Фриц ЛЕЙБЕР
Рассказы
ОБВЕНЧАННЫЙ С ПРОСТРАНСТВОМ И ВРЕМЕНЕМ
ГРЯДЕТ ПОРА РАЗВЛЕЧЕНИЙ
Фриц ЛЕЙБЕР
ОБВЕНЧАННЫЙ С ПРОСТРАНСТВОМ И ВРЕМЕНЕМ
С пространством и временем старый Ги Маннинг был в самых близких
отношениях всю свою жизнь, а не только в течение тех нескольких месяцев,
которые предшествовали его загадочному и до странности незаметному
исчезновению. Он не писал о них стихов, хотя выражался иногда в несколько
возвышенном духе. Эта увлеченность не сделала его ни физиком, ни
астрономом, хотя, казалось бы, что как ни звезды больше всего связаны с
пространством и временем. Нет, этот вид привязанности в последние годы
после смерти жены (детей у них не было) и ухода из издательства, где он
занимал скромную должность, имел кое-какие явные признаки длительного
брака. Это была такая преданность, которая на протяжении всей жизни
поддерживала в нем интерес к науке и научной фантастике, заставляла его
напряженно всматриваться вдаль и - уже ближе к концу - увлечься малыми
числами и всевозможными расчетами, этим примитивным средством измерения
времени и пространства.
Однако эта сдержанная и скромная, скорее метафизическая, любовь стала
настолько очевидной для нескольких человек, которые в последние годы были
его друзьями, что никто из них после его случайного загадочного
исчезновения не удивился забавному предположению, что старый Ги попросту
растворился в пространстве и времени, что он "обручился" с ними, надеясь
слиться воедино.
В самом деле характер исчезновения Ги Маннинга придавал всей истории
какой-то бесшабашный вид, как если бы он встал однажды со стула, чтобы
выпить стакан воды, а сам взял и вышел из жизни или, по меньшей мере,
отошел от нее, и было бы просто нелепо, а может даже бессмысленно
спрашивать, в каком именно направлении.
Впрочем, предположение о "растворении во времени и пространстве"
принадлежало Джоан Майлз, чудаковатой молодой особе, увлекавшейся, хоть и
не слишком серьезно, астрологией, белой магией и другими подобными вещами.
Ход жизни и времени был придуман ею самою по лунному календарю, в котором
каждому полнолунию она дала свое название, как, например, Жатва и Охотник.
Были в нем, например, Сеятель и Одиночка, Привидение и, конечно же,
Влюбленный. Между прочим, согласно ее календарю, внезапное исчезновение Ги
произошло в Ночь Убийцы - тогда наступило ближайшее к летнему
солнцестоянию полнолуние, когда мутная луна поздно появляется и поздно
заходит и низко, словно крадучись, проплывает по южной стороне неба.
Были у Маннинга и другие молодые приятели, например Джек Пенроуз,
который тоже был другом Джоан, - эдакий непоседа, серьезно
интересовавшийся оккультизмом и наукой и собиравшийся стать
писателем-фантастом, - ему Маннинг поверял свои мечты.
Или, скажем, мистер Саркандер, человек с худым, болезненного цвета
лицом, психолог из клиники гериатрии. Маннинг вначале консультировался с
ним по поводу рецидивов депрессии, но постепенно их отношения переросли в
дружбу. Многие знакомые Саркандера считали его ужасным циником и
насмешником, резким в оценке людей, в чем и они, и их друзья не раз имели
возможность убедиться. Но как бы там ни было, все сошлись на том, что
строже всего мистер Саркандер относился к собственной персоне. Лучшие
проявления души он тратил на своих пациентов, ободряя их и заражая
оптимизмом, искренность же сохранял для тех, с кем мог по-настоящему
расслабиться.
Наконец, в число друзей Маннинга входил добродушнейший доктор
Льюисон, его лечащий врач, связанный со старым Ги не только чисто
профессиональными узами. Он даже имел ключи от квартиры Маннинга. Впрочем,
как и Джек Пенроуз.
Эти четыре человека, знакомые друг с другом и при жизни Маннинга,
вернее, до его исчезновения, впоследствии несколько раз встречались, чтобы
поговорить о нем самом и о случившемся, тем более, что полицейское
расследование не дало ни результатов, ни каких-либо надежд на то, что он
будет найден, потому что полиция, надо сказать, не очень старалась.
Таким, на удивление узким, оказался круг последних друзей пропавшего,
если не считать (а вообще-то стоило бы) мистера Брина, крупного
темноволосого ирландца с безумным взглядом и ужасно рассеянного,
управляющего дома, в котором Маннинг снимал квартиру на самом верхнем
этаже. Брин не первым заметил его исчезновение (первой была Джоан), но
сделал в связи с этим одно любопытное открытие, которое всех озадачило, а
именно: припомнил некоторые сопутствующие делу обстоятельства:
- Я был на крыше, когда заметил связку ключей на ступеньках к
машинному отделению лифта. О Маннинге вначале и не подумал, хотя он
поднимался сюда ежедневно - иногда дважды на дню, а то и по ночам, чтобы
определить погоду или взглянуть на звезды. Случалось, он оставлял на этом
самом месте курительную трубку, спички или недопитую чашку кофе, а как-то
раз забыл бинокль. Я присмотрелся к ключам - и узнал их. Это мне
показалось странным: ведь без ключей нельзя спуститься вниз или выйти из
здания, потому что входная дверь и дверь на крышу отпираются одним и тем
же ключом. Сейчас ключи в полиции.
Доктор Льюисон мысленно улыбнулся: молодые люди относятся к подобным
выходкам легкомысленно. А Джоан Майлз в это время видела белеющий в свете
луны космический корабль яйцевидной формы, тихо приземляющийся на
выпачканный смолой гравий, его стекловидную оболочку и открывающуюся дверь
и старого Ги Маннинга, приветствующего корабль вежливым поклоном и
поднимающегося на его борт. "Чтобы спуститься вниз, ключ ему не нужен, -
подумала она. - Что касается путешествий подобного рода, то чтоб совершить
их, не требуется никакого ключа, по крайней мере из тех, какими пользуются
у нас на Земле".
Но вслух сказала совсем другое:
- Когда он взирал сверху на город, он обычно щурил глаза и качал
головой из стороны в сторону - вот так. Сперва я этому удивлялась, потом
поняла, что он по-своему воспринимает все, на что смотрит - здания,
флагштоки, облака, звезды. И точно так же он качал головой, когда смотрел
в бинокль. Он сказал мне однажды, что изучает звезды - не только крупные
созвездия, но и более мелкие образования, входящие в них и очень похожие
друг на друга. Он любил повторять, что этой работы ему надолго хватит. У
него было пространственное воображение.
При этих словах мистер Саркандер хмыкнул:
- Старики всегда проверяют свое зрение. Хотят доказать себе и другим,
что оно у них нисколько не меняется с годами, даже становится лучше.
Джек Пенроуз, словно в оправдание Ги, заметил:
- Он никому не навязывал своих ощущений. Скорее даже это были
наблюдения. Он любил обращать внимание на детали и так внимательно
рассматривал город, словно ему кто-то поручил.
- Со стариками всегда так, - заметил мистер Саркандер. - Вспомните их
бледные лица, когда они выглядывают из окон и с балконов. Они ведут
наблюдение за своими маленькими мирами, микрокосмом, в котором каждый из
них - Бог. И ждут, когда эти их маленькие миры начнут рушиться. Это их
последнее и единственное занятие.
- Пространство и время, - пробормотала Джоан, - вот что занимало
мистера Маннинга все больше и больше.
Из этих описаний складывалась картина последних дней жизни Ги
Маннинга. Раньше он любил путешествовать и таким образом изучал
пространство. Любил смотреть на море. Позже пристрастие к наблюдениям
вылилось у него в любовь к топографическим картам. Он то и дело измерял на
них расстояния маленькой линейкой из слоновой кости, которую постоянно
носил с собой. Отправляясь на прогулку, обычно шел к ближайшему холму или
возвышенности, чтобы обозревать раскинувшееся вокруг пространство. При
любой погоде постоянным предметом его наблюдения оставались чрезвычайно
далекие и бесконечно знакомые звезды, а также плывущие над головой облака.
Был в его жизни период, когда интерес переключился на большие
внутренние пространства - соборы, индустриальные ансамбли и огромные
неземные структуры вроде тех, которые нарисовало воображение Артура Кларка
в "Свидании с Рамой" или Джона Варли в "Титане".
С временем дело обстояло точно так же, как и с пространством. Был в
его жизни и другой период, когда он чрезвычайно интересовался часами и,
имей большие деньги, непременно бы стал коллекционером, дом которого полон
всевозможным тиканьем и боем. Но в общем-то он склонялся к самым простым и
общепринятым способам измерения времени - к сверке его по наручным часам и
будильникам, по сигналам, передаваемым по радио, тщательному подсчету
секунд, к оценке продолжительности как мгновения (этому чисто внешнему
моменту, состоящему из субъективного и объективного: духовного,
материального, микро- и макрокосма), так и медленного и равномерного
кругового движения звезд по небу.
- Он не пользовался никакими новомодными часами, - заметил доктор
Льюисон, - и в особенности теми, у которых цифры выскакивают только при
нажатии кнопки. Я их тоже не люблю по той же самой причине. Он предпочитал
в часах, будь они наручными или какими другими, простейший циферблат:
прямые черные цифры на белом поле с равными промежутками между ними, где
обозначены минуты и движутся три стрелки.
- Это точно, - подтвердила Джоан Майлз. - Он говорил, что только
таким образом можно отчетливо представить лик времени, а иногда и
догадаться, куда оно ушло.
- А вы знаете, - сказал Джек Пенроуз, - однажды он рассказал сон.
Стоит он, значит, где-то на ровной-ровной песчаной поверхности. Песочек
мелкий, серебристый, свет рассеянный, и ощущение такое, что вокруг
пустыня. И он чувствует спиной ритмичные волны жаркого солнца,
пробивающегося сквозь тонкий слой облаков. И в такт этим горячим волнам
под ногами у него часто-часто вибрирует плотный слежавшийся песок -
пять-шесть едва ощутимых колебаний на каждый удар сердца, будто земля под
ногами непрерывно дрожит. Все вокруг затянуто дымкой, но этот легкий туман
постепенно рассеивается, поднимаясь к небу. И ничего, кроме бесконечной
серебристой слегка вибрирующей пустыни, простирающейся во все стороны, не
видно. Ги, как он сказал, вдруг почувствовал себя ужасно одиноким.
И вот, по мере того как туман рассеивался, он начал различать в двух
милях от себя очертания приземистой и довольно широкой башни, возможно,
какого-то форта. Но, присмотревшись, заметил два тонких темных крыла по
обе стороны башни, таких длинных, что тянулись они на несколько миль - как
они держались, одному Богу известно. Ги с трудом различил конец одного из
них, а когда переместил взгляд на конец второго и пристально в него
всмотрелся, ему показалось, что башня очень медленно движется по
направлению к нему.
Когда туман поднялся еще выше, Ги заметил тень, быстро приближавшуюся
к нему по равнине. Он глянул вверх и - примерно в четверти мили над собой
- увидел третье крыло башни, поднимающееся из ее верхушки. Оно напоминало
гигантскую вращающуюся косу. Ги посмотрел на часы, пытаясь засечь скорость
вращения. Но когда увидел неторопливое движение секундной стрелки по
циферблату, он понял, что очутился...
- В ловушке под одним из камней своих наручных часов, - подхватила
Джоан. - Было ли их тиканье вибрацией песка? Стало ли все ясно после того,
как рассеялся туман? Неужели его место было там, в пустыне? Неужели он
подглядывал за самим собой?
- Он проснулся, когда почувствовал, что ремешок сдавил ему запястье.
Он забыл, оказывается, перед сном снять часы. С возрастом, говорил он,
человек становится очень чувствительным, даже к мелким неудобствам, - так
сказал Джек. Сказал и нахмурился, словно вспомнил о чем-то, что было
невозможно выразить словами.
- Наручные часы тикают пять раз в секунду, - заметил доктор Льюисон,
- хотя мне, к примеру, уже трудно услышать это тиканье. Однако он имел
привычку считать и интересоваться малыми числами... В последнее время у
него, правда, появилась еще одна привычка - рассовывать по карманам монеты
различного достоинства, чтобы потом определить на ощупь количество
денег...
- Тест на остроту осязания, - саркастически уточнил мистер Саркандер.
- Старики часто тешат себя подобным образом, заполняя свободное время
разными пустяками, чтобы не оставаться наедине с неприятными мыслями о
том, что их ожидает.
- А еще он любил возводить в степень малые числа, - продолжал доктор
Льюисон. - То ли прочел где-то, то ли кто-то ему сказал, а он передал мне,
что все люди по-разному отрывают спички от пакетика. Тут же, закуривая
трубку, он стал показывать мне, кто как это делает. Иногда, говорил он,
каждая спичка имеет определенное значение в зависимости от ее
расположения, и их можно отрывать таким образом, что оба ряда, хоть и
утратят симметрию, все равно сохранят баланс...
- Наблюдая за ним, можно было подумать, будто в нем десять разных
людей, - перебил его Джек, обрадовавшийся возможности отвлечься от
тягостных мыслей.
- Он мне об этом тоже говорил, - поддержала Джоан высказывание
доктора Льюисона. - Иногда он думал о спичках так, словно был актером на
сцене, державшим те же "спички" в подсознании. Трюк тут заключается в
следующем: "их" нужно оторвать так, чтобы на сцене сохранился порядок.
Мистер Саркандер резко пожал плечами, выражая таким образом свое
отношение к подобного рода шарадам.
Доктор Льюисон подался вперед.
- Однако одержимость Ги счетом и малыми числами достигла предела,
когда он бросил шахматы ради игры в трик-трак. В этой игре нужно
безостановочно считать и манипулировать в голове малыми числами,
комбинируя их при обдумывании каждого хода. Самой большой цифрой, как вы
знаете, остается при этом шестерка, потому что большей на игральной фишке
нет.
Он мне объяснил, что единственной причиной, обусловившей его выбор,
было то, что трик-трак, как он убедился, больше всего похож на реальную
жизнь. Играя в шахматы, человек имеет дело с неким идеальным миром,
подчиняющимся четким законам, а поведение фигур можно контролировать. В
шахматах можно делать далеко идущие и тщательно продуманные планы, и
никто, кроме вашего противника, не сможет их нарушить. Не то в игре в
трик-трак: бросая фишки, все зависит от слепого случая. Ни в чем не может
быть уверенности, все зависит от возможности и вероятности. Планировать
что-либо, как в шахматах, нельзя. Единственное, что можно, так это
постараться максимально увеличить выгоду или уменьшить потери. - В его
голосе послышались оживленные нотки. - И это только подтверждает
пифагорейское правило: "То, что может случиться с миром, может случиться и
с тобой. Когда фортуна обрушивает на тебя бесконечные удары, постарайся
все же победить или хотя бы выстоять". - Он глубоко вздохнул и откинулся
назад.
- А мне Маннинг рассказывал о другом своем сновидении, - словно
дождавшись своей очереди, начал Джек Пенроуз. - Будто он находится на
плоской квадратной крыше. По ее краям парапет, который едва доходит до
пояса, а посередине примерно такой же высоты стена, делящая крышу на два
прямоугольника. Позже, во сне, ему стало казаться, что это крыши двух
зданий, примыкающих друг к другу, потому что центральная стена толще
других и с широкой трещиной посередине. И когда ему нужно было перелезать
через эту стену, - а это он проделывал во сне несколько раз, двигаясь
быстро-быстро, - он каждый раз испытывал страх, что на другой стороне либо
вообще ничего нет, либо с ним случится там нечто ужасное.
Была ночь, небо заволокли низкие тучи, и порывистый ветер швырял в
лицо колючий дождь, но света на улицах было достаточно, чтобы разглядеть
все вокруг. Ги увидел, что на нем какая-то темно-серая униформа, неудобная
и грубая на ощупь и безо всяких знаков отличия. И был он не один: на крыше
находилось еще довольно много людей, которые, как и он сам, жались к
стенам - по одиночке, парами или небольшими группками, но ему никак не
удавалось их хорошенько рассмотреть. На протяжении всего сна он так и не
мог взглянуть кому-нибудь из них в лицо или перекинуться с кем-либо
словечком, хотя позднее даже ощутил в этом определенное удобство или, по
крайней мере, чувство уверенности в том, что находится и двигается бок о
бок с кем-то одним из них. Все они, как и он, носили точно такую же серую
униформу; правда, на некоторых она была чуть светлее, но вблизи это
различие было незаметно.
В основном люди вели себя очень тихо и, как ему казалось, следили
друг за другом. Порой отдельные группы быстро двигались вдоль стены и
снова замирали. Если кому-то из них требовалось перелезть через
центральную стену, он делал чуть ли не бросок, но старался при этом не
привлечь к себе внимание. Ги поразило их сходство с солдатами,
упражняющимися в коротких перебежках по обстреливаемой пересеченной
местности.
Ему вдруг ужасно захотелось делать то же самое. Он тоже стал
перебегать и переползать, пытаясь проявить максимум сноровки и
осторожности. Когда это желание пропадало, он замирал на месте, где
случалось в тот миг оказаться, один или рядом с другими, но всегда
старался держаться ближе к стене. Он говорил, что это походило на
музыкальную игру, с той лишь разницей, что не было музыки, приглашавшей к
началу или окончанию.
Ориентиром служил лишь собственный импульс.
Ги заприметил, что солдаты, которые были в светло-сером, всегда
двигались в одном направлении - вдоль и вокруг стены, в то время как сам
он и другие, в темном, пробирались им навстречу. Когда противостоящие
группы сближались или проходили-пробегали мимо друг друга, чувство
опасности усиливалось. Как только светло-серые приходили в движение,
Маннинг, особенно если он оказывался один у стены, весь съеживался и
вбирал голову в плечи, томимый жутким предчувствием, что один из солдат
окажется у него на спине, или, что было почти то же самое, коснется его.
Но если это все-таки случалось, он не испытывал ни боли, ни
потрясения, как того можно было ожидать, а просто наступал перерыв в
сновидений, и все исчезало, после чего он снова оказывался в той точке,
откуда началось сновидение. И снова повторялись эти жуткие ползки и
броски. Во влажной ветреной темноте - перебежки плечом к плечу навстречу
друг другу безликих солдат в одинаковой серой униформе, и больше ничего.
И лишь когда он окончательно освоился и слился с этой темно-серой
массой и солдаты вдруг стали исчезать парами, он понял, что является
участником игры в трик-трак, которую ведут живые люди. И тут, когда он уже
ожидал своей неизвестно когда последующей очереди отчалить от этого
берега, его охватил страх. И еще он почувствовал на себе давление.
На последних своих словах Джек даже щелкнул пальцами.
- Давление! - воскликнул он. Вот слово, которое я никак не мог
вспомнить. Однажды, не припомню теперь в связи с чем, но точно знаю, что
не в связи с трик-траком, а скорее с научной фантастикой, о которой мы с
ним толковали, Маннинг спросил меня, испытывал ли я когда-нибудь чувство,
будто нахожусь под прессом, который вот-вот выдавит меня из мира,
выстрелит мной, словно семечком от яблока...
- ...Или растворит во времени-пространстве, - пробормотала Джоан.
- Нет, серьезно, Джоан, - спросил Джек, - как может возникнуть нечто,
подобное сознанию "раствориться" в материальном мире?
Сознанием обладает все, даже атомы, иначе реальность
разбалансируется. Так сказал однажды Маннинг. И еще он сказал - я это
хорошо запомнил, - что человеку всегда нужно держать наготове чемодан со
всем необходимым на тот случай, если он получит сигнал к отбытию. Вот
только не помню, сказал ли он, что последует при этом собственному голосу.
Тут заговорил мистер Брин. До сих пор он только слушал, и с лица его
не сходило напряженное выражение озабоченности.
- Мне кажется, какой-то чемоданчик всегда стоял в изножье его
кровати, а сейчас его нет, - так он закончил, нисколько, однако, не
успокоившись.
- После того как вы нашли его ключи, - сказал Джек, обращаясь к нему,
- я поднялся наверх и обыскал каждый дюйм крыши. И обнаружил три предмета,
которые скорее всего принадлежали Маннингу, - игральную фишку, крышечку от
бинокля и пакетик с пятью спичками - по две вместе с каждой стороны и одна
посередине.
- Нас здесь как раз пятеро, - крякнул Брин. Он тронул висок и
моргнул. - Я же знал, что вспомню, - виновато признался он. - Ключи лежали
на каком-то клочке бумаги. Вслед за ключами я хотел было поднять и
бумажку, но тогда как-то не подумал, что она может пригодиться, а тут
дунул ветер, и ее понесло по краю крыши. Я заметил, что один край бумажки
неровный - она, верно, была вырвана из блокнота со спиралью. Мне
показалось, на ней было что-то написано печатными буквами.
Все переглянулись и, словно сговорившись, направились на крышу. Как
раз всходила луна-одиночка, еще ее зовут Нахлесткой, потому что она один
год объединяет с другим.
Фриц ЛЕЙБЕР
ГРЯДЕТ ПОРА РАЗВЛЕЧЕНИЙ
Кабриолет с приваренными к бамперу рыболовными крючками влетел на
тротуар, словно нос какого-то кошмарного существа. Оказавшаяся на его пути
девушка стояла как парализованная, лицо ее, закрытое маской, вероятно,
исказил страх.
Хоть раз рефлексы меня не подвели. Я быстро сделал шаг к ней, схватил
за локоть и рванул назад, так что затрепетало ее черное платье.
Кабриолет промчался рядом, гремя двигателем, и что-то треснуло. За
стеклом я заметил три лица. Когда машина вновь выехала на мостовую, я
почувствовал горячее дуновение из выхлопной трубы. Густая туча дыма,
подобно черному цветку, распустилась за поблескивающим задом автомобиля.
На крюках висел кусок черной ткани.
- Вас не задело? - спросил я девушку.
Она повернулась, чтобы взглянуть на разорванное платье. Под ним были
нейлоновые панталоны.
- Крючки меня не коснулись, - ответила она звучным голосом. -
Кажется, мне повезло.
Вокруг зазвучали голоса:
- Эти молокососы! Что они еще придумают?
- Они угрожают безопасности, их нужно арестовать!
Взревели сирены, и вслед за кабриолетом на полной мощности
вспомогательных ракетных двигателей промчались два полицейских мотоцикла.
Однако черный цветок превратился в чернильный туман, заполнивший всю
улицу. Полицейские выключили двигатели и повернули, затормозив возле
облака дыма.
- Вы англичанин? - спросила девушка. - У вас английский акцент.
Ее дрожащий голос доносился из-под черной атласной маски, и я
подумал, что, наверное, она стучит зубами. Голубые глаза смотрели на мое
лицо из-за черного муслина, прикрывающего вырезанные в маске отверстия. Я
ответил, что она угадала.
- Вы придете ко мне сегодня вечером? - спросила вдруг женщина. - Я не
могу отблагодарить вас сейчас, а кроме том, вы сможете помочь мне кое в
чем другом.
Я все еще обнимал ее за талию, чувствуя, как дрожит ее тело, и
ответил на эту немую просьбу, как и на выраженную словами, сказав:
- Конечно.
Она назвала мне адрес - номер апартамента где-то к югу от Ада - и
время. Потом спросила, как меня зовут, и я представился.
- Эй, вы!
Я послушно обернулся на окрик полицейского, который распихивал
небольшую толпу женщин в масках и гололицых мужчин. Кашляя от дыма,
оставленного кабриолетом, полицейский попросил у меня документы. Я дал ему
самые главные. Он взглянул на них, потом на меня.
- Английский торговец? Долго вы собираетесь пробыть в Нью-Йорке?
Сдерживаясь, чтобы не сказать "как можно меньше", я ответил, что буду
здесь около недели.
- Вы можете потребоваться как свидетель, - объяснил он. - Эти
мальчишки не имеют права использовать против нас газы, и если сделали это,
их следует арестовать.
Казалось, он считает, что самое главное в происшествии - дым.
- Они пытались убить эту женщину, - подчеркнул я.
Полицейский с умным видом покачал головой.
- Всегда делают вид, что хотят это сделать, но на деле хотят только
сорвать платье. Я уже задерживал потрошителей, в квартирах которых было
более пятидесяти различных платьев. Конечно, случается, что они подъезжают
слишком близко.
Я объяснил ему, что, не дерни женщину в сторону, ее ударило бы
кое-что посерьезнее рыболовных крючков, однако он прервал меня:
- Если бы она считала, что ее действительно хотели убить, то осталась
бы здесь.
Я оглянулся. Он был прав: женщина исчезла.
- Она была очень испугана, - сообщил я.
- А кто бы не испугался? Эти мальчишки испугали бы самого старика
Гитлера.
- Я имел в виду страх перед чем-то большим, чем "дети". Они вовсе не
походили на "детей".
- А на кого они походили?
Без особого успеха я попытался описать те три лица. У меня осталось
только смутное впечатление жестокости и изнеженности - не слишком.
- Ну что ж, я могу ошибаться, - сказал он наконец. - Вы знаете эту
девушку? Знаете, где она живет?
- Нет, - наполовину солгал я.
Второй полицейский спрятал радиотелефон и направился к нам, пиная
ленты расплывающегося дыма. Черное облако уже не скрывало мрачных фасадов
зданий со следами атомного огня пятилетней давности. Вдали уже
просматривались развалины Эмпайр Стейт Билдинг, торчащие из Ада, подобно
искалеченному пальцу.
- Их еще не поймали, - пробормотал подошедший полицейский. - Руан
говорит, они оставили за собой облако дыма на пять кварталов.
Первый покачал головой.
- Это плохо, - мрачно заметил он.
Я чувствовал себя слегка неуверенно и пристыженно. Англичанин не
должен лгать, во всяком случае машинально.
- Похоже, дело будет нелегким, - продолжал первый полицейский тем же
мрачным голосом. - Потребуются свидетели. Боюсь, вам придется остаться в
Нью-Йорке дольше, чем вы собирались.
Я понял, что он имеет в виду, и ответил:
- Я забыл показать вам все свои документы. - И протянул ему еще
несколько бумаг, убедившись, что между ними лежит банкнот в пять долларов.
Когда он вернул мне документы, голос его уже не был таким зловещим. Мое
чувство вины прошло, и чтобы укрепить наше соглашение, я еще поболтал с
ним об их работе.
- Я думаю, маски затрудняют вашу работу, - заметил я. - В Англии я
читал о группе замаскированных бандитов-женщин.
- Пресса раздула дело, - заверил меня первый полицейский. - На самом
деле хлопот больше с мужчинами, переодетыми женщинами. Поймав такого, мы
бьем его ногами.
- Кстати, женщин можно узнать и в масках, как если бы их не было, -
сказал второй полицейский. - Ну, вы понимаете: руки и все остальное.
- Главное, все остальное, - со смехом согласился первый. - Скажите,
это правда, что в Англии девушки часто не носят масок?
- Да, некоторые переняли эту моду. Однако их не очень много. Это те,
что подхватят любой новейший стиль, как бы он ни был экстравагантен.
- Телевидение показывает англичанок только в, масках.
- Пожалуй, только из уважения к морали американцев, - признал я. -
Честно говоря, мало кто из девушек носит маску..
Второй полицейский задумался над моими словами.
- Девушки, ходящие по улицам с обнаженными лицами... - трудно было
понять, относится он к этому одобрительно или наоборот. Вероятно, и то и
другое.
- Кое-кто из послов пытается протащить закон, вообще запрещающий
маски, - продолжал я.
Второй полицейский покачал головой.
- Что за идея! Понимаешь, приятель, маски - это очень хорошая штука.
Еще пару лет, и я заставлю свою жену носить ее даже дома.
Первый пожал плечами.
- Если бы женщины перестали носить маски, через шесть недель ты бы
уже не замечал разницы. Привыкнуть можно ко всему, в зависимости от того,
сколько людей это делает или не делает.
Я согласился с этим и покинул их, направившись на север от Бродвея
(думаю, прежде это была Десятая авеню), и быстро шел, пока не миновал Ада.
Проход по зоне радиоактивности всегда расстраивает человека. Слава Богу,
что пока в Англии таких мест нет.
Улица была почти пуста, хотя со мной заговаривали несколько нищих с
лицами, изборожденными шрамами вроде тех, что оставляет взрыв водородной
бомбы. Я не мог определить - настоящие это шрамы или же просто грим.
Толстая женщина протянула в мою сторону ребенка со сросшимися пальцами рук
и ног. Я подумал, что он родился бы деформированным, невзирая на
обстоятельства, а женщина лишь пользуется страхом людей перед мутациями,
вызванными бомбами, однако дал ей семь с половиной центов. Из-за маски я
чувствовал себя так, словно приношу жертву какому-то африканскому идолу.
- Да будут ваши дети благословлены одной головой и одной парой глаз.
- Спасибо, - ответил я, содрогнувшись, и торопливо отошел.
- "...Под маской же только гной, так голову в сторону, вот принцип
твой: прочь, прочь от девиц!" - То были последние строки антисексуальной
песни, которую пели какие-то религиозные фанатики в половине квартала от
увенчанной знаком круга и креста святыни феминистов. Это несколько
напомнило мне наших британских монахов. Наверху был полный хаос
объявлений, рекламирующих заранее переваренные продукты, обучение борьбе,
радиоосязатели и тому подобное.
Я разглядывал эти истерические призывы с каким-то неприятным
очарованием. Поскольку в американской рекламе нельзя использовать женское
лицо или тело, сами буквы объявлений были полны эротики. Например,
толстобрюхая и грудастая большая В или сладострастное двойное О. Однако
лучше всем секс в Америке представляет маска.
Британский антрополог писал, что хотя перенос сексуальных интересов с
бедер на груди потребовал у эволюции пяти тысяч лет, время лица пришло
спустя всего пятьдесят лет. Сравнение американского стиля с мусульманскими
традициями неуместно; мусульманки носят маски, поскольку являются
собственностью мужа, и это должно сделать собственность еще более личной.
Зато американки подчиняются только моде и пользуются масками, чтобы
создать вокруг себя атмосферу таинственности.
Однако, отодвинув в сторону теорию, настоящую причину этой моды можно
найти в антирадиационных комбинезонах времен III мировой войны, породивших
борьбу в масках, популярнейший сегодня вид спорта, а затем - современную
женскую моду. Сначала просто проявление экстравагантности, однако вскоре
маски стали так же необходимы, как некогда бюстгальтеры и губная помада.
В конце концов до меня дошло, что я думаю не о масках вообще, а над
тем, что скрывается за одной из них. В этом кроется все двуличие этой
вещи: никогда не знаешь, то ли девушка прячет свою красоту, то ли
уродство. Я представил себе холодное, милое лицо, на котором страх был
виден лишь в расширенных зрачках. Вспомнил ее густые светлые волосы,
контрастирующие с черной атласной маской. Она пригласила меня в 22.00.
Я поднялся по лестнице в свой апартамент, находящийся недалеко от
британского консульства. Лифт не работал после какого-то давнего взрыва -
большое неудобство в высотных нью-йоркских зданиях. Прежде чем сообразил,
что сегодня выйду еще раз, я оторвал из-под куртки кусок фотопленки и
проявил ее. Она показывала, что количество радиоактивности, которое я
получил за день, по-прежнему находится в пределах нормы. Я не чувствовал,
подобно другим, никаких фобий, связанных с радиоактивностью, но все-таки
считал, что нет смысла рисковать.
Опустившись на кровать, я взглянул на тихий динамик и экран видео в
углу комнаты. Как обычно, это зрелище принесло с собой горькие мысли о
двух великих народах мира. Одинаково изувеченные, но все еще сильные -
гиганты-калеки, продолжающие отравлять планету своими мечтами о
невозможном равновесии и не менее невозможной победе одного над другим.
Я с раздражением включил динамик. К счастью, комментатор возбужденно
говорил о перспективах рекордных урожаев с полей, засеянных с самолетов.
Внимательно выслушал я все до конца, но не было ни одного интересующего
меня сообщения. И разумеется, никакого упоминания о Луне, хотя каждый
знал, что американцы и русские соревнуются в стремлении превратить свои
базы на Луне в крепости, способные посылать на Землю ракеты, начинающиеся
на самые разные буквы алфавита. Я сам отлично знал, что британское
электронное оборудование, обмениваемое при моем посредничестве на
американскую пшеницу, будет использовано в космических кораблях.
Я выключил аппарат. Начинало темнеть, и я вновь представил себе
нежное, испуганное лицо под маской.
С самого отъезда из Англии я ни разу не встречался с женщиной. В
Америке очень трудно познакомиться с девушкой; здесь даже такая мелочь,
как улыбка, может вызвать крик о помощи, не говоря уже о постоянно
растущем пуританстве и гангстерах, отучающих женщин выходить из дома по
вечерам. Ну и, конечно, маски, которые наверняка не последний вымысел
капиталистической дегенерации, а признак психической неуверенности.
Русские могут не носить масок, но у них есть свои собственные символы
стресса.
Подойдя к окну, я нетерпеливо вглядывался в темнеющее небо. Вскоре на
южном горизонте появилась жуткая фиолетовая туча. Волосы зашевелились у
меня на голове, однако я тут же рассмеялся. Я испугался, что это
радиоактивное облако из воронки от Адской Бомбы, хотя должен был сразу
понять, что это всем лишь вызванное излучением зарево на небе над центром
развлечений и жилым районом к югу от Ада.
Ровно в 22.00 я стоял у дверей квартиры моей незнакомой подруги.
Электронное устройство спросило мою фамилию. Я четко ответил: - Вистен
Тюрнер, - гадая, закодировала ли она мое имя в механизме. Вероятно, да,
потому что дверь открылась. С бьющимся сердцем я вошел в небольшую пустую
гостиную.
Комната была меблирована дорогими современными пневматическими
подножками и лежанками. На столе я заметил несколько книг, и та, которую
поднял, оказалась типичным криминалом о двух женщинах-убийцах, пытающихся
уничтожить друг друга.
Телевизор был включен, на экране одетая в зеленое девушка в маске
плаксиво пела о любви. В правой руке она что-то держала - я не разобрал,
что именно. Заметив, что телевизор снабжен осязателем, которых в Англии
еще не было, я с интересом сунул руку в отверстие возле экрана. Вопреки
ожиданиям все было не так, словно я сунул руку в пульсирующую резиновую
перчатку, а скорее так, как если бы девушка с экрана действительно держала
меня за руку.
За моей спиной открылась дверь, и я поспешно вырвал руку из
осязателя; можно было подумать, что меня поймали на подглядывании в
замочную скважину.
Девушка стояла в дверях спальни и, казалось, дрожала. На ней была
серая шуба с белыми пятнами и серая бархатная вечерняя маска с серыми
кружевами вокруг глаз и губ. Ногти ее покрывал серебряный лак. Мне даже в
голову не приходило, что мы куда-то пойдем.
- Нужно было сказать вам, - тихо произнесла она. Взгляд ее из-под
маски нервно бегал от книг к телевизору или устремлялся в темные углы
комнаты. - Но здесь говорить нельзя.
- Есть одно место рядом с консульством... с сомнением сказал я.
- Я знаю, где мы можем быть вместе и поговорить, - быстро сказала
она. - Если вы не имеете ничего против.
Когда мы вошли в лифт, я заметил:
- К сожалению, я отпустил такси.
Оказалось, однако, что машина еще на месте по причинам, известным
только водителю. Выскочив, он, улыбаясь, открыл перед нами переднюю дверь.
Я сказал, что мы предпочитаем сидеть сзади, и он неохотно открыл заднюю
дверь, захлопнул ее за нами и сам уселся впереди.
Моя спутница наклонилась вперед.
- Рай, - сказала она. Водитель включил двигатель и телевизор.
- Почему вы хотели знать, британец ли я? - спросил я, чтобы начать
разговор.
Она отодвинулась от меня, прижав маску к стеклу.
- Посмотри на Луну, - сказала она быстро.
- Ну скажи, почему? - настаивал я, понимая, что раздражен и не она
тому причиной.
- Она медленно движется вверх по пурпурному небу.
- А как тебя зовут?
- Из-за этого пурпура она кажется еще более желтой.
И тут я вдруг понял причину своем раздражения. Это был квадрат
мерцающего света возле водителя.
Я ничего не имею против обычной борьбы, хотя смотреть ее мне скучно,
но совершенно не выношу схваток женщин с мужчинами. То, что силы в
основном "равны" - мужчины слабые и с короткими руками, а женщины в масках
молодые и ловкие, - делало для меня эти схватки еще более отвратительными.
- Пожалуйста, выключите экран, - попросил я.
Водитель не оглядываясь покачал головой.
- И говорить не о чем, дорогуша, - сказал он. - Эту девушку готовили
для схватки с Малым Зирком добрых несколько недель.
Я с яростью вытянул руку вперед, но девушка удержала меня.
- Пожалуйста, - испуганно прошептала она, качая головой.
Разочарованный, я вновь опустился на сиденье. Теперь девушка сидела
ближе, но молчала. Несколько минут я следил за борьбой крепко сложенной
девушки в маске с жилистым и тоже замаскированным противником. Его попытки
атаковать напоминали движения паука-самца.
Я повернулся, глядя на свою спутницу.
- Почему эти трое хотели вас убить? - резко спросил я.
Отверстия ее маски были устремлены на экран.
- Потому что ревнуют, - прошептала она.
- А почему они ревнуют?
Она по-прежнему не смотрела на меня.
- Из-за него.
- Кого?
Молчание.
- В чем вообще дело? - спросил я.
Она все так же не смотрела в мою сторону.
- Послушай, - весело сказал я, меняя тактику. - Ты должна мне
что-нибудь рассказать о себе. Я даже не знаю, как ты выглядишь. - Полушутя
я поднес руку к ее шее, и тут же последовал быстрый удар. Я отдернул руку,
чувствуя резкую боль: на тыльной стороне ладони виднелись четыре маленькие
точки, из одной уже сочилась тонкая струйка крови. Я взглянул на ее ногти
и заметил, что на них надеты остроконечные серебристые наперстки, которые
я принял за лак.
- Мне очень жаль, - услышал я ее голос. - Ты меня так испугал. На
мгновение мне показалось, что...
Она наконец повернулась в мою сторону, шуба ее распахнулась: под нею
было вечернее платье в стиле критского Возрождения - кружева,
поддерживающие груди, но не закрывающие их.
- Не злись, - сказала она, обнимая меня за шею. - Сегодня ты был
великолепен.
Мягкий серый бархат ее маски касался моего лица. Сквозь кружева
высунулся влажный теплый кончик языка и прильнул к моему подбородку.
- Я не злюсь, - ответил я. - Просто удивлен и хочу тебе помочь.
Такси остановилось. По обе стороны улицы виднелись черные отверстия
окон с торчащими в них осколками стекла. В туманном пурпурном свете я
заметил несколько оборванных фигур, движущихся к нам.
- Это движок, - пробормотал водитель. - Приехали. - Он сидел
сгорбившись, неподвижно. - Плохо, что это случилось именно здесь.
- Обычно хватает пяти долларов, - прошептала моя спутница. Она с
таким страхом смотрела на собирающиеся фигуры, что я поборол возмущение и
сделал, как она советовала. Водитель взял банкнот без единого слова. Вновь
запуская двигатель, он высунул руку в окно, и я услышал, как о мостовую
звякнули несколько монет.
Моя соседка вновь прижалась ко мне, но смотрела на экран телевизора,
где крепко сложенная девица как раз укладывала на лопатки конвульсивно
дергающегося Малого Зирка.
- Я так боюсь, - прошептала она.
"Рай" оказался таким же разрушенным районом, но там был клуб с
занавесками на окнах, в дверях которого стоял грузный швейцар, одетый в
космический скафандр. Меня это слегка ошеломило, но, пожалуй, понравилось.
Мы вышли из такси в момент, когда на тротуар упала пьяная старуха,
сорвав при этом маску. Какая-то шедшая перед нами пара отвернула головы от
полуоткрытого лица, словно смотрели на отвратительное тело на пляже. Когда
мы входили за ними в клуб, я услышал голос швейцара:
- Быстрее, бабуля; иди и закройся.
Внутри царил голубой полумрак. Девушка утверждала, что здесь мы
сможем поговорить, но мне это показалось невозможным. Кроме хорового
сморкания и покашливания (говорят, что половина американцев аллергики)
здесь был еще ансамбль, игравший исключительно громко в новейшем стиле,
согласно которому электронная компонующая машина выбирала случайные группы
звуков, а музыканты добавляли к этому свои мизерные индивидуальности.
Большинство клиентов сидели в отдельных боксах. Ансамбль играл за
баром, а на эстраде танцевала девушка, совершенно голая, если не считать
маски. Небольшая группка мужчин в конце бара не обращала на нее внимания.
Мы изучили меню, написанное золотыми буквами на стене, и нажали
кнопки, заказывая цыпленка, жареные креветки и два шотландских. Минуту
спустя раздался звонок, я поднял сверкающую крышку и взял наши бокалы.
Группа мужчин из конца бара направилась к дверям, но, прежде чем
выйти, оглядели зал. Моя спутница как раз сняла шубку. Взгляды мужчин
остановились на нашем боксе. Я отметил, что их было трое.
Музыканты ансамбля прогнали танцовщицу со сцены. Я подал женщине
соломинку, и мы стали пить.
- Ты хотела, чтобы я тебе чем-то помог, - сказал я. - Кстати, должен
сказать, что ты прелестна.
Она кивнула, что могло означать благодарность, осмотрелась и
наклонилась ко мне.
- Мне трудно было бы попасть в Англию?
- Нет, - ответил я, несколько удивленный. - Конечно, при условии, что
у тебя есть заграничный паспорт.
- А его трудно достать?
- Пожалуй, да, - сказал я, удивленный ее невежеством. - Твоя страна
не любит, когда ее граждане путешествуют, хотя и не так строга в этом
отношении, как другие.
- А британское консульство может помочь мне получить паспорт?
- Трудно сказать, чтобы то была их...
- А ты мог бы?
Я заметил, что за нами следят. Рядом с нашим столом прошел мужчина в
обществе двух девушек. Девицы были высокие, с волчьими движениями, их
маски сверкали драгоценностями. Мужчина шел между ними крадущимся шагом,
словно лис на задних лапах.
Моя спутница даже не взглянула на них, однако постаралась вжаться
поглубже в кресло. Я заметил у одной из девушек большой желтеющий синяк на
левой руке. Через минуту все трое скрылись в глубокой тени одного из
боксов.
- Ты их знаешь? - спросил я. Она не ответила. - Не уверен, что Англия
тебе понравится. Наша суровая жизнь отличается от вашего американского
стиля.
Она снова наклонилась вперед.
- Но я должна бежать отсюда.
- Почему? - мне это уже начало надоедать.
- Потому что боюсь.
Опять зазвенело. Я поднял крышку и подал ей жареных креветок. Соус,
которым полили грудку цыпленка, был великолепной комбинацией из миндаля,
сои и имбиря. Однако что-то было не в порядке с микроволновой печью,
которая размораживала и разогревала мою порцию, потому что уже в первом
куске я разгрыз оказавшийся в мясе кусок льда. Эти тонкие механизмы
требовали постоянного контроля, а механиков не хватало.
Я отложил вилку.
- Чего ты, собственно, боишься?
Впервые ее маска не отвернулась от моего лица. Ожидая ответа, я
чувствовал усиливающиеся в ней страхи, хотя она их еще не назвала, -
маленькие, темные фигурки, роящиеся в ночи снаружи, собирающиеся в
радиоактивной свалке Нью-Йорка, ныряющие в пурпур. Мне вдруг стало жаль
девушку, захотелось помочь ей. Это теплое чувство соединилось со страстью,
родившейся во мне в такси.
- Всем, - сказала она наконец.
Я кивнул и коснулся ее руки.
- Я боюсь Луны, - начала она тем же мечтательным голосом, что и в
такси. - На нее нельзя смотреть и не думать об управляемых ракетах.
- Та же самая Луна светит и над Англией, - напомнил я.
- Но то уже не английская Луна, она наша и русских. Вы не виноваты. А
кроме том, я боюсь автомобилей, банд, одиночества и Ада. Боюсь вожделения,
срывающего маску с лица. А еще... - голос ее стал тише, - боюсь борцов.
- Вот как? - спросил я.
Ее маска приблизилась ко мне.
- Ты слышал о борцах? - быстро спросила она. - О тех, что борются с
женщинами? Они часто проигрывают, ты это знаешь, и тогда им нужна девушка,
чтобы излить свою неудовлетворенность. Мягкая, слабая и испуганная
девушка. Им это нужно, чтобы почувствовать себя мужчинами. Другие мужчины
не хотят, чтобы у борцов были девушки, хотят лишь чтобы они боролись с
женщинами и были героями. Однако им нужна девушка, и для нее это ужасно.
Я крепко сжал ее пальцы, словно мог таким образом передать ей свой
оптимизм. При условии, что сам его имел.
- Думаю, что смогу забрать тебя в Англию, - сказал я.
Тени вползли на наш стол и остановились. Я посмотрел вверх, на троих
мужчин, которых я видел в кабриолете. На них были черные свитеры и
обтягивающие черные брюки, лица их ничего не выражали, как у наркоманов.
Двое встали рядом со мной, третий склонился над девушкой.
- Исчезни, приятель, - это ко мне. Третий тем временем говорил с
девушкой.
- Поборемся, сестра? Что выберешь: дзюдо, бокс или "до первой
смерти"?
Я встал. Бывают минуты, когда англичанин просто обязан дать себя
избить. Однако именно в этот момент плавным шагом, словно звезда балета,
подошел человек-лис. Реакция троих мужчин удивила меня - они явно
смутились.
Пришелец улыбнулся.
- Такими штучками вы моей благодарности не добьетесь, - сказал он.
- Не пойми нас неверно, Зирк, - умоляюще сказал один.
- Я сделаю это, если будет нужно, - ответил он. - Она рассказала мне,
что вы хотели сделать сегодня. Это тоже не вызывает у меня симпатии к вам.
Убирайтесь.
Они неохотно отступили.
- Пошли, - громко сказал один, когда они отвернулись. - Я знаю место,
где голые борцы дерутся на ножах.
Малый Зирк мелодично рассмеялся и скользнул на место возле моей
партнерши. Она отодвинулась, но совсем немного. Я наклонился вперед.
- Кто твой приятель, детка? - спросил он, не глядя на нее.
Она жестом адресовала вопрос мне. Я ответил.
- Англичанин, - заметил он. - Просила помочь бежать из страны? - Он
мило улыбнулся. - Она любит планировать бегство, правда, детка?
Его маленькая рука гладила ее запястье, пальцы слегка изогнулись,
жилы набрякли, словно он собирался схватить ее руку сильнее и выкрутить
ее.
- Слушайте, вы, - резко сказал я. - Спасибо, что избавили от этих
мерзавцев, но...
- Это мелочи, - ответил он. - Они опасны только за рулем автомобиля.
Хорошо тренированная девчонка могла бы искалечить любом из них. Да, даже
сидящая здесь Теда, если бы ей нравились такие вещи... - Он повернулся к
ней, перенеся ладонь с запястья на волосы. Он ласкал их, и локоны медленно
скользили между пальцами. - Ты знаешь, что я проиграл сегодня вечером,
правда, детка? - мягко спросил он.
Я встал и сказал:
- Идем отсюда.
Она продолжала сидеть и уже не тряслась. Я попытался прочесть ответ в
ее глазах.
- Я возьму тебя с собой, - заявил я. - Это можно сделать.
Он улыбнулся мне.
- Она хотела бы пойти с вами. Правда, детка?
- Идешь или нет? - спросил я.
Она сидела не двигаясь. Мужчина медленно стискивал пальцы на ее
волосах.
- Слушай, ты, жалкий червяк, - рявкнул я. - Убери свои лапы!
Он вскочил со стула как змея. Я не силен в борьбе, знаю только, что
чем больше испуган, тем точнее и сильнее бью. На сей раз мне повезло.
Однако, когда мой противник упал, я почувствовал удар - четыре полосы боли
на моей щеке - и коснулся ее пальцами. Из четырех ран, оставленных ее
острыми наперстками, сочилась кровь.
Она не смотрела на меня. Склонившись на Малым Зирком и прижавшись
маской к его щеке, она шептала:
- Все хорошо. Не беспокойся. Потом ты сможешь меня избить.
Вокруг раздавались разные звуки. Я наклонился и сорвал с нее маску.
Не знаю, почему мне казалось, что ее лицо будет другим? Конечно, оно
было очень бледно, без всякой косметики. Пожалуй, косметика не имеет
смысла, когда носишь маску. Брови у нее были запущены, губы потрескались.
Если же говорить об общем впечатлении, о чувствах, отражавшихся на ее
лице...
Вы когда-нибудь поднимали камень с сырой земли? Видели когда-нибудь
мерзких белых личинок?
Я взглянул на нее вниз, а она подняла голову, глядя на меня.
- Да, ты очень испугана, правда? - с иронией сказал я. - Боишься этой
маленькой ночной драмы, да? Просто смертельно испугана.
И я вышел прямо в пурпурную ночь, продолжая прижимать ладонь к щеке.
Никто меня не остановил, даже борцы, дерущиеся с девушками. Мне очень
хотелось сорвать из-под рубашки пленку, проверить ее и убедиться, что я
получил слишком большую дозу облучения и тем самым заслужил право переезда
на драй берег Гудзона; отправиться в Нью-Джерси, мимо радиоактивных
остатков, а потом в Сэнди-Хук, чтобы ждать там ржавый корабль, который
отвезет меня через море обратно в Англию.