Евгений ФИЛИМОНОВ
МИГРАНТЫ
НЕКОТОРЫЕ ПОЯСНЕНИЯ
Так уж получилось, что истоки этих сюжетов уходят в достаточно
отдаленную по времени случайную встречу, вернее, импровизированную такую
вылазку одной компании, образовавшейся, как потом выяснилось,
непроизвольно, стихийно, как в те незрячие годы многое делалось.
Несвязность этой компании, очевидная бесцельность и анархия поездки только
оттенялись чудесной местностью, где решено было разбить табор, палаточную
стоянку на два-три дня. Не стану описывать абсурды и нескладуху, присущие
таким разнородным сходкам, не хочется также припоминать с натугой
подробности затяжной и в меру пристойной пьянки - обычной, типовой, скажем
так, для той поры, - отмечу лишь, что когда все разъезжались по домам, на
лицах гуляк отмечалось явное облегчение. Нет нужды говорить о том, что
компания эта в таком составе больше никогда не собиралась, и при редких
встречах участники пикника ощущали друг к другу что-то вроде неприязни и
смутного стыда...
А ведь, если разобраться, многие из них были людьми не совсем
обычными: к примеру, тамада вылазки мог нагреть любой металлический
предмет в своей ладони - буквально докрасна! Я сам "для интересу" отдал
ему свои ключи и уже через минуту перебрасывал раскаленную связку из руки
в руку под общие аплодисменты. На ключах до сих пор следы окалины.
Там же одна девушка, совсем юная с виду, специализировалась на
человеческих связях - на нитевидных тяжах, которые, по ее словам, оплетают
каждого человека, проникают в душу и мозг, уходят часто за горизонт, через
континенты, а иногда даже туда.
- То есть? - вяло поинтересовался я (шел второй час ночи, многие уже
разошлись от костра по палаткам).
- Туда, - неопределенно махнула девушка в сторону звезд.
Был еще там один необщительный спортсмен, который на спор, подобно
кроту, мгновенно зарывался в землю и тут же эффектно выкарабкивался из
соседнего склона. Он также практиковал кунг-фу и какое-то экзотическое
восточное мировоззрение, что не мешало ему пить "как лошадь".
Заинтриговала также всех длинноволосая брюнетка, внешне не особенно
примечательная, которая, знакомясь с мужчиной, производила возле его плеча
неуловимый пас. "Для страховки", - так объясняла она. Дело в том, что на
ней тяготело проклятье неизбывной, смертоносной любви, и она, как могла,
старалась уберечь людей от этого.
Еще там обретался человек, ничем особенно не примечательный, он лишь
время от времени сдержанно стонал. Его непрестанно мучила совесть. Он
изрядно омрачал и без того не особенно буйное веселье. Говорили, правда,
что он мучился в основном за других.
Надо сказать, что почти все собравшиеся обладали даром предвидения,
но пользовались им крайне неохотно и старались развивать у себя обычное,
свойственное простому человеку представление о будущем, как о целом наборе
возможностей.
Повторяю, погода стояла чудесная, и любитель визуальных наводок мог с
блеском демонстрировать свое искусство в прозрачном воздухе; но, опять же,
это не вызывало особого интереса.
Как уже говорилось, все эти необычайности могли так и сгинуть,
проявившись лишь на миг, уйти в забвение, подобно другим, куда более
важным вещам, если бы не моя возможность (самая, пожалуй, малозаметная на
фоне красочных качеств прочих) - это способность улавливать потенциальные
сообщения, воссоздавать их прямо-таки из двух-трех случайно оброненных
слов и затем излагать их, по мере возможности сохраняя стиль и особенности
каждого повествования. Со временем к этим сюжетам, записанным наскоро
после той встречи, добавились другие, подобные, а еще и случайные тексты -
объявления, вырезки, записки, вырванные страницы, развеянные архивы (если
приглядеться, бумажный смерч окружает нашу кренящуюся Вавилонскую башню),
- которые мне показалось уместным объединить в этой подборке. Сдается
порой, что эти странные и на первый взгляд абсурдные отрывки,
встречающиеся на каждом шагу в море обыденной информации, помогают как-то
понять собственно нашу, не такую уж реальную реальность.
Почему подборка названа "мигранты"? Никакой связи с термином, имеющим
хождение в Прибалтике; просто мне все эти люди показались тогда как бы не
имеющими корней палаточными кочевниками, бродягами по своей сути, несмотря
на то, что большинство имело пресловутую прописку и довольно хорошее
жилье. Два-три интеллигентных бомжа не в счет, тем более, что они сами
избрали такой образ жизни. Но все без исключения представляли собой
человеческий транзит в чистом виде; их коренные интересы находились где-то
очень далеко, вне сферы обитания.
ПРОБЛЕМА НАСЛЕДОВАНИЯ
Часто думаю: в наше скверное время могли бы родиться какие-то сказки,
легенды, притчи, коих множество возникало и циркулировало в эпохи куда как
худшие (а ведь были худшие, чего там, возьмем хотя бы татар, или же
опричнину - хоть ту, хоть недавнюю)? А вдруг нынче, в связи с деградацией
и повальным избиением прессы, из слухов и сплетен опять возродится
фольклор? Как бы, к примеру, выглядела общеизвестная версия о престарелой
коронованной чете, озабоченной проблемой наследника?
...Жили король с королевой, и всего у них было в достатке, однако
Господь не даровал им детей. Престарелые супруги, одолевая стыд, куда уж
только ни ходили - и к сексопатологу, и к эндокринологу, к экстрасенсу, к
знахарке - все тщетно, пока - как это водится в сказках - совершенно
случайно не прознали о чудодейственном заморском средстве, гарантирующем
результат. Нет нужды расписывать те мытарства и полупреступные ситуации, в
каковых обставлялись их поиски, каждый из нас может легко представить себе
все эти улещивания нужных лиц, звонки, очереди, подворотни, торопливые
воровские переговоры с нужными людьми (по виду сущими подонками), уловки и
комбинации на подступах к драгоценному препарату, который, как у нас
водится, завозился тоннами и скармливался вельможным парам чуть ли не как
вермишель (хотя обычно это порода плодится без затруднений, подобно
кроликам, безо всяких там пилюль). И вот, наконец, долгожданный миг - в
подвальном коридоре престижной клиники чернявый ординатор, опасливо
зыркнув туда-сюда, сует в королевскую руку стеклянный цилиндрик, в
котором, подобные крупной дроби, перекатываются зеленые глянцевые шарики
пилюль... О, радость! Монархи вмиг забывают обо всем, но ординатор стоит,
всем видом своим показывая, что дело еще не окончено. Король,
спохватившись, сует в карман белого халата увесистую пачку, и ординатор
тут же деловито удаляется - не принято у нас унижаться и благодарить за
королевские подарки.
...И тогда проглотила королева горошину и враз забеременела - так,
что ли, в первоисточнике? Нет нужды живописать тихую радость пожилой пары,
ведь она, само собой, омрачена тревогами, подготовкой к родам, и без того
непростым в наших условиях. Наконец, в срок, в нужном роддоме (гнусный
советский термин), с помощью задаренной снизу доверху акушерки появляется
малыш. Мальчик! Король в ожидалке родильного дома заливается слезами под
недоуменными взглядами молодых отцов, для каковых рождение сына лишь еще
один повод надраться в стельку. Не успевает он толком успокоиться и
вникнуть в свое счастье, как санитарка возглашает еще более ошеломительную
новость - двойня! Король потрясен, он понимает это как награду свыше за
тусклые годы бездетности, и даже мысль об усложнении института
наследования его пока не посещает. Он передает благой вестнице огромный
веник из хризантем, называемый у нас "букет" и, счастливый до опустошения,
падает в кресло. Молодые отцы в противоположном углу пьют водку; один
провозглашает:
- За того многодетного деда!
И как в воду глядел. Санитарка с выпученными глазами сбегает с
лестницы, пальцами изображая "три"! "О, Боже!" - бормочет король. Он не
знает, как на это реагировать, его эмоции обесточены, ощущение чего-то не
вполне благополучного возникает в его потрясенной душе, поэтому известие о
том, что на свет произошли четвертый и пятый отпрыски всего лишь повергает
его в ступор (а нормально последовал бы инсульт). И дальше сюжет
развивается уже не по сказочной канве - до самого финала, где она
неожиданным образом вновь появляется.
Итак, покуда король в прострации переваривает сообщения о все новых
своих сынах и дочерях, родильный дом, это обычное предприятие по
производству граждан, постепенно становится на уши. Весь персонал
сгрудился возле стола королевы, которая с интервалами в полминуты
производит очередного младенца. Уже не хватает каталок (на десять
новорожденных каждая, заметьте!), весь коридор и столовая завалены
королевичами, а горшочек продолжает варить (тут к слову подвернулась
другая сказка). Прочие роженицы брошены на произвол судьбы и вопят там и
сям в закутках огромной больницы, пока не разрешаются, как говорят в
народе, самопалом. Наконец, и до главврача, человека тупого и корыстного
одновременно, доходит, что положение в роддоме авральное, и он трезвонит
городским властям о помощи. Королева-мать (да еще какая мать, куда всем
прочим матерям) изнемогает от усталости, выталкивая в свет все новых и
новых принцев. На третьи сутки полусвихнувшийся король уходит домой - ему
сказали, что конца родов пока не предвидится.
Не стану развивать дальше эту посылку, она может вертеться в любом
направлении - меня интересует в данном случае, как пошла бы судьба короля.
Нет сомненья, что он вскоре постиг бы - как человек достаточно разумный, -
что конец его жизни скомкан этим изобильным хроническим плодоношением
супруги, которое теперь он склонен рассматривать как недуг, навсегда
приковавший королеву к ложу. Он не может проникнуться чувством отцовства к
множеству одинаковых детишек, заполонивших городские приюты; к слову,
детишек вполне здоровых и нормальных. Взять бы к себе хоть одного - но
которого же? Король, как многие люди рутинного склада, не особенно стоек в
потрясениях. От общей необычности положения и отсутствия женского надзора
в натуре короля происходят необратимые изменения, возникают странности. Он
еще навещает жену, еще общается с друзьями, привычно ходит, скажем, на
футбол, но он уже не жилец.
Его разновозрастная поросль кишит вокруг, встречается ему
повсеместно. Молодые люди, неотличимо похожие друг на друга и на короля в
юности, приветствуют его, не прерывая разговора. Они все дружны, как
бывают дружными лишь близнецы, никто им не нужен, кроме братьев и сестер,
даже отец. Выживающий из ума король бродит бесцельно по улицам, ядовито
упрекая себя за исконно королевскую страсть к наследнику, что обернулась
таким абсурдом. И лишь у самого конца, когда сознание его на миг
проясняется и он видит над собой склоненные лица медиков (конечно, это все
его дети, ибо прочее население города за тридцать лет полностью вытеснено
его клонами), - король понимает, что и в самом деле произвел наследника -
это целый народ, и, возможно, он еще будет удачлив среди прочих народов.
Да и вообще, помереть среди родных - это, по нынешним временам, великая
редкость и удача.
Вот так бы я завершил теперешнюю версию известной сказки. Во все
времена есть нужда в утешительных концовках.
СЛУЖБА ОРДЕНА
Служба Ордена, - собственно, функционеры, - в результате долгого
пристрастного отбора получают характерную внешнюю патину, ощутимый налет;
человек посторонний это с ходу замечает и довольно быстро свыкается с
такими особенностями служителей и даже жрецов Ордена, ну а ежели он
внедряется (его внедряют) в толщу управления, - и сам, неизбежно,
приобретает упомянутый колорит.
По мере прохождения иерархических ступеней функционер грандиозно
растет, как бы вспучивается и одновременно подвергается выветриванию, если
можно так назвать этот процесс. Еще и по сей день на равнинах Ордена
встречаются огромные фигуры причудливых очертаний; подобно грозовым тучам,
они медленно, ощупью (они слепнут очень быстро) бредут через бесплодные
пространства, сопровождая каждое свое движение речитативом цитат и
донесений. В выветренных глазницах и пустотах грудной клетки посвистывает
ветерок. Но этой стадии достигают немногие.
Гораздо занятнее начальные проявления этой окаменелости
(окаменелости, кстати, вовсе не порицаемой, наоборот - поощряемой
Орденом.) Это и возникающая исподволь кажущаяся (а потом и действительная)
ненатуральная безукоризненность костюма, будто бы сработанного
первоклассным портным из нержавеющей стали, это и жесткая волевая складка
у рта - именно отсюда начинается окаменение, это и своеобразный взгляд -
одновременно и лунатический, и прозорливый, к тому же и весьма свысока
из-за непрестанного роста. Словом, есть на что посмотреть.
Новый выдвиженец Ордена как раз теперь проходит стадию интенсивного
роста, он уже превысил трехметровую отметку и настолько раздался в ширину,
что при входе в Управление открывают ему обе половинки высоченных дверей.
Занятно смотреть, как его - новичка - подспудно тревожит увеличение
собственного веса, как иногда он, подобно человеку, идущему по трясине,
проверяет исподтишка ногой прочность перекрытия. Осторожность вполне
понятная, но напрасная: конструкции дома Управления рассчитаны на
немыслимые нагрузки.
По слухам, этот деятель раньше вовсю практиковал интерес к простому
люду, что выражалось в эпизодических контактах с обслуживающим персоналом.
Учитывая, что персонала этого в доме Управления немного, может показаться
не столь сложным придерживаться такого амплуа, тем более, что выдвиженец
обладал феноменальной памятливостью. Он и сейчас поражает лифтеров и
машинисток тем, что помнит даты свадеб, имена и возраст детей их, всякого
рода домашние трудности - но теперь все чаще адресует эти сведения не
тому, кому следует, к примеру, справляется о здоровье парализованного дяди
не у электрика, а у курьера; они, как люди деликатные, заминают такие
моменты.
Возможно когда-то в далеком будущем им приведется где-нибудь на
пикнике внезапно встретить своего бывшего высокопоставленного
благожелателя - башнеподобную фигуру причудливых очертаний,
перебредающего, содрогая всю округу, с холма на холм, вперив незрячие очи
в ему лишь доступные горизонты. И вполне понятно будет желание
пенсионера-буфетчика, или же швейцара гардеробной, стариканов тоже не без
маразматических вывихов, пообщаться по старой памяти с монстром былых
времен.
- Евграф Лукич! Евграф Луки-ич! Добрый день, это Приямков.
- К-к-кто? - шамкающий рокот сверху.
- Приямков, шофер! Возил вас...
"Пока возить можно было", - додумывает непочтительный внук, а дед,
задрав трясущуюся голову, всматривается с искательной улыбкой в темный
силуэт.
- Эт-то у к-которого д-двойня? - доносится наконец.
- Почти что так, - радуется старик, удостоенный беседы, - дочь у
меня, Галина, помните - никак от соски отучить не мог...
Долгое молчание; во всем облике окаменелого деятеля мучительное
усилие воспоминания.
- А-а, в-вот это кто... Н-ну что, отучил т-теперь?
- В тот же год, Евграф Лукич! А вы как?
Но этот вопрос, устремленный почти что в небеса, вязнет в еще большем
недоумении. Покряхтев неопределенно, гигант поворачивается и с гулом
продолжает путь, а счастливый ветеран все смотрит ему вслед из-под
ладошки, пока видение не исчезает за дальним лесом.
РЕМИНИСЦЕНЦИЯ
Когда-то в года замшелые появился в одном журнале небольшой
рассказик. В ту пору для наших фантастов зарубежье, фон зарубежья были как
бы испытательным полигоном для всяких там псевдонаучных гипотез, которые
нельзя было приложить прямиком к социализму без эвентуальных репрессий в
дальнейшем. Рассказик был именно такой. Там выведен был один отчаявшийся
безработный, он рыскал по городу - все безрезультатно, нигде не брали, - и
вдруг удача, его берет в качестве подопытного кролика реакционный
профессор. Этот профессор создал такой идеальный пенистый сироп, плавая в
котором человек ни в чем не нуждается - ни в еде, ни в питье, ни в одежде,
само собой. На безработном проверялось качество этого сиропа.
Планировалось в огромных резервуарах, типа океанария, поместить целые
населения, они бы там плавали беззаботно от рождения до старости, словом,
предполагалась всеобщая нирвана. Автор разве что упустил из виду такую
придумку, как поглощение индивидуумом из этого сиропа еще и духовных
ценностей. В традициях того времени был также евнухоидный пуританизм, но
читатель и с небольшим воображением легко мог представить, что в этом
океанарии с женщинами тоже не возникло бы особых проблем.
Ну, в соответствии с описанными традициями, безработный в итоге с
гневом отказал профессору. Он, само собой, предпочел классовую борьбу. А
вообще-то задумка превосходная, кто бы отказался поплавать, ну хоть с
недельку...
ИЗ ЖИЗНИ ПРЫГУНОВ В ВЫСОТУ
Д., профессиональный прыгун в высоту, обнаружил как-то случайно, что
у него есть душа. Надо сказать, что Д. не был ни неврастеником,
зацикленным на собственных переживаниях, ни экзальтированным жизнелюбом,
каким иной раз представляет себе спортсмена широкая публика - нет, он по
сути своей был обычным атлетом-трудягой и примерно лет с пятнадцати
понимал себя в целом как аппарат для прыжков в высоту, ни больше, ни
меньше. Д. занимался этим давно и свое место в мире определял только как
результат спортивной конкуренции. Если рассматривать все человечество как
совокупность аппаратов для прыжков в высоту, то Д. занимал там
блистательное место, далеко опередив несколько миллиардов человек: но на
самой вершине, состоявшей из двадцати-тридцати прыгунов, положение Д.
выглядело заурядным, более того - сомнительным, ибо он вот уже полтора
года не улучшал свои показатели.
Его квалификация, рейтинг, как у них говорят, понижалась от
выступления к выступлению, хотя прыгун упорно тренировался, регулярно
наращивая нагрузки. Возможно, тщета этих усилий способствовала появлению у
Д. признаков "души".
Д. прыгал в распространенной технике, которая со стороны выглядит
так, будто спортсмена могучая невидимая рука за ухо перетаскивает через,
опять же невидимый, намыленный каток.
Лицо его мучительно искажено, тело, извиваясь, переволакивается через
планку, и лишь внизу, на горе тюфяков, когда невидимая рука оставляет его,
этот каторжанин спорта приходит в себя и впивается взглядом в колеблющуюся
реечку, еще не веря своей удаче. Д. повторял эту процедуру сотни тысяч
раз.
Однажды ему показалось, что высота 2.27 - это пик его возможностей.
Пришло это ощущение внезапно, когда он завис над планкой в мертвой точке,
где дальше уже полет переходит в падение. И - удивительно - Д.
почувствовал остановку, полную неподвижность и отрешенность. Он, словно
князь Болконский под Аустерлицем, обозревал перистую облачность, вполне
безразличную к его потугам, и - странное дело - будто и сам разделял это
безмерное равнодушие природы, ощущал чуть ли не отраду от такого вот
мимолетного момента покоя. В следующий миг он собрался и рухнул на маты.
- Два двадцать семь, - буркнул тренер.
В самом деле, зачем спортсмену душа? Понятно, когда подлинному борцу
за победу необходим адреналин, стероиды (в известных пределах),
оптимальное давление крови, мышечный тонус, эластичность тканей, наконец,
специальная обувь, заказанная где-нибудь в Италии. Но душа? Когда Д.
рассказывал коллегам о странном ощущении - а оно изредка повторялось, -
они понимали это, как перетренировку. Или же советовали как-нибудь
трансформировать его в боевой дух, волю к победе, второе дыхание - у
спортсменов есть с десяток терминов, обозначающих не что иное, как
сочетание крайней усталости и остервенения. Но Д. уже убедился: на отметке
2.27 не было ни остервененья, ни усталости. Был покой.
Интересно, что такое случалось лишь в облачные дни: под ярким солнцем
у него, как и всегда до этого, душу заменяли стероиды и прыжковки, а
высота 2.27 была лишь досадным препятствием, которое нужно во что бы то ни
стало преодолеть, потому что за ней откроется высота 2.28. В солнечные дни
шла спортивная борьба, в серые деньки - левитация.
Д. казалось, что его экстатическое зависание над планкой - это лишь
субъективное ощущение, а для всех прочих он, как всегда, в одну секунду
взвивается и падает на тюфяки. Но это было не так. Однажды тренер заметил
хмуро:
- Вместо этих дрючек поприседал бы со штангой лишний раз. Глядишь, к
концу сезона и выпрыгнул бы сантиметра два-три сверх.
А коллега-соперник по команде (тоже аппарат для прыжков в высоту,
2.29 в прошлом месяце), среагировал просто: освобождай снаряд, не тебе
одному прыгать надо. И очнувшийся Д. рухнул на маты.
Зачем душа механизму? Имеет ли она какое-то раздельное от него
проживание и вселяется в такие вот минуты страшного напряжения? А может,
это вообще великая иллюзия? Д. был уверен, что смысл его жизни, как
существа, состоит в преодолении высоты 2.27, а затем и других высот; он
предпочел бы, чтоб непонятная сила, удерживающая его в невесомости над
планкой, добавила ему скорость разбега или же увеличила прыгучесть - но,
когда он замирал над планкой, под огромным облачным сводом, все эти
соображения уходили.
Во время соревнований в горном местечке Нисе Д. окончательно
утвердился во мнении, что высота 2.27 является для него абсолютным
пределом. На языке механики Д., как аппарат для прыжков в высоту, был
рассчитан в пределах 0 - 2.27, и бОльшая высота просто превышала его
возможности. Д. решил выступить в Нисе и покинуть спорт, занявшись
чем-нибудь другим. По сути он, как аппарат, был вполне исправен и еще
долго мог бы показывать свое высшее достижение, но Д. понимал, что это бы
уже никого не интересовало. Чем может заниматься вполне исправный аппарат
помимо прямого назначения? Д. задумался, хотя не любил и не умел думать.
Наутро в ясный серый денек маленький стадион в Нисе, заполненный едва
ли на четверть (не так уж любят у нас атлетику, как это представляется),
наблюдал последнее выступление Д. Тот разбежался как обычно, легко набрал
свои 2.27 и улегся над планкой.
На этот раз его зависание было особенно долгим, даже публика
забеспокоилась; те, что сидели далеко, не могли понять, в чем дело, а
находившиеся рядом подозревали какой-то трюк, словом, по трибунам прошел
шумок, засвистели. Д. продолжал висеть, и лицо его (так говорят очевидцы)
было спокойно-сосредоточенным. Тогда конкурент (2.29) что-то сердито
крикнул со своей скамьи. И Д. очнулся, однако на этот раз не рухнул вниз,
как обычно, а слегка помедлив и оглядевшись, поплыл наискось над
стадионом, становясь на виду у всех прозрачным и подсиненным на фоне неба.
Тренер, не отводя взгляда от исчезающего в зените. Д., махнул рукой
прыгуну 2.29, чтобы тот занял исходную позицию.
ЗАМЕТКА В "ФУТБОЛЕ"
...таким образом, товарищеские матчи между командами обоих городов
стали неотъемлемой традицией спортивной жизни региона. Однако участившиеся
потасовки болельщиков, нападения на игроков и судей все более омрачали
каждый новый праздник спорта; дошло до того, что в памятной встрече 1986
года количество избитых превысило семьсот человек, а северная трибуна
стадиона была почти полностью уничтожена пожаром и хулиганами. И тогда
организаторы матчей решили в корне поменять систему встреч, обратившись к
практикуемой в ряде стран "закрытой" кубковой схеме. В соответствии с ней
команда города-побратима в специальном автобусе с пуленепробиваемыми
стеклами завозится прямиком в спортзал объединения, где ее уже ждет
тщательно подобранная делегация местных болельщиков. После традиционного
обмена приветствиями болельщики начинают жестокое избиение прибывших
футболистов и судейской коллегии, после чего главный арбитр (если он еще в
состоянии) объявляет результат матча. Как правило, это убедительная победа
хозяев поля. Затем следует ответный визит.
Такая организация встреч, несмотря на огромные выплаты страховок и
неизбежный тяжелый травматизм, гораздо в меньшей степени разрушительна и
убыточна, чем предыдущий порядок.
ОБЪЯВЛЕНИЕ НА СТОЛБЕ
Интеллигентный бомж неопределенного возраста с вредными привычками
ищет спутника жизни из среды набираемых по лимиту, можно с дефектами в
психике и телосложении, который помог бы скоротать четыре-пять лет
оставшейся ему жизни, в условиях полной свободы поведения. Бомж
напоминает, что свобода долгое время являлась самоцелью многих
исторических движений.
Жилплощадью обеспечен повсеместно. Внешность, пол и возраст значения
не имеют. Лица известной национальности могут не беспокоиться. Текущий
адрес: горсвалка N_12, восточный угол, участок битой тары.
ИНСТРУКЦИЯ
Кипятильник бытовой КБ-310/06 для использования в бытовых и
технических целях. Оптимальное применение - кипячение водопроводной воды
любого качества, вплоть до фекальных стоков. В случае контакта
кипятильника с молекулами тяжелой воды имеется вероятность (1 - 21) начала
неуправляемой ядерной реакции синтеза.
Запрещается использование кипятильника в качестве сварочного
аппарата, микрофона, массажера кожи, миноискателя, электрогриля,
противозачаточного средства и для лечения ночного недержания мочи, а также
как орудия пыток, т.к. после 0,5 минут работы вне жидкой среды кипятильник
взрывается, уничтожая жертву. В случае нормального обращения гарантия
исправной работы - 18 мес. со дня приобретения.
МИРОВОЗЗРЕНИЕ РЕСПУБЛИКИ КОМОДО
У нас, полуинтеллигентов, всегда в ходу такая мечта или устремление,
не знаю как точнее, что если б, скажем, мне, полузнайке, удалось
перескочить одним махом через один-два социальных порога, все б тогда
увидели, на что я способен! Представлению такому способствует, кстати, то,
что на вершинах общества царят как раз полуинтеллигенты, если не хуже.
Значит, это и вовсе вопрос удачи.
Вот такую удачу вроде бы однажды и схватил за хвост один мой
приятель, с которым у меня поддерживались спорадические, но тесные
контакты, обильно сдобренные национальным напитком и скепсисом. Вдруг
приятеля, назовем его условно С., отправляют по контракту в какую-то
дружественную крохотную страну, какое-то там восточное Комодо, бывшая
французская колония. С., конечно же, немедленно отставил в сторону скепсис
и выпивку и, словно одержимый, натаскивался в Киеве по-французски с целым
общежитием подобных счастливцев. Там я однажды его и обнаружил, когда,
гонимый очередными злоключениями, блуждал по древнему граду бесприютно,
пока не наткнулся в записной книжке на его телефон. Должно быть, среди
этих маньяков успеха я выглядел особенно невезучим, а потому и вызывал
всеобщую опеку. С. в ту встречу показался мне как бы затуманенным,
подернутым перспективой этой дальней страны, откуда он, без сомнения,
должен был явиться совершенно в новом качестве.
Об С. долгое время не было ничего слышно, кроме того, что он
поставлен во главе какой-то присланной в дар грязелечебницы (хотя, мне
помнится, защищался он по трубопроводам; надо думать, в грязелечебнице
тоже есть трубопроводы).
И вот, спустя два с лишним года, С. мне позвонил, и я со вздохом стал
готовиться к встрече. Я прекрасно знаю свое место в жизни, но не люблю,
когда мне показывают дистанцию, тем более бывшие однокорытники. Надо
сказать, даже ресторан и варьете, что он предложил как подходящее место,
меня пугали - я там ни разу не был, а что, если там в ходу какие-то
светские вывихи, скажем, стриптизерка обнимает тебя, или же певица
пригласит на вальс, а ты сидишь пень пнем в своем заурядном свитерке и
неловко тычешь вилкой в салат из крабов (да еще и не той вилкой!), а твой
приятель, заморский джентльмен, деликатно прячет улыбку сожаления...
Словом, свои комплексы. Поэтому я несказанно удивился, обнаружив, что и С.
чувствует себя не совсем по-свойски среди накладной роскоши этого злачного
места. Он нервно бренчал вилкой по столу, дергался некстати, заискивал с
официантом, словом, никакого лоску в нем не появилось, даже костюм был
какой-то убогий, как выяснилось потом - отечественный. Тут я впервые
по-настоящему обрадовался его возвращению и приналег на еду и напитки. С.,
между тем, я это видел, все никак не мог расслабиться и войти в прежний
тонус - то его испугал ударник, внезапно грянувший в свои кастрюли, то он
заметил на стене декоративный рельеф в виде огромного голого зада и
зачарованно на него уставился, - в общем, далек был от образа бывалого
космополита.
- Жопы не видал? - спросил я у него. - Там, на островах, такого
добра, небось, навалом?
С. спохватился и выпил. Постепенно, рюмка за рюмкой, он разговорился,
так что, когда на сцену выскочили полуголые девочки и пронзительно запели,
мы с ним уже вполне постигли, что все это - наша обычная туфта,
деньговыжималка, мешающая нормальному разговору. И мы покинули этот вертеп
в разгар веселья, когда на площадке уже вовсю отплясывали лезгинку воры и
таксисты. Тогда-то, блуждая по пустым темным улицам, С. и поведал мне
основные пункты философии Комодо.
- С первого взгляда, - рассказывал С., - жители Комодо выглядят, как
обычные туземцы, разве что без побрякушек в ушах и ноздрях. Одеты они
(ежели вообще одеты) куда хуже, чем жители нашей глубинки, но не так, как
они, озабочены этим фактом. И так во всем...
Поначалу С. предположил, что туземцы просто глубоко неразвиты. Он
беседовал с ними, насколько позволял его скверный французский, и убедился
- да, таки-так, жители Комодо чудовищно невежественны, они знают лишь
Комодо, лесистую полоску в океане, да и то не всю - обычно знание
ограничено деревней. Более того, они считают, что весь мир, в принципе,
такой - незачем ездить и смотреть. С. рассказывал, как он был удивлен и
уязвлен. Переубедить туземцев было невозможно. Особенно тяжко ему
приходилось с жителями лесной глуши - мори-мори, - которые не знали
французского даже на его уровне.
Представь, - говорил он мне в свете уличных фонарей, - наша
агитмашина где-нибудь в джунглях, в селе. Показывают слайды про нашу
жизнь. Не ахти что, но более-менее приличное, например, кухня новосела,
счастливая хозяйка, и так далее... Сперва надо растолковать им, что это
такое, почему такое гладкое и блестящее, зачем, скажем, краны или горелка.
Удивляются вежливо, без восторга, показывают на свой костер, на ручеек
рядом, на долбленые тыквы для воды - а, вот, мол, о чем речь! Или вот -
автомобили, во всем мире по автомобилям с ума сходят, они тоже видели
автомобили, не любят их: автомобиль - значит, надо далеко ехать. Им лучше,
когда все рядом.
"Не им одним", - подумал я, но промолчал, чтобы не сбить
повествование. С. между тем перешел на взаимоотношения полов у этих лесных
жителей. Вопреки нашим обычным представлениям, поведал он, у комодян не
видно было следов особой озабоченности этим предметом.
- Что, не увлекаются? - удивился я.
- Когда как. Но главное, понимаешь, у них нет понятия
"мужчина-женщина". У них "мори-мори" значит - человек, и это относится ко
всем, а скажем, мори-мори-хани - значит человек, способный родить, и это у
них не такое уж радикальное отличие.
С. поискал различие.
- Ну вот, у тебя глаза голубые, у меня карие. Различие на таком
уровне, примерно. Считается, что груди у женщин - это всего лишь млечные
железы, которые имеют многие мори-мори, а ноги вообще служат лишь для
ходьбы любому человеку. Потому я так уставился на задницу в том кабаке.
Здесь ведь это - культ... Отвык совсем за два года.
Заинтересованный этим странным лесным народцем, С. вконец забросил
свою грязелечебницу в столице (ею, кстати, никто так и не пользовался, все
топи в лесах Комодо полны были той самой грязи) и стал вплотную изучать
культуру и язык. Оказалось, что фундаментальным принципом мори-мори
является безусловное совершенство мира!
Тут даже я не выдержал:
- Но как же?!
- В том-то и дело. Я и сам им толковал, как мог: какое ж
совершенство, вон, буйвол забодал младенца, а президент Комодо получает в
миллион раз больше, чем все село, а они мне что-то вроде - вот и
прекрасно, это же равновесие полярных интересов (они так, конечно, не
изъясняются, это я так интерпретирую). А когда президента повесили, это
также было воспринято как гармония в своем развитии. Само собой, - еще раз
уточнил С., - у них нет понятий таких - гармония, диалектика, у них вообще
нет многих понятий. К примеру, у них нет понятия, ну, скажем,
"благосостояние".
- Нищие, - поддакнул я, как оказалось, невпопад.
- В том-то и дело, что понятия "нищий, неимущий" тоже нет.
Ежели по их, то и Форд какой-нибудь, и последний придурок в пальмовой
лачуге имущественно равны, то есть, имеют то лишь, что у них в данный
момент в руках, скажем, банан. Все остальное - фикция, считают те самые
мори-мори.
Я никак не мог взять в толк, смеется ли С. над жителями Комодо, или
что другое, одно было ясно - до Форда ему и теперь было еще куда как
далеко.
- Нет понятия смерти...
Я махнул рукой - суеверные людоеды. Но снова дал промашку. Допустим,
мори-мори заболел холерой. Это значит, что холерные вибрионы просто
перехватывают у него эстафету жизни и несут ее дальше, скажем, трупным
червям, те - землеройкам, землеройки - свиньям, свинью поедает
какой-нибудь мори-мори-хани с зародышем - и вот тебе готовый круговорот
жизни в жизни. Мори-мори поэтому чувствует себя в родстве со всем живым,
по крайней мере в округе, а также вечным. Отсюда эта неприхотливость.
- Бедные, да счастливые, - снова угодил я пальцем в небо. Ибо,
выяснилось, народность мори-мори не испытывала никакой радости, или там
просветления от этакой потрясающей аскезы, самоотказа, наоборот - туземцы
явно завидовали заморским жителям, подымающим такой ажиотаж вокруг
жизненных благ. Но зависть была, объяснял мне С., не насчет благ, а
относительно той счастливой иллюзии белого человека, называемой
"количество собственности". И сожаление отравленных, так сказать,
принципами мори-мори людей, что такая стадия людского наивного счастья им
уже недоступна - как, скажем, разуверившийся скептик Вольтер при всем
желании не смог бы проникнуться верой во Благой дух. Ко всему,
мировоззрение мори-мори переходчиво и неотвязно, как любое тропическое
поветрие...
Тут я начал уяснять, сквозь хмель, что с моим другом С. вовсе худо:
из республики Комодо его забрали, потому что грязелечебница была запущена
вконец, дома он теперь вряд ли прижился бы с таким заскоком, а разбогатеть
ему явно не удалось - имеет лишь то, что сейчас в руках, потертый дипломат
с барахлом.
Мы встретились еще раз, спустя полгода. С. превратился в оборванного
спокойного бомжа, он собирался на товарняке - знакомый деповец устраивал -
куда-то за Усть-Илим, где, по слухам, влачило существование в таежной
глуши какое-то племя, духовно вполне подобное мори-мори. У меня он взял
спутниковую карту этой местности (есть у меня доступ к такому добру, эх,
мне бы перескочить через два-три поста, и...), дедовы валенки с галошами и
компас.
А вообще-то зря. Мори-мори, если разобраться, живут повсюду.
ПРОТОГЕН
Людей, которым впрыснули протоген, мало осталось. В пору нынешней
бесконтрольности не то что отдельных людей - целые народы будто корова
языком слизывала, хотя в случае с протогеном, как говорится, имеются
темные места даже на фоне тех безобразий. Темные места! Это в самую точку.
Откуда взялся протоген - первая тяжелая загадка. Наркоманы, рыцари
шприца, короли подвалов. Зашкалит его - впрыснет азотную кислоту.
Возможно, кто-то из этих уродов. Либо медик-шарлатан, или ученый-маньяк,
окостеневший в какой-то своей лжетеории, - все может быть. Лжетеория, если
в нее как следует уверовать, становится материальной силой.
И еще - звучание. Двойной, тройной смысл. Протоген. Тут и автоген -
что-то сияюще-режущее, и продагент с кобурой, в кожанке, герой-каратель, и
протоген в прямом смысле, т.е. предшественник гена, нечто первичное в
жизненном коде. Опять тайна неизреченная. Словом, те, кто его всосал
впервые в цилиндрики шприцев с тем, чтоб через секунду погрязнуть в
нирване, некоторым образом получили жаждуемое.
Первые - ночные шкалики. Так назвали спеленутых мужчин ростом со
средний тополь, они мирно летели цугом (за ветром, как потом установили),
в окрестностях одного дачного местечка, названия которого не хочется
упоминать, чтобы не бросить тень на непричастных жителей. Явление
наблюдалось глубокой ночью из электрички работниками третьей смены.
Шкалики проплыли, слегка флюоресцируя, возле моста через речку Мжа: они,
как показалось большинству, были одеты в плотные макинтоши, не дававшие им
возможности двигать руками-ногами, зато (другие показывают) эти невесомые
существа переговаривались низкими негромкими голосами. Содержание
разговоров в изложении свидетелей не стоит приводить, настолько это лишено
смысла и логической связи, хотя отмечены и отдельные малопонятные фразы,
вроде: сучий кот этот Скибин, перегадил весь кворум. Тут думайте, что
хотите.
Плюс ко всему, возле подстанции один шкалик задел провода высокого
напряжения, вспыхнул и сгорел, распадаясь на части, словно цеппелин.
Интересно, что его спутники не обратили внимания на инцидент и вскоре
скрылись из виду, увлекаемые южным ветром (это показания уже других
свидетелей).
Теперь вот, недавно - явление женщины-вамп. Женщина-вамп, примерно
такой же надувной конструкции, что и шкалики, однако самоуправляемая,
замечена была возле озера Солитер, в разгар пикниковского заезда
автомобилистов. Великанша розовой полупрозрачной консистенции внезапно
взмыла из-за прибрежного сосняка и тут же принялась хватать обомлевших
мужчин. При этом она вовсе не охотилась за простертыми на солнцепеке
отцами семейств, нет - надувная бестия облюбовала бронзовых
спортсменов-волейболистов, что прыгали, красуясь, вокруг мяча. Пойманных
она совала себе за бюстгальтер и в трусы, что, само собой, определило ее
уровень в глазах отдыхающих, хотя совершенно безосновательно - у нее
просто не было другого места для хранения мужчин, ибо руками она все время
совершала резкие гребки, как при плавании брассом. Остается только гадать,
как намеревалась использовать плененных волейболистов женщина-вамп
(напоминаю: рост - приблизительно 40 метров, объем груди и бедер
соответственно), потому что обходивший свой участок лесник Б. послал
вдогонку ей заряд дроби - чисто символически, чтобы выразить свое к этому
отношение, не надеясь на успех, - однако женщина-вамп упала в камыши со
страшным шипеньем, и, когда сбежались любопытные и спасатели к вылезающим
из трясины спортсменам, от нее осталась на тростниковых метелках лишь
тончайшая розовая пленочка. Ее сейчас исследуют, находят, что это
неизвестным образом препарированная органосинтетика на биооснове - но тут
всем ясно, что без протогена не обошлось. Спасенные были немногословны,
как подобает спортсменам, лишь у одного вырвалось: "Ох, это было
волшебно!"
Надо сказать, что в тот сезон посещение Солитера удвоилось. Такая вот
нестандартная реакция населения.
Или же случай, всполошивший городок Термоядрево, что возник недавно в
напрочь обезлюдевшей области. Городок обступают разрастающиеся леса и
плавни, сообщение с миром исключительно по вконец разбитой шоссейке,
потому возникшая под вечер быстро надвигающаяся туча встревожила горожан -
распутица, отрыв от центра, от снабжения. Но туча-то опять же состояла из
этих эфирных персонажей, что последнее время возникают там и тут, словно
грибы. Туча - она же толпа - рокоча прошла над Термоядревом, и люди с улиц
и балконов могли видеть, что состоит она из великого множества этих
созданий, как мужчин, так и женщин, поглощенных какой-то своей
всеобъемлющей сварой. Снизу, конечно же, трудно было уловить все перипетии
этой свалки гигантов, однако, время от времени наблюдалось, как отдельные
неудачники выдавливались общей массой под "днище" тучи, а другие,
наоборот, вероятно, выскакивали наверх, словом, вся эта сражающаяся армада
прошла над городом минут за двадцать, не оказав ему никаких знаков
внимания, разве что младенец, размером с кита, зацепился, позабытый, за
громоотвод телевышки, да так и висел всю ночь, оглушительно ревя, а наутро
его уже не было - то ли отцепила спохватившаяся мать, то ли унесло ветром,
то ли лопнул от собственного вопля, кто знает...
Протоген! Протоген, бич наших дней. Впрыснувшие его проходят быстрый
метаморфоз от плотных белковых образований, каковыми мы и есть, до
газообразной ранней зачаточной субстанции протожизни. А что такое
протожизнь? Не читайте схоласта Опарина, не верьте примитивному вздору
насчет белковых колб природы возле гейзерных спринклеров, все это
сталинистское волхвование у подсохшего древа материализма. Протожизнь -
это газовые амебоподобные существа, живущие непосредственно за счет
энергии Солнца, их не коснулась эволюция, им нет необходимости жрать друг
друга, чтобы как-то перебиться, им также не грозит состариться и умереть.
Как у поэта - "Тучки небесные, вечные странники..."
Вот именно - вечные странники, вот кто эти легковесные ездоки,
easy-riders, по-простому. Представляете контраст: наш типовой современник
и это эфирное создание (пусть в тысячу раз больше, это же вследствие
разуплотнения тканей, перехода в газовое состояние, в подлинную
невесомость)! И интеллект, вроде, сохраняется. И некоторые одежды, если их
предварительно обработать, тоже обеспечивают чудовищную растяжимость - это
для особо стыдливых, что не хотят витать голышом. И - наконец - никаких
забот! Вечность (ежели только об пик Тенериф не заденет, или молния не
шваркнет), людские козни я не беру во внимание, люди, по всему видать,
народ на земле временный и вечному существу мешать долго не будут),
гарантированная вечность! Небожитель, воистину...
И вот, представляете, вбегает наш загнанный недотепа в ближайший
подвал, извлекает, задыхаясь, эту коробочку, какую-то минуту медлит -
образы детства, лицо любимой, товарищи-друзья, то-се, - но, преодолев
себя, дрожа, извлекает заветную ампулу, набирает полный шприц, делает
глубокий вдох, тычет себя неумело в локтевой сгиб, наконец, после долгих
мук, впрыскивает (тут специфика - немедленно после этого нужно выбежать из
помещения, протоген действует очень быстро, и через минуту-две уже не
выбраться ни в двери, ни в окно), вводит себе весь объем и - и
неизвестность... Ведь как приобретают снадобье - с рук, у всякого жулья,
оно и понятно - пусти такое в открытую продажу, полстраны, буквально,
взлетело бы на воздух, в общем, разумная мера - но последствия! Ведь в
ампуле, как правило, сильнейший наркотик, - и выскочившему на улицу
кажется тут же, что он, так сказать, приятно раздувается, растет, лопаются
на нем опостылевшие всевозможные плащи и штаны, он становится
бочкообразным, тугие, словно мяч, конечности оттопыриваются в стороны, и -
главное, заветный миг - он подскакивает на бегу все выше, выше, взлетает
веселый такой Моби Дик над спящей унылой окраиной...
А на самом деле он подыхает, бедолага, среди мусорных баков, под
аркой трущобного дома, распростертый в подмерзающей луже, и здоровенные
бурые крысы, снующие по двору, уже начинают алчно посматривать в его
сторону.
ЗЛОКЛЮЧЕНИЕ
Делопроизводитель Чеботарь, идя куда-то по службе, попал однажды в
незнакомый район города, причем как-то постепенно заблудился, следуя в
густом потоке пешеходов без особой цели, как бы гуляя, хотя имел вполне
определенное поручение. Чеботарь сперва просто приглядывался к незнакомым
остовам обшарпанных зданий, затенявших извилистую улочку, затем уже,
несколько встревоженный, стал высматривать в просветах между домами
какие-либо ориентиры - телевышку, старый собор - но ничего такого не
мелькнуло, а спросить, как на грех, было не у кого - толпа, окружавшая
его, будто целиком состояла из иностранцев, скорее всего это были
студенты-азиаты, в долгополых бурнусах, девушки-негритянки, почему-то
скованные попарно, и какие-то ряженые-кирасиры с мушкетами через плечо.
"Угораздило, - сообразил наконец Чеботарь, - это же какой-то
костюмированный праздник, как теперь отсюда выбраться?" Участник карнавала
в доспехах легонько подтолкнул его пикой, чтобы держался ближе к середине
процессии; Чеботарь с натугой улыбнулся, дабы не нарушать мир и
добрососедство, и тут же с облегчением вздохнул - так ведь вон она,
телебашня! Он сделал ручкой карнавалу и попытался юркнуть в открывшийся
переулок - не тут-то было! Конный стражник вымахнул из подворотни и напер
на Чеботаря своим страшным жеребцом, а субъект в латах, ощерясь, несколько
раз вытянул его плетью. Чеботарь завопил от боли и недоумения. Вокруг
захохотали, с верхнего этажа плеснули в него чем-то, лишь скованные
попарно девушки даже не подняли глаз. Чеботарь как-то сразу все понял и
немедленно и навечно смирился. И дальше, по мере того, как процессия
приближалась к просторному форуму с дощатым помостом, он постигал, он
проникался тем неизбежным, что ему сейчас выпадет - то ли рабство, то ли
каторга - ведь в глубине своего существа Чеботарь всегда ожидал чего-то
подобного, то ли заточенья по навету, то ли расстрела из-за угла (что было
в порядке вещей не так уж давно), - словом, он уже не пытался выбраться из
густой колонны обреченных, больше того - он будто всегда брел в толпе
каторжан, под кнутами конвоя.
В просветах меж островерхих крыш сверкнула, опять выказалась
телевышка, но делопроизводитель уже был поглощен другим: если галеры, то
многое зависит от напарника по веслу, а если этап вглубь страны, то нужно
позаботиться насчет обуви - в этих сандалиях далеко не уйдешь...
РЕКЛАМА ЖВАЧКИ "МАЛЕНЬКИЙ ДЕЯТЕЛЬ"
В отличие от Демосфена современные дети-ораторы упражняются не с
галькой во рту, а используют для этой цели специальную разновидность нашей
продукции из серии "Лелик", в состав которой уже введены так называемые
речевые стимуляторы и заложен экстракт из десятка хрестоматийных текстов,
в частности, классическое "Доколе же ты, Катилина, будешь злоупотреблять
нашим терпением", отрывки из фултонской речи премьера Черчилля, а также
наиболее труднопроизносимые пассажи в исполнении неповторимого
Л.И.Брежнева. Маленький оратор, пройдя все эти сложности в порядке, так
сказать, приятного с полезным, выдувая пузыри вперемежку с бессмертными
цитатами, научается с раннего возраста естественному пребыванию в
атмосфере активной политической дискуссии.
ДИКТАТОР
В этой подборке много случаев с исчезновением. Для каждого из нас
исчезновение - событие уникальное, так сказать, был - и нет, а разобраться
- что может быть банальнее? Значит, один лектор, немолодой уже, изрядно
тертый пьющий мужчина, проснувшись однажды с похмелья, обнаружил (в
какой-то момент бритья) небывалое свое, даже пугающее сходство с покойным
фюрером. То ли мокрая челка так упала на лоб, то ли усы, которые он решил
подкоротить с целью внешнего омоложения - но налицо было ужасное подобие,
прямо-таки живой слепок. Можно представить себе, что это за ощущение,
когда из привычного облупленного зеркала, как бы мгновенно наложившись на
столь же привычную, потертую, свою физиономию, вдруг, словно тарантул,
выскочил сам Шикльгрубер и уставился плоскими (с перепою) гляделками прямо
в глаза марксистского лектора! Тот сначала просто оцепенел и лишь тупо
следил, как в зеркале на морщинистой шее Адольфа возникает, расплывается,
а затем вяло ползет книзу алая капелька (он, таки, сильно вздрогнул от
внезапного потрясения и порезался). И в эти мгновения в душе лектора
произошло некое преломление, толчок, который можно было расценить как
намек судьбы.
Кто не знает этих лекторов, этих самовоспламеняющихся краснобаев,
вскормленных в неволе орлов пожилых, этих петухов, намертво оседлавших
идеологическую кучу? Была выращена целая порода лекторов, изворотливых,
словно ужи, материалистических шаманов - и вот, нынче все они куда-то
рассосались, расползлись, переквалифицировались, а жаль - хоть парочку не
помешало бы оставить на расплод, для любопытных потомков, а может (кто
знает, как оно обернется) и для прямой надобности в будущем. Хотя, следует
сказать, этот лектор вовсе не был ни фанатиком, ни перерожденцем, на
занятие свое взирал с легким отвращением, как, впрочем, большинство из нас
относится к своей работе, словом, по этой части все как бы в норме. Но
сходство с диктатором - уловленное сходство! - как оказалось, ни для кого
бесследно не проходит.
Нашего человека, разуверившегося во всем, как ни странно, легко
убедить в чем попало прочем, а тем паче лектора, положившего годы и годы
на воспевание картонных миражей. Он-то ведь тоже человек и, стало быть,
нуждается в кумире. И есть ли неотразимей кумир, чем воплотившийся в
собственной личности?
Можно представить, как пошел развиваться этот феномен: лектор, сперва
с опаской, с предубеждением, а затем, когда внутренние затворы упали, с
увлечением углубился в материалы, имеющиеся у нас по великому вражине,
залез в архивы (благо имел доступ), обзавелся ксерокопией "Моей борьбы",
стал изучать немецкий с помощью очаровательной наставницы, носившей, по
смешной случайности, фамилию Браун, словом - зациклился. Неясно даже, чем
руководствовался лектор. Вероятно, где-то вдали вырисовывались смутные
возможности пустить в ход этот политический капитал - (ведь сам же годами
вкручивал насчет реваншистов, недобитых гитлеровцев) а если уж на то,
обретаясь постоянно в горниле фанатизма, он-то уж знал его притягательную
силу и, вполне резонно, рассчитывал там на известный спрос. Но, вживаясь в
хрестоматийный образ, он все более утрачивал бдительность, к примеру,
посреди лекций о трех источниках, трех составных частях вдруг
непроизвольно переходил на немецкий с характерными истерическими
интонациями, или же, гуляя вечерами одетым под фюрера (имели слабость
великие душегубы к полувоенному одеянию), любил внезапно возникнуть перед
группкой мирных пенсионеров-сталинистов, вызывая у них шок, переходящий в
инфаркты... Разумеется, природнее, да и насколько удобней обернулось бы
сходство с другим усатым, с нашим отечественным пугалом, и внутренне,
пожалуй, не понадобилось бы никакой ломки, перестройки. Если уж на то,
одетый под генералиссимуса, лектор имел бы не меньший успех (в смысле
оцепенений и инфарктов) во время упомянутых прогулок. Но - об этом уже
говорилось - в бесцветной, типично нечерноземной внешности его не
просматривалось ни крупицы от нашего восточного махараджи. А возможно, все
бы пошло по-иному. Кто знает, как реагировала бы верховная власть на
появление фантома в легендарном белом кителе и пресловутых сапожках? Но,
будучи материалистом, применяешься к обстоятельствам.
Уже начал он потихоньку, с помощью все той же Браун, собирать
свидетельства насчет своей этнической немецкости (настолько убедительные,
что дня через два и сам в них поверил), уже присматривал тару для скрытной
провозки реликвий, что насобирал за последнее время - каска, железный
крест, кортик со свастикой и тому подобный военный хлам, до сих пор
нередкий в стране - и тут внезапно исчез. Нельзя сказать, что это прошло
незамеченным, к тому времени лектор стал в районе приметной фигурой, и на
его выступления сходилась тысячами бритоголовая молодежь, однако по
времени пропажа его совпала с мыльным кризисом, на него устремился весь
интерес общества, а уголовный розыск тогда же приступил к расследованию
куда более мрачной тайны: во дворе исполкомовской канцелярии были
обнаружены два полусожженных тела - мужчины и женщины, - опознать которые
до сих пор не удалось. Следствие предполагает, что это - обычное сведение
счетов между работниками торговли; слабую ниточку дает извлеченная у
мужчины золотая пломба с крохотным клеймом латинскими буквами.
УБИЙЦА СЕДЬМОГО ОТДЕЛА
Вполне рядовая обстановка: огромная многоэтажная контора,
занимающаяся черте-чем, половина ее отделов засекречена, другая в
постоянной мобилизационной готовности - то ли ее сократят завтра вдрызг,
то ли наоборот, на ее основе, будто саркома, вспухнет, отпочкуется еще
один такой канцелярский монстр, словом - контора как контора, и в ней
отдел. Отдел, клеточка этого огромного, не вполне здорового образования.
Нищие духом сотрудники, вечно голодные бабы, хищные молодцы, попирающие
друг друга при восхождении на эту навозную кучу... Само собой, в этих
тлетворных миазмах всякое может возникнуть. А тут еще череда
незапланированных смертей, таких вот странных кончин от сущего вздора,
вроде капельки туши из графопостроителя, попавшей в бронхи (кто знал, что
тушь на цианистой основе?), или же странная гибель на рабочем месте с
калькулятором в руках и блаженной улыбкой на сером лице... Да, и еще
какой-то дух убийства - не доказательства как раз, не свидетельства
преступления, а именно дух убийства, сопровождающий все эти нелепые
кончины - от затянутых в лифтовую шахту до отравленных в столовой, от
выбросившихся из окна до найденных в туалете. И ниточки слухов, надо
сказать прямо, все сбегаются в этот отдел, ведающий, опять же, какими-то
неясными, но облаченными в статистическую цифирь и бумажную внушительность
пустяками.
И будто отсюда и шел тот самый трупный душок. А народ, что был занят
в отделе, вовсе ничем не выделялся из общей кучи, боевой, кипучей. Там не
было ни мрачных маньяков, ни бледных женщин со стилетом под шалью, ни
просто ублюдков с кастетами - отдел как отдел. Однако под влиянием таких
вот веских подозрений сотрудники отдела все чаще присматривались друг ко
другу со вполне понятной опаской. К тому же, в конце концов, контора к
тому времени утвердилась во мнении, в легенде, так сказать, что именно в
нем, в этом отделе и обретается гиблая персона, вурдалак, упырь, зомби -
назовите как хотите этот персонаж, - ответственная за все эти безвременные
трагические переходы в мир иной.
Молодой и ушлый до необычайности расчетчик Белаш один не поддавался
общему психозу, но когда его приятеля Каленкова обнаружили в пожарном
ящике с головой, засунутой в ведро - как-то сразу уверовал в зомби и
вплотную занялся этим делом. Белаш знал про себя, что он самый хваткий
парень в округе, и держался твердо того мнения, что к пятидесяти годам он,
как минимум, станет во главе описываемой конторы. А то и выше... То, что
он страдал падучей в легкой форме, не снижало самомнения Белаша (а
Достоевский?). Можно обалдеть иной раз от упований и целей многих и многих
людей.
Задача Белаша облегчалась тем, что он, как и покойный Каленков,
работал как раз в отделе с черной репутацией. Надо сказать, что череда
кончин к тому моменту слегка поубавилась, и на таком фоне случай с
Каленковым прозвучал достаточно. Прыткий Белаш решил персонально прощупать
каждого сотрудника и, разоблачив, добиться, чтобы его с треском уволили с
работы, или даже посадили по какой-либо статье - должна быть в Кодексе
статья насчет упырей, ведь сколько можно терпеть! - а самому занять его
место. Дело в том, что Белаш сначала был уверен, что зомби - это зам.
начальника отдела и разоблачить его будет пара пустяков. Действительно,
зам внешне выглядел именно так, будто его только что доставили сюда из
морга, и теперь, потревоженный в своем вечном покое, он не остановится ни
перед каким мщением. Однако близкое знакомство с замом разочаровало Белаша
- тот оказался человеком, полных жизненных сил, оптимистом и спортсменом,
и в молодости даже где-то отхватил приз за лучшее исполнение уан-степа.
Уан-степ, думал Белаш, глядя на зама, это, скорей всего, танец упырей,
иначе как он сподобился такой чести. К тому же зам имел полное алиби; он
практически не покидал рабочее место, а в момент случая с Каленковым
находился за рубежом, где достойно представлял нашу страну.
Вторым по очевидной принадлежности к загробному миру был ветеран
отдела пенсионер Кастрига, который периоды старческого сна за рабочим
столом перемежал демонстрацией жутковатой деловой активности. Кастрига был
уже на грани разоблачения, когда сам пал жертвой очередного случая (а
может, собственной дряхлости), что, естественно, полностью оправдало
ветерана в глазах Белаша. Тогда он обратил внимание на роковую женщину (в
любом отделе есть своя роковая женщина, женщина-вамп, хуже-лучше, но есть)
на которую указала ему Люся, юная секретарша шефа. Вамп, разведенная
брюнетка 36 лет, буквально терроризировала мужчин отдела (да и женщин),
разделяя его поочередно на сторонников и ненавистников, и в обстановке
беспрерывной свары подстерегала свои жертвы. Надо сказать, что роковая
женщина моментально обнаружила происки Белаша и закатила ему страшный
скандал, но это был незначительный эпизод в ее бурной жизни, нисколько не
повлиявший на спровоцированный вскоре вампиркой перевод ее в другой отдел,
куда она тут же перенесла свою разрушительную работу, но никак уже не
могла повлиять на очередные потери. Тогда Белаш переключился на целую
группу сослуживцев, которые отдельно - люди как люди, вместе тут же
уподоблялись банде заговорщиков-кровососов, то и дело уединяющихся по
углам для тайных совещаний, откуда лишь сверкали очки да слышались глухие
возгласы. Удалось даже на первых порах выявить лидера, которым вроде бы
выступал некто Приймак, но тут вся группа террористов-упырей попала в
автокатастрофу по пути на садовый участок, где они планировали
противозаконно выбить еще делянку, помимо квоты. Теперь уже Белаш мог,
наконец, более-менее спокойно осмотреться вокруг. Надо сказать, в
результате всех этих гекатомб состав отдела изрядно проредился, вакансии
не заполнялись - волокита с секретными допусками - все стали, так сказать,
на виду. Из уцелевших вряд-ли кто мог серьезно претендовать на роль зомби.
К тому же Белаша сильно отвлекал развившийся в ходе совместных
расследований роман с Люсей.
И вдруг Белаша осенило, прямо-таки ударило по темени, будто яблоко
Ньютона: да ведь зомби, скорей всего, он сам! Иначе, откуда это чувство
исключительности, откуда эта прозорливость и вообще все эти качества, не
свойственные рядовому человеку? Кроме того, Белаш был как-то органически
уверен в собственном бессмертии, что, согласитесь, возможно лишь для
существа, которому смерть уже не угрожает. Белаш был потрясен этим
открытием, мистическая сила прямо-таки переполняла его. Он обозрел
коллектив конторы новыми глазами - все были в его власти!
Одно сомнение - каким образом акты ликвидации не отмечались раньше
его сознанием, не оставались в памяти? В этом, видно, была такая
особенность психологии зомби, такое уж ее качество. А может, виной
эпилепсия - кто знает... Но это уже подробности, механика процесса, а
главное - все в его руках! Белаш упивался новым чувством; он как-то очень
быстро и радикально пересмотрел свое прежнее отношение к упырям и наметил
вчерне список ближайших жертв - то были его старые недруги, или же
потенциальные соперники на пути к вожделенному директорству. Первой в
списке значилась роковая женщина. Белаш прикинул программу своей будущей
деятельности и положил проводить такую вот санитарную чистку конторы
регулярно, обновляя личный состав минимум на треть ежегодно. Затея
требовала больших усилий и нервов, однако Белаш ею заранее увлекся.
О своем самооткрытии, а также обо всех связанных с ним возможностях
Белаш рассказал (не терпелось поделиться!) своей новой возлюбленной Люсе,
будучи приглашенным к ней в первый раз на чашечку кофе. Белаш был в ударе,
говоря о своей потусторонней сущности, он наблюдал свое отражение в
большом зеркале-трюмо в углу Люсиной комнатки и находил свой вид вполне
демоническим. Девушка, видимо напуганная этой новостью, поглядывала на
гостя как-то странно, но Белаш не считал, что таким образом он уронил себя
в ее глазах, во всяком случае полагал, что любовь Люси к нему - могучее
чувство, которое будет выше таких вот особенностей любимого. Кроме того,
змеилась такая мыслишка, неплохо бы и подружку превратить в упыря, у них
вроде так принято... Когда Белаш потянулся к ней, Люсенька, вся дрожа,
прижалась к нему. "Моя!" - решил довольный Белаш и поволок любимую к
дивану. Люся самозабвенно целовала его в шею; когда Белаш почувствовал,
как острые клыки прокусили артерию, было уже поздно.
ОБЪЯВЛЕНИЕ В "ВЕЧЕРКЕ"
Ручной самец по кличке Илья потерялся в толпе на привокзальной
площади 7 ноября при первых залпах фейерверка. Приметы: окрас бело-серый,
подпалины на брюхе, на ягодице маленькая татуировка в виде черепа и
костей, взгляд хитрый, ноги кривые, торс волосатый. Походка виляющая
задом.
Нашедшему просьба не беспокоиться с возвращением, т.к. упомянутый
Илья уже выработал свой ресурс и подлежит утилизации на сельхозработах,
куда его как раз и везли. Патент на использование Ильи N от считать
недействительным.
ЗАПИСКА ДЕВОЧКИ
Светка! Приходи! Этот маленький с крыльями шо мы с тобой подобрали
помниш Возле базара видно с дома Малютки выкинули как урода такой оказался
развитый мальчик как для годовалого. Скопидом фамилия он меня утром
штрикнул таким острячком с футляра, говорит это стрелы любви ну паразит Я
сперва обиделась но потом увидела Леню Сопело помниш домушник с нашей
улицы и сразу к нему пошла Оказалось нет человека луче приходи я и тебя
познакомлю с домушниками этот Скопидом оказался с Венеры представляешь
черте где а он к нам в Горловку на базар умора Маленький а так складно
разговаривает я свой лук говорит починю я тут всех в жопу перестреляю
Приходи скорее Света посмеемся пока мать не выгнала его снова на помойку
Клава.
ЗАДАЧНИК МУТАНТОВ (СТРАНИЧКА)
221. У Додика пять рук, а Зоя, Павел и Макс - тройные сиамцы.
Спрашивается, сколько килокалорий потребуется на вечерний ужин, если к ним
в гости придет микроцефал Артур с наружным расположением желудка? Следует
учесть, что синтетические корнеплоды содержат такое количество фенольных
соединений, которое лишь на 0,24 условных единиц отстоит от границы НМП
(необратимых мутационных преобразований).
222. Какова должна быть скорость полета летающего человека над ночной
тундрой при температуре -45С и среднем количестве мышеподобных 10,73 особи
на 1 км^2, при условии, что на свечение пуповидного фонаря уходит 0,33
мышечной энергии и лишь каждая двенадцатая атака результативна?
223. Гуманоид В. и околоид Ж., считающие друг друга инопланетными
жителями, объясняются знаками, а также пользуются усредненной символикой,
основанной на двоичном коде. Каково общее время взаимных встреч и бесед, в
результате которых они придут к выводу, что являются единоутробными
братьями своей общей матери К., если учесть, что емкость взаимной
информативной базы 630 единиц, а продолжительность жизни среднего мутанта
не превышает 46 лет?
КОРАБЛЬ. ЧЕТА
Говоря "корабль", поневоле обращаешься к первооснове понятия, к
вычурному сооружению из бревен и канатов, к дощатой скорлупе, увлекаемой
вздувшимися сегментами парусины, словом, к деревянному вместилищу на воде.
Этот корабль целиком растительного происхождения, он весь - волокна,
ветви, стволы, и даже в момент катастрофы ведет себя по-свойски - трещат
мачты, летит щепа, рвутся конопляные жилки, словом, гибнет организм, и это
приемлемо (как гибель) для древесной конструкции, это, пожалуй, самая
подходящая ей кончина. Кораблекрушение...
Иное дело - наш корабль, если его можно вообще назвать кораблем. Моя
супруга Хана (на мой взгляд, прекрасное имя - Хана, вслушайтесь - Хана!),
так вот, она до сих пор уверена, что это самый заурядный довольно старый
кирпичный дом этажей так в семь (или восемь - не так-то просто определить
этажность изнутри, особенно при такой, с выкрутасами и странностями,
лестничной клетке). Есть, правда, лифт, но он всегда на ремонте, хотя я
трижды - за время жизни в корабле - видел, как за ржавой сеткой проплывала
старомодная остекленная кабина, полная каких-то суровых мужчин, по виду -
чернорабочих. Хана предположила, что это, скорей всего, жильцы, наши
соседи даже - однако я на это резонно возразил: а видела ли она
когда-нибудь хоть одного обитателя, скажем, квартиры напротив? Встретила
она кого-нибудь, хоть болонку, на лестнице за все то время, что мы здесь
живем (тут заковыка: ни я, ни Хана толком не можем вспомнить, когда мы
здесь оказались и по какому поводу).
Меня все это начинает беспокоить, и вот почему: если нам в самом деле
не суждено выбраться отсюда, хотя бы из-за того, что наружная дверь
замурована, забетонирована, а другая дверь в полуподвале - это уже
кочегарка, о которой я еще скажу, так вот, если мы с Ханой почему-то взяты
как пассажиры, то как понимать нашу полную неосведомленность насчет целей
и характера экспедиции, или там опыта, не знаю, как лучше... На свой страх
и риск я однажды пробрался на чердак, чтобы определить истинное наше
положение; когда я распахнул слуховое окно, сразу стало ясно - это космос,
мрачная чернота, заполненная исполинскими звездными облаками, настоящее
царство исчезновения. Что нужно заметить: из наших окон виден лишь участок
стены противоположного дома, глухой, безоконный, да еще оголовок бетонного
столба, от него к стене по изоляторам зеленого бутылочного стекла идут
шины высокого напряжения. Да, еще крышка дефлектора. Из узенького
проемчика в стене торчит колено трубы с дефлектором наверху.
Я и Хана часами стоим у подоконника, созерцая все это и пытаясь
постичь его сокровенный смысл. Наш быт вообще монотонен, как у любой
пожилой четы, но с тех пор, как мы перебрались сюда (как же это, все-таки,
произошло?), он стал еще однообразнее, хотя, говоря по правде, жаловаться
на плохое снабжение или там на обслугу не приходится. Каждый месяц нам
приносит пенсию неразговорчивая женщина-почтальон, а купить все
необходимое можно на первом этаже, где разместилась крохотная домовая
кухня; там распоряжается балагур - заведующий, продавец, приемщик, повар,
словом, человек за все, который ни разу не ответил еще серьезно ни на один
вопрос.
- Петро, - (так он сам себя называет), - Петро, как по-вашему, что
это за дом?
- Дом как дом. Образцового быта.
- Сказал тоже - образцового! Тут и быта всего лишь я да Хана. Он что,
режимный?
- Почем я знаю, - ухмыльнулся Петро. - От люди! Сами тут живут и
спрашуют у постороннего человека - что за дом... Берите от эти пончики,
свежие, тока завезли.
- Ну хорошо, а сам ты где живешь?
- Так я вам и сказал, - и Петро орудует, накладывая пончики
деревянной лопаткой, жуликовато взглядывая из-под замызганной поварской
шапочки. - То в одной, то в другой... Казак, чего там.
- Понятно... Петро, а можно пройти через твою подсобку на улицу?
- Та вы шо? - делает страшные глаза. - Там же стерильно все, там
пищеблок... Идите как все люди, через подъезд.
- Но дверь же - заложена кладкой?
- А-а, вот как... - и водит тряпкой по кафельной стене, улыбается. -
Тогда, конечно, хуже... Возьмите сметанку, не пожалеете. Сметанка сегодня,
- как на выставку!
Теперь о кочегарке. Войдя туда, нужно спуститься еще на три-четыре
ступеньки и пройти мимо широкого рабочего стола - середина его расчищена
от железок и завернутых в бумагу остатков снеди, здесь постоянно идет игра
в домино. Насколько я понял, у стола собирается смена, дежурные техники -
электрик, слесарь, еще какие-то - и дни напролет стучат костяшками,
сосредоточенно и страстно, не реагируя на меня никак, разве лишь, когда я
потяну за рычаг заслонки, чтобы взглянуть на адские ослепительные струи в
топке, истопник, не отрывая взгляда от костяшек, бросит:
- Ну че? Фурычит?
- Еще как... Смотреть страшно...
- Всесоюзная кочегарка, о чем речь!
Я вижу, как исполинский столб пламени хлещет отсюда в черные глубины,
гоня нас все дальше и дальше, будто проклятье.
Огромная эта печь пожирает топлива не меньше, чем средняя домна, но
зачем такая мощь - непостижимо. От ее работы вибрирует и гудит все здание.
Глубокой ночью иногда возникает ощущение, предчувствие, что ли, что вот
сейчас, сию минуту все разлетится прямо в полете, и нас вышвырнет наружу в
груде кирпичной пыли, среди погнутых балок и обломков мебели,
барахтающихся в простынях... Кораблекрушение.
- Хана?
Она молчит, тяжело дышит во сне.
- Хана, ты спишь? Хана, что с нами будет?
Хана молчит, я слышу лишь, как гудит, разрывается топка в подвале и
как наверху кровлю обтекает со свистом стремительный звездный поток.
ОЧКИ "НЮ"
Еще один случай, который мне чем-то напомнил визуального фокусника -
помните, в начале? Так вот, некто Валерий Кроль однажды имел
неосторожность одолжить крупную сумму маклеру Шиманскому, человеку вполне
сомнительному. И не то, чтобы Кроль был наивен до того, что сущность
маклера не видна была ему с самого начала во всей своей неприглядности, не
то чтобы он был так уж широк и щедр, или же действовал под настроение -
нет, ничего такого и близко не было, просто так получилось. Необъяснимо,
но бывает. Валерий Кроль списал эту сумму по статье фатальных утрат,
полагающихся, очевидно, каждому человеку по какой-то житейской статистике,
смирился и даже не докучал Шиманскому напоминаниями.
Маклер, по-видимому, встревожился столь непривычной реакцией.
Возможно он опасался скрытой мести, или чего еще, во всяком случае с
некоторых пор Валерий Кроль стал получать переводы от Шиманского в счет
погашения долга. Более того, встревоженный маклер стал время от времени
делать ему подношения, этакие мужские пустячки, вроде экзотической
зажигалки или несессера, сопровождаемые заверениями в скором и
окончательном расчете.
Прошлым летом он одарил Кроля очками - занятным зарубежным изделием с
пикантным свойством: очки позволяют видеть человека без одежды, нагишом.
Любопытно, что такие вот плотоядные натуры, вроде Шиманского, как правило
страдают недостатком воображения - не ситуативного воображения, где они
прямо-таки чемпионы в вариациях типа продать-надуть-заработать, а в своих
представлениях о ближнем, иначе с какой стати дарить такую, не весьма
пристойную игрушку интеллигенту Кролю, который сперва даже не понял
истинного назначения очков и видел в них лишь средство солнцезащиты.
Как раз поэтому Валерий Кроль обнаружил это качество очков лишь на
пляже. Он поднял глаза от книжки и обнаружил внезапно, что за четверть
часа пустой пятачок возле его топчана заполнили нудисты, где там пятачок -
весь пляж оказался нудистским, и Кроль в смущении тут же ретировался к
выходу.
На улице его смятение усугубилось, и лишь когда он снял очки, чтобы
протереть их - все вокруг приобрело благопристойность.
Кроль описывал впечатление первичного шока от зрелища голой толпы,
медлительно фланирующей вдоль набережной. Он говорил, что поначалу не мог
противиться импульсу, возникавшему ежесекундно - срывать очки, прятать их
в футляр, - и другому непобедимому желанию снова водружать их на свой
породистый нос.
Интересно, что его мало интересовала сексуальная, так сказать,
сторона дела (он этим не увлекается), Кроль признавался, что грациозные
нимфетки и женщины в соку оставляли след куда меньший, чем общее
потрясающее впечатление нагого стада.
- Будто огромное племя людоедов! - восклицал потрясенный Кроль, -
будто дикари, забавы ради пародирующие цивилизацию. Скоты! Иэху! Скоты!
По его словам, он тогда хотел завопить это вслух - но, опустив
взгляд, узрел собственные тощие голени, пупок среди венчика волос,
гениталии, болтающиеся при каждом шаге - и, само собой, промолчал.
ГРАФИК ПИРОЖКО
Стоит художнику помереть - и широкая публика тут же обращает свой
интерес к его творчеству, наследию и к малозначительным подробностям
загубленной жизни. Такова уж вековая традиция, тут ничего не попишешь.
В случае с Пирожко все наоборот, вернее, не все укладывается в эту
простую схему. Существование Пирожко у всех на виду, всем известны его
скандальные выступления по разным поводам, а его интимная жизнь не
содержит никаких тайн и проходит, как правило, прилюдно. Еще раз: никаких
загадок для грядущих биографов жизнь Пирожко не представляет, им не надо
выдумывать бедственного положения и нищенства процветающего (несмотря на
долги) художника и прикидывать, сколько теперь дадут коллекционеры за его
самый крохотный экслибрис. Большинству ясно - интерес к Пирожко немедленно
угаснет, стоит лишь тому спьяну влететь в автокатастрофу, или же - более
спокойный вариант - загнуться от цирроза печени.
Пресса часто нагнетает вокруг Пирожко и его творчества прямо-таки
истерический гвалт, при этом, как ни странно, за пределами ее внимания
остаются собственно работы графика. Больше того, если внимательно
вчитаться в критические материалы насчет Пирожко, станет ясно, что под
флером снисходительных похвал и подбадриваний в адрес "нашего
актуальнейшего бытописателя" скрывается абсолютное неуважение и полное
непонимание магической силы его творчества. Внимание публики
концентрируется на в самом деле бездарных, больших (в масштабах графики)
работах, тогда как подлинные шедевры игнорируются, о них пишется вскользь
и неохотно. А ведь они есть - всего несколько вещей, зато каких!
Во-первых, небольшой офорт "Речная улица", казалось бы ничем особо не
блещущий на выставочных стендах. Пейзаж выполнен приблизительно, неряшливо
стилизован, о композиции говорить нет смысла, но - если случайно подойти к
работе ближе, чем того требует простое рассматривание, - произойдут
удивительные вещи. Прежде всего - низкий звук работающего буксирного
двигателя, он сразу заполняет уши, но, стоит озадаченному зрителю
отшатнуться - эффект тут же пропадает. Когда же заинтригованный посетитель
вторично приникает к офорту, звуковой ряд не только размножен, не только
насыщен галочьим граем, репликами прохожих, дальней музыкой, но и сам
офорт как бы расширяется, приобретает воронкообразное обрамление и, еще
секунда - затянет неосторожного в сырые вечерние просторы этого,
пропахшего тиной, предместья. Самое интересное - в эффекте присутствия
вовсе нет той привлекательности, очарования, которые, вроде бы, художник
привносит в любой сюжет, нет - это обычный мир, враждебный человеку, в
лучшем случае безразличный к нему, но подлинный до жути.
Завистники обвиняют Пирожко в склонности к банальным сюжетам и к
расхожим стилевым обработкам. Действительно, художник часто выражает
средний (а значит, плохой вкус) и буквально плодит штампы, с каждым
оттиском из-под своего пресса. Но вот литография "Полдень". Здесь
изображено на диво пустынное место, высвеченное до самой последней
трещинки стоящим в зените солнцем. Это какая-то стальная равнина, и следы
рубчатых колес на проржавелом металле с острыми блестками царапин
выполнены превосходно. В отдалении за коричневой дымкой (ощущается
немилосердная жара) видны контуры свернутых набок то ли орудийных башен,
то ли выпотрошенных мусорных баков; но основное в этой вещи - это чувство
непосредственной опасности, настолько острое, что нужно изрядно себя
контролировать, дабы не завопить и не броситься в укрытие, куда-либо за
угол. Причем эта угроза не фокусируется в чем-то отдельно взятом: ни в
детской шапочке, почему-то валяющейся на этом несокрушимом металле, ни в
разбросанных там и сям пожелтевших бумагах с печатями, ни в распоротой
подушке, над которой еще вьется облачко пуха - но в целом гравюра
прямо-таки дышит убийством.
Служители выставочных залов ведут негласную статистику. "Полдень" уже
вызвал восемнадцать инсультов, из них семь - фатальных. Повешенные рядом
всякие там "Букеты флоксов" и "Ранние осени" - это обычная типовая
продукция, коей изобилие в любой периферийной гостинице, но, возможно, они
как-то фокусируют смертоносное жало "Полдня".
Еще одна работа Пирожко - "Олимпия", сериграфия - может сперва
представиться невинной попыткой не особенно умного мастера дать свою
парафразу прославленной вещи. Примерно та же композиция, схожая цветовая
раскладка... Большинство посетителей проходит мимо, задержавшись максимум
на десять секунд.
Но того, кто вгляделся в оттиск, ждет неожиданная награда - это лицо
голой путаны, которая и в первообразе, и у Пирожко полулежит на покрывале
и, вроде бы, не дает никаких особых авансов для своей идеализации. Но вот
поди ж ты - чем дольше всматриваешься в эту вульгарную подкрашенную морду,
тем привлекательнее становится девица, и под конец неотрывное ее
созерцание оказывается неодолимой потребностью: часто возле сериграфии
стоят два-три человека в совершенно окостенелых позах с остановившимся,
блаженным выражением, и стоит потом немалых трудов увести их отсюда к
моменту закрытия экспозиции на ночь. Это та самая любовь к мертвому
объекту, неотвязная, как чесотка, это - порча.
Гвоздь программы, конечно же, "Лето", и не зря экспонат забран в
пуленепробиваемый колпак, а желающие посмотреть его (таковых, кстати,
немного) должны для осмотра пользоваться чем-то вроде перископа, потому
что (установлено) непосредственное созерцание каким-то образом скверно
отражается на сетчатке. Странно, но до сих пор никто не смог дать связного
описания "Лета"; те немногие, кто посмотрел "Лето", автоматически попадают
под тайный надзор - и не зря. От них потом можно ожидать самых странных
проявлений: попыток угона лайнеров, самоубийств, сколачивания
террористических групп, в конце концов, просто импульсивной склонности к
внезапному бытовому преступлению, истязанию ближних, и все это может
проявиться спустя много лет; поэтому даже подвергалась сомнению прямая
связь эксцессов с просмотрами "Лета", - но связь эта подтверждалась
всегда.
Несколько слов о личности Пирожко: это среднего роста неряшливый
мужчина, достаточно пожилой, плотный, с полными щеками, которые обрамляют
широкие пряди выгоревших длинных волос; говорит он быстро и не особенно
складно, что не редкость у художников. Вещи свои трактует вполне шаблонно,
однако не прочь прихвастнуть, правда, кичится он вовсе не упомянутыми
шедеврами (пожалуй, даже стесняется их), а именно теми, что понравились
невежественной критике. Похоже, что у него нет ни своего мировоззрения, ни
программы, он, скорей всего, не понимает собственных достижений. Меры
предосторожности вокруг "Лета" его забавляют ("Что там особенного,
картинка как картинка"), или же ("В броню запрятали, что она - Джоконда"?)
- такова его реакция. Может показаться, что здесь нередкий случай, когда
произведение оказывается выше создателя.
А потому истинные знатоки его творчества с нетерпением ждут, когда же
проявится подлинная демоническая натура Пирожко, замаскированная так умело
под личиной невинного обывателя, и которая иной раз выпархивает из его
простецкой внешности резко и пугающе, подобно летучей мыши из окна дачи;
это когда он внезапно и, судя по всему, невольно, парализует оппонента
взглядом, когда под смех друзей выдыхает после стопки клуб черного дыма,
(все считают, что это его фирменный необъяснимый фокус), причем дым не
рассеивается, а повисает, словно рой, где-нибудь в углу и темнеет,
колышется там во все время застолья, и, наконец, - когда кто-нибудь,
обычно малознакомый случайный человек пытается подшутить над Пирожко (а
тот, казалось бы, дает столько поводов для насмешек)! Бедняга обречен, тут
уж ничего не поделаешь...
Право, нет более зловещей фигуры, чем график Пирожко, в современном
искусстве нашем, и без того не особенно радостном. Но что особенно
потрясает - наша реакция на все это - до того житейская, до того бытовая,
что диву даешься этому нашему повседневному остолопству - а-а, мол,
Пирожко, чего еще от него ждать! - будто речь идет о каком-то заурядном
алкаше или же местном идиоте. Так хочется крикнуть иной раз - люди,
проснитесь! Вы что, не понимаете, с кем имеете дело?
ПОХЛЕЩЕ ФАНТАСТИКИ
А ведь, если на то пошло, нам и самим привелось жить внутри сказки,
видеть весь ее деревянный, стоеросовый механизм, больше того - быть в
матрешках величайшего, на весь мир, кукольного представления. Прелесть
существования в вымысле как раз в том и есть, что волк, выходящий из чащи,
это не мальчик из соседнего подъезда в пластиковой раскрашенной маске, это
в самом деле олицетворение ночного ужаса, и знакомые полосатые штанишки
никого не должны ввести в заблуждение. Напротив, фея - это фея, независимо
от ее реального обаяния, возраста, даже пола. Действо идет по отыгранному
до блеска (до затертости, я имею в виду) сценарию, и слаженность игры
обеспечивает общий результат - полную определенность и стабильность мира,
чувство упоительное; но - не последнее в этом комплексе подпсихических
установок - маячащее на дальнем горизонте сознания соображение о
сказочности, невсамделишности происходящего.
Опять же, одно дело быть статистом, зрителем, или же характерным
актером полюбившегося спектакля, другое совсем - попасть за кулисы, того
хуже, в неразбериху скрипучих колес и шкивов, хотя, полагаю, и там не
уходила, может, даже усиливалась атмосфера абсурдного вымысла. И там -
внутри сказки.
Колеса останавливаются, свет включен. Щурясь с непривычки, выходим
наружу, смотрим на игрушечные башенки, на грубо размалеванные декорации,
сваленные в углу, неловко посмеиваемся, ведь это не так уж нормально -
разыгрывать всерьез, десятилетиями один и тот же сюжет, у многих на это
ушла вся жизнь. Резкий, безжалостный свет, пустые скамьи (зрителям уже
надоело, разошлись), статисты бесцельно бродят меж деревянных остовов. И
какое-то общее бормотанье, в театре называемое "говор толпы", когда все
произносят вразнобой "а что говорить, если нечего говорить", но здесь
кое-что прорывается внятно: а ведь могли бы! Или же: надо было верить. Все
вместе, такой подъем!.. Окрыленно... И, главное: идея сказки была
правильной... Нет возврата в вымысел. Вышвырнутый из мифа поневоле
становится реалистом. А мы все оглядываемся на пожухлые картонные купола,
дворцы из папье-маше, среди которых прошло детство.
АБЗАЦ ИЗ "ВОЕННОГО ВЕСТНИКА"
Развитые Вооруженные силы непременно должны иметь что-то вроде
предохранительного клапана, ибо огромные набираемые мощности разрушения
требуют хоть какой-то реализации, пускай даже символической. В малой
степени этому служат испытания и маневры. Идеальным было бы для
сверхкомплексов иметь приложение в каком-то отдаленном конфликте (к
примеру, Вьетнам, или Афганистан). В связи с тем, что сверхкомплексы
инстинктивно избегают прямого столкновения на своих плацдармах, в будущем
таким отвлеченным предлогом (и полем боя) могла бы стать Антарктида.
Вполне удобным со всех точек зрения может быть использование с этой
целью нашего естественного спутника: невозможно придумать лучшей
тренировочной груши для любителей супервооружений.
Могут сказать, что и малочисленные, и даже вовсе зачаточные
Вооруженные силы тут же ищут арену действий. На это нечего возразить.
Очевидно, таково врожденное, импульсивное стремление любого водителя, что
бы там ни сжимала его рука - древко топора, или пресловутую рукоятку
рубильника в стратегическом центре.
ЭФФЕКТ ДОППЛЕРА
В обыденной психологии есть такой термин "предсонное состояние", это
когда на внутреннем экране засыпающего в ускоренном темпе проскакивают как
бы кадры, самые яркие картины прошедшего дня, которые можно еще
контролировать разумом и нормально интерпретировать. Затем, в следующий
миг сознание безвольно падает в руки демонов сна, влекущих его в морок
абсурда, ужаса и эротики. Но речь сейчас не об этом.
Некто Збых, программист по профессии, в таком вот предсонном
состоянии с детских лет видел одно и то же: участок дощатого настила с
простым ограждением из рейки. Этот внутренний образ стал настолько
привычным, что Збых просто отождествлял его с моментом засыпания,
освобождения от дневных забот. И то правда: мелькнувший на миг помост
(обычно в солнечных пятнах, в зеленоватой теплой тональности, как будто
свет, освещение пропущено сквозь молодую листву), - тут же снимал любое
напряжение и сигнализировал усталому программисту о наступающем
долгожданном покое.
Насколько Збых помнил, в детстве этот предсонный кадр был не особенно
отчетлив и почти лишен цвета. С годами он обрастал подробностями, впрочем,
лишь за счет увеличения четкости внутреннего кадра, так сказать; к
примеру, он теперь видел, что темное пятно на стойке перил - это большой
сучок, а тень в правом углу картинки отбрасывает дощатая скамья (раньше
она представлялась размытым контуром с края). Збых привык к этому слайду.
Так привыкают и смиряются с укоренившимися особенностями своей натуры,
скажем, с нервным тиком.
Надо сказать, что жизнь у программиста сложилась, по общим нашим
канонам, вполне удачно. Он делал успешную карьеру на теперешнем
информационном буме и к моменту рассказа возглавлял службу
программирования в довольно большой и предприимчивой конторе, распустившей
свои щупальца по всей стране. По делам службы Збых часто мотался из одного
города в другой, укореняя связи настырного предприятия в косной
периферийной почве. В одной из поездок Збых, обычно не спавший в поезде,
на этот раз крепко заснул. Сон был, само собой, предварен описанным
кадром, отличавшимся разве что лишь интенсивностью зеленого колорита,
каковую программист списывал на переутомление.
Из-за каких-то дорожных неполадок поезд шел страшно медленно, с
долгими остановками на каждом разъезде. Збых уже подумывал, не дать ли ему
телеграмму насчет возможного опоздания. Состав подползал к перрону,
предстояла остановка на узловой. Он выглянул из тамбура, чтобы определить,
где вокзал и почта, и обомлел - он сразу узнал эту площадку дощатого
перрона, со всеми ее подробностями и - к чести его - сразу понял, что она
означает для него, воплощенная в явь. Он вернулся в купе за вещами.
Но - вот ведь таинство человеческой души - пока он собирал свой
дорожный скарб и совал его в кейс, пока давал инструкции ошеломленному
спутнику, его заместителю, и втолковывал ему (и самому себе) насчет
необходимости сойти здесь, все время фоном шла одна мысль, словно зуммер
тревоги - опомнись, что ты делаешь! Ну, пускай, судьба и в самом деле
сигнализировала тебе всю жизнь об этом месте, - но это же не значит, что
здесь наверняка удача и счастье, возможно, как раз наоборот (Збых был
уверен в обратном, но почему-то не глушил эти соображения). Более того,
вела дальше мысль, от добра добра не ищут. Чем тебе сейчас худо? Да ведь
из сотен сограждан мало кто так устроен, как ты - преуспевающий, еще не
старый житель столицы. А жена, а сыновья! И как он, трезвого склада
человек, программист к тому же, останется сейчас на этом пустом перроне, в
чужом северном городишке, не зная даже куда направиться? Необъяснимая
дурь!
В глубине души Збых был уверен, что это не так, но внешняя
неоспоримость мысли выпирала. Он задумался и медленно закрыл кейс. Состав
дернулся и поплыл вдоль перрона. Прошла - ну точно как перед сном - та
площадка со скамьей под липами, будто залитая зеленым солнечным
полумраком-полусвечением. Еще вполне можно было сойти, спрыгнуть... Но
ведь можно заглянуть сюда и в другой раз! - подсказало Збыху услужливо. И
он - умница и реалист - вдруг ухватился за эту вздорную идею: да, можно
заглянуть в это забытое Богом место в более подходящий момент, скажем, в
отпуске, должным образом экипированным для странствий в захолустье, именно
с целевым настроением - выяснить в конце концов, что же скрывалось всю
жизнь за этим навязчивым слайдом (хотя не сомневался ни на миг, что такие
вещи бывают раз в жизни)... Словом, Збых остался в поезде, выполнил все по
службе и вернулся домой.
Долгое время картинка с помостом не появлялась перед глазами
засыпающего программиста, когда же вновь мелькнула, она была почти такой
же четкой, но в совершенно другом - оранжевом колорите. Человек,
мало-мальски знакомый с физикой, может истолковать это лишь с помощью
Допплеровского эффекта, когда, к примеру, сирена мчащегося нам навстречу
автомобиля звучит совершенно иначе, лишь только машина нас минует. Збых
понял происшедшее именно так - он миновал свой пункт. Но - в свете
вышесказанного - старался не слишком горевать по этому поводу.
АВАРИЯ
В нормальном режиме авианосец использует одну из двух
взлетно-посадочных полос, пересекающих по диагонали его широченную палубу
- этого достаточно для старта и посадки 30-40 самолетов за минуту. Однако
предусмотрен режим, по коду "альфа-пик", в котором задействованы обе
полосы с минимальным интервалом, это когда кораблю необходимо почти
мгновенно выметать в небеса весь свой крылатый арсенал. Понятно, режим
этот обеспечивается компьютером, и немногие, кому привелось такое узреть,
твердят, что нет зрелища более поразительного, чем разлет двух-трех сотен
машин за полминуты практически. Очевидцы сходятся на том, что это более
всего напоминает взрыв, извержение, мгновенное заполнение чистого
пространства над океаном роем ревущих, увешанных ракетами, торпедами и
глубинными бомбами чудищ.
Большей частью компьютер справляется со своей задачей безукоризненно,
хотя и случаются сбои, да и где есть гарантия от сбоев, когда в кабине так
или иначе живое существо, человек. И, пусть даже ручное управление
блокировано, всегда существует возможность, что хотя бы один из трехсот
окажется психопатом, неврастеником, и с криком "Нет, хватит с меня
этого!!" шваркнет кулаком по блоку предохранителей, по пульту интегральной
связи, и - заминка маневра, сбой. Либо вещь обычная, скажем, авария подачи
топлива, отказ двигателя. На этот случай компьютер уничтожает самолет,
практически аннигилирует его прямо на полосе, а летчика швыряет вверх
катапультирующее устройство.
Конечно, человек - высшая ценность и все такое, но, сами понимаете,
кому придет в голову искать летчика за бортом, когда того и гляди, от
самого этого стального айсберга через миг останется лишь облачко
металлической пудры? А потому капсула, в которую обращается кабина с
летчиком после катапультирования, снабжена нехитрым ракетным двигателем с
резервом хода примерно в десять минут. Предполагается, что летчик,
мгновенно очухавшись после падения и выскочив, словно пробка, на
поверхность, тут же припустит вслед за авиаматкой и, догнав ее (скорость
капсулы позволяет), вскочит в сачок - захватное устройство, что специально
выпускают с одной из нижних палуб.
Надо сказать, что лейтенант Пичуга не был психопатом (в дальнейшем
это, правда, подвергалось сомнениям); во всяком случае сбой произошел без
его вмешательства, об этом есть официальное заключение. Несмотря на
перегрузки от выброса, Пичуга совершенно ясно увидел сверху многоэтажную
громаду надстройки, увенчанную фонарем диспетчерской, клуб дыма над второй
полосой - это, он тут же сообразил, были останки его перехватчика - и
безостановочное вихреподобное мельтешение взлетающих машин. Возможно
тогда, на пике катапультной параболы, лейтенант осознал всю свою
незначительность в общей картине мира.
Затем - то ли от неудачной строповки, то ли от чего еще - капсула
оторвалась от раскрывшегося парашюта и с высоты шестидесятиэтажного дома
рухнула в воду. И когда Пичуга пришел в себя, его капсулу, словно люльку,
ласково покачивало в широченном кильватерном следе авианосца, тянувшемся
аж до горизонта, а сам корабль казался крохотным серым силуэтом,
окруженным как бы роем мошек - это запустили под занавес и вертолетную
группу.
Здесь придется сделать небольшое отступление и сообщить, что по
внутренней своей сути случай этот того же порядка, что и предыдущий, с
программистом, и приводится лишь для того, чтобы показать несущественность
антуража. В этот момент, как позднее признавал Пичуга, можно было догнать
авиаматку, на худой конец оказаться хотя бы в поле зрения вертолетчиков,
но его охватила какая-то непостижимая апатия - не апатия отчаяния, -
собственно, чего отчаиваться, дадут отбой режиму, и спецслужба подберет
неудачника, так уже сто раз бывало - но какое-то отстраненное спокойствие.
Стоял штиль. Волны мягко плескали в стекло кабины, вода была на удивление
прозрачна. Слева Пичуга заметил большую медузу...
С каждой секундой уходила возможность настичь корабль. Лейтенант
откинулся на сиденье и некоторое время лежал неподвижно, глядя в
вечереющее небо. Затем отключил связь и пеленг и, неожиданно для себя,
уснул.
Он проснулся поздно ночью и засмотрелся на массы звезд, медленно
проплывавших, круживших над ним. Вероятно, капсулу захватило и несло
куда-то мощное океанское течение. Пичуга почему-то окончательно уверился в
том, что с ним не произойдет ничего плохого и снова задремал.
Рассвет, холодный и пасмурный, застал капсулу с летчиком дрейфующей
вдоль гряды плоских, безжизненных на вид островков. Пичугу разбудил
стрекот вертолета: две машины прошли низко над морем, из-за ряби они не
смогли различить капсулу. Дело в том, что капсула, при всей своей
миниатюрности довольно тяжелое и глубоко сидящее в воде плавсредство
(военный термин), над водой практически лишь прозрачный колпак кабины,
капсула выходит на поверхность только на время своего десятиминутного
глиссирования, но - Пичуга опять не усмотрел необходимости не только в
глиссировании, но и в самой элементарной связи с командой поиска. Он
проводил взглядом вертолеты. Начал ощущаться голод, и лейтенант спокойно
употребил на завтрак почти весь аварийный запас еды. Жуя, он посматривал
на проходившие мимо островки; суша не вызывала симпатии.
Наконец, когда течение, омывавшее гряду, повернуло на юг за
оконечностью длинной каменистой косы, и капсулу понесло почти назад, с
обратной стороны архипелага летчик обнаружил то, что бессознательно как-бы
ожидал увидеть: заливчик, окруженный холмами, сплошь покрытыми высокой
травой, купы корявых сосен на взгорье и под ними - длинный белый дом с
террасой. Пичуга утверждал, что течение само внесло его в челноке-кабине
на зеркальную гладь залива и приткнуло капсулу у берега, между черных,
обросших тиной камней. Лейтенант отстегнулся, открыл колпак и выпрыгнул на
валун; он почувствовал утренний холодок и услышал откуда-то издалека
блеянье овец и собачий лай. И тут на прибрежной тропке возникла девушка в
спортивной одежде (возможно она завершала обычную свою утреннюю пробежку.
Девушка уставилась на Пичугу с веселым изумлением; затем, перепрыгивая с
камня на камень добралась до него и протянула руку (чтобы помочь перейти
на соседнюю глыбу), она смеялась и что-то спрашивала на чужом языке...
- Нас разделял какой-то метр, - впоследствии вспоминал Пичуга. Он
колебался лишь мгновение. Столь же рефлекторно, как и все, что он делал с
момента аварии, Пичуга вскочил в кабину, задраился и включил дотоле
бездействовавшие двигатели. Капсула, наращивая белый бурун, вылетела в
открытое море, где служба поиска довольно быстро обнаружила ее по
включенному пеленгу и ракетам. Случай с Пичугой рассматривала офицерская
коллегия, которая рекомендовала списать лейтенанта на берег. Здесь начался
его быстрый спуск.
- Понимаешь, - говорил он очередному собутыльнику в
харчевне-забегаловке, - я даже не заметил, хороша она, или нет. Я просто
не сомневался, что это Она, что дом на берегу - для нас, и что здесь я
буду счастлив - все вело к этому, начиная со взрыва... Дары судьбы иногда
бывают чрезмерны, не по росту... Я не был, как бы это лучше сказать,
натренирован на счастье, я не выдержал, я бежал...
ЗАМЕТКА В "ПРОРИЦАТЕЛЕ", ФРАГМЕНТ
...Многозначность (поливариантность) формулировок, традиционная
ахиллесова пята почти каждого предсказания, в этом случае особенно
наглядна. Клиент З. в тексте предсказания прочел буквально следующее: "В
течение наступающей декады Вам следует опасаться высоких деревьев и всего,
что с ними связано". Естественно, З. прекратил бегать трусцой по парку,
где таковые деревья имелись, избегал вылазок в лес и потому счел себя
более-менее гарантированным от опасности такого рода. Результат: перелом
голени и двух ребер при падении с карликовой яблони на своем садовом
участке (З. производил обычную подрезку кроны).
Налицо недостаточная расшифровка символов, полученных предсказателем.
В данном случае показателем опасности являлась высота падения (2,5 метра),
а наличие дерева просто обусловливало причинность падения.
В упомянутом примере мы имеем дело с продукцией средней руки.
Предсказатель рангом ниже предложил бы З., ничтоже сумняшеся, избегать в
течение декады всего, что так или иначе связано с деревом, чем полностью
парализовал бы жизнь этого осторожного человека.
ВАМП
Перефразируем слегка известное изречение: человек сконструирован для
благополучного существования как журавль в небе, или же синица в кулаке. Я
не знаю, что такое благополучное существование. Я представляю, что мое
биополе - такая, скажем, мощная оранжевая аура, облекающая меня, словно
кокон, - должна быть отчетливо видна повсеместно, и своей зловещей
яркостью и цветом должна сразу настораживать, отпугивать всех прочих, у
которых аура голубоватая, прилегающая почти к самому телу.
Много лет назад я однажды увидел под микроскопом эритроцит в действии
и еще тогда отметил сходство; да, моя аура нападает так же быстро,
целенаправленно и беспощадно, совершенно независимо от моей воли. Мне не
следует любить и даже привязываться, за мной будто тянется смертоносный
оранжевый шлейф. Когда-то моя любимая (в ту пору я еще влюблялся), утром,
перед зеркалом, смеясь, припудривала маленький пунцовый кровоподтек на
шее.
- Будто спала с вампиром...
И траурные тени под глазами предсказывали близкую развязку.
Да, это так, моя аура, кокон, даже только задев другую, обрекает ее,
а что уж говорить о поглощенной. Обладай все моей способностью видеть и
знанием последствий знакомства со мной - большинство бы в ужасе
разбежалось врассыпную, словно от радиоактивной глыбы. Но ведь они не
видят, не знают, они смеются, поддерживают знакомство, соблюдают
приличия...
Очевидно я - создание огромной разрушительной силы, которое природа -
да природа ли? - положила на ей лишь известное употребление, но я пока не
нашел своего применения в этом плане. Разве для того, чтоб губить
десятками таких, в целом безобидных и ординарных жителей, было
индуцировано откуда-то это адово оранжевое излучение, этот потусторонний
отсвет, что остается на всех лицах после моего прохождения неподалеку. Еще
пример: однажды в хронике показывали, как где-то на задворках полигона
уничтожали, резали газовой сваркой великолепный, вполне исправный (на мой
взгляд), боевой самолет. Он так и не повоевал, не побывал в атаке, не
выпустил в цель всю свою начинку, он всего лишь морально устарел и теперь
попросту уничтожался, чтобы уступить дорогу еще более страшному крылатому
монстру.
Может, меня готовили к схватке с кем-то, мне подобным? За свою жизнь
я встречал таких: их оранжевое сиянье, неуловимое для обычных людей, было
заметно иной раз аж из-за горизонта; однако при сближении и встрече мы не
проявляли особого интереса или неприязни друг к другу. У меня даже
возникло впечатление, что эти другие вампиры тоже как-то тяготятся своим
смертоносным свойством.
Мне все равно, что журавль в небе, что синица в кулаке - любое живое
существо пропадает, угодив в сферу моего действия. Изменить тут что-либо
никто не в силах. Мне остается лишь обретаться в среде людей - поскольку я
сам наделен их обликом - пореже, стараясь по мере сил вести жизнь
отшельника, сообразовываясь с их догмами и постулатами, скажем, таким вот,
запавшим мне глубже всего в душу:
"Человек создан для счастья, как птица для полета".
СОМНАМБУЛА
Вообразим себе не вполне ординарное семейство: глава, назовем его
условно Панчук, угрюмый массивный человечина лет за 50, его жена (тут
лучше термина "никакая" вряд ли что подойдет), и удочеренная ими после
гибели сестры этого Панчука девятнадцатилетняя племянница. Семья живет в
запущенном старом районе города, в бывшем доходном доме; пожилая чета
работает на чулочной фабрике неподалеку, племянница закончила школу и
болтается праздно уже второй год. Нужно добавить, что по мере взросления
племянницы между нею и Панчуком возникло и сформировалось взаимное чувство
страстной ненависти. "Никакая" жена Панчука - единственная слабая преграда
между ними. Дело доходит до того, что оба врага категорически против
разъезда (однажды предоставился случай), и ситуация в момент, когда мы ее
рассматриваем, накануне срыва. Панчук близок к психозу, теряет сон.
И вот именно тогда он обнаруживает, что племянница подвержена
снохождению. Раз или два он застает ее глубокой ночью блуждающей по
коридору в типичном облике сомнамбулы: глаза закрыты, руки вытянуты
вперед, как у слепой, что-то бормочет вполголоса... По какому-то еще
неясному для него самого побуждению Панчук скрывает этот факт от жены,
наделенной как раз абсолютно здоровым сном, и прикидывает, какие
преимущества может ему дать недуг племянницы. Дело в том, что до сих пор в
их единоборстве силы распределялись уж очень несправедливо. Да и вообще,
трудно противостоять молодой самоуверенной и жестокой красотке любому
мужчине, не говоря уже об ординарном, заезженном жизнью неудачнике. А
может, из-за пустоты и бесцельности жизни Панчука ненависть к племяннице
становится почти что главным ее содержанием? Возможно, это какая-то
патология чувств, может та самая любовь-ненависть, неизвестно. Удивительно
здесь, что племянница отвечает ему взаимностью, а ведь ей, казалось бы,
проще заполнить существование хотя бы в силу возраста, но вот поди ж ты -
возникновение чувства необъяснимо.
Так Панчук обнаруживает уязвимое - но зато какое! - место у заклятого
врага. Он начинает следить за ней. Он убеждается, что племянница не
ограничивается коридором, она довольно часто вспрыгивает на балюстраду
лоджии, спокойно проходит по ней (на высоте четвертого этажа) и затем,
переступив на карниз, опоясывающий весь дом по периметру, идет по нему,
тускло белея над провалом ночной безлюдной улицы, и затем скрывается за
углом дома. Отсутствует она долго и, когда возвращается - как правило, не
позднее пяти часов заполночь - ее спящее лицо сомнамбулы томно улыбается,
будто за спиной осталось прямо-таки страна блаженства. Панчук пытается
проследить ее путь целиком, но это невозможно снизу, хаос дворов не
соответствует четкой планировке крыш и чердаков; многие ночи он проводит в
тщетной гонке за лунатичкой - а к этому времени его неврастения и
переутомление углубились до того, что иной раз он засыпает в своих
тайниках и засадах, не дождавшись ее возвращения, а проснувшись на
каком-нибудь чердаке долго не понимает, где он и как сюда попал. За время
ночных бдений тайный замысел Панчука вырисовывается все четче: ему нужны
свидетели недуга племянницы, скорей даже не свидетели, а врач и санитары
из психушки, которым надо лишь показать эту фигурку, бредущую по свесу
крыши, и они тут же ловко и умело скрутят ночную красавицу и навеки упекут
ее в сумасшедший дом. Неясно, откуда у Панчука такое представление о
курировании снохождения, может, это просто упоительные мечты о том, как
приятно будет навещать племянницу, дичающую среди кретинов, но "скорые" и
впрямь частые гостьи на улицах в позднее время. Однако незадача - когда
Панчук их останавливает, девушка то уже скрылась за трубой, то спрыгнула в
чье-то окно и исчезла внутри чужой квартиры, в общем, под ворчанье шофера
машина уносится дальше по своим мрачным делам, а Панчук, истомившись в
ожидании, снова засыпает где-нибудь возле лифтовой шахты.
И вот везенье - "скорая" подруливает к их подъезду в тот самый
момент, когда племянница как раз вышла на карниз, на пятно света, и ее
сейчас видно отовсюду - кажется, будто вся улица приникла к окнам, - но
Панчук-то понимает, что врачи - народ странный, и кроме собственного
вызова, их мало что может интересовать. А потому, бросившись чуть ли не на
радиатор, он кричит, воздевши руки вверх... Он кричит - и пробуждается от
собственного крика на карнизе дома в трех метрах от своего балкона. Внизу
у подъезда - он еще успевает заметить - и в самом деле стоит "скорая", а
племянница в пальтишке, наброшенном прямо на ночную рубашку, что-то
втолковывает санитарам, пристально глядящим на него снизу вверх.
ВЫПИСКА ИЗ ПРИКАЗА
14.11. Прииск "Воля". Сметную стоимость мираж-объекта N_18.2,
согласно Указу от февраля с.г., считать реальной. Деятельность в районе
приисков шамана Николая Эвченге всячески поощрять, ограничивая дозу
0,75 л. за один раз, т.к. при бОльших дозах мираж-объект теряет качество.
Отгрузку появляющихся ценностей осуществлять в общем порядке под усиленной
охраной.
Продолжают иметь место случаи обращения песка и слитков в экскременты
неизвестного животного, о чем завсклада т.Аноху серьезно предупреждаю.
Нач. вооруженной охраны капитану Дедко обеспечить отстрел неизвестного
животного.
ЦАРИЦА ТЕОДОРА
Из окна ванной комнаты, выходящего в глухой закуток двора, с
некоторых пор можно по утрам наблюдать ее - полную даму с дымчатым цуцыком
на поводке (то ли шнауцер, то ли пудель, я не разбираюсь в собаках), -
словом, во всех подробностях представлена эта часть ее утренней прогулки.
Как правило, она совпадает по времени с моим бритьем - слегка скосив
глаза, вижу в зеркале за своими плечами миниатюрную вытоптанную площадку с
тремя корявыми кленами и на ней - подвижную дюймовочку. Так выглядит
отсюда эта пышная женщина, сопровождаемая вроде бы букашкой. Я делю свое
внимание между нею и собственной намыленной щекой, и мысли мои в этот
ранний час медлительны и отвлеченны, к примеру - почему в пору великого
энтузиазма так часты были несуразицы в проектировании жилья, вроде того же
окна в ванной, или же, что по этой даме можно гораздо точнее, чем по
метеосводкам, предсказывать погоду. Не далее как в среду она появилась в
бордовых брюках и сиреневой ветровке, а шнауцер (или как там его) был
облачен в оранжевый непромокаемый комбинезон. И что же - вот уже третьи
сутки сеет беспрерывный дождь.
Вообще-то эта собаковладелица может возникнуть на прогулочном пятачке
в чем угодно, вплоть до халата, или пеньюара. Тогда, в июле, она
разминалась под окнами в шортах и майке, что было вполне по сезону, но при
этом то ли забыла снять, то ли намеренно оставила короткий кухонный
передничек, придававший ее крупной фигуре слегка цирковой, клоунский
колорит. В ее курчавых темных волосах что-то ритмически вспыхивало, в такт
упражнениям. Заинтригованный, я наспех добрился, и, прихватив цейссовский
полевой бинокль (подарок дяди, военный трофей) вернулся в ванную.
Украшенье в волосах оказалось небольшой златой на вид короной - да-да! -
размерами и формой подобною чайной чашке-пиале. Я еще раз подивился
экстравагантности дамы и поспешил на службу. Удивительно, как это я не
обращал до сих пор внимания на это характерное посверкивание в ее буйной
прическе. Было над чем задуматься. Со стороны что особенного: ну, ядреная
экстравагантная психопатка с легкой манией величия, с эксгибиционистскими
наклонностями (в самом деле, я, можно сказать, уже видел ее всю нагишом,
правда, по частям, этому способствует и отрицание бюстгальтера,
распашонки, разрезы до пояса, да и тот случай, когда она, уподобясь своему
пуделю, непринужденно присела на миг за кустиком, откинув полу халата и
обнажив широченный зад - обширную двояковыпуклость сметанной белизны -
зад, который вполне мог бы принадлежать прародительнице всего живого на
земле, так вот, что особенного, ну еще одна примета нашего шизоидного
времени)... Но коронка!
Дело в том, что по роду занятий своих я как раз и специализируюсь в
той области декоративного искусства, что занимается геральдикой и ее
воплощениям в канонизированных формах предметов монаршего культа. С
помощью телеобъектива я вскоре получил несколько отчетливых цветных
слайдов короны (это из целой кипы испорченных снимков), на двух даже видно
клеймо мастера, и теперь я окончательно убедился - это или сама корона
легендарной властительницы германиков, или же ее факсимильная копия.
Подлинная корона была то ли похищена, то ли уничтожена в 1915 году,
когда артиллерийский обстрел вызвал пожар и разграбление крыла замка, где
хранилась раритеты; таким образом, корона зафиксирована лишь на трех
черно-белых фотопластинках, где, кстати, нет многих деталей, обнаруженных
мною на слайдах. Но - идентичные царапины, сдвижка клейма, характерная
обработка зубцов и лепестков - все говорит о подлинности.
Теперь пораскинем умом. Элементарно просто - заявиться к самой даме и
прямо сообщить о своих предположениях. Но одно лишь соображение о
чудовищной стоимости короны (ведь даже факсимильная копия должна потянуть
не меньше чем на полмиллиона) заставляет меня тут же отбросить такую
мысль. Это смертельно опасно. Хотя, если в дело вовлечены мощные
преступные силы, зачем такая открытая демонстрация? Или же все-таки
невежество нуворишей, не соображающих толком, что завладели сказочным
достоянием?
Второе - уголовное расследование. По чести, мне, как искусствоведу,
претит начинать с доноса и грубого силового дознания женщины, не сделавшей
мне никакого вреда и вообще-то даже чем-то симпатичной. Скорее всего, она
по природному своему легкомыслию просто воспользовалась своим доступом к
сокровищнице банды, чтобы пощеголять (хотя бы во дворе) в роскошном уборе.
Вот так.
Но тогда почему она время от времени иронически посматривает на мое
окно - именно мое, я не ошибаюсь, - демонстрируя заодно глубокое декольте?
Почему я еще ни разу не видел ее где-либо помимо собачьей площадки - а
ведь здесь я знаю всех соседей наперечет. И вообще, откуда она появляется
в этом уединенном местечке? За все время я ни разу не видел самого
процесса ее появления или ухода, всегда либо она уже здесь, либо ушла.
Недавно Теодора (с некоторых пор я называю ее так) долго и, как бы я
сказал, нарочито возилась с ошейником своего шнауцера (присев возле него,
с оголенным до ягодицы бедром, само собой), пока я не вооружился цейссом и
не вгляделся в эту собачью сбрую. Заметив меня с биноклем, она тут же
оставила это занятие и побежала трусцой вокруг двора, я же вновь был сбит
с толку. Ошейник тоже оказался исторической реликвией поры галльского
похода, обширная документация по нему хранится у меня, более того, он
(ошейник) вовсю фигурирует в моей диссертации, как свидетельство стилевого
родства двух отдаленных эпох. Насколько мне известно, никто больше этим
ошейником не занимался.
Значит, ошейник мне показали, зная обо мне...
Вот он, простор предположений для аналитика: если они так явно
предлагают для опознания эти экспонаты, то, видимо, уверены в какой-то
единственной, так сказать, безусловной, рефлекторной реакции на эту
демонстрацию. Возможно, прореагировав так, я тут же буду уничтожен, за
ненадобностью в дальнейшем. А может быть, дело обстоит иначе, и я нужен им
всего лишь как эксперт, чтобы удостоверить воров в подлинности
приобретения? Хотя зачем, ведь продать эти вещи практически невозможно...
К тому же я не думаю, что к эксперту (после выполнения его функции), они
отнесутся иначе, чем к нежеланному свидетелю.
Я на острие! В один миг я из наблюдателя, из детектива-любителя, так
сказать, мгновенно обратился в объект чужого действия, в марионетку,
реакциями которой манипулируют, в картонную фигуру, от каковой ждут вполне
определенных вещей. На что меня вызывает мафия? Где гарантия, что как бы я
ни "сработал" в этой непростой игре, то останусь цел? Может ли спасти
бездействие?
И еще соображение - царица Теодора подлинный персонаж, иначе зачем
такая сложная и длительная интродукция, этот ритуал прогулок с собачкой,
ставящий всю ситуацию с раритетами на грань нелепого. Но, предположим -
Теодора. Оказавшись здесь (уж не знаю, каким образом), на кого же еще ей
рассчитывать, как не на знатока той эпохи, способного персонально
удостовериться в ее царственной подлинности, по сравнению с которой корона
и прочие атрибуты - мишура, регалии суверена, всего лишь вещественные
доказательства ее властительной сути. И в награду за признание - любовь
царицы, ведь не зря же она демонстрирует себя так изобильно, и, кроме
того, пора варварства, надо полагать, была эпохой раскованной. Итак -
Теодора или мафия. Надо что-то делать, на что-то решаться.
Обо всем этом я мрачно размышляю нынче в пасмурное осеннее утро,
когда свежая после сна румянощекая бандитка в короне и в красном
нейлоновом трико (на этот раз) энергично вращает своим торсом посреди
площадки, тогда как ее спутник в экзотическом ошейнике сосредоточенно и
угрюмо гадит в углу.
ПРОГНОЗ ЭКОЛОГОВ (ЛИСТОВКА)
...В результате непредвиденных мутаций, а также ускоренного
(черезфазного) эволюционного развития, чем погибающая биомасса пытается
хоть как-то противостоять индустриальной агрессии, мы вскоре (на памяти
одного-двух поколений) увидим зачатки совершенно иной живой природы. Это
будут деревья с металлизированной корой, стойкой не только лишь к ножам
хулиганов, но и к скребкам бульдозеров. Это будут рыбы, утилизующие мазут,
пресноводные скаты, оводы и осы с цианидами в жалящих органах, это будут
травы с режущей, словно бритва, кромкой и парализующим соком. Полчища
бездомных собак и кошек не уменьшатся, напротив, благодаря эволюционному
уплощению (подобно камбале), эти животные станут практически неуязвимыми
для колес автомобилей и смогут успешно блокировать автотрассы.
Предвидится возникновение живых (и неживых) форм, использующих
электромагнитный, высокочастотный и радиационный фон. Совершенно особым и
ускоренным путем идет эволюция микроорганизмов, результаты которой мы
можем лишь смутно представлять. Однако биологическая эволюция человека
выглядит даже в этом ряду достаточно радикально. Предвидится разделение
человечества на ряд специализированных подвидов, из которых "человек
хищный" и "человек исполнительный" могут иметь тенденцию к доминированию,
тогда как "человек разумный", возможно, будет окончательно вытеснен.
Постинтеллектуальное общество, если можно будет употребить это понятие,
станет существовать на принципах, нам пока неясных.
ЕЩЕ ЛИСТОВКА
Серые люди произвели цветных людей.
Серые люди до этого были дальтониками, они вкалывали, трудились,
пахали, рожали, любились, раскулачивались, воевали, отсиживали, выпивали и
веселились - в сером.
Цветные люди открыли им глаза, они показали озадаченным серьмягам,
как танцевать на ушах, как любить в разные места, как штамповать розовые
червонцы из воздуха, как подкрашивать жизнь коноплей, как разъезжать на
двух колесах, как разгораживать мозг на два отделения - одно для цветных,
второе - для серых.
Серые люди так ничего и не поняли и теперь медленно вымирают. Цветным
окружающее все еще видится пестрым.
ПУНКТ СТЕКЛОТАРЫ
Исполнитель желаний - самая расхожая придумка любой сказки, взятая
без особых переделок в фантастику (разве что ассортимент поболе), - в
действительности существует. Ибо ничем иным, кроме исполнения желания,
волею жить объясняется существование человека, дерева, травинки, ужа,
плесени, спирохеты и т.д. Но, и это ясно даже дебилу, функционирует
исполнитель желаний на удивление избирательно. Любая живая особь
потенциально может наплодить себе подобных чуть ли не миллиарды - но вот
поди ж ты, исполнитель желаний реализует куда как малую часть.
Избирательность - это его основная функция. Можно предположить, что, когда
живое существо уже, так сказать, укоренилось более-менее в реальности,
стало так-сяк самостоятельным, исполнитель желаний теряет к нему интерес,
как бы выводит из-под своей опеки. Но это не так. Каждому из нас случалось
в трудных обстоятельствах взмолиться - о, чтоб мне сию минуту было то-то!
И тут же вожделенное то-то появляется. Это чаще всего любимая женщина - по
моему опыту, у других, может, иначе. Куда чаще то-то вообще не возникает,
но эти случаи не запоминаются. Они, так сказать, в порядке вещей.
Безотказная работа исполнителя желаний впечатляет даже в таком вот,
неупорядоченном виде. А случаи фокусировки исполнителя становятся
источником сенсаций, красочных чудес. Но вот примеры действия исполнителя
- вполне целенаправленного и длительного - могут, при всем том, остаться
совершенно незамеченными и необъясненными.
Была одна женщина. Если бы ее кратко охарактеризовать, включая и
внешний, и внутренний аспект, то наименование ее занятия - "сборщица
посуды" - при всей своей примитивности вполне исчерпывало бы нашу
потребность в образе. Именно - сборщица посуды. У каждого на памяти такая
безликая потертая женщина, интересующая окружающих лишь по роду
деятельности, самой этой утилитарной. Та, о которой пойдет рассказ,
полностью укладывалось в схему - сухопарое быстрое существо с
хватательными руками, с приплюснутым личиком, с неизменной грязной торбой
на плече, в которой всегда позвякивает стеклотара - не та добропорядочная
чистенькая посуда, что скапливается на полке у домохозяйки для сдачи в
свой срок, а грязные пьяные бутыли из подворотен и мусорных ящиков, из-под
кустов и лавочек, иногда с дождевой водой или с недопитой дрянью, словом,
гадость, за которой мы с вами и не нагнемся; а ведь это единственное, что
обеспечивает бедной тетке прожиточный минимум! Парадоксы бытия, одним
словом...
Именно эта сборщица посуды волею судеб наткнулась на редкостное
место, на фокусировку исполнителя желаний - в довольно глухом углу парка,
под одичалым разросшимся кустом сирени. Подобно Кювье, мы можем воссоздать
канву событий, пользуясь сущими пустяками - ибо сборщицы уже нет,
волшебное место недоступно (об этом ниже), - и домыслами, каковые иногда
бывают весомее улик. Словом, сборщица давно отметила этот угрюмый уголок,
как особо удачный, где всегда, в любую пору года, в любой день найдутся
три-четыре бутылки. Надо думать, она ревниво охраняла эту свою тайну от
конкурентов, подобно заядлому грибнику, держащему грибное место в секрете
ото всех и подсознательно жаждущему затереть все тропинки, ведущие туда.
Можно предположить также, что долгое время, скажем, несколько лет,
исключительные свойства сиреневого куста только и проявлялись, что в
производстве пустых бутылок разной емкости; думаю, целевая установка
сборщиков посуды довольно узка. Можно предположить, что время от времени
сборщице случалось поднимать с утоптанного пятачка возле куста помимо
бутылок еще и смятые купюры (до десятки, выше ее устремления не
поднимались), а то и тощенькие портмоне с мелочью. Так или иначе, симпатия
и признательность сборщицы к заветному месту росли, а это, как мы теперь
понимаем, способствовало установлению обратной связи (проще всего назвать
это так), то-есть, исполнитель желаний вошел в резонанс со сборщицей. То,
для чего Фаусту пришлось заложить душу и разум, теперь давалось убогой
женщине "на дурняк", а она этого все еще не понимала. Хотя к тому времени
она уже не обшаривала все зловонные закутки, а прямиком шла со своей
тележкой (мечтой сборщицы была тележка из старой детской коляски, какую
она и получила от исполнителя в один прекрасный день) к своей куче бутылок
под кустом. По-видимому, исполнитель желаний, руководствуясь подсознанием
сборщицы, отпугивал других собирателей тары: все прочие - дети,
пенсионеры, пьяницы и проститутки - беспрепятственно обретались возле
благословенного места и, возможно, получили свою дозу утоления желаний, не
связывая это никоим образом с кустом.
Так вот - на самом пике продуктивности исполнителя, сборщица пропала.
Можно предположить всякое. Наиболее реально - мужчина, не принц,
разумеется, но зрелый осанистый дядька, малопьющий, с халупой в пригороде,
"можно с небольшим физическим недостатком", как это пишут в объявлениях
отчаявшиеся вдовы, - вот такой мужчина возник перед нею однажды под
кустом, и - о диво, - он отвечал всем ее скромным требованиям. Возможно,
после первого знакомства он попросил ее бросить это малопочтенное занятие?
Кто знает... Тайна ее исчезновения, быть может, вообще не связана с
исполнителем желаний; скажем, следуя к пункту сдачи посуды, сборщица
переходила со своей коляской (наобум Лазаря, как у нас принято) проспект
Пятидесятилетия, в результате чего попала под автобус. Горка битого стекла
на асфальте да ворох окровавленного тряпья - вот и все, что осталось в
результате редкостного взаимодействия.
Но - и не следует это сбрасывать со счетов - итог может быть совсем
другим. Откуда нам знать, что скрывалось за плоским лобиком сборщицы. Что
мы вообще знаем о внутреннем мире сборщиков посуды, этих санитаров леса?
Почему предполагаем высокие устремления свойственными лишь себе, а за
малыми сими числим лишь поползновения (не желания даже). Во всяком случае,
у новоявленного пункта стеклотары (некто предприимчивый соорудил уже возле
куста ларек, ибо стеклянная гора росла день ото дня), так вот, возле этого
ларька время от времени появляется этакая парковая пичуга, девушка лет
пятнадцати, веселое нескладное созданье, она стрекочет с подружками,
взглядывая иногда на ободранную будку, словно пытаясь вспомнить что-то.
Она? Кто знает, кто знает...
ПЕВЕЦ ИЗ ГОМЕЛЯ
Теперь, наверное, уже мало кто помнит оперного певца Петра Дунаева
(сценический псевдоним, настоящая фамилия Скиба), и не только потому, что
любители оперы того времени, да и вообще любители оперы, изрядно повымерли
с тех пор, а и по той еще причине, что в пору повального интереса к
уходящему жанру Дунаев-Скиба вовсе не был фаворитом. Звезда его блуждала
по периферийным, губернским и уездным городкам и ни разу не озарила
столичные подмостки - разве что где-нибудь в окраинном театрике, да об
этом никаких упоминаний в тогдашней прессе... Фотография поры бенефиса
дает представление о певце Дунаеве: это рослый стареющий дурак в костюме
Пьеро, который подчеркивает начинающиеся изменения в фигуре; пышное жабо
оттеняет мятую алкогольную физиономию с мало подходящим ей выражением
аристократической спеси. Несмотря на всю эту напыщенность и декоративное
величие, снимок оставляет печальный осадок.
Как уже говорилось, не будучи ни Карузо, ни Шаляпиным, ни Собиновым,
Дунаев-Скиба по всему должен был безымянно унавозить тощую почву
отечественной культуры, как на это до него, да и во все времена обречены
сотни посредственных дарований, фон для настоящих светил. Не тут-то было!
Один биограф, весьма крупный музыкальный критик, ни с того, ни с сего
заинтересовался давно почившим певцом. Что его толкнуло - неизвестно:
возможно, он вырос как раз в том периферийном поясе, что попал в сферу
культурного обслуживания труппы Дунаева, возможно, первые детские
музыкальные впечатления сформировались у критика именно под его блеющий
тенор, так или иначе, этот критик с чудовищной дотошностью и трудолюбием
воссоздал жизненный путь певца. Была издана толстая монография с
приложением - гибкой пластинкой с перезаписью не то трех, не то пяти
Дунаевских партий в разных операх. Я их не слышал, да и сенсации эта
перезапись, судя по всему, не произвела.
Но вот что прошло мимо внимания критика, увлеченного лишь вокалом -
личная жизнь Дунаева-Скибы. Перечень корреспонденции в конце книги дает
слабое представление об интенсивности и обширности связей певца. Переписка
почти не затрагивает сценическую жизнь маэстро, это исключительно любовные
письма и записочки. Именно поэтому автор монографии с некоторым
раздражением объединяет письма в пачки, например: "1911, август, Полтава,
1 - 2718, письма личного характера", и больше к ним не возвращается. А
зря.
В основном это любовные признания, почти в каждом - предложение
следовать за кумиром хоть на край света. Пылкие короткие записочки:
"Завтра там же - Н.", "Видела вас сегодня во сне. Приходите, я сегодня
одна. - Цецилия Фохт", "После этого ты мой навсегда. Соня", и т.п.
Повторные послания от тех же корреспонденток настигают любвеобильного
Скибу, как правило, в другом городе; обычно это смятенное, короткое, а то
и на нескольких страницах сообщение о том, что роман их не остался без
последствий.
Неизвестно, что отвечал Скиба, но огромный его архив (труппа в конце
концов ради смеха отвела здоровенный сундук под корреспонденцию Скибы,
этот сундук возили с декорациями и прочим реквизитом и он чудом уцелел во
время всех пожаров и социальных переворотов), архив его дает такие вот
ориентировочные цифры за тот же 1911 год:
Январь, Ревель - 1673.
Февраль, половина марта, Брест-Литовск - 1027.
Март - апрель, Могилев - 2114.
Май, упомянутая уже Полтава - 754.
Итого за половину сезона 4568 внебрачных детей Дунаева-Скибы. Сразу
отметим - 1911 не был особо продуктивным для него годом. Предположим, что
всю вторую половину сезона Дунаев вел абсолютно целомудренный образ жизни,
отдаваясь лишь "божественному искусству" (тогда в ходу были такие
выспренности, теперь-то мы знаем, что все это работа как работа). Более
того, примем явно заниженную цифру в 6000 наследников Дунаева за любой год
его, так сказать, сценической деятельности (а таких годов набралось без
малого сорок). Отбросим случаи двойни и повторных набегов певца на уже
опустошенные (вернее, заполненные) ареалы, а также последствия его
контактов, не подтвержденных письменно - а ведь большая часть населения
была неграмотна, - и все-равно цифра потрясает воображение - свыше двухсот
тысяч прямого потомства!
В начале этой подборки сюжетов рассматривался похожий случай;
возможно, что предания о немыслимой плодовитости библейских пращуров таки
имеют под собой почву. А потому не станем особенно зацикливаться на
результате, зададимся лишь извечным вопросом - как? Как удавалось ему
управиться с таким объемом чисто технически, как он умудрялся избежать
контактов и столкновений соперниц (по письмам, их набирались толпы,
колонны, а ведь ни одна из них не упоминает о сопернице, нет даже обычных
женских подозрений, каждая записка так и пышет уверенностью - мой, только
мой! И почему нет неизбежных в таких случаях (уже постфактум) горьких
упреков, или требований? Нет, и все тут. "Петичка здоров, уже есть зубки".
"Серж наконец признал Машеньку. Она так похожа на тебя!", и т.д.
Даже при нынешней беглости связей и ничтожности общественного мнения,
обработать (результативно!) в течение месяца 200, да что там - 50
претенденток, - при всей с их стороны благосклонности - не представляется
возможным. То есть принимать прямое объяснение чрезвычайной мужской
продуктивности Дунаева-Скибы нельзя без огромных натяжек. Таким образом,
возникновение в начале века на просторах империи целого племени,
народности Дунаевых-Скиба остается необъясненным феноменом, тайну которого
унес с собой этот весьма средний певец, скончавшийся от голода в Самаре в
1921 году. Хотя накопившиеся с тех пор материалы касательно массовых
внушений позволяют предположить, что Скиба, сам о том не подозревая, был
одним из величайших медиумов своего времени, реализовавшим свои внушения
(опять же ненамеренно) посредством любовных арий, которые воспринимались
большинством женщин бессознательно, в виде полнокровного романа с вполне
реальным зачатием. Большинство корреспонденток Дунаева - это замужние
женщины, но из писем известны факты беременности и родов у многих вдов и
гимназисток. Ссылаться тут на одну лишь силу внушения трудно, остается
предположить, что за каждые гастроли Дунаев-Скиба осуществлял 2-3 убогих
интрижки, где-нибудь в задрипанных меблированных комнатах, с вечной
оглядкой, с громким скандалом и мордобоем накануне отъезда.
Убеждает в этом еще и тот факт, что пока не обнаружено ни одного
письма самого Дунаева к какой-либо его обожательнице.
ПОСЛАННИЦА
Веткин получил задание - взять интервью у женщины из упрятанного в
лесной глуши городка, с некоторых пор объявившей себя "посланницей" -
неизвестно кого и неизвестно откуда. Веткин слетал в эту тмутаракань, и
вот что он писал по горячим следам, уже возвращаясь, в кресле самолета:
"Она живет в темном бревенчатом домишке, который зато расположен
почти в центре городка. Домик ничем не примечателен, однако соседи (за
стеной живут совладельцы домика, семья Н.) говорят, что иногда им
невозможно выйти на улицу - не потому, что дверь заклинило, заперта
снаружи, или что-то подобное - а просто невозможно. Они не могли толком
(малоразвитые простолюдины) описать это состояние. Получалось так, что
жизнь их внешне шла совершенно нормально, они спали, завтракали и обедали,
занимались по дому, беседовали - однако что-то как будто не давало им не
то что выйти из домика, но даже помыслить об этом, хотя снаружи их ждала
куча неотложных дел. Через сутки-двое наваждение проходило, и семья Н.
обретала свободу. По сравнению с этим такое небольшое затруднение, как
разная высота крыльца - крыльцо то парило над дорожкой сантиметрах в
двадцати, то снижалось до последней верхней ступеньки, - их уже не
особенно смущало. Однажды, внимательно вглядевшись, глава семейства
обнаружил, что крыльцо парит не само по себе, а вместе со всем домом;
вследствие полного отсутствия любознательности, он оставил этот
примечательный факт без внимания".
Репортер отвлекся и глянул в окошко, за которым простиралась облачная
равнина, освещенная луной - совершенная картина небытия. Он вспомнил, что
главный редактор, настаивая на этой поездке, очевидно, предвидел, что
публикация будет сомнительной и вызовет скандал. Веткин состоял во
фракции, враждебной редактору, и активно выживался. "Не привыкать", -
подумал он и продолжал:
"Жители городка вообще мало чем интересуются, кроме спирта и
картошки. Лицо Ангелины - так назвалась ему женщина - в этой сумрачной,
всегда загазованной округе отлично ото всех, оно как-бы слегка освещено
изнутри, это нездешнее восковое свеченье. "Ангина" - упрощенный местный
вариант имени, под которым ее знают жители, ибо им трудно выговорить
слово, содержащее больше трех слогов. Ангелина внешне очень миловидна и
приветлива, потому, наверное, ей пришлось на первых порах очень несладко
от молодцов, намеревавшихся урвать свое от возникшей ниоткуда тронутой
крали - а что она тронутая, в этом мало кто сомневается. Ангелина всем
сразу заявляла о своей сути".
Веткин откинулся на спинку и закрыл глаза. Еще вчера Ангелина,
источая все то же легкое свечение, объясняла ему себя:
- Я на самом деле не являюсь своей собственностью, я себе не
принадлежу, - она легким, очень домашним движением взяла у него пустую
чашку и наполнила ее из электрического чайника. - Есть, знаете, автоматы с
дистанционным управлением - знаете, да? - так вот, если б они могли себя
ощущать, они бы чувствовали подобное... Вы понимаете, что я говорю?
- Пытаюсь.
Веткин сменил кассету в диктофоне, который нисколько не смущал
Ангелину; вообще, ее, очевидно, мало что смущало. Она расхаживала по
комнате в легком халатике, под которым явно ничего не было. Немудрено при
таких повадках, что окрестная шоферня на первых порах так и прыгала на
нее.
- Они ведь не понимали, что имеют дело с автоматом, - смеялась
Ангелина. - В это мало кто верит. Иногда я сама сомневаюсь.
Да и Веткин, глядя на Ангелину, был вовсе не уверен в ее нездешней
сущности, тем более, что катившееся как по маслу интервью все больше
отдавало бредом, но бредом в очень приятном исполнении. Вот что было на
пленке:
"Я плохо представляю себе, как я устроена и откуда взялась здесь.
Хотя, думаю, не очень отличаюсь от прочих. Что смущает, по правде, так это
полная неуязвимость. И еще - никогда не хочу есть, хотя могу есть и все
прочее, если придется. И никогда не устаю. Не сплю вообще."
Репортер вспомнил, как Ангелина пыталась заставить его, хотя он и
противился, ударить ее - пускай вполсилы - разливальной ложкой. Всякий раз
в самый последний момент его будто что-то дергало изнутри, и ложка
отлетала со звоном.
- Как вы это делаете?
- Не знаю, - искренне созналась женщина. - Это делается само, без
меня. Я думаю, что создана как связное устройство, но вот с кем связаться
и зачем - не имею понятия. А такая защита - это примерно то же, что
изоляция у кабеля.
- Ну, это грубое сравнение.
- Да уж куда грубее. И вот еще что - иногда я получаю приказ.
- То есть?
- Не послание, а приказ действовать. Выйти наружу, кого-то встретить.
Мощный такой, короткий импульс.
- Импульс, занятно... И что же вы?
- А ничего как раз... - Ангелина улыбнулась - Пока ничего больше.
Вели ОНИ мне что-то конкретно, я бы... я бы здесь камня на камне не
оставила!
Она все так же улыбалась, но Веткин поверил на миг, что красотка в
халатике могла одним махом снести весь этот невзрачный городок на сопках.
- За что вы их так не любите?
Ангелина помедлила с ответом.
- Ну, уж сразу - люблю, не люблю. Вообще, я сюда направлена не затем,
чтобы любить, такое у меня есть ощущение.
- А зачем же? И почему тогда вы такая - привлекательная?
- Зачем - понятия не имею, это, видать, не в моей компетенции. А
хорошенькая - просто качество инструмента. Для большей контактности,
скорей всего...
И такого вздора накрутило четыре кассеты. "Может, она просто
шизофреничка, - размышлял Веткин, задремывая. - С мощным телекинетическим
полем, такое сочетается, я слышал... Сама не понимает, чего хочет, мается
в этой глухомани от избытка сил - а какой нормальный человек здесь не
взвоет?"
Уже в полусне он прикинул, что в таком ключе, пожалуй, будет уместнее
всего подать этот сомнительный материал, - и вражеская фракция с
редактором во главе будет посрамлена.
...Веткин резко вздрогнул и очнулся. Что-то произошло. Облачное поле
за окном проносилось с жуткой скоростью в обратном направлении, самолет
несся вперед хвостом! Веткин все понял и заскрежетал зубами от бессильной
злости - ведь тогда еще, сразу по приезде в городишко он смутно ужаснулся
- а что, если отсюда ему уже не выбраться...
Столик под абажуром был все так же накрыт, и вся нехитрая сервировка
- от сахарницы с отбитой ручкой до плетеного из соломки овального блюда с
пирогом - узоры, подробности, которым, без сомненья, надлежало уже сейчас
начать постепенный, но быстрый процесс выветривания из памяти гостя, до
абсолютного исчезновения через неделю-две - торчали перед ним во всей
своей жуткой вещественности.
- Импульс? Они приказали кого-то встретить?
Ангелина улыбнулась его враждебности.
- Вас, именно вас. Вы понадобились.
- Чтобы... уничтожить?
- Вряд ли, - тряхнула волосами посланница. - Не совсем, если уж на
то... Скорей всего - переделать, так я их поняла.
Веткин теперь лишь ощутил, прямо-таки телесно, всю неотвратимость
своего преображения, и понял - в те мгновения, пока еще мог понимать - что
он в стане врага, по сравнению с которым все его прежние враги, от
редактора до уличного налетчика - всего лишь елочные паяцы. Он поднял
взгляд. Некоторое время человек и автомат смотрели друг на друга, как бы
прикидывая, кто на что способен.
ИЗ УЧЕБНИКА ЛОГИКИ
Каков логический выбор выпускника учебного заведения, готовящего
дипломатов в тиранической стране с господствующим представлением о
зарубежье, как о безусловно злокачественной среде, даже помыслив о коей
человек подписывает себе смертный приговор:
а) немедленно по получении диплома явиться с повинной, или тут же
принять яд;
б) получив назначение, прибыть в страну Т. и подорваться вместе со
всем посольством;
в) прибыв в страну Т., затеряться в аэропорту, сменить внешность и до
конца своих дней сапожничать в захолустье:
Правильный ответ: Исходные данные противоречат курсу т.н. прямой
логики. Задача имеет простое и изящное решение в категориях логики фетишей
(см. данный курс, часть II).
ВЫВОДЫ ОБЩЕСТВА "САНАЦИЯ"
...Движение в поддержку перехода к инстинктивному поведению
определилось как реакция на провал т.н. рациональных мотиваций
человеческой деятельности, в результате которых возникали многочисленные
эксцессы в виде войн, погромов, загрязнения среды, разрушения семейных
основ и т.п. Внедрители инстинктивных типов социального реагирования
исходили из того, что в ряде случаев таковые радикально предотвращают
саморазрушение социума. С тех пор, как был найден биологический агент,
способный воспроизводить (точнее, пересаживать) некоторые виды инстинктов,
наблюдаемых у животных, на человека, определились такие результаты:
- инстинкт, называемый условно "трудолюбие", хотя лучше подошел бы
термин "постоянная занятость". Носитель взят у подвида тропических
муравьев. Подопытная группа населения, неявно подвергнутая действию
биоагента, в настоящее время образовала ядро нового экономического района.
Промышленный бум, тем не менее, сопровождался рядом накладок и
затруднений, вызванных спонтанным и логически необъяснимым массовым рытьем
траншей, хроническим перетаскиванием различных тяжестей и общей
хаотической беготней, что поначалу воспринималось, как трудовой энтузиазм.
К побочным эффектам следует отнести также и частые случаи инфарктов -
прямое следствие такого образа жизни;
- инстинкт "единобрачие", носитель заимствован у галок, отличающихся
исключительной в животном мире верностью партнеру. Городок, в котором был
проведен тест, ныне является центром баптистской общины. Недочетом в
эксперименте явилось то, что инстинкт "единобрачие" оказался совершенно не
сопряженным с инстинктом продолжения рода, что привело к постепенному
омертвлению эмоциональной жизни городка и неуклонному постарению его
средневозрастного показателя. Тем не менее, следует отметить дальнейший
приток фанатиков в общину - помимо всякого воздействия биологического
агента;
- инстинкт "не убий". Агент изымался как у волков, так и у змей.
Известно, что эти образцовые хищники ни при каких обстоятельствах не
убивают себе подобных. Таким образом, были вакцинированы целые районы,
издавна подверженные этническим конфликтам. Во время массовых беспорядков
боевики разных группировок лишь рычали друг на друга, или же подставляли
шеи (в знак подчинения), но не пускали в ход камни и палки, как было
принято до сих пор. Осложнения: в случае применения "волчьего" биоагента,
у мужчин (самцов) возникает неукротимое желание метить контролируемую
территорию по собачьему способу; при этом хозяин территории то и дело
выясняет отношения с "нарушителем", каковых, при городском многолюдье,
всегда предостаточно. В районе вакцинации типичны сцены, когда двое
претендентов на одну и ту же территорию часами рычат друг на друга возле
условной границы, тогда как подошедший пришелец неподалеку уже метит
(орошает) спорный кордон.
Сходные, либо нейтральные результаты получены при испытаниях
биоагентов "информбалет" (имитировались танцы пчел), "навигация" (ряду
пилотов вводится биоагент перелетных птиц), "интерстар" (телекоммуникация
по принципу паутины)
Обобщая данные этого широкоохватного эксперимента, общество "Санация"
пришло к выводу о нецелесообразности прямого заимствования биологических
агентов животных и концентрации усилий в дальнейших разработках на
синтезировании универсального биоагента с наперед заданными социальными
реакциями.
ТЕЛЕРЕПОРТЕР
...Вот так и двигаться вместе с ними в сомнамбулическом трансе,
двигаться с ними в сомнамбулическом трансе, в сомнамбулическом трансе.
Оттого, что смотришь лишь под ноги, в зрении, вроде бы, и надобности
особой нет, да и в прочих органах чувств; есть лишь странная воля
откуда-то извне, воля к неспешному непрерывному движению тысячных толп.
Вот так, наверное, идет половодье леммингов по тундре к студеному
побережью. Да, надо этим проникнуться, но работа остается работой, и пора
"мотать ленту", как говорят, гнать запись.
Комбинезон застегнут наглухо, шлем задраен, телекамера на плече
привычной ношей - и теперь можно панорамировать всю долину - от взявшегося
коркой сухого дна до дальних пологих склонов, уходящих к горизонту,
усеянных вереницами идущих. Прекрасное освещение от низкого солнца, яркая
цветная одежда, длинные тени поперек холмов - все это будет неплохо
выглядеть на экранах, в миллионах зашторенных гостиных, далеко отсюда. Но
главное - это интервью.
- Ощущаете радиацию?
- Не-а! - засмеялся добродушный пузан. - Жир защищает... Да вы ведь в
костюме, чего вам бояться.
- Я телерепортер.
- Вижу, вижу... Вы не с нами, значит.
И отходит немного в сторону, впрочем, без враждебности. А рядом -
молодожены, сухощавый брюнет и плотная белокурая девушка, тугая, словно
пружинка - от них так и веет счастьем, будто каким живым излучением,
наперекор радиации.
- А вы-то почему здесь?
Так спрашивать запрещено, есть на этот счет особая инструкция; юноша
нахмурился, но девушка тут же выпалила, сияя:
- А когда же еще? Лучше, чем теперь, нам уже не будет, так ведь? А
вечного ничего нет...
Это уже к спутнику. Он приобнял ее за плечи, парочка не спеша
двинулась дальше. Затем привратница, старая, изможденная, неизлечимо
больная (ну тут уж все ясно), дальше семейка, у которой небольшая
неприятность - малыша лет пяти стало вдруг тошнить (излучение чем дальше,
тем яростней), отец озабоченно смотрел, как жена, присев у обочины,
тщательно вытирает личико сына, приговаривая: ничего, ничего, теперь уже
недолго. И следом - желчный лысоватый тип лет пятидесяти с полным рюкзаком
за спиной, как у обычного пешего туриста. Все прочие идут налегке.
- Почему рюкзак? - этот вопрос, похоже, его окончательно разозлил. -
А как с ними иначе? Что я, не знаю эту контору?
- Да здесь-то разве могут надуть?
- Не валяй дурня - могут! Когда что у них было в срок? Нескладуха,
обычное дело... Прошлая партия, знаешь, сколько стояла на этой корке?
Почва в самом деле напоминает спеченную шлаковую кору.
- ...сутки с лишним! Нескладуха. Когда пыхнуло, половина уже
разошлась.
- Отчего, как вы думаете?
- Расхотелось! - прошипел "турист" в микрофон. - Перебудь в давке, в
голом поле, под радиацией целую ночь - тут и загнуться раздумаешь. Хотя...
они пока стояли, столько нахватались, что долго не протянут теперь...
И двинул дальше, работая посохом. Его спина, как он уходит, как
оборачивается, что-то ворча, и вот в кадре миловидная женщина лет тридцати
пяти, с ней говорить - одно удовольствие.
- Это, мне кажется, своего рода слабость. Такой - веселый
Апокалипсис. Свободный выбор, знаете, имеет свои крайности... Все сразу,
мгновенно - в пар.
Видно, что для нее затруднительно разговаривать, не видя лица
собеседника за толстенным светофильтром шлема.
- ...не наедине с собой, не под операционной лампой, не в маразме
старческом - а вот так, чуть ли не в гуще карнавала...
Действительно, кое-где бряцали гитары; бородатые угрюмые барды, да и
молодые компании.
- ...а сказать так, что здесь личная драма, отчаяние - нет. Просто,
такое чувство, что все необходимое мною выполнено, теперь можно спокойно
удалиться. Думаю, это лучший способ...
Она улыбнулась наугад в стекло шлема. Ее лицо, волосы, бежевый
спортивный костюм - все теперь на ленте, три-четыре витка. Теперь - надо
показать это - появились вешки с черно-желтыми нумерованными флажками, это
рубеж зоны, за которой гарантировано полное исчезновение - вот оно, вот
чего ждут эти толпы - исчезновения без остатка. Где-то здесь располагался
вход в укрытие для наблюдателей. Спрошенный об этом паренек на костылях
охотно указал место и заковылял дальше. Затылок его между плеч, задранных
костылями, спины, лица, толпы плывут в кадре, словно рыбы в аквариуме.
- Сколько там? - буднично спросил мужик бывалого вида с обшарпанной
пропитой мордой.
- Еще восемнадцать минут, если все точно по распорядку.
- Ладно, я пошел за флажками. Меня там приятель ждет - не разлей
вода, дружба на всю жизнь!
- Где ждет - за флажками?
- Иди ты - за флажками! - внезапно обиделся мужик. - Где надо, там и
ждет. Прыгай лучше в свою кастрюлю, живой труп. Тебе еще долго гнить!
Может ли оскорбить человек, который вскоре станет дымком? Толпа все
гуще, сплошной гул от шагов по раскрошенной пемзе, и вот - нашелся, какое
облегчение - колпак входа, весь будто окаменелый бугристый волдырь. Люк,
покрытый чудовищной окалиной, термоокно и спасительный узкий тоннель вниз,
в прохладный лабиринт ходов под испытательным полем. Можно считать, что
нелегкий репортаж на пленэре завершен. Пальцы на кнопки радиоключа - и
будто открылся пуп земли за бугристой толщей люка - стерильная чистенькая
ячейка-вход. Кое-кто из пришедших сюда глянул в эту сторону с недоумением,
но большинство уже находилось далеко... Где-то затянули песню. И тут
словно общий вздох прошел долиной - в вечернем зените, в густеющей
голубизне обозначилась яркая точка.
- Везут! Пунктуальные на этот раз...
Это давешний бродяга-турист, он устало сбросил поклажу наземь и,
сощурясь, уставился в небо. Можно взять еще несколько сцен - вот так, по
пояс в укрытии, словно танкист из башни, можно всосать через объектив эти
обреченные толпы, опустевшие, сразу будто ставшие одинаковыми лица, можно
еще остановить кадр на подростке, глядящем в небо с истинно детским
любопытством, но непобедимая жуть ерошит волосы и нужно успеть задраиться
и сбежать вниз, на приличную глубину, хотя...
- К-р-р-рак!
Как? Уже? Раньше, чем намечалось? Звон в ушах, болит плечо, где
камера, и что же это было? Что? Но кому интересен рухнувший внезапно на
землю человек с телекамерой; все глаза - в небесах, на желтом,
канареечного оттенка парашюте.
- Ах, негодяй!
Да, это он, тот самый мерзавец с рюкзаком, именно от него следовало
ожидать такой гнусности - выдернуть ничего не подозревающего репортера из
укрытия и спрятаться туда самому. Его рожа смутно белеет за полуметровой
толщей термостекла, не поймешь, что на ней - издевка, или боль. И незачем
теперь ломать ногти об шершавую корку намертво захлопнутого люка, не надо
вопить, не стоит барабанить кулаками в окошко со смутно маячащим там
ублюдком, хватит тщетно нажимать радиоключ... Нужно в эти две минуты, пока
будет еще опускаться парашютик, успеть пройти все то, что согнало сюда это
людское море, - и смириться.
А потому - полная воля на эти две минуты! Шлем в сторону, перчатки
долой. Телекамеру за ремень - и вдрызг об валун (жаль, правда, запись,
хороший мог получиться репортаж). Комбинезон - вжик вдоль живота - упал за
спиною тяжкими складками, в светлом бельишке, легкий, выбрасываешься на
осенний ветерок, как в детстве - кожа в пупырышках, зябко, и будто перед
прыжком с обрыва в реку, куда подбегаешь как бы помимо своей воли, с
предвкушением ледяного ожога...
Он расставил руки, будто собираясь взлететь.
МЕНЮ СТОЛОВОЙ ЭВАКОПУНКТА
Аспарагус железистый - 3.70
Икра многоразового употребления - 0.16
Эмбрионы заливные сх - 4.18
Хлопья кактусовые в соусе "индиго" - 0.93
Седло гамадрила - 5.60
Отбивная из вырезки (самонарастающей) - 9.04
Салат-каналья - 1.12
Пиво "Цусима", 0,33 л - 2.45
ЧЕРНОЕ И БЕЛОЕ
Мне думается, все знают этот тип деятеля, начальничка средней руки,
что с первыми лучами солнца уже вовсю озабоченно снуют из кабинета в
кабинет, с завода в райком, а то и вовсе из города в село, на задрипанном
брезентовом вездеходе по буеракам нашей действительности - с неизменной
папочкой в руках, такие вот безликие (они и в самом деле лишены
физиономии), - агенты державы, ее, так сказать, датчики. И где они берут
эти макинтоши, чуть ли не хрущевского кроя, откуда эти шляпы ведром, как у
бюрократа из "Волги-Волги" - неразгаданная тайна. Будто орден меченосцев
поклялся в веках выдерживать бессмертный закон, срисованный с верховного
узурпатора! Так что, когда в селе появляется такой вот представитель, его
уже ни с кем не спутать.
Этот, надо сказать, повел себя необычно. Вместо того, чтобы прямиком
из газика, минуя омытые дождем фанерные стенды (шел тогда дождь) зайти
степенно в правление и скрыться там как бы навечно, он заспешил по слякоти
к фермам - к дальнему второму участку, где с утра давно уже поревывали
телки в загонах. Бдительная секретарша усекла через окно этот необычный
маневр и доложила председателю - тот оторвался от бумаг и обозрел мельком
удаляющуюся нелепую фигуру.
- Хто такой - ума не приложу... Може, мелиоратор с Орджоникидзовки?
Так он бы сюда шел... Чи шабашник якой?.. А, нехай блукает, меня ему все
одно не миновать.
Но человека в макинтоше будто вело какое-то чутье: скользя по
размокшей глине, придерживаясь за колья и столбы, он перебирался через
навозную жижу загона, к длиннющему унылому бараку телятника. Встретившийся
ему заика Стасик отвернул круто свою тачку с бидонами - так одержимо шагал
городской визитер.
Будь Стасик хоть на пятак умнее, он бы обратил внимание на
поразительное отсутствие мимики (это при бегающих - неподвижных! -
глазах), на невнятное бормотанье и возгласы, но он лишь отметил с тупым
изумлением, что следы пришедшего дымились.
- Где, где это? - спросил он, ни к кому особенно не обращаясь, у
скотниц, занятых уборкой, и тут же двинулся вдоль стены, изукрашенной
потеками.
- Кирилыч, вон пришел какой-то, - позвали женщины зоотехника. Тот
обернулся на гостя и посуровел: зоотехник опасался санитарной инспекции.
Ощупывая стены, стойла, поилки, районный человек сновал по ферме.
- Вам кого? - спросил Кирилыч, подойдя.
- Все сущее подлежит уничтожению, - непонятно ответил посетитель и
зыркнул из-под шляпы. От этого взгляда зоотехник на миг оледенел.
- Здесь! Это здесь, знаю! - неопределенно махнул макинтош по
сумрачной ферме. - Основной закон мира - уничтожение, друг скотник... ("Я
вам не скотник, я..." - успел рявкнуть Кирилыч), но гость вдруг поднял
руку - блеклую руку бухгалтера, можно бы так сказать, если бы не ноготь на
мизинце, неуместный у бухгалтера длиннющий ноготь блатного фата - и
звякнул им по ободку поилки. И поилка исчезла - осыпалась, что ли - по
самую подводящую трубу, оттуда полилась жиденькая струйка. Тут, как потом
объяснял зоотехник, он сразу понял, с кем имеет дело. Не санинспектор,
ясно.
- Это! Не порть инвентарь! - крикнул. Но тот, с когтем, ухмыльнулся и
царапнул по бетонному столбику стойла. И снова - лишь квадратная дыра в
грязном полу, ни пыли, ни копоти...
Подошли женщины и два бича, что подрядились выгребать навоз за харчи,
все зачарованно смотрели на приезжего. А тот продолжал свое представление:
- Ничего - это космический принцип, вот как... - он тыркал мизинцем
то в гвоздь, то в бидон, то в ватник, и все пропадало на глазах,
окончательно пропадало - это как-то сразу все поняли. - По одному протону
в год - как вам понравится? (кирпич в столбе, по которому он цокнул,
испарился с легким пшиком) - Все, все - на кончик пальца! Чтоб - один
огромный ноль... Из ноля уже ничего не получится, а, работники? Учили,
небось?
Взгляд маньяка безостановочно шарил вокруг.
- Ноль - абсолют, с ним ничего не поделаешь... Но что-то мешает!
Здесь это, здесь!
- Шальной, не трожь контейнер! Ты ж все перепалишь!
- Нинка! Звони в контору!
- Рано или поздно, вам не все ли равно? - он полоснул взглядом и
снова взвыл. - Но где? Где?
Кирилыч - так уж получилось - оказался здесь старшим и туго
соображал, что бы такого предпринять, но - будто застила мгла сознание.
Слонявшийся по ферме пятнистый кобель, любимец бичей, обнюхал полы
макинтоша и заворчал.
- Абсолют - ничто... Хватит делать, хватит! Надо - наоборот.
- Как это - наоборот? - Кирилыч спросил лишь затем, чтоб отвлечь
аспида от этой непрестанной порчи, он кожей чуял - над всеми нависла жуть.
"Вилами его, что ли - а что ему вилы, когда он мизинцем ферму завалит..."
- Наоборот? Вот так, это просто, - тут маньяк почесал собаку за ухом,
и пес исчез - ни звука, ни паленого душка, ничего. - Просто! Уничтожать по
сути своей проще, чем создавать, против этого не попрешь, так ведь,
скотоводы? Лишь это - помеха, стопор... Это здесь, рядом, я сейчас найду!
Блеснула улыбка. Лучше б он не улыбался - так, наверное, открывается
печь крематория. И тут вперед вышел бич.
- Ты, гнида, куда собаку подевал?
Странно - всех оплели страх и безволие, один этот бич растолкал баб и
вышел перед "санинспектором". Он стоял немного враскачку, видно, перебрал
накануне. А визитер прямо-таки расцвел - (если можно так выразиться
применительно к нему) - при виде бича.
- Вот оно, нашлось... Я представлял предмет, что-то более
долговечное... Контрагент, а? Ну, что ж...
Он весь подался к бичу, взгляд свой, неуловимый и неотвратимый, как
бормашина, совсем воткнул в серые гляделки бича, но бич не дрогнул, только
качаться перестал.
- Ты мне ответишь за собаку, паскуда!
Кирилыч утверждал потом, что пришелец мгновенно чиркнул ногтем.
Скотницы, наоборот, что поднес палец к бичу медленно, не торопясь, как бы
по ритуалу какому. Он ткнул бича в широченную прореху на груди, и того в
мгновение ока охватило зеленоватое неживое свечение. И тут же сошло. Бич
стоял как стоял, только голый, в чем мать родила (все обноски его сожрал
зеленый огонек), и недоуменно озирался. А этот, весь белый, опять прижег
его ногтем. И снова вокруг бича заструилось зеленое и сбежало.
- И знаете, - рассказывал потом Кирилыч, - он вроде стал, как бы
сказать, кремезнее, налился, - а бичи, они ж, известно, дохлые, - а этот
хмырь его опять - тырк под ребро. Тот снова же - глазом не моргнул, но,
вроде как штангист, раздался, и, понимаете, металл! Такой отлив, вроде
серебряный на коже появился. А тот бандит кинулся бежать...
Кинулся бежать - слабо сказано. Он вылетел из ворот и мчал по полю,
петляя, словно заяц, перепрыгивая через скирды, огромными прыжками,
поднимая фонтаны грязи. В мгновение ока он скрылся за горизонтом. Тогда
все уставились на бича. Но бич - или кем он теперь стал, - не обращая ни
на кого особого внимания, вышел наружу, оглянулся вокруг и уверенно, тяжко
зашагал в ту сторону, где за дальней посадкой скрылся гость. Дождик,
орошая его массивный торс, тут же испарялся с шипеньем, поэтому он
двигался как бы в туманном облачке.
- Не догонит, - усомнилась какая-то женщина. - Тот вон какой
прыгучий, верткий.
- Ну и сдохнет на пятом километре. Язык высунет. Тут и бери его
голыми руками.
Бич, словно движущаяся хромированная статуя, спустился в долинку и
скрылся из виду. Дождь наподдал. Они еще немного постояли у входа, затем
по одному вернулись к прерванной работе.
ИЗ ВВОДНОЙ ГЛАВЫ УЧЕБНИКА "ТЕХНИКА ЖИЗНИ"
Эта книга создавалась как практическое руководство для любого живого
существа - от капустной тли до слона с острова Борнео, от восточного
деспота до инфузории, обитающей в коровьем дерьме, при условии, конечно
же, что тля, инфузория и деспот смогли бы воспринять данный текст. Если на
то пошло, коллегия авторов не так уж категорична в распространенном
уничижительном мнении насчет простейших, но этот коллективный труд
преследует иную задачу - сформулировать единые принципы выживания в среде,
где основной модус вивенди - это потребление в том или ином виде других
существ. (...) Любопытно, что завершающая глава обращает внимание читателя
на эстетическую сторону жизненного процесса.
Учебник рассчитан на широкий круг существ, практикующих жизнь в той
или иной форме.
НА ЗАДАННОЙ КЛЕТКЕ
Один налетчик, известный в своей среде как Эдик (настоящее свое имя
он уже и сам стал забывать), был задержан оперативниками в областном
центре П. при рейдовой облаве на рынке, где Эдик, как и полагалось чужаку,
вовсе не пытался работать по специальности, а, подобно обычным клиентам,
гулял, развлекался, наблюдая со стороны работу коллег в гуще клокочущей
купли-продажи. Эдик недавно вышел и пока что был совершенно безупречен,
перебиваясь достаточно безбедно на свой страховой фонд, сохраненный верной
подружкой. Нормально его должны были сразу отпустить, или, на худой конец,
отправить в родной город под надзор. Но этого не произошло. Эдика
интенсивно допрашивали, совали в камеру подсадок, устраивали какие-то
абсурдные опознания, словом, к концу второй недели он уже не сомневался -
на него вешали (грубо, неряшливо, в явной спешке) дело по нескольким
ограблениям с убийствами. Прошлой ночью Эдика уведомили, что слушанье его
дела назначено на пятницу. В исходе суда он не имел сомнений.
В четверг Эдика неожиданно повели к следователю. Здание следственного
изолятора в П., как это нередко случается, включало в себя старую, еще
прошлого века, постройку и новый корпус, связанные переходом. В месте
сопряжения корпусов коридор делал коленце, угол, в виде обрешеченного
окна, выходил на внутренний двор тюрьмы. Эдик, погруженный в свои страхи,
не сразу заметил, что створки решеток сняты с окна и прислонены к стене
рядом. Он подходил все ближе и с изумлением убеждался - да, не только
решетки, но и сама оконная рама приоткрыта вовнутрь. - Эй, вахта! - не
отводя глаз от вожделенной полоски вольного воздуха окликнул Эдик. -
Непорядок! - Но сзади не было отклика. Эдик обернулся (что запрещено), и
обнаружил, что конвоир как сквозь землю провалился. И немедленно внутри
Эдика вспыхнул холодный белый огонек действия.
Он отвел створку окна и осторожно выглянул на улицу: двор был пуст,
под окном двумя этажами ниже на крыше пищеблока лежала стопа прессованного
утеплителя из стекловаты. Эдик выпрыгнул, стараясь попасть в середину
матов утеплителя, и зарылся, исчез в колкой куче. Сразу руки зазудели,
зачесались от мельчайшей стеклянной пыли; стараясь уберечь глаза, он
отодвинул кромку трухлявого пласта и глянул вверх, на окно. Створки уже
были задраены, окно будто и не отпиралось десятки лет (а, наверное, так
оно и было). Эдик отшвырнул мат, и, не особо скрываясь, перебежал по крыше
к брандмауэру, за которым - он видел это сверху - была уже улица. Так и
есть - за кирпичным выступом, умело закрепленная в кладке, покачивалась на
ветерке капроновая тесьма. Каждый миг ожидая сирены, Эдик перекинул тесьму
через парапет, подтянулся на руках, и, обжигая пальцы о тесьму,
соскользнул на асфальт. В узком переулочке никого не было; у
противоположного тротуара стоял заляпанный грязью белый "Москвич". Эдик
обошел машину, распахнул дверцу и плюхнулся за руль; он весь трясся и еле
сдерживался, чтобы тут же не дать газ и не рвануть куда глаза глядят.
Баранка была еще теплой от чьих-то рук, ключ торчал в замке.
Эдик уже понял: этот побег, "стелька" - так именуют хорошо
подготовленную и очень дорогую процедуру - не для него. У Эдика не имелось
ни таких связей, ни таких денег. Чья бы то ни была оплошность, но
рефлекторно он воспользовался чужой "стелькой", и теперь оставалось лишь
продолжать. Наблюдая за улицей - спереди и в зеркало, - он полез в
"бардачок", нашарил там пистолет (он не стал его даже вынимать), термос,
пакет с чем-то съестным и плотный листок бумаги с набросанным от руки
маршрутом. Рассматривая грубый чертеж, Эдик включил двигатель, развернулся
и быстро выкатил из проулка. Эдик доверял своему огоньку, сиявшему белым
жестоким светом, он еще никогда не подводил налетчика в самых крайних
обстоятельствах. Огонек твердил: Эдик не должен следовать маршруту, город
П. смертельно опасен, нужно убираться отсюда поживей. Безошибочный
инстинкт и мгновенная реакция - вот что до сих пор всегда выручало Эдика;
навык был лишь приложением. Он мчал по широченному проспекту в районе
новостроек, он был сейчас само зрение и слух, и все же верил лишь этому
внутреннему чутью. Подъезжая на красный к перекрестку, он ощутил что-то
вроде излучения от голубого микроавтобуса впереди и, не раздумывая,
свернул направо. За спиной, чуял он, уменьшалась, исчезала враждебная
эманация. Пару кварталов он проехал спокойно, зато дальше его кошачье
зрение уловило блеск патрульной мигалки, и снова пришлось вильнуть в
переулок. Единственное, что утешало - он все дальше уходил от центра. Еще
раз издали Эдик засек мигалку и снова вовремя сделал скидку вбок, все
дальше внедряясь в паутину пригородных улочек. Он чувствовал границы своей
безопасности почти физически, огонек уверенно вел его вглубь спокойной
зоны, хотя этого района он совсем не знал. Пока не было смысла бросать
машину (тем более наступала темнота), прежде хотелось бы убраться
достаточно далеко, пока не опомнились и те, и другие. Эдик больше
страшился других и надеялся, что достаточно далеко отошел от предложенного
маршрута.
Вот так, петляя в уже совсем дачных переулках в поисках радиальной
трассы, он снова наткнулся на голубой микроавтобус, припаркованный возле
особнячка с мансардой - и в тот же момент сзади, вполне отчетливо в
осенних сумерках заискрилась мигалка, донеслось взлаивание сирены. Эдик
ткнул машину в придорожные заросли, схватил пистолет и выскочил наружу.
Ему показалось, что он уже бывал в этом месте. В свете наплывающих фар он
различил полуоткрытые ворота усадьбы и бросился туда, пригибаясь за
стриженым кустарником. Он бежал по подъездной аллее, на ходу соображая,
как быть: наверняка они уже дали команду оцепить квартал, и теперь его
шанс лишь в том, чтобы захватить заложника и выторговать себе отход.
Огонек в его груди все так же полыхал, чуть не выхлестываясь наружу с
жарким дыханием.
Эдик взбежал на ярко освещенную веранду и сразу увидел хозяина -
худощавого старичка в домашней фланелевой одежде, который вдруг сразу
обнаружил поразительную прыткость и самообладание - он тут же отпрыгнул в
боковую дверь и затопотал вверх по лестнице. "Игорь, Игорь!" - вопил он.
Игорь? Это усложняло дело. В минутной нерешимости Эдик застыл в дверях, и
тут кухонная портьера слегка качнулась. "Стреляй!" - взвизгнул огонек, и
Эдик выпалил трижды в дюжего парня с обрезом - тот принял заряды с
каким-то нечеловеческим бесчувствием и уверенно заправил Эдику "под вздох"
свой отдарок, который вмиг погасил белый пылающий язычок его воли. Уже
засыпая навек в растекшейся луже возле другого трупа, Эдик успел смекнуть
коснеющим разумом - огонек зажгла чужая рука, и она же твердо вела его к
этой усадьбе - крестик на карте, - где сейчас свелись чьи-то счеты.
"Стелька" на побег была именно ему, и тот, кто ее готовил, прекрасно знал
взрывчатую рефлексию налетчика и на нее безошибочно рассчитывал.
Переступив через тела в проходе, старичок - хозяин усадьбы - вышел на
крыльцо и махнул преследователям, мол, все в порядке. Было уже совсем
темно.
РАПОРТ
Начальнику гарнизона г.Антрацит
генерал-майору Алычко С.М.
командира 60 ОМСБ м-ра Пухова К.Р.
В связи с имевшим место в части смертным случаем имею сообщить
нижеследующее:
Двухгодичник ст. лейтенант Петличко Г.Ф. был призван в армию по
окончании Одесского университета, ист.фак., отделение восточных культур.
Еще в процессе образования Петличко вошел в группу студентов и аспирантов,
практиковавших медитацию в русле прямого приложения идей дзен-буддизма. В
разговорах со мной Петличко утверждал, что в совершенстве освоил технику
отделения сознательной субстанции (души) от телесной и обратного их
слияния еще в то время. Именно эта его способность, как он говорил, не
позволила ему впасть в отчаяние при распределении в такую дыру, как
Антрацит, и в дальнейшем позволяла безболезненно переносить все тяготы и
лишения гарнизонной службы. То есть, при очередном разносе после смотра и,
наоборот, перед каким-либо праздничным загулом, Петличко (по его
утверждению) с помощью определенной процедуры и соответствующего
психического усилия расставался со своим телом, покидал его, устремляясь в
виде бесплотного сгустка сознания туда, куда его издавна влек научный
интерес - в Шумерскую эпоху, или же к околицам Солнечной системы, где он
ощущал наибольшую степень гармонии мира. Тем временем тело его в
лейтенантском мундире вышагивало по плацу или же безобразно напивалось в
ресторане Дома офицеров. Мало кто из сослуживцев замечал, что в таких
случаях имеет дело с бездушным чурбаном, фактически с зомби, живым трупом.
Жизнь в Антраците ведет к деградации, армейская - тем более.
Возвращаясь из неописуемых далей, Петличко с омерзением заставал свою
телесную оболочку во все более скверном состоянии. Он признавался мне, что
сливаться с ней ему удавалось теперь не сразу, тем более, что после
отождествления с телом его тут же начинали одолевать муки похмелья, либо
совести - за все, содеянное им в виде зомби. Очевидно, что и в последний
раз, когда тело Петличко безуспешно пытались откачать в реанимации, еще
был шанс возвращения лейтенанта к жизни, были даже проблески сознания,
однако, на мой взгляд, Петличко-духовный, витавший незримо под потолком
реанимационной, в конце концов махнул рукой на всю эту возню и со вздохом
облегчения воспарил в свои дали.
Полагаю, что в ближайшие дни подлинный (бессмертный) Петличко найдет
способ как-нибудь материально подтвердить мою догадку (что-то вроде
записки, магнитной записи, т.п.). Должен прибавить к этому, что ст.
лейтенант Петличко успел научить своей методике еще троих офицеров
батальона, в том числе и меня. Так что во вторник на разборе Вы будете
иметь дело не вполне со мною, а всего лишь с бесчувственным зомби в
мундире.
М-р Пухов К.Р. (подпись)
ОРЕСТ И ФОРНАРИНА (ОТРЫВОК ИЗ СКАЗКИ)
...Таким образом, будучи оставлен пиратами на берегу, Орест не имел
иного занятия, кроме как горестно оплакивать свою долю и участь Форнарины,
захваченной злыми разбойниками. Между тем, на вопли его и стенания из-за
прибрежной скалы появилась...
Что может быть прекраснее такого вот эпизода, равно простертого в
неизвестность прошлого и полную неопределенность будущего, да еще в толще
чьего-то вымысла. Отчего же нас так интересует развязка, хотя и без того
ясно, что все кончится хорошо?
НОЧНАЯ СМЕНА
Заполночь возникает особый род тишины, тишины многотысячного
успокоения. Зато некоторые звуки, днем неразличимые в городском фоне, к
примеру, тишайший стрекот вентилятора из-за вытяжной решетки - царят в
безмолвии надо всей округой и получают, благодаря этому, утонченный ночной
колорит.
- Животных много, - сказал газовщик. - Животных, прямо скажем, даже
слишком много...
Его кисти сложились, словно клешни омара - из-за костяшек домино,
зажатых в мясистых ладонях. Он выставил одну, деликатно прислонив ее к
хвосту расхристанной композиции. И тут же сосед-электрик пришлепнул свою
рядом.
- Смотря каких. Крыс в самом деле многовато.
Слесарь поднял глаза к лампе, возле которой металась крупная моль. Он
считался неважным партнером - пропускал ходы, придерживал не те кости.
Виртуозом игры слыл смотритель теплопункта, завсегдатай дежурки,
молчаливый потертый кудряш.
- Я б их стрелял, - в контрасте со сказанным, он мирно пристроил свою
пятерку-дубль поперек. - Когда слышу, как их нужно беречь-размножать, так
бы схватил автомат...
- ...и по телевизору! - завершил электрик. Самый молодой в четверке,
он и выглядел соответственно; синий, в обтяжку комбинезон щеголевато
посвечивал заклепками.
- Чего там, правильно. Много они видели в своих заповедниках. Мне
тоже, к примеру, белочки нравятся...
Газовщик откинулся на спинку стула и пыхнул зажигалкой.
- Им бы плоского скорпиона показать...
Электрика передернуло.
- Не говори об этом, - буркнул он и смешал костяшки. Ему не везло
сегодня. В зарешеченное окно полуподвала бил сноп света от уличного
фонаря. Окрестные дома стояли черные, потухшие.
- Мне попался вчера, - вдруг подключился слесарь. - Шел в тоннеле на
Садовой, смотрю - на стенке будто краска отстала. А потом вижу - он хвост
уже выгнул. Сантиметров тридцать. Тонкий, как бумажка, сволочь.
- Мало им животных, - повторил газовщик. - Меня такой полоснул раз,
по ботинку пришлось, чуток до кожи не хватило. Я его сваркой припалил -
скрючился, гад, и, знаете, окалиной такой пошел. А мелочь разбежалась.
- Мелочь неопасная, пока мелочь, - сказал смотритель теплопункта и
выложил пустышку. - А я вот не могу с этими белыми ужами.
- С ужами? Они ж, вроде, безвредные.
- Оно понятно, безвредные, но - не привыкну и все тут. Приду к себе,
они с труб свешиваются, под котлом ползают - тьфу! Шуровкой гонять
станешь, так шипят, бросаются... Причем года три назад не водились.
- Тогда у тебя крыса жила, - сказал электрик, и все засмеялись. Еще
помнили, как бедствовал смотритель с гигантской крысой.
- Не знаю, как кому, - поднял очки слесарь, - а мне хуже всего, когда
трупный скворец.
- Точно. Они ведь когда появились - когда теплотрассу проложили через
пятое кладбище. До того не было. Выбросы были, но это ж совсем другое
дело.
- Что за выбросы? - спросил электрик. Его недавно стали назначать в
ночные дежурства, он многого не знал.
- Ну, это бывает, - охотно объяснил слесарь, - это если разрыв
подающей, например, возле коллектора в том году. Идешь по каналу, вода
парит, ну и всякое... возникает.
- Возникает?
- Ну да. К примеру, в тот раз возле меня собралось душ восемь.
- Душ? Как это?
- Ну, такие... туманные личности. Подходят и смотрят, что ты там
делаешь. А фонариком посветишь вдоль - их там тысячи!
- Это пар, - сказал электрик убежденно.
- Может быть, может быть... - равнодушно согласился слесарь. - Но
тоже неприятно. Ты себе работаешь, а они все подходят и подходят.
Нервирует.
Зазвонил телефон - как всегда в ночи неожиданно, пронзительно.
Газовщик взял трубку и принял вызов. Потом вернулся к столику.
- По твоей части. Выбило предохранители на эскалаторе в подземке.
Кто-то хотел запустить, самовольно.
- Ладно.
Электрик отодвинул домино и легко поднялся. Должно быть, ему уже
надоело здесь. Он натянул куртку, подмигнул оставшимся. В свете фонаря они
еще видели, как снаружи уменьшается, уходя, его силуэт с чемоданчиком.
- Смотри-ка! - воскликнул слесарь.
Все трое уставились в угол, где дотоле спокойно спала на коврике
птичка - странным образом для птички, свернувшись, словно котенок,
упрятавши голову чуть ли не под хвост. Как только электрик ушел, существо
забеспокоилось, вспрыгнуло - резко, но беззвучно - и быстро забегало
вокруг стола. Мгновение спустя темное пятнышко пробежало снаружи в полосе
света.
- Видали? - сказал газовщик. - Скворушка...
- За ним. Тут уж ничего не поделаешь.
- Мне так лучше уж скорпион.
- Не говори. Этот вроде и старается на глаза не попадаться, бегает
себе сзади, но все равно тревожит. Особенно, когда передразнивает...
- Это хуже нет, что и говорить.
- Мысли повторяет, ну и там всякое... Нервирует, словом. Можно
пораниться в таком состоянии, когда под руку...
Моль, наконец, влетела под колпак лампы, послышался треск сгорающих
крыльев и отдаленный, как бы уменьшенный истерический взвизг. Слесарь
прислушался к нему, покачал головой; затем достал свой термос, снял очки и
неторопливо принялся за еду.
ЛУНА-ПАРК (ПРОСПЕКТ)
Заходите к нам в Луна-парк; вы приятно и поучительно проведете время.
Для удобства посетителей наш Луна-парк открыт круглосуточно. Он
раскинут на пустыре, где раньше и бродячие собаки не рисковали бегать; а
теперь вся округа кишит народом.
Издали он похож на кучу цветного тряпья, раздуваемого ветром: кружат
карусели, вертятся колеса, мечутся крохотные электромобили, время от
времени из недр Луна-парка всплывает огромный шар и тут же скрывается
вместе с пассажирами в низких тучах.
Не думайте, что сюда просто попасть: вход в Луна-парк - это тоже
аттракцион, входной турникет действует по принципу рулетки, и если выпало
красное, то скорей проходи дальше, а если черное - хлопот не оберешься,
посадят в Черный ящик - так называется устройство, куда входит один
человек, а выходит совсем другой, и что с ним там было - не может
рассказать, а только неловко улыбается; оно и понятно - какой спрос с
постороннего человека?
Первым делом вы проходите улицу Стрелков. По обе стороны улицы стоят
тиры, там непрерывно трещат выстрелы и вопят раненые. Можете подойти к
барьеру и взять винтовку с оптическим прицелом (на той стороне в зеркале
ваш двойник сделает то же самое), затем как следует прицельтесь и
стреляйте в него. Изюминка аттракциона в том, что совершенно неизвестно,
кто из вас отражение! Интересно отметить, что зеркало еще ни разу не
разбилось.
Дальше идет район Лабиринтов, но люди робкого десятка обходят их
стороной, тем более, что в их глухие стены часто стучат изнутри - это
заблудившиеся. Есть мнение, что оттуда еще никто не появился, но это не
так, хотя бы в отношении пяти-шести личностей. Удивительно, но они как две
капли воды похожи на людей, в свое время попавших в Черный ящик, однако
тоже ничего не помнят. Думаете, в Лабиринт идут редкие смельчаки - как бы
не так! Дети, старики с чемоданами, веселые туристы с разноцветными
палатками, влюбленные, спелеологи, ученые, отшельники, беглые преступники,
да мало ли кто... Посетите наш Лабиринт.
Неплохо также поставлено дело с автоматами, предсказывающими будущее.
Если вам выпала карточка с язвой двенадцатиперстной кишки - не
расстраивайтесь, бросьте еще монетку, и вам выпадет совсем другая болезнь,
скажем эпилепсия, а предыдущее пророчество аннулируется. Наши автоматы
гарантируют исполнение прогноза.
В комнатах смеха лучше смеяться как следует, иначе придется худо.
Людям без чувства юмора там делать нечего, однако их почему-то так и тянет
туда, хотя на табличке черным по белому написано предупреждение. Смотрите,
как ходуном ходит комната смеха - будто там носится табун взбесившихся
жеребцов!
А вот наш андрарий, где в двенадцати клетках представлена эволюция
человека от обезьяны к нему самому. Экспонаты все время меняются,
содержание самое лучшее, однако за барьер заходить не стоит - всякое
бывает. Место Хомо Сапиенс все еще вакантно.
Постоянно открыт конкурс на его замещение, это веселая, молодецкая
забава. Претендент должен в нескольких словах раскрыть сущность теории
относительности, спеть популярный сонг и толкнуть ядро на определенное
расстояние (для женщин - упражнение с мячом). Еще никому не удалось
сделать все это безукоризненно, так что участвуйте в конкурсе, вы можете
оказаться Человеком Разумным.
Дальше Чертово колесо. Надо сказать, оно также не вполне обычно.
Вращается оно под землей, и, судя по выходящей на поверхность части,
диаметр его огромен. Это самое большое Чертово колесо в мире. Садитесь в
кабину, и плавное вращение тут же понесет вас в раскаленные земные недра.
Острому ощущению невыносимого жара сопутствует чувство многократного
увеличения веса - следствие приближения к земному ядру, а в самой нижней
точке колеса все это усугубляется оглушительным ревом, будто продуваются
колосники всемирной топки; впрочем, так оно и есть. Тут же включается
остроумное устройство, имитирующее адские крики грешников, а кабинка вдруг
начинает сжиматься, словно испанский сапог... Жаль тех, кто еще не
прокатился на Чертовом колесе.
Наше знаменитое кабаре со стриптизом не нуждается в зазывале.
Красивейшая девушка мира Эвелина Пэ, ежедневно с десяти до часа ночи.
Любопытно, пока она снимает чулки, бюстгальтер и трусики - все в восторге,
а лишь начнет вылезать из кожи и все остальное - непривычные посетители
воротят нос. Это тот самый снобизм, бич нашего общества; чтобы поддразнить
таких, Эвелина бросает в зал свои внутренности, которые расхватываются
клиентами как сувениры (серия последовательных снимков).
Новинка - игра "Детектив". По вашим отпечаткам пальцев и вашему
словесному портрету вас неопровержимо уличат в любом преступлении.
Наказание - в строгом соответствии с законом.
А на этом снимке вы видите то, что может произойти с каждым, кто
вздумает пройти через воротца с надписью "выход". Надпись "выход" сделана
в шутку. Как уже говорилось, людям без чувства юмора здесь приходится
туго. Веселье и смех - вот чего добиваются от посетителей во всех
аттракционах; вон какой гогот стоит - вороны не могут усесться на гнезда с
самого дня открытия Луна-парка!
В этом перечне нет, казалось бы, главных достопримечательностей парка
- зала Ужасов, зверинца, океанария и прочих объектов, посетить которые
стремятся иной раз ценою жизни - и поверьте, оно того стоит, - но есть
мера любой рекламе. Почему наши аутодафе - иллюзорные, разумеется, -
привлекают орды фанатиков? Почему сафари на людоедов так популярно среди
молодежи? Как это зал самурайской рубки на мечах, с чудовищной пропускной
способностью - и не справляется с наплывом? Почему контрольная полоса - а
Луна-парк окружен со всех сторон настоящей границей - каждодневно
подвергается нарушениям с той и другой стороны, со всеми вытекающими
последствиями?
Одни говорят, что ответы следует искать в национальной психологии, в
трудной истории края. Другие - в изнанке быта, невыгодно контрастирующей с
карнавальной суетой. Третьи вообще ничего не говорят, лишь улыбаются со
стиснутыми зубами, беря винтовку в зеркальном тире... Но мы-то не
теоретики, вопросы не по нашей части. Давайте, наконец, веселиться! Мы
заработали свое веселье такими годами, по сравнению с которыми любой
Луна-парк - детская забава. Добро пожаловать в наш Луна-парк!
Директор Луна-парка - (подпись, улыбающееся фото)
ДВОРЕЦ ОЖИДАНИЯ
Мой спутник, благообразный мужчина в просторном светлом плаще, указал
вдаль со словами - а вот и он!
Действительно, под темно-синим небосклоном, глубоким и недвижным в
этот предвечерний час, лучился массивный купол, который я уже знал по
открыткам. К самому дворцу надо было идти еще квартала три-четыре. Это был
район развалюх и серых, источенных непогодой заборов. Я удивился тому, что
дворец упрятан в таком захолустье; по открыткам этого было не понять. На
глянцевых цветных отпечатках набережная чернела гранитом, а по виадуку,
огибавшему дворец, катился пестрый поток машин.
Когда мы подошли ближе, стала видна фигурка на куполе. Бронзовый
бегун лишь кончиками пальцев касался пьедестала, весь он был как порыв
ветра, как простая летящая радость стремительного движения. Ахиллес... На
фронтоне главного входа виднелась и черепаха, ее медный панцирь позеленел
от времени, короткие ноги, казалось, бессильно скребли мрамор...
- Ахиллес никогда не догонит черепаху, - сказал мой спутник
убежденно. - Ну вот, мы и пришли.
Гигантский портал отбрасывал длинную косую тень на ступени входа, на
них у подножья огромных колонн, тронутых цвелью, кучками сидели
посетители. Ласточки с визгом метались под мощными лепными карнизами. -
Войдем? - предложил спутник.
Я оглянулся вокруг. С высоты двадцати ступеней предместье, окружавшее
дворец, выглядело, как нагромождение ржавых крыш среди темной густой
листвы. Над сонной рекой торчали вдали две заводских трубы и отсвечивало
разбитыми стеклами приземистое здание складского вида. Пожалуй, я был
немного разочарован.
Разочарование мое усилилось еще больше, когда мы вошли.
Дворец, такой роскошный, хотя и несколько обветшалый снаружи, внутри
состоял из череды сравнительно небольших помещений, связанных извилистым
запутанным коридором; грубая коричневая панель масляной краски шла по
стенам коридора, тяжелый вокзальный дух стоял там - запах черствой пищи и
окурков. Молчаливые люди слонялись вдоль коридора, украдкой поглядывая
друг на друга. В приемной у входа сидел человек с портфелем, нервно
постукивая ногтями по защелке; возле окна что-то торопливо жевал офицер,
то и дело поглядывающий на часы. Тут я вспомнил, что на фронтоне дворца
имелись еще и куранты, квадратный циферблат в лепном орнаменте, с вяло
повисшими стрелками: часы стояли.
Под колючей пальмой веером были расставлены скамьи, там сидели люди с
пожитками, возились дети, спал солдат, задравший огромные сапоги прямо на
поручень.
- Непорядок, - заметил я. - Солдат спит, а служба идет.
Мой спутник растолкал солдата и заставил сесть.
- Что и говорить, народ здесь самый разный.
- И все ждут?
Пока мы поднимались на второй этаж по широкой замусоренной лестнице,
сопровождающий с энтузиазмом рассказал мне об этой, новой для меня,
области:
- Ожидание - это своего рода статус, фундаментальное состояние. У нас
не смотрят на ожидание как на временную, преходящую фазу бытия. Оно
постоянно, так гласит постулат нашего теоретика Стефана Куки. Мы
исследовали этот вопрос всесторонне, в основном психологически и
социологически. Цифры оказались потрясающими: на двадцать ожидающих лишь
два и восемь сотых результативных.
Видимо, специальная терминология. Я переспросил.
- Результативный - это тот, кто дождался желаемого. Чего - неважно:
поезда, квартиры, любви, прибавки к жалованью, телефонного звонка... А что
прикажете делать с остальными ждущими?
Преувеличение, подумал я. Не может быть, что столько ожидания идет
впустую. Тем временем мы достигли лестничной площадки, где в ободранном
кресле дремал, свесив голову, седовласый старичок. Скорее всего, он ожидал
естественного конца.
- Все остальные, - вел дальше мой спутник, - продолжают ожидание под
нашей эгидой. Они делятся друг с другом своими чаяниями, надеются и
грустят вместе. Мы помогаем им, устанавливаем тип ожидания и его порядок.
Занимаемся прогнозированием надежд, их вероятностью. В случае обращения к
нам результативность становится больше на восемьдесят четыре сотых
процента - в среднем. Поэтому у нас так много клиентов.
Коридор второго этажа также кишел людьми, однако здесь чувствовался
больший порядок, а вдоль правой стены стояла длинная спокойная очередь,
уходящая за поворот. Тут я заметил, что масляная панель на стене во многих
местах протерта до штукатурки, а подоконники и скамьи исписаны всякой
ерундой, какую пишут люди лишь от смертельной скуки.
- Дело новое, знаете, не все это понимают. Вот, с трудом отвоевали
старое здание под дворец. Все пришлось реконструировать, зато теперь есть
что показать.
Он с нескрываемым удовольствием обозрел замызганный коридор. В хвосте
очереди происходила какая-то возня. Мы подошли ближе.
- Чего ждете?
Никто не ответил, будто не слышали. Миловидная женщина рядом с нами
потупилась, улыбаясь. Разбитной парень подмигнул нам:
- Так они и скажут! Те, - он показал вперед, - знают точно, мы только
догадываемся. Ничего вы от них не добьетесь.
Мы отошли. Тут же возня возобновилась, мелькал лист-список с
фамилиями. Мой сопровождающий пояснил.
- Очередь - это вопреки правилам, это уже некоторый хаос. Они ждут
чего попало, что бы ни подвернулось, лишь бы дождаться. Будь по-ихнему,
какая-нибудь старушка, скажем, могла получить юного жениха, вполне
здоровый футболист - протез. Однако мы на то и поставлены здесь, чтобы
нейтрализовать хаос.
Хитроватая улыбка показала стальные зубы.
- Эта очередь идет по всем этажам, по всему зданию. В нее
записываются и с того конца...
Тут я заметил, что стемнело, во всяком случае под потолком зажглись
длинные ребристые плафоны, излучая неяркий дрожащий свет. Мне стало
неуютно и как-то по-особому несвободно. Следовало также как-то
распроститься с провожатым - мелким служащим дворца, - не обидев его
невниманием. Он показал себя как рьяный гид.
- Без сомнения, это очень интересно, - начал я издалека. - Объединить
ждущих, жаждущих, надеющихся, придать смысл их бесцельному ожиданию,
скрасить эти пустые часы хотя бы общением с товарищами по судьбе...
Тут я заметил, что спутник мой скрылся за какой-то дверью, дав мне
знак немного повременить. Здесь коридор образовывал расширение, в углу под
тусклой лампой двое шахматистов передвигали на маленькой доске крохотные
дорожные шахматы, молодая женщина восточного вида, с ребенком на руках
расхаживала туда-сюда, негромко баюкая малыша. Я отметил, что в местах
ожидания непременно бывает женщина с младенцем; я все еще смотрел на
ожидающих со стороны, будто забыв известное изречение Стефана Куки: нет
людей, которые ничего не ждут.
Я подошел к окну. За ним светлела широкая полоса виадука, там катили
вереницы машин, огни подфарников и стоп-сигналов двоились сквозь неровное
стекло. Оперся на высокий подоконник, размышляя о дворце ожидания. Была
какая-то нелепая, вздорная даже дерзость в самой мысли - сконцентрировать
бесплодные устремления и надежды, свести воедино гигантскую массу времени,
растрачиваемого впустую, локализовать само ожидание, сотворить из него
священный процесс, ритуал, мировоззрение. Основатели учения полагали даже,
что ожидание в ряде случаев может выступать полноценным заменителем жизни.
Великая бесцельность гуляла по бесконечным коридорам, от подвала до
чердака дворца, под вздохи ожидающих и стрекот пишущих машинок, в
дуновениях промозглого, пахнущего пылью сквозняка.
Мой спутник все не появлялся. Машинально я стал разбирать имена, в
изобилии покрывавшие мраморный подоконник. Меня почему-то неприятно
поразило мое имя, выцарапанное чем-то острым, скорее всего шилом, и уже
почти затертое. Мало ли однофамильцев, да и дата... Я наклонился поближе и
всмотрелся в черные угловатые цифры - сегодняшний день! Шлепнул ладонью по
мраморной доске и решительно подошел к двери. За ней открылся такой же
длинный многолюдный коридор. Я стремительно прошел его и спустился вниз. В
полутемной прихожей сидел человек с портфелем, нервно барабаня ногтями по
защелке, и офицер метался по комнате, время от времени взглядывая на часы.
Ждали служителя с ключами от входа.
Сколько еще предстоит мне пробыть в ожидании, в облезлых коридорах,
под засохшими пальмами, на скамейках, исчерканных множеством имен, в
хвосте бесконечной очереди под высокими плафонами, источающими дрожащий
мертвенный свет?
ИЗ ХАРАКТЕРИСТИКИ
Вьюнов Б.В., из детоприемника им. А.Коллонтай, пол скорее всего
мужской, возраст 12 лет, конечности в зачаточном состоянии, образование
никакое, других особых примет нет. За время пребывания в специальном
детском доме N_18 проявил себя как с хорошей, так и с плохой стороны. При
похвальной обычной малоподвижности, послушании и умеренности в
удовлетворении жизненных потребностей, неоднократно обнаруживал такие
качества, как злоязычие (будучи по медицинскому заключению немым),
недопустимую эрудицию и противоправную вездесущность. Последнее качество
проявлялось в нежелательном присутствии Вьюнова Б.В. на различных
мероприятиях, а также событиях личной жизни сотрудников спецдетдома N_18,
как в служебных помещениях, так и по месту жительства сотрудников. При
этих своих появлениях Вьюнов Б.В. демонстрировал ложный феномен так
называемого "чтения мыслей" сотрудников, из-за чего в коллективе возникали
склоки и неоднократные ревизии хозяйственных органов. Повторные и
настойчивые внушения педколлектива о недопустимости такого поведения
воспитанника не дали ожидаемых результатов.
Вывод: Необходима немедленная изоляция Вьюнова Б.В. от других
воспитанников спецдетдома, т.к. он распространяет свое влияние (и умение)
на других детей, что может иметь необратимые последствия.
Приписка от руки: Насчет того, что воспитатель Труцкий вроде избивал
ребенка-калеку с целью предотвращения подобных выходок - все обвинения
ложные, т.к. Труцкий сам болезненный и нервный человек, а Вьюнов к боли
совершенно нечувствителен, в чем персонал неоднократно убеждался.
Свидетельства Вьюнова о хищениях неправомочны, т.к., согласно справке, он
слепой, немой, лишен подвижности, вообще ненормальный. Заберите его от
нас, ради Бога! (подписи)
КАМЕР-ТАЙМЕР
Спелеолог Клембикп, по дальнему происхождению своему из
немцев-колонистов, что, правда, не имеет прямого отношения к описываемому
эпизоду, интеллигент во втором поколении, аспирант, заядлый турист и
фанатик казачьего хорового пения, - так вот, этот самый Клембикп в одно
ненастное июньское утро спустился, ассистируемый двумя помощниками, в
воронку карстовой полости на краю безлюдного плоскогорья в окрестностях
крохотного селения Амбы-таш. Здесь он бывал раньше - в юности, когда
только-только открыл в себе жутковатую, неодолимую, подобную некрофилии
тягу к склизким беспросветным, бесконечным полостям в земной тверди, и еще
раз, совсем недавно, когда подыскивал подходящее место для установки
темпорального датчика. Датчик этот - металлический увесистый ящичек -
некий институт намеревался с помощью Клембикпа поместить в наиболее
глубоком кармане пещеры, с тем, чтобы примерно раз в три месяца снимать с
его помощью (через геодезический спутник) величину временной составляющей,
чтобы, сопоставив ее с нормалью, действующей на поверхности, судить об
общем изменении временного поля. Такая вот задача, кажущаяся
непосвященному сплошным вздором.
Клембикпу отводилась в этом деле всего лишь роль доставщика, которую
он, тем не менее, выполнял с высоким тщанием. Срок установки приурочен был
к ближайшему прохождению спутника.
Спустившись на глубину 280 метров на дно воронки, он первым делом
установил компактный антенный отражатель, с которого в дальнейшем сигнал
должен был идти на спутник и обратно, и, потихоньку разматывая антенный
кабель, двинулся вниз по тоннелю к облюбованной им в прошлый раз нише.
Пещера была уникальна по красоте и нетронутости. Клембикп оценил в который
раз такое качество, как малодоступность; мало кому из любителей экзотики
по душе спуск на сотни метров вниз, в полной темноте, на раскачивающемся
канате. Для этого нужно иметь весьма редкий строй натуры.
Ниша идеально подходила для установки - сухая, укромная, окруженная
рядом тонких сталагмитов. Клембикп поставил ящичек на специальный
пружинный поддон и включил его, как ему показали в институте.
Тут же он оказался в полной темноте, хотя, как потом вспоминал,
фонарик погас не обычно, а как бы с паузами, как бы стробоскопически.
Человек опытный и вовсе не слабонервный, спелеолог не видел в этом ничего
такого; сперва он лишь легонько встряхнул фонарик, на случай плохого
контакта, затем уже полез в карман за спичками. И тут - рассказывал
Клембикп - он ощутил как бы движение воздуха, и кто-то мягким, но
неодолимым движением закрыл ему сзади глаза. Клембикп, забыв о спичках,
стоял потрясенный, ощущая лишь прикосновение холодных ладоней. Затем
низкий женский голос произнес: наконец-то!
Некстати, пожалуй, в этой кульминации отвлекаться на поверхностные
умствования, к примеру, о природе восприятия. Мы все негласно условились:
происходящее проверяется нормой, то-есть массовым опытом.
Но какой массовый опыт может учитываться в лишенной звуков подземной
глубине, в такой тьме, будто человека запрессовали в пласте угля, и к тому
же - вот ведь особенность момента - еще и мазнули по темени мощным лучом
со спутника, прошедшего как раз над карстовым провалом в своей космической
выси? И запустившего тем самым темпоральный датчик, от которого, думается,
и сами его создатели не знают, чего ожидать?..
Когда Клембикпа, спустя восемь дней, обнаружили чабаны за двадцать
верст от селения, и несколько подлечили в скверной районной больнице, он
смог кое-как изложить происшедшее. Любопытно, что версии случившегося
варьировались аспирантом до неузнаваемости; людей, знавших его как
человека вполне правдивого, это ставило в тупик. Он рассказывал, что
"неизвестная" (он выговаривал это слово с ужасом и одновременно со
странной нежностью) повернула к себе лицом ошеломленного Клембикпа, и он
вдруг ощутил, что его целуют! В сухом лексиконе спелеолога не нашлось
соответствующих слов, чтобы описать этот поцелуй, что ощутил он - жуть,
или сверхъестественное блаженство - не удалось никому понять. Так или
иначе, он отключился, ушел в глубокий обморок, и, когда очнулся, не вполне
хорошо соображал. По одной версии, он и его новая знакомая - это была
странная девушка монголоидного типа, почти голая, если не считать замшевой
юбчонки и многочисленных ожерелий, - долго бродили по ночной ветреной
степи и беспрерывно разговаривали, прямо таки взахлеб, за исключением тех
моментов, когда обнимались. Тут Клембикп терялся, заводил глаза к потолку
и мучительно вспоминал, о чем же шла речь, но ни единого слова беседы
вспомнить не мог.
В другом варианте он блуждал по пещере, вовсе не видя спутницы (та
все время была рядом, молчаливая, надежная, будто альпинист в связке), она
помогала Клембикпу в кромешной тьме преодолевать подземные провалы и щели,
пока не вывела его к узенькой отдушине на склоне глинистого откоса, где
они и расстались (здесь Клембикп утверждал, что так и не видел ее лица).
По его словам из темной расселины донеслось лишь - значит, ты не вспомнил?
В дальнейшем, по мере выздоровления Клембикп предпочитал рассказывать
о том, как он заблудился под землей и почти неделю в полном одиночестве
искал выход. Видно было, правда, что ему теперь больше хочется отвести
подозрения в сдвинутой психике. Но желание выговориться однажды
возобладало. Однажды ночью он подозвал добродушную няньку и рассказал ей -
красочно, с подробностями, - все, что с ним приключилось, на своем родном
языке. Йа, йа, - поддакнула нянька в конце рассказа. Она оказалась
соплеменницей Клембикпа.
Зародышем этого инцидента можно считать мимолетный эпизод,
случившийся с юношей-Клембикпом еще в первый его спуск в воронку Амбы-таш,
когда он, в восторге от подземных красот, заметил на ближайшей стенке
наплыв, удивительно подобный девичьей фигурке - обобщенной, почти без
деталей, как бы изваянной каким-то отечественным эпигоном Родена. Клембикп
не имел о Родене никакого понятия, он просто любовно погладил барельеф и
сказал что-то вроде (за давностью он не помнил точно), что-то такое:
- Девочка, подрасти немножко и станешь моей невестой!
Или похоже, в таком тяжеловато-юмористическом ключе. Драма в том, что
именно эти слова он должен был вспомнить, блуждая по ночной степи с той
девушкой, так было необходимо, но вот же - это выплыло слишком поздно, уже
в разговоре с нянькой. Тем не менее, случай со Клембикпом имеет на диво
благополучную концовку, отнесенную от спуска в пещеру на целых четыре
года. Как раз тогда спелеолог отбывал что-то вроде образовательной
повинности: он проводил какую-то лекцию с показом слайдов в клубе часового
завода, где, как водится, персонал почти полностью женский. Вдруг его
проектор погас - примерно так же, как фонарик, - и аспирант даже
зажмурился, ожидая, когда прохладные пальцы... но свет опять появился.
Однако справа от него, на пустом до сих пор месте, теперь сидела раскосая
девушка, пристально глядя на экран...
Теперь они вместе. Жена Клембикпа, родом из волжских татар, никогда
не бывала в Амбы-таше, а уж затащить ее в пещеру - и вовсе немыслимо. Но
Клембикп уверен, что это она.
РЕФЕРАТ ПО СВОДНОЙ ИСТОРИИ (ОТРЫВОК ИЗ ВСТУПЛЕНИЯ)
...Основная же трудность сведения даже нескольких взаимоисключающих
исторических курсов состоит в том, что письменные или фактографические
свидетельства вероятности того или иного события больше не могут служить
критерием его достоверности. Хрестоматийные примеры: египетские пирамиды,
в соответствии с авторитетным историческим курсом, являются лишь
граничным, так сказать, пунктирным завершением китайской стены; по другой,
не менее авторитетной и распространенной версии, они - часть огромного
культового комплекса, охватывающего почти весь материковый массив под
тропиком Козерога, от храмов Борободура до пирамид в Паленке.
В каждом случае мы имеем вполне достоверный исторический материал.
Парадокс: в свете альтернативного метода такие сомнительные в прошлом
свидетельства, как эпизод с Атлантидой (на грани мифа), становятся
наиболее достоверными, т.к. практически не влияют ни на какое историческое
изложение.
Альтернативная история, вообще говоря, имеет вполне определенные слои
потребителей, сторонников внутри вполне образованных кругов. С принятием
такого (множественного) исторического видения исчезает антагонизм между
группами, исповедующими противоположные версии одного и того же события.
Начало второй мировой войны для советских - это известный эпизод у
местечка Глейвиц. Для поляков - это нападение Гитлера и Сталина на Польшу.
В Сводной истории обе эти версии содержатся в виде двух смежных глав,
обильно подтвержденных документами.
Отдельно в приложениях помещены крайние, экстремистские интерпретации
событий, в частности отрицательного, аннигилянского толка. Как правомочная
приведена событийная цепь из истории Франции, начисто исключающая
Революцию и последующую деятельность императора. Следует отметить, что
нынешняя историческая наука все чаще и активнее выражает сомнения в самом
историческом факте существования таких фигур, как Эхнатон, Перикл, Кай
Юлий Цезарь, Фридрих Барбаросса, Жанна д'Арк, Ян Гус и т.п., а
соответствующая дисциплина - психология масс, рассматривающая свой предмет
в историческом аспекте, вообще определяет их как "фантомы массовой
истерии". Одно из крайних мнений, также нашедшее место в настоящем сводном
курсе - это предложение вовсе аннулировать предмет истории. Согласно
такому взгляду, история - это лженаука, занимающаяся прошлым, т.е. одним
из видов несуществующего, и на этом основании должна влиться в куда более
широкое интеллектуальное русло, базирующееся как раз на несуществующем -
во всех его видах, и получившего наименование "нонэкзистенционализм".
ЛЮБИМАЯ ТИТА
Человек с редким именем Тит (хотя, если разобраться, какое оно
редкое, ведь еще в начале века это самое обычное имя среди простолюдья),
так вот, этот самый Тит внезапно обнаружил, что его возлюбленная -
сумчатая. До нее у Тита долго тянулась связь с грудастой
блондинкой-костюмершей, однако с ней пришлось расстаться, она оказалась на
удивление тупой и неряшливой. А следующая, у которой обнаружилось такое,
сперва показалась Титу воплощением всех его желаний - стройная, подвижная,
с темной челкой, с раскосыми светло-карими глазами и - главное, что Тит
особенно ценил, - с прекрасным низким голосом, как бы свободно проникавшим
внутрь его существа, вдобавок более образованная и сведущая, чем он,
словом, не удивительно, что Тит был вскоре совершенно пленен, тем более по
контрасту с недавней костюмершей.
Не мешает уточнить вот что: все свои знакомства и любви Тит заводил
вовсе не из-за врожденной игривости, напротив, он сложился как серьезный и
основательный мужчина, главным в этих делах был для него поиск настоящей
спутницы жизни, но так уж вышло, что поиск этот приобрел постельный
характер. Он прямо-таки возликовал, предположив, что искания его, наконец,
окончились; но тут-то и произошла осечка.
В очередную их встречу, уже поутру, когда оба торопливо одевались
(будний день, работа), Тит обратил внимание на отсутствие у любимой пупка,
легкую складочку на животе - и сразу все выяснилось. К ее чести, не было
никаких запирательств и недомолвок - да, вот мол такой факт. Тит, вне себя
от изумления, глядел на девушку во все глаза, еще не понимая, что это
открытие перечеркивает все его планы; она же, свободно откинувшись в
кресле, распялив колготки на ладони, вроде бы изучала их узор, время от
времени взглядывая на Тита холодно-испытующе. Тит вскочил.
- Как это получилось? - задал он глупый вопрос. Но ответ получил
исчерпывающий. Впервые она обнаружила эту свою особенность еще в детском
приюте, куда была подкинута неизвестной матерью; еще тогда она детским
инстинктом поняла, что такое лучше скрывать. Однако феномен, отличие не
давало ей покоя. По мере взросления она узнавала все больше о сумчатых и
пришла наконец к выводу, что все многообразие вида сумчатых, имеющих как
бы дублеров чуть ли не у каждого млекопитающего, неполно без человека,
более того, люди-сумчатые должны скрытно существовать в человеческой
среде, она тому живой пример. Эта мысль вдохновила ее на поиски себе
подобных, и она с гордостью сообщила Титу, что вскорости обнаружила таких
- трех женщин и двух мужчин. Дальше - больше.
- А как ты определила мужчин?...
- По отсутствию пупка, - ответила любимая, не углубляясь, и
продолжала рассказ. В скором времени ей удалось выйти на общество, чуть ли
не союз сумчатых, в котором, как и в любом другом союзе, были свои
группировки, теоретики, программы, экстремисты, "ну, словом, все как у
вас" здесь Тит впервые понял, что она понимает его, Тита, как существо
другой породы, и только теперь почувствовал отчуждение. По ее словам,
экстремисты-сумчатые предрекли скорый конец эре плацентарных - тому
множество причин, все их знают, - и в конце концов воцарялись в мире, как
подвид, созданный природой именно для кризисной поры. Сущность преимуществ
- в процессе вынашивания детеныша...
И она принялась обстоятельно растолковывать Титу особенности
существования своего вида в обычной человеческой диаспоре. Тит уже не
старался вдумываться - он просто внимал ее изумительному голосу, идущему
непосредственно в душу, впивал глазами округлую смуглоту, дремучесть
распущенных волос, в общем - прощался навсегда. Никогда прежде не было так
тяжко.
- Ну, а зачем ты связалась со мной?
- Зачем, - она задумалась, морщинка взбежала на лоб. - Ну, опять же,
искала себе подобных...
- А дальше? Ведь это стало ясно в первый же вечер!
Любимая нахмурилась и закрутила на палец длинную прядь. Тит обожал ее
в этот момент. Боже, если б не это!
- Ну... ты мне понравился.
- А теперь? - вопросил Тит потерянно.
- Теперь - еще больше... А, не обращай внимания. Я хочу жить с тобой.
Улыбка, прыжок, и вот она уже у него на коленях, и лицо Тита в
джунглях тугих каштановых волос - но теперь, вместо чувства безбрежной
отрады, как раньше, вдруг с острым холодком втекла в душу странная тревога
и ощущение животной чуждости этого ладного, всегда желанного тела. Даже
запах волос будто отдавал слегка зверинцем... Тит отстранился и встал. Она
смотрела на него снизу из кресла. "Кенгуру", - подумалось с острой тоской.
В то утро они еще не расстались и даже назначили новую встречу, но
Тит - да и его любимая - ясно понимали, что произошло. Он смотрел вслед
стройной фигурке в долгополом пальто, бегущей по заснеженной набережной
(Тит жил тогда возле канала), и сотрясался от внутренней муки. Когда же
девушка скрылась за углом, его вдруг вырвало прямо в канал, еле успел
добежать до парапета. На миг Тит уподобился какой-то мифологической
бестии, коих не счесть у Петергофских фонтанов; затем медленно выпрямился,
отер лицо снежком с чугунной ограды и поплелся в сторону метро.
ИЗ ДНЕВНИКА ПЕНСИОНЕРА
...У нас во дворе обосновалась стая человекообразных макак. Слухи о
них ходили и раньше; кто говорил, что они опасны, кто - забавны, но
главное, никто не видел их в глаза. И вот они здесь - пестрая группа на
детской площадке, на окрестных деревьях, а мы незаметно, из-за гардин
наблюдаем за ними. Интересно - для них, вроде бы, не существует ничего,
кроме стаи. Все их время проходит либо в сосредоточенном пожирании
какой-нибудь ерунды, вроде конских каштанов, в повальной спячке на
солнцепеке, либо в хронических визгливых сварах, драках и погонях, которые
обращают наш мирный двор в орущий содом. Но ко всему привыкаешь.
Когда они в очередной раз затеяли скандал, и цветные тела макак
помчались по деревьям, по балконам и антеннам, я вышел в лоджию покурить
перед сном. И тут макака в голубой нейлоновой безрукавке вскочила на
ограждение. Я рассмотрел ее подробно, между двумя затяжками: это был
молодой самец с довольно приятной, если можно так сказать, мордочкой, хотя
мгновенные изменения мимики и характерная неспособность глядеть человеку в
глаза сразу говорят о бестии. Руки, худые и мускулистые, покрыты мелкими
шрамами - свидетельство непрекращающейся вражды и соперничества в стае.
Запястье животного украшали новехонькие электронные часы, вообще оно
выглядело полным сил, отнюдь не несчастным - взрослеющий юниор,
исполненный хищного любопытства и взрывчатой агрессивности, нервозный до
истерии, этакий рядовой, шестерка стаи.
Я смотрел и курил; не спуская глаз с моей руки, макака схватила банку
маринованных овощей (места мало, кое-какие припасы хранятся в лоджии), и
мгновенно скрылась. Спустя секунду я мог видеть, как вся стая с визгом
устремилась за голубой безрукавкой, пытаясь отнять добычу.
Подумать только, и с этим зверьем мы состоим почти что в кровном
родстве! - вот какая мысль пришла мне в голову, когда я щелчком сбросил
окурок вниз и смотрел, как он, тлея, угасает на захламленном газоне...
СИДЕЛКА
В. страдает редким заболеванием, - оно как-то связано то ли с земным
магнетизмом, то ли с ориентацией неких статических полей местной
локализации, - но в результате недуга он вынужден всегда держать голову в
одном положении, строго вертикально, причем ни на дециметр выше или ниже
некоего незримого уровня, диктуемого этими злосчастными полями. В.,
который сперва, естественно, очень страдал и отчаивался, теперь, спустя
два года, немного пообвык и даже нашел в своем состоянии известные плюсы.
В. живет в крохотной квартире на первом этаже, где его трижды в
неделю навещает престарелая тетка, снабжающая его всем необходимым.
Больной вынужден был отказаться от пешего передвижения, потому что
нормальная ходьба связана с малозаметными приседаниями на каждом шаге
(понаблюдайте со стороны), а это вызывало у В. нестерпимые боли. Для
перемещений по комнате и прогулок в окрестностях дома В. приобрел кресло
на колесах; снабженное нехитрой автоматикой - поддержание определенной
высоты сиденья и сигнализация на случай внезапного обморока - кресло это
почти освободило В. от обычной неволи инвалида.
Но вот случилось так, что миниатюрный моторчик, приводивший кресло в
движение, вышел из строя; какой-то приятель В., принимавший в нем большое
участие, взялся его починить, да так и сгинул вместе с моторчиком, а
больному пришлось обратиться к наемной сиделке. В. рассказывает: это
наглая, крикливая особа, привыкшая безжалостно третировать умирающих, она
тут же уяснила своеобразие болезни В., и, прогуливая его в кресле обычным
вечерним маршрутом, нисколько не считается с ограниченным полем зрения
больного, которое не поднимается выше подвальных окон и мусорных урн.
Обычно именно это сиделка и демонстрирует несчастному В., быстро минуя его
любимый газон с розовым кустом; если же В. пытается возражать, она
становится перед ним и костит его на всю улицу, даром, что больному видны
лишь ее стройные голени да ступни в босоножках, гневно притопывающих по
ходу перебранки. Интересно, что В. еще ни разу не видел свою сиделку
целиком, так сказать, во весь рост, по правде говоря он даже никогда не
лицезрел ее, и может лишь представить облик девушки, успешно ли, нет ли,
отождествляя его с голосом, - но это занятие для утонченных натур.
Казалось бы, чего проще - отказаться от нахальной девицы, но в том-то
и сложность положения В. - он чувствует себя совершенно от нее зависимым и
не представляет иной своей жизни теперь. Все его дни отныне проходят в
переживании прошлых стычек с сиделкой и предвкушении новых. В. мнится
иногда, что его логика берет верх над вульгарным хамством красавицы (а В.
уверен, что сиделка очень красива), и ему каждый раз представляется, что
он может переубедить, преуспеть в единоборстве. Он даже ведет что-то вроде
дневника конфликтов. Единственное, что подтачивает радость В. от полноты
этих дней, это неясные слухи о том, что движок кресла потихоньку
ремонтируется, и скоро больной совершенно избавится от своего временного
ига.
В глубине души В. считает свой недуг лишь свидетельством того, что
мощные космические силы избрали его как бы передатчиком, контактором, что
ли, с какими-то им лишь ведомыми намерениями, и, когда б не
противодействие сиделки, все бы уже давно прояснилось. Но вот поди ж ты -
прогнать сиделку В. теперь уже никак не в состоянии.
МИГРАНТЫ
Ева Чижик, моя давняя симпатия, всем сезонам предпочитает осень, и
даже не просто осень, а самую позднюю, совершенно ностальгическую пору
обнажения и смерти. Я не могу представить ее иначе, как в окружении
ледяных ноябрьских туманов и свирепых предзимних заморозков, когда
невинный парковый газон становится жухлым и жестким, как щетина покойника.
Ева Чижик, на мой взгляд, даже не прочь померзнуть до известной степени,
во всяком случае в дощатой мансарде, где мы иногда снимаем комнатку для
встреч, она частенько выскакивает из-под одеяла - как я ее ни удерживаю -
и стоит у окна на фоне угрюмой сизой облачности, пока у нее от холода не
окаменеют пунцовые соски.
Ева любит осенний стиль. Ей к лицу все эти балахоны, плащи, капюшоны,
зонты, сапоги-мокроступы, непромокаемые пуховые куртки, стеганые шапки с
козырьком. Обычно она поджидает меня, укрывшись за решетчатым витражом
вокзала от резкой ледяной сечки, полосующей лужи. Ей идут холода, она
по-особому свежа и упруга, словно - не подберу другого сравнения - банан
из холодильника. Надо сказать, она никогда особенно и не разогревается,
даже после самых жарких ласк Ева на ощупь прохладна, словно наяда.
Как всякая подлинная женщина, Ева хочет, чтобы однажды понравившееся
оставалось с нею всегда. Поэтому вся жизнь Евы проходит в скитаньях, в
миграциях за зоной осени, смещающейся от севера к югу и наоборот. Иной раз
мне думается, что Ева Чижик избрала такую вот кочевую жизнь лишь потому,
что по великой случайности ей как-то выпало одеться впору именно для осени
- бывают иногда такие удачные заходы в универмаг, - а дальше она решила
просто поддерживать этот стиль, не рискуя обновлять гардероб полностью для
лета, или же для зимы, попросту дрейфуя вместе с сезоном по пространству
нашего края. Ева - кочевник, постоянный обитатель аэропортов и гостиниц,
где из-за туманов и нелетной погоды она проводит почти все время. Сумка
через плечо, маленький замшевый ридикюль, чемоданчик на роликах, зонт в
футляре - и в порывистых объятьях ощущение девичьего тела под
напластованиями синтетических одежек.
Жаль, что мы встречаемся так редко, лишь однажды в год, но у меня
свои привязанности. Каждый год с наступлением зимы я перемещаюсь в летний
пояс, где с компанией себе подобных коротаю время до разгула летних дней в
наших широтах.
ДОМ СВИДАНИЙ
Еще о любви, или о том, какой вид принимает порой это неистребимое
чувство. Фаина, любовь Смирина - ладная шатенка с очаровательным бледным
личиком. Сначала он даже не верил, что такая женщина может обратить на
него, во всех отношениях заурядного мужика, какое-то внимание, и первые
дни их связи были омрачены именно этим его скепсисом, подозрительностью и
высматриванием скрытых целей. В дальнейшем все растворилось в чувстве.
Фаина звонит Смирину:
- Привет. Ты сегодня как обычно?
- Да, белка.
- Тогда я тебя жду. Записалась заранее - восемнадцатая.
- Ого! Умница, как тебе удалось? Ведь открывают в десять.
- Была рядом, вот и заглянула по пути... Так придешь?
- Считай, что я уже там.
- Ну, пока. Целую.
Остаток дня у Смирина как в тумане - Фаина застит ему взор, он видит
ее короткую прическу, ее брови, ее рот - крупноватый, пожалуй, но чудесной
формы, - вырез блузки, мочку уха с сережкой, словом, все, что удается
увидеть сквозь захватанное пальцами, толстенное стекло в комнате свиданий.
Может показаться, что основное неудобство Дома свиданий - это присутствие
множества других пар по обеим сторонам перегородки, но влюбленных тяготит
другое - микрофонная связь, она сделана уж очень по-дурацки. То, что
предназначается собеседнику, воспроизводится громкоговорителем по эту
сторону, причем, чем тише сказанное, тем громче звук, и самые нежные
перешептывания огромные динамики превращают в грохот обвала. Напротив, то,
что говорит Фаина, еле доносится сюда, и Смирин, словно глухонемой,
пытается разобрать слова по движениям губ.
- Соскучилась, - говорит Фаина.
- Что? - переспрашивает он (Что? Что? Что? - вопят динамики, и люди
поглядывают недовольно в их сторону).
- Соскучилась по тебе! Я не могу без тебя больше, - кричит Фаина.
- Прелесть моя! Я тебя обожаю! - надсаживается Смирин, но из-за
гнусной этой акустики, слова его не доходят до любимой.
- Что ты говоришь? - переспрашивает она в свою очередь.
Стоит гвалт. Вдоль строя влюбленных похаживает служащая в форме, она
засекает время и урезонивает чересчур раскричавшихся - сейчас она вежливо
теснит к выходу заплаканную девушку. Проходя мимо Смирина, басит:
- Закругляйтесь, мужчина.
- Ну, мне пора, любимая - (Любимая!! ...бимая! ...бимая!) - До
завтра! - орет Смирин на прощанье. Фаина молча машет рукой, они
оглядываются, идя к выходу, каждый на своей стороне.
Едучи к себе, Смирин в который уже раз отмечает эту невероятную удачу
- ведь Дом свиданий расположен как раз на полпути по дороге домой, в точке
пересечения их ежедневных маршрутов, и, значит, эти свидания, эта любовь
могут продлиться вечно. Вечно, - шепчет Смирин, глядя в запыленное окно
рейсового автобуса.
ШОССЕ
Неподалеку от моего жилья проложили дорогу, шоссе - удивительную
дорогу. Она настолько широка, что никому и в голову не придет двигаться
вдоль по ней, разве что перейти ее поперек, но это практически невозможно:
во всю ширину трассы движется транспорт, и оттуда холодно поглядывают на
нас - столпившихся у перехода - обитатели машин. Конечно же, здесь есть
светофор с кнопкой, как и во всех подобных местах, однако он не действует
- то ли неисправен, то ли никто не догадывается включить - и вот мы
простаиваем здесь часами, да и на противоположной стороне, отсюда видно
сквозь дымку выхлопных газов, тоже собралась толпа. Я уже давно приметил
там молоденькую блондинку в темных очках и несколько раз делал ей знаки;
она, вроде, мне тоже симпатизирует, но плохо то, что начинает смеркаться,
а в темноте вряд ли кто рискнет форсировать этот ад. Другой бы уже давно
плюнул и вернулся домой, но - странное дело - то ли блондинка, то ли азарт
удерживают меня у бровки ревущей трассы - а вдруг перейду?
И так, наверное, думает каждый, пока мы стоим здесь, у мчащегося
шоссе, в густеющих сумерках, под черной покосившейся крестовиной
неисправного светофора...
КОРНЕТ ТРОЕКУРОВ
Как там у вашего крестьянского гения:
Друзья, друзья! Какой раскол в стране!
Какая грусть в кипении веселом!!
Да, именно так, разве что кипение не веселое, а, скорее, неизбывно
мрачное, безысходное клокотание черной вселенской хляби... А потому
перевернем страницу, сменим тембр. Побудем в ином звуковом ряду, нынче,
пожалуй, нам уже недоступном. У другого светоча:
"В 179* году возвращался я в Лифляндию с веселою мыслию обнять мою
старушку-мать после четырехлетней разлуки. Чем более приближался я к нашей
мызе, тем сильнее волновало меня нетерпение. Я погонял почтаря,
хладнокровного моего единоземца, и душевно жалел о русских ямщиках и об
удалой русской езде. К умножению досады, бричка моя сломалась. Я принужден
был остановиться".
И тут же - наждачная шершавость, обкатанная в валуны недавняя
словесность наших свежезамороженных лидеров:
"Чего хотят здоровые силы Маврикия, так это насущных, глубинных
перемен во всем полуколониальном укладе страны, над которой опять, в
который уже раз, повисла когтистая лапа транснациональных корпораций. Но
стяг Фронта освобождения, уверенно развевающийся..." И т.д.
По контрасту - арабские сладкоречивые нашептывания-сказки, где на
каждом шагу из-за тугого стана одалиски, подобный змеиному язычку, может
вымелькнуть кинжал! Эти плаксиво-страстные стоны, замешанные на
вожделении, вероломстве и гашише: "Клянусь Аллахом, госпожа моя Мириам,
записал Калам то, что судил Аллах, и люди сделали со мной хитрость, чтобы
я тебя продал, и хитрость вошла ко мне, и я продал тебя".
Еще, как бы искаженная расстоянием в тысячелетие, родная речь:
"В лето 6454. Ольга с сыномъ Святославом събра вои многы и храбры, и
иде на Деревьскую землю. И изыдоша Древляне противу; и снемъшемася обьма
полкома на купь, суну копьемъ Святославъ на Деревляны, и копье летъ
въсквози уши коневи и удари в ногы коневи: бъ бо въльми дътеск. И рече
Свенгельдьи Асмудъ: "князь уже почалъ; потягнемъ, дружино по князи". И
победиша Деревляны". Малолетний Святослав не смог толком бросить копье, но
победил. Это как-то ободряет даже теперь. А может, именно теперь.
И вот так, по методу контрастной бани, окунаясь то в один, то в
другой речевой поток, возможно, мы и сами не заметим, как окажемся вовсе
не там, где есть, вовсе не с теми, кто рядом, а может и вовсе не в тех
местах, где б нам хотелось быть. Ибо, ведь теперь-то, надеюсь, ясно стало,
что речь, рассказ, повествование - это неуправляемая стихия, и куда стихия
выносит - заранее неизвестно...
ПРОГНОЗ ПО КИЕВУ
Запад фонит 0,03-0,04, пик на вечерние часы. Видимость в тоннелях
метро нулевая. Тем, кому необходимо выйти на улицу, советуем держаться
теневой стороны.
Возможны налеты татаро-монголов из Керчи, которой возвращено древнее
название Тмутарахань. Горение поверхностных вод Днепра, благодаря
северо-западному ветру, перекинулось на левобережные районы, где, к
счастью, почти не осталось жителей.
Назначенный на четверг традиционный ход мучеников по Крещатику под
сомнением в связи с приближающейся пыльной бурей.
РЕМИНИСЦЕНЦИЯ
Любой мало-мальски наделенный воображением человек, полагаю, в тот
или другой момент жизни своей мог представить себя этаким губителем
Вселенной, на худой конец пилотом, что ли, "Энолы Гей", взявшимся за рычаг
бомбосброса и глядящим с непостижимым чувством на четкие кварталы
приморского города сквозь легкую августовскую дымку. Тут закрутка такая,
что самому Достоевскому не снилась: нормальному человеку, не фанату, не
истерику, потенциально образцовому семьянину и честному работнику вдруг
дано право и подтверждено всячески разными уставами и представлениями -
убить одним махом, за секундную вспышку сотни тысяч таких же, как он!
Ведь, небось, в машине едучи, пилот этот затормозит, юзом пойдет по
дороге, спасая кошку на шоссе, ведь племянницу свою трехлетнюю с нежностью
тетешкает у себя на коленях (а внизу таких племянниц - тысячи), и все
же... И все же дергает рычаг!
А может, как раз загвоздка в том, что у него воображения этого
самого, фантазии нет ни грамма, и лишь потом, из газет узнавши и снимков
насмотревшись, он хлопает себя по лбу: да что ж это я? Да как же вышло,
что именно я?!
В микроскопической степени что-то подобное я ощутил раз летом, когда
по ходу жизни возникло у нас на чердаке и вскоре разрослось до
фантастических размеров осиное гнездо. Обычно осиное гнездо - это
окружностью с железный рубль невесомое такое упругое образование с
десятком, не более, сотовых ячеек. А тут выросло разлапое, ни на что не
похожее страшилище, овеваемое ежесекундно тучами ос и гудящее, как
трансформатор. Женщинам стало страшно забираться на чердак, и обратились
ко мне.
О насекомых хоть и знаем достаточно, но мир этот для нас изнутри
абсолютно закрыт. С собакой, иной раз, контакт больше, чем с другим
человеком, да что там - с курицей, с мышью ручной - но вот с элементарным
сверчком запечным? С пчелой, наконец, хотя известно, что пчеловода она не
жалит и вроде признает, но признание это какое-то спиритическое,
потустороннее, как к мертвому непостижимому объекту. Словом, нет у нас
чувства биологического родства даже к самым симпатичным насекомым. А тут -
осы.
И вот, закрыв лицо марлей, с баллончиком "Примы" в руке, подобный
бомбардировщику "Энола Гей", я приближался к гнезду. А оно все так же
ровно гудело, влетали и вылетали сотни ос, и, судя по всему, могучий этот
доминион осиного мира был в самом расцвете. У нас (людей) представляется,
что такие вот насекомые коллективы, вроде муравейников, роев, как бы не
имеют личностного начала, в отличие, скажем, от индивидуальной мухи,
живущей сама за себя. Они там всего лишь часть целого, ничтожная часть. Об
этом думал я, осторожно поднимая баллончик и нацеливая его в самый
эпицентр химеры.
Б-ж-ж-ж-ж! Ядовитое облако окутало Хиросиму. Я дал еще несколько
залпов по окрестностям, чтобы расширить аэрозольную завесу и пресечь
подлет новых полчищ. Также беспокоило - не набросятся ли на меня
уцелевшие. Но где там!
Мощный гул гнезда будто схлопнулся в один миг; очумелые осы
выбирались из его лабиринтов и градом сыпались вниз, влетавшие в облако
также гибли. Весь этот строй сложнейших (внутри гнезда) и, наверное, еще
более причудливых пространственных связей гнезда с миром вовне,
простиравшихся на многие километры вдаль, в один миг был порушен, и осы,
бывшие дотоле всего лишь винтиками этого государства, теперь умирали
индивидуально. Если перевести эту трагедию с насекомого на человеческий,
если возможен такой перевод, то, скорее всего, это выглядело так:
Оса, ошпаренная "Примой", тут же прекращает свою суету в гнезде. Этим
коротким замыканием она выбита из своего рабочего цикла, выключена, словно
реле огромного автомата. На пять секунд оставшейся жизни ей дано каким-то
чудом (человеческое допущение) индивидуальное сознание, отъятое от
сознания роя. Оса в эти пять секунд понимает себя как существо, как
отдельную особь, обреченную сейчас погибнуть возле непостижимой (теперь)
развалины гнезда, рядом с другими, совершенно чужими ей осами. "Что это
было? Зачем это было?" - вот такие вопросы пронеслись бы в ее гаснущем
сознании, в человеческой транскрипции всеобщего бедствия, наверное, как-то
доступной даже осе...
Я поставил опустевший баллончик и направился к открытой двери в
фронтоне, к сияющему проему, в сторону океана, слегка покачивая крыльями.
ПИСЬМО
Нина, пишу тебе наспех, выпала лишь одна (несколько слов
неразборчиво). Возможно, ты не поверишь мне, но это сейчас не так уж и
важно. Сразу о деле.
Помнишь, года два назад над нашей околицей появлялась в сумерки та
светящаяся чечевица; поначалу все очень взволновались, а потом привыкли и
не обращали внимания. С нашего балкона хорошо было видно. У нас тогда шли
нелады, скандалы, словом, не до того. Однажды ночью лежал я без сна и все
смотрел на эту штуку. Подумалось: ежели они такие всемогущие, чего б им
стоило уладить все наши с тобой дела - и квартиру, и любовь, и заработки,
словом все. А уж я б им...
(Целый абзац жирно, неприглядно замазан)... словом, когда это
выяснилось, предпринять что-то было уже невозможно. Я оказался полностью в
их власти, в этих подземельях, которым вроде и конца-краю нет. Это не в
иных мирах, это по сути рядом с тобой, но - недостижимо, и все время
страшное ощущение полной потери себя. Фатальный вздор - представлять их
посланцами издалека, это обычные бесы, они просто регулярно меняют
приманку и облик. Но не это главное - Ниночка, тот, кто живет с тобою
теперь, это вовсе не я, знай! Это изделие, кукла, Буратино с
тремя-четырьмя датчиками, он еле умеет говорить, да и на меня не очень-то
смахивает, но им сходство и не важно, они заряжают внушением, и тебе, за
исключением очень уж грубых несуразиц, все кажется нормальным. Нинок, я
пропал окончательно, но ты еще можешь выбраться.
Эта иллюзия, нынешнее верование в "серебристых людей" из пространства
оборачивается уже теперь многими жертвами; расскажи об этом, где надо,
подключи контрразведку. Здесь много тех, что числятся пропавшими без
вести.
Этого Буратино можно уничтожить, нужно только (несколько строк
зачеркнуто) и тогда все станет на место. Тогда - но это почти несбыточно,
- может быть, ты вызволишь и меня. Главное, пока не позволяй ему
(зачеркнуто), не подписывай ничего в его присутствии, не смотри в глаза -
они читают по взгляду, не эта кукла, конечно, а те, кто пользуется им, как
биноклем; на него действуют, как это ни смешно, лишь заклятья, те, что я
перечислил.
Нина, про... (тут письмо обрывается на полуслове, внизу страницы
длинный росчерк, будто писавшего куда-то вдруг поволокли).
ВСЕ ПРОТИВ ВСЕХ
Столетье назад - теперь это видно - тогдашний широкий всеохватный
гуманизм напитан был крепчайшей убежденностью, что мировой вектор событий
несомненно к лучшему, "из мрака" - так тогдашние прогрессисты обзывали
свою чудесную пору. И огромный хрустальный массив той убежденности лишь
нынче, похоже, осел, растрескался, обратился в стеклянный бой. Но жить без
такой вот эпохальной веры в лучшее - это ведь вовсе уподобиться хряку, что
сегодня повизгивает, жрет, плодится, а завтра, глядишь, его уже потрошат
на заднем дворе. И все же этой славной людской традиции, блистательной
перспективе вдали, по всему видать окончательно пришел конец. А потому и
биологическая природа наша, чувствительная к таким вещам как сейсмограф,
меняется на глазах.
Как водится, плебс первый нутром ощутил перемену, и случаи
четвероногого хождения, всего лишь пяток лет назад бывшие сенсацией,
теперь никого особо не удивляют. А массовая регистрация лекарями (их,
правда, теперь по-старинке именуют ведунами), случаев атавизма? Не далее
как позавчера встретился нам в подземном переходе экземпляр -
дымчато-серый, волчьей масти юноша, что куда-то мчался, держа в зубах (!)
дамскую сумочку. Да, именно волосатость - вот первое, что бросается в
глаза, волосатость и - следствие - отказ от одежды. Еще симптом: женский
бюст (у молодежи это особенно заметно), явно смещается книзу, ближе, так
сказать, к коровьему варианту, а верхние два ряда желез остаются
недоразвитыми. Посему новое поколение так потешается над классическими,
еще кое-где уцелевшими мраморными торсами, потешается на свой лад,
усевшись в кружок прямо на грязный пол возле монумента, закатив глаза и
раскачиваясь на седалищах, хохочут они - но это уже не совсем людской
хохот, скорее какой-то визгливый кашель - до тех пор, пока заводила стаи
не вспрыгнет на плечи злосчастной Венере и серией ужимок не доведет своих
приятелей до окончательного изнеможения.
Почему мы ходим по улицам с дробовиками? Ведь патроны к ним давно уже
вышли, и в обыденной жизни гораздо сподручнее стальной прут, или
монтировка? Тут сказывается, на мой взгляд, возрождающееся мистическое
отношение к огнестрельному оружию, из тусклого родового воспоминания об
огненной смертоносной трубке, их опасаются чем дальше, тем больше, помимо
всякой логики. Не понятно также, как ориентируются враждующие стаи в
потасовках, как они различают друг друга - по масти? По запаху?
Что впечатляет по сравнению с недавним, так это молчаливость нынешней
жизни.
Вопли и крик - лишь в момент крайнего возбуждения, драки, насилия, в
прочее же время мои соплеменники (могу ли с полным правом теперь их так
называть?) быстро и безгласно снуют по своим делам, обмениваясь друг с
другом знаками угрозы, или приязни, в зависимости от характера встречи. То
там, то здесь возникает внезапно людское скопление, куча, короткий визг -
и, подойдя туда (с дробовиком, разумеется), находишь на опустевшей
площадке затоптанное тело, или же изнасилованную, с воющим плачем
собирающую разбросанные манатки.
Кое-кто думает, что нынешний образ жизни - дело преходящее, голод,
эпидемии, нашествие дальних врагов вскорости вынудит к нормализации,
хочешь того или нет. Однако ж надежды на такое держатся лишь на благих
предположениях; ожидаемого голода нет уже который год, ибо слабый, но
постоянный ручеек продовольствия неизменно течет сюда из какого-то
дальнего таинственного источника; эпидемии здесь как-то не отмечались -
даже грипп, - но это и понятно, любой занемогший завтра же будет пришиблен
недоброжелателем, или первым встречным, и эпидемия пресечется на корню. Ну
а завоеватель, если он только не клинический дебил, наверняка сто раз
прикинет, нужно ли ему вообще заполучать этот рассадник убийц. То есть,
даже надежда на агрессора отпадает.
К слову, способ транспортировки женщин в клетках на колесиках (это
обычно грубое сопряжение овощного контейнера и тележки из универсама),
похоже, стал общепринятым. С той же целью применяются железные бочки,
которые легче катить. Это не гарантирует полностью, что жену не отнимет
встречная разбойная ватага, но создает какую-то видимость защиты, и
два-три перекрестка с таким буксиром вполне можно пробежать
беспрепятственно. Надежнее все же содержать своих женщин в малодоступных,
скрытых полостях домов - бывших ванных, кладовках и погребах, вместе с
припасами. Вообще, нынешний образ жизни способствует домоседству
обремененных женами и детьми отцов, и напротив того, бродяжничеству и
хищничеству молоди, начиная от наводящих жуть несметных подростковых толп
до малочисленных шаек зрелых холостяков, действующих наверняка. Целые
кварталы контролируются группами, на первый взгляд вовсе ничем не
спаянными изнутри, склочными, ежечасно конфликтующими - и, тем не менее,
по сигналу тревоги все это войско мгновенно запруживает улицы;
разномастное, мохнатое, урча и повизгивая, то и дело переходя на
четвероногий галоп, они стремительно перетекают из подворотни в подворотню
в поисках врагов. И горе тогда злосчастному меняле, расположившемуся на
подстилке у входа со своим нехитрым товаром (старый комбинезон, тыква,
чугунок проса), прохожей старухе, либо даже клыкастому патриарху, всего
лишь выглянувшему на шум.
И тут поневоле вспоминается, приходит на ум невероятная длительность
и стабильность пещерного периода, с его устойчивым людоедским укладом. И
недоумение, отчего, мол, кроманьонец, по всем статьям нам подобный, столь
долго практиковал сугубо крысий образ жизни, потихоньку улетучивается. А
восторженная вера во всеобщее движение по спирали и вверх к издавна
предопределенному сиянию вспоминается уже без досады, без умиления, без
ностальгии, просто как очередной обольстительный вывих чистого разума.
Переходя через улицу, посмотри сперва налево, потом направо, потом
опять налево, и снова направо, и так все время. Опасность может нагрянуть
с любой стороны.
"НОВЕЙШАЯ ГЕРАЛЬДИКА", ВЫПУСК 3 (ФРАГМЕНТ)
...На зеленом поле в обрамлении, отдаленно имитирующем оковку щита -
белый орлоконь, вставший на дыбы, увенчанный миниатюрным колечком
рубинового цвета с жемчужным шариком (распространенный в то время символ
искусственного спутника Земли, однако есть мнение, что кольцо в равной
степени может отображать орбиту электрона в атоме, как ее тогда
представляли. Над щитом, в месте, где традиционно помещалась корона, или
же рыцарский шлем - рельеф Галактики, на фоне которой Х-образный сюжет,
выполненный в той же технике значковой эмали - белая рука в позиции, так
сказать рукопожатья, держит значительных размеров коричневый фаллос, что,
надо полагать, символизирует популярный в то время лозунг насчет дружбы
рас. Отсутствие желтой руки (или такого же фаллоса), по-видимому, говорит
о том, что дружба эта не распространялась в тот момент на монголоидов.
Орлоконь - фигура малоизученная в геральдике, и разные исследователи
трактуют ее каждый по-своему. Ближе к истине, надо думать, представление,
что в этом образе пытались соединить такие черты, как неукротимая
воинственность, с поистине лошадиным терпением, что вполне согласуется с
историческим портретом страны в ту эпоху.
Однако же наибольшее недоумение знатоков вызывает вовсе не эта сама
по себе нетрадиционная композиция герба, а как раз не особенно бросающаяся
в глаза деталь, именно: внизу под щитом, где зачастую помещают девиз,
голубеет миниатюрный овальчик с надписью "Форд". В эмблематике этот символ
достаточно изучен и знаменует собой всего лишь вид распространенного
некогда экипажа, в работе которого использовался принцип колеса, а также
тепловой бензиновый двигатель. Каково назначение этого знака в данном
гербе - сказать трудно.
РАССКАЗ ДЕСЯТНИКА
Проснулся затемно, а Работники уже шумят. Выглянул - у ворот под
фонарем толкутся, бочки перегружают. Я там для них специально штабель
бочек устроил, чтоб, когда делать нечего, возились себе. Ясное дело,
Работникам без работы невозможно.
Другие возле кормушки стоят, ждут, когда я им тюри набуровлю. Рано
еще, постоите. Оделся, сапоги натянул - и во двор. Взял с собой двух
Работников, один нивелир несет, второй рейку, на дамбу двинулись -
определить, чего нынче делать надо. Позавчера Строитель дал мне задание
насыпать дамбу через долину. Сам велел, чтоб тут было озеро. А заодно по
дамбе дорогу проложить.
Вернулся, как раз шесть пробило. Открыл кран, напустил им тюри. Бочки
бросили перетаскивать, к еде потянулись. И я тем временем перекусил. Жую,
в окно посматриваю на улицу.
А там Солдат полно, танков, кухонь походных, Командиров. Все прет на
выход из человейника. В форме, в касках, при оружии. Не понравилось мне
это - опять, значит, войну объявят. Грузовик прокатил с Красотками для
Солдат. Солдат - это тебе не Работник бесполый какой-нибудь, он всегда до
баб лютый. Красотки все черненькие, одинаковые, щебечут, как пташки.
Второй грузовик с блондинками. Пекутся о Солдатах у нас в человейнике,
всеобщая, так сказать, любовь к армии.
Кончили Работники тюрю, раздал я им тачки, ломы, лопаты - и на дамбу.
Рассказал, показал, закипела работа - любо-дорого глядеть. Раньше все это
машины делали, да Ученые подсчитали, что Работники дешевле. И то правда:
Работника держать гроши стоит - ест тюрю из тыквы, спит в ящике 200х40х60,
а работы за день переделает, что твой трактор. Тихие, не то что Солдаты -
ни баб, ни скандалов. Говорил мне знакомый, Десятник, как и я: мол, хотели
и Солдат сделать бесполыми, да не вышло. Солдату свирепость нужна, а
получились Солдаты кроткие, как волы.
Роют мои волы ложе под дамбу, а тут по селектору войну объявили.
Третья уже война с начала года. Сам, говорят, войнами решил ускорить
естественный отбор. Наш человейник, пятый, объявил войну третьему. Оно и
правильно, третий человейник уж очень пакостный, хотя бы то одно, что там
все рыжие. Да и прочие человейники рядом не лучше. Один наш приличный,
несмотря на такое окружение. Но - некстати эта война для нас, ужас как
некстати. Дамбу не успеем к сроку, как пить дать.
Принялись они тут же нас бомбить. Загнал я Работников в убежище,
воткнул телевизор, стали смотреть войну. Сперва наши насели на третий,
только дым повалил. Часа не прошло, как уже вражеский инкубатор подступили
штурмовать. Солдаты остервенились вконец - шутка ли, три месяца не
воевали. Они там в казармах друг другу чуть глотки не перегрызли. К трем,
однако, наших от инкубатора отогнали, а там и вовсе рядом с нами стрельба
пошла. Надо выглянуть - как там дамба? За дамбу я кому хочешь ломом голову
снесу.
Вышли наверх, я и пятеро Работников. Мать твою, что творится! Наши
окопались у дамбы, а те их достают из минометов. А там инструменты,
инвентарь сложен! Бросились мы туда, железки свои хватаем; тем временем
рыжие устремились в атаку, рукопашная пошла. Один подскочил ко мне,
нацелился - хорошо, наш Солдат бросился под пулю, заслонил, хоть сам и
погиб. Такая уж его доля - жизнь класть за мирных тружеников...
Спрятались опять в убежище, смотрим, а нашим приходит конец по всем
статьям. Дерутся уже в нашем человейнике; рыжие захватили Родительниц,
Производителей порубили, сейчас начнут инкубатор грабить. Я в сердцах и
телевизор выключил, хоть кое-кто из Работников заворчал.
По селектору объявили отбой и результаты войны. Сам сказал, что наш
человейник сливается с третьим до следующей войны. А хоть с десятым,
тудыть вашу... Наше дело строить дамбу для озера, и чтоб дорога сверху
была.
Опять взялись мои Работники за тачки, за лопаты - только начали,
появляются ихние Солдаты и угоняют половину Работников разбирать подбитую
технику и закидывать убитых в самосвалы. Я только зубами скрипнул, глядя,
как рьяно они поволокли мертвецов. Что делать? Инструменты нужны, да и
какой я Десятник без быдла? Сел в грузовик, поехал в человейник. По пути
туда снова увидал давешних Красоток - сидят на коленях у этой рыжей
солдатни, хохочут, дуры стерильные! Наши Солдаты все геройски погибли -
так уж они устроены, в плен никто не может попасть. Теперь, чтобы
оправиться месяца в четыре, наш инкубатор должен выделывать одних солдат.
Да только они этого не допустят: к нашим Родительницам приставят своих
Производителей и живо забьют наш инкубатор своим рыжим сырьем, станут
гнать своих Работников, Солдат, Десятников, Строителей, Красоток,
Начальников, Ученых... От злости глаза на лоб лезут!
Проехал мимо инкубатора. Там все еще штампуют нашу продукцию Няни в
фартушках, однако всех младенцев в картонной таре загружают в трейлеры и
увозят куда-то рыжие. Ладно, меня это теперь не касается, мне главное
дамбу выстроить. По дороге набрал полный кузов ничейных Работников,
большинство с инструментами в руках. Известное дело, им на радость -
трудиться, делать что-нибудь.
Подъезжаю к дамбе - что такое? Стоит ихний рыжий Строитель и с ним
бригада Проходчиков, все слепые, как кроты. И толпа Работников ихних.
Оказывается, Сам велел поскорее сделать озеро, а дорогу по дамбе пустить
сквозь гору по тоннелю. Словом, дела хватит на всех.
Вечером застрекотал вертолет, Сам прилетел. Все, как водится,
простерлись, кто где стоял. Сам вышел, потоптался по свежей глине. Дал нам
знак: хватит, мол, лежать, работайте. Зажглись прожекторы, каждый впрягся
в свою тачку, а тут еще Водители привезли две цистерны тюри. Что еще
Работнику надо? Повкалывают часиков до одиннадцати в охотку.
Мне один Строитель говорил, что когда-то, давным-давно такое
называлось "каторга", и все этого боялись, избегали, как могли. Работать
никто не хотел, а дела, как всегда, было невпроворот. Тогда Общественники
занялись этим. У них конек был - воспитание. Мол, внушить надо, что это
праздник труда. Но тоже осечка, не до всех доходило... Разве что теперь
вот, в человейниках проблема разрешилась; иногда и сдерживать приходится.
ИЗ РЕЦЕНЗИИ
...Известно, таким образом, несколько вполне жизнеспособных областей,
население которых образовано было сплошь преступниками в отдаленном (по
тем временам) краю, к примеру, на Сахалине, или, того более, в Австралии.
Однако же ни там, ни сям не произошло становление власти в ее подлинном,
криминальном варианте. Монумент призван увековечить именно такой
исторический казус.
Скульптор, по всему видать, вдохновлялся прообразом конного
памятника, столь популярного в прошлом; но, возможно из-за отсутствия
натуры (лошадей в этой приполярной области не держат), замысел его
осуществлен был приблизительно, так сказать, инсценирован. Коня, якобы
бегущего рысью, изображают два узника, особым образом взявшиеся друг за
друга, а на них уже восседает основатель державы - легендарный Ведро
(подлинное имя диктатора так и осталось неизвестным). В отличие от
заключенных, изображающих коня и образующих различные группы у пьедестала
- все они в обычной арестантской робе, - Ведро изваян в костюме, при
галстуке. Очевидно, таково было верховное требование.
Группы на цоколе и опоясывающий его барельеф отображают быт каторжан
и ключевые эпизоды захвата власти Ведром; здесь масса персонажей, от
адвентистов до стукачей, от надзирателей до педерастов, все они даны с
таким знанием подробностей, что не оставляет сомнения - создатель
памятника был из их среды.
Монумент высится над округой - безлесой топкой местностью, почти
всегда закутанной в морозную дымку. Внешне материал памятника очень
напоминает старую бронзу, однако старожилы утверждают, что скульптор
использовал в работе исключительно традиционный жеваный ржаной мякиш.
Проверить это никто из группы искусствоведов не отважился.
Многие находят, что глава государства в такой интерпретации - это
типичный пахан, убийца и камерный тиран (так оно, пожалуй, и есть), но, за
исключением его, так сказать, верховой позиции, ничто не обличает в Ведре
сугубого зверства, напротив - ассоциация с доброжелательным начальником
среднего калибра приходит на ум сама собой. Думается, такова была заданная
трактовка образа; не угодив ей, скульптор бы многим поплатился.
При созерцании этой своеобычной группы из мякиша поневоле
вспоминается череда не таких уж давних по времени официальных памятников,
где главный персонаж, согласно канону, изваян стоящим в открытом лимузине
из полированного черного мрамора, с малахитовым торсом, с лицом и кистями
рук из червонного золота - и результаты сравнения нет нужды пояснять.
РЕКЛАМА СНАДОБЬЯ (ЭТИКЕТКА)
Словно легендарные буденновцы, из-за куста вылетающие на трусливого
Врангеля;
Как Анка-пулеметчица, что целыми шеренгами валит подлую
белогвардейскую нечисть;
Будто пламенный Павка, своей шашкой косивший врагов направо и налево,
ради нашего сегодняшнего счастья:
Так действует аэрозоль "Но пасаран!" на вшей, блох и прочих
паразитов, расплодившихся на наших согражданах за время перманентного
кризиса. Вниманию дам: направленная струйка аэрозоля проникает сквозь
любую одежду, вплоть до ватника, так что им можно пользоваться в обществе,
не раздеваясь!
Элегантный баллончик "Но пасаран!" спроектирован лучшими дизайнерами
страны.
НАСТРОЙЩИК МЫСЛЕЙ
Клиент хочет одного, поймите. Клиент выходит от психоаналитика с
заполненной картой, где указано направление реконструкции внутреннего
мира, карта эта - плод целой серии наблюдений и бесед, стоит она немалых
трудов и денег, особенно если производилась ретроспектива генеалогического
древа. И, ясно, клиент хочет за свои денежки максимум удовольствия - он
хочет иметь комфортабельный, приличный, надежный внутренний мир, хочет,
наконец-то, заполучить уютное гнездышко, чудесный интерьер для своей души.
Клиент всегда прав.
И вот, представьте, сидит он перед вами и весь светится от
предвкушения обещанной благодати, что сейчас на него снизойдет, войдет в
него и пребудет там без особых изменений не менее пяти лет (гарантийный
срок)! А внутри у клиента - сплошной пепел и пыль, да какие-то побрякушки
из жести, и все это оплетено немыслимой брехней о себе и окружающем,
которую клиент успел наработать за время сознательной жизни. И с таким
материалом извольте работать!.. По мне, иной раз уж лучше выгребать
натуральное говно - из него, по крайней мере, никто не подумает лепить
дворцы.
А он выйдет отсюда как новая копеечка. И тут невежды представляют
дело так, будто мы продуваем память, заполненную трухой, корректируем
брехню в соответствии с реальным положением дел, оттесняем, что нужно, в
бессознательное, приближаем "идеал-Я" к типу, свойственному клиенту - и
порядок. Если б так, мы бы растеряли всю клиентуру, а прошедшие такой курс
скорее всего быстро свихнулись.
Когда я только начал практиковать, ко мне заявился грузный
фельдфебель в отставке, лет пятидесяти с лишком. Аппарат его внутреннего
видения был превосходен и по разрешающей способности не уступал орлиному
глазу. Орлы, как известно, видят в десять раз лучше нашего, с высоты
нескольких километров могут обозревать до мельчайших подробностей
ландшафты потрясающей красоты. В этих ландшафтах, надо сказать, их
интересует лишь пожива. Так вот, моего фельдфебеля интересовало только то,
что имело отношение к военному делу. Это был образцовый служака. Я
погружал его в состояние транса и вместе с ним созерцал невыразимо
конкретные предметы солдатской амуниции. Оружие в собранном и разобранном
виде, смазанное и вычищенное. Перед нами проплывали абзацы уставов,
составленные будто из словаря в пятнадцать слов, и, тем не менее, не
расшифровываемые здравым смыслом. Кстати, у многих вера заменяет здравый
смысл.
Однажды он пришел ко мне подвыпивши, в прекрасном настроении. Я начал
сеанс, и немедленно он развернул передо мной самое красочное зрелище, на
какое способен был его мозг. То был парад. В центре находился Маршал; в
бронированном открытом лимузине, по периферии сознания - стройные колонны
войск, все студенистое вещество его мозга чуть ли не содрогалось от
многоголосого "ура", бушевавшего под сводами черепа. Маршал пискляво
выкрикнул команду и поехал дальше по отведенной ему извилине, а я оставил
фельдфебеля в этом блаженном состоянии, отошел к окну и задумался.
Дело в том, что клиент до недавнего времени был вполне благополучен.
Интроверт по натуре, он предрасположен был к порядку, воплощение какового
видел в армии. Недавно он опрометчиво сблизился с компанией
ветеранов-выпивох, а где выпивохи - там и философы, а где философы, там и
пацифисты. Пацифисты задурили голову бедняге фельдфебелю, и он усомнился
на миг в прочности своего "Я", сердцевину и оболочку которого сформировала
военная служба. Усомнившаяся часть его души выглядела, как пустая казарма.
Я понял, что стоит мне хоть пальцем тронуть эти миражи цвета хаки, и
мой фельдфебель станет вещью, негодной к употреблению. Его внутренний
строй превосходно гармонировал со структурой армии; сомнение в ее
необходимости было для него тем же, чем для многих католиков поры
Реформации было отрицание верховной роли папы, не меньше. И я сделал то,
что и полагалось сделать, вы меня поймете. Я стимулировал сомневающуюся
часть души, возродил ее, наполнил пустую казарму молодыми здоровенными
солдатами, назубок заучившими устав. Я предъявил клиенту потенциального
супостата, дающего единственный смысл существованию военной машины во всем
ее ужасающем величии. К супостату я незаметно пристегнул и могущих еще
встретиться пацифистов...
Мой фельдфебель ушел вполне удовлетворенный. Внутри него пиликали,
ухали, громыхали походные марши.
Есть мнение, что особую пикантность нашему делу придает возможность
заглядывания, так сказать, на внутренний экран, озвучивания мыслей
(насколько их можно иной раз озвучивать, да и вообще отождествить с
чем-то, имеющим смысл). Думают, будто мы, как завороженные, прильнув к
чему-то вроде объектива, высматриваем сокровеннейшие тайники памяти,
совести, и т.п., так оно, пожалуй, и есть, кроме объектива, конечно. Мы
попросту отождествляем свое сознание и сознание клиента, пользуясь особой,
весьма сложной методикой. К этому полагается иметь некоторые врожденные
качества (в старину таких называли ясновидящими, затем эта отрасль знания
бурно развилась).
Так вот, шаря по закоулкам сознания и подсознания, с грустью
отмечаешь их досадную похожесть, подобие, будто это приемники с одинаковой
схемой, только по-разному сломанные; то есть весь тот треп о
неповторимости личности развеивается после первых же сеансов. Наш клиент,
как правило, конформист, и его глубоко запрятанные порок и позор будто
отштампованы на одном и том же прессе, из скверного цветного пластика, что
тут же трескается, расползается, теряет форму, сохраняя, однако же,
невредимым остов. Мысленный прототип клиента возобновляет раз от разу
минувшие ситуации, порою и вовсе давние - и тут ему в подмогу появляется
самоцензура, вытеснение, направленное искажение, словом, весь иммунный
механизм психики работает на создание позлащенного собственного образа;
так сказать, индивидуальный соцреализм для внутреннего употребления. Ясно,
при создании этого идолища, без придумки не обойтись, клиенту приходится
прибегнуть к помощи фантазии. Участок фантазии у большинства в зачаточном
состоянии, он то и дело отказывает, осекается, а когда вдруг начинает
работать по назначению - выдает совершенно неправдоподобную продукцию.
Отличительное качество хорошей фантазии, даже самой вычурной -
правдоподобие, знайте это. И клиенты, даже самые легковерные, поражаются,
видя в своих обжитых апартаментах невероятных чудовищ. Тут уж недалеко до
сдвига. Они обращаются к нам; могу сказать по секрету - квалифицированный
специалист первым делом намертво блокирует область фантазии, оставляя лишь
самые утилитарные функции. К примеру, клиент, увидев в окне тучу, может
захватить с собой зонт; на большее простому человеку фантазии не
полагается. Если б вы знали, сколько неприятностей бывает из-за неверных
предположений!
Небось, думаете: толкует со мной, а сам уже высмотрел всю мою
срамоту, переворошил всего, как вор. Нет, дражайший, на это к вечеру уже
недостает желания и сил. Даже говорить о работе затруднительно. А публика
видит лишь плюсы нашего умения, о нас рассказывают небылицы, забывая об
естественных трудностях нашего опасного занятия, опасного потому, что,
ежедневно вливая собственное сознание в чужое, подгоняя его до малых
деталей, ты часто утрачиваешь самость, ощущение себя самого. Твоя душа,
будто ртуть, способна немедленно перелиться в любую подставленную
оболочку, и, кто знает, сможет ли возвратиться в собственное вместилище.
Ведь бывают случаи, правда исключительно редкие, когда клиент вдруг
раскрывает свой мир, словно цветущий благоуханный луг, и ты, опытный,
циничный даже психохирург, мнешься в смущении, боясь нарушить эту чистоту,
боясь, что твоя усталая амеба (так называем мы наше орудие проникновения),
не захочет возвращаться оттуда, как, скажем, никому не пришло бы в голову
уйти из страны детства. Не знаю, как другие, а я в таких случаях говорю
озадаченной девушке - только у юных девушек бывают эти солнечные луга, -
говорю ей "спасибо" и направляю в кассу, где ей вернут взнос. Она еще
придет ко мне, и неважно, что возникнет на месте безмятежного цветенья,
бурелом, или грядки жирного чернозема, такого уже не видать.
И вот постепенно из этих десятков тысяч снов наяву, кошмаров,
эротики, иллюзорного насилия и бутафорской самоотверженности, скрытого
страха и психического допинга, из драм и фарсов, неслышно разыгрывающихся
в черепных коробках - передо мной, будто на недодержанной пленке в слабом
проявителе оконтуривается сущность человека вообще, и я близок к тому,
чтобы объяснить ее на основе обширнейших наблюдений, в строго научных
параметрах. На это уйдет весь остаток моей жизни, и жаль мне лишь одного,
представьте, одного лишь, что я так и не узнаю, кем был я сам.
ТАЙНА МЕТРОЛОГИИ
Когда спускаешься в московское метро, не всегда возможно из-за суеты
и толкотни проникнуться как следует тем иррациональным пафосом, которым
прямо-таки пропитаны станции и переходы первой очереди; при этом не так уж
и важна чрезмерная изукрашенность циклопических подземелий, обвешанность
скульптурой и мозаикой, как общая, отчетливо шизофреническая система
связей, имеющая, при всем том, структуру паутины; радиальная ловчая сеть,
упрятанная из каких-то соображений глубоко под землею. Каганович,
неутомимый гомункулус той воспаленной поры, вполне явил, овеществил свой
бесовской параноический потенциал в вековой промозглости московского
плывуна. Можно даже представить, восстановить по содеянному, как разряды
безумных прикидок, то и дело вспыхивавшие в кипучем разуме сатрапа, тут же
подхватывались одержимыми ордами и с ходу осуществлялись, в чугуне,
мраморе и позолоте, среди исконного мрака земных недр.
Местечковый уроженец, обуянный энергией, в другие времена успешно
сфокусированной на коммерции, и не подозревал, конечно, что в своем
апофеозе вполне приблизился к возможностям повелителя тьмы, возводившего
за ночь дворцы. Скорее всего, он думал, что всего лишь пробудил энергию
масс.
Долгое время после этого преисподнего конвульсивного триумфа, от
которого за версту разило вытаращенным безумием, среди черни ходила
легенда о подземных дворцах. В самом деле, если попробовать вообразить
дворец зла, какое-то парадное преддверие ада, то ничего лучше и придумать
нельзя, тем более с сонмами грешников, увлекаемыми на эскалаторах в самое
пекло, где в закрытом для нас пока что раззолоченном нефе давно уже
затаился вселенский паук.
ИСПОВЕДЬ ВЕТЕРАНА
Друзья мои, полвека прошло с тех пор как мы, три юных гена
встретились в только что оплодотворенной яйцеклетке, в крохотном
эмбриончике. Как молоды, как неопытны были мы тогда! Что делать, с чего
начать?.. Помнится, все были немного растеряны. И тут Первый встал и с
горящими глазами, пылко жестикулируя (как сейчас помню его вдохновенный
облик), произнес небольшую речь. Помню ее дословно, как сейчас:
Мы, - сказал он, - начинаем огромное сложное дело - создание нового
человека. Велика ответственность, что ложится на нас, но велика и честь.
Так давайте же приложим все силы, чтобы человек наш стал самым лучшим,
самым благородным, самым даровитым в мире. За работу, друзья!
И работа закипела. Начинали, как говорится, с пустого места. Все
приходилось делать заново: не было ни системы кровообращения, ни
пищеварения, ни органов дыхания, ни мозга, ни сердца. Пол - и тот был под
вопросом. Но в тот момент было не до того. Материалы! Белки! Гемоглобин,
глюкоза! Со всем перебои, везде трудности... Недосыпали, надоедали, все на
посту, постоянно в напряжении. И наш зародыш рос потихоньку, развивался, и
вот стало уже возможно различить его контуры - руки, ноги, торс. Помню,
как горячи были наши споры о поле будущего человека. Третий радел о
женщине, я колебался, а первый и слышать не хотел ни о ком, кроме мужчины.
И он таки победил, составив нужную комбинацию хромосом.
Рос наш парень, мужал на глазах. Мы заведовали все более сложным
хозяйством. Все модернизировалось, усложнялось. Особенно туго стало после
родов - ни о какой помощи извне уже не приходилось думать. Ставка
исключительно на собственные силы.
И тут пошло... Непрекращающиеся интервенции микробов - организуем
антитела, службу иммунитета. Неправильный обмен веществ - налаживаем
регулирование. Малокровие - бросаем все силы на кровообразование... В этой
повседневной кутерьме и хлопотах мы незаметно отдалились друг от друга. Я
возглавил отдел службы печени, Первый, это и понятно, занял почетное место
в коре головного мозга, а третий получил скромный, но ответственный
участок - сфинктер мочеиспускательного канала. Мы стали общаться реже. У
нас появились много помощников - молодые гены, нейроны, лейкоциты - с
такими горы можно своротить. Шли годы, богатырь наш взрослел.
И теперь, друзья мои, на пороге пятидесятилетнего юбилея, я все чаще
задумывались - где же мы допустили ошибку? Ведь набор хромосом был
великолепный. Наследственность - превосходная. Все системы, все службы
работали нормально, на совесть. Нельзя грешить и на нас, генов - мол, в
чем-то недосмотрели, допустили брак, а там поехало. Ничего подобного, все
хотели как лучше.
Как же получился у нас этот ожирелый недоумок? Как могли мы,
державшие все задатки в руках, вырастить такого огромного, вульгарного
обывателя? Этого скучного хама, что пользуется своим прекрасно
сконструированным мозгом лишь для того, чтобы думать о жратве, о выпивке,
бабах и деньгах! Или составляет хитроумные комбинации, чтобы обжулить
кого-нибудь. И Первый, наш светоч, участвует в этом. Иной раз мне хочется,
чтобы там, наверху, поскорей разразился инсульт.
Я вижу, как апатия, безразличие охватывают моих коллег по
пищеварительному тракту. Всюду царят упадок и разложение. Где тот былой
энтузиазм поры начала? Работают без огонька, спустя рукава, перерождаются,
жиреют, думают лишь о собственном благополучии, забыв, что от состояния
всего организма зависит судьба каждой отдельной клетки. И такое везде.
Третьему, пожалуй, проще всех - знай открывай да закрывай сфинктер,
эта однообразная, отупляющая работа помогает как-то отвлечься, забыться.
Хотя и там нарастают неполадки, простатит, то-се. Третий, между нами
говоря, звезд с неба никогда не хватал, это честный исполнительный
труженик. Я думаю, что и он в глубине души страдает от нашей неудачи,
возможно, корит себя...
Хотя - за что?
А я? С тех пор, как вырезали желчный пузырь, работы заметно
поубавилось, и я по свободе все думаю, думаю. Такие возможности, такие
многообещающие предпосылки... Ночи провожу без сна. Этот алкоголик не
бережет ничего, что создавалось с таким трудом, печень вконец разрушена,
цирроз. Я с грустью вспоминаю, как тщательно выращивали мы каждую
клеточку, чтобы получить лучшую в мире печень - и она была такой, могу
поклясться.
Единственная надежда на нашу смену, на гены, созревающие в этом
ублюдке, провалилась; он может плодить даунов. Мы потерпели страшную
катастрофу, неизвестно в какой день - то ли когда он впервые напился, то
ли когда начал бесконтрольно врать, а может, когда связался со своей
первой женой, с ее непобедимым укладом наседки-хищницы. Мы оказались
бессильны против его окружения. Сделанное нами изнутри представлялось
безупречным, снаружи, однако, оказалось страшно уязвимым. Почему?
Ведь иммунитет, спорт, общая здоровая конституция...
Нам остается лишь медленно перерождаться в жировую ткань и погибать в
этом тучном, заживо разлагающемся организме. В чем же наша вина, что
просмотрели мы, чего недоучли?..
НЕКРОЛОГ
С нормальными чувствами сообщаем о случившейся на днях своевременной
и достаточно заслуженной кончине магистра Пиотровского А.Г.
Как известно, магистр подвизался на поприще псевдонаучного
ответвления фундаментальной академической дисциплины, именуемой популярно
"стогастика" и занимающейся, в основном, вопросами нематематических
преобразований. В сферу стогастики, таким образом, входят идеальные
объекты, в принципе неформализуемые и не обладающие явным количественным
выражением. Магистр Пиотровский, имея дело с умозрительными сущностями,
такими как "совесть", или же "абсолют", весь свой немалый, надо признать,
потенциал сосредоточил на прохождении заведомо тупикового пути, а именно:
определении объема, так сказать, и формы этих сугубых условностей,
представлении таковых в наглядном виде, скажем, на экране дисплея, и
вообще рассматривал последнее как оперативный материал. В представлениях
покойного магистра гипотетическая область воображения занимает чуть ли не
главенствующее место, обнимая собою целый космос, а часто и далее.
Основной принцип его, не раз опровергнутый ведущими стогастами страны,
звучит так: все сущее - воображено, следовательно, воображенное, химера
есть все то, что мы привыкли полагать твердой реальностью. Пиотровский
утверждает (заблуждаясь, разумеется), что мир был воображен однажды
верховным существом и населен субъекто-объектами этой вселенской фантазии
(это мы с вами!), способными, в свою очередь, на автономное воображение,
т.е. на создание иллюзии внутри иллюзии. Выражение "искра божья", по
магистру следует толковать буквально, как вторичную частицу изначального
творения.
Гроб с останками покойного будет помещен в боеголовку ракеты и
выстрелен в пространство.
УРАГАН ДЖИНО
Перед этим Шкляр помнит немногое - вечереющая улица, по которой
спешили они с женой, обремененные какой-то ношей, покупками, снедью, вроде
помидор, а почему спешили - рядом совсем, за флагштоком горсовета
громоздилась туча, темная до трупной фиолетовости, и оттуда рокотала,
близилась немолчная канонада грома, но - без молний, что необычно. И еще
помнил, жена еще воскликнула, оглянувшись - о, ураган! И после этого
впечатления Шкляра недостоверны.
В частности, откуда взялась столешница, в которую он вцепился смаху,
в момент проваливания - ведь сперва показалось, что они ухнули в какую-то
шахту под брусчаткой и камнем летят ко дну, в кромешной тьме, в куче хлама
и обломков - когда вдруг его на какой-то миг вытолкнуло из этой шахтной
черноты, и в ошеломленном сознании запечатлелись громады сизых туч, а в
просветах - кварталы уходящего вниз, убывающего, уменьшающегося города. И
снова - совершенно однородная, непроницаемая толща тумана, и в ней -
как-то захребетно это ощутилось - кружило его, закручивало по гигантской
дуге, так, что дух спирало и не было сил даже заорать. Шкляр перевалился
набок на своей столешнице (она дрожала и гудела от напора воздуха, словно
бубен), и, вцепившись в ее края, будто распятый, несся в этой тьме, среди
адских завихрений, то швырявших в неисповедимые низины, то опять
взметавших его вверх, подобно камню из пращи. К тому моменту до Шкляра
дошло, что их захватил вихрь, смерч, они попали в смерч.
Меж тем постепенно светлело и развиднялось вокруг, и тут лишь
выяснилось, каким бешеным движением был Шкляр окружен и заверчен. И -
удивительно в этот момент - ужас и чувство неминучей гибели сразу как-то
улетучилось. - Покой, - сказал он сам себе, хотя все вокруг, повторяю,
неистовствовало. Облачные массы, скручиваясь в жгуты, завивались вверх,
где в зените редкие облачка, сбившись в кучку, вертелись грациозно, мирно,
словно пенка в кофейной чашке. Но вот, вылетев на периферию, они (Шкляр и
столешница), оказались под темно-синим чистым небесным куполом, высоко над
облачным морем. "Сейчас замерзну насквозь, за считанные секунды, - подумал
он, - и оземь грохнется мертвая ледяная глыба. Самый, вроде,
безболезненный переход в тот мир (это Шкляр соображал насчет замерзнуть),
но никогда не думалось, что так... своеобычно, что ли". Но холода не
ощущалось, чувствовалась чуть ли не жара, как из духовки, этот смерч,
видать, захватил гигантские объемы нагретого воздуха. Шкляр мчал на своем
плотике-доске по направлению к заходящему солнцу, но его все время сносило
к центру тайфуна, к пресловутому "глазу бури"; спустя некоторое время
Шкляр понял, что описывает гигантскую спираль, радиусом в десятки
километров. Розовые закатные громады вспучивались там и сям, творили все
новый небесный ландшафт.
"Здесь должны водиться ангелы", - подумалось. Он взглянул вниз, в
блеклую темень облачности, объявшей все под доскою, уходившей за горизонт,
и лишь теперь заметил, сколько разного добра вознеслось в небеса с этим
вихрем - прямо таки целые реки и скопления всякого скарба проносились под
ним, от цветных полотнищ рваных очертаний до шкафов и диванов, издали,
вроде, неповрежденных, но при ближайшем рассмотрении искореженных до
неузнаваемости. Масса побитых мелких предметов, неопределимых издали. И,
как венец всего, подобная гигантской летучей мыши, кружила над тучами
огромная железная кровля, вместе со всем своим стропильным остовом. Там,
похоже, копошились люди.
- Эй! Э-э-э-э-э-й! - послышалось Шкляру.
Кто мог тут кричать? Он глянул туда-сюда и заметил вдали
трепыхавшийся зеленый лоскут, в котором с большим трудом признал жену.
Жена? Он начисто забыл о ней с момента катастрофы, и теперь с изумлением,
будто заново узнавая, смотрел, как она стремительно приближается к нему по
пологой дуге, сноровисто пользуясь распяленным подолом, работая руками
(мы, так уж повелось, обречены на какую-то роковую смехотворность в самых
страшных обстоятельствах).
- Уф-ф...
Она, наконец, ухватилась за край столешницы и подтянулась. Воздушное
течение занесло ей ноги вбок, и Шкляр, поймав жену за локоть, с трудом
втащил ее наверх. Столешница накренилась; видимо, ее аэродинамика не
рассчитана была на двойной вес. Надо же - совершенно забыл о жене! А
бедняга, видать, за эти считанные минуты (Шкляр глянул на часы и отметил,
что прошло уже никак не меньше двадцати минут) и вовсе сдвинулась - на ее
простоватом, обычно вяло-безучастном лице сейчас полыхал красными пятнами
экстаз.
- Вот это да! Вот так влетели!
Шкляр глянул на жену с опаской.
- Рита! Что с тобой? Мы сейчас разобьемся, ты это знаешь?
- А-а, чепуха... Какая красота, посмотри только!
- Рита... а дети?
Рита глянула мельком, и Шкляр понял, что это не безумие, а просто,
может быть, какая-то конечная стадия просветления, в которой такие вопросы
уже не важны. Ветер начал спадать, и они явственно подались вниз.
- Вить, как мы жили? - вдруг спокойно спросила жена. От ее недавней
экзальтации и следа не осталось. Шкляр немного подумал.
- Неважно, - признался он наконец.
- Вить, а мы виноваты?
- Не знаю... В чем-то, наверное, да.
- А что с нами будет?
Шкляр снова изумился - что за вопрос, но тут же до него дошел смысл.
И все же он попытался увернуться.
- Ну... шансов мало. Километров десять, как-никак.
- Я не об этом, - со скрытой страстью прервала жена. - С меня хватит
тридцати метров. Я о том, что дальше?
"Боже, если б я знал", - подумал Шкляр. В облачных просветах под ними
сверкнуло. - Внизу море, - сказал он вслух.
- Так что же? - не отставала жена. Вдруг резко полоснуло холодом; они
явно выходили из круга теплого воздушного выброса.
- Ну, откуда мне знать...
- Ты всегда был у нас самый... - жена искала слово и не заметила
обмолвки "был", - осведомленный. Вить, для чего все было?
- Ах, оставь! Почем я знаю...
- Сейчас, наверное, все выяснится, - с надеждой сказала жена. Шкляр
же лишь крепче вцепился в кромки снижающейся, почти пикирующей столешницы.
Он подумал, что за жизнь свою столько раз оказывался в таких вот страшных
и, вместе с тем, унизительных позициях; нынешняя, пожалуй, еще не худшая.
Распятый на доске, с безумной женою в изножьи, Шкляр стремительно влетел в
пурпурную тучу, горой высившуюся над облачной пустыней. Внутри шел теплый
ливень. Шкляр подставил ладонь и оплеснул лицо.
- Все будет хорошо, Рита, - сказал он жене, - все самое плохое уже
позади.
ИЗ ПРОТОКОЛА ОПОЗНАНИЯ
...Неизвестный, по свидетельству фарцовщика Бугаева П.С., имевшего с
ним постоянный контакт на почве мелкой перепродажи, рассказал однажды, что
еще во время оккупации, будучи в критических обстоятельствах, срочно сжег
свою униформу и документы (неясно, советские, или аусвайс, равно как и
форма). Для большей надежности, видимо, опасаясь пыток в случае поимки,
неизвестный обратился к гипнотизеру, который за небольшую плату (ведро
картошки) вытеснил из памяти неизвестного всю его биографию,
предшествующую сожжению документов. Таким образом, этот человек с
практически чистым сознанием начал новую жизнь безо всякого официального
укоренения.
Бугаев П.С. показал, что неизвестный никогда и не стремится к
получению какого-то другого удостоверения личности, или же узаконенного
места жительства, он избрал бродячий образ жизни, поскольку был для этого
достаточно умел и экипирован. Необычность этого бомжа, по его собственному
признанию, была в том, что после акта сожжения бумаг у него будто
оборвался внутренний временной фактор; возраст его как-бы
стабилизировался. Свидетель Бугаев сам признает, что неизвестному на вид
всегда было лет 45; свидетель познакомился с ним, занявшись спекуляцией в
сравнительно молодом возрасте, затем, в результате естественного
взросления Бугаева, они как бы стали ровесниками, а спустя некоторое время
свидетель ощутил себя уже значительно старше неизвестного. Занятый
всегдашними проблемами перепродажи, Бугаев не обращал особого внимания на
такие качества коллеги, хотя тот время от времени похвалялся своим
здоровьем.
Вскрытие тела показало своеобычную особенность его организма, а
именно - древовидное строение конечностей и туловища, с четкой кольцевой
структурой ствола, если можно применить такой термин. Число годовых колец
в поясничном срезе 90-92, что примерно должно соответствовать возрасту
неизвестного, если принять его версию. Существенное следствие: такого рода
органические особенности ставят под сомнение первоначальный вывод
медэксперта - летальный исход вследствие переохлаждения (замерзание) на
неотапливаемом чердаке. Возможно, это была просто стадия зимней
окоченелости, каковую ежегодно проходят все деревья нашей климатической
полосы.
Вывод: Установление личности неизвестного крайне желательно, ибо
упомянутый ключевой факт его биографии (сожжение документов) может
получить полярное истолкование: либо мы имеем дело с героем, участником
подполья, либо же, наоборот, с предателем, заметавшим следы. В каждом
случае ему полагается соответствующее захоронение.
РЕКЛАМКА
Человек, всегда готовый к худшему - это не обязательно боевик,
выходящий на звонок в прихожую с автоматом наизготовку; не тот, кто
запасся рыцарскими доспехами, или импортным противогазом; не тот, который
предусмотрительно застолбил себе местечко на трех-четырех кладбищах
города, а тот, кто вживил себе в тело капсулу-пеленгатор!
Капсула-пеленгатор, испуская строго индивидуальный регулярный сигнал,
позволяет нашим службам держать клиента под контролем практически
постоянно. Возможные похитители не способны экранировать капсулу (так она
сконструирована), пеленг будет идти даже после сожжения тела, спустя сотни
лет...
ЯЗЫК ЖИВОТНЫХ
Язык животных... Кто этим не интересовался? Попугаи, дельфины,
макаки, собаки, воробьи, кузнечики, ластоногие, скрытощележаберные,
корытообразные, яйцекрадущие, двоякоживущие - все они, оказывается, без
умолку общаются между собой - по-своему.
Аспирант Невалящий с детства фанатически увлекся этим, а затем
увлечение приняло такой тяжкий характер, что ему пришлось закончить биофак
(специальный курс зоолингвистики) и защитить диссертацию. К концу обучения
молодой ученый стал так здорово понимать живые существа, что иной раз
воспринимал достаточно свободно даже речь растений.
Надо отметить, что здесь в ходу такая теория - чем ближе к человеку
существо, тем больше оно от него набирается. Комнатная герань, к примеру,
знает тридцать-сорок слов из лексикона домохозяйки, георгин с парковой
клумбы - и того больше, но там есть и матерщина, а вот колхозный огурец
слышит обычно лишь два слова: "Будь здоров!", и то, когда им уже
закусывают.
Мечтой Невалящего было попасть в нетронутый край лопухов,
допетровский, так сказать, где сохранился еще древний диалект растений,
свободный от всяких современных включений. Хотелось нетронутой, подлинной
глубинки. Чего-чего, а это добро у нас в дефиците никогда не значилось,
можно подобрать на любой вкус. Нашлось такое сельцо со старинным названием
Укромина, в каковом не видели приезжего со времен, пожалуй, Александра
Македонского. Да и то - ежели б всемирный диктатор во главе своих армий
появился здесь однажды и окинул взором бесконечные гряды лысоватых
холмиков, поросших кое-где невзрачным кустарником - нетрудно представить
его реакцию.
- М-да... - сказал бы полководец неопределенно и махнул войскам:
заворачивай, мол, бойцы, в Мессопотамию, тут завоевывать нечего. Край этот
отродясь слыл неперспективным, то есть.
Но кандидат Невалящий вовсе не разделял мнение Македонского; он
пришел в восторг от мохнатого диалекта простецких елок и растрепанных
берез. Ночевал он в палатке и дни напролет бродил по окрестностям Укромины
со своим портативным магнитофоном, подсаживаясь то к тому, то к иному
кустику, записывая и собеседуя, он опомнился лишь, когда его съестные
припасы подошли к финишу. Надо отметить, что Укромина была полностью
покинута жителями ввиду всесторонней ее неперспективности, лишь на отшибе
в двух избушках размещалась небольшая метеостанция, регулярно сообщавшая в
центр о погоде в этой забытой местности. Невалящий доел последнюю банку
ставриды, и взоры его обратились туда. "Небось, тоже люди, помогут", -
решил он оптимистически.
В самом деле, на метеостанции хозяйничала молодой метеоролог
Анастасия; увидев ее, аспирант на миг позабыл о цели своего визита.
Возможно, и Македонский тоже изменил бы свое решение, хотя, как утверждали
многие метеорологи, ничего особенного в Анастасии и не было; но, опять же,
каждый из них не прочь был провести вдвоем с ней зимовку где-нибудь на
Новой земле. Причина, по которой возле девицы не кишели коллеги по
профессии, выяснилась позднее, пока же Невалящий бессознательно отметил
этот факт. Он осмотрел просторный двор, где квохтали куры, бегал цепной
пес, принайтовленный к длинному тросу, хрупала траву корова на огороженном
лужку - а посреди этого благосостояния улыбалась ему очаровательная
Анастасия.
Конечно же, она накормила голодного аспиранта, естественно, что они
вспомнили студенческие годы, само собой выяснилось, что они из одного
города, и вполне понятно, что рядом с метеостанцией аспирант Невалящий
обнаружил множество говорящих растений, но - удивительное дело - говорили
они ему только об Анастасии. Да, теперь, беря интервью у обшарпанной
осинки, Невалящий следил одним глазом, как Анастасия грациозно, словно
Диана, заполевавшая борова, возится с воздушным шаром-зондом, как она,
обворожительно щурясь, заносит в журнал показания самописцев, как опрятно
выметает двор, или задает корм птичью. Ничего подобного, оказывается,
аспирант не видел в жизни.
К концу недели, что прожил аспирант возле метеостанции, он почти
утратил дар общения с "зеленым другом", как популярно называют у нас
растительность, зато в голове его созревало и крепло определенное решение,
выражалось оно в форме летучих мыслей, похожих на белоснежные
облачка-барашки. Шли они обычно чередой и выглядели так: ...А почему бы
нет... сходство интересов и характеров... оба как-то в науке... должна
оценить мой уникальный дар... прелесть, просто-таки... И много подобных
облачков.
Откуда бралась такая уверенность аспиранта? Очевидно, его
преследовало распространенное убеждение, заблуждение скорей, насчет того,
что женщин неотвратимо влечет какое-то уникальное качество избранника,
расцениваемое ими как талант. В среду Невалящий, оставив без внимания
тянувшуюся к нему всеми листочками и что-то лепетавшую крапиву, решительно
приступил к обольстительной вещунье погоды.
- Анастасия!
Девушка потупилась, предвидя неизбежное. И в этот миг - словно
конница в классических фильмах - на авансцену, то есть на середину двора,
выскочил персонаж, странный, но чем-то обычный для нашего северного
Нечерноморья, этакий мужчинка при бороде, в выгоревшей синтетической
куртке, в отечественных джинсах, заправленных в сапоги. Не обращая
внимания на приветственные возгласы Анастасии и радостное поскуливание
пса, он молча бросился на ученого, вмиг догадавшегося обо всем, - и сжал
его в объятиях.
- Невалящий! Тот самый?
Аспирант, еще не оправившись от пережитого испуга, кивнул
утвердительно. Мужик радостно захохотал.
- Это ж надо! Только по газетам и знал. А мне в райцентре говорят -
Невалящий в Укромине! Я все бросил - и домой.
Словно вихрь сдул все облачка Невалящего, и самым лучшим, думалось
ему, было бы сейчас сразу откланяться и уйти, но - где там! Пришедший,
Борис Густопсоев, да, был он мужем прелестного метеоролога и хозяином
изобильного подворья, уже соображал скромное застолье. Анастасия летала по
двору, из погреба в клеть, на кухню, бросая на Густопсоева обожающие
взоры. Угрюмая скука ни с того, ни с сего окатила молодого ученого. "К
растениям, к растениям!" - только это спасительное желание брезжило над
растоптанными мечтами, и потому аспирант почти не вслушивался в увлеченную
речь Густопсоева. Тот как раз ухнул первую стопку.
- Э... это ж... прямо-таки сенсация будет. Ваше мнение нужно
позарез... Знание языка насекомых. Аттракцион "Дерзанье"!
Невалящий отодвинул тарелку и вяло поинтересовался:
- Что ж это за аттракцион?
- Цирковой! - чуть не хором выпалила чета. - Впервые в мире.
Дрессированные скарабеи!
- Чего? Скарабеи? Навозные жуки?
- Ну да, так их по-простому, - Густопсоев объяснял, сметая рукавами
закуску. - Знаете, что меня вдохновило - шарики! Они же шарики катают из
говна, инстинкт такой. Отсюда и замысел - фосфоресцирующие шарики, две
команды скарабеев - одни черные, как есть, других я покрашу серебрянкой.
Уловили идею?
Вытаращенное лицо одержимого было прямо перед Невалящим, борода почти
касалась его носа. "И что в нем нашла Анастасия?" - опять возник
мучительный вопрос. Алкоголь не брал аспиранта.
- Признаться, не уловил...
- Борьба света и тьмы! - Густопсоев торжествующе откинулся на
табурете. - Светлые - добро, черные - зло. Отнимают друг у друга
светящийся шарик - символ мечты...
Анастасия внимала самозабвенно.
- ...в самый напряженный момент - барабаны трещат! - я и Настя, в
костюмах космонавтов, подхватываем шарик и летим под куполом цирка.
Контакт миров! Дерзание! Ничего подобного не было еще.
- А жуки? - напомнил Невалящий.
Густопсоев задумался.
- Да, жуки... Это верно замечено, свежий взгляд, он всегда... надо
как-то эффектно закончить с жуками... - он надолго ушел в мышление, глаза
его остекленели. Вдруг мгновенное просветление отпечаталось на физиономии
Густопсоева, как оплеуха свыше. - О! Настя! Контрномер, знаешь, когда
укротитель кладет голову в пасть льву...
- Нет! - крикнула Анастасия. - Только не это, у тебя нет никакого
инстинкта самосохранения.
- Балда ты, Настя, - улыбнулся Густопсоев аспиранту. - Я же сказал -
контрномер. Я загоняю жуков к себе в пасть, в рот, то-есть. Под барабанную
дробь. Все замирает, все смолкает вокруг, нервных тошнит. Затем -
литавры...
- ...и жуки выбегают с обратной стороны! Марш, - неожиданно для
самого себя выпалил Невалящий.
- Ерунда, профанация, - отмел с ходу энтузиаст, а жена его (в первый
раз за все время) глянула на гостя с неприязнью. - Жуки выбегают на
сверкающее блюдо, и мы с Настей, подняв его на вытянутых руках, идем в
лучах юпитеров по арене. Публика неистовствует...
Невалящий все глядел на Анастасию и будто видел, как огни грядущих
триумфов вспыхивают в ее зрачках. Так вот на чем поймал ее странный
мужчинка! Да, какой бы вздор ни громоздил избранник женщины, однако, если
там есть юпитеры, радужные эффекты - это беспроигрышно. И что по сравнению
с этим какие-то разговоры лопухов, паучьи травки, язык животных? Ах,
почему же он никогда не мечтал в детстве стать жонглером, клоуном на худой
конец? Что за призвание - толковать с иван-чаем? Ха!
Прощаясь на подворье, Густопсоев еще распространялся на любимую тему.
- Здесь нам прозябать уже недолго. А потом - куда-нибудь южнее, и
сразу отрабатывать номер. Тут ведь, в Укромине, и скарабеи настоящие не
водятся...
Вечерело. Вся округа жила напряженной животной и растительной жизнью,
и многоязычная речь ее была ясна аспиранту как день:
- Ку-ку-ру-зы! - требовал с забора огненный петух.
- Че-куш-ку! Че-куш-ку! - умолял под стрехой дикий голубь, ну вылитый
алкаш возле только что закрытого ларька.
- Хамы! Хамы! Хамы! - клеймил их дворовый кобель, носясь вдоль троса
на цепи, словно троллейбус с ополоумевшим водителем. И над всем этим
что-то умиротворенно шамкала старая лиственница, но никому это уже не было
интересно.
СТРАНИЧКА ИЗ ДНЕВНИКА
...Другой бы на моем месте пропустил такой пустяк безо всякой
реакции. Я же вышел из ванной и внимательно осмотрел плечо на свету, возле
окна. Этакий синеватый, весьма четкий крестик, черточки-поперечинки
примерно в сантиметр. Попробовал стереть его - не вышло, крестик был
выполнен (я тут же убедился) в технике татуировки. Ну, тут уж и недоумок
сообразит - мета!
Меня пометили!
В нашу славную эпоху не тратят время на то, чтоб выяснить, к примеру,
почему человека метят. Ведь пока разберешься и докажешь, что ты не еврей,
не гомосек, не тайный агент по сбыту оружия, не сепаратист, не доносчик
ГБ, не завмаг, не подпольный парторг - с тобой уже разберутся и быстро
свезут в мусорном контейнере на городскую свалку. Потому действовать
следовало решительно. С поры Варфоломеевской ночи ни у кого нету загадок
насчет таких крестиков, все знают, чем тут пахнет. Меня даже не особенно
заинтриговала техника этого клеймления, хотя есть над чем подумать, - как
можно на живом человеке вытатуировать (и качественно!) такую вот, хоть и
миниатюрную, штучку, и без всякой реакции с его стороны? Во сне? Под
наркозом? Словом, не знаю и знать не хочу уловки этих людоедов.
Нужно было спасаться, и срочно. Сразу признаюсь - я не был
оригинален, просто применил уловку Али-бабы. Итак, принцип Али-бабы: метят
всех окружающих подряд.
Я довольно быстро изготовил свой инъектор; это миниатюрное клеймо,
напаянное на замке браслета наручных часов. Оно набрано из множества
кончиков игл для шприца и в нормальном положении скрыто под хромированной
пластинкой, крохотный резервуар с тушью и обезболивающим также спрятан в
толще браслета. На некоторое время мне - интроверту и нелюдиму - пришлось
стать до омерзения общительным и дружелюбным (рубахой-парнем, душой
общества - какие там еще термины для вечно осклабленного, пышущего
приязнью кретина)? Я то и дело с кем-то обнимался, хлопал собеседника по
спине, фамильярно тискал знакомых дам (и незнакомых, при случае), шлепал
девчонок по попке; все это шумно, с утрированием, по-клоунски иной раз -
на что не пойдешь, чтобы лишь отвлечь внимание от легкого укола. Теперь
почти все мое окружение перемечено, и если террористы чего задумали, у них
будут затруднения. Смущает лишь то, что вскорости я должен покинуть родной
город и чуть ли не на месяц с лишком отправиться по делам службы в П-ск;
это совершенно некстати, тем более, что у меня есть основательное
подозрение, что крестик мне посадили именно в П-ске, в мой предыдущий
визит.
ИЗ ПУТЕВЫХ ЗАПИСОК
12.IV с.г.
Прокус, наконец-то мы на месте, друг мой. Дорога была сносной, лишь
раз у железной трубы на нас напали хулиганы и перевернули дилижанс. Мой
камердинер и возница получили синяки, лопнул пластик откидного верха;
остальные пассажиры, в том числе и я, пристегнутые к сиденьям поясами
безопасности (здесь, как ты знаешь, свято чтут старинные традиции и все,
что связано с преемственностью культур), - не пострадали. Высвободившись
из ремней, мы кое-как поставили карету на колеса и продолжали путь. Дорога
в Срон столько раз описана в путеводителях, что не хочется повторяться, но
все же вековые отвалы мусора, среди которых она прихотливо вьется,
производят неизгладимое впечатление. Эти горы все время дымятся, друг мой
Прокус, а тысячи тысяч лоскутьев прозрачной пленки сверкают на солнце так,
что слепит глаза. Мы катили уже с полчаса по этому каньону, и я не уставал
восхищаться все новыми и новыми его ракурсами - как вдруг возница сделал
знак, и мы тут же бросили вертеть педали. "Крысы", - затаив голос, сказал
он нам, указывая кнутовищем куда-то вдаль. Действительно, впереди по
дороге мелькнули два грациозных силуэта и скрылись среди ржавых цистерн.
Мы смотрели на них во все глаза. Мой сосед после этого все мурлыкал
шансоньетку: "Пуглива, как крыса, строптива, как крыса, как крыса
прелестно дика..."
Оказывается, этих вымирающих животных завезли сюда из Полуденной
Супы, где они еще изредка встречаются. Появление крыс у всех нас подняло
дух, пошли разговоры о возрождении животного мира и о том, какие меры
принимает Властитель в этом отношении. Возница божился, что видел однажды
в этих местах ворону: "Вот так близко, не сойти с этого места!", - однако,
мнится мне, это извечные сказки аборигенов, всего лишь.
Солнце поднялось повыше, зловоние и чад усилились. Мы, погруженные в
дурман и грезы, еле крутили маховик. Возница, поощряя изредка кнутом
нерадивых, включил первую передачу, ибо рытвины и тряска стали невыносимы
- и тут, за очередным поворотом внезапно открылась прославленная панорама
Срона - песчаная равнина, над которой высятся его знаменитые развалины и
хрестоматийно известный самый длинный в мире пляж - черный от мазута и
глянцевый, словно рояль, а за ним слабо волновалась безбрежная бурая
ширь... Океан! Мы снова остановились, потрясенные этим зрелищем, и вдруг,
как по команде, принялись вертеть маховик с новой энергией - нам не
терпелось поскорее попасть в столицу.
Срон, как знаешь ты, мой благородный друг, вот уже полстолетья слывет
Меккой живописцев, ваятелей, поэтов, мыслителей. Мы мчались туда во весь
дух по прекрасной бетонке, вдруг возникшей из-под отбросов; возбужденные
предстоящими впечатлениями, мы весело переговаривались. Мой визави по
рычагу, кавалер Ромаш, персона большой учености и отменных манер, любезно
поведал мне о положении театра в этом благодатном краю. Оказывается, здесь
уже давным-давно подвизается труппа под названием "Акме" - совершенно
неуловимый театр. Они дают представление в мгновение ока и в мгновение ока
исчезают; не успеют еще патрульные стражи оцепить здание, как
разгримированные актеры уже сидят среди зрителей. Диктатор в затруднении -
его собственные театры, укомплектованные невольниками, пользуются гораздо
меньшим успехом. Актеры, как известно, близки с нечистой силой, добавил
кавалер, среди них не редкость оборотни, это облегчает им вживание в
образ. Кавалер Ромаш показал мне талисман, который всегда берет с собой в
путешествия, это маленький капроновый рычажок от какого-то старинного
механизма. В знак ответной любезности я предъявил ему свою ладанку. За
этими разумными и пристойными речами мы незаметно подкатили к околицам
Срона.
В Срон, как известно тебе, мой друг, ведет пять дорог - подумать
только! - и не зря он зовется пятивратным. Мы подъехали к вратам N_3, где
оборванный, зато отменно вежливый писец без особых проволочек нас
зарегистрировал и тут же предупредил, какие районы города пользуются особо
дурной славой. Вот это - столичный сервис, любезный Прокус! У нас в Цуцыке
никому такое и в голову не придет, мы - культурная окраина; с болью в
сердце я еще раз посетовал на свою родину.
И мы с благоговением вступили на улицы этой цитадели искусств, наук и
добродетелей. Дражайший Прокус, развалины Срона...
ВОСКОВОЙ ДВОР
Этот двор, скорее анфилада дворов, начинается суровым оштукатуренным
порталом, неотличимым особо от прочих заездов на улице Верхней (ныне
Гвоздикова), и завершается в распаханном бульдозерами переулке, впадающем
непосредственно в Горбатую, с ее всем известным мостом. Отсюда, с этого
крутого места уже отчетливо видна медлительная речка внизу, забранная с
одной стороны в гигантские плиты набережной, с другой - все еще в дикой
поросли кленов и тополей. Двор сразу обнаруживает свою восковую сущность.
Когда-то, в пору очередной кампании по подъему села, у всех на слуху
был такой агрономический термин - "молочно-восковая спелость", относился
он к кукурузе, разумеется. Примерно такова полупрозрачная,
молочно-восковая субстанция, из которой и состоит все вокруг - дома,
деревья, люди, автомобили. Я достаточно свободно вижу сквозь стены
обитателей домов - молочно-восковых персонажей, представленных большей
частью в ключевые моменты жизни: невесты, с фотогеничной улыбкой под
негнущейся ажурной вуалью, пенсионеры с костяшками домино в просвечивающих
под солнцем восковых ладонях, покойников - ну, они-то уж подлинно восковые
- на составленных вместе столах, под навощенными цветочными гроздьями...
В воротах среднего двора ключевая эффектная сцена образца 1946 года -
вооруженный паренек с подножки синего трофейного "опеля" выпускает
стеариновую, безвредную на вид пулю в грудь своего приятеля, сидящего на
закраине детской песочницы. Возле песочницы - другая композиция:
куча-мала, составленная из малолетних босяков, многочисленная и сложно
построенная. В гуще тел, если вглядеться, детский ботинок примерно 21-го
размера, это все, что я могу различить у себя самого, заваленного ворохом
шпаны. Есть еще два сюжета, посвященных мне - это композиция у приямка
подвального окна, где я, пойманный и плененный как чужак, испуганный и
злой, окружен стеариновыми от вечернего освещения туземцами - наглыми,
издевающимися, - и над всем этим вовсе уж неразличимая почти фигурка
девочки под козырьком входа, вроде бы сочувственно на меня посматривающей.
К последней композиции с моим участием, размещенной уже на Горбатой, нужно
пройти через другой двор, где на искусно выщербленном постаменте крыльца -
фигурка моей юной жены в мини-платьице, с жемчужными висюльками на уровне
груди. В окне кухни (рядом, бельэтаж) ее приветствует моя престарелая
тетка, кремовой, дряблой рукой, со стынущей на лице морщинистой,
гостеприимной гримаской. В глубине квартиры смутно различим открытый рояль
с наспех вылепленным на клавишах черным котенком, большим любителем по ним
бегать; а дальше, за спиной кресла угадывается молочно-восковая лысина
дяди, погруженного в чтение. Этажом выше из балконной открытой двери -
фестонами обрывки песен Лещенко, развешанные гирляндами по всему двору, а
на балконе он сам - полуфигура в цыганском жилете, прилизанный
красавец-брюнет с гитарой, в простреленном жабо. Поодаль, на равных
расстояниях друг от друга, находятся ипостаси всех (или почти всех), мужей
моей кузины, самой же ее я почему-то не обнаруживаю. Муж N_1 -
голубоглазый студент-еврей с томиком Есенина под мышкой; когда я прохожу
мимо, он приветливо смотрит сквозь меня... Муж N_2, летчик, алкоголик в
кожанке, с подернутым водкой взором. И так далее... У генеральского дома -
отставной полковник с палочкой и лощеная, тщательно изваянная автомашина -
ясно вижу ее бампер, решетку, но никак не могу сообразить, что за машина.
Бьюик? ЗИМ?
Сразу за этим домом - также проницаемым для зрения, населенным
стоячими персонажами и трупами - высятся великолепные дубы с черными
сказочными стволами, с кривыми ветвями, на вид прямо-таки чугунными, но,
опять же, если вникнуть в толщу ствола, можно легко различить тонкий
стебелек трехсотлетней давности. И вот, в конце излучины шикарного некогда
въезда, уже на Горбатой, патетическая сцена - моя мать в женской униформе
Соединенного Королевства (благотворительная посылка) и малец в широких
коротких штанах, она с яростью, он с азартом - кричат что-то немо
разверстыми ртами в широкий провал улицы, собственно, уже в речную долину,
где, сколько я ни напрягаю глаза, уже ничего не различить.
Этот паноптикум озаряет металлическим свечением четверка
расположенных в зените мужских, как бы налезающих друг на друга профилей,
которым анонимный ваятель придал черты неотразимой добродетели. Все они,
от пары впередсмотрящих бородатых патриархов, от головастого лысого
трибуна до усатого озабоченного осетина, выглядят на диво надежно и
положительно, зато Хрущев, с широкой и мягкой, словно ягодицы,
физиономией, представлен неуважительно - его лик выпирает, подобно тесту,
из округлого экрана допотопного черно-белого телевизора с ножками на
колесиках. В отличие от прочих, недвижных персонажей, телевизор довольно
резво разъезжает по цепочке дворов, ловко виляя меж восковых групп.
Само собой, здесь много лиц, каких я даже не берусь угадать, есть и
такие, что знакомы смутно; некоторые, вроде бы, знают меня куда лучше, чем
я их, обращенная ко мне приветливость озадачивает и вызывает неловкое
чувство. Хотелось бы узнать, кто эта девочка в матроске, с ранцем за
спиной, или же этот, с волчьим лицом, чахоточный в берете - но внимание
опять отвлечено, отторжено на какую-то внезапно обнаруженную невидаль -
гигантских размеров самолет прямо над глухой стеной соседнего корпуса, или
явлением лошади - подумать только, лошади! - в наборной сбруе, отчетливой
масти, но опять же, почему в этом заповедном дворе каурый битюг?
К тому же вощаному подворью относится и вовсе материальный,
топографически весьма отдаленный и не особенно, казалось бы, вяжущийся со
всей этой тающей конструкцией - барочный шпиль. Удивительно появление
этого шпиля в моем городе бедной архитектуры - он будто вырастает на углу,
на выступе обычного жилого дома постройки годов 30-40-х, не столь
утробно-утилитарной, как дома нашего времени, он больше всего напоминает
старомодное, потертое, но все еще пристойное пальто - и вот на нем-то этот
совсем неуместный шпиль, такой себе шестигранный гвоздь абсурда,
нацеленный в пустоту. Я не нахожу ему объяснения и потому правомочно
смещаю его сюда. Здесь все такое.
Можно представить себе, что наше лихолетье отодвинуто куда-то отсюда
безмерным - по самый небосвод - колпаком силовой защиты, сквозь который
видна лишь в огромном удалении матовая полупрозрачная кремлевская башня;
взглянув на нее более пристально, убеждаешься, что это и в самом деле
увеличенный до невозможности флакон одеколона "Красная Москва", торчащий
на многие километры из северной дымки. И тотчас же знакомый с младенчества
аромат победоносно провеивает сквозь купол силовой защиты, несокрушимый
даже для атомного взрыва. И здесь, в конце кирпичного тупика, я нахожу
Ксению.
Возможно ли вылить любовь, как знахарки выливают из воска, опять же,
"переполох", и по этой странной разлапой фигурке определить ее исток? Ее
будущее? Возможно ли вообще какое-то будущее в восковом дворе, обращенном
внутрь? Я не знаю, я лишь стараюсь ничего не упустить: Ксения в
прямоугольном, с рельефной строчкой, пружинистая отроковница; выпускница в
сером пальто; Ксения - курсистка, быстрая и дерзкая, со статью танцовщицы;
Ксения усталая и подавленная небытием; Ксения - восковой персонаж,
достопримечательность этих мест, по которым я стараюсь проходить, не
задумываясь. Но лишь теперь я заметил, глядя в ее серые обожаемые, но
невидящие глаза, я ощутил, какой меланхолической стужей, словно поземкой,
здесь овевает ноги, подбираясь все выше, захватывая уже заиндевевшие
колени, бедра и постепенно обесцвечивающиеся, все еще куда-то простертые
восковые муляжи рук.