Владимир МИХАЙЛОВ
ВАРИАНТ "И"
Глава первая
Двадцать пятого апреля 2045 года я высадился из спального вагона
Мюнхенского экспресса - длинного серебристого питона, крутобокого и
по-змеиному бесшумного в пути - под стеклянными сводами Европейского
вокзала (до 2022 года он назывался Белорусским) и с некоторой грустью
установил, что если двадцать лет назад, когда с этого же, кажется, перрона
я покидал Москву, меня провожал в дорогу самое малое один человек, то
сейчас встречало ровно на одного меньше. Вопреки надежде. Убедившись в
этом, я окончательно поверил в то, что никто не бывает столь злопамятным,
как женщина. Если даже обида была ей нанесена (а вернее - она решила, что
ее обидели) два десятка лет тому назад. И еще я подумал, что все-таки даже
женщина не должна ставить деловые отношения в такую зависимость от личных.
Тем более что мои намерения оставались самыми лучшими. Однако факт есть
факт. ...Носильщик подплыл, возвышаясь над тележкой, словно гондольер, -
молодой парень азиатского типа. Подъезжая, он глядел в сторону и чуть
вверх, словно видеть меня было ему неприятно. Я готовился и к такому
приему, но одно - знать что-то теоретически и совсем иное - столкнуться
самому. Я отлично помнил, как встречали когда-то здесь приезжих из Европы:
как близких и дорогих родственников, наконец-то собравшихся навестить
своих присных; дорогих - потому что богатых. Контраст был разительным, и
как я ни был подготовлен, такая встреча меня, откровенно говоря, задела
глубже, чем я ожидал.
Приблизившись вплотную, носильщик все же удостоил вниманием - не мою
персону, но багаж. Небрежно кинул дорогой кофр из мягчайшей кожи,
уснащенный ремнями и пряжками, словно вождь островного племени, на свою
платформу, помедлил секунду, пожалуй, ожидая, что проводник вынесет еще
что-нибудь, - и, так и не одарив меня ни единым взглядом темных
равнодушных глаз, развернул телегу на шестнадцать румбов и выразил
готовность двинуться в путь.
И в это мгновение я ощутил затылком чей-то пристальный, тяжелый и
холодный, как железо на морозе, взгляд.
Способность воспринимать не глядя внимательные чужие взоры
свойственна многим; но немногие развивают ее по-настоящему - и вовсе не
потому, что это доставляет им удовольствие. Одновременно вырабатывается и
умение обернуться в долю секунды - чтобы перехватить взгляд прежде, чем
смотревший успеет отвести глаза.
Мне это удавалось раньше, вышло и на сей раз. Я не знал этого
человека - что было совершенно естественно. Но теперь мог бы опознать его
в любой день и час. Потому что взгляд его был не из числа случайно
брошенных. И - что еще важнее - выражал ненависть не менее ясно, чем это
смогли бы сделать слова. Хотя все остальное на лице его было до странности
невыразительным. То была физиономия тупого, неспособного размышлять
человека, почти дауна, отрастившего себе аккуратную бородку. Я понимал,
что, несмотря на видимое отсутствие встречающих, мой приезд будет замечен
- теми, кому и полагалось знать о нем. Не сомневаюсь, что они тут
находились. И смотрели. Но совершенно не так, как этот тип. Следовательно,
я должен был вести себя паинькой, словно ничего не заметил, не
почувствовал, не ощутил.
Однако быстрое движение головой само по себе могло рассказать обо мне
понимающему достаточно много. Поэтому я попросил носильщика чуточку
обождать (в моем русском явственно сквозил немецкий акцент), и, пока он,
завязав тугим узлом остатки терпения, переминался с ноги на ногу, я
медленно продолжал оглядываться (в общем-то естественное движение для
приезжего). Больше ничего, что было бы достойно внимания, не заметил;
жиденький ручеек пассажиров иссяк, разбиваясь в конце перрона на рукава и
рукавчики, поблизости от меня не осталось уже никого, не считая
мотострелка с моим чемоданом; я поглядел в спину какой-то старухе, в низко
повязанном платке походившей на монахиню: она удалялась, ковыляя вслед за
остальными, и пришел к выводу, что сию минуту никакие неожиданности мне
вроде бы не грозят.
Впрочем, обстоятельная рекогносцировка всегда полезна. И за пару
минут, в течение которых носильщик исчерпал свои скудные запасы кротости,
мне удалось установить, что одно, пожалуй, оказалось новым по сравнению с
тем, что можно было наблюдать здесь два с лишним года тому назад.
Я вовсе не хочу этим сказать, что в указанное время побывал здесь;
был некто другой, кому я верю так же, как самому себе. И вот когда тот,
другой, оказался тут - повторяю, два с половиной года тому назад, - он,
смело могу поручиться, не видал ни в этом, ни в каком-либо другом месте
российской столицы такого обилия плакатов, какими сейчас были облеплены
стены, киоски и даже вагоны: плакатов, касающихся предстоящего референдума
и - что еще интереснее - Избрания, которое могло бы состояться
одновремен-но с народным волеизъявлением. Для экономии средств эти два
события - каждое из них смело можно считать эпохальным - были объединены в
одно. Имелась, вероятно, и еще одна причина: чем больше вопросов валится в
одну кучу, тем больше вероятность, что рядовой избиратель в них не
разберется; нынешним же властям очень хотелось, чтобы в массах возобладал
старый принцип: лучше уж так, как есть, чем неизвестно как. Это правило
торжествует, когда людям непонятно, что и зачем им предлагают переменить.
А впрочем, все это меня не очень-то касалось. Я приехал сюда по
приглашению, чтобы поработать над несколькими текстами. С моим мнением,
бывает, еще считаются. И если сейчас что-то и заставляло меня
осматриваться, то скорее всего то было чистое любопытство, и ничто иное.
Да, два года с половиною тому назад вокзал не походил на политический
вернисаж; но и вопрос о референдуме тогда еще не был решен, а всего лишь
горячо обсуждался всеми, кто имел - или верил, что имеет, - какое-то
отношение к высокой политике. Поэтому человек, посетивший тогда Москву,
ничего подобного видеть не мог.
Больше не следовало терять времени впустую, хотя, может быть, я и еще
полюбовался бы - не без удовольствия - на разместившиеся лицом к лицу (как
на очной ставке) образцы предвыборного искусства форматом примерно пять
метров на три каждый. На одном из них голубоглазый, с льняного колера
локонами лихач-кудрявич в дед-морозовском алом кафтане и васнецовском
шишаке, олицетворявший, надо полагать, Россию в этнически чистом виде,
устремлял напряженный, словно тетива, перст горе, где парил в воздухе, на
пуховых облачках, исторический Мономахов венец и, чуть выше, православный
крест; внизу было начертано стилизованными кириллическими литерами: "Дадим
дому Романовых еще триста лет! Россия, помни о своем величии! Избери
Алексея! Православие, монархия, российскость!" В другой руке витязь держал
повод лихого коня в чеканной сбруе. На противоположном изображении такой
же точно русич, но одетый на современный европейский лад, а кроме того,
имевший на лбу не совсем гармонировавшую с костюмом зеленую повязку
(зеленый же цвет символизирует, как известно, не одну лишь твердую
валюту), на фоне длиннейшего лимузина "ЗИЛ-Надим" (популярного, а кроме
того, самого длинного в мире автомобиля нынешнего сезона), позади которого
- в отдалении, как бы в некой дымке - рисовался несколько напоминавший
Останкинскую иглу минарет, не менее решительно возглашал, указуя прямо на
ярчайшее, явно ван-гоговского происхождения солнце: "Долго ли тебе еще
страдать, Россия? Свет и истина приходят с Востока!"
Похоже, что Всероссийская избирательная комиссия по допущению
претендентов на Великое Избрание твердо стояла на позициях чистоты расы;
была, как я знал, еще и другая. Генеалогическая - проверявшая истинность
принадлежности обоих к дому Романовых; но официально это не было
обязательным. И на фоне сих шедевров почти незаметными были гораздо более
скромные произведения, напоминавшие о столетии Победы, приходившемся
именно на этот год. Зато изо всех сил старался привлечь внимание каждого
прибывающего в Москву пассажира огромный - площадью равный обоим
кудрявичам, вместе взятым - щит, украшенный уже не обобщенным ликом, но
весьма конкретным и знакомым портретом нынешнего кандидата в президенты (в
случае, если состоятся досрочные выборы), главы самой, пожалуй, крикливой
партии; щит был снабжен выразительной, хотя и несколько парадоксальной
надписью: "Сохраним президентство! Сделаем его пожизненным и
наследственным! Отстоим демократию!" "Народную" - было размашисто
приписано красным от руки, из баллончика. Однако в эту третью фирму нынче
мало кто вкладывал средства, разве что сам кандидат, за которым стояла
лишь одна, но зато мощная природная монополия. Вообще-то над наглядной
агитацией, наверное, стоило поразмышлять.
Но время! Я вздохнул, еще раз огляделся - но не увидел ту, которую
надеялся увидеть. А ведь если быть честным, только потому я и медлил:
надеялся, что подоспеет все-таки, вовремя она никогда не приходила. Однако
все сроки, допустимые вежливостью, прошли. Я убедился, что мой кейс
надежно пристегнут к запястью стальной цепочкой, кивнул носильщику и
неторопливо, как и полагается человеку моего возраста, зашагал к выходу.
Носильщик рулил впереди. На развилке он задержался и, поджидая меня,
обозначил некоторое движение в сторону эскалатора, уводившего наверх, на
стоянку гелитаксов; я, однако, покачал головой и свернул направо - на
транспортер, доставлявший пассажиров на стоянку нормальных таксомоторов,
при движении опирающихся на твердь земную. Мне приходилось слышать о
множестве воздушных катастроф, в том числе и в России; небо же над
прилегающей к Европейскому вокзалу площадью, как известно было каждому
москвичу, крест-накрест пересекалось, хотя и на разных высотах, двумя
линиями монорельса, и тут же, совсем рядом, дырявила низкое небо Тишинская
пирамида, место пребывания множества контор (европейских, аравийских,
пакистанских, ближневосточных и дальневосточных), и все это весьма
затрудняло взлет с верхней площадки. А о лихачестве московских
гелитаксеров я успел понаслу-шаться всякого; и, как сказано в суре
"Йусуф", айяте сто одиннадцатом, "в рассказе о них есть поучение для
обладающих разумом".
Мы как раз выходили на привокзальную площадь - хотя все еще свободный
кусочек асфальта перед Европейским вряд ли заслуживает такого названия, но
на свете есть площади и поменьше, - когда над нею, на несколько мгновений
перекрывая уже не воспринимаемый слухом серый машинный шум, разнесся
пронзительно-печальный азан; значит, для него отвоевали-таки место в
городской радиопрограмме. Ну что же, все идет своим путем. Самое время
было правоверным определять, где тут кибла. Мне же следовало побыстрее
уехать. Перехваченный взгляд (обладателя его я более не замечал, он исчез
профессионально быстро) свидетельствовал, что о моем приезде тут знали не
только те, кому надо, но и кому никак не следовало. Но я успел заметить,
что некоторые из привокзального народа - и не так уж мало, - вероятно, не
самые обремененные заботами, отойдя в сторонку, вынимали и развертывали
свои джай-намазы, дабы вознести молитву. Как сказано в суре первой,
открывающей Коран: "Тебе мы поклоняемся и Тебя просим помочь!"
Чтобы рассчитаться с носильщиком, пришлось воспользоваться услугами
банкомата. Обменный курс неприятно удивил: похоже, неизбывное стремление
грабить приезжающих все еще процветало в России. Сильнее, чем оно, в этой
стране всегда было лишь желание властей обчищать своих подданных, моих
соотечественников.
Впрочем, мог ли я себя считать соотечественником? Я, давно живущий в
Германии разъездной корреспондент и соредактор русскоязычного журнала
"Добрососедство", издающегося не в Берлине (как можно было бы скорее всего
ожидать), а в провинциальном Аугсбурге, потому что российская эмиграция
конца прошлого века почему-то всем немецким землям предпочитала Баварию,
журнал же существовал именно на потребу этой группы германского населения.
Но и в этом городе бывающий достаточно редко, мотающийся по всему миру и
порой надолго исчезающий из поля зрения. Кем же я был сейчас в России?
Я не стал задумываться над этим вопросом; нынче другое было важно.
Упрятал карточку поглубже в карман, тщательно пересчитал полученное из
банкомата в обмен на высокостоящие евро - и убедился в том, что стал
обладателем одной тысячи рублей, или ста россов (так назывались банкноты,
возникшие в этой стране после реформы 2026 года, то есть уже без меня).
Один росс я протянул носильщику и, против ожидания, получил сдачу. Вернул
носильщику мелочь и попросил его принести газету из видневшегося
неподалеку киоска.
- Какую, сейид? - спросил он, позволив мне установить, что это
нерусское обращение все-таки привилось. Не знаю, надолго ли.
- М-м... - сказал я. - "Известия"? Да, пожалуй. И еще что-нибудь по
вашему просвещенному выбору. Кстати, не обременяйте меня сдачей. - Как вам
будет угодно, сейид. Поистине, Trinkgeld* - прекрасный способ воспитания
вежливости. Даже в России - если только Москва является Россией.
Закинув чемодан в багажник такси, носильщик потрусил к киоску, я ждал
его, опираясь на приоткрытую дверцу "ГАЗ-Эмира" - именно такой была марка
машины, на мой взгляд, не уступавшей лучшим немецким, но на них непохожей.
Высвободившееся время я использовал для того, чтобы оглядеть площадь. Пока
что, шагая вслед за носильщиком к стоянке, я успел лишь мельком заметить,
что в газетном киоске наличествовало множество изданий, но в целом
выглядел он не столь ярко, как в былые времена: заметно убавилось
порнографии и прочего чтива на потребу низким вкусам. Зато газеты теперь
можно было выбрать практически на любом языке. Быть может, именно потому
носильщик - показалось мне - слишком замешкался перед киоском: наверное,
пытался сообразить, на каком же языке мне больше всего нравится читать.
Оставалось только глядеть на площадь. Подробности возникали медленно,
словно картинка на проявляющейся в ванночке фотобумаге. Но тренированный
взгляд уже отмечал разные мелочи, достойные внимания, даже до участия
сознания. Достаточно много, чтобы принять в расчет, виднелось мужиков, а
еще больше - парней с выбритыми головами.
Интересно... В моду вошли, надо полагать, вуалетки; лица женщин не
закрыты, разумеется, никоим образом - и все же... Впрочем, так даже
пикантнее. Неподалеку от газетного киоска четверо парней, бритоголовых, от
души лупцевали одного - патлатого. Интересно: за что? Неужели за
патлатость? Тетрога mutantur...
Я не успел мысленно закончить древнее изречение, одно из десятка, что
я еще помню по-латыни. Потому что ко мне как-то очень незаметно
приблизился человек. Его прежде неподвижное лицо сейчас украшала приятная
улыбка. Легко угадывавшаяся под пиджаком кобура несколько портила фигуру.
Впечатления не улучшало и то, что это именно он несколько минут назад на
перроне пытался взглядом просверлить мне затылок.
- Здравствуйте, Саладин Акбарович, - проговорил он не тихо, но и не
громко - совершенно нормально проговорил. - С возвращеньицем...
Он, разумеется, ошибся. Мое имя от рождения - Виталий Владимирович.
Он же, надо полагать, принял меня - ну, не знаю за кого: за араба, может
быть, хотя я - чистый русак. Или почти чистый. Правда, от природы
смугловат, да и последние полтора месяца, проведенные то в Эль-Ваджхе, то
в Джидде - словом, на побережье Красного моря, как правило, не страдающем
от отсутствия солнечного света, - добавили южных черт в мою внешность. Но
спутать так... Намеренная ошибка? Нет, я не встречал заговорившего со мною
никогда в жизни. И долю секунды метался в поисках подходящего к случаю
ответа.
- Извините, я не подаю.
Не знаю, как возразил бы он на мое едва замаскированное оскорбление;
к счастью, подоспел носильщик с газетами. Я сгреб их и, хотя дорожил
минутой, не удержался, чтобы не спросить:
- Там, близ киоска, - за что они его?
Носильщик, разумеется, оказался в курсе.
- За непочтение к старшим. Ехали в одном вагоне в электричке - он там
не уступил места старику.
- Милиционер словно не видит.
- В такое не вмешиваются, сейид.
- Одну минутку... - снова заговорил неизвестный.
Но я уже рыбкой нырнул в машину, захлопнул дверцу и дал водителю
адрес:
- Отель "Рэдисон-Славянская".
Он врубил скорость. Задок машины завибрировал - и я вместе с ним.
Ощущение было неприятным.
- Задний мост? - поинтересовался я. Он кивнул.
- Чего же так? - сказал я. - Новая машина... Водитель аккуратно
опустил окошко, сплюнул наружу и снова поднял, нажав кнопку.
- Наша работа... - пробормотал он, завершив эту процедуру. - Абы
продать... - И после некоторой паузы добавил, словно угрожая кому-то:
- Вот мусульманы все схватят, дадут просраться...
- Что, много их уже понаехало?
- Да не сказать. Наших, русских, среди них все больше становится. Эти
прям-таки звереют, со стопарем к нему уже не подойдешь...
- А вы за кого? - осмелился полюбопытствовать я.
Шофер ответил не сразу:
- А пошли они все...
И, еще помолчав, добавил:
- Все будут за того, кто жить даст нормально. Чтобы, если, скажем,
едешь поглядеть на заграницы, - относились бы, как ко всем людям, и лучше
даже. Только откуда такой возьмется?
- Ну а если государь?.. - не утерпел я.
- Ну, от начальства разве чего дождешься. Да еще и кого выберут?
На этот вопрос можно было бы ответить много чего; но я не стал
продолжать разговор. Откинулся на спинку сиденья и хотел закрыть глаза, но
раздумал. Надо было смотреть, смотреть, только смотреть. Хотя бы из
чистого любопытства. Все-таки интересно: что случилось в Москве за столько
лет, благополучно прожитых ею без меня. И не менее интересно подумать о
незнакомце. О том, что принял меня совсем за другого человека.
Да, значит, кто-то в Москве помнит Салах-ад-Дина ибн Акбара Китоби,
побывавшего здесь два с половиной года тому назад, в январе две тысячи
сорок третьего, в связи с некоторыми делами, в том числе и теми, что
интересовали меня сейчас. Но я-то - честь имею, Виталий Владимирович
Вебер, из российских немцев, но, в общем, откликающийся, когда говорят:
"Эй ты, русак!" - здесь вот уже двадцать лет как не был. С самого дня
отъезда, состоявшегося в двадцать пятом году, от чего никуда не денешься.
...Машина взлетела на эстакаду, простершуюся над по-старому узкими
ущельями Брестских улиц, чтобы на втором ярусе движения совершить,
проскочив съезд на Тверскую, плавный'поворот к Триумфальной. Миновали
развязку, выводившую вверх - на третий ярус, на магистраль Север - Юг, и
вниз - к Каретному ряду. Я пожалел, что не попросил шофера ехать улицами:
отсюда, сверху, мало что можно было увидеть; придется отложить на потом.
Однако тут же я подумал, что этого "потом" может и не быть. Мы уже
снизились на первый ярус на Смоленской развязке, по эстакаде промахнули
над Москвой-рекой левее старого Бородинского моста и оказались на
поверхности земли на длинной площади перед Балканским вокзалом, бывшим
Киевским. Шофер безмолвно крутил баранку. И вдруг, почти неожиданно для
самого себя, я сказал ему:
- Погоди к отелю. Сделаем колечко. Хочется посмотреть - давно я тут
не бывал. Развернись, выскочи на Смолягу, по Дубль-Арбату в центр, и уже
оттуда через Пречистенку - назад.
Ни слова не сказав, он пошел на разворот, чтобы спуститься на
набережную.
После непростых маневров мы выбрались на Кольцо. Я держал газету в
руках, но не читал. Мне хотелось видеть. Видеть и думать. Я доверяю первым
впечатлениям. От них зависят решения. А они, в свою очередь, должны
повлиять на действия. Которые, хочешь не хочешь, придется совершать.
С первого взгляда можно было безошибочно определить, что город
сделался наряднее, хотя и не чище, или, вернее сказать, - стал выглядеть
богаче.
Народу на улицах было полным-полно - всяких цветов; одевались отнюдь
не бедно, но и не столь ярко, как в мои времена; в красках и покроях
ощущалась некая сдержанность. Снова вуалетки, снова бритые головы.
Бород стало побольше, несколько изменился их фасон - мне, недавно
побывавшему, как уже упоминалось, на Аравийском полуострове, он не
представился странным. Число машин, пожалуй, выросло, но если прежде в
Москве преобладала европейско-японско-американская техника, то сейчас
отечественной стало значительно больше - не старых, доезжавших век свой
одров, но современных - нижегородских, московских, уральских,
красноярских, минских, кенигсбергских и еще каких-то, мне и вовсе
неизвестных. Витрины выглядели цивилизованно, хотя судить о ценах я пока
не мог. Транспорт в своем движении придерживался правил, что всегда
является убедительным признаком соблюдаемого порядка и спокойствия;
милиции, однако, виднелось много и, судя по автоматам, какими были
вооружены городовые, она готовилась - в случае нужды - к решительным
действиям.
Ничего удивительного: шейха Абу Мансура Мухаммада ожидали с часу на
час, а врагов - не шейха лично, а его миссии - было вряд ли меньше, чем
сторонников. Нищих я не видел - впрочем, это практически и невозможно из
окошка машины, - а вот хмельных заметил бы, но их, похоже, не было вовсе,
что весьма характерно и интересно, да и приятно к тому же. И во множестве
киосков бутылки со спиртным занимали куда меньше места, чем раньше, зато
всяких прохладительных виднелось множество - и не только западных. Среди
прохожих стал, надо полагать, несколько больше процент азиатов-туристов
или, может быть, иммигрантов, еще не успевших сменить национальные бурнусы
и галабии на здешнюю одежду или не пожелавших подобного переоблачения. Ну
что же - Москва всегда была городом разноплеменным.
Мы ехали по Центру, который в любом городе наиболее консервативен и
менее подвергается перестройкам; и тут ничего такого, что бросалось бы в
глаза, я не заметил. Что-то ремонтировалось, другое строилось заново -
однако в этом ничего удивительного не заключалось, разве что архитектура
новостроек изменилась. Что-то появилось в ней, с трудом уловимое, но все
же восточное, как бы из "Тысячи и одной ночи", со старых персидских
миниатюр в современном истолковании. Но когда мы выкатывались на
Пречистенку и задержались перед светофором, я углядел нечто и не утерпел,
чтобы не спросить водителя (хотя и без него все было ясно, потому что с
той стороны валил народ - закончился намаз, видно; многие были в зеленых
повязках на лбу):
- Это на чем же полумесяц: на Христе Спасителе, что ли?
- Ну, откликнулся он голосом, лишенным эмоций.
- А пристраивают что?
- Каланча эта? Вроде их колокольни - только не звонят, а кричат
сверху.
- Минарет?
- Вот-вот. Откупили они его, что ли, - не помню уж, что говорилось...
За большие деньги. Черт знает сколько у них денег.
Я тоже знал - примерно, - но не сказал, а снова приблизил лицо к
оконцу. По сравнению с былыми временами вывески на английском почти сошли
на нет; зато возникло нечто новое: струящиеся справа налево куфи - на
стекле, в металле, а то и в неоне. Примерно - прикинул я - одна арабская
вывеска на два десятка русских и одна латиницей - на полсотни.
Раз-другой я заметил еще некий шрифт, и вовсе не ожидавшийся: алеф
бет.
То были уже существенные признаки возможных в недалеком будущем
перемен.
Мы ехали уже мимо российского Министерства иностранных дел. Здание
ремонтировалось. Деньги, значит, появились у властей и на такие дела...
И не только на ремонт, но даже - что они, совсем спятили, что ли? -
на пальмы, что без особого успеха пытались расти в некоторых местах Кольца
- и на Смоленской тоже. Может, вскоре и Красное море начнем рыть под
Москвой - название-то, можно сказать, национальное...
Пока я пожимал плечами и крутил головой, удивляясь неизбывной
российской лихости в намерениях, мы свернули вправо, через минуту
оказались на Бородинском мосту - здесь никаких перемен я не увидел, только
покосился налево вверх, на эстакаду, на которой мы недавно находились, - и
наконец достигли цели.
Вслед за лбом в униформе, катившим чемодан, я вошел в холл.
Рецепционист, кроме ключа, вручил мне три конверта: побольше,
поменьше и третий - совсем маленький, все - адресованные именно мне, и
никому другому: господину Веберу Виталию Владимировичу, корреспонденту
русского журнала "Добрососедство", издающегося в Аугсбурге, Бавария,
Германия.
Я вскрыл большой, заранее догадываясь о его содержимом. Так и есть:
официальное приглашение на прием, коему предстояло совершиться сегодня
вечером в Кувейтском посольстве в связи с государственным визитом шейха
Абу Мансура Мухаммада, главы правительства названной страны. Маленький
конверт я вскрывать не стал, отложив ознакомление с его содержимым на
потом. На ощупь там угадывался лишь один листок бумаги. Что же касается
среднего, то его следовало вскрывать, фигурально выражаясь, при красном
свете: крохотная эмблема в левом верхнем уголке - затейливо переплетенные
буквы "Реан" - предупреждала о необходимых предосторожностях.
Лифт, казалось мне, полз слишком медленно. Наверное, я устал. Совсем
некстати, надо сказать. Наконец посыльный ушел, получив законно
полагавшуюся мзду. Это в России умели не хуже, чем в любой другой стране,
цивилизованной или не очень. Я проверил, хорошо ли он закрыл за собой
дверь. Он закрыл плотно. Хвала Аллаху, Господу миров! И можно стало - мне
давно уже не терпелось, - оставшись в одиночестве, расслабиться, чтобы
собраться с мыслями.
Я немного передохнул в кресле, вертя в пальцах запечатанный конверт
неизвестного происхождения. Вряд ли он был способен взорваться. Придя к
такому выводу, я аккуратно вскрыл его.
Это было, к сожалению, не письмо от Ольги - а ведь именно его я
подсознательно и ждал. И не официальное. На хорошей белой бумаге от руки
было написано лишь несколько строк.
"Вит! Обязательно нужно увидеться до вечера. Срочно, важно. Сейчас же
позвони..."
Дальше следовал номер телефона. Подпись: "И. Липсис". Дата -
сегодняшняя. Время - я глянул на часы - за час десять минут до моего
появления в отеле.
М-да, подумалось мне. Что потом - неизвестно, а пока - Липсис.
Действительно - апокалипсис... Откуда его черти взяли? И зачем?
Я еще раз внимательно осмотрел конверт. Веберу. То есть мне. Однако
очень любопытно: откуда Изе известно, что Вебер - это я или же что я - это
Вебер? Оч-чень интэрэсно, как говаривал, по слухам, в свое время товарищ
Сталин.
Ну ладно. А чего же хочет от бедного странника "Реан"?
Конверт я вскрыл в темной ванной, пользуясь инфракрасным фонариком,
какой имелся в моем кейее вместе со всяким другим дорожным барахлом.
Да, эта цидуля тоже адресовалась именно мне, хотя в ней меня Виталием
Владимировичем не именовали. Текст был следующим:
"Редактирование откладывается. У автора температура. Предполагается
двустороннее воспаление. Просьба принять все меры по сохранению здоровья.
Все полномочия".
Прочитав, я включил нормальный свет и несколько секунд наблюдал за
тем, как бумажка с текстом таяла в воздухе, как капля воды на раскаленной
плите.
Известие было очень неприятным. Хотя, правду сказать, и не вовсе
неожиданным. Уже вокзал навел меня на кое-какие мысли. Новый повод для
размышлений и выводов. И, конечно же, действий.
Но не сию минуту. Надо, надо перевести дыхание. В наши дни лучший
отдых, как известно, - перед ящиком. Я глянул на часы. Самое время.
Щелкнул пультом. Шло какое-то чтение - на арабском; был теперь и
такой канал. Я переключился на новости.
К только что подрулившему к стоянке самолету с изображением
кувейтского флага на стабилизаторе - то был "Ту", никак не "боинг" - как
раз подали трап. Почетный караул застыл, как нарисованный. Выход открылся.
Шейх Абу Мансур - во всем национальном - спускался по ступенькам медленно,
достойно, снижался, а не спускался. Вот ступил на ковер. Распахивались
объятия. Но меня интересовал не столько сам шейх, сколько следовавшая за
ним свита. Лишь некоторых я не опознал, но и тех, кого узнал, было
достаточно, чтобы понять: визит серьезный. Четверо денежных людей - из
самых больших - и трое представителей другой профессии; эти на передний
план не лезли, но я их углядел. Ну что же, значит, есть смысл
воспользоваться тем приглашением, что содержал в себе конверт побольше.
Так. Теперь можно и выключить. Позвонить Лип-сису? Ничего, Изя, не
вспотеешь. Мы с тобой, конечно, старые приятели и давненько не виделись,
хотя временами и находились неподалеку друг от друга, но это еще не повод,
чтобы так, сразу, едва приехав, мчаться к тебе.
Интересно, конечно, кой черт занес тебя от Стены Плача в Москву - но
мое любопытство потерпит, да и ты обождешь еще. Сейчас время просмотреть
газету: на новом для себя месте следует побыстрее зарядиться полезной
информацией. Что такого случилось, пока я ворочался с боку на бок в своем
купе? А, "Известия"?
Нет, ничего особо занимательного. Примерно то же, что и во всем мире.
"Дом Романовых? Но какой подъезд?" "Английский пример убедительно
доказывает закономерность прихода к сочетанию монархии и социалистических
идей, испанский - возможность успешной реставрации.
Однако насколько европейский опыт приемлем для России?" Ну и так
далее.
Ну, что европейский опыт неприемлем, в этом мы вроде бы должны были
убедиться давным-давно; россиянин - не европеец, в нем слишком много
татарина. Пользоваться же собственно русским методом. - тоже не сулит
ничего хорошего: его самая характерная черта - вдруг сворачивать с пути,
на котором вот-вот уже должны возникнуть хорошие результаты, и бросаться
черт знает куда, в очередной раз начинать все сначала.
Почему? Да потому, что терпения не хватает. Хочется, чтобы все
сделалось сразу. Желательно - само собой. Только произнести заклинание,
всего и делов. Надо лишь в памяти найти его. Или, выражаясь более
современно, принять решение (постановление, указ, закон, как угодно). А
надежда на заклинания, на джинна из кувшина - куда более восточное
явление, чем европейское. Значит, нечего и заглядываться на Запад.
Не знаю, какие еще мысли пришли бы мне в голову, если бы в следующий
миг газета не вспыхнула ярким и голубым, необычным для бумаги пламенем.
Сразу вся. К счастью, пальцы мои приучены к высоким температурам, так
что удалось, шипя сквозь зубы и невнятно чертыхаясь, дотащить ее до
ванной; иначе пришлось бы платить за безнадежно испорченный ковер. Я
пустил душ, с пальцами же проделал известные действия, предохраняющие от
развития ожога. Событие это меня почему-то не удивило: видимо,
подсознательно я ждал чего-то в этом духе - свидетельства о том, что мой
приезд не прошел незамеченным. Предупреждения, вот чего я ждал - и
дождался: для серьезного покушения это было слишком наивно. Даже смешно.
Однако вместо того, чтобы посмеяться над чьей-то проделкой, я
неожиданно для самого себя зевнул; с возрастом отвык спать в поездах,
ничего не поделаешь. Сейчас недурственно было бы отдохнуть. Но сперва
следует позвонить. То-то удивится некто, услыхав мой голос. Тут все, кому
положено, наверное, давно решили, что меня и на свете нет - во всяком
случае, в активной жизни. Однако же жив курилка, жив, жив, не умер...
Ухмыляясь при этой мысли, я набрал номер. И уперся в автоответчик.
Прослушал вежливое предложение высказать все, что у меня на душе.
Этим пренебрег. Шутки с ответчиком давно известны: цифровая схема
работает, а хозяин сидит, покуривая, впитывает информацию, чтобы успеть
как следует приготовиться к личной встрече, и думает при этом: дурак ты,
дурак - в твой, разумеется, адрес. Так что я ограничился тем, что назвал
номер, и присовокупил, что старый-престарый дружок ожидает звонка поздним
вечером.
Потом я долго сидел и чесал в затылке. Полагают, что это действие
помогает работе мысли. Ее ясности. Ясности мне сейчас не хватало.
Потому что, с одной стороны, мне нельзя было, по всем правилам,
делать того, что, с другой стороны, сделать очень хотелось. В конце концов
я убедил себя в том, что я ведь хочу позвонить Ольге не потому, что мне
так уж не терпится ее увидеть и серьезно поговорить на важную (как я
полагал) для нас обоих тему; нет, никоим образом не потому. А лишь по той
причине, что она должна была увидеться со мною на вокзале (конечно, ни в
коем случае не вступая в контакт, просто увидеть меня и сделать так, чтобы
я увидел ее), - там ей следовало передать мне кое-какую информацию при
помощи давно разработанного кода движений, ничего не значащих для
постороннего, но полных смысла для посвященного. Тогда я знал бы, в каком
порядке совершать ближайшие действия. Электроника тут не годилась: все
доступные нам частоты могли контролироваться чрезмерно любопытными и не
очень дружелюбными людьми. Ольга не пришла, и мне совершенно необходимо
было выяснить - почему: может быть, с ней беда, а возможно - что-то
изменилось в обстановке. Да, я определенно должен позвонить и все
выяснить. И никто не вправе будет упрекнуть меня: все иные источники
информации откроются для меня только завтра - и то не сразу...
Разумеется, разговор должен быть предельно общим: не знаю, как с ее
телефоном, но уж здешний-то, гостиничный, наверняка прослушивается. Ни
слова о деле. Убедиться, что она в порядке, и назначить свидание - не
называя, конечно же, места встречи его общепринятым именем (улица, номер и
прочее), но пользуясь лишь своего рода шифром - криптографией
воспоминаний. Наконец, решившись, я набрал номер.
Я долго слушал унылые гудки. Но никто так и не отозвался.
Оставалось только положить трубку, прилечь на диван и посетовать на
еще одну неурядицу - из числа тех, которыми бывает наполнена жизнь
моллюсков.
Наверное, тут надо объяснить такую терминологию. Ею пользуюсь только
я один и изобрел ее для собственного удовольствия и употребления.
Моллюски - это те, кто оставил российские воды и перекантовался за
границу. То есть в свое время поработал ногами. Моллюсков я разделяю на
брюхоногих и го-ловоногих. Брюхоногие - это те, чьи нижние конечности
пришли в движение по приказу брюха. Улитки, которым подумалось, что в
жизни надо плыть не против струи - хотя только так можно выйти на редан, -
но в струе, и все дело в том, чтобы выбрать уютное, тепленькое течение,
где корм вкуснее, и стоит он дешевле (относительно заработка), и быт
устоялся во всех отношениях по сравнению с вечной российской неразберихой.
В отличие от них у головоногих команду ногам подавала голова, которую в
России не смогли приставить к делу, загрузить и, конечно, воздать
соответственно. Голова - такой организм: если в ней что-то есть, она не
успокоится, пока это "что-то" не пойдет в работу.
Говорят, что дурная голова ногам покоя не дает; на деле чаще всего
она не дурная, она просто другая и от брюха зависит не в первую очередь.
Головоногих я оправдываю, брюхоногих - нет, хотя сам вроде бы уехал
именно по житейским причинам; во всяком случае, так принято думать, и я
никого не собираюсь разубеждать. Но даже если не знать тех причин моего
убытая, которые оглашению не подлежат, - некоторая головоногость в моих
действиях двадцатилетней давности все-таки просматривается. Мне приятно
так думать.
А вообще-то быть патриотом России куда легче, находясь за ее
пределами, чем живя в ней. И если бы...
Но тут ударил в колокола телефон.
- Алло!
- Тал, ты? Привет! Это Изя...
Я назначил ему встречу достаточно далеко. Мы окопались в небольшом
ресторанчике "Восток" - не в центре, но и не на окраине, в самый раз.
За черт знает сколько лет, что мы не виделись, Изя почти не
изменился, разве что кудри чуть поредели и на шее возникла пара морщин.
Однако, учитывая возраст, выглядел он прекрасно. Теннис, наверное, диета,
разные экзотические способы омоложения... Судя по его прикиду, он нашел
меня не за тем, чтобы попросить сотню евро взаймы.
Я заказал винный кебаб и тамийю, он - мак-любе и иракские голубцы, на
десерт оба взяли пахлаву и кофе. Отправив официанта, я начал наконец
разговор.
- Откуда ты узнал, что я здесь? Точнее: что здесь именно я?
- Отвечать вопросом на вопрос - моя привилегия, - сказал Изя Липсис.
- Ты же не еврей. Хотя в наше время - кто может знать?
- Никто не может. Итак - каким же образом?
- Очень просто. Приехал по делам. Позвонил Северину. Его не застал,
но мне передали, что ты тоже разыскиваешь его. Зачем он тебе? Ты начал
продавать компьютеры? Кто твой поставщик?
Северин, давний наш знакомый, возглавлял торговую фирму; но мне он
был нужен совсем по другому поводу.
- Я ничего не продаю. Кроме, может быть, родины, но это нелегко:
большая конкуренция. Так откуда же ты узнал, кто такой Вебер?
Липсис поджал губы. Потом неожиданно ухмыльнулся:
- Не стану отвечать, поскольку ответ может быть использован против
меня. Да ты и сам понимаешь. Я, естественно, понял и лишь кивнул.
- Ну а чем я могу заменить тебе Северина?
- Не заменить. Но помочь в том, что ему не под силу. Мы с ним уже
говорили об этом. Он не может.
- Не может - чего?
- Объясню чуть позже. Так, сразу - против правил хорошего тона.
Сперва поговорим о том о сем, как здоровье, как бизнес, как что - а уж
потом...
Мы обождали, пока официант устанавливал еду на столе. Затем я
поинтересовался:
- Ты уверен, что не ошибся адресом? Я здесь двадцать лет не был...
Чем же я-по сути чужестранец - могу тебе способствовать?
- Ты не был, верно, - согласился он. - Но Салах Китоби приезжал, не
так уж давно. А вы с ним - старые приятели, не так ли?
- Встречались в свое время, - ответил я осторожно.
- Вот именно, - сказал он. - Встречались. А мне вот не пришлось. Но
тем не менее у меня есть к нему рекомендации. И будь он здесь - помог бы
мне. А раз его нет - я полагаю, не откажешь ты. Хотя бы ради моего давнего
знакомства - с ним и с тобою.
- Интересно... - Я попытался проговорить это слово как можно более
неопределенно. - А могу ли я полюбопытствовать, у кого ты получил эти
рекомендации?
Он помолчал, разрезая румяный кусок мяса и накладывая на него
капустный ломтик. Прожевал. И спросил медленно, словно размышляя:
- Фамилия Акимов тебе говорит что-нибудь?
Она говорила мне очень многое.
- Ну, допустим... я знаю человека, который так называется.
- Генерала Акимова.
- Именно его я имел в виду, - подтвердил я. - Выходит, ты и с ним
встречался? Ты знаком, похоже, со всем светом.
- Нет, - ответил он. - Не встречался. Но должен увидеться. А сейчас у
меня найдется, конечно, рекомендация - если угодно, могу предъявить.
Хотя сомневаюсь, чтобы тебе хватило времени ее прочесть. Прекрасное
мясо. А у тебя как?
- Неплохо, - сказал я, проглатывая очередной кусочек баранины. -
Здесь пристойно готовят. Так ты говоришь - не смогу прочесть? Она у тебя
что - на иврите? (Вообще-то это не составило бы для меня больших
затруднений. Однако у меня были ведь и другие способы проверить его
полномочия. Так что я решил не нажимать чрезмерно.) - Я переведу, - Изя
полез было в карман.
- Зачем же? Поверю тебе на слово. И если помочь тебе действительно в
моих силах...
- Сможешь, сможешь.
- Что же тебе требуется?
- Приглашение на сегодняшний прием в известном тебе посольстве.
- Ничего себе! - воскликнул я. - Губа не дура. Может, тебе достать
еще и пропуск на Программный съезд партии азороссов? А еще что?
- Пропуск не нужен, - сказал Изя, явно наслаждаясь ситуацией. -
Поскольку он у меня есть. Запасся. И имею все основания в этом съезде
участвовать. А вот относительно нынешнего приема вовремя не был
информирован. И потому прошу твоего содействия.
- А не лучше было бы уладить все через ваше посольство?
- Если бы в запасе было еще две недели, я так и сделал бы. Но прием
состоится сегодня... Черт, они холодные! - это относилось уже к иракским
голубцам.
- Так и полагается.
- Мой промах... Надеюсь, на приеме не придется так опростоволоситься.
- Значит, ты обязательно должен там быть?
- Я обязательно должен там быть.
- Вижу, ты сильно полюбил мусульман.
- Фу! - Изя, казалось, чуть не подавился.
- Сказать такое о еврее!
- Тогда зачем? Что у Израиля общего с шейхом Абу Мансуром?
- Может быть, больше, чем ты думаешь. - Он прищурил глаз. - Жили же
иудеи некогда в Хайбаре, что не так уж далеко от Медины, крестьянствовали
вместе с арабами, что исповедовали Закон Моисея, - пока халиф Умар не
переселил иудеев в Сирию...
Станет он учить меня истории!
- Рассказывают, Пророк перед смертью предупредил, что ислам и иудаизм
не могут одновременно существовать в Аравии.
Он, однако, не смутился:
- А мы и не собираемся в Аравию. Только этого нам не хватало! Но дело
вовсе не в наших межгосударственных отношениях. Мы ведь будем поддерживать
именно того претендента, в котором заинтересованы они - и ты, по-моему,
тоже.
- Пикантная ситуация, - усмехнулся я, - еврейское государство
поддерживает происламского кандидата на российский престол.
- Что касается моей просьбы, государство тут ни при чем, - заметил
Изя.
- Речь идет обо мне как о частном лице.
- Да, ты, конечно, лицо в высшей степени частное, - невольно
улыбнулся я.
Изя уехал из страны в пору последнего Исхода - в самом начале
кратковременного периода Третьей власти. После Первой -
чиновничье-паханской - и после Второй - Первого Генералитета - наступила
Третья; ее я в отличие от большинства журналистов называю не фашизмом, а
нацизмом - потому что это определение, я уверен, гораздо ближе к истине.
Не стану сейчас вдаваться в детали, напомню лишь, что Третья власть, едва
утвердившись (законным, кстати, путем, как и в свое время в Германии),
начала реализовать свою предвыборную программу, чего и следовало ожидать,
с окончательного решения еврейского вопроса, поскольку это было
единственным, что они вообще могли сделать. Решение экономических и
коренных политических проблем было этой шушере просто не под силу: для
этого нужен немалый интеллект, а он у наших нацистов всегда был в
дефиците. РНСП, возникшая после слияния двух партий и одного движения на
самой заре века, вела себя в какой-то степени даже цивилизованно: не
строила крематориев и не сгоняла евреев в лагеря, просто стала отбирать у
них гражданство и предоставила возможность убираться на все четыре
стороны, а точнее - три: в Америку, Израиль или Германию. Евреи не
сопротивлялись; вопрос отъезда уже десятки лет дебатировался в каждой
еврейской, полуеврейской или даже на четверть еврейской семье - но пока
решение зависело от них самих, российские евреи, которые давно уже были на
самом деле более русскими, чем многие этнически безупречные славяне
(потому что если уж евреи пускают где-то корни, то они пускают их
глубоко), откладывали окончательный вывод на потом, искренне надеясь, что
все утрясется и делать его вообще не понадобится. Когда же их поставили
перед необходимостью, они даже вздохнули с облегчением, поскольку теперь
ответственность за решение лежала не на них (а евреям свойственно ощущение
ответственности перед потомством) и все, что оставалось им делать, -" это
уложить чемоданы.
Разумеется, общины в самых разных странах пришли на помощь, невзирая
на то что большинство российских евреев и понятия не имели о том, что
такое тфилин и талит, не бывали в синагоге, не соблюдали субботы и крепко
позабыли о кошруте. Но давно минули времена, когда еврейство
отождествлялось с иудаизмом, оно уже в двадцатом веке осталось лишь
психолого-этническим феноменом, показателем происхождения, простым и всем
понятным.
Короче говоря, свершилось. Исход произошел тремя волнами - просто
потому, что разом выпроводить (да и принять) около десяти миллионов
человек оказалось никому не под силу, а подлежащих депортации оказалось
именно столько: первая волна - собственно евреи, вторая - половинки, из
которых три четверти с русскими, украинскими и прочими неиудейскими
фамилиями, что евреям давно уже было не в новинку, как в свое время -
присвоение немецких и польских фамилий. Третью волну составляли
четвертушки, восьмушки и все те, кто готов был назваться чертом и
дьяволом, лишь бы где-нибудь приютили. В результате тех, кто по Закону
Моисея мог признаваться евреем, было среди выехавших хорошо если треть; но
на это всем было наплевать, хотя в результате из страны уехала вовсе не
самая бесполезная часть ее населения.
Изя Липсис попал во вторую волну. Он был половинкой по происхождению
и военно-морским офицером по профессии, успел дослужиться до каперанга и
командовал достаточно крупным кораблем. Говорят, кстати, что командовал
неплохо. Мы с ним и познакомились на Тихоокеанском флоте, где я сам
прослужил малое время. Уезжал он со скрежетом зубовным, однако выбирать не
приходилось, потому что перед тем его все равно выгнали в отставку, хотя
он мог еще служить и служить. Привязанность его к Российскому флоту была
настолько большой, что в Израиле он и думать не стал о флотской службе,
хотя пожелай он всерьез - и место нашлось бы: его там достаточно хорошо
знали. Но он круто переложил руль и пошел прямым курсом в коммерцию;
помогли люди, знавшие его по России, но успевшие уехать и обосноваться
раньше. Тогда он и стал Изей Липсисом, потому что в России он именовался
капитаном первого ранга Игорем Седовым и оставил это имя прошлой флотской
жизни, как бы умерев и родившись вторично совершенно другим уже человеком.
Возможно, в нем и на самом деле все изменилось - кроме разве что любви к
России. И когда Третья власть благополучно опочила и очень быстро
промелькнула Четвертая - Интеллекратия, - он стал бывать в России довольно
часто.
Такой была, во всяком случае, официальная версия. Его легенда. Но не
одними легендами жив человек. И троице, которой я всегда доверял,
состоявшей из уже названных Акимова и Салах-ад-Дина Китоби, третьим же был
я сам, - троице этой было известно об Изе еще и другое, не менее
интересное.
Во всяком случае, и сам визит его, и то, что он мне сказал, а еще
больше - все, чего он не сказал, заинтересовали меня в немалой степени.
Видимо, разговор не следовало прекращать - так, сразу. Потому что
Липсис мог оказаться именно тем человеком, которого мне следовало найти -
ну, предположим, чтобы написать о нем очерк, - если такое объяснение вас
устраивает.
Впрочем, на вашем месте я бы в такой вариант не очень верил. "Это -
вам!", как сказано в суре "Добыча", айяте четырнадцатом.
- Ну а чем ты занимаешься в свободное время? Если не считать этого
ленча? Стандартная программа - Bolshoy, Оружейная палата?
- На хрена они мне сдались? - сказал отставной каперанг, поднеся
последний голубец к самому носу, словно обнюхивая. - Взять десять пудов
мелкого маку...
Он хитрил - но как-то неубедительно, словно нарывался на дальнейшие
расспросы. Я не заставил себя уговаривать.
- Все же зачем тебе сдался этот прием в Кувейтском посольстве?
Он глянул на меня искоса снизу вверх - словно сомневался, стоит ли
раскрывать мне государственные тайны; судя по его физиономии, только о них
и могла сейчас пойти речь. Но корчить рожи он умел всегда.
- Да видишь ли, то, что творится сейчас тут, в России...
Он снова умолк - достаточно надолго.
- Ну, кое-что, естественно, вижу. Даже из-за рубежа.
- Да, да... Это происходит, как ты наверняка догадываешься, не без
соизволения великой державы.
Я не стал спрашивать - какой. Великая держава все еще была одна, и
находилась она не по эту сторону океана. Правда, в ее соизволение не
очень-то верилось.
- Предполагалось, - продолжил он медленно, как бы тщательно подбирая
слова, словно говорил под протокол (впрочем, я не был уверен, что
какая-нибудь запись не ведется: им, мною, еще кем-то третьим), что Россия,
значительно укрепив свое влияние в исламском мире, сможет если не сразу
пресечь, то хотя бы взять под контроль терроризм. Что это означало бы для
мира - вряд ли нужно объяснять.
Я кивнул. И в самом деле - комментарии тут не требовались.
- Но в последнее время стали возникать сомнения, - многозначительно
проговорил Изя и на сей раз посмотрел мне в глаза прямо и жестко. -
Возникло мнение, что контроль-то вы установите, но не с тем, чтобы
пресечь, но лишь чтобы использовать в своих интересах.
- Россия - во главе мирового терроризма? - сказал я с интонацией
огромного сомнения. - После всего, что ей пришлось от него вытерпеть?
Я намеренно произнес "ей", чтобы подчеркнуть, что я тут лицо
незаинтересованное и могу беспристрастно судить со стороны. Я знал, что
Липсис в это не поверит, но тем не менее нужно было сказать именно так.
- Мне тоже не очень верится, - сказал он. - Однако многим из нас,
выходцев отсюда, в Штатах не очень-то доверяют. Русская мафия, и все
такое. Так что ветер переменился, и там будут стараться по мере
возможности задробить развитие предстоящих тут событий.
- То есть референдума и Избрания? Или точнее - избрания одного
определенного претендента?
- Ну, тебе не нужно объяснять.
- Ладно; а при чем тут твое участие в приеме?
- Я должен переговорить с шейхом Абу Мансу-ром. Это в наших общих
интересах, но шейх пока об этом не знает.
- Не вижу, как ваша беседа сможет изменить развитие событий. Ты
хочешь сказать, что твое правительство собирается выступить против великой
державы? Своего лучшего союзника? Нелогично как-то.
- Ну, ты всегда любил слишком решительные выводы. Но мы намерены
всего лишь блюсти свои интересы.
- И не прочь заручиться поддержкой у нас. Я правильно интерпретирую?
- По-моему, желание совершенно естественное.
- Потому-то вы и участвуете в работе партии азороссов?
- "Мы" не участвуем. Партия не может пользоваться активной помощью
из-за границы. Но отдельные лица... я бы сказал... следим весьма
сочувственно. Не забудь: многие из нас восстановили гражданство при
интеллекратах...
Он говорил, а я слушал и верил ему ровно на одну треть. На треть - в
том смысле, что он показывал мне именно такую часть того, что было у него
на уме, две же трети тщательно скрывал; однако у меня были кое-какие
догадки по поводу того, что именно он утаивает.
- А ты не боишься, что ваше открытое сочувствие скорее вредит делу,
чем способствует избранию претендента?
- Наше сочувствие не афишируется. Никоим образом. Но, кроме прочего,
я и об этом должен переговорить с шейхом.
- Так, так, - проговорил я задумчиво, мысленно расставляя на доске
возникшую позицию и пытаясь наскоро просчитать варианты. - Конечно, если
учесть, что с шейхом прибыли финансисты, которые могут оказаться весьма
заинтересованными в деятельности нескольких банков, не столь давно
возникших в твоей стране... Тех, что занимаются перекачкой нефтяных денег
в Россию. Просто удивительно, как это вы перехватили такую кормушку.
- Об этом мне ничего не известно, - прервал он меня чуть быстрее, чем
следовало бы. Но и эта поспешность могла оказаться игрой - и не самой
бездарной.
- Разве я сказал, что тебе что-то ведомо? Нет, ни слова.
- Надеюсь, ты не откажешься от своего обещания? - спросил мой
собеседник так, словно положительный ответ на его просьбу требовал лишь
формального подтверждения.
- По-моему, пока я еще никому ничего не обещал, осадил его я.
- Так пообещай: что тебе мешает?
В этот момент я все решил.
- Изя, мальчик, - сказал я ласково, - или ты сейчас же начнешь
говорить по делу, или - клянусь Пророком - мы с тобой прервем отношения
навсегда. Ты имеешь понятие, сколько стоит минута моего времени в Москве?
Он глубоко вздохнул. И наконец отважился:
- Ну, мне не хотелось бы говорить...
- Что тебе хочется, чего не хочется - твое личное дело. Но если ты
реально представляешь, о чем просишь...
Он снова вздохнул - словно его принудили отдать последнее.
- Ну ладно... Но - строго конфиденциально, сам понимаешь.
- Мог бы и не говорить.
- Ты слышал о проекте "Иудея"?
Я кивнул. Речь шла о практически бессрочной аренде некоторых
ближневосточных территорий; на них заинтересованные люди собирались
создать второе историческое государство - Иудею, которое вместе с Израилем
составило бы федерацию. После долгих и трудных усилий "тихой дипломатии" в
принципе удалось договориться; однако вопрос о стоимости аренды все еще не
нашел разрешения. Шейх был одним из людей, чье слово в этих переговорах
могло иметь значительный вес. Что же, не исключено, что Изе было нужно от
авторитетного арабского властителя именно это - а не то, что меня занимало
куда больше. Он явно наталкивал меня на эту версию - и, следовательно,
старался отдалить от другой, куда более важной. Ну, пусть будет так -
сделаем, что называется, поклевку.
- Хочешь с ним поторговаться? Изя склонил голову набок и поднял
плечи.
- Коммерция есть коммерция - даже в политике...
- У тебя есть чем его заинтересовать? Шейх - человек восточный, не
любит зряшных разговоров.
Изя ухмыльнулся:
- С пустыми руками в гости не ходим.
- Хорошо, - пообещал я.
- Попробую. За результат не ручаюсь.
- И еще бью челом...
- Аппетит приходит во время еды?
- Отнюдь. Это тоже домашняя заготовка. Вопрос аренды, как тебе ясно,
имеет много аспектов. Одно дело - решение на верхах, другое - отношение
населения, духовенства, главным образом низшего. Мнение России сыграет
большую роль. С кем надо увидеться, чтобы обговорить этот вопрос, и как с
ним увидеться? Ты понимаешь: речь идет не о фигурах над ширмой, а о тех,
кто скрыт за нею. Вот такая встреча мне нужна. Россия при этом только
выиграет. Естественно, и ты обижен не будешь.
Это я и так знал. Даром работают только любители, а я к ним не
относился. Я, конечно, понимал, что он не собирается предложить мне
деньги: игра велась по правилу "услуга за услугу". А услуги мне могли
понадобиться, в том числе и с его стороны, вернее - со стороны тех, кого
он сейчас представлял. На самом деле, а не по легенде, которую он пытался
развесить на моих ушах красивыми фестонами. Если, разумеется, услуги не
понадобятся мне именно против него самого.
- Это будет, пожалуй, потруднее, чем с шейхом. Хотя если бы ты
действительно увиделся с Акимовым - он наверняка смог бы дать тебе дельный
совет.
- Прекрасно. Вот и устрой мне встречу с ним.
- Ну... - Я поставил на стол чашку с остатками кофе и поднял брови
так высоко, как только мог. - Что я, фокусник, по-твоему?
- Я понимаю. Но у тебя, как правило, все получается...
Я медленно допил кофе. Потом, вздохнув, проговорил:
- Будем надеяться. Где тебя найти? Он вытащил из кармана несколько
визитных карточек, выбрал одну и протянул мне. Я прочитал, усмехнулся и
спрятал ее. Судя по ней, он тоже, как и Северин, занимался продажей
компьютеров и всего, что с ними связано. Ну, пусть так.
- Надеюсь, что тебя действительно можно будет там обнаружить.
- Буду ждать звонка, - сказал он. - А здесь неплохо готовят. Спасибо,
что навел на хорошее местечко.
- Поесть на Руси всегда любили, - сказал я. - Ну что же - дрогнули и
пошли?
И в самом деле, времени у меня почти не оставалось. Я подозвал обера.
Изя запротестовал: он хотел заплатить сам, я не стал ему
препятствовать; пусть совершенствуется в современном российском быте.
Пока он отсчитывал деньги, я сказал так, чтобы он понял: его слова я
принял всерьез.
- Ладно, положусь на твое обещание.
Он только кивнул. Мы помолчали.
- Хорошо, - сказал я наконец. - Подъезжай к посольству - устрою так,
что ты пройдешь. А к тому времени, может быть, сумею разузнать и
относительно второй встречи. Так что не придется тебе прислушиваться к
телефону в кармане.
- Спасибо.
- Теперь мне пора. А ты чем займешься?
Он пожал плечами.
- Побездельничаю, пошляюсь по Москве. Ну, еще, может быть, попытаюсь
найти и других старых дружков. Вот как тебя нашел. И еще кое-кого.
- И кого же?
- Кого? Ольгу. Ольгу-то помнишь?
Я уже начал было подниматься, но при этих словах раздумал.
- Нашел?
Он кивнул:
- Только что от нее.
- Ну что она - на твой взгляд?
Липсис глянул на меня одним глазом, как птица.
- Приказано с тобою на эту тему не беседовать.
- Ты что - сказал ей, что собираешься ко мне? Он привычно развел
руками:
- Случайно выскочило. Да и потом... это же не совсекретная
информация, надеюсь? Прости, но у меня такое впечатление, что она не
очень-то хочет тебя видеть.
Такого поворота я не ожидал. И почувствовал, как наливаюсь
адреналином по самую горловину.
- Вот еще новости! Отчего?..
- Не знаю, не знаю. Так показалось - вот и все.
- Слушай, - сказал я, - а дочку ее ты там видал? Ей сейчас - да, лет
двадцать пять, пожалуй. С ней не разговаривал?
Он пожал плечами.
- А зачем? С дочкой у меня общих воспоминаний нет.
- Да, - сказал я после паузы. - В этом ты прав, конечно. А как
старик?
Все по-старому, топорщится? Изя негромко присвистнул:
- Эка! Старик - на Востряковском уже сколько времени. Номера могилы
не помню, но могу найти. Если хочешь, конечно. Я только помотал головой.
- И верно, - согласился он. - К чему? Архив его, как ты понимаешь, в
гроб с ним не положили. Теперь вот Ольга никак не придумает, что ей с
этими бумагами делать.
Я пожал плечами. Разговаривать на эту тему мне не хотелось.
- Ладно, мне пора. Свои координаты ты мне дал, мои тебе известны. Так
что не забывай.
- О'кей, - согласился он.
- Так здесь сейчас не модно, - предостерег я его. - Россия сейчас к
Западу повернулась тем местом, что пониже спины.
- Что же говорят взамен?
- Иншалла, - ответил я весело.
Хотя мне было не до веселья. По чисто личным причинам, неожиданно
выплывшим на первый план так некстати. Ольга, значит, со мною общаться не
желает. Узнаю ее милый характер, взбрыки и курбеты. А ведь именно для
того, чтобы она не ускользнула от встречи, я попросил москвичей нагрузить
ее поручением, о котором уже упоминал; само по себе пустяковое, оно должно
было показаться ей значительным и романтическим - целиком в ее стиле.
Однако все ухищрения пропали зря. Канули в бескрайнюю пустоту. А я-то
надеялся перехитрить судьбу.
Впрочем - сказано в Книге, суре четырнадцатой, называемой "Ибрахим":
"Господи наш! Ты знаешь, что мы скрываем и что обнаруживаем. Не скроется
от Аллаха ничто на земле и в небесах". Вот и я так думаю.
По пути в гостиницу я чувствовал, что свирепею на глазах. И причиной
тому были, конечно же, Ольгины финты.
Шагая, я не нашел ничего более уместного, как предаться воспоминаниям
из области личной истории, которая чаще всего волнует человека куда
сильнее истории страны, да и всего мира тоже.
В свое время - лет тридцать тому назад - вся наша компания прекрасно
знала, что я к Ольге, как тогда говорили, весьма неровно дышал и ни от
кого не скрывал этого просто потому, что не в силах был бы утаить, даже
будь у меня такое желание или надобность. Их не было; в тогдашнем
счастливом возрасте ни у кого из нас не возникла еще необходимость что-то
скрывать, умалчивать, вести свою игру. Я был влюблен, и был настойчив -
чтобы не сказать упрям, - и в конце концов получилось вроде бы по-моему;
но только вроде бы. Потому что когда нас уже собрались поздравлять, Ольга
и в самом деле вышла замуж - но только не за меня.
Теперь-то я уверен, что поступила она совершенно правильно, уже тогда
поняв меня гораздо глубже, чем был в состоянии я сам; она вышла за моего
постоянного соперника Костика Мухина, и это было еще одной причиной моего
отъезда на Запад - хотя, разумеется, не главной и не единственной, а
именно еще одной. Через год (информация к эмигрантам поступает
исчерпывающая и без задержек, так что я знал обо всех событиях почти
одновременно с их совершением) они разошлись; но за это время Ольга успела
родить дочку. Общественное мнение полагало, что отцом ребенка был законный
Костик. Однако у меня имелись кое-какие основания полагать, что девочка
была плотью от плоти моей. После их развода я ожидал хоть какого-то
сигнала с ее стороны; она же, как я понял слишком поздно, ждала того же от
меня: гонору у каждого из нас было куда больше, чем здравого смысла. Когда
я наконец спохватился, поезд успел уйти далеко: я понял, что у меня,
собственно, осталась только память, а других чувств больше не было.
Наверное, и с Ольгой происходило то же. Поэтому единственное, что я тогда
сделал, - сообщил Ольге о моем желании участвовать в судьбе ребенка. Я
дважды передавал это через знакомых и не получал ответа. Ольга почему-то
часто меняла жилье, и все по нисходящей, и из престижной родительской
квартиры на Кутузовском в конечном итоге финишировала, по слухам, где-то
совсем Почти на окраине. Я слишком поздно сообразил, что у нее просто не
хватало денег на жизнь - прошли времена, когда жилье в России ничего не
стоило даже по сравнению с тогдашними заработками. Окраина, однако,
оказалась с телефоном. На третий раз, узнав ее номер и перед самым выездом
в Москву успев уже договориться со здешним людом, я собрался с духом и
позвонил сам. Весьма холодным тоном мне было сказано, что к Наталье (так
звали девочку) я никакого отношения не имею, так что просят не
беспокоиться. Я не поверил, но доказать ничего не мог, к тому же у меня
закрутились разные дела и совершенно не осталось свободного времени, чтобы
заниматься уточнением своей биографии. Таким вот образом все и закончилось
как будто. А встреча на вокзале должна была состояться вроде бы уже не по
моей инициативе. Я знал, что если ей предложат оказать услугу известной
службе, в которой весь свой век пахал ее отец, то она вряд ли откажется:
старик на нее крепенько нажал бы, он был патриотом своего дела. Оказалось,
что он нажать уже не мог; она согласилась - возможно, из уважения к его
памяти. Но на вокзал не пришла.
Однако сейчас, оказавшись здесь и зная ее координаты, я все же
всерьез намеревался - это было у меня накрепко ввязано в планы -
поговорить с Ольгой начистоту и докопаться до истины, как бы она там ни
выкручивалась. Никак не могу отнести себя к чадолюбивым родителям, скорее
наоборот - и если бы ребенок был парнем, я и не стал бы особенно
волноваться: мужик должен пробиваться в жизни сам, я всегда так считал и
сейчас тоже; он не имеет права быть у кого-то в долгу. Но с женщинами дело
другое, не люблю деловых и энергичных дам - они, по моему убеждению,
предают идею женственности, что может привести к вымиранию человека как
биологического вида. Мир женщины, особенно молодой, наполнен опасностями
куда больше, чем мир мужчины - ее сверстника, и потому женщина нуждается в
помощи, и нечего тут коловращать задницей, изображая независимость. Именно
это я и намеревался сказать Ольге и употребить для Натальиного блага
некоторую сумму из тех денег, с которыми мне предстояло здесь и сейчас
свести тесное знакомство.
Такие вот были у меня планы. Однако не зря сказано в суре шестьдесят
седьмой, "Власть": "Знание у Аллаха". И поговорить с Ольгой мне пока что
не удалось.
Но это вовсе не означало, что даже в случае, если Ольга по какой-то
своей прихоти заблокируется наглухо, мне нельзя будет встретиться с
Натальей и предложить ей напрямую то, что собирался передать через
посредника. Быть может, так даже лучше. Найти ее вряд ли потребует
большого труда: все-таки определенный порядок существует и в Москве, хотя
в основе этого великого города изначально лежит хаос.
Так или иначе - еще не пришла пора вешать ружье на стену. Еще не
заржавело столь мощное оружие современности, как телефон.
На этот раз мне ответили, притом так быстро, что можно было подумать
- моего звонка ждали. Ждала Ольга, поскольку именно ее голос (со скидкой
на качество телефонной линии и аппарата) прозвучал в трубке.
Услышав ее вечное протяжное, с придыханием, "Алло-у?", я ощутил, как
заколотилось сердце. Но у меня было заранее решено, что разговаривать буду
предельно спокойно и доброжелательно. Насколько это вообще для меня
возможно. Поздоровался вежливо, даже немного нежно. И тут же слегка
упрекнул:
- Ты что, больше не ходишь на свидания? Я ждал, ждал...
Кажется, она ожидала каких-то других слов. Во всяком случае, слегка
запнулась, прежде чем ответить:
- Разве тебя не предупредили?
- Вот новости. Кто и о чем должен был предупредить?
- Ну... те, кто просил меня прийти на вокзал.
- М-м... А что?
- Да, собственно, ничего. Просто они позвонили и сказали, что
надобность в моем участии отпала.
Я получил новый повод для размышлений. Но сейчас было не до них.
- Понятно, - сказал я, чтобы не прерывать разговора. - Тебе
позвонили, и потому ты не пришла.
Ольга как-то нерешительно кашлянула.
- Нет. Я все-таки пришла. И хотела даже подойти к тебе.
Я рассердился.
- Какого же черта... Прости. Почему же ты не подошла?
- Потому что... Там был человек, которого мне очень не хотелось
видеть - и еще меньше хотелось, чтобы он увидел меня. Вот я и прошла мимо.
- Что за... Прошла - и я тебя не заметил?
После паузы последовало:
- Я не старалась, чтобы ты меня заметил - по той же причине.
Я решил, что об этом достаточно.
- Ну хорошо. Липсис передал мне, что ты не хочешь меня видеть.
Почему?
- Неправда. Я этого не говорила. Сказала только, что не хочу, чтобы
он разговаривал с тобой обо мне. Может быть, он не совсем правильно
понял...
- А почему это о тебе и поговорить нельзя? Неужели же мы...
- Не желаю, - ответила она резко. - Но встретиться с тобой я хочу. Не
потому, что те меня просили, и не потому, что... Но мне нужно с тобой
поговорить. По делу.
- Я слушаю.
- Не телефонное. Но в общем... Понимаешь, от папы осталось... Ты
знаешь, что папа умер?
- Узнал только сегодня. Прими мои соболезнования... Я очень уважал
его.
- Так вот, от него осталась масса бумаг. Возможно, они представляют
интерес... Мне одной трудно разобраться. И вот я хотела бы, чтобы ты помог
- если найдешь время, конечно...
- Да уж постараюсь. Скажи: а этими бумагами никто не интересовался?
- Ну как же. Очень интересовались. Хотели забрать.
- И?..
- Не нашли. Видишь ли, они...
- Только не говори сейчас - где. Давай встретимся на нейтральной
почве, и ты скажешь мне, как я могу на них выйти.
- Без меня не найдешь. Назначай свидание. На сей раз обещаю прийти.
- Очень хорошо. Ты помнишь, где я тебе когда-то подарил паркеровскую
ручку? Тонкую, черную...
Ольга ответила не сразу.
- Еще как. - Она тихо засмеялась. - Это было очень трогательно. Мне
дарили вещи куда дороже, но все то было специально куплено для подарка, а
ты просто вынул из кармана свою - помню, как ты ее любил...
Ну вот. Сейчас мы оба растечемся соплями.
- Значит, помнишь. Так вот. - Я прикинул.
- Сегодня я при всем желании не смогу. Завтра. То самое место.
- Ты хочешь, чтобы я пришла в...
- Стоп! Никаких названий. Именно там. Время... - я чуть подумал, - от
двенадцати дня до половины первого. Устраивает?
- Вообще-то мне надо бы возразить - хотя бы из принципа. Но я
согласна.
- И ради Бога: с собой - ничего. Ни листочка. Приходи налегке.
- Тоже согласна. Видишь, какой я стала сговорчивой.
- Это меня только радует. Но все же: почему мы не могли помыть тебе
косточки?
- Почему я запретила Игорю? То есть Изе, вечно я забываю... Да потому
что... Хотя нет. Скажу завтра. А может быть, и говорить не понадобится...
Я с радостью поговорил бы с нею еще. Но, случайно или скорее
инстинктивно глянув на "Ролекс", понял, что если не хочу опоздать на
прием, то разговор надо заканчивать.
- Прости, мое время вышло. А поговорить надо еще об очень многом.
Но придется и это тоже отложить на завтра. Еще раз - прости.
- Ладно уж, прощаю.
- Не опаздывай завтра.
- Ничего, подождешь. Тебе всегда было полезно ждать.
- Будь по-твоему. Подожду.
Но это был на сегодня не последний звонок. Предстояло не откладывая
сделать еще один - на сей раз исключительно по деловым соображениям.
Мне очень не нравился такой способ связи, но на иное не оставалось
времени. Я набрал номер. Мне ответили после четвертого гудка:
- "Реан".
- Назовитесь полностью, - потребовал я. - Плохо вас слышу.
- Реанимационный центр "Здоровье". Рефферент главного врача.
Слово так и произнесли: то ли с запинкой, то ли с удвоенным "ф".
- Это доктор Ффауст.
- Я тоже выговорил, сильно нажимая на тот же звук.
- Узнали вас по голосу, - ответили мне.
- Хотел бы знать: есть ли для меня новости?
- Есть важные новости.
Черт! Важных новостей я, откровенно говоря, не ожидал.
- Можете изложить суть?
- Только вкратце. В программу вашего визита внесены существенные
изменения. Помимо прежних договоренностей необходимы серьезные
консультации в области рентгеноскопии и торакальной хирургии.
- Так... Кому требуется помощь?
- Номеру Первому.
Ничего себе уха! Да, новости не сахар...
- Можно ознакомиться с историей болезни?
- Очень коротко. Диагноз вам должен быть понятен. Очаги воспаления
пока не локализованы. Нужно серьезное обследование.
- Множественные очаги?
- Предположительно - не более трех. Традиционно.
- Понял вас. Как себя чувствует заболевший?
- Температура удовлетворительная, но на улицу в ближайшие дни не
выйдет. Нужно разрешение врача.
- Я бы с удовольствием осмотрел его, но сегодня у меня очень много
визитов. Боюсь, что завтра тоже не смогу: раз нужен рентген, буду готовить
условия.
- Мы передадим. Может быть, направить к вам фельдшера?
- Благодарю, пока не нужно, надеюсь справиться сам. Но желательно
было бы получить новый фонендоскоп: у моего помялась мембрана.
- Пришлем незамедлительно. Шприцы не нужны?
- Сегодня обойдусь.
- В случае надобности - сообщите.
- Просьба. Мне нужна полная история болезни наблюдаемого Седова, он
же Липсис.
- Нет проблем. Готовы записывать?
- Конечно. После этого не кладите трубку.
Мне тут же продиктовали шифр, так что я смог, произведя с ним все
необходимые преобразования по известной мне формуле, сразу же, с
компьютера, давно уже ставшего непременной принадлежностью каждого
гостиничного номера (начиная с трех звездочек), получить необходимую
информацию. Даже при поверхностном ознакомлении с ней можно было
удивиться, почему Липсис не был приглашен на прием заблаговременно -
учитывая несколько специфический характер этого протокольного мероприятия.
Я тут же поспешил исправить ошибку, продолжив разговор с референтом:
- Этого больного вечером же направьте на прием к профессору Алиеву.
- Профессор примет?
- Если регистратура оформит.
- Выполним. Вы там будете?
- Непременно.
- Там получите выписку из истории болезни Первого. Для консультации.
- Хорошо. У меня все.
- Рады были слышать вас.
В этом я не усомнился бы даже без его заверения. Хотя вообще медики
не очень любят журналистов.
Так, подумал я, закончив разговор. Три очага того, что в "Реане"
называется воспалением. Первый - понятно: команда ныне действующего
Президента. От этих сверхъестественной активности ждать не приходится: ему
же все равно в отставку, и для него куда выигрышнее оставить свой трон
государю всея Руси, чем очередному политикану, каким бы тот ни был. Совсем
другими цветами заиграет тогда его имя в истории, а за этой дамой все
ухаживают, хотя каждому известны ее лживость и предательский нрав. Нет,
это слабый источник. С другой стороны, с официальными службами могли уже
подружиться люди кандидата в президенты, обещая в случае его победы все
сохранить а кое-что и улучшить. Так что этот источник сбрасывать со счетов
нельзя.
Второй возможный источник, думал я дальше, - это друзья. Не те,
разумеется, с кем Претендент-2 бегал в один садик, сидел за одной партой
или, скажем, тянул армейскую лямку. Такие дружки никогда не остаются
близкими надолго, они пишут письма, изредка звонят по телефону, приглашают
в гости, заранее зная, что встреча не состоится.
Речь идет о тех, кто сейчас стоит рядом, подпирает претендента в его
продвижении вперед и выше. Опыт подсказывает, что у кого-то из таких
друзей прежде всего заводится в головенке мысль: "Почему он, а не я?" И
именно этих людей прежде всего стараются расшатать, вырвать, как
ненадежный зуб из челюсти - чтобы потом, соответственно его обработав,
имплантировать на место, так что с виду он покажется совсем здоровым, но
когда придет пора укусить - тут и выяснится, что кусает он под другим
углом. Кто эти люди? Вероятно, их нужно искать прежде всего среди тех, кто
официально и публично поддерживает Претендента-2, то есть в руководстве
партии азороссов, чей Программный съезд начнется не сегодня-завтра, чтобы
торжественно объявить претендентом этого самого человека. Завербовать
стараются именно таких, чтобы что-то не было сделано (или, наоборот, было
совершено) в самое последнее мгновение, когда ничего уже нельзя переиграть
и исправить. Значит, поиски второго очага - среди азороссовской верхушки.
Что касается третьего, то его, как всегда, следует искать по ту
сторону рубежа, в данном случае - среди сторонников Претендента-1, то есть
великого князя Алексея. Сам он лишь готовится к очередному приезду в
Россию, последний раз посещал родину предков и предпринял путешествие по
стране три месяца назад, а впервые - два с лишним года тому; по той
причине и Салах-ад-Дину Китоби пришлось поездить по прохладной, с его
точки зрения, стране.
М-да, вон какой букет проблем сразу возникает: кто, где, когда? И
каким способом? Не вызывает сомнений только желаемый результат: совершенно
устранить претендента в зеленой повязке на лбу - потому что это сразу же
приведет к разочарованию владык исламского мира в большой игре - и ко
всему с этим связанному. Жаль только, что все дураки, стремящиеся
подставить ножку Претенденту-2, надеются на чудо: ислама не будет, а
деньги его останутся, равно как и все проистекающие из их наличия блага.
Нет, все-таки не останутся, в том-то и дело...
Ибо сказано в суре "Пчелы", айяте пятьдесят пятом: "И какая есть у
вас милость, то - от Аллаха. Потом, когда вас коснется нужда, вы к Нему
вопите". Но потом окажется скорее всего поздно. А я-то думал, что буду
тихо сидеть, читать, писать кое-что, редактировать... Встречаться с умными
людьми и вести неторопливые беседы с ними в ожидании больших событий.
Но - "И на Аллаха пусть полагаются полагающиеся!"
Глава вторая
На этом все мои резервы времени иссякли. Не оставалось ничего иного,
как переодеться в неглаженое; впрочем смокинг, даже извлеченный из
чемодана, выглядел совсем неплохо, и это меня несколько успокоило.
Переодеваясь, я размышлял на тему: кто смог уже - за считанные часы
пребывания в Москве - поставить на мне свою отметину? Человек на вокзале,
Липсис-Седов, таксист, гостиничный люд, а сколько таких, кого я не успел
заметить? Хотя это и маловероятно, однако все же... Значит ли это, что
сезон охоты на меня уже открыт? Вроде бы никаких поводов для этого не
было. Но чего не случается в этом мире, да еще в его минуты роковые?
Однако пора дела делать; переживания и гипотезы пусть остаются на ужин.
Целую кучу не ожидавшихся мною дел придется перелопатить.
Я не успел еще арендовать машину, и, чтобы прибыть в посольство
вовремя, то есть до появления главных лиц, пришлось, как говорят
киношники, гнаться за уходящей натурой. Натурой в данном случае послужило
такси. Однако гнаться - еще не значит догнать; к счастью, Неопалимовские
переулки, куда мне и следовало попасть, находились неподалеку, в четверти
часа хорошего хода. Так что, не совсем отвыкнув от Москвы, я предпочел
этот примитивный - и надежный, как все примитивное, - вариант.
Я не большой любитель бывать на официальных торжествах - может быть,
потому, что сам я - персона сугубо неофициальная; однако нередко это
бывает связано с работой - и тогда выбирать не приходится. Конечно, посол,
я думаю, не принял бы близко к сердцу, если бы я не появился; он вообще
вряд ли имел представление о моем существовании. На подобных приемах
всегда бывает полно всякого народу - в основном это гости атташе по
культурным связям, хотя и не только его, - о многих представителях
которого посол никогда не слыхивал и не услышит впоследствии. Вот и я
относился к этому "всякому народу" - или, точнее выражаясь, сброду; меня
можно называть и так, это меня только радует, а почему - о том пунктов на
сей раз не последует. Однако, помимо посла, там были и другие люди,
которым встреча со мною казалась достаточно важной.
Кувейтское посольство помещалось там же, где и в мои годы, - в
Третьем Неопалимовском переулке, неожиданно тихом, несмотря на близость
вечно гудящего своими нынешними тремя ярусами Кольца; правда, за минувшие
годы учреждение расширилось, хотя по сравнению с представительствами
других исламских государств - весьма умеренно. Однако сейчас у меня не
было времени разглядывать, что к чему; передо мною почтительно отворили
дверь, и я, стремительно вырастая в собственных глазах, проследовал
внутрь. Экс-каперанг Седов-Липсис вдруг возник рядом, материализовался из
ничего; я кивнул, и он пристроился мне в кильватер. Мне пришлось сказать
пару слов, чтобы претензии к нему исчезли; медики из "Реанимации"
своевременно подсуетились. Едва успев войти, Липсис растворился в воздухе
- или в иной среде, может быть; во всяком случае, исчез из виду. Но
дальнейшее относилось уже к его собственным проблемам, а у меня хватало и
своих.
Здесь все было, как и полагается на приемах: играл оркестр, разносили
дринки, среди которых не было, правда, виноградных производных, не
одобрявшихся Пророком; хозяева дома любезно встречали прибывающих, гости
болтали, разбившись на группы, дамы делали мгновенные и безмолвные оценки
друг друга - ну и так далее.
Поздоровавшись и произнеся все необходимые слова, я стал
протискиваться поближе к лестнице, что вела в бельэтаж, и попутно ловил
обрывки разговоров то в одной, то в другой кучке собравшихся. Я заранее
знал, что обмен мнениями будет вертеться вокруг одной главной темы, тесно
связанной с приездом шейха Абу Мансура. Так оно и получилось.
- ...Нет, барон, вы ошибаетесь. Современная история России начинается
вовсе не с перестройки, но с владычества godfathers, по-русски это
называется pakhans. Царство паханства вначале; но оно не производило, оно
богатело лишь на грабеже и торговле - и поэтому довело страну до полного
экономического краха...
- Простите, не могу с вами согласиться. Насколько я помню, в начале
этого века к власти пришла многочисленная партия средних
предпринимателей...
- Разумеется, так оно и было. Но они не в силах оказались выйти
из-под пресса криминалитета. И при внешнем благопристойстве возникла
анонимная диктатура паханов. Поиски выхода постепенно привели к диалогу
монархистов и исламистов, который вот уже на наших глазах может
закончиться их тесным союзом и победой...
Я миновал эту группу без сожаления: они пережевывали давнюю
информационную жвачку, которая у меня давно в глотке комом стояла. Кто-то
слегка толкнул меня. Я обернулся, нахмурившись; то был официант явно не из
посольского персонала: гладкое, белое, словно напудренное лицо без
признаков ума. Прием, как обычно, обслуживал какой-то из московских
ресторанов высшего класса. Парень смущенно извинился; я кивнул и продолжил
путь, размышляя с том, что неожиданно много самого разного народу со
бралось на незначительной, казалось бы, дипломатической тусовке.
- ...Но, mein Herr, не забудьте: в России вождизм в свое время
пытался противостоять смуте. Жесткая диктатура, сумевшая постепенно, с
кровью выкорчевать уголовщину, но еще менее, чем экспортерь сырья,
импортеры шоколадок и скороспелые банкиры, способная экономически поднять
хоть что-либо...
- Однако, вы, consigliori, должны воздать гене ралам должное: они уже
во втором деценнии возвысили армию едва ли не до того уровня, на котором
война становится внутренней необходимостью. Вождизм был обращен и против
богачей, он явился популистским по своей сути подобием нацизма...
- Но это же естественно! Усиление армии стал с единственным способом
сохранить авторитет нации в мире. Этим и обусловлено было такое
правительство такая система, которые соответствовали этой задаче задача
выбирает правительство, а не наоборот...
Я миновал и этих мыслителей; похоже, сегодн сюда набралось
политологов больше, чем кого угодно еще. В другое время я не упустил бы
возможности по состязаться с ними в искусстве словоблудия; но сейчас у
меня были дела поважнее. Терминология меня не смущала: я прекрасно знал,
что деценнии - decennium по-латыни - означает на русском просто
десятилетие, но ни в коем случае не производится от слово decens -
пристойный, что, как совершенно ясно, к России никакого отношения не
имеет. Термин этот вошел в обращение, кстати сказать, с легкой руки
господина Вебера, журналиста, в настоящий момент здесь присутствующего и
пытающегося с немалыми усилиями добраться до нужной точки посольского
пространства.
Спроси эти любомудры меня, я мог бы куда членораздельнее изложить им
все, что касалось и кратковременного периода интеллигентской демократии,
которая всегда способна лишь призывать - но не выполнять. И
национал-патриотизма - как попытки вызвать к жизни всенародное единство,
попытки, не увенчавшейся успехом, поскольку единство не может быть (во
всяком случае, надолго) основано на жестокости и отрицании.
Я напомнил бы им, как в конце прошлого и начале этого века все больше
производства уходило из этой страны на Запад вместе со специалистами: там
заниматься промышленностью оказалось лучше и дешевле, а сюда было выгоднее
ввозить. И как окончательно разваливалось сельское хозяйство, хотя его
руководители тщетно старались закрыть импорт из-за рубежа, чтобы стать в
России монополистами и диктовать цены; но здесь взять с покупателя, если
говорить о покупателе массовом, было уже почти нечего.
Я рассказал бы, как вселил было некоторые надежды взлет православия -
но весьма кратковременный, поскольку православие в России умерло еще при
коммунизме, осталась лишь внешняя оболочка; его иерархия превратилась в
зомбическую структуру. И вера его последователей оказалась чисто
формальной, демонстративной, ритуальной - но не шедшей изнутри, от
потребности, и потому недейственной. Молодежь, в особенности последних
двух поколений, даже испытывала неприязнь к христианству вообще - потому
что Запад, целиком христианский, Россию отвергал, а исламский Восток -
нет.
Но для всех таких разговоров у меня не было ни времени, ни желания.
Да и большинство этих людей было мне известно - и доверия не вызывало.
Я перестал прислушиваться. Официант - видимо, у него здесь был четко
обозначенный маршрут - вновь проскользнул мимо, и я невольно удивился
тому, как легко он двигался в толпе, словно находился в совершенной
пустоте. Однако на сей раз я успел поднять руку, вооружился бокалом и
остановился наконец на относительно свободном местечке. Я не искал никаких
встреч: знал, что тот, кому я нужен, сам найдет меня.
Так и получилось. Оказалось, что на сей раз мое общество
потребовалось человеку из посольства Ирана; это меня не очень удивило,
поскольку знакомы мы были с достаточно давних пор. Он подошел, приятно
улыбаясь, изображая, как это принято в его краях, бескрайнюю радость.
- Джаноби Вит Али, ассалому алейкум! Хуш омадед! (Хорошо, что хоть он
не назвал меня Салах-ад-Дином!) - Ва алейкум салом, дусти азиз!
- Саломатиатон чи тавр? (Ну конечно: вежливость требует прежде всего
поинтересоваться моим здоровьем.) - Хамааш нагз, ташшакур. Азони худатон
чи? Ах-воли хонуматон хубаст?
Он, улыбаясь, обрадовал меня вестью, что и у него, и у жены его со
здоровьем все в полном порядке:
- Ташшакур, хама кор хуб.
Ему, персу, конечно, удобнее было говорить на почти родном
таджикском, чем мне. Но я старался не ударить лицом в грязь. С таджиками у
меня были давние дела: ислам из их краев уже много лет шел к нам плотной
струей, не менее мощной, чем с Кавказа, Волги, Приуралья и саудовских
банков.
- Дер боз камнамоед! - слегка упрекнул он. - Корхо чи тавр, чи гапи
нав?
- Ташшакур, - поблагодарил я. - Хаво хунук шуд. Ман ба хунуки токат
надорам.
Он усмехнулся. Ссылка на холодный климат России, якобы не позволяющий
мне бывать тут почаще, звучала из уст урожденного москвича действительно
несколько юмористически. Однако перс тут же сделался серьезным, как бы
давая понять, что протокольная часть нашей встречи завершена. Он слегка
поднял брови:
- Ман ба хидмат тайерам. Шумо чи мехохед?
Это, конечно, не следовало понимать так, словно он готов оказать мне
любую услугу. Но любая мне и не была нужна.
- Як хохиш дорам аз шумо, - тоном голоса я дал ему понять, что
просьба будет серьезной. - Ое шайх Мансурро дидан мумкин аст?
Похоже было, что этого он и ожидал. И не стал заявлять, что увидеться
с шейхом ну никак невозможно. Он ответил просто:
- Лутфан андаке сабр бикунед.
Я знал, что в таких ситуациях, учитывая восточные нравы, ждать порой
приходится очень долго. Однако поверил, что перс устроит все наилучшим
образом: он понимал, что с пустяками я не пришел бы. Еще веселее мне
стало, когда перс добавил:
- Шайхи моро кофтааст.
Ага. Значит, и у шейха были вопросы ко мне. Тем лучше...
Мой собеседник тем временем внимательно огляделся.
- Шуморо як дакыка мумкин? - Он кивнул в сторону никем сейчас не
занятой ниши.
- Бо камоли майл! - согласился я.
Мы отошли. Он протянул мне что-то объемом с коробку конфет, в яркой
подарочной упаковке.
- Ин чист? - поинтересовался я, хотя заранее знал, что содержит в
себе пакетик. Мы - я имею в виду и "Реан" - нередко передавали информацию
при помощи совершенно посторонних, казалось бы, людей. Но, соблюдая
вежливость, все же спросил и даже поднял брови в знак приятного удивления.
Он едва заметно усмехнулся - вопреки восточной манере не выражать
лицом ничего.
- Чоколат. Занатон.
Я не стал говорить ему, что не женат, и опустил подарок в карман. Он
указал на человека, одиноко стоявшего на противоположном конце холла.
- Ое гапи маро мефахмед? Я покачал головой:
- Ман уро намешиносам.
- Иштоб накунед, - настаивал он. - Ое дар ед надоред?
Я всмотрелся повнимательнее, как бы вспоминая. И кивнул:
- Бале. Ман сахз кардаам.
На самом же деле я узнал его сразу. Он остался таким же. С первого
взгляда его легко можно было принять за посольского служащего среднего
ранга, из тех, что любят называть себя дипломатами, однако никаких
вопросов не решают и доступа к серьезной информации не имеют; одним
словом, мелкая сошка - одетый с некоторым даже щегольством, гладколицый,
причесанный на пробор и благоухающий лосьонами и дезодорантами, в
стодолларовых очках и галстуке ручной работы, удачно подобранном в тон
костюму, стремящийся произвести впечатление солидного лица и потому всегда
многозначительно-серьезный. Таким он был четыре года тому назад, таким же
остался и сегодня, похоже, ничуть не продвинувшись по службе.
К этой характеристике можно добавить лишь одно: на деле он был
совершенно не тем, кем выглядел, но об этом знали немногие.
Предполагалось, разумеется, что мне это неизвестно. Да и в самом деле
- какое могло быть дело до внутридипломатических проблем иностранному
разъездному корреспонденту господину Веберу? Именно в названном качестве я
с этим парнем встречался в последний раз - в Каире, кажется?
Однако прежде той была еще одна встреча, уже давно, и в те дни я не
был еще ни журналистом, ни Бебером. Что делать, все меняется в этом
неустойчивом мире... Таким образом, на сию минуту у меня было некоторое
преимущество в информации; однако я прекрасно понимал, что уже через
несколько мгновений оно испарится: встретившись со мной лицом к лицу он
скорее всего меня узнает - если сработает профессиональная память, - и все
необходимые умозаключения сделает с быстротой хорошего компьютера.
У него наверняка уже возникли подозрения по поводу самого моего
появления здесь; но подозрения эти могли привести к нескольким выводам, и,
только поговорив с ним, можно было бы понять, на каком же из них он
остановился. Кроме того, для меня представляло немалый интерес выяснить,
зачем сам-то он явился сюда. Уж не ради меня, во всяком случае... Таким
образом наши позиции уравняются. Ну что же: понимание ситуации заставит
его разговаривать со мной серьезно, а не блефовать с парой двоек на руках.
Однако самому мне казалось, что я еще не вполне перестроился для
такого разговора. Нужно было сменить образ. А еще прежде - решить, хочу ли
я вообще с ним разговаривать. И я несколькими движениями вывел себя из
поля его зрения. Пока что посижу в этом вот закоулочке...
Закоулок оказался не только уютным, но и продуктивным - в смысле
получения некоторой информации. Потому что по ту сторону здоровенной кадки
с пальмой, чьи веера свешивались низко и могли бы укрыть меня (вздумай я
спрятаться), разговаривали два дипломата: первый секретарь одного
посольства, обладающего, пожалуй, самым большим зданием в Москве из всех
иностранных представительств, - лично с ним я знаком не был (во всяком
случае, для всех остальных); вторым же оказался известный мне мужичок, не
так давно служивший в российском посольстве в Каире, а сейчас занимавший
среднего уровня должность в Ближневосточном отделе МИДа. Я сделал вид, что
вовсе не намерен слушать их болтовню. Они же, похоже, не обратили на меня
никакого внимания.
- ...Не можете ли сказать мне по старой дружбе: что, в конце концов,
у вас сейчас происходит? Вы что, всерьез намерены принять ислам?
Окончательно порвать с Европой?
Эта реплика принадлежала, разумеется, иностранцу.
- Происходит? У нас - период утверждения. Ислам - составная его
часть.
Элемент утверждения.
- Не хотите ли выразиться более, так сказать, доступно?
- С удовольствием: все это - открытая информация. В России был период
сохранения...
- Простите?
- Ах да. Это на нашем внутреннем жаргоне. В конце прошлого века
Россия пережила период распа да. Вы готовились к работе в посольстве в
Москве должны знать, что кроме отделившихся были еще другие, желавшие
выйти и более не возвращаться хотя каждому серьезному человеку было ясно,
что "не возвращаться" - вряд ли получится...
- Хотел бы возразить. Почему же - если прошлое столетие было веком
распада империй?
- Западных, дорогой советник. Периодизируя мировую историю и выявляя
тенденции ее развития, все вы упускаете из виду одно: Россия - к счастью
или на беду - сделана из вещества с обратным знаком - из антивещества,
если угодно. То есть там, где нормальное тело падает, она взлетает - и не
может иначе, такова ее физика. Угодно пример? Сколько хотите, пусть хотя
бы вторая мировая война... Там, где нормальное отталкивает, - она
притягивает, и наоборот. Такова ее мировая линия.
Ее, так сказать, генеральный курс. Итак, наступил период сохранения.
Он занял практически все время до начала XXI века. Я считаю, что он
ограничивался десятью годами: до 2012-го, если быть точным. Затем наступил
период собирания. Избежать его можно было, лишь ввязав Россию в Европу
настолько, чтобы всякая попытка выйти за рамки приличий оказалась для нее
невыносимо болезненной - политически и, главное, экономически. Но вместо
разумной деятельности по прорастанию Европы в Россию ее стали обносить
флажками, словно волков. Что же оставалось делать России? Строить великую
армию? Но это - производное действие, а не основное: чтобы строить что
угодно, нужно сперва раздобыть денег.
России нужны были деньги и союзники взамен тех, которых она потеряла
еще на первом этапе распада, когда перестал существовать Варшавский пакт.
Она принялась искать в единственном направлении, где имело смысл.
Вам известно, в каком: на Юго-Востоке. И нашла. И то, и другое. Нашла
даже больше, чем искала. Началось с Ирана, а чем завершается - вы сейчас и
сами видите результаты невооруженным глазом.
- Полно, - усомнился советник. - Так ли все хорошо на самом деле?..
Слушать их было скучно: все, что они там обсасывали, было
давным-давно известно любому, кого это интересовало. И тем не менее такие
прописные истины придется пережевывать еще не год и не два. Запад - и
американцы прежде всего - никогда ни черта не понимали в русских делах.
Боюсь, что даже татарское нашествие вольно или невольно представлялось им
чем-то вроде войны с индейцами, потому что в их подкорке других критериев
для сравнения просто не существовало. А трагические "тридцать седьмые"
сравнивались с порой маккартизма; как говорится - господин учитель, я
хотел бы иметь ваши заботы. Вот почему они не в состоянии - да и не хотят
- понять основную и истинную причину смены румбов. Еще Нашествие обручило
нас с Азией; и все последующие столетия мы лишь то и делали, что убегали
от Востока - а он не гнался, он просто не отпускал. Еще в начале века
Россия выглядела утесом на берегу океана - бурного океана, который, ни на
миг не стихая, все подтачивал и подмывал основание кряжа, южное основание,
на котором и покоилось величие России, ее фундаментальность. Океан ислама.
Можно было, конечно, строить какие-то дамбы и волноломы - но такие
полумеры давали разве что моральное удовлетворение, и очень ненадолго.
Опасность колоссального, воистину рокового оползня росла. И не исключено,
Европа ждала, когда он произойдет: тогда то, что осталось бы от России,
можно было бы принять в Европу без всяких опасений - и на самом деле
оказалось бы всего лишь окраиной, никак не более. Убежать от судьбы было
некуда: куда ни устремись, Россию с собой не унесешь...
И оставалось лишь одно: повернуть и идти навстречу. Не для того,
чтобы сокрушить - это исключалось, - но чтобы утихомирить океан, перестав
быть для него неприступным. Тем более что пучина была богата упитанными
золотыми рыбками...
Нет иностранцу такая информация была ни к нему - хотя бы по той
причине, что у Штатов никогда не было внешних границ с исламским миром.
Правда, теперь возникали внутренние - но это уже их проблема.
Те двое все еще болтали. Или то было не одно лишь сотрясение воздуха?
- ...Я изложил вам, советник, все обстоятельства, определившие
развитие событий.
- Знаете, - сказал советник, покачивая головой и при этом как бы
невзначай скользнув взглядом по моей фигуре, - если все заключается лишь в
том, чтобы помешать Соединенным Штатам контролировать мировое движение
нефти, то ваша игра заранее проиграна. Да и вообще... когда планы строятся
на одном человеке, они могут рухнуть в любой миг: человек уязвим, не так
ли? Даже и ваш экзотический претендент...
Говоря это, советник снова стрельнул взглядом по диагонали - то есть
в сторону пальмы, что разделяла нас. Я внутренне ухмыльнулся. Браво,
старик. Спасибо за ненавязчивое предупреждение.
Но тут мне пришлось отвлечься от роли непрошеного слушателя. Потому
что, в очередной раз окинув взглядом доступное ему пространство - а
устроился я удачно, и виден был почти весь зал, - я обнаружил, что
известный мне американец, к разговору с которым я внутренне готовился,
утратил, похоже, надежду отыскать меня и нашел себе другого собеседника, а
именно - Липсиса. Естественно, слышать их я не мог; попытался читать по
губам - но когда говорят по-английски, меня нередко ожидает фиаско.
Неподалеку от них все тот же суетливый официант с подносом застыл, как бы
выбирая новый маршрут. Он их наверняка слышал.
Ну что же, спасибо, произнес я мысленно. Часть информации, ради
которой я и пришел сюда, передана и мною получена. Их операция утверждена
и начата. Значит, я действительно приехал вовремя. Будет много сенсаций.
Есть над чем подумать. Теперь хорошо было бы удалиться в благостную
тишину гостиничного номера. Но главные дела на этом приеме у меня еще не
сделаны. Терпеливо жду, как и рекомендовал мой иранский друг. Его я,
кстати, тоже больше не вижу "между здесь", как говорилось в старом
анекдоте. Уверен, что он сейчас докладывает шейху...
Но эта мысль оказалась ошибочной. Потому что не успела она
завершиться точкой, как сам шейх Абу Мансур появился в зале.
Он неторопливо, как и диктовал его статус, спустился по лестнице со
второго этажа. Не один, разумеется; ему невместно находиться в
одиночестве. Но кроме лиц, которым положено не отрываться от него более
чем на метр-другой, в окружении шейха находился человек, которому там
вроде бы совершенно не полагалось пребывать: экс-каперанг Игорь Седов, он
же - частное лицо Изя Липсис, двоеподданный гражданин. Добился-таки
аудиенции. Любопытно: с каким результатом?
Какие-то предположения можно было сделать, уже внимательно поглядев
на их лица. Шейх Абу Мансур был серьезен, губы его выражали некоторое
неудовольствие с едва уловимой примесью презрения; и хотя Изя, державшийся
на полшага сзади, продолжал усердно шевелить губами, шейх ни на миллиметр
не поворачивал головы в его сторону, и нельзя было сказать - слышит ли он
его вообще. Что касается Изи, то мина его была скорее лимонно-кислой, чем
какой-либо другой. Иными словами, результат был если не налицо, то, во
всяком случае, на лицах.
Так-то оно так; но и шейх, и Липсис были людьми весьма опытными. Так
что усердно показываемое ими отчуждение на самом деле могло
свидетельствовать как раз о противоположном. Вот если бы они ласково
улыбались друг другу - это говорило бы о провале переговоров. А такая вот
мрачность на глазах у десятков заинтересованных дипломатов, журналистов,
разведчиков и прочих наводит скорее на противоположные выводы. Очень
интересно...
Еще не успев ступить на пол, шейх Абу Мансур медленно повел взглядом
влево; то есть в моем направлении. Увидел меня. Я немедленно тронулся
навстречу ему. Он слегка кивнул. И, сойдя с лестницы, повернул направо - в
сторону личных апартаментов посла, куда никого не приглашали, поскольку
территория эта для участников приема не предназначалась.
Однако к шейху запрет, разумеется, не относился; он беспрепятственно
скрылся за двустворчатой дверью.
Я осторожно встал, чтобы не побеспокоить говорунов. Изя оказался на
пути; я отрицательно качнул головой, чтобы он не вздумал заговорить со
мной. Но он даже не удостоил меня взгляда - мы разминулись с ним, как
автомобиль с фонарным столбом, ко всеобщему удовольствию. Он лишь едва
заметно мигнул левым подфарником, и все. Я подошел к запретной двери, и
она распахнулась передо мною, как если бы я носил титул по меньшей мере
эмира, повелителя правоверных. На исчезающе малый миг я даже почувствовал
себя таким. Но тут же отогнал наваждение.
Я не часто чувствую стесненность, разговаривая Людьми Власти; но на
сей раз поначалу немного смутился. Очень уж внушительным выглядел шейх -
как и большинство из них, когда не затягиваются во фраки или смокинги. Их
играет не только свита, но и облачение, каждая складка которого источает
Восток, по сравнению с которым мы часто оказываемся столь же наивными,
сколь простодушен Запад по сравнению с Русью. Однако я быстро пришел в
себя: в моей жизни то была далеко не первая такая встреча и как вести
себя, выказывая уважение, но не теря-достоинства, я был научен уже давно.
Мы обменялись приветствиями, и он сразу заговорил о деле; сказалось,
наверное, западное воспитание, полученное им в молодости и позволявшее
порою пренебрегать протоколом. Говорил он на прекрасном английском;
видимо, ему было доложено, что по-арабски я говорю весьма коряво - да и то
на сирийском, а не на аравийском диалекте.
- Я рад видеть вас в этом городе, - проговорил он.
- Я вас - еще более, сейид. Если позволите мне быть откровенным -
скажу, что не ожидал видеть вас здесь сразу же после ид ал-курбана,
великого праздника.
Между его усами и бородой на миг блеснули зубы:
- Каждый день хорош для дел веры.
- Следовательно, я смею надеяться: ваше прибытие означает, что вопрос
о поддержке со стороны друзей решен окончательно - и в нашу пользу?
Медленным движением он огладил коротко подстриженную бороду.
- Не совсем так, му'аллим (не знаю, почему он решил именовать меня
именно таким образом, но спрашивать не стал). Прежде чем решиться на
безоговорочную поддержку, мы хотим понять: чем на самом деле станет для
России монархия - и чем может стать для нее сближение с Истинной верой?
Долговечным бывает лишь то, что закономерно, или, как говорят у рас,
органично. А люди, которые никогда не вводили меня в заблуждение,
посоветовали мне разговаривать не с официальными экспертами, но именно с
вами. Видимо (тут он позволил себе чуть улыбнуться), журналисты всегда
лучше информированы. В зависимости от того, что вы скажете - искренне и
чистосердечно, - и будет зависеть наше окончательное решение. Если мы
сочтем ваши доводы неубедительными - уйдем в густую тень и будем наблюдать
со стороны за исполнением предначертаний Аллаха, не более того.
Чего-то в этом роде я и ожидал. И наклонил голову:
- Я готов к такой беседе, государь. Но боюсь, что мне придется быть
несколько многословным. Впрочем, этим Восток не удивишь.
- Говорите, - сказал он кратко. - Все, что вы скажете, - лишь для
узкого круга.
- Итак, сейид, - начал я...
Когда я закончил (через полчаса примерно), шейх после краткой паузы
уточнил:
- Иными словами, процесс этот, по-вашему, является естественным?
- Точно так же, как то, что вода течет под уклон, сейид.
Он провел ладонью по бороде.
- Я подумаю над тем, что вы рассказали. Вы, конечно, не думаете, что
открыли нам что-то новое...
- Разумеется, нет, государь.
- Но всегда полезно узнать, как все выглядит с противоположной
стороны. Поэтому я вам благодарен.
- Противоположная сторона - это ведь не мы, - осмелился поправить я.
- Мнение Запада мы узнаем через других людей, - тут же осадил он
меня.
И как бы для того, чтобы смягчить резкость, добавил:
- У этого есть своя польза. Например, мне стало известно, что вы
сейчас подвергаетесь достаточно серьезной опасности. Как сказал в своей
касыде великий Рудаки... - Он опустил веки и прочитал медленно,
выразительно:
Он умер. Караван Шахида
покинул этот бренный свет.
Смотри, и наши караваны
увлек он за собою вслед.
Глаза, не размышляя, скажут:
"Одним на свете меньше стало",
Но разум горестно воскликнет:
"Увы, сколь многих больше нет!"
- Вы поняли? Не только тот, о ком вы заботитесь, но и вы сами. И вот
мы решили в какой-то мере обезопасить ваше пребывание здесь. Так,
разумеется, чтобы это вас нимало не стесняло. Я покачал головой:
- Очень благодарен. Но новые люди непременно обратят на себя
внимание...
- Новых не будет, - сказал он. - Теперь самое время пожелать вам
успешной деятельности. И в особенности - на предстоящем съезде партии
азороссов.
И кивком шейх дал понять, что аудиенция окончена. Я признал, что для
аравийского деятеля он был очень пристойно информирован.
Но я уже чувствовал себя созревшим и для неприятного разговора; мир
состоит не из одних лишь удовольствий. Желающий установить со мною контакт
наверняка уже разыскивает меня и вот-вот заглянет сюда. Выйдем на люди;
пусть он увидит меня и начнет первым.
Я вернулся в зал. Когда я попал в поле зрения американца, в глазах
его что-то мелькнуло - словно сработал затвор фотокамеры, установленный на
выдержку в одну тысячную. Больше ничто в лице не изменилось; надеюсь, что
и в моем тоже. Мы направились навстречу друг другу. Я представился:
- Бебер, журнал "Добрососедство", Аугсбург, Бавария. А вы...
Минутку...
По-моему, мы уже встречались, мистер... э-э?..
Он промедлил на долю секунды больше, чем следовало бы; видимо, у него
возникли колебания в выборе своего имени: раз я его помнил, домашняя
заготовка, рассчитанная на незнакомого, не годилась. А то имя, которым он
назывался тогда, захоти я проверить, могло бы засветить его. В конце
концов он решил, видимо, пойти на риск.
- Мистер Вебер, - сказал он весьма дружеским тоном, - моя фамилия
Стирлинг, и я смело могу назваться вашим сородичем по газетному племени.
Именно поэтому хотелось бы поговорить с вами о деле. Найдется здесь
спокойный уголок? Суть в том, что у меня имеется для вас любопытное
предложение.
- К сожалению - или к счастью, - не могу пожаловаться на недостаток
работы.
- О, в этом я более чем уверен. Выполнение моей просьбы не потребует
больших затрат времени, но - при этом могу обещать - принесет вам немалые
выгоды. Теперь и в будущем. Сейчас я прошу только, чтобы вы меня
выслушали.
Соглашаясь выслушать, я пока что не рисковал ничем. Так, во всяком
случае, мне подумалось.
- О'кей, - сказал я. - Пожалуй, вон в том углу нас будут меньше
беспокоить.
Указанное мною пространство находилось близ оркестра, затруднявшего
подслушивание. Стирлинг оценил мою предусмотрительность и кивнул.
Очень кстати подвернулся официант. С бокалами в руках мы, после
непродолжительных маневров, добрались до выбранного места. Здесь можно
было перекинуться словом-другим, не делая тему беседы всеобщим достоянием.
Разумеется, тут не хватало условий для серьезного разговора, и самым
разумным оказалось бы назначить время и место настоящей встречи; но похоже
что ему не терпелось добиться полной ясности относительно моего статуса,
чтобы уже на ее результатах строить планы дальнейшего общения со мной.
- Как вам нравится сегодняшняя Москва? - спросил Стирлинг таким
тоном, словно был полномочным представителем этой страны и этого города
или хотя бы его жителем на протяжении лет этак десяти. Это было, конечно,
несколько нахально; но - лишь внутренне усмехнулся.
- Продолжает меняться, - ответил я. - Даже быстрее, чем я ожидал. Но
я не уверен, к лучшему ли.
- То есть вы полагаете - к худшему?
- Нет. Я ведь сказал: не уверен. Не знаю. Очень давно не был здесь.
Вот осмотрюсь, тогда смогу сделать какие-то выводы. Но что-то мне, во
всяком случае, нравится - если говорить о деталях.
Я провоцировал его на выпад; он воспользовался подставкой.
- Вы уверены, что нравится? - спросил он серьезно. Я столь же
серьезно ответил:
- Судите сами. Город строится, и на этот раз впервые, быть может, за
всю свою историю строится хорошо, на высоком современном уровне. Не думаю,
что увиденное мною здесь своей архитектурой, качеством постройки и отделки
хоть немного уступает тому, что воздвигается ну хотя бы на вашей родине.
Можно, конечно, дискутировать о стиле - но не более того.
- Не слишком ли поспешное суждение? Вы не живете здесь уже двадцать
лет...
- Двадцать один, если быть точным.
- Тем более. Неужели за это время вы, обитая на западе, не выработали
объективного взгляда на то, что происходит в этой стране?
- Напротив, считаю, что именно это мне и удалось.
- Мне рекомендовали вас как специалиста по новой ситуации в России.
Откровенно говоря, не знал за вами таких достоинств. Но что вы -
видный журналист, было нам известно и раньше, мы обратили на вас внимание
достаточно давно. И, скажу прямо, нам всегда нравилось то, что вы писали
об этой стране, ее проблемах и способах их разрешения.
- Ну, может быть, все эти характеристики весьма преувеличены. Но,
собственно, какова тема нашего разговора? Могу вам чем-нибудь помочь?
Буду рад - в свободное время, разумеется.
На его лице обозначился намек на улыбку; вероятно, она должна была
означать: "Да какое же свободное время может быть у нас с вами..."
- Специалисты мне назвали именно вас. И, кстати, я верю, что вы
обладаете достаточной информацией для серьезных выводов. Вы ведь, не
сомневаюсь, давно уже стали европейцем. Вы не азиат, не так ли?
- Мое мироощущение, как и большинства моих соотечественников, всегда
зависит от географических координат, - ответил я. - В Европе мы чувствуем
себя европейцами. В отличие от вас, в любой стране продолжающих ощущать
себя американцами - и никем другим. Если говорить точнее - мы хотели быть
европейцами. Я бы сказал даже - очень хотели. И не наша вина в том, что
этого не произошло. Хотя многим порой уже представлялось, что суп сварен.
- Ну а вам не хотелось бы отведать этой похлебки? Не там, где вы
провели столько лет, а тут, дома?
- М-м... Вопрос несколько неожиданный. Допустим, я не отказался бы
попробовать ложку-другую. Но мне кажется, что поезд с этим
вагоном-рестораном уже ушел.
- А мне представляется, что мнение старого континента может еще
измениться. Кстати, не только я так считаю. Если, конечно, Россия и сама
все еще хочет того же.
- Трудно сказать. Может быть, если найти способ внушить ей, что
смотреть надо все-таки на Запад, тенденции могли бы измениться. Но каким
путем?
Стирлинг внимательно посмотрел на меня.
- Путь один: создание мирового общественного мнения. Россия даже и
сегодня все еще достаточно восприимчива к нему. Бескровный путь.
- Ага, - стал я соображать вслух. - И для участия в создании этого
общественного мнения вам, кроме прочих, понадобился я?
- Как нам известно, у вас есть читатели и в России, и в Европе, что
для нас одинаково важно.
- Следовательно, вы хотите, чтобы я что-то написал?
- Всякое дело должно выполняться специалистом, мистер Вебер.
- Что же именно? И для кого?
- Не беспокойтесь. Для кого - это наша забота. Зато вы сразу выйдете
на широкий мировой простор.
- Заманчиво. Ну и?..
- Ну и, разумеется, ваш труд будет соответственно вознагражден.
Поверьте мне: такие гонорары вам и не снились.
- Знаете, сны у меня бывают самые необузданные. Так что хотелось бы
несколько больше конкретности.
Он назвал сумму, пригнувшись к моему уху, хотя за шумом
располагавшегося рядом оркестра никто и так бы не услышал.
Я непроизвольно поднял брови и недоверчиво усмехнулся:
- Это серьезно?
- Мистер Вебер!..
- Хорошо. Допустим, я вам поверил и вы меня наняли. Но что я должен,
по-вашему, написать и на каких материалах основываться?
- Как вы, возможно, слышали, происхождение восточного претендента
достаточно туманно. Скорее всего он не имеет никакого отношения к
правившей династии.
Я пожал плечами:
- А какая, собственно, разница? Принадлежность к Романовым вовсе не
является непременным условием избрания на царство. Да и кроме того - это
слухи весьма небесспорные.
- Так вот, туман там гораздо гуще, чем вам представляется. И дело не
в том - Романов он или нет. Дело - в обмане, в стремлении обмануть целую
страну да и весь мир...
- Это было бы, конечно, возмутительно. Но где доказательства?
- Есть. Вы получите материалы, убедительно свидетельствующие об этом.
На их основании вы напишете цикл больших и серьезных статей, которые
докажут, что все аргументы относительно его принадлежности к дому
Романовых - сплошной вымысел и фальсификация. Начнете, разумеется,
спокойно и солидно, с возникновения, допустим, самого движения за
реставрацию монархии в России - чтобы привлечь внимание читателей. А уже
затем - нокаутирующий удар по претенденту, которого поддерживает Восток.
Необходимо подчеркнуть его полную инородность для России.
- Такие документы на самом деле существуют?
- Вы будете держать их в руках.
- Они у вас с собой?
Стирлинг поднял голову, чтобы гримасой отогнать официанта с
напитками, который вот уже в третий раз подходил к нам.
- Разумеется, я их не таскаю в кармане. Речь идет о подлинных
документах... Но я расскажу вам, где и как их получить. Объясню немедленно
после того, как получу ваше согласие.
- Когда вам нужна первая статья?
- Вы знаете, что на днях открывается Чрезвычайный съезд партии
азороссов, на котором восточному претенденту будет объявлена официальная и
всемерная поддержка. Эта партия - по сути дела, его предвыборный штаб.
- Знаю. Я должен дать в мой журнал материалы об этом съезде. Как и
обо всей кампании. Регулярно освещать ее. Кстати, съезд называется
Программным, а не...
- Прекрасно. Первая статья должна выйти непосредственно перед началом
съезда. Быть может, для следующих вам пригодятся и некоторые из
делегатских выступлений. Что же касается вашей главной работы, то
необходимо, чтобы в предпоследний, в крайнем случае - в последний, день
съезда газета с разоблачительной статьей была в продаже.
- Ну что же... Срок приемлемый.
- Итак, вы согласны?
- Да. Если, конечно, ваши документы будут убедительны.
- О, не сомневайтесь.
Мы подержались за руки. Хватка у него была твердой.
- Теперь слушайте...
Опять-таки на ухо он объяснил мне, когда, где и как я смогу получить
нужные мне исходные материалы.
- О'кей, - сказал он в заключение. - Очень рад тому, что вы оказались
разумным человеком. Простите, что отнял у вас столько времени.
- Все в порядке, не беспокойтесь. Я люблю поговорить. Давний
недостаток. Особенно когда разговор заканчивается контрактом. Кстати, как
и когда будет произведен расчет?
- В день опубликования каждой статьи.
- Не подходит. Публикация - это ваши проблемы. В день сдачи мною
материала. Мой счет в Аугсбургском отделении "Дойче банка", запишите
номер. В евро, пожалуйста, не в долларах.
- Все будет сделано, как вы скажете, - заверил он.
- Благодарю вас.
- Да, кстати, вы действительно полагаете, что референдум выскажется
за реставрацию?
- Третья попытка обычно оказывается удачной. А вы хотите обязательно
видеть Россию республикой?
Стирлинг пожал плечами, однако выражение его лица говорило, что с
наибольшим удовлетворением он вообще не видел бы на карте мира никакой
России; просто белое пятно с предостерегающей надписью: Hinc sunt leones.
А вокруг - высокий забор. Как в зоопарке. Я улыбнулся ему со всей
возможной приятностью.
Разумеется, я был приглашен на прием не ради разговора с иностранцем.
И не только для получения как бы со стороны информации о начале операции
по устранению восточного претендента: передать мне это успели, как уже
упоминалось, иным образом, тут я услышал лишь подтверждение. Еще утром я
предполагал, что основная моя цель - побеседовать с шейхом Абу Мансуром.
Теперь оказалось, что я ошибался, хотя этот разговор и оказался важным.
Настоящий серьезный результат моего приглашения в посольство Кувейта
был совершенно иным. И заключался он в том, что мне были ненавязчиво по
казаны люди - числом до десятка, - с которыми мне предстояло скорее всего
общаться в ближайшем будущем. Компакт-диск в прочном футляре, содержавший
информацию об этих людях, которая могла понадобиться для начала, был мне
вручен в виде невинной коробочки конфет. Времени на то, чтобы вдумчиво
ознакомиться с материалами и составить хотя бы приблизительную диспозицию
моих действий на ближайшие дни, оставалось очень немного. А кроме того, я
начал ощущать усталость - за последние три дня отдыхать практически не
пришлось. Поэтому я воспользовался начавшимся уже разъездом и постарался
исчезнуть, не привлекая к себе излишнего внимания. Его, впрочем, никто и
не выказывал; даже официант, что надоедал нам с американцем в нашем
уединении, в очередной раз проскользнув мимо, и не глянул в мою сторону.
Забот со мною у посольства было не много: не пришлось даже вызывать
машину к подъезду, поскольку я, как уже упомянуто, не успел ею
обзавестись. Я просто-напросто вышел и не спеша направился к Кольцу,
намереваясь вернуться в гостиницу пешком - точно так же, как прибыл
оттуда. Было сухо, тепло и в переулках - темновато в отличие от Садового
кольца. Даже отсюда ярко освещенные верхние два его яруса были ясно видны.
Мне они вдруг напомнили внешние кольца Сатурна, с той только разницей, что
колец этих я никогда не видел, все никак не удавалось оказаться поблизости
от телескопа. Правда, фотографий попадалось множество - иначе откуда бы я
знал, как они выглядят?
Итак, я медленно, словно пенсионер на прогулке после легкого ужина,
шел по Неопалимовскому по направлению к Кольцу. Непохоже было, чтобы
кто-то из команды шейха взял на себя заботы о моей охране; обещания редко
выполняются немедленно, да и сейчас охрана была бы ни к чему, только
мешала бы думать. В переулке было не только темно, но и тихо, разъездной
шум у посольства остался позади, за крутым изгибом, а гул Кольца, ровный и
неумолчный, как шум водопада, доносился сюда приглушенно, был фоном, на
котором можно было бы услышать посторонние звуки, если бы такие возникали
поблизости. Их, однако же, не было. Идти в темноте и тишине бывает приятно
- но только по ровной дороге, на которой не приходится высматривать
выбоины и прочие неровности, мешающие равномерно-безмятежному
передвижению. В Германии я привык ходить именно по таким тротуарам, и
сейчас, занятый своими мыслями, позволил себе на несколько минут позабыть,
что нахожусь в Белокаменной.
Воздаяние за сбой памяти последовало сразу же: я споткнулся и с маху
приземлился на ладони и колени, не испытав при этом никаких приятных
ощущений. Событие было настолько неожиданным, что я не стал подниматься с
колен, а, напротив, опустился на живот, отполз в сторонку шага на четыре,
прижался к стене дома и, не выпрямляясь, замер.
Причиной такого странного, скажем прямо, поведения было не какое-то
неожиданное нарушение мыслительного процесса; наоборот, голова в эти
мгновения работала донельзя ясно. Двигаться так меня заставил некий звук,
что сопровождал мое падение: едва слышный хлопок и одновременное легкое
чириканье. Хлопок раздался чуть в отдалении - с той стороны переулка, где
располагалась обычная московская детская площадка с качелями, каруселями и
прочим необходимым инвентарем. Чириканье же прозвучало совсем рядом,
вернее - прямо над головой, а еще точнее - именно там, где находилась бы
моя голова, не хлопнись я в тот миг наземь. Чириканье напоминало птичий
голосок - но только напоминало. К тому же птицы сейчас спали - в отличие
от кошек и людей, имеющих привычку затемно возвращаться пешком с
дипломатических приемов; но то была не кошка, не птичка, а просто пуля.
Растянувшись во весь рост, прижимаясь к стене и ничуть не заботясь о
сохранности и чистоте моего костюма, я выждал несколько минут. Окажись там
в эти мгновения прохожий и заметь он меня - скорее всего принял бы за
пьяного; но тут была не Германия и не Штаты, и никто не стал бы по такому
заурядному поводу беспокоить милицию. Мне же прохожий оказался бы очень
кстати - стрелок вряд ли стал бы пытать удачу в присутствии посторонних,
для верности ему пришлось бы снять и непрошеного свидетеля. Но ведь
свидетелем мог оказаться и вооруженный милиционер, направляющийся на смену
поста у посольства. Однако, видимо, смена производилась в другие часы -
никого не было, ничьи шаги не нарушали тишины. В том числе и шаги того,
кто стрелял из пистолета с глушителем и чья пуля, пролетев надо мною,
явственно пропела свое "С приветом от...". Так, во всяком случае, мне
показалось в первые мгновения. Но почти сразу я убедился в своей ошибке:
на самом деле на той стороне переулка кто-то легко-легко, на мягких
подошвах, убегал и, если только это мне не послышалось, другие шаги, столь
же невесомые, преследовали его. Значит, шейх не подвел? Или стрелков,
решившихся приветствовать меня, было двое? Какие только мысли не придут в
голову под обстрелом...
Однако от кого именно исходил предназначенный мне привет, мгновенно
сообразить было трудно. Ясно было лишь, что послание было не московским,
стрелок не чувствовал себя дома: московские, вообще российские
профессионалы действовали бы куда нахрапистее и наглее, подошли бы
вплотную и в упор всадили несколько пуль в грудь и голову.
Так они действовали и полсотни лет назад, когда бизнес заказного
убийства расцвел на Руси; с тех пор не произошло ничего такого, что
заставило бы их сменить методику.
Нет, киллер был здесь, вероятно, еще более чужим, чем я. Но целился
именно в меня, знал, где я нахожусь нынче вечером, и терпеливо ждал.
Именно меня - потому что я был едва ли не единственным, кто прибыл
сюда без машины и в одиночку, не в компании. Ну что же: да здравствуют
хреновые московские тротуары, и сейчас, в середине века, все еще
разрушающиеся быстрее, чем их успевают ремонтировать, и тем дающие
постоянный кусок хлеба немалому количеству людей, кидающих асфальт на
мокрый грунт.
Я лежал, и мне было, откровенно говоря, не очень уютно. Меня заботила
сохранность сразу двух вещей: собственного организма, разумеется, и той
информации, которая сию минуту находилась еще не в самом надежном и
портативном хранилище - не в моей памяти, - но на диске. Осторожно
шевельнувшись, я нащупал его; к счастью, при падении с диском - насколько
можно было предположить - ничего плохого не произошло. Нет, конечно,
стрелял не местный деятель. Местный, может быть, даже воспользовался бы
автоматом, не стал бы выпендриваться и стрелять одиночным, излишне
полагаясь на свое искусство. Ну а если это приезжий наемник, то он уже не
будет проверять результат: ему необходимо скрыться никак не меньше, чем
мне, даже куда больше: за мною хоть не гонятся. К тому же - пришло мне в
оставшуюся непродырявленной голову - у него ведь есть все основания
полагать, что работа им сделана успешно: я упал практически одновременно с
выстрелом, разница была наверняка в сотые доли секунды, а такую разницу
человек своими органами чувств определить не может. И для него картина
могла выглядеть так: он выстрелил, я с ходу упал без единого слова или
хотя бы стона. Значит, я был поражен насмерть. Сделав такое заключение,
автор выстрела должен был незамедлительно покинуть место события, к тому
же успев услышать, как к нему приближается тот, кто затем кинулся ему
вдогонку.
Построив такое рассуждение, я решил, что загораю уже вполне
достаточно и пора домой - баиньки. Я прополз еще метров двадцать в
направлении Кольца, облегчая дворнику его утреннюю работу; потом, миновав
дом и оказавшись рядом с газончиком, перекатился на него, еще немного
выждал и осторожно поднялся. Отряхнулся, отлично понимая, что это лишь
жалкая полумера: мой таксидо требовал сейчас химической чистки, никак не
менее. Впрочем, в ближай шие два дня он мне не понадобится в любом случае.
Правда, сейчас на Кольце, при ярком свете ртутны ламп, я буду выглядеть не
самым презентабельным образом и невольно привлеку к себе внимание -
особенно теперь, когда в Москве, в связи с визитом шейха, все специальные
службы суетились, как наскипидаренные. И не зря суетились, подумал я. У
кого-то имеются очень серьезные творческие замыслы на ближайшее время, и
дело тут, конечно, не в шейхе, да и сам визит этот - лишь пробный камень
перед другим прибытием сюда, прибытием лица гораздо более значительного,
лица, которое намерено войти в анналы истории - и скорее всего войдет. Так
или иначе, меня могут задержать - просто для выяснения. Отпустят, конечно,
быстро, но сейчас мне меньше всего нужно общение с милицией, не говоря уже
о потере времени. Кроме того, необходимо сохранить полученный мною диск,
не допуская, чтобы кто-либо заподозрил о его существовании, будь то даже
лучший друг.
Вдруг я решил, что на Кольце сейчас мог оказаться мой неизвестный
доброжелатель с глушителем. Он мог просто так, для уверенности, какое-то
время контролировать выход из переулка, чтобы уж окончательно успокоиться
на мой и на свой счет. Нет, на Кольцо сейчас выходить никак не следовало.
Эта мысль не смущала. Район издавна был мне хорошо известен не только
со стороны фасадов, но и дворов, черных ходов, мусорников и перелазов.
Конечно, многое, как я уже убедился, изменилось в Москве за время
моего отсутствия; однако же градостроительные перемены происходят прежде
всего и главным образом со стороны улиц и фасадов; дворовые микроструктуры
изменяются значительно медленнее. Так что с газончика я даже не стал
возвращаться на тротуар; напротив, пересек наискось насаждение, прошел
вдоль задней стороны дома, мимо плотного ряда замерших на ночь машин.
Несколько мгновений колебался, решая - не воспользоваться ли какой-нибудь
из них. Технология угона даже хорошо защищенной машины была мне известна
давно и досконально. Я иногда, расслабившись, позволяю себе даже удивиться
- чего я только не умею, включая то, о чем порядочному человеку и
гражданину даже и догадываться не следовало бы. Угон машины был не самым
крутым из этих навыков, нет, далеко не самым... Но почему-то я не стал
трогать чужие автомобили, просто потому, может быть, что это была Москва,
и мне не хотелось здесь... А впрочем, не знаю - почему. Не захотелось - и
все. Пошел задами пешком, в неприметном месте вышел на всегда малолюдную
Плющи-ху, а далее по тихому Ростовскому переулку выбрался к Бородинскому
мосту, по которому лихо катил на такси не далее как сегодня утром. Там я
предельно напрягся: мосты принадлежат к сооружениям, наиболее удобным для
того, чтобы отделываться от нежелательных людей. Но все прошло
благополучно, и, пересекши реку, я наконец почувствовал себя почти дома. В
"Рэдисон" на всякий случай я проник через один из служебных входов. Он
был, естественно, заперт - но о такого рода мелочах добропорядочному
корреспонденту русскоязычного журнала, издающегося в Германии, даже и
задумываться не следует. В конечном итоге всякий ларчик открывается просто
- при наличии соответствующих приспособлений, необходимых современному
работнику средств массовой информации никак не менее, чем нот-кейс в руке
и пистолет в кобуре под мышкой, под ремнем на спине или просто и
бесхитростно - в кармане.
Ключ от номера был у меня с собой, не люблю оставлять их у портье.
Все было в порядке, меня никто не ждал. Я внимательно осмотрел номер. Не
то чтобы никто не любопытствовал, однако все было в пределах правил игры -
любознательность, но чисто служебная, без злого умысла. Я вынул из
внутреннего кармана компакт-диск; под яркой оберткой коробка была запаяна
в пластиковый мешочек - для защиты от влажности и нескромности.
Поэтому я взял ее с собой в ванную, чтобы она постоянно находилась у
меня на глазах - пока не перестанет быть нужной и не подвергнется
уничтожению (просто стереть запись - слишком мало). С удовольствием
вымылся, костюм оставил на диване, чтобы не забыть завтра сдать в чистку.
Поколебался - не заказать ли легкий ужин; но есть не хотелось.
Выпивка была в номере, однако я давно уже пью только при крайней
необходимости - по большим праздникам, дням рождения или при знакомстве с
женщиной. Но до дней рождения было далеко, а женщина, отношения с которой
я собирался восстановить, как оказалось, сегодня не захотела меня видеть.
Так что дружбу нашу (или как это назвать) можно будет восстановить лишь
через некоторое время. Я искренне надеялся, что оно окажется достаточно
кратким и кончится уже завтра.
Хотя кто-то, видимо, придерживался другого мнения - судя по нынешнему
происшествию, - о чем меня своевременно предупредил шейх; но я не внял, а
обещанная им помощь, судя по всему, не сработала. Итак, открылась охота не
только на Претендента-2, но и на меня.
Интересно: чьих рук дело? Не знаю; но мне почему-то казалось, что
данные об организаторе моей неприятности, в числе прочих, находятся на том
самом диске, с которым мне вскоре и предстояло ознакомиться.
Впрочем, это всего лишь удобный оборот речи: "почему-то казалось". На
самом деле вовсе не казалось; я был в этом более чем убежден. И у меня
были на то свои причины.
По совести говоря, мне следовало сразу же, не дожидаясь никаких
дальнейших событий, разобраться с полученной информацией. Но, как ни
стыдно признаваться в этом, я чувствовал себя не лучшим образом; нервишки
поизносились, и пустяковый, по сути, эпизод в Неопалимовском требовал
какого-то времени, чтобы я смог привести себя в порядок.
Времени - и какого-то легкого, отвлекающего занятия.
Разве что для отвлечения я и позвонил - без всяких предосторожностей
- в одно местечко, в государственную Службу безопасности, а вовсе не
ребятам из "Реанимации". В службе довольно высокое положение занимал мой
старый - тоже еще по флотским временам - знакомый, а может быть, даже
приятель; вот другом я его никак не назвал бы. Позвонил я ему по той
причине, что, не сделай я этого, он или кто-то другой, в чьем поле зрения
я сейчас наверняка находился, чего доброго, удивился бы даже больше, чем
ему положено. Известно ведь, что если человека, к примеру, ограбили, а он
промолчал, не заявил в милицию, которой о краже все же стало известно, -
это сразу настораживает: потерпевший молчит потому скорее всего, что
боится привлечь к себе внимание.
Почему внимание правоохранительного органа его так страшит?
Разберитесь, ребята...
Мне излишнее внимание с любой стороны сейчас было скорее вредно, чем
наоборот. И следовало исполнить свой гражданский долг.
Дозвонившись, я наткнулся на секретаря. Преграду эту одолеть удалось
далеко не сразу, и я начал было злиться, когда в трубке прорезался наконец
знакомый мягкий баритон. Такие голоса хорошо иметь врачам, особенно
психотерапевтам: успокаивают и вызывают на полную откровенность. Батистову
такие вещи хо рошо удавались еще в его лейтенантском бытии. Да, надо
полагать, и позже, иначе вряд ли он сейчас был бы полковником.
- Батистов слушает, - проговорил он, и голос при этом звучал донельзя
доверительно.
- Вас беспокоит Бебер, специальный корреспондент...
Если у меня и шевелились сомнения по поводу того - успели они засечь
меня или нет, они тут же развеялись, как выбитый из трубки пепел на ветру.
- Привет, Виталий, - сказал Батистов ласково. - Сто лет тебя не
встречал. Рад, что ты наконец объявился. Забываешь друзей, тевтон ты
этакий. А я думал, что и не увидим тебя больше в России. Как она там жизнь
в немцах - ласкает? Или невмоготу стало и потянуло к родным осиновым
кольям?
- Живу нормально. Корреспондирую вот в журнальчике, разъезжаю по
свету.
Доходы невелики, но на табак хватает.
- Почитываем тебя, не без того. Ничего, более или менее прилично.
Только уж прости - не понимаю, с чего это тебя тогда унесло с родины?
Ты же, помнится, уже в майорах ходил? Через капитана тогда
перескочил, помню. Наверняка был бы сейчас генералом - не в нашей службе,
так в смежной какой-нибудь... Чего ж ты так, а?
Он прямо-таки всей душой сочувствовал мне, жалел о моей
несостоявшейся карьере. Добрый, хороший мужик, не правда ли? Так и тянет
закапать скупыми мужскими его жилетку...
- Да уж так получилось, полковник...
- Брось! Брось, не то обижусь. А это, знаешь ли, чревато. - Он
посмеялся в трубку, давая понять, что всего лишь шутит. - Скажи уж
откровенно: жалеешь?
- Да уж не знаю. Чинов больших не выслужил, это правда, зато мир
повидал.
Он секунду подумал.
- Жаль, сейчас не получится поговорить, у меня тут небольшая запарка.
Знаешь что? Давай приходи... сейчас прикину... да, завтра у меня будет
посвобод-нее... завтра в шестнадцать, устроит? Посидим, тряхнем стариной.
Ты на грудь еще принимаешь?
- Бывает - если не стенолаз какой-нибудь...
- Ну, с этим проблем не будет. Так я записываю? Пропуск будет
заказан...
- Постой, Сева, постой. К тебе идти не очень-то охота. Какой разговор
под казенными орлами? Давай уж где-нибудь на нейтральной, как говорится,
почве. В каком-нибудь "Голубом Дунае".
- Сразу видно, как ты отстал. Давно уже так не называют...
- И потом, завтра, да и послезавтра тоже, у меня никак. Я ведь только
что приехал, мне еще корпункт открыть, секретаря подыскать, аккредитацию
оформить, и все такое прочее. К тому же заказ уже успел получить на цикл
статей, надо срочно отписываться.
- Растерял, растерял ты, Виталик, дружеские чувства!
- Ничуть не бывало. Скорее уж ты. Я ведь не просто так звоню.
- Ну, меня-то ты зря упрекаешь. Я о тебе ни на День не забывал все
эти годы. Говоришь, не просто так? А в чем, собственно, проблема?
Голос его на последних словах чуть изменился; сладости в нем
поубавилось. Ах ты. Сева, Сахар Медович...
- Проблема в том, - сказал я тоже без лирических обертонов, - что в
иностранных корреспондентов в столице России в первый же вечер их
пребывания стреляют. И не просто, чтобы напугать. Что же вы так бездарно
заботитесь о людях, целиком полагающихся на вас?
- Так. Это в тебя стреляли? Где? При каких обстоятельствах?
Я изложил ему суть дела - столько, сколько ему можно было знать.
Журналист был приглашен на дипломатический прием, потусовался там,
пошел домой, и тут в него... Он слушал, лишь изредка вставляя свое
обычное: "Так. Так". Когда я закончил, сказал:
- В милицию не обращался?
- Только к тебе.
- Правильно. Запущу машину, разберемся. Но вообще-то... Не слишком ли
ты неразборчив, а?
- Не понял.
- К чему тебе шляться по исламским посольствам?
- Запрещено, что ли?
- Да нет, понятно, у нас пресса свободна. Я тебе просто так,
по-дружески. В порядке предупреждения. У них с этим их царем все равно ни
черта не получится. Эта каша не для России. А как только он провалится -
пойдет, чего доброго, такой откат, что... Нам и вообще-то царь не нужен,
хватает президента. Недаром же он сказал в последнем обращении к нации: "Я
сделаю все, чтобы не допустить в стране никаких потрясений и
фундаментальных перемен". И это не только сотрясение воздуха, поверь. И
нынешний кандидат прямо на его плечах въедет в Кремль. А уж мусульманского
царя мы и подавно не хотим и не захотим никогда.
Я не стал спрашивать, кто - "мы". Вместо этого сказал:
- Кстати, ты не знаешь, как и где его найти? Мне заказано интервью с
ним, это такой гвоздь будет, понимаешь...
- Ты о ком, об этом претенденте? Или о кандидате в президенты?
- Об Александре. К кандидату у меня вопросов вроде нет. Алексей-то
где сейчас? В Париже? Европейский претендент.
- Да вроде бы. Тут запутаешься совсем, - вдруг пожаловался он. - Кто
претендент, кто кандидат, кто вообще черт знает кто...
Я оставил его растерянность без внимания.
- Зато Александр, говорят, в Москве. Вы же его наверняка охраняете;
помоги установить контакт. Век не забуду. По старой дружбе, поспособствуй.
Батистов помолчал немного.
- Рад бы помочь тебе, - ответил он наконец, - но не могу. Не имею
права. Это, Витек, информация не какая-нибудь "для служебного
пользования", эта - с двумя нулями. Здесь полная дробь. Попроси о
чем-нибудь другом.
- Жаль, жаль... - протянул я разочарованно. - А я рассчитывал. (Он
сердито засопел в трубку.) Ну ладно, тогда хоть обеспечь мне нормальную
безопасность. Я остановился в "Рэдисоне"...
- Да слыхал я. Знаешь, просьбы у тебя нынче какие-то... боцманские.
Не могу я за каждым газетчиком пускать топтуна, не в двадцатом веке живем.
Не в силах, уж не обессудь.
- Вот так раз (крушение моих надежд, судя по унылому голосу,
оказалось полным)... Что же мне делать?
- Сказал уже: держись подальше от... всех этих - и проблем со
здоровьем не будет. Усек?
- Да, заставил ты меня задуматься. И на том спасибо. Ладно, Сева;
позвоню тебе, как только разберусь со своим распорядком... Будь здрав.
И если повезет узнать, кто там на меня охотился - уж не скрывай. Это
как-никак и меня самого интересует... Этакая маленькая шпилечка под
занавес. Я положил трубку.
Значит, так. О месте, где пребывает сейчас претендент Александр,
Службе ничего не известно. Очень хорошо. Ей этого знать и не следует
вовсе.
Что же касается прочего - то пока еще они меня не пасут. Мелочь, но
приятно. Иначе он пообещал бы. Я ведь сам давал ему возможность
легализовать наблюдение. Следовательно - я для них пока серьезным объектом
не являюсь. Иншалла!
Я сладко потянулся и наконец-то почувствовал, что пришел в себя.
Теперь можно было и взяться за дело.
Я уселся в кресло перед компьютерным столиком. Не доверяя столь
важную информацию гостиничному компьютеру, включил свой, переносной,
заправил диск и принялся за работу, предварительно убедившись, что все
жалюзи закрыты и ничье любопытство не вызовет во мне вполне понятного
ощущения досады.
На компакт-диске, врученном мне на приеме, было названо четырнадцать
человек. Правда, двое из них не относились к руководителям, но именовались
всего лишь наблюдателями. Первым из них был тот самый шейх в честь
которого устраивалось нынешнее шумство и с которым я успел столь приятно и
полезно побеседовать наедине. Второй тоже оказался знакомым: любопытный
американец, заказавший серию статей. Этих я решил отложить на потом - если
останется свободное время - и принялся за основных персонажей. В том
порядке, в каком они располагались в записи.
Зеленчук Амвросий Павлович. Тридцать лет. Национал-социалист,
участник нескольких вооруженных акций. В период нахождения нацистов у
власти - то есть совсем недавно - помощник министра просвещения. Формально
порвал с партией два месяца назад, не в одиночку, а вместе с целой группой
молодых людей - группой, которую он, надо полагать, и возглавляет.
Вероятно, приведет ее в полном составе и в новую партию.
Зачем нацисту уходить в азороссы? На что ему исламский государь всея
Руси?
Тут можно в первом приближении построить такую схемку: привлекла
перспектива создания сверхмогучего Российского государства - на радость
нам, на страх врагам. Государства, весьма активного во внешней политике,
точнее - в продолжении ее иными средствами. Цвет знамени роли не играет.
Это - первый мотив. Второй, разумеется, всеобщий: деньги.
Официально никто ничего не заявлял, однако известно, что финансовых
затруднений у партии и нового государя не будет. И третий: партия, уже по
определению, вследствие явного тяготения к магометанству, должна вроде бы
проводить жесткую политику при решении всех и всяческих еврейских
вопросов, сколько бы их ни возникало в любой точке земного шара. Нацист
вполне может думать именно таким образом. По их представлениям, политика
вообще - геометрия прямых линий на плоскости, в то время как на самом деле
она складывается исключительно из кривых высшего порядка, и никак не на
плоскости, а в пространстве трех, четырех и более линейных измерений.
Однако для Зеленчука это - закрытая книга, его мышление никак не
замысловатее траектории полета пули.
Ну-ка, как он выглядит? М-да... Что же, вполне соответствует. На челе
его высоком не отражается ровно ничего. Глаза пустоватые, и от этого,
может быть, взгляд кажется весьма решительным. "И если он скажет: убей -
убей"... Откуда он такой, кстати" В прошлом - прапорщик. Морская пехота.
Что ж серьезный человек. И фигура явно подставная; за ним - кто-то
покрупнее и поумнее.
Ну а с позиций моего интереса - он перспективен? Уж больно все
откровенно. Поэтому он скорее всего в моем варианте не замешан. Но на
всякий случай сделаем крохотную зарубочку. Может быть, все-таки
понадобится вернуться к этой кандидатуре. Хотя и вряд ли. А сейчас
перейдем к следующему номеру.
Бретонский Адриан Стефанович. Именно Стефа-нович, сын Стефана, а не
какого-то там Степы. Адриан. Мне казалось, что имя это выпало из обихода
лет этак полтораста тому назад; однако же вот вам. Правовед, а помимо
того, как ни странно, - доктор исторических наук. Известен главным образом
своими трудами именно по истории. А вот место работы по новой профессии:
юрисконсульт фирмы. Фирмочка какая-то занюханная, не из тех, что
рекламируют себя по телевидению. Сорок семь лет. Семья?
Есть семья. Член Соловьевского общества. Какие мотивы участия в
деятельности этой партии могут быть у Бретонского? Ну, они очевидны.
Неумирающая идея высокой миссии России на Востоке - любой ценой, хотя
бы и такой. Тилингет, одним словом; так выговаривал в свое время один
мальчик. Представитель вымирающей, да, по сути дела, уже вымершей
категории российских интеллигентов.
Меня он интересует? Вряд ли. Хотя опять-таки... настолько типичен,
что невольно начинаешь искать выглядывающего из-за кулис режиссера. Тут
тоже сделаем засечку - но уже другого рода. В исполнители он никак не
годится. А вот представителем некой организации вполне может оказаться.
Тут их должно быть по меньшей мере двое, если только не трое, но пока
не обозначен ни один. Значит - возможный кандидат.
Дальше. Сергей Петрович Пахомов. Экономист, притом весьма известный.
Автор многих трудов и теорий. Россия вообще богата выдающимися
экономистами. Это очень хорошо, плохо лишь то, что время от времени то
один, то другой из них прорывается к власти. Зачем ему эта партия? Тоже
никаких секретов: уж он-то понимает, что России для полного и небывалого
расцвета нужны три вещи - деньги, деньги и деньги. Надежные.
Дорогие. Обеспеченные. Где лежат деньги, он прекрасно знает;
помнится, одна из его работ как раз и посвящена была нефтяным капиталам
Ближнего Востока и Латинской Америки. Ну, до Америки слишком далеко, а
Восток - он на то и Ближний, чтобы находиться по соседству. Вот почему
господин Пахомов среди руководителей партии. Ну и еще, разумеется, потому,
что ему, как и Бретонскому, вовсе не безразлично, что, когда (и если)
будет писаться история этой партии, его имя появится там уже на первой
странице.
Меня Пахомов, откровенно говоря, совершенно не интересует; с моей
точки зрения, это ноль без палочки. Хотя я сужу о нем, разумеется, не как
об экономисте. Тем не менее контактировать придется и с ним. Как, впрочем,
и с каждым из этого списка.
Позиция четвертая. Филин Сергей Игнатьевич. Уже два Сергея.
Генерал-майор. До перевода в Москву командовал корпусом на Южном Урале.
Иными словами, в окружении исламских земель: тут - Башкирия, там -
Казахстан.
Понятно. В работе партии участвует, естественно, не просто как
фигура, но как представитель военных слоев. Почему? Это ясно даже ученику
начальной школы. Военным хочется, чтобы была могучая и первоклассно
оснащенная армия. Для защиты страны. А при определенном стечении
обстоятельств - и царя, и веры. Если партия реализует свое предназначение,
то отношение к военным еще более изменится к лучшему.
Хотя уже и на сегодня сделано, скажем прямо, немало. На солдата на
улице снова глядят с уважением. Как я слышал от деда, так в России любили
военных сотню лет тому назад и еще раньше. И в армию просто хлынут
добровольцы. Такая начнется идеология. Присутствие генерала среди
учредителей партии - прекрасный знак для нее. Не забудем, что в России
сейчас у власти вот уже восьмой год находится генералитет. Не формально,
разумеется, но фактически. Значит - обладатели власти не против новой
партии. Вот и чудесно.
Только мне Филин ни к чему. Ну что же, и ему спокойнее будет, и мне.
Полный о'кей.
Пятый. Веревко Андрей Андреевич. Председатель правления
"Селфхелп-банка". Названьице... Впрочем, они его быстренько сменят, если
понадобится. Англицизмы сейчас не в моде. Назовут его, скажем,
"Арзак-банк" - а слово это в арабском означает "хлеб насущный", коим
наделяет Дающий Пропитание; так, во всяком случае, сказано в Книге. Банк
этот, правда, хлебом как раз не занимается; его интересы пахнут нефтью.
Газом, кстати, тоже. А уж раз тут прозвучало слово "нефть", то больше
и не надо объяснять, почему Андрей Андреевич оказался в числе
руководителей. Как выглядит наш банкир? Молодой, упитанный, взгляд
несколько высокомерный... Очки - из дорогих, конечно же. Очки - значит,
мне с ним делать нечего. Интересующие меня люди должны обладать хорошим
зрением. И хорошо отлаженной нервной системой. Банкиры же, как правило,
этим похвалиться не могут. Еще у себя в кабинете или на заседании
правления - туда-сюда, но в нетривиальной обстановке...
Ладно, с ним мы побеседуем на приятные нефтегазовые темы. Не более
того. А сейчас он меня больше не интересует, а семья его - еще меньше.
За нумером шестым числится у нас Сухов Петр Альбертович. Директор
завода, а точнее сказать - за-родища, в свое время производившего танки,
потом, в смутные времена, производившего танки, сейчас производящего танки
и в будущем намеренного производить именно танки, а никак не инвалидные
коляски. Пятьдесят два года. Оборонщик с младых ногтей. Хорошо известен на
мировом рынке вооружений. До сей поры в политике не участвовал. Почему
пришел в партию? Да потому, что заинтересован в развитии отрасли; если
партия сделает по-своему - такие откроются рынки, такие перспективы!
Вот уже и половина моего списка просмотрена. Ни одной женщины. И не
будет, кстати. Планы и намерения партии особой поддержкой у женщин вряд ли
пользуются. По весьма понятным причинам. Это, конечно, создает некоторые
трудности. Но вся кампания еще впереди. Поработать, понятно, придется.
Что же дальше? Дальше - Делийский Кирилл Максимович, философ, членкор
РАН. Представляет науку, на которую в последние десятилетия ни у одного
правительства - так уж повелось - денег не хватало. Как не хватало и почти
на все остальное. Однако о науке разговор особый. Если, скажем, за бугор
утекают танцовщики (как было модно в свое время), то это бьет, конечно, по
престижу державы, ну и еще по интересам немногих балетоманов. Немногих -
потому что их и на самом деле немного, таких, кто действительно любит
балет и разбирается в нем, а не просто восклицает: "Ах, балет, ах,
Большой!" - чтобы заронить в окружающих мысль, что и он не лаптем щи
хлебает, но всю культуру превзошел. Что же касается науки, то тут страдает
не одно лишь чувство здорового патриотизма. Утекают-то не просто люди, но
идеи, а следовательно - разработки, а следовательно - патенты, то есть в
конечном итоге - те витамины, без которых хиреет экономика и начинают
подкашиваться ноги у обороноспособности. Чтобы вернуть исчезнувших
головоногих на круги своя, им надо обеспечить не только заработок (хотя и
это весьма немаловажно), не только тот уровень жизни, каким они пользуются
на новом месте жительства, но и условия для работы не только не худшие,
чем там, - не много найдется охотников менять шило на швайку, - но просто
значительно лучшие. Строить институты, лаборатории, ускорители, телескопы
- много чего. А это - большие деньги. Вот ученые мужи и стали поглядывать
в сторону новой партии, которая сейчас представляется им единицей со
множеством нулей справа. Интересно, что так оно, в общем, и есть на самом
деле, а точнее - еще не есть, но обязательно будет в случае, если партия
свое дело сделает. Правда, другие тоже обещают деньги, все обещают деньги
всем, но никто, кроме этой возникающей партии, не может ткнуть пальцем и
сказать: вот они, денежки, видите?
Вот тут они лежат, ими можно полюбоваться, даже осторожно потрогать
пальчиком, можно попросить, чтобы их на ваших глазах пересчитали и
пропустили через машинку, чтобы убедиться, что купюры не из ксерокса. И
мало того - эти живые деньги можно получить в распоряжение своих
отечественных банков, их можно просить у правительства, и оно даст, потому
что денег столько, что даже родное государство всего не разворует, что-то
останется и на дело. А для того, чтобы подобная райская жизнь наступила в
действительности, надо сделать сущие пустяки: добиться выполнения одного
условия. Потому что деньги приплывут не сами собой, их привезет один
человек. Нужно только, чтобы человека этого не отвергли. Вот и пусть
приходит. В России кто только не находился у власти, всех она, родимая,
пережила - даст Бог, и при этом конец света не наступит, наоборот -
настоящая жизнь начнется, и уже мы будем высматривать во всех уголках
планеты, а не засветился ли там какой-то новый талант, и если засветился -
навестить его с готовым контрактиком: приезжайте, работайте, вот это ваш
институт, а это - дом, а это - все остальное, чего вам захочется, и еще
сорок бочек арестантов...
Вот так мечтает, наверное, профессор, доктор и член-корреспондент
отечественной академии (и еще нескольких зарубежных) Кирилл Максимович
Долин-ский, закончив свой рабочий день и направляясь к станции метро,
потому что машина захромала, а со средствами на ремонт в данное время
туговато. Ну что же, правильно мечтает. Есть мнение - одобрить. Пусть
положит на чашу весов многотонное мнение научного мира.
Что же касается моих специфических интересов, то с их точки зрения
профессор Делийский - пустое место. Просто не существует его. И это весьма
приятно. Не существует его хотя бы потому, что совсем недавно перенес он
серьезную автокатастрофу, при которой жена его погибла, а сам он и его
взрослый сын весьма серьезно пострадали. Из клиники он выписан всего лишь
месяц тому назад. Из чего и следует, что к строевой службе негоден. Аминь.
Восьмым номером проходит у нас в инвентарной ведомости протоиерей
Николай Афанасьевич Троицкий. За колючий характер и многие несогласия с
патриархией лишен прихода, но не сана, так что (во всяком случае, судя по
изображению, в эту секунду возникшему на моем маленьком дисплее) носит
по-прежнему рясу, на груди - массивный наперсный крест. Красивая борода и
пронзительный взгляд. Это, пожалуй, самый интересный из отцов-партократов,
потому что единственный, у кого с возникающей партией имеются, обязательно
должны быть разногласия принципиальные, а не какие-нибудь тактические или
терминологические. И все-таки - вот он, здесь, в списке. Ну что же, на
него придется обратить внимание.
Запустить зонд поглубже. Конечно, и до разговора с ним можно
построить определенную схему рассуждений и выводов, приведших его на
Программный съезд. Но лучше не тратить зря времени, а обождать до личной
встречи.
Думаю, он и сам рад будет возможности громко и ясно сформулировать
свои мысл и намерения, потому что в отличие от большинства прочих он не
представляет ни своей профессии, ни даже какого-то круга единомышленников.
В то же время что-то у него за душой имеется. Чтобы попасть в число
руководителей, нужен или крепкий тыл, или тугой кошелек, или... или еще
что-то. Ну что же, может быть, это "что-то" у него как раз и есть?
Интересно. Кстати, проинтраскопировать его и по линии отношений со
службой. У православного духовенства это давняя болезнь - может быть, и
сей не без греха.
Так-с. Ну а дальше? Эге-ге! Просто глазам своим не верю: Седов Игорь
Борисович, он же Ицхак-Липсис. Воистину - ряд волшебных изменений...
Постой, а каким, к черту, образом он попал в этот список, среди
учредителей партии не может быть иностранцев...
Впрочем, недоумевал я не более секунды; стоило хоть немного
задуматься - и все стало ясным. Когда Изя рвал когти отсюда, то направился
он самым естественным путем - на Ближний Восток. И позже восстановил
российское гражданство в полном соответствии с продолжавшим действовать
(как действует он и поныне) законом, который нацисты просто не успели,
видимо, отменить в целом, замотавшись с лишением подданства каждого еврея
в отдельности. Снова оказавшись в Москве, милый Изя обретает все права
российского гражданина и, следовательно, может участвовать в любой
политической акции. В учреждении партии в том числе.
Логики в этом столь же мало, как и в предыдущем случае, с отцом
протоиереем. Однако - это политика уже на том уровне, на котором
формальная логика не применяется, когда приходится прибегать к диалектике.
Нет, не зря возникли у меня мысли... Каков фрукт, однако: ни
словечком не намекнул... О'кей. Теперь кто у нас? Лепилин. Просто и без
затей: Иван Петрович. Кем же изволит быть Иван Петрович? О! Не жук
накакал. Глава совета директоров промышленно-финансовой группы "Финэра".
Наслышаны.
Группа, надо сказать, не только в России известная; считаются с нею
во всех полушариях. Вот оно как. Чего же им-то нужно? Их как раз цели
партии никак не должны устраивать, потому что уже сейчас можно сказать:
деньги, которые придут в Россию, пройдут мимо них. Тому есть миллион и
одна причина. Неужели они рассчитывают переломить судьбу, привязать партию
к себе? Интересно... Это если он представляет группу. Но на этот счет нет
никаких доказательств; одни вопросительные знаки. А может быть - он играет
за свои полвиста? Есть повод для размышлений. Кто тут у нас остался? Ну,
два представителя анклавов - татарского и башкирского.
Этих я даже просматривать не стану, поскольку и младенцу будет
понятно: с ними все в порядке. Служба за них наверняка поручилась бы. Это
очень приятно знать, потому хотя бы, что если бы в этой шараге не было
никого от Службы, то это было бы противоестественно и следовало ожидать
какого-то подвоха; но они были. Разумеется, нигде не сказано, что они -
единственные. Напротив, я был совершенно уверен, что еще человека два-три
из перечисленных будут исправно информировать учреждение о ходе событий,
но это уже детали.
Вот так складываются дела. Все главные участники завтрашнего
торжества, как видите, известны. Более или менее ясны и причины,
побудившие каждого из них ввязаться в сложную, но многообещающую игру. Не
установлено пока только одно.
А именно: не установлено, кто из этих людей будет организовывать, а
может быть, и собственноручно совершать убийство человека, которому ходом
событий предназначено стать российским государем. Не Алексея, противника
азороссов, а как раз того, обеспечить избрание которого на престол и
должна эта партия.
Убийство, предотвратить которое должен - так повернулось дело - вовсе
для других целей срочно вызванный в Москву специалист по редактированию
политических... короче говоря, ваш покорный слуга. Да, кто-то решил играть
по-крупному. Хорошо; но ведь это лишь один из возможных вариантов. Но
проверка этой версии - самая трудоемкая. Поэтому и начать придется с нее.
Впрочем - сказано в суре семнадцатой, айяте шестьдесят седьмом: "Нет,
поистине, у тебя власти над Моими рабами, - и довольно в твоем Господе
блюстителя".
Но этим повестка дня еще не исчерпалась. Еще один звонок.
- "Реанимация".
- Доктор Фауст. Как самочувствие пациента?
- Чувствует себя хорошо.
- Имеется предупреждение: приближается магнитная буря. Прошу принять
необходимые меры.
- Когда ожидается?
- Готовность ноль.
- Принято. Как ваши дела, доктор?
- Просьба остается в силе. Жду с утра. Доставьте аспирин. На этом
заканчиваю.
- Доброго вам здоровья.
Доброго мне здоровья. Иншалла.
Глава третья
Старый друг моего деда Вернер Францль в свое время говорил, что
возвращаться туда, где тебя не ждут, свойственно либо людям крайне
самонадеянным, либо весьма тупым; ему же принадлежит и другая мысль, не
менее глубокая: предаваться воспоминаниям могут лишь те, кто более не
способен ни на какое продуктивное действие.
Услышав это в пору моего детства, я сразу же согласился. В то время я
был более чем уверен, что меня ждут везде и всегда, что же касается
воспоминаний, то у меня их еще просто не было.
Сейчас, близясь к возрасту, в каком люди переходят на пенсионный
образ жизни, я не разуверился в справедливости названных истин. И тем не
менее, не будучи ни самонадеянным, ни неспособным на действия, я учинил
вдруг и то, и другое - возвратился туда, где многие мне вряд ли
обрадуются, поскольку они меня не ждали и не звали. И привели меня сюда в
некотором роде воспоминания. Сказано ведь в суре "Свет", айяте двадцать
восьмом: "Не входите в дома, кроме ваших домов, пока не спросите
позволения". Но я все еще считал, что мой дом здесь, хотя и с оговорками.
А что касается мнения других, то я позволил себе роскошь об этом не думать
- до поры до времени. И напрасно: чуть не получил пулю.
Причем не было никакой гарантии, что в следующий раз мне не придется
познакомиться с нею поближе.
Утром я проснулся в хорошем настроении, хотя и чувствовал себя
несколько растерянным. Не часто за все последние годы выдавались такие
дни, когда мне предстояло после долгой разлуки встретиться с женщиной, к
которой я был, как уже говорилось, весьма неравнодушен - чему имелось
вещественное доказательство, если только человека можно назвать вещью.
Думать о предстоящей встрече было приятно, мысли эти как бы если и не
возвращали в молодость, то приближали к ней. Хотя, попытавшись поглубже
забраться в самого себя, я вдруг обнаружил, что никакого внутреннего
трепета при мысли о свидании, вообще об Ольге я почему-то не испытываю.
А ведь должен, казалось бы. Хотя, может быть, чувство - дело
наживное, в особенности если оно когда-то имелось, и речь идет только о
его восстановлении.
Все эти мысли вместо того, чтобы привести меня в рабочее состояние,
заставили излишне взволновать ся. И я не успел еще как следует сообразить,
чтс делаю, как рука моя, как бы действуя совершение самостоятельно,
протянулась, сняла трубку телефоне и стала тыкать пальцем в кнопки. И ведь
знала, какие именно нужны, скотина пятипалая!
Рука набрала, ее тественно, номер Ольги. Мне не ответили. И во второй
раз. В третий тоже. Эти женщины... И одна, и другая. Когда ош нужны, их,
конечно, не бывает на месте.
Оставалось лишь одно: вести себя так, словно ни чего такого, что
может выбить меня из спокойного рабочего состояния, не произошло, не
происходит и вообще никогда не произойдет. Иншалла.
Я позвонил вниз, заказал завтрак, лениво побрился, учинил себе
контрастный душ, медленно оделся по-домашнему, получая немалое наслаждение
от этой нарочитой неторопливости, но не забывая и время от времени
поглядывать на часы - это рефлекс. Потом в дверь деликатно постучали.
Скорее всего то был официант, однако я на всякий случай, прежде чем
пригласить войти, приготовился к возможным неожиданностям.
Оружия у меня не было, но я все равно не чувствовал себя беспомощным:
не зря же я прожил все свои годы, в конце концов. Заняв удобную позицию, я
откликнулся на повторный стук.
Однако это был и на самом деле официант. Зайдя и не увидев никого, он
слегка растерялся. Однако последующие его действия успокоили меня. Он не
стал вытаскивать пистолет и на сервировочной тележке под салфеткой не
угадывалось оружия. Тогда я показался ему. Он сдернул салфетку, глазами
спросил - налить ли кофе, я кивнул. Судя по запаху, кофе был не из худших
сортов и не растворимый, разумеется. Я подписал ему счет с полагающимися
чаевыми; он тем не менее не заторопился к выходу, и я снова насторожился.
- Вообще-то по утрам полезнее чай, - поделился он опытом.
- Чай я пью в пять часов, - последовал мой незамедлительный ответ.
Он кивнул, словно и не ожидал ничего другого.
- Могу сразу принять заказ, - предложил он.
- Надо шесть раз подумать. "Чай" и "заказ" были паролем; "пять" и
"шесть" - отзывом.
- Не желаете ли выбрать?
Он протянул мне карточку меню, объемом смахивавшую на годовой отчет
серьезного банка; да и по проставленным суммам тоже. Я раскрыл.
Пролистал.
В карту напитков был вложен клочок бумаги, не предусмотренный
ресторанными правилами. Там было указано место и время. Я кинул взгляд на
часы.
- Я передумал, - сказал я. - Пообедаю в городе. Он изящно поклонился
и исчез, уволакивая за собой столик.
Прежде всего - элементарный расчет времени. Поскольку все мои
предварительные планы после сообщенного мне вчера изменения программы
полетели псу под хвост, приходилось все просчитывать заново. Выходить
нужно сейчас же. Конечно, соответствующим образом приспособив свой облик к
обстоятельствам. Сначала зайти по адресу, указанному мне вчера щедрым
заказчиком серии статей. Взять там обещанное. При этом сохранить
достаточно времени для того, чтобы без малейшего опоздания прибыть на
место встречи с Ольгой, а именно - на первый перрон Казанского вокзала.
Оттуда я в свое время провожал ее в Екатеринбург, и вдруг, когда ей
нечем оказалось записать телефон дачи, на которой я собирался погостить
недели две, - широким жестом отдал ей мою любимую ручку -
двухсотпятидесятидолларовый "Паркер", единственную тогда сколько-нибудь
ценную мою вещь. Метаморфоза старика в нормального мужчину средних с
хвостиком лет произойдет в вокзальном туалете. Покажись я ей в
преображенном виде - чего доброго, испугается до смерти или расхохочется,
что, так или иначе, привлечет к нам чье-нибудь внимание.
Серьезно поговорить с нею - о ней, обо мне и о нашей (вопреки
общепринятому мнению) дочери, Это может занять - включая возможный обед -
три часа, больше я себе не смогу позволить. Затем - по результатам: то ли
проводить ее до дома, то ли не провожать.
Затем у меня в обновленной программе - проверка положения дел в
"Реанимации". Как там ведут себя наши так называемые санитары, сестры и
прочие клистирных дел мастера. Но это - лишь после очередного тура по
городу и сброса предполагаемых "хвостов". И уже после этого - в отель
читать то, что получу сегодня. Материалы, судя по вчерашним намекам,
обещали быть вовсе не безынтересными. А прочитав - садиться за первую из
цикла статей. Первую надо было написать обязательно побыстрее и получше,
чтобы доверие ко мне со стороны работодателя укрепилось, а моя
журналистская репутация выросла.
Вот таким насыщенным будет день. Если Аллах захочет.
Отель я покинул через служебный выход. Шел мелкими шагами,
подволакивая ногу и налегая на массивную трость. Старику за семьдесят
такая трость столь же пристала, как и аккуратно подстриженная седая
бородка, и длинные, того же цвета, локоны, выбивающиеся из-под шляпы, а
также старомодные зеркальные очки в широкой пластмассовой оправе. Пиджак
дедушки более всего смахивал на старинный местечковый лапсердак, на ногах,
невзирая на теплую погоду, реликтовый старец имел войлочные ботинки,
известные в былые времена под названием "прощай, молодость".
Для этого маскарада все у меня было припасено заранее.
Неуверенно-фланирующей походкой дедуля добрался до "Киевской", там
попетлял по переходам. "Хвоста" не было, меня вроде бы предоставили самому
себе. Старику Веберу вдруг представилось, что сейчас он может, ничего не
опасаясь, вспомнить город, побродить пешком в свое удовольствие,
заглядывая в магазины и на рынки, потолкаться в метро и в автобусе,
послушать, о чем говорят на улицах и как; насколько за минувшие годы успел
измениться слеш выросло - или, напротив, уменьшилось - употре ление мата
по делу и просто так. Посмотреть, как ул баются - и улыбаются ли вообще -
люди друг друг много ли курят и есть ли еще на улицах пьяные. Вообще это
была бы очень интересная прогулка, поле ная и поучительная, тем более
потому, что дела могут повернуться и таким боком, что в Германию я, бы
может, и не вернусь.
Все могло случиться в ближайшем будущем. Как сказано в суре "Гром",
айяте двадцать шестом: "Аллах делает широким удел тому, кому пожелает".
Однако стоило мне покинуть номер, как в мое намозоленной голове снова
зашевелились мысли вчерашнем выстреле. На этот раз меня заняла нова
гипотеза. Нападение могло и не быть запланирован заранее (в таком случае
его подготовили бы лучше), но было устроено на скорую руку уже тогда,
когда я находился на приеме и каким-то своим действием вызвал подобную
реакцию. Каким же? По моим прикидкам, выстрел мог быть ответом либо на мой
разговор с шейхом Абу Мансуром, либо на беседу со Стирлингом. Для удобства
я решил именовать его так, как он захотел, хотя в прошлый раз он был
Гелдингом. Видимо, за минувшее время его ценность значительно упала. Это
означало, между прочим, что не только рандеву с Ольгой, но и встреча, на
которую я сейчас направлялся, могла оказаться небезопасной. Если тут был
как-то замешан Стирлинг, то меня даже не стоило выслеживать, хватило бы
терпения просто подождать. Если же Стирлинг ни при чем, то тем, кто
стремился помешать мне, а через меня и многим другим, достаточно было бы
узнать место и время. Не очень просто, но выполнимо, и для специалистов
это не могло стать препятствием. Так что имело смысл поостеречься при всех
обстоятельствах.
Указанный мне магазинчик я отыскал без труда, давка, где торговали
антиквариатом, приютилась недалеко от Балтийского вокзала. Прежде чем
войти, я присел в расположенном неподалеку, прямо напротив вокзала,
скверике, чтобы понаблюдать за входной дверью (именно с этой целью я
приехал на полчаса раньше назначенного времени). Старичкам свойственно в
хорошую погоду сидеть в сквериках и читать газеты; так было и так будет.
Газета у меня была с собой, английская, правда, ну и что с того?
Одним глазом я смотрел в газету, другим - боковым зрением - ухитрялся
(помогали зеркальные очки) приглядывать за дверью.
Газета была как газета. Глаз бегло скользил по заголовкам. "Новости
торговой войны: японский парламент проголосовал против законопроекта,
предусматривавшего строительство под Осакой сборочного завода "Дженерал
моторе". Президент Робинсон предупредил, что всякий ввоз автомобилей и
электроники японского производства может быть запрещен в ответ на эту явно
недружественную акцию Японии...
Министр торговли Бразилии Перейру заявил, что, по его мнению,
происшедшее никак не повлияет на благоприятное развитие отношений между
Дальневосточным торговым союзом и государствами Латинской Америки".
Ну, это, как говорится, вчерашнее жаркое. Нас непосредственно не
задевает. Вот Европу - несомненно, и весьма основательно. Она все
старается хоть как-то утихомирить дальневосточную "промышленную мафию", от
которой европейская промышленность и торговля уже с трудом дышат.
Еще не так давно им там мерещилось, что можно наконец реализовать
сформулированное некогда Александром Блоком: превратить нас в "щит меж
двух враждебных рас монголов и Европы", не пуская дальше прихожей, где
даже прибалтам уже казалось тесновато. Но не зря мы искали выход из
холопства - и нашли вовсе не та, где Западу хотелось бы. Так что Дальний
Восток нас сегодня не очень-то волнует. И если наши российские дельцы
подсуетятся, то сумеют основательно сбить цены на японскую продукцию,
которую Россия все еще закупает. Ну-с, а дальше? "Правящие круги
Балтийских государств крайне нервозно восприняли известие о передислокаци
Тридцатой армии Российских Вооруженных Сил из Северокавказского военного
округа к западным границам Конфедеративной республики Беларусь..."
Ничего удивительного. Тридцатая армия, по сути, - одни мусульмане.
Вояки, как известно, суровые. Так что кое у кого штаны явно
потяжелели. "Генеральный секретарь НАТО Морис Жоли в ответ на запросы
представителей Балтийских стран заявил, что вполне удовлетворен заявлением
российского военного министра г-на Серова о том, что перемещение Тридцатой
армии произведено в полном соответствии с планом боевой подготовки
десантных войск и не преследует никаких иных целей, кроме учебных".
Ну и правильно, что удовлетворен. И прибалты могут быть совершенно
спокойны. До референдума, во всяком случае. Референдум должен состояться
третьего мая.
Так-с. Что еще любопытного мы тут найдем? "Терроризм. "Боинг-787"
авиакомпании "ЕА" с тремястами семнадцатью пассажирами на борту,
совершавший рейс из Александрии в Кейптаун, захвачен в воздухе группой
предположительно исламских террористов, после чего изменил курс и исчез из
поля дрения локаторов над Центральной Африкой. Нынешнее местонахождение
его неизвестно. Ответственность за угон самолета до сих пор не взяла на
себя ни одна террористическая организация".
Терроризм, да. Неорганизованный, никем по сей день не управляемый. Но
пожалуй, недолго уже им осталось... Хотя, строго говоря, велика ли разница
между террористами и спецподразделениями некоторых армий?
Бывает, что очень невелика. Еще что-нибудь интересное?.. "Генерал
Силантьев встретился с президентом России. Тема беседы: взгляды генерала
на установление монархии". Ну, эти взгляды давно и хорошо известны.
"Опасный груз на караванных путях" - о переброске в Казахстан
тяжелого оружия. Откуда? Не установлено, "откуда-то с юга". То есть
оказывается психологическое давление на избирателей. Только на тамошних
или в первую очередь на наших, российских?
"Президент Соединенных Штатов выказал озабоченность переговорами
российского концерна "Нефтегаз" с магнатами Аравийского полуострова".
Эка, спохватился.
"Нужны ли Москве две новые мечети? Мэр столицы считает, что никто не
вправе ограничивать религиозные потребности населения". А как же он еще
может считать?
"Восточноевропейские страны весьма озабочены падением курса их
национальных валют". Ну а чего еще ждать от валют, основанных на долларе?
Слон падает, и моськи, естественно, вместе с ним. Зато растут деньги,
соотносимые с кувейтским динаром. Спасибо за несколько привядшую уже
информацию.
Одним словом - ничего нового, интересного. Ну а где же референдум,
где же предстоящее Избрание?
Ага, вот, на второй полосе всего лишь. Чтоб значит, не слишком
бросалось в глаза. Повыше снова о терроре; но на этот раз не в воздухе, а
а море - в Индийском океане неизвестными захвачу сухогруз "Аннелиза",
плавающий под панамским флагом и перевозивший, возможно, оружие,
закупленное правительством Малайзии в России. Судно изменило курс на
норд-вест. В случае попыток освободить "Аннелизу" захватчики угрожают
пустить ее ко дну вместе с экипажем и лицами, сопровождающими груз"...
Ну-с? Я сложил газету, сунул в карман, заголовком наружу. Что же
происходит с нашей лавкой? Время прошло, пора нанести визит.
Все выглядело спокойно. Я вошел за минуту до того, как магазин должен
был закрыться на обед.
- Закрываем, закрываем, - нараспев прово-згласил джентльмен
почтенного возраста, составлявшиг похоже, весь персонал коммер-ческого
предприятия. В следующую секунду, быстрым взглядом оценив не столько мою
неле-пую внешность, сколько заголовок торчавшей из кармана газеты "Дейли
ньюс", он перешел на другой язык:
- I'm sorry, the shop is closed for lunch. After one hour, please,
sir.
- За произношение вас не похвалили бы в пяти случаях из шести, -
сказал я в ответ. - А за словоупотребление и подавно.
Он прищурился:
- У меня уже чай кипит. - Он кивнул в направлении двери, ведшей,
похоже, в подсобку. - Простите, а костюмчик шили на заказ? У кого, если
можно поинтересоваться?
Похоже, ехидства ему было не занимать.
Я быстро прошел в подсобку. Там было тесно. Если бы кто-нибудь хотел
спрятаться, ему это вряд ли удадось бы. Старик вошел следом.
- Ну что же, раз вы такой настойчивый... Так что вас, собственно,
интересует?
- Дела давно минувших дней, - сказал я, как было условлено.
- Гм... Не уверен, смогу ли вам помочь.
- Если не вы, то кто же?
- Кто рекомендовал вам мой магазин?
- Очень серьезный человек.
- И он дал понять, чем я могу вам способствовать? Эта церемония
начала уже надоедать мне.
- Известной вам записью.
- М-да, м-да. Возможно, конечно... Но это дорогой товар.
- За который вам уже уплачено, не так ли?
Он поднял плечи:
- В каком-то смысле безусловно... Однако всегда возникают неожиданные
траты...
- Я оплачу их - в пределах разумного. Но прежде хочу знать, что
покупаю.
- Это длинный разговор.
- У меня есть время.
Похоже, оценив мой возраст в нынешнем гриме, он не очень-то поверил в
мой оптимизм. Судил по себе самому скорее всего.
- У вас есть и еще что-нибудь, наверное? Старик прикрыл один глаз.-
например, пишущее микроустройство, а? Вы будете слушать, оно - писать, а
потом окажется, что раздумали покупать, поскольку текст у вас уже есть...
- Я покупаю не только текст. Мне нужен документ. Не копия записи. Она
не явится доказательством. Сама запись. Копию можете не предлагать.
Нужна лента, которая сможет при надобности выдержать любой анализ на
подлинность. А что касается ваших опасений - у вас наверняка найдется
аппаратура, достаточно хорошо защищенная от нелегального дублирования.
Старик усмехнулся:
- Как раз об этом я хотел вас предупредить. Попытка перезаписи с
моего магнитофона приведет к стиранию текста. Вам все равно придется
оплатить полную стоимость, но товара у вас не будет.
- О'кей, - согласился я.
Мне и на самом деле не нужна была даже самая лучшая копия. Наше дело
требует оригиналов, потому что на кон ставится сама жизнь, а не ее
голограмма.
- Хорошо. Тогда присядьте. Прошу сюда. Вот вам наушники. Когда будете
готовы, я включу.
- Сперва я хотел бы видеть кассеты.
- Просто видеть? Что это вам даст?
- Мое дело.
- Вы специалист?
- Разумеется.
- Н-ну что же... Но предупреждаю... Он вытянул ящик письменного
стола, вынул пистолет, показал мне.
- Если попытаетесь отнять товар силой...
Я улыбнулся.
- Я не работаю такими методами. Я журналист, а не гангстер.
Он постоял еще секунду-другую на месте, потом подошел к дверце
вмурованного в стену небольшого сейфа.
- Простите. Я вынужден просить вас выйти на минутку...
Он не хотел, чтобы я присутствовал при открывании сейфа. Что же -
вполне понятная предосторожность...
- Хорошо. Позовете, когда будете готовы. Я вышел в торговый зал -
если можно было назвать так маленькое помещение. Двигаясь вдоль полок,
подошел к витрине сбоку, выглянул. Насколько можно было судить при таком
поверхностном осмотре, меня никто не ожидал. И все же уходить отсюда
придется через черный ход; не может быть, чтобы тут не было запасного
выхода. Дом старый, а эти старые дома всегда предоставляют возможность
уйти от слежки...
- Можете войти! - донеслось из подсобки. Я вошел.
- Вот они. Смотрите.
Он протянул мне две кассеты - обычные кассеты для аудиомагнитофона. Я
внимательно осмотрел их. Внешне все было в порядке: на такие именно
кассеты писали еще шестьдесят, если не больше, лет назад; с тех пор успела
появиться новая аппаратура, и подобные штучки стали уже редкостью - как
квадратные кассеты первых видеомагнитофонов, к примеру.
- Как они к вам попали? Старик усмехнулся:
- Вы ведь не ожидаете, что я скажу правду? Ну, допустим, шел по улице
и увидел - лежат под деревом...
- Для меня это важно. За эти сведения я заплачу дополнительно.
- Тысячу россов?
- Если ответ будет правдивым.
- Я купил их. И недешево.
- У кого?
- Это уже другой вопрос.
- Я готов платить.
- У человека, получившего записи в наследство.
- А точнее? Старик покачал головой:
- Этого я не сказал бы - даже если бы знал. Так вы будете
прослушивать?
- Непременно, - сказал я, вновь уселся и надел наушники.
Весьма любопытная оказалась запись. Участники подслушанного
разговора, естественно, не называют друг друга по фамилиям, и даже по
именам весьма редко. Встреча неофициальная, они знают друг друга
прекрасно, протокол не ведется. Можно только догадываться о том, кем
являлся каждый из собеседников однако догадки - еще не уверенность.
Поэтому все участников - их шестеро - я обозначил для себя просто номерами
- в том порядке, в каком их голос возникают при воспроизведении записи.
Да, собственно, конкретные имена тут ничего и не дали бы; не станем
забывать, что разговор происходил почти тридцать лет тому назад, и ни один
из собеседников сегодня не выступает как активный политический деятель.
Половины из этой шестерки ныне нет в живых, из троих здравствующих один
издал уже свои мемуары (крайне небольшим тиражом) и еще один, по слухам
пишет (все это - при условии, что я правильно и идентифицирую), третий же
молчит. У него есть основания считать, что на одном из этапов политической
игры с ним обошлись нехорошо, после чего он ушел в себя. Его-то
воспоминания наверняка и окажутся самыми интересными, но скорее всего
будут опубликованы лишь после его смерти, если наследники пойдут на это и
если им позволят. Итак - только номера.
Начало записи я не запоминал. Там ведется обычный для таких встреч
легкий, временами не очень приличный треп. Судя по звуковому фону,
действие вообще происходит в бане, чем могут объясниться и некоторые
дефекты записи - избыточно влажный воздух. Говорят о том, что кто-то
чрезмерно толстеет, у кого-то - новое увлечение, какова была последняя
рыбалка. Один хвалит свой новый автомобиль, еще один рассказывает о
развлечениях, какими была насыщена его недавняя поездка в Лас-Вегас.
После этого разговор понемногу приближается ко все более серьезным
темам.
"1-й. Да, все процветают, сукины дети. Никакая хвороба их не берет. А
мы...
2-й. Надо потерпеть. Русь всегда была сильна терпением.
1-й. На терпеливых ездят.
3-й. Нет, он прав. Это кажется, что там все в порядке. Однако они
зарываются. Слишком уж зарываются. А за этим всегда приходит пора унижения
для нации. Придет и для них. И им пережить ее будет очень тяжко, куда
тяжелее, чем другим.
4-й. Что-то больно умственное. До меня не доходит.
3-й. Нет, все очень просто. В новой истории зарывались Германия с
Гитлером, Япония со своими воеводами, мы, грешные, с коммунистами. И вслед
за этим всегда шло унижение...
1-й. Пока они там унизятся, Русь мохнаткой накроется, останется одно
воспоминание.
4-й (тот, что рассказывал о Лас-Вегасе). Вообще-то не знаю, как оно
там будет, но пока что унизительно для нас. Мы нынче даже не "третий мир".
Мы - никакой мир. Гнусная какая-то жизнь... Вон ту откройте. Нет-нет,
ту.
2-й. Надо перетерпеть.
5-й. Ну, не вам обоим скулить - с вашими деньгами.
4-й. Все же наше пиво лучше... Я не на свою судьбу жалуюсь. Мне за
Россию больно. Да и - деньги деньгами, с ними, безусловно, можно везде и
все, но только... Там деньги у нас берут, конечно, как у любого Другого,
но посматривают так... когда думают, что ты не видишь...
1-й. А ты хочешь, чтобы на тебя смотрели с горячей любовью?
4-й. Их любовь я имел... Но когда-то, говорят, если не любили, то
хоть боялись. А нынче - смотрят так, словно от тебя в любую минуту можно
ждать чего-то... не страшного, не опасного, но неприличного. Что мы,
дикари?
6-й. Да нет, мы не дикари. Просто мы для них непонятны.
1-й. Ага, загадочная русская душа...
6-й. Наоборот, никакой загадочности. Нормальная глупость. Отсутствие
всякой логики, крайняя непоследовательность. И, с их точки зрения, полное
отсутствие патриотизма. Сами-то они патриоты...
2-й. Это у нас - мало патриотизма?
6-й. Ну вот, скажем, в твоем хозяйстве есть наверняка информация:
сколько денег за последние лет двадцать - тридцать утекло за границу.
Они-то, патриоты, конечно, тоже вывозили капитал - но только когда
нельзя было его разместить у себя дома. Они строили Америку. И построили.
А мы ни... ничего не хотим создавать. Только прибыль. Что делать:
идеология давно приучила нас считать себя интернационалистами.
У пролетариата нет родины...
3-й. Это вроде бы и естественно...
6-й. Естественно в своей противоестественности. Нет, нас от
патриотизма отучили. Но главное не в этом, конечно. Главное в
непоследовательности.
До сих пор не можем разобраться сами с собой: кто мы, в конце концов?
2-й. Не очень понятно.
6-й. Одно из двух. Или мы по-прежнему импе рия - и тогда надо
начинать наконец заниматься собирательством. Либо мы просто Россия - и
тогда уже в исторических рамках княжества времен, ска жем, Ивана Третьего.
Тогда нечего хватать за штаны всякого, кто косится на выход. Почему
Украине можно было, а татарам - нельзя? Или та чеченская эскапада...
1-й. Собирательство... Мысль, конечно, заманчи-идя - если смотреть
чисто теоретически. А практически - кого ты на это поднимешь? Страна
обнищала. Тут не до наполеоновских походов.
2-й. Собирательство - это могло бы, конечно, стать фундаментальной
идеей. Чтобы поднять дух. Мы ведь гибнем не от бедности: от бездуховности
мрем. Только воровать, а уворованное пропить. Вот взять да поднять знамя
великой России...
3-й. Не поднимем. Некому.
6-й. Да, чтобы поднять такую идею, нужно Имя, Личность. Или - Слово.
3-й. В каком смысле - слово? Ораторское?
6-й. Да нет. В смысле - лозунг. Название того, во имя чего надо
заваривать кашу.
4-й. Православие, например.
6-й. Слабенько. То, что многие в церковь ходят, вовсе не значит, что
они эту церковь грудью закроют в случае надобности. Ждать не приходится.
Такие православные знаешь когда начали вымирать? После Никоновской
реформы, при Алексее Тишайшем.
А закончили - сто лет назад. Уже тогда никто, по сути, не встал на
защиту. А ведь защищать - морально легче, чем нападать. Потому что
защищаешь, как правило, свое, а берешь - непонятно какое, если оно даже
когда-то и считалось твоим. Нет, не пойдут за православным крестом.
1-й. Католики пошли бы, пожалуй.
6-й. Во всяком случае, больше и скорее, чем наши.
3-й. И мусульмане.
1-й. Эти - да".
Интересно отметить: хронологически - во всяком случае, судя по моим
материалам - это первый случай, когда об исламе было упомянуто в таком вот
контексте. Возможно, этот миг и следует считать точкой Рождения идеи.
"4-й. Выходит, Слова у нас нет. Что остается? Ждать, пока Личность
придет?
6-й. Сидеть и ждать - дождемся ли? Люди мы все не первой молодости...
3-й. Что же - взять и нарисовать? Вряд ли получится.
6-й. Все возможно. Конечно, героев, как говорится, порождает эпоха.
Но ведь эпоха - это не просто календарные данные. Это и обстановка, и
люди... Например, мы с вами. Эпоха рождает Личность, но эпоху создают люди
вроде тебя и меня. Сеятели. Чтобы Личность выросла, ее надо сперва
посеять. И ухаживать.
1-й. Унавозить...
6-й. Конечно. В таких делах без дерьма не обходится. Но тут уж не до
чистоплюйства.
3-й. Ты это серьезно?
6-й. Более чем. Все дело в том, чтобы вовремя понять, какую же
Личность мы ждем. Потому что сейчас скорее всего все мы подсознательно
ожидаем...
2-й. Иисуса Христа.
6-й. Нет, для мессии сейчас неподходящие времена. Мы ждем не пророка,
но государственного реформатора или, вернее, того, кто объединит в одном
лице то и другое.
2-й. В таком случае Ленина?
4-й. Или генерала Франке, или Пиночета - если оперировать именами
прошлого века. Или, более современно... (Звук затухает, видимо, пишущий
вынужден отдалиться на несколько мгновений. Слабо слышимую речь можно
расшифровать разве что при помощи компьютера. Если понадобится, я
когда-нибудь так и сделаю)
6-й. ...Совершенно иной. Предположим, Петр...
3-й. Я понял, что ты хочешь сказать: нужно одно временно и Слово, и
Личность. Так?
6-й. Именно. И это Слово есть: Государь. Государь всея Руси.
5-й. Это ты загнул.
6-й. Ничуть. За этим словом могут пойти. А если с ним будет связана
сильная личность - успех обеспечен. И тогда возродится единственная
достойная форма существования России - империя. А это возврат величия,
авторитета, силы...
1-й. Мечты, мечты...
6-й. Вовсе нет.
1-й. Да на наших глазах, четырех лет еще не прошло, пытались поднять
такой лозунг. И что получилось? Пшик. Даже стрелять не пришлось.
6-й. Верно. А почему? Потому что попытку предприняли неумехи.
Идеалисты. Решили, что достаточно выговорить слово - и все кинутся.
Даже не пытались хоть как-то рекламировать идею. Подготовить.
Организовать дело. Да вот, генерал лучше нас это знает.
3-й. Верно. Организации не было никакой. Мы их пасли с самого начала,
но порой просто плакать хотелось, глядя на их конспирацию. Никакого
представления о том, как делаются дела. Я беседовал потом кое с кем из
них. Им, видите ли, претило учиться у истории, у большевиков. У них одно
это слово вызывало нервную сыпь.
4-й. Необязательно у большевиков. Учиться можно было хотя бы у
деловых Людей. Простая истина: хочешь продать товар - не скупись на
рекламу. А у них рекламы совершенно не было.
3-й. Денег, кстати, тоже. Серьезных денег. Никто на них не поставил.
Именно потому, что заранее просчитывалось: успеха с такими
работниками не видать.
6-й. Все верно. И все же одно дело они сделали. Снова ввели Слово в
обиход.
1-й (с иронией в голосе). Декабристы разбудили Герцена...
(3-й смеется. У него характерный, легко узнаваемый смех.)
1-й. Что тут смешного?
3-й. Я стишок вспомнил, старый: "Какая сука разбудила Герцена, кому
мешало, что ребенок спит?.."
6-й. Ну, на Герцена никто из нас не похож. Но тем не менее четыре
года назад я задумался над тем, что не удалось. И понял: смысл в этом
есть.
Нужно только всерьез взяться за дело.
2-й. Возьмись, возьмись. Наш генерал с тобой впоследствии тоже...
побеседует.
3-й. Зачем же впоследствии? Лучше заблаговременно.
1-й. Ты что, тоже думаешь, что может получиться?
3-й. Почему бы и нет? Такая идея и нас согрела бы.
4-й. Если бы делом занялись серьезные люди, профессионалы, - можно
было бы найти и деньги Сколько понадобится.
6-й. Вот в этом я не уверен. То есть для начала дене дадут, не
сомневаюсь. Но куда больше их понадобится после успеха. Потому что, если
государь воцарится, от него будут ждать чудес. Быстрых и ощутимых.
Обещания всем давно осточертели. И ему придется эти чудеса творить;
иначе он окажется царем разового употребления. И скомпрометирует идею.
Нужны будут огромные инвестиции во все отрасли, начиная с
космического флота и кончая детскими яслями, инвестиции, какие нам и не
снились. По моим прикидкам... (В этом месте ненадолго речь заглушается
посто ронними шумами.)
4-й. ...Не достать, даже если, как говорится, жен и детей заложим.
Нет, это безнадега.
6-й. Согласен. И тем не менее деньги такие есть. И нам их могли бы
дать. Но, конечно, не просто так.
4-й. Кто?
6-й. Пожалуй, об этом пока преждевременно. Достаточно знать, что
деньги такие на свете существуют и на определенных условиях мы их сможем
получить. Очень много. Но для этого надо сперва показать, что дело
делается всерьез.
2-й. Всерьез - значит, без спешки. Такой дом надо строить не спеша.
Основательно. Рыть котлован, лить фундамент...
6-й. Согласен. Тут работы хватит на целое поколение. Может быть, мы
лично результатами и не воспользуемся. Годы, даже десятки лет воспитания,
или, как раньше говорили, пропаганды и агитации. Все в рамках закона.
3-й. Агитанда и пропагация. Обязательно. Потому что только таким
способом можно будет вовлечь в эти дела все службы. А без нас, сами
понимаете, результат может быть только со знаком "минус".
6-й. Службы - да, само собой. Но не только. Парламент. За три-четыре
созыва его можно заполнить нужным образом мыслящими людьми. Хватит
трепачей и хулиганов. Дальше - предприниматели. А главное - средние слои.
Тут, между прочим, без романтики не обойтись. Потому что молодежь без нее
не может. А ведь ей решать в конечном итоге. Молодежи.
5-й. Все это прелестно. Но только чего ради? По сути дела, вы
собираетесь сделать работу за тех самых идеалистов, которые провалились
четыре года тому назад. Потому что, предположим, - царь. Значит, по
традиции его тут же обсядут эти - дворяне, от которых толку - меньше, чем
чуть-чуть. И они станут решать вопросы? Нет уж, избавьте. Им это не по
зубам.
3-й. Это все пустяки. Возникнут вопросы посерьезнее. И главный:
откуда же этот самый царь возьмется? Из дома Романовых? Или новую династию
ставить? (После этой реплики некоторое время прослушивается только фон;
видимо, вопрос заставил всех призадуматься.)
1-й. Не уверен насчет Романовых. Сказал ведь неглупый, в общем,
человек: история повторяется, как фарс... Скорее уж новая династия.
Что-нибудь более современное...
6-й. Ну конечно. Вот у тебя есть внучек - способный мальчишка, так?
1-й. Ну есть...
6-й. И у других есть. А у кого нет - еще обзаведутся. Нет, господа,
если не хотим сразу же вцепитьс: друг другу в горло - давайте эти мысли
бросим. И прежде всего потому, что ничей внук не даст Имени. Только
представитель законно царствовавшего дома.
3-й. Значит, Романовы все же.
6-й. У них - великое преимущество. Последни сто с лишним лет никто из
них в доведении Росси до ручки не участвовал. Даже в гражданской войне ни
один Романов личного участия не принимал.
3-й. Так-то оно так. Однако этого маловато. Мы конечно, как вы
догадываетесь, стараемся быть курсе дела. И, откровенно говоря, этой самой
Личности я среди нынешних Романовых не вижу. Ничего не вижу, кроме
родословной.
6-й. Можно подумать, что вы так уж и полностью в курсе дела.
3-й. Конечно.
6-й. Ой ли?
3-й. Ты о чем это?
6-й. Ну хотя бы вот о чем: останки цесаревича Алексея Николаевича
вроде бы так и не обнаружены.
3-й. Есть такое мнение. Но есть и другие.
6-й. А из нескольких мнений можно всегда выбрать то, которое нас
больше устраивает. (Не очень продолжительная пауза.)
3-й. Ну, идея в этом есть.
6-й. Вот и попробуй ее разработать на досуге. И еще одно. Для начала
кампании всегда нужен повод. И повод должен быть убедительным. Если мы
приговимся к выдвижению нашей фундаментальной идеи, то должны будем
создать благоприятную обстановку. И это нельзя откладывать надолго.
5-й. По обстановке судя, интеллигенты вот-вот придут к власти: до
выборов остается меньше года, и на этот раз, похоже, им повезет.
4-й. Надолго ли? Они ведь ни черта не сумеют - только еще хуже
сделают.
Пауки в банке - это ведь сказано прежде всего об интеллигентском
правительстве. Высокая принципиальность их погубит.
6-й. Тебя это огорчит?
4-й. Черта с два.
2-й. Придется немного потерпеть - пока они сами не поймут, что ничего
сделать не в состоянии. И втайне возможно, что перед уходом они попробуют
сделать финт ушами - как последнее средство...
6-й. Ты о чем?
3-й. Ты что, имеешь в виду этот их проект?..
2-й. Именно. Тройственный раздел. Проект, надо сказать, теоретически
логичный, не придерешься. Но приведет ко взрыву. Потому что он-то и будет
означать конец России как значительного государства. Все кинутся в поисках
альтернатив. И вот тут-то...
6-й. Прекрасно. Требуется лишь, чтобы все случилось вовремя. Генерал?
3-й. Не вижу проблемы. Надо только, чтобы мы были готовы идти до
конца.
6-й. Постараемся.
4-й. Выбросим идею на рынок, ладно. А для подстраховки?
6-й. Для подстраховки к тому времени должна быть уже конкретная
Личность. Еще не для показа, но для того, чтобы дальнейшие действия
строить под нее.
2-й. А у тебя такая есть?
6-й. Нет. Но начнем поиск. Будем искать, как будущего далайламу ищут.
Не в нашем поколении, конечно. Среди детей. Предположим, лет десяти.
Заранее подготовить биографию. И последовательно вести его по ней. И
в смысле образования. И воспитания. Такого, чтобы и в Букингемском дворце
чувствовал себя как дома. Соответственно политес, теннис, гольф, охота,
яхта, музыка, лошади, языки. Обкатать на службах. Ему и в армии надо будет
послужит, в офицерских чинах - пусть и небольших, и в экономике
поднатореть, и желательны какие-то спортивные успехи... Словом, надо эту
личность сформировать такой, чтобы люди сразу увидели - законный монарх,
прирожденный лидер. Для этого, кстати говоря, нужна и привлекательная
внешность. Вот тогда у нас будут все шансы. И чтобы смог ни в чем не
замараться. Уж будьте уверены, все телестанции и все газеты мира будут его
рассматривать на просвет. Не допускать никакой женитьбы - до воцарения. Ну
и так далее.
2-й. Это ты не своего ли младшего имеешь в виду? По-моему, ему сейчас
как раз десять.
6-й. Типун тебе на язык. Я от него отказываться не собираюсь. А ведь
пришлось бы. И мать не согласилась бы. Да и потом - своим детям я желаю
спокойной жизни. А у этого, пока неизвестного, может быть что угодно - но
покоя ему не видать...
4-й. А может, чем черт не шутит, и правда поищем - и найдем
подлинного Романова, по той самой линии, от Алексея Николаевича. Мог же
выжить...
3-й. Будем искать и в этом направлении. Конечно.
2-й. Все это будет стоить кучу денег - еще до того, как начнут
появляться хоть какие-то видимые резуль таты. Но кто станет вкладывать
такие суммы втемную?
1-й. Господин чрезвычайный-полномочный, ты говорил...
6-й. Да. И если мы тут разговаривали всерьез, то в скором времени у
меня будет возможность неофициально побеседовать на эту тему с серьезными
людьми. Думаю, очень серьезными.
3-й. Это не там ли, куда ты должен получить назначение? Под тремя
пальмами?
6-й. Давайте на этом закончим.
3-й. Интересная поездка будет.
4-й. Кстати, о поездках: Татьяна просила узнать..." (Тут разговор
переходит на бытовые темы, нас не интересующие, а вскоре кончается и
пленка. Но то, что нас интересовало, мы успели услышать.)
Завершив операцию купли-продажи, я попрощался с антикваром, пересек
улицу и перед тем, как нырнуть в метро, задержался возле мусорной урны,
куда переправил ненужную более газету и заодно обозрел прилегающее к
станции пространство. Ничего существенного не заметил. Нагло
продефилировал мимо контролера, даже не пытаясь предъявить пенсионную
книжку: облик убедительно свидетельствовал о моем возрасте. Внизу меня не
поджидали никакие приключения; либо меня не вели вовсе, либо вели очень
профессионально, совсем незаметно. И уже через несколько минут я, посетив
согласно замыслу туалет, где вернул себе нормальный облик, спокойно вышел
на поверхность под длинной, лет пятьдесят тому назад построенной,
традиционно выгнутой горбом стеклянной крышей вокзала - в непосредственной
близости от перронов и свернул налево, к крайнему. Все элементы своего
маскарада, кроме очков, я оставил в боксе камеры хранения.
До назначенного времени оставалось еще восемь минут, и я неторопливо
пошел вдоль длинного и, похоже, вконец опустевшего состава. Пекинский
скорый прибыл с четверть часа тому назад, и пассажиры успели уже схлынуть,
поездная команда занялась, видимо, наведением порядка в вагонах, чтобы
сэкономить время в отстойнике. Так что заметить любого, кто возникнет на
этом перроне, было бы легче легкого, даже не оборачиваясь, а просто
пользуясь зеркальными очками. Состав заслонял от меня все остальные
перроны, но и меня - от возможных взглядов оттуда. Я дошел до последнего
вагона, так никого и не заметив. Значит, удалось прийти чистым.
Назад я шел еще медленнее. И когда поравнялся с третьим от конца
спальным, далеко впереди, у электровоза, появилась женщина, остановилась
на мгновение и быстро, решительно двинулась ко мне Чем ближе мы подходили
друг к другу, тем менее уверенными становились мои шаги. Я ждал Ольгу. Но
эта женщина, похоже, совершенно не имела с нею ничего общего.
Она была, по-моему, пониже ростом, чем та, кого я жаждал увидеть и
обнять. Если Ольга всегда выде лялась стройной, гибкой фигурой, легкой
походко (мы тогда звали ее "балериной"), то сейчас даже просторный балахон
не мог до конца скрыть у этой жен-щины отвислый живот, что же касается
походки, то шедшая мне навстречу просто ковыляла, переваливалась на ходу,
как утка. Конечно, человек способе преображаться - если требует дело - до
полной не узнаваемости. Но для этого надо быть профессионалом или хотя бы
пользоваться услугами квалифицированных костюмера и гримера. Прежде всего
гримера - потому что и черты лица этой женщины сперва показались мне
чужими. По всем правилам, мне нужно было круто повернуться и быстро
уходить: вместо Ольги мне явно подсунули кого-то другого может быть, даже
переодетого женщиной киллера, он уже через несколько секунд окажется на
дистанци неприцельного, через карман, выстрела. Я же был безоружен. Но
какая-то сила заставляла меня идти и идти вперед - до того самого
мгновения, когда мы осте новились лицом к лицу. И она сказала:
- Здравствуй, Вит. Я очень рада... Она сказала это голосом Ольги. В
последующие две секунды я понял, каково приводится реставраторам,
тщательно и медленно, сантиметр за сантиметром, расчищающим от слоев
копоти, грязи и чужих мазков подлинный лик, постепенно освобождающийся для
того, чтобы можно было увидеть его первозданную красоту. Это тяжкий труд,
в особенности если на него отпущены считанные мгновения. И мне не удалось
бы справиться с этой работой, если бы не ее глаза - конечно, уже не такие
искрящиеся, как в наши времена, но по-прежнему безошибочно узнаваемые,
заявляющие громко и неоспоримо: это я, взгляни же, это я!..
Это и на самом деле была она. Ольга поняла, что я все-таки ее узнал.
И виновато улыбнулась:
- Видишь, Вит, какая я? На вокзале - там, на Европейском - я прошла
мимо, но ты не узнал...
Мне оставалось лишь опустить голову.
- Зато этот тип узнал, - продолжала она. - И мне пришлось побыстрее
уйти.
Потому что он... - Она запнулась.
- Кто - он? - спросил я негромко, но требовательно.
Она вдохнула, чтобы ответить. Но вместо слов я услышал легкий стон. И
Ольга начала медленно оседать к моим ногам.
В первый миг я не понял. Решил, что сердце. Подхватил ее, но не смог
удержать сразу: она оказалась страшно тяжелой. Откуда-то, как мне
подумалось, из-под плаща высочилась тоненькая струйка крови. Похоже, что
пуля - если была пуля - осталась в теле. Выстрела я не слышал. Но, еще не
успев разогнуться, понял, что второго выстрела я могу не услышать по
совершенно другой причине.
К счастью, дверь вагона, напротив которой мы остановились, оказалась
хотя и закрытой, но не запертой. Я распахнул ее. Проводника не было видно,
я втащил Ольгу на площадку. Захлопнул дверь. Волоча ногами по грязному
полу - коврик был уже снят, - добрался до первого купе.
Напрягаясь, приподнял ее и уложил на мягкий диван.
Однако через несколько секунд я убедился в тем, что Ольге уже
совершенно ничего не нужно. Пуля вошла не в спину, как я подумал вначале,
а в затылок.
Я вздохнул. И словно этот звук послужил сигналом, поезд тронулся.
В противоположном конце вагона зазвучали шзи. Вероятно, возвращался
проводник. Я решил было задвинуть дверь. Потом понял, что это не нужно.
В коридоре наверняка остались следы крови; проводник заметит их,
поднимет тревогу и, во всяком случае, приготовится к неожиданностям.
Мне следовало действовать с опережением. Я встал лицом к двери, на
самом пороге, занес над головой сцепленные кисти рук. Поезд набирал
скорость. Поравнявшись с дверью нашего купе, проводник начал поворачивать
голову. Я шагнул вперед и нанес удар. Бедняга вырубился без звука.
Мне нужно было в считанные секунды решить, как действовать дальше.
Хотя думать тут, собственно было не о чем.
Ольга была мертва. И хотя очень нехорошо было по отношению к ней, к
ее телу, к памяти о ней оставить ее вот так, другого выхода я просто не
видел. Меньше всего сейчас мне нужно было затевать знакомство с милицией и
доказывать, что к убийству ее я не имею отношения. Я подставил ее под пулю
- да это скорее всего так и было. Потому что убить хотели наверняка не ее.
И на пути пули, летящей в меня, оказалась Ольга. Не знаю, успел ли киллер
увидеть свою ошибку, если целился действительно в меня?
Но для того, чтобы втолковать все это милицейским операм,
понадобится, кроме расхода времени, рще и в какой-то мере раскрыться перед
ними; а этого сейчас делать никак не следовало. Мои дела были важнее. Тем
более что если кто-то и найдет стрелка, то уж не они, во всяком случае.
Сейчас надо было исчезнуть. Обдумать все можно и потом.
- Прости, Оля, - сказал я, глядя на нее. - И прощай.
Попрощался, потому что знал: на ее похоронах меня скорее всего не
будет. А если и приду, то погляжу издали.
Я вышел на площадку. Отворил дверь. Поезд шел не очень быстро. Перед
тем как спрыгнуть, я убедился в том, что купленной кассеты со мною нет,
что она действительно оставлена в боксе, как и все прочее. Так что
рисковал я разве что шеей. Я поднял мостик, спустился на нижнюю подножку и
прыгнул так, как когда-то учили: вперед, сильно оттолкнувшись. Повезло,
даже не упал и вовремя разминулся с мачтой контактного провода. И быстро
пошел, чтобы поскорее покинуть полосу отчуждения.
В гостиничный номер я вернулся без особых происшествий в пятом часу
дня. По дороге заглянул в камеру хранения Казанского вокзала за вещами;
воротившись в отель, зашел было пообедать, чтобы потом никуда уже не
выходить из номера; но из благого намерения ничего не получилось: я смог
лишь поковырять вилкой заказанный кусок мяса с жареным луком, но в горло
кусок не полез. Я даже не видел толком, что мне подали, потому что вместо
столика перед глазами несмываемым стол-кадром стояло все то же: асфальт
перрона и медленно оседающая на него Ольга а затем - стеклянная башня
нового здания вокзала куда мгновенно метнулся мой взгляд в поисках убийцы.
Но там никого, разумеется, не было видно. И снова - перрон, и снова -
Ольга... В конце концов я оттолкнул от себя все съедобное, расплатился и
хотел уже встать и топать восвояси, чтобы воспользоваться новым
приобретением.
Мне нужно было поработать - не для собственного удовольствия, но
чтобы хоть как-то привести в порядок нервы, а также и мысли, сильно
разболтавшиеся после того, как умерла Оля. От этого лучше всего излечивает
работа.
В пути до гостиницы мне никак не удавалось как следует
сосредоточиться.
Я понял, что если я и не пол ный идиот, то, во всяком случае,
личность совершенно безответственная. И добро бы это еще касалос только
меня!
Я собирался встретиться с Ольгой. А накануне вечером в меня стреляли.
Чья это работа - выбор предоставлялся достаточно широкий. А если меня
подкараулили в темноте и к тому же в месте, где я мог бы не оказаться, то
нетрудно сразу сообразить тут, в отеле, как бы я ни преображался, за мной
при глядывают и будут приглядывать, будут провожать Так и получилось. И я
подставил невинную женщину. Она не играла никакой роли в наших делах.
Одноразовая просьба, к тому же почти сразу отмененная, не в счет. Но
женщина всегда считается слабым местом точкой давления на мужчину,
наживкой, на которую его выманивают... Я надеялся, что если за мной от
гостиницы пойдут, то я-то ускользну, хороший газетчик должен уметь
внезапно появляться и исчезать. Но если мой разговор с Ольгой
прослушивался, то установить ее адрес было делом простым. И они повели ее,
чтобь выйти на меня там, где я меньше всего ожидал этого. То есть - я
виноват в ее гибели, и только я.
Вернуть ее я не в силах, и никто другой - тоже. Но разобраться в
случившемся - моя обязанность. Еще одно дополнение к планам и диспозициям.
Сказано в суре восемнадцатой, называемой "Пещера", в айяте семьдесят
третьем: "Неужели ты убил чистую душу без отмщения за душу?"
И далее, в восемьдесят третьем: "Мы укрепили его на земле и дали ему
ко всему путь, и пошел он по одному пути".
Значит, дело это от меня не уйдет. Но всему свой черед, и довлеет
дневи злоба его.
С такими мыслями вернулся я в свой номер, как уже сказано, без
осложнений.
Мне предстояло прежде всего разобраться в истории вопроса, с которым
была связана купленная за немалые деньги запись.
После попытки 2013 года, которая осталась в истории с названием
"Кефирный путч", мысли о реставрации монархии, казалось, исчезли столь же
незаметно, как перед тем возникли. Россиянам и без того приходилось думать
о множестве вещей, куда более актуальных. Инфляция, с которой
предполагалось покончить еще лет за двадцать до того, продолжала
существовать и расти не очень торопливо, зато непреодолимо; она уверенно
обгоняла рост доходов. Экономика по-прежнему хромала на обе ноги.
Промышленность лихорадило, она то как бы взвивалась на дыбы, удивляя мир
и, похоже, удивляясь сама великолепным темпам роста продукции, то
небольшое время спустя неизменно падая, качество произведенных товаров
по-прежнему не дотягивало до мирового Уровня. Там же, где России
действительно было что показать - в оружейной и аэрокосмической
промышленности и, наконец, в продуцировании идей, - ее всеми силами
старались не выпустить на мировые рынки. Если же это представлялось уж
никак невозможным, в игру вступал кто-то из "Великой триады", как тогда
уже называли три глобальные финансово-промышленные группы стран:
североамериканскую, дальневосточную и европейскую.
Вступая в игру, члены "триады" - кому первому удавалось -
инвестировали не такие уж большие деньги в создание транснациональных
(российско-чьих-то еще) компаний - и, пользуясь ими, как насосом, качали
прибыль в свою пользу благодаря большому и многогранному опыту в этой
области.
Что касается русских партнеров, то отдельные люди, работавшие в этих
компаниях, сколачивали неплохие состояния, которые хранились, правда,
отнюдь не в отечественных банках. Страна же в целом теряла все больше.
Государство пыталось огрызаться, прошло несколько крупных и
многошумных процессов, успешно вытеснявших из телевизионных программ
традиционные бесконечно-серийные мыльные оперы (тоже, кстати, главным
образом не российского происхождения). Обвинители были сокрушающи,
защитники - великолепны, судьи - величавы, приговоры - сдержанны, но
деньги все равно не возвращались. Именно к тем временам относятся
пресловутые "бунты пенсионеров", которые на самом деле, конечно, бунтами
не были, они походили скорее - если пользоваться сравнениями из
исторического ряда - на демонстрацию 9 января 1905 года: людей выталкивала
на улицу безнадежность. В отличие от тех давних времен в стариков не
стреляли и даже не очень разгоняли: ясно было, что - вследствие
преклонного возраста и незавидного здоровья - далеко им не уйти и долго не
продержаться. Так и получалось каждый раз, а всего этих бунтов было
четыре. Бессмысленные, они тем не менее способствовали очередной смене
власти, когда на место фашистов пришли интеллигенты. Событие, на положение
дел в стране (если говорить не о содержании пропаганды, а о вещах
реальных) никак не повлиявшее, да и не способное повлиять. Так обстояло
дело к 2017 году...
Прежде чем по-настоящему углубиться в работу (или в отдых, в конце
концов, бывает трудно отличить одно от другого), я неспешно обошел свои
апартаменты не постеснялся даже заглянуть под кровать; затем убедился, что
дверь надежно-заперта изнутри, и прилепил к ней маленькую коробочку
"сторожа" с ревуном - он поднял бы шум при малейшей попытке отпереть замок
снаружи даже не отмычкой, а ключом; и в довершение подготовки опустил
жалюзи и зажег настольную лампу. Все эти меры были предприняты потому, что
некто, не попав накануне в цель в темном переулке, вполне мог повторить
попытку и средь бела дня - через окно из снайперской винтовки или изнутри,
бесшумно войдя через незапертую дверь. Эта угроза казалась мне достаточно
существенной, и нежелание подставлять себя под пулю смогло отбить у меня
охоту прогуливаться по городу - во всяком случае, без серьезной
необходимости. Только приняв все меры безопасности, я вернулся к делам.
Итак, две тысячи семнадцатый год. Сам я помнил его не во всех
подробностях, и сейчас было трудно отличить, где кончались мои собственные
впечатления, а где начиналась информация, почерпнутая позже. Собственно,
это не имело значения: и к тому, и к другому я всегда относился с
осторожностью, зная, что и собственной памяти не каждый раз можно
доверять, а уж чужим свидетельствам - тем более.
Приближавшееся столетие исторического события не многих оставляло
неравнодушными. Только тех, кто еще интересовался политикой и историей.
Подавляющее большинство жителей России, целое столетие блуждавшей в
поисках самой себя, к славной траурной годовщине уже настолько отупели от
проблем выживания, что им было не до юбилеев. Разве что в праздник местами
давали дармовую жратву и выпивку, но такое бывало редко.
Россияне, даже самые активные из них, на самом деле черпали уже из
последних резервов сопротивляемости, и с ними, по сути, можно было делать
что угодно. Как в том, вековой давности анекдоте, когда согласно
последнему указу правительства все жители обязаны были в массовом порядке
по веситься в публичных местах. Там, в анекдоте, единственной реакцией
населения после оглашения указа было: "Веревки свои нести или профсоюз
обеспечит?" Возникни подобный указ в семнадцатом году - реакция могла бы
быть до мелочей схожей.
С одной стороны, такое население вполне устраивает если не любую, то
почти любую власть, поскольку при отсутствии у народа собственных мнений
править можно как угодно. Тем более что внешне все обстоялс тихо и
благопристойно. После пенсионеров никто уже на улицы не выходил; бывало,
кто-то где-то держат голодовку - никем не поддержанная, она быстро за
тухала, да и державшие ее заранее не верили в успех а объявляли только из
того чисто подсознательногс ощущения, что надо что-то делать, потому что,
если ничего не делать, - это еще хуже. Так называемое мировое общественное
мнение тоже этими проблемами не особенно интересовалось: вроде бы никакого
нарушения гражданских прав не происходило, никому не затыкали ртов, не
сажали за политику, да и голодных смертей в массовом порядке не
наблюдалось; а что бедность - так она везде есть, а что в богатейшей
стране - тысяча извинений, но ведь это Россия, чего же вы еще ожидали,
леди и джентльмены? Там никогда не было цивилизованного порядка, и если он
и возникнет, то (увы, увы!) не так скоро - при далеких потомках, может
быть... Даже когда попытка группки отчаявшихся людей в очередной раз
заблокировать железнодорожную магистраль стратегического значения была
пресечена при помощи внутренних войск, шума в мировом масштабе не
последовало. Крови было не много, до крайностей дело не дошло, поскольку
нарушители порядка, собственно, и не сопротивлялись, они и не хотели
сопротивляться, то была просто форма выражения своего отчаяния; драться
или ложиться под поезда никто всерьез не собирался. Кое у кого оставались
еще надежды на интеллигенцию, к тому времени еще не окончательно вымершую.
Однако это славное в прошлом племя в лучших своих традициях продолжало
непримиримую междуусобицу по множеству проблем теоретической экономики и
политики и никак не могло договориться, по примеру средневековых
схоластов, относительно того - сколько же демонов могут уместиться на
острие иглы. Интеллигентам было не до практики, что, кстати сказать, и
выяснилось вскоре после того, как они, для самих себя неожиданно, получили
власть. Как неопытный футболист, к которому вдруг случайно попадает мяч и
он настолько потрясен этим фактом и тем, что есть возможность по мячу
ударить, что никак не может сообразить, куда же именно мяч отдать; так что
первый же подоспевший соперник отбирает у него мяч без всякого
сопротивления, а в лучшем случае он пробивает в аут, чем эпизод и
заканчивается. Итак, власть вроде бы могла особо не горевать - если бы не
два обстоятельства.
Первым из этих обстоятельств было то, что они - очередные правители -
никак не могли не помнить, что живут они в России, а Россия, как всему
миру известно, - великая держава и просто не может такой не быть.
Вторым - множество наглядных свидетельств того, что на деле мир об
этом Благополучно (и не без оснований) забыл. То есть признавалось, что
когда-то нечто подобное действительно имело место, но когда это было?
Когда в России правил царь Горох или усатый дядя Джо. Однако где те
времена? А потому - кто сейчас станет сколько-нибудь серьезно считаться с
Россией, которая давно уже не великая? Да, безусловно, она не перестала
быть серьезной силой. Однако при нынешнем ее экономическом положении
только абсолютный безумец мог бы вознамериться использовать оружие и
развязать войну; ему бы просто не позволили даже ближайшие соратники.
Если же паче чаяния что-либо подобное все же началось бы, то конец
наступил бы быстро и с Россией вообще было бы покончено - если не
навсегда, то на достаточно долгое время, лет на сто по меньшей мере. Иными
словами, не было больше никаких оснований считаться с Россией в чем бы то
ни было.
С нею и не считались.
Приближение столетнего юбилея если не загранице, то хоть какой-то
части россиян напоминало о былом величии и вызывало вполне естественное
чувство горечи. Чувство, сильное до такой степени, что среди некоторых
генералов и политиков всерьез обсуждалась мысль затеять с кем-нибудь
войну, в которой Россия будет обречена на поражение. Победителям придется
потом Россию - или то, что возникнет на ее месте, - подкармливать и
помогать вылезти из дерьма. Тут поминались прецеденты более чем
полувековой давности: судьба разбитых в великой войне Германии и Японии.
Этих мыслителей, однако, урезонивали, указывая, что и Германию, и Японию
восстановил и поднял в конечном итоге не кто-то со стороны, но сами же
немцы и японцы; им просто помогли создать необходимые для этого условия,
работать же они были готовы до последнего дыхания. В России всерьез
работать если кто-то и хотел, то не более чем один из сотни; остальные же
девяносто девять мешали бы ему действием или бездействием. Что же касается
денег, то, сколько их России ни дай, все равно разворуют так, что и запаха
не останется. Так что проигрывать войну не было смысла, а значит - и
начинать ее. Тем более что армия желанием выходить на поле брани не
очень-то горела.
Жизнь ее и в мирное время была скудной донельзя, а рассчитывать на
военную поживу не приходилось. Да и союзников вроде бы не было.
А Россия тем временем шла к своему концу. И хотя о Тройственном
разделении разговор еще не начался (это случилось позже, при
интеллигентском правлении), но всякому, кто давал себе труд задуматься о
судьбе родины, становилось ясно, что надо либо начинать суетиться, подобно
известной мыши, тонувшей в крынке молока, либо учинить лихой пир во время
чумы - и ложиться помирать.
Тогда именно и возникла, вернее, воскресла в кругу людей, готовых
ради блага государства работать и даже чем-то жертвовать, идея реставрации
монархии. Люди эти были из числа тех, кто, формально не будучи властью, во
многом осуществлял ее. Одни - подсказывая решения, другие - выполняя
указания сверху. Люди эти не составляли никакого тайного общества,
заговора, партии и тому подобного. Просто они достаточно хорошо знали друг
друга, общались и во внеслужебное время - на даче, рыбалке или в бане,
скажем, и за рюмкой нет-нет да и затрагивали в разговоре близко
интересовавшие их темы.
Разговоры, естественно, велись не под стенограмму. И тем не менее...
записал же кто-то разговор, имевшийся у меня на кассете. Каким образом эта
запись была получена - на этот вопрос у меня пока не возникло точного
ответа. Предположений, конечно, было несколько. Возможно, разговор по
чьему-то поручению (можно лишь догадываться, по чьему) был уловлен при
помощи наилучшей по тем временам ап-паратуры подслушивания, дающей
возможность записать то, что говорится в закрытом помещении с расстояния.
Другое предположение: аппаратура была установлена там, в этой бане,
заблаговременно, кого-то очень интересовали собиравшиеся там люди. Третий
вариант: кто-то из участников разговора принес записывающее или хотя бы
передающее устройство с собой, желая для каких-то своих целей иметь запись
предстоящей беседы. Можно предположить также, что необходимое устройство
было закреплено на теле кого-то из обслуживающего персонала. Это, кстати
объясняет неровность записи. Видимо, носитель аппаратуры то приближался к
источникам речи, то вынужден был от них отдаляться.
Однако это все частности. Главным же является то, что запись была
сделана, а сегодня и попала в мои руки. По сути дела, запись эта содержит
всю информацию, необходимую для решения вопроса, и сегодня беспокоящего
многих историков, тщащихся объяснить, почему монархический всплеск 2017
года, одной стороны, начался так внезапно и так успешно а с другой -
почему он оказался столь кратковремен ным и повсеместно затух как-то
сразу, словно по команде. У меня теперь есть все основания полагать, что
именно так оно и было: по команде.
У себя в номере я через наушники снова проеслушал запись - раз и
другой. И успел запомнить достаточно много. Между прочим, и то, что важный
вопрос об источнике денег, выходит, был поставлен именно тогда.
Если...
Если, разумеется, такой разговор в действитель ности имел место. А не
являлся театральной поста новкой режиссера, заинтересованного в цикле моих
статей.
Об этом нужно было думать, предполагать, сомневаться, убеждаться,
выдвигать аргументы и контраргументы.
Кассеты кассетами, но нужен был еще и анализ денты, и анализ самой
записи. И голосов. Если это не постановка, а подлинный разговор, то
звучащие в нем голоса обязательно должны быть записаны еще где-нибудь.
Люди, близкие к власти, не могли хоть раз-другой не попасть в лапы
нашего брата-журналиста. Но все это требует специальной аппаратуры,
серьезных профессионалов, времени... Одним словом, сейчас приходилось либо
принимать подлинность документа на веру, либо не принимать.
Разумеется, меня вывели на эти записи не случайно. Из разговора с
американцем было ясно: принимая мою персону за серьезного сторонника
европейских Романовых, от меня будут ждать разгромной статьи, написанной
на основании нового материала; статьи, в которой, как дважды два, будет
доказано, что никакой азиатской ветви царствовавшего дома на самом деле
нет и что претендент просто-напросто сконструирован группой заговорщиков
еще четверть века тому назад. Появление в русской и европейской печати
такой статьи накануне референдума и Великого Избрания свело бы шансы
Искандера если не к круглому нулю, то, во всяком случае, к величине,
крайне незначительно от него отличающейся.
Растет прост и не лишен изящества.
Однако именно в случае подлинности записей я такой статьи писать
никоим образом не стану. И записей этих в обозримом будущем никто не
увидит.
Они останутся объектом исторического анализа, не более.
Совсем другое дело, если выяснится, что записи - липа, подделка,
артефакт. В таком случае статья может быть написана и опубликована - и на
следующий же день вся ее аргументация будет подвергнута разгрому.
Доказав, что записи - фальшивка, можно скомпрометировать весь
Европейский блок и тем в немалой степени ослабить их позиции. Доказать,
сколь неблаговидными способами стараются они устранить конкурента, чтобы
усадить на российский престол своего претендента, будь он хоть трижды
законным.
Во всяком случае, так это выглядело в первом приближении. Однако пока
позиция на доске оценивалась и комбинация продумывалась лишь на один ход
вперед, а нужно было - на три-четыре, а еще лучше - на пять-шесть.
Потому что в варианте с фальшивкой на тот простой ход, который я
только что просчита, наверняка мог иметься ответ, весьма возможно -
неожиданный и сильный. Например? Ну хотя бы доказать, что фальшивка
сработана самими сторонниками Искандера именно для того, чтобы обвинить в
ее фабрикации Евроблок. Если такой вариант рассчитан, то наверняка
существуют и доказательства того, что липу изготовили именно азороссы. Так
или иначе, спешить с публикацией не было ни малейшего смысла. А записи
надо быстренько упрятать туда, откуда их непросто будет достать кому бы то
ни было. Потому что подождав немного и убедившись в том, что я вовсе не
спешу воспользоваться попавшим в мои руки материалом, его попытаются у
меня изъять и передать более сговорчивому мастеру сенсаций. Пристроить
записи в надежное место надо было немедленно; однако мне не хотелось и
оставаться совершенно без материала. Наверняка мне удастся улучать
минутки, чтобы еще и еще раз слушать и обдумывать услышанное. Так что
нужна была копия. Вообще требовалось много чего: кассета, машина, надежный
сейф... Все это надо было успеть сегодня. Начиная с завтрашнего утра
времени на такие операции у меня может просто не остаться. Вот так-то.
Прощай, свободный вечерок...
Долго предаваться сожалениям я не стал. Прежде реего спустился в холл
и там, в одном из киосков, купил одну кассету. Нынешние кассеты были куда
более емкими, чем употреблявшиеся тридцать лет назад. Оригинал записи
лежал, понятное дело, в моем кармане: оставлять его в номере решился бы
только умственно неполноценный человек.
Купив кассету и заодно оглядевшись по сторонам, я вернулся в номер и
переписал текст при помощи своего портативного универсального магнитофона.
Пока аппаратик мотал ленту, я раздумывал над тем, как с наименьшей
затратой времени и сил выяснить, назначался ли в какую-то из южных стран
(вероятнее всего - Аравийского полуострова) новый посол в середине 2017
года, а если назначался, то кто именно. Если мне повезет и окажется, что
он еще жив, можно будет попытаться с его помощью расшифровать некоторые
намеки из тех, что содержались в записанном разговоре, но не поддавались
однозначному истолкованию. Поразмыслив, я пришел к выводу, что вряд ли
смогу получить нужную информацию непосредственно в МИДе: у меня там не
было добрых знакомых, а пока обзаведешься ими - время пройдет, его же и
так у меня было не много.
Самым разумным будет - порыться в периодике тех времен в
Государственной библиотеке; в каком-нибудь из официальных изданий
что-нибудь да найдется. Не сегодня, конечно, и не завтра; сегодня все
оставшиеся часы скорее всего уйдут на аренду машины и поиск надежного
места для моего нового приобретения - этой вот самой записи, да и копии
тоже. Укрыть их надо было, разумеется, в разных местах. Сам собой
напрашивался вариант: абонировать сейфы в двух банках. Добраться до такого
укрытия если и не совершенно невозможно, то, во всяком случае, куда
труднее, чем вскрыть мой номер, где приличного тайника не оборудуешь.
Разумный вариант, слов нет. Однако - не тут-то было...
В суре двадцатой Корана, в айяте сто тридцать третьем, сказано:
"Отчего бы не пришел он к нам с ясным знамением от своего Господа?"
Знамений полным-полно, надо только уметь их видеть и понимать; не даром
там же сказано: "А разве не приходило к ним явное доказательство в первых
свитках?"
Мне ждать знамения пришлось недолго. Пока шла перезапись, я включил
ящик, где по семнадцатому каналу показывали криминальные новости. И мне
уже через минуту прямо на блюдечке выдали это самое знамение. Оно имело
вид сообщения о том, что минувшей ночью произошло вооруженное ограбление
депозитария "Интербанка" - одного из тех двух, что я наметил себе для
помещения своего материала. Работали серьезно, пошли на мокруху,
сигнализация промолчала, видимо, налет был подготовлен профессионально.
Сейфы были вскрыты, вложения, естественно, исчезли.
Совершившееся я расценил как явное доказательство наивности своего
плана. Нет, рисковать не станем. После такого ограбления я наверняка
заработа бессонницу, если с нехорошим упрямством осуществлю этот вариант.
Собственно, это было естественно: он лежал на поверхности - значит, был
плох.
Еще хуже могла бы быть лишь попытка отдать материалы на хранение в
один из знакомых мне корреспондентских пунктов крупных европейских газет.
Там работают прекрасные люди, но все они, увы, журналисты, и за
жареную новость продадут остатки совести. Нет, это было все равно что
пытаться сохранить кочан капусты, упрятав его в козлятник. Не
вытанцовывается. А больше никаких вариантов сию минуту в голову не
приходило. Не в гостиничный же сейф сдавать, на самом деле!
Ладно, решил я, решение проблемы наверняк есть, оно у меня в
подсознании, но нужно дать ему время на вызревание, и оно проклюнется
само. А пока этого не произошло - придется не расставаться с кассетами ни
днем, ни ночью. Мое тело, конечно, не сейф; но оно хотя бы постоянно
охраняется весьма заинтересованным стражем - персонально мною. Хорошо, что
материал в сумме составляет лишь три аудиокассеты; а если бы мне пришлось
прятать, скажем, Британскую энциклопедию? Тут не обойтись было бы без
прозрачных компакт-дисков и ноутбука для них; но я чаще обхожусь весьма
скромными диктофоном и аудиоплейером. И, поскольку аппаратики эти по
совместительству выполняют еще и множество других задач, ими стану
довольствоваться и впредь.
Пока я приходил к этому выводу, магнитофон закончил работу. Я
аккуратно упаковал кассеты, разложил их по внутренним карманам пиджака.
Теперь взять машину становилось просто необходимостью: рисковать своими
карманами, передвигаясь в московском общественном транспорте, было бы
слишком легкомысленно. Мне не раз уже приходилось слышать, что с
преступностью в столице наконец покончено раз и навсегда. Может, я и
поверил бы в это, не попытайся некто подстрелить меня уже дважды. Да и
тогда, пожалуй, не уверовал бы. Нельзя за два десятка лет вывести то, с
чем не удавалось разделаться за предшествовавшее тысячелетие. Можно только
навести макияж, способный обмануть разве что юнцов.
Собираясь покинуть номер, я уже не в первый раз пожалел, что хожу без
оружия. Однако пистолет в отличие от диктофона не является обязательным
орудием производства для журналиста. Его наличие надо как-то объяснять.
Конечно, имела место попытка нападения, однако о ней я властям
официально не заявил - и следовательно, ее как бы и не было. Самое же
выгодное для человека положение - это когда ему ничего не нужно объяснять,
потому что ни у кого не возникает никаких вопросов. Азбучная истина. А
вообще-то отсутствие пистолета вовсе еще не означало, что я совершенно
безоружен. Но пусть кое-какие из моих маленьких секретов останутся пока
при мне.
Итак, я собрался, еще раз убедился в том, что ornnia mea - в данном
случае то omnia, что могло понадобиться при найме машины, - mecum porto,
снял с двери "сторожа" и тоже сунул в карман, вышел в коридор, захлопнул
дверь за собой и направился к выходу. На сей раз совершенно открыто, ибо
цель, к достижению которой я стремился, была сейчас до смешного легальной.
Слежки за собой я пока не заметил. По телефонной книге я заранее выбрал
место, где собирался взять машину; совсем недалеко по московским
масштабам, туда можно было за десять минут добраться пешком. Так я и
поступил.
Машину я взял без труда и волокиты. Обошлось это дороже, чем я думал,
исходя из германских норм, но не намного. Сел за руль, выехал на
набережную, постоял немного неподалеку, от Дубль-Арбатского моста,
обдумывая, каким способом стану я выяснять то, что мне хотелось выяснить -
для собственноп спокойствия. Не зря сказано в той же двадцатой суре
"Каждый выжидает, выжидайте и вы, а потом вы узнаете, кто обладатель
ровного пути и кто шел по прямой дороге!"
Глава четвертая
Путь мой, правда, трудно было бы назвать прямым: пришлось изрядно
покрутить баранку и постоять на тормозах, то карабкаясь на второй и даже
третий ярус Кольца, то снова снижаясь - все было забито до того, что шли
бампер в бампер, - пока я не добрался наконец до Воротниковского и в нем
разыскал местечко, где удобно было припарковаться, чтобы оставшуюся сотню
метров пройти пешком. На этот раз я никого не играл, выглядел просто
достаточно пожилым человеком среднего достатка - каким и являюсь на самом
деле.
К интересовавшему меня дому в Воротниковском переулке я подошел
спокойно, не вертя головой и не тараща глаза ни на что, наоборот -
рассеянно глядя перед собой и стараясь лишь боковым зрением фиксировать
все, что происходило поблизости. Дом был как дом - построенный в первые
годы нового века на месте старых деревянных развалюх, в которых со времени
оно обитали сперва сущие и бывшие театральные актеры, а потом вообще кто
попало. Я остановился перед кирпичным корпусом о шести этажах с
одним-единственным подъездом. Такие тогда строили кратковременно
процветавшие фирмы для своих сотрудников. В окнах, как и полагается,
виднелись занавесочки и цветочки, лишь в паре окон - жалюзи американского
типа. Около дома стояли три машины - две "Волги", постарше и поновее, и
один "опель" почтенного возраста, на котором я, например, не рискнул бы
показываться в центре города. Улица была тихой, тротуары почти пусты -
потому, может быть, что час магазинных закупок уже минул, а время
возвращения с работы для большинства местных обитателей еще не наступило.
Все это меня вполне устраивало.
Я посмотрел на часы. Мое время тоже пока еще не пришло. Люблю
приходить заблаговременно - в театр, на вокзал, к дому интервьюируемого, а
также в банк, куда отношу чеки с суммой жалованья. Лучше обождать, чем
догонять - таков мой девиз.
Ждать можно по-разному. Сегодня на вокзале (воспоминание тяжело
ударило изнутри в виски) я ожидал прогуливаясь; на вокзале это
естественно, однако сейчас шататься взад-вперед, когда ты виден и: каждого
окна, показалось мне излишне вызывающим Но эта часть была продумана
заранее.
По ту сторону неширокой проезжей части, почти точно напротив
подъезда, приютился небогатый пивной бар местного значения, рассчитанный
скорее всего на туземной потребителя, а не на туриста. Кремовые гардины на
окнах бара были полураздвинуты, и, проходя мимо, я увидел, что столик у
окна пустует. Я вошел. Уселся пристроив шляпу на соседнем стуле.
Заказал для старта пару бутылок портера - отечественного, разумеется,
питерского, в пивных вопросах я - большой патриот. Для закуски выбрал,
подумав, чипсы. Задумчиво глядя в окно, вытянул, смакуя, первый стакан. В
самый раз оказалось. Если бы нечастые прохожие за глянули в окно, то при
виде блаженного выражения моей физиономии они, пожалуй, позавидовали бы;
но они не глядели в мою сторону. Работал кондиционер было чуть прохладнее,
чем на улице. Еще три столике были заняты в убывающем порядке: за одним
заседали трое, за другим - два, и за последним, наконец, - один любитель
ячменного напитка малой крепости.
Последний на миг поднял на меня глаза, когда я усаживался; я
демонстративно от него отвернулся. Потягивая пивко, глядеть на улицу и
прислушиваться к болтовне, что шла за соседними столиками, было даже
приятно.
Сидевшие втроем начали, похоже, уже довольно давно, судя не только по
подставкам на столике, но и по тональности дискуссии. Велась она,
естественно, на политические темы. В баре побогаче говорили бы скорее о
делах или отдыхе, но для среднего клиента пивной политика, вероятно, долго
еще будет оставаться основной темой разговоров.
- ...Это даже коммунисты поняли. Однако выходит, что они тоже за
монархию?
- Ну а почему бы и нет? Это для них даже выгодно: общество
возвращается к ситуации полутора-вековой давности, когда можно снова
призывать к свержению царизма, чуть только возникнет повод.
- Поводов, господа, найдется более чем достаточно, потому что
государь - всего лишь монарх, но не чудотворец, а эта схема развития
отработана давно и достаточно надежно. Так что наверняка уже готовится к
переизданию полное собрание сочинений господина Ульянова-Ленина. И
читатели найдутся...
- Они-то за монархию, да. Но только вот за какую?
- Минутку, господа. Мне сегодня кто-то подбросил "Правду" в почтовый
ящик.
Полюбопытствуем, что тут у них по этому поводу?
- Ну-ну... (Я глянул на часы. Без десяти шесть. Скоро надо будет
смотреть куда внимательнее.) - Ага, вот: "Множество видных даже
невооруженным глазом фактов убедительно доказывает, что решение о массовом
и, по сути дела, принудительном насаждении ислама в России было
разработано и принято прежде всего не в нашей стране, но в американском
ЦРУ, и именно по команде оттуда начало реализовываться у нас сразу по
многим каналам. Да и было бы более чем удивительно, окажись это не так.
Разрушение единства общества, подрыв и в дальнейшем - полное уничтожение
России, которая лишь одна препятствует всемирному воцарению американского
господства во всем мире, является главной целью агрессивного Запада,
особенно сейчас, когда повсеместно усиливается противостояние Соединенным
Штатам..." Ну и так далее. Как всегда - с запозданием на полвека. Скучно,
господа.
- Нет, какая-то доля истины в их заявлениях, ко нечно, есть. Я говорю
о странном с виду равнодушии Штатов в усилении наших контактов со Средним
и Ближним Востоком. Хотя в Америке в самом начале процесса, наверное,
никак не предвидели всех последствий. Янки, ясное дело, мечтали, что
Россия идет к полному распаду, к господству безответственности и бессилия
властей...
- Да, не будь у нас тогда ядерных батарей, за океаном, конечно,
только порадовались бы возможности выкачать из восточного сусека все то,
что так еще не успели разворовать и распродать.
- Знаете, до сих пор удивляюсь - как это у нас хоть что-то уцелело!
- Не так уж мало, если разобраться. Конечно если бы Америку так
разворовывали, там давно оста лось бы голое место...
- Скажу откровенно, господа: мне тогда был просто страшно! Бессильная
власть с пальцем к кнопке повышала риск до такого процента, что мурашки по
коже...
- Но постойте! Штаты тогда действительно делали вид, что евразийская
перспектива их не очень-то волнует. Они ведь сами были по уши втянуты в
неприятности. Им чуть позже пришлось убирать базы даже с Аравийского
полуострова, где они вроде бы прописались навеки. Правда, у Вашингтона был
уже невеселый, но полезный опыт общения по тем же проблемам с Японией.
- Ну, это их зубная боль, не наша...
- А спохватились они поздновато...
Время! Я вынул из кармана маленький аудиоплейер, включил его, вставил
в ухо горошину микронаушника, откинул голову, как бы слегка балдея от
музыки, и отключился от болтовни за столиком.
Музыки я, правда, не слышал. В наушнике было совсем другое:
- Третий, у вас?
- Я - Третий. Норма.
- Готовьтесь к смене.
- Готов.
- Четвертый, у вас?
- Норма.
- Готовьтесь к смене...
Пятый, Шестой, Седьмой - и так далее, до двенадцати. Меня занимала
скорее тональность ответов, чем их содержание. Тональность мне
понравилась. То, что Первого и Второго не спрашивали, меня не волновало:
так и должно было быть. Я смотрел в окно на подъезд. За последнюю пару
минут вот уже третий прохожий вошел в него. Я спросил еще пару бутылок. В
наушнике была тишина. Еще прохожий и еще. Пауза - и еще двое.
А в баре трое говоривших о политике успели уже расплатиться и выйти
на свежий воздух. Движения их были не совсем точными. Но двое еще
оставались, и пивший в одиночку - тоже. Двое бубнили каждый свое, похоже,
нимало не пытаясь выслушать соседа; языки у них проявляли склонность к
заплетанию.
- ...Уровень патриотизма неизбежно влияет на истолкование истории в
целом...
- Нет, это из области предположений. Я вот начал интересоваться
прошлым еще в детстве. Мой дед как-то читал мне вслух книгу "Капитализм в
России", издание тысяча девятьсот двадцать пятого года... Вам не
попадалась такая книга?
- Ерунда, все не так... За сотню лет держава наша не поумнела. Да и
за все века до того - тоже. Проклятая российская карма...
- Вот именно. Там писалось о старой России, еще царской. Что в
тогдашней таможенной системе заботились прежде всего об удовлетворении
ненасытных интересов казны...
- Казна, казенная часть. Кожух, корпус, планка, шатун с мотылем,
возвратная пружина, приемник с ползуном... Раз-два-три, ну-ка на катки,
подносчик, дай снаряды, наводчик, наводи!..
- Послушайте, по-моему, вы совершенно...
- Ерунда.
- Так вот, там писалось, что интересы действительного развития
производительных сил страны стояли при этом на заднем плане. Для того
чтобы содержать обветшавший бюрократический режим, русскому потребителю
приходилось платить за все втридорога...
- Втридорога. Сколько стоила раньше кружка пива? А сколько сейчас? -
Вечное повторение пройденного...
- Пускай приходят - кто они там? И ныне дикой тунгус, и друг степей
калмык...
- Но мы же не прибалты какие-нибудь, чтобы так просто вымирать?!
- Движение по спирали - чушь. Как угодно: по кругу, по эллипсу,
только не по спирали. А скоре всего вообще по параболе. Из ничего пришли и
в никуда идем...
"Ольга, - подумалось мне, и укололо в сердце. - Что же ты так - вдруг
в никуда? Как это я тебя - под пулю? Что же мне теперь?.. Ольга..."
- Брести по своим следам до полного вымирания...
- Я же говорю - парабола! Гипербола!
- А пошел ты...
Они перешли на нормальный язык алкашей и соответствующие темы,
сдобренные исконным матерком. Бармен покосился на них, но, похоже, они
были тут завсегдатаями и им дозволялось многое. Я слушал их без интереса:
этому искусству я в молодости обучался у великих боцманов, а тут скучно
препирались отставные интеллектуалы, такие же, как и те трое. Дом в свое
время, сразу после постройки - вспомнилось мне вдруг - принадлежал никакой
не фирме вовсе, а Академии наук, но жили в нем не нобелевские лауреаты,
конечно, а мэнээсы, снабженцы и бухгалтеры. Эти были явно из мэнээсов. Но
тут мой наушник ожил.
- Третий на ноль: сдано - принято.
- Третий четный: свободен.
- Четвертый на ноль...
Я дослушал до конца, одновременно провожая взглядом людей, по одному
покидавших дом. Они расходились - кто направо, кто налево, кто наискось
через улицу - и исчезали из поля зрения.
"Стоп! - вдруг подумал я. - Что-то не так... Или, может быть, я
ошибся в подсчетах? Вышло из дома на одного человека больше, чем вошло. А
ведь этого не должно быть. Никак не должно. А если все же было... значит,
не зря я просиживаю тут штаны". Наушник бормотал:
- Второй. Нужно поторопиться со средней частью текста. Подтвердите
получение обычным способом.
Это повторили еще дважды. Но мне было не до того. Один лишний. И,
похоже, я уже знал - кто именно. Я обернулся к дальнему столику в углу.
Одинокий любитель, сидевший за ним, поднял на меня глаза. Я кивнул.
Он оказался рядом. Я в окно показал ему уходившего:
- Вон того. Не спутай. Нейтрализуй его. Потом доложишь для передачи
мне.
В следующую секунду я уже наблюдал в окно за его удаляющейся спиной.
Вспомнил о словах, только что звучавших в моем ухе. Неспешно допил
пиво, выключил плейер, вынул из уха горошину, поднялся. Можно было
спокойно уходить. В "Реанимации" все обстояло нормально. Во всяком случае,
сейчас. А вот перед этим что-то нарушилось. Кто-то, кому никак не
следовало быть в этом доме, там все же оказался. Человек, весьма
напоминавший моего вокзального незнакомца. Не лицом, нет, хотя и у этого
оно было достаточно маловыразительным, но фигурой, походкой - чем-то
таким. Ничего, теперь по пятам за ним следует опытный человек.
Надо надеяться, сумеет все сделать как надо... И тем не менее вывод
может быть только один, не подлежащий обсуждению: база "Реана" засвечена.
С арифметикой спорить не станешь. Конечно, все тут должно остаться точно
так, как сейчас, за исключением одного: номеру Первому придется сменить
место жительства. Сразу. Сегодня же. Немедля. Сейчас - прямо с движения -
дадим нужную команду. Тут промедление смерти подобно -в самом прямом
смысле.
- "Реан"! Здесь Второй. Незамедлительно, не теряя ни секунды,
проверьте все здание: подозреваю, что курочка снесла яичко. И Первому
сразу же уйти в резерв. Передайте, что это моя инициатива.
- Будет сделано. - Конец связи.
"Старички мои, старички, - думал я выходя. Хорошо быть пенсионером,
если пенсию платят, конечно. Но с этим уже лет сорок как наладилось; вы
тогда еще молоденькими были, а я и вообще ребенком... Вы хоть поболтать
можете вволю. Хочешь - о политике, хочешь - об истории. И политика, и
история - это как сон, который может длиться бесконечно, так что и
просыпаться не хочется. Особенно если это история России. Никто не знает,
что такое Россия, а что собой представляет ее история, особенно последних
десятилетий - и того менее. Да никто и не хочет знать, если разобраться.
Воистину не зря сказано в суре тридцать седьмой "Стоящие в ряд", айяты
тринадцатый и четырнадцатый: "Когда им напомнишь, не вспоминают. А когда
они видят знамение, насмехаются".
Однако же хорошо смеется тот, кто смеется безнаказанно. Именно так.
Отъехал я беспрепятственно и, продвигаясь дальше по нижнему уровню
Кольца, с Самотечной эстакады отправил нужную команду. Потом задумался.
Мне нужно бы теперь вернуться в гостиницу, накопилось немалое
количество кабинетных дел. Но я чувствовал, что этим вечером просто не
смогу ими заниматься. Потому что только сейчас до меня начал доходить весь
нелепый трагизм того, что случилось с Ольгой, и вся бесконечность моей
вины в этом. Мне нужен был собеседник с гигроскопической жилеткой, чтобы
выплакаться до последней слезы. Подобное случается со мною очень редко, но
сегодня приключился такой нештатный день.
Из машины я позвонил Изе Липсису. Его телефон молчал, как партизан на
допросе. Позвонил Северину - у того автоответчик убедительно сыграл роль
сторожевого пса. Бизнесмен чертов. А если бы я хотел предложить выгодный
контракт? Хотя для таких у него наверняка есть другой телефон.
Больше звонить было, пожалуй, некому. Сегодня телефон не приносил мне
удач.
Но подсознательно я все время знал, куда и зачем я должен поехать, -
и поеду.
Ольгу, конечно, уже обнаружили, протоколы записаны, опрос возможных
свидетелей произведен, тело отправлено в морг. Если при ней были какие-то
документы - домой уже сообщили. Но их могло - не быть. Если так, то дочь -
ее и моя - до сих пор не знает, куда подевалась мать, и уже беспокоится,
но еще не до такой степени, чтобы начать звонить в милицию и заявлять о
пропаже. Однако часом раньше или позже - она узнает. И каково ей тогда
придется? Одной?..
Я почему-то был уверен, что она одна, хотя в ее возрасте это скорее
исключение, чем правило.
Мне надо ехать к ней. Тем более что, кроме меня, никто в мире не
расскажет ей, как и почему все получилось. Правда, узнав, она, может быть,
возненавидит меня - если не навсегда, то надолго. Но иного мне не дано.
Я стал перестраиваться для разворота. И сразу же понял, что день
неудач еще не кончился.
Началось с того, что мне не удалось вырулить на Первую Мещанскую, как
я было собрался - такой планчик возник у меня на ходу, как только
компьютер в машине нарисовал мне самый оптимальный маршрут. Не удалось же
потому, что развязка на Сухаревке была перекрыта - Мещанка оказалась до
отказа заполненной людьми, сплошной колонной валившими поперек Кольца на
Сретенку. Наверное, шли к Кремлю, но, может быть, и еще куда-нибудь.
Не поймешь, что это - не то демонстрация, не то крестный ход. Еще с
эстакады, где я был вынужден остановиться, тихо ругая себя за то, что
заблаговременно не поднялся снова на ярус, можно было заметить тут и там
высоко поднятые образа, наверное, или хоругви, в этой терминологии я
всегда путался. Черные рясы виднелись во главе колонны, они группировались
вокруг очень массивного на вид, возвышавшегося над головами, влекомого
здоровенными мужиками православного креста. Надписи на длинных
транспарантах отсюда не прочитывались. Но если это была демонстрация, то и
так яснее ясного было, что шествие организовано в защиту исконной веры и
против инфильтрации веры чужой, традиционно враждебной. Хотя и в той,
другой, вере почитались прежде многих иных и пророк 'Иса, и Муса с братом
своим Харуном, и жившие ранее их Ибра-хим, Йакуб, Иусуф, и Марйам,
непорочная родительница 'Исы, и многие другие.
Нет, конечно, наивно было бы ожидать, что процесс вытеснения, каким
бы ни хотели сделать его постепенным и безболезненным, пройдет тихо и
мирно. Это было бы никак не в российской традиции. Стоит вспомнить историю
раскола, в коем проявились многие и многие грани русской души.
Хотя и у других бывало ничуть не лучше, и Варфоломеевская ночь
приключилась все-таки не у нас. Так или иначе, по поводу этой исламизации
шуметь еще будут, да и не только шуметь, и жертвы, возможно, случатся.
Однако их будет не много, потому что крутоносая ладья полумесяца
приближалась не в балласте, но глубоко, ниже ватерлинии, осевшая под
грузом золота, если уж выражаться этаким штилем. И, как ни странно, не
зеленое знамя несло оно вместо флага, но российские великодержавные цвета.
И потому демонстрации будут, а вот до стрельбы вряд ли дойдет...
Так поразмышлял я какое-то время, пока не убедился, что ждать тут -
дело совершенно пустое: народ валил и валил, а машины, все же пытавшиеся
проехать во время изредка включавшегося зеленого сигнала, Регулировщики
(словно переутомившееся сердце - кровь) заворачивали обратно на Кольцо, и
никуда больше. Мне рулить назад было совершенно незачем и я во время
очередной систолы рванулся вперед и уже не по Сухаревской, а по Курской
развязке взобрался на второй ярус, в плотном потоке машин доехал,
перестраиваясь и всячески изворачиваясь, до Сокольников. Там не стал даже
перестраиваться для левого поворота: уже с развязки видно было, что
Сокольническим кругом - пробка, а еще выш третий ярус кончался, снижаясь,
чтобы слитыться со вторым, нашим, - машин сползлось столько, на мгновение
даже испугался, что сооружение не выдержит и рухнет всем нам на головы. И
все же отказываться от своего намерения мне не хотелось. Я только спросил
себя - уверен ли в том, что действительно испытываю необходимость
добраться туда, куда стремлюсь, и получил единственно возможный ответ,
заранее мне ведомый. И в самом деле - к чему откладывать, другого такого
вечера может не случиться достаточно долго. А желание встретиться и
объясниться будет еще немалое время ворочаться во мне, каждым своим
движением вызывая боль. И вот, решив так, я, когда поток снова пополз,
рванул, словно управлял быстрым танком, чья броня крепка, и, распихивая
всех, оставляя и получая вмятины, протиснулся все-таки до Балтийского
вокзала, прорвался к первому же съезду и наконец-то влился в Первую
Мещанскую, ранее проспект Мира, а до того - Первую Мещанскую опять же. И
потек по ней на север.
Туда, где раньше жила Ольга, и где мне, как я рассчитывал, предстояло
увидеться с моей собственной дочерью и заявить на нее все возможные и
невозможные отцовские права. Если она не выгонит меня сразу, конечно.
Не сразу, но я вывернул все-таки к нужному мне дому - настолько
длинному, что он казался совсем невысоким, хотя и был в двенадцать этажей.
Наугад остановился примерно посередине, вошел в подъезд, посмотрел на
номера квартир, сделал простой подсчет - нет, надо было проехать еще не
менее трех подъездов. Так я и сделал. Поднялся наверх.
Остановившись перед нужной дверью, для уверенности еще раз проверил
номер по бумажке. Сходилось. Я позволил, Проскочило несколько секунд.
Сердце вышло из-под контроля. Потом я услышал шаги. Мне отворили, не
спрашивая, и я решительно шагнул вперед, закрыв, кажется, на миг глаза -
словно с высокого берега, не рассуждая, чтобы победить страх, кинулся в
черную, холодную и неспокойную воду.
Девушка или молодая женщина смотрела на меня без страха и интереса,
полагая скорее всего, что я забрел сюда по ошибке. Она наверняка ожидала,
что это мать пришла домой, проблуждав неизвестно где весь день - с
больными-то ногами. Я услышал явственный вздох разочарования. Она даже не
стала зажигать свет в темной прихожей и, вероятно, ожидала, что я пойму
свою ошибку, извинюсь, повернусь и исчезну в том небытии, в котором
находился для нее до этого. Но это не совпадало с моими намерениями, и я
сказал:
- Ну, здравствуй. И я сказал: - Зажги, пожалуйста, свет. И еще
сказал:
- Должен же я наконец увидеть тебя! Это последнее я почти выкрикнул -
потому что она все еще стояла бездвижно и безмолвно.
Она была вправе задать любой вопрос. Вместо этого просто подняла руку
и дернула поводок выключателя. Стало светло. И я увидел ее по-настоящему.
И понял, что Земля и на самом деле вращается. Мало того: ускользает
из-под ног. Я просто отстаю от нее в нашем совместном полете сквозь
мировое пространство.
Можно, конечно, назвать это и просто мгновенным головокружением.
Сценарий нашей встречи был у меня разработан заранее. Мы должны были
сесть друг напротив друга за стол, за чашкой чаю, а может быть - и за
рюмкой чего-нибудь. Как-никак предполагаемая дочь уже несколько лет как
перевалила через рубеж совершеннолетия. Мне следовало, подготовив ее
несколькими осторожными фразами, в кратких словах изложить, какая беда
пришла к ней, избрав меня своим посланцем, что и как приключилось с
Ольгой. Утереть неизбежные слезы, искренне, от всей души сочувствуя.
Сказать, что все расходы и организацию похорон возьму на себя.
Обождать, пока девочка хоть немного придет в себя. И уж тогда заранее
сочиненными вопросами (вроде: "Не приходилось ли вам слышать от матери
такое имя...", "Не кажется ли вам, что я похож на кого-то, кого вы никогда
вживе не видели, но тем не менее..." - и так далее) и несколькими намеками
подвести ее к восприятию моей ключевой реплики: "Знаешь, Наташа, на самом
деле я - твой отец. Ты уж прости, но так оно и есть" - после чего должны
были быстро сменить друг друга недоверие, удивление и, наконец, радость с
неизбежными, по моим представлениям, светлыми слезами и родственными
объятиями. Так вот, этот сценарий сразу и бесповоротно полетел ко всем
чертям, Потому что Наталья и лицом, и даже в какой-то мере сложением была
очень похожа на своего отца. На Костика Мухина. И не имела ничего общего
со мною. Это мог бы определить даже слабовидящий.
Ее можно было назвать вторым изданием Кости - но изданием
исправленным и намного улучшенным.
Полому что он не был красивым, хотя и обладал опрделенным обаянием.
Она же оказалась женщиной, как бы сказать... весьма и весьма приглядной.
Во всяком случае, так я ее воспринял. Человек более эмоциональный нашел
бы, думаю, куда более выразительные определения, но я привык к
сдержанности в оценках...
Короче говоря, мои предположения и подозрения, за годы успевшие
закапсулироваться в броню уверенности, беззвучно и незримо для стороннего
взгляда взлетели на воздух, как если бы кто-то заранее заложил под них
увесистый заряд с дистанционным взрывателем, и вот теперь решительно и
невозвратимо нажал на кнопку.
То есть второй акт пьесы сыгран не будет. Оставалось лишь исполнить
первый. Я вздохнул. И сказал достаточно грустно - потому что мне и на
самом деле было грустно и даже куда хуже:
- Наташа, к сожалению, я должен сообщить тебе...
Выражение ее лица не изменилось, когда она перебила меня:
- Вы хотите сообщить о маме. Не надо. Я знаю. Позвонили ее друзья. С
работы.
Делать мне здесь было больше нечего. Потому что я успел уже решить,
что подробности ей знать ни к чему - в том числе и о моем невольном
участии в этом скверном деле. Ольгу мой рассказ не воскресит. Зато дойдет
до слуха этих самых друзей. А я твердо знал, что друзья наших друзей часто
оказываются нашими врагами.
Однако почему-то все медлил - стоял, даже не переминаясь с ноги на
ногу, как это бывает в неловкой ситуации; может быть, просто ждал, пока
она не попросит меня выйти и закрыть дверь с той стороны.
Наталья же не делала этого; мне даже показалось, что она забыла о
моем присутствии, как-то перестала ощущать его. Она смотрела прямо на
меня, но, судя по выражению ее глаз, меня не видела - словно я был
прозрачным, а Наталья видела нечто, находящееся за моей спиной и вообще за
пределами тесной прихожей и всего этого до нелепости длинного дома. Может
быть, вспоминала, как сегодня в последний раз проводила мать, стоя на этом
самом месте? Хотя вряд ли... Дьявол, что за привычка - строить версии даже
в самой неподходящей обстановке!..
Чисто механически я полез в карман, выудил пачку сигарет и зажигалку
и щелкнул ею, даже забыв испросить разрешения. И, похоже, этот негромкий
четкий звук пробудил ее.
- Дайте и мне, - сказала она.
У нее оказался голос среднего тембра, какой-то слегка шершавый; может
быть, она была простужена. Хотя скорее всего просто успела выплакаться еще
до того, как я примчался, чтобы подставить плечо.
Я повиновался и снова щелкнул. Она затянулась. И наконец взглянула на
меня, а не мимо, мне в глаза. Это было несложно: мы оказались примерно
одинакового роста. Я вообще не из высоких. Хотя лет сто тому такой рост
считался вполне приличным, а во времена какого-нибудь Людовика был бы и
вовсе выдающимся.
Итак, она увидела меня. Но не выказала особого удивления. Она просто
указала рукой:
- Заходите. Что же мы тут стоим.
- Вы смелый человек, - только и мог пробормотать я.
Она повернулась и первой вошла в комнату. Поколебавшись, я последовал
за ней. В комнате остановился и осмотрелся скорее механически, по
привычке, чем с какой-то целью. Почему-то мне вдруг стало очень не по
себе.
В этой маленькой жилой ячейке я никогда не был. И все же возникло
ощущение, что я нахожусь в знакомом месте. Лишь через несколько секунд я
понял - обстановка. Все или почти все, что стояло и висело на стенах в
этой комнате, было когда-то мне знакомо. Видимо, Ольга, перелетая или
переползая с места на место, перетаскивала с собой столько мебели, сколько
могло вместить новое обиталище. Стол. Кресла. Акварели на стенах. Древняя
персоналка, коей настоящее место было в музее, - двести восемьдесят Шестая
модель, начало девяностых годов прошлого века. И - пара фотографий на
стенах. Старых фотографий, запечатлевших нескольких молодых людей, сейчас
доброжелательно, но не без некоторой иронии любовавшихся на меня.
Там была Ольга. И Константин. И еще - я сам. Я осматривался, и
Наталья мне не мешала медленно приходить в себя. Когда я смог наконец
перевести глаза на нее, то встретил ее спокойный взгляд. Она улыбнулась.
Хотя и не очень радостно.
- Не удивляйтесь, - сказала она, - я вас узнала.
Я смог только пожать плечами.
- Правда, - продолжила она, - меня предупредили, что вы наверняка
зайдете. Так что я, пожалуй, даже ждала. А уж когда узнала о маме, то
просто была уверена.
Я снова не нашел что ответить. Откашлялся, чтобы скрыть смущение, но
промолчал.
- Я так и знала, что это случится, - продолжила она, снова глядя в
сторону. - Без друзей! С ее сердцем - она могла и просто так упасть и
умереть, и никто бы не смог помочь... Вы успели ее увидеть? Или это
случилось без вас?
- Успел, - пробормотал я. - Был рядом. Так что если бы только
сердце...
Что еще сказать, я просто не знал. А повторное упоминание о друзьях
заставило меня еще внимательнее следить за своей речью.
- Говорите же, - сказала она тоном приказа.- Как случилось, кто,
почему?.. Знаю, что она пошла не по своим делам. Должна была встретить
вас, но это отменили. Вы знали?
Я кивнул:
- Да.
- И все же позвали ее? Неужели вы не смогли сообразить, что в ее
положении...
Какое, к черту, положение? Больное сердце? Нет, Наталья имеет в виду
что-то другое.
- О чем вы говорите?
- Ее же предупреждали: сейчас нельзя показываться... Тут нас охраняли
друзья.
- Я никого не заметил.
- Сейчас все ушли. Все равно ведь не уберегло.
- В чем же было дело? В чем она провинилась, и перед кем? Она же не
занималась бизнесом, насколько могу судить?
- Нет, конечно. Беда в том... дело в том, что она была знакома... с
одним человеком. А потом он погиб. Но как бы не погиб...
- Не понимаю.
- Ну, просто фамилия его попадается в печати, как-то не очень ясно
начала она. - Но встретиться ним мы так и не смогли. Он переехал. Мама все
хотела с ним переговорить - она сомневалась. А я уверена: это не он. И
наши друзья - тоже. Но только мама знала его в лицо. И должна была в
какой-то определенный миг - никак не раньше - опознать его как самозванца.
Кажется, это стало известно... тем. И ей запретили вообще показываться
где-либо. И отменили ее встречу с вами...
- Это очень интересно, Наташа. Как его фамилия? Кто он такой? С кем
связан? Имеет отношение к предстоящему Избранию?
- Не знаю, мама никогда его не называла. Я тоже просила ее не
выходить.
Но она не выдержала - очень хотела хотя бы посмотреть на вас... А
вообще - больше не хочу говорить об этом. Теперь рассказывайте вы.
- Сейчас. Еще секунду. Может быть, у вас найдется стакан хотя бы
воды?
Она встала и вышла. Я поднялся со стула. Подошел к фотографиям. Очень
старым фотографиям, хотя нет, цетверть века - это же так немного, по
сути... Шел к стене, словно упираясь, но что-то очень влекло меня. Может
быть, Ольга. Она смотрела со стены прямо мне в глаза, была серьезна,
однако выражение лица было таким, что казалось - она вот-вот улыбнется.
Можно было подумать, что ее развлекает создавшееся сейчас положение.
Нет, я понимаю, разумеется, что снимок или даже портрет - всего лишь
изображение, но все же... Все же... Может быть, мне надо сразу же бежать
отсюда? Дочь - не моя. Зато какие-то друзья - наверняка не по преферансу и
не по совместным походам в филармонию. В этом я был почти уже уверен.
Значит, больше тут делать нечего. Однако ноги не хотели ступать к
выходу. Я перевел взгляд на Константина. Удачливый соперник из давнего
времени на этот раз смотрел угрюмо. Почему?
Я отвернулся от него. Включил ящик. Транслировался какой-то очередной
процесс над хапугами. Эти судебные процессы начались еще при коммунистах,
потом то затихали, то снова набирали обороты - в зависимости от того, чья
стояла на дворе власть. Они были очень похожи один на другой. Но люди
смотрели с немалым интересом.
Ну хорошо; раз есть друзья, причем надежные, то они позаботятся и о
пристойном погребении, и обо всем прочем. Мне в этом стечении
обстоятельств соваться со своей помощью, даже только денежной, не следует.
Наоборот - лучше всего отойти от событий подальше, благо и собственных дел
столько, что за жизнь не переделаешь.
Но я еще не успел принять какое-либо решение, как Наталья вернулась с
водой. Я стал жадно пить. Горло и на самом деле пересохло. Черт знает
отчего.
Обстановка ведь не таила в себе сиюминутной опасности. Или все же
таила?
Никогда раньше я не реагировал так необычно на какие угодно
неожиданности. Переведя дыхание и поставив стакан на стол, я спросил:
- Так о чем же мне рассказывать? Она немного подумала.
- Ну, хотя бы... Почему вы пришли так поздно?
Я пожал плечами, взглянув на часы:
- Мне кажется, что не очень... Она усмехнулась одним углом рта:
- Я не об этом. Теперь я сообразил.
- Не знаю... Наверное, потому, что никто меня тут не ждал.
- Нет. Вас ждали.
- Простите. Не верю. Кто?
- Она. Мама.
- Меня?
- Кого же еще? И сейчас, и раньше. Дед перед смертью просил отдать
вам бумаги - мама все последние дни в них копалась...
Бумаги деда. Гм. Ольга, кажется, о них говорила что-то. Но так и не
успела объяснить. Ничего не успела...
- Какие бумаги?
- Не знаю. Не заглядывала. У каждого свои бумаги: у нее, у меня, у
деда покойного...
Бумаг при Ольге не было. Разве что под пальто. Прокол, прокол...
- Странно, - сказал я задумчиво. - Я знаю, кем был ваш дед. Обычно
после смерти таких, как он, бумаги изымаются бывшими коллегами. Почему же
их на этот раз не забрали?
- Хотели. Они просто не нашли его архив.
- А вам известно, где он?
- У нас с мамой не было секретов друг от друга.
- Это приятно.
- Так что она ждала вас. - Наталья помолчала. - И, может быть, не
только она. Но и я.
Это не было похоже на кокетство. Но чем еще могло быть?
- Послушайте, Наталья... Наталья Константиновна, так?
- Как будто вы не знали! Если бы знал, меня сейчас здесь не было бы.
А если не знали, - проговорила она, хмурясь, - тогда и вовсе
непростительно. С опозданием на двадцать с лишним лет! А ведь она ждала,
ждала...
- Между прочим, мой адрес был вашей матушке известен.
- Знаю. Но ей нужен был хоть какой-то намек... Вы не забыли, каким
она была гордым человеком?
Уж это я прекрасно помнил.
- Почему вы... почему не сделали этого? Не могли простить ей того,
что она ошиблась? Вы сами никогда не ошибались?
- Больше, чем хотелось бы, - откровенно признался я.
- Вы разве не знали, что она порвала с ним... с моим отцом почти
сразу после моего рождения?
- Откуда мне было знать? Когда вы родились, я был... - Я попытался
вспомнить. - Ну конечно. В Австралии. Туда такие вести не доходили.
Это не Германия, не Америка, не Израиль... Да и что толку говорить об
этом сейчас, когда ее нет?
- Говорить никогда не поздно, - тихо, как бы про себя сказала она. -
И все равно хорошо, что вы пришли. Что я вас увидела во плоти. Знаете, в
этой семье вы со временем стали легендой; а теперь легенды больше не
будет.
- Вам от этого легче?
- Не знаю... - пробормотала она. - Наверное, да.
Такой разговор, чувствовал я, никуда не может привести. Да и к чему
мы могли прийти? Наши судьбы казались очень разными. Но все же - зачем-то
я ведь шел сюда...
- Ладно, Наташа. Минувшего не вернуть. Поговорим о нынешнем. Как вы
собираетесь жить? Как у вас с деньгами и вообще?
Она повернула голову туда и сюда, как бы для того, чтобы заново
увидеть обстановку.
- У меня все в порядке. Как видите.
- Денег хватает? - спросил я еще раз.
- Надо ведь еще мать похоронить, это везде дорого, наверное, в Москве
тоже... Она пожала плечами:
- Денег, по-моему, никогда и никому не хватало. Но я уже привыкла
жить на свои, как мама - на свои. Похоронами займутся друзья - за счет
фирмы, конечно, где она работала. Так что, пожалуйста, не предлагайте мне
ничего. Пусть сохранится хоть что-то из легенды о рыцаре без страха и
упрека.
Опять эти друзья. Да еще какая-то фирма. Судя по всему - ветвь
какой-то государственной службы. Не исключено даже, что работающей на нашу
команду. Но похоже, что сейчас Наталья не намерена распространяться по
этому поводу.
- Нет такого рыцаря, - сказал я, - и никогда не было. Поверьте мне.
Все это - ваше молодое воображение. Заурядный человек, сбежавший в свое
время от сложностей жизни...
На самом деле все обстояло не совсем так. Но знать это ей было
совершенно ни к чему.
- Нет-нет, - сказала она. - Мне не нужна помощь.
- Вы работаете?
- Естественно.
- Где? Кем?
Она пожала плечами:
- Лицо свободной профессии, если угодно. Не числюсь ни в каком
учреждении или фирме.
- Чем же зарабатываете на жизнь?
- Как когда. Сейчас, например, помогаю написать воспоминания одному
старому политику. Точнее - я их пишу, он только вспоминает.
Наговаривает на аудиокассеты, а я их потом расшифровываю, пишу,
распечатываю и отвожу ему.
- И платит хорошо?
- Н-ну... мне кажется, неплохо.
- Интересно. А кто такой ваш мемуарист?
- Некто Блехин-Хилебин. В свое время был дипломатом, много работал за
границей...
- Значит, Блехин-Хилебин... - медленно повторил я.
- Вы что-нибудь о нем слышали?
- Не уверен, но возможно... Интересно было бы с ним познакомиться.
Наталья покачала головой.
- Он ни с кем не встречается. И здоровье, и вообще он человек
нелюдимый. Хотя, наверное, в бытность свою дипломатом общался охотнее.
- Работа интересная?
- Ему есть что вспомнить. Хотя я не знаю, всему ли можно верить.
- Знаете, а в этом я мог бы вам помочь. Я неплохо разбираюсь в
событиях тех времен, когда он, видимо, был активен. Может быть, как-нибудь
покажете ваши записи? Я смогу сыграть роль как бы научного редактора или
консультанта.
- Вряд ли он пойдет на дополнительные расходы.
- Это не будет стоить ему ни пфеннига. И вам, разумеется, тоже. Когда
речь заходит о новейшей истории, я согласен работать совершенно даром.
Кажется, это ее не удивило.
- Я подумаю, - сказала она. - Наверное, все же надо спросить его
разрешения. Иначе неудобно.
- Он запрещал вам показывать материалы кому-либо?
- Мы с ним об этом не говорили.
- И не нужно. Поверьте - я не собираюсь обокрасть его или вас. Вот
мой адрес... - Я вытащил визитную карточку и написал на ней название
гостиницы, номер и телефон. - Позвоните, когда у вас будет время.
И вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, добавил:
- И вообще звоните. Потому что... Вот дьявол! Что за "потому что"? И
тут меня осенило:
- Потому что... я, собственно, хочу предложить вам работу.
Она чуть наклонила голову к плечу:
- Интересно... Вы тоже решили писать мемуары?
- Нет. Но мне нужен секретарь. Я представитель германского журнала,
и, видимо, мы создадим в Москве свой корпункт. Тут назревают интересные
события. Но даже пока офиса нет, секретарь мне необходим. Там, в Германии,
у меня их было двое. Здесь пока не могу себе этого позволить. Но без
одного секретаря мне не обойтись. Я как раз хотел просить коллег, чтобы
мне порекомендовали. И очень рад тому, что больше искать не придется.
Соглашайтесь, Наташа. Работа посильная, платить я буду наверняка не хуже,
чем ваш воспоминатель...
Наталья засмеялась - впервые за вечер:
- Быстрота и натиск... Совершенно в рыцарской манере. Но я не могу
отказаться от моего старичка. Он ко мне привык, да и я к нему тоже...
- Нет нужды. У вас останется достаточно времени для него, твердо
обещаю. А я числю вас на работе с завтрашнего... нет, с сегодняшнего дня.
Итак - договорились?
- Она покачала головой:
- Я не привыкла решать так - с кондачка...
- Может быть, вам надо посоветоваться с кем-то? я даже не спросил:
вы, наверное, замужем? Не могли же мужчины пройти мимо...
- Она чуть улыбнулась.
- Уже нет. А вы женаты? Я мотнул головой.
- Нет. Хотя был.
- Разошлись?
- Нет.
- Она поняла. И положила пальцы на мою руку.
- Простите.
- За что же? Ну а вы - почему? Я решил, что имею право задать такой
вопрос: как-никак она много лет была моей дочерью - пусть лишь в моем
воображении.
Она ответила не сразу, словно бы задумалась - как будто ей самой надо
было понять: почему же?
- Может быть, потому, что он был слишком молод? - Она сказала это
полувопросительно, как если бы сама сомневалась. - На самом деле настоящих
причин ведь никто никогда не знает...
В этом я не был уверен, однако промолчал. Ни к чему было бы затевать
дискуссию на эту тему. Да и, в конце концов, в реальности она мне никакая
не родня. Наверное - почувствовал я - теперь нужно было уходить.
Чтобы ничего не испортить напоследок.
- Хорошо, Наташа. Подумайте. До утра целый вагон времени. И сделаем
вот как: если принимаете мое предложение - завтра к десяти утра будьте вот
где. - Я вытащил блокнот, где был записан адрес. - Вот: Арбат, двадцать
шесть...
Она чуть улыбнулась:
- А, это театр Вахтангова, я знаю.
- Там завтра состоится небезынтересное сборище - совещание
представителей нескольких серьезных партий, которые еще не определились,
поддержат ли они Алексея, Александра или же останутся на президентских
позициях. Будет там и кто-то из азороссов. Нам предстоит там взять
несколько интервью и вообще - оценить обстановку, перспективы и так
далее... Это интересно, честное слово, поверьте опытному газетчику.
- Быть может, и вправду поверю, - сказала о серьезно.
- И чудесно. А теперь мне вроде бы пора...
Я встал.
И тут мне в голову пришла еще одна прекрасная мысль:
- Кстати, Наташа... Независимо от вашего решения, можете вы оказать
мне услугу?
- Если в моих силах...
- Безусловно. Скажите, у вас дома есть какое-то подобие сейфа?
Она, улыбнувшись, покачала головой:
- У меня нет таких ценностей, которые надо было бы прятать в сейф.
- Ну а просто укромное местечко? Бумаги деда ведь лежат где-то? Вряд
ли вы зарыли их во дворе в пластиковом мешочке.
- Такие тайнички найдутся у всякой женщины. Но...
- Прекрасно. Не можете ли вы на день-другой спрятать там вот это? - И
я вынул из кармана мои кассеты. - Не бойтесь: это не краденое и не
противозаконное. Просто я опасаюсь, что, таская с собой, я это потеряю.
Что было бы весьма печально.
Она кивнула:
- Я спрячу. Только, простите уж, не вместе с бумагами. Еще не знаю,
как ими распорядятся.
Я сказал:
Все те же друзья?
- Они - хорошие люди, - сказала Наталья с каким-то вызовом.
- Охотно верю. Может быть, слишком бестактно с моей стороны, но я
хотел бы напомнить вам, Наташа: не вы ли сказали, что ваша мама собиралась
передать эти бумаги мне?
- Не все. Но часть - определенно.
- Это оказалось своего рода завещанием. Почему бы вам не выполнить
его сейчас? Я - здесь, бумаги - тоже. Или я ошибаюсь?
Она явно колебалась:
- Не знаю, право же. Не успела подумать об этом.
- Послушайте, - сказал я настойчиво. - Я даже не стану брать эти
бумаги с собой, если уж вы так хотите дождаться чьего-то разрешения. Но я
хотя бы загляну в них - тут, в вашем присутствии; всего лишь пролистаю.
Это займет очень немного времени, право же. Но может оказаться весьма
важным для меня. Ваш дед был очень серьезным человеком.
- Я знаю, - пробормотала она. - Ну хорошо. Только не ходите за мной и
не подглядывайте. Обещаете?
- Обещаю.
Я и на самом деле не стал ни подглядывать, ни подслушивать, Наталья
же через две минуты вернулась, держа в руках большой, но не очень толстый
конверт.
- Вот они.
- Не стесню вас, если присяду вот здесь?
- Нимало, - сказала она. - Я тем временем сварю кофе. Как раз
собиралась перед вашим приходом.
Я уселся, вынул бумаги и положил на стол.
Это была ксерокопия машинописного протокола допроса, хотя на бумаге
стояло: "Запись беседы". Это означало лишь, что допрашиваемый не находился
под стражей и ему не было предъявлено обвинение. Содержание беседы
относилось к делам давно минувших дней, а именно - к первой попытке
реставрации монархии в России.
Попытка была скорее символической - она не решила проблемы и не могла
решить. Однако именно она эту проблему впервые обозначила во всей
четкости. Относится она к 2013 году; уже одна эта дата указывает на весьма
прозрачную символику: в четырехсотую годовщину своего воцарения династия
Романовых должна была вновь занять русский престол, почти целый век
пустовавший. Реставрацию готовило несколько монархических партий,
существовавших в стране еще с прошлого века, а также дворянство - потомки,
действительные или мнимые, известных фамилий, в посткоммунистические
времена вспомнившие о своем происхождении и объединившиеся в разного рода
организации и собрания. Методика предполагавшегося переворота была
донельзя примитивной - авторы считали, чтэ нужно лишь через СМИ и путем
манифестаций напомнить многострадальному и истосковавшемуся по законному
правлению народу о его историческом прошлом - и большинство уверится, что
без царя Россия существовать не может (что она успешно доказала) и сразу
же потребует восстановления попранной справедливости и законности.
Абсолютная практическая бесперспективность этого проекта была людям
мало-мальски мыслящим настолько ясна, что движению, с минуты своего
зарождения находившемуся под пристальным надзором тех, кому ведать
надлежало (Ольгин отец был одним из них), даже не пытались мешать в
работе, предполагая, что мертвая идея воскреснуть не в силах и лишенное
корней движение изживет само себя. Вторая часть этого рассуждения была
совершенно верной, первая же являлась заблуждением, что выяснилось,
однако, несколько позже. Пока же сверху с ироническим интересом наблюдали
за деятельностью адептов монархии, поскольку на самых верхах существовало
мнение - не препятствовать. Самими заговорщиками эта тактика властей была
ошибочно принята за сочувствие. На деле же она выражала лишь безразличие.
Отцы-реставраторы, своим историческим предтечей видевшие, разумеется,
не кого иного, как генерала Монка, и в будущем зрившие себя не иначе как у
самого подножия трона, сделали все, что полагали необходимым и
достаточным, и в назначенный день и час вышли на Красную площадь в
количестве не более ста пятидесяти человек - вдохновенные и безоружные.
Их там ждали. Надо сказать, что власти обошлись со своими
ниспровергателями крайне гуманно: их даже не стали бить при задержании,
просто усадили в заранее подогнанные автобусы, доставили в назначенные для
этого места, побеседовали с главарями, с каждым в отдельности, взяли
подписку об отказе от злодейских замыслов и отпустили на все четыре
стороны, полагая, что тема исчерпана. Изрядно перепуганные, заговорщики
отказались на ближайшее будущее от активных действий, справедливо
заключив, что час еще не пробил, однако самое идею хоронить не собирались.
Да это было бы и невозможно при самом искреннем желании, поскольку (как
это уже ясно сегодня) идея оказалась не только жизнеспособной, но и крайне
актуальной, что отлично понимали уже тогда наиболее умные из причастных к
этим делам людей - с обеих сторон.
И вот сейчас передо мною лежала запись беседы с одним из
возглавлявших заговор людей. Почему покойный генерал хотел передать это
мне? Вероятно, он знал обо мне больше, чем я думал... Не стану называть
имени допрашиваемого, поскольку он и сегодня здравствует, хотя в силу
преклонного возраста отошел от всяких дел. Вел же беседу, как было
отмечено, Натальин дед лично.
"Вопрос. Скажите, что заставило вас, человека образованного, умного и
авторитетного в достаточно широких кругах, обратиться к такой идее, как
восстановление монархии в России? Разве вам априорно не было ясно, что
идея эта мертва?
Ответ. Позвольте с вами не согласиться. Идея монархии не умерла и не
может умереть, потому что она фундаментальна. А следовательно, необходима
народу, необходима государству. И то, что мы сейчас потерпели неудачу,
вовсе не означает, что идея рухнула. Видимо, общественное сознание еще не
дозрело до восприятия этой простой истины. Однако оно неизбежно дозреет и,
я уверен, быстрее, чем вы склонны думать.
В. Однако Россия вот уже почти столетие существует без этой
фундаментальной, как вы говорите, идеи, и есть все основания полагать, что
просуществует и в дальнейшем. Неужели этот факт вам ничего не говорит?
О. Простите, вы не совсем точны. Я имею в виду прежде всего не идею
монархии именно, а само понятие фундаментальной идеи, без которой
существование государства, нации немыслимо. Монархия - одна из конкретных
идей, дававшая России возможность успешно развиваться на протяжении
столетий. Но, разумеется, это не единственная фундаментальная идея. После
свержения монархии фундаментальной идеей стало коммунистическое учение, и
оно давало стране возможность двигаться на протяжении нескольких
десятилетий.
В. Вы хотите сказать, что попытки коммунистов восстановить свою
власть тоже являются борьбой за фундаментальную идею? Вы им сочувствуете?
О. Разумеется, являются. И я, безусловно, никак не могу им
сочувствовать, поскольку их идея исключает ту, приверженцем которой я
являюсь. Да, и то, и другое - фундаментальные идеи. Однако между ними
существует колоссальная разница. И заключается она в том, что идея
коммунизма доказала полную свою непригодность к практической реализации -
во всяком случае, в современном обществе. Может быть, спустя
тысячелетия... Хотя в ней так много положений, в корне противоречащих
человеческой сущности, что я и в этом сомневаюсь, что, впрочем, не мешает
коммунизму оставаться фундаментальной идеей по своей сути.
Фундаментальная идея не обязательно должна быть верной, ей достаточно
быть привлекательной и правдоподобной, чтобы на какой-то срок, больший или
меньший, овладеть умами. Срок этот определяется темпом увеличения
разногласий между идеей и мерами по ее воплощению. К примеру,
космогоническая гипотеза Канта-Далласа была фундаментальной, хотя по мере
развития науки ее признали неверной.
В. Вы несколько уклонились...
О. Да, в самом деле... Приношу извинения. Так вот, в отличие от
коммунистической идеи монархическая доказала, напротив, свою
жизненность...
В. Вам не кажется, что это утверждение по меньшей мере рискованно -
если вспомнить хотя бы 1917 год - Февраль, затем Октябрь...
О. Нет, нисколько. Февраль всего лишь продемонстрировал простую
истину, что после отказа от монархии Россия немедленно впадает в хаос. Что
же касается Октября, то он в противоположность хаосу вообще устранил
реальное движение, демонстрируя лишь видимость его. Результат известен.
Что же касается идеи монархии... Вам наверняка известны лучше, чем
мне, факты автомобильных, железнодорожных, авиационных катастроф -
страшных, со множеством жертв... не правда ли? Но разве эти катастрофы
дискредитируют самые идеи автомобилизма или гражданской авиации? Нимало.
Они являются всего лишь частными примерами, свидетельствующими о
легкомысленном подходе к реализации идеи в каждом данном случае. Так и с
монархией в России и не только в России, но и в Германии, Франции... Все
это - частные случаи. В целом идея себя полностью оправдала. Соединенное
Королевство, скандинавские монархии, Голландия, Бельгия, наконец -
реставрация монархии в Испании, а кроме того - Япония, многие государства
Юго-Восточной Азии, Ближний Восток... Как видите, примеров - обилие. И
множество доказательств того, насколько гибкой является монархическая идея
при ее осуществлении и насколько совместима она с самой широкой
демократией. Поймите, монархия - не строй, а именно идея!
Фундаментальная же идея - это позвоночник нации, или даже, скорее,
это ее душа; не разум, а именно душа. Без фундаментальной идеи нация -
существо без позвоночника и без души одновременно. Это заметили и
сформулировали еще в конце прошлого века. Такой народ - искалеченный
зомби, не более того.
В. И вы полагаете, что Россия этой души лишена?
О. Вы это знаете не хуже меня - если видите в жизни еще что-то, кроме
телеэкрана и газет.
В. Но ведь монархия, которую вы исповедуете, является не единственной
фундаментальной идеей? Или я ошибаюсь и других нет?
О. Есть, разумеется. Так же, как из пищевых продуктов существует не
только хлеб, да и хлеба есть множество сортов. Пищи много, но традиционные
кухни разных народов сильно отличаются одна от другой. В Соединенных
Штатах, например, существует фундаментальная идея "американской мечты",
основанная на сознании того, что эта страна - самая, самая, самая во всем
на свете. Такая идея моээдабы возникнуть и у нас - при условии, что Россия
была бы хоть соизмерима с теми же Штатами в экономике, политике, богатстве
и государства, и его граждан, в широте свободы выбора возможностей, ну и
так далее. Но вы прекрасно знаете, как нам далеко до этого. А вот
демократия сама по себе стать фундаментальной идеей не может, поскольку
она - понятие слишком широкое, она - лишь методика, однако самая лучшая
методика остается звуком пустым, если она ни к чему реальному не
приложена. Нет просто методик, они должны быть конкретными: методика
образования, или методика хлебопечения, или автомобилестроения... Нет,
американская идея может удовлетворять каждого из нас в отдельности - но не
страну в целом, потому что там как-то исторически научились сочетать
неограниченный индивидуализм со столь же неограниченной
государственностью; нам же до этого еще беспредельно далеко - а идея нужна
сейчас. Сегодня. Элементарно простая. Доходчивая, понятная даже кретину. И
в то же время достаточно возвышенная, иначе это не идея. Именно поэтому,
кстати, "американская мечта" - вовсе не одно и то же, что "американский
образ жизни", хотя на практике, быть может, это лишь разные названия
одного и того же. Нет, в идее обязательно должна быть мечта. В идее
монархии она есть: это мечта о власти, стоящей над мирской суетой, прежде
всего политической, мечта о высшей справедливости, не связанной с
очередной избирательной кампанией..."
Наталья вошла с джезвой и чашками. Только сейчас я понял, что уже
несколько минут как бессознательно принюхивался к долетавшему из кухни
великолепному аромату. Она разлила густую черную жидкость по чашечкам и
уселась напротив меня. Я поблагодарил ее взглядом - и несразу смог вернуть
глаза к тексту.
"В. Но не кажется ли вам, что для нас сегодня больше подошла бы идея
могучей мировой державы? Пусть не самой сытой, зато... У этой идеи имелось
бы еще то преимущество, что Россия была такой державой и после того, как
перестала быть монархией. Или по-вашему, это не столь фундаментально?
О. Попробуем поразмыслить. Мне эта идея представляется чересчур
конкретной. Ее осуществление обходится весьма дорого, не правда ли? Вы
думаете, это сейчас нам под силу? Это первое возражение. И второе: быть
сверхдержавой - это все-таки тоже всего лишь методика. Методика защиты
чего-то - именно защиты, потому что лозунг нападения в своем неприкрытом
виде сегодня не пользуется популярностью. Следовательно, неизбежно
требуется нечто, что нуждается в защите. Что? Именно та самая
фундаментальная идея.
В. Но ведь, если вдуматься, такая идея у нас уже есть, и ради ее
реализации не надо устраивать гос дарственных переворотов. И даже две
идеи. Идя нации. И - православная церковь. Она как-никак постарше русской
государственности, не то что династия Романовых...
О. На ваш тезис можно ответить несколькими способами. Идея нации?
Какой?
Русской - или российской? Если русской - то что должны делать все
нерусские, которых в стране больше, чем вам кажется. А если российской, по
своей структуре подобной американской нации, единой при любом внешнем
воздействии, невзирая на множество этнических групп, составляющих ее, - то
опять-таки эта нация может возникнуть, концентрироваться,
кристаллизоваться из раствора только при наличии точки, вокруг которой она
будет кристаллизоваться; центра тяготения, в круг которого станет
формироваться небесное тело...
Для создания нации нужна центростремительность; у нас же с конца
прошлого века преобладает центробежность и индивидуумов, и целых народов и
народностей. Опять-таки: где взять этот центр? Вот мы и предлагаем его.
В. И вы думаете, что народ пошел бы на это?
О. Мы разговариваем серьезно?
В. Я надеюсь.
О. Вот и давайте разговаривать серьезно.
В. Ну хорошо. Если серьезно: вы полагаете, что у нас когда-либо
существовал недеспотический способ правления? Надеюсь, что вы такие
думаете. В противном случае я чувствовал бы себя сильно разочарованным.
О. Не стану вас огорчать. Конечно, у нас во все времена существовало
единоличное правление; менялись только названия.
В. Так чего же вы в таком случае хотите: еще одной смены вывески, не
более того? Стоит ли огород городить?
О. А вот в этом никак не могу с вами согласиться. У государя есть
великое преимущество по сравнению со всеми президентами, генсеками,
председателями президиумов, et cetera. Он не избирается. Или если и
избирается - то единожды на столетия. Избирается династия. И - никаких
больше электоральных кампаний, претендентов, теледебатов, фальсификации
результатов, никаких громадных расходов - и великолепное ощущение полной
законности власти. А мы уже забыли, каково это ощущение. И еще: о государе
уж никак нельзя сказать, что, мол, какой из него правитель, если он до
того был - да кем угодно: директором завода, заведующим лабораторией,
секретарем обкома или начальником милиции, допустим. Кем был? Наследником.
Цесаревичем. И никаких проблем.
В. Ну что же, во всяком случае, мне теперь ясна ваша позиция. Вы
понимаете, разумеется, что я никак не могу согласиться с вами в главном: в
том, что Россия без такого рода перемен существовать не может. Может, я
вас уверяю, и надеюсь, что жизнь вам это докажет достаточно скоро.
О. Ну, если вы полагаете, что для России просто существовать -
достойная судьба, то...
В. Не придирайтесь к словам. Я выразился неправильно.
О. Вы выразились совершенно правильно. Россия сейчас не более чем
существует. И до возникновения фундаментальной идеи своего самоощущения
только и сможет, что кое-как существовать. И это в лучш случае. Или
перестанет существовать как единая Россия - в худшем. Вас устроил бы такой
вариант?
В. Ни в коей мере. Да и никого другого, я думаю.
О. А вот тут вы ошибаетесь. Потому что в отсутствие фундаментальной
идеи центром моего мышления - и, следовательно, всей жизни - является мое
личное, ну, пусть семейное благополучие. А тогда уже все равно,
достигается ли это благополучие в пределах великой страны, мировой державы
- или княжества Тверского или Ярославского. Вы думаете, россиянин не
способен усвоить образ мыслей обитателя Люксембурга? Не каждый, наверное,
но очень многие..."
Вот такие беседы работников госбезопасности с тогдашними
монархистами, еще немногочисленными и весьма наивными, происходили уже в
начале века.
И нельзя не признать, что при всей своей наивности обстановку они
оценивали в общем совершенно правильно. В отличие от тогдашних властей.
Хотя есть основания считать, как я уже упоминал, что и в кругах
власти люди наиболее дальновидные начали уже об этом задумываться. Я имею
в виду не тех, кто представлял власть, был, так сказать, фигурами на
доске, но тех, кто эти фигуры передвигал. Люди, обладающие подлинной
властью, чаще всего остаются в тени: это позволяет им не нести никакой
ответственности перед историей. Чаще всего их ищут (и находят) на вторых
ролях неподалеку от кормила власти; однако самых главных вообще не
находят. Они конспирируются куда успешнее, чем, скажем, профессиональные
разведчики. Таким вот образом.
Я аккуратно упрятал бумаги в конверт и вернул Наташе.
- Большое спасибо, Наташа. Очень интересно. Теперь вернемся к моей
просьбе. Мне хотелось бы видеть, где и как вы спрячете мое добро.
Она немного подумала.
- Хорошо. Идемте. Я вам покажу.
Мы вышли в прихожую. Она отворила дверь во вторую комнату - здесь
была спаленка. Как и в том, первом, помещении, здесь, с мужской точки
зрения, царил порядок, однако самой хозяйке, видимо, так не казалось. У
женщин свои представления об аккуратности и чистоте; здесь же, возможно,
пыль не вытирали дня два. И еще - постель на диване не была убрана или
хотя бы заправлена. Видно, Наталья забыла об этом, иначе вряд ли позволила
бы мне заглянуть сюда. А вспомнив, покраснела и пробормотала:
- Извините за хаос. Я уже собиралась ложиться - мало спала
накануне...
Я сделал вид, что ничего не замечаю.
- Ну и куда же вы собираетесь спрятать мои пакетики? Она подошла к
гардеробу.
- Сюда, на полку. Под белье.
- Ни в коем случае. Обычно искать начинают именно со шкафов.
Я говорил это, а сам все смотрел на диван, не знаю почему, пока не
ощутил наконец, что для нее это было мучительной пыткой. Тогда я сказал:
- И вообще не в спальне. Может, мы зайдем а кухню?
Она кивнула без особой радости. В тесной шестиметровке я огляделся.
- Где вы держите кастрюли?
Она показала на висящий на стене трехстворчатый шкафчик. Я раскрыл
его.
Среди прочего там находились четыре кастрюли, вложенные одна в
другую, своего рода поварская матрешка.
Я вынул три верхние, в оставшуюся, самую большую, положил кассеты и
осторожно водворил меньшие кастрюли на место.
- Тут надежнее. Только, когда будете варить суп, лучше выньте их - у
них весьма своеобразный вкус, многим не нравится.
Она ответила серьезно:
- Этой большой я не пользуюсь уже давно...
С тех пор, как осталась одна - следовало это понять.
- Ну вот. Очень вам благодарен. И знаете... Я буду очень ждать вас
завтра.
- Я подумаю.
А теперь можете выпроводить меня.
Наталья не стала уговаривать меня задержаться, Видимо, ей хватило
новых впечатлений и переживаний.
Мы вышли в прихожую. И там случилось неожиданное.
Честное слово, я совершенно не хотел ничего подобного. Все произошло
как-то само собой. Мои руки поднялись без моего участия. И обняли ее. И
привлекли.
Она не вырывалась. Я смотрел ей в глаза, и она отвечала таким же
взглядом. Серьезным. В нем не было вопроса и не было осуждения. Словно бы
она заранее знала, что так произойдет.
Наконец я опомнился и опустил руки.
- Извини... - пробормотал я. - Наверное, я давно уже разучился
достойно вести себя с женщинами.
Она чуть приподняла уголки губ. И ничего не сказала.
Я повернулся и вышел. Дверь за мной защелкнулась - не быстро и не
медленно, в обычном темпе. Пока она затворялась, сердце мое успело
ударить, наверное, раз пятнадцать - я был взволнован не на шутку. Все это
было по меньшей мере удивительно: что я, как оказалось, мог еще так
реагировать на женщину. А я надеялся, что со всем подобным покончено уже
навсегда.
Но мне стало хорошо. Как-то грустно-хорошо. Бывает так. Бывает. Ну и
дела...
Глава пятая
Привычка разыскивать людей, и нередко таких, кто вовсе не желает,
чтобы их нашли, вырабатывает у репортера определенные стереотипы
поведения, алгоритмы действий в типичной обстановке. И к их числу,
несомненно, относится движение по оставленным следам. Известно, что
нужного человека там не отыскать, но почти обязательно при внимательном
поиске можнр обнаружить хоть какие-то указания на то, в каком направлении
искать дальше. Сейчас знал, что одного из нужных мне людей не найду, но
зато могу напасть на след второго. С первым теперь придется трудно, потому
что вчера некий неизвестный тип, замеченный мною у "Реанимации", все-таки
не позволил нейтрализовать себя - видно, инстинкт самосохранения у него
был хорошо развит. Ну что же, есть хоть и маленькая, но надежда встретить
другого нужного мне человека на том сборище, которое я бьл намерен
посетить в самом скором будущем. Да, а тот типчик ушел. И мой сосед по
пивному бару, позволивший себе упустить его, некоторое время вынужден
будет обходиться без излюбленного пойла. Пусть побегает.
В таких грустных размышлениях я утром выпил кофе под аккомпанемент
новостей по телевизору. Дали довольно подробный отчет о вчерашних
демонстрациях - той, которую я видел, и другой, происходившей в другом
месте. Второе сборище состоялось близ не так давно построенной мечети,
носящей великое имя Абдаллаха ал-Аббаса Абу-л-Аббаса, известного в истории
также под прозвищем Хабр ал-Умма, подчеркивающем его необычайную ученость.
Он был двоюродным братом Пророка. Демонстрация прошла мирно, и самым
громким звуком на ней был призыв му'аззина, когда пришел час молитвы; хотя
вообще-то собрания мусульман бывают не менее шумными, чем митинги насара,
как арабы называют христиан.
В разделе международных новостей ничего особо интересного не
возникло.
Вообще в последнее время вся мировая внешняя политика как бы
притихла, что являлось верным признаком того, что вот-вот могут начаться
какие-то крупные события - не военные, разумеется, но дипломатические и -
неизбежно - экономические. Я обратил внимание лишь на заявление китайского
руководства по поводу предстоящего российского референдума. В заявлении
высказывалась некоторая озабоченность. Тон его был достаточно спокойным,
поскольку результаты референдума вряд ли могли серьезно повлиять на
политическое и экономическое положение Китая в мире, он занимал важные
позиции в Тихоокеанском блоке и мог оставаться почти спокойным до тех пор,
пока ислам не расширит свое присутствие в Восточном Туркестане - но то
были чисто внутренние дела великой страны.
Существовала, конечно, и другая сторона вопроса - государственная.
Насколько мне было известно, в последние годы в стране несколько
увеличились ряды сторонников реставрации Поднебесной империи. Однако в
Китае издавна умели решать свои внутренние проблемы быстро и круто, без
оглядки на мировое общественное мнение.
Те же, кому действительно следовало волноваться по поводу возможных
перемен в России, пока что помалкивали. Это вовсе не значило, что они
недооценивают всей важности событий, но говорило лишь о том, что сегодня
все переговоры по этому поводу происходят в руслах тихой дипломатии, без
выхода информации в печать. Поэтому журналисты старались копнуть как можно
глубже, порой наугад, подчиняясь только интуиции, в надежде натолкнуться
на что-нибудь серьезное.
Мой "ГАЗ-Асхаб" смирно стоял на отельской парковке в том самом месте,
где я его оставил накануне вечером. Прежде чем отворить дверцу, я
постарался убедиться в том, что в мое отсутствие никто в машину не
залезал, не открывал ни багажника, ни моторного отсека. Для контроля я
успел вчера оснастить машину системой сигнализации, которую привез с собой
специально для таких целей. Система была в порядке, машина - тоже, никто
не пытался ни обчистить ее, ни заминировать. Мелочь, но приятно.
"Черт, - подумал я, усевшись за руль, - почему я вчера не предложил
Наташе заехать за ней? Было бы куда проще..."
Тут же я невольно покачал головой, не то удивляясь неожиданному
полету фантазии, не то осуждая его. Издавна я знал за собой такую
слабость: когда предстояла серьезная работа - отвлекаться на что-нибудь не
имеющее к делу прямого, а то и вообще никакого отношения. Так уж я
устроен.
Пришлось тут же, не трогаясь с места, объявить себе выговор,
доказать, как дважды два, что вчерашний разговор Наталья не приняла
всерьез, наниматься ко мне не собирается, и вообще пора уже думать - в
свободные от работы мгновения - о божественном, а не о...
Успокоив себя таким способом, я врубил стартер и поехал, не спеша,
заново привыкая к московскому движению в утренний час пик. Вообще в этот
мой приезд количество машин в Москве меня удивило. Когда я двадцать лет
назад уезжал, мне казалось, что стоит выехать на улицы еще хотя бы сотне
автомобилей - и конец, движение в городе прекратится, превратится в
колоссальную и вечную пробку. С той поры автомобилей прибавилось не сотня
и не тысяча, возможно, считать следовало на миллионы - неудивительно, что
улицы так и выпучивало вверх, в третье измерение, но и на втором, и на
третьем ярусе (а над Бульварным кольцом существовал и четвертый) движение
все-таки сохранялось, хотя чаще всего как вчера - бампер в бампер. Мельком
я подумал, что если кому-нибудь придет в голову парализовать город или,
хуже, довести до состояния полного хаоса, то это никакого труда не
составит. Подорвать несколько опор на узловых развязках - и ничем уже не
поможешь, и референдум не состоится скорее всего, а уж Избрание - и
подавно, потому что сразу же начнутся поиски правых и виноватых, толпа
выйдет на улицы, и чем все это закончится - предсказать невозможно. Только
и станешь надеяться на то, что "Поистине, помощь Аллаха близка!" - как
сказано в суре второй, айяте двести десятом. Помимо этой помощи можно было
надеяться лишь на то, что президентская команда, пока еще находившаяся у
власти, понимает все не хуже нашего и принимает меры предосторожности. С
другой стороны, и мы старались приглядывать, за чем могли. Хорошо еще, что
на сей раз мусульманские боевики не противостояли нам, скорее наоборот.
Пристроив наконец машину на стоянке на Дубль-Арбате, заправив счетчик
мелочью с хорошей форой и включив систему охраны, я неторопливо - времени
еще хватало с избытком - спустился в боковую улочку и с видом праздного
туриста приблизился к нужному мне зданию театра Вахтангова.
Натальей, естественно, и не пахло; это в буквальном смысле, потому
что горьковатый запах ее духов запомнился мне со вчерашнего вечера очень
хорошо. Но ведь она и не обязана приезжать за полчаса, не было такого
уговора. Чтобы скоротать ожидание, я остановился у театрального подъезда и
закурил. Секунд через тридцать ко мне подошел молодой человек очень
убедительного вида, в пятнистой униформе, с десантным "АКДМом", который он
прижимал правым локтем к боку. Прежде чем он успел задать вопрос, я извлек
свое журналистское удостоверение и аккредитацию и сказал ему негромко:
"Басмалля рах-мон, рахим". Он глянул на документы, очень серьезно ответил:
"Аллах акбар" - и отошел на свое место. Похоже, что это был охранник от
партии азороссов, членов которой на совещании могло быть немало.
Я медленно докурил сигарету, швырнул окурок в урну, которую обнаружил
не сразу. В Москве любят размещать эти полезные приспособления в таких
закоулках, куда заглянешь не сразу. Полчаса ожидания вскоре истекли. Я еще
раз окинул взглядом доступнуо обозрению часть улицы: никого, в смысле кто
угодно, только не она. Ну что же, собственно, ничего иного я и не ожидал,
nicht Wahr? Повернулся и, настрого приказав себе более на эту тему не
думать и не фантазировать, вошел в театр, настраиваясь уже исключительно
на предстоящую работу.
Я предполагал, что высказать свое отношение к монархии вообще, и
каждому из претендентов в частности, народу из разных партий и движений
соберется немало. На деле зал оказался набитым под завязку. К счастью, для
прессы места были зарезервированы; впрочем, задержись я еще на несколько
минут, возникли бы сложности. Усевшись, я стал оглядываться в поисках
возможных знакомцев. Раз-другой почудилось, что узнаю лица, но уверенности
не было, и вскакивать не хотелось. Если это действительно знакомые, то
увижу их в перерыве, а не удастся - небольшая беда, я был здесь не ради
них. Вот и стало тише, публика зааплодировала, и на сцене появились один
за другим отцы-руководители совещания от крайне левых до столь же
удаленных от центра правых и чин чинарем продефилировали к своим местам в
президиуме. Я смотрел на них, опознавая каждого. В большинстве своем это
были лица, широко известные.
Я ожидал, что установочный доклад будет делать Изгонов. Видный
политик, представляющий влиятельную в прошлом партию, ему и карты в руки.
Но к моему удивлению, в повестке дня оказались целых два вступительных
доклада, и если Изгонов будет явно оглашать антимонархическую точку
зрения, то вторым скорее всего окажется кто-то из самых громогласных
проповедников единовластия, пусть и конституционного. Тут важно было,
какого направления будет придерживаться монархист: будет ли он евророссом
или азороссом, приверженцем Алексея или Александра. Потому что, по сути
дела, здесь предстояло развернуться серьезной агитации в пользу того и
другого претендента, но часовой доклад мог быть предоставлен стороннику
только одного из них. А это куда важнее десятиминутных выступлений в
прениях. Мы - я имею в виду команду, за которую играл, - заранее
постарались повлиять на оргкомитет совещания, но каким будет результат, до
последнего мгновения так и оставалось неясным.
Первым на трибуне действительно оказался Изгонов, о котором все
знали, что он оратор не слишком одаренный. Запас его аргументов не
пополнялся годами, зато повторял он их с завидным упорством, не обращая
внимания на то, насколько они соответствуют реальной обстановке. Пока он
утверждался на трибуне, откашливался и разбирался в заготовленном тексте,
оставалось только горестно вздохнуть о судьбах демократии в России. Этот
опытный аппаратный боец, к тому же жаждущий власти для себя лично, а не
для кого-то другого, просто не мог позволить никому прослыть борцом номер
раз за сохранение народовластия. Если референдум не состоится или
выскажется против монархии, то на президентских выборах сорок восьмого
года Изгонов снова выставит свою кандидатуру, а уж коли он так решил,
попасть в докладчики было для него делом техники. Тем более что, кроме
него, на это право слева мало кто и претендовал.
Докладывал он, как и следовало ожидать, достаточно уныло, боясь
оторваться от текста, в котором, похоже, ориентировался из рук вон плохо;
что и понятно - не он же писал. Однако если отстраниться от его ораторской
бездарности, традиционно обязательной для большинства российских
руководителей послеленинских времен, от протяжного "эээ...", которым он
начинал каждое третье слово, доклад представлял собой определенный
интерес. Целью его было доказать, что России не нужен ни монарх, ни
президент, а нужно великой стране коллективное руководство, реализуемое
только через сильную партию. Поскольку текст был роздан участникам
совещания и прессе заранее, я во время доклада развлекался тем, что
старался установить - сколько раз докладчик отступит от материала хоть на
одно слово. К чести Изгонова надо заметить, что он не изменил ни буквы,
если не считать многочисленных "вот", коими он приятно разнообразил свое
выступление.
Весь доклад, за исключением непродолжительной вводной, в которой на
всеобщее осмеяние выставлялись всем известные аргументы в пользу
восстановления в России наследственного правления, создания
конституционной монархии, являлся, по сути дела, достаточно детальным
изложением российской истории за последние полвека. Изложением, правда,
достаточно тенденциозным, поскольку все беды приписывались именно
единовластию, правда, в президентском варианте.
Но вскоре, однако, слушать Изгонова стало неинтересно. Он слишком
много врал, порой делал совершенно немыслимые натяжки. Развлечься можно
было разве что отдельными выкриками из зала вроде: "Нет Карлы, кроме
Марлы, и Изгонов - пророк его", а также вспыхнувшей однажды дракой -
быстро погасшей по принине несоответствия весовых категорий, в каких
выступали состязавшиеся стороны. Кроссворда под рукой, к сожалению, не
оказалось.
И я тогда начал шутки ради редактировать изгоновский текст, хотя
выкрики из зала, относившиеся либо к докладчику, либо к тому, о чем он
распространялся, и мешали этому занятию. А докладывал сей оратор в общих
чертах следующее.
Начал Изгонов аb ovo, с деценния первого: 1996 - 2005.
"Основные точки и узлы: президентские выборы-96. Вот. Их следствие:
полная неспособность укоренившейся чиновничьей системы управлять Россией.
Отсутствие единой идеи, невзирая на призыв к ее поискам. Тем более что и
тогда ее искать не надо было, она всегда существовала, ее просто пытались
задушить, замалчивали, над нею издевались, вот..."
Он имел в виду, естественно, свою партийную идею. Партия Изгонова
сейчас именовалась Федеральной, но в те времена носила еще старое
название. Но тут же кто-то из зала (мною не опознанный) выкрикнул, явно
желая вызвать докладчика на дискуссию:
"Вы бросьте насчет идеи! Она и тогда была, и называлась она -
Центробежные силы, и проявлялась ярче всего на Северном Кавказе, но быстро
проникала и укоренялась и на русских территориях: вспомните Сибирь, Урал,
Дальний Восток, хлебные области. А что вы сделали, чтобы уменьшить влияние
этих сил?"
Изгонов, однако, привычно пропустил реплику мимо ушей и от текста не
отошел:
"Бессилие власти, вернее - того, что по старой привычке еще
продолжало именовать себя властью, на деле таковой уже не являясь.
Бессилие во всем: в попытках хоть как-то обуздать реальную экономику;
ввести в пристойные рамки уголовщину и все с нею связанное; справляться со
все умнежавшимися попытками анклавов уйти в отрыв, унося с собою все, что
удастся прихватить, что плохо лежит; создать хоть сколько-нибудь
боеспособную армию - хотя бы для внутренних войн, о внешних никто всерьез
не думал - и так далее".
Тут на него накинулись - уже из другого сектора: "Да ведь эти
проблемы вас всерьез никогда не занимали, вам не до них было, потому что
Россия вновь продемонстрировала миру знакомую по старым временам картину
пауков в банке - а может, и гангстеров в банке. Слишком много для одной
страны, пусть и немаленькой, оказалось правительств: президентское,
премьерское, теневое криминальное, да еще и ваше оппозиционное в том
числе..."
В этом оппонент - на сей раз демоцентрист был прав. Только почему-то
забыл упомянуть еще и парламентское (где министерства именовались
комиссиями, но от слова, как известно, не станется), оппозиционное правое
и оппозиционное левое, то есть именно его партии (правда, сам он тогда был
еще слишком молод, чтобы участвовать в большой политике), осуществлявшие
свои действия в основном через периферию - губернаторов и прочих
градоначальников. Изгонов же снова и глазом не моргнул. Готовый текст вел
его, как надежный автопилот: - "При таком раскладе все еще остававшиеся в
стране ресурсы и силы, естественно, уходили на самосохранение
чиновничества, а самая малость, что еще оставалась, шла в свисток - в
указы и законы, которых было столько, что даже фанатику правового общества
не по силам оказалось бы выполнить хоть десятую часть продукции законо-,
указо- и приказотворчества.
Одновременно - возникновение центростремительности, в этом деценнии
еще не сделавшейся ощутимой политической силой, но уже серьезно заявившей
о себе: Северный Казахстан, Новороссия и Крым, не говоря уже о
Белоруссии". Снова из зала возмущенное: "Две эти силы, при всей своей
противоположности, весьма ощутимо раскачивали наше несчастное государство,
при вашем активном участии. Вот. Найдите мужество признаться хоть в этом!"
И опять Изгонов - как ни в чем не бывало:
"Лихорадочная избирательная кампания 2000 года и последовавший за
выборами Первый Генералитет - это отчаянная попытка обрести хоть какую-то
определенность. Конечно, если бы генералы решили опереться на
действительно прогрессивные силы общества и высоко поднять знамя
восстановления социалистического строя, у них могло бы получиться. Но они
пренебрегли таким историческим шансом..."
Тут он сфальшивил, дал большого петуха. Не в знамени тогда было дело,
а в расползании экономики. Невозможность прийти к налоговой системе,
которая была бы одновременно разумной и реализуемой, привела к полному
отсутствию денег у государства: все они перетекли в теневую, как тогда еще
говорили, или реальную, как стали называть в начале века, экономику.
Все понимали, что эмиссия равна самоубийству - но ничего иного не
оставалось. Панацеей казалась твердая рука, хотя не существовало ясного
представления о том, как эта самая рука сможет исправить положение.
Отсюда и Первый Генералитет, поддержанный, каким бы странным это ни
показалось, демократами - тогда еще не объединенными, но в критические
мгновения достаточно крепко сплотившимися. Генералитету при смирном
парламенте почти удалось избежать гиперинфляции и наладить военное
строительство. Еще более успешными оказались действия по изоляции
кавказских "горячих точек" - как от притока помощи извне, так и по
информационной блокаде - накрытие непроницаемым куполом. Изгонов обижался
на Генералитет вовсе не за это и не за пренебрежение идеями, а за
усмирение парламента, в котором до тех пор его тогдашние единомышленники
старались заправлять всем. Так бы ему и сказать. Но он боялся, что его
неправильно поймут...
"Выборы 2004: сохранение Генералитета. Напряженная борьба за
приоритет в правительстве между коммунистами и возникшим к этой
предвыборной кампании Евразийским блоком. Объединение сил, до сих пор себя
порознь не проявлявших, состоялось по инициативе либерал-демократов,
взявших на себя и всю организационную работу. В блок вошли не только
азороссы и (несколько неожиданно) многие монархисты, но и исламские партии
и движения, успевшие к тому времени организационно оформиться; их
набралось четыре. В результате - во втором генеральском правительстве
премьером оказался татарин, что воспринималось скорее как лозунг, чем как
шаг в определенном направлении. Вы понимаете, конечно, что нас,
интернационалистов, волновала здесь не проблема русского или нерусского
главы правительства. Оказалось, однако, что не принимать это во внимание
означало недооценивать проблему..."
В этом Изгонов был прав. Потому что если окинуть взглядом всю картину
мира той поры, а не одной лишь России, то окажется, что смена приоритетов
и авторитетов происходила практическими на всех других континентах.
В те годы уже явственно просматривались первые признаки серьезной
политико-экономической стагнации всесильных Штатов, чья мощь была,
несомненно, огромной - но вовсе не беспредельной. Стремление установить
контроль над всей мировой нефтью и путями ее транспортировки во многом
осталось лишь желанием; местами пришлось даже уступать, чтобы избежать
новых гражданских войн, приводивших лишь к усилению антиамериканских
настроений во всем мире. Экономика США начала давать сбои, когда так и не
удалось найти компромисса с Японией и, следовательно, всем Тихоокеанским
блоком. Это немедленно сказалось и на поведении Европы, традиционно
считавшейся покорной; однако Старый Свет пережил уже столько всего, что
неизбежно выработал в своей крови необходимые антитела - и Америка это
почувствовала. Начались лихорадочные поиски новых союзников.
Такой реальный союзник на планете был лишь один: мир ислама. Но даже
не самым дальновидным политикам в Вашингтоне было ясно, что и тогда мир
ислама вряд ли пошел бы с ними на сближение: слишком сильна была
историческая традиция противостояния. Сообразив это, власть имущие в
Штатах разыграли единственного козыря, какой имелся у них в этой игре, -
афроамериканцев, в большинстве своем исповедовавших мусульманство. Чтобы
карта сыграла, надо было демонстративно избрать президентом черного
магометанина. Но консервативные круги слишком сопротивлялись этому.
Американскому обществу, чтобы сохранить спокойствие, оставалось одно
лишь: самоизолироваться. Так и случилось, и новый президент - белый,
конечно - выбросил именно этот лозунг, что успокоило общество, но лишь на
короткий срок.
А остальной мир продолжал жить и развиваться независимо от того, что
происходило в Соединенных Штатах. Ислам, легко воспринимаемый и бедными, и
богатыми, динамичный и нередко фанатичный, быстро распространялся в Африке
и в Юго-Восточной Азии. Исламские миссионеры зачастили в Китай, и не без
успеха. Пекин даже стал терпимо относиться к сепаратистскому движению в
мусульманском Восточном Туркестане, возникшем еще в двадцатом веке. На
Олимпийских играх-2004 в Кейптауне многочисленная китайская делегация даже
выставляла напоказ свои дружеские отношения со спортсменами мусульманских
стран - но то была, разумеется, лишь вершина айсберга...
...Размышляя так, я пропустил мимо ушей солидную часть изгоновского
текста, а когда хотел снова вслушаться, мне помешал кто-то, опустившийся
на стул рядом со мной; стул этот еще минуту назад был занят, но вдруг
освободился, как по заказу. Я совладал с собой и даже не повернул головы,
когда прямо в ухо мне едва слышно прошептали:
- "Реан" - доктору. В центре все в порядке. Смена произошла.
Предупреждение оказалось полезным. Яичко было гусиным. Извлечено
целым и сварено.
Я лишь поднял брови, продолжая смотреть на докладчика, но совершенно
перестав слышать его. Присевший рядом правильно истолковал этот знак
удивления - ко мне следовало обращаться по рации - горошина с самого утра
лежала у меня в ухе, - но никак не путем личного контакта. Он так же
шепотом пояснил:
- Сильные помехи: театр заэкранирован, сигнал не доходит.
Я чуть кивнул; это было разрешением продолжать информацию.
- Вас просят до события разобраться со списком. Непременно до начала.
Второе: интересующий вас не найден. Продолжать поиски?
Тем же движением головы я выразил согласие. Курьер исчез, и можно
было вновь обратиться к докладу.
Продолжал повсеместно расти терроризм. Чаще всего к нему прибегали
наркодельцы. Но не только они! - вещал Изгонов. - Для первого деценния
двадцать первого века угроза мировой войны, спровоцированной терроризмом,
вовсе не была пустым звуком, напротив. Европа изо всех сил искала
союзников, и кое-кто там уже заговорил о каких-то уступках России, в
частности об очередной отсрочке выплаты процентов по кредитам.
Были даже начаты переговоры - но без ощутимого успеха. Похоже, в те
дни в России стали потихоньку рассчитывать уже на другие вливания. Кстати,
если уж о том пошла речь, в Москве, Питере, Новосибирске к тому времени
появились отделения банков, о которых еще недавно никто и не слышал.
Банки были не российскими, имелись подозрения, что при их посредстве
осуществляется финансирование крупных террористических организаций. И
деньги на это шли прежде всего - откуда? С Востока, разумеется...
Товарищи! Попрошу тишины! Господа! Так невозможно!.."
Этот крик был исторгнут из самых глубин изго-новской души, чтобы
остановить залп выкриков из зала, который обрушился на докладчика после
этого его заявления:
"- Это не доказано! - Клевета, клевета!.. - Вы оскорбляете честных
банкиров! - А кто обучал и снабжал террористов, если не ваши политические
предки, когда они еще находились у власти?!.
- Тише, господа! Ясно, что он врет, но дадим ему договорить! Он уже
саморазоблачается, разве не понятно?.."
На самом деле в вопросе взаимоотношений банков и террористов до сих
пор оставалось много загадок.
В целом уже в первом деценнии этого века в России возникли и стали
уже определенным образом проявляться пусть еще и не вполне четкие идеи
относительно развития страны в ближайшие десятилетия. Изгонов пытался
доказать, что их развитию надо положить предел. Мы же полагали иначе.
Нам было совершенно ясно, что при сохранении прежнего положения вещей
у России оставался только один путь: с воспоминаниями о былом мировом
величии отправляться в лагерь поставщиков сырья и рабочей силы во все
отрасли - от фундаментальной науки до укладки асфальта...
...Тут размышления мои снова прервались, потому что недолго
пустовавшее место рядом со мной снова оказалось занятым. Вначале я уловил
целый комплекс ароматов преуспевающего мужчины: горьковатый запах дорогого
лосьона, чуть приторный - дезодоранта, привычный - хорошего табака и
вызывающий легкую ностальгию коньячный букет. Все это прекрасно
монтировалось с давно знакомым образом несостоявшегося адмирала Игоря
Седова.
- Привет четвертой власти, - проговорил он в полный голос, не обращая
внимания на слушавших доклад соседей. - Так и думал, что ты где-нибудь
здесь тусуешься. У тебя уши не вянут от его болтовни?
- Ну почему же, - сказал я. - Интересно ведь, в каком гробу он
собирается похоронить идею монархии.
- Да плевать ему на монархию, на деле они всего лишь против ислама.
Потому что Изгонов пытался как-то договориться с азороссами, но
требовал идеологических уступок. Он их идеологии никак не приемлет, а без
собственной догматики и популизма его партия - пустое место, полный
вакуум...
На нас зашикали: оказывается, мы мешали слушать людям, принимающим
все говорившееся всерьез. Были тут, оказывается, и такие.
- Давай выйдем, разомнем кости, а то у тебя, наверное, дейдвуд уже
онемел и вал не проворачивается... Поболтаем где-нибудь в буфете, как два
разумных человека, - предложил Изя.
Я пожал плечами: в конце концов, почему бы и нет?
- Только застолбим места. Мне еще мое может понадобиться.
Изя наклонился к соседям и грозно предупредил, я же на всякий случай
положил на кресло носовой платок. Изя вытащил из кармана небольшой пакетик
из оберточной бумаги и бросил на свое место.
- Что там у тебя? - поинтересовался я. - Как бы не увели.
- Пусть попробуют. Ну, пошли.
Мы выбрались в коридор и направились к буфету. По дороге он
заговорил. Я ожидал, что Липсис начнет хохмить, но он, как оказалось, был
настроен серьезно.
- Я вот тут слушал его - с балкона, пока тебя не обнаружил, - и
подумал: что касается позиции Федеральной партии, то давно известно, что
сам по себе факт - ничто, зато его интерпретация - все. Я бы сказал даже
больше: фактов как таковых вообще не существует, ибо мы с самого начала
имеем дело только и исключительно с истолкованиями. - Он усмехнулся. -
Даже если событие в миг своего совершения запечатлено на пленку - слишком
многое зависит от точки, в которой помещалась камера. Что уж говорить о
показаниях свидетелей! Но если это справедливо по отношению к частному
случаю, то тем более относится к истории в целом, поскольку здесь
количество интерпретаций следует перемножить на число самих событий,
верно? Произведение этих чисел и дает нам количество возможных вариантов -
во всяком случае, порядок величины. Согласен?
Я кивнул. Я никогда не берусь утверждать, что мои, допустим,
истолкования предпочтительнее других, отнюдь; но они - мои, а для меня это
значит достаточно много.
- Например, - сказал я, продолжая тему, - насчет хронологии он плетет
чушь. Вряд ли кто-либо станет всерьез оспаривать то, что весь полувековой
период, начиная с распада СССР и кончая сегодняшним днем, органично
разлагается на два этапа. Первому из них - он закончился в начале
двадцатых годов - я присвоил название Западного...
- Знаю, - сказал Изя. - Попалась мне как-то на глаза одна из твоих
статеек...
Я мог бы обидеться на его пренебрежительный тон, но махнул рукой:
обижаться на Изю всегда было бессмысленно.
- Второй период - с двадцатых и до наших дней - я назвал Восточным.
То есть именно тогда, в двадцатые годы - точнее, в конце 2024-го, - и
свершился крутой поворот, приведший нас в беспокойное, но многообещающее
сегодня.
- Ну, - сказал Изя, взяв меня под локоть и буксируя к буфетной
стойке, - Западный период, конечно, начался не в девяностых годах прошлого
века, это натяжка. Его начало можно датировать почти с таким же успехом и
со времен Петра, и даже с Никоновской реформы, поскольку уже Алексей
Михайлович, как ты помнишь, поглядывал в сторону солнечного заката со все
возраставшим интересом. Я бы не стал также утверждать, что в 2024-м этот
период завершился окончательно и бесповоротно.
- Возможно, - согласился я, проглядывая карточку предлагаемых яств, -
но давай не будем выходить за пределы нашего времени. При желании можно
Западный период отсчитывать с крещения Руси. И по-моему, не важно, когда
началась эра, но большое значение имеет, когда и почему она закончилась и
какими были этапы, приведшие к ее завершению.
- Ну, тут все ясно, - сказал Липсис, в свою очередь выбирая, что
заказать, и одновременно быстрым профессиональным взглядом окидывая
помещение. - Суть двадцатых годов: отворот России от Европы. Это ты и сам
прекрасно помнишь. Россия всей душой стремилась сочетаться с ней, начиная
еще с тех же девяностых; процесс был длительным и отнюдь не прямым, бывали
времена, когда казалось, что до вожделенного объединения оставались уже
считанные дни. Однако, как сказал поэт - "дни проходят, и годы проходят, и
тысячи, тысячи лет". Я уже уехать успел, а до вожделенного соединения дело
так и не дошло. Скорее всего весь фокус тут был даже не в каких-то
конкретных политических или экономических соображениях или и тех и других,
вместе взятых... Пошли, удобный столик освободился. Да убери ты деньги, я
пригласил - я и заплачу... Да, не в политике и экономике, а в менталитете,
в чисто подсознательном, подкорковом, интуитивном неприятии Европой
России, Россией же - Европы.
Мне это из эмиграции было ясно видно, куда яснее, чем изнутри.
Фигурально выражаясь, кошачий мир никак не в состоянии был искренне и
бесповоротно включить в свои пределы весьма многочисленную стаю не
совершенно одомашненных собак; а наши волкодавы, в свою очередь, никак не
могли до конца подавить в себе генетическую реакцию на кошачий облик и
запах. Так что улыбки стай при встречах и переговорах слишком часто
напоминали оскал. Собакам предлагали, по сути дела ради объединения
перестать быть псами. Но даже согласись они, это не помогло бы; можно
было, конечно, научиться гулять ночами по крышам, пусть и не испытывая от
этого ни малейшего удовольствия, но вот залезать на деревья псы не то что
не хотели - они просто не могли. Просто-напросто не так они устроены. Так
что, по сути, неприятие было обоюдным.
Изя разлил по бокалам заказанный им венгерский мускат и неожиданно
грустно сказал:
Ну, за память об Оле - земля ей пухом...
Мы выпили до дна, кивнув друг другу. Липсис продолжил свои
рассуждения:
- Ладно, то, что я говорил, - так сказать, принципиальные положения.
Практически же Северо-Атлантический блок медленно, но уверенно, как
ползут материки, подползал к российским пределам, и это неизбежно
заставляло шерсть на собачьих загривках угрожающе щетиниться.
Экономического альянса не происходило, поскольку Россия все менее
хотела продавать сырье, а Запад не желал покупать российскую продукцию и
вовсе не собирался вкладывать деньги в осовременивание российской
промышленности, опасаясь конкуренции. Политически Россия не смогла
предотвратить в конце десятых годов украинско-польскую войну - так же как
в девяностых не смогла сколько-нибудь успешно повлиять на балканские со
бытия. Разве не так?
- Ну, тут не надо особенно винить русскую дипломатию, - сказал я. -
Украине необходимо бы воевать, потому что это оставалось единственным спс
собом предотвратить распад страны на Восточную и Западную Украину и
Новороссию.
- Хохлы все время балансировали на пороге НАТО по принципу "и
хочется, и колется", чтобы все расходы взяли на себя будущие союзники.
Америка же не соглашалась. Мне в Хайфе один старик рассказывал как-то о
тех переговорах, когда им в субсидиях было напрочь отказано. Не по
политическим соображениям. Просто в тот момент в Штатах шла очередная
волна изоляционизма, и они стали критически рассматривать свои отношения с
НАТО; а Германии и Франции Украина была не очень-то по вкусу.
Согласись, просто какие-то мастера парадоксов эти киевские орлы. Надо
же додуматься: путем локальной войны убедить Запад, что дешевле иметь
Украину в составе НАТО, чем вне ее. Решающим же толчком оказались,
по-видимому, исходившие от низов требования референдума о воссоединении с
Россией. Умные люди там ведь предвидели уже или угадывали, куда Россия
пойдет, а их это пугало. Война - последний путь ко внутреннему миру.
Воевать же можно было лишь с Польшей, так и не вступившей в НАТО
из-за своих коммунистических заскоков. Не с Россией же, на самом деле,
было ввязываться в серьезную драку. Она-то успела к тому времени поставить
наконец армию на ноги. И как ни заманчиво казалось начертать на прапорах
традиционные антимоскальские лозунги, у украинской военной партии хватило
розуму воздержаться от этого. Задирать Белоруссию было то же самое, что
лезть на Россию. Тягаться с Румынской конфедерацией было заманчиво, но
политически неприемлемо. У румын тогда с Объединенной Европой началось
явное сближение. Можно было затеять свару с Болгарией, но не из-за чего.
Оставалась Польша. Тут все вроде бы находилось на месте: и исторические
предпосылки в национальном сознании, застрявшие со времен Богдана
Хмельницкого, и серьезный уровень противника - а первая в истории
незалежной Украины война обязательно должна была быть значительной, чтобы
не получилось, что от государства ожидали великих дел, а оно чижика съело;
и, наконец, нигде вслух не высказанное, но, несомненно, существовавшее
согласие противной стороны на такую войну, поскольку идея "державы от моря
до моря" а Речи Посполитой не умерла. И если кто-то готов был предоставить
возможность для реализации этой идеи, то согласие общества
гарантировалось. Некоторою время казалось, что возможен мирный путь удовле
творения желаний обеих сторон. Но требования оказапись взаимно
неприемлемыми, и оставалось только хвататься за сабли.
Как эта война завершилась, известно: формально - по нулям, но Польша
практически ничего не проиграла в отличие от Украины.
Я кивнул. Изя излагал прописные истины по поводу этой последней в
Европе войны.
- Война эта началась не вдруг, - говорил Изя, очищая мандарин, - и
Европа ожидала от России усилий по ее предотвращению; тем не менее Россия
помочь делу не смогла. Многие, правда, у нас считали, что не больно-то и
старалась, поскольку в результате этого конфликта решился наконец вечно
больной крымский вопрос: надо же было там как-то обеспечить безопасность и
защитить всякого рода интерес русскоязычного населения...
На какое-то время я перестал его слышать. Полузакрыв глаза, потягивал
вино, думая о том же, о чем говорил он, но - иначе.
Да, Россия таким путем утратила еще частицу своего авторитета в
Европе (к тому времени и так не Бог весть какого) и, естественно, на это
обиделась.
В ту пору в постсоветской истории завершился уже период, о котором я
иногда вспоминаю как о поре паханства и который с таким же успехом можно
назвать порой суматошного беспамятства. Беспамятства - потому что развитие
событий того времени очень во многом повторяло дела самого начала
двадцатого века - после так называемой Февральской револю ции.
Никто не понимал, что внутриполитические игры хороши тогда, когда
экономика страны, ее обширное хозяйство находятся в нормальном состоянии и
не служат мячом, по которому все команды лупят ногами лишь в своих
интересах. Люди по наивности своей полагали, что идут по тому же пути, по
которому прежде прошло американское общество, где тоже были свои богачи,
свои нищие и свои контрасты. Однако рассуждавшие так упускали из виду одно
обстоятельство. А именно: в Штатах богатства создавались, по сути дела, на
пустом месте, и чтобы лучше жить, нужно было производить ценности, то есть
заниматься именно производством. В Штатах никто не пришел на готовое, и
общество это - при всех его недостатках - изначально было обществом
созидателей. В России же к тому времени, о котором я сейчас раздумывал,
немалые ценности были уже созданы общественным трудом, и в последнее
десятилетие двадцатого века речь шла не о создании, но лишь о
распределении уже созданного. Безусловно, такая задача выдвинула на первый
план совершенно других людей, чем созидатели, а именно - воров и
спекулянтов, понимая эти слова достаточно широко. И богатства возникали не
на производстве, а на перепродаже, на выкачивании средств из бюджета и
кармана обывателя, на биржевой игре. Все это не увеличивало национального
богатства, зато помогало созданию богатств индивидуальных - но не
коренящихся в почве страны, а катающихся по поверхности и в конце концов
выкатывающихся за пределы России.
Государство же заботилось в первую очередь об укреплении самого себя
- то есть государственного аппарата и в какой-то степени тех сил, на
которые аппарат этот не может не опираться. Но никак не рядового
гражданина - вопреки множеству лозунгов, провозглашавших прямо
противоположное.
Это привело, естественно, к невозможности всерьез и надолго
справиться с инфляцией; к массовой безработице; к отчаянию, вызванному
ощущением безвыходности. В общем, картина свидетельствовал только о том,
что безудержная демократия (вернее, те, что под нею понималось) в пору
экономического кризиса и отсутствия разумного и опробованного временем
законодательства способна привести лишь к диктатуре. Но не к той
достаточно цивилизованной дик татуре, которая наступила при Первом
Генералитете, а к анонимной диктатуре чиновничества, где никто не несет
личной ответственности ни за что. Именно такая и существовала в России до
самого конца века.
- Эй, - окликнул меня Изя. - Ты что, не выспался? Не столько мы
выпили, чтобы отключаться за столиком.
Я взглянул на часы. Ого! Пока я дремотно размышлял, зал буфета успел
уже заполниться.
- Перерыв объявили, - сказал Изя. - Ты что, не слышал? Этак ты все
сенсации проспишь, журналис Слушай: может, давай заодно и пообедаем -
всерьез, как полагается?
- Нет, - сказал я. - Приятного тебе аппетит; а у меня дела.
- Тогда я поеду, - сказал он. - Здесь мне делать нечего. Ты вернешься
в зал?
- Надо полагать, - сказал я.
- Тогда забери то, что я там оставил на стуле.
- Что, выслать тебе заказной бандеролью?
Изя не улыбнулся:
- Это тебе и предназначалось. Посмотришь на досуге. Тот парень, что
мечтал тебя подстрелить у посольства, - он меченый теперь. Поймать его не
смогли - скользкий подонок, - но маковое зернышко него всадили, так что
теперь оно циркулирует по его большим и малым кругам кровообращения... А я
тебе оставляю индикатор. Если твой приятель окажетеся вблизи... Усек? Всех
благ!
- Пока! - сказал я, пытаясь вспомнить, что же за мысль проскользнула
у меня в голове в тот миг, когда Изя своими словами прервал ее.
Мне ни есть, ни пить не хотелось еще - распорядок работы совещания не
совпадал с моим личным режимом, - и я решил прогуляться, выйти из театра и
выкурить сигарету на свежем воздухе. Курю я редко, благодаря чему это
занятие временами приносит совершенно неожиданные результаты. Вот и
сейчас: если бы я не захотел курить, то не вышел бы из помещения в
весеннюю промозглость; а не выйди я - и не увидал бы Натальи, которая,
успев уже продрогнуть, переминалась с ноги на ногу около подъезда.
Я увидел ее прежде, чем она меня; первым движением было - стремглав
броситься к ней. Однако на полпути я взял себя в руки, и когда она
обратила наконец взгляд в мою сторону, я уже шел неторопливо, достойно,
нацепив на физиономию строгое выражение. Впрочем, мне сразу показалось,
что в мою строгость она ничуть не поверила. У женщин вообще интуиция
развита куда сильнее, чем у нас. Мы - пол мыслящий, они - чувствующий.
Иначе и те, и другие неполноценны. Во всяком случае, я всю жизнь так
думал.
- Опаздываете, - сказал я, стараясь, чтобы в голосе прозвучала
укоризна.
Хотя это, по-моему, получилось неубедительно. - У вас такой принцип?
Или досадная случайность?
Наталья же вместо того, чтобы покраснеть, ощетинилась.
- Святое право женщины - опоздать на пятнадцать минут, - ответила
она. А я не успела на каких-нибудь десять минут. Но вас уже не было. А они
(она указала в сторону охранников) меня не пропустили. Вы ведь не
предупредили тут никого...
Прелестно. Значит, я еще и виноват. О женщины! Кто это сказал?
Кажется, Вильям Шекспир. Впрочем Наталья была права: мне следовало
предупредить охрану. Беда в том, что я просто не верил, что она придет. А
она взяла и пришла. Я обнял ее за плечи.
- Бедный мой человек, простите ради Бога. Ну-ка пойдемте побыстрее.
Вам сейчас просто необходимо выпить чего-нибудь горячительного. Или хотя
бы просто горячего.
Она шмыгнула носом, поняв, что я признал свою вину и на этом ей можно
удовлетвориться.
- Мой секретарь, - сказал я маячившему в дверях амбалу, и он
равнодушно кивнул. Но при этом, однако, не преминул огладить
профессиональным жестом ее желтую синтетическую ветровку в поисках
недозволенных предметов. Меня это почему-то рассердило, хотя я прекрасно
понимал, что охранник выполняет свои обязанности.
Оказавшись в гардеробе, я сдал ее ветровку, и мы вошли в буфет.
Первая атака проголодавшихся уже схлынула, так что мне без труда
удалось усадить Наталью за столик и взять ей горячий кофе с пирожными - от
более существенного она отказалась. Пока молодая женщина отогревалась и
приходила в себя, я внимательно оглядывался, почувствовав себя на работе.
Сейчас самое время было войти в контакт с кем-нибудь из перечисленных в
моем списке людей и если не сразу взять интервью хоть у одного из них, то,
во всяком случае, договориться о встрече в более пригодной для этого
обстановке. Никого, однако, заметно не было; надо полагать, для
президиума, по нашей старой традиции, оргкомитет организовал отдельный
буфет. Можно было бы, конечно, попробовать прорваться туда, но не хотелось
оставлять Наталью одну, и я продолжал рассматривать публику, пока взгляд
мой не наткнулся на уже знакомый по фотографии облик. Я без труда опознал
пышную шевелюру, хотя и, если приглядеться, начинавшую редеть, крупный
породистый нос, не очень сочетавшийся с тонкими губами и острым
подбородком. Бретонский, историк и в какой-то степени мастер политического
прогноза. Что же, заказ мною уже получен, обстановка и без него заставляла
торопиться, значит - надо брать его на абордаж...
Политический мыслитель оживленно разговаривал с тремя женщинами
среднего возраста, но мне показалось, что делал он это скорее по
обязанности, для поддержания имиджа дамского угодника, а не ради
удовольствия. Профессор, подумал я, наверняка привык размышлять и
беседовать в уютной обстановке кабинета или, еще лучше, гостиной с
избранным обществом; так что здесь расшевелить его будет непросто.
Однако... Тут же у меня созрел простенький план, и я наклонился к Наталье:
- Ну как - отогрелись немножко?
Она кивнула.
- Конечно. Большое спасибо...
- Как...- я на миг запнулся, - с мамой? Помощь нужна?
Она покачала головой:
- Нет. Там делают все, что нужно.
- Когда похороны?
- Завтра. В одиннадцать. На Востряковском. Вы придете?
Я еще не знал, смогу ли, и ответил неопределенно:
- Постараюсь.
И сразу же перешел к делу:
- Итак, вы работаете у меня, как и договаривались.
- Мне казалось, что мы еще...
- Подробности письмом. А сейчас посмотрите туда. Видите - три
упитанные пчелки и между ними - майский роз, несколько уже привядший...
- Это длинный, с бабочкой?
- Попадание.
- По-моему, он старается от них отделаться - не обидно, но
настойчиво.
- У вас снайперское зрение. Так вот, две секунды вам, чтобы
почувствовать себя на работе.
- Тут, сейчас?
- Пора отрабатывать пирожные. Ваша задача: сделать так, чтобы он
заговорил с вами и на несколько минут отложил мысль о возвращении в
закрытый для простонародья буфет. Я не спрашиваю, сможете ли вы.
Сможете.
Наталья лишь дернула плечиком.
- Такую работу я выполняю только сдельно.
- Принято.
- Проторгуетесь, - предупредила она, уже вставая.
Мне нужно было, чтобы она его задержала и чтобы за выигранные
несколько секунд я успел настроить пишущую аппаратуру, которая была при
мне, еще не готовая к действию. Я вытащил из кармана бумажник, как бы
подсчитывая мои ресурсы; на самом же деле я вставил новую кассету и
переключил режим на ближний прием. Одновременно я наблюдал за действиями
Наташи.
Она пересекала буфетный зал, помахивая сумочкой на длинном ремешке,
двигалась по дуге и в результате, как бы совершенно случайно, оказалась
рядом с четырьмя собеседниками. Точное движение - сумочка слегка задела
ногу Бретонского - виноватая улыбка и ее шевелящиеся губы - ряд волшебных
изменений лица мыслителя - боевая стойке трех дам - несколько слов Наташи,
обращенных к ним, - и дамы мгновенно дематериализовались. Я мысленно
поаплодировал, уже готовый к дальнейшим действиям. Без того сутуловатая
фигура Бретонского изобразила и вовсе вопросительный знак - так изогнулся
он, склоняясь к девице, губы его разъехались, и лицо на миг сделалось
совершенно похожим на одного из славных комиков кино прошлого столетия
Джорджа Формби, известного под характеристикой "Лошадиная морда с зубами в
виде надгробных камней". Был еще один похожий на него актер - француз
Фернандель. Но зубы у Бретонского были, пожалуй, повыразительнее, чем у
тех обоих. Я испугался, как бы он не загрыз бедную девочку тут же на
месте, встал и двинулся к ним - еще и потому, кстати, что пришла пора
вступать в игру мне.
Слух у меня, конечно, похуже, чем у моей аппаратуры. И к мгновению,
когда я оказался достаточно близко, чтобы разбирать слова, мыслитель успел
уже наговорить на магнитофон, надо полагать, черт знает сколько и чего.
Хотя для дела эта беседа с дамой вряд ли пригодится... Сейчас настал миг
моего комического выхода. Я синтезировал на физиономии классическое
выражение оскорбленного достоинства и подступил к ним. Как назло, именно в
эти мгновения меня стал разбирать смех - не ко времени вспомнилась строчка
из старой полублатной песенки про пивную на Дерибасовской: "Он подошел к
нему походкой пеликана..." Именно так выглядел я, надвигаясь на них.
Бретонский кожей ощутил что-то неладное, стрельнул глазами в меня, и его
сразу же шатнуло уйти. Но тут Наталья как бы случайно придержала его за
рукав, и он не сдвинулся с места.
Честное слово, если бы мы неделю репетировали, нам не удалось бы
сыграть лучше. Я остановился, выразительно откинув голову.
- Э-э... - начал было Бретонский.
- Наталья! - В моем тоне слышались и упрек, и агрессия. - Сколько раз
я просил тебя не заводить случайных и сомнительных знакомств!
- Но, пардон... - попробовал возмутиться Бретонский.
- Но, Виталий... - начала оправдываться моя спутница. - Я случайно
задела господина сумочкой и тут же извинилась. А он сказал...
- Догадываюсь, что сказал этот господин, если ты так покраснела! - Я
перенес на него уничтожающий взгляд.
- А вы, милостивый государь! (Я добавил немного немецкого акцента.)
Пользуясь беззащитностью молодой хрупкой женщины, вы...
Я чуть повысил громкость, и люди по соседстьу начали уже с живым
интересом оглядываться.
- В столь торжественный, я бы сказал - эпохальный день в истории
вашей страны... вы, mein Ней, позволяете себе...
Тут я сделал паузу, чтобы дать ему возможность воспользоваться его
голосовыми данными.
- Простите, милостивый государь, но я не позвс лил себе по отношению
к вашей дочери ничего такого что могло бы вызвать...
- Verdammt! Эта дама приходится мне вовсе не дочерью!
Он совсем смешался. Бывает смешно и жалко наблюдать, как теряются
интеллигенты в довольно простых ситуациях.
- Тысяча извинений, но я и в самом деле... Впрочем, понять его испуг
можно было без труда. Примитивный скандал, в котором как-то замешана
женщина, во время действительно исторического события для одного из
главных участников действа может оказаться роковым.
- Нет, я этого так не оставлю!.. Как вы посмели?.. - продолжал я
наседать.
- Ради Бога - только не так громко... Не про изошло же ничего
такого...
Пожалуйста, отойдемте в сторонку, я вам все объясню...
На моем лице была выбита прямо-таки вавилонской клинописью крайняя
неохота прислушиваться к его оправданиям, и я изобразил сильную внутреннюю
дорьбу, что должна была сейчас кипеть во мне. Наталья с выражением
совершенной невинности на прелестном лице переводила взгляд с одного психа
на другого и разве что не разводила руками от изумления и тут я позволил
себе поддаться на уговоры:
- Ну хорошо... хотя не знаю, что вы можете мне сказать.
- Вот там, в глубине, пустой столик...
Бедняга - он готов был потратиться на угощение. Я, как бы все еще
колеблясь, медленно кивнул, в душе страстно желая лишь одного: чтобы
перерыв не кончался как можно дольше.
Мы подошли и уселись. Вообще тут за столиками не обслуживали, но его,
видимо, знали; подошел официант. Бретонский заказал:
- Бутылку шампанского... и? - Он взглянул вопросительно.
Мне стало и впрямь жалко его, хотя жалость вообще-то не относится к
моим профессиональным качествам: в нашей работе она бывает вредной. Я имею
в виду журналистику.
- Ну, пару персиков, может быть...
В его глазах блеснуло облегчение: наверное, он ожидал, что я закажу
черную икру - но я ее не люблю, а если и ем, то уж не под шампанское.
Наталья заявила голоском балованной девицы:
- Мороженое с шоколадом и клубничным вареньем...
Бретонский кивнул, и официант отправился исполнять. Возникшую паузу
Бретонский хотел было использовать для объяснений и извинений, но я гневно
зыркнул на него, и он захлопнул пасть. Я печенками чувствовал, как
истекают последние минуты перерыва, но тут принесли заказ, официант
откупорил и разлил по бокалам. Пена вздыбилась, иллюзорная и преходящая,
как и все прекрасное в сей юдоли слез.
- Итак, за знакомство, - провозгласил он, подняв бокал. - Моя фамилия
Бретонский. Доктор исторических наук, к вашим услугам. Присутствую здесь
как представитель партии азороссов и, вероятно, содокладчик по основному
вопросу повестки дня.
На женщину это имя не произвело никакого в чатления, но она послушно
протянула свой бокал чистый, нежный звон райских колокольчиков треннул над
столиком. Два бокала застыли, ожидая моего движения.
Я был уже готов. Мне предстояло сейчас без запинок, никак не
сфальшивив, сыграть достаточно сложную гамму мыслей и чувств. Я так и
сделал.
Недоверие, словно бы сомнение в исправности своих органов слуха -
удивление крещендо - полное изумление - почтение, стремящееся к
бесконечности, - смущение - глубокое смущение - сожаление - раскаяние...
Я даже позволил себе покраснеть.
- Простите... вы сказали?..
Ого, это уже совсем другой голос:
- Бре-тон-ский!
Во мне какой-то пакостник грубо, по-извозчицки смеялся: гы! гы! гы!
Но колебания воздуха донесло адресата совершенно другое:
- Доктор юридических и исторических на профессор Бретонский? Тот
самый?
Знаменитый? Неужели...
Иногда не знаешь, на что клюнет рыба. Наживка же для человека всегда
срабатывает без осечки.
- Н-нууу... - Он тянул эти два звука бесконечно долго, словно
фокусник, извлекающий из кармана цветную ленту. У него были объемистые
легкие, и возл в них хватило не менее чем на полминуты. - Я не уверен, что
такое определение мною целиком заслужено...
Да был он уверен, был! Не найти другого человека во вселенной, столь
же убежденного в собственн знаменитости.
...но действительно пользуюсь некоторой известностью - во всяком
случае, среди людей, занятых проблемами как прошлого, так и будущего; это
так, да смею ли поинтересоваться, с кем имею честь?
Давай-давай, удовлетворяй свое любопытство. Хотя оно и является
грехом.
Однако же сказано в суре "Весть": "О чем они расспрашивают друг
друга?"
И ниже, в айяте четвертом: "Но нет, они узнают".
Я потупился, как бы стыдясь того, что мое ничтожное имя прозвучит
сейчас по соседству с его - звонким, увенчанным славою.
- Уверен, что вы никогда обо мне не слышали... Я Вебер, точнее - фон
Вебер (специально для того, чтобы он внутренне усмехнулся моему скудному
честолюбию), московский корреспондент германского журнала...
Он снизошел до сочувственной улыбки:
- Фон Вебер? Каюсь, не читал. Но непременно... если дадите мне такую
возможность...
Врет, конечно. Единственное, что он прочитал бы в моем журнале, - это
хвалебная статья о нем. Сейчас он уже зацепился за мыслишку, что такая
статья может и на самом деле появиться - если он окажется ко мне
достаточно благосклонным.
- О, разумеется, с удовольствием доставлю вам... Ах да, простите. Это
Fraulein Natascha, моя секретарша...
Наталья, служи она на флоте, могла бы получать награды и
краткосрочные отпуска за успехи в скорострельности и точности в глазной
стрельбе.
Взгляд - накрытие, огонь на уничтожение. У Бретонского были уже
полные трюмы воды, но он воображал, что уверенно держится на плаву.
- Весьма рад, мадемуазель...
Ах, мы французы к тому же? Мать твою...
- Мсье Бретонский, я надеюсь, что возникшее между нами
недоразумение...
- Ну что вы, мсье... ээ?
- Фон Вебер...
- Да-да, вот именно... Разумеется, разумеется... Даже не будем
вспоминать об этом...
- Но я считаю своим долгом принести вам мои глубочайшие извинения...
Понимаете, в этой стране... Нет-нет, я никак не хочу задеть ваши
патриотические чувства...
- Понимаю, но тут вы, к моему сожалению, правы: в нашей великой
стране нравы оставляют еще желать лучшего, много лучшего... Однако смею
вас заверить: мы делаем все, чтобы... И будем делать еще больше...
- Доктор Бретонский, вы представить себе не можете, как я благодарен
судьбе за то, что она, пусть и таким нелепым способом... Дело в том, что
мой шеф-редактор поручил мне, чего бы это ни стоило, добиться приема у вас
и взять интервью для нашего журнала. Немецкий читатель очень
интересуется...
- Гм. В самом деле?
Это называется - пощекотать брюшко.
- Профессор, я прошу вас! И Наташа думает так же, не правда ли?
Залп. Цель поражена. Еще залп. И снова. Да еще улыбка... Если бы
перевести ее на язык движений, то она означала бы: вот я расстегиваю
пуговичку, другую, вот оглядываюсь - где тут ближайший диван, чтобы,
пятясь, выйти точно к нему... Он проглотил слюну - раз и другой.
- Ну отчего же - я с удовольствием... Но сейчас у нас просто не
остается времени. Да и, - он высокомерно огляделся, - не здесь же...
- О да, вы совершенно правы...
Я подвел его к решению, как поросенка к корытцу.
- Знаете что? Во время следующего перерыва подойдите к двери за
сценой - вы и мадемуазель Наташа, разумеется... Я буду ждать вас там. Мы
поднимемся в закрытый буфет - знаете, тот, что для VIP, и там найдем
удобное местечко...
- О, мсье Бретонский - как это щедро с вашей стороны!..
Мы точно уложились во время. Грянул звонок, перерыв закончился.
Бретонский величественно всплыл над стулом - взошел, как восходит над
притихшим миром светило.
- В таком случае я не прощаюсь... Вельможный кивок - и он отплыл. Он
бесконечно любил самого себя в этот миг, он просто трахал себя, и в обеих
ипостасях получал сексуальное удовольствие. Я покосился на Наталью. Она
смотрела на меня со странным выражением в глазах.
- Что, Наташа? Что-нибудь не так?
- Не ожидала увидеть вас таким...
- Договаривайте. Таким - в виде коврика для вытирания ног?
- Ну... Близко к истине.
- Вы владеете дзюдо?
- Нет. Карате-до шинкан.
- Так вот, в дзюдо вы поддаетесь, чтобы силу противника использовать
против него самого, направив должным образом. Со своей стороны могу только
выразить свое восхищение вами: ни одной накладки. Кстати, как вы отвадили
тех толстух?
- Каких? А-а... Я только дала ему возможность сделать это. Как только
он окинул меня пьянеющим взором, ему расхотелось болтать с ними. Я
сказала, что на их местах уже расселся кто-то из опоздавших, а он убедил
их, что места нужно обязательно отвоевать, потому что самое интересное на
собрании еще впереди - а разговор они закончат в следующем перерыве.
- Боюсь, что они его тут не найдут.
- Их проблемы.
- Согласен. Еще раз примите мое восхищение. Искреннее. От души.
- Моим актерским искусством?
Я не стал кривить душой:
- Не только. И даже - не в первую очередь.
- А...
Но она не продолжила. И я тоже не сказал больше ничего. Несколько
секунд мы простояли, глядя друг на друга. Паузу она прервала первой:
- Вы подумали, куда посадить меня? Или догадались занять место?
Я был уверен, что два места рядом найду. Любым способом.
- Идемте, - сказал я решительно. И взял ее под руку. Показалось, что
я подключился к цепи высокого напряжения: даже дрожь прошла по моему телу.
"Эй, парень, - сказал я себе. - Не теряй головы, старичок. Держись за
воду, не то потонешь". И мы двинулись в зал.
Места для нее, конечно, не было. Мало того - и для меня тоже.
Опоздавшие неукоснительно выполнили закон природы, которая, как известно,
не терпит пустоты.
Я решительно подступил, исполненный уверенности в себе:
- Господа, это очень нехорошо. На этих двух местах лежали платочек
дамы и мой сверточек. Кресла забронированы за редакцией германского
журнала... Я не жалел акцента, произнося эту тираду. Названное имущество
мне вернули сразу же, но я не отступал:
- Так поступать очень нехорошо, вы должны стыдиться. Желают ли
господа, чтобы я позвал распорядителя? Он подтвердит вам...
К счастью, в России иностранец - всякий - все еще в немалой степени
особо важная персона.
- Да пожалуйста...
Мы уселись.
- Молодец, - негромко сказала Наталья, улыбнувшись. - Браво.
Черт знает что - я почувствовал, что краснею, на этот раз
непроизвольно.
Просто от удовольствия и смущения. И, кстати, сура семьдесят седьмая:
"А обидчикам приготовил Он наказание мучительное". Вот пусть теперь и
поищут места для себя. На трибуне Изгонов уже боролся с нервной одышкой.
Я глазами отыскал в президиуме Бретонского. Выглядел он - после моей
накачки - весьма и весьма импозантно. Мне захотелось подмигнуть ему и
крикнуть: "Ну что, взял талонами?" Но я сдержался.
Но что-то надо было сделать. Просто необходимо. Требовался поступок.
И я совершил его: взял Наташу за руку. Ее пальцы слабо дернулись, словно
обозначив желание высвободиться - но этим она и ограничилась. И мне стало
очень хорошо. Невыразимо хорошо. Хотя Изгонов уже затянул свое
"э-м-м-э...". Я же предался совсем иному удовольствию: почти совсем закрыв
глаза, я изолировался от мира и получал какие-то впечатления только через
пальцы Наташи; я так и не выпустил ее руки, и это было куда важнее, чем
всякие политические прыжки и гримасы. И тем не менее придется к ним
возвратиться, потому что если вы читаете этот текст, то вовсе не из
интереса к моим личным переживаниям. Конечно, если бы вы могли увидеть
Наталью, да к тому же моими глазами, то отнеслись бы к моим эмоциям
совершенно по-другому. Но вы ее не видели. Вот все об этом.
Не стоит, пожалуй, воспроизводить то, что говорил Изгонов дальше.
Темой его после перерыва стал деценниум второй. 2006 - 2015. По-моему,
лучше рассказать, как все происходило на самом деле, без партийных
пристрастий.
Десятилетие в мире было, прямо сказать, не самым спокойным. В
пресловутой Европе, отношения с которой нас так долго волновали, начались
вдруг крупные неприятности. И вовсе не политического свойства: ко всякого
рода выбросам националистических лозунгов и демонстраций все успели
привыкнуть. Но этот раз повод для волнения оказался и на самом деле
серьезным: эпидемия. В чем-то она напоминала ту желудочную хворь, что еще
в конце двадцатого века напала на Японию и оттуда пошла гулять и по
материку. Однако на сей раз источником ее оказалось не что иное, как вино,
хорошее европейское виноградное вино, и не одной какой-нибудь лозы, а
вообще со всей Европы, от Португалии до Молдавии. Интересно, что не только
американских (северных и южных), но даже закавказских вин напасть эта не
коснулась, а вот с европейскими было плохо. Причина, кажется, и по сей
день осталась не установленной, хотя версий, как обычно, было
предостаточно: от кары Божией до масштабной диверсии со стороны
американских виноделов. Возбудитель болезни так и не обнаружился, вернее,
роль эту приписывали многим, но окончательно установить виновного не
удалось. Началось все с вин урожая 2008 года.
Те, что были старше, оставались безвредными и резво побежали вверх в
цене, а вот и 2009, и 2010 год давали чистую отраву; случаев с летальным
исходом было более пятидесяти процентов. Больше никакими путями болезнь не
передавалась. Но кто же в Европе не пил вина? А еще больше, чем население
пострадала, разумеется, экономика. Так что старушке Европе в те времена
было не до России.
В Штатах эпидемия не распространилась. Ее заменила другая беда -
терроризм. Люди стали бояться летать, авиакомпании несли убытки.
Терроризм был различного происхождения: дальневосточный,
латиноамериканский, отечественный, но самым страшным считался исламский.
Предполагалось, что последний целью своей имел расширение
политического и экономического влияния афроамериканцев, в чьей среде
Пророк находил все больше сторонников. Так это или нет - доказать чаще
всего было невозможно. Полиция, ФБР, Национальная гвардия не могли
переломить ситуацию.
Политикам же к тому времени становилось все яснее, что ведущей
политической силой двадцать первого века будет ислам. Немедленно были
приняты попытки оседлать ветер - и кнутом, и пряником. Но теперь даже с
прежними близкими союзниками типа Египта и Пакистана у американцев почти
ничего не получалось. Слишком долго Соединенные Штаты воспринимались как
одно из имен Иблиса - не политиками, но - главное - народами исламских
стран. Они ни на какие компромиссы не шли, чем дальше, тем больше ощущая
свою силу. Америка почувствовала угрозу оказаться в изоляции в своем
Западном полушарии.
В свою очередь, и политики мусульманских стран понимали, что
преимущество, которым они в данное время владели, нуждается в укреплении,
без которого продержится крайне недолго. Им тоже требовались мощные
союзники.
Этой проблеме была посвящена специальная, очень закрытая конференция,
созванная Лигой исламских государств.
Что же касается России, то на выборах 2008 года победили наконец
коммунисты. Как ни странно, результат оказался не столь страшным, как
опасались раньше. Хуже, в общем, не стало по той простой причине, что хуже
было некуда. Денег в стране по-прежнему не имелось - они уходили в
реальную экономику; налоги можно было еще как-то выбить из мелких
торговцев и подрабатывающих пенсионеров, но из крупных и очень крупных
фирм - невозможно даже при помощи танков. Горячие головы в новом
правительстве предложили национализацию, однако те, кто поумнее,
вспомнили, что даже решительный Гитлер в свое время предпочел
промышленность не трогать - и правильно, как оказалось, сделал. Это
помогло сохранить последние крохи бюджета, ушедшего разумеется, на нужды
Объединенной компартии. Да, строго говоря, новым правителям и некогда было
наниматься экономикой, не царское то было дело; не хватало времени даже на
детальное уяснение того, кто есть кто, кто был кем и кто кем будет, а
также - какой частью бессмертной теории нужно пожертвовать и что нового
следует в нее привнести на данном этапе, а что - ни в коем случае не
следует. Так что дым стоял коромыслом.
Если бы на этом история прекратила течение свое, то Изгонову не
пришлось бы выступать сегодня с докладом: он со своей командой просто
пребывал бы у власти. Однако, пока коммунисты пытались методом тыка и ляпа
возродить свою былую империю, в политических глубинах тихо, под сурдинку,
происходила консолидация двух действительно серьезных движений, из которых
в недалекой перспективе предстояло возникнуть двум крупным блокам -
демократов и азороссов. От имени последних сегодня должен выступить
Бретонский.
Это партийное объединение, как нередко бывает, возникло из многих
более мелких партий. Кроме либеральных демократов с их традиционно
восточной ориентацией, сюда вошли исламские партии, преодолевшие первый
период политической незрелости и разногласий и убедившиеся в том, что
можно безбоязненно вступать в серьезную политику. Движение заметно окрепло
после того, как в него влились евразийцы, оплодотворившие его теорией, из
которой правда, к нашим дням мало что сохранилось. А от здания теории
оставался лишь один шаг до превращения движения в практически единую
партию, пополнившуюся многими разочарованными Западом демократами.
Любопытно, что именно в это десятилетие при правлении коммунистов, но
иногда без их участия были предприняты первые конкретные шаги по сближению
России с Востоком. Как ни странно, такое, казалось бы, стоящее вне
политики учреждение, как академический Институт востоковедения, выступило
с предложением созвать панисламскую конференцию под лозунгом "Примирение",
и она действительно состоялась в Москве.
Основной темой конференции было примирение суннитов и шиитов - двух
основных течений мусульманства. Но это формально. А фактически там
решались куда более важные практические вопросы. Причем важные в первую
очередь для России. Когда я в одной газете того времени прочел список
российской делегации, я лишь присвистнул: большую половину ее составляли
вовсе не специалисты в делах исламского вероучения, а политики из
оппозиции, финансисты и военные.
И результаты последовали быстро. Вскоре после этой конференции
произошло по меньшей мере два события, заслуживающих пристального
внимания. Во всем исламском мире, а особенно на вечно бурлящем Северном
Кавказе, наступило неожиданное благодатное спокойствие, чего уже и
перестали ожидать (правда, таджикские государства - светская республика и
исламский эмират - все еще время от времени обменивались свинцовыми
любезностями), и второе - не правительство России, но некоторые банки и
крупные компании получили довольно ощутимые кредиты под льготный процент,
но на определенных политических условиях. После этого партия азороссов
быстро пошла в рост.
Кстати, немалая часть из полученных денег пошла в деревню. И, что уж
совсем странно, их не разворовали. Очевидно, своевременно предупредили
кого нужно, что это - табу, не то и головы недолго лишиться. В самом
прямом смысле слова.
Таким вот был второй деценний - в самых основных чертах.
Наконец Изгонов иссяк. Зал поднялся и, на ходу сбиваясь в группки и
переговариваясь, присутствующие потекли в направлении буфетов, в которых
недостатка не ощущалось, даже если не считать того, которым мы уже
пользовались. Как сказано в суре "Совет", в айяте тридцать четвертом:
"Все, что вам доставлено, - удел жизни ближней".
- ...Послушай, я уже просто не чувствую пальцев, - жалобно прошептала
Наташа. Я наклонился и поцеловал эти бедные пальцы.
То ли Бретонский был и впрямь сильно напуган, то ли, наоборот,
собирался торжествовать окончательную победу - хотя не исключена
возможность, что он просто-напросто старался держать данное обещание, -
так или иначе, он действительно ждал нас около лифта для избранных и без
всяких осложнений провел наверх, в харчевню для небожителей. Усадил за
столик. Заказал прохладительное. Пока он объяснялся с официантом, я с
любопытством оглядывался, Весь мой список был здесь, и еще какое-то
количество людей, в него не входивших и потому интересовавших меня куда
меньше. Шейх Шахет абд-ар-Рахман, находившийся в Москве вот уже две недели
- как полагали, в связи с подготовкой Всемирного совещания нефтяных стран,
- тусовался в центре довольно плотной кучки россиян. Меня он, разумеется,
не заметил - как и я его. Вообще у каждого политика тут была своя кодла,
друг же с другом они не очень общались; видимо, участием в съезде
исчерпывались их общие интересы, в остальном же они выглядели скорее
конкурентами. В печальном одиночестве пребывал разве что никуда, как
оказалось, не уехавший Изя Липсис; завидев меня с дамой, он дернулся было
в мою сторону, но вовремя остановился и отвернулся. Мне показалось, что,
отворачиваясь, он весьма выразительно подмигнул, из чего я заключил, что
происходящее ему нравится.
А вот мне оно вдруг нравиться перестало, причем именно из-за
присутствия Липсиса. Я не очень удивился, когда он давеча подсел ко мне; а
ведь над этим стоило, пожалуй, призадуматься. Он не просто приехал сюда,
но еще и ведет себя не как-нибудь, а словно обладает полным правом
участвовать в решении российских судеб. Почему?
Мало того. Он участвует в работе партии азороссов и, может быть, в ее
финансировании, хотя не из своего кармана, разумеется. А из этого
следует...
Из этого должно следовать, что он раньше меня сможет встретиться с
претендентом Искандером - то есть великим князем Александром
Александровичем. И если взглянуть на Изю с определенной точки зрения, то
не исключено, что он и есть тот, кого я ищу, кого обязан найти.
До сих пор мне казалось, что он в число интересующих меня персон
никак не входит. Почему? Скорее всего потому, что мы с ним знакомы с
младых ногтей, потому, что он относится ко мне хорошо, потому, что - по
его словам - продолжает искренне любить Россию - и так далее. Но ведь это
все - предположение. А если на самом деле он работает на заокеанскую
державу?
Кто Липсис в действительности? Хм. Хотя бы эта его встреча с Абу
Мансуром. Чего он добивался? Не пытался ли повлиять на кувейтского
государственного деятеля, с тем чтобы тот принял решение не в нашу пользу?
И насколько безопасно позволить ему находиться вблизи претендента?
Да, если мои оппоненты заранее знали, что я буду каким-то образом
ввязан во всю эту игру, то с их стороны это был бы хороший ход: подсунуть
мне старого дружка, которого я заподозрю в самую последнюю очередь.
Интересно, кстати: что в пакетике, который он мне подпихнул? Для того
ли предназначен индикатор, чтобы мне почувствовать приближение убийцы, или
наоборот - чтобы кто-то мог без всяких проблем следить за мною? Пожалуй,
надо будет вскрыть его только при соблюдении определенных мер
предосторожности. Но не сейчас и не здесь.
Наконец возня с выполнением заказа завершилась, и стало можно
поговорить. Бретонский сразу же предупредил:
- Только никакой записи, пожалуйста. Если вам потом понадобятся
какие-то уточнения, с удовольствием их сделаю, но здесь не нужно
демонстрировать записывающее устройство, иначе у вас не будет отбоя от
искателей даровой рекламы.
- Вы имеете в виду интервью для журнала? Но, быть может, это было бы
даже хорошо...
- Поверьте мне - ни в малой степени. Никто из присутствующих не
скажет вам ничего интересного. Каждый просто будет петь автодифирамбы...
Крайне ограниченные люди, уверяю вас. Поэтому будем просто
разговаривать...
Я легко согласился. На самом деле моя аппаратура была уже включена на
полную мощность.
- Итак, - он картинно откинул голову (в такой позе хорошо сидеть в
седле породистого коня на макушке какого-нибудь пригорка, на фоне
гренадеров с примкнутыми багинетами) и воззрился на меня орлиными очами.
- Простите, как вам угодно, чтобы я к вам обращался? - Мне необходимо
было продолжать разыгрывать роль коврика.
- Да просто - профессор. Вполне сойдет.
- Профессор... Скажите пожалуйста, какой ход мыслей, какие интересы
привели вас к идее участия в работе партии азороссов?
- Хороший вопрос, - одобрил он. - Какой ход мыслей? Да самый
элементарный, разумеется. Партия создана, по сути дела, во исполнение
старого-престарого лозунга...
Он, по всем правилам, сделал паузу, выманивая меня из норки, вовлекая
в диалог. Я охотно поддался.
- Лозунга? Вы имеете в виду... - я изобразил усиленную работу мысли,
- евразийство?
Примерно такого ответа он и ожидал; ему нужно было ощутить свое
неоспоримое превосходство надо мной.
- Нет, разумеется. Говоря о лозунге, я подразумеваю широко известную
некогда формулировку: "Догнать и перегнать Америку!"
Здесь мне было уместно изумиться. Я так и сделал:
- Не могли бы вы более подробно...
- Охотно, мой любознательный друг, охотно. На нашей планете
существует... Но вы и сами, безусловно, знаете, сколько материков
существует на нашей многострадальной Земле?..
Он прищурился, доброжелательно улыбаясь. Уловки провинциального
политикана - честное слово, я был о нем лучшего мнения. Я покосился на
сидевшую справа от меня Наташу: не собирается ли она, Боже упаси,
изобразить скуку, которую наверняка на самом деле испытывает? Ничуть не
бывало: она так и пожирала его восхищенным взглядом. Талантливая женщина,
честное слово! Просто преклоняюсь...
- Разумеется, шесть, профессор.
- Конечно, вы помните и их названия?
- Право, вы меня обижаете... Евразия, Северная Америка, Южная
Америка, Африка, Австралия, Антарктида...
Он удовлетворенно ухмыльнулся.
- Происходи это на экзамене - я попросил бы вас прийти в другой раз.
- Не понимаю...
- Нет, разумеется, ответ можно было бы вам зачесть - если бы вы
сдавали физическую географию. Но ведь наш предмет, если не ошибаюсь, -
география политико-экономическая?
- Ну... да.
- А в этой географии, незадачливый мой студент, материков не шесть, а
всего лишь пять. И называются они: Америка, Европа, Россия, Дальний
Восток... - Он сделал новую выразительную паузу. - И, наконец, пятый
материк: Исламида.
- Боюсь, что я не совсем...
- Да ну что вы. Исламида, Мир ислама! Представьте себе карту мира.
Способны?
- Полагаю, что да... Представил.
- В таком случае смотрите. Африка: Марокко. Алжир, Тунис, Ливия,
Египет, Судан, Уганда, Джибути. Эритрея, Сомали, Чад, Нигер, Нигерия,
Камеру, Габон, Буркина-Фасо, Гвинея, Центрально-Африканская Республика,
Кот д'Ивуар, Танзания, Гамбия, Сенегал, Мавритания, Руанда, Бурунди,
Коморские острова. Все это, кроме Комор, географически - единый монолит.
Примерно половина территории Исламида Далее. Весь Аравийский полуостров:
Саудовская Аравия, Йемен, Оман, Кувейт, Бахрейн, Катар, Объединенные
Эмираты. Другие азиатские страны: Сирия, Ливан. Иордания, Ирак, Иран,
Афганистан, Пакистан, Турция. Азербайджан, Северный Кавказ, оба таджикских
государства, Киргизия, Туркмения, Узбекистан, Казахстан. И все это
образует единый монолит. Это - материк. Далее - острова: Бангладеш...
- Это не остров.
- Я имею в виду не географическое понятие; остров - значит, находится
в отрыве от монолита. Бруней, Малайзия, Индонезия, Босния, Албания.
Убеждает? Все эти страны - члены Лиги исламских государств. Еще
анклавы: Татарстан, Башкирия, Восточный Туркестан... И плюс к этому -
исламские общины во всех странах мира! Тут, в Москве, миллион с лишним
мусульман, да и в Питере... Дальнейшие объяснения требуются?
- Мне понятно.
- Очень рад. Далее. Подобно тому как в позапрошлом, девятнадцатом,
веке шло активное экономическое развитие Соединенных Штатов Америки, а
позже - Японии, в прошлом веке, к концу его, быстро пошла по пути
прогресса Исламида. Хотя развитость входящих в нее стран была
неодинаковой, начавшиеся интеграция и взаимопомощь подтягивали отстающих.
По странному капризу природы именно в Исламиде оказались сосредоточены
основные запасы полезных ископаемых планеты, прежде всего нефть,
остающаяся, вопреки предсказаниям скептиков, кровью экономики. Это вам,
безусловно, ясно?
Он, похоже, принимал меня - а может быть, и вообще всех журналистов -
за малограмотных и непроходимо тупых. Но я лишь кивнул, показывая, что
потрясен раскрывающимися передо мной безднами эрудиции.
- Но Исламиде требовалась значительная технологическая поддержка со
стороны обладателей передовых технологий. Начался поиск естественных
союзников среди других материков. И - говорю это не без ехидного
удовольствия - хваленая Америка в данном случае прозевала. Впрочем, она
вряд ли могла поступить иначе. У нее не было иного пути, как поддерживать
Израиль: еврейский капитал и еврейские голоса в Штатах - величина, с
которой нельзя было не считаться. Однако поддержка еврейского государства
автоматически приводила американо-исламские отношения в тупик. Дальний
Восток в те времена был занят и своими внутренними проблемами, и
конфликтами с Америкой. К тому же найти для него общий язык с исламом
достаточно сложно, куда сложней, чем христианам или иудеям: ведь и
буддисты, и синтоисты не относятся к ахл-ал-Китаб, людям Книги, как
последователи Иисуса Христа и Моисея, чьи религи имеют общие с
мусульманами корни. Что касается Eвропы, она к исламу с давних пор, может
быть, с Крестовых походов, относится с недоверием. Итак, к чему же я
подвожу вас?
- К России, - угадал я.
- Совершенно верно. Во второй половине минувшего века Россия в
принципе придерживалась правильной политики в отношениях с Исламидой, хотя
выработала ее и не сразу. Она по ряду причин быстро отказалась от
поддержки Израиля и стала вооружать значительную часть исламского мира -
причем в кредит, а если называть вещи их именами, то даром. Правда,
успешное развитие этих отношений несколько сдерживалось отрицательным
отношением коммунистической империи к религии вообще, и к исламу в
частности. Но с другой стороны, исповедание мусульманства многими народами
СССР оставалось непреложным фактом, и это помогало сближению материка
России с Миром ислама. Итак, политика развивалась в нужном направлении, и
если бы не распад империи в последнем десятилетии прошлого века, структура
этих отношений могла бы окончательно стабилизироваться, и наведение мостов
между Россией и Исламидой пошло бы полным ходом. Распад повлиял, конечно,
на этот процесс, поскольку одной из традиций практической политики
Исламиды является уважение реальной силы; Россия же катастрофически
слабела на глазах. Если бы не это печальное обстоятельство, дверь в
Исламиду для Соединенных Штатов, пожалуй, закрылась бы наглухо еще полвека
тому назад. Вы следите за моими рассуждениями?
- Конечно же, профессор.
- Согласны с ними?
- О, безусловно...
- Вот и прелестно. Итак, скоропостижное ослабление России в области
экономики - а следовательно, и политики - позволило двери не закрыться до
конца, и американцы не преминули этим воспользоваться.
Это стало совершенно ясно в середине последнего десятилетия XX века,
а именно во времена Балканской смуты. Если вы обладаете хотя бы
поверхностными сведениями из области новейшей истории...
Я скромно кивнул.
...то должны помнить, что одной из воевавших сторон были боснийские
мусульмане - кстати, славяне по происхождению...
- Конечно же, я помню, профессор...
- Меня радует, что не приходится тратить время на изложение
элементарных истин. Так вот, спохватившись, американцы решили вскочить на
подножку уже уходившего поезда и совершенно неприкрыто выступили на защиту
тамошних мусульман - ну, и их союзников, разумеется. Соверши они
что-нибудь подобное на Ближнем Востоке - в Штатах поднялся бы шум; от того
же, что происходило на Балканах, еврейские интересы ни в Штатах, ни в
Израиле практически не страдали.
Балканы оказались тем местом, где Америка могла демонстрировать свою
новую политику в отношении ислама в ее чистом виде, без помех.
Я решил подбросить ему косточку:
- Но ведь это не было первой акцией такого рода, профессор. Война за
Кувейт несколькими годами раньше...
Бретонский поморщился.
- Это совсем другое. Там Штаты воевали за мусульман - но и против
мусульман, то была, скажем так, семейная ссора. И политический результат с
точки зрения укоренения в Исламиде был - по нулям.
Политика, друг мой, не теннис, где ничьих не бывает; это скорее
футбол. Для России же ситуация была тоже в достаточной мере щекотливой:
чтобы сохранить хоть крохи влияния на Балканах, ей приходилось, по давней
традиции, выступать в защиту сербов. Так что в те годы Штаты заметно
продвинулис вперед в деле влияния на Исламиду, ощутимо потеснив Россию.
Согласны?
- Это так очевидно...
- Все становится очевидным, друг мой, если удается предварительно
понять процесс и должным образом сформулировать. Но история и есть, кроме
всего прочего, наука формулировок. Итак, Штаты вырвались вперед. И процесс
этот мог бы оказаться необратимым, если бы не одно крайне существенное
обстоятельство. Догадываетесь, что я имею в виду?
- М-м...
- Объясняю. В отношениях с исламом американцы могут дойти лишь до
определенного предела; перейти его им не дано. Для этого они - слишком
демонстративно-христианская страна, слишком христианский народ.
Но мусульман там не так уж мало...
- Это ничего не меняет. Страна выросла, возникла на протестантской
основе. Выбейте эту подпору - и она рухнет. - Он усмехнулся. - Ну а для
нас, для России - пределов нет. Как сказал еще Блок - нам внятно все!
- И потому вы полагаете, профессор, что мы можем обогнать их в
отношениях с Миром ислама?
- Можем? Да мы уже обогнали их!
- Разве?
- Недоверчивый друг мой! Понимаете ли вы, при каком событии вам
посчастливилось присутствовать? Вижу, что нет: вы еще не осознали...
Для сравнения. Вам приходилось бывать в Штатах?
- Да. Не раз...
- Чудесно. Вы способны фантазировать?
Меня этот разговор забавлял, но я старался никак не показать этого.
- Н-ну... пожалуй, да. Конечно.
- В таком случае попытайтесь представить себе, что вы присутствуете
на собрании в той великой стране - на собрании по проблеме выдвижения
кандидатом в президенты мусульманина.
Я мысленно усмехнулся: аргумент был неплох. Вслух же сказал:
- Да, должен сознаться - там подобное исключено.
- Quod erat demonstrandum. А тут ведь происходит именно такое
событие. И выдвигать будут не в президенты: в государи всея Руси!
- Однако выдвинуть - это только самая легкая половина дела...
Бретонский усмехнулся с видом подавляющего превосходства.
- Уважаемый журналист! - сказал он, поблескивая глазами. - Оглянитесь
вокруг, посмотрите на этих людей. Вы знаете кого-нибудь из них? Хотя бы
понаслышке?
Если бы я сказал "нет", профессор не поверил бы.
- Конечно, - кивнул я. - Наш журнал внимательно следит за российской
политикой.
- Очень хорошо. В таком случае вам известно многое плохое и многое
хорошее об этих политиках. Но единственное, в чем их невозможно упрекнуть,
- в отсутствии прозорливости. А вот еще один аргумент: не кажется ли вам
странным, что здесь отсутствуют представители той великой силы, какой
является телевидение? Вы это заметили, не так ли? Существует самый простой
ответ. Президент ОТК, Объединенных телекомпаний, - убежденный сторонник
выборной власти в России. И ожидай он, что идея реставрации потерпит здесь
убедительный провал - уверяю вас тут ступить было бы нельзя, не
наткнувшись на камеру. Но их нет; следовательно, руководство ОТК уверено,
что большинство участвующих партий выскажется за. А этого показывать оно
никак не хочет.
Я на минуту призадумался. И правда: многие из этих людей, достаточно
разных, имели одну общую черту - обладали отличной политической интуицией,
и если они отказывались взойти на борт какого-нибудь парохода, вы могли
смело держать пари на то, что судно это не дойдет до порта назначения. Ну
а когда они оказывались вдруг в одной команде, что бывало крайне редко,
акции этой команды следовало закупать оптом, если даже ради этого
предстояло залезть в долги.
А вот то, что Бретонский сказал относительно убеждений президента
ОТК, следует основательно запомнить. Телевидение нам понадобится...
И я сделал в памяти соответствующую зарубку, одновременно говоря:
- Вы меня совершенно убедили, профессор. И все же... Выдвинуть
претендента - одно дело; но ведь вопрос будет решаться на референдуме,
иными словами - голосовать будут массы. То есть нужно набрать минимум
пятьдесят процентов плюс один голос. Можете ли вы с такой же уверенностью
предсказать реакцию всего народа?
- Я бы мог, конечно. Но гораздо более убедительно сделает это... Там,
в углу, видите? Духовное лицо..
- Тот, в рясе?
- Отец Николай Троицкий. Православный священник - и тем не менее
принимает участие в деятельности партии, представляющей совсем иные
интересы. Пикантно, не правда ли? Вот поговорите с ним.
Кем является названное духовное лицо, я прекрасно знал: недаром он
находился в моем списке. Но я почел своим долгом выразить сомнение:
- Я бы с великим удовольствием, но... захочет ли он?
- Я вас представлю ему - думаю, он не станет отказываться. У нас с
ним вполне пристойные отношения. Вы, кстати, никогда не интересовались
теологией? А историей Церкви? Хотя об этом поговорим как-нибудь при случае
- надеюсь, что он представится... (Бретонский погладил взглядом Наталью,
она подчеркнуто медленно опустила глаза, и я вдруг ощутил чуть ли не
приступ ревности; пришлось прибегнуть к усилию, чтобы чувство это не
вырвалось наружу.) Да, поговорите с ним. Хотя сегодня тут это вряд ли
удастся. Ну что же, попробуйте договориться с ним на другой день. Будет не
менее интересно.
- Но может, удастся и сегодня?..
Тут я словно накаркал. Потому что не успел я закончить фразу, как в
буфете начался большой скандал.
Как я потом сообразил, причиной было то, что наступил час намаза и
неожиданное множество присутствующих расстелили свои хумлы и принялись
молиться, не обращая внимания на звонки, возвещавшие конец перерыва.
Некоторые сочли это нарушением порядка и своего рода политической
демонстрацией. В ответ раздались выкрики вроде "Ислам все равно победит -
с государем или без него!". После чего возникла и потасовка.
- Уверяю вас, - грустно произнес Бретонский, ловко увернувшись от
чьего-то локтя, - продолжения не будет, сейчас объявят перерыв до утра.
Специально для того, чтобы не дать мне выступить. Это Изгонов гадит. Пока
мы с вами философствовали, он, даю голову на отсечение, успел уже
договориться с устроителями этого сборища. А, в конце концов... - Он
махнул рукой с видом полного пренебрежения.
Я громко вздохнул.
- Жаль, профессор... Я очень благодарен вам за беседу. Уверен, что
получится прекрасный материал. Но у меня еще два вопроса. Нет-нет, совсем
крохотных, вы ответите на каждый двумя словами.
- Я, собственно, и не отказываюсь.
- Большое спасибо. Скажите откровенно: вас радует, что вы, так
сказать, утираете нос Америке? Вы не любите ее?
Он склонил голову к плечу.
- Откровенно говоря - нет, не люблю.
- Почему же?
- Она раздражает мое эстетическое чувство. Слишком много всего -
кроме такта и совести. Штаты ведут себя на планете, как слон в посудной
лавке. Чисто вымытый и надушенный, но все же слон, полагающий, что если от
его маневров, представляющихся ему грациозными, посуда рушится и бьется
вдребезги, то виновата в том сама посуда: нельзя быть такой хрупкой! А
место слона не в посудной лавке, а в джунглях.
А если джунглей нет? Повырубили?
- Тогда в зоопарке. В цирке, наконец.
- Я вас понял. Спасибо. И последнее: вам известно, когда ожидается
прибытие претендента Искандера?
- На этом сборище его не будет.
- Я имею в виду - в Россию. Он давно в России.
- Неужели? Где же именно?
- Понятия не имею. Нет-нет, действительно не знаю.
- Но когда он появится - станете ли вы добиваться аудиенции у него? -
Лично для себя? Нет.
- Почему?
- Могу вам ответить - но не для печати.
- Обещаю.
- Вы свидетельница, - обратился он к Наташе - ваш шеф обещал. Так
вот.
Я не одобряю самой монархической идеи. Это раз. И не люблю мусульман
- по соображениям личного порядка. Это два.
- Почему же вы...
- Да потому, - сказал он с досадой, - что сегодня у России нет иного
выхода. Просто нет!
- Но по-моему, в уставе азороссов не сказано, что претендент от нее
должен исповедовать ислам.
- Безусловно. Формально он, быть может, и не должен. Но кого он
представляет - всем хорошо известно. И музыкант не может не исполнить то,
что заказано.
- Итак - аудиенции не будет?
- Общая аудиенция - для всех нас, руководителей движения азороссов -
будет, разумеется, дана. Но добиваться личного приема - нет, не стану.
- Тысяча благодарностей, профессор. Итак - до завтра?
- Иншалла, - ответил он серьезно.
Мы устали и были голодны. Но все же я прежде всего решил
воспользоваться телефоном: мысли об Изе не давали мне покоя. Я решился
даже позвонить из автомата - конечно, предварительно подстраховав его. По
специальной связи по-прежнему слышались одни лишь помехи. Набрал номер.
Мне ответили:
- "Реан".
- Фауст. Необходимо вмешательство. Вплоть до временной изоляции.
Любым способом.
- Ясно. Кто?
- Картотека программного съезда.
- Номер?
- Не знаю. Фамилия: Седов и Липсис, это один человек.
Там секунду помедлили.
- Принято.
- Это - первое. Второе: рассмотрите вопрос о привлечении телевидения.
По моей информации, президент настроен весьма отрицательно. Это
проблема.
Будет доложено.
- "Вот так-то, Изя, - подумал я. - Если я и ошибаюсь насчет тебя, то
в таком деле лучше пересолю. Не взыщи. Да и сам виноват. Я же только
устраиваю тебе свидание - хотя и не совсем то, о котором ты просил..."
Ибо сказано в суре "Корова", айяте сто двадцато "Господи! Сделай это
страной безопасной и надели обитателей ее плодами".
Но еще прежде, в айяте сто восемнадцатом, говорится: "Не объемлет
завет Мой неправедных". Значит, быть посему.
Глава шестая
С утра и до самого последнего момента я сомневался, ехать ли мне на
похороны или воздержаться. Здравый смысл был против: возле кладбища или на
нем каждый человек может стать легкой добычей снайпера или подрывника, как
это уже не раз бывало. В конце концов, дело было не в моей жизни, хотя и
она представляла для меня определенную ценность. Я сейчас работал не на
себя и даже не только на редакцию "Добрососедства", и зависело от меня в
ближайшее время куда большее, чем статьи в моем журнале или даже их серия
в тех изданиях, которые сулил мне Стирлинг.
Поэтому рассудок категорически запрещал мне сделать хоть один шаг в
направлении кладбища - чтобы не стать преждевременно одним из его
постоянных обитателей. Однако нормальный человек никогда не повинуется
одному лишь разуму - так же, как не действует и исключительно под влиянием
эмоций, не считая разве что редких случаев. Иногда побеждает одно, иногда
- другое, и тогда логике приходится сдавать позиции. Ведь не она же, в
конце концов, приводит преступника на место преступления и нередко - на
похороны жертвы. Я не убивал Ольгу, но беспристрастный суд наверняка
признал бы меня невольным соучастником. Меня грызло чувство вины - перед
Ольгой, перед Натальей, перед самим собой, наконец. Может быть, оно и
тянуло меня на похороны?
Но не оно одно. Я думал и о Наталье, о том, что сегодня ей будет
тяжелее, чем когда-либо раньше в жизни. Насколько я мог судить по нашему
кратковременному знакомству, она была одиночкой по характеру; вообще таким
жить легче, чем прочим, но только не в пору душевных потрясений, когда
тянет на кого-то опереться. Конечно, у нее есть друзья, и, может быть, не
только те подозрительные "друзья", которые опекали Ольгу. Но именно на
друзей в таких обстоятельствах рассчитывать нельзя: они слишком явственно
напоминают о потере, не заживляют раны, но бередят.
Нужен кто-то почти посторонний, непривычный, нужен рыцарь на час,
который выслушает утрет тебе слезы и скорее всего бесследно исчезнет, так
что некому будет напоминать тебе о проявленной слабости...
Иными словами - ей там буду нужен я. ...Вот таким образом я играл в
прятки с самим собой, в глубине души прекрасно понимая, что вовсе не
желание приобщиться к рыцарскому ордену влечет меня на Востряковское
кладбище и не деловые соображения, которые тоже нельзя было отмести просто
так, но нечто совершенно другое: желание увидеть Наталью, побыть около
нее. Не думал, что я еще подвержен таким слабостям. Но всякому свойственно
переоценивать свои силы. И поэтому, строя в уме подобные логические и
совершенно алогичные конструкции, я успел надлежащим образом одеться, не
забыв такую важную деталь туалета, как тонкий, лег кий, но прочный
бронежилет, и, убедившись, что я полном порядке, вышел, проверил машину,
сел и, сделав контрольный круг по Дорогомиловской, Кутузовскому проспекту
и Лукоморскому (бывшему Украинскому) бульвару, взлетел на эстакаду и,
взобравшись в конце концов на третий ярус движения, магистраль СВ-ЮЗ,
выжимая всего лишь сотню, уже через полчаса, покинув трассу, уходившую
дальше к Солнцеву, снизился и в результате нескольких простых маневров
оказался близ кладбища, куда и направлялся.
Площадка перед кладбищенскими воротами была более чем наполовину
заполнена машинами, среди которых попадались и престижные. Я остановился в
стороне от других автомобилей, вылез, запер машину, в последний раз окинул
себя взглядом при помощи левого зеркальца заднего обзора. В нем отражался
мужчина в расцвете сил - без единой морщинки, с прекрасным цветом лица,
свидетельствовавшим о молодости и здоровье, с густыми светлыми волосами,
собранными на затылке в пышный хвост. Я был высок, широкоплеч - благодаря
специальному покрою пиджака и шестисантиметровым каблукам лихих ковбойских
сапожек; они причиняли немало неудобств, но я терпел. Разумеется, если как
следует приглядеться, меня можно было узнать, но в оптический прицел -
испытано не раз - никогда. И я буду сохранять свое инкогнито до тех пор,
пока сочту необходимым.
Видимо, я поторопился и приехал слишком рано: ни Натальи не было
видно, и никого другого из тех, кого я предполагал тут встретить. Я отошел
в сторонку, поближе к забору, закурил, что означало, что внутреннее
волнение не оставило меня, как я ожидал, но, напротив, даже усилилось
немного, хотя - с чего бы, если подумать? Мало ли людей приходилось мне
провожать в последний путь? Славно будет, если на мои похороны соберется
столько...
Машины подъезжали и отъезжали, возникали и исчезали люди. Хотя день
был будний, пришедших навестить могилы было немало. Весенняя грязь
подсохла лишь недавно, и теперь появилась возможность привести в порядок
места последнего упокоения. Я оглядывал публику, стараясь угадать, кто из
них имеет отношение к проводам Ольги. Пока что не удалось с уверенностью
отметить никого... Хотя нет, вот этот, только что вылезший из "субару",
был мне определенно знаком. Или нет? За столько лет люди меняются...
Батюшки, да это же Северин, до которого я так и не дозвонился.
Бизнесмен по компьютерам. Хотелось бы узнать, чем он занимается в
действительности.
Я было подумал, что стоит подойти к нему, поздороваться, но тут же
отверг эту мысль как совершенно негодную. С первого взгляда он меня не
узнает когда я назовусь - обязательно станет интересовать причиной
маскарада; но не ради же этого я так славно поработал над своей
внешностью! Присмотрим лучше за ним. Останется ли он в одиночестве или к
нему подойдет кто-нибудь?..
Подошел он сам. Не ко мне, разумеется, к группе из четырех человек,
что стояли наискось от меня в противоположном углу площадки. Их я не знал,
а увиев, принял за профсоюзников некрупного масштаба. С не знаю, почему
именно за профсоюзных функционеров, а не, скажем, чиновников из Счетной
палаты; бы наверное, в их лицах что-то такое. Должно быть ошибся в их
оценке, раз уж Северин направился к ним: сено, как известно, к коню не
ходит. Они поздоровался за руку; я следил, с кем Северин обменяется
рукопожатием в первую очередь. Тот стоял ко мне спиной крупный мужчина,
волосы с легкой проседью. Вскоре повернулся, и я смог взглянуть в его
лицо. Ого! Очень интересно. Господин полковник Батистов. Тот самый
знакомец, старый приятель, которому я звонил после того, как в меня
стреляли. Fabelhaft. Вот, значит, из какого профсоюза мужички. Если они
пришли проститься с Ольгой, то почему ей такой почет? Только ли в память
ее покойного отца? И не есть ли это те самые "друзья", которые во всем
должны были помочь и на кого она так рассчитывала? Похоже, так.
Очень хорошо. Но с этими знакомыми у меня разговор будет не сейчас, а
попозже. Пока же лучше всего - сохранить позицию независимого и
ненавязчивого наблюдателя, пользуясь тем, что их присутствие гарантирует
определенную безопасность. Правда, не мою. Однако вряд ли кто-нибудь
сейчас станет покушаться на меня в их присутствии. Трудно угадать, каким
был сейчас мой статус в службе, к коей принадлежал Батистов, но вряд ли я
там числился в друзьях-приятелях.
Да, они прибыли сюда с той же целью, что и я. Убедиться в этом стало
возможно, как только перед воротами кладбища остановилась траурная машина
- автобус, но не из бюро ритуальных услуг, а обычный, всего лишь
приспособленный для такой цели. Вся компания вместе с Севериным медленно
двинулась к автобусу. Оттуда сразу же вылезли четверо незнакомцев и следом
- Наталья. Полковник Батистов и Северин взяли ее под руки; из ворот уже
катили тележку-катафалк; вытянули из автобуса гроб, установили. Задние
дверцы автобуса закрылись; тонированные стекла не позволяли увидеть,
остался ли кто-нибудь внутри. Наталья, идя вслед за гробом, несколько раз
оглянулась; кого-то искала, но мне не поверилось, что именно меня - хотя и
очень хотелось этого. Да, мне это совсем не так представлялось. Полковник
со своей компанией испортили всю диспозицию.
Ему ведь могло прийти в голову серьезно побеседовать со мной - а
здесь, вдали от шума городского, было бы очень легко пригласить меня после
похорон проехаться с ними, а приглашать они умеют очень убедительно.
Однако я не хотел терять возможность самому распоряжаться своим
временем. Так что моя миссия утешителя сорвалась с дороги и теперь
валялась где-то под откосом.
Маленькая процессия уже вошла в ворота и теперь удалялась по главной
аллее. Я стоял и злился на весь мир. Что же, придется уезжать.
Тут мне подумалось: а почему на похоронах не присутствует Изя? Такой
старый Ольгин знакомый должен бы почтить... Если его нет - значит,
"Реанимация" сработала исправно и сейчас экс-каперанг находится уже
совершенно в другом месте и ждет, пока не возникну я - чтобы начать с ним
новый, очень душевный разговор...
Однако не зря говорится: помянешь черта - ан он тут. И не кто иной,
как мистер Липсис собственной персоной оказался выходящим из ворот. В трех
шагах за ним - каждый со своей стороны - шли два малозаметных парня, всеми
силами показывавших, что они и Липсиса не знают, да и друг друга впервые в
жизни видят. Они даже смотрели каждый в свою сторону, как повздорившие
супруги. Я отступил за ствол: Изя-то мог опознать меня и в новом облике.
Значит, "Реан" не сработал, но Игорек, похоже, что-то почувствовал; до сих
пор он передвигался по Москве без охраны, насколько я мог судить. А хотя я
мог и ошибаться, просто раньше это меня не интересовало.
По-прежнему как бы в упор не видя друг друга, все трое сели тем не
менее в одну машину, один из ребят - за руль, и укатили. Все это было
очень интересно. Они приехали и дожидались там... Не меня ли? А
убедившись, что я не появился, поехали по другим делам.
Хотя могло быть и совершенно иначе: Изя при ехал, чтобы проститься с
покойной, - увидел процессию и сразу же уехал. А что он с охраной - так
ведь и я с удовольствием ходил бы с охраной, если бы она при нынешнем моем
статусе была положена. Хотя нет, вряд ли, ведь настоящие журналисты очень
не любят, когда их свободу действий ограничивают даже из луч-щих
побуждений.
Ну что же, пора уезжать отсюда и мне. И так я тут задержался, а дела
стоят...
В следующее же мгновение я решил, что время вовсе не потеряно зря.
Еще один человек появился неподалеку. Чужое, незнакомое лицо. Но
подсознание заорало: ты его знаешь, ты его видел. И не раз, и не два,
наверное. Видел! И ты этого человека опасаешься, хотя не знаешь - почему,
и не знаешь - кто он.
Он словно бы кого-то искал и, не найдя, пошел неторопливо от ворот
налево и свернул за угол. Я смотрел ему в спину, упорно смотрел, но он не
обернулся, хотя обычный человек, быть может, почувствовал бы взгляд и
безотчетно забеспокоился. А этот сдержался; значит, считал, что ему
оглядываться опасно? Только вдруг свернул с асфальта и пошел по узкому
проходу между забором и росшими вдоль него деревьями. Если бы кто-нибудь
захотел сейчас выстрелить ему в спину, это оказалось бы вовсе не столь
простым делом, каким было еще за секунду до того.
Я, однако, такого желания не испытывал, да и оружия у меня не было.
Имелась только странная, но полная уверенность в том, что теперь на
кладбище чисто, опасности нет. Но трудно было понять: потому ли, что уехал
Изя с его ребятами, или же угрозу унес с собой так и не опознанный мною
противник.
Тут только я услышал какой-то назойливый звучок вроде цыплячьего
писка и сообразил наконец, что пищал у меня в кармане тот самый индикатор,
что презентовал мне вчера все тот же Липсис. Иными словами, из ворот вышел
и гордо удалился не кто иной, как человек, проверявший на мне свои
снайперские способности. И благополучно улизнувший при полном моем
бездействии.
И как это меня угораздило забыть об этой штуке? Не потому ли, что я
уж слишком настроился против Изи?
Раздумывая об этом, я даже не сразу понял, что ноги сами собой уже
несут меня, но не к машине, что было бы самым разумным, а к кладбищенским
воротам. Ноги, вероятно, повиновались инстинкту, уверявшему, что сейчас
там мне бояться больше нечего.
Попрощаться я опоздал; могильщики усердно работали лопатами, засыпая
могилу. Наталья стояла, низко опустив голову, осторожно промокая глаза
платочком. Стояла на том же месте, наверное, откуда бросала на гроб первую
горсть земли. Рядом с нею находились все те же Батистов и Северин,
насупленные соответственно моменту; но непохоже было, что молодая женщина
собирается рыдать на груди любого из них. Я еще не решил, что же мне
делать: подойти к провожавшим или исчезнуть так же скромно, как и пришел.
Но тут решение пришло само собой.
Возможность передвигаться по этому старому кладбищу оставалась только
по аллеям и дорожкам: все остальное пространство было поделено на тесные
квадратики, разграниченные чугунными оградами Пробраться между участками
можно далеко не везде да и то с риском порвать одежду. Но как раз оттуда
сбоку ко мне приближался человек - один их тех, что приехали на автобусе.
Его агрессивные намерения были очевидны. В руках его не было оружия, но он
похоже, был из тех, кто хорошо обучен действовать руками и ногами.
И тогда, опережая его, я двинулся к могиле, над которой уже вырастал
холмик. Три венка стояли пока еще в сторонке, прислоненные к соседней
решетке. Самый большой принадлежал скорее всего "друзьям", из маленьких
один был наверняка от дочери, а что третий лично от меня, я знал
совершенно точно. Позаботился об этом еще вчера. Я подошел. Тот парень
следовал за мной на дистанции в три шага, готовый остановить меня, едва
только последует сигнал. Но пока сигнала еще не было. Все, кроме не
поднимавшей глаз Натальи, смотрели на меня настороженно, однако без
страха. Чтобы совершенно успокоить их, я провел пятерней по лицу, сдирая
маску, подставляя весеннему воздуху все свои морщины. При этом я
постарался улыбнуться как можно более миролюбиво.
Странно, но никто из них не удивился моему преображению - или не
показал удивления; народ был, впрочем, ко всему привычный. Я отдал общий
поклон, подошел к Наталье, которая только сейчас подняла на меня глаза,
взял ее руку и поцеловал. Я не хотел говорить ничего, да и не нужно было.
Она сжала мои пальцы - крепко, но только на мгновение. И тут же -
неожиданно, я полагаю, для всех - уткнулась лицом мне в грудь. Я провел
рукой по ее волосам, едва прикасаясь к ним, и обнял за плечи.
Так мы постояли несколько секунд. Все молчали, только Батистов
несколько раз тяжело вздохнул. Наталья подняла голову, глаза у нее снова
повлажнели. Продолжая обнимать ее за плечи, я дружелюбно улыбнулся - на
этот раз персонально Батистову:
- Как поживает Herr Oberst?
Ему не оставалось ничего другого, как ответить в том же духе:
- Привет, привет, спецкор. Хорошо, что пришел. К тебе есть вопросы.
Это меня не смутило: я и так знал, что есть. И ответил:
- У меня тоже.
- Вот и прекрасно. Приезжай все-таки ко мне и поговорим.
От предложенной чести я отказался:
- Жаль, но не получится. Я ведь говорил уже. В ближайшие дни, во
всяком случае - никак. Вот разве что после дня "Р"...
То есть после референдума. Но тогда я ему буду на фиг не нужен. И он
со мной не согласился:
- Я тебя по-доброму приглашаю. Но могу иначе.
- Можешь, как же, - согласился я. - Но знаешь, кому это не
понравится?
Очень не понравится?
- А мне на...
- Акимову, - закончил я.
Генерал Акимов вообще был фигурой странной. Порой казалось, что он -
не кто иной, как дослужившийся до больших звезд подпоручик Киже. Слухи
ходили всякие. Лет двадцать назад он служил во внешней разведке. Но затем
его работа приняла какой-то секретно-дипломатический характер. Он
появлялся то тут, то там - преимущественно на Востоке, - когда у России
возникали там свои интересы, а возникали они всегда. И было замечено, что
всякий раз, когда мнение Акимова по какому-то поводу - о ситуации либо о
конкретном человеке - становилось известным и им пренебрегали в России или
за ее пределами, обязательно происходило нечто, в результате чего то ли
ситуация круто менялась, то ли с человеком что-случалось.
Чаще всего всплывали неблаговидные факты, после чего репутация
рушилась раз и навсегда и человеку в пору было идти торговать сигаретами.
Чьи-то сверхнадежные банковские счета в мировых финансовых крепостях
оказывались вдруг арестованными. В общем, за Акимовым укрепилась слава
этакого международного разоблачителя. Наверняка зна чительная часть
рассказывавшегося относилась к слухам; но дыма без огня, как известно, не
бывает. И поэтому когда кто-то упоминал эту фамилию, к нему всегда
внимательно прислушивались.
- ...Акимову, - сказал я.
И Батистов задумался. Он наверняка подозревал, что я блефую. Но
настаивать на своем не решился. Раздумья его продолжались ровно полминуты.
- Ладно, - сказал он. - Предлагаю компромисс. Мы все сейчас едем на
поминки. Будут еще кое-какие люди. У Ольги покойной - тесно, и мы сняли
зальчик в центре, на Пресне, в одном из ресторанов. Присоединяйся к нам.
Там и поговорим. Спокойно, без эмоций.
Я перевел взгляд на Наталью. Она кивнула и даже попыталась
улыбнуться:
- Правда, поедем. Пожалуйста...
- Согласен, - кивнул я.
- Вот и хорошо. Машина, как я знаю, у тебя своя...
- Ну еще бы не знать, - усмехнулся я.
Кажется, он принял это за похвалу.
- Так что поезжай за нами.
- Идет, - сказал я.
- Наташа, приглашаю в мою машину. Там удобнее, чем в автобусе.
- А я, к сожалению, с вами попрощаюсь. Увы, дела... - Это были первые
слова, сказанные Севериным.
Я кивнул и взял Наталью под руку. Она не противилась.
Народу в арендованном зале оказалось не много. Садясь, Наталья
показала мне на место рядом с нею; сесть во главе стола она наотрез
отказалась.
Батистов поместился рядом со мной - слева. Его ребята сидели
напротив.
На другом конце стола поместились в основном какие-то ветераны -
наверное, сотоварищи еще покойного генерала, Ольгиного отца. Пили, как
полагается, не чокаясь. Стол был богатый. Наталья почти не ела, я тоже.
Очень хотелось сказать ей что-то утешающее, но присутствие этих
"друзей" мешало мне.
Постепенно, по мере выпитого, голоса стали громче, даже ребята
напротив немного разогрелись. Кто-то, чтобы поднять настроение, даже стал
рассказывать старые анекдоты. И тут полковник легко тронул меня за плечо:
- Выйдем покурим?
- Я на минутку, Наташа, - сказал я, не забыв взять свой маленький,
прихваченный из машины кейс. Она слабо улыбнулась.
Мы вышли из зала. Я послушно следовал за Батистовым. Ему лучше знать,
какие углы здесь не прослушиваются.
- Ну, - начал он. - Какие у тебя вопросы?
- Как с тем стрелком, который хотел на мне потренироваться? Взяли
след?
- Ну, - он помедлил, - кое-что есть.
- А если детальнее? Пуля.
- Нашли?
- Пошарили там, где ты принимал грязевую ванну.
- Пылевую, - поправил я. - И что она?
- Деформирована, сам понимаешь. Но пуля обычная. Вид оружия
приблизительно предположить можно.
- А место, откуда он стрелял?
- Нашли без труда. Могу сказать: вторым он бы тебя достал. Но его
вспугнули. Помешали. Да ведь, наверное, кто-то из твоих сработал?
- Я покачал головой:
- Моих там и близко не было. Да и какие ту у меня могут быть свои?
- Ну-ну, - сказал он, нимало мне не поверив. - Но и не наши тоже.
- А может, это он был ваш?
- Нет, - сказал он твердо, и я поверил. Обычно я без труда угадываю,
когда человек врет. - Побеседовать с тобой серьезно мы собирались, да, мы
и сейчас этого не исключаем. Но о нейтрализации вопрос не стоял. Не мы, -
повторил он. - Однако кроме нас ведь...
Мне показалось, что я его понял. Но решил уточнить.
- Ты хочешь сказать, что в Службе безопасности есть и другие
подразделения и это могло быть делом их рук? Он покачал головой:
- Есть, например. Особый отряд. И о нем я знаю не больше твоего.
Интересная информация. Повод для размышлений - только не сейчас.
- И на том спасибо, - сказал я. - Так что же насчет пули?
- А что еще? Совпала она?
- С чем?
- Брось придуриваться, полковник. С той пулей, что убила Ольгу.
- Ага, - сказал он. - Значит, ты все-таки был там. Об этом я и хотел
тебя порасспросить.
Я задумчиво посмотрел на него. Он сказал:
- Дело это ведем мы, не Петровка. Так что все останется в узком
кругу.
- Ну ладно, - сказал я. - Только сперва скажи: на чьей я стороне, ты
знаешь?
- Естественно.
- А сам ты?
Он внимательно досмотрел на меня, как бы стараясь заглянуть в самые
потаенные уголки моего мозга. Похоже, это у него не получилось, и он
перевел взгляд на мой кейс. Явно предполагал, что наше беседование
пишется. И в самом деле он не удержался:
- Фиксируешь для потомства? Нехорошо.
- Нет, - сказал я честно. - Мне интервью тобой не нужно. Хочешь -
могу предъявить. У меня там предметы личного обихода.
Ему, конечно, очень хотелось заглянуть в кейс он сдержался.
- Верю тебе.
- Но ты так и не ответил на вопрос. Он лишь пожал плечами:
- Это длинный разговор и на свежую голову. Давай отложим. Пока скажу
только одно: я на службе и выполняю свои обязанности. Думать могу как
хочу, но делать - нет.
Ясно было, что сейчас продолжать разговор нет смысла. И я уже
повернулся было, чтобы вернуться к столу, но Батистов удержал:
- Ты вот что... Учти: это все-таки на тебя была охота, не на Ольгу.
Раз уж оружие совпало. Так что будь поосторожнее. А что касается стрелка,
то могу тебя уверить: он не мой. Но повторяю: мы ведь не единственная
служба в стране. И что у кого на уме мне знать не дано и не положено.
Соображаешь?
- Как-нибудь, - сказал я.
- Теперь скажи вот что. "Реан". Что это такое?
- "Реанимация", - ответил я.
- "Реанимация монархии"? Почему не реставрация? Так вроде было бы
правильнее.
- Нет. "Реанимация России".
Он помолчал, переваривая.
- И еще один вопрос. Что ты все крутишься около Натальи? Она в эти
дела никак не замешана.
- А я и не думаю, что замешана, - сказал я.
И пошел обратно в зал. Наталья уже искала меня глазами. Я заметил,
что за окнами темнело. Когда слегка поддаешь в ресторане, время почему-то
летит очень быстро. Я сел на свое место.
- Устала?
- Очень, - сказала она откровенно. - Хорошо хоть, что посуду не мыть.
- А коли так - может быть, сбежим?
Наталья мгновение колебалась. Потом кивнула:
- Согласна. А то...
Она не договорила, что "а то", но я и так понял. Тут покойная Ольга
уже не существовала, едоки, группируясь по интересам, толковали о делах
или хохмили, на том конце стола кто-то визгливо смеялся. Наталье от этого
было грустно и, наверное, слегка противно. Да и любому было бы.
Мы встали. Проходя мимо отдельного маленького столика, на котором
стояла рюмка перед Ольгиной фотографией с черной ленточкой на уголке,
Наталья протянула руку, взяла фотографию и отдала мне:
- Положи в карман. Здесь это больше не нужно.
Никто не позвал нас, ничего не крикнул вдогонку.
- Ты сильно подрос, - сказала она, пока мы шли к машине. На мне все
еще была маскировочная обувь. - И таким модным выглядишь сегодня...
- Я под дождем сразу вырастаю.
И в самом деле, накрапывало. Мы уселись. Я запустил мотор, надеясь,
что сегодня не придется сдавать анализ на содержание алкоголя. За езду не
боялся: согрешив, всю жизнь ездил очень осторожно.
Тронувшись с места, я сказал Наташе:
- Заедем куда-нибудь поужинать? Она расхохоталась неожиданно звонко:
- Точно по тому присловью: "А ваши что делают?" - "Пообедали, теперь
хлеб едят".
- Может быть, это смешно, но в таких застольях чем больше на столе -
тем мне меньше хочется. Даже не закусываю. А сейчас вот почувствовал, что
голоден.
- Я тоже, - призналась Наталья. - Только я предпочитаю есть дома.
Кстати, я неплохо готовлю.
- Значит, это наследственное, - проворчал я. - Выходит, мне придется
насыщаться одному?
- Отчего же? Приглашаю вас.
Снова, значит, перешла на вежливую форму обращения.
Но я не стал отказываться. Не хотелось оставаться в одиночестве. Да и
соображения безопасности требовали в ближайшее время не показываться там,
где меня могли ждать. Батистов все-таки смутился - до некоторой степени. И
наконец - нашел я самый убедительный для себя довод, - надо проверить, как
там лежат мои пленки...
- Принято с благодарностью. Тогда заедем купим что-нибудь.
- Хорошо. Вы лучше знаете свои вкусы.
Я объехал квартал - просто так, для очистки совести. Хвоста не
заметил.
Из всех мест, где можно было сделать хорошие закупки, сейчас в голову
пришел только Елисеевский. Наташа не стала возражать. До нее мы добрались
через час. Уже стало совсем темно.
Мы остановились на площадке перед ее дверью. Пока она нашаривала в
сумочке ключи, у меня здруг возникло странное, спокойное и радостное
чувство: словно это не в первый и даже не в сотый уже раз стоим мы так, и
все на свете давно уже произошло, и еще не раз будет происходить; все
твердо, все надежно и хорошо.
Когда я пришел к такому выводу, она подняла на меня глаза и чуть
улыбнулась. И немного покраснела.
Она отперла дверь, и тут я совершил нечто, абсолютно неожиданное для
меня самого. Я опустил пакет с покупками на пол, поднял Наташу на руки и
так переступил через порог. Так вносят в дом новобрачную. Сам не ожидал,
что у меня еще найдется столько силы и решительности. Впрочем, она и
весила самую малость.
Кажется, даже во сне - а он пришел той ночью очень нескоро - я не
переставал удивляться тому, что случилось. Человеку свойственно считать
себя умным и предусмотрительным. Мне казалось, что я предвидел многое из
того, что могло со мною произойти сегодня и в ближайшие дни. Включая
снайперский выстрел, автомобильную катастрофу, похищение или даже
официальное задержание по состряпанному поводу; но того, что у меня
случилось с Наташей, я не то что не предвидел - теоретически вообще не
допускал; полагал, что все поезда давно ушли. Да вот, оказывается, пустили
дополнительный состав, подали, можно сказать, прямо к порогу...
Проснувшись, я убедился, что еще рано. И позволил себе долго смотреть
на лицо спящей рядом женщины, смотреть с нежной радостью. И вспоминать еще
раз, как неожиданно просто все получилось - как будто тысячу раз уже с нею
это было. Но ведь не зря говорят, что все великое - просто. А это событие
было для меня великим - независимо от того, получит ли оно продолжение или
здесь и закончится. Я ведь Наталью совершенно не знал и сейчас мог бы
сказать о ней очень немного: только то, что дышала она бесшумно даже во
сне, и еще - что опыт у нее, конечно, имелся. Да и что удивительного: была
замужем, а чувственна так, должно быть, от природы.
В соседней комнате - той, что побольше - хрипловато и негромко
пробили часы - восемь раз. Да нет же... Я взглянул на свои: конечно, на
самом деле было только семь. Можешь еще поспать, Наташа. Хотелось бы
думать, что это я так утомил тебя; увы, прошли те времена. Просто
вчерашний день оказался достаточно нервным и для тебя, и тело требует
отдыха. Ну а мне пора приниматься за дела - их и на новый день хватит с
избытком.
Я выбрался из-под одеяла, стараясь не разбудить ее - и в этом
преуспел.
Не сразу, но собрал все свое барахло, что раскидал вчера, и оделся.
Телефон у нее было длинным шнуром; я взял его, вынес в соседнюю
комнату и набрал номер. Надо было установить, прослушивается ее номер или
нет.
Для моей связи это никакой роли не играло, моя аппаратура по-прежнему
покоилась в кармане. Но таким путем можно было установить, держат ли уже
это обиталище на прцеле, и попытаться выяснить - кто именно.
- "Реан".
- Фауст. Проверьте линию.
- Последовала десятисекундная пауза.
- Грязно.
- Спасибо. А какая грязь?
- Там немного помолчали.
- Не табельная. Третья степень сложности. Попробуем проследить.
- Благодарю. Конец.
Я положил трубку. Призадумался ненадолго. Оперативно работают мои не
опознанные пока оппоненты: уже выяснили, где я ночую, определили номер и
присосались к телефонной линии. Хотя накануне я никого и не засек. Но
такие вещи как раз были заранее предусмотрены, это был нормальный элемент
работы.
Однако придется выйти. Подслушивание - это одно, а засада или даже
осада - уже другой разговор. Выйти отсюда просто. Но желательно и попасть
обратно. Может быть, Наташа еще не проснется, а будить ее мне ни в коем
случае не хотелось бы. Интересно, есть у нее вторые ключи? Наверное, но
сейчас некогда искать. Придется воспользоваться ее комплектом. Я раскрыл
ее сумочку. Запустил туда пальцы и довольно быстро нашарил кошелечек с
ключами. На всякий случай проверил, приотворив дверь. Те самые.
Я вышел, при помощи ключа закрыл дверь без щелчка. Прислушался.
Похоже, лестница пуста. Я не стал вызывать лифт. Спускаясь или поднимаясь
в кабине лифта, ты почти совершенно беззащитен против тех, кто может
поджидать тебя в конечной точке маршрута. Пойдем пешком. Я и пошел - но не
вниз, что было бы логично, а вверх. Конечно, не стопроцентная гарантия, но
все же... С последнего этажа металлическая лесенка вела к чердачному люку,
запертому простым висячим замком. От пацанвы он, быть может, и
предохраняет, но опытному репортеру... М-да, вот именно... репортеру...
Замок держался восемь секунд, и я оказался на чердаке. Неудача:
чердак в этом многоподъездном доме делился на глухие отсеки, пробраться на
другую лестницу было невозможно. Ну и ладно; на что же существует крыша?
Она-то уж не разгорожена. Отворил дверку - и вышел, и всего делов.
Крыша, к счастью, была плоской и сухой. Я миновал четыре подъезда,
остановился около пятого. Без проблем проник на чердак. Фигушки: люк и
здесь был заперт, изнутри его было не открыть. Я задумался. Вчера, когда я
проезжал вдоль дома, заметил около одного из подъездов валявшийся
здоровенный маховик с канавками для троса - значит, основательно
ремонтировали лифт. Если мастера в этом подъезде, уходя, заперли за собой
чердачный люк - значит, я ошибся адресом и нахожусь в какой-то другой
стране. Какой то был подъезд? Один, два... Третий с того конца.
Ладно, не станем терять времени.
Россия не подвела. Люк оказался распахнутым. Лестница и здесь была
пуста. Я немного постоял внизу, в подъезде, потом не спеша вышел и
зашагал. Телефон-автомат, как я запомнил, находился за углом, направо.
Если Наташин подъезд действительно под наблюдением, то, возможно,
меня и упустили. Телефон, надо надеяться, в столь ранний час окажется
свободным. Хотелось бы также, чтобы он оказался исправным.
Телефон работал, и вокруг никого не было. Я занял будку, но
пользоваться аппаратом не стал, а вытащил из кармана свою снасть. Дал
вызов, на сей раз неконтролируемый.
- "Реан".
- Фауст. Передача.
- Секунда, другая.
- Готовы.
- Код восемь.
- Принято.
- Идет передача.
Мой специальный магнитофон был уже в руках. Я поднес его к микрофону,
нажал кнопку. Приборчик мелодично посвистел и умолк. Весь мой вчерашний
разговор с полковником ушел туда. Как бы я его ни заверял накануне, что
ничего не затеваю, но дело остается делом. Хотя и Батистов наверняка имеет
возможность прослушивать нашу беседу... Я сказал в микрофон:
- Конец записи.
- Записано целиком. Дополнения?
- Вопрос. Мой вчерашний заказ?
- Пока в процессе. Лицо находилось в окраинном районе, неудобном для
мероприятий; охранялось. Сейчас остается на недоступной территории.
Ожидаем его выхода.
Понятно: Изя после кладбища окопался в посольстве и так скоро оттуда
вряд ли вылезет. Заниматься им до съезда будет затруднительно. По дороге,
если даже выедет куда-то? Он может воспользоваться посолъской машиной.
Конечно, государственной службе не составило бы труда остановить его, но
мы-то лишь собираемся стать таковой, а пока считаемся в лучшем случае
самодеятельностью, хотя можем сойти и за преступную группу. Нужно, чтобы
он высунулся побыстрее и оказался там, где нам удобно.
- Вытащу его, - сказал я "Реанимации". - Готовьте встречу.
Я назвал место, удобное для нас.
- Если будут изменения - перезвоню через пять минут. Если нет -
остается в силе.
- Все поняли.
- Что относительно телевизионной проблемы?
- Принято к срочной разработке.
- Хорошо. Конец передачи.
Вообще-то нельзя так долго светиться в телефонной будке. Но на сей
раз другого выхода не было. После этого я все же воспользовался таксофоном
и набрал номер, считывая его с визитной карточки. Трубку снял Изя
собственной персоной. Удача.
- Привет, каперанг. Устроил тебе встречу. Через... - я глянул на
часы, - час десять. На Тверской, у Пушкина - годится? К тебе подойдут и
отвезут на свидание. Устраивает?
- С кем именно я встречусь?
Ответ у меня был готов:
- С Акимовым. Тем самым.
Слышно было, как он проглотил слюну.
- Он что - в Москве?
- Не в Стокгольм же я тебя приглашаю.
- Устраивает. Услуга за мной.
- Запомню. Всех благ.
Теперь - все по карманам. И - нормальным прогулочным шагом снова к
дому.
К подъезду, где ремонтируют лифт. Наверх. На чердаке уже оказался
кто-то - возился, выбирая себе инструменты. Мастер? Или за мной? Я
попытался на скорости прошмыгнуть мимо него; он, однако, поставил мне
подножку - случайно или, возможно, принял меня за раннего квартирного
вора. Не знаю. Я устоял и ответил. Он грохнулся с видом глубочайшего
удивления и потерял сознание. Я не стал задерживаться и быстро выбрался на
крышу.
Марш по кровле и дальше прошел без происшествий. Отперев дверь я
снова оказался в Наташиной квартире. В ванной шумела вода. Я проследовал
на кухню, но Наташа, кажется, не услышала, что я вернулся. Я решил не
заглядывать в ванную, чтобы не напугать ее и не смутить. Из кухни я прошел
в комнату. Там меня заинтересовал рабочий стол, а особенно - гора бумаг,
что возвышалась на нем. Это оказалась распечатка тех самых хилебинских
мемуаров, над которыми Наташа, по ее словам, работала.
На скорую руку я проглядел по диагонали несколько смятых страниц
полуслепого текста. И вдруг мое внимание привлекла дата: 2017 год. И
название: Эр-Рияд. Столица Саудовской Аравии. Или, если быть точным, -
Ал-Мамляка ал Арабия ас-Саудия, как звучит название страны в оригинале.
Меня осенило. Время и место совпадают. Блехин-Хилебин, по-видимому, и
есть тот самый участник разговора в бане, который собирался в одну из
восточных стран. Дикое везение. Но нужно убедиться...
Однако то, что я держал в руках, не было связным текстом - лишь
отдельные выбракованные листки. Похоже, что принтер у Наташи барахлил или
она не всегда правильно вкладывала бумагу, так что на одном листке порой
пропечатывались две страницы.
И тем не менее, раз такие мемуары существуют - их нужно достать. В
них может оказаться информация очень полезная для нашего дела или очень
вредная. И если она не окажется у меня, то ею воспользуется кто-то другой.
Надо добраться до оригиналов. И до самого мемуариста. Если...
...Тут меня тряхнули за плечо, и я был вынужден вернуться к
действительности.
- Неужели так интересно? - Наташа смотрела на меня с недоумением.
- Что?
- Я три раза окликала тебя, а ты даже головы не повернул.
- Прости, пожалуйста. Виноват. Но я и на самом деле увлекся.
- Как, по-твоему, с языком и стилем? - не преминула поинтересоваться
Наталья. Это было мне в какой-то степени знакомо: авторские сомнения,
какие бывают, даже если ты всего-навсего редактируешь чужие тексты.
- Знаешь, по-моему, все о'кей. Хотя тут, конечно, лишь обрывки...
- Ты и правда так думаешь? Считаешь, что неплохо?
- Ну, стал бы я врать. Будь спокойна: я очень строгий ценитель. И
придирчивый критик.
Тут она улыбнулась. И скомандовала:
- На кухню - марш! Кофе стынет.
- Zum Befehl!
Отпивая кофе, я спросил:
- А где настоящий текст? Чистовой?
- У автора - где же еще? Я не делаю копий: к чему мне?
- Ну да, конечно. А продолжение - последует?
- Будет сегодня. Я сейчас поеду к старику, заберу новую кассету,
вернусь и примусь за расшифровку.
- А предыдущие кассеты?
- Если хорошо поискать, могут и найтись.
Я решил, что сейчас спрашивать дальше не следует.
- Не забудь: ты работаешь у меня!
- О, разумеется, сэр! В таком случае я расшифровкой займусь вечером.
А от него приеду прямо в театр Вахтангова - к тебе. Надеюсь, на этот раз
работодатель не забудет предупредить привратников?
- Работник может быть спокоен. Тебя подбросить к старику?
- Это далеко. У тебя, наверное, свои дела. Довези до метро.
- Договорились. Кстати, у тебя найдутся вторые ключи?
Я ожидал хотя бы небольшой заминки. Но она ответила сразу:
- Конечно. Надеюсь, у тебя нет привычки терять их?
- Это случается крайне редко. Но твоих ключей и я никогда не потеряю.
Наташа хитро посмотрела на меня:
- Не забудь - я знаю о тебе не так уж мало. Мы ведь знакомы очень
давно - пусть и заочно. Инач я бы не...
Она не закончила; я кивнул:
- Да и я тоже.
- Я чувствую. Поверь: для меня это не было неожиданным. У меня такое
ощущение, что ты мне завещан.
- Но ведь не только поэтому?..
- Господи, - сказала она. - Как тебе могло прийти в голову?
- С черного хода.
- Запри его наглухо. И потеряй ключ.
- Брошу в Москву-реку, как только доберусь до набережной.
- Смотри, чтобы хватило бензина.
Похоже, Наталья привыкла, чтобы последнее слово всегда принадлежало
ей.
Я не стал вступать в прения.
У метро я высадил ее и смотрел ей вслед, пока она, ступая упруго и
уверенно, не скрылась за тяжелой дверью. Я продолжал смотреть. Но ко входу
приблизилось сразу с полдюжины человек, и трудно было сказать, был ли
среди них кто-нибудь, кому поручено было следить за нею. Что до меня
самого, то я не собирался скрывать своего маршрута, но несколько изменил
его. Вместо того чтобы двинуться к центру, я развернулся и поехал обратно
- по направлению к ее дому. Зеркало заднего вида показало: никто меня
вроде бы не преследовал. Я прибавил газу.
Перед ее домом остановился, на сей раз прямо напротив подъезда, запер
машину и поднялся наверх. Внимательно осмотрел дверь: запирая, я слегка
подстраховал ее. Осмотр показал, что я вернулся вовремя - кто-то уже
приценивался к замку, но встретился с осложнениями, а потом я его спугнул.
Ясно. Я снял страховку, отпер дверь и вошел. На кухне залез рукой в
кастрюлю, вытащил мои кассеты и положил в карман. Здесь становилось
чересчур горячо. Подумав немного, взял и рукопись - те бумажки, что лежали
перед компьютером, рисковать ими тоже не следовало.
Включив аппарат, я нашел среди текстовых файлов воспоминания старого
дипломата и на всякий случай стер их. Искать хилебинские кассеты времени
уже не было. Где бы его найти, чтобы прочесть эти мемуары?
С этой мыслью я спустился, не забыл внимательно осмотреть машину, сел
и на этот раз поехал, никуда Не отклоняясь, прямо на заседание
межпартийного совещания. По дороге гадал: хоть на третий день, сегодня,
Бретонский прочтет наконец свой содоклад? Или сперва дадут слово
стороннику Алексея?
В подъезде театра я предупредил охранника насчет Наташи и затопал
вверх по лестнице, окончательно настраиваясь на серьезное слушание и
одновременно обдумывая план надежного сохранения новых материалов: у меня
возникли кое-какие идеи по этому поводу. Но додумать до конца мне не
удалось.
- Виталий! - услышал я и оглянулся. Это был Северин. Я не ожидал
увидеть его здесь и невольно остановился; он поспешно подошел. Он был
один, охраны я не заметил, хотя она наверняка была.
- Здравствуй, - сказал я с улыбкой.- Не знал, что ты увлекаешься
политикой.
- Без этого в России даже и сегодня бизнес не делается.
- Похоже на то, - согласился я. - Тебе нужен совет?
Он покосился на мой кейс. И чего все они боятся?
- Совет нужен тебе, - ответил он очень серьезно.
- Коля, я же не торгую компьютерами...
- Отойдем-ка в сторонку. До начала заседания еще есть времечко.
Мне стало интересно.
Что же, будь по-твоему.
- Пойдем к администратору, там сейчас никого нет...
Он оказался не совсем прав: там были его телохранители. Но их он,
надо полагать, не стеснялся, меня же их присутствие сдерживало.
- Так что ты хотел мне сказать? - спросил я.
- Сперва - поделиться информацией. Потом - посоветовать.
- Давай первое.
- Он помолчал секунду.
- Значит, так. Сегодня на совещании большинство партий выскажется за
поддержку Александра. Это уже известно.
- Приятно слышать.
- Не думаю. Это единственное, чего до сих пор не хватало до взрыва.
До серьезного выхода масс на улицы. До крови. Александр, ваш претендент,
уже приговорен. И вся его команда - тоже. Ты в том числе. Потому что - к
твоему сведению - в городе полно неучтенного оружия. Сейчас его не видно,
но в нужный миг оно окажется в нужных руках.
Это я и без него понимал. Но меня интересовали подробности.
- Но ведь это бессмысленно. Мусульман от этого ни в Москве, ни в
стране меньше не станет, и никто с ними ничего не сделает - слишком дорого
это их врагам обошлось бы.
- Нам еще дороже обойдется, если воцарится Александр!
- Ничуть не бывало. Дороже всего России обходится то, что есть
сейчас.
Президент и его команда все еще глядят на Запад, через океан, не
понимая, что искать там нечего. Он - провинциальный политик, не более
того. Весь в прошлом. А Западу мы нужны не как великая держава, но как
конгломерат слабосильных государств. И не потому, что они такие бяки.
Просто в геополитике не бывает ни любви, ни ненависти, ни добра, ни зла.
Ты ведь в курсе готовящегося Тройственного раздела?
Европейская Россия, Сибирь, Дальний Восток - независимые государства!
- Ерунда. Китай нам поможет...
- Да; в обмен на, самое малое, Забайкалье... Ну почему вы не
понимаете: единственные, кому наши территории не нужны, - это Мир ислама.
Им нужна торговля, а прежде всего - политический флагман представитель
исламских стран в Совете Безопасности - и так далее. А вы несете какую-то
чушь. Да и не будет никакой крови - поверь моему газетному чутью.
- Будет, будет. Ты ничему не поможешь - только погибнешь сам.
Собственно, у меня нет даже права говорить с тобой об этом... Пойми,
мы не допустим такого перелома, мы - большой бизнес. Нам все еще нужны
западные технологии... Мы не можем их лишиться.
- И не лишитесь.
- Как же это?
Я чуть было не сказал ему: "Да потому, что контрольные пакеты акций
многих западных фирм, обладающих этими самыми технологиями, давно уже у
шейхов - непосредственно или через третьих и четвертых лиц..." Но знать
это было ему необязательно. И я сказал лишь:
- Уж поверь мне. Я больше твоего поездил по миру. Так что если хочешь
и в дальнейшем благоприятствия в делах - отойди в сторонку лучше сам.
- Вот еще!
- Не веришь. Ладно. Сегодня в три часа у тебя встреча с
представителем "Интел Супертекнолоджи". Собираетесь подписать контракт. Не
подпишете. Они попросят отложить на начало июня. Твердо обещаю. Тогда
поверишь? Северин, по-моему, слегка опешил.
- Ты... Откуда ты...
- У меня - своя информация. А в начале июня они могут подписать с
тобой, но могут и вообще отказаться. И зависеть это будет от твоего
поведения...
Я и действительно мог повлиять на это дело. Шейх Шахет абд-ар-Рахман,
занимавшийся в России не одной только нефтью, уже, должно быть, прибыл
сюда на заседание, и я найду возможность переговорить с ним. Такая
операция у меня не планировалась, все подучилось экспромтом - но, кажется,
могло принести какую-то немедленную пользу.
- А если хочешь, - сказал я, взяв Северина за пуговицу и глядя ему в
глаза, - чтобы все обошлось, то ответь мне на пару вопросов. Первый: ты
знаешь, кто подлежит устранению - по плану, о котором ты говорил?
- Многие...
- Меня интересуют люди из числа главных азороссов. Шестерки не нужны.
- Погоди, погоди... - Он, похоже, всерьез растерялся. - Я не очень
хорошо помню. Значит, так... Этот... Лепилин... Потом - тот фашист, не
помню, как его. Дальше - Веревко, фамилия запоминается. Пахомов...
- А Бретонский? Генерал Филин? Священник? Отец Николай?
- Н-нет... Точно нет.
- Ясно. А Делийский?
- По-моему, не упоминался...
- По-твоему - или точно?
- Ну, я же не заучивал специально!
- Вот и напрасно, Коля. Я не знаю, есть ли у кого-нибудь списки людей
из вашего лагеря. Учти одно: террор России надоел хуже горькой редьки. Но
до сих пор мы управиться с ним не могли. Выход один: сперва прибрать к
рукам, а потом уже решать - как с ним и что. Сперва заиграть в дудочку,
как гаммельнский крысолов; а куда этих крыс вести - решится впоследствии.
Но до того они еще успеют пошуметь. Ты ведь не хочешь, чтобы твою фамилию
увидели в черной рамочке?
Северин лишь растерянно качал головой.
- Ну спасибо, - сказал я ему. - Желаю удачи.
Я и в самом деле был ему благодарен: теперь я знал с кем из азороссов
мне действительно стоит беседовать, а кто не представляет более никакого
интереса.
Сегодня многопартийное совещание не блистало такой слаженностью
действий, как позавчера, и отцы-партократы появлялись на сцене по одному,
выходили - кто лениво, кто чуть ли не выпрыгивал из-за кулис.
Там было самое подходящее место для бесконечных споров: поддерживать
ли идею монархии, а если поддержать - то каких требовать уступок и
возмещений, и кого рекомендовать будущему государю выдвинуть в премьеры, и
- самое главное - какому же государю.
Кто-то по соседству от меня вполголоса интересовался, насколько
болезненным бывает обрезание, без которого нет мусульманина, как, впрочем,
и иудея. А спрашивал он скорее всего именно у иудея. Я встал самого угла
сцены, выжидая. Вскоре показался и нужный мне деятель - тот самый
священник, на которого указал вчера Бретонский. Почти одновременно с
иереем появился и сам историк, сразу увидел меня, кивнул почти как старому
приятелю и что-то сказал духовному лицу, после чего и оно обратило на меня
свое внимание и приблизилось к рампе.
- Чем могу вам помочь? - Вопрос был задан в весьма доброжелательной
манере.
- Я журналист и хотел бы...
- Я уже наслышан. Но не здесь, разумеется, и не сейчас...
- Сделайте одолжение, назначьте, время и место.
- Самое лучшее - у меня в храме. Как ни странно, я вновь получил
приход.
Мне это обстоятельство показалось не столько странным, сколько
многозначительным. Но я не стал распространяться на эту тему.
- Увы - я не в курсе...
- Храм святителя Николая... В народе храм называют Никола на сене...
Если вы знаете, где располагается Министерство иностранных дел...
- Разумеется. О, я заметил эту церковь.
- Правильно будет сказать "храм".
- Простите...
- А время - ну что же, меня устроило бы сразу после завершения этого
заседания. Я сегодня не служу, так что смогу уделить вам часок, а может
быть, и больше.
- Сердечно благодарю, святой отец!
Он чуть улыбнулся.
- Святые суть сопричисленные к лику. Но мы грешные, как все грешны в
этом мире. Лучше называть меня честный отец или просто отец Николай.
Сказав это, он кивнул и пошел к своему месту в президиуме. Рослый,
крепкий мужчина со спокойным и чуть ироничным взглядом, красивой,
ухоженной бородой, черной с легкой проседью, неторопливой и уверенной
походкой и хорошо поставленным баритоном. Он не производил впечатления ни
фанатика, ни прожженного политика, готового ради своего интереса продать
все и вся. Интересно, что же действительно привело его сюда - по сути
дела, в стан врагов... Или не врагов все-таки?
Я вернулся на свое место. Наташи еще не было, но я и не рассчитывал,
что она успеет обернуться так быстро. Старый Блехин-Хилебин наверняка
угощает ее чаем, а еще пуще - разговором. Начиная с определенного возраста
у людей ослабевает контроль за речью, и они становятся порой безудержно
говорливыми. С этим приходится мириться, тем более что в болтовне этой
нередко кроется любопытная информация.
Пока я делал такие умозаключения, президиум обосновался наконец на
сцене, в зале установилась относительная тишина.
Однако через два часа малопродуктивных словопрений мне это дело
надоело, и я вышел на улицу проветриться, не дожидаясь перерыва.
Огляделся. Все-таки Наташа могла бы и поторопиться. Я не могу маячить
слишком долго, а мне уже очень хотелось увидеть ее. Наивно, конечно,
думать, что меня на каждом углу поджидает снайпер, но все-таки...
...Наташа возникла рядом, точно вынырнула из-под земли. Едва взглянув
на нее, я понял: случилось что-то ужасное.
- Не здесь, - тихо предупредил я. - Улыбайся на всякий случай. Все в
порядке.
Она очаровательно улыбнулась, но в глазах бы страх.
- Ты замерзла, - сказал я на том уровне громкости, на каком желающий
мог бы без труда услышать. - Пойдем в буфет, выпьем по стакану вина.
Продолжая улыбаться, она кивнула.
- Еще секунду... - попросил я и бросился следом, чтобы не упустить
отца Николая, которому тоже видимо, малоосмысленная говорильня надоела, и
он прошел, едва не задев меня краем своего одеяния.
- Отец Николай! Если вы уже уходите, то, может быть, встретимся
раньше?
- Он недолго подумал:
- Если вас устроит - через полтора часа.
- Благодарю вас.
- Буду вас ждать в байтистерии. Это там, где таинство крещения
свершается. Небольшая такая пристроечка.
- Я понял.
- Вы будете один?
- С секретаршей.
- Доверяете ей?
- Не имею оснований для противного.
- Хорошо. Я предупрежу.
- А что, у вас там тоже охрана?
Он усмехнулся:
- Политика и во храме остается политикой. Согласны?
Я вернулся к Наташе. Она, похоже, крепилась, чтобы выглядеть
спокойной, но это обходилось ей дорого, и человек, упорствующий в
любопытстве, смог бы без особого труда понять: с нею что-то стряслось, и
это "что-то" не имело ничего общего, скажем, с находкой бумажника с
десятком тысяч россов, евро или хотя бы долларов США.
- Идем, Наташенька,-- я предложил ей руку, и она охотно оперлась на
нее.
Вечно твой чемодан мне мешает... - пожаловалась она.
- Это почти часть моего тела.
Она только пожала плечами. В буфете было немноголюдно. Я выбрал самый
дальний столик. Приложив палец к губам, выудил из только что
раскритикованного кейса детектор. Нет, столик, похоже, не был населен
"клопами", "жучками" и прочей живностью на молекулярных схемах.
Теперь можно. Что случилось?
Она непроизвольно глотнула.
- Старик погиб.
Не было сомнений, о каком старике шла речь, но все равно переспросил:
- Бэ-Ха? Она кивнула.
- Спокойно, - сказал я. - Только спокойно. Тут не опасно. (Я вовсе не
был в этом уверен, но не объяснять же ей всю ситуацию.) Задержи дыхание и
приди в себя. Можешь закрыть глаза ненадолго. Я тут рядом.
Охраняю тебя. Не волнуйся. Тебе ничто не грозит. Ничто. Понимаешь?
Не открывая глаз, она слабо кивнула. Прошло с полминуты. Наконец она
подняла веки и улыбнула ,.
- Извини. Я и правда расклеилась. Не ожидала ничего такого...
- Как это произошло? Сбила машина? Она качнула головой.
- Нет. Он был очень осмотрителен и осторожен. Даже никогда не ходил
по краю тротуара - держатся ближе к домам.
- Ты наблюдала за ним?
Нет, просто мне приходилось несколько раз с ним прогуливаться. Он уже
лет десять жил одиноко, жена умерла... Или нет, вспомнила: она осталась за
границей, там, где было его последнее место работы: где-то в Южной
Америке. Нашла там кого-то, как поняла. Вообще он не любил об этом
говорить. Дети давно выросли, по-моему, он с ними почти не общается; да в
Москве и нет никого из них.
- Хорошо. Что же случилось?
- Я сама не видела. Но говорили, снайпер подстрелил его возле дома.
- Кто говорил?
- Ну, там на улице и в квартире была уже мипиция... А может быть, и
не милиция или не только она: большинство было в штатском.
- Когда это произошло?
- Где-то за полчаса до моего приезда.
- Его принесли домой?
- Нет, конечно. Говорят, увезли - наверное, больницу или сразу в
морг, не знаю.
- Как же они попали к нему домой? Ну да: наверняка у него был с собой
паспорт. Наша бессмертная прописка иногда бывает и полезной...
- О паспорте не знаю, но у него в записной книжке был адрес и телефон
- в самом начале, как это обычно делается.
- Какая записная книжка? Обычная, электронная.
- Где она сейчас?
- Осталась у них, наверное.
- Жаль. Хотя тут, конечно, ничего нельзя было поделать. Ну а как с
тобой обошлись?
- Можно сказать - вполне нормально. Выспросили, конечно, кто я и
зачем пришла... Я им все объяснила. Они записали, что им было нужно, и
сказали, что мне потом придется прийти к ним для более подробного допроса.
Попросили никуда не уезжать.
- Чем еще интересовались?
- Ну, есть ли у меня какие-то его документы, записи, что я знаю о его
знакомых, кого встречала у него - все такое.
- Что ты ответила?
- Объяснила, что все обработанное возвращала ему, у меня ничего не
оставалось.
- Но у тебя же что-то сохранилось? Сама говорила.
- Н-ну... На самом деле почти все отработанные кассеты оставались у
меня. Он просто о них не спрашивал - может быть, кое-что забывал. Все-таки
возраст.
- Почему ты не сказала им об этом?
- Просто в тот миг вылетело из головы. Наверное, я слишком была
напугана...
- А сейчас где последние материалы - у тебя с собой?
- Нет. Тогда они отобрали бы.
- Тебя обыскивали?
- Я бы не сказала. Но попросили открыть сумку - А о том, что
работаешь у меня, ты им сказала?
- А нужно было?
- Нет.
- Мне тоже так подумалось.
- Хорошо. Значит - снайпер... Когда сбивает машина, это еще можно при
желании объяснить случайностью, о точном выстреле этого не скажешь.
Хорошо, Наташенька. Теперь исчезнем отсюда.
- Знаешь, мне все-таки немного страшно.
- Я не собираюсь отпускать тебя одну куда б то ни было. А где у тебя
дома все эти кассеты? - Лежат кое-где...
- Я не видел.
- Ты что - обыскивал квартиру?
- Нет, разумеется, - соврал я.
- Значит, и не мог увидеть.
- Тайник?
Наташа пожала плечами:
- Знаешь, в нашей непредсказуемой жизни.. Об этом еще мама
позаботилась.
- Да, действительно. Я-то думал, что в Москве все уже тихо-мирно. А
тут - словно полвека назад...
- Нет, не совсем так, конечно. Но и не так, как было, говорят, в
старые времена, когда на улицах не стреляли.
- А я ведь тебя спрашивал насчет надежного местечка для моих записей.
Почему ты скрыла?
- Тогда? Не стану же я рассказывать первому встречному...
- Я, значит, первый встречный?
- Тогда был. Ну, не совсем - но все же почти. Надо же было сперва
хоть немного разобраться в тебе.
- И как? С успехом?
- Ты что думаешь - я ложусь в постель со всяким желающим?
Кажется, она собиралась всерьез рассердиться.
- Извини. Между прочим, я тоже довольно давно перестал заваливать
каждую желающую девицу, будь она сколько угодно пригожей. Но по этому
доводу мы как-нибудь проведем научно-практическую конференцию. А сейчас -
последний срок встать на крыло.
- И куда полетим?
- Сперва к тебе.
- Не опасно?
- Не очень - уже потому, что мы ждем опасности.
- Ты хочешь забрать записи?
- Не знаю. Если твой тайник надежен - наоборот, подложу и свои. В
противном случае - заберем все и направимся в универсальное убежище.
- Такое существует?
- Была прежде такая традиция, - сказал я, - храм Божий является
убежищем для всякого, кто нуждается в защите, и в его стенах никакое
насилие невозможно.
- Хорошая традиция, - сказала она серьезно.
- Согласен. Но, к сожалению, хорошие традиции далеко не так
долговечны, как плохие.
- Мы на самом деле собираемся в церковь?
- Да, но для работы. Там нас ждет очередное интервью.
- Любопытно...
- Там увидим. Пошли.
Я и на этот раз не забыл проверить машину. Но мои оппоненты, видимо,
уже поняли, что ко мне таким путем не подобраться. Пора бы им усвоить то
же самое и в отношении Наташиной квартиры. Пока же - увы. Упрямые подонки
- иного заключения я не мог сделать, убедившись в том, что кто-то опять
примерялся ко входной двери и на этот раз уже более квалифицированно:
пытался нейтрализовать мою подстраховку, и достаточно деликатно. Видимо,
противной стороне было уже известно, чем рискует неосторожный: его найдут
крепко спящим, как в своей постельке, и надолго обездвиженным. Но на
деликатное обращение прибор не реагирует; он откликается только на
правильное обращение. Мы вошли, и я сказал:
- И все же осмотрись внимательно - все в порядке?
Наташа, впрочем, занялась этим, не дожидаясь моего совета. Вскоре из
кухни донесся ее голос:
- Кто-то лазил в кастрюли.
- Да, - сказал я. - Это я. Забрал свои кассеты. Больше ничего?
- Как будто нет.
- Хорошо. А тайник?
- Ты обязательно хочешь его видеть?
- Ну, если у тебя есть принципиальные возражения...
- Нет, - сказала она. - Принципиальных нет.. Просто... А, ладно.
Мне, откровенно говоря, было просто любопытно: где в малогабаритной
квартире можно оборудовать такой тайник, какого не обнаружат специалисты.
Наташа вышла из кухни, прошла в комнату. Позвала меня. Я вошел.
- Ну вот, - сказала Наташа. - Это здесь.
- Что же: показывай.
- Да прямо перед тобой.
- Что значит - прямо передо мной? - едва ли не рассердился я. - Не
вижу.
Однако сразу могу тебя разочаровать: где бы в этой комнате ни
заложить тайник, его обязательно найдут. И даже без особого труда.
- Поспорим? - На что угодно.
- Хорошо. Спорим на то, что мне будет угодно. Только не вздумай потом
выкручиваться.
- Ein Wort - em Mann! - заявил я, и хотя это было сказано по-немецки,
она, похоже, поняла. Усмехнулась. Отошла в угол. Взобралась на стул.
Подняла руку. И извлекла кассету - похоже, прямо из воздуха.
- Э? - сказал я.
- Проигравший платит.
- Постой. Я ничего не понял.
- А это и не обязательно.
- Ты мухлюешь. Она была у тебя в рукаве.
- Думаешь? Хорошо...
Не слезая, она снова двинула рукой - и кассета исчезла. Наташа
спрыгнула и подошла ко мне.
- Можешь обыскать. Ну? Убедился? Постой... Куда ты... Ты нахал и
грубый насильник! Ну, не сейчас же... Порвешь! Погоди, я сама...
Прошло некоторое время, прежде чем мы вернулись в эту комнату и снова
обратились к проблеме тайника.
- Не человек, а маньяк! - заявила Наташа. Слышать это было очень
приятно. Но она тут же продолжила:
- Мы спорили вовсе не на это. И все права остаются за мной.
- Разве я хоть словом заикнулся?..
- Попробовал бы - и в самом деле стал бы заикаться. Скажи: занятия...
этим самым (она не сказала ни "занятия любовью", ни "траханьем" -
предпочла неопределенно-нейтральное) стимулируют твое мышление?
- Никогда не задумывался.
- И ты до сих пор не понял?
- Я вообще крайне тупой экземпляр.
- Спасибо, что предупредил. Ты, значит, ничего не видишь.
- Почему же? Вижу угол комнаты, гладкие стены...
- Вот-вот. И любой увидит то же самое.
- Ты хочешь сказать, что там... тайник-невидимка?
- Ну, простые вещи ты еще способен сообразить.
- То есть... голограмма?
- В десятку.
- Остроумно.
- Конечно, если руками обшаривать каждый дециметр стены, то на него
рано или поздно наткнешься. Но шарить там, где ничего нет, станут в
последнюю очередь, верно? А для этого ищущий должен располагать временем.
Его бывает достаточно у госбезопасности; но тайник заложен не от нее, а от
налетчиков. Они же, как правило, спешат.
- Все верно. Положи мои кассеты туда же и побежим. Хотя - постой... А
что у тебя там еще?
- Да ничего особенного. Есть одна книжечка. - Она вынула и показала
мне брошюрку. - Возьми - может быть, прочитаешь на досуге...
- Тоже дедовская?
- Нет. Липсис оставил маме - сказал, что любопытно...
Я машинально сунул книжку в карман.
- Бежим. Мы и так уже опаздываем.
- На богослужение? - не удержалась она.
- Сложный вопрос, - сказал я серьезно, Богу мы служим или кому-то
другому. Это мы потом узнаем.
До Николы на сене добрались без происшествий. Храм был маленький,
давних времен, но капитально отремонтированный и совсем недавно
покрашенный.
Уютная церквушка, какими в свое время славился город "сорока
сороков", и хотелось думать, что и Господь в ней не такой, как где-нибудь
в кафедральном соборе, величественный и строгий, а - добрый,
провинциальный этакий, всепрощающий, похожий на сельского батюшку на
склоне лет. Прежде чем войти за церковную ограду, я перекрестился
по-православному. Вообще-то я никогда крещен ни в православие, ни в
католичество, ни в лютеранство не был, но положил себе за правило в храме
любой конфессии соблюдать необходимые религиозные обряды. Наташа
посмотрела на меня не без удивления, но ничего не сказала.
Небольшая, отдельно стоящая пристройка с крестом на куполе, как мне
показалось, и есть байтистерий. Я не ошибся. Отец Николай ожидал нас там.
Ничего в облике иерея вроде бы не изменилось после того, как мы расстались
у входа в театр - и тем не менее выглядел он тут совершенно по-другому:
значительнее и, так сказать, органичнее, и наперсный крест его здесь
воспринимался уже не как принадлежность униформы, но воистину как великий
символ.
- Прошу пожаловать, - широким жестом, особенно выразительным
благодаря плавному взлету широкого рукава, пригласил нас отец Николай.
Здесь стояла большая купель, еще одна маленькая, в коей крестят младенцев,
стол, несколько стульев. Тут казалось как-то уютнее, чем в общем храме.
Отец Николай пригласил сесть и сам уселся, привычным движением
справившись со своим долгополым одеянием.
- Итак, чем могу служить?
- Прежде всего разрешите представиться...
- Мне вас представили заочно, - отклонил он мое предложение. -
Профессор Бретонский объяснил мне, кто вы и с какой нуждой. Я готов
ответить поелику это будет в моих малых возможностях. Спрашивайте.
(Пожалуй, для сохранения стилистического единства ему следовало бы
сказать: "Вопрошайте".) - Благодарю вас. Моих читателей будет наверняка
интересовать прежде всего вот что: вы, православный священник, иерей...
Он чуть заметно качнул головой.
- Протоиерей, - поправил он меня. - Если вам нужна точность -
митрофорный протоиерей. - На его губах промелькнула улыбка. - Это высший
чин, которого может достигнуть духовное лицо, не принявшее монашеских
обетов.
- Спасибо за разъяснение, - кивнул я. - Итак, вы, будучи православным
митрофорным протоиереем, настоятелем этого храма... Я не ошибся?
- Ни в коем случае. Дело обстоит именно так. Правда, был я отстранен
от служения - но лишь на краткий срок.
- И, разумеется, человеком глубоко верующим...
Он только кивнул.
- ...принимаете весьма активное участие в деятельности политической
партии, ставящей своей целью избрание на российский престол человека,
который, не являясь, конечно, врагом православия, тем не менее никак не
может быть назван его горячим сторонником. Мало того: который пользуется
очень сильной поддержкой людей, исповедующих ислам. Конечно, нельзя
смешивать политику с религией - но в чем причина того, что ваши
религиозные убеждения оказываются в таком противоречии с убеждениями
политическими?
Протоиерей помолчал секувду-другую, словно желая убедиться, что я
закончил свой вопрос. И ответил:
- Причина - в моей вере в Бога.
Мысленно я зааплодировал: ответ был хорош хотя бы своей
непредсказуемостью. Обычно, беседуя с политиками, ответы их знаешь
заранее.
- Не могли бы вы объяснить несколько подробнее?..
- С охотой. Христианство, иудаизм, ислам - все это формы поклонения
единому Богу. Одному и тому же. Потому что если признать, что мы
поклоняемся своему Богу Христу, а мусульмане - своему Аллаху, являющемуся
другим, мы впали бы в грех язычества, то есть признания многобожия. Но
человек истинно верующий никак не может быть язычником, политеистом. Бог -
один, разъединяют же нас форма религиозной организации, обрядовая сторона
и ряд богословских проблем. Однако теологические проблемы - это проблемы
людей, а никак не Господа: у него нет проблем. Вот вам еще одно сравнение.
Существуют страны с правосторонним дорожным движением и другие - с
левосторонним.
Соответственно руль в автомобиле расположен у первых - слева, у
вторых - справа. Разница существенная, и никак нельзя, оказавшись в
левосторонней стране, продолжать ездить по ее дорогам по правосторонним
правилам: катастрофа неизбежна. Однако же наши водители далеки от мысли
считать, что только их автомобили являются истинными, а, допустим,
английские, австралийские или японские машины - ложны. Что же касается,
скажем, того города, в который вы намерены попасть, и дороги, по которой
движетесь, - то к городу этому могут вести с одной стороны дороги
правосторонние, с другой - левосторонние. Но город достижим и для тех, и
для других.
Теперь предположим, что в какой-то стране по некоторым причинам - ну,
скажем, туда навезли так много автомобилей с противоположным расположением
руля, что уже нельзя не принимать их во внимание, - в этой стране
возникает необходимость пользоваться обеими формами движения. Это
возможно? Да, но только при одном условии: необходимо параллельное
существование двух дорожных систем, которые нигде не будут соединяться или
пересекаться - что при наличии туннелей и эстакад вовсе не так трудно.
У него широкие рукава, подумал я, и в рукавах этих, похоже, упрятано
великое множество доходчивых сравнений. Надо думать, он произносит
интересные проповеди своим прихожанам.
- Так вот, - продолжал тем временем отец Николай. - Вам, конечно,
ясно, как называется тот город, куда мы все стремимся, и кто в нем правит.
Теперь, чтобы закончить эту притчу, предположим, что я живу в доме,
рядом с которым проложили левостороннюю дорогу. До сих пор я, как и все,
ездил на машине для правостороннего движения, но сейчас левосторонняя
дорога пролегла между моим домом и той старой дорогой. У меня все та же
машина с рулем слева; но ко мне приходят и предлагают машину для новой
дороги - новую, совершенную и на крайне льготных условиях. Меня даже не
уговаривают отдать старую, наоборот - обещают расширить гараж, чтобы в нем
умещались обе. Разве, если я соглашусь на эти условия, я как-то нарушу
интересы города, которому нужно только одно: чтобы я в конце концов туда
доехал? Разумеется, убежденные сторонники правосторонней езды станут
утверждать - и некоторое время многие даже будут им верить, - что вторая
дорожная сеть на самом деле ведет вовсе не к тому городу, в котором царит
Добро, но к другому, где обитает Зло. Почему им поверят на время? Потому
что описания города в путеводителях одной дорожной компания и другой не
вполне совпадают. Однако они и не могут совпадать в деталях, потому что
дороги впадают в город с разных сторон, а ни один город не выглядит со
всех сторон одинаково. Но добравшись до центра города, люди убедятся, что
центр для всех один. Вот как я могy это представить.
- Вы мастер метафоры, - не удержался я от похвалы. - Однако дело
происходит не в воображаемой стране, но в России, в которой и пристрастия,
и антипатии всегда стремятся к крайним значениям.
Православная Россия...
Я удивился: мое возражение он встретил не с улыбкой, но скорее с
гримасой, которая могла бы сойти за улыбку.
- Православная Россия... - повторил он с расстановкой. - А вы уверены
в точности такой формулировки?
- Принято думать так. - Мало ли как принято думать. Да, собственно,
так не думают; так считают. А если думать... - Он помолчал. - Ладно,
скажу, рискуя впасть в ересь, не богословскую, но политическую: Россия как
была тысячу с лишним лет назад языческой, так ею и осталась. Христианство,
по сути, не вошло в кровь, не стало основой мышления. Даже основой веры не
стало. Разве что на словах - но ведь от слова, как известно, не
станется... Религия органичная, растворенная в крови, всегда идет от
мироощущения человека - идет от человека к организации, то есть - снизу
вверх. Как христианство в Риме. Из катакомб - во храмы. А не из храмов в
землянки. Потому христианство так органично в Италии: итальянцы,
наследники Древнего Рима, они его выстрадали. В катакомбах. Кровью на
аренах. В России же все вводилось сверху, приказным порядком: и
христианство, и - позже - его реформа, и еще позже - коммунизм. Конечно, у
России были шансы стать подлинно христианской страной, и она стала бы ею,
если бы не Никонианская реформа. Все, искренне верившее, ушло в раскол - и
погибло, как Аввакум, человек уровня апостола Павла. А церковь
превратилась в государственную институцию - и так утратила всякую
возможность стать народной. Вспомните: реформа на Западе - протестантство
- тоже ведь шло снизу вверх, от внутренней потребности. А у нас и реформа
- от властей. И с коммунизмом повторилось то же самое - не говоря уже о
том, что он нередко взывал к самым темным сторонам природы человеческой...
Да, безусловно - сохранились форма, и храмы, и купола, обрядность... И
организация... Но ведь сие - не вера, а лишь изображение ее. А в Бога надо
верить, а не изображать веру. Нет, господин журналист, вы серьезно
подумайте перед тем, как утверждать, что Россия - страна христианская.
Если начальство приходит в храм и обедню отстаивает со свечкой в руках -
это еще никак не факт веры, это факт политики. Но политика - стихия
изменчивая, и нельзя на ее фундаменте строить вечное здание!
Священник умолк; он смотрел на меня серьезно и печально, и я подумал,
что говорил он совершенно искренне.
- Ну а ислам?
Он кивнул.
- Логичный вопрос. Ислам... Прежде всего он - религия снизу.
- Но разве он во многих местах не насаждался мечом?
- Да, наверное... не без того. Однако в этом, пожалуй, только буддизм
нельзя упрекнуть - да и то не уверен. Но сейчас не это важно. Во-первых,
ислам интернационален. Порой приходится слышать, что русские его не могут
усвоить. Факты свидетельствуют об ином. Если бы вы интересовались
историей...
- Я интересуюсь.
- В таком случае вы, возможно, помните, что еще в последние
десятилетия минувшего века, когда России приходилось скрещивать оружие с
исламскими народами - и за пределами страны, и внутри ее - некоторое число
наших воинов, попав в плен, стали исповедовать ислам. Одни из них потом
вернулись домой, другие отказались, не желая порвать с исламской средой, с
которой сроднились. Но и многие из тех, кто возвратился в свои дома, не
изменили своей новой религии. А между тем были они русскими. Вообще не
бывает веры, принципиально чуждой для какого угодно народа, как нет
народа, не способного усвоить какое угодно вероучение. Далее: ислам
синтетичен. Он объединяет всех: и ветхозаветных, и новозаветных, и
иудаистских святых. Изложение его основ не столь зашифровано и намного
доступнее пониманию рядового верующего, чем, скажем. Священное Писание.
Это важно. Что еще? Вы и сами наверняка заметили, что ислам
динамичен.
Потому ли, что он моложе? Вряд ли только по этой причине. Он
энергичен.
И главное - силен верой. Они - мусульмане - верят, понимаете? А это
мне представляется самым главным. Для них Бог не деталь жизненной
декорации, но - основа основ. А народ, чтобы совершать великие дела,
должен верить, иного выхода нет, это - непременное условие, хотя, быть
может, и не достаточное.
- И вы полагаете, он может восторжествовать в России?
- Не знаю; речь ведь не о торжестве в политическом смысле этого
слова.
Но, во всяком случае, русский мусульманин - такое словосочетание
вовсе не кажется мне противоестественным. Хотя бы потому, что славянские
прецеденты существуют давно: хотя бы боснийские мусульмане, к примеру. О
наших отечественных я уже упоминал только что.
- Ну, чтобы уцелеть, и не на то пойдешь... - вставил я. - У ислама в
России вполне возможно будущее, поскольку он несет с собой очень немалые
инвестиции и кредиты...
- Уже принес и еще принесет гораздо больше. А ведь не сегодня
сказано, что Париж стоит мессы. Сейчас для России главное - устоять. А
сколько будет ради этого построено мечетей - вопрос не первостепенный.
- А народ не восстанет?
- Если поверит своему государю - не восстанет.
- Я вам очень благодарен, отец Николай. Еще два маленьких вопроса, с
вашего позволения. Первый: вот эта ваша позиция не может отразиться на
вашей судьбе?
- Пока не отразилась. Хотя я ее не скрываю.
- Как вы думаете - почему? Он улыбнулся.
- Видимо, есть какие-то причины. Но думать о себе мне сейчас просто
некогда.
Мне не хотелось довольствоваться столь неопределенным ответом. И я
решил проявить настойчивость.
- Скажите, не может ли ваша уверенность в себе быть следствием того,
что укоренение ислама в России, сколь бы парадоксально это ни звучало,
пошло бы на пользу православной церкви?
Он прикинулся удивленным, но не старался сделать это очень уж
искусно.
- Каким же это образом?
- Ну, тут достаточно простое умозаключение. Православное духовенство,
так сказать, растренировалось из-за отсутствия серьезной конкуренции.
Власти уже много лет смотрят на вас весьма благосклонно, охотно
демонстрируют свою приверженность православию. Правда, время от времени
ваши иерархи обращаются с настоятельными просьбами ограничить деятельность
в России иных конфессий. Ну, это естественно, было бы странно им этого не
делать. Однако по-настоящему ведь секты вам не противники - и вы можете
жить с ленцой, ограничиваясь соблюдением необходимой формы. А вот если в
местах, которые вы привыкли считать исконно своими, начнет всерьез
укореняться такая мощная и динамичная религия, как ислам - тут вам, хочешь
не хочешь, придется бороться всерьез. А поскольку применение оружия вряд
ли будет возможно, то придется мобилизовать все иные силы - духовные,
организационные, все прочие. Придется омолаживаться. Это будет словно
подсадка молодой железы в дряхлеющий организм. И как раз поэтому ваше
участие в происходящем процессе может рассматриваться как дело благое. Как
знать, может быть, у вас есть и благословение Его Святейшества?
Отец Николай слегка улыбнулся:
- Это ваши предположения, не мои.
- Вы их опровергаете?
- Будем считать, что я их не слышал, что ваш монолог остался
мысленным.
Я понял, что большего он не скажет. Но как говорится, sapientii
satis.
Ну что же - еще один вопрос...
- Отец Николай, собираетесь ли вы изложить все эти ваши соображения
претенденту при личной встрече?
- Не думал об этом. Он все это, я уверен, знает лучше меня.
- Но вы будете просить аудиенции? Или хотя бы участвовать во встрече?
- Если Богу будет угодно. Но вряд ли моя скромная персона вызовет у
государя - или будущего государя - интерес. Я ведь политик всего лишь
постольку поскольку.
- Сердечно благодарю вас. И приношу извинения за то, что отнял у вас
столько времени.
- Мое время принадлежит людям. Но не думаю, чтобы мы провели его
совсем уж бесполезно. А сейчас, увы, меня ожидают другие дела. Я провожу
вас до выхода.
- Не затрудняйтесь, спасибо.
- Просто во избежание осложнений.
Я вспомнил предупреждение, сделанное им еще на совещании: храм,
принадлежащая ему территория, на первый взгляд казавшиеся пустыми, на
самом деле охранялись. Интересно было бы узнать, кому принадлежала охрана.
- В таком случае мы готовы, - сказал я.
- Куда теперь? - спросила Наташа, когда мы сели в машину.
- А куда бы ты хотела?
- Куда-нибудь, где можно купить что-нибудь вкусненькое.
- Хорошо. И надо, пока есть время, послушать - что старик наговорил
на последнюю кассету.
- Это можно будет сделать вечером.
Я покачал головой:
- Не исключено, что вечер мы проведем совсем в другом месте.
Я ожидал вопросов, но их не последовало. Наташа, видимо, успешно
осваивалась со спецификой журналистской деятельности такого рода.
Неплохого работника я нанял. Немножко ее подучить, и...
Я ударил по тормозам. И вовремя. Отреагируй я на долю секунды
медленнее - и тупорылый "КамАЗ" нокаутировал бы наш легонький седанчик
крюком в правый бок, отшвырнув на глухой бетонный забор, тянувшийся
справа.
- Ого! - только и пробормотала Наташа. - Не слабо.
- Ты не заметила, откуда он вынырнул?
- По-моему, из того вон проезда - впереди, справа. Станешь догонять?
- Нет смысла. Он уже далеко.
- Жаль, я не заметил номер.
- Я заметила.
- Ты что же - не испугалась совсем?
- Еще как! Внутри все трясется.
- Ты молодец, - сказал я и поцеловал ее.
- Этим лучше заниматься в домашней обстановке, - заметила Наташа.
- Тонкое замечание. Ну что же - поехали.
- Думаю, сейчас они больше не станут рисковать.
- Интересно, кто это "они"?
- Если бы я знал...
Я и в самом деле не знал. Но кое-какие новые подозрения начали уже
складываться.
Ведь обещано в суре "Совет", айяте сорок четвертом: "Ты увидишь, как
их приведут туда поникшими от унижения, они будут смотреть, прикрывая
взор". Знать бы только - куда?
Глава седьмая
Как я и предполагал, больше нас в пути не тревожили, хотя наверняка
мы не избежали наблюдения. Да я и не старался скрыться, сейчас в этом не
было бы никакого смысла. По этой же причине я оставил машину рядом с
Натальиным подъездом, втеревшись в узенькое пространство между пожилым
"мерседесом" и серебристым "ЗИЛ-Эмиром", на котором, казалось, и лак еще
не успел просохнуть.
Я испытывал ощущение, что кто-то всерьез вознамерился помешать мне в
работе и сейчас никак не мог помешать моим оппонентам добиваться того, что
они поставили своей целью. Я мог только уйти в глухую защиту, которая
прикрывала бы теперь уже не только меня одного, но и Наташу, безо всякой
вины виноватую. Если бы я мог представить себе, как будет поворачиваться
дело, то, конечно же, не стал бы втягивать ее в эту игру.
Все мы умны ретроспективно, да что толку. Во всяком случае, сейчас
следовало каждый следующий шаг делать с наибольшей осторожностью.
Я окончательно убедился в этом, когда, попросив Наташу держаться за
моей спиной, знакомился с состоянием двери и ее страховки, прежде чем
вложить ключ в замок и повернуть. Оказалось, что предосторожность не была
излишней: тем, кто упорно стремился посетить Наташино жилье в наше
отсутствие, почти совсем уже удалось справиться с подстраховкой; не
хватило самой малости, чтобы отключить ее. Значит, в следующий раз это
окажется им по силам. Похоже на то, что в обозримом будущем квартирка эта
не сможет играть роль убежища, так что нужно найти другую крышу для нас
обоих и другое местечко, где можно будет сохранить материалы - уже
полученные, и те, которые возникнут в дальнейшем. Дела...
Впрочем, журналистика никогда не была делом безопасным, и всякий, у
кого может возникнуть неразумное намерение посвятить себя этому ремеслу,
должен прежде всего затвердить эту истину.
Плавно, на волосок перемещая ползунки настройки на карманном пульте,
я привел страховку в порядок и только после этого отпер дверь. Внутри
следов пребывания непрошеных гостей, похоже, не было. Ну а на самом деле?
Наивно думать, что в помещение можно проникнуть только через дверь,
выходящую на лестничную клетку; на что же тогда балкон, окна, вентиляция?
Пришлось потратить время на осмотр того и другого. Воистину, чем только не
приходится заниматься репортеру в свободное время!
Заключение было пока утешительным: этим путем никто еще не
воспользовался. Но это не значило, что не воспользуются в ближайшее время.
Превратить квартиру в крепость невозможно. Ну что же, значит, несколько
часов оставалось еще в нашем распоряжении - но из этих часов нельзя было
более терять впустую ни одной минуты.
Прежде всего я привел в рабочее состояние свою аппаратуру и набрал
короткий номер. Мне ответили почти сразу:
- "Реан".
- Доктор Фауст.
- Передаю информацию.
- Пишем.
- Я передал спрессованную в кратковременный пакет запись разговора с
протоиереем отцом Николаем.
- Принято.
- Что для меня?
- Пишите. Большой текст.
- Готов.
Информацию для меня передали точно так же - на высокой скорости.
Потом еще придется ее расшифровывать.
- Принял. Благодарю. Вопрос у меня. Как прошла изоляция?
Там помешкали - самую малость.
- Объект не возникал.
- Уверены? - на всякий случай переспросил я, новость оказалась
неожиданной.
- Полностью.
Ах ты, Седов-Липсис! Неужели учуял? Не прийти на такое заманчивое
свидание! Нехорошо... Но ничего не поделаешь - будем искать.
- Конец связи.
- Конец.
Так. Одно дело сделано, хорошо ли, плохо ли.
- Наташ!
Она ответила не сразу; была на кухне и наверняка что-то уже грызла.
Наконец откликнулась:
- Ты что не идешь есть? Объявил голодовку?
Такого намерения у меня не было.
- А что дают?
- Бутерброды с паштетом. Соленая рыбка. Чай или кофе - на выбор. Хлеб
черный.
- Кофе. Принято единогласно.
- А уже нолито. Стынет.
- Если нолито - бегу. А потом давай послушаем твою кассету - пока
есть еще возможность. Если там будет интересный рассказ...
Наташа вздохнула:
- Все-таки ужасные мы люди.
- Почему?
- Человека убили... А мы как ни в чем не бывало...
- Нет, Наташа. Мы сейчас просто стараемся не пополнить число убитых.
И это - самое лучшее и самое целесообразное.
- Не знаю... Да ты идешь или нет, в конце концов?..
Расшифровка переданного мне "Реаном" и медленное, вдумчивое прочтение
текста заняли чуть ли не полдня.
Это было не очень развернутое описание жизненного пути претендента на
престол Александра Александровича Романова и его прямых предков и
вытекающее из этого неоспоримое право Александра на российский трон.
Повествование было интересным и смахивало на приключенческий роман.
Впрочем, жизнь зачастую закручивает сюжеты похлеще самого изощренного
автора. Не очень мешал, а потом и вовсе перестал тревожить восприятие
стиль изложения, местами сильно смахивавший на казенный доклад.
Если верить составителю и автору или авторам этого текста, Александр
Александрович, великий князь, являлся прямым и законным потомком по
мужской линии последнего правившего государя из дома Романовых - Николая
Александровича.
Приведенные материалы свидетельствовали о том, что единственный сын
Николая Второго цесаревич Алексей Николаевич не погиб во время
екатеринбургской расправы с царской семьей. Он, как и одна из царевен, был
спасен, почему их останки и не были обнаружены во время розысков и
идентификации в конце прошлого века. Оказывается, спасители с
престолонаследником и его сестрой под охраной отряда казаков Уральского
войска были выведены из рокового дома буквально за пару часов до начала
расправы. Цесаревич чувствовал себя плохо, и его пришлось вынести на
руках. Предполагалось вывести и вообще всю царскую семью, но по ряду
причин их могли забирать лишь по два человека, и очередность была
установлена волею самого государя. Естественно, что престолонаследник был
назван первым, а кому быть первой из дочерей, определила Александра
Феодоровна. По этому плану августейшая чета выходила последней. Первую
пару успели спасти; для остальных, увы, не хватило времени, и они пали
жертвами политической дикости, вовсе не удивительной для всех мало-мальски
знающих российскую историю.
Вся Россия и в те дни, и в последующие годы представляла собою
кипящий котел, наполненный отнюдь не водой, но смесью самых крепких кислот
с кровью; в ней оставаться было очень опасно. Среди людей, спасших
цесаревича и царевну, - не было сколько-нибудь крупных деятелей, которые
обладали бы международными, да и внутрироссийскими связями на достаточно
высоком уровне. Они в своих действиях повиновались скорее инстинкту, чем
какому-то политическому или иному расчету. Вот почему они почли за благо
прежде всего поелику возможно обезопасить жизнь спасенных от новых угроз.
Было ясно также, что цесаревич, не обладавший, увы, крепким здоровьем,
должен быть обеспечен медицинским надзором и помощью, но прежде всего -
спокойными и более или менее достойными условиями жизни.
Спасители (имена их, замечалось в докладе, известны и сохраняются в
архиве претендента, но будут оглашены лишь в случае его воцарения) не
только не рискнули двигаться в сторону, где разгорались антибольшевистские
восстания под монархическими лозунгами, то есть в Сибирь и на Кубань, они
даже не смогли никого оповестить о совершенном ими подвиге.
Отряд, увозивший мальчика и девушку, состоял в ровном из казаков, но
включал в себя и несколько матросов из Гвардейского экипажа и возглавлялся
лейтенантом Российского императорского флота. Пробиться в Европу им было
практически невозможно, да и лейтенант флота (пока его настоящее имя не
обнародовано, условно назовем его Измайловым; он принадлежал к небогатой
дворянской семье, имевшей в числе предков и людей азиатского
происхождения) не доверял Европе с тех пор, как Британская империя
отказалась предоставить убежище государю всея Руси.
Измайлов принял решение: спуститься на юг. В ходе недолгого
обсуждения с казаками, сперва ратовавшими за переход в направлении
казахских земель, чтобы потом оттуда уйти в Китай, лейтенант смог все же
настоять на своем. Китай ему казался слишком далеким и чужим. Персия - вот
куда надумал он пробраться. План Измайлова предусматривал добраться до
Каспийского побережья - а там идти в Персию морем. Правда, добраться до
Гурьева оказалось совсем не так легко, как думалось вначале. Много раз
августейшим детям и их спутникам угрожала опасность. Хорошо, что за
небольшую мзду им помогали башкиры. Несколько башкирских всадников даже
присоединились к отряду. За время этого путешествия цесаревич дважды
чувствовал себя очень плохо, однако оба раза выздоравливал. Похоже, что
участие в таком походе даже потом пошло престолонаследнику на пользу.
Строго говоря, тогда уже не наследником он был, а государем, только
официально не коронованным. Но путешественники еще не верили, что с царем
могли поступить столь жестоко, и надеялись, что отец, матушка и сестры
цесаревича все еще живы. Алексей Николаевич однажды даже высказал сомнения
- стоило ли искать спасение вне России; однако лейтенанту удалось убедить
его - внушить, что, в конце концов, не столько даже о персоне цесаревича
шла речь, но о сохранении самой монархической идеи и законной династии.
В Гурьеве, ветреном и грязном, они задержались на несколько суток -
столько времени потребовалось лейтенанту флота, чтобы найти способ
перебраться через Каспий. Главные затруднения были с оплатой проезда.
Быть может, раскрой офицер подлинные имена своих подопечных, нашлись
бы охотники перевезти их и задаром, почли бы даже за честь; однако
лейтенант флота не хотел рисковать ничем, в том числе и той малой долей
семейных драгоценностей, что императрица успела передать лейтенанту для
нужд детей. Измайлов намеревался сохранить их как можно дольше и
использовать лишь в крайнем случае, если ими можно будет откупиться от
гибели.
Цесаревич понял уже, что на Измайлова можно положиться во всем. Ему
оставалось только глядеть по сторонам широко раскрытыми глазами, знакомясь
со страной, которой ему согласно божественному праву предстояло (как все
они еще надеялись) править. Впечатления подростка были совершенно
неожиданными и нимало не похожими на те, что имелись.
Прежде все фрагменты реальной действительности проходили сквозь
фильтры барона Фредерикса и других царедворцев. Раньше наследнику
казалось, что народ - это очень много Распутиных, что все простолюдины
обязательно должны походить на этого мужика, которого цесаревич не любил и
в глубине души побаивался - сердце сжималось каждый раз, когда они
оказывались вблизи друг от друга. В этом мужике чувствовалась странная
злая сила, а в народе - насколько престолонаследник успел с ним
познакомиться - прежде всего бросалось в глаза дурное воспитание, однако
какой-либо злой силы не ощущалось.
Итак, с деньгами в отряде было плохо и подрядить сколько-нибудь
надежную посудину, не трогая бриллиантов, не представлялось возможным:
цены ломили несусветные. В конце концов Измайлов был уже готов захватить
силой если не пароход, то хотя бы более или менее пристойный рыбацкий
дубок. Некоторые из его моряков были обучены ходить и под парусами, так
что шансы на успех, пусть и не особенно большие, все же были. И когда он
совсем уже принял было решение, ему неожиданно повезло. В этот же день в
Гурьев пришел пароход - доброфлотский пятисоттонник "Астраханец",
капитаном которого оказался вышедший в отставку балтийский кавторанг,
участник несчастливого Цусимского сражения. Тогда он служил третьим
штурманом на "Сисое Великом" в звании лейтенанта. Измайлов познакомился с
ним в шестнадцатом в Кронштадте. Встреча сослуживцев - а тут, на Каспии,
любой балтиец был сослуживцем, - никак не могла пройти всухую.
Капитан "Астраханца" пригласил лейтенанта на судно. Измайлов
согласился с тем, что опекаемые им молодые люди будут сопровождать его.
Капитан не стал возражать, и цесаревич с царевной, а также
матросы-балтийцы взошли на борт. Стол был накрыт по тем временам обильно.
Капитан заблаговременно настроился на крупный прием, поскольку он должен
был простоять в порту еще самое малое двое суток - раньше груза не
обещали.
Порядок в России уже, по словам того же капитана, дал крен на сорок
пять градусов, и с минуты на минуту грозил оверкиль. Капитан, как и очень
многие, еще не понял, что оверкиль уже произошел. За столом находились и
офицеры "Астраханца". Сейчас уже невозможно установить, кто из них первым
опознал цесаревича. О судьбе государя и его семьи здесь были уже
наслышаны, и то, что цесаревич и одна из царевен выжили и находились
теперь на борту, вызвало подлинный взрыв патриотического энтузиазма.
Лейтенант Измайлов рассказал о своих затруднениях, но ему даже не
дали договорить. К счастью, экипаж парохода не был еще распропагандирован
большевиками, на него можно было положиться. Не долго думая капитан
предложил немедленно отвалить и взять курс на порт Энзели, где доверить
дальнейшую жизнь Алексея оккупировавшим Персию англичанам. Измайлов,
однако, воспротивился и объяснил - почему. Но потом согласился при
условии, что в Персии цесаревичу будет необходимо также хранить инкогнито.
Порт Энзели был капитану парохода (имя этого достойного офицера, к
сожалению, утрачено, хотя теперь, может быть, начнутся поиски его в
архивах) хорошо знаком и, неодобрительно высказавшись, правда,
относительно погоды, он согласился, пренебрегая неприятностями, какие
могли у него возникнуть впоследствии по причине несанкционированного
выхода в море - в том случае, разумеется, если он решит возвращаться в
Россию. За два дня были сделаны необходимый мелкий ремонт и покраска,
заполнены бункера. Хотя команду несколько и удивило то, что идти через
море предстояло в балласте.
Порядка в порту в те дни не было уже никакого, так что пароход
беспрепятственно снялся с якоря - он стоял на рейде - и ушел в ночь.
Когда на траверзе был Дербент, сорвался шторм. Цесаревич достойно
перенес качку; похоже, морской воздух и ощущение свободы от большевистской
угрозы стали для мальчика благотворными. Шли со средней скоростью
одиннадцать узлов и на исходе пятых суток оказались в видимости Энзели. В
порт вошли и бросили якорь без осложнений, несколько удивив, правда,
таможенников зияющей пустотой трюмов. Офицеры парохода, сложившись,
снабдили лейтенанта небольшой суммой денег из собственных заначек в
звонкой монете, чтобы снять сколько-нибудь приличный номер в гостинице для
августейших детей. Остальные разместились на постоялом дворе. Портовые
власти до выяснения обстоятельств подвергли пароход секвестру. Дальнейшая
судьба и судна, и экипажа до некоторой степени выяснится впоследствии.
После несколько затянувшегося объяснения с местными властями и
хорошей взятки, на которую ушло кое-что из драгоценностей, лейтенант
Измайлов со своими спутниками получили разрешение двигаться в Тегеран.
Измайлову даже удалось переодеть всех в восточные одежды и нанять
переводчика, дабы избежать постороннего любопытства. Особенно со стороны
англичан. На арендованных лошадях отряду удалось без особых происшествий
добраться сперва до Решта, потом - в четыре перехода - до Кереджа, откуда
столица была уже едва ли не видна простым глазом. И наконец беглецы
растворились, как бы канули в неизвестность в обширном, многолюдном,
многошумном и пыльном Тегеране, городе царя царей, шахиншаха, оплота
ислама - как, во всяком случае, принято считать в шиитской его ветви.
Никому из сильных мира сего не было известно о судьбе царевича
Алексея.
Большевикам же удалось скрыть, что не все члены императорской семьи
убиты. И никому не могло прийти в голову искать его в Тегеране, где можно
было затеряться так легко...
- Наташа! Ты чем занята?
Она подошла.
- Чем занята? Продолжаю бояться...
- Сядь...
И в самом деле: я зачитался, а она продолжала переживать. Надо было
чем-то отвлечь ее.
- Слушай, а ведь я до сих пор не спросил тебя: а как ты сама
относишься к исламским порядкам? Она, похоже, не ожидала такого вопроса и
на секунду-другую задумалась.
- Знаешь, мне, наверное, все равно. Странно?
- Но ведь ислам достаточно суров с женщинами. Шариат...
Она оказалась вовсе не малограмотной в таких вопросах. Это было
приятно.
- В России, - сказала она, - никогда не будет исламского
фундаментализма, как мне кажется. А кроме того... женщины уже были в
руководстве, даже во главе исламских стран: Пакистан, Турция...
- Значит, наденешь чадру?
- К чему? Ее ведь только в Иране носят...
- Ну что же, - сказал я, - ты права. А что из этого следует?
- Что?
- Что нам придется совершить кражу со взломом.
- Она снова не удивилась.
- У Хилебина?
- Я кивнул.
- К сожалению, - сказала она, - этого я просго не умею.
- Увы, я тоже, - соврал я. - Но придется рискнуть.
И снова вернулся к тексту.
Итак, некоронованный император в изгнании добрался наконец до
Тегерана.
Сперва маленький отряд остановился на каком-то занюханном постоялом
дворе, где новоприбывшие вроде бы никого не интересовали и потому
чувствовали себя в относительной безопасности. Жить пришлось скудно.
Вскоре казаки и башкиры заговорили о возвращении: на родине шла
большая война, и им казалось неприемлемым отираться здесь, когда там на
колеблющихся весах лежала судьба России. В конце концов, там и семьи их
оставались, и дома. В ту пору многим еще казалось, что все может
закончиться хорошо. Подъесаул Горбач откровенно переговорил об этом с
лейтенантом флота, воинство стало готовиться к возвращению.
Окончательное решение было принято, когда до них добрался посланец
капитана "Астраханца", чтобы сообщить, что после долгих переговоров судно
освобождено и собирается в обратный рейс. Так что если кто-то желает
возвратиться домой, может воспользоваться этим удобным случаем.
Капитан обещал перевезти людей бесплатно.
Итак, почитая свой долг выполненным, они решили возвратиться.
Измайлов всю последнюю ночь не смыкая глаз раздумывал об этом. Под утро он
пришел к выводу, что иначе не получится. Приказать им остаться? Однако ни
по какому уставу лейтенант Российского флота не был для них начальником -
даже для казаков, башкиры же вообще не принадлежали к армии. Участвовали в
спасении цесаревича они по своей доброй воле, и вот сейчас эта же воля
звала их назад. Такой силы, чтобы удержать их, у Измайлова не было: моряки
находились туг в меньшинстве. Но даже если бы ему удалось каким-то
способом склонить их к невозвращению - к чему бы это привело? Группа
вооруженных молодых людей, не знающих ни языка, ни местных обычаев, не
могла не обратить на себя внимания сперва ближайших соседей, а потом и
властей. А это было не в интересах престолонаследника. Англичан и в
Тегеране было не так уж мало - а в них лейтенант разуверился навсегда.
Они могли, по его твердому убеждению, если того потребуют какие-то
сиюминутные интересы Британской империи, выдать наследника большевикам -
если те, разумеется, утвердятся у власти. Кроме того, все это воинство
надо было бы как-то содержать. А денег - кот наплакал. Заработать на жизнь
своим трудом в Тегеране казаки и башкиры не могли. Измайлова и так уже
беспокоило все более пристальное внимание, какое его воины начали
оказывать персиянкам; здесь это могло привести к страшным неприятностям.
Так что, с одной стороны, желание людей вернуться в Россию следовало
даже поощрить, а вовсе не противиться ему. Без них, с маленькой кучкой
верных людей, куда проще было затеряться на Востоке. Но это - с одной
стороны.
С другой же - все получалось совсем наоборот. Все эти люди,
собравшиеся вернуться в Россию, прекрасно знали, кого спасли. И забыть это
их не заставишь. Возвратившись домой, они волей-неволей вступят в общение
с неопределенно большим количеством людей. Даже если никто из них не
попадет к большевикам - все равно нет реальной возможности заставить их
молчать. Своим проболтаются во хмелю, чужим - под пыткой. Так или иначе, о
спасении царевича и царевны узнают те, кому этого знать никак не
следовало. Так что как ни перекладывай руль - на румбе все равно останется
опасность.
Решение пришло к лейтенанту на рассвете, когда бессонница уже до слез
разъела глаза. Оно было простым и страшным. Однако ничего иного придумать
было нельзя. На одной чаше весов лежали жизни нескольких людей, на другой
- будущее России. Решением этим Измайлов ни с кем не поделился, не желая
ни на кого перекладывать хоть малую долю ответственности - и преступления.
Он долго молился, сильным было желание исповедаться, однако к отцу
Протасию, иеромонаху, присоединившемуся к ним еще в Гурьеве, он так и не
пошел, решив, что за страшный грех свой сам и ответит перед Господом.
В свой замысел он посвятил одного лишь человека: дядьку цесаревича.
Тот как-никак тоже был человеком флотским, да и престолонаследника любил
пуще жизни своей. Лейтенант откровенно обрисовал матросу создавшееся
положение и тем подвел его самого к выводу. Тот с минуту колебался, но
потом решился. Готовность этого человека к самопожертвованию растрогала
Измайлова до слез.
Так что когда возвращавшиеся собрались в путь-дорогу, им было
объявлено, что и государев дядька доследует с ними. Преданный слуга хотел
самолично выяснить все связанное с судьбой оставшихся у большевиков
государя, императрицы и принцесс. Эта новость не вызвала ни у кого ни
малейших подозрений. Цесаревич немного поплакал, он дядьку любил, но ему
было обещано, что расстаются они ненадолго. Узнать же о судьбе отца, всей
семьи ему хотелось, понятное дело, не менее, чем всем прочим. До порта
Энзели уезжавшие добрались благополучно. В тот же день "Астраханец" снялся
с якоря и ушел на норд-норд-ост.
Проводивший соратников до "Астраханца" и сердечно распрощавшийся с
капитаном Измайлов долго глядел пароходу вслед - пока и клотики мачт не
спустились за горизонт. Море было беспокойным, хотя настоящего шторма не
ожидалось.
Больше о пароходе никогда никаких сведений не поступало и никто из
находившихся на борту так и не возник более, не отметился среди живых.
Радиостанции на пароходе не было, и о своей плачевной, как видно,
судьбе "Астраханец" сообщить никому не мог и позвать на помощь - тоже.
Одному только Измайлову все было ясно - и тогда, и потом. Было
желание заказать заупокойную по всем ушедшим - однако от этого он
удержался. А отец Протасий, не знавший ни о чем, молился за здравие
плавающих и путешествующих.
Таким образом престолонаследник и его сестра остались с маленькой, но
зато надежной свитой. Измайлов вскоре нашел возможность снять домик на
окраине и примерно через месяц, убедившись, что все вокруг спокойно,
решился наконец искать путь во дворец шахиншаха. Мало было спасти
цесаревича от гибели; необходимо было также сохранить пока в тайне его
статус в расчете на будущее: рано или поздно (хотя похоже, что не рано)
династия должна была возвратиться на престол предков, который занимала
триста четыре года, что совсем не мало по европейским меркам. Сохранить же
статус, получить официальное (пусть и не оглашаемое широко) признание
можно было только при участии других царских фамилий или хотя бы одной -
но зато известной. Это, кстати, было одной из причин, по каким Измайлов
решил осесть в Персии, несмотря на то, что она расположена в опасной
близости от бурлящей России. Персия была древнейшей монархией с богатейшей
историей, с могучими традициями. А что и правители, и народ ее
принадлежали к иной вере - то это, полагал флотский офицер, было вовсе не
главным. Измайлов понимал, что при определенных условиях сословная
близость становится важнее и надежнее и национальной, и религиозной, и
политической. К адмиралу противника, взятому в плен, все равно относятся
как к адмиралу, а не матросу, хотя вроде бы и тот, и другой подпадают под
определение "враг". Что уж говорить о такой замкнутой и насквозь проросшей
своими законами и традициями касте, как царские дома. И при возникновении
необходимости слово шахиншаха сыграло бы куда большую роль в подтверждении
происхождения и прав престолонаследника, чем какие угодно научные или
политические соображения. Кстати, именно потому Измайлов и не любил более
англичан.
По его представлениям, король Георг предал не просто царственного
родственника и его семью, и не только даже Россию, своего союзника. Это
было гораздо сильнее, чем оскорбление офицерской чести.
Итак, нужно было как-то достучаться не до кого-нибудь, но до самого
шахиншаха; задача - особенно если учитывать восточную страсть к церемониям
и запретам - практически невыполнимая. Тем не менее лейтенанту как-то
удалось ее решить. Как - остается и по сей день неизвестным.
Вся эта история излагается по дневникам и другим записям Измайлова.
Они были начаты значительно позже, все оказалось записано им по памяти,
память же, как известно, - великий иллюзионист и часто заставляет видеть
не то, что было на самом деле. Так вот этот эпизод - аудиенция у самого
государя Персии - в этих записях не получил почти никакого освещения, там
об этом сказано буквально полслова. Можно предполагать, что необходимость
выполнить эту задачу заставила офицера пойти на какие-то нарушения морали
и этики, на обман, может быть, или на насилие - одним словом, на что-то
серьезно задевавшее честь дворянина и морского офицера настолько серьезно,
что он так и не решился доверить это бумаге. Будь у Измайлова тогда или
позже близкая женщина - мы наверняка получили бы недостающую информацию.
Однако в отличие от большинства моряков Измайлова женщины, по-видимому, не
интересовали - что по меньшей мере удивительно, так как был он человеком
красивым, с правильными, даже нежными чертами лица, кудрявыми волосами и
стройной фигурой. Однако факт остается фактом - о его отношениях с
женщинами нам и по сей день ничего не известно.
Так или иначе - он был принят шахиншахом. Еще удивительнее то, что
шах ему поверил, хотя, может быть, и не сразу. Так или иначе, вернувшись
домой, лейтенант объявил членам императорской фамилии, что персидский
государь ожидает их у себя. Цесаревича это даже не очень удивило -
подросток еще был готов любое чудо воспринимать как должное, а тут речь
шла о вещах, в его понимании совершенно естественных. На следующий же день
Алексей и его сестра переступили порог шахского арка - чтобы затем
исчезнуть на долгое, долгое время, а под настоящим своим именем, по сути
дела - навсегда.
Сам же лейтенант императорского флота благополучно вернулся в снятый
им дом, к своим матросам. Они прожили там еще два с лишним года. Нет
достоверных сведений, чем они занимались, хотя известно, что время от
времени лейтенант приглашался для каких-то консультаций - правда, не во
дворец, который он так больше никогда и не посетил, но к эмиру, ведавшему
в Персии морскими делами. Удалось установить также, что несколько раз он
выезжал на побережье Персидского залива, а оттуда, возможно, и дальше.
Вероятнее всего, эти приглашения и выезды связаны с сотрудничеством
лейтенанта с персидской разведкой. Известно также, что через два года
Измайлов, которого в Персии стали именовать Исмаил Фаренг Наиб, вместе со
всей своей командой исчез, как это часто бывает на Востоке (да и не только
там). К последнему году его жизни в Тегеране, то есть к 1920-му или началу
следующего, и относятся, надо полагать, эти его записки.
Прочитать их, однако, стало возможно значительно позже: в 1945 году,
когда советские войска по договоренности с англичанами, а также
американцами хозяйничали на значительной части территории Ирана. В силу
этих причин иранские архивы, материалы разведки не избежали российского
любопытства, как и многое другое. Уходя из Ирана, русские прихватили эти
документы с собой. Как к ним отнеслось советское руководство - трудно
сказать. Велись ли розыски цесаревича или его потомства - неизвестно. Мы
можем в этом вопросе исходить только из результатов: если и искали - то не
нашли. В конце концов записки лейтенанта русского флота Измайлова нашли
приют в специальном архиве советской военной разведки, где и были
обнаружены нашими сотрудниками. Оригинал и посейчас находится в закрытом
для публики хранилище.
О дальнейшей судьбе цесаревича и его потомков мы располагаем уже
далеко не столь детальными сведениями; доступные нам материалы позволяют
вместо непрерывной линии в дальнейшем обходиться лишь пунктиром - который,
однако же, по-прежнему ведет нас в верном направлении. Как сказал бы
лейтенант Измайлов (воистину заслуживающий титула Спасителя России) - мы
лежим на правильном курсе. Вот что нам известно о дальнейшем...
Наталья тоже читала, сидя рядом со мною, пока вдруг не спохватилась:
- Слушай... Мы тут сидим так безмятежно, словно бы нам нечего
опасаться.
Тебе не боязно? По-моему, мы страшно легкомысленны...
- Легкомысленны - это верно, - согласился я. - Ты права. Но это
ненадолго. Давай все же дочитаем: дело срочное. А там начнем и
действовать.
Она со вздохом согласилась.
Итак, российский престолонаследник как бы исчез, растворился в
шахском дворце в Тегеране. Во всяком случае, имя Алексея Николаевича
Романова более нигде не возникало. Официально он был признан убиенным
вместе с его царственным отцом и всею семьей - и те, кто мог бы поставить
эту версию под сомнение, вовсе не собирались делать этого. Никто из
сторонников восстановления монархии в России не хотел, чтобы царевича
принялись искать, поскольку уже в те времена ЧК обладала серьезной и
страшноватой репутацией. И вот с начала двадцатых годов в числе
приближенных к шахиншаху вельмож начинает время от времени упоминаться
некий Мир Али ас-Сабур - вроде бы не принадлежавший ни к одному из знатных
персидских родов, хотя имевший титул эмира, однако пользовавшийся, по
свидетельствам некоторых современников, большими привилегиями. Правда, по
свидетельству придворного историографа, на людях Мир Али появлялся редко и
в беседы вступал поначалу не часто.
Когда он говорил на фарси или арабском, людям бросался в глаза его
акцент. Однако стечением лет Мир Али изъяснялся и на фарси, и на языке
Корана все свободнее.
Придворный бытописатель приводит любопытную фразу этого эмира,
произнесенную им после рождения его сына, когда речь шла о том, как
назвать ребенка: "Алексеям в нашей семье не везет". Тут уместно
присовокупить также, что "ас-Сабур" означает по-арабски "терпеливый", что
может указывать на то, что Мир Али в своей жизни терпел какие-то лишения и
подвергался опасностям.
Мир Али был женат на племяннице шаха. Брак заключался дважды - по
православному обряду и по мусульманскому. Это говорит о том, что Алексей,
наследник российского престола, принял мусульманство, а его невеста была
окрещена. Двойная конфессиональная принадлежность - редкий случай в
истории царских домов. На мусульманской свадьбе - хитбе - роль доверенного
невесты играл сам Реза Пехлеви, новый иранский шахиншах. В ближайшем
окружении эмира находился православный священник, имевший полное право
совершить и обряд крещения, и сочетать браком. Им был все тот же отец
Протасий. Случилось это в 1928 году, когда эмиру было двадцать четыре
года. В браке он почитал главной своей обязанностью - оставить наследника.
Он так и ограничили одной женой, в душе считая себя все-таки более
христианином, чем приверженцем ислама, в чем, надо полагать, немалая
заслуга отца Протасия. Священник этот, преданный государю и неколебимый в
делах веры, скончался через восемь лет после описываемых событий. Смерть
его наступила от естественных причин. Помимо него в окружении Мир Али
состоял и улем, наставлявший самого эмира и русских, бывших моряков,
оставшихся в его окружении, в исламском вероучении. Единственный сын Мир
Али, как и его отец, формально исповедовал две религии, имел православное
имя Михаил и мусульманское - Микал абд-ар-Рахман бен Мир Али, или,
сокращенно, Мир Микал. Но он получил уже чисто исламское воспитание. Хотя
и всегда помнил, наследником какого трона он является.
Мир Али ас-Сабур до самого предела своей недолгой земной жизни
(вероятно, все-таки сказалась гемофилия) не исполнял при дворе никаких
конкретных обязанностей, а был просто близким к трону вельможей и
содержался за счет шахской казны - что на Востоке вовсе не редкость.
Скончался он в 1940 году, погребен по мусульманскому обряду. Место
его упокоения до сей поры остается неизвестным. Такие меры секретности
были приняты непосредственно перед вводом в Иран советских войск. После
его кончины Мир Микал продолжал жить и воспитываться при дворе. Он говорил
на фарси, как перс, по-арабски - тоже чисто. Владел он и русским, общаясь
на нем с отцом и еще здравствовавшими соучастниками побега от большевиков.
Относительно чистоты его произношения никакими сведениями мы не
располагаем.
Между тем на планете разворачивались грандиозные события - вторая
мировая война, и Персия - теперь уже Иран - становилась местом все более
неуютным. Новый шахиншах Мохаммед Реза Пехлеви, вступивший на престол в
1941 году, весьма симпатизировал юному Микал абд-ар-Рахману и посоветовал
ему избрать военную стезю. Но в иранской армии Микал успел послужить лишь
кадетом. В 1944 году обстановка круто изменилась к худшему: Иран вновь
стал объектом пристальных интересов Великобритании и большевистской
России. Тегеран был наводнен русскими, английскими, а вдобавок еще и
немецкими шпионами. В этом, безусловно, таилась смертельная опасность для
Мир Микала - в случае, если русская разведка обладала даже не знаниями, но
хоть подозрениями относительно подлинной судьбы цесаревича. Стало ясно,
что оставаться в Иране ему нельзя.
Назревала оккупация страны. И в начале 1944 года пятнадцатилетний
иранский кадет и законный наследник российского престола покинул страну.
Ничто не указывает на какое-либо охлаждение между ним и шахиншахом,
какое могло бы послужить причиной его скоропалительного отъезда.
Напротив, знаком продолжавшегося благорасположения иранского
властелина к русскому наследнику может послужить хотя бы то
обстоятельство, что незадолго до отъезда Мир Микал женился, как и его
отец, на одной из иранских принцесс крови, и сделано это было по настоянию
самого шахиншаха, понимавшего, что может возникнуть ситуация, в которой
происхождение и уровень знатности жены сможет сыграть едва ли не решающую
роль в признании или непризнании прав престолонаследника.
Кроме того, сам факт родства с шахом мог послужить Мир Микалу
надежным щитом - во всяком случае, пока он пребывал на землях ислама.
Уехал он недалеко. Мир Микал с супругой и полагавшейся ему свитой
прибыли к афганскому двору. В те времена казалось, что и в Иране, и в
Афганистане монархии пребудут если и не вечно, то, во всяком случае, еще
очень долго. В Афганистане Мир Микал был принят при дворе, хотя и не
пользовался там такими преимуществами, какие были у него в Тегеране. Но и
сам кабульский двор не сравнить было с персидским. Однако наследника это
обстоятельство, похоже, не очень огорчало. Он вызвался служить в афганской
армии вблизи границы с Советской Россией, где в те годы было неспокойно.
Не исключено его личное участие в нескольких переходах через границу.
Тогда афганские военные, случалось, зарабатывали сопровождением торговцев
наркотиками. Дальнейшие сведения о жизни Мир Микала достаточно обрывочны.
Тот факт, что к его имени впоследствии стали присоединять слово "сейид",
указывает на то, что он возглавлял достаточно крупное воинское
подразделение. Мир Микал, как и его отец, сохранял верность единобрачию. У
него родились две дочери, и лишь после них - в 1955 году - долгожданный
сын и наследник, Дли абд-Аллах Ирани.
Проследить за судьбой представителя третьего послереволюционного
поколения царствующего дома значительно легче, чем за судьбой его отца.
В четырнадцатилетнем возрасте Али абд-Аллах Ирани эмигрирует в
Таджикистан и поселяется в местечке Иш-кашим у своих якобы дальних
родственников. Он называет себя таджиком и регистрируется под именем
Абдулло Саидовича Саидова. В Ишкашиме юноша работал в колхозе, был
чабаном. Года через два перебрался в район Пенджикента, где тоже нашлись
какие-то близкие - во всяком случае, так это объяснялось властям.
Абдулло был даже усыновлен председателем своего колхоза, человеком
влиятельным в тех местах, и получил советское гражданство. Абдулло
одновременно учился в школе, где выделялся блестящими успехами - хотя
сейчас трудно уже установить, насколько рассказы обо всем этом
соответствуют истине. Фактом является то, что, окончив школу с золотой
медалью, каким-то образом избежав призыва в армию и обладая необходимым
трудовым стажем, он в 1975 году был принят в Московский институт
международных отношений и в 1980-м успешно его окончил. Как человек,
обладающий несомненным пролетарским происхождением и знающий восточные
языки, он сразу получил дипломатическую работу и был направлен на работу в
советское посольство в Турции - третьим секретарем. Хотя как раз турецким
он владел далеко не в такой степени, как фарси или арабским.
Там Абдулло Саидович - или, если называть его настоящим, но тайным
именем, Александр Михайлович, великий князь и престолонаследник -
прослужил четыре года, а затем совершенно вроде бы неожиданно был
переброшен, как тогда любили говорить, в посольство во Франции - на ту же
должность. Не исключено, что он имел там отношение к анализу
франко-исламских отношений, прежде всего к алжирским проблемам, поскольку
движение ортодоксальных и крайне воинственных мусульман тогда уже
представлялось в Европе достаточно серьезным деструктивным фактором.
Можно предположить и то, что он как-то соприкасался с вопросом
исламского терроризма - следовательно, находился в определенных отношениях
с разведкой, хотя, насколько известно, в кадрах ее не состоял - во всяком
случае, прямых доказательств тому нет.
Казалось, что карьера молодого дипломата будет развиваться
последовательно и успешно; однако получилось скорее наоборот, и в этом
вряд ли можно обвинить кого-либо, кроме него самого. Причина заключалась в
его женитьбе. В 1985 году, когда в Советском Союзе ожидались уже небывалые
и для большинства неожиданные перемены, министром иностранных дел пребывал
еще Андрей Андреевич Громыко, вслух говоривший по-новому, но про себя
мысливший все тем же привычным образом, посольский секретарь Саидов
выкинул вдруг неожиданный кунстштюк: женился на француженке, и добро бы
еще скромного происхождения - однако Софи-Луиза происходила ни много ни
мало из Бурбонов, орлеанской ветви фамилии. В жилах ее текла кровь королей
Франции, и голубизна этой крови была почти стопроцентной.
Не существует точных сведений о том, как неожиданный мезальянс с
точки зрения французской стороны - брак с бывшим таджикским колхозником -
был воспринят семейством. Софи-Луиза училась на физическом факультете
Сорбонны, следуя тут за своим великим, хотя и не прямым родственником
герцогом де Бройлем, одним из столпов физики середины века. Она была
вообще самостоятельная девушка и делала все по-своему. Однако тот факт,
что благородная фамилия приняла это событие, не впадая в истерику,
заставляет полагать, что ей было - строго конфиденциально, разумеется -
открыто происхождение коммунистического дипломата. Иного объяснения мы не
видим.
Совсем по-иному, однако, восприняло этот факт дипломатическое
руководство Абдулло Саидовича. Ему дали понять, что подобное поведение
несовместимо с высоким званием советского дипломата, и было ясно, что
через считанные дни он будет отозван на родину, и все визы его окажутся
закрытыми. Так оно наверняка и получилось бы - если бы не пресловутая
перестройка, круто смешавшая устоявшиеся представления о том, что можно и
чего ни-з-зя! На сей же раз вернуться в Россию, конечно, пришлось, но
опала оказалась не до конца доведенной. Он продолжал работать в МИДе,
иногда выезжал за границу в служебные командировки, а иногда - и просто
так, к жене. Софи-Луиза, правда, до завершения образования в Москве бывала
наездами, но семья, однако, оставалась прочной. Когда она стала
дипломированным физиком, то устроилась в российской столице, где
открывались большие перспективы для деловой жизни. Прошло менее года после
этого - и молодая женщина уже оказалась во главе ею же созданного
транснационального, или, как тогда в России говорили, совместного
предприятия, причем не торгового, а - с дальним прицелом -
производственного в области современной электроники. Это не давало
сверхъестественных доходов, зато обеспечивало прочное положение и
репутацию в глазах как деловых людей, так и властей, которые готовы были
любить всех, кто шел на риск инвестиций в российскую промышленность.
Конечно, занятия бизнесом не могли не отразиться на делах семейных, и
наверное, именно по этой причине первый ребенок в этой семье появился на
свет лишь в 1999 году и назван был без всяких затей - Александром. По
отчеству же в российских метриках он был записан отнюдь не Абдуллоевичем
но Александровичем. Этот ребенок и стал впоследствии претендентом на
российский престол - человек, для продвижения которого на трон и создалась
новая политическая партия азороссов.
Тут необходимо отметить, что и во время своей службы во Франции, и
впоследствии, бывая за границей, Александр Михайлович - так он стал
именоваться вскоре после ухода из мидовского аппарата, как бы окончательно
порывая с восточным прошлым, - не вступал ни в какие контакты с
зарубежными ветвями дома Романовых, претендовавшими на русский трон, и
даже полусловом не упоминал о своих правах на царство.
Профессиональный политик, он понимал, что когда настанет пора решать
этот вопрос (а он уверен был, что настанет; окончательно он в это уверовал
после реставрации Габсбургов в Испании), то решаться он будет не по
принципу "у кого глотка шире" и уж никак не в зависимости от того, за кем
пойдет и кого предпочтет российская аристократия, как за рубежом, так и на
родине, отказывающаяся признать существование прямых потомков Николая II.
Конечно, законность прав на престол оставалась важным фактором. Но еще
более важным - устойчивое экономическое положение и политический вес. У
Александра Михайловича было и то, и другое, и третье. Есть все основания
полагать, что отец нынешнего претендента стал разрабатывать диспозицию
предстоящего сражения за престол весьма заблаговременно, и Александр
Александрович, Искандер, был воспитуем в этом духе с младых ногтей. Что,
разумеется, пошло ему только на пользу.
Образование он получил весьма недурное: сперва - одном из частных
московских лицеев, где ему, пользуясь термином из области слесарного
искусства, придали форму болванки. Обточкой же ее и полировкой занималась
уже во Франции его материнская родня. Он продолжил образование в Сорбонне.
Предметом своим он может быть, по склонности, а может, по рекомендации
семьи избрал востоковедение. Потом, что называется, сделал финт ушами:
вернувшись в Россию, предложил свои услуги министерству обороны и был
принят с распростертыми объятиями.
Ему, в порядке исключения, разрешено было экстерном пройти курс
военной академии, вслед за чем он в звании майора направлен был, согласно
собственному рапорту, служить на Северный Кавказ, где командовал особым
батальоном горных стрелков. Такой род цойск был к тому времени
восстановлен в Российской Армии, хотя вернее было бы называть их
горно-десантными войсками. Боевую подготовку они проходили как десантники,
но с учетом специфики действий в горных условиях - горные стрелки носили
коричневые береты, и в них зачисляли только славян. Затем Александр Саидов
был переведен для дальнейшего прохождения службы в штаб округа, а затем и
возвращен в Москву, уже в Генеральный штаб. Прослужив в общей сложности
почти полных десять лет, получив звание полковника, он подал рапорт об
отставке - и рапорт этот, ко всеобщему удивлению, был принят и
удовлетворен. Сняв мундир, Александр Александрович начал работать в фирме
своей матери, постигая премудрости бизнеса. Через некоторое время он стал
полномочным разъездным представителем директората, и дни свои проводил в
перелетах, инспекциях, знакомствах и переговорах - в равных долях в России
и за границей. Таким образом, он досконально изучил и производство, и
управление, и маркетинг, обзавелся нужными друзьями и деловыми связями в
области электроники - главной отрасли и промышленности XXI века.
Материально, естественно, был обеспечен весьма и весьма неплохо, а кроме
всего - пользовался даже в самых аристократических кругах (доступ куда ему
давало пока лишь происхождение его матери, всем известное, а не отца,
которое до поры до времени не приходила возможность обнародовать)
репутацией человека безукоризненно светского и столь же безукоризненно
порядочного. Невзирая на далеко уже не юношеский возраст, у него не было
даже никаких неприятностей с женщинами - белый фрак его оставался идеально
чистым. Было известно, что он - хозяин своего слова, что не имеет
обыкновения обманывать, даже когда это было бы выгодно; с другой стороны,
и его обмануть весьма сложно, да и чревато нежелательными последствиями:
память, ко всему, у него была отменная и на добро, и на зло. И, наконец,
все понимали, что связи, опыт, способности и деловая хватка делали его
единственным претендентом на пост главы фирмы - с того самого мгновения,
как Софи-Луиза решит удалиться на отдых. Безусловно, это общее мнение было
правильным. Он и впрямь собирался возглавить фирму, только название ее
было - Россия. Российская империя, если угодно, акционерное общество с
неограниченной ответственностью.
Вот как выглядели - или должны были выглядеть - происхождение и
жизненный путь человека, которого многие хотели видеть государем всея
Руси.
Так это было изложено в документе, который был составлен "Реаном"
после анализа нескольких секретных архивов и, очевидно, негласных
контактов с самим Искандером и который теперь - это я понял сразу -
следовало как можно быстрее размножить и повсеместно распространить еще до
открытия Программного съезда партии азороссов.
- У меня там утюг, - сказала Наташа, пытаясь встать.
Я не пустил ее:
- Подожди...
- Я уже давно жду, - сказала она, - что на меня обратит внимание
кто-нибудь из присутствующих.
- Обращаю! - сказал я и немедленно обнял ее...
Полчаса спустя она сказала:
- Какой мужчина! Конечно, поношенный слегка, местами потерт до
основы, краски повыгорели, да и заплатки... но вот греет же - временами,
когда не очень холодно.
Я не обиделся. Так оно и было.
- А почему, - поинтересовалась она, - повелитель не мог обождать до
постели? Молодой пыл?
- А потому, - ответил я, - что до постели еще ох как далеко. Здесь мы
на ночь не останемся.
- Ты серьезно? Почему?
- У меня застарелая привычка: уснув - наутро просыпаться. А здесь
может получиться и наоборот.
Она, конечно, поняла. И нахмурилась.
- Куда же мы?.. К тебе в отель?
- Вряд ли это лучше.
- Куда тогда?
- Не знаю. Придумаем. Важно выйти на улицу - а там, как говорится,
битва сама покажет.
Я боялся, что придется ее уговаривать. Я и себя самого убедил не без
труда: устал, как эскалатор в метро, весь день крутиться, и хотелось
спать. Но Наталья была умницей.
- Что же, - сказала она. - Придется выключить утюг.
- И забрать все мои кассеты, - решил я. - Им вредно долго лежать на
одном месте.
- Господи, - сказала Наташа. - И подумать не могла, что придется вот
так петлять - в своем городе...
- С чего ты взяла, что это - наш город? Их тут в пространстве Москвы,
много, и сейчас мы как раз в чужом.
- Чей же этот, по-твоему?
- В нем слишком много хозяев - неофициальных, но от того не менее
сильных. Но то, что нам приходится скрываться, - верный признак того, что
нас принимают всерьез.
- Ты в этом уверен? - неожиданно спросила она. - Нет, не в том, что
нас принимают всерьез, в другом: что мы - вернее, ты и твои
единомышленники - действительно серьезная сила?
- А ты уверена, что знаешь, на чьей я стороне?
- Не смеши. Это на тебе написано метровыми буквами, светящимися в
темноте.
- Ну хорошо. А ты сомневаешься во мне и моих единомышленниках? Для
этого есть основания?
- По-моему, да.
- Ну, - сказал я неопределенно, - поживем - увидим.
- Ты хочешь сказать, что...
- Если бы я ждал чего-то конкретного, это не было бы неожиданностью.
Случиться может все, что угодно, - в пользу и одних, и других. И
давай закончим этот разговор: время уходит, а дел на сегодня еще
предостаточно.
- Довлеет дневи злоба его, - согласилась она, легко спрыгнув со
стула.
Протянула мне кассеты - Теперь ответственность на тебе.
Я кивнул. Брать на себя ответственность мне было не впервой. Упрятал
кассеты в карман и подхватил свой неизменный суперкейс. Он был тяжёлым
даже на вид.
- Что там у тебя такое?
- Пижама, - сказал я.
- И, разумеется, зубная щетка. И дезодорант..
- Ну а как же без этого? - подтвердил я.
Глава восьмая
Чтобы избежать излишнего риска, я вывел Наталью уже нахоженной тропой
- по крыше и чердакам, воспользовавшись на этот раз другим подъездом. Мои
журналистские правила не рекомендуют повторяться. Руководствуясь ими, я
решил не пользоваться своей машиной, и, выйдя из дверей, мы сразу же
повернули в другую сторону, прошли по пустынным в этот час и не очень
освещенным улицам, вышли на проспект и вскоре поймали такси. Пока мы шли и
ловили машину, я успел продумать, что делать дальше. Воспользовавшись
телефоном такси, я позвонил очередной моей репортерской жертве - генералу
Филину. Он отозвался красивым театральным баритоном:
- Филин. Слушаю.
- Сергей Игнатьевич, простите за поздний звонок. Вас беспокоит
корреспондент немецкого журнала на русском языке...
Он прервал меня:
- Ваша фамилия?
- Вебер.
- Ага. Приходилось слышать. Вы, полагаю, хотите взять у меня
интервью?
- Так точно, - откликнулся я.
Понятия не имею, почему я ответил именно словами: "Так точно", хотя
вполне возможно было сказать просто: "Да, это я" или "Вы не ошиблись".
Чувствовалось что-то такое в этом человеке, что заставляло отвечать
по-солдатски. И его это, кажется не удивило. Он мне показался настоящим
генералом, то есть буквально - всеобщим начальником. И к тому же читал
немецкий журнал, издающийся на русском языке. И то, и другое можно было
сказать далеко не о каждом военачальнике.
- Когда?
- Когда вам будет удобно. Хотелось бы не позже завтрашнего дня.
Его молчание длилось не более полусекунды.
- Завтра - сложно. А сегодня?
Такого я просто не ожидал.
- Это было бы прекрасно!
- Адрес знаете? Не дожидаясь ответа, он назвал адрес. - Сколько вам
нужно времени, чтобы добраться до меня?
Я мгновенно прикинул:
- Минут двадцать пять...
- Жду вас через тридцать минут.
- Нас пропустят?
На мой последний вопрос он не стал отвечать - просто положил трубку.
Я дал шоферу новый адрес.
- К Филину, что ли? Не первый раз туда людей вожу, - сказал он. -
Серьезный мужчина. Ему можно верить.
- В чем? - спросил я.
- Да во всем. Если бы он куда-нибудь выдвигался, я бы проголосовал за
него не задумываясь. Только он политикой не занимается. Или тоже начал? -
Вот узнаем, - сказал я неопределенно.
- А где потом можно будет прочитать?
Я невольно усмехнулся:
- Вы что, серьезно?
- Будьте уверены.
- Право, не знаю, что сказать. Журнал - дело не простое... Могу
только пообещать: если опять придется с вами ехать - честно расскажу.
Этот водила мне чем-то нравился. Вообще у меня нет привычки раздавать
подобные обещания. Он же, запустив руку в карман, вытащил оттуда карточку:
- Понадобится машина - позвоните. Обслужу мигом.
- Спасибо, - сказал я. - Вполне может случиться. Ведь и на самом деле
могло. Машина тем временем неслась по четырехполосной - в одном
направлении - эстакаде Северо-Восток - Юго-Запад. Эстакада была
скоростной, и озаренные ртутным светом спицы великого московского колеса
быстро поворачивались под нами. Трасса - на высоте тридцатых этажей, а
значит - над крышами, потому что проходила она не над местами высотной
застройки - стрелой летела, оставляя внизу Ярославское шоссе и Мещанскую.
Справа медленно отступала назад Останкинская башня, а за нею - темный
зеленый массив, объединяющий Выставку, Останкинский парк и Ботанический
сад, уже много лет как слившиеся в одну нераздельную территорию.
Магистраль отделила от себя приток, плавно ускользнувший влево - на
Сокольники, Измайлово и дальше - к Среднему и Внешнему Кольцам. Дворец
Ремесел, занимавший вот уже лет пятнадцать добрую половину территории
Выставки, заменивший разброс ее павильонов и павильончиков, на мгновения
угрожающе воздвигся над нами, но тут же исчез за спинами - а впереди уже
ярко-желтым световым шаром обозначилась четырехъярусная развязка эстакад
Северо-Запад - Центр. Мы стремились все дальше, поравнялись со Стрелецкой
башней - самым крупным в Москве торговым Центром в середине Стрелецких
переулков. Водитель стал перестраиваться вправо. Над Самотекой развязка
увела нас вправо, к Можайскому радиусу. Над нами подсвеченное московскими
огнями небо на мгновение перечеркнула линия монорельса Кунцево - Перово,
почти сразу за нею отвернул съезд к магистрали Юго-Запад - Центр. На
нижний уровень улиц мы спустились возле Волхонки. При всех нынешних
многоярусных эстакадах, ездить в столице все равно оставалось тесно, и
иной раз казалось, что в пору расталкивать машины плечами - но наш шеф
ухитрился проскользнуть без сучка без задоринки, хотя раза два мне
показалось, что он каким-то непостижимым образом ухитрялся протискиваться
не между машинами, а просто проезжать сквозь них - тем не менее не
причиняя ни им, ни нам ни малейшего вреда. Я душевно позавидовал его
умению, понимая, что мне всего остатка жизни не хватит, чтобы научиться
так водить, да и одного умения тут мало - талант нужен. Мы тем временем
уже оказались в переулке, пустое спокойствие которого после только что
кипящей вокруг магистрали выглядело просто нереальным. Мне еще казалось,
что мы едем, а машина уже стояла перед подъездом жилой
тридцатишестиэтажки, на месте разрешенной остановки, как о том
свидетельствовал знак. Я искренне поблагодарил, вылез, помог высадиться
немного, по-моему, ошалевшей Наташе, подошел к водительскому окошку и
расплатился. И не мог не поблагодарить за искусство.
- Вот и вызывайте когда надо, - сказал шофер. - За вызов я беру не
много.
Я кивнул.
- А может, подождать? - спросил он.
- Не стоит, - сказал я. - Постараюсь пробыть там подольше.
Он понимающе кивнул и ударил по газам. Двери подъезда, даже с виду
массивные, внушительные, могли с первого взгляда показаться дубовыми, -
однако внутри угадывался металл; они раскинулись перед нами, стоило нам
приблизиться, и мы вошли.
- Я задаю всем одни и те же вопросы, - сказал я - наверное, на
большее у меня просто не хватает воображения. Заранее прошу извинить, если
они покажутся вам банальными.
Это было сказано после того, как мы оказались в квартире, в обширной
прихожей, где были встречены генералом и здоровенным псом, не выказавшим
по отношению к нам ни вражды, ни особого дружелюбия; он воспринял нас
снисходительно - и только. Генерал же был сдержанно-любезен, при виде
Натальи ничуть, казалось, не удивился и даже поцеловал ей руку с ухватками
опытного армейского кавалера. Ей это, похоже, понравилось - во всяком
случае, она в ответ искренне улыбнулась. По-моему, я уже научился
отличать, когда она улыбается от души, а когда по службе.
- Ну, банальностью вы военных не удивите, - ответил на мое
предупреждение Филин. - Вся военная служба основана на банальностях - если
этим словом обозначать непрестанное повторение давно известных истин или
действий.
Пока он произносил эти слова - неторопливо, четко выговаривая каждый
звук, - я исподволь оглядывался. Кабинет был вроде бы как кабинет, на
стенах не висели шашки и кинжалы, пистолеты и какие-нибудь мушкетоны, не
было и батальных полотен, равно как и групповых фотографий с
друзьями-однополчанами в разные годы, в разных местах. Хотя, насколько я
знал, генерал за годы службы успел побывать во многих точках России - да и
не только России. Мебель не была антикварной, напротив - современной и не
слишком дорогой; такую встретишь в средней руки офисе. Чего было много -
это книг, занимавших целиком две стены. И не только на военные темы.
Оглядываясь, я одновременно думал о предстоящем разговоре. Как и в
предыдущих интервью, я должен был сделать попытку выяснить ответ на два
вопроса. Однако по поводу первого из них я сразу решил, что интересоваться
этим не буду: просто невозможно было представить, что генерал Филин имел к
моей проблеме хоть какое-то отношение. Значит, ограничимся политикой; тем
более что отнимать у хозяина дома слишком много времени было бы, учитывая
далеко не ранний час, просто невежливо.
Вообще репортерам на вежливость, как правило, наплевать, не та
работа, чтобы соблюдать политес; но по отношению к генералу почему-то
хотелось выполнить все условности.
- Чай, кофе? - тем временем поинтересовался хозяин. - Время суток
позволяет и чего-нибудь покрепче, если желаете. А может быть, хотите
поужинать? Разносолов не обещаю, семейство мое на даче, но что-нибудь
незамысловатое можем сообразить.
- Мы, наверное, как раз помешали вам ужинать, - сказала Наташа
светским тоном.
- Нимало. Я живу по армейскому распорядку, время ужина давно прошло.
Так что - будете кушать?
Мы поблагодарили и отказались; сошлись на кофе. Филин кивнул. Похоже,
у него на столе была кнопка сигнала; во всяком случае, тут же в кабинет
вошел старший лейтенант - в отличие от генерала он был в форме, - выслушал
просьбу (приказанием это, судя по интонации, нельзя было назвать) и
удалился.
- Итак? - сказал Филин, показывая, что ритуал встречи считает
выполненным и хотел бы перейти к делу.
- Итак, господин генерал...
- Сергей Игнатьевич.
- Да, конечно, извините... Сергей Игнатьевич, вопрос мой и на самом
деле банален. Вот вы, человек, так сказать, совершенно русский, даже,
насколько я знаю, предки ваши были старообрядцами (он кивнул), и человек
военный (он повторил движение), - почему вы вдруг оказались сторонником
претендента, так сказать, не типично русского и, во всяком случае, вроде
бы не православного? Не сказалось ли в этом отношение старообрядчества к
православию как к Церкви враждебной?
Филин усмехнулся.
- Слишком много психологии, - сказал он. - Не могу сказать, конечно,
что наследие предков не имеет к моему выбору никакого отношения; но не
наследие религиозное. Ну да, я человек русский, хотя русские вообще, как
вы и сами знаете, - нация синтетическая. Как, скажем, и евреи. Какая кровь
только не примешивалась к нашей крови за столетия... Я считаю, что в наши
дни русские - это такое же обобщающее понятие, как и американцы; именно
нация, но не этнос. Во всяком случае, для всего мира это так: можете
происходить от кого угодно, но раз вы живете в этой стране, являетесь ее
гражданином, вспоены ее культурой - тоже издавна синтетической, кстати, -
то вы русский. Не в этом дело. Для меня тут важнее другая сторона моего
происхождения: вы ведь наверняка знаете и то, что я из военной фамилии,
уже не менее чем в пятом поколении. И потому естественно, что при оценке
чего угодно - человека, организации, программы, политического действия - я
прежде всего, сознательно или подсознательно, оцениваю все это с одной
точки зрения: отношения к армии, к ее проблемам, к самому этому институту.
Вот чем я руководствовался. Потому что ведь и в наши дни - как и, скажем,
полвека назад, да и век, наверное, тоже - были люди и есть, которые если и
не говорят впрямую, что армию надо упразднить, а оставить что-нибудь вроде
народного ополчения, стрелецкое войско своего рода. Молчать об этом у них
ума хватает, но практически они стараются к этому привести: не убивать
армию, а просто уморить. Ни одно войско в мире никогда не существовало без
дотаций из государственной казны - даже и в те времена, когда ограбление
побежденных считалось совершенно законным делом. А нас уже десятки лет
держат на голодном пайке. Но ведь армия - это люди, занимающиеся даже в
мирное время отнюдь не самым легким трудом. Раз армия у нас добровольная,
значит, надо платить как следует. Везде и всегда лучшие кадры шли туда,
где больше платили, это общеизвестно.
Хотите иметь хорошо армию - давайте хорошие деньги. И хорошее
отношение.
Прадед мой служил сто с лишним лет тому назад, тогда это называлось
Красной Армией. Так он, говорят, в старости с немалой тоской рассказывал о
годах, когда даже рядовым быть в армии считалось почетным, потому что
народ любил армию - как идею, как защиту, как, в конце концов, визитную
карточку страны. В чем нас никто не может упрекнуть - это в отсутствии вот
этого ощущения великой страны. Оно, наверное, у нас в генах издавна -
иначе Россия так никогда великой бы и не стала. А ведь была; у нас давно
уже выработалась противоположная традиция: армия - это плохо, не то что не
почетно, куда там - даже унизительно, да и опасно сверх меры.
Естественно, если начинаются политические или экономические перемены,
кадровая армия первой несет потери. И даже сегодня детей - если не
говорить о кадетах, конечно - воспитывают в таком духе. У старика было три
сына, два умных, а третий - офицер... Срам! Наполеон, кажется, сказал: кто
не хочет кормить свою армию - будет кормить чужую. И в армию идут люди
второго и третьего сорта - по способностям и по моральному уровню... Во
всяком военном должно обязательно быть что-то от рыцаря-монаха, то есть
над всей, так сказать, материальной частью должно возвышаться нечто
другое, должна быть одухотворенность, иначе этот орден деградирует,
офицеры превращаются в жулье, солдаты - в шантрапу. Так вот, если идут к
нам люди низкосортные, приземленные, то от такой армии добра ждать не
приходится ни в мирное время, ни тем более в военное. А войны отменить так
пока и не удалось...
- Да, - согласился я, усмешкой показывая, что воспринимать мою
реплику надо не всерьез, - с войнами, как с деньгами: не отменили вовремя
- вот теперь и маемся.
Он тоже улыбнулся, показывая, что понял шутку.
- Вот, по-моему, я вам и ответил: примкнул к этим людям потому, что
жду от нового государя правильного отношения к армии.
- Но это вы лично, Сергей Игнатьевич. А армия в целом - как она
относится к возможным переменам?
Он ответил не задумываясь:
- Будет держать разумный нейтралитет. То есть, сама не обнажая
оружия, постарается не допустить кровопролития ни с чьей стороны. Армия
надеется на лучшее будущее.
- И по-вашему, именно этот государь сможет оправдать надежды? А не
другой претендент? Вы в этом так уверены?
- Ну, если бы выбор был, скажем, из десятка, то я, может быть, еще
подумал. Но ведь выбираем одного из двоих.
- По принципу меньшего зла?
- Да нет, отчего же? Я бы сказал - по принципу наибольшего блага. И
тот претендент - человек вроде бы весьма достойный и тоже имеет отношение
к дому Романовых, хотя и не столь прямое, как Искандер.
- Рискну спросить: а вы верите, что его происхождение соответствует
истине? Судя по уже обнародованным азороссами материалам.
Он чуть поджал губы:
- Ну что вам сказать... Лжедимитрии в российской истории - явление
известное. Но ведь, с другой стороны, - он чуть прищурился, - четыре
жизнеописания Иисуса во многом не совпадают, и тем не менее верующий
сомнений не имеет. Как говорится - короля играет свита. А что касается
подлинности... Например, Петр Алексеевич был ли подлинно Романовым?
Возможно, князь Черкасский своего семени подбросил, а иные судят -
патриарх Никон. Тоже, говорят, мастер был не только по реформенным делам.
Так что же, Петр - не Великий после этого? Не государь? Не император? О
потомках его уж и не говорю. Знаете, - он чуть понизил голос, наверняка
несознанно, - я так полагаю: вот была во время фирма "Форд моторс
компани"...
- Так она и сейчас есть!
- Знаю, конечно. Но была она сперва - и долгое время - семейным
предприятием. Так сказать, авто-царствующий дом Фордов. А со временем - со
временем стала нормальным акционерным обществом, и управлял и сейчас
управляет ею директорат, где, может, ни одного человека с фамилией Форд и
нет более. Но фирма осталась, имя осталось - как традиция, как гарантия
устойчивости и всего прочего, чему положено быть.
- Однако это ведь как раз не монархия более, но скорее республика...
- Олигархия - скажем так. Верно. Но там же наверняка контрольный
пакет акций - в одних руках. Фордов ли, или какого-нибудь банка - так что
правитель истинный есть, он просто на троне при пубпике не восседает.
Но это там, у них, такого рода традиции имеют глубокие корни, как у
дуба, сколько ни старайся - не выдернешь. Мы же сегодня - ель, та самая
елочка, что в лесу родилась. Вымахала вроде бы здоровенная - а корни
по-прежнему поверху идут, далеко - но поверху; а те, что в глубину
уходили, обрублены - вы сами знаете, когда. И в отличие от той же Америки
для нас сейчас задача - отрастить этот глубинный корень, его
подкармливать, беречь. Нам как раз нужен трон явный.
- А исламизация вас не смущает?
Филин пожал плечами:
- Знаете - нет. Скажу почему. И из истории, и по своим
впечатлениям...
Есть народы, дающие хороших солдат. Немцы, например, японцы. Русские,
конечно. Это все - в ретроспекции. Все мы за свое пристрастие к войнам
были наказаны, и больно. Немцы и японцы - на поле боя, мы, как говорится,
- у себя дома. Мол, слишком гордились - оттого и разорились.
На деле же произошел психологический, я считаю, слом у всех подобных:
то, что почиталось достоинством, стало именоваться недостатком. А почему?
Да потому скорее всего что служить истово - а в армии тем более - можно
только при четком, как дважды два или, если угодно, как "Отче наш",
понимании - кому или чему служишь. Не слову. Не знаю, как назвать.
Образу? Идее? Слово "идея" у нас давно стало едва ли не
ругательным...
Так вот: я представляю себе, что мне надо поднять солдат в атаку,
гибельную, но тактически необходимую атаку, из которой вряд ли кто-нибудь
из них выйдет живым, и уж во всяком случае ни один не останется
невредимым. Какими словами я подниму их? За великую Россию? Но мы с каждым
годом все меньше верим в ее величие, слова эти стали уже только словами.
За православие? Не верю! Не пойдут! Мы разучились верить... Но если бы
командовать пришлось солдатами, исповедующими ислам, - я не сомневался бы
ни мгновения: во имя Аллаха они пошли бы не дрогнув.
Солдат, если хотите должен быть идеалистом - именно потому, что жизнь
дает ему не так уж много возможностей для этого... Не знаю, как по-вашему,
но для меня это - весьма убедительная причина. Да, ислам - достаточно
строгая религия; но в армии строгость - необходимое условие существования,
и очень хорошо, когда служить приходят люди, заранее приученные к высокому
уровню требований...
Он остановился, отпил кофе. Усмехнулся:
- Ну, боюсь, что слишком далеко ушел в профессиональные соображения.
Все это можно было бы сказать в немногих словах. Что нужно мне -
человеку и военному? Одно: великая Россия. Что нужно великой России?
Одно из первых, если не самое первое: великая армия. Что нужно армии?
Люди и деньги. Остальное приложится. И если приходит человек,
который, я уверен, может дать стране и то, и другое, - я за него.
Вот, пожалуй, так можно сформулировать. В мире ислама всегда уважали
воина. Это меня устраивает.
Я кивнул:
- Ответ, я бы сказал, исчерпывающий.
- Во всяком случае, я считаю, достаточный, - сказал Филин. - Хотя,
конечно, причин для какого-то поступка бывает, как правило, больше одной.
Просто сам человек не всегда понимает это.
- Но вы-то понимаете, раз говорите так?
- Я всегда старался понять объективные мотивы своих решений.
Командир, если он настоящий командир, всегда должен отдавать себе отчет в
них - что-бы по возможности исключать личное. Вот, например я понимаю, что
в моем приходе в лагерь Александра, сыграло роль то, что он как-никак
служил в армии, причем - в нашей армии, в той самой, в которой всю жизнь и
я служу. А тот, другой претендент, солдатской каши не хлебал - и, значит,
мне его понять труднее, и ему меня - точно так же... В своих убеждениях я
должен быть твердым. Потому что я не просто гражданин Филин, а командир.
За мною - тысячи людей, мне подчиненных.
Произнося последние слова, он перевел взгляд на молча сидевшую
Наталью и улыбнулся:
- Вот мы с вами как-то так... по-семейному сидим, за чайком-кофейком,
без суеты, и вы меня ни уколоть, ни подцепить не стараетесь - а ведь для
большинства журналистов такой вот разговор - только повод себя самого
показать. А у вас как-то не так - непрофессионально, я бы сказал,
получается.
Он вдруг выстрелил в меня взглядом - неожиданно, навскидку:
- Теперь у меня к вам вопрос. Оружием владеете?
У меня на мгновение мелькнула идиотская мысль: сейчас он предложит
мне поединок, победившему достанется Наталья. На пистолетах или, может
быть, на саблях, которых тут не было; или на мясорубках, может быть... Фу,
маразм.
- Стрелять приходилось, - ответил я осторожно.
Наташа быстро глянула на меня и потупилась; наверное, ей тоже
почудилось, что она тут как-то замешана.
- По мишеням, я полагаю? На меткость?
В жизни мне приходилось стрелять не по одним только мишеням; но об
этом распространяться вряд ли следовало. Но и изворачиваться не хотелось.
- Приходилось.
- Скажем, из пистолета? Серьезного, не дамского.
- Бывало. "ПМ" вас устраивает?
Он только усмехнулся.
- Обойму - прицельно, на поражение - выпускаете за сколько?
Я почувствовал, что начинаю злиться. Злым я себе не нравлюсь; да
репортеру и не пристало, он - всего лишь проводник и накопитель
информации, а не аналитик. Но все же - что это вдруг ему вздумалось?
- Три секунды. Сейчас.
- Раньше, значит, бывало и быстрее?
- Чего не бывает в молодости...
- Верно. Что же: норма профессионала...
- В наше время журналистика, репортаж - занятие небезопасное.
- Ну да, конечно, журнали-истика...
Он протянул последнее слово, глядя куда-то в сторону, отвлеченно,
словно думал в эти секунды уже о чем-то другом. Потом посмотрел на меня,
чуть наклонив голову набок, шевельнул губами - словно бы медля принять
некое решение. Нет, не похоже было, что он хотел как-то поставить меня в
неловкое положение; да и зачем? Мог ведь и вообще со мной не
разговаривать, послать по телефону ко всем чертям.
Генерал тем временем, похоже, пришел к какому-то определенному
выводу.
- Так вот, мы о причинах говорили. Но вы как-то сразу перешли к
претенденту. К Александру. А ведь по логике надо было иначе: сперва всегда
возникает идея, а потом уже начинаешь думать о методике ее реализации. Вы
же не очень интересовались тем, как я пришел прежде всего к самой идее
восстановления монархии в России. Или это кажется вам совершенно
естественным: многие, мол, пришли, вот и Филиь 8 том числе. Так?
- А разве нет?
- Ну, ну... Так нельзя, господин Вебер, я ведь не поверю, что вы
такой простодушный. А как только я перестану верить, то пропадут все ваши
труды впустую, весь нынешний вечер.
А он оказался хитрее, чем я предполагал. Он уже совсем близок был к
тому, чтобы запустить руку в меня поглубже и вывернуть наизнанку; этого
нельзя было допустить. И я почувствовал, что внутренне собираюсь в комок,
готовясь к серьезной схватке.
Схватки, однако, не получилось - потому что вмещалась третья сторона.
Наталья совершенно неожиданно для нас обоих улыбнулась и безмятежным
тоном произнесла:
- Сергей Игнатьевич, вам ведь очень хочется что-то откровенное
сказать, и вы так усердно готовите почву для этого... А вы просто возьмите
да скажите. Понимаете ведь, что читателю будет сообщено только то, на что
будет дана ваша санкция. А то смешно смотреть, как два неглупых человека
петляют друг вокруг друга, финт за финтом...
Филин рассмеялся - неожиданно громко, весело, искренне.
- Воистину - что бы мы делали без женщин... - И сразу посерьезнел. -
Вы, конечно, правы, мадам. Есть желание сказать - но, как говорится - и
хочется, и колется, и мама не велит... Дело все в том, что до половины я в
вас, господин Вебер, разобрался: вы не очень репортер или не только
репортер - это мне ясно, а вот кто на самом деле - остается пока
неустановленным. Я не спрашиваю, потому что вы не скажете, это мне ясно.
Но человек вы серьезный...
Он неожиданно поднялся. Подошел к письменному столу. Нагнулся. Из
нижнего выдвижного ящика, поколдовав немного с замком, вынул кожаную
папку. С ней вернулся к нам. Не раскрывая, положил на столик, раздвинув
чашки.
- Вот... возвращаясь к причинам. В любой моей биографии нимало не
скрывается тот факт, что и отец мой. Филин Игнатий Леонтьевич, тоже был
генералом, а точнее - это я "тоже генерал", он в звании был старше меня.
И должности занимал под конец значительные: был и заместителем
министра, и - под конец - начальником Генштаба, а до того командовал
важными округами. И было это в самые, не боюсь сказать, критические
времена - и для армии, и для всей России. Мой отец и его товарищи не
могли, конечно, не болеть душой и об одном, и о другом. Они...
Я осмелился перебить его, чтобы сократить предисловие:
- Это мне известно: в установлении Второго Генералитета батюшка ваш
сыграл немалую роль. Сие никогда тайной не было.
- Это верно. Однако мотивация их до конца, во всей полноте, так
никогда и не раскрывалась - просто потому, что рано было, и сегодня еще
рано, и только после избрания на царство настанет время сказать и об этом.
Вы отлично понимаете, почему. Для честолюбивых людей участие в великом
политическом акте должно выглядеть совершенно естественным, а не
спровоцированным, не пассивным... Каждому хочется быть фигурой в руках
Истории - но претит оказаться такой фигурой в руках другого смертного;
хотя история ведь только через смертных и осуществляется. Скажете: так Бог
велит - и все довольны, и выполняют. Но попробуйте сказать: так захотел
генерал Акимов, скажем...
Тут я невольно вздрогнул. Не ожидал. И боюсь, это от Филина не
укрылось.
Но он не прервал фразы:
- ...и все мгновенно начнут размышлять: а кто он такой, этот генерал,
чтобы мною манипулировать? И дело забуксует.
Он положил ладонь на кожаную папку, побарабанил по ней пальцами,
потом поднял ее и протянул мне.
- Вот здесь - несколько любопытных документов. Копии, конечно.
Посмотрите на досуге. Думаю, они окажутся вам полезными. Если не
пригодятся - уничтожьте, возвращать не надо. Но - только, так сказать, для
внутреннего пользования. До поры до времени. Как говорится, из части не
выносить. Да берите, она не заминирована.
Он передал мне папку жестом, каким высокие руководители, только что
подписав важное международное соглашение, обмениваются аутентичными
экземплярами. Я принял ее. Раскрыл. Там было несколько машинописных
листков стандартного формата, скопированных вроде бы на ксероксе. Я сложил
их аккуратно, сунул в карман, обложку вернул ему. Пока я умещал бумаги во
внутреннем кармане, генерал успел углядеть кое-что. И спросил:
- Вам, кстати, не жарко? Могу переключить кондишен.
- Спасибо, - отказался я. - Я вообще мерзляк.
- А Наталья... Как, кстати, отчество?
- Лучше просто Наташа.
- Хорошо... Наташа не замерзнет? Не боитесь?
Я покраснел: тут он, конечно, был прав. А я об этом и не подумал
всерьез. Свинство, безусловно.
- Виноват, - сказал я. - Исправлюсь. Но вообще-то, пока я на ходу...
Филин покачал головой:
- Никто же не веси часа, как сказано. Впрочем, это поправимо...
Он снова подошел к столу, нажал кнопку. Старший лейтенант возник
почти мгновенно.
- Саша, посмотри, у нас там, в барахле, лишнего жилета не найдется?
Для дамы.
Лейтенант взглянул на нее, оценивая.
- Найдем, господин генерал.
- Вот и принеси.
- Спасибо, - сказала Наташа. - Только мне и в самом деле не холодно.
- Отставить разговоры! - приказал генерал. - Утепляться надо, пока
еще не стало холодно. Или, наоборот, слишком жарко...
Тут она наконец поняла. Старший лейтенант Саша вернулся и подал даме
свернутый бронежилет, как богатый букет.
- Пожалуйста.
- Свободен, - сказал Филин.
- Ну-ка, красавица, облачайтесь. Ну-ну, без всяких. Мы отвернемся.
Кивком он пригласил меня, и мы отошли к окну Он слегка раздвинул
жалюзи, взглянул вниз.
- Все спокойно вроде бы, - сказал я.
Он кивнул.
- Будь иначе, ребята предупредили бы.
- Разве там кто-нибудь есть?
- Ну-ну, гость. Не играйте в наивность.
- Не буду. Извините.
- Об этих моих бумагах. Когда познакомитесь с ними - было бы
любопытно с вами побеседовать. Там вы найдете кое-какие ссылки на людей и
факты, мне неизвестные. А хотелось бы разобраться досконально.
- В истории России?
- Не сказал бы. Просто хочу о своем отце выяснить все, поелику
возможно.
В отношении родителей мы всегда поздновато спохватываемся - когда их
уже не спросишь. Но именно тогда и возникает в этом потребность.
- Да, - согласился я. - Боюсь, что и наши дети начнут думать об этом
слишком поздно. Хотя вот моя дочь уже сейчас очень интересуется.
- Наташа - ваша дочь? Знаете, а ведь мне, откровенно говоря,
показалось...
- Вам правильно показалось, - сказал я тоне, ставившим предел
разговору на эту тему.
Филин, разумеется, понял.
- Думаю, целесообразно было бы вас проводить до вашего расположения,
- сказал он, меняя тему. Для полного спокойствия. Машину вызвать мне
недолго. С охраной.
Конечно, это было бы целесообразно - только не с точки зрения моих
дальнейших планов на сегодняшний вечер, вернее, уже ночь. Мы с Наташей
должны были до утра исчезнуть бесследно.
- Очень благодарен за заботу. Но имею основания отказаться.
Он кивнул:
- Три секунды... А как с кучностью?
- В порядке.
- Ну что же - вам лучше знать, что вам нужно.
- Мужчины могут смотреть, - донеслось из-за наших спин.
Мы отошли от окна. Наташа экипировалась. Было немного заметно, однако
когда наденет плащ - все аномалии укроются. Sehr gemuetlich.
- Ну что же - до свидания? - сказал я, чтобы откланяться.
- Будем надеяться, - ответил он.
- Кстати, у вас есть... что-нибудь?
Странный вопрос, не так ли? Но мне он оказался совершенно понятен.
- Нет. Не считаю нужным.
- А до завтра достать можете?
Я призадумался, понимая, что без причины Филин не стал бы этим
интересоваться.
- Боюсь, что нет.
- Боюсь, что нет... - повторил он. - Думается, тут вы дали маху.
Чтобы охранять даму, рыцарь должен быть вооружен. Хорошо. Одолжу вам - из
своих запасов. Ничего особенного, конечно, девятимиллиметровый "браунинг"
- презент одного ближневосточного коллеги. Подружились на совместных
учениях.
- Да не надо...
- Вы прогноз погоды слышали?
- На послезавтра? Нет еще.
- Ожидается резкий, порывистый ветер до шести баллов.
- Вот как, - сказал я.
- А осадки?
- Обещают и осадки.
- Тогда давайте, спасибо, - сказал я.
До жилища покойного Блехина-Хилебина добраться удалось без помех.
Внизу, в подъезде, мы немного постояли, прислушиваясь. Было тихо. В этот
час люди уже укладываются спать или сидят перед телевизором с приглушенной
громкостью. В России акустика порой хромает в концертных залах, в жилых же
домах она зачастую идеальна. Я спросил:
- Какой этаж?
- Восьмой. Лифты там дальше, налево.
Я покачал головой:
- Не надо. Пойдем пешком.
Наталья, похоже, удивилась, но спорить не стала, сказала лишь:
- А я даже не знаю, где тут лестница. Не приходилось...
- Ничего. Должна быть обязательно, и мы ее непременно отыщем.
- А скажи...
Я прервал ее, приложив палец к губам:
- Тсс... Враг подслушивает.
Лестницу мы, конечно, нашли. На каждой площадке имелось большое окно,
откуда можно было окинуть двор взглядом, чем я и воспользовался. Никакой
подозрительной суеты не заметил. За все время, пока мы поднимались, только
один человек пересек двор, не совсем уверенно ступая, и скрылся в подъезде
дома напротив. Похоже, на хвосте у нас никто не сидел. Да это и не
удивительно. Прежде чем отпустить нас, генерал Филин принял меры, чтобы
сделать наш отход безопасным и незаметным, люди для этого у него, как
оказалось, были. Перед тем как открыть дверь с лестничной площадки
восьмого этажа, мы с полминуты помедлили. Но и тут было тихо. Дверь я
распахнул рывком. Такие ничьи двери, бывает, скрипят, и чем медленнее
отворяешь их, тем скрип этот тянет за нервы дольше и противнее. Но эта
была тихой.
Нас там никто не ждал, и мы с Наташей ничуть не обиделись на
отсутствие к себе внимания. Нужная дрерь была, как я и думал, опечатана.
Но самым примитивным образом: при помощи наклеенной бумажной полосы с
фиолетовыми печатями и чьей-то загогулистой подписью. Я вытащил из кармана
ножик - шпрингер с длинным узким клинком. Клей оказался некрепким, и один
край полосы - тот, что был на двери, а не на косяке - удалось отделить
легко и без повреждений.
- Ключей у тебя, конечно, нет.
- До такой степени наши отношения не дошли, - сухо сказала она.
- Не обижайся. Я просто уточняю.
- Ясно же: будь они у меня, я давно уже сказала бы.
- Извини. А теперь попробуем войти.
- Ты уверен, что нам надо взламывать дверь, врываться в квартиру
покойного?
- А зачем же мы приехали? Что касается взлома, то его не будет.
Произойдет лишь негромкий диалог с замком - он хотя и с иностранным
паспортом, но, полагаю, откликается на обращение по-русски...
Я уже упоминал, что кейс, без которого я на улицу не выходил, был
достаточно тяжелым, хотя наполняли его вовсе не воспоминания. Я пошарил
вслепую и вытащил нужный инструмент. У меня все лежало не россыпью, как в
дамском ридикюле, а располагалось по соответствующим кармашкам, карманам и
карманищам.
- Квартира может быть на контроле в милиции... - напомнила Наталья.
- Учтено.
Дискуссия с замком длилась секунд сорок. Потом - слышно было - ригели
мягко вылезли из гнезд. Перед тем как войти, я без труда открыл
помещавшийся рядом с дверью в коридоре шкафчик со счетчиком и
предохранителями и отключил электропитание в квартире. Подсвечивая себе
фонариком, отворил дверь, и мы вошли. Я осветил стены в поисках
автономного сигнализирующего устройства...
- Не волнуйся: все отключено, - вдруг раздался в темноте знакомый
голос. В проеме двери, ведущей в комнату, стоял человек. - Да не хватайся
ты за пистолет. Вы в полной безопасности!
Я медленно опустил напрягшиеся было руки.
- Изя! Какого черта...
Он с удовольствием засмеялся.
- Не ожидал, да? Но не все же тебе меня удивлять, это противоречило
бы теории вероятностей. Ну, что же мы толпимся в прихожей. Заходите в
комнату. Только сначала, будь добр, включи предохранители. Конечно, в
темноте романтичнее, но наш возраст взывает к реализму.
Я вынужден был согласиться с ним, вышел из квартиры и передвинул оба
рычажка.
- Ну вот, - удовлетворенно констатировал Изя, - теперь можно и
побеседовать без помех.
- Спрашивать буду я, - заявил я, когда мы расположились в тесной
комнатке - уселись в кресла, которые показались мне какими-то допотопными,
хотя в свое время, похоже, стоили немалых денег. Такие, видно, были в моде
в пору, когда покойный владелец их переживал пик своей карьеры. В наше
время моды меняются стремглав, но вещи долговечны, как слоны, и чем они
старше, тем долговечнее.
- О'кей, - согласился Изя. - Только давай лучше по теннисным
правилам.
Каждый имеет свои подачи. Твой вопрос, потом два моих, два твоих - и
так далее.
- Ладно, - сказал я.
- Ну, давай свои фишки на стол.
- Почему ты здесь оказался?
- Я ценю своих друзей, особенно старых. И стараюсь сделать все, чтобы
облегчить их жизнь - и тем более сохранить ее. А также предотвратить их
ошибки - в частности, в отношении меня самого. Моя очередь.
- Ну... спрашивай.
- Ты уже побеседовал с духовным лицом?
Вопрос, откровенно говоря, был совершенно неожиданным. Изя, выходит,
знал то, чего ему знать никак не полагалось. И я промолчал. Он правильно
оценил мою запинку.
- Успокойся, хавер. Я не выкрадываю ваших секретов. Но порой ими со
мною делятся - для пользы дела.
- Интересно, кто же это так щедр на информацию...
- Если я назову генерала Акимова тебя устроит? - усмехнулся Изя.
Час от часу не легче.
- Опять Акимов! Ты же клялся, что не знаком с ним лично! Или свидание
ваше все-таки состоялось?
Сам-то я в это не верил: знал, что Акимов и не собирался на обещанную
мною встречу. Но интересно было, что ответит мой хитрый приятель.
- Подтверждаю: к сожалению, не имею чести. Должен был вроде бы
увидеться - да вот не получилось, отвлекли другие дела.
- Следовательно, он тебя знает? - спросил я.
- Не уверен. Думаю, что мое имя вообще в этом Деле не фигурировало.
Но было дано разрешение подключить к решению проблемы представителя
службы, с которой сотрудничает ваша организация.
Это, пожалуй, была правда.
- Но ты не ответил на вопрос, господин журналист, - напомнил он.
- Увы, не могу. Я такого разрешения не получал. Но если бы имел его,
то, пожалуй, ответил бы отрицательно.
- Пусть это тебя не волнует. С протоиереем все в порядке. Он не имеет
к интересующему тебя делу никакого отношения. Нормальный церковный
политик.
- Я так и предполагал. Но все равно спасибо. Второй вопрос?
- Ты оказался здесь в расчете найти что-то, чего могла не заметить
или не оценить милиция?
- Да.
- Напрасный труд. Здесь ничего нет. Могу гарантировать. Я тут все уже
исследовал. Да покойный старик и не был в этих делах большим мастером.
Тайничок у него был, конечно, могу показать - в духе начала века, этакая
индийская гробница с автоматическим уничтожением содержимого при попытке
вскрытия. А сундук пытались расковырять.
- Милиция?
- Нет. Те, кто нейтрализовал его самого. Милиция, когда смогла
наконец открыть, нашла только пепел.
- Обидно.
- Еще бы.
- А может быть... - заговорила вдруг Наташа - и тут же умолкла. Изя
мгновенно повернулся к ней.
- Может быть... Ну, смелее, красавица, смелее!
- Да нет, - сказала она. - Глупая мысль пришла.
Похоже, он не поверил. Но настаивать не стал.
- Спрашивай: твоя подача, - обратился Липсис ко мне.
- Как понимать твои слова насчет моей жизни?
- Самым буквальным образом. Видишь ли, есть люди, которые очень
хорошо знакомы с твоей манерой работать. Они внимательно за тобою, надо
полагатъ, приглядывают. И рассчитали, что ты просто обязан тут появиться.
Так, во всяком случае, это мне представляется. Конечно, пока это лишь
гипотеза. Версия, не более того. Но их внимание ты, надо полагать, уже
почувствовал на себе разок-другой. Так вот, тебя здесь ждали; но прежде
вас сюда пожаловали мы.
- И?..
- Два холодных предмета пришлось эвакуировать.
- Лихо.
- "Лихо" в каком значении: хорошо или плохо?
- Лучше скажи, кто они?
- Трупы не опознаны.
- Да я не об этих... Кто стоит за ними?
- Это я и сам хотел бы знать. Конечно, версии есть, но пока еще не
могу назвать никого. Однако в одном смею уверить: за ними не стою ни я, ни
моя служба. Наоборот. Я - это второе звено в цепочке людей, работающих по
предотвращению непоправимой потери.
- Кто же первое?
- Ну, - сказал Изя, - не надо скромничать.
- Не понял.
- Могу поделиться моим предположением.
- Сойдут и предположения.
- Первое лицо - ты.
- Любопытно: какие умозаключения привели тебя к такому выводу?
- Они тебе ни к чему. Занимайся своим делом. Пусть каждый занимается
своим делом - идеал всякой организации.
О том, что у меня были и свои предположения по этому поводу, я решил
промолчать. Если бы мы играли в покер, сейчас еще не пришла пора
раскрывать карты.
- Что еще ты искал тут, представитель компьютерной фирмы?
- Разные сопутствующие обстоятельства: "жучки и прочее. Смешно - их
просто не оказалось. Не успели произвести мелкий ремонт до того, как
поришлось круто поступить с хозяином. Боюсь, что они вышли на него не без
твоей помощи.
- Не уверен...
- Да очень просто. Мадемуазель, - Липсис изящно поклонился Наташе, -
если я не дезинформирован, сотрудничала с ним. И всем было на это
наплевать. Но когда она начала параллельно работать и на тебя - а ты их
заинтересовал куда раньше...
- Понял. Ты прав. Не обязательно, но очень возможно, что и впрямь
через меня. Твои вопросы?
- Какую змею ты пригрел у себя за пазухой?
- "Браунинг", девять миллиметров.
- Фу. Мне стыдно за тебя. На. Дарю на правах давнего друга.
Он извлек из-под столика, вокруг которого мы расселись, коробку, по
величине напоминавшую шоколадный набор.
- К чаю? Он усмехнулся:
- Если ты распиваешь чаи с врагами...
Я открыл коробку. Там лежал новенький "узи", последняя, облегченная,
модель.
- Ого! - сказал я. - Но ведь это все-таки Москва, не какие-нибудь
джунгли...
- В джунглях мне приходилось бывать. После Москвы этих дней там
хорошо лечить нервы полным покоем. Бери. Боюсь, что не пожалеешь.
Не оставалось ничего другого, как с благодарностью принять подарок.
- Тебе хоть приходилось держать его в руках - спросил он. - Если
нужен инструктаж...
- Приходилось, - перебил его я.
- Чем еще я могу насытить твое любопытство. - спросил Липсис.
- Скажи: какой смысл - тебе, твоей фирме, твоей стране - вкладывать
деньги в организацию, которая работает на усиление исламских позиций в
этой стране?
- Смысл - великий.
- А поподробнее?
- Да ты и без меня это прекрасно понимаешь. Если Россия сможет
ощутимо влиять на наших исламских соседей - это послужит укреплению мира в
нашем традиционно беспокойном районе. Израиль, как всегда, заботится о
своей безопасности. И ради нее приходится прибегать даже к нетривиальным
приемам. Мы заинтересованы не в увеличении влияния ислама в России, но в
усилении влияния России на исламский мир. Если для этого надо помочь
мусульманам в вашей стране - что же, пожалуйста.
- Неужели помощь Штатов для вас более недостаточна?
- Штаты... Они, ты сам понимаешь, еще очень долго будут
восприниматься исламским миром как нечто не только чуждое, но и
враждебное. Они сильны - поэтому мусульманские страны с ними считаются; но
любить их не будут никогда. А мировое согласие из-под палки никогда не
бывает надежным. Но вот если возникнет равная сила, достаточно крепко
связанная с исламом, - конечно, к такому лидеру будут прислушиваться и
выполнять его советы с куда большей охотой. Вот так, в общих чертах,
обстоит дело с нашей точки зрения. И вот почему я здесь.
- Ты сказал - в общих чертах. Но есть, наверное, и какие-то
интересные частности?
- Без них никогда не обходится.
- Какой же частный вопрос ты должен решить здесь?
Он, казалось, поколебался; но решение выпало не в мою пользу.
- Об этом пока еще рано. Я ведь не забываю, что имею дело с
журналистом.
А в моем деле преждевременная огласка совершенно не нужна. Читай
газеты, - посоветовал он. - Только не сейчас, а этак через месяц после
воцарения Искандера. Когда появятся первые плоды внешней политики, новой
Российской империи.
- Еще один вопрос. Ты собираешься встретиться с Искандером до
референдума?
- Надеюсь, что он удостоит меня такой чести.
- Ясно.
- Ну, я считаю, что моя пресс-конференция успешно завершена. Всем
пора спать - даже мне. Вы можете, кстати, располагаться тут до утра без
помех: за домом присматривают.
- "Шин Бет"?
- Тебе обязательно нужны названия? Излишнее любопытство вредно,
молчание, как ты знаешь, ограда мудрости.
- Послушай, Изя. Если ты в самом деле заинтересован в
сотрудничестве...
Он растянул рот до ушей в нахальной, как мне показалось, ухмылке.
- Мы давно уже сотрудничаем. Просто ты об этом не догадываешься, а
вернее, тебя скверно информируют.
- Пусть так. Но если хочешь продолжения сотрудничества, то хоть ты не
скупись на информацию.
- По-моему, я и так уже сказал тебе все, что можно, и даже то, чего
нельзя.
- Тогда добавь самую малость.
Он поморщился:
- Ну чего тебе еще?
- Объясни: почему ты не пришел, когда я договорился о твоей встрече?
- Я был там, - сказал он не моргнув глазом. - И вовремя понял, какую
встречу ты мне готовишь.
Люблю приходить заранее. Да и я не волк-одиночка, ня тоже страхуют.
Конечно, если бы вы меня и эадержали, то не более чем на полчаса. Но
я не мог потратить и этих тридцати минут. Иначе ты сейчас выгдядел бы
бледно. И девушка тоже.
- К сожалению, - сказал я, - настоящую встречу сейчас организовать я
не в силах. Но передать что-то от тебя - могу.
- Кому?
- Акимову. Кому же?
Он подумал немного.
- Нет нужды. Я уже передал кому следовало.
- Не секрет - кому? А то ведь может и не дойти.
Он покачал головой:
- Из уст в уста - самому претенденту Искандеру.
То был удар ниже пояса.
- Ты... виделся с ним?
- Он доверяет нам больше, чем ты.
- Я ведь могу проверить...
- Ради Бога. - Он помолчал секунду. - Пожалуй, могу сдублировать и
тебе. Речь идет о готовящемся покушении на претендента...
Ну, об этом-то я знал.
- Не на Искандера, - уточнил он. - На Алексея.
Бред. Меня бы поставили в известность. В Европе для меня гораздо
меньше секретов, чем в России.
- Ты уверен? Мне это кажется маловероятным.
- Гарантирую стопроцентно.
- Не верю. Искандер слишком умен, чтобы...
- Он ни при чем. Это не его команда. Не ваша. Это работа тех, кто
ставит на Алексея. Предотвратить в последнее мгновение, с шумом и треском
- и обвинить вас. Ты, я вижу, все еще не понял, чем тут занимаюсь я.
Охраной. Но не Искандера - вас и так слишком много. Охраной Алексея.
И не только потому, что покушение на него было бы на деле ударом по
Александру. В первую очередь - потому, что Алексей нужен.
- Кому? Зачем? Для поддержания здоровой конкуренции?
Он покачал головой:
- Вот этого я сказать не могу. Потерпи. Да и мне пора.
Но я уже сообразил:
- Тбилисский вариант?
- Умный человек, - сказал Изя. - Все понимаешь. Грузию и Армению
мусульмане не получат: они должны остаться такими, каковы есть. Ну, все,
все, все. Уже в прихожей он повернулся: - Кстати. Отправляясь на съезд,
захвати с собой мой подарок.
- Что-то у всех мрачноватые прогнозы на день открытия съезда. Ты,
Филин...
- Очень компетентный человек, между прочим. Советую прислушаться. И
вообще - будь осторожен. Шалом!
Он закрыл за собою дверь, и через минуту приглушенно загудел лифт. В
комнате Наташа капризным голосом сказала:
- Ну, теперь я могу наконец вылезти из танка?
И принялась расстегивать бронежилет.
- Только не закидывай куда-нибудь, - предупредил я. - Мало ли - вдруг
понадобится.
- Ага, - сказала она. - Пожалуй, ты прав. Надену его вместо пижамы.
Для защиты от тебя.
- Не поможет, - откликнулся я. - Слишком короток.
- Какая досада! - воскликнула она так убедительно, что я чуть было не
поверил.
Я проснулся, когда еще не рассвело по-настоящему - сработал
внутренний будильник. Неплохо было бы позавтракать; однако оказалось
нечем.
Пришлось ограничиться утренними процедурами. Пока Наташа собиралась,
я внимательно осмотрел квартирку: все должно было остаться точно в том
порядке, в каком было, когда здесь появились мы. Что касается Изи с его
людьми, то я был уверен, что им эта заповедь известна ничуть не хуже, чем
мне. Спустились на лифте, вчерашний подарок генерала лежал у меня в
кармане; подарок Липсиса, более громоздкий, пришлось держать в коробке под
мышкой. Впрочем, сию минуту я не ожидал никаких событий, которые потребуют
применения оружия. Интуиция не подвела: в подъезде было спокойно. Перед
тем как выйти во двор, мы все же подождали с полминуты.
Наталья спросила:
- Куда теперь?
Ответ был у меня готов заранее:
- Думаю, сейчас мы вправе посетить мою гостиницу - скорее всего
именно там нас никто не ждет. Кроме разве что хорошего завтрака. Кстати,
мне не помешает заправка в тамошнем банкомате. В Москве они попадаются не
столь часто, как хотелось бы.
- Были бы деньги на счету, - изрекла Наташа тоном опытного
финансиста, - а уж как их получить - вопрос техники.
- Что это ты афоризмами заговорила? - спросил я.
Она молча улыбнулась.
Мы вышли. Я пожалел, что машина так и осталась перед Натальиным
подъездом. Тратить много времени на дорогу было жаль. Но не приходилось
ожидать, что какой-нибудь доброжелатель уловит мою мысль и мгновенно
пригонит машину сюда.
Такси не было видно, ловить левака (этот промысел, похоже, еще
процветал в великом городе, невзирая на все карательные меры) я не
решился: кстати подвернувшийся водитель мог оказаться вовсе не случайным.
Но и шагать по улице было все же рискованно. Из любой проезжающей мимо
машины нас могли расстрелять без всяких затруднений.
- Метро здесь далеко? - спросил я. - В этом районе я не очень
ориентируюсь.
- Не близко. Минут пятнадцать пешком.
- Только, по возможности, глухими местами...
К счастью, это был один из центральных районов Москвы, богатый тихими
- особенно в ранний час - переулками. За время работы с Хилебиным Наташа
успела достаточно хорошо познакомиться со здешней топографией. В метро мы
и в самом деле оказались через четверть часа.
Ехать пришлось с одной пересадкой. В холл отеля мы вошли
непринужденно, с ощущением своего законного права быть здесь и с видом
деловых людей, у которых каждая минутка на счету и которых здесь,
безусловно, уже ждут.
На самом деле я был уверен, что тут никто нас не подстерегает. И
напрасно.
Едва мы разделись в номере и я заказал по телефону завтрак, как в
дверь вежливо постучали. Официант, даже передвигайся он со скоростью
света, просто не мог бы успеть явиться.
На всякий случай я изготовил "браунинг" -- но так, чтобы он не
бросался в глаза нежданному посетителю.
Стук повторился, и я, жестом отправив Наталью в спальню и заняв
позицию справа от двери, крикнул:
- Открыто!
Дверь медленно распахнулась, и в комнате появился американец.
Стирлинг.
Бывший Голдинг. И я сразу понял: он обязательно должен был появиться.
Именно сейчас и именно тут. Я непростительно упустил из виду,
отвлеченный более существенными вопросами, что как раз сегодня в свет
должна была выйти моя статья. Та самая, которую я даже не начинал писать
и, откровеяно говоря, вообще не собирался. Утренние газеты уже вышли. Но
он, разумеется, знал, что я не сдержал своего обещания. Ну что же -
придется поговорить на эту тему.
- Милости прошу, - сказал я как можно любезнее оттягивая пальцами
карман брюк, чтобы рукоятка не очень высовывалась. Для большого пистолета
карман был маловат. Но выбирать не приходилось. Гость вошел.
Со стороны глядя, можно было подумать, что за столом сидят добрые
друзья, улучившие среди житейской суеты минутку, чтобы вспомнить веселые
старые времена. Американец держался образцово: на лице его не было
написано ничего, кроме искреннего доброжелательства с примесью разве что
легкого недоумения: словно он попросил товарища о пустяковой услуге, а тот
неожиданно взял и отказался, и остается только удивленно сожалеть.
- Итак... - начал Стирлинг и не закончил фразу.
- Что "итак"? - Я постарался произнести это как можно любезнее.
- Не валяйте дурака, - спокойно сказал он. - Вы не сдержали слова.
Это очень нехорошо.
- Не уверен, что вы правы. Я не давал слова. Я сказал, что напишу
статью, если ваши аргументы покажутся мне убедительными.
- Это следует понимать так, что они вас не убедили?
- Совершенно верно. Я дорожу своей репутацией больше, чем заработком,
даже очень хорошим. Что представляют из себя ваши записи? Несколько
человек собрались вместе в бане и стали фантазировать на некую тему. Но
фантазировать можно о чем угодно. Использовать же этот материал можно было
бы лишь при условии, что найдена несомненная связь между их болтовней и
сегодняшними реальными событиями Но ведь такой связи нет - или, во всяком
случае, она не прослеживается.
- Да неужели? Не понимаю, каким образом о вас могло возникнуть мнение
как о проницательном и умелом журналисте. Вам стоило только всерьез
подумать, чтобы увидеть все эти связи: они лежат на поверхности!
- Вы полагаете? Хорошо; я не обижусь, если вы укажете мне пальцем
хотя бы на одну из них.
- Нет ничего проще. Пожалуйста. После того разговора в бане прошло
совсем немного времени, и состоялось совещание лидеров стран Ближнего
Востока, посвященное именно этой теме. Что это - случайное совпадение?
Идея, носящаяся в воздухе? Нет, в нашем мире не происходит чудес. Прросто
идея по каким-то каналам доходит до исламских лидеров - они обсуждают ее,
оценивают и решают реализовать.
Таким образом, возникает некий план - даже не план, а заговор,
направленный прежде всего против России, а в конечном итоге против всего
христианского мира. Просто, не правда ли: поднять кампанию за
восстановление в России монархии и в качестве монарха посадить своего
ставленника - пусть он формально и не будет исповедовать ислам. Но Россия
уже более тысячи лет - христианская страна! Если ислам почти в открытую
выходя на границы Западной Европы - вы можете себе подставить последствия?
- События могут развиваться по-всякому. Однако полагаю, что к мировой
войне они не приведут. Откуда вы взяли, что происходило такое совещание
лидеров стран Ближнего Востока? Мне ничего об этом не известно. Если у вас
есть убедительные доказательства...
- Дойдет дело и до них. Сейчас важно проследить последовательность
событий. По сути дела, я делаю эту работу за вас. Итак, происходит это
самое совещание - а через некоторое время тут, в Москве, и почти
одновременно в некоторых других городах России начинаются настойчивые
разговоры относительно так называемого Тройственного раздела. Вы должны
знать, в чем заключалась эта идея.
- Знаю.
- Итак, у нас уже выстраивается линия: начальный заговор - трансляция
идеи в исламский мир - угроза распада России, самое малое, на три части.
И как мера по предотвращению этой катастрофы - идея восстановления
царского правления. А дальше уже все происходило буквально на наших
глазах: помимо давно известного основного претендента вдруг возникает
неведомо откуда второй...
- Ну почему же неведомо? Его происхождение прослежено достаточно
убедительно на протяжении четырех поколений, начиная с революции 1917-
го...
- Прослежено? Кто это, интересно, и каким образом его проследил? Вы
имеете в виду то, что говорилось на том самом межпартийном совещании,
которое вы, как мне известно, посещали? Но ведь это слова, слова и еще раз
- не более чем слова. Совершенно бездоказательно.
- Как и то, что вы сейчас говорите.
- Вы ошибаетесь. Мои слова как раз подкрепляются доказательствами.
- Почему же вы их скрываете?
- Вовсе нет. Но, к сожалению, иногда они немного запаздывают. Тем не
менее сегодня я могу дать вам материал и по тому совещанию ближневосточных
лидеров. Думаю, этого будет достаточно, чтобы окончательно убедить вас.
- А если все же нет?
- Тогда мы найдем другого журналиста. Да и помимо прессы у русских
исламистов будет много неприятностей.
- Каких же? - Ну, например, с началом публичной кампании у их
претендента могут возникнуть сложности с телевидением. Вы уже несколько
дней в Москве. Не сомневаюсь, вы не могли не заметить: телевидение
совершенно игнорирует претендента Александра. Ни единой камеры там, где он
находится. Ни одной попытки взять интервью, пригласить в студию хотя бы
самого непопулярного канала. Странно, не правда ли?
- Да нет, чего же тут странного? Президент Объединенных телекомпаний
является сторонником республиканского правления, это всем известно.
Я не сказал, что телевизионщики скорее всего просто не знают, где им
искать Искандера. И не они одни.
- А следовательно, мусульманский кандидат не получит ни минуты эфира,
- усмехнулся Стирлинг.
- Это невозможно, - возразил я. - Ему полагается время по закону, и,
думаю, он сможет отстоять свое право. Тогда, когда сочтет нужным.
Допустим, при открытии съезда азороссов.
- А он там будет? Вы уверены?
- Как я могу быть уверен? Это лишь мои предположения. Однако не может
же он не показаться ни разу перед избранием!
- Допустим, он получит свой эфир. Но представляете, как его будут
показывать? В телевизионном ремесле множество своих приемов и секретов. И
ручаюсь - его покажут так, что люди будут плеваться. Он будет выглядеть
просто разбойником с большой дороги. То, что он будет говорить, належится
на помехи, да к тому же ведущий станет перебивать его на каждом слове:
старая, отработанная техника. Так что ваша статья уважаемый мистер, нужна
главным образом для полноты картины.
Это последнее предложение. Или мы обойдемся без вас. Хотя, правду
говоря, именно ваше имя показалось нам привлекательным.
- Чувствую себя весьма польщенным. Итак, вы предаете мне
дополнительные доказательства?
- В случае, если вы на этот раз обещаете выполнить работу без всяких
отговорок.
- Только с тем же условием: в случае, если все доказательства в сумме
покажутся мне убедительными. А остальные материалы?
- Какие еще?
- Ну как! Вы же говорили об организации кампании по Тройственному
разделу России...
- Сию минуту я ими не располагаю. Но вы только начните работать, а
они не заставят себя ждать. Мы уже выяснили, где найти их. А значит, они
уже почти у нас в кармане. Вот прямо сейчас: садитесь, раскрывайте ваш
ноутбук и начинайте.
- Только не здесь и не сейчас. Сегодня открывается выставка
исламского искусства последних лет. Я должен быть там.
- Поверьте - это потеря времени.
- Что делать: у меня как-никак есть обязательства и перед моим
журналом, и я даже сказал бы, что они предпочтительнее.
- Черта с два маленький журнал заплатит вам столько. Послушайте, я же
обещал вам: статья, если она получится убедительной - а у вас непременно
получится, - будет напечатана и в Европе, и у нас в Америке в самых
читаемых газетах. Вы получите мировое имя!..
Насчет этого я спорить не стал и потребовал:
- Давайте ваш материал!
Он кивнул и положил на стол аудиокассету. Мне почудились на ней следы
крови Хилебина. Я заранее чувствовал, что там будет его голос. И не
ошибся.
- О'кей, - сказал я. - Постараюсь сегодня начать.
- Да уж, постарайтесь, - сказал Стирлинг многозначительно. - Иногда
промедлить значит проиграть все. Даже собственную шкуру.
- Спасибо за предупреждение.
- Оно от чистого сердца. Завтра я приду за готовым материалом. И
надеюсь, что вас не придется разыскивать по всей Москве. Хотя если даже
пришлось бы - мы вас отыскали бы без всякого промедлния. Мы не намерены
допустить, чтобы этот сумасбродный проект увенчался не то чтобы успехом,
но даже одним процентом успеха. Подумайте над этим, коллега.
Коллегами мы и в самом деле были; только он не знал этого.
Глава девятая
То, зачем я охотился, наконец-то само нашло меня. Но прежде всего,
пока Наташа томилась над стынущим завтраком, ожидая меня, я достал
кодификатор, подключил его к телефону, что был в номере, и вышел на связь.
Когда на том конце провода ответили, я сказал:
- Фауст. Играю на аккордеоне.
- Понято, - откликнулись там без всякого удивления.
- Оркестр готов. Дайте проверку.
- В лесу родилась елочка, - проговорил я первое, что пришло в голову.
- Нормально. Слушаю вас.
- Передайте немедленно: по-прежнему ожидаются все более серьезные
помехи в телеобслуживании. Пришла пора принять меры незамедлительно.
- Меры какой категории?
Я не колебался ни мгновения:
- Высшей.
- Высшей... - повторили на том конце линии.
- Подключить невидимок?
- Нет необходимости. Дайте команду мюридам. Будет достаточно.
- Исполняется.
- Второе: оппонент настроен на расчистку пространства. Быть готовыми,
но без моей команды действий не начинать. В течение получаса доставьте
катушку-три. Мое место вы знаете. Я намерен проехать по маршруту, без
катушки это бессмысленно. Буду ждать сообщений о принятых мерах.
Информирую о развитии событий.
- Катушку-три в течение получаса, - ответили мне. - Высылаем
немедленно. Будем ждать развития.
- И последнее: включите в сеть известного вам американца Стирлинга.
Пять минут назад он был тут у меня. Возможно, еще находится
поблизости. Если нет - найдите его. Человек трех пришлите сюда - пусть без
суеты проверят: он наверняка засеял окрестность. При обнаружении включите
их в сеть тоже. Учтите: он непременно страхуется.
- Все поняли. Исполняем.
- Да, чуть не забыл. Моя машина стоит на точке-два. Пусть кто-нибудь
пригонит ее сюда. Ключи можно передать вместе с катушкой. Конец.
- Конец. Хорошо, одно дело сделано. Почти час в моем распоряжении.
Может быть, успею хоть что-нибудь съестъ. А чтобы минуты не пропадали
зря, одновременно прослушаю все хилебинские кассеты, взятые у Наташи и то,
что принес мне сегодняшний посетитель.
- Наташ! Ты можешь потерпеть еще немного? - спросил я из другой
комнаты. - Меня уже нет, - откликнулась она. - Несколько минут назад я в
страшных мучениях скончалась от голода. Разве не чувствуешь по голосу?
- Поживи еще немного, - попросил я. - И сохрани мою жизнь. Без твоих
записей я просто не могу больше. Они у тебя в сумочке, если я правильно
помню?
- У тебя хорошая память, - откликнулась она без особого восторга.
Было слышно, как, отодвинув стул, она встала, сделала несколько шагов -
чтобы взять сумочку, наверное. - Ой!
- Что случилось?
- Тут что-то тяже... Ого! Это ты мне подсунул? что за трюки?
- Это называется пистолет. Стрелковое оружие.
- Я знаю, как это называется. Но зачем?..
- По доброте душевной. У меня есть автомат, а у тебя не было ничего.
Так что владей. Тебе приходилось пользоваться такими вещами?
- Ну, я все-таки современная женщина.
- Считаю это утвердительным ответом. Дай мне кассету, пожалуйста. И
еще - сваргань какой-нибудь бутерброд, можно многоэтажный. Этакий
сэндвич-небоскреб. Но кассету - сразу.
- Хорошо.
Получив желаемое, я вынул из моей сумки магнитофон, вставил Наташину
кассету и включил. И стал слушать живой голос вот уже сутки как мерт-вого
человека.
Запись, надиктованная старым дипломатом, оказалась и в самом деле
весьма любопытной. Слушая ее, я почти сразу отключился от всего
остального, что существовало в окружающем меня сегодняшнем мире.
Начиналась она с фразы: "После вручения верительных грамот недели две
прошли внешне спокойно. Я входил в курс дел, выяснял, кто есть кто, и
прежде всего - кто является королевским ухом и кто - устами его
величества. Это было очень важно узнать до того, как я добьюсь приема у
самого короля. Всякий хоть сколько-нибудь опытный дипломат понимает, что
официальный министр иностранных дел или пресс-секретарь вовсе не
обязательно владеют подлинной информацией о намерениях и ходе мыслей главы
государства. У меня разумеется, были свои информаторы в этой стране, и
вскоре я знал не только - с кем, но и как надо разговаривать.
К счастью, и Ухо государя, и Уста были его единомышленниками в
области прагматического подхода к реальности. Оба советника хотя и не
носили официальных министерских званий, но были ближайшими друзьями
государя.
Ни тот, ни другой не несли ответственности за государственную
политику, и потому способны были принимать неординарные решения. Это и
было тем, что мне требовалось. Еще неделя ушла на то, чтобы устроить
задуманное мною свидание с обоими этими людьми. Мне нужно было
разговаривать одновременно и с тем, и с другим - я хотел не только быть
услышанным, но был заинтересован и в том, чтобы самому услышать первый,
непосредственный отклик на сказанное от человека, который неизбежно должен
был рассуждать по той же схеме, как и его король. Для осуществления своего
замысла я воспользовался праздником Российской Конституции, что давало мне
возможность устроить официальный прием и на нем пообщаться с нужными мне
лицами, не вызывая никаких особенных подозрений. Прием прошел вполне
пристойно, я бы сказал даже, успешно.
Хотя король и не удостоил нас посещением, но его брат, он же министр
иностранных дел, приехал и задержался сверх ожидаемого. Его сопро-вождали
и оба нужных мне человека. Это был первый мой опыт дипломатических приемов
в исламском государстве, где устраивать такого рода мероприятия сложнее,
чем в христианских странах, поскольку, как известно, тут запрещено
употребление алкоголя. Однако в посольстве были специалисты по организации
таких сборищ и алкогольные напитки имелись в ассортименте угощений, но не
на виду. Когда брат короля принц Фахд уехал, я уже успел договориться с
Ухом и Устами государя, что они вскоре вернутся и войдут с бокового входа.
Стол для них был накрыт в комнате рядом с моим кабинетом. Однако вместо
двоих, ожидаемых мною, явилось трое. Третий, впрочем имел задачу весьма
узкую: вооруженный детектором, он лишь убедился в том, что никаких пишущих
аудио- и видеоустройств в комнате и вблизи нее не имеется, и скромно
удалился, оставив, однако, прибор, который стал бы громко возражать, если
бы какая-то электроника вдруг включилась. Все это было в порядке вещей, и
я нимало не обиделся.
Я на этих переговорах был один. То, что я собирался сказать, вовсе не
было поручено мне московским начальством, и узнай оно об этом разговоре -
вряд ли пришло бы в восторг. Хотя - как знать. Первые полчаса беседы
прошли в приглядывании друг к другу, во взаимной оценке, внешне же - в
вежливой словесной распасовке, в обмене комплимента-ми нашим странам и их
правительствам. В ходе этого ритуала я пытался определить, в каких
отношениях друг к другу находятся эти весьма значительные персоны. Вывод
был - они не пылали любовью друг к другу, но и не были врагами, какие
старались бы при первом удобном случае подставить один другому ножку.
Если бы дела обстояли так, мой замысел провалился бы, не успев
окончательно оформиться. Но они относились друг к другу терпимо и
уважительно - как мне и докладывали прежде мои эксперты. Когда после этого
получаса наступила небольшая пауза, оба вельможи одновременно взглянули на
меня с вопросом в глазах, и я заговорил с таким ощущением, словно очертя
голову бросаюсь в холодную воду. Я начал со слов о том, что с
удовлетворением наблюдаю за успехами, которых в последние десятилетия
добивается внешняя политика исламских стран.
- Вас это удивляет? - спросило Ухо.
- Отнюдь, - ответил я. - Но порою я сожалею о том, что существуют
обстоятельства, мешающие исламскому миру добиваться еще больших свершений.
- Вы правоверный? - спросили Уста.
- Отнюдь нет, - сказал я. - Однако я и не христианин, во всяком
случае, официально. Просто я верю в существование Бога как высшей силы. И
я ни в коей мере не принадлежу - и никогда не принадлежал - к
недоброжелателям вашей великой религии. Напротив, считаю, что из всех
существующих она заслуживает наибольшего предпочтения.
- Приятно слышать, - сказало Ухо. - Однако мне хотелось бы отметить
одно досадное обстоятельство. Мир ислама лишен возможности использовать
все свои неоспоримые преимущества и в политической, и в экономической, и
даже в военной облаетсти.
- Вы имеете в виду...
- Вы угадали: разобщенность исламских стран.
Оба они вздохнули почти синхронно. И ничего не сказали, ожидая
следующего хода. Я продолжил:
- При всем своем богатстве. Саудовская Аравия не может быть пока
безусловным лидером мусульманских стран ни в военном, ни в политическом
отношении, да и в экономическом тоже: это все-таки сырьевая страна, а не
производящая.
Они слушали внимательно.
- Так было угодно Аллаху, - проговорили Уста.
- В то же время, - продолжал я, - наличие безусловного и несомненного
лидера в Мире ислама изменило бы ситуацию самым кардинальным образом.
Я чувствовал, что их мозги сейчас работают на всю мощь, пытаясь
сообразить - куда я клоню.
- Было бы заблуждением полагать, что мы не понимаем этого, - после
паузы сказали Уста.
- И если ващей целью было лишь открыть нам эту истину...
- Никоим образом. Я прекрасно знаю, что все это вам известно лучше,
чем мне. Однако позвольте мне задать вопрос. Зная это - предпринимали ли
мусульмане поиски выхода?
- Если обратиться к истории - то неоднократно возникали попытки
объединить если не весь исламский, то тотя бы арабский мир. Вспомните хотя
бы создание Объединенной Арабской Республики, включавшей в себя Египет и
Сирию. К сожалению, разобщающие силы вскоре оказались сильнее
объединяющих.
- И совершенно естественно, - подхватил я, - потому что Египет не
обладал и сейчас не обладает таким не поддающимся сомнению перевесом над
прочими, какой сделал бы центростремительные силы превалирующими.
Вот если бы в роли объединяющего центра... Прошу понять меня
правильно: я вовсе не имею в виду формальное объединение двух или
нескольких государств даже на конфедеративном принципе, не говоря уже о
федеративном. Нет, каждая страна дорожит своим суверенитетом...
- Арабы - нация гордая и свободолюбивая, - сказало Ухо.
- Несомненно, - согласился я. - Но я веду речь о существовании среди
независимых государств неоспоримого лидера - политического, военного,
экономического, культурного, наконец. Лидера, по праву заслуживающего
титул великой мировой державы, даже сверхдержавы! Наличие подобного
ли-дера сразу изменило бы статус и всего исламского мира, не так ли?
Ухо вздохнуло.
- Одно время мы питали такие надежды - когда в Соединенных Штатах
возникло сильное движение за создание на части территории этой страны
исламского государства темнокожих американцев.
- Мы были очень разочарованы, когда это ожидание не оправдалось, -
добавили Уста. - Движение конечно, не умерло, однако ожидать от него
положи тельных результатов в обозримом будущем, увы не приходится.
Я позволил себе улыбнуться.
- Но, эмир, я и не имел в виду Америку. Хотя бы потому, что традиции
ее отношений с исламским миром носят скорее негативный характер.
- По какому же пути идет караван ваших мыслей, посол?
Фигурально выражаясь, я давно уже держал в руке гранату с выдернутой
чекой - и только предохранительная скоба, которую я прижимал ладонью,
предотвращала взрыв. Но сейчас настал миг - и я швырнул воображаемую
гранату на стол перед ними.
- Я имею в виду Россию, эмиры, - сказал я спокойно.
И граната взорвалась. На несколько секунд та они утратили дар речи.
Потом переглянулись. И покачали головами.
- Согласитесь, - не теряя времени, я кинулся в атаку, - что страна,
правительство которой я здсь представляю, обладает многими, если не всеми
качествами, о которых я говорил. Это большая страна, очень большая. Все
еще не только сохраняющая военное могущество, но продолжающая и развивать
ео, А при наличии определенных предпосылок развитие это может двинуться
вперед неслыханными темпами. Страна не только вывозящая сырье, но и
промышленная. Разумеется, уровень этой промышленности сегодня уступает
японской, американской, западноев-ропейской. Но при наличии средств мы
способны решать грандиозные задачи в исторически краткое сроки путем
такого напряжения сил, на какое другие вдряд ди способны. История моей
страны показала это.
Воденная и экономическая мощь неизбежно породят на свет и могущество
политическое - особенно при поддержке исламского мира. Представьте себе
такого лидера во главе исламских государств! Это, кстати, сразу же
сплотило бы все страны ислама: для сплочения, как вы понимаете, необходим
мощный центр притяжения. Россия станет им. У нас есть все для этого, кроме
одного - денег. Но они есть у вас. И кроме другого: господства ислама. Но
это - преодолимый недостаток.
Я невольно сделал паузу, чтобы перевести дыхание. Уста немедленно
воспользовались ею.
- Но, - медленно начал он, - Россия не исламская страна. Большинство
исповедующих истинную веру народов еще в конце прошлого века отделились от
нее. А те, что остались, вряд ли могут сыграть серьезную роль.
- Во-первых, в России исповедует ислам порядка сорока миллионов
человек, - возразил я. - Не так уж и мало. Во-вторых, да, Россия сегодня в
целом не исламская страна, верно. Но я не назову ее и страной
христианской, как, скажем. Соединенные Штаты. По ряду причин, о которых
сейчас говорить вряд ли стоит, Россия во многом так и осталась страной
языческой. Христианство, особенно православное, ныне лишено былой
динамики, слишком инертно, чтобы всерьез выполнять свою миссию. Оно более
чем когда-либо стало религией формальной, лишенной тех корней, что
проникают в сердце каждого верующего человека и питают Церковь живыми
соками. Встав на путь восстановления и приумножения своей материальной
базы еще в восьмидесятые - девяностые годы прошлого века, православная
церковь так и не нашла в себе сил, чтобы перенести главные усилия на
нелегкий труд взращения дерева веры, которое со временем становится
могучим и способно напитать своими плодами и укрыть своей тенью всех
людей. Для этого требовалось подвижничество. Однако оно не привилось на
почве восстановленной церкви, так и не сумевшей подняться над кругом
мирских забот, кроме как на словах. Вот почему она сегодня слаба. Ислам
же, в свое время взращенный подвигами многих и многих напротив, пустил
глубокие корни - столь глубокие что сейчас уже никому не под силу было бы
их вырвать; и корни эти дают все новые и новые побеги. Он динамичен. И
если приложить некоторые усиля, то они окупятся в России очень и очень
скоро.
- И все же здесь счет пойдет на столетия.
- Да - если иметь в виду ускорение ислама среди русского населения.
Это действительно длительный процесс. Но я рассчитываю на его естесвенное
ускорение.
- Если вы объясните нам...
- Для этого я и попросил вас оказать мне любезность побеседовать со
мной. Видите ли, в ближайшие два-три десятилетия в России, весьма
вероятно, будет восстановлена монархия...
Оба заметно оживились, и во взглядах, какими и обменялись, более не
было скепсиса.
- Представьте себе, - продолжал я, - что воцарившийся монарх,
исповедуя принцип светского государства, будет, скажем так, не без
симпатии отно-ситься и к распространению ислама на всей территории страны
с теми же не только формальными, но и реальными правами и свободой
действий, какими обладает православие. Ну а реализация возможностей будет
во многом зависеть уже от исламской помощи извне, от того, насколько вы
поверите в этот вариант развития.
Они снова переглянулись.
- Сказанное вами нуждается в глубоком и всестороннем обдумывании, -
проговорило Ухо короля. - И не только нами.
- На это я и надеюсь. И пока добавлю лишь одно. Для того, чтобы
процесс, о котором мы только что говорили, развивался достаточно быстро и
гладко - крайне полезным будет, если экономические отношения между Миром
ислама и Россией проявят ясно видимую тенденцию к развитию. Я думаю, что
вам стоит вкладывать деньги в Россию. Большие деньги. И делать это не
украдкой, а напротив - демонстративно. С рекламой. И так, чтобы не только
и не столько крупные бизнесмены почувствовали это, но и все население.
Фирмы. Фонды. Кредиты на льготных условиях. Поддержка интеллигенции.
Напоминание о том, что в мире существовали не только Данте и Шекспир, но и
Саади, и Фирдоуси, и Омар Хайям...
Я остановился, чтобы передохнуть. Они молчали: видимо, ждали еще
какого-то аргумента с моей стороны, козырного туза. И я не замедлил
выложить его на стол:
- Процесс этот ведь уже начался. Однако сейчас ислам представлен в
нем странами, исповедующими по преимуществу шиизм. Вы знаете о развитии
все более тесных отношений России с Ираном, с Ираком... Считаете ли вы это
наилучшим вариантом?
Они в очередной раз молча переглянулись. Но я решил, что сказано
достаточно.
- Позвольте поблагодарить вас за крайне содержательную беседу, -
сказали наконец Уста.
Мы обменялись поклонами. Я проводил их до выхода, где в ожидании
стояли два длинных "линкольна". Вернувшись, я налил себе коньяку и
поздравил самого себя с успешно проведенной операцией..."
Я взглянул на часы. Время улетало с неимоверной скоростью. Сегодня
предстояло решить еще несколько немаловажных задач. Но отрываться от
прослушивания не хотелось. К сожалению, магнитная запись - не рукопись, и
ее нельзя читать по диагонали или слушать выборочно: обязательно
пропустишь что-то важное. Пришлось смириться.
"После моего откровенного разговора с Ухом и Устами не прошло и трех
дней, как до меня дошел любопытный слух: оба они имели долгую беседу с
самим королем, в разговоре участвовал и принц Фахд; я не сомневался, что
предметом обсуждения были мои откровения. Но мне нужны были не догадки и
предположения, а факты. Только при наличии достоверных фактов мы в России
смогли бы сделать выводы относительно дальнейшего: предпринимать ли
конкретные действия, отложить ли их до лучших времен или вообще оставить
эту идею как совершенно нереализуемую. Правда, в последнюю возможность
очень не хотелось верить. Я был убежден, что наш план не сулит ни одной из
сторон ничего, кроме множества выгод при минимальном риске. Я, однако же,
понимал, что если именно таким представляется дело нам, знающим подлинную
обстановку в России, то людям, воспринимающим Россию в соответствии с
расхожими и, как правило, далекими от истины - мнениями, наши предложения
могли показаться чистой фантастикой. И в то же время инициатива - пусть
даже чисто условная - должна была следовать отсюда, Востока, а не от нас.
В Москве, как все, вероятны, помнят, реальной властью (насколько вообще
центральная власть могла быть реальной в центробежной федерации) в те годы
обладало интеллигентское правительство; ну, если не реальной, то
формальной во всяком случае.
Власть эта никак не производила впечатления жесткой и уверенной в
себе, она казалась слабой - а со слабой властью мало кто хочет имет
серьезные дела. Мы - "банные заговорщики", как мы сами себя то ли в шутку,
то ли всерьез стали называть, - мы, похоже, нашли способ вызвать в России
необходимые для успеха настроения. Однако, чтобы запустить этот процесс,
мы должны были получить уверенность в том, что это будет сделано не зря,
что предоставляемые нами возможности будут использованы. Наше средство
лечения России принадлежало к категории одноразовых, и повторить его было
бы уже невозможно. Хуже того: оказавшись выстрелом вхолостую, оно привело
бы как раз к тому, чего мы жаждали избежать - к окончательному развалу
страны. Способ наш был то же самое, что лечение ядом: неточность в
применении вызвала бы результат, противоположный желаемому. Все это
помогает понять, насколько необходимым было для меня получить точную
информацию о том, что и как было сказано и воспринято в сугубо
конфиденциальном разговоре короля с моими собеседниками. Российская
разведка, и так достаточно стесненная в действиях на Аравийском
полуострове, не могла нам помочь. Надо было, следовательно, действовать по
иным каналам - и действовать быстро и наверняка, делая, как говорят
шахматисты, единственные ходы в разворачивающейся блиц-партии. Хорошо, что
я, предвидя подобную ситуацию, заблаговременно постарался наладить
кое-какие особые связи. На Востоке в еще большей, пожалуй, степени, чем в
западном мире, всякая вещь имеет свою цену, хотя далеко не обязательно - в
денежном выражении. Надо только четко знать, что ты хочешь купить, кто
может это продать - и на каких условиях. К счастью, я работал на Востоке
уже достаточно долго, знал многие обычаи, уже не первый год вел картотеку,
о существовании которой не знал, я полагаю, ни один человек.
Она и хранилась даже не в посольстве, а в моей резиденции, и не в
моей персоналке, а надежно защищенная от постороннего любопытства - в
памяти того компьютера, которым пользовался мой домоправитель для
хозяйственных, бытовых и прочих мелких надобностей. Я использовал эту
машину по ночам, когда все в доме предавались сну. Но если бы кто-нибудь
даже, пробудившись в неурочный час, узрел меня на кухне - вряд ли что-либо
заподозрил бы. Поглощая свои бутерброды, я имел обыкновение проверять
счета, просматривать расходы. Это являлось необходимостью - иначе персонал
крал бы значительно больше; а под моим контролем они воровали ровно в той
степени, в какой я им это позволял (позволял для того, чтобы каждый
понимал, что судьба его в значительной степени зависит от меня: воруют
все, но застигнутый на месте преступления, да еще неверным, пострадает
согласно шариату - шариат же шутить не любит).
Вот и на сей раз настало время прибегнуть к моим электронным досье.
Человек, которого я искал, должен был обладать множеством качеств.
Прежде всего он должен был успеть основательно у меня завороваться -
чтобы я был уверен: он крепко сидит на крючке. Во-вторых, ему надлежало
обладать широкими связями среди своих коллег высшей прислуги. Это можно
было бы считать своего рода профсоюзом, но такой продукт цивилизации пока,
хвала Аллаху, в Саудовской Аравии неизвестен. Члены этого круга не только
хорошо знают друг друга, но и постоянно общаются и обмениваются
информацией - хотя бы уже потому, что на Востоке пресловутый "хабар"
всегда был продуктом первой необходимости. Что же касается объема и
качества этой информации - здесь можно было не сомневаться, ибо давно
известно, что слуги знают всегда и все. Хотя далеко не всегда готсы своим
знанием поделиться. Или сделать это, во всяком случае, небескорыстно. Та
информация, которя требовалась мне - с самого верха, - могла стоить
неимоверно дорого. Я же не смог бы оплатить ее из посельского бюджета,
поскольку эта информация не получила бы ни малейшего отражения в
посольских отчетах, не смог бы, даже будь у посольства такие деньги.
Заплатить из своего кармана? То есть, вернее, не из своего - мой карман не
имеет ничего общего с рогом изобилия, - но из денег моей жены, которая
водремя покинула дипломатическую стезю, поменяв громкий, но пустой, как
барабан, титул культур-атташе на директорское кресло в некой фирме, сперва
небольшой, но к тому времени, о котором идет речь, уже весьма обширной и
доходной. Денег она дала бы, но не очень много. И тогда выход практически
мог быть только один: торговаться, торговаться до седьмого пота, до
хрипоты, разумно перемежая торговлю смутными намеками, весьма похожими на
угрозы, - или следовало запастись в достаточном количестве. Задачка,
словом, была на засыпку - и все же ее необходимо было решить. Искать
нужного мне человека можно было только в своем обслуживающем персонале, о
котором мне было известно практически все, даже то, на кого эти люди еще
работали. А работать они могли на разные дипломатические и экономические
разведки. Мне нужно было искать из них менее всего защищенного. И как ни
странно, им оказался мой домоправитель. Он был не природным саудянином,
хотя жил здесь достаточно давно, а ливанцем, и занимался экономическим
шпионажем в пользу одной ливанской нефтедо-бывающей фирмы, штаб-квартира
которой находилась в Эн-Нуайрии, то есть довольно далеко от Эр-Рияда. Мне,
как представителю России, одного из все еще крупнейших экспортеров нефти,
приходилось не раз говорить на эти темы с саудянами. Потому ливанец и
служил у меня, исходя из уже упоминавшейся истины: слуги знают всё - даже
и содержание самых конфиденциальных разговоров своих нанимателей.
Каким образом они узнают - бесполезно доискиваться; Восток есть
Восток и был им задолго до изобретения всякой хитроумной электроники.
Итак, я вызвал своего мажордома Али бен Ахмада Сайди, и он
незамедлительно прибыл. Я постарался надеть маску, выражающую крайнюю
суровость и начальственный гнев, и поинтересовался: почему расходы
посольства на бензин таковы, что создается впечатление, будто наши машины
совершили уже по полтора кругосветных путешествия? В то время как на самом
деле мы ездили не так уж много - по городу и разве что изредка куда-нибудь
в Дит, что на Красном море, или в Рас-Таннуру, на побережье Персидского
залива, - чтобы окунуться. Все более повышая голос я чувствовал себя
совершенно правым: расходы и в самом деле были далеко за пределами
приличия. Али, похоже, заранее был готов к такому разговору.
Он если и считал меня дураком - как и всякого из иноверцев, то уж не
круглым. И потому он не стал выкручиваться и доказывать, что я не умею
считать, но сразу перешел в контратаку и заявил, что следует трижды
подумать, прежде чем, находясь в самом сердце мусульманского мира,
обвинить правоверного столь нелепым и неубедительным образом. Каждому
известно, что он, являясь домоправителем, не занимается лично такими
низкими делами, как заправка автомобилей или снятие показателей
спидометров. Он, конечно, прекрасно понимал, что я знаю, куда на самом
деле девается бензин. И тем более яростно обвинял меня в стремлении
опорочить честного мусульманина, оклеветать, что и на самом деле было
отнюдь не безопасно. Но именно такое развитие разговора я и предвидел и
потому, даже не дав ему договорить, заявил, что обвиняю его не в
воровстве, но в нарушении байа, присяги на повиновение и подчинение. Я
намеренно назвал заключенный с ним контракт именно этим торжественным
словом, зная, что на деле познания моего мажордома в исламском праве и
обычаях были крайне низки и ограничивались повседневными нуждами. Пока Али
пытался сообразить, что же такое байа, я стал популярно объяснять ему -
как отнесется кади ал-кудат, исламский судья, к столь серьезному нарушению
шариата. А что нарушение имело место, было ясно и саому домоправителю,
поскольку в контракте было недвусмысленно сказано, что он принимает на
себя ответственность за исполнение обязанностей всем местным персоналом
посольства, за сохранение имущества и все прочее.
Упоминание о кади ал-кудате и вовсе смутило его, и он стал искать
компромисса:
- Но, сейид, разве два умных человека не могут договориться, не
стремясь причинить друг другу неприятности?
Я сделал вид, что глубоко обдумываю его предложение. Потом покачал
головой:
- Могли бы, если бы речь шла только о деньгах. Но ты совершил худшее:
оскорбил и унизил меня. Этого я не могу простить!
- Во имя Аллаха, сейид! У меня и в мыслях не было подобного!
- Твой язык лжет, Али! Ты ведь думал, что я ничего не пойму и не
узнаю, иными словами - считал меня глупее дворовой собаки. Не есть ли это
глубокое оскорбление?
Он понял это по-своему: ты воруешь - отчего же у тебя не хватило ума
поделиться со мной, твоим начальником? И оживился:
- О, сейид, если ты так это воспринял... Но клянусь памятью моего
отца, да будет Аллах к нему милостив, я хотел тебе все сказать уже совсем
скоро, и не только сказать, но и...
Последующие слова он произнес лишь мысленно, полагая, что я их и так
пойму.
- Ах, Али, - проговорил я по-прежнему сурово. - Ты хочешь поставить
меня на одну доску с собой, забывая, кто - ты и кто - я. Но вазир
ат-тан-физ эту разницу знает; хочешь ли ты, чтобы я пожаловался ему?
Вот туг он, кажется, совсем дозрел.
- Заклинаю тебя, сейид, прошу от имени моих детей - не делай этого!
Обещаю перед ликом Всемилостивого - сделаю все, что ты прикажешь!
Только горе мне, этих денег уже нет, да будет проклят тот грязный
вор, который...
Эту знакомую песенку я не стал даже слушать.
- Ах, вот как! Ну что же, я подумаю, какую плату, раз у тебя нет
денег, взять с тебя за гнусное бесчестье!
Он только кивнул; я притворился, что размышляю.
- Ага, вот что: с кем ты дружен из королевского дворца?
- У меня много друзей, сейид. А что тебе нужно во дворце?
- Позавчера там собирались все вазиры, и принцы, и сам халиф - да
будет Аллах доволен каждым из них. Мне интересно, о чем они говорили. И
тебе придется это узнать.
Он посмотрел на меня трезвым деловым взглядом.
- Это невозможно, сейид. Пытаться узнать, что говорится близ трона,
значит, призывать свою смерть, мучительную смерть. У нас не так, как у
вас! Я мог бы сказать ему, что это не так; но какое ему дело?
- Ну, ну. Это все твои фантазии, Али. Скажи лучше, что не хочешь
расплатиться со мной.
- Здоровьем моих детей клянусь, да будут они твоими заложниками! Если
до кого-то даже долетают звуки голосов, когда заседает малый диван, - он
спешит заткнуть уши и со всех лопаток убегает подальше. Нет, змея такой
мысли не заползет в голову ни одному человеку во дворце!
Мне очень не хотелось ему верить, но на сей раз домоправитель,
похоже, не лгал; он даже вспотел от страха.
- Ну хорошо, хорошо. Никто не знает, о чем говорили халиф и эмиры. Но
ведь после этого отдавались какие-то распоряжения, и вот этого слуги уж ни
как не могут не знать! А раз знают они, то знаешь и ты - или можешь
узнать.
Али бен Ахмад, похоже, даже обрадовался.
- Распоряжения - так почему же сейид сразу не указал, что его
интересуют распоряжения? Сразу после этого было приказано подать кофе и к
нему...
- Али, ты дразнишь разъяренного льва!
- О! О! Но я и на самом деле...
Короче говоря, в последующие полчаса мне удалось по словечку вырвать
у него, что в тот же день сам король вел телефонные разговоры с главами
некоторых ближайших государств: Египта, Иордании, Сирии, Кувейта и других.
Разговоры были непродолжительными, содержания их, естественно, никто не
знал. Однако то, что вскоре после этого было повелено готовиться к приему
высоких гостей, заставляло предположить, что созывался региональный саммит
исламских стран.
- Хорошо, Али. И когда же главы государств должны прибыть?
- Говорят, уже через два дня.
- Теперь слушай и запоминай: я должен там присутствовать.
- Если сейиду пришлют приглашение...
- Не изображай идиота.
- Тогда как же? Вас увидят, и... - Остальное он договорил мимически.
- Надо, чтобы не увидели.
- Аллах! Аллах!
Словом, все развертывалось, как в мушкетерском романе.
- Но как же это сделать?
- Придумай.
- Сейид хочет, чтобы я попросил об этом моих Ддузей?
- Но ведь друзья тебя не выдадут?
- Нет. Но у моих друзей есть свои интересы; и никто не отдает даром
того, что имеет ценность. Ни товара, ни услуги, ни... Ведь и сам сейид
хочет на всем этом немало заработать, а?
Уверять, что я интересуюсь из чистого любопытства, было бы неправдой.
- Хорошо. Узнай: во что они ценят такую услугу.
- Незамедлительно, сейид.
- Но при этом запомни вот что...
- Мой слух открыт настежь!
- Если возникнут какие-то неприятности - меня в любом случае могут
только выслать. А поскольку виновный всегда нужен, то...
Это он понял молниеносно.
- Не сомневайся, сейид. Мне вовсе не надоело работать в твоем
прекрасном доме...
Вот таким непростым путем удалось мне если не получить нужную
информацию, то, во всяком случае, сделать существенные шаги, приближаясь к
ней. Я вспоминаю об этом так подробно лишь для того, чтобы дать читателю
представление о том, в каких условиях приходилось мне работать..."
На этом первая кассета кончилась. Видимо, главное - информация о
совещании королей, эмиров, султанов и президентов, которую Блехин-Хилебин,
так или иначе, все же получил, должно было запечатлеться на новой кассете.
Успел ли старик надиктовать? И действительно ли его последнюю кассету
передал мне Стирлинг? Я сменил кассеты. Включил. То была действительно
она.
"Мои расчеты в конце концов оправдались, хотя даже и сейчас мне не
хочется вспоминать, во что это мне обошлось. Пришлось расстаться с мысльк
о другой машине - идею эту я лелеял вот уже много месяцев. Но так или
иначе, когда эмиры и президенты съехались на совещание, я уже находился во
дворце - в таком месте, откуда видно было не очень хорошо, зато слышимость
была почти идеальной. После неизбежного ритуала приветствий хозяин дома,
призвав, разумеется, благословение Аллаха, начал свой доклад. Содержание
приводить не стану. По сути дела, король фактически лишь изложил своими
словами мою идею. Мне интересно было, как станут развиваться прения. Они,
однако, начались не сразу. Минут десять слышно было только, как
позванивали стаканы с водой и кофейный фарфор.
Изредка кто-то покашливал, но ни один не выказывал нетерпения
высказаться. Но вот один из собравшихся, начав, естественно, с неизбежной
"басмалля", открыл наконец дискуссию по существу. По-моему, это был
египетский президент, хотя полной уверенности у меня нет.
- Русские всегда относились к нам доброжелательно.
Этим он как бы задал вектор обсуждения. И реплики посыпались одна за
другой:
- Даже при коммунистах. Мы всегда воевали их оружием. И сейчас тоже
вооружены им. Они по-прежнему делают прекрасное оружие, хвала Аллаху.
- Они не признают ислама.
- Верным будет сказать: не признавали. Но раньше они вообще ничего не
признавали, кроме своего коммунистического учения. Теперь многое там
изменилось.
- Иншалла. Но насколько можно верить русским? Халиф, то, о чем вы
сообщили нам, официаль-ное предложение? Или...
- Официального предложения быть не могло - и не будет. Россия сама не
начнет таких переговоров. И даже если об этом заговорим мы - никогда не
согласится, если мы станем называть вещи их именами. Здесь в любых
переговорах уместны лишь иносказания. Но важно не это. Хотим ли мы вести
такую политику? Что она принесет нашему миру?
Никто пока не торопился отвечать.
- И второй вопрос, - сказал халиф. - Если мы согласимся - Аллаху же
лучше известен правильный путь, - то как возможно будет воплотить эту идею
в живые дела? Мне представляется, что никто не вправе будет что-либо
делать от имени своей страны. Тут нужно всеобщее согласие или всеобщий
отказ.
- Здесь не представлен весь исламский мир.
- И кроме того, мы лишь политики. Решать окончательно, как поступить,
невозможно без улама.
- Воистину. Но никто, кроме нас, не решит - следует ли вообще
привлекать к размышлениям хранителей веры. Быть может, именно об этом и
следует нам обменяться мнениями. Во имя Аллаха.
- Что же, если бы это, по воле Аллаха, удалоесь - Америка не смогла
бы больше вмешиваться во внутренние дела исламского мира. По моему мнению,
это было бы хорошо.
- Вообще, представим себе картину мира. В нем сейчас одна сила, и
военная, и экономическая, и политическая: Америка. С ней часто приходится
соглашаться даже тогда, когда мы не хотели бы оказывать ей поддержку. Но
для равновесия на весах судеб в мире всегда должно быть не менее двух
сторон. Раньше Россия была второй - при всех ее недостатках. Сейчас...
- Сейчас она еще является военной силой. По-прежнему.
- Как знать? Сила проверяется делами; но последние дела, о которых мы
можем судить, не производят такого впечатления.
- Это было уже достаточно давно. И кроме того - тогда Россия боролась
с мусульманами, и Аллах был не на ее стороне. Но время прошло...
- И тем не менее Россия сейчас не кажется второй силой. Их оружие
по-прежнему хорошо, но у них нет более той мощи. Им многого не хватает.
- Именно так обстоит дело. Но если бы она была сейчас второй равной
силой, она не обратилась бы к нам за помощью. А ведь, по сути, дело
обстоит именно так. Укажите мне, в чем я ошибаюсь.
- Нет, это представляется верным. Как и то, что мы можем дать ей
многое из того, в чем она сейчас нуждается. Но что она даст нам взамен?
- Рост могущества ислама.
- Это если она пойдет на такое условие.
- Но ведь они сами предлагают это.
- Не следует ли видеть в этом некоторую хитрость? Русские вовсе не
так простодушны...
- Эмиры, никто никогда не занимается поисками того, что не нужно. Не
исключено, что русские поняли, что им нужна истинная вера. Если она
способна поднимать на великие дела даже малые народы и слабые страны, то
что же может она совершить со страной большой и богатой, вся беда которой
в том, что она живет без цели и оттого плохо управляется?
- Если бы Россия вошла в исламский мир...
- Этого не случится!
- Конечно, такие вещи не происходят по приказу. Хотя русские некогда
стали христианами именно таким путем. Но ведь и не нужно желать, чтобы все
населяющие эту обширную страну люди признали Аллаха и его Пророка. Это
дело медленное, но если не будет препятствий, если Милосердный пожелает,
оно продвинется. Нам же для начала будет достаточно, если правители России
заговорят от имени ислама так, чтобы было слышно всему миру.
- То есть как бы возьмут нас под крыло своего орла? Улама никогда не
пойдут на это.
- Нет, не так. Они не возьмут нас, и мы не впитаем их в себя; тут
произойдет как бы бракосочетание Мы - невеста с большим приданым. А роль
жениха пусть играет Россия. Все вы знаете, что внутри семьи главный
человек - жена. Но с соседями и властями от имени семьи разговаривает муж,
и его голос должен быть громким. Все, что мы сейчас можем, - это
заговорить о женитьбе. Как вы знаете, все такие разговоры начинаются с
подарков. И будет хорошо, если мы не поскупимся. Это уверит другую сторону
в искренности наших намерений.
- У меня нет уверенности, что они пойдут на это.
- Сейчас - скорее, чем когда-либо. Потому что их положение подобно
положению побежденного. Побежденный ищет возможности переломить судьбу, Он
ищет, кто подставит ему плечо и кто даст напиться воды в песках, грозящих
гибелью. Нам решать: подставим ли мы свое плечо.
Снова на минуту-другую воцарилось молчание. Потом кто-то из них
(по-моему, это был Ан-Нахр, представлявший Сирию) сказал:
- Если бы мы могли заручиться твердым обещанием России поддержать
наши намерения в отношении Израиля...
- Это может быть одним из пунктов соглашения. Устного, конечно: никто
никогда не станет подписывать подобного документа. Но это никак не станет
первым пунктом. Начинать надо не с этого.
- Мировая нефтяная монополия: мы и Россия.. Это - рука на горле всего
мира.
- Будут осложнения с Америкой...
- Но она не пойдет на войну. Тем более что все будет происходить с
разумной постепенностью... А большим нефтяным людям Америки надо будет
предложить такие условия, чтобы они почувствовали что останутся в
выигрыше. Мы ведь не против их существования; мы против диктата и контроля
с той стороны.
- А Объединенные Нации?
- Большинство будет за нас. И вообще - если представить, какими
шагами пойдет ислам по всему миру...
- Да поможет нам Милостивый. Что же касается тех, чье ухо наклонено к
устам Америки, - им придется задуматься, если кто-либо намекнет на
возможность создания единой военной организации при Исламской лиге - с
Россией во главе. Это будет сила не менее серьезная, чем их
Североатлантический пакт.
- Если бы Россия согласилась поделиться главным оружием с некоторыми
из наших стран...
- Об этом, несомненно, можно будет говорить. Хотя и вполголоса.
- Но сможем ли мы договориться с аш-шиа?
- Конечно, это будет нелегко. Но и шииты ведь тоже - правоверные.
- Каким же будет ислам в России?
- Это зависит от нас.
- Хорошо. Нефть. Военный союз. Но при всех осложнениях то, что нам
нужно, мы до сих пор покупали в Америке, что-то - в Западной Европе.
Если они в ответ объявят эмбарго...
- Уже не те времена. Имеется самое малое три существенных возражения.
Первое: Дальний Восток, ставящий свои интересы выше американских и
производящий сегодня большинство из того, что делают американцы, качеством
не хуже, а порой лучше. Японцы и вся их орбита не откажутся от нас: у них
нет своей нефти. Второе: такое эмбарго ударит по их про-мышленности
больнее, чем по нам. Они будут вынуждены продолжить торговлю - пусть через
третьи руки. И, наконец, последнее: надо создавать третью мировую
экономическую силу. Нашу. Если к нашему сырью прибавить улучшенную за наш
счет производственную базу России плюс ее хорошие мозги и рабочую силу -
проблема решена.
- И тогда русские отбросят нас...
- Если мы не сумеем закрепиться в России. Но развитие экономики будет
зависеть от нас. И мы не станем ничего выпускать из рук. А если важные
рычаги - пусть и не все, разумеется - будут контролироваться нами... Это
одно условие. И второе: надо обеспечить доброе отношение к нам русской
власти.
- Нынешняя власть мне не кажется способной на такое отношение. Они
взывают к религиозному чувству подданных, сами непрестанно выказывают свою
преданность церкви - но, насколько можно судить, за этим не стоит глубокая
вера, а лишь желание нравиться массам. И поэтому...
- Нет сомнений - они именно таковы. Но ведь это - сегодняшние
правители; нам вряд ли придется иметь дело с ними. За последние тридцать
лет - с начала нового века по их летосчислению - в Pоссии четыре раза
приходили к власти новые группировки; на долю каждой приходится в среднем
менее десятилетия. А значит, пока мы приготовимся к серьезному разговору и
еще более - к решающим действиям, власть сменится самое малое один или два
раза. И все, что нам нужно, - это чтобы с последней из этих властей можно
было бы договориться по-настоящему.
- Если только это будет возможно.
- В этом нет ничего невозможного - если начать сегодня же, не ставя
никаких политических условий, оказывать России предпочтение в делах
торговых, но прежде всего - в финансовых. Думаю, наши банки, самые мощные
из них, прислушаютя к нашим пожеланиям. За какие-нибудь десять лет Россия
настолько привыкнет к нашему присутствию в ее производстве, финансах,
торговле - что потом уже не сможет отказаться от всего этого, не создав
себе крупных неприятностей. Потому что усиление нашего присутствия будет
неизбежно сопровождаться вытеснением западных банков и фирм. Ведь наши
условия будут куда выгоднее для этой страны, выгоднее реально, а не только
на словах.
Льготные, а то и вовсе беспроцентные кредиты, не обусловленные
никакими дополнительными требованиями; полнокровные инвестиции не столько
в добывающую промышленность, сколько в производящую, а также и в сельское
хозяйство - оно у них и сегодня в крайне плачевном состоянии;
заинтересованность не в их сырье, но в готовом продукте - все это заставит
их предпочитать исламский мир любым другим партнерам. Прибавьте еще и то,
что, как только на Западе сообразят, что именно происходит, - они будут
пытаться оказать на Россию давление, чтобы вернуть ее на путь истинный. Но
у России идиосинкразия к давлению извне, в этом они очень похожи на нас,
арабов. А если дела будут развиваться именно таким образом, думаю, мы -
если Господь так пожелает - со временем сможем оказать немалое влияние на
укрепление в России такой власти, которая будет смотреть на союз с нами
более чем благосклонно.
- У меня все еще сомнения: возможна ли такая власть в России?
Обернитесь назад: за все последние десятилетия там никогда не
существовало согласия между президентом и парламентом - независимо от
личностей. Там правитель слишком ограничен в своих действиях...
- Лишь на первый взгляд. На деле же в России - опять-таки как и у нас
- давняя традиция единоличного правления, независимо, есть ли там
парламент, или его нет. И все зависит от лица. Если к власти придет некто,
обладающий авторитетом у населения и наделенный правами...
- Вот если бы у них появился монарх...
- А разве я не говорил вам, что об этом тоже был разговор? Они и сами
понимают, что именно такой выход явится для них наилучшим.
- Воистину это было бы хорошо. Но боюсь, если даже они захотят этого,
нам от этого будет мало пользы. Им нужен монарх, которого признает весь
мир, но прежде всего - они сами; то есть монарх по праву. Значит - кто-то
из потомков династии, которая царствовала последней. Такие люди есть, но
они - люди Запада и не приблизятся к нам.
- Так думал и я. И поручил собрать сведения. Они оказались неожиданно
обнадеживающими. Есть и другие потомки. Законные более других. Их
родоначальник - Алексей, сын последнего русского императора. Он спасся и
жил при дворе иранского шахиншаха под именем Мир Али Сабур.
У него было мужское потомство. Я приказал найти документы, по которым
можно проследить дальнейшую судьбу этой линии Романовых.
- Воистину, если бы ее представитель взошел на русский трон, он
заслуживал бы имени Сахиба аз-За-мана, владыки эпохи.
- Именно так, эмиры.
- Но будет ли он мусульманином?
- Внешне - быть может, и нет. Но душой - наверняка. Ибо, по
принесенным мне сообщениям, жена Мир Али и жены его мужских потомков были
мусульманками. Аллах акбар.
- Аллах акбар.
- Да будет так. Итак, мы согласны в этом?
Я услышал одобрительные восклицания. Теперь я мог быть уверен в том,
что брошенные мною зерна упали на плодородную почву. Сразу же после
этого..."
На этом запись старого дипломата окончилась. Видимио, что-то помешало
ему даже завершить фразу. И в тот же, по всей вероятности, день пуля
снайпера на улице оборвала его жизнь. Неизвестно, кто стоял за руиной
стрелка - мой заказчик статей или другие люди. Могло быть и еще
интереснее: убили одни, а материалом воспользовались другие, первыми
оказавшиеся в нужном месте. Над этим предстояло еще подумать. Я взглянул
на часы. Назначенное мною время уже миновало. Курьер опаздывал. Зато
появился официант, чтобы убрать посуду после завтрака. Он постучал, и
Наталья впустила его. Сейчас он как раз закончил устанавливать все на
своей каталке и ждал, похоже, пока я сниму наушники - чтобы подписать
счет. Я кивнул. Он приблизился. Я тут же узнал его. Он положил на край
стола сверточек размером со спичечную коробку.
- Ваш заказ. Я уже понял: это и была затребованная мною катушка -
аппарат для обнаружения заложенных зарядов на достаточно больших
расстояниях; он давал мне возможность проверить трассы предстоящих
проездов. Я обязан был что-то предпринять в связи с моими предположениями
и новой для меня информацией Липсиса.
- Благодарю вас.
Он кивнул, глядя на меня, как больная собака. Я не удержался и
спросил:
- Вы здоровы?
- Я - да... - ответил он уныло. - В Москве произошел несчастный
случай.
- С кем?
- Только что сообщили: на улице трагически погиб президент
Объединенных телекомпаний...
- Каким же образом? - Он ехал в своей машине, в том самом
бронированном "мерседесе", что подарил ему еще предыдущий президент...
- И что случилось?
- Машина взорвалась. Такое прискорбное происшествие! И когда только у
нас наступит нормальная тихая, безопасная жизнь?..
Он смотрел мне прямо в глаза, и его взгляд выражал все, что угодно,
кроме сожаления и тоски по спокойной жизни. За этим человеком я знал
несксько идеально проведенных операций по нейтрализдии крупных
политических деятелей за рубежом. На сей раз дело сделал кто-то другой.
Хотя - откуда мне знать? Не я выбираю людей для таких акций, мое дело
- лишь написать о случившемся.
- Спасибо за новости.
- Печальные новости, господин Вебер.
- Очень печальные, разумеется.
- С вашего разрешения, я увезу посуду. Кстати, ваша машина на
стоянке.
Ключи в замке.
- Сделайте одолжение, увезите. И еще раз спасибо, на этот раз за
машину. - Был рад услужить.
Он повернулся и, неслышно ступая, исчез вместе со своим столиком на
колесиках. Я спросил Наташу:
- Ты готова? Нам пора.
- Сейчас. Еще пять минут...
Женщина остается женщиной - ей всегда не хватает пяти минут, которые
на практике оборачиваются четвертью часа. Да, кстати о женщинах...
- Наташа! Как же это ты пустила его, не сказав мне? А если бы он
оказался...
Она не позволила мне закончить:
- Если бы он оказался - у него в спине сидело бы две, а может, и три
пули. Почему, ты думаешь я не успела с макияжем? Я отсюда все время
держала его на мушке.
- Ты чудо, а не женщина. Но ты уверена, что справилась бы с
"браунингом"?
- Не уверена. Поэтому я взяла твой "узи".
На это я просто не нашел что ответить. Как было сказано в только что
прослушанной мною записи, в семье управляет жена. Она не была мне женой, и
мы не составляли семьи, но в этот миг я подумал, что Аллах и на самом деле
милостив и милосерден. А значит, все еще возможно.
- Машина внизу, - сказал я ей. - Пошли.
- На вернисаж?
- В конечном итоге. Сперва - небольшая прогулка по городу.
Похоже было, что меня решили на какое-то время оставить в покое:
машина оказалась в полном порядке. Правда, я и сам сделал для этого не так
уж мало: более или менее договорился с Батистовым и не расторг устный
контракт со Стирлингом. Значит, ни тот, ни другой не были сейчас
заинтересованы в том, чтобы вывести меня из строя - навсегда или на время.
Однако они вряд ли были главными моими недоброжелателями. Я ехал медленно,
соблюдая все правила, и до дома в Чистом переулке, где теперь была
резиденция Первого, то есть Искандера, мы добирались целых сорок минут.
После компактных европейских городов к московским расстояниям каждый раз
приходится привыкать заново. Возле дома я притормозил, но глушить мотор не
стал, мы постояли минуты три, пока я пытался представить себе, как некто
выйдет из этого подъезда, где будет в это время стоять его машина, где
расположатся телохранители и - самое главное - из каких окон или с каких
крыш будут прицеливаться чужие снайперы. В том случае, конечно, если им
известно, что движение начнется именно отсюда. Потом я тронул с места и
поехал еще медленнее чем до сих пор, чтобы скорость не мешала
осматриваться и думать. Я размышлял вот о чем: сейчас никто, включая и
меня самого, не знал предстоящего маршрута ин-тересующего лица по той
причине, что маршрут вообще не был еще утвержден. Достоверно известен был
лишь конечный пункт движения:
Художественный театр на Тверском бульваре. Относительно начального
пункта - того, где я только что был, - я сомневался, но для пользы дела
следовало предполагать, что враги его знают. Однако от пункта А до пункта
Б можно было добраться по самым разным маршрутам. Да и к театру тоже можно
подъехать со стороны Тверской, но не исключено, что кореж подкатит с
противоположной стороны - с Большой Никитской. То есть во внимании как
нападающих, так и обороняющихся оказывался огромный куок центра столицы.
Заложить заряды так, что кортеж обязательно наткнется хоть на один из них,
представлялось делом весьма нелегким. Но я никогда не страдал недооценкой
противника и просто обяан был проверить все, хотя бы маловероятные,
возможности действий с их стороны. Поэтому мы с Наташей утюжили все эти
арбатские переулочки и далее - Гнездниковские, Бронне, Тверские и
Никитские. Своевременно полученная мною катушка, приведенная в действие,
ни разу не подала сигнала, что должно было свидетельствово: пока никакого
минирования не производилось И очень хорошо: сработай катушка, могли бы
пострадать и мы. Одновременно мини-камера, прилепленная мною к лобовому
стеклу, исправно фиксировала фасады и крыши; в этом еще придется
разобраться нашим специалистам. К концу я стал уже чувствовать, что
начинаю уставать и - главное - злиться; тем более что наши люди уже дважды
прошли всеми этими маршрутами и еще самое малое столько же пройдут. Но я
издавна привык проверять сам, чтобы быть уверенным в качестве работы. Мы
потратили на эту прогулку два с половиной часа. И мы оба одновременно
вздохнули с облегчением, когда снова выбрались наконец на Кольцо, чтобы
направиться на вернисаж к Дому художника, что на Крымском валу.
У входа на выставку оказалась очередь. Откровенно говоря, я не
ожидал, что современное исламское искусство вызовет такой интерес.
Впрочем, столь обширная экспозиция не могла не привлечь зрителей. Тут
выставлялись картины, скульптура, изделия прикладного искусства не только
из традиционно мусульманских стран, но и работы европейских и американских
художников, работающих в самых разнообразных манерах, подчас вроде бы не
удовлетворяющих этическим предписаниям истинной веры.
Однако на самом деле ислам часто бывал более терпимым к иным взглядам
и традициям, чем это представляют себе несведущие. Единственным критерием
отбора произведений для выставки было исповедание автором мусульманства.
Мне не очень понравилось, что, поставив машину, мы должны были от ограды
до входа идти по достаточно открытому месту; не люблю хорошо
простреливаемых пространств. Все, однако, обошлось благополучно.
В очереди мы, разумеется, стоять не стали: я нашел служебный вход и
без труда прошел вместе с Наташей через него: одно из моих многочисленных
удостоверений личности сыграло нужную роль. Внутри было тоже людно. Мы
бродили, разглядывая экспонаты. Кое-что тут продавалось, и кто-то уже
отсчитывал деньги. Посетители, как всегда, делились на одиночек, медленно
или в хорошем темпе дрейфовавших от полотна к полотну, - и группы,
скапливавшиеся вокруг известных людей, оказавшихся здесь. В группах
нередко разговор шел на темы, не имеющие отношения к выставке.
Мы с Наташей попутно прислушивались. Я искренне обрадовался, заметив
в центре одной из групп человека, занимавшего позицию в моем списке - того
самого Долинского, ученого, чье имя было покрыто неким налетом
таивенности, словно старое серебро патиной.
Уже само присоединение его к группе создателей новой партии было
многими воспринято как сенсация. Долинский, считавшийся уже многие годы
крупнейшим в мире специалистом по философии евразийства, был типичным
кабинетным ученым, на людях появлялся крайне редко, а после автомобильной
катастрофы, в которой сильно пострадал он сам, жена же его погибла,
ожидалось, что он и совсем замкнется. Почему-то было принято считать его
старым - для широкой публики известный ученый почему-то должен быть
стариком, - и полагали, что он и поведет себя соответственно. На самом же
деле ему недавно исполнилось сорок семь, так что был он, по сути дела, еще
молодым человеком, с удовольствием водившим машину и игравшим в теннис на
своем корте на даче. Такой возраст, безусловно, требует и другой
активности, кроме кабинетной. Так что меня как раз не удивляло, что он,
оставшись вдовцом, стал искать какого-то побочного занятия и нашел его,
прельстившись программой новой партии. Это было совершенно естественно:
программа азороссов во многом проистекала из того самого евразийства,
которым он давно занимался, и уже поэтому просто не могла не
заинтересовать его. Ну а кроме того, как ученый, он не мог не увлечься
возможностью раздобыть немалые ассигнования на науку - пусть и не на его
собственную, но на науку вообще. Поговорить на все эти темы было бы
безусловно, интересно, и в списке жертв моей журналистской активности
Долинский занимал одно из первых мест. Поэтому, едва завидев его все еще
плотно упакованную в бинты голову и темные очки, размером схожие с
автомобильными фарами, я со-рвался с места, успев проинструктировать
Наташу, что ей делать, и, протаранив людское скопление, в три секунды
очутился рядом с ученым мужем.
Он в это время пытался деликатно убедить какую-то пожилую девицу в
том, что ее взгляды на роль Бердяева в евразийстве никак не могут быть
приняты всерьез. По всему облику девицы можно было безошибочно понять, что
и Бердяева, и само евразийство она видала в белых тапочках, главным же для
нее было то, что она - лично! - говорила не с кем-нибудь там, а с самим
Долинским. Зрачки ее метались из стороны в сторону, как теннисный мяч в
игре, - чтобы убедиться в том, что факт этот кем надо замечен и будет
соответственно оценен. Для того же, чтобы кто-ни-будь не осмелился
пропустить такое мимо внимания, она каждую свою фразу начинала: "А
скажите, дорогой профессор Долинский..." Мне показалось, впро-чем, что ему
это не было совершенно неприятно. Великие люди обладают и великими
слабостями. Что касается меня самого, то мне достаточно было послушать их
с минуту, чтобы понять: если я их перебью и отвлеку его внимание на себя,
то мировая и даже российская наука от этого никак не пострадает. Я
оглянулся. Наталья стояла позади меня. Встретившись с ее взглядом, я едва
заметно кивнул в сторону девицы, только что включившей свое очередное: "Но
послушайте, уважаемый профессор Долинский!.." Наташа опустила веки в знак
того, что мое поручение принято. Сделала шажок вправо и шаг вперед,
появляясь из-за моей спины. И, не останавливаясь более ни на миг,
бросилась на честолюбивую соискательницу известности, как делает боксер,
чтобы войти в клинч и предохранить себя от ударов.
- Таисия! Крошка моя! На лице девицы появилось странное выражение -
как если бы ее собеседник заговорил вдруг на суахили. Но она еще не
успела, по-моему, сообразить, что, собственно, происходит, как Наталья и
действительно вошла в клинч, вместо ударов нанося противнице громкие и
сочные поцелуи.
- Но позвольте... - девица попыталась оказать сопротивление.
- Тасенька! Как я рада! Не ожидала встретить тебя тут! Ты одна? А
Экзакустодиан Пименович? Здоров?.. Экзакустодиан - это был, конечно, удар
ниже пояса, за такие вещи полагается дисквалифицировать. Наталья перешла
на театральный шепот: - Слушай, только что узнала. Вот-вот подъедет к
артистическому входу...
- Кто?
- Ах, неужели неясно? Он! Не могу же я орать,.
- Он??
- Поняла теперь? Через минуту туда будет не пробиться. Мне по
страшному секрету сказал старший охранник...
Так проходит земная слава. Бедный профессор мгновенно оказался
забытым и брошенным на волю волн. Он недоуменно моргнул - раз, другой. На
третьем мигании я подхватил его под руку.
- Профессор...
Он покачал головой:
- Каков темперамент, а? Куда это дамы бросились?
- А, чепуха. Приехал какой-то патлатый артист, не знаю. Но я очень
рад возможности побеседовать с вами. Позвольте представиться...
Он выслушал меня внимательно. Я попросил об интервью.
- М-м... Откровенно говоря, не знаю. Видите ли, я себя чувствую еще
не очень уверенно после... м-да. Ну и кроме того - я могу и люблю говорить
только о моем предмете - это...
- Я в курсе, профессор. Но могу вам обещать: мои вопросы будут самыми
простыми, вам не придется задумываться всерьез.
- Но, собственно, вы не услышите от меня ничего интересного - во
всяком случае, для ваших читателей. Вряд ли евразийство способно всерьез
заин-тересовать немцев.
- Наши читатели - русские, профессор, и все, что касается России,
вызывает у них самые живые отклики.
- Ну, в таком случае - что бы вы хотели от меня услышать?
- Может быть, пройдемте куда-нибудь в уголок? Здесь слишком неуютно
для хорошего разговора.
Я отвел его в пустое местечко, где, похоже, собирались поставить
какое-нибудь изваяние, но в последнюю минуту раздумали.
- Итак, профессор... Полагаете ли вы, что нынешний путь развития, на
который мы, судя по всему, вступим, был определен уже евразийцами и мы
сейчас лишь реализуем их идеи?
- Гм... Думаю, что ощущение неизбежности такого движения возникло
значительно раньше. И дело не только в том, что немалая часть российской
аристократии имела восточные корни; но вот, к примеру...
Вы Пушкина, конечно, помните?
- Ну разумеется, как всякий русский...
- "Сказку о царе Салтане"?
- Могли бы и не спрашивать.
- Очень русское произведение, верно? Но ведь Салтан - это султан!
Отнюдь не православный го-сударь.
- Вы полагаете? Хотя - вам, разумеется, это известно лучше. А вы
придаете этому значение?
- Несомненно. Потому что у Пушкина была прекрасная историческая
интуиция - думаю, ее можно так назвать. "Историческая" - не обязательно
значит "обращенная в прошлое". Это понимали, видимо, и другие: недаром
написать "Историю Петра Великого" было поручено ему, а не, скажем,
Карамзину - всеми признанному историку.
- Это чрезвычайно интересно. Скажите: именно такого рода соображения
и привели вас в ряды сторонников - назовем вещи их именами - исламского
государя? Современного Салтана?
- Ну, я бы не сказал, что только эти. И даже - не они в первую
очередь.
Не совершайте стандартной ошибки, полагая, что ученым чужды мирские
интересы - политические, экономические... А также и мирские пристрастия,
симпатии и антипатии. Так вот... Меня побудила примкнуть к возникавшему
течению восточной ориентации не пушкинская сказка, разумеется, и даже не
выводы и прогнозы евразийцев, но в первую очередь - понимание самой
простой истины: всякое движение нуждается, чтобы стать по-настоящему
влиятельным и сильным, вовсе не только в двигателе и в запасе энергии. Во
всяком организме, будь он естественным или искусственно созданным, должно
иметься некоторое количество деталей, играющих в нем разные роли, - иначе
он не будет работать. В автомобиле, например, есть мотор - силовая
установка. Без нее машина - железный лом. Но даже обладая самым прекрасным
мотором, машина не сможет нормально работать, если у нее не будет
тормозов. То есть при каждой силе обязана состоять и антисила; трогаясь и
набирая скорость, вы должны быть уверены что обладаете возможностью при
надобности снизить ее или даже вовсе остановиться, а то и дать задний ход.
- Но автомобиль по сравнению с обществом, в особенности нашим, -
достаточно простой механизм...
- Я привел такой пример лишь для наглядности. Я ведь сказал, что
такого рода структура свойственна вообще любой мало-мальски сложной
системе.
В том числе и обществу в целом, и любому его подразделению. В любом
государстве всегда неизбежно существует тормоз: оппозиция. Хотя при
тоталитарном режиме она вынуждена выдавать себя за что-то другое и почти
не имеет возможности выступать в качестве единой силы.
Оппозиция - тормоз правительства. Но и в рамках любой организации
необходима своя оппозиция, там тоже есть своя правая и своя левая сторона.
Иначе организация эта, как тот же автомобиль, разовьет такую скорость, на
которой перестанет быть управляемой. Так вот, я понял, что развитие ислама
в России, которое наверняка ускорится в результате деятельности новой
организации, нуждается в тормозе. И я решил сыграть роль этого механизма.
- Торможение организации изнутри?
- Тормозящее влияние, кстати сказать, только и может оказываться
изнутри; то, что находится вовне, - это уже не тормоз, это носит иное
название: например, придорожный столб не является тормозом, хотя, конечно,
останавливает машину, когда она на него налетает. Тогда это не остановка,
но авария, катастрофа...
- А другие организаторы движения, вы полагаете, не могут сыграть
такой роли?
- Как говорят опытные шоферы: всякий дурак может ездить быстро,
искусство же заключается а том, чтобы уметь ездить медленно. Хотя мотор
просит газа, газа... Все участники движения - я имею в виду организаторов
- естественно, рассчитывают при новом государе занять определенные посты и
участвовать в выработке мнений монарха. Но, к сожалению, большинство из
них сильнее заинтересовано в самом посте, чем в результатах своего влияния
на царя. Возьмите хотя бы... ну, предположим, Лепилина. Опытный политик.
Но из тех, кто не будет проводить свою точку зрения - за неимением оной, -
но будет поддерживать все, что угодно, лишь бы в конце концов получить
вожделенный титул, втиснуться в аристократию. Деньги у него есть, и потому
его эта проблема мало волнует. Но ведь это и значит - пустить машину
бесконтрольно ускоряться. Так бывает очень часто в подобных ситуациях:
стараются поскорее достичь каких-то ощутимых результатов и воспользоваться
достигнутым. Следовательно, нам грозит неоправданное ускорение внутреннего
развития - в данном случае слишком поспешная исламизация. Поспешная -
вовсе не значит "принудительная", такую возможность я вообще исключаю; Но
и естественные процессы нередко приходится сдерживать. Потому что здесь
стремительность чревата и вовсе гибельными для нации последствиями. Как и
всякое очень массивное тело, Россия не любит крутых поворотов, они всегда
приводят к катастрофам. Как революции прошлого века - и девятьсот
семнадцатого года, и девяностых годов. России для поворота нужна дуга
большого радиуса. Иначе - быть нам под откосом. Но даже и по такой дуге
надо поворачивать умело, нажимать на тормоза плавно - иначе колеса
заблокируются и машина пойдет юзом - вернее, ее понесет...
Собственно, для того, чтобы корректировать скорость с дорогой, и
сушествуют советники.
- А вы уверены, что новый государь будет в них нуждаться? Или захочет
терпеть их?
- Ни один правитель, наследственный или выборный, никогда не
обходился и не будет обходиться без института советников. И среди них
должны быть обладатели разных точек зрения. Это особенно важно в начальный
период правления, когда государь уже обладает властью, но не успел
набраться опыта ее использования. Как бы это ни называлось - диван,
боярская дума или Совет Безопасности...
- Следует ли понимать это так, что вы тоже стремитесь стать
советником государя?
Долинский ответил не задумываясь:
- Я этого и не скрываю. Советником, причем не самым главным, потому
что вряд ли при государе сразу определится свой Ришелье. Но когда придет
час выделиться - хочу, чтобы российский Ришелье носил фамилию Долинский.
- Какие же советы вы намерены ему давать? Тише едешь - дальше будешь?
- Я ведь не говорил, что собираюсь быть только тормозом, хотя он и
является необходимой деталью. Скорее - комбинацией, скажем так, тормоза и
гирокомпаса. Потому что лучшие в мире тормоза не помогут вам доехать до
цели, если вы свернули не на ту дорогу. Из этого следует, что главным
моментом является мгновение правильного поворота, по-тому что ложный путь
не приведет вас к цели. А перекрестков существует множество, и запутаться
в них очень легко...
Он на секунду умолк, и я воспользовался этим, чтобы задать ему вопрос
не на тему:
- Скажите, такие сравнения вы используете потому, что вам самому
пришлось стать жертвой автомобильной катастрофы? Он поднял брови:
- Гм. Знаете, наверное, так оно и есть - хотя я об этом не
задумывался.
Но это, в конце концов, не важно. Я хотел сказать вот что: моя цель -
предостеречь государя от неверных поворотов, которые могут принести ему и
России множество крупных неприятностей. Именно в начальный период
царствования государь может наделать больше всего ошибок - и ошибок
губительных.
- Например?
- Это ведь не шутка - открыть или хотя бы лишь приоткрыть исламу путь
к Центральной и Западной Европе... Ну, тут, у себя дома, - это вроде бы
наше дело, это относится, так сказать, к нашим семейным проблемам и
внешний мир не очень-то будет волновать. Как его, откровенно говоря, не
волновало наше безбожие на протяжении почти всего прошлого века. А вот
внешнеполитическая линия - это очень существенно. Конечно, мировая сила,
равновеликая Америке, должна существовать - для пользы той же Америки,
кстати, которой нужен хотя бы воображаемый противник.
Иначе они нередко теряют чувство меры в отношениях с другими, а это
никогда не сходит с рук безнаказанно. И, безусловно, только Россия
способна стать такой силой - во всяком случае, она может справиться с
такой задачей намного быстрее, чем кто-либо другой. Разумеется, в этом
процессе она должна и будет опираться на ислам, который снабдит ее всем,
чего у нее на сегодня недостает. Но вот тут и нужен поворот неторопливый и
очень, очень плав-ный; иначе мы смертельно напугаем весь Запад, а страх
далеко не всегда является полезным инструмек том.
Он побуждает к резким телодвижениям, а ведь даже при самой высокой
скорости движения мы не сможем подняться до нужной высоты за несколько
месяцев, даже за несколько лет. И все это время нам было бы очень трудно
обходиться без Америки, без Запада вообще - потому что нельзя выдавать
никому в том числе и исламу, лицензию на исключительное влияние в России.
А ведь нежелательный эффект можно вызвать буквально несколькими словами...
- Вы будете стараться влиять на государя в этом направлении?
- Я постараюсь доказать ему мою правоту - после того, разумеется, как
получу возможность изложить ему мою точку зрения. Все другие - я уверен -
будут навязывать ему другое правило: "Лови момент"... То есть жми на газ.
- Скажите, когда вы рассчитываете встретиться с Искандером? Он
взглянул на меня как-то странно.
- Это необходимо было бы сделать еще до его первого публичного
выступления. Чтобы не прозвучали какие-то заявления, которые окажутся на
руку лишь нашим недоброжелателям.
- Иными словами, вы будете стараться как можно быстрее получить
аудиенцию?
- В таком желании не было бы ничего нахального. Однако, как бы ни
казалось это нелогичным - я не стану добиваться такой встречи. Буду
испрашивать аудиенцию после всех прочих.
Это оказалось для меня неожиданным.
- Почему же, профессор?
- Причины чисто этические. Как правило, первыми добиваются таких
встреч люди, жаждущие добиться чего-то для себя лично. Не хочу, чтобы меня
сочли одним из них.
- Вас волнует общественное мнение?
- Меня волнует мнение претендента - и, надеюсь, будущего государя.
Хочу, чтобы он с самого начала отнесся ко мне без предубеждения.
Конечно, до съезда азороссов я его не увижу. Но там будут сказаны
лишь самые общие слова, которых обычно никто не принимает всерьез.
Первую настоящую программу он обнародует, надо полагать, накануне
избрания. Вот перед этим я и надеюсь встретиться с ним. Тем более что я -
не исключено - войду в состав Всероссийской коронационной комиссии. Как
один из представителей науки. Вот тогда - перед референдумом - я намерен
использовать для встречи с ним любую возможность. Конечно, если бы я смог
увидеть текст его речи на съезде - пусть даже не текст, хотя бы достаточно
подробные тезисы - быть может, я убедился бы, что в моих советах нет
актуальной необходимости. Но с текстом никого не знакомят...
В этом у меня имелись немалые сомнения, но я не стал высказывать их
профессору. И, чтобы отвлечь его от этой темы, спросил:
- А вам самому, профессор, нравится ислам как мировоззрение?
Он ответил не сразу:
- Откровенно? Нет. Но как за политическим теечением я признаю за ним
большую силу. Для этото не нужен Бог весть какой ум.
- Мне кажется, я понял. Вы не доверяете исламу - и потому решили
оказывать сдерживающее влияние на его продвижение у нас.
- Я против всего, что может помешать мирному и плавному развитию
государства.
Может быть, в этой теме еще стоило бы покопаться. Но вместо того я
решил задать вопрос поострее:
- Следует ли понимать вас так, профессор, что, будь ваша воля, вы и
этот вот - сегодняшний процесс растянули бы, скажем, на несколько лет?
Он медлил с ответом - похоже, решал, стоит и вообще комментировать
мое предположение. Наконец неохотно выговорил:
- Сие от меня не зависит...
- Но если бы зависело?
- Как сказал Ньютон - гипотез не измышляю.
Ну что же, поговорили. К тому же у меня возникла необходимость срочно
связаться с теми, кто ждал моих звонков. И я решил закончить сеанс,
вежливо поблагодарив:
- Я вам крайне признателен, профессор.
- Не за что. Наоборот, это я буду очень благодарен вам, если
высказанные мною мысли станут достоянием общественности в наикратчайший
срок.
- Да, но мой журнал, знаете ли...
- Это долго, я понимаю, да и выходит он не в России. Но вы можете
сделать краткую экспликацию, а я помог бы поместить ее в каком-нибудь
популярном издании здесь, даже в завтрашнем номере.
- Не могли бы вы пояснить - в каком именно?
- Это важно для вас? Хорошо, я сообщу вам после заседания. Возможно,
это будет "Третья газета"...
- Ну, еще раз - спасибо вам, профессор. Пойду разыскивать мою даму.
- Это та самая, что избавила меня от глупой собеседницы? Красивая
девушка.
Он произнес это тоном знатока. Возможно, таким он и был.
Я кивнул, прощаясь, и отошел. Достав сигарету, вышел из подъезда и
закурил. Огляделся. Нашарил в кармане мой аппарат. Вынул. Набрал номер на
крохотном пульте. Ответили, как всегда, без запинки:
- "Реан".
- Здесь Фауст. Информация.
- Готовы.
Я нажал клавишу кодирования и вторую - скоростной передачи. Запись
прошла быстро.
- Как приняли?
- Чисто. Сообщения помимо?
- Прошел по треугольнику. Пока спокойно. Но готовьте очередную
группу.
- Делаем. Ваше впечатление от разговора?
- Полагаю, что выстрел вхолостую. Он не будет на встрече.
- Примем к сведению.
- Конец связи.
- Конец. Я спрятал аппарат и пошел навстречу Наташе, только что
вышедшей из дверей. Значит, и Долинский отпадает. Как, впрочем, и все те,
с кем я успел поговорить до него. Следует ли сделать вывод, что покушение
планируется осуществить не во время встречи? А если не при встрече и не по
дороге, то когда же? В зале съезда? Но там если даже и найдется отчаянный
смертник, то ему не позволят даже ручку из кармана вытащить, не то что
оружие. Конечно, при условии хорошей предварительной проверки. Что же,
придется ее сделать. Но вообще - пока никаких доказательств серьезной
операции по устранению претендента Искандера. "Поистине, в этом - весть
для людей поклоняющихся!" - как сказано в суре "Хадж", аияте сто шестом...
Я обнял Наташу за плечи, и мы направились было к машине.
Глава десятая
Отлучусь на минутку, - сказала Наташа, -- когда мы отошли в сторонку,
чтобы освободить проход для посетителей. - Обождешь меня здесь?
- Тут слишком открыто, - сказал я. - Лучше внутри. Буду справа от
выхода. Постарайся не очень задерживаться, ладно? У нас сегодня еще полно
дел.
- Я же сказала - на мгновение...
И она исчезла. Стараясь не толкаться, я и занял условленную позицию.
Первые десять минут ждал спокойно, вторые - волновался, чем дальше,
тем больше; но про-должал стоять, разыскивая ее в толпе взглядом. Когда
пошла третья десятиминутка, я понял, что жду совершенно напрасно: Наташу
просто не следовало отпускать одну, учитывая всю многозначность возникшего
положения. Сейчас ее наверняка в здании уже не было, хотя оставалось
неясным - по своей ли воле она вышла из игры или ее выключили.
Рассчитывать на свои силы было бессмысленно, и я, отвернувшись от публики,
вытащил мой аппарат связи. Отсюда, из вестибюля, сигнал проходил хорошо.
- "Реан".
- Фауст. Нуждаюсь в помощи. Срочно.
- Слушаю. - Исчез мой человек. Полчаса тому. Объявляю поиск.
- Данные?
Я начал описывать. Меня сразу же прервали:
- Человек известен. (Ну конечно. Наивно было бы думать, что свои не
держали меня постоянно в поле зрения. Условий игры никто не отменял.)
"Реанимация" между тем продолжала:
- Предположения, подозрения?
Они, разумеется, во мне уже пышно колосились, но делиться ими я не
собирался: слишком много в них было личного.
- Пока - ничего определенного. Работайте - Уже начали. Будем сообщать
по мере получения результатов. Куда?
Этого я еще не решил.
- Найдете, - сказал я, имея в виду на этот раз самого себя. - Буду в
пределах слышимости. Имеются ли другие новости?
- К нам обращались с просьбой вывести на вас.
- Кто? - У нас не учитывался.
"У нас не учитывался" - значит, одно из двух: либо человек никак не
был ввязан в игру, либо же был закрыт до такой степени, что даже на нашем
уровне о нем ничего не знали.
- Представился?
- Назвался старым сослуживцем по Кронштадту.
Что-то слабо забрезжило в памяти.
- Хоть что-нибудь о нем выяснили?
- Бизнесмен из Грузии.
Ага. Теперь стало более или менее понятно.
- Снова возникнет - дайте ему координаты отеля. У вас есть еще
что-нибудь?
Там помешкали мгновение.
- Будет говорить Иванов.
Иванов - так именовался человек, занимавший в "Реанимации" серьезную
позицию. Это должно быть что-то немаловажное, раз уж...
- Доктор Фауст?
- Внимательно слушаю.
- Я сейчас смотрел последнюю схему. Вокруг вас очень густо. Кроме нас
- еще, по выводам, три силы, самое малое. Еще не определили точно, кто.
- Лишняя роскошь. Можете вытащить меня?
- Сейчас решаем. Но только при вашей помощи. Хотим поймать на вас.
Мне никогда в жизни не нравилась роль червяка на крючке. Я червякам
симпатизирую, но никак не завидую. Однако раз уж мне предлагают такую
роль, значит, другого выхода не видят - а мне срочно нужна свобода
действий, и вовсе не на сцене перед полным залом.
- За полчаса справитесь?
- Подсуетимся. Но будьте осторожны.
Этого он мог бы и не говорить. Не знаю никого другого, кто относился
бы к моему смертному телу с таким же вниманием и заботой, как я сам.
- Да уж постараюсь. Что от меня требуется?
- Выходите медленно и естественно, садитесь в свою машину...
- Что она без начинки - ручаетесь?
- Она у нас постоянно в фокусе. Медленно езжайте по направлению к
гостинице по Кольцу в сторону Смоленской. Не доезжая до Крымского моста
остановитесь - изобразите неисправность. В происшествия не вмешивайтесь.
Дальше пойдете пешком. Когда все будет сделано, ваша машина вас обгонит и
остановится. Тогда сможете ехать по своей программе. Но только не в отель.
В любую другую точку. Когда окопаетесь, сообщите.
- Уяснил. Трогаюсь.
- Будьте здоровы.
- Взаимно.
Я ответил так не только из вежливости, но потому, что знал: в этой
операции Иванов будет участвовать лично. Это был его любимый вид спорта -
с молодости и по сей день: устройство ловушек.
Все шло более или менее гладко. Отъезжая от стоянки, я не
оглядывался; в этом не было никакой нужды, поскольку компьютер и так
показывал, как выглядит движение у меня за спиной. Действительно это
смахивало на правительственный кортеж: шесть машин шли за мною, как
привязанные. Не в кильватерной колонне, разумеется, но с соблюдением и
дистанции, и разбросанности по рядам - всего того, что требуется, чтобы не
вызывать излишних подозрений. Тем не менее при желании я бы их достаточно
легко стряхнул, но сейчас от меня требовалось как раз обратное. Выехав на
Кольцо, я сбавил газ, прополз мимо троллейбусной остановки и остановился
на ближних подступах к мосту. Стоянка тут запрещалась, даже остановка, но
сейчас это играло в мою пользу. Я выдернул один из проводов зажигания,
потом несколько раз повыл стартером, изображая неудачную попытку запустить
движок, включил аварийные огни и вылез. Кортеж - за исключением одной
машины - успел уже обогнать меня, и я краем глаза следил, внутренне
усмехаясь, за их попытками как-то выбиться из потока, чтобы их не унесло
вообще черт знает куда. Это привело к одному столкновению впереди,
наверняка не случайному. А та машина, что успела затормозить, не доехав до
троллейбусной остановки, стояла неподвижно; никто оттуда не выходил,
ждали, видимо, действий с моей стороны. К ней уже медленно приближался
милиционер. Дальнейшего я не видел: длинный троллейбус прибыл на
остановку, заслонив их от меня - но и меня от них, разумеется. Я
использовал это мгновение, чтобы выскользнуть из машины и быстро оказаться
на тротуаре. Теперь нельзя было дать им потерять меня из виду: наживка
должна вести себя соответственно, трепыхаться - но оставаться на леске. И
сейчас я, как и предполагалось, спокойненько пойду пешком по мосту,
прикрывая лицо от встречного ветра...
Я и пошел. Позади едва уловимо даже для тренированного слуха стукнули
два выстрела - через хорошие глушители. Я не оглянулся: стреляли не по
мне. Да и прохожие - их на мосту была самая малость - не очень
встревожились. Москва только начинала отвыкать от повседневных обменов
свинцовыми любезностями.
Все, что делаешь, надо стараться делать с удовольствием. Хотя мне не
очень-то нравилось - перейдя реку, медленно идти по многолюдной улице,
зная, что сейчас одни охотятся за тобой, а другие - за этими охотниками.
Но раз другой возможности у меня сию минуту не было, стоило
постараться и в этой обстановке извлечь из окружающего максимум
удовольствия и даже больше, чем могла бы дать обычная прогулка в условиях
полной безопасности и освобожденности от мирских забот. Дни за эту весну
успели подрасти, но все еще смеркалось довольно рано, и на улицу понемногу
оседали сумерки. Давно, очень давно не приходилось мне вот так бродить по
Москве, радуясь и досадуя, узнавая и не узнавая. Отсюда, с тротуара, город
показался мне вдруг совсем иным, чем из окна машины. А если сравнить эту
Москву с той, которую я покинул больше двадцати лет назад... Небо над
Москвой раньше было темным - разве что в облачную погоду нависал над нею
темно-багровый купол отраженного света.
Сейчас было иначе: мне показалось, что я попал в центр Галактики.
Наверху, в трудноопределимой высоте, парило множество огней,
поднималось, опуска-лось, свивалось в кольца, овалы и спирали,
пересекавшиеся на разных высотах, в разных плоскостях под самыми
немыслимыми углами. Автомобильные и монорельсовые трассы, коридоры для
вертолетов, выше - аэростаты регулирования; все это как бы опиралось на
вертикальные ячеистые колонны света - многочисленные теперь небоскребы.
Стоило бы остановиться и просто постоять, глядя на этот праздник
иллюминации. Но останавливаться нельзя было, и, чтобы не налетать
поминутно на людей, пришлось не задирать голову и идти, стараясь не
привлекать к себе излишнего внимания, рассчитывая на то, что чем темнее
становится, тем в большей безопасности я нахожусь. Если бы только темнело!
Но энергию на освещение улиц здесь, кажется, жалеть перестали.
Если бы выключили внезапно все фонари - одних только витрин с
достатком хватило бы, чтобы в любом месте тротуара читать набранный
нонпарелью текст.
Витрины невольно вызывали любопытство. Ассортимент предлагаемого на
первый взгляд не очень изменился; упаковки с надписями на английском
по-прежнему преобладали. Но названия фирм были уже не те, что пару лет
назад, и человеку понимающему это говорило достаточно много. Иные из фирм,
располагавшихся и производивших товары в Штатах, давно уже принадлежали
японцам, другие были перекуплены саудянами. С последними получалось и
вовсе забавно: товары эти продавались в России, прибыль шла, предположим,
в Эр-Рияд, откуда в виде кредитов и инвестиций возвращалась нынче в ту же
Россию, образуя своего рода малый круг кровообращения. Этому можно было
только радоваться.
Я продолжал шагать; все вокруг выглядело - ну не то чтобы спокойно,
однако, во всяком случае - обычно. Не было поводов падать на асфальт и
отползать за укрытие. Близился час начала спектаклей; я проходил мимо
открытого после моего отъезда на запад театра на Зубовской площади. Там
давали "Рубаят" по Омару Хайяму. Ставить поэзию на сцене у цас умели уже
давно, к Хайяму же, насколько я мог судить, обращались впервые. Но вообще
из восточной поэтической классики в Москве был поставлен - года два тому
назад, помнится, - и "Гулистан", и "Лейла и Меджнун", и даже "Маснави",
хотя мне, например, всегда казалось, что эта поэма Руми не очень пригодна
для постановки на русских подмостках. Впрочем, как сказано в суре тридцать
третьей "Сонмы", айяте втором: "Поистине, Аллах сведущ в том, что вы
делаете!.."
Немало людей толпилось и у кинотеатра напротив, по ту сторону
площади.
Судя по громадной рекламе, там проходил в эти дни фестиваль фильмов,
посвященных совместной борьбе россиян и мусульман против общих врагов в
разные исторические периоды, начиная от монгольского нашествия и
заканчивая Багдадской войной 2010 года. Фильмы такого типа в последние
годы выпускались во множестве, где-то на подходе были уже и телевизионные
сериалы - на полвека каждый. Деньги на это имелись.
Однако мне надоело топать по асфальту, стало казаться, что воздух на
Кольце тяжел и смраден, а хилые пальмы начали просто раздражать. Мысль о
том, в какую копейку встает гражданам уход за ни в чем не повинными
деревьями с октября по май - с установкой над каждой пальмой купола из
бронестекла с центральным отоплением, раздражала. Но на глупости у нас
всегда сыщутся большие деньги, их только на умные вещи хронически не
хватает.
Интересно; машина должна бы уже обогнать меня. Но ее нет. Что-то
пошло не по плану? Значит, надо его менять...
Приняв такое решение, я, не останавливаясь круто повернул назад,
одновременно проверяя наличие "хвостов". Было вроде бы чисто. Во всяком
случае, я беспрепятственно добрался до кольцевой станции метро и
спустился. Там воздух был чище, чем на улице. На платформе возле колонны
молился дервиш; около него собралась немногочисленная группа молодых
ребят. Милиция в ту сторону не смотрела, поскольку никакого беспорядка не
происходило. Подошел поезд - вполне нормальный, бесшумный, с современной
автоматикой дверей, хотя еще и не сенсорной, как в Токио, допустим, или в
Берлинском метро. Я вошел в вагон; место мне, как старшему, тут же
уступили. Пора было торопиться в гостиницу: там могли ждать меня вести о
Наташе, а еще бы лучше - она сама, так что предостережением Иванова я
решил пренебречь. Достаточно будет, если поведу себя внимательно и
осторожно.
Как сказано в суре "Скот", айяте сто четырнадцатом: "Разве я пожелаю
судьей кого-либо, кроме Аллаха?"
В гостинице ни самой Наташи не оказалось, ни сведений о ней. Зато
грузинский бизнесмен томился в холле, ожидая меня. Он раскрыл мне объятия
с таким видом, словно я был если уж не его братом, то, во всяком случае,
земляком. После обычного обмена приветствиями он сказал:
- Витало батоно, я привез бочоночек вина - того, что ты любил, когда
гостил у нас в давние времена!
- "Саперави"? Неужели? - спросил я радостно (хотя из кахетинских
всегда предпочитал "Цинандали") Он радостно захохотал, хлопая меня по
плечу - этакий типичный базарный деятель с юга, разве что пресловутой
кепочки ему недоставало для полноты впечатления. Зато акцента было в
изобилии.
- Мадлоб, шени кацо, - поблагодарил я. - Давай поднимемся, посидим у
меня, поговорим...
- Ох, - простонал он, - времени совсем нет, поверишь, ни секунды
больше не осталось!
- Секунды не осталось, знаю, - согласился я. - Но час-другой найдется
для друга. Разве нет?
- Все ты понимаешь! - восхитился он, подхватил весьма объемистую
сумку, где и содержался, надо полагать, пресловутый бочонок, и я под
многими внимательными взглядами повел его к лифту. Поднимались молча.
Возле номера задержались на несколько секунд для обычной проверки. Вошли.
Он с облегчением опустил груз на пол. Я тем временем подошел к бару,
взял бутылку, две широкие рюмки, налил. Мы подняли, кивнули друг другу и
выпили - без ветвистых тостов, обычно ассоциирующихся с грузинским
застольем. Он взял из вазы персик, откусил, одновременно обшаривая глазами
комнату.
- Все в порядке, - сказал я. - Итак?
Я чувствовал, что волнуюсь. Вообще мне это не очень свойственно.
Однако слишком уж серьезным было дело. И спасибо Изе за предупреждение;
иначе я сейчас просто хлопал бы ушами, поскольку нужная информация до меня
своевременно не дошла. Ответил он уже без всякого акцента:
- Обсуждалось и полностью одобрено.
Я перевел дыхание.
- Кто огласит?
- Католикос.
- Как вы подстрахуетесь, чтобы не возникло преждевременных слухов?
Серьезная проблема.
- Нет человека - нет проблемы, - усмехнулся он. Потом сказал уже
серьезно: - Поскольку никакой официальной подготовки не будет, все пойдет
через Церковь, то до того самого дня знать будут только священники - а они
умеют молчать. Объявлено будет перед пасхальной службой - и тут же пройдет
опрос.
- То есть за двое суток до нашего дня?
- Так договаривались. Разве нет?
- Все правильно. Молодцы.
- Но мы хотели бы получить гарантии того, что наши условия приняты во
внимание.
- Официально вы можете получить их на следующий после объявления
день.
- А неофициально?
- Неофициально я уполномочен подтвердить их сейчас. Что с
удовольствием и делаю. - Очень рад. Я уполномочен принять их.
Я снова налил.
- Победа!
Мы выпили, и он стал собираться.
- А что у тебя в бочонке? - поинтересовался я.
Он явно удивился:
- "Саперави" - я же сказал.
- Спасибо.
Он ухмыльнулся:
- Но когда ты его выпьешь - или даже раньше, - то найдешь там пакетик
с кассетой, он приклеен изнутри к днищу. Там полная запись того, что
скажет католикос, - им же самим сделанная. Мы подумали: мало ли что -
могут быть сложности с доставкой, а вам понадобится срочно. Имея ее, вы
сможете запустить в любой нужный миг. Так что бочонок оставляю. Вино,
кстати, отличное. Помогает здоровью. Вот сумку я заберу, прости,
пожалуйста.
- Хорошая сумка, - сказал я. - Кстати, запись записью, но неплохо
было бы, если бы в тот день здесь оказался и, так сказать, живой очевидец,
который смог бы авторитетно подтвердить все, что у вас произойдет.
- Есть свидетель.
- Кто?
- Я. Устраивает?
- Более чем. Где я тебя найду?
- В нашем посольстве.
- Прекрасно.
Я проводил его до лифта. За него я не боялся: человек этот умел
постоять за себя - да и за других тоже. Я познакомился с ним давно, в
Германии, где он, правда, был турком; но это уже детали. Заперев за ним
дверь, я вызвал на связь "Реан".
- Что для меня?
Ответили после краткой запинки:
- Пока установлено только, что ваш объект вышел из здания через
служебный выход в сопровождении другого человека, мужчины. Сели в машину.
Номер установлен неточно, сейчас работаем.
- Что с операцией?
- Были небольшие осложнения. Подробности - у Иванова.
- Он на месте?
- Нет.
Я не стал спрашивать - где. Все равно не ответили бы.
Вдруг дала себя знать усталость. Волнительным все-таки был денек. Не
вредно бы отдохнуть, а?
Кстати, что это там подсунул мне генерал Филин? Вот и почитаем - пока
не требует поэта... Я достал папку. Лег на диван. И стал читать.
"Совещание, насколько мне известно, не записывалось. Маршал собрал
нас, тех, кому он доверял совершенно, в частном порядке в дальней
резиденции, куда все мы были доставлены как можно более незаметно. Пока
разговор шел о деле, стол был не накрыт. Потом уже, обсудив главное,
немножко выпили и закусили.
Разговор с самого начала пошел об армии, потому что все приглашенные
были людьми военными. Маршал дал вводную. Она была примерно такой:
несмотря на все усилия властей, страна гибнет. Центробежные силы растут.
Международный авторитет России упал так, что дальше некуда. Это
неудивительно: дипломатия, не опирающаяся на плечи множества людей в
погонах, не видна и не слышна даже на расстоянии пистолетного выстрела.
Сила начинает прирастать армией, а не чем-то там другим. Армия и
деньги - близнецы-братья. Все деньги - у мафии и примкнувших к ней
чиновников, начиная с наивысшего уровня. Причем деньги хранятся главным
образом за границей. Попытка вернуть деньги в страну добром провалилась.
Вернуть силой - такой силы нет. Опереться не на кого. За рубежами у нас
друзей нет, а есть лишь выдаивающие нас и есть злорадствующие. Орел еще
жив, но взлететь не может из-за истощения. Еще несколько лет подобного
развития - и мы окончательно будем жить по инструкциям Вашингтона, явным
или неявным - все равно.
Мы слушали и только кивали насупившись. Все так и было, как он
говорил.
Но несмотря на то, что все мы были в немалых званиях и должностях,
никто не чувствовал за собой ни силы, ни знания того, что нужно было бы
сделать. Все мы разбирались в военной науке; но она тут вроде бы помочь
ничем не могла: воевать у нас не было силы - да и желания тоже.
В таком духе мы и высказывались - от младшего к старшему, как
положено.
Когда очередь дошла до меня, я постыдился сказать просто: "Не знаю".
На самом деле я мог дать совет, в правильности которого отнюдь не был
уверен.
- Есть у меня такая теория, - сказал я. - Как только мы сошли с
исторической директрисы - даже не в девятьсот семнадцатом году, но где-то
в самом начале двадцатого века, так и катились по наклонной до середины
восьмидесятых. А потом сообразили, что дорога эта ведет к обрыву,
скомандовали: "Кругом" - и стали выбираться на направление главного удара.
Но для этого по параллельному пути пришлось вспять пройти все, что было
уже пройдено после того, как сбились. И прошли: не только разруху, голод,
инфляцию, разгосударствление, сиречь приватизацию, но и буржуазную
революцию пятого года, и русско-японскую войну. Только на этот раз
состояла она из двух кампаний, Афганской и Чеченской, результат же был тем
же. Прошли - и вот теперь катимся дальше. И наша задача, по моему
разумению, - зацепиться за тот репер в истории, который установлен в
выгодной для нас точке, в той, где мы побеждали. Вот о чем, считаю, надо
сейчас подумать.
Я полагал, что присутствующие сейчас начнут ржать, как табунные
жеребцы; весело, однако же, никому не было - промолчали. Выдержали паузу,
и потом Сизарев, генерал-лейтенант, командующий Уральским округом,
спросил:
- Это что же, по-твоему, - нам теперь до 0течественной 1812-го
катиться?
До Бородина и Парижа? Не успеть.
- Нет, - сказал я. - Та война шла на нашей территории. Сейчас нам
этого не выдержать. И с Бонапартом воевать нам нынче не с руки. Но есть в
истории зацепки и поближе.
Маршал первым сообразил. И сказал:
- Вы о турецких войнах, если я правильно понял? Он к любому из нас
обращался на "вы".
- Так точно. О них. Но только на этот раз турок нам надо не громить,
а их руками одолеть кого-нибудь посильнее. Тогда это будет настоящая
победа.
- Ясно. Ну что же, господа симпозиум?
Опять-таки Сизарев задал неизбежный вопрос:
- Где же она - нынешняя Турция?
Я хотел еще подумать, прежде чем ответить, но не успел. Голос подал
генерал Исаков - положил в самый угол стола сильно и точно, такие мячи в
волейболе не берутся:
- Да там, по соседству с той, старой.
- Ирак, - резко сказал маршал так, словно выстрелил. И все задулись".
Я ощутил необходимость сделать то же самое. Рчь шла о событиях конца
прошлого века и начала этого - двадцать первого. К ним было приковано
внимание всего мира.
Значит, Ирак. Страна с режимом, который у нас привыкли именовать
тоталитарным. Я невольно усмехнулся, вспомнив, как иные из российских
"голубей" (голубь же, как известно, птица грязная, жестокая и привыкшая
жить за чужой счет), голос сорвавшие требованиями о деликатном отношении и
не дай бог неприменении силы против чеченских бандитов, грабивших поезда,
угонявших самолеты, уводивших людей в рабство и все такое прочее, -
голубки эти с восторженным придыханием приняли обстрелы и бомбежки,
которым Штаты подвергали Ирак. Потому что там, мол, фашистский режим, и
так ему и надо. Чем отличался иракский тоталитаризм или фашизм от
чеченского, миролюбцы как-то не задумывались.
Ну, Ирак, конечно, от мало-мальски приемлемой демократии был весьма
далек. Однако подобных режимов в те дни на свете было хоть пруд пруди - и
в Африке, и в Азии, и в Латинской Америке. Но Ирак бомбили не из-за этого
вовсе, но по той причине, что Штатам, которые в те дни повсеместно и не
без нований нарекли всемирным жандармом (а сами амержанцы и не скрывали,
что им такая роль по вкусу, она целиком укладывалась в их миропонимание),
так уж не нравились иракские порядки. Дело было в том, что Багдад
откровенно вместе с Ираном, несмотря на их взаимную неприязнь,
противостоял Америке, и его нефть Америкой не контролировалась. Остальные
же мусульманские страны хотя американцев и не поддерживали, но помалкивали
- потому, быть может, что экономически продолжали зависеть от них, а может
быть, еще и по той причине, что рассчитывали на быстрое усиление исламских
сил в самих Штатах. Что касается России, то Она прежде имела в Ираке
немалый вес, однако лишь до того, как Штаты разгромили в 1990-м тот же
Ирак за попытку расшириться за счет Кувейта. Наши тогдашние власти почли
за благо согласиться с американцами. Те обещали денег, потом, правда, не
дали, да и заранее было ясно, что не дадут в долг, а будут лишь пытаться
купить все, что тут плохо лежит; а все лежало плохо. После этого Восток
Россию и вовсе перестал принимать в расчет как возможного союзника в
диспуте со звездами и полосами...
...Телефон зазвонил, и я отвлекся от размышлений. На проводе оказался
"Реан".
- Нашли? - спросил я.
- Удалось установить, кому принадлежит машина. Владелец у нас никак
не проходит. Вероятнее всего, происшествие не имеет отношения к текущим
делам.
Таким нейтральным выражением обозначалось то, что мы уже успели
сделать, и все, что еще только предстояло. Сами же мы - действующие лица -
между собой называли все это просто игрой.
- Ладно, машина. Куда она поехала?
- Установлено, что была замечена на выезде из города на Волоколамском
шоссе. Все оповещены. Ищем.
Хреново все-таки работает "Реанимация", не могут найти
одну-единственную женщину, похищенную у них из-под носа. Как же они,
интересно, собираются предотвратить убийство Искандера? Нет, тут надо
полагаться только на себя. Почти только на себя - Где Липсис-Седов?
- По нашим данным, сейчас - в посольстве.
- Хорошо. Долинский?
- У себя дома.
- Как с эксгумацией?
- Не с чем работать: все были кремированы.
- М-да, это усложняет. А по истокам прошлись?
- Тут вырисовывается интересная картинка...
- Когда вырисуется, сразу же сообщите. Я у себя в номере. Если буду
перемещаться - предупрежу. Все, конец.
Я не стал слушать подробности, потому что мне сейчас было уже ясно,
или почти ясно, что у них там изобразится.
Едва я повесил трубку, как телефон зазвонил снова. Наташа?
- Слушаю.
- Витал? Это Изя.
- Давно не виделись, - сказал я.
- Я на минутку, по делу. Ты помнишь - завтра торжественное открытие
высшего Мадраса?
- Память пока не подводит.
- Будешь там? Мне намекнули - хорошо, если бы ты показался.
- Кому хорошо, пусть и показывается. Я - пас. Просто не найду
времени.
- Ладно. Так и передам.
- Все?
- Да вроде бы... А, вот еще: Наташа вернулась?
Я насторожился.
- Пока нет. Ты что-нибудь знаешь?
- Ты не волнуйся. Думаю, завтра она будет дома.
- Я спросил: ты что-то знаешь?
- Возможно.
- Колись.
- Не уполномочен.
- Изя! Рискуешь крупно схлопотать.
- Постараюсь держаться от тебя подальше. Могу только успокоить: к
игре это происшествие, похоже, никак не относится. Потерпи - до поры до
времени. Пока.
И положил трубку, мерзавец. Я глянул на определитель, но там
виднелись сплошные черточки: его аппарат был подстрахован. Конечно, можно
было попытаться взять его за горло, но Изя все равно ничего не сказал бы.
Ладно, вернемся к нашему мелкому рогатому скоту.
Я снова ухватился за папку.
"- Значит, так, - сказал маршал. - У кого есть соображения по
затронутой теме?
Откликнулся первым генерал Исаков, которого стоило послушать. За его
не очень широкой с виду спиной стояла военная разведка, до сих пор еще
достаточно боеспособная.
- Как я уже докладывал, Соединенные Штаты готовятся к очередному
удару по иракским позициям. И снова по возможным точкам атомного развития.
- Насколько они на самом деле развиты в этом отношении?
Исаков скривился и пренебрежительно махнул рукой, давая понять, что
ядерная угроза со стороны Ирака по большей части миф.
- Понял. Какова ожидаемая реакция объекта? - спросил маршал.
- На прежнем уровне. Возможно некоторое усиление террористических
акций - не только в Западном полушарии.
- То есть прямого ответа не ожидается?
- Видимо, ответа не последует.
- Почему?
- Нет ресурсов. Удар по Ираку будет наноситься самыми современными
средствами. Объект не обладает необходимой защитой.
- А кто обладает? Мы?
- Гм... - замялся Исаков. - Могу только сказать, что, если бы наши
средства защиты и оказались в распоряжении атакуемых, ими не удалось бы
воспользоваться. Нужен квалифицированный, подготовленный персонал. Речь к
тому же идет не столько о ракетах ПВО, сколько об оружии особо тонкой
технологии.
- Предположим, средства попали к ним вместе с персоналом?
Исаков едва заметно улыбнулся:
- Это привело бы ко многим неожиданности.
Генерал Близнюк - плотный, в годах, с кормим седым ежиком волос,
негромко пробормотал:
- Это было бы расценено как вызов Штатам. Участие в войне.
- Участие? - с риторической интонацией переспросил маршал.
- Участие того государства, которое предоставит средства защиты
вместе с персоналом, - разъяснил свою позицию Близнюк. - Наша дипломатия
не сможет этого вразумительно мотивировать.
- Согласен, - кивнул маршал. - Но попытаемся себе представить, что мы
можем продать потребное количество самых современных средств защиты, ну,
скажем, вам, генерал Близнюк. Или вам, генерал Филин. Как частным лицам,
а?
Близнюк лишь приподнял мохнатые брови. Я быстро сообразил, куда
клонит маршал, и сказал:
- Ну, если бы я, предположим, получил выгодный кредит в банке, то
смог бы не только закупить средства, но и нанять персонал для их
обслуживания. Если этим людям хорошо заплатят...
- И заинтересованная сторона обеспечит сохранение строжайшей
секретности, - добавил Исаков.
- А это уже ваша задача, Исаков, - сказал маршал. - Рано или поздно
янки догадаются, в чем тут дело. Но сначала хотелось бы, чтобы они
получили по морде. От частных лиц как бы. В таком случае какие обвинения
могут быть выдвинуты против нашего государства? Оно в этом деле ни с какой
стороны не окажется замешанным. Оружием торгуют фирмы, людей нанимает,
предположим, некая общественная организация. Никакой Гаагский суд и
никакие пусть хоть трижды Объединенные Нации не смогут помешать частным
лицам выехать на заработки в другую страну.
- Времени маловато, - озабоченно сказал генерал Исаков.
- Надо уложиться. Немедленно кто-то... допустим, вы, генерал Филин,
отправитесь в Багдад и договоритесь с иракским руководством. Генерал
Исаков, подбор специалистов - за вами. Я возьму на себя финансовую и
техническую сторону вопроса. С иракской стороны формально задействованы
будут тоже только частные лица.
- Опять они не заплатят, - хмуро сказал Близнюк.
- Заплатят, - уверенно ответил маршал. - Не одним, так другим
способом.
- Стоит ли нам ввязываться?..
Вслух вопрос задал Сизарев, но по легкому, как дуновение, шепотку
стало ясно, что вопрос этот занимает и всех остальных.
- Разве непонятно? - спросил маршал, переводя прищуренные глаза с
одного на другого. - Если мы этого не сделаем, то где-то через месяц в
Багдаде сменится режим - и новый будет с нетерпением ждать указаний из
Овального кабинета. Это будет для России означать проигрыш исламского
Востока. Но о нам нужен - да и мы ему можем со временем понадобиться не
меньше, чем он нам. Ирак, конечно не представляет всего этого Востока;
нам, однако, нужно лишь зацепиться. Твердой ногой встать хотя бы в одном
месте. Давайте мыслить глобально и учиться предвидеть на годы вперед, если
мы хотим возродить величие России. Еще вопросы есть?
Вопросов больше не оказалось.
- Выполняйте".
Я снова отложил папку. Вот, значит, когда прозвучал первый звонок: в
самом начале века. И вот где главный корень того изоляционизма, что столь
пышно стал разрастаться в Штатах с тех самых пор. Причиной его стало
неожиданное и для большинства необъяснимое поражение в очередной операции
по наказанию Ирака. Дела тогда развернулись молниеносно. Уже склонившийся
было к очередному самоограничению в экспорте нефти и прекращению
строительства атомных электростанций Ирак внезапно - буквально за день -
круто изменил позицию и заявил, что ни на какие уступки насильнику более
не пойдет, а все те условия, что были продиктованы Багдаду за предыдущие
двадцать лет, с негодованием отвергает. Подобная наглость, естественно,
требовала немедленной реакции. И президент Соединенных Штатов немедленно
отдал команду, к выполнению которой войска были готовы. Авианосцы и так
уже стояли на исходных, ракетные крейсеры и подводные лодки - тоже.
Самолеты поднялись. Ракеты стартовали. Все катилось по привычным рельсам.
И тут же все перевернулось. Крылатые ракеты были перехвачены, еще не
долетев до границ Ирака. Никто не мог понять - как. Самолеты начали падать
в море - ни один из них не дотянул до посадочной палубы. Три или четыре
ракеты повернули назад - к своим стартовым устройствам. Их пришлось
взорвать самим же хозяевам, но на одной команда самоуничтожения не прошла,
и крейсер, рядом с которым она финишировала, вынужден был выйти из
операции.
Никто не мог понять, что же происходит. Иракские перехватчики не
поднимались, вся авиация была, напротив, убрана в укрытия, антиракеты тоже
не были запущены. На самом же деле битву в воздухе выиграли компьютерные
вирусы, которые не позволили ни единому устройству ни в одной из
выпущенных ракет и ни на одном из стартовавших истребителей сработать так,
как полагалось. Идея была не новой, однако новым оказался способ внедрения
вирусов, разработанный в России. Он позволял вторгаться в чужие схемы на
любом расстоянии и взламывал всякую защиту. Это и было тем средством,
которое имели в виду генералы во время записанного Филиным-старшим
разговора.
В Америке реакция - вероятно, благодаря неожиданности - оказалась на
порядок сильнее, чем можно было предполагать. Негодование по поводу
вьетнамской войны в свое время по сравнению с этим взрывом возмущения было
легким бризом по сравнению с торнадо. Встал вопрос об импичменте
президента. Объявили национальный траур. Но самым сильным оказалось
чувство обиды на весь мир. В то время как Америка желала всем только добра
и всегда и везде лишь охраняла и поддерживала мировой порядок (как это
представлялось не только властям, но и едва ли не любому американцу),
неблагодарные арабы вместо признательности осмелились противиться! Кричали
о возмездии. Но для возмездия нужна прежде всего уверенность в успехе;
теперь ее, естественно, не осталось. И сразу же стало ясно, в какое русло
пойдет народное волеизъявление: "Они нас не хотят - будем жить для себя!"
Разумеется, транснациональные компании полагали иначе, но тем не менее
изоляционизм в СЩд стал укореняться все основательнее. Россия же,
официально никак в эти иракские события не втянутая (что вскоре оказалось,
конечно, секретом полишинеля), почувствовала надежную почву под той своей
ногой, которой намеревалась встать - и встала, вновь встала на Ближнем
Востоке.
Интересно, что Израиль в то время скромно промолчал, не поддерживая
ни вашингтонский плач, ни арабский триумф. Но движение на
"иерусалимско-московском шоссе" сразу же стало на порядок интенсивнее. Вот
такие были плюшки.
Надо полагать, эти события и дали толчок передовой российской
геополитической мысли, придали ей не только ускорение, но и ориентировали
в нужном направлении: на мусульманский Восток.
Следовательно, отсюда и надо начинать отсчет той марафонской
дистанции, к финишу которой мы сейчас (постучать по дереву!) более или
менее благополучно приближались.
Я взглянул на часы. Оказывается, уже почти ночь.
Я не утерпел - снова позвонил в "Реанимацию". Мне доложили, что все в
порядке, кроме того, что о Наташе никаких новостей не было. Исчезла,
растворилась где-то в Московской губернии.
Почему? По своей воле? По чужой?..
Хорошо было бы уснуть. Но я знал, что не получится. Не отпускало
ощущение того, что день пока не кончен и что-то еще должно произойти.
А мне еще следовало разобраться с охотой, объектом которой являлся я
сам. Завтра не должно было произойти никаких неожиданностей. А если меня
кто-нибудь все-таки пришьет - это окажется если и не совсем
неожиданностью, то, во всяком случае, крупной неприятностью. Сейчас, когда
Наташи не было рядом, собственное земное бытие вовсе не казалось мне
вещью, столь уж ценной. Но важнейшим продолжала оставаться игра - а в
нашей команде у меня была далеко не последняя роль.
Ну что же - разложим по полочкам, попытаемся подумать.
Эпизод первый: уже на вокзале меня опознали как Салах-ад-Дина Китоби.
Это было бы мелочью, достойной забвения, если бы не то
обстоятельство, что два с лишним года тому назад я действительно побыл
недолго в Москве именно под таким именем. Тогда, да и потом мне казалось,
что никто - кроме двух человек, ради встречи с которыми я тогда и вынужден
был приехать, - об этом визите не знал. Выходит - знали.
Интересно, чего хотел человек, обратившийся ко мне на вокзале?
Вывести меня из строя? Или, наоборот, о чем-то предупредить?
Если он был от друзей - почему назвал меня тем, одноразового
пользования, именем, а не обратился как к Веберу? Своим моя нынешняя
ипостась была известна.
Однако кроме известных друзей могли быть еще и неизвестные, не
обладавшие информацией насчет условий моего нынешнего приезда. Пусть это
будет "иксом" в уравнении. Дальше: существует ли связь между человеком на
вокзале и тем, кто стрелял в меня после посольского приема? Возможно, это
один и тот же человек. Но вполне допустимо и противоположное - совсем
другая служба. Ведь устранить меня можно было и прямо на вокзале или,
скажем, прилепить пластик к такси в последний миг, когда и шофер, и я уже
сидели в машине. Видимо, это все-таки разные силы. Очевидно что покушение
в Неопалимовском было организовано плохо, поспешно, и это указывало на то,
что идея покушения возникла спонтанно, там же на приеме. Официант? Очень
похоже. Что я делал на приеме? Только разговаривал. С персом, с шейхом и с
американцем. Один из этих разговоров и был поставлен мне в вину. Какой
именно? Это - "игрек"?
Хотя нет - пожалуй, уже "зет". "Игреком" же следует обозначить
носильщика, купившего для меня газеты, одна из которых оказалась с
сюрпризом; а может быть, и не носильщик, а киоскер, видевший, для кого
предназначены газеты.
"Нет, - подумал я, перебивая сам свои мысли. - Таким путем я ни до
чего не доберусь. Нужна другая система. Сперва обозначим всех, кто в моей
работе как-то заинтересован - и в том, чтобы я ее делал, и, наоборот, в
том, чтобы не смог выполнить. И уже с таких позиций начнем тянуть ниточки
к действующим лицам. Итак, кому я полезен?
Первое: претенденту Искандеру.
Второе: следовательно, и всей его команде, в которую я вхожу -
правда, не совсем на общих основаниях.
Третье: всему исламскому миру.
Четвертое: моим друзьям. Их немного, тем не менее они есть.
И, наконец, пятое: всей России. Хотя она в таки случаях, как правило,
далеко не сразу понимает, что ей полезно и что - вредно. Нередко же так и
не понимает до самого конца.
Вот пятеро, которые за меня - потому что я за них. И как сказано в
суре "Женщины", айяте сто четвертом: "И не слабейте в поисках этих людей".
Это, так сказать, дебет. А что с кредитом? Против меня:
Претендент Алексей.
Его команда.
Православная церковь в целом.
Весь Запад с Америкой во главе.
Курды и палестинцы. Хотя они и мусульмане, но пройдет еще много
времени, прежде чем удастся как-то сочетать их интересы с интересами всех
остальных. Я уважаю тех и других; однако объективно - вынужден работать
против их интересов.
И надо полагать, мои личные враги, которых не может не быть, потому
что они имеются у каждого. Персонально же - тот, кому поручено выбить из
игры Искандера. Он знает, что я за ним охочусь, и, естественно, сам
вынужден охотиться за мной.
Недаром написано в суре "Йунус", айяте двадцать четвертом: "Вот, -
они злочинствуют на земле без права".
Логично как будто бы. Но особой ясности все равно не получается.
То есть что самовоспламеняющуюся газету мне продали не из добрых
побуждений - совершенно ясно. Однако - кто? Это мог быть любой из моих
противников. Впрочем - не любой.
Не мог, например, охотник за Искандером. До самого отъезда из
Германии я и не знал, что мне придется заниматься его охраной. Потому что
те, кому я известен в моей подлинной сущности, отлично понимают, что
вообще-то это не моя специальность. И если бы не крайняя острота
ситуации...
Нет, охотник - не мог. Еще и потому, что он вряд ли стал бы меня
вначале запугивать. А вспыхнувшая газета предназначалась скорее всего для
этого.
Та-ак. Возможно, газету подсунул кто-то из своих в качестве
предупреждения: мол, держи ухо востро, ты приехал не на курорт.
Точнее, не из своих, но какой-то доброжелатель. Потому что своим
предупреждать меня нужды не было. Они-то знали, что я настроен на
серьезную игру. Неизвестный доброжелатель. Как в старом романе. Но вот
стреляли-то явно не с целью предупредить. Мои разговоры не понравились -
кому? Одно из двух. Если с персом, да еще не по-русски - то это могло
вызывать негативную реакцию работающих на Запад. Зато если кто-то неверно
воспринял мой контакт с янки, то это скорее был некто с Востока.
Который решил, что я тут же, не отходя от кассы, продаюсь Штатам.
Подумал, что я переметнулся. Видимо, наши с американцем старания не
быть услышанными навели кого-то на такие вот соображения. Взыграло ретивое
- и он схватился за пушку. Ну и плюс еще аудиенция у кувейтского шейха.
Явно в пику противникам Искандера.
Ладно, до этого ребята докопаются. Что было, то прошло, а что прошло
- по известному речению будет мило. Даже пуля - потому именно, что она
прошла мимо.
Тут серьезно другое: после неудавшейся попытки, если дело серьезно,
заинтересованные люди стараются довести дело до конца. Убийство Ольги,
видимо, все же было вторым неудачным покушением на меня. Когда ждать
следующей попытки? Очевидно, завтра. Позже это окажется просто
бессмысленно. Естественно - до покушения на Искандера, чтобы я не мог
помешать.
Если охотник на Искандера полагает, что я его уже вычислил, он должен
обезвредить меня еще до того, как мы встретимся с ним лицом к лицу. Моя
репутация ему, надо думать, известна.
Как же моему противнику это сделать? Использовать снайпера?
Вряд ли. Я достаточно долго ходил в открытую по Москве, выманивая
снайперов на себя. Хотя все равно - береженого Бог бережет.
Следовательно, моя задача - не высовываться. Ускользнуть утром отсюда
так, чтобы даже свои увидели меня только в зале. А до этого времени
безвылазно сидеть тут, в номере. Тут меня страхуют. Здешний официант
наверняка не единственный наш человек. Да мне ничего и не нужно, все есть
- и выпить, и закусить, и даже снотворные таблетки, которых я, впрочем, на
этот раз принимать не собираюсь. С утра голова должна быть совершенно
ясной. Следовательно, пора баиньки. В доказательство этого я сладко
зевнул. Встал. Потянулся.
И конечно, именно в этот миг телефон опять заголосил.
Только теперь я сообразил, как ждал этого звонка. Как надеялся, что
он будет.
Я сорвал трубку. Заставил себя произнести спокойно:
- Да?
- Это я, - сказала Наташа.
- Куда ты девалась? Черт знает что! Где ты?
- Виталий, мне плохо.
- Что с тобой?
- Пожалуйста... приезжай, забери меня отсюда.
- Тебя увезли силой?
- Нет... Это потом, все объясню потом. Приезжай, я хочу отсюда
уехать.
"Наверное, придется стрелять", - как-то механически подумал я.
- Ты где?
- За городом. В Нахабине... Туда надо ехать...
- Знаю, как. Адрес?
Она назвала.
- Выйдешь на улицу?
Она словно посомневалась секунду, потом сказала:
- Скорее всего да. Если нет - войдешь сам. Это просто.
- Их там много?
Мне послышалось - она усмехнулась. Почудилось, наверное.
- Один.
- Уверена?
- Вполне.
- Выезжаю.
- Только будь осторожен.
- Да уж, с тобою только и делать, что остерегаться!...
И я швырнул трубку, не особенно заботясь, чтобы она легла как
следует.
Я успел уже пролететь всю Тверскую, ни о чем не думая, следя только
за огнями и знаками, когда за Европейским вокзалом меня вдруг что-то вроде
бы толкнуло под ребра - недоумение. До сей поры я считал, что ему положено
возникать где-то в голове, но на этот раз получилось именно так.
Недоумение совершенно ясно сформулировало вопрос, недвусмысленный,
как красный огонь светофора: что же это ты, слабоумный, делаешь и зачем?
Ты спокойно или почти спокойно сидел у себя в номере, где пришел к
единственно верному выводу: до самого утра - никуда не показываться. И
после того как здравый смысл одержал над всем остальным полную и
безоговорочную, казалось, победу - по одному звонку, по одной просьбе
женщины, о которой ты, если разобраться, ни черта не знаешь, срываешься с
места, прыгаешь в машину и катишь неизвестно куда. Ты сейчас уязвим, как
беззащитная мошка. Тебя могут таранить, смять в лепешку на трассе, могут
расстрелять, когда будешь подъезжать к указанному дому, могут поймать в
ловушку и с большим пристрастием допросить - а что касается желающих, то
их я успел перечислить раньше. Ты ставишь под угрозу не только себя - ну и
черт бы с тобой, - но ты еще своими руками проваливаешь великое дело. За
меньшие грехи виноватых в свое время сажали на кол - и тебя стоило бы.
Просто непонятно, как это до этого мгновения с тобой еще ничего не
произошло. Так что тормози, выкручивай руль, даже не дожидаясь
разрешенного разворота, - и назад, в город, в отель, в номер, где тебя
охраняют, где должны охранять!..
Нога непроизвольно дернулась, стремясь всей подошвой встать на педаль
тормоза, чтобы следовать разумному совету. Но, видимо, решимости на это
оказалось еще слишком мало и все, на что нога оказалась способной, - это
самую малость уменьшить газ. Сие, однако, вовсе не означало, что сомнения,
возникавшие где-то в печени, притихли; напротив - зажужжали еще громче:
Ну подумай трезво: откуда взялась эта женщина, кто подставил ее тебе?
Да, разумеется, ты думал о ней как о дочери, но сразу же после того,
как понял, что это не так, - почему не повернулся и не ушел? Почему вообще
не мог выяснить все по телефону? Ты не знаешь, не задумывался даже над тем
- на кого она может работать, какая перед ней поставлена задача?
Может быть, сейчас вот эта самая: вытащить тебя среди ночи, загнать в
такое место, где окажешься один против всех, и как бы ни везло тебе -
быстро проиграешь, потому что это не фильм, где герой обязательно должен
одержать победу; это жизнь, где героя чаще уносят, чем он уходит своими
ногами...
И снова нога дрогнула; но в следующий миг монолог превратился в обмен
мнениями. Второй голос возник где-то в области сердца. Голова по-прежнему
оставалась лишь местом для дискуссии.
Послушай, ты, трусливый ливер! - молвил второй голос, весьма
пренебрежительно обращаясь к моей печенке. - Хватит тебе трястись за себя!
Что касается судеб России, то не ты главный в сегодняшней игре с ними, ты
только один из команды, всего лишь один. И даже если ты в этот же миг
исчезнешь - оставшиеся поднатужатся и доведут партию до конца.
Это не теннис и не шахматы, это игра командная. Но даже быть на сто
процентов обманутым, проведенным за нос, околпаченным и так далее - куда
менее позорно, чем не прийти на помощь, о которой просит женщина -
женщина, с которой у тебя уже возникло нечто такое, на что ты более и не
мог рассчитывать. Если она обманывает, хитрит, работает на твоих
противников и в результате ты проиграешь - это ее потом замучает совесть,
не тебя, потому что и она все то, что успела сделать, делала не по одной
только обязанности, это совершенно очевидно. И ты для нее не ровное место.
Быть настоящим мужчиной - значит быть способным вот так мчаться очертя
голову на помощь. Не сказано ли в суре "Совет", айяте тридцать девятом: "А
те, которых постигнет обида, - они ищут помощи".
Так что вперед - и только вперед, остальное будет видно на месте.
Машина на удивление летела словно новенькая; движение было неплотным,
обгонять приходилось в основном дальнобойные трейлеры, порою целые их
караваны, но серьезных помех не возникало. Лишь однажды встречный едва не
ослепил меня, но привычка помогла справиться. Так что пока шла внутренняя
полемика, я достаточно быстро приближался к месту, которого хотел и должен
был достигнуть.
И все же, снова возражал первый голос, как ты объяснишь то, что с
самого начала знакомства ты не принял совершенно никаких мер
предосторожности, даже самых обычных. Не попросил, например, "Реан" заодно
с прочими разобраться и в этой женщине. Они в два счета представили бы
тебе полное досье. И сейчас не возникло бы никаких проблем...
Не знаю, что ответил бы второй голос, но тут вмешался третий. И то
был наконец голос с верхнего этажа - голос рассудка, профессионального
разума.
Постойте-ка оба, проговорил он весьма спокойно. Что-то вы на полном
газу проскакиваете мимо интересных дорожных знаков вот на этой самой
дискуссионной трассе. Ты, ливер, стремишься назад, в номер, под защиту.
Но скажи, сделай милость - что это была за защита, которая позволила
тебе спокойно выйти, сесть в машину и умчаться в ночь? За тобой ведь никто
не поехал, теперь это уже ясно. Где же охрана? А если она по каким-то
причинам исчезла из гостиницы - то не значит ли это, что в номере сейчас
еще более опасно, чем здесь?
Это другой разговор, возразил нижний голос. С охраной вообще
странности.
Тебе был обещан надежный телохранитель. Когда в игре возник официант,
ты автоматически решил, что это он и есть, - и успокоился. Но, может быть,
это был просто курьер, а телохранителя так и не прислали? Или посылали, да
он не дошел? Что бы это могло значить?
Ну, что могло... ответил голос сверху. Конечно, тут много неясностей.
Можно предположить, что тебя хочет устранить кто-то из вашей же
команды - вероятно, потому, что ты значишь в ней больше, чем он. Или - не
менее вероятно - по той причине, что он, находясь в одной с тобой команде,
фактически играет против Искандера. Но и этот вариант наводит на мысль:
здесь сейчас безопаснее, чем там. А вообще-то начатое дело надо доводить
до конца; вот и сейчас тоже.
Не знаю, до чего бы они там еще договорились. Но пора было уже
сворачивать с магистрали. Я уменьшил скорость, чтобы плавно повернуть
направо.
По улице, скверно освещенной, тянувшейся меж двумя рядами приземистых
домиков, я ехал, погасив огни, каждым квадратным сантиметром своей латаной
шкуры ощущая, как мне казалось, чей-то пристальный недоброжелательный
взгляд, и даже чудилось рубиновое пятнышко лазерного прицела. Нервы
играли, словно по ним прошлись скверно смазанным длиннейшим смычком. Я был
на пределе и знал, что каждая минута и каждая секунда времени, которым
предстояло еще истечь до конца игры, будут оставлять на мне все более
глубокий и болезненный след. Наташа появилась совершенно неожиданно. Я
чуть было не сбил ее и лишь в последнюю долю секунды среагировал и
вывернул руль, одновременно тормозя. Машину занесло; Наташа метнулась в
противоположную сторону и потому уцелела. Я выскочил, схватил ее за плечи
и почувствовал, как она медленно оседает.
Встряхнул.
- Ты в уме? Выскакивать на самую середину...
Она только мотнула головой. Я ощутил запах.
- Ты что - пьяна? Она пробормотала:
- Есть немного. Погоди... Я испугалась...
Я почувствовал, что зверею.
- И, напившись, не придумала ничего лучшего, чем...
Но она, похоже, уже приходила в себя. Утвердилась на ногах. Вцепилась
в мой рукав. Потянула.
- Пойдем...
- Куда еще? Лезь в машину. Поехали.
- Нет. Зайдем.
Мне показалось, что это не хмельной каприз.
- Ладно.
Пригнувшись, подхватил с сиденья "узи". Вытащил ключи, захлопнул
дверцу.
Она предостерегла:
- Тсс...
Дверь домика оказалась открытой. В тесных сенях было темно. Наташа
отворила дверь в комнату. Там горела лампочка, подобие ночника, плотные
гардины были задернуты. На столе стояла бутылка, вторая, пустая, попалась
мне под ногу и откатилась в сторону. Две большие рюмки, остатки закуски.
Было накурено; пахло не только табаком, но и еще чем-то знакомым.
- Травкой балуешься?
- Не я,- покачала головой Наташа.
Это было сказано каким-то чужим, посторонним голосом. И только тут я
углядел в темном углу диван и на нем - человека, похоже, спящего без
задних ног. Я повернулся к Наталье. И сейчас только разглядел, что она
была в одном лишь едва запахнутом халатике, а под ним - голое тело,
которое я уже знал, как мне казалось, достаточно хорошо. Халатик был ей
великоват. Очевидно, нашла в этой халупе. Какую-то секунду я пребывал в
растерянности, хотя руки не забыли сразу же направить оружие на лежавшего.
Потом медленно опустились. С той стороны, похоже, мне ничто не угрожало. Я
снова перевел взгляд на нее.
- Надеюсь, тут не витает здоровый дух коллективизма?
- Больше никого.
- Прекрасно. И зачем же я тут понадобился? Подержать свечку?
Наталья задрала подбородок:
- В таком тоне я с тобой разговаривать не стану.
Ах, скажите пожалуйста!
- В таком случае зачем же ты меня вызвала? Чтобы, не откладывая,
заявить, что между нами все кончено? Могла бы и повременить до утра.
- Об этом поговорим потом, - сказала Наталья как-то устало. - Сперва
подойди к нему, вглядись внимательно.
Она включила верхний свет, неожиданно яркий, я повиновался.
- Ты никогда не встречался с ним?
Я насупился, пытаясь вспомнить.
- Н-нет... По-моему, нет. Хотя - постой... Что-то забрезжило в
памяти.
Отдельные черты... Да, он кого-то, пожалуй, напоминал. Сходящиеся к
переносице брови. Нос с аристократической горбинкой. Высокие, чуть
выдающиеся скулы. Жаль, что у него закрыты глаза.
Я покосился на Наталью:
- Но ты хоть, надеюсь, знаешь, кто это?
Мне показалось, что она как бы сжалась, стала поменьше.
- Я думала, что... да. Но потом сообразила...
- Там? - перебил я, великолепным обличающим жестом прострев руку к
дивану.
- Да... Поняла: очень похож - внешне; но это не он.
- Будь добра, побольше ясности. Не - кто?
Она глубоко вздохнула, как бы запасаясь воздухом.
- Мы с ним... то есть не с ним - с тем, за кого его приняла - были...
ну, в смысле, жили некоторое время вместе. Всерьез. И, думали, надолго.
Потом я отчего-то... Ну, взыграло, бывает... словом, разругалась с ним. На
что-то обиделась, наверно...
- Про психологию, может быть, в другой раз?
- Потерпи, - на сей раз это было сказано уверенным, не допускающим
возражений тоном. - Иначе ничего не поймешь.
- Да надо ли объяснять, по каким таким мотивам ты с ним переспала?
Право же, не время и не место.
- К мотивам сейчас подойду. После этого я переживала. И он тоже...
В этот миг лежавший пошевелился. Я напрягся. Наталья успокоила:
- Не бойся, он усыплен глубоко.
- Обожаю наркоманов. Хотя в наше время кто не употребляет? Разве что
старики вроде меня.
Мне почудилось движение с ее стороны, прерванное в самом начале:
хотела прикоснуться, что ли, но вовремя остановилась.
- Он не наркоман. Это я его...
- Травкой? Ненадежно.
- Нет. Травкой я только усугубила... немного. А ему теперь сутки
спать.
Пожалуйста, больше не перебивай. На чем я?.. Да. И он тоже переживал.
Наверное, мы быстро восстановили бы с ним... во всяком случае, я ему
пообещала. Но случилась беда - он попал в катастрофу, долго пробыл в
больнице. Был в тяжелом состоянии, к нему даже не пускали. И вот совсем
недавно, перед твоим... возникновением, он позвонил. И говорил, что заново
родился на свет, что не может вновь найти себя и что только я, близость со
мной может ему помочь. Он ведь потерял в катастрофе всех - только отец
выжил. Его отец сразу после клиники уехал куда-то на юг - долечиваться, а
Павел не захотел, я ему была нужнее - так он говорил...
- Павел - это вот этот?
- Да... Паша Долинский. То есть я думала, что это он... Ну, я ведь
уже сказала. И я ему пообещала, дала слово, что все будет, как раньше,
даже лучше. А потом появился ты. Дальше - сам знаешь. Его для меня как бы
не стало...
- Он тебе звонил в последние дни?
- Да. Я избегала его... Потому что у меня появился ты... Думала, он
поймет, объясняла ему, что жизнь повернулась иначе. И он правда на пару
дней умолк. А вот сегодня... появился неожиданно. Там, на выставке. Просил
хотя бы поговорить - мол, вопрос жизни для него. Я же обещала, как только
окажемся вместе - все вернется. А ты - это так, случайность, забуду тебя
быстро... Ну, что все вы в таких случаях говорите, когда неймется.
- И ты, значит...
Она кивнула, не отводя глаз:
- Но я ведь обещала - пусть и раньше. И потом - на какие-то секунды
поверила, что это ддя него действительно - жизнь или смерть. Ради жизни
другого можно ведь на многое пойти. Он и с собой собирался покончить, и
говорил, что меня убьет... Поверила. А потом...
- Потом - сам вижу, - сказал я невесело, но такой горячей обиды, что
была несколько минут назад, более не ощутил.
- Еще не видишь. И сама я увидела до конца только здесь, на этом
диване...
- Что же ты увидела до конца только здесь?
- Но я ведь уже сказала тебе в самом начале: это не он. Не Павел.
Хорошая копия, да и только. Там, когда встретились, и потом, пока
ехали, разговаривали, мне уже мерещилось - что-то не так. Но, сам
понимаешь, после такой беды, после больницы, где его, как говорится, из
кусочков собирали, и его, и отца его...
- Стой. Кирилл Максимович Долинский?
- Ну конечно же. То есть... Погоди. В катастрофу попал
Долинский-старший. А тот, с кем ты разговаривал на выставке... Я уже не
уверена, что это был настоящий Долинский.
- Ты раньше с Кириллом Максимовичем часто встречалась?
- Ну, видала, конечно... Он вообще-то был нелюдимым. Даже до
катастрофы... Помню, как он однажды говорил, что никогда и ни к кому не
собирается идти в советники, говорил, что для этого надо обладать двумя
"X": хитростью и холуйством, а у него таких талантов нет...
- Именно так и говорил?
- Да.
- Так-так. Постой-постой. А твоя покойная мама его знала?
- Когда-то с ним работала. Но вот после больницы он наотрез отказался
принять ее даже на пять минут, хотя повод был серьезным. После этого наши
друзья запретили ей...
- Постой-постой. Значит, допустим, отца и сына подменили. А сын,
значит, грозился тебя убить. А меня?
- Тебя? - переспросила Наташа как-то растерянно.
- Нет, не помню...
- Но обо мне он знает? В смысле - кто я, откуда, чем занимаюсь, как
выгляжу?
- Д-да. Знает.
- Ты ему меня показала?
- Нет. Он сам тебя увидел.
- Значит, знал. Еще один вопрос - и уезжаем. Почему ты мне позвонила?
Если ты его усыпила - могла ведь спокойно одеться, выйти, сесть в его
машину. Водить ты умеешь...
Этого я, правда, не знал, но сказал весьма утвердительным тоном. И не
ошибся. Она лишь кивнула:
- Умею. А позвонила по той причине, по которой и его усыпила,
когда... когда уверилась, что это не настоящий. Сперва хотела просто
разобраться - а может, мне все это просто мерещится, и его усыпила, только
чтобы не мешал... А потом поняла, что тебе тоже будет интересно взглянуть
на него.
- В самом деле?
- Да. Вот, посмотри, что я у него нашла. Из кармана халатика, в
который она куталась, теперь уже, наверное, озябнув, Наташа достала узкую
синюю пластиковую карточку, на которой вроде бы ничего не было, ни
надписей, ни изображений. Такие карточки были мне знакомы. Оставалось
только присвистнуть, что я и сделал мысленно.
- Ты знаешь, что это такое? - спросил я Наталью.
Она пожала плечами:
- Догадываюсь.
- Хорошо, - сказал я. - В свете, как говорится, вновь открывшихся
данных признаю, что позвонила ты мне правильно. Что же, будем разбираться.
Я сейчас позвоню, а ты пока одевайся. Когда приедут нащи люди, мы
отправимся по домам.
- Вит... Я покачал головой.
- Ни о чем сейчас, Наташа, не будем. Потом...
Она, однако, уже по тону наверняка почувствовала: ничего не
произойдет, никуда я от нее не денусь. Да я и сам так думал.
- Одевайся, - повторил я. - Где тут телефон?
- В той комнате.
Я пошел к телефону не сразу. Обыскал одежду спящего. Ничего
интересного не нашел, кроме маленькой, плотно закрытой коробочки,
содержавшей, как оказалось, две ампулы без маркировки. Мне приходилось
встречаться с такими. Коробочку я сунул себе в карман. В соседней комнате
в шкафу - никаких неожиданностей. Когда я вернулся, Наталья оказалась еще
не одетой, только собирала свои раскиданные по углам шмотки.
- Освежусь, - объявила вдруг она. - Тут есть ванная. Воду можно
согреть электрическим бойлером.
- Только побыстрее. Постой, а это что там стоит?
Я заметил этот предмет, стоявший в темном углу, только сейчас. Футляр
характерных очертаний.
- Это? Его скрипка, - сказала она. - Он ведь скрипач - разве я не
сказала? То есть Павел Долинский... Этот, исполнявший его роль, говорил,
что переживает оттого, что руки после аварии какие-то не те, и много
времени пройдет... - Она на секунду запнулась. - Если честно, я из-за
пальцев начала сомневаться... У Павла были пальцы скрипача -
представляешь, что такое. А у этого - слесаря.
- Да нет, - сказал я. - Вряд ли он слесарь. Но с металлом работает,
это уж точно. - Я подошел к спящему, взял за пальцы, перевернул кисть
ладоно вверх. - Похоже, руки тоже для тонкой работы. A инструмент?
Я поднял футляр. Скрипка была увесистой. Раскрыл. Инструмент
находился в полуразобранном состоянии. Но специалист соберет такой за
несколько секунд. Вместе с лазерным прицелом. Он лежал тут же рядом. Все -
без номеров, без фабричных клейм. Штучная работа, стоящая немалых денег.
Закрыв футляр, я позвонил в "Реан". Сказал, что если есть неподалеку
человек, пусть подошлют принять спавшего клиента тепленьким. Мне ответили,
что человек по соседству есть и сейчас его пришлют. Минут через десять.
- Обожду, - сказал я. - Пишите адрес. Установите, кстати, кто
владелец этой хибары. И пусть потом здесь сразу же осмотрят по всей форме.
Я передам одну штуку на анализ. О результатах доложите. Я буду в номере.
Мне ответили:
- Противопоказано. Там... небольшой беспорядок.
- Яснее?
- Был визит к вам. - Жертвы?
- Есть. Охранявший вас нейтрализован иголочкой с ядом. Из пневматики.
Все профессионально.
- Понял. А что с игрой?
- Пока все тихо.
- Значит, надо ждать утром.
- Ждем. Как вас информировать? Куда вы сейчас? Я назвал Наташин адрес
и телефон. И сказал Наташе, вошедшей в комнату:
- Значит, так: едем к тебе.
Она кивнула, словно ничего другого и не ожидала.
- Сейчас сюда приедет один человек, и тронемся. Кстати, а чем ты его
усыпила?
- Обычное снотворное. Хорошо действует с алкоголем и растворяется в
вине, - сказала она спокойно. - Всегда ношу с собой. Ему просто увеличила
дозу.
- Ага, все ясно, - сказал я, подошел к дивану и повнимательнее
вгляделся в лицо спящего. И мозаика в памяти стала постепенно складываться
в ясную картинку.
Незнакомец на Европейском вокзале, назвавший меня Саладином
Акбаровичем.
Там, правда, была еще бородка - аккуратная такая бородка, обрамлявшая
круглое лицо. Но эта растительность - дело, так сказать, исправимое.
А вот на посольском приеме, когда он же разносил дринки, бороды не
было.
Изменилась и прическа: волосы другого цвета, прилизанные, покрытые
лаком - все как полагается.
Он, очевидно, и стрелял в меня в переулке. Одинокий солист со
скрипкой, снабженной глушителем. Но не только там встречались мне эти
черты лица. Я нагнулся, повернул его голову, вглядываясь. Да, совершенно
очевидно - на этом лже-Павле была специальная тонкая маска.
...Послышался звук снаружи: подъехали. Через минуту постучались в
дверь.
Я на всякий случай взял автомат и пригласил войти.
Пароль, отзыв - все в порядке, это был человек из "Реана". Я приказал
прибывшему дожидаться группы, передал найденную в кармане у неизвестного
коробочку с ампулами и сказал Наташе:
- Ну, поехали? Она кивнула.
Уже в машине я, не удержавшись, спросил:
- Жалеешь, что оказался не тот?
Она ответила не сразу:
- Нет. Но тут же добавила: - Пока - не жалею. Иначе...
Что "иначе", так и осталось при ней. Впрочем, не зря сказано в суре
семьдесят четвертой: "И мы погрязали с погрязавшими". Так что ни кого не
станем винить. Право это - не у нас.
До жилья Наташи, ставшего для меня уже достаточно привычным, мы
добрались не без препятствий; хотя то были, если можно так сказать,
препятствия приятного свойства, ни ей, ни мне никакими бедами не
грозившие. Скорее напротив.
Я намеревался свернуть с МКАД на Ярославку, но меня остановили. Эта
дорога была закрыта, надо было съезжать на параллельную. Ничего не
оставалось, только подчиниться. Жизнь в Германии научила меня уважительно
относиться к полиции. Запрет относился, естественно, ко всем машинам. Я
все-таки вышел поинтересоваться, в чем дело, и тут только разглядел
колонны военной техники. Что это значит? Военный переворот? Но этого не
может быть! И тут ко мне подошел офицер из оцепления, чтобы поторопить с
отъездом. Мне пришлось предъявить документ - не журналистскую карточку, -
и это очень хорошо подействовало. Офицер отдал честь и объяснил, что это
войска двигаются на специальный подмосковный тренировочный плац для
репетиции парада в честь столетия Победы. Столь ранняя подготовка
объяснялась тем, что парад предстоял грандиозный, этого требовала столь
круглая дата. И не исключено, что она совпадет с не менее важным, чем
победа 100 лет назад, событием в истории России. Я кивнул ему, заглушил
мотор, попросил полусонную Наташу обождать немного и прошел за оцепление.
Увидеть перед собой и, может быть, даже потрогать руками боевую мощь моей
родины - для меня именно сейчас было чем-то очень близким к счастью.
Я всегда любил не только Военно-Морской Флот, которому отдал столько
лет, но и армию. И последние двадцать с лишним лет видел ее разве что по
TV. Но ящик не передает тепла и запаха разогретых боевых машин, солдатских
комбинезонов и сигарет, кожи и смазки; микрофоны не улавливают того, что
говорится не на публику, а между собою; объективы камер не заглядывают
солдатам в глаза. Именно всего этого мне не хватало, и сейчас я спешил
утолить свой голод по этой информации, хотя никакого оперативного значения
для меня она и не имела.
Я неторопливо шел вдоль колонны техники. Шел и думал о том, как
ухитрилась армия выжить в тяжелейшие для нее (и для других тоже)
девяностые и последующие годы - полураздетая, полуголодная,
недовооруженная, разучившаяся побеждать, недоумевающая относительно своего
будущего, запутавшаяся в реформах, до конца не понятных даже их авторам,
потерявшая уважение в мире и - что куда важнее и горше - в собственном
народе. Что удержало ее от полного разложения? Боевая слава предков и
воинская честь? Разумеется; но одной чести, одной страстной любви, одних
талантов недостало бы. Нужны были деньги; и когда они со временем
появились, золотые семена упали на добрую почву. И пошли в рост...
Вот они, российские войска наконец, совсем рядом. Колонна
остановилась.
Здесь были тяжелые машины, крейсеры полей, - огромные, но удивительно
маневренные ракетные установки, оснащенные новейшими компьютерами,
восхитительно-страшные даже в неподвижном безмолвии. Дальше можно было
заметить боевые машины пехоты. Не исключено, что те модели, которые я
недавно видел далеко за пределами России, или уже что-нибудь поновее.
Возле них солдаты разминали ноги, тлели редкие сигареты. На меня
никто из офицеров не обращал внимания - доверяли своему оцеплению.
Тут движение колонны возобновилось. Она шла мимо меня упруго и
напористо, и я остановился. Мне было приятно думать о празднике, к
которому готовились войска. Но чтобы он начался и завершился так, как
нужно было для России, мне надо было еще поработать...
Я повернул назад и возвратился к машине. Офицер из оцепления снова
отдал мне честь, я кивнул в ответ. Машина стояла на месте, Наталья спала,
пристроившись боком на сиденье. Хрюкнул стартер. Мне пришло в голову, что
стоило бы заехать в отель, посмотреть - что же там произошло, а главное -
забрать мои записи и все прочее, что было мне дорого; но жаль было
женщину, и я направился прямо к уже ставшему немного родным и мне жилью.
У себя дома она быстро уснула - наверное, нервная перегрузка
сказалась.
Такие дозы были не по ней, их даже лошадиными не назовешь - дозы для
динозавров. Даже для меня было многовато. Однако у меня нет такого убежища
от стресса, как сон, возникает, наоборот, бессонница. Конечно, от нее есть
прекрасное лекарство - грамм сто или двести, в зависимости от привычки. Но
сейчас я не мог позволить себе ничего подобного: до утра оставалось
немного, и надо было сохранять форму. Потом, когда все завершится, может
быть, и отведу душу.
Оставался один способ: расслабиться и думать о чем-то постороннем,
интересном, увлекательном. Я поискал - и не нашел ничего более
приемлемого, чем попытка окинуть единым взглядом всю ситуацию, в которой
мы оказались перед решающим днем.
Вообще самым удивительным сегодня представлялось то, что недруги
России, хорошо понимая смысл и значение происходящего и никак не желая
такого развития событий, все же позволили нам сделать то, что мы сделали и
собирались теперь завершить. Потому что ведь могли и не позволить.
Соединенные Штаты оставались Соединенными Штатами, Тихоокеанский блок
вовсе не терял силу, но продолжал набирать ее, бывшие наши вассалы,
внешние и внутренние, как всегда, желали России всего самого худшего, что
только можно было представить, и еще немножко сверх того. А Европу (я уже
привычно не включал Россию в это понятие), все еще больную изнурительной
демократией, которая не компенсировалась патриотизмом высокого давления,
как это было в Америке, Европу уже привычно трясло от страха, ей
мерещилось новое нашествие - на сей раз не со свастикой и не с серпом и
молотом, но с полумесяцем на знаменах. То есть превращение России во
всесторонне сильную, интенсивно богатеющую, возглавляющую в политическом и
военном отношении весь исламский мир державу, саму все более прорастающую
исламом, должно было, казалось, заставить весь прочий мир вступить в
коалицию, как сто с небольшим лет назад - против Гитлера.
И ведь для того, чтобы помешать, вовсе не пришлось бы начинать третью
мировую войну. Придушить развитие можно было и в самом начале, если взять
за точку отсчета "Банное совещание" или то заседание высших
военачальников, которое описал Филин-старший. Наверняка эти разговоры и
последовавшие за ними действия по созданию нынешнего порядка вещей не
остались неизвестными для иностранных разведок. Можно было затеять одну,
две, три локальных войны, внешних или гражданских, поднять хотя бы курдов,
столкнуть турок с греками на Кипре, разжечь конфликт в неисчерпаемо
темпераментной Африке, наконец, снова стравить Иран с Ираком, а Сирию - с
Израилем, чтобы загрузить Исламиду проблемами и лишить ее времени и
спокойствия - для развития русско-исламского взаимопритяжения. Тогда - в
двадцатые и даже в первой половине тридцатых годов - все это было не
только реальным, но и осуществимым без особого труда. То есть была цель и
имелись средства для ее достижения; отчего же?..
Прежде всего по той причине, что в этот период - может быть, просто
по стечению обстоятельств, а может быть, и не просто - и в Америке, и в
особенности в Европе постоянно возникали собственные внутренние конфликты.
В Северной Ирландии время от времени возобновлялась борьба за
независимость, на Балканах - за справедливый передел границ, в Италии в
очередной раз - за отделение Севера от Юга, в Бельгии -
фламандско-валлонские трения, в Германии и Франции - шумные и небескровные
схватки с множившимися потомками иммигрантов, в Испании - с басками за
независимую Басконию, здесь же и украинско-польская война, серия
балтийских инцидентов по разграничению шельфа - вот лишь беглый перечень
европейских дел. Быстрая исламизация Юга в самих Штатах, постоянные
конфликты в межлатиноамериканских отношениях, экономические проблемы в
американо-дальневосточном противостоянии позволили Штатам подготовить лишь
минимум операций по смене декораций в государствах Ближнего Востока - но
ни одна не завершилась удачей, а потом стало и вовсе не до них. В свою
очередь, и Тихоокеанский блок тогда был занят собственными проблемами,
борьбой за лидерство, на которое претендовали не только Токио и Пекин, но
и Сеул, и Сингапур. У Китая временами сильно обострялись отношения с
Индией, а когда они налаживались - возникали неприятности у Индии с ее
западным соседом, и Китаю в качестве ядерной державы и члена Совета
Безопасности приходилось тогда выступать уже в роли гаранта
неприкосновенности Индии. Ну и так далее. Похоже, что с давних пор только
Австралия и Новая Зеландия на всей планете оставались бастионами
спокойствия. И та, и другая в этой игре как бы сказали "пас" и бросили
карты на стол рубашкой вверх.
Вот такие были совпадения - или не совсем совпадения. Во всяком
случае, секретные службы многих стран с начала тридцатых работали особенно
интенсивно.
В Исламиде дела тоже были далеки от полного мира и единомыслия. И
если бы исход варианта "И" зависел только от них, то неизвестно еще, чем
бы все это кончилось. Но тут главным действующим лицом была Россия. А ей,
при всех недостатках, всегда было присуще умение ухватиться за одну
проблему и тащить до победного конца, не обращая внимания на всякие
сопутствующие неприятности. История приучила и к постоянным неприятностям,
и к не менее постоянным великим замыслам. А в этом деле самым трудным
было, как всегда - стронуть телегу с места и раскрутить - "Эй, ухнем!" - а
дальше и вправду сама пойдет. И пошло.
С начала сороковых годов в России наблюдается бурный рост экономики
по всем позициям - от строительства жилья до роста числа военных кораблей,
от роста доходов на душу населения до увеличения золотого запаса страны.
И все эти замечательные показатели объяснялись хорошими субсидиями,
инвестициями, одним словом, деньгами. В противовес концу прошлого и началу
нашего века, когда российские финансы при мощном импорте работали на
экономику Запала, сейчас те же западные деньги, уплаченные за нефть,
российскую и ближневосточную, за продукцию их промышленности, возвращались
в Россию и крутились на ее рынке. Параллельно с этими успехами в России
увеличивалось число мечетей, количество россиян, склонившихся к учению
Пророка, всякого рода обменов с Исламидой по линии культурной, научной,
спортивнои.
..Олимпийские игры 1944 года в Александрии, получившей это право не
без организованного Россией давления, стали весьма показательным
проявлением крепости отношений России с Исламидой. Хотя, конечно, далеко,
далеко не крупнейшим и значительнейшим. А вот то, что я этой ночью видел
на Ярославском шоссе - новое мощное воинство, - станет для всех весьма
серьезным аргументом при решении старой проблемы: кто есть кто в этом
мире.
В этих рассуждениях я все же уснул незаметно для самого себя в
кресле, не раздеваясь. И, проспав три часа, вскочил и принялся за утренние
процедуры с приятным ощущением моей собственной боевой готовности.
Потому что наступающий день обещал стать днем решающим.
Хотя - недаром сказано в суре "Пчелы", в айяте семьдесят шестом:
"Поистине, Аллах знает, а вы не знаете!"
Глава одиннадцатая
Когда я после кружки крепкого кофе и пары телефонных звонков был уже
готов к выходу, Наталья все еще спала. Я засомневался немного - поцеловать
ее перед уходом или нет - и решил не беспокоить. Может быть, причина была
и не только в этом.
В условленном месте меня уже ждали двое. С одним из них я давно не
встречался, но обниматься мы не стали, только кивнули друг другу. Это и
был Иванов. Второго я видел впервые. Дальше пошли пешком. Пройти следовало
два с лишним квартала. Было еще очень рано и пустынно, однако когда мы
приблизились к нужному месту, то убедились, что все, кому надлежало тут
быть, присутствовали - хотя заметить каждого из них можно было, только
имея немалый опыт. Не доходя двух подъездов до нужного, мы
приостановились. Навстречу нам приближался человек, который, поравнязшись,
негромко сообщил - Все в порядке. Не выходил.
Мы переглянулись. Иванов в данной операции был старшим, и поэтому
команды отдавал он.
- Ну что же - пошли, - сказал Иванов.
Сразу же, неизвестно откуда взявшись, несколько человек забежали в
подъезд раньше нас. Когда мы вошли, они ждали нас возле лифтов. Иванов
спросил:
- Пожарный спуск и черный ход?
- Под контролем, - ответил тот, что встретит нас у дома.
- Гаражи?
- Блокированы.
- Он дома?
- Вечером был. Видимо, лег спать, когда свет погас. Никто с тех пор
не выходил, не выезжал.
- Он один был?
- Других не замечалось. Может быть, кто-то там уже находился, когда
мы прибыли; не знаю.
- Разве не прослушивали?
- Прослушивали. Временами звучал телевизор или шум воды. Ничего
другого.
Ну, это не очень убеждало.
- Чердак контролируется? - спросил я.
- Разумеется.
- Крыша?
- Так точно. Нет, он в квартире, не сомневайтесь.
- Берем, - сказал Иванов, но таким тоном, словно хотел дождаться еще
чего-то. Моего согласия, наверное, хотя я тут не командовал. Мне же еще
чего-то не хватало. Ага, вот:
- А внутри по лестнице какие-то передвижения засекали?
- Нет. Обращали внимание только на входивших и выходивших.
- Понятно, - сказал я.
Не наблюдали. Значит, нужный нам человек мог в любое время выйти из
своей квартиры и войти в другую - в этом подъезде их было еще тридцать
девять. Вот так-то. Войти и остаться, и сейчас спокойно сидеть там.
Почему бы и нет? Такая квартира могла быть заранее подготовлена и
быть вне всяких подозрений. Уж у кого-кого, а у нынешних моих оппонентов
времени и возможностей все предусмотреть было - хоть завались... Подумав о
них как о врагах, я внутренне усмехнулся: знал, что, когда наша возьмет,
они из противников превратятся в исправных служак властей. Но для этого
нам надо было еще победить.
Я сказал:
- Пусть кто-нибудь по возможности быстро установит всех
квартировладельцев этого подъезда. И соседних тоже - на всякий случай.
Балконы-то соприкасаются... Ну что же - посмотрим, что у него там...
Поднимаясь, мы заняли оба лифта, одна группа побежала по лестнице. У
нужной квартиры остановились. Иванов глянул на меня. Как-то само собой
командование перешло ко мне. Я предложил:
- Послушаем немного.
Он передал мне наушники. Слышимость оказалась отличной. Явственно
различались неторопливые шаги - два шага, пауза, четыре шага, звук
отодвигаемого стула. Обитатель негромко мурлыкал песенку. Засвистел и
умолк чайник. Я сказал:
- Звоните.
Один из группы нажал на кнопку звонка. Хорошо слышно было, как он
заиграл внутри. Вскоре из квартиры откликнулись:
- Минутку!..
И это тоже было слышно весьма отчетливо. Я сказал Иванову:
- Теперь вырубите у него ток. Ящик со счетчиками и предохранителями,
висевший тут же, на лестничной клетке, был не под замком. Иванов сам
распахнул дверцу, опустил оба рычажка.
- Звоните снова, - сказал я. На кнопку нажали. Звука не последовало:
квартира была обесточена. Но через секунду снова послышалось:
- Сейчас, сейчас иду! Все было ясно.
- У него магнитофоны на батарейках, - сказал я. - А тот, что
откликается, он подключил к звонковой кнопке, а надо было бы к самому
звонку. Это они прохлопали.
- Вы думаете?..
- Уверен. Ладно, открывайте, смотрите, что и как - потом доложите.
- А вы?
- Я уже и так опаздываю, - сказал я. - Скомандуйте там, пусть мне
подгонят машину - у молодых ноги побыстрее...
- Где вас искать?
- На открытии съезда азороссов.
Значит, он сбежал, а может быть, его сегодня там и вообще не было -
так думал я, направляясь в названное Иванову место.
Это оптимизма не придавало. Хоть на полшага, но он нас обошел. Однако
это вовсе не значит, что он ощутил на себе наше пристальное внимание.
Совершенно необязательно. Скорее всего сработало лишь стремление
лишний раз подстраховаться от всяких непредвиденных обстоятельств,
досадных случайностей и прочего. Могу держать любое пари на то, что его в
той квартире и ночью не было. Искать его по всей Москве - дело пустое. Он
все равно должен не позже определённого часа появиться на открытии съезда.
Опоздать он не может, следовательно - сделает все, чтобы оказаться там с
запасом времени, все еще раз продумать на месте и, если нужно, внести
поправки. Но театр охраняется, раньше времени туда никого не пустят. А
потом охрана будет бдительно следить за всеми присутствующими, и что-либо
предпринять ему будет трудно. А что вообще можно предпринять? Стрелять из
снайперского оружия с одной из окрестных крыш при подходе Искандера к
театру? Отпадает. Потому что все крыши уже с вечера обсажены нашими. Для
того чтобы пойти на это, надо быть камикадзе. Понятно же, что
покушавшегося сразу схватят, если его не растерзает толпа. Тут нужен
фанатик, а тот, кого я сейчас искал, обладал, насколько я мог судить,
характером совсем иным.
Что остается? Взрыв. Если ты, находясь в двух десятках метров от
объекта, нажмешь кнопку в кармане - никто тебя не заподозрит. И ты
получишь полную возможность выразить свой ужас и благородное негодование.
Но прежде чем нажать кнопку, надо еще заложить заряд. Учитывая, что
проверка каждого помещения в театре проводится четырежды в день, - заряд
можно поместить в нужное место не более чем за шесть часов до начала
события. И замаскировать так тщательно, что его невозможно будет
обнаружить и при последней проверке непосредственно перед появлением
Искандера.
А вывод? Вывод один: он должен был остаться в театре на ночь. Похоже,
другого варианта просто не вырисовывалось.
Однако все работники театра, все люди съездовской команды
проверены-перепроверены. Следовательно, чтобы не быть раскрытым, этому
человеку нужно было либо внедриться давно, либо принять облик другого.
Это все? Не упустил ли я еще какого-нибудь варианта?
Вскоре я уже был совсем рядом. Оставалось все выяснить и проверить на
месте самому.
Еще на дальних подступах к Художественному театру стала заметна
толпа.
Народу собралось куда больше, чем перед любой премьерой. Были там
наверняка и подлинные сторонники азороссов и Искандера, и просто любители
сенсаций и всяческих торжеств. Бросалось в глаза огромное количество
охранников в униформе. Я знал, что не меньше было и работников спецслужб в
штатском. Ими были сейчас густо населены также все ближайшие улицы и
дворы.
Когда я медленно пробирался через толпу к зданию театра, сзади кто-то
вдруг схватил меня за плечо. Я обернулся и увидел Наташу.
Я догадывался, что она придет сюда. Мне и хотелось этого, и не
хотелось, потому что я опасался, что не все пройдет гладко и сегодня не
обойдется без крови. Кроме того, я еще не мог найти в себе однозначного
ответа на вопрос: осталось ли для меня все по-прежнему после вчерашнего
дня? Не то чтобы я перестал ей верить или сильно переживал из-за этой
нелепой измены. Опыт научил относиться к таким вещам спокойно. Я не мог
еще понять свои ощущения, а если уж сам не разобрался, то совсем
бесполезно было бы говорить о них с Наташей. И потому после мгновенного
колебания я позволил ей уцепиться за мой локоть.
Возле театра появилось наконец то, что раньше съезды азороссов своим
вниманием особенно не баловало: тяжелые машины телевидения с параболами
антенн и длинными толстыми кабелями. Похоже было, что сторонникам
Искандера решили в один день возместить все то, чего они были лишены до
сей поры: телекамеры устанавливались уже начиная с ближних подступов.
Прямо удивительно, какими простыми способами можно добиться крутого
изменения обстановки, не без некоторого ехидства подумал я.
Но, естественно, куда более, чем телевидение, мое внимание привлекали
уже начавшие приезжать люди, коим предстояло сегодня принять, возможно,
исторические решения для судеб России.
Компания была любопытная - прежде всего тем что у людей, входивших в
нее, было очень мало общего. Можно было бы даже сказать - ничего общего за
исключением одной-единственной причины, которая и собрала их вместе.
Все делегаты сходились во мнении, что в России должна быть
установлена происламская монархия. И у одного из присутствующих, очевидно,
здесь была цель особая - лишить азороссов их кандидата на престол. Если бы
не этот тип, о котором я знал еще не очень много, я вернее всего сидел бы
сегодня в своей немецкой конторе и занимался совершенно другими делами.
Но он был, и моей задачей являлось обезвредить его.
Итак, не позже чем через полтора, от силы два часа тут должен был
открыться Программный съезд партии азороссов. Хотя, как мне было известно,
для партии первоначально предлагалось и другое имя: "Евразийский союз".
Это подчеркивало бы связь движения с идеями классиков философии
евразийства Чаадаева, Трубецкого и Соловьева. Но эти весьма умные и
достойные люди ошибались только в одном: хотели идти на Восток под
хоругвью православия, что было нереально по тысяче и одной причине.
Азороссы эту ошибку собирались исправить - и исправили. А те люди, чьи
имена, портреты, биографические и прочие данные были мне предоставлены на
компакт-диске, как раз и являлись членами исполнительного комитета партии
с самого дня ее возникновения.
Целью своей партия ставила не только восстановление в России
монархии; таких партий на сегодня было - хоть пруд пруди. Однако азороссы
ставили своей целью не просто реставрацию монархии, но и избрание на
царство конкретного претендента. В этом тоже не было ничего необычного:
никакая власть не существует без конкретного ее носителя. Необычное было в
личности претендента, которого эта партия намерена была выдвинуть и чья
биография, а также описание его происхождения, размноженные в десятках
тысяч экземпляров, сейчас с успехом раздавались публике и перед театром, и
внутри него.
Вообще-то формально до сих пор никакие претенденты не выдвигались. В
случае положительного ответа референдума на вопрос о восстановлении
монархии народ должен был выбрать себе законного монарха почти так же, как
избирал парламентариев и президентов. И в соответствии с законом только
после этого положительного ответа можно было начинать подготовку к
избранию на царство, агитацию, выдвижение и регистрацию претендентов.
Однако проводить две всероссийские кампании подряд было бы слишком
накладно. Усталый избиратель скорее всего просто не пошел бы к урнам. И
поэтому власти нашли компромиссный выход: фактически претенденты были уже
объявлены, и предвыборная кампания велась, но официально ничего такого не
происходило. Существовала еще одна, может быть, не совсем юридически
правильная особенность в предстоящем событии. Поскольку если, скажем, в
две тысячи семнадцатом отрицательный результат подобного референдума можно
было бы с полной уверенностью предсказать заранее - тогда никому и в
голову не пришло всерьез и вслух говорить о такой постановке вопроса, то
сейчас, в две тысячи сорок пятом, в год столетия Победы (все еще памятной
на Руси), уже не оставалось сомнений в положительном решении проблемы
восстановления монархии. Настолько не оставалось, что референдум и
избрание решили практически объединить - для экономии времени и денег,
что, как известно, есть одно и то же.
Итак, кандидаты, или претенденты, еще не были объявлены официально.
Тем не менее один из них был известен давно и хорошо. Некоторое,
достаточно продолжительное, время казалось даже, что никакой альтернативы
на выборах вообще не возникнет, и этот претендент взойдет на престол по
ковровой дорожке легко и безмятежно, под приветственные возгласы
восторженных подданных. Претендентом этим был Алексей Романов. Тезка
последнего законного престолонаследника и потомок императора Александра II
по прямой или почти прямой линии. После гибели Николая II и его детей в
прошлом веке, как известно, права на престол присвоил себе великий князь
Кирилл Владимирович. От него и шла генеалогическая линия Алексея.
Тридцатичетырехлетний политолог, свободно, хотя и с ощутимым акцентом
говорящий по-русски и женатый на великой княгине из рода болгарских
Кобургов - известного германского рода, поставлявшего в прошлом монархов в
любую точку Европы, где в них возникала потребность.
Информации о великом князе Алексее у меня было предостаточно.
Поскольку в биографии этого претендента не было никаких секретов, никаких
пятен - ни белых, ни черных. Вся его жизнь проходила на виду, так что были
известны и его друзья, и любимые собаки, и фирмы, которые его одевали или
чьими ракетками для тенниса и клюшками для гольфа он пользовался, и
водоизмещение его яхты, и любимые блюда и напитки - и так далее, вплоть до
излюбленных выражений. Все было comme il faut, или, выражаясь проще,
о'кей. Известно было также (но это уже не всем), кто инвестировал деньги в
его избирательную кампанию. Например, англо-голландский "Шелл",
американский "Уолт Дисней Лтд" и тому подобные. Все западные
правительства, все королевские дома Европы, как правящие, так и
находящиеся в изгнании, успели не раз заявить - неофициально, разумеется,
- что Алексей пользуется их полным признанием, обладает, с их точки
зрения, всеми необходимыми правами и нужными монарху качествами, и если
народы России решат вернуться к монархической форме правления, то другого
столь же безусловного претендента просто невозможно себе представить.
Со своей стороны, претендент в интервью, в частных беседах высказывал
мнение, что народ вряд ли захочет видеть на престоле представителя иного,
не Романовского, дома. К тому же права потомков Рюриковичей или
Гедиминовичей - если таковые вообще существуют - утрачены много веков
назад. Факт отречения от престола Николая Александровича и вслед за ним
Михаила имел место в условиях принуждения, и поэтому ликвидация монархии в
России была незаконной. Поскольку дом Романовых от своих прав никогда не
отказывался, то никаких причин, препятствующих воцарению этого рода, в
природе не существует и быть не может. Что же касается других
претендентов, принадлежащих к этому дому, то не ему, мол, великому князю и
престолонаследнику Алексею, высказываться на эту тему; пусть скажет свое
слово народ.
На деликатные вопросы относительно будущего политического устройства
России престолонаследник отвечал, что в наше время речь может идти,
разумеется, только о конституционной монархии. Конституция в России давно
уже есть и нуждается лишь в некоторых изменениях - в той части, где речь
идет о верховной власти и обо всем, что с этим связано.
Корреспонденты из стран, когда-то входивших в состав Российской
империи, нередко задавали Алексею вопрос - не думает ли он, в случае
прихода к власти, восстанавливать свою страну в прежних границах,
включавших в себя Финляндию, Польшу, Украину и прочих. Претендент
постоянно заверял спрашивающих об уважении им существующего порядка вещей
и своей приверженности мировому статус-кво. Но корреспонденты исламских
стран, ранее входивших в состав России, об этом не спрашивали и, казалось,
безмолвно произносили традиционное "иншалла!". Ибо сказано в Книге, в суре
"Стоящие в ряд": "И будет вам воздано только за то, что вы совершали". Из
чего следовало, что лучше ничего не совершать - пока в этом не возникнет
крайней необходимости.
Листочки с краткой биографией Алексея тоже раздавались всем желающим
- но только на дальних подступах к Художественному; ближе азороссы никаких
вольностей своим конкурентам не дозволяли.
У меня было гостевое приглашение на съезд, и я без труда провел
внутрь свою подругу. Мы с Натальей не спешили пока что занимать места в
зале.
Времени до начала оставалось достаточно, и мы отправились попить
кофе.
По дороге меня забавляла сегодняшняя повышенная активность
телевидения.
Очевидно, где-то возник и быстро распространился слух, что на
открытии съезда появится наконец и сам претендент Искандер и, не
исключено, выступит с программной речью. Как бы ни относился преемник
безвременно усопшего президента Объединенных телекомпаний к идее монархии
и исламизации, упустить сенсацию он никак не мог бы. Правда, можно было
полагать, что первый вице-президент, вот уже несколько часов исполнявший
обязанности главы телевидения, придерживался вовсе не тех политических
убеждений, что его бывший шеф.
Что касается меня, то я вовсе не был уверен в том, что претендент
действительно принял решение присутствовать сегодня на съезде; реши он
так, я бы наверняка знал. Хотя я и испытывал некоторые сомнения в
собственной осведомленности. Их усиливало то, что открытие заседания все
откладывалось. Выпив чашку кофе в одном из буфетов, я не смог удержаться и
посетовал на неимоверную дороговизну обслуживания на съезде. Интересно
знать, что думают торговцы о среднем уровне доходов делегатов и
приглашенной публики. Куда остроумнее было бы сделать угощение вообще
бесплатным.
Во все сгущавшейся толпе я увидел знакомую фигуру Бретонского. Мы с
Наташей поспешили к нему. Он явно обрадовался нашему появлению: похоже, у
него были какие-то новости и ему не терпелось поделиться ими.
- Приветствую вас, барышня. Здравствуйте, господин журналист.
Смотрите.
Видите эту четверку? Обратите внимание на выражение их лиц: как будто
хины объелись, не правда ли?
Четверо были - бывший нацист Зеленчук, экономист Пахомов, банкир
Веревко и Сухов, военный промышленник. Все из моего списка - и все,
определенно не представлявшие для меня никакого специфического интереса. Я
полюбопытствовал:
- Что же их не устроило, если не секрет?
- Какие же тут секреты - все наружу... Их не устраивает - да и меня
тоже, признаться, - что Лепилин захапал себе весь доклад. По сути, объявил
себя главным, выдвигающим претендента - а это, как вы понимаете, в будущем
чревато всякими благами... Мы все не такие уж альтруисты, у каждого из нас
есть свои виды на будущее. Сейчас состоится закрытое заседание оргкомитета
съезда. Думаю, что мы сможем изменить регламент, так что каждую главу
будет читать другой докладчик. Демократично, вы согласны?
- Наверное, на этом заседании будет интересно...
- Нет-нет, друг мой. И не пытайтесь. Там не будет никого, кроме
членов оргкомитета. И, разумеется, самых доверенных лиц. Это ведь только
я, идеалист, присутствую тут в единственном числе, мыслителям не нужны
помощники; у остальных - и секретари, и референты, и телохранители, и мало
ли кто еще...
- Ну а почему бы вам не обзавестись в последний миг...
Бретонский покачал головой.
- Об этом надо было думать месяц назад. Такой номер не пройдет, хотя
я бы с удовольствием... (На этот раз взгляд его в сторону Натальи был
более продолжительным - и откровенным.) Кстати, не сработает и никакое
пишущее устройство. Будьте уверены, с технической точки зрения мероприятие
подготовлено на высочайшем уровне.
Это, кстати сказать, было известно мне лучше, чем ему; но я не подал
вида.
Через час - то есть за час до открытия - я еще не нашел никого и
ничего, что помогло бы ухватиться хоть за самый кончик той тончайшей
нитки, которая провела бы по хитрому лабиринту догадок и предположений, в
котором я сейчас оказался - почти неожиданно для самого себя.
Между тем делегаты и гости все прибывали; ощущая значение
предстоявшего, никто из них не мог спокойно усидеть дома. Все приезжали
пораньше, поскольку не каждый день и не каждый год доводится участвовать в
событиях воистину исторических. Находившиеся под моим началом люди и
внутри театра, и снаружи информировали меня по радио через микронаушник о
некоторых вновь прибывающих, а также об обстановке вообще. Сам же я был
занят основным делом: искал человека. И не находил. А время между тем
утекало - и мне казалось, что прочные перекрытия Художественного театра
начинают уже явственно колебаться под ногами. Специалисты искали возможную
бомбу и также ничего не могли обнаружить.
Я поднялся, оставив Наташу в холле третьего этажа, куда публику еще
не пускали, и тут наушник ожил в очередной раз. Еще и до этого при каждом
вызове во мне что-то вздрагивало. Было страшно - вдруг мне доложат, что
искомый объект благополучно прибыл и проследовал внутрь. Это означало бы
наверняка провал моей версии, свидетельствовало бы о том, что он не был
здесь ночью, а следовательно - не устанавливал заряд, не готовил взрыв и
вообще причастен к замыслу устранения ничуть не более, чем я сам.
Отзываясь, я старался, чтобы голос звучал так И же ровно и
безразлично, как всегда, независимо от обстоятельств; такое умение я
вырабатывал в себе достаточно долго.
Вызов шел, однако, вовсе не от внешнего или внутреннего контроля,
звонили даже не из "Реанимации", но из укрытия в Чистом переулке.
- Какого черта вы там мешкаете? Я ждал информации еще на рассвете.
Заспались, что ли? У вас все в порядке? Где Первый?
Мне ответили после краткой паузы:
- Первый здесь. С ним нормально. Однако возникли негативные
обстоятельства с объектом, которого вы нам передали.
- В Нахабине? Давайте подробнее. Что там произошло?
- Неприятность.
- Серьезная?
- Да.
- Привели задержанного в чувство? Допросили?
Еле уловимая пауза была ясным сигналом того, что дело не заладилось.
- Задержанный скрылся. Вернее, мы его не задержали.
- Вы в свое уме?
- Наша группа прибыла в два двенадцать. Обнаружила тело человека,
которого мы направили к вам. Убит. Больше никого. Объект скрылся. До сих
пор нигде не замечен. Разрабатываем следы, но надежды мало.
В два двенадцать, так. Через одиннадцать минут после моего с Натальей
отъезда. Что произошло? Усыпленный каким-то образом пришел в себя и сразу
же проявил такую активность? Или возник некто третий, устранивший нашего
сотрудника и утащивший спавшего?
- Способ убийства?
- Перелом шейных позвонков. Ударом, не удавкой.
- Еще чьи-то следы обнаружены?
- С уверенностью трудно сказать.
Я с трудом сдержался, чтобы не выругаться.
- Ну хоть что-нибудь вы там выяснили? Кому принадлежит дом?
На этот раз отвечавший без запинки назвал фамилию. Ответ был тем,
которого я ожидал. Лучше, чем ничего.
- Так. А что нашли на ускользнувшего? Адрес хотя бы...
Мне назвали адрес. Я вздохнул:
- И на том спасибо. Будут новости - сообщайте немедленно.
Адрес тоже работал на мою версию; но черта ли мне было в этом, если
все ее фигуранты исчезли и упорно не желали появляться? Можно было,
конечно, предположить, что они просто отказались от реализации замысла -
во всяком случае, сегодня и здесь. Но в это я не поверил ни на секунду.
Весь эффект в том, что - сегодня. И здесь.
Сегодня - потому, что завтра референдум и избрание, после которого
добраться до Искандера будет еще сложнее. Здесь - потому, что...
А собственно говоря, почему все-таки именно здесь? Что заставило меня
замкнуться на этой версии?
Эта простая мысль на мгновение потрясла меня. Я немедленно набрал на
своем радиотелефоне номер, известный кроме меня еще, может быть, двоим, а
возможно, только одному.
Мне ответили почти сразу - но и то я уже стал пританцовывать на месте
от нетерпения. Я выговорил пароль и назвал себя.
- Да? - сказали в ответ доброжелательно.
Я сказал, что нужно сделать, и получил ответ:
- Спасибо. Хорошо.
После чего я опрометью кинулся вниз, едва не сшибая с ног всех
встречавшихся по дороге. Иванов был снаружи. Я бросил ему:
- Дайте мне пять человек. Лучших. Со штурмовым снаряжением. Он
недоуменно моргнул. Но, видимо, выглядел я убедительно. И Иванов дал
команду. Через тридцать секунд мы уже мчались прочь от театра.
В переулке было по-субботнему пустынно. Мы приехали не на моей
прокатной машине. Иванов мне выдал серьезный транспорт, и за рулем
находился классный специалист. Он лихо затормозил, заложив вираж по двору.
Машина взмахнула дверцами, и мы высыпали из нее. Я скомандовал:
- Двое - на крышу, к вентиляционному выходу. В случае чего - огонь на
поражение. По возможности - не смертельно.
Проинструктированные заранее, они бросились исполнять приказ. К
счастью, этажей было всего шесть.
- Остальные - за мной.
Запертая на кодовый замок дверь подъезда сопротивлялась недолго. Мы
взбежали на второй этаж. Я позвонил в дверь. Обождал. Потом вынул карточку
- узкую голубую полоску пластика. Не ту, что была изъята у спавшего (или
притворявшегося) нынче ночью, но принадлежавшую лично мне.
Провел по щели, невольно поглядев при этом на потолок, изукрашенный
лепниной и всякими узорами...
За дверью едва слышно зазвучала мелодия. Смолкла. После этого я
набрал номер кода. Снова музыка. Когда она стихла, дверь глубоко
вздохнула, как донельзя уставший человек. Теперь можно было отворить ее.
Попробуй кто-нибудь сделать это раньше - сверху, с потолка, был бы поражен
выстрелами каждый квадратный дециметр площадки. Мы вошли. Будущий государь
Александр Четвертый стоял напротив входа улыбаясь. Трое парней, что были
со мною, даже не сразу поняли, кто перед ними. Видали, конечно, его
портреты, но всегда требуется время, чтобы отождествить неизбежно
приукрашенное изображение с живым оригиналом. Я поклонился.
- Вы рискуете, государь. Неужели никто другой...
- Они несколько заняты: у нас всего лишь полчаса до выезда, а им
приходится тут хлопотать по хозяйству. Так что я уж сам.
- Но я ведь предупредил вас...
- Я внял.
- И просил вас надеть противогаз. В любую минуту этот тип может...
- Он больше ничего уже не может - кроме как давать показания. Вот что
касается второго...
- Он оказался не один?
- Двое.
- Значит, двое. Через крышу?
- Да, это вы угадали верно.
Он избегал называть меня по имени, не зная, видимо, в каком качестве
и под каким именем я известен моим спутникам.
- Пришлось немного повозиться. Представляете - тот, что моложе, в
последнее мгновение, когда их брали, не решился выстрелить в меня.
Хотя мог. А вот другой успел броситься с крыши. Мы полагали, что он
разобьется, и не сразу приняли меры. Однако у него было, я полагаю,
какое-то приспособление, и мы спохватились несколько поздно: он сбежал. -
Вы хотите сказать, государь, что сами были там?
- Естественно. Моя охрана состоит из правоверных; да к тому же с
Северного Кавказа. Что же вы хотите - чтобы я упал в их глазах,
спрятавшись за их спинами в минуту опасности? - Он покачал головой,
усмехнулся и добавил: - Кроме того, я с юности люблю физическую работу -
как и мой великий предок Петр Алексеевич...
Глядя на него, я поверил в то, что все это - правда. Хотя в варианте
"И" это было далеко не самым важным.
- Можем ли мы присоединиться к вашей охране, государь?
- Прежде всего не станем опережать события - плохая примета. А
во-вторых - мои телохранители обидятся. Поезжайте на место - туда должно
уже вот-вот прибыть известное вам сообщение. Я снова поклонился в знак
повиновения.
- Еще одна просьба: не могу ли я взглянуть на задержанного?
- Боюсь, что он выглядит сейчас не весьма презентабельно; однако коли
есть желание - отчего же нет?
Он сам провел меня по коридору. Распахнул дверь. Там были его парни и
задержанный, правда, в несколько подпорченном состоянии. Еще в коридоре у
меня в кармане противно запищало: сработал индикатор Изи Липсиса -
догадался я, теперь уже твердо зная, кого сейчас увижу. Мне уже,
откровенно говоря, надоело встречать эту рожу - столько раз попадался он
на моем пути за последние дни. Да и за Наталью я был у него в долгу.
Жаль, что не мне привелось брать его, хотя он был моложе и сильнее,
разумеется.
Впрочем, на самом деле все обстояло вовсе не так прискорбно для него,
как мне хотелось бы. Он был в сознании и узнал меня, судя по его взгляду.
- Передать привет папочке? - спросил я его.
Он только усмехнулся, скорее просто ощерил зубы.
- Как сказать еще... - пробормотал он.
- С вашего разрешения, мир Искандер, я отправляюсь в театр, - сказал
я будущему государю.
- Поезжайте, - кивнул он. - Возможно произошли еще не все напасти,
что определены нам. Впрочем - "Разве же думают те, в сердцах которых
болезнь, что Аллах не обнаружит их злобы?"
- "Не слабейте", - сказано там же, - откликнулся я, покидая уютную
квартиру, густо нашпигованную компьютерами и их причиндалами, телефаксами,
ксероксами, автоматами, пистолетами и длинными кинжалами, какие носят на
Кавказе.
Когда я вернулся в театр, там внешне все выглядело совершенно
благополучно: людно и шумно. Я хотел было разыскать Иванова, но он сам
подошел ко мне, едва я переступил через порог.
- Он здесь, - сообщил Иванов вполголоса.
Я кивнул:
- Куда же ему еще деваться? Только следите за ним внимательно. Он
человек опытный.
- Стараемся, - сказал Иванов. - У нас тут тоже не начинающие.
- Как поиски? Он пожал плечами.
- Ничего. Наверное, придумали какой-то способ, какого мы не
предусмотрели. - Он озабоченно покрутил головой. - На нем - ничего,
никакого металла, кроме очков и ключей, четыре раза замеряли, только что
не терлись о него. Так что прямого выхода вроде бы нет.
- Надо поработать головой, - сказал я, чувствуя, как улегшееся было
волнение поднимается во мне снова. - Он знает, что напарник сгорел; при
этом всегда предполагается возможность, что задержанный расколется.
Значит, в запасе у оставшегося должно быть что-то такое, какой-то прием, о
котором не знает даже и партнер. Металла нет - это еще ничего не значит.
Авторучка ведь наверняка имеется, пусть пластиковая. Или, скажем,
неметаллическая иголочка...
- Предполагаете яд?
- Черт его знает, что тут предположить. Но способ должен быть. Мало
ли: каблук, пуговица... Думайте! Минут через двадцать может оказаться уже
поздно. Где он сейчас?
- Второй этаж, холл.
- Пойду туда.
- Не доверяете моим?
- Хочу быть рядом с ним. Как говорится - свой глаз лучше.
Иванов понимающе кивнул. Я уже повернулся было, чтобы уйти, когда он
спросил:
- На кого работает наш объект, как вы думаете?
Я укоризненно глянул на него: спрашивать такое не полагалось, каждый
делает свое дело. Он понял. Но я, пожалуй, даже сказал бы ему, на кого
именно работает наш объект; я теперь уже знал это почти наверняка. Но не
нужно, если нет настоятельной необходимости, вселять в человека сомнения в
надежности и порядочности той власти, которой он служит. Работникам
спецслужб, как правило, известно о всякой власти намного больше, чем
остальным, и сведения эти, зачастую отнюдь не украшающие даже самых
главных руководителей. Но информированность не должна переходить в полное
разочарование. Разуверившийся во всем работник теряет свою ценность,
становится опасным для правопорядка. Поэтому я сказал лишь:
- Предотвратим катастрофу - тогда выясним.
Иванов, правильно расшифровав мой немногословный ответ, все же не
счел тему закрытой, напротив, даже обиделся, кажется, тому, что я мог
заподозрить его в служебной бестактности.
- Я не из любопытства, - сказал он. - Вот посмотрел на него вблизи -
и почудилось, что когда-то мы с ним пересекались.
Это было уже интересно.
- Где - вспомнили? Служба, отдых, театр, у знакомых...
- Вот это и стараюсь сейчас сообразить. Не помню пока даже - здесь
или за границей где-нибудь... Понимаете - ощущение непривычное. Лицо его
мне ничего не говорит. Но вот движения... Походка, манера поворачивать
голову, наклонять ее при разговоре к правому плечу, стоя - этак
покручивать правой ногой, словно окурок давит... Это все - клянусь, где-то
я уже видел.
- Взгляд, голос?
- Голоса такого я раньше не слышал, но он может быть и скорректирован
каким-то прибором или искусственно изменен.
- Запись голоса анализировали?
- Послал, сейчас этим занимаются. Дело ведь не в моем интересе. Знать
бы - от какой он службы, легче было бы понять, чего бояться. У всех нас -
свои почерки.
- Ладно, - сказал я, чтобы не тратить больше времени. - Меня, если
понадобится, ищите около него.
- Вас понял.
Я поднялся на второй этаж. Здесь было более людно; большинство
участников предпочитали почему-то именно этот холл, хотя отсюда был выход
к задним рядам амфитеатра, а все, как мне казалось, должны бы стремиться
занять места поближе к сцене. Что это, подумал я? Осознанное или
инстинктивное ощущение того, что может произойти нечто опасное? Кто знает?
Очевидно, слухи о поиске взрывчатки все же просочились. Но паника не
наступила, и желание приобщиться к истории оказалось у людей, видимо,
сильнее страха.
Объект своего внимания я увидел почти сразу и направился прямо к
нему.
Он тоже заметил меня и, когда я приблизился, доброжелательно кивнул и
улыбнулся.
- Вижу вас нынче в печальном одиночестве, - констатировал он. - Ну,
как пишется?
- Так себе, - сказал я безразличным тоном человека, уставшего от
всего на свете.
- Понятно - репортерская рутина. Кстати, а о замысле покушения вы уже
сообщили в ваш журнал?
- Что вы имеете в виду?
Он усмехнулся:
- Слухом мир полнится. Я не вижу сегодня здесь одного из нас, членов
руководства партии - от ее зарубежной секции. Вы понимаете, надеюсь, кого
я имею в виду. Так вот я слышал, что он оказался американским агентом, но
его раскрыли и взяли...
- Что вы говорите! До меня эта новость еще не дошла. У вас есть
какие-то подробности?
- Ну откуда же? Этим делом наверняка занимаются спецслужбы. Наша
партия - не правительственная организация... До нас все доходит в
последнюю очередь. А вот вы должны были быть в курсе.
- Ну, - усмехнулся я, - западных журналистов тут тоже не стремятся
информировать в первую очередь.
- Понимаю, понимаю...
Во время этого трепа я мысленно восхищался им: человек этот должен
был понимать, что ходит по лезвию ножа, если его напарник уже схвачен.
Впрочем, наверняка тот должен был в таком случае покончить с собой.
Но ведь это не всегда срабатывает. И тем не менее держался мой объект
совершенно естественно; только правая нога его никак не успокаивалась,
исполняя очень сдержанный шейк.
- А что вы здесь? - спросил я. - Вам же, как одному из главных,
придется, я думаю, сидеть вместе с сотоварищами в президиуме?
Он ответил мне то, что я и предполагал.
- Не на сцене, - сказал он. - В первом ряду. Мы единогласно решили,
что президиума не будет. Мы будем в партере. Хотя с балкона бывает куда
лучше видно. Будь моя воля, я смотрел бы с балкона.
Это было уже и вовсе нахально. Сукин сын.
- Интересно, а Аргузин, президент России, почтит?..
Он пожал плечами:
- С какой стати? Хотя, как известно, к идеям азороссов он относится
сочувственно. Думаю, он хотел бы еще править, несмотря на то, что правит
уже два срока. Выдвигая свою кандидатуру, он хотя бы менее смешон, чем
Лыткин. Но все это ерунда. У республики в России уже практически никаких
шансов. Вы, может быть, заметили, что и плакатов в пользу президентов
почти не видно?
Я вспомнил один на Европейском вокзале, но других припомнить не мог.
- Действительно, - согласился я. - Вот если бы Романовых не было на
сцене...
- Ну, - сказал мой визави, - как бы их могло не быть?
- Я неточно выразился. Имелось в виду - если бы оба они вдруг выбыли,
сошли с дорожки.
- Это маловероятно, - протянул он таким тоном, словно речь шла о
пустяках. После маленькой паузы повторил: - Очень, очень маловероятно.
Практически таких шансов нет.
Он сказал - шансов, отметил я про себя. Любопытно. Весьма.
- Ну а вы? - спросил он в свою очередь. - Тоже, наверное, займете
местечко поближе?
Я похлопал пальцами по своему "Никону":
- У меня хорошая камера. Шпрокоугольник. Так что мне выгоднее
находиться подальше и повыше. Может быть, залезу на балкон верхнего яруса.
Самый лучший обзор; тем более что там народу будет, я надеюсь, не много.
- Разумно, - кивнул он. - Ну что же - пора мне, пожалуй, спуститься
вниз. Время усаживаться.
- Может быть, встретимся после закрытия? - предложил я. - Хотелось бы
задать вам еще несколько вопросов.
- Отчего же нет, - согласился он. - С удовольствием.
Он двинулся к широкой лестнице. Я смотрел ему вслед. Он старался идти
не прихрамывая - но, видимо, прыжок с крыши шестиэтажного дома все же не
прошел совершенно бесследно, хотя устройство, давшее возможность мягкого
приземления, каким бы оно ни было, сработало, надо сказать, неплохо.
В моем распоряжении оставалось еще несколько минут. И я решил
прогуляться по залу, уже почти совершенно заполненному, - прежде чем
занять заранее выбранную позицию.
Люди вели себя спокойно, хотя легкое волнение витало в воздухе.
Свободнее всех, как и полагалось, держались телевизионщики, давно уже
привыкшие ощущать себя выше всех условий и условностей, словно были они
стихией, явлением природы, от нее неотъемлемым. Большинство тяжелых камер
было уже установлено на точках, несколько человек с ручными в
сопровождении ассистентов бродили по залу. Пробегая глазами таблички с
названиями телекомпаний, наших и множества зарубежных, я прикидывал: кому
на этот раз удалось занять лучшие позиции? "Российскому глоб-каналу"? РТР?
Или, может быть, на этот раз НТК - "Национальной телекомпании"? Между ними
обычно шла тихая борьба за наиболее выгодную точку в таких вот случаях,
когда вызревала сенсация, хотя и относились они к одним и тем же ОТК.
Странно: на сей раз выиграл не кто-то из этих трех китов, а некто
четвертый. В таком случае это была наверняка акула. Я невольно подошел
поближе. "Президентский телеканал"? Гм. Я слышал о том, что такой возник
специально для предвыборной кампании Аргузина и его борьбы против
референдума и реставрации монархии. В выступлениях разного рода
публицистов, в фильмах и даже развлекательных программах, шедших на ПТ,
велась агитация за сохранение республиканского правления в России. Эта
телефирма была, по моим данным, достаточно хилой. Возможно, став "Царским
телеканалом", она и процветет, но пока...
Любопытствуя, я подошел поближе. И убедился в том, что, несмотря на
отсутствие у ПТ богатых рекламных спонсоров, аппаратура у него была не
просто хорошей, но прямо-таки шикарной: похоже, последний крик SONY, с
совершенно новым дизайном и электроникой, надо полагать, не уступавшей
внешности. В этом деле я кое-что смыслю и сейчас с удовольствием глядел на
новый шедевр, не без труда порой распознавая знакомые вещи в их новом
облике. Красиво, ничего не скажешь. Пришлось президенту потратиться
напоследок. Хотя и это вряд ли ему поможет...
Так, ну а этим что управляется? Вроде бы что для чего служит, я уже
понял, а лишнего ничего на этой камере, как и в любом приборе и
устройстве, быть не должно. Интересно, зачем нужна эта штука? Я подошел
еще ближе. Помимо обычных кабелей питания и трансляции, от камеры уходил
еще один, тонкий; у других камер ничего подобного не было. В это время она
начала медленно и плавно поворачиваться, хотя никто и не управлял ею.
Дистанционное управление? Но зачем? Кто-то сзади тронул меня за плечо. Я
оглянулся и увидел человека со значком службы порядка съездовского
оргкомитета.
- Вы мешаете работать телевидению, - сказал он требовательным тоном.
- Сядьте, пожалуйста, на свое место.
Спорить я не стал; место мое было наверху, и я направился туда -
однако так и не добрался. Я пошел вдоль кабелей в вестибюль и оттуда - к
выходу. От крыльца все провода уходили и скрывались в расположившихся
поблизости вагенах, увенчанных параболами антенн, но один, тот самый,
тонкий, уходил совершенно в другую сторону и вползал в неприметный
микроавтобусик, приютившийся в ближайшем дворе, куда я попал, шагая вдоль
кабеля. Стекла машины были тонированы и снаружи казались черными.
Не иначе как именно отсюда управляли "президентской" камерой.
Вот, значит, как обстояло дело... Не останавливаясь, я прошел в глубь
двора, зашел в подъезд, поднялся на второй этаж и оглядел из окошка пустой
двор. Вскоре из микроавтобуса вышли двое мужчин. По одним их спортивным
фигурам можно было предположить, что телеоператор - не основная их
профессия. Но я вышел и миновал их совершенно спокойно.
Я вернулся в театр, на ходу принимая решение о порядке дальнейших
своих действий.
Добравшись до пустого балкона, я занял место в первом ряду, в правом
углу. Отсюда мне было хорошо видно все, что следовало видеть. Правда,
качественных снимков журнал от меня скорее всего не получит. Но я даже не
был уверен, что это хилое издание просуществует еще пару месяцев. И черт с
ним, в конце концов.
На трибуну воздвигся Сухов, военный промышленник, король танков и
великий князь самоходных ракетных установок. Вот, значит, как, подумал я.
Напрасным было опасение, что первым выступит, перекричав всех, Зеленчук.
Фашисты умеют перекричать кого угодно; однако здесь, похоже, подходят к
делу серьезно, и место человека в этой команде определяется не уровнем
продуцируемых им децибеллов. Ну, посмотрим, каков из оружейника оратор.
Впрочем, слушать некогда, да и все равно нового он ничего не скажет. Все
выверено и отредактировано заранее. Пользуясь тем, что никому другому тут
не могу помешать, я вышел на связь с Ивановым.
- Немедленно возьмите под контроль телевизионный микроавтобус (я
назвал номер) - тут рядом, во дворе. Ничего не предпринимать, только
наблюдать.
Кто сядет, кто выйдет, куда пойдет - словом, полную картину
происходящего.
- Понятно, - ответил он. - Тут у нас новости. К театру приближается
демонстрация противников ислама. Боюсь, что скоро начнут пошумливать...
- Что же, как мы и ожидали, верно? Поэтому немедленно реализуйте
третью программу. "Петра Петровича" с шумом. Все остальное - тихо.
- Вас поняли. Фауст!
- Слушаю.
- Можете принять текст?
- Сейчас?
- Торопят. Сказали - очень срочно. Текста там не очень много.
Я оглядел балкон еще раз. Было вроде бы спокойно.
- Ладно, - сказал я. - Давайте - на скорости. Я готов.
- Пошел текст.
В наушнике просвистело. Я глянул на индикатор.
Записалось.
- Порядок, - сказал я. - Итак, жду событий.
- "Петр Петрович" в пути. Но... Ага, новое сообщение. К сожалению, не
из ободряющих.
- Давайте.
- Задержанный сбежал.
- Тот, взятый в Чистом переулке?
- Так точно.
- Каким же образом...
- Его грузили в машину. Он был, казалось, в отключке. И вдруг словно
взорвался...
Действительно, скользкий мальчик. Это значит, что теперь нужно ждать
его здесь.
- Понял. Конец связи.
- Ко...
Грохот взрыва перед театром заглушил последнее слово.
Как написано в суре тридцать восьмой "Сад": "Вот что вам обещано для
расчета".
Взрыв, против моих ожиданий, не привел к панике в зале. Сухов на
мгновение умолк, поднял взгляд от трибуны; видимо, кто-то просигналил ему
нечто успокоительное, он кивнул и громко скомандовал:
- Все остаются на местах! Продолжаем работать. Мы находимся в полной
безопасности!
И продолжил свой доклад. Начавшие было вставать люди послушно
уселись.
Моим же первым движением было - рвануться к выходу, на бегу доставая
из кейса "узи". На улице могла возникнуть перестрелка. Если среди
демонстрантов есть вооруженные, только что прогремевший взрыв должен был
послужить для них сигналом. После него, означавшего, что Искандер
уничтожен, сброду осталось бы только разметать, а по возможности и
совершенно выключить из игры незадачливых сторонников несостоявшегося
государя. И трудно сказать, на чьей стороне оказалась бы тут милиция.
Однако я вовремя остановился. Мои предположения скорее всего были
неверными. Я неторопливо спустился с балкона в фойе и подошел к стеклянной
двери театра.
Взорванная машина горела, но не тем высоким и буйным пламенем, какое
бывает, когда взлетает на воздух автомобиль с полными баками; у этого
комфортабельного лимузина представительского класса горючего было ровно
столько, чтобы добраться до того места, где его обломки сейчас и
находились. Машину было жаль, как и любое другое произведение рук
человеческих, но она была обречена заранее, по плану. В машине никто не
пострадал, потому что людей там не было. Она управлялась по радио из
автомобиля сопровождения, сохранявшего необходимую дистанцию. Никого из
толпившихся перед театром также не задело - милиция позаботилась.
Конечно, пострадал находившийся в лимузине Петр Петрович, как и
несколько его спутников; однако они были всего лишь куклами, достаточно
грубо сделанными, поскольку лимузин был, понятно, оснащен тонированными
стеклами. И вся простенькая операция эта была чистой воды провокацией -
для того и осуществленной, чтобы заставить противников новой партии раньше
времени выдать себя или вовсе отказаться от своих намерений. Но
бдительности терять было нельзя. Мы все, участники игры, понимали, что наш
враг не лыком шит и может не поддаться на такую провокацию.
Вскоре мне доложили, что демонстрация была невооруженной и довольно
быстро рассеяна милицией особого назначения, которой не полагалось быть
пристрастной к тому или иному соискателю власти, но всего лишь сохранять
установленный порядок - чем она и занималась сейчас с полным знанием
своего дела.
Среди публики, вышедшей посмотреть, что случилось, и заполнившей
фойе, видимо, прошел слух о том, что все в порядке, и помещение стало
стремительно пустеть - словно кто-то начал нагнетать в него сжатый воздух,
выдавливавший людей в открытые двери зрительного зала. Движение это
сопровождалось заметно усилившейся толкотней, гулом, какой возникает,
когда внимание людей привлекается к чему-то важному.
Так оно на самом деле и было. Даже ни у кого не спрашивая, я знал,
что пару минут назад у служебного входа остановились две неприметные
машины, несколько человек высадились сразу изо всех дверец и мгновенно
оказались внутри, где их уже ждали. Это означало, что блуждавшие весь день
слухи о приезде и выступлении претендента наконец-то оправдались:
престолонаследник Александр прибыл на встречу со своими будущими
подданными.
Я стоял, провожая взглядом последних ускользавших из фойе участников
съезда, и не спешил последовать за ними. У меня еще оставались важные
дела.
Ко мне подошел человек - серенький, неприметный, в мешковатом
костюме, под которым при нужде можно было бы спрятать хотя бы и
противотанковый гранатомет. Я вопросительно взглянул на него. Он кивнул:
- Подтверждается.
Я сказал:
- Не думаю, чтобы он предпринял что-то немедленно. Он постарается в
назначенный миг быть у всех на глазах, чтобы ясно было - он тут совершенно
ни при чем. Думаю, он вообще и не собирался действовать сам.
Долинский - организатор, а не исполнитель. Его делом было техническое
обеспечение, это ему удалось. Теперь он должен лишь дождаться результатов.
Однако если он поймет, что операция срывается, - может, конечно, и
пуститься во все тяжкие. Так что присмотр за ним нужен неослабный.
- А кто исполнитель - известно? - спросил мой собеседник.
- Они поблизости от театра, мы их пасем. Плохо только, что мы не
знаем, как именно они собираются действовать.
- Не беспокойтесь. Здесь мы начеку.
Я, собственно, и не беспокоился. Человек повернулся - и через секунду
растворился, перестал существовать в поле видимости. Исчезнуть намного
труднее, чем внезапно появиться. Хорошая школа.
В зале все еще стоял ровный гул, что означало - Искандер пока не
вышел к народу. Меня не отпускало тревожное чувство, что вот-вот придет
очередное экстренное сообщение. Но пока его не было, я вошел в зал. Мне
повезло найти Наташу довольно скоро. Она и мне заняла место. Она
посмотрела на меня - в ее взгляде читался испуг. Я попытался улыбнуться,
но получилось это, по-моему, не очень убедительно.
А зал словно взорвался. На сцену вышел Искандер, будущий император
Александр IV. В этот исторический момент я захотел сказать Наташе
несколько нежных слов - пока еще можно было. Сейчас мы с нею балансировали
на лезвии самурайского меча. Долго на нем не протанцуешь.
И нужно было сделать что-то, чтобы мы спрыгнули не по разные стороны
клинка.
- Наташа... - начал я.
Но писк связи прервал меня.
- Экстренно, - раздался в наушнике голос Иванова. - Только что
зафиксировали: в наблюдаемую машину сел знакомый. Тот, кого упустили в
Чистом.
Упорный, однако, парень. Не думал я, что на наших врагов работают
такие фанатики.
- Может, двойник какой-нибудь? - попытался я уточнить.
- Не знаю, но вроде бы тот же. Выглядит он нормально, хотя
передвигается, похоже, с некоторыми затруднениями. Пожалуй, стоило бы вам
самому взглянуть.
- Иду, - ответил я.
Наташа посмотрела на меня так, словно видела последний раз в жизни.
Она боялась за меня и, похоже, даже устала от этого. Я наклонился к ней. И
сказал самым нежным тоном, на какой только был способен:
- Пожалуйста. Дождись меня. Она подняла брови и хотела что-то
спросить, но я замахал на нее руками и заспешил к выходу.
По дороге оглянулся на камеры. Все были устремлены на Искандера. И
та, автоматическая "Президентского телеканала", тоже. Я бросился бежать.
Счет пошел уже на секунды.
В вестибюле снова маячил неприметный мужчина, с которым я недавно
разговаривал. Я пробормотал ему на ходу:
- Срочно передайте - государю покинуть сцену и не выходить, пока не
получите по связи добро от Иванова. И второе: там камера "Президентского
телеканала" - без оператора, но под охраной.
Немедленно и без суеты охрану нейтрализовать и все кабели ее
отключить. Хотя бы топором, понятно?
- Если не удастся?
- Развернуть куда-нибудь - пусть глядит хотя бы в потолок. Но ни в
коем случае - не на сцену! Исполняйте.
Он опять так же мгновенно, как в прошлый раз, исчез.
Я выскочил на улицу, локтем прижимая к боку прикрытый пиджаком
подарок Изи.
Похоже, Липсис был связан с этим подарком незримыми нитями: через
десять секунд я услышал над ухом его знакомое сопение. На бегу он спросил:
- Как ты решил брать их?
- Думал было подорвать, - ответил я, - но тут это никак не получится:
дома, люди...
- Мой снайпер сидит вон там, - Изя кивнул куда-то вверх, но я даже не
поглядел. Снайпер явно был ни к чему - при тонированных-то стеклах.
- Оставь, - сказал я. - Мой способ надежнее. Из кейса, моего
неотвязного спутника, я извлек три баллончика.
- Дезодоранты? - поинтересовался Изя не без иронии.
- Ага, - согласился я. - Два - чтобы поплакать, третий усыпляет в
секунды. Немецкое качество!
- Дверцы наверняка изнутри заблокированы.
- Учтено. Видишь - вентиляционные жабры за последним окошком? Баллоны
только внешне стандартные, внутри же - повышенное давление. Пустим слезу
сразу с обеих сторон - и, думаю, оттуда вылезет кто-нибудь. Тут его
усыпляющим. Возьмем одного, дальше видно будет. Твоих здесь много?
Он пожал плечами:
- Чтобы съесть одну курицу - даже слишком. Но обезвредить нескольких
человек смогут. Так что я готов.
- Пусть прикрывают на всякий случай. Сейчас кто-нибудь непременно
покажется. - Я снял с баллончиков защитные колпачки. - Ну, дрогнули и
пошли.
- А ведь нет гарантии, что и у них не припасена какая-нибудь гадость
для защиты и подстраховки, - вдруг притормозил Изя.
- Ты прав, - согласился я, вспомнив, что главный-то их человек
по-прежнему находился в зале - и, возможно, при крушении всех надежд
пойдет на крайность, не жалея себя. - Что же ты предлагаешь?
- Ничего. Жмем на газ, и как только откроется дверца - полный вперед.
- С риском все же нарваться на пулю?
Он улыбнулся.
- Риск, безусловно, есть. Нас мало, конечно, но недаром же мы в
тельняшках. Тут возразить было нечего.
В приоткрывшуюся дверцу надсадно кашлявший, со слезящимися глазами
мужик не успел даже вылезти. Изя вырвал его, ухватив за руку, а я фукнул
ему в лицо "Спящей красавицей", спустил на лицо рыльце приготовленного
заранее противогаза и вскочил в микроавтобус.
Там было всего двое. Я едва успел уклониться от свободно падавшего в
открытую дверь первого из них, напрочь отрубившегося. Второй же был в
сознании и быстро ударил меня головой в грудь. Я не устоял на ногах, и он,
прижимая ладони к лицу, выскочил в дверь. Я вывалился вслед за ним.
Изя надевал на "операторов" наручники и не успел ничего предпринять.
Мой обидчик прыжками, зигзагом мчался к подворотне, из которой
навстречу ему выходили люди. Никто не стрелял.
Да это было и ни к чему. Моего зелья он все-таки успел вдохнуть.
Действовало оно безотказно. Беглец был в двух шагах от подворотни,
когда ноги его заплелись, он взмахнул руками и упал, как бежал - лицом
вниз, во весь рост. Изя вскочил.
- Не спеши, - успокоил я. - больше он не уйдет. Отбегался.
Один из подарков, сделанных мне Изей - индикатор, - надрывно пищал у
меня в кармане. Да, это был действительно "меченый официант", так я
мысленно окрестил его. Я сказал Липсису:
- А твоя штука ничего: работает. Глубоко ты в него засадил свою
метку.
- Удерживается в организме до месяца.
- Это твои люди? Ну, командуй.
Изя отдал распоряжения своим подскочившим ребятам. И мы подошли к
пытавшемуся убежать. Изя, покряхтывая, перевернул его на спину.
Подоспели люди Иванова и окружили нас, отгоняя любопытствующих. Мы
посмотрели в лицо спящему.
- Масочка, - сказал Липсис.
- Очередная, - согласился я. - Сними-ка.
Он сорвал с противника тонкую маску из эластичного, теплого на ощупь
пластика. Открылись другие черты.
- Я его знаю, - сказал я. - Брал его ночью в Нахабине на чьей-то
даче. А потом он сбежал. И ты его видел еще до того, как твои ребята его
пометили. Это официант, который был на приеме в кувейтском посольстве.
- Не зря тогда шейх попросил подстраховать тебя, - сказал Изя
задумчиво.
- Занести его сейчас в автобус, что ли? А то сюда вскоре весь съезд
перекочует. Ребята, ну-ка взяли!
- Только не туда, - возразил я. - Автобус нам еще и самим
понадобится.
Уложите его в любую из наших машин, остальное решим потом.
Я обернулся: сзади меня тронули за плечо. Это был Иванов.
- Торопят, - сказал он. - Претендент недоволен, что ему пришлось
прервать выступление. Можно дать добро?
- Подождите, - сказал я. - Посмотрим сначала, что в зале.
- Ну, пошли побыстрее, - сказал Иванов.
- Нет. Посмотрим отсюда, - предложил я.
Один из людей Лйпсйса включил в машине вентиляцию, и там уже можно
было вскоре дышать. Мы с Ивановым и Изей залезли в микроавтобус.
Здесь находилось несколько мониторов. На первом была видна сцена,
второй показывал зал, третий панорамировал бульвар перед театром. Но
непривычный для глаза пульт, а точнее - компьютерная клавиатура, хотя и не
в стандартном исполнении, управлял, как я вскоре убедился, только первой
камерой, той самой, мысли о своеобразии которой и привели меня сюда. В
ручную в зале перенацелить ее, видимо, не удалось.
Осторожно осваивая клавиатуру, я заставил камеру слегка
поворачиваться вокруг вертикальной оси, поднимать и опускать объектив.
Устройство работало прекрасно, и я позавидовал, что среди нашего
оборудования еще не было таких - с перекрестием прицела в самом центре
монитора, с верньерами тонкой наводки и тормозными приспособлениями,
позволявшими наглухо закрепить находившуюся в зале камеру в любом
положении.
- Это бы все можно и потом! - Иванов нетерпеливо переминался с ноги
на ногу у меня за спиной. - Искандер нервничает!
- Еще чуточку терпения, - осадил его я. - Пока я тут копаюсь,
оглядите-ка зал: там все в порядке?
- Уже смотрел. Все нормально, только терпение и у них кончается.
И в самом деле, постепенно усиливающийся гул, складывавшийся из
множества голосов, явственно доносился и сюда: система была снабжена
хорошими микрофонами.
- Подождите, - сказал я. - Попробую этой камерой посмотреть. У нее
приближение лучше.
Липсис, осматривавший другие приборы, заметил:
- Интересно: у них антенна снаружи. Куда они транслируют?
- На спутник, куда же еще, - откликнулся я. - Где-то с нетерпением
ожидают их сообщения... Ладно, ребята, не отвлекайте меня еще
минуту-другую...
Иванов, глядевший в мою камеру, первым заметил:
- Смотрите-ка: вон ваша дама сидит... И в самом деле, на первом ряду
балкона второго яруса сидела Наташа. Что это она покинула партер? Она
выглядела грустной, и мне вдруг очень-очень захотелось быть в эти секунды
рядом с нею, взять за руку и сказать что-нибудь такое, от чего она сразу
улыбнулась бы и посмотрела на меня так, как только она одна умела. Но
именно сейчас я никак не мог находиться там, и даже будь у меня
клонированный двойник, я не доверил бы ему занять мое место ни здесь, ни
рядом с нею...
А на соседнем балконе того же яруса располагался всего лишь один
человек.
- Гляди, - сказал я Изе, - наш Долинский и в самом деле скромничает:
не в первом ряду, как вся азороссовская шляхта, а на самой камчатке...
Скромность, как говорится, украшает... кого там? Политика?
На самом деле я отлично помнил, кого украшала скромность: большевика,
вот кого.
- Думается мне, - проговорил Изя медленно, - что этот парень никогда
и ничего не делает без причины.
- Просто осторожничает, - сказал Иванов.
- Ммм... - пробормотал я. - Пожалуй, правильно. Сделаем тогда так:
ты, каперанг, следи за залом, а я буду - за балконом. Что-то есть в его
скромности, что паче гордыни.
- А я? - спросил Иванов. Он уже полностью передал командование в мои
руки.
- Можете передать добро. Пусть выходит государь.
- Ну наконец-то, - пробормотал он облегченно.
- Только охрану оставьте.
- Не надо, - сказал Изя. - Там мои. В случае чего справятся.
- Оставьте, оставьте, - повторил я.
Иванов кивнул и исчез, осторожно затворив за собою дверцу.
- Ну что же, - сказал я Липсису. - Двигаем историю дальше?
- Полный вперед! - усмехнулся капитан первого ранга в отставке.
Монитор исправно показал, как зал замер, затаив дыхание, а потом как
бы единой грудью выдохнул; и это означало, что историческое заседание
съезда азо-россов наконец-то приблизилось к апогею.
- ...Если, конечно, гражданам России угодно будет избрать меня своим
государем... - так говорил, стоя на трибуне, Искандер, наш претендент.
Овации успели стихнуть, и его внимательно слушали.
Я перевел свою камеру на Искандера. На мониторе перекрестие прицела
лежало прямо на его груди. Навести аппарат можно было очень точно. Он
обладал прекрасной механикой. Я быстро вернул прицел камеры на балкон.
- Завтра состоятся референдум и избрание, - продолжал претендент. -
Если вам хоть в какой-то мере близко то, что я говорил, если судьба
державы волнует вас - сделайте правильный выбор. Я буду говорить еще и
еще, отвечать на все вопросы, какие люди захотят мне задать; мне нечего
скрывать, нечего стыдиться. Все мои желания - в том, чтобы достойно
продолжить дом Романовых на российском престоле - с пользою для великой
страны, для великого народа. Иншалла.
Я удовлетворенно кивнул. Уверенность в том, что Россия выберет себе
наконец-то достойного правителя, была почти полной.
Я включил увеличение и приблизил лицо Наташи. Она сидела по-прежнему
неподвижно, словно бы внимательно слушала речь. Но смотрела она вовсе не
на Искандера. На Долинского! Я заметил в ее глазах тревожный блеск. И
направил камеру туда, куда был направлен ее взгляд.
Лицо профессора заняло весь экран. Оно показывало, что Делийский
волнуется. Были отчетливо видны капли пота. Он беспрерывно двигал
челюстями, словно жевал резинку. Раз и другой посмотрел на часы.
Я понимал его. По его расчету, сейчас должно было произойти нечто.
После этого "нечто" автобусик должен был сорваться с места и затеряться в
московских улицах, заметая следы, Долинский же наверняка остался бы, чтобы
принять участие в неизбежной всеобщей суете.
Он ждал; но ничего не происходило. И когда истекли те минуты, что он
отводил на какие-то легкие неурядицы, он понял, что ожидаемого события не
произойдет.
Тогда он начал открывать "молнию" на лежавшей в соседнем кресле
сумке.
Я взял средний план. Наташа чуть шевельнулась, Долинский мгновенно
глянул на нее и так же сразу отвернулся. Наташа тоже полезла в свою сумку
и достала пистолет - подарок Филина. Но я надеялся, что ей не придется
пустить его в ход.
Долинский еще раз посмотрел на часы и, очевидно, пришел к
окончательному решению. Перекрестье моего прицела оказалось у него на
груди.
У Наташи что-то не заладилось: видимо, взвод пистолета заело.
А Долинский встал во весь рост. Было похоже, что он гордится своей
отвагой. Мой палец лежал на нужной клавише.
Долинский глубоко вздохнул. И его руки, сжимавшие автомат, начали
подниматься...
Но клавиша уже подалась под нажимом моего пальца.
Тонкий прут света вырвался из второго, сверхнормативного объектива
задранной кверху камеры и ударил Долинского в грудь. Поразить его
оказалось даже проще, чем противника в какой-нибудь компьютерной игре.
Падая, он успел еще изогнуться и опустился на соседнее кресло первого
ряда. И это было все.
Я видел еще, как Наташа медленно убрала оружие в сумку, встала и
пошла к выходу.
А заседание продолжалось. Кажется, никто так и не понял, что
случилось.
Только Искандер на миг вскинул глаза - но продолжал свою речь без
единой запинки. У него были крепкие нервы.
- Ладно, Изя, - сказал я. - Раз уж ты подрядился помогать мне, то
оставайся тут и наблюдай. А мне надо поспешить туда.
- Я на месте претендента устроил бы хороший банкет - не в его, а в
твою честь, - пробормотал Изя Липсис. - Если бы не ты...
Я махнул рукой. Я верю в благодарность, но только не со стороны
вышестоящих. Да и потом - какой, собственно, благодарности мог я ожидать?
У нас не было, конечно же, никакого письменного контракта.
Я ничего не просил. Просто я издавна был заряжен именно на эту
работу; я ее сделал - и теперь чувствовал внутри лишь пустоту.
- Хотя думается, - сказал Липсис задумчиво, - что теперь там и без
тебя могут обойтись.
- Обойтись без меня, конечно, могут, - сказал я в ответ, - но очень
надеюсь, что не все. Или, точнее, - я без них всех проживу. А вот без нее
- наверное, не смогу больше.
- Престарелый Ромео, - сказал Изя, оскаливая рот до ушей.
Я бегом ворвался в театр и бросился по лестнице на балкон. Навстречу
мне двое парней тащили на носилках тело человека, прикрытое простынкой. Я
понял, что это труп Долинского, и уступил им дорогу. Наташа сидела в холле
на банкетке. Я улыбнулся ей, подошел и сел рядом, крепко сжав ее холодные
пальцы, упавшие на узкое красивое колено.
Сюда из зала транслировалось выступление Искандера:
- ...Необходимость тяжелого выбора для большинства из вас миновала.
Потому что не одним россиянам приходят в голову благие идеи и
намерения, не одни лишь они жаждут порядка и определенности на многие и
многие годы. И в благодатной, одновременно счастливой и несчастной, Грузии
народ тоже возжелал восстановления своего древнего строя. Это столь
естественно для древней Сакартвело. И вот совсем недавно его императорское
высочество, великий князь Алексей Михайлович, прежде претендовавший на
российский престол, потомок, как вам известно, не только российского, но и
грузинского царского рода, получил приглашение занять престол своих
предков. А сегодня мы получили известие о том, что великий князь
соблаговолил дать свое согласие. Знаю, мы были слишком заняты своими
собственными делами, и весть эта многих из вас застала врасплох. Однако
тут, на нашем собрании, присутствует полномочный представитель Грузии,
прибывший специально, чтобы объявить нам об этом событии. А посол этой
страны в Москве подтвердит его полномочия. Посему позвольте мне сейчас
пригласить его на эту трибуну...
- Сейчас пойдем, - шепнул я Наташе. - А то тут начнется
столпотворение.
А я устал, как последняя лайка. Жажду тишины и покоя. Хорошо, что
претендентов выдвигают не каждый день...
- Разве приема не будет? - так же шепотом спросила она.
- Позже. Вечером. Последний привал перед предстоящей дракой, что
наверняка состоится при голосовании на референдуме. Как сказано - "Вот
представлены были ему вечером легко стоящие, благородные".
- Это откуда?
- Фу, не знать таких вещей! Коран, сура "Сад". Айят тридцать первый.
- Ты читаешь в оригинале?
- Разумеется.
Пока мы спускались, мой грузинский коллега успел сказать все, что ему
полагалось, и народ хлынул в нижнее фойе. Сразу стало очень шумно, но
голос по трансляции все же перекрыл все прочие шумы:
- Генерала Акимова просят незамедлительно прибыть к
престолонаследнику и претенденту, великому князю Александру!
Некоторые стали оглядываться, чтобы увидеть генерала, о котором
многие слышали, но не видел его никто. Что было по меньшей мере странно.
Потому что узреть его мог любой. Кроме разве что меня - поскольку в данный
момент зеркала от меня заслоняла толпа. Я вздохнул и сказал Наташе:
- Если кто думает, что царская служба - мед, пусть попробует сам...
- А кто этот генерал? - спросила она.
- Плохо смотришь, - сказал я. - Пошли. Вот случай представить тебя
завтрашнему государю. Что называется - ко двору. Будет ли другая такая
возможность - неизвестно. Государи - народ своендравный...
Глава двенадцатая
Вот наконец последний документ, переданный мне из "Реана" в тот
памятный день 1 мая 2045 года в Художественном театре на Тверском
бульваре. Это документ особого рода. О происхождении его я не хочу
распространяться.
Это магнитная запись разговора, сделанная при помощи последних
достижений электроники конца прошлого века. Собеседники, надо полагать,
надеялись, что их не слышат, и были достаточно откровенны. Известно, что
политический ранг участников этой беседы - самый высокий в своих странах.
Так что, по всей вероятности, запись сделал человек, принимавший в ней
участие. По каким-то причинам ему было нужно иметь такую запись. Никому
рангом пониже это оказалось бы не под силу.
Идентифицировать голоса я, к сожалению, пока не смог; займусь этой
увлекательной работой на досуге - когда он у меня появится. Разговор тут
воспроизводится, естественно, в переводе с английского на русский. Вот
такая интересная запись: "- Господа, боюсь, что назрела наконец
необходимость кардинально решить вопрос, который долгое время
откладывался. Как вы, безусловно, догадываетесь, речь идет о судьбе нефти.
Если в ближайшее время добыча и продажа крови земной не будет
сосредоточена в одних руках, строжайше квотирована, если не будет
установлен нормальный порядок в ценообразовании, то предсказания
пессимистов о скором истощении залежей - во всяком случае, поддающихся
сколько-нибудь рентабельной разработке - окажутся весьма недалекими от
истины.
Второй голос - в нем ощущается раздражение:
- Чистой воды чепуха. Нам не грозит истощение. Гораздо актуальнее -
всемирный потоп вследствие глобального потепления. Пока еще не найден
способ выбрасывать излишки тепла в мировое пространство - производство
энергии на планете необходимо регулировать. И это действительно можно
делать лишь при сосредоточении всего контроля за добычей нефти в - условно
говоря - одних руках. В этом смысле я совершенно согласен с
глубокоуважаемым коллегой.
Третий голос - негромкий и, я бы сказал, вкрадчивый:
- Думаю, что не ошибусь, если скажу, что возможна глобальная
катастрофа пострашнее тех, какими нас тут только что пугали. Это, как вы
понимаете, мировая экономическая катастрофа. А она неизбежно наступит,
если мы начнем искать какие-то силовые решения экономических проблем.
Первый:
- Не помню, чтобы я или кто-либо другой говорил о силовых методах. Ни
в коем случае. Все должно развиваться естественным - или как бы
естественным - путем.
Новый голос - с некоторым оттенком сварливости, принадлежащий, судя
по тембру, человеку явно немолодому:
- Иными словами, вы предлагаете создать нефтяную - даже не монополию,
а сверхмонополию? Это самоубийственно!
- Не надо бояться слов. Когда больной ложится на операционный стол,
хирург становится сверхмонополистом во всем, что касается здоровья
пациента. Но это не пугает людей, нуждающихся в такого рода вмешательстве.
В нашем же случае больна планета; болезнь носит экономический характер,
лечение же не обойдется без политических методов, поскольку нефть сама
давно уже стала политикой. Но такой политикой, которая основана на
применении силы. Я не исключаю, разумеется, отдельных эпизодов, я говорю
об основе.
Второй:
- Я с интересом услышал бы, каким способом вы попытаетесь лодчинить
одной дирижерской палочке нефтяные источники Америки, России и Ближнего
Востока. Меня очень огорчает, что сам я не вижу такой возможности.
Третий:
- И где будет находиться дирижер: в Вашингтоне? Москве? Или,
допустим, в Эр-Рияде?
Первый:
- Что касается способа, то он крайне несложен, хотя и потребует
определенных усилий. Все осуществимо при помощи так называемых курковых
реакций. Иными словами - при помощи минимальных воздействий уже
существующие весьма значительные силы направляются в нужную сторону. Так
строятся, скажем, гидростанции. Человек не создает водного потока - он
лишь отводит его в нужную точку и в дальнейшем - регулирует. Глобальные
силы в мире есть. Остается только приступить к их регулированию.
Сварливый:
- Любопытно было бы узнать - какую силу уважаемый коллега имеет в
виду?
Первый:
- Обозначу ее одним словом: ислам".
- При первом прослушивании я подумал было, что на этом запись и
кончилась - настолько продолжительной оказалась пауза. И хотел уже было
выключить воспроизведение, но тут голоса зазвучали снова. Видимо, время
понадобилось совещавшимся для того, чтобы основательно обдумать
услышанное.
"Второй голос:
- Если я правильно понял, вы хотите передать мировое руководство
Ближнему Востоку?
Первый:
- Ничего подобного я не предлагал - и не собираюсь.
Второй:
- В таком случае боюсь, что я вас не понял.
Третий:
- Не вы один.
Сварливый:
- Надеюсь, что не Вашингтону? Его влияние в мире и так уже превысило
пределы разумного. Тем более что в мире Америку не любят: по сравнению с
прочими она вызывающе сильна, богата и эгоистична.
Первый:
- Совершенно с вами согласен. Но Дяди Сэма я в этой роли не вижу.
Кроме прочего, хотя бы потому, что в наступающем столетии у него возникнет
много новых и усилится множество старых собственных проблем, которыми ему
и придется заниматься.
Второй:
- Вы же не хотите сказать, что рассчитываете на Москву?
Третий:
- Надеюсь, что нет. Строить на руинах всегда сложнее и дороже, чем на
новом месте. Россия сегодня - это руины великой державы. Тогда уж лучше
Китай...
Первый:
- Я думал над этим. Исламизация Китая потребует столетий. Китайцев
много, и кроме того - они весьма консервативны в массе. В политической и
экономической области все последние столетия Китай лишь более или менее
удачно все перенимал. Россия же создавала свое, и во многих случаях очень
удачно.
Несчастье русских в том, что у них много воров и мало опытных
организаторов и реформаторов. Но уж во всяком случае они не консервативны,
хотя порой и кажутся такими. А что касается нынешнего их положения, то оно
как раз такое, какое нас устраивает. Они с удовольствием ухватятся за
протянутую руку, в особенности если ощутят, что рука эта крепка и
протягивают ее без злого умысла.
Сварливый:
- Но тут умысел как раз налицо.
Первый:
- Но не злой - поскольку результат в конечном итоге будет в их
пользу.
Второй:
- Я все же не вполне понимаю: почему для решения этих проблем нужно
привести весь мир или большую его часть к одному знаменателю?
Первый:
- Потому что для решения глобальных задач нужно прежде всего если не
всеобщее духовное единство, то, во всяком случае, единство большинства. Я
не вижу иного способа добиться его.
Третий:
- Ну хорошо, допустим, с Россией как-то можно уладить...
Первый:
- Просто: дать им денег и контролировать. При их колоссальных
потенциях...
Третий:
- Я не перебивал вас. Извините. Я хотел сказать: пусть ислам,
которому вы так симпатизируете, проникнет в Россию. Но каким путем вы
протащите его в Америку?
Первый:
- Вы прекрасно знаете, как я отношусь к исламу. Однако, если вы
наблюдаете, допустим, извержение вулкана, то вовсе не обязательно любить
его, чтобы признать, что оно действительно происходит. Можно, разумеется,
и не замечать его. Не исключаю, что жители Помпеи стояли именно на такой
позиции. Кроме того, у вас не совсем ясное представление об исламе в
России: там и сегодня десятки миллионов мусульман, да и, кроме того,
ощутимо исламское влияние с юга, со стороны бывших колоний империи. Что же
касается Америки, то усиление позиций ислама в ее пределах - прежде всего
среди афроамериканцев - будет являться одной из серьезных проблем в
наступающем веке. А усиление ислама на Евроазиатском материке неизбежно
вызовет ощутимый резонанс в Западном полушарии.
Второй:
- Легко сказать: дать денег. Нужно очень много денег. Кто даст? И под
чьи гарантии?
Первый:
- Даст исламский Восток. Потому что от этих денег выиграет Россия, но
и сам ислам - тоже, и не только в военном и политическом отношениях, но и
в деле собственного единства. Что же касается гарантий, то это уже
подробности, которые нужно еще разработать, однако основную гарантию можно
назвать уже сейчас: не словесная, а практическая готовность России идти
навстречу.
Сварливый:
- Хорошо, предположим, что все так и произойдет. Но где уверенность в
том, что Россия, в политическом и военном отношении возглавив исламский
мир - а если я верно уловил вашу идею, именно об этом вы и говорите, -
восстановит и еще усилит свой статус сверхдержавы, получив при этом
контроль над большинством мировых запасов нефти. Где уверенность,
повторяю, что она будет проводить именно ту разумную политику сбережения
планеты, от которой мы и начинали танцевать? Не ударит ли им в голову
сознание собственного сверхмогущества, как это уже произошло с Америкой?
Первый:
- Резонный вопрос. Пока могу ответить лишь вот что: по моим
наблюдениям, политика своеволия идет, как ни странно, не столько от
сознания силы, сколько от стоящей перед властями необходимости
подчеркивать, изображать или даже имитировать эту силу для стороннего
наблюдателя. Иными словами, как это ни покажется смешным, - от
республиканского строя. Власть имущим гораздо легче, когда они эту власть
получают, как говорится, по божественному праву. Когда не надо проводить
предвыборных кампаний и постоянно скандалить с оппозицией.
И если - предположим на минуту - в России реставрируется монархия -
не самодержавная, конечно, а нормальная современная конституционная
монархия, - то ожидать с ее стороны агрессивности, я полагаю, не придется.
Не будет борьбы лозунгов, поскольку не будет схватки претендентов на
высший пост, ее заменит закон о престолонаследии. И если новый монарх
поднимет знамя с надписью "Благополучие планеты", то не найдется никого,
кто будет способен ему возразить. Вот так это мне представляется.
Сварливый:
- Вы желаете России прямо-таки бесконечного добра: сперва ислам, а
потом еще и короля в придачу. Дай Бог ей перенести все это. Можно
подумать, что вы сами происходите оттуда!
Первый:
- В какой-то степени. Мои весьма отдаленные предки приехали туда, а
через несколько поколений другие предки, менее отдаленные, оттуда уехали.
Но я действительно желаю ей только добра. Я вообще никому в мире не желаю
зла.
Второй голос:
- И вы полагаете, что все это обойдется без большой крови?
Первый:
- Искренне в это верю и надеюсь".
Наступившее за этим молчание на сей раз действительно обозначало
конец если не разговора, то, во всяком случае, записанной его части.
Но я пока так и не знаю - кем были эти люди и каким образом эта
запись попала в документы нашей команды. Или - моей бывшей команды.
Отгремело, отмаршировало, отгрохотало гусеницами по брусчатке;
откричалось бесконечное "ура!". Парад в честь столетия Победы закончился.
Понемногу опустели гостевые трибуны. На площадь стали пускать праздный
народ. Люди всяческих служб тоже исчезли из видимости; настала и для них
пора перевести дыхание, расслабиться и скорее всего просто выспаться, а
перед тем немного позвенеть стеклом. А мы все еще сидели там же, где
находились, приветствуя парад - на той же трибуне, близ опустевшего (и
изнутри, и снаружи) Мавзолея. Сидели, предаваясь каждый своим мыслям.
Сперва молча. Но мысли наши, вероятно, во многом совпадали - и в конце
концов мы стали обмениваться - сперва какими-то непроизвольно
вырывавшимися словами, а потом и все более осмысленными репликами.
Нас было трое: Наташа, я и каперанг в отставке Седов, он же Изя
Липсис.
Он и заговорил первым.
- Флаг, - сказал он, и когда мы в некотором недоумении уставились на
него, повторил даже чуть рассерженно: - Ну флаг, разве нет?
- Что - флаг? - спросил я.
- Да невыразительный флаг у России, - пояснил он недовольно. - Таких
трехполосых, как зубная паста, в мире полно, и каждый раз надо
догадываться, чей это: российский, или, скажем, голландский, или
какой-нибудь Словакии или Словении... То, красное, полотнище сразу
бросалось в глаза, пока Китай не слямзил и до сих пор пользуется. Нужна
предельная броскость - как американский звездно-полосатый или "Юнион Джек"
- ни с чем не спутаешь...
- Это, конечно, проблема самая актуальная и злободневная, - сказал я,
невольно усмехнувшись. - Подай проект государю. Хотя я и так уже слышал
что-то о новом флаге. Вроде бы полосы останутся, но от древка пойдет
зеленый равносторонний треугольник. А может, и вернемся к красному, но с
золотым орлом по центру...
- И с серпом и молотом в углу, - задумчиво добавила Наташа, еще
занятая своими мыслями.
- Скажешь тоже, - откликнулся Изя.
- А почему нет? - возразила она. - Очень подходит. В одном месте чуть
убрать, в другом - добавить, и будет прекрасный новый символ.
- Не серп и молот, а также пересекающиеся крест и полумесяц, - тут же
представил я новую фигуру. - И в самом деле - почему бы нет? Только не в
углу, а выше - над орлом.
Мы одновременно, не сговариваясь, подняли глаза на орла, который
венчал собой Спасскую башню. Да и рубиновые звезды в свое время там были
не менее выразительными. Как были выразительны и сами те времена.
- В каждой эпохе обязательно отыскивается что-то хорошее, - сказал
Изя задумчиво. - Тем более для людей поживших. Вот тебе, генерал, не жалко
разве России, которая уходит?
- Опомнись, дружище, - сказал я в ответ. - Куда же это она уходит?
Вот она - на своем месте.
Он помотал головой - хотел, видимо, привести какие-то доказательства
того, что Россия и в самом деле уходит. Наташа перебила его:
- Подождите пока отпевать, - сказала она. - Вот лучше ты, Витал,
объясни нам до конца, а то я, во всяком случае, не понимаю: как ты в итоге
догадался, что во главе заговора Долинский? И на кого он в
действительности работал? Насколько могу судить, желающих сорвать избрание
нынешнего государя было немало?
Я кивнул:
- Да, хватало.
- Не тяни, - сказал мне Изя. - Я тоже хочу понять: что же в конце
концов произошло?
- Сыграли свою игру, - ответил я. - Ты, и я, и его императорское
величество Александр Четвертый, Искандер аш-Шариф, и многие другие еще...
И не по пенальти мы выиграли. Все забивалось с игры.
Я объяснил, что действия Долинского и его людей по устранению
претендента были организованы президентской командой. Сторонниками
Аргузина, который сам пытался сделаться "народным царем".
- Так что же, они давно заслали Долинского к азороссам? По нашим
данным, он был одним из организаторов партии еще тогда, когда ни о каком
Искандере и слуху не было. Не думаю, чтобы наши ребята могли так
ошибиться.
- Все правильно, - сказал я. - Долинский был в партии с самого
начала, и для него важен был не столько царь, сколько воплощение идей
евразийства в жизнь.
- Отчего же он... Его что, купили?
- Нет, - сказал я. - Хотя пытались.
- Почему именно его?
- Он был достаточно многим известен по работам. Но мало кто
встречался с ним в жизни. На людях он показывался очень редко, круг его
общения ограничивался семьей. В остальных он просто не нуждался.
- Ну и что же?
- Тогда в спецслужбах, работавших на президента Аргузина, решили, что
раз купить его не удастся, то придется осуществить подмену. Так и сделали.
Устроили катастрофу. Долинский с женой и сыном погибли. А в больницу были
доставлены уже двойники Долинского и сына. Ну а остальное вы знаете...
- Неужели не нашлось никого, кто бы его узнал? - спросил Изя с
изумлением. - В больничном компьютере хранятся данные об индивидуальных
особенностях каждого пациента. Трудно было просто сопоставить?
- Как ты думаешь, - спросил я, - президентской команде трудно было
взломать компьютер и загрузить в него все, что нужно, а прочее - изъять?
При их-то возможностях.
- Понятно, - сказал Изя. - Должен сказать, что такой вариант у нас не
прорабатывался. Ну а сам ты - как вышел на вариант с подменой?
- По методу детективного романа. Пытался с одной стороны прикинуть,
кто из подозреваемых менее всего похож на киллера, а с другой стороны -
вычислить силы, организации, способные и намеренные провести такую
операцию. Причем круг таких организаций резко сузился после того, как мне
стало известно, что Алексею было сделано приглашение из Тбилиси и он его
принял не задумываясь.
- Кстати, как ты полагаешь, почему? Все же Грузия - это не Россия...
- По этой самой причине. В России, чтобы сделать ее воистину великой,
величайшей державой, нужно столько перелопатить!.. Даже при всем нефтяном
золоте. Тут нужен не зиц-государь, такие хороши в традиционно
благополучных государствах, а нам требовался человек петровского размаха.
Алексей в себе не чувствовал таких сил. А Александр чувствует.
- Думаешь, он таков?
- Время покажет. Итак, алексеевцы отпали. Кто остался? Православные
ревнители - раз; президентская команда - два; и, наконец, Изя, - твоя
страна, у которой с исламом давние проблемы. Не обижайся, но я долго точил
на тебя зуб...
- Словно бы я этого не знал, - ухмыльнулся он. - Откровенно говоря,
это порой мне было очень обидно. Поскольку задачей нашей группы было -
помимо многого прочего - обеспечить твою безопасность, но по возможности
не засвечиваясь, чтобы ты не потерял доверия у своих. Интересно, а когда
ты понял, что заговорщики - не мы?
- Когда Акимову для передачи будущему государю была передана просьба
твоего правительства о посредничестве в вопросе об аренде территорий для
создания Иудеи, граничащей с Израилем. И о самом создании, и о том, чтобы
арендная плата оставалась в разумных пределах - политических и
экономических. Тем самым вы показали, на кого ставите. Тем более что, по
данным людей Акимова, претендент дал определенные обещания, как и гарантии
посредничества в возможных конфликтах на Ближнем Востоке. Это
предварительно. А окончательно я поверил тебе в квартире Хилебина.
- "Людей Акимова" - изволили выразиться? - ухмыльнулся Изя. -
По-моему, пребывание близ августейшей особы ударило тебе в голову: ты и
себя называешь уже не иначе как в третьем лице.
Вместо ответа я глянул на часы:
- Как вы полагаете - мы не засиживаемся тут? Час приема в честь Дня
Победы приближается, а точность - вежливость не только королей, но и по
отношению к ним.
- Не опоздаем, - сказал Седов уверенно. - Тут два шага. Хотя - можем
и подниматься. Не то наша юная дама вдруг простудится. Мне этого вовсе не
хотелось бы. Девы младые так хрупки.
Мы встали. На площади стало, кажется, еще более людно. Россия любит
праздновать - хотя и несколько своеобразно. Впрочем, чувствовались уже
новые веяния: пьяных было куда меньше, чем полагалось бы по традиции.
Это заметила и Наташа. Она сказала:
- И все же - перекорежит Россию ислам.
Изя лишь пожал плечами. Все-таки он уже много лет имел к этой стране
лишь косвенное отношение.
- Да бросьте вы, - сказал я. - Россию ислам не перекорежит. Как и
православие с ней в конечном итоге ничего не сделало. Нутро как было
языческим - так и осталось. Вот Россия наверняка ислам переиначит,
подгонит по своей мерке. Она всегда все переваривала, переварит и это.
Зато по новой ситуации место, которое она вскорости займет в мире,
вернее всего будет назвать первым. По всем параметрам. Возражения есть?
- Пожалуй, нет, - ответил Изя задумчиво. - Если судить по мне, то ты
скорее всего прав. Сколько лет я уже там - и до сих пор России из меня не
выбьешь. И никогда не выбьешь, это я совершенно точно чувствую.
Наташа взяла меня под руку:
- Идемте. Мне вовсе неохота представать перед государем, запыхавшись
и вытирая пот. И там понадобится время, чтобы привести себя в порядок.
Там есть - где?
- Найдется, - успокоил ее я. Ъ - Скажи, - спросила она, - а ты
подумал, как ты будешь представлять меня государю? Каков мой статус? Я
что-то не уверена...
Я поцеловал ее - крепко, долго.
- Представлю самым благопристойным образом, уж поверь. Единственно
возможным. Если ты не против, конечно.
Она все-таки немножко подумала. Самую малость, но все же.
- Я не против.
Запись, приведенную в начале этой главы, мне удалось прослушать
только после референдума и Великого Избрания, где Искандер победил, как
говорится, одной левой. А когда я наконец выключил магнитофон - мне стало
грустно. И чувство грусти не прошло и сохранилось по сей миг.
Нам кажется порой, что мы придумываем что-то сами, действуем,
добиваемся результатов и таким образом влияем на ход истории. А потом
оказывается, что были мы всего лишь фигурками на доске. И хотя фигуры эти
обладают разными рангами, от пешки до короля, все равно они остаются
фигурами, чаще всего даже не замечающими, что есть некто, кто их
передвигает. И меня, в звании если не ферзя, то уж ладьи точно, и даже
Искандера с его теперь уже королевским титулом - вернее, императорским. И
добро бы нас двигал Господь Бог; но это тоже люди, просто мы знаем о них
еще меньше, чем о Всевышнем.
Меня как фигуру двадцать с лишним лет тому назад сделали Вебером,
послали за рубеж; двадцать с лишним лет я колесил по свету то Вебером, то
Салахом Китоби, то под другими именами, творил намаз в мечетях,
разговаривал с эмирами и рассуждал о божественном с улама, спасался от
киллеров и разыскивал корни заговоров против тогда еще никому не
известного (кроме работников немногих, но очень серьезных спецслужб)
будущего государя всея Руси Александра Четвертого. Ради чего? Ради того,
чтобы сейчас тут, среди русских святынь, медленно погружаться в вязкую
смолу разочарования? Да стоило ли?
А впрочем, как сказано в суре "Звезда", айяте пятьдесят пятом: "В
каком же благодеянии Господа своего ты сомневаешься?" Аллах акбар.
Возле Спасских ворот я остановился, и спутники мои тоже. На нас с
подозрением посмотрели из-под арки.
- Ты что? - спросил Седов. - Вот теперь мы точно опаздываем, тебе не
кажется?
- Мне ничего не кажется, - сказал я. - Просто расхотелось.
- Почему? - спросила Наташа. Ей, чувствовал я, не терпелось побывать
вблизи власти, при дворе, людей посмотреть и себя показать, в официальном
статусе не просто чьей-то жены, а самого генерала Акимова.
Выглядела она для такого явления народу, по правде сказать,
прелестно.
И, наверное, было бы жестоко лишать ее такого удовольствия.
- Да вы идите, - сказал я. - У вас же приглашения.
- В чем дело все-таки?
Я пожал плечами: мне и самому не совсем ясно было, что это вдруг на
меня накатило.
- Там праздник, - попытался я объяснить. - А чему радоваться? Ну,
один ушел - другой пришел. Сытые чинодралы уйдут - набежит куча голодных,
и все пойдет, как веками шло - вот и весь хрен по деревне. Какой же
праздник? Ты, Изька, другое дело: уедешь к себе, будешь строить Иудею - а
нам с Наташкой чем прикажешь заняться? Сочинить себе очередную легенду?
Так это мне давно уже надоело. А еще что?
- А-а, - сказал Седов-Липсис. - Ну, от того, что подобно английскому
сплину, есть национальное лекарство: надраться до положения риз.
"По-богословски", как говорил Рабле. Потому что, милый мой генерал, на
самом деле тебе просто обидно: там все уже собрались, нет лишь тебя - и
никого это не волнует, царь не бегает и не кричит челяди: "Сей момент
разыскать моего любимого Акимова!" Но в нашем возрасте рассчитывать на
благодарность великих мира сего было бы просто смешно. Я вот привезу нашим
Иудею - думаешь, из меня сделают национального героя? А этого не хочешь? И
он показал - чего именно.
- Фу, - сказал я.
- При даме! Морской офицер!
- Ты прав, - согласился Изя. - Тысяча извинений, мадам. Но вот именно
поэтому я и говорю: необходимо надраться.
- Ладно, - сказал я. - Принято правильное решение. Пойдем и надеремся
по-российски. И я повернулся к воротам спиной.
- Эй, - сказал Изя. - Ты меня огорчаешь. Что, собираешься за свои
лакать? Еще не хватало. А там ведь бесплатно! За счет короны!
Я подумал.
- И правда. Чего это еще за кровные пить? Пускай казна платит!
И мы повернули и вошли в ярко освещенный проход; ноги мои уже заранее
стали как бы заплетаться - не раз испытанный признак того, что назад сами
идти не захотят.
Сказано в суре "Собрание", айяте десятом: "А когда кончена будет
молитва, то расходитесь по земле, и ищите милости Аллаха, и поминайте
Аллаха часто, - может быть, вы будете счастливы". Но в следующем айяте
говорится: "А когда они увидели торговлю или забаву, то устремляются к ним
и оставляют тебя стоящим". Ладно. Постою. Такие вот дела.