Дочке Ольге

    ЛЮДМИЛА КОЗИНЕЦ ПОЛЕТЫ НА МЕТЛЕ
    Повесть

 ..."Тара-рам-тара-рам, та-рарара-а!" - и так далее. Это гремит "Про-
щание славянки", от перрона отчаливает поезд, заполошные голуби бросают-
ся с карнизов старого вокзала в плотный жаркий воздух.  Девушка, которая
только  что целовалась у вагона с плохо скрывающим скуку молодым челове-
ком,  медленно побрела прочь,  размахивая на ходу букетом темных  пряных
роз. Она остановилась у фонтанчика, приподнявшись на цыпочки, пристроила
букет в верхней чаше каскада,  посмотрела на цветы неприязненно и отчуж-
денно.
    Во ненормальная, да восемь раз мне начхать бы на этого малахольного,
а цветы-то,  да еще такие, зачем бросать? Хотя, туту них на юге они не в
диковинку,  вон даже фонарные столбы у вокзала заплетены ползучими стеб-
лями. И бело-розовые грозди мелких роз, и оранжевые кисти каких-то неви-
данных колокольцев, и лиловые кудри глицинии. Красота! И мороженое вкус-
ное,  и солнышко шпарит вовсю, и диплом запакован в чемодане, да здравс-
твует свобода!
    Ну так.  Пломбир я съела, разбитного таксиста шуганула - еще чего, я
желаю ваш город в подробностях рассмотреть,  желаю ножками,  ножками эту
землю попробовать,  так что кати-ка ты,  друг... Эй, подожди! Скажи, как
на Сиреневую пройти?  Ага...  понятно, второй поворот направо... Мерси и
чао!
    А теперь сумку на плечо, чемоданчик в руку и маршмарш под затихающие
звуки "Славянки".
    Буквально в сотне метров от разноцветного бедлама привокзальной пло-
щади начались тишайшие улочки, белые домики под красной черепицей, живые
стены винограда, роскошные цветники. Я напилась воды над замшелой камен-
ной раковиной чешимы - татарского источника,  вырубленного в меловом от-
косе холма,  помыла там абрикосы, подобранные у изгороди сада. Дела-а...
Абрикосы на улицах валяются. А вот Светка, бедная, распределение на Вор-
куту получила.  Ей там, небось, не видать абрикосов. Ну ничего, я ей су-
шеных пошлю,  вот только бы добраться до улицы Сиреневой, бросить вещи и
переодеться.  Джинсы мои превратились в какие-то раскаленные латы.  И  в
кроссовках горячо.
    Свернула с  улицы Тюльпанной на Фруктовую,  а через квартал вышла на
Сиреневую. Дом номер двадцать пять...
    Он прятался в глубине замощенного желтым кирпичом двора. Я поставила
чемодан, уселась на него и, ощутив историчность момента, принялась разг-
лядывать дом,  где мне предстояло прожить долго...  Может  быть,  и  всю
жизнь.
    Домишко был  славный.  Первый  этаж сложен из кремового ракушечника,
немного потемневшего от времени,  второй - обшит узкой  доской.  Выше  -
мансарда,  куда  прямо со двора вела деревянная лестничка в два оборота.
Возле лестнички на кирпиче двора лежал плетеный  половичок.  На  перилах
укреплены ящички с настурциями. В мансарде распахнуто плохо промытое ок-
но,  с подоконника свешиваются кружевные заросли душистого  горошка.  По
карнизу гуляет горлица,  горделиво поводя украшенной переливающимся оже-
рельем шейкой.  На крыше - две трубы (печное отопление, прелесть какая!)
и телеантенна,  почти сплошь заплетенная хмелем. Ну и ну... А я-то дума-
ла, что таких домишек нынче и не существует.
    В окне мансарды показался какой-то человек, на носу которого поблес-
кивали  старомодные  очки  в круглой железной оправе.  Он свесился вниз,
примят красные цветы горошка, внимательно посмотрел на меня и неприятным
голосом сказал: - Ну чего расселась? Заходи... - Я поволокла чемодан на-
верх.  Значит,  обитать я буду в этой живописной мансарде.  Здорово! Вот
только лестница скрипит, но это мы в два счета поправим. Найдутся же там
молоток и гвозди?
    Комната оказалась очень большой и светлой,  хотя и запущенной до бе-
зобразия.  Ну только что грибы по углам не росли.  Пыль там не вытирали,
по-моему, со времен постройки.
    Я бухнула чемодан на пол и опять уселась на него, разглядывая комна-
ту и ее хозяина. Вернее - бывшего хозяина. Я же приехала.
    Он сидел на единственном в комнате стуле самой мною нелюбимой породы
мебели.  Знаете эти канцелярские чудища с прямыми дерматиновыми  спинка-
ми...  Впрочем,  хозяин был не лучше. Давно пенсионного возраста, этакая
мышь белая.  Вокруг лысины седенькие клочки, глаза красные, длинный под-
вижный нос в характерных лиловых прожилках.  Усики мушкой. Одет в полот-
няную рубаху,  какой-то гибрид толстовки с френчем. Накладные карманы, в
одном  из которых торчит вечное перо.  Подпоясан узеньким ремешком с ме-
таллическими бляшками, штиблеты на босу ногу. Прямо ильфопетровский пер-
сонаж, сохранился же до наших дней. Музей по нему плачет...
    Глядел он на меня скорбно и неодобрительно.  Ну,  еще бы.  Вам время
тлеть,  а нам цвести. Гони-ка, бывший хозяин, ключи и выметайся-ка отсю-
да. Я мыть стану.
    Он словно прочитал мои мысли.  Пожевал губами,  тяжко вздохнул, мол,
что поделаешь,  начальству виднее,  а вот попомните его слово,  провалят
эта пигалица всю работу...
    - Значит,  так,  - проскрипел он.  - Жить будешь здесь. Горячей воды
нету.  Газ.  Удобства.  Телефон. Там - кухня. Здесь - картотека. Советую
отнестись со вниманием, я двадцать лет собирал. Все они, голубчики, тут.
А вот эти - особо...  - он замялся.  Явно чуть не сказал  "опасные",  но
просто махнул рукой, передавая мне брезентовую сумку, набитую бумагами и
перетянутую кожаными ремешками.
    - Найдешь их легко, они нынче не скрываются, не то, что раньше. Каж-
дый вечер либо на Пушкинской болтаются, либо в кофейне на Архивном спус-
ке околачиваются.  А через них и на остальных запросто выйдешь,  они все
кучкой держатся,  как идиоты непуганые.  Ты не в потолок смотри, ты меня
слушай! - Да ладно, разберусь я...
    - Ишь ты,  "разберусь"... Годов-то тебе сколько? - Ну, двадцать два.
А что?
    - Присылают кого ни попадя.  У нас район сложный,  я же сигнализиро-
вал! - Я вам не нравлюсь?
    - Это ты мальчикам нравься.  А я должен пост на  надежного  человека
оставить. Молода ты, и вижу я, что ветер у тебя в голове. Что ж, в Лицее
никого постарше и посерьезнее не нашлось? Сюда мужика бы надо...
    - Ничего,  справлюсь.  Будьте благонадежны. Можете себе спокойненько
оставлять свой пост.
    - А ты не груби старшим.  Думаете,  как у вас лицейское образование,
так уже можно нос драть.  Мы в свое время Лицеев не кончали,  а работали
не за страх - за совесть, пользу приносили. Так нет же - пожалте на пен-
сию, а на ваше место - пигалицы с дипломами. Вы наработаете... Вот ты, к
примеру, у тебя чего в дипломе написано?
    - Обыкновенно, как у всех... - А покажь, покажь...
    Я пожала  плечами и полезла в чемодан.  Извлекла на свет темно-синюю
книжицу и подала ее старику.  Он повертел диплом в руках, раскрыл и вни-
мательно прочитал.
    - Ишь ты... Лицей Муз... окончила полный курс... присвоена специаль-
ность "Маргарита". Это как же понимать? - А что?
    - Ну вот у меня в документе все четко написано -  старший  уполномо-
ченный. Все ясно. Потом, в шестидесятые, присылали тут какую-то, у ней в
дипломе специальность "Муза".  Так тут семидесятые начались, она вещички
собрала,  арфу запаковала и уехала, я опять же на пост заступил. А ты...
что это за новости - "Маргарита"?
    - Долго объяснять.  Устала я и есть хочу.  - Ничего,  ничего... ты в
двух словах.  - В двух? Попробую. Вот эта ваша знакомая муза - у нее ка-
кие задачи были?
    - Обыкновенно, как от века ведется. Вдохновлять этих вот всех, кото-
рые у меня в картотеке записаны.
    - Ну вот. А нынче времена другие, дядя, их вдохновлять не требуется.
Им помогать нужно. А "Маргарита"... это из Булгакова позаимствовали, для
краткости и полноты определения. Маргаритой я буду работать, понятно?
    - А хоть лешим, мне-то что... Навыдумывают тоже... Булгаков...
    Он мне  страшно  надоел,  а потому я решительно подошла к старенькой
кушетке возле покатой стены мансарды и сбросила с нее тюфяк  и  подушку.
Не могу я спать на матрасе, на котором спал этот... старший уполномочен-
ный.
    Он правильно понял намек.  Встал,  расправил свою толстовку,  сгоняя
складки на спину. Вояка тоже...
    Скрипучая лестница  сыграла отходную прежнему хозяину мансарды.  А я
пошла на кухню,  раскрыла там все шкафчики,  но  обнаружила  только  две
кружки  с отбитой эмалью,  полкило сушеного гороха и пачку соли.  Да уж,
быт придется начинать воистину с нуля. Ну ничего, мы запасливые. В чемо-
дане  у  меня батон сухой колбасы,  кулек конфет,  хлебцы и чай.  Пока в
кружке закипала вода,  я сидела на подоконнике и обирала крупную  черную
шелковицу, которой оказались усыпаны ветви старого дерева, заглядывающие
прямо в окно кухни.  Ей-богу,  обед получается совсем неплохой.   - Эй,
привет!
    Среди листвы  появилось веселое лицо,  украшенное рыжими вихрами.  -
Привет...
    - Ты теперь здесь жить будешь?  Я видел,  ты с пожитками  пришла.  А
этот... где?
    - Слушай,  ты влезай сюда,  карниз там хлипкий,  я видела.  - А чаем
угостишь?
    - Обязательно.  Только воду надо греть в другой  кружке,  чайника-то
нету. - Это мы враз!
    И он перемахнул через подоконник.  Был это худой гибкий парнишка лет
восемнадцати, одетый в оливковые шорты, полукеды, цепочку с медальоном и
линялый шейный платок. - А ты откуда приехала? - Из Москвы.
    - Ого! Здорово! Нет, это классно, что ты теперь тут жить будешь. Со-
седи, как узнали, что старикан съезжает, обрадовались. - А что так?
    - Да ну... осточертел всем. Уж больно поучать любил. И жалобы обожал
писать. А меня так и вообще видеть не мог.
    - Представляю себе.  У тебя ведь наверняка маг,  гитара,  мотоцикл и
два десятка друзей.  Шуму! - Все точно. А ты что, тоже шума не любишь? -
Да нет... я не к тому. Когда плохо поют не люблю. Ты где живешь-то?
    - А тут же, на втором этаже. А тебя как зовут? - Зовут? Ольгой...
    Звали меня совсем не Ольгой,  но теперь это имя будет моим на долгие
годы.
    - А меня Кешкой. Слушай, это, конечно, все очень вкусно, но не соби-
раешься же ты питаться одними конфетами?
    - В общем-то, нет. Я мясо люблю. - Ага. Я тоже. Пойдем, я тебе мага-
зины покажу, которые поблизости. Тебе же туда каждый день ходить придет-
ся
    - Да я прибраться хотела...
    - Ты одна не управишься. Давай так - я сейчас кое-кому звякну, через
час все будут здесь,  а мы пока пожрать чего купим. Идет? - Постой, пос-
той, кто здесь будет ? - Да разные. А я тряпок у матери попрошу, порошка
там, соды.
    Словом, он меня уговорил. Пока я переодевалась, он звонил этим самым
"разным". И когда мы вернулись из магазинов, нагруженные хлебом, маслом,
баклажанами,  перцем,  огурцами,  картошкой, сыром, копченой ставридой -
чем угодно, но только не мясом, - на ступеньках сидело пять парней и три
девушки.  Я сразу отказалась от мысли запомнить их по именам - это  было
невозможно, так они мелькали, орали, бегали и стояли на голове.
    Кешка, к моему удивлению,  выгнал всех из кухни и сам,  принялся во-
зиться у плиты.  Вскоре оттуда поползли такие запахи,  что как-то  сразу
вспомнилось:  а ведь весь месяц выпускной экзаменационной сессии я пита-
лась почти исключительно пирожками и бутербродами. Кешкина команда между
тем в два счета выкинула из мансарды все барахло, включая тюфяк и подуш-
ку,  обмела стены,  вымыла окна,  двери и полы, починила лестницу и даже
цветы полила.  Невероятно,  но скоро мансарда буквально заблестела.  Два
парня потребовали у меня денег,  сбегали в магазин и принесли  новенькие
одеяло, подушку и два комплекта постельного белья. Не забыли и веселень-
кий чайничек с цветочками,  и полдюжины стаканов, и сахарницу, и дешевые
чайные ложки,  и вилки... Целое приданое! Не забыли и три бутылки совсем
легкого дешевого вина.
    Наконец гости мои с удовольствием расселись на прохладном свежевымы-
том полу,  и Кешка внес из кухни противень,  на котором шипело и брызга-
лось маслом самое вкусное блюдо из всех,  мною  когда-либо  пробованных.
Кешка поступил просто и остроумно:  он мелко нарезал копченую ставриду и
баклажаны,  перец и помидоры, обжарил все это на противне и засыпал тер-
тым сыром.  Уговаривать никого не пришлось.  Вкуснющую острую еду запили
вином,  которого досталось каждому по три глотка.  А потом  Кешка  чинно
попрощался и увел всех с собой.
    Подозрительно деликатный мальчик, я-то уже приготовилась к тому, что
сейчас появится гитара и начнутся посиделки до утра -  естественная  моя
плата за помощь.
    Но они ушли.  И слава Богу - я устала. Застелила постель, влезла под
одеяло и еще раз осмотрела свое жилище.  Что ж,  неплохо.  Стол есть, на
нем лампа,  стул этот я завтра же выкину. Кушетка еще послужит - ребрами
чувствую,  пружины крепкие.  А вот картотеку надо бы спрятать с глаз до-
лой, у меня же люди бывать станут, а тут эти ящики с бланками. Хорошо бы
компьютер, а то все по старинке работаем. Эх, бедность наша...
    Ворковала горлица на карнизе. Рассветный ветер тронул ветви шелкови-
цы,  черные  ягоды просыпались на пол и подоконник.  За воротами кричала
молочница.
    Я выглянула во двор.  Возле столика для домино разминался Кешка.  Он
двигался очень быстро и совершенно бесшумно, присев пружинисто, проделы-
вал короткие серии ударов по воздуху,  лягался тощими ногами. Новомодные
веяния и сюда докатились... Кешка играл в Черного Дракона.
    Он поднял голову и увидел меня.  Помахал рукой, изобразил совершенно
уже головоломный финт и шепотом - было все-таки еще очень раннее утро  -
завопил: - Меня мать на рынок гонит, пойдем вместе? Ну что ж, пойдем.
    На рынке  мы быстро укупили все по списку Кешкиной матери,  съели по
большущей горячей лепешке.  Я тоже наполнила корзинку, не удержавшись от
соблазна покупать вишни за рубль кило и мелкие желтые сливы по восемьде-
сят копеек.
    Было воскресенье, и Кешке не терпелось избавиться от домашних повин-
ностей - он уговорился с друзьями поехать на побережье.  Пригласил и ме-
ня.  Пришлось отказаться,  как ни хотелось окунуться в  соленую  упругую
волну.  Я еще никогда не видела моря... Мелькнула в окне вагона какая-то
серая лужа, но это ж не море...
    Быстро же я отогрелась после Москвы: в полдень высунула нос на улицу
и поняла, что не хочу я лезть в это пекло. Город притих. Полдень.
    Поддень... Сильно,  терпко  пахнут цветы,  над раскаленным асфальтом
струится кипящий воздух,  голуби толкаются у лужицы возле  водоразборной
колонки,  посреди двора в тени старого тутовника валяется ошалевшая кош-
ка, которая смотрит на голубей прямотаки с отвращением.
    Полдень... У бочки с теплым квасом спит продавщица,  осы лениво пол-
зают  по лотку,  поблескивая слюдяными крылышками.  Проехала поливальная
машина,  россыпь капель задела ноги продавщицы,  но она  не  проснулась,
только дернула ногой,  уронив босоножку. Прошла дама под белым зонтиком,
четко стуча каблучками,  ровно ставя изящную туфлю, презирая жару. Оста-
новилась под каштаном,  прикрываясь его корявым стволом, оглянулась сму-
щенно и сняла свои красивые туфли,  освобождая красные распаренные ступ-
ни. И дальше пошла босиком. Пламенный полдень.
    Пойду в город вечером.  А пока займусь полезным делом: посмотрю кар-
тотеку.
    Я выставила на стол ящики,  вынула из них стопки желтых библиотечных
карточек. Над ними заклубилась невесомая золотистая пыль.
    А пошло оно все...  Не хочу я этого читать.  Не хочу я знать, за кем
тут присматривал "старший уполномоченный",  что он карябал своим  вечным
пером на волокнистом картоне. Не видела я, что ли, такой "документации"?
Хоть и пари держать, записана там всякая гадость - был, имел, привлекал-
ся, исключен, разведен...
    То, что называется компромат.
    Я сгребла карточки и сунула их в печку. Веселый огонь сожрал двадца-
тилетние труды старшего уполномо- ченного. Все, ребята! Ничего я про вас
не знаю,  будем знакомиться заново,  постараемся забыть про красную рожу
старшего уполномоченного. Иные времена! Мои времена!
    Вечером я вышла на разведку. В седьмом часу город все еще был горяч,
но тихо-тихо,  еле ощутимо текла по ногам синяя прохлада, полная ледяных
иголочек.  Вот тебе и на - кто бы подумал,  что в этом пекле вечером  не
обойтись без куртки или свитера. Да ну, авось после промозглой Москвы не
замерзну и в красной маечке с портретом Б.  Г.  А уж Б. Г. меня и на се-
верном полюсе согреет...
    Идиотская, кстати,  маечка.  Ничего  не  попишешь - она у меня нечто
вроде спецодежды. Это еще можно вытерпеть, а вот каково приходится неко-
торым моим коллегам!
    Я вспомнила,  как однажды на практике в Калуге сидела под тентом ав-
товокзала и вдруг почувствовала спиной взгляд.  Особенный такой  взгляд.
Оборачиваюсь - Алка с факультета музыки. Сидит в компании
    каких-то длинноволосых задохликов и этак значительно на меня смотрит
- дескать,  не узнавай, не подходи, я на задании. Специальность Алкина -
"Йоко".  Это  в честь жены Леннона.  Значит,  вокруг нее сейчас сплошные
глинки и чайковские.  Поглядела я на них - и не понравились они мне.  Но
это еще что... Костюмчик на Алке был... я бы сразу застрелилась, если бы
меня заставили надеть эту черную рокеровскую броню из негнущейся поддел-
ки под кожу... с заклепками... цепями... бр-р-р...
    Между прочим, Лицей у нас почти сплошь женский. Этакий монастырь ис-
кусств.  По слухам, дет пять тому назад затесался один занудный очкарик.
Закончил курс, распределился, а через неделю явился в деканат со сканда-
лом и двумя фингалами, расположенными под его очками строго симметрично.
Поэты,  к которым его распределили, оказались отнюдь не златокудрыми ан-
гелами с лютнями в изящных перстах. Они, видите ли, не сошлись с выпуск-
ником нашего славного Лицея в толкованиях понятия творческого метода.
    Деканат повздыхал  и  отправил  незадачливого молодого специалиста в
небольшой южный город - опекать феминисток из редколлегии самодеятельно-
го  журнала "Мона Фэна".  Журнальчик этот оттачивал зубки на диетических
сухариках - опусах начинающих фантастов,  пишущих для женщин.  Поработал
молодой специалист в этом городке несколько месяцев, после чего страницы
"Моны Фэны" стали подозрительно напоминать бесконечное  продолжение  по-
хождений Дон Жуана.
    ...Город потихоньку оживал после огненного полудня.  Улочки заполня-
лись народом,  выползла откуда-то пестрая молодежь в одеждах, за которые
в  Москве  еще  год тому назад выдавали дипломы райотдела милиции в виде
протокола о неподобающем поведении в общественных местах.  Я  отвлеклась
на  одну  очень интересную модель - весьма смелые брючки из белой трико-
тажной сеточки...  интересно, а как прикажете это кроить? Сеточка же тя-
нется по всем направлениям... а если с подрезом... Модель свернула в пе-
реулок,  отмеченный синей табличкой "Архивный спуск".  Ага.  Значит, вот
здесь и собираются эти "непуганые идиоты",  как выразился бывший старший
уполномоченный. Ну, поглядим, поглядим...
    В кафе вела узкая высокая дверь.  Разойтись вдвоем в ней было невоз-
можно,  поэтому минуты три мы - я и какой-то молодой человек - танцевали
менуэт вправо-влево,  пытаясь уступить Друг другу дорогу.  Но спасибо  -
сзади поднажали,  и я все-таки попала в полутемный зальчик. Удивительно,
но пахло настоящим крепким кофе, очередь - человек пять, натюрмортик над
стойкой - явно оригинал.  Симпатично,  прохладно, уютно. Я взяла большую
чашку кофе - чтоб надольше хватило - и скромно  пристроилась  в  уголке,
возле окна, откуда было видно весь зальчик.
    Народу постепенно прибывало.  Почти все вели себя здесь, как завсег-
датаи и старые знакомые.  Очередь как таковая перестала существовать,  у
стойки вилась небольшая толпа, в которой говорили все сразу.
    - Тетя Нина,  привет!  - это буфетчице. - О, Стае, ты откуда взялся?
Трепали,  что ты на Домбае... - это сильно загорелому блондину с надмен-
ным выражением лица. - Девушка, у вас не занято? - это мне.
    - Тетечка Ниночка,  мне, как всегда. И вот эти книги передайте Жень-
ке,  и скажите ему,  что он свинтус.  Нет, больше ничего не говорите. Да
что мучаешься,  мать?  Сдался тебе этот Жано! Ну, если уж так нужен, ос-
тавь записку тете Нине, завтра он тебе сам позвонит. Чего? Во вторник! А
пошли они,  надоели,  я на Горького больше не ходок.  Ну,  это, положим,
брехня,  я его позавчера видел с какой-то девицей лейб-гвардейского рос-
та.  Женька!!!  Иди сюда, тут тетя Нина должна была-тебе сказать, что ты
свинтус, так я сам тебе это скажу! Да-да-да, запись у него на радио, ко-
му ты мозги пудришь? Я твой голос вообще слушать не могу, особенно, ког-
да ты про рекламу штанов нашей  швейной  фабрики...  всегда  выключаю...
Принес? Ага, почитаем...
    Я слушала  обрывки бесед,  городские новости и сплетни,  продолжения
старых споров,  выяснения древних обид, постепенно замечая, что поток их
превращается в водоворот, точно сходясь к трем персонажам.
    Это именно  они  - загорелый блондин,  высокий очкарик с лицом аксе-
новского студента и чрезвычайно подвижный человек из породы вечных маль-
чиков - были центром внимания публики.
    Мои или  не  мои?  И тут Стае - тот самый загорелый блондин - жестом
фокусника достал из рукава довольно внушительную рукопись.  Его кофейная
компания притихла и впилась глазами в первую страницу. Хорошо смотрели -
с завистью,  жадностью,  предвкушением:  Ну,  мы этому графоману как щас
да-а-дим!  Мои.  Точно.  Очкарик осторожно, крадучись потянул рукопись к
себе и тут же нарвался на претензию со стороны вечного мальчика:
    - Женька,  руки прочь!  Я первый читаю! Я, можно сказать, у колыбели
стоял...
    - Лежал ты у колыбели, - ехидно уточнил очкарик. - Когда идею обкаш-
ливали, ты дрых.
    - Клевета! А впрочем... давайте купим чаю, пирожков и пойдем ко мне.
Читать будем вместе.
    Стае, чуть кокетничая бархатистым баритоном, сказал:
    - Я читать не буду, я это уже читал, и глаза б мои на это не смотре-
ли. А вслух - не дождетесь, я охрип. Мы на Домбае одну ненормальную сут-
ки разыскивали - оборались в горах. - Нашли?
    - Ага.  В койке у директора турбазы.  Компания уходила.  Эх,  мне бы
сейчас с ними...  Сидеть заполночь в незнакомой кухне,  пить четный чай,
весело рассказывать автору рукописи, почему он идиот, зачем от родитель-
ницы своей произошел и отчего это безнадежно,  хохотать над блистательно
остроумными,  но совершенно невспоминаемыми наутро шуточками и подначка-
ми...  Ладно,  идите себе, чижики, будет еще мой час. Еще мне ваши гени-
альные рукописи поперек глотки встанут. Знаю по практике. Две недели се-
минара молодых прозаиков в еловых снежных лесах Подмосковья - три объяс-
нения в любви и глубокое отравление на полгода:  ни книг,  ни рукописей,
ни умных разговоров выносить невозможно.  Людей пугаться  начинаешь,  от
громких голосов шарахаешься.
    В старом парке над тихой речушкой звенела гитара. На скамейке канто-
валась развеселая банда здоровенных горластых парней. И чего они тут, на
юге, все такие красивые? Витаминов много, что ли...
    Я прошла мимо,  дернув плечом на обязательное:  "Девушка,  девушка!"
Но,  словно брошенный в спину цветок, меня остановила песня. Догнала ли-
хая,  горькая баллада, явно собственного сочинения. Это, знаете ли, сей-
час редкость. И кто же это у них такой способный? Я обернулась.
    Парень, допев балладу, уставился на меня ехидновыжидательно. А глаза
у тебя,  друг, нехороши. Больные глаза. И баллада твоя повышенной темпе-
ратуры.
    Он смутился,  опустил ресницы.  А его жизнерадостные дружки, конечно
же, заинтересовались произведенным впечатлением:
    - Девушка, девушка, ну как песенка? - Песенка? А ничего песенка...
    Я подошла поближе, жестом попросила уступить мне место рядом с авто-
ром.
    - Ничего песенка... А сонет наверное слабо написать? - Ч-то?!
    В синих глазах полыхнуло изумление.  Ребята притихли. Он обвел своих
друзей растерянным взглядом и поджал губы.
    - Слабо... ничего не слабо! Сонет наверное, подумаешь...
    - А  что,  это интересно.  Как договоримся?  - А ты приходи завтра в
семь в кофейню на Архивном спуске. Я принесу.
    В кофейню на Архивном спуске...  И этот  оттуда  же.  Впрочем,  чему
удивляться?  Не  так уж часто на садовой скамейке можно обнаружить парня
лет двадцати,  который бы знал, что такое баллада и сонет наверде. - Зо-
вут тебя как? - Саня. А ты?..
    - Ольга. Я филолог, понимаешь, вот мне и любопытно...
    - Я так и понял.  Пойдем,  провожу, что ли. Знакомство, так сказать,
сделано. Вот и первая ниточка к моим гениям и талантам...
    Саня оказался веселым,  что называется,  развесистым, парнем. Только
странное это было веселье.  Какая-то застарелая боль грызла его изнутри.
А теоретики утверждают,  что таланту страдать необходимо, что-де литера-
тура произрастает исключительно на душевных болезнях.  Удобное рассужде-
ние.
    Простились на углу, уговорившись о завтрашней встрече.
    Я, стараясь не скрипеть ступенями,  взбежала к себе в мансарду. Умы-
лась,  заварила чаю. Ну что ж, первый день работы можно считать удачным.
Сразу четверо. Новый роман и сонет наверле. И мне вдруг очень захотелось
посмотреть этот сонет немедленно. А почему бы и нет?
    Я сделала  необходимые  пассы  над белым пластиком стола.  - Пахнуло
дымком,  проскочила искра,  и на столешницу шлепнулась увесистая  стопка
стихов,  исполненных  на жутко разбитой старой машинке "Москва".  ...Ну,
конечно,  так я и думала.  Вполне сонеты и не только наверле.  Ну и что?
Такие вещи пишутся для друзей.  Такие вещи публикуются исключительно для
десятка человек - высоколобой элиты.  Такие вещи можно спокойно печатать
и столь же спокойно не печатать. Ничего от этого не изменится - не умно-
жится в мире мера добра,  не уменьшится мера зла. И всех бед от непубли-
кации  -  автор остается без мизерного гонорара и столь же небольшой из-
вестности.  А то, что это вот и есть Литература, никого не волнует. Душа
автора в расчет вообще не принимается.  Ладно, разберемся. Но для начала
мне нужно несколько крепких, бесспорных, так сказать, произведений. Надо
же с чего-то начинать...
    А вот  это  стоп,  с этого мне начинать не хотелось бы.  Я осторожно
сняла с плеча Санечкину руку,  которую он  пристроил,  сделав  вид,  что
сильно заслушался стихами. Стихи читал Дар - уже знакомый мне человек из
породы вечных мальчиков, бывший профессиональный актер, выгнанный после-
довательно из трех местных театров. За что выгоняли - я не очень поняла.
Скорее всего,  за характер.  Стихи в его прочтении -  блеск,  мини-спек-
такль,  хоть билеты продавай. Вот и народ собрался, обступил нашу лавоч-
ку, молчит, слушает, дышит.
    Я люблю этих сумасшедших.  Вот этих,  которые посреди города, на пе-
рекрестье  двух  центральных проспектов могут устроить турнир трубадуров
или на полном серьезе сыграть под окнами райотдела милиции бой  Тибальта
и  Ромео,  или  моментом втеревшись в доверие к трем сопливым девчонкам,
выпросить у них мелки и расписать серый бетонный забор немыслимыми  фан-
тазиями...
    Дар закончил,  откинул с глаз белую прядь,  закурил. Поглядел вокруг
снисходительно - ясно,  мол,  вам,  чижики?  "Чижики"  робко  захлопали.
Кто-то попросил у Дара автограф, рыжая девчонка кинула в него спелым яб-
локом,  еще одна сделала Дару такие глазки, что в них, казалось, был на-
писан номер телефона. Из кофейни притащили дымящиеся чашки.
    И тут над нашей скамейкой нависла глыба жаркого потного мяса, упако-
ванная в трикотаж с крокодилом.  Глыба небрежно смахнула с края скамейки
двух мальчишек,  плюхнулась рядом с нами и, дыша перегаром, обратилась к
Дару:
    - Слышь, мужик, классно ты это... Я тебя уважаю. Ты не подумай чего,
мы люди простые, но поэзию эту самую понимать можем. Вот я тут... кореша
мои,  Серега с Васей...  Изобрази еще, а? Дар нехорошо побледнел и сузил
глаза.  "Крокодил",  Вася  и Серега плюс минимум две поллитры и цистерна
пива - это серьезно.  А вот Дар,  Стае и Саня - не очень-то.  Девчонки и
вся кофейная компания вообще вне расклада.
    Собственно, располагала  я  неким стратегическим оружием,  но сильно
секретным.  Демонстрировать его сейчас - завалить всю работу, еще не на-
чав.
    "Крокодил" выжидательно покачивался,  нависая над ладной,  но миниа-
тюрной фигуркой Дара.  А тот, не замечая искательно протянутую ему пачку
"Мальборо",  четко, чеканно начал произносить совсем не изящные словеса.
Хотя, впрочем, поэзия такими не гнушалась, известны прецеденты.
    Минуты три "Крокодил" ошеломленно разбирался в подробностях  адреса,
названного Даром.  А потом Дар, естественно, получил свое. Рикошетом по-
пало и Сане.
    Я отмывала окровавленные их физиономии в комнатке за  буфетом.  Тетя
Нина проливала горькие слезы и одеколон на устрашающие,  но в общем нео-
пасные ссадины двух невольников чести.
    - Та що ж ты, Дарочко, связався с теми скаженнычми? Та воны ж пьяни,
що  ты им зробыш?  Та прочитав бы им якогось виршика,  та и пишлы б воны
соби...
    Дар, не отвечая,  скрутил комбинацию из трех пальцев и мрачно  ткнул
ею в сторону предполагаемого местонахождения "Крокодила". Гордый. Люблю.
Но трудно.
    Мы вышли из кафе с черного хода. Настроение было поганое. Шли молча,
Дар держал руки в карманах, пинал ни в чем не повинный камушек и влился.
Санечка попытался независимо насвистывать,  но разбитые губы  не  слуша-
лись.  Он пару раз сплюнул кровью, потом купил мороженое и, не раскрывая
пакетика,  приложил его к своим боевым ранам. И вдруг без всякой видимой
причины залился краской до ушей, задышал бурно и торопливо нырнул в бли-
жайшую клумбу, даже не простившись с нами. Донесся сочный хруст ломаемых
стеблей и листьев. - Чего это с ним?
    - А...  сейчас цирк начнется.  Пошли отсюда.  - Почему?  Я - как раз
очень цирк обожаю...  - Хочешь посмотреть?  Неудобно вроде...  А, ладно.
Все равно не сегодня,  так завтра кто-нибудь тебе растреплет про эту ис-
торию, а может, и сам Санька не утерпит. Он же у нас местное радио. Если
хочется быстро и бесплатно распространить новость, сообщи ее Сане.
    Через день весь город будет знать. Давай-ка вот сюда встанем.
    Дар уволок  меня  под  зеленый занавес плакучей ивы напротив летнего
ресторана.
    У входа как раз остановился серебристый "вольво". Вот тебе и провин-
ция...  экие  тут  автомобильные звери водятся...  Из машины вышел седой
элегантный мужчина,  которого  так  и  хотелось  назвать  мелкопоместным
светским львом.  Он не спеша обошел машину,  изящно согнул стан,  открыл
дверцу.  На асфальт ступила узкая ножка в длинной черной туфельке, потом
пролился подол вечернего платья, скрыл точеную щиколотку, и наконец поя-
вилась... Темная Звезда.
    Она лениво подтянула легкое манто из лебединого пуха,  тонкими паль-
чиками подобрала шелковый подол, другой рукой опираясь на крепкий локоть
"светского льва".
    Они поднимались по ступеням к двери ресторана,  не замечая прижавше-
гося  у  колонны Саньку,  который смотрел на Темную Звезду во все глаза,
держа у груди примерно половину оборванной  им  клумбы.  Спутник  Темной
Звезды  толкнул зеркальную дверь,  и тут Санька швырнул под ноги женщины
охапку цветов.  Она мельком глянула, и на лице ее явственно нарисовалось
неудовольствие. Шевельнула блестящей бровью и проследовала в зал. Светс-
кий лев секунду колебался,  - идти ли за своей дамой, либо объясняться с
дерзким мальчишкой.
    Кажется, Саньку сейчас опять будут бить. Для одного дня это уж слиш-
ком. Дар рассудил так же. Он вылез изпод ветвей ивы и заорал:
    - Санька! Вот ты где! А мы тебя ищем! Иди сюда! Джентльмен правильно
оценил ситуацию.  Он молча скрылся за зеркальной дверью. Санька медленно
подошел к нам.
    - Видали фраера? Э, жаль, спугнул ты его, Дар. Надо было тебе орать?
Я б с ним потолковал...
    - Потолковал бы он... Пижон, дешевка. Ты хоть знаешь, кто это?
    - А  в гробу я его видал,  кто бы он ни был.  - Ну,  в гробу мы тебя
увидим, если ты захочешь с ним толковать. Это Сабаневский.
    Немая сцена. Фамилия явно произвела впечатление на Саньку. Он как-то
тяжело задумался.
    - Слушайте, парни, я тут человек новый. Объясните мне, кто такой Са-
бяневский, чтобы и я ненароком не собралась с ним толковать. Ребята зас-
меялись.  Дар снисходительно посмотрел на меня,  вернее, на мою маечку с
портретом Б. Г. и джинсы.
    - Ты,  Оля, не волнуйся. С тобой толковать он и сам не захочет. Ему,
понимаешь  ли,  телеса в гарнире из меха и жемчуга требуются.  - Он что,
такой бедный?
    - Да нет... я даже поверю в то, что жемчуга он снимет, взамен алмазы
повесит,  но  дело  не в этом.  У него просто взгляд поверх твоей головы
поставлен. У него все - дамы, а ты...
    Да уж.  Вот чего нет - того нет. Не дама я. Вот же язва... и не оби-
дишься ведь.
    - ...А  чтоб  ты знала - Сабаневский бывший тренер сборной.  Чемпион
мира, олимпийский и так далее. Крутой боец был.
    - Так был же... это все в прошлом... - Да, конечно теперь он - мест-
ная достопримечательность,  но позвоночник Саньке сломать вполне еще мо-
жет. Да и не в том беда... Темный он, неясный человек...
    - Ой,  парни, не делайте мне смешно, как говорят в Одессе. Тоже мне,
граф Монте-Кристо!
    - Да бог его знает. Но ведет себя соответственно, это точно.
    Санька, не отрывая глаз от ресторанной двери, вдруг попросил:
    - Дар,  у тебя деньги есть?  Завтра отдам. - Во-первых, нет денег. А
во-вторых, даже если бы и были, я тебе сейчас не дал бы! - Это еще поче-
му?  - Что. я - не вижу? Туда намылился? - Сдается мне, Дар, что не твое
это дело...  - Ну чего ты там забыл?  Ведь знаю,  как все будет. Сначала
сядешь  за дальний столик-,  спросишь водки и соленый огурец,  пить нач-
нешь,  да на нее пялиться,  потом пойдешь приглашать на танец, плохо при
этом стоя на ногах.  Тебе брезгливо откажут. Ты попробуешь наскандалить,
Сабаневский молча вышвырнет тебя из кабака и,  между прочим, будет прав.
Ты обплачешь все ступени,  дожидаясь, когда они выйдут, но не дождешься,
а уснешь возле колонны - прямо на холодном цементе.  И  если  не  придут
дружинники и не вызовут ментовку, то утром ты поимеешь красивое воспале-
ние легких. А дальше - представляешь? Неделю ты будешь валяться в бреду,
призывая ее. Потом ваш участковый эскулап скажет над тобой отходняк, те-
бя уложат в гроб,  и мы,  рыдая,  понесем его на своих плечах. Ты будешь
лежать строгий и прекрасный, покинувший сию юдоль скорбей. Стихи свои ты
завещаешь ей.  Однажды ночью,  в глубокой старости она вдруг надумает их
прочесть.  И восплачет,  и раскается,  бия себя в усохшую грудь,  отдаст
бриллианты в Детский фонд,  а сама удалится от мира, дабы в тесной келье
отмолить у Бога страшный грех - гибель юного поэта по ее вине...
    Дар балагурил, но сам напряженно ловил взгляд Саньки. А тот улыбался
насильственно,  и лихорадочный румянец цвел на его щеках, и губы сохли в
жажде и нетерпении. Безнадежен. Все симптомы налицо.
    Этого мне  только не хватало.  Самый никудышный из рариантов,  когда
вот такой дворовый щенок влюбляется в юную пантеру из королевского  зве-
ринца. Чаще всего это плохо кончается.
    И, между прочим, я в такую любовь не верю. Что-то тут есть от болез-
ненной жажды самоутверждения.
    И что я могу сделать? Взять огнетушитель и поливать Санечку, пока не
остынет?
    Я отложила все эти размышления на потом. А пока, изо всех сил болтая
пустяки,  мы увлекли Саньку от  сияющего  огнями  ресторана,  где  сидел
страшный Сабаневский с Темной Звездой.
    На вокзале  мы  слопали  по две порции чебуреков,  после чего Санька
собрался домой, а я поехала к Дару, чтобы получить для прочтения рукопи-
си.  Это  просто удивительно,  до чего легко молодые авторы раздают свои
творения всем,  кто соблаговолит проявить к ним хоть какой-нибудь  инте-
рес. У Дара засиделись, пили чай, трепались. Домой я возвращалась запол-
ночь,  и Дар меня не провожал.  Я вообще никогда не позволяю себя прово-
жать,  потому  что мне необходимо вот это время - от встречи с человеком
до моего дома. Мне думать надо.
    В городе было тихо - провинция рано  отходит  ко  сну.  Ни  ветерка,
листва садов кажется вырезанной из черного камня,  облитого сиянием пол-
ной луны.  Остро пахнет горячей пылью, горьким тополем и самой отчаянной
парфюмерией:  зацвела ленкоранская акация. Розовыми кисточками ее цветов
засыпаны улицы. Розовыми кисточками и... белыми буквами.
    Я вдруг поняла,  что уже давно ступаю по строчкам стихов, написанным
на  бетонных  плитках  тротуара.  Крупные буквы строчек сонета блестящим
ковром поднимались на две ступени крыльца, вели через парадный вход, не-
большой вестибюль.  Сонет заканчивался у двери, обитой вишневым дермати-
ном, привалившись к которому спад Санька. Из его испачканных пальцев вы-
катился почти стертый кусочек мела.
    Я представила себе,  как вернется из ресторана Темная Звезда. Машина
подкатит к самому крыльцу,  стирая колесами сонет. Немного пьяная женщи-
на, покачиваясь на высоких каблуках, войдет в вестибюль, быть может, за-
метит, что испачкала подол платья, досадливо отряхнет ладонью - и на мо-
заичный под просыплется слово "вечность". У двери она остановится, чтобы
найти ключи.  И увидит Саньку. Спящего, беспомощного, нежного. Она отоп-
рет замок,  шипя сквозь зубы.  А потом пнет мальчишку носком бальной ту-
фельки и громко захлопнет дверь.  А если за ней еще будет идти Сабаневс-
кий...
    Тухлые дела. Заберу-ка я его отсюда. Если даже Темная Звезда не при-
дет сегодня домой, Саньке утречком будет несладко понять, что она уехала
с Сабаневским.
    Как же я его потащу?  А,  ладно,  глухая полночь,  будем надеяться -
никто не увидит. Тем более - нам недалеко.
    Я провела ладонями над телом уютно сопящего  Саньки.  Тело  медленно
поднялось в воздух,  безвольно распрямилось, расправилось. Санька возму-
щенно фыркнул,  потыкал кулаком воздух под головой, перевернулся на бок,
поджав  ноги.  Я  осторожно  провела  плывущее в невесомости тело сквозь
дверь подъезда.
    Так мы и проследовали по безлюдной улочке:  я,  вытянув левую руку с
раскрытой ладонью,  а над ладонью покачивался безмятежно дрыхнущий Сань-
ка.  У перехода тело вдруг зависло, отказываясь двигаться дальше. Я нап-
ряглась - ни в какую.  Санька упорно висел в полутора метрах над землей.
Что такое?  Я огляделась. Ну, конечно. Красный свет на перекрестке. Реф-
лексы у парня, однако...
    Добрались мы благополучно.  Но когда мы, так сказать, поднимались по
лестничке в мансарду,  неожиданно раскрылось окно во втором этаже. Высу-
нулась лохматая голова Кешки. Глаза его были закрыты. Кешка душераздира-
юще зевнул во всю пасть, помотал головой и проснулся.
    - А, это ты. Привет... Чего так поздно? Я ждал, ждал...
    Тут он замолк, разглядев распластанное в воздухе тело Саньки.
    - А...  это...  кто?  - Да так, приятель один. - Перебрал, что ли? -
Угу. - Бывает...
    И Кешка скрылся. М-да. Феноменальный молодой человек.
    В мансарде  я  пристроила  Саньку  в уголке.  Он висел в сантиметрах
двадцати над полом. Утром, когда он проснется, тело его успеет незаметно
опуститься на оленью шкуру, служившую мне ковриком.
    И снова кухня, чай, стопка совсем не того, что вы подумали, а просто
стопка рукописей и... думы мои, думы!
    Денек выдался. Полосатый "Крокодил", тщательно скрывающий обиду Дар,
который достаточно умен,  чтобы не утешаться сознанием интеллектуального
превосходства. Да еще эта Темная Звезда...
    Собственно говоря, зачем мне лезть в личные дела Санечки? Пусть себе
на здоровье погибает из-за этой шикарной дамочки. Но, во-первых, они мне
очень не нравится.  Ну очень. А во-вторых, слишком жирно ей будет. Сань-
ка,  можно сказать, народное достояние. По нашей лицейской классификации
- типичный "моцарт". - И не нужны мне его дурацкие трагедии, а нужны его
стихи. И стихи Дара, кстати, тоже.
    Черт его знает,  сложные какие-то стихи.  Своя система образов, сло-
вотворчество фонтаном, весьма вольное обращение с ударениями. Хуже всего
то,  что  Дар  обожает наделять общеупотребительные слова только ему из-
вестным значением. Чтобы эти стихи понять, надо чувствовать, надо видеть
мир так, как их автор. Где же это Дар собирается искать такого читателя?
    И полуграмотный к тому же! Корову через "а" пишет! Поэт, тоже...
    Но... знаете,  как он назвал простоквашу? "Молоко в бреду". Перебре-
дившее молоко...  Я машинально выключила свет.  Что? Уже утро? В комнате
завозился  Санька.  Пора  кипятить чай.  Когда я вошла,  Санька сидел на
оленьей шкуре и вполне невинно таращился на меня. - Я вчера чего?..
    - А ничего. Засиделись, заболтались, ты и уснул в уголочке. Пей чай.
    Через две недели я включилась в работу на полный ход.  Телефон вякал
постоянно,  ступеньки  лестницы в мансарду опять разболтались под ногами
многочисленных посетителей,  рукописи циркулировали с постоянством кабо-
тажного флота,  мне начали сниться рифмованные сны. Прозаики пока не то-
ропились со мной общаться, но так бывает всегда - первыми слетаются поэ-
ты, корпус быстрого реагирования.
    Я очень  старалась,  чтобы  мой  дом не стад похожим на литературную
контору,  а сама я - на хозяйку модного салона.  Пока что мои рифмоплеты
видели во мне просто симпатичную девчонку с хорошим образованием,  кото-
рая готова была бесконечно терпеливо слушать и читать их опусы. Ну, хоб-
би у девочонки такое.  И опять же - живет девчонка одна, без родителей и
мужа, прийти можно в любое время и в любом составе. И сидеть хоть сутка-
ми.  Удобно. Санечка как-то целый вечер читал прелестные стихи - явно не
свои.  Сначала интриговал,  а потом назвал имя автора - красивое женское
имя. Я отметила его в памяти, а стихи... они уже лежали в ящике стола, -
записанные на желтых кленовых листьях. Для непосвященного - гербарий, да
и все.  А то эти ребятки,  страдающие избыточным демократизмом, и в стол
мой свободно лазают.
    Однажды Дар привел с собой Матвея и гитару. Ну, как он там пел, этот
мрачный  лохматый Матвей - не моего ума дело,  это надо вызывать из Ялты
региональную "Йоко" - Алку, пусть слушает и забирает новоявленного барда
под свое крыло. Но тексты вполне могут существовать как стихи в печатном
варианте. Это я беру.
    Началась и суровая проза - Стае принес большое количество абсурдист-
ских миниатюр.
    Я забрала  у  него  пакет и отправила в Москву,  нашим факультетским
спецам. Результат оказался неожиданным: через месяц Стаса вызвали в сто-
лицу  на  семинар молодых прозаиков.  Обалдевший Стае неделю хвастался в
кофейне красивой бумагой вызова с шапкой Союза писателей. Такой бумаги в
нашем городе отродясь не видели.
    Итак, через месяц два бесспорных поэта божией милостью, Дар и Санеч-
ка,  бард - Матвей, миниатюрист Стае, драматург Леший (чтоб меня украли,
это фамилия!). И еще десять отпетых графоманов, выпускать которых из ви-
ду все же не следовало в расчете на вечный российский авось.  А вдруг из
кого-нибудь проклюнется "Моцарт"?
    В начале  августа  нагрянула в гости Ирка - получила распределение в
наши Палестины. Факультет живописи и ваяния, специальность - "Гали" (так
звали  жену  Сальватора  Дали).  Ирка пребывала в расстроенных чувствах:
предстояло ехать на жительство в Коктебель.  Летом там, конечно, хорошо.
Море,  пляж.  Сердоликовая бухта,  Кучук-Енишар, виноград и полстраны на
отдыхе.  А какого черта там делать зимой, когда днем свистит степной ве-
тер,  снося в море весь снежный покров полуострова, а ночью волны гремят
о берег грозной канонадой, швыряясь горстями драгоценных камней? И коря-
вые акации гнутся до земли,  мотая на ветру жалкими украшениями из буке-
тиков омелы...  И ноздреватые стены дома Волошина на рассвете плачут со-
леными слезами тумана...
    Впрочем, мы утешились мыслью,  что Ирка может зиму проводить у меня.
Воодушевившись этой идеей,  мы вышли в город съесть по мороженому,  коль
уж до зимы еще далеко.
    В нарядном  летнем кафе над сонной речушкой нам подали замечательный
пломбир с орехами и восхитительно  запотевшую  бутылку  поганой  местной
"Фанты".  Ирка, выпив бокал, пришла в хорошее расположение духа и приня-
лась рассказывать столичные  новости.  Я  слушала  вполуха,  наслаждаясь
прохладой и выковыривая из мороженого жареные орешки. Вдруг Ирка толкну-
ла меня под столом ногой. - Что?
    - Смотри, - прелесть какая...
    Я медленно обернулась.  Невдалеке за столиком сидела Темная Звезда в
белом  легком платье,  в шляпке с вуалью.  Она вертела в пальцах высокий
узкий стакан и нетерпеливо поглядывала на ведущую в кафе ажурную  калит-
ку.  Напротив  нее  опустилась  на голубой венский стул молодая женщина,
предварительно спросив разре- шения,  каковое было дано  Темной  Звездой
несколько раздраженно.
    Именно эта женщина,  отнюдь не Темная Звезда, привлекла внимание Ир-
ки.  Приглядевшись,  я поняла свою подругу.  Глаз художника отдыхал  при
взгляде на нее. Перед нами было воплощенное Рыжее Лето. Стриженые огнен-
ные волосы излучали зной.  Под длинными выгоревшими ресницами прохладно,
как вода в глубоком колодце,  блестели агатовые глаза.  Короткая золотая
юбка открывала сильные,  шоколадно загорелые ноги. Высокую грудь обтяги-
вала оранжевая маечка самого легкомысленного фасона. На гладкой шее све-
тились кораллы, как спелые плоды боярышника. Тонкие запястья скованы си-
яющими браслетами. Дерзко, карнавально... Женщина в костюме Рыжее Лето.
    - Какой интересный контраст... - Ирина наконец заметила Темную Звез-
ду.
    Да уж. Стальной январский рассвет и пламенный июльский полдень. Жен-
щина Рыжее Лето медленно поднесла ко рту ложечку мороженого. Показалось,
что пломбир растаял и закипел,  едва  коснувшись  пылающих  губ.  Темная
Звезда глотнула колючего теплого шампанского,  и почудилось, будто напи-
ток льдинками просыпался в белое горло.
    Нехорошее предчувствие охватило меня.  Я беспомощно  огляделась.  Ну
так  и есть.  В кафе появился Санька.  Я отъехала на стуле в тень кустов
сирени. Ирка остро глянула на меня и повернулась так, чтобы прикрывать.
    Санька, конечно, же, пришел по следу Темной Звезды. Она увидела его,
но и бровью не повела. Она явно ждала кого-то.
    А Санька,  сделав несколько кругов между столиками кафе, выхватил из
вазочки на столе красную розу и двинулся прямо к Темной Звезде. Склонил-
ся перед ней - шутовски,  но и всерьез,  протянул ей Цветок, явно болтая
отчаянную чепуху.  Темная Звезда взяла розу и,  не глядя, швырнула ее на
землю. Санька же рухнул на колени и принялся юродствовать. С его губ ле-
тел горячечный рифмованный бред, столько что не шла пена. Темная Звезда,
не обращая внимания на шокированную публику,  гневно рванулась к выходу.
А Санька упад головой на стул,  где она только что сидела,  обнял его  и
замер.
    Я не ус пела вмешаться. Это сделала за меня Женщина Рыжее Лето, наб-
людавшая за всей сценой хладнокровно и чуточку презрительно. Она спокой-
но  взяла  недопитую  Темной Звездой бутылку шампанского и твердой рукой
вылила вино на многострадального поэта.  Поэт немедленно пришел в себя и
абсолютно нормальным голосом поинтересовался: - Ты что, с ума сошла?
    - Остыл?  Может,  еще мороженого добавить?  - Да иди "ты... - Санька
ладонью стер с лица шипящие пузырьки  шампанского  и  побежал  за  своей
Звездой.
    Женщина Рыжее  Лето пожала плечами и вернулась к своему пломбиру.  Я
давно уже давилась хохотом в платок.  Ирка покачала головой: - Да, мать,
клиентура у тебя... не завидую. - Ладно, посмотрим, что ты себе найдешь.
Я проводила Ирку на автобус и пошла домой, где обнаружила Лешего, Матвея
и Кешку. Двое первых ругали современную поэзию, швыряясь громкими имена-
ми и цитатами,  а мой юный сосед тихо сидел в уголку, разинув рот и вос-
хищаясь  смелостью  критиков.  Меня немедленно втянули в дискуссию двумя
всего лишь провокационными вопросами. Мы бы непременно поругались, но на
лестнице прозвучали быстрые шаги,  и в распахнутую дверь сначала протис-
нулся здоровенный рюкзак, а за ним - Стае собственной персоной.
    - Чего,  чай пьете?  - сварливо спросил он. - Прекратите немедленно.
Начнем сначала, я московских конфет привез.
    Из недр  рюкзака появились многочисленные кулечки,  коробки печенья,
сигареты,  лимоны. Стае накрывал стол и отрывочно излагал свои столичные
похождения.  Был он какой-то смущенный и невеселый. Я попросила его при-
держать повествование и отправила Кешку на соседнюю улицу с наказом при-
тащить сюда Дара.  Звонить ему все равно бесполезно,  он час будет соби-
раться.
    Но, кажется,  я зря понадеялась на Кешку - он неожиданно задержался.
Стае  более не мог терпеть,  и нам пришлось слушать его московскую одис-
сею. В общем, одиссея довольно типичная для провинциала.
    На семинаре Стае раззнакомился с хорошими ребятами, сплошь гениями и
сплошь непечатаемыми.  За время семинара Стае, похоже, разучился спать и
нажил мозоль на языке.  В первую же неделю молодые прозаики сумели  убе-
дить  друг друга в том,  что их произведения куда как выше уровня совре-
менной литературы, и просто непонятно, отчего это издатели не толкутся в
очереди под дверями конференц-зала,  где и происходили занятия.  Молодые
гении решили исправить сию несправедливость и предприняли рейд  по  сто-
личным редакциям. - Ну и?..
    - Да что!  Нужны мы там...  Такое впечатление,  что все в литературу
кинулись.  Эпидемия!  В каждой редакции портфель сформирован на на  года
вперед, литконсультанты вежливо улыбаются, потом доверительно, оглядыва-
ясь на дверь главного,  сообщают: ну ты ж понимаешь, старик, у нас само-
тек вообще не печатается,  ну,  если хочешь - оставь свою рукопись, но я
тебе ничего не обещаю,  вот если бы ты пришел с рекомендацией  от  члена
редколлегии...  итак далее. А по глазам же вижу: оставлю я ему рукопись,
так он даже и читать не станет. Надо оно ему!
    Разозлились мы,  отловили одного такого,  напоили коньяком, увезли с
собой на семинар.  Так он всю ночь нам рассказывал тайную механику наше-
го,  так сказать, издательского процесса. Ну и лопухи мы с вами, братцы!
Послушал я, послушал - начисто прочь всякая охота соваться в это болото.
Да пошли они все. В конце концов, пишу я для себя, это меня там на семи-
наре просто заведи:  печататься да печататься,  чего, мол, ты ломаешься,
как девочка,  пора продаваться...  Девочка! Оказались мы там, как старые
проститутки,  - никому не нужны.  Один даже взятку дать пытался, от него
так шарахнулись! А он-то просто ведь с отчаяния, понимаете? Ну, глупость
сделал, попер напролом. Так ему теперь там хоть вовсе не появляйся. Да и
я не собираюсь. Для себя пишу ведь...
    Последняя фраза прозвучала фальшиво.  Ох,  парни,  парни... никто не
спишет  для себя.  Неопубликованное произведение - нерожденный младенец.
Если он не появится на  свет,  "родительница"  помереть  может.  Сколько
угодно...
    А все  эти  декларации  -  "пишу для себя" - всего лишь кокетство по
формуле "зелен виноград".
    Ничего нового для меня в рассказе Стаса не содержалось.  Знаю я  все
эти дела.  Затем сюда и приехала, чтобы ломать всю эту издательскую сис-
тему,  в которую,  между прочим, входят и мощнейшие залежи стереотипов в
головах драгоценных моих юных дарований.  Вроде акушерки я тут.  Ничего,
творцы мои милые, будем рожать... А это всегда больно.
    Между прочим,  куда запропастился Кешка?  А вот и он -  свистнул  во
дворе и единым духом взлетел по лестнице.  Глаза квадратные,  лицо блед-
ное,  аж веснушки позеленели, от бурного дыхания цепочка на - груди пры-
гает.
    - Атас, парни! У Дара шмон!
    Стае вскочил,  опрокинув на джинсы кружку с горя- чим чаем.  Пока он
ругался сквозь зубы,  ухватила Кешку за шейный платок и  почти  насильно
заставила сесть. - Тихо ты. Кто? - А я знаю?
    - Тогда почему решил,  что именно шмон?  - Ого,  ты бы слышала,  как
разговаривают!  Двое!  В штатском!  И участкового нету! И вообще... - Ты
там был?
    - Что я, дурной... Я хотел Дара через окно вызвать. Подошел из сада,
слышу - голоса.  Официальные такие.  Дару про  его  нехорошее  поведение
рассказывают и санкциями грозятся. "Диссидент" говорят. Какой диссидент?
Дар отроду поэт... - Они тебя не видели?
    - Еще чего. Я на дерево влез и за стволом спрятался. - И что?
    - А ничего. Дарка сидит злющий, дымит, как паровоз, отругивается, но
чувствую - на пределе уже. А эти... даже в бумагах на столе роются...
    Мальчишки мои,  кажется, перепугались - в таком возрасте все склонны
преувеличивать собственную значимость.
    - Ладно,  вы тут посидите, только не разбегайтесь, а я схожу посмот-
рю.  Стае глянул на меня с недоумением: - Ты что? Я тебя одну не пущу. -
Да брось ты,  Стае. Мне одной удобнее. А по деревьям я тоже лазать умею.
- Ну ты,  мать,  вообще меня западло держишь? И Стае решительно принялся
натягивать куртку. - Стае, не ходи. Я быстро вернусь. А ты лучше позвони
Дару. Посмотрим, ответит ли и что именно.
    После небольшой перепалки мне все-таки удалось уйти одной.  Это было
необходимо - ведь я вовсе не думала забираться на дерево,  чтобы  загля-
нуть в окно домика Дара. Я просто-напросто оказалась в его комнате, нес-
лышимая и невидимая. Ситуацию я там застала интересную.
    За кухонным столом тихо-мирно сидели трое. Взъерошенный Дар вскрывал
трехлитровую банку малинового сока, заготовленного на зиму.
    Пока он сражался с консервным ключом, я внимательно разглядывала его
гостей.  Один их них мне незнаком совсем - какой-то потертый,  мышастого
цвета и таких же манер.  Иногда лицо его болезненно передергивалось неп-
риятной гримасой.  Не люблю я таких лиц.  Чудится мне тайная гадостность
в.  людях с подобными лицами.  В прошлом веке сказали бы - "печать поро-
ка". Впрочем, может быть, у него просто больная печень.
    А вот второго я где-то видела...  И в этот момент он повернулся. Ба!
Да это же бывший старший уполномоченный!  Он-то как сюда попал?  Ты гля-
ди... никак не желает "пост оставлять". Ну, я тебе!..
    Дар наконец открыл банку. Рубиновый напиток пролился в зеленое стек-
ло и вспыхнул черными огнями. Я проглотила слюну: сок Дар готовил класс-
но, с лимонной корочкой, с корицей...
    - А вот интересно, чего это вы ко мне вообще приперлись? - задумчиво
спросил Дар, вытирая испачканные малиной губы.
    - Исключительно  из  благих  побуждений,  - с торопливой готовностью
откликнулся старший уполномоченный.  - Вы,  молодой человек, отчета себе
не отдаете...
    - Да? Ну, может быть. Но с какой стати я этот отчет должен вам отда-
вать?
    - А как же? А как же? Вы ж не в пустыне живете, не на острове необи-
таемом,  а среди людей. А с людьми надо считаться. С обществом, так ска-
зать... - Да чем я обществу помешал? - Эх, молодо-зелено... Поглядеть на
вас - сердце разрывается.  Молодой парень, уже год нигде не работает, на
что живет - непонятно...
    - У меня были сбережения, - быстро ввернул Дар. - Да? Допустим. Но в
нашем  обществе  человека,  который нигде не работает,  называют тунеяд-
цем...
    - ...и даже принудительно лишают его этого названия  путем  команди-
ровки на лесоповал, - язвительно заметил Дар.
    Гости скучно переглянулись, затем негромко высказался серый:
    - А  что  вы себе думаете?  Если так и дальше будет продолжаться,  я
посчитаю своим долгом поставить в известность участкового...
    - Да литератор я, литератор, понимаете? Стихи пишу! - рявкнул Дар.
    Вот тут старший уполномоченный почувствовал себя в своей стихии:
    - Литера-атор... Книжечки извольте предъявить? Что, нету? Стишочки в
местной газетке?  Литература, нечего сказать. Да и, кстати, о книжечках.
Что вы читаете?  Я тут поинтересовался вашей библиотекой - сплошной  са-
миздат и тамиздат!
    - А это что, до сих пор запрещено? - наивно округлил глаза Дар.
    - А ты не храбрись. По такому подбору можно судить об умонастроениях
и... - ...о лояльности, - тихо закончил фразу Дар. - Если угодно. А что?
Не так?  И ведь результат же налицо: райком комсомола до сих пор расхле-
бывает кашу,  которую вы заварили.  Помните майский концерт?  Что вы там
читали, Дар? Это, простите великодушно, просто уж какая-то порнография.
    Дар фыркнул.  Он  вспомнил выступление молодых поэтов в одном из го-
родских училищ. Поглядел он с эстрады в зал на глупые, эмалево блестящие
глаза  хихикающих  девиц,  на туповатые лица вполне созревших сексуально
акселератов...  И его понесло. Он вывалил на головы юнцов и юниц все ху-
лиганские  буриме,  придуманные им и его развеселыми друзьями сугубо для
домашнего чтения под пятую бутылку вина,  все армейские экзерсисы, в со-
чинении  которых изощрялась компания псевдолейтенантов на очередных офи-
церских сборах.  Концерт имел шумный успех... Старший уполномоченный по-
бедно продолжал:  - А в прошлом году летом у вас англичане какие-то гос-
тили!
    - Да вы что?! - захлебнулся возмущением Дар. - Как вы смеете? Следи-
ли за мной?
    Гости оставили возмущение поэта без внимания, зато старший уполномо-
ченный с коварной улыбочкой вытащил из-за диванной  подушки  затрепанный
журнала "для мужчин". - Это они вам подарили?
    Дар уже  не знал - смеяться ему или гневаться.  Я долго не могла по-
нять,  почему он сразу не выгнал в шею непрошеных визитеров, а потом по-
чувствовала: каким-то жутким, мистическим холодком веяло от этого разго-
вора, от двух жалких, но все же странно грозных людей, похозяйски распо-
ложившихся в кухне Дара.
    - И вообще! - продолжал старший уполномоченный. - Народ к вам толпа-
ми шляется! Девки размалеванные! Песни орут! Притон какой-то, соседи жа-
луются.  Прекратите вы это все,  пока не поздно, мой вам добрый совет...
пока. А иначе - будем принимать меры.
    Мне это все порядком надоело.  И я не могла удержаться от мелкой па-
кости:  стакан в руке старшего уполномоченного вдруг шевельнулся и опро-
кинулся.  Надеюсь, это не отстирается. Дешевка, конечно, не месть даже -
мстишка, но уж очень хотелось.
    А дела-то,  между прочим,  у Дара неважные. Нервов ему помотают, это
точно. Слава Богу, времена другие: раньше-то по "сигналу общественности"
и вправду могли на лесоповал...
    Дома меня ждали встревоженные Санька,  Матвей и Стае. Кешка не утер-
пел и вернулся под окно Дара. Вскоре они пришли вместе - непрошеные гос-
ти наконец избавили поэта от своего присутствия, пригрозив долгой отныне
"дружбой".
    Мы впади в уныние. Не то, чтобы боялись, скорее - было противно. Дар
петушился:
    - Да  чего  они мне сделают!  Телегу на работу - так некуда...  А из
комсомола я и сам выбыл...
    Да, трудно отнять что-либо у человека, не имеющего ничего. Дар, нас-
колько  мне  известно,  умудрялся жить на сумму пятьдесят копеек в день,
причем сочинил целую философию по этому поводу.  Там были и всем извест-
ные  постулаты  вроде:  "Не  в деньгах счастье",  и совсем свежая мысль:
"Можно прожить вообще без денег".  Мы когда-то крупно поцапались с Даром
- мне противна эта философия нищеты,  а Дар утверждал,  что меня снедает
гордыня и суета,  приводил в пример йогов, дервишей и странствующих мин-
незингеров.  Ну поэт,  что с него возьмешь. Что йогам - им хорошо. Завя-
зался узлом и сиди спокойно. Развязался, руку протянул, банан съел и спи
себе на гвоздях. Тепло, и ментовка не вяжется. А любой дервиш или минне-
зингер у нас называется просто - "бомж".  Со всеми вытекающими из  этого
названия последствиями. Так-то.
    Наверное, это очень субъективно.  Я, например, лучше с голоду помру,
чем протяну руку за подаянием.  Возможно, именно это и называется горды-
ней. Но когда я смотрю на вечно веселого Дара, мне хочется быть богатой.
Для того, чтобы анонимно назначать этим охламонам стипендии. Пусть сидят
по  своим  кельям и без тягостных забот о куске насущном ваяют нетленку.
Пусть спокойно женятся и заводят детей.  Пусть ездят,  куда захотят.  Ну
невыносимо  же  видеть их существование!  А ведь еще не вывелись умники,
знающие точный рецепт:  надобно всем этим поэтам идти работать на заводы
к  станкам.  Смену отработал,  а вечером и по выходным пиши себе на здо-
ровье вирши про доблестный рабочий класс и героическое крестьянство.
    А, ладно. Так и мозги продумать недолго. Тем более, что от меня тре-
буются  не  абстрактные  размышления,  а вполне конкретная помощь вполне
конкретному человеку.
    - Знаешь что,  Дар... Ты бы уехал на время а? Сезон еще не закончил-
ся,  хочешь поработать спасателем гденибудь на побережье? Представляешь,
пляж,  музыка,  шашлыки,  девочки... а? - Никуда я не поеду. Чего они ко
мне привязались? Я в своем городе, в своем доме. Верни-ка ты мне рукопи-
си. И вообще, парни, у кого есть что из моих вещей, тащите обратно. А то
не ровен час, могут и вас тряхануть...
    - Но-но.  Ты не увлекайся все-таки, не тридцать седьмой год. Я скло-
нен думать,  что это была,  так сказать,  демонстрация. Дар повернулся к
Стасу: - Это как же?
    - Ну,  понимаешь,  скорее всего соседи накапали. Сам подумай - живет
одинокий молодой человек, бабы к нему ходят... Ходят? - Само собой.
    - Ну вот. Дружки собираются, отнюдь не абстиненты. Не работает опять
же нигде. А народ у нас хорошо дрессированный, бдительный. Четко усвоил,
что нет такого звания - российский литератор,  а есть - бездельник и ту-
неядец. Усек? - Да чего я им сделал?
    - Ну  ты  ж  бумагу все-таки мараешь.  А они - бойцы идеологического
фронта,  вечно на посту.  Пугнули тебя,  да и все. Это, скорее всего, за
тот концерт, чтоб не выпендривался.
    - Это они-то будут дешевыми пугалками заниматься?
    - А ты уже терновый венец примериваешь? Пострадать захотелось, слава
Бродского покоя не дает?  Не суетись,  Дар,  далеко нам до Бродского.  А
эти... Лучше ж перебдить, чем недобдить. Вот они и стараются. Натура та-
кая! Вернее - привычка... - Ну я им сделаю...
    - Тихо, тихо... рано расхрабрился. Или, может, уже начинать собирать
подписи в твою защиту?  Не цените вы своего счастья!  Это ж только у нас
автору гарантировано, что у него хоть какие читатели будут, хоть общест-
венность поинтересуется...
    Матвей в разговоре не участвовал. Я знала, почему. Лет пять тому на-
зад Матвея с треском выперли из института.  Парень на  одном  знаменитом
теперь  рокфестивале спел две песни - и привет.  Общественность возмути-
лась.  С тех пор кочевал по градам и весям то дворником,  то  грузчиком.
Петь он не перестал, но на фестивали больше не ездил. Он вообще какой-то
странный стал: не ел почти ничего, курил много, читал запоем - и все про
Индию.  Я было решила,  что очередной рерихнутый, но вроде нет. Я надея-
лась разговорить его потихоньку, приручить исподволь. Хорошо уже то, что
он начал приходить часто на наши посиделки.
    Последствия визита  двух  людей  к  Дару  не замедлили проявиться по
скучным провинциальным прописям. Все, как обычно. Для начала Дару намек-
нули,  чтобы в дом к местной литературной знаменитости он больше не при-
ходил.  Из областной газеты ему вернули два стихотворения, уже было пос-
тавленных в номер,  причем сказали, что стихов более приносить не нужно.
Затем сняли с обсуждения в литературном объединении  заявленную  за  три
месяца рукопись.  Руководитель объединения шепотом выматерил Дара в туа-
лете и посоветовал думать,  с кем ссориться.  Дару отказали в приеме  на
работу  машинистом  сцены театра оперетты.  И наконец,  пополз по городу
слушок,  после чего особо впечатлительные знакомые поэта при  встрече  с
ним стали переходить на другую сторону улицы.
    Хуже всего,  что ничего не делалось в открытую.  Стихи вернули?  Так
газета вообще стихов печатать не обязана,  только к праздникам специаль-
ные "датские", места же нет, вы же знаете, как перегружены газетные пло-
щади!  Рукописи не стали обсуждать? Так дрянь же рукопись, автор - явный
Графоман. На работу не взяли? А товарищ по специальности, простите, кто?
Актер драматического театра?  Так вот пусть по специальности и работает,
только не в нашей труппе, у нас комплект. Ах, ближайший театр в соседней
республике? Так пусть уезжает! А за слухи вообще никто не отвечает. Мис-
тика прямо. Сильна у нас "общественность"...
    Пусть уезжает...  В  самом деле,  в маленьком городе Дару теперь де-
ваться некуда.  Путь один,  нахоженный чуть ли не всем нашим поколением,
нынешними "моцартами" - в сторожа и дворники. С глубоким мерси, что не в
лагеря и тюрьмы.
    Я мстительно свела счеты с обоими гостями Дара:  наделила каждого из
них стихотворческим даром.  Дар от Дара... Ну, небольшим таким талантиш-
ком,  но назойливым,  как болотный комар.  Причем один из них должен был
писать иронические поэзы в стиле Иртеньева, а второй - деревенские стихи
гекзаметром. Посмотрим, как вы теперь покувыркаетесь!
    После описанных событий мы долго не виделись.  Както не тянуло соби-
раться по-прежнему, трепаться беззаботно, читать друг Другу новые произ-
ведения и всласть их потом топтать. Тягостно было как-то
    и немного стыдно.  Я потихоньку подбирала рукописи для сборника сти-
хов,  чтобы  впоследствие предъявить его местному издательству как бесс-
порное доказательство существования в городе новой поэтической волны. По
слухам,  Дар засел дома,  отключил телефон и перечитывает "Трех мушкете-
ров".  Матвей опять исчез, подался на Южный Берег, где в бархатный сезон
любая компания будет рада барду,  стакан вина нальют,  кусок хлеба отло-
мят.  Стае,  как мне донес Кешка, работает над крупной вещью. Смотри-ка,
семинар на пользу пошел...
    А Санька...  поговаривали, что Санька пьет, куражится в городе, пои-
мев уже мелкие стычки с милицией,  таскается за Темной  Звездой.  Вскоре
мне пришлось повидать Саньку, и встреча эта меня не обрадовала.
    Накануне позвонила Ирина и принялась ныть.  Мол, де, она тут, в дыре
провинциальной совсем закисла, и хорошо бы посидеть в приличном рестора-
не,  упаси  боже,  ничего такого,  а просто две молодые солидные женщины
обедают с шампанским и чинно беседуют,  и вообще у нее скоро день рожде-
ния.  И  что это с Иркой?  Подобные эскапады отнюдь не в наших правилах.
Какие рестораны, что вы! Наше место в дешевых кофейнях...
    Но Ирка была так взбудоражена,  она принялась так орать  в  телефон,
что  чуть не сломала мембрану.  Ну уж если ей так хочется...  Я заказала
столик.
    И вот сижу это я в "Астории" слева от эстрады,  прямо  за  фонтаном,
пью  ледяную пепси-колу,  вызывая кислое удивление официантов.  Впрочем,
время еще не самое горячее,  часов пять, так что они надеются быстренько
скормить мне какой-нибудь шницель и выставить за зеркальную дверь, осво-
бодив место более стоящему клиенту.  Ирка изволит  запаздывать,  поэтому
ужин мне пришлось заказывать на свой вкус. С каждой цитатой из меню лицо
официанта менялось,  приобретая задумчивое выражение. Он удалился, часто
оглядываясь на меня.  Ничего, ничего, тащи заказанное, а я посмотрю, как
Ирка все это будет есть... Пусть не нарывается.
    В ресторане между тем появляется интересная  компания.  Сабаневский,
Темная Звезда, тихий мальчик по имени Сэм - известная в городе личность,
ходячий уголовный кодекс и до сих пор на свободе.  Ну и  еще  паратройка
незначительного народа. Все мрачные, скучные, а Темная Звезда в холодном
бешенстве. Садятся они за столик и резво принимают с места в карьер. Че-
рез  полчаса - буквально дрова.  Даже Сабаневский.  А Темная Звезда пьет
лишь сладкий мускат,  щеки ее пламенеют,  она желает танцевать и развле-
каться. Дудки, в этом городе нет самоубийцы, который отважится танцевать
с нею на глазах глубоко нетрезвого Сабаневского.  Мужчины  за  столиками
старательно  отводят глаза от требовательного взора Темной Звезды и уси-
ленно ухаживают за своими дамами.
    Ирки все еще нет, а на стол уже начинают сгружать первую серию зака-
занного ужина. И, между прочим, у входа появляется бледный Санька, огры-
заясь на швейцара.  Темная Звезда делает ему ручкой, и швейцар тотчас же
отпускает Санькину куртку.  Санька, задевая стулья, подходит к. столику.
Сабаневский поднимает многодумную голову, смотрит на Саньку, потом нали-
вает ему полный фужер водки. Круто...
    Темная Звезда и Санька танцуют на пятачке возле оркестра. Лабухи пе-
реглядываются юмористически. Да уж... зрелище. Стервозно-элегантная дама
в  вечернем  туалете с малым количеством бриллиантов и худой мальчишка в
жеваном джинсовом костюмчике последнего срока носки, с запущенными гряз-
ными ногтями, в драных кроссовках.
     А тут  еще  моя близорукая Ирка,  пробираясь ко мне,  натыкается на
них, наступает на шлейф платья Темной Звезды, мило извиняется и плюхает-
ся на стул против
 меня, очень обижаясь,  что я не желаю выслушать ее сию секунду. А Саба-
невский,  глядя на Саньку змеиными глазами, медленно наливает второй фу-
жер водки. Мне вдруг срочно понадобилось выйти подкрасить губы. Я сколь-
жу мимо столика Сабаневского, задеваю сумочкой фужер, разбиваю его, про-
шу пардона, исчезаю... Черта лысого... Сабаневский наливает следующий.
    Ирка задает мне слишком громкие вопросы. На ее пронзительный голосок
реагируют гвардейцы Сабаневского, в результате чего мы оказываемся за их
столиком.  Официант смотрит на нас мудрыми глазами и усмехается - так он
и знал, две шалые бабы пришли в кабак мужиков снимать. Санечка совершен-
но не рад меня видеть,  и пусть это будет на его совести.  Впрочем, он в
таком  состоянии,  что совесть его уже лежит в обмороке.  Сэм навешивает
Ирке чугунные комплименты, Сабаневский, кажется, спит.
    Полночь. Нас очень вежливо просят покинуть зад.  У входа Сабаневский
выражает желание пройтись пешком и отпускает машину.
    Черт с тобой,  Сабаневский!  Я ненавижу тебя,  Сабаневский! Я только
сниму туфли,  Сабаневский... Процессия растянулась на два квартала. Впе-
реди  -  висящая  на  руке  Санечки  Темная  Звезда.  Санька вне себя от
счастья, читает ей стихи, мечет бисер. Далее - Ирка в кураже и совершен-
но  потерявшийся  Сэм.  Он явно в первый раз видит выпускницу Лицея Муз.
Это зрелище... В хвосте процессии - я и Сабаневский, элегантный и страш-
ный.  Я топаю босиком и разговариваю с ним весьма вольно.  Он безропотно
глотает все мои дерзости. Я бы на его месте давно меня убила.
    Каблуки туфель Темной Звезды подламываются,  она не может дальше ид-
ти. Она совершенно пьяна. Санька, не раздумывая, подхватывает ее на руки
и исчезает в ближайшем переулке. Но Сабаневский...
    Он против ожидания не устраивает погони.  Провожает Саньку глазами и
поворачивается ко мне. Он абсолютно трезв. Вынимает из кармана пачку до-
рогих сигарет, щелкает золотым "Ронсоном" и говорит: - Мне бы надо с то-
бой потолковать...  Я вспоминаю давнишний разговор с Даром, и мне стано-
вится смешно: захотел-таки Сабаневский со мной толковать!
    - Идиотская ситуация,  весь город смеется...  - А ты женись на  ней,
Сабаневский. И тогда вполне официально можешь побить морду Санечке.
    - Морду - это не проблема. Не хочу я ему морду бить, не понятно?
    - Неужели?  Брось,  Сабаневский,  не поверю я в то, что для тебя мо-
ральная победа значит больше, чем физическая.
    Сабаневский смотрит на меня с интересом, прищурив блестящие глаза. -
А ты штучка...
    Я киваю годовой, соглашаясь-еще бы! Конечно, штучка.
    И вот так мы мило беседуем,  не подозревая,  что в эту минуту пьяная
Звезда жестоко измывается над Санькой. А тот сидит напротив нее в убогой
кухне, молчит и жует собственное сердце.
    Я виновата - увлеклась беседой с Сабаневским, незачем мне не нужным,
а Саньку проморгала...
    Ну какие они все-таки мальчишки.  Здоровенный Санечка,  всегда нерв-
но-веселый Дар,  даже этот инфернальный пижон Сабаневский - мальчишки. И
отношения у них, счеты их - мальчишеские. Я чувствую себя гораздо старше
их. И как бы ни старалась я понять их, как бы ни пыталась говорить с ни-
ми на их языке,  жить их проблемами,  не получится.  Как сказал один мой
знакомый фантаст: "Что вы мне все - марсианцы, марсианцы! Какие марсиан-
цы, мы друг Друга понять не можем!" Вот уж, воистину...
    Стоп, матушка. Рано ныть начала. Между прочим, а где Ирка? Если меня
память  не  отшибает,  она  прикатила  сюда,  чтобы поговорить со мной о
чем-то,  весьма серьезном. А вместо того быстренько нахлебалась шампанс-
кого и теперь оттачивает остроумие на твердокаменных мозгах Сэма,  кото-
рый только хватает ртом воздух и беспомощно оглядывается на меня.  Парня
надо  спасать.  Ирка  в кураже - это последний день Помпеи.  Как говорит
Кешка, вырванные годы.
    Я отклеила Ирку от Сэмова локтя,  церемонно раскланялась с Сабаневс-
ким и повернула на Сиреневую.  Ирка спотыкается о корни старого тутовни-
ка,  ворчит и оглядывается. Сабаневский со своим телохранителем стоит на
углу в странной нерешительности. Ну, этого мне только не хватало...
    Сабаневский тихо входит в Сиреневую улицу. Не-ет, ребята, это что-то
уж совсем не то у нас получается. Я лично пас. Мы с Иркой взялись за ру-
ки и простонапросто стали невидимыми, прислонившись к шершавой коре шел-
ковицы.  Сабаневский беззвучно - даже дыхание, кажется, придержал - про-
ходит мимо, возвращается, пристально оглядывая улицу.
    - Ведьма чертова...  - сквозь зубы произносит он и решительно удаля-
ется, сделав Сэму короткий ясный знак "К ноге!"
    Приятно, однако,  когда ценят по достоинству. Невидимыми - на всякий
случай - мы поднимаемся в мансарду.  Ирка с облегчением стряхивает босо-
ножки и буквально рушится на кушетку.  Я вынимаю из холодильника две бу-
тылки "Фанты". - Ну, рассказывай, подруга. - Чего?
    - Здрассьте. Ты примчалась из Коктебеля на попутном автокране только
для того,  чтобы не поужинать со мной в кабаке?  Ты ж там и не ела ниче-
го... - Ага. Сообрази мне бутербродик какой-нибудь. Глухая южная ночь...
Я покорно мажу бутерброды,  Ирка сидит на кушетке, поглощает мои изделия
и рассказывает банальную до противности историю.  Ну сколько можно?.. Ну
опять какой-то старый хрыч, баальшой художник и лауреат, тонкая, непоня-
тая душа,  капризный гений, которому позарез понадобилась моя Ирка в ка-
честве музы,  кухарки,  прислуги за все,  жилетки для плаканья и вешалки
для фамильных драгоценностей. Ирка, естественно, страдает: а вдруг гений
помрет от неразделенной любви,  тем более,  что два инфаркта у него  уже
было.  И тогда Ирка замучается совестью и виной перед человечеством. Ви-
дела я последнюю работу этого мэтра - полнометражное полотно под  назва-
нием "Уборка кокосов в африканском колхозе имени красного комдива Опана-
са Коротыло".
    Скучно. Профессиональный риск,  производственная рутина.  Выпускницы
нашего лицея девчонки,  как правило, хорошенькие, любезные, веселые. Об-
хождению с нервными гениями нас специально  учат.  Поэтому  и  случается
так,  что наши взбалмошные клиенты принимают весь блеск профессиональной
выучки за редкостные достоинства,  уникальные душевные качества случайно
встреченной девушки и очень легко обалдевают.  В самом деде,  ну где еще
вы найдете молодую женщину, способную час внимательно слушать ваши жало-
бы:  не печатают, не выставляют, затирают, ходу не дают, денег нет, жить
негде,  меня никто не любит...  А далее - все по ритуалу:  цветы,  духи,
смокинг,  белые перчатки, марш Мендельсона... и очередная Маргарита, йо-
ко,  гала потеряна как профессионал.  Она становится очень узким специа-
листом  по неврозам и радикулитам конкретного мастера.  И толку от нее -
дневники, которые вряд ли кому-нибудь понадобятся.
    Так что Иркина история не вызвала у меня никакого интереса,  слушала
я ее вполуха. И что-то погано мне было, тревожно. Ирка эта еще бухтит, а
Санечка-то, между прочим, уволок Темную Звезду.
    И я незримо переношусь в старенький дом, ожидающий сноса, где Санька
роскошно обитает на веранде с отдельным входом. В углу ситцевой занавес-
кой выгорожена кухонька - двухконфорочная газовая плита,  кастрюли, ско-
вородка, ведро с водой. Удобства во дворе.
    Посреди веранды  над  тазиком корчится Темная Звезда.  Ее мучительно
рвет.  Санька,  одной рукой бережно придерживая женщину за плечи, другой
гладит ее по голове и нежно шепчет:
    - Ну что ты,  маленький, плохо нам и нехорошо? Ну, давай, постарайся
еще,  потом легче будет...  вот, умница. Ну что ты, ну дрянь шампанское,
несвежее попалось...  ну, глупенький мой, не стесняйся... Звезда рычит и
отталкивает Саньку вместе с тазиком: - К-козел... с-стесняться я его бу-
ду... на! Языком вылижешь!
    Она мотает головой,  запрокидывает лицо - и я вижу,  что эта женщина
попросту безобразна.  И дело не в размазанном гриме, не в распухших гла-
зах, не в злом опьянении - она просто уродина. Черт ли их, мужиков, пой-
мет!
    Она бесстыдно сидит перед Санькой в одних трусиках и чулках  с  под-
вязками,  жадно пьет. Сверкающие капли катятся ей на грудь. Санечка про-
вожает взглядом каждую каплю,  оставляющую на смугловатой  коже  влажную
дорожку.
    - Что, нравлюсь? - издевательски спрашивает Звезда.
    И глаза Санечки вспыхивают ненавистью. Но он кивает головой утверди-
тельно. Вот еще...
    Я не могу удержаться и делаю шаг вперед,  непроизвольно сжимая кула-
ки.  Но под ногами оказывается тазик.  И из него, наполненного обрывками
платья Темной Звезды, кровью и всякой дрянью, вдруг взвивается треуголь-
ная голова змеи.  Гадина смотрит прямо на меня холодными желтыми зрачка-
ми,  стреляет языком и угрожающе шипит.  И я вижу, что таз кишит змеями.
Головы гадюк тянутся ко мне, разевают бледные пасти, яд цвета гноя течет
по кривым клинкам смертоносных зубов...
    Холодная рука падает мне на шею, ногти впиваются в кожу, и разъярен-
ная.  Ирка втаскивает меня обратно в мансарду. - Ты что, мать, ошалела?!
- С-спокойно... чего ты орешь... - Ну ты идиотка... - Ирка насильно вли-
вает в меня валерьянку.  Жидкость попадает не в то горло, я страшно каш-
ляю и обливаюсь слезами.  Ирка колотит меня по спине,  я отбиваюсь, и мы
валимся на кушетку, умываясь слезами уже от хохота.
    - Однако...  -  отдышавшись,  говорит Ирка.  - Дела тут у тебя весе-
лые...
    - А ты думала.  Это тебе не твой  жених  из  Коктебеля.  У  нас  тут
с-стр-расти.
    - Да ладно,  - отмахивается моя незадачливая гала,  и я понимаю, что
проблемы больше не существует. Не будет Ирка варить манную кашку лауреа-
ту.
    Уснули мы на рассвете и продрыхли почти до вечера. Разбудил нас Кеш-
ка,  непривычно тихий и благонравный. Он вежливо шаркнул ножкой и покло-
нился  Ирке,  послушно  сварил двум заспавшимся дамам кофе и скромненько
сел в уголку.  Что-то слишком много скромности и послушания...  - Кешка,
ты не заболел? - Нет... благодарю.
    - А что с тобой такое? Чего такой отмороженный - август вроде еще не
кончился? Перекупался? Мороженого объелся? - Нет...
    Вот тут я и насторожилась.  Села поближе, разглядела лукавых бесенят
в глазах мальчишки и категорически потребовала объяснений.
    Кешка возвел очи горе - явно для того, чтобы раньше времени не расп-
лескать затаенное веселье - и вредным голосом сказал: - Я у Стаса был...
    - И что же?  С каких это пор визит к Стасу служит поводом для ехидс-
тва? - Стае новый роман пишет...
    - Слушай, ты, юный садист! Кончай испытывать мое терпение!
    - А я что? Я ничего. Просто Стае пишет новый роман.
    Ну, вредничать я тоже умею.  Не хочет говорить - не надо.  Вот назло
не буду спрашивать, ведь сам взорвется от своих новостей. Я презрительно
пожала  плечами и выплыла на кухню,  где в течение пяти минут и устроила
себе прочтение трехсот страниц нового шедеврального произведения Стаса.
    Прийти в себя я не могла долго.  Всего, чего угодно, я могла ожидать
от Стаса, но такое!.. С-сукин кот, да как он мог!
    Это оказалось произведение,  написанное на конкурс, объявленный МВД.
Так называемый "милицейский роман" про доблестных-сержантов, бравых лей-
тенантов и мудрых полковников. Ну что тут скажешь?
    Решил, что так проще.  Легче напечататься. Деньжат заработать. Свя-
тое дело.  А то и премию от МВД. Милицейский летописец... Ну, я тебе по-
кажу.
    Когда я  вернулась в комнату,  Кешка только глянул на меня и все по-
нял.  Он разинул рот и застыл. Ирка осторожно потянулась за валерьянкой.
Э нет, подруга, не это мне сейчас нужно. - Кешка, выйди, мне надо перео-
деться. Парня ветром сдуло, причем вылетел он не в кухню, как я подразу-
мевала,  а на лестницу.  Я рывком распахнула шкаф и сняла с плечиков но-
венькую форму.  Лейтенантскую - мы люди скромные.  Ирка ахнула и повали-
лась  на кушетку,  зажимая рот,  задавливая дикий хохот.  А я,  оправляя
скрипучие ремни, поглядела в окно. Уже стемнело. Отлично. Темнота - друг
оперативника.
    Распахнулась дверь,  и на пороге появился Кешка. Феноменальный моло-
дой человек ничуть не удивился,  увидев меня в форме. Он только серьезно
кивнул головой и протянул мне... новехонькую метлу. Ах ты... как говорят
в Одессе, "с этого молодого человека таки будет толк".
    Я взяла метлу.  Инструмент явно не предназначался для  прозаического
подметания двора.  Древко покрыто черным лаком,  а сама метла связана из
веток омелы.  Вполне ведьминский инструментарий.  Ну, спасибо, Кешка, за
подарочек. Ох, как он мне пригодится! Я встала на подоконник и распахну-
ла окно. - Ждите тут, я скоро.
    Метла слушалась прекрасна. Я сразу набрала высоту, чтобы не привлечь
внимания прохожих.  По-моему,  меня никто не видел.  Нырнув в темную ма-
ленькую тучку,  я благополучно добралась до нового микрорайона на высел-
ках,  где жил Стае. Скользнула вниз, зависла у десятого этажа и медленно
двинулась вдоль окон.  Ну,  конечно.  Сидит,  пишет. Писатель... Я резко
постучала в стекло.  Стае поднял голову,  но посмотрел в сторону входной
двери. Прислушался, пожал плечами. И снова склонился над листом бумаги.
    Тогда я сильно толкнула раму. И в первом сполохе начинающейся грозы,
в  трепете рванувшихся тюлевых занавесей,  в блеске и славе перед потря-
сенным Стасом предстала лейтенант милиции с метлой наперевес...
    В ту ночь похмельная Темная Звезда холодно сказала Санечке:
    - Ну,  хватит. Надоели эти стишки, цветы, два притопа, три прихлопа.
Поговорим, как серьезные люди: Пять тысяч на стол - и я твоя на сутки. А
как ты думал, фраер?!
    В ту ночь Сабаневский сказал Темной Звезде, заехав за ней к Санечке:
- А пошла ты...
    В ту ночь Женщина Рыжее Лето сказала: - Я больше так не могу... В ту
ночь Дар написал завещание. В ту ночь утонул Матвей.
    ...Я разуваюсь на шоссе и босиком спускаюсь к морю.  Теплая  щебенка
пыльным обвалом катится из-под ног. Идти по береговой гальке неприятно и
колко. Я перепрыгиваю по ноздреватым глыбам ракушечника, добираясь к ма-
ленькой уютной бухточке, прикрытой от пляжа выветренным останцом. На по-
бережье пустынно,  лишь вдалеке меряет саженками лунную дорожку одинокий
пловец.  Судя по ритму движения, наладился он аж до Ялты, и мне помешать
не должен. Я наклоняюсь к темной воде и зову тихонько: - Сестра!.. Сест-
ра-а!
    Глубоко во  мраке  загорается зеленая фосфорическая звезда,  дрожит,
колеблется,  растекается в светящуюся ленту,  поднимаясь к  поверхности.
Стремительное  тело  свободно пронзает толщу воды,  и вот тяжело плеснул
мощный хвост,  поднялись над недвижной гладью моря две блистающих  прек-
расных  руки...  Летят  с пальцев брызги жидкого холодного огня - дело к
осени, море горит...
    Нереида подплывает совсем близко, скользя розовым животом по укатан-
ной прибоем гальке.  Она ложится грудью на берег, подпирает руками голо-
ву,  а тело ее,  веретеном сужающееся к хвосту,  чуть колышется в легком
накате волны.
    - Звала  меня?  - спрашивает она,  внимательно глядя мне в глаза.  -
Звала, сестра...
    - Нужно что иди просто, соскучилась? - Зачем Матвея взяла, сестра?
    Нереида молчит,  поигрывая тяжелым хвостом, перебирая крупный жемчуг
на точеной шее. - Отдай, сестра... -
    - Взяла зачем? А нельзя, сестра, плыть в открытое море при шторме. А
нельзя, сестра, пить красный портвейн, а после в воду лезть...
    - Да, господи... так ли уж велика вина? Отдай, сестра, отпусти... Ну
зачем  он  тебе?  Песни петь в "подводном царстве?  Так гитара в воде не
строит...  Как подумаю,  что лежит он там на песочке, волосы водорослями
опутаны,  в мертвые глаза рыбы заглядывают...  а ты сидишь около,  кудри
его черепаховым гребнем чешешь, сказки сирен ему нашептываешь... Нереида
совсем по-девичьи фыркает.  - Ну вы там,  в Лицее, совсем сбрендили. Ро-
мантики перекушали. Я понимаю - литература, Шиллер, Пушкин, Жуковский...
Но химию-то ты в школе учила? Какой песочек, какие водоросли? Ты что, не
знаешь?  Кости в морской воде растворяются! И скоро растечется твой Мат-
вей в мировом океане,  и в каждой капле будет он...  Не могу отдать тебе
его, присматривать надо было лучше, сестра.
    Сзади захрустела галька,  и чей-то молодой веселый голос спросил иг-
риво:
    - Купаемся?  Как вода, девочки? Не боитесь - водяной утащит? Эх, был
бы я Нептуном, обязательно таких красавиц похитил...
    Он немного пьян, случайный ночной ловелас, но не настолько, чтобы не
видеть, как презрительно смеряла его взглядом нереида, как развернулась
от берега и, взбивая хвостом пену, канула в черную глубину.
    Он секунду смотрит ей вслед,  распахнув рот, а потом шарахается, как
заяц, и убегает прочь с тоненьким пронзительным верещанием.
    Присматривать лучше надо было...  Ах,  как ты права,  моя зеленоокая
сестра! Я повинна в этой смерти. Держать надо моцартов, спасать надо мо-
цартов!
    Спасать... Вот  я сейчас все брошу и начну вязать Дару носки,  кипя-
тить молочко с инжиром для Стаса - он вчера подкашливал, доставать дрова
на зиму Санечке, чтоб ему хорошо творилось на его веранде. А что делать?
Придется доставать. И уголь тоже...
    Женить бы их, стервецов! Да кто за них пойдет, неприкаянных моих го-
ремык.  Написать,  что ли, служебную записку в ректорат Лицея? Так, мол,
итак: требуется моцартам персональная опека. Даешь специальный факультет
- ковать кадры под девизом:  "Каждому мастеру - персональную Маргариту!"
Во цирк начнется. Да и, честно говоря, Маргарит жалко.
    Комсомольскому богу лет двадцать семь,  у него синие глаза и ехидная
улыбка. Он грызет карандаш и недоверчиво меня разглядывает. А я, скромно
натянув юбку на колени и опустив глаза,  читаю ему вполне  академическую
лекцию о современной поэзии,  авангарде, андерграунде, метафоризме, под-
водя его к пониманию того очевидного факта,  что  все  эти  экзотические
фрукты произрастают не только в столицах.
    Наконец инструктор обкома ЛКСМ бросает карандаш и говорит:
    - А ну ее,  эту тягомотину. Пошли мороженое есть. Ни фига себе. Съев
с явным удовольствием двойную порцию фруктового, инструктор заявил:
    - К делу.  Семинар этот мы потянем.  Союз  писателей  тоже  какие-то
деньжата даст. Да и сами можем заработать. Запросто. Смотри: семинар ра-
ботает три дня. Потом делаем пять, скажем, бригад, и пусть себе выступа-
ют! Часовой концертик - на телевизорном заводе, на сельхозмаше, в совхо-
зе...  Так сказать, встречи молодых поэтов с трудящейся общественностью.
Поняла?
    - Еще как... А по результатам семинара сборник выпустим!
    - Хм...  а  вот это ты сама договаривайся.  У них там в издательстве
нравы странные, я в эту Парфию не суюсь.
    - Но обком поддержит?
    - А что я могу?  Ну напишу я тебе бумажку,  напишу. Так, мол, и так,
областной семинар и тэ дэ...  Но!  Инструктор поднял длинный изящный па-
лец: - Все тексты мне на стол через неделю. Программу семинара - тоже. А
ты как думала?!  Список приглашенных. Сценарий выступления каждой брига-
ды.  Кандидатуры руководителей.  И...  хорошо бы кого-нибудь из  Москвы.
Сможешь? - И это все через неделю?
    - Что?! Да я за неделю... - комсомольский бог задохнулся так вырази-
тельно,  что я поняла:  господь непозволительно долго возился,  создавая
наш мир.
    Как ни странно,  за неделю я все успела. Даже вырвать твердое обеща-
ние одного весьма известного московского критика.  Правда,  это было как
раз не самое трудное - кто откажется съездить за казенный счет в сентяб-
ре в наши виноградные Палестины.  Ну, конечно, пришлось просить помощи у
Лицея. Там слегка встревожились - не резво ли начинаю? Выслушали мои до-
воды и поинтересовались, завтракала ли я сегодня. А действительно...
    Впрочем, мне скоро вообще пришлось отменить всякие завтраки, обеды и
ужины. Вы никогда не пытались организовать литературный семинар на юге в
конце бархатного сезона? Ну, то есть заказать жилье - я не говорю гости-
ницу,  это нереально! - питание, автобусы, зал для дискуссий, культурную
программу, обратные билеты участникам?
    Словом, встречая на вокзале первую компанию юных дарований, я слегка
пошатывалась  - и вовсе не от волнения.  Прошлую ночь спать не пришлось,
надо было срочно исправлять сценарий концерта  на  сельхозмаше.  Завтрак
мне отменил этот бешеный инструктор, примчавшись за сценарием в семь ут-
ра и вместе с машинописными экземплярами прихватив меня. В обкоме добрая
секретарша угостила меня ирисками.  Обеденное время было посвящено скан-
далу с директором мотеля, который почему-то соглашался разместить только
тридцать  четыре  человека,  а мне дозарезу нужно было поселить тридцать
пять! А к ужину есть мне попросту расхотелось.
    Как всегда,  в мотеле произошла какая-то накладка, и к ночи у меня в
мансарде обретались пять поэтов,  два драматурга,  эссеист и критикесса.
Одно спасение,  что спать все равно никто не собирался (где бы это я  их
разместила,  интересно?),  а  собирались они трепаться до утра под чай с
пряниками. Кешка летал легкой ласточкой в магазин, к мамаше за стульями,
за большим чайником,  на угол за квасом, в обком, к Стасу, в мотель. Ка-
жется,  весь этот бедлам с умными разговорами ему здорово нравился.  Без
Кешки я бы просто зашилась. И, наконец, надо же было оставить кого-то на
хозяйстве,  когда мне пришлось ехать в аэропорт  заполночь  -  встречать
московское светило.
    Светило это  еще  то  оказалось.  Оно с отсутствующим видом вышло из
тамбура аэровокзала,  остановилось, кинув к ногам роскошный крокодиловый
"дипломат", заложив руки в карманы белесых джинсов, и задумалось. Стран-
ненькое это было зрелище:  посреди бурлящего южного аэропорта,  в  толпе
злых от недосыпа и общего безобразия людей отрешенно стоит худой длинный
человек с нездешним выражением на лице.  Между прочим, стоял он так дол-
го.  Я не спешила подходить - мне было любопытно наблюдать за ним,  хотя
он просто встал и стоял. Как памятник неизвестному критику.
    Но московским гостем заинтересовался дежурный милиционер.  Тот  пос-
мотрел  на стража порядка,  как на инопланетянина.  Пришлось срочно вме-
шаться.  Мило улыбаясь и щебеча,  я вручила критику цветочки и  повлекла
его к стоянке такси.  Реплика в сторону:  когда к этому светилу отечест-
венной литературы подошел старшина милиции,  то столичный интеллигент  с
тонкими  запястьями  совершенно  автоматически поставил ноги в позу "Т".
Однако...  Нет,  и откуда это у нашей интеллигенции этакие шпанистые за-
машки?
    Он пожелал узнать,  куда я его,  собственно говоря,  везу. Я назвала
гостиницу,  где под его известное имя всетаки удалось забронировать  но-
мер.  Он сморщил горбатый аристократический нос и обронил:  - Ах вот так
вот...
    И более - ни слова,  кроме сухого "до свидания" после того, как ключ
от номера оказался у него в руках. Ну и подумаешь...
    Такси я отпустила, пешком идти было день, темно, пустынно... словом,
я плюнула на осторожность и перенеслась в свою мансарду. Вернее, я хоте-
ла  перенестись и даже начала осуществлять свое намерение.  Но мой,  так
сказать,  эшелон оказался занят. Я с размаху врезалась в чье-то астраль-
ное  тело,  которое прокомментировало это событие весьма энергично.  Ку-
выркнувшись в вольном эфире, я только и нашлась ответить: "Сам дурак!"
    Но это был не дурак. Это был мой московский гость, которого я только
что  оставила в гостинице.  Он потирал коленку и смотрел на меня с любо-
пытством.
    - Ну до чего нахальная девчонка,  - рассудительно сказал он.  - Мало
того, что она мини-юбку носит...
    Ах, та-ак!  Мне сразу показалось,  что ногти мои стали на два санти-
метра длиннее.  Но...  позвольте,  а он-то как оказался в моем эшелоне?!
Неужели тоже наш, лицейский? Да не похоже, ему лет сорок, когда он учил-
ся,  Лицея еще не существовало.  Так какого черта он шляется в  астрале?
Проходной двор какой-то, уже ноги отдавливать начинают, на что это, пра-
во, похоже... Разворчаться я не успела - московский гость уютно разлегся
на лунном луче и продолжил фразу:
    - ...мало того,  что она мини-юбку носит,  так она еще мне снится! В
этой самой юбке, кстати...
    Ах, он спит! Ну-ну, бай-бай! Я тебе устрою хорошенький кошмарик... Я
запустила в его сон дюжину развратных девиц, кикимору и вампирессу, пос-
ле чего с достоинством удалилась к себе в мансарду.
    А там - дым коромыслом, посуда немытая горой, критикесса и драматург
на грани дуэли, поэты пишут буриме, Кешка прикорнул в углу.
    - Па-адъем,  золотая рота!  Мыться,  бриться, одеваться! И чтоб тихо
мне, как зайчики!
    С утра "зайчиков" расселили в мотеле,  приняли  еще  две  делегации,
назначили открытие семинара на пять часов.
    В мотеле  и  поймал  меня комсомольский бог.  Внимательно рассмотрел
осунувшееся после второй бессонной ночи лицо и с этаким намеком  поинте-
ресовался:  -  А где же наш московский мэтр?  - А я знаю?  Скорее всего,
дрыхнет в гостинице.  - Да? Так ты пойди на бульвар, полюбопытствуй, как
он  дрыхнет.  И вообще,  можешь плюнуть на всю эту самодеятельность,  но
мэтра мне паси!
    Это прозвучало уже мне в спину.  Я неслась на бульвар, который в на-
шем  городе занимает ровно один погонный километр.  Но если ты не можешь
вызвонить человека или застукать его по месту службы -  иди  вечером  на
бульвар.  За десять минут найдешь того,  кто тебе нужен и гораздо больше
тех, на кого б глаза не смотрели.
    Мэтр, естественно,  оказался там.  Он сменил свои линялые джинсы  на
белые шорты Сен-Тропез и нахальную маечку.  Пестрый шейный платок хорошо
гармонировал с льдистыми серыми глазами.  Между прочим, у него оказались
красивые ноги. И он до странности был похож на Кешку...
    За эту мысль я на себя разозлилась. А потом разозлилась на него. По-
тому что на скамейке возле томного мэтра сидели две знакомые мне  журна-
листочки из местной молодежи и таяли,  как мороженое парафе в их изящных
пальчиках. Мэтр, как принято сейчас выражаться, "вешал лапшу" на уши де-
вочкам из провинции.  А девочек этих можно спокойно сбрасывать на захват
Пентагона. Гарантия - через три дня блок НАТО развалится.
    Впрочем, девочек сдуло ветром по мановению моей руки. Они обе тороп-
ливо  - подозрительно торопливо!  - бросились ко мне с преувеличенно ра-
достными лицами:
    - Ах,  Олечка! Тебя нам и нужно! Мы сейчас быстренько интервью с ор-
ганизатором  и руководителем первого в нашей области литературного семи-
нара...
    - Слушайте,  вы, гиены пера! Ты, Катерина... а, кстати, там Нодари в
"Лакомке" кофе пьет...
    Катерина моментально исчезла,  проложив синий вихрь воздушного следа
своего движения в направлении кондитерского магазина "Лакомка". С юмором
магазин,  чтоб вы знали. Там на витрине написано: "Бананов нет навсегда.
Зато есть пирожные. Вредно, но безумно вкусно!" 
    - Так,  теперь ты,  Лидюшка...  С ума,  мать,  сошла, никак? Ты кому
глазки строишь? Ему сто лет в обед, женат вторым браком, четверо детей и
радикулит! Оно тебе надо?
    Лилия решила, что не надо, и удалилась, независимо помахивая фотока-
мерой на тонком ремешке.
    Мэтр иронически наблюдал эту сцену. Слов он слышать не мог, а что он
себе воображал - мне наплевать.
    Я подошла к нему, состроив самую любезную мину. - Три тысячи извине-
ний, возможно, я нарушаю ваши планы...
    Он меня прервал, поглядев сверху вниз и произнеся высокомерно: - Это
ты чепуху говоришь.
    Ну и тем лучше. Можно не изображать фигуры политеса.
    - ...нас ждут. Вперед, мэтр! А по дороге - маленькая экскурсия. Пос-
мотрите налево, посмотрите направо...
    Московский гость снова сморщил нос и ровна сказал: - Я в этом городе
родился и вырос.  Ч-черт. Предупреждать же надо. Так что в. конференцзал
обкома мы проследовали в полном молчании.
    Но инструктор обкома молчать не собирался.  Он мило улыбнулся мэтру,
доставленному в его кабинет, а меня вызвал на конфиденцию в коридор, где
ядовито осведомился:
    - Ты ненормальная или кто? - А что такое? - Как он одет?!
    - Это ты на шорты намекаешь? Ну, знаете ли! Я еще должна за его гар-
деробом следить!  И вообще! Иди к нему и объясняйся по этому поводу сам!
А  то,  если я попрошу уважаемого мэтра снять шорты,  он может меня пра-
вильно понять...
    Дальнейшее развитие конфликта я не наблюдала, но на открытие семина-
ра московская знаменитость явилась именно в белых шортах. Живописная бы-
ла пара: он - весь этакий вот, а рядом - инструктор обкома в душном кос-
тюме и при галстуке.
    Перед началом сверили списки участников семинара.  Возле двух имен -
прочерки. Нет Санечки... Нет Санечки... Беспокойство укусило мое сердце.
    И не теще одного человека.  Инна Инина.  Это еще кто?  Я ее не знаю.
Стоп.  Фамилию я внесла в список с подачи Дара. Талантливый поэт, как он
сказал. Адрес? Надо же, всего два квартала от здания обкома. Да я сейчас
сбегаю!
    Бегом, бегом,  по пятнистой тени от листвы платанов,  по осыпавшимся
оранжевым колокольцам неведомой мне лианы, заполонившей балконы домов на
тихой улочке.  Бегом, бегом, сквозь пахнущий кошками подъезд, бегом, бе-
гом, на пятый этаж по темной лестнице, ступеньки которой давно нуждаются
в услугах дантиста.
    Над дерматиновой  дверью висит на проводах звонок,  вырванный из бе-
тонного гнезда.  Я пытаюсь позвонить,  потом просто стучу в косяк двери.
Щелкают по линолеуму каблучки,  распахивается дверь,  и...  Я слепо щурю
глаза. Передо мной стоит Женщина Рыжее Лето...
    Я лепечу что-то.  "Простите великодушно...  Инна Инина... семинар...
приглашение..." Она долго молчит.
    Затем, тщательно выговаривая слова, произносит совершенно непечатную
фразу,  из которой явствует,  что поэты,  по глубокому убеждению Женщины
Рыжее Лето,  стадами не ходят,  что товар это штучный, и собирать их где
бы то ни было в количестве трех есть абсурд,  разве  только  если  перед
отправкой  на  лесоповал,  а  посему она лично в этих детских забавах не
принимает никакого участия и в дальнейшем просит ее не  беспокоить...  И
так далее, и тому подобное.
    Да холера ее возьми,  пусть себе говорит,  что угодно, но за ее спи-
ной,  на стене прихожей висит отличный портрет пастелью.  Санечкин порт-
рет.
    Когда дверь захлопнулась, до меня наконец дошло, что вот сию секунду
из этого самого дома меня выставили.
    Я села на ступеньку возле квартиры Женщины Рыжее Лето  и  призадума-
лась. Но особо переживать было некогда: там семинар открывают...
    Я быстренько сотворила роскошный букет и положила его к двери негос-
теприимной квартиры.
    Семинар благополучно открыли и без меня.  А Санечка так и не пришел.
Зато Дар сегодня блистает. В кулуарах он занялся самым неблагодарным де-
лом: объяснять "чайникам", что они именно чайники, бездарям, что они та-
ковы и есть,  спекулянтам и конъюнктурщикам - соответственно.  Через час
его уже ненавидел весь семинар, а какая-то юная рифмоплетка и вообще ры-
дала в туалете. Экий однако неудобный в обиходе характер...
    Я чего-то  такое  сквозь зубы Дару сказала.  Он переменился в лице и
ушел.
    В девятом часу заседание закрыли.  Московский гость,  окруженный не-
большой толпой поклонников, отягощенных подозрительно булькающими сумка-
ми,  отбыл в гостиницу. Остальные участники семинара разбрелись по своим
делам. И, как ни странно, я осталась одна.
    Это бывает.  - Это мне знакомо:  каждый из тех, кто хотел бы пригла-
сить меня в свою компанию,  почему-то думает,  будто я  уже  обязательно
приглашена другими. И со спокойным сердцем не приглашает к себе. Вот ин-
тересно:  а если мне когда-нибудь понадобится помощь - финансовая, дело-
вая,  физическая,  человеческая - они тоже будут думать,  что я обойдусь
без каждого из них?
    Что-то я устала. Я медленно спускаюсь по широким ступеням здания об-
кома. На последней меня останавливают двое робких людей.
    - Простите,  пожалуйста... мы вот случайно узнали... Это здесь лите-
ратурный семинар?
    Так. Эти еще откуда?  Самотек,  что ли?  Так мне селить  их  некуда,
пусть тогда ночуют на столе инструктора! В его кабинете! Я грозно смотрю
на них.
    Ба! Знакомые все лица...  Передо мною,  тиская потными руками  толс-
тенькие папки,  стоят двое немолодых свежеиспеченных поэтов,  именно те,
что пытались воспитывать Дара!  Ну,  братцы!  Ну, я вам ща-ас... Старший
уполномоченный делает вид, что мы незнакомы.
    - Да, да, вы не ошиблись, семинар здесь, но мы уже закончили, следу-
ющее занятие завтра в одиннадцать. Не нужно огорчаться, ведь помимо офи-
циальных заседаний есть еще и неофициальные.  Понимаете меня? Зачем отк-
ладывать на завтра,  поедем со мной,  сейчас и посмотрим ваши произведе-
ния...  ах нет,  нет, нисколько не затруднительно, это моя работа... ну,
что вы...
    И потащила я их, ничтоже сумняшеся, в гостиницу к московскому мэтру.
Зачем? Может быть, мне просто нужен был повод, чтобы пойти туда.
    Когда мы пришли, в номере застали интересную картинку. Мэтр лежал на
кровати,  выложив свои красивые загорелые ноги в  белых  топсайдерах  на
спинку, курил и глядел в потолок. По стеночкам комнаты сидели слегка пе-
репуганные семинаристы.  Они сидели очень прямо,  держа руки на коленях,
смирные,  тихие  и  трезвые,  -  хотя на столе помещались пустая бутылка
из-под коньяка,  початая поллитра водки,  кусок черного хлеба  и  четыре
тушки  копченой  ставриды.  Мэтр  глянул на нас сквозь длинные ресницы и
спокойно приказал:
    - Читайте.
    Мои крестники сначала покраснели,  потом  побелели,  потом  устроили
препирательства,  кому первому начинать.  Читали с полчаса. Мэтр слушал.
Затем неохотно поднял с кровати длинное,  неуклюжее, но удивительно гра-
циозное  тело,  разлил  водку  в два стакана и предложил слегка охрипшим
декламаторам выпить. Мне не предложил. Более того. Он вытянул в мою сто-
рону длинный сухой палец и жестко сказал: - Пусть она уйдет.
    А чтоб ты скис.  Я ушла.  Но я ему этого не подарю... Да что я ему -
на елке досталась?! Чего он надо мной измывается?
    И вот,  изволите ли видеть,  в городе происходит литературный съезд,
событие  пока  что уникальное для областного центра.  Наверняка сейчас в
десятке местных кафе устраивают бенефисы молодых дарований, у московско-
го  мэтра в номере и вообще взаимное сердец лобызание,  а я,  устроитель
сего фестиваля,  бреду одна по ночной улице и мечтаю только о том, чтобы
выспаться. Десятый час...
    И вдруг задергалась та ниточка моей души, что была привязана к Сань-
ке.  Тревога,  дыша жаром,  как больной пес,  облизала мое лицо. Где ты,
Санька? Что с тобою?
    И я увидела - что. И не дай мне Бог видеть такое еще раз.
    Санечка стоял, хоронясь за колонной старинного крыльца. Лицо его бы-
ло до глаз укрыто шарфом, в рукаве брезентовой штормовки он прятал обре-
зок свинцовой трубы.  За спиной Санечки светились большие окна централь-
ной сберкассы,  заканчивающей рабочий день.  А в двадцати метрах от тая-
щейся  фигурки поэта (о,  Господи!  поэта!) только что тормознула машина
Госбанка.  Человек в штатских брюках,  в форменной рубашке, прикрывающей
кобуру - с пистолетом на бедре,  прижав локтем пухлую черную папку - там
удостоверение и доверенность на получение денег - покинул  пыльный  "га-
зик" и скорым профессиональным шагом направляется в особнячок фальшивого
ампира,  где находится сберкасса, где на крыльце его поджидает Санька...
Происходит  обычная  ежевечерняя инкассация выручки.  Но поджидает Сань-
ка...
    Да что я такое на этой Земле, чтобы терпеть подобные вещи?
     И в следующее мгновение я - я!  -  выхожу  из  дверей  сберкассы  в
штатской  юбке и форменной рубашке,  прикрывающей кобуру с пистолетом на
бедре, прижав локтезд пухлую папку - там удостоверение и доверенность на
получение денег.  Другой рукой я сжимаю зеленый мешок,  завязанный вере-
вочкой под пломбу. Я держу мешок чуть впереди себя - чтобы Санька увидел
сначала его, чтобы не успел сообразить: вошел в сберкассу мужчина-инкас-
сатор, а выходит...
    Не успел.  И надо мною взмывает черная тень Санечкиной руки с  зане-
сенным обрезком свинцовой трубы. И он увидел мое лицо.
    Санечка обморочно закатывает глаза и заваливается к сырой,  поросшей
зеленой плесенью стене.  Я хватаю мягкое,  ватное тело обеими  руками  и
уношусь по своему эшелону в астрал.
    Затаптывая в  теплой  пыли  мои следы,  проходит крыльцом инкассатор
Госбанка,  держа привычный путь от дверей сберкассы.  Но нас уже нет  на
его дороге.
    Было невероятно  трудно тащить тело Саньки сквозь тьму,  расталкивая
плечом мрак,  продираться во мгле,  от которой в глазах плясали кровавые
искры...  Я изрезала руки о звезды,  отводя их с нашего пути. Я изрезала
руки о звезды...
    Первое, что я делаю, оказавшись в мансарде, отвешиваю от полноты ду-
ши несколько звонких пощечин Саньке:
    - Что ж ты,  так тебя, перетак, разэтак!.. Он только мотает головой.
Он плачет,  кашляет,  давится словами и соплями, он катается по полу, он
рычит и матерится. Он орет:
    - Вы!..  Ничего не понимаете,  вы все!  Что ты себе думаешь, я решил
достать эти пять тысяч вот так, я не знал Уголовного кодекса?! Да напле-
вать мне - восемь лет,  десять лет, в гробу видал! И не воображай, будто
бы я ей эти тыщи в лицо кинул и гордо удалился! На! На коленях преподнес
бы, с почтением, умолил бы принять... И взял бы ее, любил бы ее, а потом
пусть вяжут! Ничего не понимаете...
    Пока он нес всю эту околесину, я позвонила Стасу и послала к его до-
му  такси.  Стае примчался через десять минут.  Указывая на невменяемого
Санечку,  я сказала: - Напоить. Крепко. Сидеть возле всю ночь. Не выпус-
кать.
    Стае -  золотая  душа - ничего не спросил,  только кивнул и принялся
"за дело.  Через полчаса Санька спал на моей кушетке,  бормоча и кидаясь
во сне. А я ушла. Третья ночь" без сна. Помоги, Маргарита!
    Рассвет застиг меня над крошечной речушкой,  которая негромко лилась
через песчаные перекаты,  с забавным трудолюбием  тащила  сбитые  ночным
ливнем розы и спелые яблоки. Я купала в реке босые ступни, плакала поти-
хоньку, дивилась сама себе. Ну что я такое, и что такое мои двадцать два
года?!
    Второй день  семинара.  Я  любезно  улыбаюсь разнообразным гениям из
провинции,  кокетничаю с мэтром, который занимается тем, чем ему и поло-
жено:  добывает в периферийных морях литературные жемчужины. К его нема-
лому удивлению,  две он уже выловил. Дальше все известно: вызов в Москву
на  какое-нибудь дежурное совещание,  публикация в задрипанном журнале с
благожелательным предисловием нашего высокого гостя...  а потом как при-
дется.  Как повезет.  Ах,  Инна Инина,  Инна Инина...  Рыжее мое Лето...
Санька проснулся к полудню. Но суровый Стае применил мой рецепт, и Сань-
ка снова уснул. Спи, дитя мое, о, спи, поэт. Сон лечит все, он - малень-
кая смерть,  умри,  Санечка,  ведь ты воскреснешь,  я знаю, что делаю, я
знаю, я отвечаю за все...
    Все закончилось наконец, и разъехались по своим градам и весям гвар-
дейцы литературы первого областного призыва. Я помахала вслед белым пла-
точком,  промокнула  слезы  и,  прихватив завязанную на бантик папочку с
подборкой произведений участников семинара,  явилась прелестным  осенним
утречком в издательство.
    А в  издательстве  в кресле заведующего литературной редакцией сидел
боров. Натуральный такой себе боров, жирный, розовый, в усах и при галс-
туке. Да ладно, умеем мы и с такими разговаривать, какие проблемы...
    - Ах,  здравствуйте, здравствуйте, чудная погода, какая осень стоит,
знаете ли,  а у нас тут семинар случился,  и вот вам двадцать  авторских
листов исключительно талантливого текста. - Мгм...
    - Понимаете ли, наш город, с его замечательными литературными тради-
циями,  климат у нас опять же прекрасный, южный ветер и прибой, тени ве-
ликих бродят под кипарисами, молодые достойны своих великих предшествен-
ников,  и опять же обком комсомола.  -Мгм...  - Поверьте мне, я в Москве
училась, кое что в своем деле понимаю, сборник отличный, ребята мировые,
поэзия - экстра,  проза - люкс, надо издавать. - Мгм. Идиот, что ли? АН,
нет.
    - Это все, конечно, очень хорошо, а что вы делаете сегодня вечером?
    А сегодня вечером я ужинаю с тобой,  козел позорный! Ну и не подвела
меня смекалка.  Вечер. Звезды горохом на черном бархате. Ресторан на пе-
ревале,  двадцать километров от города. Еще бы! Здесь ужинают те, кому в
городе с очередными дамами появляться невместно.  "Лава-анда, горная ла-
ва-анда..."
    И на мне - коричневое шелковое платье, жемчуга. и теплое золото. Эх,
Сабаневский не видит... И со мною - жирный козел, который уже дергается,
потому что этот танец я танцую с нервным смуглым мальчиком, у которого в
распахнутом вороте рубашки виднеется "рябчик" - десантная тельняшка.
    Кто ты, мальчик? Почему так сохнут твои яркие губы, каменно твердеют
мускулы плеча под моей рукой,  и неверные твои глаза бегут от моего взо-
ра?  Кто ты,  что так боишься подойти, сдернуть скатерть со стола, чтобы
брызнул  фарфор  и  хрусталь,  чтобы козел этот умылся томатным соусом с
шашлыка,  чтобы вынес ты меня за порог кабака,  отвечая за поступок свой
всей мощью мужской руки,  взгляда, слова, дела? "Лава-анда, го-орная ла-
ва-анда..." А за дальним столиком сидит над бокалом трезвой колючей  ми-
неральной  воды московский мэтр,  известный критик,  светило современной
литературы...  И если дело дойдет до дела,  то не мальчик в "рябчике", а
седой элегантный москвич будет мне защитой. Это я понимаю четко.
    Настолько, что  при  разъезде  быстренько,  сбежав в дамский туалет,
создаю себе двойника.
    И двойник - а ничего себе блондинка в шелке и жемчугах! - отбывает с
издательским козлом,  куда он скажет.  Я вижу, как мальчик кусает губы и
курит в фойе,  как московский гость ловит случайную машину,  как  гаснут
огни в поселке...
    А елы-палы!  Полночь,  и луна,  и южное пустынное шоссе, разлапистые
тени грабов на асфальте, запах зноя и ковылей с близкой яйлы. Редкие ма-
шины шарахаются от меня. Еще бы - по ночному шоссе бредет, зыбко качаясь
на высоких каблуках, женщина в длинном вечернем платье.
    Ну и какого черта?  Я запираюсь в своей мансарде, отключаю телефон и
залегаю в горячую ванну.  Все!  Меня нет! Все уволены! Как вы мне надое-
ли...
    Буду лежать в душистой пене "Бадузана",  буду есть манную кашу, тас-
кать гантели по утрам,  буду беречь свою нервную систему. И неправда это
все,  и нету на свете никаких таких поэтов,  и литературы вообще не  су-
ществует, и все это миф.
    Отчаянный лом в мою дверь. Кто-то бьется всем телом, вопя истошно: -
Ольга!  Оля-а! Проснись! Оля-а! - Я не знаю, как шапка Мономаха, но доля
региональной Маргариты безусловно тяжела.  Налепив на мокрое тело махро-
вую простыню, я тащусь отпирать. Влетает Кешка, глаза безумные: - Вот ты
тут спишь,  а там Дар повесился!..  Ну это же надо знать Дара, чтобы по-
нять - вешаться никто даже близко не  собирался.  Но  я,  перепугавшись,
влезаю в джинсы,  "молния" визжит,  захватывая кожу - трусики забыла на-
деть,  кретинка!  А во дворе фырчит желтый Кешкин мотоцикл, и ремешок не
застегивается, как нужно - нет дырочки по моему овалу лица. Ветер ночной
автострады мгновенно сбивает температуру, так что к дому Дара я прибываю
почти  в  нормальном  состоянии.  А на пороге сидит совершенно спокойная
Женщина Рыжее Лето. Инна Инина. Она-то здесь откуда взялась?! Впрочем, -
мне сейчас аж совсем не до нее,  я колочу в дверь обеими руками и ору: -
Дар! Дар, открой, это я, Ольга! Молчание.
    Глухой, мертвый голос Инны: - Он на чердаке заперся. - Ч-то? Заперся
и повесился?  - Кто повесился?  - Да Дар же,  х-хосподи... - Да никто не
вешался...
    И тогда по наружной лестнице бегом на чердак:  - Дар!  Да-арка! Отк-
рой!..  Молчание.  - Кешка!  Сюда! Раз-два, взяли!. Дубинушка, ухнем! Мы
высаживаем хлипкую чердачную дверь.  Балки, бумажный хлам, паутина, зыб-
кий  свет  из  слухового окна.  Зыбкий свет из слухового окна,  бумажный
хлам, паутина, балки.
 И сломанный черный человечек - Дар... Закинута годова, и на черемуховых
губах - чахла нена, чумной чернотой чеканено чело, чуткие ноздри, разду-
ты в чаянии чуда, но "черт побери, черт побери..."
    В правой  руке  Дара - хрустящая упаковка от снотворного,  в левой -
стакан с недопитым хересом. Ах, золотое вино Массандры...
    Мы стоим над бездыханным телом,  еще не понимая,  что тело  это-Дар,
покинувший нас, добровольно ушедший от нас.
    А во дворе надсадно воет сирена "Скорой помощи".  Люди в белых хала-
тах оттирают нас с Кошкой от тела Дара,  хватают его, волокут, всаживают
в него шприц с желтой дрянью, пишут бумажки, укладывают свободную от ду-
ши оболочку человека на носилки и увозят под победно-тревожный клич  си-
рены. "Скорую" вызвала Инна Инина, и говорить мне с нею не о чем.
    Санька все спит,  но уже у себя. Стае все так же бдительно сидит над
ним. В клинике откачивают Дара, прикалывая блудную его душу к хилому те-
лу кривыми иглами капельниц.
    А у меня звонит телефон,  и в трубке булькает медовый голос заведую-
щего редакцией.  Он рассыпается в комплиментах,  благодарит за прекрасно
проведенный  вечер,  выражает  надежду на до-олгую теперь дружбу.  И еще
что-то такое странное говорит: "Никогда... первый раз в жизни..."
    Ладно, это все лирика,  это мимо ушей.  А вот что стоит внимания:  в
Доме литераторов соберутся сегодня местные мэтры, и он хотел бы познако-
мить меня с ними.  Надо соглашаться - они влиятельны здесь, эти лауреаты
и  дипломанты конкурсов,  объявленных совхозом "Маяк" или рыбодобывающим
объединением "Мертвое море".  У них тут все схвачено,  мне  с  ними  еще
встречаться и встречаться...  Да и просто любопытно поглядеть на челове-
ка,  зарезавшего сборник стихов Дара, на деятеля, гневно написавшего по-
верх названия сатирической пьесы Лешего наимудрый приговор:  "Этот автор
не любит свою советскую родину!" Все они будут.
    Издатель встречает меня у порога и ведет к столику, расположенному в
уютной  нише.  Вроде и кабинет,  а весь зал видно.  Удобно.  Мой спутник
чувствует себя именинником,  представляя коллегам  очаровательную  (чего
там, так и есть) двадцатидвухлетнюю девушку, он победно-лукаво потупляет
глазки, намекая этак "я, конечно, джентльмен, забочусь о репутации дамы,
но..."
    Мэтры слегка удивлены - я ловлю на себе их взгляды, тут же перенося-
щиеся на обширное пузо издателя. Нас сравнивают.
    Через три минуты меня уже называют "наше юное прелестное дитя", бур-
но радуются,  когда мне удается сказать что-либо не очень глупое.  Изда-
тель горделиво и многозначительно поглядывает на коллег,  мод - я  гово-
рил! умничка! Ну-ну.
    Вот только теперь я поняла,  почему Лицей наш - женский. Эти литера-
турные генералы (ну,  пусть полковники) двадцатилетних пацанов за  пивом
бы гоняли, фигурально выражаясь. А тут сидят, слушают почтительно, ручку
целуют. Благодать. Все идет, как по маслу.
    Ну да,  ну конечно, это несколько странно - молодые таланты? В нашем
богоспасаемом городе? удачная шутка... да нет же, дитя мое, мы, конечно,
посмотрим вашу подборочку. Как славно выходит - издатель здесь. Издатель
ведь  не  возражает?  Тот солидно поразмыслил м высказался в том смысле,
что сборничек листиков  на  шесть,  брошюрочку  под  скрепочку  (как  на
шесть?!  у меня же двадцать листов подобрано!) издательство вполне потя-
нет вне плана, тем более и постановление такое есть о работе с молодыми.
А секретарь секции Союза писателей не возражает? Еще бы он возражал пос-
ле четвертой рюмки водки! Ну и чудненько. А кстати, сейчас подойдет один
наш коллега из центра,  он у нас в гостях, было бы уместно дать ему под-
заработать,  на юге деньги тают так быстро.  Сколько уважаемый  издатель
может заплатить за рецензию?  Рубликов восемьдесят?  Совсем хорошо. Нет,
Олечка, вы только не обижайтесь, мы понимаем - проделана огромная работа
по сбору всех этих опусов, но не может же издательство написать на книж-
ке "Составитель - Оля".  Кто такая Оля? Почему Оля? Зачем Оля? А напишем
мы составителем...  а вот уважаемого секретаря секции. И ему деньжата не
лишние,  он у нас только что квартиру новую  получил,  обставлять  надо,
хе-хе...  представительно будет: составитель - член СП, рецензент - само
собой.  А вот и. он! Добрый день, коллега, мы рады. В Москве, я полагаю,
дожди и слякоть?  А у нас купаются вовсю,  почему бы нам на побережье не
съездить? Голубчик, закажите машины.
    Я уже не слушала.  И не знала, куда деваться от иронического прищура
известного столичного критика, который Сел напротив. Нет, ну какого чер-
та?  Почему я постоянно спотыкаюсь об этого человека? Хорошо себе предс-
тавляю, что он должен обо мне думать: ушлая девица, лихо пробивающаяся в
литературу специфически женским способом. Сидит вот, мэтров охмуряет...
    От чувства неловкости я залилась румянцем и принялась дерзить. Мэтры
умилились.  А я ощутила на плече крепкую сухую руку. За спиной стоял Са-
баневский.
    Он обвел моих собеседников строгим взором и на ухо,  но  так,  чтобы
все слышали, поинтересовался: - У тебя какие-то проблемы или мне показа-
лось?  - Да нет, Сабаневский, все в порядке. - Если что, я рядом. И уда-
лился с достоинством.
    Литературные полковники  приуныли на глазах.  Они больше не называли
меня прелестным дитем. И они не пригласили меня на прогулку, а поспешили
договориться  с критиком о рецензии и-передать ему папку со сборником по
материалам семинара.  Атмосфера беседы явно похолодала градусов на пять.
Честно говоря, я не знала, благодарить мне Сабаневского за его неожидан-
ное вмешательство или проклинать. Будем жить, будем видеть.
    А сейчас у меня есть более неотложные дела.  Надо заглянуть в клини-
ку, как там Дар.
    Несчастный дружок мой лежит в реанимационной. На голубоватой подушке
закостенело шафранного цвета лицо. На глазах - круги теней, как смертные
пятаки.  Печень посадил,  идиот.  Возни ему теперь с ней будет... Тонкая
рука Дара уложена под капельницей, в нитевидную вену льется какая-то хи-
мическая дрянь. Потерпи, дружок, мне бы только ночи дождаться.
    А темнеет в этих краях рано, так что уже в восемь часов я смогла вы-
лететь из окна своей мансарды, держа курс на юго-восток. Естественно, на
подаренной Кешкой метле.
    "Доброй ночи!"  -  вежливо свистнула серая сова,  планируя на мягких
крыльях.
    "Доброй ночи!" - веселый многоголосый писк стайки летучих мышей.
    "Доброй ночи!" - знакомая сильфида приветливо помахала рукой и унес-
лась, треща стрекозиными крылышками. Доброй всем ночи!
    И вам,  мэтры,  тоже...  Я увидела их на берегу. Они уже покончили с
шашлыками,  десертом, белым вином и просто лежали у крошечного костерка,
молча слушая море. Грустные такие... А московской знаменитости среди них
не было. Я сделала круг, снижаясь.
    А вот и наш столичный гость. Он ушел от своих коллег довольно далеко
по берегу,  за гигантские валуны и сидел теперь на плоском камне, высту-
пающем из воды.  Он обнимал обнаженные плечи женщины, сидящей рядом, це-
ловал ее очень осторожно, закрывая ее лицо белыми прядями своих волос.
    Я не хотела этого,  но на вираже увидела ее профиль.  И чуть было не
кувыркнулась в ночное море.  С известным  критиком,  столичной  знамени-
тостью целовалась зеленоокая сестра моя нереида.
    Мне пришлось  сделать вынужденную посадку на высоком обрыве мыса Ме-
ганом:  пошла на таран глупая чайка,  целясь прямо в глаза железным клю-
вом. Самая зловредная для авиации птица...
    Далее я медленно облетала заповедные места.  Эдельвейс с вершины Ка-
радага,  горсть терновника с куста,  из-под корней которого бьет  теплый
ключ,  кисть  дикого  винограда  с Медведь-горы,  бутылка коллекционного
"Ай-Даниля" из векового погреба, капли вечерней росы, нанизанные на пау-
тинку,  снятую с можжевельника...  Почти все нужное для лекарства Дару я
собрала. Теперь бы еще каплю меда и каплю яда:
    И, склонившись над постелью спящей Женщины Рыжее Лето,  я сняла с ее
губ медовое дыхание. Ну, а к кому за ядом обращаться - известно...
    Но Темной Звезды дома не оказалось. Что ж, мне не сложно найти ее: я
полетела, ловя едва заметный запах духов "Русская кожа".
    Луна сегодня яростная.  Ее свет насыщен колдовской силой, искрится и
дрожит,  обрушиваясь на площадь перед старым армянским собором, закрытым
еще в тридцатых.  С той поры здание скорбно молчит, закутавшись в траур,
словно гордая горянка.
    Площадь залита живым серебром лунного света, но вокруг коленопрекло-
нённой перед собором Тёмной Звезды лежит черный круг мрака. Женщина мол-
чит, низко опустив голову, сложив ладони перед грудью.
    Веянием воздуха я скользнула над ее годовой, подхватив на лету. оди-
нокую слезу с кончиков ресниц. Это покрепче любого яда будет. Такие сле-
зы дорогого стоят.
    Ох, братцы мои,  что-то я ничего не понимаю! В мерцании синего боль-
ничного ночника я "сняла с капельницы флакон,  заменив его  точно  таким
же,  но с моим зельем. И в жиды Дара потекли синева терпкого терновника,
горечь эдельвейса,  хмель винограда,  мед лета и слеза зимы. Только будь
жив, Дар. А там... Прорвемся.
    А Стае  посмотрел на меня измученно и сказал:  - Слушай,  ему нельзя
больше, сопьется. - Больше и не надо. Как он?
    - Да как?  Проснется,  стакан хватит,  жилетку мне обплачет и  опять
спит. Третьи сутки уж вот так.
    - Ну  посиди  с  ним  еще немножко,  в очередь с Кешкой.  Я придумаю
что-нибудь.
    А в самом деле - что делать с ним,  бесталанным моим Санькой?  Не  в
том смысле, что без таланта, а без талана он у нас, без счастья, удачи.
    Вот раньше толково было заведено - монастырь. Любой человек мог поп-
росить там убежища.  Просто прийти и остаться жить.  На какое время  сам
поведает.  Совсем необязательно принимать послух, а уж тем паче постриг.
Это удел избранных.  А мирянин же просто входил в уклад жизни монастыря.
То есть поднимался с постели узкой и жесткой на рассвете,  завтракал мо-
локом и хлебом, службу стоял, потом уроки работал - сено косил, воду но-
сил,  дрова колол, слушал колокол, трапезничал, да и снова во храм. Пост
держал, духовное чтение слушал. Почти аскеза. Простой, спокойный уставов
жизни,  простая здоровая пища,  и мысли такие же. Душа ведь - она в теле
обитает.  А при таком распорядке тело отдыхало,  нервы успокаивались,  и
душа в равновесие приходила.  Были, были такие обители. Как мы бы сейчас
сказали - реабилитационная психотерапия. Иному страдальцу и жития в оби-
тели не требовалось - помолиться бы только в тишине и благости, с батюш-
кой побеседовать, да и довольно для спокойствия душевного.
    А теперь что? Психушка? Уж лучше сразу - головою в омут.
    Надо думать. Саньке необходимо отдохнуть, прийти в себя, разумом ук-
репиться. Эх, почему у меня нет личного необитаемого острова! Какой бы я
там санаторий для таких вот случаев отгрохала!  Сидел бы Санька  у  меня
сейчас на террасе над морем, пил настоящий мокко и слушал Моцарта... че-
рез неделю был бы как новенький.
    Утром совершенно неожиданно позвонил московский гость. Сухо попросил
проводить его к поезду - нужно, де, переговорить.
    Ну, переговорили.  Отдал  он мне рецензию на сборник,  высказал нес-
колько замечаний.  А когда прощались мы у вагона,  вдруг тронул длинными
пальцами мою щеку и сказал нежно: - Вэдмэнятко...
    Поезд вильнул хвостом на дальней стрелке, а я все глядела ему вслед.
    Вэдмэнятко... Невозможно перевести это украинское слово.  Совсем ма-
ленькая ведьмочка. Ну совсем.
    Оно, конечно,  за комплимент спасибо, а только мне пора наведаться в
клинику. Но прежде чем незримо появиться в реанимационной палате, я заг-
лянула в кабинет главного врача.  Интересно мне было, что он там понапи-
сал в истории болезни, и не требуется ли эти записи маленько исправить.
    Перед взбешенным главным врачом сидели двое перепуганных людей. Ста-
рые знакомые...  Врач ломал в руках коробок спичек и говорил  торопливо,
словно надеясь все-таки уломать упрямых собеседников:
    - ...Да поймите вы,  странные вы какие. Не могу я этого разрешить, и
не разрешу.  Это возмутительно.  Можете вы сообразить - в реанимации па-
рень!  С того света буквально вытащили! Как это я вас к нему пущу? Да он
после вашего визита в окно сиганет! Я бы и сам прыгнул...
    А они совершенно одинаковыми механическими голосами возражали, будто
уверенные в конечной своей победе:
    - Доктор, мы как раз и хотим, чтобы он в окна не прыгал...
    - Доктор, его надо поместить как раз туда, где на окнах решетки, от-
туда не выпрыгнешь...
    - Доктор, там ему пару уколов сделают, он уже и сам прыгать не захо-
чет...
    - Доктор, поймите, пусть он только вот эту бумажку подпишет...
    Врач хватал ртом воздух и наливался бессильным, а потому особо мучи-
тельным гневом. Наконец сорвался на крик:
    - Я - медик!  Доступно это для вашего понимания или нет? Я не допущу
этого! Я сообщу о ваших отвратительных действиях куда следует! Вы войде-
те в реанимационную только через мой труп! И вообще! Я занят! Вы мешаете
мне работать!
    На столе главного врача вякнул телефон.  Он сорвал трубку и по инер-
ции рявкнул:
    - Да! Я слушаю!
    Но следующая его фраза прозвучала уже тоном ниже:  - Да...  здесь...
нет. Но позвольте, как это? Это черт знает что! Я буду жаловаться!
    Телефонная трубка  разразилась  дразнилкой гудков.  Врач оскалился и
потряс трубку с жестоким наслаждением, как горло удавленного врага.
    Потом изобразил ледяную улыбку и тихо сказал  своим  посетителям;  -
Вон отсюда.
    И что вы думаете? Они ушли! Так и пошли себе, как дуси!
    А кстати, что там за бумажечку они хотели подсунуть Дару? Я, невиди-
мая,  заглянула через плечо старшего уполномоченного,  который сжимал  в
руке влажный от его пота листок бумаги.  Да-а...  Полная индульгенция по
форме: "Я, такой-то, претензий к таким-то не имею".
    Испугались, значит. Ну как же, а вдруг их обвинят в доведении до са-
моубийства?  Между прочим,  весьма скоро они опомнятся и поймут, что бу-
мажке этой, грамоте филькиной - грош цена. И единственное для них спасе-
ние  -  требовать от врача скрупулезного соблюдения одного крепко укоре-
нившегося правила...  Дело в том, что человека, спасенного после попытки
самоубийства, ставят на учет у психиатра... А уж если им удастся сделать
из Дарки патентованного психа,  то...  полная свобода действий. Можно не
бояться никаких обвинений,  можно,  победно  размахивая соответствующей
бумажкой, требовать от лица общественности помещения поэта в специальное
лечебное заведение,  напирая на его опасность для окружающих. Соседи та-
кое ходатайство подпишут,  еще как подпишут...  Соседям совсем  нелишние
три сотки сада возле дома Дарки.
    Стоп. А  ведь  они  чего-то такое говорили...  насчет решеток на ок-
нах...
    Я бросилась обратно в клинику.  Но Дара на месте не оказалось. Глав-
ного врача - тоже.  Но с ним все болееменее ясно: срочно вызвали в горз-
дравотдел. А вот куда девали Дарку?! Подать мне его немедленно!
    И меня швырнуло,  закрутило, перевернуло через голову и выбросило на
желтый  кафельный пол ванной - "помывочного пункта" психиатрического от-
деления клиники...
    Бессильно свесив руки с набухшими венами стоял посреди комнаты голый
Дар. Казалось, уже ничто не интересует его в этом мире. Потухшими глаза-
ми смотрел он,  как наполняется белая эмалевая купель - для крещения его
в новую жизнь.  Жизнь безнадежного психически больного.  Толстая румяная
санитарка пробовала воду локтем - точно как для  младенца.  Она  оберну-
лась,  увидела меня и застыла с разинутым ртом.  Потом быстро омахнудась
крестным знамением. Ну этим нас не проймешь, тетенька! Я крепко тряхнула
Дара за плечо: - Очнись! Ты меня узнаешь? Они тебя кололи? Отвечай! Хоть
один укол успели сделать?
    Дар с трудом разлепил ссохшиеся губы, улыбнулся жалко и прошептал: -
Оля... забери меня отсюда...
    - Да конечно же,  милый,  за тем и пришла. Сейчас мы уйдем, Дарочка,
потерпи, скоро все это кончится, все будет хорошо...
    Я обняла его и осторожно подтолкнула к замазанному  бедой  волнистой
краской  окну.  Щелкнули тугие шпингалеты,  раскрылась рама.  А за нею -
узорная решетка...  Эстеты чертовы... А ведь не справлюсь сама. - Дароч-
ка, дай мне руку...
    Он доверчиво  протянул ладонь,  глядя на свои растопыренные пальцы с
любопытством идиота.  Я крепко взяла его за руку, зажала в своей. И под-
несла наши соединенные пальцы к железным прутьям решетки.  Потек вонючий
дым,  закапал расплавленный металл. Соединенные наши руки - это, братцы,
сила. Решетка вывалилась наружу.
    Я заложила два пальца в рот и свистнула так, что листья посыпались с
акаций больничного садика.  Пусть еще спасибо скажут,  что я  им  вообще
этот желтый домик за высоким забором не разваляла.
    Через несколько мгновений верная моя метла из омелы круто спикирова-
ла из поднебесья и зависла на уровне  подоконника.  -  Давай,  Дар,  са-
дись...  Не бойся... А он и не думал бояться. Правда, сел по-дамски, бо-
ком. Ну, это с непривычки.
    Напоследок я оглянулась на до смерти перепуганную санитарку. Она си-
дела  на  кафеле пола,  зажав в руке мочалку и шевелила губами.  Молитву
вспомнила, что ли?
    - А ты,  тетенька,  уходи отсюда.  Коль еще молитву помнишь,  так не
место тебе тут.
    Умница Стае  - не закрыл окно в мансарде.  Мне было бы несколько не-
ловко приземляться во дворе с абсолютно голым Даром,  а потом вести  его
по лестнице наверх.
    Согласитесь, соседи могли не понять. А так нас никто и не увидел.
    Я завернула Дара в одеяло,  напоила горячим сладким чаем.  Позвонила
Стасу - пусть принесет какую-нибудь рубашку и штаны.  К  утру.  И  пусть
Саньку приводит. Будем совет держать.
    Я села рядом с Даром,  обняла его голову,  прижала к груди,  шептала
что-то,  вязала слова бездумно - лишь бы голос мой звучал ровно и ласко-
во, баюкая и успокаивая.
    Он тыкался мне в шею жаркими сухими губами, всхлипывал и что-то бор-
мотал, суетливо двигался, отыскивая удобное положение тела. Потом затих,
прижавшись ко мне.  Голова опущена, руки сложены у груди, ноги подобраны
к животу...  Поза младенца в чреве матери.  Самая безопасная,  бессозна-
тельно найденная поза...
    Бедный мой,  бедный... Я поцеловала зажмуренные веки. Дар вздрогнул.
Потом тихо-тихо руки его поползли по моим плечам. Лицо окрасилось румян-
цем,  затрепетали крылья ноздрей.  Дар принялся исступленно целовать мои
щеки,  тыкаясь губами наощупь - глаз он не открывал.  Его горячие пальцы
мяли мои плечи,  как глину, может быть желая вылепить из моего тела дру-
гое - любимое, памятное. Ведь глаз он не открывал... Да и вообще вряд ли
сознавал, что делал.
    Дрожащие руки Дара робко скользнули вниз и замерли,  боясь окрика, а
то и удара. Эх, дружочек... Это, пожалуй, единственное, что я сейчас мо-
гу для тебя сделать...  Так бывает.  Форма дружеской помощи, и это вовсе
не цинизм.  Мы ведь друзья.  И не могу я отказать тебе в том,  что  тебе
сейчас нужно, а у меня как раз имеется. Свинство это будет, и не по-дру-
жески. Так что...
    Дар ровно дышал у меня на плече, и лицо его было спокойным. А я сно-
ва не могла уснуть, лежала, глядя в потолок без мыслей, без надежды.
    Перед рассветом небесная синева загустела,  звезды вспыхнули ярче. С
востока просочился свет, стал расти, шириться, наливаться яростным блес-
ком. Кровавая-заря. Это к ветру.
    Я осторожно положила голову Дара на подушку и вылезла из-под одеяла.
Пусть лучше он,  когда проснется,  не помнит о происшедшем. А то начнет-
ся... комплекс вины, угрызения совести, неловкости всякие. Ему нужно хо-
рошо поесть.  Я приготовлю крепкий бульон, бифштекс с кровью. А еще пол-
ный стакан виноградного сока. И орехи.
    В комнате послышалось движение.  Я выглянула.  Дар сидел на постели,
завернувшись в простыню и недоуменно разглядывал стены моего жилища. Вид
у него был совершенно здоровый,  а глаза - определенно голодные.  - При-
вет! Завтракать будешь?
    - И еще как буду... А где моя одежда? И как я сюда попал?
    Я присела на край кушетки и взъерошила волосы Дара.  Между  пальцами
шелковисто скользнула совершенно седая прядь.  - Ты,  что ли,  ничего не
помнишь? - Нет, ну почему... Ну, я... это... - и вдруг страшно смутился,
покраснев кирпично, огнедышаще. - Я дурак, да, Оля? - Это еще с чего?
    - Я травился...  пижон, мальчишка, ой, позорище... - Дар ткнулся но-
сом в подушку и застонал.
    - Брось,  Дар.  Бывает. Проехали. Захочешь - потом обсудим, годочков
через пять. Сейчас, поверь мне, не стоит. Ну, а дальше что - помнишь?
    - Дальше?  Спуталось как-то.  Отрывками - больница вроде...  Я был в
больнице? - Был, был.
    - В психушке? - вдруг с острым интересом спросил он и принялся расс-
матривать сгибы локтей, выискивая, очевидно, следы уколов.
    - Ну, видишь ли... в психушке, можно сказать, тоже был...
    - И что? Неужели меня выписали? А какое сегодня число?
    - Не то чтобы выписали...  Число сегодня третье.  Только,  знаешь, я
подумала: ну чего тебе там делать? Ни родных, ни знакомых. Скучно. Вот я
тебя и забрала.
    Дар нюхом учуял приключение,  глаза его заблестели,  и он затормошил
меня:
    - Ну! Ну! Я же знаю! Чего ты там натворила? - Ничего я не натворила.
Договорилась  со знакомыми ребятами из "Скорой",  надела халат и стетос-
коп,  сделала умное лицо и явилась в клинику.  Вошла через  черный  ход.
Смотрю: санитарка тебя ведет по коридору. Я ей этак строго: больного пе-
ревозим в другую клинику,  будьте добры проводить в машину.  Она и  рада
стараться. Так что ребята нас прямо до дому довезли. Чистый вестерн! По-
хищение младенца!
    Дар посмотрел на меня с сомнением.  Я честно выдержала его вопрошаю-
щий взгляд,  в котором бродили какие-то неясные ему самому воспоминания.
Ничего, все нормально. Если и вспомнит, спишет на бред.
    Дар завтракал на кухне, а я порхала вокруг него с тарелками, тареля-
вочками,  тарелющечками.  Потом  мы пили сок и неспешно беседовали.  Дар
бездумно водил фломастером по бумажной салфетке.  Я осторожно покосилась
на рисунок. На вафельной бумаге была изображена женщина с развевающимися
волосами, летящая на метле.
    Сердце на мгновение Замерло,  потом зачастило по ребрам.  Я облизала
вдруг пересохшие губы и с деланным равнодушием поинтересовалась:  - Чего
это ты нацарапал?  Маргарита,  что ли?  Дар удивленно посмотрел на  свое
произведение,  словно только сейчас сообразив, что во время разговора он
рисовал.
    - Что?  А...  ну да,  кажется, Маргарита. Рисунок я потом потихоньку
стянула, чтобы не мозолил Дару глаза. Зачем мне ассоциативные связи, мо-
гущие родиться в его мозгу...
    Стае и Санька появились очень рано, еще и дворники сны досматривали.
В руках у Саньки был тощий рюкзак,  который он осторожно поставил у две-
ри.  Стае в большом цветастом пакете принес одежку для Дара, и тот нако-
нец  смог расстаться со своим древнеримским одеянием - намотанной вокруг
торса простыней.
    Я угостила ребят соком. Они выпили его молча, опустив глаза долу. Мы
не разговаривали - все,  в общем,  было ясно.  Как-то вот так, ничего не
обсуждая, все мы пришли к одной и той же мысли.
    А поэтому вышли мы на тихую Сиреневую удочку,  пересекли Почтовую  и
Госпитальную, прошли через пустынную площадь, поднялись в горку, неспеш-
но проследовали Старым городом и оказались на склоне пологого холма.
    Здесь кончался город.  Дальше - рыжая выгоревшая степь,  по  которой
вьется белая медовая тропинка,  вьется,  теряясь у горизонта,  где синей
грозовой тучей лежат горы.
    - Ну,  что ж... - я и Стае пожали друзьям руки. Стае сунул Санечке в
карман сигареты и зажигалку, я - немного денег.
    И они пошли. Спустились с холма и побрели белой тропкой, уходящей за
край земли.
    Мы долго смотрели им вслед,  пока могли различать две чуть сгорблен-
ные фигурки.
    А потом вернулись в город и молча слонялись по улицам, ожидая откры-
тия кофейни на Архивном спуске.  Тетя Нина налила нам по глиняной кружке
кофе,  но пить его уже не хотелось, и так во рту было горько. Стае огля-
делся и,  жалко улыбнувшись,  сказал:  - А вот там, у окна, было любимое
место Дара... - Да брось ты. Вернется, куда он денется. Мы тут еще такое
шумство устроим...
    - Не знаю.  У меня почему-то такое чувство,  будто мы  проводили  их
навсегда.
    - Перестань. Нельзя нам навсегда. Этак мы все разбежимся. И кто. тут
останется? Эти два поэта да издательский боров?
    - Что ты несешь?  Какой боров?  Какие поэты? - Да это я так... фигу-
рально... - Кстати... Следствие будет. - Чего?
    - Ну ты,  мать,  совсем уже.  Дара из клиники ты похитила? Санитарка
тебя там видела?  Вот и соображай.  Мне стало как-то  злобно  весело.  -
Следствие?  Давай следствие.  Воображаю! Да если санитарка им расскажет,
как она меня видела, ее самое в психушку запрут!
    - Ой, темнишь ты что-то, и я тебя совсем не понимаю...
    - Плюнь,  Стае. А давай мы лучше с тобой закатимся на побережье. От-
дыхать-то тоже надо!
    - Наконец хоть одна здравая мысль. Если поторопимся, успеем на один-
надцатичасовой троллейбус.
    - Вот и славно. Беги за билетами, а я - домой, за купальником. Завт-
рак брать?
    - Не надо!  Сезон кончился,  теперь на побережье перекусить свободно
можно.
    Дома я лихорадочно собиралась. Кинула в пляжную сумку купальник, по-
лотенце,  резиновые тапки... и вдруг руки мои опустились, хлынули слезы,
и я повалилась на свою кушетку.  Отчетливо встала передо  мною  картина:
сожженная степь,  белая тропа,  блестящая, как лезвие ножа, и две фигур-
ки... Ох, мальчишки!
    Вы вернетесь.  Вы обязательно вернетесь.  Но только не дай  мне  бог
сквозь милые ваши,  любимые черты вдруг увидеть другие: старшего уполно-
моченного,  например,  или его серенького напарника, или моего издатель-
ского знакомца... Оставайтесь собой, мальчишки.
    Полыхнуло синим пламенем,  ударило волной кипящего воздуха, и на под
мансарды с грохотом свалился роскошный письменный  стол  начальницы  ли-
цейской канцелярии.  Сама начальница в неизменном синем костюме невозму-
тимо восседала за столом.  Сколько ее помню - всегда вот так:  сидит  за
столом,  выложив локти,  в руке вечный "паркер",  в другой - надкусанное
яблоко.
    - Прекрати реветь,  молчи, слушай! - гремнуда она на меня. - Что это
еще за самоедство? Ты ни в чем не виновата, никто тебя винить и не соби-
рается.  Подотри сопли,  соберись и работай!  У тебя вон еще два десятка
гавриков. Понимаю, что тяжело. Пришлю помощницу.
    Снова порыв ветра,  и начальница канцелярии исчезла.  Ну, за заботу,
конечно, спасибо, не забывают все-таки. А вот помощница... черт его зна-
ет. Пришлют какую-нибудь грымзу, работай с ней потом.
    Троллейбус тяжело  мотался  по  горному серпантину,  и сердце иногда
уходило в пятки - я впервые ехала по такой дороге.  А ну как загремим...
костей же не соберешь.  Кипарисы мне не понравились - напоминали могиль-
ные обелиски на заброшенном кладбище.  Невразумительное какое-то дерево,
ненастоящее.  Декорация из плохой провинциальной пьесы. А море было теп-
лым!  И шастала в нем рыбья мелочь,  маленькие крабики сновали на мелко-
водье, бродили стайками прозрачные креветки, и на отмели блестел черепа-
ховый гребень, потерянный моей зеленоокой сестрой нереидой.
    Я с разбегу бухнулась в воду. "...в мировом океане. И в каждой капле
будет он..." Матвей! Я вылетела из воды, словно крапивой стегнули. И мне
почудилась улыбка Матвея сквозь зеленоватую толщу. Он всегда так улыбал-
ся... словно знал, что рано уйдет.
    Не могу я в море... Отныне и навсегда запретно оно для меня. Так же,
как запретна та белая тропа,  по которой ушли Санька и Дар. Что-то много
на моей душе грехов набралось...
    В невеселые мои мысли вклинился радостный вопль: - Ольга! Вот здоро-
во!  Ну мистика прямо,  я тебе сегодня звонить собирался.  До чего ж  ты
кстати!
    Рядом со  мной на пляжную гальку плюхнулся Славик - один из участни-
ков недавнего литературного семинара. Он весь светился от счастья встре-
чи. Надо же...
    - Нет,  ты подумай!  Я вообще всегда тебя страшно рад видеть, но вот
сегодня ты мне позарез нужна!
    Я покорно склонила голову:
    - Во-первых,  не ори.  Людей.  перепугаешь. А во- вторых, что у тебя
стряслось?  Славик  перешел на восторженный шепот:  - Я гениальную штуку
написал.  Только,  понимаешь,  у меня сомнения - вроде финал не вытянул.
Посмотри, а? - Что, прямо сейчас?
    - А чего? Ты не пугайся, там немного, страничек семьдесят всего.
    Он начал  рыться  в своей сумке.  А я смотрела на него почти с нена-
вистью. Вот сидишь ты сейчас в одних плавках, золотистый от загара, кра-
сивый,  как юный бог,  жизнерадостный, как щенок, гениальную штуку напи-
сал!  А потом...  кто тебя знает? Вешаться начнешь, в психушку попадать,
общественность тобой заинтересуется - мало ли чего еще. А я расхлебывай?
У-у, ироды, что ж вы со мной-то делаете?.
    Я читала Славкино произведение,  а он бегал за мороженым, лимонадом,
горячими чебуреками,  которые поглощал Стае, ворча при этом: "Отдохнули,
называется..."
    - Ну, ясно, Славка. Есть тут момент благородного безумия. Но сдается
мне - придется крепко пахать. Вот смотри...
    И начались  специальные разговоры часа на два.  Мы перестали ползать
по рукописи с карандашом в руках только ощутив дикий, зверский прямо го-
лод.
    Тут выяснилось, что все принесенные чебуреки Стае слопал. А я-то ду-
маю,  отчего это он лежит на солнышке пузом кверху,  жмурится довольно и
сарказмов не говорит,  вопреки обыкновению.  Но Славка оказался запасли-
вым. Из своей сумки он извлек груши, пирожки, виноград. Мы обедали и ру-
гались, потому что было совершенно необходимо выдрать из текста абсолют-
но лишний кусок, а Славка бросался грудью на его защиту и предлагал, на-
оборот, спорный эпизод расписать в самостоятельную сюжетную линию.
    Вернулись мы в город поздно,  да и то благодаря тому, что поймали на
трассе какой-то случайный заблудившийся автобус.  Водитель  взял  с  нас
трешку, а вез, как за червонец - с ветерком.
    Я поднималась  по  музыкальной лестнице в мансарду,  на ходу вынимая
ключи из сумки.  Возле моей двери сидела чрезвычайно изящная кошка.  Со-
вершенно черная, как грозовая полночь без единой звезды. Она кротко пос-
мотрела на меня изумрудными глазищами и приветственно мурлыкнула.
    - Ты откуда взялось,  прелестное создание? А у меня и молока-то нет,
угостить  тебя нечем.  И вообще,  со мной ты с голоду пропадешь,  я сама
обедаю через раз.
    Кошка недружелюбно сузила глаза и неожиданно заявила  сварливым  то-
ном:
    - Ну  ты  долго разговоры разговаривать будешь?  Открывай скорее!  Я
тут,  на этих досках и пыльном половике полдня провела, кости ломит... -
Че-го?  Это что еще за новости? - Нет, ну ты какая-то не очень сообрази-
тельная. Тебе обещали из Лицея помощницу? Ну вот... это я и есть;
    Что ж это деется... конец света.
    - Ну ладно, проходи. Только молока у меня все равно нет.
    - И не надо, - равнодушно сказала кошка, пересту- пая порог. - Я ко-
фе больше люблю.
    Пришлось варить ей кофе.  Она лакала его прямо из чашки, когда напи-
ток остыл.  Деликатно вытягивала грациозную шею, жмурилась, розовый язы-
чок так и мелькал.
    - Слушай, зверик, я как-то не очень понимаю... - Это заметно.
    - ...ты будешь мне помогать?  Каким образом?  Мурлыкать по вечерам и
греть ноги в стужу?
    Кошка посмотрела на меня с отвращением и высказа- лась насчет антро-
поцентрического эгоизма весьма ядовито.
    - ...Ноги ей греть! Бобика. себе заведи! - Ну-ну, не лезь в бутылку.
Я серьезно.  И тут выяснилось,  что эта элегантная брюнетка, кошачье это
отродье имеет степень магистра изящной словесности и является доктор хо-
норис кауза Барселонской академии.  Ни фига себе. Это как же я ее чайной
колбасой кормить стану?
    В полночь барселонский доктор изводили опочить на, моей подушки, а я
все сидела в кухне.  Почему так пить хочется? Я залпом проглотила стакан
воды из-под крана.  Будто не воду выпила, а керосин - пожар внутри забу-
шевал вовсю.  Да что такое,  на солнце перегрелась, не иначе... Пришлось
достать из морозилки кусочек льда.  Не помогает. И почему так пахнет ды-
мом? Горим, никак?
    Дым. Дым... Глаза выело, горло перехватило, полна голова дыма, дыма,
дыма...
    Я медленно опускаюсь на пол,  шепчу что-то, и только некоторое время
спустя понимаю: я произношу вслух кусок текста из последней повести Ста-
са,  которую он начал писать,  забросив пресловутый "милицейский роман".
Сжег, сукин сын. Сжег рукопись. И этот...
    Почему, все так сложно?  Почему все наперекосяк?  Почему нельзя нор-
мально жить и работать?
    Я плавно ускользаю в Бред. Ясный, светлый, солнечный бред...
    На двери моей мансарды - скромная, но солидная табличка: "Литератур-
но-издательское агентство "Маргарита".  Я сижу в  изысканно  оформленном
офисе,  на столе передо мной мерцает экран видеосвязи. На экране - серь-
езное лицо Сабаневского.  За его квадратным плечом блестит лазурь  бухты
Золотой Рог.
    - ...Прекрасно, Сабаневский! Я знала, кого посылать. Мы покупаем эту
бумагу,  весь транспорт.  Дорого, конечно... ничего, выдержим. Отправляй
как можно скорее, обещай премию за срочную доставку.
    - Я понял, понял. Бумагу отправлю, а сам задержусь на пару дней. Ре-
бята предлагают на выходные в Японию сплавать. Что тебе привезти?
    - Из Японии?  Ну конечно,  хризантемы! А кстати, что с твоим самоле-
том?  Ох,  всегда мне эта фанера была подозрительна... - А почему "кста-
ти"?
    - Очень просто, Сабаневский! Я подумала, что хризантемы завянут, ес-
ли повезешь их "Аэрофлотом". Сабаневский смеется: - Да починили уже мое-
го "Какаду"! - Ну и прекрасно! Чао, Сабаневский! Эй, подожди! - Что?..
    - Как тебя зовут, Сабаневский? А то все по фамилии...
    Сабаневский вдруг смущается и лепечет застенчиво, трогательно - пок-
раснев: - Вова... - Привет, Вова!
    Я прекращаю разговор и обнаруживаю возле своего стола субъекта весь-
ма поэтического вида - в клетчатой кепке и вельветовом пиджаке.  - Вы ко
мне?
    - А  я не знаю.  Я вот тут стихи принес...  - Прошу прощения,  вы не
согласитесь побеседовать с нашим экспертом?  - А он сечет поляну? - Что,
простите?  Ах, да... Она "сечет". Она магистр и доктор Барселонской ака-
демии. Вот в ту дверь, будьте любезны, налево. Телефон.
    - ...Какие могут быть разговоры,  Стае.  Конечно! Если ты так счита-
ешь, назначай стипендию! Да при чем тут я? Позвони в бухгалтерию и выпи-
сывай чек. Пусть себе этот гений из глубинки спокойно ваяет свой эпос!
    Курьер из типографий. Улыбается, кладет мне на стол свеженький, теп-
ленький,  красочкой  пахнущий  сборник стихов Дара.  Я заказываю корзину
цветов и прошу курьера заехать к Дару, вручить книгу и розы.
    Факс. "Срочно встречайте делегацию Непала. Вылетели Катманду час на-
зад". Встретим, какие проблемы. Я посылаю в аэропорт микроавтобус "Тойо-
та" - делегация большая.  Гостей отвезут прямо на  перевал,  в  наш  Дом
творчества, пусть отдохнут. Баньку им с дороги... А уж все официальности
завтра.
    Видеосвязь. Флорида.  Санька смеется и приветливо машет рукой. Заго-
рел, черт, посвежел. Хорош!
    - Хэлло-о,  Оля! Все о'кей! Я подписал контракт с издателем! Условия
- фифти-фифти. Вэлл? - Вэлл, вэлл! А когда я рукопись получу? - А я тебе
ее завтра по спейсу пошлю!  - Как же, дождешься от тебя... - Не ворчи! Я
тебе ананасов привезу...  - Поперек горла мне твои ананасы!  Сабаневский
на прошлой неделе индийцев встречал, так все кладовые базы ананасами за-
бил! Он почему-то думал, что индийцы исключительно ананасами питаются...
- А они что?
    - Ничего! Шашлыки за милую душу потребляют! За ушами трещит...
    ...Я смотрю в зеркало, трогаю пальцами родинку 'на щеке. Со временем
она превратится в огромную бородавку.  Все правильно,  каждая порядочная
ведьма  к старости становится Бабой-Ягой и должна воспитать себе прилич-
ную бородавку.  И чтоб из нее волосы росли...  А черная кошка у меня уже
есть.
    Я спускаюсь по лестнице, спотыкаясь на каждой ступеньке. По привычке
заглядываю в Кешкино окно,  которое, как всегда, распахнуто. Кешка в од-
них плавках сидит у стола, согнув спину. Вырос... этот стол для него уже
низок. Худущий, Господи... все позвонки торчат.
    Я перешагнула низкий подоконник, неслышно подошла к мальчишке сзади,
заглянула через плечо.  Кешка старательно выводил большие круглые буквы.
Я, придерживая дыхание, прочитала:
    ##РАССКАЗКА 2 Странности Каранта
    Берендес явился в дом к Каранту.  Садится Берендес в Главное Кресло,
закидывает  ногу на ногу,  переплетает руки на груди.  Неизвестно откуда
появляется третья нога,  он закидывает ее поверх ног и, удивляясь, смот-
рит на входящего Каранта.  Карант указывает на ноги Берендеса:  - Ты бо-
лен? Берендес резко отворачивается.
    - Тебя, я тебя не знаю, и никогда в жизни не узнаю! Карант (растопы-
ривая руки): Почему, ужасный незнакомец?
    Верен де с (шевеля копчиком): А потому! Я заболел, а ты - француз.
    Карант: Перекусил бы кресло, но выпали все зубы, теперь - француз.
    Карант опускает глаза,  тянется рукой к третьей ноге Берендеса.  Бе-
рендес: Но-но-но!
    Карант: Тише, замолчи ты, замолкни, закройся, усохни, уморись!
    Берендес (пугаясь,  отодвигается):  Оставь фокусы те,  эти, все! Ка-
рант: Не смейся. О-оп!
    Он хватает третью ногу Берендеса,  она исчезает. Карант превращается
в портрет на стене.
    Карант (поет): Ура-ура! Веселые деньки! Ракеты едят людей, люди едят
ракеты! Покупайте погоны! Едят ракеты! Берендес: Паркеты! Карант: Едят!
    Берендес: Кто?  Что? Кого? Как? Зачем? Почем? Карант Картина: Тузем-
цы!  Берендес бросается в угол,  достает оттуда пылесос:  Искромсаю всех
под корень! Перерубаю, как огромная доменная печь!
    Каран т-к артина:  Ура, и я с тобой! Берендес: Умрем! Карант: Карти-
на: Насмерть!

   КОНЕЦ
   Кешка!!!
* Рассказку сочинил Дмитрий Зайцев. У него еще таких много.