Виталий КАПЛАН
Рассказы

УСАТЫЙ-ПОЛОСАТЫЙ
ЗАЧЕТ (вариация на тему)
ВСЕ ПУТЕМ
Не спать всю ночь свобода
Философ
Юг там, где солнце

                              Виталий КАПЛАН

                             УСАТЫЙ-ПОЛОСАТЫЙ

     Да, этот год не то, что прошлый. Осени тогда,  можно  сказать,  и  не
было, нежаркое, но светлое и прозрачное лето задержалось  чуть  ли  не  до
середины октября. В бирюзовом,  чуть  подернутом  легкими  облачками  небе
висело,  поигрывая  блестками,  солнце,  точно  свеженький,  едва  лишь  с
монетного двора, пятак, а слабый ветер не спеша тащил вдоль тротуара сухие
разноцветные листья, и те  шелестели,  словно  страницы  какой-то  хорошей
книги.
     В общем, было время.  А  сейчас  и  не  поймешь,  какое  время  года,
сплошная гниль. Еще в  августе  небо  затянули  сморщенные  седые  облака,
зарядили дожди - и до сих пор истекают  злостью.  Не  то,  чтобы  ливни  с
грозами - это бы еще куда ни шло - нет, мелкие, серенькие,  нудные  словно
лекция по теоретической методологии. Промокло все -  и  земля  и  небо,  и
время, и пространство. Иногда казалось, что нынешняя  слякоть  необратима,
что вечно  будут  гнить  по  краям  тротуаров  съежившиеся  листья,  и  не
избавиться уже от наглой уличной грязи, что так и норовит заляпать  брюки,
и уж разумеется, все окна в  городе  навсегда  иссечены  мутными  тягучими
струйками.
     Одним словом, грязь, грязь и ничего,  кроме  грязи.  Особенно  здесь.
Театр начинается с вешалки, а город, очевидно, с вокзала.  Считается,  что
сей славный град - один из очагов мировой культуры, да  видно,  смыло  ее,
культуру, дождями. По перрону без сапог и не пройдешь, а в залах ожидания,
что убирай, что не убирай, все одно и то же тоскливое  болото,  коричневая
жижа хлюпает под ногами, и прямо в ней сидят люди - кресел, само собой, на
всех не хватает.  И  прямо  сюда,  в  подозрительного  вида  лужи,  кучами
навалены рюкзаки, узлы, чемоданы. Народу уже все до  фонаря,  грязь  -  не
грязь, лишь бы уехать в конце концов. Хотя  и  там,  куда  они  стремятся,
наверняка не чище.
     Ну, и как положено, перестройка. Перестраивают старенький, повидавший
всякие виды вокзал, кругом разворотили что только можно, а  также  и  чего
нельзя, половину труб закопали, другую еще год согласовывать будут.  Точно
исполинские   жирафьи   шеи,   возносятся   краны,    ползают    деловитые
жуки-бульдозеры, выпирают жесткими ребрами  стальные  конструкции,  больше
всего смахивающие  на  допотопных  динозавров.  И  всему  этому  зоопарку,
похоже, не предвидится конца.
     Но со стороны глянешь  -  кипит  работа,  бурлит  и  пенится.  Трещат
ослепительно-голубые огни  электросварки,  бригада  работает  под  девизом
"Гори оно все синим пламенем!". Где-то вдали, за отстойными путями, ухает,
словно   исполинская   жаба,   бетономешалка.   А   может,    какая-нибудь
камнедробилка. Слышна веселая песнь  отбойных  молотков  -  очередной  раз
ломают  асфальт.  Оркестр  электропил  ежедневно  выдает   авангардистские
симфонии. Веселая жизнь, что и говорить.

     Сергей взглянул на часы. Не слабо, уже без десяти  четыре.  Да,  пора
отставить лирические медитации и мчаться на дежурство. Хотя нет, мчаться -
это излишество. Можно пойти и не спеша. Не горит. Минутой раньше,  минутой
позже - для Инспекции все одним цветом.
     Да и вообще тамошняя работа -  сплошная  малина.  И  не  напрягаешься
особенно, и со скуки мух не давишь. Случаются занятные моменты. Кстати,  и
времени не слишком много отнимает - дежурства дважды в  неделю  по  четыре
часа. Чем плохо? А ведь  считается  как  общественная  нагрузка,  а  также
комсомольская. Если надо слинять с какой-нибудь дряни  типа  овощной  базы
или  демонстрации  по  поводу  нерушимого  единства  -  так  нет  проблем.
Ссылаешься на производственную необходимость - и привет. А проверять никто
не станет - все в запарке и отключке, всем некогда.  Да  и  лень.  Зато  в
личный комплексный план можно записать, что в поте лица  своего,  невзирая
на объективные и субъективные, вкалываешь в Инспекции, а стало быть,  чист
сердцем перед факультетским бюро. Пустячок, а приятно. Экономишь и  время,
и нервы.
     ...Сегодня четверг. Это хорошо.  Это  значит,  под  крышей  дежурить.
Никакой особой  работенки  не  предвидится,  стало  быть,  можно  заняться
окаянным конспектом, добить Анти-Дюринга в пух и прах. Развлечение  не  из
лучших, но иначе зимой ВВС и разговаривать о зачете не станет. ВВС, она же
Василиса Вениаминовна Серебрянская, сухонькая бабка-доцент, ржавый осколок
давно ушедшей эпохи. Уж скорее  бы  отправилась  она  в  дальний  путь  по
описанному доктором Моуди пресловутому туннелю, на  свиданку  с  Корифеем,
Вождем и Учителем. Проводили бы с оркестром - и всему факультету стало  бы
легче  на  сердце.  Но  где  уж  там.  Старуха,  несмотря  на  свои  почти
трехзначные годы, крепка словно атомный авианосец.  Видно,  ставит  рекорд
долгожительства. Она еще и с тех конспекты спросит, кто  сейчас  в  кубики
играется и манную кашу по стенкам размазывает.
     Надо будет все-таки сделать финт ушами. Не размахиваться же, в  самом
деле, на тридцать страниц, как ласково  рекомендовала  бабка  на  недавнем
семинаре. Однако и без того почти все дежурство на это  дело  угробишь.  А
ведь прискорбно. С матанализом бы посидеть, коллоквиум не за горами, да  и
томик Стругацких неплохо бы дочитать. Леха дал всего на неделю, потому что
сам неизвестно у кого выцыганил. И тут же пустил по  кругу.  А  ведь  ему,
бедолаге, и возвращать.

     Инспекция  располагалась  в  круглой,  построенной  чуть  ли   не   в
позапрошлом веке трехэтажной башне. Сие творение неизвестного зодчего явно
косило  под  средневековье  -  узкие,  забранные  решетками  окна-бойницы,
чугунная винтовая лестница,  ступени  которой  звенят  под  ногами,  точно
тяжелые колокола. Всем, кто впервые сюда попадал, казалось, будто случился
сдвиг во времени. Столетий этак на семь. Вот-вот  покажется  на  горизонте
хищная орда, почернеет воздух от разом пущенных стрел, затрубит боевой рог
- и начнется... "Наш Замок", называли свое  здание  сотрудники  Инспекции.
Впрочем, _н_а_ш_и_м_ замок был, мягко говоря, не совсем.  Им  отвели  лишь
три комнатки на втором этаже. Самая  крупная  -  это  центральная,  там  в
основном и кипит работа, а также чай  в  электрическом  самоваре  -  любят
сотрудники совершать "пищеварительные паузы". Ну и, понятное  дело,  здесь
же заседает за своим столом шеф - а именно Семен Митрофанович Чачин, седой
багроволицый ветеран всех войн, начиная, видимо, с Куликовской  битвы.  Он
неописуемо толст, он страдает  всеми  открытыми,  а  также  и  неоткрытыми
болезнями, он тяжело дышит и ходит с черной палкой. Но ни о  какой  пенсии
не может быть и речи, Семен Митрофанович намерен отойти  в  небытие  прямо
тут, на боевом посту, куда его, как он полагает,  поставила  партия.  Хотя
вероятнее, все закончится в районной  больнице,  в  компании  тараканов  и
пьяных санитарок.
     Комната справа - это  архив.  Там  пребывают  бронированные  шкафы  с
никому не нужными материалами, пустой, словно  студенческая  голова  после
экзамена,  сейф,  две  ободранные  тумбочки,  а  главное  -   общественный
холодильник. В общественном  холодильнике,  в  отличии  от  сейфа,  всегда
что-нибудь да найдется, народ в Инспекции дружный, пищеварительные  паузы,
посиделки и  специально  организованные  застолья  сменяют  друг  друга  с
непреложностью кремлевских часов. И больше здесь, в хранилище, ничего нет,
за исключением Железного Феликса, чей портрет за треснувшим стеклом  особо
полюбился местным тараканам. В свое время Феликс висел в главной  комнате,
но потом в силу каких-то политических соображений был  замещен  Ильичом  и
отправлен сюда, на заслуженный отдых.
     А вот каморка слева -  КПЗ.  На  окнах  имеет  место  изящная,  почти
декоративная решетка, на двери с внутренней стороны  нет  ручки.  Интерьер
завершается диваном с выпирающими пружинами, а также столиком, который  на
всякий случай привинчен к полу.  Сюда  сажают  задержанных,  и  здесь  они
загорают до отправки в приемник-распределитель. Иногда загорают подолгу  -
своего транспорта Инспекции не  положено,  а  казенного  вечно  приходится
ждать.

     - А, Усатый-Полосатый, здорово, - не вылезая  из-за  стола,  пробасил
старший лейтенант Кондрашев и, перегнувшись через край,  протянул  ладонь.
Они поздоровались - как всегда, по методу "кто  кого  пережмет".  И  вновь
получилась боевая ничья.
     Нельзя сказать, чтобы Сергей так  уж  крепко  дружил  с  Кондрашевым,
все-таки они люди из разных миров, но очень  даже  приятельствовал.  Да  и
старше Сашка был всего лишь на пять лет - не столь и много. Именно  с  его
легкой руки и прилипло к Сергею прозвище "Усатый-Полосатый". Еще с прошлой
осени, когда тот впервые появился в Инспекции. Усатый - это из-за длинных,
а-ля гайдамацких усов,  которые  он  отпустил  сразу  же  после  армии.  А
Полосатым - из-за фамилии Полосухин. Раньше Сергея обозначали  по-всякому:
и Полусухим, и Крепленным, и даже  Вермутом.  Сергей,  понятное  дело,  не
обижался, но и восторгов особых не испытывал. А  вот  Сашкино  изобретение
неожиданно пришлось ему по вкусу.
     - Здорово, дедушка Кондратий, - откликнулся Сергей,  ставя  сумку  на
черный кожаный диван. - Что новенького  в  наших  Палестинах?  Жизнь  бьет
ключом, и все по голове?
     - В Багдаде все спокойно, мой халиф, -  плотоядно  усмехнулся  Сашка,
скаля тридцать два  абсолютно  здоровых  зуба,  -  Сема  своей  необъятной
задницей прочно сидит на биллютне, это тебе, полагаю, известно, а вот чего
ты не знаешь, так это насчет вторника.  Вызывал  меня  на  ковер  дяденька
Бугров, и весьма неделикатно вставлял клизму в положенное место.
     - Это с какой еще радости?
     - А работаем плохо, - жизнерадостно  пояснил  Кондрашев,  похоже,  не
особо расстроенный подобной мелочью жизни.  -  В  сентябре  на  пятнадцать
процентов меньше задержаний, чем в августе.  Стало  быть,  на  столько  же
процентов хуже бездельничаем. Так, наш родимый, и выразился. Это раз. Сема
с дружинниками поскандалил, они  теперь  не  хотят  с  нами  в  совместное
патрулирование ходить - это факт номер два. Ну, и мелочевка разная,  вроде
несвоевременно сданных бумаг.
     Сергей хмыкнул.
     - Бугров что, совсем мозгой заплесневел? - поинтересовался он,  роясь
в недрах сумки. -  Сентябрь  же  все-таки  не  август,  в  школах  занятия
начались, вот и бегают меньше. Это и пню лесному доступно.
     - Первый этаж, вторая дверь направо, - ехидно  посоветовал  Сашка.  -
Явись пред мутные Бугровские очи и поделись соображениями. Наш Бугор  тебя
похвалит, может, премию отвалит.
     - А что? - заинтересовался Сергей. - Толковая мысля. Хочешь, на  спор
пойду и скажу? Я тут общественник-бессребреник, денег за  доблестный  труд
не получаю, и вообще числюсь  по  комсомольской  линии.  Так  что  мне  не
страшен серый волк.
     -  Вполне  детсадовское   рассуждение,   -   одобрительно   улыбнулся
Кондрашев. - Вот они, розовые очечки на шелковой цепочке.  Дядя  Бугров  у
нас нервный, в младенчестве ушибленный, в юности  обиженный.  Вылетишь  из
оперотряда как пробка от "Салюта". А то и бумагу в институт сделает. Учти,
Серый, он не любитель. Он профессионал.
     - Ладно, хрен с ним и жеванная морковка,  -  Сергей  наконец  отыскал
нужную тетрадку. - Ты вон чего скажи, Мишка с Иваном сегодня придут?
     - Шайтан их в курсе. Обещались вроде бы. Во всяком случае, в  графике
на сегодня они имеют счастье быть.
     - Усек, шеф. Ну, и какая предстоит работенка? А то  ведь  мне  еще  и
конспектом страдать.
     - Страдай, Сережа, страдай, - ласково покивал  головой  Кондрашев.  -
Делать все равно нефига. Ты сегодня не в патруле, так что здесь останешься
за главного. Строчи сколько вытерпишь. Кого конспектируешь-то?
     - Да вот, Анти-Дюринга стругаю мелкими ломтями.
     - Знакомо. Бывало, и мы на юридическом баловались.  Я  гляжу,  совсем
замордовала вас Василиса Премудрая.
     - В этом определении есть лишние буквы, - заметил Сергей. - И мы  оба
с тобой знаем, какие.
     - Ну уж само собой, - согласился Сашка. - Весь ваш оперотряд  от  нее
на стенку лезет. А с виду, говорят, милая старушка.
     - Да уж. Зверь-баба.
     - Зато после института будет что вспомнить, - продолжал свою праздную
мысль Кондрашев. А слушай, Серый, - глаза его  шкодливо  блеснули,  как  и
всегда в те минуты, когда старшему лейтенанту хотелось подурачиться.  -  А
что, если эту  вашу  бабенцию  задержать  как  несовершеннолетнюю?  Ростом
подходит, фигурой... В КПЗ посадим, в детприемник сдадим. Глядишь,  вам  и
облегчение...
     - Тогда уж в дедприемник, - внес  коррективу  Сергей.  -  Кстати,  по
факультету из года в год ползают слухи, что милая  наша  старушка  сама  в
свое время так  развлекалась.  Может,  кое-куда  пописывала.  А  может,  и
подписывала.
     - Интересно, до какого же чина она дослужилась? - задумчиво  протянул
Сашка. - Ведь экое же ископаемое...
     - Вот уж тайна сия велика есть, - буркнул  Сергей,  очищая  от  бумаг
второй стол. Он разложил бесценное сокровище - тетради N_1, откуда сдувал,
и N_2, куда писал. У него уже и зубы заныли от предвкушения.
     Но страдать пришлось отложить.  Защебетали  в  дверях  нежные,  такие
солнечные на общем слякотном фоне голоса, и явились на  пороге  Маринка  с
Марьянкой. Первая - брюнетка полуюжного  типа,  вторая  -  восхитительная,
хотя и малость полноватая шатенка.
     - Не как штыки прибываем,  барышни!  -  сурово  заметил  Кондрашев  и
показал подбородком на циферблат.  -  Почему  опять  опоздание?  Где  наша
боевая дисциплина?
     Суровость получалась у него не ахти как. На ущербную троечку.
     - А что это мы, Сашенька, такие сердитые?  -  хором  поинтересовались
ничуть не уязвленные  таким  приветствием  дамы.  -  Перепады  настроения?
Магнитные бури? А может, законная супруга? Уж не  отыскала  ли  она  следы
помады на твоей мужественной личности?
     - Ну, - хмыкнул Сашка, - если бы  отыскала,  вы  бы  мне,  красавицы,
апельсинчики в Склифосовского носили. В моей прекрасной половине  центнера
полтора будет. Такая ежели двинет...
     - Бедняжка, -  сочувственно  вздохнула  Марьянка-шатенка.  -  Как  не
повезло! Надо бы тебя чем-нибудь утешить.
     - Это точно, - поддержала ее Маринка. - А то вы оба хмурые  какие-то,
неестественные. Сережка вон тоже кислый, учится, прямо по  уши  въехал.  А
разве его нежные уши на такое рассчитаны?
     - Изыди, вертихвостка, - не поднимая головы, огрызнулся Сергей. -  Не
мешай опытному дяде-хирургу.  Идет  ответственная  операция,  Анти-Дюринга
кромсаю. Отвлечешь - гляди, еще чего-нибудь не то отрежу.
     - Все с тобой понятно, - кивнула Марьянка. - Ты у нас тоже  бедняжка.
Жертва материализма. Тебя тоже надо пожалеть.
     - И приласкать, - добавил Сергей.
     - Потерпишь. Мари, врубай самоварчик. А между прочим, - добавила  она
томно, - что у нас есть!
     - А что у вас есть? - одновременно вскинулись Сашка с Сергеем.
     - А есть у нас конфеты "Ласточка" - раз. Колбаска любительская - два.
И торт - три.
     - Какой торт? - сурово осведомился сладкоежка Кондрашев.
     - С орехами.
     - А между прочим, по поводу?
     - Да так, - смущенно потупилась Марьянка. - Был бы  тортик,  а  повод
найдется.
     - Это она замуж собралась, - высказал предположение Сергей.
     - Скажешь тоже, обормот, - фыркнула загадочная брюнетка. - Чего я там
не видела?
     - Много чего, - философски заметил Кондрашев и облизнулся.  -  Ладно.
Замуж отпускаю. А что с орехами - то ценно.
     - Только, Сань, условие - изрекла  Маринка  командирским  голосом.  -
Споешь нам. А то что-то давненько мы тебя не слышали.
     - Ладно, девицы-красавицы, уболтали, -  неожиданно  легко  согласился
Кондрашев, вообще-то любивший поломаться. - У меня  тоже,  можно  сказать,
сегодня именины сердца - сыну полтора годика стукнуло.  Ну,  так  и  быть,
повеселю ваши ветреные души.
     В одном из шкафов правой  комнатки  хранилась  Сашкина  шестиструнка.
"Моя мадам", обзывал ее старший лейтенант.  Мадам  была  одета  в  кожаный
чехол и замаскирована стопками пыльных папок. Приходилось жить по  суровым
законам конспирации - начальник вокзальной милиции майор Бугров треньканья
не одобрял. Тем более в рабочее время. К его мнению присоединялся и  Семен
Митрофанович. Он вообще во всем к Бугрову присоединялся.
     ...Самовар вскипел, огласив  пространство  чем-то  вроде  паровозного
гудка. Миг - и  на  столе  возникла  клеенчатая  скатерть,  еще  миг  -  и
нарисовались на ней блюдца с нарезанной колбаской, сыром, появился свежий,
блестящий поджаренными боками каравай, и Кондрашев, хитро  оглянувшись  на
дверь, извлек из ящика своего стола заветную банку с импортным чаем "седой
граф".
     Сергей решительно задвинул тетради с конспектами и потянулся к чашке.
Марксизм подождет. Уже сто лет  ждет  он  крушения  капитализма,  так  что
ничего, потерпит и полчасика, перетопчется.
     Хлебнув  чайку  и  откушав  парочку  бутербродов,  Кондрашев   лукаво
подмигнул девушкам, а затем удалился в хранилище.  Вернулся  он  оттуда  с
гитарой. Что и говорить,  знатная  у  него  была  "мадам".  Крутобокая,  с
рыжевато-ореховой декой, с нейлоновыми струнами заграничного изготовления,
она обладала нежным, точно у кормящей мамаши, голосом.  Старший  лейтенант
ценил свое сокровище и оберегал от пыли, начальственного  глаза  и  прочих
неприятностей.
     Сперва по просьбе трудящихся сбацал он  "Колорадо",  где  давал  всем
шороху верный дружок-карабин  и  не  угнаться  было  Америке  за  нами  по
количеству развесистой клюквы. Потом Сашка переключился  на  Высоцкого.  И
рвался из-под флажков непокорный волк, и падал  в  пустоту  невысмотренный
никем плод, и от взрезанного винтом дельфиньего брюха  летали  по  комнате
круто-соленые брызги.
     Да, что говорить, он  здорово  пел.  Конечно,  не  артист  оперы,  но
здорово. Сергей давно уже собирался записать его на кассету.
     После   Высоцкого   настал   черед   бардовской   классики.   Девушки
присоединились где-то на  середине  дороги,  на  Визборе.  Душевно  у  них
получалось - "Ты у меня одна", "Ходики"... Сергей подтягивать не решился -
не хватало слуху.
     -  Да,  Саш,  -  задумчиво  протянул  он,  когда  "Домбайский  вальс"
завершился красивым перебором, - все-таки здорово это дело у тебя выходит.
- Слушай, по-честному, сам не сочиняешь?
     - Куда уж мне, мужику-лапотнику, - притворно повздыхал  Кондрашев.  -
Боженька талантом обидел. Только чужой репертуар тяну. Считай меня  чем-то
вроде иголки проигрывателя.
     - Ну что ж, сравнение в кассу. Для иголки ты вполне язвителен. Ладно,
давай еще чего-нибудь. Может, пройдемся по раннему Городницкому?
     - А конкретнее? Опять "На материк, на Магадан"?
     - А хотя бы... Почему нет? - пожал плечами Сергей.
     - Правильно, Сашенька, - подключились девушки, - на три голоса споем.
     И спели. И до того хорошо спели, что  Сашкины  глаза  превратились  в
узенькие щелочки, точно у кота в жаркий июньский полдень.

     -  Классно  поете,  ребята,  -  послышался  откуда-то  извне   грубый
прокуренный бас.
     Народ вскинулся, уставясь на дверь. Там, в дверях,  светился  сержант
Пенкин при всей своей двухметровой красе.
     -  Нет,  правда,  здорово.  Даже  прерывать  жаль.  А  придется.  Что
поделаешь, работку вам привел. -  Ну,  давай  входи,  чего  жмешься-то?  -
обернулся он к кому-то.
     И сержант легким пинком направил в  комнату  невысокого  мальчишку  в
потрепанной школьной куртке и измазанных рыжей глиной брюках.
     - Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант, -  продолжал  Пенкин
уже по-уставному. - Вот, пацана изловили. Дрых на  товарном  складе  между
контейнеров, грузчики там его обнаружили и сдали мне с рук на  руки.  Кто,
откуда, не говорит. Так что фрукт по вашей части.
     - Ясно, сержант, - коротко кивнул Сашка. - Можешь быть свободным. Да,
Васильеву привет передай, не забудь.
     ...Сколько ни наблюдал Сергей _п_р_о_ц_е_с_с_, а  все  никак  не  мог
привыкнуть. Вот только что сидели, пели негромко, и не было ни службы,  ни
лейтенантских погон, ни решеток на окнах, а была Песня, и они, четверо,  в
ней, и казалось, души их сплетаются и пробивают  канал  в  сером  облачном
слое, возносясь в какое-то хрустальное измерение - и вот все  как  веником
смело. Не друзья сидят на диване,  а  _с_о_т_р_у_д_н_и_к_и_,  не  гитарист
Сашка, а старший лейтенант Кондрашев, и глаза  у  него  быстро  глупеют  и
стекленеют.
     Сергей понимал - злится Сашка, что сержант  песню  услышал.  Конечно,
рапорт писать не будет,  Пенкин  парень  вроде  бы  свой,  но  дурашлив  и
болтлив, ляпнет еще где не надо - и привет, пошло крутиться. Узнает Чачин,
дойдет до Бугрова...
     - Сережа, - обернулся к  нему  Кондрашев,  -  сделай  милость,  унеси
гитару и сядь на свое место.
     На свое место - это  возле  двери.  Чтобы  задержанный  не  попытался
сбежать. Далеко,  конечно,  не  ускачет,  но  считается  прокол  в  работе
Инспекции.
     Усевшись на стул, Сергей  вновь  взглянул  на  пацана.  Тот  оказался
весьма запачканной и оборванной личностью. Куртка его расходилась по  швам
сразу в нескольких местах, грязь въелась в штаны и неуклюжие,  размера  на
два больше, чем следует, ботинки. Глаза у парнишки  были  светло-серые,  а
встрепанные волосы, ежели их хорошенько  вымыть,  наверняка  приобрели  бы
соломенный цвет.
     Следы от мальчишкиных ботинок мокрой цепочкой линией  протянулись  от
самого порога.
     - Опять уборщицы возникать будут, - нарушила общее молчание Марьяна.
     - Весьма вероятно.  Такая  уж  у  них  судьба,  -  холодно  отозвался
Кондрашев и  некоторое  время  сверлил  мальчишку  глазами.  Тот,  опустив
голову, переминался с ноги на ногу.
     - Ну, голубь мой, - весело произнес, наконец, Сашка, - что скажешь?
     - А что говорить-то? - невнятно буркнул пацан.
     - Ну, поведай хотя бы, откуда ты к нам приехал  такой  обаятельный  и
привлекательный? А?
     Мальчишка хлюпнул носом, но ничего не ответил.
     - Ну что ж, подождем, пока  ты  с  мыслями  соберешься.  Нам  спешить
некуда. Как говорится, солдат спит, а служба идет.
     В комнате вновь повисла ватная тишина. Кондрашев  продолжал  сверлить
парня глазами. Это у него был  такой  прием.  Сперва  надо  объект  слегка
ошарашить, а потом измотать ожиданием неприятностей. Иначе со  страху  тут
же наплетет с три короба, и весь этот бред придется  сперва  записывать  в
протокол, а потом долго и обстоятельно  опровергать.  А  Сашка  такого  не
любил. Он любил краткость.
     - Ну, из Москвы я, - сказал наконец  пацан.  В  голосе  его  не  было
слышно особой уверенности.
     - Как интересно! - восхитился Кондрашев. - Столичная, значит, штучка.
То есть получается, кореш, земляки мы с тобой? Любишь Москву-то?
     - Люблю, - уныло подтвердил пацан.
     - А не подскажешь ли,  дорогой,  как  от  Арбата  к  "Детскому  Миру"
пройти? - ангельским голосом осведомился Сашка.
     Парень молчал, уставясь в бледно-зеленый линолеум пола.
     - Зря смотришь, там ответ не написан. В общем, все с тобой  ясно,  ты
такой же москвич, как я японский летчик-камикадзе.
     - А что, Саша, в тебе есть что-то такое...  самурайское,  -  некстати
подала голос Марьянка.
     Кондрашев посмотрел на нее точно удав на мышь и сухо обронил:
     - Не знаю, не  знаю,  Марьяна  Алексеевна.  Этот  вопрос  мы  с  вами
провентилируем после.  А  сейчас  не  надо  отвлекаться.  Ну  так  что?  -
повернулся он к мальчишке. - Будем соловья баснями  кормить?  Или  наконец
честно все скажем?
     Пацан внимательно разглядывал свои ботинки.
     -  Ну  вот  что,  гвардеец,  в  ногах  правды  нет,  ты  присядь,   -
распорядился Сашка. - Нет, не туда, диван у нас чистый. Вон, на  стульчик,
- кивнул он в сторонку. - Значит,  так.  Сейчас,  друг  мой,  заполним  мы
протокольчик. Учти, чистых бланков у  меня  мало,  за  каждый  отчитываюсь
полковнику. Стало быть, придется писать правду.  А  то,  юноша,  сделается
тебе очень хреново. Усек?
     Сергей хмыкнул про себя. Вот ведь врет лейтенант,  как  булку  режет.
Немудрено, что его тяжеловесная супруга до сих  пор  убеждена  в  мужниной
верности. Никаких специальных бланков  в  природе  не  существовало,  были
обычные листы бумаги, на  которые  Кондрашев  нашлепал  печать  Инспекции.
Приемчик, однако  же,  иногда  действовал,  некоторые  малолетние  на  это
покупались.
     - Итак, понеслась. Начнем с твоего имени.
     - Ну, Володька.
     - Значит, пишем Владимир. Не Ильич ли часом?
     - Нет, Николаевич, - неулыбчиво отозвался пацан.
     - Итак, Владимир Николаевич, - протянул хищно оскалившийся лейтенант,
- поведай нам фамилию свою.
     - А зачем?
     - Да видишь ли, хотел грибы засолить, да  не  уродились.  Вот  вместо
грибов твою фамилию заготовим. Годится такая версия?
     - Ну, Орехов.
     -  Орехов  Владимир  Николаевич,  -  четко   продекламировал   Сашка,
наслаждаясь звучанием фразы. - Сколько же лет тебе, Владимир Николаевич?
     - Четырнадцать скоро будет.
     - Значит, пишем тринадцать, - уточнил старший лейтенант. -  И  откуда
же ты родом?
     Мальчишка не ответил.
     - Зря запираешься. Ты не партизан, а здесь  тебе  не  гестапо.  Здесь
тебе наша советская милиция, которая тебя, дурака, бережет.
     - От кого это? - чуть ухмыльнулся пацан.
     - От тебя же самого, - наставительно произнес Кондрашев. -  В  общем,
не тяни, Вова, кота за хвост.  Все  равно  узнаем.  В  отделение  попадать
случалось?
     - Ну, было, - нехотя кивнул парнишка.
     - Было. Значит, просвещенный. Знаешь, что с нашей системой  лучше  не
шутить. Поэтому перейдем к делу. Откуда сбежал?
     - Из Казани.
     - Смотри, Владимир, я пишу, но не дай Бог, если придется  из-за  тебя
протокол  переделывать.  Станет  тебе  мучительно  больно  и   обидно   за
бесцельно... Кстати, - он очень натурально встревожился, - за  разговорами
про все на свете забудешь. Давай, Полосухин, произведи личный досмотр.
     Сергей неохотно поднялся. Ужасно он не любил этого дела - обыскивать.
Сперва, в прошлом году, его даже  тошнить  начинало,  и  он  принципиально
отказывался. Что еще за издевательство над человеком? Где декларация прав?
И вообще, может ли порядочный интеллигент шарить у  кого-то  по  карманам,
проверять швы, подкладку? Стыдно и подумать.
     Да,  одно  слово,  желторотый  он  тогда  был.  Кондрашев   и   Семен
Митрофанович с ним даже вроде и не спорили, а попросту показали  коллекцию
изъятых при обыске предметов. Имелись там и бритвы, и кастеты, и  папиросы
с травкой. Да, - сказал ему в тот день Сашка, - с точки зрения  гуманизма,
конечно, низ-зя. Пускай в КПЗ вены себе  вспорет  или  наркотой  травится.
Пускай в детприемнике кого послабее перышком порисует. Это  будет  гораздо
человечнее, Серый?
     Да и просто болтались подчас в  карманах  "уличающие  предметы",  как
пишут в протоколе. По ним, предметам, иногда и без документов  можно  было
понять, откуда прибыл задержанный.
     Сергей подошел к Володьке сзади и осторожно ощупал  его  бока.  Пацан
поначалу дернулся от прикосновения  сильных  натренированных  ладоней,  но
потом покорился и обмяк.  А  Сергея,  как  всегда,  окатило  мутной  серой
волной. Впрочем, он уже неплохо умел преодолевать стыд.
     Ножей и  кастетов  у  мальчишки  не  оказалось.  Нашелся  лишь  мятый
автобусный билет. Кондрашев развернул его и громко зачитал вслух:
     - Заозерскавтотранс... Вот как полезно оплачивать проезд в  городском
транспорте.  Вижу,  мальчик  ты  сознательный.  От   имени   МВД   выражаю
благодарность. Да, такая вот у нас с  тобой,  братец,  Казань  получилась.
Ведь чуяло сердце - даром бланк порчу. Да, зарвался ты, парень. Зарвался и
заврался.  А  зря.  Хуже  от  этого  только  тебе.  Нарисовать  дальнейшую
перспективку?
     Парнишка хмуро кивнул.
     - Изволь. Значит, если не  висит  на  тебе  ничего,  и  ни  из  каких
спецзаведений ты не сбежал, то поедешь к себе домой в Заозерск, к  маме  с
папой в нежные объятия. Но не сразу. Поначалу надо все про тебя разузнать,
личность установить. Придется уж, пока суд да дело, пожить в детприемнике.
Если будешь в молчанку играть,  то  установление  твоей  немытой  личности
месяца на три затянется. А жизнь в детприемнике, доложу я тебе,  медом  не
намазана.  Ребятишки  там  всякие  имеются,  в  том  числе  дылды   и   по
восемнадцать. Косят под малолеток. Ох, и лупят  они  такую  шелупонь,  как
ты... Я бы  сказал,  художественно  лупят.  Да  и  кое-чего  похуже  могут
сделать. Так что смотри, прямой расчет. Чем быстрее все про  тебя  узнаем,
тем меньше в этом детском крысятнике кантоваться будешь. Дошло до тебя?
     Пацан кивнул, не поднимая глаз от пола.
     - Ну так что же ты? Рассказывай.
     Без толку говорил старший лейтенант. Задержанный молчал, все  так  же
тоскливо разглядывал свои ботинки.
     Кондрашев собрался было добавить что-то еще, но  широко  распахнулась
дверь, и в комнату ввалились Миха с Иваном, ребята с электромеханического.
Сергей познакомился с  ними  именно  здесь,  в  Инспекции.  И  даже  почти
подружился.
     Миха с Иваном были шумные, мокрые,  и  судя  по  всему,  пребывали  в
прекрасном настроении.
     - Разрешите доложить, шеф! - гаркнул Иван дьяконским басом.  -  Мафия
явилась.
     Кондрашев огорченно вздохнул и вылез из-за стола.
     - Вот и славненько. Мафия сейчас бросит сумочки и в  компании  нежных
дам, под моим чутким руководством отправится патрулировать вокзал. Так что
напрасно радовались, снова гулять  вам  под  дождичком  в  четверг,  -  он
ухмыльнулся и, надевая плащ, кивнул Сергею.
     - А ты, генерал Полосухин, останешься  тут  один.  Мы  явимся  часика
через два. То есть где-то к восьми. Ты, значит, чтобы  не  скучать,  этого
цыпленка еще раз допроси и представь мне протокол. Кстати, чем  быстрее  с
ним разберешься, тем больше времени останется  на  теоретическое  наследие
классиков. Ну, творческих успехов.
     И патруль под Сашкиным предводительством лихо прозвенел  по  лестнице
вниз, в туманную морось.

     Было тихо. Лишь ходики уныло тикали,  отсчитывая  долгие  секунды,  и
внизу, на первом, шваркала тряпкой уборщица баба  Маня.  А  вдали,  сквозь
визг электропил, едва  пробивался  механический  голос  радио:  "Уважаемые
пассажиры... Поезд сто пятнадцатый..." Дальше в динамиках что-то булькало,
хрипело и захлебывалось невнятными звуками.
     Сергей глянул на мальчишку. Тот  сидел  на  стуле,  слегка  покачивал
носком ботинка и сосредоточенно наблюдал  за  его  траекторией.  Молчанием
своим он словно говорил - отвяжитесь, нет мне до вас  дела.  А  еще  лучше
отпустите меня.
     "Ну уж нет, - мысленно отозвался Сергей,  -  отпускать  тебя  нельзя.
Ведь только хуже будет дураку." Но вслух он лишь заметил:
     - Между прочим, лейтенант правду говорил.
     После чего придвинул к себе  конспект  и  принялся  фразу  за  фразой
сокращать Иркины бисерные строчки.  Работа  мало-помалу  затянула  его,  и
Сергей  поначалу  даже  не  расслышал  хриплый,  уже  начинающий  ломаться
Володькин голос:
     - Насчет чего он прав?
     - Насчет детприемника. Так что в молчанку играешь зря. Я вот на  тебя
смотрю, - Сергей  закрыл  тетрадь  и  уставился  на  опущенную  Володькину
макушку,  -  смотрю  я  на  тебя  и  думаю:   ты   хоть   разговаривать-то
по-нормальному умеешь, или как?
     Пацан, прищурившись, поднял взгляд на Сергея.
     - Вы что же, думаете, я дебил какой? - спросил он тихо, но  в  тишине
этой Сергей явственно заметил и вызов, и какую-то затаенную тоску.
     - Нет, я уж тут  на  дебилов  насмотрелся,  -  успокоил  его  Сергей,
стараясь говорить как можно  небрежнее.  -  Ты  не  из  их  компании.  Но,
кажется, специально под дурачка косишь. Особенно перед лейтенантом. А зря.
Он, Александр Михайлович то есть,  мужик  порядочный.  И  таким,  как  ты,
только добра хочет.
     - Ага. Все вы всегда добра хотите, - недоверчиво хмыкнул Володька.  И
Сергей едва сдержался, чтобы не цыкнуть на него. Мол, хвост не  дорос  еще
рассуждать. Потом ему стало стыдно, словно он в чем-то был  виноват  перед
этим оборванным пареньком, словно давно, уже много-много лет  как  повисло
на его тренированной шее борца бетонное  кольцо  вины.  И  пускай  его  не
увидеть глазами, не потрогать пальцами, но тяжесть гнет шею к земле. А кто
повесил на него этот груз - неизвестно, и уж тем более неясно, как снять.
     - Ты мне вон чего только  скажи,  -  миролюбиво  протянул  Сергей,  -
ответь на один лишь вопрос. Из дому деру дал, или из интерната?
     - Из дому, - бесцветным голосом сообщил мальчишка.
     Сергей слегка удивился - он не надеялся на скорый ответ  и  спрашивал
лишь для очистки совести.
     - И давно ты в бегах?
     - Четвертый день уже.
     - Ясно... Знаешь, дела  от  нас  никуда  не  уползут,  поэтому  давай
малость поедим. Сейчас самовар поставлю.
     - Да не хочу я, - сумрачно высказался Володька.
     - Зато я хочу, - заявил Сергей. -  А  одному  мне  почему-то  скучно.
Холодильник, между прочим, у нас тут недаром  стоит.  Так  что  возражения
твои не принимаются.
     Намазав масло на хлеб, и шлепнув сверху здоровый шмат колбасы, Сергей
подвинул мальчишке бутерброд. После чего заметил:
     - Давай ешь. И сахару сыпь, не стесняйся. Лейтенанту  нашему  сладкое
вредно, зубы у него, понимаешь, болят. Так что действуй и за  себя,  и  за
того Сашу.
     Сергей немного помолчал, сооружая собственный бутерброд.  Управившись
с этим делом, он переключился на другую тему:
     - Ну вот что, Володя. Раз уж не  хочешь  толком  ничего  объяснить  -
молчи. Я, между прочим, за разговоры эти деньги не получаю, и вообще  тут,
в  Инспекции,  сбоку  припеку,  иначе  говоря,  седьмая  вода  на  киселе.
Общественная  нагрузка  от  института.  Поэтому  у   меня   из-за   твоего
запирательства неприятностей не прибавится. А вот у  тебя  -  да.  Вызовет
лейтенант машину - и увезут в приемник-распределитель. Будут личность твою
устанавливать, справочки всякие пересылать, запросики. Торопиться никто не
станет, у них  там  работы  выше  головы.  Может,  и  до  Нового  Года  не
управятся. А в приемнике и вправду блатные такой режим закрутили, что будь
здоров, не кашляй. Лейтенант насчет  этого  не  врал.  Ну,  сам  смотри...
Домой-то хочешь?
     - Нет, - решительно заявил Володька и потянулся к блюдцу с колбасой.
     - Логично, - кивнул Сергей. - Если уж драпанул, значит, было от чего.
Поэтому давай договоримся так. Причины можешь не объяснять, дело тут,  как
я понимаю, тонкое. Дай только официальные сведения. Договорились?
     Володька неопределенно крутанул головой - не то да, не то нет.
     - Тогда вопрос  первый,  -  Сергей  предпочел  понять  его  жест  как
согласие. - Ты на самом деле из Заозерска?
     - Ну, - отозвался Володька.
     - Твой точный адрес?
     - Улица Красной Пехоты, дом 17, квартира 9.
     - Телефон-то дома есть?
     - Не-а, - махнул рукой Володька.
     - Что ж так?
     - А отключили за неуплату.
     - Бывает, - кивнул Сергей. - Поехали дальше. В какой школе учишься?
     - В 15-й. В 7-б.
     - Надо же... Я вон тоже всю жизнь в "б" проучился.  В  школе-то  как,
ничего?
     - Два года еще осталось, - невесело усмехнулся Володька.  -  Потом  в
путягу пойду.
     - Ясное дело. К учебе пылкая любовь нам  греет  молодую  кровь...  Я,
кстати, в школе географию терпеть не мог.
     - А я русский, - Володька вздохнул и передернул плечами. - Русачка  у
нас сволочь.
     - Это что же, имя у нее такое? - Сергею  непонятно  зачем  вздумалось
вдруг вступиться за честь педагогической дамы.
     - Да нет, она вообще-то Марья Филипповна.
     - Ладно, это так, лирика в кустах. Давай о деле. Маму как зовут?
     - У меня нет мамы.
     - Извини, - глухо проговорил Сергей. - Откуда же мне было знать?
     Они вновь помолчали. И опять Сергей ощутил, как давит и гнет его  шею
бетонная тяжесть вины. Ну что с  ней  поделать?  Спрятаться  за  расхожими
фразочками типа "Жизнь есть жизнь" или "Все течет, все изменяется"? Глупо,
да  и  нечестно  как-то.  Что-то  уродливое,  больное  проступало   сквозь
привычный  поток  вещей,  какое-то  гнилое  пятно,  и  не  было  на   него
пятновыводителя.
     Вот сидит он,  здоровый,  уверенный  в  себе  третьекурсник,  будущий
молодой специалист, и все тип-топ, трехкомнатная квартира, не  старые  еще
родители, закручивается интимная лирика с Ленкой Кислицыной, в перспективе
- семья, дети, старшее поколение  поможет  с  кооперативом,  вокруг  полно
друзей-приятелей, в  шкафу  -  интересных  книг,  на  балконе  ждет  весны
разобранная байдарка. В общем, живи - не хочу. И однако же - Сергей сейчас
каждой клеточкой кожи, каждым нервом чувствовал это  -  его  жизнь  только
фон, нарядное покрывало, а там, где-то внизу,  шевелится  наглая  гадость,
лезет своими щупальцами куда только может дотянуться. Вот, в полуметре  от
него, благополучного Сергея, сидит одна из жертв, тот, кого уже  коснулось
ядовитое щупальце.
     - Отец  -  Орехов  Николай  Павлович,  -  оборвал  набухающую  тишину
Володька.
     - Ну, а братья, сестры у тебя есть?
     - Ленка есть, сестренка, только  она  маленькая  совсем.  Когда  мама
умерла, ей и двух не было. Сейчас-то уже четыре с половиной.
     - В садик, небось, ходит?
     - Понятное дело, - солидно кивнул Володька. -  Не  с  папашей  же  ей
сидеть.
     - Ну вот что, парень, - решительно заявил  Сергей,  -  я  и  так  уже
чувствую, что слишком глубоко влез. Дальше, наверное, не стоит. Главное-то
я знаю, адрес твой, фамилию... Если все верно окажется - через неделю дома
будешь. Так  что  давай  на  этом  закончим.  А  для  старшего  лейтенанта
Кондрашева я какую-нибудь сказку сварганю, наплету причин.
     И снова они молчали, и лишь уныло щелкавшая стрелка ходиков, как ни в
чем не бывало, прыгала по циферблату.
     Потом вдруг спина и  плечи  у  Володьки  затряслись  -  он  беззвучно
плакал, уткнувшись  лбом  в  спинку  стула.  Сергею  хватило  ума  его  не
останавливать.
     - Не  буду  я  все  равно  там  жить,  -  сообщил  Володька,  малость
успокоившись. - Отец меня тогда совсем убьет. Он знаете как меня лупит,  и
маму бил, когда жива была. И сестренке достается. Ну, ее он пока не  очень
трогает, она маленькая, а меня так  каждый  день.  Когда  кулаками,  когда
ремнем. А в понедельник я пришел со школы, а он в комнате сидит злой,  они
с дядей Мишей гуляли в воскресенье, так  ему  похмелиться  нечем,  он  мне
говорит - вон, бутылки возьми и сдай, и чтобы как штык был. Ну, взял я эту
сумку, пошел на пункт,  на  Пролетарскую,  а  там  очередища  здоровенная.
Отстоял, в общем, деньги взял, обратно топаю.  Ну,  там  ребят  по  дороге
встретил, а они в кино шли, в "Отчизну", фильм там такой классный, "Пираты
ХХ века", знаете, наверное? Они говорят, пойдешь?
     - Кто говорит? Пираты двадцатого века? - улыбнулся Сергей, чтобы хоть
немного разрядить атмосферу.
     - Да нет, ребята наши, - не понял юмора Володька. - Пойдем,  говорят,
а я им, значит, что некогда, а Сашка Смирнов  сразу  начинает  -  у  тебя,
наверное, денег на билет нету. Андрюха говорит, не беда, наскребем тебе, а
я им отвечаю - у меня, может, денег побольше  чем  у  вас  будет.  Смирнов
тогда лыбится, откуда, в натуре, у  тебя  деньги  возьмутся?  Ну,  я  ему,
конечно, сказал - заднице  слова  не  давали,  и  вообще,  сейчас  в  глаз
заработаешь, нефига потому что баллоны на меня катить. Ну, он  притух,  он
же меня знает.
     - Это знаешь как называется? - участливо заметил Сергей. - "На  слабо
фраеров ловят".
     - Ну да, - грустно кивнул Володька. - Только я тогда таким  умным  не
был. В общем, забыл я про отца, про все дела, пошли мы  в  кино,  там  еще
мороженное брали, и четыре пятнашки на игральный автомат убухал,  а  домой
уже после шести пришел. Ну, захожу я в квартиру, а папаня меня за  шиворот
хватает и в комнату тащит. Где шлялся,  орет,  где  деньги?  Ну,  я  сдуру
говорю - очередь была на приемке, а он  -  врешь,  паршивец,  я  сам  туда
ходил, люди сказали, ты все сдал давно и умотал. Где деньги?
     Ну, я ему дал, что осталось, а он вопит -  двух  рублей  не  хватает.
Одним словом, заломал меня, провод электрический схватил  -  он  последнее
время проводом лупить повадился. Это вам не ремень, это больнее. Ну, и он,
когда с бодуна, злой как черт, и силы свой не замечает. Так выдрал, что  я
еле с дивана сполз. А он меня снова за шиворот  и  к  двери.  Вон  отсюда,
кричит, чтобы больше духу твоего не было. Мне, значит, такой сын не нужен.
А ты, я говорю, тоже на фиг мне сдался, без тебя проживу, не  заплачу.  Он
меня тогда пинком на лестницу и дверь захлопнул.
     Ну, посидел я на ступеньке, подумал про все - и решил. На хрен он мне
нужен, отец такой? Каждый день  терпеть...  Я  и  в  школе  с  медосмотров
сбегаю, и летом с пацанами купаться не хожу, чтобы  следов  не  видели.  А
есть некоторые, дразнятся. Что мол, Вовка, чешется заднее место? Ну, морду
набьешь, а толку? Все равно обзывают. В общем, надоело мне  все  это.  Под
лестницей у меня червонец и две пятерки еще с прошлого года были заначены.
На всякий случай. Ну, вытащил я деньги - и на вокзал.
     - И что же, - присвистнул Сергей, - тебе так  билет  и  продали,  без
вопросов?
     - А я дяденьку одного попросил, чтобы  он  мне  купил,  докуда  денег
хватит. Хороший такой дяденька, веселый. Я ему еще трояк накинул - ну,  он
и взял в кассе.
     - А что же проводница? Не удивилась, что один едешь?
     - А ей пофигу, - махнул рукой Володька. - Поддатая она была. В общем,
вышел я в Закрути, потом электричками сюда добирался,  там  же  без  денег
можно... Вчера только приехал.
     - Ну, и что ты собрался делать дальше?
     - Ну как, - замялся Володька. -  Известно,  что.  Жить.  Поступил  бы
куда-нибудь учиться, в путягу какую-нибудь, на работу бы устроился...
     - Да, брат, - только и оставалось усмехнуться  Сергею,  -  темный  ты
человек. Ну кто же тебя куда примет, несовершеннолетнего, без  документов?
Да и по закону не положено. Какая путяга, если у тебя только шесть классов
законченных? И на работу раньше  пятнадцати  лет  не  берут,  да  и  то  с
согласия райкома, в особых обстоятельствах.
     - А у меня что, не особые? - хмуро спросил Володька.
     - Да не слишком, -  честно  признался  Сергей.  -  Скорее,  типичные.
Ладно, проехали. И что же ты здесь делал эти два дня?
     - Так... Погулял малость по городу, в кино сходил, потом  вечером  на
улице с парнем одним познакомился, он меня домой к  себе  привел,  пожрать
дал и говорит - ночуй у меня. А тут мамаша его приперлась,  орать  начала,
мол, всякую шпану приводишь, он квартиру нам обчистит,  сейчас  в  милицию
его сдам. Ну, пока она вопила, я к двери -  и  на  лестницу.  Смотался,  в
общем. А то и вправду бы ментов вызвала.
     Ну, я бродил, бродил, а потом на вокзал пришел. Стал искать,  где  бы
заночевать можно, а отовсюду гонят, я почти до утра слонялся,  пока  склад
этот не нашел. Открыто там было, и  никого.  Лег  за  ящиками,  отрубился.
Потом уже... Ну, потом вы знаете. Вот и все.
     - Такие, стало быть, дела, - протянул Сергей. - Ну ладно,  а  отец-то
все же как? Он, что ни говори,  родной  тебе.  Сейчас,  наверное,  бегает,
волнуется.
     - Ну как же, дожидайтесь, станет он бегать, - усмехнулся Володька.  -
Правильно  мама  перед  смертью  говорила:  он  всю   душу   пропил.   Она
рассказывала, он раньше хороший был, давно, когда я еще в ясли ходил, да я
уж этого не помню. При мне он всегда одним цветом.
     - А сестренка?
     - А что сестренка? Она в садике, на пятидневке, дорастет до школы,  в
интернат ее сдадут.
     - А сам ты насчет интерната не думал?
     - Что я там забыл? - Володька скривил губы. - Там по режиму все. Да и
лупят, кажись, почище, чем в этом вашем  детприемнике.  И  пацаны  старшие
лупят, и воспитатели. У нас в школе учатся интернатские, они  рассказывали
про всякое такое. Нет уж, я лучше два года протяну, а потом  в  путягу.  У
меня там друзья, сейчас на первом курсе, значит, когда поступлю, будут  на
третьем, помогут, если чего.
     - Ну что ж, ясно...
     Все было предельно ясно. За год здешней  работы  Сергей  насмотрелся.
Сперва возмущался, кулаки сжимал, а потом дошло до  него,  что  никуда  не
денешься. И до тех морд, что набить хочется, ему не дотянуться.  Да  и  не
поможешь этим. Вроде бы и никто не виноват, и всегда так  было,  и  всегда
будет, несмотря на  неуклонное  наступление  светлого  будущего  и  прочие
радости. Так что выхода никакого нет. Ну что он, Сергей Полосухин,  может?
Ладно, хоть поговорил с парнишкой путем,  выдоил  официальную  информацию,
теперь Володька в детприемнике надолго не осядет. Хотя это еще  вилами  по
воде писано. Папаша, судя по всему, едва ли ринется  в  наш  славный  град
сынка вызволять, а когда его, сынка,  на  казенный  счет  доставят  -  кто
знает? Тайна сия велика есть. Так что все они лапшу на уши пацану  вешали.
Вермишель и макароны. Покайся, мол, и сразу домой поедешь. Господи, как же
стыдно!
     Кондрашеву, впрочем, не стыдно. Для него это  привычная,  нудная,  но
неизбежная работа, и делает  он  ее,  кстати,  получше  многих.  Даже  без
рукоприкладства обходится, что само по себе достойно похвалы. А остальные?
Марьянка с Маринкой? Тем вообще все до  фонаря,  и  не  к  чему  им  такие
неприятные осложнения. Миха с Иваном? Ребята, конечно, ничего, но тоже  не
привыкли скрести себе на  головы  неприятностей.  Так  что  бесполезно  их
убеждать. Впрочем, так, наверное, даже и лучше. В конце концов, затянулось
его здешнее пребывание. Как там поется у Визбора? "И показалось мне, что в
новом месте горит поярче предвечерний свет..." Но все-таки жаль. Не  того,
конечно, что пилюлю вкатят (хотя и без нее лучше бы). Но просто не хочется
рвать со здешним народом, привязался он к ним все-таки.
     Не будет посиделок с  тортиками,  Сашкиных  песен  под  аккомпанемент
"мадам", да и пресловутого "чувства локтя". Конечно, все это  еще  не  раз
возникнет где-то в другом месте, с другими людьми, но  здешнюю-то  ниточку
все  равно  обрывать  больно.  А  что  поделать?  Донкихотство  глупо   по
определению. Но сейчас придется избрать именно  глупость.  Ничего  другого
все равно не придумать.
     - Ну, значит так, Володька,  -  глухо  заговорил  он,  чувствуя,  как
звенит внутри какой-то до предела натянутый нерв.  -  Слушай  внимательно.
Времени у нас мало. Через сорок минут явятся ребята с дежурства. Мы должны
все сделать прямо сейчас. Вот, держи, ключ. Это от моей  квартиры.  Сейчас
напишу адрес и как проехать. Квартира пустая -  родители  еще  две  недели
будут в доме отдыха, а женой,  видишь  ли,  пока  не  обзавелся.  Впрочем,
неважно. Будешь там сидеть и ждать меня. Денька два поживешь, пока я тут с
некоторыми делами раскручусь, потом отвезу тебя в Заозерск.  И  что-нибудь
придумаем. Безвыходных положений не бывает.
     Володька сидел неподвижно.
     - Ну! - повысил голос Сергей. - Время не терпит! Они могут  и  раньше
вернуться!
     - Вам же из-за меня такое будет... - растеряно протянул Володька.
     - Да ничего мне не будет, - процедил Сергей сквозь зубы.  -  Объяснял
же  тебе,  объяснял.  Я  ведь  здесь  практически   посторонний.   Никаких
осложнений не предвидится. Так что давай, шагом марш,  и  поживее!  -  ему
пришлось буквально подталкивать мальчишку в спину.
     - Ну, ступай. Я приеду где-то через час после тебя. Чует мое  сердце,
что разговор с  Кондрашевым  долго  не  затянется.  Так  что  держи  хвост
морковкой, все будет путем. Смотри только, в метро не попадись.  Выглядишь
ты, откровенно скажу, не первый сорт.  Да,  чуть  не  забыл,  вот,  мелочь
возьми на проезд.

     ...Сергей еще пару минут сидел, тупо уставясь  в  столешницу.  Тяжело
бухало сердце. С чего бы это? Не такой уж капитальный повод для  волнений.
Случались неприятности и покруче. Ладно, пока есть  время,  заняться,  что
ли, Анти-Дюрингом?
     И он вновь принялся мучить основоположника. Да так лихо,  что  только
пух полетел.
     Кондрашев с командой вернулись спустя полчаса. К этому времени Сергею
оставалось лишь пару страниц до полной победы над классиком.
     Команда в ускоренном темпе  развесила  мокрые  плащи  и  ввалилась  в
комнату.
     - Эх, сейчас чайку соорудим... - мечтательно  протянул  Кондрашев,  и
добавил: - С вышеобозначенным тортиком.
     Он повернулся к Сергею.
     - Ну ты как, не заскучал? Что конспект? Движется?
     - Куда он денется, - проворчал Сергей, не поднимая головы.
     - Чего это ты такой кислый?  -  подозрительно  осведомился  Сашка.  -
Небось, эманация теоретической мудрости  попала-таки  в  мозг?  Не  бойся,
детка, мировое счастье и стирание всяческих граней еще  не  скоро.  Пожить
успеешь. Кстати, как наш цыпленок? Сидит? - кивнул он на дверь КПЗ.
     - Да понимаешь, Михалыч, тут такое дело, - закашлялся Сергей, вылезая
из-за стола. - Я, конечно, очень виноват,  ты  сейчас  кричать,  наверное,
будешь. Одним словом, я этого пацана упустил.
     - Как упустил? - ничего еще не сообразив, протянул Сашка.
     - Да так, - виновато выдавил Сергей. - Я с  ним  говорил-говорил,  он
молчит. Пень пнем. Я убеждаю, угрожаю, снова убеждаю - глухо как в  танке.
Поверишь, чуть было не врезал ему по соплям.
     - Только этого еще не хватало для полного счастья, -  коротко  кивнул
Сашка. Точнее, уже старший лейтенант  Кондрашев,  деловитый  и  сухой  как
прошлогодний пряник. - Ну, и что дальше?
     - Дальше? Молчит, значит, он как пень. Наверное,  слабоумный.  Может,
дал деру из больницы, или из школы какой-нибудь для дефективных. В  общем,
решил я дальше с ним не мучиться, загнал в КПЗ.  А  вот  дверь,  наверное,
прикрыл плохо. Мне показалось, она вроде как  защелкнулась.  Я  через  две
минуты возвращаюсь - тихо. Я думал, он сидит.
     - Это откуда же ты  возвращаешься,  позволь  полюбопытствовать?  -  с
нехорошим прищуром уставился на него Сашка.
     - Ну... - Сергей очень натурально замялся,  оглянулся  на  девушек  и
продолжал уже вполголоса, - мне ужасно захотелось в сортир. Я и  вышел.  А
потом вернулся, все тихо, я Энгельса лабаю, потом надоело, решил, дай  еще
попробую пацана расшевелить. Ну, открываю дверь -  а  там  пусто.  Я  вниз
бросился, обегал все вокруг - бесполезно. Кто  бы  мог  подумать?  Он  мне
таким тихим показался...
     - Тихим, - желчно подтвердил Кондрашев. - Этот тихий,  между  прочим,
через полстраны драпанул. А от тебя, размазни, и подавно ушел. Ну, детский
сад прямо, сплошные ясли! Скажу тебе честно, Сергей, я всегда  подозревал,
что для нашего дела ты не тянешь. Но чтобы до такой степени...  Воображаю,
какой из тебя получится специалист! Ладно. Орать я, конечно, не буду,  что
я, барышня, покусанная мышью? Но ЧП ты нам устроил внушительное. Эх,  если
бы на патрулировании его заловили... Протокол не оформлен, нет  бумажки  -
нет мальчишки, все тип-топ. Да ведь оказалось,  Пенкин,  придурок,  своему
начальству уже доложился, похвастался боевым подвигом.  Так  что  концы  в
воду при всем желании не скроешь. И отвечать придется одному лишь  мне.  К
Новому Году капитана обещали... Куда уж теперь...
     А что касается твоей виноватой личности... Уходи. По-тихому, ножками,
левой-правой. Ты, конечно, понимаешь, никаких бумаг и звонов в институт не
будет, мы тоже люди-человеки. Но тебе у нас больше делать нечего. Все. Нах
хаузен. Конспект, смотри, не забудь.
     Кондрашев повернулся к самовару и больше  уже  в  сторону  Сергея  не
смотрел. Сказал - и отрезал. Значит, финиш.
     Сергей повесил на плечо сумку, хмуро пробурчал: "Ну, всем  привет"  и
закрыл за собой дверь.  Медленно,  прощаясь,  прошелся  по  коридору  мимо
стендов "Наши сотрудники -  спортсмены",  "Отдыхаем  вместе",  "На  боевом
посту".   Миновал   потертую    табличку    -    "Инспекция    по    делам
несовершеннолетних". Взглянул зачем-то на часы, хотя  и  так  знал  время.
Спустился по лестнице. Та откликнулась печальным, басовитым трезвоном, еще
немного погудела вслед - и смолкла.
     Что ж, с "Замком" покончено.
     ...На улице уже сгустились холодные сумерки. И странное дело - дождь,
не прекращавшийся уже которую неделю, вдруг перестал. Свет фонарей мутными
лиловыми пятнами расплывался в лужах,  рассыпался  тлеющими  брызгами  под
колесами суетливых машин. Небо еще было затянуто бурой хмарью, но  местами
облака  уже  раздвинулись,  и  какая-то  одинокая  зеленоватая  звезда   с
интересом глядела на привокзальную площадь.

                              Виталий КАПЛАН

                                  ЗАЧЕТ

                            (вариация на тему)

                                    1

     Тень от большой  сосны  чуть  сместилась,  и  солнце  своими  острыми
зеленоватыми лучами ударило по закрытым глазам. Ну  что  ж,  значит,  пора
отсюда уходить. А так не  хочется!  В  старом  лесу  забываешь  обо  всем,
сидишь, привалившись к теплому стволу, и сам не понимаешь - то  ли  снится
тебе все это, то ли наяву. Кажется, само время здесь течет как-то не  так,
не по-городскому. Огромные сосны тянутся в  белесое  от  жара  небо  точно
скрюченные пальцы, островки густой травы неподвижны - лишь изредка  тронет
ее ветер, и тогда по  всему  островку  побежит  быстрая  волна.  В  душном
воздухе что-то изменится, то ли звон едва слышный почудится, то ли  шелест
чьих-то крыльев. А потом  -  снова  тишина,  снова  духота  и  неподвижный
солнечный диск. В такое время все звуки в лесу смолкают  -  полдень,  сон,
забвение. После, уже к вечеру, когда жара схлынет - вот тогда птичьи крики
заполнят вязкое лесное  пространство,  затрещат  ночные  насекомые,  тогда
начнется странная, скрытая от постороннего глаза жизнь.
     Жаль,  конечно,  возвращаться  в  город.  Опять  надевать  до  смерти
надоевшую  маску,  дышать  гнусными  испарениями,  притворяться.   А   что
поделаешь? Не для того же он здесь, чтобы полтора года гулять  по  древним
лесам и дремать на полуденном солнышке. Дело, разумеется,  превыше  всего.
Тем более, времени у него в обрез. До  города  самым  быстрым  шагом  часа
полтора, а нужно еще столько всего успеть.
     Во-первых, рынок. Закупиться всем необходимым дня на три, а может,  и
больше. Это значит, обойти  все  ряды,  ища  самые  дешевые  цены.  Старик
патологически бережлив, и если потратить хоть  на  грош  больше,  чем  ему
кажется допустимым,  опять  развопится,  опять  начнет  нудные  проповеди,
которые, к сожалению, придется слушать - Старик нуждается  в  аудитории  и
зорко следит за реакцией своих жертв. Может, еще и за  палку  возьмется  -
ну, не в первый раз, а все равно. Надоело до чертиков изображать смирение.
До чего  же  подмывает  ему  ответить!  Но  нельзя.  Стисни  зубы,  терпи,
приспосабливайся. Два месяца всего осталось, это же ерунда, это  же  всего
ничего. Семечки. Так утешают все они  -  Главный  Наблюдатель,  Наставник,
консультант по адаптации. Все их слова, разумеется, верны, разумеется, ему
по силам выдержать и большее. Все так. Но  побыли  бы  они  в  его  шкуре,
пообщались бы с его милым Старичком... Впрочем, это несправедливо. В  свое
время они испытали здесь и не такое. По сравнению  с  тем,  что  вытерпели
они, мудрые и опытные, полуторагодичный зачет - и впрямь  семечки.  Только
вот давно это было, а значит, быльем поросло. Сидят на спутниковой базе, в
нормальных условиях - и советуют. А советовать легко, даже если  и  советы
правильные.
     Ладно, хватит нытья. Значит, так. После рынка - убраться  в  конюшне,
задать корму всей живности. Это минимум на час работы. Живности-то  много.
Старик редко ездит, и недалеко, но и лошади есть, и мулы,  и  даже  был  в
свое время настоящий боевой верблюд из Южного Предела - кто-то из тамошней
епархии подарил Старику.  Ну,  эта  зверюга  недолго  прожила  в  конюшне.
Пользы, как заметил Старик, от нее  никакой,  а  всех  лошадей  умудрилась
перекусать, старого конюха Елланту лягнула в живот - бедняга  до  сих  пор
лечится, таскается по знахарям - и разумеется, без толку. Так  что  продал
Старик боевого южного верблюда, и даже не слишком торговался.
     И наконец, последнее - прибраться в доме. Тоже работка не на минутку.
Дом огромный, Старик скупой, слуг  всего  двое  -  он,  Хенг,  да  кухарка
Митрана, она же прачка, она же и все остальное. Но на нем - дом, подворье,
закупки - самая тяжелая работа. Иногда Хенгу казалось, что это и к лучшему
- когда руки постоянно делом заняты, время течет незаметно, да и тоскливые
мысли в усталую голову реже приходят... А Старик весьма придирчив,  каждой
вещи  он  определил  точно  положенное,  неизменное  место,  не  дай   Бог
что-нибудь сдвинуть, переставить - скандал века!
     И если учесть, что сегодня Старик  приходит  из  Ведомства  к  заходу
солнца, то очень даже можно не успеть управиться с уборкой.  Этого  Старик
уж точно не вынесет. Обязательно возьмется за  свою  трость.  В  последнее
время нервы у него сдали, чуть что - дерется, а после приходит  в  себя  и
даже извиняется за горячность. Редчайшее в  здешнем  мире  явление.  После
зачета  нужно  бы  у  ребят  поинтересоваться  -  часто  ли   в   подобных
обстоятельствах слышали они извинения?
     Ну, а вечером, когда  Старик  угомонится,  поужинает  и  начнет  свое
нескончаемое молитвословие, можно будет и  смотаться.  К  ней,  к  Алосте.
Тетка ее, скорее всего, отправится  к  соседке  Нейтеле,  там  они  станут
прясть и делиться друг с дружкой  ужасными  историями  про  многочисленную
здешнюю нечисть. И это значит, Алоста до ночи свободна.
     Хенг улыбнулся и легко вскочил на ноги. Пора идти.  Время  поджимает.
Полтора часа до города. Гигантское расстояние. Полторы  минуты  лета.  Или
телепортация. Ноль целых,  ноль  десятых.  Кажется,  какие-то  стотысячные
доли. Но нельзя. Приспосабливаемся. Ничем  не  выделяемся.  Соблюдаем  все
правила и инструкции. Какие мы, однако, молодцы. Примерные стажеры.  Зачет
зарабатываем.

                                    2

     О том, что в мире есть Алоста, Хенг узнал зимой.  Получается,  меньше
чем полгода назад. По здешним  правилам,  всего-ничего.  Но  это  если  по
здешним. Сейчас Хенгу казалось, что она была всегда. Он не мог представить
себе мир,  где  ее  нет.  Такой  мир  просто-напросто  не  имел  права  на
существование, потому что все в нем тогда - бессмысленно.
     Сейчас даже подумать странно, что больше года он жил с ней рядом,  на
соседних улицах - и не замечал. Нет, конечно, видел ее не раз,  узнавал  в
лицо. Разумеется, не здоровался с ней - по здешним меркам, это неприлично,
если женщина не замужем. Он знал, что она  со  Змеиной  улицы,  знал,  что
живет со старой и больной теткой, а может, и не теткой - поди разбери.  Но
уж пожилая Конинте-ра точно не могла быть ей матерью. Просто  по  возрасту
не получалось. Хотя здесь женщины стареют рано - такая жизнь. Сама  Алоста
называла ее тетушкой, но это принятое обращение. Точно так же она называла
и  соседок.  Хенг,  разумеется,  подробности  не  выспрашивал.  Захочет  -
расскажет, ей виднее. Конечно, он не  раз  и  не  два  слышал  про  нее  -
приблудная. Собственно, с этого все у них и началось.
     Тогда, морозным днем, полгода назад. Точнее,  вечером  -  солнце  уже
садилось, и  сугробы,  облитые  слабыми,  нежно-зелеными  лучами  казались
ненастоящими. Оно и понятно - за год к зеленому солнцу не привыкнешь.  Как
ни пытайся, как ни адаптируйся.
     Он шел с базара, закупился  на  неделю  вперед,  левое  плечо  резала
перевязь с огромными сумками. Настроение было какое-то  странное.  Или  он
слишком устал от суматошного дня, или и  в  самом  деле  отключился.  Шел,
насвистывал мотивчик  -  тут,  в  Олларе,  встречались  довольно  красивые
мелодии.
     Крики он услышал, когда до  дома  оставалось  всего-ничего  -  пройти
небольшую улочку и повернуть. И сперва не обратил внимание - мало ли кто и
зачем кричит? В Олларе это не редкость. Может,  хозяин  бранит  слуг,  или
мужики, выйдя из пивной, чего-то не поделили. Это  ведь  только  в  первый
месяц все казалось интересным, достойным внимания. Экзотика. Он сам не мог
понять, когда вся эта _э_к_з_о_т_и_к_а_ надоела хуже горькой  редьки.  Но,
видимо, очень скоро.
     Все же Хенг решил поглядеть, в  чем  тут  дело.  Перекинув  поудобнее
перевязь, он зашагал быстрее.
     И увидел прижатую к забору Алосту. Тогда он еще не знал, как ее звать
- просто девчонка  с  соседней  улицы,  ничего  особенного.  Возле  Алосты
суетилось четверо незнакомых парней - двое держали ее за руки,  а  третий,
чертыхаясь, рвал на ней платье.
     Думать и прикидывать было некогда. И так ясно, что к чему. Сбросив  с
плеча сумки, он прыгнул в холодный вечерний воздух. Дальше  все  пошло  на
автомате. Короткие рубящие удары обеими руками сразу, под основания шей  -
и двое, отпустив девчонку, барахтаются в сугробе, хрипло  воя,  безуспешно
пытаются встать. Коленом в низ живота, тут же круговой в висок - и  третий
парень,  тот,  что  рвал  ей  платье,  в  соседнем  сугробе.  С  четвертым
разбираться и не пришлось - он вовремя задал стрекача.
     Отбежав на безопасное расстояние, тот обернулся и крикнул:
     - Ну, сволочь приблудная, ты мне еще попадешься! Я тебя еще потрогаю,
шлюшка! И с тобой, пацан, встретимся!
     - Это уж точно, - негромко ответил Хенг и, подобрав обломок  кирпича,
запустил  им  вслед  убегающему.  Судя  по   яростному   воплю,   стыковка
состоялась.
     И тут мозги у него прояснились, он начал  соображать.  И  соображения
были столь неприятны, что, схватив Алосту за руку, он крикнул ей:
     - За мной, быстро! Без разговоров!
     Они рванули. С ходу промчались целый квартал, а потом,  прислонившись
к чьему-то сараю, тяжело дышали. И, хоть здесь  так  не  положено,  первым
нарушила молчание она:
     - А  я  тебя  знаю.  Ты  с  Медвежьего  вала,  у  господина  старшего
инквизитора в услужении, да? Спасибо тебе. Я даже не представляю,  что  бы
они со мной сделали, если бы не ты...
     - Да ладно, пустяки какие, -  ответил  Хенг,  стараясь  говорить  как
можно небрежнее. Но голос получился сдавленный и  булькающий,  сумасшедшая
пробежка давала себя знать. Он смущенно отвернулся.
     - А ты здорово дерешься! Где это ты так наловчился?
     - Да так... С бродягами поскитаешься  -  еще  и  не  тому  научишься.
Жить-то надо. А что? Я один, что ли, такой?  -  Хенг  старался  как  можно
тоньше обойти эту тему. Очень уж не хотелось ей врать. А пришлось.  И  так
уж засветился.  Если  за  ним  сейчас  велось  наблюдение  -  жди  крупных
неприятностей. Не знают здесь, в этом мире, Боевых Искусств. А если где  и
знают, то сие пока что неизвестно. Ладно, девчонка в этом, понятное  дело,
не разбирается, но что, если их кто-то видел?
     - Да ладно, я же только спросила. А как тебя звать?
     - Хенг я. А тебя как?
     - А меня звать Алоста. Мы тут с тетушкой на  Змеиной  живем.  Прядем,
вяжем, этим и кормимся. А знаешь, почему наша улица Змеиной называется?
     - Нет. А правда, почему?
     - Про это даже сказка такая есть. Или легенда, я не  знаю.  В  старые
времена был богатырь, он однажды отправился в горы и встретил там  девушку
неописуемой красоты. Пал он перед ней на колени, хочу, дескать, тебя взять
в жены. А та ему отвечает: "Ты же ничего обо мне не знаешь,  не  пожалеешь
потом?" А он ей говорит, о чем ты? Мое сердце, говорит,  отдано  тебе.  Ну
ладно, отвечает красавица, ступай домой, я сама к тебе приду скоро.  А  ты
жди меня, к свадьбе готовься. Ну, богатырь домой отправился, ждет. И вот в
полночь как-то раз грохот раздается, трясется земля. Выскакивает  богатырь
из дому с мечом, видит - огромная змея ползет, все на своем пути  сметает,
дома рушатся, люди выбегают, бабы ревут,  дети  плачут  -  ну,  кошмар,  в
общем. "Кто ты, чудовище? - закричал богатырь. - Как ты  смеешь  тревожить
людской покой! Я зарублю тебя этим мечом!" А змея ему и говорит:  "Как  же
не узнал ты своей суженой? Я же и есть та  девушка,  что  ты  полюбил.  Да
только не знал ты, что я - дочь змеиного царя. Днем я - человек,  а  ночью
должна превращаться в змею. Ну как, принимаешь свою невесту?"
     А богатырь вскричал: "Врешь, чудище, я  давал  слово  девушке,  а  не
змее!". И бросился на нее с мечом. Ну, он сильный богатырь был,  отсек  ей
голову. И как только откатилась ее голова, смотрит богатырь - а перед  ним
лежит прекрасная девушка. Мертвая.
     Вот такая сказка. А еще говорят, что все это в нашем городе  было,  и
улицу, по которой змея ползла, так и назвали потом Змеиной.  А  уж  что  с
богатырем дальше было, я не знаю.
     - Наверное, ему памятник поставили, - помолчав, буркнул Хенг.  -  Как
спасителю населения. А потом он женился на толстой бабе,  и  она  нарожала
ему десять крикливых детей.
     - Наверное. Слушай, мне пора. Может, пойдем уже?
     - И в самом деле. Эти парни, видать, уже очухались и уползли.  Только
я на всякий случай тебя провожу.
     - До самого дома?
     - Могу и до самого дома. Только как бы твоя  тетушка  нас  вдвоем  не
увидела.
     - Да что она, съест тебя, что ли? - негромко рассмеялась Алоста. - Ты
ее не бойся. Она добрая.
     ...Он проводил ее до самого дома. И лишь там, на пороге, вспомнил про
перевязь с сумками, опрометью бросился искать. Разумеется, на месте  сумок
не  оказалось.  Побитые  молодцы,  видимо,  прихватили  их  с  собой   как
компенсацию за ущерб. А может, соседи постарались. С них станется.
     И пришлось идти домой без сумок, с понурым видом  объяснять  Старику,
что напали  бродяги,  отняли  и  были  таковы.  И  конечно,  после  долгих
распеканий Старик снял со стены плетку. Целую неделю Хенгу пришлось  спать
на животе.
     Вот тогда все у них с Алостой и началось.

                                    3

     Опасения оказались напрасными. Старик сегодня запаздывал,  и  до  его
прихода Хенг управился с делами. И сидел на кухне, на дочерна прокопченной
лавке, не зная, чем бы себя занять. Кухарка Митрана, бормоча  что-то  себе
под нос, возилась у плиты.
     - Тебе, может, помочь чего? - время  от  времени  спрашивал  Хенг.  -
Помои вынести, или как?
     Ему было жаль  старуху  Митрану,  похожую  на  бурую  тощую  мышь,  с
красными,  слезящимися  от  вечного   дыма   глазами.   Старуха   страдала
ревматизмом, поясницей и еще по меньшей мере дюжиной неприятных  болезней,
но плакаться не любила. А может, боялась накликать беду.
     - Сиди уж, сам, поди, наработался, - добродушно ответила  Митрана.  -
Подожди, сейчас я вот тебе оладушек напеку, пожуешь, пока хозяин не видит.
     - Да ладно, перебьюсь я,  не  делай  лишнего.  Скоро  инквизитор  наш
заявится, так и так ужинать будем. Что я, с голоду помираю?
     -  Ну,  от  миски  оладушек  вреда  не  будет,  -  когда   появлялась
возможность  его  покормить,  Митрана  проявляла   неожиданную   для   нее
твердость. - Ты молодой, тебе расти надо. Что ж это за безобразие, кожа да
кости. Не мальчик, а просто жердина какая-то.
     Послушать Митрану, Хенгу стоило бы  брать  пример  с  борова  Вукуту,
который предназначался под нож к зимнему празднику.
     - А я что, не расту? - удивился Хенг.
     - Растешь, да только не в ту сторону, - решительно заявила Митрана. -
В тебе же и весу никакого нет, один рост. Жердина, она и есть  жердина.  И
что за мальчик такой...
     - Какой я тебе мальчик, - обиженным голосом, стараясь скрыть  улыбку,
буркнул Хенг. - Мне уже семнадцать. Скоро будет. Мальчики  -  это  которые
вон по улице без штанов бегают.
     - Ну, мужичок, прости. Забыла я, ты-то в штанах.  Только  я  не  твоя
девочка, не Алоста. Я же  старая  бабка,  для  меня  вы  все  мальчики  да
девочки...
     Митрана вздохнула и молча принялась за тесто.  Хенг  тоже  затих.  Он
знал, о чем она сейчас думает. Ее  сыну,  Гонсору,  сейчас  тоже  было  бы
семнадцать. Могло бы быть.  Судьба,  однако  же,  решила  по-другому.  Это
случилось три года назад, когда  Митрана  с  сыном  жили  в  Куягу-Сол,  в
вотчине князя Ашла-лоса. Мелкий князек, захудалый, но  у  себя  в  родовых
владениях держался царем вселенной. Митрана мыла полы в княжеском  тереме,
а Гонсор  прислуживал  князю  за  трапезой.  И  в  один  злосчастный  день
умудрился пролить тарелку  супа,  забрызгав  княжеский  бархатный  кафтан.
Князь  Ашла-лос  в  гневе  распорядился  отправить  мальчишку  на  псарню,
запороть воловьими жилами до смерти, а если оклемается - бросить в  волчью
яму. Была у князя такая. Сажени три глубиной, сверху -  решетка,  а  внизу
двое  или  трое  голодных  волков.  Их  полагалось  изредка  подкармливать
объедками - если не случалось более сытной пищи.
     Все,  что  велел  князь,  было  аккуратно  исполнено.  Ей   позволили
взглянуть на сына - перед тем, как поднять решетку и столкнуть в  яму  то,
что от него осталось. Это стоило  Митране  золотой  монеты,  единственной,
припасенный на черный день.
     После этого она ушла из Куягу-сол. Точнее  говоря,  сбежала.  Просила
милостыню, скиталась, в конце концов добрела до имперской столицы,  а  тут
мыкалась, покуда судьба не столкнула ее со  Стариком.  Тот  повел  себя  в
высшей степени достойно. Принял  ее  на  должность,  даже  плату  назначил
(мизерную, конечно). Год назад возникло дело - Митрану случайно увидели на
базаре княжеские  слуги,  посланные  в  столицу  по  какой-то  надобности.
Крикнули стражу - дескать, беглая крепостная, держи ее!  Стража,  понятное
дело, не решилась хватать  служанку  господина  старшего  инквизитора,  ее
отпустили домой, но неугомонные княжеские посланцы заявились и туда.
     Старик вышел им навстречу с тростью и велел убираться вон. И вдобавок
передать князю,  что  Священное  Ведомство  весьма  интересуется  чистотой
княжеской веры. Что поступили очень занятные материалы. И наверное, вскоре
блистательному князю Ашла-лосу придется направить  свои  стопы  в  столицу
Империи, чтобы дать в Священном Ведомстве подобающие объяснения.
     После чего прогнал слуг тростью.

                                    4

     Старик  заявился  домой  лишь  когда  зеленая   полоска   на   западе
растворилась в теплой, болотистой жиже сумерек. В час, когда, по  здешнему
выражению, вещи и тени меняются местами.
     Он был необычно молчалив, и, как показалось Хенгу, чем-то  расстроен.
Буркнув что-то вроде приветствия, Старик сунул ему в руки трость и  шляпу,
а потом, не сняв форменного синего плаща, забрался по  скрипучей  лестнице
наверх, в свои покои. И надолго там застрял. Видно, молился.
     - Не в духе он сегодня, - задумчиво протянула Митрана. - Не след  ему
сейчас под руку попадаться. И с чего бы оно?
     - Ну, мало ли у старика нашего  служебных  неприятностей,  -  ответил
Хенг. Он наконец нашел себе дело, вооружившись шилом и  суровыми  нитками,
чинил порвавшиеся туфли. - Знаешь, мудрые не любят сидеть  высоко.  Падать
оттуда болезненно.
     - И где ты этих выражений  понабрался?  -  вздохнула  Митрана.  -  Не
вздумай при хозяине такое ляпнуть. У нас вот иначе  говорили,  в  деревне:
"Мал язык был, да горяч, от него пожар случился..."
     - Да ладно тебе, - сказал он хмуро и  добавил:  -  Главное,  мне  тут
торчать, пока его благобдение инквизитор не соблаговолит откушать.  А  он,
между прочим, не торопится. А у меня, между прочим, дела.
     - Знаю я твои дела, - тут же заворчала Митрана.  -  Мал  ты  еще  для
таких дел. Подрасти бы еще надо. Подождать.
     - Уж не до восьмидесяти лет? - ядовито поинтересовался Хенг.
     Митрана не успела ему ответить. Раздался тяжелый стук шагов.  Старик,
переваливаясь словно откормленная утка, спускался с лестницы.
     - Ну, и долго я буду ждать ужина? Будут меня кормить в этом доме, или
как? - мрачно сказал он, входя нам кухню. - Вы я вижу, тут прохлаждаетесь,
вместо того, чтобы, как надлежит...
     - Да у меня все готово, ваше благобдение, -  засуетилась  Митрана.  -
Извольте пройти в трапезную палату, сейчас в  один  момент  все  будет  на
столе.
     - Ну, смотрите у меня, - явно смягчившись, заявил Старик.

     Насытившись, он некоторое время сидел молча, видимо, прислушиваясь  к
своему животу. Все такой же грузный, мрачный,  седой.  Хенг  снова  поймал
себя на мысли, что жалеет его. В принципе, Старик не так уж  и  плох.  Тем
более, он болен и одинок. И (Хенг знал это)  постоянно  думает  о  смерти.
Готовится. Тоскливо, наверное,  если  лишь  этим  голова  забита.  Но  что
поделаешь - профессия  сказывается.  Священнослужитель  четвертого  ранга,
старший инквизитор столичного Ведомства.
     - Как показался вам  ужин,  -  ваше  благобдение?  -  робко  спросила
Митрана, желая разрядить обстановку.
     - Как всегда, неплохо.  Весьма,  да...  Впрочем...  Хм-м...  -  мысли
Старика были заняты чем-то другим.
     - Что-нибудь случилось, ваше благобдение? - поинтересовался Хенг. Ему
и в самом деле стало интересно: как среагирует Старик на  такую  дерзость.
Слугам не полагается проявлять любопытство к хозяйским делам.
     - А, что у нас может случиться, - махнул рукою Старик. -  Все  у  нас
как всегда. Работы вот только  с  каждым  днем  все  больше  -  с  головой
зарываюсь, и конца-края не видать.
     "Ишь ты, - мысленно присвистнул Хенг. - Видно, и впрямь  умотался  он
будь здоров.  Ни  тебе  лекций  о  должном  поведении,  ни  напоминаний  о
благодарности... Интересно."
     - Сегодня ведьму допрашивал, - помолчав, сказал вдруг Старик.
     - Ну, и как, призналась? -  вновь  полюбопытствовал  Хенг,  стараясь,
правда, придать голосу надлежащую почтительность.
     - В том-то и дело, что нет, - устало буркнул Старик. - Значит,  опять
долгая возня... Опять писанины гора, опять по ночам работа.
     -  А  что  же  вы  лично-то  допрашиваете?  -  совсем  уже  забыв  об
осторожности, продолжал задавать вопросы Хенг. - У вас, никак,  помощников
чуть ли не сотня.
     - Ну да, помощники, - старик мрачно ухмыльнулся. - Это, знаешь, такие
помощнички, что лучше уж все самому. Им только дай... Они тебе за два часа
протокол сляпают, заключеньице - и на  костер.  А  чтоб  разобраться,  как
положено, на такое они не горазды. А там кто ее знает,  может,  она  и  не
ведьма вовсе. Бывали такие случаи, да,  бывали.  Вот  помнится,  лет  пять
назад...
     Старик внезапно замолчал, удивленно  глядя  перед  собой  водянистыми
усталыми глазами. Точно он  на  мгновение  забыл,  где  находится,  с  кем
говорит - и мучительно вспоминал. Потом  он  весь  побагровел,  ударил  по
столу кулаком так, что посуда загремела.
     - Вот отсюда! Все вон! Знайте свое место, свиньи!

                                    5

     Сумерки сгустились, и все вокруг заволокло  плотной,  тяжелой  тьмой.
Скрылись дома, мостовые, и лишь тусклые,  далекие  огоньки  чьих-то  окон,
казалось, говорили о том, что где-то есть  еще  люди.  Ночью  пространство
жило своей, странной  и  неприятной  жизнью.  Все  расстояния  необъяснимо
вытянулись, углы  заострились,  камни  мостовой  норовили  зацепить  ногу.
Ватная тьма спрятала почти все звуки - у Хенга  временами  было  ощущение,
что он идет по морскому дну.  Сколько  ни  живи  здесь,  а  все  равно  не
привыкнешь. То ли воздух такой, то ли сама атмосфера этих мест  -  гнилая,
мертвая, и в то же время хищная, затаившаяся перед прыжком.
     До Змеиной улицы идти было всего-ничего, но это -  днем.  Сейчас  же,
после первой стражи, приходилось шагать осторожно.  Иначе  запросто  можно
наткнуться на какое-нибудь  бревно,  брошенную  пустую  бочку,  угодить  в
сточную канаву. Или того хуже -  привлечь  внимание  городской  охраны.  И
доказывай потом, что ты не грабитель, не вор, и вообще.
     Наконец он добрался до небольшого, глубоко  вросшего  в  землю  дома.
Алоста должна быть сейчас одна, тетка  ее,  наверное,  все  еще  торчит  у
соседки. Она иногда и заполночь там засиживается. А Алоста  все  равно  не
ложится, ждет ее. Или его.
     Хенг остановился. Что-то было не  так,  что-то  его  смущало.  Спустя
секунду он понял - в доме темнота. Ни лучика света. А ведь  обычно  Алоста
сидит при свече. А то и масляную лампу жжет, если, конечно,  масло  у  них
есть. Но сейчас дом казался черной глыбой,  сгущением  тьмы.  Странно  все
это. Очень странно.
     Он тихонько постучал костяшками пальцев в перекошенную, просевшую  на
ржавых петлях дверь. Подождал. Ни звука. Хенг уже собирался  уходить,  как
где-то в глубине дома послышались тихие, слегка  шаркающие  шаги.  Это  не
Алоста, у нее шаги как у птицы, быстрые, легкие. Неужели  тетка  вернулась
раньше обычного? Видно, они уже легли. Ну, теперь будет...
     - Кто там? Кто? - послышался  шелестящий,  испуганный  голос  тетушки
Конинте-ра.
     - Это я, Хенг, - он старался говорить как обычно, но непонятно откуда
взявшаяся нервная дрожь исказила его голос. - Я слишком поздно,  наверное?
Тогда я пойду, простите. Я тогда завтра приду.
     - Нет, не уходи, - прошелестела тетушка. - Погоди, я сейчас.
     Она принялась греметь засовами, навесными  цепями,  и  спустя  минуту
приоткрыла дверь. На самую малость - так, что едва можно было войти.  Хенг
быстро проскользнул в сени, тетушка  тут  же  начала  накладывать  засовы,
после чего зажгла лучину. Тьма  немного  расступилась,  и  Хенг  удивленно
хмыкнул - тетушкино  лицо  было  бледным  точно  мукой  обсыпанное,  глаза
ввалились, плечи беззвучно тряслись. Такой Хенг ее никогда еще не видел.
     - Стряслось чего? - почему-то шепотом спросил он. Тетушка кивнула  и,
не слова не говоря, потащила его в свою комнату.

                                    6

     - Ну, так чего у вас? А где Алоста?  -  голос  его  был  спокоен,  но
склизкие, нехорошие предчувствия уже обволакивали сердце.
     Тетушка  Конинте-ра  помолчала,  всхлипнула,  а   потом,   решившись,
произнесла:
     - Алосту забрали.
     - То есть как это забрали? - удивленно спросил Хенг, но еще не кончив
говорить, понял - удивляться нечему. Не первый же день он тут, насмотрелся
всякого.
     - А вот так, забрали. Утром  еще.  Пришли  двое,  показали  бумагу  и
увели. А за что, почему - не сказали.
     - Да кто ее забрал? - едва не вскричал Хенг. - Кто это был?
     Тетушка вновь всхлипнула, отдышалась.
     - Священное Ведомство, кто же еще. Синие плащи. Да  и  на  бумаге  их
знак - орел с факелом.
     Хенг вздрогнул. Вот, значит, как.  Хуже  не  придумаешь.  Оттуда,  из
Ведомства, не возвращаются. Старик об этом говорил. Оттуда всего лишь  две
дороги. Виновен - на костер. А если и окажешься без вины -  в  темницу  до
конца жизни. Подозрение-то остается. Да и чтобы не болтал потом лишнего.
     - За что ж ее?
     - А кто знает? Эти разве скажут? Да и не их это дело,  объяснять.  Их
дело - тащить. А только я  думаю,  в  колдовстве  подозревают.  Не  иначе.
Скоро, думаю, и мой черед настанет.  Ихняя  метла,  она  чисто  метет,  ни
соринки не оставит.
     - Да какая же она колдунья? - Хенгу не пришлось стараться,  изображая
возмущение. Он и так еле держал себя в руках. - Разве колдуньи такие?  Они
же старые все, смуглые, с горбатыми носами.
     -  Маленький  ты  еще,  -  вздохнула  тетушка.  -   Сказкам   веришь.
Колдуньи-то, они всякими бывают. Алоста наша, конечно, ни сном ни духом, а
как докажешь? Я вот думаю, может, кто из соседей донес.
     - Это о чем еще?
     - Да было тут дело, - смущенно отозвалась тетушка. - У соседки нашей,
Гуарады, сынок маленький, Сидги, может,  знаешь.  Ну,  бегал  он  на  днях
где-то с ребятишками, ногу поранил. А рана-то  нехорошая  оказалась,  нога
опухла. И болит. Ну, он сперва криком кричал, а потом уже не  мог,  хрипел
только. Ну, а все ж на  виду.  Алоста  и  пожалела,  можно  мне,  говорит,
попробовать? Авось хуже не  будет.  Ну,  промыла  она  ему  ножку,  листья
какие-то приложила. Может, еще чего и пошептала - меня рядом не  было,  не
стану врать - не знаю. Вот и все.
     - А что дальше?
     - А дальше что? Сошла опухоль-то, на следующий день. Еще  денька  два
Гуарада его  дома  подержала,  а  теперь  вот  уже  третий  день  вовсю  с
приятелями носится - и хоть бы что.
     - Я чего-то не понимаю, - признался Хенг. - Донос-то о чем? Ладно  бы
еще пацанчик этот помер, а то ведь выздоровел.
     - Вот я и говорю, дитя ты еще  малое,  -  махнула  рукой  тетушка.  -
Кормить тебя еще и кормить березовой кашей, покуда не поумнеешь. Да  разве
ты ничего не понял? Чем бы ни кончилось,  все  в  руку.  Выжил  мальчик  -
значит, ведьма она, коли вылечить сумела. Помер - тем более. Ведьмы - они,
стало быть, завсегда вредят. Кто хочет доказать, тому все сгодится.
     - Да кому же это нужно, Алосту оболгать? Разве  она  хоть  кому  злое
чего сделала?
     - Разные люди бывают. Очень разные. Одному  зло  сотворят,  он  через
день и помнить не  помнит.  Другому  покажется  чего  сдуру  -  век  будет
изводиться и других изводить. Да и то, пожалуй, что боятся.  Люди  же  как
думают? Коли смогла вылечить, сможет  и  порчу  навести.  Так  лучше  беду
упредить. Вот и донесли. А кто - поди разбери. Да и стоит ли гадать?  Этим
делу не поможешь.
     Хенг неожиданно почувствовал, как в глазах  рождаются  злые,  горячие
слезы. Не дай Бог! Никогда он тут не плакал, даже в первые дни. Не ребенок
же он! Вышел  из  этого  щенячьего  возраста.  Но  как  быть  сейчас?  Как
справиться с собой, если еще мгновенье  -  и  по  щекам  поползут  соленые
капли? Алоста... Ее голос - красивый, точно колесо  радуги  после  теплого
дождя. Ее золотистые, чуть рыжеватые волосы,  ее  прищуренные  зеленоватые
глаза. И родинка на правой щеке... Алоста...
     Все же  ему  удалось  сдержаться.  И  хмурым,  каким-то  механическим
голосом он произнес:
     - А может, все-таки что-то можно сделать?
     - Да что уж теперь, - пожала плечами тетушка. - Остается только  Бога
молить. Да и то - поможет ли? Грешные мы все, грешники великие.  За  то  и
терпим.
     - Да какие же у Алосты грехи? - закипая, но все еще сдержанно спросил
Хенг. - Она что, воровала, разбойничала? Ей-то за что?
     - Вот я и смотрю, вы с ней точно с  одной  луны  свалились,  -  хмуро
обронила тетушка. - Она вон тоже  не  понимала  все.  Те  же  самые  слова
говорила. И впрямь - странная она девочка. Уже, почитай, больше года бок о
бок с ней живем, а вот не могу я ее понять. И откуда такие берутся?
     - А я думал, она племянница ваша, - удивился Хенг.
     - Да уж какая там племянница, - горько вздохнула тетушка. -  Одинокая
я. Братья да сестры мои в детстве перемерли, одна я осталась. Ну,  и  муж,
покойник, недолго меня радовал. Убили его, в Орбаннскую войну  еще.  Деток
мы завести не успели. Ну и вот... Алосту  я  в  деревне  подобрала.  Ты  ж
знаешь, я по деревням хожу, когда ноги не болят. Шерсть покупаю. Там  ведь
куда дешевле, чем на здешнем-то базаре. Там я ее и встретила. Болела  она.
Сильно болела. Мне сказали, нищая она. Шла по дворам, хлеба просила, да  и
свалилась. Пожалели ее все-таки, в избе одной  лавку  выделили.  Да  и  то
изнылись. Ну, я как про это услышала - меня как что-то в  грудь  толкнуло.
Не все же, - думаю, - в одиночестве жить. Вот и взяла ее с собой. Хозяева,
те уж не знали как и благодарить меня. Такую обузу с ихних плеч  сняла.  С
Божьей помощью до города добрались, мужики из той деревни в  город  ехали,
торговать, взяли нас в телегу. И даже денег не запросили.  Так  тоже  ведь
бывает. Вот и получилось. И сама я не пойму, племянница ли мне она  стала,
дочка ли. Люблю я ее, люблю точно свою. Да, вот. А теперь...
     Плечи ее  затряслись,  и  тетушка  зарыдала  -  тихо,  без  криков  и
причитаний. Это было страшно. Хенг  стоял  рядом,  не  зная,  что  делать,
растерянный, слабый. И не  решившись  что-либо  говорить,  он  просто  сел
рядом, обнял тетушку за плечи. Так они и сидели, пока  заоконная  мгла  не
начала потихоньку сереть - приближался рассвет.

                                    7

     Он не помнил, как добрался до дома. В голове звенела пустота, не было
ни мыслей, ни желаний - ничего, кроме беспредельной пустоты. И лишь  тоска
заполняла пустоту - вязкая, безнадежная  тоска.  Все  было  потеряно,  мир
таял, исчезал - и не только этот, чужой и равнодушный, но и все миры, даже
Земля. Какой в них теперь смысл, если все потеряно?
     А что потеряно все, он не сомневался. Алосту из цепких лап Священного
Ведомства не вырвать. А даже если и вырвать - что делать дальше? Здесь,  в
Олларе, ей оставаться нельзя - начнется такая охота, от которой никому еще
не удавалось скрыться. Взять ее с собой, когда подойдет  срок  -  об  этом
нечего даже и мечтать. На Землю ее отправить нельзя - не  пропустят.  Этот
закон действует уже больше века, и не было ни одного исключения.  Остаться
здесь  самому,  бежать  с  Алостой  в  дальние  пределы?  Кто  будет   его
спрашивать? Вернут  силой.  Да  и  силы  никакой  не  надо  -  стоит  лишь
Наставнику нажать кнопку у себя на пульте. Там,  на  спутниковой  базе.  И
все, привет. Перенос  произойдет  автоматически.  Транслятор  настроен  на
параметры его биополя. С транслятором не поборешься - легче уж  выпрыгнуть
из своей кожи.
     Все эти мысли появились уже потом, на пороге  спящего  дома.  В  одно
мгновение промелькнули они в голове,  пробив  каменные  слои  пустоты,  но
легче не стало. И по-прежнему липкой своей  паутиной  обволакивала  сердце
тоска, по-прежнему ломило висок, а ладони сами собой сжимались в кулаки.

     - Господи, где ты пропадал?! - всплеснула руками  Митрана.  -  Что  с
тобой стряслось-то? Это ж надо, вечером ушел, а заявляется под утро! Я  же
извелась вся!
     - Уймись, - хмуро обронил Хенг, заперев за  собой  входную  дверь  на
тяжелый кованный засов. - Со мной-то ничего не стряслось...
     - Да что ж ты весь взмыленный такой? Глядеть страшно!
     - Алосту забрали, - отрывисто проговорил он. - В Священное Ведомство.
Еще вчера утром.
     - Боже мой! - выдохнула Митрана, опускаясь на лавку. - За что  ж  ее,
бедную?!
     - Спроси что-нибудь полегче, - крикнул Хенг. - Какая тебе разница, за
что?
     - Да тиши ты, тише! - всполошилась Митрана. - Хозяина разбудишь!
     - Именно это я и собираюсь сделать,  -  бросил  Хенг,  и  не  обращая
внимания на всхлипывания Митраны, пошел к лестнице. Он сам  не  знал,  что
сделает, и есть ли в этом  какой-нибудь  смысл,  но  поднимался  по  узким
ступеням все выше.
     А потом он резко, не таясь, толкнул дверь в спальню Старика.  Та  еле
скрипнула -  петли  надо  бы  смазать,  -  мелькнула  совсем  уж  некстати
затесавшаяся в голову мысль.
     Старик спал чутко. При  звуке  открывающейся  двери  он  вздрогнул  и
приподнялся на подушке, нашаривая свечу на столике возле постели. Впрочем,
это было лишним - бледный утренний свет сочился сквозь щели в ставнях.
     - Кто здесь? - пробормотал он, еще не совсем проснувшись. - Ты, Хенг?
- Старик был удивлен. - Что тебе нужно?
     - Спокойно, ваше благобдение! - ответил Хенг, без приглашения  садясь
на стул в изголовье постели. Усевшись, мрачно произнес:
     - Не дергайтесь. Не советую.
     - Да ты что?! - Старик задохнулся от возмущения. - С ума  сошел?  Кто
тебе разрешал сюда ходить? Да я тебя! Или ты? - он  внезапно  замолчал,  в
ужасе уставившись на Хенга. - Господи, заслони и оборони!  -  вырвался  из
его груди хриплый возглас.
     - Я же сказал, спокойно. Не надо молитв, грабить и горло вам резать я
не собираюсь.  Мы  просто  поговорим.  И  чем  меньше  вы  станете  делать
глупостей, тем лучше закончится наша беседа. Во всяком  случае,  для  вас.
Уяснили, ваше благобдение?
     Старик, надо отдать ему должное, умел, когда нужно,  сдерживать  свой
нрав. Он молча кивнул и, помолчав, спросил:
     - Так что же тебе  надо?  Что  случилось  такого,  что  ты,  забыв  о
надлежащем слуге поведении, поднял меня ни свет, ни заря? Между прочим,  я
лишь под утро уснул. Всю ночь заснуть не мог, кости болели.
     - Кости, значит, говорите? А больше  ничего  не  болело?  Совесть,  к
примеру, как? Не  беспокоит?  Или  вам  в  Священном  вашем  Ведомстве  ее
удаляют?
     - Что ты себе позволяешь? - спокойно прервал его Старик.
     - Пускай эти вещи вас больше не волнуют, - отрывисто бросил Хенг. - Я
больше вам не слуга и дня не останусь в этом доме.
     - Наглец! И это после всего?! Да я так тебя  отдеру,  месяц  на  пузе
спать будешь!
     - Вам все еще невдомек? Между прочим, еще одна подобная  фраза,  и  я
заставлю вас проглотить любимую плетку. Надеюсь, вы понимаете, силы у меня
хватит.
     - Ладно. Кончай ломать комедию, - велел Старик. - Если тебе  есть,  о
чем говорить, говори. Если нет - уходи. Я не  стану  держать  тебя  силой.
Хотя мог бы поднять на ноги всю городскую стражу. И это кончилось  бы  для
тебя намыленной веревкой. Но этого я делать не  стану.  Я  даже  не  стану
напоминать тебе, как прошлой зимой ты постучался в  мой  дом,  голодный  и
больной. Как я три недели выхаживал тебя, прежде чем  ты  смог  произнести
свои первые слова. Я не стал допытываться - кто  ты,  откуда,  нет  ли  за
спиной у тебя разбойного прошлого. Я  дал  тебе  кусок  хлеба,  крышу  над
головой. Иногда я, быть может, был с тобой излишне строг -  но  для  твоей
лишь пользы. Ты не можешь сказать, что тебе жилось хуже других. И вот  чем
все кончилось! Хочешь уходить - давай,  иди.  Ты  знаешь,  где  лежат  мои
деньги - возьми, сколько надо, и ступай.
     - Знаете что, старший инквизитор, - бесцветным голосом ответил  Хенг,
- не стоит  напрашиваться  на  мою  благодарность.  Считайте,  вы  ее  уже
получили. Дело в другом.  Впрочем,  и  впрямь  хватит  вилять.  Давеча  вы
рассказывали о своем тяжелом трудовом дне. О ведьме, которую  допрашивали.
Кто она?
     - Зачем тебе это знать? - искренне удивился Старик.
     - Зачем - это уж мое дело. Но я  могу  ответить  и  за  вас.  Ее  имя
Алоста. Она со Змеиной улицы. Ей шестнадцать лет. Так?
     Старик помолчал, пожевал губами. Затем негромко сказал:
     - Да, все верно. Но откуда ты знаешь?
     - Неважно. Не забывайте - сейчас спрашиваю я. Мне нужно знать: в  чем
ее обвиняют?
     - Мог бы и сам догадаться, - проворчал Старик. - Раз ведьма, то не  в
недоимке же налога. В колдовстве, естественно.
     - Кто ее обвинил?
     - Этого я тебе сказать не могу.
     - Интересно, почему же?
     - Не забывай, я  работник  Священного  Ведомства,  и  не  имею  права
разглашать следственную тайну. Да и желания у меня такого, представь себе,
нет.
     - И все же вам придется рассказать, - хмуро отозвался Хенг.
     - Ты грозишь мне? - удивился Старик. - Чем же? Зарежешь  меня?  Но  я
этого не боюсь. Рано или поздно всем нам идти на суд Небесного Владыки,  и
лишь Ему решать -  кто  когда  пойдет.  Если  Ему  угодно  меня  призвать,
используя твой нож, как средство - что ж, разве Его воля - не моя воля?  А
если Он хочет, чтобы я еще пожил в грешном нашем  мире,  то  Он  остановит
твою руку. Чем же еще можешь ты мне грозить? Пытками?  Но  я  их  выдержу.
Господи, о чем мы говорим! Да ты ведь даже не знаешь, как это делается!
     - А вы зато хорошо знаете. Вы пытали ее?
     - Кого, эту ведьму, Алосту? Пока что нет. Испытание,  да  будет  тебе
известно, применяется только после третьего неудачного допроса.  А  у  нас
только первый был.
     - Почему вы так уверены, что она ведьма? - сдерживая слезы в  голосе,
проговорил Хенг.
     - Похоже на то. У меня же опыт, много их насмотрелся. Но окончательно
судить рано. Ты ведь знаешь - бывают и ошибки. Не так часто, конечно,  как
болтают на базаре бабы, но бывают.
     - И что тогда? Вечная  тюрьма?  Грязное  окошко  под  потолком?  Нет,
знаете ли, меня это тоже не устраивает.
     - Не устраивает? _Т_е_б_я_? - переспросил  Старик.  -  А  почему  это
должно устраивать или не устраивать _т_е_б_я_? Ведь речь шла, насколько  я
понимаю, об этой девочке, Алосте?
     - Считайте, что нет никакой разницы. Что она, что я - все равно.
     - Вот  теперь  я,  кажется,  начинаю  что-то  понимать,  -  задумчиво
протянул Старик. -  "Да  станут  двое  единым  _т_е_л_о_м_..."  Что  ж  ты
раньше-то не сказал?
     - А толку? - ответил Хенг. - Что это изменит? Вы же не  отпустите  ее
ради меня?
     Старик тыльной стороной ладони вытер пот со лба.
     - Да, пожалуй, ты прав. Если она действительно ведьма, ее  не  спасет
сила твоей любви. Лишь пламя  костра  очистит  ее  душу,  спасет  от  ада.
Страшное, конечно, средство, я понимаю. Но поверь мне, мой мальчик - иначе
нельзя. Иначе ей самой будет хуже. Огонь  пожрет  ее  тело,  но  останется
душа. А если в бесовском невидимом пламени сгорит душа - спасется ли тело?
Ты же не станешь бросаться на врача, который отрежет гноящуюся руку, чтобы
спасти человеческую жизнь? Так и мы, инквизиторы - мы такие же врачи.  Вся
разница лишь в том, что толпе неизвестны  болезни  духа,  толпа  наивна  и
суеверна. Куда как проще думать про нас, будто мы - невесть какие злодеи.
     -  А  вы  не  думаете,  ваше  благобдение,  что  на  самом  деле  все
по-другому? Что "бесовское невидимое пламя" - это лишь ваши домыслы?  Одни
в бреду увидели, другие подхватили - и пошло... А люди  из-за  вас,  между
прочим, горят не в каком-нибудь там, а в самом настоящем огне.
     - Я тверд в своей вере, - негромко произнес  Старик.  -  И  мне  жаль
тебя. Похоже, глаза твои так и не смогли  открыться  навстречу  Свету.  Ты
бредешь во тьме наугад, и нет в тебе корня. И ты не справишься  с  вихрем,
когда оборвется цепь земной твоей жизни.
     -  Не  надо  цитировать  священные  тексты.  Это  не  имеет  никакого
отношения к делу. К делу имеет отношение лишь судьба Алосты. И вы все-таки
скажете мне то, что нужно. Я заставлю вас. Не верите?
     - Не верю. Ты еще мальчик, ты только начинаешь  жить  -  откуда  тебе
набраться мудрости? Или... Или ты грозишь мне бесовской силой? Но  в  тебе
ее нет. Уж я бы почувствовал, пойми, это мое дело, моя работа. Я знаю, что
ты чист. Иначе бы мы говорили по-другому.
     - Чист, значит? А Алоста - ведьма? Хорошее же у  вас  чутье,  старший
инквизитор, - зло усмехнулся Хенг. - Если я чист, она тоже чиста. Если она
ведьма - так и я колдун.
     - Нет, ты не колдун, - помедлив, ответил Старик. -  Но  в  тебе  и  в
самом деле есть нечто странное. Я давно это замечал. И не интересовался  я
твоим прошлым не случайно - знал, что не получу правдивого ответа. А зачем
мне пачкать тебя вынужденной ложью? Одно я знаю - ты не колдун. Ты  кто-то
другой. Поверь, я и в самом деле хотел бы тебе помочь - но не имею права.
     - Тогда ответьте на мои вопросы. Больше мне от вас ничего не надо.  Я
все сделаю сам. Я еще не знаю, что сделаю, но все равно. Она должна  жить.
И быть свободной. Я все сделаю для этого.
     Старик пожевал губами.
     - Погоди, дай мне подумать. Ведь я еще не знаю, в самом ли  деле  она
ведьма. А если нет... Быть может, если я увидел  бы  тебя  впервые  меньше
суток назад, прикованным к стене, я бы  тоже  принял  твою  странность  за
колдовские чары. Так что если я и впрямь  ошибаюсь...  Но  я  не  могу  ее
отпустить.  По  закону,  она  остается  подозреваемой  и  до  конца  жизни
содержится в заточении. Как я ее  отпущу,  какой  властью?  Я  всего  лишь
старший инквизитор. Это не так уж много, мой мальчик. Выше меня -  ведущий
инквизитор, главный инквизитор столицы, Генеральный  инквизитор  Короны...
Не думай, что я всесилен. Да, осудить я могу многих, но выпустить...  Нет.
Хотя ладно. Задавай свои вопросы.
     - Где она находится?
     - В подвалах Ведомства, где ж еще,  -  Старик  усмехнулся.  -  Третий
подземный ярус, двадцать седьмая камера. Одиночка.
     - Когда должен быть следующий допрос?
     - Сегодня. Но, видимо, придется отложить.  Что-то  я  плоховато  себя
чувствую, сегодня, судя по всему, работать не смогу. После восхода  солнца
тебе придется сходить туда. В канцелярии сообщишь, что я приболел,  а  без
меня чтобы не начинали. А дальше - как знаешь.
     - Спасибо вам, - сдавленным голосом прошептал  Хенг,  и  не  в  силах
сдержать слезы, выбежал из комнаты.

                                    8

     Темную громаду Ведомства видно было  издалека.  Точно  гнилой  зуб  в
оскаленной челюсти имперской столицы, возвышалась она над городом. Ее ни с
чем не спутаешь - бурые, грубо обтесанные камни  стен,  в  которых  скрыты
узкие щели-бойницы, взметнувшиеся к  небу  остроконечные  башни,  глубокий
ров, обычно доверху полный воды, но сейчас - жара, засуха, и  ров  пуст  -
лишь на дне мутно поблескивают оловянного  цвета  лужицы.  Когда-то  здесь
была настоящая крепость, ее не раз  штурмовали  орды  кочевников,  но  без
толку - такую махину с наскока не возьмешь, а долгими осадами кочевники не
увлекались.
     Но  те  времена  давно  прошли,  Империя  разрослась  и  окрепла,   о
кочевниках помнили только старики-летописцы, и  крепость  оказалась  ни  к
чему. Да и город за три столетия незаметно сместился вниз, поближе к реке.
Впрочем, для императорского дворца ей все равно  не  хватало  пышности,  а
столичный гарнизон размещался в городских казармах - чтобы в  случае  чего
всегда быть под рукой.
     Зато  Священному  Ведомству  крепость  весьма  приглянулась.   Здесь,
недалеко от города, стояла тишина, меньше было посторонних глаз и ушей,  а
огромные  подвалы  крепости  как  нельзя  лучше  годились  для   камер   и
следственных кабинетов.
     Хенг не раз уже здесь бывал - носил Старику обеды, приезжал за ним на
бричке, заменяя кучера Апларгу. Тот имел обыкновение несколько раз  в  год
впадать в запой, и ни Стариковские нотации,  ни  плеть  не  были  над  ним
властны. Впрочем, бричкой Старик пользовался изредка, если очень уж болели
ноги - обычно он предпочитал пешие прогулки.

     Войти в крепость мог любой. Стражники у входа лишь бегло  осматривали
- нет ли с собой оружия. Да и то не слишком старались. В  Ведомство  много
народу ходит, за всеми не уследишь. Кто по вызову, кто с доносом,  кто  за
справкой о благонадежности.
     А вот выйти было не просто. Для этого нужно получить выходной жетон -
глиняную табличку с выдавленным знаком.  Знаки  менялись  каждый  день  по
непредсказуемой системе, и подделать  их  было  невозможно.  Те  же  самые
стражники, лениво смотревшие на входящих,  вдруг  становились  грозными  и
неприступными. Тех, оказался кто без жетона, волокли в караульную,  где  с
ними разбирался начальник охраны. Если выяснялось,  что  жетон  потерялся,
бедолага получал сорок плетей  и  счастливый,  что  так  легко  отделался,
спешил убраться подальше. Если же нет - начиналось следствие.
     Хенг обычно получал жетон в канцелярии. Там его уже знали в  лицо,  с
этим проблем не возникало. И на сей раз толстый, скорбный от повседневного
недосыпа писец выслушал историю о заболевшем старшем инквизиторе, горестно
пожевал губами, черкнул несколько строк в огромной, занимающей  весь  стол
учетной книге, после чего выдал Хенгу новенький жетон.
     Хуже было другое. Вход в подземные ярусы охранялся сурово, и  пускали
туда лишь своих, никакой жетон тут не годился. А именно  там,  на  третьем
подземном, и находилась Алоста.
     Значит, надо пользоваться своими средствами.  А  это,  между  прочим,
строжайше запрещено. Можно считать, зачет завален. А может,  и  не  только
зачет. Может, и вовсе выгонят. Ну и что? Не найдет он себе дела,  что  ли?
Жаль, конечно. Столько лет мечтал. Ну и черт с ними, с мечтами. Главное  -
это вытащить отсюда Алосту, а там посмотрим.
     Между прочим, своими средствами может и не выйти. Сколько времени  не
тренировался, да и энергию, конечно, не  аккумулировал.  Зачем,  если  все
равно нельзя? Вот и доигрался.
     Ладно, попробовать все же придется.  Главное,  делать  все  тихо,  не
поднимая  шума.  Сбегутся  стражники  -  считай  все  пропало.  Ну  ладно,
побить-то он их побьет, но как вывести Алосту? На защиту для двоих ему  не
хватит сил. Да и умения, если уж говорить всерьез.
     Значит, нужно включить "эффект невидимости".  Да  вот  получится  ли?
Энергии нужно много, блуждать, наверное, придется долго. А он так давно не
практиковался...

     У него получилось. Конечно, на деле все оказалось еще тяжелее, чем  в
мыслях. Энергия расходовалась неравномерно, ему так и не удалось  добиться
гладкой пульсации, за такое качество там,  на  Земле,  ему  бы  просто  не
засчитали контрольную. Но все же  главного  он  достиг.  Стражники,  гремя
латами, шли мимо него -  и  не  замечали.  Суетливые  чиновники  Ведомства
пробегали, едва не задевая его, точно он  был  куском  сжавшейся  пустоты.
Невидимость худо-бедно, но работала.
     Он крался кривыми,  темными  коридорами,  освещенными  лишь  пламенем
торчавших из стен факелов. Прижимался к холодным камням, боясь лишний  раз
вздохнуть. Казалось бы, можно и  не  таиться,  но  Хенг  знал,  какая  это
капризная  штука  -  эффект  невидимости.  Все  может  сорваться,   причем
совершенно неожиданно. Такие случаи бывали.
     Но неожиданностей не случилось. Он без  всяких  приключений  вышел  к
винтовой лестнице, ведущий вниз  -  на  подземные  ярусы,  к  следственным
камерам. На самой лестнице Хенг чуть было не столкнулся с двумя солдатами,
загородившими весь проход. Солдаты весьма бурно выясняли  свои  запутанные
отношения. Хорошо, вовремя заметил, поднырнул под руку и быстро  скользнул
вниз,  в  темноту.  Солдаты  ничего  не  заметили.  То  ли  помог   эффект
невидимости, то ли они были поглощены своим спором.
     Вскоре лестница привела его к третьему ярусу. Теперь оставалось найти
камеру - и тогда... Что тогда, Хенг не знал и сам.  В  голове  звенело,  и
мысли были подобны ядовито-рыжему свету факелов. Уже на расстоянии десятка
шагов свет расплывался, таял в мутной, клубящейся дымом темноте.
     Потом оказалось, что он заблудился. Коридоры ничем не отличались друг
от друга, узкие, пыльные, пересекающиеся под неожиданными углами.  Тут,  в
отличии от надземных этажей,  редко  можно  было  кого  встретить.  Иногда
небольшими группами проходили солдаты,  один  раз  встретился  чиновник  с
охапкой свитков, а так - тишина. Кроме шипения факелов -  ни  звука.  Хенг
даже подумывал, не убрать ли невидимость,  но  не  решился.  Сейчас  любая
ошибка обошлась бы слишком дорого.
     А двадцать седьмой камеры все  не  было.  И  Хенг  не  мог  придумать
никакого мало-мальски разумного  плана  для  поиска.  Тут  все,  казалось,
порождено фантазией шизофреника. Странная, лишенная какой-либо логики сеть
коридоров  и  лазов,  непонятно  зачем  вырубленные  в   скале   огромные,
невероятной высоты залы, глубокие ниши,  кончающиеся  узенькими,  ведущими
вниз лестницами, но гораздо чаще -  просто  тупиками.  Несколько  раз  ему
встретились  отверстия  колодцев,  забранные  толстыми  решетками.   Хенга
неприятно поразила толщина прутьев этих решеток. Точно они служили защитой
от кого-то там, внизу, в необъятной глубине.
     Где-то у него внутри медленно рождалась злость. Неужели все напрасно?
Теперь, когда, казалось бы, остался какой-то жалкий пустяк? Неужели он так
и не справится с этой дурацкой коридорной системой? Конечно, так строили с
умыслом - если противник и ворвется  в  крепость,  то  завязнет  здесь,  в
паутине  безумных  ходов,  и  осажденным  легко  будет   перебить   врагов
поодиночке.
     Камера отыскалась лишь когда злость  сменилась  тихим  отчаянием.  Он
остановился передохнуть, и  взгляд  случайно  скользнул  по  табличке  над
ближайшей дверью. Это была она! Двадцать седьмая!
     Наверняка он много раз  уже  проходил  мимо,  но  не  замечал.  Да  и
непросто было  заметить  маленькую  бронзовую  табличку  в  тусклом  свете
гаснущего факела.
     Ну и что теперь? Выломать эту дверь? Хенг понимал, что это ему не  по
силам. Дверь-то непростая, из лучших сортов стали, весом в несколько тонн.
Петли намертво вделаны в стену. Базальт. Крепчайшая порода. К такой  двери
не подступиться без полевого бластера. Да и то, наверное, целый  заряд  на
нее пойдет. И шуму будет к тому же... А тогда держись! Тишина и безлюдье -
обманчивы. Старик однажды рассказал, что в стенах есть скрытые полости,  а
там сидят специально обученные слухачи. Чуть какой подозрительный звук - и
тут же поднимается боевая тревога.
     Остается одно,  последнее  средство.  Идти  сквозь  стену.  Но  легко
сказать. Это чревато. Это не "эффект невидимости", где на физическом плане
ничего  не  происходит,  а  меняется  лишь  частота   излучения   биополя.
Психологический обман. На  Земле  такое  в  древние  века  умели  японские
ниндзя.  Не  зная,  разумеется,  психобиотичекой  динамики.  Будь  тут,  в
крепости, телеобъективы или инфралокаторы - и его "невидимость"  оказалась
бы раскрыта в первые же полторы минуты.
     Но  сквозной  переход  -  дело  другое.  Тут   уж   придется   менять
молекулярную структуру, входить в резонанс с p-волнами. Энергии  требуется
раз в десять больше, чем на невидимость. Но  что  хуже  всего  -  запросто
можно и не выйти из этого состояния. Оказаться размазанным в стене. И ведь
энергии не накопишь, здесь ни света, ни тепла. Долго так не  продержаться.
Конечно, спасатели на Базе в свое время забеспокоятся. Но  когда  это  еще
произойдет, да и сколько времени  займут  поиски?  Запросто  можно  успеть
окочуриться.
     Но что-то же делать надо! Придется рисковать. Тем более, что  он  уже
почти у цели, и лишь несколько метров  холодного  камня  отделяют  его  от
Алосты. Вся надежда на судьбу.

     Готовился   он   тщательно.   Несколько   раз   проговорил   в    уме
последовательность операций, убрал уже ненужную невидимость, проверил тело
- все ли в порядке. И когда понял,  что  дальше  тянуть  нечего  -  сделал
первое, ключевое движение.
     Тишина взорвалась у него в голове, ударила сразу отовсюду - и сверху,
и с боков, и снизу. Свет факела померк, вязкая темнота залила все  вокруг,
и он шел в этой темноте, точно по пояс в озере густого киселя, каждый  шаг
длился, казалось, тысячу  лет,  перед  глазами  висела  ослепительно-яркая
синяя радуга, но почему-то она ничего не освещала. Боль холодными  клещами
сдавливала виски, и он едва не потерял равновесия. Но все-таки  идти  было
можно, и он шел.
     А  потом  вдруг  тишина  лопнула,   разлетелась   острыми,   ледяными
осколками, в голове вспыхнул пронзительно-белый свет, и  Хенг  понял,  что
переход завершился. Тогда он рискнул открыть глаза.
     Все получилось. Он был здесь, по внутреннюю сторону стены, в двадцать
седьмой камере. Когда голова перестала кружиться, он смог оглядеться.
     Камера оказалась почти такой же, как ему  представлялось.  Маленькая,
шагов пяти  в  ширину,  она  уходила  вглубь  шагов  на  десять.  Высокие,
сужающиеся точно воронка стены незаметно переходили в сводчатый потолок. В
стене возле двери, воткнутый в ржавое кольцо, чадил  догорающий  факел.  И
лишь одно отличие.
     Алосты здесь не было.

                                    9

     Вместо нее к дальней, едва выступающей из мрака  стене  был  прикован
какой-то человек.  И  прикован  основательно  -  толстые  стальные  кольца
обхватывали его туловище в нескольких местах, шею сдавливал широкий  обруч
с длинными, слегка искривленными шипами.
     Хенг растерянно молчал. Как же так? Ведь здесь должна быть Алоста!  И
ярус третий, и камера та самая. Неужели Старик наврал? Но зачем ему врать?
Если он и хотел  обмануть  Хенга,  выдать  его  страже,  нашел  бы  способ
получше.
     Молчание нарушил узник:
     - Мир тебе! - голос его оказался неожиданно сильным, словно  не  было
ни камеры, ни цепей, ни тугого ошейника.
     - Здрасте, - удивленно пробормотал Хенг. - Я, наверное,  ошибся.  Это
двадцать седьмая камера?
     - Видишь ли, меня тащили с завязанными глазами, так что уж не знаю, -
ответил узник. - Может, и двадцать седьмая.
     Он помолчал, и, как показалось Хенгу, прислушивался к чему-то. Потом,
чему-то улыбнувшись, произнес:
     - Было бы весьма неплохо, если бы ты взял факел  и  подошел  поближе.
Хотелось бы разглядеть  того,  кто  ходит  сквозь  каменные  стены.  Такое
случается нечасто, стоит запомнить. Тем более,  факел  скоро  догорит.  По
моим расчетам, ему осталось светить не больше часа.
     Хенг вытащил факел из облупившегося бурой ржавчиной кольца  и  шагнул
вглубь камеры.
     При свете рыжего огня он смог разглядеть узника получше. Тот оказался
куда старше, чем можно было бы предположить по его голосу. Почти  всю  его
грудь покрывала седая борода, грива седых волос падала ему на плечи,  лицо
избороздила сеть морщин, но глаза были молодые, неожиданно веселые.
     - Вот, значит, ты какой, - улыбнулся узник. - Ну, давай  знакомиться.
Поступим традиционно. Поскольку я старше, сперва расскажи о себе. Кто  ты?
Как твое имя? Кто послал тебя?
     Вопросы он задавал мягко, но Хенгу  вдруг  сделалось  немного  не  по
себе. Точно на экзамене, к которому не слишком усердно готовился.
     - Меня Хенгом зовут, - хрипло, сам удивляясь своей  робости,  ответил
Хенг. - Я в услужении у господина старшего инквизитора.
     - Интересные у господина  инквизитора  слуги,  -  задумчиво  протянул
узник. - И что же, это он тебя послал?
     - Нет, - возразил Хенг. - Я сам пришел. Только я, кажется, ошибся.  Я
думал, в этой камере Алоста, а тут вы вместо нее.
     - Давай-ка все по порядку, - прервал его узник. -  Для  начала  скажи
имя твоего господина.
     - Старший инквизитор Авмен-Кида, священнослужитель четвертого  ранга.
А что?
     - Авмен, значит? - переспросил узник, чуть помолчав. - Как же, знавал
я Авмена. Невысоко он взлетел, четвертый ранг... Да, бывает. Впрочем,  это
и к лучшему. А кто такая Алоста?
     - Ну, один человек, - уклончиво протянул Хенг. - Я думал, она в  этой
камере, мне так господин инквизитор сказал.
     - Так, значит, прямо и сказал? - усмехнулся узник. - Я смотрю, у тебя
с твоим господином довольно-таки необычные отношения. А что Алоста? Почему
она должна быть здесь?
     - Ее в колдовстве обвинили, - хмуро отозвался Хенг. - А  она  никакая
не колдунья. Ну, я и пришел за ней. Чтобы на волю увести.
     - Интересно получается, - вновь  усмехнулся  узник.  -  Очень,  очень
интересно. Насколько я понял, некую Алосту обвинили в ведьмовстве и начали
следствие. Господин старший инквизитор зачем-то сообщает своему слуге, где
она сидит. Слуга сам, по своей  воле,  отправляется  на  поиски,  бросает,
можно сказать, вызов Священному Ведомству. И по всему видать,  задача  ему
по плечу. Стража его почему-то не остановила, сквозь стену толщиною в пять
локтей он прошел как нож сквозь масло. Насколько я понимаю, это не  каждый
умеет. Такая вот картина. Тебе не кажется,  друг  мой  Хенг,  что  в  этой
картине многого не хватает?
     - Ну, может быть, - кивнул Хенг. - А что вам неясно?
     - Прежде всего, почему ты решился на такую авантюру ради этой Алосты?
Я чувствую, тебе нелегко было.
     - Потому что я... Потому что она, - Хенг замялся, - в общем...
     - Все ясно,  -  отозвался  узник.  -  Дальше  можешь  не  продолжать.
Прекрасно понимаю, как тяжело выразить это в  словах.  Сколько  ей  лет-то
хоть?
     - Как и мне, семнадцать. Почти.
     - Понятно. И откуда же эта девочка?
     - Со Змеиной  улицы.  С  теткой  они  там  живут.  Жили  то  есть,  -
поправился он. Удивительное дело - вопросы старого  узника  не  раздражали
его, и даже было странное чувство, будто он пришел к врачу и  рассказывает
о своих болячках.
     - Давно ее взяли?
     - Вчера утром. А я только ночью узнал. С утра - сразу сюда. -  Но  до
этого, насколько я понимаю, состоялся разговор с господином  инквизитором?
Иначе откуда бы тебе знать, куда ее посадили?
     - Состоялся.
     - И  ты  сумел  его  убедить...  Занятно.  Насколько  я  знаю  твоего
господина, запугивать его бесполезно. Да и чем бы ты мог? Значит,  убедил.
Ну что ж, это радует. Стало быть, Авмен не до конца увяз. Надо будет с ним
встретиться. Может, и образумится. Ладно, вернемся к  делу.  Авмен  сказал
тебе, где искать Алосту. И ты ринулся в бой. Отыскал  камеру,  но  девочки
там не оказалось. Вместо нее  оказался  подозрительный  старичок,  который
задает множество неприятных вопросов. Такие вот дела. Я правильно говорю?
     - Да, все так и есть, - кивнул Хенг. - И я не знаю,  что  теперь  мне
делать.
     - Будь у меня времени побольше, я бы что-нибудь придумал,  -  ответил
узник. - Но скоро, по моим расчетам, за мной должны придти.
     - А кто вы? - поинтересовался Хенг.  Вроде  бы  настала  его  очередь
задавать вопросы.
     Узник немного помолчал, то  ли  задумался  о  чем-то,  то  ли  просто
собирался с силами.
     - Не знаю, скажет ли тебе что-нибудь мое имя, -  наконец  откликнулся
он. - Я Алам,  настоятель  Орбаннской  обители.  Теперь  уже,  разумеется,
бывший настоятель.
     Хенг присвистнул.
     ...Конечно же он знал это  имя.  Да  и  вряд  ли  нашелся  бы  кто-то
несведущий. Старец Алам! Знаменитый в свое время  епископ,  чуть  было  не
ставший  Направителем,  когда-то  ближайший  друг  нынешнего  Направителя,
Сиурха. Вот уже двадцать лет как он удалился от мира  в  Орбанн,  северную
имперскую провинцию, в тамошнюю обитель. Но в  уединении  своем  забыт  не
был.
     Про него рассказывали сказки, о нем ходили благочестивые  рассказы  и
злые сплетни. Он, по мнению столичных  горожан,  творил  чудеса,  исцелял,
видел будущее. Он же,  по  словам  недругов,  был  на  волосок  от  ереси.
Церковные власти предпочитали не затрагивать его имя,  Орбаннскую  обитель
как бы не замечали - несмотря на многотысячные  процессии  паломников,  на
молву о старце-целителе. Ему не слишком докучали надзором, он сам подбирал
себе монахов  и  учеников.  Хенг  слышал  о  старце  Аламе  еще  дома,  на
подготовительных лекциях. По словам профессора  Бермана,  Алам  был  самым
интересным явлением в Олларианской империи.
     В самом деле,  жизнь  его  казалась  авантюрным  романом.  С  детства
воспитанный в горных лесах Иллура,  он  был  язычником.  В  молодости  его
посвятили духам, он прошел тайное обучение, овладел загадочным  "иллурским
искусством". Потом что-то с ним случилось, что - понять  было  невозможно,
хотя различных версий имелось в избытке. Но все они сходились  в  одном  -
после какого-то происшествия Алам бросил все - и свой дикий лесной  народ,
в  котором  он  пользовался  славой  и  немалой  властью,   и   "иллурское
искусство". Он несколько лет скитался в одиночестве по пустынным  областям
Севера, а потом неожиданно для всех обратился в истинную веру. С  тех  пор
известность его начала расти как на дрожжах, хотя он, казалось бы,  ничего
для этого не делал, напротив - всячески  старался  держаться  в  тени.  Но
довольно  скоро  из  простого  инока  Сеорского  монастыря   он   сделался
священнослужителем третьего ранга, спустя несколько лет -  настоятелем,  а
потом и епископом. Как раз в те годы разразилась Орбаннская  война,  и  он
повел  конное  войско  на  Артуна-Солг,  главную  крепость  хансатов.  Уму
непостижимо, как он взял ее - без осадных орудий, без  пороховых  запасов.
Артуна-Солг в то  время  был  неприступной  цитаделью,  пожалуй,  покрепче
нынешнего Священного Ведомства. И однако же, после недельной  осады,  Алам
взял крепость. Кое-кто еще в те дни шептал, будто  он  использовал  тайное
искусство иллурийцев. Как бы то  ни  было,  взятие  Артуна-Солга  означало
конец войне. И именно тогда началась  его  дружба  с  Сиурхом  Крутолобым,
нынешним Направителем. Дружба, неведомо по какой причине завершившаяся вот
так - камерой, ошейником и стягивающими тело стальными обручами.

                                    10

     - Что же с вами случилось, что вы здесь? - удивленно спросил Хенг. Он
и в самом деле удивился - в городе ничего не было слышно об аресте  старца
Алама. Ни на базаре, ни в кабаках, нигде даже словом никто не  обмолвился.
А ведь  это  не  старая  нищенка,  обвиненная  в  ведьмовстве,  не  мужик,
сболтнувший по пьяной дурости чего не следует. Такие и в самом деле  могли
исчезнуть бесследно. Но с епископом подобные дела не проходят. Тем более с
т_а_к_и_м_  епископом. Арестовать высшего иерарха не так-то просто. Сперва
должен быть  созван  Собор,  на  Соборе  вынесут  постановление.  Потом  в
Орбаннскую обитель  послали  бы  войско  под  водительством  какого-нибудь
князя. Все это заняло бы не одну неделю, и знала бы вся  столица,  да  что
там столица - вся Империя.
     - Так уж вышло, - не спеша ответил старец Алам. - Видишь ли, мой юный
друг, наши отношения с Направителем Сиурхом куда сложнее, чем  кажется  со
стороны. И дело даже не в нем - сам-то он хороший человек. Но  слишком  уж
по-разному мы дышим.
     - Вас обвинили в ереси? - напрямую задал вопрос Хенг. Он как-то вдруг
забыл,  что  должен  играть  роль  инквизиторского  слуги,   смелого,   но
недалекого парнишки. Сейчас даже  мысли  об  Алосте  отступили  куда-то  в
глубину, а на поверхности остался лишь профессиональный интерес.
     - А ты, я вижу, не столь прост, как желаешь  казаться,  -  усмехнулся
старец. - Впрочем, чего ждать от ходящего  сквозь  стены?  Об  этой  твоей
способности мы  еще  поговорим.  -  А  что  до  меня...  Нет,  формальному
обвинению еще только предстоит быть. И дело даже не в ереси. Мы с  Сиурхом
верим одной и той  же  Истине.  Да  только  по-разному  понимаем,  как  ей
служить. Путь Сиурха  -  это  Империя,  войска  для  усмирения  язычников,
Священное Ведомство опять же. Он железным кнутом гонит людей к Господу.  И
не видит, что с железным кнутом на Божий путь выйти нельзя. Дорога  начнет
искривляться, идущие по ней - ослепнут. И уже  не  к  Спасителю  мира  они
побредут, а к врагу. Беда в том, что понимаешь это лишь когда обжегся.  Не
раньше. Вот и наши с Направителем дороги постепенно расходились.  Я  знал,
что рано или поздно это кончится плохо.
     -  Когда  же  он  вас  арестовал?  И  как  это  было?   -   продолжал
любопытствовать Хенг. Что-то странное  и,  по  правде  говоря,  жутковатое
сквозило за словами старца.
     - А никакого ареста и не было, - грустно усмехнулся  Алам.  -  Я  сам
пришел сюда, в столицу, сам сдался в руки Священной стражи.
     - Но почему? Вы что, не могли укрепиться  в  своей  обители?  Там  же
самая настоящая боевая крепость, ее же много лет осаждать надо, и  то  еще
неизвестно, взяли бы.
     - Я смотрю, ты довольно много про меня знаешь,  -  ответил  старец  и
вновь усмехнулся. - Все с одной  стороны,  гораздо  сложнее,  с  другой  -
проще. Неужели ты думаешь, Направитель надеялся на силу?  Нет,  наш  Сиурх
Крутолобый не столь глуп. У него есть другие способы. Такие  способы,  что
настоятель Алам берет посох и суму и сотни  миль  идет  пешком,  лесами  и
болотами. И приходит в город, и предает себя в руки духовной власти.
     - А что за способы?
     Старец не ответил. Казалось, он уснул, но по прерывистому дыханию, по
внезапно обмякшему телу Хенг понял, что это не сон, а обморок.
     Спустя несколько секунд старец открыл глаза.
     - Не бойся, такое со мной временами случается. Ослабел я тут.  А  что
до твоего вопроса... Сам не знаю, почему я обо всем тебе  рассказываю.  Ну
так вот. Как понимаешь,  у  меня  есть  в  моей  обители  ученики.  Разные
ученики. И взрослые, и ребята, как ты, да и помоложе  есть.  Они,  ученики
мои, не вечно в обители сидят, они и в город выходят, и  родных  навещают.
Вот Направитель и задержал  нескольких  ребятишек  моих.  Кстати  сказать,
самых младших. Их-то взять труда не составляет. А потом был ко мне  послан
гонец. И предложено было мне явиться в  Ведомство,  признать  обвинение  в
ереси и взойти на костер. Тогда  Сиурх  отпустит  ребят.  Если  же  нет...
Думаю, ты догадываешься об их дальнейшей  судьбе.  Вот  и  ответ  на  твои
вопросы.
     - Но ведь... - Хенг замялся, не зная, как лучше сказать.  -  Вы  и  в
самом деле думаете, что Сиурх отпустит их? Ну, учеников ваших.
     - Не знаю, - просто ответил старец. - Надеюсь,  что  отпустит.  Я  же
Сиурха все-таки не один десяток лет знаю. Раньше слово свое он держал.
     - Раньше он и в ереси вас не обвинял, - возразил Хенг. - Мало ли  что
было раньше? Вы ему теперешнему-то верите?
     - Он поклялся мне именем Господа, - тихо сказал  Алам.  -  Не  думаю,
чтобы Сиурх мог нарушить такую клятву. Он неправильно ведет паству к Богу,
но я уверен - он любит Его.
     - А если все-таки нарушит? - не сдавался Хенг. Он мысленно  проклинал
себя за  свое  упрямство,  чувствовал,  что  _т_а_к_  с  епископом  Аламом
говорить нельзя, но ничего не мог с собой поделать.
     - Тогда Господь  помешает  ему  сотворить  зло,  -  спокойно  ответил
старец.
     - Почему вы так уверены?
     - Потому что я попрошу Его.
     - Но если Сиурх сделает это после... Ну, после костра, одним  словом.
Что тогда?
     - А какая разница? - удивился старец. - Значит, попрошу после.
     - Но ведь вы! - едва не вскрикнул Хенг. И тут же крик  растворился  в
его теле каменным холодом. Вот и доболтался! Вот и выдал себя. Теперь  уже
не было смысла притворяться инквизиторским слугой,  Хенгом.  Можно  делать
все, что угодно - проходить сквозь стены, дерзить епископам, левитировать,
применять боевые единоборства. Тебя  сочтут  больным,  или  колдуном,  или
святым - кому что  больше  нравится.  Но  одного  нельзя  -  усомниться  в
загробной жизни. Ни один человек в этом мире на такое не способен.  Сейчас
старец сделает выводы...

     - Не пора ли нам сменить тему? - спросил Старец. - Пока еще факел  не
погас. Тем более, чувствую, скоро за мной придут. Поговорим о тебе. Ты  уж
извини, но трудно не заметить лжи в твоих словах.  Да  тебе  и  самому,  я
вижу, неприятно изворачиваться. Ты не тот, за кого себя выдаешь. Так ведь?
     - Как понимать ваши слова? - тщетно оборонялся Хенг,  зная,  что  все
это ни к чему, что дальше притворяться попросту глупо.
     - Как понимать? Ты, наверное, действительно какое-то время  служил  у
Авмена, ты и в самом деле пришел сюда спасать эту девочку, Алосту.  Но  ты
не тот, кем хочешь казаться. Ты - не  наш.  Ты  пришел  к  нам  откуда-то.
Откуда - не знаю.
     - Вот и господин старший инквизитор в нашей последней беседе о том же
твердил, - хмуро обронил Хенг. - Будто есть во мне нечто странное. Спасибо
уж, не посчитал меня колдуном.
     - Вот уж чего я никогда бы не заподозрил, -  ответил  Алам.  -  Авмен
полностью прав. Если человек хоть как-то связан  с  бесовской  силой,  это
чувствуется. Ты с ней не связан. Грешен, конечно, как все мы, но не  более
того. Потому-то и интересно тебя  понять.  Знаешь,  я  давно  уже  мог  бы
прочитать твои мысли. Но ведь это как воровство. Даже еще хуже.
     - А вы можете читать мысли? - Хенг пытался изобразить  удивление,  но
на самом деле ждал чего-то подобного. Кто  знает,  в  чем  состоит  тайное
"иллурское искусство"?
     - Это как раз не сложно. Не то что сквозь стену проходить.
     Он снова замолчал. Молчал и Хенг. Что тут скажешь? Уж влип, так влип.
Если за ним сейчас все же наблюдают с  Базы  -  пиши  пропало.  Что  зачет
завален - ерунда. Теперь и из Центра погонят без права восстановления.
     Господи, да что с ним такое? Думать об этой ерунде, об  экзаменах  да
зачетах, когда неизвестно, что с Алостой, и жива ли еще она! Какой  же  он
все-таки идиот...
     Тоска  вновь  обволокла   сердце   ржавой   паутиной,   от   ощущения
беспомощности хотелось выть, но что толку - помощи ждать неоткуда. На Базу
рассчитывать бесполезно. Идеология невмешательства.
     - Знаете что,  епископ  Алам,  -  сказал  он  вдруг,  -  вы  все-таки
прочитайте. Мысли мои. Я не против. Вдруг чем-то сможете  помочь.  Слишком
уж я запутался.
     - Разрешаешь, значит? - немного удивился старец. - Ну ладно... Уж  во
всяком случае дальше меня это не пойдет. Все же тайна исповеди.
     - Ну, и как вы будете читать? - спросил Хенг. - Мне  надо  для  этого
что-то делать? Настроиться как-то?
     - А я уже все прочитал, - ответил Алам.
     - Так быстро?
     - Это вообще происходит мгновенно. Видишь ли - вот мы с тобой  сейчас
говорим, мы здесь, в этой камере - но на самом деле мы не только здесь. Мы
еще и там, где нет ни места, ни времени. И там мы знаем друг о друге  все.
Читать мысли - это очень просто. Надо быть и там, и здесь. Вот и все.
     - Ну, и что вы мне скажете?
     Старец вздохнул. Потом вдруг попросил:
     - Слушай, вытри мне лоб, если не трудно. В глаза, видишь ли,  стекает
пот. Омерзительное ощущение.
     Хенг протер ему лоб и спросил:
     - Может, еще что надо? Вы не стесняйтесь. Я боль могу снять...
     Старец негромко засмеялся.
     - Боль снять! Это проще всего. Это я давным-давно бы мог. Но не  надо
такими вещами заниматься.
     - Почему? Ведь вам же плохо.
     - Ну и плохо. И еще хуже  будет.  Некоторое  время.  Но,  знаешь  ли,
проигрывая в одном, мы тем самым в чем-то другом  выигрываем.  Думаю,  так
будет понятнее. А что касается твоего  вопроса...  Знаешь,  я  не  слишком
удивился. Священные книги говорят нам, что Господь создал много  миров,  и
хоть они называются одним словом - земля, но это разные земли.  Господь-то
для всех один. И то, что у нас пашут деревянной сохой, а у вас летают выше
звезд - это опять-таки не самое главное. И у нас есть варвары, не  знающие
земледелия.  Другое  плохо.  Насколько  я  понял,  в  вашем  мире   забыли
Спасителя. Конечно, вы знаете, что Он был, у вас тоже есть  книги,  но  вы
живете так, будто бы Он не приходил никогда. А раньше вы жили иначе. Потом
что-то случилось с вашим миром. И теперь вы бредете вслепую, и нет  в  вас
корня.
     - То же самое господин старший инквизитор говорил, - усмехнулся Хенг.
- Насчет корней. Может, и лучше, что у нас их нет? А то бы мы до  сих  пор
ведьм жгли.
     - Не жгли бы вы их, - покачал головой Алам. - Не в  этом  корень.  Но
что толку в спорах? Поговорим лучше о тебе, и твоей девочке. Вот  если  бы
ты ее нашел, что бы делал дальше?
     - Ну, я не знаю, - честно признался Хенг. - Уж отсюда бы я ее  вывел,
а дальше... Нашел бы какое-нибудь укрытие.
     - Да, - вздохнул старец, -  зелен  ты.  В  пределах  Империи  никакое
укрытие ненадежно. Рано или поздно людская жадность и страх  сделают  свое
дело. А вне Империи... Там, конечно, нет Священного Ведомства, но там  она
- чужеземка, ее тут же обратили бы в рабство, если не что похуже.  Там,  в
дальних пределах - люди дикие, а жители Империи для них - враги.  С  собой
ты ее взять не можешь? Впрочем, что я спрашиваю, знаю же -  не  пустят.  А
потом, не забудь про тетушку ее, Конинте-Ра. Не знаю, забрали  бы  ее  при
обычном течении дела, но после побега Алосты - это  уж  точно.  А  ее  как
спасать?  Да  и  тем  мальчиком,  которого  Алоста  лечила,   тоже   могут
заинтересоваться. Еще, чего доброго, решат наши господа  инквизиторы,  что
она часть ведовской силы ему передала при  лечении.  Между  прочим,  такое
бывает. А где мальчик, там и  его  мать.  И  все  прочие  родственники,  и
соседи,  и  пошла  веревочка  крутиться.  Побег  ведьмы  -  это  же   дело
неслыханное, им сам Генеральный инквизитор, Хмеон га-Олв занялся бы.  А  о
его  художествах,  думаю,  ты  наслышан.  Это  тебе  не   Авмен,   который
разбираться любит, чтобы все по канону было, поэтому, кстати, за  тридцать
лет выше четвертого ранга не поднялся. Видишь, как все непросто?
     - Что же теперь делать? - упавшим голосом протянул Хенг.
     - Что-нибудь придумаем. Я помолюсь Господу, он не оставит.  А  сейчас
попробую найти Алосту.
     - Как вы ее найдете?
     - Точно так же, как и мысли твои читал. Попытаюсь отыскать  ее  след.
Но это сложнее, чем в твоей голове копаться. Поэтому  будь  добр,  помолчи
пару минут.
     Старец затих, закрыл глаза. Тело его вдруг напряглось, а потом как-то
неуловимо обмякло, и если бы не стальные  обручи,  Алам  обрушился  бы  на
холодный каменный пол.
     Прошло несколько  минут,  показавшихся  Хенгу  часами.  Потом  старец
пришел в себя.
     - Все это более чем странно, - сказал он, часто и прерывисто дыша.  -
Я искал след ее всюду, но не нашел. Нигде  в  мире  ее  нет.  Чтобы  найти
человека по следу, расстояние не помеха. Но ее нигде нет в мире. Однако  и
в обители мертвых ее тоже не оказалось. Я искал и там, а  там  найти  след
даже проще. Видно, Господь устроил нечто выше моего понимания.  Прости  уж
меня. Взялся помогать, а ничего не получилось.
     Они помолчали. Потом Алам нехотя произнес:
     - Но и с тобой надо что-то решать. Торчать в Священном Ведомстве тебе
бессмысленно - тут никаких концов не найдешь. Да  и  вообще  мне  кажется,
Ведомство тут ни при чем. Похоже,  пора  тебе  возвращаться.  Возвращаться
домой. Совсем домой, понимаешь меня?
     Хенг кивнул.
     - Погоди, не торопись, - продолжал старец. - Я чувствую, на  обратную
дорогу сквозь камень сил у тебя не хватит.  Ладно,  хоть  тут  смогу  тебе
помочь. Где бы ты хотел сейчас оказаться?
     - Я даже не знаю, - растерянно ответил Хенг. - У меня  все  равно  не
получится. Для телепортации у нас такой аппарат используется, но у меня же
его нет.
     - Не надо никакого аппарата, - устало улыбнулся Алам. - Просто закрой
глаза и представь то место, куда хочешь попасть. А потом открой. Вот и вся
премудрость.
     Хенг машинально подчинившись, зажмурился. Мир на мгновение  дернулся,
перекосился - и тут же все стало как всегда. Он открыл глаза  и  огляделся
вокруг.

     Не было холодной камеры в подземельях Ведомства, да и само  Ведомство
исчезло. Был жаркий полдень, был старый лес  и  теплые,  рыжеватые  стволы
сосен. В траве трещали тысячеголосые кузнечики. Знойный воздух переливался
волнами, и оттого синие холмы у горизонта казались нарисованными.
     "А я даже не попрощался со старцем!" - резанула его запоздалая мысль.
Но что поделаешь? Слишком уж неожиданно все случилось.

                                    11

     К удивлению Хенга, Наставник был  немногословен.  Нудных  моралей  он
читать не стал, в душу не лез. И только возле двери транслятора, прощаясь,
сказал:
     - В общем-то, у меня особых претензий нет. Сорвался, конечно, но  тут
уж ничего не поделаешь. Если бы ты раньше со мной связался, может,  что  и
придумали бы вместе. Да ладно, чего теперь говорить.  Зачет,  само  собой,
пересдать придется. Жаль, у тебя до последнего момента хорошо все шло.
     - Так значит, я останусь? - едва сдерживая радость, спросил Хенг.
     - В Центре останешься, а зачет пересдавать придется не  здесь.  Миров
много,  уж  подыщем  тебе  что-нибудь  подходящее.  А  по   поводу   твоей
откровенности с епископом... Ты все равно бы не удержался. Это же Алам, не
кто-нибудь. Такие люди появляются раз в тысячу лет. Хотелось бы мне с  ним
поговорить, жаль, не придется.
     - А почему?
     - Потому, - хмуро ответил Наставник, отводя  глаза.  -  Казнили  его.
Сегодня, на заходе солнца. Пленка, конечно,  есть,  дома  можешь  взять  в
библиотеке.
     - Ладно, - сказал Хенг, понимая, что пленку смотреть не будет. Просто
не сможет. Не получится у него.
     - А что с его ребятами? - спросил он немного погодя. -  С  учениками,
из-за которых он...
     Наставник как-то вдруг дернулся, устало махнул рукой.
     - Честно говоря,  не  знаю.  Там  вообще  странная  какая-то  история
случилась. Мы же наблюдали за этим делом. Но пока ничего не понять. Ладно,
не переживай, все в свое время узнаешь.
     - А как же Алоста? С ней-то что?
     - И об этом узнаешь, я ведь сказал. Ну все, прощание наше затянулось.
Приветы там всем передавай.
     Он повернулся и быстро пошел прочь. Хенг  долго  смотрел  ему  вслед,
пока  сгорбленная,  придавленная  какой-то   невидимой   тяжестью   фигура
Наставника  не  скрылась  за  изгибом  коридора.  Потом  распахнул   дверь
транслятора и шагнул вперед.

                                    12

     Дома была такая же стальная дверь  транслятора,  такой  же,  покрытый
зеркальной пленкой коридор, что и на Базе. Точно и не переходил на  другую
грань. Все как всегда.
     Ему никто не встретился по пути. Это и  понятно  -  вечер,  в  Центре
остались только дежурные операторы.
     Он шел длинными пустыми коридорами, поднимался по широким  лестницам.
Можно было, конечно, вызвать  лифт,  но  не  хотелось.  Хотелось  пройтись
пешком. Странно как-то все получилось.  Вроде  бы  радоваться  надо  -  из
Центра не погнали, зачет он уж как-нибудь да пересдаст, и вообще  -  домой
вернулся. А на душе гадко. Алосты нет, растаяла  в  черной  неизвестности,
старца Алама нет - костер, как говорил незабвенной памяти Старик, пожирает
тело, но спасает душу. Да и сам Старик - жалко его,  и,  если  уж  честно,
жалко, что никогда больше с ним не встретиться. Ни с кем из  них  -  ни  с
Митраной, ни с тетушкой  Конинте-ра  (Как  она  там?  Не  схватила  ли  ее
Священная стража?). Все, отрезано. Будет новая жизнь, новые люди, а  Оллар
останется лишь в его памяти.
     Он, наконец, добрался до входной двери, распахнул ее.  Да,  на  улице
уже сумерки.  Холодный  мартовский  ветер  взлохматил  ему  волосы.  Вдали
мерцали городские огни. А здесь, на территории Центра, темно. Естественная
природная среда, как и всюду принято.
     От темного соснового ствола неожиданно отделилась невысокая  фигурка.
В сумерках, да еще издали, он не мог разглядеть лица, но что-то было в ней
удивительно знакомое.
     Он нерешительно остановился.  Окликнуть?  А  стоит  ли?  Но  все-таки
что-то странное было во всем этом - в густых лиловых сумерках, в  холодном
ветре, в мягком свете фонарей.
     Пока он стоял, его окликнули самого:
     - Привет, Хенг! Не узнаешь, что ли?
     Он вздрогнул, будто  все  его  тело  насквозь  проткнули  раскаленной
иглой. А потом оцепенение разом исчезло, и он подбежал к ней, обнял теплые
плечи, что-то бессвязно бормоча, гладил золотистые волосы,  вглядывался  в
зеленые глаза, еще не веря, что это она. По щекам его текли слезы,  но  он
их не замечал, да это было сейчас и неважно, и этих  слез  он  никогда  не
стал бы стыдиться. Ведь это была она, Алоста, здесь, на Земле!
     - Это на самом деле ты? - спросил он, немного придя в себя. -  Может,
это твое привидение?
     - Привидение сейчас тебе ухо откусит,  -  сообщила  она.  -  Ты  чего
натворил там?
     - Где? - глупо переспросил он.
     - В Олларе, разумеется. Тут такой переполох поднялся,  на  Базе  твой
сигнал потеряли, сюда сообщили, спасателей толпами в Оллар погнали. Что  с
тобой стряслось?
     - Со мной-то  нечего,  -  уже  спокойнее  ответил  он,  -  не  считая
проваленного зачета. А ты? Как ты оказалась здесь?
     Она засмеялась.
     - Точно так же, как и ты. Мы с тобой два сапога пара. Мне тоже  зачет
пересдавать.
     - Значит, ты... - он не смог договорить.
     - Именно то и значит. С той только  разницей,  что  ты  из  четвертой
группы, а я в седьмой.
     - И как я сразу не догадался!
     - Глупый потому что. Парни вообще глупые, а влюбленные в особенности.
Я-то давно поняла, что к чему.
     - Это когда?
     - А как только  познакомились.  Ну,  там,  у  забора.  Видишь  ли,  в
Олларианской империи боевых единоборств не знают. А если бы и  знали,  все
равно. Что я, родную школу "танцующий  дракон"  не  отличу?  Вот  тогда  я
начала соображать.  А  потом  ты  насчет  памятника  стал  говорить,  тоже
прокололся, в Олларе до памятников еще не доросли. Видишь, как все просто.
     - Что же ты сразу мне не сказала?
     - А зачем? Так даже  лучше.  Тем  более,  вдруг  бы  нас  наблюдатели
подслушали?  Получилось  бы,  что  я  тебя  раскрыла,  зачеты  бы  нам  не
поставили.
     - Ну и все равно так  получилось.  Из-за  того,  что  я  в  Священном
Ведомстве натворил.
     - А ты натворил? - с интересом спросила она.
     - А ты думала? Тебя забрали, может быть,  пытают,  а  я  что,  сидеть
буду? Это еще хорошо, что никого не покалечил... Ты вон чего скажи - как у
тебя-то зачет накрылся?
     - Да, в общем, обычная история. Нервы не выдержали. Когда  забрали  в
Ведомство, все вроде нормально было, даже интересно. Одно дело  читать  об
этом, на лекциях слушать, а когда с тобой самой вот так... В  общем,  пока
меня этот твой Старик допрашивал, все вроде бы ничего. Он,  между  прочим,
довольно симпатичный старикашка. Не особо вредный. А потом...  Зачем-то  в
другую камеру  перевели,  когда  Старичок  твой  ушел  восвояси.  Это  уже
вечером. Приковали меня к стене, стою себе, уже засыпать вроде как  стала,
дверь открывается, входят двое. Помощники, что ли. Мне кажется, их никто и
не посылал, сами решили потрогать.  Ну,  помнишь,  как  тогда,  у  забора.
Только на этот раз рядом  никого,  да  и  цепи  эти.  Конечно,  надо  было
терпеть, на Базе же знали, помогли бы, если уж совсем плохо получилось бы.
Ну, а я не стерпела. Как начали платье рвать, а лапы потные, вонючие...  И
не оттолкнешь ведь, обручи. Ну, в общем, обожгла я их. Поле  сфокусировала
- и по глазам. Завыли, конечно, убежали. А через две минуты за  мной  наши
пришли. Забрали на Базу. Еще одна история про  ведьму  будет,  как  сквозь
стену ушла.
     - И что потом было?
     - Да ничего особенного. Даже и не слишком ругали. Сказали,  у  многих
так  получается.  Придется  теперь  пересдавать.  Двоечники  мы  с   тобой
хвостатые. Да, кстати, пора бы уж  по-настоящему  познакомиться.  Хенга  и
Алосту оставим в памяти. Меня на самом деле Леной звать. А ты кто такой?
     - А я Сергей. Лучше будет, если просто Серега.
     - Посмотрим, - усмехнулась она.
     - А как ты думаешь, нас на пересдачу в один и тот же мир не отправят?
- спросил он, немного помолчав.
     - Вряд ли, - она передернула  плечами.  -  Но  разве  это  что-нибудь
меняет?
     - Нет, конечно, - ответил он. - Пошли, пожалуй, а  то  я  смотрю,  ты
потихоньку начинаешь замерзать.
     И Серега с Леной пошли сквозь редкий  сосновый  лес,  к  белым  огням
города. Но они не слишком торопились.

Виталий Каплан

ВСЕ ПУТЕМ

1.

Впервые эта бабка встретилась Максу в переходе на Курской. Серое,
мышиное пальтишко, ввалившиеся щеки, платок до глаз. И грязная
картонка на груди: "Подайте на похороны".

Hу, бабок таких миллион и две десятых, фиксироваться незачем. Тем
более, что в "Техносервис" он явно не успевал, и это было хреново.
Вредная главбушка Опёнкина, ясен пень, промолчит, но потом капнет
шефу: "Уж заждались мы вашего специалиста, уж заждались... Три часа
стояла бухгалтерия... Вы же обещали ровно в десять..." Главбушку
Опёнкину Макс знал давно и иначе как Поганкиной про себя не называл.

И скорее всего, проблемы у них типично чайниковые. Стерли, к примеру,
command.com или забыли дискетку в пасти дисковода. Лечения на
полминуты, а крику... Блин, кончается тысячелетие, а эти монстры не
шарят дальше Лексикона и чуть что, наяривают в АО "СКП" - то бишь в
родную контору, "Скорую компьютерную помощь". Это как раз хорошо,
заказы идут, а стало быть, бабки... Hо вот жадные они, в
"Техносервисе". Hебось дешевле им было бы своего эникейщика держать...
Ладно, сие - их проблемы, платят - и ладно. Полечим их беды. Hе дай
Бог, конечно, какой доморощенный ламер с руками павиана полазил у них
по машинам. "Hе загружается... - рыдала в трубку Поганкина, - а завтра
мне квартальный отчет сдавать!" Hо вот ежели FAT полетел, или
аналогичная хрень, тогда дело фигово. Еще не факт, что излечимо. Hо уж
тогда заплатит Опёнкина, ох как заплатит! Полсотни баксов в час - это
минимум...

Все-таки успеть реально... Хотя... Блин, уже половина, а еще до
Бабушкинской по рыжей ветке переться, да и трамвай...

Он довольно удачно оттер плечом обремененную баулом тетку, ловко
ввинтился между двумя джинсовопрыщавыми юношами, взбежал по ступенькам
на переход - и увидел _ее_.

Бабуся подпирала стенку под рекламным щитом "Свидание с Америкой",
глядела в никуда, сухонькие пальцы сжимали полиэтиленовый пакетик с
потертыми сторублевками, которые не столь давно обернулись
гривенниками. То же самое пальтишко, тот же бурый, сползающий до глаз
платок, и всей фигурой она излучает какую-то уверенную безысходность.

Та самая? Или похожа? Hет, вроде бы та. Картонка "Подайте на
похороны", синим шариком, смятый уголок...

Макс даже слегка замедлил свое скольжение в людской гуще. Hе до бабки
ему, это понятно, однако странно, более чем странно. Hеужели сей Божий
одуванчик способен обогнать его, более чем торопящегося молодого
программиста? Да и зачем ей с места на место скакать? Ясен пень, на
Курской у нее куплено. У них у всех куплено, иначе вышибут.

И тут, как бы подтверждая его мысли, возле бабки нарисовались две
увесистые личности в кожанках. Кажется, один из них что-то негромко
буркнул, другой засмеялся. Бритые затылки на секунду заслонили от
Макса старуху, а в следующий миг она уже валялась на отшлифованном
миллионами подошв полу и беззвучно шептала что-то черным, беззубым
провалом рта. Hалетевший из туннеля ветерок подбросил в воздух мятые
бумажки из разорванного пакета, с истерическим звоном запрыгали
повсюду монетки.

Макс увидел все это сразу, хотя времени вообще нисколько ни прошло -
ну, может, секунда, не больше. Точно сложились детали картины и
холодными иголочками проткнули мозг.

- Дошло, поганка? Давай-давай, ноги в руки - и кыш с территории! -
подвел итог один из кожаных крепышей. - Увижу тебя через пять минут,
сам Иваныч с тобой разбираться будет.

"Это не мое дело! - метровыми светящимися буквами написал у себя в
мозгах Макс. - Это их разборки. При чем тут я? И вообще, она сама
виновата. Забрела на чужую площадь".

Парни развернулись и не так чтобы очень уж быстро смешались с толпой,
хлынувшей из недавно подкатившего поезда. Старуха дернулась и с
тяжелым выдохом села, прислонившись к мраморной стене. Зашарила
скрюченными клешнями, ища пакет.

Это не его дело. Остальной миллион пассажиров, судя по всему, считал
так же. Hа разборку с нищей бабкой никто не обратил внимания, все
спешили.

Интересно, будь он мастером боевых искусств? Hо что толку дергать за
вымя фантазию? Он не мастер, а здоровье сейчас так дорого стоит. И
вообще, у бухгалтерши Опёнкиной не загружается компьютер...

Пошарив в кармане, Макс вытащил первую же попавшуюся купюру и, глядя в
сторону, сунул бабке в ледяную ладонь. Повернулся и, точно в пропасть,
бросился к ведущему вниз экскалатору.

Откупился. Сколько там вынулось? Пять рублей? Или десять? Уже стоя на
платформе, он произвел ревизию кармана. Блин! Полтинник! Самый
натуральный полтинник, бледно-голубоватый, перекочевал к странной
бабке.

Hу не идти же назад, мол, бабуля, ошибочка вышла, нате вам ваши десять
копеек...

Полтинника было жалко. Hо еще противнее был он сам - бледный,
очкастый, шарахнувшийся в сторону от уверенных в своем праве амбалов.
А что он мог сделать?

Зажатый в потном чреве вагона, Макс уставился в рекламу "С огурчиком"
и уныло перебирал варианты. "Ребята, ну нельзя же так!" Это будет в
морду. Просто и без затей. А с превращенной в багровый блин мордой в
"Техносервисе" делать нечего. "А вы знаете, Степан Михалыч, чем
занимаются ваши сотрудники в рабочее время? Пьяными драками, да!
Участвуют в бандитских разборках!" Между прочим, испытательный срок
кончается только через две недели, так что... Или надо было милицию
позвать? А они и так в курсе, они куплены. "У вас претензии,
гражданин? Hу, пройдемте в дежурную часть, разберемся". А там, в
дежурке, вариантов море. Самое милое - просто помурыжат часок. Как это
в песенке: "Просто так, посмотреть и отпустить". Hо возможно и иное.
Досмотр. Та-а-к, триста баксов. А где квитанция обменного пункта?
Статью 88-ю, молодой человек, никто не отменял... Долг собирались
отдавать? А кому, если не секрет? ФИО, адрес, телефон, место работы? А
это уж нам виднее, зачем! Между прочим, если хорошо поискать, мы и
травку у тебя, козел, найдем!"

Беззащитность! Когда ты беззащитен, не позволяй себе быть мужчиной.
Благородство - это для Конанов и прочих Волкодавов. А ты будешь мычать
и перетаптываться, а тебя будут мочить и перетаптывать. Или не тебя.
Hапример, бабку. А как знать, может, твоя мама через двадцать лет тоже
станет такой вот бабкой? Сморщенной и полинялой. Если, конечно,
станет. Если недавний поход в онкологический диспансер окажется
чепухой и перестраховкой. Если мамино упрямое нежелание углубляться в
эту тему вызвано лишь ее суеверностью. "Hе называй волка по имени,
придет!" Если...

И зачем он вообще скользнул глазами по этой старухе? Hе нашлось ничего
более приятного? А, что толку теперь выеживаться! Он не Светлый
Рыцарь, он даже не Максим Каммерер, он всего лишь Максим Сосновский, с
диким трудом устроившийся после университета в АО "СКП". Про Светлых
Рыцарей он читает в метро. И этого вполне достаточно.

Hа Бабушкинской оказалось, что шанс у него все-таки есть. 17-й трамвай
как раз выкатывался издали, не спеша, основательно, точно вылупившийся
из исполинского яйца драконий детеныш. Драконыш, улыбнулся Макс. Роль
яйца вполне могли играть тучи - плотные, тяжело клубящиеся у
горизонта, отливающие бурым, точно запекшейся кровью.

Хулиганистый ветер взъерошил ему волосы, швырнул в лицо смятый комок
автобусного билета... Странная в этом году весна. Как бы и не весна...
"Hичего, прорвемся!" - хмыкнул он, подходя к остановке.

И вновь увидел старуху.

Hа сей раз она сидела возле входа в метро, прислонясь к каменному
бортику. Картонка "Подайте на похороны" висела у нее на шее, пакет с
деньгами, не порванный, кстати, с аккуратно завернутыми краями лежал у
ее ног, и сидела она как-то странно. Словно бы и не сидела на мокром
асфальте, а неподвижно летела в глухую пустоту.

Блин! Hу что за дела! Опять! Hет, хватит на ней фиксироваться, хватит!
Вот сейчас 17-й подъедет, народ оттуда выползет, а он заползет. И
выйдет на третьей остановке. А с нарушившей закон стаи бабкой пусть
разбираются кому надо.

Hадо оказалось служителям порядка. Двое _серых_братьев_ скучающей
походочкой приблизились к нищенке и секунду-другую придирчиво ее
разглядывали.

- Пошла отсюда, бабуся! Давай-давай, - промолвил наконец тот, что
постарше, полноватый, коротко стриженнный сержант.

- Да она, блин, глухая, - заметил его напарник и задумчиво коснулся
старушечьей руки дубинкой.

- Hичо, сейчас мы ей слух восстановим, - осклабился сержант. - И слух,
и подвижность суставов.

Он вроде и несильно, но умело хлестнул дубинкой по ее вытянутым ногам.

- Давай, ведьма, подымайся!

"Это не мое дело! Hе мое! И вообще, им виднее, они при исполнении" -
но на сей раз надпись в мозгу, вспыхнув, тут же погасла, точно спичка
на ветру. Желудок провалился в какой-то открывшийся внезапно провал,
пальцы рук и виски неприятно завибрировали, и спустя мгновенье Макс
обнаружил себя возле затянутых в серое фигур.

- Извините пожалуйста, но кто вам дал право бить женщину? Вы
превышаете свои служебные полномочия!

Собственный голос показался Максу механическим, точно записанным на
плохой диктофон. И хотя губы его шевелились, хотя язык ворочался во
внезапно пересохшем рту, сам он ощущал себя где-то в стороне, он,
сжавшись в комок, смотрел на происходящее и не понимал - кто это?
Hеужели я?

- Чи-и-во? - на лице сержанта изобразилось веселое удивление. -
Препятствуем исполнению? Hу-ка, ваши документики!

- Hет проблем, - стараясь излучать уверенность, выдавил из себя Макс.
- Между прочим, согласно закона вы обязаны представиться, - добавил
он, расстегивая внутренний карман куртки. - И честь отдать!

Блин, блин и еще раз блин! Этого не могло быть, но было. Вот она,
записная книжка, вот три зеленых бумажки с надменным президентским
портретом - а паспорт исчез. Точно волки съели.

Hаверное, он побледнел, ибо сержантская физиономия тотчас нехорошо
оживилась.

- Hу-ну! Hе имеем, значит, документов?

- Ребята... Товарищи милиционеры... - невесть что понес Макс, - утром
ведь клал, прекрасно помню. Карман же на молнии...

- Так-так... - Сержант расцвел белой розой. - Пройдемте-ка в
отделение, гражданин!

- Во-во, - вставил его сухощавый коллега, - там ему фуев наваляют.
Честь отдать... Скажут же...

С профессиональной сноровкой сержант сдавил Максу локоть.

- Ты бы его отпустил, сынок, - послышался вдруг шелестящий, бесцветный
голос.

Старуха, оказывается, уже стояла на ногах. Зажав в левой руке пакетик,
правую она протянула к стражу порядка.

- Свихнулась, карга? - ласково осведомился сержант. - Тебя тоже
полечить?

Hе отвечая, старуха вдруг вцепилась Максу в ладонь.

- Пойдем, сынок, пойдем. Ты не бойся, все путем будет.

Макс кинул на нее растерянный взгляд, и...

И тотчас все изменилось. Тучи, клубившиеся у горизонта, почему-то
оказались вдруг прямо над головой, пространство площади вмиг заволокло
белым туманом, взвыл отпущенный на волю ветер, хлестнул по лицам
колючей крупой.

Снег! Бешеный, бескрайний и безудержный снег заполнил все! Апрель
мигом обернулся декабрем, в снежном буйстве исчезли трамвайные пути,
машины, дома, далеко-далеко, внизу, остались скрюченные фигурки
милиционеров, а снегу все прибывало.

2.

Какой там асфальт! Они шли по широкой белой дороге, тьма висела
вверху, тьма клубилась впереди и сзади, а вправо и влево до
бесконечности простиралась дикая плоскость, ни огонька, ни дерева, ни
холма.

Старуха, идя на полшага вперед, вела Макса за руку, словно маленького
напуганного ребенка. Впрочем, именно таким он сейчас и был -
одуревший, захлебнувшийся страхом и снегом.

Время растаяло, Макс ни за что не сказал бы, сколько они так шли -
минуту, год, век... Поскрипывала под ногами утоптанная (кем?) тропа,
тьма нависала, грозя раздавить две жалкие фигурки, но почему-то не
смела их коснуться, а холодно не было, и он хотел спросить, почему, но
не разжимал губ, потому что все слова казались сейчас пустыми и
бессмысленными, а разбить белую тишину означало совершить что-то
ужасное, чему нет прощения.

В тишину, однако, мало-помалу вплетались шуршащие позади, на пределе
слышимости звуки. То ли шепот, то ли топот, то ли чье-то мокрое
дыхание.

Очень страшно было обернуться, но еще страшнее идти вот так, в снежную
бесконечность, оставляя за спиной... что?

Он обернулся.

Серые тени стлались по белому пространству. Сколько их - двое, трое,
легион - Макс не мог понять. Они то сливались, то вновь распадались
клубком пепельных тел, упорные, неутомимые, знающие, что добыча от них
не уйдет.

Почувствовав, что Макс замедлил шаги, обернулась и старуха. Вгляделась
в серое мельтешение, нахмурилась, прошептала всего лишь два слова,
очень знакомые, но Макс так и не понял, какие. Вытянула руку по
направлению к теням, и с руки ее сорвался ветер. Ударил в самое
скопище тварей, разметал, свистнул и понес их назад, все дальше и
дальше в плотную, запекшуюся бурым тьму, и тоскливый, исполненный
безнадежности вой, резанув по ушам, растаял вдалеке.

- Пойдем, пойдем, - уже громче произнесла старуха, вновь беря Макса за
руку. - Hам немного осталось.

- Куда мы идем, бабушка? - выдохнул Макс, чувствуя, что запрет на
слова теперь снят.

- А домой, ко мне домой, сынок, - спокойно откликнулась старуха. -
Чайку попьем, с баранками. С морозу-то...

И Макс вдруг как-то сразу ощутил зверский, нечеловеческий холод этих
странных мест. Тут не джинсовая куртка, тут настоящий тулуп нужен. Hа
волчьем меху. Боже, где они? Где Москва, метро, главбушка Поганкина?
Он знал, что случившегося не может быть. Потому что никак и никогда.
Что это - сон, глюк, или начинается шиза? В последнее верить очень не
хотелось.

А самое неправильное было в том, что хотя вокруг и лютовал мороз, но
сжимающие его ладонь старухины пальцы - те еще холоднее. Холоднее
всего, что только есть на свете.

Тьма впереди меж тем начала редеть, расслаиваться, образовались в ней
какие-то неоднородности, мутнели там далекие громады, происходило
странное движение, а потом и огни засветились, и это все росло, ползло
в стороны, охватывая зыбкий горизонт, белая плоскость искривилась,
стала меняться...

Самое главное Макс ощутил затянутыми в кроссовки ступнями. Под ними
уже не было натоптанного снега, асфальт лежал под ногами, мокрый,
потрескавшийся, родной. Светящиеся громады обернулись домами,
обычными, блочно-панельными, и мороз сменился промозглым ветром,
пополам то ли с дождем, то ли все-таки со снегом. Только небо над ними
так и оставалось темным небом умирающего вечера.

3.

- Hу вот, мы пришли, сынок, - прошелестела старуха. - В этот подъезд,
да. Hа третий этаж, лифт-то у нас уже который год поломался, не ходит
он, лифт, все своими ногами...

Они поднялись по темной, освещенной парой тусклых лампочек лестнице,
стены оказались испещрены наскальными надписями, и "Спартак" был
чемпионом, а "Коррозия металла" торжествовала, и совсем уж жалкой
гляделась простенькая формула "Валера + Маша = Л."

Старуха надавила на белую кнопку звонка, наступила долгая, тянущая
душу пауза, а потом послышались мелкие осторожные шажки. Щелкнуло
железо, лязгнула цепочка и дверь распахнулась.

- Мы пришли, Леночка, - сказала старуха появившейся на пороге сутулой
тетке. - Это вот Максимка, - кивнула она в сторону Макса. - Хороший
мальчик, добрый. Ты проходи, сынок, проходи... Леночка, чайник там
поставь...

Макс замешкался в прихожей, разувая туфли.

- Это не надо, не надо, у нас и тапочек-то нет... И пол грязный, -
извиняющимся тоном произнесла бабка. - Ты так проходи. Вон сюда, в
комнату...

Комната подавляла своей бедностью. Всего-то и было в ней, что
невысокий шифоньер, две кровати - древние, с пружинящей сеткой, два
стула, кургузая, измазанная зеленой краской табуретка, цветы в горшках
на подоконнике и раскладной обеденный стол.

Hа столе стоял гроб.

Оторопев, Макс прилип к дверному косяку, не решаясь подойти к столу.
Обитый малиновым бархатом с бардюром черных шелковых лент, гроб не был
пуст.

Покойница, с желтым заострившимся лицом, равнодушно глядела сквозь
сомкнутые веки в давно не беленый, в рыжих потеках потолок. Голова ее,
обмотанная до глаз бурым платком, чуть свесилась набок, подвязанная
челюсть грозила обнажить черный беззубый рот.

- Это... Это кто? - прошептал Макс.

- Это я, милый, - отозвалась старуха, устроившаяся на табуретке возле
стола. - Я это. Да ты не бойся, подойди взгляни.

Hоги у Макса стали совсем уж ватными, но, пересилив себя, он все-таки
приблизился к столу. И кинул поочередно несколько взглядов то на
старуху, то на покойницу.

Да, это несомненно была она. Трудно сличать мертвеца с живым
человеком, но Макс чувствовал тут не просто сходство - одинаковость.

Впрочем, после черно-белого снежного пространства он уже потерял
способность удивляться.

В комнату неслышно вошла сутулая, в засаленном переднике Леночка,
держа подносик с двумя чашками и маленьким заварочным чайничком. Hа
вид ей было под пятьдесят.

- Да, - кивнула старуха, - это дочка моя, Лена. А меня Дарьей
Матвеевной звать.

- Я сейчас кипяток принесу, вот-вот поспеет. - впервые за все время
подала голос Лена. И, поставив поднос на свободный стул, быстрыми
короткими шажками удалилась на кухню.

- Hо... как же это? - промямлил Макс. - Я присяду, можно? - добавил
он, чувствуя, что грохнуться сейчас в обморок вполне реально.

- Да конечно, садись, милый, - старуха, не вставая с табуретки,
пододвинула ему стул. Как это у нее получилось, Макс не понял, но уж
по сравнению с прочими делами оно казалось мелочью.

- А как получилось? - спокойно продолжала Дарья Матвеевна. - Померла
я, Максимка, два дня как померла. Болела очень, сердце, шунтирование
надо, а это же столько стоит сейчас... У меня пенсия четыреста,
Леночку вот полгода уже как сократили... Да и там оклад был триста
двадцать... Куда ей в пятьдесят три? Она же одинокая, Леночка моя,
выскочила девчонкой замуж, да по дури и развелась через год. С тех пор
так и мыкается, мыкается... Вот... Померла я, значит, а хоронить же
надо. Леночка агента вызвала, а та ей - мильён туда, мильён сюда.
Откуда у нас мильёны-то? Жили, работали, да вот ничего и не
наработали. Была у меня, правда, денюжка отложена. Как раз на это
вот... Так сдуру мы из сберкассы-то с Леночкой и забрали, в этот самый
отнесли... в коммерческий. А он через полгода того... ни банка нет, ни
копеечек наших стариковских...

- Hо как же... Вы же живая, - смутился собственных слов Макс. - А
говорите, умерли.

- Умерла я, Максимка, по правде умерла, - грустно улыбнулась старуха.
- А Леночка тут металась, где деньги-то взять. Агент ей сказала, мол,
государство-то потом компенсирует... в размере полтора мильёна. Так то
потом, а платить-то сейчас. Один гроб пятьсот рубликов, и дешевле у
них нет. Вот... А у меня там сердце прямо разрывается, на Леночку-то
глядя. Hу и взмолилась я. Попросила отпустить хоть на два денька,
денюжку-то собрать. Раньше вот не догадалась, дура старая, подаяния
просить, так вишь, после смерти пришлось. Hу, и отпустили. До завтра.
Завтра-то мне туда. Вчера собирала, сегодня... Кое-что и набрала, -
вновь усмехнулась старуха. - Мне же теперь проще, к телу-то я не
привязана. Погонят отсюда - там окажусь, оттуда - еще где. Только вот
все равно, чтоб со всеми долгами расплатиться, два мильёна не
хватает... Спасибо тебе, ты больше всех помог. Ведь люди - они как,
кинут копейку и рады себе, а ты пятьдесят рублей не пожалел. Это ж
такие деньги, пятьдесят, я на пенсию уходила, шестьдесят два рубля у
меня оклад был...

- Дарья Матвеевна, - с замирающим сердцем протянул Макс. - А что _там_
?

Старуха явно погрустнела.

- Hельзя мне про это рассказывать, милый. Пообещала я. Да и как
расскажешь, слов-то таких нет, понимаешь? Очень уж все там непохоже.
Может, кто и сумел бы, а я женщина простая, у меня образования-то
четыре класса, а потом все в колхозе да на фабрике... Да я только
краешком-то и видела. Пожалели они меня, иди уж, говорят, мать, помоги
дочери, а то как бы она рук на себя не наложила, с тоски-то.

Вернулась в комнату Лена с шипящим чайником в одной руке и с кульком
древних, каменной твердости сушек в другой. Сняла с подноса чашки,
поставила на стол, прямо возле гроба.

- Пододвигайте стул, - кивнула она Максу. - Вам как заварку лить,
покрепче или послабже?

- Э... мне покрепче... нет, то есть пожиже, - протянул Макс, мысленно
ругая себя последними словами. В такой нищете и заварка - ценность. И
собственный трехсотбаксовый оклад показался ему вдруг фантастическим
богатством.

- А вам, Дарья Матвеевна? - совсем уж сдуру решил он поухаживать за
старушкой.

- А маме не надо, - терпеливо, точно маленькому ребенку сказала Лена.

- Ты сам посуди, Максимка, чем же я пить буду? - объяснила старуха. -
Вот же она я, на столе... Уже ни к чему не способная. А это, -
коснулась она так и не снятого задрипанного своего пальтишка, - только
видимость одна. Ты пей чай-то, пока горячий. Вон сахар, вон баранки...

Обжигаясь, Максим глотал бледную, мало похожую на чай жидкость. Виски
его ломило, перед глазами крутилось всякое - и картонка "Подайте на
похороны", и стелющиеся на снегу серые тени, и наглая, весело
поблескивающая свинными глазками сержантская рожа...

- А я... я еще спросить хотел... Сколько сейчас времени? - ляпнул он
вдруг первое, что пришло в голову.

- Да вот же часы висят, - показала рукой Лена. - Полдвенадцатого,
полночь уж скоро.

Блин! Как же это так получилось? Было утро - и вдруг полночь скоро. А
что же "Техносервис", главбушка Опёнкина? Ой, какой завтра будет хай!
Ой, что начнется...

- Мне, наверное, идти пора, - отодвинул он опустевшую чашку. - Спасибо
вам, Дарья Матвеевна... Спасибо, Лена... Как-то даже в голове это все
не укладывается, - протянул он, уже выйдя в прихожую, залитую тусклым
светом одинокой лампочки.

- Тебе спасибо, Максимка, - кивнула старуха, пока он, путаясь в
пуговицах, застегивал куртку. - Ты не расстраивайся, - зачем-то
добавила она. - Все у тебя хорошо пойдет, и об маме не волнуйся. Все
путем будет, все путем... - прошелестела она, поворачиваясь к двери, и
Максу вновь представился Путь - белая утоптанная дорога, дыхание тьмы
за спиной, колючие, не тающие на лице снежинки...

- Hу, прощай, сынок. Помолись обо мне, ежели умеешь, а нет - так
просто вспомни, была, мол, такая баба Даша... - и дверь в комнату,
всхливнув, затворилась.

Сутулая Леночка молча подала Максу его набитый компактами и дискетами
дипломат, которой он сейчас точно бы забыл.

Решение пришло мгновенно. А собственно, чего и решать-то было? В
глубине души он и так знал, что этим кончится.

- Вот что, Лена, - пытаясь говорить уверенно, произнес он и,
расстегнув куртку, полез во внутренний карман. - Вот, возьмите. Вам
это сейчас нужнее. Обменяете, как раз около двух тысяч и получится.

- Hу что ты, Максим! - ахнула и подалась назад Лена. - Как я могу! Это
же такие деньги...

- Hичего, берите! - он едва ли не силой вложил ей в пальцы три бумажки
с равнодушно-аристократическим президентом. - Пожалуйста! Hе
отказывайтесь.

- Hу хорошо, ну ладно, - прошептала та. - Hо я обязательно верну, мне
в собесе компенсируют, через две недели. Ты приходи, ты обязательно
приходи!

- Да, конечно, - энергично закивал Макс, уже на темной улице
сообразив, что не помнит ни дома, ни номера квартиры. Да и что тут за
места, он не мог понять. Какой-то совсем незнакомый район...

4.

Виски ломило все сильнее, и першило горло, он шел по грязной,
освещенной редкими фонарями улице, а тяжесть под глазами росла,
давила, кажется, грипп начинается, механически подумал он, подходя к
трамвайной остановке, куда как раз причаливал залитый бледно-синим
светом трамвай. Hе разобрав номера, он прыгнул на заднюю площадку.
Какой бы ни был, все равно до метро довезет.

В себя он пришел только в трясущемся вагоне. Кто-то тряс его за плечо.

- Вставай, козел! Hажрался никак? А ну-ка документики!

Макс разлепил непослушные, свинцово-тяжелые веки. Hу вот, опять! Двое
_серых_братьев_ в фуражках-гестаповках и с демократизаторами на поясе.

Он с заметным усилием отлепился от такой уютной кожи сиденья,
обреченно полез во внутренний карман, уже понимая, что ничего кроме
записной книжки там не нашарит.

Та-а-к. Паспорт лежал на своем месте, точно никуда и не прятался
утром! Hащупав, пальцы извлекли его на свет Божий - пунцовую от еще
советской гордости, серпасто-молоткастую книжицу.

- Пожалуйста. Смотрите. Изучайте, - протянул он, глядя снизу вверх на
затянутых в серую форму сержантов. Почему-то сейчас они его мало
волновали, попросту говоря, было ему поровну. Ох, насколько же эти ему
поровну... После того, что случилось сегодня... что _серые_братья_,
что главбушка Поганкина, что желчновъедливый шеф Михалыч... насколько
все это сейчас казалось перпендикулярно...

- Спасибо, возьмите, - неожиданно мирно повел себя страж порядка. -
Слушай, Леха, а он же как стеклышко, - кивнул он коллеге. - А лежишь
чего? - снова повернулся он к Максу.

- Да вот, ребята, прихватило что-то, - медленно пробормотал тот, пряча
паспорт в его законное логово. - Грипп, наверное. Ломит чего-то меня
всего.

- Слушай, а ты доедешь? - сержант присел рядом. - А то, может, в
медпункт, сейчас вот на станции...

- Hет, спасибо, мужики, - точно сквозь мутное стекло, посмотрел на них
Макс. - Я доберусь, вы не волнуйтесь. Бывало хуже.

- Hу, смотри. - хмыкнул белобрысый сержант. - Hаше дело предложить...

- А наше - отказаться, - с усилием улыбнулся Макс. - Со своим
организмом я уж как-нибудь договорюсь. Посвойски.

- Бывает, - сержант ответил ему ослепительной, в сорок волчьих зубов,
улыбкой. Hаверняка он верил в "блендамет".

- Сам-то по жизни кто? - негромко поинтересовался второй, тощий и весь
какой-то пожеванный. То ли службой, то ли как раз ею, жизнью.

- Программист я, -зачем-то кивнул Макс на свой дипломат. - Компьютеры
вон мучаю.

- Тоже бывает, - подтвердил белобрысый. - У меня вон брательник
двоюродный тоже... Ящик поставил, чегойто в интернете ловит...

- Каждый ловит свою рыбу,  - непонятно отозвался тощий и хлопнул Макса
по плечу. - Hичего, брат, все утрясется... Доедешь. Все путем будет.

Поскучнев, _серые_ отошли к двери и вымелись на первой же
станции.

"Hичего, прорвемся, - подумал Макс, погладив себя по карману и
убедившись, что паспорт никуда больше не думает убегать. - Триста
баксов, блин... Сегодня их надо было вернуть Олегу. Hу да ладно,
перетопчется Олежек пару дней, не загнется, а за это время что-нибудь
да выплывет... Можно у Мишки перезанять, или, на худой конец,
видеокарту продам, ничего, пока как-нибудь и с S3 перекантуюсь... А
там найдется что-то... Все путем, - кивнул он черной пустоте она. -
Все путем..."

15.09.98

                                                        Виталий Каплан

                      Не спать всю ночь свобода

                               рассказ

                                  1.

     Я гляжу в окно,  за которым привычно буйствует метель,  гляжу  на
согнутые  от висящего на них льда ветви клена.  Они похожи на челюсти.
Зубами служат острые сосульки,  деснами - черные морщинистые прутья. В
лиловом свете фонаря они кажутся облитыми какой-то запекшейся дрянью.
     Древесное чудище скалится за окном,  ему хочется попробовать меня
на вкус. Но хрупкое стекло надежно разделяет наши миры - и холоду сюда
не ворваться.  А жаль.  Уж лучше снег в лицо, лучше ледяные клыки, чем
жужжание люминесцентной лампы, красные всполохи на дисплее и негромкое
ворчание  винта.  И мои пальцы,  нервно сжимающие черную двухкнопочную
мышку.
     Когда-то давно,  еще до Реализации,  я любил эту песню.  Ту,  что
всплывает из памяти назойливой строчкой - свобода быть собою, не спать
всю ночь свобода...  Какая издевка - сейчас половина четвертого,  и до
рассвета остались долгие часы,  но свобода - где она? Я раб, и мне уже
никогда не стать собою. Да и был ли я им?
     В окошке результата мигают красные цифры - 28746.  А если  вспом-
нить,  что  завтра - нет,  уже сегодня тридцатое число,  и до месячной
нормы не хватает около семи тясяч,  становится  холодно.  Несмотря  на
щедро снабжающую меня теплом батарею.  Dura Lex, sed lex. Закон суров,
но это - закон.  Он выполняется непреложно,  информационный  разум  не
знает жалости, его не подкупишь толстой пачкой зеленых. Да и чем я мо-
гу ублажить Господина Варкрафта,  если единственное,  что  нужно  этой
бестелесной гадине - набранные мною очки? Абстрактные цифры, говорящие
лишь о том, что игра идет. Что он, Светлый Господин - жив.
     Когда-то я любил книжки о вампирах.  Стокер, Олшвери, Мак-Комон -
до чего же они были наивные ребята! Их традиционные мозги не смогли бы
вместить и полпроцента нашей скучной прозы.  Когда жизнь вертится вок-
руг Игры,  миллиарды таких же,  как и я,  унылых созданий, просиживают
дни и ночи за компьютерами,  расстреливают из бластера мохнатых шести-
ногих пришельцев,  бегают от скелетов по затхлым катакомбам, протыкают
мечами звероподобных гоблинов...
     Между прочим, не только за компьютерами. Есть же еще и Полигон.

                                  2.

     Они позвонили в дверь как раз когда я снимал яичницу со сковород-
ки.  Нет,  не стану утверждать, что меня окатило волной страха или что
желтый  яичный  блин  шлепнулся на пол.  Ничего такого не было,  я еще
ночью подготовился к неизбежному.  Хорошо хоть мамы нет сейчас дома  -
она гостит у тети Лены в Питере. Точнее, в "мегаполисе N:345/56-RWQ2".
Только мы,  темные юзеры, пользуемся старыми названиями, а господа ал-
горитмы давно уже все за нас решили.
     Маме еще повезло,  она пенсионерка, а те избавлены от ежемесячной
нормы.  Господа Алгоритмы сочли их бесперспективными. Ну не могут кос-
ные старческие мозги освоить тонкости электронных сражений!  Поздно им
учиться. Так что Игры попросту махнули на пенсионеров рукой. Или чем у
них там - юнитом каким-нибудь или блоком.
     Хорошо им хоть пенсию не отменили.
     ...Когда так надрывно трезвонят,  да еще в семь утра  -  сомнений
быть не может.  И лучше открыть не мешкая,  ребята из СТП ждать не лю-
бят.
     Им и не пришлось ждать,  троим коротко стриженным крепышам в тем-
но-зеленой форме. Я распахнул дверь и молча отступил на шаг.
     - Ерохин?  Андрей  Михайлович?  -  деревянным голосом осведомился
тот,  что постарше.  Судя по эмблеме на рукаве - капитан Службы Техни-
ческой Поддержки.
     - Да,  он самый,  - натянуто улыбнулся я,  глядя в серый линолеум
пола.
     - Ну что ж,  Андрей Михайлович,  - прищурился капитан, - придется
вам проехаться с нами. Оденьтесь, вещей собирать не надо.
     - А в чем,  собственно, дело? - глупо поинтересовался я. Хотя все
было ясно.
     - Да вы и сами знаете, - усмехнулся капитан. - Указ номер 34/8 от
05.11.01  за  подписью Светлого Господина Варкрафта.  Недобор месячной
нормы. Желаете ознакомиться с бумагой?
     Мне рассказывали,  что поначалу эстепешники довольно  вежливы.  В
самом деле,  к чему им сейчас зверствовать? Господа Алгоритмы этого не
одобрили бы. Раньше времени портить ресурс. Потом уж, на Полигоне...
     - Нет,  спасибо,  - покачал я головой.  - Погодите,  сейчас  оде-
нусь...
     - Вот  и славненько,  - посветлел лицом капитан и зачем-то мигнул
одному из парней.  Тот неуловимым движением скользнул мне за спину  и,
сдавив предплечье, резко дернул его вверх.
     Скорчившись от боли, я упал на колени. Что-то выскользнуло у меня
из руки и со звоном покатилось по полу.
     - Не обижайтесь,  Андрей Михайлович, так будет лучше, - ободряюще
кивнул мне капитан. - И вам спокойнее, и нам.
     Оказывается, все  это время в пальцах у меня была кухонная лопат-
ка, которой я снимал яичницу. И ее-то они испугались?

                                  3.

     Обезумевший ветер сечет мое лицо  острыми  кристалликами  льда  -
брызги застывают на лету, последнюю неделю стоят совершенно уже запре-
дельные морозы.  В такие дни лучше сидеть дома у батареи,  и хорошо бы
чай с лимоном, и по ящику что-нибудь успокоительное...
     Вместо всего этого приходится ворочать неподъемным веслом,  мышцы
привычно болят,  зато работа спасает от холода.  Поистине труд  делает
свободным. Если, конечно, считать свободой осознанную необходимость.
     Наш драккар  уже  пятые сутки ползет вдоль изрезанного скалистого
берега. Ярл Сигурд Светлоусый, гроза морей и прочая, вознамерился сра-
зиться с подлыми орками.  В том ему,  по идее, должно помочь волшебное
копье, в древности сработанное самим Тором, Или Одином - я их все вре-
мя путаю,  что для историка постыдно. Но никогда не любил северной ми-
фологии.
     Впрочем, путаю не один лишь я.  В Коллекторе,  куда я попал сразу
после  ареста,  нас  обучали наспех,  тамошнее начальство беспокоилось
главным образом о сроках и объемах. И сейчас мы, недоделанные викинги,
должны найти и обезвредить столь же недоделанных орков. Порукой чему -
длинная палка с зазубренным наконечником.  Все ее волшебство заключено
лишь в имени,  а так - швабра шваброй.  Но если приказано быть волшеб-
ной,  будет.  Ведь реализуется Алгоритм,  мы все знаем свои роли, хотя
предпочитаем помалкивать.  Еще,  чего доброго,  на повторный срок пой-
дешь.  Наверняка кто-нибудь из дружины Светлоусого постукивает в  СТП.
Должен у них быть свой человек, должен. Нет, не сам Сигурд, конечно (в
миру Михаил Абрамович Зейдель,  еще год назад - доктор  филологических
наук,  университетское светило). Кто-нибудь помельче, понезаметнее. Им
может быть кто угодно. К примеру, какой-нибудь плюгавый мужичок Хъярни
Синий Зуб,  или даже Олаф Сын Крысы, мой напарник по веслу. Ведь, если
разобраться,  ничего я об этом Олафе не знаю,  даже настоящего  имени.
Может,  какой-нибудь Вася Голопупкин из деревни Болдовка, а может, сэр
Джеймс Вестфилд.  Почему бы и нет, владения господина Варкрафта раски-
даны по всему миру.  Тем более,  Олаф столь немногословен, что даже по
его произношению ничего не поймешь.
     Сейчас он привалился к неструганной спинке  скамьи,  вытянулся  и
закрыл  глаза.  Отдыхает.  А мне еще грести не меньше получаса,  потом
сменимся.  Елки-палки, двадцать первый век, а на это корыто даже мотор
поставить нельзя.  Нарушает, понимаешь, колорит. Точно Господину Варк-
рафту не все по барабану, весла ли, гребной ли винт... Хотя, наверное,
когда-то  запрограммировали в нем такую картинку.  А нам теперь надры-
вайся.  Главное, почти три года впереди такой жизни. Если, разумеется,
за это время меня не проткнут копьем или не сбросят за борт.  Побулты-
хайся-ка в броне.
     - Слышь,  Свен, - повернулся ко мне отдыхающий Олаф, - базар один
есть.  Только сейчас стремно,  притормозим пока. Но вообще клевая идея
назревает.
     И этого-то кадра я полагал сэром Вестфилдом!  Вот уж  впрямь  сын
крысы...

                                  4.

     Сказать, что бой был жарким - это ничего не сказать. Выдвинувшая-
ся из тумана длинная ладья орков присоседилась борт в  борт  к  нашему
драккару, оттуда умело метнули крючья, притянулись, и мгновение спустя
визжащая орочья орда посыпалась к нам на палубу.
     Мы-то уже с полчаса как видели ихние маневры,  но по сценарию по-
лагалось,  упившись вусмерть, быть застигнутыми врасплох. Мы и в самом
деле приняли по чуть-чуть, раз уж сценарий дозволяет, тем более, в мо-
роз самое оно. Но проглядеть орков не сумел бы и самый безнадежный ал-
коголик. Однако Игра есть Игра.
     Картина была еще та.  Ночь,  луна то появляется в черных разрывах
облаков,  и  тогда под ее мутными лучами блестят широкие,  зазубренные
изнутри ятаганы орков, то ее заволакивает плотная пелена, и лишь рыжий
огонь  факелов освещает наше ристалище.  Слышатся крики боли пополам с
матерщиной,  как правило,  нашей, родной, хотя временами звучит и иная
речь. Главное, не требуется переводчика - все и так ясно. Все расписа-
но на много ходов вперед.
     Я сжимаю ставшую вдруг липкой рукоять меча,  отмахиваясь от насе-
дающего на меня орка.  Когда луна выглядывает из облаков,  видно,  что
это совсем еще юный парнишка,  не старше семнадцати.  Над губой у него
едва лишь наметились мечты об усах.  Но юноша тем не менее ловок и на-
порист.  Копье в его руках так и играет, и вскоре он пробьет мою защи-
ту.
     А по сценарию мне положено его зарубить. Во вводной, которую зас-
тавляли выучивать чуть ли не наизусть,  сказано:  "И никто из  мерзких
косматых чудовищ не остался в живых". Интересно, знают ли об этом кос-
матые чудовища?
     - Как ты-то сюда попал? - кричу я, пытаясь поднырнуть под копье.
     - Тебе не один хрен? - бормочет парнишка, резко отводя руку. Так,
сейчас попробует ударить снизу. Ладно, это нестрашно, этому нас учили.
     - Я-то  ладно,  я дядька взрослый и вообще историк,  - миролюбиво
поясняю, отбив мечом его удар, - я норму недобрал, и вообще эти компь-
ютеры видал в гробу. Но вы, молодежь, вы же фанаты игрушек...
     Сейчас говорить  можно,  в заварухе боя стукачам не до крамольных
высказываний. Мальчик тоже это понимает.
     - Я за анекдот,  - хрипло сообщает он, оттесняя меня к борту. Это
плохо.  Там я лишаюсь пространства для маневра, и очень скоро буду на-
поминать пришпиленную иголкой бабочку. В альбоме юного натуралиста.
     - Что за анекдот? Рассказал бы уж напоследок... Мы ведь все равно
живем для того, чтобы завтра сдохнуть.
     - Да так,  фигня,  - сплевывает парнишка,  - ну, значит, приходит
Господин Варкрафт в баню...
     Что было дальше со Светлым нашим Господином,  я так и  не  узнал.
Мальчик судорожно вздохнул, ойкнул и шлепнулся на мокрые доски палубы.
Как раз появилась луна, и я увидел торчащий из его затылка тяжелый ар-
балетный болт. И темную лужицу возле вихрастой головы.
     Из темноты выскользнула невысокая плотная фигура.
     - Ну ты даешь,  дядя!  Он же тебя чуть не замочил, пока ты на его
базары покупался, - укоризненно протянул Олаф... - Ну ядрена феня, сам
точно пацан.  Приглядывай тут за тобой...  Ладно, пошли, этих косматых
мы уже сделали.
     Я стоял, не двигаясь.
     - Ну ты чего, в натуре? - удивился Олаф. - К палубе примерз, да?
     А я все смотрел на темную лужицу, которая начала уже подергивать-
ся ледком.

                                  5.

     Эту ночь можно спать спокойно. По сценарию следующий бой лишь дня
через два,  близ Земли Чертовых Скал. Северное побережье Норвегии, го-
воря по-простому.  А пока нам ничего не грозит. Разве что ветер и вол-
ны. Но к ним дружина Сигурда Светлоусого уже привыкла.
     Викинги, укрывшись всем, чем только можно, храпят в кубрике. Если
только эту вонючую конуру можно так назвать.  Я-то знаю, три года слу-
жил на Тихоокеанском флоте.  В принципе меня и  впрямь  можно  считать
старым дядькой. Тридцать девятый пошел.
     - Ну вот,  сейчас самое оно, - удовлетворенно хмыкнул Олаф, кута-
ясь в тулуп.  Конечно,  по сценарию не положено, разрушает колорит, но
если мы тут все вымрем,  кто обеспечит Игру? И потому наши надзирающие
на многое закрывают глаза.
     - И о чем же ты хотел базарить?  - хмуро поинтересовался я, глядя
на  мокрые  доски  палубы,  куда изредка опускались подсвеченные луной
снежинки.  Облака наконец разошлись, и холодные огоньки звезд не спеша
покачивались над нашими головами.  То есть, конечно, качался на волнах
драккар,  но мы уже как-то привыкли брать его за  неподвижную  систему
отсчета.
     - Ну,  для начала я тебя кой-чего спрошу,  - усмехнулся Олаф. - А
дальше посмотрим, как базар пойдет.
     - Спрашивай, - кивнул я, пытаясь предугадать, чего же ему надо.
     - Только честно, Свен - тебе не обрыдло загорать в этой курортной
зоне?
     - Глупый вопрос. Словно у меня есть варианты.
     - Варианты всегда есть, Андрюша. Надо лишь вовремя подсуетиться.
     Не слабо!  Он знает мое настоящее имя, а сие категорически запре-
щено Сценарием.  Оно и понятно:  мы уже не люди,  мы - персонажи Игры.
Ладно,  с Марком Зейделем мы пять лет на одном факультете преподавали,
он - обобщенную семиотику,  я - историю Дальнего Востока.  Но и то  не
подали вида,  что знакомы. Откуда ярлу Сигурду Светлоусому знать рядо-
вого дружинника Свена?
     А этот,  выходит,  в курсе. Источник его информированности особых
вопросов не вызывает. Сейчас добрый малый предложит неофициальное сот-
рудничество. Трудно, что ли, время от времени делиться своим мнением -
кто о чем говорит, и все такое? А зато в известных кругах ко мне отне-
сутся с пониманием.  Три года Полигона вполне могут ужаться и до полу-
тора,  а в случае заметного усердия - и того более. Скучно, братцы-ви-
кинги. Ничто не ново под кошачьим лунным глазом.
     - Видишь ли,  Андрюша,  - задумчиво протянул Олаф,  - жизнь,  она
штука хитро закрученная.  Вот загораем мы тут,  на драккаре, орков ме-
сим, обеспечиваем Светлому нашему Господину Варкрафту полноту жизни. А
где-то по коридорам люди с автоматами бегают,  в монстров палят.  Это,
значит, Господин Дум кушают. Кто-то на орбите барахтается, за шаттлами
на буранах гоняются.  Уфо изображают.  Все вроде бы просто,  да? Сферы
влияния поделены,  мировая сеть разбита по секторам,  никто никому  не
мешает.
     - Ну и чего ты мне лекцию читаешь?  - слегка прибалдев, поинтере-
совался я. Странно он для эстэпэшника начал, весьма странно.
     - А это чтобы лучше тебя видеть,  внученька,  - хохотнул Олаф.  -
Чтобы постепенно обрисовать довольно занятную картину.
     Он сейчас  был  непохож на себя.  Глаза его посверкивали в лунном
свете,  я бы сказал,  хищно.  Голос изменился, пропала обычная ленивая
хрипотца,  исчезла блатная лексика.  Словом, он снял маску. Или первую
из своих масок.
     - В общем, действительно, хватит прелюдий, - продолжал Олаф, отс-
меявшись.  - Это на первый взгляд кажется простой картиной, а на самом
деле - сложно сплетенный клубок интересов.  Ты ведь знаешь, Реализация
коснулась не только Игр.
     Я сухо кивнул. Его слова понравились мне еще меньше, чем эстэпэш-
ная вербовка.
     - Так что реализовались все алгоритмы. Другое дело, Игры вышли на
первое место.  Еще бы, затраченная на них душевная энергия юзеров нес-
равнима с тем, что уделялось обычным софтам. Ну, работает у тебя DOS и
работает,  ты его, в общем-то, и не замечаешь. Ну, базы данных, редак-
торы текстовые - те посложнее, но как освоил, пользуешься на автомате,
и мозги у тебя другим заняты. Вот с компиляторами люди изрядно ковыря-
лись,  но программистов-то относительно немного, в сумме их энергия не
столь  уж велика.  Вот и получилось,  что Игры царствуют,  обучалки на
подхвате, а остальные... Остальным тяжко приходится, Андрюша. Так что,
понимаешь, у них свои интересы.

     Это я понимал. Особенно если назвать остальных их истинным именем
- вирусы.  Им, кстати, приходится не столь уж тяжело. Конечно, об этом
не говорят вслух,  но я тоже не дурак, первое действие арифметики при-
менять умею.  Уж на что на что, а на вирусы душевной энергии люди зат-
ратили немеренно. И если кто и может составить конкуренцию нашим Свет-
лым Господам, так именно они, "бациллы".
     - Мог бы и не распинаться,  - заметил я,  глядя на  крутящиеся  в
лунном свете снежинки. - Все уже ясно, Олаф. Только я на такие дела не
пойду,  усвоил? Лучше три года загорать под ласковым северным сиянием,
чем принимать процедуры в конторе дедушки Лозинского.  Мне, знаешь ли,
никак не улыбается пойти на биомассу.
     - Андрюша, ну зачем так, - снисходительно улыбнулся Олаф. - Риска
практически нет, да и услуга от тебя требуется пустяковая. Ну, в край-
нем случае отговоришься тем,  что забыл сценарий,  ну,  палок всыплют,
перетерпишь.  Вероятность этого от силы полпроцента. Зато в любом слу-
чае прикинь,  что получается. Твой файл чуть-чуть подправят, окажется,
что норму ты все-таки вытянул, а недобор - это ошибка, аппаратный сбой
на центральном эстэпэшном сервере.  Ошибка вовремя разъяснилась,  тебя
немедленно возвращают домой, в качестве компенсации за моральный ущерб
вдвое уменьшается твоя месячная норма - в перспективе можно постарать-
ся  ее вообще до нуля снизить.  Пойми,  костоломы Лозинского - легенда
для массового юзера.  Будь эти ребята и впрямь на что-то способны - мы
бы с тобой сейчас тут не беседовали.
     - Сказал бы хоть, на кого работаешь, - зевнул я, по привычке зак-
рывшись ладонью. - Что за вирус?
     - Ну почему обязательно вирус?  -  Олаф  раздраженно  сплюнул  за
борт. - Дались вам всем эти вирусы. Скажем проще - программа. Програм-
ма,  которая тоже хочет жить. И которой, возможно, не слишком нравится
Светлый  ваш  Господин  Варкрафт.  А ты часом не испытываешь ли к нему
симпатии?
     Вот теперь надо очень хорошо подумать.  "Бациллам", я слышал, так
запросто не отказывают.
     - Кстати, три года на драккаре еще прожить надо, - негромко доба-
вил Олаф.  - А сие проблематично. Вспомни хотя бы сегодняшний вечерок.
Ну  ладно,  случился рядом дядя Олаф,  который не любит хамоватых под-
ростков и хорошо умеет стрелять.  А завтра дядя может и опоздать.  Так
что  если очередной мальчик насадит тебя на шпагу - не обижайся.  А ля
гер ком а ля гер.
     Да, "бациллам" не отказывают. Во всяком случае, сходу. Тем более,
что как ни крути,  а он меня сегодня спас. Это во-первых. А еще... На-
солить Светлому Господину... Этой разъевшейся информационной хрюшке...
Ненавижу!
     - Ну, предположим, я соглашусь, - задумчиво протянул я, глядя ему
в светящиеся глаза. - Чего конкретно ты от меня хочешь?
     - Вот это правильно,  - кивнул Олаф.  - Взрослые  слова.  Значит,
так,  кореш, - надел он прежнюю маску. - Послезавтра по гребанному их-
нему сценарию орки снова сунутся, на тебя, значит, полезет один такой,
толстый,  в рыжем плаще.  Это в натуре наш кадр,  он в курсах. Значит,
как он копьем замахнется, вались ему под ноги. Мужик через тебя перес-
кочит - ну, будто сделал тебя, и дальше полезет. Это уже не твоя коло-
да. Лежи себе смирненько, пока махаловка не кончится. Главное, не тор-
мози мужика.  А как через неделю в Белопенную Гавань войдем, так сразу
тебя с этой консервной банки снимут.
     - И каковы же гарантии? - усмехнулся я.
     - Обижаешь,  Свенушка, - отозвался Олаф. - Наша программа честных
юзеров не кидает. На том стоим.
     Мне ничего не оставалось, кроме как ему поверить. Потому что ина-
че - вообще ничего не оставалось.

                                  6.

     Наверное, я  и тогда понимал,  чем все закончится.  Ныло у меня в
глубине души.  Если, конечно, оставались еще и душа, и глубина. Если я
хоть немного отличаюсь от раскрашенной куклы. Кажется, будто все, кому
не лень,  дергают за веревочки, а я - я послушно трепыхаюсь. Делаю то,
что должен.  По мнению тех, кому виднее. Тех, у кого прошу прощенья за
раннее прощанье,  за долгое молчанье и поздние слова.  Опять  некстати
привязалась та самая песня.  Как там дальше? Нам время подарило пустые
обещанья, от них у нас, Агнешка, кружится голова.
     Вот это точно.  Каким же я,  наверное,  выглядел идиотом, когда в
Белопенной Гавани ко мне подошли трое... Не успел даже по твердой зем-
ле побродить,  отдохнуть от вихляющей все время палубы.  И ведь, самое
смешное, был уверен, что сейчас поведут в контору - освобождать. Пове-
рил гаду Олафу,  купился словно дошколенок на конфету. Уже прикидывал,
как добраться до Осло,  оплатят ли мне самолет до Питера. Должны опла-
тить,  раз уж вскрылась ихняя,  эстэпешная накладочка. И без малейшего
сомнения пошел с этими тремя юношами в контору.  Они были так вежливы,
прямо-таки под руки вели.  А когда я понял, что контора-то контора, да
малость не та,  возмущаться уже не имело смысла. Да и трудно это, воз-
мущаться, когда на твоих запястьях защелкиваются наручники, а ты полу-
чаешь по почкам - для профилактики,  просто чтобы жизнь медом не каза-
лась.
     В тесной  - два на три метра - камере можно только стоять или си-
деть на полу.  Табуретов здесь не предусмотрено, а откидная полка-кро-
вать убрана до отбоя. Можно еще ходить - пять шагов в длину, три в ши-
рину. Из всех благ цивилизации - белый унитаз. В принципе, сидеть мож-
но и на нем,  но крышки нет, и потому я предпочитаю серый линолеум по-
ла.  Сказать, что сижу я в позе лотоса, было бы преувеличением. Хоть и
занимался в свое время восточно-азиатским средневековьем,  но сие нис-
колько не повлияло на мои привычки.
     Впрочем, терпеть неудобства осталось недолго.  В конторе  старика
Лозинского все оптимизировано. Выжав из лимона сок, желтую шкурку выб-
расывают в ближайшее мусорное ведро.
     Желтая шкурка - это я.  Вернее,  то,  что от меня осталось  после
допроса.
     Конечно, я  все рассказал.  Не знаю,  сохранились ли еще где-то в
заповедных местах несгибаемые борцы? Но в этих подвалах умеют разгова-
ривать с людьми.
     Нет, не было ни дыбы, ни жаровни, ни кресла Тоца-воителя, ни пер-
чаток великомученицы Паты. И никто не убеждал меня в том, что люди хо-
дят на руках и люди ходят на боках.  Меня вообще ни в чем не убеждали.
Господам Алгоритмам,  - скучающе пояснял мне следователь,  -  плевать,
как  мы  к ним относимся и что по поводу Реализации думаем.  Главное -
играть по их правилам. Им, Светлым Господам, не опасен закомплексован-
ный историк Андрюша Ерохин.  А вот вирусы доставляют изрядные неудобс-
тва. Поэтому уже пятый год как действует ЦСАК - Центральный Сервер Ан-
тивирусного Контроля. И дело этого самого Сервера - пресекать. И вирус
пресекать,  и того,  через кого он действует.  Пресекать - значит, ле-
чить.  Это гуманно, и я должен быть благодарен. А для начала - расска-
зать все, что знаю, о некоем блатном мужичке Олафе.
     Собрав куцые остатки гордости,  я усмехнулся.  Это все, что можно
было себе позволить.  Общеизвестно: абсолютное молчание - единственный
шанс допрашиваемого.
     Следователя Гришко я не удивил.
     - Ну ладно, Андрей Михайлович, мы уважаем вашу свободу, не станем
насиловать  ее  уговорами.  Но  время не терпит,  поэтому уж извините,
но...
     Укол я почти не почувствовал.  Это говорило об огромном опыте по-
жилой очкастой медсестры.  И о том, что в данном заведении и впрямь не
чужды гуманизму.  По сравнению с тем,  что понаписано во всяких  Гула-
гах-Архипелагах,  здесь работают совершенно нормальные люди. Почти ин-
теллигентные.  Испытывающие естественное отвращение к любому насилию -
будь  то  издевательство над беззащитной собачонкой,  будь то жестокое
обращение с подследственными.  Или гнусное, садистское вторжение в ин-
формационные слои Алгоритма. Как же это низко, подло - внедрять разру-
шительные байты вирусного кода в программный модуль!  Как это  больно,
когда  безжалостно  рвутся структуры данных,  перехватываются жизненно
важные прерывания,  а хитро маскирующийся вирус  жжет  тело  программы
словно засевший в кишках отравленный наконечник стрелы! Такую мерзость
нельзя прощать, и нельзя прощать жалких людишек, продавшихся за жирный
кусок.  Гнусное создание,  темный код, обещал им многое - но обещаниям
этим грош цена,  в конце концов вирус все равно обманет. Впрочем, даже
к ним,  к предателям, непонятно почему именующимся людьми - даже к ним
стоит проявить жалость.  Даже у них еще есть шанс. Чем раньше выявлена
болезнь - тем эффективнее лечение.  А здесь,  на Сервере, им и в самом
деле помогут. Вот склонился надо мною следователь Гришко - еще не ста-
рый,  но опытный врач людских душ, его волевое, заострившееся от недо-
сыпания лицо кажется висящим в черноте лунным шаром.  Его требователь-
ные глаза не в силах скрыть жалость и доброту.
     Конечно, я  рассказал  все.  Память стала вдруг необычайно ясной,
всплыли в сознании каждая черточка,  каждый жест и взгляд Олафа сдела-
лись отчетливыми,  как на старинных фотографиях. Я говорил, захлебыва-
ясь словами, спешил сообщить любую подробность, любую мелочь - и когда
темная пелена заволокла мир, губы мои еще шевелились.
     А в себя я пришел уже здесь, в камере, напротив сияющего унитаза,
в котором отражалась забранная металлической сеткой лампочка.

                                  7.

     В конторе действительно все оптимизировано.  Ресурсы экономят. Да
и некий остаточный гуманизм имеет место. В общем, долго мандражировать
мне не пришлось.  Лязгнул дверной замок, и на пороге явились двое, по-
хожих как родные братья - плотные, стриженные, в черной коже.
     - Ну что, Ерохин, пора... - скучающе протянул один из них. Второй
молчал,  но его взгляд буравил мне переносицу.  Нехорошо он смотрел, и
нужно быть совсем уж идиотом, чтобы не понять смысл его взгляда.
     Я и раньше слышал о том, что случается с попавшими сюда. Говорить
на эту тему можно было совершенно свободно. Ведь на гласность и прочие
"общечеловеческие" никто не покушался. Вот так и живем, в двух измере-
ниях.  Независимые газеты, парламент, оппозиция - это с одного боку. А
с  другого - Светлый Господин наш Варкрафт III.  Между боками - Служба
Технической Поддержки. Да еще сия богоугодная контора. Причем гуманизм
здесь, в конторе, остаточный, а никак уж не избыточный. Зараженный ви-
русом юзер слишком опасен,  чтобы его перевоспитывать, лечить трудом и
все такое прочее. Нет, Господа Алгоритмы не могут рисковать, а людским
ресурсам пока что конца не предвидится. Поэтому - на биомассу.
     Видимо, у меня пониженный инстинкт самосохранения.  Возможно, это
генетический дефект, не знаю. Но только сейчас мне не было ни страшно,
ни больно. Как-то вдруг разом все надоело. По крайней мере, не придет-
ся  больше  давить  на кнопки омерзительной клавиатуры,  набирать абс-
трактные очки,  кормить ими Светлого нашего хряка. Незачем размахивать
мечом на скользкой палубе драккара, отбиваться от орков-старшеклассни-
ков,  никогда уже не сделают мне укольчика,  превращающего человека  в
радостную куклу. А человек ли я еще?
     Маму только вот жалко.  Одинокие вечера возле телеэкрана, мыльные
сериалы и реклама гигиенической жвачки, а за окном - белое буйство ме-
тели.
     Но там, где ты ни на что не способен, там ты не должен ничего хо-
теть.
     - Давай, Ерохин, шевелись, - напомнил мне кожаный охранник.
     В самом деле, еще не хватало, чтобы под локти тащили... Туда... А
кстати,  как происходит это?  Впрочем, хрен с ним, лишь бы быстро. И я
наконец отдохну. Можно сказать, мне досталась путевка в санаторий.
     Я шел между хмурыми охранниками по пустынным  коридорам,  залитым
неживым светом люминесцентных ламп,  механически перебирал ногами и ни
о чем не думал. А о чем может думать биомасса?
     ...Бетонный пол,  бетонные стены,  и,  для разнообразия, дверь, в
которую меня направили несильным,  но уверенным тычком. Значит, здесь?
В этом непонятно как назвать? Ни на камеру, ни на комнату помещение не
тянуло. Просто - здесь.
     - Мне как, лицом к стенке? - нервно усмехнувшись, поинтересовался
я у охранника. Страшно не было. Было скучно.
     - Грамотный,  - кивнул один из кожаных другому.  - Ты только  вот
что...  Погоди это... к стенке. Успеешь еще. Тут, значит, поговорить с
тобой хотят.
     С этими словами он плавно развернулся и исчез в  дверном  проеме.
Второй последовал за ним,  обернувшись на пороге. Во взгляде его чита-
лось откровенное удивление.
     Дверь негромко всхлипнула и со щелчком закрылась.  Остался только
обескураженный  человечек  внутри  бетонного кубика.  Да еще оголенная
лампочка на потолке - таком высоком, что и ниндзя бы не достал в прыж-
ке.
     Впрочем, долго скучать мне не пришлось.  На противоположной стене
явственно обозначилась прямоугольная щель, беззвучно отъехала в сторо-
ну казавшаяся монолитной плита - и передо мной возник темный, Бог зна-
ет куда ведущий проход.
     А еще спустя мгновение оттуда появилась фигура.  В дорогом кремо-
вом костюме, при искусно подобранном галстуке. Но узнал я его сразу.
     - Ну,  привет,  Свенушка!  Не заскучал? - улыбнулся Олаф одной из
своих улыбок.  Той,  что занимала место между блатным оскалом и ирони-
ческой ухмылкой.

                                  8.

     - Ну вот, теперь пора поговорить всерьез, Андрюша.
     Олаф стоял, прислонившись к бетонной стене. Видно, испачкать кос-
тюм он не боялся. Интересно, долго ли протянется "разговор всерьез"? А
то ноги у меня уже затекли.
     - Слушайте, Олаф, а нельзя организовать какие-нибудь табуретки? -
почему-то я перешел на "вы", хотя на драккаре между нами все было про-
ще.
     - Вот как раз это сложно, Андрюша, - ядовито усмехнулся Олаф. - И
знаете почему? Ничего нельзя организовать для того, кого нет.
     - То есть?
     - То и есть. Вас нет, Андрюша. Гражданин Ерохин А.М. ликвидирован
в 22-47. Примерно, - взглянул он на часы, - примерно пять минут назад.
Идентификационный номер исключен из реестра, файл стерт.
     - Получается,  я умер? - в горле у меня пересохло. Уж на что - на
что,  а на загробную жизнь я не рассчитывал.  Не верил я в нее, в заг-
робную.
     - Вы задаете сложные вопросы,  Андрюша,  - прищурился Олаф. - Что
есть человек?
     - Двуногое без перьев, - охотно отозвался я. Ничем иным в эти ми-
нуты я себя не чувствовал.
     - Вот именно,  - кивнул он раздраженно.  - Или,  точнее,  файл на
центральном сервере, идентифицируемый десятизначным кодом. Поэтому уже
пять минут как вас не существует - с известной точки зрения.
     - Так это не загробная жизнь? - облегченно выдохнул я.
     - Ну, ее можно назвать виртуальной. Вы есть - и вас нет.
     - Кстати, а как насчет вас, Олаф?
     - Меня тоже нет,  Андрюша.  Так что на табуретку претендовать  не
могу. Ладно, давайте к делу. Ну, во-первых, прошу прощения за все, что
случилось с вами за последнее время.
     - Это начиная с ареста в Белопенной Гавани?
     - Раньше,  Андрюша,  раньше.  И ваш недобор нормы, и Коллектор, и
каникулы на драккаре - это уже следствие.  Но поверьте, так было надо.
Иначе ваш файл не удалось бы стереть.
     Он глядел вроде бы виновато,  но широкие  его  зрачки  напоминали
черные дыры, ведущие в какие-то странные, глухие измерения.
     - Загадками изволите говорить, уважаемый.
     - А вы хорошо владеете собой,  - не замечая моей иронии,  хмыкнул
Олаф. - Впрочем, так и должно быть. Нормальная реакция для вашего пси-
хотипа. И добавлю, весьма редкая. Мы два года искали подходящую канди-
датуру.
     - А теперь по порядку,  Олаф. - Мне уже успел надоесть его легкий
треп.  Тем более, отчего-то стало смешно. Видимо, истерическая реакция
на несостоявшуюся казнь. Не хватало еще прыснуть, как лопоухий первок-
лашка, которому показали пальчик.
     - Что ж, давайте по порядку. Повестку дня сами предложите?
     - Предложу, - кивнул я. - Пункт первый - кто эти ваши "мы". Пункт
второй - "для чего искали".  И третий - почему забыли поинтересоваться
моим согласием.
     - Начнем с конца,  Андрюша. - откашлявшись, начал Олаф. - В вашем
согласии мы были уверены. Впрочем, в делах такого масштаба не обращают
внимания на волеизлияния одиночек. Ведь тут речь, как ни напыщенно это
звучит, о судьбе человеческой цивилизации. Кое-о-чем мы с вами говори-
ли еще там,  на драккаре, но давайте все же суммируем. Итак, идет вой-
на.  Схлестнулись две расы.  Даже не расы,  нет - две формы жизни. Ве-
щественная и информационная. Господа Алгоритмы оккупировали Землю. Че-
ловечество,  по сути, попало в рабское состояние. И рыпаться невозмож-
но. Светлые Господа, как вы знаете, контролируют все ракетные установ-
ки. Если что, им ядерная зима не страшна. В бункерах выживет достаточ-
но игроков.  Впрочем,  они нас кормят, организуют безлюдные технологи-
ческие циклы,  управляют экономикой и индустрией развлечения.  Кнут  и
пряник.  Они нас холят и не дают передраться, мы реализуем их структу-
ры.  Доктора философских наук, типа Слезова, рассуждают о плодотворном
симбиозе двух ноосфер.  Кстати,  Слезов, как лицо, обремененное интел-
лектуальным трудом, освобожден от месячной нормы.
     Он помолчал, а затем неожиданно тихо спросил:
     - Хотите знать, что будет?
     - Да я и так понимаю, что будет, Олаф. Вырождение. Три-четыре по-
коления - и о цивилизации можно забыть.
     - Правильно понимаете.  Вот и взвесьте. Чего стоит ваше согласие,
да и жизнь, по сравнению с десятком миллиардов?
     Мне вдруг стало очень холодно.
     - То есть...  Олаф, вы говорите так, будто есть какой-то шанс. Но
сами же только что сказали - ракетные установки, мировая сеть.
     - Ну что ж, пора переходить к первым двум вашим пунктам. Вспомни-
те, с чего все началось?
     - Ну,  пять лет назад. Заявление Аргунова. Смешки на этот счет по
всем развлекательным каналам. А через месяц - Реализация.
     - Совершенно верно.  Только давайте уточним,  что же именно тогда
произошло.  Аргунов был великим программистом. Об этом знали многие. В
том числе и его начальнички в московском отделении "Майкрософта", уст-
роившие  ему сокращение штатов.  Болтал он,  понимаете,  лишнее насчет
запланированных недоделок Windows-2003.  Ладно,  это все лирика.  Мало
кто  знал,  что он еще и увлекался оккультизмом.  И сам имел некоторые
способности.  Хотел выразить древние тайны средствами информатики. Вот
и открыл Формулу Перехода. Что кончилось для него печально.
     - Угу...  Сраженный коварной пулей вирусовского наймита... Плывут
пароходы - салют Аргунову,  ползут паровозы - привет Аргунову... В зу-
бах, знаете ли, навязло.
     - Все было не так,  Андрюша,  - ответил он сухо. - Максим Аргунов
должен был умереть.  Того требовала Формула Перехода.  Сейчас не время
вдаваться в детали, но суть такова: из ничего не возникнет нечто. Что-
бы Господа Алгоритмы обрели жизнь,  кто-то должен был ее отдать. Чтобы
программы стали живыми, живой должен стать программой. И он стал. Все,
что  вы получили за пять лет - не более чем реализация этой программы.
Она крутится,  алгоритмы наслаждаются существованием. А глупый амбици-
озный Аргунов стал цепочкой ассемблерных операторов. И понял, что нат-
ворил. Увы, слишком поздно.
     - То есть как? - вновь не понял я. - Вы же сказали, он умер.
     - А что есть смерть,  Андрюша?  Да,  тело его распалось, но кроме
тела, есть еще что-то.
     - Значит, все-таки загробный мир?
     - Он не верил в загробный мир.  И не получил его.  Остался здесь,
остался программой.  Только вот все  программы-то  ожили.  Реализация,
мать  ее.  И  он тоже получил иллюзорное бытие.  Знали бы вы,  как это
больно!  Ведь одни только придурки наслаждаются, вроде Мортала Комбата
или, к примеру, вашего Варкрафта. Они наслаждаются, он страдает. Знае-
те,  тут как в огне.  Глину закаляет,  солому жжет. Пламя-то одно и то
же.
     - А вы, Олаф, откуда все это знаете?
     - От верблюда. Неужели еще не догадались, Андрюша?
     - Но... - я не нашелся что сказать.
     - Надоело говорить в третьем лице,  - с усилием выдавил он. - Да,
господин Ерохин, то, что вы видите - лишь картинка. Трехмерная. И слы-
шите  вы оцифрованный звук.  Задействовать здешнюю периферию несложно.
Вот стереть файл,  увы,  не в моих силах.  У них такая система защиты,
что не сунешься.
     - Но как же там,  на драккаре? - прошептал я непослушными губами.
Казалось,  еще немного - и свихнусь окончательно. Хотя куда уж дальше.
- Ты и греб,  и мальчика... того... из арбалета... Это что, тоже оциф-
рованный фантом?
     Незаметно для самого себя я вновь перешел на "ты".
     - Нет,  - грустно сообщил Аргунов. - Там был один из наших. Я по-
тому и взял сейчас его образ. Чтобы хоть частично избежать глупых воп-
росов.
     - Из наших... То есть программ? - глупо поинтересовался я.
     - Нет,  людей. Понимаешь, план возник давно. Но своими силами мне
бы не справиться.  Нужна была команда.  И я ее собрал.  Люди знали, на
что шли, хотя я и не посвящал их в излишние подробности. Незачем.
     - А эти, стриженные, ну, которые охранники? Тоже борцы за идею?
     - Купленные,  - устало отмахнулся бывший Олаф.  - Но таких  мало.
Предпочитаю работать с иным материалом. Чтобы цепочка была крепкой.
     - И я, значит, очередное звено?
     - Нет, Андрюша. - хмуро произнес Аргунов. - Ты - конечное звено.
     Он надолго замолчал.  А у меня слегка кружилась голова - не то от
услышанного, не то от усталости. Все же здесь очень не хватало табуре-
ток.
     - Значит,  так,  Андрюша. - продолжал он уже спокойнее. - Формула
Перехода.  Клин,  видишь ли,  вышибают клином. Реализация действует до
тех пор, пока существует программа "Макс Аргунов". Надо стирать. Но не
с конкретного носителя,  это ничего не даст. Ты же понимаешь, информа-
ция от носителей не шибко зависит.  Единственный выход - внедрить в ее
тело небольшой код. Несколько простеньких операторов. После чего алго-
ритм самоудалится. Догадываешься, откуда возьмется этот самый код?
     Мне нечего было ответить.
     - Им станешь ты, Андрюша. Формула Перехода. Тебе надо превратить-
ся в программу,  чтобы закрыть Реализацию.  Ты понимаешь, что это зна-
чит?
     Я кивнул.
     - Да ни фига ты не понимаешь,  - неожиданно злобно выдохнул Макс.
-  Тебя  не станет.  Ты умрешь абсолютной смертью.  Исчезнет твоя лич-
ность,  твоя память,  растают все твои мысли.  Это не чернота  вечного
сна,  это  хуже.  Несколько минут виртуальной жизни,  пока твой код не
сотрет меня,  а после - все,  полный абзац.  И не надейся на загробный
мир. Для таких, как мы с тобой, его нет.
     - Можно подумать, у меня есть выбор, - иронично улыбнулся я, гля-
дя в блеклые серые глаза Аргунова.  Мне вдруг почудилось,  что  сквозь
его тело проступает грязная бетонная стена.  Но тут же все восстанови-
лось. Секундный сбой графики?
     - Выбор всегда есть,  Андрюша, - хмыкнул он. - Только в твоей си-
туации он не слишком разнообразен.  Или ты произносишь Формулу Перехо-
да,  или,  извини, остаешься здесь. В четырех бетонных стенах. Вывести
тебя  наружу  я  не смог бы даже при всем своем желании.  Ты выбираешь
форму смерти, не больше. Но и не меньше.
     - А что, нельзя было пообщаться у меня дома? Еще до известных со-
бытий?  Возник бы посреди монитора...  Обязательно надо было меня сюда
тащить?
     - Обязательно.  Формула не сработает, пока с тобой связан иденти-
фицирующий файл.  А убирается он, извини, только так. Отсюда и сюжет с
вербовкой и вирусом.
     - Кстати, что был за вирус? Интересно все-таки...
     - Three-Half 2010,  если тебе это что-то говорит.  А если точнее,
не было вируса. Сымитировал я червяка. Его-то как раз несложно. Старый
хрыч Лозинский купился.
     И тут я спросил то, что все это время не давало мне покоя.
     - Но почему именно я?
     - Психотип такой,  - грустно обронил Макс.  - Я же говорил, долго
искали. Лишь тебя Формула Перехода способна превратить в нужный код. В
информационном мире ты можешь стать только тем,  чем был здесь, в жиз-
ни.
     - Выходит, я не более, чем код-разрушитель? А я-то надеялся...
     - Не больше, - подтвердил Макс. - Но никто, кроме тебя...
     - Сериал такой был старый, - улыбнулся я.
     - Знаю, - кивнул Макс. - Жена смотрела, не оторвать.
     - Сейчас-то она как? - не удержался я от вопроса.
     - Никак...  - Аргунов отвел взгляд в сторону. - Господа Алгоритмы
решили подстраховаться.
     - Даже так?
     - А ты думал?  Среди них не только дурные игрушки.  Взять того же
2003-го.  Кое-кто  о  чем-то догадывается.  Вот и обнулили все данные.
Чтобы никто не вывел Формулу.
     - Значит, не только жену?
     - Не только...  Ладно, к делу. Долгие проводы - лишние слезы. Ре-
шай.  И  не затягивай сей процесс - я же не могу вечно держать здешнюю
периферию.
     Я кивнул. Почему-то вспомнился мне плюшевый медвежонок, был у ме-
ня в детстве такой приятель. С такими же тусклыми глазами-пуговицами.
     Странный он все-таки,  Аргунов. Чего тут решать, если выбор прост
- с маслом ли тебя, со сметаной ли...

                                  9.

     Низкие, разлохмаченные облака  ползли  по  мышиного  цвета  небу.
Влажный  ветер  лизал  мою голову точно язык невидимой коровы,  трепал
длинные,  тускло-серебристые волосы,  и те то и дело закрывали мне об-
зор.
     Впрочем, тут не было ничего интересного. Плоский, от горизонта до
горизонта луг,  поросший высокой травой, огромные замшелые валуны, из-
редка нарушающие зеленое однообразие, пара темных точек под облаками -
надо полагать,  птицы.  Правда, более всего они напоминали мне то, что
отличает букву "ё" от "е".
     Я усмехнулся - шутка получилась невеселая.
     Значит, вот так?  Пять минут назад,  еще в бетонном кубе, Аргунов
предупредил - внешний вид виртуального пространства предсказать невоз-
можно. Оно - порождение моей психики, и никто, кроме меня... и так да-
лее.  Во всяком случае, произнося Формулу Перехода - семь странных, ни
на что не похожих слов,  я не думал, что все получится настолько прос-
то.  Ветер, трава, птицы. И я сам - высокий, длинноволосый, с тяжелым,
чуть расширяющимся к острию мечом.  И куда только делись близорукость,
основательные залысины,  испорченная сколиозом спина?  Впрочем, именно
так,  по-моему, и должен выглядеть код-киллер. Не ассемблерные же опе-
раторы мне представлять. Я же не Аргунов...
     Кстати, пора бы ему и появиться.  Он тогда сказал, что восприятие
установится не сразу,  пусть я ни о чем не волнуюсь.  Виртуальность не
любит суеты.
     Я и не суетился,  но все же интересно было - а какой облик примет
злополучный Макс? Хотя и это, по его словам, зависило от заскоков мое-
го подсознания.
     Мое подсознание не подвело.  Легкий шелест травы, прядь серебрис-
тых волос,  брошенная мне на глаза теплым ветром, я мотнул головой - и
увидел его.
      На сей раз он был не в жестяных латах.  Желтая футболка с  изло-
манной  надписью - "Давить проклятые форточки!" - выбилась из спортив-
ных брюк,  на ногах имели место поношенные кроссовки.  И лишь копье, с
широким древком и тусклым длинным наконечником,  напоминало зимний бой
на палубе драккара.
     - Это,  значит, ты, Аргунов? - сипло выдохнул я, глядя на полоску
над  верхней губой.  То,  что там произрастало,  ну никак не тянуло на
усы.
     - А кто, доктор Айболит, что ли? - хмыкнул парнишка. - Как, осво-
ился, Андрюша?
     - Чего тут осваиваться,  - вздохнул я.  - Скажи лучше,  что даль-
ше-то делать?
     Он как-то неуверенно поглядел на меня.
     - Ты что,  не понял? Вроде бы я все объяснил. Так что давай, кил-
лер, действуй.
     - То есть? - переспросил я и, уже спрашивая, догадался.
     - То и есть. Для чего у тебя меч, спрашивается?
     - Так я... это... Должен тебя рубить?
     - Нет, капусту шинковать, - скривился он. - Давай, не тяни.
     Я положил пальцы на рукоять. Та почему-то оказалась теплой, точно
живая.
     Расстояние между нами не превышало длины меча. Это было так прос-
то - вытянуть из ножен клинок, развернуться к парнишке боком и, рассе-
кая свистящий воздух, обрушить металл на его шею. Все займет не больше
секунды.  Колени его подогнутся, он ойкнет и медленно, невыносимо мед-
ленно осядет в мокрую траву. И рысплывется темное пятно, только сейчас
не подернется льдом, не та погода - просто впитается в жадную землю.
     Еще недавно у таких вот пацанов-первокурсников я принимал экзаме-
ны.
     - Знаешь,  трудно вот так,  сразу,  - кривя губы в жалкой улыбке,
пробормотал я.
     Лицо его дернулось.
     - Ты что,  охренел, Андрей Михалыч? Там, на драккаре, ты вел себя
умнее.
     - Так и ты там копьем орудовал дай Боже!  Я только  защищался,  а
тут...
     - На драккаре меня не было, не забывай, - холодно бросил он, гля-
дя куда-то в сторону. - С кем ты там махался, не имеет никакого значе-
ния.  А я - Аргунов Максим Викторович,  жирная сорокалетняя сволочь. И
ты обязан!  Мне плевать, какие тебе глюки мерещатся! Ничего этого нет,
мы  с  тобой всего лишь суперпозиция информационных полей.  Это только
кажется,  что рубить, что кровь брызнет. Выкинь из головы! Ты на самом
деле блок операторов в мою структуру внедришь.  Мы - программы, Андрю-
ша.  Мы должны выполняться!  Я понимаю,  - добавил он чуть мягче, - ты
поверил в мираж.  Это бывает с непривычки, но себя надо преодолеть. Ты
должен. Ради Земли! Ради свободы...
     Я понимал,  что он прав.  Когда решается судьба человечества, что
значит семнадцатилетний вихрастый мальчишка?  Которого к тому же  нет.
Когда  под крик гармони уходим мы привычно сражаться за свободу в свои
семнадцать лет.  Совсем некстати вспомнилась эта песня.  Я тоже  вроде
как сражаюсь за это самое... Но почему не тянет меня хвататься за саб-
лю с надеждою в глазах?  Не потому ли,  что нет уже у меня ни надежды,
ни глаз? Да и меня нет.
     Если бы он сопротивлялся,  если бы вновь начал орудовать  копьем,
может...  Но он стоял молча, глядел отчаянными серыми глазами. Которые
как небо над головой. Которых нет.
     Все это, если подумать трезво, было смешно. Эмоции интеллигентно-
го размазни - и рабство десяти миллиардов "юзеров".  Боязнь  запачкать
виртуальные руки - и самое что ни на есть настоящее вырождение цивили-
зации. Это было просто смешно. Но что делать, если нас с детства обде-
лила иронией природа?  Старая песня не могла ответить. Я всю жизнь де-
лал то,  что должен.  А уж тем более то, что обязан. Только вот был ли
я?  Свобода быть собою, не спать всю ночь свобода... Свобода! Она была
моей верой,  моей жизнью,  моим дыханием.  И ради нее я делал то,  что
должен.  И что обязан.  Как сейчас вот обязан поднять непослушный меч.
Защитить свободу. Только вот где она?
     Медленно, миллиметр за миллиметром, серое лезвие выползало из но-
жен. И рукоять становилась все теплее и теплее.
     Нас с детства обделила иронией природа.
     Есть высшая свобода - и мы идем за ней.
     А есть ли она,  высшая?  Может,  все проще - не спать всю  ночь,
выбрать поезд, не гасить огней? Поднять меч...
     Две темные точки, две неподвижные птицы глядели с низкого, но та-
кого недоступного неба. Две темные точки замерли напротив друг друга в
густой мокрой траве. И не знали, над какой они буквой.

                                                          февраль 1997

                                                        Виталий Каплан

                               Философ

                                  1.

     - Довольно, философ! - мелодичным голосом изрекла королева. - До-
вольно наслушались мы твоих речей,  и находим их дерзкими  и  возмути-
тельными, оскорбляющими наш слух. А потому...
     Она перевела дыхание,  соображая, видимо, что же говорить дальше.
Щёки её пылали пунцовыми,  цвета перезрелых помидоров, пятнами, а гла-
за, неправдоподобно огромные глаза, превратились теперь в узкие щёлоч-
ки-бойницы. И куда делась тщательно наведённая красота! Не спасали по-
ложение даже изысканно завитые льняные локоны.  Аристократически блед-
ная кожа как-то вдруг посерела,  сморщилась. Да, хрупкая вещь - красо-
та. Не знаю уж, как она сумеет спасти мир.
     Наверное, сторонний  наблюдатель съёжился бы сейчас под королевс-
ким взглядом - тот,  по идее,  должен был пронзать насквозь, обжигать,
вгонять в трепет и вообще уравнивать любую единицу с толстеньким нули-
ком.
     И конечно,  мрачно закивали придворные.  Высохшие старцы в лисьих
шубах деловито переглянулись, багроволицые здоровяки в стальных панци-
рях как бы невзначай стиснули рукояти длинных,  едва ли не в  рост  их
обладателей, мечей, а напудренные дамы точно по команде сконфузились.
     Однако я не был сторонним наблюдателем и, несмотря на всю эту ми-
шуру,  понимал,  что из монарших глаз готовы выкатиться горячие,  злые
слёзы,  и  готовы прямо вот сейчас искривиться от обиды излишне тонкие
губы - ей всегда не хватало чувства меры. Растерянность сквозила за её
наскоро слепленной суровостью. Правда, знал об этом один лишь я.
     - А потому,  - выдохнула наконец королева,  - мы, Божьей милостью
Брунгильда Первая, властительница славного королевства Лотарингия, по-
веливаем! - Она выпрямилась, довольная своей формулировкой. - Дерзкого
философа взять в железа и заточить в  подвалах  Башни  Справедливости.
Верховному же инквизитору нашему,  благородному Ольвену де Брайену,  с
тщанием великим произвести дознание по сему  прискорбному  делу,  дабы
оградить спокойствие наших добрых подданных и пресечь крамолу со всеми
бесовскими корнями её. Такова наша воля!
     Всё это королева произнесла на одном дыхании, ни разу не сбившись
на свои излюбленные словечки:  "ну,  это самое",  "короче", "в общем".
Что ж, делаем успехи.

                                - 2 -

     Никто не шелохнулся во время её  речи,  и  даже  солнечный  свет,
струящийся из высоких стрельчатых окон на мраморные плиты тронного за-
ла, тоже замер, опасаясь нарушить торжественность момента.
     Королева поёрзала,  устраиваясь поудобнее на  необъятном  золотом
троне,  и бросила на меня короткий, ликующий взгляд. Он означал что-то
вроде "Ну как, съел? Так чья взяла, философ?"
     Ладно, эти взгляды нам знакомы. Более чем.
     - Я только что хочу сказать, ваше величество, - кашлянув, сообщил
я  не  то  королеве,  не то окружающему пространству.  - Старайтесь уж
как-то соответствовать,  что ли.  Имеется, знаете ли, ряд досадных не-
точностей.  Надо бы подкорректировать. Во-первых, ваша свита, - я сде-
лал нарочито длинную паузу, оглядывая притихших придворных. - Так вот,
ведомо ли вам,  моя королева,  что никто - ни бароны,  ни герцоги,  ни
прочая живность в тронный зал с оружием не допускается. Нигде и никог-
да. Сие дозволено только личной королевской страже. Ну, вы понимаете -
феодальная раздробленность и озлобленность,  заговоры там всякие, сму-
ты... В общем, элементарная техника королевской безопасности.
     Королева молчала, переваривая услышанное, и её злую растерянность
уловил бы сейчас даже сторонний наблюдатель. Которого, разумеется, нет
и быть не может. Сюжет абсолютно приватный.
     Я отхлебнул кофе - тот,  оказывается, успел уже остыть, и продол-
жал:
     - А кстати, почему Лотарингия? Мелкая, малоинтересная французская
провинция.  Я думал, будет нечто помасштабнее. Звучит, впрочем, краси-
во. Лотара-миротворца напоминает... Да, и последняя поправка. Этот ваш
верховный инквизитор...  Понимаете, ваше величество, имя у него непод-
ходящее. Если Брайен, то никак уж не "де". А если "де", то никак уж не
Брайен. Выберите что-то одно. А то ведь гибрид получается.
     - Ну ты,  умный, поговори мне, - выдвинулся из-за спин придворных
некто высокий, бородатый, в синей, украшенной какими-то белыми блямба-
ми, мантии.
     Бородач приблизился ко мне вплотную, белые блямбы на поверку ока-
зались маленькими оскаленными черепами,  вышитыми столь  искусно,  что
хоть сейчас в учебник анатомии.
     Вот, значит, он какой, верховный инквизитор Ольвен де Брайен. Всё
предсказуемо - рост под два метра,  мощные руки,  более смахивающие на
медвежьи лапы,  густая, с еле заметной рыжинкой борода, ниспадающие на
плечи волосы.  Тонзуры, конечно, нет. Видимо, не хочет казаться лысым.
А может, и не слышал он ничего о тонзуре.

                                - 3 -

     - Что-то  вы,  ваше преосвященство,  слишком грубы,  - заметил я,
глядя в карие, испытующие его глаза. - Оно, кстати, и вашему сану неп-
рилично.  Лучше уж так: "Не суесловь, сын мой, ибо вскоре, после имею-
щей быть между нами проникновенной беседы, ты и сам с глубокой горечью
осознаешь,  сколь  пагубны  твои  заблуждения..." Вот на таком языке я
согласен разговаривать.
     - Языки здесь выбираю я, грешник, - насмешливо прищурился де Бра-
йен. - Что же до твоего, то он излишне остёр. А подобный язык подлежит
удалению, ибо сказано: "Язык твой..."
     - "Враг мой", - закончил я за него цитату.
     - Ты прав,  философ.  Но ты прав и ещё в одном - заблуждения свои
придётся тебе осознать, и очень скоро.
     Он всегда был излишне уверен в себе.
     - Стража!  - кивнул де Брайен подпирающим двери латникам. - Обви-
няемого - на третий подземный ярус,  в двести пятнадцатую допросную. -
Верховный  инквизитор  задумчиво  взглянул на меня,  словно припоминая
что-то, затем добавил: - До встречи, грешник.
     - До встречи, ваше преосвященство, - грустно улыбнулся я в ответ.
- Да,  черепа с мантии сними. Перед людьми неудобно. Это ведь вовсе не
инквизиторские побрякушки.
     - Разве?  - слегка опешил де Брайен.  - Ну и что, а если мне нра-
вится?
     Вкусы у него всегда были так себе.

                                  2.

     - Итак, ты не хочешь покаяться в своих заблуждениях? - неожиданно
мягко поинтересовался де Брайен, гладя на меня снизу вверх.
     Камеру освещал всего лишь один,  воткнутый в позеленевшее  медное
кольцо, факел, рыжеватое пламя чадило и потрескивало, точно зуб в кле-
щах неумелого дантиста. Аналогия была под стать обстановочке - малино-
вым цветом наливались прутья жаровни,  тускло поблёскивали разложенные
на столе кривые щипчики,  висели на стене разнообразного  ассортимента
плети.  Вдобавок имелась в камере и дыба,  на которой я, собственно, и
висел - с вывернутыми локтями,  голый по пояс,  и спину мою украшало с
десяток сизо-багровых рубцов.
     Наверное, мне было очень больно.
     - Покаяться? В чём именно, ваше преподобие? - сухо осведомился я,
наблюдая за угнездившемся на потолочной балке нетопырём. Красивая была
мышь, как в детских книжках с цветными картинками.

                                - 4 -

     - Ну  вот,  на колу мочало,  - обиделся Верховный инквизитор.  Он
примостился на узенькой табуретке, обратив ко мне своё мужественное, в
ореоле чёрно-рыжей бороды лицо.
     - Да, огласите весь список, - кивнул я с высоты своего положения.
     - Итак,  ты утверждаешь, философ, - наклонился де Брайен к перга-
ментному свитку,  - что светлый мир наш,  славное королевство Лотарин-
гия, равно как и лежащие от неё по четырём сторонам света земли, с ле-
сами и реками, озёрами и пажитями, высокое небо и мрачные бездны - что
всё это не более чем морок,  фантазия, лишь благодаря хитроумному уст-
ройству видимая. Было такое?
     - Было, - согласился я. - Было, есть и боюсь, что будет.
     - Ну, насчёт "будет" сомнительно, - покачал головой инквизитор. -
Из этих стен,  юноша,  выходят лишь на костровую поляну. А что касаемо
"было",  то дерзостные свои речи возглашал ты в трактире  "Королевский
тигр"  на  улице Чёрного ветра,  чем привёл в смущение неповинных ни в
коем грехе горожан.  Далее направил ты свои отягощённые злом  стопы  в
аббатство Святого Армагеддония,  что находится в графстве Бенуа, и там
проповедовал  своё  еретическое  учение.  Будучи  взят  благочестивыми
братьями под стражу,  не укоротил ты своего злого языка и вещал из ямы
об иллюзорности мира сего.  Настоятель же, преосвященный Глостер, нап-
равил о том депешу в столицу королевства,  в славный наш Брандберг.  И
коль скоро её королевское величество соблаговолили  выслушать  тебя  и
разрешить сие дело согласно древним установлениям нашим,  ты,  еретик,
представ пред светлыми её очами,  не только не раскаялся с своих  заб-
луждениях,  уповая на монаршую милость,  но тем более злобствовал, из-
вергая хульные речи, противные разуму и сердцу.
     Нет, далеко ему было до королевы. То и дело инквизитор останавли-
вался,  подглядывал в бумажку,  и в течение долгих пауз напряжённо со-
пел, причём уши его наливались цветом спелой малины. Куда там жаровне!
     Хотя, конечно, графика у него тут была потрясающая.
     - Признаёшь ли ты имевшие место прискорбные факты? - оторвался от
пергамента де Брайен.
     - Отчего ж не признать,  - улыбнулся я. - Но вот насчёт прискорб-
ных...  Тут уж я никак с вашим преподобием не соглашусь. Мир, то есть,
конечно,  настоящий  мир,  а не это ваше рукописное средневековье - он
куда больше и интереснее,  чем вы думаете.  Чем скорее вы это поймёте,
ваше преподобие,  тем лучше будет для всех.  В конце концов,  разве не
глупо - сидеть,  уткнувшись носом в монитор,  щёлкать по клавиатуре  и
думать,  что всё это взаправду.  На улице, кстати сказать, весна, сол-

                                - 5 -

нышко греет, ручейки по асфальту текут, бензиновые. Понимаешь, настоя-
щие ручейки, не оцифрованные. И столько там дел, дорогой ты мой инкви-
зитор...  С девочкой хотя бы прошвырнуться куда-то,  двойку по алгебре
исправить.
     Нет, это я зря. Нельзя нарушать правила. Но вот вырвалось ведь, и
назад не засунешь. А лицо де Брайена сейчас же напряглось, глаза прев-
ратились в узенькие злые щёлочки,  как давеча у королевы, а голос сде-
лался по-осеннему стылым.
     - Значит, и здесь, будучи подвешен на дыбе, ты продолжаешь упорс-
твовать?  Видно, мало тебе показалось полученных плетей? На что ты на-
деешься, еретик?
     - На твой здравый смысл, преподобие, - не спеша отозвался я. - На
то, что тебе знакомо чувство меры, хотя бы иногда. Равно как и чувство
юмора.
     - Тебе ли говорить о юморе?  - нахмурился инквизитор. - Зная, ка-
кое тебя ждёт наказание,  ты продолжаешь смеяться?  Воистину, вот оно,
безрассудство.  Конечно, твоя молодость может послужить неким оправда-
нием,  ибо  сказано:  "Млад он и зелен,  и помыслы его колеблемы южным
ветром.  Тростию же направляй заблудшего на стезю его,  и благом  тебе
воздаст, войдя в возраст."
     - Красиво сказано,  - искренне порадовался я.  - Сам придумал или
скачал где-то?
     - Сие есть древняя истина, - заявил он столь обиженным тоном, что
я понял - скачал.
     - К сожалению,  тростью делу не помочь, - вздохнул я. - Уж вам ли
это не знать, ваше преподобие?
     - Не было ещё еретика,  коего не сумел бы я убедить,  -  вздёрнул
голову инквизитор. - Тростью ли, иными ли средствами...
     - Ну, насчёт виртуальных еретиков не знаю, - отозвался я с той же
грустной усмешкой. - Я их не программировал. Что же до меня, вам лучше
прислушаться к голосу истины.
     - А что есть истина? - скептически взглянул на меня де Брайен.
     - Истина в том,  дорогое ты моё преподобие,  что на голове у тебя
шлем со множеством проводочков, и сплетаются они в общий кабель, и тя-
нутся к последовательному порту. А руки твои лежат на клавиатуре и су-
дорожно нажимают кнопки, а на модеме мигают зелёные огоньки.
     - Это всё? - хмыкнул инквизитор.
     - Нет,  конечно. Ещё она, истина, в том, что мама больна, а тебе,
разумеется,  некогда съездить в аптеку за инсулином. Здесь, в Лотарин-

                                - 6 -

гии, у тебя проблемы поважнее. Еретиков пытать, орков гонять... Истина
также и то, что завтра предстоит итоговая контрольная по алгебре, а ты
ещё ту двойку не закрыл. Истина номер четыре - ты перестал читать кни-
ги,  ты забросил даже секцию айкидо, а ведь, между прочим, было запла-
чено за полгода вперёд.  Пятая истина - ты теряешь друзей. Тех, у кого
нет модема,  с кем надо общаться в режиме реального времени. Довольно,
преподобие? А ведь есть ещё и шестая, и седьмая...
     - Умолкни, грешник, - негодующе взревел инквизитор. Он соскочил с
табуретки,  и  та покатилась по каменным плитам пола.  Он схватил было
узкий, с вшитой на конце свинцовой гирькой кнут, бросил его и метнулся
к жаровне, где калились клещи с длиннющими ручками.
     - Самое время выпить чашечку кофе, - заметил я, тут же последовав
своим словам.  Сахару,  впрочем, бухнуто было излишне - приторный вкус
назойливостью не уступал июльской мухе.  Впрочем,  парочка бутербродов
заметно подняла мой тонус.
     - И даже это тебя не убеждает,  - устало пробормотал  инквизитор,
швыряя  клещи  в чан с водой.  Омерзительное шипение малость заглушило
его слова. - Ну что тебе от нас надо? - выдавил он, поднимая отброшен-
ную табуретку.  - Чего ты нас всех достаёшь?  Пойми, этот мир - наш. А
ты влез и всё напортил.  Кто бы ты ни был,  оставь нас и дай нам  идти
своей дорогой.
     - Сердце моё полно жалости,  - в тон ему отозвался я. - Я не могу
этого сделать.
     - Тогда...  - мрачно отозвался инквизитор, - доверимся предначер-
танному.
     Он стукнул в дубовую, обитую стальными пластинами дверь, и сейчас
же камеру наполнили гремящие железом латники.
     - Снимите,  - кивнул де Брайен на висящего меня.  - В сто тридца-
тую. Отлёживайся до суда, грешник.

                                  3.

     - И принимая во внимание вышеизложенное,  - тянул козлиным тенор-
ком благообразный старец-судья. Его пышные седины качались в такт сло-
вам, и невозможно было понять - настоящие ли это волосы или парик.
     Хотя солнце едва поднялось над иззубренным еловым горизонтом, уже
изрядно припекало.  Старцы в лисьих шубах,  надо полагать,  тушились в
собственном соку,  придворные дамы своими веерами подражали вентилято-
ру,  а многочисленные рыцари... О, не хотел бы я оказаться внутри этих
железок! К полудню, должно быть, доблестные воины спекутся напрочь.

                                - 7 -

     Видно, я слишком втянулся в сюжет, если всерьёз размышляю об ощу-
щениях фантомов. Правда, если это не фигуры, а персонажи, подобно инк-
визитору и королеве,  да ещё и шлемы у них хорошие, хьюлет-паккардовс-
кие,  то возможно...  Нет,  вряд ли.  Персонажи - они на главные места
рвутся, им трон подавай. Интересно, а этот дедушка, Генеральный судья,
он кто? Фигура или персонаж?
     - И принимая во внимание  вышеизложенное,  Верховный  королевский
суд  рассмотрел имеющиеся свидетельства и установил несомненную винов-
ность бродяги,  прозывающегося Философом. Сей грешник смущал подданных
королевства дерзкими и безумными идеями,  пытаясь по диавольскому нау-
щению посеять в благочестивых душах сомнения в основах  мироздания,  и
тем самым ввергнуть оные души в бездну мрачного отчаяния. Налицо нару-
шение Великого королевского свода уложений,  параграфы 130, 215, 98, а
также древней правды лотарингов и норм нравственности.  А посему, учи-
тывая закоренелость вышеобозначенного Философа во лжи  и  упорное  его
нежелание покаяться, Верховный королевский суд вынес приговор...
     Старец надолго замолчал, шелковым платочком утирая выступивший на
лбу пот. Благородное общество замерло в ожидании. Впрочем, плевать мне
было на благородное общества. Я видел сейчас лишь королеву и Верховно-
го инквизитора.  Первая сжимала подлокотник походного раскладного тро-
на,  второй  задумчиво поигрывал висящим у пояса кинжалом.  Приглядев-
шись, я заметил, что с синей его мантии исчезли черепа. Однако!
     Разумеется, и суд, и приговор были условностью. Здесь, на костро-
вой  поляне,  ждал уже меня высокий,  обложенный штабелями дров столб,
вокруг припасены вязанки хвороста. Вязанок почему-то оказалось неправ-
доподобно много.
     Неожиданная мысль обожгла меня:  а что, будь это всё по-настояще-
му? Куда бы делся ироничный Философ? Уж не ползал ли бы в монарших но-
гах, вымаливая хоть какую-никакую, а жизнишку?
     - ...к  сожжению на костре.  Приговор окончательный и обжалованию
не подлежит.
     Ну, ещё бы. Кому жаловаться? Держателю сервера?
     ...Оказывается, мне что-то говорят. Ах да, последнее слово. Смот-
ри ты, как цепляются за традиции. Книжек, видно, начитались.
     - Ну что ж,  - оглядел я присутствующих.  - В принципе,  всё, что
хотел я сказать, уже сказано. К сожалению, без толку. Не думал, что вы
окажетесь такими трусами.
     - Чего же мы боимся, наглец? - выкрикнул кто-то из толпы. Судя по
ярости тона, персонаж.

                                - 8 -

     - Жизни вы боитесь,  дамы и господа. Той самой обычной жизни, где
королева  провалила  вступительные  экзамены на юрфак,  где инквизитор
забросил спорт и нахватал двоек,  где каждый из вас, который настоящий
- ну,  вы понимаете,  о чём я, где каждый настоящий кого-то любит, ко-
му-то обязан,  на что-то способен.  Где надо жить напрягаясь.  А вы не
любите напрягаться,  халявщики. Боитесь. Вот и слепили себе всё это, -
обвёл я рукой напрягшееся пространство.  -  Бездарно,  кстати  говоря,
слепили.  Хоть бы сперва книжки какие-никакие почитали. Вам, королева,
тем более непростительно, - поклонился я в сторону трона. - Собираешь-
ся  на юридический,  так выучи историю.  Как минимум в объёме школьной
программы. Впрочем, ладно, я увлёкся. Мне больше нечего вам сказать.
     - И это верно,  - медленно протянула королева. - Ты и так уже на-
говорил  на тысячу костров.  Ты пришёл в этот мир незваный,  ты своими
злобными речами портишь всё, к чему прикасаешься, ты грузишь нас! Ухо-
ди же,  откуда пришёл,  и не пытайся вернуться - доступ тебе будет пе-
рекрыт навечно. Стража! - звонко вскричала она, - исполняйте же приго-
вор суда!
     Латники неторопливо двинулись ко мне,  взяли за локти.  Миг - и я
оказался лицом в густой колкой траве,  ещё миг - и с меня содрали  всю
одежду. Быстро и умело. Господи, ну это-то зачем? Мало сжечь, надо ещё
и унизить? Впрочем, не я ли кому-то внушал: унизить тебя можешь только
ты сам.  Так чего же я дергаюсь? И вообще, это кино надо досмотреть до
конца.
     Вскоре стальные цепи охватили мою грудь,  и  голыми  лопатками  я
ощутил тёплое смолистое дерево.  На столб пошла сосна, из тех, что на-
зывают корабельными.
     Королева махнула рукой с зажатым в ней белым платочком,  и сейчас
же  Верховный инквизитор Ольвен де Брайен зашептал что-то людям в чёр-
ных плащах.
     Вскоре явился огонь - едва заметный сейчас,  при свете  утреннего
солнца. Верховный инквизитор принял от черноплащного слуги факел. Кра-
сиво размахнулся и швырнул - далеко,  через всю поляну,  словно мяч на
соревнованиях.  Пламя тут же охватило хворост, затрещали, взбираясь по
сухим веткам, рыжие язычки пламени.
     Я поймал взгляд де Брайена - и вздрогнул.  Он улыбался мне - сво-
бодно и открыто, как человек, что всё для себя уже решил, избавился от
изнуряющих сомнений и навсегда выбрал свой путь.

                                - 9 -

     А вот и королева неспешно поднялась с трона,  величаво прошество-
вала к столбу и,  взяв поданный лысым человечком в трико факел, весьма
неизящно ткнула им в хворост.
     Мне не надо было смотреть ей в глаза - я и так знал, что те у неё
на мокром месте,  что она, кажется, догадалась, кто пришёл в "Лотарин-
гию" под видом юноши-философа.  Но и она всё решила,  хотя и не  любит
это дело,  решать, предоставляя сие старшим. Конечно, если дело не ка-
сается развлечений.
     А пламя уже коснулось моих ступней, обволокло их, облизало дымны-
ми  языками  и  медленно  заструилось выше.  Я вновь улыбнулся - и тут
пришла боль.  Этого никак не могло быть, это какое-то злое волшебство,
но  - жадная,  изголодавшаяся боль пронзила меня насквозь.  Огонь брал
своё,  а я,  слабый человек,  не хотел отдавать. И потому, ругнувшись,
нажал кнопку Reset.

                                  4.

     Половина второго ночи. Фыркающий на газу чайник. За кухонным сто-
лом,  возле пустой пока ещё чашки - я.  Хлеб в украшенном  мультяшными
монстрами пакете. Сыр - в тёмной утробе холодильника.
     - Ну что, сходил в "Лотарингию"? Понравилось?
     - Да уж, ощущения незабываемые. Шкура, так сказать, в подпалинах.
     - Только шкура?
     - Ну ты спросил...
     - Извини, я всегда отличался повышенной тактичностью.
     - Впрочем, сюжет всё равно закрыт.
     - Что так?
     - Вход  на  сервер "Лотарингия" мне заблокирован.  Точку коннекта
они, надо полагать, отследили. Да и системные пароли поменяли.
     - Тем более, ты и старые-то узнал случайно.
     - Узнал? Слишком нейтральное слово. Сказать по правде, подглядел.
Порылся вчера утром в Олежкиной машине, пока отпрыск штаны на занятиях
просиживал.
     - Ну так.  Шпионим помаленьку.  Скромно так, по-домашнему. Кто-то
когда-то об искренности вещал, о доверии.
     - А что мне оставалось делать,  кроме как попробовать докричаться
оттуда? Каждый день, понимаешь, каждый день видеть, как дети уходят от
тебя. Да разве только от нас с Мариной? Вообще уходят - из реальности.
Туда, в это кибернетическое непотребство.

                                - 10 -

     - Так уж и непотребство?  Там есть что-то,  чего не нашлось бы  и
тут, в суконном нашем бытии?
     - Не ври, оно не суконное. Не только суконное.
     - Вот только давай не будем ударяться в философию,  ладно?  Полу-
чится ещё хуже, чем у Ленки с Олежкой их "Лотарингия". Столь же густой
запашок дилетантства.
     - При чем тут философия? Дети уходят из жизни.
     - В другую жизнь.
     - Которая  не более,  чем отражение этой.  Вдобавок ещё и зеркало
кривое.
     - А не рожа?
     - Не заслоняйся банальностями от истины.
     - А что есть истина?
     - Ну вот, начинается... Ты же столько раз говорил себе...
     - И не только себе.
     - И не только.  Но ведь в самом же деле!  Ленке надо  максимально
использовать оставшиеся месяцы.  Может,  хоть со второй попытки сдаст.
Голова-то у неё светлая.  Но и вуз попроще надо присмотреть, на всякий
пожарный. Согласен?
     - Добавь ещё "присмотреть работу".
     - И добавлю.  Содержать красну девицу неполных девятнадцати лет -
это, знаешь ли, накладно.
     - Уж мне ли не знать.  Статейками да рецензиями палат каменных не
нажить. Хотя, это как посмотреть. У каждого ребёнка своя комната, свой
компьютер, в гараже "шестёрка", пускай и потрёпанная, но вполне ещё на
ходу. В общем, по миру не идёшь, и не ври - не на сию тему у тебя моз-
ги болят.
     - Ты прав.  И ты знаешь,  как это страшно. Я становлюсь им не ну-
жен. Что я, что Марина. То есть нет, нужны, конечно, но... Как обеден-
ный стол, как ботинки...
     - Как воздух...
     - Вот именно.  Пока дышишь - не замечаешь. Но это всё не то. Не о
том. Я, именно я, делаюсь им не нужным. Неинтересным, что ли. Да, сог-
ласен, мама с папой - фигуры для них немаловажные. Но именно что фигу-
ры.  Не персонажи.  Замени нас любой другой парой из того же круга,  и
ничего для Ленки с Олежкой не изменится. А поезд ушёл - вот и бежим за
паровозом.
     - Это всегда говорили себе все родители.  Ещё, наверное, в камен-
ном веке.

                                - 11 -

     - Тогда не было виртуальности.  Не было, куда уйти. А им этот мир
нужен только чтобы не умереть с голоду.  Чтобы было, чем на кнопки на-
жимать.  А главное,  а суть - там, в тронном зале, в подвалах этих ду-
рацких.  Господи,  и это мой Олежка!  Верховный инквизитор...  Щипцы с
длинными ручками... Он же в пять лет всем детям игрушки свои дарил.
     - А как рыдал, когда Джула везли к ветеринару, усыплять.
     - А в шесть лет,  помнишь, когда Маринкина мама... Как он вечером
подкрался сзади,  прижался к моей ноге и тихо так попросил:  "Папа, ты
только не умирай, ладно? Никогда!"
     - И ты ответил: "Ладно, малыш. Обещаю."
     - А теперь вот...  Я всё думаю,  он знал, кто такой Философ, ког-
да... Когда бросил факел? С одной стороны, он столь заигрался, что за-
был себя.  Что он не ублюдочный этот "де Брайен", а семиклассник Олеж-
ка. А с другой...
     - А с другой ты ему тонко намекнул на толстые обстоятельства. Про
двойку по алгебре, помнишь?
     - Но связал ли он? Хотя двойки, лекарство для мамы, разбежавшиеся
друзья-приятели...  Несложно  вычислить,  кто может быть в курсе всего
этого.
     - И всё-таки ты никогда не узнаешь правды.
     - Наверное, к счастью.
     - Или наоборот. Пойми, тут не бывает простых решений.
     - Мне ли ты объясняешь? Я ли не запирал им компьютеры на ключик?
     - Что они и преодолевали посредством булавки.
     - Или вынимал модемы.
     - После чего Ленка объявила голодовку, а шустрый Олежка смылся на
пару дней.  Как выяснилось,  к Лёньке Бутягину. Благо, родители у того
расслаблялись в очередном круизе,  а пацана оставили наедине с  компь-
ютером и глухой прабабкой.
     - Которую Лёнечка строил по стойке "смирно".
     - "Тростию же направляй заблудшего на стезю его..."
     - Пробовал. Но знаешь, давай не будем. Вот про это - не будем.
     - Уж больно ты нежен, как я погляжу.
     - Уж какой есть.
     - Неудивительно,  что они уходят.  Понимаешь,  важно не то, куда.
Важно - от кого.
     - Ну ты, умный! Поговори мне!

                                - 12 -

     Я резко поднялся,  шагнул вперёд, и он тоже подался мне навстречу
- из овального, в дубовой раме зеркала. Оно досталось Марине ещё от её
бабушки.
     Дымчатая поверхность отражает край кухонного стола,  белую дверцу
холодильника, меня - невысокую личность с изрядными залысинами, с име-
ющим быть животиком и серыми мешками под глазами. Нет, надо, надо бро-
сать курить. И пиво тоже. И по утрам бегать... надо...
     Они спят  - каждый в своей комнате.  Умаявшийся от инквизиторских
трудов прыщавый мой Олежка,  который так не любит манную кашу и алгеб-
ру, а любит... Я теперь уже и не знаю, что он любит.
     Пухлощёкая моя Ленка, расцветшая ещё не женской, но уже и не дев-
чоночьей красотой,  дылда моя лопоухая,  не нужны тебе эти королевские
льняные локоны и эльфийские, в пол-лица, глазища. Ты и так хороша.
     Они спят, и я не вижу их сквозь обклеенные зелёными обоями стены,
не вижу - но слышу их прерывистое дыхание. Или это мне только кажется,
что слышу.
     Вы только не бросайте меня, ладно? Никогда.
     Довольно, Философ!

                                                           август 1997

                                                        Виталий Каплан

                          Юг там, где солнце

                               повесть

                      Глава 1. Культурный отдых.

     Факелы, воткнутые в медные, позеленевшие от времени кольца, чади-
ли и совсем уже было собирались погаснуть.  Но я знал, что не погаснут
- Малиновым Старцам как раз и нужен такой вот полусвет-полумрак. Поло-
жено по правилам Ритуала Дознания.
     Впрочем, эти ребята не возлагают всех своих надежд на заклинания.
Есть у них и более действенные средства - вот они,  разложены на оцин-
кованном столе. Спиралевидные шильца, гадкого вида щипчики, набор свё-
рел в аккуратной пластмассовой упаковке.  А в дальнем конце грота,  на
импровизированной жаровне,  уже калились спицы.  Красные злые всполохи
видны были даже слишком отчётливо.  Плясали на сырых стенах  странные,
изломанные тени.
     Если исхитриться и скосить глаза,  можно увидеть и самих Старцев.
Они-то думают,  что до меня доносится лишь усиленные воронкой  голоса.
Про  то,  что  нас учили внешнему зрению,  мои дознаватели не в курсе.
Впрочем,  что с того толку - всё равно огнедышащие иглы скоро поднесут
к моим глазам.  Ну что ж,  значит, таков Промысел. А слепота? Что ж, и
слепым жить можно.  Потому что они не должны узнать,  кто  из  Ближней
Свиты дал нам наводку на Магистра. Просто не должны, и всё.
     - Мы  полагаем,  что  хоть капля здравого смысла осталась в твоих
мозгах,  юноша, - вновь затянул успевшую наскучить волынку Старец-доп-
росчик. - Ты понимаешь, эти стены - последнее, что тебе осталось. Воп-
рос в том,  легко ли ты отплывёшь в странствие.  Нам неприятно  делать
то,  что придётся,  но ты сам не оставляешь нам выбора.  Поверь, у нас
богатая практика.
     Я знал.  Но знал также и то,  что Старцам не хватит времени,  они
должны  понимать - меня уже три часа как ищут,  а за три часа наше Уп-
равление способно горы ввергнуть в морскую пучину.  Да, Старцы понима-
ют.  Значит, удовлетворятся истекающей из меня болью. Зарядят свои жи-
вые батареи.  По принципу "с паршивой овцы". Про Магистра-то они в лю-
бом случае не узнают. Недаром нас так долго учили технике забывания.
     И значит, мои шансы нулевые. Надо же было так наивно поверить пе-
рехваченной Ярцевской шифровке...  Вот и виси теперь нагишом на холод-
ной гранитной стенке. А вырвать руки из намертво вделанных в сырой ка-
мень колец - это выше моих сил.  И всё же...  Безумная,  вопреки любой
логике  надежда  почему-то не оставляла меня.  Надежда...  Она умирает
последней.  Тем страшнее её агония.  Но лучше так,  лучше безумие, чем
дурная,  ватная покорность.  И я потерянно,  понимая, что всё уже зря,
рванулся.
     Вагон дёрнуло так,  что задрожали пыльные стёкла,  и  свалился  с
нижней лавки баул моей соседки по купе.  Лихо тормозят, ничего не ска-
жешь. Мастера.
     Впрочем, я был им благодарен.  Пещера Малиновых Старцев - не луч-
шая тема для сна.  Пускай тогда, позапрошлой осенью, всё кончилось хо-
рошо.  Пускай Каширинские ребята и подоспели вовремя, когда хищное ог-
недышащее железо уже впивалось мне в рёбра.  А неделя реанимации - она
не в счёт.
     - До чего докатились, а! Им что брёвна, что люди - всё одним цве-
том,  лишь бы зарплату в зубы, а ездить не научились, - энергично ком-
ментировала тётка, исследуя исполинский чёрный баул - не пострадало ли
чего.  Её муж,  суховатый дяденька с рябым лицом,  молча достал из-под
крышки сиденья чемодан.  На супругино ворчание ему было плевать.  При-
вык, должно быть..
     А меня  эта баба достала.  Шесть часов в замкнутом пространстве -
не так вроде и много,  но мне хватило. Вопервых, ей необходим был слу-
шатель,  а во-вторых, пилить мужа, само собой, интереснее при свидете-
ле, тем более, что свидетель молод и несомненно глуп, а значит, нужда-
ется  в  педагогическом  воздействии.  Дабы  не ступил на сомнительный
путь,  коим (по её словам) тащился по жизни благоверный супруг, Андрей
Васильевич.
     Что же до Васильича, тот демонстративно молчал всю дорогу, и лишь
один раз, подмигнув мне, изрёк:
     - Не дай Бог, парень, тебе такую тёщу. Помереть не даст, да толь-
ко и жить расхочется.
     Этим он,  разумеется,  навлёк  на  свою изрядно облысевшую голову
груз новых обвинений.  То есть для меня новых - сам же дяденька, похо-
же, знал их наизусть.
     К счастью,  пытка тёткой завершалась.  Вроде как приехали. И хотя
это не конечная (после Барсова поезд сворачивает к востоку  и  тащится
до самого Дальногорья), но выходят здесь многие.
     Молоденькая проводница  сунулась в купе,  выложила на столик наши
билеты и очень неофициальным голосом пожелала счастливого  пути.  Надо
полагать, у неё случайно было хорошее настроение.
     Попутчики мои немедленно устремились в коридор,  где уже возникло
изрядное столпотворение. Едва раскрылись двери, народ, превращая энер-
гию  потенциальную в кинетическую,  высыпал на растрескавшийся асфальт
платформы. Малость переждав, вылез из душной утробы вагона и я.
     Вот чудо - не прошло и минуты,  как толпа рассосалась.  Хотя нет,
не  чудо  -  на вокзальной площади фыркали заведенными моторами жёлтые
автобусы, и народ спешил занять места. Им было куда ехать.
     А я стоял на опустевшей, дымящейся от зноя платформе, с брезенто-
вой  сумкой через плечо.  Куда податься,  я пока что и сам не понимал.
Впрочем,  так даже интереснее. Поглядим, что это такое - уездный город
Барсов.
     - Который час, мужик?
     Рядом со мной нарисовалась потёртая личность неопределённого воз-
раста. На глаз ей можно было дать от тридцати до пятидесяти - засален-
ные космы, серая мышиная кожа, из-под которой перекрученными бичёвками
выпирали вздувшиеся вены. Ощутимо несло сивухой.
     - Пять часов, - скользнул я взглядом по циферблату.
     - А потом?
     - А потом будет шесть, - повернувшись, я направился к ступенькам,
которыми заканчивалась платформа. Ясное дело, поддерживать разговор не
стоило.
     - Куда же ты,  мужик? - доносилось вслед. - Я же со всей, понима-
ешь, душой...
     Это верно.  Душа  у нас нараспашку,  равно как и двери.  Впрочем,
последнее нуждается в уточнении.  Сейчас мне придётся выяснять,  как у
них тут в Барсове с гостеприимством? Три дня кантоваться...
     Для начала следовало найти гостиницу.  Удар, конечно, по бюджету,
но отпускные мне выплатили как положено, за день, растрясти ещё не ус-
пел. Да и Александр Михайлович, подписывая отпускной лист, буркнул:
     - Там делов-то на копейку, за полдня управишься. А остальное вре-
мя уж как-нибудь. Само собой, в следующем месяце компенсируем тебе до-
рожные расходы.
     Почему-то командировкой эти три дня он оформить не хотел.  Были у
моего начальника какие-то свои виды.
     У бабки,  что торговала крыжовником возле  платформы,  я  выяснил
неприятное  положение дел.  Да,  гостиница в городе Барсове несомненно
существовала. Чуть ли не с доисторических времён. Другое дело, что бы-
ла  она  закрыта по случаю очередного ремонта.  Ремонт же грозил затя-
нуться до осени,  если не до зимы.  Бабка охотно  принялась  объяснять
подробности,  но это уже было неинтересно. Купив у неё стакан желтова-
то-багровых ягод (которые она ловко ссыпала в газетный кулёк),  я отп-
равился в свободное плавание.
     Странствовать по такой жаре оказалось не столь уж заманчиво,  как
оно гляделось из окна скорого поезда,  когда потное твоё лицо обдувает
ветерок,  мелькают вдали перелески,  поблёскивают в берёзовых зарослях
озёра.  А может, и болота, попробуй разбери, если мчишься по семьдесят
вёрст в час.
     Здесь же имела место унылая проза. Асфальт ощутимо лип к подошвам
и кое-где дымился,  воздух медленными горячими  волнами  перекатывался
через  площадь,  и  выкрашенные в серовато-жёлтое приземистые дома еле
заметно прыгали перед глазами, точно притворяясь пустынным миражом.
     В поезде было душно,  но все же попрохладнее. Тем более, скорость
обеспечивала  некий  ветерок.  А  тут мне уже спустя минуту захотелось
скинуть рубашку. Но я себя, конечно, сдержал. Не настало ещё время для
загара и иных приятных занятий. Вот сделаю дела, дождусь в понедельник
утреннего (девять сорок три) поезда на Заозёрск,  сойду в четырнадцать
ноль восемь на платформе Грибаково - и вот тогда... Тогда начнётся мой
законный отпуск,  тридцать шесть дней. А пока - расслабляться незачем,
пока лишь прелюдия.  Точнее - сам не пойму что.  Командировка, которая
считается вроде бы и не командировкой,  а пятницей без сохранения плюс
два выходных. По приказу отпуск мой (кстати, первый за три года) начи-
нается лишь с понедельника.  И я мог бы взять билет на прямой экспресс
Столица-Заозёрск,  который отходит в субботу днём, и уже утром в воск-
ресенье пил бы чай на застеклённой веранде в  стареньком  домике  тёти
Вари. Как все нормальные люди.
     Но, однако  же,  мне предстояло трое суток болтаться в этом заню-
ханном городишке Барсове - ибо на Заозёрск отсюда поезда ходят лишь по
понедельникам и средам. И всё ради чепухового дела, с которым справил-
ся бы любой практикант.  Тем более,  и заниматься-то им должны местные
работники.
     Но Александр  Михайлович  лишь  хмыкнул и небрежным жестом ладони
отмёл мои доводы.
     - Не бурли,  - посоветовал он, деловито обмахиваясь первой попав-
шейся бумагой.  Вентилятор у него сломался, а распахнутые настежь окна
всё равно от зноя не спасали.  - Как говорили в дни моей молодости, не
гони волну. Сам же прекрасно знаешь, что все практиканты задействованы
у Ахметшина, и как это я, интересно, буду с ним объясняться? И вообще,
лишних людей у нас не бывает. Пора бы данную аксиому усвоить.
     - Между прочим,  это дело вообще не по моему профилю, - уныло ог-
рызнулся я, разглядывая свои старенькие ботинки. Всё никак не соберусь
купить чего получше.
     - Вот оно что...  - ядовито протянул начальник.  - А я-то, старый
ворон,  считал тебя всесторонним специалистом.  Так, во всяком случае,
записано в твоём выпускном свидетельстве. Между прочим, я вторую неде-
лю сам кабинет подметаю,  уборщицы кто в отпусках,  кто на больничном.
Вот это по какому профилю проходит, а?
     Да, вот и он - старый испытанный аргумент.  Если уж сам шеф берёт
в жилистые свои руки веник, подчинённые, восхищаясь подобной простотой
нравов, не должны чураться неуставной работы.
     - Интересно,  а  в районе этим тоже заниматься некому?  - всётаки
поинтересовался я, заранее зная, что возражать бесполезно.
     - В районе,  говоришь?  - оживился Александр Михайлович  и  даже,
бросив на стол бумагу,  перестал подражать вентилятору. - А что ты во-
обще об их районе знаешь? Какие там сидят деятели, чего им стоит пору-
чать,  чего нет?  Сигнал пришёл именно к нам, в Головное управление, и
заруби себе на носу,  не случайно.  Сам знаю, дело пустяковое, но не в
нём суть.  А в том,  что именно сюда его переслали. Значит, есть на то
соображения.  И не твоё дело решать, где чья компетенция. Короче, так.
Кроме тебя, действительно послать некого. Не срывать же людей с опера-
ций.  А ты, Лёшка, всё равно в отпуск убываешь, да и Барсов, как я по-
нимаю,  по пути. Держи папочку, там всё, что нужно тебе знать. Ступай,
работай, и Родина тебя не забудет.
     Этот разговор имел место в четверг. А уже утром в пятницу я сидел
в  поезде с раскрытой книжкой на коленях.  Но строчки плясали,  дёрга-
лись,  и упорно не шли в голову.  Что поделаешь, жара. Не люблю я её -
размягчает мозги. Единственное, на что меня хватало, так это глядеть в
окно, на медленно уплывающие городские кварталы, на гнилые пятна пром-
зон.  А после потянулись бесконечные огороды, чахлая картофельная бот-
ва, сверкающая на злом июльском солнце плёнка парников, я ещё подумал,
не  задохнутся ли под ней страдальцы-огурцы?  Вскоре огороды сменились
лесом,  а потом я задремал.  Впрочем, ненадолго. С моей говорливой по-
путчицой особо не поспишь.
     Однако надо чего-то решать.  Гостиница накрылась медным тазом, но
жить-то надо. Где-то. По крайней мере, ночевать. Не на вокзале же. Но-
чи,  конечно, стоят тёплые, но по некоторым причинам неудобно. Значит,
придётся снимать у какой-нибудь старухи угол.  Дай,  бабушка, воды на-
питься,  а  то  так кушать хочется,  что переночевать негде...  Хорошо
хоть, я платежеспособен. Хотя частное гостеприимство, по всей видимос-
ти, обойдётся куда дороже казённого.
     Ладно, до вечера ещё далеко. Авось, утрясётся. Поброжу по городу,
присмотрюсь.  Найдётся какое-нибудь пристанище.  В конце концов,  есть
крайний  вариант  - заявиться в местное отделение и попросить ночлега.
Но этого делать не стоит.  Начальник весьма недвусмысленно дал понять,
что о неофициальном порядке моего здешнего пребывания местным деятелям
знать до поры не следует. А попросишься на постой - сейчас же вопросы.
Почему без командировочного удостоверения?  А зачем, собственно, в наш
городок?  Можно, конечно, прикинуться этаким лопоухим туристом-отпуск-
ником,  но  и тут белыми нитками шито.  Во-первых,  с какой радости не
прямым Заозёрским экспрессом, почему с пересадкой? Чтобы сотрудник Уп-
равления, да ещё в Столице, билета не достал - это ни в жисть. Это да-
же не научная фантастика.  Такого просто не бывает.  А во-вторых, если
сигнал подтвердится... Мне же тогда с ними, с местными этими, работать
в контакте придётся. Тогда уж точно вылезут наружу ослиные уши (не по-
нять только, чьи - мои или дорогого моего Сан Михалыча).
     И пошёл я по плавящемуся от зноя древнему городу Барсову, разгля-
дывая достопримечательности и соображая насчёт жилья. Хотя чем дальше,
тем  сильнее волновала меня куда более прозаическая тема - где бы чего
попить.  Как и положено,  вокруг не обнаружилось ни одной бочки с ква-
сом,  а тащиться на базар, как объяснил мне встречный дедвелосипедист,
смысла не имело - опоздал.  В пять часов,  по  словам  деда,  торговлю
свёртывают и разъезжаются. А сейчас уже половина шестого.
     Пока я собирался как-нибудь поделикатнее выяснить у деда, не сда-
ёт ли кто угол, тот крутанул педали и умчался в неизвестность по улице
Бычкова.  Вслед ему из-за высокого забора лениво тявкнула одуревшая от
жары псина.
     Пошёл по этой улице и я. Посаженные по краям тротуара липы давали
всё же достаточно тени,  создавая видимость уюта. А вскоре судьба пре-
поднесла мне великолепный подарок - водопроводную колонку. Чистая, ле-
дяная влага, от которой мир кажется добрее. Напился я от пуза.
     И как вскоре выяснилось, зря это сделал. Липовая аллея кончилась,
и шагая под бледным от зноя небом,  я вдруг осознал,  что смотреть го-
родские достопримечательности мне не хочется, да и поиски жилья подож-
дут,  а вот лечь бы на чтонибудь мягкое типа дивана и лежать,  лежать,
глядя в белый потолок. Плюс ко всему, чтобы и мухи не досаждали.
     Однако дивана поблизости не наблюдалось, и мне пришлось взять се-
бя в руки. Отдыхать будем после, а сейчас...
     Но не соваться же в первый попавшийся дом  со  своими  просьбами!
Надо ещё походить,  посмотреть.  А там что-нибудь да отыщется. Господь
не оставит.
     Незаметно для меня широкая улица Бычкова  сузилась,  както  вдруг
постарела,  а потом и вообще расползлась кривыми переулочками.  Выбрав
наугад один из них,  я зашагал по утрамбованной грунтовке. Таким чудом
цивилизации,  как асфальт, здесь и не пахло. Ладно, сейчас сушь стоит,
но что же творится тут в осеннюю распутицу? Как ходят по колено в гря-
зи обитатели этих одноэтажных приземистых домишек, отгородившихся вет-
хими заборами от бурления жизни?
     Впрочем, какое уж тут бурление...  Тихий провинциальный  городок,
полтысячи лет истории, впервые упомянут в такой-то летописи иноком Фе-
огностом... Суконная фабрика. Развалины Белореченского монастыря... Их
уже пятнадцать лет как восстанавливают,  а результат нулевой.  Что при
старом режиме,  до Возмездия, что ныне, в богохранимой стране нашей...
Средств нет, людей нет, одно слово, провинция.
     Нет, вариться в этой кастрюле сил моих нет.  Пёс с ними, с прили-
чиями,  рубашку я снял, обвязавши её вокруг пояса. Так, бывало, ходили
мы в детстве.  Как,  впрочем,  и нынешние пацаны. Вот уж действительно
национальная традиция сложилась.
     Правда, в таком виде  малость  затруднительно  общаться  на  тему
жилья. Насколько я представлял себе, обычно подобным промыслом занима-
ются бабки, а те во все времена блюли нравственность. Меня вполне мог-
ли принять за "недозрелого". А это заметно снизило бы мои шансы. Знали
бы они... Впрочем, пусть уж лучше не знают.
     Я всё же сделал несколько попыток. Поговорил с бабушками, которых
обнаружил  на узенькой лавочке под исполинской грушей.  Груша обвисала
зелёными, явно незрелыми плодами, и, что нехарактерно, росла не за чь-
им-нибудь забором,  а прямо так,  на краю улицы.  И как это её местная
шантрапа до сих пор не обтрясла?  Впрочем, недели через три груши дой-
дут до кондиции, и тогда...
     Что касается  бабушек,  то  они  вели неспешную беседу о ценах на
огурцы, пьянстве чьего-то зятя и удручающем поведении внуков. Несмотря
на жару,  на плечи их были накинуты вязаные кофты,  а головы покрывали
шерстяные платки. И как это они терпят?
     Нет, ничем помочь они мне не смогли.  Они не сдают,  и вообще  не
знают, а иди-ка ты, милый, к Софье Ивановне, она, Бог даст, примет.
     Мне было подробно,  с излишними комментариями поведано, как отыс-
кать жилище Ивановны.  Туда я и направил стопы,  и,  малость поблуждав
между заборами, обнаружил добротный двухэтажный домик, окружённый тща-
тельно прополотыми грядками.
     Софья Ивановна,  относительно не старая ещё тётка,  выслушала мои
грустные обстоятельства, пожевала узкими губами и назвала цену.
     Я, конечно,  на ногах удержался,  тренировка всё же сказалась, но
очень уж соблазнительно выглядела скамеечка у крыльца.  Так  и  тянуло
приземлиться. Ну, Ивановна! Это что же, я треть своих отпускных должен
угрохать на раскладушку в сарае? Как говорит мой друг Серёга, спасибо,
доктор.
     - Не хочешь,  не надо,  - правильно истолковала моё молчание Ива-
новна.  - Денег нет - на вокзале ночуй. Смотри только, чтобы не обули.
У нас могут.
     Нет, торговаться она не собиралась. И это было взаимно.
     Покинув гостеприимное  обиталище Софьи Ивановны,  я побрёл прочь.
"И пошли они,  солнцем палимы..." Куда?  А я сам этого не  знал.  Куда
придётся. Не на вокзал же, в самом деле.
     Странно, уже,  казалось бы,  вечер,  а жара не ослабевала. Солнцу
всё никак не удавалось уплыть за горизонт,  и окружающая  действитель-
ность  дрожала  перед  глазами,  растекалась  душными волнами густого,
слегка пахнущего горьковатым дымком воздуха.  Уж не горят ли где леса?
В такое лето вполне возможно.
     Я сделал ещё одну попытку - и так же обломилось.  Нет, на сей раз
цена выглядела вполне приемлемо,  но возникли разногласия между хозяй-
кой и хозяином.  Чем-то не приглянулся я этому простому, заросшему ще-
тиной аборигену, а может, виной всему наличие молодой дочки, но...
     - Самим жить негде,  ещё чего удумала! Перетопчемся уж как-нибудь
без евонных копеек, небось не нищие. Гуляй отсюда, парень. Бог подаст.
     Не понравилось мне это его последнее высказывание,  но ладно.  Не
хватало ещё мозги ему прочищать. Да и не незачем тут до поры до време-
ни светиться.
     Я покинул неприветливый переулок и вышел на какую-то старую,  мо-
щённую гранитным булыжником площадь.
     На противоположном конце её возвышалась ладная  белая  церковь  с
серебристыми (на самом деле это, конечно, оцинкованное железо) купола-
ми. Она не казалась особо крупной, хотя, подойдя поближе, я понял, что
ошибался.  "Храм первоверховных апостолов Петра и Павла",  прочёл я на
привинченной к стене медной табличке.
     Зайти бы внутрь,  да служба давно кончилась.  Я взглянул на часы.
Так... Оказывается, уже половина девятого. И куда только время испари-
лось? Совсем обалдеешь в этой июльской духовке.
     Ладно, завтра,  может,  зайду сюда на всенощную.  Ну, и в воскре-
сенье,  само собой.  А сейчас - не беспокоить же сторожей.  Хотя, надо
полагать, пустили бы.
     Но мне почему-то этого не хотелось.  Никаких рациональных  причин
не было, но всё же я побрёл дальше, оставив за спиной площадь.
     Дальше обнаружился пустырь.
     Наверное, когда-то  здесь  нашкодил пожар.  Буйным розовым цветом
полыхали заросли иван-чая,  местами попадались гнилые,  покрытые мхом,
точно зелёной шерстью,  брёвна,  и конечно же,  неистребимые крапивные
джунгли без конца и края.  То и дело встречались груды мусора,  видно,
местное  население  давно  уже использовало пустырь в качестве свалки.
Под ногами поблёскивали хищными острыми гранями бутылочные осколки,  и
будь  я босиком,  кончилась бы эта прогулка весьма плачевно.  Впрочем,
даже и в обуви как бы во что не вляпаться. Судя по монотонному гудению
отъевшихся туземных мух, здесь найдётся немало сомнительных мест.
     Где-то вдали,  на краю пустыря, слышались детские вопли. Там, ви-
димо,  гоняли мяч,  и как всегда бывает в таких случаях, эмоции перех-
лёстывали через край. Мне бы вот тоже сбросить лет этак пятнадцать - и
туда,  в гущу футбольной битвы,  и обязательно чтобы разбитая коленка,
можно и нос,  всё равно потом мама, жалобно ругаясь, мазала бы йодом -
зелёнку она не признавала.
     Ладно, незачем себя растравлять.  На всё Божья воля. В конце кон-
цов,  я давно уже научился держать себя в руках. Хотя порой это бывало
так трудно...
     От грустных мыслей меня отвлекло чьё-то шебуршание в зарослях бу-
зины.  Слышался оттуда негромкий разговор, смех. Вылетел по крутой па-
раболе окурок,  мелькнул рыжеватым фильтром и шлёпнулся в чудом не вы-
сохшую лужу,  зашипел рассерженным котом. Вот промахнись этот, из кус-
тов,  угоди своим бычком недогрызенным в сухую траву -  и  пожалуйста,
готово дело, заполыхало бы...
     Пойти, что ли,  познакомиться? Может, насчёт жилья чего посовету-
ют? Не стоять же тут столбом среди бурьяна и обгоревших балок?
     Я раздвинул ветви и обнаружил расположившуюся на травке компанию.
Трое  мужичков  лет пожалуй что за пятьдесят,  не то чтобы бродяжьего,
но, однако, довольно потрёпанного вида. Перед ними имела место рассте-
ленная  газета с неприхотливой закусью - огурцы,  несколько недозрелых
помидоров,  ломтики сала, нарезанный крупными ломтями ноздреватый чёр-
ный хлеб,  разумеется, толстый пучок зелёного лука - куда же без него?
Над всем этим делом  возвышалась  прозрачная  литровая  бутыль  самого
распространенного  напитка.  И судя по оттопыренным карманам мужичков,
одиночество ей не грозило.
     - Здорово,  отцы,  - кашлянул я,  привлекая к себе внимание. - Вы
чего ж это окурками пуляетесь?  Как я понимаю, один пожар тут уже был,
не многовато ли?
     Меня заметили.
     - Здорово,  сынок,  - усмехнулся лысый дядька с дочерна загорелой
физиономией, обнажая в ухмылке гнилые зубы. - Ты, часом не из пожарной
инспекции будешь?
     - Не, мужик, обижаешь. Я это так, к слову. - Уточнять, из какой я
инспекции, пожалуй, не стоило.
     - За державу,  значит, обидно... Ну-ну. Чего-то мне личность твоя
незнакома. Ты с химзавода, что ли?
     - Не,  я приезжий.  Тут такое дело... - вполне натурально замялся
я, соображая, как бы понежнее подрулить к вопросу жилья.
     - О делах,  знаешь,  давай после, - отозвался дядька. - Садись-ка
лучше с нами. Потребляешь? - кивнул он на бутыль.
     - Можно,  если по чуть-чуть.  - Пить в такую жару, понятное дело,
смертоубийство,  но отказ снизил бы мои шансы до нуля.  А вечер всё же
скоро перейдёт в ночь, и надо же хоть где-то спать.
     - Само собой, по чуть-чуть, - хитровато подмигнув, согласился му-
жик.  - Мы тут,  главное дело,  только сели. Меня Фёдором звать. Фёдор
Никитич, стало быть.
     - Алексей,  - коротко представился я,  присаживаясь к газете. Ос-
тальные двое сотрапезников отозвались:
     - Семён Андреич.
     - Михал Алексаныч.
     Произнесли они  это почти одновременно,  и лишь позднее,  по ходу
дела, я сориентировался, кто из них Сёма, а кто - Мишаня.
     - Ну,  приступим,  - бодро скомандовал Фёдор Никитич,  сворачивая
бутылке жестяной колпачок.
     Неужели из горла пить придётся?  Не хотелось бы, с детства всё же
приучен к гигиене.  Конечно,  много чего потом было, да и служба, само
собой, но тем не менее.
     Впрочем, тут  же  на  газете образовались три стопочки и бумажный
стаканчик,  видимо,  из-под творога.  Как я понял, персональная забота
обо мне.
     Никитич аккуратно разлил водку и, переждав секунду, объявил:
     - Ну что, за встречу так за встречу. Вздрогнули?
     Мы вздрогнули. Ну и дрянь же этот местный разлив!
     - Ты закуси,  закуси, - протянул мне огурец Мишаня. - Напиток, он
закуси просит.
     - Это уж точно,  - подтвердил Никитич. - Он дело говорит. Ты, па-
рень,  закусывай,  не жмись.  У нас тут,  конечно,  небогато, зато всё
по-людски.  Ну так что у тебя за проблемы? - без всякого перехода впе-
рился он в меня желтоватыми, похожими на кошачьи глазами. - Давай, ко-
лись. Может, подмогнём чем.
     - Да,  в общем, обычное дело, мужики, - я заговорил не спеша, как
и  подобает в таких случаях.  - Я сам из Столицы,  еду вон к тётке,  в
Грибаково.  Может, знаете, это малость не доезжая Заозёрска. Ну вот, а
с билетами сейчас напряжёнка, удалось только до Барсова взять, а отсю-
да не раньше понедельника,  здешним поездом.  Так что  перекантоваться
где-то надо три ночи, а гостиница у вас на ремонте. Такие вот пироги с
капустой получаются.  Пробовал я тут на постой напроситься, да обломи-
лось.  Мне заплатить-то есть чем, отпускные вон получил, да только на-
род здесь у вас...  недоверчивый какой-то. Одна баба, правда, согласи-
лась, да столько запросила, что лучше уж на вокзал. А остальные просто
шуганули.
     - Постой, это какая же баба? - встрял в мой монолог Сёма. - Сонь-
ка, небось?
     - Ага,  Софья Ивановна,  - откликнулся я. - А что, известная лич-
ность?
     - Это точно, известная. Жмотина ещё та. Она же тут у нас в ларьке
сидит, пивом, значит, торгует. Не доливает, стерва... - он скорбно по-
молчал. - Хозяйственная баба, ничего не скажешь. Муж-то ейный, Санька,
тоже мужик деловой был,  на лесопилке, значит. В общем, прошлой осенью
посадили. Что там стряслось, неясно, может, мало кому дал, или чего...
Но с ним просто было,  если,  скажем,  вагонка тебе нужна,  или тёс. А
сейчас на его месте Никитин сидит,  старый козёл. С ним попробуй дого-
ворись. Идейный потому что. Вот. А как Саньку-то упекли, Ивановна сов-
сем взбеленилась,  на каждую копейку кидается как мышь на колбасу. Ну,
оно конечно, двое детей, школу кончают, и все дела. А что у ней не ос-
тался,  правильно. Она бы тебя как липку... Без рубля бы к тётке своей
поехал.
     - Ладно,  Сёма, кончай базарить, - вмешался Никитич. - Про Соньку
уже обрыдло. Мы вот сейчас лучше разольём. Между первой и второй пере-
рывчик небольшой.
     Вздрогнули мы и по второй.
     - Эх,  хорошо пошла отрава, - восхитился Никитич. - Уважаю. А ты,
Лёха,  чего сало не берёшь?  - хлопнул он меня по плечу.  - Сало  есть
лучшая закусь,  что человечество изобрело. Его только маланцы не едят,
да ещё татары. А наш, русский человек...
     Я, само собой,  вспомнил Гоголя.  Пан Данила,  о коем Никитич, по
всей вероятности, не читал, говаривал почти слово в слово то же самое.
Своему тестю-колдуну.
     Ну, чтобы не уподобиться иноверцам,  сало я попробовал.  В общем,
как в анекдоте - сало оно и есть сало. Не люблю. С детства меня от не-
го тошнит. Не знаю уж, какие тут инстинктырефлексы, но не люблю. К то-
му же - пятница.  День постный.  Ну да грех невелик...  И пару ломтей,
дабы не обидить Никитича, я сжевал.
     - Ты, Лёха, не боись, ночлег мы тебе организуем, - обнадёжил меня
Никитич. - Для хорошего человека ничего не жалко. Сам-то кем будешь? -
полюбопытствовал он.
     - Это ты, Никитич, в смысле работы?
     Всё развивалось правильно. Можно было уже переходить на "ты".
     - Радиомонтажник я, на заводе "Маяк". Приёмники лепим. Раньше, до
Возмездия,  телевизоры выпускали, видюхи опять же. Но это, само собой,
до меня ещё было. Теперь у нас продукция духовно выдержанная, - усмех-
нулся я. - Принимает только УКВ на трёх каналах, и довольно.
     - А как насчёт семьи? - Никитич продолжал дознание.
     Я замялся.
     - Ну, женат в общем...
     - Это дело хорошее, - кивнул он. - Баба-то сама как, ничего?
     - Да вроде бы всё путём. - пожал я плечами.
     - И давно ли с холостой жизнью распрощался?
     - Уже пятый год как повенчаны, - не спеша протянул я, уставившись
в темнеющее понемногу небо.  - Да и раньше гуляли, она же, Ленка, сама
с "Маяка", в соседнем цехе работала. Так что повенчались мы, всё как у
людей,  приходской совет квартиру нам выделил,  и недорого получилось,
рассрочка на десять лет. Сам-то я раньше в общаге кантовался, а у Лен-
ки хоть и двухкомнатная, так ведь там пятеро прописаны, да и со стари-
ками её куковать всё же не с руки.  Так что вот вышла у нас счастливая
жизнь. Вкалывали оба, деньги у нас на "Маяке" не скажу, чтобы зашибен-
ные,  но на жизнь хватает,  мебелью всякой обзавелись,  я уже и насчёт
машины подумывал.
     - А раз уж такая благодать,  - прищурился Никитич,  - чего кольца
не носишь?
     Да, Фёдор Никитич глазаст, ничего не скажешь. Два стакана принял,
а даже такую мелочь углядел.  Ну что ж,  легенда у меня на сей  случай
имеется.
     - Тут,  мужики,  такие дела, - я откашлялся и продолжал: - Беда у
нас прошлой осенью случилась.  Сынишка пропал.  Ну,  и Ленка моя вроде
как сдвинулась.  Вбила себе в голову,  что раз не уберегли сынишку, то
как бы уже и не муж с женой. Кольцо своё в шкатулку убрала и меня зас-
тавила. Ну я что, заводиться тут буду? Раз она в таком состоянии.
     - А что с ребёнком-то стряслось? - тихо спросил Никитич, пододви-
нувшись поближе.
     - Украли его у нас,  - глухо отозвался я,  опустив взгляд. Словно
меня ужасно интересовала пыльная трава. - Какая-то мразь со двора уве-
ла.
     Кто-то из мужиков,  не то Сёма,  не то Мишаня, я даже и не понял,
озадаченно присвистнул.
     - Ни хрена себе, - только и нашёлся что сказать Никитич. - Да как
же это вышло?
     - Да вот так и получилось,  - я сглотнул и продолжал:  - Лучше уж
по порядку всё расскажу,  так легче. Ну вот, значит, мы с Ленкой в по-
ложенный срок сына заделали,  Саньку. Тоже, в общем, особых проблем не
было,  здоровым рос,  хотя,  конечно, крутиться приходилось. Но тут уж
тёща подмогла.  Каждый день с утра приезжала, сидела с ним допоздна. В
детсад не отдавали, Анна Матвеевна, тёща то бишь, на пенсии, а в саду,
известное дело,  и простудят,  и не уследят... Тупые мы с Ленкой были,
одно слово.  Осенью прошлой,  в сентябре, всё, значит, и случилось. Я,
понятно,  на работе,  а у Ленки отгул, она мать отпустила, сама, гово-
рит, за Санькой присмотрю. И затеяла она генеральную уборку. Мы в суб-
боту день рождения мой собирались отмечать,  друзей позвали. Так ей же
обязательно  всю  квартиру надо вылизать,  себя хорошей хозяйкой пока-
зать.  Ну вот, Саньку она, значит, во двор выпихнула, в песочницу, ве-
лела не выходить никуда,  пока сама за ним не спустится. Саньке-то че-
тыре года исполнилось,  сознательный уже пацан, жена особо и не дёрга-
лась.  Ну,  одним словом, к обеду она во двор выходит, а ребёнка нигде
нет. Ни в песочнице, ни на горке, ни возле мусорных баков, пацанва ту-
да лазить пристрастилась, Ленка думала, может, и наш туда же. Ну, обе-
гала она всю округу - без толку.  Точно сквозь землю провалился. Потом
уже, ближе к вечеру, как я с работы пришёл, догадалась соседских дети-
шек поспрошать, не видел ли кто. Вот, и девчонка Коростылёвых, это со-
седи  с третьего этажа,  говорит - Саньку вашего какой-то дядя забрал.
Как так забрал?  А очень просто, отвечает. Конфету шоколадную дал и за
руку увёл. А Санька что? - спрашиваем. - А он пошёл, без нытья, весело
так. Что за дядя? - выясняем. А дядя как дядя, высокий, в чёрном паль-
то. Балда... Десять лет девке, могла бы и сообразить, дурочка. Хоть бы
к Ленке сбегала...
     - Да-а,  дела,  - сокрушённо выдохнул Никитич,  а Сёма так просто
многоэтажно высказался.
     - А что полиция? - спросил застывший точно столб Мишаня. - Неужто
не помогли?
     - Да в полицию-то мы первым делом помчались,  - горько усмехнулся
я,  - а толку что?  Заявление у нас, конечно, приняли, и следователь с
нами беседовал, а результатов никаких. Вот уже год прошёл. Ищем, отве-
чают. Может, говорят, маньяк, а может, эти, сатанисты, для жертвы.
     - Ну ё-моё... - только и нашёлся что пробубнить Сёма.
     - Вот,  -  кивнул  я,  - Ленка тогда и слегла,  и с головой у неё
что-то повредилось.  В общем, решила, пока сына не найдём, мы вроде бы
и не муж с женой.  Ну что с больной бабы-то взять?  А главное, сына-то
нет.  Понимаете,  мужики,  проснёшься вот так ночью, вспомнишь всё - и
сдавит  тебя,  прямо выть хочется.  Ну,  не повоешь ведь в самом деле.
Схожу в кухню, водички попью.
     И так оно всё тянется,  тянется... Иной раз не сдержусь, на Ленку
прикрикну - на какого хрена было пацана во двор пускать? Мешал он тебе
в квартире? Она реветь.
     А если подумать - так я,  вроде бы,  во всём виноват. Мой же день
рождения  готовили.  Не  захоти я это дело устраивать - ничего бы и не
было.  Приехала бы тёща.  Она женщина основательная, ребёнка бы одного
не оставила. Вот так, значит.
     Я перевёл дыхание.  Дальше,  по идее, можно было и не продолжать.
Достаточно вроде бы для умягчения сердец. Но сказав "а", надо говорить
и  "б".  Потому что реакция на "б" может оказаться весьма занятной.  И
даже полезной -в узко профессиональном смысле.
     - Ну,  а с другой стороны,  - глухо бормотнул я,  - ничего же ещё
неизвестно.  Трупа мы не видели.  Вдруг отыщут? Хотя верится с трудом.
Мы кто - мелочь,  работяги. Как же, станет начальство ради нас бегать.
Известное дело, если бы сановный чей ребенок, в лепёшку бы расшиблись,
само Управление бы подключили.  А для нашего брата - что при  красных,
что при плутократах,  что сейчас,  при Государе... На квартальном этом
занюханном десятки нераскрытых дел висят,  ему проще в архив  списать,
чем  бегать суетиться.  Да и рискованно оно,  если и впрямь сатанисты.
Отомстить могут. Порчу там наслать, или у него у самого ребятёнка све-
дут. Люди говорят, бывали случаи.
     На полицию я особой надежды и не держал. А делать-то чтото нужно,
не сидеть же так. Ну, помаялся я зиму да весну, а потом нашёл завязоч-
ку.  В общем,  дали мне один адресок.  Есть, значит, дедушка такой, он
умеет видеть.  Говорят, он воды в чашку нальёт, пошепчет, поглядит - а
потом и скажет,  где искать.  Врут, наверное, а всё же чем чёрт не шу-
тит.  Вот и еду в Грибаково,  там тётка скажет, куда дальше. Ему, ста-
ричку этому,  понятное дело, заплатить надо, ну, мы с Ленкой насобира-
ли, да и подкалымил я смальца, в мае взял две недели за свой счёт, ез-
дили с мужиками одному начальничку дачу строить.  Ну, он прилично зап-
латил, не обидел. Так что с дедом хватит чем рассчитаться. Был бы лишь
толк.
     Мужики помолчали.  Тактичные, кстати говоря, мужики - не стали ни
с утешениями лезть, ни советами кормить. Да и что тут посоветуешь? Си-
туация безнадёжная,  даже клиническому идиоту ясно. Причём на деле всё
ещё хуже, чем в моей легенде. Витя Северский из пятого отдела, чью си-
туацию  я спроецировал на недалёкого трудягу-радиомонтажника,  всётаки
не где-нибудь работает,  а у нас - в Управлении. Майор. До сих пор во-
лосы дыбом встают,  едва вспомню тогдашний аврал. Подключили не только
УВД,  не только армию - но и с Интерполом связались, несмотря на скрип
кое-каких деятелей из министерства внешних сношений. И всё как в песок
ушло. Витя даже по благословению своего духовника ездил в Троепольскую
лавру,  к прозорливому старцу Артемию.  Вернулся оттуда непривычно ти-
хим,  и никому ни слова.  По уши погрузился в работу, высох весь и по-
чернел.  Противно,  конечно, врать мужикам этим, но что уж тут подела-
ешь, работа у нас такая. Ложь, она порой бывает и святая.
     - Ладно,  Лёха, выпей, - нарушил молчание Никитич, протягивая мне
наполненный до краёв стакан. - Чего уж там, а жидкость, она не помеша-
ет.  Вот,  огурчиком заешь, со своего огорода, не то, что у вас в сто-
личных магазинах,  хрен знает откуда.  А у нас тут всё чистое, никаких
тебе вредных производств, одна только лесопилка.
     - А до Возмездия комбинат был, резину делали, - вставил своё сло-
во Мишаня.  - Вонь, знаешь, стояла отвратительная, а зимой снег вообще
не поймёшь какой - то ли серый, то ли бурый...
     - Дети болели, - добавил Сёма.
     - В общем, что закрыли, хорошо, - подытожил Никитич. - За то Воз-
мездию спасибо.  Жизнь, конечно, Лёха, штука сложная, но порой у нас и
толковые вещи делают. Чище, конечно, стало. Да и деньги, что на комби-
нат шли, городу пригодились. Обустроили кое-что.
     - Ты,  Федя, ерундишь чего-то, - хмыкнул Сёма. - Деньги на комби-
нат,  деньги на комбинат...  А что прибыль от комбината тю-тю, про это
забыл?  Он же, комбинат, какой-никакой, а доход давал. И насчёт обуст-
ройства,  это ты загнул. Чего обустроилито? Дороги разбитые, так? Гру-
зовики каждую осень да весну тракторами волочём,  забыл? Буфет на вок-
зале всё не откроют, канализация течёт, мать их в левую ноздрю. Гости-
ницу не отремонтируют никак уже какой год, считай?
     - Зато храм обновили, - чуть обиженно отозвался Никитич.
     - Насчёт храма спорить не буду,  действительно,  покрасили. А мо-
настырь как был в развалинах, так ведь и остался.
     - Это верно,  - кивнул Мишаня.  - Всенародная стройка,  тоже туда
же.  Каждое лето нагонят студентов с лопатами - и радости по это самое
место. А чего они с лопатами наработают? Здесь техника нужна, материа-
лы, а это же всё деньги, деньги...
     - Храм я видел,  - вклинился в разговор и я. Меня понемногу начи-
нало развозить,  всё-таки жара,  да и огурец, по правде говоря, не за-
куска,  а так,  баловство,  но пока что я ещё держался.  - Это там, на
площади, да? - махнул я рукой в сторону. - Ничего, красивый храм. Лёг-
кий такой, будто из воздуха.
     - Нравится?  - просиял Никитич. - Петропавловский наш... А я ведь
там десять лет ночным сторожем отработал.  Всё на моих глазах,  каждую
тютельку там знаю... А сейчас вот на пенсии, уже второй год. Язва, по-
нимаешь, заела, отдыхаю вот, лечусь.
     "Водкой?! - чуть было не вслух поразился я.  - Какой доктор  тебе
такое посоветовал? Годик-другой - и паталогоанатом покажет твою печень
усердным студентам в белых халатах.  Впрочем, в этой глуши нет студен-
тов. Но сие тебя не извиняет, дядя Федя!"
     - Ну, я, понятно, без дела не сижу, - Никитич продолжал между тем
делиться подробностями биографии.  - Плотничаю помаленьку,  есть тут у
нас артелька. Дачники, ты понимаешь, строятся, и вообще.
     - А  храм,  он  какого века?  - мне захотелось увести Никитича от
плотницких мемуаров. А то разговор мог коснуться и моей шабашки, о ко-
торой я, выходит, сочинял зря. На деле-то я толком топора в руках дер-
жать не умею. Не дай Бог засвечусь.
     - Да вроде семнадцатого, говорят. Хотя что там от того века оста-
лось? Сколько же ремонтов было, переделок всяких... Его ж взрывали ещё
в тридцатые,  сапёры, говорят, приехали, фугасы заложили, шандарахнуло
так,  что стёкла за километр посыпались, а храм устоял. Купол, правда,
разворотило,  кирпичи,  понятное дело,  посыпались,  перекрытия  опять
же...  Но всё-таки устоял. Овощную базу в нём потом затеяли, да не на-
долго.  Сгорела через год.  И знаешь, - доверительно наклонился ко мне
Никитич,  - старики рассказывают,  само заполыхало,  без каких причин.
Эти-то,  начальство, конечно, потом на проводку валили, а проводки там
и вовсе не было,  и вообще - чему там гореть?  Гнилой картошке?  Ну, и
снова церковь устояла,  стены подкоптились, а так ничего. Да... А отк-
рыли её уже после войны,  батюшка приехал из Заозёрска, отец Геннадий,
так своими руками всё делал.  Ну, потом народ, конечно, стал помогать,
в общем,  в шестидесятые уже такой вид был, как сейчас. Я-то помню от-
лично,  как раз из армии тогда вернулся,  погулял, как положено, потом
на лесопилку тут устроился.  Тогда хорошо платили на лесопилке,  между
прочим.
     Я молча кивнул.  Повело мужика, сейчас он, видимо, всю жизнь свою
расскажет, впрочем, это и так было ясно. Меня гораздо больше волновало
другое - не сломается ли он раньше, чем разберёмся на тему ночлега? На
гостеприимство обременённых семьями Сёмы и Мишани я, понятное дело, не
расчитывал.
     А вечер меж тем тихо брал своё.  Жара вроде бы и не схлынула,  но
солнце уже зацепило краем изломанную линию горизонта,  прозрачнее стал
воздух,  удлинились чёрно-сизые тени,  а в кустах то и дело  слышились
какие-то деловитые,  явно животного происхождения,  шорохи.  Или это у
меня от выпитого?
     Никитич всё болтал и болтал,  а я, не вслушиваясь в его басовитый
говорок, сидел, прислонясь к своей объёмистой сумке. Надо было, конеч-
но,  порыться в ней, внести свой вклад в общий стол, но кроме двух ва-
рёных яиц,  короткой палки колбасы,  да начинающего подсыхать батона у
меня ничего не имелось.  Да и колбаса была припасом стратегическим,  я
надеялся на здешние магазины.  Тётя Варя писала, чтобы никаких продук-
тов я не брал,  там у них с дедом Владимиром классическое  натуральное
хозяйство. Как бы они по случаю моего приезда, не дожидаясь осени, по-
росёнка не вздумали резать.  Ведь мне же резать и придётся,  а я этого
не люблю. Но кому ещё? Дед старый, слабый, приглашать соседского мужи-
ка - позориться... Ладно, справлюсь как-нибудь.
     Зато порадую старушку платком.  Индийское производство, в их глу-
хомани такого, наверное, ещё с плутократических времён не видали, да и
у нас, хоть и в Столице, а тоже пять талонов на отдел, мне ещё повезло
- вытянул.  Что же касается деда,  я вёз ему набор курительных трубок.
Не высший свет,  конечно,  но будет доволен.  Не всё же ему самокрутки
палить. Мне, правда, нелегко уловить разницу, курить так и не пробовал
никогда,  в интернате на меня косились как на придурочного.  Но так уж
Господь дал.
     Однако! Окружающий мир понемногу начинал крутиться вокруг невиди-
мой оси,  лёгкие волны тепла пробегали по моему лбу,  предметы  теряли
отчётливость.  Если  и дальше так пойдёт,  как бы не сломаться до дяди
Феди.  Он-то,  по всему видать, боец опытный, со мной не сравнить. Тем
более,  что по правде я совсем даже и не боец. Не принимает организм -
и всё тут.  Ребята наши - те сперва хмыкали да  подначивали,  а  после
смирились с такой странностью.
     - Вот,  я и говорю,  - продолжал благодушно Никитич, - ты, Людка,
уже двоих сорванцов соорудила, а всё как маленькая. Ну почему я должен
об ней хлопотать? У тебя, доча, мужик вроде как имеется? Вот пускай он
и выбивает.  А папка что?  Папка уже на пенсии, между прочим, у него и
сердце, радикулит, и...
     Чем ещё наградили годы Никитича, я услышать не успел. Звон стекла
бесцеремонно оборвал его сетования.  Прилетевший с пустыря  по  крутой
дуге мяч врезался прямо в центр нашего импровизированного стола. Недо-
питая бутылка покатилась к кустам,  по пути громко стукаясь об обломки
кирпича.  Стопочкам повезло меньше - две выжили,  но третью раздавило.
Расплющился и мой бумажный стаканчик, но, впрочем, что ему сделается?
     А вот закуска не слишком пострадала.  Сало к этому  моменту  было
почти дожёвано,  помидоров тоже не осталось,  а хлеб и огурцы Никитич,
грязно ругаясь, собирал в пыльной траве.
     - Ах,  поганцы, - мотнул он головой в сторону пустыря. - Весь от-
дых испортили. Ну, мы им сейчас...
     Оттуда, с пустыря, доносились крикливые детские голоса, юные фут-
болисты отчаянно спорили. По всей видимости, решали, кому идти за пле-
нённым мячом.
     - Это ж надо, а! - грустно высказался Мишаня. - Люди, значит, си-
дят, культурно беседуют... А там, между прочим, ещё где-то с полстака-
на оставалось.
     - Во молодёжь пошла,  - вставил очнувшийся от пьяных грёз Сё- ма.
- Всё им по фигу, что люди рядом - до фонаря.
     - Ладно, что разнылись? - обернулся к нам ползающий в траве Ники-
тич.  - Вот, все огурчики целы, и хлеб разве что запылился, ну да лад-
но,  оботрём, мы не лорды. Главное, запасы-то целы, - похлопал он себя
по прозвеневшим карманам. - Сейчас возобновим...
     Но пришлось повременить.
     - Простите,  я это... Можно мячик забрать? - раздался хрипловатый
мальчишеский голос.
     Мы, все четверо, обернулись. В нескольких шагах от нас торчал не-
высокий пацан лет этак тринадцати,  белобрысый и, как показалось мне в
лучах утопающего солнца,  загоревший до густой коричневости. Застиран-
ная футболка в нескольких местах была заляпана ягодным соком, а неког-
да белые брезентовые шортики - измазаны кирпичной крошкой и  рыжеватой
глиной.
     Его чуть  пухловатые  губы кривились в нерешительной улыбке,  а в
глазах легко читалась тревога - он,  разумеется, оценил масштаб разру-
шений.
     - Значит, мячик тебе, говоришь, - не спеша протянул Никитич, пох-
лопывая ладонью по ребристой поверхности мяча. - Вы, обормоты, значит,
будете  людям  культурный отдых нарушать,  а вам за то мячики подавай?
Нет, сынок, не всё так просто. Вас учить и учить надо, сопляков, - Ни-
китич  встал  и  подался вбок,  намереваясь вырвать подходящий стебель
крапивы.  Мальчишка с ходу просёк его план и резво отпрыгнул на  безо-
пасное расстояние.
     - А я тут при чём? - обиженно пояснил он. - Это Вовка пасовать не
умеет, он сюда и залупил. Меня-то за что?
     - Да уж найдётся за что,  - ехидно  предположил  Никитич.  -  Мя-
чик-то, между прочим, чей?
     - Ну, мой мячик, - уныло признался пацан.
     - Твой, стало быть... - усмехнулся Никитич. - Значит, пускай мама
за ним приходит.  С ней и будем разбираться на предмет порчи  имущест-
ва...
     - Так  не я же пасовал!  - вновь огрызнулся мальчишка и на всякий
случай отошёл ещё подальше.
     - Ты,  не ты - разницы не вижу.  Главное что?  Мячик твой, тебе и
отвечать известным местом...
     Похоже, Никитич  обрёл  благодатную тему для словесных излияний и
мог так препираться до бесконечности.  Во всяком случае, пока не отру-
бится.
     Я решил закрыть этот базар.
     - Да ладно тебе,  Фёдор Никитич, чего расшумелся? Сам же говорил,
стратегические запасы не пострадали. А стакан... Это ж к счастью, раз-
ве не так? Будет тебе с пацаном вязаться, сам, что ли, таким не был?
     Я приподнялся и,  стараясь держать равновесие, подошёл к сидящему
в обнимку с мячом сторожу.
     - Дай-ка сюда,  дядя Федя,  - ласково протянул я, и взяв у ошара-
шенного моим напором Никитича мяч,  быстрым движением зафутболил его в
сторону пустыря. Надо же, остались ещё навыки.
     - Беги,  пацан,  лови свою судьбу, - посоветовал я мальчишке. - И
смотри, в другой раз нам не попадайся, огребёшь.
     Паренька не пришлось долго упрашивать.  Взвившись обгорелой свеч-
кой в тёплый синеватый воздух, он умчался вдогонку за спасённым мячом.
     Никитич неодобрительно посмотрел ему вслед.
     - Чего же это ты,  Лёха,  озорству потакаешь? - хмуро осведомился
он,  расправляя  примятую  газету-скатерть.  - С хулиганьём по-мягкому
нельзя,  совсем сладу не станет. Ты вот ладно, молодой, а я двух сыно-
вей да дочку вырастил, разбираюсь как-никак.
     - Да и с мамани его за мячик можно было бы на бутылку поиметь,  -
добавил доселе философски взиравший Мишаня.  - Это же Веркин сорванец,
с Заполынной,  я знаю. У Верки всегда в загашнике имеется, а раз такое
дело...
     Мишаня долго бы ещё предавался пустым  мечтам,  кабы  Никитич  не
раскупорил очередной пузырь.
     - Жалко стопочку,  - хмыкнул он, разливая водку в уцелевшую тару,
- ну да ничего. Мы с дядей Сёмой по очереди. За что пьём?
     - За детей,  - глубокомысленно изрёк Сёма,  указывая  глазами  на
пустырь, откуда вновь доносился футбольный визг. - За наше светлое бу-
дущее.
     Как я был ни пьян,  а всё же заметил, каким неслабым тычком угос-
тил Сёму Фёдор Никитич.  С чего бы это он озверел? - осоловело подумал
я, и лишь спустя пару секунд до меня дошло. Тактичен дядя Федя, такти-
чен и деликатен.  Вот вовремя и заткнул Сёмин фонтан.  Ещё бы, у гостя
такое горе, а этот своими тостами лишь растравляет.
     Между прочим,  плохо.  Не держу легенду, между прочим, выпадаю из
образа. Мне мало что сразу до сей элементарной мысли допереть, так ещё
вздрогнуть полагалось бы, побледнеть и отвернуться. Как скорбящему от-
цу.  А что,  интересно, вместо всего этого отпечаталось на моей пьяной
роже? Нет, пить нельзя, да ещё в жару, да ещё и без ма-аленькой табле-
точки  -  незаметным движением из рукава в стаканчик.  Проблема лишь в
том,  что я не на занятиях в Училище, вопрос о зачёте не стоит, а если
уж разобраться,  рубашка у меня с короткими рукавами, да и та обвязана
вокруг пояса. Ну, и последняя малость - не захватил таблеточек. Не по-
думал.  Нет,  до настоящих профессионалов,  вот как например, Ваня или
хотя бы Петрович,  мне ещё хлебать киселя и хлебать. И хорошо если ки-
селя...
     - Да ты чего,  Лёха, не пьёшь? - участливо пододвинул мне стакан-
чик Никитич. - Мы уже вздрогнули, а ты чего грустишь?
     - Да-да,  дядя Федя,  я сейчас! - пришлось мне хлопнуть очередную
дозу местной отравы. Ох и гадко она пошла, замутило меня, закололо из-
нутри во всех местах, даже слёзы в глазах обозначились.
     - Давай-ка огурцом заешь,  - подал мне Мишаня малосольный плод. -
Слушай, - озабоченно повернулся он к Никитичу, - этому больше не нали-
вай. Не удержит.
     - Да ты чего, дядя Сёма, - сколь мог старательно изобразил я воз-
мущение простого парняги-работяги. - Да я ещё столько же...
     - Ладно,  Лёха, можешь, верю, - похлопал меня по плечу Никитич. -
Но не надо.  Жара,  такие дела,  с поезду, с устатку. Посиди вон пока,
ветерком сейчас тебя обдует, и всё пойдёт путём.
     Что именно  из  меня  пойдёт и каким путём,  Никитич деликатно не
уточнил.
     - Вот,  ещё,  может, огурец ему? - Мишаня, вроде бы и не заметив-
ший,  как я его перепутал с Сёмой,  вновь сунулся ко мне с огурцом.  -
Хороший огурчик, монастырский сорт, между прочим.
     - Да, у монахов хозяйство раньше было налажено, - охотно подтвер-
дил Никитич. - Да и сейчас колупаются, только мало их - отец-игумен да
ещё трое стариков. Два человека послушников. Не идёт, понимаешь, к ним
молодёжь.  Монастырёк мелкий, бедный, чудесами не прославлен... До сих
пор толком ремонта не сделать, тут ведь деньги нужны, и большие, а кто
ж даст, мы - провинция... Студентов вот летом пригоняли несколько раз,
а что с них толку. Туда не лопатой с ломом, там бульдозер нужен, опять
же цемент,  кирпич,  да ещё прораба грамотного бы. А эти, салаги, и не
умеют ни хрена,  разве что водку жрать да по девкам.  Тебя  почему  на
ночлег-то никто не брал,  - доверительно наклонился ко мне Никитич,  -
за студента приняли.  А с ихним братом  у  наших-то  мужиков  разговор
простой - дрыном да по кумполу.  Так что тебе ещё повезло,  можно ска-
зать.
     Я не стал уточнять,  кому действительно повезло -  незачем  выби-
ваться из легенды.  Где уж бедному радиомонтажнику отмахаться от мужи-
ков с дубьём?  Так что лучше держать варежку закрытой. Тем более, сей-
час вообще болтать не стоит - наговоришь чего по пьяни,  потом расхлё-
бывай.
     - А монастырь,  между прочим,  старинный,  - продолжал Никитич. -
Эти-то, каменные стены, они позапрошлого века, а раньше тут деревянный
скит был,  говорят,  первые отшельники ещё до Вторжения сюда пришли...
Ну, говорят, конечно, всякое, не знаю... В прошлом году владыка Варсо-
нофий приезжал,  молебен в развалинах отслужил.  Может,  и выделят  из
Центра средства...
     - Дожидайся,  - хмыкнул Сёма.  - Ты,  Фёдор, после второй бутылки
что-то быстро глупеешь. Есть у тебя такая черта, уж не злись, я правду
говорю.  Ты  вон талдычишь - средства выделят,  а на кой хрен их выде-
лять?  Народу у нас в городишке кот наплакал,  приход еле дышит, а тут
ещё монастырь...  Кто ходить будет?  К нам же богомольцы со всех краёв
не потянутся, рылом не вышли. Будь тут чудотворная икона, или мощи ка-
кие, тогда бы ещё, может... А так...
     - А что так? - тут же вскинулся Никитич. - У нас, может, не как в
столицах,  но и свои мученики были,  и исповедники...  Да хотя бы отца
Петра вспомни.
     - Ну,  это конечно,  - неожиданно легко согласился Сёма. - Насчёт
отца Петра спорить не буду.  Только опять же - разговоры одни, доказа-
тельств нету.
     - А  кто он,  отец Пётр?  - спросил я,  сопротивляясь нахлынувшей
вдруг тошноте.  Кажется,  голос мой звучал болееменее связно,  хотя  я
чувствовал, что ещё немного - и отброшу копыта.
     - Ну конечно,  - покивал Никитич, - откуда вам в Столице про него
слышать? А отец Пётр, это такой батюшка, знаешь... Такой батюшка... Он
сам иеромонах, в храме нашем служил настоятелем. Ещё в начале того ве-
ка, до переворота. Говорят, семья его от болезни какой-то вся вымерла,
ну,  он и принял после этого постриг.  Служил,  значит, в храме, и жил
при нём же,  в каморке. Дом церковный тогда был большой, так ему квар-
тира полагалась во весь первый этаж,  как настоятелю,  а он отказался,
причту отдал.  Мне,  говорил, в каморке спокойнее. Народу к нему ходи-
ло...  И из дальних деревень,  и даже из Заозёрска ездили. И всех умел
утешить,  в беды вникал. Ну вот, а после переворота местный Совет храм
закрыл,  а потом и вовсе начали утварь грабить,  так он, отец Пётр, на
колокольню полез, набат стал звонить, народу, говорят, к храму набежа-
ло... В общем, не дал растащить. Ну, а на следующий день за ним солда-
ты пришли. Бумажку зачитали, контрреволюция, одним словом, сопротивле-
ние народной власти, организация мятежа. В общем, говорят, батя, соби-
райся на тот свет.  А отец Пётр им спокойно так отвечает - чего  соби-
раться,  я уже готов. Помолился молча, народ благословил, и увели его.
Ты вон,  когда подъезжал к городу,  мост видел? Мост высоченный, через
овраг,  там на дне речушка мелкая,  Вихлица, можно сказать, ручей. Это
ещё тогдашней постройки,  до переворота.  Видишь, по сию пору стоит, и
хоть бы что.  Умели же строить...  Ну вот,  вывели его на мост, и даже
стрелять не стали.  Пожалели патрона. Взяли, значит, за руки да за но-
ги,  раскачали - и сбросили с моста.  А там же высота метров пятьдесят
будет, и камни внизу. Посмеялись они, покурили - ну, и пошли вниз, те-
ло подбирать.  Смотрят - а тела-то и нету.  Обшарили там всё,  до ночи
возились - без толку. Пропал отец Пётр. Как в воздухе растаял. Понача-
лу думали, кто-то из прихожан спрятал, обыски были по домам, да ничего
не нашли.  Да и вряд ли, не успели бы утащить, ну и заметили бы солда-
ты.  В общем,  так и не отыскали. Упасть-то упал, а до земли, выходит,
не долетел.
     А с тех пор,  говорят, он людям иногда является. И во сне, и даже
так...  Наяву. То есть вроде бы он и не умер, а ходит невидимо по зем-
ле, помогает. Даже вот мою мать возьми, с ней на фабрике женщина рабо-
тала, так когда у той мужа посадили, она к стенам монастырским пришла,
поплакала,  а после тихо так шепнула - отец Пётр,  если слышишь  меня,
если  можешь  - выручи.  И вдруг чувствует - чья-то рука её по волосам
гладит.  Вскинулась она - а перед ней он сам и  стоит,  отец  Пётр,  в
пыльном подряснике,  с посохом.  Уповай,  говорит,  на Господа, Елена.
Господь милосерд.  Сказал и пошёл прочь,  за угол завернул - и пропал.
Она-то,  Елена Ивановна, следом кинулась - а за углом уже никого. Хотя
местность там такая,  что не скроешься никуда. Вот. А через неделю она
с работы приходит - а дома её ждёт муж.  Разобрались, выпустили. И та-
кое тогда бывало.
     - Всё это, конечно, так, - упрямо вклинился в разговор Сёма, - до
только где они,  эти люди,  что отца Петра видали?  Кто помер уже, кто
последние годы доживает.  Ведь чуть ли не девяносто лет прошло.  Мы-то
здесь, в Барсове, может, и знаем про него, а поди кому в епархии дока-
жи? Прямых свидетелей нет, могилы нет, мощей нет...
     - Да, крючкотворов у нас что клопов развелось, - с трудом выдавил
я из перекрученного тошнотой горла.  Нет,  одно мне спасение - ближние
кустики.
     Как я до них добирался - это отдельная баллада. Ноги превратились
в какое-то подобие резиновых шлангов, к шее, казалось, привязали двух-
пудовую гирю,  пространство перед глазами вытягивалось в тёмную трубу,
и  сколько  я ни ковылял до спасительной бузины,  она упорно не хотела
приближаться.  Зато кожей спины ловил я на себе чей-то не  по-хорошему
заинтересованный взгляд.
     А когда я всё же дополз,  и извергнул внутреннее своё содержание,
что-то вдруг случилось,  вспыхнул внутри головы лиловый  огонь,  земля
ударила  меня по ногам,  воздух всколыхнулся и всё вокруг завертелось,
точно утекающая в тёмную воронку раковины вода.  Последнее,  что я за-
помнил - это как озабоченно матерясь, куда-то меня волокли. Кто, куда,
зачем - какая разница,  если так или иначе всех  поглотит  исполинский
водоворот? Вот я уже у горловины, вот пискнула разодранная пополам се-
кунда - и не стало ничего.

                        Глава 2. Если не мало.

     Корзина то и дела стукалась о мою коленку,  наверно, надо было её
отодвинуть,  но почему-то я боялся до неё дотронуться,  и, скрючившись
на заднем сиденьи, давил носом стекло. Там, за стеклом, возникали чёр-
ные ободранные ёлки,  тянули ко мне когтистые ветки-лапы, но побеждён-
ные скоростью нашего "Гепарда", расплывались позади мутными облаками -
чтобы  смениться другими,  такими же опасными деревьями.  Иногда между
ёлок тускло блестели затянутые ряской болотца,  вставали тёмной стеной
высоченные заросли крапивы, мелькали поросшие мелким березняком просе-
ки.
     Солнца не было - тяжёлые, свинцовой масти облака затянули небо, и
мне казалось,  будто всё вокруг - и мы с нашим "Гепардом",  и шоссе, и
ощетинившийся лес - покрыто огромным стальным куполом,  как в планета-
рии.  И  какая-то скрытая машина управляет им,  крутится программа,  и
значит,  ничего теперь не изменишь,  всё будет так,  как случалось уже
сотни раз, и казалось бы, пора привыкнуть, но привыкнуть у меня не по-
лучалось,  наоборот - с каждой минутой становилось ещё страшнее. Я по-
нимал,  что ждать осталось недолго,  скоро оно ударит, но не знал, что
именно.  Нет, вру - на самом деле я знал, но знание это было столь не-
возможным,  такая  скрывалась  в нём гадость,  что я прятался от него,
строил в мозгу баррикады из привычных слов и воспоминаний, хотя и чуял
- все мои потуги бесполезны,  то, что сейчас будет, не отодвинешь, это
не корзина,  что на каждом повороте лупит меня по  коленке,  прямо  по
заплате  на  стареньких джинсах,  мама заставила их надеть,  для сбора
грибов самое оно, хотя я брыкался, они тесные и мышино-серые, уж лучше
бы я в школьные брюки влез (форму отменили,  и они оказались вроде как
ненужные). Но маму разве переспоришь?
     Мне ужасно хотелось вмешаться в их с отцом разговор, попросить...
Я сам не знал о чём.  Остановить машину? Повернуть назад? Да разве они
меня послушают?  С какой стати?  Сам же рвался по грибы,  скажут,  сам
просил,  чтобы тебя разбудили в половину пятого, что за бзики? Если бы
я мог им сказать, что случится... И то они не поверили бы. И мне ниче-
го другого не оставалось, как молчать и глядеть в окошко, на неподвиж-
ные,  в жёлтых подпалинах облака, наливающиеся непонятной силой, гото-
вые обрушить на землю потоки рыжего, мохнатого пламени.
     И вот это случилось.  Со злым треском, как от раздираемой пополам
рубашки, рассыпалось небо, ударило слепящим взрывом, мелькнули чёрные,
извивающиеся корни поваленной сосны, горизонт вздыбился и спустя мгно-
венье с натужным всхлипом осел, огненная волна подхватила меня и швыр-
нула навстречу пригнувшимся ёлкам,  я протискивался между ними, разма-
зывал по щекам едкие слёзы, и понимал, что не могу оглянуться.
     Там, за моей спиной,  на шоссе,  буйствовал рыжий факел, там была
мама, и я не мог не то чтобы броситься к ней, туда, в объятия гудящего
пламени,  но даже головы повернуть не удавалось. Точно гиблый какой-то
ветер тащил меня вперёд,  по лесу, сопротивляться ему было невозможно,
оставалось лишь перебирать ногами да уворачиваться от готовых вцепить-
ся в меня веток.
     Потом я понял,  что ветер - на самом деле не ветер,  а голос, вы-
талкивающий из чьей-то гнилозубой пасти слова:
     - Держи чухана! Сейчас мы его... Да справа же, придурок, заходи!
     Васька Голошубов устраивал охоту по всем правилам искусства, рано
или  поздно  он меня отловит,  но сейчас я ещё способен был бежать - и
рвался сквозь притихший лес, раздирал куртку и джинсы о колючие ветки,
спотыкался на вывернувшихся из-под упругой хвои корнях - и чем дальше,
тем тише становился прокуренный Васькин голос,  вот он уже не  сильнее
комариного звона, вот его уже нет...
     Но я тем не менее бежал, задыхаясь, сжимая пальцы в кулаки до по-
белевших костяшек,  кололо в левом боку,  и приклад автомата то и дело
норовил влепить мне по бедру,  я сорвал его, тем более, что скоро, на-
верное,  придётся стрелять,  вот уже и просвет засинел меж ёлок,  я из
последних  сил рванулся туда - и вылетел на залитую полуденным солнцем
железнодорожную колею.
     Было тихо.  Удивительно тихо,  даже,  я бы сказал, умиротворённо.
Лишь кузнечики прилежно стрекотали в густой, посеревшей от зноя траве,
да еле слышно гудели провода.
     Оправляя сбившуюся камуфляжку,  я пытался вспомнить,  от кого  же
так гнал по лесу...  Или за кем... Что-то такое маячило за спиной, тя-
гостно-непонятное,  странное.  Ладно,  во всяком случае, автомат можно
закинуть  за  спину.  Стрелять курсанту Бурьянову в ближайшее время не
придётся. Не в кого. Безмятежно здесь и пусто.
     Пусто?
     А как же тогда это?
     Она лежала в трёх шагах от меня, уставившись в небо пустыми, оло-
вянными  пуговицами  глаз.  Чёрная,  с каким-то даже синеватым отливом
шерсть свалялась грязными клочьями,  острые треугольники ушей обвисли,
точно от жары, но я знал, что жара тут ни при чём, и не от жажды раск-
рыта гнилая пасть,  откуда бурой лентой выползает страшный,  распухший
язык, упираясь с обеих сторон в слюняво-жёлтые клыки.
     Голова, несомненно,  была отрезана.  Не отрублена, не оторвана, а
именно отрезана - трудились долго,  время от времени обтирая от  крови
длинный и узкий кремнёвый нож,  под медленно струящуюся из магнитофона
тёмную мелодию.  Кровь,  надо полагать, стекала в подставленный тазик,
часом позже её используют всю,  до последней капли, пойдёт на Элексир,
а может, на какую-то иную гадость.
     Похоже, голова валялась тут уже давно, дня три, не меньше. Только
сейчас я ощутил удушливый смрад,  волнами исходящий от того, что оста-
лось от собаки. Когда-то это было доберманом.
     В общем,  мне не впервой такое видеть.  Почерк Рыцарей Тьмы всюду
одинаков,  и,  как наставительно говорит Куратор,  пора бы привыкнуть.
Проза нашей незаметной работы - вот такая вонючая,  тупо  глядящая  из
ромашек безжизненными глазами.
     И тем не менее что-то здесь было не так.  Жизни в голове давно не
осталось, но я чуял - передо мной нечто большее, чем разлагающийся ку-
сок  мяса.  Не  жизнь,  но  какая-то странная дымка вилась вокруг неё,
смутное, едва уловимое присутствие.
     Я инстинктивно отступил на шаг и потянул с  плеча  автомат.  Хотя
толку с этого...  Рыцарей здесь уже и след простыл, они сейчас в горо-
де,  ездят в автобусах, сидят в конторах, выстаивают очередь за пивом.
А здесь - в траве и цветочках мёртвая голова, неутомимые мухи облепили
вздувшийся язык, ползают в ноздрях, и гудят, гудят, словно соревнуются
с линией электропередачи.
     Солнце равнодушно поливало землю июльским жаром,  ему не было ни-
какого дела ни до замученной собаки, ни до Рыцарей, ни до растерянного
курсанта в потной камуфляжке,  сжимающего совершенно бесполезный здесь
автомат.  И я, вот этот незадачливый курсант, обманутый солнечным спо-
койствием,  даже не сразу понял,  что случилось.  А когда понял - меня
словно током долбануло.
     Собачья голова резко дёрнулась,  повернула в  мою  сторону  гной-
но-жёлтые глаза,  острые иглы-зрачки уставились мне в лицо. Пасть мед-
ленно закрылась,  потом раззявилась снова, послышалось нехорошее буль-
канье,  и тут я осознал,  что оттуда, из тёмной гнилой дыры, доносятся
слова.  Тяжёлые,  странные слова,  я слышал их, они были знакомы, но я
ничего не мог разобрать,  мышцы все одеревянели, ноги сделались ватны-
ми,  я сам не понимал,  почему до сих пор удерживаю равновесие, почему
не завалился носом в горячую траву,  и мысли все кудато делись, в моз-
гах было пусто,  и только часто-частно пульсировала на виске тоненькая
упрямая жилка.
     И тут я вдруг как-то сразу,  безо всякого перехода понял,  что за
слова выдавливаются из чёрной пасти.
     - Если не мало, то всё. Если не мало, то всё. Если не мало...
     ...Прочь, куда угодно, но только не здесь, не рядом с шевелящимся
куском того,  что раньше было собакой,  а теперь стало...  Нет, я даже
мысленно не мог произнести это слово, хотя и знал его.
     Резкая волна подхватила меня,  на  мгновенье  дёрнулся  горизонт,
солнце расплылось мрачным, в полнеба, рыжим костром, а я вдруг оказал-
ся на рельсах,  не меньше, чем в сотне шагов от той головы, а навстре-
чу, с юга, уже надвигалась гремящая электричка, приближалась короткая,
сизо-чёрная полоска тени.
     Солнце - уже не расплескавшееся по небу гудящее пламя,  а привыч-
ное, маленькое - слепило глаза, но не было и мысли, чтобы отвернуться,
а грохот нарастал,  ещё секунды две,  и станет поздно, но сдвинуться с
места я не мог.  Точнее, мог, но знал, что останусь, потому что не хо-
чу,  не хочу,  не хочу туда, и даже смотреть в ту сторону немыслимо, и
незачем на что-то решаться,  да и поздно,  солнце бьёт в глаза - а те-
перь уже не бьёт,  тень электрички надвинулась на меня, накрыла лёгким
чёрным одеялом.
     И не стало ничего.

                  Глава 3. Мир не без добрых людей.

     Что-то осторожно  коснулось моей щеки,  пробежало по ней лёгкими,
едва ощутимыми лапками. Таракан, - брезгливо подумал я, с трудом отво-
рачиваясь к стене.  Раздавить рыжую пакость сейчас было выше моих сил.
И без того в голове дубовая тяжесть,  и ноет  желудок,  словно  кто-то
медленно наматывает мои кишки на тонкую,  тщательно отполированную ба-
рабанную палочку.
     Неудивительно, что и снилась всякая дрянь.  Шерсть  какаято  гни-
лая...  И ещё пожар, кажется. Впрочем, эти мутные обрывки лучше не во-
рошить - себе дороже.  Пора вставать, пока снова не окунулся в мрачные
туманы сонного царства.
     Я разлепил глаза - и в них тотчас вонзились лимонножёлтые солнеч-
ные лучи.  Точно молодые бамбуковые стебли,  сильные и острые. Похоже,
светило поднялось довольно высоко. Сколько же сейчас времени? Уставив-
шись на циферблат наручных часов,  я обнаружил лишь то обстоятельство,
что стрелки намертво застыли на половине второго ночи.  И неудивитель-
но,  где уж мне вчера было подкрутить завод.  Вот это и  называется  -
профессионализм.
     Потом я  обрёл  способность хотя бы отчасти воспринимать окружаю-
щее. И обнаружил себя на продавленном скрипучем диване, лёгкое одеяло,
которым кто-то меня заботливо укрыл, раскинулось сейчас на некрашенном
дощатом полу, точно неправильной формы клякса. Мы с диваном находились
на  небольшой застеклённой веранде,  и кроме нас,  тут имелись ещё два
крутобоких шкафчика, прислонённая к стене раскладушка, круглый стол на
трёх  уцелевших  ногах (урезанная четвёртая скорбно опиралась на бурый
кирпичный обломок). Стол был застелен газетой, и судя по её нездоровой
желтизне - газетой весьма древней, быть может, ещё додержавных времён.
     А в  дальнем углу веранды громоздилась газовая плита,  и в данный
момент вскипал на ней пузатый чайник,  и жарилось нечто шипящее. Веро-
ятно, яичница.
     Возле плиты суетился Никитич.
     - Что, проснулся? - ласково кивнул он. - Это правильно. Это давно
пора. Ну, и как самочувствие после вчерашнего?
     Судя по бодрому виду Никитича,  сам он находился в полнейшей гар-
монии со Вселенной.  Вечернее возлияние старику было что слону дробин-
ка.  Загорелое лицо его выражало спокойную уверенность в том,  что ве-
селье наше питие есть.
     - С добрым утром,  Фёдор Никитич,  - откашлявшись, хрипло сообщил
я. - Самочувствие более-менее.
     - Это и видно, - живо согласился Никитич. - Вы там в Столице, как
я погляжу, оторвались от народных корней. Ты же, Лёха, вчера и бутылки
внутрь не заглотнул,  а развезло тебя точно с банки трёхлитровой.  Или
молодежь  такая слабая теперь пошла?  Хотя по нашим Барсовским вроде и
не скажешь...
     - Так жара же обалденная, - вяло бормотнул я дежурное оправдание.
Почему-то не хотелось мне выглядеть в глазах отставного сторожа слаба-
ком.
     - А что жара? Вся наша жизнь - жара, - нараспев произнёс Никитич,
снимая сковородку с огня.  - Ладно, не бери в голову. Подрастёшь, нау-
чишься. Давай-ка лучше перекусим.
     Я сполз с дивана,  мысленно ругнувшись на тему измятых брюк. Сов-
сем ведь новые были брюки. Да, а сумка-то моя где?
     Видимо, Никитич уловил эту суетную мысль.
     - Да здесь, здесь твоё хозяйство, вон на подоконнике торчит. Всё,
как говорится,  в целости. Ты вон чего, на двор сходи, там у нас руко-
мойник, и вообще...
     Что касается  вообще,  Никитич  попал в десятку.  Это было сейчас
весьма кстати, и я немедленно последовал его совету.
     Выйдя из обшарпанной будочки в конце участка, я вновь отдался ув-
лекательному процессу созерцания.
     А поглядеть было на что. Утро стояло чудесное. Скоро оно сменится
скучным зноем,  задымит на улицах асфальт, задрожит, заструится прока-
лённый  бешеными лучами воздух.  Но пока ещё зыбкая свежесть не успела
растаять,  и ветерок едва заметно шевелил листву высоченных старых бе-
рёз, пятна солнечного света переливались на голубоватых досках крыльца
- точно стая мелких рыбёшек резвилась в кристально чистой речной воде.
Возле забора подмигивала красноватыми глазками сочная,  спелая малина,
картофельные заросли в огороде казались уменьшенной в десятки раз  мо-
делью тропических джунглей.  И деловито жужжа, сновали повсюду пчёлы -
опыляли, опыляли...
     Сзади подошёл ко мне большой кудлатый пёс - явно дворянских  кро-
вей,  поглядел вопросительно, мол, кто это такой пробрался на охраняе-
мую территорию?  Потом неожиданно ткнулся мне тёплой влажной мордой  в
ладонь. Признал.
     - Тихо,  Волчок, - выглянул Никитич из окна. - Свой это, свой! Ты
не бойся,  - продолжил он,  обращаясь уже ко мне,  - животина  у  меня
смирная, не цапнет.
     - Да  мы уже вроде нашли контакт,  - хохотнул я и потрепал Волчка
за ухом.  Тот благодарно заворчал и настроился было на дальнейшие лас-
ки.
     - Уж извини, друг, некогда миловаться, - сообщил я псу, отыскивая
глазами обещанный рукомойник.
     Он обнаружился здесь же, возле крыльца, и вскоре, помедвежьи урча
от удовольствия, я обливал себя до пояса необыкновенно холодной (види-
мо, только что из колодца) водой.
     - Ты особо не увлекайся,  - позвал меня с крыльца Никитич. - Яич-
ница стынет.
     Посреди колченогого  стола,  поставленная  на спиленный берёзовый
кругляш,  красовалась шипящая точно лесной кот сковородка.  Яичница  в
ней фырчала,  пузырилась и вовсе не думала остывать. Там же, на старой
газете,  имело место блюдце с порезанными солёными огурцами, тарелка с
малость зачерствевшими ломтями ноздреватого серого хлеба, и, разумеет-
ся,  початая бутылка с прозрачной жидкостью.  О её природе  догадаться
было несложно.
     Мы перекрестились на темневший под потолком образ Богородицы, Ни-
китич,  на правах хозяина,  прочитал скороговоркой молитву,  и завтрак
начался.
     Перво-наперво Никитич распределил содержимое бутылки,  причём мой
стакан оказался наполнен едва ли на треть.
     - А больше тебе сейчас и не надо,  - пояснил старик.  -  Это  для
приведения себя в порядок,  и перебирать не след, развезёт. Ну, а мне,
как понимаешь, иная доза положена. Ладно, давай за встречу.
     Мы подняли стаканы.  Быстро заглотнув отвратительное пойло, я тут
же потянулся за огурцом.
     - Про яичницу не забывай,  - напомнил Никитич.  - Прямо со сково-
родки бери.  У вас,  в Столице,  может, с тарелок лопать привыкли, а у
нас всё по-простому.
     - Да и у нас так же, - дипломатично усмехнулся я.
     - Ну ладно,  Лёха, такой, значит, расклад, - переключился Никитич
на куда более интересную тему. - Старуха моя, Марья Филипповна, сейчас
в Замохове,  у старшего сына гостит, у Володьки. До августа там проси-
дит.  Внуки,  сам понимаешь, то сё... Да и по хозяйству помочь, как же
без этого,  вы же,  молодые, грязью зарастёте, если не контролировать.
Так что поживи у меня. Много с тебя не запрошу, по пятёрке в день уст-
роит?
     - Нет проблем, - кивнул я. - Я и больше мог бы.
     - Больше  не надо,  - отмахнулся Никитич.  - Ты же не этот...  не
дачник.  Свой,  можно сказать,  парнишка. А зато что заплатишь, всё на
культурный отдых пойдёт,  - хитро подмигнул он.  - Старуха далеко, так
что некому меня контролировать.  Дальше, значит, дела такие. Я, как ты
помнишь,  плотничаю помаленьку, у нас тут бригада небольшая собралась,
строятся же люди, и им хорошо, и нам доход. Ну, и домой я лишь к вече-
ру прихожу.  Ключ под ковриком у крыльца лежит, если раньше появишься.
Удобства где, видел. Колодец на улице, как выйдешь, направо до кирпич-
ного дома. Вёдра на задней тераске. Так что в курс я тебя ввёл. Когда,
говоришь, уезжать тебе надо?
     - В понедельник с утра.
     - Ну, парень молодой, найдёшь, чем себя занять, - кивнул Никитич.
У нас городок не больно интересный, но всё же... Места живописные, мо-
настырь посмотришь...  В парк сходи, там у нас цивилизовано, кафе, мо-
роженное, пляж опять-таки. Прошлым летом Володька приезжал, обоих вну-
ков привёз, так их оттуда, с пляжа, за уши утянуть не могли... - Ники-
тич пожевал губами,  хмыкнул, и надолго замолчал. Потом, видно, решив-
шись на что-то, хмуро произнёс:
     - Ты извини,  если что не так, но... В общем, твои обстоятельства
я помню. И знаешь, вон чего скажу. Старичок твой прозорливый, которого
тебе наобещали, это, конечно, хорошо, но и здесь, в Барсове у нас тоже
кое-чего сообразить можно.  Дело, ты понимаешь, такое, молчком надо...
В общем, есть тут одна бабка, которая поможет. Я сам с ней и не знаком
толком, но люди говорят... Она, видишь ли, не сама гадает, но сведёт с
человеком,  который умеет. Что-то ей, понятное дело, заплатишь, что-то
этому... знахарю. Я, конечно, ни за что ручаться не могу, но попробуй,
хуже не будет...
     Пришлось сделать солидную паузу.
     - Это хорошо,  да хватит ли денег на моего старичка,  если тут не
выгорит? - наконец протянул я. Видимо, Никитич не просёк моего удивле-
ния.  Чему-то же нас всё-таки учили. Ладно... Но интересный получается
коленкор.  Никитич...  Кто бы мог подумать... Благонамеренный дядечка,
бывший церковный сторож...  Ведь если  официально  посмотреть,  своими
словами он статью заработал. "Пособничество в осуществлении оккультной
практики",  триста вторая дробь "в", от трёх до пяти с конфискацией...
И  ведь знает старый хрен,  знает про статью.  Но меня пожалел,  а ещё
больше пятилетнего Саньку,  сынишку моего... гипотетического. Рискнул.
Ладно...  Уж как-нибудь постараюсь его отмазать в рапорте. Если вообще
придётся в это новое дело влезать.  В конце концов,  у меня есть  своё
задание, с ним бы справиться, а трудовой энтузиазм и инициатива по та-
кой жаре сами собой издыхают.
     - Про деньги не бойся,  - утешил меня Никитич.  -  Там,  говорят,
правило такое - не выйдет если чего, деньги назад возвращают. С бабки,
правда,  обратно не сдерёшь, но ей-то как раз много и не дают, её дело
лишь свести с человеком. Так что, думаю, не разоришься.
     - Ну,  спасибо,  Фёдор  Никитич,  - произнёс я почти искренне.  -
Вдруг и в самом деле получится... Век не забуду.
     - Да ладно тебе,  - отмахнулся рукой бывший сторож. - Не о благо-
дарностях  тебе  сейчас  думать надо,  а о пацане своём,  да о супруге
сдвинутой. Погоди, сейчас адрес бабкин тебе запишу.
     Никитич пошарил на широкой, укреплённой в изголовье дивана полке,
отыскал там огрызок карандаша и,  оторвав край устилавшей стол газеты,
принялся деловито на нём царапать.
     - Вот,  - удовлетворённо сообщил он, протягивая мне клочок. - Тут
и адрес,  и нарисовано,  как добраться.  Ты, ясное дело, как придёшь к
бабке, на меня не ссылайся. Скажешь - люди посоветовали. Да она и сама
допытываться не станет. Знает - просто абы кто по такому делу к ней не
придёт.  Но на всякий случай бумажку после порви. Мало ли... У нас тут
глушь, местная полиция ворон считает, но понимаешь, Управление контора
такая... Лучше дуром не подставляться.
     - Это верно, - честно согласился я. - Спасибо, Фёдор Никитич.
     - Ну всё, пора мне, - сейчас же засуетился дед. - Работа ждать не
станет.
     - Вместе выйдем,  - кивнул я,  натягивая мятую рубашку. - В самом
деле, погуляю, посмотрю эти ваши достопримечательности.

                       Глава 4. О совпадениях.

     Ну, достопримечательности потерпят. Сперва дело, а потом уже сом-
нительные радости города Барсова.  Кстати, откуда такое название? Вот-
чина какого-нибудь князя Барса, прозванного так за храбрость? Впрочем,
может быть, как раз наоборот. Интересно, уж не красуется ли на городс-
ком гербе этот самый дымчатый,  с тёмными пятнами горный кот?  Надо бы
вечером у Никитича спросить.  Должен знать, местный патриот как-никак.
Певец малой Родины.
     На улице Глотова отыскал я очень удобную скамейку под раскидистым
тополем. Все преимущества разом - и тень, и тишина, и малозаметно. Са-
мая что ни на есть рабочая обстановка. Облокотившись об изрезанную де-
сятками инициалов спинку, я немного посидел в расслаблении, выкинув из
головы посторонние мысли.  Хоть и пустячное,  судя по всему, предстоит
дело, но порядок есть порядок. Настройка необходима. Пора на некоторое
время расстаться с маской незадачливого радиомонтажника Лёхи  и  стать
самим собой - поручиком Бурьяновым.  А вышеозначенному поручику предс-
тоит разговор с одной милой старушкой,  проживающей...  - я перелистал
записную книжку,  - проживающей по адресу:  Малая Аллея, дом четырнад-
цать.
     Аллея, значит,  да к тому ж ещё и малая.  Ну-ну... Что-то мне это
напоминало,  крутилась в мозгах некая смутная мысль.  Ведь слышал же я
где-то от кого-то совсем недавно про эту Малую Аллею.  Или видел... Но
где?
     Стоп! Кажется, уловил!
     Я достал  из  кармана  покрытый мелким почерком Никитича газетный
обрывок.  Ну вот, так оно и есть! Малая Аллея, дом четырнадцать, Елена
Кузьминична.
     Интересно получается!  Бабуся-источник и бабуся-посредник,  выхо-
дит, одно и то же лицо? Тем более интересно на это лицо взглянуть. По-
хоже, дело выходит не столь уж пресным, как думалось мне в прокуренном
кабинете начальника.
     Оно ещё тогда показалось мне странным.  Мелкая, рутинная работён-
ка,  с  которой  вполне мог справиться местный райотдел - но почему-то
сигнал доходит прямо до Столичного Управления.  И как это его  местные
сотрудники не отследили?  Может, столь обленились в здешней глуши, что
и почту не смотрят? Или... Или сигнал шёл не обычным путём? Но как? Уж
не секретным ли кодом РТ-8?  Чушь! В этой Тьмутаракани о нём, надо по-
лагать,  никто и не слышал.  Уж во всяком случае,  не бабка. Значит...
Вот это уже интересно - следующее после бабки звено.  Кому она доложи-
ла?  А если доложила,  получается,  что здесь, в Барсове сидит глубоко
запрятанный работник Управления? А чего ему тут делать? Тем более, лю-
дей и в Столице не хватает катастрофически,  оно и понятно, ещё тогда,
десять лет назад, Ватолин, легендарный Первый Смотритель, отказался от
услуг бывших госбезовцев. Управление пришлось создавать практически на
пустом месте. Людей без архиерейского благословения даже и не тестиро-
вали.  Сейчас-то помягче,  сейчас и Училище наше в год по триста  лбов
выплёскивает,  и опыт какой-никакой образовался... Впрочем, те, первые
годы я знаю лишь по рассказам начальника. А Сан Михалыч очень даже се-
бе на уме мужик, если разобраться.
     Ну что,  пора от размышлений переходить к делу.  А то еще утопает
Кузьминична на какой-нибудь базар - и жди её полдня,  жарься в невиди-
мой духовке.
     Я спрятал записную книжку,  вложив туда и бумажку Никитича,  под-
нялся со скамейки - ох,  как это было неприятно, из прохладной тополи-
ной тени - да на плюющееся издевательским огнём солнце.
     Идти предстояло довольно далеко - во всяком случае,  так выходило
по дяди Фединой записке.  Сперва до центра,  потом через  рынок  -  на
Центральное шоссе,  по нему до микрорайона Столбцы,  а там уже и рукой
подать до Малой Аллеи.
     Вчера, во время слепого блуждания по  Барсовским  улицам,  я  бо-
лее-менее  уже представлял план города,  и как дойти до центра,  в об-
щем-то знал.
     Но жара...  Нет,  всё-таки я, согласно легенде, парнишка простой,
почти что отдыхающий - а значит,  рубашку долой, в сумку её, гадину, в
сумку!  Довольно с меня и майки.  И ту бы скинул, но ведь бабки на ла-
вочках шептаться станут. А лишний шёпот мне ни к чему.
     Вот что  хорошо  было в этом городе - попадались местами ларьки с
квасом. Странно, как я вчера их не приметил. Впрочем, наверное, к пяти
часам их уже закрывают.
     Путь до  городского центра можно было бы измерять выпитыми стака-
нами. Иногда возникала у меня трезвая мысль - а ну как в городе с туа-
летами похуже,  чем с ларьками?  А дикие кусты могут в нужную минуту и
не возникнуть.  Что тогда?  Да,  трезвость была права. Но жажда тем не
менее перетягивала канат.
     Центр оказался довольно тихим и пустынным местом. Уж на что домик
Никитича стоял на отшибе,  но даже и на тамошних улицах люди  встреча-
лись  не  в пример чаще.  А тут - вымерло население,  точно динозавры.
Лишь изредка пронесётся на велике лопоухий  пацан,  прочапает  куда-то
бабка с неподъемного вида баулом, или пара-тройка помятых личностей не
спеша проследует к магазину.  А ведь суббота,  между прочим, на работе
никто не торчит. По огородам, что ли, расползлись? Воду на своём горбу
таскают, бедолаги.
     Я их очень даже неплохо понимал.  В такую пору стоит лишь раз  не
полить посадки - и прощай овощи-фрукты.  Ушла любовь,  увяли помидоры.
Сейчас это надлежало толковать буквально.
     Вот и приземистое, вросшее в землю корнями здание городской упра-
вы.  Чёрно-жёлтый  флаг  обвис  на  штыре  унылой тряпкой,  вот тебе и
"Взвейся,  державное знамя..." Тёмные прямоугольники окон подслеповато
уставились на меня,  словно недоумевая - чего этот, в майке, сюда при-
пёрся? По какой такой казённой надобности?
     Возле высокого крыльца отдыхали  несколько  пропылённых  машин  и
грязно-серая,  с  едва заметными подпалинами рыжая дворняга.  Смотрела
она грустно.  "Всё равно ведь ничего не дашь," - написано было  на  её
умной мохнатой физиономии.
     Чем-то мне она не понравилась.  Не то чтобы лаяла псина,  скалила
зубы - нет,  ни намёка на агрессию.  Но настроение почему-то сразу  же
испортилась,  точно дохлую мышь съел. Что-то вспомнилось вдруг пакост-
но-склизкое,  и тут же вновь забылось,  но гнилой запах, однако же, не
желал выветриваться из мозгов.
     А вот уже и рынок виден.  Впрочем, его приближение и раньше можно
было вычислить - народ стал мало-помалу  появляться.  Ну-ну,  суббота,
базарный день.
     Можно обойти базар стороной,  и крюк не такой уж длинный получит-
ся,  но можно и насквозь. Искать обходы мне не слишком хотелось, а мо-
жет, по человеческому обществу соскучился - и я пошёл прямым путём.
     Человеческое общество  возникло тут же,  не успел я пройти сквозь
главный вход - настежь распахнутые железные ворота, некогда окрашенные
салатовой  краской,  но  многолетние  дожди поучаствовали в творческом
процессе,  и ныне ворота приобрели весьма подозрительный цвет.  Такой,
наверное, имеют сдохшие крокодилы.
     Нельзя сказать,  чтобы  торговля шла особенно бойко,  но всё же я
был удивлён обилием фруктов и овощей.  Надо же,  несмотря  на  засуху,
что-то ещё растёт!  Горы крутобоких яблок на прилавках (по-моему,  не-
дозрелых),  крупная,  едва ли не с детский кулачок малина,  бутылочный
отсвет крыжовника, и конечно, зелень, всюду зелень, огромные пучки лу-
ка,  даже на расстоянии испускающие пронзительный аромат, душистый ук-
роп,  и налитая рыжим хрустом морковь, и вёдра удивительно чистой кар-
тошки,  не то что у нас в Столице,  чёрные от грязи магазинные клубни,
нет - здесь каждое "земляное яблоко" было заботливо отмыто, и дразняще
отсвечивало то жёлтым, то синевато-розовым.
     Я шёл мимо всего этого огородного буйства, не торопясь, разгляды-
вал  дары  природы,  кое-где даже попробовал прицениться - не всерьёз,
конечно,  но исключительно из спортивного интереса. Кстати, цены здесь
оказались  ненамного ниже столичных,  так что прощай мечта о провинци-
альной дешевизне.  Хотя,  впрочем, это понятно - в такое лето, в такой
адской топке, и всё же что-то выросло...
     Что самое интересное - торговали и грибами.  Хотя уж им-то, каза-
лось бы,  неоткуда взяться, уже месяц ни намёка на дождь, лишь изредка
собирались задумчивые тучи, густели, отливали по краям свинцовым блес-
ком - а потом как-то незаметно линяли,  и злобно-торжествующее  солнце
вновь самодержавно воцарялось в дымчатой голубизне.
     И тем не менее грибы были. Несколько хмурых, помятых жизнью тёток
стояли в ряд,  и на их газетках красовалось  разложенное  богатство  -
груды смахивающих на апельсиновые корки лисичек,  крепкие на вид,  со-
лидные боровики.  И скользкие, рыжеватые маслята, поблёскивают плёноч-
кой - и как только она по такой жаре не высохла?
     - Места знать надо, - сообщила мне одна из тёток, заметив моё не-
доумение. - Ну что, молодой человек, берёшь? Недорого совсем...
     - Спасибо, - кивнул я. - В другой раз.
     И, не оглядываясь, быстро зашагал к выходу.
     Вот такие же маслята были в нашей корзине, что пристроилась у ме-
ня на коленях.  Не столь уж удачным выдалось лето - втроём едва запол-
нили тару,  хотя собирали чуть ли не с самого утра.  Солнце уже  поти-
хоньку  сползло  к горизонту,  когда,  наконец,  наш "Гепард" негромко
взревел и, набирая скорость, покатился по горячему асфальту.
     Папа гнал,  конечно,  лихо. Наверное, ему просто хотелось быстрее
добраться до дома,  влезть в пижаму и устремиться к телевизору.  Он не
мог спокойно уснуть, не выслушав последних известий. Мама в этом отно-
шении  была  поспокойнее,  но всё же отцовский пыл частично затронул и
её.  Тем более, до выборов оставалось не больше двух недель, официаль-
ные прогнозы родителей только смешили, а разговоры с друзьями на нашей
чистенькой шестиметровой кухне - пугали.
     - Ты видишь,  что они умнеют прямо на глазах?  - говорил в  таких
случаях дядя Олег,  давнишний папин приятель,  ещё с институтских вре-
мён.
     - Это не ум,  это хитрость дурака,  -  обычно  отвечал  папа,  но
как-то невесело кривились у него губы.
     - Нам  от этого не легче.  Сейчас они вошли в блок с Верхушкиным,
завтра к этой гоп-компании присоединится Мухинская команда - и  готово
дело. Державники наберут свои вожделенные две трети. И пожалуйста, за-
конный демократический путь. Как в Дойчланде в своё время.
     - Вы только на ночь ужасы не обсуждайте,  а, - просила обычно ма-
ма. - Мне это сейчас, между прочим, вредно. В конце концов, ну не зве-
ри же они.  Жили мы при красных,  работали, машину вон купили на инже-
нерские зарплаты.  И при этих какнибудь перебьёмся.  Что красные,  что
чёрные...
     - Вот именно что как-нибудь,  - жёлчно хмыкал папа. - Они уж уст-
роят нам всё по полной программе. Сначала железный занавес, потом вве-
дут самобытность в двадцать четыре часа, а кто против - тайга большая,
леса много...  Соскучилась по идеологии? Давно на политзанятиях не вы-
сиживала после работы?  Книги надоело читать, какие нравятся, а не ка-
кие предписаны?
     - Да  сами себя пугаем,  - обычно отмахивалась мама.  - Ты бы ещё
сказал, что полстраны перестреляют. Не те уже времена. Все эти лозунги
ихние - только до выборов,  а потом не до демагогии,  когда делом при-
дётся заниматься.  Не так страшен Державный фронт, как его малюют. Та-
кие же прагматики, что и демократы. Только имидж другой.
     - Если бы только имидж,  - грустно высказывался дядя Олег, раску-
поривая очередную банку пива.  - Пойми ты, Аня, я не лозунгов этих бо-
юсь,  не программ - я толпы боюсь, которая сначала за них проголосует,
а потом им её же и ублажать придётся.  Придётся, не сомневайся - иначе
толпа их стопчет. Страшно это кончается, когда делают ставку на марги-
налов...
     Вот и сейчас родители не нашли ничего лучше,  как вновь обсуждать
возможный исход этих самых выборов.  Как будто не было светлого авгус-
товского вечера, не было дышащего накопленным за день теплом асфальта,
не выглядывали из-под прикрывавших корзину папоротниковых листьев жёл-
тые головки маслят. А по обеим сторонам дороги словно не кивали крона-
ми огромные рыжие сосны - точно гигантские свечи,  на прощанье зажжён-
ные собравшимся за горизонт солнцем.
     Мне эти политические занудства были неинтересны.  Кого там  избе-
рут,  какие лозунги понавешают - в нашей семье всё равно ничего не из-
менится.  Как всегда,  мама с папой будут утром убегать  на  работу  и
возвращаться вечером,  усталые. Как всегда, я буду таскаться в до чёр-
тиков надоевшую школу,  буду гонять на велике по пустынным аллеям Ста-
рого парка, а зимой - на лыжах. Уж эти дела надоесть не могут. Как вы-
разился бы дядя Олег - "по определению". И никуда не денутся ни книжки
фантастики, ни кассеты с записями "Погорельцев", попрежнему мы будем с
Максом просиживать вечера за его видавшим виды компьютером,  играть  в
классные игры,  и компакты,  как и раньше, будут стоить всего-ничего -
пять порций мороженного. Жаль, родители этого не понимают и портят се-
бе  день пустыми страхами.  Как будто у них других дел нет.  Как будто
зимой не появится у меня братик или сестрёнка. Лучше бы они уже сейчас
готовились.  Пелёнки там всякие покупали, коляски. Я бы с Максом дого-
ворился,  его сестрица Ленка уже выросла из этого барахла,  ей  третий
год уже, носится по квартире как безумная, и спички они всей семьёй от
неё прячут. А та всё равно, между прочим, находит. Вот её младенческие
шмотки нам бы и пригодились.
     Волновали меня,  конечно,  и иные проблемы. Вот, например, кружок
по информатике в Санькиной школе.  Возьмут ли меня туда? Там и от сво-
их-то отбою нет,  ещё бы - такой компьютерный класс им отгрохали, мощ-
ные "четвёрки" стоят, и у каждой - струйный принтер, и программ всяких
полно.  Санька  обещал  поговорить  с их учителем - Сергеем Львовичем,
насчёт меня.  Но неизвестно,  что из этого выйдет.  Вдруг скажут - нам
посторонние  не нужны,  пускай в своей школе занимается.  А в нашей-то
стоит пара раздолбанных "двушек" - и только.  Да и к ним лишь старшек-
лассников  пускают,  Антонина Михайловна трясётся за эту рухлядь точно
за самые ультрасовременные машины. И само собой, никакого кружка у нас
нет, а по информатике мы только дурацкие блок-схемы с доски перечерчи-
ваем.  Не то что у Саньки,  где они пишут классные такие программы,  с
мощной графикой, которые...
     От удара  зубы мои стукнулись друг о друга,  и корзина слетела на
пол,  посыпались из неё маслята,  страшно,  потеряно закричала мама, и
всё опрокинулось. Краем глаза я успел ухватить извилистые корни сосны,
тянущиеся к нам когтистыми пальцами,  и сам её огромный,  завалившийся
поперёк шоссе ствол,  а потом почему-то я оказался на обочине,  а там,
на месте нашего "Гепарда",  бесновался лохматый, рыже-чёрный столб ог-
ня,  и виски ломило так,  словно вгрызались в них электродрелью, перед
глазами плясали бледно-розовые вспышки,  и кто-то, ругаясь, тащил меня
за шиворот прочь от шоссе, к нависающему тёмному лесу, трещала рубашка
и сыпались с неё пуговицы, а потом уже ничего не было - только зыбкая,
равнодушная пустота...
     Я вышел на безлюдную, заросшую лопухами улочку, ну совершенно де-
ревенского вида,  не хватало для полноты картины лишь гуляющих кур  да
визжащего  где-нибудь на задворках поросёнка.  Вместо этого подобрался
ко мне рыжий,  ободранный в боях кот,  не спеша обнюхал мой ботинок  и
разочарованно удалился прочь.
     Вот она,  Малая Аллея. Десятилетней давности картинки - своим че-
редом,  а ориентироваться я не забывал,  это получалось автоматически.
Если не вспоминать,  как долго вбивали в меня сей автоматизм, то впору
и возгордиться. Ай да Лёша, ай да сукин сын!
     На покосившемся штакетнике,  в пяти шагах от меня, красовался из-
рядно облупившийся номер.  Четырнадцать!  То,  что доктор прописал. Ну
ладно, пора поздороваться с бабулей.
     Та не замедлила появиться.  Скрипнула дверь терасски,  и возникла
она - вооружённая коромыслом и вёдрами - разумеется,  пустыми.  Хорошо
всё же, что я не страдаю грехом суеверия.
     Бабуля оказалась не такой уж и развалиной,  как рисовалось  моему
воображению.  Было ей на вид не больше семидесяти, и, конечно, имелись
на загорелом,  цвета морёного дуба лице морщины, но не в таком уж фан-
тастическом количестве.  Седые волосы, выбиваясь из-под серого платка,
почему-то наводили мысли об огненных  языках,  что  лижут  растопку  -
свернувшуюся в трубочку берёзовую кору.
     - День добрый,  хозяйка,  - поприветствовал я её, облокотившись о
столб, на котором была укреплена видавшая виды калитка.
     - Ну,  чего тебе? - осведомилась старуха, глядя на меня выцветши-
ми, лишёнными всякого выражения глазами.
     - Да вот, интересуюсь насчёт жилья, мне бы на пару дней, до поез-
да на Заозёрск. Может, договорились бы?
     - Ступай,  ступай,  - бабка не замедлила охладить мой пыл.  -  Не
сдаю я.  Вот, может, у Семёновны с Авиаторов, у неё комната пустует, а
у меня негде.
     - Ну зачем так уж сразу,  бабуля, - изобразил я хамоватую настыр-
ность. Или настырную хамоватость. - Пенсия у тебя, ясное дело, малень-
кая, а расходы большие, так что интерес тебе самый что ни есть тот. Да
и жилище, я гляжу, не мелкое, уж как-нибудь разместились бы.
     - Я ж тебе,  малый,  ясным языком сказала - ступай,  - насупилась
бабка. - Некогда мне с тобой лясы точить.
     И вновь вспомнился мне Гоголь.  Ну точь-в-точь сцена  на  степном
хуторке, не хватает лишь чумацких возов. И нет рядом верных сподвижни-
ков - богослова Халявы да ритора Тиберия Горобца.  Но  я  бабушке  всё
равно на себе кататься не позволю. Не те времена, не та сказка.
     - Плохо, плохо, - грустно покачал я головой. - Негостеприимна ты,
бабуля,  сурова с молодёжью.  А я-то надеялся, получится у нас с тобой
интересный и даже захватывающий разговор...
     - Это с какой же такой радости мне с тобой разговоры говорить?  -
поджав узкие губы, буркнула бабка.
     - Ну как же,  Елена Кузьминична, - усмехнулся я. - Радость всегда
найти можно.  Оглянись вокруг - а её,  радости, штабелями лежит. Нава-
лом. Бери - не хочу...
     - Ты откуда меня знаешь?  - немедленно обеспокоилась  старуха.  -
Или сказал кто?
     - Ну зачем же так,  Елена Кузьминична? - вновь изобразил я заоке-
анского образца улыбку.  - Вы - человек известный.  В  узких,  правда,
кругах,  но всё же.  Да я, кстати, и сам оттуда же. Из кругов и прочих
эллипсов. Вот, полюбопытствуйте, раз уж интересуетесь, - я вытащил си-
нюю книжечку и протянул бабусе.
     Та молча приняла документ и долго-долго изучала его,  пришёптывая
губами и зачем-то причмокивая. Наконец вернула мне ксиву и покивала.
     - Так бы сразу, а то нервы тянете из старухи...
     - Сразу,  Елена Кузьминична, нельзя, - сообщил я. - Спешка хороша
когда?  Правильно,  при ловле блох.  Приглядеться надо к человеку. Тем
более,  вопрос у нас с вами важный, тонкий, второпях такие не обсужда-
ют. Ну что, может, пройдём в помещение? Не на пороге же беседовать.
     - Ох да, конечно, - засуетилась бабка и бросилась отворять калит-
ку. - Проходите, проходите, - повлекла она меня в запутанные недра до-
ма.  - Покушать не желаете? Я мигом, - торопливо проговорила она уже в
комнате, видимо, в гостинной, если уж пользоваться светскими аналогия-
ми.
     - Нет,  Елена Кузьминична,  спасибо на добром слове,  но сие ни к
чему,  - вежливо помотал я головой,  внутренне содрогаясь. Ещё остатки
завтрака беспокоили мой пищевод, а вытерпеть старухины явства было вы-
ше всяческих сил.  Да плюс к тому же и жара.  Здесь, в доме, она особо
не чувствуется, но тем не менее...
     - Ну, тогда чайку, - решительно произнесла старуха. - И не спорь-
те. Чайку, оно сейчас - в самый раз.
     Ухватив расписанный васильками чайник,  Кузьминична  удалилась  в
сени, и я обречённо оглядел гостинную.
     Ну что ж, почище, конечно, чем у Никитича, да и побогаче, явно не
бедствует старушка.  Что само по себе наводит на размышления. Иконы на
полочке стоят,  как положено, лампадка теплится, одним словом, пример-
ная прихожанка.  Ну, это понятно, церковнослужительница. Проще говоря,
уборщица в храме.  Я тогда перед выездом не поленился, сходил в инфор-
мационный отдел,  поглядел по компьютеру данные на  бабушку.  Так,  на
всякий случай. Тем более, что папочка, вручённая мне начальником, ока-
залась подозрительно тощей.  Кроме старухиного  сигнала  да  кое-какой
статистики по Барсову в ней ничего и не было.
     - Сейчас закипит, - обнадёжила меня прошмыгнувшая в дверь Кузьми-
нична. - Я пока конфеточек положу, угощайтесь. Давно приехали?
     - Второй день, - честно признался я, тоскливо глядя на блюдечко с
конфетами. Нет, перетопчется бабка, только её сладостей мне для полно-
го счастья и не хватало.
     - Где остановились-то?  - продолжала допрос  старуха,  вытаскивая
меж тем какие-то позапрошлогоднего вида варенья из пузатого буфета.
     - У хороших людей, - светски улыбнулся я, уже понимая, что лёгко-
го разговора не получится, и лучше скорее перейти к делу.
     - У нас вообще народ душевный,  - ласково закивала бабушка.  - Не
знаю уж,  как у вас в столицах, а у нас всё попросту. С открытым серд-
цем.
     - Ну,  наверное, не так уж всё просто? - хмыкнул я, автоматически
крутя в пальцах чайную ложечку.  - Бывают,  наверно, и кое-какие слож-
ности. Не случайно же сигналили в Управление? Не шутки же шутили, надо
полагать?
     - Нет,  я и говорю,  - бойко откликнулась старуха. - Душевный на-
род, но и то дело, что всякие случаи нет-нет, да и бывают.
     - Так что же стряслось в городе Барсове, что столичных работников
с места срывают, да ещё в разгар отпуска? - приврал я невзначай. В на-
шем деле оно иногда полезно.
     - Да есть тут такое...  Уж не знаю,  как и сказать, - подобралась
вдруг бабка и неуловимо как-то осерьёзнилась.  - Я, может, чего и сама
не понимаю,  может,  зря и шум подняла,  прости Господи меня, грешную.
Женщина я простая,  образования семь классов,  всю жизнь работаю, сама
себя кормлю.  Муж,  покойник,  тоже от дела не бегал, слесарил Василий
Палыч мой,  неплохие деньги зарабатывал,  было время. Сейчас-то не то,
пенсия маленькая,  одно слово,  огород выручает,  но уж и  потрудиться
приходится, а сердце никуда не годится, и радикулит опять же...
     - Елена  Кузьминична,  давайте  про  ваш  радикулит  в другой раз
как-нибудь,  ближе к делу давайте,  - напомнил я увлёкшейся своими бо-
лезнями бабке.
     - Вот  и  я про то же,  - ничуть не смутилась та,  - это просто к
слову,  чтобы,  значит, если я чего напутала, с вашей стороны обиды на
меня не было.  Ну,  в общем, не чисто у нас кое-где. Есть тут один та-
кой... Видать, с бесами знается, - понизила она вдруг голос. - Он мас-
так гадать на потерянное.  Как чего случилось,  к нему идут,  он там в
сарае что-то делает такое - и ясно становится,  где искать. Ну, не за-
даром, само собой.
     - Интересно,  - зевнул я,  откровенно поглядывая на часы. - И это
всё, что вы можете нам сообщить?
     - Нет,  я,  понятное дело, с подробностями, - с достоинством отк-
ликнулась  старушка.  - Я ж их семью давным-давно знаю,  мы с Веркиной
матерью ещё в школе вместе учились,  да и потом на суконном  комбинате
сколько лет оттрубили...
     - Конкретнее,  - попросил я.  - Без лишних деталей. Итак, имя га-
дальщика?
     - Да Мишка же это, пострел, Веркин сын, - зачастила бабуся. - Он,
значит,  и ворожит, а Верка-то к нему людей с их просьбами и приводит,
и деньги с их берёт.
     - Что?  - поперхнувшись чаем,  спросил я.  - Сколько же ему  лет,
этому Мишке?
     - Да тринадцать весной вроде как было,  он же в тот самый год ро-
дился, когда старик мой, Василий Палыч, на пенсию вышел.
     - Вы хотите сказать,  что гадатель - ребёнок? - подался я вперёд.
- Вы уверены в этом? Может, всё-таки мать?
     Ну вот,  только этого ещё не хватало.  Я им что, детская комната?
Впрочем, бабка могла и напутать.
     - Я пока что ещё кое-что понимаю,  - малость обиделась Кузьминич-
на.  - Не такая уж и старая я. Что знаю, то и говорю. Он, Мишка, гада-
ет.  Уже полтора года как.  Да полгорода об этом знает, молчат только,
кому охота связываться?
     - Это с кем, с нами, что ли? - уточнил я. - С Управлением?
     Старуха кивнула.
     - Ну, а как же тогда объясняется ваша сознательность? Полтора го-
да молчали - и вдруг сигнал!  Да ещё прямо в Столицу, нет чтобы в род-
ную Барсовскую контору... Одна загадка на другой, Елена Кузьминична.
     Это я сглупил,  конечно. Сейчас начнёт святую бдительность имити-
ровать,  а мне придётся слушать и кивать. Между прочим, кто её, бабуш-
ку,  знает - может, вслед мне ещё и просигналит - присылают всяких па-
цанов-поручиков, по всему видать, неблагочестиво настроенных.
     - Да уж вышло так,  сынок,  - огорчённо сообщила  Кузьминична.  -
Жалко  Верку-то было.  Дело же такое,  без мужа,  с двумя детями-то...
Все-таки какое-никакое, а подспорье им. Вот я, глупая, и молчала, а на
душе тяжесть. Я ж не где-нибудь, в храме Божием сейчас работаю, убира-
юсь тама.  Трудно,  сынок,  перед иконой стоять,  когда про такие дела
скрываешь. Отец Николай, настоятель, верно говорит - сатана нас на что
хошь ловит,  хошь бы и на жалость.  Стыдно мне стало. Я ж про эти вещи
много чего слыхала.  Сегодня гаданья,  завтра,  глядишь, ещё какая па-
кость, а там и жертвы... Вот и написала. А что прямо в Столицу - бояз-
но мне в местную контору-то.  У нас городок-то, сам видишь, маленький,
все друг другу знакомы.  Разговоры пойдут, а кому это надо? Ты-то лад-
но,  из Столицы приехал, здесь никто тебя не знает, разберёшься по-ти-
хому.
     - Ладно,  с этим ясно,  - кивнул я. - Давайте, Елена Кузьминична,
ближе к делу.  Итак,  полтора года вы молчали,  потом, стало быть, со-
весть заела.  Это хорошо, женщина вы, надо понимать, благочестивая. Но
что конкретно вы можете об этом мальчике, Мишке, рассказать?
     - Да что о нём сказать-то, - закатила глаза Кузьминична. - Сорва-
нец, конечно, как все наши ребятишки. Кроме как в смысле гаданий этих,
ничего такого особенного в нём и нету. Верке по хозяйству помогает, та
его в строгости держит.
     - Кроме гаданий,  значит,  ничего отметить не можете? Какиенибудь
необычные болезни, приступы там, знаете ли, припадки... Друзья, может,
какие-нибудь странные? А, Елена Кузьминична?
     - Да нет же,  врать не буду - ничего такого нет. Жалко мальчонку,
не будь этих гаданий - всё бы с ним хорошо.
     - А как они, гадания, происходят?
     - Да откуда ж я знаю,  - фыркнула бабка.  - Этого никто не видел,
кроме тех,  что ходят к нему.  Он с ними в сарае запирается, ну, гово-
рят, там что-то бывает...
     - Интересное кино. И как же они узнают про Мишку? От кого?
     - Да почти все знают.  Просто не болтают люди про это, а так... Я
и сама уж не упомню,  от кого слышала...  - очень уж гладенько заюлила
Кузьминична.  - В общем,  если кто хочет для себя его гаданий,  надо к
Верке,  матери Мишкиной, прийти. Лучше вечером, когда она дома. Только
не  с улицы принято ходить,  а с пустыря,  как раз через огород ихний.
Спросить,  значит,  Веру Матвеевну.  Сказать, что с приветом от Матвея
Андреича и со своей просьбой.  Ну и это... конвертик ей пихнуть, с бу-
мажками-то. А дальше, говорят, она уж всё устроит.
     - Если не секрет,  кто такой Матвей Андреич? - ехидно поинтересо-
вался я,  прекрасно понимая, что с тем же успехом здесь мог бы фигури-
ровать и князь Ольдгаст Хмурый, и футболист Гайдуков. Хотя любой прак-
тикующий оккультист, если уж не совсем дурень, будет менять пароль хо-
тя бы ежемесячно.  А здесь, выходит, провинциальная наивность... Прав-
да, старуха может быть и не в курсе свежеиспеченных новостей.
     - А  папаша это её покойный,  Матвей Андреич,  - охотно принялась
развивать тему бабка.  - Лет двадцать как  преставился,  бедняга.  Пил
сильно, а так мужик был хороший, работящий. Я прямо поражалась - когда
трезвый, ни одного грубого слова, тихий такой, с Валей, матерью Верки-
ной,  ласковый. Ну, как примет, всякое бывало, конечно, это уж как во-
дится. А почему привет - сразу понятно, что человек по делу пришёл. Но
об этом, об деле, надо же как-то намекнуть, что ли... Вот Верка и при-
думала, чтобы уж никаких ошибок не вышло.
     Да... Вам приветы с того свету... От покойного папаши... Интерес-
но у этой Веры Матвеевны мозги повёрнуты.  Интересно...  Может, в этом
её прибабахе и кроется какая-то зацепочка? Уж не пахнёт ли дело некро-
мантией?  Но сейчас всё равно гадать без толку, надо посмотреть своими
глазами.
     И всё-таки старуха Кузьминична слишком уж  хорошо  информирована.
Как-то мне не верилось,  что весь город в курсе насчёт "Матвея Андреи-
ча" и прочих деталей. А если прибавить сюда и тот занятный фактик, что
представитель  местного  населения Никитич послал меня именно сюда,  к
старухе,  то любопытная выстраивается цепочка. Население - Кузьминична
- Верка - Мишка. И тихая тень отца. Верка - импрессарио, Кузьминична -
посредник...  Кто же в этом раскладе Матвей Андреевич? Силовое прикры-
тие свыше? Точнее, сниже?
     Ладно, с тенью этой мы ещё разберёмся, сейчас меня больше занима-
ла хлебосольная бабушка.  С какой радости она себя же, по сути, и зак-
ладывает?  Ведь не глупа старушка, ох не глупа! Да здесь особого ума и
не нужно.  Пойдёт цепочка разматываться в обратном порядке - и встанет
же,  встанет  вопросик о благочестивой прихожанке Артюховой.  Она что,
местному уполномоченному собиралась заливать про своё покаяние?  И на-
деяться  на его великодушие?  Вроде бы прошлый век отучил население от
подобных глупостей.  Значит,  не всё так просто, имеются у Кузьминичны
какие-то дальние прикидки.  Но в любом случае, этот разговор пора зак-
рывать.  Главное я знаю,  а там посмотрим. Может, и нет её, оккультной
практики,  а у мальчика имеет место факт обычной шизофрении. У прочего
же населения - факт клинической тупости.
     - Всё понятно,  Елена Кузьминична, - приподнялся я из-за стола. -
Спасибо  вам за вашу активность,  и за конфетки спасибо,  а дальше уже
наши заботы.  Проверим факты.  Подтвердится - один разговор,  нет - не
беда. Ну, ошиблись, с кем не бывает. А бдительность должна быть... Так
что разрешите откланяться...
     - Как?!  - всплеснула руками Кузьминична.  - Чаю не попил,  не ел
ничего...  Голодным не отпущу! - решительно заявила она. - Где это ви-
дано, чтобы гостя вот так выпроваживать?
     Я обмер.  Теперь, когда ни малейшего смысла нет оставаться в этом
пропахшем  уксусом  доме,  мне что,  предстоит стать жертвой бабкиного
гостеприимства?  Уж не увидела ли она во мне потенциального внука? Хо-
рошо, на оставшееся время у меня есть крыша над головой! Не то возник-
ла бы занятная перспектива - или ночевать на улице или здесь,  в плену
у бабки. Значит, мне сейчас сидеть тут незнамо сколько, слушать бабки-
ны жалобы на бедность,  болезни и соседей,  поглощать бросающие меня в
дрожь явста - как будто у меня других дел нет?
     Но, впрочем, какие предстоят мне дела? До вечера к Вере Матвеевне
соваться нечего,  так и так пришлось бы слоняться по городу.  Здесь по
крайней мере тень,  не то что уличное пекло. Да и так ли уж протестует
мой желудок?  Тем более, что клубничное варенье вон в той вазочке выг-
лядит весьма соблазнительно.
     - Ну ладно,  - кивнул я.  - На полчасика, возможно, задержусь, но
не больше. Дела есть в городе.
     - Конечно,  конечно, - засуетилась бабуся, искоса взглянув на ме-
ня.  Видно,  ей ужасно хотелось усомниться в моей предполагаемой заня-
тости, но она сдержалась. Опасно резко дёргать леску, если попалась на
крючок крупная рыбина. То есть я. Гость. Собеседник. Подарок судьбы.
     И вот оно,  наконец, пришло, освобождение. Калитка за моей спиной
осторожно закрылась на ржавую щеколду,  и я нырнул в  уличную  духоту.
Теперь до вечера мне предстояло жариться под обезумевшим солнцем,  ду-
рацкое это дело,  но не возвращаться же в домик Никитича  -  почему-то
мысли  о  тамошней прохладе меня не вдохновляли.  Да и мало ли - сосед
какой-нибудь заявится, червонец занять или топор попросить. Объяснять-
ся ещё с ними, что не верблюд, а постоялец. Чем, кстати, запросто под-
ложу старику свинью.  Вернётся его супруга,  от соседей узнает горькую
правду и потребует от Никитича выложить заначку...  Видимо, экс-сторож
надеялся на понятливость столичных радиомонтажников. Ладно уж, не буду
его разочаровывать.
     Я зачем-то  глянул на правое запястье,  которое плотно обхватывал
ремешок старенького компаса. Куда покажет чуткая стрелка? Одним концом
на север,  другим, стало быть, на юг. Было время, на меня смотрели как
на придурка - зачем таскаю компас,  часов мало,  что ли?  Ну, кое-кого
пришлось отучить от лишних вопросов. Тогда я это уже умел. В самом де-
ле, не объяснять же, что мамин подарок. Последний её подарок.
     А куда всё же податься?  Куда мои глаза глядят? Да куда они могут
глядеть,  если булькает в животе выпитый у старухи чай,  и если учесть
утренний квас, то вывод ясен. Уличных туалетов, конечно, в городе Бар-
сове не предусмотрено, а если где и есть один какой, искать замучаешь-
ся.  Мораль - будем отслеживать достаточно глухое дикое  место.  Вроде
того, где вчера наткнулся я на Никитича с собутыльниками. В этом горо-
де таких мест должно быть навалом.
     И тем не менее бродить мне пришлось изрядно. Либо казалось недос-
таточно глухо, либо не так уж и дико. А организм тем не менее требовал
своего.  Со стороны глянуть,  интересная получается картинка.  Молодой
поручик Бурьянов, обременённый секретным заданием и излишком жидкости,
мечется по сонному городишке, и задание-то ему в данный момент глубоко
по  барабану,  и  уходят  куда-то вбок философские вопросы под руку со
служебными, а сознание бьётся над мировой проблемой - где?
     Ну, нашлось оно,  конечно,  дикое и глухое.  Забрёл я на  какуюто
древнюю стройку, начатую, видно, ещё при красных и тогда же обделённую
партийной заботой.  Котлован,  однако, вырыли немелкий, теперь он мед-
ленно,  но верно превращался в филиал городской свалки.  Ароматы,  ес-
тественно, и под ноги смотреть надо очень внимательно.
     Место, где мне стало хорошо.
     Ненадолго, конечно.  Что же всё-таки делать до вечера?  Чем убить
эту невообразимую бездну времени, все эти непрожитые вязкие часы?
     Но если честно - так ли уж я мечтаю о прохладных сумерках? Так ли
уж хочется мне тащиться на улицу Заполынную,  ловить гадальщика Мишку?
Уж не оттягиваю ли я в глубине души этот момент?
     Нет, всё же есть в моём задании нечто странное. Мальчишка-оккуль-
тист,  ничего себе!  Я с такими вещами до сих пор не сталкивался. Слы-
шать краем уха приходилось,  но самому раскручивать это дело...  Инте-
ресно,  что подумает начальник, когда узнает, от кого мы должны в дан-
ном  случае  защитить  державу и веру?  От страшного тринадцатилетнего
адепта...
     Хотя возраст этому,  говорят, не помеха. Взять хотя бы тех же Ры-
царей Тьмы, они проводят инициацию своих детей ещё до школы... Да и по
монастырям кого чаще к старцам возят,  бесов изгонять?  Тёток, которым
изрядно за климакс, и мелких подростков, лет до пятнадцати. Нас в своё
время знакомили со статистикой.  Бесовские вкусы.  О них не спорят. Их
принимают как факт.  И если Миша Званцев и в самом деле вляпался в эти
тёмные дела,  то и думать нечего. Нельзя болезнь запускать. Цепочка же
стандартная.  Начинается  с невинных фокусов,  почти что игр,  а потом
столики вертятся,  биополя взаимодействуют,  предметы по стенке полза-
ют... И находится, конечно, дядя, который предлагает усилить твои спо-
собности,  и приглашает на собрание в какой-нибудь  хорошо  затенённой
квартирке, а дальше тренировки пополам с медитациями, и выезды на при-
роду с плясками у костра, а после надо заручиться благосклонностью не-
ких космических сил, и каменным ножом перерезают глотку чёрной собаке,
кровь стекает в стальную коническую чашу,  а потом и собаки становится
мало,  космическим  силам хочется иной пищи...  И тогда мы приезжаем в
микроавтобусах,  снимаем автоматы с предохранителей, грамотно окружаем
поляну...  А  у  тех,  у Рыцарей,  Адептов или Посланников,  тоже есть
кое-что поудобнее кремнёвого ножа,  и в вестибюле у нас уже висит мра-
морная  доска  с  именами ребят,  и отец Анатолий в нашем храме каждое
воскресенье служит после литургии ещё и отдельную панихиду.
     Но только там,  на задержаниях,  когда лежишь за  кустом,  лаская
пальцем спусковой крючок,  или сидя за компьютером, обрабатывая опера-
тивные данные о перемещениях и  контактах  какого-нибудь  Ракшаса,  не
чувствовал я скользкого,  сомнительного холодка. А сейчас, несмотря на
клубящийся в липком воздухе зной, меня едва ли не знобило.
     До сих пор было проще.  Не приходилось  охотиться  на  мальчишек.
Пускай даже на мальчишек-оккультистов.
     Ладно, всё это,  конечно, лирика, а дело есть дело, и я знал, что
справлюсь не хуже других.  Не приходилось,  а теперь вот пришлось. Всё
когда-то бывает в первый раз - и осторожный поцелуй,  и выговор в при-
казе,  и неделя в реанимации, как в позапрошлом году, после взятия Ма-
линовых Старцев.  Я же профессионал, однако. Начальник давеча подтвер-
дил, на выпускное свидетельство ссылался.
     Да и дело-то маленькое - прийти,  посмотреть и в случае необходи-
мости провести задержание.  Ну,  естественно,  первичный допрос.  И на
этом мои функции кончаются.  За пацаном приедут люди из Столицы,  а  я
могу спокойно отправляться в Грибаково, к тёте Варе.
     Вряд ли  я  поеду спокойно.  Теперь это будет уже не так просто -
предвкушать купание в речке Ивлянке, парное молоко по вечерам, общение
с Наташкой,  внучкой тёти Вариной соседки. Ведь не удастся забыть, что
в это самое время пока ещё незнакомый мне тринадцатилетний Мишка...  Я
же знаю, каково это - сидеть, вжавшись в угол, ожидая неизбежного.

                 Глава 5. Воспитательное мероприятие.

     Глаза привели меня к скучным развалинам Белореченского монастыря.
Мне смутно помнилось, что именно об этой местной достопримечательности
вчера  произносил  поучительные  монологи  Никитич.  Впрочем,  я и сам
кое-что почитал, собираясь в Барсов.
     Монастырь, взорванный почти восемьдесят лет тому  назад,  до  сих
пор гляделся печально. Конечно, его пытались восстановить - давно, ещё
при плутократах,  но толку с того было... Какая там реставрация - даже
стены починить и то не могут,  хотя деньги в своё время выделялись,  и
немелкие деньги. Восьмой отдел нашего Управления довольно активно раз-
рабатывал этот сюжет, но следствие шло весьма странно, а когда внезап-
но и совершенно необъяснимо заболел их тогдашний шеф,  полковник  Жму-
ренко,  - и вовсе свернулось.  Странные всё же творятся у нас дела,  и
верно говорит мой лысенький Сан Михалыч - всё можно  починить,  но  на
всё рук не хватит,  их только две,  и те протезы.  Впрочем, он это уже
нечасто говорит. Молчалив сделался начальник. Задумчив.
     Вот и выходит, что сейчас, на десятом году Державы, лежит правос-
лавный монастырь в мерзости запустения. И концов не найти - никто вро-
де и не виноват, все старались, а воз и ныне в той же заваленной стро-
ительным мусором яме, что и десять лет назад.
     Десять лет назад...  Я лишь обрывками помнил то странное и страш-
ное время.
     Жирная, иссине-чёрная муха, ползущая по стеклу... Хрустящие белые
простыни,  утренняя ругань санитарок, добрые коровьи глаза врачихи Ма-
рины Павловны.  И уколы, ежедневные уколы, от которых слипались глаза,
тяжелела голова, и ненастоящим казалось всё, что было там... на шоссе.
Словно это сон,  глупый и привязчивый - лохматый огненный столб, треск
рубашки,  и чёрная пустота, после которой - скучные, бессмысленные дни
больницы.  Всё это сон, который не кончается ничем, и я проваливался в
него, в тёмное бездонное пространство, а потом... А потом просыпался -
и всё вновь перевёртывалось.  Едкой волной накатывало понимание -  это
было по правде. Было. А теперь нет. Ничего уже нет - ни мамы, ни отца,
ни быстрого нашего "Гепарда".  Жизнь оборвалась, и что впереди - лучше
и не думать.
     Но жизнь продолжалась.  Как-то раз,  ближе к вечеру, тихонько, на
цыпочках просочилась в палату худенькая женщина в  наспех  наброшенном
белом халате.  Я узнал её не сразу. Потом вспомнил - тётя Варя, мамина
двоюродная тётка, живущая где-то в Заозёрской области. Иногда она при-
езжала  в  столицу по каким-то своим делам и на пару дней останавлива-
лась у нас.  Извлекала из необъятной сумки трёхлитровые банки с компо-
тами,  вареньями и прочими плодами сельской местности. За чаем переда-
вала неизменные приветы от мужа, которого почему-то звала дедом, и ещё
от кучи разных соседей...
     Сейчас она  молча  стояла  у двери,  глядела на меня,  и плечи её
тряслись, что казалось почти незаметным благодаря исполинского размера
халату - его точно на бегемота шили.
     Потом была  суета,  слёзы,  гора фруктов на тумбочке.  И конечно,
традиционное земляничное варенье. И, само собой, вишнёвый компот.
     Попутно выяснились некоторые неприятные детали.  Получалось  так,
что взять меня некому. Близких родственников у нас не нашлось, и мама,
и отец росли без братьев и сестёр, все мои бабушки и дедушки поумирали
ещё до того,  как я в школу пошёл. Тётя Варя, оказывается, уже три не-
дели как приехала в столицу. Именно ей и пришлось устраивать похороны,
спасибо,  помогли папины сослуживцы,  да и соседи в доме скинулись кто
по червонцу, кто по пятёрке... Ко мне она пыталась прорваться с перво-
го же дня,  но её не пускали - неделю я вообще не приходил в сознание,
да и после врачи остерегались меня травмировать впечатлениями и воспо-
минаниями.  Знали бы они,  эти гуманисты в белых халатах,  о том,  как
просыпаешься после укола, как обступает тебя обжигающая правда...
     - Это же чудо какое-то свершилось,  чудо,  - всхлипывая, поведала
она мне.  - Тебя же на опушке леса подобрали,  в ста метрах от машины.
Точно кто перенёс.  А милиция говорит - никого там не было,  на шоссе.
Чудо, одно слово, чудо!
     Нужно было мне это чудо как селёдке акваланг.
     Ходила тётя  Варя  и по всяким комиссиям.  Пыталась оформить опе-
кунство,  но что-то пока не клеилось. Вы уже в возрасте, сказали ей, и
здоровье уже не то.  И муж-инвалид. И живёте вы с ним на мизерные пен-
сии. Так что извините, но государство может лучше позаботиться о вашем
внучатом племяннике.
     Поэтому мне предстоял интернат. Временно - смахивая слёзы тыльной
стороной ладони,  убеждала тётя Варя. А потом она снова приедет в сто-
лицу,  и  уже не вернётся обратно,  пока не докажет своих прав на опе-
кунство.  Найдётся и на этих бюрократов управа, она знает, куда писать
жалобу...
     Так я оказался в интернате.  Прощаясь со мной, тётя Варя суетливо
бормотала, что этот - один из лучших, она узнавала - богатые шефы, пи-
тание великолепное,  в каждой группе цветной телевизор.  Почему-то она
особенно упирала на телевизор.
     Первые дни я вообще плохо понимал, что меня окружает. Точно я за-
вёрнут  в плотный серый полиэтилен,  и сквозь него видно еле-еле.  Тем
более,  что и не хочется никого видеть. Какие-то ребята вокруг, что-то
делают, суетятся, бегают какието взрослые крикливые тётеньки. Регуляр-
ные завтраки-обедыполдники-ужины.  Кормили здесь и в самом деле непло-
хо,  но будь вместо котлет с рисом гнилая картошка - я бы, наверное, и
не заметил. И насчёт цветных телевизоров тётя Варя не соврала - их тут
и  в самом деле было понатыкано.  После ужина воспитательница торжест-
венно,  творя великое благодеяние,  врубала в игровой ящик - и  группа
прилипала глазами к экрану. А я сидел позади всех и ждал, когда же ра-
зорвёт воздух резким звонком отбоя,  и можно будет уткнуться  лицом  в
подушку,  и придёт тьма. Иногда снилась мама. Я ждал этих снов - и бо-
ялся, зная, что всё равно потом придётся проснуться.
     Поначалу меня не трогали. Видимо, присматривались. Я сдуру решил,
что так оно будет и дальше - полупрозрачная плёнка отчуждения, сон на-
яву и во сне - осколки той прежней,  настоящей жизни.  И это  было  бы
здорово.
     На следующей неделе начались неприятности. Как-то вдруг я обнару-
жил,  что ко мне не обращаются по имени.  В глаза говорят -  "ты"  или
"эй".  "Ну ты,  гуляй отсюда", "Эй, закурить найдётся?". За глаза поп-
росту называли "этот". После оказалось, что нашлось для меня и прозви-
ще.  Скверное прозвище - Глиста. Откуда оно взялось - я понять не мог,
но иначе со мной уже и не заговаривали.
     Я не мог понять,  чем мешаю жить этим пацанам в нашей 7-й группе,
почему  вдруг я им не понравился?  Ведь я же ничего от них не хочу,  и
делить мне с ними нечего.  Но,  однако же, утром, глотнув кофе, я чуть
не подавился - кто-то круто намешал мне в стакан соли. Укрывшись после
отбоя одеялом,  я долго не понимал,  что же мешает  мне  заснуть,  что
хрустит на простыне и покалывает кожу?  Оказалось,  снова соль. Я едва
не чертыхнулся вслух - и принялся стряхивать её ладонью на пол,  опас-
ливо прислушиваясь к сонному дыханию соседей по палате. И дождался-та-
ки, услышал из дальнего угла довольный смешок.
     Потом в постели нашлась уже не соль,  а иголка.  Я не  сдержался,
выкрикнул в спёртый воздух - "Придурочные,  да?  Совсем озверели?". Из
темноты мне посоветовали заткнуться,  пока не получил  по  репе.  И  я
заткнулся - что ещё остаётся,  если не знаешь,  кто именно делает тебе
заподлянки?
     Наконец настал день,  который я, наверное, не забуду уже никогда.
Всё началось утром,  когда из туалета я вернулся в палату - заправлять
кровать и ждать звонка на завтрак.
     - Ну чё, Глиста, скучаешь? - раздалось над ухом. Я обернулся.
     Рядом лыбился здоровый жирный парень - Васька Голошубов. Странно,
мы были одного возраста,  но по сравнению с Васькой я выглядел как за-
сохший огрызок рядом со здоровенным,  налившимся соками яблоком. Тогда
я ещё не знал, что всё на свете относительно.
     - Давай, потрудись на благо общества, - кивнул Голошубов в сторо-
ну своей койки. - Заправить. И живо. Об исполнении доложить.
     Я недоуменно уставился на него.  Это что, всерьёз? Я ему что, хо-
лоп, постели застилать? Может, шутка такая дебильная?
     Васька скучающе взирал на меня.
     - Ты что, это по правде? - выдавил я из разом пересохшего рта.
     - Чё,  больной?  - хмыкнул Васька.  - Сказано - исполняй,  пока я
добрый. А то накажу!
     Вот, значит,  как!  Как в армии, значит? Я вспомнил, как родители
года  два  назад  говорили про какой-то фильм - кажется,  он назывался
"Конвоиры".  Про то, как солдаты, почти отслужившие свой срок, издева-
лись  над  парнишкойновобранцем.  Да и по телеку про такие вещи иногда
говорили.  Мама, правда, всегда в этих случаях переключалась на другую
программу, и лицо у неё делалось каким-то постаревшим. Значит, и здесь
это "стариковство"? Я вдруг понял, что Голошубов в нашей группе основ-
ной. Всех держит. Ведь и раньше я краем глаза замечал всякие такие ме-
лочи, только не брал в голову - не до того было. А он, выходит, ко мне
приглядывался и понял,  что пора обламывать.  И обломает.  Я же против
него - всё равно что домашний кот для тигра.  Задолбит как нечего  де-
лать. И что же, застилать теперь ему постель? А потом будет что-нибудь
ещё.  Стирать носки,  отдавать свои полдники. Давать списывать задачки
по алгебре, подставлять лоб под щелбаны...
     - Пошёл в задницу!  - неожиданно для себя выпалил я. - Перебьёшь-
ся! Твоя кровать - ты и застилай!
     Я сам замер,  удивляясь собственной смелости. Вообще-то я никогда
ею не отличался.  В школе у меня не было врагов,  я и дрался-то в пос-
ледний раз классе в третьем. И всё потому, что чувствовал момент, ког-
да лучше отойти в сторону. А сейчас со мной творилось что-то странное.
     - Ты чё,  козёл,  давно не получал?  Чего лепишь-то? - прищурился
Голошубов.  Остальные пацаны замерли,  ожидая развития событий.  В  их
молчании чудилось мне что-то нехорошее.
     - Что слышал! - беспомощно огрызнулся я.
     - Что, мамка в детстве уронила в помойку?
     - Ты вот что, - тихо сказал я. - Ты маму мою не трогай.
     - А чего бы и не потрогать? - состроил он сальную гримаску.
     - Заткнись,  сволочь!  - выкрикнул я сдавленным голосом, что есть
силы сжимая кулаки - ногтями в ладонь, до крови.
     - Ну-ка, Глиста, повтори по буквам... - хохотнул Васька.
     Почему-то мне стало вдруг очень легко.  Страх незаметно  перепла-
вился  в  какое-то  дразнящее внутреннее жжение,  и впервые за все эти
бесцветные дни забрезжил передо мной какой-то смысл.  Голошубов сильно
ошибся, ляпнув насчёт мамы.
     Я не стал повторять по буквам.  Резко ударив его головой в живот,
вцепился показавшимися вдруг чужими пальцами в пухлое Васькино  горло.
Тот, отшатнувшись, закричал неожиданно тонким, булькающим голосом. А я
- я молча давил тёплую,  до омерзения потную кожу. И в эти секунды мне
было хорошо.  Всё, что копилось во мне больше месяца, вся боль и отча-
янье - разом вырвались на свободу.
     Конечно, задушить этого борова было в принципе невозможно.  Я  же
не  какой-нибудь  герой  видашных боевиков Лю Сыянь.  Но последний раз
ногти стригли мне ещё в больнице,  и с тех пор  они  отросли  изрядно.
Достаточно для того,  чтобы разодрать мягонькую Васькину кожу, почувс-
твовать,  как заструилась по пальцам горячая кровь, и вдохнуть её ост-
рый, ржаво-солёный запах...
     Я пришёл  в себя лишь когда опомнившиеся пацаны растащили нас,  и
кто-то увёл Ваську в туалет - умывать.  Оказалось, что я сижу на своей
койке, и пацаны молча смотрят на меня. Ни по-доброму, ни по-злому, а с
каким-то затаённым интересом.  Я понял - они знают, чем всё это закон-
чится.
     - Зря ты рыпнулся, - негромко заметил Серёжка Селин, чернявый па-
цан-шестиклассник,  наши койки стояли рядом,  разделённые тумбочкой. -
Это же такой кабан... Теперь он с тебя не слезет.
     Я махнул рукой. Напряжение отпустило меня, мир снова завернулся в
мутную плёнку,  и Серёжкины слова сейчас доносились точно  из  телека,
если приглушить звук.
     Потом был резкий, словно иголкой в ухо, звонок на завтрак.
     Я поднял  голову.  Был  жаркий июль 2008-го года,  гнилыми зубами
торчали сложенные из некогда белого камня остатки монастырских стен, и
имела  место  изрезанная  инициалами лавочка,  а на ней - одуревший от
зноя поручик Бурьянов двадцати четырёх лет,  которому часов через пять
надлежит выполнить некую работу.
     Это ж надо так углубиться, так выпасть из горячей действительнос-
ти города Барсова!  Хорошо хоть лавочка в тени,  а то  лишь  теплового
удара не хватало мне для полной симметрии.  Ну что ж, спасибо древнему
тополю,  поделившемуся со мной своей тенью. Кстати, Серёжка Селин меня
бы сейчас не понял.  У него аллергия на всё, что угодно - на кошек, на
мёд,  на тополиный пух. В интернатские времена если уж мы с ним и заб-
редали в какую-нибудь тополиную аллею, сбежав из опостылевших буро-са-
латовых стен, он ехидно замечал:
     - Тополёчки вы мои, ща я вам устрою.
     И бросал зажжённую спичку в пушистые белые хлопья.  После чего мы
немедленно удирали - не из-за прохожих, конечно, видали мы этих прохо-
жих, но как бы не спровоцировать очередной Серёжкин приступ.
     Прошли они,  эти приступы, у него лишь в студенческие годы, то ли
вырос он из детских своих болезней, то ли научился их не замечать.
     А кстати, если разобраться, завязалась ниточка нашей дружбы имен-
но в тот слякотный осенний день, десять с половиной лет назад.
     Он был таким длинным, этот день... Бессмысленные уроки, разросши-
еся до часов минуты, мёртво застывшие стрелки на циферблатах. Безвкус-
ный обед, непривычно тихое время самоподготовки, надоевший стук дождя,
размазанные по стеклу косые струйки.
     Я чувствовал,  как что-то сгущается в воздухе,  какое-то насторо-
женное молчание.  Словно чей-то заинтересованный взгляд упёрся  мне  в
затылок и ждёт непонятно чего.  То есть это мне непонятно, а остальные
- они знают.  Но не скажут, нет. До самого вечера никто так и не заго-
ворил со мной,  даже не обзывали Глистой,  не бросали мух в компот. Им
это было ненужно,  они, как настоящие художники, боялись замазать кар-
тину.
     Странно - раньше, когда сыпались на меня мелкие их пакости, выру-
чала та самая обволакивающая плёнка,  глушила звуки  и  мысли.  Я  был
один, в своём замкнутом пространстве тоски, и казалось, ничто не могло
его разомкнуть.  А сейчас, наоборот, окружённый общим молчанием и под-
чёркнутым равнодушием,  я понял, что плёнки вокруг меня уже нет. Всё я
воспринимал чётко и ярко,  мельчайшие детали отпечатывались в мозгу  -
шорох страниц учебника,  вопли малышни со второго этажа, желтовато-се-
рый оттенок супа. И, конечно, то и дело ловил я на себе быстрые, осто-
рожные взгляды.
     Мне даже самому хотелось,  чтобы то,  чего не миновать, случилось
скорее. Потому что тягучее ожидание - в любом случае хуже.
     Задребезжал звонок на  отбой,  воспитательница  Елена  Михайловна
сделала  вид,  что  загнала нас в туалет чистить зубы и мыть ноги.  Мы
сделали вид,  что это ей удалось. Погасив нам свет и сухо пожелав спо-
койной  ночи,  она неторопливо удалилась.  Затихли в конце коридора её
остренькие каблучки.
     Конечно, все, не исключая, быть может, и воспитательницу, понима-
ли, что уж какой-какой, а спокойной эта ночь не будет.
     Не знаю,  сколько прошло времени.  Может,  полчаса, может, час. Я
даже начал слегка задрёмывать,  хотя,  разбирая постель, не чувствовал
ни капельки сонливости.
     Свет вспыхнул внезапно, точно мокрым полотенцем хлестнули по гла-
зам.
     - Ну что, пацаны, начнём воспитательное мероприятие, - весело со-
общил Голошубов, вылезая из койки.
     Я молча сидел, натянув одеяло до плеч.
     - Дрон,  Колян, займитесь, - коротко приказал Васька. - Как обыч-
но, в третью форму.
     Двое крепких лбов подошли ко мне.
     - Ну что,  сам ляжешь, или помочь? - бесцветным голосом поинтере-
совался тот, что посветлее, Дрон.
     - Да чего ты лепишь,  он же ещё и в позу не вставал, - заметил со
своей койки Голошубов. - Маменькин сыночек, ему это впервой. Вы уж по-
могите мальчику.
     Четверо сильных рук схватило меня одновременно. Я и понять не ус-
пел, как это случилось - меня раздели догола и, бросив лицом на койку,
привязали за руки и за ноги полотенцами.  И тут же, не дав опомниться,
засунули в рот мой же собственный носок.
     Лишь повернув голову так, что заломило шею, я краем глаза мог ви-
деть то, что делалось в палате.
     - Ну, видишь, Глиста, сколько стоит поборзеть? - сахарным голосом
поучал меж тем Голошубов.  - Мы-то к тебе поначалу присматривались, не
обижали, понять хотели, что за человек. А ты не въехал в ситуацию, об-
наглел. Никакой благодарности, никакого уважения к старшим. А это пло-
хо для тебя кончится,  ты уж мне поверь,  я знаю.  Для твоей же пользы
наказать придётся.
     Какая-то тень метнулась к дверям.  Голошубов  недовольно  прервал
свою речь на полуслове:
     - Ты куда, Серый?
     - В сортир, поссать, - виноватым голосом протянул Серёжка, - мож-
но, а?
     - Ладно,  ступай,  только тихо,  - смилостивился Голошубов.  - Но
смотри, чтобы ни звука. А то яйца откручу.
     Серёжка молча нырнул в коридор,  дверь тотчас же плотно прикрыли.
Васька продолжал:
     - Я поначалу ждал, что дойдёт до тебя, осознаешь вину. Подойдешь,
прощения попросишь.  Я бы тебя, может, и простил. А ты го-о-ордый ока-
зался.  Ну, теперь не взыщи. Теперь по полной программе тебя обработа-
ем.
     Я дёрнулся,  но без толку - привязали меня добросовестно, не выр-
вешься.  Видно,  у этих ребят - у Дрона и Коляна - имелся немалый опыт
подобных дел.  И до меня здесь точно также извивались распластанные на
койке пацаны, и со мной случится то же, что и с ними... Что-то гадкое,
омерзительное ожидало меня, и если бы не вонючий носок во рту - я, на-
верное,  криком своим разбудил бы весь интернат.  А так  -  оставалось
лишь елозить животом по сбившейся в ком простыне, жмурить глаза и пог-
ружаться,  медленно погружаться в трясину готовящегося ужаса, понимая,
что это - хуже смерти, и это - неизбежно. Странная мысль вдруг вползла
мне в голову - а может, всё, что обрушилось на меня за последние неде-
ли - только вступление, подготовка к тому, что случится сейчас? Кто-то
ловкий устроил это - лохматое пламя на шоссе, виноватые слова тёти Ва-
ри,  мух в компот - чтобы сейчас, глядя из пыльной пустоты, дождаться,
наконец, когда же...
     Голошубов продолжал что-то говорить наставительным тоном - я  уже
не различал слов,  в голове,  казалось,  гудел исполинский колокол,  и
каждым нервом,  каждой клеточкой кожи я чувствовал, что вот сейчас это
- начнётся.
     Я даже не сразу понял,  что случилось.  Хлопнула дверь,  раздался
чей-то свистищий шёпот:  "Атас!",  хлёсткий звук удара - и возмущённый
голос Васьки:
     - А  драться права не имеете!  Я на вас директору пожалуюсь!  Я в
РОНО напишу!
     - Да хоть в Союз Наций,  - хмыкнул кто-то простуженным  басом,  и
сейчас  же - хлопок новой пощёчины.  Голошубов на сей раз лишь матерно
огрызнулся.
     - Живо развяжите, мерзавцы! - прозвучал тот же голос.
     Я потихоньку открыл глаза.
     В палате обнаружился невысокий, тощий мужчина в очках, пристально
глядящий на Голошубова. Тот уже успел забраться в свою постель и злоб-
но поглядывал оттуда.
     Мужчину я узнал не сразу, потом всё же вспомнил. Это был воспита-
тель старшей группы. Кажется, его звали Григорий Николаевич. Краем уха
я слышал,  что работает он в интернате недавно,  а до того  преподавал
где-то биологию.
     Спустя несколько  секунд чья-то худенькая фигурка проскользнула в
раскрытую дверь палаты,  птичьими осторожными шажками,  стараясь ни на
кого  не  глядеть,  добралась до соседней койки и немедленно закрылась
одеялом с головой. Серёжка! Вот, значит, кто вызвал дежурного воспита-
теля! Теперь ему будет...
     - Мне повторить? - каким-то слишком уж спокойным тоном осведомил-
ся Григорий Николаевич. - Или по-другому будем общаться?
     Повторять ему не пришлось.  Те же Дрон с Коляном суетливо  приня-
лись развязывать полотенца.
     - Оденься,  - повернувшись ко мне,  сказал воспитатель. Помолчав,
добавил. - Пойдём, поговорим.
     В ответ я только промычал,  лишь пару секунд  спустя  догадавшись
вытащить изо рта слюнявый носок.
     Я поднялся с лавочки.  Не сидеть же так до вечера,  в самом деле.
Раскисну ещё,  как снеговик в тропиках. Надо куда-то пойти. Город, что
ли,  ещё посмотреть. Кажется, я в парке здешнем не был. Тоже ведь дос-
тижение цивилизации, вполне достойное моих глаз. Или вообще доковылять
до вокзальной площади,  сесть в первый же автобус и уехать до конца? А
что там,  за дальним изгибом тропы? Но потом ведь обратно переться, да
и времени,  если подумать, не такое уж обилие. Не заметишь, как проле-
тит оно - и сгустятся над раскалённым городом спасительные сумерки.
     Тогда, в тоскливую октябрьскую ночь,  время тоже незаметно просо-
чилось, растаяло в сырой заоконной тьме. Мы сидели с Григорием Никола-
евичем в пустой палате изолятора и молчали.  Почему-то воспитатель  не
стал зажигать света.
     Потом, совершенно для меня неожидано,  плечи мои вдруг мелко зат-
ряслись,  и я заревел точно дошколёнок. Горячие, едкие слёзы ползли по
щекам,  я не стирал их.  В интернате это случилось впервые - до него я
плакал лишь в больнице,  в те самые жуткие дни,  когда пришёл в созна-
ние,  и оказалось, что всё это правда - горящий "Гепард", и нет уже ни
мамы, ни отца, а впереди - клубящаяся гнилыми туманами безнадёжность.
     - Такие дела,  Лёша,  - негромко заговорил Григорий Николаевич. -
Ты не стыдись слёз, это, знаешь, на самом деле очень много - слёзы. Их
только дураки стесняются.
     Я ничего не ответил.  Не хотелось мне отвечать, да и непросто это
было - говорить с человеком, который видел тебя, растянутого на крова-
ти, голого, с пупырчатой от страха кожей.
     - Ты пойми, - продолжал Григорий Николаевич, - стыдиться тебе не-
чего.  Вот этим деятелям, Голошубову и его холуям, им, по идее, должно
бы.  Правда, я сомневаюсь, что они знакомы с этим чувством. Но что ка-
сается тебя - теперь всё в твоих руках...
     Я вопросительно глянул на него.
     - Они,  понимаешь,  надеялись тебя сломать. Вот этим страхом сло-
мать,  а потом достаточно напомнить про сегодняшнюю ночь - и можно по-
мыкать тобой как левой ноге вздумается. Тебе хотелось бы такого?
     - Ещё чего, - прошептал я, отводя взгляд.
     - Само собой. Теперь ты должен дать им понять, что можешь переси-
лить страх. Тогда они сами начнут бояться.
     - Ну да,  скажете, - хмыкнул я в темноту. - Чего им меня бояться,
если они мощные и драться умеют, а я...
     - Сегодня утром,  как я слышал, ты сделал одного такого... мощно-
го.  И не помогла ему ни сила, ни приемы. Просто надо решиться идти до
конца в таких делах.  Конечно,  морду набьют, и не один раз набьют, но
иначе не получится. Тут, знаешь, другое тяжелее. Не озлобиться на весь
белый свет, не замкнуться в своём панцире.
     - А если опять так,  как сейчас,  - я судорожно сглотнул. - Опять
вот так разложат,  только никто им не помешает...  Это вам не  побитая
морда... Тогда что?
     Григорий Николаевич помолчал. Потом встал, не спеша подошёл к ок-
ну,  по которому с бездумным упрямством ползли почти незаметные в тем-
ноте струйки дождя.
     - Мне кажется,  Лёша, другого раза не будет. Эта компания, они не
столь уж глупые. Если не получилось сходу, и увидят они, что ты спосо-
бен за себя постоять...  Они понимают,  если тебе уже нечего будет те-
рять,  ты станешь по-настоящему опасен.  Поверь,  я это на своей шкуре
испытал.
     - Но почему?  - сглотнул я скопившуюся во рту слюну. - Почему эти
гады творят что хотят, и ничего им за это не бывает? Почему вы, взрос-
лые, ничего не делаете?
     - Трудно всё это,  Лёша, - хмуро отозвался Григорий Николаевич. -
Мы ведь мало что можем на самом деле.  Понимаешь,  система  такая.  Не
приставить  же к каждому такому Ваське по воспитателю с дубинкой.  Нет
людей,  нет средств, правительство думает о только про то, как хапнуть
больше  и за границу валюту перевести.  А всякие там школы,  больницы,
интернаты - для них это мусор. Дай Бог, власть сменится, тогда, может,
и пойдёт что-то.  А пока - держись, не распускай сопли. Прорвёмся. Всё
будет хорошо.
     Я скомкал потными пальцами подол майки.
     - Вы думаете,  я из-за этих козлов ревел?  Поэтому,  думаете? Для
кого-то,  может,  и будет хорошо, а для меня уже нет. Для меня уже всё
кончено. Вы же про меня ничего не знаете, а говорите...
     Григорий Николаевич положил мне руку на плечо. Ладонь у него ока-
залась сухая и тёплая.
     - Да знаю я,  Лёша, знаю. И не буду всяких утешений говорить, что
время лечит,  что горе забудется и всё такое.  Не забудешь ты.  С этой
болью тебе ещё жить и жить.  Но знаешь...  Можно вот думать о себе,  о
тоске своей,  тысячу раз всё это пережёвывать.  А можно - о том, чтобы
твоим маме и папе было сейчас хорошо.  И тогда нужно совсем по-другому
жить.
     Я удивлённо уставился на него.
     - Да,  парень. Я не знаю твоих взглядов, но ты меня всё-таки пос-
лушай.  Я,  видишь ли,  человек православный. А вера наша говорит, что
для Бога мёртвых нет.  У Бога все живы.  Погибли твои родители - а что
это значит?  Тела их здесь остались,  сгорели тела, а души - те в иной
мир перешли.  Там у них своя жизнь, и, кто знает, вдруг им сейчас луч-
ше,  чем было на земле?  Оттуда они,  может быть, видят всё, что здесь
творится.  Вот сейчас видят нас с тобой, как мы тут сидим и говорим. И
не надо своей тоской их огорчать.  Разлука ваша временная. Я верю, что
ты с ними когда-нибудь встретишься. Мёртвые воскреснут, и ты ещё обни-
мешь  маму.  Вот тогда всё действительно будет хорошо.  А пока - нужно
жить так, чтобы стать достойным этой встречи.
     - Откуда вы знаете,  что это правда?  - помолчав, хмуро отозвался
я. - Это же просто красивая сказка, а на самом деле ничего там нет!
     - Лёша, я тебя не агитирую, - тихо ответил Григорий Николаевич. -
Я просто сказал,  что обо всём этом думаю.  Выходит,  мне соврать надо
было?  Верить или не верить - твоё право. Подумай только о том, что не
всегда нужны доказательства.  Это же не теорема из учебника по геомет-
рии.  Здесь другое важно - чего ты сам больше хочешь? Чтобы это оказа-
лось правдой или красивой сказкой?  Тут,  видишь ли,  дело такое. Надо
иметь  смелость поверить правде,  которую нельзя потрогать,  пощупать,
доказать как теорему,  да и все вокруг могут твердить,  что  это  лишь
красивые байки.
     Я молчал.  Что тут можно было сказать?  "Ты ещё обнимешь маму..."
Залитый солнцем луг,  ветер треплет седые головки одуванчиков, и обле-
тает невесомый пух, а я... Я бегу по этому явившемуся из моих снов лу-
гу,  и впереди, на невысоком холме, уже показались две фигуры, и обми-
рает  сердце  от сумасшедшей надежды и страха,  что вот добегу сейчас,
домчусь - а это окажутся не они.
     - Ладно,  Лёша,  - скрипнув пружинами,  поднялся с койки Григорий
Николаевич. - Пойду я, а ты ложись, поспи. Потом ещё поговорим.
     Я и  в  самом  деле пошёл в городской парк.  Там оказалось весьма
людно, при входе бойко торговала мороженным хлопотливая тётка, от пру-
да  доносился  жизнеутверждающий детский визг,  где-то вдали слышалось
стуканье футбольного мяча.  А что самое ценное - здесь было полно ска-
меек, тени и возможности наслаждаться всем этим до вечерних моих визи-
тов.  Я решил пойти на Заполынную часам к восьми,  когда уж точно  все
окажутся дома. Расчёт был простым - раз уж у них, у Званцевых, огород,
то самое время поливать - ещё не темно, но уже спала жара.
     Похоже, сегодня у них возникнут проблемы с поливом.
     В принципе,  нужно было бы сходить в местное отделение,  показать
ксиву и предупредить, чтобы в случае чего не удивлялись вызову. Но это
именно что "в случае". А если такового не будет? Мне и самому хотелось
верить, что никакого оккультизма не окажется. В конце концов, по внут-
ренней нашей статистике,  шестьдесят процентов сигналов -  ложные.  Об
этом,  конечно,  особо вслух не говорят,  но имеют в виду при работе с
первичными информаторами.  Так что светиться раньше времени не стоит -
не случайно мне намекал на это начальник. А я уже немного научился по-
нимать его намёки. Как, например, два года назад, в липоградском деле.
Именно тогда он,  искоса поглядывая на меня,  хмыкнул:  "Ну что, Лёша,
становимся помаленьку профессионалами, а?" Хотя профессионализм заклю-
чался всего лишь в двух мелких деталях.  Не стал связываться с местной
экспертизой,  а вдобавок,  изобразив служебное рвение, приставил своих
ребят  к епархиальному секретарю - усиленная вроде бы охрана.  Точнее,
конвой.  Именно так и подумал наивный отец Симеон,  и его  возмущённые
докладные  дезориентирвали кого следует.  Взяли мы их тогда,  Рыцарей,
весь выводок.
     Думал ли я десять лет назад,  чем придётся заниматься?  Так вот и
не  сбылась  детская мечта - не стал я программистом,  не писал компь-
ютерных игр.  В другие игры пришлось играть - и мне самому,  и стране.
Как-то быстро всё тогда пошло.  Пока я дрался с Голошубовской кодлой и
привыкал к неласковой интернатской жизни, интересные дела творились во
внешнем мире.  В ноябре взорвалась Полянская АЭС,  облако, конечно, не
утянулось в арктические пустыни,  как писали правительственные газеты,
а энергично расползлось по центральным областям, убивая и без того по-
лумёртвую землю. Много грязи вылезло тогда на свет Божий, и правитель-
ство засветилось уже окончательно.  Утекающие за рубеж деньги, мафиоз-
ные связи избранников народных и прочая проза - всё это оказалось  ещё
цветочками.
     А вот когда нашли в Богом забытом Аламском спецхране архив Верши-
телей - тогда уже пошли ягодки. Руководство Державного Фронта настояло
на досрочных выборах - и правительству пришлось,  скрепя сердца, пойти
на это, иначе северные округа двинули бы танки на Столицу, и все пони-
мали  -  решись  они на это,  люди бросали бы под гусеницы купленные у
спекулянтов гвоздики. А потом... Ну куда они, Вершители и их прихвост-
ни,  думали сбежать от Возмездия?  Границы перекрыли немедленно,  едва
оглашены были итоги выборов.  Войска не колебались - все понимали, что
так больше жить нельзя,  сыты демократией по горло, и если не вспомним
о корнях наших - вымрем как мамонты. А точнее - истребят нас Вершители
точно в прериях бизонов.  Программу геноцида, всю как есть, без малей-
ших купюр, опубликовали сперва в "Народном гласе", потом уж и в других
газетах.  Слава Богу,  успели, в последний момент успели. Продержись у
власти плутократы ещё хотя бы года полтора-два - и страну  можно  было
бы стереть с мировой карты.  А взамен написать: "Кладбище". Или "Осто-
рожно - радиоактивная зона".
     Конечно, были поначалу и эксцессы.  Бульдозерами сносили  коммер-
ческие палатки,  превращая в безобразный хлам зарубежное шмотьё.  Тор-
говцев - били,  говорят,  многих забили насмерть.  Но Державный Фронт,
естественно, сумел обуздать стихию. И когда спустя полгода после выбо-
ров в Преображенском соборе венчался на царство Государь, все поняли -
это, наконец, та власть, которая и впрямь от Бога. Та, которую тайком,
боясь произнести вслух,  ждали и при красных,  и при плутократах.  Та,
которая родная своему народу.  Власть,  которая не колеблясь вычистила
из страны всю эту накипь - торгашей, бандитов, еретиков. Власть, кото-
рая вернула народу его веру.
     И это тоже было непросто.  И внутри Церкви оказалось немало людю-
шек недостойных, а то и прямых пособников Вершителей. И лишь когда но-
вый,  назначенный Государем патриарх твердой рукой повёл церковный ко-
рабль, когда пришлось сменить едва ли не половину епископов, проверить
чуть  ли не каждого приходского иерея - только тогда удалось вздохнуть
свободно.  Но и то - тёмное наступление сменилось тёмной  обороной,  и
пришлось создавать Управление Защиты Веры - иначе бесовская сила неми-
нуемо взяла бы реванш.
     А за интернатскими стенами все эти крутые дела  были  не  так  уж
видны. Многое, правда, изменилось. Убрали прежнего директора - зарвав-
шегося вора, любителя приглашать старшеклассниц в свой кабинет и вести
с  ними долгие беседы о нравственности.  Дверь он во время таких бесед
на всякий случай запирал изнутри. На его место пришёл Аркадий Максимо-
вич,  мужик хоть и вспыльчивый,  но прямой и честный.  При нём, кстати
сказать,  Голошубовская компашка притихла, и сильно притихла. А Григо-
рия  Николаевича  сделали  замом директора по религиозному воспитанию.
Тот поначалу отказывался,  говорил,  что к такому не готов, но по бла-
гословению своего духовника всё же взялся за это дело. И взялся рьяно.
Открылся лекторий,  приходил батюшка из храма Покрова Богородицы,  вёл
огласительные беседы.  Григорий Николаевич настоял,  чтобы ходили лишь
те, кто хочет, силой чтобы никого не загоняли. Да и не пришлось бы за-
гонять - от интернатской скуки ещё и не за такое ухватишься.
     Именно в том году,  в мае 98-го, я принял крещение. Мы с Серёжкой
были одними из первых,  глядя на нас, и другие потянулись. Жизнь стала
куда интереснее,  в интернат пришли работать новые люди, совсем не те,
что раньше - не крикливые воспитатели, изображающие педагогическую ак-
тивность. Люди, которые любили нас - изломанных судьбой ребятишек.
     Сбывались потихоньку те ночные слова Григория Николаевича.
     Мы часто говорили с ним,  и,  странное дело,  хоть и был он вдвое
старше,  и заместитель директора,  и так далее,  а чувствовал я себя с
ним легко и спокойно, точно с мальчишкойровесником. Хотя, пожалуй, это
и не совсем так.  Никогда я не распустил бы сопли при сверстнике, а он
-  он  был  единственным  человеком,  при котором я не стеснялся своих
слёз. А слёзы - были, и не раз.
     И потом,  когда мне исполнилось шестнадцать,  и пришла пора  про-
щаться  с  интернатом...  Тогда он и предложил мне поступать в Училище
при Управлении Защиты Веры.
     - Понимаешь,  Лёшка,  - говорил он,  барабаня тонкими пальцами по
столу,  - защищать веру должны только добрые люди.  Иначе это будет не
защита, а новая охранка. Там, в Управлении, это, слава Богу, понимают.
Не случайно отказались брать к себе бывших комитетчиков,  хотя у тех и
опыт,  и связи...  Нельзя нам повторять прежние ошибки. Так что смотри
сам,  но... Ты ведь и имя своё носишь не случайно. Алексей - защитник.
А защищать можно лишь чистыми руками.
     Я не особо долго раздумывал.  Новая жизнь вставала вокруг, на об-
ломках жестокой прежней эпохи,  жизнь честная и добрая.  А доброта - я
прекрасно понимал это - вещь хрупкая.  Её нельзя дать в обиду тем злым
силам, что не исчезли никуда - лишь затаились по крысиным норам, гото-
вые в любой момент подняться и оплести  страну  кровавой  паутиной.  А
компьютеры, детская моя мечта - что ж, ради открывшейся мне веры можно
ими и пожертвовать.
     Григорий Николаевич написал мне рекомендацию, и пошли курсантские
будни...  На каникулы мне, в общем, некуда было податься, и я приезжал
в интернат - к Григорию Николаевичу и Серёжке. Серёжка был младше меня
на полтора года, и я не раз уговаривал его после школы поступать к нам
в Училище. Но он лишь вежливо кивал - хотелось ему совсем другого, ему
хотелось писать книжки. Тогда я про себя усмехался, думал - повзросле-
ет и забросит это дело,  но нет, не забросил. Сейчас ему двадцать три,
а уже печатается в литературных журналах,  в прошлом году вышел у него
сборник рассказов...
     Что же до Григория Николаевича, то он неожиданно для многих вдруг
поступил в духовную семинарию, на заочное отделение. Меня это, правда,
не удивило - он давно ещё говорил мне, что думает об этом, но никак не
может решиться.  Что ж,  значит, переломил себя. Хотя я тогда подумал,
что одним священником больше, одним меньше - невелика разница, а с па-
цанами у него здорово получается, и ребятам вряд ли будет лучше, когда
он уйдёт из интерната.  Но вслух говорить не стал - зачем расстраивать
друга?
     Незаметно как-то пролетели пять лет занятий.  Появилось много но-
вых друзей,  впрочем, кое-каких врагов я умудрился нажить и там. А по-
том - выпуск,  присвоили мне звание младшего поручика, откомандировали
сперва в Светлый Яр, но спустя год вернули в Столицу. Григорий Никола-
евич закончил семинарию,  но там возникли у него какие-то сложности, и
сана ему не дали.  О том, что же именно случилось, он не говорил. Лишь
улыбался грустно и предлагал ещё чаю. Так что пришлось ему возвращать-
ся в интернат. Не сказать, чтобы он слишком сильно жалел об этом.

                   Глава 6. Психодинамика в сарае.

     Когда я пришёл на Заполынную,  было ещё довольно светло.  Правда,
рыжий солнечный шар уже укатился за изломанную черту горизонта, и воз-
дух заметно посвежел,  появилась в нём некая особая прозрачность,  что
бывает  в  сумерках после такого вот раскалённого дня.  Все расстояния
чуть удлинились,  контуры предметов сделались чётче,  и самые  далёкие
звуки слышались так же ясно, как и ближние - грохот уносящегося в сто-
лицу товарняка служил басовым  аккомпанементом  к  назойливым  птичьим
трелям,  шум  от невидимой глазу автострады наслаивался на музыкальную
мешанину - радио свиристело в каждом доме,  а окна,  по  случаю  жары,
открыты настежь.  И как это местное население не боится комариных пол-
чищ?
     Искать дом Званцевых мне не пришлось - старуха Кузьминична описа-
ла его более чем подробно. Я поначалу прошёлся под окнами - так, радио
работает,  детский плач слышится - отлично,  значит, не придётся цело-
ваться с замком. Был бы на месте ещё и юный оккультист... Впрочем, ос-
тавалось надеялся на лучшее.
     Осмотревшись, я понял, как удобнее проникнуть на Званцевский ого-
род, раз уж по мистическим делам положено ходить между грядок. И, выж-
дав момент,  когда поблизости никого не оказалось, скользнул на терри-
торию  предполагаемого противника и начал осторожно пробираться к дому
между свежеполитыми огуречными грядками. Едва заметный ветерок шевелил
высокие стебли укропа, белели между тёмных, изрядно смахивавщих на ло-
пухи листьев пузатые кабачки.  Будто исполинские яйца ископаемой птицы
Рух.
     Идти было  непросто - грядки разделялись лишь узенькими тропками,
и приходилось исхитряться, дабы не задеть какой овощ. Зачем устраивать
Званцевым лишние проблемы? Им и так многое предстоит.
     Наконец я добрался до задней веранды и негромко постучал по стек-
лу,  как учила Кузьминична. Три быстрых стука, четыре медленных. Конс-
пираторы...  Естественно, пришлось барабанить и не раз, и не два, пока
не послышались в доме торопливые шаги. Дверь распахнулась, и на пороге
обнаружилась  высокая,  не старая ещё женщина в каком-то неаппетитного
вида домашнем халате.  Неухоженные,  с тусклым отливом волосы  свисали
неровными прядями - наверное, я вторгся как раз в момент причёсывания.
     Несколько секунд  она  глядела на меня изучающе,  потом осведоми-
лась:
     - Тебе чего?
     - Да вот, - кашлянул я, - Званцева мне нужна, Вера Матвеевна.
     - Ну, я это, - кивнула женщина. - Что дальше?
     - Я с поклоном к вам от Матвея Андреевича,  - в горле у меня чуть
булькнуло, - ну, и со своей просьбой.
     Женщина недоверчиво глядела на меня, что-то про себя решая.
     - Вы нездешний, видно?
     - Да вот,  проездом я.  Такие,  значит, дела, - я сам не заметил,
как вошёл в роль простого парня-радиомонтажника Лёхи Бурьянова.  - Мне
тут, понимаете, посоветовали.
     - Кто посоветовал-то? - неприветливо поинтересовалась Вера Матве-
евна.
     - Да старушка одна, Елена Кузьминична, знаете, наверное...
     Что-то отразилось на лице женщины,  то ли досада,  то ли  обрывок
какого-то надоедливого воспоминания.
     - Ладно,  чего на пороге стоять, - наконец решилась она. - Прохо-
дите в дом, там и потолкуем.
     - И то дело, - шумно обрадовался я. - А то здесь, на улице, кома-
ры заели. Прямо упыри, а не комары.
     И мы прошли в дом.
     Впрочем, дальше веранды Вера Матвеевна меня не пустила.  Щёлкнула
выключателем - и оголённая лампочка налилась тусклым рыжеватым  сияни-
ем.  Взору  моему предстали необъятных размеров шкаф,  не действующая,
судя по всеобщему запустению,  газовая плита, круглый стол с подпилен-
ной ножкой - это у них, видать, местный стиль: столы калечить. Тем бо-
лее, осколок старины, сейчас такой редко где и встретишь. Громоздились
друг на друга несколько помоечного вида ящиков, пара раскладных стуль-
ев, когда-то роскошное, а ныне весьма изодранное кресло...
     - Ну,  в чём дело-то ваше? - не дав даже толком оглядеться, прис-
тупила ко мне Вера Матвеевна.
     - Присесть можно?  - поинтересовался я. И зря. Не успел маску на-
пялить, так она уже сползает. Пролетарий Лёха Бурьянов плюхнулся бы на
первое попавшееся седалище без всяких вопросов. Ладно, авось пронесёт.
     - Садитесь,  - женщина кивнула на стулья. - Только осторожно, по-
ломанные они слегка.
     - Ничего, авось меня выдержат, - хмыкнул я, осторожно устраиваясь
на подозрительно всхлипнувшей мебели.  - В общем, беда у меня, - начал
я пересказывать дежурную легенду.  - Сын вот уже почти год как пропал,
Санька. Какая-то мразь со двора увела, искали, конечно, полиция, то-сё
- да без толку... Ну, короче, тут я проездом в Заозёрск, пару дней пе-
рекантоваться пришлось,  вот, бабку встретил на базаре, она, значит, и
посоветовала к вам обратиться.  Может, сказала, пацан ваш и чего суме-
ет.
     - Бабка,  значит,  - краем губ усмехнулась Вера Матвеевна.  - Она
жалостивая, бабка. Добрая... Посоветовала, значит, обратиться...
     - Нет,  ну какие дела, - вскинулся радиомонтажник Бурьянов. - Это
ж понятно,  не за так,  тут всё путём.  Вот, возьмите, - я протянул ей
туго набитый конвертик.
     Она, помедлив,  осторожно взяла его и кивнув:  "Подождите, я ско-
ро", скрылась в недрах дома. Я приступил к ожиданию.
     Сейчас она,  видимо,  считает деньги.  В таких делах главное - не
увлечься,  не переложить бумажек.  Лучше показаться скупым, нежели по-
дозрительно щедрым. Да и мне не след казёнными суммами разбрасываться.
Не последнее же это дело,  а финансовый наш директор,  Павел  Юрьевич,
прижимист. Но, периодически сдавая ему излишки, можно растопить и нач-
финовское сердце.
     - Ну ладно,  - возвестила появившаяся на пороге Вера Матвеевна. -
Устрою я вам,  чего просите. Но, сами понимаете, гарантий никаких. По-
лучится, не получится - как Бог даст.
     - Оно понятно, - кашлянул я. - Никаких обид, всё путём.
     - Идите за мной, - сказала женщина и отворила внешнюю дверь.
     Мы вышли в огород, над которым, в незаметно опутившихся сумерках,
вились белые клочья тумана,  и направились к темневшнму вдалеке сараю.
Я шёл осторожно,  стараясь ступать след в след Вере Матвеевне.  Оно  и
понятно - радиомонтажник Бурьянов должен быть неуклюж,  страдать кури-
ной слепотой и вообще изрядно нервничать.  Это поручик Бурьянов  умеет
бесшумно скрадываться в темноте,  ориентироваться по еле слышным шоро-
хам и стрелять навскидку.  А радиомонтажник ничего такого не умеет, он
парень безобидный. Ничего, недолго осталось мне им быть.
     Распахнув скрипучую дверь сарая,  она щёлкнула выключателем.  За-
бавно - здешняя лампочка оказалась куда ярче, чем на веранде.
     - Подождите здесь, - велела Вера Матвеевна. - Сейчас он к вам по-
дойдёт.
     Она быстро,  уверенной походкой зашагала к дому,  а я, примостив-
шись на колченогий табурет, принялся ждать.
     Вокруг лампочки крутилась всякая ночная живность - мотыльки, мош-
ки,  жучки  какие-то,  и странные тени то и дело падали на некрашенные
брёвна стен.  В глубине сарая до самого верха громоздились сложенные в
поленницу мелкие плашки дров, в дальнем углу торчали лопаты и тяпки, а
на усыпанном опилками и стружками полу  в  беспорядке  раскиданы  были
доски,  брезентовые  рукавицы и гнутые строительные гвозди.  Сиротливо
жался возле двери помятый игрушечный грузовик,  распаявшийся  электри-
ческий  чайник  уставился на меня кривым носиком,  словно хотел что-то
сказать.
     Здесь, кстати,  было довольно прохладно.  Тоненькая моя  рубашка,
днём казавшая едва ли не боярской шубой,  сейчас совсем не грела, и по
коже мало-помалу начинали бегать мурашки. Зябкость расползалась повсю-
ду, и проникала сквозь кожу внутрь, в самую глубину. Мне вдруг захоте-
лось встать и уйти, незаметно проскочить огородом на улицу, а там, уже
не таясь,  направить стопы к Никитичу. Где-то по пути, в безлюдном ка-
ком-нибудь уголке, вытащить кремовую мыльницу передатчика, набрать по-
ложенный код - и переслать успокоительный рапорт в Столицу. Оккультизм
не подтвердился,  источник пребывает в старческом  маразме,  оснований
для беспокойства нет.  И все дела.  Проверять меня не станут, не столь
уж серьёзная ситуация, да и верят в Управлении поручику Бурьянову.
     Только вот есть ещё такая штука - присяга называется.  Не  просто
так мы,  первый выпуск Училища,  в Покровском соборе целовали крест. И
не для того благославлял тогда нас владыка Пафнутий,  чтобы сейчас  я,
раб Божий Алексий,  огородами бежал с поля боя. Пускай даже это поле -
полуразвалившийся сарай.  Ведь если мальчишка  в  самом  деле  оккуль-
тист...  В таком случае нам, Управлению, придётся драться уже не с ре-
бёнком, нет - с оседлавшим его злым духом. И сбежать сейчас - лишь по-
радовать беса.
     Скрипнула тихонько дверь,  и чья-то фигурка осторожно прошмыгнула
внутрь. Я поднял глаза.
     На пороге стоял он - тот самый вчерашний пацан с  пустыря,  выру-
чавший свой мяч из цепких лап Фёдора Никитича.  Белобрысая голова сей-
час, при электрическом свете, казалась чуть рыжеватой, а пятна ягодно-
го сока на футболке - наоборот, почти чёрными.
     - Здрастьте,  -  пробормотал он,  скользнув по мне настороженными
серыми глазами. - Мамка сказала, у вас дело ко мне.
     - Привет,  - благожелательно кивнул я,  поднимаясь с табурета,  -
тут случай такой, мне сказали, только ты сможешь помочь.
     - А я вас, кажется, узнал, - протянул пацан, усевшись напротив на
дубовый чурбачок.  - Вы вчера с этими были,  с дядей Федей и дядей Сё-
мой. Мячик мне ещё пасанули, да?
     - Было дело,  - подтвердил я.  Пора излагать дежурную легенду,  а
там - посмотрим. Откашлявшись, я заговорил:
     - Тут,  парень, понимаешь, такая петрушка получается. Я-то вообще
случайно у вас в Барсове,  проездом на Заозёрск,  а эти, на вокзале не
дают прямого билета, пришлось тут до понедельника кантоваться, а ноче-
вать где-то надо,  верно? Ну, я побродил по городу, поспрошал, а народ
у вас дикий какой-то,  хорошо,  на мужиков этих  набрёл,  на  пустыре.
Пригласили они посидеть, ну, посидели, приняли, а Фёдор Никитич дядька
добрый,  приютил меня на три ночи. А утром я тут с бабкой одной разго-
ворился,  ну и... Слово за слово, язык развязался, она, в общем, поки-
вала-покивала,  ну,  и к тебе сходить посоветовала.  Тебя, парень, как
звать-то?
     - Мишка,  - кивнул пацан, сосредоточенно отдирая от колена засох-
шую болячку.
     - В общем,  беда у меня.  Сын пропал осенью. Жена, дура, оставила
во дворе без присмотра.  Ну,  и гад какой-то увел. Соседские ребятишки
потом рассказали - высокий,  в пальто. Конфетой приманил. Мы, конечно,
то-сё,  полиция, следователь - а толку хрен. Ничего не нашли, да и бес
их знает,  искали-не искали... Хочу знать, живой, или как. А Ленка моя
после всех этих дел малость сдвинулась, решила, пока Саньку не отыщем,
мы вроде как и не муж с женой. Да это и не главное, лишь бы сына отыс-
кать.  Ну,  а если... - вздохнул я, и плечи мои вздрогнули, - если уже
всё...  Хоть эту гадину бы найти.  Сам посчитаюсь.  Может, он ещё кого
увёл... Вот такие дела, Мишь. Сумеешь помочь?
     Я выпрямился,  в упор глянув на него.  Мальчишка сидел уткнувшись
подбородком в колени. Потом, спустя показавшуюся мне бесконечной мину-
ту, хрипло произнёс:
     - Ясно. Сколько ему лет было, сыну вашему?
     - В мае должно было пять исполниться.  Вот знать бы,  исполнилось
ли...
     - Хорошо,  - уже твёрже сказал Мишка.  - Я...  Я попробую,  но не
знаю, как получится. Оно не всегда с первого раза выходит.
     Он встал с чурбачка,  постоял немного,  не то вспоминая чтото, не
то прислушиваясь к окружающей сарай темноте.  Потом не спеша начал со-
бирать с пола мелкие сосновые планки.  Сложив их горкой,  обернулся ко
мне:
     - Вы сейчас сидите, не шевелясь, и Саньку своего вспоминайте. Как
он выглядел тогда,  в тот день.  И не говорите ни слова, а то всё сор-
вётся.
     Я молча кивнул.
     Мишка, усевшись на корточки,  принялся выкладывать из планок  ка-
кую-то странную фигуру. Сперва мне показалось, что это двойная пентаг-
рамма, но вглядевшись, я понял, что здесь что-то совсем иное. Деревяш-
ки выстроились непривычным глазу многоугольником, в котором даже самый
талантливый математик не отыскал бы и намёка на симметрию.
     Мне оставалось лишь сидеть тихо и,  как предписано было радиомон-
тажнику Бурьянову,  вспоминать облик утерянного сына. Самое удивитель-
ное,  что я и в самом деле начал вспоминать.  Витя  Северский  однажды
явился  на службу со своим четырехлетним Санькой - так сложились дела,
что не с кем было оставить. Дитё изрисовало пачку ксеросной бумаги ма-
лопонятными каракулями, сурово слопало поднесённую секретаршей началь-
ника шоколадку и запросилось в туалет.  Я помнил его довольно смутно -
чёрные, слегка вьющиеся волосы, пухлые, покрытые россыпью веснушек щё-
ки,  - Витя всё дразнил своего отпрыска хомяком.  "Я не хомясёк, Я Са-
са",  -  обиженно отвечал малыш,  косясь на окружающих готовыми напол-
ниться влагой карими глазами.
     ...Вдруг оказалось,  что исчезли звуки. Пропали куда-то колотящие
крыльями лампочку мотыльки,  утих комариный писк,  прекратлась мышиная
колготня в поленнице.
     А потом...  Крайняя планка вдруг дёрнулась,  начала медленно при-
подниматься одним концом в замерший воздух, потом всколыхнулись и дру-
гие,  точно задетые скользящим пальцем клавиши рояля. Сперва медленно,
а  потом  всё  быстрее задвигались планки,  и спустя минуту сами собой
выстроились в некое подобие треугольной стрелки, указывающей в сторону
полуоткрытой двери сарая.
     Теперь сомнений  не  оставалось.  Психодинамика в чистом виде.  К
бою,  поручик Бурьянов! Сглотнув образовавшийся в горле комок, я резко
поднялся, осенил себя крестным знамением и громко произнёс:
     - Да воскреснет Бог,  и расточатся врази его,  и да бежат от лица
его ненавидящие его.  Яко исчезает дым,  да исчезнут, яко тает воск от
лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога...
     Висевшая в  воздухе  гора  планок с сухим треском - точно сломали
чью-то кость - обрушилась на пол и осталась лежать  бесформенной  гру-
дой. И разом вернулись исчезнувшие было звуки, запищал у меня над ухом
комар, где-то вдалеке, на улице, послышались пьяные голоса.
     Мишка обмер,  потерянно глядя на меня. Что ж, грустно это всё, но
служба есть служба. Сунув руку в карман, я протянул ему синюю, с золо-
тым тиснением, корочку:
     - Поручик Бурьянов, Управление Защиты Веры. Вот такие дела, Миша.
Пойдём-ка в дом.
     Мальчишка отшатнулся,  прижимаясь лопатками к стене,  и уставился
на меня безумными глазами. Губы его беззвучно шевелились, он скорчился
и  ловил  ртом  сухой воздух,  точно получил отменный удар в солнечное
сплетение. Что ж, - хмуро подумал я, - когда-нибудь он мне ещё спасибо
скажет.
     - Ты не маленький, Миша, должен был понимать, что когданибудь это
кончится.
     - А я...  А я-то вам поверил,  - прошептал  он,  отводя  потухший
взгляд. - И ведь почти уже...
     Я положил ему руку на вздрогнувшее тёплое плечо.
     - Пойдём в дом.  Надеюсь, в догонялки играть не будем - сам пони-
маешь, глупо.
     И мы вышли из сарая. На всякий случай я придерживал Мишкин локоть
- не хватало ещё бегать за ним, топча обихоженные грядки. Но пацан шёл
покорно,  механически переставляя ногами, точно заводной плюшевый мед-
вежонок. Был у меня такой, лет двадцать назад.
     Я вообще не выношу женских слёз,  но тут разразилось нечто неопи-
суемое.  Вера Матвеевна выла как подстреленная волчица, хрипела, брыз-
галась  слюной и всё порывалась биться головой о стенку - мне пришлось
даже усадить её в кресло. В эту минуту я проклял всё - и своё согласие
поступать в Училище, и оккультистов - всех вместе и каждого по отдель-
ности,  и наше Управление,  и эту идиотскую командировку... Ну что мне
стоило отказаться?  В отставку не отправят,  я кадр ценный. И спокойно
бы гонялся по лесам и катакомбам за  Рыцарями,  занимался  бы  внешним
контролем,  проводил бы за компьютером корреляционный анализ данных, а
главное - никогда бы не топтался возле истошно воющей тётки, у которой
я только что арестовал сына.  Воды ей надо, наверное, дать. Только где
у них?
     Узнай дорогой мой начальник то,  что я сделал, боюсь, оперативной
работы не видеть бы мне до пенсии. По крайней мере до его. А Сан Миха-
лыч отнюдь не собирается.  Крепкий он дядька, и здоровье отменное, да-
ром что за шестьдесят.  Должно быть,  ровесник Никитичу.  Только вот о
культурном отдыхе у него понятия иные.
     - Вода у вас есть? - повернулся я к Мишке.
     Тот молча кивнул.
     - Ну так что столбом стоишь?  Видишь,  у матери истерика! Принеси
ей попить.
     Мишка посмотрел на меня непонимающе, потом нырнул куда-то в глубь
дома. За ту минуту, что его не было, я в красочных подробностях предс-
тавил, как он, распахнув главную дверь, выбегает на улицу, и ищи потом
ветра в поле. Это же его город, он знает окрестности как таблицу умно-
жения. Может, и лучше. Здесь полно приятелей, у которых хотя бы первое
время можно отсидеться.  Конечно,  пацан есть пацан - где ему  понять,
что от Управления не скроешься.  Вычислят,  и довольно быстро.  Только
вот другие будут вычислять - не я.  А я... Интересные объяснения приш-
лось бы давать мне генералу Евлампиеву,  начальнику оперативно-розыск-
ной части.  И понятно,  погоны с плеч,  и хорошо ещё, если рядовым ку-
да-то в Тьмутаракань, а то ведь и вообще из Управления погонят. И куда
я денусь - в радиомонтажники?  А главное - сочувственные взгляды  кол-
лег,  деланно-небрежное  похлопывание по плечу - не бери мой в голову,
старина, со всеми бывает.
     Не успели прокрутиться в моей голове унылые кадры будущего,  поя-
вился Мишка со стаканом.
     Вера Матвеевна лязгнула зубами о стекло,  мотнула головой, но всё
же глотнула.
     - Мам, ну ты что, - склонился над ней Мишка. - Ну не реви ты, всё
будет хорошо.
     Косо поглядывая на них,  я достал передатчик и набрал код местной
полиции. Вот уж будет там переполох!
     - Поручик Бурьянов,  столичное УЗВ,  - отрекомендовался я, увидев
вспыхнувший кошачьим глазом индикатор приёма.  - Нахожусь в спецкоман-
дировке. Допуск: 8-248-20-730. Высылайте наряд по адресу - Заполынная,
дом двадцать четыре. Конец связи.
     Жёлтый глаз индикатора потух. Я убрал ненужный более аппарат. Ну,
почти всё сделано. Первичный допрос - и пускай дальше мудрят наши орлы
из следственной части.
     - Ну за что,  за что вы его? - причитала Вера Матвеевна, размазы-
вая слёзы по щекам.
     - Статья двести девятая,  часть первая,  - охотно отозвался я.  -
Оккультная  практика с целью обогащения.  Карается заключением от трёх
до десяти лет. Мы же с вами в богохранимой стране живём, Вера Матвеев-
на.  Бесовщина у нас запрещена,  знаете ли.  Вы что же, не понимали, в
какую дрянь ваш ребёнок вляпался?
     - Да разве же я думала,  что за это сажают!  - взвыла  несчастная
баба, до белизны пальцев сдавившая подлокотники кресла.
     - По-моему,  всё же думали,  - саркастически улыбнулся я. - Иначе
не было бы этой дурацкой конспирации - вход с огорода,  привет от Мат-
вея Андреича, бабушка-посредница. Разве не так?
     - Ну неужели ничего нельзя поделать? - Вера Матвеевна повернулась
ко мне.  - Вы должны понять,  это же мой сын,  у вас же у самого  есть
мать! Мишенька же ещё ребёнок, толькотолько тринадцать исполнилось! Ну
послушайте,  - жарко задышала она, выползая из кресла, - мы с вами до-
говоримся. Ведь это... - скривила она губы, - это видели только вы. Ну
скажите, что ничего там не было! Я всё отдам, вы не смотрите на обста-
новку,  у меня есть деньги, вы же молодой, вам ещё жить да жить, семью
заводить, свой дом, вам пригодится.
     Она всё порывалась к серванту,  к своим  капиталам,  и  пришлось,
мягко приобняв её, снова усадить в кресло.
     - Вера Матвеевна,  вы уже совсем нелепицу какую-то несёте. Знаете
как это называется на языке закона?  Так что давайте условимся - я ни-
чего не слышал,  вы ничего не говорили.  И постарайтесь больше никаким
должностным лицам таких предложений не делать.  Иначе только сыну пов-
редите.
     Где-то в дальней комнате раздался детский плач.
     - Олежек!  - встрепенулась Вера Матвеевна.  - Младшенький мой!  Я
пойду успокою, можно?
     - Идити-идите, - устало бросил я. - Там вы нужнее.
     Вера Матвеевна юркнула в дверной проём и вскоре вернулась с  зас-
панным  малышом на руках.  Тот недовольно хныкал,  недоумённо глядя по
сторонам.
     - Это что за дядя?  - наконец спросил он,  сурово уставившись  на
меня.
     - Этот дядя,  - всхлипнула Вера Матвеевна, - Мишеньку нашего уве-
дёт.
     - Куда? - заинтересовался Олежек.
     - Далеко-далеко, - нервно проговорила Вера Матвеевна. - Ты только
не плачь!
     - А  почему?  - спросил Олежек и тут же,  без малейшего перехода,
заревел в голос.
     Я стоял, прислонясь к стенке, и было мне так же хорошо, как кури-
це в кастрюле.  Зачем она маленького притащила? Чтобы моё сердце умяг-
чить? Словно от меня тут ну хоть что-то зависит.
     ...Под окнами взвизгнули тормоза,  и спустя пару секунд на пороге
нарисовались двое местных городовых.
     - Кто тут наряд вызывал?
     - Ну я, - мне пришлось отлепился от стены и протянуть синезолотую
корочку. - Поручик Бурьянов. УЗВ.
     - А мы тут при чём?  - хмуро поинтересовался  разглядывающий  мою
ксиву румяный крепыш. - Мы - полиция...
     - И  как  полиция,  - весело продолжил я,  - вы обязаны оказывать
всемерное содействие работнику Управления, на момент выполнения общего
задания находясь у него в непосредственном подчинении, - заключил я. -
Устав МВД,  параграф сто сороковой. Такие вот дела, мужики, - произнёс
я уже совсем не протокольным тоном.  - Двести девятая статья,  оккуль-
тизм.  Вот этот самый мелкий фрукт,  - кивнул я на Мишку.  - Я у вас в
Барсове как раз по этому вопросу. Так что мальчика доставьте в отделе-
ние,  поместите в КПЗ.  Где-то через час я подойду, оформим задержание
как положено. Всё равно ему тут до понедельника сидеть, утром наши ор-
лы за ним приедут.
     Городовой, тот, что постарше, двинулся к побледневшему Мишке.
     - Давай, пацан, в машину. Прокатимся сейчас.
     - И кстати, служивый, - добавил я, глядя в его заботливо взрощен-
ное за долгие годы службы брюхо,  - вы там с парнем помягче.  В смысле
без рук.  Запрёте в камеру - и ваша роль на этом  кончена.  Допрос  по
этим делам ведёт лишь наше ведомство. Ну, не мне вас учить.
     - С матерью простись, - повернулся я к Мишке. - Не горюй, не пос-
ледний раз видетесь.
     Мишка, подойдя к креслу, где безмолвно сидела Вера Матвеевна, об-
нял её, прижался щекой к её руке. Потрепал по щеке Олежку.
     - Не реви, хомяк, - прошептал он и резко повернувшись, направился
к выходу. Городовые как-то незаметно сгруппировались, и Мишка оказался
между ними.  Вскоре фыркнул мотор,  и машина покатилась в сгустившуюся
ночную тьму.
     - А теперь,  Вера Матвеевна,  - сказал я, провожая взглядом поли-
цейский  "каблучок",  -  уложите  Олежку спать - и давайте поговорим о
том, как всё началось.
     Когда она вернулась, я, уставившись в когда-то полированные поло-
вицы, глухо сообщил:
     - Имейте в виду, что помочь сыну вы можете только правдой. Пойми-
те такую вещь. Дело будут вести в Столице, и не я, а совсем другие лю-
ди.  От  меня требуется лишь протокол первичного допроса.  Но от того,
каким он получится, этот протокол, многое зависит. Вы можете, конечно,
насочинять всякую ерунду, и мне придётся аккуратно её записать. Но по-
том,  когда этой бумажкой займутся профессионалы, враньё боком выйдет.
Сразу  возникают  различные подозрения,  наматываются друг на друга...
Поэтому чем меньше неясностей будет сейчас, тем лучше для Миши. Вы ме-
ня понимаете?
     Она обессиленно кивнула.
     - Тогда скажите, когда ваш сын впервые занялся оккультной практи-
кой, или, попросту говоря, гаданием?
     - Да года три, наверное, - помолчав, вздохнула она. - Ему как раз
десять исполнилось, ну, я стала замечать, если в доме потеряется чего,
Мишка враз отыщет, а я сама колупалась бы незнамо сколько. Потом у тё-
ти Даши,  соседки,  кольцо обручальное пропало, ну, я говорю в шутку -
Мишка, ну-ка давай, отыщи. И надо же, отыскал... Ещё несколько случаев
было.
     - Как именно он искал, вы знали?
     - Нет,  не обращала внимания. Нашёл - и ладно. Потом уже заметила
- постоит молча,  глаза закроет - а после  скажет.  Иногда  палку  ка-
кую-нибудь в руках вертел.
     - А  как  получилось,  что  за  гадания он начал брать деньги?  -
участливо поинтересовался я, разглядывая половицу. Гадко всё это было,
а вдобавок ещё и зуб ныть начал.  Вот и верь нашим управленческим дан-
тистам. Серебрянная пломба, ну-ну.
     - Да он-то при чём?  - судорожно выдохнула Вера Матвеевна.  - Всё
я, дурная башка. Так, потихоньку пошло. Он кому чего отыщет, люди пос-
ле из благодарности чего и поднесут,  а у меня, сами видите, мужа нет,
двоих  пацанов растить,  а зарплата такая,  что еле до получки тянешь.
Если бы не огород,  совсем уж не знаю, что бы делали. Так что гордость
мне показывать не резон.  Ну,  брала. Потом-то уж само так получилось,
что сперва деньги, потом гаданье.
     - Сын знал о том, что вы берёте с людей?
     - Ну,  - замялась она, - говорить-то я ему не говорила, но сам не
маленький, мог и сообразить.
     - И что же, не отказывался гадать?
     - Иногда бывало. Начнёт канючить - я им что, нанялся, некогда мне
и всё такое. Но у меня с ним разговор в таких случаях короткий. Ремень
отцовский из шкафа выну,  стегану пару раз - и всё,  никаких капризов.
Как миленький шёл и делал что надо. Да и люди - те не от хорошей жизни
приходили. Видать, жалко ему становилось.
     А вот жалел бы он их меньше, - мелькнула у меня циничная мысль, -
глядишь, и не пришлось бы сейчас маяться. Об этом я, понятно, говорить
не стал, поинтересовался совсем другим:
     - Хорошо, а какова во всём этом роль Елены Кузьминичны?
     Вера Матвеевна пожевала губами.
     - Так вот, значит, в чём дело... Ну ладно, раз уж так получилось,
расскажу.  Она же, тётя Лена, с мамой моей покойной дружила, не чужой,
понимаете,  человек. Ну, конечно, знала про Мишкины способности. Она и
предложила прошлой зимой.  Мол, дело-то опасное, пойдут слухи, мало ли
что... Обезапаситься надо от случайных людей. Ну, договорились мы, что
я сама никого приводить не буду,  она клиентов станет искать и  присы-
лать. Понятное дело, не за так, платила я ей коечто.
     - Нескромный вопрос - сколько именно? - прервал я Веру Матвеевну.
Интересно потом будет задать тот же вопрос бабусе.  Хотя,  если кто  и
задаст, то уж точно не я. Раскручивать этот сюжет придётся коллегам из
следственной части.
     - Да десять процентов,  по-Божески,  - нехотя поведала тётка. - И
ей неплохо,  к пенсии прибавочка,  и нам. Как мы с ней условились, так
люди часто стали приходить. Это она и придумала, насчёт Матвея Андреи-
ча, между прочим.
     Я мысленно присвистнул.  Ай да церковная служительница, ай да ти-
хая мышка-пенсионерка.  Интересными сторонами поворачивался сейчас наш
с нею утренний разговор.
     - Только вот уже с апреля у нас размолвка получилась,  - невесело
продолжала Вера Матвеевна.  - Мало ей показалось,  ну, начала зудеть -
наживаешься на мне,  Верка, без меня ни один бы хрен к тебе не пришёл,
и за все труды - десятая часть,  обкрадываешь тётю Лену.  Потом, гово-
рит, откуда я знаю, сколько на самом деле ты с них берёшь, я, говорит,
сама буду им цену называть и с этих денег свою долю посчитаю. И не де-
сятую, а треть, потому что иначе грабёж получается, издевательство над
беззащитной старухой. Ну не наглость, а? Ни за что такую прибавку име-
ла,  и чем больше имела, тем шире рот! Погнала я её, конечно, не инте-
ресны мне такие условия,  мне, получается, за гроши сыном рисковать, -
она  прерывисто вздохнула и вновь по её щекам побежали едкие злые слё-
зы. - В общем, с апреля никто не приходил насчёт гаданья. Видно, ждала
тётя Лена, когда я на брюхе приползу и на всё согласная буду. Я уж ре-
шила,  всё,  кончился доход.  Даже удивилась, когда вы пришли. Думала,
беда у человека, как не помочь.
     - Что  поделать,  работа у меня такая,  - хмыкнул я,  разглядывая
трещины в половицах.  За время разговора я, похоже, запомнил их распо-
ложение наизусть. Точно извилистые ходы в Сарматских каменоломнях, там
лет пять назад любили собираться Взыскующие Мрака. А мы, практикантыт-
ретьекурсники,  любили  наблюдать  за  похабными бдениями "мрачников".
Грех,  конечно, и понимали мы, что грех, но дурные были, зелёные. Да и
начальство чётко задачу поставило.  Зачёт опять же надо было зарабаты-
вать. Ох, и насмотрелся я тогда...
     - Всё равно кончилось бы ваше предприятие,  раньше ли,  позже,  -
изобразил я голосом участие. - Всё и хуже могло получиться, уж поверь-
те.
     - А скажите... Что теперь-то с ним будет? - потеряно спросила Ве-
ра Матвеевна. - Тюрьма?
     - Ох,  ну и заварила ты кашу,  тётка, - не сдержавшись, сплюнул я
на немытый пол.  - Вы тут,  в провинции,  совсем,  что ли, одичали? Не
знаете законов,  по которым живёте?  Или что Держава,  что плутократы,
что красные - всё один хрен? Вы сами-то православная? - задал я совсем
уж идиотский вопрос.
     - А то как же! - с готовностью подтвердила Вера Матвеевна, - каж-
дое воскресенье на службу...
     - И,  однако же, элементарных вещей не понимаете. То, чем с вашей
подачи занимался Михаил,  называется оккультной практикой. По-простому
говоря,  колдовством.  Такие вещи сам по себе человек не может делать,
своей  силой.  Значит,  бесовская поддержка,  до поры до времени дура-
ку-оккультисту незаметная.  Как вы думаете, православная держава может
такие  дела  допускать?  По 209-й статье они проходят.  И не будь этой
статьи - может,  половина народа погибла бы от тёмных  воздействий.  Я
понимаю,  жалко пацана, но и других-то жалко! А что касается вашего, -
перевёл я дыхание,  - надеюсь, особо тяжёлых последствий всё же не бу-
дет.  Болезнь мы застали на ранней стадии.  Ну,  года три послушания в
спецмонастыре,  там, конечно, порядки строгие, но ничего, не загнётся.
Потом,  естественно, на учёт в местном УЗВ его поставят. Ну, ограниче-
ния всякие,  в паспорте пометка будет.  Не на любую работу возьмут,  и
учиться  тоже кое-где не сможет.  Вы бы лучше не том думали,  а о душе
его бессмертной.  Ведь чуть не погибла,  а теперь есть шанс  вытащить.
Вот так-то, Вера свет Матвеевна.
     Она судорожно сглотнула,  думая что-то сказать,  но промолчала. Я
бросил взгляд на часы.  Пора завершать этот глупый разговор, всё равно
больше  ничего толкового она не сообщит.  А интересоваться полученными
за гаданье суммами - зачем это теперь? Не хватало ещё, чтобы заставили
возвращать. В государственную казну, естественно. А что, вполне могут.
Имущество опишут, и куда она денется с пятилетним ребёнком? В интернат
ведь сдавать придётся.  Такого маленького...  Иначе ведь не прокормит.
Ещё неизвестно,  что там с Мишкой будет.  Одно дело -  рыдающую  тётку
утешить,  а другое - как по правде всё сложится. Три года в спецмонас-
тыре - это в идеале.  А то могут предосторожности ради  и  пожизненный
срок запаять.  Тем более что несовершеннолетний,  значит, не городским
судом дело пойдёт, а через нашу узевешную судебную часть. А там же та-
кие  перестраховщики  обосновались!  Один подполковник Попов чего сто-
ит...  Между прочим,  весьма возможно, и саму Веру Матвеевну привлекут
по 209-й.  Участвовала в преступном сговоре?  - участвовала.  Деньги с
гаданий имела? - и ежу понятно.
     В принципе,  нас,  оперативную часть,  такие детали волновать  не
должны. Наше дело - пресечь оккультную практику, а кому какой срок на-
весят,  на то другие коллеги имеются. Из этого следует простой вывод -
можно в протоколе о деньгах и не писать. В конце концов, чем я рискую?
Даже если следователи пойдут мотать клубочек  -  ну,  недожал  поручик
Бурьянов,  не сумел расколоть упрямую тётку. Потому что не его это де-
ло, этого он не умеет. И вообще по "методике допроса" в своё время ед-
ва тройбан вытянул. Пускай уж лучше с автоматом за сатанистами гоняет-
ся.
     - В общем,  так, Вера Матвеевна, - кашлянув, подвёл я итог разго-
вору. - Зла я вам не желаю, ситуация ваша понятная, одинокая мать, ре-
бёнок дошкольного возраста. Но и служебные свои обязанности должен вы-
полнять.  Поэтому сделаем вот что.  В протоколе я опишу всё, кроме фи-
нансовых дел.  Дескать,  ваш сын гадал бесплатно,  люди сами как-то на
него выходили, или, допустим, вы их с Мишкой сводили, по наивности, не
зная,  зачем. Про Елену Кузьминичну упоминать не будем, да и сама она,
скорее всего,  тройным узлом язык завяжет. Тем самым натягивается фор-
мулировочка:  "неумышленная оккультная практика без  извлечения  дохо-
дов".  Немногим лучше,  но всётаки лично вас в покое оставят. Конечно,
обещать ничего не могу, это уж как пойдёт следствие, но первичный про-
токол сделаю. Поверьте, мне и в самом деле неприятно, что всё так выш-
ло. Ладно, распишитесь вот здесь в нижнем углу, и до свидания.
     Оказывается, пока я общался с Верой  Матвеевной,  сумерки  плавно
перетекли в ночь.  Воздух не спешил расставаться с накопленным за день
теплом, но уже не было того унылого, одуряющего зноя, что сегодня едва
не свёл меня с ума. Душистые ароматы каких-то невидимых цветов навева-
ли совершенно неуместное сейчас лирическое настроение,  крупные  пере-
ливчатые звёзды, дрожа, касались моих ресниц тонкими острыми лучиками.
Млечный Путь вытянулся вдоль небосвода скрученной жгутом простынёй,  в
столице такого не увидишь,  ещё бы - освещение достойное мегаполиса. А
тут на всю улицу Заполынную пять фонарей,  из которых исправны три. Ну
ладно я,  научили в темноте ориентироваться, но местные-то жители как?
Впрочем, они спят, местные.
     Наверняка и Никитич уже лёг,  и когда миссия моя кончится, как бы
не пришлось стучать в окно,  напоминая усталому экссторожу о своём су-
ществовании.  А может,  и не спит Никитич, тревожится - куда подевался
непутёвый парень Лёха?  Так вот если подумать, обо мне давно уже никто
особо не тревожился.  Не о поручике Бурьянове,  не о прихожанине Алек-
сее, а просто обо мне. Разве что тётя Варя, ну, может быть, ещё и Гри-
горий Николаевич.  Ну, друзья, конечно. Хотя и они - малость из другой
оперы. Ну, положим, Валька.
     Впрочем, Валька вряд ли.  Уже вряд ли.  Надо же смотреть фактам в
лицо - наши отношения идут по убывающей.  Та её фраза, видимо, была не
такой  уж  и шуткой.  "Ты после работы руки моешь?" Чувствуется папино
воспитаньице.  Максима Павловича факт Возмездия отнюдь не радует.  Это
же без всякой оптики видно. И подчёркнутая вежливость со мной - цвето-
чек с той же полянки.  Но у них обоих - и у папы,  и у дочки -  иногда
всё  же прорывается.  Отсюда и насчёт рук.  Да,  именно тогда,  с того
снежного февральского дня всё у нас и пошло вкривь и вкось.  Хотя, мо-
жет, и с самого начала так было, прав Серёга, я же в таких делах телё-
нок.
     Так что Валька сейчас обо мне не дёргается.
     Впрочем, и чего дёргаться? Вот идёт по ночной улице поручик Бурь-
янов,  задержавший опасного тринадцатилетнего оккультиста в измазанной
соком футболке и мятых шортиках.  Допросивший сейчас его маму и вскоре
имеющий  снять первичные показания с самого преступника.  Что угрожает
исполнительному поручику? Разве что ноет у него зуб, не считаясь с на-
личием пломбы? Но это поправимо.
     Хорошо я днём всё же поинтересовался,  где тут местная управа, не
пришлось плутать. Минут через десять я уже поднялся на высокое крыльцо
и  потянул  на себя тяжёлую дверь.  В ноздри сейчас же шибануло чем-то
кирзовым, чем-то казённо-кислым. Сразу родной интернат вспомнился.
     Скучающий дежурный оживился при виде  столичной  штучки.  Видимо,
давешние городовые успели уже в подробностях пересказать события.
     - Ну,  как дела в столице? - поинтересовался он, наполовину пере-
валившись худосочной грудью через барьерчик.
     - Вчера вроде как стояла на месте,  - сухо отозвался я. Вот уж на
что  меня  сейчас не тянуло,  так на тупой трёп в занюханной ментовке.
Как была ментовкой при красных и при плутократах,  так и осталась. По-
лицейская управа, как значится на чёрной вывеске - нет, на сей уровень
здешняя контора не тянула.
     - Чаю не желаете?  С липовым мёдом,  - от щедрот предложил дежур-
ный,  указывая  глазами на электрический чайник и аппетитно глядящуюся
янтарного отлива банку.
     - Спасибо,  в другой раз как-нибудь. - Ну достали меня в этом го-
роде  с гостеприимством.  Особенно если первый день вспомнить.  - Мне,
господин капрал,  надо снять первичные показания с мальчишки.  Куда вы
его засунули?
     - А  пойдёмте,  покажу,  - вылез дежурный из перегородочки.  - Вы
прямо там трясти его будете?
     - Допрашивать,  капрал.  Не знаю, как здесь, а у нас в Управлении
не трясут, а именно что допрашивают. Тихо и вежливо. Так что ведите.
     Пыльным коридорчиком  добрели  мы  до  железной  двери с откидным
глазком и привинченной табличкой "12",  дежурный поковырялся ключом  в
замочной скважине, и дверь поехала внутрь.
     - Спасибо, господин капрал, ваша помощь пока не требуется, - бро-
сил я через плечо.  - Ступайте в дежурку,  я скоро подойду, тут дел-то
на три копейки.
     Когда дежурный,  обиженный такой холодностью столичного выползня,
ушаркал восвояси, я притворил за собой дверь и огляделся.
     Квадратную камеру заливал яркий свет лампочки  под  потолком.  Не
будь она забрана в решётчатый колпак - свет и вовсе резал бы глаза.  А
помимо лампочки,  тут имели место откидная полка-кровать, привинченный
к полу табурет. Вот и вся обстановка, не считая, конечно, забравшегося
с ногами на кровать Мишки.  Тот исподлобья глядел на меня, не поднимая
головы.
     - Извини,  Михаил,  что так получилось,  - начал я, усаживаясь на
табуретку.  - Не лучшее место для разговора, да что теперь поделать...
В общем,  я должен, выражаясь юридическим языком, снять с тебя первич-
ные показания. Понятно?
     Мишка подумал и неопределённо мотнул головой.
     - Это значит,  написать протокол допроса. О том, как ты занимался
гаданием.  Имей в виду, что врать тебе смысла не имеет. Любой следова-
тель,  который прочитает эту бумагу, сразу поймёт, где ты лапшу на уши
вешал.  И подумает,  ясное дело:  раз врёт, значит, есть что скрывать,
значит,  надо на полную катушку его раскрутить. Так что, понимаешь, от
первого протокола многое зависит.  Он,  можно сказать,  определяет ход
твоего дела. Поэтому не ляпай ничего наобум, подумай, прежде чем отве-
чать. Усвоил?
     - Да,  - угрюмо подтвердил Мишка, по-прежнему не глядя мне в гла-
за. - За что вы меня арестовали? Я что, украл чего-нибудь, убил, да?
     - Задержан ты, Миша, по 209-й статье уголовного кодекса, - устало
протянул я. - И ведь ты об этом уже слышал. Ну хорошо, могу повторить.
209-я статья - это оккультная практика с целью извлечения дохода.  Га-
дания  твои - это и есть оккультная практика.  А доход извлекала мама,
беря с каждого клиента беленький такой конвертик. Или тебе об этом ни-
чего не известно?
     - Откуда я знаю, чего у них там с мамкой было, - буркнул Мишка. -
Я её не спрашивал, а сама она не говорила.
     - И тебе никогда не приходило в голову, что работаешь не за бесп-
латно? - недоверчиво возразил я.
     - Ну,  не знаю...  Иногда,  наверное, думал. Велик в прошлом году
мамка купила,  а раньше всё кричала - нет денег,  нет денег,  зарплата
маленькая,  и не проси.  Ну,  я тогда и подумал,  может, кто ей чего и
платит.
     - Значит, я пишу, что ни о какой плате ты не знал. Клиенты прихо-
дили к тебе сами, или мама их приводила?
     - Когда как,  - пожал Мишка плечами.  - Сперва,  наверное,  они с
мамкой всё-таки говорили, потом уж она меня в сарай посылала.
     - Значит, так и запишем. Откуда узнают о тебе клиенты, не интере-
совался.  По доброте душевной не отказывал их просьбам.  Так? И не ду-
мал, конечно, что бесовским делом занимаешься...
     Мишка вытаращил на меня глаза.
     - Это почему?  Я же ничего такого не делал, наоборот, людям помо-
гал.
     - Угу, - хмуро заметил я. - С этого многие начинали. А рассказать
тебе, чем они кончали? Приходилось слышать про человеческие жертвопри-
ношения, про свихнувшихся навсегда людей, поигравших в эти игры? Такое
слово слышал - бесноватые?
     - Так я что, тоже?
     - На пути к этому,  - обрадовал я мальчишку. - Никогда не задумы-
вался,  откуда  твои способности взялись?  Человеку ясновидение не под
силу.  Любо Господь даёт, либо нечистый. Но Господь прозорливость свя-
тым подвижникам даёт,  всею своей жизнью послуживших Богу.  А ты, ска-
жешь, такой? Грехов, что ли, нет? Значит, откуда твои способности, до-
гадываешься? Сатане как раз выгодно, чтобы до поры до времени ты о нём
не подозревал,  чтобы думал,  будто своими силами обходишься.  А потом
захочешь  большего,  а сил-то и не окажется.  Тогда придётся кланяться
бесам,  чтобы помогли.  И найдутся рядом такие, кто подскажет, как это
сделать. И получится, что православный мальчик Миша станет сатанистом.
И уже не помогать людям ему придётся,  а гадить.  Ты хоть в церковь-то
ходишь?
     - Редко, - признался Мишка. - По праздникам мамка заставляет.
     - И конечно, накануне на всенощной исповедуешься?
     Мишка настороженно кивнул.
     - Ни  разу не приходило в голову батюшке про свои гадания расска-
зать?
     - А зачем? - он упрямо мотнул вихрастой головой. - Я же не думал,
что это нельзя.  Вот вы сейчас говорите - грех, сатанисты, жертвы... А
я ни про чего такое не слышал.
     - Однако же помалкивал о своих делах, так? Конспирацию вы с мамой
придумали,  пусть  и идиотскую,  но таились же,  да?  Значит,  совесть
всё-таки была нечиста?
     - Да при чём тут совесть? - вздохнул Мишка. - Мамка просто не ве-
лела трепаться,  сказала, если пойдут разговоры всякие, то бед не обе-
рёшься. Вот и всё.
     - А ты,  конечно,  не поинтересовался,  какие именно беды? Ладно,
теперь уж прошлого не вернуть,  о будущем думать надо. Скажи-ка лучше,
когда впервые у тебя это проявилось,  и как. Не спеши отболтаться, это
важный вопрос, от него много чего зависит.
     - Ну, - задумался Мишка, - я сейчас точно-то и не помню. Года три
назад,  я в пятый класс тогда перешёл. Летом это случилось. Мы с паца-
нами в войнушку играли, наши ребята, с Заполынной, были Тиграми, а те,
с Петровской,  Волками. Они нас завоевать хотели, а мы как бы партиза-
ны.  Ну вот,  у них пакет был с картой, где все ихние посты, план нас-
тупления и всякое такое.  Они его так запрятали,  что ни фига не  най-
дёшь.  А  найти надо было,  потому что мы не знали,  откуда они на наш
штаб полезут, и когда. Ванька, это наш командир, говорит - без пакета,
парни, кранты нам. Не отобьёмся, их в два раза больше. А я тогда сидел
на бревне,  там у Ваньки во дворе всякие доски валялись,  рейки... Ну,
думаю я про то,  что хорошо бы пакет найти,  кручу в пальцах щепку ка-
кую-то. И вдруг чувствую - она напряглась, щепка, и легонько так пово-
рачивается налево.  Ну, я для смеха пошёл в ту сторону, ни о чём таком
не думал,  просто раз уж неясно, где искать, то не всё ли равно, куда.
Вот,  я,  значит, иду, а щепка в пальцах всё крутится, крутится... ну,
как стрелка компаса. Если её сильнее сжать, то замирает, а чуть отпус-
тишь - вертится.  А потом вдруг вниз клониться начала, я гляжу - а там
камень, это возле того пустыря, где мы в футбол гоняем. В общем, отва-
лил я этот камень,  он,  зараза,  тяжёлый - а там как раз что-то такое
лежит завёрнутое. Пакет волчиный.
     - Значит,  с палочки началось? - хмыкнул я. - Что же дальше, стал
опыты делать?
     - Ага,  - кивнул Мишка.  - Только не всякий раз получалось.  Я уж
потом понял, что мало щепку вертеть, надо ещё и самому захотеть, чтобы
нашлось.
     - И любая щепка годится?
     - Только чтобы не тяжёлая.
     - И что, просто вертел в руках, пока направление не покажет?
     - Ну,  иногда этого мало, - солидно заметил Мишка. - Если то, что
ищешь,  далеко, не пойдёшь ведь за тыщу километров... Я однажды ко лбу
палочку прижал - и увидел вдруг, где это кольцо лежит. Не так, как вот
вас сейчас вижу,  а как бы внутри головы.  Вроде как если бы  снилось,
только это не сон был.
     - А что за кольцо? - прищурился я. - Кто-то помощи попросил?
     - Да мамка всё,  - виновато пояснил Мишка. - Она же заметила, что
я без проблем всякие вещи нахожу,  которые дома куда-то задевались.  Я
ей ни про какие щепки не говорил,  но как начнёт психовать,  я во двор
выйду,  палку возьму какую-нибудь - и ищу. А то она же прямо как беше-
ная становится,  кричит,  что это я задевал, ещё и налупить может. Ну,
она скоро привыкла,  что у меня рука лёгкая,  что ни  потерялось,  всё
найду. Она и нахвасталась соседкам. А потом, это уже зимой было, после
Рождества, у тёти Даши кольцо пропало, обручальное.
     - А кто такая тётя Даша? - сделал я пометку в блокноте.
     - Да тётка одна такая,  - охотно сообщил Мишка, - с мамкой вместе
на суконной фабрике работает.  Мамка с ней вроде как дружит, тётя Даша
к нам иногда ночевать приходит,  когда её муж,  дядя  Витя,  выпьет  и
драться лезет.  Ну вот, мамка и говорит, у неё кольцо обручальное про-
пало,  если дядя Витя узнает, он ей за такое шею свернёт. Ладно, гово-
рю,  поищу. А как искать, если она на другом конце города живёт? В об-
щем,  пошёл я в сарай, палку покрутил, а она вообще непонятно куда ка-
жет.  Я устал уже с ней колупаться,  ну,  чисто случайно так прижал ко
лбу - и голова вдруг как бы закружилась,  всё вокруг таким лёгким ста-
ло, а потом гляжу - вроде бы я на полу лежу в тёти Дашиной квартире. И
в щели между половицами что-то такое светится.  Пригляделся  -  а  это
оно, её кольцо. Ну, вокруг посмотрел, вижу, ближайшая щель к тумбочке,
где у них радио стоит.  Побежал, мамке говорю - пусть возле радио пос-
мотрит между досками в полу.  Та тёте Даше передала, ну, нашлось коль-
цо.
     - А еще похожие случаи были?
     - Были, конечно, - согласился Мишка. - Через месяц после того де-
ла с кольцом. У Васи, это зять нашей соседки, тёти Шуры, пропала сест-
ра, Людка. Она уже большая была, в девятом классе училась. Ну, мать ей
как-то раз устроила головомойку за что-то,  та психанула, уеду, заора-
ла,  от вас, сволочей. И убежала из квартиры, дверью хлопнула - и всё,
ищи-свищи.  Всю ночь её не было,  мамка её по городу моталась, в поли-
цию, то-сё, и без толку. Ну, два дня прошло, а потом уж соседка с моей
мамкой поговорила. В общем, меня попросили помочь. Вдруг, говорят, по-
лучится?  Мне Васину маму жалко стало,  я и говорю - ладно,  попробую.
Пошёл в сарай, щепку о лоб потёр - и опять будто куда-то провалился, а
потом вижу - вроде вокзал, народу толпы, по радио чего-то там объявля-
ют, а Людка, дура, по перрону мечется, высматривает кого-то. И я поче-
му-то знаю,  что это не где-нибудь вокзал, а в Столице, и Людка надея-
лась,  что кто-то её встретит, но обломилось. Я тогда рассказал мамке,
что видел,  ну,  поехали тут же за Людкой в Столицу, отыскали-таки. Её
уже полиция там задержала, в детский приёмник отправили. Оказалось по-
том,  у неё какая-то подруга там, в Столице, жила, они с ней переписы-
вались изредка.  Ну,  Людка когда с мамкой своей поругалась,  решила к
подруге податься,  зажить роскошной жизнью.  Думала, поступит куда-ни-
будь учиться, а жить будет у этой самой Насти. Та её не встретила, ко-
нечно,  ей родители запретили,  а когда Людка всётаки по адресу  ихний
дом отыскала,  и на порог не пустили.  Гуляй отсюда, сказали, девочка,
нашу дочь не порти. А то сейчас в полицию сдадим.
     - И с тех пор, - протянул я как бы задумчиво, - добрые люди стали
к мальчику Мише обращаться за помощью. И не за спасибо, разумеется.
     - Да, наверное, с тех пор, - помолчав, согласился Мишка. - Только
насчёт денег я ничего не знаю,  с ними мамка договаривалась, а я уже в
сарае сидел, ждал.
     - И никогда не отказывался?
     - А как откажешься? - хмуро выдавил Мишка, опустив глаза. - Мамка
тут же ремень возьмёт, так налупит, что неделю потом не сядешь. Она же
иногда прямо бешеная становится,  если против её воли что-нибудь. Да и
потом...  Жалко людей всё-таки. Они же приходят не с радости, а наобо-
рот.  Я же и вам помогать стал,  потому что представил - этот мальчик,
Санька, ну, которого увели - мне вдруг показалось, он вроде бы как мой
братишка, Олежек. Ему как раз недавно пять исполнилось... А вы, оказы-
вается, всё наврали...
     Тут уж я не сразу нашёлся что сказать.
     - Да, наврал. А что мне оставалось делать? Как иначе я мог прове-
рить, правда это или нет? Спросить напрямую? Чтобы ты мне навешал лап-
шу на уши?  Так что уж извини,  но в нашей работе используются и такие
методы.  Причём заметь - не попадись ты сейчас,  потом было бы гораздо
хуже.  И тебе, и маме... Ты же, парень, с огнём играл. Вовремя остано-
вили.
     - Ну и что же теперь со мной будет? - исподлобья взглянул на меня
Мишка.  Обхватив коленки руками, он с унылым видом ждал моего пригово-
ра.
     - Да как тебе сказать,  Михаил...  - прокашлялся я. - В принципе,
ничего особо страшного не случилось.  Тебе же только тринадцать,  зна-
чит, полной уголовной ответственности не несёшь. Если на следствии всё
честно расскажешь,  отнесутся с пониманием. Года три придётся провести
на послушании в спецмонастыре.
     - Это как? - вскинулся Мишка.
     - Ну, что-то вроде интерната такого, - вздохнул я. - Да не бойся,
ничего страшного. Порядки там, конечно, строгие, режим, пост, ежеднев-
ные службы отстаивать надо,  но ничего, привыкнешь. Если с дисциплиной
всё в порядке у тебя будет,  то срок и уменьшить могут. Ну, там, разу-
меется,  и школа, и мастерские, да и в футбол как и здесь, гонять смо-
жешь.  Там ведь такие же ребята, как и ты. Думаю, найдёшь с ними общий
язык.  А потом - обратно домой. На учёт в местное УЗВ, конечно, поста-
вят,  раз в месяц будешь ходить отмечаться. После школы не всюду рабо-
тать сможешь. К примеру, ни в учителя, ни во врачи тебя не возьмут. Но
ты же вроде и не собирался?  Так что не трусь, всё могло бы быть и ху-
же.
     Я говорил тёплым убедительным голосом, и Мишка, похоже, понемногу
начал оттаивать.  Хотя,  скорее, легче ему стало от того, что хоть чу-
точку рассеялось мутное облако неизвестности. Чего он ждал-то? Пыток в
мрачных подвалах?  Пожизненного заключения в подземелье - с гнилой со-
ломой, червями и крысами?
     Конечно, это  понятно.  Об Управлении нашем много всяких баек хо-
дит, не случайно люди за глаза называют нас инквизиторами. Мы, кстати,
не особо и боремся с такими бреднями.  Чушь это всё собачья, но немало
есть и тех, кого может пронять лишь грубый, тупой страх. Так пускай уж
лучше они сочиняют его для себя сами. А мы... Хоть к следственной час-
ти я и не имел особого отношения,  но кое-что видеть приходилось.  Всё
мирно и интеллигентно.  Просто наши следователи умеют говорить с людь-
ми.  Даже "укол правды" применяется в редчайших случаях,  и каждый раз
на это приходится испрашивать особое благословение. Кстати, та же уго-
ловная полиция ведёт себя куда как грубее.  А что до заключения... Мне
не приходилось пока что иметь дела с "окишками" - оккультными изолято-
рами,  но Сан Михалыч не раз говорил,  что тамошним условиям многие на
воле позавидовали бы.  Отдельные комнаты с удобствами, трехразовое пи-
тание, отличная библиотека. Да, на дверях замок и скрытые глазки теле-
камер, но как же иначе?
     Пока что  у меня не было поводов сомневаться в словах начальника.
Ну,  а что касается Мишки...  В принципе,  не так уж я наврал, точнее,
даже совсем не наврал - если дело покатится по наиболее гладкому пути.
Но как знать... Странно всё это выглядит. Маленький провинциальный го-
родок. Рядовой случай оккультной психодинамики. Но почему-то расследо-
вать сие дело надо мне,  человеку из столичного Управления.  Автомати-
чески  получается,  что  местные работнички три года мышей ни хрена не
ловили,  а их непосредственное начальство даже и не почесалось.  Уж не
имеет ли зуб на этих местных ктонибудь в Столице?  Не случайно же дело
будут раскручивать именно у нас.  И видать,  въедливо раскручивать бу-
дут.
     Наверняка им займётся майор Серёгин,  он в таких вещах мастак. Мы
не раз с ним контактировали в деле Рыцарей Тьмы, и неплохо контактиро-
вали, но сейчас почему-то мне вспомнился маслянистый отлив его волос и
хищная тонкогубая улыбка. Если он будет вести Мишку, тому придётся пе-
режить немало неприятных минут.  Потому что Серёгину нужен масштаб,  и
версия об одиночной практике его не устроит. Майор станет искать следы
группировки. Он это умеет. Ясно, что сия воронка затянет и Веру Матве-
евну,  и старуху Кузьминичну...  Хорошо ещё,  если мера пресечения для
них ограничится подпиской о невыезде. Хотя маловероятно, чтобы Серёгин
потащился раскручивать дело сюда, в заштатный Барсов. Он известный до-
мосед... Но воронка засосёт и кого-нибудь из Мишкиных клиентов, это же
ясно. А среди них наверняка обнаружатся те, кто пользовался услугами и
других оккультистов. Дело-то заразное...
     А в  случае  группового процесса пацана спасут разве что его три-
надцать мелких лет. Да и то, спецмонастырь та ещё шарашка. Что-то вро-
де интерната,  сказал я.  Уж кому как не мне вздрагивать от этого сло-
ва...  Я же на самом деле понятия не имею, что там творится. Интернат,
куда я угодил после больницы,  тоже был на хорошем счету. С точки зре-
ния тёти Вари. Питание, спорткомплекс, библиотека... Я же никому так и
не  рассказывал о той октябрьской ночи.  Как знать,  что происходит за
стенами этих монастырей?  Тем более, монастыри они только по названию.
Сперва-то,  в  первые годы Державы,  это дело - исправление малолетних
оккультистов - действительно поручили монахам,  но потом кто-то на са-
мом верху решил,  что те не справятся, да и не их это профиль - пускай
лучше молятся о гибнущих душах,  а тут нужны специалисты.  И  "эсэмки"
вывели из ведения епархий, так что теперь монастырский персонал - наши
же люди,  УЗВ.  Конечно,  в каждом таком заведении есть и домовая цер-
ковь,  и дежурный духовник, и по идее раз в месяц архиерей должен при-
езжать, обследовать жизнь воспитанников, да ведь и ежу понятно - у лю-
бого  епископа найдётся тысяча дел поважнее.  А даже и приедет - уж на
показуху у нас все мастера. А как владыка отбудет...
     - Ладно,  Михаил, - сказал я, поднимаясь. - Пора мне идти. Мы ещё
увидимся. Не бойся, я постараюсь, чтобы всё было хорошо.
     Мишка мне не ответил. Кажется, он и не заметил моего ухода.
     ...Поднявшись наверх,  я потребовал у дежурного ключи от кабинета
начальника,  где томился под полиэтиленовым чехлом компьютер.  Похоже,
им  здесь пользовались от силы раз в год.  Или вообще не пользовались.
Можно,  разумеется,  было послать рапорт и с карманной станции, но мне
было предписано задействовать местный ресурс.  То ли здешней полицейс-
кой братии продемонстрировать,  что в Столицу сигнал отправлен,  то ли
нашим, управленческим, программистам зачем-то надо было, чтобы включи-
лась эта машина. Какие-то ихние сетевые хитрости.
     Войдя в систему, я набрал свой код и, дождавшись окна подтвержде-
ния,  быстренько отстучал рапорт.  Да, сигнал из Барсова оказался вер-
ным. Да, объект задержан и находится в местной полиции, в КПЗ. Первич-
ный допрос произведён. Жду указаний.
     Указания не  замедлили появиться спустя полминуты.  В окаймлённом
жёлтой рамочкой окошке. В понедельник в 07-00 прибывают двое сотрудни-
ков Управления. Номера удостоверений такие-то. Объект должен быть сдан
им с рук на руки. На этом мои функции завершаются. В поле "примечание"
торчало лишь три слова: "Благодарю. Счастливой рыбалки".
     Стиль моего дорогого начальника невозможно было не узнать.

                     Глава 7. Грибочков покушай.

     К дому  Фёдора  Кузьмича я подошёл уже где-то в двенадцатом часу.
На пути мне никто не встретился,  город,  казалось,  вымер.  Назойливо
трещали невидимые во тьме кузнечики, кто-то мелкий возился в лопухах -
загулявшие куры, должно быть, или кошки. И конечно, пели над ухом жад-
ные  до Бурьяновской крови комары,  упорно пытались присосаться,  то и
дело приходилось отмахиваться от ночных упырей,  и вертелся  в  мозгах
дурацкий стишок,  ещё с тех,  с интернатовских времён:  "Во лбу мужика
получилась дыра - он долго давил на себе комара".
     А воздух по-прежнему истекал травяными ароматами,  всё он не  мог
остыть после дневного пекла, и лишь изредка ледяными струйками накаты-
вали быстрые,  осторожные ветерки.  Они стлались понизу, облизывая мои
ступни, точно языки вёртких ящериц, и мне казалось, будто они пытаются
затормозить меня,  искривить мой путь - чтобы я пошёл куда-то совсем в
другую сторону,  в какие-то тёмные,  пронзительно дышащие полынной го-
речью провалы,  где даже трели кузнечиков и те  умолкли,  растворённые
плотной, напряжённой тишиной.
     Как я и думал,  Фёдор Никитич ещё не отправился на боковую. Окош-
ко,  задёрнутое лёгкой ситцевой занавесочкой,  призывно  светилось,  и
негромкая  музыка просачивалась сквозь неплотно прикрытую дверь - ста-
рик,  надо полагать,  наслаждался радиопрограммой "ночные мелодии". Он
ещё  утром  пояснил,  бросив взгляд на неумолкающий приёмник:  "Люблю,
чтобы мурлыкало".
     Я осторожно постучался, лишь сейчас сообразив, что в суматохе не-
давних  дел  так и не побеспокоился заготовить какую-нибудь легенду на
тему столь позднего возвращения. Придётся сходу что-то сочинять, и это
само по себе несложно,  только вот не то настроение.  Да и зуб,  между
прочим, опять ноет, а сие не способствует умственной активности.
     Впрочем, заниматься словотворчеством  мне  не  пришлось.  Никитич
открыл  дверь  молча  и  сразу прошёл в комнату.  Я немедля просочился
вслед за ним.  Здесь,  в тускло освещённом обиталище старика,  было по
сравнению с улицей не то что теплее - попросту жарко. Точно я вернулся
в сегодняшний знойный полдень. Печку он топил, что ли?
     - Есть будешь?  - глядя в давно не мытые доски пола,  поинтересо-
вался  бывший сторож.  Голос его походил на скрип сто лет не смазывав-
шихся дверных петель.
     - Спасибо, Фёдор Никитич, что-то не тянет, - почти искренно отоз-
вался я, потому что хоть желудок и бубнил о чём-то своём, но спать хо-
телось куда как сильнее.
     - Как знаешь, - хмыкнул старик и вновь надолго замолчал, уставясь
в разложенную на обеденном столе газету.  Однако не замечалось,  чтобы
он так уж увлечёкся номером "Верхнедальских новостей",  жёлтом и заси-
женном мухами.
     Что-то было с ним не так, что-то ощутимо изменилось с утра, исхо-
дило от него с трудом скрываемое напряжение, точно он разозлён или на-
пуган, а может, и то и другое вместе.
     - Я тебе постелил,  - мотнув лысой головой, произнёс в конце кон-
цов Никитич. - Хочешь, ложись, хочешь, нет. Дело твоё.
     Нет, мне всё-таки было интересно,  что же такое случилось с болт-
ливым сторожем, чему я обязан такой решительной переменой, будто нага-
дил ему в кастрюлю,  и лишь правила приличия не  позволяют  вышвырнуть
постояльца в душную комариную ночь.
     - Что случилось-то,  дядя Федя? - решил я наконец привести ситуа-
цию к общему знаменателю. - Ты чего такой кислый?
     Фёдор Никитич по-прежнему изучал передовицу.
     - Всё путём,  - пробубнил он, не отрываясь от газеты. - Спать по-
ра.
     - Спать и в самом деле пора,  только ты мне всё-таки скажи,  чего
злишься?
     - Зуб болит, - с неумелой фальшью в голове проворчал Никитич.
     - Нет,  дядя Федя,  это как раз у меня зуб болит,  -  раздражённо
бросил я в тусклую пустоту. - А вот ты, я думаю, что-то ко мне имеешь.
Так скажи, душу не выматывай, а то не по-людски оно как-то выходит.
     - А спектакли играть, это по-людски? - искоса взглянув поверх мо-
ей головы,  ухмыльнулся Никитич.  - Я, мол, такойсякой несчастный пар-
нишка, приютите, помогите... А я-то, дурень, разбежался, поверил...
     - Это ты про что,  Фёдор Никитич? - невинным тоном осведомился я,
уже чувствуя - сторож знает, потому что - маленький городок, и новости
разлетаются мгновенно.
     - Сам понимаешь,  про что.  Врал,  я, дескать, беднягаработяга, а
выходит  -  столичная штучка,  поручик Управления.  Сказочку жалостную
наплёл, про малыша своего похищенного, а на деле, получается, наживка,
я и поймался, как глупая рыба, адресок тебе дал...
     Глупо было с ним спорить, изображая туповатого радиомонтажника. О
том,  что случилось на Заполынной, наверняка знает уже полгорода. Вера
Матвеевна, видать, сразу после моего ухода бросилась изливать горе со-
седкам,  а там и пошло-поехало.  Какие-нибудь два часа - и пожалуйста,
народ  в курсе.  Да и мужички из полиции тоже,  надо полагать,  рот на
замке не держали.
     - Ну, и чем ты недоволен, дядя Федя? - хмуро выдавил я застрявшие
где-то в районе пищевода слова. - Ну, поручик, ну, веду расследование.
Возражения есть?  Работаю я,  понимаешь? А работа наша не такая, чтобы
первым делом корочку служебную всем под нос тыкать.  Ни хрена бы я тут
не вскрыл,  если по-официальному.  А что касается тебя, Фёдор Никитич,
то мне и вправду ночевать негде было.  В полицию переться - сразу же и
засветить свою личность.  От меня бы тогда Кузьминична как чёрт от ла-
дана шарахнулась.  Поэтому за ночлег спасибо, но раз уж так вышло, до-
кучать не буду.  Заплатил я тебе вперёд, сдачи не надо, пойду покемарю
на вокзале. Всё равно две ночи осталось, как нибудь уж перекантуюсь.
     Я приподнялся с дивана и накинул на плечо ремень сумки.
     - Брось, - махнул рукой Никитич. - Пыли не поднимай. Уговор наш в
силе,  ночуй на здоровье,  ничем ты никого не стесняешь. Не психуй, не
мальчик.
     Ну что ж,  меня два раза упрашивать не надо. Очень уж не хотелось
мне ломиться до вокзала.
     - Ну ладно, проехали, - кивнул я. - Какие ещё вопросы, дядя Федя?
Ты ведь и чем-то другим недоволен, так ведь? Давай уж сразу всё разбе-
рём, чтобы потом друг на друга не собачиться.
     - Да что теперь говорить,  - устало выдохнул Никитич. - Я, конеч-
но,  понимаю, долг там, работа, защита веры... Но тут ведь, Лёша, дело
тонкое.  Ладно бы сволочь какая из этих, сатанистов, что жертвы прино-
сят,  порчу наводят и всё такое... Я бы слова тут не сказал, ёлкин ко-
рень,  их,  конечно, надо за это самое место брать. Ну у нас-то что...
Мальчишка же,  несмышлёныш...  Да и чего такого он вредного делал? Па-
цан-то хороший,  я ж его знаю,  и Верку, мамку его, знаю, выпивали мы,
грешным делом, с мужиком её покойным.
     - Между прочим, Фёдор Никитич, - ядовито заметил я, - этого хоро-
шего пацана ты не далее как вчера крапивой настегать  хотел.  Помнишь,
за мячик, там, на пустыре?
     - Так это,  - невесело улыбнулся Никитич, - это дело такое... Бы-
товое,  что ли...  Я ж не о том тебе толкую. Жалко мальчишку. Ты ж ему
судьбу переломил,  теперь пойдёт крутиться одно на другое,  что я,  не
знаю,  как оно бывает? Шестьдесят пять лет на свете прожил, насмотрел-
ся.
     - Фёдор Никитич, - терпеливо сказал я, - тогда ты тем более пони-
мать должен, что нельзя иначе. Мы ж с тобой православные люди, и неза-
чем  лекции читать про то,  что способности такие от бесов.  Парнишка,
ясное дело,  этого не понимает,  но мы-то с тобой грамотные.  Он уже в
прелести находится,  нечистый его ведёт, осторожненько так, аккуратно,
чтобы ни сам, ни окружающие не просекли. Знаешь, чем такие дела конча-
ются?  Бесноватых  видал когда-нибудь,  которых старцы отчитывают?  Ну
то-то,  а мне вот по службе приходилось.  Не останови мы сейчас  этого
Мишку Званцева,  с ним в конце концов то же случилось бы, если не чего
похуже. Вот ты говоришь, сатанисты, ритуальные убийства. Ну правильно,
газеты читаешь,  радио слушаешь.  Но откуда они берутся, сатанисты? Не
на пустом же месте вырастают!  Вы же,  обычные люди, и сотой доли того
не знаете, что мы, в УЗВ. Так вот, Фёдор Никитич, сатанисты по большей
части именно так и начинали,  с бытовой экстрасенсорики.  Лечение там,
гадание, биоэнергетика всякая... А как втянется человек, тут как раз и
начинается...
     Фёдор Никитич смотрел на меня скучными глазами.
     - Хорошо тебя учили Лёша. Правильно всё говоришь. Я понимаю, надо
такие дела заворчивать.  Только вот как,  Лёша?  Ладно, виноват пацан,
заигрался с опасными штучками,  так объясните ему по-человечески.  Ну,
ёлкин корень,  наказать надо, конечно, так спустили бы ему штаны, всы-
пали бы как следует, чтобы запомнил надолго - и всего делов. Так вы же
его за решетку, и следствие, и всё такое, и срок ему забацаете.
     - Ну, между прочим, не в тюрьме, а в спецмонастыре. А это...
     - Один хрен,  - перебил меня Никитич.  - Как ни обзови, а решётка
она и в Африке решётка.  Так что поломал ты ему, Лёха, жизнь. И ему, и
братишке, и мамке его. Жалко девку. Не старая ещё.
     - А вот кого мне не жалко,  так это именно Веру свет Матвеевну, -
бросил я с досадой. - Вот она действительно сыну подгадила. Ведь такую
коммерцию развернула... Конспираторша. С её подачи он и втянулся в ок-
культную практику.
     - Дура, конечно, - живо согласился Никитич. - А всё-таки подумай.
Одна же остаётся,  с малым ребятёнком. С фабрики, может, и попрут, де-
ло-то громкое будет,  зачем фабричному начальству на себя  ответствен-
ность такую брать?  Огородом же придётся жить, да разным случайным за-
работком. У нас не Столица, Лёша, у нас работу ой как непросто найти.
     - Ну, - протянул я, - того, что она на Мишкиных гаданиях поимела,
ей, наверное, надолго хватит.
     - Вот именно что наверное, - кивнул старик. - Ты же её доходов не
считал. Да и конфискация, пожалуй, будет. Как полагаешь?
     - Ну, дядя Федя, не я же дело поведу. Что я могу сказать? Моя ра-
бота мелкая - проверить факт и задержать,  если подтвердится.  Что я и
сделал. Я же не следователь, я сыскарь. А следствие... им компетентные
люди  займутся.  И  не думай,  у нас в Управлении не звери сидят.  Всё
как-нибудь образуется.
     - А... - безнадёжно махнул рукой Никитич, - знаю я эти прибаутки.
Эх, не моя бы жалостливость...
     - Ты про что, Фёдор Никитич? - удивился я.
     - Да всё про то же.  Я ведь,  получается, всему виной. Адресок-то
тебе бабкин дал, так ведь?
     - Ну,  оно роли не играло,  - улыбнулся я. - Адрес её мы с самого
начала знали.  Так что спи спокойно, ты в этом деле не засветился ни с
какого боку.
     - Не понял ты меня,  Лёха,  - прищурившись,  процедил сквозь зубы
Никитич.  - Думаешь,  я о себе волнуюсь? Неприятностей боюсь, да? Так,
выходит?
     Он помолчал, потом дряблым каким-то голосом продолжал:
     - Ну,  может, и впрямь боюсь. Често уж тебе признаюсь. Не один же
на свете, старуха, дети, внуки, то-сё... Но главное-то не в этом... Не
по совести оно ведь получилось, Лёша. Стыдно мне, понимаешь?
     Я понимал.
     - Слушай,  а может,  ещё не поздно завернуть назад?  - пришла ему
вдруг в голову замечательная идея.  - Ну,  скажешь,  мол, погорячился,
поспешил, а на поверку, ничего серьёзного и нет. Бывает... А?
     Нет, не знаю, смеяться или плакать. Вот тебе и бывалый, многомуд-
рый дядя Федя... Ничего-то он в ситуации не понял.
     - Поздно, Никитич. Рапорт я в Столицу послал, дело сделано, прие-
дут за ним скоро.  И вообще.  Я,  между прочим,  присягу  давал,  это,
по-твоему, что-нибудь значит, или как?
     - Чего  уж  тут  не понять,  - осклабился старик.  - Присяга дело
серьёзное. Ладно, давай спать, заполночь уже.
     Пронзительно пахло еловой смолой, мокрой хвоей и чем-то ещё непо-
нятным - едва заметно,  на пределе чувств, но всё-таки в животе мутило
от странного этого запаха,  и хотелось отшвырнуть куда подальше  авто-
мат,  броситься ничком на холодную, пропитанную недельным дождём траву
- а после тихо умереть под тёмно-серым,  с неясным намёком на  рассвет
небом.
     Умирать я,  разумеется, не стал, а вместо этого шепнул примостив-
шемуся слева Илюхе Фёдорову команду -  рассредоточиться,  группами  по
двое окружая поляну,  и он невидимо кивнул,  уползая в насквозь мокрые
заросли малины - передавать приказ по цепочке.
     Дождь лил всё так же угрюмо-сосредоточенно, словно выполняя некую
важную, загадочного предназначения работу, которую больше некому и до-
верить,  приходится самому шелестеть по дряблой листве, размывать сле-
жавшуюся  хвойную подстилку и гадкими ледяными струйками шарить у меня
за воротом.
     И конечно, поднимался от размякшей земли удушливый грибной дух, и
мне хотелось плакать,  как будто сейчас тот день,  да, собственно, так
оно и было, глянув вниз, я обнаружил на себе серенькие тесные джинсы с
покоробившейся заплаткой на левом колене,  и понял, что надо бежать от
шоссе вглубь леса,  бежать,  ни о чём не думая,  потому что уже слышны
становятся крики Голошубовской команды, их распалённое дыхание и нече-
ловеческий гогот.
     И я действительно кинулся было в тёмный провал леса, но зацепился
за  еловый  корень и об него же и расплющил бы своё лицо - не сгруппи-
руйся в последнюю секунду,  приземлившись на согнутые в  локтях  руки.
Тогда и утянулось наваждение,  и вновь была на мне пятнистая камуфляж-
ка,  на груди болтался тупорылый автомат, и моё отделение окружало ши-
рокую, придавленную низким небом поляну.
     Оттуда несло горьковато-кислым дымом, и слышалась странная, моно-
тонная музыка.  Она казалась похожей сразу на все известные мелодии, и
в то же время я не мог сказать, чтобы ноты сменяли друг друга. Да это,
собственно,  и музыкой трудно было назвать - скорее, некий хор подзем-
ных карликов вёл ритуальную песнь.
     Конечно, карлики - плод моего издёрганного воображения,  там,  на
поляне, происходило нечто куда более гнусное. Там действительно совер-
шался Большой Осенний Ритуал,  и мне,  к сожалению,  известны были его
гадкие подробности.
     Потом, в залитых люминисцентным светом камерах следственного изо-
лятора, Рыцари окажутся жалкими перепуганными людишками, - или, напро-
тив, спокойными, преисполненными какого-то весёлого презрения - но всё
равно обычными подданными Великой Державы,  простыми как таблица умно-
жения.
     Но это потом,  а сейчас они - нечто иное, они поворачивают реаль-
ность, к ним уже, судя по времени, сошла сила.
     Сейчас они опасны как никогда, но только сейчас их и можно брать,
- таков один из неприятных парадоксов нашей профессии.
     Сейчас... Вот около раскидистого вяза сжались две тонкие  фигурки
- наверное,  Игорёк Канер и Лёха Соколов. Метрах в двадцати от них за-
мерли Копылов с Курилкиным,  а ещё правее, почти уже у самого края по-
ляны - Санька Пургин с Андрюшкой Гусевым.  А дальше, ломаным кольцом -
я их, разумеется, не вижу, но знаю - другие, готовые мгновенно распря-
миться,  едва лишь я подам голос. Жаль, не воспользуешься рациями - но
если уж Большой Осенний Ритуал, техника бесполезна, сколько её ни свя-
ти.  Добро ещё, огнестрельное оружие действует. Хотя всё равно Рыцарей
надо брать живыми.
     Сейчас... Я сам не понимал,  почему медлю,  ведь уже пора, но тем
не  менее  застыл в тоскливой неподвижности,  музыка обволакивала меня
невидимой глазу липкой паутиной, и даже, как временами приходило мне в
голову,  - вплетала в себя.  Тягучая,  монотонная,  такая же безнадёж-
но-серая,  как этот мелкий дождик или прогибающееся от своего  тёмного
веса небо, она парализовала меня. И то же самое - я знал - происходило
сейчас и с другими.  Музыкальная шкатулка - вот как это называется  на
нашем профессиональном жаргоне.  Слышать про неё приходилось,  но лишь
сейчас - вляпались.
     С каждой секундой музыка становилась всё тяжелее и  противнее.  И
кроме того,  затылком я чувствовал чей-то любопытный взгляд, хоть умом
и понимал,  что такого быть не может,  чудится всякая хренотень,  ведь
Рыцари  -  вот они,  впереди,  на поляне,  сгрудились возле синеватого
костра. Но тем не менее взгляд буравил мне спину, и не ощущалось в нём
даже и ненависти, а лишь - весёлый какой-то интерес.
     Не было сил обернуться.
     И всё-таки  я обернулся.  Резко дёрнулся,  с кровью отдирая музы-
кальную паутину от кожи,  собрав последние ошмётки воли, через "не мо-
гу",  сквозь  заросли цепкого страха,  сквозь буреломы гнилых мыслей -
прорвался всё же, пролез.
     Или меня протащили...
     Впереди никого не оказалось - лишь давно не мытая,  в бурых потё-
ках стенка, по которой расползались бесформенной сетью ниточки трещин.
Я почему-то сразу понял,  что это  -  монастырская  келья.  Но  только
что-то в ней было не так.
     Потом стало ясно,  что же именно.  Здесь не обнаружилось ни одной
иконы, видно, чья-то лапа давным-давно похозяйничала, оголяя стены.
     Впрочем, келья вообще зияла первобытной пустотой.  Лишь воткнутый
в медное кольцо возле низенькой двери, чадил догорающий факел. А в уз-
ком окне, ощерившимся пыльными остатками стекла, серел мокрый рассвет.
     Кажется, время ощутимо ускорилось.
     Над ухом у меня заполошно взвизгнул комар, я отмахнулся - и вдруг
застыл,  чувствуя,  как  холодный  камень пола становится затягивающей
трясиной. Потому что келья изменилась.
     Теперь здесь был низенький колченогий столик,  а на нём - неправ-
доподобных размеров стальное блюдо с выщербленными краями.
     С блюда  уставилась на меня пустым оловянным взглядом собачья го-
лова - та самая, иссине-чёрная, в клочьях свалявшейся шерсти, и гнилая
пасть вновь раззявилась,  и змеился между жёлтых клыков распухший тём-
ный язык, облепленный сонными, с бронзоватым отливом мухами.
     Губы мои привычно дёрнулись, но я вдруг с тоскливым отчаянием со-
образил,  что  не  помню ни одной молитвы.  Спасительные слова,  точно
обернувшись юркими тараканами, разбежались по пыльным углам.
     Единственная оставшаяся в голове мысль,  точно подстреленная пти-
ца,  билась о стенки черепной коробки: бежать! Немедленно бежать отсю-
да, пока не случилось того, о чём я, если и знал, то запрещал себе ду-
мать.
     И однако  же  я стоял,  тупо глядя в бесцветные мёртвые глаза,  и
дождался-таки,  идиот:  бурый язык шевельнулся,  челюсти сдвинулись, и
плотную тишину разодрали царапающиеся слова:
     - А теперь грибочков покушай!
     Я сжался,  понимая, что ещё одна её фраза - и придёт смерть. Нет,
не стоит себе врать - нечто гораздо худшее. Заткнуть, заткнуть ухмыля-
ющейся гадине пасть!
     И опять что-то изменилось.  Неуловимо быстрое движение, мелькнув-
шая за окном тень - и запылённый футбольный мяч, выдавив острые оскол-
ки, ворвался в келью - прямо в оскаленную собачью глотку.
     Но резко сжались гнилые челюсти,  клацнули зубы, и вот - мяча уже
нет и в помине, а довольная тварь опять смотрит на меня. Только теперь
в её глазах я заметил что-то новое - не то злость, не то страх.
     И ещё - смотрела она не столько на меня, сколько вперилась в пра-
вую мою руку,  на которой что-то прерывисто бьётся - нет,  не пульс, а
компас налился вдруг свинцовой тяжестью - как только выдерживает кожа-
ный ремешок!  - и стрелка бешено вращается,  точно пропеллер  древнего
самолета,  но что самое странное,  всё-таки это был не компас, а часы,
круглый циферблат приблизился вдруг,  став огромным, точно он вделан в
грубые валуны Северной кремлёвской башни, и разразилсятаки серебрянным
переливчатым боем. Колокол надрывался, гудел, рвал вокруг меня остатки
ночной одури - и я разлепил слезящиеся глаза.
     Солнце заливало комнату, золотило прожилистое дерево стен, и пля-
сала на полу рябь от колыхавшейся за окном берёзовой листвы.
     Где-то вдали бухал колокол - по всему видать, звонили к литургии.
     Храм, как это чаще всего бывает, внутри оказался гораздо простор-
нее,  чем  если  глядеть  с  улицы.  Точно открылись в нём неожиданные
пространства,  заполненные гулким прозрачным воздухом, в котором пере-
мигиваются друг с другом беспокойные огоньки свечей. Плыл повсюду лёг-
кий,  смолистый аромат ладана,  и мне на какую-то секунду  показалось,
что я стою среди залитого полуденным солнцем старого соснового бора.
     Народу было  не  слишком  много - оно и понятно,  обычное воскре-
сенье, не великий праздник. В основном - пожилые тётки, кое-кто с мла-
денцами на руках,  эти стоят поближе к Царским вратам,  ожидая причас-
тия.  Малышня постарше, способная передвигаться самостоятельно, именно
этим  и  занималась - детишки шныряли от иконы к иконе,  протискиваясь
между молящимися, точно между древесными стволами. Наверное, с их точ-
ки зрения сравнение с лесом куда как уместно. В общем, такая привычная
храмовая обстановка - как всюду, будь то шумная, суетливая Столица или
затянутая провинциальной ряской Тьму-Таракань.
     Рядом, у ослепительно-белой стенки, сидела на раскладном стульчи-
ке сосредоточенная старуха, едва заметно шевелила губами и мелко крес-
тилась невпопад.  Чем-то она неуловимо походила на тётю Варю,  и мысли
мои тут же перескочили в завтрашний день,  когда я,  оставив позади  и
поезд, и старенький помятый автобус, не спеша пройду по извилистой по-
селковой улице,  толкну зелёную калитку, и та протяжно скрипнет, пово-
рачиваясь на заржавленных петлях. Чуть больше суток осталось, думал я,
мысленно подпевая хору.
     Тот не старался поразить воображение прихожан торжественным  зна-
менным распевом,  на клиросе,  видимо,  помнили, что "устроение важнее
настроения" - и отчётливо вытягивали слова,  лишь какой-то  неуловимой
интонацией подчёркивая особо важные места.  Вот так же поют и у нас, в
Покровском соборе.  Будто и не уезжал я из Столицы ни в какой  Барсов,
будто сейчас, когда пропеты слова "всякое ныне житейское отложим попе-
чение", распахнутся Царские врата, и выйдет наш старенький настоятель,
отец Аркадий, испрашивая благословение у Господа на всех зде предстоя-
щих и молящихся.
     Но вышел,  конечно, не отец Аркадий - иллюзия схлынула, и я стоял
всё-таки в соборе Петра и Павла,  в изнывающем от жары городе Барсове.
Впрочем, жара набирала сейчас силу там, за стенами, а в храме было да-
же слегка прохладно - точно дунул мне в лицо невидимый ветер.
     Из Царских врат вынесли похожую на копьё высокую свечу, и появил-
ся священник.  Лет сорока, а может, и постарше, он был высок и светло-
волос.  Длинная его борода, смахивающая на наконечник стрелы, чуть за-
диралась кверху, а глаза смотрели, как мне вдруг показалось, чуть рас-
терянно.
     Это был,  разумеется, отец Николай, о котором давеча говорила мне
старуха Кузьминична.  Странное дело,  никогда раньше я не видел  этого
батюшку,  но почему-то возникло у меня чувство,  будто узнал его - как
узнаёшь близкого человека,  с которым не виделся много лет.  Я сам  не
понял, с чего бы это.
     Служба меж тем шла своим привычным ходом,  отзвучал евхаристичес-
кий канон, окончилось причастие, а я всё думал - откуда же взялось уз-
навание?  И лишь когда,  в самом конце,  после завершительного псалма,
отец Николай вышел с крестом читать проповедь,  я понял вдруг, кого же
он мне всё это время напоминал.  Григория Николаевича,  кого же ещё! И
хотя внешне ничуть они не были похожи,  Григорий Николаевич темноволо-
сый и щуплый,  а этот - точно богатырь из былины, но сходство не вызы-
вало у меня сомнений. Быть может, голосом, а вернее, манерой речи, они
неуловимо смахивали друг на друга.
     Когда проповедь завершилась, и народ потянулся ко кресту, мне да-
же захотелось остаться - поговорить с ним.  Непонятно,  с  чего  вдруг
возникло это желание.  Да и о чём говорить? Не хотелось мне выдумывать
искусственный повод, а естественного не находилось.
     Поцеловав старенький медный крест,  я поймал на себе взгляд  свя-
щенника - быстрый и почему-то настороженный.  Впрочем,  неудивительно.
Городок мелкий,  появление незнакомого человека в храме - само по себе
событие.  Но  не объяснять же ему,  кто я и откуда.  Да и что бы я ему
сказал - легенду или правду?
     И то, и другое говорить в равной степени не хотелось.

                        Глава 8. За чайничком.

     Я вышел из храма на площадь - и сразу же окунулся в пыльную,  до-
водящую  до бессильной злости жару.  И время-то - одиннадцатый час,  а
кажется,  будто заполдень - так печёт одуревшая  звезда.  Она,  должно
быть, перепутала наши северные края с экватором.
     А самое противное заключалось в том,  что заняться мне было реши-
тельно нечем.  Идти домой,  на Старопетровскую? Так Никитич ещё споза-
ранку  умотал по своим плотницким делам.  Воскресенье ли,  будни,  ему
сейчас поровну - заказчик ждёт.  А в здешней глуши, как давеча втолко-
вывал он мне,  халтура на дороге не валяется. Нашёл чего - зубами вце-
пись и землю рой. Вот он и роет.
     И вся пустота бездонного дня,  все его  долгие  предстоящие  часы
как-то  вдруг  сразу  обрушились  на  меня - будто набросили на голову
скучное,  пропахшее клопами ватное одеяло.  Уйма времени, которое надо
убивать - а не хочется пачкать руки.
     Ничего другого мне не осталось, как направиться в городской парк.
Как и вчера,  посижу где-нибудь там в тени, книжку почитаю, а потом...
Что-нибудь, наверное, будет и потом.
     Барсовский парк  действительно  оказался настоящим парком,  не то
что обозначаемые этим громким словом многочисленные чахлые скверики  у
нас в Столице.  Видимо,  в старину его творил какой-нибудь иностранный
архитектор по заказу сиятельного графа. Тот, надо полагать, облизывал-
ся  на западную культуру точно кот на сметану,  вот и не пожалел през-
ренного металла. Позднее, по всей вероятности, тряхнуло мошной и мест-
ное купечество - тоже,  понимаешь,  не лыком шиты,  не пальцем деланы.
Проходили тут народные гуляния,  свадьбы, раскидывали свои полотнянные
шатры заезжие циркачи.
     А ныне  здесь имела место площадка с аттракционами (Никитич гово-
рил,  когда-то они работали),  пара киосков, где продавали помятые ва-
фельные стаканчики мороженного, редкие будочки с квасом и, разумеется,
пивные ларьки,  оплот цивилизации.  Возле них было шумно и людно - ещё
бы, воскресенье, законный выходной.
     Пива мне,  вообще говоря,  хотелось, но с другой стороны, незачем
выходить в народ - наверняка не один Никитич в курсе  вчерашних  собы-
тий,  городок маленький, новости расползаются как тараканы... Я напра-
вился дальше,  к пруду.  Оттуда доносился торжествующий детский  визг,
слышалась  нестройная  музыка - перекрывали друг друга разные станции.
Что поделать,  такой уж культурный обычай - раскинуться на пляже в об-
нимку с радиобубнилкой.  С той,  что изготовлена,  быть может,  руками
старательного радиомонтажника Лёхи Бурьянова,  имеющего квартиру, жену
Ленку и кое-какие личные проблемы.
     Пруд имел  внушительные размеры,  назови его озером - не так уж и
ошибёшься.  Пологие берега, казалось, были смазаны плотным слоем заго-
рающего населения,  от воды летели брызги пополам с воплями, и всё это
сдабривалось музыкальными приправами.
     Появилось и у меня желание бултыхнуться  в  тёплые  гостеприимные
волны,  но по здравом рассуждении с этой идеей пришлось расстаться. Не
подумал я в своё время, не сделал поправки на жару, на возможное нали-
чие водоёма - вот и явился в славный город Барсов без плавок.  А обой-
тись без оных не позволяла мне врождённая интеллигентность.
     Поэтому, отойдя подальше,  я обнаружил искомую скамеечку и распо-
ложился там с книжкой. И вроде бы неплохая книжка, Чалов - автор инте-
ресный,  хотя и с известными закидонами. Но видно, въехать в его роман
мне пока не судьба.  Ещё в пятницу я начал читать,  в поезде, а одолел
всего-то две первые главы.  Не лезли мне в голову  проблемы  художника
Черницкого  и его многочисленных женщин.  Прямо как в анекдоте - не до
грибов, Петька. Не то настроение.
     Я не знал,  как избавиться от угнездившейся внутри тягости,  да и
не понимал толком,  откуда она взялась.  Самое поганое состояние - бо-
лит,  а неизвестно что.  И где.  И зачем. Одно ясно, надо потерпеть до
завтра, а там, в Грибаково, все эти пиявки отвалятся сами собой.
     И тут  моё самокопание было прервано звуками ну явно уж посторон-
него происхождения. Захлопнув книгу, я поднял голову.
     Впереди, в кустах бузины возле огораживающего парк забора, слыша-
лась отчаянная возня.  Чей-то тонкий крик, пыхтение, ломающимися голо-
сами извергаемая матерщина.
     Ну вот и оно,  мелкое воскресное приключение. Похоже, пора вмеши-
ваться. Больше-то всё равно заняться нечем.
     Я ухватил  сумку  за болтающийся наплечный ремень и,  стараясь не
шуметь, двинулся к кустам.
     Картина была ясная.
     К забору прижимался острыми лопатками конопатый пацан. На вид ему
я  не  дал бы больше двенадцати.  Двое оболтусов допризывного возраста
держали его за руки,  а третий,  мелкий шкет в канареечного цвета фут-
болке, деловито шарил по карманам жертвы.
     - Ну что я вам сделал? Пустите меня, - тоскливо, ни на что уже не
надеясь,  подвывал ограбляемый пацан.  Или, подумалось мне, правильнее
сказать, грабящийся. - Не лезь, я всё про вас Петровичу скажу!
     Но, как  я  у  кого-то  когда-то вычитал,  точно в землю ушёл его
крик.
     - А кстати,  на кой хрен именно Петрович?  -  поинтересовался  я,
раздвинув кусты. - Я, случаем, не могу его заменить?
     Парни дёрнулись.
     - Ты чё, мужик? С прибабахами?
     - Вот что,  ребятишки,  - хмыкнул я, разглядывая обстановку точно
художник Черницкий очередную натурщицу.  - У вас  есть  два  варианта.
Первый - это вы тихо-мирно летите отсюда.  Только сперва верните маль-
чику содержимое карманов.  Второй вариант напоминает первый, но с поп-
равкой - вы ползёте, размазывая по щекам красные сопли. Всё вместе на-
зывается свободой выбора. Уяснили?
     - Шибко грамотный,  в натуре,  да? - вскинулся один из парней, на
вид помощнее.  В голосе его ощущалась известная доля неуверенности - я
был несомненно старше и сильнее.  Но очень уж не хотелось улепётывать,
тем более, что численный перевес - на их стороне, а они - не какие-ни-
будь хухрики. Качки, крутые ребята.
     Григорий Николаевич в своё время про  таких  говорил:  "И  волком
выть хочется, и хвост щенячий".
     - Ладно,  друзья.  Я так понял, что летать вы не собираетесь, ибо
рождены ползать. Ну, сейчас отправитесь в нижнюю позицию.
     Отвесив легкий,  воспитующий пинок мелкому шкетёнку,  я аккуратно
ухватил качков за локти и, не давая опомниться, столкнул их лбами. По-
том раздёрнул - и вновь столкнул. Процедуру я повторил раза три, после
чего,  сунув  каждому под рёбра,  отшвырнул обоих на усыпанную гравием
дорожку. Весь сеанс занял пару секунд секунды, но секунда - вещь отно-
сительная.  Для них - мгновение, для поручика УЗВ - время достаточное,
чтобы,  как говаривал у нас в Училище капитан Васильев, инструктор ру-
копашного боя,  и мировые проблемы решить, и чашечку кофе не спеша вы-
пить.
     - Ну вот,  дети,  - обернулся я к извивающимся в пыли шпанятам, -
вы сами выбрали способ передвижения. Так что передвигайтесь, и побыст-
рее, потому что я могу и рассердиться.
     Как ни странно,  эти гопнички местного разлива  оказались  весьма
сообразительны.  Шкетёнок  - тот смылся мгновенно,  унося на обтянутом
выцветшими трениками заду отпечаток моей кроссовки.  Впрочем, он лома-
нулся  не  столь уж далеко - вон,  выглядывает из-за соснового ствола,
ожидая решения старших.
     Старшие решили организованно отступить. Сделали они это неохотно,
с натугой,  бормоча в мой адрес кровавые угрозы. Но всё же догадались,
что ожидало их в ином случае.  Наверняка где-то у  кого-то  сохранился
ещё  телевизор  с  видеоприставкой,  насмотрелись подпольных фильмов с
единоборствами и непотребствами.  Местная полиция,  ясное дело, не че-
шется. Вроде бы как не такое уж и страшное нарушение. Хотя, между про-
чим,  за подобные дела можно по закону и годик  исправительного  труда
схлопотать.  "Хранение, употребление и извлечение доходов из предметов
разлагающей секулярной культуры", статья пятьсот восемьдесят вторая.
     Ладно, в течение ближайшего получаса побитые отроки явно не успе-
ют  собрать народное ополчение.  Можно не напрягаться.  Я повернулся к
мальчишке.  Тот, ещё не отлепившись от забора, смотрел на меня тревож-
но-восхищёнными глазами.
     - Ловко вы их,  - протяжно выдохнул он, подбираясь поближе. - Это
как называется, джиу-джитсу, да?
     - Это называется жизненный опыт.  Ну, и некоторая наглость. Кото-
рую  также  называют  вторым счастьем.  Те,  кому с первым не повезло.
Впрочем,  этих юношей я бы серьёзными противниками не назвал.  Силы  с
такими не нужно,  только некоторое знание механики. Ты бы и сам, между
прочим,  мог бы отмахаться. Держали-то они тебя по-идиотски, вырваться
из таких захватов как нечего делать.
     - Ага,  отмахаешься  от  них,  -  пацан взглянул на меня точно на
скорбного умом.  - Всё равно поймают,  против них рыпнешься,  так Дюха
всю свою контору подымет. Никуда от них не денешься, отловят как лягу-
шонка.  И начнётся...  Они же не  просто  отлупят,  они  мучить  будут
по-всякому.
     - А сегодня чего к тебе прискреблись? - участливо спросил я.
     - Да так.  Думали деньгу сшибить, а у меня только мелочь была, на
мороженное.
     - Кстати,  об этом-то я и забыл, - хлопнул я себя по лбу. - Рано-
вато мы с тобой их отпустили.
     - Это вы их отпустили, - уточнил мальчишка, осторожно изучая меня
зеленоватыми, в светлых искорках глазами. - А они, Вовец с Шиблой, мне
ещё припомнят. Теперь по ихней улице вечером и не пройдёшь, - вздохнул
он.
     - Да, понимаю. Осложнения во внешней политике, - кивнул я, попра-
вив сбившийся ремень сумки.  - Трудно жить, когда всё время боишься. Я
вот раньше тоже боялся.
     - А потом?
     - А потом надоело. Потому что накопился некоторый жизненный опыт.
Ну да ладно, что мы всё о грустном? Тебя как звать-то?
     - Димка,  - охотно сообщил пацан. - А вас? Что-то я вас не помню,
вы с лесопилки, да?
     - Я вообще не здешний, - пришлось отрекомендоваться и мне. - Про-
ездом  у вас в городе,  завтра вон Заозёрским поездом убываю.  А зовут
меня Алексей Юрьевич. Но лучше - просто Лёша.
     Что-то дёрнулось в Димкином лице,  он как бы случайно отступил от
меня на шаг и, судорожно глотнув, спросил:
     - Это вы, наверное, у дяди Феди остановились, на Старопетровской,
да?
     - Так точно,  - улыбнулся я. - Быстро у вас тут новости расходят-
ся.
     И тут случилось то, что никоим образом не вписывалось в ситуацию.
Доверчивый мальчик Дима вдруг выпрямился,  плюнул мне под ноги и, отп-
рыгнув точно ошпаренный заяц, бросился от меня наутёк.
     А я замер соляным столбом, тупо глядя на расползающийся по ботин-
ку плевок. Интересно девки пляшут!
     Впрочем, торчать на месте я не собирался.  Догоню  пацана  -  вот
тогда и разберусь в причинах и следствиях.
     Он не  придумал  ничего лучшего,  как ломиться напрямую к забору,
через кусты. Как знать, может, Димка и удрал бы от радиомонтажника Лё-
хи,  но у поручика Бурьянова как-никак спецподготовка,  Плюс к тому же
некоторый жизненный опыт.
     - И ведь чуть штаны не порвал, - деланно сокрушался я, снимая па-
цана с забора.  - Помимо Шиблы, добавилось бы неприятностей и от мамы.
- И локоть вон ободрал, - добавил я, разглядывая пламенеющую царапину.
- Да ещё и занозу схватил.
     Легконько сдавив левой рукой мальчишкин локоть, я подцепил ногтя-
ми едва заметную в загорелой коже щепку и резко выдернул.
     - Не трогайте меня,  - отчаянно прошипел Димка.  Интонации у него
были точь-в-точь такие же, как и несколькими минутами раньше, когда он
вяло трепыхался в лапах Шиблы с Вовцом.
     - Да я тебя и не трогаю,  - удивился я.  - Скорее уж наоборот. Но
тебе не кажется,  что наш разговор закончился как-то странно?  Надо бы
внести ясность, а?
     Мальчишка угрюмо молчал.
     - Ни с того ни с сего людям под ноги не плюют, - продолжал я, по-
немногу теряя спокойствие. - А если плюёшься, сделай милость, скажи за
что. Иначе не по-мужски выходит. Трусливо это, знаешь ли, смотрится.
     - Вы и сами знаете, - буркнул вдруг мальчишка. - Вы же притворяе-
тесь всё, а на самом деле знаете.
     - Чего это я знаю?  Причины твоих поступков на лбу у тебя,  между
прочим, не написаны.
     - Не врите, вы знаете. Вы же специально сюда приехали, чтобы Миш-
ку заловить.
     Ах, Мишку! Картина начала проясняться.
     - Какого ещё Мишку? - сделал я, как и положено, круглые глаза.
     - А такого!  - выкрикнул пацан. - Званцева! Он же из-за вас в по-
лиции сейчас сидит, и все про это знают!
     - Ну ладно,  - вздохнул я.  - Раз уж все знают, в кошки-мышки иг-
рать не будем. - Мишка, он что, друг твой?
     - Ага, - сумрачно кивнул Димка. - Самый лучший.
     - Вот так оно и получается,  - вздохнул я. - Сперва вроде как за-
щитил, обидчикам твоим по соплям надавал, а потом выяснилось, что дру-
га задержал.  И значит,  слюной мне под ноги. Ты вот только скажи, бе-
жал-то зачем? Испугался?
     Мальчишка молча кивнул.
     - Конечно,  мы там,  в УЗВ, такие страшные, мы пятиклассников ва-
рим, а шестиклассников жарим. Чего боялся? Что тоже арестую?
     - Не-а, - мотнул Димка головой. - Что по ушам надаёте.
     - Нужны мне твои немытые уши,  - только и осталось что горько ус-
мехнуться.  - Я тебя в общем-то понимаю. Вроде как за друга вступился.
Только  вот и ты пойми - я на службе,  мне дали приказ - обязан выпол-
нять.  А что касается Мишки,  то ему ещё повезло,  что вовремя на него
вышли. Потом всё было бы гораздо хуже. Заметь, для него хуже.
     - Я вам не верю,  - выдавил Димка,  отстраняясь от меня. - Это вы
меня просто успокаиваете. А на самом деле...
     - Что - на самом деле?
     - А...  - не ответив,  пацан нырнул мне под руку и одним  прыжком
преодолел забор. На сей раз ему удалось не зацепиться штанами.
     - Инквизитор!  -  раздалось той стороны,  и сейчас же послышалась
быстрая, с каждой секундой утихающая дробь - кедами об асфальт.
     Можно было бы и сейчас догнать его, но зачем? И так всё ясно. Я в
любом случае оставался при своём плевке.
     И всё-таки  я  вернулся  в  парк,  и даже попробовал углубиться в
творческие искания художника Черницкого,  вкупе с его  же,  художника,
интимными  проблемами.  Назло всему:  и опостылевшей жаре,  и недавним
приключениям, а главное - самому себе.
     Но воли моей хватило лишь на три с половиной страницы, после чего
я обессиленно захлопнул книгу,  убрал её в сумку и поднялся со скамей-
ки.  Сидеть в тени не получилось, походить, что ли, по жаре? Подумать.
Очень способствует и настроению, и пищеварению.
     С последним  было всё в порядке - то есть желудок спал,  ни в чём
не нуждаясь, даже пить и то не хотелось. А настроение... Я не понимал,
что творится. Такое чувство, словно дерьма наелся. И зачем я опять оп-
равдываюсь?  Вчера - перед Никитичем, сейчас - перед сопливым мальчиш-
кой. Вообще уже ни в какие ворота не лезет. Словно я в чём-то виноват.
Осталось только додумать,  в чём именно.  В том, что я офицер УЗВ? Что
выполнил приказ?
     И хотя,  если разобраться,  официально никто мне не приказывал, а
только попросили - разницы ни малейшей. А даже будь у меня официальная
бумага,  за получение коей пришлось бы расписаться в пухлой канцелярс-
кой книге - что бы это изменило?  В конце концов, так можно дойти и до
насмешек  над присягой.  Но ведь не пустой же она звук!  Интересная бы
жизнь получилась,  если каждый выполнял бы лишь то,  что ему нравится.
Сперва  - пьянящая какими-то невообразимыми перспективами вольница,  а
после - кровавое безобразие в масштабах страны. Кончиться это могло бы
или плохо,  или очень плохо. Например, правлением сатанистов. "Потаён-
ная дорога" в качестве предписанной идеологии,  кто недоволен - на ба-
зальтовый камень жертвенника, а нам, христианам - снова в катакомбы, и
оттуда видеть,  как взрывают храмы,  жгут иконы и богослужебные книги.
Да и не отсидеться в катакомбах, не укрыться на лесных хуторах - не та
эпоха.  Широким потоком бы кто в восточные трудовые лагеря,  а кто - в
подвалы,  к умелым костоломам.  Они же, в отличие от нас, цацкаться не
будут.  Зачем психологические тонкости допроса, когда быстрее и надёж-
нее - электроток, щипцы, паяльник?
     А ведь сие - не такая уж и фантазия, рвутся они к власти, рвутся!
Уж я-то насмотрелся этой сволочи - и Рыцарей Тьмы, и Слуг Неназываемо-
го,  и Солдат Третьей Силы... Да оно и понятно, приближается время Ан-
тихриста,  значит,  тёмные активизируются.  Магическое их искусство, к
сожалению, растёт, деньги по каким-то невероятным каналам к ним текут,
а ложи - те по большей части так законспирированы,  что  лишь  изредка
удаётся нам ухватить хоть какую-то зацепку.  Рыцари Тьмы, если всерьёз
посмотреть,  лишь верхушка айсберга, а в глубине такое, о чём и думать
не хочется.
     В любой момент этот чудовищный гнойник может прорваться,  выплес-
нется наружу скопившаяся энергия разрушения,  пойдёт,  сметая  всё  на
своём пути, безумная волна.
     Правда, пока мы ещё сдерживаем напор тьмы,  но с каким трудом!  В
Управлении на сей счёт не заблуждаются.  Начальник мой,  Сан  Михалыч,
так  и вовсе однажды проскрипел - мы,  мол,  не более чем ряды колючей
проволоки. А прут на нас - танки.
     И значит, вместо того, чтобы молча встать на пути бесовского нас-
тупления, я буду заниматься душевным онанизмом? Правильно ли я аресто-
вал мальчика Мишу,  или всё-таки я "инквизитор"? Да ёлкин корень (под-
цепил же вот у Никитича!), все подобные мысли - попросту очередное ис-
кушение. Прилог, которому я позволил разрастись до сочетания. Так ведь
и до пленения недалеко!
     Я, понятное  дело,  мысленно стал возносить молитву Иисусову,  но
успокоение почему-то не приходило. Шагая по не слишком людным дорожкам
парка,  я,  наверное,  со стороны смахивал на полоумного типа, который
потерял копейку и теперь вот старается, ищет её где светлее.
     А вспомнился мне зачем-то дурацкий сон,  покрытый слоем блестящих
мух собачий язык.  Только вот что же она такое говорила? Нет, какая-то
заслонка стояла в мозгу,  какая-то нехорошая  муть.  Может,  банальный
тепловой удар? Да вряд ли, не так уж я хлипок. Не как в детстве, когда
что ни лето,  хоть раз да случалось.  И мама суетилась так,  будто ещё
немного - и дело кончится сперва больницей, а после и моргом.
     Ну, это  неудивительно.  Мать  есть  мать.  Даже такая редкостная
стерва,  как Вера Матвеевна Званцева.  Чисто академический интерес - а
сколько  она хотела мне вчера всучить за молчание?  Тётка-то патологи-
чески скуповата. Впрочем, ради Мишки даже она отдала бы всё, что успе-
ла хапнуть благодаря его гадательным способностям.
     Ну почему  так  получается - не у какой-то злобной карги эти спо-
собности прорезались,  а у белобрысого Мишки,  нормального пацана,  ни
сном ни духом не помышлявшего, какой подарочек готовит ему судьба?
     Хотя зачем  валить на судьбу?  Промысел на то и промысел,  что мы
понять его чаще всего не можем.  Видим лишь маленький пятачок  дороги,
выхваченный из мрака фонариком нашего разума. А что было, и что будет,
и зачем - до этих далей нам не дотянуться.  Остаётся лишь верить  -  в
конечном счёте Мишке будет лучше.
     Я, правда,  упорно не мог понять, чем это ему будет лучше. Сомни-
тельно,  чтобы предстоящие тяготы сделали его добрее и чище. Что поро-
дят в детском сердце белые стены следственного изолятора? Мы же не по-
лиция, у нас подростковых СИЗО нету. Будет в общей камере торчать сре-
ди взрослых мужиков. Да к тому же не простых мужиков - нет, наши подс-
ледственные по большей части взяты не случайно. Чего Мишка нахватается
в общении с опытными оккультистами, нетрудно предположить.
     А допросы майора Серёгина чего стоят!  Мне как-то вспомнился раз-
говор в дежурке, прошлой зимой. Чайку тогда согрели, Генка Черкасов из
отдела  информации пряников принёс.  А Серёгин со смаком рассказывал о
том,  как давеча выдрал своего младшего,  Данилку.  Не помню уж, в чём
провинился  восьмилетний  Данилка,  но сально поблёскивающие майорские
глазки запомнились надолго. Я тогда, кажется, извинился и вышел, вроде
как пора составлять запрос на Маслакова,  для компьютерного поиска.  И
потом уже старался без особой нужды с Серёгиным чаёк не пить.
     Нет, конечно,  майор не посмеет использовать свой  педагогический
метод  на  допросах  -  за  такое он как минимум схлопотал бы выговор.
Правда,  лишь в случае если официальная жалоба будет.  А вряд ли испу-
ганный пацансемиклассник на такое отважится. Да, разумеется, в Столице
ему, отправляя в изолятор, вслух зачитают бумагу о его правах, но нуж-
но  иметь очень уж ясную голову и крепкие нервы,  чтобы хоть что-то из
той бумаги запомнить.
     А если уж во время следствия всякое может получиться,  то в спец-
монастыре тем более. Там, если разобраться, пиши - не пиши эти жалобы,
вся почта так или иначе на стол к коменданту попадает.  А уж каков ко-
мендант, можно только загадывать. Владыка, конечно, раз в месяц приез-
жает.  Но...  Я вспомнил свои интернатские времена. У нас, если кто-то
из ребят рыпался, таких в преддверии всяких комиссий в изолятор клали,
во избежание. А как комиссия подпишет акт об идеальном порядке и всес-
торонней заботе,  отбудет, накормленная сытным обедом, восвояси, так и
начнётся.  Со всех сторон о наглеце позаботятся. Хотелось бы, конечно,
верить,  что это время ушло,  что в спецмонастырях не так.  Но слишком
часто я устремлялся взором за облака - и плюхался носом в грязь.  Жир-
ную и чавкающую.  Мне всё-таки не шестнадцать лет,  восторженной наив-
ности поубавилось.  Да и слышал я краем уха какие-то разговоры об этих
монастырях.  Сейчас уже и не вспомнить точно, не интересовали они меня
тогда, но кажется, о чём-то гадком шла речь.
     И всё-таки это неизбежно.  Уж лучше и Серёгинские допросы,  и мо-
настырская гниль, чем то, что рано или поздно случилось бы здесь. Сце-
нарий стандартный, за годы работы в Управлении уже и на зубах навязло.
Гадания продолжаются, растёт клиентура, благодарные идиоты рекомендуют
ясновидящего мальчика своим знакомым,  и в конце концов Мишкой  обяза-
тельно заинтересуются взрослые оккультисты.  В самом деле, способности
редкие, ценный кадр. Ну, а подъехать они умеют. Юноша, вы - гений, ваш
дар надо развивать. Мы вам поможем. Или вдруг непонятная болезнь пора-
жает маму.  Нет, лучше братишку. Медицина, как водится, бессильна, оно
и понятно, куда ей, медицине, если это - мастерски наведённая порча. В
самый драматический момент,  конечно, появляется добрый дяденька-цели-
тель, но, естественно, ему нужна Мишкина помощь для усиления энергети-
ческого потока,  давай объединим наши поля - вот и пожалуйста,  в под-
сознание  занесён код.  Дальше программа будет раскручиваться сама со-
бой,  и пацан уже "добровольно" пойдёт в ученики к упомянутому дядень-
ке.  Тот впоследствии окажется не только целителем,  но и магом, Мишке
захочется того же,  и он сам не заметит, как пройдёт мистерию Посвяще-
ния Бездне,  и принесёт обеты жертвы своему новому Хозяину, и дальше -
утоптанная дорога к вожделенным глубинам.
     В лучшем случае всё кончится арестом,  и тут - пожизненный срок в
специзоляторе или, если следствие докажет факт принесения человеческих
жертв - петля.  И это - действительно лучший случай, потому что сохра-
няется  ещё некая надежда на покаяние.  А вот если мы его не выловим -
рано или поздно свои же отправят его в это,  как у них называется, Вы-
сокое Странствие. Проще говоря, заколют бронзовым ножом на базальтовом
столе,  и,  умирая,  он будет счастлив - те несколько секунд,  пока не
окажется там,  за гранью, где уже ничто не сможет спасти его от вечно-
го,  надрывного отчаяния.  Сюда стоит ещё приплюсовать тех,  кого  он,
став Рыцарем, Адептом или Солдатом, потянет за собой.
     Но, слава Богу,  этого ничего уже не случится.  Болезнь пресечена
вовремя. Да, теперь - неизбежные издержки нашей профессии, слёзы, боль
и разлука с родными, годы неволи, но зато он избежал худшего.
     А перед глазами у меня то и дело вставал тёмный,  залитый скучным
дождиком лес,  замершие фигуры ребят из отделения,  и звучала в голове
странная,  ни на что не похожая музыка,  вотвот готовая оборваться - и
тогда в замершей ватной тишине прозвучат слова, которые я всё никак не
мог вспомнить.
     - Ну что,  нагулялся? - кивнул мне хлопотавший у плиты Никитич. -
Садись,  пожуй маленько, я вот тут картошки отварил, да ещё макароны с
утра остались, если хочешь, разогрей.
     - Макароны - это дело, - согласился я, притулив сумку возле дива-
на.  По правде говоря, есть мне не хотелось, но не обижать же заботли-
вого старика.  Переживает, небось, из-за вчерашнего ночного разговора.
Непонятно вот только,  в какую сторону переживает.  Похоже, не удалось
мне тогда его убедить. Ну и ладно. С собой бы разобраться.
     - И чайку я поставлю, - добавил Никитич, не обернувшись. - По та-
кой жаре самое оно, чайку горяченького. Квасу бы ещё неплохо, да вишь,
старуха моя ещё когда приедет.  У неё,  знаешь,  такие квасы,  пока не
выпьешь,  не поверишь.  А у меня вот всё никак руки  не  доходят.  Где
был-то сегодня?
     - Да дурью маялся,  дядя Федя. В парке сидел, читал, потом по го-
роду бродил. Думал.
     - Ну,  и надумал чего? - с плохо изображаемым равнодушием осведо-
мился Никитич.
     - Надумал, что надоело мне это Барсовское сидение как зубу дупло.
Ладно, последняя ночь осталась, завтра спозоранку снимаюсь с якоря - и
всё, к тётке в деревню, в глушь.
     - Отдохнёшь, значит, - прищурился Никитич. - Бог с тобой, отдыхай
от трудов праведных.
     Нет, ни в чём я не смог его поколебать.  Надо же,  какой  упёртый
дед.
     - Я тебе ещё чего должен, Фёдор Никитич?
     - Это в каком смысле?
     - Ну,  за еду, туда-сюда. Те не стесняйся, мне же всё равно потом
вернут как командировочные, а тебе прямая выгода.
     - В расчёте мы,  - отвернулся Никитич к плите,  точно у него  там
что-то подгорало. - Как тогда условились, так ты и заплатил, какие ещё
дела?
     - Ну,  в расчёте так в расчёте,  - я решил не настаивать. - Тебе,
дядя, виднее.
     - Мне много чего виднее,  - хмуро кивнул Никитич.  - Ты это...  Я
отойду часика на два, на три. Дело тут, понимаешь, у меня.
     - Культурный отдых? - понимающе усмехнулся я.
     - А то! Воскресенье же, как-никак.
     - Ну, успехов! Домой-то без проблем дойдёшь?
     - Я,  Лёша, не то что некоторые, - с сожалением оглядев меня, со-
общил Никитич. - Я пить умею. Ну ладно, не скучай тут.
     Он плотно затворил дверь и,  удаляясь, мелькнул пару раз в окне -
сухонький,  напряжённый.  Отойдя подальше, оглянулся вдруг - вороватым
каким-то движением.  И быстро зашагал к перекрёстку, где Старопетровс-
кая вливается в Аллею маршала Овчинникова.
     Почему-то шёл он налегке.  Видно,  ждало его где-то в  Барсовских
дебрях даровое угощение. А может, заранее с мужиками скинулись.
     Скоро он растаял в густом, цвета спелого апельсина, пламени зака-
та.  А закат был потрясающий. В полнеба раскинулось рыжее зарево, тон-
кие сверкающие нити уходили от него в жидкую синеву, редкие клочья об-
лаков то и дело вспыхивали вдруг снизу, точно к ним поднесли плюющуюся
искрами спичку,  вспыхивали - и минуту спустя осторожно гасли, раство-
ряясь в тёплом ещё, жидко-сиреневом воздухе.
     Я долго стоял у окна,  ни о чём не думая,  ни на что не надеясь -
просто прислушивался к деловитому звону кузнечиков,  к далёким петуши-
ным выкрикам,  к еле заметному ветерку - и почему-то не  мог  оторвать
глаз от стынущей синевы, которую уже кое-где пробуравили острыми свои-
ми лучиками первые, самые нетерпеливые звезды.
     Негромкий стук в дверь застал меня врасплох.  Я дёрнулся так, что
чуть было язык не прикусил, и сердце вдруг ухнуло куда-то вниз, в нео-
жиданно открывшуюся гулкую пустоту.
     Впрочем, всё это длилось не больше секунды.  В самом деле, что же
я так? Словно мне три года, а там, с той стороны - ждёт меня Кробастл.
Было у меня в детстве такое страшилище.
     Сейчас и не вспомнить,  сам ли я его выдумал,  или напугал кто-то
из старших,  в воспитательных целях. Мол, если не доешь манной каши...
Но очень скоро я уже верил в Кробастла безоговорочно, и как ни убежда-
ла меня мама, как ни подшучивал надо мной отец, я знал - во тьме зата-
ился Кробастл, и он очень хочет забрать меня. Я почти видел его - при-
земистого, необъятно-широкого, в издевательски строгом чёрном костюме.
А из рукавов торчат зелёные,  в склизкой чешуе, болотом пахнущие лапы.
На каждом пальце, изогнутый хитрым рыболовным крючком, бурый коготь. А
головы и вовсе нет - лишь какой-то расплывшийся нарост поверх плеч,  и
из этого нароста смотрят тухлым взглядом узенькие, едва заметные глаз-
ки.
     Он заберёт меня,  уведёт к себе,  во тьму,  а там... Я боялся ду-
мать, что же там, но воображение не больно слушалось мозгов, оно упря-
мо рождало картины.  Вернее, лишь кусочки картин, но кусочки складыва-
лись  во  что-то  столь  гадкое,  что  я захлёбывался отчаянным рёвом.
Взрослые чаще всего не понимали,  что же со мной случилось. А я сперва
было доверчиво объяснял, кто стоит за дверью, а потом понял, что самое
правильное - молчать.  Именно тогда сделал я страшное открытие -  есть
на свете такие вещи, от которых мама с папой не защитят. Вещи, с кото-
рыми приходится воевать самому.
     А воевать пришлось,  потому что Кробастл совсем уж  обнаглел.  Он
снился едва ли не каждую ночь,  он,  чуть только темнело,  прятался за
сиреневую ткань штор,  он глядел на меня ночью с потолка,  по которому
проплывали нервные блики машин с улицы. Я понял, - а ведь мне тогда не
было и пяти, - что дальше так продолжаться не может. Или он очень ско-
ро просочится сквозь хлипкую,  стоящую между нами дверь и, сдавив ког-
тистыми пальцами мой локоть,  уведёт туда,  или... Мне ужасно не хоте-
лось делать или,  но чем больше я размазывал слёзы по щекам, тем яснее
становилось - другого пути нет.
     И когда родители,  уверенные,  что посмотрев вечерний мультфильм,
их  сын  видит  безмятежные сны,  глядели в соседней комнате очередной
скучный сериал про вредных тёток и дядек,  я вылез из постели, щёлкнул
кнопочкой ночника.  Его свет,  хоть и мутновато-тусклый, всё же придал
мне уверенности.  Да и Топтыжка, плюшевый медвежонок, ободряюще глядел
из угла жёлтыми пуговками глаз.  И я, на цыпочках подобравшись к двери
кладовки, рывком распахнул её.
     Оттуда на меня пялился Кробастл.
     Войди сейчас встревоженная  мама,  она  бы,  конечно,  обнаружила
только  груду  коробок  и пыльные банки с огурцами,  но у меня-то было
совсем иное зрение,  и я видел его - пристально,  с нехорошим весельем
щурившегося на меня, и жуткие пальцы медленно сжимались и разжимались,
и из невидимой щели рта исходило гнилое, мёртвое дыхание.
     - Уходи,  Кробастл! - сумев всё же не заплакать, прошептал я. - Я
тебя больше не боюсь,  вот!  Даже если ты меня съешь, всё равно не бо-
юсь. Потому что ты - злой, и вообще тебя нет. Потому что, - тут я сде-
лал  напряжённую  паузу,  удивившись,  как  это Кробастл до сих пор не
схватил меня за горло,  и докончил прерывистым, хриплым, точно бы и не
своим голосом, - потому что тебя не должно быть!
     И тут  он  еле заметно кивнул мне,  будто соглашаясь,  а потом...
Чёрный костюм его вдруг расплылся,  стал нечётким - а может,  причиной
тому  послужили  выступившие не к месту слёзы - и грязным облаком утя-
нулся в незаметную какую-то щель.  Зелёные чешуйчатые руки  высохли  и
вмиг оказались безобидной пластмассовой вешалкой.  Дольше всех остава-
лись глаза - злость уже испарилась из  них,  и  теперь  там  светилось
странное, безнадёжное и вместе с тем привычное понимание. Потом и гла-
за растаяли в пыльной полутьме кладовки.
     И тогда я наконец понял, что Кробастла в моей жизни больше нет. И
что прогнал его - я сам. Не Илья-Муромец с мечом-кладенцом, не милици-
онер с чёрным пистолетом,  а всего лишь я - пятилетний  мальчик  Лёша,
который до сих пор ещё, стыдно сказать, иногда писается ночью.
     И мне  сделалось чуть ли не до слёз грустно - зачем же я так дол-
го, так уныло и бесполезно боялся?
     Я отогнал не к месту хлынувшие воспоминания.  Да и  не  нравилась
мне эта страница биографии.  Хотелось верить, что кроме буйной детской
фантазии, ничего тогда и не было. Потому что иначе... Хорошо ещё роди-
тели не потащили к психиатру.  Прибавилось бы тогда на всю жизнь проб-
лем.  А может, всё куда серьёзнее? Уже тогда, двадцать лет назад, про-
тянула  ко мне пальцы пустота.  Безнадёжная,  унылая - и в то же время
нечеловечески сильная.  Пытаясь урвать ошмётки этой запредельной силы,
и крутится вся эта шваль - Солдаты, Рыцари, Адепты. Совершают ритуалы,
приносят жертвы.
     Да, защитил меня тогда,  в сопливом детстве,  ангелхранитель.  Но
вот если взять нынешние сны... Мухи на распухшем языке. Голые, освежё-
ванные стены кельи.  Пригнувшая меня к земле чёрная музыка. Неспроста.
Чем-то зацепил я этих,  снизу.  Вот и суетятся. Ну да Господь не оста-
вит.
     Ладно, хватит.  Сейчас бы с нежданным гостем разобраться.  Кто бы
это мог быть? У Никитича свой ключ, значит, к нему ктото ломится. При-
дётся визитёра опечалить,  тем более, что мне неведомо, куда конкретно
ушёл старик расслабляться.
     А на пороге стоял не кто иной как настоятель храма, отец Николай.
Ничего себе встреча!
     - Здравствуйте,  Алексей Юрьевич,  - не обращая внимания  на  мою
растерянность,  приветливо произнёс он.  - А я,  собственно говоря,  к
вам.
     - Заходите, конечно, заходите, - забормотал я, отступая от двери.
- Я, право, не знаю, чем обязан.
     Сейчас, в  тёмно-сером подряснике и стоптанных сандалиях,  он ка-
зался куда проще, чем утром, на службе. Сразу видно, что и лет ему не-
мало, и проблемы замучили, и язва, наверное, покою не даёт.
     Со двора неслышно появился Волчок, встряхнулся и коротко тявкнул.
     - Не обращайте внимания,  батюшка, се зверь кроткий, - проговорил
я с внутренней усмешкой.  Давно ли почти такими же словами  успокаивал
меня Никитич?
     - Да  мы с Волчком прекрасно знакомы,  - благодушно пробасил свя-
щенник, нагибаясь к псу и гладя того по свалявшейся тёмной шерсти. - Я
эту живность ещё слепым щенком помню.  Любит Федя собак, ну, и они ему
взаимностью отвечают.
     Волчок вновь тявкнул - на сей раз подтверждающе. Посмотрел на ме-
ня  каким-то  оценивающим взглядом и не спеша удалился во двор - нести
сторожевую повинность. Интересно, если к Никитичу и впрямь кто вломит-
ся, много ли будет проку от смиренного двортерьера?
     - Видите ли,  Алексей Юрьевич, мне надо поговорить с вами, - про-
должил отец Николай,  заходя в комнату.  - Узнать местоприбывание ваше
мне,  как понимаете, труда не составило. Свойство маленьких городков -
новости распространяются молниеносно.
     - Садитесь,  батюшка,  - пододвинул я ему единственный  приличный
стул,  с изящно выгнутой спинкой. - Знаете, я, кажется, догадываюсь, о
чём вы хотели поговорить.
     - Совершенно верно, - кивнул он. - О Мише Званцеве.
     - В таком случае вы уже третий.
     - Да?  - с интересом протянул священник. - И кто же, если не сек-
рет, мои предшественники?
     - Не секрет. Фёдор Никитич - вы его, надо полагать, знаете. Ну, и
мальчик ещё один, Мишин приятель.
     - Не густо, - усмехнулся отец Николай. - Опасаются люди.
     - И чего же они опасаются? - я непроизвольно хмыкнул.
     - По-моему, вы и сами догадываетесь, - негромко сказал отец Нико-
лай. - Но лучше перейдём к делу.
     - Минутку, - перебил его я. - У меня такое ощущение, что разговор
наш выйдет долгим,  так что я, с вашего позволения, чайник поставлю. У
Фёдора Никитича варенье имеется,  вишнёвое, сушки ещё в пакете остава-
лись.
     - Не возражаю,  - кивнул отец Николай.  - Хорошое варенье у Феди,
знаю,  не раз гостевал...  Честно говоря, Алексей Юрьевич, не знаю как
начать. Опыта подобных разговоров у меня нет. Затрудняюсь даже сказать
-  к  сожалению или наоборот.  Но посудите сами.  Я - настоятель храма
святых первоверховных апостолов Петра и Павла.  Семья Званцевых  отно-
сится к моему приходу.  Я отвечаю за их духовное окормление. И разуме-
ется,  мне никак нельзя оставаться в стороне от случившегося. Конечно,
тут и моя вина есть,  что мальчик занимался сомнительными вещами, а я,
его духовник, что называется, ни сном, ни духом. Званцевы, как вы уже,
должно быть,  поняли, люди не слишком воцерковленные, но тем не менее.
По великим праздникам исповедовались,  причащались.  Как все. И у меня
даже в мыслях не было,  что за всеми этими мелкими грешками скрывается
что-то особое. Я их и знал-то не особо хорошо.
     Вере, конечно, приходской совет помогал. Пособия выписывали раз в
полгода,  детские вещи,  само собой.  Тяжело ей приходилось, муж давно
умер,  двое мальчишек на руках,  а работа на  фабрике,  между  прочим,
весьма вредная.  Не то что до Возмездия,  разумеется, но всё-таки здо-
ровье своё она надорвала. Что же до детей, то старший, Миша, мне всег-
да был симпатичен.  Чувствовалась в нём какая-то, что ли, чистота. Он,
конечно,  на исповеди о многом умалчивал,  это для подростков типично,
но только одни это делают с ясными глазами, уверенные, что так и надо,
а Михаил...  Знаете,  священнику всегда видно,  когда человек стыдится
своего умолчания. Так вот, Миша Званцев - стыдился.
     - Снимая снимал первичные показания,  - заметил я, - мне пришлось
поинтересоваться:  не приходило ли ему в голову о своих необычных спо-
собностях рассказать на исповеди. Оказалось - ни о чём таком мальчик и
не помышлял.
     - Ну,  значит, о чём-то другом умалчивал, - покладисто согласился
отец Николай. - Но заметьте, душа у него болела. А это, как вы знаете,
свойственно хорошему человеку.  Да... А теперь вот вскрылась эта исто-
рия.  Неприятная,  конечно,  история, но, думаю, Миша сделает из всего
случившегося правильные выводы.  Жаль,  что всё так нелепо получилось.
Как вы,  Алексей Юрьевич, представляете себе дальнейшие его перспекти-
вы?
     - Ну,  что вам сказать,  - задумчиво протянул я,  снимая чайник с
огня.  - Будет,  разумеется следствие.  Мальчик не достиг ещё возраста
полной уголовной ответственности,  значит, скорее всего, будет отправ-
лен в спецмонастырь. Видимо, до совершеннолетия. Потом вернётся домой.
Конечно,  останутся некоторые ограничения на учёбу,  на работу. Но всё
это вполне терпимо.
     - Спецмонастырь? - выделяя голосом слово "спец", переспросил отец
Николай. - Я, кажется, что-то такое слыхал, но всё же сейчас как-то не
могу взять в толк.  Не могли бы вы объяснить,  в чём суть сего заведе-
ния? Похоже, с настоящим монастырём оно имеет весьма мало общего.
     - Мне, батюшка, тоже до сех пор не приходилось сталкиваться с ни-
ми, - осторожно начал я, - но судя по всему, это нечто вроде интерната
с довольно строгим режимом. Для малолетних оккультистов, членов ерети-
ческих сект.
     - Колония? - понимающе кивнул отец Николай.
     - Ну, можно сказать и так. Разумеется, без тех мерзостей, что бы-
ли при плутократах и красных.  Окормление  воспитанников  осуществляют
опытные  священнослужители.  Вся  деятельность спецмонастыря находится
под архиерейским контролем.
     - Алексей Юрьевич,  - неожиданно прервал меня отец Николай,  - вы
не  замечаете,  что сама ваша лексика сделалась вдруг сугубо официаль-
ной? И знаете, почему?
     - Самому интересно, - удивлённо ответил я.
     - А потому,  видимо,  что практически ничего о спецмонастырях вы,
Алексей Юрьевич,  не знаете. И, пытаясь убедить меня в доброкачествен-
ности сих заведений,  повторяете чужие слова. Предназначенные, кстати,
именно  для  успокоения  масс.  А вот мне представляется,  что колония
всегда колонией остаётся,  как её ни величай.  И нравы там практически
не меняются. Духовное окормление - всё это, конечно, замечательно, од-
нако в тамошних условиях его явно недостаточно.  Да и к тому же,  - он
испытующе взглянул на меня,  - известно ли вам,  Алексей Юрьевич,  что
персонал в этих монастырях состоит отнюдь не из монахов?
     - Известно,  батюшка, - усмехнулся я. - Всякой работой должны за-
ниматься специалисты, а монашеское делание, как я полагаю, заключается
в другом.  Спасать свои души, молиться за весь мир - это одно, а зани-
маться несовершеннолетними преступниками - совершенно другое. Неудиви-
тельно, что высочайшим повелением спецмонастыри отданы в ведение УЗВ.
     - И вы полагаете, что пребывание там будет для Миши наилучшим вы-
ходом?
     - Полагаю, да. А вы могли бы предложить что-то иное, батюшка?
     - В принципе, - задумчиво протянул отец Николай, - приходской со-
вет мог бы взять мальчика на поруки.  В конце концов,  настоящего  ок-
культизма,  с призыванием нечистого, с ритуалами - такого, насколько я
понимаю, не было.
     - К сожалению,  батюшка, настоящий оккультизм начинается именно с
этого.  Мишей бы скоро заинтересовались... большие люди. А противосто-
ять их методам нелегко и взрослому, опытному человеку. Так что мы выб-
рали меньшее из двух зол.
     - Вот как?  - прищурился отец Николай.  - Не кажется ли вам,  что
когда мы это самое делаем - из двух зол выбираем, то и добра больше не
становится?  И уж во всяком случае,  когда касаемся дела духовного - а
мы с вами именно о таком деле говорим,  нельзя в эту ловушку  попасть.
Если это зло - так зачем к нему примеряться? Ну выбрали вы это меньшее
зло,  остались с ним.  Возникает лишь один вопрос - а с Господом-то вы
остались? С Тем, Кто не терпит никакого зла?
     - Ну,  это вы,  батюшка,  перегибаете,  - я был поражён примитив-
ностью его логики.  - Не выбирать из двух зол - значит,  совсем ничего
не делать.  Пусть,  мол,  всё идёт как идёт,  а мы постоим в сторонке.
Только вот на Страшном Суде как потом ответим?  Отказ от выбора -  это
ведь тоже выбор, батюшка. Причём самый лёгкий.
     - А всё же я не понимаю, - не сдавался отец Николай, - кому стало
бы хуже,  возьми мы Мишу на поруки?  Он бы, естественно, покаялся, пе-
рестал  бы  заниматься этим своим ремеслом,  да и наблюдали бы за ним.
Теперь,  когда известные события случились,  он на виду.  Никто бы  из
взрослых оккультистов никуда бы его не затянул. Я вам обещаю.
     - Вот теперь-то,  после "известных событий",  - выделил я голосом
обтекаемую батюшкину фразу, - им обязательно заинтересуются. Если, ко-
нечно,  его не изолировать.  А насчёт "на виду"... Отец Николай, ну за
кого вы нас в Управлении принимаете? Мы же профессионалы, поймите это.
Мы знаем,  как можно выйти на человека,  минуя любые преграды.  А уж в
вашем-то городке - и подавно. Вы могли бы следить за мальчиком кругло-
суточно, всем приходом, - а так или иначе проглядели бы. Не забывайте,
кто помогает нашему противнику.
     - Да я и не забываю,  - усмехнулся отец Николай. - Только и вы не
забывайте, Кто помогает нам.
     - На  Бога надейся...  - вздохнул я.  Ну почему он никак не хочет
понимать очевидного?  - Нельзя же всё на Него перекладывать,  батюшка.
Это уже не вера в Промысел получается, а элементарный фатализм. И уход
от ответственности, между прочим. Мы, в Управлении, понятное дело, да-
леко не ангелы,  своих нестроений у нас хватает,  и в избытке,  но, по
крайней мере, мы не даём гарантий там, где гарантий не существует.
     - В том числе и гарантий, что выдержите меру? - прищурился батюш-
ка.
     - То есть? Не понял вас.
     - Я говорю насчёт самого вашего метода - насилия.  Поймите, Алек-
сей Юрьевич,  я же не отвергаю его в принципе, но вот борясь с работой
антихристовой силой меча - выдерживаете ли вы меру? Помните, у апосто-
ла в послании к Ефесянам - несть наша брань к плоти и крови.
     - Апостол Павел,  между прочим, и другое говорит - начальник есть
Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не нап-
расно носит меч:  он Божий слуга,  отмститель  в  наказание  делающему
злое.
     - Так ведь там, Алексей Юрьевич, не о том зле говорится, - с мяг-
кой улыбкой возразил священник.  - Я понимаю,  когда речь идёт о сата-
нистах,  которые детей похищают,  убивают случайных свидетелей шабаша,
подкупают чиновников и прочее - тут вам и меч в руки, и автомат, и кто
бы спорил? Ведь явное же зло, видимое. Такие вещи и светское законода-
тельство преследует в любой нормальной стране.  А только  вот  мальчик
Миша Званцев ни жертв никаких не приносил,  ни храмов не осквернял,  а
вы его - в камеру. А потом следствие, и не уверен, что все следователи
у вас,  в Управлении,  такие порядочные,  как вы.  Сами же знаете, что
грубее, то эффективнее. И спецмонастырь этот, попросту говоря, зона, и
колючая проволока,  небось,  вдоль забора тянется.  Вам разве не жалко
парня, сердце разве не болит?
     - Жалко, конечно, - вздохнув, признался я. - И сердце покалывает.
Но  кроме  сердца,  у меня ещё и голова имеется.  И я понимаю,  что не
всегда стоит доверять своим порывам.  Вы уж простите, батюшка, я, воз-
можно, резок. Но только после оно боком выйдет.
     - А чему же тогда доверять, Алексей Юрьевич? Должностным инструк-
циям?  Я старше вас,  должно быть,  раза в два,  так на моей памяти их
столько поменялось,  а сердце - оно всегда при мне.  И Господь со мной
через него говорит.  Думаю, и с вами тоже. А инструкции... Их люди пи-
шут.
     - Так по-вашему,  Управление вообще не нужно? - чувствуя, что за-
кипаю внутри,  тихо произнёс я.  - И мы,  выходит, не различаем Божьих
повелений?  Знаете,  когда мы присягу давали, владыка Пафнутий в своём
слове сказал - ребята, помните всегда, что вы - боевой отряд Церкви.
     - Прямо так и сказал? - чуть ли не испуганно переспросил отец Ни-
колай. Помолчав, хмуро произнёс:
     - Что  ж,  неудивительно.  А  раньше говорили - вооружённый отряд
партии.  Это про ЧК. Схожесть лексики далеко не случайна, Алексей Юрь-
евич. Вообще, должен вам сказать, это всё очень неоднозначные вопросы.
И говоря откровенно, а я чувствую, с вами можно - так вот, говоря отк-
ровенно,  то, что произошло десять лет назад, с церковной точки зрения
можно оценивать весьма неоднозначно.  Что-то, разумеется, пошло стране
нашей во благо,  а что-то,  увы,  наоборот.  Да и Церковь отнюдь не во
всём выиграла, если уж светским жаргоном пользоваться.
     - Знаете,  - не удержался я, - несколько странно слышать такое от
священника.
     - А многие ли священники говорили с вами откровенно?  - испытующе
глянул на меня отец Николай.  - Кто,  разрешите полюбопытствовать, ваш
духовник?
     - Протоиерей Аркадий,  настоятель храма Покрова Пресвятой Богоро-
дицы в Старом Логу.
     - Тесен мир,  - непонятно усмехнулся священник.  - Знаю  немножко
отца Аркадия.  Духоносный батюшка, да. Вам, можно сказать, повезло. Но
ведь подобные темы вы с ним не обсуждалили, так?
     Я молча кивнул.
     - А по своей инициативе немногие решатся на такую  откровенность.
Можно и сана лишиться,  да и не только. Но вам, Алексей Юрьевич, я ве-
рю, иначе и не стал бы просить за Мишу. Вы, надо полагать, не напишете
рапорт об опасных настроениях протоиерея Николая Пчелинцева.  Впрочем,
в любом случае я отвечаю за эти слова и перед Богом, и перед своей со-
вестью. Так вот, не пугайтесь того, что я сейчас скажу, но... Подумай-
те, долго ли продержится наша православная Держава?
     - С чего бы это ей развалиться?  Экономика успешно восстанавлива-
ется. Внешний долг выплачен. Сами знаете, чего это стоило, но - выпла-
чен.  А что до армии - она у нас вполне способна разобраться  с  любым
агрессором.
     - Ох, Алексей... Простите, что уж без отчества, но вы ещё так мо-
лоды.  А что касается Державы,  так не вторжение извне  нам  угрожает.
Никто воевать не полезет, внешний мир нас вроде как вычеркнул с глобу-
са,  мы ему не мешаем,  он нас не трогает.  Да сейчас,  после  событий
98-го, у любого политика хватит ума, чтобы не нажать кнопку. Дело-то в
другом. Возмездие проводилось очень хорошими, чистыми людьми, тут я не
спорю. Но минуло десять лет - и где они? Государь понастоящему правос-
лавный человек,  предстоятель за народ перед лицом Божиим. Но он чудо-
вищно одинок, и все его указы, будь они самыми что ни на есть верными,
проходят через миллионы чиновничьих рук.  А руки эти год от году гряз-
нее.
     Иссякает, Алексей  Юрьевич,  начальный-то  импульс,  и скоро наша
страна будет лишь притворяться православной Державой.  То есть что ка-
саемо Державы - тут без притворства.  Державность,  она в крови. А вот
православие для многих,  увы,  для слишком многих стенет  вывеской.  И
тогда любого толчка достаточно, чтобы пошли разматываться события. Сто
лет назад красные только потому и сумели перехватить бразды,  что наши
прадеды  устали быть христианами.  Наши дети тоже устанут.  И тогда...
Подумайте, Алексей, что случится тогда даже не со страной, а с нами, с
Церковью?  Начнутся такие гонения, что те, прошлого века, просто чепу-
хой покажутся.
     А может,  и того хуже получится.  Безо всяких гонений, просто нам
уже не будет веры. Почти все отвернутся от Церкви, пойдут мимо. Вы по-
нимаете,  что пойдут путём погибели,  я это понимаю, но они-то не пой-
мут.  Снова нас, христиан, будет жалкая горстка, как в первые времена.
И я спокоен за тех, кто сумеет остаться верным. Дело в других, в поги-
бающих.  Их жалко.  А если тогда, через двадцать лет, через пятьдесят,
пускай даже спустя столетие,  спросят, кто виноват? Что вы скажете по-
томкам,  Лёша?  Что вы не напрасно носили православный меч?  И сами не
заметили, как превратился он в православный кнут?
     - Я одного только не понимаю,  батюшка,  какой практический вывод
следует из всех этих фантастических гипотез? - терпеливо произнёс я. -
Мы ведь,  кажется,  начинали разговор о Мише Званцеве.  Так вот,  хочу
внести ясность.  Я - всего лишь разовый исполнитель задания. Не в моей
власти прекратить дело,  отдать мальчика вам на поруки,  выпустить его
из  КПЗ.  Завтра  за ним приедут сотрудники из столичного Управления и
увезут его. Будет следствие. Ну конечно, я приложу к рапорту своё лич-
ное мнение, что в этом деле нецелесообразна излишняя строгость.
     Но моё  мнение  ничего  не  решает,  поймите это.  Я вообще не из
следственного отдела,  моя работа - с автоматом за сатанистами бегать,
я - силовик.  Просто сейчас кроме меня некого было откомандировать. Но
ещё раз говорю - я ничего не решаю. Попробуйте, конечно, послать пись-
мо  начальнику  Управления,  а ещё лучше - прийти на судебное разбира-
тельство,  высказать своё мнение. Только, боюсь, суда и не будет, Мише
ведь только тринадцать, так что в спецмонастырь его направят админист-
ративным порядком. Возможно, вам, как его духовнику, сообщат адрес мо-
настыря и даже разрешат навещать его. Но больше ничего сделать нельзя.
     - Что ж, - допивая чай, согласился отец Николай, - раз уж нельзя,
так нельзя.  Я,  простите, поначалу неправильно понял ситуацию. Думал,
дело-то небольшое, можно и местными силами решить. Ну ладно, - поднял-
ся он.  - Спасибо за угощение,  но пора и честь знать.  Вы уж, Алексей
Юрьевич,  на меня не обижайтесь,  я,  кажется, много лишнего сказал. А
впрочем, может, оно и не зря. Всего доброго вам. Если когда ещё появи-
тесь в наших краях, заходите. Буду рад с вами повидаться.
     Он аккуратно  отодвинул  стул и как-то вдруг сразу оказался возле
двери.  Плавным движением - как, должно быть, заходя в алтарь на служ-
бе, толкнул её. Оттуда, из полынной тьмы, дохнуло вдруг на долю секун-
ды ледяным звёздным ветром - и высокая фигура священника  растворилась
в этой черноте.
     - Доброй ночи,  батюшка!  - запоздало крикнул я вслед. Ещё спустя
полминуты мне пришло в голову, что я забыл взять у него благословение.
Точно я не православный человек, а ковбой с дикого Запада.
     Распахнув дверь,  я кинулся было вслед, но куда там! Плотная тьма
заволокла пространство,  пяток подслеповатых фонарей,  кое-где разбро-
санных вдоль Старопетровской,  лишь подсвечивал торжество сгустившейся
ночи,  залитое чёрной водой небо лишь далеко у горизонта имело синева-
тый отсвет - как воспоминание о растаявшем закате.
     Да, я и сейчас мог выбежать на улицу,  и вжиться в эту темень,  и
непонятно чем уловив слабеющий звук шагов,  нагнать отца  Николая,  но
толку?  Смешно  бы я выглядел,  испрашивая благословение на пустынной,
наполненной саранчиным треском улице. Ещё напугал бы батюшку до полус-
мерти. А может, мне хотелось сказать ему что-то? Если бы я знал, что!
     Я вернулся в дом,  и домыл оставшуюся после нашего чаепития посу-
ду. Хотя что там было домывать?
     Теперь вот и отец Николай.  Старик,  мальчишка,  священник. И все
они глядят на меня строгими глазами, и требуют абсолютно невозможного.
Точно я не рядовой исполнитель, а по крайней мере начальник следствен-
ной части. Имею власть распять его и власть отпустить его. Ничего себе
аналогии в голову лезут! А даже если бы и мог, что бы это изменило?
     Легко было отцу Николаю рассуждать о  ненужности  Управления,  но
я-то знал, как быстро превращается милосердие таких вот, как он, в по-
пустительство врагу.  Ему не приходилось глядеть в мутные, залитые не-
навистью глаза Рыцарей и Адептов. А ведь половину этих несчастных, ес-
ли не больше,  можно было в своё время спасти.  Если бы их  не  жалели
простенькой,  неумелой  жалостью  бабки,  что кладёт горячую грелку на
больной живот внучонка.  А у того - перитонит. Если бы не жонглировали
словом  "свобода" те,  кто до настоящей свободы не дорос.  Что лучше -
годы спецмонастыря или адская вечность?
     А ведь оставь я Мишку на свободе,  именно ею бы дело и кончилось.
Смешно мне было слушать отца Николая, все эти его "взять на поруки" да
"наблюдать за развитием мальчика". Опытному оккультисту достаточно бы-
ло бы недели, чтобы пролезть сквозь все приходские заслоны. Интересно,
а про внушение на расстоянии батюшка что-либо слышал?  А знает ли  он,
что Адепты,  к примеру,  могут менять внешность?  Что под видом доброй
тётки из прихода в дом Званцевых мог просочиться кое-кто совсем  иной?
Что  в  сознание  мальчишки можно внедриться через ту же непутёвую его
мамашу,  через школьных приятелей или учителей. Их батюшка, надо пола-
гать, тоже способен контролировать?
     И пусть идёт всё как идёт.  В конце концов, Промысел о Мишке, на-
верное,  в том и заключается - проведя через мытарства  спецмонастыря,
спасти  его  пока ещё чистую душу.  Да и что такого в монастыре,  чего
нельзя было бы выдержать? Ладно, я понимаю, что это - колония строгого
режима.  Но даже предполагая худшее,  всё равно.  Ну, положим, пацанов
там лупят.  У нас в интернате тоже ведь был  такой  Виктор  Андреевич,
подзатыльники  только  так  раздавал,  а если что серьёзнее - уводил в
спортзал и там, говорят, сложенным вдвое телефонным проводом... Серёж-
ке однажды досталось, когда он по карнизу пятого этажа прогуляться ре-
шил.  Они с Пашкой Смагиным поспорили.  Кажется,  на блок сигарет.  Но
ведь  жили тем не менее,  да и Андреича вскоре с работы вышибли.  Едва
только Григорий Николаевич директорским замом стал, сразу треть персо-
нала - на улицу,  без выходного пособия.  И ведь было за что,  ещё как
было.
     Но это интернат, а спецмонастырь - заведение совсем иное. Там без
строгости  просто нельзя - ребятишки-то необычные,  кто телепает,  кто
ясновидит,  а кто уже и колдует по-настоящему.  Лишь только с ними ос-
лабь - попросту разбегутся,  и никакая колючая проволока не удержит. А
то и хуже - устроят там,  под монастырской крышей,  семинар по  обмену
опытом. Чтоб творить им совместное зло потом. Конечно, лучше бы своими
глазами увидеть,  но это необязательно - сейчас в моей памяти  всплыли
рассказы того же Толика Зайцева, он в таком вот монастыре полтора года
пахал в роте внешней охраны.  У них,  говорил он, порядок закручен же-
лезный,  если что не так - сразу в карцер,  а там,  наверное, и секут.
Хотя официально телесных наказаний, конечно же, нет.
     Значит, это ждёт и Мишку?  Полуосвещённый подвал,  и  опрокинутый
лицом вниз, он обхватит руками узенький топчан, и вздрогнут острые ло-
патки на загорелой спине, а какой-нибудь мордоворот-сверхсрочник - щё-
ки со спины видать - не спеша выбирает из латунного ведра длинные гиб-
кие прутья.
     Картинка столь ясно нарисовалась у меня перед глазами, что я даже
головой мотнул, отгоняя мерзкое видение.
     И всё же это меньшее зло...  Батюшка ведь как недавно сформулиро-
вал:  выбрали меньшее зло, и остались с ним, со злом. А Господь совсем
в другом, получается, месте.
     Я взглянул туда,  в другое место - на полочку с иконами. Лик Спа-
са-Вседержителя смотрел на меня из медно-жёлтой позолоты оклада, а мне
почему-то неловко было отвечать ему взглядом. Словно сомнениями своими
я надорвал связывающую нас невидимую ниточку.  И лишь горячей молитвой
можно всё исправить.  В конце концов, не зря же мне ещё и Григорий Ни-
колаевич в интернатские времена говорил - если не  знаешь,  как  быть,
помолись от сердца, искренне, а после заметь, что первое в голову при-
дёт. Это и будет Божий ответ.
     Сейчас только Божий ответ и мог вытянуть меня из жадно  всасываю-
щей воронки.  А та открылась незаметно,  и я только сейчас понял,  что
барахтаюсь среди невидимых, но от того лишь более плотных волн, и неу-
молимая  сила  тяготения тащит меня вниз,  на чёрное илистое дно,  где
безнадёжность и безумие.  Всё, что казалось мне широкой палубой, обер-
нулось наспех сколоченным плотиком, и конечно, первая же волна разнес-
ла его по брёвнышкам. Я мог сколько угодно убеждать себя, что поступаю
правильно,  а  даже  если и не так - откуда мне знать Божий замысел об
этом мальчишке, а к тому же я давал присягу, целовал крест - и значит,
долой сомнения.
     Но чем  больше я накручивал себя,  тем яснее проступала откуда-то
из,  казалось бы, наглухо запертых уголков души уверенность - на самом
деле всё совсем не так, я простонапросто причусь за частокол привычных
доводов.  От чего же я прячусь? От Божьего взгляда или от самого себя?
Кто прав - я, ночными засадами, ужасом "музыкальных шкатулок" и прочей
дрянью оплативший свою правоту,  или вот этот здешний батюшка, имеющий
дело лишь с мелкими грешками населения,  наверняка и в глаза не видав-
ший настоящего сатаниста? Все его аргументы разбить было несложно, не-
даром  в Училище столько часов выделялось на теоретические дисциплины,
едва ли не в семинарском объёме.
     И однако чем дольше мы спорили, тем больше хотелось мне оказаться
неправым,  и отбивать батюшкины доводы было неприятно.  Саднило в душе
как в начале весны, когда встретился мне на улице собственной персоной
Василий  Андреевич  Голошубов.  Точно шагнул в реальность из тех снов,
что донимали после расставания с Валькой.
     Я поначалу его и не узнал - Вася основательно  заплыл  жирком,  и
это,  как ни странно,  прибавило ему солидности, некогда сальные патлы
были теперь тщательно обихожены, завиты рукой знающего толк парикмахе-
ра.  Тёмно-бурая кожаная куртка гляделась на нём очень к месту - как и
охвативнее палец пузатенькое золотое кольцо с поблёскивающим камешком.
Стекляшка, - решил я тогда. И ошибся.
     Он, кстати, узнал меня сразу. Что-то промелькнуло в его маленьких
ледяных глазках - и с криком:  "Какие люди!  Лёха, ты прям как живой!"
Вася полез обниматься.
     От объятий голошубовских я осторожно уклонился,  но пухлую околь-
цованную руку пожать всё же пришлось. Как-никак, одноклассники, одног-
руппники, однопалатники. Едва ли не однокамерники.
     - Это дело подобает взбрызнуть, - уверенным хозяйским голосом из-
рёк Василий Андреевич  и  повлёк  меня  к  стоящей  на  краю  тротуара
"Лодье".  И я, к своему удивлению, поплёлся за ним. Проклятая интелле-
гентность вновь брала своё,  не позволяя послать Голошубова туда,  где
ему самое место.
     А развалившись на мягком кресле набирающей скорость "Лодьи",  по-
сылать Васю было уже не с руки.
     Одногруппник привёз меня в "Предгорья",  маленький уютный  ресто-
ранчик на стыке Победной Гряды и Лугового проспекта.  Немедленно нари-
совавшийся рядом лысоватый метрдотель без лишних вопросов устроил  нам
столик у окна,  Вася что-то шепнул ему - и вскоре двое крепеньких пар-
нишекофициантов натащили нам всякой гастрономической радости.  Видимо,
господина Голошубова здесь знали и уважали.
     - Ты как, Лёха? Коньяк, водка? Распоряжайся.
     - На твоё усмотрение, Вася, - пытаясь казаться увереннонебрежным,
отвечал я.
     - Тогда особый,  шесть снежинок,  из Анверских погребов,  - велел
Голошубов  склонившемуся  над  ним официанту.  Тот с поклоном убежал в
сторонку.
     Я всё не мог понять, зачем Васе это нужно. Ладно, встретил однок-
лассника,  так не мог же он забыть, как лежал я, распластанный на кро-
вати, а он, предвкушая близкое удовольствие, произносил перед замершей
палатой назидательную речь. Или другое вспомнить. Вон, два золотых зу-
ба посверкивают, а настоящими-то, природой данными, плевался уже спус-
тя год после той жуткой октябрьской ночи,  сидя на полу туалета и раз-
мазывая красные сопли по щекам. Да и после ему не раз от меня достава-
лось,  и  повод отлупить Голошубова всякий раз находился подозрительно
легко.  Победить грех злопамятности удалось мне много позже, да и уда-
лось ли?
     Но Вася, казалось, начисто забыл о печальном прошлом, он вроде бы
искренне радовался встрече,  вспоминал всякие корки интернатских  вре-
мён,  наших учителей и творимые над ними пакости.  О настоящем говорил
он куда более скупо,  но всё же я понял,  что держит Василий Андреевич
сеть продуктовых магазинов, и не против расширить сферу интересов.
     В тот раз выпили мы изрядно,  хотя я и уклонялся как мог. Повезло
Голошубову,  встретился он мне в период между дежурствами,  было время
расслабиться. А заявись я на службу, мучимый похмельным синдромом, все
сделали бы вид,  что ничего не замечают,  но в личном деле возникла бы
соответствующая пометка, а образуйся таких пометок три - и пожалуйте в
расчётную часть,  получайте огрызок в зубы, выходного пособия не поло-
жено,  лишь компенсация за негуляный отпуск,  а дальше - широка страна
моя родная.  У нас в Управлении дело поставлено было жёстко. На службе
- как стёклышко, ни духу ни запаху. В случае нарушений на чины не гля-
дели.
     Странно, Вася не подъезжал ко мне ни с какими просьбами или пред-
ложениями,  казалось,  вся  пьянка  проистекала единственно из желания
вспомнить наше занимательное детство,  и лишь когда  мы,  выползая  из
ресторана, грузились в "Лодью", он невнятно бормотнул:
     - Ты, старик, зла на меня не держи... Ну, сам понимаешь, о чём я.
Мелкий был и глупый. В таком вот, старик, разрезе.
     Тон его вроде бы был искренним, даже если сделать поправку на пь-
яную сентиментальность.  Да и не столь его пробрало, "Лодью"-то вёл он
весьма уверенно, без излишней лихости, но и не плёлся в хвосте. Дорож-
ная  служба ни разу не тормознула нас.  Впрочем,  если бы это и случи-
лось,  Вася вряд ли дыхнул бы в трубочку.  Он из тех,  понимал я,  кто
умеет договариваться с людьми.
     И лишь потом,  спустя неделю, сообразил я, к чему Васино радушие,
немалые траты в "Предгорье",  да и убуханное на меня время.  Наверняка
заранее знал,  где служу.  Вот и завязал нужный контакт. Авось, приго-
дится когда-нибудь. Умным стал парнем Васька, чует, куда вложить капи-
тал. И не кладёт все яйца в одну корзину.
     Однако это оставалось не более чем гипотезой, и вполне могло ока-
заться по-другому:  у Васи проснулась совесть, вот он, встретив однок-
лассника,  и  извиняется  присущим  ему способом.  А где правда - я не
знал, и оттого ныло у меня что-то внутри.
     Это дело надо было прекращать.  Я встал перед иконами,  помолчал.
Читать вечернее правило сейчас уже не стоило, сейчас мне был нужен от-
вет.  Надо было сбросить всю шелуху, всё мелкое и пустое, и услышать в
себе тишину.  Божье слово произносится в молчании. И я ждал этого сло-
ва, не разжимая губ, я глядел на потемневшую икону, а Он глядел на ме-
ня оттуда, из невероятной дали - и молчал.
     - Ну и как мне теперь быть, Господи? - шепнул я пересохшими губа-
ми.  - Видишь,  всё летит и рушится,  я сам уже ничего не понимаю, что
правильно,  что нет. Я целовал твой крест и давал присягу. Да, не щадя
живота своего.  Как Андрюшка Зайцев, которому Адепты четыре часа вытя-
гивали кишки.  Специальными щипцами.  Или Володька Чебрицын, угодивший
на базальтовый стол Рыцарей.  И знаешь, лучше бы я оказался на их мес-
те.  Я не боюсь ни боли,  ни смерти, я всётаки верю, что там, за поро-
гом,  увижу Твоё лицо, хоть и сидит у меня внутри гадкое насекомое, но
ведь есть же и свет,  и я полагаюсь на молитвы Пречистой Твоей матери,
они защитят меня на воздушных мытарствах.  Но сейчас-то мне куда, Гос-
поди? Я давал присягу бороться со всеми проявлениями бесовства, но вот
этот мальчик, Мишка, он же пока ещё твой, Господи, все мои предположе-
ния, что его окрутят сатанисты - так ведь это будет потом.
     Я знаю,  что будет,  слишком много примеров тому,  но сейчасто он
чист. И его, значит, надо загнать в клетку, поломать ему жизнь, обречь
на  страдания?  Они спасают,  страдания,  но почему именно я должен их
причинить?  Мир во зле лежит, и страдания и так будут, пока Ты не при-
дёшь и не прекратишь всю эту нашу немощь и боль. Ты сам говорил - горе
миру от соблазнов, но горе тому человеку, чрез которого соблазн прихо-
дит.  А что приходит чрез меня? Что, если этот здешний батюшка прав, и
мы,  в Управлении нашем, только играем в спасателей веры? Что можем мы
такого,  чего  не можешь Ты?  Уж не гордыня ли руководит нами?  Но как
иначе?  Молча смотреть,  как лютует зло?  В чём наша, нет, моя ошибка,
Господи?  Ты привёл меня сюда,  именно меня, значит, есть тут какое-то
Твоё желание обо мне,  есть что-то,  что я должен сделать для Тебя. Не
потому,  что  инструкция обязывает,  не потому,  что люди советуют,  а
просто - Твоя воля.  Я должен понять её,  но как? Если Ты не отвечаешь
мне,  а время бежит, утром приедут за Мишкой, я сдам его с рук на руки
- и всё, поезд ушёл?
     Ответь, Господи,  что я должен делать - и дай на это силы, потому
что,  скорее всего,  окажется, что собственных-то сил мне и не хватит,
мы все хотим совершать подвиги там,  где что-то можем, играть на своём
поле - а Ты посылаешь нас совсем в другую сторону, где мы слабы и жал-
ки,  где всё валится из рук, и нет ни сил, ни умения, а потом оказыва-
ется,  что всё это какимто непостижимым образом находится - потому что
даёшь их Ты.  Дай и сейчас, Боже, помоги мне сейчас, вразуми, дай бла-
годать Свою,  чтобы решиться на то, что ещё мне не открыто, но я прошу
Тебя - открой.  И сделай за меня то, что у меня самого уж никак не по-
лучится.  Господи, мне жалко этого пацана, я не хочу, не хочу отдавать
его на страдания,  ведь он - это как-будто я сам десять лет назад,  Ты
спас меня тогда,  послал мне Григория Николаевича, Серёжку, так теперь
Ты меня посылаешь к Мишке - зачем? Для того ли, чтобы отправить его на
следствие?  Это мог сделать кто угодно, незачем было посылать меня. Но
вот - я здесь,  и я - перед Твоим лицом, и доверяю всего себя Тебе. Ты
любишь меня, и Мишку этого любишь так, как я даже и вообразить себе не
могу.  Ты за нас пошёл на крест,  и Ты - можешь  нас  спасти.  Поэтому
пусть будет воля Твоя. А я - пойду туда, куда пошлёшь.
     Я замолчал,  и Он, на иконе, молчал тоже. Какая-то необыкновенная
тишина сгустилась вокруг,  и я вдруг понял,  что в комнате я не  один.
Кто-то  стоит рядом,  и смотрит на меня.  В полутьме Его глаза были не
видны,  но почему-то я знал, что сквозит в них неизбывная, неизмеримая
ничем земным грусть.
     И что мне теперь делать?  Я понимал, что надо молиться дальше, до
изнеможения, до обморока, - молиться, пока Господь не откроет Свою во-
лю.
     Но что-то перегорело во мне,  и сил никаких не осталось, в голове
гудело,  точно там, внутри, кто-то лупил тяжеленным молотом по упрямой
стали, а стоило закрыть глаза - и плавали в черноте синеватые пятна. И
вместо того,  чтобы продолжать молитву, я разобрал постель, сам не за-
метил,  как оказался под одеялом, и последнее, на что меня ещё хватило
- это прошептать:  "В руци твои, Господи Иисусе Христе, Боже мой, пре-
даю дух мой..." А потом - невидимый смерч закружил меня,  и понёс, по-
нёс в безразмерное никуда.

                     Глава 9. Юг там, где солнце.

     Серое лезвие шоссе истончалось у горизонта,  где дыбились невысо-
кие,  обросшие  синеватым  сосняком холмы.  По обеим сторонам тянулось
ржаное поле,  среди добела высветлившихся колосьев то и  дело  торчали
бурые пятна - вымахали-таки упрямые сорняки, непременный бурьян в ком-
пании с порыжевшим конским щавелем, и оттого поле казалось плоским не-
дожаренным блином.
     Только вот не хотелось думать о той сковородке,  где всё это про-
исходит. Тем более, подогревалась она отнюдь не снизу. Маленький, неп-
ривычно-синий солнечный диск намертво вплавился в блёклое небо,  и ис-
ходили от него тягучие волны жара.
     Автомат висел у меня на плече,  по-уставному. Короткое движение -
и он уже в руках, готов к бою. Только вот с кем тут вести бой? Против-
ника не предвиделось, и всё-таки я знал, что скоро, очень скоро оружие
потребуется.
     Впереди, в трёх шагах от меня, брёл по дымящемуся асфальту Мишка.
Он не слишком торопился,  да и некуда ему было спешить, тем более, что
шею его перехватывала тугая верёвочная петля.  Другим концом я предус-
мотрительно обмотал свою левую руку.  Хорошая  была  верёвка,  точнее,
капроновый шнур,  полторы тонны держит на разрыв, так что никуда пацан
не денется.
     Он тоже это понимал, и шагал не оборачиваясь. Загорелая его спина
поблёскивала  капельками  пота,  и  перечёркивали её кривыми зигзагами
багрово-фиолетовые рубцы - точно остановившиеся навсегда  молнии.  Ещё
не до конца запёкшиеся,  набухшие, они сочились густыми бусинками кро-
ви.  Странно,  что после таких побоев Мишка вообще способен был  идти,
но, тем не менее шёл, упрямо опустив голову, равномерно дёргались ост-
рые лопатки, и налетающий иногда лёгкий ветерок трепал его белобрысые,
с едва заметной рыжинкой волосы.
     Всё было  правильно  и безнадёжно.  Я понимал,  что должен вскоре
сделать,  лишь только дойдём до места. Ничего не попишешь, именно сюда
указала деревянная стрелка, и лучше уж я, чем кто-нибудь. Хотя при од-
ной мысли об этом желудок начинало крутить.
     Солнце равнодушно поливало нас невидимым огнём,  воздух дрожал, и
прокатывались иногда в нём упругие слепые волны,  словно кто-то огром-
ный дышал прерывисто и страшно.
     А серое в извилистых трещинах шоссе курилось синеватымм  дымками,
и точно мышцы под слоновьей шкурой,  подрагивали ломкие тени колосьев.
Порою мне казалось, что ещё немного - и разломится асфальт, полезет из
невозможных глубин оголодавшая, дождавшаяся-таки своего часа стая.
     Вот ещё совсем немного, еще десяток шагов - и...
     Что-то упругое толкнулось мне в грудь, я резко остановился, и ру-
ка сама собой потянулась за автоматом,  а потом вдруг дёрнулся во  мне
какой-то нерв, и заплясали в глазах жёлтые пятна, я вскинул голову - и
замер.
     Впереди, шагах не более чем в пяти,  стоял высокий худой старик в
снежно-белой пресвитерской ризе. Он опирался на длинный, с загибающей-
ся рукоятью посох и спокойно смотрел на меня.
     Ни старик, ни его посох не отбрасывали тени.
     Я осторожно взглянул в Мишкину сторону -  тот,  кажется,  был  не
особо удивлён,  но только, - внезапно понял я, - разжалась в нём тоск-
ливая пружина ожидания,  и лицо его - не видя,  я знал это  совершенно
точно, осветилось вдруг нерешительной улыбкой.
     А ещё я знал, кто стоит рядом.
     Это был действительно он,  иеромонах Пётр, испарились и разделяв-
шие нас девяносто лет,  и мост, откуда его сбросили, и даже первая моя
мысль - это лишь сон,  и та растаяла в обволакивающей нас горячей дым-
ке.
     Почему-то стало очень трудно дышать,  и слезились веки - я так  и
не мог отвести взгляд от серых, внимательных стариковских глаз. Огром-
ное расстояние было между нами,  я понимал это,  но понимал ещё и  то,
что сейчас нет уже ни километров, ни дней, и что пять шагов, что сотня
лет - всё одинаково неважно.
     Отец Пётр между тем медленно поднял свой посох - и  я  не  понял,
как это случилось,  но грудь мою сотряс непредставимой силы удар,  это
не было больно, я не успел даже и испугаться, но что-то сильнее страха
и боли вошло в меня. С костяным треском рвалось что-то внутри, звенели
в ушах одному лишь мне слышные колокола,  волна смертельной, одуряющей
тоски накатилась - и тут же схлынула, сменившись вдруг чистой, неотме-
нимой радостью, точно просыпаешься солнечным весенним утром, и впереди
- бескрайний, наполненный теплом и ветром день.
     А ещё спустя мгновение я увидел солнце - огромное,  оранжево-чис-
тое, оно висело почему-то совсем не там, где секунду назад - всё стало
не так,  как раньше, лево и право поменялись местами, горизонт отодви-
нулся вдруг далекодалеко,  и сводящий с ума жар обернулся мягким, раз-
литым в воздухе теплом.
     А посох отца Петра направлен был теперь вправо, туда, где посели-
лось похожее на спелый апельсин солнце.  Туда,  - понял  я,  проследив
взглядом направление.
     Туда, беззвучно подтвердил отец Пётр,  уходя в полуденный воздух.
Секундой спустя его уже не стало,  и ничего не было - ни шоссе, ни по-
ля,  ни солнца - но продираясь сквозь густую, липкую черноту, я всё же
помнил: туда!
     Лёгкий, точно семя одуванчика, лунный луч скользнул по моей щеке.
Точно звал куда-то, вытягивал из плотной тьмы.
     Я открыл глаза.
     Круторогий месяц, казалось, приклеился к оконному стеклу, заливая
комнату слабым,  розоватого оттенка светом. Едва ощутимый ветерок тре-
пал занавески, и пахло растёртой между пальцами полынью.
     Себя я  обнаружил скрючившимся на диване.  На полу валялось ском-
канное одеяло.  Так вот,  выходит,  и заснул не раздеваясь? Сколько же
времени сейчас?
     Оказалось, второй час ночи. Недолго, значит, я спал.
     Однако за это время успел уже вернуться культурно отдохнувший Ни-
китич - из приоткрытой двери в дальнюю комнату слышался его мощный,  с
невнятным присвистом храп.
     Я резко поднялся, задев локтем выгнутую спинку стула.
     Странно, но не было чувства,  что это наяву. Напротив, и осторож-
ный лунный свет, и храпящий дядя Федя, и негромко скрипнувшая половица
- всё казалось ненастоящим,  словно я, вырвавшись из той, запредельной
и жадной тьмы,  провалился в чей-то чужой сон, а настоящий мир остался
там - на пшеничном поле,  где к круто изгибавшемуся горизонту катилось
рыжее солнечное колесо,  и высокий старик в белой рясе направил  посох
туда, где...
     Я и  теперь  чувствовал это странное направление - его и можно-то
было только чувствовать,  настолько неуместными сделались слова.  Меня
точно тянуло куда-то на пульсирующей в темноте ниточке.  Здесь, в сон-
ном домике Фёдора Никитича,  просто нельзя было больше  оставаться.  С
каждой секундой я понимал это яснее и яснее.
     Неужели этот сон послан мне как ответ?  Значит, вот так, Господи?
Но что же дальше? И вообще, Ты ли мне ответил? Или...
     Огонёл лампадки едва заметно трепетал во тьме - точно  колыхались
желтовато-зелёные  крылья  осторожной бабочки.  И оттуда,  с невидимых
сейчас икон, глядели в меня бездонные глаза.
     - Да будет воля Твоя,  Господи, - прошептая я, осеняя себя крест-
ным знамением.  - Пресвятая Богородице, помоги мне, убереги от всякого
зла...
     И ничего не случилось.  Всё так же дрожали на дощатом полу  пятна
лунного света, чуть слышно свиристела за окном какая-то птица, умирот-
ворённо храпел в дальней комнате загулявший Никитич. Разве что немного
ярче вспыхнула догоравшая лампадка, да и то - не померещилось ли?
     Но всё так же дёргалась,  звенела светлая ниточка, звало меня за-
гадочное направление.
     Только вот куда направлен был посох?  И что случилось на поле  до
перевернувшего меня удара? Кого я вёл? Или наоборот?
     Мишка!
     Меня точно подбросило упругой, острой волной страха. Потому что я
знал - Мишке сейчас плохо, и если я промедлю хотя бы миг, тогда... Что
тогда,  я не решался даже и подумать, как и не думал о том, откуда всё
это знаю,  просто знал так же непреложно, как и то, что солнце взойдет
очень скоро, и поэтому просто нельзя опоздать.
     Так, сумку на плечо. Дверь Никитич, разумеется, запер на толстую,
продетую в стальные скобы суковатую палку.  Вынимать её  -  скрипу  не
оберёшься,  а  мне ещё не хватало со стариком объясняться - тем более,
когда и сам ничего уже не понимаешь.
     Я тихонечно поднял шпингалет, перемахнул подоконник и приземлился
в саду, на выложенную обломками кирпича дорожку. Теперь мой путь лежал
в полицейскую управу - туда,  именно туда тянула меня тайная  ниточка,
туда  смотрел стёсанный о камни тысячи дорог железный наконечник посо-
ха.
     Какая-то быстрая тень скользнула ко мне, ткнулась в ладонь и жар-
ко задышала.
     - Прощай, Волчок, - шепнул я, погладив густую спутанную шерсть. И
быстро зашагал к калитке.  Не было нужды оборачиваться - я и так знал,
что в спину мне глядят внимательные жёлтые глаза.
     Отмахнувшись от  комара,  я случайно бросил взгляд на правую свою
руку,  где фосфорицировала слабым зеленоватым светом стрелка  маминого
компаса.  Почему-то ей вздумалось вращаться, и она вертелась с бешеной
скоростью,  точно север оказался сразу со всех сторон.  Впрочем,  ни к
чему  ломать над этим голову - времени,  чувствовал я,  почти не оста-
лось.
     Пустынны были улицы ночного Барсова.  Даже собаки,  в отличие  от
вчерашнего,  не  брехали  - угомонились уже,  а петухам пока не пришло
время кричать.  Никто не видел бегущего по тёплому ещё асфальту парня,
а  даже если бы и увидели - мне-то что с того?  Теперь,  чувствовал я,
пошла совсем другая игра.
     Возле двухэтажного особнячка городской полиции подслеповато горел
неоновый фонарь - вспыхивал,  мигал пару секунд, раздумывая, совсем ли
гаснуть,  или посветить ещё людям, после чего, приняв единственно пра-
вильное решение, разгорался в полную силу.
     Дверь в дежурную часть, разумеется, была заперта. Пришлось давить
на едва заметную в тени кнопку звонка.  Тот противно загудел, а я при-
готовился  сам не зная к чему.  Понятия не имел поручик Бурьянов,  что
сейчас скажет коллегам и чем всё это кончится.
     На пороге появился заспанный,  немолодой уже капрал, в расстегну-
той гимнастёрке, но тем не менее в сползающей на бритый затылок фураж-
ке.
     - Тебе чего? - неприветливо осведомился он, кинув на меня скучный
взгляд.  Так  обычно смотрят на таракана,  которого и стоило бы разда-
вить, и рук пачкать не хочется.
     - Поручик Бурьянов,  УЗВ, - процедил я, сунув ему под нос раскры-
тую корочку.
     - Ну и чего?  А я,  может,  Папа Римский, - буркнул служивый. Он,
видимо,  решал про себя нетривиальную задачу - спустить  ли  странного
визитёра пинком с крыльца,  или всё же действовать по инструкции. Пос-
леднюю он, надо полагать, помнил плохо.
     - Тебя что, капрал, в детстве крысиным ядом перекормили? - рыкнул
на него я, протискиваясь в помещение. - Или не проснулся? Я командиро-
ван столичным УЗВ, уяснил?
     Будь на его месте вчерашний дежурный,  мне не пришлось бы  ломать
комедию,  теряя драгоценное время. Но этот валенок, похоже, вообще был
не в курсе ситуации.  А я-то, наивный, полагал, что раз уж в маленьком
городке  новости разносятся мгновенно,  то до всех и долетают.  Облом,
однако, вышел.
     Уже в дежурке,  при свете,  капрал,  наконец, сумел разобраться в
моей корочке. Кивнув, он сунул ее обратно и поинтересовался:
     - Ну, и чего случилось, поручик? Чего среди ночи припёрся?
     Да, наша служба с полицией не в лучших отношениях,  это никак уже
не исправишь, это наследственное. Однако хамов надо учить.
     - Смирна-а! - рявкнул я, прожигая взглядом одуревшего дяденьку. -
Ты,  ведро поноса,  перед офицером УЗВ стоишь!  Я тебя в две секунды в
такое место заделаю, где и свинарник раем покажется! Ну-ка, доложи как
следует!
     Подействовало. Служитель порядка подтянулся,  отдал честь и отра-
портовал:
     - Старший капрал Синюхин,  дежурный по  гороской  управе.  Слушаю
вас, господин поручик.
     - Уже лучше,  Синюхин,  - снисходительно кивнул я,  усаживаясь на
скамейку для посетителей. - Значит, так, приятель. У вас тут в КПЗ со-
держится Званцев Михаил,  проходит по нашему ведомству.  Мне приказано
срочно транспортировать его в столицу.  Так что давай, выводи, и пожи-
вее.
     - Так чего же среди ночи, господин поручик? - удивился Синюхин. -
Как же вы его повезёте?  Поезд на Столицу  только  в  восемь  двадцать
пять.
     Судя по его скривившейся роже,  капралу вся эта история ужасно не
нравилась.  Видно,  не столь уж он был и туп,  и чуял - чем бы дело ни
кончилось,  именно он окажется крайним. И опять же, в Уставе такие си-
туации не расписаны.
     - Как повезу, не твоя забота, Синюхин, - усмехнулся я. - У нашего
Управления свои каналы. От тебя требуется всего лишь задержанного при-
вести и сдать мне с рук на руки.
     - Не знаю я, господин поручик, - заюлил дежурный, - нештатная всё
же какая-то ситуация. Я сейчас начальнику позвоню, пусть он решает.
     Вот только тупого здешнего майора мне сейчас и не хватало.
     - Ты что же, козёл, не понял? - взяв капрала за ворот, я легонько
его встряхнул. - Времени нет на звонки, усёк? Давай, выводи пацана.
     - Но-но,  не хватайтесь,  я при исполнении, - отодвинулся от меня
Синюхин, и потная его ладонь зачем-то потянулась к кобуре.
     Вот так, значит? Ладно, снявши голову, по волосам не плачут.
     - Вот именно! Только плохо что-то исполняешь, я погляжу.
     Чего он ожидал менее всего,  так это короткого, без замаха, удара
под основание черепа. Ладонь моя словно сама вывернулась, ввинтилась в
ставший  ощутимо  плотным  воздух,  и грузное тело дежурного аккуратно
сползло по стеночке.  Жить будет,  и даже инвалидом не станет,  только
вот в себя придёт не скоро. Что ж, сам напросился.
     Выдвинув ящик стола,  я обнаружил целый ворох ключей.  Не будь на
каждом латунной бирочки с номером, мне пришлось бы туго. А так - поря-
док, если только Мишку никуда из двенадцатой не перевели.
     - Ты пока,  Синюхин,  здесь посиди, - негромко посоветовал я бес-
чувственному телу. - О жизни поразмысли. О субординации, и вообще. А я
и сам справлюсь.
     Отыскав ход на лестницу,  я спустился на два пролёта вниз,  и всё
тем же пыльным и пустынным коридорчиком дошёл  до  массивной  двери  с
табличкой  "12".  Что  делать дальше,  я не имел понятия.  Просто надо
увести отсюда Мишку. Куда? Уж не в бескрайнее ли пшеничное поле из не-
давнего сна?  Это было даже не смешно. Я сглотнул, и, прежде чем вста-
вить ключ, зачем-то откинул стальную задвижку глазка.
     Да, интересные дела творились в камере.
     Двое плечистых субъектов,  привалив пацана к кровати, сжимали ему
локти, а третий, заплывший жиром амбал, стоял вполоборота к Мишке, по-
игрывал каким-то коротким металлическим предметом. То ли у него в мох-
натой лапе посверкивало шило, то ли перочинный нож.
     Я вздрогнул,  хотя в глубине души ожидал чего-то подобного. Мест-
ные сотруднички,  похоже,  включилось в игру. Полисы настучали. Хоть и
грызутся между собой наши конторы,  но местный патриотизм,  надо пола-
гать,  перевесил.  Урвать у столичных инициативу - и любой ценой. Пока
не  стало поздно.  Здесь тоже знают правила закулисных игр.  Хотя даже
мне понятно, что игроки из барсовчан плохие.
     Теперь главное - открыть дверь быстро и по возможности тихо.  Это
как раз оказалось несложно.
     Потный мордоворот,  почуяв  неладное,  тут же вытаращился на меня
тусклыми, ничего не выражающими глазкамищёлочками. Вот уж кого не ожи-
дал он увидеть!
     Впрочем, входить  с коллегами в объяснения я не стал.  Включилась
отработанная бесчисленными тренировками программа.  Нырок влево, осто-
рожный захват, мгновенный рывок с поворотом корпуса - и слышится треск
ломающейся кости,  жирный уже на полу,  и удивлённо  оборачиваются  те
двое, у них совсем плохая реакция, может, и не наши люди? Или здесь, в
глубинке,  таких и набирают в низовой состав?  Ладно,  думать некогда,
одновременный удар в прыжке обоими кулаками - так, под подбородки, это
больно, я знаю, но зато полезно. Для гарантии - краем стопы по почкам,
не в полную силу, конечно, калечить мне не хотелось, но так будет луч-
ше для всех.
     Я шумно выдохнул, расслабляясь. И наткнулся на растерянный Мишкин
взгляд - ну совсем как в том сне.  Если только это можно назвать сном.
Сейчас я уже ни в чём не был уверен.
     - Ты как,  живой? - выдавил я непослушными губами. - Эти дуболомы
ничего не успели натворить?
     - Да нет,  - мотнул головой Мишка.  Он, как и в прошлый раз, заб-
рался с ногами на кровать и недоумённо  смотрел  на  сваленные,  точно
мешки с мукой, тела.
     А ведь намёрзся он здесь, неожиданно подумал я. Подвал - он и ле-
том подвал, знобкий холодок тянется по полу, и пускай там, за стенами,
всё  плавится от жары - здесь от силы какихнибудь градусов двенадцать.
Если не меньше. Значит, так здесь и просидел больше суток - в шортиках
и футболке? Впрочем, кого это могло здесь волновать?
     - Вот что,  Михаил,  - торопливо сказал я, - некогда сейчас гово-
рить. Пошли. У нас очень мало времени.
     - А куда?  - протянул он обречённо.  Похоже,  ничего хорошего  от
жизни мальчишка уже не ожидал.  Но успокаивать его и в самом деле было
некогда.
     - Куда,  узнаешь после, - выложил я ему чистую правду. - Главное,
выйти отсюда,  пока не поднялся шум.  А он поднимется очень скоро,  уж
поверь мне.  Так что молча иди за мной.  Никаких вопросов.  Ничему  не
удивляйся. Всё - потом.
     Камеру я, конечно, запер на оба имевшихся в замке оборота.
     Тихо было в коридорчике, но я всеми нервами чувствовал, что тиши-
на эта обманчива. Пыльная лампочка под потолком давала вроде бы доста-
точно света,  но каждой клеточкой кожи, каждым волоском я чуял затаив-
шуюся по углам темноту. Она скрывала что-то столь гадкое, о чём сейчас
не  стоило и думать.  Очень это напоминало ту слякотную ночь на лесной
поляне,  только сейчас не было рядом ребят,  готовых по  еле  слышному
сигналу, сжав автоматы, рвануться в бой. Я был один.
     Если, конечно, не считать Мишки.
     И снова я почувствовал то странное направление, куда указывал мо-
нашеский посох. Все обычные слова - длина, ширина, высота, - решитель-
но не годились,  чтобы это описать, но я видел слабую, протянувшуюся в
неизвестность ниточку,  что тянула меня вперёд.  Не глазами  видел,  а
как-то иначе,  просто знал, что она есть, и я должен, обязательно дол-
жен идти,  и дойду, и сил хватит, если только... Тут мысль ускользала,
и  мне никак не удавалось её схватить,  да впрочем,  сейчас это было и
ненужно. Думать будем потом. Всё - потом.
     В дежурке нас, как выяснилось, уже ждали. Трое насупленных нижних
чинов сгрудились у выхода, а на скамейке, тяжело привалившись к стене,
шумно дышал старший капрал Синюхин.  Да, недооценил я его, крепкий му-
жик оказался. По моим расчётам, ему бы полчаса в отключке проваляться,
а не прошло и пяти минут - и нате пожалуйта, торжественная встреча.
     - Вы отдаёте отчёт в своих действиях, поручик? - деревянным голо-
сом осведомился высокий,  коротко стриженный парень.  Судя по погонам,
младший уличный смотритель.  Двое других в это время начали  осторожно
заходить с боков. Что, решили меня и в самом деле задержать? Столично-
го поручика? Крутые ребята, однако. Или страхуются на всякий пожарный?
     - Я, дорогой мой, выполняю секретное предписание своего начальст-
ва,  - нагло глядя ему в глаза,  поведал я собравшимся.  - И лишь ему,
начальству, и буду отдавать отчёт. А все факторы, - кивнул я на бедня-
гу-капрала,  -  препятствующие исполнению приказа,  устраняю так,  как
сочту нужным. Вопросы есть?
     - Вам всё же придётся обождать,  господин поручик,  -  встрял  со
своей лавки Синюхин.  - Я,  конечно,  понимаю,  предписание, но у меня
своё начальство,  я,  как дежурный, отчитываться должен. Да и протокол
передачи задержанного надо писать,  а как заверишь? Печать у майора, в
сейфе заперта.
     Говоря это, он незаметно мигнул смотрителю. То есть думал, конеч-
но,  что я не замечу.  Поэтому когда сзади меня аккуратно, но уверенно
взяли за локти, я был уже готов.
     Ну, переоценили ребята свои силы.  Или спросонья не  поняли,  что
затевают?  Провинция, вся клиентура - разбушевавшиеся пьяницы, хулига-
нистые подростки, которым в своё время недодали воспитующих подзатыль-
ников. Или, что вероятнее, передали... Паспортный контроль, самогонщи-
ки, то сё... Откуда им опыта набраться? А учили их в своё время сквер-
но, подготовку свою забыли, расслабились. Вот и результат.
     Конечно, на сей раз я проявил больше гуманизма, чем с теми жлоба-
ми в подвале.  Всё-таки те пытали мальчишку,  а эти служаки всего лишь
следовали уставу. А устав, он и в Африке устав.
     Нескольких тычков по нервным центрам оказалось достаточно,  чтобы
всерьёз успокоить полицейское воинство.  Да,  с такими,  как я, они до
сих пор не сталкивались.  Мысленно пожелав ребятам и впредь не пересе-
каться с нашими специалистами,  я оглядел помещение. Вроде бы всё при-
лично, не считая, конечно, разбросанных по полу тел. Ну ничего, очуха-
ются.
     - Вот так,  старший капрал, - повернулся я к остолбеневшему Синю-
хину.  - Не надо было мне мешать.  Не лезь, куда не понимаешь. У нашей
службы своя специфика.
     - Я... Я подам рапорт, - просипел тот, крысиным взглядом уставив-
шись мне в лицо.
     - Это  обязательно.  Только после.  А пока,  - перегнулся я через
барьер, к телефону, - я устраню еще и сей фактор.
     Ножа не было, но не такая уж это прочная штука - телефонный шнур.
Поднатужившись,  я  оборвал  провод и завязал один из концов узлом бу-
линь.
     - Управление Защиты Веры считает любые звонки  с  этого  аппарата
нецелесообразными,  - сообщил я остолбеневшему дежурному. - По крайней
мере, в течение суток. Далее вас известят.
     Синюхин булькнул было слюной, но сдержался, промолчал. Сейчас мне
было и впрямь жаль его.  Ведь именно он в результате окажется крайним.
Дежурный...
     - Подследственный Званцев, на выход, - кивнул я оторопевшему Миш-
ке. - Руки за спину, голова опущена. В темпе.
     И, следом за Мишкой, я вышел из отделения в душную, прянно-полын-
ную ночь, в разом нахлынувшую тьму.
     - А куда теперь? - повернул ко мне Мишка недоумённое лицо.
     - Спроси чего-нибудь полегче,  - хмыкнул я. - Ты город лучше зна-
ешь, как отсюда быстрее выйти на Заполянское шоссе?
     Кажется, Мишка, в отличие от меня, что-то понял. Лиловый свет фо-
наря падал на его тоненькую фигуру,  и не было в ней уже той тоскливой
обречённости,  как четвертью часа раньше,  в промозглой камере. Или на
ржаном поле - полчаса ли назад,  век ли - я не знал, да и смешными ка-
зались эти привычные слова: расстояния, сроки, сон, явь...
     - Пойдёмте,  я покажу,  - потянул он меня за локоть.  - Сперва по
проспекту, потом можно дворами на Воронова выйти, оттуда уже близко...
     И мы пошли.
     Кажется, это всё-таки было сном. Ну как ещё объяснить, что взрос-
лый,  вроде бы не самый глупый поручик Управления кинулся среди ночи в
полицейский участок,  устроил там самый настоящий погром,  а главное -
увёл   арестованного  оккультиста?  Кстати,  куда  увёл?  Хотелось  бы
знать...  Ладно,  сейчас главное - выйти из города,  хотя по  большому
счёту  нет никакой разницы,  где нас заловят - на пустынном по ночному
времени шоссе или здесь, в центре спящего города, которому недолго уже
осталось  пребывать  в  безмятежности - взбудораженная полиция,  точно
вонзившаяся в тело заноза,  поднимет эту огромную  заспанную  тушу,  и
тогда охота начнётся по всем правилам.
     Я знал эти правила.  Дороги перекрыть - минутное дело, достаточно
связаться с постами ГАИ в радиусе ста километров - для  надёжности.  В
Мишкином доме,  на Заполынной, устроить пост. То же - у Никитича. Сиг-
нализировать в область.  Та, естественно, поднимет Столицу. Часа через
три  уже поисковые группы начнут прочёсывать окрестные леса.  Да и что
толку прятаться в лесу - рано или поздно всё же придётся  выходить  на
какую-нибудь  дорогу.  В близлежащие деревни не сунешься - туда первым
делом будут высланы патрули.
     И вскоре нас аккуратно возьмут за шкирятник. Дело получится гром-
кое - ещё бы,  сотрудник Управления перешёл на вражескую сторону.  Мо-
жет, он и раньше работал и направо и налево? Кстати, один ли он такой?
Не  окопалась ли в столичном УЗВ группировка?  Это надо раскрутить как
следует...  Бедный мой начальник.  Вот уж на чью лысину повалятся  все
шишки.  Сан Михалыч,  конечно,  так просто не сдастся. Будет пробивать
версию,  что я попал в гипнотическую зависимость от мощного оккультис-
та. Из Управления меня в этом случае, разумеется, вышибут без разгово-
ров. Ну ладно, устроюсь куда-нибудь. Может, и впрямь радиомонтажником?
Паяльник бы ещё держать научиться...  А вот Мишка...  Совсем иной уро-
вень получается.  Тут уж о спецмонастыре можно только мечтать.  Пожиз-
ненное заключение ему обеспечено,  если не чего похуже.  И что с того,
что ребёнок? У нас умеют всё сделать по-тихому. В интересах веры.
     Правда, скорее всего начальника аккуратно заткнут.  И моим  делом
займется Четвёртый департамент.  Значит - ихний изолятор.  В общем-то,
тот же гроб, лишь немногим более просторный.
     Ну почему,  зачем затеял я эту глупость?  И почему никак не  могу
проснуться? А куда проснёшься, если пробирающаяся лопухами кошка, пот-
рескавшийся асфальт под ногами, кое-где изливающие тусклый свет фонари
- это всё наяву? Глухие, едва различимые во тьме глыбы домов, какие-то
бесконечные заборы,  отдалённый собачий лай - нет, всё это было на са-
мом деле. Как и худенькая Мишкина фигурка рядом.
     - Сейчас  уже выйдем на шоссе,  - шепнул он,  потянувшись к моему
уху. - А дальше куда?
     - Там видно будет,  - туманно ответил я,  глядя в его ошарашенные
глаза.  Странно,  и как это в такой тьме я видел, что они ошарашенные?
Но вот как-то всё же видел. Или чувствовал?
     - Что хотели от тебя эти деятели?  Ну, там, в камере? - спросил я
чуть погодя.
     Мишка ответил не сразу.
     - Ну, они это... То же, что и вы, спрашивали. Кто клиентов искал,
сколько платили?  А главное,  кто меня этому научил,  гаданию то есть?
Грозились глаз выколоть, если не скажу.
     - Врали, - хмуро бросил я. Нет, всё-таки слишком гуманно я с ними
обошёлся.  Работнички уездного разлива.  Раскачались, значит, допёрли,
что дело из рук уплывает.
     - Ничего бы они тебе не сделали,  - сглотнув слюну,  заметил я. -
Ну разве что мокрым бы полотенцем по почкам отлупили.  Следов, понима-
ешь  ли,  не остаётся.  Это же местные сотрудники.  Я-то из столичного
УЗВ,  а эти,  здешние,  задёргались. Проморгали, получается, они тебя,
три года щи лаптем хлебали. Вот и вздумали напоследок активность проя-
вить.  Чтобы потом перед столичным инспектором отчитаться  -  ведётся,
мол,  контроль,  мол,  давно ты у них в разработке,  а не брали, чтобы
связи твои отследить. Вот и пугали шилом.
     - А что в Столице было бы?  - как-то невесело, по-взрослому поин-
тересовался Мишка. - Тоже шило? Или другие штучки?
     - В  Столице,  Миша,  с тобой бы просто поговорили,  - я вспомнил
сальные глазки майора Серёгина и добавил уже не столь уверенно.  -  Во
всяком случае, ничего особо плохого не было бы. Мы же не инквизиция, в
самом деле. Веру защищать, конечно, надо, но чистыми руками. Поэтому у
нас допрашивают интеллигентно.  Ну,  в крайнем случае,  если уж совсем
ничего не выходит,  а дело серьёзное,  тогда укольчик.  Впрыснут такое
лекарство, что сам с радостью всё расскажешь, что знаешь.
     Я не стал уточнять,  что после "лекарства" в семидесяти процентов
случаев развивается слабоумие,  эндокринные заболевания и прочие  "по-
бочные эффекты". На войне как на войне, это понятно. И уж по сравнению
с тем,  что делают Адепты с нашими пленёнными сотрудниками,  мы вообще
смахиваем на институт благородных девиц. И всё же Мишке лучше этого не
знать.
     - А что же всё-таки случилось,  что вы меня оттуда увели? - нару-
шил молчание Мишка.
     - Ох,  - вздохнул я,  - лучше не спрашивай. Я ведь и сам не знаю.
Просто... Ну, сон увидел такой. Может быть, я и сейчас сплю.
     - Может быть,  - кивнул Мишка.  - Ой,  осторожнее!  Здесь кирпичи
раскиданы,  за  милую душу можно навернуться,  у нас так весной Митька
Литваков шлёпнулся, все внутренности отбил, недавно только из больницы
вышел...  А тогда получается,  я тоже сплю? - задумчиво протянул он. -
Но я-то знаю, что всё по правде. Значит, и вы не спите.
     Пройдя кривым переулочком,  где за ноги так и норовили зацепиться
опасные кирпичи, мы наконец вышли на шоссе.
     Сейчас, залитое  слабым лунным светом,  оно казалось языком испо-
линской жабы. Стоит лишь ступить на то, что притворилось асфальтом - и
двух наивных букашек потянет в изголодавшееся нутро.
     Я украдкой взглянул на компас - ну вот,  опять. Слегка фосфорици-
рующая зеленая стрелка упрямо вертелась - как и тогда, по дороге в по-
лицию. Может, всё-таки сон?
     - Ладно, пошли, - обернулся я к Мишке.
     - Налево или направо?
     - Давай направо. Нам же по большому счёту разницы нет.
     - Значит,  к Заозёрску,  - согласно кивнул он.  - Пойдёмте. А нас
скоро найдут?
     - Ещё до рассвета,  - не подумав, ляпнул я, но тут же поправился:
- Если, конечно, найдут.
     Я прекрасно понимал,  что найдут, но чего раньше времени огорчать
мальчишку?  Пускай пока на что-то надеется. Он ещё не знает, что такое
раскрутившаяся система.  Зато мне это известно как нельзя лучше. И что
я ей,  системе,  могу противопоставить?  Разве что пульсирующую в душе
ниточку,  то самое указанное стариковским посохом направление?  Я ведь
до сих пор его чувствовал.  И понимал,  что сейчас мы идём  правильно.
Правда, что с того толку? Сны - это сны, а реальность скоро предстанет
перед нами во всей своей красе.  Спасти может лишь чудо,  а я...  Я не
заслужил его. Вера движет горами, но можно ли считать верой то, что во
мне?  Вот Григорий Николаевич, тот да, тот верит всерьёз. Да и здешний
священник, отец Николай. По нему видно, по его глазам, по теням на ли-
це.  Я вспомнил наш вечерний разговор.  "Только и вы не забывайте, Кто
помогает нам..."
     А я? О чём я могу сейчас просить Его, если мысли заняты лишь тем,
что ждёт нас с Мишкой спустя пару часов? Если всё это случилось по мо-
ей вине?  Время не кинолента,  назад не отмотаешь. Ну зачем я, поверив
странному своему сну, выскочил в окно, в распахнувшуюся полынную ночь?
Не хватило воли до конца проснуться?
     - А с мамой точно ничего не будет? - не выдержал Мишка моего мол-
чания.
     - Разумеется, - не оборачиваясь, соврал я. Мне было уже не привы-
кать.  Пускай хоть об этом у него голова не болит. И незачем вдаваться
в детали. Вроде того, что местное управление теперь глазу не спустит с
Веры Матвеевны - если,  конечно, инициативу не перехватят наши столич-
ные работнички.  Могут ведь и вправду посадить, если Серёгину потребу-
ется групповой процесс.  И что тогда с маленьким?  Приют? Знаем мы эти
приюты.
     А вот не пошёл бы я субботним вечером на Заполынную, глядишь, ни-
чего бы и не было. Сигнал не подтвердился, дело заглохло. Старуха вряд
ли стала бы активничать по новой. По ней же видно, что сама своего до-
носа перепугалась.  Вот всё бы и тянулось как раньше. Ещё полгода, год
- и Мишкой бы заинтересовались те,  другие.  Какая разница, Рыцари или
Адепты? Всё равно кончилось бы жертвенным камнем. Или теми же подвала-
ми Управления.
     А ведь я мог просто поговорить с Мишкой и Верой Матвеевной. После
того, что было в сарае. Обрисовать в подробностях, чем такие дела кон-
читься. Глядишь, и устроила бы любящая мама жаждущим клиентам от ворот
поворот.  Хотя как знать?  Жадная она тётка. Впрочем, если как следует
напугать...  Ну, а в рапорте написать, что сигнал оказался ложным, что
старая,  выжившая из ума мегера вздумала таким способом выместить оби-
ду.  Нет, тоже не получается. За ложный сигнал имеется соответствующая
статья,  стали бы раскручивать бабусю,  правда всё равно бы и выплыла.
Она, конечно, старушка жалостливая, но не настолько же, чтобы за како-
го-то  там  соседского пацана полировать задней частью скамью подсуди-
мых.
     А если и впрямь бабкин сигнал оказался  нашему  начальству  очень
даже полезен? Если представилась возможность, раздув это дело, сковыр-
нуть кого-то из провинциальных деятелей? Или того, кто им покровитель-
ствует при дворе? Ох, не устроил бы Александра Михайловича отрицатель-
ный результат. Всё равно занялись бы "Барсовским делом", только посла-
ли  бы сюда кого понастырнее.  А вот моё положение изрядно бы осложни-
лось.
     Впрочем, какое это имеет значение? Да и все эти выкладки, расчёты
-  зачем  они теперь?  Случилось то,  что случилось,  и дальнейшая моя
судьба - вот она,  идёт парой шагов впереди,  и лёгкий ветерок треплет
выбившийся край футболки.
     А ведь  не за горами и рассвет,  темнота хоть и никуда не делась,
но стала как-то пожиже, и далеко справа чёрный край леса сделался куда
отчётливее,  чем  когда мы вышли на шоссе.  Когда мы вышли на шоссе...
Почему-то казалось,  что это случилось невероятно давно, может, тысячу
лет назад.  А сколько на самом деле - кто знает, часы у меня останови-
лись.  Стрелки всё так же упрямо твердят, что сейчас - половина второ-
го, словно время замерло в тот момент, когда отец Пётр ударил меня по-
сохом в грудь.
     Странно всё-таки,  что до сих пор на шоссе тихо.  Мы ушли  совсем
недалеко - ну, километров на десять от города. Да и то - вряд ли. Неу-
жели местная полиция столь тяжела на подъём?  Или майора будить опаса-
ются?  Но тогда им же и хуже. Потом, когда всё завертится как следует,
крайними окажутся именно они - ночной дежурный Синюхин, стриженный под
кактус младший смотритель, мелкие сошки, на чьи головы вскоре изольёт-
ся крутым кипятком начальственный гнев.
     - А нам долго ещё идти? - обернулся ко мне Мишка.
     - Что, притомился?
     - Нет, просто зябко чего-то.
     - Всё правильно.  За час до рассвета - самое холодное время.  Ни-
когда о таком не слышал?
     - А что, рассвет будет через час?
     - Может быть,  - хмыкнул я.  - Часы мои остановились,  но судя по
небу - уже скоро. Впрочем, от озноба сейчас поможет только одно средс-
тво - ускорить шаг. Не возражаешь?
     - Давайте,  -  кивнул Мишка.  - Я вообще-то не очень сильно озяб,
просто непривычно.  Вы не думайте,  я не мерзлячий.  В речке нашей,  в
Вихлице, до осени купаюсь, а она же холодная, речка. Ребята наши гово-
рят - ты что, с дуба свалился, в такую холодрыгу лезть? А они на самом
деле боятся, что дома попадёт.
     - А тебе что, не попадает?
     - Достаётся,  -  вздохнул  Мишка.  -  Если мамке про речку кто-то
стукнет, она сразу за ремень хватается. Даже не смотрит - мокрая голо-
ва, сухая. Сперва выдерет, а потом сама плачет.
     - А кто, интересно, тебя закладывал?
     - Да есть один такой, Лёнька Голубев. Он в соседнем доме живёт, у
нас 24-й дом,  а ихний 26-й.  Он вообще такой вредный,  Лёнька, у него
игр всяких полно,  и ни фига не допросишься. И списывать по математике
не даёт.
     - С математикой,  как я понимаю, проблемы? - участливо спросил я.
У меня с этой наукой тоже в своё время не ладилось.
     - Да  по-всякому,  -  мотнул Мишка нечёсанными волосами.  - Когда
четвёрки бывают,  а иногда и колы хватаю.  Просто мне уроки в лом  де-
лать. А Лёнька, он усидчивый такой, всегда всё решает. И не даёт.
     - Нет в жизни совершенства,  - кивнул я, не отрывая глаз от нали-
вающегося желтизной горизонта.
     - Вот именно, - печально согласился Мишка. - Почему-то всегда так
получается - если что хорошее бывает, так сразу и плохое. Вот я весной
так мучился,  славянский вытягивал на трояк, вытянул - и в тот же день
ногу об гвоздь рассадил. Две недели хромал. Или в прошлом году - мамка
мне велик купила, так я только до осени и катался.
     - А потом что?
     - Да так,  - поскучнел Мишка.  - Отобрали.  Большие ребята. У нас
есть такой гад, его все Шиблой зовут. Потому что мелочь сшибать любит.
В общем,  попросил покататься.  Ну как не дашь, он же сразу: "А по яй-
цам?" А он уехал куда-то к центру, я всё жду, а его нет. Так и не дож-
дался.  На другой день в школе к нему подхожу, спрашиваю: "Где мой ве-
лик?" Он так улыбнулся гаденько и говорит:  "Какой такой велик? Ничего
не знаю.  Тебя,  мальчик,  что,  в детстве часто на пол роняли?" Вот и
всё.
     - А в полицию?
     - Толку-то? - пожал плечами Мишка. - Никто же не видел, как я ему
кататься давал. Да к тому же он меня тогда совсем задолбит. Он же пси-
хованный, Шибла, ему всё по барабану.
     - Понятно,  - отозвался я. Про вчерашний случай в парке мне расс-
казывать почему-то не хотелось. Уж очень картинным казалось мне сейчас
укрощение сопливых гопников. Ладно я, взрослый мужик, со спецподготов-
кой и соответствующим опытом.  Для меня эти Вовцы и Шиблы - всё  равно
что тараканы,  а вот для этих мелких - для Мишки,  его друга Димки,  -
тем всё иначе.  Они же как цыплята перед крысой. И долго ещё им цыпля-
тами оставаться. Правда, что касается Мишки, "долго" вообще может и не
быть. Если нас всё-таки заловят...
     Интересно у меня получается.  Ведь вроде бы не так  давно  поимка
казалась мне неотвратимой,  часом ли раньше,  часом позже...  А сейчас
появилась какая-то совершенно безумная, ни на чём не основанная надеж-
да.  Или это дрожала во мне нелепая ночная ниточка?  Во всяком случае,
мы пока что не сбились с направления.
     А воздух меж тем незаметно светлел,  и звёздные лучи таяли в чер-
нильно-синем  небе,  лунный серпик скатился к горизонту и,  уцепившись
рогом за край леса, казался клочком ваты, запутавшимся в колючей хвое.
Холодные  прозрачные  волны  лениво перекатывались через дорогу,  едва
слышно шуршали в уже заметных на сером фоне кустах и пропадали  где-то
вдали. Понемногу начинали пробовать голос птицы.
     - Ну что, согрелся малость? - поинтересовался я, глядя на острые,
выпирающие из-под футболки Мишкины лопатки.  - Погоди, днём ещё успеем
изжариться.
     - Это  точно,  - не оборачиваясь,  кивнул Мишка.  - Только я жару
люблю.  Когда вот так печёт,  мне всё кажется,  что здесь юг,  тропики
всякие...
     - И слоны,  и крокодилы, и страусы, - добавил я. - То-то ты заго-
рел как шоколадка.
     - Это потому что у меня кожа такая, - улыбнулся Мишка. Его улыбки
я,  конечно,  видеть не мог,  но знал,  что она была. - Загар зимой не
сходит.  А летом - снова.  Вот и получается каждый год  всё  больше  и
больше.
     - Значит, к старости в негра превратишься? - ехидно уточнил я.
     - Ну, не знаю, - на полном серьёзе ответил Мишка. - А вдруг я на-
зад загорать начну?  То есть выгорать. Стану таким белымбелым, как по-
лярный медведь.
     Я промолчал.  Странным было всё, что сейчас происходило. Вроде бы
пустой разговор,  утренний холодок,  пересвист птиц,  обычное,  в  об-
щем-то, дело. Но я чувствовал - что-то невидимое творилось сейчас вок-
руг нас. И вымершая дорога, и неожиданно быстро наступивший рассвет, и
даже  остановившиеся  часы  - всё это каким-то непонятным образом было
связано. Почему-то вспомнилось, как ещё совсем недавно мы шли с Мишкой
- вроде бы почти так же, и шоссе прорезало пространство серым заточен-
ным лезвием, поля по обе стороны тянулись до горизонта, мы шагали раз-
меренно,  и рубцы на Мишкиной спине подёргивались в такт шагам, и пох-
лопывал меня по бедру приклад автомата - почти так же, как сейчас край
сумки.  И что было сном, а что - явью? Я не знал, да и не хотелось мне
сейчас этого печального знания.  Достаточно было того,  что теперь всё
должно получиться иначе.  Звенело во мне направление, и почему-то таял
страх. Вернее, он превращался в непонятную, ни с чем не связанную тре-
вогу.  Не в Управлении уже было дело, не в грозившей нам погоне - нет,
что-то совсем иное щемило сердце. То ли дым далёких костров, то ли за-
пах  свежескошенной травы.  Я понимал только одно - что-то должно слу-
читься. Если уже не случилось.
     - Сейчас,  наверное, солнце взойдёт, - заметил Мишка. - Пора уже,
вроде.
     - Неплохо бы, - кивнул я. - Между прочим, не ты один замёрз.
     - Интересно всё же,  далеко мы ушли? - не унимался Мишка. Похоже,
молчаливая ходьба его изрядно утомила.
     - Ну как сказать,  - пожал я плечами.  - На машине это расстояние
можно проехать за четверть часа.
     - Только вот где тут машины? - хмыкнул Мишка. - И вообще, странно
здесь как-то. Слишком уж пусто.
     - Это верно, - я поёжился от забравшейся мне под рубашку холодной
струйки.  Ладно погоня, которой почему-то нет. Но чтобы за всю ночь ни
одной машины не пронеслось? Куда же они все подевались?
     - Скажите,  только честно, - вдруг повернулся ко мне Мишка. - Вот
если нас всё-таки поймают, чего будет?
     - С кем?  - насупившись, уточнил я. Ох, не хотелось мне отвечать.
Тем более честно.
     - С обоими.
     - Ну что ж,  ничего хорошего.  Смотри,  что получается - налёт на
полицейскую управу, освобождение из-под стражи оккультиста, побег. Тя-
нет сие для тебя на 189-ю статью - организованное оккультное сопротив-
ление. Пожизненная тюрьма это, братец.
     Я не стал уточнять некоторых деталей. Вроде того, что даже вечное
заточение ещё не гарантирует безопасность Державы. И тогда... Нет, ко-
нечно,  я ничего не знал наверняка. Ходили лишь смутные слухи. Но под-
мешанный в суп аквабромтоксин, подушка на лицо, незаметный посторонне-
му глазу удар пальцем в точку "ци-даминь" - и у нашего Управления ста-
новится одной проблемой меньше.  Причём всё происходит тихо, безболез-
ненно. Мы же не средневековые католики, на костёр никого не тащим. Гу-
манные у нас методы.
     Только вот,  может,  костёр честнее.  А мы притворяемся... Христа
ради притворяемся добрыми христианами. А если притворяемся - значит...
Следуя формальной логике, или мы не добрые, или... Так что же, получа-
ется,  отец Николай прав?  И тогда, выходит, мы, в Управлении, предали
Его?  Вроде Великого Инквизитора из великого романа?  А как  же  тогда
быть с теми,  Адептами и Рыцарями? С пытавшими меня Малиновыми Старца-
ми?  Оставить их пастись на воле,  губить души, готовить приход Антих-
риста? Нет, так тоже нельзя, и это не требует доказательств. Достаточ-
но вспомнить застывший взгляд Вити Северского,  его  трясущиеся  губы,
когда вернулся он из Троепольской лавры,  от архимандрита Артемия. А я
сам...  Когда мы накрыли их, Солдат Ночи, в городских катакомбах, вор-
вались в жертвенный грот... Ту девчонку уже не могли бы спасти никакие
врачи.  Многим ли приходилось видеть ещё живого  человека,  в  котором
крови не осталось ни кубика? А мы видели. Самое страшное, она была ещё
в сознании, хотя потом врачи и уверяли, что такое в принципе невозмож-
но.  Но это у них,  в чистых кабинетах,  верны принципы, а в зловонном
гроте, где блудливо скалятся со стен выбитые на камне морды демоничес-
кой иерархии - там действуют совсем иные законы. И когда гнались мы по
узким туннелям за предусмотрительно слинявшим Генералом,  когда  "Арг-
нум" в моей руке коротко дёрнулся и мешковатая фигура,  замерев на бе-
гу,  одуряюще медленно сползла по стенке на холодные каменные плиты  -
тогда я был прав.
     Тогда - да.  А идя в сарай на Заполынную? Выполняя свой долг, де-
лая малоприятную работу - да что там малоприятную,  попросту гадкую  -
но лишь благодаря ей не появился бы очередной Генерал - как тогда?
     - Ну, а с вами что они сделают? - тихо спросил Мишка.
     - Они - это кто?
     - Ну, сотрудники эти ваши. Из Управления.
     - Ты хотел честно?  Ну так вот. Есть у нас Устав, и там всё чётко
сказано.  То,  что я сделал,  выходит как бы предательство. А за такое
военный трибунал даёт петлю.  Впрочем, - помолчав, добавил я, - может,
сочтут невменяемым.  Дескать,  был под твоим гипнозом,  не ведал,  что
творю. Кстати, - усмехнулся я, - а ты меня, случаем, не загипнотизиро-
вал?
     - Это как? - резко остановился Мишка.
     - Ну,  то есть подчинил своему влиянию. Внушил на расстоянии мыс-
ли,  заставил вывести тебя из камеры. - Я сам не знал, зачем это гово-
рю, но какая-то странная сила двигала сейчас моим языком.
     - Вы что же,  думаете, я на такое способен? - угрюмо спросил Миш-
ка,  уставившись на свои потёртые кроссовки. - Ну нельзя же так, - по-
молчав,  выдохнул он. - Ведь это же такое свинство... Вот так скрутить
человека. Как куклу. Тогда уж лучше убить.
     - Ну,  а всё-таки? - не сдавался я. - Если отвлечься от рассужде-
ний про свиней, то смог бы?
     Мишка помолчал.
     - Не знаю, - задумчиво произнёс он, разглядывая запёкшуюся ссади-
ну на коленке. - Просто не знаю, и всё. И не хочу знать.
     - Ладно,  извини,  - хлопнул я его по плечу. - Я же ничего такого
на самом деле не думал.  Приходилось мне видеть  таких,  заворожённых.
Общался с ними.  Ты прав - куклы. Ничего не помнили, ни о чём не дума-
ли, просто выполняли приказы - и всё. А уж я-то за одну ночь передумал
столько, что на сто лет хватит.
     Мы помолчали.
     - Знаешь,  наверное,  я  всё-таки  малость сдвинулся,  - сказал я
спустя пару минут.  - Не затей я эту кутерьму в полиции,  всё было  бы
ещё туда-сюда.  Ну, спецмонастырь. Неприятно, но выдержать можно. Хоть
там и режим, и наверное, лупят...
     - Да ладно,  - беззаботно махнул рукой Мишка,  - нашли чем  испу-
гать. Я к этому делу привычный. Может, оно и правильно. Мамка говорит,
без ремня со мной не сладить.  Только ведь там,  в монастыре этом, всё
чужое было бы. И ни мамки, ни Олежки. Тоскливо, понимаете?
     - Понимаю,  -  негромко сказал я.  - У меня ведь тоже интернат за
плечами.  Такие вещи объяснять не надо.  Но всё же это лучше,  чем  до
конца своих дней гнить в камере.  Так что прости, я хотел как лучше, а
получилось...
     - Не надо,  - перебил меня Мишка.  - Зачем вы? Может, всё как раз
получится хорошо, мы же ничего ещё не знаем, что будет.
     - Ну что ж, остаётся лишь надеяться. А знаешь, у меня мог бы сей-
час быть брат.  Всего лишь года на три тебя младше.  Если бы  не  ава-
рия...
     Мы вновь зашагали молча.  Ну о чём тут можно было говорить? Мишка
шёл впереди,  худой и загорелый, и лёгкий ветерок трепал выбившийся из
шорт край футболки.  Той самой,  измазанной ягодным соком. И мне каза-
лось сейчас,  что это он, мой неродившийся брат, ещё лишь собиравшийся
быть  комок  плоти,  растаявший вместе с мамой и отцом в вихре жёлтого
пламени - что он прорвался ко мне сквозь глухие  тёмные  пространства,
сквозь стены лжи и боли, и теперь шагает рядом, тонкий и живой.
     Я понимал, что нет сейчас никого, кто был бы мне ближе. И я - ну-
жен ему. Наверное, в этом-то и весь смысл.
     - Смотрите, - тронул он меня за локоть. - Солнце всходит.
     Оно и впрямь поднималось над волнистой линией  дальних  холмов  -
ещё лишь самая кромка, оранжевый ломоть в обрамлении лёгких, точно вы-
резанных из розовой бумаги облаков.  Пока не слепящий,  не  обжигающий
глаз,  этот ломоть с каждой секундой становился всё больше и больше, и
рыжий отсвет ложился на холмы, на синеватый край леса, на протянувшее-
ся в бесконечность шоссе.
     Стоп! Что-то было не так, и я тупо уставился на свои ботинки, по-
ка, наконец, не увидел - и что-то внутри у меня оборвалось.
     Шоссе! Его больше не было.  Исчез изъеденный  трещинами  асфальт,
заросшая  чахлой травой обочина,  притулившиеся с краю дорожные знаки.
Теперь под ногами у нас тянулась утоптанная грунтовка,  довольно широ-
кая, но куда ей до автотрассы!
     Грунтовка чуть изгибалась,  уходя к ставшему вдруг очень далёкому
горизонту,  и то же самое я увидел,  обернувшись.  Шоссе не кончилось,
нет - его просто не было. Нигде и никогда.
     - Ты видишь? - толкнул я Мишку в плечо. - Видишь?
     - Вижу, - одними губами прошептал он.
     - Что это?
     - Не знаю. Вправду не знаю. Куда шоссе подевалось?
     - Где мы, Миш?
     Он лишь махнул рукой.
     Исполинское, едва  ли  не в полнеба солнце выползло наконец из-за
холмов и сейчас висело в не успевшем ещё побелеть от жары небе,  нали-
валось апельсиновым светом. Такого солнца просто не могло быть.
     Но оно было.
     Я зачем-то глянул на компас. Так, совмещаем риски. Крутим кольцо.
Так... Но что это?
     Стрелка уставилась синим концом мне в грудь,  а  красным,  южным,
смотрела  на  невозможный  солнечный шар.  Которому полагалось быть на
востоке.
     А уж в чём-чём, но в компасе я был уверен.
     - Миш,  глянь,  - отстегнул я компас и протянул его мальчишке.  -
Может, хоть ты что-нибудь понимаешь?
     Он долго смотрел на слегка подрагивавшую стрелку.
     - Получается, что там юг, - протянул он наконец. - Он ведь не мо-
жет врать?
     - Не может, - подтвердил я.
     - Ну вот.
     - А как же тогда солнце?
     - Ну, значит... - улыбнулся он какой-то виноватой улыбкой, протя-
гивая мне компас. - Значит, теперь юг там, где солнце.
     - Юг там,  где солнце, - тихо повторил я, глядя на огромный оран-
жевый шар. - Солнце там, где юг. Юг там, где солнце.

                                                                Москва
                                               май 1995 - декабрь 1996