Владимир ХЛУМОВ
Рассказы
КУЛПОВСКИЙ МЕМОРАНДУМ
САМОЛЕТНАЯ СУДЬБА
Вл. Хлумов
КУЛПОВСКИЙ МЕМОРАНДУМ
(Фантастический рассказ)
Честно говоря, поначалу я даже не мог представить -
каким образом мне удалось попасть на закрытое заседание столь
ответственной комиссии. Я ехал с работы. Обычный маршрут -
пешком, метро, автобус... Стоп - до автобуса дело не дошло.
Метро, очень длинный пролет, потом вроде моя станция, светлое
фойе... Я вышел (почему-то один). После, как во сне, как-то
вдруг, очутился в круглом конференц-зале. Черт, - еще подумал
я, - метро и конференц-зал, похоже на сон. Именно я сразу
подумал про сон. Заснул, думаю, наверное в метро. Работа у
меня ночная, астрономическая. Не высыпаюсь. Но тут сообразил
- раз я думаю, что это сон, так, значит, точно не сон... Но
вскоре я перестал мучиться сомнениями. Мое внимание полностью
переключилось на происходящее вокруг.
Я сразу понял, что это конференц-зал, хотя по форме и не
обычный. Но все остальное было точно, как в нашем институте -
плотно составленные ряды кресел (так что не пройти), огромная
черная доска в дубовой раме, залатанная в нескольких местах,
носившая следы отчаянной борьбы докладчиков с непишущим
мелом. В общем, все довольно обычно. Все - кроме докладчика и
слушателей. Вот это были лица! Собственно, лиц-то и не было,
по крайней мере не у всех. В зале сидело - чуть не сказал
человек - штук сорок каких-то существ, очевидно, внеземного
происхождения. Многообразие форм говорило о собрании
каких-нибудь галактических наций (в чем я незамедлительно
убедился). Был и президиум. За огромным столом, покрытым
чем-то зеленым, кроме председателя, который отождествлялся по
огромному гонгу, стоявшему напротив, восседали двое членов
президиума, похожих на доисторических саблезубых тигров, как
их рисуют в палеонтологических музеях.
Над президиумом свешивался кумачовый транспарант:
"ПРИВЕТ УЧАСТНИКАМ V11 АССАМБЛЕИ ГАЛАКТИЧЕСКИХ СООБЩЕСТВ ПО
БОРЬБЕ С КОНТАКТАМИ". В зале царила приподнятая атмосфера,
характерная для тех симпозиумов, конференций, школ,
ворк-шопов, на которых выступления четко регламентированы, а
продолжительность рабочих заседаний и перерывов на кофе и чай
подобрана в правильной пропорции.
Как только я появился в зале, ко мне подкатил один из
организаторов. Учтиво поприветствовав, что-то вроде: "Ай эм
вери глэд ту си ю" (при этом повилял хвостом) - спросил: "Вы
земнянин?". Я на всякий случай согласился. Он отвел меня к
креслу, на котором лежала перфокарта с надписью -
"Забронированя для представитиля Земноводных". Земноводных
было написано именно с большой буквы.
Забавная сценка произошла, когда мы пробирались к
отведенному для "представитиля Земноводных" месту. Хвостатый
организатор протискивался между рядами, повторяя на
украинском языке: "Звыняйтэ, звыняйтэ..." Это, признаться,
меня удивило: почему на украинском? Но еще больше я удивился
тому, что сидевшие в моем ряду участники, вставая, дружно
отвечали на том же украинском: "Будь ласка". Вдруг наше
продвижение приостановилось. "Звыняйтэ, - говорил хвостатый,
- Стенд ап, будь ласка". Однако, существо не шелохнулось -
оно спало. Мой провожатый повторил просьбу, и подергал того
за плечо. Сидевший, наконец, откликнулся, просипев, что он,
мол, уже давно стоит и что понятие "сидеть" напрочь
отсутствует в повседневном лексиконе его народа, да и лишено
смысла в общефилософском аспекте. Провожатый растерянно
посмотрел на меня:
-Извините, пожалуйста, за задержку. Ну действительно,
как можно требовать, чтобы человек встал, если он не сидит и
сидеть в принципе не может? Вот пылесос, например, его тоже
не посадишь...
Хвостатому, видно, понравилась эта тема и он начал ее
развивать, но тут стоявший сидя как-то весь скукожился и мы
протиснулись в образовавшийся проход. Инцидент был исчерпан.
Я уселся, разглядывая перфокарту. В ней не было ничего
необычного. Мне это стало почему-то неприятно. Я еще раз
перечел надпись над президиумом в составе председателя и двух
саблезубых тигров. Потом огляделся вокруг. Рядом сидело
элегантное существо, явно женского рода. Было слегка душно, и
она размахивала перфокартой как веером. Я уже собрался с
духом задать проясняющий происходящее вопрос, как вдруг
раздался гонг.
Председательствующий поднялся:
-Уважаемые друзья, я не буду останавливаться на общих
местах, которым вчера было уделено немалое внимание.
Разрешите перейти к сути дела, ради которого собралась наша
комиссия. Мы должны наконец решить набивший оскомину вопрос о
границах содружества. Либо мы вводим жесткие ограничения и,
как говорится, несмотря на чины и звания, окончательно
подводим черту под списком, либо я низлагаю свои полномочия и
мы открываем, что называется, двери настежь. Как вы знаете,
ситуация в последнее время резко обострилась. На некоторых,
не вошедших в содружество планетах, ситуация стала просто
критической. Ярким примером являются события, происходящие на
Земле. За последние пятьсот лет они, первое, - он начал
загибать пальцы, - пришли к идее множественности миров;
второе, предприняли попытки, хотя и смехотворные по своим
масштабам, найти следы разума в Галактике; и наконец, в
третьих, выдвинули концепцию космических чудес...
При этих словах саблезубый тигр, сидевший справа,
ухмыльнулся. Я же краем глаза посмотрел на соседку. Ко мне
вернулось ощущение сна и возникла отчаянная мысль. Я начал
лихорадочно вспоминать, как на украинском языке будет звучать
слово "ущипнуть". Но, конечно, ничего не вспомнил и
прошептал соседке, зачем-то заменяя "и" на "ы":
-Ушыпныте меня.
Она широко раскрыла глаза и посмотрела на меня так, что
мне стало стыдно за свою неуместную выходку. Я поглубже
втянул голову и тоже замахал перфокартой. Председатель тем
временем продолжал:
-...Не найдя признаков разума, объявили о "гигантском
молчании Вселенной". Вы знаете, нашлись люди, и даже в нашей
комиссии, предлагающие, что называется, раскрыть карты или
приподнять занавес. Но возникает вопрос - до каких пор? Ведь,
извините меня, занавес обтреплется - всем его поднимать. И
главное, на каком основании? Раз уж мы решили ограничить
число членов содружества, так давайте ограничивать. Тем не
менее, за последние десять тысяч лет - двадцать три случая
включения по дополнительному списку. Там утечка, там
родственники по спорованию, и наконец, силовое давление... -
Председатель похлопал по плечу одного из тигров. - С другой
стороны, ничего не делать тоже нельзя. Трудно даже
предугадать все последствия политики сегрегации. После того,
как они убедились, что космические чудеса отсутствуют напрочь
и Вселенная молчит, как рыба об лед, начался период разброда
и шатаний. Слава богу, процесс зашел пока не очень далеко. Он
коснулся лишь ниболее трезвомыслящей части населения. Да,
именно трезвомыслящей! А как бы вы, - председатель
патетически взмахнул рукой, - реагировали на факт молчания?!
Конечно, выход лишь один - она молчит потому, что их, то есть
нас, нет.
По залу пронесся одобрительный гул. Кое-кто закурил.
-Я повторяю, - продолжал председатель, - процесс зашел
не очень далеко. Свои выводы трезвомыслящие излагают пока
робко, в завуалированной форме: в виде проблемных статей,
научно-фантастических рассказов, всякого рода рукописях,
найденных при странных обстоятельствах. К такого рода
произведениям относится и документ, факт появления которого
мы и собрались обсудить сегодня. Покажите, пожалуйста, первый
слайд.
На стене справа от доски появилось изображение изрядно
помятого, исписанного шариковой ручкой листка бумаги. Вверху
я с трудом разобрал название: "Меморандум". Написанное ниже
разобрать было невозможно.
-Я прошу извинения за плохое качество. Рукопись была
найдена нашим наблюдателем в виде отдельно плывущих по реке
частей в районе Кулповской низменности. Подпись даже после
реставрации совершенно нечитабельна и далее рукопись будет
именоваться "Кулповским Меморандумом". Копию рукописи можно
будет получить в перерыве. - Председатель посмотрел на часы и
продолжил: - По моему мнению, появление Кулповского
Меморандума прямо указывает на конкретный путь полного
саморазложения философской основы технологической
цивилизации, столкнувшейся с насильно насаждаемой
сегрегацией. Выводы, к которым приходит автор, столь абсурдны
с нашей точки зрения, сколь математически точны с позиций их
логики. Но как на них ни смотреть, - хоть своя рубашка и
ближе к телу, и наша позиция, конечно, объективней, - все
равно, как ни крути, а выводы эти показывают полную
бессмысленность появления разума во Вселенной. Это
трагическое обстоятельство понял и сам автор. Иначе чем еще
объяснить его отношение к собственному детищу, выброшенному в
глухие просторы Кулповской низменности?
В этот момент соседка наклонилась ко мне и прошептала,
что, мол, в фойе прекрасный буфет, но, к сожалению, только
один. И чтобы успеть перекусить в перерыве, нужно ухитриться
пораньше занять очередь. Она и сама могла бы, но я ближе к
выходу и к тому же мне удалось почти невозможное -
протиснуться мимо сидящего стоика (так она его назвала). Я
скромно начал оправдываться, что, мол, здесь нет моей заслуги
и что вообще я здесь в первый раз, но очередь пообещал
занять. Пока проходил мой первый контакт с внеземной
женщиной, председатель распалился, окончательно перейдя на
патетический стиль:
-...Это вам не парадокс Шкловского или синдром
Стругацких. Тем более не антропный принцип. Если раньше речь
шла всего лишь об уникальности или мистическом законе
природы, который, кстати, не проходит по элементарным
знергетическим соображениям, то сейчас уже подрываются сами
основы. Вместо оптимистического синдрома - "пусть закон, но
мы будем работать и все преодолеем" - имеем меморандум с его
вольтеръянским: "А так ли уж сложна эта ваша Вселенная?"
Потрясаются, как говорится, этим самые священные коровы. А
главное, что же достигается для себя? Как говорят лебеги: "Шо
ж они с того имеют?" Друзья, я прошу прощения, что забегаю
вперед, фактически не дав ознакомиться с самим документом, но
меня просто возмущение захлестывает. Объявляю перерыв.
Прозвучал гонг. Я рефлекторно рванулся в буфет. Добежав
до желанной очереди, я понял, что совершенно свихнулся. Что
происходит? Должна же быть хоть внутренняя логика у
происходящего. Пусть "они" - содружество - против контакта с
нами. Но ведь я здесь. А, черт, может быть, они принимают
меня за кого-то другого? За Земноводного? Как-никак из-под
земли извлекли. Ладно, если ничего не понимаешь, лучше ничего
не делать. Кстати, кто эти лебеги? Есть нечто в них одесское.
На ум пришло двустишие: на планете возле Веги жили хитрые
лебеги.
Подошла очаровательная соседка и тут же подкатил
хвостатый полиглот и всучил копии меморандума: "Плиз".
Мы взяли чай, бутерброды с рыбкой, яблоки и встали за
стойкой.
-Меня зовут Джулия. Можно просто Джу, - представилась
она в перерыве между бутербродами. - Что вы словно
ошарашенный? Странный вы народ, земняне. Живете под землей,
ни звезд, ни неба, и вечно как ошпаренные. Впрочем, дело
ваше. Только вид уж больно странный. Обычно кроты как кроты,
а тут - и руки, и ноги...
-Не земнянин я, я Иванов Костя...
Она лишь усмехнулась, и я решил больше не делиться своей
биографией, а узнать что-нибудь полезное.
-Тут председатель насчет меморандума... Я вообще-то
впервые на столь высоком...
-Вообще-то заметно, - сказала Джулия. - Ничего
особенного не происходит - вечная грызня по вопросу
сегрегации. Как обнаружили землян, поставили демпферы,
заморозили все работы в радиусе десяти мегапарсек. Все
условия - развивайся, сколько душа пожелает, и никаких чудес
и контактов. Вначале все шло нормально, как везде. Раздельное
развитие молодых цивилизаций - вещь полезная. Закаляет волю,
укрепляет характер. Ну что я вам, Костя, рассказываю
прописные истины. Большинство цивилизаций вообще не нуждаются
в сообществе - так и доживают свой век тихо и спокойно. А
здесь без братьев по разуму - никак. Общительные оказались,
и даже слишком. Вот и возникает проблема: идти на контакт или
не идти. Пойдешь на контакт - нарушение конвенции по борьбе с
контактами, не пойдешь - погибнет, что называется, в
собственном соку. Жалко. Теперь вот еще это, - она потрясла
рукописью. - Ах, нужно же прочесть. Извините.
Джулия уткнулась в рукопись. Я тоже начал разглядывать
свой экземпляр. Хм, страниц сто. Интересно, какие у них
перерывы?
Многие листы сохранились неплохо и многое, как
выражается председатель, вполне читабельно. Я нашел первые
разборчивые страницы и начал читать.
"...Больше всего настораживает гигантская пропасть между
темпами нашего развития и возрастом Вселенной. Многих радует:
смотрите, научно-техническая революция, прогресс,
неограниченный рост производительных сил... Ура! Всего двести
лет назад паровую машину изобрели, а теперь вот - атомные
электростанции, токамаки и проч. Полноте, чему вы радуетесь?
Задумайтесь, и вы поймете, что не "ура" кричать нужно, а бить
во все колокола: Тре-во-га! Разделите десять миллиардов лет
(возраст нашей Вселенной) на двести лет - получите гигантское
безразмерное число: 50 миллионов. Но это не сам коэффициент
роста нашей цивилизации. Это лишь показатель степени у числа
"e". Вот степень и есть коэффициент роста, коэффициент, на
который необходимо умножить наши возможности сейчас, чтобы
получить представление о наших возможностях через десять
миллиардов лет. Число это выразится десяткой с сорока
миллионами нулей. Этот безразмерный коэффициент больше любого
безразмерного числа, наблюдаемого во Вселенной. Например,
полное число частиц во Вселенной смехотворно мало по
сравнению с коэффициентом роста - десятка всего лишь с
восмьюдесятью нулями.
Конечно, приведенные рассуждения предполагают
непрерывный экспоненциальный рост в течение десяти миллиардов
лет. Но цифра столь велика, что не спасет никакой более
медленный закон развития. Точнее, этот закон должен быть
столь медленнным, что это развитие и развитием-то не
назовешь. Это топтание на месте. Это миллиарды лет мрачного
средневековья. Кроме того, очевидно, не нужно десяти
миллиардов лет, достаточно в сто, тысячу раз более короткого
времени, чтобы наша цивилизация превратилась в
сверхцивилизацию галактического и даже вселенского масштаба.
Осталось подобные рассуждения перенести на другую
воображаемую цивилизацию и понять, что мир вокруг нас должен
быть буквально напичкан космическими чудесами.
Дети часто спрашивают: а бывают чудеса? А есть Кощей
Бессмертный? Щука-волшебница? И прочее. Нет, - честно
отвечаем мы, вынужденные объяснять очевидные вещи.
Как же, очевидные! Совершенно наоборот. Если бы вся наша
взрослая наука, все наши современные представления были бы
верными, то мы обязаны были бы признать, что мир должен
прямо-таки кишеть лешими, змеями-горынычами, урфин-джюсами;
вокруг нас повсеместно и ежечасно должны нарушаться первое и
второе начала термодинамики, заряд не должен сохраняться, ни
барионный, ни электрический; работники, следящие за расходом
энергии, должны были бы сойти с ума, потому что нельзя
проследить за тем, что не сохраняется в принципе, да и
работников таких не было бы.
Но ведь к счастью, - а точнее, к нашему несчастью, -
ничего этого нет. Нет и более мелких чудес - квадратных
галактик, фиолетовых смещений, гигантских сфер Дайсона и
летающих тарелок. Нет, это наблюдаемый факт. Кто не верит,
дальше может не читать.
Теперь я собираюсь решить этот парадокс с позиции
нормального естествоиспытателя. А позиция моя состоит в том,
чтобы, с одной стороны, опираться на экспериментальные факты,
а с другой - опираться только на открытые нами законы. Лишь
такой метод может обеспечить продвижение вперед. И какой бы
вывод ни последовал, мы обязаны его мужественно принять, а не
искать полуфантастических или религиозных гипотез.
Имеем два экспериментальных факта. Первый: во Вселенной
нет сверхцивилизаций. Второй: во Вселенной есть по крайней
мере одна цивилизация среднего (а возможно, даже и низкого -
не с чем сравнить) уровня, у которой наблюдаются гигантские
темпы роста. Как совместить оба эти противоречащие друг другу
факта? Можно было бы снять противоречие, предположив, что мы
- единственная цивилизация во Вселенной. Так сказать,
провозгласить своеобразный принцип запрета: в одной Вселенной
не может находиться более одной цивилизации. Аналогичный
принцип существует в квантовой механике, но я бы привел
пример из более близкой читателю области - биологии. Как
известно (кто ел, тот знает), в каждом яблоке не может быть
больше одного червя..."
Здесь я прервал чтение меморандума и стал разглядывать
огрызок яблока. Не найдя червяка, я посмотрел на Джулию. Она
сосредоточенно исследовала свое яблоко. Почувствовав мой
взгляд, она подняла глаза. Мы рассмеялись.
-По-моему, недурно написано.
-Да, местами, - и она опять рассмеялась.
Что и говорить, смеялась она хорошо, и на языке у меня
завертелся стандартный вопрпос: что вы делаете сегодня
вечером, Джу? Я спросил:
-Как удалось добыть рукопись?
-Совершенно случайно. Наблюдатель от комиссии - он
работает инспектором "Рыбнадзора" на реках Кулповской
низменности - совершал вечерний объезд угодий. Представляете,
Костя, теплый летний вечер на природе. Ветер затих. Ровная
гладь реки, изредка нарушаемая рыбьими играми. По берегам
луга, усеянные стогами свежескошенной травы. Стада мирно
пасущихся коров...
-Не хватает только пастуха и пастушки. Кстати, что жуют
коровы на свежескошенных лугах? - прервал я фенологические
изыскания собеседницы.
-Вам, земнянам, а точнее, земноводным трудно это понять.
Как сказал бы наш председатель - рожденный позать... - не
докончив, она махнула рукой и опять уткнулась в рукопись.
А я вспомнил про стоика - рожденный стоять сидеть не
может. Хм. А интересно, кто же такие лебеги? Ну вот, дурацкая
привычка перебивать собеседника. Сам спросил, а потом и не
дал сказать. Обидел вот девушку.
Я нашел место про яблоки и стал читать дальше.
"Кстати, это правило не просто интересно, но и полезно
практически: если вы нашли червяка в яблоке, то можете
спокойно доедать его дальше. Приятного аппетита.
Но вернемся к рассматриваемому вопросу. Предположение о
нашей уникальности влечет признание нашей
привилегированности. Оставаясь объективными, мы должны
отбросить эту возможность. Представляется совершенно
невероятным, чтобы в целом в изотропной и однородной
Вселенной условия, необходимые для возникновения жизни,
появились только в нашей ничем не примечательной галактике, в
ничем не примечательном месте и, тем более, вблизи ничем не
примечательной звезды. Абсурдно было бы предполагать
существование каких-то мифических принципов запрета. Значит,
остается только один выход: нужно признать, что, по каким-то
причинам, сверхцивилизации из обычных цивилизаций не
возникают. Каковы же эти причины?"...
На самом интересном месте раздался гонг. Все
заторопились в конференц-зал.
-Джулия, кажется, заседание начинается, - сказал я
зачитавшейся соседке.
Она посмотрела на меня отсутствующим взглядом и
многозначительно изрекла:
-Да, заседание продолжается. Командовать парадом буду я!
В толкучке у дверей я ее потерял. Не обнаружил я ее и на
месте. Вместо нее сидел огромный битюг с мохнатыми крыльями.
Изредка он поднимал крыло, запускал под него голову и что-то
там склевывал. Когда в очередной раз он вынул голову, я ему
сказал:
-Здесь, собственно говоря, занято. Тут еще перфокарточка
лежала.
-Ця? - он протянул перфокарту.
На перфокарте отличным шрифтом было напечатано: "Джулия
Гумбольт. Отдел переселения."
-Эта, - сознался я.
-Так воны ж у пэршому ряду силы, - он показал крылом в
направлении президиума.
Я приподнялся и действительно увидел Джулию.
-Воны ж выступаты будуть, - добавил битюг.
Председатель ударил молоточком по гонгу.
-Друзья, прошу внимания. Не все, наверное, успели
ознакомиться с текстом меморандума. Ну, это не страшно, все
равно текст полностью установить не удалось. А тем, кто не
успел прочесть восстановленное, придется разбираться в
рабочем порядке. Ряд уполномоченных представителей уже
записались для выступлений, - он поднял с зеленой скатерти
листок и близоруко уставился в него.
В зале возникло замешательство. Послышались смешки и
покашливания. Наконец один из саблезубых тигров привстал и,
перегнувшись через плечо председателя, помог прочесть
шпаргалку.
-Первым записался представитель независимых, ему и карты
в руки.
С первого ряда поднялся представитель независимых и
направился на сцену. Он оказался существом маленького роста
и, если бы не табуретка, услужливо подставленная хвостатым
полиглотом, ему не дотянуться бы до микрофонов на трибуне.
-Да, я прочел все, что можно было прочесть, - начал
независимый. - И еще раз убедился в справедливости двух
основополагающих принципов нашей цивилизации: не вмешивайся в
чужие дела и никому не давай вмешиваться в свои. Вы знаете,
лишь чудовищное стечение обстоятельств привело к контакту
нашей цивилизации с содружеством.
В зале раздалось неодобрительное покашливание.
-Нет, я никоим образом не собирался обвинить
сообщество, - заметив реакцию публики, оправдывался
независимый. - Наш контакт с сообществом - нелепая
случайность. Именно с целью предотвращения таких случайностей
в будущем мы активно поддерживаем усилия комиссии по борьбе с
контактами. Неужели мало нашего печального опыта? Мы
сторонники крайней точки зрения: никаких контактов.
Особенности нашего интеллекта не позволяют нам на требуемом
уровне поддерживать усилия содружества в идейном плане. Из
народа-созидателя, богатого творческими традициями, мы
превратились в артель ремесленников...
-Давайте не перегибать палку. Эта палака о двух концах,
- сморозил председатель.
-А, бросьте ваши штучки, - разгорячился независимый. -
Да, артель. Да, ремесленников. У нас были композиторы. Теперь
- одни музыканты. А что дальше? Подачки с барского плеча?
Извиняюсь, объедки научно-технической революции? Оставьте в
покое Землю. Ищут они нас! А нужны мы им? Теперь о
меморандуме. Конечно, радоваться нечему. Но так ли он
страшен? Где мы его обнаружили? В анналах академии? В
справочнике для поступающих в высшие учебные заведения или в
энциклопедии Брокгауза и Ефрона? Дудки...
В этот момент что-то треснуло и представитель
независимых исчез. Зал ахнул. Сначала я подумал, что с ним
произошла какая-то хитрая штука из тех, о которых пишут в
фантастических романах. Нуль-транспортировка или еще что-то в
этом роде. Но когда я увидел докладчика, выползающего из-за
трибуны, стало ясно, что он просто свалился с табуретки.
Немедленно к нему на помощь подскочили тигры. Один из них
помог подняться пострадавшему, а другой поднял с пола то, что
осталось от злосчастной табуретки. Поначалу он попытался
составить распавшиеся части, но после нескольких неудачных
попыток развел лапы и так и застыл, с виноватой улыбкой глядя
в зал.
Все эти глупейшие события никоим образом меня не
веселили. Я прекрасно понимал, что сам оказался в глупом и
притом двусмысленном положении. Может быть, нужно сразу
встать и сказать, что непоправимое событие уже произошло и
совершенно бесполезно обсуждать целесообразность контакта с
землянами. Может, теперь же встать и сказать: "Привет вам,
братья по разуму. Благодарное человечество ждет вас в свои
объятия". Но у меня не было уверенности, что братьев по
разуму это сильно обрадует. Да и потом, имею ли я право? Кто
меня уполномачивал?
На сцене продолжалась возня вокруг трибуны. Я опять стал
оглядываться вокруг. Мое внимание привлекли окна, плотно
зашторенные тяжелыми черными полотнищами. Наверное, для
удобства показа слайдов, - подумал я. - Интересно, что там в
окнах? Странно, но эта простая мысль пришла ко мне только
сейчас. Нужно приподнять штору и многое прояснится. Наверное.
Я пробрался к ближайшему окну, воровато оглянулся и приподнял
штору.
За окном было совершенно темно. Так показалось в первый
момент, пока глаза не привыкли к темноте. Наверное, ночь, -
подумал я и прильнул вплотную к стеклу, прикрываясь от света
ладонями и старась разглядеть что-либо. Я действительно
кое-что разглядел.
В слабом свете, пробивавшемся из зала, я увидел почти
рядом стену, уходящую куда-то вверх, вниз, вправо и влево. По
ее шершавой поверхности, утыканной металлическими штырями,
извивались черными змеями десятки просмоленных, прорезиненных
кабелей и проводов. В этот момент кто-то положил руку мне на
плечо. Я отпрянул от окна и штора упала. Это была Джулия.
-Нехорошо подглядывать в окна, - улыбаясь, сказала она.
- Здесь это не принято. Да и что вы могли там интересного
увидеть?
-А вы посмотрите сами, - предложил я.
Она чуть отдернула штору, взглянула в окно и,
повернувшись ко мне, сказала:
-Хм. Ну и что особенного? Вы бы вместо того, чтобы
глазеть по сторонам, рукопись дочитывали. Вам ведь тоже
придется выступать. Подкомиссия особенно интересуется вашим
мнением. И вообще, вы, оказывается, особа интересная. О вас
говорят даже в первом ряду.
-Это вполне естественно. Разве можно иметь такую
очаровательную собеседницу и не находиться в центре внимания?
- развязанно ответил я и подумал: "Что это я разхорохорился?"
Выступать с докладом не входило, мягко говоря, в мои
планы. Джулия пожала плечами и сказала:
-Вы хоть пролистайте. Ваше выступление вот-вот объявят.
Суета вокруг трибуны поутихла и на ней снова появился
представитель независимых. Все заняли свои места. Я
затравленно огляделся в поисках выхода. Выйти, не привлекая
внимания, не было никакой возможности. Я судорожно начал
листать рукопись. Мелькали названия частей: "Уничтожение как
самоорганизация", "Ресурсы идей", "Познаваем ли бесконечно
сложный объект?", "Тупиковая ветвь, или компактификация
некоторых направлений эволюции" и т.д. Чтение названий не
проясняло сути дела. Голова шла кругом. Я чувствовал себя
студентом, узнавшим, что экзамен завтра, а не через неделю,
как он надеялся.
Нет, так не пойдет. Нужно взять себя в руки,
сосредоточиться и читать. Ведь рукопись меня в самом деле
заинтересовала. Заинтересовала, хотя я до сих пор не мог
понять, что же это - обычная графомания или нечто разумное?
Чтение графоманов рождает противоречивое чувство: с одной
стороны, понимаешь, что все это чушь собачья, а с другой -
интересно, ведь там всегда есть ответы на вечные вопросы.
Пусть неправильные, но ведь и правильных никто не знает!
Я продолжил чтение, наткнувшись как раз на место в
рукописи с такими вот вечными вопросами.
"Что есть разум или разумная жизнь? В чем цель ее
появления среди неживой и живой природы? Нет смысла вдаваться
в подробное обсуждение этих вопросов. Достаточно ограничиться
следующим простым тезисом: разумная жизнь характеризуется
стремлением понять и объяснить происходящие вокруг явления.
Важно, что возникающие при этом интерес и любопытство весьма
неустойчивы. Интерес к понятому явлению пропадает практически
мгновенно. Открыв какой-либо закон природы, мы начинаем
искать новые явления, не подчиняющиеся ему. Никакие самые
"интересные практические приложения" старых законов не могут
заменить поиска новых. Всевозможные частные случаи, новые
режимы, оригинальные подходы и проч., как бы они ни были
заманчивы, - все это бледная тень настоящего процесса
познания. Разум чахнет без принципиально новых,
необъясненнных явлений.
В этом мы убеждаемся практически повсеместно. Возьмите
любой научный институт. Там обязательно найдется отдел,
работающий по старинке, в рамках законов, открытых сотни лет
назад. Эффект налицо - всеобщее чванство, академизм, склоки,
жесткая субординацияи, наконец, неистребимое стремление к
материальным благам..."
Дальше я пропустил несколько страниц, посчитав, что
автор слишком увлекается беллетристическими подробностями, и
вскоре наткнулся на следующий пассаж:
"Отсутствие сверхцивилизаций можно было бы связать с
диспропорцией в развитии технических возможностей,
опережающих морально-этическое взросление общества. Тем
более, симптомы этого ярко проявляются на Земле. Но кажется,
что мыслимое многообразие конкретных путей развития той или
иной цивилизации должно быть неизмеримо богаче. Кроме того,
самоуничтожение в результате братоубийственной войны ничего
не объясняет. Погибнуть можно от атомной или биологической
бомбы. Но все это - детские игрушки по сравнению с тем, что
могла бы придумать цивилизация, опережающая нас лет на
двести. Уже сейчас, в рамках открытых нами законов природы,
можно представить столь мощное оружие, последствия применения
которого носили бы галактические масштабы. Такая
братоубийственная война вполне сошла бы за космическое чудо.
А чудес, как мы договорились, нет!
Силы, препятствующие развитию разума, должны иметь
совсем иную природу. И они, конечно же, должны носить
универсальный, не зависящий от конкретных условий характер.
Прежде чем переходить к описанию истинной причины,
приводящей к гибели разума (естественной гибели разума),
подумаем над следующей проблемой: почему человеку за
кратчайшие (по космологическим масштабам) сроки удалось
понять законы природы, которым подчиняется практически вся
наблюдаемая часть Вселенной? Каких-то пяти-семи тысяч лет
оказалось достаточно, чтобы дойти до квантовой механики и
общей теории относительности. Каким образом человек, чей
повседневный опыт ограничивается банальными масштабами,
измеряемыми метрами, скоростями, в десятки миллионов раз
меньшими скорости света, и ничтожно малым полем тяготения, -
каким образом это слабое существо (не выходя из дома)
проникло в гигантские просторы Вселенной и вглубь бесконечно
малых элементарных частиц?"
Ну уж - не выходя из дома. А гигантские синхрофазотроны
и коллайдеры, а сверхмощные телескопы?" - мысленно возразил я
автору меморандума. Но с листками бумаги не поспоришь - их
можно либо читать, либо не читать. Я читал. Последовала новая
часть под названием "Познаваем ли бесконечно сложный объект?"
"Древние описывали процесс познания так. Представим себе
бесконечную плоскость. Кружочек на плоскости - это часть
познанного нами. В процессе познания круг увеличивается, но
растет и граница с непознанным. Познание рождает все новые и
новые вопросы. Процесс бесконечен.
Точка зрения эта стара как мир. Но не является ли она
слишком примитивным обобщением нашего мимолетного опыта?
Неужели бесконечно сложный объект так прост? Скорее нет, чем
да. Ведь "сложность" - в первую очередь, характеристика
качественная, а не количественная. Бесконечно сложный объект
должен состоять из бесконечно сложных, качественно различных
частей, и не обязательно совместимых. Мир, а точнее, система
знаний о мире - это не матрешка. Познав часть такого
непростого объекта, мы не можем быть уверены в том, что наши
знания впишутся в последующую систему знаний подобно тому,
как маленькая матрешка входит в большую. Скорее всего,
познание должно быть сильно нелинейным процессом.
Экстремальным (но вовсе не частным) случаем могла бы быть
столь сильная нелинейность, что познание какой-либо части
вообще невозможно без знания полной картины. Другими словами,
бесконечно сложный объект непознаваем в принципе. Разум не
мог бы возникнуть в бесконечно сложной Вселенной!
Высказанный выше негативный тезис о несоответствии
последовательно познаваемых частей находится в вопиющем
противоречии со всем нашим опытом. Весь наш опыт кричит о
том, что наш мир - матрешка. Например, механика Аристотеля
стала частью механики Ньютона, которая в свою очередь, стала
частью теории Эйнштейна. Есть и другие примеры.
Как же снять очевидное противоречие? Есть два выхода:
либо мы неправильно представляем себе бесконечно сложный
объект, либо окружающий мир не является бесконечно сложным.
Выбрать правильный ответ можно, только опираясь на
наблюдаемые факты..."
Дальше в рукописи следовало большое грязно-серое пятно с
характерными отпечатками речных водорослей. Я перевернул
страницу.
"Вспомним - разум, лишенный пищи, погибает. Все
становится на свои места. Экспериментально доказанное
отсутствие сверхцивилизаций свидетельствует о том, что наша
Вселенная слишком проста для разума. Быстро (за несколько
тысяч лет) познав ее законы. разумная жизнь исчерпывает все
возможности своих применений и исчезает. Парадоксально, но
факт - разум возникает и погибает по одной и той же причине:
по причине простоты устройства нашего мира.
Конечно, неприятно, что разумная жизнь не вечна. Но так
ли уж это трагично? Живут же люди, совершенно точно зная, что
рано или поздно умрут. Как люди, цивилизации рождаются, живут
и умирают. Всякая мысль о вечном их развитии - это та же
мечта о загробной жизни. Хватает же сил быть атеистами. Будем
же последовательны.
Таким образом, быстрая и полная познаваемость Вселенной
доказывается двумя наблюдаемыми фактами: 1) наличием земной
цивилизации, 2) отсутствием космических чудес."
Вот тебе и раз. Я схватил предыдущую страницу, но
ничего, кроме водяных разводов, причудливо пересекающихся
друг с другом, там не было. По давней привычке мозг
отреагировал двустишием: "От всей теории одно осталось
грязное пятно".
Я посмотрел на трибуну. Там вместо представителя
независимых выступала член комиссии по переселению Джулия
Гумбольт:
-Последнее, на чем хотелось бы остановиться, это вопрос
об активизации исследовательских работ наших наблюдателей.
Здесь требуется коренное изменение метода работы. Возможно,
следует отказаться от практики переселения сознания в местный
субъект. Во-первых, такое переселение крайне тяжело
сказывается на сознании аборигена. Провалы в памяти,
остаточные мысли, подозрения родных и близких, - как
следствие, подавленность и депрессия. Все это не проходит
бесследно и попадает в разряд потенциально необъяснимых
явлений. Во-вторых, наблюдателю не так-то просто привыкнуть,
а еще труднее отвыкнуть от некоторых весьма сомнительных форм
деятельности субъекта.
В зале раздались смешки.
-Ничего смешного я не вижу, - осадила зал Джулия и
продолжила. - Наблюдатель превращается в своеобразного
бациллоносителя между контролируемой планетой и сообществом.
Трудно даже представить все негативные последствия такого
ползучего контакта. Мы не застрахованы от заражения
неизлечимыми общественными болезнями. Возможным выходом может
стать повсеместное самопревращение наблюдателей. Здесь
полезен опыт земноводных, - Джулия посмотрела на меня. - Судя
по всему, им удалось достичь высочайшего уровня техники
перевоплощения. Обратите внимание, - теперь она показала
прямо на меня, - совершенно неожиданная внешность, даже
хвоста не видно. Я надеюсь, в своем выступлении представитель
земнян поделится своим опытом.
Значит, она не шутила насчет моего выступления, с
горечью подумал я и с упреком посмотрел на Джулию. Черт
побери, нужно подыграть им. Но как? Прикинуться земноводным?
Но я о них ничего не знаю. О саморазоблачении на заседании
комиссии по борьбе с контактами не может быть и речи.
Я принялся лихорадочно читать рукопись.
"Высказанная выше идея о простоте нашего мира не нова.
Достаточно вспомнить мыслителей прошлого..."
Я пролистал еще несколько страниц.
"...Возникает вполне естественный вопрос: а как много
еще осталось неизвестного в этом лучшем из миров? Казалось
бы, об этом можно только гадать. Гадать не нужно. Достаточно
спокойно проанализировать ситуацию и станет ясно, что..."
В этот момент раздался гонг и председатель сказал:
-Хотя это и не принято, но, учитывая важность момента,
мы сочли целесообразным выслушать нашего наблюдателя с Земли.
Как говорится, мал золотник да дорог. Попросите, пожалуйста,
в зал наблюдателя.
Хвостатый полиглот направился иноходью к двери. С каждым
его шагом я все яснее и яснее осознавал, что моему инкогнито
приходит конец. Он исчез за дверью и через мгновение появился
снова. Вместе с ним показался бородатый мужик с удочкой,
сачком и деревянным ящиком на ремне, перекинутым через плечо,
в длинных, до пояса, резиновых сапогах, от которых на полу
оставались мокрые следы. Он уверенно прошел к трибуне,
прислонил к деревянному косяку удочку и сачок, снял с плеча
ящик. Массируя затекшее от тяжести плечо, наклонился к
микрофонам.
-Эх, мужики, мужики. Токмо самый клев пошел, а вы
того... Весь вечер ждал, туды ее в качель. Вот так работаешь,
работаешь на реке, а рыбку-то половить и некогда. То
браконьеры... Да какие они браконьеры - все ж наши хлопцы, с
Кулповки. Да. То хлопцы, то начальство, то комиссия, а то еще
всякую макулатуру по реке собираешь...
Председатель постучал молоточком по столу. Мужик
оглянулся на него и, помотав головой, давая знать, мол, намек
понял, продолжал:
-Ну, заговорился я, граждане. Текучка заедает. Мнение
мое такое: этот ваш, фу ты, наш контакт пока им не нужен.
Худо-бедно пока живем, а там посмотрим...
Вдруг лицо его начало медленно вытягиваться и, достигнув
максимально возможного растяжения, так и застыло. Мы смотрели
друг другу в глаа. Все замерло.
Мгновение спустя сцена и зал задрожали, как изображение
на киноэкране, когда застревает пленка в аппарате. От
перегрева пленка начинает корежиться, а вслед за ней
изгибается и морщится изображение. Так и произошло. Края
конференц-зала (я только успел удивиться, откуда взялись края
в круглом зале) заколыхались, а в центре, под приветственным
лозунгом, образовалась огромная беспросветно черная дыра с
рваными краями. Дыра быстро расползалась, поедая все: и стол
с председателем и двумя тиграми, и деревянный ящик с удочкой
и сачком, и трибуну с наблюдателем, и разнообразных внеземных
существ в зале. Наступила полная темень.
Несколько позже откуда-то издалека послышался
нарастающий пульсирующий гул. Когда гул превратился в
грохот, темень покрылась светлыми пятнами, из которых
постепенно возникло очертание вагона метро.
Все-таки сон, с облегчением подумал я и осторожно, не
поворачивая головы, осмотрелся вокруг. Все было без подвоха,
настоящее. И неяркие фонари, и блестящие никелированные
поручни, и мягкие коричневые сиденья, и на них - совершенно
нормальные пассажиры, из которых особенно нормальным выглядел
бородатый мужик в длинных резиновых сапогах, с удочкой,
сачком и деревянным ящиком.
Приснится же такое. Нарочно будешь думать - не
придумаешь. А я-то хорош, начал я себя костить. "Ушыпныте
меня". Гадал еще - сон не сон. А того не мог сообразить,
дурья башка, что чепуха откровенная получается. По приметам
не мог догадаться. Верное есть правило: если вокруг тебя
фантастические несоответствия происходят, так и делай вывод,
а не "шыпайся". Сон - романтическое состояние души. Кто это
сказал?
Сон понемногу отходил, детали быстро стирались из
памяти. Но я все не унимался. Еще эти странные фамилии. Как
они - Стругацкий, что ли, Иванов. Откуда они взялись, не
пойму. Уже по одному этому признаку можно было просыпаться.
По репродуктору объявили:
-Следующая станция - Земная Прим.
Надо бы очки импортные темные заказать. Скоро голубое
солнце взойдет - полгода жары. Я расправил подмявшееся крыло
и пошел к выходу.
1985 г.
Рассказ печатался: 1987, "Земля и Вселенная", No1 и в 1990 г.
в сб. "Дорога Миров", Молодая Гвардия, Москва
Владимир ХЛУМОВ
САМОЛЕТНАЯ СУДЬБА
Посвящается А.В.Силецкому
У меня при взлете всегда закладывает уши. Говорят, носоглотка плохая.
Может быть, и так. Только летать все равно приходится, потому что страна
большая. Да и нравится мне летать. Я всегда поближе к окошку сажусь,
леденец за щеку и смотрю-поглядываю, как проваливается вниз затвердевшая
поверхность, взрыхленная человеческим гением. Не то и запоешь вдруг от
радости шепотом, про себя, что-нибудь тревожное и чувствительное. "Эй, -
кричишь потихоньку облакам. - Облака!" Молчат странники вечные, и не
знаешь, чего еще дальше добавить.
В то прохладное сентябрьское утро, снаряженный командировочным
удостоверением, небольшим багажом и ворохом поручений, я отправлялся в
южные края. Просвеченный и намагниченный, первым ступил на самоходный
трап.
- Ваше место во втором салоне, - строго предупредила стюардесса и,
встретив мой добрейший взгляд, с улыбкой добавила: - слева у окна.
"Слева у окна", - повторял я, проходя по пустому салону Туполева сто
пятьдесят четвертого, нагибаясь и заглядывая в иллюминаторы. Оттуда
струился хмурый сентябрьский свет, растворялся в таком же неживом
внутреннем освещении, и от этого салон, пока еще совсем пустой, казался
больничной палатой, а не транспортным средством. Впечатление подкреплялось
каким-то странным аптечным запахом, источник которого вскоре выяснился.
Упитанный крупный мужчина с черной бородой, в абсолютно того же цвета
костюме, уже расположился в моем кресле и, пристегнувшись моим ремнем,
неподвижно смотрел в мой иллюминатор. Перед ним на откидном столике лежала
горка таблеточных упаковок, возглавляемая пивного цвета флаконом,
источавшим, как было ясно, тот самый резкий запах. Я слегка кашлянул и
многозначительно зашелестел билетом. Никакой реакции. Я еще раз повторил
действие с тем же результатом. Тем временем я начал превращаться в
бутылочную пробку, вот-вот готовую вылететь через узкое горло прохода под
напором шипящей массы авиапассажиров. Не смея далее препятствовать
движению, я уселся рядом с черным человеком.
Немного погодя мой попутчик оторвался от окна, скользнул по мне
тревожным взглядом и произнес в пустоту:
- Здесь как в больнице, всегда вспоминаешь о смерти.
Веселенькое начало, подумал я и промолчал.
- Простите, я, кажется, занял ваше место, - искренне сожалел черный
гражданин. - Но я должен сидеть у иллюминатора... - он приумолк на
мгновение и, преодолев какие-то сомнения, добавил: - Иначе я могу
пропустить.
Нет, меня так просто не проймешь. Я развернул вчерашнюю газету и
уперся в однажды прочитанное место. Пропустить он не может. Ладно, бог с
ним, в крайнем случае буду спать.
- Хорошо, что вы - это вы, - не унимался мой сосед. - Я люблю
спокойных людей, с ними легче преодолевать трудности.
Я даже попытался улыбнуться, но получилось не очень искренне, оттого
стало мне еще неуютнее, и я с завистью посмотрел на переднее место, где
крутой коротко стриженый затылок случайно знакомился с обладательницей
точеного профиля. Он уже попросил у соседки ладошку и что-то там
выискивал. Наверное, линию судьбы. Я неслышно вздохнул. Удивительно, сколь
полезны несуществующие вещи. Судьба, провидение, - какая чушь, какое
высокомерие предполагать, будто природа или сам господь Бог только и
заняты тем, как бы поизвилистее предначертать несколько миллиардов
маршрутов с известным концом. Стоп, поехали обратно.
Загудели турбореактивным горлом движки. Защелкали ремнями пассажиры.
Прошла проводница. Заставила убрать соседа склянки. Тот нехотя выполнил
указание и прошептал в самое ухо:
- Маршрут у нас опасный, южный, угнать могут, а самолет того.
- Того чего? - я не выдержал, каюсь.
- Старенький самолетишко, - он с силой надавил на пластмассовую
обшивку и та сухо хрустнула. - Полный износ. Даже не взлетим, наверное.
- Взлетим, - с наигранным энтузиазмом решил я перехватить инициативу,
но гражданин в черном не сдавался.
- А вы заметили, какие глаза у стюардессы?
- Нормальные глаза, - втягивался я понемножку. - Даже очень ничего
глазки.
Какие там глазки, я, честно говоря, не запомнил.
- Ну да, меня не проведешь. Тревожные глаза. Я ей прямо в зрачок
заглядываю, а она даже не моргнет. Не иначе как что-то случилось. Вот уже
сколько стоим, а ни с места. Куда она исчезла? Наверное, переговоры ведут.
В дверях появилась проводница, и я криво ухмыльнулся. Но радость моя
была недолгой. Стюардесса нагнулась и откуда-то снизу вынула спасательный
жилет.
- Уважаемые пассажиры! Часть нашего маршрута пролегает над водной
поверхностью... - справа что-то заскрипело и навалилось тяжелым прессом.
Бородач, упершись рукой в мой локоть, приподнялся, насколько позволял
ремень, и голодным зверем следил за неуклюжими пассами бортпроводницы. Я
видел только улыбающееся девичье лицо с холодными равнодушными глазами.
Когда она перешла к подаче звукового сигнала, что-то там у нее под мышкой
заело. Да бог с ним, с сигналом, подумал я, если что, то и свисток не
поможет. Я вздохнул и попытался выдернуть руку из-под соседа. Но где там -
тот держал меня мертвой хваткой каменного гостя.
- Вот оно, ружье, - трагически произнес гражданин в черном.
Последние слова, произнесенные чуть громче, привлекли внимание
соседки с переднего ряда. Она повернулась, впрочем не вынимая ладошки из
лап ухажера, и спросила, глядя на меня в упор:
- Какое ружье?
- Ружье из первого акта, - пояснил я голосом соседа. Точнее, пояснил
сосед, а я лишь открывал рот, пытаясь оправдаться не за свои слова. Она
удовлетворенно хмыкнула и отвернулась.
- Теперь обязательно выстрелит, - продолжал разжевывать сосед. -
Только, я думаю, до моря-то мы не дотянем. Если даже и взлетим, в чем я
глубоко сомневаюсь...
Наконец стюардесса вытащила свисток и пронзительным судейским
сигналом продемонстрировала спасательное средство в действии. Кто-то
громко и весело засмеялся, кто-то зааплодировал, я, честно говоря, тоже
хохотнул, а мой сосед замолк и насупился. Погодя самолет тронулся и, мягко
подпрыгивая на бетонных стыках, попятился назад. Черный человек намертво
врос в иллюминатор, так что смятая курчавая бородища расплющилась и теперь
поблескивала серебристыми нитями из-за обоих лопоухих ушей. Эх, охота же
вот так вот человеку маяться, - подумал я, достал леденец и, откинув
голову на спинку, уставился в потолок. В пожелтевшем от времени
пластмассовом небе ярко светилось "Пристегнуть ремни. Не курить".
Захотелось курить. Я закрыл глаза и увидел огромное сигарообразное тело,
эдакую алюминиевую трубу, плотно населенную живыми существами. От каждого
существа в хвостовую часть тянулся провод, а может быть, трос, и там
позади все это сплеталось в один стожильный кабель, выходивший через
специальное отверстие в окружающее пространство и в неведомых глубинах к
чему-то прикрепленный. Труба взвыла, задрожала и вдруг со свистом
рванулась вдоль своей оси. Казавшийся абсолютно нерастяжимым гигантский
кабель не препятствовал движению, а без всякого трения вытягивался наружу,
подобно тому, как выползает фарш из мясорубки. Упругое разноцветное месиво
поблескивало лакированными боками и его хотелось потрогать или даже
лизнуть. Странная мысль, не правда ли, пришла мне в голову? Впрочем, не
такая уж и странная, если учесть мое особое состояние. Ведь одна из жил
заканчивалась на мне и она тем самым была моей частью и одновременно
частью всеобщего кабеля, так остроумно вложенного в трубу. Труба тем
временем набирала скорость, кряхтела, стонала, пытаясь обрести свое
тяжелое тело. Я тоже начал пыхтеть, сопереживая дерзкой мечте трубы о
свободном полете. Меня терзали сомнения. Если стожильное чудище вырастает
из трубы, вещественные запасы которой ограничены, то не сойдет ли она вся
на нет, прежде чем наступит новая фаза? Да и применим ли в моем положении
хоть какой-нибудь закон сохранения массы? Я даже потрогал свой серенький
проводок, пытаясь установить, не уменьшается ли он в диаметре. Здесь
напряжение достигло предела. Что-то подо мной затряслось, потом гулко
хлопнуло, последняя волна, как судорога, пронеслась по трубе, и
разноцветный сноп изогнулся к небу. Мы мчались вверх по второй стороне
тупого угла. Я покрепче схватился за свой отросток и открыл глаза. Черный
человек уже оторвался от окна. Я посмотрел вослед и обнаружил, что с силой
сжимаю запястье соседа.
- Простите, я, кажется, уснул, - соврал я и громко сглотнул
накопившуюся во рту сладость.
- Уснул, - не без зависти, как мне показалось, повторил сосед. -
Уснуть, когда жизнь, можно сказать, на волоске. Да у вас железные нервы!
- Отчего же на волоске, - как можно спокойнее возразил я.
Мой сосед с победным видом, не говоря ни слова, ткнул в обшивку чуть
повыше иллюминатора. Я присмотрелся. По бугристой поверхности, вверх
наискосок, тянулась извилистая линия длиной сантиметров тридцать. Впрочем,
вверху она исчезала под стыком багажника, и неизвестно, на сколько
продолжалась там. Была ли это трещина или просто глубокая царапина? Не
ясно. Чтобы выяснить это, необходимо было проверить ее каким-нибудь острым
предметом, например, сковырнуть ногтем. Но это было бы уже слишком. Уж
очень мне не хотелось показывать соседу, будто все его страшные подозрения
возымели на меня хоть малое действие. Да и просто было бы смешно перед
остальными пассажирами. Я напряг до предела зрительную память, пытаясь
установить, была ли трещина до взлета, но с достоверностью ничего не
вспомнил. Наверняка была, просто не нужно было, вот и не обратил внимания.
Так если ко всему приглядываться да прислушиваться!.. Я прислушался и тут
же обнаружил странное подвывание на фоне монотонного турбореактивного
гула. Стоп, назад.
- Царапина древняя, - равнодушным голосом пояснил я, - наверняка
кто-нибудь до нас зонтиком случайно задел...
- Зонтиком, - возмутился черный человек. - Да я тут все обнюхал,
целехонька была.
- Значит, не заметили, - отрезал я, а сам подумал: это же надо было
заранее прийти специально обследовать самолет. А действительно, как это он
успел меня опередить? Ведь его точно не было ни на регистрации, ни тем
более на контроле. Откуда он вообще свалился на мою голову? А может быть,
он специально здесь? Да, да, специально меня пугает. И костюм черный
нарочно надел, и место мое занял, и бороду черную приклеил... Я бодренько
самоиронизировал, но действовало плохо. С другой стороны, если он просто
пуглив и настолько мнителен, что сводит случайные факты, и даже не факты,
а так, подозрения, в основание главной гипотезы о ненадежности самолета,
то вряд ли можно о всех подозрениях делиться с окружающими. Это ж сколько
надо иметь мужества, чтобы лететь на обреченном самолете! Правда, не
кричит он на весь самолет, разве что разок сказал погромче, а так все для
меня одного, все для спокойного человека, с которым легче преодолевать
трудности.
Тем временем самолет, трепыхаясь и болтаясь, пробивал толстый
облачный слой. Леденец мой истаял, и уже начало пронзительно давить на
уши. Я судорожно достал следующий и заодно предложил соседу.
- Спасибо, не люблю сладкое, - отказался черный человек.
- Я тоже не очень, но для ушей полезно, - оправдывался я.
- У меня прекрасная носоглотка, - он достал носовой платок и громко,
со свистом высморкался. Кое-кто оглянулся, даже соседка спереди посмотрела
на меня с отвращением. Я улыбнулся и пожал плечами. Она же отвернулась,
шепнула что-то на ухо соседу, и они весело рассмеялись. Тут тряхнуло
по-настоящему. Казалось, могучий гигант снаружи схватился ручищами за
крылья и принялся вытряхивать душу из самолетного объема. Ударил колокол,
с малиновым звоном посыпались осколки, справа по диагонали хлопнула крышка
багажника и вниз полетели незакрепленные предметы.
- Щас как хряснет пополам, - нудел над ухом сосед.
- Значит, судьба, - процедил я сквозь зубы и, не закрывая глаз, опять
увидел летящую трубу. Все ясно. Труба - чепуха, образ, но почему же она
так сложно устроена? Для чего к ней приделаны эти липкие провода? Да и не
провода, а такие прозрачные трубки, по которым струится жидкое вещество.
Зачем, кто свел их воедино, как ему удалось так плотно упаковать нас в
цилиндрическое пространство? Я потрогал розовый отросток соседки, он был
теплый и слегка пульсировал.
- Судьба, говорите, - черный человек тоже потрогал розовый отросток.
- Да, похоже. Наши судьбы протянуты из прошлого и сведены воедино здесь в
салоне. И когда самолет хряснет пополам, в одно мгновение оборвется связь.
Вот как - прошлое и будущее связаны, напрямик, механически. Появилась
бортпроводница, опутанная с ног до головы сиреневым удавом. Когда она
подняла выпавшие вещи и попыталась закинуть их на верхнюю полку, я
заметил, что удав впился ей под грудь, в то самое место, откуда она не
могла достать звуковой сигнал.
- А не кажется ли вам, что фатум и авиакатастрофа несовместимы? - я
решил отвлечь соседа умным разговором.
- Как это несовместимы? - он взглянул на меня с нескрываемым
любопытством, но тут же перевел взгляд на бортпроводницу.
Останавливаться было нельзя, и я перешел в наступление:
- Посудите сами. Допустим, наш авиалайнер, - я специально перешел на
высокий стиль, - потерпит крушение. - Черный человек хмыкнул со знанием
дела. - Нет, обратите внимание, я лишь теоретически допускаю такую
возможность. Итак, огромный серебристый лайнер разламывается как хлебный
батон пополам и гибнут все пассажиры. - Господи, что я несу, пронеслось в
голове. - Итак, что же означает гибель ста пятидесяти пассажиров с точки
зрения фатума?
- Что? - не выдержал сосед.
- С точки зрения полной предопределенности судьбы это означает, что
каждому из сидящих вокруг нас пассажиров на роду было написано погибнуть в
авиакатастрофе.
- Правильно, - обрадовался черный человек.
- То есть у вас, у меня, и у той хорошенькой девушки с точеным
профилем, - да бросьте вы этот шланг, - я шлепнул его по руке и
неторопливо продолжал, - и у ее соседа, крутого затылка, и у стюардессы, и
у всех наших попутчиков на руке нарисовано одно и то же: неудачный полет
хмурым осенним утром. А теперь представьте, какова вероятность случайной
встречи ста пятидесяти человек с одинаковой судьбой.
- Какова?
- Вероятность практически равна нулю.
- Значит, судьба. - Негодяй оказался сообразительным. Я отмерил его
ненавидящим взглядом, с каким-то даже злорадством отметил толстый черный
шланг, высунувшийся из-под черного пиджака соседа, и уточнил:
- Судьба судеб!
В тот же миг все пропало. Я моргал, тер глаза, но ничего не видел.
Исчезло все, исчез сосед, исчез самолет, исчезла даже труба, нашпигованная
траекториями человеческих судеб. Я испугался настолько, что перестал
скрывать это. Да и от кого скрывать, все пропало, сошло на нет. Господи,
за что? Я просто летел в командировку, по делу, по обязанности. Откуда все
это наваждение, эта проклятая труба, эти приторные связи между прошлым и
черт его знает чем... А теперь сплошная темень. А вдруг этот негодяй
оказался прав, и мы-таки разбились, и теперь уже все кончено? Я
присмотрелся. Кажется, стало светлеть. Во всяком случае, я почувствовал
вокруг себя покатые круглые стены и понял, что нахожусь в длинном туннеле.
Подозрение вскоре подтвердилось слабым мерцающим светом прямо по курсу.
Да, я продолжал лететь, наверное, по инерции. Хотя, если я всего лишь моя
душа, то при чем здесь инерция? На всякий случай пошарил вокруг себя в
поисках связующих с прошлым приспособлений и обнаружил лишь аккуратно
срезанный отросток. Все ясно: в плотном облаке мы столкнулись с встречным
самолетом, мгновенная безболезненная смерть, и теперь наши души летят сами
по себе в светлое благоустроенное место. Бледное мерцающее пятно по курсу
быстро росло и вскоре превратилось в сверкающий до боли в глазах,
освещенный прямыми солнечными лучами иллюминатор.
Мы прорвались, мы взлетели. Сияло утреннее солнце, тихо сопели
движки, мы улетали подальше от слякоти и страха. Погасло, растворилось в
летнем свете желтоватое напоминание. Мой черный человек, удивленно крутил
головой, как будто не веря своим глазам. Я же благородно отмалчивался,
наивно полагая, что теперь, здесь, по эту сторону облачного слоя, в почти
безвоздушном пространстве он успокоится, а быть может, уснет. Но где там.
Едва я попытался зажечь сигарету, как началось сызнова:
- Все-таки четыре двигателя надежнее, чем три. Если один откажет, не
дотянем.
В ответ я звонко щелкнул замком ремня безопасности и невозмутимо
откинул спинку кресла. Сигарету, скрепя сердце, спрятал обратно. Сосед же
мой ремня не отстегнул, а наоборот, когда по микрофону объявили, что наш
полет проходит на соответствующей высоте с соответствующей скоростью, а за
бортом минус шестьдесят пять градусов Цельсия, затянул ремень потуже.
Уснуть бы и проснуться на земле, размечтался я и вспомнил, как однажды
проспал начало снижения и был навсегда раздавлен страхом перед болью в
ушах. Да, не спится трусу. Я со стыдом вспомнил трубу и глупый разговор о
судьбе. Неужели я испугался? Ну и что? Ведь как трясло. Трясло как обычно,
просто не надо слишком сосредотачиваться. Я посмотрел на трещину в
обшивке, и мне показалось - она стала пошире. Нет, ерунда, нужно
отвлечься, нужно занять себя чем-нибудь несущественным, как это делает
парочка впереди. Солнце прогрело внутренности самолета, стало тепло и даже
жарко. Девушка сняла плащ и голым локотком касалась своего соседа. Может
быть, не зря судьба их свела вместе? Может быть, судьба подарила их друг
другу в воздухе в награду за что-нибудь хорошее там, в прошлом? А кого
подарила мне судьба и за что?
Я поглядел краем глаза на соседа. Теперь наступила новая фаза. По
тому, как ходили ходуном крылья его огромного мясистого носа, стало ясно -
он переключился на обоняние.
- Кажется, горим, - почти уверенно прошептало черное чудовище.
Я принюхался и отчетливо, даже при своей носоглотке, ощутил запах
паленого.
- Ничего не слышу, - я приготовился к новому испытанию судьбы. Со
стороны пилотской кабины открылась штора и появилась с побелевшим от
страха лицом стюардесса. Она озабоченно, не удосужившись даже улыбнуться
пассажирам, быстро прошла в хвостовую часть самолета. Запах усилился до
таких пределов, что не признавать его существование было бы просто смешно.
Потом сзади, по центру салона потянулась голубая прожилка дыма. Чуть позже
еще и еще. Знакомая картина, мелькнуло в мозгу.
- Да, на сигаретный дымок-то не похоже, - с каким-то радостным
самоистязанием пропел сосед, упреждая мои возражения. Что и говорить, не
табаком пахло.
- Вот она, ваша судьба судеб, как вы изволили насмехаться, злодейка
злодеек. Нет уж, пардон, я скажу по-другому: одна паршивая овца все стадо
портит.
- Причем тут овца? - почти задыхаясь от дыма, сохранял я человеческое
достоинство. - Какая овца?
- Та, у которой на руке написано погибнуть в самолете, - изрек черный
человек и нагло сказал: - Дайте руку. - Я от неожиданности протянул
ладонь. Потом вдруг опомнился, но тот уже вцепился. - Так и есть,
смотрите, вот линия жизни, вот излом, обрыв, крушение... - Я присмотрелся
и увидел лишь однобокое дерево с ветвями по правую сторону, а мой сосед
докончил, как отрезал: - Ваше дело - труба!
Сзади послышалось тележное поскрипывание, пронесся радостный вздох. Я
повернулся. Наша самолетная хозяйка, уже в белом переднике и чепчике,
катила, подталкивая перед собой, дымящийся аппетитным куревом обед.
Неожиданное и в общем приятное явление подействовало на меня самым
удручающим образом. Я оцепенел. Нет, ей-богу, лучше бы в самом деле
случился пожар, такой небольшой, локальный, бывает же так - короткое
замыкание, проводка плавится, страшно, но не опасно, мы бы вместе с
экипажем огнетушителями потушили. Но обед, откуда, зачем, после всего
пережитого?
Я недвижимо сидел, мрачно глядя на блистающий солнечными зайчиками
алюминиевой фольги нераспечатанный бифштекс. Рядом на подлокотниках лежали
мои обессилевшие руки. Чуть подальше, слева, с отчаянным урчанием доедал
отмеренное аэрофлотом мясо хиромант. Я глядел перед собой, а видел не
серебристый пакет, не белой пластмассы одноразовый прибор из трех
названий, не красивый, цвета знамен французской республики пакетик
горчицы, а черную лохматую бороду, обильно смазанную животным жиром.
Подлец ел с аппетитом. Ловко пододвигал ножиком картофель, посыпал перцем,
солил, нарезал небольшие ломтики бифштекса рубленого, сламывал белый хлеб,
виртуозно намазывал сливочным маслом и запивал минеральной водой. Да что
же это такое? - жаловался я про себя. Нужно что-то сделать, совершить хоть
малое, но реальное действие. Я, собрав в кулак остатки своей слабой воли,
чуть не кряхтя, потянулся к столику. Громко, как самолетная обшивка,
захрустела под пальцами еще теплая фольга. Снизу она оказалась горячее, но
я, обжигая пальцы, сдернул крышку и ужаснулся. Из-под крышки в тот же миг
вылетели черные бабочки и, не отлетая далеко, закружились над куском
антрацита. Тем временем сосед покончил с обедом, тщательно вытер бороду,
приспустил ремень безопасности и выдохнул:
- Кормят как на убой.
Я был окончательно раздавлен. Не очередной идиотской шуточкой, а
бифштексом, и даже не самим до основания выгоревшим куском мяса, а тем
совпадением, той зверской игрой случая, по которой именно мне он и
достался. И тут меня осенило. Ведь это же не мой бифштекс, это не мое
место, это место негодяя в черном, и бифштекс его, и следовательно, не я,
а он, он - та самая паршивая овца, из-за которой мы, может быть, все
погибнем! Но погоди же, черный человек. Я загнал бабочек обратно под
крышку, поблагодарил вежливо стюардессу и решил действовать.
Первым делом я демонстративно пристегнул ремень безопасности. Потом с
интересом оглянулся вокруг. Трещина, так умело обнаруженная соседом,
расползлась в полпальца. Не громко, но и достаточно ясно я обратил
внимание соседа на бесспорные факты. Ничто не ускользнуло от моего
внимания. После упоминания о трещине я поделился с соседом некоторыми
соображениями по части разгерметизации на высоте в десять тысяч метров.
Ясно было, что внешняя оболочка самолета уже наполовину потеряла свои
защитные свойства. Иначе откуда свежий воздушный свист и горка снега между
стекол иллюминатора? Потом я закурил сигарету и как бы случайно начал
стряхивать пепел на мягкие ковры. Сосед мой притих и даже оцепенел.
Вдохновленный удачным началом, я пошел в наступление. Я ему припомнил все:
и угонщиков, и ружье, и движки. И про то, как действует группа захвата, и
насчет случайных пусков боевых ракет класса земля-воздух, а в довершение
всего вызвал стюардессу, попросил спасательный жилет и тут же под смех
пассажиров его надел. Смейтесь, смейтесь, кричал я соседке, показывая
язык. Я спятил от удовольствия - мой черный человек был ни жив ни мертв.
Тем временем самолет как-то странно дернулся и начал потихоньку снижаться.
Рановато, пронеслось в голове, еще добрых сорок минут до посадки. Я
прислушался. Не знаю как, но резко изменился режим работы двигателя.
Собственно, и работы никакой не было. Осталось одно - долгая протяжная
сирена, с постепенно возрастающим кверху голосом.
- Снижаемся? - то ли спрашивая, то ли сообщая, вскрикнул я и,
подтолкнув соседа локтем, прибавил загробным голосом: - Падаем.
Тот не реагировал. Я приподнялся и заглянул ему в лицо. Черный
упругий ус периодически поднимался и опускался в такт его дыханию - он
спал! Мерзавец, он спал, он все проспал. Я прислушался. Нет, не появляется
привычное моторное урчание. Не возвращается на исходную высоту серебристая
машина. Я уже потерял добрую половину своего веса и сделал невероятное -
осторожно полез к соседу за пазуху. Мне нужно, смертельно необходимо
узнать, кто он, у него должно быть имя. Дьявол, леший, Люцифер? Я нащупал
толстый, натуральный кожаный бумажник, выкрашенный в черный цвет. Э, какой
толстосум! Ну-ка, посмотрим, что это? Ах ты, баловень судьбы! Я вытащил на
свет аккуратно сложенную, обернутую черной резинкой, какими затягивают
полиэтиленовые пакеты в универсамах, толстую пачку купюр. Нет, не купюры
это, глянь поближе. Я с ожесточением сорвал резинку... Фью - свистнули мы
с самолетом. Из рук веером полетели разноцветные листочки. Я лихорадочно
хватал по одному и читал. Билет первого класса Москва - Минводы, билет
экономического класса Токио - Нью-Йорк и обратно. Так, дальше, местная
авиалиния Киев - Житомир, роскошный глянцевый билет Транс-Уорлд Эйрлайнс
Сингапур - Шенон с посадкой во Франкфурте-на-Майне. Еще, еще десятки,
сотни фантастических маршрутов. Ах, каналья, попался, не скрывая
возмущения, кричал я во все горло. Мой хриплый, надсадный крик бешено
метался по алюминиевой трубе. Ее фаршированное тело, уставшее от полета,
накренилось навстречу отвердевшему планетному диску. Ах, прохвост, ах,
самолетная душа - возмущению моему не было предела - нашел-таки где
испытывать судьбу, подлец. Сейчас, сейчас, погоди - я шарудил вокруг себя,
подыскивая подходящий предмет. Страшно мешали судьбоносные шланги. Видно,
в самолете началась паника, и они сплелись в один хаотический змеиный
клубок. Не зря запрещают ходить по самолету, - мелькнула полезная мысль.
Наконец под ногами я нащупал то, что искал. Я знал, я прекрасно понимал,
как быстротечно падение трубы. Я торопился, пытаясь грызть целлофановый
пакет и одновременно следить за звуком свободно падающего тела.
Целлофановый пакет хрустнул в последний раз, и в руках моих оказался
одноразовый, абсолютно стерильный пластмассовый нож. Я его согнул для
проверки несколько раз и понял - выдержит.
Оглянулся. В суматохе я потерялся, вернее, потерялся мой сосед.
Ладно, такого пластмассовым ножиком все одно не возьмешь - кожа толстая. Я
начал перебирать трубки тока. Бежевые, золотистые, шоколадные, нет, не то,
а вот моя серенькая - я ласково погладил прозрачное приспособление. Так,
вот и розовенькая, если спасемся, обязательно познакомлюсь - поклялся,
стоя на коленях. Так, горячо, близко, вот она, бесовская, ишь, нефть
гонит, сволочь. Меня охватило сомнение - вдруг не возьмет? Я прижал ее,
скользкую, холодную к груди и принялся за дело. Потихоньку подползая,
усердно, с чувством правоты совершаемого действия я пилил. Так узник пилит
решетку проклятой тюрьмы. В трубе потемнело, похоже, мы уже врезались в
облако и до поверхности осталось километра три, не больше. Теперь я пилил
на ощупь, полз, как крот в полумраке. Вокруг стоны, крики. Господи,
заведется же такая дрянь в самолете, несчастье интернациональное. Скольких
людей напугал, подлец, сколько душ загубил, а на мне остановишься. Жур,
жур - в лицо ударила слабая струйка. Взяла, взяла, радостно билось в
груди. Погоди, я тебя сэкономлю. Надеть спасательные жилеты! - крикнул я в
салон, - щас зальет. Уже било, как из артезианской скважины. Еще одно
усилие, хрустнул, сломался ножичек, но и шланг остался на соплях. Я встал,
распрямился в полный свой человеческий рост, поднял змеюку и с размаху об
колено перешиб проклятое устройство. Пассажиры ахнули, а самолет в
одночасье взревел тремя газотурбинными двигателями и выправил курс на юг.
Позже, когда мы шли по взлетной полосе у берега еще теплого моря и
бархатный ветерок трепал ее короткую челку, я подошел к ней и уже своим
голосом представился. А черного человека мы никогда не вспоминаем. Ведь
она его даже и не видела.