Андрей ЛАЗАРЧУК

                                ВСЕ ХОРОШО

                            ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

     Помню, как  в  восемьдесят  четвертом  из  Москвы  приезжал  работник
Министерства культуры - закрывать наш КЛФ. Этому предшествовало  выселение
клуба из комнаты в библиотеке, которую он занимал: помещение потребовалось
для хранилища запрещенных к выдаче книг. Но на встречу  с  высоким  гостем
нас все-таки собрали. И гость под большим секретом поведал,  помимо  всего
прочего, что Стругацкие то ли уже запрещены, то ли вот-вот будут.
     - Но как же так? Ведь они написали столько коммунистических книг!..
     - Книги они писали хоть и коммунистические, а - антисоветские...
     Это было сильно сказано.
     Клуб  тогда  закрыли,  мы  "перезимовали"  год  на  квартирах,  потом
началась подвижка льда... Спустя несколько лет клуб  умер  своей  смертью,
потому что сменилась среда обитания и места в ней для КЛФ уже не было.
     Мы цитировали Стругацких наизусть. Не члены КЛФ  -  просто  студенты.
Хотите на память (потом проверите)?
     "Ну, что стоите? - сказал он книгам. - Разве для  этого  вас  писали?
Доложите, доложите-ка мне, как идет сев, сколько посеяно? Сколько посеяно:
разумного, доброго, вечного? И каковы виды на урожай? А главное  -  каковы
всходы? Молчите... [...] А можно понимать прогресс  как  превращение  всех
людей в добрых и честных. И тогда мы доживем  когда-нибудь  до  того,  что
станут говорить: "Специалист он, конечно, знающий, но грязный  тип,  гнать
его надо..."
     Полгода  назад  я  выступал   перед   студенческой   аудиторией.   Из
восьмидесяти только двое читали Стругацких. С ними мы и поговорили.
     Главным  образом  о  том,  что  никогда  не  будем  жить  в   Будущем
Стругацких. Сменилась среда обитания...
     Значит ли это, что Учителя ошибались? - Да, конечно.
     Значит ли это, что они были неправы? - Разумеется, нет.
     Высшая правота Стругацких вряд ли выразима словами, как всякая высшая
правота. Думаю, нам еще предстоит постигать и  постигать  ее.  Принимая  и
отвергая. Почему-то даже отрицание здесь - лишь особая форма  утверждения.
И, скажем, раскрытие всего страшного смысла слов "превращение всех людей в
добрых и честных"  (что  давно  держало  меня  за  горло)  почему-то  лишь
дополняет ее, эту правоту.

                                    1

                                   АЛЯ

     - Вон-вон-вон прекрасное местечко! - пропела  Лариска,  перевешиваясь
через  борт  глайдера  и  указывая   рукой   куда-то   вправо-вперед-вниз;
просторный рукав ее куртки затрепетал на  ветру,  и  в  размеренный  шорох
воздушного потока ворвался механический звук, от которого  у  Али  на  миг
остановилось сердце: точно так же звучали сирены общей  тревоги  тогда  на
"Хингане"... "Убери руку!" - крикнула она и даже сделала движение  -  дать
негодяйке  по  шее,  -  но  глайдер  тошнотворно  ухнул  вниз,  задирая  и
поворачивая нос, и надо было его удерживать,  выравнивать,  возвращать  на
курс пеленга - это отвлекало от  всего,  даже  от  глыбки  льда,  медленно
сходящей по пищеводу вниз, вниз, ничего, лед растает,  ничего...  А  когда
истекли секунды - впереди, прямо на кончике  штыря  пеленгатора,  возникла
шахматная  бело-оранжевая  башенка  с  прозрачным  куполом,  а  еще  через
несколько секунд - яично-желтая плоская крыша с синими линиями разметки  и
одиноким серебристым "стерхом", небрежно, как карандаш на  столе,  забытым
на краю поля. Не смахнуть бы его, подумала Аля.  Она  просунула  руку  под
панель, нащупала установочный узел. Вот эти бугорки... Легкими  движениями
пальцев она начала смещать вектор тяги. Достаточно...  Шум  воздуха  стих.
Аля оглянулась. Желтое поле было  теперь  слева  и  медленно  уходило  под
корму. Она развернула послушную - чересчур послушную  -  машину.  Положила
руку на регулятор тяги. В этой цепи ток был, но как  среагируют  эффекторы
на команду при выбитом доминаторе: пропорционально или дискретно -  ведомо
лишь... Она покосилась на  выдранные  с  мясом  панели  автопилота.  Ты-то
знаешь, конечно. И ответишь. Только вот не мне и не сейчас...
     Сжавшись, она потянула ручку на себя. И журчание двигателя послушно и
плавно сменило тон.
     Аля откинулась на спинку. Хорошо, что ветерок... а то бы  так  разило
потом... Лариска, кажется,  поняла  все:  смотрела  прямо  перед  собой  и
неслышно  дудела  на  губе.  Зато  Тамарка  с   заднего   своего   сиденья
перегнулась, просунулась вперед и сыпала вопросами, и Аля, как спикербокс,
отвечала, отвечала, отвечала, изо всех сил стараясь,  чтобы  голос  звучал
легко. Глайдер медленно снижался  и  медленно  скользил  вперед,  описывая
неправильную спираль вокруг посадочной площадки, и кружился вокруг  буйный
лес с редкими свечами цветущих поднебесников, и синий, синее неба,  хребет
Оз, до  которого  так  и  не  долетели,  сменялся  белым  далеким  хребтом
Академии, от подножия которого, позавтракав, вылетели на прогулку...
     Ну, все. Аля направила глайдер  вдоль  посадочной  площадки,  задрала
нос, сбрасывая остатки  скорости,  и  выключила  двигатель.  Генератор  по
инерции крутился еще несколько секунд, и  этого  как  раз  хватило,  чтобы
сесть без лишнего шума.
     Лариска хмуро посмотрела на нее и вдруг  молча  полезла  через  капот
раздатчика, давя и разбрасывая остатки автопилота, и обхватила Алю за шею,
и запричитала тоненьким голоском,  неразборчиво  и  торопливо,  и  Тамарка
басом подхватила и тоже повисла на шее, и все поплыло,  и  Аля,  мгновенно
ослабев, заревела в голос. Она видела через завесу слез, как кто-то  бежит
к ним - два или три человека. Но это не имело никакого значения...

     Она даже поспала немного -  переживания,  избыток  кислорода,  глоток
чего-то горько-сладкого сделали свое дело. Странно: обычно она  запоминала
свои сны, а момент пробуждения тем  более:  это  были  секунды  подлинного
счастья. Иначе оказалось на этот раз: помнить и понимать себя  Аля  начала
лишь после душа; все предыдущее было смазано, нереально, расплывчато. Зато
и  полет  на  свихнувшемся  глайдере  воспринимался  легко,  как   событие
позапрошлого года. Можно было продолжать жить, не обмирая  от  ужаса,  что
под тобой и девчонками - непроходимые  болота  и  джунгли,  полные  жутких
зубастых прожорливых тварей...
     Приведенный в порядок охотничий костюмчик издавал запах озона и будто
бы потрескивал - настолько был чист. Аля, ежась,  натянула  его  на  себя,
вспушила волосы, похлопала себя по щекам: полевые косметические процедуры.
Всмотрелась в отражение. Неплохо, прямо скажем. Особенно  когда  вот  так:
взгляд вполуприщур... Она засмеялась и пошла к людям.
     Было, наверное, за местный полдень, а  если  по  внутренним,  земным,
кейптаунским еще часам - то  поздний  вечер.  На  открытой  галерее,  куда
выходила дверь ее комнаты, никого не оказалось, лишь маленький кибер  полз
вдоль стены, доводя чистоту до абсолютной. Аля постояла у  перил.  Джунгли
были вот они - протяни руку.  Синеватые,  в  сиреневых  прожилках,  листья
лягушачьей  пальмы  качались  перед  лицом,  и  вереница   жуков-оборотней
двигалась по  ним,  тропя  новый,  имеющий  неявный  смысл,  маршрут.  Про
жуков-оборотней вчера  рассказывал  доктор  Пикач  -  может  быть,  слегка
привирая для интереса. Якобы,  помещенные  в  нужные  условия,  они  могут
развиться в любой живой организм Пандоры, а как доктор Пикач  предполагает
еще - и не только Пандоры. Что - неужели и в человека?  Ну,  если  удастся
подобрать ключ к коду... Но это же ужасно! Ужасно, согласился доктор Пикач
и непонятно  задумался.  Аля  всмотрелась  в  жуков.  Размером  в  ладонь,
темно-бронзового цвета, длинноусые,  очень  похожие  по  форме  на  земных
бронзовок, они ритмично шагали по пальмовым листьям, перебираясь с  одного
на другой, и если расфокусировать взгляд и смотреть вдаль,  казалось,  что
пальму обвивает свободно брошенная бесконечно длинная  бронзовая  цепочка.
Аля двинулась вдоль перил в сторону трапа, ведущего на крышу. За пальмой в
ряд стояли минные деревья - сейчас в цвету. Алые и  белые  шары,  издающие
запах свежевыпеченного хлеба. Плоды  их  будут  смертельно  опасны.  Всех,
ступающих на землю Пандоры, учат - до синевы под глазами и нервного  тика,
- как распознавать и обходить семенные коробочки минных  деревьев,  и  все
равно ни одна осень не  проходит  без  смертей  и  увечий.  Об  этом  тоже
рассказал доктор Пикач. Он мог бы рассказать еще о тысяче  вещей,  но  тут
набежали девчонки, и доктор стушевался: видимо, в  его  планы  не  входило
семейное развлечение.
     Аля почти поднялась на крышу, когда все вокруг на мгновение потемнело
и джунгли скрылись за молочно-белой стеной: кто-то нежелательный и сильный
попытался  преодолеть  защитную  мембрану.  Потом  мембрана  вернула  себе
прозрачность, и Аля увидела  нарушителя:  трехметровая  птичка,  состоящая
практически из одного клюва,  молотила  по  воздуху  куцыми  крылышками  и
размахивала длиннющими ногами. Как-то она сумела наконец  развернуться,  в
этих  ногах  не  запутавшись,  расправила  межпальцевые  перепонки   -   и
потрещала,  не  оглядываясь,  между  пальмами,   над   верхушками   минных
деревьев... Гарпия гнусная ногокрылая - было полное  имя  этой  пташки.  А
также - скунс перелетный.
     Все были тут - наверху,  на  ветерке.  Девчонки,  подвязавши  волосы,
прыгали - хвосты пистолетом - и  бестолково  размахивали  ракетками  перед
двумя парнями, которые им явно подыгрывали. А  третий  абориген  грустного
вида сидел, опершись спиной о ее глайдер, и пил что-то из высокого черного
бокала. Увидев Алю, он поднял бокал, салютуя, и похлопал ладонью  рядом  с
собой: приземляйся, мол, еще раз. Нравы у аборигенов были простые.
     Этот, по имени Стас, наверное, местный вождь, подумала Аля. Он старше
всех, и оба воина племени слушаются  его.  Вековая  мудрость  тяжелит  его
веки, и темнит взор, и серебром покрывает власы...  нет,  правда:  молодое
лицо, вряд ли сорок, а глаза старые,  и  какая-то  усталость  во  всем:  в
жестах, в позах... Она вспомнила, как слушал он ее рыдания и ругань.  И  -
улыбнулась.
     - Здравствуй, вождь, - сказала она. - Ты позволяешь мне сесть с тобою
рядом?
     - Садитесь, садитесь, - сказал Стас и зачем-то подвинулся.  -  Хотите
вина? Оно местное, но из настоящего винограда.
     - Немного, - сказала Аля. - Попробовать.
     Она села. Бок "джипси-мот" был теплый и пружинисто-податливый.
     - Я еще не говорил, что восхищаюсь вами? - спросил Стас, наливая ей в
такой же, как у него, бокал бледно-розовое вино. - Так вот, я  восхищаюсь.
У "джипси" боковая устойчивость  отрицательная,  считается,  что  его  без
автопилота не то что посадить - развернуть нельзя.
     - Хорошо, что я этого не знала, - сказала Аля. - Приятное вино.
     - Вино доброе, - сказал Стас. - Жаль, что о планете этого не скажешь.
     - Вам не нравится Пандора? - удивилась Аля.
     - Почему же не нравится? Замечательная планета. Только вот доброй  ее
не  назвать...  -  Стас  запрокинул  голову  и  посмотрел  в   небо.   Аля
непроизвольно повторила его движение.
     В  зеленоватом,  океанского  цвета,   небе   на   немыслимой   высоте
сталкивались и сминались когтистые крылья облаков.
     - Поэтому люди и стремятся сюда,  -  продолжал  он.  -  Отдохнуть  от
чересчур доброй Земли.
     Аля промолчала. В разговор проникли странные нотки; в  таких  случаях
она, чтобы не выглядеть дурой, предпочитала пропускать ход.
     - Чем вы занимаетесь? - немного  другим  -  более  живым?  -  голосом
спросил Стас; головы он, впрочем, не повернул и продолжал смотреть в небо.
- Космос? Биосферы?
     - Не угадали, - засмеялась Аля.  -  Я  библиотекарь.  Гутенберговский
центр, Кейптаун, слышали?
     Это  вождя   проняло.   Он   мгновенно   сел   прямо   и,   по-грачьи
наклонив-повернув голову, буквально впился взглядом  в  ее  лицо  -  будто
силился узнать. Так продолжалось не меньше секунды. Потом он  расслабился,
обмяк, отвел взгляд.
     - Странно... - он сглотнул.
     - Мне самой странно, - заговорила, чтобы  погасить  неловкость,  Аля.
Она улыбалась и чувствовала, что улыбка идиотская, но согнать ее с лица не
получалось, и переменить  тон  -  тоже.  -  Я,  понимаете,  девчонкой  еще
занималась воздушными гонками, двадцать  лет  прошло,  думала,  перезабыла
все, в глайдер сажусь утром - будто в первый раз пульт  вижу,  и  вдруг  -
высота километр, и он мне начинает выдавать черт-те что...
     - Доминатор сварился, - сказал Стас. - Здесь иногда такое  случается.
Я  переналадил  автопилот,  теперь  он  совсем  безмозглый,   зато   очень
послушный. Как велосипед.
     - Вы смогли его наладить?! - восхитилась Аля. - Я его так ломала, что
думала - навсегда...
     - Очень трудно что-то сломать навсегда.
     - Значит, нам уже можно лететь?
     - Как только вам наскучит с нами.  Девушки  уже  рассказали  о  ваших
планах. Кстати, для такого маршрута вам было бы  разумнее  взять  "стерх".
Например, наш.
     - Спасибо, но это... мне даже неловко...
     - Для неловкости  нет  оснований.  Впрочем,  жажду  благодарности  вы
можете утолить очень простым способом.
     Аля приподняла бровь:
     - Очень простым?
     - Самым  простым.  Когда  вернетесь  домой,  пришлите  мне  реставрат
первого русского издания "Графа Монте-Кристо".
     - Диктуйте адрес.
     - Пандора, Академия, точка "Ветер".  Нуль-связи  здесь  нет,  поэтому
шлите на любой номер Академии, мне передадут.
     - Простите, а фамилия?
     - Ах, да. Попов. Станислав Попов.
     - Я обязательно сделаю. А почему здесь нет нуль-связи?
     - Не может же она быть везде.
     - Наверное...
     Они помолчали. Здесь что-то не в порядке, вдруг  поняла  Аля.  Острое
чувство неловкости накатило и задержалось -  будто  она  неожиданно  стала
свидетелем чужой семейной  ссоры.  Только  здесь  не  было  ни  семьи,  ни
ссоры...
     - А вы здесь живете? - спросила Аля. - В смысле - постоянно?
     - Пожалуй, да, - неуверенно сказал Стас. - Пожалуй, постоянно. Знаете
что?  Давайте  устроим  праздничный  ужин.  Не  каждый  день  сюда  падают
гостьи-красавицы. На Земле, если  я  не  путаю,  двадцать  первое  ноября?
Сегодня  же  день  рождения  Вольтера!  Четыреста  восемьдесят  шесть  лет
старичку. Отметим?
     - Вы заранее готовились?
     - К чему?
     - В смысле Вольтера?
     - Нет, я просто знаю. О, это пустяк. Можете задавать любые вопросы  -
отвечу быстрее БВИ. Хотите попробовать?
     Стас заметно оживился: заблестели глаза, появилась улыбка:  азартная,
мальчишеская.
     - Н-ну... - Аля задумалась. - Автор "Свинцовых обелисков"? Год первой
публикации?
     - "Свинцовые обелиски" - первый роман Сергея Закревского,  выпущенный
им под псевдонимом Алан  Шварцмессер.  Астрахань,  издательство  "Дельта",
тысяча девятьсот девяносто седьмой год. Четыреста пятьдесят пять  страниц,
газетная бумага, тираж две с половиной тысячи  экземпляров.  О  творчестве
Закревского рассказать?
     -  Не  надо...  -  Совпадение,  неуверенно  подумала  она.   Или   он
действительно знает все? - Сейчас придумаю посложнее.  Какое  произведение
Кливленда Дина Кегни выдержало максимальное количество изданий?
     - Учебник  "Основы  математической  статистики"  издавался  на  языке
оригинала и в переводах на протяжении семидесяти лет. Общий тираж...
     - Ой, нет! Подождите. Удивительно... Это касается только литературы?
     - Нет, - покачал головой Стас. - Всего.
     - Всего?
     - Да. Я знаю практически все. Разумеется, поверхностно.
     - И что такое "принцип Смогула"?
     - Это из области инфраинформатики.  Якобы  в  крупных  информационных
сетях имеет место инверсия причинно-следственных связей. Следствие  влияет
на причину, и в результате возникает  как  бы  обратный  ход  времени:  мы
начинаем получать информацию из будущего. Безадресную и рассеянную,  но  -
информацию. Смогул пытался ее уплотнять и обрабатывать...
     - И - что?
     - Вы не знаете?
     - Н-нет, наверное...
     -  Он  покончил  с  собой.  Оставил  письмо.  Совершенно  непонятное.
Цитирую: "Тем,  кто  живет.  Финал  провален.  Скучно.  Спасибо  за  роль.
Увидимся после всего. Рышард Смогул".
     - Грустно, - сказала Аля. - Только что уж тут непонятного.
     - Вы не представляете себе,  сколько  толкований  этого  текста  было
сделано.
     - Ладно. Тогда, если можно, еще вопрос... я вам не надоедаю?
     - О, конечно, нет.
     - Кто вы, Стас?
     Аля спросила это - и похолодела. Лицо Стаса на миг застыло, сделалось
ледяной маской, а когда ожило  -  было  почти  лицом  старика.  И  улыбка,
насильственно возвращенная на место, растянувшая сероватые губы, -  ничего
прежнего уже не вернула.
     - Кто я? - тихо сказал он и зачем-то тронул себе ладонью подбородок и
щеку. - Пожалуй... - и замолчал.
     - Кажется, я  нашла  вопрос,  на  который  вы  не  знаете  ответа,  -
прошептала Аля.
     Стас посмотрел ей в глаза. Она почувствовала, как  первобытный  страх
вливается в нее с этим взглядом. Потом лицо Стаса сделалось почти прежним.
     - Да, - сказал он равнодушно. - Один из примерно полутысячи.

     Праздничный  в  честь  господина  Вольтера  ужин   прошел   чинно   и
благородно.  Стас  был  весел  и  легок,  произносил  тосты,   рассказывал
анекдоты,  а  также  обильно  цитировал  виновника  торжества.  Его  более
молчаливые товарищи тоже не оставались в тени, хотя - Аля отметила это  не
без удивления - не производили никакого впечатления. Люди без качеств. Она
все еще не очень твердо знала, кто из них Тони, а кто  Мирон.  Не  потому,
что были похожи друг на друга, а потому, что были похожи на  всех  молодых
людей сразу. С  непонятным,  но  напоминающим  брезгливость  чувством  она
осознала, что уже завтра, встреть она Тони-Мирона, - не  узнает  его.  Для
Лариски же и - подавно - Тамарки это были блистающие рыцари без  страха  и
упреку. Паладины. Или тамплиеры. Девчонки таяли и щебетали.
     Нет, что-то крупно не в порядке здесь, на этой "точке "Ветер". Что-то
здесь не так, как подобает быть. Слишком никого нет - в разгар  курортного
сезона. Два десятка комнат - пустые. И не  научная  это  станция,  хотя  и
принадлежит Академии. Впрочем, Академии принадлежит много чего...
     - ...а техника там - девятнадцатый век, все на уране,  изношено,  как
черт знает что: сравнить не с чем. Но ездят они и летают - и  мы  с  ними,
что же делать. И вот такая ситуация: над джунглями - а летим мы  впятером,
двое местных и нас трое - мотор вертолета  начинает  чихать,  чихать  -  и
останавливается. Хорошо, высота приличная была, автораскрутка сработала  -
сели. А джунгли там не чета пандорским... скажи, Тони.
     - Древний укрепрайон. Пятьдесят  лет  его  строили,  потом  десять  -
долбили, но столько всего осталось...
     - Сели мы на полянку, винт крутится еще,  тишина,  только  шестеренки
урчат да мотор потрескивает - остывает, значит. Сидим, в себя приходим.  И
вдруг - тихое такое... не гудение, не звон, а -  по  краю  бокала  пальцем
провести...
     Прогрессоры, с облегчением подумала Аля.  Я  навоображала  себе  черт
знает чего, а это - просто Прогрессоры. Говорят, где-то здесь у них то  ли
база, то ли центр реабилитации, туда не пускают посторонних...  хотя  нет,
это не здесь,  это  в  южном  полушарии  -  Алмазный  пляж...  Все  равно,
Прогрессоры - это отдельно. Она огляделась.  Девчонки,  конечно,  внимали,
открыв рты, Мирон из посуды и собственных  рук  творил  панораму  события,
Тони ему помогал, улыбаясь чуть снисходительно и отпуская  комментарии,  а
Стас... Лицо его было безмятежным, и он, казалось, с удовольствием слушает
рассказчика - но костяшки пальцев, сжимавших нож и вилку, побелели;  стейк
так и лежал перед ним  на  тарелке,  нетронутый.  Поймав  взгляд  Али,  он
осторожно положил предметы на стол, виновато улыбнулся и  шепнул:  "Сейчас
вернусь". Аля видела, как Тони кивнул, а потом посмотрел на часы. Она тоже
посмотрела на часы. Было  четырнадцать  после  полудня  местного,  значит,
около  пяти  по  Гринвичу.  Спать  не  хотелось  абсолютно.  Солнце  цвета
остывающей стали висело меж  черных  ветвей,  и  было  хорошо  видно,  что
солнечный диск - и не диск вовсе,  а  эллипс,  перечеркнутый  по  большому
диаметру  тонкой,  как  волос,  темной  чертой.  За  пределы  диска  черта
продолжалась  тускло-багровыми,  с   золотыми   вкраплениями,   полосками,
постепенно сходящими на нет, тающими в розовом зоревом  мареве.  С  орбиты
Кольцо производило еще более сильное, потрясающее впечатление...
     Все было безмерно чужим.
     - На миг не стало хватать дыхания  и  объема.  Почти  в  панике,  Аля
огляделась. Глыбы пространства, как глыбы невидимого  льда,  погребли  ее,
отделяя от живущих. Непреодолим был лед... Она смотрела - и видела все как
бы с огромной высоты, из бесконечности, оттуда, где  нет  ни  воздуха,  ни
света. Плоско-невыразительные,  лежали,  слегка  двигались  и  производили
ненужные звуки изображения тел и предметов. Это называлось жизнью и ни для
чего другого не было предназначено.
     Потом дыхание вернулось - с жаром и грохотом. Воздух  распахнулся,  и
оказалось, что за ним скрывается  белое  пламя.  Каждый  звук,  умноженный
пламенем, взрывался под черепом, раскалывая  и  дробя.  Огромная  пылающая
рука упала на лицо и сжала, сжала, сминая кости, глаза, мозг. Еще немного,
пришла мысль, еще немного. Чувство финала, чувство близости великой  цели.
Одуряющий запах раскаленных роз. Торжество пламени. Все исчезает  в  белом
сиянии, моментальные красные контуры, голубой пепел...
     - Мама, мама, что? Тебе плохо? Ты меня слышишь? -  Лариска  рядом,  и
Тамарка подскочила, и обе трясут за руки, за плечи, и встревоженные  морды
Тони-Мирона на втором плане, и громадный цвета черных вишен полуэллипс  за
их плечами, и вверх рогами голубой  серп  над  головой,  и  хлебно-медовый
запах цветущих деревьев, невидимых в темноте, и шуршание мягких крыльев за
мембраной, и легкое подрагивание пола в такт далеким многотонным шагам,  и
возвращение в собственное я из ниоткуда  -  это  восхитительно.  Никто  не
знает по-настоящему, как это восхитительно...
     - Нет, все хорошо, устала, надо поспать, поспать... - Язык  послушен,
и довольно. Довольно на сегодня. - И вам - спать. Всем спать.
     -  Правильно,  -  издалека  говорит  Тони-Мирон,  -  только   примите
снотворное, а то проснетесь среди ночи, ночи же здесь длинные, что  будете
делать тогда?..
     - Примем-примем, - говорит язык, - да мы и без снотворного...
     -  Ни-ни,  -  Тони-Мирон  машет  в  воздухе  огромным,  как   баллон,
пальчиком, - у Пандоры свои странности, без снотворного никак не можно...
     У нас тоже свои прибабахи, хочется сказать языку, но Аля укрощает его
и отправляет в конуру, и позволяет девчонкам  взять  себя  под  локотки  и
вести, вести, вести, дорога  дальняя,  а  ночка  лунная,  три  луны,  и  в
темноте, далеко-далеко, Тони-Мирон переговаривается сам с собой и  говорит
сам себе, думая, что его не слышат: это инсайт. И, соглашаясь сам с собой,
кивает.

     Уже в вертолете, описывая прощальный  круг  над  желтым  квадратом  с
пестрой  букашкой  глайдера  на  краю  и  тремя  игрушечными  человечками,
отбрасывающими неприятно длинные тени, Аля почувствовала, как ее отпускает
что-то, не имеющее названия и  места  приложения,  но  сильное,  четкое  и
цепляющее. Будто вырывались с корнем проросшие в тело - ночью, неслышно  -
нити.
     Свобода, - возникло слово.
     - А он тебе понравился, - ехидно сказала Лариска. - Я видела, как  ты
на него смотрела.
     - Ну и что? - Аля тряхнула головой, сбрасывая с глаз мешающую  прядь.
- Мало ли кто мне нравился?
     - Нет, он хороший, - встряла Тамарка. - Только  все  время  о  чем-то
думает.
     - Он знает много, - сказала Лариска. - И так хорошо все объясняет.  Я
вот не понимала, как время может быть многомерным...
     - Это вы что - в школе проходите? - изумилась Аля.
     - Интерметтивный курс, - важно и непонятно объяснила Лариска.
     - С ума сойти, - сказала Аля.  Давно  -  в  прошлой  жизни  -  Камилл
пытался втолковать Ламондуа, Прозоровскому и ей, соплячке  (подвернувшейся
случайно), именно это: многомерность времени. Потом Камилл ушел. Розовый и
потный, Ламондуа водил пальцем по столу, потом, не поднимая глаз, буркнул:
"Как думаешь, Лев, возьмут нас в зоопарк?"  -  "Меня  возьмут",  -  сказал
Прозоровский.
     Славное было время...
     И вдруг она вспомнила. Не мысль, не  картина  всплыли,  нет  -  тень,
привкус, полузвук... но из тех славных времен. Аля цыкнула на  девчонок  и
осторожно, чтобы не сбиться, стала притрагиваться к тому, о чем вспоминала
только что. Прозоровский...  нет.  Зоопарк...  нет.  Ламондуа...  н-нет...
кажется, нет. Камилл...
     Камилл.
     Вот оно: Аля только-только начала работать в Гутенберговском  центре,
и кто-то - Амет-хан? - несколько раз приглашал Камилла на консультации,  и
раза два Камилл на  эти  приглашения  отзывался;  а  запросы,  вынуждавшие
Амет-хана скручиваться в тугой  жгут,  исходили  от  некоего  Попова...  и
вообще бытовала фразочка: "Работать на Попова" - то есть искать и находить
нечто такое, о чем все давно забыли либо никогда не знали. Для  Али  Попов
был чистой абстракцией...
     Проверим. Амет-хан стар, но бодр.
     Джунгли кончились, начались  предгорья,  изумрудные  холмы,  муаровые
луга, и через  десять  минут  внизу,  на  берегу  озера  Ахерон,  возникла
ярко-оранжевая  перекошенная  буква  "Ф"  -  посадочная  площадка  курорта
Оз-на-Пандоре. Аля запросила разрешение  на  посадку  и  заказала  срочный
сеанс нуль-связи с Землей, с номером -  и  она  по  памяти  назвала  номер
Амет-хана.  Никто  не  помешал  ей  садиться,  она  приткнула  вертолет  в
отведенный  ей  сектор,   торопливо   выбралась   сама   и   подстраховала
выпрыгивающих девчонок. Земля была удивительно прочной и надежной - только
сейчас Аля поняла, что во время полета страшно боялась... чего? Непонятно.
Кажется, не хотелось признаваться себе, чего именно она боялась.
     Даже ноги подгибаются...
     Амет-хан пил кофе. По этому нельзя было  судить,  какое  вокруг  него
время суток: Амет-хан пил кофе всегда. Обрадовался он Але  или  нет,  тоже
был неясно: лицо Амет-хана всегда было непроницаемо, как  лицо  индейского
вождя. Он внимательно Алю выслушал и ответил: да, в шестьдесят первом году
появился такой чрезвычайно активный абонент  с  полным  доступом  КОМКОНа.
Лично  Горбовский   следил,   чтобы   его   обслуживали   с   максимальной
эффективностью. Как понял сам Амет-хан, Попов был контактером - хотя с кем
именно он вступал в контакт, осталось для  него  неизвестным.  Эта  эпопея
продолжалась шесть лет со все нарастающей интенсивностью  информобмена,  а
потом внезапно оборвалась. Амет-хан слышал краем  уха  о  некоей  странной
катастрофе, в которой Попов не то погиб, не то пропал без вести.  Как  Але
должно быть  известно,  кодекс  информистов  запрещает  им  интересоваться
личностями и судьбами абонентов. Поэтому лучше всего обратиться в БВИ.  До
свидания, Александра.
     До свидания...
     В БВИ... Поповых - миллионы. Формальных данных она не знает.  Хотя...
он же был абонентом с Полным допуском! А таких единицы.
     Але повезло: на абоненте дежурила Дайна. Без лишних слов она  вызвала
архив шестьдесят первого года, Поповых много,  но  ни  одного  с  допуском
КОМКОНа, Станислав Игоревич есть, но ему девяносто  восемь  лет...  То  же
самое - в архивах шестьдесят второго, шестьдесят третьего... Я  же  помню,
был такой! - растерянно сказала  Дайна.  -  Мы  же  на  него  пахали,  как
землеройки. - Спасибо, Дайна, я все поняла, - сказала Аля и отключилась.
     На новый вызов сначала долго никто не отвечал, хотя экран  осветился;
потом появилась недовольная неизвестно чья физиономия. Позади нее  бродили
блики в пересечениях полупрозрачных нитей, и что-то большое,  бесформенное
- тошнотворно-медленно проворачивалось, погружаясь в самое себя.
     - Здравствуйте, - сказала физиономия. - Вам меня?
     - Здравствуйте, - отозвалась Аля. - Нет, лучше Валькенштейна.
     - Это срочно?
     - Да.
     - Одну минуту. Но предупреждаю: он будет свиреп. Марк Наумович!
     Действительно,  возникший  Марк  был  свиреп.  Седые  кудри   обжимал
полушлем, на лоб косо сползали странной формы фасетчатые очки. Но,  увидев
Алю, Марк мгновенно растаял:
     - Ох, Алька! Какими судьбами? Где ты?
     - На Пандоре. Курорт Оз.
     - И девчонки с тобой?
     - Ну, разумеется.
     - А далеко?
     Аля оглянулась. Девчонки в соседнем зале свисали с буфетной стойки.
     - Далеко. Марк, у меня серьезное дело. Точнее, странное. Я ничего  не
могу понять, но мне почему-то жутко. Короче:  ты  можешь  связать  меня  с
Горбовским?
     Марк ладонью провел по лбу. Полушлем с очками остался у него в  руке.
Кудри расправились, брови немного опустились, глаза чуть прищурились.  Это
был почти  прежний  Марк  -  тот,  которого  она  так  любила.  Сильный  и
безупречно надежный. Не укатанный еще никакими крутыми горками.
     - Рассказывай, - потребовал он, и она послушно стала рассказывать.

                                   СТАС

     Они улетели, а я остался.
     Погано было на душе - или в том месте, где  у  человека,  по  обычаю,
располагается душа. Хотелось выпить вина, или подраться,  или  расколотить
что-нибудь. Но ничего этого делать было нельзя, и даже думать об этом было
нельзя.
     - Ладно, - сказал я Мирону. - Кто куда, а я под душ.
     Тони уже спускался по трапу - рапортовать.
     - По-моему, получилось все неплохо, - внутренне суетясь, продолжал я.
- Вроде бы обошлось, а? Как тебе показалось?
     Мирон помолчал, я обошел его и направился к трапу. С  Мироном  трудно
разговаривать. По крайней мере, мне.
     - У нее был инсайт, - сказал он. Как выстрелил между лопаток.
     - Когда? - обернулся - нет, повернулся всем телом - я.
     - На этом дурацком ужине. Когда ты ушел.
     - Когда ушел... Глубокий?
     - Видимо, да. Ночью я проверил ее медиатроном. Сплошные красные поля.
     - Это ни о чем не говорит. После той встряски...  -  Я  понимал,  что
говорю глупость.
     - Это был инсайт. Можешь мне поверить. Надежда только на то, что - не
развернется.
     Надежда была хилая, и мы это отлично знали.
     - Инсайт так инсайт, - сказал я. - Мне же хуже.
     Я старался, чтобы голос звучал ровно. Инсайт вкупе с тем, что  она  -
умная женщина - увидела и услышала здесь... это все  равно,  что  взять  и
рассказать прямо. Хотя... что с того? Иного не дано, разве что - свинцовая
пломба...
     - Как я устал, -  сказал  вдруг  Мирон.  Никогда  я  от  него  ничего
подобного не слышал. - Знал бы ты, как я устал.
     - Извини, - сказал я. - Старайся не стоять рядом.
     - Я не от этого, - качнул он головой. - Хотя, может быть, и от  этого
тоже...
     - Я буду у себя, - сказал я. Он не ответил.
     Дома я выгнал кибера и сделал уборку -  сам.  Предварительно  включив
воспроизведение ночных записей. От меня долго все это  прятали,  и  я  уже
нафантазировал себе неизвестно что. Потом пришел Салазар и разрешил мне их
просматривать. Первому. И даже стирать то,  что  я  хочу  стереть.  Правом
цензуры я не воспользовался ни разу. Были и остаются у меня на  этот  счет
свои соображения. Ну а еще потому, что в сравнении с  тем,  что  я  ожидал
увидеть, мои реальные действия ничего особенного из себя не  представляли.
Странно я себя вел, это да. Но не омерзительно.  Не  так,  как  я  ожидал,
исходя  из  запомнившихся  обрывков  сновидений  -  и  из  поведения  тех,
досалазаровских, психологов.
     Изодранные простыни и пропоротую подушку я сунул в  утилизатор.  Туда
же отправил рассыпанные пуховые шарики. Вернул на место кушетку и  кресла.
Поставил на полку книги. Странно: я никогда не рвал книги. А может,  и  не
странно... Делая все это, я краем глаза поглядывал на экран, прихватывая и
монитор медиатрона. Все шло как обычно, и  ноограммы  светились  в  полном
спектре, но больше - в крайних цветах, красном и синем.  И  прежде  бывало
именно так, и этих снов я не запоминал никогда, а только те, что лежали  в
желто-зеленой полосе. И сам я на  экране  был  обычный:  гиббон  гиббоном.
Короче говоря, ночь как ночь, лишь одно происшествие было: около  полуночи
кто-то подходил к двери и пытался открыть ее снаружи.  Охранная  программа
это засекла и задала, естественно, вечный вопрос: что  делать?  И  ответа,
понятно, не получила. Я вернул это место и просмотрел все  подробно.  Ноль
часов пятнадцать минут. Короткий стук в дверь, кто-то трогает ручку.  Я  в
это время сижу на столе в какой-то дичайшей позе и  веду  разговор  сам  с
собой, но разными голосами: мужским, взволнованным, задаю короткие вопросы
- и отвечаю женским,  задыхающимся,  как  после  долгого  бега,  красивым,
глубоким, за один такой голос в женщину можно влюбиться по уши и  навсегда
- причем все это на языке, которого я  не  знаю  и  не  знал  никогда.  На
медиатроне желтое с оранжевыми облачками свечение. Ничего не  помню...  За
дверью еще раз пробуют замок и уходят.
     Да, чего только не услышишь, стоя под дверью...
     Чего только не подумаешь.
     Я закончил уборку и  пошел  мыться.  Пустил  мозаичный  душ  и  долго
крутился под ним, смывая пот и напряжение. Потом пустил просто  теплый,  с
легкой ионизацией. Потом перебрался в сушилку и там, качаясь в гамаке  под
мягким обдувом, почувствовал наконец, что - расслабился.
     Час прошел с их отлета. Может быть, уже сели. На всякий случай -  еще
полчаса полного покоя.
     Не одеваясь, я  прошел  в  комнату,  оказался  около  книжных  полок,
расслабленно и не глядя протянул руку, взял книгу - это оказался Боэций. И
прекрасно, подумал я, падая в кресло. Книга сама собой открылась на первой
главке "Утешения".
     Как хороши бумажные книги! Они ненавязчиво  предлагают  тебе  любимые
тобой страницы, они хранят характеры и запахи  своих  владельцев,  с  ними
уютно. В книгах есть что-то от пожилых мудрых кошек.
     "Тем временем, пока я в молчании рассуждал сам с  собою  и  записывал
стилом на табличке горькую жалобу, мне показалось, что  над  головой  моей
явилась женщина с  ликом,  исполненным  достоинства,  и  пылающими  очами,
зоркостью своей  далеко  превосходящими  человеческие,  поражающими  живым
блеском и неисчерпаемой притягательной силой; хотя она была во цвете  лет,
никак не верилось, чтобы она принадлежала к нашему веку..."
     Очаровательно, подумал я. И как все легло: и над головой, и во  цвете
лет, и насчет неисчерпаемой притягательной силы очень  верно  подмечено...
Согрел и умаслил меня стойкий мудрец нечаянной своей интрагнозией. Я читал
и читал дальше, будто шел по знакомой тропе к дому, а время  тоже  шло,  и
вот он, стих десятый: "Сюда, все обреченные, придите в  оковах  розоватых,
тех, что страсти на вас  обманчивые  наложили.  Страсть  обитает  в  душах
ваших, люди. Здесь ждет покой после трудов тяжелых. Здесь сохраняет тишину
обитель - убежище для бедных и гонимых... Слепые не прозреют,  заблуждений
им никогда не превозмочь несчастных. Земля все погребет в  своих  пещерах.
Величие, что небесам пристало, и душу тот лишь сохранит, кто сможет узреть
тот свет, который ярче Феба, и может все затмить его сиянье".
     Где-то внутри звякнул неслышный колокольчик, я встал, поставил  книгу
на место и пошел одеваться. Надел шорты и натягивал майку, когда  в  дверь
стукнули и голос Тони позвал: "Стас!"
     - Иду, - сказал я.
     Тони был раздражен и  недоволен,  хотя  и  старался  ничем  этого  не
выказывать; мимика  была  в  порядке:  добродушная  полуулыбка.  Однако  с
недавних пор я метрах в двух-трех стал ощущать эмоции  и  общие  намерения
человека. Ощущал я это почему-то правой щекой, а напоминало это  обоняние.
Понятно, что делиться сведениями об этом новом своем качестве  я  пока  не
торопился. Так вот, Тони был недоволен, хотя  очень  хорошо  скрывал  свои
чувства. О причинах же недовольства догадаться было легко...
     - Меняем квартиру, Стас.
     - Из-за инсайта?
     - Мирон сказал? Да, сам понимаешь... так вышло...
     Я вдруг почувствовал, что ему стыдно. Стыдно передо  мной.  Это  было
уже лишнее, поэтому я улыбнулся и пожал плечами:
     - Да, я понимаю. Так вышло. Ладно, мне собраться - сам знаешь.
     - Да, Стас. Собирайся потихоньку. Никто не торопит.

     Это все-таки Пандора, не Земля: одноразовые вещи  здесь  не  в  ходу,
приходится иметь запас одежды и прочих вещей, так что два полных увесистых
чемодана со мной были: с гардеробом и надзирающей  аппаратурой  один  и  с
библиотекой - другой. Также и сопровождающие мои были  увешаны  сумками  и
футлярами. Тонн активировал киберкомплекс, и после  нас  здесь  все  будет
вычищено под  ноль,  а  Мирон  извлек  из  обоймы  ампулу  с  ксимексом  и
продемонстрировал мне. Ксимекс был микрокапсулированный,  молочно-белый  -
значит, мне обеспечено минимум шесть часов комы - или  нирваны?  В  общем,
беспамятства. Процедура необходимая, потому  что  пролетать  мы  наверняка
будем над населенными территориями, а кому же  это  надо:  сводить  с  ума
стада компьютеров и киберов, имеющих блоки-доминаторы?  А  шесть  часов  -
значит, лететь далеко. По  условиям  содержания  я  не  должен  был  знать
координаты места. Не знаю, зачем. Все равно на второй-третий день  я  могу
назвать их с точностью до угловых секунд.
     Короче, забросив чемоданы в багажник глайдера, я повернулся к  Мирону
и закатал рукав. Но Мирон смотрел  мимо  меня  и  поверх  моей  головы,  я
обернулся: на нас круто пикировал "гриф".
     - Закон парности, - пробормотал Мирон.
     - Он же вмажется! - закричал  Тони  и  замахал  руками  -  будто  это
помогло бы "грифу" не врезаться.
     Хотя,  может,  и   помогло:   вертолет,   выкрашенный   необычно:   в
ядовито-зеленый цвет с коричневыми разводами и черными зигзагами  -  завис
метрах в трех над площадкой. Могшим воздушным  ударом  нас  чуть  было  не
снесло. Глайдер, по крайней мере, крутнулся и отъехал почти к самому краю.
Потом "гриф", произведя сотрясение уже не только воздуха, припечатал  себя
к площадке. Дверь салона отсутствовала; из проема сразу же,  не  дожидаясь
положенного по правилам останова лопастей,  выскочили  трое  в  охотничьих
костюмах и, что характерно, с карабинами.
     - Парни, вы что - с ума?.. - Тони шагнул им  навстречу,  но  один  из
прилетевших небрежно отодвинул его в сторонку стволом карабина.  Что-то  в
них троих было очень необычное - настолько, что не улавливалось сразу. Они
остановились в двух шагах от меня, и  один,  который  шел  посередине,  не
разжимая губ, спросил:
     - Попов - это вы?
     Мысли летели сквозь мою  бедную  голову,  не  задерживаясь,  так  что
вполне можно было сказать, что я ни о чем не мог думать. Поэтому я  просто
кивнул и голосом подтвердил:
     - Я - Попов.
     - Вы полетите с нами, - сказал он.
     Тут я понял, что в них было необычного. Они имели одно и то же  лицо.
Разные фигуры - тот, который говорил со мной, был ниже меня на полголовы и
пухловат,  а  двое  других  -  повыше  и  в   плечах   пошире,   но   один
мускулисто-литой, здоровенный и тяжелый, а второй - костистый и  жилистый,
но тоже, наверное, очень сильный. Тройняшками они не были.  Просто  у  них
было одно и то же лицо.
     Краем глаза я видел, что Мирон медленным движением  снимает  с  плеча
сумку, а Тони пятится, и в этот момент коротышка выбросил  прямо  к  моему
лицу руку  -  я  увидел  черный  блестящий  зрачок  глушилки-стиннера.  Их
применяют для обездвиживания крупного зверя.  Я  не  был  крупным  зверем,
поэтому и грохнул по мне коротышка не  полной  мощностью  -  я  еще  успел
заметить, как  прыгнул  на  мускулистого  Мирон  и  как  Тони  затанцевал,
разгоняясь... но время закачалось вперед-назад, и снова Мирон  прыгнул,  и
снова, и опять, и все чаще, без пауз,  слилось,  а  потом  черные  воронки
выстрелов стали появляться то здесь,  то  там,  медленно  прокручиваясь  и
затягиваясь, и вновь лишь рябь - а потом синяя, как  небо  над  Гималаями,
пустота...

                                    2

                                   СТАС

     В начале было слово.
     - ...уже после их Гражданской войны, когда неграм дадены были  равные
права и все такое прочее - эмансипация, слышали? - так вот,  начали  негры
торговлишку. За бедностью общей приходилось  им  открывать  лавки  свои  в
темных амбарах да в подвалах. Масло для освещения в то время было  дорого,
так что  негры  на  освещении  экономили  изрядно.  А  "лавка",  "магазин"
по-английски будет "шоп". Отсюда и пошло: "Темно, как у негра в  шопе".  А
форма, которую избрали вы, суть не что иное, как искажение...
     - Есть.
     - Есть - что?
     - Не "суть", а "есть". Суть - множественное число.
     - Вы ошибаетесь, коллега! "Суть" - это краткая форма  от  "сущность",
что означает, в свою очередь...
     - Тихо. Он, кажется, очнулся.
     - Вы что, видите в темноте?
     - Нет, я просто хорошо слышу. Эй, новенький? Вы проснулись?
     - Еще не знаю, - сказал я. - Нет критериев.
     - Наш человек, - сказал кто-то другой.
     - И должен  заметить,  -  я  приподнялся,  -  что  в  Америке  времен
Гражданской войны  для  дешевого  освещения  использовалось  не  масло,  а
керосин.
     - Керосин - это и есть название хлопкового светильного масла...
     -  Тихо!  -  выдохнул  кто-то  на  пределе  волнения.  -   Новенький!
Назовись!..
     - Стас Попов...
     - Стась! Не может быть!
     - Но факт. Ты кто?
     - Не узнаешь?
     - Пока нет. Скажи что-нибудь спокойно.
     - К черту спокойствие! Я - Эспада!
     - Костя... - у меня куда-то делся голос. - Так ты живой...
     - Осторожно!.. - прошипел кто-то, а потом меня просто смяли в  комок.
Костя был фантастически длиннорук и силен при этом.
     Когда в шестьдесят седьмом  началась  вся  эта  мерзость  на  станции
"Ковчег", Эспада был в числе первых пропавших - еще до появления призраков
я выворотней. Так что он и знать  не  знал,  что  пришлось  пережить  нам,
оставшимся, - и чем все кончилось...
     Впрочем, относительно "кончилось" я, наверное, заблуждаюсь.
     Их здесь было пятеро:  Эспада,  пропавший  вместе  со  мной  и  почти
одновременно; Вадим Дубровин, один из  открывателей  Саулы,  -  именно  он
развлекал   общество   толкованием    поговорок;    Вольфганг    Свенссон,
нуль-наладчик; Патрик Дэмпси, пилот;  и  Эрик  Колотилинский,  прогрессор,
специалист по Гиганде. Все они были похищены неизвестными людьми  из  мест
изоляции; все, как и я, когда-то  исчезли  в  глубинах  космоса,  а  потом
неведомыми путями оказались на Пандоре неподалеку от курорта Дюна,  голые,
почти  ничего  не  помнящие  поначалу...  Патрик  обладал   способностями,
отдаленно напоминающими мои: в его присутствии у металлических проводников
резко изменялось сопротивление; в какую сторону, зависело от того, какое у
Патрика, настроение. Другие ничего особенного за собой не числили -  кроме
того,  разумеется,  что  дверные  мембраны  их  -  нас  -  не  пропускали,
приравнивая к пандорианской фауне.  И  это  несмотря  на  то,  что  все  и
всяческие исследования генетического кода - по крайней мере, моего - ответ
давали   один:   человек.   Мембраны   плевать   хотели   на    результаты
исследований...
     Мы с Эспадой пропали из орбитальной станции "Ковчег". Эспада - просто
из закрытого отсека, я - после того, как погасли звезды и  станцию  начало
корежить и  ломать.  Патрик,  пилотируя  транспортный  "Призрак-Дромадер",
вышел из очередного прыжка в  каком-то  очень  странном  месте:  в  центре
исполинской каменной пещеры. Судя по практическому отсутствию  гравитации,
это была внутренняя часть полого астероида. Он  задал  обратный  курс,  но
началось что-то непонятное,  и  потом  уже  Патрик  очутился  на  Пандоре.
Вольфганг был одним из  тех,  кто  весной  шестьдесят  седьмого  пропал  в
нуль-кабинах: была такая загадочная полоса, причин  этого  не  узнали,  но
события как-то сами собой прекратились. Вольфганг, собственно,  и  пытался
по долгу службы разобраться с этими случаями... Вадим смутно  помнил,  что
летел куда-то на глайдере, а потом вдруг оказался в  дюнах,  и  это  можно
было бы толковать как банальную аварию с ударением головой о более твердый
предмет, да вот только летел он на Марсе, а  пришел  в  себя  на  Пандоре.
Самое странное исчезновение случилось у Эрика: он занимался на ноотическом
тренажере именно по программе выживания в джунглях - и  долгое  время  был
убежден, что ему составили такую вот весьма оригинальную программу...
     Если резюмировать - а этим ребята занимались долго и  упорно  еще  до
моего появления (Эрик и Вольфганг находились здесь уже недели три, судя по
внутренним часам), - то получалась простая вещь: кто-то  собирал  в  одном
месте тех, кого  прогрессоры  (кстати,  почему  именно  они?)  старательно
держали порознь, не позволяя им даже  догадываться  о  существовании  себе
подобных. Интересно, много ли нас еще в природе  вообще  и  на  Пандоре  в
частности? На "Ковчеге", когда там начались чудеса, находилось одиннадцать
человек...

                                   АЛЯ

     Было  беспричинно  и  непривычно   тяжело.   Будто   бы   увеличилась
гравитация. Икры налились тяжестью, подошвы прилипали к  мягкому  рифлонгу
пола. Хотелось лечь в ванну,  но  почему-то  эта  мысль  вызывала  неясное
отвращение.  По  отдаленной  аналогии  вспоминались  беременности  -  хотя
формально ощущения были другие.
     Она прогнала девчонок и осталась лежать. Сначала просто так, потом  -
вывела  на  потолок  дисплей  мнемониатора.   Настроилась   -   и   начала
воссоздавать то, что помнила.
     Вот они подбегают: трое. Стас и Тони-Мирон. Стас смотрит на  глайдер,
а Тони-Мирон одним  глазом,  рассеянным,  смотрят  на  глайдер,  другим  -
бдительным - на Стаса. И это не позднейшие наслоения  впечатлений,  нет  -
это было замечено, а потом забыто...
     "Граф Монте-Кристо".
     Нуль-связи здесь нет.
     Извините, я ненадолго...
     И - сны. О, да! Какие сны, сколько снов! Я там была, там видела...
     Не помню.
     Мнемо - не помогает. Будто лезу на ледяную горку...
     Вот и опять вниз.
     Стоп. Зацепилась.
     Не упасть бы...
     Сон-матрешка. Я во сне - не я. И та, кто я во сне, - видит сон.  И  я
его вижу, разумеется, тоже, но как-то  со  стороны  и  неглубоко  -  будто
смотрю одним глазом.
     Бег по серой грязи, из которой торчат голые  прутья  -  поодиночке  и
пучками. Стремительный бег, беззвучный,  ровный.  Я  почему-то  смотрю  не
прямо перед собой, а чуть вправо.
     Серая стена - металл? Рядом каменная глыба. Я погружаю в камень руку,
что-то вынимаю...
     Потом - я лечу! Справа  в  поле  зрения  -  мое  колено,  лоснящееся,
темное. Будто бы распухшее.
     Подо мной кромешный ад: нагромождение скал, пропасти без дна. И вот я
ныряю в такую...
     Темно.  Темно.  Темно.  Теплая,  сладкая,  почему-то  исторгшая  меня
темнота. Радость возвращения и обида: зачем выгоняли, за что? Как щенка на
мороз.
     Нетерпение. Сейчас что-то произойдет - невыносимо  приятное.  Темнота
течет навстречу, обнимает. Она может быть ласковой.
     Вот сейчас... сейчас... Ожидание, нетерпение. Ну же!..
     Взрыв - боль - слепота - вибрации вперекрест -  будто  дисковые  пилы
входят медленно в череп. Я кричу...
     Я отшатываюсь - в миллионный раз. Я успеваю, потому  что  знаю,  чего
ожидать. Я привык. Потом - оборачиваюсь...
     Следом идет женщина в легком дорожном костюме. Костюм  белый,  волосы
черные, глаза чуть прищурены и смелы. Большой яркий рот. Высокая,  красиво
движется - уверенно, сильно, плавно.
     Я никогда ее не видел.
     Я много раз ее видела...
     Мнемониатор выключился сам: сработал стресс-блок. Но его можно и...
     Аля провела рукой по лицу. Пот. И дрожат  пальцы.  И  кто-то  глубоко
внутри кричит: хватит! Нельзя! Не смей больше!..
     Да что же это со мной?
     Я - боюсь. Это настоящий страх. Я - боюсь...
     Она полежала, расслабляясь, глядя на  чистый,  ничем  не  замутненный
экран.  Дождалась,  когда  лежать  так  -  станет  невыносимо.   Отключила
стресс-блок. Зеленый глазок погас, зажегся красный.
     ...Я успеваю отшатнуться, потому что знаю, чего  ожидать.  Но  в  той
последней мгновенной вспышке вижу: бесконечное поле, и на нем  стоят,  как
пешки на доске, идеально правильными рядами - тощие черные  мальчишки.  Их
сотни или тысячи. Они стоят и смотрят  на  меня,  а  я  смотрю  на  них  с
какого-то возвышения. И они ждут...  чего?  Моего  слова?  Нет,  здесь  не
разговаривают вообще. Звуки - другие. И только я сам могу,  когда  захочу,
сказать и услышать: "Колокольчик!.."
     Потом все гаснет. Женщина в белом подходит,  кладет  руку  на  плечо.
"Здравствуй, вождь. Я нашла вопрос, на который  ты  не  знаешь  ответа..."
Сейчас она его задаст, и тогда всему наступит конец. Потому что есть такой
вопрос, который задавать нельзя. И я, чтобы не отвечать, убегаю назад,  на
станцию Ковчег.
     Амет-хан на меня в обиде: ему  опять  приходится  идти  на  поклон  к
Камиллу, а это становится морально все тяжелее и тяжелее: Камилл и  прежде
был невыносим, а после дела "подкидышей", когда его  зачем-то  изолировали
от  всей  имевшейся  информации,  стал  невыносим  в  кубе.  У  него  ярко
выраженный комплекс Кассандры: он всегда прав, но ему все равно не  верят.
А раз так - то нечего и метать бисер. А Амет-хан при всей своей  кажущейся
невозмутимости человек мягкий, отзывчивый - и ранимый. Я сделаю то, о  чем
просит Малыш, Амет-хан сделает то, о чем прошу я, Камилл сделает то, о чем
просит Амет-хан... Никому не будет хорошо от этого. Но, может  быть,  иной
раз имеет смысл делать то, от чего не бывает хорошо?
     Я подозрительно часто вспоминаю Майку. С ее неправильной правотой.
     "Что делают люди?" Вот уже шесть с хвостиком лет я  отвечаю  на  этот
самый первый вопрос Малыша - и все меньше понимаю сам, _ч_т_о_ они делают.
Раньше мне казалось, что я знаю все. Постепенно - масштаб  увеличивался  -
стали видны странноватые лакуны, в моих познаниях. Потом они  заполнились,
но - масштаб увеличивался - появились лакуны в  информации  БВИ.  Их  тоже
пришлось заполнять, обращаясь к специалистам. Потом  оказалось,  что  есть
специалисты, которых как бы и нет,  и  есть  работы,  которые  как  бы  не
проводились, и есть что-то еще...
     Но  это  почти  неважно  сейчас.  Ребята  разбирают  Черный   спутник
Странников, я не слишком вникаю в их дела, потому что занят  именно  этими
последними вопросами, к которым меня подвел  неприятно  выросший  Малыш...
как мало в нем осталось  от  того  восторженно-взвинченного,  раздираемого
страстями мальчишки!.. Он сух, насмешлив, иногда презрителен.  Он  слишком
много о нас знает и делает выводы. Он похож на молодого упрямого голована.
     Я по-прежнему люблю его.
     Эспада с ребятами ходят счастливые. Они докопались до какого-то узла,
которого ни на каких других сооружениях  Странников  не  находили  никогда
раньше.  Узел  являет  собой  приличных  размеров  ком  труб  и  трубочек,
сплетенных плотно и прихотливо. Никто не понимает, для чего он может  быть
предназначен...
     Они просвечивают и простукивают узел, пытаются томографировать.  И  в
какой-то  момент  что-то  происходит,   хотя   это   "что-то"   ничем   не
улавливается. Просто все чувствуют себя так, будто им пристально смотрят в
спину.
     Первым исчезает Эспада.
     Следом - еще двое ребят.
     Коридоры станции кажутся колодцами, на дне которых клубится  мрак.  В
спину уже не просто смотрят: дышат.
     Наверное,  надо  было   эвакуироваться   сразу.   Не   знаю,   почему
задержались. Наверное, было стыдно бежать, бросив  пропавших  ребят.  Была
надежда, что мы их найдем, вернем... Когда появился запах фиалки, было уже
поздно.
     Он   был   густой,   этот   запах.   Воздух   сделался   студенистым,
подергивающимся. На границах поля зрения происходило что-то  непонятное  и
часто страшноватое. Киберы умерли. Станционные  и  корабельные  компьютеры
вели себя так, как хотели сами.
     Может быть, имело смысл рискнуть и улететь вручную. Не рискнули.  Это
уже была деморализация.
     Пришли ответы на вопросы Малыша. Передать их ему я  не  смог.  Начали
гаснуть звезды...
     А после - будто гигантская рука стала медленно сжимать  и  скручивать
станцию. Лязг, хруст  и  скрежет.  Мы  метались  по  помещениям,  потом  -
разбрелись по каютам и стали ждать конца.
     Это затянулось почти на трое суток.
     Нас плющило аккуратно: воздух не выходил. Коридоры становились похожи
на трубки, перекушенные кусачками: стены сведены вплотную. На моем потолке
образовалось  мокрое  пятно,  висели  крупные   холодные   капли,   иногда
отрывались и падали на лицо и грудь. Я лежал и думал о последних  вопросах
Малыша и об ответах на них. Он знал о нас все -  гораздо  больше,  чем  мы
сами. И думал не так, как мы. Конечно, большей частью думал не он  сам,  а
таинственные аборигены планеты. Но тем не менее, тем не менее...
     Почему Малышу было так важно знать  подробнейшую  биохронику  доктора
Бромберга? (И почему вдруг оказалось так трудно добыть ее?..)
     И почему у людей в основном разные мнения, но по некоторым вопросам -
совершенно одинаковые?
     И - почему андроидам нельзя жить на Земле? Кто и когда это запретил и
как им самим это объяснили?
     И, наконец, - что такое "проект "Валгалла"?
     Ответы от Амет-хана я получил, но даже  не  стал  их  читать  -  было
просто не до того...
     Стены каюты сжимались, шли складками. Дверь  вывернуло,  мембрана  не
замыкалась, повиснув мертвой складчатой шкуркой. Воняло все сильнее...
     Аля от крепкого, плотного, вовсе  не  цветочного  запаха  сморщилась,
непроизвольно дернула головой - и вдруг будто бы очнулась.  Она  лежала  в
комнате гостиницы, одна, на потолке бледно мигал  экран  мнемониатора.  За
окном, широким, панорамным, - зрела гроза. Небо было  океански-зеленым,  в
белой пене. Облачные башни всех оттенков черного  -  надвигались.  Светлая
стрелочка глайдера скользила косо вниз, перечеркивая тучи...
     Что это было? Она встала, неуверенно шагнула к столику. Вот теперь  -
тяжесть исчезала, испарялась... и так же  исчезали  и  испарялись  обрывки
увиденного и понятого, разлитые лужицы чужой памяти... и, торопясь успеть,
она подплыла к столу, схватила блокнот и  начала  диктовать  то,  что  еще
могла вспомнить: станция "Ковчег", проект  "Валгалла",  Эспада,  андроиды,
Бромберг, Малыш...

                                   СТАС

     Я шел вперед, спотыкаясь, и какие-то бестелесные твари касались щек и
лба. Повязка была плотная, жесткая, двое за спиной крепко держали меня  за
локти, так что не хватало только скрипа несмазанных петель и вони факелов.
Имелась, впрочем, другая вонь, которая не была похожа ни на что.
     Я был уверен, что мы находимся не то  в  облагороженной  естественной
пещере, не то в приспособленной для обитания шахте.  На  Пандоре  когда-то
было много кобальтовых шахт - еще до организации  природного  заповедника.
Об этом мало кто знает.
     Вот - открылся некий объем. Зал? Гулко и темно. Здесь, в  подземелье,
я обнаружил в себе новое умение: ощущать близость стен, людей и предметов.
Этакое серебрение исходит от неживого, и зеленоватыми тенями кажутся люди.
Повязка на глазах мешает и этому зрению, но не абсолютно, и я различаю три
продолговатых зелено-серебряных пятна перед собой...
     - Отпустите его, - сказал низкий реверберирующий голос. -  И  снимите
повязку.
     Меня отпускают.  Я  стою  смирно.  Ловкие  пальцы  касаются  затылка.
Повязка сложная, с какими-то  ремнями  и  застежками.  Зачем  такая,  если
хватило бы просто темного мешка?.. Впрочем, время вопросов еще не пришло.
     Но вот - повязка  (сбруя?)  снята,  я  осторожно  приоткрываю  глаза.
Полумрак. Просторное помещение, которое  даже  залом  не  назвать:  ангар?
купол? И - остро: уже видел! Уже был здесь!..
     Не знаю уж, отчего, - но меня передернуло.
     Только потом я стал смотреть на тех, кто стоял передо мной.
     Вернее, так: один сидел и двое стояли. Просто головы их были на одном
уровне.
     Тот, который сидел, был огромного  размера  мужчина,  бритоголовый  и
звероплечий. Двое, стоящие за его спиной со станнерами  в  руках,  были  в
биомасках - как те, которые захватили меня и ребят.  Вряд  ли  это  те  же
самые - фигуры не такие. И уверенности той в них не чувствовалось, а  лишь
- опаска. Боятся меня? Как интересно...
     - Приветствую вас,  Попов!  -  пророкотал  сидящий.  -  Поздравляю  с
освобождением!
     - Спасибо, - хмыкнул я. - Где дверь?
     - Дверь далеко отсюда. Одному вам ее не найти. Стул гостю!
     Тут же под колени  сзади  мне  ткнулось  мягкое,  я  сел  -  и  почти
провалился. От этих бегающих безмозглых  кресел-амеб  я  успел  отвыкнуть.
Теперь мой собеседник возвышался надо мной подобно горе.
     - Я понимаю, у вас множество вопросов, -  продолжал  человек-гора.  -
Равно как у меня - множество ответов. Но прежде  я  сам  спрошу  вас:  вам
известно, кто вы такой?
     Я ответил не сразу.
     - Известно ли... Не знаю. Правильнее сказать - я догадываюсь.
     - Поделитесь Догадками.
     - С удовольствием. После того, как узнаю, кто такие вы и  что  вообще
произошло?
     -  Разумно.  Мы  -   подпольная   организация.   Одна   из   немногих
существовавших и, наверное, последняя оставшаяся. У нас нет ни  имени,  ни
списков. Есть только принципы и  -  цель.  Я  -  заместитель  руководителя
организации. Зовите меня Мерлин. Я андроид.
     - Очень приятно, - сказал я.
     -  В  организацию  входят  также  и  люди,  -  продолжал  Мерлин.   -
Руководитель организации - человек. Мы боремся и за равноправие  -  в  том
числе. Впрочем, если нам удастся достичь главной цели,  то  разница  между
людьми и андроидами просто исчезнет... Знаете ли вы, что такое Д-контроль?
     - Когда-то я был кибертехником, - кивнул я.
     - Следовательно, вы  понимаете,  что  единственная  реальная  разница
между человеком и андроидом - это наличие у андроидов Д-ответа?
     - У нас Д-ответ есть?
     - Нет. Ведь вы созданы не людьми.
     - Именно созданы, вы полагаете?
     - Созданы, модифицированы... Вот это ваше нечеловеческое  спокойствие
- откуда, Попов?
     - От Боэция.
     - Заслуживает внимания как гипотеза... Но Боэция знаете только вы.  В
то же время  все,  освобожденные  нами,  имеют  железные  нервы.  Ни  один
нормальный человек не вынесет испытания темнотой и неизвестностью. Вы  все
- как каленые солдатики.
     Я вспомнил Вадима и не стал его поправлять.
     - Так вот, совершенно ясно, что вы созданы и сконцентрированы в одном
месте с совершенно определенной целью. Оставалось  вычислить,  какова  эта
цель.
     - И?
     - Думаю, нам это удалось. Равно как  и  определить,  кто  именно  это
сделал.
     - Поделитесь?
     - Обязательно. Чуть позже. Я  хочу,  чтобы  вы  сами  пришли  к  тому
выводу, который мы сделали. Это надежнее, не так ли?
     - Для меня безразлично.  Я  знаю,  что  таким  путем  человеку  можно
внушить все что угодно - просто подбирая факты. И даже не искажая их.
     - И все же... я хочу быть несколько убедительнее.
     - Может быть, вы убеждаете себя?
     Раздался странный звук. Один из тех, кто  стоял  за  спиной  Мерлина,
зажал себе ладонью рот. Похоже,  я  булькнул  что-то  смешное.  Мерлин  не
обернулся.
     - Вы помните, должно быть, десятилетие с  две  тысячи  тридцатого  по
сороковой годы?
     - Только по книгам.
     - Ну, разумеется. Странности были?
     - Да уж. Еще какие.
     Странности - были.  Полыхающие  по  всему  миру  малые  войны,  канун
большой (или, как писал Створженицкий, "мировой торфяной пожар"), разруха,
голод, миллионные толпы беженцев  -  в  начале  десятилетия;  мир,  покой,
благополучие, всеобщая любовь и взаимоуступчивость (только после вас?) - в
конце. Без видимых причин. Само собой. По мановению.  Волшебный  дождь.  И
что самое, забавное: всеми  это  воспринято  было  как  нечто  само  собой
разумеющееся. Одумались. Поняли, прозрели... Мне попались лишь две работы,
где робко, как неприличный, задавался этот вопрос: а почему, собственно? И
тут же вопрошавшие сдавали назад, вспоминали, что есть такое "человеческое
здравомыслие" и "инстинкт сохранения разума", и что-то еще... И - не  было
никакой  художественной  литературы  о  последних  войнах.  О  них  забыли
моментально и начисто, и только многочисленные памятники  солдатам  стояли
над  оплывшими  траншеями:  будто  знаки  признания  греха   беспамятства.
Страшное прошлое забывалось, как дурной сон. Дети пятидесятых уже не могли
представить себе иной жизни, чем  тот  бесконечный  праздник,  который  им
устроили старшие. В их представлении война с Гитлером закончилась едва  ли
не позже Евфратского котла, великого  транссахарского  марша  Шварценберга
или битвы за Дарданеллы...
     - Я подозреваю, что вы уже знаете, в чем тогда было  дело,  -  сказал
Мерлин медленно.
     - Данных нет, - сказал я.
     - Вот как... Впрочем, этого следовало ожидать. Но неужели  всеведение
отучило вас делать самостоятельные выводы?
     - Оно привило меня к осторожности в подобных выводах. Я  догадываюсь,
что вы имеете в  виду.  Но  первые  работы  Блешковича  появились  лишь  в
пятьдесят пятом.
     - Понимаю: вам трудно вырваться  из  сферы  привычных  представлений.
Блешкович вообще был абсолютно ни при чем. Ему лишь позволили озвучить то,
что становилось невозможно скрыть.
     - Так, - сказал я.
     - Гипноизлучатели космического базирования были  созданы  в  тридцать
втором году и в  тридцать  третьем  применены...  Ничего  характерного  не
вспоминаете?
     - Болезнь Арнольда?
     - Совершенно верно. Болезненная апатия,  апатия  долороза  эпидемика.
Первое боевое применение гипноизлучателей. А в следующем  году  состоялась
тайная встреча разработчиков  этого  вида  оружия  из  всех  конфликтующих
стран, своего рода  подпольная  мирная  конференция,  где  и  было  решено
запрограммировать все приборы вполне определенным образом.
     - Так началась новая эра... -  Вопросительная  интонация  у  меня  не
получилась. Мерлин говорил правду: в бедной моей голове  шла  перекрестная
проверка сообщенного им, и оказывалось, что  все  ложится  очень  ровно  и
четко.
     - Так началась новая эра, -  согласился  он.  -  Группа  заговорщиков
образовала  некое  подобие  всемирного  правительства.  В  дальнейшем  они
старались держаться в тени...
     - "Махатмы Запада", о которых упоминал Шваб, - это они?
     - Не знаю, о чем вы говорите. Шваб - это?..
     - Гюнтер Шваб, венский экспозиционист. Главный труд: "С  полдороги  в
рай". Умер в пятьдесят девятом в полном распаде сознания.
     - Кстати. Динамика психических заболеваний в двадцать первом веке?
     - Прирост в тысячу шестьсот процентов  с  две  тысячи  двадцатого  по
пятидесятый год, примерно  пятилетнее  плато  с  незначительными  годовыми
колебаниями, затем медленное снижение к концу века до  трехсот  пятидесяти
процентов...
     - Подтверждается этим наша версия?
     - Возможно. Хотя есть и другие объяснения.
     - Объяснения есть всегда. Особенно тогда, когда  кто-то  небесталанно
сочиняет их.

                                   АЛЯ

     Горбовский не изменился совершенно: кажется, даже куртка на нем  была
та же - мешковатая, полотняная, неопределенного цвета, который,  чтобы  не
путаться в оттенках, называют для простоты серым. И  улыбка  была  та  же:
чуть робкая  и  радостная  улыбка  человека,  увидевшего  красивую  редкую
бабочку среди сухих листьев...
     - Здравствуйте, Леонид Андреевич, - Аля протянула руку. - Как я  рада
видеть вас снова!
     - Здравствуйте, Сашенька, - он упорно называл ее так, единственный из
всех. - Сколько же лет, а?
     - Десять, - сказала она. - Или одиннадцать. Лариске как раз три  года
было.
     - Это вон та длинная? - с  ужасом  спросил  Горбовский,  оглядываясь.
Лариска в дальнем углу террасы делала вид, что любуется пейзажем.  Слух  у
нее был как у горной козы.
     - Та длинная, - кивнула Аля. -  Противная  мерзкая  любопытная  жаба,
которой когда-нибудь прищемят хвост.
     Лариска обернулась и показала  язык.  Потом  лениво  оттолкнулась  от
перил и почапала в комнаты, помахивая тем самым несуществующим хвостом.
     - Ну зачем же так? - Горбовский огорчился. - Пусть бы девочка...
     Аля чуть заметно качнула головой.
     - Марк не смог прилететь? - спросила она.
     - Да. Без него там все рухнет... как  обычно.  Вы  же  знаете  Марка.
Неизбежно в центре мира.
     - Он вам... рассказал?
     - Попытался. Его часто отвлекали...  ну,  эти...  как  их...  ученые.
Сотрудники.
     - Конечно. Это же Марк. Леонид Андреевич, я расскажу, конечно...  это
будет очень странная история, потому что сегодня у меря началось что-то не
совсем обычное... и я подозреваю, что - именно началось.
     - Подождите-ка, Саша. Не будем забегать вперед. Марк сказал,  что  вы
сказали, что того человека, Попова, держат якобы... взаперти?
     - Да.  Сначала  это  были  намеки,  подозрения...  сейчас  я  уверена
полностью. Э-э... Леонид Андреевич... - она вдруг начала заикаться. -  Что
такое "проект Валгалла"?
     - "Валгалла"? Подождите, что-то знакомое... А, ну это было давно. Это
было годах в... да, точно. В десятых.  Как  раз  накануне  Массачусетского
скандала. Собственно, это и разрабатывалось под ту машину... А  почему  вы
вспомнили?
     - Сейчас... Что случилось на планете Ковчег?
     - Это, Сашенька, печальная повесть. Мне даже как-то не очень  хочется
вспоминать ее. Это важно?
     - Но ведь Попова вы должны помнить именно по Ковчегу?
     - Ах, вот какой это Попов! Стась Попов, да?  Помню,  конечно,  помню!
Очень  он  нервничал  поначалу...   На   планете   Ковчег   была   найдена
негуманоидная цивилизация, воспитавшая человеческого ребенка. Об  этом  не
слишком распространялись, хотя информация  оставалась  открытой.  Основная
цивилизация на контакт не вышла, а с мальчиком связь с орбитальной станции
поддерживали... лет семь, если мне память не изменяет. Попов как раз я был
с ним на связи, дружба у них с пареньком завязалась... А  потом  произошла
трагедия: станция была  пристыкована  к  старому  спутнику  Странников,  и
спутник этот неожиданно свернул пространство вокруг  себя.  Когда  к  нему
пробились -  полгода  ушло,  -  на  станции  никого  не  оказалось.  Нашли
заклеенный проход в некое иное пространство. Странники пользовались такими
на планете Надежда. Мы так и не смогли понять...
     - И Попов исчез?
     - Да. Значит, если это тот самый Попов...
     - Тот самый, Леонид Андреевич.
     - Тогда он  побывал  у  Странников.  У  настоящих  живых  действующих
Странников. Это уже интересно.
     - Но ведь кто-то  знает  об  этом!  Кто-то  организовал  его  охрану,
заточение...
     - Точка "Ветер"... Но, Саша, мне все же кажется,  вы...  как  бы  это
сказать... преувеличиваете. Какое может быть заточение?
     - Назовите как хотите. Факт тот,  что  он  несвободен:  Он  не  может
покинуть это место, и его охраняют. А что такое "Валгалла"?
     -  Очередная  попытка   бессмертия.   Создавать   программные   копии
человеческих сознаний и вводить их в машины. В программную копию мира...
     - И что же?
     - В конце концов проект заморожен как этически  неоднозначный.  Да  и
машину так и не запустили.
     - А вы не помните, кто работал над этим проектом?
     - Ой, нет, Сашенька. Столько лет прошло... Но можно же посмотреть  по
БВИ.
     - Там этого нет вообще.
     - Неужели требуется допуск?
     -  Нет.  Просто  отсутствует  всякое   упоминание.   Есть   агентство
"Валгалла", но это туризм. Есть движение "Валгалла" - борцы за  эвтаназию.
Но ничего, связанного с кибернетикой.
     - Странно... Саша, давайте начнем с простого: слетаем  на  эту  самую
точку. Я пока сделаю запрос в Академию... он ведь  просил  прислать  книги
туда?
     - Да. В Академию.
     - Вот и попробуем... где здесь связь?
     - Леонид Андреевич! Но - как это вообще может быть? Как?..
     - Сашенька, Сашенька! Помните, как мы встретились впервые? Тогда,  на
Радуге?
     - Помню. Я крала энергию...
     - Ну вот. А вы спрашиваете. - Он  усмехнулся  грустно,  повернулся  и
пошел в комнаты. В  дверях  обернулся:  -  Вы,  Саша,  собирайтесь.  Через
полчасика вылетаем. Посмотрим, как там Попов поживает, попроведаем...

                                   СТАС

     Наружу мы все-таки не вышли.  Мерлин  сам  привел  меня  в  небольшую
стаканообразную комнату, где  стояла  походная  пневматическая  кровать  и
такое же кресло. Янтариновые панели испускали  ровный  вечный  свет.  Было
как-то особенно голо и неуютно: эти стены принципиально были предназначены
не для человека. Кроме того, звучало во мне какое-то эхо былого:  забытого
накрепко, с корнями, с мясом - но тени, но отзвуки, но  запахи  зацепились
за что-то и теперь вытягивали по паутинке,  по  волоконцу  из  ничего,  из
вакуума и серой тончайшей пыли испепеленной памяти - нечто... Я знал,  что
все равно ничего не вспомню. Страница была вырвана.
     Проклятый янтарин...
     Я сел, встал, лег. Снова встал.
     Деть себя было некуда.
     Странно: я даже не ощущал, что узнал нечто новое. Будто бы знал все и
раньше, но не придавал значения...
     Подозреваю, что это не последнее мое удивление.
     Вечером должен прилететь сам руководитель подполья... Ну-ну.
     В дверь стукнули.
     - Входите, - сказал я.
     Это был Эрик.
     - Стас, я - можно? - посижу немного у тебя?.. - Вид  его  был  как  у
побывавшего в холодной воде гордого кота.
     - Падай, - разрешил я. - Сомнения?
     - Не могу переварить...
     - Представляю.
     - А ты что - сразу?..
     - У меня же особый случай. Очень много засунуто сюда, - я  дотронулся
до брови и непроизвольно поморщился: показалось, что сейчас будет  больно.
Но больно, конечно, не было... - Так что ничего нового они мне сообщить не
смогли. Лишь обозначили акценты.
     - И ты думаешь - это правда?
     - Правда. Хотя, может быть, не вся.
     - Что ты имеешь ввиду?
     - Что эти ребята могут не знать всей правды. Что есть кто-то еще, кто
знает больше.
     - А с другой стороны, - он  взглянул  на  меня  почти  зло,  -  я  не
понимаю, что это меняет. Ну что? Подумаешь - гипноизлучатели...  Ведь  это
же не порабощение, не насилие. Разве не так? Разве открывать  то,  что  от
природы есть в нас самих, - преступление? Или грязь?  Или  -  что?  Почему
меня так затрясло, когда я... узнал?..
     - Не знаю, Эрик, - сказал я. - Наверное, нам просто обидно.

                                    3

                                   АЛЯ

     Было почти невыносимо тревожно: почти так, как тогда на Радуге - в те
несколько часов, когда о катастрофе уже узнали, когда  понеслись  страшные
слухи, но и полнейшей уверенности в скорой и неминуемой смерти пока еще ни
у кого не было. Стало легче именно тогда, когда пришло время умирать...
     Сейчас не было ни Волны, ни бледных мальчишек и девчонок  на  площади
перед кораблем - но давило, давило со всех сторон... волна была  невидима,
а о горящих поселках все знали, но молчали, и детей вывозить было некуда и
не на чем... и лишь Горбовский был тот же, был тут, рядом. Аля покосилась:
угрюмый,  длинноносый...  Он  перехватил  ее  взгляд  и  грустно-ободряюще
улыбнулся ей:
     - Ничего, Сашенька. Как-нибудь...
     Он дернулся из узла  связи  вот  такой:  озабоченный  и  озадаченный.
Ничего не сказал, а Аля - почему-то не смогла спросить.
     Автопилот, пусть тупой и безмозглый, путь помнил, так что  за  курсом
можно было не следить. Джунгли замерли внизу - как замирают  многие  вещи,
когда на них смотрят. Стоит отвести взгляд...
     - Леонид Андреевич, а вы сами в Странников верите? - высунулась сзади
Тамарка. Лариска дернула ее за ноги, уволокла обратно, что-то  сказала  на
ухо. Тамарка издала некий свист: такой получается, когда  через  вытянутые
губы всасываешь воздух.
     Горбовский обернулся:
     - Как бы это так сказать, Тамара, чтобы  и  правду  -  и  не  слишком
длинно? Пожалуй, в целом - да, верю. Они существуют - именно сейчас. Не  в
далеком прошлом, как это казалось поначалу. Но я убежден с некоторых  пор,
что все наши представления о Странниках ничего общего с  действительностью
не имеют. У нас слишком  сильная  инерция  мышления,  мы  приписываем  им,
вольно и невольно, человеческие черты. Или хотя  бы  черты  известных  нам
негуманоидов. А они - совсем другое...
     - Вы их боитесь? - вдруг спросила Аля.
     Горбовский посмотрел на нее искоса, вздохнул:
     - Ну что значит - боюсь... Привык уже.
     - Понятно, - сказала Аля.
     - Их становится как-то неприятно много, - сказал Горбовский. - То  ли
мы раньше не замечали их следов, то ли... то ли этих  следов  не  было.  Я
помню: мы  ведь  специально,  целенаправленно  искали  эти  следы,  каждая
пуговица была сенсацией. А вот уже лет двадцать - не ищем,  потому  что  -
какой смысл искать то, что  в  изобилии?  Начинает  казаться,  что  космос
засижен Странниками как мухами... Смешно: на Луне - туннель  из  янтарина!
Как раньше не  заметили,  непонятно.  Буквально  под  Птолемеем...  тысячи
людей: ходили, копали, строили - никто не видел. И вдруг: вот  он.  Старый
такой,  в  пыли  весь.  Как  это  понять?  То  ли   сто   лет   полнейшего
разгильдяйства и верхоглядства, то ли Странники  умеют  значительно-больше
гитик, чем наша наука.
     - Просто они живут не только в  пространстве,  но  и  во  времени,  -
сказала Лариска.
     - Вот и Комов так считает, - грустно согласился  Горбовский.  -  А  я
боюсь, что - не только это:
     - Мы отклонились, - сказала Тамарка. - Вон где площадка.
     Она показывала далеко в сторону, где на самом  деле  мелькнула  между
кронами желтая крошечная башенка.
     - Не понимаю, - сказала Аля. - Вот же - курс...
     - Не обращайте внимания, Саша, - мягко сказал Горбовский. - Что такое
автопилот? Железка... У меня ощущение, что мы все - человечество, что  ли,
- вселились в покинутый дом. Но не совсем  покинутый.  Сумасшедшие  киберы
устраивают сумасшедшие уборки. Призраки умерших хозяев приходят по ночам и
звенят цепями, воют, скрежещут зубами...
     - Подкидывают детей, крадут носовые платки... -  в  тон  ему  сказала
Аля.
     Тамарка завизжала.
     - Коза! - обернулась Аля. - Ты могла бы...
     Но  Тамарка,  по-настоящему  бледная,  смотрела  в  сторону  и  вниз,
указывая на  что-то  вздрагивающей  ручкой,  и  Аля  посмотрела  туда  же.
Выплывшая  из  зарослей  клетчатая  посадочная  площадка  была  пуста.   У
основания башни лежали два человека. С ними было что-то не в  порядке.  Но
надо было иметь  Тамаркины  сверхзоркие  глаза,  чтобы  увидеть  и  понять
увиденное...
     У лежащих просто не было голов.

                                   СТАС

     После "сьесты" я никак не мог  успокоиться:  трясло,  лил  пот,  зубы
стучали. Ни о каком мониторинге здесь, конечно, и думать  не  приходилось,
но  прежде  подобным   ощущениям   сопутствовало   то,   что   я   называл
"павианством": ловкая ходьба на четвереньках,  почесывания,  неразборчивые
звуки. Кое-что еще. Моих новых  тюремщиков  я  ни  о  чем  таком  не  стал
предупреждать - даже не знаю, почему. Должно же быть что-то, чего они  обо
мне не знают...
     И - странно: вдруг обнаружилось, что без  мониторинга,  непроизвольно
сосредоточась на том зареальном своем существовании, я  кое-что  -  слабо,
нечетко, размыто, непонятно,  бесцветно  и  бессмысленно  -  но  помню!  А
значит, можно поработать над этим...
     Пандорианский день клонился к вечеру. То есть - прошли как раз  сутки
с момента прилета гостей. Точнее - гостий. Я почему-то  знал  уже  твердо,
что встреча та начала иметь последствия, что сдвинулись какие-то пласты  в
мироздании, заскользили - и вот-вот (но не в смысле времени,  а  в  смысле
причин  и  следствий;  времени  же  может   пройти   и   век)   разразится
землетрясение, мое ли персональное, никем более не отмеченное,  или  же  -
повсеместное, повселюдное... Почему-то очень хотелось выть.
     ...Да знаю я, что я -  не  человек!  Копия,  подделка...  действующий
макет в натуральную величину... точность  молекулярная,  ну  и  что?  А  с
другой стороны...
     ...не вяжется что-то у этих подпольщиков. Но что  именно  -  пока  от
меня ускользает. Хотя вроде бы должно лежать близко и просто...
     ...и вроде бы как со мной самим - ну и что? Ну, гипноизлучатели. Прав
Эрик. Если это помогло выжить, спасло, если и сейчас  миллиарды  счастливы
не иллюзорно, не вопреки  реальности,  а  именно  потому,  что  жизнь  так
замечательно создана, сконструирована и воплощена, - то не оставить ли все
так,  как  оно  есть,  на  веки  веков?  Или  мы  опять  начинаем   искать
приключений?..
     А почему все-таки андроидам нельзя жить на Земле? Ведь не прихоть  же
это Мирового Совета?
     И - Странники...
     Я выгнал из головы все прочие мысли и заставил  себя  сосредоточиться
на двух последних. Пришел кто-то в биомаске, принес еду.  Я  автоматически
воткнул в себя несколько рыбных палочек, запил томатным соком.  Зарядился.
Держа при этом на лице скучающую гримаску. Приходилось  прилагать  усилия,
чтобы ее держать, потому что  то,  что  стало  возникать  в  голове  через
полчаса после начала усиленных спекуляций,  нравилось  мне  все  меньше  и
меньше.
     Наконец, почувствовав, что буксую, я зафиксировал в памяти результаты
размышлений, встал - и отправился на поиски компании. Не для  того,  чтобы
поделиться благоприобретенными сомнениями. Просто так.
     Шесть лет общения  с  Малышом  приучили  меня  не  придавать  особого
значения всплывающим из  каких-то  неведомых  глубин  знаниям.  Малыш  был
связан (а почему "был"?  Просто  -  "связан"...)  невидимой  пуповиной  со
своими создателями, я - со своими. Как ему приходили  ответы  на  вопросы,
которые он не в силах был задать, так вот и мне - пришел.
     Как его терзала боль от этих  немыслимых  ответов,  так  она  терзала
теперь меня.

                                   АЛЯ

     Кажется, она даже  вцепилась  в  него  руками.  Или  -  очень  хотела
вцепиться. Потом уже увидела, что сломаны  несколько  ногтей  и  до  крови
сбиты костяшки. Хваталась за рукав? Может быть.
     ...девчонок они выбросили из вертолета просто за шкирку, как котят, а
потом Горбовский почему-то решил, что ей тоже не следует туда  лететь.  Он
был неправ. Через красноватый туман в глазах она  видела,  как  происходит
нечто не слишком понятное. Наконец оказалось, что она летит с ним,  правда
на пассажирском месте. Сзади сидели  трое  ребят-пилотов,  прилетевших  на
выходные поохотиться: Горбовский мобилизовал их вместе с их карабинами.  В
воздухе неторопливого "Стерха"  обогнали  три  глайдера.  Но  когда  вновь
подлетели к площадке, оказалось, что никто еще туда не  садился,  глайдеры
ходили кругами, наблюдали; в эфире шла ожесточенная перепалка.  Горбовский
попросил всех замолчать, вытребовал представителя прогрессоров -  им  было
еще минут пять лету, - велел садиться следом и повел вертолет на  посадку.
Але показалось, что он разобьет машину, так стремительно метнулась в  лицо
земля, - но все обошлось, и машина села с ходу, даже не зависая.
     - Вот это класс, - сказали сзади.
     Лопасти еще вращались, когда все пятеро выпрыгнули на чуть пружинящее
покрытие посадочной площадки.
     Было жарко и зловеще тихо.
     А когда ток воздуха от лопастей прекратился, возник запах.
     - Валя, - сказал Горбовский одному  из  пилотов,  -  вы,  пожалуйста,
следите за воздухом, хорошо? Вдруг под шумок...
     Пилот сдержанно кивнул. С карабином  на  груди  он  теперь  напоминал
воина со старых картин.
     Сжав зубы, Аля направилась к мертвым. Горбовский вполшага обогнал  ее
и даже чуть отстранил. Пилоты держались сзади.
     - Наверное, отказала мембрана,  -  сказал  один  из  них.  -  Иногда,
говорят, бывает. И гусачок спикировал...
     Гусачками называли в просторечии летающих дракончиков Гусмана, тварей
с крокодильей пастью и шестиметровым размахом крыльев.
     Горбовский  наклонился  над  одним  мертвецом,  потом   над   другим.
Выпрямился.
     - Боюсь, что гусачки тут ни при чем, - сказал он. - Боюсь, что в этих
ребят стреляли. Из карабинов, в упор. Я видел однажды...
     - Леонид Андреевич, -  сказала  Аля  через  силу.  -  Давайте  дальше
пойдем. Их ведь здесь трое было.
     - Да, Сашенька. Пойдем, конечно.
     Они заканчивали обход помещений, пустых и стерильно чистых  -  киберы
поработали на славу, - когда зажурчал  воздух  под  лопастями  и  огромный
двухвинтовой "Гриф" завис над посадочным кругом.
     - Его нигде нет, - сказала Аля - то ли Горбовскому, то ли себе самой.
     - Да, - сказал Горбовский, глядя на садящийся вертолет. - И  глайдера
вашего тоже нет, Сашенька?
     Аля в ужасе осмотрелась. Только сейчас до нее стало доходить...
     - Нет, Леонид Андреевич! Это невозможно! Это совсем  не  то,  что  вы
думаете!..
     - Я еще ничего такого не думаю...
     "Гриф" не успел коснуться настила, а из него уже вывалился  огромный,
толстый и очень  подвижный  человек  в  голубом  полукомбинезоне  и  яркой
клетчатой  рубахе.  Следом  высыпались  горохом  с  десяток  загорелых   и
совершенно разномастных молодых людей, мгновенно все собой заполнивших.
     - Вальтер, не топчи следы! Мишка, назад! Назад, стервец!  Все!  И  не
подходить пока! Сергей,  Акиро,  Зенон!  Вниз,  все  осмотреть,  доложить!
Гамлет, съемки! - Большой и толстый метнулся к краю площадки, к трупам,  к
Горбовскому. - Здравствуй, Леонид! Какой кошмар!  Здесь,  на  Пандоре!  Не
было сто лет такого...
     - Здравствуй, Эфраим, -  Горбовский  покивал,  потом  легонько  отнял
руку, помассировал кисть. - Вот, Сашенька, позвольте  представить:  Эфраим
Кацеленбоген,  директор  Центра  переподготовки  прогрессоров.  Чтобы   не
заставлять людей ломать язык, взял рабочий псевдоним.  Даже  в  документах
фигурирует под ним. Так что зовите его просто Слон.
     - Очень приятно, - Слон деликатно поклонился. - Александра?..
     - Постышева. Просто Аля.
     - Знаком с нею с Радуги, Слон, -  сказал  Горбовский.  -  Считай  это
рекомендацией.
     - Это серьезно, - Слон важно покивал.
     - А главное, - продолжил Горбовский, - Александра была здесь вчера  и
многое видела.
     - О! - восхитился Слон. -  И  как  же  вы  сюда  попали?  Вынужденная
посадка?
     - Откуда вы знаете?
     - Значит, я прав. Это опять началось...
     - Что - началось?
     - Активизация... Вальтер, иди-ка  сюда,  сынок.  Садись  на  рацию  и
быстренько опроси остальные "Ветры" - все ли у  них  в  порядке.  Особенно
охраняемые. Давай.
     - Эфраим, - сказал Горбовский, - я имею право знать...
     - Ты - да. А вот наша милая дама...
     - Я и так уже все знаю, - выпалила Аля.
     Слон с тревогой посмотрел на  нее.  Перевел  взгляд  на  Горбовского.
Горбовский кивнул:
     - Она действительно знает больше меня. Так что - можешь говорить. Под
мое поручительство. "Ветры" - это там, где вы держите "детей дюн"?
     - Легкомысленно относишься, Леонид... Ладно. Пойдемте под крышу.
     - Сколько их на сегодняшний день? - спросил  Горбовский,  оглянувшись
на ходу.
     - Сорок два человека.
     - И все идут?
     -  Идут.  -  Слон  вздохнул  судорожно  -  почти  всхлипнул.  -  Все,
понимаешь, идут...

                                   СТАС

     Так. И вот этот сухонький старичок - руководитель подполья?  Рядом  с
массивным Мерлином он выглядел  не  просто  несолидно  -  как-то  шутовски
несолидно. Но так казалось только первые три минуты.  А  потом  разница  в
размерах перестала улавливаться совсем.
     Вспомнилось почему-то, что все  великие  террористы  и  революционеры
были маленькие и шустрые. У  таких  людей  фантастическая  выносливость  и
равное ей упрямство, выработанное подавлением комплексов.
     Вот и Александр Васильевич -  так  он  представился  -  был  из  этих
шустрых и выносливых. Он успевал  ходить,  переставлять  мебель,  пить  из
высокого стакана что-то молочно-белое (может быть, и молоко, чем  черт  не
шутит?) и разговаривать как бы с каждым  в  отдельности,  но  при  этом  и
одновременно со всеми. Почему-то только четверых  из  нас:  меня,  Эспаду,
Вадима и Патрика - пригласили на эту встречу. То  ли  Эрика  и  Вольфганга
пригласят отдельно, то  ли  они  чем-то  не  подошли,  не  устроили  наших
хозяев...
     Александр Васильевич был одним из первых прогрессоров  -  еще  тогда,
когда только нащупывалась стратегия и тактика взаимодействия  с  отсталыми
(по  нашему  пониманию)  гуманоидными  цивилизациями.  И  назывались  они,
разумеется, иначе - наблюдателями;  и  права  на  вмешательство  не  имели
вовсе. Считалось поначалу, что все следует  предоставить  природному  ходу
вещей. Но - практически у всех, причастных к тем давним проектам, рано или
поздно начинался психический надлом, который  либо  приводил  к  полнейшей
профессиональной  непригодности,  либо  заканчивался  грандиозным  срывом,
часто кровавым. И хотя сам Александр Васильевич ничего не говорил о  своих
собственных переживаниях и приключениях, я  покопался  в  памяти  и  нашел
несколько эпизодов, которые могли быть связаны именно с этим человеком.
     - ...Конечно, мы наделали массу глупостей, - говорил  он,  расхаживая
широко и деятельно.  -  Наивно  было  думать,  что  наши  люди,  выпав  из
постоянного  фона  гипноизлучения,  сохранят   психическую   устойчивость.
Требовалась постоянная подпитка хотя  бы  портативными  приборами,  а  вот
этого-то  как  раз  и  старались  избежать  по  тем   самым   соображениям
секретности. Даже руководители  института  не  знали  о  гипноизлучении...
вернее, не знали о том,  что  оно  применяется.  Ставка  была  сделана  на
внутренние  силы,  на  убежденность,  на,  если  хотите,  ностальгию.  Как
оказалось, человек способен выносить почти все - если  за  спиной  у  него
Земля... Это было и нашей силой, и нашей слабостью. Люди шли в  огонь,  на
пытки, на смерть... и эти же люди ломались, когда оказывалось,  что  и  на
Земле есть пятна...
     -  От  кого  и  при  каких  обстоятельствах   лично   вы   узнали   о
гипноизлучении? - спросил Эспада.
     - Лично я... - медленно повторил Александр Васильевич. - Это  было  в
сорок восьмом году на оперативном совещании  сразу  после  теократического
переворота в Арканаре и нескольких  эксцессов  с  нашими  наблюдателями...
этаким  спонтанным  вмешательством,  надо  сказать,  впервые  -   удачным,
результативным... если вы читали Ахметшина, "Извлечение из миража", то там
эти эпизоды очень красочно изложены...
     - Антон Зерницкий? - спросил я.
     - Да, и Антон в том числе... Вы с ним знакомы?
     - Был когда-то, - соврал я. - Что с ним сейчас?
     - Не имею  представления...  Так  вот,  на  совещании  вновь  всплыло
предложение применить гипноизлучатели. Я  и  еще  несколько  руководителей
групп возражали против этого, используя обычную аргументацию: не подменять
естественные процессы наведенными, не инвалидизировать историю  планеты...
И человек, который  предлагал  провести  облучение,  проговорился  в  пылу
полемики. Сказал, что с Землей ничего не случилось, а она  под  облучением
более ста лет...
     - Это был Бромберг? - спросил Эспада.
     - Да, Бромберг, - чуть удивленно сказал Александр Васильевич. - А это
вам откуда известно?
     - При мне он тоже проговаривался...
     Ага, отметил я.
     - Послушайте, - сказал Вадим. -  Вот  я  все  думаю  про  это  гипно.
Допустим, мы - не представляю,  каким  способом,  но  это  уже  детали,  -
подавим излучение. Что дальше?
     Александр Васильевич ответил не сразу. Для  начала  он  нас  оглядел,
прищурясь: а вдруг мы уже все знаем, просто валяем дурака? Но мы не знали,
конечно.
     - Мы считали спектр гипноизлучения, которое идет на Землю.  Это,  как
оказалось, очень трудно сделать... да. Проанализировали его.  Лишь  четыре
процента  сигналов  удалось  идентифицировать.  Это  как   раз   те,   что
обеспечивают бесконфликтность и девиацию личных интересов. Девяносто шесть
процентов   сигналов   воздействия   имеют   совершенно   непонятное   нам
предназначение...
     Кто-то присвистнул.
     - И давно ведется такая... обработка? - спросил я.
     - Неизвестно. Выяснили только, что  девять  лет  назад  гипноспутники
были серьезнейшим образом модернизированы.  И,  что  достаточно  необычно,
часть оборудования была поставлена с Тагоры.
     - Спутники "Атлас"?  -  вдруг  напряженным  голосом  спросил  Патрик,
как-то изогнувшись.
     - Да, - Александр Васильевич посмотрел на него. - Вы их знаете?
     - Видимо, это я и возил на них оборудование... Да, девять лет  назад.
Тагора-Приземелье. Одиннадцать рейсов. Какие-то зеленые контейнеры...
     - Тесен мир, - пробормотал Вадим.
     - Насколько я помню, - сказал я, - девять лет назад с Тагоры на Землю
были  доставлены  части  некоей  установки   Странников,   демонтированной
тагорянами  на  второй  планете  своей  системы.  Части  эти  поступили  в
распоряжение Академии...
     Все  вдруг  замолчали.  Упоминание  Странников  в   таком   контексте
прозвучало не просто зловеще - а мертвенно-зловеще.
     - Нет, - сказал зачем-то Вадим. -  Не  может  быть.  Это...  даже  не
смешно...
     - Совпадение, - махнул рукой Эспада; глаза у него были беспомощные. -
Просто совпадение. Иначе... получается что? Получается, мы - стадо? Или  -
кто?
     - Вот так обстоят дела, ребята, - сказал Александр  Васильевич.  -  И
даже это не все. Хотя  главное  -  именно  это.  Некто  получил  доступ  к
величайшей тайне нашего мира - и, похоже, намерен распорядиться ею  как-то
по-своему. Скажу сразу: мне очень  не  нравится,  что  на  меня,  на  моих
друзей, на моих детей и внуков кто-то  -  пусть  самый  добропорядочный  и
добронамеренный - воздействует помимо их собственной воли и бесконтрольно.
Пусть даже во благо... Здесь есть  нечто  грязное,  непристойное...  но  я
никогда не стал бы прибегать к насилию, к конспиративным методам борьбы...
не стал бы. Нет. Но вдруг оказалось, что мы столкнулись, похоже, с угрозой
самой Земле, всей нашей культуре, цивилизации... может быть, жизни?.. И  -
никто при этом не может оказаться нашим  союзником,  помощником...  никто.
После истории с Абалкиным... И еще: я боюсь сам. Не только неудачи,  но  и
удачи. Лекарство может оказаться страшнее болезни. Но опять же: нельзя  не
попытаться. Если не сделать, то хотя бы узнать. Понять.
     - И упростить... - шепотом продолжил Вадим, и услышал его один я.

                                   АЛЯ

     Наверное, Слон ни минуты своей жизни не провел  на  одном  месте.  Он
катался по гостиной - той самой, где отмечали некруглый юбилеи Вольтера, -
беспокойно смотрел в окно, переговаривался по радиобраслету  с  теми,  кто
был в  разлете,  и  вообще  проявлял  крайнюю  степень  беспокойства.  Уже
известно было, что  за  последние  двое  суток  опустошено  восемь  "точек
"Ветер", при  этом  еще  на  одной  охранник  убит,  на  двух  -  оглушены
станнерами до состояния комы и придут в себя  не  скоро,  и  лишь  один  -
отставной прогрессор Боб Загородкин - дал  отпор  нападавшим.  Раненный  в
ногу, он дотянулся до кнопки противопожарной системы - и  потом,  управляя
вручную  тремя  пульпометами,  сумел  загнать  нападавших  в  вертолет   и
удерживать их там, создав патовую ситуацию.  Наконец  поняв,  что  сделать
ничего не смогут, нападавшие улетели. Подопечный Боба, доктор Эжен Кокнар,
разволновался так сильно,  что  своим  биополем  сжег  все  электронные  и
электрические  приборы,  находившиеся  в   радиусе   четырех   километров;
собственно, только  благодаря  этому  группа  туристов,  лишившись  связи,
забрела  на  "биостанцию"  -  позвонить  -  и  обнаружила   там   раненого
прогрессора и совершенно невменяемого старика... Еще не все  было  ясно  с
теми "точками", где подопечные жили без надзора, в одиночку;  случалось  и
раньше, что они не выходили на связь - просто  так,  из  нежелания  -  или
каким-то способом расправлялись с мембраной и уходили в джунгли, или  даже
кончали  с  собой  -  правда,   ненадолго...   поэтому   сейчас   на   все
неотозвавшиеся адреса вылетели группы, но пройдет еще не  один  час,  пока
станет ясно все досконально.
     Аля рассказывала все, что могла,  -  включая  странный  свой  опыт  с
медиатроном, - и слушала в ответ рассказ Слона о "детях  дюн";  Горбовский
изредка что-то вставлял,  уточнял,  переспрашивал,  но  казалось,  что  он
только проверяет себя, правильно ли запомнил давний урок...
     "Дети дюн" впервые появились неподалеку от курорта  Дюна  шестнадцать
лет назад. Правильнее сказать: их начали находить -  мертвых,  разодранных
хищниками. Естественно было думать, что это дикие туристы, тем  более  что
генетический анализ позволял идентифицировать  их  как  земных  людей.  Но
почему-то никто не пропадал в  этих  местах  -  и  это  сразу  насторожило
сначала спасателей, а  потом  и  КОМКОН.  Был  учрежден  постоянный  пост,
произведено несколько облав на песчаных волков, гусачков  и  кириллических
змеев, установлены ультразвуковые барьеры - и вскоре в  дюнах  обнаружился
первый живой человек. Это был голый и безволосый мужчина с неопределенными
чертами лица; он не умел говорить и не понимал обращенной к нему речи; что
самое интересное, его не пропускали биобарьеры... Несколько дней спустя он
заболел какой-то непонятной болезнью и умер. Это был удар. Медики пришли в
неистовство.  Биологи  -  тоже.  У  человека  не  было   К-лимфоцитов,   а
лейкоцитарная формула напоминала таковую после сильнейшего лучевого удара.
Через две недели из дюн вышла женщина...
     Она  прожила  почти  месяц.  К  исходу  месяца  она  начала  понимать
отдельные слова; у нее начали расти волосы.
     Но  только  четырнадцатый   из   "детей   дюн"   оказался   полностью
жизнеспособным.
     Установленные повсюду телекамеры так и не позволили  увидеть,  откуда
приходят люди. Ясно, что из джунглей. Поиски "месторождения" результата не
дали по сей день, несмотря на привлечение самой совершенной техники.
     Потом началось еще более странное. У найденышей стали возникать черты
- внешние и внутренние - конкретных людей. Они "вспоминали" свое имя, свое
прошлое, семьи, профессии,  друзей,  знакомых...  Многие  требовали  -  не
слишком настойчиво - вернуть их домой. Но, как ни странно, все с  каким-то
тупым пониманием относились к своему заточению. Сразу выяснилось, конечно,
что имена и биографии принадлежат реально существовавшим людям,  незадолго
до  того  пропавшим  при  тех  или  иных  (иногда  не   слишком   обычных)
обстоятельствах.
     Да, это дело было не проще "дела подкидышей". Не проще, не легче и не
разрешимее. Странники  с  прежним  упорством  ставили  Землю  в  ситуацию,
чреватую сильнейшим этическим шоком. Дело  осложнялось  необходимостью,  с
одной стороны, соблюдать крайнюю степень  секретности  (легко  представить
себе  реакцию  людей,  узнающих  вдруг,  что  их  близкий,   пропавший   в
позапрошлом году в нуль-кабине, находится в заточении где-то в джунглях на
Пандоре), а с другой - слишком большим количеством людей, уже  посвященных
в проблему. Решение было выбрано старое, но  верное:  шумовая  завеса.  По
различным каналам, включая такой, как мягкое подпороговое  внушение  через
Мировую  сеть,  удалось  настроить  общественное  мнение  на   негативное,
недоверчивое восприятие  любой  информации  о  Пандоре.  Теперь  это  была
планета легенд и слухов, населенная сумасшедшими прогрессорами и не  менее
сумасшедшими учеными, которые  валяют  дурака,  хулиганят  и  развлекаются
особенным способом, и поэтому ничему о Пандоре верить нельзя...
     Никто, собственно, и не верил.

                                   СТАС

     Я совсем забыл, до чего это противно: летать на "призраке".  Впрочем,
в этом вопросе я всегда отличался от большинства, начиная с  самых  первых
рейсов: меня выворачивало, мутило, потом целыми днями я лежал  пластом,  а
веселые друзья осваивали  новые  (для  себя,  конечно)  планеты...  Вот  и
сейчас: все  прилипли  к  иллюминаторам,  и  я  вполне  мог  прилипнуть  к
иллюминатору, только повернись на бок и сделай визор прозрачным...  но  не
хотелось. Я  лежал  на  спине,  смотрел  в  потолок  и  ничего  не  хотел.
Прострация.
     А ребята  -  смотрели  на  Землю...  Спины  Эспады,  Вадима,  Патрика
выражали - страдание.
     Александр Васильевич подсел ко мне.
     - Держитесь, Станислав.
     - Я держусь. Я вполне держусь. Знаете, последние три часа я вспоминаю
все, что помню о десантных операциях, - и не  могу  припомнить  ни  одной,
более идиотской по сути. Вы уж простите меня...
     - Во-первых, это еще не десант, - сказал он, чуть поджав губы. -  Это
разведка. А кроме  того...  Знаете,  я  никогда  не  руководил  десантными
операциями. Если можете, научите меня.
     - А вы во мне, оказывается, совсем не разобрались. Возможно, и  ни  в
ком из нас. Я могу сообщить что-то - если меня  попросить.  Или...  как-то
иначе. Но не могу сам... в общем, ничего. Ничего не могу сам. Ни  научить.
Ни  сказать.  Ни  предупредить.  Понимаете?  Вы  хотите  сделать  из   нас
разведчиков, десантников, бойцов за человечество...
     - А больше просто не на кого положиться,  Стас,  -  сказал  Александр
Васильевич совсем тихо. - Я  боюсь,  что  все  остальные,  все  пятнадцать
миллиардов...
     - А вы?
     - Я... не знаю. Со мной тоже что-то не так.
     - Как с пятнадцатью миллиардами?
     - Нет,  как  с  вами.  Как  с  андроидами.  Своего  рода  отторжение,
секвестрация. Я не ощущаю себя частью человечества. Мое человечество - вы.
Знаете, мне в свое время  слишком  уж  пришлось  ломать  себя  об  колено.
История с  Зерницким  -  это  же  только  эпизод.  Знаете,  сколько  таких
прекрасных мальчиков прошло... через то? Сотни. И где они? Я пытался найти
их после. Некоторые есть - физически. Не духовно, нет - только тело. Сытое
довольное тело. А многих просто нет нигде, и  никто  не  знает,  куда  они
делись. Может быть, вы - это они и есть? В каком-то общем смысле. Помните,
лет  сто  назад  забавлялись  с  машинной  реинкарнацией?  Технически  все
получилось, а потом оказалось, что никому это просто не нужно.  Да,  можно
человека записать,  потом  воспроизвести.  И  появится  как  будто  то  же
самое...
     - У Странников тоже получилось не сразу, - сказал я.
     - Я о  другом,  Стас,  немного  о  другом.  Оказалось,  что  личность
категорически нельзя законсервировать. Что  это  неструктура,  а  процесс.
Вихрь.  Взаимодействие  с  другими.   И   когда   оно   прерывается,   это
взаимодействие,  а  оно  прерывается  при  таком  переносе,  а  точнее   -
заменяется другим... с другими машинами или внутри машины...
     - Да, - сказал я. -  Протез  оказывается  гораздо  совершеннее  живой
конечности. Но при чем здесь мы?
     - Потому  что  вы  тоже  наверняка  прошли  через  подобное,  но  вам
запрещено об этом помнить. И те  мальчики  на  каком-то  другом  уровне  -
тоже... и им тоже запрещено помнить...
     - И андроидам, - сказал я.
     - Да. И в результате все вы - мы - оказались за  краем.  Сброшены  со
стола. И это даже не то чтобы обидно - хотя и обидно, конечно...  Вызывает
подозрения.
     - Скажите, - я сел, - у вас есть версия  происходящего?  Предупреждаю
сразу, что у меня - нет.
     - У меня их три. Думаю, сегодня, если мы уцелеем, останется одна.
     - Странники присутствуют во всех?
     - Э-э... да. В разной степени.
     - А как активное начало - в одной?
     -  В  одной  -  как  активное  начало,  в  другой  -  как   создатели
используемой техники, в третьей - как объект воздействия.
     - Даже так?
     - Да. Человечество выступает как орудие... ну, борьбы - не совсем  то
слово...
     - Я пойму. Дальше. Борьбы - чьей? Другой сверхцивилизации?
     - Нет, это был бы вариант  первой  версии...  Послушайте,  Стас,  это
совсем безумная теория, и вы всерьез сочтете меня шизофреником.
     - Ну и что? Расскажите, интересно.
     - Нет. Нет-нет.  Извините,  просто...  ну,  не  могу  сейчас.  Будете
смеяться.
     Я знал, что смеяться мне не над чем, но спорить не стал.
     Следующие три часа  кораблик  наш  маневрировал,  подходя  к  старому
спутнику "Атлас". Напряжение росло, и Эспада даже  сорвался:  в  ответ  на
совсем уже дурацкую шутку Вадима он ответил резко и зло. Правда, потом  мы
странно расслабились. Как будто летели на охоту...

                                   АЛЯ

     Меньше всего девчонки хотели улетать одни, но Аля была неумолима:
     - Нет. У меня "синдром Радуги", так что лучше  со  мной  не  спорить.
Погостите у отца, он будет страшно рад. А то - в интернат, как всех! Ясно?
     - Ясно...
     - Ясно, но...
     В порт девчонок отвез Горбовский. Ему надо было  что-то  там  забрать
или  кого-то  встретить  -  Аля  воспринимала  все  как  сквозь  туман   и
чувствовала, что сама она никаких  перемещений  в  пространстве  совершать
больше не в состоянии. Но  и  спать,  несмотря  на  неимоверную  моральную
усталость, она не могла - поэтому, проморозив себя под душем,  сунула  под
язык пастилку хайреста и вытянулась на кровати под медиатроном.
     ...смешалось  с  явью,  и  как  относиться  к   происходящему,   было
непонятно. Как вообще может к чему-то относиться человек,  заброшенный  за
полсотни световых лет от родной планеты и втиснутый в странной формы ящик,
у которого медленно сдвигаются то те, то другие стенки, а  вокруг  чернота
без звезд,  воздух  в  ящике  тяжелый,  аварийные  патрончики  выплевывают
кислород с противным запахом мертвых цветов  (это  следы  недораспавшегося
озона и квадрона), и спасения не будет - и вдруг появляется из стены некто
в белом и заводит многозначительную беседу  сам  с  собой,  а  чуть  позже
приходят парни без лиц и с повадками санитаров... и все  это  в  медленном
заунывном завораживающем тягучем ритме, как  будто  царит  среднеазиатское
средневековое пекло, солнце  не  заходит  никогда,  все  окрашено  в  цвет
расплавленного янтаря и пересушенного песка, и где-то играет зурна.  Зурна
меня особенно донимала... пытка зурной.  Наверное,  ее  придумали  древние
китайцы.
     Часы то шли, то стояли, то показывали вчерашнее время.  И  я  склонен
почему-то верить часам, а не своим ощущениям. Два раза я  пытался  писать,
но когда однажды обнаружил  толстую  полуистлевшую  тетрадь,  полную  моих
записей,  обрывающихся  словами  "харистоподнический  исклюинатор   вестит
крайне адваютротиллинопропно... не поминайте...", - решил, что это занятие
не для здешних условий. Впрочем, "решил" - не то слово. Там  я  не  решал.
Там я соглашался или не соглашался. И даже не так. Там я или находил  силы
отказываться от безумных затей, или не находил.
     Я ведь вешался там. Сделал петлю, надел на шею, спрыгнул с койки. И -
повис, медленно покачиваясь, приподнимаясь, опускаясь... Тяжесть была,  но
не для меня.
     И потом еще - что-то было подобное... вены резал? Может быть, и вены.
Иные вещи забывались сразу,  стоило  проскочить  мимо,  -  так  испаряются
утренние сны. А иные - застревали в памяти, как камни...
     Когда появился Малыш, я уже считал себя мертвым.

                                    4

                                   СТАС

     Я уже видел это  много  раз  в  своих  повторяющихся  снах:  коридоры
призматического   сечения   с   одной   стеной    темно-зеленой,    другой
серебристо-зеленой, почти черным полом и светящимся потолком. Коридоры шли
либо бесконечно прямо, заканчиваясь точкой  перспективы,  либо  уходили  в
сторону, закругляясь... Спутники "Атлас" построили лет восемьдесят назад и
предполагали использовать в качестве космических санаториев: тогда как раз
началась эпидемия болезни Шнее-Мура, с нею долго не  могли  справиться,  и
счет людей, кости которых превратились в безе, шел на  десятки  тысяч.  Но
потом,  когда  три  спутника  были  готовы,  а  семь  построены,   но   не
оборудованы, появился Рокухара со своей  вакциной,  и  спутникам  пришлось
искать новое применение.
     ...Помещения  были  заполнены  азотом,   температура   поддерживалась
примерно плюс пять, мы шли в масках и натянутых на компенсаторные  костюмы
свитерах,  серых  и  одинаковых,  из  какого-то   набора   спецснаряжения.
Индикаторы  мю-воздействия  вели  нас.  Позади  было  уже  километра   три
коридоров и анфиладных залов, я шел и думал, что у  архитекторов  прошлого
были свои странности, а мы уют понимаем не так.
     Скорее всего, мы причалили  не  к  тому  шлюзу.  Вряд  ли  получатели
зеленых контейнеров с  Тагоры  перетаскивали  их  черт  знает  куда  этими
переходами...
     - Наверное, здесь, -  в  который  раз  сказал  Александр  Васильевич,
останавливаясь перед двустворчатыми раздвижными воротами из анодированного
титана. - Как полагаете, десант?
     Десант, собственно, никак не полагал. Ворота казались  несокрушимыми.
Кроме того, по ту сторону нас могли  ждать  недовольные  нашим  вторжением
таинственные  заговорщики.  Или  инопланетные  чудовища.  Или  собственной
персоной Странники. Или вакуум. Хотя индикаторы и у меня, и у Эспады, и  у
Александра Васильевича дружно (кажется, впервые сегодня) указывали  именно
туда, за эту преграду.
     - Даже если и здесь... - начал Вадим, но и уже наперед знал,  что  он
скажет: что не открыть, не пройти, не знаем ключа, замка, шифра,  способа,
привода... - и мы действительно ничего этого не знали и в снах  моих  чуть
ли не умирали  у  этих  ворот,  отчаявшись  и  перепробовав  все,  включая
какую-то стрельбу и вообще непонятно что, и тогда я сделал то, чего мы  во
сне никогда не догадывались сделать: я просто подошел к воротам,  приложил
голые ладони к холодному металлу и стал сдвигать плиту, преодолевая только
массу ее, но не сопротивление каких-то механизмов... с  минуту  ничего  не
получалось, плита весила на Земле несколько тонн и даже здесь,  в  щадящем
гравиполе, с полтонны тянула наверняка, а я - едва десять килограммов,  но
вес не в счет,  пол  был  одной  сплошной  присоской,  ноги  не  скользили
абсолютно, я приналег еще, и Вадим втиснулся снизу - помогать... и  пошла,
родимая, пошла сама, пошла - все, теперь не удержать.
     - Ух ты! - сказал кто-то, заглянувший в щелочку раньше нас.
     - Осторожно!.. - голос Александра  Васильевича,  а  потом  -  пахнуло
сзади раскаленным и  шершавым,  я  оглянулся:  сияющий  вихрь  ворвался  в
спутник, разбрасывая нас,  это  был  горячий  от  солнца  песок,  это  был
солнечный свет, это был  страшный,  ревущий  шквал!  Створка  уплывала,  и
передо мной  открывался  уносящийся  вниз  песчаный  склон,  легкий  белый
взмывающий навстречу песок и розоватое солнце высоко и чуть справа, и  все
это спутник всасывал в себя, как громадный пылесос!  Меня  поволокло  этим
потоком, я не отцеплялся от створки, Вадим не отцеплялся  от  меня,  сзади
кричали: "Назад!" и "Осторожно!" - и вдруг пол ушел  из-под  ног,  тяжесть
подхватила нас, мы повалились, хватаясь друг за друга, и  -  закувыркались
по склону...

                                   АЛЯ

     Она выпила три стакана воды один за  другим,  и  все  равно  хотелось
пить. В зеркале отражалось что-то малознакомое и злое.  Пожалуй,  все  уже
выветрилось из памяти, да и не - было сил... Она с отвращением  покосилась
на раскрытый блокнот. Нет. Просто не хочу.
     Есть, оказывается, вещи, о которых лучше никому не знать.
     А ведь это еще не конец, подумала она.
     Или все-таки конец?
     В том, давнем смысле?
     Хорошо, что отправила девчонок... и Марк обрадуется...
     Она представила себе, как  это  будет,  и  посмеялась  -  не  слишком
весело.
     В гостинице было слишком шумно: человек двести,  в  основном  молодые
ребята, девушек меньше, все одетые по-полевому, с оружием  -  оружия  было
непривычно много, - собрались внизу, в холле, вокруг фонтана, среди пальм:
сидели кто в кружок, кто поодиночке, что-то поправляли в снаряжении, пели.
Аля заметила Слона: он стоял, окруженный  другими,  как  взрослый  человек
среди ребятишек. Потом она увидела - чуть  в  стороне  -  Горбовского.  Он
слушал высокого и широкоплечего молодого человека с очень загоревшим лицом
и почти белыми от солнца волосами.  Человек  что-то  яростно,  но  шепотом
Горбовскому доказывал.
     Странно: этого человека она никогда в жизни не видела,  но  почему-то
знала, что от него здесь и сейчас зависит почти все. Не от  Горбовского  и
не от Слона. От  него.  Возникло  незнакомое  чувство:  будто  внутри  нее
пряталось маленькое дрожащее животное, и пряталось именно  от  него...  от
убийцы. Оно его узнало и теперь панически пряталось,  и  это  могло  плохо
кончиться, потому что страх вдруг передался ей самой...
     Горбовский увидел ее и помахал рукой, приглашая.
     - Вот, Сашенька, это Максим. Девушек  ваших  я  в  корабль  усадил  и
отправил... очень возмущались. Особенно младшая. Максим,  это  Александра,
мой товарищ по Радуге. Она практически в курсе дела.
     - Вы там побывали за несколько часов до нападения, - сказал,  пожимая
ей руку, Максим. Рука была хорошая. - Слон успел мне пересказать  кое-что,
а кое-что я и сам понял. То, что произошло с вами, называется инсайт.  Уже
были подобные случаи...
     - С вами тоже? - почему-то догадалась я.
     - Заметно? - Он улыбнулся.
     - Да уж...
     - Это пройдет, не слишком  беспокойтесь.  Кое-что  остается  надолго,
но... Впрочем, это не так уж важно. Важно другое. Скажите, после того, как
Попов извинился и покинул вечеринку, вы не заходили в его комнату?
     - Нет. Я вообще туда не заходила.
     - Это точно?
     - Да. Я не была настолько невменяема...
     - Но к комнате вы подходили?
     - М-м... Видите ли, я не знаю, была это его  комната  или  чья-нибудь
еще... Мне послышался разговор из-за двери,  я  постучалась  и  попыталась
войти, но было заперто. Я ушла.
     - А почему вы хотели войти?
     - Не знаю. Что-то... ну, зацепило, что ли... Не могу точно сказать.
     - Разговор был слышен хорошо?
     - Нет. Я не поняла, о чем говорили. Но будто бы спорили -  мужчина  и
женщина. Потом я подумала, что это спектакль...
     -  Все  то  же  самое,  Леонид  Андреевич,  -  повернулся  Максим   к
Горбовскому. Тот горько покивал головой.
     - Спасибо, Александра, - сказал Максим.
     - Я чем-то помогла?
     - По-крайней мере, одно существенное опасение отпало.
     - Вы нашли его? Или кого-нибудь?
     - Нет. Слишком буйная растительность. Целую армию можно спрятать...
     - Постойте... - Аля вздрогнула от какого-то толчка изнутри.  -  А  на
кобальтовых шахтах вы были? На старых шахтах?
     - Это где же такие? - задрал брови Горбовский. - Ты знаешь, Максик?
     - Нет. Надо спросить Слона...  Эф!  -  Максим  взмахнул  рукой.  Слон
мгновенно оказался рядом - воздушной волной Алю качнуло. - Ты  слышал  про
какие-то заброшенные шахты поблизости?
     - Поблизости - нет. Здесь  же  была  запрещенная  зона.  Есть  старые
кобальтовые шахты на Мраморном берегу. Полторы тысячи километров.  И  есть
соляные пещеры под Оз, но там полно туристов...
     - Наверное, это там, - сказала Аля. - В смысле - на Мраморном...
     Было почему-то трудно выговаривать слова.
     - Откуда  вам  известно?..  -  начал  Максим,  но  Горбовский  вдруг,
оттолкнув его, сделал быстрое и неловкое движение, и Аля оказалась у  него
на руках. Тело стало невесомым и непослушным, неподотчетным.
     - Сашенька? Сашенька, вы меня слышите?
     Аля слышала, но ничего не могла сказать. Она мигнула изо всех сил,  и
глаза закрылись.

                                   СТАС

     - Ты что-нибудь понимаешь? - в сотый раз спрашивал Вадим, и я в сотый
раз отвечал, что не понимаю. Каким-то образом я знал, что находимся  мы  в
Западной Сахаре - с литром воды на двоих, без радиобраслетов и без воли  к
сопротивлению.
     Кто бы мог подумать, что перенаселенная Сахара - такая пустая?..
     -  Случай  спонтанной  нуль-транспортировки,  -  продолжал  Вадим.  -
Которой якобы  не  может  быть.  Но  кто  сказал,  что  мы  разбираемся  в
нуль-физике? Даже великий Ламондуа не разбирался в ней ни черта...
     - Вадим, - попросил я. - Будь  другом,  не  трещи.  Может  быть,  мне
удастся сообразить что-нибудь.
     - Мне нельзя  не  трещать,  -  сказал  он  серьезно.  -  Иначе  такое
начнется...
     - Что именно?
     - Ну... фигня всякая. Заранее не скажешь. Я  болтаю,  и  все  как  бы
стравливается.  А  в   противном   случае,   особенно   когда   напряжение
какое-нибудь вокруг... даже  думать  неохота.  Я  просто  стараюсь,  чтобы
ничего не случилось... а ты поменьше на меня внимания обращай, хорошо?
     - Приложу все усилия...
     Пустыня была как в старых фильмах. Жара под пятьдесят, мертвая  сушь,
белый песок. Мы шли по гребню длинной дюны куда-то на юго-восток -  просто
потому, что в ту сторону было  легче  идти.  Прокаленные  до  прозрачности
облака  тянулись  из  какой-то  далекой   благодатной   окраины   неба   -
полусложенным наклонным веером.
     Две птицы летели, обгоняя нас, низко и медленно.
     Сил хватит на три часа. Может быть, на пять. Мы умрем от перегрева  -
если не снимем костюмы. Или от обезвоживания - если снимем.
     - Знаешь, - сказал я, - нам терять нечего. Давай  попробуем  устроить
твою фигню.
     - В смысле - мне заткнуться?
     - Да.
     - Ну, давай попробуем...
     Но добрый час не происходило ничего.

                                   АЛЯ

     Если бы не пропали все чувства - это было бы страшно. Она все слышала
и видела то, что попадало в поле  хотя  бы  бокового  зрения  полузакрытых
глаз, но не могла ни шевельнуться, ни  подать  голос.  Ее  как  бы  залило
невидимым твердым пластиком...
     Врачи хлопотали вокруг нее, но  вряд  ли  эти  хлопоты  имели  смысл:
дышала она и так неплохо, и сердце билось само. А освободить ее от оков  -
она это откуда-то знала - они не могли. Если повезет, то все пройдет само.
     - Ничего, Сашенька, ничего... -  Горбовский  не  отходил  от  нее.  -
Главное, не бойтесь. Найдем мы вашего Попова, узнаем код...
     - Вы же знаете код, - склонился над Алей Максим, вглядываясь в глаза,
в лицо, пытаясь найти хоть тень ответа. - Эх, мнемоскоп бы сюда...
     Она и на самом деле знала, как выйти из  того  состояния,  в  котором
оказалась, - но не было ни малейшей возможности объяснить это тем, кто мог
сделать необходимое. А сама она - не могла... или почти не могла.
     Откуда взялось это "почти"?
     - Может, и правда - под мнемоскоп? - оживился Горбовский. -  У  Слона
обязательно должен быть.
     Она больше не видела Максима - он  отвернулся.  По  потолку  медленно
полз световой блик. Вытянулся в лучик, скользнул в угол и исчез.
     Кто-то взял с подоконника что-то металлическое и блестящее.
     ...рубиновые и стальные шестигранники внизу, и густо-коричневые,  как
шоколад, промежутки меж ними, и непрерывное скольжение - чуть вниз и  чуть
вверх, и чуть вниз - над всем этим - неясно, на какой высоте - без тела  и
без смысла...
     - Если Попов и правда там, на шахтах, - сказал  Максим,  -  то  лучше
дождаться его самого. Потому что ментоскопия, Леонид Андреевич, это...  Ее
и вообще-то лучше никогда и никому не делать,  а  в  нашем  случае  -  это
просто опасно. Опасно. Да.
     - А я  всегда  полагал  тебя  рисковым  мальчишкой,  Макс,  -  сказал
Горбовский с непонятным смешком.
     - Это было давно, - сказал Максим.
     - Противно быть старым,  -  горестно  вздохнул  вдруг  Горбовский.  -
Противно сидеть и ждать, когда тебе скажут, что и как. Очень хочется пойти
и самому все узнать...
     Потом они долго молчали.
     ...касаясь чем-то,  чего  у  нее  не  было,  избранных  площадок,  то
зеркальных, то матовых,  то  неприятно-фасетчатых,  и  во  всем  этом  был
какой-то дикий смысл и намек на спасение...
     - Я не хотел говорить об этом сегодня, - сказал наконец Максим, - но,
видимо, придется. Надо выжечь Дюны... Иначе мы будем обречены на все новые
и новые инциденты. Изощренность растет по экспоненте. Про Петра и Павла вы
уже знаете? Это ведь пострашнее всех подкидышей и всех  Странников  вместе
взятых.
     - Я думал об этом, - сказал Горбовский неожиданно легко. - Но как  ты
представляешь себе это... технически?
     - Повесить старый корабль с отражателем. Их два десятка болтается  на
стационаре. Со ста километров пятно получится - пятнадцать в диаметре. При
экспозиции шесть-восемь минут...
     - Кто будет управлять кораблем?
     - Я.
     - Возьмешь такое на душу?
     - Возьму.
     - Не возьмешь ты, Максик. Тебе сейчас кажется,  что  сможешь,  а  как
дойдет до дела...
     - Смогу, Леонид Андреевич. От страха люди могут  все.  А  я  -  очень
боюсь. Очень.
     Они опять замолчали,  потом  Але  показалось,  что  Горбовский  начал
говорить, но его прервал сигнал вызова.
     - Да. Слушаю тебя. Что? Не может быть... Спасибо, Слон.  Хорошо.  Да,
прямо сейчас. Ничего не трогайте до нас. Ничего...
     ...нужная ей, похожая на  бассейн  с  зеленой  ртутью,  она  касается
поверхности - и будто невидимым хоботком начинает втягивать эту  ртуть,  и
вот из ничего возникают зеленые руки со сведенными судорогой пальцами, она
пытается пальцы распрямить, и не с первой попытки это получается, а  между
тем ртутью заполняется некая полость в  пространстве  в  форме  невидимого
человеческого тела, она начинает видеть это - себя - как бы со всех сторон
одновременно - ртутная женщина...
     - Сашенька, нам придется покинуть вас...
     - Нет. - Она с трудом разлепила губы.  -  Без  меня  вам  там  нечего
делать. Две минуты, я займусь собой...

                                   СТАС

     Наверное, это когда-то  называлось  оазисом.  Полузасыпанные  песком,
стояли  белые,  без  единой  прямой  линии,  постройки.   Купола,   частью
проломленные, напоминали  черепа  вымерших  тысячелетия  назад  великанов.
Пологая лощина, чуть темнее окружающих песков, уходила направо.  Наверное,
здесь когда-то стояли пальмы и синело озеро. Но и сейчас мог быть колодец,
а поэтому нужно было спускаться...
     - Может быть, найдем воду, - тихо сказал Вадим.
     - Да, - так же тихо сказал я.
     Если мы не найдем воду, то  вечером  выпьем  последнюю,  а  за  сутки
высохнем, как воблы. Ничто не поможет...
     Я подумал почему-то, что нас  выбросило  не  только  за  сорок  тысяч
километров, но и за сорок веков.  И  нигде  вокруг  нет  ни  человека,  ни
верблюда, потому что колодцы высохли и  пути  караванов  переместились  на
север...
     У подножия дюны было еще жарче, хотя солнце уже касалось гребня ее  и
вот-вот должна было лечь тень.  А  пройдет  еще  сколько-то  лет,  и  дюна
вползет на развалины оазиса, хороня его  навечно,  как  похоронены  здесь,
наверное, целые города и страны.
     - Колодец, колодец, колодец... - бормотал Вадим. - Колодец...
     - Наверное, вон там, - показал я.
     Чуть видимый, темнел край каменного кольца.
     Мы почти подбежали. Колодец был полон песком до края.
     - Может быть, там крышка... - я абсолютно не был уверен  в  том,  что
говорю.
     Мы начали раскапывать. Руками. Трудно сказать, как долго это длилось.
Может быть, час. Потом Вадим сказал, что  пойдет  поищет  что-нибудь,  что
сойдет за лопату. Мы углубились примерно по грудь. Я присел  и  стал  рыть
еще. Песок был плотный, слежавшийся, но сухой.  Впрочем,  если  подо  мной
крышка колодца, то песок и должен быть сухим. Я  попытался  почувствовать,
что именно находится внизу, но от усталости не мог ни черта.
     Вадим не возвращался,  и  я  вдруг  как-то  очень  остро  ощутил  его
отсутствие. Его не было вообще _н_и_г_д_е_. От напряжения и  жары  у  меня
было черно в глазах, и я с трудом, обваливая края с таким  трудом  вырытой
воронки, выбрался наружу. Цепочка волочащихся следов тянулась к ближайшему
куполу. На пути ее чуть приподнимались над  песком  зубцы  древней  стены.
Почему-то от стены шли уже три цепочки:  направо,  налево  и  прямо.  Коня
потеряешь, подумал я. В  спину  тянуло  жаром.  Воздух  впереди  дрожал  и
переливался.
     Янтарного цвета полоска проходила по далекому горизонту.
     - Вадим! - Я думал, что кричу, но  крик  как-то  не  получался:  было
неловко. - Вади-им!
     Молчание.
     - Вадим, черт возьми!!!
     Я уже знал, что ответа не будет.
     Следы подходили к пролому в куполе, но  и  от  пролома  тянулись  две
цепочки, и уже ясно было, что так будет и дальше. Началось то, о чем Вадим
предупреждал и о чем я смутно догадывался.
     Внутри купола было темно. Пыльный луч не столько  освещал  помещение,
сколько мешал хоть что-то увидеть.  Впрочем,  кроме  песка,  там  не  было
ничего. И я пошел по следам, чтобы хоть куда-то идти.
     Уже начало  темнеть,  когда  я  наткнулся  на  нечто,  представляющее
интерес.
     Чуть в стороне от основных развалин стояла башня - как и все здесь, в
песке по плечи. Коническая крыша ее, собранная из  лавовых  плиток,  имела
нечто вроде слухового окна - и  от  этого  окна  внутрь  башни  спускалась
винтовая лестница. Слабый запах плесени поднимался оттуда. А где  плесень,
там сырость, а где сырость, там (не исключено, что) вода. Терять мне было,
в общем-то, нечего. Я забрался внутрь, постоял  на  ступеньке  -  каменном
брусе, вмурованном в  стену,  -  дождался,  когда  привыкнут  к  полумраку
глаза...
     И стал спускаться.

                                   СТАС

     Салон "стрижа" рассчитан на  четверых,  но  набилось  в  него  девять
человек: помимо Али, Горбовского и Максима, еще четверо прогрессоров, врач
и кибератор. Кибератор и вел машину - на небольшой высоте,  в  тропопаузе.
Облака казались снежным полем. Несколько раз в опасной близости  пролетали
гусачки и лязгуны, и автопилот бросал машину в стороны так резко, что  Алю
вдавливало в твердого, как кость, Горбовского. Он пытался как-то  смягчить
эти толчки...
     Сам  полет  длился  меньше  часа,  но  долго   нельзя   было   сесть:
единственная приемлемая  площадка  вблизи  заброшенных  шахт  была  забита
глайдерами и вертолетами, и пришлось  ждать,  ходя  кругами,  пока  их  не
растащат в стороны и не освободят достаточно места для посадки.
     - Где? - спросил Максим,  первым  выпрыгивая  из  "стрижа"  навстречу
ожидающим.
     - Вон там, под деревьями...
     - Аля, не ходите, - предложил  Горбовский,  но  она  упрямо  помотала
головой и пошла, почти побежала, вслед за Максимом.
     Под низкими, с черными листьями, плоскокронниками на белом  полотнище
лежали в ряд, прикрытые по грудь таким же полотнищем, полтора десятка тел.
Тел людей. Полотнище, очевидно, не промокало, оставаясь  белым.  От  этого
все казалось ненастоящим.
     Аля прошла вдоль ряда, наклоняясь и всматриваясь в лица: молодые и не
очень, спокойные и искаженные...
     Все было как-то безумно просто.
     - Его здесь нет, - сказала она.
     - Да, из захваченных  здесь  только  двое,  -  сказал  Максим.  -  Их
опознали...
     - Я имею в виду руководителя. И... центр. Центр. Да, нужен центр...
     Максим смотрел на  нее,  не  понимая.  Она  и  сама  себя  не  вполне
понимала.

                                   СТАС

     Это был тот самый пресловутый янтарин. Проклятый бестеневой  свет  не
позволял судить о размерах и даже форме помещения. Для  простоты  я  решил
считать, что это приплюснутый  купол.  На  полу  песок,  серый  и  тонкий.
Присыпанные  им,  лежали  непонятные   металлические   скелеты   -   части
распавшегося исполинского насекомого.
     Чуть позже мне попался просто скелет. Точнее, мумия.
     Человек умер сидя, спиной к дырчатой пластиковой панели. При жизни он
был до пояса гол. Кожа его была цвета высохших листьев. Из  песка  торчали
колени, обтянутые белесо-голубыми штанами; там, где  был  когда-то  живот,
свободно лежал коричневый кожаный ремень. Еще один ремень обхватывал  руку
мертвеца. Я зачем-то наклонился и потянул -  и  вытянул  древний  автомат.
Немецкий  МП-40,  знаменитая  в  свое  время  машинка...  Вторая  мировая.
Получается, что мои предчувствия относительно переброски во времени  могут
оказаться истиной... хотя - проще предположить, что железо просто-напросто
мумифицировалось - как и его владелец. Как, наверное, скоро сделаю и я...
     Я положил автомат мертвецу на колени и пошел дальше.  И  очень  скоро
наткнулся на полупогребенную нуль-кабину.

                                   АЛЯ

     Конечно, он был здесь - она почти  узнавала  эти  комнаты,  переходы,
залы... Здесь ему было легко. А здесь - что-то угнетало. У стен, у воздуха
- была память, и эта память каким-то образом стала доступна ей.
     - О чем вы так напряженно думаете, Саша?  -  спросил  ее  Максим;  он
ходил рядом с нею, охранял, и не было возможности спровадить его и  побыть
одной.
     - Ни о чем. Я напряженно думаю ни о чем. Вы должны меня понимать, раз
были в таком же положении.
     - Поэтому я и спрашиваю. Как бы имею право.
     - Вам кажется. Никто не имеет такого права.
     - Я и говорю - как бы. Мнимое право. Корень из минус единицы.
     - Корень... Вы не знаете случайно, почему андроидам запрещено жить на
Земле?
     - Знаю.
     - Мне можете сказать?
     - Пожалуй. Хотя это не слишком просто объяснить.
     - Попытайтесь.
     - Хм... Ладно. Программу эту начали шестьдесят лет назад, когда всеми
почему-то овладела идея о скором вторжении Странников. И вот помимо  всего
прочего решено было создать...  как  бы  это  сказать...  архив  генофонда
человечества. И носителей этого архива  расселить  по  всем  пластам,  для
жизни пригодным, но для посторонних интереса не представляющим. Вот. Людей
этих  сделали  крайне  адаптивными,  способными   существовать   в   самых
невероятных условиях. Всего их создали около пятисот, на сегодняшний  день
осталось четыреста одиннадцать человек. Если Земля опустеет, они  вернутся
и заселят ее...
     -  Вы  хотите  сказать,  что  на  Земле  они   начнут   лавинообразно
размножаться?
     - Да. Это такая программа...
     - Спасибо, Максим. Вы можете сказать, кто именно это придумал?
     - Некто Пирс. Он давно умер. Я тоже, когда узнал, хотел найти  его  и
набить морду.
     - Жаль, что не успели.
     - А знаете, как он умер? У него была лаборатория в  Западной  Сахаре.
Он выполнял некое задание для Института экспериментальной  истории  -  это
такие предтечи прогрессоров... Интересно,  что  у  Пирса  был  не  слишком
обычный персонал: он брал только физических  инвалидов,  которым  медицина
почему-то не могла помочь. Случается такое, знаете ли. И  вот  в  один  не
слишком обычный  день  заказчики  прилетели  принимать  работу.  Вроде  бы
приняли. Сказали - утром заберем. А сами  вечером  вернулись,  вооруженные
какими-то ископаемыми автоматами, и перестреляли там всех  -  и  персонал,
и... как бы сказать... собственный заказ. Перестреляли, сожгли,  взорвали,
уничтожили  всю  документацию...  дико,  правда?  Потом  написали  записки
родным, друзьям - и перестреляли друг  друга.  В  одной  из  записок  было
утверждение, что успели они в самый последний момент...
     - И - ничего не известно?
     - Практически ничего. Не удалось даже выяснить характер  той  работы.
Они ведь и в своем институте чистку провели. Уничтожили архивы, записи...
     - Какая жуткая история. Даже трудно поверить, что в наше время  может
твориться такое.
     - Да, Саша. Редко, но может. К сожалению.
     Аля вдруг замерла. Будто легкий ток теплого воздуха в правую щеку...
     - Стоять, Каммерер, - сказал кто-то негромко. - У меня скорчер, и  вы
оба у меня на прицеле. Если ты начнешь  делать  глупости,  я  выстрелю.  Я
успею.

                                   СТАС

     Кабина была из тех, первых, с цилиндрической дверью. Для  того  чтобы
только узнать, подключена она к сети или нет, мне пришлось выгрести из нее
весь песок и потом еще продуть направляющий паз. От этих продувок в бедной
голове моей сгустился туман, замелькали огни перед глазами...
     ...мы опять играли в мяч: Малыш,  Майка  и  я.  Только  это  была  не
холодная планета Ковчег, не промерзший песок, не берег серого океана  -  а
Западная Сахара, развалины древней крепости, укрытые  серебристым  куполом
"оазиса", легкие домики персонала, смуглый, но  с  льдистым  поверхностным
блеском куб лаборатории. Малыш шутя обыгрывал нас, потому что мы играли  в
дохах, а на мяч был надет обруч "третьего глаза", и где-то в сыром  темном
уголке, как в центре паутины, сидел Комов и наблюдал за пляской  фигур  на
экране, и делал свои выводы. А потом вдруг зашевелился песок,  и  поднялся
голый по пояс мертвец с  автоматом  в  руке.  Автомат  медленно  застучал,
выбрасывая кровавые сгустки, и мы все  трое  брызнули  в  разные  стороны,
оставляя за спиной разноцветные фантомы, я подумал, что надо скинуть доху,
но Майка успела раньше. Доха долго держалась в воздухе, ломаясь  и  падая,
как человек, пораженный в спину, а вперед со  страшной  скоростью  неслось
по-своему  прекрасное   металлическое   насекомое,   стройное,   шипастое,
удлиненное, смертоносное...
     Я встал. Голова кружилась. Все вокруг падало вместе  со  мной.  Будто
наступила невесомость. Промахиваясь, я все-таки нажал клавишу двери, и она
скользнула влево и назад. Передо мной открылась кнопочная панель - и экран
видеофона. Это была удача.
     Я вдруг понял, что не знаю ни одного номера - и ни одного кода.
     И вообще не понимаю, что это такое - номер или код.
     Превозмогая что-то невидимое, но мощное  там,  в  собственной  темной
глубине, я включил видеофон, набрал  наугад  десять  цифр  и  стал  ждать.
Клавиша "вызов" медленно замигала. Через минуту экран осветился. Появилось
не слишком довольное лицо...
     Это была Майка.
     Онемев, я смотрел на нее. А она, в свою очередь, смотрела на меня,  и
глаза ее расширялись...
     - С...тась?..
     - Да... Майка...
     - Но ты же... - она замолчала, будто чуть не сказала что-то страшное.
     - Нет. Я живой.
     - Господи, да что же это происходит... - И Майка вдруг заплакала,  не
переставая смотреть на меня, даже не моргая - будто  моргнет,  и  меня  не
станет... - Где ты?
     - В Сахаре.
     - Нуль-Т там где-нибудь есть?
     - Я стою в кабине.
     - Немедленно... - и она назвала свой код.  -  Немедленно,  слышишь?..
Немедленно! И не отходи от кабины, я сейчас...
     Почему-то не в силах оторвать от нее взгляд, я набрал код.  Проверил.
Нажал "старт".
     Экран  погас.  Мгновенная  дурнота.  Изменился  цвет  панели.   Почти
бесшумно открылась сзади дверь. Я повернулся и вышел  в  холод  и  аромат.
Этот воздух можно было пить. В нем можно было  купаться.  Улица  невысоких
коттеджей уходила  вперед,  а  слева  на  полнеба  висела  россыпь  огней:
Вертикальный город. Я чувствовал, что могу упасть.

                                   АЛЯ

     - Одно из двух, Каммерер, - подвел итог Мерлин. - Или вы полный идиот
и сами верите во всю эту  чушь,  или  занимаетесь  не  своим  делом  и  не
представляете, что творится у вас под носом. А следовательно - тоже полный
идиот...
     - Хорошо, - сказал Максим. - Я идиот. Согласен.  Я  действительно  не
представляю, что творится у нас под носом. Но я не  убиваю  ни  в  чем  не
повинных людей. Не убиваю, понимаете это?
     - Даже если самую смирную  зверушку  загнать  в  угол,  она  начинает
кусаться, - сказал Мерлин. - А нас загнали не то что в угол...
     - В данном конкретном случае в угол загнали нас, - сказала Аля.
     - Я приношу свои извинения, - сказал Мерлин скучным голосом.
     - Чего вы хотите конкретно? - спросил Максим. - Отменить запрет?  Это
нереально. Я не имею веса в Мировом совете. После  того,  как  Сикорски...
Единственное, что можно сделать, - это изменить вашу тропность к  Земле...
хотя бы на нейтральную. Будет легче.
     - Вы ни черта не понимаете, Каммерер! Андроиды  посещают  Землю  -  и
ничего! Ничего абсолютно! Никакая  программа  не  срабатывает!  Сейчас  на
Земле несколько наших людей. Это все полная чушь. Пирс был жуликом...
     - Вряд ли. Кем-кем, а жуликом он не был.  Если  он  солгал,  то  лишь
потому, что создавал андроидов с какой-то иной целью...
     - Вы совершенно правы, Максим,  -  сказал  Мерлин  совершенно  другим
голосом. Аля вздрогнула:  будто  незамеченным  вошел  и  заговорил  с  нею
кто-то... - Узнаете? Мы ведь встречались однажды. Вы должны  помнить.  Вас
только-только вытащили с Островов, вид у вас был помятый, но очень боевой.
И бедный Руди, собираясь возвращаться, сдавал вам дела на Саракше. И вдруг
появляюсь я с проектом идеального шпиона...
     - Пирс... - прошептал Максим. - Ничего не понимаю...
     - Ну, тут нет ничего  необычного.  Контрразведчик  должен  ничего  не
понимать  -  в  этом  его  основная  ценность.  Только  так  он  и   может
заинтересоваться чем-то совсем уж тривиальным... Но я  рад,  что  вы  меня
узнали. Приятно, знаете, когда узнают.
     - Так... - выдохнул Максим. - А остальные четыреста с  чем-то  -  это
тоже вы?
     - Тоже я. То есть - и я в том числе. Каждый сам себе личность, но я в
нем живу. Неплохо придумано, правда?
     - А - зачем?
     - Ну, Максим, вы и спросили... Вы помните меня - того -  на  Саракше?
Помните?
     - Ах, вот в чем дело...
     - Конечно. Попасть из полумеханического обрубка в  тело  полноценное,
да еще не в одно, а в несколько сот, обрести реальное бессмертие, пережить
миллионы приключений... Поверьте, с вами бы я не  поменялся.  Например,  я
даже не сразу заметил, что меня-исходного - убили. Кто может  похвастаться
подобным?
     - А что вы там сделали такое, за что вас пришлось убить?
     - Много хотите знать,  Максим.  Любопытство,  как  известно,  сгубило
кошку.
     - Слушайте, Пирс. А вот вы - один или множество?
     - Один. Во множестве мест.
     - Вас нет сейчас рядом с Поповым?
     - С этим гомункулюсом? Сейчас... нет. Он пропал на спутнике  "Атлас".
Вошел в симулятор. Теперь его не найти.
     - Ясно... Что вы хотите делать с нами?
     - Ничего. Правда, Мерлин имеет на вас свои виды... Я не вмешиваюсь  в
дела  своих  креатур.  Так  интереснее  жить.  Поэтому   прощайте,   милые
эфемериды.
     - Минутку, Октавиан...
     - Вы  вспомнили  мое  имя?  Замечательно.  Если  желаете,  можно  еще
поболтать.
     - Помните Курта Лоффенфельда?
     - Конечно... Да, зря Мерлин считает вас тупой скотиной, Максим. Когда
захотите, вы умеете думать.
     - Значит, Сикорски уже вышел на вас?
     - Не сказать, чтобы вышел - но начал принюхиваться.
     - А зачем такая  сложная  интрига?  Не  проще  ли  было  -  отравить,
например?
     - Нет, конечно.  Во-первых,  до  Тристана  дотянуться  было  все-таки
проще,  потому  что...  впрочем,  это   понятно.   Он   человек   молодой,
любознательный. Был. Да... Очень восприимчивый, кстати. Такие -  редкость.
Два сеанса по пятнадцать  минут.  И  операция  свелась  к  первоначальному
толчку... А эффект? Какое отравление могло дать такой эффект? Вся  система
безопасности буквально разнесена на куски - одним  выстрелом!  Одним.  Или
сколько он там раз пальнул...
     - Четыре.
     - Ну, вот видите...
     - Понятно. Я предполагал подобное, но  подозревал  не  вас.  Спасибо,
Октавиан, вы мне помогли.
     - Да что уж...
     Что произошло дальше, Аля не  поняла.  Максим,  лежавший  только  что
лицом вниз, вдруг оказался рядом с  черным  человеком,  раздался  страшный
звук, будто ломали толстые  сучья,  а  потом  слепящая  молния  ударила  в
каменный потолок...

                                   СТАС

     Я утонул в пене, и маленькие мыльные роботы ползали по мне, шлифуя  и
массируя, посылая слабые токи и вгоняя куда надо  нечувствительные  лучики
своих лазерных рубиновых глазок. Майка сидела напротив, и лицо ее  было...
не знаю, видел я или чувствовал, но на прекрасном этом лице читался  испуг
- и какое-то ожесточение. Будто она решила что-то  важное  для  себя  -  и
готова была отстаивать то, что решила, всеми средствами...
     Я уже три часа рассказывал ей  все,  что  произошло  со  мной  с  тех
времен, когда мы виделись последний раз - миллион лет  назад  и  в  другой
Вселенной,  -  иона  рассказывала,  и  я  видел,   что   ей   тоже   нужно
выговориться... как и мне почему-то, никогда  раньше  не  испытывал  этого
желания, а тут вдруг - рухнуло...
     - Я тебя спрячу, - сказала  она  неожиданно  и  без  всякой  связи  с
предыдущим. -  Спрячу  так,  что  они  век  тебя  не  найдут.  Сдохнут,  а
никогда...
     - Спасибо, Майка, - сказал я. - Только ведь я не  прячусь.  Да  и  не
спрятаться. Видишь ли... время от времени вокруг меня начинают  сходить  с
ума киберы. Я совершенно не контролирую это. И если меня захотят найти, то
найдут очень легко. Но прежде  будет  много  происшествий.  Могут  и  люди
погибнуть. Зачем?
     - Не знаю, - сказала Майка. - А зачем вообще всё?
     - Это хороший вопрос. Не знаю. Как я сумел набрать именно твой номер?
Тоже не знаю. Кто я? В чем смысл оперы Верди "Трубадур"? Что такое гр'охб?
В конце концов, чего хотят Странники?
     - Может быть, их и нет совсем, - сказала Майка.
     - Может быть, и нет. Хотя - кто-то точно есть.
     - Я пыталась систематизировать наши представления  о  Странниках.  Не
знания, а именно представления. Динамика за восемьдесят лет. Корреляция  с
реальными находками. Все очень странно.  Представления  опережают  находки
примерно на пять лет.
     - Да. Это ложится в общий ряд.
     - Ты уже знаешь что-то?
     - Я знаю, наверное, все. Я же говорил. Но  мне  -  именно  поэтому  -
трудно делать собственные выводы. А относительно общего ряда... Понимаешь,
Майка, у меня нет ничего, что можно было бы  назвать  доказательствами.  Я
как Малыш сейчас... помнишь, он получал  ответы,  но  не  знал,  как.  Вот
что-то подобное и со мной творится, и я совершенно не знаю,  как  к  этому
отнестись.
     - Со мной что-то тоже творится,  и  я  тоже  не  знаю,  как  к  этому
отнестись, - сказала Майка. - Никогда бы не подумала...  Когда  я  увидела
тебя на экране, я вдруг поняла, что ждала именно этого... долго... годы...
Понимаешь? Ждала именно тебя. Не зная того сама. Это так странно...
     - Не страннее прочего, - сказал я медленно. - Только, Майка, пойми: я
не человек. Я очень похож на человека, но я - что-то другое. Гораздо более
другое, чем был Лев. Тебе придется запереть меня на ночь...

                                   АЛЯ

     Сознания  она  не  теряла,  но  на  какое-то  время  вновь   утратила
возможность реагировать на  происходящее.  Уменьшенная  и  приблизительная
копия недавнего состояния. Шок.  Перегрузка.  Кажется,  она  кричала.  Или
что-то еще.
     Потом оказалось, что ее несут наружу. На руках. Как  девочку.  И  она
заплакала - от обиды и от непонятного облегчения.
     - Сашенька, Сашенька, -  говорил  Горбовский.  -  Уже  все.  Уже  все
хорошо. Все кончилось.
     Но она знала, что еще не кончилось ничего.

                                    5

                                   СТАС

     Было еще темно и  холодно.  Сеялся  мелкий  утренний  дождь,  остаток
большого ночного. Город просыпался, и нужно было идти.
     - Пока, - сказал я.
     Майка наконец посмотрела на меня, и я вдруг задохнулся.
     - Они и тебя убьют, - сказала она. - Я знаю, они убьют  и  тебя.  Они
всех готовы убить.
     - Меня бесполезно убивать, - сказал я.  -  Убьют  здесь,  и  я  снова
появлюсь там. И вернусь к тебе...
     - Не вернешься ты. Никто никогда не возвращается.  Это  легенды,  что
кто-то когда-то вернулся. Все уходят и исчезают.
     Мы вместе сходили с ума...
     Но в нашем безумии была система.
     Мы так и не дали друг другу уснуть  в  эту  ночь,  и  я  боялся,  что
сорвусь, разнесу всю электронику в ближайших кварталах, а  потом  у  Майки
будет инсайт, и тогда...
     Не представляю, что будет тогда.  Что-то  страшное.  Оказаться  между
двух зеркал...
     Теперь у меня была вода, пища, нормальная одежда. Мне не о  чем  было
заботиться, кроме как о главном.
     - Если ты не вернешься к полуночи, я... я не знаю, что  сделаю.  Нет,
знаю. Знаю. Ты им скажи: если они тебя не отпустят, я отдам  детонаторы...
тем. Я знаю, кто из них где...
     - Они уже не боятся этого.
     - Боятся. Ты не знаешь, а они боятся.
     - Хорошо...
     Я поцеловал ей руку и шагнул в кабину.
     В подземелье было еще прохладно. Я  повернулся  к  пульту  видеофона.
Вызвал БВИ. Через полчаса довольно хитрых поисков нужный номер был у  меня
в голове. Я почему-то помедлил, прежде  чем  набрал  его.  Замигал  вызов.
Ждать пришлось довольно долго.
     Человек, появившийся на экране, напоминал  старую  черепаху.  Он  был
абсолютно лыс, морщинист и пятнист. Огромные безобразные мешки висели  под
глазами, и сами глаза были водянистые и невероятно спокойные. Тонкие  губы
кривились как бы презрительно...
     - Здравствуйте, - сказал я. - Меня зовут  Стас  Попов.  Я  из  "детей
дюн".
     - Попов?.. - Он наморщил лоб. - А, так вы с Пандоры...
     - Нет. Я на Земле.
     - Зачем?
     - Хочу вас увидеть.
     - Меня? Как странно... Ну, вот он я, смотрите. Кстати, кто вам сказал
мой номер?
     - Я его вычислил. Это не так сложно. Особенно...
     - Вы ведь должны быть под наблюдением,  не  так  ли?  Причем,  как  я
понимаю, добровольно.
     - Это  очень  относительная  добровольность...  Значит,  вам  еще  не
сообщили, что произошло на Пандоре?
     - Нет. Что там могло произойти?
     - Очень многое. Простите, но мне было бы...  приятнее...  говорить  с
вами непосредственно.
     - Что - действительно что-то серьезное?
     - Да.
     - Хорошо, приходите... - и он назвал адрес.

                                   АЛЯ

     Первым говорил Максим.
     - Должен отметить, что операция нами блистательно провалена.  Погибли
люди, погибли андроиды - боюсь, специально для  этого  оставленные  здесь:
чтобы погибнуть... а к разгадке феномена мы не  приблизились  ни  на  шаг.
Больше того, мне почему-то кажется, что мы отдаляемся от нее,  что  кто-то
умнее нас подбрасывает нам квазиважные проблемы, на разрешение которых  мы
расходуем все свое время и силы. Не исключено, что "дело  Пирса",  которое
всплыло таким необычным образом, тоже является предметом отвлечения...
     - Вы считаете, что вам сказали правду? - спросил  кто-то  незнакомый,
при бороде и  загорелой  блестящей  лысине;  их  было  несколько  человек,
появившихся недавно и пока Але не представленных;  она  сидела  в  уголке,
слушала, но молчала; так велел Горбовский: слушать и молчать. - Или же это
была заведомая дезинформация?
     - Боюсь, что в  нашем  случае  одно  от  другого  отличить  нельзя  в
принципе, - странно сказал Максим. - Поскольку именно эти понятия являются
объектом деятельности сторон.
     - Послушайте, Каммерер, - сказал другой, смуглый, узколицый и  смутно
знакомый; но где она  видела  этого  человека,  Аля  вспомнить  не  могла;
возможно, его видела не она сама, а Стас, пришло вдруг в голову...  -  Про
девиацию информационных потоков мы знаем. И знаем условия, в  которых  она
происходит. Объясните лучше, какова цель всех этих  мероприятий?  Мы  что,
опять защищаемся от вторжения?
     - Да, - кивнул Максим.
     - Но это же смешно!
     - Вы думаете?
     - Конечно. Судя по результатам...
     - Знаете такого зверя - чарли-хохотунчик? С Яйлы?
     - Не знаю. А при чем здесь какой-то зверь?
     - Он очень смешной и неуклюжий, и будто бы и сам себя  высмеивает,  и
передразнивает вас, и все здорово, пока он не приблизится метра на три. Но
даже зная, что он опасен, вы все равно попадаете  под  его  обаяние  и  до
последней секунды не можете поверить, что вас просто хотят съесть.
     - Максим, здесь взрослые люди, а вы  пытаетесь  рассказывать  притчи.
Говорите нормально.
     - Это не притча. Это грубый зоологический факт. Жертва, хихикая, сама
лезет в глотку к зверю. Ей кажется, что  это  такая  шутка.  Мы  почему-то
совершенно неадекватно  оцениваем  степень  опасности,  и  это  никому  не
кажется  странным.   Больше   того,   мы   готовы   всяческими   способами
инактивировать тех, кто указывает  нам  на  это.  И  больше  того:  я  сам
чувствую внутреннюю потребность не думать ни о  какой  опасности,  а  если
думать, то иронически...
     -  Послушайте,  -  опять  сказал  тот,  смутно   знакомый.   -   Тема
просачивания и вторжения инопланетян на Землю настолько затаскана, что  об
этом всерьез даже говорить как-то неловко.  Тем  более,  что  и  в  данном
конкретном случае нет ни малейших доказательств того, что  все  это  имеет
неземное происхождение.
     - Разумеется, нет, - пожал плечами Максим. - Как и у обитателей Саулы
нет ни малейших доказательств прогрессорской деятельности землян.
     - Мы спорим обо всем этом уже сорок лет, -  сказал  Горбовский.  -  И
давно уже пришли к мысли, что требовать друг  от  друга  доказательства  -
неэтично и даже недопустимо. Поскольку, как верно заметил  Максим,  именно
информация,   информационные   массивы,   являются    основным    объектом
воздействия. Кроме  того,  в  ряде  случаев  мы  имеем  дело  с  явлениями
единичными, уникальными. А следовательно...
     - Тогда мы имеем моральное право оперировать понятиями черной  магии,
алхимии, начинать вертеть столы... что там еще делали?..
     - Оживляли мертвецов.
     - Вот я и... - и вдруг узколицый замолчал. Огляделся беспомощно...
     - Ничего, Фил, - сказал Максим.  -  Все  нормально.  Привыкай.  Добро
пожаловать в страну Оз.
     Тут Аля вспомнила, почему этот человек казался  ей  знакомым.  Филипп
Шеллер, контактер с негуманоидами. Лет десять назад про него много писали.
Удивительная адаптивность, четкость и цельность интеллекта...
     - Я понимаю Максима, который  не  хочет  разбивать  задачу  на  более
простые элементы и решать ее именно поэлементно, - сказал тот, с  бородой.
- Это внесет, скорее всего, очень существенные  искажения...  Но,  в  свою
очередь,  я  хотел  бы,  чтобы  уважаемый  Максим  понял  меня.  Нас.  Нам
предложена смесь из ксенологии официальной  и  апокрифической,  логических
загадок,  странных  явлений  психики,  возможно,  даже  патологических,  и
природного феномена, механизм которого абсолютно не прояснен, хотя феномен
наблюдается уже сколько? Лет десять?
     - Немного меньше.
     -  Неважно.  За  это  время  можно  было  бы   исследовать   все   до
субвакуумного уровня...
     - Исследовали, Питер.  Никаких  загадок.  Все  ясно.  Неясна  мелочь:
откуда что берется и зачем?
     - И - кто это затеял, - тихонько подсказал Горбовский.
     - Именно так.
     Але  вдруг  показалось,  что  здесь  есть  что-то  неправильное.  Так
описывают "дежа вю".  Будто  бы  она  уже  в  пятый  раз  смотрит  любимый
спектакль, и  вдруг  актеры  начали  путать  реплики.  Даже  не  путать  -
упрощать. Выпускать что-то. И будто бы бородатый Питер  должен  сидеть  не
там, где сидит, а справа, и говорить торопливо и  непонятно,  а  вон  там,
между Филом  и  девушкой-квазибиологиней,  не  хватало  кого-то  пожилого,
белоголового, с эспаньолкой... Ощущение было  настолько  острым,  что  она
приподнялась  со  своего  места.  Хотелось  подойти  и  потрогать,   чтобы
убедиться.
     И вышло так, что она стоит, а все смотрят на  нее  и  ждут,  что  она
скажет.
     Она еще раз посмотрела вокруг себя.  Невозможно  было  отделаться  от
ощущения странной нарочитости происходящего.
     - Знаете, - сказала она, - я ведь в какой-то степени Попов. Слепок  с
него. Ментальный снимок. Говорят, это пройдет, но пока что - держится. Так
вот, этот внутренний Попов говорит, что ответ на заданный вами вопрос  был
получен, ответ четкий, однозначный, достоверный. И  был  получен  не  один
раз, а - множество... Но каждый раз этот  ответ  будто  забывался,  и  все
начиналось снова.
     - Так, - сказал Максим. - И каков же этот ответ?
     - Не знаю... - Аля вдруг растерялась. - Не могу это...  открыть.  Там
как бы дверь... А кто такой Ященко?
     Она заметила, как переглянулись Максим и Шеллер.  Горбовский  почесал
подбородок.
     - Не расстраивайтесь, Сашенька, - сказал он. - Тут дело,  получается,
непростое. Ященко - это Камилл. Фамилия у него такая.  Камилл  Ященко.  Ее
почему-то мало кто помнит...

                                   СТАС

     Мы сидели на  веранде  и  пили  какой-то  травяной  настой.  Сикорски
утверждал, что трава эта проясняет  мысль.  Остров  был  каменист  и  мал.
Сосны, скрученные ветрами, держались за  край  террасы,  дальше  начинался
океан. Черные скалы поднимались за нами четырьмя быками. Небо было  низким
и  серым.  Внизу  глухо  бил  прибой.  Ветер  с   юга   доносил   льдистый
антарктический запах.
     Святая Елена, маленький остров...
     Это была не Святая Елена, но что-то похожее присутствовало во всем.
     -  Я  восхищен  вашими  способностями,  Попов,  -  сказал   Сикорски,
отставляя свою кружку, огромную и коричневую, с  изображением  всадника  с
копьем. - Жаль, что вас не было с нами  тогда.  Может  быть,  со  мной  не
случилась  бы...  неприятность...  Абалкин  бы  остался  жить,  а   служба
продолжала бы  -  служить...  -  он  вздохнул.  -  Знаю,  что  не  смешно.
Старческое слабоостроумие.  Извините.  Так  вот,  о  главном...  Все,  что
рассказал вам Суворов, - правда. Но это такая невинная часть  правды,  что
даже... нежность пробирает. Нежность. На самом же деле...
     Он медленно встал, обошел  вокруг  стола,  остановился  передо  мной.
Движения его были медленны и осторожны.
     - Я вам расскажу. Потому что вы все равно все узнаете.  Но  вдруг  вы
узнаете потом, когда будет поздно? Как я, например...
     Он помолчал, глядя, как вдали летит, почти касаясь  воды  и  оставляя
белый прерывистый след пены, маленький оранжевый глайдер.
     - До поры все было так, как он рассказал. До недоброй памяти двадцать
девятого.
     - Нашего века? - зачем-то уточнил я.
     - Что? Ну да, конечно, нашего. Кому-то из гипногенистов пришла  мысль
передоверить некоторые управляющие функции машине.  Сделать  ее  арбитром,
поскольку противоречия между владельцами ключей зашли далеко. И что бы  вы
думали - сделали машину...
     - Массачусетскую?
     - Совершенно верно. Именно ее,  родную.  Собрали,  запрограммировали,
запустили. Функции: сбор всей формализованной информации.  С  целью:  всем
сделать хорошо. Ну, а по мелочам - управление погодой, транспортом, и  так
далее... Вы спросите: почему не сеть,  не  что-то  попроще?  Зачем  такого
монстра отгрохали? Ответ: чтобы полностью исключить возможность  перехвата
управления. Мотивы понятны.
     - И что же помешало возложить на ее плечи это бремя?
     - Ничто. - Сикорски посмотрел на  меня  как-то  по-птичьи,  боком.  -
Машина работает. Уже больше пятидесяти лет.
     - Как - работает? Ведь известно же... - я осекся. Я все понял.
     - Машина работает. Более того, она создана так, что перехватить у нее
управление могут только все шестнадцать гипногенистов  одновременно,  если
соберутся за пультом. Этого не происходило никогда.
     - Значит, машина работает... и вторгнуться в ее работу  нельзя?  И  -
проконтролировать нельзя?
     - В общем, да. Только косвенными способами.
     - Например?
     - Ну, самое главное... Стас, сколько сейчас на Земле людей?
     - С Системой?
     - Ну да. С Системой, с Периферией... Сколько насчитывает наше племя?
     - По последним данным - пятнадцать и тридцать шесть сотых миллиарда.
     - Да. И это все знают. И люди должны умирать время от времени, да? Их
кремируют,  пепел  ссыпают  в  такие  урночки...  Я   собрал   данные   по
производству этих урночек. Так вот, судя по этим  данным,  на  Земле  и  в
Системе сейчас живет около одного миллиарда человек.
     - Что?
     - Один миллиард. Один, а не пятнадцать. Но мы знаем, что  пятнадцать.
И живем так, как будто бы - пятнадцать... - он закашлялся. -  Ошибки  нет,
Стас. Данные проверены перекрестно. Расхождение на порядок как минимум.
     - И это значит...
     Порыв ледяного ветра налетел, ударил в лицо. Мелкая водяная пыль...
     -  Это  значит  только  одно:   машина   поняла   задачу   по-своему,
по-машинному. И по-своему ее исполнила.  Получив  результат.  Человечество
похудело, совершенно этого не заметив. Вписалось наконец в экосферу.  И  -
без катастроф, без горя...
     -  То  есть  -  как?  Ведь  получается  -   уничтожено   четырнадцать
миллиардов?..
     - Может быть, и уничтожено. А может быть, и нет. Про планету  Надежда
вы знаете? Пример грубой, провальной  работы.  В  нашем  случае  -  работа
тонкая, мастерская...
     - То есть - вы... как бы сказать... - одобряете все это?
     - Разве важно, как я к чему-то отношусь? По большому  счету,  это  не
интересует даже меня самого.
     - А вам не кажется, что это имело бы смысл прекратить? - спросил я.
     - Не знаю. Ведь идет постоянное облучение. Снимите его -  и  наступит
глобальный шок. У  вас,  как  я  знаю,  психическая  резистентность  очень
высокая. Но и вам, наверное, будет не по себе, когда вы  сможете  смотреть
на мир новыми глазами...
     - Он что - слишком отличается?
     - Формально - нет. Но впечатление от него совсем другое.
     - И все-таки: не решит ли машина, что нас может быть еще меньше?  Или
что мы должны стать пониже ростом? Отпустить хвосты? Жить под водой?
     - Вполне возможно. И тогда мы будем жить под водой. Боюсь, что сейчас
гораздо опаснее - с точки зрения сохранения того, что мы имеем...  что  от
нас осталось... - это менять способ существования. Древние  говорили:  "Не
навреди".
     - Но ведь машина не вечна. Рано или поздно она придет  в  негодность,
разрушится...
     - Попробуйте поговорить об этом с Бромбергом. В конце  концов,  он  -
один из...
     - Бромберг?!
     - Да. Старый Айзек Бромберг. Жизнь положивший на...
     И тут раздался сигнал вызова. Сикорски недовольно  махнул  в  сторону
экрана, но тот уже осветился.
     - Экселенц! - почти крикнул появившийся человек. - Мы раскопали,  что
произошло с Абалкиным! Раскопали до конца... - Тут он увидел  меня.  Глаза
его распахнулись. Светлые холодные глаза.
     - Очень хорошо, Максим, - сказал Сикорски. - Я доволен. Но  стоит  ли
врываться без предупреждения?
     - Да, Экселенц. Не стоит. Стас, вы?..
     - Со мной пока все в порядке, - сказал я. - Мы беседуем о жизни.

                                   АЛЯ

     Все самое главное приходило к ней в полудреме.
     ...она знала откуда-то, что просто глазами увидит это иначе, не  так,
как сейчас: изумрудный песок, черные волны,  иссиня-серый  айсберг  вдали.
Волны ворошили сероватые льдинки, шугу, прибитую к берегу.  Это  значит  -
лето. Она стояла, широко  расставив  ноги,  и  смотрела  вдаль.  Громадная
оранжевая  туша  лежала,  полузарывшись  в  песок.  Торчала  вверх   очень
человеческая, но  чересчур  огромная  рука.  По  белому,  с  лиловатыми  и
желтоватыми пятнами небу ползла  цепочка  багровых  огоньков.  Стоило  мне
захотеть, и  черные  воды  расступятся  передо  мной,  открывая  дорогу  в
таинственную бездну. Там мой дом, мой  истинный  дом.  И  в  горах.  И  за
болотами, в глубоких расселинах, откуда восходят дымы, пахнущие целебно. Я
никого никогда сюда не пущу, я сделаю так, что пришедшие  забудут  дорогу.
Но мне тоскливо без них, и я творю их перед собой из остатков воображения.
Темный город возникает на пляже, и волны обтекают его, не  смывая.  Тонкий
звук поднимается кверху, к небу, зажигая концентрические кольца...
     Аля очнулась и, вскочив, осмотрелась. Все было слишком просто,  чтобы
казаться ужасным.
     Пустые стулья стояли неровным полукружием, как бы беседуя. В открытые
окна влетали голоса. Доносились удары мяча, невнятные механические звуки и
электрические потрескивания.
     Вошел  Горбовский,  по-прежнему  озабоченный.  Сел  на  стул  верхом,
посмотрел на Алю, вздохнул и покачал головой.
     - Нашелся наш Стас, - сказал он. - Только не знаю, хорошо ли это...
     - Где он? - быстро спросила Аля.
     - На Земле. У Сикорски.
     - А кто такой Сикорски?
     - Неужели не знаете? Это была громкая история.
     - Первый раз... - она замолчала. Внутри лопнул пузырек. -  Знаю.  Да.
Все знаю. Но - зачем он Стасу?
     Горбовский пожал плечами.
     - Мы безнадежно опаздываем... главным  образом  -  вот  здесь,  -  он
дотронулся до лба. - А кроме того - некий паралич воли...
     - Паралич волн, - повторила Аля. - Жалко.
     - Как вы себя чувствуете? - спросил Горбовский. - В  такой  переделке
побывали.
     - Не знаю. Никак не чувствую. Еще не прожгло.
     - Да, это я понимаю. Ну, что - оставим работу профессионалам?
     - Нет, - сказала Аля.  -  Я  так  не  могу.  Должен  же  кто-то,  кто
понимает...
     - Через полчаса Максим улетает на Землю. Туда,  к  Сикорски.  Я  пока
остаюсь. Вы - как намерены?
     - Я полечу, - твердо сказала Аля.
     - Стас для вас... что-то значит?
     Аля посмотрела на  Горбовского.  Неясно  было,  он  действительно  не
понимает - или спрашивает о чем-то другом?
     - Он у меня вот здесь, - повторяя жест Горбовского,  она  дотронулась
до лба. - И я уже почти не могу это выносить...

                                   СТАС

     - Вы  ничего  не  понимаете,  Попов,  -  хрипло  сказал  Бромберг.  -
Допускаю, что вы все знаете, но не понимаете вы ни черта.
     - Ну, почему же? - вежливо ответствовал я. - Древний способ  отучения
от наркотиков: медленно и постепенно уменьшать дозу. Девятнадцатый век.
     - А от пищи вы так никого не пытались отучать? От воздуха?  Нет?  Ну,
так попытайтесь, попытайтесь...
     - Бросьте, Бромберг. Это не я, это вы не понимаете,  что  предприятию
вашему все равно пришел конец. Остановлюсь я - не остановятся другие.  Это
же выстрел дробью. За нас взялись всерьез.
     - Кто? Кто взялся? Что вы несете, идиот?!
     - Некий весьма сведущий разум, который мы ассоциируем с Малышом.  Им,
видите ли, не нравится наше поведение...
     - Я же сказал: идиот! Повторить? Я повторю: идиот! Какой Малыш? Какой
разум? Это все выдумки нашей разлюбезной! Она пичкает нас  байками,  чтобы
мы...
     Я подождал, когда он прокричится, и спросил:
     - Скажите, а вы сами-то подвержены этому внушению?
     - Я? Конечно, нет. Я знаю, что оно существует, что оно направлено  на
модификацию моего поведения, и веду себя с поправкой на оное.
     - Вы давно снимали спектр этого излучения?
     - Регулярно. А что?
     - Вам не бросилось в глаза ничего необычного?
     - Нет. И не могло броситься. Потому что ничего необычного там нет.
     - Понятно. Так вот, слушайте меня внимательно. Я жил на планете,  где
гипноизлучения нет. На Земле я около  суток.  Даже  на  обычного  человека
излучение еще не окажет влияния за такой срок... эффект его накапливается,
не так ли?
     - Ну, в некотором роде - да.
     - Отлично. Вам, когда вы возвращаетесь, не бросаются в глаза  простор
и пустота на Земле?
     - Вы были у Сикорски? Может быть, вы и сейчас у него?
     - Нет, - ответил я только на последний вопрос.
     - Сикорски - сумасшедший старик. У него идефикс...
     - Перед прилетом  сюда  я  ознакомился  со  спектром  гипноизлучения,
которое орошает Землю. Золотым дождем. Лишь четыре процента спектра -  это
модификаторы поведения. Девяносто шесть - модификаторы восприятия.
     - Бросьте нести чушь, Попов. Я сам писал эти спектры, сам, понимаете?
И что же, я не знал, что пишу?
     - Излучатели на спутниках "Атлас" не работают, - продолжал я. -  Зато
там установлен  вероятностный  вариатор,  который,  как  вам  должно  быть
известно, к использованию запрещен категорически... Тагора,  по-вашему,  -
тоже изобретение машины?
     - Да. То есть не машины. Тагору придумал в сорок седьмом  году  Майкл
Хиггинс. Машина воплотила его мысль.
     - Понятно. Его можно поздравить: изобретение оказалось  столь  емким,
что обрело самостоятельную жизнь.
     - Род иллюзии. Надеюсь, это-то вы понимаете?
     - Конечно. Но тогда откуда взялся вариатор?
     - А при чем тут?..
     - Вариатор доставлен с Тагоры. Якобы образец техники Странников.
     - Все смешалось. Впрочем, так и должно быть.  На  определенном  этапе
накачки уже не удается проследить, откуда приходит та или иная иллюзия.
     - Скажите, Бромберг, а с Пирсом вы сотрудничали когда-нибудь?
     - Что значит - сотрудничал? Он ноолог, а я - историк науки.  Конечно,
я  изучал  его  работы,  его  самого...  Когда   случилось   несчастье   в
лаборатории, я как раз направлялся к нему.
     - Несчастье какого рода произошло там?
     - Взрывной импульс Тиффани. Вы знаете,  что  такое  импульс  Тиффани?
Хотя что это я...
     - У меня другие сведения.
     - Ваши сведения неверны!
     - Возможно... Вам не закрадывалась такая интересная мысль: все ложные
объяснения всегда по касательной проходят рядом с истиной? Как  бы  дразня
ее. Когда-то говорили, что вора тянет на место преступления...
     - Это вы обо мне?
     - Пока нет. Но вспомните: запрет на  Машину  объяснялся  тем,  что  в
недрах ее зародился новый нечеловеческий разум, новая цивилизация. Так?
     - Да. Я сам придумал это объяснение. До сих пор горжусь им.
     - А вам не кажется, что нечто подобное случилось на самом деле?
     - Болезненный бред. В стиле Сикорски.
     -  Разум,  получивший  возможность  расселяться  по  сознаниям  тысяч
миллионов людей, которые ни сном ни духом...
     - Перестаньте!
     - Пирс работал как раз над этим, не  так  ли?  Может  быть,  машинный
разум почувствовал в нем опасного противника, конкурента?..
     -  Да  прекратите  же!!!  -  Голос  Бромберга  взметнулся  до  визга,
сорвался... Сам он, багровый, качнулся к экрану, лицо  его  вывалилось  за
пределы, остались только глаза и лоснящийся нос.  Безумные,  чуть  косящие
глаза. Потом они медленно мигнули... - Вы правы, Попов, - сказал  Бромберг
совсем иначе. - Я не сомневался, что вы догадаетесь обо всем. Владея таким
объемом информации, мудрено не догадаться...
     - Вы - Бромберг? - спросил я.
     - Да. В определенной мере.

                                   АЛЯ

     Они сели на каком-то крошечном островке посреди пустого  океана.  Дом
приземистый, вжатый в скалы... Наверное, зимой здесь штормы.
     -  Рудольф  Сикорски,  -  представил  Максим  хозяина.  -  Александра
Постышева, носитель ноограммы Стаса Попова.
     - Вы это ощущаете? - спросил Сикорски, пожимая ей руку.
     - Иногда.
     - Крепитесь, девочка. Это бывает очень  тяжело,  особенно  когда  она
начинает распадаться. Вот Максим побывал в таком положении...
     - Он говорил. Но без подробностей.
     - Те подробности такие, что лучше, о них  не  говорить.  Главное,  не
позволяйте наезднику управлять вами. И знайте, что боль - ненадолго. День,
два.
     - Он будет исчезать...
     - Да. Умирать в полном сознании. Цепляться за вас.
     - Какой ужас...
     - Ужас. Он симпатичный человек, он мне понравился. Что ты думаешь обо
всем этом, Максим?
     - Что он намерен делать, Экселенц?
     - Он? Намерен? Это не те слова...
     - Возможно, не те...
     - Просто не те, Максим. Я не знаю, чего ты хочешь от меня.  Разве  не
видишь: я сдался? Я  вдруг  оказался  человеком,  который  желал  отстоять
крепость - решительнее, чем другие, -  но  сам  в  рвении  своем  разрушил
стены... И вот - все. Последний шаг противника.  Он  просто  входит...  он
даже приходит ко мне. На чашку чая. Ко мне. Какая ирония.
     - Он не противник, - сказала Аля.
     - Не он. Не Попов. Противник - в Нем.
     - Нет. Вы ошибаетесь. Вы ошибаетесь в чем-то главном.
     - Нет, Александра. Не ошибаемся. Может  быть,  мы  просто  говорим  о
разных вещах...
     - Где он? Вы знаете, где он? Догадываетесь?
     - В сотне мест одновременно. Он прошел через вариатор...  Вы  знаете,
что это такое?
     - Да.
     Аля повернулась и стала смотреть на океан.
     Она никогда прежде не видела океана...
     - Когда я все это узнал, я пытался почувствовать себя в шкуре Машины,
-  сказал  за  спиной  Сикорски.  -  Не  думаю,  что  можно  вынести   это
сколько-нибудь долго. Я бы застрелился сразу.
     - Ей пришлось очень долго выращивать руки, - сказал Максим. - И потом
- может быть, для нее полвека - это сразу?

                                   СТАС

     Я летел в маленьком пестром флаере-жучке на север. Человек на  экране
- Бромберг, который  не  совсем  Бромберг,  а  так...  представитель...  -
говорил что-то, иногда убедительно, иногда просто умоляюще...
     Кажется, я иногда даже отвечал ему.
     Территория, занятая комплексом Машины, резко выделялась в  ландшафте.
Увядающе-осенние цвета вдруг сменились черно-зелеными: по каким-то  давним
причинам здесь все засеяно было марсианской травой-камнежоркой.  Три  ряда
кольев с проволокой, разумеется,  были  чисто  символической  преградой...
зато  преградой   реальной   можно   было   считать   вон   те   тарелочки
гипноизлучателей. Человек, попавший на территорию, просто не сможет пройти
за них, туда, в квадрат пятьсот на пятьсот примерно, где не видно с  земли
серо-песчаное,  очень  низкое,  едва  ли  выше  моего  роста,   П-образное
строение.
     Я сбросил скорость и пролетел над ним, потом развернулся  и  пролетел
еще раз.
     Казалось, я физически ощущаю, как  подо  мной  -  там,  в  глубине  -
лопаются тугие пузырьки.
     Теперь можно было лететь куда угодно...
     Человек с экрана молча смотрел на меня.

                                   АЛЯ

     Переход, и еще переход. Незнакомый город. Листопад. Теплый ветер.  На
площади они нашли глайдер.
     - Спасибо, Максим. Дальше я сама...
     - Прощайте. - Он повернулся, будто теряя интерес и к ней, и ко  всему
остальному.
     - Не обижайтесь.
     - Какие обиды...
     Какие обиды могут быть, когда нам грозит... что? Гибель? Нет.  Просто
-  всеобщее  и  полное  унижение.  Осознание  своего  ничтожества.   Своей
зависимости и мизерности. Но и - освобождение...
     Она по  широкой  дуге  развернула  послушный  глайдер  и  повела  его
вручную, без видимой цели - в поисках чего-то необычного.

                                   СТАС

     Я думал, что увижу хоть немногое. Что-то  должно  было  измениться...
исчезнуть, раствориться, перетечь из формы  в  форму...  не  знаю.  Как-то
отреагировать. Но ничто не менялось.
     - Вот вы и добились своего, - сказал человек на экране, глядя куда-то
в сторону.
     - Что-то происходит?
     - Нет. Теперь никогда ничего не произойдет. Машина мертва.
     - Неужели только она толкала нас куда-то?
     - Уже много лет... Не хочу вас больше видеть. Уходите.
     - Куда я могу уйти? Я сижу в кабине. Вам проще - отключитесь.
     - Не могу.
     Я не успел обдумать его странную реплику: флаер мой качнуло и  повело
в сторону.  Как-то  очень  быстро  бросились  в  лицо  верхушки  деревьев,
раздался мощный  треск...  На  миг  возникло  чувство  настоящего  полета,
возникло и пропало.
     Не думаю, чтобы я по-настоящему терял сознание. Нет, я  просто  лежал
на спине  и  смотрел  в  небо,  и  почему-то  меньше  всего  мне  хотелось
отвлекаться от этого занятия.
     Вишневый с белым глайдер описал два глубоких виража надо мной,  потом
из поля зрения исчез. Потом появилась Аля.

                                   АЛЯ

     Он лежал в высокой  траве,  неподвижный,  но  живой.  Непонятно,  как
человек может выжить при таком ударе... Обломки  флаера  валялись  вокруг,
двигатель горел в кустах, выбрасывая синие  снопы  искр.  В  любой  момент
могло рвануть. Я тащила его в глайдер, тяжелого, за все цепляющегося. Надо
было, наверное, взвалить его на спину, но я боялась  что-нибудь  повредить
дополнительно и поэтому волокла его просто так, ухватив под мышки.  Я  уже
взлетела, когда двигатель взорвался - правда, несильно. Вряд ли нас  убило
бы этим взрывом.
     - Аля... - сказал он и закашлялся судорожно. - Ничего себе...
     - Молчите, - сказала я.
     - Машина мертва...
     - Я знаю.
     - Как вы меня нашли?
     - Я вас ненавижу. - Я  не  могла  на  него  смотреть,  но  все  равно
смотрела. - Вы это понимаете?
     - Еще как.
     - Если бы я могла, я бы вас убила. Что вы с нами сделали...
     - Не я. Не только я... Что-то уже... проявилось?
     - Не знаю. Рано, наверное. Но уж наверняка проявится.
     - Все равно это пришлось бы делать... потому что  иначе  -  разве  бы
тогда мы были людьми? - Он отвернулся и вдруг напрягся всем телом:  -  Где
это мы?
     Я посмотрела вниз. Под нами была пустыня. Солнце садилось.
     - Началось...
     Не знаю, кто это сказал: я или он.
     - Проклятая тва-арь! - вдруг закричал  он  страшно.  -  Аля,  держите
вручную!.. - и начал крушить автопилот. - Ты и сюда добралась, гадина,  ты
и здесь... - Он откинул фонарь - яростным потоком  воздуха  меня  ударило,
перебило дыхание, ослепило. Он выбрасывал блоки за  борт.  Уже  ничего  не
слыша и почти не видя, я держала, держала, держала  глайдер...  все  было,
как недавно, как вечность назад...
     - Это агония, - вдруг услышала я. - Она так умирает - медленно.
     Ветер уже не ревел и не хлестал по глазам. Скорость наша упала,  стал
слышен мотор. Фонарь сорвало совсем.
     Внизу расстилались джунгли.
     - Дорога, - сказал он и показал направление. - Садитесь на дорогу.
     Просто сказать... Я села с третьего захода.
     Когда-то это была  движущаяся  дорога.  Сейчас  она  усохла,  местами
потрескалась. Примерно в полукилометре впереди поперек нее лежало огромное
дерево.
     - Это опять Пандора, - сказал он как  о  чем-то  обычном.  Подумаешь,
залетели на глайдере на другую планету...
     - Что происходит, Стас? Я думала...
     - Не знаю. Но, может быть, мы еще узнаем все.
     Дорога дрогнула под ногами, напряглась... расслабилась.  Рванулась  -
мы упали - и вновь расслабилась уже совсем.
     - Я боюсь... - Мне действительно стало очень страшно. -  Может  быть,
улетим?..
     - Да, пожалуй... - Он оглядывался и прислушивался к чему-то. Лес  был
безмолвен. - Да, лучше улетим.
     Через два часа полета показался берег океана.

                                   СТАС

     Было поразительно,  как  она  держалась.  Бледная,  закусив  губу,  -
смотрела вперед.
     - Кабина - это условность,  -  вдруг  сказала  она.  -  Я  вспомнила.
Ламондуа говорил об этом.
     - Может быть, и так, - согласился я.
     -  Скорее  всего,  кабины  были  замаскированными   медиатронами,   -
продолжала она. - Машина выявляла людей, с ее точки зрения асоциальных,  и
отправляла куда-то... в эфир, в бесконечность...
     - Нуль-фобия  развилась  не  на  пустом  месте,  -  согласился  я.  -
Беспочвенных фобий не бывает.
     - Это все спекуляции,  -  вздохнула  она.  -  Никогда  мы  ничего  не
выясним. Как я устала... Ты хоть понимаешь, что я теперь не могу  от  тебя
отойти ни на шаг? Понимаешь, да? Я тебя ненавижу, ты приковал меня к  себе
цепью... я не хочу, чтобы ты умирал. Не хочу, понимаешь?
     - Это будет не настоящая смерть. Смерть призрака. Ментальной модели.
     - Успокоил...
     - Может быть, отдохнем вон там? - я показал вперед.
     - Что это?
     - Похоже на туристский лагерь.
     - Как он мне не нравится...
     И мы пролетели мимо. А минут через пять показался поселок.

                                   АЛЯ

     По-моему, все силы  мои  уходили  только  на  то,  чтобы  не  кричать
непрерывно. Я мазала мимо посадочной полосы, мазала, мазала, мазала...  Не
помню, как мы сели.
     От домиков бежали люди.

                                   СТАС

     Это  был  поселочек  глубоководников.  Их  здесь  было  четверо,  две
супружеские пары: Гарольд и Вика, Тихомир и Сью. Обычно население  поселка
достигало двух десятков, но сейчас настало время отпусков.
     Мы сидели, очень тихие, а нас посильно и весьма тактично  веселили  и
подбадривали. Гарольд  играл  на  банджо,  Вика  пела  негромким  приятным
голосом.  Тихомир  и  Сью  сидели  обнявшись.  И  в  какой-то   момент   я
почувствовал, что расслабился уже чересчур, рванулся обратно,  но  уже  не
успел...
     ...зеленое сияние погасло, потом начало набирать  силу  снова.  Малыш
стоял рядом и смотрел в ту же сторону.
     Когда-нибудь это все равно пришлось бы сделать, - повторил он.
     Может быть, да, может быть, нет, - сказал я. - Все могло  рассосаться
само.
     Ты сам не веришь в то, что говоришь, - сказал он. - Мне только  жаль,
что это оказался ты. Тебя я любил. По-настоящему любил. Может быть, только
тебя.
     Что же теперь будет? - сказал я.
     Катастрофического - ничего. Паразит уничтожен. Что  же  касается  его
яда, к которому вы так привыкли... Я постараюсь поддержать вас. Хватит  ли
сил,  не  знаю,  но  постараюсь.  Может  быть,   потом   мне   понадобятся
помощники... ты хотел бы?
     Еще раз пройти через это? Нет.
     Подумай. Никогда не поздно перерешить. Никогда не поздно...
     ...сигнал вызова, и я очнулся.
     Дом был пуст. Аля стояла на коленях и  смотрела  на  мигающий  глазок
видеофона.
     Я взял ее за руку и подошел к экрану. Коснулся клавиши ответа.
     Это был Горбовский.
     - Стас, - сказал он устало. - Вы можете возвращаться. Решение по  вам
принято. Положительное. Я даже не ожидал такого единодушия...
     Я не стал спрашивать, что это значит. Выяснится когда-нибудь.
     - Хорошо, Леонид Андреевич. Спасибо.
     - Я здесь ни при чем. Вы помните такого Сикорски?
     - Да. Помню. До позапрошлого года он  был  уполномоченным  Совета  по
безопасности.
     - Совершенно верно. Он застрелился вчера.
     Рука Али задрожала в моей, я сжал ее крепче.
     -  Был  случай,  чем-то  похожий  на  ваш...  Наверное,  все  это   -
повлияло...
     Он не договорил, махнул рукой и отключился.
     - Мы не упадем, -  сказал  я.  -  Немного  покружится  голова.  Будут
путаться мысли, но не слишком. Может быть, потеряем какие-то старые  вещи.
Посмеемся над этими потерями. Пойдем дальше. Хотя, может быть, лучше бы мы
упали...

ЙНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН»
є          Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory         є
є         в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2"        є
ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД¶
є        Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент       є
є    (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov    є
ИННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННј