Сергей КАЗМЕНКО

                                ЗНАК ДРАКОНА

                                  ВЕСТНИК

     Я проснулся еще до рассвета.
     Сегодня я буду дома. Даже не верится - после стольких-то лет.
     Удивительно, как я вообще заснул накануне. С вечера мне казалось, что
заснуть я все равно не сумею, и одно время я даже собирался махнуть  рукой
на отдых и сразу же после ужина тронуться  в  путь.  Глупо,  конечно,  все
равно ворота города закрыты до рассвета.
     Но спать здесь, в двух часах пути от него, казалось немыслимым  после
стольких лет разлуки. Мне  думалось,  что  гораздо  легче  будет  провести
бессонную ночь под его стенами - я и подумать не  мог  о  том,  что  смогу
заснуть! - чем здесь, в этой придорожной ночлежке.
     Однако усталость взяла свое. Я прилег на пару минут передохнуть перед
дорогой и заснул.
     Но проснулся еще  до  рассвета.  Как  раз  вовремя,  чтобы  успеть  к
открытию городских ворот.
     Сборы мои были недолгими. Всего-то и имущества -  несколько  монет  в
кармане да моя книга в старом мешке за спиной. Я тихо, стараясь никого  не
разбудить, слез с нар и вышел в соседнюю комнату. У входа за стойкой перед
коптящей свечой дремал хозяин - или человек хозяина. При звуке моих  шагов
он приоткрыл один глаз, затем, заметив, что я несу свой  мешок,  проснулся
окончательно, облокотился о  стойку  и  стал  неотрывно  следить  за  моим
приближением. Я подошел, опустил мешок на пол у ног,  расплатился.  Мы  не
сказали друг другу ни слова. Сунув деньги в карман, он снова  сложил  руки
на животе и задремал. А я, закинув мешок за спину, вышел на крыльцо и тихо
прикрыл за собой дверь. Мне не хотелось  шуметь,  не  хотелось  ни  с  кем
разговаривать. Этот  рассвет  я  хотел  встретить  наедине  с  городом,  к
которому столько лет рвалась моя душа.
     Была еще ночь, темная и  безлунная.  Но  небо  было  таким  чистым  и
прозрачным, что света звезд хватало  для  того,  чтобы  различать  пыльную
дорогу под ногами. Ночлежка стояла на окраине деревни, и сразу, как только
я вышел на дорогу, по сторонам потянулись серые  в  звездном  свете  поля,
кое-где прерываемые черными пятнами  оврагов  и  перелесков.  Было  тепло,
безветренно и совершенно тихо. Даже шаги мои растворялись  в  этой  тишине
так, будто я обернул свои башмаки тряпками. В  такую  ночь  хорошо  лежать
где-нибудь на вершине холма, дышать ароматами трав и смотреть на звезды. И
ждать, пока одна из них не  сорвется  с  небосвода,  прорезав  ночь  своим
огненным следом. И тогда загадать желание...
     Сколько же лет я тут не был? Я ушел совсем молодым, а  теперь...  Кто
встретит меня сегодня, кто из моих старых друзей не  погиб,  не  умер,  не
убежал, как я, на чужбину? Кто из них узнает меня? Да  и  захотят  ли  они
узнать? Ведь время меняет человека, и выживают всегда лишь те,  кто  может
лучше приспособиться к своему времени. А здесь, в моем городе, время  было
тяжелое. Даже в самых дальних странствиях я слышал о  том,  какое  тяжелое
здесь было время. Я побывал во многих государствах и знаю,  что  на  свете
нет земли счастливых. Зато есть несчастные земли, и моя родина -  одна  из
них. Когда-то  мне  даже  казалось,  что  нет  земли  более  несчастной  и
проклятой всеми богами. Но нет, это не так. Горе каждой земли  имеет  свое
лицо, и нет смысла сравнивать их друг с другом.
     Просто горе родной земли всегда принимаешь ближе к сердцу.
     Я видел это горе - все те дни, что шел от границы к городу. И  теперь
я знаю, что вернулся не зря. Потому что  я  принес  людям  то,  что  может
поддержать их в этом горе. Я принес им свою книгу. Если бы не она, я  вряд
ли решился бы возвратиться.
     Я начал писать ее через несколько лет после  бегства  отсюда.  Первые
годы я не мог прикоснуться к перу, потому  что  меня  грызла  тоска,  и  я
скитался, переезжая из одного города в  другой,  пересекая  горы  и  моря,
стараясь изо всех сил заглушить ее. Одно время я даже пытался вырвать  эту
тоску с корнем, я хотел забыть все, что связывало  меня  с  этим  городом,
хотел найти себе новую родину и полюбить ее так же, как эту. Некоторым это
удается - возможно, просто  потому,  что  они  не  способны  по-настоящему
любить. Я не сумел найти покоя на этом пути, и вот через несколько лет моя
тоска по родине заставила меня взяться за перо. Я начал писать эту книгу у
далекого теплого моря в стране вечного лета,  я  писал  ее,  пересекая  от
оазиса к оазису великую пустыню Юга, ее единственную я  вынес  из  горящих
развалин Конарра, где на несколько лет нашел приют и  покой,  с  ней,  уже
почти законченной, сошел  на  берег  в  Артеаге,  чудом  уцелев  во  время
жестокого урагана. Но в этой книге нет ничего, ни  слова  обо  всем  этом.
Потому что это - книга о моем городе, и я несу ее  туда,  где  она  нужнее
всего.
     Хорошо, что мне хватило денег на дорогу. И не страшно, что я войду  в
свой город почти что без гроша. Ведь я бежал отсюда  не  для  того,  чтобы
нажить богатство, хотя и бывал богат. И возвращаюсь я не затем, чтобы жить
в праздности. Я знаю себе цену и знаю, что не останусь  без  куска  хлеба.
Недаром же городской совет Артеага, узнав о том, что я собираюсь  уезжать,
предлагал мне возглавить строительство  нового  порта.  Предложи  они  это
полугодом раньше, и я бы согласился, и еще лет пять провел бы на  чужбине,
потому что не в моих правилах оставлять незавершенную работу.  Но  теперь,
когда книга моя была написана, ничто, даже такое предложение, не могло уже
удержать меня. Я принял окончательное решение,  всего  за  несколько  дней
распродал все свое имущество и отправился в путь. Не  в  первый  раз.  Но,
надеюсь, в последний. Потому что уезжать отсюда я уже не желаю, потому что
не имело смысла возвращаться ради того, чтобы снова уехать.
     Я шел уже больше получаса, когда небо  над  головой  стало  понемногу
светлеть. Скоро, совсем скоро впереди покажется город. Надо лишь  миновать
рощу, что чернеет справа, забраться на холм за нею,  и  с  его  вершины  я
наконец увижу  знакомые  стены.  Солнце  еще  не  взойдет,  но  будет  уже
достаточно светло, и город внизу откроется как на ладони. Весь, со  своими
старыми стенами, которые, наверное, еще больше потрескались с тех пор, как
я бежал отсюда, с почерневшей от времени башней ратуши -  как  удивился  я
когда-то, узнав, что она сложена из белого камня, - с  Пашней  дракона  на
холме, что возвышается  в  центре  города,  с  островерхими  крышами,  над
которыми кое-где будет виться дымок.  Сколько  раз  эта  картина  вставала
перед моим мысленным взором, пока я писал свою книгу!
     Сколько раз проходил я в своем воображении по улочкам города, смотрел
на фасады старинных его домов и вспоминал людей, которые когда-то  жили  в
них, вспоминал истории, связанные с этими людьми, и  поверял  эти  истории
бумаге. Все это оживало  в  моей  памяти  безо  всякого  усилия,  я  и  не
подозревал раньше, что помню так много о своем городе. Оживало и строчками
ложилось на бумагу, чтобы навечно остаться в памяти людей. Ведь  память  -
это самое драгоценное наше достояние. Пока мы помним о  прошлом,  пока  мы
можем без страха глядеть в будущее. Страх рождается  из  забвения,  потому
что оно делает людей беззащитными перед повторением прошлых ошибок, потому
что прошлое,  погруженное  во  мрак  забвения,  бросает  мрачную  тень  на
будущее. Я писал свою книгу для того, чтобы развеять эту тень.  Я  знаю  -
кое-кому моя книга встанет поперек горла. Земля полнится  слухами  о  том,
что здесь происходит. Но я могу смело смотреть в будущее. Люди умирают, но
книги их остаются. Так было всегда, значит, так будет и впредь, и никто не
в силах изменить этого.
     Я миновал рощу и стал взбираться на холм. За моей  спиной  постепенно
разгоралась заря, но небо впереди еще было темным,  еще  пестрело  точками
самых ярких звезд. Скоро, совсем скоро я увижу свой город. Еще пара  сотен
шагов по этой  пустынной  предутренней  дороге.  Совсем,  совсем  немного,
совсем ничего, если сравнить  с  дорогой,  оставленной  позади.  Можно  не
спешить. Какой смысл торопиться, если цель так  близка,  если  до  вершины
холма уже рукой подать? Но я все ускорял и ускорял шаги, ноги  сами  несли
меня вперед, так, будто вернулись мои молодые годы, будто не  было  позади
долгих лет скитаний, невзгод, одиночества и тоски.
     Все это в прошлом, все это уже позади, а впереди - мой родной  город.
Я почти бегом поднялся на вершину холма - и  замер,  пораженный  тем,  что
открылось передо мною.
     Мой город лежал внизу, под холмом. Такой, каким я всегда помнил  его.
Окруженный старыми стенами, с башней  дракона  на  холме,  с  островерхими
крышами домов, над его домами и улицами, над холмом с башней, в этом сером
рассветном небе зловещим знаком беды  чернел  знак  дракона.  Все  поплыло
перед моими глазами, земля резко наклонилась и ударила меня в грудь.
     Наверное,  я  очнулся  почти  сразу.  Встал,  машинально  отряхнулся,
слизнул кровь с разбитой губы. Снова, уже спокойнее, посмотрел вперед. Да,
знак дракона чернел над моим городом. Стоило скитаться столько лет, стоило
пройти столько дорог, чтобы вернуться в родной город накануне его  гибели!
Я  даже  застонал  от  отчаяния,  которое  полнило  душу.  Знак   дракона!
Проклятие, веками висевшее над городом. Предвестник смерти.
     Но нет, не все еще потеряно! Отчаяние - дорога к гибели. Сама  судьба
распорядилась, чтобы я вернулся в свой город в  этот  самый  страшный  для
него день. Опоздать было бы гораздо страшнее. А пока еще  есть  надежда  -
вперед!
     И я побежал вперед, к воротам города. Дорога спускалась в ложбину,  и
на какое-то время он скрылся из вида. А когда появился снова, то  был  уже
гораздо ближе. Бежать было тяжело, временами я сбивался на шаг, но  потом,
чуть собравшись с силами,  снова  гнал  себя  вперед,  жадно  глотая  ртом
воздух. Вперед, скорее, пока  еще  есть  время  хоть  что-то  сделать  для
спасения, пока еще остается хоть какая-то надежда!
     Мешок за плечами мешал мне бежать, книга била  по  спине  при  каждом
шаге, но какое-то время я и подумать не мог о том, чтобы расстаться с ней.
Но городские ворота приближались медленно, слишком  медленно,  и  наконец,
еще раз взглянув на знак дракона, нависший над городом,  я  остановился  и
скинул мешок с плеч. Огромный приметный валун вылез из земли у самого края
дороги, несколько чахлых кустов выбивалось из-под его основания. Я сошел с
дороги, засунул мешок между ними и  валуном,  слегка  расправил  ветви.  И
бросился бежать дальше. Я должен был успеть, я должен был  встретить  беду
там, в городе, вместе с его жителями. В такой день ничья помощь  не  может
быть лишней.
     Мне не хватило дыхания для  того,  чтобы  добежать  до  конца.  Когда
дорога, обогнув овраг, подошла к стене, я уже шел - шатаясь, тяжело  дыша,
держась рукой за правый бок. И только у самой стены вдруг удивился  тишине
и спокойствию, царившим вокруг. Я огляделся и  не  поверил  своим  глазам.
Дорога была совершенно пустынна.  Никто  не  бежал  прочь  из  города,  ни
единого тревожного звука не раздавалось из-за его стен, так, будто все его
жители вымерли. Или спали.
     Спали.
     В это я не мог поверить.
     Как можно спать, когда знак  дракона  чернеет  в  небе  над  головой?
Неужели все в городе ослепли, неужели никто из  них,  взглянув  поутру  на
небо, не поднял тревоги? Почему не слышно  криков,  призывающих  тех,  кто
силен духом, встать на защиту города? Почему малодушные не бегут прочь  из
него? Или один лишь я вижу зловещий знак, нависший над его стенами?
     Все еще не решаясь поверить в это, я из последних сил  ковылял  вдоль
городской стены. Наконец дорога обогнула Толстую  башню  и  по  мосту  над
давно высохшим рвом устремилась к воротам. Уже совсем рассвело, и они были
открыты. Два стражника стояли на мосту и о чем-то  разговаривали  громкими
голосами. Один из них сказал что-то смешное, и  оба  захохотали,  вспугнув
вышедшую из ворот шелудивую собачонку. Это было настолько невероятно,  что
я застыл на месте, не в силах  поверить  тому,  что  видел.  Я  стоял  как
парализованный, и смотрел на этих хохочущих накануне гибели  людей,  и  не
верил своим глазам. Потом медленно-медленно, готовый к чему угодно, поднял
голову и посмотрел на небо.
     Знак дракона, знак гибели по-прежнему висел над  городом,  прямо  над
моей головой! Он был отчетливо виден на фоне совсем уже светлого утреннего
неба, хотя его четкие  и  строгие  еще  полчаса  назад  линии  уже  начали
расплываться в воздухе. Так и должно быть. Еще  полчаса,  и  этот  знак  -
последний предвестник грядущего бедствия -  исчезнет,  чтобы  потом  огнем
запылать на небе в час гибели города, если мы не сумеем отвратить ее.
     Медленными, неверными шагами я двинулся вперед по мосту. Стражники не
обратили на меня внимания,  собачонка,  помахав  хвостом,  отвернулась.  Я
прошел темным проходом под башней, никем не задержанный вышел на небольшую
площадь за воротами и огляделся по сторонам. Все здесь было  родным  и  до
боли знакомым, все было именно таким, каким я вспоминал это в долгие  годы
странствий. Только дом в правом дальнем углу  площади  немного  подновили,
заложив попутно кирпичом одно из нижних окон, да мостовая кое-где пришла в
негодность, только исчезли каменные столбы, что раньше стояли  при  въезде
на Рыночную улицу, да перекрасили фасад караульного помещения.  Но  смешно
было бы надеяться увидеть свой город таким, каким он был перед тем, как  я
покинул его столько лет назад.
     Я ждал этих перемен, столь обычных для  города,  живущего  нормальной
жизнью. Но я не мыслил увидеть эту нормальную жизнь под знаком дракона!
     Я быстрыми шагами пересек площадь и пошел - бежать  я  не  мог  -  по
Рыночной улице. Вид мой, наверное, был странен, потому что двое  прохожих,
которые, разговаривая, шли навстречу, вдруг замерли на месте и  замолчали,
уставившись на меня. Но я не стал задерживаться и прошел мимо,  не  сказав
им ни слова. Через сотню шагов я свернул в  узкий  переулок,  потом  через
проходной двор - как все здесь было знакомо! - вышел на Кузнечную улицу  и
теперь уже побежал, потому что дорога шла вниз, к Ратушной площади.
     Скорее туда, к ратуше, где в этот утренний час уже толпится народ.  Я
побежал бы и к рынку, но до рынка было дальше, и улица шла в гору, а я  не
хотел, не мог терять ни минуты. Скорее! Пока знак  дракона  еще  виден  на
небе, надо указать на него, надо заставить  их  увидеть  его.  Кто  знает,
когда, в какой час беда обрушится на город?  Кто  знает,  сколько  времени
осталось нам для спасения?
     Я выбежал на площадь и на несколько мгновений  замер,  не  зная,  что
сказать и как сказать. Здесь были люди, человек  пятьдесят,  -  стражники,
дежурившие у ратуши, просители, ожидающие, когда начнут  прием  советники,
свидетели, вызванные с утра  пораньше  в  городской  суд,  -  и  все  они,
удивленные моим видом и внезапным появлением, повернулись в мою сторону. Я
стоял посреди площади, переводя взгляд с одного на другого,  потом  поднял
голову и посмотрел наверх. Крыши  домов  закрывали  половину  неба,  да  и
солнце вот-вот должно было показаться из-за горизонта и поглотить  остатки
зловещего знака, но он был еще виден, еще чернел там, в вышине, прямо  над
нашими головами. И тогда я набрал полную грудь воздуха и закричал.
     Посмотрите, люди, кричал я, знак дракона, знак гибели висит над нашим
городом! Город погибнет сегодня, если все мы не встанем на его защиту!  Он
обречен, все мы обречены, если будем малодушными и испугаемся этого знака!
Звоните во все колокола, поднимайте всех, кто еще спит! Скорее,  пока  еще
не поздно!
     Я замолчал, чтобы перевести дух, и поразился тишине, царившей вокруг.
И на какой-то миг мне показалось, что я  один,  совершенно  один  на  этой
площади, единственный живой человек в этом городе. Но я опустил  голову  и
увидел их всех. Они по-прежнему стояли вокруг и смотрели на меня. Смотрели
на меня! Никто из них не поднял голову для того, чтобы взглянуть  на  знак
дракона!
     Еще не веря себе, еще не  понимая,  что  все  это  значит,  я  сделал
несколько шагов по площади, озираясь и выискивая хоть кого-то, кто  поднял
бы голову. Но нет, все они смотрели только на меня. Так, будто  не  знали,
что над головами у них небо, так, будто шеи их  закостенели  и  головы  не
поворачивались, чтобы посмотреть наверх.
     Да поднимите же вы головы, закричал я в отчаянии, да взгляните же  вы
на небо над собой! Или вы забыли про небо? Или  вы  боитесь  взглянуть  на
него?!
     Но тут кто-то налетел на меня сзади и сбил на землю. Мне зажали  рот,
кто-то заломил мои руки за спину, и я почувствовал, как веревка впилась  в
запястья. А потом меня  подняли  и  потащили  куда-то  в  сторону  ратуши,
по-прежнему зажимая мне рот рукой.
     Но глаза мои были открыты. И до самого  последнего  момента  я  видел
небо над головой и черный знак дракона над городом. Я единственный на этой
площади видел его.

                                  ПИСАРЬ

     Я снова проснулся от кошмара.
     Была ночь. Впрочем, нет, я не знаю, ночь была или день - в подземелье
это не имеет значения. А я был в подземелье, в  подземелье  под  башней  -
почему-то и в этом кошмаре, как и вчера, и позавчера, я твердо  знал,  что
нахожусь в подземелье под башней, хотя и  не  мог  понять,  как  это  меня
занесло туда. Я стоял в  кромешной  тьме  и  вовсю  пялил  глаза,  пытаясь
разглядеть хоть что-то. Но ни одного луча света не проникало в подземелье.
И было тихо, так тихо, что я слышал стук  собственного  сердца.  И  только
иногда откуда-то издалека, многократно отражаясь от  невидимых  в  темноте
стен и сводов подземелья, доносился стук падающей на пол капли воды.
     Потом, как и вчера, в руке у меня неведомо откуда появилась свеча.  И
хотя я, как ни странно, по-прежнему не видел ничего вокруг - даже пола под
ногами, - я двинулся вперед, туда, где капала вода. Я почему-то совсем  не
вспоминал тогда о драконе, хотя и знал, что это - то самое подземелье, где
он обитает. В моих кошмарах - и в сегодняшнем, и в прошлых - не было  даже
и мысли о драконе, вот ведь что самое странное. Я вспоминал о драконе лишь
потом, проснувшись от ужаса, в облегчении от того,  что  все  увиденное  -
лишь сон. И удивлялся.
     А тогда я  все  шел  и  шел  вперед  на  звук  капающей  откуда-то  с
немыслимой высоты воды, но он все не приближался. И вдруг  впереди,  прямо
передо мной, так близко, что можно  было  достать  рукой,  возникла  белая
стена. А на ней...
     На ней  прямо  перед  моими  глазами  темной  запекшейся  кровью  был
начертан знак дракона.
     И тогда я закричал.
     И проснулся.
     Наверное, я кричал только во сне, потому что Марта - я это  слышал  -
мирно спала рядом, ничуть не обеспокоенная моим пробуждением. А я,  как  и
вчера, лежал, постепенно приходя в себя,  слушая,  как  замедляются  удары
сердца, и пытался понять, что же все это означает. Третий кошмар подряд, и
все одно и то же. С кем бы посоветоваться? Впрочем, о  чем  я  думаю  -  в
такое время заводить разговор о  знаке  дракона.  Хорошо  еще,  что  я  не
проболтался вчера, когда зашла речь  о  знамениях.  В  такое  время  лучше
побольше молчать.
     Наверное, еще совсем рано. На улице под окном временами слышатся шаги
одиноких прохожих, а вот, наверное, булочник катит свою тележку. Но еще не
слышно  крикливых  голосов  кумушек  нашего  квартала,   что   так   любят
перекликаться через улицу перед тем, как  пойти  на  базар.  Я  лежал,  не
раскрывая глаз, надеясь, что еще удастся уснуть, но сон  не  шел.  Что  за
напасть - третий день подряд просыпаться ни  свет  ни  заря  от  дурацкого
кошмара, а потом до вечера ходить со слипающимися глазами? Этот недосып не
сегодня, так завтра непременно скажется, рано или поздно  сделаешь  ошибку
при переписывании документа, и тогда прощай карьера.  В  нашем  деле  надо
всегда быть собранным и точным, особенно если только начинаешь  и  у  тебя
нет  солидных  покровителей.  Городской  суд  -  не  место  для  тех,  кто
ошибается, как любит говорить судья Буер.  И  он  прав,  я  на  его  месте
говорил бы то же самое.
     На его месте... Это было бы совсем неплохо.  Красная  мантия,  парик,
высокая кафедра. По правую руку  прокурор,  весь  в  черном,  по  левую  -
защитник в белой мантии поверх кафтана, внизу, в углублении, -  подсудимый
под охраной стражников. А сзади - писцы.  Погодите,  Картьен  еще  покажет
себя, я не собираюсь всю жизнь проскрипеть в писцах, как  старина  Поннер.
Вот наступит осень - и я подам прошение на имя бургомистра,  сдам  экзамен
на первый чин, а там... Буер ведь тоже начинал когда-то писцом. Правда,  у
него, говорят, были сильные покровители. Они у него и сейчас есть, недаром
же шеф камаргосов с ним так любезен и даже временами выпивает кружку  пива
у него в кабинете. Но в конце-то концов, кто  мешает  завести  влиятельных
покровителей мне? Если люди, имеющие вес,  убедятся,  что  я  способен  на
большее, чем унылое переписывание документов, мне точно так  же  откроются
все пути наверх. Надо только проникнуть в их среду,  немного  пообтереться
там, подождать, пока ко мне присмотрятся,  а  потом  уж  и  показать  кому
следует, что и Картьен кое на что способен. Главное - не упускать  шансов.
Взять хотя бы это приглашение на обед к Ронгсам - там ведь, говорят, будет
сам господин Дуорро. Вот только Марта...
     С Мартой, конечно, все значительно сложнее. Она и  вести-то  себя  не
умеет в приличном обществе.  Неизвестно  еще,  как  ее  там  примут.  Дочь
садовника, крестьянка. Да будь она обыкновенной городской барышней,  пусть
какой угодно дурой и уродиной, - все было бы в сотню раз проще.  А  так...
Можно, конечно, пойти и одному, но как ей объяснить это? Тем более теперь,
когда она стала такой нервной. И дуется по малейшему поводу, хоть домой не
приходи. А что еще начнется, когда родится ребенок? И так уже  жить  почти
что не на что. И еще кошмар этот проклятый! И так мне вдруг стало тоскливо
и муторно, что я даже застонал и открыл глаза.
     И закричал.
     Закричал уже взаправду, скорее даже вскрикнул и тут же зажал себе рот
рукой. Но этого хватило для того, чтобы разбудить Марту.
     - Что? Что такое? - Она приподнялась на  локте,  повернулась  ко  мне
лицом.
     Но говорить я не мог. Я лежал на спине с широко раскрытыми глазами  и
не отрываясь смотрел в  потолок,  туда,  где  прямо  над  моим  изголовьем
темно-бурой запекшейся кровью был начертан знак дракона.
     Марта посмотрела мне в лицо, потом перевела взгляд на потолок и слабо
вскрикнула.
     - Это же, это... - начала говорить она, но тут в коридоре послышались
чьи-то шаги, и это сразу привело меня в чувство.
     - Молчи! - зашептал я, повернувшись к ней. - Ты  что,  хочешь,  чтобы
все об этом узнали?
     - Но это же...
     - Я сказал - молчи!
     Кто-то прошел мимо двери  к  выходу,  затем  все  стихло.  Я  сел  на
кровати, спустил ноги на пол, нащупал туфли. И  только  тут  почувствовал,
что весь дрожу. Значит, сон-то в руку. И не зря болтали о  знамениях.  Вот
ведь беда-то какая. Я еще не думал тогда, что бывают  беды  и  похлеще,  я
думал только о том, как бы поскорее,  пока  никто  не  узнал,  не  увидел,
скрыть, замазать, соскрести с потолка этот знак. Знамение! Хорош бы я был,
заяви я сейчас про это знамение! И именно сегодня, когда листки,  что  дал
мне почитать Фраци, лежат в кармане сюртука. А я-то, дурак, еще  и  обещал
зачем-то их переписать. Тоже, смельчак нашелся. Будто  не  соображал,  что
все это не игрушки, будто не знал,  чем  все  это  может  закончиться.  Да
пронюхай о чем камаргосы - и все, крышка. В  такое  время  никто  особенно
церемониться-то не будет. Нет уж, к черту! Чтоб я еще хоть раз  во  что-то
ввязался! Сегодня же отдам листки обратно Фраци, и попробуй тогда  докажи,
что я хоть к чему-то причастен. Тогда, в  конце  концов,  мне  и  на  знак
дракона наплевать будет. Вот только бы Марта не проболталась.
     Я уже  знал,  что  надо  делать.  Встал  с  постели,  накинул  халат,
повернулся к ней. Она все еще лежала,  не  в  силах  оторвать  взгляда  от
знака, начертанного на потолке. Она была очень красива, еще красивее,  чем
год назад, когда мы встретились и вообразили, что без ума влюблены друг  в
друга. Если бы ее отец не был садовником!
     - Вставай, - сказал я как можно решительнее, - одевайся. Иди на кухню
и готовь завтрак.
     Но она не шевельнулась и все так же продолжала лежать, глядя на  знак
дракона широко  раскрытыми  от  ужаса  глазами.  Мне  пришлось  подойти  и
приподнять ее за плечи, и, только когда мне удалось наконец усадить ее  на
кровати, она отвела взгляд от знака.
     - Ты слышишь меня? - сказал я, глядя  ей  прямо  в  глаза.  -  Иди  и
занимайся делом. И никому, слышишь, никому ни слова.
     Она молча кивнула, отвела мои  руки,  встала  и  стала  одеваться.  Я
видел, что она с трудом удерживалась от того, чтобы снова не взглянуть  на
потолок, но я, отойдя к окну, неотрывно следил за ней, и она  не  решилась
поднять глаза под моим взглядом. Когда она  наконец  вышла  в  коридор,  я
закрыл дверь на задвижку и принялся за дело. Прежде всего я скатал  перину
на кровати, положил ее прямо на пол у окна и, стараясь  как  можно  меньше
шуметь, поставил на голые доски наш единственный приличный стул.  Вставать
на него, конечно, было просто  кощунством,  но  табуретка  могла  попросту
развалиться под ногами, и я не стал рисковать.
     Встав на стул, я почти касался головой потолка  и  смог  как  следует
разглядеть знак. Возможно, он и в самом деле был начертан кровью - я плохо
разбираюсь в таких вещах, - а может быть, это была обыкновенная краска. На
ощупь знак был еще немного влажный, и, хотя он уже не мазался, меня  долго
не оставляло потом ощущение того, что я запачкал руку. Я  слез  со  стула,
взял из кармана сюртука перочинный нож и хотел уже снова забраться наверх,
когда дверь дернулась. Я весь похолодел и  замер  на  кровати  с  поднятой
ногой. Дверь дернулась еще раз, потом кто-то осторожно  постучал.  Я  тихо
спустился на пол, на цыпочках подошел к ней и приложил ухо. В дверь  снова
постучали.
     - Кто там? - спросил я каким-то чужим голосом.
     - Это я, - раздался в ответ голос Марты. В самом деле, ну кто еще это
мог быть? Я с облегчением вздохнул, впустил ее в  комнату  и  снова  запер
дверь.
     - Почему ты вернулась?
     - Кухарка еще не затопила плиту. Слишком рано.
     - Ладно. Тогда займись пока чем-нибудь и  не  мешай.  И  не  шуми,  -
добавил я, снова забираясь на стул.
     Она села на табурет - я слышал, как он скрипнул, - и стала  смотреть,
как я соскребаю знак. Я лишь раз  взглянул  на  нее  -  некогда  мне  было
отвлекаться, - и взгляд ее  показался  мне  чем-то  странным.  Я  не  стал
задумываться над тем, что он означает, но  почему-то  мне  неприятно  было
ощущать его на себе, и я старался побыстрее закончить  работу.  Лезвие  я,
конечно, загубил, да и на потолке остались следы, придется  еще  объяснять
домохозяину, откуда они взялись, но через десять минут можно было  наконец
вздохнуть свободно. Знака дракона больше не было.
     Я спустился со стула, затем  встал  на  пол,  вдел  ноги  в  туфли  и
принялся наводить порядок. Марта не сдвинулась с места, чтобы помочь  мне,
она все так же сидела на табурете и молча смотрела на меня,  и  постепенно
это ее молчание стало меня раздражать. Я наспех смел остатки мусора  прямо
на пол, со злобой швырнул обратно на кровать перину  и  повернулся,  чтобы
сказать какую-нибудь резкость, но она меня опередила.
     - Картьен, - сказала она так тихо, что я скорее угадал по движению ее
губ, чем услышал, что было произнесено мое имя, и  инстинктивно  застыл  в
неподвижности, чтобы услышать то, что она скажет дальше, -  Картьен,  ведь
это же был знак дракона.
     - Ну и что? - спросил я, стараясь казаться спокойным  и  равнодушным.
Мое раздражение вдруг куда-то улетучилось, и я почувствовал  себя  под  ее
взглядом, как  нашкодивший  мальчишка.  Так,  будто  я  совершил  какую-то
гадость, совершил ее просто так, бесцельно, и теперь делаю  вид,  что  мне
все нипочем.
     - Но ведь ты же не можешь не знать, что это значит, когда  появляется
знак дракона.
     - Тебе-то откуда знать про это? Ты же нездешняя.
     - Неважно. Что я, глухая, что ли? Это  же  знамение,  Картьен.  И  на
рынке вчера говорили о знамениях.
     - Побольше слушай, - буркнул я, отвернувшись - А про  камаргосов  там
случайно не говорили?
     - Да при чем здесь камаргосы, если дракон может вырваться на свободу?
     - Заладила: дракон, дракон. - Я снова ощутил раздражение, даже злобу,
и от этого почувствовал себя увереннее. - Бабьи разговоры.  Дракона  этого
никто еще не видел. А камаргосы - тут они, рядом. Вот на этой самой улице,
а если ты будешь болтать понапрасну, то будут и в этом самом доме! - Я так
распалил себя, что даже трахнул что есть силы кулаком по столу и  чуть  не
закричал от боли. -  Ты  что,  думаешь,  они  тогда  тебя  пожалеют,  меня
пожалеют? Ты на это надеешься?
     И тут она вдруг опустила голову и заплакала. А я стоял и не знал, что
делать. Потом подошел, кое-как примостился  рядом  с  ней  на  табурете  -
когда-нибудь он, ей-богу, развалится в самый неподходящий момент, - и  она
вдруг обняла меня за шею, уткнулась мокрым лицом  мне  в  грудь  и  так  и
продолжала тихо, почти беззвучно плакать. И я, держа  ее  в  руках,  вдруг
стал почему-то казаться себе таким гнусным и  подлым,  что  хоть  в  петлю
полезай.
     Но это прошло. Она успокоилась,  глубоко  вздохнула,  вытерла  слезы.
Потом встала, поправила волосы перед зеркалом,  обернулась  ко  мне  и  со
слабой, виноватой какой-то улыбкой сказала:
     - Ну, я пойду завтрак готовить. Наверное, плиту уже растопили.
     Я вышел вслед за ней - запирать дверь  теперь  уже  было  незачем,  -
спустился во двор по нужде, на обратном  пути  захватил  кувшин  воды  для
умывания и вернулся в комнату. Дом проснулся, по коридору то и дело ходили
взад и вперед соседи, и  кумушки  нашего  квартала,  как  им  и  положено,
перекликались через улицу, делясь последними новостями.  Я  вылил  воду  в
умывальник и уже начал расстегивать рубаху, когда вдруг увидел ЭТО.
     Я так и застыл, будто в параличе. Будто  кто-то  хватил  меня  чем-то
тяжелым и мягким по голове. Даже слышать перестал.  Стою,  уставившись  на
ЭТО, и тупо так думаю: "Вот это влип так влип".
     Я почему-то ни секунды не сомневался в том, что  передо  мною  именно
ЭТО. Просто знал, и все. Как в том кошмаре - знал, что стою  в  подземелье
под башней. А ведь, если вспомнить, никто и никогда не  говорил  мне,  как
ЭТО выглядит. Да и вообще сомнительно, чтобы кто-нибудь знал  определенно,
как оно должно выглядеть. Уж такое, видно, у него свойство - кому  явится,
тот и будет знать.
     Но почему мне? Я-то тут при чем?!
     Я же не герой. Живу, как все. Думаю, как все. Хочу  того  же,  что  и
все. Почему я должен за  всех  отдуваться?  За  меня  бы  хоть  кто-нибудь
вступился, если бы камаргосы прослышали о знаке дракона или о листках этих
проклятых? Как же, дожидайся. Еще и поносили бы за одно то,  что  рядом  с
ними жил, что покой их нарушил. А если камаргосы прослышат об ЭТОМ?
     Да о чем я думаю? Разве же в камаргосах теперь дело?
     Я глубоко вздохнул, расслабился. И снова услышал обычный утренний шум
нашей улицы. Жизнь продолжалась, как и всегда. Только для меня одного  мир
изменился.
     Потому что ЭТО лежало  у  меня  на  умывальнике.  Оно  было  тяжелым,
каким-то  непонятным  образом   от   него   передавались   уверенность   и
спокойствие. Так, будто взяв его руки, я сразу стал в пять, в  десять  раз
сильнее, стал неуязвим, как  за  каменной  стеной,  так,  будто  одно  это
движение сразу возвысило меня над остальным миром. И чем дольше  держал  я
его на ладони, тем сильнее овладевало мною желание  надеть  его.  Вот  так
просто, отбросить все сомнения,  взять  и  надеть.  И  наплевать  на  все,
наплевать на эту дурацкую постылую жизнь, наплевать на все свои страхи, на
камаргосов, на мысли о карьере. Так ведь просто - взять и надеть ЭТО  -  и
все проблемы останутся в прошлом.
     Но я не сделал этой глупости.
     Что-то, к счастью, отвлекло меня. Наверное, какой-то шум на улице.  Я
оглянулся, и наваждение исчезло. Я спокойно огляделся  вокруг.  Полутемная
комната с обшарпанными стенами и тонкой, в щелях, дверью. Кровать, сундук,
вешалка, стол, стул и скрипучий табурет в углу. Жалкое жалованье  писца  в
суде, которого не хватает даже на то, чтобы купить новый сюртук.  Что  мне
этот город, что мне все эти люди, чтобы я жертвовал ради них всем? Ну нет,
пусть ЭТО является тому, кому есть что защищать. А я человек маленький,  я
в герои не гожусь. Мне хватило подземелья  дракона  во  сне,  у  меня  нет
никакого желания очутиться там наяву. И потом, кто  гарантирует,  что  ЭТО
даст мне силы для борьбы с драконом? Что-то я не слышал ни от  кого  таких
гарантий. Зато слышал про то, что люди исчезают. Просто так - исчезают,  и
нет их, и следов не сыскать. А что, если не камаргосы тому причина, а ЭТО?
     И я снова взглянул на него. Мельком. Но оно уже не притягивало  моего
взгляда. Теперь, когда я сбросил с себя его чары, оно больше не  дурманило
меня. Хорошо, что я не поддался,  ведь  надевший  ЭТО  снять  его  уже  не
сможет. ЭТО - на всю оставшуюся жизнь.  Если,  конечно,  она  у  него  еще
останется.
     Но как от него избавиться?
     Я осмотрелся. Ага, вон у двери сумка, с которой Марта ходит на базар.
Старая дырявая сумка.  ЭТО  полежит  немного  на  дне,  а  потом  тихонько
провалится в дырку. И пусть тогда какой-нибудь дурак подбирает и  надевает
его, а у меня и своих забот довольно.
     Я подошел к двери, опустил  руку  в  сумку  и  наклонил  ладонь.  Оно
беззвучно соскочило и, наверное, упало на дно - я  не  стал  проверять.  Я
умылся,  хорошенько  растерся  полотенцем,  чтобы  не  было  видно  следов
недосыпания, и уже заканчивал одевание, когда вошла Марта с завтраком.  Мы
кончили есть, когда часы на ратуше пробили восемь. Пора было идти в суд.
     Марта ушла на кухню мыть посуду, а  я  подошел  к  зеркалу,  поправил
сюртук, снял нитку с обшлага,  внимательно  осмотрел  себя.  Говорят,  что
отказавшийся от ЭТОГО, теряет душу. Хм, чепуха какая. Я  абсолютно  ничего
не чувствовал, все было как обычно. Душа. Бред и мистика, как и вообще вся
эта история с драконом. Мне нет до этого  никакого  дела  я  не  собираюсь
из-за всякой ерунды жертвовать своим будущим. Достаточно с меня глупостей,
за глаза хватает и Марты, я  по  горло  сыт  благородством.  Черт  подери,
угораздило же жениться на крестьянке, теперь всю жизнь  маяться  придется.
Сколько кругом невест на выданье. Какую партию можно было  бы  сделать!  И
ничего страшного, если бы пришлось жениться на уродине - когда ты богат  и
влиятелен, никто не мешает  содержать  любовницу.  А  тут...  Ребенок  еще
будет, совсем увязну. Впрочем, при  родах  всякое  ведь  может  случиться.
Всякое может случиться, еще раз повторил я, обкатывая  и  уме  эту  мысль.
Потом снова взглянул в зеркало. Что ж, я молод, красив, полон сил,  я  еще
сумею сделать карьеру. Вот только лицо...
     Я наклонился к зеркалу и  на  какое-то  мгновение  мне  показалось  -
нет-нет, это только показалось, -  что  в  глазах  у  меня  застыли  знаки
дракона.
     Но я не стал вглядываться.

                                  ЖЕНЩИНА

     Бог ты мой, до чего же я перепугалась! Как-никак, до  срока  еще  два
месяца, а тут такая боль, будто на кол сажают. У  нас  вот  так  же  дочка
мясника старшая на седьмом месяце разродилась, а потом кровью вся  изошла,
даже бабка-ведунья помочь не сумела. И ребенок, конечно, мертвый родился.
     Я  даже  вскрикнуть  не  смогла.  Хорошо,  рядом  со   стенкой   шла.
Прислонилась к ней и стою ни жива ни мертва, не вижу, что кругом творится.
Думала сначала на землю сесть, да  побоялась  пошевелиться:  а  вдруг  еще
больнее станет? Так и простояла сама не знаю сколько времени.
     А потом отпустило.
     Я оглянулась - пусто в переулке. Ну  и  ладно,  прошло  и  хорошо.  Я
нагнулась, подняла сумку и хотела было дальше на рынок идти, как вдруг под
ногами у меня что-то звякнуло. Я не  сразу  даже  и  разглядела,  что  это
такое, поначалу обрадовалась даже, когда заметила, что  что-то  блестящее.
Нагнулась - и увидела ЭТО.
     Ну, думаю, дела, угораздило. Стою как дура последняя и подобрать  его
не решаюсь. Может, думаю, если его не трогать, так ничего страшного  и  не
случится. Пройду, будто и не заметила. Уж почти  решилась,  как  тут,  как
назло, шаги чьи-то послышались впереди, я сама не знаю  зачем,  нагибаюсь,
хвать его - и за лиф. И стою, воротник рукой придерживаю.
     А навстречу - ну как назло - господин Моритц, советник из ратуши, что
в конце нашей улицы живет. Смотрит на меня, а у самого  ухмылка  такая  на
роже, что меня аж передернуло. Я его уж раз огрела сумкой, так  ему  мало,
все норовит залезть своими ручищами куда не следует. И тут тоже  -  видит,
что никого нет, и давай  травить:  я,  говорит,  тут  золотой  только  что
обронил, ты, говорит, наверное, его к себе сунула. И лезет, поганец такой,
своей гнусной лапой мне за лиф!  Я  тут  про  все  забыла  -  и  про  боль
недавнюю, и про ЭТО - как завизжу да как трахну его по шляпе сумкой,  жаль
пустая. Он даже отскочил, испугался.  Ты  что,  говорит,  совсем  очумела?
Убить же так можно! Пошутить с  тобой  нельзя,  что  ли?  Хороши,  говорю,
шутки, вы с женой своей так шутите. А ко мне еще раз сунетесь - я вам  нос
расшибу. Но-но, говорит, ишь расшумелась. Поговори у меня, я тебе это  еще
припомню. Обошел меня бочком и пошел дальше по переулку, уж и не знаю, что
ему там нужно было. А я ему вдогонку: очень, мол, испугалась, вот расскажу
жене вашей, чем вы занимаетесь, будете знать.  Он  и  не  ответил  ничего,
будто не ему говорила.
     Пошла я дальше потихоньку, и до того мне обидно  стало,  что  я  даже
заплакала. Иду и реву. Ну никакого прямо спасу нет, ну что  это  такое,  в
самом деле? Скажешь его жене, как же. Эта стерва рыжая нас и за  людей  не
считает. У нее, видите ли, свой дом, так она и нос  задирает.  Дом  -  два
окна на помойку, а туда же, барыней ходит.  Горожанка  задрипанная.  Да  у
моего отца в деревне дом в десять раз больше, я и то носа  не  задираю.  Я
бы, конечно, сказала ей, пусть она своему муженьку патлы-то повыдирала бы,
да себе дороже получится. Ославит ведь на всю улицу, будто  я  к  ее  мужу
пристаю, будто девка уличная. Она ведь кого хочешь со свету сживет.
     И Картьен тоже хорош. Говорила  ведь  ему  -  пристает  ко  мне  этот
Моритц, ну сделай ты хоть что-нибудь.  Так  нет,  он,  видите  ли,  ничего
сделать не может. Не могу же я, говорит, тебя  повсюду  провожать,  а  так
запросто пойти и морду ему набить тоже нельзя - тут город, а  не  деревня,
тут за такое дело меня возьмут и посадят. И потом, говорит, этот Моритц  -
советник в ратуше, ему ничего не стоит всю мою карьеру загубить.  Что  же,
спрашиваю, раз он советник в  ратуше,  так  ему  можно  ко  всем  замужним
женщинам приставать, так  у  тебя  получается?  А  он  только  разозлился,
накричал на меня, а я сейчас такая бедная - чуть что, сразу плачу. Я реву,
а он мне нотацию читает: ты, говорит, не ходи по таким местам, где он тебя
обидеть может. Ты, говорит, вообще одна не ходи. А с кем мне ходить,  если
я тут и в самом деле одна? У меня же  тут  никого  нет  -  ни  подруг,  ни
знакомых. Картьен как уйдет утром в суд, так до вечера мне и словом  не  с
кем перемолвиться, разве что на базаре поторговаться. Дом этот  проклятый,
глаза бы мои на него не глядели. Я уж и на кухню боюсь выходить, все так и
норовят  мне  пакость  какую-нибудь  устроить.  И  за  что  они  меня  так
невзлюбили? Вчера, например, эта дура Бельтен, жена сапожника  из  комнаты
напротив, отодвинула мою кастрюлю в сторону от огня и место все заняла.  Я
прихожу - вода даже  не  закипела.  Попыталась  назад  ее  подвинуть,  так
Бельтен сразу руки  в  боки  и  давай  на  меня  орать.  И  чего  это  ты,
такая-разэтакая, тут двигаешь? Иди у себя в комнате двигай, а сюда мы тебя
не звали.
     Если вести себя не умеешь, так запрись у себя в комнате и сиди,  пока
другие на кухне. А эти поганки, подружки ее, по сторонам стоят и  хохочут.
Я расплакалась и убежала. Не могу я тут,  не  могу!  Когда-нибудь  подожгу
этот дом проклятый или еще чего-нибудь учиню. Сил моих больше нет!
     Прав был отец - дура  я,  дурой  и  останусь.  Угораздило  же  нам  с
Картьеном повстречать друг друга. Теперь вот и сама  несчастна,  и  ему  в
обузу. И так он, бедный, маялся на свое жалованье, а  теперь  вот  и  меня
кормить приходится. И ребенок скоро будет. Это ведь  мне  поначалу  только
показалось, что Картьен ну вроде принца какого, а тут, в городе, я  быстро
поняла, что к чему. Соседки-то наши  в  деревне  до  сих  пор  небось  мне
завидуют. Видели бы они теперь, как я живу, - разве что руку за милостыней
не протягиваю.
     Это только со стороны по глупости нашей казалось, что раз  городской,
раз в суде служит - то сразу и богач. Приехали они тогда к нам  в  деревню
по делу - помощник судьи и Картьен при нем писарем. Мельник у нас от запоя
повесился, так его сыновья все никак наследство  по-хорошему  поделить  не
могли, вот и пришлось им в суд обращаться. Нам ведь всем тогда показалось,
что Картьен и помощник судьи - ну вроде как ровня. Как же - в  одном  доме
остановились,  вместе  в  трактире  пиво  пили.  А  тут  как  раз  гулянье
случилось, повстречались мы на нем с Картьеном и как с ума сошли.
     Вот теперь и мучаемся.
     Теперь-то я, правда, пообвыкла, а поначалу так  совсем  тяжело  было.
Дома, в деревне, я сама хозяйкой была, ни  у  кого  спрашиваться  не  надо
было. Хочу - дома плиту затоплю, хочу - во дворе на очаге  обед  сготовлю.
Мы с отцом не бедно совсем жили. Сад у нас  большой,  не  заложенный  еще,
яблоками торговали, сидр делали. Не богато, конечно, о таком  платье,  что
мне Картьен на свадьбу подарил, и не мечтала, но зато всегда спокойны были
за завтрашний день. А тут не жизнь, а сплошное дрожание. Вот уволят завтра
из суда, вот повысит хозяин плату за комнату... И камаргосы еще эти. Мы  у
себя ни о каких камаргосах и не слыхали почти.  Знали,  что  они  есть,  и
только. А здесь, оказывается, шагу нельзя  лишнего  ступить  без  оглядки,
слово сказать боишься. Картьен так прямо зеленеет весь, как только речь  о
камаргосах заходит.
     Но хуже всего - соседки. Они меня  сразу  же  за  что-то  невзлюбили.
Может, кто-то из них виды на Картьена  имел,  а  я  дорогу  перебежала,  а
может, просто терпеть не могут нас, деревенских. Дома можно было бы просто
плюнуть на всех и жить как ни в чем не бывало.
     А тут - ну куда от них денешься? Кухня общая, плиту  топит  хозяйская
кухарка.  Раньше  срока,  как  сегодня,  встанешь  -  жди,  пока  затопит.
Опоздаешь - ничего сготовить не сумеешь.  Теснота,  духотища,  а  деваться
некуда. И эти задрыги только того и ждут, чтобы я что не  так  сделала.  И
давай тогда поливать грязью, будто шлюху последнюю. Первые месяцы я вообще
каждый день плакала, а Картьен как увидит - злится.  Говорю  ему  -  давай
уедем из города. У отца сад большой, работы на всех хватит. И слушать даже
не хочет.
     Да и не выход это, я же вижу. Какой  из  него  работник?  Слабый  он,
изнеженный. Здесь хоть пером скрипеть может, кое-что перепадает, а  больше
же он ничего делать не умеет. Даже табуретку вон  целый  год  починить  не
может.
     Так и  не  заметила  я  за  мыслями  этими,  как  до  рынка  добрела.
Раньше-то,  когда,  бывало,  с  отцом  торговать  яблоками   ездили,   все
удивлялась я на городских: такие вроде  богатые,  а  скупые  страшно.  Все
норовят подешевле купить. Сами в такой одежде богатой  ходят,  а  за  грош
каждый так держатся, будто жизнь их от этого гроша зависит. А теперь  сама
до хрипоты торговаться могу, сама этот грош в кулаке зажимаю.  Хожу  между
рядами и облизываюсь только.
     С овощами мне повезло. Продавец - старикан такой, я его уже несколько
дней подряд на этом месте видела -  почти  не  торговался.  Все,  говорит,
хватит с меня, распродаю поскорее  товар  и  уезжаю.  Слыхала  небось  про
знамения-то? Я говорю: ну да, слыхала кое-что.  То-то,  говорит,  страшное
место ваш город, все под драконом живете. А сегодня, говорит,  сам  видел,
как человека одного поутру на площади схватили. Так вот, этот человек  про
то кричал, что погибнет ваш город, что последний день сегодня наступил. Не
к добру такие крики, говорит. Может, спрашиваю, он сумасшедший был, а сама
чувствую, что у меня даже голос задрожал. Да  нет,  отвечает,  не  похоже,
чтобы сумасшедший.  И  пришел  издалека  видно,  одежда  на  нем  какая-то
странная. Да и о знамениях, опять же, весь город говорит, я сам  позавчера
свечение над башней видел. Вы тут, говорит, привыкли  под  драконом  своим
жить, а я даром что старый, а умирать пока что не желаю. Распродам вот все
поскорее и уеду, ну  его  к  лешему,  дракона  вашего.  Еще  пару  луковиц
напоследок мне за просто так подкинул.
     Отошла я от него, а у самой даже ноги  не  гнутся,  будто  из  дерева
сделаны. Пока плакала, пока себя жалела да обиды свои вспоминала,  совсем,
глупая, про ЭТО забыла. А теперь оно вдруг как ожило, так и почувствовала,
будто оно на груди у меня шевелится.
     Я даже остановилась прямо на дороге. Народ идет мимо, толкают, а я  и
не замечаю. Тут  еще,  как  назло,  ребенок  пихаться  начал,  он  меня  в
последнее время постоянно в печенку бьет, так совсем  невмоготу  стало.  И
почему это все на меня, все на меня? Картьен думает, что длин он работает,
что у него одного заботы. Какие у него заботы?  Утром  поел  -  и  в  суд.
Пообедать заскочил - и снова в свой суд пером скрипеть.  Устает,  конечно,
вижу, что устает. Домой приходит усталый, повалится, бывает, на кровать да
так весь вечер и пролежит. А я не устаю? Я весь день кручусь,  так  мне  и
вечером передышки нет. А ребенок будет - на кого все заботы? Как я  вообще
в этом доме с ребенком буду - ума не приложу. Нам ведь на его-то жалованье
служанку-то не нанять. Значит, все опять на меня. А теперь вот еще и ЭТО.
     Тут меня какая-то бабка толстая в  бок  толкнула.  Пройти,  вишь,  не
может. Наорала еще: чего, дескать, дорогу загораживаю? А я и отвечать даже
не стала, до того мне тошно было.  Повернулась  и  пошла  себе  дальше,  к
мясному ряду.
     Так что же все-таки делать-то? Почему ЭТО именно  меня  выбрало?  Вон
ведь сколько людей вокруг - есть же  среди  них  наверняка  и  сильные,  и
смелые, и благородные. А я - ну что я могу? Хотя, конечно, не в  силе  тут
дело, ЭТО - само по себе сила. Недаром же рассказывают, что дракона в свое
время пленила именно женщина,  а  до  этого  шестнадцать  могучих  витязей
сражались с ним и все, как один, погибли. Но у меня же ребенок будет, я же
не о себе одной думать должна. Вон сколько людей вокруг - хоть  кто-нибудь
из них о нас с ребенком позаботится? Да исчезни я, сгинь без следа,  надев
ЭТО, никто и не пожалеет. Может, и не вспомнит никто.
     А ведь страшно-то как, мамочки мои. Знамения-то  зря  не  появляются.
Вон все вокруг поговаривают о свечении  над  башней  драконовой,  и  вчера
поговаривали об этом, и  позавчера.  И  у  нас  на  потолке  знак  дракона
появился - это ведь тоже неспроста. Раньше,  говорят,  когда  такие  знаки
появлялись, весь город на  улицы  выходил,  все  к  башне  шли,  стены  ее
укрепляли да выходы из подземелья прочнее  заделывали.  А  теперь?  Молчат
все, только шепчутся по углам. Не у нас ведь одних наверняка знак  дракона
появился, да только все теперь живут, как и мы с  Картьеном,  все  чего-то
боятся, никто про такое не расскажет.  Страшнее  дракона  быть  ничего  не
может, а все равно боимся всего подряд. Картьен боится, что  из  суда  его
выгонят, я боюсь, что жизни совсем не станет, как ребенок родится, тот вон
дядька, наверное, боится, что  надзиратель  рыночный  товар  его  негодным
признает, - вишь, как лебезит. Все вместе камаргосов боимся, и  камаргосы,
наверное, тоже чего-то боятся. Вот выйдет дракон из подземелья, вот пойдет
палить всех огнем, помянутся нам тогда эти страхи.
     А ведь выйдет, ей-богу выйдет, ЭТО так просто не появляется.
     За такими мыслями я почти весь мясной  ряд  проскочила.  Хорошо  еще,
опомнилась вовремя, а то бы возвращаться пришлось. Остановилась  я,  стала
присматриваться, где бы подешевле кусочек купить. Уж  очень  мне  хотелось
Картьена сегодня обедом хорошим накормить,  и  деньги  как  раз  остались,
овощи-то  я  по  дешевке  купила.   Выбрала   наконец   кусок   приличный,
сторговалась, в сумку за кошельком полезла - нет кошелька. Вот только что,
ну буквально десять минут назад, на месте был, к  ручке  я  его  еще,  как
обычно, бечевкой привязала -  и  нет.  Бечевка  на  месте,  кошелька  нет.
Срезали.
     Повернулась я и пошла прочь, слова не сказав. Последние ведь  деньги,
жалованье Картьен только завтра вечером принесет.  На  два  дня  сготовить
собиралась - что мне теперь, одними овощами  его  кормить?  Как  подумала,
представила себе, что придет он домой, сядет за стол и сморщится,  стряпню
мою увидев, так жить не захотелось. Не скажет он ничего, конечно, но  ведь
подумает, что хозяйка я никудышная. А как объяснишь? Уйти бы, уйти отсюда.
Вот так - взять и уйти. К отцу, в деревню. Прямо так  пешком.  Что  я,  не
дойду? Дойду, дня за четыре дойду, а может и за три. Запросто.
     И так я себя этими мыслями распалила, что сама  не  заметила,  как  к
воротам пошла. И только кварталов через пять вспомнила про ЭТО.
     Мне даже смешно стало. Ей-богу. Стану я жизнь свою губить  ради  этих
гадов. Ради соседок этих, глаза бы мои  на  них  не  глядели.  Ради  ворюг
всяких. Как же, дожидайтесь. Я вам не по  нраву  -  ну  так  и  получайте,
пускай дракон вас всех спалит. А Картьена я уведу отсюда. Сегодня же.  Под
любым предлогом. Совру что-нибудь - будто отец, мой умер  или  при  смерти
лежит или же от дяди хибара его в наследство осталась, надо  срочно  ехать
продавать. И уедем, сегодня же, а там уж будь что будет.
     И так мне легко сразу стало, будто груз с души упал. Как раз  я  мимо
переулка проходила, что к  башне  дракона  ведет.  Там  всегда  малолюдно.
Свернула я в переулок этот, за поворот зашла, вынула ЭТО из-за  лифа  и  в
канаву бросила.
     Вот так!
     Как все просто. Вообще все проблемы в жизни - от рассуждений  лишних,
от слов всяких  дурацких:  честь,  мужество,  благородство...  Нет  ничего
такого, не видела никогда. А видела то, что лишь  мерзавцы  всякие  хорошо
живут. И я тоже жить хорошо хочу. И нечего  все  время  о  других  думать,
надоело. Пора подумать и о себе. О том, что мне самой  нужно.  Не  другому
кому, не Картьену, а мне самой.
     Об ЭТОМ я больше не вспоминала.

                                  НИЩИЙ

     Ишь, как распыхтелся, пузырь  старый!  Того  и  гляди  лопнет.  Можно
подумать, что я его убить хотел. Зарезать. Нельзя уж и руку  за  подаянием
протянуть. Я за нашего герцога кровь проливал, жизни своей не жалел, а  он
небось в это время дома отсиживался, вот и отрастил такое пузо. Да стал бы
я попрошайничать, будь у меня обе руки. Больно нужно.
     Да ну его совсем, что вспоминать-то. Сегодня хорошо  подавали,  будет
на что поесть, еще и на выпивку останется. Жаль только, что Кенк слег,  на
пару с ним  легче  было  бы  работать.  Двоим  всегда  больше  перепадает.
Бедняга, шестой день уж мается. Не дай бог помрет. Хорошо еще, что у  него
деньжата кое-какие припрятаны, есть чем Прагу за место  заплатить.  Да  на
худой конец и я бы его худо-бедно прокормил, не в деньгах дело. Только  бы
поправился.
     Сегодня, пожалуй, заплачу, три гроша и переночую  по-человечески,  на
нарах. А то надоело в развалинах-то ночевать. Хоть и  лето,  а  все  равно
ночами прохладно. Годы-то уже не молодые, старые кости тепла требуют.  Вон
как колени по утрам ноют, а что еще зимой-то будет? Зимой, конечно, Праг и
задаром ночевать пустит, не такой он человек, чтобы дать нашему  на  улице
замерзнуть. Да только его  доброта-то  боком  потом  выйдет.  Он  потом  о
чем-нибудь таком попросит, что  и  в  подземелье  угодить  недолго.  И  не
откажешь.
     Знаю я его, сколько лет уже знаю. Так что всегда лучше, если гроши  в
кармане  позвякивают.  Только  вот  жаль,  что  долго  они   у   меня   Не
залеживаются. А ведь если бы каждый день да всего по грошу  откладывать  -
это сколько же денег за все годы  скопить  бы  удалось?  Страшно  подумать
даже. Вот Кенк - тот умеет копить, тот себе в последнем готов отказать, но
в заветный кошелек руку не запустит.  Вот  теперь  зато  и  может  хворать
спокойно. А я заболею - кто мне  поможет?  Кому  я  нужен-то?  Э-эх,  надо
наконец за ум взяться и откладывать гроши на черный день. А то помрешь вот
так на улице прямо или где под забором потому только, что  все  деньги  до
последнего проживать умудрялся. Не-ет, надо взяться за ум,  я  еще  пожить
хочу.
     Я вообще люблю жить. Конечно, кое-кто может подумать, что у  меня  не
жизнь, а одно мучение, но я-то  с  ним  не  соглашусь.  Это  поначалу  мне
казалось, что жизнь кончилась, когда руку-то потерял. Кузнецом стать хотел
- и вот без руки остался. За герцога нашего пострадал. Все, думал,  теперь
не жизнь уже - ни дома, ни денег, ни руки. Глупый был,  одно  слово.  Жить
все равно хорошо. Встанешь вот как сегодня спозаранку, выйдешь на улицу  -
тихо вокруг, все еще спят, а ты стоишь  и  слушаешь.  Тепло,  спокойно,  и
никаких тревог на  душе.  А  зимой?  Намерзнешься  за  день,  продрогнешь,
притащишься в ночлежку - а тут тебе и похлебка горячая, и чарочка, и огонь
в очаге, и можно весь долгий вечер сидеть и разговаривать и ни  о  чем  не
заботиться. Что толку в заботах? Заботься не заботься, а завтра все  равно
придет и окажется совсем не таким, какого ты ждал. Надо жить сегодня - так
я считаю.
     И вообще, уж если ты живешь, так нечего ныть да хныкать. Живи, другим
жить не мешай и радуйся, что не помер пока. Я вот уже тридцать  два  года,
как мог бы в могиле лежать, - а вот жив, хожу, ем да пью. Да ты любого  из
тех, кого в тот день на Капласе порубили, спроси, что им больше по душе  -
в могиле лежать или вот, как я, жить, -  никто  мою  жизнь  на  могилу  не
променяет. Даже Будар, маршал наш, и тот, я думаю, на могилу не согласился
бы. Что ему теперь толку во всех его богатствах,  в  милостях  герцогских,
если он уж больше тридцати лет, как в земле лежит?  А  я  вот  пока  живу.
То-то же.
     Вообще люди чем лучше живут, тем злее становятся. Это уж  точно.  Вот
я, к примеру, никого не обижу, хоть  и  не  имею  почти  ничего.  Помру  -
схоронить даже не на что. А этот  толстяк,  что  на  меня  наорал,  небось
каждый день по четыре раза пузо свое набивает. Так ему  жалко  мне  медный
грош подать, прямо перекосило всего, будто  я  к  нему  в  кошелек  залез.
Разобрало его. Небось,  жди  его  дома  шесть  голодных  малышей  да  жена
больная, и то так не жадничал бы.
     Но вообще-то сегодня подавали хорошо, жаловаться  грех.  Люди  всегда
как какое беспокойство почувствуют, так сразу же начинают подавать  лучше.
Уж я-то знаю. А тут как раз  знамения,  да  камаргосы  повсюду  рыщут,  да
какие-то бандиты появились, прохожих по ночам режут - вот и  развязываются
кошельки-то сами собой. Честное слово, вот наступят снова тяжелые времена,
сам начну на стенах знаки дракона рисовать.
     А вообще - страшно. Что-то такое  тревожное  в  воздухе  висит,  гнет
какой-то, как перед  грозой.  И  спокойно  вроде  все  вокруг,  а  вот-вот
загремит.  Шесть  лет  назад  так  же  вот  было,  а  потом  как  началась
заваруха... На улице тогда страшно показаться было,  ни  за  что  пропасть
было очень даже просто. В такое время ведь не разбирают особенно, прав  ты
или виноват. Хватают всех подряд - и на виселицу. Чует мое сердце,  то  же
самое скоро начнется. Тут бы лучше куда  подальше  укрыться,  да  куда  же
нашему-то брату, нищему, податься? В деревнях, говорят, снова недород, там
своих голодных хватает, а в городе одна надежда  пропитание  найти  -  все
время на людях быть. Только и остается, что не высовываться,  не  говорить
лишнего, держаться от беды подальше. А то, глядишь, получится, как утром с
этим беднягой, что перед ратушей кричал. Видел  я,  как  его  стражники-то
схватили, и минуты он поговорить не сумел. Да ему-то мало радости,  что  к
стражникам попал, по такому делу его все равно к камаргосам  заберут.  Это
если бы, скажем, он украл что или убил кого-нибудь, тогда, конечно, мог бы
радоваться, что стража рядом оказалась. Судили  бы  его  все-таки,  может,
даже и не повесили бы. А уж раз к камаргосам попадет -  все,  крест  можно
ставить. Мне-то, конечно, камаргосов бояться нечего, я человек  маленький,
ничего лишнего не говорю,  ничего  противозаконного  поделаю,  за  герцога
нашего как-никак пострадал, а все равно страшно.
     Тут меня толкнул кто-то, я даже чуть не упал. Оборачиваюсь -  женщина
молодая. Вот ведь народ, чуть старика в канаву  не  столкнула  и  даже  не
обернулась. Тьфу! Из переулка она выскочила, что к башне ведет,  а  я  так
задумался, что чуть было мимо не проскочил.
     Мне-то как раз мимо башни самая удобная дорога, там в южном  конце  у
Скегара можно неплохо и дешево пообедать. Свернул  я  в  переулок  и  стал
наверх подниматься. Ноги, конечно, не те уже, суставы болят к непогоде, да
и ходить далеко тяжеловато. А тут еще в гору - башня-то на  вершине  холма
поставлена. А под башней, в  подземелье,  где  дракон  обитает,  сокровищ,
говорят, видимо-невидимо. Будто  бы  прежде  там  герцогская  сокровищница
было, когда они еще на холме этом жили. Ну а когда дракона-то в подземелье
загнали  и  заклятие  наложили,  сокровища  так  и  остались  там.  Так  и
получилось, будто дракон их охраняет.
     Правда, я лично думаю,  что  про  сокровища  позже  придумали.  Народ
горазд болтать. Уж сколько рассказов всяких про  клады  я  на  своем  веку
наслушался - не перечесть. Да вот что-то  ни  одного  живого  человека  не
встречал, который бы сам клад нашел. Это ж, по-моему, каким  дураком  надо
быть, чтобы деньги свои в землю закопать да так их там и оставить. Нет уж,
будь у меня деньги, я бы нашел им гораздо лучшее применение.
     И тут у меня прямо даже сердце остановилось и внутри все  похолодело.
Сперва я даже не понял, от чего. А потом увидел  -  почти  под  ногами,  в
канаве, в грязи.
     Я оглянулся - никого. Слава богу, мало здесь народа шатается.  Только
бы ноги унести, а там уж я найду способ в деньги это обратить. Тот же Праг
за такое кучу монет отвалит. Я нагнулся, вытащил его из грязи и похолодел.
     В руке я держал ЭТО.
     Ну что, старик, сказал я себе, вот и кончилось  твое  бродяжничество.
Одна теперь у тебя дорога. И так мне тоскливо вдруг стало, что хоть садись
и помирай. Что мне, мало будто в жизни доставалось? За что же мне такое? Я
и за герцога воевал, и руку в битве на Капласе потерял, и нищенствовал три
десятка лет, и жизнь меня била, и люди били, и больной я совсем, и  старый
- за что же мне еще и ЭТО досталось? Вот ведь дурак старый,  о  сокровищах
размечтался, глаза-то на все пялил. Прошел бы мимо, не заметил бы - и  жил
бы себе дальше спокойно. А теперь какая жизнь? Теперь, стало быть, никакой
уже жизни не осталось.
     Неспроста, значит, знамения-то, неспроста.
     Я положил ЭТО в  карман,  нащупал  там  тряпицу  и  обтер  его.  Иные
удивляются, сколько всего я могу одной левой рукой делать. Пожили бы с мое
- и не тому бы научились. Я раньше-то,  пока  помоложе  был,  одной  левой
рукой такие узлы вязал, что не каждый и  двумя  завязать  сумеет.  Теперь,
конечно, не то уже, ловкости в пальцах  нет,  суставы  распухают.  Но  все
равно, кое-что я еще умею. Эх, будь у меня две руки, цены бы мне не было.
     Я оглянулся, не смотрит  ли  кто,  потом  достал  ЭТО  из  кармана  и
рассмотрел. Да, сомнений быть не могло - оно самое. Да и всем же  известно
- когда ЭТО попадет тебе в руки, ты его сразу узнаешь, хотя  и  не  скажет
никто заранее, как оно выглядеть должно. Оно может являться в каком угодно
виде, не в облике его тут дело, а в сути.
     Я снова положил его в карман, к  медякам,  собранным  за  сегодняшнее
утро, и двинулся дальше по переулку. Здесь, у башни, малолюдно,  не  любит
народ это место. Оно и понятно - дракон рядом. В подвалах здесь,  говорят,
иногда так  серой  воняет,  что  дышать  невозможно.  А  дома  все  больше
одноэтажные, старые, да и те по большей  части  заброшены  давно.  Днем-то
здесь  спокойно,  а  по  ночам  даже  стражники  поодиночке  забредать  не
решаются. Я-то уж знаю, сам не раз  тут  в  развалинах  ночевал,  когда  с
деньгами совсем худо было. Меня-то тут не обижают: чего с ничего возьмешь?
А вот если кто побогаче в темное время забредет, то может  не  только  без
кошелька остаться, но и жизнь потерять, а то и вовсе  без  следа  сгинуть.
Бывали такие случаи. Здесь, у башни, такой народ живет, с этим  уж  ничего
не поделаешь. Старый-то герцог,  говорят,  пытался  это  место  от  бандюг
очистить, повелел здесь богачам дома возводить, да ничего у него не вышло.
Да и нынешний наш герцог затевал что-то такое в молодости, но после  того,
как побили нас на Капласе, не до того ему стало.
     Наконец последний поворот показался, а за ним и башня. Я  остановился
на углу, к стене прислонился, отдышался. Солнце  уже  вовсю  жарило,  лето
все-таки, а все равно меня дрожь пробирала, будто простыл. Ну да  понятное
дело, от ЭТОГО кто угодно задрожит.
     Что же теперь делать?
     Эх, кабы оно мне в молодости в руки попало,  пока  еще  сильным  был,
пока еще о подвигах мечтал. Я ведь и на войну-то  тогда  с  охотой  пошел.
Отличиться думал, награду думал заслужить. Как  же,  заслужил,  нужно  это
кому - меня награждать. Тем более после того поражения.  Герцог,  говорят,
как увидел, что дело плохо, так сразу со всем своим конным полком за  реку
отступил и мост за  собой  разрушил,  а  нас,  мужичье,  прикрывать  отход
оставил. Бойня там была, скажу вам, отменная. Нам  бы,  дуракам,  сразу  в
плен посдаваться, раз такое дело, а мы еще и вперед двинулись, чтобы отход
герцога прикрыть. Прикрыли, конечно,  только  конница-то  вражеская  почти
всех нас там и порубила. Сам не понимаю, как жив остался. Не  помню  даже,
когда мне руку-то оттяпали - то ли прямо там, в  бою,  то  ли  уже  после,
когда маршал Орукар допустил к пленным наших лекарей и кое-кого из раненых
сумели выходить.
     Слава, подвиги... Что от них толку? Как жили люди до той войны, так и
сегодня живут, ничуть не лучше. И победили бы - лучше  бы  жили,  уж  я-то
знаю. Я ведь и на той стороне  был,  переходил  границу-то.  Нисколько  не
лучше люди там живут. Года через два или три после войны это было.  Моя-то
родная деревня вместе со всем Пагеркеном по договору мирному к ним отошла,
ну и решил я родные места навестить. Вдруг, думаю, там кто еще остался  из
родни, вдруг, думаю, приютят меня. А  там  даже  и  деревни  не  осталось,
пепелище одно, и всех жителей бывших расселили кого куда, так что и концов
не сыскать. Побродил я там, а потом решил назад в  наш  город  подаваться.
Здесь, под герцогом нашим, хоть подавали  калекам  хорошо,  потому  что  у
многих на Капласе родные погибли, а там я чуть с голоду не  помер.  Вот  и
вернулся.
     Эх, жизнь. Задумаешься вот так: зачем жил, для чего?  И  такая  тоска
берет. Обычно-то я стараюсь не задумываться.  Живу  себе  спокойно,  жизни
радуюсь, вот как сегодня утром, и все вроде хорошо. А если вдуматься,  так
и жить дальше не захочется. Может, и к лучшему все это - взять и покончить
разом. Конечно, дракона мне не одолеть. Куда убогому  против  дракона?  Но
все хоть смысл какой-то в жизни появится, все знать буду, умирая,  что  не
напрасно жил. А впрочем, какое там не  напрасно,  если  пользы  никому  не
будет от того, что я погиб? Правда, люди рассказывали, что ЭТО кого угодно
сильным делает и способным с драконом на равных  биться,  да  разве  можно
всему верить, что люди говорят? Какой с них спрос, с болтунов-то?
     Я передохнул и потихоньку дальше двинулся, чтобы мимо  башни  пройти.
Рассказывают люди, что прежде здесь не башня стояла, что был  здесь  замок
родовой, в котором предки нашего  герцога  жили.  А  уж  когда  удалось  в
подземелье того замка  дракона  заманить  и  заклятие  на  него  наложить,
герцоги-то больше жить в нем не пожелали.  Возвели  себе  у  реки  дворец,
который старым теперь называется, - сколько  уж  лет,  как  в  том  дворце
камаргосы  расположились,  -  а  здесь,  на  холме,  башню  эту  построить
повелели. Мощная башня. Стены в основании, говорят, больше  десяти  локтей
имеют да в высоту локтей пятьдесят. В прежние-то  времена  в  ней  сильный
караул держали, следили все, чтобы дракон из подземелья не выбрался. Помог
бы против дракона караул этот, как же. А в колодец,  что  в  подземелья-то
ведет, осужденных на смерть опускали. Может, и правда  все  это  было,  да
только при мне-то колодец этот уж давным-давно как замурован был. Да  и  в
саму башню уж давно никто не заходил, ворота лет пятнадцать назад кирпичом
заложили. Говорят, шеф камаргосов распорядился это сделать после того, как
какие-то бунтовщики внутри башни  укрылись.  Так  что  там  внутри  никого
теперь нет, и стерегут ее теперь только снаружи. Вон как  раз  и  караулка
показалась.
     И тут меня окликнули. Эй ты,  слышу,  оборванец,  а  ну  пойди  сюда.
Смотрю - здоровенный такой стражник из караулки вышел, ноги расставил и на
меня уставился. Куда, говорит, прешь? В южный, говорю, конец иду. Ты  что,
говорит, не знаешь, что  здесь  теперь  нельзя  ходить?  Нет,  отвечаю,  а
почему? Почему, почему. Камаргосы приказали.  Поворачивай  назад,  старик,
пока я тебе по-хорошему говорю. Ходят тут, вишь, всякие, знамения видят, а
потом отвечай за них. Никаких, говорю, я знамений не  видел  и  видеть  не
хочу. Мне, говорю, всего-навсего до переулка дойти осталось,  полсотни  же
шагов до него, совсем же рядом. Неужели,  говорю,  не  пустишь?  А  он  ну
просто зверем смотрит. Топай, говорит, старик, назад, пока я тебе  челюсть
не своротил. Мне, говорит, за тебя отвечать неохота. Если, говорит,  через
минуту еще здесь будешь, я тебя в подземелье  упеку.  Повернулся  и  пошел
назад к караулке.
     И тут я так обозлился, что не дай бог. Я,  думаю,  кровь  за  герцога
проливал, я всего лишился, без  руки  вот  остался,  еле  хожу,  а  всякая
сволочь с копьем будет мне еще указывать, где ходить да как ходить! Был бы
человеком, пропустил бы в южный конец. Ведь назад-то, почитай, вокруг всей
башни снова топать. Дальше гораздо. А потом придется холм понизу  обходить
- эдак я лишь к полудню добреду.  И  что  только  за  народ  нынче  пошел,
честное слово? Раньше-то хоть к нам, ветеранам, внимание какое-то было,  а
теперь каждый норовит  обидеть.  Эх,  были  бы  ноги  здоровые,  я  бы  не
посмотрел на его угрозы, пробежал бы мимо, и все недолга.  По  переулку-то
он бы за мной гнаться не стал.
     Да что  толку  обо  всем  этом  думать?  Еле  хожу  ведь.  Нагонит  и
накостыляет, а то и вправду  в  подземелье  упечет.  С  камаргосами  шутки
плохи, здорово его, видно, напугали. Повернулся я и потащился назад  вдоль
стены башни. А солнце вовсю печет, укрыться от него  совершенно  негде.  И
сердце еще заколотило, мочи прямо нет. Прислонился я к стене, сунул руку в
карман и думаю: наплевать мне на все, вот сейчас, вот прямо сейчас, возьму
и надену ЭТО. И будь что будет. Вот возьму и надену.
     А потом - сам не понимаю, как  это  получилось,  -  вынул  я  его  из
кармана и аккуратненько так положил у самого  основания  стены.  Ямка  там
была, булыжника одного не хватало. И пошел дальше. Даже  не  оглянулся  ни
разу. Незачем мне было оглядываться, что я там потерял? Пусть и паршивая у
меня жизнь, пусть и повеситься лучше, чем так жить, но я не буду  за  всех
за них с драконом сражаться. Ищите себе другого дурака. А с меня хватит, я
свое отвоевал. Чего хорошего вы мне  сделали,  чтобы  я  ради  вас  смерть
принял?
     Ничего. Ну и к черту вас всех!

                                 СТРАЖНИК

     Зря, конечно, я его так шуганул. Сразу же видно - безобидный  старик.
И без руки к тому же. Я же сам  виноват  -  отпустил  Екара  в  город,  не
уследить одному за всей площадью. Ну а уж раз старикан почти до  конца  ее
перешел, нечего было его назад гнать. Еще, чего доброго, увидит кто-нибудь
из камаргосов, как он назад ковыляет, будет тогда делов.
     И Екар этот... Зар-раза! Я его до полудня только отпустил, а заявится
небось только перед сменой. Но кто же знать-то  мог,  что  именно  сегодня
камаргосы нагрянут? Дали они мне жизни,  особенно  мозгляк  этот,  Поггер.
Те-то двое при нем просто телохранителями ходят, хотя и от них добра ждать
не приходится, а этот... Лучше ему поперек дороги  не  становиться,  сразу
видно. Хорошо еще, не спросил, почему я один у башни торчу. Пришел, наорал
и назад пошел. А ну как бы начал выяснять -  в  такое-то  время?  Эдак  не
только из стражи вылететь можно, тут и чего похуже приключиться может.
     Вообще от камаргосов этих лучше подальше держаться. Если они уж такие
умные, что все видят, все знают, все понимают, то пусть  сами  за  всем  и
следят. За дураков нас держите - ну и  что,  мы  и  будем  дураками.  Себе
дороже обойдется, если умным-то захочешь быть. Вот скажи я им,  что  стена
за ночь трещину дала и из трещины той серой тянет, так они, чего  доброго,
меня же на допрос бы и потащили. А потом - так, на всякий случай - заслали
бы куда подальше, чтобы не болтал зря. А то и придушили бы  в  подземельях
своих, у них это обычное дело. Нужно мне это? Не нужно. Вот я и  не  видел
ничего, и не слышал ничего, и ни о какой трещине ничего не знаю.  Покажите
мне, где трещина. Ах, около ворот? Надо же,  первый  раз  вижу.  Мне  ведь
никто  не  велел  следить  за  трещинами,  никто  не  приказывал   к   ним
принюхиваться. Приказали мне никого через площадь не пропускать - вот я  и
не пропускаю. Прикажете за трещинами следить - буду следить. Вот так-то.
     А ведь старикан, чего  доброго,  тоже  трещину  углядит.  Пойдет  еще
болтать потом. Надо бы  его  вернуть.  Да  и  вообще,  чего  ему  тащиться
обратно, пусть идет себе своей дорогой. На камаргосов обозлился, а  обидел
старика беззащитного. Всегда так  в  жизни  получается,  всегда  безвинный
страдает. Ладно, пойду пропущу его, к черту все эти распоряжения.  Хотите,
чтобы я стерег вам на совесть - так и обращайтесь со мной  по-человечески.
А нет - так и получите такую службу, какую заслуживаете.
     И я пошел вдоль стены вслед за стариком. Я уже видел его за очередным
изгибом стены и хотел было крикнуть, но тут краем глаза  заметил  какой-то
блеск под ногами. Остановился, посмотрел вниз.
     И увидел ЭТО.
     Про старика я, конечно, тут же забыл. Не до старика стало, раз  такие
дела. Стоял и смотрел на ЭТО, даже нагнуться и поднять его не решался.  Не
знаю, сколько времени так простоял -  может,  минуту,  а  может,  полчаса.
Очнулся, когда шаги за спиной услышал.
     - А вот и я, - протяжно сказал Екар. Он так  разговаривать  начинает,
когда обожрется и становится всем на свете доволен. - Я ведь не опоздал?
     Я быстро, не думая, нагнулся и сунул ЭТО в карман. Потом повернулся к
Екару.
     - Что там у тебя? Золотой уронил? - спросил он, растягивая слова,  но
я даже не подумал ему отвечать.
     - Где твое копье, где шлем? - накинулся я на Екара.
     - В к-караулке, - сказал он, слегка заикаясь. Вообще-то  он  неплохой
парень, добрый, но уж слишком ленив и поесть любит.
     - А ну быстро за ними! Встанешь с той стороны  площади  и  никого  не
пускай!
     - Но в-ведь ж-жарко же, - попытался возразить он.
     - Если хочешь, камаргосы покажут тебе, где действительно жарко. А  ну
живо!
     Он даже расспрашивать, в чем  дело,  не  стал,  повернулся  кругом  и
затрусил к караулке. Хорошо я его  припугнул.  Жарко  ему.  Ничего,  пусть
попотеет, лишний жир сбросит. Мне будто не жарко.
     И тут я почувствовал,  что  мне  действительно  не  жарко.  Что  меня
знобит. Что у меня зуб на зуб не попадает.
     Но не от холода.
     От страха.
     Я сунул руку  в  карман,  нащупал  ЭТО.  Наверное,  подсознательно  я
надеялся, что его  там  не  окажется,  и  поэтому  вздрогнул,  когда  рука
наткнулась на него. Я не сомневался в том, что это такое.  Ни  секунды.  Я
знал.
     Так и должно быть, любой мальчишка в городе это знает, хотя камаргосы
и запретили говорить об ЭТОМ. Но разве можно такое запретить, разве  можно
уследить за всеми? Точно так же можно запретить разговаривать, есть, пить,
дышать. Что толку от таких запретов,  если  их  нельзя  проконтролировать?
Камаргосы вообще очень многое позапрещали. Раньше, пока их не  было,  жить
было куда спокойнее. Правда, раньше-то и беспокоиться особенно  не  о  чем
было, раньше все жили лучше. Это теперь,  когда  нищие  по  всем  дорогам,
нужно постоянно за всеми следить, постоянно оглядываться, постоянно  ждать
беспорядков и бунтов. Уж вроде бы и контрибуцию  всю  выплатили,  и  армию
новую вооружили, и крепость свою новую герцог наконец-то достроил,  а  все
лучше не становится. Вот камаргосам и прибавляется работы.
     Я медленно побрел дальше вдоль стены. Вот и трещина даже вроде бы еще
больше, чем утром,  стала.  А  уж  серой  из  нее  несет  -  будь  здоров.
Знамения... Что там знамения, если и простым глазом видно,  что  башня  на
ладан дышит? А кто ее знает почему? То ли от того,  что  состарилась  вся,
что земля под ней проседает - подземелья-то, я слышал,  на  много  уровней
вниз уходят. То ли действительно от того, что дракон  ярится  и  готов  на
свободу вырваться. Никто же не знает и знать не хочет. Никому  же  это  не
интересно, все делают вид, что дракона вообще не существует. Может, его  и
правда нет, может, он помер давно, сдох там в подземелье - так надо же про
это разузнать наверняка, а не закрывать глаза. Да куда там - всем  страшно
слово молвить, намекнуть даже. Камаргосы, черт бы их всех подрал! Хотел бы
я знать, что они сами обо всем этом думают. Или  тоже  не  думают,  боятся
думать?
     Я медленно побрел дальше, дошел до переулка,  что  в  северный  конец
спускается, встал в тень. Смешной у нас город - переулок в северный  конец
ведет, а на площадь перед башней с юга выходит. А южный -  наоборот.  Если
не знать, как эти переулки виляют, тут никогда в нужный конец не попадешь.
А  старикашке-то,  бедолаге,  теперь  долго  в  обход  тащиться  придется.
Понизу-то, из-под холма, и за целый час не дойдет. Ну да  бог  с  ним,  со
старикашкой, у меня теперь своих забот хватает.
     Нет дракона. Хм! Черта с два - нет! Да зачем же тогда ЭТО мне в  руки
попало, если его нет? Это никогда просто так  не  появляется,  оно  всегда
возникает  тогда,  когда  городу  грозит  опасность,  когда  дракон  готов
вырваться из своих подземелий. Я ведь  это  камаргосам  только  ничего  не
говорил - не видел, мол, ничего, не  слышал  ничего.  А  сам  и  видел,  и
слышал. Позавчера  ночью  тут  такое  зарево  над  западным  концом  башни
полыхало, будто пожар внутри. Не один ведь я видел,  весь  город  об  этом
только и шепчется. Башня-то как-никак над  городом  возвышается,  отовсюду
видна. Конечно, там, может, и вправду пожар был. Хотя, с  другой  стороны,
чему там гореть? И от чего? Сколько лет уж прошло, как  башню  замуровали,
там же все давным-давно истлело, наверное. Нет,  дракон  это,  дело  ясно.
Пламя свое пускает, на это он мастер. Раньше, помню, на  рыночной  площади
шествие  по  праздникам  устраивали.  Чучело   дракона   волокли,   локтей
пятнадцати, наверное, в длину, в цепи закованное, а из пасти  у  него  дым
валил и пламя даже иногда показывалось. Там  внутри  мальчишка-подмастерье
сидел, он мех небольшой качал да в горн угли подкладывал  и  траву  сырую,
чтобы дыма побольше было. Ох и страшенным же  мне  в  детстве  тот  дракон
казался.
     А каков же тогда настоящий-то будет? Да если  он  всего  в  три  раза
больше того чучела - и то как с  ним  справиться?  Он  же  весь  в  броне,
налетит - места  мокрого  не  останется.  Видел  я  Драконово  урочище  за
Горбатым холмом, где он раньше-то  жил.  Старший  брат  меня  туда  как-то
сводил. Это как раз  перед  битвой  на  Капласе  было,  с  которой  он  не
вернулся. Так там, в урочище этом, до сих пор камни все оплавленные  и  не
растет ничего. А ведь несколько столетий уже прошло с тех пор, как дракона
оттуда прогнали. Ох и жуткое же это место! Туда раньше  многие  ходили,  а
теперь никто не ходит - камаргосы запретили, посты  даже  на  дорогах  там
держат. А зачем, спросить бы их?
     Да-а, с драконом шутки плохи. Если он вдруг вырвется на  волю,  то  в
одночасье город спалит. Камня на камне не оставит. Это уж  точно,  что  бы
там камаргосы ни говорили. А ведь вырвется, наверняка  вырвется,  ЭТО  так
просто не появляется.
     Мне захотелось снова пойти, посмотреть  на  трещину,  но  ноги  будто
приросли к земле. Казалось, попытайся я шагнуть - и не смогу  их  оторвать
от земли, попытайся сделать движение - и тут же рухну. И в коленках  дрожь
такая противная появилась и слабость, будто целый час в гору карабкался  с
мешком тяжеленным за плечами.
     Да что же это такое, черт  подери?  Неужели  я  так  перетрусил?  Ну,
Легмар, возьми же себя в руки! Как же ты будешь драться с  драконом,  если
уже сейчас так трусишь? Ты же не трус, Легмар, ты же не трус.  Помнишь  ту
деревню - ведь если бы не ты, вас всех бы смяли. Помнишь, как камень попал
Грухту в лицо и он свалился прямо под ноги толпы?  Помнишь,  как  двое  из
переднего ряда повернулись, чтобы бежать, а ты страшно закричал на  них  и
замахнулся мечом? И они  остановились,  и  ты  побежал  вперед,  навстречу
толпе, а за тобой - вся десятка. Помнишь того мужика с  красными  глазами?
Ты достал его мечом, но он все-таки успел пырнуть тебя вилами, и  рана  на
ноге до сих пор ноет к  непогоде.  А  потом  толпа,  конечно,  рассеялась,
побежала, и твои товарищи - сам ты лежал на повозке и  скрипел  зубами  от
боли - искали их по всей деревне, вытаскивали с сеновалов и из подвалов  и
передавали людям, которых прислал герцог.
     Тогда ты, Легмар, стал десятником.
     Тогда ты не был трусом.
     А сейчас?
     Мне  вдруг  захотелось  прямо  сейчас,  сию  минуту  надеть  ЭТО.  Не
откладывая. Пока еще есть уверенность в себе, пока еще есть злость на себя
за этот страх, за эту трусость. Я не  боюсь,  я  не  боюсь,  я  не  боюсь,
убеждал я себя. Но так и стоял неподвижно, не смея снова опустить  руку  в
карман, в котором лежало ЭТО.
     Я не боюсь.
     Но Эрса, девочка моя, на кого ты тогда останешься?
     А я-то еще хотел зайти сегодня по пути домой на рынок и  купить  тебе
платок к именинам - до  платка  ли  сейчас?  До  именин  ли?  Завтра  тебе
пятнадцать - а меня уже не будет. Не будет, точно не будет, потому что  не
под силу мне справиться с драконом. Все ведь знают - сам Эргин сражался  с
ним еще тогда, когда дракон жил за  Горбатым  холмом.  Сражался  и  погиб,
сгинул без следа. А я же не Эргин, я уже стар и только и держусь  на  том,
что караул у башни - служба нетрудная. Для боя-то я уже не  гожусь,  да  и
раны старые дают о себе знать. Правда, ЭТО дает человеку силы, я знаю.  Но
не такие же силы, чтобы  победить  дракона.  Так,  немного  измотать  его,
слегка ранить. Но не убить. И пользы от того, что  я  погибну,  никому  не
будет. Никто ведь никогда и не узнает, как и за что я погиб. Ведь об  ЭТОМ
нельзя никому говорить, ЭТО  никто  не  должен  у  тебя  видеть,  иначе  в
решающий момент оно потеряет силу.
     Я погибну, исчезну, как  исчезла  когда-то  твоя  мать,  Эрса,  и  ты
останешься одна. А я-то еще мечтал выдать тебя за Кумназа, нашего сотника.
     О чем ты думаешь, Легмар, старый ты дурак? Что толку  во  всех  твоих
мечтаниях, если дракон выйдет на свободу, если спалит весь город? Об  этом
следует тебе думать, обо всех людях, а не только о дочке своей, раз уж ЭТО
выбрало тебя. ЭТО никогда не появляется напрасно.
     И тут я увидел Екара. Он показался из-за угла  башни  -  в  шлеме,  с
копьем, - заметил меня, как-то нерешительно  потоптался  на  месте,  потом
робко пошел через площадь в мою сторону. Я  ждал.  Молча,  не  двигаясь  с
места.
     - Легмар, - сказал он, останавливаясь шагах в пяти  от  меня,  -  там
смена пришла.
     - Уже? Рано же еще.
     - Их там целый  десяток.  С  Пенгером.  Сказали,  что  их  из  ратуши
прислали.
     - Сдурели они совсем. Чего тут целому десятку охранять? -  Я  наконец
заставил себя сдвинуться с места, прошел мимо Екара и двинулся к караулке.
     - Они там все злые, - говорил Екар, с трудом поспевая за мной.  -  Их
кого откуда повытаскивали и заставили  вне  очереди  в  караул  заступать.
Двоих так даже со Срамного конца привели.
     - И чего они говорят?
     - А ничего не говорят - ругаются только. А Пенгер сказал, что  сейчас
всей страже отпуска отменены, что все при ратуше, как при осаде было, жить
будем. Я так думаю, - он наклонился, понизил голос, - что  это  все  из-за
знамений. Пенгер сказал, что человека будто бы какого-то с  утра  словили,
гибель  он  будто  городу  предрекал.  Народ   волнуется,   порядок   надо
восстанавливать.
     - Поменьше болтай, - сказал я  на  всякий  случай.  Сам-то  я  вообще
никогда не болтаю, даже когда напьюсь. Сижу и молчу. А то слово вымолвишь,
и пойдет оно гулять. Кусай потом локти да не  спи  ночами.  Екар,  правда,
парень честный, не доносчик, да и мне многим обязан. Но кто может  сказать
заранее, как он себя поведет в такое время? На  допросах  у  камаргосов  у
кого хочешь язык развяжется.
     Пенгер встретил нас  шагах  в  тридцати  от  караулки.  Двое  из  его
стражников стояли у входа, еще один застыл как столб у  первого  из  домов
переулка. Я приказал Екару отойти, и мы остались с  Пенгером  с  глазу  на
глаз под палящим полуденным солнцем.
     - Что случилось? - спросил я.
     - А я знаю? Камаргосы задали жару  кому-то  в  ратуше,  наш  тысяцкий
озверел совсем после этого, приказал вот собрать всю стражу, сам по городу
носится, посты расставляет.
     - Война?
     - Не  похоже.  Гонцов  сегодня  не  было,  я  знаю.  По-моему,  -  он
наклонился почти к самому моему уху, - это из-за дракона. Знамения  всякие
там, слухи, человек еще этот утром... Народ вроде бы заволновался,  вот  в
ратуше и перетрусили, как обычно.
     - Это они умеют. Нам-то с Екаром что делать?
     - Не знаю. Там никто ничего не знает. Велено вас сменить, на  площадь
никого не пускать - и все.  Да  кто  же  сейчас,  спрашивается,  сам  сюда
пойдет, при знамениях-то? Будь моя воля - бежал бы из города без оглядки и
к башне этой треклятой зарекся бы подходить.
     - Так что, может, нам с Екаром домой заскочить можно?
     - Я бы не советовал. Общий сбор, нагорит еще. Я  бы  на  твоем  месте
прямиком к ратуше отправлялся.
     Я зашел в караулку, захватил свой ночной плащ, и мы с Екаром медленно
пошли вниз по переулку к центру  города.  Он  пытался  поначалу  о  чем-то
говорить, но я молчал, и постепенно он затих,  вздыхая.  Такая  жизнь  ему
явно не нравилась. Тебя бы на мое место, со злобой  думал  я,  слушая  эти
вздохи, но ничего не говорил ему.
     ЭТО лежало у меня в кармане вместе с  какими-то  медяками  и  изредка
тихонько позванивало. Оно ждало своего часа - моего часа.
     Но я не мог надеть его. Теперь - не мог. Не мог,  и  все,  бывает  же
так, что человек не может. Не из-за себя - из-за дочки. Каково ей-то будет
жить, если я исчезну? Если  сейчас  исчезну,  сегодня,  когда  общий  сбор
объявлен, когда я, стражник, никуда отлучаться права не имею?  Это  раньше
было просто - раз, и нет меня. А теперь -  не  то.  Да  и  времена  не  те
теперь. Сегодня  я  никуда,  даже  на  ботву  с  драконом  права  не  имею
отлучаться. Исчезни я - и камаргосы девочку мою в покое не оставят, это уж
точно. Не могу я ее так подвести. Не могу - и все.
     Я даже облегчение почувствовал, когда до  этого  додумался.  Не  надо
биться с драконом - и  хорошо.  И  черт  с  ним,  с  драконом.  Пусть  ЭТО
достанется кому-то другому. Я не трус, но и не герой, и я права такого  не
имею - жертвовать будущим, а то и жизнью дочери.
     Не для того я ее растил, чтобы она камаргосам в лапы попала.
     Но как быть с ЭТИМ?
     Мы уже спустились с холма и шли теперь по Кузнечной улице к  Ратушной
площади. Со всех сторон стучали молотки, пахло дымом, гарью и  раскаленным
металлом. Если кто и справится с чертом, так кузнец, вспомнил я пословицу.
И решился.
     - Подожди здесь, - бросил я Екару и вошел в  одну  из  кузниц.  Жарко
пылал огонь в горне, двое подмастерьев налегали на меха,  пожилой  кузнец,
черный на фоне раскаленных угольев, что-то поворачивал  в  огне  железными
щипцами. На меня он не обратил никакого внимания, но один из  подмастерьев
бросил мех и подошел ко мне. Я вынул нож из ножен на боку.
     - Он плохо закален, быстро тупится. Сможешь исправить?
     - Мастер сейчас занят. Оставь нож до завтра - сделаем.
     Я сунул нож обратно в ножны, повернулся и  двинулся  к  выходу.  Рука
сама собой полезла в карман, сжала ЭТО в кулаке. У двери было темно, никто
не заметил бы, что я делаю. На какое-то мгновение мне казалось, что  я  не
сумею разжать кулак - ЭТО имеет над людьми магическую силу. Но я сумел его
разжать, оно тихо скользнуло вдоль ноги и упало на пол. Здесь было  шумно,
никто не услышал.
     Говорят, что отказавшийся от ЭТОГО теряет душу. Полно, есть  ли  она,
душа?
     Зато он остается жить.
     Это для меня важнее.

                                ПОДМАСТЕРЬЕ

     Интересно, что ему надо было? Вот принесла нелегкая, будь он неладен!
А до вечера еще времени столько, не отлучишься, не предупредишь.  Нож  ему
закалить надо, как же. Что он, за дурака меня  держит?  Беадская  сталь  -
закален, мол, плохо. Да такой нож годами  не  тупится,  его  закаливать  -
только портить. Вот ведь лопух, лучше ничего придумать не мог.
     Хотя это и хорошо, что  он  так  провалился.  Хоть  знать  буду,  что
неспроста он заходил. А может быть, они ничего еще  не  знают,  ну  соврем
ничего? Так, наудачу рыщут, на испуг хотят взять. Делают вид, что  кого-то
подозревают, а сами затаились и ждут: кто побежит, куда побежит? Что, если
так? Не зря же Рокин говорил: затаиться нужно, переждать. Хотя,  если  его
слушать, так до старости будешь ждать и таиться.
     Мастер наконец поднял руку, и Крепо  перестал  качать  мех,  захватил
щипцами заготовку и перенес ее на наковальню. После того как три дня назад
он споткнулся и уронил заготовку на пол и мастер хорошенько накостылял ему
по шее, он больше в  кузне  не  отвлекается  и  не  балагурит.  Злится  на
мастера, дурачок. Того не понимает, что за дело попало, что без такого вот
учения сам вовек мастером не станет. Ронять заготовку - это  же  последнее
дело. Вся сила потом из клинка уйти может. Булат  ковать  -  это  тебе  не
ножичек из простой железки делать. Тут ошибешься -  и  уже  не  поправить,
новый слиток придется брать. А слитки-то теперь к серебру более трети веса
идут, тут и разориться  недолго.  У  нас  ведь  никто  не  знает,  как  их
выплавляют, а ларгийцы свои секреты хорошо стерегут.  Эх,  знать  бы,  как
сталь булатную варят!
     Я взялся за молот, встал справа от Крепо, мастер встал слева, и пошла
работа. Устал я вообще-то сегодня, да и не по себе мне стало  после  того,
как стражник заходил, но ковка - дело  серьезное,  тут  отвлекаться  никак
нельзя, и на какое-то время я обо всех своих проблемах позабыл. На совесть
молотом поработал, пока заготовка не стала  кроваво-красной  и  мастер  не
приказал Крепо снова в горн ее перенести. Мастер свой молоток положил,  на
меня посмотрел искоса, но не сказал ничего и тоже к  горну  отошел.  Хитер
мастер, проверяет меня. Но я же видел, что под конец заготовка уже  остыла
слишком, мне все эти хитрости уже известны. Это Крепо по молодости так  бы
и колотил во всю силу, а я-то понимаю, что к чему. Вижу, что хочет  мастер
еще разок меня проверить, - что ж, его право. Не стану же я ему  говорить,
что ковку кончать пора. Но и клинок губить не стану.
     Теперь можно было передохнуть, пусть Крепо один мех покачает. Ему это
только на пользу пойдет. Я отошел к стене, зачерпнул воды из бочки, выпил.
Потом присел на лавку рядом, задумался.
     Что же все-таки случилось? Неужели это все из-за тех двух клинков без
клейма, что в руки к камаргосам попали? Вчера тут на улице  пара  каких-то
подозрительных типов вертелась, сегодня стражник этот зашел. А  еще  Ланта
утром рассказала, что к Лугсу  -  его  кузня  как  раз  напротив  -  вчера
камаргосы заходили. Он-то ничего не говорил, ему-то  камаргосы,  наверное,
приказали язык за зубами держать, но разве женщины  не  разболтают  любого
секрета?
     Но почему же все-таки они здесь стали искать?  Ведь  клинки  же  были
самой обыкновенной стали, их же любой, даже  деревенский  кузнец,  мог  бы
сделать. Закалка, конечно, не простая: если у знающего мастера спросят, он
скажет, что сделаны они в городе. Но камаргосам-то ни за  что  не  скажет.
Наверняка не скажет, особенно после того, как нам  торговлю  ограничили  и
ввели обязательную регистрацию. Теперь  морока  одна  -  изволь  сообщить,
сколько слитков купил, сколько клинков выковал, да  представь  их  все  на
осмотр, да чтобы все по форме записано было. Ножи  кухонные  скоро  нельзя
будет без осмотра выковать. Нет, ни один  из  мастеров  ничего  камаргосам
просто так не скажет. И ни один из подмастерьев. Из тех, конечно, кто  уже
может  понять,  в  чем  дело.  Вот  если  только  схитрят  они,   подошлют
кого-нибудь, чтобы выспросить, - тогда другое дело. Но и  то  сомнительно.
Мастера-то люди не простые, я знаю. Я, как-никак,  на  своего  тринадцатый
год работаю, насмотрелся.
     Если бы Бонко вчера вечером пришел, как мы с ним и договаривались,  я
бы не беспокоился. А так - сиди и думай, что с ним приключилось.  И  шесть
клинков в тайнике который уже день дожидаются, чтобы их  забрали.  Случись
обыск - что сказать? Мастер в такое дело ввязываться не станет, да и Крепо
тут же расколется, расскажет, как мы их ковали, пока мастер в отлучке был.
Паренек он, конечно, неплохой, но твердости в нем пока еще нет,  сразу  же
все выложит. А впрочем, какая разница - сразу, не  сразу?  Если  камаргосы
что-то пронюхают, все  равно  конец.  А  если  вдруг  сам  мастер  узнает?
Выдать-то не выдаст, не таков он, но тогда уж  и  мечтать  нечего  о  том,
чтобы  самому  мастером  стать.  Выгонит,  и  будешь  до  конца  дней  как
прокаженный ходить. Никто тебя и близко к кузнице не подпустит. Что  толку
тогда во всем твоем умении? Не в горы же с умением этим уходить, не в леса
же. Впрочем, барон Прибб, возможно, поможет. Но до барона далеко, только у
него и забот, что нам помогать. Нет, уж лучше обо всем этом и не думать.
     А ведь хороши клинки получились, на славу. Не булат, конечно, но  все
равно хороши. Впрочем, в таком деле булат  и  ни  к  чему,  возни  слишком
много. Тут и булыжник, и рогатина в дело  пойдут,  а  уж  мои  клинки  тем
более. Пусть герцог не надеется, что на этот раз отделается так же просто,
как и шесть лет назад, что мы против его псов безоружными пойдем. Кое-чему
мы научились, да и барон нас поддержит. Только  бы  не  сорвалось.  Совсем
ведь скоро теперь, искры одной хватит, чтобы заполыхало.
     Заготовка снова стала  вишневой,  и  Крепо  понес  ее  к  наковальне.
Похоже, сейчас мы с ней закончим. И все, и обедать идти можно.  Ланта  уже
заглядывала в заднюю дверь. Я взял молот, изготовился, и пошла работа.
     Под конец мастер снял  с  шеи  цепочку  с  клеймом,  приставил  ее  к
основанию клинка, и я слегка ударил молотом. Все, теперь оставалось только
закалить и отшлифовать оба выкованных сегодня клинка, но это уже работа на
послеобеденное время.  Крепо  поставил  клинок  у  горна  рядом  с  первым
выкованным сегодня, подошел к бочке и стал жадно пить воду. Я встал рядом.
Наконец, когда мастер вышел через заднюю дверь, он спросил:
     - Чего этот-то заходил?
     - Нож хотел закалить, - незачем ему про мои подозрения  знать,  -  да
оставить до завтра не хочет.
     - А нож хороший?
     - Да нет, - соврал я, чтобы закончить разговор. - Железка.
     - Вот народ. - Крепо усмехнулся,  вытер  лоб  кулаком.  -  С  простой
железкой к булатным мастерам соваться.
     - Мастер и из простой железки вещь сделает. Но ты-то еще не мастер, -
сказал я. - Ладно, пошли обедать, пока он не осерчал.
     Мы вошли в кузню, ополоснули в тазу, что  Ланта  поставила  у  двери,
лицо и руки и сели к столу. Есть, как всегда, хотелось зверски,  но  мы  с
Крепо чинно сидели рядом с мастером и ждали, когда он подаст  знак.  А  он
дожидался, пока Ланта поставит все из печи на стол  и  уйдет  из  кухни  -
негоже кузнецам  есть  в  присутствии  женщин.  Наконец  дверь  за  Лантой
закрылась, и мы набросились на еду.
     - Что за человек заходил? - спросил мастер после обеда.
     - Стражник, нож хотел закалить, но оставлять не стал. Ему срочно надо
было.
     - Ишь забегали,  язви  их.  Срочно.  -  Он  отодвинул  свою  миску  и
повернулся ко мне. - Я вчера со старостой нашим говорил, с Веншем. О тебе,
Форг, говорил. Он, как и я  сам,  считает,  что  из  всех,  кто  сейчас  у
мастеров в подручных работает, ты один достоин пройти испытание и получить
клеймо булатного мастера. Ну да ты это и так знаешь, ты еще два года назад
достоин был. Но если ничего не изменится, то тебе  и  через  пять  лет,  а
может, и через все десять  мастером  не  стать.  Так  и  будешь  ходить  в
подмастерьях?
     - А что делать? - с трудом, сквозь зубы сказал я. Даже скулы свело от
напряжения. Да что там говорить? Знаю я все, и без его слов знаю.  Герцог,
отец родной. Запретил булат вывозить и на сторону продавать.  Только  его,
кормильца нашего, заказы и можно выполнять. А его заказов  насилу  хватает
на восемнадцать-то мастеров. Еще бы они согласились клеймо  девятнадцатому
пожаловать...
     -  Можно  ведь  и  простое  клеймо  получить.  -  Мастер   сощурился,
исподлобья посмотрел на меня. - Для кузнеца всегда  работа  найдется.  Тем
более для настоящего мастера.
     - Я двенадцать лет на булатного мастера учился, - сказал  я,  опустив
голову.
     - Смотри, Форг, время-то идет. А за подмастерье я Ланту не выдам,  ты
знаешь. Я бы тебе и кузницу отстроил хорошую, и дом бы купил или  построил
где пожелаешь. Ты знаешь, человек я не бедный. И не жадный. А уж для дочки
с зятем последнего бы не пожалел.
     - Я учился на булатного мастера, - повторил я, сжав зубы.
     - Так,  значит,  и  будешь  ждать,  пока  кто-нибудь  не  помрет,  не
заболеет, не покалечится?
     - Так и буду. Может,  герцог  еще  разрешит  булатом  торговать.  Или
заказывать больше станет.
     - Эх, парень, какая на герцога надежда? Своим умом жить надо.  Ну  да
ладно, дело хозяйское. Мое дело - предложить, а ты уж думай. -  Он  встал,
вышел из-за стола и пошел к двери на жилую половину. - Вот что, ребята,  -
сказал он уже от двери, - сегодня работать больше не будем. Пойду к ратуше
схожу, поговорить кое о чем надо. А вы  в  кузнице  приберетесь  и  можете
отдыхать. Только чтобы до вечера никуда не отлучались. - И он вышел.
     Несколько минут я просидел молча, глядя себе под ноги. Ждать,  ждать,
ждать... Сколько можно ждать?! Тринадцатый год в подмастерьях,  все  могу,
все умею - чего еще ждать? Да я сейчас половину здешних булатных  мастеров
за пояс заткнуть могу. И они это знают, черт бы их набрал. Знают  и  хотят
избавиться от меня, навсегда избавиться. Думают, не понимаю я,  куда  Венш
клонит. Он же не зря старостой-то выбран, знаю я  эту  лису  хитрющую.  На
моей же памяти он двоих подмастерьев  ни  за  что  выгнал  в  самом  конце
договорного срока, чтобы клеймо  не  давать.  Ну  меня-то  так  просто  не
прогонишь, да и мастер мой за меня всегда вступится. Вот и предлагают  мне
простое клеймо - лишь бы с дороги убрать. Я  даже  застонал  -  сдавленно,
чуть слышно.
     Ну ничего, придет и мое время, не так уж долго  ждать.  Не  пять,  не
десять лет - гораздо меньше. Так  что  за  мое  будущее  мастер  может  не
беспокоиться, и подачек мне не потребуется. Или голову сложу за дело наше,
или добьюсь всего. Так уж получается: или-или. Это  когда  о  себе  только
думаешь, то страшно всем рисковать, а когда  вместе  со  всеми  -  уже  не
страшно. Ничего, не вечен наш любимый герцог, и запрет  его  не  вечен.  А
барон Прибб - человек с головой на плечах. Уж он-то понимает, что выгоднее
торговать булатом, чем позволять, чтобы его где-то там, на стороне,  чужие
мастера делали, так что от нашей победы и мне прямая польза будет.  Только
бы не сорвалось, как в прошлый раз, только бы раньше времени кто не начал.
В кулак бы собраться да кулаком же и ударить. А  то  опять  передушат  нас
поодиночке, как шесть лет назад было. Что толку тогда от всех бунтов? Один
убыток тогда, и только,
     А ведь может, может до срока начаться. Народ сейчас  взбешен.  Не  то
слово - взбешен. Искру высеки - такой пожарище начнется -  не  остановишь.
Еще бы - два года недорода,  а  налоги  опять  повысили.  Барон,  говорят,
обещал сразу чуть не половину налогов отменить. Ну да ему,  конечно,  тоже
не во всем верить можно, это он только пока обещает. А как скинет герцога,
так по-другому говорить станет, тут дело ясное. Да  не  в  налогах  же,  в
конце-то концов, суть - дышать скоро невозможно  станет.  Всюду,  куда  ни
плюнь - камаргосы. Глядишь, был вчера  какой-нибудь  дрянной  человечишко,
ничего толком делать не умел, какой-нибудь подметальщик  или  разносчик  у
булочника. А сегодня нацепил повязку на рукав, и не смей мимо без  поклона
пройти. Подонки чертовы! Ну да дайте только срок, на всех  на  вас  клинки
найдутся, ни за стражей не спрячетесь, ни за стенами дворцовыми.  Отовсюду
достанем. Только бы начать.
     - Эх. Форг, мне бы такое предложили,  -  услышал  я  голос  Крепо.  Я
поднял голову.  Он  сидел  напротив,  поставив  локти  на  стол  и  упоров
подбородок в огромные кулаки, и мечтательно улыбался. -  Кузница,  клеймо,
дом, дочка мастера в жены - мечта. Сказка. - Он даже причмокнул  и  закрыл
глаза.
     - Тебе и через пять лет о таком только мечтать придется, - сказал я.
     - То-то и оно, - сразу помрачнел он.  -  Всегда-то  человеку  хочется
чего-то большего, чем он получить может. Мне вот -  хоть  просто  мастером
стать, а тебе - именно булатным мастером.
     - Я имею на это право.
     - Иметь-то имеешь, да кто тебе клеймо даст?
     - Ничего, придет время -  дадут.  -  Я  встал.  -  Ну  хватит,  пошли
работать.
     Он тоже встал и поплелся следом за мной в  кузницу.  Когда  дверь  за
нами закрылась, я сказал:
     - Ну вот что. Я здесь и один справлюсь, а  ты  отправляйся  сейчас  в
Южный конец и разыщи Бонко. Спроси, почему за товаром не пришел.
     - Так ведь мастер не велел уходить.
     - А ты через дом иди. Если он ушел, так и тебе уйти вольно. Я  же  не
выдам, а работа будет сделана.
     - Ну ладно. А чего такая спешка?
     - А того. Не хочу я еще пять  лет  в  подмастерьях  ходить,  а  время
такое, что одним старанием в мастера не выбраться. Так что иди -  и  чтобы
быстро.
     - Эх, Форг, заловят нас с тобой камаргосы.
     - Это трусливых и ленивых они заловят.  А  от  нас  с  тобой,  Крепо,
придет срок, они сами по темным закоулкам прятаться будут. Иди  давай,  не
теряй времени.
     - Ладно. Счастливо вам тут с Лантой поболтать, - сказал он и вышел.
     Ланта. Вот еще проблема. Нет, сейчас я с ней  встречаться  совсем  не
хотел. Она-то, конечно, понимает,  что  не  могу  я  предложение  ее  отца
принять. Всегда это понимала,  всегда  соглашалась,  что  я  должен  стать
булатным мастером. Но время-то идет, ей уже двадцать. Все подруги замужем.
А мы - сколько еще нам ждать?  Нет,  сейчас  с  Лантой  мне  разговаривать
совсем не хотелось. Ведь  не  могу  же  я  сказать  ей,  что  все  вот-вот
изменится. А молчать - ну сколько можно молчать?
     Я занялся приборкой - сложил инструменты,  задвинул  в  угол  ящик  с
углем, смел крошки окалины  с  наковальни.  Все  делал  автоматически,  не
задумываясь. Привык - за столько-то лет. Но что-то сегодня не по себе  мне
было, все казалось, что кто-то следит из темноты за каждым моим движением.
Волновался, наверное, бывает со мной так, когда до дела доходит. Скорее бы
начать. Мы-то уже готовы. В городе, если сигнал подать, мы быстро  порядок
наведем. Но если  в  деревнях  нас  не  поддержат,  герцог  нас  разобьет.
Войско-то у него в крепости большое, будь оно неладно, сами же вооружали и
кормили его столько лет. А осады мы не выдержим, нет у  нас  опыта,  да  и
стены того и гляди сами развалятся.
     В тот-то раз все наоборот было. Мы, в городе, были не готовы, когда в
деревнях  бунтовать  начали.  Стража  тут  вместе  с  камаргосами   хорошо
поработала, один бог ведает, как еще я жив остался. То и спасло, что тогда
для устрашения всех схваченных в первые же дни  казнили,  не  допытывались
особенно. Кто и мог выдать - все погибли. Если бы не это, не  миновать  бы
мне петли, да и сам бы, наверное, многих выдал.
     Только бы не опоздать нам, не дать им приготовиться. И то уже труднее
будет город захватить теперь, когда стража везде выставлена. Ну да ничего,
захватим, лишь бы герцог войска подвести не успел. Нам только  сигнала  от
барона дождаться - и тогда никакая стража не устоит. Тем более что  момент
уж больно удобный. Очень кстати эти знамения появились, камаргосы и стража
небось  не  знают,  что  и  подумать.  Пускай  помечутся,  пускай  заранее
перетрусят, пусть все горожане видят их беспокойство -  больше  народа  за
нами пойдет. Я и сам к этим знамениям руку приложил. Позавчера полночи  по
городу бродил, знаки дракона рисовал. Чуть не попался, хорошо Крепо начеку
был, вовремя дверь кузни отворил. А то было бы делов.
     Я взял метлу, принялся  подметать  пол.  Конечно,  можно  было  и  не
стараться - в кузнице у нас темно, окна под потолком только, и  небольшие,
так что грязь на полу в глаза не бросается. Но мне нужно было хоть  чем-то
себя занять. Чтобы не уходить в дом, чтобы не встречаться с глазу на  глаз
с Лантой.
     Вообще лишний свет в кузне - только помеха. В  темноте  цвет  металла
лучше почувствуешь. Ведь для булата главное - не перегреть при ковке и при
закаливании, а то вся работа насмарку,  только  заготовку  испортишь.  Тут
надо чувствовать, как  металл  разогрет,  нутром  чувствовать,  не  одними
глазами видеть. Вон Крепо пытается глазами только смотреть, пытается  этот
вишневый цвет, когда заготовка к ковке готова, углядеть  да  запомнить,  а
все впустую. Потому что нет у него на это дело таланта. Парень он хороший,
а таланта нет. Кузнец из него, конечно, получится,  с  его-то  силищей  не
выучиться на кузнеца просто стыдно. Но  булатный  мастер  -  никогда.  Для
нашего дела не сила главное - интуиция. Вон у мастера  нашего  -  какая  у
него сила? Он бы с мое молотом и часа не помахал. А все равно лучший булат
в городе делает. Одно слово - мастер.
     Тут что-то звякнуло  под  метлой,  и  я  нагнулся,  чтобы  разглядеть
получше. Не надо было мне этого делать.  Потому  что  под  ногами  у  меня
лежало ЭТО.
     Вот не было печали, так привалило. Дракон, будь он неладен. Копошится
еще, оказывается, чудище проклятое, раз ЭТО появилось. Еще, чего  доброго,
наружу вырвется. Так что же, выходит,  неспроста  знамения-то?  И  не  все
знаки дракона, что по утрам  на  стенах  красуются,  нами  нарисованы?  Ну
дела... Мало нам одного кровопийцы-герцога, так еще дракон на наши головы.
Не вовремя чудище поганое прогуляться надумало. Ой, не вовремя.
     Я сел на лавку у стены, задумался. К  ЭТОМУ  я  не  прикасался,  так,
будто оно было заразой какой. Да оно и было заразой. На кой черт  оно  мне
сдалось? Что у меня, дел других нет, кроме как с ящерами вонючими  биться?
И за кого биться? За старосту Венша с его мастерами? Или за  стражников  -
чтобы пузо спокойно отъедать могли? Или, может, за камаргосов  -  прикрыть
их, значит, своим телом? А? За город этот - чтобы исправно  платил  нашему
дорогому герцогу подати? Чтобы он спокойненько мог из народа и дальше соки
сосать?
     Или за Ланту?
     Ну нет, за Ланту мне не с драконом  биться  нужно  -  с  герцогом.  А
дракон - это не моя забота. Да пусть он и в самом деле выйдет и не оставит
от этого города, камня на камне, если мы проиграем.  Пусть  пепелище  одно
останется, пусть герцог наш подохнет с досады - я на это скорее соглашусь,
чем его город этот. Пусть камаргосы, если им угодно,  с  драконом  бьются.
Это сегодня их город, им  на  кормление  отдан  -  вот  пусть  они  его  и
защищают. А чтобы я пошел с ним сражаться - не дождетесь. Да  я  плюну  на
ЭТО! Вот так, возьму и плюну!
     И я плюнул - но промахнулся.
     А вообще не знал я, что делать. Ну не знал! Да не  будь  герцога,  не
будь камаргосов его, не будь всей этой гадости -  пошел  бы,  пошел  бы  и
порубил к чертям собачьим чудище это проклятое. Сколько веков уже оно  над
городом тенью зловещей нависает. Не подохнет никак.  Пошел  бы  и  порубил
его, и вся недолга. Но не для того же  я  тут  жил  все  эти  годы,  чтобы
камаргосов и герцога телом своим заслонить. Не для  того.  Другие  у  меня
цели, не дракона я убить хочу. Я знаю, кого я хочу убить.
     Я представил себе эту рожу, представил, как я воткну булатный  клинок
в его брюхо, и даже заскрипел зубами от злобы. Вот для чего  я  живу,  вот
чего я жду все эти годы. На днях мне едва не удалось  до  него  добраться,
но, как назло, рядом оказалась стража. Ну ничего, будет и другой случай. А
на дракона мне наплевать, трижды наплевать, сто раз наплевать.
     Но как бы то ни было, ЭТОМУ здесь не место. Еще  попадется  на  глаза
мастеру. Или Ланте - я даже вздрогнул от этой  мысли.  Встал,  наклонился,
поднял его с пола. Немного постоял, подумал. Потом отомкнул входную дверь,
вышел на улицу. Я не думал о том, что могу потерять душу -  у  меня  давно
уже не было души. С тех самых пор, как  шесть  лет  назад  войска  герцога
сожгли мою родную деревню - здесь, под самым городом, я даже видел  дым  с
холма, на котором башня стоит. С тех самых пор, как  у  меня  не  осталось
никого из близких, у меня не было души. Я прожил все  эти  годы  лишь  для
того, чтобы отомстить. И мог теперь  спокойно  расстаться  с  ЭТИМ  -  мне
терять было  нечего.  Сражайтесь  с  драконом  сами,  если  вам  есть  что
защищать. Я буду сражаться с герцогом.
     На улице было малолюдно даже для этого жаркого  часа.  Но  выкидывать
ЭТО здесь мне не хотелось - надо было отойти подальше. Я  не  спеша  пошел
вниз, к ратушной площади. Не доходя до  нее,  свернул  в  узкий  переулок,
подождал, пока скроется из виду какая-то женщина, достал ЭТО  из  кармана,
размахнулся и выкинул подальше. Не знаю уж, куда оно попало - может,  кому
во двор, а может и на крышу. Но ЭТО не пропадет, уж за него-то можно  быть
совершенно спокойным. Оно найдет, кому попасться на глаза.
     Я  повернулся  и  медленно  пошел  назад.  Ничего  особенного  я   не
чувствовал. Видимо, у меня действительно уже не было души.
     Из кузниц, мимо которых я проходил, допаялся стук  молотков.  Кузница
Венша. Кузница Трогала. Кузница Пакратла. Ничего, недолго осталось  ждать.
Будет здесь и кузница Форга. Будет, чего бы ни случилось. Мастер подал мне
неплохую мысль, когда спросил,  собираюсь  ли  я  ждать,  пока  кто-нибудь
умрет, заболеет или покалечится. И очень скоро.
     Ждать долго совершенно незачем.

                                 ТОРГОВЕЦ

     Я сразу понял - привалило.
     Должно же  и  мне  когда-нибудь  повезти.  Не  все  же  своим  горбом
зарабатывать. Другим вон, куда ни глянь, все  везет  и  везет:  кто  купит
удачно, а назавтра перепродаст втридорога, кто так  покупателя  облапошить
сумеет, что тот и не поймет ничего, кому наследство достанется. Один я все
тружусь и тружусь. А вот просто так, от везения, ни гроша за всю жизнь  не
заработал. Все, наверное, от доброты моей. А люди-то каковы: их пожалеешь,
а они ножик в спину. Им это плевое дело, я-то знаю, сам не раз обжигался.
     Но все-таки и мне наконец повезло.
     Я сначала звон откуда-то сверху услышал. По переулку я шел,  с  рынка
возвращался. Вдруг слышу - что-то над самой моей головой звяк, а потом под
ноги упало и покатилось. Я золото-то по звону от  чего  хочешь  отличу.  И
смотреть даже не нужно. В пяти шагах от меня упало, хорошо рядом никого не
было. Я быстренько к нему подскочил, нагнулся и р-раз в карман. И  все,  и
готово. И только тут, оглядываясь, не увидел ли кто, понял, что нашел-то я
ЭТО. Оно самое, и больше ничего.
     И вот тут я действительно обрадовался. Я чуть не заплакал от радости,
чуть плясать не пошел. Но я человек благоразумный. Еще увидит кто,  думаю,
догадается или заподозрит чего, неприятностей потом не оберешься. Напустил
я сразу же на себя вид такой мрачный, будто последний медяк потерял или же
в наследстве мне отказали, и потрусил потихонечку домой, чтобы там уже,  в
спокойствии, все хорошенько обдумать. Потому что ЭТО - штука непростая,  к
нему с умом подойти нужно, чтобы не прогадать.
     Ну, думать-то я еще по пути начал. Это же самое главное наше  дело  -
думать. Без этого какая же торговля? Кабы  я  не  думал  постоянно,  разве
сумел бы такое состояние сколотить?  С  ничего  же  буквально  начинал,  с
грошей. На рынке с лотка булочками торговал и имел на этом деле не больше,
чем остальные булочники. Так бы до старости и прошатался с лотком, если бы
думать не умел. Страшно вспомнить - штаны новые не  на  что  купить  было,
весь в заплатах ходил. Год так промаялся, а потом придумал.  Нищих  тогда,
после поражения нашего, еще больше, наверное, чем сейчас, шаталось.  Ну  и
договорился я с десятком самых грязных и оборванных,  чтобы  они  рядом  с
другими лоточниками пристраивались да голосили погромче - вот у меня сразу
торговля и пошла лучше. Известное же дело - кому охота булку на  глазах  у
голодного покупать? Народ-то ведь по большей  части  жалостливый,  хотя  и
жадный. И глупый к тому же, где им было догадаться, что и нищие с этого не
внакладе были. Платил я им часть от прибыли, но выгоду все  равно  большую
имел, так что всего через полгода завел на  базаре  свою  лавку.  И  пошло
дело.
     Ну  ладно,  иду,  значит,  я  домой  и  думаю,  как  же  мне  с  ЭТИМ
распорядиться. Конечно, кто поглупее, тот сразу же или  в  ратушу  побежал
бы,  или  к  самому  начальнику  камаргосов.  Так,   мол,   и   так,   как
добропорядочный подданный и так далее, хочу внести вклад, споспешествовать
и подобное. А потом ждал бы, что  за  добропорядочность  отвалят  какие-то
гроши. Долго бы ему дожидаться пришлось. Еще, чего доброго, и загребли бы.
Дело-то серьезное, государственное, тут ни на достаток не посмотрят, ни на
репутацию, загребут, и сгниешь без следа. Во избежание, как  говорится.  В
таких делах никогда с властями не следует  связываться.  Лучше  вообще  от
всякой выгоды отказаться, дешевле обойдется. Вон видел я позавчера  ночью,
как знак дракона соседский  парнишка  на  моей  стене  рисовал.  Так  что,
побежал я на него доносить?  И  не  подумал.  Ему  я  это  дело,  конечно,
припомню, придет время, и обязательно припомню, но связываться с  властями
и знаком дракона я не намерен. Послал тут же слугу, чтобы стер все, и дело
с концом. До поры до времени, конечно.
     Нет, с ЭТИМ к властям лучше не соваться. Тут надо  такого  покупателя
искать, который не пожалеет за ЭТО отдать, сколько ни попросишь. И молчать
еще при этом будет как рыба. И главное - не продешевить. Это  уж  такой  у
меня принцип. По мне так лучше даже с меньшей выгодой  сделку  провернуть,
но уж так, чтобы никто после меня поживиться не мог. А то  продашь  ты  по
одной цене, а покупатель твой вдвое дороже перепродаст и тебя же потом  на
смех выставит. Кусай потом локти.
     Вот в прежние-то времена, когда герцоги наши еще в городе обитали,  у
нас полно, говорят, рыцарей всяких шаталось. Золотой, рассказывают,  народ
был, теперь таких уж нет. Они бы за ЭТО  сколько  ни  попросишь  отвалили,
потому что каждый мечтал сразиться с драконом. А что им еще  было  делать?
Только драться на турнирах да подвиги совершать. Я бы и сам на их месте не
отказался дракона победить. Эх, хорошо жить  тем,  кто  с  рождения  и  до
смерти всем обеспечен, можно всю жизнь заниматься тем, что душа пожелает.
     Это вот нам, бедным торговцам, приходится не  о  славе  думать,  а  о
хлебе насущном. Славой-то сыт не будешь. Вот и вертимся.
     В наше время, конечно, охотников сражаться с  драконом  не  осталось.
Все за свою жизнь цепляются, всем она дорога, хотя у некоторых не жизнь, а
слезы. Как у того вон нищего однорукого, что сейчас у меня гроши выпросить
хотел. Если кому и предлагать ЭТО,  то  не  для  того,  чтобы  с  драконом
сражаться. Это уж  точно,  для  драки  никто  покупать  не  будет.  Еще  и
накостыляют, чего доброго, если  предложишь.  Нет,  предлагать  надо  либо
тому, кто захочет передать ЭТО властям и тем возвыситься, либо  тому,  кто
для себя ЭТО иметь  хочет,  чтобы  владеть  им  втайне  ото  всех.  Чудаку
какому-нибудь денежному. Бывают  же  такие,  я  знаю,  соседа  моего,  что
напротив живет, взять например. Такой купит ЭТО и положит  в  какой-нибудь
ящичек, а потом, запоров все двери, будет этот ящичек иногда раскрывать  и
любоваться.
     Стой-стой-стой, а ведь это идея! А? Здорово  просто!  Ха!  На  черный
день обеспечение. Такому продашь втайне, и все, твой он, твой с потрохами.
В случае чего можно будет эдак к нему подкатиться и  скромненько  сказать:
так, мол, и так, не откажите в помощи, а уж я, будьте уверены,  никому  ни
гу-гу. Не откажет, ха-ха-ха, ни в жисть не откажет! Решено, так и  сделаю.
В конце концов, все богатства преходящи. На что мне сейчас лишние  монеты?
И так хватает, а заручиться  на  всякий  случай  таким,  хм,  благодетелем
никогда не помешает.
     Только вот кого выбрать? Кого-нибудь из благородных?  Можно  конечно,
почему нельзя? Но благородные - люди темные, кто их разберет, что у них на
душе? Ты к нему потом только соберешься подкатиться, а он  тебя  прирезать
прикажет, жалуйся потом хоть самому господу богу. Не-е-т, тут надо кого-то
богатого, но беззащитного, вроде нашего брата, торговца. Только вот  беда,
торговца-то в это дело не заманишь. Торговцы, по себе знаю, народ шустрый,
все мигом раскусят. Лопухов среди них по определению не сыщешь.
     Тут я как раз к своему дому подошел. Постучал, открыла мне  служанка,
поднялся к себе наверх, сел за стол, браги потребовал. Сижу,  думаю,  даже
накидку не снял. Тут часы на ратуше половину  пробили.  Ратуша,  ратуша...
Может, думаю, к жене бургомистра подкатиться? Так ведь у  нее  же  нет  ни
шиша, одно название, что жена бургомистра, а  живут,  смешно  сказать,  на
жалованье, ратушей назначенное. Или, может, к кому из  советников?  И  тут
меня осенило. Ну конечно же, к магистру надо идти,  не  зря  же  я  о  нем
вспоминал сегодня! Ха! Вот она, телка золотая, вот кого можно будет  потом
без  конца  доить!  Но  только  по  нужде,  только  по  нужде.  Я  человек
незлобивый, обижать без нужды своего ближнего никогда не стану.
     Правда, одно, но имеется - стар уже  магистр.  Стар.  И  я,  конечно,
немолод, но он-то гораздо старше.  Ну  как  помрет  -  плакали  тогда  мои
гарантии. Хотя  почему  плакали?  Вовсе  даже  не  плакали.  Он  помрет  -
наследники всякие останутся, племянники там, прочая шушера. Этому  народцу
только намекни,  что  дело  с  ними  нечисто,  что  разбирательство  может
последовать, что камаргосы ими могут заинтересоваться - и готово.  Вей  из
них веревки, поджаривай, снимай три шкуры. Все стерпят,  не  пикнут  даже.
Такой народ.
     Только вот как к магистру-то подкатиться? Знаю,  знаю,  не  любит  он
меня. Не одного меня, конечно, многих он недолюбливает, суровый  старикан.
Будто перед ним кто в чем провинился. А все  после  того,  как  шесть  лет
назад в его доме четверых беженцев нашли. Дурачок, нашел  время,  когда  в
благородство играть. В такое время каждый за себя  -  и  точка.  И  больше
тогда сразу порядка станет. Знаю, сболтнула ему какая-то зараза, будто  бы
это я донес. А я, можно сказать, по-соседски с ним тогда  обошелся,  слово
за него замолвил. Думал, он мне теперь век благодарен  будет.  А  он  даже
здороваться  перестал  на  улице.  Ничего,  мы  привычные,  нас  этим   не
проберешь. Подумаешь, проходит, отворачиваясь. Если все так начнут, что же
это за жизнь тогда получится? Это уже не люди будут, а прямо стадо  зверей
диких. Да и те, говорят, друг друга рычанием хотя бы приветствуют.
     Ну да ладно, с его приветствий  сыт  не  будешь.  Тут  вопрос  в  том
состоит, как к нему сейчас подкатиться. Дело-то деликатное, а  ну  как  он
меня вообще видеть не захочет? Черт его разберет,  что  тут  придумать.  С
нашим-то братом, торговцем, все просто. Хоть ты и ненавидишь кого так, что
живот бы ему на месте вспорол, а чуть прибылью запахнет, так пойдешь с ним
в обнимку и рад-радешенек будешь. А тут - чем его приманить?  Не  говорить
же через слугу, что вот, мол, принес ЭТО, продать хочу.  А  на  улице  его
подкарауливать - так он еще заорет благим матом, выдаст с концами. В такое
время осторожным надо быть. А ведь дом-то  напротив,  окно  в  окно.  Чего
проще - перешел улицу, постучал, вошел. В конце-то концов, кому из нас ЭТО
нужно - мне или ему?
     Пока раздумывал,  пару  стаканов  браги  выдул.  Даже  перед  глазами
поплыло все. Уж больно  день  жаркий  был,  после  такого  дня  и  десяток
стаканчиков пропустить не грех. Но больше я пить не стал, мне  нужна  была
свежая голова. Вот закончу дела - тогда и напьюсь.
     Эх, магистр, чем же тебя привлечь-то? А, была не была,  пойду  просто
так, навру что-нибудь слуге, может и пустит.  Нельзя  же,  в  самом  деле,
шесть лет подряд на соседа дуться из-за каких-то четырех беженцев. В конце
концов, он человек вежливый, воспитание получил, а с  воспитанными  людьми
всегда приятнее дело иметь, чем с нами, мужичьем неотесанным. Воспитанный,
он и захочет тебя оскорбить, да не сумеет, потому что  ему,  воспитанному,
одного этого желания оскорбить стыдно будет. Еще и извиняться перед  тобой
захочет за обиду не нанесенную. А все потому, что  он  в  каждом  человеке
равного себе видит. А люди-то на самом деле разные.  И  по  большей  части
дрянь паршивая, чего ему, воспитанному, ни в жисть не понять.
     Спустился я  по  лестнице,  вышел  на  улицу.  Немного  перед  дверью
постоял, ЭТО в кармане нащупал, подержал в кулаке для смелости.  Черт  его
разберет, может, не стоит его отдавать?  Может,  из  него  большую  выгоду
извлечь можно? Раз в нем такая сила заключена, что самого дракона  одолеть
можно, так, может быть, если его распилить да на колечки перелить,  так  и
кольца какие-нибудь магические получатся? А с другой стороны -  боязно.  А
ну как при переплавке вся сила-то и сгинет? Нет уж, пускай  такими  делами
ученые люди занимаются, тот же магистр, а я рисковать не стану.
     Перешел я через улицу, в дверь магистра  постучал.  У  него,  повезло
мне, при двери старикашка  дежурит,  его  обдурить  ну  даже  удовольствия
никакого, ну словно младенца малого. Как начал я ему заливать, что срочное
у меня к магистру дело, что нужно мне его видеть немедленно, так он меня и
впустил и сам даже проводил по лестнице  до  двери,  стручок  старый.  Еле
ходит, а туда же, провожает и свечу еще несет. Я бы такого держать  ни  за
что не стал. Такому либо на паперти место, либо на кладбище. Работы с него
никакой, а жрет небось за двоих.
     Ну ладно,  впустил  меня  старикан  к  магистру,  дверь  затворил,  и
остались мы с ним с глазу на  глаз.  Сидит  магистр  у  окна  насупившись,
недружелюбно так на меня смотрит и спрашивает: чего, мол, надо? Вернее, не
так даже: чем, мол, обязан? Эх, люблю вежливую, культурную беседу! Да вот,
говорю, к вашей  милости  по  делу  одному  очень  важному  пришел.  Вижу,
собирается он мне сказать что-то - знаю я этих человечков, дай ему рот  не
вовремя раскрыть, он такого наговорит, что потом уже не  поправишь.  Но  я
ему ничего сказать не дал, а  просто  так,  спокойненько  подошел  к  нему
вплотную, руку в карман запустил, достал ЭТО и прямо ему под нос сунул. Не
угодно ли, говорю, ознакомиться, презанятная вещица. Он, не поверите, вмиг
побелел весь. Глаза остекленели, чуть не вываливаются, руки трясутся, губы
трясутся, сам весь дрожит. Стоит белый-белый и слова вымолвить не может. Я
даже испугался,  не  хватил  бы  удар  старикана.  Но  ничего,  оклемался.
Вздохнул  он  глубоко,  задышал,  дрожать  перестал   постепенно.   Только
бледность оставалась, но это уже не страшно. По всем  остальным  признакам
пришел в себя старик.
     Наконец, смог он заговорить и спрашивает меня:  откуда,  дескать,  вы
это взяли? Так я ему и  скажу,  дожидайся.  Да  вот,  говорю,  купец  один
знакомый предложил. Много, правда, содрал, да  я  не  в  обиде  -  вещичка
презанятная. Со значением это сказал, чтобы дошло  до  него,  что  я  тоже
непрост, что и я понимаю, что мне в руки попало. Он и спрашивает:  кто  же
это продать-то такое мог, у кого же рука на такое поднялась?  Ну,  говорю,
кто продал, тот продал. Вы, ваша милость, его не знаете, он вас не  знает,
так что не будем и вспоминать его понапрасну. Я, говорю, когда вещицу  эту
покупал, сразу подумал, что  по  нраву  она  вам  придется,  потому  и  не
торговался почти, дал ему, купцу-то тому, столько,  сколько  он  запросил.
Упустить, говорю, боялся. На такие вещицы  покупатели  знаете  как  охочи,
отбою просто нет. Так, мол, и рвут из рук. Но он, похоже, не  больно  Леня
слушал. Как вперился в ЭТО глазами, так и взгляда оторвать не мог. А  я-то
к нему не затем все-таки пришел, чтобы полюбоваться он на ЭТО мог, у  меня
в этом деле свой интерес. Я ЭТО  тогда  в  карман  засунул,  чтобы  он  не
отвлекался, и говорю эдак: как, мол, ваша милость, интересует вас  вещичка
или, может, мне какого другого покупателя поискать?  Да-да,  говорит,  как
же, очень интересует, и руки свои вперед тянет, будто я ему за так  просто
ЭТО на ладонь выложу. Нашел дурака!  Отступил  я  немного  и  говорю  эдак
скромненько: я, мол, ваша  милость,  человек  небогатый,  в  долгах  весь,
вот-вот дом описать могут. А за вещичку эту последнее выложил  единственно
с целью вашей  милости  удовольствие  доставить  и,  в  некотором  смысле,
загладить тягостное недоразумение, имевшее место в недалеком прошлом.  Эх,
зря я ему про это напомнил! Аж  встрепенулся  старикан,  глаза  загорелись
сразу, засверкали, так глянул на  меня,  будто  убить  хотел.  Но  ничего,
сдержался. Когда  приспичит,  то  и  такому  человеку,  как  наш  магистр,
приходится поступать не по своей воле. Помолчал немного, потом спрашивает:
сколько, дескать, хочу я за ЭТО получить? Так и сказал - за ЭТО. Так прямо
в лоб и спросил. Да таким еще тоном, чтобы  мне,  значит,  понятно  стало,
какое же я дерьмо и как он хочет поскорее от меня избавиться.
     Нет, думаю, так просто ты от меня не отделаешься, одними деньгами  ты
ЭТО не купишь. Денег-то у меня нынче у самого побольше, чем у тебя, будет.
Не-ет, мне нужно, чтобы ты через ЭТО был навек со мною повязан,  чтобы  ты
отныне помнил, что я при случае вмиг укорот тебе найду. Сейчас  для  этого
самое время, пока ты еще не до конца очухался. Даже и к  лучшему,  что  ты
так меня не любишь и так спешишь от меня отделаться.  Будешь  потом  локти
кусать, да ничего уже не поправишь.
     Я, говорю, ваша милость, когда вещицу эту покупал, не денежной выгоды
искал, а  единственно  хотел  услугу  оказать,  памятуя  о  вашей  высокой
учености и интересе ко всему необычайному. Так что выгоды  для  себя  я  в
этом деле не ищу, бог мне свидетель. Как  выложил  я  купцу  тому  за  эту
вещицу шестнадцать, ни монетой больше.  И  единственное,  на  что  надежду
питаю, так это на то, что вы по милости своей не откажетесь выполнить  мою
нижайшую просьбу. Ваше имя широко известно во всем нашем герцогстве и даже
за его пределами, и поручительство, подписанное  вами,  может  выручить  в
тяжелую минуту кого угодно. Ведь вам, ваша милость, ровным  счетом  ничего
не стоит написать поручительство и  тем  спасти  меня  от  кабалы.  А  что
касается вещицы этой, то я и даром бы ее вам отдал.
     Соседи ведь, как-никак, должны друг другу помогать. Но долги замучили
- только потому и вынужден с вас эти несчастные шестнадцать золотых взять.
     Пока я говорил все это, магистр отошел к столику у стены,  достал  из
ящика листок бумаги  и  что-то  там  накарябал.  Стоя,  даже  присесть  не
удосужился, настолько, видно, спешил от  меня  отделаться.  Потом  посыпал
чернила песком, открыл ключом дверцу шкафа, достал оттуда кошелек и, встав
ко мне боком, отсчитал шестнадцать золотых.  Потом  повернулся  ко  мне  и
говорит: можете, мол, забирать поручительство и  деньги,  давайте  ЭТО.  И
руку  протягивает.  Сильно  меня,  честно  говоря,  подмывало   посмотреть
сначала, что он там написал. Не привык я  так  вот,  не  проверив,  сделки
совершать. Но нашло на меня почему-то эдакое бесшабашное  настроение,  что
взял бумагу, не читая. Черт с ним, думаю, если он что не так написал,  ему
же хуже будет. Уж я-то сумею ему веселенькую жизнь устроить. Достал ЭТО из
кармана, не глядя сунул ему в руку, сгреб со  стола  золотые  и  в  карман
положил. А поручительство в трубку свернул, песок только стряхнул сначала.
Поклонился на прощание и к двери пошел. Магистра аж  перекосило  от  моего
поклона, но он человек вежливый, воспитанный,  тоже  поклонился,  хотя  не
сказал ни слова на прощание. Скулы, наверное, свело.
     А я следом за старикашкой-привратником вниз спустился, на улицу вышел
и  пошел  к  себе.  Приятно  все-таки,  когда  день  не  напрасно  прожит.
Шестнадцать золотых - неплохая выручка, даже для  меня.  И  главное  -  из
ничего же, из чистого везения.
     Поднялся я к себе наверх, развернул поручительство - заглядение. Была
бы нужда, я бы с этой бумажкой у любого ростовщика в нашем герцогстве  под
залог своего домишки двойную а то и тройную его стоимость в  долг  бы  мог
выскрести. Все-таки хорошая, выгодная это вещь - честное имя.  Даже  жалко
стало, что вот так, без дела бумага эта лежать  останется.  Ну  да  ладно,
может, еще и пристрою к чему-нибудь, никогда ведь не знаешь  заранее,  как
оно в жизни обернется. Но главное, я теперь этим поручительством  магистра
как  цепью  приковал.  Пусть-ка  теперь  попробует  не  ответить  на   мое
приветствие на улице.
     И я довольно засмеялся.

                                 МАГИСТР

     Нет, нет, не верю!
     Я же знаю - дракон - это миф, легенда. Его нет и никогда не было. Это
легенда, придуманная для того, чтобы оправдать все, что творится  в  нашем
благословенном герцогстве. Ведь все, что  угодно,  можно  оправдать,  если
сказать: вот, смотрите, в подземельях под  башней  живет  дракон,  который
может в одночасье спалить весь город, если вырвется на  свободу.  И  можно
веками твердить о том, что все, что ни делается, делается лишь  для  того,
чтобы дракон остался заточенным в своих подземельях,  и  заставлять  людей
верить в его существование, и заставлять людей молчать. Молчать и терпеть.
Потому что ни у кого нет ни малейшей возможности проверить, есть ли дракон
на самом деле. Не зря ведь уже столько лет, как замурован вход в башню. Да
и кто решится проверять, если всем нам с младенчества вбивается в  голову,
что любой смельчак, осмелившийся проникнуть в подземелья дракона,  обречен
на гибель.
     Дракон! Какой к черту может быть дракон здесь, у нас, в нашем городе?
Настоящий дракон - там, в крепости, где сидит наш  герцог.  Тысячерукий  и
тысячеглавый дракон. Но его никто не видит, хотя он живет совсем  рядом  с
нами, хотя он собирает с нас подати и  требует  безусловного  повиновения,
хотя он убивает всех непокорных. Его никто не видит,  когда  он  принимает
человеческий облик и расползается по всему герцогству тысячами  стражников
и камаргосов, его никто не видит, когда он день за  днем,  год  за  годом,
столетие за столетием сосет кровь из нашего народа. Его вроде  бы  и  нет.
Зато все видят  зарево  над  башней  дракона,  все  видят  знаки  дракона,
намалеванные на стенах, все чувствуют, как со стороны башни несет серой. И
все знают, что под башней живет дракон,  который  ждет  своего  часа.  Все
видят знамения, и никому невдомек, что появляются они почему-то как раз  в
такое время, когда земля начинает дрожать под ногами у настоящего дракона,
живущего в крепости герцога, появляются как  раз  вовремя,  чтобы  отвлечь
людей, чтобы запугать их сверхъестественным, чтобы заставить их  смириться
со своим жалким существованием. Боже мой, да если бы я служил  герцогу,  я
бы сам предложил ему в критические периоды  устраивать  знамения.  Так  не
разумно ли предположить, что так оно и делается?
     Но я разжал кулак, и на ладони моей лежало ЭТО.
     Не мираж, не подделка. ЭТО.  Его  невозможно  подделать,  потому  что
никто толком не знает, как оно выглядит, потому что ни  одна  подделка  не
скажет тому, кто возьмет ее в руки: готовься к битве  с  драконом.  Потому
что ни одна подделка, какой бы мастер ее ни делал, не может излучать такой
силы и такой уверенности.
     Значит - правда?
     Значит, дракон действительно жив, действительно  сидит  в  подземелье
под башней, глубоком и зловонном, и снова, как не раз уже  бывало  прежде,
готовится выйти наружу, сорвав с себя цепи наложенного когда-то заклятия?
     Значит, кто-то снова, как и века  назад,  должен  выйти  на  битву  с
драконом и заслонить собою весь народ?
     И этот кто-то - я?
     Я почувствовал, что весь  дрожу.  Снова,  как  и  тогда,  когда  этот
мерзавец достал ЭТО из кармана. Но дрожу не от страха - от волнения.  Чего
мне бояться - мне, и так стоящему на пороге могилы? Не побоялся же я шесть
лет назад дать  приют  тем  четверым  несчастным.  Разве  дракон  страшнее
камаргосов? А смерть - она все равно одна, и лучше умирать за правое дело,
чем просто так, от старости. Хотя все равно умирать не хочется.
     Или я все-таки боюсь? Тогда, шесть лет назад, еще не  знал,  что  это
значит - настоящий страх смерти, смерти мучительной и долгой, и потому был
бесстрашен. А теперь, после счастливого избавления, - боюсь. Боюсь, потому
что подсознательно решил для себя, что все, с меня хватит, что я свою долю
геройства уже исчерпал, что я имею право на то, чтобы спокойно дожить свой
век.
     Зачем я только пустил его к  себе?  Почему  сразу  же,  с  порога  не
прогнал прочь? Ведь я же знаю, что это за человек,  на  что  он  способен.
Хотя, признаться, никогда раньше не подумал бы, что он способен на  такое.
Продать ЭТО - разве можно было подумать, что такое вообще возможно? Кем же
надо быть, чтобы додуматься до такого? Говорят,  что  тот,  кто  откажется
надеть ЭТО, если оно попадет к нему в руки,  потеряет  душу.  Выходит,  он
сегодня продал свою душу за шестнадцать золотых. Я-то, конечно, не дал  бы
за нее и ломаного гроша. Впрочем, кто знает, быть может, такие вот люди  с
грошовой душонкой попросту не способны понять, что в  руки  к  ним  попало
ЭТО?
     Однако запросить шестнадцать золотых он не постеснялся. И уверен был,
что я заплачу да к тому же еще и напишу ему поручительство. Поручительство
- вот ведь черт, и как это только рука  у  меня  поднялась  написать  его?
Дурень старый, а ты подумал,  что  этот  мерзавец  может  делать  с  твоим
поручительством? Подумал, как он может запятнать твое честное имя? Написал
- теперь вот думай и терзайся.
     Я подошел к окну, выглянул из-за портьеры.  Солнце  уже  скрылось  за
холмами, но было еще светло. В окнах напротив ничего не было видно.  Да  и
что я там высмотрю?
     И все-таки поверить до конца я не мог. Так уж я  устроен  -  во  всем
сомневаюсь, ничего на веру не принимаю.  Я  задвинул  портьеру,  отошел  к
столу, зажег свечку. Затем запер  дверь  на  крючок.  Старый  Бунго  имеет
обыкновение пускать ко мне всех без разбора, и сейчас это было бы в высшей
степени  неуместно.  Одного  он  уже  сегодня  допустил,  хватит  с  меня.
Несколько секунд я простоял у  двери,  раздумывая,  не  приказать  ли  ему
говорить, что меня нет дома, потом передумал и отошел  к  столу.  В  такое
время никогда не скажешь заранее,  кто  может  заглянуть.  Лучше  оставить
двери в свой дом открытыми, как и всегда. Да и подозрений не будет.
     Я подошел к шкафу, достал с полки старинный фолиант,  написанный  еще
три века назад магистром Ракеном, положил его на стол перед  подсвечником,
сел. ЭТО я по-прежнему сжимал в кулаке, я не решался даже опустить  его  в
карман,  даже  положить  на  стол  перед  собой.  Левой   рукой   я   стал
перелистывать  коричневые  от  времени  страницы,   исписанные   убористым
почерком магистра, пока не нашел нужного мне места. Что ж, ты  никогда  не
верил в эти сказки - теперь самое время поставить решающий опыт.  Всего-то
и требуется для проверки кусок серы да тряпка. Я достал серу с  полки,  на
которой хранил вещества для своих опытов, оттуда же взял глиняное блюдо  -
чтобы не было пожара. Не верю, не верю, убеждал я себя,  но,  наверное,  в
глубине души уже верил. Потому что, достав из кармана платок, вышитый  еще
моей покойной женой, подумал и  положил  его  обратно.  Почему-то  мне  не
хотелось рисковать им сейчас, хотя в случае успеха проверки какое все  это
имело значение? Но я положил платок обратно в карман, подошел  к  двери  и
взял другой, из кармана уличного камзола.  Затем  сел  к  столу,  еще  раз
перечитал то, что писал Ракен.
     И сделал все, что следовало.
     Сначала положил кусок серы на блюдо. Накрыл его  платком.  И  положил
сверху ЭТО - так, чтобы сера под платком оказалась прямо под ним.
     Я не думал, что все произойдет так быстро.
     Я даже не поверил сначала своим чувствам,  когда  услышал  шипение  и
увидел, как вспыхнула сера. Секунд десять, наверное, я ошалело смотрел  на
это, и, только когда немыслимо защипало  глаза  и  запершило  в  горле,  я
вскочил, чтобы что-то сделать. Но тут же согнулся  пополам  в  мучительном
приступе кашля, и лишь через минуту, наверное, кое-как, вслепую -  глаз  я
открыть не мог, глаза немыслимо резало, и  из  них  текли  потоки  слез  -
добрался я до окна, рванул в сторону портьеру и распахнул створки.
     Я приходил  в  себя  минут  десять.  Лежал,  навалившись  животом  на
подоконник и жадно глотал ртом свежин ночной воздух. Дурак старый, думал я
про себя, прислушиваясь к сердцу, которое постепенно успокаивалось, в твои
ли годы такие опыты проводить? Окно еще занавесил, чтобы не увидел  никто.
Да твой кашель небось все соседи теперь слышали, а вонища эта  до  ратуши,
наверное, доносится. Впрочем, не страшно, соседи привыкли к  тому,  что  у
меня вечно что-то сгорает или взрывается. Да и что мне теперь соседи?
     Я попытался отойти от окна, но в комнате стоял такой дух, что сделать
это удалось, лишь прикрыв рот и нос платком. Кое-как, почти ничего не видя
слезящимися глазами, я нащупал на блюде ЭТО и зажал его в кулаке. Сера уже
догорела, блюдо было горячим, но я не побоялся обжечься - ЭТО, как и писал
Ракен, нисколько не нагрелось. Я положил его в карман - теперь я почему-то
смог спокойно сделать это, - кое-как добрался до окна и стал  ждать,  пока
комната проветрится. Мне было очень плохо.  Тошнило,  ноги  подгибались  в
коленях, голова  болела,  глаза  до  сих  пор  слезились.  Хотелось  пить.
Временами снова накатывались приступы кашля, но я старался сдерживаться.
     Я стоял и думал.
     Теперь, когда сомнений не оставалось, думать было  просто.  Теперь  я
знал правду - дракон навис над  городом  и  готов  его  разрушить.  Дракон
существует, и час его близок - ЭТО никогда не появляется напрасно.  Дракон
готов обрушиться на всех нас - и на ремесленников, и на  торговцев,  и  на
стражников, и на камаргосов, и на стариков, и на детей. Он уничтожит всех,
всех без разбора, потому что ярость его копилась веками.  Он  сотрет  этот
город в порошок, его зловонное дыхание выжжет все живое, он уничтожит все,
что создавалось столетиями, если только кто-то не встанет у него на пути.
     Кто-то, имеющий силы для борьбы с ним.
     Кто-то, имеющий ЭТО.
     Я? Я снова закашлялся, мучительно и надолго. Сразу же закололо сердце
и печень отдала тупой болью. Я? Хороший же воин из меня получится. Дракону
достаточно один раз дунуть - от меня и  следа  не  останется.  Чем  с  ним
сражаться? Как? Я даже не знаю, как держать  меч,  как  надевать  доспехи.
Какой смысл мне выходить против дракона, даже если ЭТО даст мне  силы  для
битвы? Я все равно не смогу биться.
     Но все это были слишком слабые  отговорки.  Я  уже  знал,  почему  их
выискиваю. Уже тогда знал. Просто потому, что  мне  было  страшно.  Просто
страшно. Потому что я знал, что такое страх. Можно быть бесстрашным,  пока
этого не знаешь, вполне можно не бояться того, о чем имеешь  лишь  смутное
представление. Но, когда знаешь, на что надо идти, когда испытал уже,  что
такое настоящий страх, настоящий ужас, решиться гораздо труднее.
     А я это испытал.
     Я помню, как сидел тогда  в  зале,  в  бывшем  тронном  зале  старого
герцогского  дворца.  Мрачном,  лишенном  всех  украшений.   Сидел   среди
множества таких же несчастных, согнанных в ту  ночь  со  всего  города.  И
вслушивался в жуткие крики, долетавшие из подземелья. И знал, что  пройдет
еще час, два, три, и меня тоже позовут на допрос, и я буду  точно  так  же
кричать, кричать, кричать. И говорить. Говорить все, что от  меня  захотят
услышать, подтверждать любую ложь, любой поклеп.
     А наутро меня отпустили. Я до сих пор не знаю почему.
     Но я не забыл того страха.
     Внизу  раздался  цокот  копыт,  стук  колес  по  булыжнику.   Повозка
остановилась под самым окном. Я  высунулся,  но  в  сгустившихся  сумерках
видно было плохо. Послышался стук в  дверь,  неразборчивые  голоса.  Через
пару минут Бунго постучал ко мне.
     Я открыл. Прошел, наверное, уже час с тех пор, как я проделал опыт  с
серой, и комната почти совсем проветрилась.
     - Там приехали из ратуши, господин магистр, -  сказал  Бунго.  -  Вас
вызывают к господину бургомистру.
     - Попроси подождать пять минут, - ответил я. - Я оденусь и спущусь.
     Я закрыл за Бунго дверь, вернулся к окну и затворил  его.  Интересно,
чего им от меня надо. Конечно, с ЭТИМ их вызов никак не мог  быть  связан.
Если бы они знали про ЭТО, ко мне заявились бы камаргосы.
     Я надел парадный камзол,  с  трудом  нагнулся  и  зашнуровал  уличные
башмаки. Иногда Бунго помогает мне сделать это, но ведь он  тоже  немолод,
еще постарше меня будет, и я стараюсь  без  нужды  не  обременять  старика
работой. ЭТО я положил в карман  камзола,  накинул  плащ,  надел  шляпу  и
спустился вниз.
     Посыльный от бургомистра  -  молодой  человек  лет  двадцати  тут  же
вскочил с лавки у входа, поклонился.
     - Господин бургомистр просил узнать, не будете ли  вы  столь  любезны
посетить его сейчас по весьма важному поводу, - сказал он.
     - Хорошо, я готов.
     Мы вышли. Перед домом стояла карета бургомистра, кучер, дремавший  на
козлах, встрепенулся. Молодой человек распахнул передо мной дверцу, и я  с
трудом вскарабкался на высокую подножку и уселся на мягкое сиденье  спиной
вперед - так меньше трясет. Мой провожатый сел  напротив,  и  мы  поехали.
Бургомистр, видимо, решил оказать мне честь, прислав  карету,  потому  что
пешком мы дошли бы быстрее. Мой дом в трех кварталах от Ратушной  площади,
но карете, приехавшей с той стороны,  пришлось  минут  десять  плутать  по
узким переулкам, пока мы сумели развернуться и поехать назад.  Наконец  мы
остановились перед ратушей, мой провожатый распахнул  дверцу,  выскочил  и
помог мне спуститься.
     Такой суеты в ратуше я не видел давно, со времени событий шестилетней
давности. Везде толпились стражники - и на площади, и  внутри  здания.  На
каждом углу, у каждой двери стояли часовые, но нас никто не задержал,  нас
узнавали и пропускали без каких-либо вопросов.
     Бургомистр был занят, и нам пришлось подождать в его  приемной  минут
десять.  Наконец  дверь  его  кабинета  раскрылась  и  оттуда  вышли   два
камаргоса, судя по манере держаться - высокопоставленных. Они прошли мимо,
недовольно разговаривая о чем-то  вполголоса,  и  мой  провожатый  тут  же
вскочил и скрылся за дверью кабинета.
     - Бургомистр ждет вас, господин магистр, - сказал он,  появившись  из
кабинета через пару минут. Я поднялся со скамьи и вошел к бургомистру.
     В кабинете было темно. Даже в приемной, освещенной двумя факелами над
дверью, было светлее. Здесь же  горели  лишь  две  свечи  по  углам  стола
бургомистра, бросая круги света на стол под собой. Сам бургомистр  терялся
в темноте за ними, и я вздрогнул, когда он внезапно встал мне навстречу  и
подал голос.
     - Добрый вечер, господин магистр. Очень рад, что вы изволили  принять
мое приглашение.
     - Добрый вечер, господин бургомистр, - ответил я, подходя  и  пожимая
ему руку. Я не очень-то люблю нашего бургомистра. Да и за что его  любить?
Он - ставленник нашего дорогого герцога, он делает  все,  что  приказывают
ему свыше. Известно, что ему приказывают, и за одно  это  я  уже  не  могу
питать к нему никаких теплых чувств. Но иногда - как, например, сегодня  -
мне становится по-человечески жалко его. Он  совсем  неглуп,  и  в  других
условиях  из  него  вполне  мог  бы  получиться  стоящий  человек.  А  так
получилась лишь  игрушка  в  руках  сил,  представляющих  реальную,  а  не
номинальную власть в городе, в руках камаргосов  и  прислужников  герцога.
Временами мне кажется, что он и сам сознает ту жалкую  роль,  которую  ему
приходится играть, и тогда я перестаю  презирать  его  и  начинаю  жалеть.
Впрочем, и жалость, и презрение имеют один корень.
     - Вы, наверное, знаете, господин магистр, - сказал он, усадив меня на
мягкий диван в  стороне  от  стола  и  усевшись  рядом,  -  что  в  городе
неспокойно. Не стану скрывать от вас, вы и сами это прекрасно знаете,  что
для беспокойства имеются серьезные поводы.  Опять,  знаете  ли,  ожидается
недород, подняли, правда  незначительно,  налоги,  участились  грабежи  на
дорогах. А тут еще эти знамения. Вы, надеюсь, слышали о знамениях?
     - Что-то слышал, - сказал я, сказал каким-то  чужим  голосом,  потому
что вдруг вспомнил про ЭТО, вдруг ощутил его  тяжесть  в  кармане,  и  мне
стало неспокойно.
     - Да, вот именно. Понимаете, все слышали  что-то,  все  знают  людей,
которые что-то видели. Слухи, слухи... Вы  прекрасно  знаете,  как  быстро
расползаются слухи. И вот уже и зарево над башней чуть не  все  видели,  и
знаки дракона разве что в нужниках не  красуются,  и  вообще  черт-те  что
творится. Народ буквально  с  ума  сходит.  Представляете,  сегодня  утром
стражники поймали на площади одного  безумца,  который  кричал,  будто  бы
город вот-вот погибнет. Его, конечно, схватили, посадили пока в подземелье
наше. Наверняка несчастный, больной человек. Впрочем, с ним мы разберемся,
не  в  нем  дело.  Дело  в  том,  что  и  это  уже,  по  донесениям  наших
осведомителей, разнеслось по всему городу, и теперь только  и  разговоров,
что дракон вот-вот вырвется на свободу и всех нас огнем  спалит.  В  такой
накаленной обстановке только дракона нам и не хватало! Как вы считаете?
     Я хмыкнул, пожал плечами.
     - Вот именно! - Бургомистру и не нужен был мой ответ. -  Вот  именно!
Мы стремимся всячески поддерживать порядок, сохранять покой и благополучие
горожан, а тут распускаются такие слухи. Сами понимаете, к чему это  может
привести в такой обстановке. Какие-нибудь горячие головы спьяну решат, что
теперь, когда дракон все равно вот-вот обрушится на город, можно  позабыть
о порядке, позабыть  о  законе,  о  герцоге,  наконец,  и  начнется  самый
настоящий бунт. А ведь вы понимаете, что из бунта никогда ничего  хорошего
не получится. Было, не раз уже было, шесть лет  назад,  например.  И  что?
Хоть кому-то лучше от этого стало? Хоть кто-то  чего-нибудь  добился  этим
бунтом? Нет. Потому что от бунта в принципе ничего хорошего быть не может.
Потому что те, кто бунтует, не имеют цели. Так,  вымещают  на  ком  попало
злобу свою и неудовольствие свое.
     - Вы хотите сказать,  что,  имей  они  цель,  и  из  бунта  могло  бы
получиться что-то хорошее? - поддел его я.
     -  Хм,  я  просто  неудачно  выразился,  -  смутился  бургомистр.   -
Заговорился. Я хотел сказать, что и не может быть никакой  разумной  цели.
Да, именно так. А раз так, то и смысла никакого в бунте быть не может.  Вы
согласитесь?
     - Раз так, то соглашусь, - ответил я.
     - А что из этого следует? А вот что: все мы, добропорядочные граждане
- и простые горожане, и стражники, и вы, светочи знаний, и я, ваш покорный
слуга - должны все усилия сейчас приложить к тому, чтобы хоть как-то, хоть
чем-нибудь разрядить обстановку.
     Ну, вы меня понимаете... Знамения эти,  слухи...  Надо  ну,  что  ли,
почву у них из-под ног выбить. Вы меня понимаете?
     - А как вы себе это мыслите, господин бургомистр?
     - В таком деле, мне кажется, хороши все средства.  Цель,  знаете  ли,
оправдывает. И к тому же, - он понизил  голос,  -  я  этого,  конечно,  не
должен говорить, но между нами: получено распоряжение от самого герцога  в
ближайшие дни навести в городе порядок. А то, знаете, все может случиться.
Я даже не исключаю того - это мое предположение,  сами  понимаете,  -  что
герцог для наведения порядка может, как и шесть лет назад, ввести в  город
войска. Вы понимаете, что тогда начнется? Но это между  нами,  я  надеюсь.
Так вот, о средствах. Невежественным людям свойственно  во  всем  знамения
видеть. Как что хоть чуть непонятно - так сразу знамение.  Взять  хотя  бы
это свечение над башней. Мало ли  что  там  могло  светиться?  Может,  там
загорелось чего,  никто  же  внутрь  уже  столько  лет  не  заходил.  Нет,
пожалуйста - знамение. Я не понимаю, ну как так можно? -  Он  даже  руками
развел, как будто не со мной говорил, а  перед  советниками  на  заседании
выступал.
     - Так что же конкретно вы от меня хотите, господин бургомистр?
     - Вот к этому я и перехожу. Дорогой магистр, все знают, что в городе,
да что там в городе, во всем герцогстве нет равного вам по знаниям свойств
всяких веществ. Никто лучше  вас  не  может,  например,  готовить  горючие
составы для военных целей и фейерверков.
     Даже там, наверху, - он  поднял  палец  и  указал  им  в  потолок,  -
наслышаны о ваших способностях. Да  будет  вам  известно,  что  шесть  лет
назад, когда с вами приключилось это, хм, скажем так, недоразумение  и  мы
здесь уже не надеялись хоть чем-то вам  помочь,  пришло  относительно  вас
указание оттуда, и все закончилось относительно благополучно. Так  вот,  я
бы вас очень попросил, просто не знаю, как попросил бы, - не для меня  это
нужно, и даже не для герцога, хотя долг каждого из нас  свято  блюсти  его
интересы, для города нашего это нужно прежде всего -  я  бы  вас  попросил
устроить публичную  демонстрацию.  Завтра  же.  Какой-нибудь  фейерверк  с
самовозгоранием на площади перед башней. Так, чтобы зарево в полнеба было.
Народ, знаете, туп, все рты-то поразевают, а уж мы со своей стороны  слухи
пустим всякие. Дескать, и раньше зарево над башней из-за возгораний  было,
составы там, например, внутри хранились и  теперь  вот  возгорелись.  Ведь
могло же так быть на самом деле, правда? Ведь не знаем же мы с вами,  если
честно, что там внутри башни лежит.  В  такую-то  жару  вполне  могло  там
что-то и возгореться, правда же? Ну, в общем, вы  понимаете,  что  я  хочу
сказать. Так как, согласны?
     - Как я могу не согласиться? - пожал я плечами.
     - Ну вот и  чудесно.  А  уж  мы  вам  поможем,  как  только  вы  того
пожелаете. Завтра же с утра пришлю вам в помощь  десяток  стражников.  Все
склады города без  разбора  в  вашем  распоряжении.  Все,  что  нужно  для
приготовления состава, у вас будет, я вам обещаю. Главное для нас  сегодня
- это слухи пресечь, народ успокоить, объяснение ему дать.
     - Господин бургомистр, - сказал я тут. - А вы не допускаете такой вот
возможности: вдруг дракон действительно на свободу вырвется?
     - Ай-яй-яй, господин магистр, и вы туда же. Да бог с ним, с драконом,
не до него сейчас. Вот  станет  поспокойнее,  поговорим  и  о  драконе.  А
сегодня, извините, есть и поважнее дела.  Так  мы,  значит,  договорились:
завтра с утра и приступаете к делу. Сейчас я позову секретаря, он  вас  до
дому довезет. - Бургомистр встал и устремился к двери.
     Неужели он вот так всякий раз бегает,  когда  кого-то  позвать  надо,
подумал я. Или это  от  волнения?  Значит,  говорите,  вам  сейчас  не  до
дракона? Думаете, он ждать будет, пока вы на него свое  внимание  обратить
изволите? Конечно,  вам  он  бывает  нужен  лишь  тогда,  когда  требуется
припугнуть народ,  а  если  дело  до  того  дошло,  что  драконом  уже  не
припугнешь, то вам уже не до дракона. А ну как он возьмет  и  вырвется  на
свободу сегодня же, как тот несчастный, о котором вы, господин бургомистр,
говорили, кричал? Что тогда делать будете? Вам не до дракона лишь  потому,
что всегда в этом городе находился дурень, который вас от  него  заслонял.
Только я-то этим дурнем не буду. К черту вас всех, разбирайтесь  со  своим
драконом сами. Да даже если бы невероятное случилось, даже если бы я надел
сегодня ЭТО и убил дракона, завтра вы же сами его бы снова выдумали. Ну уж
нет, господин бургомистр, ваши это проблемы,  вам  и  ЭТО  в  руки.  Моими
руками вы дракона не одолеете.
     Я сунул руку в карман, нащупал ЭТО и положил  на  пол  у  своих  ног.
Почему-то мне было очень трудно разжать кулак, но я  справился.  Наверное,
это душа моя  с  трудом  отрывалась  от  старого  тела  -  ведь  тот,  кто
отказывается от ЭТОГО, говорят, теряет душу. Возможно,  именно  души  всех
тех, кто от него отказался, и дают ЭТОМУ силы для  борьбы  с  драконом.  А
может, все это чушь - насчет души? Кто  разберет?  Я,  во  всяком  случае,
ничего не почувствовал -  никакой  боли,  никакой  тоски.  Ничего.  Разжал
кулак, ЭТО упало на пол, мне под ноги, и все.
     Вошел бургомистр с давешним молодым человеком,  мы  простились,  и  я
вышел вслед за своим провожатым. Была уже ночь, ярко светили звезды, и  на
площади перед ратушей толпились  у  костров  стражники.  Сначала  я  думал
пройтись до дома пешком, но затем решил проехать в  карете  -  пускай  еще
разок поплутает по окрестным улицам.
     Мне пришлось дважды стучать в дверь,  прежде  чем  Бунго  открыл  ее.
Старик становится несносен, спит на ходу, а у меня не  богадельня,  и  нет
лишних денег. Завтра же надо  рассчитать  его,  пускай  отправляется  куда
хочет. Только сперва найду прислугу помоложе.
     С этими мыслями я поднялся к себе наверх и сразу же  лег  спать.  Мне
снился фейерверк над башней дракона...

                                БУРГОМИСТР

     До чего же я устал!
     С ума сойти можно, с раннего  утра  на  ногах.  В  половине  седьмого
подняли меня из-за этого дурня, что кричал о погибели города, и с тех  пор
ни минуты покоя. Даже  поесть  не  дали  по-человечески.  Повара  надо  бы
наказать, и примерно наказать. Ну куда это годится -  целый  день  изжога.
Говорил ведь ему: не клади чеснока, не клади. Так нет  -  кладет.  Врет  в
глаза, что не кладет, а сам кладет, все равно  кладет  и  всякими  травами
задабривает, чтобы я не почувствовал. Иначе с чего бы изжоге быть? Знаю  я
эту каналью!
     Хорошо  бы  забросить  все  сейчас  и  домой  уйти.   Посидеть   хоть
по-человечески, с дочками поговорить. А то ведь замуж повыскакивают,  а  я
при такой жизни последним про это узнаю. Еще и на свадьбу не попаду - дела
все, дела. Жена вон говорила, что от сына  письмо  пришло,  позавчера  еще
пришло, а я так и не успел прочитать. А может, он чего важное  пишет.  Кто
его знает что там у герцога в крепости творится, куда ветер  подул?  Надо,
надо обязательно сегодня же его прочитать. Когда бы до дома  не  добрался,
возьму и прочитаю перед сном. Только бы не забыть.
     Голова гудит от всего этого. И обо всем надо  помнить,  все  успевать
надо. Крутишься, крутишься с  утра  до  ночи,  а  что  толку?  Вон  вчера,
например: собрал всех советников, распределили мы казну городскую на  этот
месяц - мостовую на площади рыночной наконец подновить решили, еще кое-что
по мелочи отремонтировать, канавы сточные почистить, пока город грязью  не
залило, - а толку? Появился вечером этот, от камаргосов,  и  на  все  наши
деньги лапу наложил. Все на починку стен и башен. Стены  и  башни  чинить,
конечно, нужно, но ведь мы же платим герцогу налоги. Испокон века это  его
делом было. А теперь вот вдруг стало нашим. И не возразишь,  и  жаловаться
некому.
     Нет, ей-богу, брошу я все это дело. Ну его к черту, пусть кто  другой
бургомистром становится, а мне надоело. Я им не игрушка, в конце концов, я
хочу на старости лет пожить спокойно. А это разве  жизнь?  Начнись  что  в
городе - с кого первого спрос? С бургомистра, что не углядел. Я  будто  бы
налоги такие назначил, я будто бы утеснения всякие чиню. Да что  я  вообще
могу? Мною как хотят, так и вертят, а  помру  -  никто  добрым  словом  не
помянет.  В  городе  рады  языками-то  чесать:   бургомистр-де   приказал,
бургомистр-де распорядился. Если бы бургомистр действительно  приказал  да
распорядился так, как это требуется по его разумению, его  бы  отсюда,  из
ратуши, быстро убрали. Под зад бы коленом  -  и  все.  Если  бы  вообще  в
подземелье не засадили.
     Уж я-то знаю, какие тут дела творятся.
     И дракон еще  этот,  будь  он  неладен!  Хорошо  еще,  со  стариканом
договорился. Устроит им завтра фейерверк, пускай потешатся. Правда,  опять
все сорваться может. Кто его знает, камаргоса этого, вдруг покажется  ему,
что не следует сейчас фейерверки устраивать.
     Вызовет меня к себе или пришлет кого и скажет -  не  следует.  С  ним
ведь  не  поспоришь.  А  бегать  водворен  старый,   чтобы   каждое   свое
распоряжение согласовывать - это ведь за неделю сапоги стопчешь. Жаль, что
его на прошлой неделе не прирезали.
     Я даже вздрогнул от этой мысли. Так, будто бы произнес ее вслух. А ну
как произнес? В такой суете до всего дойти можно. Жена вон говорит, что во
сне я стал разговаривать. Так недолго и среди бела дня начать  свои  мысли
выбалтывать. Ай-яй-яй, как нехорошо.
     Я встал из-за стола, подошел к двери кабинета. В  приемной  слышались
чьи-то громкие голоса, оттуда, слава богу, никто бы не услышал. Разве  что
кто-нибудь  в  самом  кабинете  притаился.  Глупость,  конечно,  где   тут
притаиться, но на всякий случай я огляделся.
     Никого, конечно, не было. Я подошел к  окну,  заглянул  за  портьеру,
затем за шкаф, стоящий рядом, - никого. Да и кому это нужно - прятаться  в
моем кабинете? И вообще, не говорил я ничего, ясно ведь, что не говорил. А
мысли - если бы начальник камаргосов умел читать мысли, я бы  здесь  давно
уже не сидел. Если бы он умел мысли читать, полгорода бы уже  на  виселице
болталось.
     Зараза такая, и как  это  он  только  уцелел?  Мне  докладывали,  что
нападавших было трое и двоих камаргосов  из  его  охраны  они  уложили  на
месте. Но тут, как назло,  ночной  караул  рядом  случился,  целых  десять
стражников.  Прибежали,  будь  они  неладны,  крики  услышали.  Одного  из
нападавших в стычке убили, двоим удалось скрыться. Знать бы  заранее,  сам
бы караул тот задержал. Эх, да что теперь сожалеть, теперь уже  ничего  не
поправишь. Он ведь  бестия  хитрая,  осторожным  теперь  стал,  больше  из
старого дворца носа не высовывает.  Раньше,  бывало,  хоть  сам  в  ратушу
являться изволил, а теперь вот уже три дня,  как  носа  не  показывает  из
своего кабинета, все меня к себе вызывает. А мне от  одной  мысли,  что  в
старый дворец ехать снова придется, плохо становится.
     Но почему же мне все время кажется, что в кабинете кто-то есть? Мания
какая-то, от усталости,  наверное.  Все,  решил  я,  кончаю  дела,  еду  с
докладом и домой, спать. А то если так дальше пойдет, то совсем  рехнуться
можно. Вот выбегу завтра поутру на площадь перед ратушей, как этот сегодня
выбежал, и начну тоже кричать про погибель надвигающуюся. Я-то знаю, о чем
кричать, я-то знаю, что нам и без дракона есть от чего загнуться.  Дракон.
Что дракон, когда зерна на складах почти  что  не  осталось,  когда  нищие
толпами по всем дорогам бродят, когда город  так  захламлен,  что  вот-вот
болезни начнутся, мор начнется, когда недород опять на носу, и все про это
знают, только сказать боятся. Ну неужели же герцогу невдомек,  что  сейчас
самое время ослабить на какой-то срок  бремя  налоговое,  что  можно  даже
поступиться чем-то - ну хотя бы зерна из своих запасов прислать,  -  чтобы
хуже не получилось? Ну неужели он этого не понимает?  Или  ему  просто  не
докладывают, или он не знает ничего, а  министры  боятся  правду  сказать?
Ведь это же они, они все  развалили  донельзя.  Ведь  если  герцог  правду
сейчас узнает, им же голов не сносить.  Ей-богу,  возьму  и  сам  поеду  к
герцогу. Добьюсь аудиенции и сам ему обо  всем  доложу.  А  там  будь  что
будет.
     А что будет? А ничего не будет. Бургомистра заменят, только и  всего.
Сыну моему хода больше не дадут, если вообще оставят во дворце.  А  скорее
всего выгонят, на что им такой? У  той  кормушки  и  без  него  достаточно
желающих толчется. Семья в опалу  попадет,  сам  ни  за  что  ни  про  что
пострадаю. Вот что будет. А сюда новый бургомистр сядет, и еще неизвестно,
как он дело поведет. Я-то хоть  не  ворую,  хоть  как-то  стараюсь  городу
пользу приносить. Не о себе лишь думаю. А придет другой - мало  ли  таких,
сплошь и рядом - и все  окончательно  развалит.  Вот  так  и  будет,  если
герцогу правду рассказать. Не любят люди правду, это же закон природы.
     И все-таки  мысль  о  том,  что  в  кабинете  кто-то  есть,  меня  не
оставляла. Я уже сложил все бумаги в стол и встал  с  намерением  ехать  к
начальнику камаргосов, но, повинуясь непонятному мне самому порыву,  снова
подошел к окну и заглянул за портьеру. Даже ощупал ее. Потом медленно, все
еще сомневаясь, подошел к двери.  Но  на  полпути  остановился.  Внутренне
смеясь над собой, над этой глупой мнительностью, я вернулся назад к столу,
опустился на колени перед диваном  и  заглянул  под  него.  Там,  конечно,
никого не было. Но на полу, у самой его ножки, что-то блеснуло. Я протянул
руку, и на ладони моей оказалось ЭТО.
     Я вздрогнул и чуть было не выронил его на пол. Но кулак мой сам собой
сжался, и я лишь слегка дернулся в сторону, коснувшись  боком  дивана.  Да
так и остался стоять перед ним на коленях, не  смея  поверить  в  то,  что
случилось.
     Боже мой, боже мой, только этого  сейчас  и  не  хватало!  Да  откуда
только оно могло взяться? Кто мог подбросить его  сюда?  Кто-то  из  слуг,
секретарь или, может, магистр? А впрочем,  какая  разница?  Тот,  кто  это
сделал, все равно никогда не признается. ЭТО - не такая  вещь,  чтобы  они
признались.
     А может, это дело рук камаргосов? Я даже застыл,  закаменел  от  этой
мысли, но тут же успокоил себя. Нет, камаргосы на такое не пошли бы,  если
бы они хотели выяснить, насколько я  благонадежен,  они  нашли  бы  способ
попроще. Или  вообще  не  стали  бы  ничего  выяснять.  Стоит  им  во  мне
усомниться - и все, и меня больше не станет. Что я,  не  знаю,  как  такие
дела делаются? Вон в прошлом году прокурор Байго исчез -  и  все.  А  ведь
видный же человек был. Исчез, и никто ни слова о нем не сказал, так, будто
и  не  было  человека.  А  ведь  только  что,  буквально  за   неделю   до
исчезновения, бал он давал, и все мы на том балу были, и разговоров  потом
об этом сколько по городу ходило. А исчез Байго - и как кто запрет на само
упоминание его имени наложил. Так  что  камаргосы  не  стали  бы  мне  ЭТО
подбрасывать, им такая проверка ни к чему.
     Проверка? Хм,  действительно  проверка.  Проверка  того,  на  что  ты
годишься, бургомистр. Я медленно встал, отряхнул левой рукой  колени.  Да,
проверка. Что, бургомистр, прошло время, когда можно было болтать о  своем
служении городу и готовности ради своего города на все.  Пришло  время  на
деле послужить ему. Правда, никто, кроме тебя, никогда не узнает,  как  ты
прошел эту проверку. Но ты-то сам теперь будешь знать,  на  что  годишься.
Это раньше можно было как-то оправдываться,  находить  причины  для  того,
чтобы не делать того, что следовало сделать, врать и изворачиваться  перед
самим собой. Но перед ЭТИМ нельзя соврать, и ты  это  знаешь,  бургомистр.
ЭТО не обманешь так, как можно обмануть свою совесть. ЭТО требует от  тебя
определенного ответа: да или нет.
     Я отошел к столу, сел.  Дракон.  Выходит,  знамения-то  действительно
были. Неспроста были знамения. Все одно к одному - и бунт  назревающий,  и
знамения, и дракон. Чудище проклятое, живо, значит, до  сих  пор  живо.  А
я-то прожил всю жизнь в убеждении, что его нет, что если он и жил когда-то
- ну не такой страшный и могучий,  конечно,  как  в  легендах,  но  просто
чудовище какое-то уродливое, - что если  он  когда-то  и  существовал,  то
давным-давно уже умер. Нет, впрочем, не всю жизнь я это убеждение имел,  в
детстве я в дракона верил. Помню, лет пять, наверное, мне было, когда  вот
так же знамения начали появляться. Сам даже свечение над башней  видел.  И
ночь целую заснуть тогда не мог, все боялся, что дракон меня растопчет.  А
потом вырос и перестал верить.
     Выходит - зря.
     Я как-то привык думать, что дракон - это не реальная угроза, нависшая
над городом нашим, что это некий символ всех бед и невзгод, которые на нас
обрушиться могут. И этот символ по временам  бывает  даже  очень  полезен.
Потому что дракон в равной  степени  угрожает  всем  нам  -  и  бедным,  и
богатым, и власть имущим, и бесправным, он  всех  нас  объединяет  в  одно
целое и потому нужен городу, особенно в трудные периоды испытаний. То, что
дракон грозил гибелью всем, всем без разбора и званий  и  положения,  было
очень полезно, это как бы равняло самого бедного и бесправного с любым  из
нас  и  тем  самым  помогало  переживать  трудности  и  невзгоды,  которые
неизбежны в жизни. Я всегда считал, что дракон как символ нам необходим. И
даже сейчас, когда все эти знамения накаляли и  без  того  уже  накаленную
обстановку, не изменил бы своего мнения. Но настоящий,  но  живой  дракон,
дракон, который вот-вот обрушится на город, - такого я себе  и  вообразить
не мог.
     Что же делать, что же  делать?  У  меня  даже  во  рту  пересохло  от
волнения, но я не решался позвонить, позвать кого-нибудь,  чтобы  принесли
воды. Я боялся, что лицо у меня слишком бледное, что голос мой задрожит, и
тогда все поймут - почему-то я был убежден в этом - все сразу  же  поймут,
что я сжимаю ЭТО в своей правой  руке.  Что  делать,  что  делать?  Вдруг,
как-то неожиданно, я понял, что давным-давно не вставало передо мною этого
вопроса, что я уже привык, что мне всегда говорят, что следует делать, что
любое мое действие следует за получением соответствующего указания, а  без
указания я попросту не способен ни на что решиться. Но какое и от  кого  я
могу получить указание теперь? Кто может дать мне указание в  таком  деле?
Разве что само ЭТО. Но стоит ли его слушать?
     В дверь постучали, и вошел мой секретарь.
     - Я проводил магистра до дома, господин бургомистр. Карета  подана  к
выходу. Осмелюсь напомнить, что вас ждут в старом дворце.
     - Хорошо, идите. - Я чувствовал, что мне  трудно  говорить,  в  горле
сидел какой-то комок, и я покашлял, чтобы освободиться от него. Но это  не
помогло, и я хрипло добавил: - Я выйду через несколько минут.
     Дверь за ним закрылась, и я снова остался один.  Что  ж,  по  крайней
мере получено ясное указание. Надо ехать - от этого  никуда  не  денешься.
Попробовал бы я проигнорировать приглашение  начальника  камаргосов...  Да
тут никакого извинения не может быть - болен, ногу ли сломал,  при  смерти
лежит - изволь приехать, если он тебя приглашает. А ведь как  было,  когда
меня двенадцать лет назад назначили бургомистром?  Сейчас  и  не  верится.
Ведь это я мог тогда пригласить его к себе - и не принять. Бывало, не  раз
бывало, что тут скрывать? Мне он никогда не нравился,  даже  в  то  время,
когда не имел еще такой власти, даже до террора, что он установил в городе
шесть лет назад. И я не стеснялся показать ему это. Вот он теперь на мне и
отыгрывается.
     Я с трудом встал. Свеча справа сильно коптила, и я  задул  ее.  Потом
пошел к двери, снял с вешалки  свой  плащ  и  попытался  надеть  его.  ЭТО
мешало. В самом деле, не идти же мне к начальнику камаргосов, зажав ЭТО  в
кулаке. Я немного подумал, затем сунул ЭТО в  карман  и  с  трудом  разжал
кулак. Мелькнула шальная мысль: хорошо бы в кармане  оказалась  дырка.  Но
нет, в моих карманах дырок не бывает, я это знал. Я надел  плащ,  надвинул
шляпу поглубже, чтобы не видно было лица, и вышел.
     У  выхода,  освещенного  факелами,  стояла  моя   карета.   Секретарь
распахнул передо мною дверцу, я сел, он забрался  следом,  и  мы  поехали.
Интересно, что потребует от меня сегодня этот мерзавец? Ехать  к  нему  не
хотелось настолько, что  я  даже  застонал.  Но  тихо,  чтобы  не  услышал
секретарь. В такое время надо следить за собой, в такое время каждый может
оказаться доносчиком.
     В последние годы, с тех пор как шесть лет назад при  поддержке  армии
герцога камаргосы установили в городе  свой  порядок,  не  было  для  меня
горшей пытки, чем встречаться с их начальником. Я еще мог смириться с тем,
что он существует и действует, пока сидел у себя  в  ратуше.  Но  ехать  к
нему, встречаться с ним... Ну почему, почему его не сумели прирезать? Если
бы его хотя бы ранили, хотя бы чуть задели, я мог  бы  не  тащиться  через
весь город, я мог бы сейчас отправиться домой, поужинать в кругу  семьи  и
лечь спать. Мог бы - если бы не ЭТО.
     А собственно, кто заставляет меня ехать к нему теперь, явилась  вдруг
непрошеная мысль. Теперь, когда ЭТО в твоих руках, когда твой  долг,  твоя
прямая обязанность - спасти свой родной город. Надень ЭТО - и все проблемы
останутся позади. Надень ЭТО - и не нужно будет больше пресмыкаться  перед
этим мерзавцем. Надень ЭТО - и... Меня как жаром обдало. Наверное,  только
теперь я впервые понял, что это означает - надеть ЭТО. Я представил  себе,
как окажусь один на один с драконом, в  его  подземелье,  представил  свой
ужас в момент, когда увижу во тьме его  надвигающуюся  огнедышащую  пасть,
когда почувствую на своем лице зловонное дыхание, и содрогнулся. Нет, нет,
только не это! Но что же тогда? Что ждет того, кто откажется от ЭТОГО?  Не
ужаснее ли потеря души любой гибели, даже самой-страшной?
     Гибели... А ты подумал, что будет с твоей семьей, если ты  погибнешь?
Даже если камаргосы оставят их в покое - ты обеспечил им  будущее?  Ты  не
воровал,  не  пользовался  своим  положением  так,  как  это  делал   твой
предшественник, - и что же? Исчезни ты, и твои близкие - нищие.  Твой  сын
при  дворе  герцога  -  сирота  без  роду  и  племени,   без   средств   к
существованию. Долго ли он там протянет? Твои дочери  -  на  какую  партию
могут они рассчитывать? Нет, не так-то все  просто  с  этим  драконом,  не
так-то все просто. И не у кого спросить совета.
     Ну а если ты не выйдешь на битву - что тогда? Если ты  откажешься  от
ЭТОГО, струсишь? И через несколько  дней,  возможно  даже  сегодня  ночью,
дракон выйдет на свободу и спалит весь город. Всех - и тебя, и твою  семью
тоже. Тогда как? Как тогда?
     Карета прогрохотала по мосту и остановилась во дворе старого  дворца.
Ворота за  нами  закрылись.  Снаружи  подошли,  открыли  дверцу,  осветили
фонарем наши лица.
     - Можете выходить, господин бургомистр, - послышался голос  дежурного
стражника. - Шеф ждет вас у себя наверху.
     Я спустился, мой секретарь вышел следом.  Мы  прошли  внутрь  здания,
сдали дежурному - уже из камаргосов - свои плащи и поднялись  по  лестнице
на второй этаж. Прежде чем допустить в кабинет, телохранители  внимательно
осмотрели меня. Хорошо еще, что хоть не обыскивают.  Пока  не  обыскивают.
Придет время, и тебя, бургомистр, буду обыскивать, прежде чем допустить  к
начальнику камаргосов.
     Наконец передо мной открылись двери кабинета, и я вошел внутрь.
     Начальник  камаргосов  -  как  обычно  мрачный,  как  обычно   чем-то
недовольный - лишь буркнул что-то в ответ на мое приветствие, но, когда  я
подошел, предложил сесть. Пока он еще предлагает мне сесть - что-то  будет
дальше? Некоторое время он не обращал на меня  никакого  внимания,  сидел,
изучая какие-то бумаги, но потом наконец оторвался от них и  уставился  на
меня своим сверлящим взглядом. Этот взгляд он вырабатывал  годами.  Я  еще
помню то время, когда он глядел точно так же, как и все  нормальные  люди,
время, когда  его  попытки  придать  своему  взгляду  суровость  выглядели
смешно. Теперь мне уже не хочется смеяться. Возможно, просто потому, что я
знаю,  что  может  таиться  за  этим  взглядом.  Возможно,   для   кого-то
постороннего он по-прежнему смешон.
     - Мне доложили, господин бургомистр, -  начал  он  тихим  голосом,  -
странные вещи. Мне доложили, что ваши стражники схватили  утром  человека,
который выкрикивал противозаконные лозунги. Почему я  должен  узнавать  об
этом от своих осведомителей, а не от вас?
     - Уверяю вас, господин Прегон, этот человек не  представляет  никакой
опасности. Я собирался доложить о нем сейчас.
     - Вам следовало не докладывать о нем сейчас, а  немедленно,  слышите,
немедленно переправить его в наше подземелье. Это  уж  наше  дело  решать,
представляет он опасность или нет. Мы для  этого  и  существуем.  Чтобы  с
рассветом он был здесь - и точка.
     - Хорошо, господин Прегон, - опустив глаза,  сказал  я.  К  унижениям
привыкаешь постепенно, понемногу, и приходит время, когда то, что казалось
бы прежде немыслимым, уже не оскорбляет. Но приходят новые унижения, и  не
хватает сил и смелости для того, чтобы положить этому конец.
     - И вообще, господин бургомистр, - продолжал он тем же тихим голосом,
- не советую вам сейчас делать выводы о том, кто представляет опасность, а
кто нет. Это наша работа, и  вы  не  способны  правильно  судить  хотя  бы
потому, что знаете далеко не все из того, что  творится  в  вашем  городе.
Например, известно ли вам, что в городе появилось ЭТО?
     Я похолодел. Неужели он что-то знает? Но как, откуда?
     - Могу я узнать, как стало об этом известно? Может, это просто слухи?
     - Не думаю, чтобы  это  были  слухи.  Слишком  много  совпадений  для
слухов. А известно об этом потому, что  мы,  господин  бургомистр,  хорошо
знаем свое дело. Мы умеем докапываться до истины, как бы хорошо ее от  нас
ни скрывали. Мы умеем узнавать все, что должно  обеспечивать  безопасность
герцогства, безопасность всех его жителей и вашу в том числе безопасность,
господин бургомистр. - Он протянул руку, не глядя взял со стола бумагу.  -
Вот здесь -  протокол  допроса  одной  женщины.  Обычная  история:  решила
избавиться от мужа и пришла на него доносить. Рано утром он стер с потолка
в своей комнате знак  дракона  вместо  того,  чтобы  доложить  нам  о  его
появлении. Мы его, конечно, допросили, и на допросе он сознался не  только
в этом, но и в том еще, что рано утром к  нему  в  руки  каким-то  образом
попало ЭТО. Она тоже хороша оказалась - когда муж подсунул ей ЭТО в сумку,
выбросила его в сточную канаву в переулке у башни. Мои люди там,  конечно,
все перепахали,  но  ничего  не  нашли.  Наверняка  какой-нибудь  мерзавец
завладел ЭТИМ, и теперь попробуй его отыщи. А вы в такое время  позволяете
себе решать, кто представляет опасность, а кто нет.
     - Я н-не думал, г-господин Прегон, что дело настолько серьезно.
     - А вам вообще не следует думать. Я за  вас  думаю,  а  ваше  дело  -
выполнять распоряжения.
     Вот ведь  сволочь,  с  привычным  бессилием  подумал  я.  Но  ничего,
конечно, не сказал. И вообще старался не смотреть в  его  сторону,  потому
что боялся, что он по одному моему взгляду догадается об ЭТОМ. Он  задавал
мне  какие-то  вопросы,  я  что-то  мямлил  в  ответ,  он  злился  на  мою
бестолковость, но  мысли  его  были,  по-видимому,  заняты  другим,  и  он
выслушал мой отчет лишь по долгу службы. Я же сидел как на  иголках,  ЭТО,
казалось, жгло меня сквозь  карман,  и  вот  вдруг,  неожиданно  для  себя
самого, я зажал его в кулаке, осторожно опустил руку вниз,  к  полу,  даже
коснулся его, слегка подавшись вперед,  и  разжал  кулак.  ЭТО  без  звука
выскользнуло из моей руки.
     Так-то вот, господин Прегон, разбирайтесь теперь сами. Если вы  такой
умный, что можете думать за меня, вам и ЭТО  в  руки,  вам  и  с  драконом
сражаться. А меня увольте. Хватит  с  меня.  Я  сидел  перед  ним,  что-то
отвечал на его глупые раздраженные  вопросы  и  внутренне  усмехался.  Вот
тебе, думал я, получай ЭТО, которого ты добивался, делай с ним что хочешь,
а меня это теперь не заботит. Я вообще постараюсь уехать из города к  себе
в имение и семью туда переправлю. Нет, сегодня же, прямо сейчас.  Впрочем,
нет, послезавтра. Ведь завтра же приезжает министр от  герцога,  я  должен
давать прием в ратуше. Будет неудобно,  если  я  отправлю  свою  семью  из
города накануне приема. Ничего, поживут пока здесь.  Я  же  не  уезжаю.  А
потом надо будет выдумать что угодно: болезнь, сумасшествие, наконец, -  и
прочь из города. И пусть всех вас  тут  пожрет  дракон!  И  пусть  все  вы
сгинете в пламени!
     Я добрался до дома лишь в двенадцатом часу. Все уже легли, и поужинал
я в одиночестве, потому что никого  не  желал  видеть.  Когда  слуга  унес
посуду, я взял подсвечник и подошел  к  зеркалу.  Я  долго  и  внимательно
вглядывался в свои глаза. Там, в самой их  глубине,  я  ясно  видел  знаки
дракона.
     Ну и что? Я видел их и раньше.

                                 КАМАРГОС

     Уже три часа, как стемнело, а ответа все нет. Сегодня, наверное,  уже
не будет. Неужели нельзя понять, что  дело  срочное?!  Пять  дней,  как  я
донесение отправил, гонец мой еще вчера вернулся, а ответа нет до сих пор!
Что они там, ничего не понимают? Барон ведь  не  может  ждать  бесконечно.
Сегодня уже приходил человек от него, завтра утром вновь  придет.  А  что,
если завтра - последний срок? Я ничего не смогу ответить,  и  тогда  такое
начнется...
     Наш герцог, наверное, совсем из ума выжил. Я его  уже  два  с  лишним
года не видел, но он и тогда  уже  не  блистал.  Он  вообще  всегда  плохо
соображал, если говорить честно. Одна битва на Капласе  чего  стоит.  Надо
было быть круглым идиотом, чтобы загубить там целую армию. Ну  хорошо,  он
ничего не соображает - что там у него в окружении  одни  идиоты,  что  ли,
остались? Ведь должны же они понимать,  что  сейчас  нельзя  уже  удержать
всего, что имеем, что лучше сегодня поступиться частью герцогства,  иначе,
если за каждую кроху цепляться, останемся ни с чем. Счастливы будем,  если
ноги унести сумеем. Барон  Прибб  дело  предлагает,  и  положение  у  него
надежное. Надо было соглашаться на  его  предложения  еще  полгода  назад,
когда человек от него впервые ко мне пришел. Тогда барон  требовал  только
Крабенскую область под свой протекторат, да и то не навечно. Поторговаться
герцогу захотелось, время потянуть. Дотянул, хрыч  старый,  до  того,  что
барон теперь уже не предлагает,  а  требует,  ультиматум  предъявляет,  на
четверть всего герцогства замахнулся. Герцогу там у себя в крепости хорошо
размышлять. Случись что - у него и войско достаточное, и  запасов  на  два
года. Пересидит лихолетье, если не, помрет раньше.
     В дверь постучали, и вошел Такег. По его  довольной  физиономии  было
видно, что он принес хорошую весть.
     - Что, гонец от герцога? - спросил я в нетерпении.
     - Нет, ваша милость, еще не прибыл. Но вы были правы насчет ЭТОГО. Мы
допросили стражников, которые дежурили рядом, и один из них сознался.
     - Сознался? Так ЭТО у него?
     - Нет, но след свежий. Он  подбросил  ЭТО  в  кузницу,  к  одному  из
булатных мастеров. Я уже выслал туда десять стражников.
     - Лопух! Больше туда надо было посылать, больше! Ты что, не  помнишь,
что барон намекал на свои связи с кузнецами?
     - Но с ними там еще трое наших...
     - Быстро пошли туда еще десяток стражников.  Пусть  сперва  перекроют
улицу с двух сторон, а затем уже ломятся в кузницу.
     - Слушаюсь! - Он убежал, захлопнув за собою дверь.
     Идиот. Если он по своей глупости упустит ЭТО, я ему многое  припомню.
Ведь там, среди кузнецов, полно бунтовщиков,  недаром  же  нам  попадаются
ножи и мечи без клейма. Такое  оружие  невозможно  продать,  такое  оружие
делается только для бунта. А оружие хорошее, мастер делал, сразу видно. Не
булат, конечно, но для боя вполне годится. Таким, наверное, оружием и меня
недавно прикончить могли. Чернь проклятая!
     Я подошел к окну, осторожно выглянул  из-за  портьеры.  Снаружи  была
тьма. В  городе  светились  лишь  отдельные  окна  да  со  стороны  ратуши
виднелось зарево - там на  площади  жгли  костры.  Последнее  время  я  не
решался подолгу стоять у окна - у заговорщиков вполне могли быть и хорошие
арбалеты, раз они добывали другое оружие. Я только взглянул еще в  сторону
холма, на котором стояла башня, убедился, что зарева там  сегодня  нет,  и
снова задвинул портьеру. Этот лопух неплохо придумал с  фейерверком.  Было
бы просто здорово, если бы к  завтрашнему  вечеру  мы  сумели  получить  у
барона список заговорщиков и под прикрытием фейерверка пройтись по  городу
с арестами. Они все опомниться бы не успели, как  оказались  бы  у  нас  в
подземелье. Совсем, совсем недурно получилось бы.
     Особенно если бы потом, после  арестов,  подать  фальшивый  сигнал  к
бунту и устроить на улицах небольшую резню. Это надолго бы отбило у  черни
охоту бунтовать.
     Я подошел к столу, сел. Издалека  послышался  бой  часов  на  ратуше.
Одиннадцать.  Скоро,  наверное,  вернется  Такег.  Интересно,   с   какими
результатами? Уж кого-нибудь  он  так  или  иначе  захватит,  можно  будет
допросить, самое время этим заняться. Этот бургомистр,  будь  он  неладен,
выглядел таким сонным, что и  мне  спать  захотелось,  а  время-то  совсем
раннее. Ему, конечно, простительно, его ни  свет  ни  заря  подняли  из-за
этого чудака, что гибель городу предрекал. Попробовали бы меня из-за такой
ерунды разбудить, я бы им показал. Впрочем, может быть, и не такая уж  это
ерунда.  Никогда  ведь  не  скажешь  заранее,  где  на   ценные   сведения
наткнешься. Взять хотя бы бабу эту - как ее там звать, Марта, что  ли?  Не
пожелай она на мужа донести, я бы  так  и  не  узнал,  что  в  городе  ЭТО
появилось, так  бы  и  проморгал  опасность.  Да,  красавица  баба  и  все
рассказала быстро. Жаль только, что в положении.  Впрочем,  это  не  беда.
Надо будет подумать, как ее дальше использовать. Да и этот, муж  ее,  тоже
может пригодиться. Писарь. Ничего, пальцы заживут,  снова  писать  сможет.
Что ему скажу, то и напишет. Такие люди всегда пригодятся.  Так  что,  кто
знает, может, и из этого психа утреннего тоже что ценное извлечь  удастся.
Надо бы, конечно, приказать его прямо сейчас во дворец доставить, да людей
мало.
     А ночью без охраны хорошей еще отобьют чего доброго.
     А что, если герцог откажет? Вот так просто - возьмет и откажет.  Меня
даже пот холодный от этой мысли прошиб. Не может он  отказать,  не  может,
попытался я убедить себя. Но ведь это я знал, что не может, что  выхода  у
него другого нет попросту - а сам-то герцог не знал этого. У  самого-то  в
окружении  такие  орлы  сидят,  умники  еще  почище  его   самого   будут.
Маразматики! И этот еще, принц Лэкор, толстяк-то.  Он  ведь  на  отцовский
престол метит - ну как ему в голову  взбредет,  что  не  стоит  жертвовать
барону четверть герцогства? Они же там все рехнулись давно, они же понятия
не имеют о том, что за стенами крепости творится. Я тут на  них  ломлю,  я
тут заговоры раскрываю и порядок поддерживаю, а им и невдомек, какой ценой
это все дается. Да будь я на месте барона, я бы и связываться  с  ними  не
стал, я бы стороной обошел этот гадючник.
     А что бы я стал делать?
     Конечно, если мозгами пораскинуть, то самое для него надежное дело  -
это поднять мятеж.  У  герцога,  конечно,  большая  армия,  но  при  таких
полководцах, что с ним в крепости  сидят,  ему  только  и  останется,  что
запереть ворота и ждать, пока барон условия мира не предложит. Если  барон
так поступит,  если  мятеж  поднимет,  то  в  успехе  его  сомневаться  не
приходится. И всем нам тогда, между  прочим,  крышка.  Конечно,  может,  и
удастся убежать, денег-то у меня  за  границей  достаточно  припасено,  на
жизнь хватит. Но если на  бегство  рассчитывать,  то  лучше  бежать  прямо
сейчас, пока все еще относительно спокойно. А я вот не  бегу,  надеюсь  на
что-то.
     На что?
     На то только, что барон - человек умный, что он понимает,  что  стоит
позволить черни голову поднять, и потом придется ее так или иначе срубать.
И задача эта может оказаться потруднее, чем свалить нашего герцога. И  кто
же всем этим будет заниматься, если  всех  старых,  испытанных  камаргосов
перевешают? Не сам же барон. Они, благородные, с чернью воевать не любят и
не умеют. Кто кормить их будет, если они войну  с  чернью  затеют?  Не-ет,
барон совсем не глуп, он понимает, к кому надо обращаться. И  мне  тоже  в
этом деле нужно свой интерес соблюсти. Чтобы по меньшей мере  голову  свою
сохранить.
     Дверь отворилась, и вошел запыхавшийся Такег. По одному виду его ясно
было без слов, что результаты неутешительны. Я сразу помрачнел.
     - Ну что скажешь?
     - Они его упустили, ваша милость. Они убили второго, Крепо, но  того,
кто нам нужен был, упустили.
     - Как его звать?
     - Форг. Подмастерье. Они оба пытались уйти через  черный  ход,  когда
стражники принялись колотить в дверь с улицы. Там, конечно,  была  засада,
но кто же знал, что они такие силачи? Одного стражника убили, двоих  наших
ранили. Форг сумел убежать, а этого копьем к стене пригвоздили, он там  же
и умер.
     - Дурачье! Хоть бы этого-то живьем взять. Вы обыскали дом, кузницу?
     - Да. И нашли в тайнике шесть клинков. Без клейма, как и  те,  что  к
нам раньше попали.
     - Я же говорил, говорил: по  кузницам  шарить  надо,  среди  мастеров
искать. Кто еще был в доме?
     - Мастер и его дочь. Мастера мы привели. Одного.
     Молодец, хоть в этом-то маху не дал.
     - Где он?
     - Ждет внизу, у входа. Под охраной, конечно.
     - Прикажи привести.
     - Может, лучше сразу вниз?
     - Я сказал - прикажи привести. Вниз мы всегда успеем.
     - Слушаюсь!
     Он вышел, что-то крикнул с лестницы. Не дурак, конечно, мой помощник,
не дурак. С одной стороны, это  и  неплохо,  но  с  другой  стороны...  Уж
слишком много он знает. Почти все, что знаю я сам. Доберись  до  меня  эти
убийцы - и он занял бы мое место. У него  были  причины  для  того,  чтобы
самому подослать их. Тем более, что он-то наверняка знал, куда я  пойду  и
когда. Но если избавиться от него - на кого тогда  опереться?  Все  сплошь
дурачье, все годятся лишь до тех пор, пока думать не надо. А в такое время
требуется сообразительность, одному-то мне  не  уследить  за  всем  будет.
Впрочем, если барон наведет порядок, времена изменятся. Так что  над  этим
стоит подумать, хорошенько подумать.
     Дверь  открылась,  и  в  кабинет  вошел  кузнец.   Мастер.   За   ним
проскользнул Такег. И все, охрану он оставил снаружи. Правильно, не  время
сейчас иметь лишних свидетелей. Чем меньше  народа  узнает  про  ЭТО,  тем
лучше.
     Щуплый он для кузнеца-то. Пожалуй, еще послабее меня будет. Хотя нет,
по походке видно, что силища в нем приличная. У меня один такой же  вот  в
подвале работает - чудеса вытворяет. Говорят, что в его руках  даже  немой
от рождения заговорит. Надо бы как-нибудь попробовать.
     - Вы, надеюсь, понимаете, мастер, что  мы  вас  сюда  не  просто  так
пригласили, - начал я разговор.
     - Да, понимаю. - Он подошел ближе, и я увидел свежую ссадину и потеки
крови у него на правой скуле. - Я видел, как ваши  стражники  ворвались  в
мой дом и все в нем перерыли. Но  мне  не  показали  ордера,  подписанного
бургомистром.
     Он хочет мне показать, что не боится. Он думает, что раз у него  есть
клеймо булатного мастера и патент, подписанный герцогом, раз он  входит  в
цех булатных мастеров,  то  ему  и  камаргосы  нипочем.  Впрочем,  он  так
подумает. Он храбрится, пока храбрится.
     - Мы покажем вам ордер - утром. Когда бургомистр проснется. Мы просто
не хотели его будить ради такого пустяка.  Если  наутро  вы  еще  захотите
увидеть ордер, мы его вам покажем.
     Такег у двери желчно рассмеялся. Вовремя рассмеялся, мне  бы  от  его
смеха на месте мастера стало не по себе.
     - Захочу. И еще я хочу знать, по какой причине убит мой подмастерье.
     - Так он же напал первым, разве  вы  этого  не  знаете?  Он  же  убил
стражника и ранил еще двоих. Ну да бог с ними со всеми,  не  в  них  дело.
Меня лично они не интересуют. Меня интересует  ваш  второй  подмастерье  -
Форг. Как вы думаете, мастер, где он может быть?
     - Вам об этом следует думать, если  он  вас  интересует.  Я  об  этом
думать не собираюсь.
     - Но в ваших же интересах, мастер, чтобы мы его быстрее нашли. Уверяю
вас, это в ваших же интересах. А то мы можем подумать, что вот это вот,  -
я  подошел  к  своему  столу,  открыл  ящик  и  достал  из  него  один  из
обнаруженных нами клинков без клейма, - что вот этот клинок - ваша работа.
У вас в кузнице в тайнике найдено шесть точно таких же.
     Он протянул руку, но я отступил на шаг назад.
     - Нет, мастер, только из моих рук. Смотрите, если это вам интересно.
     - Я не вижу клейма.
     -  Его  нет.  Но  клинок  выкован  в  вашей  кузнице  -  это   теперь
установлено.
     - Я булатный мастер. Я не кую простые клинки.
     - Даже такие хорошие клинки?
     - На моей работе всегда стоит  клеймо.  Если  у  вас  есть  обвинения
против меня, то можете вынести их на  заседание  нашего  цехового  суда  в
субботу.
     - А сегодня, как назло, понедельник. Мы не можем  ждать  до  субботы,
мастер.
     - Это ваша забота.
     - Вот в этом вы глубоко заблуждаетесь. Это прежде всего ваша  забота.
Вы напрасно думаете, что патент герцога, выданный цеху булатных  мастеров,
в силах вас защитить. Если нам надо - а нам надо, и надо срочно, -  то  мы
не посмотрим ни на какие патенты. Когда дело касается безопасности  города
и  всего  герцогства,  мы  вправе  пренебречь  некоторыми,  так   сказать,
законоположениями. - Я отошел обратно к столу, положил клинок на  место  и
задвинул ящик. - И вы, я думаю, это знаете и на наш счет не заблуждаетесь.
     Я замолчал, но он не издал ни звука в ответ, только  сверкал  глазами
из-под нахмуренных бровей. Крепок мастер, ничего не скажешь. Хотя, знаю по
опыту, ни о чем это еще не говорит.  Он  может  сколько  угодно  крепиться
здесь, наверху, но в подвале заговорит сразу же.
     Или не заговорит.
     Рисковать не стоило. И из-за возможных осложнений,  все-таки  цеховые
привилегии кое-что еще значат, и из-за того, что время поджимало. Часы  на
ратуше пробили половину двенадцатого.
     - Так вот, мы могли бы пренебречь некоторыми законоположениями,  если
бы это принесло пользу делу. Но у нас очень мало времени, и было бы лучше,
если бы вы поняли, что в ваших же интересах, чтобы  ваш  подмастерье  Форг
был еще до утра доставлен сюда. Было бы лучше, если бы вы в  этом  вопросе
пошли нам навстречу.
     Он молча сложил руки на груди и уставился  на  меня.  Знаем  мы  этих
благородных смельчаков, знаем, чем их пронять можно.  Его  же  собственный
подмастерье свинью ему подложил, попадись ему  сейчас  этот  Форг  в  руки
где-нибудь в уединенном месте - все ребра бы пересчитал, а выдать его мне,
видите ли, не желает. Ну ничего, это до поры до времени.
     - У вас ведь в доме нет прислуги?
     - Нет, а что?
     - Одна ваша дочь.  А  ведь  в  городе,  знаете,  неспокойно.  Грабежи
случаются, убийства.
     Я замолчал, наблюдая, как до него доходит. Лицо его стало  наливаться
кровью, мышцы под курткой напряглись - действительно силач мастер,  -  так
что я на  пару  шагов  отступил  назад  на  всякий  случай.  Он  шумно,  с
присвистом задышал и сделал было движение вперед - намек на движение, - но
Такег хорошо натренирован. Он положил руку на плечо мастера и удержал  его
на месте. Мастер резко обернулся, сбросил руку Такега, но  приступ  слепой
ярости уже прошел, с ним можно было снова разговаривать спокойно.
     - Я вижу, вы меня  прекрасно  поняли,  мастер.  Это  хорошо,  что  мы
наконец приближаемся к взаимопониманию. Так вот нам - а  теперь  и  вам  -
очень важно как можно скорее  поговорить  с  вашим  подмастерьем,  с  этим
Форгом. Дело настолько срочное, что было бы лучше, если бы он уже сидел  в
нашем подземелье. Так что вы сейчас хорошенько подумаете и расскажете, где
он может скрываться. Не может же быть, чтобы вы не знали, к кому он  ходит
и у кого может темной ночью попросить убежища  без  риска  быть  выданным.
Часов до пяти утра мы еще можем потерпеть. А дальше, сами понимаете, у нас
просто выхода другого не останется. Ваш  дом  при  налете  бандитов  может
сгореть, ваша дочь избита, изнасилована, убита, наконец,  -  сами  знаете,
все бывает. И само собой, - с издевкой добавил я, - в  этом  случае  мы  в
субботу вынесем обвинения против вас на заседание  вашего  цехового  суда.
Так вот, я вас еще раз спрашиваю, пока еще есть время,  пока  еще  не  так
трудно поймать вашего Форга: где он может быть?
     В  общем,  он  заговорил.  Почти  сразу  же.  Его  отвели  в  комнату
неподалеку, поставили стражу у двери, а по указанным им адресам  бросились
наши люди. Если ЭТО еще у Форга, то скоро, очень скоро оно окажется в моих
руках. Если только он не решится надеть его.  Но  я  мало  верил  в  такую
возможность - раз он не надел ЭТО сразу, он не наденет его  никогда.  Я  в
людях все-таки немного разбираюсь. Гораздо больше меня заботило то, что он
мог передать ЭТО дальше. Тогда снова поиски,  снова  идти  по  остывающему
следу. Но я должен,  должен  получить  ЭТО  в  свои  руки  -  и  запрятать
подальше. Не для того мы выжигали из памяти все  эти  легенды  о  драконе,
чтобы они сегодня возродились. Не для  того  мы  здесь  сидим,  чтобы  они
сегодня возродились. Не для того мы здесь сидим,  чтобы  чернь  вспомнила,
что она тоже на что-то способна, что из ее рядов  тоже  могут  выдвигаться
герои. Пусть они забудут свою историю,  пусть  забудут  о  драконе,  пусть
забудут эту проклятую битву на Капласе. Пусть  все  забудут,  пусть  живут
только сегодня, только для себя - и тогда  не  страшны  никакие  бунты,  и
тогда можно будет жить спокойно, можно будет править спокойно.
     Я прошелся по кабинету - до двери и обратно. Потом  вновь  подошел  к
двери, постоял задумавшись, обернулся. И мне показалось, что у стола,  под
стулом, на котором обычно сидят посетители, если я им это разрешаю, что-то
блеснуло. Даже сердце екнуло. Глупость, конечно, но на какое-то  мгновение
мне показалось, что там у стола лежит ЭТО.
     Но там было пусто. Я нагнулся и ощупал это место - ничего.
     Я даже встал на колени и заглянул под стул и под стол - ничего там не
было. Мне просто показалось.
     Часы на ратуше начали отбивать  двенадцать.  Полночь  -  самое  время
спуститься в подземелье. Но вдруг - часы еще не кончили бить -  я  услышал
отдаленный могучий рокот, такой сильный, что даже пол задрожал под ногами.
Мощный порыв ветра раскрыл окно и откинул в сторону штору  -  и  я  так  и
застыл на коленях, пораженный увиденным.
     Гигантский столб дыма, озаренный снизу подземным пламенем, поднимался
в небо с вершины холма, на котором стояла башня  дракона.  А  в  небе  над
городом как вестник всеобщей гибели пылал знак дракона...