Марина и Сергей  ДЯЧЕНКО
            ВЕДЬМИН ВЕК
            (фантастический роман)

                             П Р О Л О Г
                             __________

     То, что он собирался сделать,  вот уже много веков носило на себе
печать негласного запрета.
     То, что  он  собирался  сделать,  пугало его самого - но он умело
гнал от себя страх.  Две сухих палочки - одна в другой - были идеально
притерты друг к другу.  Готов был хворост,  и готов был мох, высохший,
ломкий, готовый с благодарностью принять любую, самую маленькую искру.
     И прежде чем взяться за тяжелую работу, он положил ладони на зем-
лю и попросил ее о снисхождении.
     За его  спиной молчали исполинские ели в тяжелых платьях до самой
земли.  Нижние их ветви,  частью сухие,  подрагивали, как черные руки;
зеленый пышный мох свисал со стволов неопрятной бородой.
     Молчал туман,  стекающий по склону в долину; молчали дальние горы
- та,  что поближе,  зеленая, другая - синяя, а самая дальняя - серая,
как небо. Далеко-далеко позвякивал колокольчик - хороший хозяин приве-
сил его на шею тонкорунному барану,  добрый хозяин,  звонкий,  звонкий
колокольчик...
     От приземистого  неприметного  жилья,  наполовину скрытого теперь
туманом, тянуло запахом дыма.
     Он перевел  дыхание.  Медленно расстегнул ремешок наручных часов,
смял, засунул глубоко в карман, помассировал запястье; в последний раз
огляделся вокруг - и взялся за работу.
     Чистый огонь рождается только так - трением дерева о дерево.
     Чистая ватра  поднимется  до неба,  и тогда на несколько коротких
часов человек окажется в безопасности.  Потом огонь прогорит - и  надо
будет до утра сторожить горячие угли, чтобы ТА не явилась...
     Впрочем, ТА может прийти и теперь.  Теперь, когда он за работой и
беззащитен; она уже почуяла угрозу, исходящую из его рук, и, возможно,
нервно принюхивается,  водя носом из стороны в сторону,  ловя ветерки,
дуновения, запахи...
     А может быть,  она уже спешит сюда;  человек снова оглянулся -  и
утроил усилия.
     То, что он делал,  носило на себе печать негласного запрета -  но
разве у него был другой выход?
     Разве он умел защитить себя иначе - себя,  своих детей, свою ско-
тину, свой дом?..
     Пусть те, что живут в деревне, это пусть они откупаются. Пытаются
ЕЕ задобрить; он, чьи предки годами не сходили в долину, чьи предки не
ложились рядом с людьми на кладбище - а только здесь, на горе, у дома,
в одной ограде... Он никому не станет кланяться. Он поможет себе сам.
     Дерево пахло дымом.  Дым поднимался из-под его рук,  еще немного,
если ВЕДЬМА не явится сейчас - значит, он почти победил.
     Дым. Сладостный запах дыма.  Быстро произнесенная ритуальная фра-
за, щепотка земли и щепотка соли - вот оно, чистое пламя...
     Несколько секунд он блаженно отдыхал;  потом поднялся и подбросил
хвороста. Огонь трещал,  разгораясь,  выгоняя наружу  синие  узловатые
клубы. Чистый огонь.  Рано утром он проведет через остывшие угли детей
- и они будут здоровы.  Проведет корову - и дети будут сыты... И прой-
дет сам.  И зашьет черный уголек в мешочек,  и повесит себе на шею, и,
встретив ЕЕ, смело посмотрит в глаза...
     Он вздрогнул. Ему показалось, что искры, высыпающиеся в темно-се-
рое небо, летят НЕ ТАК.
     Здесь? ОНА здесь? Или ему померещилось?..
     Он до боли в глазах оглядывал темнеющую гору, и дальние склоны, и
ближние стволы;  искры сыпались теперь КАК НАДО. Значит, померещилось.
Значит, подождем...
     Он уселся снова.  И сцепил пальцы на рукояти острой, древней, как
смереки, бартки.
     Ватра горела.  Гибкий оранжевый язык, вылизывающий небо; человеку
казалось, что мир вокруг чернеет,  не в силах соперничать в красках  с
чистым огнем.  Что он слепнет, что в глазах его пляшут огненные круги,
что в мире нет ничего,  кроме этого обволакивающего, дающего силу све-
та.
     Он опустил веки, и огненно-желтый свет сменился ярко-красным.
     Где-то ухал филин и возились под корнями мыши; человек смотрел на
красный круг,  горящий на внутренней поверхности его век, и видел, как
среди яркого белого дня по крутой тропинке с трудом взбирается его же-
на, беременная младшим сыном.  Он смотрел,  как осторожно  она  ставит
отекшие ноги,  как испуганно хватается рукой за его вовремя протянутую
руку - и тоска, и нежность, и боль утраты забивали ему горло, не давая
перевести дыхание.
     Металлический отблеск неподвижного топорика. Тишина. Остановилось
время.
     Он открыл глаза;  теперь ему виделись его дети, опасливой верени-
цей проходящие по остывшим углям. Старший, с вечно опущенными уголками
рта, мрачноватый и жесткий, и лицом и характером похожий на своего су-
рового деда;  средний,  похожий на мать, светловолосый и любопытный, с
вечно удивленными зелеными глазами и шрамиком над верхней губой; млад-
ший, полуторагодовалый,  не знавший материнского молока,  с трудом пе-
реступающий тонкими слабыми ножками...
     Человек прерывисто вздохнул.
     Он смотрел в огонь,  и ему казалось,  что и горы и лес смотрят  в
пламя тоже. Что и горы и лес вздрагивают, удивляясь его смелости; дав-
ным-давно никто не зажигал здесь чистого огня, одна только искра кото-
рого может дотла спалить полмира...
     Ветер переменил направление.
     Человек по-прежнему  сидел неподвижно,  но теперь глаза его ни на
секунду не прекращали обшаривать темноту за  гранью  огненного  круга.
Может  прийти  и  Чугайстер.  Может  прийти,  чтобы танцевать у огня -
скверное, скверное соседство...
     Далеко, в темноте,  на пороге приземистого дома пискнул приемник,
знаменуя наступление полуночи.
     Чуть заметное напряжение пробежало по подсвеченным лапам  смерек,
чуть заметное дуновение ветерка; человек напрягся тоже, и по спине его
продрал мороз.  Померещилось? Стоны, звуки... шелест... блики... Поме-
рещилось или нет?..
     - Уходи, ведьма, - проговорил он, медленно поднимая бартку.
     Женщина стояла на краю освещенного круга.
     И он, уже готовый к броску, к удару - отпрянул.
     Потому что пришедшая на чистый огонь не была ведьмой.
     Тело белое,  как овечий сыр. Лицо без единой кровинки; до послед-
ней черточки знакомое лицо,  только глаза непомерно  большие,  больше,
чем были при жизни.
     Ее имя так и не соскользнуло с его губ. Губы не повиновались ему;
женщина медленно покачала головой,  не отводя странного,  прозрачного,
печального взгляда.  Тонкая кожа,  кажется, что просвечивает насквозь.
Бесконечно родное лицо.
     - Ты... пришла... а дети... спят.
     А что он мог еще сказать?!
     - Дети... спят. Я скажу им... что ты... приходила.
     Отрицательное движение головой.
     Он поднялся. Сделал шаг. И еще шаг, и еще; ему казалось, что сто-
ит протянуть руку - и пальцы ощутят ткань ее сорочки. И тепло ее кожи.
И прикосновение волос.
     И все вернется.
     Он забыл о чистом костре.  Он забыл и о ведьме - бездумно тянулся
и тянулся,  и шагал в темноту, вслед за той, под чьими ногами не колы-
хались травинки.  Она отступала,  будто маня за собой, смущенно улыба-
ясь, прикладывая к губам тоненький бесплотный палец.
     - Пого...ди...
     Ее лицо вдруг переменилось.  В матовых глазах стоял теперь  ужас;
она смотрела ему за спину.
     Он обернулся.
     Там, где плескался среди темноты сильный еще костер, стоял теперь
лесной Чугайстер.
     Лесной человек,  хранящий людей от нявок. Пришедший затем только,
чтобы пожрать эту женщину, нявку, навь.
     И пусть  белая  женщина  уже растворилась во мраке леса - человек
знал, как просто Чугайству догнать ее. Догнать мгновение спустя.
     И он  шагнул  вперед,  сжимая  белыми пальцами бесполезную сейчас
бартку. Что за дело лесному Чугайстру до  изящного  топорика,  до  его
острого лезвия...  Люди  знают  лишь один способ остановить Чугайстра.
Ненадолго...
     И человек шагнул снова, развел руки приглашающим широким жестом:
     - Потанцуем? Потанцуем, дядьку?
     Лесное порождение молчало,  и на широком лице, заросшем кольцева-
той шерстью,  человек прочитал насмешку. Слишком близко нявка, слишком
близко добыча, Чугайстер не прерывает свою охоту даже ради любимой за-
бавы...
     - Потанцуем?!  - человек залихватски присел, и бартка в его руках
завертелась широким сверкающим кругом.
     - Зачем ты стоишь у меня на пути?  - спросил Чугайстер. Голос его
был как скрип старой ели.
     Человек остановился,  едва  не  выронив топорик.
     - Нявка несет тебе смерть, - черные собачьи губы Чугайстра растя-
нулись в ухмылке. - И все же ты не хочешь, чтобы я убил ее?
     Человек молчал. Чугайстер качнулся вперед:
     - Пусть ты одолеешь ведьму - но навы тебе не одолеть никогда, по-
тому что нава - это отчасти ты сам... Ты не боишься жить - и все же не
хочешь, чтобы я убил твою наву?..
     Человек молчал.
     - Хорошо же,  - сказал Чугайстер, и от голоса его тяжелые ели ис-
пуганно вздрогнули.  - Пусть твоя нявка заведет тебя в туман над обры-
вом.
     Чугайстер ушел.
     Еловые ветви на его пути не качались.

                             ГЛАВА ПЕРВАЯ
                             ------------

                                * * *

     ...Впервые за много дней Ивга позволила себе расслабиться.
     Человек, все эти дни настороженно ее изучавший, наконец успокоил-
ся и даже расцвел.  Какая-то ее шутка заставила его хохотать до слез -
и,  отсмеявшись,  он потребовал, чтобы невестка перестала величать его
"профессором Митецем", а звала как подобает - папа-свекр; Ивга расцве-
ла в ответ и отправилась разводить костер посреди лужайки  для  пикни-
ков.
     - ...Чтобы сердушко хотело,  а все прочее могло! - профессор ока-
зался прямо-таки  прирожденным балагуром.  - Где двое,  там и вскоре и
третий,  а где трое,  там и пятеро,  выпьем же, ребятки, и пусть нас в
мире будет больше!..
     Красное закатное солнце дробилось в высоких окнах ее будущего до-
ма. Дома под красной крышей, где на фасаде - балкон, увитый виноградом
и оттого похожий на этикетку старого вина.  Подрагивал в высоте медный
флюгер, и Назар топал через двор, неся под мышкой корзинку со снедью и
постоянно что-то роняя - то полотенце,  то ворох салфеток,  то верткую
картофелину.
     Потом папа-свекр настроил мандолину; в репертуаре этого серьезно-
го и  уважаемого  человека  во множестве водились игривые,  а подчас и
фривольные песни.  От хохота Ивга дважды уронила бутерброд  в  костер;
папа-свекр поблескивал глазами и шпарил такое, отчего даже у Назара на
щеках пробивался смущенный румянец.
     Потом папа-свекр  вдруг  прижал струны ладонью,  секунду помигал,
глядя в костер - и завел совсем другим голосом,  что-то напевное  и  с
длинным сюжетом,  где морячка махала платочком с берега,  а из моря ее
окликала русалка с круглым зеркальцем в руке и гребнем в зеленых воло-
сах, и обе они желали заполучить себе красавца-капитана.
     Назар улегся в траву,  и голова его оказалась на Ивгиных коленях.
Папа-свекр невозмутимо откупорил следующую бутылку, одним глотком отх-
лебнул полбокала и запел студенческую лирическую; Ивге захотелось под-
петь.  Не зная ни слов, ни мелодии, она по-рыбьи открывала и закрывала
рот, когда в нежную мелодию вмешался шум далекого мотора.
     - Кто-то едет, - сонно сообщил Назар.
     Ивга напряглась.  Она не любила ни новостей,  ни перемен, ни нез-
ванных гостей,  ни даже веселых сюрпризов. Тем более сейчас, когда она
разомлела, расплавилась в своем счастье, будто шоколад в ладони, когда
у нее нет сил,  чтобы защищать свое хрупкое внутреннее равновесие. Но-
вый  визитер - агрессор,  непрошенно вторгающийся в ее мир,  где нако-
нец-то, после стольких мытарств, наступили покой и порядок...
     Очень хрупкий покой. Вот - далекий шум мотора, и покоя как не бы-
вало.
     Назар с  сожалением убрал свою голову с ее колен.  Поднялся;  ра-
достно ухмыльнулся профессору:
     - Па,  а  у Клавдия новая машина?  Зелененький такой "граф" с ан-
теннкой, да?
     Папа-свекр сразу же отставил мандолину:
     - Клав?! Елки-палки... Ну, дети мои, будем веселиться до утра...
     Ивга молчала. Нехорошо, если они заметят ее разочарование. По-ви-
димому,  приехал старый друг;  по-видимому,  его приезду следует радо-
ваться.  В конце концов,  явление нехорошего,  несимпатичного человека
вряд ли привело бы папу-свекра в такой восторг. И Назар не стал бы ер-
ничать  у ворот,  козырять сидящему за рулем наподобие дорожного гвар-
дейца и кататься, как маленький, на железной отползающей створке...
     Папа-свекр взял мандолину наперевес:
     - А вот сейчас,  Рыжая,  я тебя с выдающейся личностью...  Рыжая,
что с тобой?!
     Зеленая машина неторопливо въехала во двор.  Аккуратно и вежливо,
будто живое и воспитанное существо - но фары, прикрытые щитками, пока-
зались Ивге мутными глазами чудовища.  Кусок бутерброда встал у нее  в
горле - ни проглотить,  ни выплюнуть; из закоулков ее тела поднимались
тошнота и муть. Она помнила это ощущение - но тогда, в первый раз, оно
было неизмеримо слабее. Теперь же...
     - Ивга, что с тобой?!
     Назар уже тряс руку того, кто вышел из машины; Ивга видела только
спину пришельца, обтянутую светлой рубашкой. Черноволосый ухоженный за-
тылок, гладкий, волосок к волоску...
     - Ивга, да что ты?..
     - Замутило, - выдавила она с трудом. - Папа-свекр, извините, мне
бы в дом... Прилечь...
     Прямо перед ней оказались его встревоженные, подозрительные и
одновременно радостные глаза:
     - Рыжая?! Ты, что ли?.. Дедом я буду, нет?..
     Назар уже вел прибывшего к костру;  теперь Ивга могла рассмотреть
смеющееся лицо нежданного гостя.  Совершенно незнакомое.  Нет,  не его
она видела в тот раз, нет...
     Почуяв неладное, Назар перестал улыбаться и в два прыжка оказался
рядом. От прикосновения его рук сделалось легче - впрочем, ненадолго.
     - Извините, - она вымучено растянула губы, стараясь смотреть мимо
гостя.
     А гость все еще улыбался. Кажется, сочувственно.
     Назар взял ее на руки. Прижал к себе крепко, будто котенка; понес
к дому, ошарашено заглядывая в лицо:
     - Ну, Рыжая... Или ты съела чего-нибудь, или... Ну, Рыжая... Слу-
шай, а врача не надо?..
     Она улыбнулась так успокаивающе, как только могла.
     Он внес ее на крыльцо.  Не взирая на протесты,  втащил на  второй
этаж - легко, только ступеньки жалобно скрипнули; коленом открыл дверь
в ее комнату,  уложил на кровать и уселся рядом,  не выпуская ее руки.
     - Стыдно,  неудобно... - она прикусила губу.
     Назар мотнул головой, стряхивая со лба жесткую челку. Ободряюще
улыбнулся:
     - Не бери в голову... Клавдий - свой человек...
    Ивга вздохнула - глубоко,  так, чтобы воздух дошел до самых пяток.
Тошнота уходила, но лихорадочная дрожь оставалась. Бедный Назар; какая
неожиданная получилась ложь. И как он искренне обрадовался... Она, вы-
ходит,  зря морочила себе голову,  и все эти слезы в подушку были тоже
напрасно. Назар...
     Она испытала прилив нежности,  такой,  что пришлось отвернуться и
спрятать лицо в подушке.  Нежность - и стыд.  Потому что она  невольно
обманула,  потому что причина ее сегодняшнего недомогания не имеет ни-
чего общего с радостным ожиданием потомства...
     - Рыжая, а?..
     Она провела пальцем по синей жилке на его твердой мускулистой ру-
ке:
     - Неудобно. Пойди к ним, скажи... Я сейчас оклемаюсь.
     Он сглотнул.  Снова  спросить  не  решился;  погладил ее по щеке.
Встал, отошел к двери; вернулся снова. Поцеловал ее в макушку. Сорвал-
ся  с места,  беззвучно подпрыгнул до потолка и качнул тяжелую люстру,
так что звякнули гроздья подвесок.
     - Пацан...  - Ивга через силу улыбнулась. - Послушай... А Клавдий
- кто?
     Он поднял брови:
     - В смысле?
     Она молчала, не умея сформулировать свой вопрос.
     - Клавдий, - Назар почесал за ухом. - Замечательный мужик, папин
старый друг... Ну, еще он Великий Инквизитор города Вижны. Вот и все.
     - Ага, - Ивга прикрыла глаза. - Иди...
     Деревянная лестница снова вскрикнула - потому  что  Назар  прыгал
через две ступеньки. Ивга лежала, глядя на тени на потолке, и прохлад-
ная постель жгла, будто сковородка.

     Оба молчали, и достаточно долго. В словах не было нужды; оба без-
молвно наслаждались летним вечером, дымом костра и обществом друг дру-
га. Гость лениво щурился, и огонек возле его губ неспешно пожирал тон-
кое тельце дорогой сигареты;  хозяин вертел над огнем  кусочек  жирной
ветчины, насаженный на острую палочку.
     Потом из дому вышел Назар. Виновато улыбнулся, подошел к костру:
     - Клавдий, вот так получилось... А я хотел вас познакомить.
     Тот, кого звали Клавдием, понимающе прикрыл глаза.
     - Что  ж  ты  ее бросил?  - сварливо спросил профессор социологии
Юлиан Митец. - Оставил одну?
     Назар заволновался:
     - Я,  собственно,  только Клавдию хотел,  ну, она прощения проси-
ла...
     Гость нетерпеливо  махнул рукой - понял,  мол,  не болтай чепухи.
Назар еще раз виновато улыбнулся и поспешил  обратно;  двое  мужчин  у
костра проводили его взглядом.
     - Ты помнишь?  - негромко спросил профессор Митец. - Относительно
Назара. Я опасался...
     Тот, кого звали Клавдием, кивнул:
     - Ага... Он у тебя все никак не взрослел.
     Профессор Митец торжествующе улыбнулся:
     - Что делают с нами женщины, Клав!.. Выпьешь?
     Гость загадочно улыбнулся и вытащил из  внутреннего  кармана  не-
большую бутылку, плоскую, как камбала:
     - А я вот вчера только из Эгре,  столицы, понимаешь, виноделия...
И там мне всучили такую вот взятку. Завидно?..
     - Не может быть! - воскликнул профессор с театральным изумлением.
- Но как кстати, Клав, удивительно кстати!..
     Оба знали толк в вине,  а профессор еще и пил с видом  знатока  -
тщательно и сосредоточенно,  как заправский дегустатор. Гость удовлет-
воренно усмехался.
     - А у меня будут внуки,  - сообщил, наконец, профессор Митец, лю-
буясь рубиновой жидкостью на дне.  - Полным-полно, целый дом внуков...
Я так и думал, что ты опять мотаешься по провинциям. Я звонил.
     - Труды,  -  неопределенно отозвался гость.  - Праведные труды на
благо... или во благо.  У тебя будет красивая сноха, Юль. Когда свадь-
ба?
     Профессор, довольный, кивнул:
     - Думаю, где-то в октябре.
     - Вы еще не назначили? - удивился гость.
     Профессор развел руками:
     - Не смейся,  я всего неделю как...  Как Назар  меня  познакомил.
И ведь еще боялся, что рассержусь...
     - Но ты не рассердился,  - кивнул тот,  кого звали Клавдием.  - И
правильно сделал.
     Профессор поднял с травы свою мандолину.  Глядя, как он заботливо
подтягивает струны, гость выудил из узкой золотистой пачки новую обре-
ченную сигарету.
     - Юлек...
     Профессор отчего-то вздрогнул. Оторвался от своего занятия, удив-
ленно уставился на гостя:
     - А?..
     Тот, кого  звали  Клавдием,  извлек из догорающего костра ветку с
угольком на конце:
     - Юлек... Вот пес, не знаю, как и сказать.
     - Ведьм своих по подвалам пугай,  - пробормотал внезапно  помрач-
невший профессор. - Меня не надо... Ну?
     Гость закурил.  Глубоко затянулся,  не сводя с приятеля прищурен-
ных, чуть воспаленных глаз:
     - Ты, конечно же, знаешь, что она ведьма?
     - Кто? - глупо спросил профессор.
     - Твоя сноха, - гость затянулся снова. - Будущая сноха... Как ее,
кстати, зовут?
     - Ивга,  - механически ответил профессор.  Потом вдруг резко под-
нялся со своего чурбачка. - Что?!
     - Ивга, - раздумчиво повторил тот, кого звали Клавдием.
     - Ты соображаешь,  что говоришь?  - глухо поинтересовался профес-
сор. Его собеседник кивнул:
     - Юлек... За двадцать пять лет этой каторжной работы... Я опреде-
ляю ИХ даже по паршивым черно-белым фотографиям.  И, что самое печаль-
ное, ОНИ меня тоже чуют... Им от меня дурно. Вашей Ивге стало плохо не
потому, что она беременна, а потому, что рядышком оказался злобный я.
     Профессор сел. Подобрал брошенную мандолину.
     - Плохо,  что ты не знал, - сообщил тот, кого звали Клавдием. - Я
рассчитывал, что...  Но это простительно,  Юль. Они, особенно молодые,
особенно те,  что из глухой провинции... Очень боятся. Может быть, На-
зару она сказала?
     - Помолчи, - пробормотал профессор, методично подтягивая и подтя-
гивая струну. - О, зараза!..
     Вырванный колок от мандолины оказался у него в руках.  И сразу же
после этого - в костре; потревоженные угли вспыхнули ярче - и успокои-
лись снова.
     Его собеседник выждал паузу. Вздохнул:
     - Собственно,  ничего  страшного  не  случилось.  Я сто раз видел
счастливые семьи,  в которых жена была - ведьма.  Ты знаешь, сколько в
одной только столице легальных ИХ? Тех, что мы попросту держим на уче-
те?
     Оборванная струна на мандолине профессора Митеца свернулась  спи-
ралью, будто виноградный ус.
     - Юлек...
     - Замолчи.
     Из дому вышел Назар. Слегка сбитый с толку, даже огорченный:
     - Она сказала, что поспит... Но ей вроде бы лучше... Папа?!
     Профессор отвернулся:
     - Будь добр... будь добр, пойди и свари нам кофе.
     Парень не двинулся с места. Когда он нервничал, ресницы его часто
моргали - почти как у куклы, которую мелко трясут. Нервный тик.
     - Папа...
     - Назар.
     Гость неожиданно усмехнулся:
     - Все в порядке, Назарушка. Иди...
     Оба напряженно молчали,  пока за парнем не закрылась дверь кухни.
И потом промолчали еще несколько долгих тягостных минут.
     - Юлек,  - медленно проговорил гость.  -  Ты  разумный  парень...
всегда был.  А теперь,  вот зараза, я начинаю думать, что лучше бы мне
этот маленький факт - сокрыть.  Чтобы когда-нибудь потом,  в спокойной
обстановке...
     - Ты соображаешь?..
     Профессор отшвырнул от  себя  мандолину.  Так,  что  она  жалобно
бренькнула, угодив на камушек в траве. Гость неодобрительно пожал пле-
чами - но на этот раз промолчал.
     - Ты... - профессор перевел дыхание. - Ведьма... В моем доме... С
моим сыном... Тайно... Как гадко. Какая гадость, Клав...
     Он поднялся, сунув руки глубоко в карманы; голос его обрел требо-
вательные нотки:
     - Я прошу тебя,  Клавдий, поговорить с Назаром прямо сейчас. Я не
желаю... Ни минуты...
     - Юль?  - тот,  кого звали Клавдием,  удивленно поднял брови. - А
что я,  по-твоему, могу сказать Назару? В конце концов, если он ее лю-
бит...
     - Любит?!
     Некоторое время профессор кружил вокруг костра,  не находя  слов.
Потом уселся  на  место - и по выражению его лица гость понял,  что на
Юлиан Митец наконец-то взял себя в руки, надежно и крепко.
     - Я так понимаю,  - бесцветным голосом начал профессор,  - что ты
по долгу службы должен ее забрать? Для учета и контроля?
     - По долгу службы,  - гость в задумчивости закурил третью сигаре-
ту, - этим занимаются несколько другие люди.  Вот распорядиться, чтобы
ее забрали - это я, в самом деле...
     - Попрошу  тебя  - только не в моем доме,  - уронил профессор все
так же бесцветно и глухо. - Я не хотел бы...
     - Да нет никакой необходимости ее брать! - его собеседник сощелк-
нул с элегантных серых брюк черную снежинку копоти.  - Она сама придет
куда надо, и, уверяю тебя, ни один сосед...
     - Мне начхать на соседей.
     Лицо профессора налилось желчью. Всякий, кто час назад был свиде-
телем праздника с песнопениями, поразился бы случившейся с Митецем пе-
ремене.
     - Мне начхать на соседей. А вот на сына мне не начхать; иницииро-
вана ведьма либо нет... Ты смотришь на все это глазами, зараза, специ-
алиста,  а я... - профессор осекся. Перевел дыхание, поднялся, намере-
ваясь идти в дом.
     - На  месте  твоего сына я бы ослушался,  - негромко сказал ему в
спину тот, кого звали Клавдием.

     Назар явился через полчаса;  о человеке,  пережившем  потрясение,
принято говорить, что он внезапно постарел. С Назаром случилось обрат-
ное - молодой мужчина,  который не так давно на руках внес в дом  свою
будущую жену, теперь казался испуганным и смертельно обиженным мальчи-
ком:
     - Клавдий?..
     За время,  проведенное в одиночестве, друг семьи успел прикончить
пачку своих  замечательных сигарет и теперь смотрел,  как изящная кар-
тонная коробочка догорает в костре.
     - Назарушка, она бы тебе сама сказала. Не сегодня-завтра... Но не
посвятить твоего отца я не мог. Это было бы, м-м-м... некрасиво с моей
стороны. Непорядочно. Да?
     Назар шумно сглотнул:
     - А может так быть, что она и сама не знает? Вдруг?..
     Некоторое время Клавдий раздумывал, а не соврать ли. Потом вздох-
нул и покачал головой:
     - Увы. ОНИ всегда и все про себя знают.
     - Она мне врала,  - сказал Назар глухо.
     Клавдий удрученно пожал плечами.

                                * * *

     Ивга не спала - лежала,  натянув на голову одеяло, уткнувшись но-
сом в подтянутые колени и воображая себя улиткой.  В домике, в ракови-
не,  уютно и тепло, все, что за стенками раковины, безразлично и безо-
пасно...
     Потом у нее кончилось  воображение,  а  вечер  все  не  кончался;
кто-то ходил по дому, кто-то вполголоса переговаривался, потом ей пос-
лышался звук заводимого мотора.
     В какой-то момент она почти поверила, что кошмар закончился и все
обошлось, что Великий Инквизитор сейчас уедет и все останется  по-ста-
рому...
     В этот самый момент и пришел Назар. Не зажигая света, молча оста-
новился в полумраке,  у самой двери;  Ивга напряглась, но первой всту-
пить в разговор у нее не хватило смелости.
     - Как ты?  - спросил Назар, и она поняла, что и он уже все знает.
- Как ты себя чувствуешь?
     Как я себя чувствую,  спросила себя Ивга. Как вошь в парикмахерс-
кой - легкий дискомфорт...
     Назар молчал;  под  его  взглядом лежащая в темноте Ивга действи-
тельно ощутила себя вошью в пышной шевелюре -  мелкая  тварь,  обманом
проникшая в этот прекрасный и прекрасный мир.
     - Ну, спокойной ночи, - сказал Назар деревянным голосом и прикрыл
за собой дверь.
     Несколько минут Ивга лежала неподвижно, вцепившись зубами в собс-
твенную руку.  Потом  вскочила,  включила торшер и судорожно,  рывками
принялась собирать вещи.
     Лихорадочная работа  помогла ей на короткое время освободить себя
от мыслей; она потрошила шкаф и выворачивала тумбу, а тряпок обнаружи-
лось неожиданно много,  а старенькая дорожная сумка, Ивгина спутница в
странствиях, оказалась маленькой и невместительной.
     Она отвыкла  от  такой  жизни.  Когда  все имущество - в потертой
спортивной сумке. Ох, как она отвыкла, расслабилась, разомлела...
     Осознание потери проткнуло ее, будто ржавой иголкой, она опустила
руки, села на пол и закусила губу, чтобы не разреветься. Потом, потом,
все слезы - потом...
     Она все-таки расплакалась бы, если бы не другая мысль, положившая
ледяную лапу на вздрагивающее плечо: Инквизиция. Не та провинциальная,
от которой она много раз уворачивалась;  настоящая Инквизиция, Великая
Инквизиция, разъезжающая в "графах", шикарных машинах цвета сочной жа-
бы...
     Ивга погасила торшер, едва не оборвав шнурок-выключатель. Неслыш-
но подошла к окну; дивный летний вечер благополучно сменялся дивной же
ночью,  звездной,  сверчливой и совершенно безмятежной. Вчера в это же
самое время они с Назаром...
     Ивга шлепнула себя по лицу. Удар оборвал мысль, и острая внутрен-
няя боль  сменилась болью простой и вульгарной;  Ивга видела в темноте
достаточно плохо, но все же лучше, чем любой другой человек...
     Если он не ведьма или не инквизитор.
     Ее сумка вздулась,  как коровий труп.  Как тот,  что она видела в
детстве у дороги, и впечатлений хватило надолго...
     Она прерывисто вздохнула.
     Большую часть Назаровых подарков пришлось  безжалостно  выкинуть.
Она избавилась бы от них полностью,  но теплая серая куртка еще ох как
пригодится,  если зарядят дожди,  а в новых кроссовках так удобно идти
по пыльной дороге - с утра и до вечера...
     Потом среди вещей она наткнулась на белую рубашку Назара - и  две
долгих минуты  сидела,  прижавшись лицом к пустому безвольному рукаву.
Воротник пропитан был Назаровым запахом - она чуяла  запахи  не  очень
хорошо, но все же лучше, чем любой другой человек...
     Если он не ведьма... Или не инквизитор...
     Ей остро  захотелось хоть что-нибудь взять на память.  И написать
для Назара хоть слово,  хоть букву... Невыносимо, если он будет думать
о ней...
     ...так, как она того заслужила.
     Открыв дверцу шкафа,  она долго глядела в ясное,  но запылившееся
зеркало. Рыжая,  с провинциально круглыми щеками и наивными веснушками
на все лицо,  с чуть вздернутым носом, с по-детски пухлыми губами... и
взглядом матерой, но очень усталой и очень несчастной лисицы.
     Сезон охоты открыт...
     Слово "инквизиция"  подхлестывало,  как  кнут.  Неслышно ступая в
полной темноте,  Ивга шире отворила окно,  забросила за плечо сумку  и
легко перемахнула через подоконник.
     Второй этаж ее бывшего будущего дома сошел бы и за невысокий тре-
тий; некоторое время они сидела в траве,  ожидая,  пока утихнет боль в
ушибленных ногах.  В комнате Назара было темно; в буфетной горел свет.
Чем сейчас занимается бывший папа-свекр?  Можно вообразить, какое лицо
у него было, когда...
     На этот раз она не стала бить себя - шлепок  может  донестись  до
чужого  уха.  Она  свирепо  ущипнула  себя за ляжку - и ненужная мысль
оборвалась.  Вот как просто,  только синяк будет лиловый и  противный.
Хорошо хоть, Назар его не увидит...
     Она сорвалась с места.  Замерла за углом,  там,  куда не достигал
свет фонаря;  ветка  яблони с крохотными недорослями-яблочками жалобно
поскребывала кирпичную стену.  И тень от нее падала  изломанная,  жал-
кая...
     Задержав дыхание, Ивга осторожно выглянула; калитка запирается на
простой крючок, и у калитки в этот поздний час не было ни души - и все
же сердце ее стукнуло обреченно и глухо.
     Машина. Зеленый "граф" стоял все там же, где подбежал к его двер-
це веселый Назар...
     Что такое,  ведь  она  слышала шум мотора?!  Может быть,  это па-
па-свекр вывел из гаража свою...
     - Ивга.
     Рядом. За спиной. Муторные, липкие мурашки; и она не почувствова-
ла приближения?..
     - Не волнуйся... Я не собираюсь тебя трогать.
     - Вы  меня уже тронули,  - сказала она шепотом,  не оборачиваясь.
Хотя могла бы и не дерзить.
     - Извини,  - сказал Великий Инквизитор города Вижны.  И, кажется,
сделал шаг вперед, потому что Ивга мгновенно ощутила и тошноту, и сла-
бость - правда,  в каком-то щадящем,  придавленном варианте. Вероятно,
он умеет ЭТИМ управлять.
     - Я хочу уйти, - сказала она, прижимаясь спиной к стене - как раз
под жалобной яблоневой веткой. - Можно?
     - Можно,  - неожиданно легко согласился инквизитор.  - Но я бы на
твоем месте дождался утра. Как-то это... мелковато. Смахивает на бегс-
тво. Да?
     - Да, - она кивнула, прижимая свою сумку к груди. - Что вы будете
со мной делать?
     - Лично я - ничего, - в голосе инквизитора ей померещилась укориз-
на. -  Но  если  ты  в  течение недели не станешь на учет - тебя могут
наказать. Общественными работами в компании подобных тебе, неиницииро-
ванных, но в большинстве своем обозлившихся и несимпатичных. Зачем?..
     - Вам-то что, - сказала она в стену. Тошнота подбиралась все выше
- еще чуть-чуть, и разговор с инквизитором прервется самым непотребным
образом.
     - Куда ты пойдешь? Темной ночью, на шоссе?
     Она дышала часто и глубоко. Ртом.
     - Если...  - каждое слово давалось с усилием.  - Вы... предложите
подвезти меня до города... то я откажусь.
     - Зря, - констатировал инквизитор. - Но - дело твое... Иди.
     Она забросила сумку на спину; тень ее походила на старого больно-
го верблюда.
     - Ивга.
     Она подавила  в  себе  желание  обернуться;  в  ее опущенную руку
скользнул жесткий картонный прямоугольник:
     - Если возникнет надобность...  А она-таки возникнет.  Не побрез-
гуй, возьми и позвони.  В конце концов,  я Назара... помню вроде как с
пеленок. Я к нему в какой-то степени привязан... Я смогу тебе помочь -
ради него. Не будем делать глупостей, да?
     - Да, - сказала она хрипло.
     Миновала калитку - калитку ее бывшего будущего дома!.. Прошла ми-
мо дома соседей;  на втором этаже из-за тонкой шторы интимно прогляды-
вал ночник,  и  о чем-то вполголоса бормотал магнитофон.  Вероятно,  о
вечной и верной любви.
     Ивга подавила в себе очередной всплеск отчаяния; остановилась под
фонарем, с усилием разжала намертво стиснутую, мокрую ладонь.
     "Великий Инквизитор Клавдий Старж, Вижна. Дворец Инквизиции, при-
емная,  телефоны...  Домашний адрес:  площадь Победного Штурма восемь,
квартира четыре... Телефон...
     Ивга сглотнула;  с трудом скомкала немнущийся картон и засунула в
щель между фонарным столбом и чьим-то вычурным забором.
     На ладони остался красный прямоугольник воспаленной  кожи.  Будто
от ожога.

                                * * *

     Рейсовый автобус посетил ее на рассвете,  когда она уже перестала
ждать.
     Продремав несколько часов на остановке, на жестком сидении пусто-
го павильончика,  она проснулась от холода и сплясала на влажном шоссе
некое подобие зажигательной мамбы;  жаль,  что Назар не был свидетелем
этой пляски отчаяния. Прыгая на скользкой дороге, Ивга молча высказала
миру свое нелестное о нем мнение.
     Так случилось,  что она обессилела и  согрелась  одновременно;  в
этот самый момент судьба милостиво потрепала ее по щеке: из-за далеко-
го поворота выглянул автобус, красный, как осеняя рябина.
     В салоне было тепло,  даже душно; по узкому коридору между мягких
спинок и дремлющих людей Ивга пробралась в самый конец автобуса и усе-
лась на  пустующее  сидение рядом с унылой женщиной,  чье лицо до глаз
утопало в отвороте теплого свитера.
     Пожилой пассажир в кресле напротив  шелестел  газетой;  заголовки
были все  какие-то безликие,  бесформенные,  ватные,  Ивге бросилась в
глаза одна только фраза: "И поскольку агрессивность любой ведьмы с го-
дами нарастает..."
     Пожилой пассажир перевернул газету,  не позволяя Ивге приглядеть-
ся.
     Женщина, сидевшая  рядом,  казалась крайне изможденной и,  скорее
всего, нездоровой; над широким воротом свитера смутно белел бескровный
лоб, под редкими бровями устало мигали тусклые отрешенные глаза.  Дру-
гим соседом Ивги был сладко дремлющий парень в куцей рыбацкой  курточ-
ке, и  огромные мосластые руки до половины вываливались из слишком ко-
ротких рукавов. Вот и все; Ивга закрыла глаза.
     Ей тут же привиделось,  что она спит на кровати Назара в его тес-
ной городской квартирке; над демонстративно бедным и несколько безола-
берным студенческим жилищем плыл,  раздувая паруса, роскошный абажур в
виде пиратского судна - Назар неделю любовался им в витрине  антиквар-
ной лавки,  а когда,  наконец, явился покупать, за прилавком обнаружи-
лась огненно-рыжая девушка с простоватым лицом и глазами веселой лиси-
цы...
     Ивга улыбалась во сне. Рука ее, вцепившаяся в подлокотник кресла,
пребывала сейчас  на  жестком плече спящего Назара;  парусник светился
изнутри, и потому на всех предметах в этой  тесной  комнатушке  лежали
причудливые тени. Мягко покачивалась палуба...
     Потом дрогнула и замерла;  чем так просыпаться,  лучше вообще ни-
когда не смыкать глаз.  Автобус стоял... и в тишине салона было что-то
неестественное.
     - Уважаемые  пассажиры,  служба "Чугайстер" приносит извинения за
небольшое неудобство...
     Ивга открыла  глаза.  Мосластый парень тоже проснулся и испуганно
вытаращилася на стоящих в проходе.
     Их было трое,  и им было тесно. Тот, что скороговоркой произносил
давно  заученную фразу, был жилист и сухощав; двух других Ивга не рас-
смотрела. На  всех  троих поверх облегающего черного костюма была неб-
режно накинута свободная жилетка из искусственного меха;  у каждого  на
шее болталась на цепочке серебряная пластинка-удостоверение.
     В салоне молчали. Ивга, внутренне сжавшись, опустила голову.
     - Плановый досмотр,  - вполголоса продолжал сухощавый.  - Попрошу
всех оставаться на своих местах...  Лиц женского пола попрошу смотреть
мне в глаза.
     Ивга втянула голову в плечи.
     Пластиковая дорожка  на полу чуть поскрипывала под мягкими шагами
сухощавого; двое его сотрудников следовали за ним на расстоянии метра.
Что-то возмущенно  сказала дородная женщина в первых рядах - чугайстры
не удостоили ее ответом.  Ивга слышала,  как расслабляются, даже шутят
те пассажиры, что остались у троицы за спиной; соседка Ивги, та, что в
теплом свитере, утонула в воротнике по самую макушку.
     Сухощавый остановился перед Ивгой.  Ивга через силу подняла глаза
- будто решаясь на тягостную,  но необходимую  медицинскую  процедуру.
Поймав ее  затравленный  взгляд,  чугайстер хищно подался вперед,  его
глаза ухватили Ивгу и поволокли в невидимую,  но ясно  ощущаемую  про-
пасть - но на полпути разочаровано бросили,  будто мешок с тряпьем.
     - Ведьма,  - сказали губы сухощавого. Вернее, собирались сказать,
потому что в ту же секунду тесное пространство салона прорезал крик.
     Та, что сидела рядом с Ивгой,  женщина в теплом свитере, кричала,
и ее голос ввинчивался в уши, нанизывая на себя, как на вертел. Отшат-
нувшись в сторону,  Ивга почти упала на мосластого  парня.
     Бескровное лицо, наконец-то вынырнувшее из серого воротника, было
перекошено ужасом;  изможденные руки, которыми женщина пыталась засло-
ниться, казались когтистыми птичьими лапами:
     - Н-нет... Не...
     Двое, выступившие из-за спины сухощавого,  уже тащили упирающуюся
женщину к выходу;  вслед за ними по обмершему,  парализованному криком
автобусу полз шепоток: нявка... нава... навь... нявка...
     Сухощавый помедлил. Снова искоса взглянул на Ивгу; провел пальцем
по губе, словно стирая прилипшую крошку. Постоял, будто раздумывая - и
двинулся к выходу.  Нявка... здесь... в автобусе... нявка, - бормотали
возбужденные, слегка охрипшие голоса.
     В двери чугайстер обернулся:
     - Наша служба благодарит вас за искреннее содействие, проявленное
при задержании особо опасного существа,  именуемого навью. Счастливого
пути...
     Не желая смотреть, Ивга все же повернула голову и взглянула в ок-
но.
     Та, что еще недавно сидела с ней рядом,  все еще кричала,  только
крик стал  глуше,  и  толстое автобусное стекло смогло почти полностью
его поглотить.  Нявка стояла на коленях,  на обочине,  и неестественно
огромные глаза были подернуты пеленой ужаса. Широко разевался рот; Ив-
ге казалось,  что она слышит, как вместе с криком вылетают слова бесс-
вязной мольбы.
     Сухощавый и двое его сотрудников неторопливо окружили нявку, сде-
лав ее центром равностороннего треугольника;  их выброшенные в стороны
руки на мгновение соприкоснулись - будто чугайстры  собрались  завести
вокруг своей  жертвы  хоровод.  Нявка закричала с новой силой - в этот
момент автобус тронулся.
     За окном плыли деревья и отдаленные покатые крыши; через несколь-
ко минут Ивга поняла,  что сидит, навалившись всем телом на мосластого
парня, и тот не решается ее отстранить.
     В автобусе говорили все разом;  плакал ребенок. Кто-то громоглас-
ный изливал свои впечатления грязной,  площадной бранью,  кто-то хихи-
кал, кто-то весело смеялся;  большинство возмущались.  Что нявок стало
слишком много.  Что служба "Чугайстер" ловит их слишком медленно.  Что
отлов нявок в общественных местах безнравственен,  все равно что  отс-
трел бродячих собак на детской площадке.  Что власти бездействуют, на-
логи идут в никуда,  и город вот-вот захлебнется в нечисти:  нявки, да
вот еще ведьмы...
     - Простите,  - сказала Ивга мосластому парню.  Парень глупо улыб-
нулся.
     Кресло справа от Ивги пустовало;  над ним на багажной полке пока-
чивался аккуратный полиэтиленовый пакет.  Его хозяйки сейчас наверняка
нет в живых.
     Впрочем, ее нет в живых уже достаточно давно.  Нявку нельзя убить
- она и без того мертва;  нявку можно лишь выпотрошить,  уничтожить, и
чугайстры знают в этом толк...
     Ивга видела.  Однажды. Чугайстры не смущаются ничьим присутствием
и не боятся никаких свидетелей; в их откровенности есть что-то неприс-
тойное. Обычно они не уводят жертву дальше,  чем за угол соседнего до-
ма; прямо  на  улице,  прямо  во  дворе они справляют ритуал,  который
уместнее было бы проводить в безлюдном подземелье. Даже дети становят-
ся иногда свидетелями танца чугайстров - а ночью мочат простыни,  дос-
тавляя родителям множество тревог и неприятностей;  чугайстры  убивают
нявку,  танцуя.  Танец опутывает их жертву невидимыми сетями,  душит и
опустошает; нявку  после  дематериализации  Ивга тоже видела.  Вернее,
могла бы увидеть - но испугалась, не стала смотреть...
     Под самым окном проплыли согбенные плечи спешащего по своим делам
велосипедиста. Ивга  сглотнула;  по сравнению с чугайстрами инквизиция
представляется почти что Дед Морозом.  Добреньким таким старичком, ко-
торый сперва раздает подарки паинькам,  а потом в освободившийся мешок
сует прочих, непослушных...
     Мосластый парень,  возомнивший,  вероятно,  что, подержав Ивгу на
своих коленях, приобрел на нее некоторые права, вдруг разудало подмиг-
нул. Ивга с отвращением отвернулась.

                                * * *

     Клавдий никогда не гонял машину.  Даже теперь, на пустынной заго-
родной трассе,  он не летел сломя голову, как требовали того нерастра-
ченные силы "графа".  Он просто ехал - неторопливо,  хоть и не слишком
медленно; в дороге следовало отдыхать,  а не развлекаться. Острых ощу-
щений Великому Инквизитору хватит и без гонок,  а в последнее время  -
даже с избытком...
     Он привык доверять своей интуиции. Если неприятное, но рядовое, в
общем-то, событие  отзывается смутной тревогой,  которой давно пора бы
рассеяться, а она все не проходит - значит, надо попытаться эту трево-
гу осознать.  Откуда?..
     Клавдий ехал сквозь реденький утренний туман,  и на сидении рядом
с ним ехала наполовину пустая пачка тонких  дорогих  сигарет.  Клавдий
курил, выставив локоть в окно;  сбоку на ветровом стекле лепилась кар-
тинка: озорная девчонка на помеле, с развевающимся по ветру хвостиком,
с игриво  обнаженной  ножкой,  с  обаятельными ямочками на розовых ще-
ках...
     Клавдий купил картинку в прошлом году,  с лотка. Выбрал среди во-
роха смеющихся ящериц,  крокодилов,  роботов, голых фей, бородатых ма-
гов; среди покупателей он был единственным взрослым, прочие - мальчиш-
ки...
     На секунду оторвав взгляд от пустой дороги, он увидел собственное
отражение в лобовом стекле. Размытое и бледное, как привидение, с неп-
риятной улыбкой на тонких губах. Предрассудки...
     Кому, как не ему знать о запутанной сети  предрассудков,  издавна
вьющейся вокруг ведьм. Кому, как не ему, видеть мощные корни всех этих
смутных страхов;  если бы Юлиан Митец знал о ведьмах то,  что по долгу
службы знает Великий Инквизитор, он сжег бы Ивгу прямо на лужайке сво-
его дома. На костре для пикников...
     Нет, и все-таки.  Что за цепь событий застряла в памяти, не желая
показываться  на  поверхность - но и забываться тоже не желая?  Откуда
ощущение опасности, предчувствие беды?..
     Собственно, девчонку не следовало отпускать.  Просто неохота было
устраивать безобразную сцену насилия на глазах  у  двух  идеалистов  -
старого  и молодого.  Стыдно показывать давнему другу профессиональное
умение выкручивать руки... Молодой девушке, успевшей сделаться для них
не чужой. Почти своей, почти родной...
     Он болезненно поморщился, вспомнив, как плакал Назар. Забившись в
угол, безутешно и по-детски.  И как неуместны оказались жалкие попытки
лекции на тему "Ведьма - тоже человек"...
     А вот  Юлиан  -  тот определенно обиделся.  В конце концов,  друг
вправе ждать от друга помощи в трудную минуту,  помощи, а не отвлечен-
ных рассуждений.  И он, Клавдий, мог-таки оказать эту помощь - расска-
зать Назару несколько случаев из практики,  чтобы он,  вчерашний влюб-
ленный, явился к костру со своим поленцем...
     Дорога повернула;  Клавдий притормозил.  На обочине стояла машина
чугайстров - светлая, с желто-зеленой мигалкой на крыше.
     Он утопил в пепельнице догоревшую сигарету и согнал  с  лица  не-
вольно проступившую брезгливость.  Двое здоровенных мужиков паковали в
пластиковый мешок нечто,  недавно бывшее нявкой; третий стоял у дороги
и тоже курил.  Зеленый "граф" интересовал его не больше, чем на глазах
редеющий туман.
     Клавдий подавил желание остановиться. В конце концов, служба "Чу-
гайстер" никогда не вмешивалась в дела Инквизиции;  кем бы ни была  та
несчастная, останки  которой  сейчас складывают в мешок,  прежде всего
она была нявкой, ходячим трупом,  существом, несущим смерть...
     Его передернуло.  Машина с мигалкой и люди на обочине давно оста-
лись позади,  а он курил и курил, и шарил в ящичке, на ощупь разыскивая
новую, от себя же припрятанную пачку.

                                              (ДЮНКА. ИЮНЬ)

     - ...Не спрашивай, по ком ползет муравей. Он ползет по тебе.
     Песок был  странного  цвета.  Ярко-желтые  пятна  чередовались со
светло-серыми, твердая корочка, оставшаяся после реденького вчерашнего
дождя,  послушно ломалась под босыми ногами, и в ямках-следах хозяйни-
чали муравьи. Смирные, черные, некусачие.
     - ...на тот берег?
     Дюнка улыбалась.
     По-видимому, все  это  когда-то  уже с кем-то случалось.  Слишком
знакомо подавался под пятками теплый песок.  Пахло водой и  лозами.
     - Как хорошо, - сказал он удивленно. - Слушай, просто здорово, а?
     (Его хваленая  интуиция  молчала,  будто глухонемая.)
     Дюнка подкалывала волосы.  Его всегда удивляло,  как можно внятно
разговаривать, держа во рту полдесятка шпилек:
     - Так поплывем или нет?
     На другом берегу стояли сосны.  Пять высоких стволов,  непонятным
образом оказавшихся в царстве верболоза.  По устилающей песок хвое пе-
ребежками путешествовала большая белка.
     - Ты же знаешь, как я плаваю... - он задумчиво почесал кончик но-
са.
     Дюнка хлопнула ресницами.  С однокурсниками она умела быть вполне
бесцеремонной, однако любая бестактность в отношениях с Клавом  повер-
гала ее в панику.  Сейчас она,  кажется, ухитрилась задеть его самолю-
бие, потому что до того берега ему явно не доплыть.
     - Тогда на бублике покатаемся...
     Обладателями "бублика"  были  трое парней на трех потертых коври-
ках, с тремя стреноженными мотоциклами на заднем плане. Парни пили ли-
монад и лениво перебрасывались какими-то игральными фишками;  рядом, у
самой воды,  лежала и высыхала огромная камера от самосвала  -  частью
серая,  как сухой асфальт,  частью черная,  блестящая,  будто тюлень в
зверинце. Клав поднял брови - в здравом уме и трезвой  памяти  просить
что-либо, да еще у этих ребят, было ему глубоко противно.
     Но Дюнка уже шла по песку, шла прямиком к парням, и Клав увидел с
невольной ревностью, как три пары мутных глаз отрываются от фишек, и в
них,  в глазах,  загораются задевающие Клава огоньки.  А Дюнка идет, в
купальнике цвета змеиной чешуи,  идет и несет на голове, будто кувшин,
дерзкую высокую прическу...
     Клав напрягся.  Шутки-шутками,  но  если  эти  лбы  позволят себе
что-нибудь ТАКОЕ... Или что-нибудь, что Клав сочтет ТАКИМ...
     Нет, не позволят.  С Дюнкой - нет. Она уже говорит о чем-то, ука-
зывает на камеру-"бублик",  и в голосе ее нет ни смущения,  ни вызова,
ни  развязности,  ни страха.  Дюнка умеет разговаривать хоть с овцой в
загоне, хоть с волком в лесу, хоть с директором лицея господином Феду-
лом. И, кажется, все это не составляет ей труда...
     Сложнее всего ей дается общий язык с Клавом. Он патологически бо-
ится его обидеть.  Она ни капельки не умеет скрыть свою привязанность,
а это плохо.  Это расслабляет.  Женщина должна быть слегка  недосягае-
мой...
     Камера покачивалась на воде,  и она перестала быть серой. Черная,
как морское чудовище.
     - Господин Старж, поднимитесь на палубу! Господин Старж, с нашего
корабля уже убежали все крысы, вы можете спокойно лезть на капитанский
мостик! Эй,  господин Старж, еще секунда промедления, и команда подни-
мет мятеж!  Эй,  Клав,  повесить на рее, принесите мне бутылку рома, и
золото в наших сундуках!  Йо-хо-хо, через глаз повязка, догоняй!..
     Он всегда с опаской относился к воде, и потому взобрался на каме-
ру раньше, чем ноги его перестали доставать до дна. Вода вокруг кипела
- Дюнка била руками,  дробя солнечные блики,  ныряла,  сверкая змеиной
чешуей купальника,  и у Клава захватывало дух. Дюнка любила говорить о
себе, что она - морской змей. Раньше Клав не знал, что змеи бывают та-
кие эротичные.
     Он зажмурил глаза. Он понял вдруг, что счастлив. Мгновение остро-
го счастья,  которое нельзя удержать, но можно только запомнить. А по-
том вспоминать долго, долго...
     Дюнка почувствовала его настроение. Перестала барахтаться, сосре-
доточенно вытолкала камеру подальше от пляжа,  поближе к стене камыша,
где дремал в дырявой лодке колоритный пожилой рыболов.
     - Ты знаешь, Клав...
     Голос ее казался чуть охрипшим.  Не то от прохладной воды,  не то
от пиратских воплей.
     - Знаешь, Клав... А давай поженимся? Завтра, Клав, пойдем и поже-
нимся, вот смеху-то будет!..
     - Завтра,  - он наставительно поднял палец, - завтра у меня экза-
мен. Общая история.
     - А послезавтра у меня,  - огорчилась Дюнка.  - когда же мы поже-
нимся? А?
     Клав с  беспокойством  ощутил,  что не понимает,  шутит Дюнка или
нет. Или здесь только доля шутки? Скажем, процентов шестьдесят?..
     Он тряхнул  головой.  Дурацкие экзамены,  башка набекрень,  самые
простые мысли приходится подсчитывать в процентах...
     - А рвануть бы в свадебное путешествие,  - сказала  Дюнка  мечта-
тельно. - Куда-нибудь за границу,  в дальние страны, за море, где ста-
ринные замки...
     Тихонько чмокала вода,  заключенная в кольцо самосвальной камеры.
Клаву казалось,  что  сквозь  это круглое черное окошко он видит дно -
зеленую поросль со светлыми песчаными проплешинами. И мелькали Дюнкины
ноги - длинные, цвета белой черешни.
     - А у меня тут иллюминатор, - похвалился он. Дюнка улыбнулась.
     В следующую секунду она ушла под воду.  Соскользнула, как морской
змей. Ноги ее пропали из круглого окошка,  камера качнулась -  и  Клав
увидел Дюнкино лицо.
     Она заглядывала в иллюминатор снизу,  из-под воды.  Клав задержал
дыхание -  подводная Дюнка улыбалась сомкнутым ртом.  Как из старинной
рамы. Будто из глубины зеркала. И как ей удается так долго не дышать?!
     ...Камыши трещали. Самосвальная камера раздвигала их, как ледокол
разгребает льды. Пожилой рыболов, кажется, проснулся.
     Дюнкины губы были холодными,  как рыбки. Она слишком долго сидела
в воде,  зато Клав,  кажется,  сжег на солнце белую спину, и завтра на
экзамене его будет колотить лихорадка... Плевать.
     Он решил пока не говорить ей.  Пусть это решение  пока  останется
его личной тайной - она ведь станет волноваться, чего доброго, завалит
свою политологию,  да ведь  придется  еще  раздобывать  позволение  на
свадьбу.  Почему-то семнадцатилетняя девчонка считается для этого дела
достаточно взрослой, а вот мужчина, которому на год меньше... Плевать.
Он не ощущает себя подростком.  Он давно уже во всех отношениях взрос-
лый человек...
     Трое парней на пляже волновались - за судьбу камеры, естественно.
Клав ожидал  упреков  - но одной Дюнкиной улыбки оказалось достаточно,
чтобы перекрыть нанесенный моральный ущерб.  Шелестели лозы,  и  ветер
успел набросать песка в дремлющие под кустом сандалии.
     - Так хорошо,  - сказала Дюнка шепотом. - Так хорошо, Клав... Что
даже страшно. А?
     (Его интуиция все еще молчала.)
     - Ты оптимистка... Обычно люди пугаются, когда плохо.
     - У меня послезавтра экзамен, а я ничего не знаю...
     - А у меня завтра. И - аналогично.
     - Не ври. Ты всегда все знаешь.
     - Льстица. Льстюха.
     - Не ругайся...
     - Льстяра. Льстенка... Я хоть учебник почитаю.
     - Читай, кто тебе не дает...
     - Ты.
     Вопили, резвясь у воды,  голые загорелые карапузы.  Горячий ветер
бросал песок на желтые страницы старого учебника, повествующего о пре-
дательствах и воинах. Дюнка скучала.
     - Слушай, Клав, я искупаюсь, пока ты учишься...
     - А не холодно?
     - Фи!
     Он смотрел,  как она идет к воде. Как горит на солнце чешуя морс-
кого змея,  как расступается,  принимая верткое тело,  ленивая  речная
волна...
     Ему осталось три больших главы. На час работы.

     Он опомнился,  когда тень невысокой вербы доползла до самой книж-
ки. Встрепенулся,  будто спросонок, потряс головой, прогоняя отупение.
Начитался, да на жаре...
     На пляже стало свободнее. Исчезли карапузы, собирались домой дач-
ники, прошествовал мимо пожилой рыболов с парой небольших лещей в про-
волочной сетке. На дне Дюнкиных босоножек скопилось полно песка. Как в
осколках древней амфоры...
     Парни, дававшие на прокат резиновый "бублик",  сейчас  сосредото-
ченно выпускали из него воздух.  По очереди налегая на худеющий черный
бок.
     Преодолевая боль в затекших мышцах, Клав поднялся.
     Цвет песка  изменился.  Цвет воды изменился тоже;  не том берегу,
среди сосен, играли в волейбол.
     Клав досадливо закусил губу.  Естественно,  Дюнка поплыла-таки на
тот берег,  бросив слабосильного дружка в обществе учебника. И странно
было бы,  если при виде играющих ей не захотелось бы попрыгать с  ними
вместе. Ее обычная, ее ненормальная общительность...
     Он подошел к воде.  Прикрыв глаза ладонью,  всмотрелся с волейбо-
листов; раз или два ему показалось,  что он видит  купальник  змеиного
цвета. Но играющие,  среди которых было полно девчонок, были в джинсах
и  футболках,  и  только  одна сухощавая женщина средних лет прыгала в
купальных трусиках и лифчике.
     Клав разозлился.  Вернулся на подстилку,  сел и пододвинул к себе
учебник - но читать не получалось.
     - Не переживай.
     Рядом стоял парень - совладелец самосвальной камеры. Его приятели
неторопливо вьючили свои мотоциклы.
     - Не переживай,  девчонке много ли надо, плюнь - и она уже обиде-
лась...
     - Да не ссорились мы, - сказал Клав, удивленный, что снисходит до
разговора с этим бестактным оболтусом.
     - Классная у тебя девчонка, - сказал парень безо всякого подвоха,
совершенно искренне.  - У меня тоже классная, но эта какая-то... Шаль-
ная, что ли...
     Через десять минут мотоциклы взревели,  и оставшиеся дачники  до-
садливо поморщились им вслед. Клав бродил вдоль воды.
     Ну почему она так?!  Неужели неясно,  что он  будет  волноваться?
Сейчас около  семи,  но часы,  на которые он нечаянно наступил сегодня
утром, стали...
                      "Стали мои часы, стали,
                      Имя мое забудь, стали,
                      Золотой цветок в мире стали,
                      Пробил час, и часы стали..."
     Ему почему-то сделалось неприятно. Он не мог вспомнить, где вычи-
тал эти претенциозные строчки.  В журнале? В книжке? Или это Дюнка ему
рассказала?  У нее было такое обыкновение - с таинственным видом выда-
вать четверостишие и с круглыми глазами ожидать реакции Клава...
     Волейболисты на  том  берегу ушли из-под сосен.  Последней шагала
сухощавая полуголая женщина, и мяч в ее руках подпрыгивал, как живой.

     Когда стемнело,  он решился наконец уйти с пустого пляжа. Дюнкина
одежда осталась - взять ее с собой означало ПОВЕРИТЬ.
     Дюнка придет, говорил себе Клав, Дюнка придет - и не найдет одеж-
ды. Как же она будет, в купальнике? Ночью холодно...
     Он бежал размеренной спортивной рысью, потом все же выдохся и пе-
решел на шаг.  Он только наберет телефонный номер - и сразу же вернет-
ся, и Дюнка, отжимающая волосы, возмутится: почему не дождался?!
     ...В казенной комнате было накурено. Сизый дым висел над деревян-
ными столами,  над шкафами и стойками,  над клеткой в углу  -  пустой,
мирной клеткой для провинившихся перед обществом людей...
     - Еще раз имя - полностью.
     - Докия Стерх... Семнадцать лет.
     - Вы точно не ссорились?
     - Нет. Она... она никогда так не делала. Она...
     - Успокойся.
     Он закрыл глаза. Двадцать пять раз - успокойся. Здесь все спокой-
ны, здесь каждую ночь рыдают одни люди и грязно ругаются другие, здесь
даже сквозь табачный дым пахнет железом и потом, здесь невыносимо душ-
но...
     - Третий  виженский лицей...  Общежитие.  Комната семьдесят четы-
ре...
     Звонок. Еще звонок.  Сквозь стекло не слышно слов. Деловито шеве-
лятся губы.
     - Что на ней было надето?
     - А?
     - Что было надето?
     Дюнкины босоножки под слоем песка. Небрежно брошенные на подстил-
ку шорты...
     - Успокойся, мальчик. Не такое бывает... К утру придет сама.
     ...И настало утро.

                             ГЛАВА ВТОРАЯ
                             ------------

                                * * *

     Автобус прибыл в Вижну с получасовым  опозданием.  Добравшись  до
первой же телефонной будки, Ивга вытащила потрепанный блокнот и надол-
го замерла,  глядя сквозь мутное стекло неподвижными, отрешенными гла-
зами.
     В этом  городе  полным-полно людей.  Среди них есть немало таких,
для которых словосочетание "Ивга Лис" не окажется пустым звуком. Та же
Бета, с которой они на пару снимали комнату... Или Клокус, который пы-
тался за ней ухаживать.  Или хозяйка антикварного магазина на  площади
Роз, строгая и чопорная дама,  та самая, что, однажды придержав Назара
у двери, тихонько шепнула ему в самое ухо: "Это чудо, а не девушка. Не
раздумывайте ни минуты"...
     В антикварный магазин без рекомендации обычно не берут.  Но  Ивга
так вписалась в вычурный интерьер, так идеально вписалась, так здорово
смотрелись среди несколько претенциозной роскоши ее простецкая  физио-
номия с лисьими глазами и огненной шевелюрой...
     "У тебя подходящая фамилия. Ты - лис. Лисица. Лисенок"...
     Толстенький мужчина деликатно постучал в мутное стекло:
     - Девушка, милая, вы уже поговорили? Позвольте?
     Она отошла,  пропуская  его  к телефону.  Опустилась на скамейку,
сдавила в ладонях ремень потертой сумки.
     Любой из них...  Любой из них.  Какое будет лицо у хозяйки, когда
она узнает,  что в ее магазине полгода работала ведьма? Не сбегутся ли
покупатели, чтобы  возвратить  приобретенный  из  Ивгиных рук товар?..
Клокус... Даже и Бета, которая выбросит, наверное, ту кепку, что дава-
ла Ивге поносить...
     Да чего же от них требовать. Если даже Назар...
     Костяшки ее пальцев побелели. Собственно, Назар еще ничего не ус-
пел сказать ей. Она приписала ему поступок, которого он не совершал...
И сбежала,  не соизволив даже объясниться... Как обманщица, как воров-
ка...
     Тостячок закончил разговор.  Ивга вернулась к телефону, чувствуя,
как бухает сердце и увлажняются ладони.
     Длинный гудок на том конце провода. Еще... Еще...
     - Я слушаю.
     Голос папы-свекра. Ивга проглотила язык.
     - Я слушаю! - уже с раздражением.
     Ивга осторожно повесила трубку на рычаг.
     Маленькая неудача легко доводит до слез. Осознание краха приходит
по капле. Постепенно.
     Она спустилась в метро и проехала туда-сюда несколько  остановок;
мнимая свобода  сбивала с толку.  Она вольна идти куда вздумается - но
дверца узкой клетки уже захлопнулась,  она попалась, попалась, как ли-
сенок, и ничего не сможет изменить.
     Она не решится предстать ни перед кем из своих знакомых. Так, как
если бы  слово  "ведьма"  было  выжжено у нее на лбу.  Она потеряла не
только Назара - она потеряла свою тайну, позволявшую ей счастливо жить
в этом счастливом городе... Что за бред, ну какая счастливая жизнь без
Назара?..
     Нечто похожее  уже было.  Когда ей пришлось уехать из родного по-
селка.  И когда надо было бросать училище и бежать сломя голову из хо-
рошего, в общем-то, города Ридны. И еще потом, когда...
     Ее передернуло. Там, в каше неприятных воспоминаний, был и первый
встреченный ею инквизитор. Тошнота и слабость, указующий перст: "Ведь-
ма!"
     Ивга вздрогнула и оглянулась.  Подземный вагон нес своих пассажи-
ров, изредка покачиваясь,  как колыбель;  нацеленные на нее  указующие
пальцы существовали лишь в ее воображении. Люди читали, дремали, бесе-
ловали, тупо смотрели в темные окна...
     Ну и паскудно же вы выглядите, дамочка, молча сказала Ивга своему
бледному отражению.  Вам необходимо посетить парикмахера и массажиста,
но прежде всего психиатра,  моя милая.  У вас совершенно безумные гла-
за... вряд ли сумасшедшую ведьму возьмут на учет.  И  на  общественных
работах она ни к чему... ее прямиком отправят на костер, или что у них
там... В селе просто,  а здесь, наверное, какой-нибудь гуманный элект-
рический костер... Ведьма гриль...
     Пребывание в подземелье вдруг сделалось ей тягостным;  выбравшись
на поверхность, она долго приходила в себя, делая вид, что разглядыва-
ет журналы на витрине киоска.  Поймала на  себе  несколько  удивленных
взглядов и спохватилась - журналы оказались весьма фривольными, с гри-
фом "только для мужчин"...
     Она сделала шаг,  чтобы отойти - и едва не столкнулась с парнем в
облегающем черном костюме,  поверх которого была небрежно накинута ме-
ховая безрукавка.
     Чугайстер скользнул по ней равнодушным, каким-то резиновым взгля-
дом;  взгляд  тут  же вернулся,  заинтересованный,  и снова безучастно
опал, как шланг,  из которого вытекла упругая вода.  Ивга стояла, не в
силах оторвать от асфальта подошвы поношенных серых кроссовок.
     Все они так.  Сперва кидаются,  потом воротят нос; чугайстры чуят
ведьму, но интересуют их одни только навы.  Любой чугайстер видит Ивгу
насквозь - но не спешит кричать об этом, вот за что спасибо...
     Чугайстер забыл о ней.  Неважно, сколько неживых женщин он сделал
сегодня еще более мертвыми; сейчас в его руках оказался глянцевый жур-
нал, на  обложке которого вопила о жизни тугая розовая плоть.  Зовущая
плоть, от одного этого зова можно оглохнуть...
     Ивга отвернулась и, волоча ноги, побрела прочь.

     Антикварный магазинчик был открыт;  Ивга не решилась приблизится,
просто вошла в телефонную будку напротив. Набрала номер хозяйки и сра-
зу дернула за рычаг;  потом,  стиснув зубы, позвонила Митецам и долго,
долго слушала гулкие, торжествующие гудки...
     В городской  квартире  Назара  не отвечали тоже.  Втянув голову в
плечи, Ивга пересекла площадь Роз, добралась до скверика и села, уста-
ло вытянув ноги.
     - ...Горячие бутерброды?..
     Ивга вздрогнула.
     Прямо перед ней остановилась низенькая тележка с ярким  контейне-
ром, и над приоткрытой крышкой клубился пар. Тележку везла девочка лет
четырнадцати; из-под длинной вытянутой кофты выглядывал подол  темного
платья, похожего на школьную форму.
     - Горячие бутерброды,  - сообщила девочка  голосом,  не  терпящим
возражений.  - С томатом и луком... Всего по пять монет.
     Ивга позвенела в  кармане  мелочью.  Пришла  и  ушла  равнодушная
мысль, что завтра,  может быть,  у нее совсем не останется денег. Даже
на бутерброды...
     Девочка почему-то не спешила уходить. Стояла и смотрела, как Ивга
жует; может быть, ждала похвал?..
     - Отличные бутерброды, - Ивга выдавила приветливую усмешку.
     - Ты - та самая лисица,  которая решила жить  среди  кур,  -  без
улыбки заявила вдруг девочка. - И надеешься, что они тебя не узнают.
     Ивга молчала. Кусок бутерброда вдруг встал у нее поперек горла.
     - Лисицы не едят пшена!  - торжествующе заверила ее девочка. - Ты
увидишь... потом,  - и она деловито взялась  за  свою  тележку.  -  До
свидания...
     Рука ее больно ткнула Ивгу в плечо; Ивга поперхнулась - но девоч-
ка уже уходила, толкая перед собой тележку с таким скорбно-торжествен-
ным видом, как будто это был катафалк на военных похоронах.

                                * * *

     При въезде в город на панели экстренного вызова проснулся и зами-
гал красный, колющий глаза огонек; Клавдий не стал брать трубку, одна-
ко предчувствие в его груди болезненно дернулось: ну вот...
     На площади  Победного Штурма всегда было полно паркующихся машин,
вот и на этот раз какой-то юркий  белый  "максик"  загромоздил  проезд
своим  широким  гофрированным  задом,  и  Клавдию пришлось раздраженно
взвыть служебной сиреной.
     Поднявшись к себе, он некоторое время задумчиво изучал содержимое
холодильника; потом захлопнул дверцу, поставил на огонь чайник и усел-
ся перед телефоном.
     - Да погибнет скверна, патрон, - голос заместителя был профессио-
нально хрипл,  но Клавдий явственно расслышал в нем  нотку  искреннего
облегчения. - Я искал вас, патрон...
     - Да погибнет скверна,  Глюр... Ну? - Клавдий прилег на диван, не
снимая запыленных туфель.
     - Эпидемия, патрон. Случаи чумы в Рянке...
     - Случаи - это сколько?
     - Десять, патрон...
     - Сколько?!
     - Десять случаев бубонной чумы,  и уже три смертных исхода... Са-
нитарный гарнизон поднят по тревоге,  Рянка закрыта...  Сообщение  уже
пролезло в прессу...
     - Дальше.
     - Самосуд.
     Клавдий придержал трубку плечом.  На кухне все громче свистел за-
кипающий чайник.
     - Где?
     - В Рянке паника,  патрон... На главной площади. Наши люди прибы-
ли, когда костер уже прогорел.
     - Очень  жаль,  -  голос  Клавдия сделался бесцветным и сухим.  -
Очень жаль, что наши люди в Рянке так нерасторопны. Погибшая?
     - Была ведьмой.  Но...  глухаркой,  неинициированной,  патрон. Ее
причастность к эпидемии...
     - Аресты?
     - Пятнадцать человек.  Куратор округа Рянка пожелал проявить рве-
ние... Чтобы, так сказать, загладить...
     - Куратора округа Рянка вызвать сюда,  в Вижну, - медленно прого-
ворил Клавдий.  -  Преемником назначить...  если я правильно помню,  в
этом округе работает Юриц?
     Заместитель помолчал. Сказал осторожно, будто пробуя каждое слово
на вкус:
     - Вряд ли это понравится Совету Кураторов...  Они и так кричат на
каждом сходе, что Вижна везде сует своих людей.
     Клавдий усмехнулся.  Его  смешок хорошо слышен был на той стороне
провода, и потому заместитель поспешно прикусил язык.
     - Всех арестованных,  - Клавдий пощелкал золотым зажимом авторуч-
ки, -  Всех  арестованных - доставить в город. Ко мне.
     - Да,  патрон, - пробормотал заместитель чуть суетливее, чем поз-
воляло его достоинство.
     Клавдий помедлил, разглядывая узор виноградных листьев за окном.
     Если он предчувствовал только ЭТО - что ж,  ничего... Еще ничего,
бывает и хуже...
     - Я сейчас приеду - мне понадобится очень  подробная  информация,
Глюр. Вплоть до расположения колодцев округа Рянка...  Кстати,  почему
вы до сих пор не сообщили, что герцог звонил?
     Заместитель осекся.
     - Патрон... Откуда вы знаете?..
     - А как же, - Клавдий ухмыльнулся. - Всякий раз, когда у нас про-
кол... Вы ведь догадываетесь, Глюр, что все случившееся есть наш боль-
шой прокол? Да?
     Заместитель сглотнул - так, что было слышно в трубке:
     - Да, патрон. Конечно, да.

                                              (ДЮНКА. ИЮНЬ)

     ...В день  похорон  Дюнкина сестра отозвала его в сторонку и,  не
сводя воспаленных ввалившихся глаз, попросила:
     - Имей совесть, Клавдий. Ты ведешь себя так, будто Докию любил ты
один.
     Он осел, будто от удара обухом. И кивнул.
     Три дня слиплись в одни бесконечные сутки. Трижды наступала ночь;
он  отвечал  на какие-то вопросы,  а за спиной у него переглядывались,
переговаривались приятели,  однокурсники и вовсе незнакомые люди: "Это
тот  мальчик,  с  которым она была в тот день на пляже.  Это тот маль-
чик..."
     - Она не могла так просто утонуть!  Она плавала,  как...  Она  не
могла!..
     - Успокойтесь,  Старж.  На теле нет следов насилия.  Ее  погубила
простая судорога.
     Простая.
     - Клав,  ну ты,  это самое, не убивайся так... Пойди вот, экзамен
сдай, отвлечешься...
     - Клав, ты, это, прости, но вы с ней хоть раз, это... были?..
     ...Потом он дождался, пока опустеет кладбище.
     Люди, еще недавно бывшие скорбной  процессией,  теперь  понемногу
тянулись к выходу; один только Юлек Митец отстал, растерянно оглядыва-
ясь в поисках Клава. Не нашел, бегом догнал ребят - подавленных и воз-
бужденных  одновременно.  Дюнкиной  матери  уже не было видно - за ней
захлопнулась дверца машины...
     Все эти  люди  перестали  интересовать  Клава  много часов назад.
"Иметь совесть" - значит быть последовательным в своем эгоизме.
     Вечерело. Сильно, густо, тяжело пахли увядающие цветы.
     - Дюнка,  - сказал он, опускаясь на колени. - Дюнка, я хотел ска-
зать тебе,  что мы поженимся после экзаменов... Не прогоняй меня. Мож-
но, я тут посижу?
     Мягкое закатное небо. Примиряющие голоса цикад.
     - Дюнка...
     Он не нашел слов.
     Возможно, он хотел сказать, что непростительно привык к ее любви.
Что  слишком  часто  позволял  себе высокомерно отмахиваться - приходи
завтра. Что она была для него наполовину вещью,  наполовину  ребенком.
Что он не знает,  как себя наказать. И поможет ли самое страшное нака-
зание...
     И тогда  он  сказал то,  что счел нужным.  Что считал единственно
правильным и естественным.
     - Дюн, я клянусь тебе никогда и никого, кроме тебя, не любить.
     Ветер ли тронул верхушку темной кладбищенской  елки?  Или  Дюнка,
смотревшая ОТТУДА,  бурно  завозмущалась,  затрясла  мокрыми волосами,
возмущенно вздернула заострившийся нос?
     - Я сказал, - прошептал он неслышно. - Прости.
     За спиной у него треснула ветка.  Он напрягся,  медленно сосчитал
до пяти - и обернулся.
     Он не запомнил всех, кто был на похоронах - но почему-то был уве-
рен, что именно этого старика там не было. Мятый темный костюм, разби-
тые ботинки - может быть, кладбищенский сторож?.. У бродяги, промышля-
ющего пустыми бутылками, определенно не может быть такого волевого ли-
ца. И такого ясного взгляда.
     - Я лум,  - сказал старик,  будто отвечая на беззвучный вопрос. -
Не беспокойся.
     Лум. Утешитель на кладбище.  Говорят,  что ремесло это происходит
от какой-то забытой ныне веры. От служителей, когда-то находивших сло-
ва для самых больных, самых обескровленных потерей душ. Родители Дюнки
не прибегли к услугам лума, гордо не пожелали делить ношу собственного
горя;  возможно, старик решил, что отбившийся от процессии Клав станет
его клиентом.
     - Нет,  - Клав отвернулся. - Спасибо, но... Я не верю во все это.
Мне не надо. Я сам.
     - Во что ты не веришь? - удивился старик.
     - Я хочу быть один,  - сказал Клав шепотом. - С... ней. Пожалуйс-
та, уйдите.
     - Ты не прав,  - старик вздохнул. - Ты не прав... но я уже ухожу.
Только...
     Клав досадливо поднял голову.
     - Только,  - старик пожевал губами,  будто пытаясь на вкус подоб-
рать нужное слово, - ты... делаешь, что делать нельзя. Ты ее тревожишь
и зовешь.  Ты ее держишь;  тех,  кто принадлежит ТОМУ миру,  ни в коем
случае нельзя тащить СЮДА. Нявки...
     Клав дернулся:
     - Уходите.
     - Прощай...
     Черные еловые ветки дрогнули,  пропуская неслышно уходящего лума.
Клавдий Старж, шестнадцатилетний мальчик, считающий себя мужчиной, ос-
тался в одиночестве.
     С Дюнкой.

                                * * *

     Ночь она провела на вокзале.
     Болезненное чувство незащищенности гнало ее с этажа на  этаж,  из
зала в зал; всякий раз, засыпая на несколько минут в глубоком самолет-
ном кресле,  она просыпалась,  будто в бреду, и долго не могла понять,
кто она и где находится.
     Наконец, устав от душного тепла  и  неестественного  света  белых
плафонов, Ивга выбралась на влажный от мороси перрон;  мельчайшие час-
тички воды вились вокруг нестерпимо ярких фонарей,  будто мухи. Прихо-
дили и уходили неудобные ночные поезда,  кто-то деловитый и черный шел
вдоль огромных страшных колес,  звонко постукивая  железом  о  железо.
Стрелки круглых вокзальных часов намертво прилипли к циферблату,  ночь
навалилась навсегда, Ивга отчаялась.
     Полицейский, дежуривший около касс,  покосился на нее сперва рав-
нодушно, потом заинтересованно;  остановившись прямо перед  ним,  Ивга
долго и демонстративно изучала расписание поездов,  огромное поле наз-
ваний и цифр, целый мир, собранный на ровных мерцающих линеечках.
     Ей вдруг захотелось вывернуть карманы - и на последние деньги ку-
пить себе право ходить по вокзалу хозяйкой.  Хозяйкой билета  и  собс-
твенной судьбы,  и свысока поглядывать на любопытного полицейского,  и
быть хоть в этом -  совершенно  легальной.  Законопослушной.  Правиль-
ной...
     Мысль оказалась столь заманчивой,  что она даже шагнула к окошку,
на ходу прикидывая, как далеко смогут завезти ее оставшиеся жалкие фи-
нансы; впрочем, уже следующий шаг был вполовину короче, а потом ноги и
вовсе отказались идти, потому что уехать сейчас - значило окончательно
отказаться от Назара.
     Полицейский удивленно  вытаращился;  Ивга стояла,  подняв глаза к
расписанию, и наивно полагала, что если слезы не бегут по щекам, то их
и вообще не видно...
     Но глаза ее переполнились. Как два пруда, пережатые плотинами.
     - Девушка, могу я вам помочь?
     Полицейский был виден нечетко. Кажется, он смотрел с сочувствием.
     Ивга мотнула головой и поспешно направилась к выходу.

     Утро застало ее в обществе наяды из городского фонтана. Кутаясь в
серую куртку - подарок Назара!  - она пыталась удержать остатки тепла,
не допустить за воротник ни струйки сырого воздуха, задержать дыхание;
на голове у наяды сидел голубь, и лапы его соскальзывали, соскальзыва-
ли, срывались...
     Временами Ивге казалось, что никакого голубя нет. Что это плод ее
воображения, что вместо наяды белая скульптура изображает женщину, це-
пями привязанную к столбу,  а у ног ее - каменные вязанки хвороста, по
которым уже бежит, поднимается каменный огонь...
     В затылке сидел вроде бы гвоздь.  Сидел давно,  и чувствовал себя
все более и более вольготно. Врастал.
     Заскрипели колеса; Ивга дернулась.
     Сквозь раннее,  почти безлюдное утро шла девочка в вытянутой коф-
те, из под которой выглядывало синее платье,  похожее на школьную фор-
му. Следом громыхала по асфальту ее яркая тележка.
     - Горячие бутерброды, - сообщила девочка, хотя тележка была пуста
и безжизненна.
     Ивга облизала губы. Гвоздь в затылке ввинтился глубже.
     - На вокзале больше не ночуй,  - девочка зачем-то потрогала пере-
носицу, и Ивга вдруг поняла,  что ей не четырнадцать  лет,  а  гораздо
больше. - На тебя уже положили глаз... Нехорошие люди.
     Ивга молчала, не опуская взгляда.
     - Нехорошие люди делают нехорошее дело,  бездомная девчонка - то-
вар, который пропадает даром,  -  продавщица  бутербродов  усмехнулась
краешком рта. - На вокзал не ходи.
     Ивге сделалось страшно. Девчонка молчала и ухмылялась, и в глазах
ее стоял  готовый ответ на еще не заданный вопрос:  ты знаешь,  кто я.
Потому что знаешь, кто ты сама. Вот и подумай...
     Ведьма, матерая ведьма смотрела на Ивгу из тщедушного тела школь-
ницы. По Ивгиной спине продрал мороз;  чтобы побороть страх, она вооб-
разила свою собеседницу на уроке математики. У доски, со щербатым мел-
ком в тонкой руке, с серьезно закушенной губой...
     Девочка, кажется, удивилась:
     - Что смешного?..
     - Ничего, - сказала Ивга, поспешно отводя глаза.
     Девочка покатала взад-вперед свою тележку:
     - Пойдешь со мной?
     - Нет,  - Ивга поднялась,  почувствовав,  какой тяжелой сделалась
вдруг сумка.  Разозлилась на собственную робость и добавила: - Я пред-
почитаю гетеросексуальные связи.
     Гвоздь, больно угнездившийся в затылке, дернулся и заныл сильнее;
вскинув сумку на плечо,  Ивга быстро зашагала прочь, но слова, брошен-
ные вслед, все равно догнали ее и больно ударили в спину:
     - Тебе не из чего выбирать,  дура.  Хуже будет,  если тебя сожгут
безвинно.

     Приступ паники прошел,  оставив слабость в коленках  и  противный
привкус во рту; Ивга села в трамвай и проехала два кольца, покуда кон-
дуктор не стал на нее подозрительно коситься.
     Говорят, что всякая ведьма боится инициации, как всякая девствен-
ница боится первой брачной ночи.  Ивга не знала,  так ли это;  с девс-
твенностью она рассталась играючи - ей все казалось, что они с Назаром
балуются. Но вот при мысли о возможной инициации ее охватывал животный
страх,  ей казалось, что она стоит на краю пропасти, что зубчатый край
ее - грань, из-за которой не возвращаются. Что человек и собака похожи
больше, нежели человек и ведьма...
     В кошмарных снах ей виделось,  как она в длинном  черном  одеянии
нависает над раскрытой старой книгой. Как она идет по узкой извилистой
дороге, одна из множества в жутком,  завораживающем шествии;  в  конце
концов, как  она  голая  летит  на  помеле и на заду у нее - маленький
хвост. Но стоило проснуться,  стоило ощутить рядом  с  собой  теплого,
расслабленного Назара...
     Ивга очнулась.  Прямо перед ее глазами помещался новенький  теле-
фон-автомат - серый,  с одной только длинной и глубокой царапиной. Как
шрам на молоденьком лице...
     Ивга прерывисто вздохнула.  Вот уже два дня ее преследуют телефо-
ны. Телефоны гонятся за ней по пятам, хватают за руки, бросают трубка-
ми в лицо:  набери номер! Набери, и Назар скажет: Ивга... Лисенок мой,
куда же ты...
     Она закусила губу.  Голос послышался слишком ясно, чтобы быть вы-
думкой; может быть,  она способна на расстоянии читать Назаровы мысли.
Может быть...
     - Алло.
     Ивга чуть не вскрикнула. Прижала трубку так, что больно сделалось
уху.
     - Алло, я слушаю.
     Сухой, напряженный голос. Ждал ли он звонка? Может ли догадаться,
кто именно сейчас молчит и дышит в трубку?
     Не может не догадаться,  поняла Ивга,  холодея.  Не может.  После
случившегося - да кто еще станет звонить и молчать?!
     - Ничего не слышно,  - сказал скучный голос Назара.  - Ничего  не
слышно... Алло. Говорите.
     Она хотела сказать.  Уже набрала в грудь воздуха, отчего по теле-
фонным проводам на много километров полетело приглушенное: хха...
     - Ничего не слышно, - сообщил Назар. - Перезвоните, пожалуйста.
     Гудки. Гудки,  гудки,  лезут  и лезут из трубки,  как лапша,  как
прутья, которыми в старину наказывали непослушных детей.
     Ивга очень  осторожно  опустила трубку - но выходить из кабины не
стала. Смотрела,  как скатываются по стеклу капли неторопливого,  мед-
ленно начинающегося дождя.
     Площадь Победного Штурма восемь, квартира четыре. Телефон...
     Ей всегда  трудно давались телефоны.  Как запомнить ряд ничего не
значащих цифр?..
     Но этот номер намертво впечатался в башку. Как назло...
     Или это у них визитки такие?  Раз прочел - и уже никогда не забу-
дешь?..
     Дождь закапал ей за воротник;  она невольно втянула голову в пле-
чи.

     После целого  дня  бессмысленных  скитаний  она набрела на Дворец
Инквизиции.
     Вот уже несколько часов она кружила, блуждала, заходила в кофейни
на чашечку дешевого кофе, изучала названия улиц и между тем все сужала
и сужала круги;  наконец,  ее глазам предстало высокое, достаточно но-
вое,  но  стилизованное  под старину здание с острой,  уходящей в небо
крышей.
     Ивга встала,  как  птенец перед логовом змеи.  Со створок широких
дверей глядели медные гербы с косой надписью:  "Да погибнет  скверна".
Скверна - это я, поняла Ивга, прижимая к груди свою сумку.
     Справа от главного входа помещалась  изящная  стеклянная  дверка;
рядом стоял рекламный щит, только вместо обычной рекламы на нем красо-
вался сурового вида плакат. Ивга мигнула; гвоздь в затылке жалобно за-
ныл.
     "Ведьма, помни,  что общество не отказывается от тебя.  Отрекшись
от скверны и встав на учет,  ты сделаешь себя полноправным и  законным
гражданином... Упорствуя  во  зле,  ты обрекаешь себя на горе и одино-
чество... Согласно статье... свода законов... не состоящие на учете...
наказываются привлечением к общественным работам...  замешанные в зло-
деяниях... подлежат суду Инквизиции..."
     Ивга всхлипнула.  Вот, сейчас она откроет милую стеклянную дверку
и вступит на путь... навстречу прочим гражданам, полноправным и закон-
ным, таким,  как Назар.  Если общество от меня не отказывается, почему
отказываешься ты? Ты что же, лучше общества?!
     Тыльной стороной ладони Ивга вытерла скудную влагу под носом.  Ее
охватил какой-то болезненный кураж - она успела подумать, что это при-
ятнее, нежели отчаяние или паника. Сейчас, не сходя с места, она возь-
мет и позвонит Великому Инквизитору. Вот так, не размениваясь на мело-
чи... Проклятье, где телефон?! Полно же было, целый город телефонов...
     Рука ее бодро отстучала весь номер от начала до конца - и  только
на последней семерке заколебалась. Всего на мгновение.
     Она надеялась,  что запомнила неправильно.  Что такого номера  не
существует, и  телефонный робот тут же и сообщит ей об этом своим про-
тивным гнусавым голосом...
     Гудок. Длинный гудок вызова. У Ивги похолодело в животе.
     Сейчас трубку  возьмет  какая-нибудь   озабоченная   домохозяйка:
"Что?! Инквизиция? Помилуйте, не шутите так, вы ошиблись номером!"
     Сколько гудков прошло?  Три или пять? Господин Великий Инквизитор
занят, его практически никогда не бывает дома...
     На восьмом гудке она почти успокоилась. Решила для очистки совес-
ти досчитать  до десяти - а там и убраться восвоясьи.  Тем более,  что
кураж, толкнувший ее к телефону, весь уже и повыветрился...
     - Я слушаю.
     Ивга чуть не выронила трубку.
     Холодный, чуть усталый голос.  Отстраненный, будто из другого ми-
ра.
     - Я слушаю, да...
     Сладовало скорее дернуть за рычаг.  Оборвать опасную ниточку, ко-
торую она по неосторожности протянула сейчас между собой и...
     - Кто говорит?
     Ивга облизнула губы и потянулась к рычагу.
     - Ивга, это ты?
     Она не успела остановить собственную руку. Продолжая начатое дви-
жение, ее ладонь придавила рычаг,  да так,  что железные рожки  больно
впились в тело.

                                * * *

     За сутки эпидемии в округе Рянка умерли десять человек и заболели
сто восемь;  всю вину за случившееся справедливо возложили  на  ведьм.
Программы новостей, по традиции выходившие в эфир каждый час, неустан-
но повторяли один и тот же скандальный кадр: молодая ведьма, с пеной у
рта кричащая в объектив:
     - Это еще начало! Это только начало, вы увидите!..
     Любительская съемка шабаша.  Возмущенная толпа; сгоревшее тело на
костре посреди  площади.  Клавдий  глотал  горячий кофе - но морщился,
будто от лекарства.
     Этот шабаш какому-то сумасшедшему удалось заснять еще  в  прошлом
году, телекомпания  выкупила его за баснословную сумму и теперь,  едва
заслышав слово "ведьма",  спешит выдать эти блеклые кадры  за  хронику
последних событий.  Клавдий  желчно  усмехнулся;  все  они имеют очень
приблизительное представление о том, что такое настоящий шабаш. И доб-
рая сотня людей отдала бы оба уха за право запустить руки в видеоархив
Инквизиции.
     Тело на костре. Тоже давние кадры - но там, в Рянке, действитель-
но кого-то  сожгли,  и  притом совершенно безвинно.  У окружного штаба
Инквизиции в Рянке с утра дежурят пикеты: "Защитите нас от ведьм!"...
     А вот  из  какого  сумасшедшего  дома они вытащили эту истеричку?
"Это еще начало, это только начало, вы увидите!"
     Испуганная женщина  с  ребенком на руках.  "Ну что мы им сделали,
этим ведьмам, что мы им сделали... Говорят, что все колодцы... что во-
допровод тоже отравлен..."
     Клавдий погасил экран. Выудил из полупустой пачки очередную сига-
рету; в углу почтительно стоял посыльный.  Стоял и  думал,  что  умеет
тщательно скрывать свои мысли, а между тем из-под слоея вежливого вни-
мания на его лице явственно проступали растерянность и возмущение: Ве-
ликий  Инквизитор лениво расслаблен.  Великий Инквизитор бездействует,
закинув ноги на табуретку,  пьет кофе и приканчивает пачку сигарет,  в
то время как эпидемия разрастается, а паника грозит захлестнуть и сто-
лицу тоже...
     Вполголоса проблеял телефон. Звонил начальник внутренней стражи.
     - Да погибнет скверна...
     - Да,  -  Клавдий  щелкнул зажигалкой,  щурясь на синевато-желтый
огонек.
     - Их привезли,  патрон...  Четверых.  Прочую шелуху отсеяли еще в
окружном управлении...
     - В камеру для допросов.
     - В каком порядке?
     - Все  равно.  По  алфавиту,  - Клавдий бросил трубку и поднялся.
Встретившись с ним взглядом,  посыльный  невольно  сделал  шаг  назад;
Клавдий кивнул ему, отпуская.
     В приемной маялся куратор округа Рянка.  Не желая отравлять сига-
ретным дымом некурящего рянкского коллегу,  Клавдий вышел через потай-
ную дверь; куратор маялся с утра, ожидая вызова. Клавдий еще не решил,
зачем он мучит этого достойного, в общем-то, человека; он примет реше-
ние после. И постарается забыть, что пять лет назад этот самый куратор
готов был костьми лечь, но не допустить Клавдия Старжа до его тепереш-
него поста.  Или, наоборот, постарается вспомнить...
     Камера для допросов традиционно помещается в подвале, куда от его
кабинета пять минут спокойной ходьбы. Вот и прекрасно; значит, Великий
Инквизитор благополучно успеет докурить.

                                         (ДЮНКА. ОКТЯБРЬ-ДЕКАБРЬ)

     На следующий курс лицеиста Старжа перевели условно,  и уже осенью
он сдал два недостающих экзамена "в рабочем порядке".  Его соседом  по
комнате был теперь Юлек Митец,  благодушный увалень, любимец девчонок,
рыцарь с мандолиной; в комнате чуть не каждый день было тесно и шумно,
и Клав теснился и шумел,  как все. Он все теперь делал как все, потому
что слишком запали в душу те слова  Дюнкиной  сестры:  "Имей  совесть,
Клав... будто ты один любил Докию..."
     На кладбище удобно было ездить автостопом.  Водители тяжелых  са-
мосвалов  вскоре стали узнавать его и останавливались,  даже не ожидая
просьбы.
     О его ночных поездках знал только Юлек.  "Клав,  ну ты... сегодня
дождь такой, может, ты бы уже завтра съездил, а?.. Ладно, молчу-молчу,
ну, я тогда сегодня Линку к себе приведу, ты же не будешь против?"
     Линка - маленькая щуплая девчонка по прозвищу Блоха - была  весе-
лой курвочкой,  искренне и ласково любившей всех без разбора.  В конце
осени Клав стиснул зубы и тоже переспал с ней;  трезвый рассудок подс-
казывал,  что именно это - первый шаг к исполнению клятвы. Он сделался
мужчиной и избавил себя от  сладостно-мучительных  подростковых  снов;
сны могли считаться изменой Дюнке, а пятиминутная возня с веселой Бло-
хой - нет.  И сама Линка была лишь средством, приспособлением для уто-
ления  физической надобности;  проведя подобную аналогию,  Клав ощутил
себя циником до мозга костей.  Вероятно, теперь в его жизни будет пол-
ным-полно женщин.
     Он жил,  учился, улыбался, изредка играл в волейбол - размеренно,
как автомат.  Сухая  нормированная  оболочка прикрывала от посторонних
взглядов его истинную жизнь - ту, где, кроме Дюнки, не было никого.
     Он ездил на кладбище по ночам, раз в два-три дня, а бывало, и ча-
ще. Садился на низкую скамейку у ограды,  ставил  рядом  автомобильный
фонарь с аккумулятором,  купленный по случаю в магазине повторной про-
дажи - и погружался в полузабытье,  в сон наяву,  и там,  в этом  сне,
Дюнка была жива. Была рядом.

     ...Светлый мир,  по яркости схожий с галлюцинацией.  Запах  хвои.
Громады гор - будто замершие, покрытые синим мехом зверюги; давняя по-
ездка на родину деда, желтый микроавтобус, ползущий среди серого утра,
котловина,  в которой струями перетекает туман,  магазинчик, в котором
он купил Дюнке деревянную брошь, ее детский страх перед какими-то зме-
ями...
     Новое лицо неизвестной ему земли.  Срезы гор, слоистые, впитавшие
время, будто колоссальная губка. Дюнкин неудержимый восторг, прямо-та-
ки неостановимый, с кувырканием на траве, с купанием в ледяном водопа-
де; ночная луна,  подобная сверкающей бочке. Незнакомые обоим звезды -
цветные, потрясающе близкие, заставляющие думать о вечном...
     Думать о вечном.  Однажды они взобрались на самую вершину и, пот-
рясенные, долго стояли, не разжимая рук.
     Этот мир  был  самодостаточен.  Этот  мир  лежал в своих сколах и
складках, в густой зеленой шерсти,  в скользящих лентах мелких рек,  в
неподвижном запахе хвои и времени;  они стояли молча, благодарные, как
дети, которых впервые пустили в бальный зал...
     И тогда, переполненный горячим и светлым, которому не было назва-
ния,  он  впервые  коснулся губами ее губ.  Потому что не умел сказать
иначе.
     И горы молчаливо подтвердили его правоту.
     Признали прикосновение сухих губ - частью  великого  мира.  Такой
же, как дятлы и реки, белые спины овец, белые брюшка облаков, серебря-
ные монетки озер на зеленых полях и вросшие в  землю,  потемневшие  от
времени срубы.
     Горы признали его правоту, и Дюнка признала тоже; так они и оста-
лись  в его памяти - величественный мир,  отражающийся в ее удивленных
глазах, счастливое осознание некой невыразимой тайны и вкус ее  неуме-
лых губ...

     Он сидел на низкой скамейке у кладбищенской ограды, сидел, не от-
нимая ладоней от лица.
     Иногда видения не приходили,  тогда он утыкался в земляной холмик
и плакал от отчаяния - навзрыд, но без слез.
     Старый лум встретился ему только однажды.  Неслышно вышел из тем-
ноты, заступил дорогу к могиле:
     - Мальчик, ты по неведению творишь зло. НЕ БЕСПОКОЙ. Не мучь ее и
себя, вспоминай о ней светло, но не нарушай ЭТОТ покой своими бесплод-
ными призывами!..
     - Вы не сумеете меня утешить, - сказал Клав тихо. - Отойдите.
     Старый лум сжал губы:
     - Ты наделен определенными... возможностями. Не знаю, кем ты ста-
нешь, но...  Твое желание имеет слишком большой вес. Не желай неразум-
ного.
     С этими словами он и ушел.

     С наступлением зимы Юлек Митец, до сих пор покорно терпевший, по-
ка Клав "переболеет" и справится наконец с горем,  не выдержал наконец
и решил взбунтоваться:
     - Да ты ненормальный! Тебя заклинило прям, ну зашкалило, прям как
градусник в кипятке!  Я вот "скорую" к тебе вызову, пусть транквилиза-
тор вколют! Ты что, не можешь днем сходить, в воскресенье, как все лю-
ди?!
     Клав открыл рот и послал приятеля в место,  откуда не возвращают-
ся. Юлек смертельно обиделся и замолчал надолго.
     А через  неделю Клав простудился-таки и заболел,  не сильно,  как
раз на недельку в изоляторе; из царства медицины невозможно было неза-
метно уйти,  и угрюмый санитар Крыл едва не набил строптивому больному
морду. Лишенный главного содержания своей жизни,  Клав с головой залез
под одеяло и в привычном бреду потянулся к Дюнке - с невиданной,  исс-
тупленной силой. "Не покидай меня..."
     В день  его выздоровления в лицее давали традиционный зимний бал;
для Клава это был удобный случай  бесшумно  исчезнуть.  Сославшись  на
слабость и головную боль - а после болезни он был-таки слаб - Клав от-
казался составить компанию Юлеку и его мандолине;  случилось так,  что
под вечер  разыгралась  метель,  да такая,  что даже фанатичному Клаву
хватило ума отказаться от посещения кладбища.
     Лицеисты веселились;  Клав сидел в пустой комнате, у залепленного
снегом окна, и на столе перед ним стоял замысловатый светильник в виде
толстой витой свечи.  Отражение лампы в черном оконном стекле казалось
настоящей, живой свечкой;  над свечой сидел хмурый мальчик,  считающий
себя  взрослым  - его отражение было таким же суровым и таким же угрю-
мым. Колотился в окно злой, раздраженный снег.
     ...Ощущение не  пришло внезапно.  Он поймал себя на том,  что уже
несколько минут напряженно прислушивается,  не то к отдаленным  звукам
веселья,  не то к вою ветра,  не то к себе самому.  Тоненький червячок
тревоги сперва чуть шевельнулся в груди,  потом  болезненно  дернулся,
как на крючке,  обдавая кожу морозом куда более жестким,  чем тот, что
царил за окном.  Клаву показалось, что стеклянный огонек свечки колых-
нулся, будто пламя под порывом сквозняка.
     Он провел руками по лицу.  Посидел несколько секунд,  прячась  от
мира за ненадежной решеткой из сцепленных пальцев. Потом выдвинул ящик
стола, наощупь выловил пузырек с бледными таблетками и сглотнул  сразу
две, не запивая водой.
     Успокоение наступило через несколько минут.  Насильственное успо-
коение -  будто на его колотящееся сердце накинули смирительную рубаш-
ку. Он сонно замигал глазами,  потом зевнул,  глядя в  темное  стекло,
опустил голову на руки...
     Новый толчок беспокойства пробился сквозь сонное оцепенение,  как
нож сквозь вату.  Несколько секунд Клав боролся, потом встал и включил
плафон под потолком.  Комнату залило светом до последнего уголка -  на
душе у Клава было темно и страшно.  Будто бы,  прикованный цепью к же-
лезным перилам неведомой лестницы,  он слушал мягкие, медленно прибли-
жающиеся шаги по ступенькам.  Медленно,  но размерено и неуклонно. Кто
идет? Что идет?!
     Он понимал,  как глупо будет выглядеть, ввалившись посреди вечера
на бал - бледный и перепуганный,  в линялом спортивном костюме. Он по-
нимал это и кусал губы - но не гордость и не стыд задержали его,  ког-
да он готов был переступить порог.
     А что это было за чувство - он так и не смог понять.
     Колотился в стекло сухой снег.  Ровно горела электрическая свеча,
и плафон под потолком горел честно и ярко, и в окне, как в черном зер-
кале, отражалась уютная комната двух прилежных лицеистов. А с той сто-
роны стекла белело лицо,  наполовину освещенное уличным фонарем, будто
луна в ущербе.
     Клав прижал руку ко вздрагивающим ребрам. Проклятые пьяные шутни-
ки, как они взобрались на балкон...
     Мысли были не те и не о том.  Мысли были защитные, инстинктивные,
так птица,  обороняющая гнездо, прикидывается подранком... Клав сделал
шаг к окну. Потом еще. Потом...
     Ее лицо было грустным.  Очень печальным,  длинным и  тонким,  как
огонек свечи,  со скорбно поджатыми губами,  с тенями вокруг неестест-
венно огромных глаз. Один взгляд. Длинное мгновение.
     Ветер!..
     Свирепый ветер, кидающий в стекло снег, и стекло-то, оказывается,
заледенело снаружи, покрылось узором, в него никак не заглянуть - зато
уличный фонарь подсвечивает его сбоку, и сумасшедшему мальчишке в игре
теней мерещится невесть что.

                                * * *

     Тесное сводчатое помещение освещалось одним-единственным факелом,
помещавшимся у допросчика за спиной. Клавдий протянул руку в темноту -
невидимый стражник тут же накинул ему на локоть тонкий невесомый плащ.
     Все убранство допросной состояло из длинного дубового стола и ду-
бового же кресла с неимоверно высокой, резной спинкой; усевшись, Клав-
дий  автоматически  потянулся  за сигаретой в нагрудном кармане - рука
его нащупала пачку сквозь непроницаемый шелк плаща.  Клавдий опомнился
и набросил на голову капюшон;  легкая ткань, пахнущая нафталином и сы-
ростью,  закрыла его лицо до самых губ.  Против глаз  пришлись  узкие,
привычные прорези; через минуту Клавдий перестанет ощущать неудобство.
Притерпелся.
     Некоторое время в допросной камере царила глухая тишина;  Клавдий
смотрел прямо перед собой.  Встреча с ведьмой не  терпит  легкомыслия;
Клавдий молчал, по капле впуская в себя Великого Инквизитора.
     - Вперед,  - сказал он наконец. - По одной. Порядок не имеет зна-
чения.
     Протяжно заскрипела кованая дверь; ее петли традиционно не смазы-
вались. Клавдий ждал.
     Молодая. Не больше тридцати.  Запястья и щиколотки в  колодках  -
значит, те, кто изловил ведьму, сочли ее достаточно опасной. Равнодуш-
но-надменное лицо...
     Глаза Клавдия в прорезях капюшона сузились. Стоящая перед ним бы-
ла щит-ведьма,  и те, кто запихнул ее в колодки, вовсе не были дурака-
ми.  Щит-ведьма, на долю которой уже наверняка выпадали встречи с Инк-
визицией - близкое присутствие изготовившегося к беседе Старжа было ей
мучительно,  однако внешне это не проявилось никак.  Ведьма  встретила
удар мужественно - и привычно;  так огрубевшая кожа бестрепетно прини-
мает падающий хлыст.
     - Здравствуй,  щит,  -  сказал Клавдий вполголоса.  - У тебя есть
имя?
     Ведьма молчала. За ее спиной двумя темными столбами высились гро-
милы-стражники.
     Клавдий опустил руку на лежащие перед ним бумаги:
     - Магда Ревер.  Мне все равно,  назвали тебя так при рождении или
ты сама себя наградила этим именем... Может быть, хочешь жить?
     Волна его напора  накрыла  ведьму  с  головой;  поймав  надменный
взгляд, Клавдий  ввинтился в него,  измеряя "уровень колодца".  Ведьма
дернулась,  но в широко открытых глазах не было боли.  Этот щит ковали
не дилетанты.
     Расслабившись, Клавдий откинулся на спинку кресла. По единой шка-
ле ее "колодец" - семьдесят два. Высоко. Даже очень. Опасно...
     - Понимаешь, что тебя ждет? Будешь говорить со мной - или я помо-
гу тебе рассказать, что мне нужно?
     Магда Ревер дернула щекой:
     - Не сумеешь.
     - Да? - Клавдий подался вперед.
     Он не собирался исполнять свою угрозу.  Продираться сквозь щит, да
при уровне с семьдесят два,  да после тяжелого дня у него не  было  ни
малейшего желания; однако ведьма истолковала его движение буквально.
     Губы ее расцвели девичьей, почти детской улыбкой; измятый деловой
костюм, в котором ее,  вероятно,  и взяли,  вдруг переменил всой гряз-
но-бежевый цвет на снежно-белый,  потом расползся лоскутками и стек на
каменный пол.  Магда Ревер стояла нагая, и колодки, намертво соединяв-
шие оба ее запястья и обе щиколотки,  казались теперь порождением при-
чудливой эротической фантазии.
     Магда Ревер запрокинула голову, и по телу ее прошла длинная, глу-
бокая, страдострастная судорога. Коричневые соски напряглись и вскину-
лись, заглядывая инквизитору в глаза;  в ушах у Клавдия глухо  ударили
барабаны. Громче, громче...
     Закусив губу, он выбросил вперед правую руку со сцепленными паль-
цами. Ведьма не удержала болезненного вскрика.
     Несколько минут Клавдий разглядывал собственную тень, подрагиваю-
щую вместе с огнем факела, и слушал, как опадает напряжение. Вот такие
повороты он не любил особенно.  После таких вот допросов слишком долго
чувствуешь себя подзаборным кобелем, слишком сильно себя презираешь...
     Он поднял глаза.  Магда Ревер скрючилась,  но не упала; на ней по
прежнему был  мятый  деловой костюм,  и стражники за ее спиной стояли,
как ни в чем не бывало.  Они ничего не видели.  Щит-ведьма  не  станет
распыляться на целую компанию мужиков...
     - Магда, - сказал он шепотом. - Ты заработала свой костер.
     Она вздрогнула,  но глаза не изменили своего отрешенно-надменного
выражения.
     - У тебя два часа на размышление...  Я хочу сделать Рянку округом
без ведьм. Это сложно - но мне поможешь ты...
     Губы ведьмы расползлись к ушам.
     - ...или не поможешь,  - невозмутимо продолжил Клавдий, - и у па-
лача не будет повода для сомнений.
     Щит-ведьма молчала. Под мятым пиджаком Клавдию померещились очер-
тания сосков; он сжал зубы:
     - Мы поедем в Рянку.  И ты передашь в мои руки все эти  тоненькие
ниточки...  не дергайся.  Ты это сделаешь или кто-то другой... Кто-ни-
будь да сделает.
     Он вскинул руку,  показывая,  что допрос окончен.  Уводимая Магда
хотела что-то сказать - но не сказала,  только глаза ее  на  мгновение
сделались узкими, как бойницы осажденной крепости.
     - Номер  семьсот  двенадцатый,  Магда  Ревер,  - сказал Клавдий в
пространство. - Режим содержания жесткий.
     Два часа,  отведенные  ей на размышление,  щит-ведьма Магда Ревер
проведет в стационарных колодках,  в одиночной камере,  где  в  каждую
стену вмурован знак зеркала.  На узком пятачке, где даже помыслы отра-
жаются от стен и возвращаются, десятикратно усиленные, к своему источ-
нику...
     Если Магда хочет выжить,  ей придется думать о приятном.  Клавдий
криво усмехнулся.
     При мысли о кураторе округа Рянка его усмешка  сделалась  злорад-
ной; теперь он,  по крайней мере,  знает, что сказать человеку, проси-
девшему в его приемной много долгих неприятных часов. Теперь он знает,
чего ради унизил рянкского коллегу - не из врожденной гнусности харак-
тера и даже не в отместку за былые интриги; поимка щит-ведьмы принесла
бы рянчанину заслуженные лавры,  если бы произошла перед эпидемией,  а
не во время нее. Теперь бедняга-куратор не дождется похвал...
     Клавдий подавил  в  себе желание курить.  Передернулся,  вспомнив
сладострастно набухшие  груди  Магды Ревер;  сжал зубы и поклялся себе
доработаться сегодня до потери сознания.  Так,  чтобы вообще ничего не
хотелось. Как мертвецу.
     - Дальше, - сказал он глухо. - Следующая.
     Протяжный скрип несмазываемых петель.  Вошедшая женщина,  свобод-
ная, без колодок, зашипела сквозь зубы и осела на руки стражников.
     Обыкновенная рабочая ведьма. Средняя по многим показателям; непо-
нятно,  почему ее выделили из прочих задержанных и доставили к нему на
допрос. Хотя с "колодцем" тут явно не все в порядке. Странный какой-то
колодец.
     - Поднимайся, - сказал он негромко.
     Стражникам приходилось удерживать ее.  Она безвольно висела на их
руках; защитных сил у нее хватало только на то, чтобы не лишиться соз-
нания.
     - Давай не будем воевать, - он чуть поправил капюшон, удобнее ус-
танавливая прорези для глаз.  - У тебя нет для этого сил,  у меня  нет
желания... В Рянке - что? "Удар" или "сеточка"?
     - Не знаю,  - прохрипела она с ненавистью, и в качестве наказания
за ложь он ввинтился в ее взгляд и замерял "колодец".
     Ведьма закричала, не в силах выносить боль; Клавдий стиснул зубы.
Семьдесят четыре.  У серенькой,  обыкновенной рабочей ведьмы...  Нечто
похожее испытывает огородник,  на чьем участке изловили медведку вели-
чиной с королевского пуделя.
     Женщина замолкла,  погрузившись в глубокий обморок. Клавдий поко-
сился в протокол предварительных допросов.  Ксана Утопка, по профессии
- учитель начальной школы.
     Закрыв глаза,  он в мельчайших подробностях вообразил себе  рянк-
ского куратора. Мысленно взял его за грудки, встряхнул...
     А ведь придется ехать в Рянку.  Туда,  где не  сегодня-завтра  во
множестве запылают костры самосудов.  Пожирающие не щит-ведьм и не во-
ин-ведьм,  и  даже не рабочих ведьм - а просто глупых неинициированных
девчонок, вроде той, рыжей, похожей на лисичку...
     - Номер семьсот девятый,  - сказал он в темноту.  - Ксана Утопка,
режим содержания - нейтральный... И быстренько врача.
     Открылась и закрылась скрипучая дверь.
     Следующая ведьма вошла в камеру с гордо поднятой головой, и Клав-
дий узнал ее. "Это еще начало! Это только начало, вы увидите!.."
     - Привет,  кликуша,  - бросил он сквозь зубы.
     Девчонке было  лет пятнадцать.  Присутствие Клавдия тяготило ее -
но не более; ее внутренней защите позавидовал бы тяжелый танк.
     - Привет, палач, - отозвалась она невозмутимо. - Поленцев припас?
     - Припас, - ласково успокоил Клавдий. - Так что же, говоришь, это
только начало?
     Девчонка оскалилась:
     - Сам увидишь.
     Она была флаг-ведьма. Эти фанатичны до безумия, и, что самое неп-
риятное, владеют  основами  предвидения.  Эдакие  истеричные  вещуньи,
прикрывающие кликушеством холодный расчетливый ум.
     - Ты совершеннолетняя? - спросил Клавдий раздумчиво.
     - Нет,  - сообщила девчонка беспечно.  - Мне нет  восемнадцати...
Согласно  своду законов о ведьмах несовершеннолетние особи не подлежат
допросу с пристрастием, ровно как и всем видам казней... Ага?
     - Ага, - кивнул Клавдий и поймал ее взгляд.
     Секундная пауза;  девчонка резко побледнела,  но боли не  выдала.
Клавдий отпустил  ее - и устало откинулся на спинку кресла.
     "Уровень колодца" - семьдесят шесть и пять.  Либо куратору округа
Рянка  следует выдать премию за отлов трех самых сильных ведьм в стра-
не, либо...
     Либо в Рянке с недавних пор родятся эдакие ведьмачие монстры. Как
грибы. На ровном месте.
     Клавдий прикрыл глаза. Курить хотелось невыносимо.
     Флаг-ведьма. Предчувствия,  предсказания,  потаенные  надежды   и
страхи...
     - Никаких допросов с пристрастием,  - сказал он сквозь зубы.
     Его правая рука вытянулась по направлению к собеседнице, так, что
кончики  напряженных пальцев оказались на уровне ее зеленых нагловатых
глаз. У флаг-ведьм есть преступная слабость - они слишком любят прори-
цать.
     - Убе... рите! - выдохнула девчонка; пальцы Клавдия сжались.
     ...Вряд ли она сказала бы что-нибудь даже под пыткой; однако про-
рочества лезли из нее сами,  и она не могла,  да и не  слишком  хотела
удерживать этот сумбурный мутноватый поток.  Зеленые глаза вдохновенно
горели:
     - Она... идет! Она уже идет, она... - неразборчивое бормотание. -
ОНА возьмет нас к себе, и.. - бессвязные выкрики. Блаженная улыбка.
     Клавдий скосил глаза в ящик стола  -  да,  диктофон  работал.  Он
возьмет этот  текст  на  заметку - кое-что может оказаться интересным,
хотя теперешний,  сиюминутный смысл предсказания таится, без сомнения,
в одной только фразе:
     - Одница!  - выкрикивала девчонка,  запрокидывая голову.  - Округ
Одница, да, да, да!!
     Слово "Одница" для множества людей звучало как музыка.  Округ-ку-
рорт, приманка для туристов всего  мира,  бесконечные  полосы  пляжей,
красивая  жизнь,  священная мечта,  вынашиваемая долгие месяцы осени и
зимы,  деньги, откладываемые и припасаемые специально "на Одницу", для
Одницы и во имя ее...
     Округ Одница граничил с Рянкой. И куратором там был как раз чело-
век Клавдия,  проверенный,  верный,  и,  ясен пень,  в Рянку ехать уже
поздно. Одница, округ Одница...
     Девчонка закончила пророчить через десять секунд после того,  как
он снял принуждение и отвел руку.  Криво умехнулась, пытаясь восстано-
вить утраченное достоинство;  как-никак, а она поддалась насилию. Сде-
лала то, чего от нее требовали...
     Месть не заставила долго себя ждать:
     - Ты закончишь свою жизнь на костре.
     Клавдий поднял брови:
     - Ой ли? Ты ни с кем меня не перепутала?
     - Ты  умрешь на костре,  - повторила девчонка с нажимом.  - Жаль,
что я этого не увижу.
     - Нашла,  о чем жалеть, - сказал он искренне, но девчонка не уго-
монилась, и, уже уводимая по коридору, продолжала звонко вопить:
     - На костре!.. Великий Инквизитор разделит участь ведьм, на кост-
ре, на костре, на ко...
     Скрипучая дверь закрылась,  проглотив конец ее фразы; Клавдий ре-
шил, что для перекура уже слишком поздно.
     Четвертая из задержанных была худа и крючконоса. Темный плащ бол-
тался на ней,  как на вешалке; при виде Клавдия - черная фигура, подс-
веченная факелом, черный капюшон, пристальные глаза в узких прорезях -
женщина затряслась и закрыла лицо руками.
     Некоторое время он смотрел на нее несколько оторопело.  Привыкший
доверять профессиональному шестому - или уже седьмому?  - чувству,  он
пребывал на  этот раз в затруднении;  "Диара Луц,  - говорил предвари-
тельный протокол.  - Администратор танцевального ансамбля. Предположи-
тельно воин-ведьма, классификация затруднена в связи с..."
     Пробежавшись глазами  по  тексту,  Клавдий  соскользнул к нижнему
краю листа,  к подписям.  Прочитал и испытал нечто  вроде  облегчения;
значит так, дорогой мой рянкский куратор. Теперь тебя можно отстранять
легко и без всяких колебаний - потому что такого  промаха  не  прощают
даже близким друзьям. Надо же, "воин-ведьма"...
     - Я не ведьма,  - прошептала крючконосая,  все еще закрывая  лицо
руками. - Это ужасная ошибка... Кланусь жизнью, я не ведьма, я...
     - Я знаю, - отозвался Клавдий со вздохом.
     Женщина на секунду затихла. Оторвала от щек мокрые пальцы; подня-
ла на Клавдия опухшие от слез глаза:
     - Вы... Я не... За что?!
     - Верховная Инквизиция приносит вам свои глубочайшие извинения, -
сказал он  официальным  бесцветным  голосом.  - Виновные в трагической
ошибке будут строго наказаны.
     Она всхлипнула:
     - Меня... как... вместе с... ними... как же мне теперь... жить...
что я скажу...
     Стражники, изрядно удивленные,  уже провожали ее в коридор; Клав-
дий не выдержал и потупился, пряча глаза.
     Скрипучая дверь закрылась; Великий Инквизитор в раздражении отки-
нул капюшон, стянул с плеч шелковый плащ и нащупал в нагрудном кармане
вожделенную пачку сигарет.

     На куратора округа Рянка он не стал тратить времени. Вообще; под-
писал приказ о смещении и велел Глюру довести до ведома.
     Полтора часа были съедены сводками и донесениями; эпидемию в Рян-
ке удалось приостановить,  зато в Бернсте, на другом конце страны, на-
чался массовый падеж скота.  Перед дворцом Инквизиции мок  под  дождем
озлевший пикет. Клавдий мимоходом взял в руки еще теплую фотографию, с
которой глядели хмурые лица и достаточно  оскорбительные  плакаты;  он
почему-то был уверен,  что в эту же самую минуту точно такая же фотог-
рафия ложится на стол к герцогу.
     Будто отвечая на его мысли, замигал красный огонек на панели пра-
вительственного телефона.
     - А до вас нелегко дозвониться, господин Великий Инквизитор.
     - Работа во имя безопасности государства требует  некоторой  под-
вижности, ваше сиятельство, - отозвался Клавдий сухо.
     Герцог хмыкнул:
     - Тогда  остается надеяться,  что в ближайшие часы вы будете куда
подвижнее, нежели последние полгода...  Если,  конечно, здесь есть ка-
кая-то зависимость.  Между вашей подвижностью и числом погибших в Рян-
ке. Между вашей подвижностью и уроном,  нанесенным хозяйству  Бернста;
вы слышали, там отчего-то дохнут коровы? Отчего бы это, вы не знаете?
     - Для чистоты эксперимента,  - медленно проговорил Клавдий, - для
чистоты эксперимента следовало бы отправить меня отдых...  на курорт в
Одницу, к примеру.  И поглядеть - может быть,  так будет лучше?  Может
быть, коровы оживут?..
     - Самое время слегка пошутить, - голос герцога из холодно-насмеш-
ливого сделался просто холодным.
     - Самое время меня вздрючить,  - отозвался Клавдий в тон. - В од-
ном анекдоте  ушлый  пастушок лупил быка-производителя прямо во время,
так сказать, процесса... Чтобы улучшить качество потомства. Да?
     Герцог сделал паузу.  Любой чиновник за это время трижды успел бы
наложить в штаны. Значительная пауза, красивая.
     - Без обид,  Клав, - сказал герцог тоном ниже. - Но мне неприятно
то, что происходит.
     - Мы сделаем все, чтобы оно происходило как можно меньше, - сооб-
щил Старж примирительно.
     На том и порешили.
     Несколько минут Клавдий осторожно держал в руках опустевшую труб-
ку; потом щелкнул по рычагу и вызвал номер заместителя:
     - Завтра утром, Глюр, я намерен оказаться в Однице.

     Он заехал домой на полчаса. Снова изучил содержимое холодильника,
пополненного  вездесущей домработницей;  выпил холодной воды,  поменял
рубашку, с  отвращением покосился на вонючую пепельницу и повалился на
диван - пятнадцать минут ни-о-чем-не-думания. Это святое.
     Из расслабленного полусна его вывел телефонный звонок; рука сама,
наощупь поймала трубку:
     - Я слушаю.
     Тихонько потрескивал  незримый  коридор,  возникший  между  ним и
кем-то, молчащим на том конце провода.
     - Я слушаю, да... - повторил он механически.
     В трубке дышали. Тихо и сбивчиво; еще не успев ни о чем подумать,
Клавдий сел на диване:
     - Кто говорит?
     Никто не  говорит.  Тишина;  не ошибка неверных проводов - просто
молчание. Трубка,  намертво затиснутая в чьей-то руке.  Отдаленный шум
города, пробивающийся сквозь стенки телефонной будки. Сдерживаемое ды-
хание, причем тот, кто дышит, не особенно велик. Маленький объем груд-
ной клетки...
     - Ивга, это ты?..
     Испуганно завопили короткие гудки.
     Клавдий взглянул на часы. Под окнами его уже ждет машина.
     Зар-раза...
     Он пощелкал по кнопкам,  набирая номер;  трубку, по счастью,  взял
младший Митец. Хрипловатый и, кажется, сонный.
     - Назар? - Клавдий постарался, чтобы голос его прозвучал как мож-
но естественнее и беспечнее. - Это Клав говорит. Как дела?
     - Спасибо,  - выдавил парень через силу.  - Хорошо... Я... позову
папу?
     Клавдий замялся:
     - Назарушка,  я ведь уезжаю сию секунду... Просто хотел спросить,
все ли... А Ивга не появилась?
     Пауза. Да, герцогу есть еще куда расти. И у кого учиться. У Наза-
ра Митеца, двадцати с половиной лет.
     - Нет,  - произнес Назар наконец. - Так папу не звать?
     - Привет передавай, - сказал Клавдий поспешно. - Ну, пока?
     - Пока...
     Снова многозначительные короткие  гудки.  Что  за  день  сегодня,
подумал Клавдий устало. Праздник телефонного пунктира...
     Он набрал другой номер. Дежурный по тюремному блоку ответил сразу
же.
     - Добрый вечер, Куль, это Старж говорит... Магда Ревер, щит-ведь-
ма, номер семьсот двенадцатый, ничего не хочет мне сказать?
     Молчание. Ну что за поразительный день, подумал Клавдий.
     - Куль, я не умею читать мысли, если они не облечены в слова.
     - Господин Великий Инквизитор...  Я десять  минут  назад  доложил
господину Глюру, что...
     - Что?!
     - Магда Ревер,  номер семьсот двенадцатый, покончила с собой. Че-
рез знак зеркала... Господин Великий Инквизитор, я готов понести кару,
но...
     - Понятно.  Продолжайте нести службу,  Куль.  Все,  что я хочу по
этому поводу сказать, я скажу вам при встрече.
     На этот раз гудков не было - дежурный Куль преданно  ждал,  чтобы
Клавдий положил трубку первым. Ну надо же, какие церемонии...
     Магда Ревер все равно была обречена. Другое дело, что убивать се-
бя через знак зеркала мучительно и противно - все равно,  что топиться
в собственном дерьме.  Она сидела в колодках,  в крохотной  квадратной
камере, и  вызывала  к жизни всю свою ненависть и желчь;  отражаясь от
стенок со знаком "зеркала",  ее собственные нечистоты медленно ее уби-
вали.
     А может быть, быстро. Она ведь была сильной и злой, эта Магда Ре-
вер. Может быть, и смерть ее была легка...
     В дверь почтительно звякнули.  Клавдий прошел в переднюю как был,
полуодетый, и тем сильно смутил возникшего на пороге телохранителя:
     - Господин Старж, из аэропорта звонили, ждать нас или нет...
     - Заждались,  - бросил Клавдий равнодушно. - Можно, я штаны наде-
ну? Нет?
     Телохранитель вежливо промолчал.

                                           (ДЮНКА. ДЕКАБРЬ-ЯНВАРЬ)

     С того  самого вечера он перестал ездить на кладбище,  потому что
ночные посещения могилы не приносили больше отдыха, а только обостряли
поселившееся в его душе беспокойство.
     Юлек, кажется, был рад - однако вскорости странное поведение при-
ятеля стало беспокоить его куда больше, чем былые бдения на могиле.
     Клав нервничал. Клав вздрагивал от невинного прикосновения к пле-
чу; Клав  боялся темноты - и в то же время жадно всматривался в ночные
окна, в сумерки на улицах,  и выражение его глаз в такие минуты  очень
не нравилось Юлеку.
     - Малый, ты, это... Не стесняйся только, если что. Всякое бывает,
может быть, тебе к врачу?..
     - Спасибо, Юль. Со мной все в порядке.
     Однажды, вернувшись с занятий раньше сотоварища, Юлек обнаружил в
комнате следы чужого присутствия и предположил,  что к Клаву приходила
девочка.
     - Малый, ты сегодня никого не ждал? Вроде посидела и ушла, конфе-
ту из вазочки слопала и наследила вот... Чего она, по общаге босая хо-
дит?
     Клав сделался  не белый даже - синий.  Юлек впервые всерьез поду-
мал, что хорошо бы переселиться в другую комнату. От греха подальше.
     И он наверняка решился бы на столь крутую меру, если бы знал, что
каждую полночь Клав просыпается с белыми от страха глазами.  Ему  ночь
за  ночью  снится лицо,  заглядывающее из воды в круглое окошко черной
самосвальной камеры. Не живое и веселое, как в тот летний день - а бе-
лое и неподвижное, затерянное среди ненужных атласных оборочек тяжело-
го гроба...
     - Юль, это ты только что дверью хлопнул? В комнате?
     - Не... Я думал, ты.
     - Я... Я в умывальню ходил...
     - Ну,  значит,  Пиня забежал свою книжку забрать,  а  что  такого
страшного?
     - Ничего... Вот его книжка, лежит...
     - Ну, еще кто-нибудь... Ну и что?! Сопрут у тебя что-то? Ты, это,
дерганный такой,  как баба-истеричка. Гризапам горстями жрешь, смотри,
скоро на иглу сядешь...
     - Пошел ты...

     Очередной бессонной  ночью  Клав признался Дюнке в постыдной тру-
сости. Он боится неведомого; то, что находится на грани между "есть" и
"нет", навевает тоску.  Он живет ради того, чтобы думать о Дюнке - по-
чему же с того памятного вьюжного вечера мысли о ней вызывают страх?..
Пусть она не обижается. Если она слышит его - пусть подаст знак. У не-
го хватит любви, чтобы перешагнуть через ЭТО...
     После этой сбивчивой исповеди на него снизошело странное спокойс-
твие; он  безмятежно  проспал  ночь  и проснулся ровно в семь - как от
толчка.
     Юлек размеренно сопел - в тот день у него не было первой пары.  В
умывальне напротив  лили  воду,  негромко  переговаривались,  хихикали
братья-лицеисты - ежедневные утренние звуки, слишком обыденные для то-
го, чтобы поднять Клава из теплого глубокого сна...
     Запах. Какой странный запах, неприятный дух паленой синтетики...
     Он встал. Хлопая в полутьме глазами, выбрался за ширму, отгоражи-
вающую "спальню" от "прихожей", и включил настольную лампу.
     Прикосновение давней метели. Снежинки, бьющиеся в стекло...
     Он еще не понял, в чем дело, но майка на спине уже взмокла, пови-
нуясь бессознательному.
     На стареньком  деревянном  столе,  где толпились банки консервов,
пачки печенья, кофейник, спички и хозяйственное мыло, спокон веков ле-
жала пестренькая клеенчатая скатерть.
     Среди намалеванных на ней яблок и помидор, лука, орехов и прочего
радостного изобилия темнел сейчас черный след ожога.
     Так бывает, когда по недомыслию коснешься кленки утюгом. Остается
сморщенный, почерневший рубец - и гадкий запах горелого.  Вот как сей-
час...
     Только тот, кто был здесь несколько минут назад, коснулся скатер-
ти не утюгом и не паяльником.  Потому что горелый след  был  отпечаток
ладони. Выжженный след пятерни.
     ...Клав сдержался.
     Юлек по-прежнему сопел;  прислушиваясь и вздрагивая от любого из-
менения в его дыхании,  Клав судорожно принялся  сдирать  скатерть  со
стола.
     Звякали банки. Клав торопился, шипя неслышные проклятия; он поче-
му-то был уверен,  что любой чужой взгляд на отпечаток ЭТОЙ руки сулит
неслыханные беды.  По счастью,  на столешнице под скатертью ожог  едва
просматривался - Клав ожесточенно соскоблил его ножом.
     Юлек спал; Клав натянул пальто - прямо поверх пижамы - и высколь-
знул из комнаты, прижимая к груди небольшой газетный сверток.
     ...Он возвращался,  пропахший дымом от сгоревшей синтетики. Никто
не видел. Никто не узнает.
     На углу оживленно беседовали и дымили в пять  сигарет  ребята  из
службы "Чугайстер".  Прохожие  обходили их на почтительном расстоянии;
Клав приблизился, улыбаясь широко и обаятельно:
     - Ребята, угостите сигареткой.
     Под пятью такими взглядами Юлек Митец, к примеру, одним махом на-
ложил бы в штаны. Клав только скромно пожал плечами:
     - Ну нету денег у бедного лицеиста,  мама с папой на сигареты  не
дают, оно и понятно, да?
     - Да,  - с насмешкой отозвался коротконогий, с мощным торсом кре-
пыш;  широкая  меховая  безрукавка делала его фигуру приземистой,  как
стол. - Курить вредно, хамить опасно.
     - Хороший парень,  - усмехнулся другой, сутуловатый, с прозрачны-
ми, как стекло, голубыми глазами. - Тебе уже семнадцать исполнилось?
     - Нет,  - сообщил Клав, не утруждая себя враньем. - Но, поскольку
с бабой я уже переспал,  давайте будем считать меня  совершеннолетним.
Да?
     Кажется, четверо из пятерых на мгновение растерялись.  Пятый, не-
молодой, с навечно загорелым скуластым лицом, удовлетворенно кивнул:
     - Убедил. Лови.
     В руку Клаву легла сигарета,  короткая и толстая, и следом протя-
нулась зажигалка:
     - Закуривай...
     И он затянулся впервые в жизни.
     Те четверо,  что  молча злились на него за свою мгновенную расте-
рянность, сразу же взяли реванш. Мальчишка кашлял, легкие его раздира-
лись свирепым "матросским" табаком, а из глаз градом катились слезы.
     - Достукался?
     - Как с бабой-то, так же было? Или все же сподручнее?
     - А вот в лицее  твоем  расскажу!  Вас  там  розгами,  часом,  не
учат?..
     Преодолевая тошноту, Клав затягивался снова и снова. Перед глаза-
ми у  него  дотлевала скатерть с выжженным следом ладони.  Если бы чу-
гайстры ЭТО видели...
     Ему нужно было преодолеть страх перед ними, чугайстрами, убийцами
нявок. Ему,  сообщнику,  уничтожившему улику.  Потому что теперь Дюнка
будет с ним, он знает это точно.
     Ему все равно, кто она теперь. Но теперь они будут вместе.

                              ГЛАВА ТРЕТЬЯ
                              ------------

                                 * * *

     Ивга выспалась в метро.  Забилась в угол сидения и продремала так
часов шесть, и вокруг сменялись какие-то люди, и снилось, что вытаски-
вают из-под руки сумку,  что будят,  хватают,  куда-то ведут...  Она в
ужасе открывала глаза - и успокоенно засыпала снова,  а тусклые  лампы
горели, пассажиры входили и выходили, за стенами выли тоннели, и голо-
са их вплетались в ее сон то ревом толпы на площади,  то пронзительным
детским хором.
     Потом поезд остановился на конечной, и угрюмый старичок в формен-
ном мундире велел ей выходить. Был час после полуночи.
     Выбирать место ночлега не приходилось;  Ивга  потерянно  постояла
под звездами на совершенно безлюдной улице.  Пахло ночной фиалкой, ус-
покаивающе шелестели деревья,  Ивга не могла сообразить, в каком конце
города находится. Вдоль улицы тянулась желтая стена - Ивга пошла вдоль
нее просто потому, что больше нечего было делать.
     Взгляду ее  открылись железнодорожные пути со стадом расцепленных
товарных вагонов, почему-то коротающих здесь ночь; пахло машинным мас-
лом и снова-таки ночной фиалкой,  ветер приносил откуда-то запах воды,
видимо,  близко был берег реки или озеро.  Ивга подумала, что, отыскав
укромное местечко,  она сможет славно выспаться; почти сразу же пришло
ощущение чужого невидимого присутствия.
     Ивга не так хорошо видела в темноте и не так точно угадывала  че-
ловеческие  мысли,  но интуиция у нее всегда была сильна,  и потому ей
сразу же стало ясно, что ночлега здесь не будет. Не стоит здесь спать.
Наверняка не стоит...
     Будто подтверждая  эту  ее  мысль,  чуть в стороне возникли,  как
призраки, белые глаза фонариков.
     Ивга остановилась,  как вкопанная;  все страхи, которые охочая до
испуга людская  фантазия  приписывает  заброшенным  безлюдным  местам,
вспомнились одновременно и слепились в один клубок. Маньяки? Насильни-
ки? Людоеды?..
     Крикнула женщина.  Резко  и сильно,  как большая птица;  фонарики
метнулись вперед и рассыпались полукольцом.  Ивга почувствовала  себя,
как в плохом сне - ноги должны бы идти, но не отрываются от асфальта.
     Они выскочили Ивге навстречу.  Похожие, как близнецы - впрочем, в
темноте и  на  бегу  разглядеть их было невозможно.  Обе молодые,  обе
бледные, обе в лохмотьях; у обеих в глазах застыл звериный ужас. Пато-
логический страх,  будто бы то,  что преследовало их из темноты,  было
стократ ужаснее смерти.
     Ивга отшатнулась;  они  пронеслись мимо,  не заметив ее,  едва не
сбив ее с ног. От них пахнуло чем-то, чему Ивга не могла дать названия
- но сильнее пахнуло страхом, и на какое-то время Ивга потеряла власть
над собой.
     Бежать. Добежать до метро,  хотя бы вырваться на улицу,  прочь от
страшной желтой стены... Еще немного, только бежать, изо всех сил, вон
из кожи...
     Те двое бежали впереди; когда они нырнули под темную тушу вагона,
Ивга поверила,  что там спасение. Холодно блеснул рельс в свете одино-
кого фонаря;  обдирая ладони,  бросив бесполезную сумку,  Ивга  тяжело
выбралась с той стороны.  И снова под вагон, и снова... Лиса среди ро-
щи, обложенной охотниками. Рыжий зверь, уходящий от погони, запутываю-
щий следы, вперед, вперед, вперед...
     Яркий свет фонарика отразился в кем-то брошенной консервной  бан-
ке.  Ивга закричала; те, что бежали впереди, закричали тоже. Полностью
теряя рассудок, сделавшись животным, бегущим по кромке между жизнью и
смертью, Ивга  последним усилием бросила тело в узкую щель стены.  Там
спасение, там человеческие дома, там...
     В последний момент ее схватили за ногу. Бледные женщины закричали
снова - в два голоса, тоскливо и жутко.
     Их было много. Они были везде - кольцом, кольцом, черные одеяния,
теряющиеся на фоне ночи,  и нелепые безрукавки, посверкивающие искусс-
твенным мехом в режущем свете фонарей. Вот они стали кругом, вот поло-
жили руки один другому на плечи, вот шагнули вперед...
     Крик.
     Круг танцующих сомкнулся.  Как хищный цветок,  изловивший муху  и
удовлетворенно поводящий тычинками;  как бродячий желудок, готовый пе-
реварить все живое,  по неосторожности попавшее в круг. Инструмент чу-
довищной казни - танец чугайстров.
     Хоровод. Череда сложных движений - то медлительных и тягучих,  то
мгновенных, стремительных;  прядильный станок, вытягивающий жилы. Обод
черного, изуверски проворачивающегося колеса; танец чьей-то смерти...
     И запах фиалок. Неестественно сильный запах.
     Земля встала дыбом.
     С каждым движением множились невидимые нити, захлестнувшие жертв.
Как пульсирующие шланги,  забирающие жизнь. Как черные присоски, вытя-
гивающие душу.  Две тени,  бьющиеся в долгой агонии, и третья - обезу-
мевшая, беззвучно кричащая Ивга.
     Удушающая, пропахшая  фиалками  ночь.  Выворачивающая  наизнанку,
отскабливающая дымящиеся внутренности с вывернутой шкуры...
     - Ведьма...
     Кажется, на мгновение ей позволили потерять сознание. Куда-то от-
волокли за руки и за плечи,  по траве, по мелким камушкам, впивающимся
в тело.  Ночь превратилась в день - ей в лицо ударил свет  сразу  нес-
кольких фонариков, и она забилась, закрывая лицо руками.
     - Тихо, дура...
     - Затесалась...
     - Потом. Потом...
     Ее оставили в покое.
     Вот почему эти нявки так орут. Вот что они, приблизительно, чувс-
твуют... И потом остается пустая кожа.  Как чулок. С первого взгляда -
тонкий, искусно сшитый комбинезон.  С пластинками ногтей. С белыми ша-
рами глаз. С волосами на плоской голове, плоской, как сдувшийся мячик,
и оттого неестественно огромной...
     Чугайстры закончили.  Ивга только и сумела, что отползти подальше
в сторону. Под вагон, где ее тут же и нашли.
     - Иди сюда...
     Она не сопротивлялась.
     - Ты ведьма? Ты что здесь делаешь, дура?
     Она бы объяснила им. Ох, она бы объяснила...
     - Расклеилась девчонка,  - сказал один, на чьем фонарике был жел-
тый солнечный фильтр.  - А нечего шляться ночью по пустырям. И удирать
тоже нечего, коли не нявка...
     Ивга почувствовала,  как ее безвольную руку забрасывают на чье-то
жесткое плечо:
     - Пойдем,  девочка...  Ты,  - это подельщику,  - свои проповеди в
письменном виде... О правильном поведении для молоденьких ведьм, кото-
рые инициироваться не хотят, а на учет становиться боятся. Так ведь? -
это Ивге.
     Ивга длинно всхлипнула.  Обладатель жесткого  плеча  все  слишком
быстро понял и слишком емко объяснил;  земля качнулась под ногами,  и,
стремясь удержать равновесие,  она вцепилась в меховую  безрукавку  на
его плече.
     - Ты не бойся...  Мы тебя не тронем.  На кой ты нам сдалась,  ду-
ра... - это тот, с солнечным фильтром. - Другие, может, и воспользова-
лись бы оказией,  да нам надобности нет, видишь ли, у нас таких девчо-
нок... Да не таких, а почище и покрасивше, надо сказать...
     Кто-то засмеялся.  Кто-то беззлобно бросил - "заткнись"... Борясь
с оцепенением и болью,  Ивга подумала,  что обладатель желтого фильтра
среди них шут. Шут-чугайстер, так не бывает, но вот же, есть...
     - Эй, девочка, а сумка-то твоя? Твоя - или кого-то из ТЕХ?
     Ивга всхлипнула и прижала сумку к груди.
     Их машины стояли по ту сторону стены. Крытый фургон с желто-зеле-
ной мигалкой  на  крыше  и несколько легковушек,  больших и маленьких,
потрепанных и не очень.
     - Тебя подвезти? - высокий чугайстер с круглой, почти наголо ост-
риженной головой распахнул перед Ивгой дверцы фургона;  под мышкой  он
небрежно держал свернутый пластиковый мешок на молнии,  Ивга знала, что
там внутри.
     Видимо, это знание отразилось у нее на лице,  потому что тот,  на
чье плечо она опиралась, примирительно повторил:
     - Не бойся...
     Она замотала  головой.  Она не сядет в фургон под страхом смерти.
Она скорее ляжет под его колеса...
     - Давай я тебя довезу,  - вдруг совершенно серьезно предложил об-
ладатель желтого фильтра.  - У меня "максик", ты ведь простых, цивиль-
ных машин не боишься?
     Все они, полчаса назад бывшие шестеренками чудовищного механизма,
сейчас негромко, совершенно по-человечески разговаривали за ее спиной.
По очереди заводились машины;  Ивга поняла вдруг, что стоит перед зак-
рывшейся дверцей фургона, и вокруг нет уже никого, и тот, за чье плечо
она держалась, договаривается о чем-то с высоким, круглоголовым, и оба
говорят о будущем дне, но называют его не "завтра", а "сегодня"...
     А небо уже не черное,  а серое.  Темно-серое,  мутно-серое, расс-
вет...
     - Тебе что,  некуда ехать? - тихо спросил тот, кого Ивга про себя
назвала шутом. - Дома нет? Выгнали, или ты приезжая? Без денег?
     Она хотела  попросить,  чтобы  он от нее отстал - но вместо этого
лишь жалобно растянула губы, пытаясь изобразить улыбку.
     - Пойдем, - он взял ее за руку.
     У него действительно был  "максик".  Маленькая  машинка,  которую
будто бы только что поддал под зад самосвал, и оттого багажник сделал-
ся похожим на гармошку.
     - Я теперь сутки отдыхаю... Ты не бойся. Я же не зверь... Ты пос-
мотри на себя,  красивая ведь девка... Я понимаю, инквизиция вас гоня-
ет,  но я - не инквизиция...  Да брось ты сумку на заднее сиденье, что
ты вцепилась в нее, не отберу...
     Желтая стена поплыла назад. Быстрее, быстрее...
     Ивга прерывисто вздохнула и закрыла глаза.

                                * * *

     Одница встретила Клавдия душной ночью, цепями огней и бронирован-
ной машиной на краю бетонки - черной, похожей издали на мокрый лакиро-
ванный штиблет.
     - Да погибнет скверна, патрон.
     Прошло целых полминуты,  прежде чем он узнал  голос.  Глубокий  и
сильный голос несостоявшейся оперной певицы.  Надо же, как она измени-
лась за прошедшие три года.  Не постарела - но изменилась сильно,  или
виной тому неестественно желтый свет фонарей?..
     Тонированные стекла машины делали  внешний  мир  сказочно-зыбким,
матовым, призрачным; презирая поздний час, Одница сверкала огнями, во-
рочала полотнищами реклам,  строила приезжему  глазки.  Клавдий  вдруг
вспомнил, как  лет  тридцать с лишним назад впервые приехал сюда с ма-
терью, и тоже ночью,  и в аэропорту взяли такси,  и волшебный город за
окном казался...
     - Куратор Мавин приготовил отчет,  патрон. И по первому же вашему
требованию...
     - Я по ночам не соблюдаю этикета,  - уронил Клавдий глухо.  -  Не
утомляй меня, Федора, я и без того малость утомленный... Как дети?
     Последовала пауза. Поздние машины, которых на ночных улицах води-
лось изрядно,  уважительно  шарахались  от  неспешно ползущего черного
броневика; коротко стриженый затылок водителя за синим  стеклом  ловил
отсветы огней и потому казался планетой, вращающейся вокруг сотни све-
тил.
     - Дети... хорошо, - медленно ответила Федора. - Все... хорошо.
     - Я не знал, что ты в Однице, - честно признался Клавдий.
     Федора бледно улыбнулась:
     - Вижна не в состоянии уследить за всеми кадровыми  перестановка-
ми... Это было бы ненормально.
     - За три года ты здорово продвинулась по службе.
     - Стараюсь...
     - А в каких ты отношениях с этим склочником Мавином?
     Снова пауза;  Клавдий понял,  что неверно поставил вопрос. Непра-
вильно сформулировал.
     - В  достаточно теплых,  - отозвалась наконец женщина.  - Но не в
близких... Если ты это хотел узнать.
     Клавдий хотел заверить ее, что "не хотел" - но вовремя удержался.
Подобное уверение прозвучало бы и вовсе вызывающе.
     - Твой визит не планировался заранее,  - сказала женщина с корот-
ким смешком. - Слишком внезапно... Мавин задергался - он ведь тебя бо-
ится.
     - Да? - искренне удивился Клавдий.
     Женщина перевела дыхание. Потупилась:
     - Знаешь...  Мне было бы проще, если бы мы остались в рамках эти-
кета.
     Проще - не всегда означает лучше, хотел сказать Клавдий. Но удер-
жался,  избавил язык от многозначительной фразы.  Чего доброго, Федора
подумает о нем, что он умнее, чем есть на самом деле...
     Он криво усмехнулся; женщина напряглась.
     - Мы можем вернуться в эти рамки, - сказал он примирительно.
     Федора отвернулась:
     - Поздно... Теперь это меня оскорбит.
     Железный характер,  змеиный  ум - и мнительность некрасивого под-
ростка. Нет,  он никогда и ни в чем не мог ей помочь.  И, вероятно, не
сможет.
     - Как ты думаешь, почему я приехал?
     Снова напряжение в ее красивых холодных глазах.  Почти испуг; или
снова обманывает призрачный скользящий свет?
     - Клавдий, - почти скороговорка, - Клав...
     Она впервые произнесла его имя. Поспешно и как-то скомкано, буд-
то боясь обжечь язык.
     - Клавдий,  у нас большие неприятности...  У меня,  у Мавина... У
нас у всех...
     - Да?
     - Да...  Летом  смертность в округе традиционно возрастает.  Нес-
частные случаи в горах, на воде... Отравления, молодежные драки... Ко-
лоссальный приток  туристов...  и очень сложно определить...  когда за
чьей-либо смертью стоит ведьма.  Но... за последние две недели мы при-
говорили десять человек. Приговоры еще не приведены в исполнение...
     Клавдий молчал.  Федора  волновалась;  за  всю историю Инквизиции
всех служивших в ней женщин можно было перечесть по пальцам. Обеих рук
и одной ноги. На подобных постах женщины, как правило, отличаются жес-
токостью и непримиримостью - в душе Федоры хватало того и другого.  Но
сейчас она волновалась, и Клавдий не хотел ей мешать.
     - За последний месяц,  патрон, уровень вновь инициированных ведьм
вырос  в среднем в два раза...  "Колодцы" - семьдесят пять,  восемьде-
сят... Небывалая...  агрессивность... И - сцепка. Раньше такого не бы-
ло, всякая ведьма одиночка... Теперь...
     - Почему же куратор Мавин не обращался с докладом в Вижну? - про-
шелестел Клавдий  одним из самых страшных своих голосов.  И почувство-
вал, как отстранилась, сжалась Федора:
     - Он... Сперва мы думали, что это ошибка. Потом - что это наш не-
досмотр,  что мы что-то где-то пропустили и теперь расхлебываем... По-
нятно, докладывать о... собственной несостоятельности...
     - Я все понял,  - сказал Клавдий обычным голосом. - Не говори Ма-
вину о нашей беседе. Пусть расскажет мне сам.
     Машина остановилась перед слабо подсвеченным зданием - памятником
архитектуры. Самый старый и красивый Дворец Инквизиции в стране.
     - Клав...
     Он почувствовал, что его держат за руку.
     - Клавдий... Ты ведь все понимаешь? Что происходит? Ты остановишь
это, да?
     Распахнулась дверца.  Водитель почтительно  склонился,  приглашая
господ инквизиторов выйти.
     Неприятно пораженный ее слабостью, он хотел ответить что-то успо-
каивающе-неопределенное - но в этот момент из ночи будто взглянула су-
зившимися глазами  покойная  ведьма Магда Ревер.  С которой лепестками
сползал на пол мятый деловой костюм...
     Он увидел Федору нагой. Такой, как помнил - мягкой и женственной,
с тяжелой округлой грудью,  со слишком широкими по современным  меркам
бедрами; на правом плече у нее родинка,  снабженная дерзким черным во-
лоском. Упругим, как антенна...
     Кобель, подзаборный кобель! На глазах у двух подчиненных!..
     - Выходи,  - сказал он резко.  Слишком резко, Федора отшатнулась,
но он не стал заглаживать неловкость.  Его борьба с собой длилась дол-
гую минуту и стоила новых седых волос - ладно,  теперь он будет жесто-
ким. И с Федорой, и... с ними. Товарками покойной Магды Ревер. Сколько
бы их ни сыскалось в благословенном округе Одница.

                                             (ДЮНКА. ФЕВРАЛЬ-МАРТ)

     За неделю до окончания зимы он выпросил у  приятеля-гребца  ключи
от домика на спортбазе.
     Под потолком горела лампочка в абажуре из паутины,  и тела дохлых
мух отбрасывали на фанерные стены непропорционально большие тени. Док-
расна раскалялись спирали электрического камина, в углу оранжевой гор-
кой лежали  спасательные  жилеты,  а вдоль стены строго,  как часовые,
стояли красивые лакированные весла.  Клав садился на продавленную кро-
вать и ждал.
     Он не знал,  откуда она появляется.  Ходит ли она через ГРАНЬ или
просто прячется в лозняке. Или, может быть, под водой?..
     Деревянные ступеньки старого домика тихо поскрипывали под ее  бо-
сыми ногами.  Заслышав этот скрип, он всякий раз ощущал мгновенную об-
морочную слабость. И вот еще звук капающей воды - кап... кап...
     Со скрипом приоткрывалась дверь. Дюнка стояла в проеме, и мокрые,
не собранные в прическу волосы лежали у нее на плечах.  С прядей-сосу-
лек прозрачными ручейками скатывалась вода.  Тускло посверкивала змеи-
ная кожа влажного купальника...
     Поначалу ему было очень тяжело.  Он плел чепуху,  пытаясь за бол-
товней спрятать страх и мучительный дискомфорт. В такие дни Дюнка мол-
чала, чуть улыбалась сомкнутым ртом и печально, понимающе кивала.
     Потом он успокоился.  Привык, стал по-настоящему ждать свиданий -
без слабости в коленках,  без обмирания и ночных кошмаров. Дюнка пове-
селела, и тогда он поверил наконец, что она вернулась.
     Он говорил,  она слушала. Все разговоры были ни о чем; иногда она
клала холодную  ладошку  ему  на плечо,  и он сжимал зубы,  пытаясь на
вздрагивать. И брал ее руку в свою.  И рука из ледяной делалась  вдруг
горячей, и Клав касался ее губами. И бормотал, как заведенный: "Дюнка,
я никого,  кроме тебя...  Дюночка,  ты бы не могла вернуться совсем...
Пойдем со мной, пойдем, будем жить в городе, хочешь, я брошу лицей..."
     Она молчала и загадочно улыбалась. Не то "да", не то "нет"...
     А потом  она  уходила,  приложив палец к губам - точеная фигурка,
олицетворение вечного молчания.  А он оставался в опустевшей комнатуш-
ке. ходил из угла в угол,  считал до ста;  потом выходил наружу,  брал
из-под крыльца облезлую метлу и тщательно выметал дорожку,  потому-что
кое-где на  снегу,  на  мерзлом  песке проступали отпечатки босых ног.
Дальше, у камышей, следы терялись; Клав отдыхал, смотрел на проступив-
шие звезды, потом брал на плечо спортивную сумку и уходил к автобусной
остановке, чтобы через день приехать опять...
     Юлек Митец молчаливо радовался перемене в настроении соседа. Клав
наконец-то завел себе девочку - хорошую,  "стационарную",  порядочную,
не то что Линка-профура;  Юлек не шутя полагал себя причастным к изле-
чению приятеля - не зря так долго и ненавязчиво склонял его к подобной
мысли. Не зря познакомил Клава с красавицей-Мирой,  своей  собственной
бывшей подружкой,  и пусть с Мирой у Клава не сложилось - но  в  конце
концов парень нашел-таки свое успокоение!..
     Единственное, что  не  нравилось  добродушному Юлеку - постоянный
запах табака,  прочно поселившийся в их комнате. Клав курил, как целый
химический комбинат. Дешевые вонючие сигареты.
     Ранней весной Клаву исполнилось семнадцать.  Хроническое душевное
напряжение,  любовь, радость и тайна, которые он постоянно носил в се-
бе,  сделали его необычайно привлекательным для девчонок всех мастей и
пород;  Юлек ворчал,  обнаруживая под дверью комнаты очередное игривое
послание. Клав только улыбался уголком рта, и жизнелюбивый увалень-Ми-
тец в глубине души поражался его прям-таки  рыцарской  верности.  Надо
же, какой однолюб, на сторону и подмигнуть боится!..

                                * * *

     Его звали Пров,  и на  чистой  лестничной  площадке  перед  узкой
дверью его квартиры пахло влажной пылью и остывшим табачным дымом. Ив-
га закусила губу - этот запах,  да еще узор на коричневом дермантине и
причудливо изогнутая дверная ручка напомнили ей тот день,  когда Назар
впервые привел ее в свою городскую квартирку.  Будто бы время, издева-
ясь, повернуло на следующий круг, и все, случившееся когда-то с Ивгой,
теперь повторяется, будто в кривом уродливом зеркале.
     - Входи.
     В прихожей пахло иначе - клеем,  мылом и чем-то еще,  неопредели-
мым; Ивга проглотила вязкую слюну.
     - Кофе будешь?
     При мысли  о  кофе  Ивгу  передернуло.  Все эти дешевые кофейни с
одинаковыми белыми чашечками,  темная жидкость на донце,  взгляды зав-
сегдатаев - косые и масляные...
     Чая бы или молока,  тоскливо подумала Ивга,  но губы не  пожелали
разлепиться, и потому она молча покачала головой.
     - Есть будешь?
     Она кивнула - поспешно, даже суетливо.
     - Посиди покуда...  И расслабься,  расслабься, картинки вот пос-
мотри...
     Некоторое время она тупо разглядывала  пыльный  теннисный  мячик,
закатившийся за  ножку шкафа,  потом обнаружила,  что сидит на кончике
мягкого кресла,  темно-лилового,  со слегка потертыми  подлокотниками.
Потом границы  мира  раздвинулись  еще,  и она увидела низкий столик с
грудой журналов,  диван под мохнатым пледом и прямоугольник солнечного
света на полу.  По границе между светом и тенью, по самому терминатору
шла небольшая комнатная муха.
     Ивга вздохнула;  испугавшись ее движения, муха взвилась под пото-
лок и закружилась вокруг белого плафона,  на котором  Ивга  разглядела
косо приклеенное  газетное  объявление:  "Зоопарку требуются на работу
сторож, уборщик и слонопротирщик задней части, оплата сдельная..."
     Ивга облизнула запекшиеся губы и огляделась уже осмысленно.  Сол-
нечный луч падал из подернутого кисеей окна  -  на  подоконнике  стоял
цветочный горшок,  и  в  нем  росла  пенопластовая  пальма с резиновой
обезьянкой,  прилепившейся к стволу.  На верхушке пальмы лежал, как на
блюдце, надорванный пакетик красного перца.
     Ивга через силу усмехнулась.  Пров насвистывал на кухне, шелестел
водой из крана,  тихонько позвякивал посудой;  от всех этих привычных,
домашних звуков у Ивги кружилась голова.
     Некоторое время она сидела, откинувшись на спинку кресла и зажму-
рив глаза. Кто бы подумал, что шум теплой воды на кухне обладает такой
завораживающей силой. Приглушенные шаги, звон посуды, солнечный луч на
полу... Это реально. Это сейчас. Нет ни нявок, ни инквизиции, ни прош-
лого, ни будущего - шум воды и запах жареного мяса,  ее жизнь длится и
длится, пока длится утро...
     Она улыбнулась уже увереннее. В солнечном луче кружились пылинки;
пестрые обои казались еще более пестрыми от россыпи тут и там  прикле-
енных фотографий,  картинок и журнальных вырезок. Помогая себе руками,
Ивга поднялась.
     Зимний каток,  на льду танцует женщина, чья одежда состоит из од-
них только ботинок с коньками да красного шарфа  вокруг  шеи.  Розовая
свинья с  неподражаемым скепсисом на морде,  уставившаяся на экран ма-
ленького монитора.  Пров, загорелый, в линялых плавках, верхом на гим-
настическом "козле",  стоящем по брюхо в реке.  Следующая фотография -
на том же "козле" уже четверо,  трое мужчин и девочка лет  двенадцати,
на  их  вытянутых руках лежит громадный удав,  судя по всему,  живой и
настоящий...
     Уголок снимка  оказался  аккуратно  проколот иголкой.  На суровой
нитке болтались синий автобусный билет, пластмассовое колечко из тех,
что выдают  школьникам  за победу в какой-нибудь викторине,  и пакетик
шипучего растворимого напитка.  Талисманы, имеющие смысл только для их
владельца...
     Морской берег.  Полуосыпавшийся замок из песка,  на пороге  сидит
грустный мальчуган лет пяти, голый, в съехавшем на ухо колпаке звездо-
чета и подзорной трубой на коленях...
     Трое, стоящие широким треугольником. В центре его...
     Ивга отшатнулась, но оторвать глаз уже не могла.
     В центре треугольника лежала на траве женщина со странно деформи-
рованным телом. С лицом, вдавившимся внутрь черепа, с вылезшими на лоб
глазами. Надувная игрушка, из которой выпустили воздух.
     Некоторое время Ивга боролась с  собой  -  хотела  вздохнуть,  но
вздох не получался, будто горло забили ватой. Прошедшая ночь никуда не
делась. И никуда теперь не уйдет.
     Следующий снимок - неожиданно большой,  широкоформатный.  Пожилой
человек на асфальте,  в луже крови. Скрепкой приколота желтенькая слу-
жебная бирочка - "смерть наступила... в результате падения с высоты...
как следствие контакта с навью..."
     Мужчина средних лет в мокром спортивном костюме,  на крышке сточ-
ного люка.  "Смерть наступила...  в результате утопления... как следс-
твие контакта с навью".
     Ванна, полная темно-бордовой воды.  Желтое лицо -  не  разобрать,
парень или коротко стриженная девушка. "Смерть наступила... как следс-
твие контакта с навью..."
     Медведь, играющий на лютне. Что-то яркое, летнее, какие-то мячи и
тенты, смеющиеся дети, блестящие брызги...
     Опустевшее тело нявки.  Оболочка,  которую можно скатывать, будто
коврик. Голова, как продавленный мяч...
     - Хватит глазеть. Завтракать пойдем-ка...
     Пров стоял за ее плечами.  Ивга невольно дернулась от  звука  его
голоса; широкая твердая ладонь примирительно легла ей на талию:
     - Тихо,  тихо... Сейчас микстурки тебе накапаем. Потому как нерв-
ная ты сверх всякой меры...  Нервная ведьма - это печально.  Все равно
как крокодил-вегетарианец.
     Ослабевшая и  покорная,  она пошла за ним в кухню;  на сверкающем
белизной столе дымились мясным духом две тарелки,  изукрашенные ломти-
ками помидоров.
     - Руки-то помой...
     В ванной, справа от большого зеркала, она увидела маленький аква-
риум. На песчаном дне его лежали расколотая амфора,  несколько  речных
ракушек и презерватив в упаковке. Две красных рыбки равнодушно проплы-
вали мимо таблички: "В случае крайней необходимости разбить стекло мо-
лотком".

                                * * *

     - В  последнее  время  я перестал их понимать,  - куратор Мавин в
четвертый раз за прошедшую минуту снял очки, чтобы протереть стекла. -
Они потеряли... не то чтобы осторожность... Чувство меры. Какие-то ос-
новные охранительные инстинкты.  Я не понимаю,  ради чего они соверша-
ют... то, что совершают. Ради собственной выгоды?.. Какая там, к леше-
му, выгода... Безрассудная жестокость, которая заканчивается, как пра-
вило, в наших допросных подвалах. Непонятное страшит, а нынешних ведьм
я не понимаю совершенно...
     - Раньше, выходит, ты мог похвастаться, что понимаешь их? - Клав-
дий прищурился, смачно выпуская под потолок сизую струйку дыма.
     Мавин пожал плечами:
     - Мне нравилось так думать, патрон. Это помогало мне... в работе.
     За окнами  кураторского  кабинета светало.  Клавдий подумал,  что
следует немного поспать.  Прежде чем влезть в плавки и отправиться  на
золотой пляж, вымечтанный пляж, раскаленную губу ласкового теплого мо-
ря...
     - Я  и плавок-то не захватил,  - сказал он вслух.  Федора потупи-
лась, Мавин вымучено улыбнулся:
     - Разгар  сезона...  Странным образом совпавший с...  я бы назвал
это "временем неожиданных наследниц".  Скажем,  умирает от  сердечного
приступа уважаемая дама, не старая еще хозяйка парикмахерского, к при-
меру, салона...  И является наследница, как правило, из глухого посел-
ка. И... ну что ей надо?! После короткого упадка салон снова оживляет-
ся, причем клиентура остается во многом прежней...  И - вал  пациентов
для психиатрической клиники.  Несколько инфарктов, несколько немотиви-
рованных убийств,  внезапный выигрыш в лотерею,  какая-то маникюрщица,
скажем, внезапно  начинает  петь  и взлетает на вершину эстрадной сла-
вы... И тогда мы идем их брать. Как правило, слишком поздно. Ведьмачье
гнездо уже расползлось,  пустило щупальца; парикмахерши, они почему-то
особенно...
     Мавин осекся, будто не в состоянии подобрать слова.
     - Вплетают клиенткам "жабьи волоски",  - бесцветным голосом сооб-
щила Федора.  - Опять же,  остриженные ногти, волосы... По заказу? Чь-
ему?  Кто закажет сумасшествие горничной из скромного мотеля,  которая
на  один  визит в шикарный парикмахерский салон копит деньги в течение
полугода? Зачем?..
     Клавдий поднял брови:
     - Но ведь маникюрша отчего-то запела?
     - Маникюрша...  - Федора раздраженно поморщилась.  - Мы проверяли
ее десять раз. Она - побочный продукт. Или чья-то злая шутка.
     Мавин вздохнул:
     - А ведь в Однице не так мало парикмахерских,  патрон.  И разного
рода салонов,  где  рядом с невинной татуировкой сплошь и рядом рисуют
на коже наивных клиентов клин-знак и насос-знак.  И увеселительных за-
ведений, где... - Мавин засопел. - Я уж молчу о тысячах гостиниц, рес-
торанов,  массажных кабинетов, частных клиник, площадок для выгула со-
бак...
     Клавдий утопил окурок в громоздкой и безвкусной мраморной пепель-
нице:
     - Мавин,  я всегда думал,  что ты знаешь округ, в котором работа-
ешь. Более  того  -  когда  ты брался за эту работу,  ты знал,  на что
идешь; теперь ты сообщаешь мне с обиженным лицом:  огонь, оказывается,
больно жжет, а оса кусает...
     Мавин снова снял очки,  открывая взору Клавдия болезненно-розовый
след оправы на переносице:
     - Тем не менее в Однице спокойно,  патрон. Внешне, по крайней ме-
ре, спокойно;  ради этого мы...  ладно. Но эпидемия, к примеру, случи-
лась в Рянке, а не...
     - Не зарекайся.
     Мавин встретился с Клавдием глазами - и вдруг побледнел так,  что
даже розовая полоска на переносице слилась с кожей:
     - Что? У нас? В Однице? Что?!
     - Мне надо сделать одно дело,  - Клавдий задумчиво пересчитал си-
гареты, оставшиеся в пачке.  - Я очень должен говорить с вашими смерт-
ницами. С  теми десятью приговоренными,  которые еще не казнены...  Не
надо так смотреть, Федора. Мне понадобится допросная и... И, возможно,
я буду их пытать.

                                                  (ДЮНКА. МАРТ)

     Юлек не знал, что в самый день своего рождения Клаву довелось пе-
режить новый шок.
     Нехорошее предчувствие  проклюнулось уже на автобусной остановке,
где он по обыкновению соскочил с рейсовика,  чтобы по безлюдной весен-
ней тропе полчаса шагать до спортбазы.  Никаких внешних причин тому не
было - ни звука,  кроме отдаленного вороньего кара,  ни запаха,  кроме
обычного духа мокрой земли, ни постороннего следа на осевшем ноздрева-
то снегу - но Клав напрягся, и во рту моментально сделалось сухо.
     Привычный путь он преодолел почти вдвое быстрее. У ворот спортба-
зы стоял микроавтобус - желтый,  с цветной мигалкой. Клаву показалось,
что ноги его по колено увязли в земле.
     Сволочи!!
     Он уже почти видел тесный хоровод, в центре которого корчится де-
вичья фигурка в купальнике змеиного цвета.  Он уже  почти  ощущал  под
стиснутыми кулаками теплую, окровавленную плоть ее палачей. И он всеми
силами рванулся туда,  вперед,  где,  один против многих, он все равно
сумеет защитить...
     Он не сделал и шага.
     Вдох. Выдох.  Медленно  сосчитал до десяти и двинулся вперед спо-
койно и неторопливо,  и не лице его никто, никакой наблюдатель не про-
читал бы ничего, кроме удивленного пацанячьего любопытства.
     Чугайстры не танцевали. Их было четверо, они расхаживали по бере-
гу тронутого льдом залива,  курили и перебрасывались деловитыми репли-
ками; даже не успев прислушаться,  Клав понял,  что танца НЕ  БЫЛО.  У
станцевавших, уморивших  свою жертву чугайстров совсем другие лица.  И
движения, и походка.
     А значит, Дюнка...
     Клав почувствовал,  как к бледным онемевшим щекам приливает горя-
чая, шипучая кровь.  Дюнка...  есть.  С ней ничего не случилось. Ее не
поймали...
     С днем рождения, Клав. Сегодня ты счастливец.
     Его давно заметили. Он выждал еще - ровно столько времени, сколь-
ко  потребовалось  бы бойкому пареньку на преодоление естественной ро-
бости. Потом несмело шагнул вперед:
     - Добрый день... Тут что-то случилось, а?
     Снова эти взгляды... Клав думал, навсегда избавился от страха пе-
ред ними. Оказывается, он ошибался.
     - Привет,  - старший из группы был невысок и черняв, по-видимому,
южанин. - Позволь узнать твое имя и что ты здесь делаешь?
     - Я Клавдий Старж, третий виженский лицей, вот, хотел бы заняться
греблей...
     - Прямо сейчас? Лед на воде, мальчик. Впору хоккеем заниматься...
     В следующую  секунду  лицеисту  Старжу  полагалось раскалываться.
Бледнеть и краснеть под пристальным взглядом,  по капельке выдавливать
из себя страшную правду...
     Ему ХОТЕЛОСЬ признаться.  Так же,  как, бывает, хочется есть, как
хочется справить нужду...
     Хорошо, что  он выглядит даже младше своих лет.  Чугайстер знает,
что ни один мальчишка под таким взглядом не соврет. Тут взрослому неп-
росто удержаться.
     И Клав захлопал ресницами, имитируя смятение. Он занимается обыч-
ным делом - убирает домик,  ремонтирует спасжилеты...  Смотрит,  опять
же,  все ли замки на месте...  В прошлом году вот холодильник из  тре-
нерского домика сперли... А штатного сторожа нет...
     - Ты один сюда ходишь? Или, может быть, с другом? С подругой?
     Он замотал головой, так что волосы выбились из-под капюшона. Ник-
то в такую даль не хочет переться,  ему и нравится, что не мешает ник-
то...
     - Когда ты приезжал в последний раз? Кого ты здесь встречал? Кого
видел?
     Он охотно закивал: были всякие. Один пацан шлялся, видно, стянуть
чего-то хотел... Ну, рыболовы приходят. Чаем его угощали из тер...
     Его грубо оборвали. Велели заткнуться, поворачиваться и идти вон.
И больше здесь не появляться. Здесь, по всей видимости, НАВЬЕ...
     Семеня и оглядываясь,  он вышел за ворота спортбазы. На полпути к
остановке свернул с дороги,  забрался в невысокий молодой ельник,  сел
на сырую холодную хвою и закурил.
     Они хотели убить Дюнку.  Заставить умереть снова. Но она ушла; он
почему-то точно знает,  что Дюнка спаслась,  что ей уже ничего не гро-
зит.
     На этот раз.

                                * * *

     Ивга лежала на диване, поверх мохнатого пледа. Лежала, прижимаясь
плечом к стене,  не снимая ни свитера, ни видавших виды брюк; Пров си-
дел  здесь  же,  у нее в ногах,  и его расслабленная поза ни к чему не
обязывала.  Спокойствие и доброжелательность, никакого нажима - и в то
же время Ивга не сможет подняться, пока Пров не выпустит ее... Возмож-
но,  Ивга приписывает ему коварство,  которого здесь нет и  в  помине.
Просто от страха. Хотя чего бояться, если ты не нявка?..
     - Чего  ты боишься?  - негромко спросил Пров,  будто поймав ее на
мысли.
     Она повертела головой на подушке:
     - Ничего...
     "Микстурка", которую она безропотно выпила, повинуясь его мягкому
приказу, действительно не была ни наркотиком,  ни снотворным. Какая-то
травяная, приятно расслабляющая смесь.  Впрочем, ей все равно. Ей нра-
виться быть в его власти. Цепенящая покорность - и полнейшее безмятеж-
ное спокойствие. Так спокойна хорошая, добротная вещь.
     - Помыться хочешь?
     Ивга приподняла тяжелые веки:
     - А?
     - В душ пойдешь? Извозилась же вся, как поросенок...
     Ивга через силу улыбнулась:
     - Да... Если рыбки... в ванной... не испугаются.
     Она запоздало сообразила,  что фраза получилась с  намеком,  и  в
ужасе покраснела. Жгуче, до слез.
     - Рыбки привычные,  - сказал Пров с усмешкой. Рука его легла Ивге
на подтянувшийся живот.
     Ивга заревела.
     Она не знала, какое из своих несчастий оплакивать первым. Сильнее
оказалась горечь  оттого,  что на ее долю никогда не выпадет спокойное
утро со звоном посуды.  Что не будет падать солнце из приоткрытого ок-
на,  и  Назар...  да,  Назар не позовет ее завтракать.  Ивга отдала бы
жизнь за одно такое утро. За многократно осмеянное счастье - быть, как
все...
     - Я ведьма, - сказала она Прову, глотая слезы.
     Тот серьезно кивнул:
     - Не повод, чтобы проливать слезы.
     - Ты... не брезгуешь? Тебе не противно?..
     Пров смотрел на нее долго и так внимательно,  что впору было пря-
таться под пушистый плед.
     - Ты  меня боишься,  - он задумчиво провел пальцем под нижней гу-
бой. - А тебя когда-нибудь боялись?..
     Ивга всхлипнула.
     Пров неуловимым движением подался вперед. Больно придавил к дива-
ну прядь волос,  и она поняла, что от него пахнет мятой. Не то от зуб-
ной пасты, не то от жевательной резинки.
     - Сейчас будем мстить твоему...  который профессорский сын, - его
рука осторожно высвободила пострадавшую Ивгину  прядь.  -  Прямо  сей-
час... Дурак он, правда?
     - Правда, - прошептала она, с замиранием глядя в черные, с непод-
вижными зрачками глаза.
     - Заплачет он, когда узнает, как мы ему отомстили?
     - Заплачет...  - повторила Ивга шепотом.  И увидела  бледное,  со
стиснутыми губами лицо Назара.
     Все это всерьез.
     - Ты же вроде бы устал... после дежурства, - выдохнула она, судо-
рожно цепляясь за собственную нерешительность.
     - Я уже отдохнул. Ступай, покорми рыбок... Полотенце возьми зеле-
ное. Корм в коробочке возле зеркала...
     Рыбки ели жадно.
     Дверь ванной  не запиралась - зияла дырой от замка;  Ивга нереши-
тельно повертела в ней пальцем. Чего уж там... Она ведь не на заклание
идет. Не на смерть.  Не в круг танцующих чугайстров,  не в пластиковый
мешок на железной молнии...  Не в подвалы Инквизиции. Не в душную кон-
тору, где ведьм берут на учет,  и процедура,  как говорят,  преотврат-
ная...
     Собственно, Назар,  чего ты ждал?  Ты видишь,  какой у меня скуд-
ненький выбор.  Не хочу ни на учет, ни на костер... На панель, кстати,
тоже неохота.  Хотя... Господа, посетите экзотический бордель "Шабаш в
постели".  Секс на помеле, господа, вы будете очарованы, проводя досуг
с нашими темпераментными ведьмами...
     Она соскучилась за горячей водой.  Жадно соскребывала с себя ночи
в залах ожидания,  смывала запах метро, и назойливый запах дезодоранта
смывала тоже - надоел.  Измучил за эти три дня, она купит себе другой,
пусть на последние деньги, но сегодня же, сегодня...
     Она хотела соскоблить с себя кожу. Как змея. Обновиться, отбросив
прежнюю, ненужную,  тусклую и дырявую жизнь.  Будто старый чулок. И, к
примеру, без оглядки полюбить доброго человека Прова...
     Без оглядки. На те сутки, что остались ему до нового дежурства.
     Молния на пластиковом мешке. Молния, молния, красные рыбки, жадно
хватающие комочки остро пахнущего корма. Страшные останки нявки на ис-
топтанной траве. Струи горячей воды...
     Пров деликатно стукнул в дверь:
     - Ты не утонула? Эти, пираньи, не скушали?..
     Зеленое полотенце оказалось размером с простыню.  Ивга стояла пе-
ред Провом,  укутанная, как памятник за секунду до открытия. Судорожно
сжимая в опущенной руке влажную от пара одежду.
     - Подожди, - Пров шагнул в ванную, на ходу расстегивая брюки. - Я
их тоже того, покормлю...
     Несколько мгновений Ивга стояла в темном коридоре, слушая шум во-
ды.

                                * * *

     Они примчались к стадиону спустя полчаса после  начала  концерта,
когда трибуны вовсю подпевали и аплодировали, когда толпа, стремящаяся
проникнуть за ограждение без билета,  слегка рассеялась, а само ограж-
дение, цепь парней в униформе,  слегка расслабилось и  подобрело.  Над
полем плавали цветные дымы, и по ним носились, ныряя и выныривая, мощ-
ные огни неистовых прожекторов.
     - Ты никуда не пойдешь, - сказал Клавдий Федоре.
     В микроавтобусе,  полном вооруженных людей, было непривычно тихо.
Как в зале суда за секунду до вынесения приговора. Как в больнице...
     - Патрон,  - Мавин кашлянул, на стеклах его очков прыгнули блики.
- Великий Инквизитор не...  здесь оперативная работа. Локальная опера-
ция на моем участке, за которую отвечаю я и только...
     Клавдий кивнул,  соглашаясь.  Дождался,  пока  Мавин   облегченно
вздохнет, и сообщил холодным официальным тоном:
     - Исходя из чрезвычайной ситуации я считаю  свое  личное  участие
уместным и необходимым для общего дела. Оперативная группа, - он обвел
взглядом сидящих в автобусе, - поступает под мое непосредственное на-
чало. Да погибнет скверна...
     Мавин молчал. Клавдий постоял перед ним секунду - чтобы закрепить
эффект - а потом открыл дверцу и спрыгнул на асфальт.
     Площадь перед стадионом была загажена до невозможности.  Пересту-
пая через смятые пластиковые стаканчики, обрывки газет и цветную кожу-
ру ярких южных фруктов, Клавдий двинулся в обход огромной каменной ча-
ши, чаши под вечерним играющим небом, тарелки, полной бурлящим челове-
ческим варевом...
     Варево. Суп. Опоздал?!
     Со стороны  сцены надзор был утроен.  Группками стояли оставшиеся
не у дел поклонники,  хмуро поглядывали охранники, увешенные кобурами,
будто напоказ. При виде Клавдиевого значка опасные стражи расступились
- слегка испуганно, будто толпа деревенских мальчишек.
     Над стадионом прыгала песня - и неплохая,  надо думать; жаль, что
Клавдий никогда уже не прочувствует ее прелести. Подобно хирургу в ба-
лете, видящему  на месте танца лишь напряженные мышцы и пляшущие сухо-
жилия, сейчас он слышит вместо музыки назойливый шум, глухие ритмичные
удары. Не совпадающие с ритмом сердца. Мешающие сосредоточиться.
     Не останавливаясь,  он вытянул правую руку в сторону и вниз.  Те,
кто следует за ним по пятам,  далеко не дилетанты.  Ох,  как давно ему
случалось в последний раз выезжать на операцию, как давно...
     Второй заслон,  в штатском. Магическое действие мигающих инквизи-
торских значков;  вытянувшиеся лица.  Какие-то девочки из подтанцовки,
полуголые,  в  прозрачных  брючках на потное тело;  дама в длиннополом
пиджаке, с профессионально твердыми складками в уголках поджатых губ:
     - В чем дело, господа? Вы...
     - Соблюдайте спокойствие. Верховная инквизиция.
     Третий заслон. Мордоворот, которому плевать на значки и приличия;
Клавдий не хотел бы марать о него руки именно сейчас.  Когда  он  чует
ведьму. Все более и более явственно. Там, за закрытой дверью...
     - А ну, назад! Стоять, говорю!..
     Мордоворот угрожает  чем-то...  Кажется,  пистолетом.  Хватит ума
выстрелить... В эдакой толчее...
     Клавдий шагнул в сторону. Пусть мордоворотами занимаются те, кому
это положено по рангу;  он,  Великий Инквизитор, чует ведьму. Он и за-
был, что ведьмы не родятся в допросных кабинетах,  готовенькие,  в ко-
лодках; он не помнит, как выглядит хорошая свободная ведьма...
     Он не стал касаться ручки. Просто подал знак - кто-то из тех, кто
шел следом,  прыгнул, как белка, и ударился в дверь плечом. Податливая
фанера, а с виду такая неприступная...
     Грохот. Тонкий вскрик; все тонет в ритме длящейся и длящейся пес-
ни.
     Комната роскошна.  На бархатных диванах живописно разбросаны  ка-
кие-то тряпки; глубокие зеркала послушно отражают бесконечный ряд све-
тильников. Женщин двое - одна стоит в углу на коленях,  закрывая  лицо
руками; другая замерла за спинкой вертящегося кресла,  и в руках у нее
коробочка с гримом, а глаза...
     Клавдий отшатнулся. Ему показалось, что два невообразимо длинных,
остро отточенных лезвия одновременно  проходят  у  него  под  ушами  и
с двух сторон вонзаются в шею. Стоящая перед ним ведьма была невероят-
но сильной. Чудовищно.
     - Назад, инквизитор.
     Снова тонкий крик. Кричит женщина, стоящая на коленях в углу.
     - Назад. Или на трибунах окажется много-много парного мяса.
     Клавдий молчал. Не время тратить силы на разговоры.
     - Ты слышишь меня, инквизитор?..
     Песня оборвалась.
     Эффектно, на взлете,  на высокой ноте,  резко, как подстреленная;
стадион взорвался аплодисментами, и в этот момент Клавдий кинулся.
     Губы ведьмы страшно искривились.  В лицо Старжу ударил направлен-
ный луч страха - панического,  тошнотворного,  от которого не грех ис-
пачкать штаны. Он успел выкинуть перед собой руки - зрачки ведьмы сде-
лались вертикальными, как у кошки:
     - На... зад...
     Снова поток страха - как удар бича. Но уже слабеющего бича, гото-
вого вывалиться из руки.
     - Назад... инквизитор...
     В руках ее тускло полыхнул металл. Серебро. Изогнутый язык сереб-
ра.
     Вздох. Ведьма запрокинулась назад - грациозно, по-своему красиво;
потом, резко согнувшись пополам, кинулась на пол.
     Удар рукоятки о паркет. Все.
     Та, что стояла на коленях в углу, тихонько заскулила. Там, навер-
ху, на сцене,  ударила музыка,  и ритмично загнусавили сразу несколько
неокрепших девичьих голосков.
     Клавдий жестом остановил людей,  столпившихся в дверях. Подошел к
лежащей ведьме.  Провел над ней ладонью, будто желая и не решаясь пог-
ладить. Рука ничего не ощутила - будто на паркете было пусто.
     Клавдий взял лежащую за плечо и с усилием перевернул лицом вверх.
     Кровь ведьмы казалась черной, как кровельная смола. Клавдий толь-
ко теперь понял,  что на лежащей надет синий халатик гримера.  И между
двух кокетливых  нагрудных кармашков торчит рукоятка серебряного риту-
ального кинжала,  дарящего мгновенную и гарантированную смерть.  Прек-
расная участь для любой ведьмы.  Славный уход.
     - Что... здесь... господа, вы...
     Клавдий обернулся.  Отодвинул локтем потную, перепуганную звезду,
в ужасе топчущуюся на пороге собственной гримерки. Как покойница гово-
рила? "Много-много парного мяса"?..
     Флаг-ведьма, пророчица. "Одница, округ Одница, да, да, да!.."
     Что там она еще пророчила, а?..
     За дверью,  перед фронтом испуганной толпы администраторов и слу-
жек стоял куратор Мавин, и глаза его горели холодно и хищно.

                                                 (ДЮНКА. АПРЕЛЬ)

     - ...Так куда вас везти, ребята?
     Пассажиров было двое. Парень лет шестнадцати и девчонка, закутан-
ная в длинный черный плащ; поднятый воротник закрывал ее лицо до самых
глаз.
     - Проезд Мира? Ого, в этот час в центре такие пробки...
     - Мы не спешим.
     Машина неспешно глотала километры.  Клав сидел, вжавшись спиной в
кожаное сидение, крепко сжимая в руке холодную Дюнкину ладонь.
     Теперь все будет по-другому.  Он не позволит за ней охотится,  он
никому ее не отдаст. Многолюдная Вижна - не пустая лодочная база, поп-
робуй выследи среди миллиона следов единственный Дюнкин след...
     Он снял квартиру в центре.  Выпотрошив для этого  заветный  счет,
заведенный три года назад с мечтой купить спортивную машину.  Клетушка
на пятнадцатом этаже тесного,  как улей,  дома,  где даже соседи знают
друг друга лишь мельком и случайно; теперь у них с Дюнкой будет насто-
ящая спокойная жизнь. Будто бы ничего ЭТОГО и не было...
     Он вздрогнул, сжимая руку сильнее. Ему было страшно. Он боялся за
Дюнку - но вот горе, Дюнку он боялся тоже. Его мозг пытался - и не мог
осилить это противоречие: Дюнка умерла... Дюнка вернулась... Она в мо-
гиле... Она мертва - и вот она, сидит рядом...
     Усилием воли он запретил себе задумываться. О жизни нельзя думать
слишком усиленно - пропадет охота жить.  Не будем предвосхищать гряду-
щие беды, будем решать проблемы по мере их поступления...
     На Дюнкиной спине пятном проступила влага.  Это мокрый  купальник
пропечатывается сквозь тонкий плащ...
     - Тебе не холодно?
     Отрицательный жест головой.  Теперь ей никогда не бывает холодно.
И пальцы у нее ледяные, как зима...
     Будто ощутив  его  настроение,  она чуть повернула голову.  Легко
сжала его ладонь - чуть-чуть:
     - Клав... Не... покидай... меня.

     Комнатушка была  размером с автобус.  Над улицей нависал балкон -
полукруглый,  с неровными проржавевшими перилами. У Клава, который вы-
шел покурить,  сразу же закружилась голова,  потому что под ногами, на
расстоянии четырнадцати этажей,  текли друг другу навстречу два безос-
тановочных потока - сверкающий металл,  разноцветные фары,  раздражен-
ные, доносящиеся в поднебесье гудки... И ночи - как не бывало. Грязно-
ватый, неестественный свет.
     Дюнка сидела на продавленном диване. Она скинула плащ и снова ос-
талась в проклятом купальнике змеиного цвета.
     - Сними его, - попросил Клав шепотом. - Давай его... сожжем.
     Против ожидания, она послушно кивнула. И стянула с плеча лямку. И
другую тоже;  Клав смотрел,  не догадавшись отвести глаза. В ТОЙ жизни
он не видел Дюнкиной наготы.  И не может судить теперь, изменилась она
С ТЕХ ПОР или нет...
     Ее грудь казалась белой в сравнении с остальным телом. Ах да, за-
гар... Не бронзовый,  а пепельно-сероватый. Или путает свет, пробиваю-
щийся с улицы?..
     Дюнка привстала,  стаскивая змеиную ткань с бедер.  Клаву захоте-
лось зажмуриться. Купальник превратился теперь в мокрую тряпочку, жгу-
том скрутившуюся на ее коленях.
     Его бросило в жар. Он невольно взялся рукой за пряжку собственно-
го пояса; Дюнка сбросила купальник на пол и поднялась:
     - Клав...
     Волосы на его голове встали дыбом.  Он чуть не  вскрикнул  -  так
больно столкнулись в нем два одинаково сильных, одинаково безжалостных
знания.
     Любимое тело. Его девушка. Его женщина. Впервые...
     Мокрые волосы-сосульки. Ледяные ладони. Босые следы на промерзшем
песке. Удушливый запах цветов на могиле, и ее лицо - это самое лицо! -
в широкой траурной рамке...
     Он видел ее в гробу. КАК ему теперь...
     - Клав... не... прогоняй... меня...
     - Я не прогоню, - вытолкнул он сквозь пересохшее горло. - Но...
     - Не бойся... Клавушка, не бойся... Я же тебя люблю... Обними ме-
ня, Клав, я так долго...
     Он впился зубами в нижнюю губу,  так,  что потекла по  подбородку
теплая струйка крови:
     - Дюночка, не сейчас...
     - Клав. Клав...
     Не могу,  подумал он беспомощно.  Не... могу.
     Дюнка стояла рядом,  и ее руки были холодные, как рыбки. Будто бы
она слишком долго просидела в речной воде.
     И правда, долго. Ох как долго...
     Он заставит себя поверить,  что время отступило на десять месяцев
назад. Что сейчас жаркий июнь, что завтра предстоит экзамен, что Дюнка
попросту перекупалась и продрогла.  Он заставит себя забыть похоронную
процессию и этот ужасный цветочный запах. Запах кладбищенской глины...
Он забудет. Сейчас.
     - Клав...
     - Сейчас, Дюночка. Сейчас...
     У этого поцелуя был привкус крови из прокушенной губы.
     - Клавушка...
     Он стиснул зубы. Он уже знал, что решится.

                            ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
                           я---------------

                                 * * *

     Телефон плакал длинными гудками. Телефон истекал жалобными вопля-
ми: подойди ко мне,  подойди... Возьми трубку, это так важно, от этого
зависит человеческая жизнь...
     Назар не слышал. Назар выдернул телефонный шнур из розетки, уста-
новив в своем мире тишину и покой. А может быть, он просто спал...
     Ивга устало опустилась на влажную скамейку.
     В прихожей у Прова тоже стоял телефон.  На  маленьком  телефонном
столике; у Ивги хватило сил развернуть столик,  поставить его поперек.
Торцом в дверь ванной, другим торцом в противоположную стену... Тесная
квартирка была у Прова. Узкий коридор.
     Там же,  в  коридоре,  она  натянула мокрое белье.  Глотая слезы,
влезла в джинсы и свитер. Не завязывая шнурков на кроссовках, вылетела
за дверь;  шум воды в ванной оборвался.  Ивгу захлестнул страх - почти
как тогда, на ночном пустыре, среди неподвижно чернеющих вагонов...
     Она побежала.  Сумка колотила по заду,  будто подгоняя,  поддавая
охоты; на  дорожке  перед  домом  от нее шарахнулась стайка ребятишек.
Старик с  хозяйственной сумкой еле удержался на ногах;  она вскочила в
закрывающиеся двери автобуса и целых пять остановок боялась,  что Пров
ее догонит.
     За что она так с ним?  Что он ей сделал, кроме хорошего?..
     И что будет,  если он все-таки ее разыщет?  Если станет искать...
     Ох, станет. Такое не прощают. В особенности Пров...
     Если бы Назар только подошел к телефону. Ивга не стала бы молчать
в трубку - она вполне созрела, чтобы говорить. Чтобы униженно просить,
она созрела тоже.  Чтобы наняться к папе-свекру... тьфу, к бывшему па-
пе-свекру, к профессору Митецу...  Наняться в домработницы. Свадьбы не
будет, это козе понятно, Ивга больше не гордая, не честолюбивая, вооб-
ще никакая...  Если Назар не захочет любить ведьму... то пусть защитит
хотя бы. Пусть будет... к ведьме... снисходителен...
     Косой взгляд проходившей мимо женщины  хлестанул,  как  пощечина.
Жалостливо-брезгливый взгляд, подаренный юной бродяжке с мокрыми глаза-
ми и красным от слез носом;  Ивга ощутила себя  налипшим  на  скамейку
плевком. Гадким на вид и возмутительным с точки зрения санитарии;  ин-
тересно, не захочет ли полицейский патруль, неторопливо прогуливающий-
ся вдоль  улицы,  расспросить подозрительную девчонку на предмет доку-
ментов?
     Ивга явственно представила себя в приемнике-распределителе.  Без-
домная безработная ведьма,  не состоящая на положенном  учете,  стучит
кулачком по пыльному столу полицейского капитана:  "Я позвоню Великому
Инквизитору Вижны! Лично! Немедленно! И вот тогда вы ответите..."
     Полицейский патруль приближался;  Ивга подавила в себе паническое
желание бежать. Нащупала в сумке блокнот, раскрыла на первой попавшей-
ся странице, углубилась в изучение собственного скверного почерка. Че-
ловек занят делом,  человек всего лишь на минуту  присел  на  парковую
скамейку, человек - абитуриентка,  приехавшая из провинции поступать в
институт, слегка потрепанная, но очень-очень прилежная ученица...
     Скосив глаза,  она видела,  как их тени проползли в сантиметре от
ее кроссовок. Проползли - но не задели, хороший знак...
     - Не трясись, дура. Им до тебя нет дела.
     На другом конце скамейки сидела девчонка  в  платье,  похожем  на
школьное. Рядом  источала аппетитный пар вечная тележка с горячими бу-
тербродами.
     - Ты бы имидж поменяла,  - сказала ей Ивга сквозь зубы.  Девчонка
подняла брови:
     - Что?
     - Имидж,  - Ивга презрительно скривила рот.  - Купи себе парик  и
зонтик... Или  надень  кожаную  куртку с нашлепками и заведи мотоцикл.
Меня тошнит от твоих "бутербродов"...
     Девчонка усмехнулась, нисколько не уязвленная:
     - Боюсь, сменить имидж придется как раз ТЕБЕ. Стань сегодня же на
учет - тебе помогут в выборе судьбы. Целлюлозная фабрика в пригороде и
отеческий надзор Инквизиции вполне  соответствуют  твоим  взглядам  на
жизнь, правда?
     Ивга молчала. Из узких щелочек девчонкиных глаз смотрело опытное,
хищное, умудренное существо.
     - Чего ты хочешь? - спросила Ивга беспомощно.
     Девчонка сморщила нос:
     - Рассказать тебе,  как берут на учет?..  Сперва тебе велят  раз-
деться догола...  Потом разденут твою душу - будешь говорить,  как ми-
ленькая, слова из ушей полезут... Наговоришь большую-пребольшую кассе-
ту... или  даже не одну.  А потом придет такой лоб,  - девчонка дерну-
лась, как от сильной боли, - из тех, которые... Маркированный инквизи-
тор. И полезет немытыми руками - в тебя...
     - Это ТЕБЯ на учет брали? - тихо спросила Ивга.
     Девчонка ухмыльнулась. К ней вернулось самообладание; вернее, она
его и не теряла. Просто позволила себе немножко эмоций, чтобы Ивга...
     - Шла бы ты, - попросила Ивга шепотом. - Пожалуйста. А?
     Девчонка помолчала.  Привстала,  выловила из  тележки  бутерброд,
аккуратно откусила, налепив на нижнюю губу зеленую лапку петрушки.
     - Меня поражает, как долго ты думаешь... - зеленая лапка исчезла,
подобранная длинным языком. - Как усердно барахтаешься в этом дерьме.
     И, не произнося больше ни слова, поднялась и двинулась вдоль ули-
цы; короткий коричневый подол колыхался, то и дело ныряя под еще более
вытянувшуюся, мешковатую серую кофту.

     Вечером к Ивге пристали двое странных мутноглазых парней.
     Она шла по стремительно пустеющей улице,  чувствуя за  спиной  их
неотвязчивые наглые взгляды;  чтобы уйти от них,  она завернула в ярко
освещенный магазин;  там, среди высоких стеллажей и неторопливо бродя-
щих покупателей,  парни настигли ее снова,  встали, не таясь, у входа,
и принялись увлеченно разглядывать лоток с малопристойными  журналами.
Время от времени то один,  то другой бросал на Ивгу оценивающий взгляд
- будто сравнивая ее достоинства с голым мясом на глянцевых  обложках.
Понемногу накаляясь, Ивга ощутила, наконец, холодное бешенство.
     Сжав зубы,  она прошла мимо парней к выходу;  от них  пахло.  Еле
ощутимо, сладковато,  тошнотворно - Ивга не стала и прикидывать, какая
такая начинка содержалась в их сигаретах;  странные мутные глаза прес-
ледователей перестали ее впечатлять. Обкурившаяся шваль...
     - Эй, лисенок!
     Ивга невольно  дернулась.  Таким  именем иногда называл ее Назар;
теперь ласковая кличка навсегда осквернена чужим смрадным ртом.
     Она ускорила шаг.
     - Лисенок, не беги так... Хочешь коньячка?
     - Пошли  вон,  - бросила Ивга сквозь зубы.  Ее сердце колотилось,
как бешеное, а во рту стоял гадкий привкус. Знакомый привкус страха.
     Цепкая лапа больно взяла ее за плечо:
     - Надо же, любая сучка нынче выеживается, как та королева...
     У Ивги потемнело в глазах.
     Дни и ночи позора,  унижения, бегства. Перед Инквизицией она бес-
сильна, чугайстры внушают ей ужас - но почему же всякая дрянь...
     Дальнейшее она помнила плохо; ночь подмигнула ей тусклым огоньком
брошенной под  скамейку  бутылки,  и удобное горлышко само легло в ла-
донь, и брызнули, разлетаясь, осколки:
     - Пошли вон!..
     Она хотела добавить слово,  давшее бы этим двоим достойное назва-
ние -  но  не  смогла.  Самое  грязное ругательство казалось плоским и
пресным, а потому она просто  шагнула  навстречу  парням,  намереваясь
попросту вспороть обоим животы.
     - А пошла ты, ведьма пучеглазая...
     По мере  того,  как они отходили все дальше и дальше,  все тише и
тише становилась изрыгаемая ими брань.  Слово "ведьма" не было обличе-
нием - просто еще одно звено в цепочке ругательств;  редкие  прохожие,
наблюдавшие за сценой издалека, засуетились, Ивге померещился отдален-
ный полицейский свисток.  Она посмотрела на разбитую бутылку  в  своей
руке.  Удобное горлышко щерилось кривыми зубами осколков; Ивга огляде-
лась в поисках урны.  Почему-то в этот момент очень важным казалось не
насорить на улице; счастье, что урна оказалась рядом, и железная крыш-
ка открылась, и полупустое брюхо удовлетворенно приняло Ивгин дар.
     "Как усердно ты барахтаешься в это дерьме"...
     По пальцам скатывалась черными каплями  кровь.  Все-таки  пореза-
лась.

     Дверь подъезда была заперта. Ивга долго стояла в подворотне, слу-
шая, как бежит по канавам ленивая дождевая вода.
     Куда выходят окна квартиры четыре?  На площадь Победного Штурма -
или во двор, где мокнут под дождем детские качели?..
     Ее решимость  таяла.  Проклятая ночь и проклятые тучи.  Проклятый
замок на двери подъезда;  возможно,  за запертой на ночь дверью  сидит
еще  и охранник.  Дремлет,  смотрит маленький телевизор,  греет ноги у
электрического камина и поглядывает в сторону квартиры номер четыре...
     Из подворотни она перебежала в телефонную будку.  Постояла, заво-
роженно глядя на танец капель, сползающих по стеклу. Подняла разом по-
тяжелевшую руку,  набрала номер, который даже не надо записывать. Вре-
зался в память.
     Никто не брал трубку. Ивга сползла по стене спиной, обняла колени
и заставила себя ни о чем не думать.

     Ранним утром дверь подъезда открылась изнутри.  Старушка с собач-
кой, неуловимо  похожие  друг  на друга,  обе породистые,  ухоженные и
серьезные, вышли на ритуальную прогулку.
     Ивга дождалась, пока старушка аккуратно подденет на совок собачьи
экскременты, перенесет через весь двор и торжественно опустит в специ-
ально отведенный ящичек.  Ивга дождалась,  пока обе, совершив по двору
несколько неторопливых кругов, поднимутся на крыльцо подъезда; пропус-
тив собачку вперед,  пожилая женщина оставила дверь открытой.  Начался
новый день.
     В подъезде  пахло дождем.  Охранника не было - вместо него в углу
стоял, распирая кадку,  мясистый фикус.  Который, вероятно, видел ста-
рушку девочкой и собачку - щенком...
     Ивгины кроссовки оставляли на светлых ступенях мокрые следы.  По-
толки в доме были столь высокими,  что в углах над лестницей вольготно
чувствовал себя полумрак; Ивга шла, скользя рукой по лакированной вет-
ке перил. Ступенек оказалось неожиданно много - хотя подниматься приш-
лось всего-то на второй этаж.  К высокой,  обитой черным бронированной
двери...
     Замирающий звук входного звонка.  Ивга отдернула руку от  кнопки,
зеленой, как пуговица на ее старом пальто.
     Молчание. Тишина;  потом на третьем этаже гулко щелкнул замок,  и
тут же возбужденно залаяла собачка.
     Ивга отпрянула от двери;  медленно сунула руки в карманы, подняла
голову.
     Старушка стояла в пролете,  и на лице ее не было  ни  страха,  ни
обычной в  таких случаях подозрительности.  Просто безмерное любопытс-
тво:
     - А  господина Старжа,  кажется,  нет...  Он уехал позавчера.  Вы
что-то хотели?
     - Нет, - Ивга отвернулась. Старушка, кажется, удивилась еще боль-
ше:
     - Но вы ведь к Клаву? То есть я хотела сказать, к господину Стар-
жу?..
     Наверное, следовало что-то сказать. Минуту Ивга пыталась выдавить
из себя хоть слово; потом повернулась и двинулась вниз. Грязная ладонь
бессильно скользила по желтому лаку перил.

                                * * *

     Клавдий спал,  и во сне ему казалось,  что он рыба.  Круглая, как
шар, и  совершенно седая;  ему нравилось быть рыбой,  но когда самолет
стал заходить на посадку, сон оборвался неприятным замиранием в груди.
     Двоих он  пытал  напрасно - они попросту ничего не знали.  Третья
знала, но вырвать из нее это знание было не под силу даже  ему;  пятая
тоже долго молчала, но под конец сдалась и рассказала все...
     Хоть вряд ли это было именно "все". Мавин - профессионал... Мави-
ну придется тяжко поработать,  но это именно работа, а не лихорадочное
тушение пожара. Пожар, надо думать, они временно затоптали.
     "Ты ведь все понимаешь? Что происходит? Ты остановишь это, да?.."
     А пес его знает...
     Самолет нырял, проваливаясь в воздушные ямы; желудок Клавдия пры-
гал к горлу,  какое счастье,  что он уже почти сутки ничего  не  ел...
Впрочем, не  надо  себя обманывать.  Его мутило бы и на твердой земле.
Теперь его будет мутить долго, очень долго, всю жизнь...
     Надо было заставить Мавина,  подумал он зло. Он же куратор, ведь-
мы, надо думать,  тоже его...  Вот пусть попотел бы. Наступив на горло
собственной чистоплотности и...  еще чему-то, и это "что-то" у Клавдия
все в синяках.  В кровоподтеках;  надо было Федору заставить, она баба
жестокая...
     Он криво усмехнулся.  Мавин... не добился бы ТОГО признания. При-
ятно   осознавать   профессиональное  превосходство  над  подчиненным.
Как в том анекдоте про ассенизаторов:  "Учись,  сынок, не то так и бу-
дешь всю жизнь ключи подавать"...
     Самолет коснулся бетонки;  Клавдий с сожалением ощутил, как чувс-
тво полета сменяется суетливым бегом по  взлетной  полосе.  Сейчас  он
придет домой,  отключит телефон и снова станет рыбой.  Во сне. Где нет
ни тягостного предчувствия,  ни ведьм, ни чаши стадиона, которая нави-
сает над головой,  огромная бетонная тарелка, человеческая каша, каша,
месиво...
     Его передернуло. Вот с этим самым чувством он вчера шел в подвал.
А сегодня к нему добавилась еще картинка: тысячи людей в панике броса-
ются к выходам... Женщины, дети, подростки, кровавое варево в бетонной
чашке...
     Самолет остановился.  Хватит,  сказал себе Клавдий. Сейчас мы эту
мысль выключим...
     Он набрал  полную грудь воздуха и вообразил все до последней чер-
точки. В подробностях и красках - вплоть до чьих-то раздавленных очков
под  сиденьем.  Потом  представил,  как по яркой воображаемой картинке
ползут трещинки,  будто по разбитому стеклу.  И как осколки со  звоном
осыпаются. Облегченный выдох; все.
     Шел дождь.
     - Как там в Однице, патрон? - приветливо спросил телохранитель.
     - Разгар курортного сезона, - Клавдий улыбнулся. - Магнолией пах-
нет, пес побери... Бери отпуск, Сали, жену за шиворот - и на пляж...
     Телохранитель засмеялся, распахивая перед Клавдием дверцу машины:
     - Я развелся, патрон...
     - Да?  - удивился Клавдий. - Ну и правильно... Потому как от этих
баб одни неприятности. И чуть не каждая вторая - ведьма...
     Рассмеялись уже вдвоем.
     Два часа назад Федора провожала Клавдия - до самого трапа. Молча;
собственно, по этикету она и должна была его провожать. Потому как ку-
ратор  Мавин несет службу денно и нощно,  а визит Великого Инквизитора
был не официальным, а рабочим... Даже чернорабочим. Очень-очень черно.
     Федора молчала,  а ему было не до нее.  Не терпелось  остаться  в
одиночестве. Откинуться  на  спинку кресла и попытаться зализать раны.
Восстановить хотя бы видимость душевного равновесия...
     - Держись, Федора. Работай; детям привет...
     - Передам.
     - Им нравится в Однице? Все-таки море?
     - Наверное, нравится.
     - До свидания. Я полетел.
     - Счастливой дороги... Клав.
     Потом, вспоминая и анализируя,  он так и не смог понять,  с каким
выражением она на него смотрела.  Как на палача? Да ну, вряд ли, это с
его стороны совершенно неуместная мнительность... Как на героя?..
     Такой же взгляд он запомнил когда-то в глазах ее дочери. Девчонке
было лет пять, мама уезжала в командировку - надолго, и девчонка смот-
рела устало и безнадежно, недетским взглядом, будто повторяя про себя:
ну что я могу поделать против судьбы...
     Мама уезжала в командировку,  которая называлась "месяц  с  дядей
Клавом на  безлюдной  турбазе".  Ну  что  мы все можем поделать против
судьбы...
     Машина выкатила на площадь Победного Штурма, и Клавдий с удоволь-
ствием отметил, что с успехом отвлекся от запрещенных мыслей. Несколь-
ко часов  сна  - и он будет готов копать дальше.  Почему-то он уверен,
ведьмы с глубоким "колодцем" плодятся не только в Рянке и не только  в
Однице... Но - потом. Все потом.
     Телохранитель заглянул в подъезд, вернулся и почтительно встал за
плечом - ожидая,  пока Великий Инквизитор закончит разглядывать клумбу
с ирисами и поднимется наверх. Клавдий вяло махнул рукой:
     - Иди, Сали... Пока...
     На лестнице было холодно и влажно.  Клавдий поднялся до  половины
пролета - и только теперь почуял близкое присутствие ведьмы.

                                                 (ДЮНКА. АПРЕЛЬ)

     Он приносил  ей хлеб,  кефир,  запакованные обеды из студенческой
столовой; кажется, она ничего не ела. Она разламывала булку и разлива-
ла кефир по нескольким стаканам - однако то была лишь иллюзия трапезы;
Клав безропотно мыл посуду и приносил новую порцию.  Он принял правила
игры, более того - он пытался в них поверить.
     Он почти полностью забросил занятия,  отощал и осунулся. Юлек Ми-
тец вторую неделю не желал с ним разговаривать,  потому что в ответ на
какой-то невинный вопрос Клав жестко отбрил его,  оскорбительно и  со-
вершенно без  причины;  еще более обидным оказался для Юлека тот факт,
что от "бойкота" страдал,  похоже, только он сам - Клаву на эти психо-
логические тонкости было глубоко плевать.
     Клав жил,  отделенный от прочего мира  непроницаемой  пленкой.  В
крохотной квартирке  на  пятнадцатом этаже дома-муравейника его ежесе-
кундно ждала любимая женщина,  которая, вроде бы, мертва; днем и ночью
отрешенный от  мира  Клав  пытался  решить главный вопрос своей жизни:
счастье он испытывает или мучение.
     Всякий раз, касаясь ее, он делал над собой усилие. Задерживал ды-
хание, не желая ощущать исходящий от нее запах воды, и с трудом разжи-
мал губы, отвечая на ее поцелуй. Но проходила минута мучительной борь-
бы - и тело его, повинуясь инстинкту, распознавало в ее прикосновениях
настоящую жаждущую плоть.  И тогда,  отвечая,  согреваясь в его тепле,
Дюнкино тело утрачивало холод и скованность; кожа ее розовела, налива-
лись  цветом  губы,  и,  лаская  высокую шею,  он чувствовал сбивчивый
пульс. Толчки ее крови.
     Тогда память почти без труда возвращала теплое лето, и он покаян-
но шептал "Дюночка, прости" и обнимал ее так, будто хотел задушить.
     Вот уже месяц они жили, как муж с женой.
     Он продал букинисту десяток  своих  любимых  книжек  и  купил  ей
платье и белье, туфли и тапочки, и даже набор косметики; ему казалось,
что вещи из человеческого обихода, в небрежном порядке расположившиеся
на видных местах в маленькой квартирке,  помогут преодолеть слабый на-
лет бреда,  который, хочешь не хочешь, все же лежал на их странной иг-
ре. Он даже предложил однажды:
     - Давай позвоним твоим родителям?
     Дюнка долго  смотрела,  не отрывая глаз.  Потом медленно покачала
головой, и Клав пожалел о своей глупости.
     Ее волосы никак не желали просыхать.  Когда Клав обнимал ее, мок-
рые пряди холодными змейками касались его плечей;  он пересчитал день-
ги,  оставшиеся после последнего визита к букинисту, и купил ей мощный
пятискоростной фен.
     Кажется, она обрадовалась. Он бездумно сидел в облезлой комнатуш-
ке и слушал басовитое гудение, доносящееся из ванной; потом к нему до-
бавился плеск воды.
     Он постучался,  заглянул; Дюнка улыбнулась и направила струю теп-
лого воздуха ему в лицо.  Клаву показалось,  что он бедуин,  ощутивший
дыхание раскаленной пустыни.
     Ванна была полна; шапка белой пены лезла, будто каша из кастрюли,
собираясь перевалиться через край.
     - Очень большая пивная кружка,  - сказал он Дюнке и  обрадовался,
когда она засмеялась. - Будешь купаться?
     Дюнка покачала головой.  Ей не надо купаться, ей хочется высушить
волосы...
     - Значит, водичка - мне?
     Она кивнула, странно довольная. Будто мысль о чисто вымытом Клаве
доставила ей немалую радость; он почти обиделся. Не считает же она его
грязной свиньей?!
     Он ухмыльнулся собственным глупым мыслям. Коснулся теплой - впер-
вые теплой! - Дюнкиной щеки:
     - Жди... Я сейчас...
     Она вышла, прикрыв за собой дверь.
     Клав разделся, в беспорядке побросав вещи на колченогую этажерку.
Под тугой  пеной  было  тепло  и уютно,  даже уютнее,  чем он мог себе
представить; мгновенно потеряв счет времени,  он улегся, устроил заты-
лок на покатом краю старой ванны и прикрыл глаза.
     ВСЕ ВЕРНЕТСЯ.  Все уже возвращается;  кто знает,  сколько жителей
этого города годами живут с... ними. С любимыми существами, явившимися
из-за ГРАНИ на их зов? Годами и десятилетиями, кто вправе им помешать?
Разве чугайстры...  неуместное воспоминание, но разве чугайстры смогут
отыскать Дюнку? Никогда...
     В глаза Клаву смотрело жерло водопроводного крана. Круглое и чер-
ное, будто колодец; вот уже минуту на нем набрякала капля. Росла, под-
рагивала, ловила  тусклый  свет  плафона...  Потом  тяжело оторвалась,
утонула в пене. Кап...
     В тишине ее падение показалось маленькой катастрофой.  Отдаленным
взрывом; впрочем, нет. Тишины нету, есть сухое потрескивание лопающих-
ся пенных  пузырьков,  глухое  движение  воды  в лабиринтах труб и еле
слышное ворчание... Наверное, Дюнка в комнате продолжает сушить волосы
феном...
     Клав скосил глаза.
     Фен лежал на полочке для шампуней. На той самой, что каким-то чу-
дом удерживалась на двух ржавых шурупах,  кренилась, нависая над краем
ванны; теперь  на ней лежал подарок Клава Дюнке,  фен,  и тихо ворчал,
включенный на минимальную скорость.  Не веря себе, Клав проследил путь
черного витого провода - тот прочно сидел в розетке.
     Как она могла его оставить?!  И как он,  дурак,  мог не  заметить
включенного фена,  он же не самоубийца?.. Или он сошел с ума, и, когда
он нырял в пену, никакого фена на полочке не было?..
     Давным-давно был какой-то фильм. Смешной и одновременно страшный,
они смотрели его вместе с Дюнкой в летнем кинотеатре, где немилосердно
кусали  комары и вились в потоке света ночные бабочки...  Там девушка,
которую преследовал убийца,  толкнула злодея в ванну и следом швырнула
включенную электрическую вещь...
     Собственно, фен и швырнула.  Редко кто держит в ванной  телевизор
или настольную лампу. Какой он идиот...
     Осторожно, стараясь,  чтобы верхушка пенного сугроба не коснулась
полочки для шампуней, он взялся руками за скользкий край ванны. В этот
момент полочка дрогнула,  потому что срок службы двух  ржавых  шурупов
подошел к концу.
     Клав замер, ощущая в животе сосущую, томительную пустоту.
     Фен, продолжая  деловито  ворчать,  подполз ближе к краю полочки.
Белый пластмассовый наконечник потянулся к воде,  будто морда изнурен-
ного жаждой животного. Почуяв слабое, но ощутимое дыхание теплого воз-
духа,  пена дрогнула и осела; обнажился пятачок открытой воды, малень-
кая полынья.  Фен медленно, но неудержимо соскальзывал, путь его пере-
ходил в падение,  и странно,  что эта доля секунды длилась  для  Клава
несколько томительных долгих минут.
     Ему вспомнились не история его жизни,  не мать и не первый  поце-
луй. Ему вспомнился старый лум, тяжело облокотившийся на кладбищенскую
оградку. С больными глазами на умном,  хотя и вполне заурядном немоло-
дом лице. Темные ветви старой елки. Все.
     Нет!
     Никто и  никогда не учил его этому жесту.  Он выбросил вперед обе
руки, отталкивая призрак надвигающейся смерти, и вода в ванне взметну-
лась волной,  будто  желая слизнуть падающий фен...  или отбросить его
прочь.
     Непонятно, почему электрическая игрушка на миг приостановила свое
падение. Вероятно,  зацепилась за что-то тяжелая  ребристая  рукоятка;
Клав уже выпрыгивал,  увлекая за собой потоки воды и хлопья пены.  Вот
под босыми ногами шершавый резиновый коврик,  вот мокрая рука  хватает
за витой шнур...
     Он почему-то уверен был,  что шнур не поддастся - но вилка  вышла
из  розетки легко и беззвучно,  и,  увлекаемая слишком сильным рывком,
пролетела через всю ванную комнату,  ударилась о  стену,  отскочила  и
шлепнулась в  воду  -  сразу  же  вслед за отключенным феном,  который
все-таки упал.
     Клав стоял в остывающей луже.  С накренившейся полочки по очереди
соскользнули в ванну бутылка шампуня,  кисточка для бритья  и  пузатая
мыльница; фен неподвижно лежал на белом дне. Как утопшее чудовище.
     Потом спину его лизнул прохладный воздух. Приоткрылась незапертая
дверь.
     Дюнка стояла на пороге и молчала.  Переводила непонимающий взгляд
с голого дрожащего парня на ванну в поредевших клочьях пены.  И обрат-
но.
     - Вот,  - Клав неестественно,  тонко хохотнул.  - А меня чуть  не
поджарило...
     Дюнка молчала. В напряженных глазах ее стояло выражение, которого
Клав не понял.

                                * * *

     Ивга очнулась от полусна,  когда внизу послышались шаги. Задержав
вдох, Ивга вслушивалась в чужое молчаливое присутствие - вошедший пос-
тоял рядом с фикусом, а потом отчего-то повернулся и вышел. Она не ус-
пела перевести дыхание - когда в подъезд вошли снова,  и Ивга  ощутила
знакомую уже тошноту.
     Прижимая к себе сумку, она кинулась наверх. Она рвалась на третий
этаж, на четвертый,  на чердак - однако после первого же пролета у нее
подвернулась нога,  и потому пришлось попросту забиться в темный угол.
Зная, по крайней мере, что от бронированной черной двери ее разглядеть
невозможно.
     Присутствие инквизитора  сделалось  еще  тяжелее.  Еще ощутимей и
жестче; сквозь стук крови в ушах Ивга слышала шаги.  Сперва  решитель-
ные, неторопливые, потом, после паузы - замедленные, будто в раздумье.
     - Кто здесь?
     Удар. Ивга скорчилась, зажимая рот ладонью. Боль накатила и ушла;
сквозь мокрые ресницы она разглядела уходящие  вниз  ступеньки.  А  на
ступеньках -  ноги  в темных ботинках.  Совершенно сухих,  несмотря на
дождь.
     - А вот не надо было этого делать, Ивга.
     Она вдохнула так глубоко, как только могла. Невидимый напор схлы-
нул, оставив только слабую тошноту и озноб.
     - Не надо подстерегать за углом. Опасно... Давай, поднимайся.
     - Я  не хочу на учет,  - сказала она,  вжимаясь спиной в холодную
стену. - Я не хочу в тюрьму. Я не стану там жить, не хочу...
     - Ой, Ивга, - в усталом голосе ей померещилось раздражение. - Мне
бы твои проблемы.

     Первым делом Клавдий открыл холодильник и тупо  уставился  в  его
сытые, пестреющие  кастрюльками недра.  Есть он не хотел ни капельки -
но созерцание еды помогало сосредоточиться и  создавало  иллюзию  дея-
тельности. К тому же человек,  возящийся с холодильником, не может ка-
заться страшным. По крайней мере Клавдию так казалось.
     Митец-младший был не прав.  Невеста его и не думала отсиживаться в
объятиях одной из многочисленных,  по мнению Назара,  подруг. Человек,
ночевавший три дня у подруги, не так выглядит. И выражение глаз у него
тоже не такое.
     - Не время,  - сказал он будто бы сам себе. - Вот уж не время не-
учтенной ведьме слоняться по улицам и ночевать на вокзалах.
     Он не видел Ивгу - но сразу ощутил,  как она вскинулась.  Вообра-
зит, что он читает мысли.  Или наводнил город шпионами...
     Позавчера он вроде бы ее вспоминал.  Ах да, она ведь звонила... И
он перезванивал Назару. А Назар...
     - Ты долго меня ждала?
     Вздох.
     - Не знаю... У меня часы стали...
     Клавдий вздохнул:
     - "Стали мои часы, стали,
     Имя мое забудь, стали...
     Золотой цветок в мире стали -
     пробил час, и часы стали..."
     Он бессмысленно повертел в руках упаковку ветчины. Интересно, что
же с ней теперь делать...  С Ивгой,  не с ветчиной.  Что с ней делать,
особенно в свете собственного вчерашнего приказа...
     Он вернулся в гостиную.  Девушка стояла у дверей, на свободном от
паласа  пятачке,  не снимая мокрой куртки,  не опуская на пол видавшей
виды спортивной сумки.
     - Со вчерашнего дня,  - Клавдий подбросил на ладони упаковку вет-
чины, - вернее, со вчерашнего вечера, резко усложнилась жизнь всех без
исключения ведьм...  во всех провинциях. То есть она усложнилась рань-
ше... когда начались самосуды.  В одной только Рянке...  ну да  ладно,
это служебные сведения.  А Вижна, ленивый город, обходилась пока пике-
тами...  - некоторое время он рассматривал этикетку на упаковке. - По-
чему на ветчине рисуют улыбающихся свиней?  Их что, радует перспектива
копчения?
     - Не больше... чем ведьм, - через силу отозвалась Ивга. - Скоро в
супермаркетах... появятся  детские  наборы  "Сожги   ведьму".   Охапка
дров... и красочная этикетка. С улыбающейся... - ее голос сорвался.
     - Раздевайся, - сказал он сухо.
     Ее напряженные глаза напряглись еще больше;  Клавдий криво усмех-
нулся:
     - Я имел в виду - сними куртку...  И кроссовки тоже сними.
     Бросив ветчину на диван,  он прошел к телевизору. Рассеянно щелк-
нул пультом.
     На информационном канале вещал  худенький,  смуглый,  похожий  на
птицу обозреватель;  он говорил не о ведьмах, и в душе Клавдий был ему
благодарен. Мир не состоит из одних только  ведьм.  Даже  когда  ведьм
очень много...
     - Ты звонила Назару? - спросил он, глядя, как место смуглого пти-
цеобразного парня занимает женщина со спортивной стрижкой.
     Ивга перевела дыхание:
     - Я не пойду не учет. Они... Я не пойду!
     Клавдий поднял телефонную трубку.

     До крови закусив губу,  Ивга смотрела,  как цепкая,  с узором вен
рука набирает  короткий номер.  Скрежет падающей решетки;  цепи и вонь
факелов. "У меня в доме ведьма. Пришлите машину..."
     Она поступила так,  как от нее того ждали. Она сдалась на милость
победителя. Как презрительно улыбнется девчонка в серой вытянутой коф-
те: ну что?  Достукалась?  Ты ведь этого хотела,  нет? Когда сама, без
принуждения шла к НЕМУ?
     - Да погибнет скверна...  - устало бросил в трубку стоящий спиной
человек, и Ивга вздрогнула,  будто бы смерти желали ей. "Скверна - это
я".
     Инквизитор долго молчал,  слушая голос на том конце провода; Ивга
ждала, обмерев,  как  червяк в жестянке рыболова.  "Пришлите машину за
ведьмой... в течение десяти минут..."
     - Да,  - глухо бросил инквизитор.  - Делиться впечатлениями будем
потом, Глюр. Сначала доведи все это до конца... Через три часа мне по-
надобиться полная сводка. Все, а на эти три часа считай, что я умер...
     Трубка легла на рычаг.
     - Я не пойду на учет... - сказала Ивга неслышно.
     - У тебя хорошая внутренняя защита,  - сказал инквизитор, глядя в
окно. - Как ты себя чувствуешь?
     Ивга с удивлением поняла,  что тошноты почти нет. Развеялась, ис-
чезла.
     - Хорошая защита, - повторил инквизитор рассеянно. - Ивга, ты хо-
чешь спать?..  Я очень хочу. Очень, Ивга; если я сейчас не посплю хоть
два часа, все ведьмы во всех провинциях получат шанс отпраздновать мою
кончину...
     Он потер глаза.  Сперва небрежно,  потом с силой, с ожесточением,
так, что веки моментально покраснели:
     - Я буду спать,  Ивга.  Пойди на кухню, возьми в холодильнике что
понравится и съешь...  Можешь тоже поспать,  на диване.  Только,  - он
вздохнул,  - не делай двух вещей.  Не касайся входной двери и не входи
ко мне в кабинет. Я сразу проснусь, и, как говорилось в каком-то рома-
не, "это испортит мне нервы". Да, и телефонную трубку не поднимай...
     Ивга молчала.
     Поразительная нереальность происходящего. Жесткий палас под нога-
ми; носки тоже промокли насквозь,  но снимать носки перед Великим Инк-
визитором как-то... несерьезно. Некрасиво, несолидно...
     Закрылась тяжелая  дверь кабинета.  Щелкнула причудливо изогнутая
ручка, Ивга где стояла, там и села на палас.
     Дождь за окном лил и лил. На экране телевизора, который так и за-
были выключить, мелькал суетливый рекламный ролик.
     Ивга посидела,  скрестив ноги, слушая, как ноют мышцы. Джинсы от-
сырели насквозь... Сейчас бы к огню, к камину...
     К костру.
     Ивга вздрогнула. На экране пылал костер, но камера, видимо, люби-
тельская, то и дело дергалась, не давая рассмотреть как следует метал-
лический каркас,  вокруг которого металось пламя...  Это баскетбольная
стойка со щитом. И, кажется, к металлической опоре привязан человек...
Сетка на кольце уже сгорела.  Кричащие люди, похожие на болельщиков...
Немо кричащие,  потому что отключен звук.  Врывающаяся в кадр пожарная
машина,  другие люди - в форме... Лениво опускающиеся дубинки... Экран
гаснет...
     Говорящая голова комментатора. Того самого, смуглого, похожего на
птицу, с опасливым сочувствием на тощем лице.  Ивга огляделась в поис-
ках пульта. Не нашла, подобралась к телевизору, отыскала кнопку, осво-
бождающую звук.
     - ...подтвердил также, что данный комплекс мер по своей строгости
не имел аналогов в последние двадцать лет, а эффективность его такова,
что  уже  спустя  два часа после начала профилактических мероприятий в
округе Одница было уничтожено пять особо опасных и задержано девятнад-
цать  стандартных  ведьм.  Вместе  с тем Великий Инквизитор счел своим
долгом подчеркнуть,  что,  работая в тесном контакте с ведомством  Об-
щественного Порядка, не допустит дальнейшего распространения самосудов
как исключительно вредного для Инквизиции, антигуманного и кощунствен-
ного явления...
     Ивга сидела на пятках. Слишком близкий экран жег ей глаза.
     - ...основным направлением по-прежнему остается выявление незаре-
гистрированных ведьм.  Приговоры Инквизиции отныне будут выполняться в
течение суток, причем значительно расширяется список показаний, по ко-
торым ведьма подлежит изоляции либо уничтожению...
     Нажимая кнопку,  Ивга  почувствовала  мгновенное  наслаждение  от
собственной власти.  Некое злорадное  удовольствие,  когда  птицелицый
комментатор побледнел и погас, сморщившись, оставив после себя зелено-
вато-серое зеркало экрана.
     Так. Она  сидит в квартире Великого Инквизитора,  на полу,  перед
мертвым "ящиком".  Спокойно, ведьма, спокойно... Там, под дождем, сей-
час хуже. У ведьм все усложняется и усложняется их и без того нелегкая
жизнь...
     Оставляя на полу влажные следы,  она проследовала на кухню. Огля-
делась, поджала губы,  приоткрыла холодильник.  Во рту мгновенно стало
тепло и полноводно;  хорошо, что ее здоровый аппетит пока сильнее всех
бед. Пожалуй, она даже не станет ничего разогревать - съест все холод-
ным. Вот только, разве что, чай...
     Она обернулась к плите.  Чайник посверкивал чистым зеркальным бо-
ком, и в нем отражался стоящий в дверном проеме темный человек.
     Руки Ивги сделались тяжелыми.  И невероятно тяжелым сделался чай-
ник, с котором и воды-то было каких-нибудь два стакана.
     - Не могу уснуть,  - несколько виновато сообщил инквизитор. - Это
скверно, но зато неудивительно.
     На нем  был  черный  халат,  покроем напомнивший ей средневековый
плащ длиною до земли.
     - Люди придумали много чудесных таблеток, - сказала Ивга, глядя в
пол. Инквизитор вздохнул:
     - Меня - не берет. У меня своеобразный организм, ты не заметила?
     Ивга сглотнула, отгоняя призрак тошноты. Инквизитор странно улыб-
нулся:
     - Да... твоей защите позавидовала бы любая воин-ведьма. Давай по-
едим.
     Ивга поняла,  что ей внезапно расхотелось есть. Она смотрела, как
дрожат, шипя и высыхая, капли воды на зеркальном боку чайника.
     - Что вы собираетесь со мной делать?
     Инквизитор поднял брови:
     - Хороший вопрос...
     Ивга впервые осмелилась посмотреть ему прямо в лицо.  Усталое ли-
цо, надо сказать. С отсветом белых ночных фонарей, хоть за окном стоит
ясный день.
     - Хороший вопрос, Ивга, - инквизитор задумчиво вытащил из хлебни-
цы тугую бледную булку. - Так ты Назару звонила или нет?
     Она отвернулась.
     - Видишь ли... - инквизитор аккуратно, как-то даже по-ресторанно-
му пластал  податливый  хлеб.  -  Меня с детства приучили,  что личные
проблемы каждого из людей - это только его  личные  проблемы.  Понима-
ешь?..
     - Зачем вы сказали им, - прошептала Ивга еле слышно. - Вы меня...
заживо... за что, что я вам сделала?!
     - Назара очень обидел твой обман,  - сообщил инквизитор  сухо.  -
Все открылось бы чуть позже, но гораздо больнее.
     - Больнее не бывает.
     - Это тебе так кажется,  - голос инквизитора шелестнул, как пепел
в продуваемой ветром трубе, и Ивге сделалось холодно. До дрожи.
     Чайник повизгивал,  закипая. Это у него такой свисток в горлышке,
подумала Ивга. Чтобы повизгивал. Как радостный пес.
     - Личные проблемы... - пробормотала Ивга зло. - Не надо путать...
Личные проблемы и...  служебный долг. А вы вроде бы и то и это попыта-
лись исполнить...
     Инквизитор вздохнул:
     - Ты бы присела, Ивга.
     - Я постою.
     - СЯДЬ.
     Она вцепилась в край стола,  пытаясь удержаться  на  ногах,  пока
небрежно брошенный приказ боролся с ее волей.  Вот как они это делают.
Вот как... Правду говорила девчонка в ученическом платьице...
     Совсем рядом оказался пол. Очень чистый, вылизанный руками добро-
совестной платной хозяйки. Веселенькие пластмассовые квадратики...
     Борьба ничем не закончилась - просто оборвалась.  Приказ исчез, и
Ивгина напряженная воля,  в одночасье потеряв противника,  заметалась,
ища выхода. Звон в ушах и боль в разбитой о пол руке...
     - Извини, я не хотел.
     Закусив губу, она поднялась. Нельзя лежать перед ним. Пусть в но-
гах валяются побежденные.
     - Извини, я не хотел... Ты какая-то патологически свободолюбивая.
Видишь принуждение даже там, где его, в общем-то, нет...
     Ивга смотрела на свою стремительно краснеющую ладонь.
     Она хотела сказать,  что Великому Инквизитору нельзя  не  принуж-
дать. Что он так свыкся с ролью,  что принуждает даже в мелочах. Бесп-
ричинно, бессмысленно, сам того не замечая - принуждает. Но, наверное,
в ее положении лучше помалкивать.  Слушать, как чирикает серая воробь-
иха на той стороне подоконника.
     Инквизитор ел.  Без видимой спешки,  но все же очень быстро, при-
вычно быстро,  как солдат или рабочий режимной фабрики.
     - Ты в школе тесты сдавала?
     Ивга вздрогнула.
     - Вот тебе тест...  Город,  полный людей.  В городе лежит  бомба.
Взорвется через час,  не то в метро, не то в больнице, не то в детском
садике...  Единственный человек,  знающий,  где это произойдет - некая
решительная женщина,  которая  не намерена отвечать ни на какие вопро-
сы... А ты - следователь. Мужчина средних лет. Твои действия?
     Ивга тупо молчала. Что он имеет в виду? При чем тут она, она ведь
понятия не имеет ни про какую бомбу...
     Инквизитор отодвинул  тарелку.  Вытащил  из кармана длинную пачку
сигарет, закурил жадно,  с некотором даже сладострастием.  Прищурился,
глядя на дым:
     - Не пытайся пришить себя к этой истории.  История -  выдуманная.
Мной. Только что. Будто загадка. Как бы ты поступила?
     - Не знаю,  - сказал Ивга глухо. Инквизитор привычно вскинул бро-
ви:
     - Ты думаешь,  тем людям... взрослым и детям, которым суждено по-
гибнуть через час, от твоего незнания легче?
     Ивга почувствовала толчок тревоги.  Она слишком верила во  власть
слов над реальностью; даже придуманная история способна стать явью - в
придуманном мире.  И разметать взрывом придуманных людей через  приду-
манные шестьдесят минут...
     - Надо... узнать, - выдавила она через силу.
     - Как?  -  в голосе инквизитора была безнадежность,  будто игра с
пугающей скоростью становилась правдой. - Как узнать, если эта... сука
молчит?
     - Зачем ей это? - беспомощно спросила Ивга.
     Инквизитор пожал плечами:
     - Не знаю... Не имею понятья. Время идет, мы уже думаем пять ми-
нут...
     Ивга стиснула ладони:
     - А больше никто не знает?
     - Никто,  - бросил инквизитор, затягиваясь. - Слушай, что ж я за-
дымил, тебя не спросившись... Ты ведь не куришь?
     - Не может быть, чтобы никто не знал...
     - Может.  Они устанавливали бомбу с напарником,  напарника убили.
Она осталась...
     Ивга наконец-то села. На край табуретки, нервно сведя колени:
     - Ну... я не знаю. Пытать ее надо, чтобы сказала...
     Пальцы инквизитора сжались,  сминая горящую сигарету. На стол по-
сыпался пепел, перемигнулся искорками и погас. Ивга испуганно вскинула
глаза. Она что-то сделала не так?..
     - Я не уверен, - глухо сказал инквизитор. - Не уверен, что это...
видишь ли,  Ивга. Я вчера весь день занимался тем, что пытал женщин. А
общественное мнение в твоем лице меня, выходит, поддержало...
     Он криво усмехнулся, не сводя глаз с ее лица.
     - И чего вы от них хотели?  - спросила она, стараясь, чтобы голос
звучал как можно равнодушнее.
     - Я хотел...  - он неторопливо вытащил из пачки новую сигарету. -
Неважно, в общем-то.  Чего я хотел - того добился.
     Некоторое время оба слушали,  как капает в кране вода.  Бьется  о
никелированную раковину - кап-кап...  Ивге вдруг померещилось простор-
ное помещение с никелированными раковинами и металлическими - цинковы-
ми? - столами, а на столах...
     - Если тебя инициируют, - инквизитор внимательно наблюдал за сме-
ной выражений на ее лице, - если это случится, то тебя ждет, возможно,
блестящая карьера...  Если это слово применимо к ИХ иерархии. С твоими
задатками ты была бы,  наверное, щит-ведьмой... Или даже флаг-ведьмой,
потому как нюх у тебя запредельный...  А может, и нет. Но все равно не
инициируйся, Ивга, прошу тебя. Не причиняй мне лишней головной боли...
- он грустно усмехнулся.
     - Чего хотят ведьмы? - Ивга вспомнила свою собеседницу, развозчи-
цу горячих бутербродов.
     - Много бы я дал,  - инквизитор затянулся,  - чтобы  это  понять.
Иногда мне кажется...  вот,  сейчас пойму.  Но...  для этого надо БЫТЬ
ведьмой. Когда ты станешь...  ну, короче, расскажешь мне по старой па-
мяти. Чего они хотят?..
     - А вы спросите у них под пыткой,  - не удержалась Ивга. Инквизи-
тор поморщился,  открыл было рот - в этот момент в комнате заблеял те-
лефон, и тихим звоном отозвался еще один - в кухне.
     Ивга вдруг испугалась. Панически и безнадежно, и совершенно бесп-
ричинно - вероятно,  просто взбрыкнули нервы, ужаленные резким звуком.
Инквизитор пристроил  сигарету  на краю пепельницы и ленивым движением
потянулся к трубке:
     - Да...
     Лицо его не изменилось, но Ивга поняла, кто звонит. Поняла и пок-
рылась испариной.
     - Конечно, меня не было...  Я сегодня вернулся на рассвете, с ку-
рорта, можно сказать, из Одницы... Да, видишь, какая у меня интересная
работа... Перестань.  Какие обиды,  мы вроде бы с тобой взрослые умные
мужики...  Не,  эта неделя у меня наперед вычеркнута из жизни.  Да, ты
слышал, да... А?..
     Ивга взяла со стола ломоть булки.  Бездумно надкусила, вгрызлась,
пытаясь утолить свежим хлебом не голод - другое чувство,  неопределен-
ное, но оттого не менее сосущее. Жевать, жевать...
     Инквизитор слушал,  не глядя на Ивгу. Смотрел, как потихоньку ды-
мится на краю пепельницы пропадающая втуне сигарета. Ивга ждала, заме-
рев.
     - Видишь ли,  - проговорил инквизитор тоном ниже.  - Видишь ли...
Мне такими вещами не положено заниматься по рангу... Извини, но именно
сейчас я ничего не могу тебе сказать.
     И он взглянул на Ивгу. Быстро, мельком, но так, что она вздрогну-
ла.
     В трубке возбужденно трещал металлический, измененный расстоянием
голос. Громкий и напряженный, и, кажется, очень желающий убедить.
     - Хорошо,  -  отозвался инквизитор медленно.  - Но почему ты зво-
нишь, а не он? Он вроде как половозрелый парень, нет?..
     Ивге стало неприятно. Будто Назара при ней оскорбили.
     - Хорошо,  - повторил инквизитор,  но как-то утомленно, тускло. -
Пусть позвонит мне... Или я позвоню, если будут новости. Да?..
     Ивга поднялась.  Бесшумно вернулась в гостиную. Постояла, огляды-
вая комнату и не запоминая ее;  села в углу на пол,  подобрав под себя
ноги. Невежливо подслушивать чужие разговоры.

     Он положил  трубку  и несколько минут сидел,  глядя,  как исходит
пеплом оставленная сигарета.
     Вот оно каково папаше - в одиночку,  с самого младенчества воспи-
тать единственного сына. Откладывает отпечаток... на личность. Возмож-
но, не на всякую - но на личность Юлека обязательно. Юлек - прирожден-
ный опекун...
     Девчонка сидела в гостиной, прямо на полу. Рыжая. Лиса в капкане.
Вопросительно подняла глаза - и сразу же  спрятала,  опустила.  Глаза,
надо  сказать,  воспаленные  - но вовсе не затравленные;  Клав коротко
вздохнул. Нет ничего хуже, чем неучтенная ведьма.
     - Ну вот что, Ивга... Мой друг, а твой в какой-то степени свекр -
мается,  надо сказать,  дурью. Ему, естественно, интереснее судьба сы-
на...  чем наши с тобой доводы.  И кое в чем он прав. Сейчас мы выждем
полчаса, ты все хорошо продумаешь и позвонишь... профессору Митецу.
     - Нет, - сказала она быстро. - Я не... нет. Я не знаю, что... го-
ворить.
     Клавдий с показным удивлением пожал плечами:
     - Тогда - что? Что нам с тобой делать?
     Девчонка снова напряглась. Ощетинилась, вжимаясь лопатками в угол
дивана, и Клавдий в который раз почувствовал тугой комок  ее  потенци-
альных возможностей.  Хотя... После инициации любая из них может стать
как выдающимся воином, так и серенькой рабочей ведьмочкой.
     - Позвони,  - сказал он примирительно.  - Он нервничает.  Он тебя
ищет... Попытайся понять. Позвони... А я, если хочешь, выйду.
     И, не дожидаясь согласия,  он прошел в кабинет и прикрыл за собой
двери.
     Долго, очень долго в комнате было тихо.  Потом тихонько  зацокали
клавиши телефона,  и Клав удовлетворенно кивнул, на слух распознав но-
мер. Прикрыл глаза и закинул ногу на подлокотник мягкого кресла.
     - Это я.
     Голос девчонки звучал глухо,  но вполне прилично.  Твердо звучал,
без колебания и всхлипов;  Клавдий нашел в ящике стола леденцовую кон-
фету, повертел в пальцах и сунул за щеку.
     - Это я... Да.
     Молчание. Интересно,  о чем  говорит  добряк-профессор,  потеющий
сейчас на противоположном конце провода.
     - Я понимаю,  что виновата,  - голос юной ведьмы сделался громче,
теперь в нем ясно слышалось сдержанное достоинство.  - К сожалению,  у
меня не было другого выхода.
     Клав разгрыз леденец и тут же с опозданием вспомнил, что терпеть
не может ментола. Кажется, он просил домработницу покупать другие - со
вкусом, по крайней мере, барбариса...
     - Я понимаю,  - в голосе Ивги скользнула металлическая  нотка.  -
Думаю, вам надо решить.  И Назару надо определиться...  Нет, не беспо-
койтесь. У меня все хорошо.
     Гордая провинциалка,  подумал Клавдий угрюмо. После трех вокзаль-
ных ночей еще станет,  пожалуй,  врать про какую-то добрую подругу,  у
которой можно  жить  в  довольстве  и безопасности хоть год,  хоть де-
сять...
     Он вдруг ощутил раздражение. Смутную злость на обоих Митецов, го-
товых поверить столь удобной для них байке... Да и ведьмочка хороша, с
эдакой подростковой болезненной гордостью...
     - Я?
     Голос девчонки напрягся;  оттягивая,  по-видимому, ответ, она пе-
респросила еще раз:
     - Я?..
     Пауза. Заминка; Клавдий точно знал, что и на другом конце провода
молчат тоже. Ждут ответа на поставленный вопрос.
     - Я... - девчонка замялась. - Я у... господина Старжа. Да...
     Вот оно что.  Ивга,  выходит,  собиралась соврать про  телефонную
будку, из которой звонит.  Или, опять же, про верную подругу... Но ис-
пугалась, что Клавдий истолкует ее вранье превратно.
     - Да,  - повторила Ивга, и голос ее прозвучал неожиданно глухо. -
Конечно.
     Клавдий неслышно встал; дверь его кабинета никогда не скрипела.
     Ивга стояла у окна, к нему спиной. Витой телефонный шнур разлегся
на паласе,  как огромных размеров дохлая пиявка.  Ивга стояла,  втянув
голову в трясущиеся плечи, и трубка в ее опущенной руке непрерывно го-
ворила - чуть напряженным, но в общем-то вполне приятельским тоном.
     ОН вытащил трубку из ее судорожно сжавшихся, но сразу же ослабев-
ших пальцев. Приложил к уху - пластик был еще теплым и еле-еле пах де-
зодорантом. Недешевым, насколько мог определить искушенный Клавдий.
     - ...не делается сразу.  Ты ведь понимаешь меня,  Ивга?  Ты бы не
хотела причинять Назару...  ну, лишнюю боль?.. Конечно, это не мое де-
ло, но...  Такие вещи не решаются за один день.  Он обижен, - в голосе
скользнул упрек, - но, я думаю, после некоторых размышлений... И, ког-
да он сам будет готов тебе сказать... м-м-м... Ивга? Ты меня слышишь?
     Клавдий протянул трубку девушке. Та отворачивалась, упорно не по-
казывая лица - но голос снова был вполне тверд,  когда, переведя дыха-
ние, она сказала в трубку:
     - Да. Конечно, вы правы.
     Клавдий перехватил  ее  руку,  потянувшуюся к телефонному рычагу;
запястье было тонким и твердым, как ветка.
     - Да,  Юль,  - небрежно бросил он,  снова завладев трубкой. - Как
видишь, я свое обещание выполнил...  Могу я узнать, о чем вы договори-
лись?
     Пауза. По-видимому, профессор Митец не ожидал столь быстрой смены
собеседников.
     - Н-ну,  Клав... Я не знал, что... Короче говоря, мы договорились
дать Назару время на размышление. А потом, когда он придет в себя...
     - Потом - это когда? - вкрадчиво осведомился Клавдий.
     Митец заколебался:
     - Ну, неделя... Может быть, две...
     - Юль,  - Клавдий сам ощутил, как изменился, наполняясь железными
нотками, его ровный голос.  - Девочка очутилась в дрянной ситуации. Ей
некуда идти, она не зарегистрирована. Ведьмы, не прошедшие регистрацию
в течение двадцати четырех часов с момента подписания последнего  ука-
за, -  он мельком глянул на часы,  - подлежат принудительной изоляции.
Скажи мне внятно,  берете ли вы с Назаром Ивгу под опеку?  СЕЙЧАС? Или
мне вызывать наряд, чтобы тащить ее в приемник-распределитель?..
     Девчонка затрепыхалась; не глядя, он поймал ее за плечо. Попросил
растерянно молчащую трубку:
     - Юль, дай мне на секундочку Назара.
     - Он спит,  - глухо отозвался профессор Митец. - Мальчик трое су-
ток на снотворном. Если ты думаешь, что он не переживает... что ему не
больно... в конце концов, ведь именно ты...
     Митец заводил себя;  Клавдий прикрыл глаза, усилием воли придавая
своему голосу спокойствие и мягкость:
     - Я все понимаю,  Юль.  Мы, к сожалению, живем в мире, где, кроме
ведьм, есть еще множество неприятных вещей... Я ни в чем никого не уп-
рекаю.  Скажи мне спокойно,  как другу: вы можете сейчас взять девчон-
ку... вроде как на поруки? Нет?
     - Клав,  - голос Митеца сделался усталым  и  просительным.  -  Ты
ведь... можешь что-нибудь придумать. Я умоляю тебя, Клав... Как друга.
Придумай что-нибудь...
     Клавдий помолчал,  слушая, как тяжело, неровно дышит на том конце
провода профессор Юлиан Митец.
     А Юль-то не в форме.  Раненькая старость, никакого спорта, ника-
ких прогулок,  даром что загородний дом...  Или его действительно  так
крепко шарахнуло? По нервам?..
     - Хорошо, Юль, - сказал Клавдий почти что весело. - Только думайте
быстрее, ладно?
     Митец на том конце провода наверняка закивал.  Забыв,  что его не
видят.
     - Да,  Клав, конечно... Спасибо тебе, Клав, тут такое дело... Ще-
котливое... Спасибо... Ты уж там... присмотри...
     - Ага, - Клавдий не выдержал и тоже кивнул. - Ну, будь здоров.
     - Будь здоров, дружище...
     Он отнес телефон на место и пинками загнал под столик кольца  ви-
того шнура.
     - Вы отправите меня в изолятор? - глухо спросила Ивга.
     - Не знаю, - честно признался Клавдий. - Мне кажется, тебе там не
понравится.
     Губы девчонки вызывающе искривились:
     - Я не стану ТАК жить... Собственно, не знаю, зачем я к вам приш-
ла. И на что...
     Она хотела сказать - "на что надеялась", но говорить плачущим го-
лосом ей явно не нравилось, и потому фраза осталась без конца.
     Клавдий вздохнул:
     - Видишь  ли...  Еще неделю назад я со спокойной совестью устроил
бы тебя...  к знакомым,  к приятелям,  к друзьям приятелей, к знакомым
друзей, письмоводительницей в какую-нибудь неплохую контору, уборщицей
в чистенький офис...  Да запросто.  В этом городе полным-полно  людей,
которые с удовольствием оказали бы мне эту услугу... Но не теперь. Те-
перь я не могу тебя просто так отпустить... Ты же знаешь, что происхо-
дит... с ведьмами, вокруг ведьм. Да?..
     - Да, - сказала Ивга шепотом. Клавдий удовлетворенно кивнул:
     - Я рад, что ты понимаешь.
     Ивга подняла на него глаза.
     Вот теперь они были затравленные. По всем правилам лисьей охоты -
отчаянные глаза зверька, которому некуда отступать.

                                                   (ДЮНКА. АПРЕЛЬ)

     Догадка укусила его на обратном пути.
     Он опоздал  на  последний автобус,  но ему посчастливилось удачно
поймать машину. Разговорчивый водитель жил неподалеку от студенческого
городка и согласился бесплатно подвезти домой усталого измученного ли-
цеиста:
     - Я,  конечно,  все понимаю, парень... Сам таким был... Но по но-
чам, знаешь ли, пацану шляться неприлично и опасно, вообще-то...
     - Мне уже семнадцать.
     - Ну и что? Пацан пацаном...
     Клав кивнул, соглашаясь. До общежития было сорок минут на автобу-
се - добрый и наставительный дядечка довезет его за четверть  часа,  и
как хорошо,  что Митец все еще дуется и не надо будет отвечать на воп-
росы...
     На этом его везение закончилось.
     У поста дорожной инспекции,  контролировавшего въезд  и  выезд  с
центрального проспекта, машину остановили. Разговорчивый водитель, ни-
мало не смущаясь, завел с постовым пространный разговор о погоде и ка-
честве дорог на окраинах;  тот кивал,  изучая предложенные документы и
подсвечивая себе фонариком. Поодаль стояли двое; Клав вздрогнул, разг-
лядев короткие меховые безрукавки поверх кожаных курток.
     - Будьте добры, откройте багажник...
     - Ищут,  что ли,  кого? - беспечно поинтересовался говорливый шо-
фер.
     - Плановая проверка,  - негромко отозвался один из чугайстров.  У
Клава заныло сердце.
     Чугайстры встали по обе стороны от шофера;  тот не обратил на них
ни малейшего внимания.  Равнодушно оглядев содержимое  багажника,  оба
одновременно взглянули в лицо шоферу;  тот, по-видимому, испытал мгно-
венное беспокойство.
     - Извините  за  доставленное неудобство,  - уронил тот из чугайс-
тров, что был повыше. - Счастливого пути.
     Тот, что был пониже, искоса взглянул на стоящего рядом Клава. То-
му показалось,  что его подбородка небрежно коснулась  ледяная  рука.
Жесть взрослого по отношению к ребенку,  жест воспитателя по отношению
к воспитуемому - взять за подбородок, смотри, мол, в глаза...
     - Парень контактный,  - тихо сказал невысокий, оборачиваясь к на-
парнику. По спине у Клава продрал мороз.
     Шофер, уже  открывший было дверцу,  нахмурился.  Второй чугайстер
неторопливо подошел к Клаву и тоже заглянул ему в глаза.  На плечо ему
неприятно,  как-то  хищно и одновременно вкрадчиво опустилась стянутая
перчаткой ладонь:
     - С кем ты виделся сегодня вечером?
     - Мое дело, - ответил Клав пересохшим ртом. - С чего мне вам док-
ладывать?
     - Твое дело, - спокойно согласился высокий. - Но ты контактный по
НАВИ. Не хочу тебя пугать...
     Я не пугливый,  хотел сказать Клав,  но промолчал.  Стиснул зубы.
Пытать ведь не будут?! Откуда им узнать, где он прячет Дюнку?
     - Не хочу тебя пугать, - продолжал высокий, - но навы, как прави-
ло, общаются с людьми затем,  чтобы убить. Уровнять, так сказать, шан-
сы... Ты первый раз видел эту девушку? Нет?
     - Какую девушку?  - спросил Клав,  упрямо притворяясь тупицей. Он
живет в свободной стране,  этот тип в дурацкой безрукавке не в состоя-
нии причинить ему хоть сколько-нибудь ощутимого вреда.
     - Девушку,  с которой ты  несколько  часов  назад  имел  интимную
связь, - бестрепетно объяснил высокий.  - Переспал,  иначе говоря. Или
ты это сделал с несколькими подряд?
     Клав почувствовал,  что краснеет. Это он-то, не без основания по-
лагавший, что у него железные нервы!  А вот как все просто - несколько
небрежно брошенных слов,  и вот он уже стоит голый посреди людной пло-
щади...
     - Малыш,  ты сегодня прошелся по бритве.  Нечего теперь обижаться
на меня,  который всего-только и хочет,  что тебе помочь. В другой раз
везение может не повториться...  вчера мы вытащили из ванной пятнадца-
тилетнего паренька. Вскрыл себе вены.
     Ванна. Ванная. Какое противное слово...
     Вот тут-то Клава и достала невозможная,  отвратительная мысль.  И
отразилась у него на лице таким непритворным ужасом, что рука, лежащая
у него на плече, ощутимо потяжелела:
     - Тихо... Спокойно, все уже позади, ничего...
     Включенный фен на краю хлипкой полочки. НО КАК ОН ТАМ ОКАЗАЛСЯ?!
     Дюнка так плакала...
     "Ты сегодня прошелся по бритве"...
     - Вспомнил?
     Клав проглотил густую горькую слюну.  Неправда. Дурацкое совпаде-
ние. Подставка...
     "Вспомнил. Я живу с нявкой, мы снимаем квартиру на..."
     - Давай,  малыш,  говори.  Никто никогда не узнает, что именно ты
нам сказал. Знать будем только мы.
     А водитель?!  Вот  он,  стоит рядом,  рот полуоткрыт,  в глазах -
удивление с изрядной долей гадливости...
     - Спасибо,  - Клав неловко ему кивнул. - Я... уже сам доберусь...
Вы поезжайте...
     Хмыканье. Звонкий хлопок дверцы;  Клав дождался, пока машина отъ-
едет:
     - Я...
     Как гнусно. Как стыдно.
     - Я...  был... с девчонкой. Я... на улице... в общем, я ей запла-
тил. Наверное, она шлюха...
     Губы его  еле двигались.  Сейчас он сам верил в то,  что говорил,
верил для пользы дела - но ощущение было,  будто он купается в сточной
канаве.
     - Я...  ну,  у нас в лицее есть такая  девчонка,  Блоха...  Мы  с
ней... ну,  и как-то не очень.  Я решил...  ну, вышло-то случайно. Она
сама ко мне подошла, честное слово... На улице... сейчас вспомню... на
углу проспекта и Прорывной, возле подземного перехода...
     Перед глазами у него встала картина города.  Он ясно видел место,
где случилась  предполагаемая  встреча.  Чем больше подробностей,  тем
достовернее...
     Чугайстры молчали. Выслушали до конца.
     - Адрес?  - негромко спросил высокий,  когда Клав, опустив плечи,
умолк.
     - На улице Вечного Утра.  Там такая гостиница... вернее, там нес-
колько. Она взяла номер на час...
     - За час справились?
     Это не удержался от насмешки другой чугайстер, тот, что пониже.
     - Сколько? - коротко поинтересовался высокий.
     - А?
     - Сколько стоил номер?
     Клав захлопал ресницами:
     - Не знаю... Она сама платила...
     Одно из двух. Либо сейчас его посадят в машину и повезут отслежи-
вать номер,  в котором он якобы был,  и при некоторой дотошности скоро
поймают на  лжи.  Либо махнут рукой - потому что на улице Вечного Утра
полным-полно сомнительных гостиничек,  сдающих номера на час-другой  и
никаких документов при этом не спрашивающих. Плати - и вперед...
     Чугайстры смотрели друг на друга.  Решали. Им трудно было предпо-
ложить, что мальчишка-подросток умеет ТАК врать. Они не знали Клава.
     - Ты все нам сказал?
     - Клянусь чем угодно! Хоть на детекторе лжи меня...
     Слабые улыбки.
     - У тебя есть с собой документы?
     Он вытащил из внутреннего кармана завернутый в пленку ученический
билет.
     - Хорошо,  Клавдий Старж, третий виженский лицей... Мы не станем,
конечно же,  оповещать твоих наставников об этих сомнительных похожде-
ниях. Но в другой раз...  Кстати, ты не заметил разве, что она - навь,
нежить?..
     Слово, как небрежно брошенный нож. Как упавший топор.
     - Нет, она человек, - сказал он шепотом. Чугайстры ухмыльнулись -
одинаково, как братья.
     - Самая главная ошибка,  - медленно сказал высокий.  - Люди часто
видят в них людей...  И даже боятся выдавать их в наши руки. Мы-де му-
чители... А они нежить, мальчик. Они НАВЬ. Пустые человеческие оболоч-
ки, заполненные...  э-э-э... мороком. Когда мы убиваем морок, оболочки
снова пустеют...  Это не люди. Это, как бы объяснить... если бы к тебе
пришел убийца в маске красивой девушки.  Или,  что еще хуже,  в  маске
твоей матери...
     Клаву захотелось сесть. Прямо на влажный асфальт.
     Клаву хотелось орать:  чушь! Что вы городите, убийцы - это вы са-
ми!..
     Но он смолчал, заткнув себе рот дешевой удушливой сигаретой.

                              ГЛАВА ПЯТАЯ
                              -----------

                                 * * *

     - Входи.
     Ивга прищурилась  от  внезапно  брызнувшего света.  Почему-то она
ожидала увидеть здесь грязь и линялые обои - наверное, на нее произвел
впечатление темный  обшарпанный  подъезд;  прихожая оказалась чистой и
добротной, даже красивой,  и единственным ее недостатком была  порази-
тельная теснота.
     Впрочем, нет, был еще недостаток; Ивгин нос дернулся, ощутив едва
слышный запах нежилого дома.
     - Проходи, проходи... Тут сложно разминуться вдвоем.
     Массивная вешалка была пуста,  и Ивга испытала мгновенный трепет,
нанизывая петельку своей куртки на медный изогнутый крючок.
     - Это... здесь кто-то живет?
     - Иногда я,  - инквизитор извлек из ящика для обуви пару  женских
домашних тапочек. - Иногда никто... Вот, примерь.
     Тапочки были почти новые;  Ивга замешкалась.  Ей редко доводилось
надевать на  себя  чужие вещи,  и всякий раз она испытывала внутреннее
неудобство, ей казалось,  что прежний хозяин одежды оставил в ней час-
тицу себя. Тепло своего тела... а может быть, свою тень.
     Инквизитор искоса взглянул, хотел что-то сказать - но промолчал и
ушел в комнату.  Ивга,  не раздумывая больше, нырнула ногами в тапки -
они оказались чуть велики.
     Комнатушка была  под стать прихожей - добротная,  даже роскошная,
но поразительно тесная; два мягких кресла и книжный шкаф занимали поч-
ти все  ее пространство,  оставляя свободными лишь потолок да узенькую
ленту дорожки на полу.  На книгах лежала пыль -  потянув  носом,  Ивга
ощутила ее запах.
     - Никто тут не убирает,  - равнодушно заметил инквизитор.  - Если
хочешь - можешь попробовать. В постельной тумбе чистое белье, в ванной
горячая вода...  Вообще, что найдешь - то твое. Пользуйся, потом поло-
жишь на место...
     - Это тоже... ваш дом?
     Инквизитор поморщился, будто бы удрученный ее недогадливостью:
     - В общем-то...  да.  Это тоже в некотором смысле мой дом... Про-
дукты в сумке.  На кухне есть холодильник,  посуда,  кое-какие консер-
вы... Хочешь - ешь. Телефон в спальне, хочешь - звони... Но одно усло-
вие будет железным, Ивга. Не переступать порога. Даже если пожар.
     Она с трудом улыбнулась:
     - Ну, если пожар, я, наверное...
     Не отвечая на ее улыбку, инквизитор качнул головой:
     - Нет. Был бы нормальный замок - я бы тебя запер без размышлений.
Но, поскольку заведение планировалось как квартира,  а не как  тюрьма,
единственным замком  здесь будет твой здравый смысл.  Потому как,  Ив-
га...
     Глаза его  сухо блеснули.  Ивга показалось,  что вокруг ее головы
сжимается железный обруч.
     - Потому как,  - инквизитор отвернулся,  - оказывая сейчас услугу
моему другу Митецу, я делаю то, чего делать, собственно, никак не дол-
жен. Но если тебя возьмет патруль - а,  я надеюсь, он обязательно тебя
возьмет, стоит тебе появиться в городе - ты окажешься в  изоляторе  на
общих основаниях. Тоже, в общем-то, не конец света - но ты ведь хотела
этого избежать?
     Ивга поспешно кивнула:
     - Я... да. Спасибо, я не...
     - Вот и хорошо,  - инквизитору, казалось, было скучно выслушивать
ее сбивчивые благодарные заверения. - Сюда никто не придет, здесь ты в
полной безопасности... Сиди тихо, Ивга. До встречи.
     - До... свидания, - выдавила она.
     На оконном  стекле,  давно  не знавшем мытья,  подрагивали редкие
капли прошедшего дождя;  прислонившись к  стеклу  горячим  лбом,  Ивга
смотрела,  как человек в длинном темном плаще выходит из подъезда.  Не
спеша пересекает маленький скудный дворик;  его зеленая, как крокодил,
великолепная машина выглядит здесь случайным залетным гостем,  но мел-
кая детвора, оседлавшая веревочные качели, не спешит лопаться от любо-
пытства. Подошли, посмотрели - и вернулись к своему развлечению; стало
быть,  не в первый раз господин Клавдий Старж оставляет перед скромным
домом своего не вполне скромного "графа". "Это тоже в некотором смысле
мой дом..."
     Тишина пустой квартирки давила. Ивга постояла у окна, глядя вслед
отъехавшей машине,  потом вздохнула, задернула пыльную штору и, не цы-
почках обогнув кресла, заглянула в узкую дверь спальни.
     Ах, вот оно что.
     Она почувствовала себя дурой.  Круглой,  как бублик;  конечно же,
иначе зачем здесь женские тапочки...
     Ивга в  отвращением  посмотрела на собственные ноги.  Потом снова
перевела взгляд на огромную двуспальную кровать,  занимавшую две трети
тесной спаленки.
     Одинокий свободный мужчина,  не обремененный сердечными привязан-
ностями. Пик карьеры,  верхушка общественной лестницы, не станет же он
таскать своих, простите, баб... гм. Не станет таскать этих самых баб в
официальную квартиру  на  площади Победного Штурма.  У него достаточно
денег, чтобы содержать маленький дом  свиданий.  Нечто  среднее  между
собственным борделем и гостиницей...
     Ивга вздохнула.  Вернулась в комнату и уселась, прижавшись затыл-
ком к мягкой и пыльной спинке кресла. Мысли ее, совсем недавно занятые
только горестными рассуждениями  о  невозможности  побега,  неожиданно
приобрели совершенно новое, не вполне уместное направление.
     Значит, стоит ей заглянуть в шкаф...  Или,  к примеру,  под  кро-
вать. И  там наверняка отыщется кем-то забытый гребень.  С двумя запу-
тавшимися длинными волосками. А на полочке в ванной не может не лежать
старая,  давно потерянная кем-то помада, дорогая, со следами чужих губ
на ярком  перламутровом стержне...  А если пойти дальше,  то и элемент
нижнего белья предвидится,  полупрозрачный,  небрежно завалившийся  за
этажерку...
     Она презрительно  скривила  губы.  В  подобном  образе жизни есть
что-то противоестественное;  мужчина, перебирающий случайных женщин...
Тьфу. Хоть и вряд ли они такие случайные, Великий Инквизитор не станет
рисковать ни здоровьем,  ни репутацией...  Так. Может быть, женщин для
него отбирает его канцелярия?..
     Ивга поморщилась,  будто от вкуса гнили.  Собственно,  почему она
должна об этом думать?  Обо всяких мерзостях,  до которых ей,  в самом
худшем случае, нет никакого дела. А в лучшем случае они, эти мерзости,
существуют в одном только ее воображении...
     Ну, тогда ее воображение достаточно испорчено.  Она вконец испор-
ченная молодая ведьма. Интересно, далеко ли зайдет ее фантазия...
     А может быть,  он пропускает через эту необъятную кровать  именно
молодых, испорченных, свежеотловленных ведьм?!
     На мгновение Ивге сделалось так  неуютно,  будто  она  сидела  на
гвоздях. А потом само собой вспомнилось непроницаемое, как бронирован-
ная дверь, лицо инквизитора: "Оказывая сейчас услугу моему другу Мите-
цу, я делаю то, чего делать, собственно, никак не должен..."
     Ишь ты,  говорящий протокол.  Да плевать он на нее хотел.  На  ее
женские и ведьминские прелести;  может быть, он крайне редко нуждается
в бабах.  А может,  у него таких,  как Ивга, девчонок - за монетку пу-
чок...
     Она испытала облегчение - и почти сразу смутную обиду.  Какие они
великие люди, эти самые инквизиторы...
     Она вздрогнула.  "Я вчера весь день занимался тем, что пытал жен-
щин. А общественное мнение в лице тебя меня, выходит, поддержало..."
     Вся усталость последних дней, тяжесть бессонных ночей разом нава-
лилась ей на плечи и вдавила в мягкую обшивку кресла. Нет, об ЭТОМ она
сейчас думать не станет. Оттолкнет от себя, не станет...
     С трудом поднявшись,  она проковыляла в ванную. Помады на полочке
не было; Ивга криво улыбнулась. До чего наивна современная косметика -
наверняка спряталась под этажеркой,  думает,  что там ее никто не най-
дет...
     Она плеснула себе в глаза теплой воды.  Некоторое время постояла,
изучая собственное серое лицо в овальном зеркале; махнула рукой и поб-
рела в спальню,  где повалилась, не снимая одежды, прямо поверх покры-
вала.
     Уже совсем на грани сна ей померещился мужчина в распахнутом тем-
ном халате, стоящий у края постели; Ивга вскрикнула и села, таращась в
пустой дверной проем.
     Маньячка. Ты так мечтаешь, чтобы тебя изнасиловали?..

                                 * * *

     Пепельница переполнилась.  Клавдий откинулся на  спинку  жесткого
вертящегося кресла и прикрыл глаза.  Коротенькая передышка...  Кстати,
который теперь час?..
     Жесткая, подвижная, надежная машина инквизиции - его заслуга. Его
заслуга, что  подписанный  приказ почти сразу перестает быть бумажкой,
оборачиваясь досмотрами и ревизиями,  арестами,  облавами и патрулями.
Не зря он сидел в этом кресле пять последних лет; можно только предпо-
ложить, в каких именно выражениях проклинают его сотни ведьм - в дале-
ких провинциях и на соседней улице...
     Он мрачно ухмыльнулся.  Тревога,  возившаяся в его душе с  самого
визита к другу Митецу, чуть притупилась, но не ушла. Потому что эпиде-
мия в Рянке подавлена,  трагедию в Однице  удалось  предотвратить,  но
никто-никто не  понимает,  откуда  взялся этот внезапный всплеск зла в
ведьминских душах,  и без того не слишком благостных. И откуда взялась
эта новая поросль,  безудержно агрессивная, с невиданно глубокими "ко-
лодцами", с какими-то неумными,  даже безумными мотивациями... Неужели
это те серенькие,  неинициированные ведьмочки,  которых в каждом горо-
дишке по несколько сотен на строгом учете?  И с чего это им всем сразу
захотелось в новую жизнь, вернее, в новую смерть?..
     Что-то случилось  с их чувством самосохранения.  Внешняя победа -
спокойствие, воцарившееся в стране - в любой момент  может  обернуться
пес знает чем.  Перехватают тысячу ведьм - кто знает, не вылезут ли из
неведомого подпола еще три тысячи?..
     Он поиграл авторучкой. Великолепное перо, способное одним росчер-
ком прихлопнуть множество поднимающихся голов. Хорошо хоть, чернила не
красные...
     Он болезненно поморщился. Даже тот упрямый юноша, много лет назад
впервые переступивший порог инквизиторской школы, вряд ли предполагал,
что придется сидеть в таком...  в такой яме.  Да погибнет скверна, так
ее растак...
     Среди его педагогов был некий умный и,  кажется, вполне достойный
человек,  бывший  убежденным сторонником "варианта ноль".  Официальная
Инквизиция старательно декларировала непричастность к самой идее  "ва-
рианта",  однако вовсе не запрещала своим сотрудникам рассуждать о не-
сомненных его выгодах.  "Вариант" без затей декларировал, что ведьма в
мире лишняя. Вообще. Любая...
     Клавдию захотелось раздраженно отшвырнуть ручку.  Вместо этого он
глубоко вздохнул и аккуратно положил ее на стол.
     В окошке селектора трепыхнулся зеленый огонек.
     - Слушаю.
     - Да погибнет скверна... патрон, приема настойчиво добивается Хе-
лена Торка, учетный номер шестьдесят во...
     - Я помню ее номер, Мита. Она одна?..
     - Прочих... патрон, прочих было семьдесят два человека, с утра. Я
распределила их...  короче, их уже приняли. Господин Глюр и заместите-
ли. А Торка...
     - Я приму ее.
     - Да,  патрон,  - смиренно вздохнул селектор.
     Среди множества виженских ведьм только неполный  десяток  обладал
такой привилегией  - подвергаться контролю лично Великого Инквизитора.
Клавдий завел это правило сам,  и за пять лет оно перестало быть  нов-
шеством, потому что вошло в привычку; Клавдий не жалел о потере време-
ни.  Привилегированные виженские ведьмы были исключительно интересными
собеседницами.
     Хелена Торка  возглавила виженский оперный приблизительно в то же
время, когда Клавдий встал во главе Инквизиции; собственно, удержаться
на своем  посту ей удалось исключительно благодаря Старжу.  "Наш новый
Великий Инквизитор - человек с широкими взглядами..."
     Хелена Торка была "глухаркой", неинициированной ведьмой - несмот-
ря на многочисленные соблазны,  импульсивность характера и свои  почти
что пятьдесят лет. Хелена Торка знала цену слишком многим вещам; глав-
ное же - Хелена Торка была предана своему театру. Как собака.
     Дверь бесшумно прикрыли снаружи; женщина, чье лицо скрывалось под
темной  вуалькой на шляпе,  болезненно вздрогнула.  Клавдий никогда не
принимал ее здесь - для регулярных контрольный встреч с  предводитель-
ницей богемы куда лучше подходила маленькая комнатка этажом ниже,  та,
похожая на гримуборную, с большим зеркалом и мягким диваном; обстанов-
ка же рабочего кабинета не к располагала ни к спокойствию,  ни к дове-
рительности, скорее наоборот.  Никакую ведьму не обрадует дознаватель-
ный инквизиторский символ, вырезанный прямо на деревянной обшивке сте-
ны. В трех экземплярах.
     - Добрый вечер,  Хелена, - Клавдий поднялся, одновременно пытаясь
ослабить удар,  пришедшийся на ведьму.  Директриса оперного никогда не
могла похвалиться защитой. Хотя бы средненькой.
     - Приветствую,  мой инквизитор, - женщина чуть склонила голову. -
Тяжкие... времена...
     - Нелегкие,  -  Клавдий подождал,  пока женщина усядется в кресло
для посетителей.  Вытянул сигарету, спрятал снова. - Я, наверное, неп-
риятный сейчас? Сильно давлю?
     - Ничего, - тонкие губы под тенью вуали страдальчески улыбнулись.
- Я потерплю... В конце концов, именно ради этого... незабвенного ощу-
щения я просидела в приемной шесть часов.
     - Прошу прощения,  Хелена,  - сухо отозвался Клавдий. - Думаю, вы
все понимаете.
     Голова в  черной  шляпке  медленно кивнула.  Женщина старалась не
поднимать глаза на дознавательские знаки на стенах.
     - К делу,  - Клавдий уселся.  - Сегодня не контрольный день.  Что
побудило вас,  занятого человека,  вырвать из своей  жизни  эти  самые
шесть часов?
     - Я не побеспокоила бы вас, - тонкие губы улыбнулись снова, - ес-
ли бы не считала свое дело исключительно важным.
     - Театр?
     - Училище.  Вы знаете,  мой инквизитор,  хореографическое училище
полностью находится,  так сказать, под крылом театра... подготовка но-
вых...
     - Понимаю. Что?
     - Вчера... взяли пятерых девочек. Сегодня утром - еще двоих.
     - Сколько ИХ всего? ВАС?
     - Это  очень талантливые дети,  - директриса медленно подняла ву-
аль, открывая взгляду собеседника тонкое белое лицо с синими шнурочка-
ми вен на висках. - Девочки. От четырнадцати до шестнадцати.
     - Сколько?
     - В училище - десять.
     - Очень много, Хелена.
     - Это искусство,  - женщина царственным движением вскинула подбо-
родок. - Не я придумала,  что... талантливые дети часто оказываются...
НАМИ.
     Клавдий откинулся на жесткую спинку.  Подобная закономерность  не
была открытием - среди девочек,  склонных к "изящным искусствам",  ко-
лоссальный процент юных ведьм. Неинициированных, естественно.
     - Хелена. Вы не... говорили им о необходимости стать на учет?
     Женщина молчала.
     - Сколько из десяти - учтенные?
     Тонкие губы едва шевельнулись:
     - Двое.
     - Хелена? Что я должен вам сейчас говорить?
     Женщина медленно  поднялась.  С усилием - но все равно грациозно.
Даже горделиво.
     - Клавдий...  - она шагнула к столу, и это был шаг жертвы, добро-
вольно напарывающейся на нож, потому что сократившееся расстояние при-
несло ей новую боль.  - Позвольте мне так вас назвать...  Клавдий, это
особенные дети.  Они...  - она вскинула голову. - В театре полтора де-
сятка ведьм. ВСЕ ну учете, я за этим слежу... Но не подростки. Для них
это слишком...  болезненно.  Некоторые из них так еще и не осознали...
Что они изгои.  Что они уроды. Что единственный дом, где от них не от-
шатнутся - их училище,  их театр, их гнездо... Семерых забрали, это...
колоссальная травма.  Они ведь не понимают,  за что.  И одна осталась,
ждет ареста. Уже сутки не может есть...
     Она снова шагнула вперед, и лицо ее болезненно напряглось:
     - Я умоляю. Ну, можете меня восемь раз сжечь. Но отпустите детей,
они ни в чем не виноваты,  они живут только балетом,  без них не будет
театра...
     Клавдий прикрыл глаза:
     - Назад, Хелена. Не надо. Отойдите.
     Женщина отступила. Опустилась в кресло - не упала, а именно опус-
тилась. С прежним достоинством.
     - Я не палач, - сообщил Клавдий глухо. - Похоже?
     Женщина хотела что-то сказать  но так и не решилась.
     - Хелена... каждая неучтенная ведьма становится сегодня смертель-
но опасной.  Я не могу посвятить вас в  подробности,  но...  ситуация,
сложившаяся у вас в училище,  преступна.  А потому травма,  нанесенная
вашим девочкам - ваша вина. Их надо было... вы понимаете.
     - Я не отрицаю своей вины, - воспаленные глаза женщины сухо блес-
нули. - Я готова поплатиться... Но не за их счет.
     - За  чей?  За мой?  За счет и вовсе невинных людей?  Как иначе я
добьюсь исполнения законов, если не буду наказывать за ослушание?
     Женщина молчала.  Клавдий смотрел,  как с ее лица медленно уходит
румянец, проступивший во время вдохновенной речи.  Уходит вместе с на-
деждой.
     - Чрезвычайное положение,  - он накрыл ладонью авторучку, - прод-
лится еще... вероятно, дней пять. Если ситуация стабилизируется, то...
короче, большая часть неинициированных ведьм так  и  так  окажется  на
свободе. Через пять дней вы получите ваших учениц обратно... и, хочет-
ся думать, не станете повторять совершенных ошибок. Да?
     - Мой  инквизитор,  - женщина смотрела печально и строго.  - Я...
неинициирована. Однако мой опыт...  возможно,  я могла бы сообщить вам
сведения, которые вас заинтересуют.  В ответ на...  простое снисхожде-
ние. К нашим детям.
     Некоторое время Клавдий молчал. Женщина вновь опустила голову.
     - Вы хотите поторговаться,  Хелена?  Вы? Со мной? Столь уважаемая
мной женщина... или я неправильно понял?
     - Правильно, - женщина смотрела мимо его глаз. - Чрезвычайное по-
ложение вызвано... непонятными изменениями, происходящими среди ведьм.
Всплеск активности.  Агрессия.  Рост числа инициаций. Новые ведьмы ог-
ромной силы...  их  странная,  прямо-таки противоестественная солидар-
ность... Да?
     Лицо Клавдия оставалось бесстрастным, однако это бесстрастие сто-
ило ему значительный усилий.
     - Я...  неинициирована.  Но все же я ведьма, мой инквизитор...  И
достаточно начитанная ведьма.  У меня есть предположение,  которое ка-
жется мне близким к правде. Вы можете сказать "не недо, я знаю сам"...
Тогда я уйду, посрамленная. Но если... если мои соображения смогут вам
помочь - зачем пренебрегать ими? Тем более, что это... от чистой души.
Из одного только... хорошего отношения. Клянусь.
     - Хелена,  - медленно проговорил Клавдий,  почесывая уголок рта. -
Говорят, что последняя балетная премьера вызвала среди ценителей  нас-
тоящий фурор? Врут?
     - "Аисты",  - сказала женщина шепотом.  - Да,  великолепные "Аис-
ты"... Сколько вам нужно билетов? Когда?..
     - Хелена,  будь на моем месте другой человек...  хоть  бы  и  мой
предшественник. Знаете, что бы он с вами сделал?
     - Ему бы я не сказала... что говорю вам.
     - Я должен быть польщен?
     Уголки ее губ приподнялись:
     - Вероятно, мой инквизитор.
     Некоторое время они смотрели друг другу в глаза.
     - Говорите, Хелена.
     Женщина резко набрала воздуха в грудь,  так, что качнулся тяжелый
золотой медальон в вырезе черного шелкового платья.
     - Матка.  Ведьмы от природы  разобщены...  Это  дает  им  возмож-
ность... вернее, дает людям возможность сосуществовать с ними... чере-
дуя войну и состояние вооруженного нейтралитета.  Ведьмы - разобщенная
туча ос...  Но  когда  приходит матка,  все меняется.  Туча становится
семьей. Единым мощным организмом со множеством жал. Стаей... война не-
избежна, и...  жестокая война.  Но когда вы убьете матку, все вернется
на круги своя.
     Хелена Торка перевела дыхание. Клавдий вытащил сигарету, несколь-
ко секунд поборолся с приличиями - и, одолев их, молча закурил.
     Хелена Торка напряженно улыбнулась. Извлекла из сумочки глянцевую
пачку, щелкнула зажигалкой и затянулась тоже;  ей явно сразу же сдела-
лось спокойнее.  Лицо чуть расслабилось,  оттаяло,  и на щеки вернулся
еле заметный румянец.
     - Я тоже люблю...  старые рукописи, - Клавдий смотрел на собесед-
ницу сквозь медленно тающее облако дыма.  - Старые рукописи,  страшные
истории... Вы уверены, что "Откровения ос"  - не подделка?
     Женщина прикрыла глаза:
     - Я уверена...  Я рассказала,  что знала. Как с этим поступить...
Решайте.
     Клавдий помолчал. Потеребил подбородок. Глубоко затянулся:
     - Ваши... соображения не имеют той ценности, которую вы им припи-
сываете. Боюсь вас огорчить.  Я,  конечно,  не ведьма...  но знаю куда
больше. К сожалению.
     Женщина молчала.  Клавдию  показалось,  что сигарета в ее пальцах
чуть дрогнула.
     - Тем не менее я ценю вашу откровенность,  - он вздохнул.  Поймал
ее взгляд,  криво улыбнулся. - Отдадите в канцелярию список. Ваших та-
лантливых ведьм. Подумаем, что можно сделать.

                                * * *

     Ивга проснулась в холодном поту.
     В коридоре горел свет - укладываясь поздно вечером, она забыла...
а скорее,  просто не захотела выключать лампочку. И теперь лежала, на-
тянув до подбородка чужое одеяло,  утопая в запахе прачечной,  который
исходил от чистого белья. И слушала, как понемногу успокаивается коло-
тящееся сердце.
     За окном стояла непроглядная темень.  Кровать казалась нескончае-
мым белым полем,  равниной под крахмальными снегами,  Ивга чувствовала
себя на ней случайным путником,  замерзающим в сугробе.  Ей  и  правда
сделалось зябко - но холод шел изнутри.
     Она поднялась.  Ежась  и вздыхая,  натянула на голое тело свитер.
Подошла к окну.
     В соседнем  доме  горел  единственный огонек.  Кто не спит глухой
ночью? Вряд ли поэт. Скорее больной, или нянька при малом ребенке...
     Она содрогнулась,  вспомнив свой сон.  Хотя,  в общем-то,  ничего
особенно страшного ей на приснилось - просто девочка-подросток в куцем
платьице  и длинной вытянутой кофте.  Будто бы она наклоняется над те-
лежкой с горячими бутербродами и достает из разукрашенной железной ко-
робки...
     Тут-то Ивга и проснулась,  дрожа. Не желая знать, что именно при-
готовила для нее девочка. Пусть ее.
     Она включила  свет;  на  часах было четыре утра - самое что ни на
есть гнусное время суток. Хуже не бывает; маленький телевизор, приспо-
собленный исключительно для того,  чтобы смотреть его из постели, пос-
лушно мигнул экраном;  здесь повторялись дневные сводки новостей, вер-
телись клипы с обнаженными красотками и мелькали рекламные ролики. Ив-
га присела на край кровати, обхватив голое колено. Что, если девочка с
бутербродами отыщет ее и здесь?!
     Ну и что такого,  подумала она угрюмо. Что особенного... Рано или
поздно придется определяться. Или Назар, или...
     Мысль ее запнулась. Что, собственно, "Назар"? Подумать о Назаре -
упереться в тоскливый тупик.  Уж лучше вовсе не вспоминать, голова, по
счастью, круглая, к какую сторону повернешь - в ту и думает...
     Ивга с трудом стерла с лица кривую, резиновую усмешку, от которой
болели губы.  Снова  забралась под одеяло;  отличная все-таки кровать.
Необъятная, в меру жесткая, надежная, как цитадель. "Полигон для ваших
фантазий"...
     Она закусила губу.  Со вчерашнего дня ее преследовало  неприятное
ощущение, будто  она  на  постели - третья.  Временами она даже видела
чужую одежду, небрежно брошенную на пыльный ворсистый коврик; в ее во-
ображении присутствовала груда кружевного белья, которой хватило бы на
целый десяток пышнотелых баб.  И - черный халат Великого  Инквизитора,
похожий на средневековую хламиду. И...
     Дальше ее воображение не шло.  Дальше был  порог,  перед  которым
любая фантазия отступала, вздрагивая и озираясь.
     Сумела же она в момент большого страха представить  ту  ведьму  в
коричневом платьице - школьницей у доски?
     Отчего же не попытаться вообразить Великого Инквизитора -  нагим?
Под одеждой-то все нагие... А складки пугающих одеяний одинаково скры-
вают и рельеф атлетических мышц,  и немощную дряблость... И...
     Мелькающий клип на экране сменился другой картинкой, музыка обор-
валась, Ивга вздрогнула.
     - ...Да! Ведьмы! Вот уже неделю я ни о чем другом не слышу, толь-
ко ведьмы, ведьмы!..
     Лицо человека  на экране оставалось размытым,  распадалось мозаи-
кой; человек сидел на садовой скамье,  за спиной у него паслись на га-
зоне  голуби,  а  прямо  перед носом торчал из-за кадра круглый черный
микрофон в чьей-то руке.  Голос человека казался капризным и  одновре-
менно властным; обладатель микрофона о чем-то негромко спросил.
     - Господа инквизиторы,  - голос сделался саркастическим, Ивга по-
думала, что  губы за подвижной маской наверняка желчно искривились,  -
еще четыре года назад провели под моим руководством полностью успешный
эксперимент. Я знаю эту женщину, я знаю, где она живет... Нет, господа
журналисты,  вам пока не скажу.  Однако если  верховная  Инквизиция  и
дальше будет чихать на всяческие приличия,  я предъявлю вам копию при-
каза господина Великого Инквизитора,  номер двести сорок-штрих. Я дер-
жал его в руках... Да, господа! У Инквизиции уже сейчас есть средство,
позволяющее лишить ведьму,  так сказать,  ведьмовства! Очистить, в ка-
кой-то мере!  Откорректировать! Без всякой мути! Но Инквизиции, госпо-
да, такой поворот  невыгоден.  Потому  что  аппарат  Инквизиции  хочет
жрать, как тот бабкин кот, который не всех мышей выловил, а только по-
ловину! Потому как ежели мышей не будет,  бабка сметанки не даст!  Вся
эта очередная шумиха вокруг ведьм - новый повод, чтобы затребовать де-
нег! За счет всех нас! За твой, парень, счет, и за мой!..
     "Парень", тот, что был с микрофоном, снова о чем-то спросил. Либо
его техника сбоила,  либо по некому хитрому замыслу вопросов репортера
и не должно быть слышно.
     Тот, что  сидел  на скамье,  ответил столь темпераментным жестом,
что из-за подвижной маски на долю секунды выпал острый, чисто выбритый
подбородок:
     - Господа,  всех вас в школе научили считать!  Программа по обра-
ботке ведьм стоит куда дешевле, чем содержание всей этой орды мракобе-
сов! Возьмите с полки дедовские счеты!..
     Лицо под маской исчезло;  весь экран оказался занят молодым чело-
веком с лакированной шапкой иссиня-черных волос,  годных  для  рекламы
парикмахерского дела.  Молодой  человек был репортером и говорил напо-
ристо и быстро, вот только Ивга не могла понять, о чем. Гладкая легкая
речь, лакированная, как и прическа...
     "Очистить, в какой-то мере".

                                * * *

     "...Ибо общество людей стремится к порядку,  а ОНИ есть воплощен-
ный хаос.  Они - град,  побивающий посевы; ты пробовал понять град?.."
     "Они - стая ос. Мед их горек, а жало смертельно; убивая их пооди-
ночке, ты лишь разъяряешь рой. Убей матку - и рой рассыплется..."
     Из всей  бесчисленной литературы,  что была написана о ведьмах за
последние триста лет,  девять десятых не выдерживало никакой критики и
тянуло в  лучшем случае на "легенды".  В худшем это следовало бы назы-
вать бессовестным враньем;  ту же единственную,  заслуживающую доверия
десятую часть давно подобрала под себя Инквизиция.
     В коллекторах Инквизиции,  в помещениях с постоянной температурой
и влажностью хранились старинные тома, готовые при первом же прикосно-
вении  рассыпаться в прах.  Фотокопии этих книг ежедневно находились в
распоряжении Клавдия - к сожалению, путаные тексты имели скорее худо-
жественное, чем познавательное значение. Современные же исследования -
многословные философские трактаты и жесткие хроники с леденящими кровь
подробностями - не в состоянии были сказать ничего нового.  По крайней
мере для  Клавдия;  когда-то он сам сподобился на такое вот исследова-
ние. Когда работал куратором в Эгре, столице виноделия.
     Резко звякнул желтый телефон без диска.  Клавдий покривился,  как
от кислятины.
     Голос герцога казался,  против обыкновения,  достаточно благодуш-
ным:
     - В столь позднее время - на боевом посту?
     - Я книжки читаю,  ваше сиятельство.  Чтобы лишний раз убедиться,
какие мы все дураки.
     Герцог помолчал,  решая, не выходит ли шутка за грани пристойнос-
ти. Так и не решив, вздохнул:
     - Вас можно поздравить, господин Великий Инквизитор? Кажется, да-
же самые ярые ведьмоненавистники теперь довольны?
     - Только не я,  ваше сиятельство. Я никогда не был ярым ведьмоне-
навистником.
     - Вы знаете, кое-кто поговаривает о нарушении гражданских прав...
     - Ведьмы лишены гражданских прав с первого же в истории гражданс-
кого кодекса.
     - Злобный вы человек, Клавдий.
     - Да, ваше сиятельство.
     - Проследите, чтобы репрессии, коснувшиеся ведьм, не затронули...
больше никого не затронули.  Я хочу,  чтобы в стране наступило наконец
спокойствие.
     - Это наше общее желание.
     - Что ж... как там у вас говорится - "да погибнет скверна"?
     - Да погибнет скверна, ваше сиятельство.
     Короткие гудки. Клавдий опустил желтую трубку на рычаг.

     У обоих  выходов из Дворца дежурили люди - в основном женщины,  в
основном немолодые.  Не пикетчики - просители,  не доверяющие канцеля-
рии, желающие  увидеть  Великого Инквизитора - лично;  Клавдий стиснул
зубы. Собственно,  если он пошел навстречу Хелене Торке  -  почему  не
войти в  положение этих,  несчастных матерей,  чьих дочерей угораздило
родиться в нормальной семье - ведьмами?..
     Интересно, кто  родители  Ивги.  Или  кем  они  были - потому что
странно, что родители отпустили ее вот так болтаться по свету, бродить
по тонкой кромочке между инициацией и тюрьмой...
     Он вышел через третий ход, потайной, подземный. Мысленно попросил
прощения у  терпеливо ожидающих просителей,  влез в служебную машину и
через пятнадцать минут столкнулся с человеком, поджидающим во дворе, в
полумраке.
     Просители очень редко сюда приходили.  Разве что в полном  отчая-
нии...
     Темная фигура шагнула вперед,  загораживая вход.  Клавдий  спиной
чувствовал присутствие телохранителя в машине - а потому поднял  руку,
на всякий случай запрещая стрелять;  человек,  встречавший у подъезда,
испугался резкого жеста и отпрянул:
     - Клавдий...
     Ну что у них за манера,  подумал Старж. Подкрадываться в темноте,
прятаться за углом... Не со зла, по одной только глупости.
     - Привет, Назар. Пойдем.

                                * * *

     Все окна маленькой квартирки были широко распахнуты, во дворе во-
пили дети и перекликались птицы.  Какой-то парнишка на велосипеде тер-
пеливо вызывал подругу по имени Люра.
     - А  что  потом?..  Потом я битый час выступал с лекцией на тему:
"Неинициированная ведьма, семья, право и быт". Назар, к сожалению, по-
разительно несведущ...  в этой области. Я по возможности заполнил про-
белы в его знаниях.
     - Люра-а! - терпеливо звал велосипедист. - Так ты выйде-ешь?..
     Ивга смотрела,  как инквизитор пьет кофе под сигарету. Как сквоз-
няк вытягивает в окно ленты сизого дыма.
     - Люра-а!..
     - И... что он сказал?
     - Он сказал "спасибо".
     Ивга с тоской подумала,  что все ее чувства отражаются на лице. И
даже те, которые ей хотелось бы скрыть.
     - А я... тоже... поразительно несведуща. В области неинициирован-
ных ведьм.  По крайней мере,  раньше я думала... Что если такая ведьма
затаится, то ее не смогут выявить.  Никто, - она взглянула на собесед-
ника почти что с вызовом.
     Тот вздохнул:
     - Вся беда в том,  что ведьма,  даже  неинициированная,  остается
ведьмой. Даже если она никому не делает зла.  Даже если она вообще ни-
чего не делает... Она МОЖЕТ делать. Вот та грань, о которую столетиями
ломали зубы  сочинители  законов...  и те,  кто пытался воплотить их в
жизнь. Потому что если человек невинен - за что его наказывать? За од-
ну только  вероятность будущего зла?
     - А...  эта самая вероятность... какая? - Ивга почувствовала, как
стремительно пересыхает в горле.
     - Шестьдесят два процента, - сообщил инквизитор суконным голосом.
- Тридцать восемь - никогда не инициируются.  Никогда не нападут. Про-
живут долгую счастливую жизнь и наплодят  кучу  детей...  Ведьмы,  как
правило, плодовиты. Отличаются завидным здоровьем. Полностью пренебре-
гают домашним хозяйством, зато преуспевают в искусствах. Умны и ориги-
нальны... Все это я, можешь поверить, рассказал Назару. Даже с преуве-
личениями.
     - А как узнать,  - Ивга подняла глаза,  - как узнать...  в  какой
ведьма... в каких процентах, шестидесяти двух или... этих, других?
     - Люра-а! - надрывался парень за окном. - Лю-ура! Иди сюда-а!..
     Инквизитор поднялся,  но на крохотной кухне некуда было деваться,
и потому он снова уселся - на широкий подоконник. Поставил рядом недо-
питую чашку кофе.
     - Назар тоже меня спросил.  В похожих выражениях; собственно, все
это я рассказывал ему и раньше,  еще тогда...  Гм. После твоего ухода.
Но он, видимо, был так расстроен, что ничего не запомнил.
     - Люра-а!..
     Инквизитор вдруг перегнулся за окно и рявкнул голосом театрально-
го злодея:
     - Люра, а ну выдь немедля!!
     Звякнул на камушке звонок укатывающего велосипеда.  Парнишка-уха-
жер, по-видимому, струхнул.
     - Видишь ли,  Ивга,  - инквизитор усмехнулся,  - мне ведь тоже...
интересно. Чтобы не таскать невинных по тюрьмам, чтобы не оставлять на
свободе злодеек...  Но - определить то, о чем ты спросила, практически
невозможно. Стечение обстоятельств,  внутренние свойства,  которых  до
поры до  времени не разглядеть...  Скажем,  спокойная семейная жизнь с
любимым человеком дает большую вероятность,  что ведьма до конца  дней
своих пребудет в добре и законопослушности.  Но - не гарантию. Понима-
ешь?
     - И это вы тоже сказали Назару,  - предположила Ивга шепотом.
     Инквизитор пожал плечами:
     - Ты заметила, я стараюсь быть честным? С ним... и с тобой?
     - Спасибо.
     - Не за что, Ивга... Что ты так смотришь?
     Ивга опустила глаза:
     - Вы мне жизнь... убили.
     - Не преувеличивай.
     - Будет справедливо, если теперь вы мне... поможете.
     - Помогу, чем сумею... Ты, собственно, о чем?
     Ивга намертво сплела под столом пальцы рук:
     - Я не хочу быть ведьмой.
     Пауза. Веселый щебет за окнами;  темпераментная беседа под сосед-
ним подъездом. Вероятно, Люра все-таки вышла.
     - Нас не спрашивают, Ивга, кем мы хотим быть. Я родился мальчиком
Клавом, ты - девочкой Ивгой...
     - Нет.  Я слы...  я знаю, что ведьму можно... лишить ведьмовства.
Чтобы она была, как другие.
     Инквизитор поморщился.  С  брезгливостью заглянул в чашку,  будто
опасаясь встретить там таракана.
     - Я даже догадываюсь, от кого ты это "слы". То есть знаешь. Пора-
зительно, каким странным людям позволяется вещать в микрофон.
     - Вы скажете,  что никогда не проводили таких...  опытов? Никогда
не пробовали,  никогда этим не занимались? Вы скажете это, глядя мне в
глаза?
     Инквизитор раздраженно поставил чашку на подоконник:
     - Давай-ка  прекратим  этот разговор.  Не стоит доверять людям из
"ящика". Ни в чем.
     Ивгины пальцы, вцепившиеся друг в друга, побелели:
     - Где же ваша хваленая... честность?
     Их взгляды встретились. Ивга ощутила внезапный приступ тошноты.

     ...В какой-то момент она решила,  что инквизитор везет ее,  чтобы
сдать в изолятор;  к обычному дискомфорту его близкого присутствия до-
бавилось тягостное чувство обреченности. И с этим чувством Ивга прове-
ла на заднем сидении всю не очень длинную, но и не короткую дорогу.
     Сбоку на  ветровом  стекле  была приклеена картинка с развеселой,
хвостатой ведьмой верхом на помеле.  Картинка показалась  Ивге  дурной
приметой, знаком  странного,  изуверского чувства юмора;  некая ржавая
пружина, все сжимавшаяся и сжимавшаяся у  нее  внутри,  напряглась  до
последнего предела.
     Инквизитор вел машину подчеркнуто неторопливо,  внимательно, кор-
ректно, как ученик, второй раз усевшийся за руль; скоро центр, в кото-
ром Ивга худо-бедно ориентировалась, остался позади, и потянулись при-
городные районы - однообразные,  пыльные,  совершенно  чужие.  Миновав
знак,  сообщающий  о пересечении городской черты,  инквизитор повернул
направо,  и дорогая мощная машина величественно выкатилась на разбитую
проселочную дорогу.
     Желтое здание обнаружилось за молодой елочной посадкой  -  призе-
мистое, двухэтажное,  похожее  одновременно  и  на тюрьму и на коровью
ферму; Ивга обхватила плечи руками.
     - К сожалению,  мне придется кое-что тебе показать, - не оборачи-
ваясь, бросил инквизитор. - Именно то, что тебе надлежит увидеть.
     Ивга по смотрела на его затылок - ухоженный, волосок к волоску. И
больше  всего на свете ей захотелось садануть по этому затылку тяжелым
молотком.
     Высокомерный вершитель судеб.  "Шестьдесят два процента",  "трид-
цать восемь процентов"...  "Именно то,  что тебе надлежит увидеть". По
какому праву он обращается с ней, как с лабораторной свинкой? Нет, как
с микробом. Как с болезнетворным микробом, а он - добрый доктор...
     Приступ ярости  оказался внезапным и беспричинным.  Просто лопнул
тугой пузырь, вместилище ее потерь, унижений и страхов.
     Кажется, ее зубы хрустнули. Кажется, глаза застлала красная пеле-
на; невероятно,  как в одном человеческом  существе  может  помещаться
столько ненависти.  Непонятно,  как она смогла вынести такое - молча и
неподвижно. Со стиснутыми зубами.
     Но уже  в  следующую  секунду она вцепилась в волосы сидевшего за
рулем мужчины.
     Вернее, чуть было не вцепилась.  Потому что в последний момент он
ушел в сторону,  поймал ее руку и резко дернул на себя. Машина вильну-
ла; рука инквизитора обхватила ее за шею и  вдавила  лицом  в  твердое
плечо.
     - Палач!..
     Она рванулась. Машина вильнула снова; Ивге показалось, что сейчас
она кувыркнется вперед и упадет на руль,  пробив ногами ветровое стек-
ло.
     - Палач! Собака! Гад! Сволочь! Пусти-и...
     Рот ее оказался зажат жесткой обшивкой сидения.  Руки,  взявшиеся
было царапать и рвать, ослабели от боли; боль была такая, будто голову
выворачивают из плеч, как пробку с бутылки.
     - Палач!..
     Машина замедлила ход,  потом остановилась.  Ивгу выпустили; прядь
ее рыжих волос зацепилась за пуговицу на его воротнике и, отпрянув на-
зад,  она чуть не сняла с себя скальп. Так, что на глаза мгновенно на-
валились слезы.
     - Всех вас,  - прошипела она сквозь боль. - Всех вас, сволочей...
Ненавижу. Раздавить, как клопов... Палачи...
     Она на  минуту ослепла.  Может быть,  из-за пелены слез,  а может
быть,  у нее просто потемнело в глазах; дверца, на которую она навали-
лась в поисках выхода,  вдруг поддалась, и Ивга вывалилась из машины -
на обочину.
     Туман перед  глазами разошелся.  Специально для того,  чтобы Ивга
увидела лежащий неподалеку камень;  скрючившись  от  боли,  подняла  и
швырнула. Боковое стекло роскошной машины пошло сотней трещин,  перес-
тало быть прозрачным,  перестало быть стеклом; Ивга ощутила мгновенную
свирепую радость; камней больше не было, она набрала полную горсть ще-
бенки:
     - Я...  тебя...  трогала?  Я что-то тебе сделала?! Я преступница?
Воровка? Да я в жизни...  и ты мне будешь указывать?  Назару... Я что,
кому-то чего-то должна?!
     На узкой дороге не было ни одной машины,  только по шоссе, остав-
шемуся в отдалении, полз серый грузовик. Далеко в поле бродила бездом-
ная собака,  а инквизитор стоял, оказывается, рядом, стоял, прислонив-
шись к капоту, и сверху вниз глядел на сидящую Ивгу.
     - Я тебя не боюсь,  - она бестрепетно посмотрела прямо в его  су-
зившиеся глаза.  - Я НИКОГО не боюсь. Понял, гад?
     Инквизитор молчал.
     Она с трудом поднялась - не хотелось быть перед ним как бы на ко-
ленях.
     - Ты... мерзавец. Ты... ничего... а у нас бы сын родился! С Наза-
ром! Теперь уж все,  теперь уж... ты рад? Что мы не будем... что у нас
не будет... никогда... что я теперь... ни-когда!.. А ты радуйся. Пото-
му что ты... Ты кого-нибудь когда-нибудь любил?.. Ты не умеешь, душа у
тебя налысо стрижена, под ноль...
     Ей вдруг явственно,  остро представилось утро с  пятнами  солнца,
лежащего на полу, с приглушенным звоном посуды, с жужжанием кофемолки,
с запахом молока.  Она ощерилась, прогоняя видение; челюсти ее сводило
от ненависти. Как от неспелого, твердого крыжовника.
     - Я же ничего не хотела!  Ничего особенного! Только, чтобы меня в
покое... чтобы дали просто жить...  миллионы людей спокойно живут!  Но
вот какая-то мразь решила,  что я так,  червячок...  Змеенышем  уроди-
лась... Да?!
     Ей казалось,  что  слезы на ее глазах вот-вот закипят.  Такие они
были горячие.
     - Только бы хватать... Давить, мучить... Принуждать... Паук пога-
ный. Палач грязный, вонючий. И предатель!..
     Она сама не знала,  откуда взялось это последнее слово - оно выс-
кочило, как по наитию.  И в ту же секунду ей показалось, что лицо инк-
визитора дрогнуло.  На мгновение; вдохновленная победой, она растянула
губы в свирепой ухмылке:
     - А,  не нравится? Правда - не сладенькая, да? Не мяконькая?..
     Ей казалось, что по узкому темному лабиринту она проталкивается к
чему-то... к чему-то,  чем она сможет ранить его по-настоящему.  Даже,
может быть, убить.
     - ...палач и предатель.  Тебе еще отмстится!  За то... за ТО, как
ты с ней обошелся!..
     Она понятия не имела, о чем и о ком говорит. Но цель была рядом -
инквизитор побледнел; ох, как он побледнел - Ивга и не думала, что это
возможно...
     - Да!  Ничего тебе не забудется, потому ты и садист ненормальный,
потому тебе  пытать - одна радость в жизни...  которая осталась...  Ты
даже тех баб,  - она захлебнулась, но продолжала, - тех баб, в притоне
своем...  на сексодроме...  ты их мучил,  да? Как крыс? Тебе иначе без
удовольствия, да?!
     Кажется, она  нащупала в нем живое место.  Теперь ей хотелось его
ДОСТАТЬ;  ей так сильно этого хотелось, что на языке неожиданно рожда-
лись слова, до которых она в нормальном состоянии не додумалась бы ни-
когда в жизни:
     - Тебе любить - нечем! Потому что любят не тем, что в штанах... А
душой, а твоя душа голая,  кастрированная!  Потому ты и женщин  мучить
взялся... Потому что...  помнишь - тебе было приятно тогда,  когда ОНА
умирала! Ты понял, как это сладко, когда...
     Он не шевельнул и бровью, только зрачки его вдруг расширились - и
она получила удар.  Да такой,  что потемнело в глазах, голос мгновенно
сорвался от крика,  а на свитер хлынула кровь из носа. Теплая жидкость
на губах, на руках...
     Она боялась крови. От одного вида ее теряла сознание; на этот раз
мягкий обморок был во спасение.  Она очнулась через минуту, лежа лицом
в траву;  ее голова была,  как футбольный мяч, по которому колотят де-
сятки ног,  обутых в бутсы. В ушах звон и крики трибун, и рев, и апло-
дисменты...
     Она заплакала.  Не от жалости к себе -  просто  от  невозможности
терпеть всю эту боль. И души и тела...
     Потом сквозь шум стадиона,  существующий только в ее воображении,
пробился шум мотоцикла. Стих, уступая место озабоченному голосу:
     - Господин, может, помочь?
     Спокойный голос в ответ. Абсолютно бесстрастный, четко произнося-
щий каждое слово... но Ивга не может понять, о чем речь.
     - Так на спину же надо... Лицом вниз - так еще хуже будет...
     Снова спокойный ответ... с еле слышной ноткой раздражения. Или ей
мерещится?
     - Хорошо, господин... пусть поправляется...
     Удаляющийся шум мотора. Трава под ее лицом теплая и красная - или
это тоже мерещится?..
     Я - ведьма. Ведьмы ДОЛЖНЫ быть злыми.

     Клавдий проводил  мотоциклиста  глазами.  Подождал,  пока зеленая
курточка, наполненная ветром, как пузырь, скроется за поворотом.
     И еще  подождал  -  пока пройдет дрожь.  Даже руки трясутся,  вот
пес-то... Сигарета вот-вот выскочит...
     Он слишком хорошо о себе думал. Как о человеке с железными нерва-
ми, со стопроцентной защитой; ан нет, пришла случайная девчонка, паль-
чиком ткнула - и стоит Клавдий Старж на обочине, рядом со слегка поби-
той машиной, трясется и курит...
     Ничего себе  "случайная девчонка".  Ничего себе случайные прозре-
ния. Вот так,  играючи,  не отдавая себе отчета,  вычленить в его душе
самый больной,  самый тяжелый груз...  И превратить в оружие. Да в ка-
кое!..
     Нет, она  не  поняла,  что сделала.  Ей просто хотелось уязвить -
что ж, она своего добилась...
     Видывал он матерых ведьм,  инициированных,  опытных, во всеоружии
пытавшихся проделать с ним то же самое.  Тогда он смеялся,  обращая их
оружие против них же, сейчас...
     Он не удержался и плюнул. Сбил плевком половину белых перьев оди-
нокого одуванчика, разозлился и плюнул опять, но на этот раз промазал,
и одуванчик так и остался - наполовину лысый.
     Надо признать,  что  она на редкость мужественно все это вынесла.
Клавдий ударил,  почти не сдерживаясь.  Полностью  потеряв  над  собой
контроль. Давно, давно, ох как давно его не щелкали по носу...
     Ему вдруг захотелось сесть в машину, подкатить к желтому зданию и
вызвать патруль; вместо этого он подошел к лежащей Ивге и сел рядом.
     Хорошая защита.  Отменное здоровье.  Кровь - ерунда. Просто кровь
из носа, и уже свернулась. Запеклась на рыжих волосах...
     Он вдруг вспомнил, как в детстве простаивал часами у стальной ре-
шетки, в зверинце, у клетки с лисами. Единственный лисенок, родившийся
в неволе,  грязное забитое существо, в которое чем только не бросали и
как только не дразнили - этот самый лисенок ждал его, забившись за до-
щатый домик, а дождавшись, полз на пузе через всю клетку, и протянутая
сквозь прутья рука хватала воздух в каких-нибудь нескольких  сантимет-
рах от  острой страдальческой морды.  Куда потом девался лисенок?  Что
отвлекло Клавдия от тягостных посещений зверинца?..
     Все, хватит  сантиментов.  Он - Великий Инквизитор,  чуть было не
пришибивший насмерть молодую неучтенную ведьму.

     Вода в канистре была неожиданно холодной.  До ломоты в зубах. Это
хорошо.
     Ивга ловила в ладони тугую,  неэкономную струю;  брызги мгновенно
промочили ей свитер, но это плевать, свитер и без того пропал. Столько
крови... Что за мерзкое лето,  когда надо ходить в свитере.  В прошлом
году в это самое время стояла жара...
     Простые мысли ни о чем были защитной реакцией.  Ивга не сопротив-
лялась - думала о траве и об одуванчиках.  О погоде, о скором дожде, о
незамысловатом узорчике, нарисованном в уголке ее собственного носово-
го платка. Купленного в галантерейном магазине два месяца назад...
     - Что болит?
     Болело, кажется, все. Но как-то нехотя, тупо. И при любом поворо-
те головы темнело перед глазами.
     - Что  ж вы со мной возитесь?  Сдайте в изолятор да и дело с кон-
цом...
     - Приляг на спину. Платок на лицо.
     Она выбрала место, где не было одуванчиков. Не хотелось тревожить
белые шапки; раз собьешь - назад не вставишь...
     - Очень больно было?
     Нестерпимо, подумала она. Преодолевая головокружение, пожала пле-
чами:
     - Ерунда... Так, немножко...
     Ее голову приподняли;  через секунду ее затылок лег на жесткое  и
теплое. На чьи-то колени, причем в первый момент прикосновения ее буд-
то дернуло слабым разрядом тока.
     - Не дергайся... Так надо... Родители у тебя живы?
     - Зачем...
     - Просто так. Интересно.
     - Мать. Я ей с полгода не писала.
     - Не любишь?
     - Люблю...  Потому и...  думала - устроюсь... тогда напишу, вроде
как порадую...
     - Может, она болеет? Может, ты ей помочь должна? Если не писала -
как ты знаешь, что она жива-здорова?
     Ивга помолчала.  С трудом подняла веки; в небе было пусто. Безоб-
лачное бесптичье.
     - Мне  брат сказал...  ну,  в общем он хороший парень,  надежный.
Старший брат.  Младший - тот лоботряс...  Сказал - поезжай.  Если объ-
явишься - и тебе будет хуже, и всем. Ведьмы - они все безродные?
     - Не все. Но большинство.
     - Шестьдесят два процента?
     Мимо прокатила машина. Чуть замедлила ход - но не остановилась.
     - Назар не станет...  никогда на мне не женится.  Он не может же-
ниться на ведьме. Это нормально. Вы ведь тоже не смогли бы.
     Инквизитор чуть усмехнулся:
     - Я... Я. Я бы смог. Наверное.
     От удивления она даже чуть привстала.  Слабость тут же взяла свое
- Ивга опустилась обратно, пережидая головокружение.
     - Скажи, Ивга. Ты помнишь, что ты мне говорила?
     - Я приношу извинения, - выдавила она через силу.
     - Извинения не приняты. Помнишь? Могла бы повторить?
     Она помолчала.
     - Нет. Я... забыла.
     - А ОТКУДА те слова взялись, помнишь?
     - Не знаю...
     Кровь, которая  совсем  было остановилась,  полилась опять.  Ивга
прижала к лицу мокрый платок.

                                                 (ДЮНКА. АПРЕЛЬ)

     Наутро Клав попросил прощения у Юлека Митеца. Обрадованный прими-
рением, тот весь день стрекотал, как кузнечик, и делал Клаву множество
мелких приятностей.
     Клав не поехал в город.  Честно отсидев занятия,  он  вернулся  в
комнату, улегся на койку поверх покрывала и крепко зажмурил глаза.
     Вчера он чудом избежал гибели.  Гибели нелепой и страшной, и, на-
верное, достаточно  мучительной;  фантазия его не скупилась на подроб-
ности, он шкурой чувствовал отголоски той боли, которая была уготована
ему вчерашним стечением обстоятельств.  Достаточно дурацким и странным
стечением, надо сказать.
     "Навы, как правило,  общаются с людьми затем,  чтобы убить. Уров-
нять, так сказать, шансы..."
     Уровнять шансы.  Вечно  мокрые Дюнкины волосы...  Интересно,  она
помнит, как нашла смерть... в воде? Что испытала при этом? Как болели,
рвались легкие? Как корчили тело все новые судороги? Как хотелось кри-
чать, но язык провалился в горло?..
     И он тоже умер бы в воде. Другой смертью, но...
     Хорошая парочка.  Дюнка в купальнике,  с прозрачными  капельками,
скатывающимися по плечам...  И он,  голый,  в клочьях оплывающей пены.
Парочка хоть куда...
     Он сжал зубы.  Чугайстры врали. Всякий палач ищет себе оправдания
- казненный,  мол, был удивительно мерзким субъектом... Нявки - не лю-
ди...
     Это Дюнка не человек?!
     И он заплакал от щемящего раскаяния.

     Раскаяние придало ему силы. На рассвете следующего дня он уже це-
ловал Дюнку в быстро теплеющие губы, и чувство вины перед ней было так
велико, что даже не пришлось,  как обычно, преодолевать барьер первого
прикосновения. Дюнка была живая, Дюнка смотрела испуганно и влюбленно,
и Клав сказал ей,  что сегодня исполнит любое ее желание. Что хочет ее
порадовать.
     Дюнка захлопала ресницами.  У Клава ком подступил к горлу  -  так
давно он  помнил за ней эту привычку.  Знак растерянности,  удивления,
замешательства; хлоп-хлоп, сметаем пыль с ресниц. И какой круглый иди-
от  сможет  после  этого  поверить,  что "это не люди.  Пустая оболоч-
ка..."?!
     У Клава свело челюсти. От ненависти к чугайстрам.
     - Я хочу... - несмело начала Дюнка. - Я бы... на воздух. В лес...
теперь весна...
     Клав закусил губу.  Город и пригород полны опасностей и врагов  -
но  бедная  девочка,  как она истосковалась в четырех облезлых стенах.
Как ей душно и одиноко...
     - Пойдем, - сказал он шепотом. - Погуляем...
     За два часа дороги он устал, как за целый день непрерывного экза-
мена. Они трижды пересаживались из машины в машину, и путь их, будь он
отмечен на карте,  предстал бы замысловатой кривой - но зато  на  этом
пути ни разу не встретился ни пост дорожной инспекции,  ни отряд поли-
цейской проверки.
     Патруль чугайстров они видели только однажды,  издали.  Замерев и
подавшись назад,  Клав чувствовал,  как в его руке леденеет, сжимается
влажная Дюнкина ладонь; несколько долгих секунд светофор медлил, уста-
вившись на примолкшую улицу одиноким желтым глазом, потом смилостивил-
ся и вспыхнул зеленым,  и законопослушный водитель тронул машину, сво-
рачивая прочь от патруля, а патруль, в свою очередь, повернул в проти-
воположную сторону...
     За городской чертой хозяйничала весна.
     Они выбрались из машины на полпути между  двумя  кемпингами  -  и
сразу же углубились в лес.  Дюнка шла, высоко вскинув голову, подметая
полами плаща первые зеленые травинки,  и клетчатая кепка на ее  голове
смотрела козырьком в небо;  Клав шагал рядом, чуть поотстав, и удержи-
вался от желания закурить.
     Два или три раза им встретились гуляющие - такие же парочки,  од-
новременно доброжелательные и пугливые;  Дюнка улыбалась и  махала  им
рукой. Клав вертел в кармане сигаретную пачку и чувствовал, как холод-
ная тяжесть,  жившая в груди после встречи  с  чугайстрами,  понемногу
рассасывается и уходит. Никто не сумеет отнять у него Дюнку. Ни силой,
ни ложью. Вот так.
     Потом они сидели перед крохотным костерком,  неторопливо подсовы-
вали ему пупырчатые еловые веточки и смотрели  друг  на  друга  сквозь
дрожащий воздух. Клаву казалось, что Дюнкино лицо танцует. Темные пря-
ди на лбу, влажные глаза, губы...
     Потом эти губы оказались солоноватыми на вкус. И совсем не холод-
ными. И язык шершавый, как у котенка. И кожа пахнет не водой, а весен-
ним дымом елового костерка.
     И он часто дышал,  удерживая навернувшиеся на глаза... слезы, что
ли? Не помнит он своих слез. На Дюнкиной могиле, кажется... Как давно.
И ведь только сейчас он поверил до конца,  что она  вернулась.  Только
сейчас - совершенно и полностью поверил. Обнять...
     Потом как-то сразу стало смеркаться.  Весна - это все-таки не ле-
то.
     - Дюн,  а там вроде бы поезд... Слышишь?
     Стук колес звучал совершенно явственно. Неподалеку тянулись через
темнеющий лес много тонн металла.
     - Пойдем туда,  - тихо попросила Дюнка.  Это были ее первые слова
за несколько счастливых часов; теперь она, наверное, продрогла и боит-
ся. И хочет домой...
     Червячок здравого  смысла  царапнул Клава острой неудобной чешуй-
кой: она не замерзает. Обыкновенная девчонка замерзла бы, но Дюнка...
     Прочь, сказал он червячку.  Снял куртку. Накинул на Дюнкины плечи
поверх плаща - и поймал благодарный взгляд.  И в груди сразу сделалось
тепло и тесно - замерзла, девочка... Замерзла, бедолага...
     Некоторое время они шли наугад. Сумерки сгустились, сделалось сы-
ро, от земли понемногу поднимался туман; потом вновь застучали колеса,
ближе, чуть левее. Клав ускорил шаг. Дюнка споткнулась.
     - Не устала? Если что, я тебя на плечи... Как рюкзачок... А?
     - Не-е...
     - Как знаешь...
     Минут через десять показались далекие,  спеленутые туманом огонь-
ки.
     Не станция и даже не полустанок - скорее, разъезд. Четыре... нет,
шесть пар мокрых от тумана рельс, громоздкая стрелка, разводящая пути,
полуразличимое  в  сумерках строение - не то барак,  не то мастерская.
Отдельно - домик смотрителя; несколько раз гавкнула охрипшая собака.
     В детстве  Клав боялся железных дорог.  Слишком яркое воображение
не могло спокойно выносить  зрелища  многотонных  колес,  гремящих  по
рельсам -  сразу подсовывало под них воображаемые руки и ноги,  а то и
головы...
     - Здесь даже электрички не останавливаются, - сказал он с сожале-
нием. - Пойдем, Дюночка, я расспрошу, куда нам теперь топать...
     - А давай останемся здесь, - сказала Дюнка шепотом.
     Клав не сразу расслышал:
     - Что?
     - До утра,  - тусклый белый свет фонарей отразился в  сверкнувших
Дюнкиных глазах. - До рассвета...
     - Ну,  - он неуверенно пожал плечами. - Может быть, у нас не оста-
нется другого выхода... Но ведь ночью холодно?
     - Нет, - сказала Дюнка, и в голосе ее была такая уверенность, что
Клав смутился.
     В домике смотрителя никого не было;  собака угрюмо ворчала на це-
пи, а дверь снабжена была косо прилепленной запиской:  "Яруш,  я пошел
до девяти, занеси рибятам в гаражи". Потоптавшись и постучав с минуту,
Клав пожал плечами и ободрил себя мыслью, что, если неподалеку имеются
гаражи с "рибятами", то и машина, видимо, найдется...
     - Дюнка!..
     Далеко-далеко возник пока неясный,  но все ближе набегающий  шум.
Поезд.
     Клав огляделся. Темнота и туман сгустилась одновременно, будто по
сговору, и  он не мог разглядеть невысокого перрончика,  рядом с кото-
рым, согласно уговору, ждала его Дюнка. Белые фонари не светили - све-
тились,  самодовольные  и абсолютно бесполезные.  Как бельма,  подумал
Клав, и ему сделалось неприятно.
     Неясный шум обернулся дробным перестуком колес,  тяжким бряцанием
ерзающих сцеплений;  Клав почувствовал, как подрагивают рельсы под но-
гами, и невольно спросил себя,  по какой,  собственно, колее идет сос-
тав.
     Перестук колес  превратился в грохот.  Туман пах железом и гарью;
Клав наткнулся грудью на холодное и каменное и с удивлением понял, что
это перрон. Не такой уж низкий, выходит.
     Негодующим светом ударили три слепящих глаза,  пробили пелену ту-
мана, струйчатого, как кисель. Возмущенный гудок едва не разодрал Кла-
ву уши; он одним прыжком взлетел на перрон и отскочил от его края.
     Поезд мчался,  не собираясь сбавлять ход из-за такой малости, как
разъезд-полустаночек; вероятно, это был очень важный, уверенный в себе
поезд.  Наверное, машинисту сообщили по радио, что путь здесь открыт и
свободен,  что смотритель ушел к "рибятам" в гаражи,  а влюбленную па-
рочку,  бродящую в тумане по ночным рельсам, и вовсе можно сбросить со
счетов...
     Клав вздрогнул:
     - Дюнка!
     Голос его потонул в грохоте.
     Поезд был  пассажирский,  дальнего следования;  над головой Клава
проносились слабо освещенные окна,  бледные пятна света  размазывались
по сотрясающемуся перрону, по ржавой ограде, по траве и по кустам, и в
отдалении стояла,  подставив туманным пятнам лицо, неподвижная женская
фигурка.
     - Дюнка...
     Грохот оборвался.  Клав невольно потрогал уши руками;  стук колес
отдалялся неестественно быстро, будто тонул в вате.
     - Эй...
     Дюнка стояла внизу. Он видел только лихорадочно блестящие глаза:
     - Идем, Клав... Слезай, идем...
     Он спрыгнул,  едва не подвернув ногу. Попытался поймать ее ладонь
- но схватил пустоту.
     - Идем же...
     Вдалеке тонко закричал тепловоз,  и Клав почувствовал -  или  ему
показалось? - как задрожали, завибрировали невидимые в темноте рельсы.
     - Идем, Клав...
     Ему померещилось,  что от ее глаз света куда больше, чем от фона-
рей,  тонущих в тумане.  Он шагнул на этот свет, будто завороженный; в
Дюнкином голосе явственно слышалось нетерпение:
     - Идем...
     Он послушно двинулся следом, перепрыгивая и переступая неожиданно
высокие шпалы, стараясь не становиться на скользкие, как ледяные реб-
ра, полоски рельс.  Отдаленный шум поезда не приближался - но и не от-
далялся тоже; тусклый огонек, маячивший впереди, с негромким скрежетом
поменял место: автоматическая стрелка изменила направление пути.
     Клав не видел Дюнки. Он ощущал ее присутствие - чуть впереди.
     Потом она обернулась; глаза ее оказались различимыми в темноте:
     - Клав... я... тебя...
     - Я тоже, - сказал он поспешно. - Я люблю тебя, Дюн... Погоди!..
     Три белых глаза,  чуть ослепленные туманом, вынырнули ниоткуда. И
ниоткуда обрушился грохот. И почти сразу же - гудок, от которого внут-
ренности Клава слиплись в один судорожный ком.
     Слишком много  времени ушло на то,  чтобы сообразить,  вправо ки-
даться или влево;  у тепловоза была огромная, как башня, темно-красная
морда с двумя фосфоресцирующими оранжевыми полосками,  широкой и узкой;
Клаву показалось, что в центре железной хари он различает круглую эмб-
лему машиностроительного завода. Решетка выдавалась вперед, как желез-
ная борода; вот падает человеческое тело, и его втягивает под решетку.
Под грохочущее, перемалывающее кости брюхо...
     Туман. И звезд не видно.
     Он лежал на животе, обеими руками вцепившись в сухой кустик прош-
логодней травы,  а рядом, в десяти сантиметрах, железо громыхало о же-
лезо. Так, что содрогалась земля вместе с лежащим на ней человеком.
     Он успел выпасть с дороги своей судьбы.  Если это  именно  судьба
явилась в облике тяжелого товарняка,  который умеет подкрадываться не-
заметно.

                                * * *

     Немолодая женщина в докторском халате, с ординарным, незапоминаю-
щимся лицом долго переводила взгляд с разбитого окна в машине не опух-
шую Ивгину физиономию. И снова на разбитое стекло.
     - Требуется помощь? Случилась авария?
     - Благодарю вас,  госпожа Сат.  Девушка чувствует себя уже лучше;
проследите, чтобы охранник у ворот проверял документы у въезжающих.
     - Но, патрон, он вас узнал...
     - Потрудитесь объяснить ему,  что он должен требовать пропуск  У
ВСЕХ. Абсолютно;  теперь я спущусь вниз, девушка пойдет со мной, и нам
потребуется провожатый - с ключами.
     - Я сама могла бы...
     - Если вас не затруднит.
     Минуты три они ждали,  пока женщина  вытащит  из  сейфа  гремящую
связку ключей,  а  из  высокого шкафа - два белых халата.  Крахмальная
ткань остро пахла дезинфекцией - Ивга стиснула зубы,  подворачивая че-
ресчур длинные рукава.
     В коридоре запах стал сильнее.  Ивга с детства его  ненавидела  -
характерный запах медучреждения.  Рассеянный свет белых дневных ламп,
вазоны с неестественно сочной зеленью и блестящий, чисто вымытый лино-
леум.
     - Это больница?
     - Да. Я тебе потом объясню, что это такое.
     Голова налилась новой болью,  Ивга не удержалась, поднесла руку к
виску.  За коридором последовала лестница,  ведущая вниз; двое молодых
парней в халатах,  распираемых мощными плечами - их позы казались  од-
новременно  угрожающими  и расслабленными.  При виде женщины с ключами
оба подтянулись, при виде инквизитора - вытянулись в струнку.
     - Тут крутые ступеньки, возьми меня под руку.
     Ивга послушно нащупала его локоть;  первый  момент  прикосновения
опять обернулся легким ударом,  будто от слабого электрического разря-
да. Не неприятно. Даже как-то спокойнее...
     Женщина отперла дверь.  Потом еще одну;  потом еще. Слишком много
замков. Подозрительно много. Слишком резко блестят никелированные руч-
ки. Зелень в вазонах пахнет дезинфекцией.
     Коридор оказался коротким и глухим, упирающимся в стену; справа и
слева были двери,  которые Ивга не стала считать. В каждой из них име-
лось закрытое окошко; здорово похоже на тюрьму. Ивга вздрогнула.
     Женщина приподняла заслонку на одной из дверей. Заглянула; вопро-
сительно глянула на инквизитора. Тот кивнул:
     - Открывайте, пожалуйста.
     Дверь отворилась без единого звука.  Будто не тяжелая бронирован-
ная створка, а так, дверца спальни. Хорошо здесь смазывают петли...
     - Ивга, иди сюда.
     - Не хочу.
     - Посмотри. Так надо.
     Ее взяли за плечи и поставили в дверной проем.  Запах дезинфекции
здесь был сильнее, но у этого воздуха был и другой, нехороший привкус.
Спертый дух, как в палате тяжелобольного.
     Комната показалась Ивге большой, как бальный зал, и такой же пус-
той. Если не считать пяти...  нет, шести коек, стоящих вдоль стен. Под
серыми одеялами - очертания скрюченных тел. Бритые головы на белых по-
душках; одна койка пуста, зияет полосатым матрацем.
     - Мы можем войти.
     Сама того не желая, Ивга намертво вцепилась в локоть спутника:
     - Это... кто?!
     - Посмотри.
     Пятеро женщин лежали в одинаковой позе - подтянув колени к  живо-
ту. У всех пятерых были широко открытые, тусклые, бессмысленные глаза.
Никто из них не отреагировал на посетителей - никак;  на  полуоткрытых
губах поблескивала слюна.
     - Не бойся, Ивга.
     - Можно мне уйти?
     - Да. Пойдем.
     Проводница ожидала  в  коридоре.  Инквизитор  кивнул:
     - Ну,  туда  и  туда  мы заходить не будем...  Там тоже самое.  А
здесь, госпожа Сат,  отоприте,  пожалуйста. Ивга, я хочу тебя познако-
мить...
     Комната была значительно меньше; в кресле, похожем на зубоврачеб-
ное,  сидела бритоголовая женщина с открытыми глазами и отсутствующим,
каким-то оплывшим лицом.  В первую секунду Ивге показалось, что взгляд
ее не отрывается от вошедших;  на самом же  деле  у  сидящей  не  было
взгляда.  Небесно-голубые глаза казались шлифованными стекляшками;  на
худых плечах висело бесформенное темное платье.  Бритую голову обтяги-
вала черная шапочка.
     - Здравствуй, Тима, - сказал инквизитор, и в его голосе скользну-
ла самая настоящая нежность. - Это Ивга.
     Женщина не  ответила.  Руки ее безвольно лежали на подлокотниках,
красивые, с тонкими пальцами и коротко стриженными ногтями.
     - Ее зовут Тима Леус,  - глухо сказал инквизитор.  - Нейрохирург.
Единственная из известных мне ведьм, ухитрившаяся получить образование
и преуспеть в науке.
     - Ведьма?!
     - Да.  Была... Ее любимый человек поставил ей условие... не хотел
жениться на ведьме,  и она поклялась, что условие соблюдет. Видишь ли,
попытки лишить ведьму ее ведьмовства начались не вчера.  И даже не че-
тыре года назад,  когда мы с Тимой развернули... программу. И не четы-
реста лет назад...
     Ивга снова взглянула на женщину в кресле.  Грудь ее чуть поднима-
лась в  такт  дыханию - и все.  Инквизитор накрыл руку на подлокотнике
своей ладонью - ничего не изменилось. Даже ресницы не дрогнули. Расте-
ние.
     - Ведьмовство...  Комплекс свойств, который мы называем ведьмовс-
твом. Он настолько переплетен со свойствами личности... Убивая ведьму,
мы убиваем  личность.  Всего  в  программе  приняли участие пятнадцать
женщин. Во главе с Тимой;  все, естественно, добровольно и с надеждой.
У всех была причина... Особенно у Тимы. Она, видишь ли, любила.
     Ивга перевела дыхание. Инквизитор невесело усмехнулся:
     - Тима... Блестящий ум. Железная воля. Красавица... Посмотри, да-
же теперь еще видно.  Накануне операции она  шутила,  издевалась  надо
мной, нерешительным...
     Он осекся.  Заглянул в неподвижные глаза сидящей  женщины;  отвел
взгляд:
     - Из пятнадцати пациенток в живых осталось девять.  Все - в таком
вот... виде. Навсегда. Теперь понятно?
    Ивга молчала.
    - Вот о чем ты просила меня сегодня утром.  Вот что ты имела в ви-
ду, когда вопила, что я лгу. Теперь понятно или нет?
     Было очень тихо, даже госпожа Сат, оставшаяся в коридоре, не гре-
мела своими ключами.
     - Да, - сказала Ивга хрипло.
     Рука инквизитора чуть пожала безжизненную ладонь сидящей в кресле
женщины:
     - До свидания, Тима. Надеюсь, тебе... хорошо.
     Обратный путь  проделали молча;  у Ивги с нивой силой разболелась
голова, и скрежет замков,  отдававшийся в затылке, заставлял горбиться
и вздрагивать.  Инквизитор  распрощался  с  госпожой Сат,  и охранник,
красный как помидор,  вознамерился было проверить у него пропуск; инк-
визитор осадил его, сообщив, что мертвецу припарки без надобности. Ре-
тивость нужна ДО ТОГО, а не после...
     В разбитое окно врывался прохладный ветер.  Ивга забилась на зад-
нее сидение с ногами, скрючилась и заплакала.

                                * * *

     Кафе на  окраине  было  слишком маленьким,  чтобы иметь название.
Бармен удивленно таращился на странную пару:  средних лет мужчина, хо-
леный, со смутно знакомым бармену лицом,  в компании молодой рыжеволо-
сой девушки,  чей нос был,  похоже,  разбит, глаза воспалены, а свитер
запятнан бурыми следами крови. Бармен подумал даже, не стоит ли позво-
нить в полицию - однако потом почему-то удержался и не позвонил.
     - Я закажу тебе вина... Для снятия стресса.
     - А вы?
     - А я за рулем... Что будешь есть?
     - Ничего.
     - Не выдумывай... Впрочем, как хочешь. А то снова обвинишь меня в
патологической любви к принуждению.
     Ивга старательно  разглядывала  скатерть.
     Инквизитор помолчал.  Вздохнул - вздох получился кроткий,  совсем
ему не свойственный, и потому Ивга насторожилась.
     - Голова еще болит?
     - Меньше.
     - Ага,  понятно... Скажи мне, Ивга. Сколько раз в жизни тебе слу-
чилось говорить...  странное?  В приступе ярости, или в страхе, или от
боли... Бывало такое, что слова приходили... вроде как ниоткуда? И со-
беседник очень удивлялся?..
     Ивга поняла,  о чем вопрос.  Нахмурилась и  отвернулась,  пытаясь
вспомнить, а что,  собственно,  она сказала инквизитору перед тем, как
он чуть не вышиб из нее мозги.  Напрасно - она помнила лишь,  что язык
ее произносил  слова,  но  слова без значения,  более того - теперь те
странные фразы представлялись ей чем-то наподобие  вареных  макарон  -
бесцветные и аморфные, бессмысленные...
     - Вспоминай.
     Она открыла рот,  чтобы сказать:  не помню. И в этот самый момент
вспомнила.
     - Было? Я прав?
     Было. Актовый зал училища,  полный народу;  директриса с красными
пятнами на щеках,  представляющая девочкам "господина окружного инкви-
зитора". Тошнота и слабость,  и злость;  множество пустых мест,  сразу
образовавшихся со всех сторон,  внимательный взгляд, многозначительное
молчание...
     Продолжение было в кабинете директрисы. Казенная повестка, брезг-
ливые перепуганные взгляды,  "нам теперь училище не отмыть"...  И  еще
что-то хлесткое,  слово,  как плетка со вшитым кусочком свинца. Что-то
про ведьм и потаскух...  безродных и бездарных шлюшек... Что-то неслы-
ханно мерзкое, в особенности если учесть, что Ивге было пятнадцать лет
и она еще ни разу ни с кем не целовалась.  И понимающая ухмылка  этого
самого инквизитора.
     Тогда Ивга открыла рот и сказала. Отчего директриса осела на пол,
одним  своим видом поднимая вокруг панику и давая Ивге возможность уд-
рать из-под самого инквизиторского носа...
     Она сказала  что-то про печень.  Которая скоро будет вся в дырах.
Кажется. Какой-то медицинский термин...
     - А что за училище?
     - Художественно-прикладных...  промыслов... дизайна... все такое.
Я не понимаю... при чем тут была печень, чья...
     - А кто грохнулся в обморок? Директорша?
     - Она...
     - Город Ридна? Художественно-прикладное училище?
     - Да...
     - Подожди две минуты. Мне надо позвонить.
     Молоденькая официантка,  прикатившая на тележке заказ,  проводила
инквизитора взглядом. Потом посмотрела на Ивгу - оценивающе, даже и не
пытаясь скрыть любопытство.  Ивга отвернулась.
     Инквизитор вернулся не через две минуты, а  через двадцать.
     - Директорша твоего училища скончалась в возрасте сорока двух лет
от цирроза печени.  Инквизитор,  с которым ты имела дело, Итрус Совка,
так и не дослужился до кресла куратора - уволен два года назад за про-
фессиональную непригодность...  По-видимому, твое неудачное задержание
было не единственным его промахом. Я его не знал.
     Ивга смотрела в скатерть.
     - Ты плачешь?
     - Она... была обречена? А я...
     - Скорее всего,  в то время она всего лишь подозревала...  нелад-
ное. Медики сомневались и недоговаривали,  она маялась предчувствиями,
но, будучи  человеком волевым,  успешно гнала от себя нехорошие мысли.
До поры до времени...
     - А я, значит...
     - Ты не виновата.
     - Я-таки ведьма...
     - Да,  конечно.  Возможно, потенциальная флаг-ведьма. Неиницииро-
ванная... У тебя это странно преломилось - ты ловишь чужие тайны. Бес-
сознательно. В состоянии стресса... Давай-ка ешь.
     Ивга послушно  опустила  глаза в тарелку.  Вяло поковыряла вилкой
остывающий куриный бок,  вспомнила,  что не хотела ничего  заказывать,
прерывисто вздохнула, отодвинула прибор:
     - Сегодня я поймала... вашу тайну тоже? И что мне за это будет?..
     - Ничего.
     - Хотелось бы верить...
     - Ивга, ты хотела заниматься... этими художественными промыслами?
Или просто - подвернулось место в училище?
     Она подержала в ладонях высокий бокал с белым вином. Поставила на
стол:
     - Я вроде как хотела... вроде как дизайнером. Ну, а потом...
     - Перехотела?
     Ивга помолчала. Отвернулась.
     - Скажите честно... Назар от меня отказался?
     - Нет.
     - Я думала...  если человек...  ну,  вроде как любит... он спосо-
бен... простить, - она передохнула. - Ведьме, что она ведьма.
     - Если бы ты действительно так думала,  ты призналась бы  Назару.
Сама, - инквизитор отыскал на столе пепельницу.
     Ивга помолчала.
     - С вами... тяжело. Вы часто говорите то, что не хочется слышать.

                                                 (ДЮНКА. АПРЕЛЬ)

     Он не был на ЭТОЙ могиле без малого три месяца;  со  времени  его
последнего  посещения  многое  изменилось.  Исчезли  деревянные вазы с
тусклыми зимними цветами и появилось  надгробие  из  черного  матового
камня, с барельефом на шероховатой грани;  ночью шел дождь,  и Дюнкино
лицо на барельефе было мокрым и странно живым.  Клаву показалось даже,
что на плечах подрагивают сосульки слипшихся волос - но,  конечно, это
было не так. Кладбищенский скульптор имел перед глазами старую Дюнкину
фотографию, где волосы ее,  чуть вьющиеся и совершенно сухие,  собраны
были в пышную праздничную прическу.
     Клав испытал  что-то вроде раскаяния.  С самого дня похорон он не
виделся ни с кем из ее родичей; так велика была обида, нанесенная теми
словами?
     "Имей совесть,  Клавдий. Ты ведешь себя так, будто ты Докию любил
ты один".
     Это правда. Он не хотел делиться своим горем. Дюнка была - его...
     Теперь он стоит перед ухоженной, обустроенной могилой, смотрит на
каменную, но неприятно живую Дюнку и пытается прогнать навязчивый, из-
водящий вопрос.
     А вдруг там, внизу, под камнем...
     Она - там? Или там пусто?
     А если она - там?!
     День был неестественно холодным, странно холодным для весны. Клав
дрожал, обхватив плечи руками, и пытался стряхнуть с ботинок наползаю-
щую от земли сырость.
     Этот тепловоз он не забудет до конца дней своих. Он даже на трам-
вайный путь в жизни своей не выйдет, более того - две нарисованные ря-
дом черты будут означать для него рельсы. И вызывать содрогание...
     Где Дюнка?  Здесь,  под черным камнем, или там, в запертой душной
квартирке? Куда ему хочешь-не хочешь, а надо возвращаться?
     Третий день над землей лежит густой, непроглядный туман. И съеда-
ет звуки.
     Одно совпадение - неприятно. Два совпадения...
     Собственно, почему их не может быть два?  Сколько людей  ежегодно
гибнет под колесами товарняков и электричек?  Особенно в туман. Или по
пьяни...
     Клав потрогал голову. Вчера, вернувшись в общежитие, он безмолвно
выпил пузатую бутылку припасенного на праздник коньяка -  Юлек  Митец,
заставший его с опустевшей посудиной,  едва не лишился чувств. Во-пер-
вых, жалко было благородного напитка, во-вторых...
     Собственно, с  Клавом  ничего не произошло.  Кажется,  он даже не
опьянел; у него,  правда, отнялись ноги, но голова оставалась до обид-
ного ясной,  и  в ней вертелась,  как обезумевшая белка в колесе,  од-
на-единственная мысль.
     Какая -  Клав  никогда не скажет вслух.  Более того - и думать об
этом преступно.
     Может быть, он все-таки был тогда пьян? Может быть, он не помнит?
Может быть, сидя с Дюнкой у костерка, они пытались согреться... изнут-
ри?..
     Нет. Это сегодня холодно - а в тот день было тепло,  по-весеннему
уютно, и голова его была трез-ва-я...
     Каменная Дюнка смотрела укоризненно.  Будто хотела сказать - и ты
готов ТАК про меня подумать? Про МЕНЯ?!
     - А ты ли... - прошептал Клав еле слышно.
     На черный камень безбоязненно уселась круглая, как шар, радостная
весенняя синица.

                              ГЛАВА ШЕСТАЯ
                              ------------

                                 * * *

     За три квартала от площади Победного Штурма в его машине  замигал
красный огонек.  Экстренный вызов;  Клавдий запрещал тревожить себя на
ходу, если дело терпит.  Красный огонек на пульте иногда снился ему по
ночам - назойливый, колющий, означающий тревогу.
     - Да погибнет скверна... - звенящий от напряжения голос диспетче-
ра. - Сигнал... От Графини. Красный сигнал.
     - Принял, - глухо отозвался Клавдий. - Откуда?
     - Оперный театр...
     - Усиленный наряд. Я буду через десять минут.
     Он не стал класть трубку,  бросил на кресло рядом; прикрыл глаза,
вызывая  в памяти карту центра города.  Резко развернул руль;  Ивга на
заднем сидении тихо ойкнула.
     Графиней была  Хелена  Торка.  Осведомителем она не могла быть по
определению,  Клавдий никогда и не ждал от нее сведений -  и  условную
кличку отвел  ей  просто так,  для порядка;  красный сигнал от нее был
равнозначен воплю ужаса.
     Девчонка на заднем сидении молчала. Ни о чем не спрашивает, умни-
ца.
     - Мы едем в оперу, - пробормотал Клавдий сквозь зубы.
     Кинулась под колеса булыжная мостовая;  через минуту снова смени-
лась асфальтом, Клавдий ловко обогнал огромную, как бегемот, прогулоч-
ную машину, и следующую - фургончик, и следующую...
     - Я думала, вы не умеете водить, - шепотом сказала Ивга.
     Клавдий сбавил темп, позволяя маячащему впереди светофору сменить
красный свет на зеленый. Прибавил газу, проскочил на желтый, и еще раз
проскочил; оперный  театр  открылся  весь,  сразу - массивное здание в
лжеклассическом стиле,  цвета слоновой кости,  с медным гербом  города
на величественном фасаде и кучкой людей перед главным входом. До нача-
ле вечернего спектакля еще час...
     Клавдий удержался  от соблазна бросить "граф" прямо на пешеходную
площадь перед театром,  туда, где появление чего-либо на четырех коле-
сах было  бы громом среди ясного неба;  не стоит раньше времени подни-
мать шум. Кажется, шума и без того не удастся избежать.
     Клавдий встал у бровки,  прямо под знаком "стоянка запрещена",  и
заглушил мотор;  его машину уже заметили.  Даже если бы зеленый "граф"
прокрался на стоянку у служебного входа - заметили бы все равно; а так
у него, по крайней мере, есть преимущество внезапности...
     Он стиснул зубы.  Ох, как много ведьм в этом здании. Инициирован-
ных. ДЕЙСТВУЮЩИХ. Просто не верится, что столько ведьм может оказаться
на свободе - и в одном месте...
     - Мне страшно,  - сказала Ивга за его спиной.
     Она тоже чувствует. Только пока не умеет разбираться в своих ощу-
щениях.
     - Посиди в машине,  - бросил он глухо.  - Хотя нет...  Пойдем  со
мной. От меня ни на шаг...
     Одновременно справа и слева, и еще чуть дальше, на служебной сто-
янке припарковались три ничем не примечательные  машины;  Клавдий  еле
заметно кивнул. Вот так прибывает отряд спецназначения - не то автобус
с экскурсантами, не то конфеты в буфет привезли...
     Значит, новый тезис  к  старой  внутриведомственной  дискуссии  -
"Должен  ли  Великий  Инквизитор лично принимать участие в оперативных
выездах?.."
     Если выезд происходит по "красному" сигналу  от  Хелены  Торки  -
должен.
     В труппе оперного - семеро "глухих",  неинициированных  ведьм.  В
училище - десять...  Действующей - ни одной, во всяком случае по свод-
кам; ОТКУДА?..
     Все как всегда. Театралы ждут открытия высоких дверей - за час до
начала спектакля;  все как всегда - только двери не открываются.  Тоже
не велика новость - случается,  зрителей задерживают. Даже и на полча-
са...
     - Пойдем.
     Зеркальные двери служебного хода;  у турникета старушка с  морщи-
нистым волевым лицом:
     - Господа, ваши пропуска?!
     - Инквизиция города Вижны,  - Клавдий отвернул манжет,  показывая
проблесковый фонарик-значок. - Оставайтесь на месте.
     Оперный театр  -  особенное место.  Старушка слишком хорошо знала
слово "Инквизиция", а потому молча отшатнулась в тень.
     Ивга бежала рядом.  Клавдий оглянулся, прикидывая, кому бы ее по-
ручить; начальник спецгруппы был уже тут,  и в глазах у него стоял не-
высказанный вопрос. Начальника интересовало, кто в данный момент руко-
водит операцией.
     - Вы, - бросил Клавдий. - Распоряжайтесь и мной тоже. Девчонка...
будет со мной. Я не могу сейчас ее отпустить.
     Начальник кивнул:
     - Попрошу вас взять на себя Торку... патрон.
     - Пойдем,  - Клавдий втянул Ивгу в боковой коридор. Хорошо, что в
свое время ему хватило ума ознакомиться с закулисным  устройством  ви-
женской оперы.
     Рука Ивги не вырывалась. Терпела его железную хватку - и дрожала.
Нервной дрожью;  Ивге здесь не место. Неохота бросать ее без присмотра
- но он лучше оставит ее, чем тащить туда, где - он чует - полным-пол-
но сильных и деятельных ведьм. Впрочем, пока явной угрозы нет никакой.
     Они прошли мимо стайки женщин в униформе. Мимо толстого мужчины,
копающегося в не менее толстом портфеле,  мимо двух очень высоких юно-
шей в трико,  сидящих рядышком на подоконнике.  Мимо доски объявлений,
мимо лестницы, ведущей в буфет, мимо холла с коврами и фикусами. Мино-
вали приоткрытую дверь в зеркальный зал, где шелестели тапочки по пар-
кету. Миновали еще десяток дверей,  за которыми вполголоса переговари-
вались,  ходили туда-сюда, смеялись, переругивались; еще один холл - и
Клавдий остановился  перед  полированной  створкой  с нарочито строгой
табличкой.  Постучал костяшками пальцев,  не дожидаясь ответа,  вошел;
Ивга споткнулась на пороге.  Она почему-то была уверена,  что дверь не
откроется.
     - Госпожа Торка!
     В приемной  было пусто.  Стол секретарши,  недопитая чашечка чая,
смятый бланк с типографской виньеткой в правом верхнем углу, две двери
- направо и налево.  Отключенный телефон. Ивга потянула носом; Клавдий
тоже чувствовал запах сердечных капель.  Еле  ощутимый,  выветрившийся
запах.
     Дверь направо. Пусто. Исполнительного директора нет на месте, не-
удивительно, странно лишь то, что не заперта дверь.
     Дверь налево...
     Женский пиджак, брошенный на спинку рабочего кресла. Вывороченные
ящики стола;  следы не то грубого обыска, не то бережного погрома. Лю-
бопытно, составляла  ли госпожа Хелена списки своих любимых ведьм.  И,
если составляла, то где, спрашивается, хранила?..
     Трубка телефона была аккуратно срезана.  Рядом лежала связка клю-
чей с брелоком в виде куриной лапы. Достаточно тяжелой, если подбрасы-
вать на ладони.
     Клавдий почти не размышлял.
     - Ивга, поди сюда.
     Девчонка вошла в кабинет; Клавдий подтолкнул ее к столу:
     - Останешься здесь. Потом я тебя заберу.
     Глаза ее испуганно округлились:
     - Н-нет... я...
     - Ненадолго.
     Он дважды провернул ключ в замке;  девчонка, против его опасений,
не стала кричать и возмущаться. Ни слова, ни вздоха - ему вдруг сдела-
лось неловко.  Так, будто на него укоризненно смотрят, а он не в силах
отвернуться...
     - Я скоро, - сказал он запертой двери.
     Размеренная жизнь театра уже прервалась.  Уже смешалась и скомка-
лась, и покатилась пес знает куда;  двери уборных были распахнуты нас-
тежь, и отовсюду слышался передаваемый по трансляции сухой, подчеркнуто
спокойный голос: "Просьба ко всем работникам театра оставаться на мес-
тах. Просьба оставаться на местах.  Подготовка к спектаклю прекращена;
просьба ко всем работникам театра оставаться на местах...  Не выходите
в коридоры, оставайтесь на местах..."
     Говоривший был,  по-видимому,  хорошо знаком с техникой  приказа.
Его слушали - по крайней мере, пока. Коридоры были пусты, Клавдий шел,
провожаемый испуганными взглядами;  из боковой двери выглянула пожилая
женщина с охапкой зловещих багряных плащей:
     - Молодой человек...
     Клавдий обернулся; женщина отпрянула. Клавдий знал, что в состоя-
нии  боевой готовности выглядит донельзя паршиво.  Тут хоть в багряный
плащ закутывайся, до бровей...
     Начальника спецгруппы он нашел в увешанной афишами комнатке - ад-
министраторской. Две  забившихся  в  угол  женщины  и мужчина во фраке
испуганно смотрели на рацию в руках непрошенного гостя.
     - Мы переловили, их патрон. Девчонки. Девять человек. В репетици-
онном классе.
     - Действующие?
     - Нет,  патрон.  Все "глухие". Как и указано в досье... Спектакль
отменен. Зрители в театр не допускаются; прочесываем этажи.
     - Торки нет в кабинете. Вы уверены, что она еще в театре?
     - Все видели,  как она входила.  Как выходила, не видел никто. Ее
машина на месте...
     - Сколько их, Коста, по вашим ощущениям?
     Начальник спецгруппы прищурился.  Маркированный инквизитор, кое в
чем - например, в чутье - превосходящий даже Клавдия. Он не допрашива-
ет ведьм - он их ловит.
     - Много, патрон. Здесь, в здании - много... Пять-шесть. И мы пока
не нашли ни одной.
     - Здание оцеплено?
     Начальник закатил глаза,  что было нарушением субординации,  зато
изгоняло всякие сомнения в профессионализме спецгруппы.
     - Хорошо, Коста... Делайте свою работу. А я ищу Торку.

     Он почуял ведьму,  поднимаясь по мраморной зрительской лестнице на
третий ярус.  Почуял ясно и явно - кажется, воин-ведьма. Да как близко
подкралась незамеченной...
     Он стиснул зубы,  мысленно посылая противнице приказ-принуждение.
Кажется,  ответом был короткий стон;  Клавдий кинулся на звук, откинул
портьеру,  выскочил на другую лестницу - черную,  аварийную. Внизу то-
ропливо удалялся стук каблуков.
     - Стоять!!
     Двери, ведущие на второй ярус.  На первый;  ложа-бенуар.  Красное
платье, мелькнувшее двумя пролетами ниже...
     Истошный крик в зале. На сцене. И почти сразу же - запах дыма.
     Преследуемая ведьма остановилась. Клавдий чуял, как она останови-
лась - этажом ниже,  будто  выжидая,  что  теперь  Великий  Инквизитор
предпримет. Обнаглели, пес...
     - Пожа-ар!..
     Дверь, ведущая в ложу, была совсем рядом. Огромный пышный зал те-
рялся в сумерках; занавес был поднят, давая возможность любоваться бо-
гатыми, слегка  помпезными  декорациями  премьерного балета.  Парчовый
дворец, бархатная темница, розовый флер рассвета-заката...
     Черный дым. Даже будучи пропитана противопожарной дрянью, вся эта
роскошь потрясающе горит. Как солома.
     - Пожа-ар!..
     Включилась сигнализация.  На сцену выскочил человек с  маленьким,
плюющимся пеной огнетушителем. За ним еще один, еще...
     Дым поднимался выше. Гипсовые лица на потолке понемногу утрачива-
ли белизну,  и  в бесстрастных прежде глазах проступала совсем челове-
ческая усталость. Или Клавдию померещилось?..
     Ведьма. Она близко. Она преодолевает боль от его удара, и...
     Клавдий удивленно оглянулся. Это что-то новенькое...
     В грудь ему смотрело дуло большого черного револьвера.
     - Инквизитор... Палач...
     Молоденькая дура,  она решила напоследок высказать ему все, что о
нем думала. Стреляй она сразу - у нее сохранился бы шанс.
     - Ты ошиблась, девочка.
     Его напор отбросил ее на стену. Револьвер вывалился - почти безз-
вучно, на  мягкую ковровую дорожку.  Он подошел,  заглянул в черные от
боли глаза, замерял "колодец". Восемьдесят... Со следами недавней ини-
циации...
     Он взял ее за руку - необычайно тонкую,  прямо-таки тощую, тонко-
костную руку балерины. Нащупал пульс.
     - Кто тебя инициировал?  Где?  Зачем ты это сделала, танцевала бы
своих аистов... Зачем?
     - Я ведьма, - прохрипела она ему в лицо.
     - Ты человек!..
     - Я ведьма, ведьма!.. И вы еще узнаете...
     Глаза ее закатились. Она вводила себя в беспамятство.
     - Где?!
     Голова на  тонкой  шее  запрокинулась.  На Клавдия смотрели белые
глазные яблоки; ярко вспыхнула бархатная кулиса. В оркестровой яме су-
етились люди. Едко запахло паленой пластмассой.
     Он закинул девчонку на плечо и вытащил в коридор. Молоденьких ба-
лерин не так тяжело носить - но,  даже пребывая без сознания, она сби-
вала ему чутье.  Близкое присутствие одной ведьмы  не  давало  ощутить
прочих.
     Вой пожарной сирены.  Сквозняки;  люди, бегущие к аварийным выхо-
дам. Слезы на чьих-то глазах. Веселое любопытство в других.
     - Патрон?!
     - Вы прочесали здание?
     - Патрон, слишком быстро распространяется пожар...
     - Вы ВЕДЬМ взяли?
     На скулах начальника спецгруппы играли желваки.  Он понимал,  что
операция проваливается - и не понимал, почему.
     - Девчонку в машину... А, пес!!
     Ключи в кармане. С брелоком в виде птичьей лапы.
     - Ивга... Пес, пес, пес!!
     Потом он набрал в грудь воздуха и выдал ругательство, от которого
начальник спецгруппы отшатнулся.

     Почувствовав запах дыма, Ивга прежде всего влезла на подоконник.
     Кабинет директрисы  выходил  на площадь перед главным входом;  на
брусчатке толпились зеваки.  Много,  куда больше,  чем театралов - и с
каждой секундой  их  становилось  больше,  потому что никакой театр не
сравнится с действом,  которое разворачивается в Виженской опере в эту
минуту...
     Рама была намертво заперта. А стекло оказалось непробиваемым. Ко-
го боялась Хелена Торка - воров? Снайперов?!
     Ивга ударила тяжелым письменным прибором.  Потом - с натугой под-
няла тяжелый  стул  и  швырнула  им  в окно;  запах дыма подползал под
дверь, вытекал из вентиляционных щелей, и уже не надо было тонкого Ив-
гиного обоняния, чтобы ощутить его - удушливый запах пожара.
     На площадь,  разгоняя толпу, вкатились по очереди три красных ма-
шины. Потом еще две. Театры горят стремительно и страшно...
     Ивга метнулась к двери.  Подергала ручку;  добротные створки, ка-
жется, даже красного дерева.  Мощный замок;  нет,  у Хелены Торки явно
мания преследования...
     Ивга глянула в замочную скважину - глаз заслезился. Приемная пол-
на была дыма.
     Тогда она наконец испугалась.
     Последние дни страх был ее вечным спутником -  но  не  ТАКОЙ.  От
страха, подобного ЭТОМУ,  человеческое тело готово выдать какую угодно
реакцию - даже самую недостойную,  самую постыдную; Ивга скрючилась от
острой боли внизу живота.
     Вот он,  костер. Огромный шикарный костер в виде горящего театра.
Двести лет простояло на площади массивное здание - все, хватит... Ивга
прожила свои восемнадцать - видать, срок истек...
     Но не так же гадко - вокруг люди,  а она взаперти... Как крыса...
Живьем...
     Она ударилась в дверь.  Еще. Еще; "закончим же обряд, как повеле-
вает нам наша нерожденная мать"...
     Бред?
     Ивга посмотрела на свои ладони.  Левая была в крови - всего  лишь
сломанный ноготь. Что это, "закончим же обряд, как велит нам наша..."
     "Свора не вечна. Возьмите свечи..."
     Огромный темный зал. Спиральная лестница, горящий огонь, кажется,
стен нету...  есть уходящая во все концы равнина,  с красными  горами,
маячащими на горизонте...  Столько красных гор, которые ярче темно-се-
рого неба, но все равно в дымке... Горы нарисованы на...
     - Помогите!.. Назар! Назар, спаси меня, я...
     "Свора отступает. Лучше пожарище, чем костер. Сестры, сцепим наши
руки..."
     Хохот. Такой, что затыкай уши.
     - Назар!! Спасите... Меня... Кто-нибудь...
     Грохот двери, отлетающей к стене. И вместе с вошедшим - клубы ды-
ма. Как будто явилось привидение,  как  будто  недоматериализовавшийся
призрак Назара снизошел-таки...
     И сразу же - боль.  Так ощущается присутствие разъяренного инкви-
зитора.
     - Ивга?..
     Жесткие руки, хватающие ее под мышки. Головокружение.
     - За мной, бегом!..
     - Они под сценой, - она не узнала своего голоса.
     - Что?!
     - Под сценой... Там... большая... репетиционная. Вторая... Они...
инициируют. Там... сейчас...
     Ругательство. Еще  одно - изощреннее и крепче.  Ивга закашлялась,
пытаясь выбросить из легких едкий дым.
     Человек с  плоским  желтым  лицом.  Он  тоже  инквизитор,  и тоже
злой... Люди в масках-респираторах...
     - Где ОНИ? Гле теперь они, Ивга?
     - Не знаю.
     Желтолицый обернулся:
     - Мы возьмем их сами, патрон...
     - Театр горит, вы не заметили?!
     - Операцией  распоряжаюсь я...  патрон!  Берите девчонку и уходи-
те...
     Секундная пауза; два инквизитора глядят друг на друга, и тот, что
старше чином, в конце концов уступает:
     - Ивга...  Пойдем. Ты что, ты в обморок не падай, ты не балерина,
таскать тебя...
     Коридоры, заполненные   дымом.  Кашель,  раздирающий  грудь.  Она
споткнулась на скомканном ковре - инквизитор  подхватил  ее  на  руки.
Лестница, лестница, вниз... Дверь...
     Инквизитор встал, как вкопанный. Ивга ощутила, как держащие ее ру-
ки впиваются ей в ребра.
     - Ивга... Стань ко мне за спину. Между лопатками.
     Дверь распахнулась.

     Дверь распахнулась.
     Не пять.  Не шесть.  Восемь;  двое,  правда, "свежих". Только что
прошедших обряд инициации,  потрясенных...  Фанатичных.  Неумелых,  но
вполне боеспособных.
     - Здравствуй, инквизитор. Мы хотим здесь пройти.
     Не нападают.  У них такое внушительно преимущество,  что они даже
не спешат напасть. Щит-ведьма, четыре воин-ведьмы, три рабочих...
     - Привет, девочки. Вы арестованы.
     Слишком долгая фраза.  Непростительная оплошность.  Пока он гово-
рит, он уязвим... Не дать втянуть себя в диалог...
     - Твое время прошло,  инквизитор. Пойми это, и останешься жить...
Знаешь, инквизиторы тоже горят.
     Любопытно, что предводительствует у них не щит, а самая мощная из
воинов. Необычный расклад.
     - Уйди с дороги, инквизитор.
     Он выругался. Так цинично и зло, как не ругался никогда в жизни.

     Ивга отпрянула.
     Пятеро из  стоящих перед инквизитором женщин одновременно шагнули
вперед, и Ивга увидела - не глазами!  - как пять  белых  иголок  разом
вонзились в голову Клавдия Старжа.  Ивга скорчилась - ее тоже  задело,
ее будто хлестанули тугим жгутом,  свитым из ненависти, тоски и стыда;
пятеро шагнули снова. Старж упал.
     Сознание Ивги раздвоилось.
     Она видела,  как пятеро наваливаются на инквизитора,  сливаются в
одно темное  тяжелое  нечто,  давя  и удушая - и в то же время они же,
пять нападающих ведьм,  не сошли со своих мест,  остались стоять, всей
своей волей подавшись вперед. Ивга пятилась, отползала; натиск напада-
ющих ведьм краем задевал и ее. Ее товарки, ее возможные сестры...
     Силы слишком не равны.  Ивгиным метаниям конец; ведьмы сообща при-
кончат инквизитора и заберут ее с собой.
     Из темного  клубка  над упавшим инквизитором выбралась скрюченная
рука. Слепо чиркнула по воздуху - на первый взгляд слепо. Натиск ведьм
удвоился, рука дернулась - но закончила свое дело, чиркнула по воздуху
снова, и Ивга опять-таки не глазами успела увидеть расплывающиеся кон-
туры сложного знака, и, разглядев его, откинулась назад, будто от уда-
ра в челюсть.
     Ведьмы отшатнулись тоже. Черный клубок расплелся.
     "Ой, Ивга. Мне бы твои проблемы..."
     Клавдий Старж  поднимался.
     "Вчера я целый день занимался тем, что пытал женщин."
     Он поднимался,  поднимался,  преодолевая  возобновившийся  напор,
поднимался, как мертвец из могилы.
     "Почему на ветчине рисуют улыбающихся свиней?.."
     Старж выпрямился.
     Ивга опять-таки не глазами увидела,  как его локти раздвигают ту-
гую,  будто резиновое кольцо, преграду. Как новая серия из пяти иголок
вонзается в дымчатый защитный пояс - и отлетают обратно,  и следом ле-
тит веер ярко-желтых жгучих искр...
     Одна из страшных женщин молча осела на пол.  Другая схватилась за
лицо, будто желая выцарапать себе глаза;  трое оставшихся застыли, выб-
росив руки в защитном жесте,  и тогда одна из тех троих,  что с самого
начала не ввязывались в схватку...
     - Старж!!
     Инквизитор успел  отшатнуться.  Выстрел показался до обидного ти-
хим;  тяжелая женщина,  перемахнувшая через упавшую Ивгу, вдруг оказа-
лась  в самом центре схватки.  Черные спутанные волосы лежали у нее на
плечах. Черные с проседью.
     - Отступница,  - сквозь зубы проговорила одна из ведьм. Женщина с
распатланными волосами подняла руки:
     - Отступники - вы. Погубившие свой Театр... проклинаю. Ступайте с
проклятием Хелены Торки - и живите.. вечно!
     Та, что была с пистолетом, выстрелила трижды. Торка не упала.
     - Рина,  я считала тебя дочерью.  Сания, ты всегда была бездарной
танцовщицей, инициация тебе не поможет. Дона, я взяла тебя из детского
приюта. Клица...
     Два выстрела;  кончились патроны.  Стрелявшая девушка со всхлипом
запустила своим пистолетом в Торку, которая все не падала.
     - Вы избрали свой путь, дорогие дети мои. Живите же с материнским
проклятием.
     - Наша  мать  -  нерожденная мать!  - тонко выкрикнула младшая из
ведьм. Кажется, лет четырнадцати.
     Последовал удар.  Как палкой по голове; Ивга осела, хватая воздух
ртом. Девочка,  кричавшая про нерожденную мать, упала без единого зву-
ка; та, что обвиняла Торку в отступничестве, зашипела сквозь зубы, как
раненая змея.  Старж стоял,  привалившись к стене,  накрыв своей волей
сразу всех оказавшихся рядом ведьм - молодых и старых, "действующих" и
"глухих". Даже Хелена Торка зашаталась.
     - Ни с места! Инквизиция!..
     Самое время, подумала Ивга, чувствуя, как уплывает сознание.
     Крик. Головная боль;  ту девушку, что стреляла, волочили за воло-
сы. Десяток мордатых парней...  И второй инквизитор, тот, с желтым ли-
цом. Ведьмы... Тонкое пение в ушах, вроде как комариный звон...
     Хелена Торка все еще не падала.  Ее темное платье сделалось  чер-
ным и лаковым на груди.
     - ...старушке такое...  одолжение...  Никогда не думала, что моим
костром будет...
     - Хелена...
     - Пожалуйста,  Клавдий, я очень хочу... Моя последняя... если хо-
тите, воля...
     Тогда Ивга потеряла сознание. Окончательно.

                                * * *

     "Всякая тварь имеет свое назначение.  Бессмысленен лишь  человек;
стремясь к душевному комфорту, человек придумывает себе смысл и оттого
отторгает ведьму. Ведьма есть воплощение бессмысленности, она свободна
до абсурда,  она внезапна и стихийна,  она непредсказуема... Ведьма не
знают ни любви,  ни привязанности - ее нельзя ПРИВЯЗАТЬ, ее можно лишь
убить... Человечество  без  ведьм  подобно было бы ребенку,  лишенному
внезапных детских побуждений, закоснелому рационалисту и цинику... Че-
ловечество, давшее ведьмам волю,  подобно умственно отсталому ребенку,
ни на мгновение не умеющим сосредоточиться, барахтающемся в бесконечно
сменяющихся капризах...
     Вы спросите, нужна ли ведьмам власть над миром? Я рассмеюсь вам в
лицо: ведьмы не знают,  что такое власть.  Власть принуждает не только
подвластных,  но и властителей; ведьмы, волею судеб живущие в теле че-
ловечества,  угнетаемы одним только его присутствием. Ведьмы угнетены,
ведьмы ущемлены - тем,  что живут среди людей; наш мир не подходит им.
Потому  так  живучи  обычаи...  стремление  ведьмы наносить окружающим
ущерб.  Один пустой мир для одной ведьмы - вот условия, при которых им
комфортно было бы обитать...
      ...Земля сделалась бы пустыней под гнетом  развалин,  сумей  все
ведьмы  захотеть одного.  По счастью,  любая сообщность есть принужде-
ние...
     Вы спросите, прав ли безымянный автор знаменитых "Откровений ос"?
Правда  ли,  что разобщенная стая ведьм становится железной армией ос,
едва только на свет народится МАТКА?
     Не станем  обращаться  к истории.  Снимем крышку пчелиного улья и
спросим себя,  для чего существует и как часто появляется на свет пче-
линая матка. И спросим себя: а жизнеспособен ли вид, если матка рожда-
ется раз в полутысячелетие?.."
     Бесшумно открылась дверь. Ивга подняла голову - от резкого движе-
ния мир перед глазами качнулся и поплыл.  Из кабинета вышел желтолицый
инквизитор, тот,  что распоряжался в горящем театре...  Инквизитор  не
был зол.  Прочие  его  эмоции Ивга распознать не бралась:  не злой - и
ладно...
     Поразительно, как сердце зловещей Инквизиции похоже на обыкновен-
ную контору.  Дисциплинированную и неплохо оснащенную,  но контору;  а
она всю жизнь мучительно боялась сюда попасть. Теперь сидит вот на ди-
ване и держит на коленях тяжелую книжку...
     Некоторое время в приемной было тихо. Потом вышел врач; референт,
на чьем лице лежал голубоватый свет работающего монитора, вопроситель-
но заглянул ему в глаза. Врач кивнул.
     Ивга поерзала:
     - Может быть, мне... можно войти?
     - Вас не звали,  - сообщил референт  холодно.  Потом  помедлил  и
смягчился. -  Вам  не следует туда заходить.  Там дознавательный знак,
ведьмам не нравится.
     - Мужчины так редко задумываются о том,  что нравится ведьмам,  -
отозвалась Ивга бестрепетно,  - что бывает весьма приятно хоть изредка
почувствовать заботу о себе.
     Она перевела дыхание,  любуясь вытянувшейся  рожей  референта.
     - Мужчины вообще редко задумываются,  - сказал селектор на столе.
- Ивга, будь добра, обожди еще пятнадцать минут.
     Теперь, кажется, физиономия вытянулась у нее. Она как-то не дума-
ла, что каждое слово,  сказанное в приемной, слышно и в кабинете тоже.
Референт, отмщенный,  наградил ее насмешливым взглядом; Ивга вздохнула
и вернулась к раскрытой книге.
     "...Вы справедливо  возразите:  ведьмы не приносят потомства.  То
есть, конечно, и у ведьм рождаются дети, и чаще всего девочки, - одна-
ко процент маленьких ведьмочек среди дочерей взрослых ведьм совершенно
такой же, как у любой из рожениц... Почему поголовье ведьм во все вре-
мена остается практически неизменным?  Вернее,  так:  почему внезапный
рост их численности сменяется спадом,  когда  ведьма  становится  ред-
костью,  инициированная же ведьма - реликтом?..  Почему периоды бурь и
потрясений, воен и катастроф сменяются затишьем, когда даже искусство,
даже ремесла приходят в сонный упадок?  Понять это так же сложно,  как
объяснить первокласснику,  почему даже в самую холодную зиму мороз че-
редуется с оттепелью..."
     - Из всех предложенных тебе книжек ты выбрала  самую  нудную.  Ты
так любишь длинные красивые фразы?
     Инквизитор шел через приемную, как-то непривычно шел, и через се-
кунду Ивга поняла,  почему. Берег левую руку. Осторожничал; даже свет-
лый легкомысленный пиджак не мог скрыть некоторой  скованности  в  его
походке.
     А ведь,  помнится,  утром он был в куртке.  В  элегантной  летней
куртке, Ивга хорошо запомнила, ее ведь тыкали в эту куртку лицом...
     Испортили одежду.  Наверное, там дырка. Н уж пятно крови осталось
точно, и попробуй теперь вычистить...
     - Миран, - инквизитор обернулся к референту. - Позвоните в гараж,
если мою машину починили - пусть пригонят прямо домой... Ивга, мы вый-
дем через черный ход. К чему нам эти сенсации...
     Они вышли  из  какой-до совершенно посторонней двери в стороне от
Дворца Инквизиции;  у главного входа стояли, оказывается, какие-то лю-
ди. Ивга  вздрогнула  -  ей показалось,  что в воздухе пахнет паленым.
Нет, померещилось...
     Это она пропахла дымом.  Ну и вид у нее сейчас,  ну и вид... Ну и
запах...
     Наверное, было  часов  одиннадцать.  Желтые  прожектора  эффектно
подсвечивали острую крышу Дворца Инквизиции;  у Ивги закружилась голо-
ва,  на какой-то момент и ночь, и подсвеченный шпиль перестали сущест-
вовать, только круги, цветные круги и далекая болтовня, шелест тапочек
по паркету...
     Потом она обнаружила, что стоит, вцепившись в левую руку инквизи-
тора. И рука эта сильно напряжена.
     - Ой...
     Она разжала пальцы, шагнула в сторону, не зная, как загладить оп-
лошность:
     - Я... Какая я идиотка. Простите.
     Неслышно подкатила служебная машина. Распахнулась дверца.
     - Простите,  я...  Простите. Я сама не знаю... больно?
     - Больно,  - сообщил инквизитор после паузы.  - Но - смотря с чем
сравнивать... Садись.
     Водитель удивленно покосился на нее - или показалось?!
     Ночной город.  Карусель огней;  она зажмурилась,  переживая новый
приступ головокружения.  Что это с ней? И где книга, неужели она оста-
вила ее на диване в приемной, как глупо...
     "Мы знаем, что зачать ведьму может любая женщина; существует так-
же миф,  что такие зачатия совершаются во время шабашей. Что шабаш для
того и призван, чтобы насаждать в пока еще пустых чревах будущую ведь-
минскую поросль..."
     Ивга прерывисто вздохнула.
     - Паршиво? - спросил инквизитор, не поворачивая головы.
     Она, тоже не глядя, кивнула.
     - По законам жанра ты должна бы несколько часов валяться без соз-
нания... Во всяком случае, те наши подруги, что перевели оперный театр
в разряд погорелых, валяются до сих пор...
     Ивга сглотнула. Ей было неприятно вспоминать.
     Во дворе  дома  на  площади Победного Штурма старушка прогуливала
свою собачку;  в квартире на втором этаже заканчивала  работу  веселая
домработница, и взгляд, брошенный ею на Ивгу, не оставлял простора для
толкований.
     Улучив минутку, Ивга привстала на цыпочки и просительно заглянула
инквизитору в глаза:
     - Скажите  ей...  А  то она переживает,  бедная,  что у вас такая
оборванная и некрасивая любовница.  Она не понимает,  как это вас уго-
раздило...
     Некоторое время инквизитор оценивающе смотрел ей в  глаза.  Потом
приподнял уголки губ:
     - А тебе что, стыдно? Если тебя считают моей любовницей?
     Ивга вздохнула:
     - Вам по рангу положены ухоженные женщины. Разве нет?..

                                                 (ДЮНКА. АПРЕЛЬ)

     Старый лум говорил с женщиной.  Издали Клав обознался,  приняв ее
за Дюнкину мать, и успел трижды покрыться потом, прежде чем понял свою
ошибку. Дюнкина мать была моложе и жестче - а эта женщина казалась ус-
талой и оплывшей, как догоревшая свечка. Лум говорил и говорил; женщи-
на медленно  отвечала,  еле заметно кивала тяжелой головой,  и покатые
плечи ее, кажется, чуть-чуть расправлялись - хотя, конечно, Клав мог и
ошибиться.
     Потом женщина слабо пожала руку старика, тяжело поднялась со ска-
мейки и двинулась прочь, почти касаясь земли дорожной сумкой в опущен-
ной руке.  Некоторое время лум глядел ей вслед, потом обернулся; рядом
неподвижно стоял угрюмый, напряженно молчащий парень.
     Минуты три оба следили за крупной  белкой,  выписывающей  спирали
вокруг темного дубового ствола.
     - Я нуждаюсь в утешении, - сказал парень глухо.
     Лум пожал плечами:
     - Я здесь для того,  чтобы утешать... Но тебе я вряд ли смогу по-
мочь... Клавдий.
     - А вы попытайтесь,  - тихо попросил парень. - Собственно, к кому
мне еще идти?..
     Лум помолчал,  откинувшись на  спинку  скамейки.  Проводил  белку
взглядом, вздохнул:
     - Я... предупреждал тебя. Ты не послушал.
     - Не послушал,  - согласился Клав. - Не мог послушать... Повтори-
лось бы все...  - его передернуло,  - повторилось бы - не послушал  бы
снова.
     - Жаль, - глухо проронил старик. - Ты сильнее многих... и ты неп-
ростительно слаб.
     Клав ожесточенно вскинулся:
     - В чем моя вина? В том, что любил... люблю ее?..
     Лум поднял глаза,  и, холодея под его взглядом, Клав осознал свою
ошибку. Если старик хоть тоненькой ниточкой связан со службой "Чугайс-
тер"...
     Его собеседник был достаточно проницателен;  некоторое время ста-
рик и юноша неотрывно смотрели друг на друга.
     - Я всего лишь лум,  - медленно произнес старик.  - Я делаю,  что
умею... И ничего больше.  Не приписывай мне...  лишнего.  Я всего лишь
лум.
     Клав перевел дыхание:
     - Вы говорили...  Что я делаю запрещенное. Что я тревожу и держу,
что я наделен... достаточными возможностями, чтобы... и...
     Вопрос так и не осмелился слететь с его губ.
     - Я ничего не знаю точно, - сообщил старик, глядя вперед и вдаль,
туда, где  среди зеленеющих ветвей вились полчища мелких птиц.  - Воз-
можно, ТЫ ее привел... Может быть, нет. Никто не знает.
     - Зачем они приходят?  - спросил Клав шепотом. - Они... ради нас?
Они... это именно ОНИ или нет?..
     Облачив в  слова  свои неясные стыдные страхи,  он ощутил наконец
облегчение. Все-таки сумел. Главный вопрос задан...
     Старик вздохнул:
     - Я не могу сказать тебе больше,  чем  знаю...  Даже  всего,  что
знаю, я не могу сказать. Это слишком... личное...
     - Они хотят нашей смерти? - быстро спросил Клав. - Это может быть
правдой? Чугайстры говорят...
     Он осекся. Не ко времени сказанное слово; не поминать бы.
     - Возможно, - отозвался старик, с трудом отрывая взгляд от птичь-
их игрищ. - Это слишком... индивидуально... Но я не хотел бы, чтобы ты
сюда приходил.  Это,  наверное,  жестоко, но ты выбрал сам; не приходи
на кладбище. Или я вызову... их. Хоть я тоже их не люблю...
     - Но ведь только вы можете...  помочь... подсказать... - Клав го-
ворил затем только,  чтоб не молчать.  Он уже понимал, насколько слова
бессмысленны.
     - Побереги себя, - глухо отозвался лум. - Это все.
     И ушел,  враз одряхлевший,  и побрел прочь,  подставив  согбенную
спину белым каплям весеннего синичьего помета.

                                 * * *

     Клавдий знал,  что на болеутоляющее надежда невелика;  сделавшись
маркированным инквизитором,  он потерял способность засыпать со  снот-
ворным и избавляться от боли посредством таблеток.  Боль следовало из-
гонять усилием воли - но вот, как на грех, все не удавалось сосредото-
читься.
     Боль была  не  в  раненой  руке.  Боль была где-то очень глубоко,
сдавленная боль, до поры до времени угнетенная боль... Надо отвлечься.
     Девчонкины глаза блестели в полутьме прихожей.  Волосы, рассыпав-
шиеся по плечам,  недалеко ушли от медной проволоки; у нее поразитель-
ная защита.  Раньше он не встречал ведьм, способных так стойко перено-
сить столь тяжелые испытания;  правда,  там, на площади перед Дворцом,
она чуть было не грохнулась в обморок - и здорово помяла  его  раненую
руку... Хотя - разве это рана?..
     Какое падение нравов...  Ведьма,  нападающая на инквизитора с ог-
нестрельным  оружием.  Еще  лет десять назад это показалось бы диким -
теперь они идут на все. Где не хватает собственной силы - достанут пу-
лемет...
     Вряд ли Ивга носит хорошее белье.  Значит,  формы,  имеющиеся под
запятнанным кровью свитером - ее собственные.
     Она поймала его взгляд - и потупилась, и он тоже почувствовал не-
удобство. Не потому,  что разглядывал ее - видывал он женщин и ухожен-
ных, и запущенных,  и в парче, и в лохмотьях, и вовсе в чем мать роди-
ла...
     - Господин Клавдий!  - позвала домработница из кухни.  - Я творо-
жок-то заберу, потому как он у вас прямо в пакетике и закиснет... Я из
него испеку творожничек...  Вам как,  на одну порцию готовить?  Или на
сколько?..
     - На две, - ответил Клавдий, не оборачиваясь.
     Девчонка прерывисто вздохнула.
     Дурак все-таки Юлиан, подумал Клавдий с неожиданным ожесточением.
Дурак... Его парень никогда не будет  мужчиной.  Это,  может  быть,  и
удобно - послушный сын...
     Как сложилась бы судьба Назара с Ивгой?  Да хорошо сложилась  бы,
девочка достаточно умна... чтобы и отцу, и сыну было с ней комфортно и
хорошо. Откуда такая пылкая любовь?.. У Назара, по-видимому, и нет ни-
какой любви,  так, пацан, увлекшийся яркой экзотической девчонкой... У
Ивги - непонятно.  Вроде бы она действительно привязана к этому дурач-
ку, и так сильно, что готова ради этого вытерпеть...
     Если бы Назар хоть на минуточку представил, что именно приходится
терпеть его бывшей невесте. Возможно, он ненароком поумнел бы...
     "Вам по рангу положены ухоженные женщины. Разве нет?.."
     - Мне по рангу,  - он чуть усмехнулся,  - положены  исключительно
такие женщины, каких я захочу. В этом преимущество... высокого положе-
ния на служебной лестнице.
     Девчонка дерзко вскинула подбородок:
     - Ага,  вот в чем дело!..  То-то я на вашей большой кровати спать
не могла - призраки ваших красавиц ну так и толпились, понимаете...

                                * * *

     После ужина обнаружилось,  что кураж, дававший ей силы, прошел.
     Там, на обочине, остались белые одуванчики; женщину, оставшуюся в
горящем здании, звали Хелена Торка. "Если ведьма, не подвергшаяся ини-
циации, во многом сходна со мной и с тобой... то инициированную ведьму
сложно считать человеком.  Ни мне,  ни тебе никогда не понять ее.  Так
рыбе, живущей  в  глубинах,  не постигнуть законов огня..."
     - Ивга,  ты меня слышишь?
     Она сжала зубы.  Ей до слез жаль было Хелену Торку...  и  кого-то
еще. Невыносимо жаль.
     - Терпи, Ивга. Мне тоже грустно.
     - Она... покончила с собой?
     Пауза.
     - Ей просто стало незачем больше жить. Ее театр, ее ученицы...
     - Почему?!
     - Ведьмы,  Ивга. Никто не понимает, почему благополучные девочки,
полностью отдающие  себя искусству...  любимые и любящие девочки вдруг
идут против всего, что было для них свято. Убивают учительницу, сжига-
ют... он ведь так дотла и сгорел,  Ивга.  Теперь когда  еще  восстано-
вят...
     - Но ведь Торка тоже была...
     - Ведьмой.  Да.  Я  не  смогу  объяснить  тебе,  почему Торка всю
жизнь... почему она предпочла умереть,  но  не  сделаться  ДЕЙСТВУЮЩЕЙ
ведьмой. То есть я, конечно, пытаюсь понять... но не могу, Ивга.
     - "Так рыбе, живущей в глубинах, не постигнуть законов огня"?
     - Да... Ты в школе хорошо училась? С такой-то памятью?
     - Плохо... Я еле до седьмого класса... Мне плохо.
     - Понимаю... Потерпи.
     - Не отвозите меня... Туда. Я одна боюсь...
     - Боишься полчищ призраков? Моих любовниц?..
     Ивга слабо улыбнулась.
     Интересно, а он понимает,  что именно заставляет ее  бояться?  Не
просто  расплывчатые страхи нервной перестрадавшей девчонки - себя она
боится.  Себя,  той,  которая отразилась сегодня в каких-то  непонятно
бездонных,   совершенно  нечеловеческих  глазах  нападающих...  глазах
ведьм. "Ни мне, ни тебе никогда не понять..."
     Экран телевизора  погас.  Ивга  лежала в кресле,  утопив голову в
мягких выпуклостях высокой спинки,  и ей казалось, что она едет на ав-
тобусе. Едет в кресле через утренний лес, и стволы за окном до полови-
ны укутаны туманом.  И за каждым стволом стоит, растворенная в тумане,
неподвижная женская фигура...
     Ивга всхлипнула.
     Высокая каменная стена - и пропасть без дна.  А по зубчатому краю
бредут люди - бредут, не видя друг друга. А потом срываются, оступаясь
на кромке, или кидаются вниз, не выдерживая унылого пути...
     И никто не долетает до дна. Оттуда, из пустоты, смотрят все пони-
мающие, все повидавшие,  бесконечно злые глаза девчонки с горячими бу-
тербродами.
     И лежит, свесив руку за каменный край, мертвая Хелена Торка...
     Она вздрогнула и открыла глаза.  В комнате было темно;  телевизор
мерцал красным огоньком,  да бродили по шторам тени ветвей, косо подс-
веченных уличным фонарем.
     "У тебя нет выбора. Хуже будет, если тебя сожгут безвинно..."
     Кто это сказал?!

                                * * *

     Собственно, порядочный человек уже сегодня подал бы в отставку.
     А он сидит,  смотрит на чашку с остывшим чаем и  мучает  здоровой
рукой и без того раздавленную сигарету. Пытаясь забыть последние слова
Хелены Торки: "Спасибо, Клавдий... Вы были добры..."
     Если бы он не был добр...  Если бы он не был так по-глупому добр,
Хелена осталась бы жива.  И театр, возможно, не сгорел бы; допусти та-
кую промашку кто-нибудь из подчиненных - с каким удовольствием Клавдий
размазал бы его по стенке.  Но подчиненные выжидательно молчат; завтра
утром  позвонит герцог и траурным голосом поздравит с окончанием опер-
ного сезона, а Клавдий сухо сообщит ему, что слагает с себя полномочия
и просит отставки...
     На минуту ему стало почти весело.  Он представил себе паузу в те-
лефонной трубке...  И выражение лица герцога представил тоже.  И каким
ледяным будет ответ... согласие. Потому что герцог, конечно же, согла-
сится...
     "Спасибо, Клавдий, вы были добры..."
     Он сжал  лицо  ладонями.  Хелена,  Хелена...  "Вы были добры..."
     Все. На этом его доброта заканчивается; можно сколько угодно фан-
тазировать об отставке, о море, о теплой Рянке... Кто-кто будет в вос-
торге, так это Федора.  "Клав,  оставайся с нами. Ну чего тебе еще на-
до?!"
     Можно сколько угодно фантазировать.  Росчерк пера - и ты  уже  не
ответственная особа,  приваленная  камнем  своей  ответственности,  не
властолюбивый негодяй, на которого по всем каналам телевидения вылива-
ют смолу и помои;  ты уже благородный мученик,  и, выясняется, не все,
сотворенное тобой, было так однозначно плохо...
     На этом его доброта заканчивается!  И мечты  заканчиваются  тоже;
даже если общественность решит,  что оперный театр он поджег собствен-
норучно - он останется в должности до того самого момента, пока его не
свергнут...
     А свергнуть, видят псы, будет ох как непросто.
     Суки. Стервы;  какие мощные,  и сразу пятеро... Богема, пес. Кол-
лектив. Как болит голова. И как болит...
     Душа, наверное. Если то, что болит сейчас у Клавдия, вообще имеет
название.

                                                    (ДЮНКА. МАЙ)

     В маленькой комнате смеркалось. По белому потолку скользили поло-
сы света - это отражалась,  будто в мутном зеркале,  сверкающая фарами
вечерняя жизнь большой улицы. Далеко внизу, так далеко, что шум многих
машин доносился глухим непрерывным гулом.
     - Клав?..
     В ее голосе теперь уже  явственно  слышалось  беспокойство.  Клав
плотнее обхватил плечи руками,  пытаясь еще глубже провалиться в скри-
пучее продавленное кресло.
     - Клав, ты молчишь?..
     - Дюнка, - выговорил он с трудом. - Ты... короче говоря...
     Еще секунда - и он напрямую спросит: а ты, вообще-то, кто? Ты мо-
рок, пришедший в обличье моей любимой,  или ты - девчонка,  которую  я
знаю с двенадцати лет?..
     Он облизнул губы:
     - Дюнка...  А помнишь,  как мы ходили на "Слепых танцоров"... Без
билета и...
     Он запнулся.  Воспоминание оказалось неожиданно живым и теплым, и
сразу сделалось непонятно - то ли он устраивает Дюнке экзамен,  то  ли
хочет  спрятаться  от  холодного  "сегодня"  в мягких складках доброго
"вчера"...
     - Помню,  - он услышал,  что Дюнка улыбается.  - Станко Солен нам
окно открыл, и мы... через служебку... вчетвером...
     Клав закрыл глаза. Тогда был летний вечер, душный, какой-то горя-
чий...  Из тех вечеров,  когда так приятно ходить на танцы в трусах  и
майке.  Шокировать девчонок, чувствовать на коже мягкий ночной ветер и
потом спасаться бегством, если объявляются комары...
     А у  тепловоза  была огромная,  как башня,  темно-красная морда с
двумя фосфоресцирующими оранжевыми полосками. И решетка выдавалась впе-
ред, будто железная борода... Клава передернуло.
     - Разве Солен открывал окно? - спросил он глухо. - Разве он?
     - Конечно,  - Дюнка,  кажется,  удивилась. - Он ведь подрабатывал
уборщиком в Западном Клубе...  его еще выгнать могли... Если бы откры-
лось... что он нас впустил...
     Клав молчал.  Четверо  подростков,  сдерживающих  нервный   смех,
азартно рвущихся на скандальный спектакль...  И пятый,  открывающий им
окно. Столько свидетелей...
     - Дюнка,  - он говорил быстро,  чтобы ни ей,  ни себе не оставить
времени на размышление.  - Что мы закопали  под  сиренью,  там,  возле
детской площадки? Вдвоем? На первом курсе?
     - Свистульку,  - девушка, кажется, была удивлена, но ответила без
малейшего колебания.  - Синицу из глины, с дыркой в хвосте... Вот дур-
ные были, да?..
     Клав стиснул пальцы.  Что, что он хочет услышать? Какие-то допро-
сы, какие-то воспоминания могли доказать ему,  что Дюнка -  это  и  не
Дюнка вовсе?! После того, как он... после того... Да разве он слепой?!
Без дурацких допросов он разве не видит, что она - Дюнка, настоящая?!
     - Дурные,  - сказал он шепотом. - Дурные были, да... Дюн... а что
тебе... больше всего... что ты помнишь?..
     Дюнка долго молчала,  и Клав подумал уже, что спросил слишком не-
понятно. Слишком туманно спросил...
     - Я  помню,  -  Дюнкин голос чуть дрогнул.  - Как мы поднялись...
Тогда, на гору.  Тогда,  помнишь...  такое чувство,  что вот-вот  пой-
мешь... главное. Ветер... и...
     У Клава мороз продрал по коже.  Воспоминание было...  пронзитель-
ным. Спины гор - зеленая,  синяя, серая... Головокружение, ветер, Дюн-
кина рука в ладони и - так остро и естественно, как запах стекающей по
стволу смолы... прикосновение... губ...
     "Будто вот-вот поймешь главное".
     Никто, кроме Дюнки, не мог так сказать.
     Никто, кроме настоящей Дюнки...
     Он прерывисто вздохнул:
     - Дюн, давай... На... хоть на балконе постоим. Как... тогда...
     - А давай поднимемся на крышу, - попросила она шепотом. - Пойдем,
Клав... Пожалуйста.

                                 * * *

     На кухне горел свет.  Ивга на ощупь пробралась через темный  кори-
дор; инквизитор  сидел,  согнувшись,  за столом.  Ивга увидела широкую
спину с вереницей выступающих позвонков, полукруглый шрам около правой
подмышки и белый бинт, стягивающий левую руку чуть выше локтя; из всей
одежды на Великом Инквизиторе города Вижны были только брюки.
     - Что, Ивга?
     Он не обернулся,  а она приблизилась бесшумно;  не то он видел ее
отражение в каком-нибудь чайнике, не то просто чуял. Как пес.
     - Я там на диване тебе одеяло оставил... Ложись. Три часа ночи...
     Она всхлипнула снова. Он обернулся; На правой стороне груди у не-
го был еще один шрам,  точно приходящийся напротив первого. Чуть боль-
ше. Такой же полукруглый.
     - Я не могу быть одна, - сказала она шепотом, изо всех сил стара-
ясь, чтобы  дрожащий  голос  не  пустил петуха.  - Мне...  все равно с
кем... но рядом. Можно, я хоть на улицу пойду... Там люди... я не могу
одна, это заскок какой-то, в голове... заскочило... Это пройдет... ес-
ли я не рехнусь...
     - Не рехнешься,  - он подобрал брошенный на спинку стула халат. -
Давай-ка я оденусь. Эротическое зрелище окончено...
     Первый момент прикосновения обернулся легким ударом. будто от то-
ка.
     - Если тебе совсем уж все равно, с кем ты рядом... Если уж совсем
все равно... То я тоже "люди". И я все равно не сплю.

     У нее были горячие,  сухие, сильные ладони. Он почему-то подумал,
что там,  в  своем прикладном училище,  она особенно здорово лепила из
глины. И расписывала готовые кувшины красными цветами.
     - ...А потом она говорит - у тебя все равно нет выбора. Тебя, го-
ворит, все равно сожгут...
     - Охота за неинициированными.  За "глухими"...  Врала она,  чтобы
тебя на вранье купить.
     - Потом говорит...  расскажу тебе, как на учет берут. Догола раз-
денут - сперва тело, потом... душу тоже разденут. Маркированный инкви-
зитор...
     - Ну-ну...
     - И полезет,  говорит, немытыми руками... внутрь твоей... души...
Целлюлозная фабрика на окраине и отеческий надзор... Инквизиции... А я
не могу  - под надзором,  у меня с детства сон кошмарный,  будто я - в
тюрьме!..
     Она лежала,  свернувшись клубком на диване, а он сидел рядом, по-
ложив руку на рыжий затылок. Может быть, это тот лисенок, из его детс-
тва?  Может,  то была маленькая лисичка? И теперь она родилась на свет
заново - в облике рыжей девчонки? По фамилии Лис, Ивга Лис...
     - Никто тебя не обидит.
     - Правда?..
     ...И теперь  он  должен  искупить  ту свою детскую беспомощность?
Сколько ведь раз в мыслях взламывал клетку,  уносил рыжего в лес,  вы-
пускал... А это ведь не лисенок. Человек... и очень неплохой.
     Он склонился над ней.  Обнял. Осторожно прижал к себе, сосредото-
чился, пытаясь окутать ее своим спокойствием. Расслабить.
     - Ведь... НАСИЛЬНО меня не инициируют?
     - Нет. Никогда.
     Она рассмеялась - нервно и одновременно облегченно:
     - Так чего же я... боюсь?
     - Все будет хорошо.
     - И Назар...
     Имя вырвалось,  кажется, помимо ее воли; она вдруг перестала дро-
жать. Замерла,  заглянула Клавдию в глаза,  так глубоко,  как могла.
     - Назар... меня... не бросит?..
     Секунду он колебался,  решая, соврать или нет; она вдруг быстро и
испуганно  зажала ему ладонью рот:
     - Не отвечайте...
     И смутилась. Отдернула руку. Отвела глаза.
     - Ивга, - сказал он, чтобы отвлечь ее от ненужных мыслей. - Расс-
кажи мне - ты откуда? Где ты жила раньше?..
     Она долго молчала. Клавдий чуть отстранился, но руки с ее затылка
не убрал.
     - Селение... Тышка. Ридненской области.

     ...Мальчишек было трое. Девчонок - четверо; пятая стояла на коле-
нях, потому  что толстая рыжая коса ее была надежно зажата в оцарапан-
ном мальчишечьем кулаке.
     - Это родинка.
     - Дура!  Это и есть ведьминский знак!  В родинке  волоски  должны
быть, а тута нету!..
     - Дай мне посмотреть! Ну дай же!..
     - Шакалы, - сквозь слезы сообщила рыжая девчонка. - Свиньи подре-
занные, салотрясы, собачьи дерьмовники...
     Тот мальчишка, что держал косу, оскалился и дернул. Девчонка рез-
ко втянула в себя воздух, но не проронила ни звука.
     Платье на ее спине было расстегнуто от шеи до пояса.  И  мучители
без стыда задирали коротенькую нижнюю рубашку.
     - Ведьминский знак, если огоньком прижечь, так не больно... - со-
общил младший из мальчишек, толстощекий очкарик.
     - Свиньи собачьи дерьмовые...
     - Заткнись, ведьма... Вот это знак?
     - Нет, это синяк... Знак - вот он, возле лопатки...
     - Ух, ты...
     Чиркнула спичка;  девчонка  взвизгнула  и ударила мучителей нога-
ми...

     ...Ивга содрогнулась.
     - Вот скоты,  - сказал инквизитор,
     Ивга пыталась успокоить дыхание.  Она забыла, забыла, забыла, она
не то что рассказывать - вспоминать об этом давно  уже  разучилась,  а
теперь картинка встала как живая - она видела разломанный ящик, валяв-
шийся на заднем дворе школы... С одним торчащим гвоздем. Траву, смина-
емую их  башмаками.  Холодную твердую землю под щекой...
     - Вот скоты, однако...
     Ивга прерывисто вздохнула:
     - А правда... этот знак?..
     - Что - знак?  Может быть, может не быть... Многие девочки рожда-
ются с отметинками на теле.  Если остается на всю жизнь  -  родинка...
Если исчезает где-то в период полового созревания... Исчезла ведь?
     - Да.
     - Значок. Вторичный признак ведьмовства. Бывает...
     Ивга молчала.  Рука,  лежащая у нее на голове, была ей неожиданно
приятна. И она боялась шевельнуться, чтобы не сбросить ее.
     - Вы знаете, я...
     Она запнулась. До сих пор ей удавалось избегать прямых обращений;
теперь она не знала, как его называть.
     - Вы знаете, я боюсь... себя. Того, что внутри меня... сидит. По-
нимаете?..
     Жесткая ладонь соскользнула у нее с затылка. Улеглась на лоб:
     - Никто не сидит в тебе,  Ивга.  Твоя ВОЗМОЖНАЯ участь - это тоже
ты, ты  сама...  Не захочешь стать активной ведьмой - не станешь.  По-
верь.
     - Правда-правда?..
     Ее собеседник кивнул.  Ивга шумно перевела дыхание:
     - Ведьмы...  я понимаю. Я понимаю, откуда такая... почему все не-
навидят. Их... НАС. И я теперь понимаю, за что...
     - Пока я рядом, тебя никто не тронет.
     - С...спасибо...
     Прошла минута ее бесконечной и  горячечной  благодарности;  потом
она почувствовала неловкость. И отстранилась:
     - Я... ничего?
     - Ничего... Я понимаю. Что было дальше?

     У классной наставницы было тонкое,  нервное лицо и сильная  белая
шея в круглом вырезе блузки:
     - Пойми, Ивга Лис. Никто из нас не хочет видеть в школе этих гос-
под.  Из инквизиторской комиссии по несовершеннолетним. Зачем доводить
дело до крайностей.  Тебе ведь уже  прислали  приглашение...  кажется,
два раза?
     - Я не ведьма. Они все врут.
     - Тем более ты должна посетить. Мне тоже неприятно выслушивать от
директора. А ему, в свою очередь - от попечителя...
     - Я не ведьма! Чего вы все от меня хотите!..
     - Не дерзи.
     - Я не держу... не дерзю... Я ни в чем не виновата!
     - Ну кто тебя винит.  Если кто-то заражается, к примеру, заразной
болезнью... его берут на учет в диспансере. Никто его не винит.
     - Я не заразная!..
     В пустом классе летала муха.  Спиралями, петлями, кругами; билась
о стекло,  затем снова принималась кружить, а на доске висела схема по
анатомии, и муха,  сбитая с толку, принималась ползать по нарисованным
кишкам нарисованного для наглядности человека...

     - А потом?..
     - Вечером я уехала. К тетке. В Ридну.

     В полутемном  подвальчике  было сизо от табачного дыма.  Какая-то
девчонка плакала,  забившись в угол,  в руке ее подрагивала  картонная
папка с  безвольно повисшими веревочками;  к стенду,  обтянутому серой
мешковиной, невозможно было протолкнуться из-за множества плотных, уп-
рямых спин, и пахло потом и духами, но сильнее - табаком.
     - Тебя взяли? - спросил парень с нарождающейся бородой на загоре-
лом скуластом лице. - Ты, рыжая... Тебя приняли?
     Рыжая девчонка вздрогнула.  С некоторых пор она всегда вздрагива-
ла, когда ее окликали.
     - Не могу... пробиться не могу.
     - Такая слабенькая?  - удивился скуластый.  - Хочешь,  я для тебя
посмотрю?
     Рыжая кивнула.
     - Как фамилия? Лис?
     Внизу, у входа, кто-то бранился. Сверху, прислонившись к ступень-
кам винтовой лестницы,  стоял стоял вальяжный юноша в ослепительно бе-
лой рубашке.  Юноша находил острое удовольствие в  том,  чтобы  стоять
двумя ступеньками выше прочих и поглядывать на них, абитуриентов, муд-
ро и устало.
     - Эй, Лис! С тебя бутылка шипучки - пляши!..
     Девчонка смотрела удивленно. Кажется, не верила.
     Где-то наверху, на недостижимой даже для вальяжного юноши высоте,
открылись стеклянные двери. И полный мужчина с кожаным плоским портфе-
лем взмахнул,  как платочком,  белым листком бумаги, и вальяжный юноша
поспешно принял бумагу из пухлых рук, вчитался, нахмурил лоб:
     - Внимание,  информация...  Студентам первого курса обращаться по
поводу общежития...   Военнообязанным   студентам  явиться  в  контору
пять...  Всем студенткам-ведьмам, - юноша невольно понизил голос, и на
лице  его появилось странное выражение,  - явиться к директору лично и
иметь при себе свидетельства об учете из окружного управления Инквизи-
ции...
     - Ведьм принимают, - зло сказала заплаканная девчонка с развязан-
ной папкой. - Ведьм они принимают... Знаем мы...
     На нее поглядели с жалостливым презрением.
     Потому что ведьм, на самом-то деле, не принимают НИКУДА.

     - Не выдумывай.  Ведьмы лишены некоторых гражданских прав - но не
права на профессию...
     Ивга еле  удержалась,  чтобы не состроить гримасу.  Поразительно,
как мало знают большие начальники о жизни,  происходящей ну прямо  под
ножками их высоких стульев.
     Говорят, что "Начались воспоминания - встречайте старость".  Она,
Ивга, заслужила сегодня звание почетной старушки;  ЭТИ ее воспоминания
подобны тряпкам, хранящимся в нафталине под замком. Глупо извлекать их
на свет...
     И тем более глупо испытывать от этого удовольствие.
     Самой противной  игрой всегда была для нее игра в откровенные от-
веты.  Потому что приходилось все время молчать, и на нее начинали ко-
ситься...
     А потом она приспособилась врать.  Совершенно откровенно врать  в
ответ на откровенные вопросы.  И ее все полюбили. Поверили...
     - Я понятия не имел, что есть такая игра.
     - Есть... Особенно когда вечер. Когда девчонок в спальне пять че-
ловек, и охота поболтать перед сном... Или когда все немного выпили...
     Инквизитор наклонил голову; теперь он сидел вполоборота, и в све-
те настенного  фонарика  Ивга  видела  половину его лица.  С опущенным
уголком губ.
     Собственно, почему она обо всем этом ему рассказывает? Потому что
ему интересно?..
     Профессиональное любопытство. И сколько же таких исповедей прихо-
дится на его нелегкий рабочий день...
     Ей почему-то  вспомнилась  огромная  кровать в той его квартирке,
поле сражений, покрытое снегом чистого белья.
     - А вы так и живете...
     Вопрос вырвался сам собой,  и, проговорив его до половины, Ивга с
ужасом поняла, что сказанных слов не загнать обратно. Слова - не мака-
роны, в рот не запихаешь.
     Пауза затянулась. Ивга проглотила слюну.
     - Ну? Как же именно я живу?
     Ивга обреченно вздохнула:
     - Вы  так и живете всю жизнь?  Я слышала,  инквизиторам запрещено
жениться...
     Она ожидала какой угодно реакции.  Насмешки,  безучастия,  пошлой
поддевки, высокомерного отстранения;  инквизитор медленно повернул го-
лову, и Ивга пробормотала, оправдываясь:
     - Я... спросила лишнее. Простите...
     Он улыбнулся. Его, кажется, рассмешил ее страх.
     - Ничего особенного ты не спросила.

                                              (ДЮНКА. МАЙ)

     Решетка, отделяющая дом от чердака,  не запиралась.
     В полном  молчании они прошли мимо бетонной коробки,  где вороча-
лись и гудели моторы двух маломощных  лифтов;  прошли  мимо  низенькой
двери  с навешенным на ручки амбарным замком,  взобрались по аккуратно
окрашенной железной лестнице и выпрыгнули в сырость весеннего  вечера.
Двадцать пять  этажей  не  приблизили  их к звездам - да тех и было-то
всего две или три;  по темному небу ползли, постоянно меняя очертания,
рваные серые облака.
     Когда-то здесь было кафе.  Сейчас от него остался только железный
скелет пляжного "грибка", брошенный за ненадобностью и потихоньку пок-
рывающийся  ржавчиной;  старые  перила ржавели тоже,  и потому Клав не
стал к ним прислоняться.
     Здесь не нужен был свет. Весь фасад дома напротив залит был пест-
рой мигающей рекламой, и Дюнкино лицо, различимое до последней реснич-
ки, казалось то апельсиново-желтым, то сиреневым, то зеленым, как тра-
ва. Клав знал, что выглядит не лучше.
     Дюнка улыбнулась краешками губ:
     - Цирк...
     Клав поежился.  Он не боялся высоты,  но неожиданно холодным ока-
зался ветер.
     - Клав... я... тебя люблю.
     Он почему-то вздрогнул. Положил холодные ладони ей на плечи:
     - Дюночка...
     - Клав...
     - Дюн,  - он быстро облизал губы,  - а что... если бы я умер? Что
бы ты делала? Если бы вдруг...
     Выражение ее глаз изменилось. Кажется, это был страх.
     - Извини, - сказал он поспешно. - Я...
     - Ты не бойся,  Клав,  - сказала она шепотом, и очередная вспышка
рекламных огней сделала ее лицо медным,  яростно загорелым,  как у ин-
дейца. - Ты... не... умрешь. Не бойся...
     Рекламные огни мигнули;  теперь крышу заливал темно-синий свет. И
лицо девушки с просительно  полуоткрытыми  губами  сделалось  матовым,
как...
     Как тот барельеф на темном камне надгробия.  Клав отшатнулся,  но
Дюнкины руки сомкнулись вокруг шеи, желая его удержать:
     - Клав... не покидай... меня.
     Руки разжались.  Дюнка  отступила,  и  в  новом беззвучном взрыве
цветных огней Клав увидел, какими мокрыми сделались ее ресницы.
     И резанула острая жалость.
     - Я не покину... никогда... с чего ты...
     Дюнка отступила. Из глаз ее почти одновременно выкатились две тя-
желые капли; она чуть заметно качнула головой. Будто говоря: нет...
     - Ты не веришь мне?!
     Дюнка отступила еще.
     Какой я  идиот,  яростно  подумал Клав.  Все эти страхи и колеба-
ния... Она ведь понимает. Каково это ей - всякий раз ждать меня и вся-
кий раз бояться, что я - все, не приду больше, перепуган, отрекся?!
     - Дюночка,  я  клянусь  тебе  всем,  что  у  меня  есть.  Клянусь
жизнью...
     Ему казалось,  что она ускальзывает от него,  будто во  сне.  Что
протянутые руки никогда ее не коснутся, поймают пустоту...
     И он облегченно вздохнул, дотянувшись наконец до опущенных вздра-
гивающих плеч.  И притянул к себе,  и шагнул навстречу, спеша обнять и
успокоить:
     - Я никогда...
     Она чуть-чуть уклонилась. Еле-еле скользнула в сторону. Почти не-
заметно...
     Под самыми его подошвами текла, выплескивалась на тротуары, пере-
мигивалась огнями и перекликалась сигналами ночная улица. Стадо машин,
человеческие фигурки перед витринами, крохотные, будто муравьи на пес-
ке.
     Воздух стал  густым  и отказался наполнять его судорожно разинув-
шийся рот.
     Между ним и пустотой не было ничего. Не было посредников. Один на
один...
     Улица слилась  перед его глазами в единую пеструю ленту.  А крыша
медленно, будто нехотя,  накренилась.  Желая сбросить человека  -  как
крендель, прилипший к краю противня.  Как готовый к употреблению крен-
дель.
     Он увидел сетку проводов,  которой не замечал раньше.  Аккуратный
ряд фарфоровых изоляторов,  нотная линейка черных напряженных нитей...
     Он увидел фантик,  втоптанный в асфальт совсем рядом  с  вычурной
урной. Невозможно  разглядеть бумажку с такой высоты,  когда сливаются
перед глазами лица людей и цветные коробки машин - но Клав разглядел.
     Крыша накренилась еще;  о воздух не опереться.  Сосущая  пустота.
Осклизлая воронка неминуемого падения...
     Он качнулся вперед.  Еще полшага. Под ногами, кажется, больше ни-
чего нет... Опора ушла, а о воздух не опереться. Земля тянет...
     Завороженный, покорный,  не умеющий сопротивляться пустоте,  Клав
балансировал на краю крыши, и стены домов смыкались колодцем, и на дне
его текла улица. Море огней...
     И тогда беззвучно закричал внутренний  сторож.  Неприметный,  на-
мертво впечатанный в мозг,  за последнюю неделю дважды спасавший Клаву
жизнь. Сторожевой центр, будящий парализованную волю. Острый и злобный
инстинкт самосохранения.
     Нет!..
     Край крыши,  сделавшийся ГРАНЬЮ, дернулся под ногами; Клав покач-
нулся.
     Вместо улицы мелькнула перед глазами стена противоположного дома,
облепленная рекламой...
     Он отбросил себя от края. Отшвырнул от пролома в ржавой ограде.
     ... и сразу после этого - небо. Три тусклых звезды в разрывах об-
лаков; в какой-то момент ему показалось,  что он лежит внизу,  на  ас-
фальте, смотрит в небо стекленеющими глазами, а вокруг, замаранные его
кровью, вопят и суетятся прохожие...
     Но он лежал на крыше.  Которая ближе к звездам на целых  двадцать
пять этажей.  И над ним склонялось одно-единственное лицо, и свет рек-
ламы делал его мертвенно-зеленым.
     И в мокрых глазах застыло непонятное, но вполне явственное, пуга-
ющее выражение.

                                 * * *

     ...А ведь ему и в голову не пришло задуматься,  кем он выглядит в
ее глазах.  Старый расчетливый хрыч,  старательно отделяющий себя-хо-
лодного-чиновника от себя же,  но похотливой-скотины-в-ворохе стериль-
ных-простыней. И  то хорошо,  что такая жизнь представляется ей ненор-
мальной; та же Федора,  к примеру,  считала подобное  положение  вещей
вполне естественным. Свободен, богат, властолюбив - имеет право...
     Он вздохнул, прогоняя острое желание курить. Интересно, что лиси-
ца-Ивга так искренне ценит спокойную семейную жизнь;  подобное устрем-
ление совершенно не свойственно ведьмам. Как правило...
     Проклятый Юлек. Проклятый Назар.
     Клавдий выпустил ее руку и встал.  Поморщился; неприятный привкус
во рту - перенапряжение. Привет от пятерых незабвенных балерин, м-мер-
завки, он даже допрашивать их не станет, отдал Глюру... Не потому, что
боится...  Хотя нет, боится тоже. Боится не удержаться и хоть чуточку,
но отомстить.  За этот кромешный ужас, когда боль лезет из ушей, а эти
пять неистовых стерв прут и прут,  и давят, и грозят разорвать на час-
ти...
     И он ведь с самого начала знал,  что те трое - рабочие  ведьмы  -
бездействуют  не из благородства.  Странно,  что пистолет был только у
одной; что было у тех двоих?..
     Торка... возможно, Торка спасла ему жизнь.
     - Пятеро против одного, Ивга... Все-таки чуть больше, чем мне хо-
телось бы.
     Девчонка встрепенулась:
     - Что?
     - Ничего,  - он подошел к окну и откинул штору, впуская в комнату
вялый рассвет.  - Ведьмы очень редко объединяются, Ивга. Каждая ведьма
- сама по себе...  Но когда они вдруг вступают в альянс - мы получаем,
к примеру, эпидемию в Рянке. И дело умного инквизитора - понять, когда
и отчего этим стервам, прости, Ивга, этим ведьмам придет в голову сот-
ворить чего-нибудь сообща...
     Девчонка сдавленно вздохнула.
     "Они так ненавидят всяческую неволю,  что не умеют считаться ни с
кем, кроме  себя...  Подобно  тому,  как  две  огромных птицы не могут
встретится в небе,  мешая друг другу размахом крыльев... Подобно тому,
как два  смерча  на  океанской глади побоятся приблизиться друг к дру-
гу... так ведьмы не могут жить сообща,  ведьмы не могут быть вместе...
Ведьмы - хаос,  а любое сосуществование предполагает... хоть минималь-
ное, но ограничение свободы... Но бывают в истории времена, когда, по-
буждаемые странными закономерностями,  ведьмы наступают на собственную
природу и заключают альянсы...  Плохие времена.  Тяжкие времена; бори-
тесь, как умеете - только не повторяйте за дураками,  не городите этой
ереси о пришествии матки!.."

                             ГЛАВА СЕДЬМАЯ
                             -------------

                                 * * *

     - ...Значит, вы работали "сеточкой"? Не один сильный удар, а мно-
го мелких толчков, ниточки, узелки, отравленные водопои, косички в ба-
раньей шерсти? Да?
     Ивге было плохо. Она всем телом ощущала силу принуждения, исходя-
щую от  человека в высоком кресле;  основной своей тяжестью этот напор
приходился на женщину,  стоящую посреди допросной. Ивге, затаившейся в
глубокой боковой  нише,  доставалось  тоже - не защищал даже гобелен с
вытканным на нем замысловатым знаком. Знак раздражал, мучил, будто пе-
сок в глазах - но именно из-за него допрашиваемая  ведьма  не  ощущала
присутствия Ивги. Так называемый "укрывающий знак"...
     - Мне интересно,  Орпина, почему ты, сроду ни с кем не дружившая,
так сошлась вдруг с этими ведьмами...  Из-за  дурацких  овец?  Что  за
странные интересы?..
     Допрашиваемая, блондинка лет тридцати  пяти,  все  ниже  опускала
плечи; ее как будто держали на привязи - за взгляд. Она слабела, но не
опускала головы и не сводила с инквизитора горящих ненавистью глаз.
     - Тебе что-то обещали? Деньги? Еще какую-нибудь плату?
     - Я не делала зла, - глухо сказала женщина. - Людям...
     - Надо полагать, ты делала добро... Тебя два года как инициирова-
ли. Два года ты бездействовала, потому что фокусы с приворотным зельем
в расчет не идут...  Почему ты занялась скотиной? Именно сейчас? Пять-
сот дохлых овец за неделю, два хозяйства разорились полностью...
     Инквизитор встал.  На какое-то мгновение голова его, покрытая ка-
пюшоном, заслонила от Ивги факел; допрашиваемая ведьма отшатнулась:
     - Я все уже сказала. Мне больше нечего добавить.
     Черная ткань закрывала лицо допросчика до самого  подбородка;  за
узкими прорезями для глаз стояла плотная, осязаемая темнота. Теперь он
стоял прямо перед ведьмой, и ей стоило видимого труда не отшатнуться.
     - Хорошо, Орпина. Ты бывала на шабашах?
     Ведьма помедлила. Через силу кивнула.
     - А гипертонические кризы у тебя когда-нибудь бывали?
     Снова пауза. Ведьма медленно покачала головой.
     - Частые головные боли? Обмороки без причины?
     - Н-нет.
     - Думай о хорошем.
     Ивга замерла  в своем укрытии;  инквизитор мягким кошачьим жестом
потянулся к обомлевшей ведьме и положил ей руки на плечи.  Допрашивае-
мая чуть заметно дернулась, губы ее приоткрылись, обнажая острые влаж-
ные зубы.  Глаза... в полутьме Ивга не могла рассмотреть их как следу-
ет. Ведьма стояла,  вытянувшись,  прижав к груди руки, и смотрела, ка-
жется, сквозь человека в плаще.
     - Ивга...
     Ивга вздрогнула.
     - Иди сюда.
     Она заставила себя взяться за край гобелена.  Осторожно, чтобы не
коснуться знака;  наткнулась взглядом на темную маску-капюшон и отвела
глаза.
     - Инквизитор должен и выглядеть зловеще. Считай, что ты пришла на
карнавал... Будем работать? Не боишься?
     - Не боюсь,  - сказала Ивга,  но голос прозвучал фальшиво.  Очень
неубедительно позвучал.
     - Я тебя не заставляю, - сообщил инквизитор мягко. - Но мне очень
хотелось бы...  чтобы у нас получилось. Да?..
     - Что я должна делать?
     - ДЕЛАТЬ буду я.  Мне нужны ее побуждения, ее истинные мотивации;
сама она не скажет,  пытки отвратительны и часто бесполезны, в душу ей
я не залезу, она закрылась наглухо... Я буду отражать ее - в тебе, по-
тому что ты,  во-первых,  ведьма, а во-вторых, ведьма восприимчивая...
Технических деталей не объясню, но ты сейчас - зеркало. Понятно?
     Ивга усмехнулась.  Ей  вспомнилась  картинка из учебника физики -
перископ в разрезе...
     - Мы играем в перископ, да?
     Он наконец-то откинул капюшон с лица.
     Лицо было напряженные. Усталое и злое.

     ...Холодно.
     Первым ее ощущением был промозглый холод.  Сырость; темные линии,
расступающиеся, пропускающие ее сквозь себя.  Ни звука, ни прикоснове-
ния - расступающиеся стебли.  Высокие,  втыкающиеся в небо;  она бежит
через луг,  и в руках у нее,  в крепко завязанном узелке... живое. Бь-
ющееся. Птица...
     Она не захотела смотреть дальше.  Силой страха  рванулась,  будто
пловец, отталкивающийся от дна, рванулась наверх, к солнцу...
     Солнце. Не теплое,  но ослепительно яркое, раздирающее глаза; су-
хой холмик,  без единой травинки, проливающаяся с ее ладоней маслянис-
тая жидкость...
     Это не солнце.  Это полная луна, круглая и полная, как бочка; по-
косившееся строение в тени склоненных деревьев.  По-прежнему ни звука,
их заменяют запахи - сильно пахнет навоз... слабее - гниющее дерево...
Чуть слышно пахнет металл - у нее в руках острый  нож.  Чистое  лезвие
без труда входит в древесину - странно,  что без труда, будто в рыхлую
землю... И ладони ее ласкают рукоятку.  Странные,  непривычные  движе-
ния...
     Рукоятка ножа становится влажной. И теплой.
     Звон капель.
     Белые тяжелые капли падают в жестяное ведро... В подойник. Ее ру-
ки двигаются быстрее; вот что это за движения. Ритмичные вытягивания и
сжатия - она доит рукоятку ножа...  Доит...  По пальцам течет  молоко,
журчит в подойнике, затекает в рукава...
     Пальцы немеют,  но она не может остановиться. Она упивается; еще,
еще...
     Молоко иссякает.  Не брызжет струйками,  еле капает, с трудом на-
полняет подойник...
     Снова тепло.  Снова обильно;  теплая жидкость орошает ее руки, но
уже не белая, а черная.
     Черные капли падают в полный подойник...
     Красные капли. Руки становятся липкими.
     Страх.
     Она не слышит собственного крика.
     Ее беззвучный страх имеет запах. Запах железа.

                                * * *

     Он снова оставил ее на ночь. Собственно, ему плевать, кто и что о
нем подумает. Особенно в свете последнего разговора с его сиятельством
герцогом...
     Герцог знает много, но, по счастью, не все. С некоторых пор Клав-
дий ведет двойную бухгалтерию;  это стыдно и гадко,  но если герцог, а
тем более "общественность", узнают подлинные цифры...
     Прочитав сводку по провинциям за последние три дня,  Клавдий сжал
зубы и велел Глюру перепроверить.
     Все верно. Шабаши, которые не удается отследить. Массовые инициа-
ции, которым не удается воспрепятствовать.  И цифры по смертности, ко-
торые еще никто не догадался истолковать правильно.
     И звонок Федоры. Междугородний звонок из Одницы.
     Клавдий стиснул зубы. Нашла себе исповедника. Нашла себя защитни-
ка-покровителя, здоровая  сильная баба - а туда же,  "ты ведь знаешь",
"ты ведь все исправишь",  "ты ведь защитишь"... А напоследок - "можно,
я приеду?.."
     Клавдий почесал подбородок.
     Завтра с утра в Вижне собирается Совет Кураторов.  Интересно, кто
из них почуял запах паленого - вернее, кто до сих пор не почуял... Ин-
тересно, кто поднимет голос против Великого Инквизитора,  как ведущего
пагубную, безответственную, протекционистскую и некультурную игру...
     Впрочем, неинтересно.  Он и так знает,  кто;  новый куратор Рянки
предан ему,  а  куратор Одницы Мавин боится его,  а куратор Эгре - его
старый знакомый... Куратор Бернста был им неоднократно ущемляем. Кура-
тор Корды не так давно был прилюдно унижен -  за  некоторые  явные,  с
точки зрения Клавдия,  оплошности.  Куратор Альтицы молод и умен, и он
всегда на стороне сильного - пока не придет время возвысится самому...
А  самый  весомый  противник  в Совете - куратор Ридны - слишком любит
комфорт и город Вижну.  И слишком ненавидит ведьм, по-настоящему нена-
видит, для него "Да погибнет скверна!" - отнюдь не формальный девиз...
     Пахнет паленым. Это в Вижне сгорел оперный театр.
     Клавдий усмехнулся. На этот раз герцог не удовлетворился звонком.
Он вызвал Великого Инквизитора,  намереваясь отшлепать его,  как маль-
чишку; в результате вышла безобразная свара. Герцог поразительно осве-
домлен; интересно, кто из ближайших сотрудников Клавдия получает день-
ги в конвертах с государственным гербом.
     - Можно?
     Ивга стояла в дверях кухни.  Он поразился выражению ее лица;  под
глазами лежали густые,  как ночь,  синяки.  Губы было  неопределенного
цвета, почти такого же, как бледно-желтая кожа. В лисьих глазах стояла
смертельная усталость;  Клавдий ощутил одинокий,  но болезненный  укус
так называемой совести.
     - Иди сюда. Ты поела?
     - Да.
     - У тебя ничего не болит?
     - Нет.
     Он притянул ее к себе. Усадил рядом, на диване.
     - Прости.  Но у меня нет другого выхода.  САМ я не могу.  Я же не
ведьма...
     - Жаль, - сказала она с подобием улыбки.
     Он обнял ее за плечи.
     Любое прикосновение  к той же Федоре отзывалось в нем мучительным
напряжением, всплеском плотских желаний;  теперь,  ощущая  под  тонким
свитерком Ивгины ребра,  он испытывал только нежелание разжимать руки.
Будто она лисенок. Будто она его сестра или, что вероятнее, дочь.
     По мерцающему экрану телевизора беззвучно бегали яркие,  нарочито
ненастоящие люди.
     - Ивга... Я хочу, чтобы ты понимала. Я ведь не орден себе зараба-
тываю, мне на орден,  как ты понимаешь,  плевать... На нас надвигается
какая-то гадость,  и я не знаю,  где у нее,  у гадости,  предел. То ли
просто кадровые перестановки на всех уровнях Инквизиции, то ли...
     Он замолчал.
     Вон она,  книжка.  На самой верхней полке,  корешок из мешковины.
События, совершавшиеся четыреста лет назад, кажутся замшелой историей.
     "И царство их - на развалинах"...
     Откуда цитата?
     Тухлая вода, подтопившая четыре сотни лет назад город Вижну. Нес-
колько тысяч погибших...  По тем временам - весь город.  Эпидемия, от-
равленные колодцы, человеческие тела, зашитые в чрева коров...
     Тогда всех людей-то и было - несколько тысяч...
     Ивга вздрогнула. Он слишком сильно сдавил ее плечи.
     Великого Инквизитора звали тогда Атрик  Оль.  Зимним  вечером  на
центральной площади  города Вижны орда обезумевших ведьм сожгла его на
высоком костре. Во имя Великой матери...
     - Ты поможешь,  мне,  Ивга.  Вдвоем мы вытянем из них... Я узнаю,
что хочу.
     - Если это... так просто... ваш "перископ"... почему вы раньше?..
     Он криво улыбнулся:
     - Это НЕ ПРОСТО.  И потом, раньше, - он с неохотой выпустил ее, -
у меня не было человека... ведьмы, которой я мог бы доверять.

                                                   (ДЮНКА. МАЙ)

     Сперва он бежал, и прохожие шарахались с дороги, возмущенно орали
вслед. Потом он выбился из сил и перешел на шаг;  потом удалось  взять
себя в руки.
     Прямо перед глазами оказался веселенький навес какого-то  ночного
кафе; Клав  хотел заказать большой стакан чего-нибудь горького и креп-
кого, одним ударом отшибающего разум - но в последнюю минуту передумал
и заказал апельсиновый сок. Нечего впадать в истерику. Истерика не по-
может...
     Сок, одновременно сладкий и кислый,  застревал в горле; Клав нес-
колько раз закашлялся, прежде чем допил до дна. Кокетливый фонарик за-
ведения казался  нестерпимо ярким,  а фигуры людей,  проходивших мимо,
расплывались перед глазами, и Клав чувствовал себя испорченным аппара-
том, кинокамерой, которая мучительно старается удержать резкость.
     ...А ведь мог бы сейчас лежать на цинке.
     Он усмехнулся,  и молоденькая официантка отшатнулась, напоровшись
на эту усмешку. Решит еще, что маньяк... Вызовет полицию...
     А ведь мог лежать на цинке. И любопытно, что сказали бы полицейс-
кие медики. Самоубийство? Возможно...
     Он глубоко задышал,  пережидая новую волну головокружения. Светя-
щаяся река под ногами... невообразимо далеко. Летел бы, наверное, пол-
минуты. И заглядывал в освещенные окна...
     Какого пса ограда на крыше оказалась проломанной?!
     Случайность. Совпадение. Всякий, кто поднимается на крышу, должен
помнить о земном притяжении и хрупкости собственных костей.  Сам вино-
ват...
     Но три раза подряд?!
     "Они НАВЬ. Пустые человеческие оболочки... Это не люди... если бы
к тебе пришел убийца в маске красивой девушки.  Или,  что еще хуже,  в
маске твоей матери..."
     Он увидел собственные пальцы,  побелевшие в мертвом хвате  вокруг
тонкого стакана;  еще мгновение - и здесь случится горстка окровавлен-
ного стекла. Зачем?..
     Вернув себе  власть над собственной рукой,  он осторожно поставил
стакан на светлую, под мрамор, поверхность столика.
     Страшно. Тоскливо и страшно. И не осталось ни капельки того чувс-
тва, которое он в последние  месяцы  привык  считать  счастьем...  Эр-
зац-счастье. Счастьезаменитель...
     А ведь можно не возвращаться в ту квартирку. Забыть. Дюнка... та,
кого он привык считать Дюнкой,  не нуждается ни в пище...  ни в чем не
нуждается...
     Кроме него,  Клава.  Его присутствие ей жизненно необходимо; она
не раз говорила об этом,  да и он сам,  появляясь  после  вынужденного
долгого  перерыва,  видел,  как побледнело и осунулось ее лицо,  каким
безжизненно-холодным сделалось тело...
     Он сжал зубы.  Что это,  игра в перетягивание каната? Он тянет ее
за собой, в жизнь... а она, выходит...
     "Навы, как правило,  общаются с людьми затем,  чтобы убить. Уров-
нять, так сказать, шансы..."
     - Молодой человек еще что-нибудь закажет?
     - Да. Еще сока. И... двести граммов коньяка.
     Девушка не удивилась. По-видимому, у Клава был вид человека, при-
выкшего пить коньяк из чайных чашек.
     Что, если оставить ее... оставить Дюнку в одиночестве? В запертой
квартирке?..
     В старике,  сидящем  на  столике напротив,  ему вдруг померещился
утешитель с кладбища.  Усталое заурядное лицо -  и  неотрывный  взгляд
из-под сведенных бровей: "Я всего лишь лум. Я делаю, что умею".
     Клав мигнул.  Нет, старик был совсем другой. Круглощекий и незна-
комый.
     Он сглотнул свой коньяк,  как глотают лекарство.  И чуть было  не
задохнулся; по счастью, его сильно ударили по спине:
     - Парень, не губи благородный продукт!!
     Все еще трезвый, Клав повернул голову...
     ...и не испугался. Кивнул чугайстру, как приятелю.
     От чугайстра  пахло мокрой шерстью.  Клав мотнул тяжелой головой,
стер с глаз навернувшиеся слезы; наверное, если попасть в меховой без-
рукавке под дождь...  то будешь пахнуть волком.  Но дождя-то нет, да и
мех-то искусственный...
     Все они вошли, вероятно, только что. Облюбовали столик в углу - а
Клав, поглощенный поединком с коньяком,  не успел их заметить.  Теперь
трое наблюдали из-за столика - один стоял перед Клавом...
     Они уже виделись.  Именно с ЭТИМ; только вот лицо его уже расплы-
вается,  и Клав не может собрать разбегающиеся мысли,  и не вспомнить,
где именно и о чем с ним разговаривал ЭТОТ, высокий, поджарый...
     - Парень, тебе плохо? Может быть, помочь?
     Клаву казалось,  что голова его - земной шар. Такая же тяжелая...
и вращается так же неудержимо.
     И тем более тяжело качнуть головой.  Прогнать  доброго  чугайстра
простым жестом, означающим отказ.

                                * * *

     Увидев среди кураторов Федору,  Клавдий понял,  что и на этот раз
день будет невыносимо тяжел.
     - Патрон...  К несчастью,  куратор Мавин тяжело болен,  и пожелал
чтобы в Вижне от его имени присутствовала я. Вот доверенность, переда-
ющая мне необходимые полномочия...
     - Благодарю... Господа, займем же свои места и побеседуем.
     Мрачный куратор Ридны чуть приподнял уголок рта. Чуть-чуть.
     Куратор Ридны,  любящий комфорт и ненавидящий ведьм, звался Варом
Танасом; ему  было  чуть за пятьдесят,  и пять лет назад именно он был
наиболее вероятным претендентом на пост  Великого  Инквизитора.  Он  и
сейчас не утратил надежду занять этот пост;  Клавдий знал,  что первые
полчаса беседы Танас обычно хранит молчание.
     - Господа, прежде чем выслушать ваши соображения, я хотел бы ска-
зать несколько слов о положении дел - каким я его вижу...
     Он говорил  семнадцать  минут;  Федора,  сидящая на месте Мавина,
смотрела ему в висок.  Он с трудом удерживался от желания потереть бо-
лезненную точку - мозоль от ее взгляда.
     - ...Я хотел бы,  чтобы мы вышли сегодня на максимальный  уровень
откровенности. И максимальный уровень ответственности за свои поступки
- возможно, ситуация, в которой мы все оказались, не имеет аналогов...
По крайней мере,  не имела аналогов последние четыреста лет...
     Они все прекрасно поняли, что именно он имеет в виду. Кроме, воз-
можно, куратора округа Берст.  Тот сидел, отрешенный, и, вероятно, ду-
мал о своем.
     - Теперь я хотел бы услышать ваши соображения... По поводу ненор-
мальной активности ведьм.  По поводу их странного стремления к общнос-
ти.  По поводу... да чего там, по поводу кольца, в котором все мы ока-
зались. Кольца, которое сжимается...
     Куратор Ридны снова поднял уголок рта. Федора вздохнула.
     И тогда слова попросил куратор Альтицы.  Молодой брюнет с тяжелым
неповоротливым телом и вертким, как угорь, мускулистым нравом; Клавдий
меланхолично подумал,  что  кресло  Великого  Инквизитора когда-нибудь
придется приспосабливать под обширное седалище Фомы из Альтицы. Навер-
няка; у толстяка ясный ум и железная хватка. Сегодня он вступит в аль-
янс с ридненским куратором.  И первым метнет в Клавдия свой дротик - в
угоду Танасу из Ридны...
     Клавдий прогнал навязчивую мысль о сигарете.
     Фома был краток, но эмоционален.
     Да, положение  в Альтице оставляет желать лучшего - однако основ-
ной причиной  этому  послужил  не  предполагаемый  всплеск  активности
ведьм, а последний указ,  полученный из Вижны. Альтица - земледельчес-
кий округ, где традиционно много оседлых неагрессивных ведьм; железные
меры, навязываемые Великим Инквизитором,  произвели эффект пачки дрож-
жей, брошенной в нужник.  Скверна полезла из всех щелей; ведьмы, деся-
тилетиями жившие в своих одиноких избушках без официального учета, од-
нако под негласным надзором - эти самые неучтенные ведьмы кинулись кто
куда, потому что,  выполняя приказ,  Инквизиция Альтицы вынуждена была
заполнить неучтенными ведьмами все тюрьмы округа...  Бюджет  претерпел
значительный урон. Ведьмы содержатся в переполненных изоляторах, в не-
подобающих условиях - отсюда рост агрессивности,  отсюда паника и дес-
табилизация, отсюда трагедии,  вроде той,  когда тринадцатилетняя дев-
чонка, инициированная своей же учительницей математики, нарисовала на-
сос-знак зубной пастой на щеке спящего брата...
     Фома сделал паузу. Жуткий случай, который в других обстоятельствах
вменился бы  ему в вину,  сегодня должен был проиллюстрировать правоту
его слов. Яркая иллюстрация. Кричащая.
     Фома скорбно склонил тяжелую,  отягощенную множеством подбородков
голову. Он, в общем-то, закончил. Обстановку в округе с большим трудом
удалось стабилизировать  - только потому,  что он,  взяв грех на душу,
отступил от неукоснительного выполнения последнего приказа  из  Вижны.
Теперь он,  вероятно, ответит за самоуправство и неподчинение; кто-ни-
будь другой предпочел бы погубить округ с точном соответствии  с  инс-
трукцией. Все; он, Фома, сказал все и готов отвечать на вопросы...
     Клавдий, во время всей речи просидевший с неподвижным  благожела-
тельным лицом,  теперь  явил  на  свет одну из самых обаятельных своих
улыбок:
     - Господа,  я предложил бы сперва высказаться всем...  Потом вер-
нуться к вопросам. так сказать, комплексно.
     Фома пожал  тучными  плечами  и осторожно сел.  Он любое движение
проделывал осторожно;  отчаянным,  отважным и непредсказуемым  он  мог
быть только в словах и поступках.
     Один за другим поделились куратор Корды и  новый  куратор  Рянки;
речь первого  была  нетороплива,  неконкретна  и  переполнена намеками
опять же на недальновидное и слишком назойливое руководство из  Вижны,
а также туманными жалобами на ведьм, которые действительно чрезвычайно
агрессивны. Речь второго - свеженазначенного куратора Юрица -  свелась
к отчету о мерах, принятых на новом посту. Меры сводились прежде всего
к тому,  чтобы тщательно искоренить все, насажденное предшественником;
Клавдий мял  под  столом пачку сигарет.  Юриц талантлив - откуда в нем
эта мелочность?..  Еще двадцать минут - и Клавдий  объявляет  перерыв.
Перекур...
     Речь Антора, куратора из Эгре, обернулась едва прикрытой нападкой
на позицию Фомы из Альтицы.  Эгрянин совершенно точно вычленил из эмо-
циональной речи Фомы убийственный, с его точки зрения, факт: обилие не-
учтенных "земледельческих",  "неагрессивных"  ведьм, проживающих в из-
бушках "под негласным надзором".  Один этот вскрывшийся факт в  старые
времена служил  поводом  не то что для снятия с поста - для увольнения
из Инквизиции за профессиональную непригодность; Антор говорил негром-
ко, в голосе его звучал металл,  Клавдий чуть прикрыл глаза,  глядя на
солнечный луч,  ползущий по белой  полировке  стола.  Формально  Антор
прав; однако НА ДЕЛЕ прав,  конечно, Фома. Методы, пригодные для боль-
ших городов,  часто отказывают среди разбросанных по полям  хуторов  и
местечек...
     Он скосил  глаза  на  листок,  лежащий в приоткрытом ящике стола.
Последние данные по округам - полученные,  между прочим, не впрямую от
кураторов, а исподтишка, от шпионов. Самый благополучный округ... гля-
ди-ка, Альтица. Еще вчера самым благополучным был Эгре. А самый небла-
гополучный...
     Он коснулся виска. Федора смотрела, а он не отвечал на ее взгляд.
     Самый неблагополучный - Одница.  И положение усугубилось.  Вплоть
до того,  что наместник Одницы послал куратору Мавину официальный зап-
рос...
     Антор, куратор из Эгре,  закончил.  Постоял,  поочередно глядя на
присутствующих; потом сел,  вернее, упал на стул. Ему была свойственна
некоторая небрежность - в движениях и в одежде,  но не в делах. На ко-
го-кого, а на Антора Клавдий мог положиться...
     Фома, которого речь Антора достала-таки,  уязвила,  теперь желчно
улыбался своим большим мягким ртом.  Желал реванша - и, как показалось
Клавдию, нервничал. Слишком много было поставлено на карту, Фома мог и
слететь с поста, под общий-то шумок, под горячую руку...
     Все смотрели на Танаса,  куратора из Ридны.  Первые полчаса давно
прошли - настало время для веского слова.
     Танас молчал.  Оба уголка его тонких губ были опущены - один чуть
больше, другой чуть меньше. Все ожидали; Танас молчал.
     Чем мы занимаемся,  подумал  Клавдий  с  запоздалым  отвращением.
Акробатический этюд с участием высокого кресла.  Кого-то подсажу,  ко-
го-то - подсижу...  Ты залезешь в кресло,  а я буду стоять  у  правого
подлокотника, а он у левого; потом я с его помощью столкну тебя, и его
столкну тоже, а у подлокотника будет стоять совсем другой человек...
     Он открыл было рот,  чтобы объявить перерыв - и увидел, как кура-
тор Берста, медлительный, вечно погруженный в себя, отрешенный и блед-
ный, поднимается со своего места.
     Ведьмы прозвали Выкола,  куратора округа Бернст,  "железной змею-
кой". Он  был  неповоротлив - и неотвратим.  Железная тварь,  гремящая
сочленениями, в конце концов догонит самую верткую курицу.  И придавит
без жалости - мимоходом...
     Клавдий не любил Выкола.  Именно за эту отрешенность.  Клавдин не
понимал, как инквизитор может быть равнодушным.
     - Господа... - именно этим, лишенным всяких эмоций голосом, Выкол
разговаривает со своими ведьмами.  - Получив приказ господина Великого
Инквизитора о чрезвычайных мерах в отношении всех категорий ведьм, а в
особенности попытавшись  претворить его в жизнь...  я был раздражен не
меньше, чем коллега Фома.
     Выкол замолчал. Вероятно, одна такая пауза способна вогнать в пот
самую упрямую из упрямых ведьм.
     - Господа...  Теперь я вынужден признать,  что меры, предложенные
Великим Инквизитором,  недостаточны. Мы стоим на краю пропасти, госпо-
да... и стараемся смотреть в сторону.
     В наступившей тишине громко, непристойно громко прозвучал длинный
вздох.
     Никто не повернул голову сразу. Все медленно сосчитали про себя -
кто до пяти, а кто и до семи - и только тогда позволили себе взглянуть
на Федору Птах,  второго куратора Одницы,  бывшую - и все это знали  -
любовницу Клавдия Старжа.
     Один только Клавдий не шелохнулся.  Не отвел взгляда  от  верхней
пуговицы на пиджаке куратора Выкола.
     Выкол выждал минуту. Голос его ничуть не изменился, когда, обведя
взглядом молчащее собрание, он проговорил размеренно и четко:
     - Поведенческие изменения ведьм невозможно  объяснить  ни  плохой
погодой, ни тяжелыми временами,  ни чьими-то промахами; я надеюсь, что
Великий Инквизитор дальновиднее всех нас. Что он имеет собственные со-
ображения на этот счет...
     Тогда Клавдий посмотрел наконец-то на  Федору.  Она  поправилась.
Она  явно  пополнела за те две недели,  что они не виделись;  говорят,
многие женщины от огорчения начинают слишком много есть...
     Полнота пошла Федоре на пользу. Сгладила некоторые резкости лица,
округлила плечи, даже, кажется, увеличила грудь...
     О чем он думает?! Это и есть его замечательные "собственные сооб-
ражения", которыми он собирается поделиться с коллегами?!
     В красивых Федориных глазах,  не на поверхности, а глубоко-глубо-
ко, стояла совсем некрасивая паника.
     "Ты ведь все понимаешь? Что происходит? Ты остановишь это, да?.."
     - Вы будете смеяться, - сказал Клавдий буднично. - Но мы наблюда-
ем, по-видимому, всего лишь пришествие ведьмы-матки.

                                * * *

     В сарае пахло сеном и землей. И влажной древесиной.
     Крыша сарая прохудилась, как старый котел, и зияла дырами и щеля-
ми; в дыры острыми лучиками врывался свет. Свет луны...
     Нет, это не крыша. Это небо; иглы лучей на нем - звезды...
     Ивга бежала,  запрокинув лицо, не чуя дороги - но не споткнувшись
ни разу, будто ноги сами несли ее.
     Иглы лучей на черном небе. Тонкая игла в ее собственной руке.
     Хоровод светящихся пятен. Помрачение.
     Люди, серебристые тени,  приколотые к небу - за сердце. Парят, не
тяготясь серебряным гвоздиком в груди; смигнуть, прогоняя слезы - нету
людей, только звезды.  Смигнуть еще раз - вот они...  Тени, нанизанные
на белые иглы. Бело-голубые, бело-розовые, зеленоватые...
     Красиво.
     Ивга засмеялась; длинная портновская иголка в ее руке задрожала.
     Красивый мужчина с мягкими белыми волосами,  незнакомый Ивге,  но
вызывающий глухую ненависть... Запах ненависти. Запах железа.
     Острая звезда среди прочих звезд...
     Она тянется.  Она видит, как острие иглы и острая звезда - совме-
щаются...
     Ивга колет.  Иголка до половины входит в небо -  и  выскальзывает
обратно. Ржавая.
     Звезда тускнеет...
     Дуновение ветра.  Запах расплавленного парафина; свечи, камфорный
спирт, бледнеющее незнакомое лицо.  Ивга смеется, бросая ржавую иглу в
колодец.
     Белый глаз луны,  глядящий с далекого подземного блюдца.  Луна на
дне колодца, ржавая иголка - соринка в недовольном глазу луны...
     Ивге легко.  Так легко,  как никогда еще не бывало; земля несется
далеко внизу.  Ивга ловит ветер ртом,  и,  уже попадая к ней в легкие,
этот воздух все еще остается ветром. Холодным и диким.
     Земля хрустальная. Ивга видит, как голубовато отсвечивает подзем-
ный родник.  Как тускло желтеет сундук, оплетенный корнями, как белеют
чьи-то кости, забытые на дне оврага...
     Ни звука - только запахи. Бесконечно разнообразные запахи ветра.
     Ивга смеется.

     ...Она очнулась; ведьма, стоящая перед ней, продолжала тупо смот-
реть сквозь нее,  в несуществующую даль; в подвальчике было жарко. Ка-
жется, было трудно дышать. Кажется, ритуальный факел коптил.
     Несколько минут она приходила в себя.  Вместо  сладкого  ветра  -
спертый воздух  допросной.  Сотни иголочек,  покалывающих руки,  щеки,
лоб...
     Она неуверенно тряхнула головой.  Зажмурилась, ощупывая собствен-
ное лицо; на плечи ее легли жесткие тяжелые ладони:
     - Ну, молодец... Не больно?
     - Нет...
     В училище...  в  городском  бассейне.  Когда по скользкой лесенке
поднимаешься из прозрачной,  синей от хлорки воды, и земное притяжение
наваливается на плечи старым, но уже забытым грузом...
     Вот так и теперь.
     Она переждала в своей нише, где специально для нее поставлена бы-
ла низенькая трехногая табуреточка. Переждала, пока уведут оглушенную,
одурманенную ведьму. Та, конечно, ничего не помнит...
     Ивга испытала мгновенную неприязнь.  И зависть;  рука с  иглой  -
отвратительно. Полет над травами... над верхушками деревьев...
     - Ивга.
     Она опомнилась.  С  ужасом  отбросила от себя собственные мысли -
ведьмино пусть остается ведьме. Ее грехи и свирепые радости были и ос-
танутся до последней капли чужими, Ивга - только зеркало... Зеркало не
потускнеет, отражая туман. Зеркало не треснет, отражая молнию...
     - Ивга...
     Ей показалось,  что Клавдий огорчен.  И озабочен;  она попыталась
улыбнуться, но не смогла. Спросила без улыбки:
     - Что... никакой пользы? Наши сны... ни о чем? Ничего нового?..
     Клавдий жадно  глотал газированную воду из тонкого стакана;  Ивга
почувствовала, как сухо во рту. Пустыня.
     Он поймал  ее взгляд.  Виновато пожал плечами,  вытащил откуда-то
другой стакан, плеснул воды и ей тоже:
     - Ивга...  Я думаю,  мы лучше поймем друг друга,  если я объясню.
Что мы, собственно, ищем.
     Она почему-то испугалась.  Подошла и села на подлокотник высокого
кресла.
     - Ведьмы...  разные.  Но мы ищем в них общее,  Ивга. Нам нужен...
общий мотив. Я бы назвал это... схверценностью.
     Ивга молчала.
     - Если не поймешь сейчас - поймешь потом...  Сейчас приведут дру-
гую ведьму,  и ты попытаешься отыскать в ее побуждениях нечто... вызы-
вающее особый трепет. Желание жертвовать собой. Желание идти следом...
Еще пес  знает какие желания,  я понятия не имею,  но они должны быть,
Ивга! Чувство... если хочешь, чувство преданной дочери...
     - Я устала, - сказала Ивга шепотом.
     - Что?
     - Я... не могу. Сегодня. Я просто не могу. Я устала.
     Она смотрела,  как удивление и досада на его лице сменяются обык-
новенным огорчением. Потом он со вздохом положил ей руку на плечо:
     - Извини... Конечно, отдыхай. Завтра.
     Открылась потайная  дверь;  стоявший  за ней парень,  один из тех
мордоворотов, которые сопровождали  Ивгу  внутри  Дворца,  приглашающе
отступил в темный коридор.
     Ей вдруг сделалось тоскливо. Пусто и одиноко.
     - Можно, я...
     Он уже думал о другом. ее вопрос выдернул его из пучины размышле-
ний государственной  важности,  и потому его бровь поднялась несколько
раздраженно:
     - Что?
     - Можно, я погуляю? - спросила она безнадежно. - Без охраны?..
     Некоторое время  он смотрел ей в глаза.  Потом отошел к стене,  и
удивленная Ивга услышала щелчок выключателя. И факел сразу же сделался
ненужным и нелепым - Ивга и не знала,  что в этой комнате возможен та-
кой яркий свет.
     Клавдий вернулся. Встал перед Ивгой, она не выдержала пристально-
го взгляда и потупилась.
     - Я тебе доверяю, - сказал он медленно. - Ты можешь гулять, пожа-
луйста, сколько угодно... Иди...
     Уже в коридоре,  в обществе охранника,  пахнущего свежевыделанной
кожей, ее догнал окрик:
     - Ивга...
     Она вздрогнула и остановилась.
     - Я пройдусь с тобой два квартала, ты не возражаешь?

                                * * *

     Склонялось солнце.
     По улицам ходил горячий ветер,  смерчиками закручивал пыль, топо-
линый пух и конфетные обертки.  Ивга подумала, что в подвалах Инквизи-
ции все времена года одинаково прохладны и сыры. А вот стайка спортив-
ного вида девчонок, безуспешно ловящих машину на перекрестке, щеголяет
бронзовым загаром, таким, который зарабатывается исключительно долгими
и нудными часами валяния на пляже...
     И дождливое лето все-таки остается летом.
     Она вздохнула.  Ветер поигрывал короткими, легкими подолами весе-
лых летних женщин - и тупо тыкался в непроницаемую ткань Ивгиных джин-
сов. И отлетал, посрамленный.
     ...Ветер. Земля, несущаяся далеко внизу...
     В теплый вечер вмешалась одинокая ледяная струйка.  Струйка ТОГО,
ночного ветра; Ивга вздрогнула, и струйка исчезла.
     - Хочешь мороженого?
     Ивга мотнула головой;  у нее было впечатление, что Клавдий безос-
тановочно делит в уме многозначные числа.  Говорит с ней, думает о ней
- и о другом думает тоже. И о третьем...
     - Вообще, чего-нибудь интересного хочешь? На пляж? Обновку?
     Ивга обреченно вздохнула.
     Неудобно отвлекать занятого человека. Кажется, что лицо Клавдия -
песочные часы,  и время, убиваемое на молодую ведьму, совершенно зримо
истекает...
     Здесь, вне подвала,  она ему не интересна.  Сейчас он задаст воп-
рос,  ради которого прервал свои важные инквизиторские занятия... Сей-
час задаст вопрос,  получит ответ и уйдет.  В одиночестве Ивга  сможет
привести в порядок мысли и чувства, побродить по городу, как свободный
человек... Сожрать, в конце концов, сколько угодно мороженного. У нее,
по счастью, полный карман мелочи.
     - Ивга, что тебя гнетет?
     Хороший вопрос.
     Мимо промчался  парнишка на роликах.  Выскочил на проезжую часть,
вильнул задом перед возмущенно взвизгнувшей машиной, влетел обратно на
тротуар и с гиканьем скрылся за углом.
     - Тебе очень в тягость то,  что ты делаешь?  Что я заставляю тебе
делать? Принуждаю, по своему обыкновению?
     Она кисло улыбнулась.
     Он вдруг схватил ее за плечи и резко притянул к себе;  она успела
испугаться. Она успела ощутить на шее его жесткую руку - он,  если за-
хочет, запросто может пережать ей сонную артерию...
     По месту,  где  она только что стояла,  прокатил другой роликовый
парнишка - Ивга успела ощутить проносящийся мимо  вихрь  и  разглядеть
огненно-красную  кепку со сдвинутым на затылок козырьком.  Пацану было
всего-то лет тринадцать;  в следующую секунду он налетел  на  железную
урну и шлепнулся,  проехавшись по асфальту видавшими виды наколенника-
ми.
     Клавдий выпустил ее. Она старалась смотреть мимо его глаз.
     - Ивга... Скажи, что тебя беспокоит. Это важно.
     Его лицо  больше  не было песочными часами.  Ей кажется - или это
настоящая, всамделишняя тревога? Его действительно так заботит то, что
происходит у нее на душе? Или "это важно" для дела Инквизиции?
     - Клавдий, вы любите собак?
     - Да, - ответил он сразу и без удивления.
     - А кошек?
     - И кошек... А что?
     - А морских свинок?
     - А вот свинок не люблю...  И хомяков не люблю тоже. И совершенно
равнодушен к рыбкам и попугаям. Что еще?
     - Я для вас кошка - или все-таки хомяк? Или подопытный кролик?
     В глубине души она надеялась,  что он растеряется. Хотя бы на се-
кунду смутится; напрасно надеялась.
     - Ты  - человек.  Разве я чем-то тебя оскорбил?  Обошелся,  как с
кошкой?..
     Ну вот,  теперь ей придется оправдываться.  Несправедливо обидела
доброго инквизитора...
     Она нервно закусила губу:
     - Мне...  грустно. Я не вижу себя... здесь. Нигде. Мне кажется...
если я подойду к зеркалу, там отразятся... комната, мои вещи... а меня
не будет. Ведьма, которая работает против ведьм. Невеста без жениха...
Как будто я ваша вещь - притом дешевая и уже бывшая в употреблении...
     - Ты - мой сотрудник, - мягко сказал Клавдий. - Мой союзник. Мой,
если хочешь, друг.
     - А вот нетушки. Сотрудникам говорят правду. С друзьями... с ними
вообще... тяжело. У меня никогда не было друзей... и у вас тоже.
     - Откуда ты знаешь?
     Ивга опомнилась.
     Вечерело. Где-то далеко, наверное, в открытом ресторанчике за уг-
лом, пронзительно звенело банджо. По светло-серому, вылизанному ветром
асфальту  прошли красные лаковые туфли на невозможно высоких каблуках.
Владелицы туфель Ивга не видела - так низко опустила повинную голову.
     - Ты что же,  Ивга?  Ведьминские штучки?  Тайное выковыриваешь на
свет, делаешь явным?
     - Это не тайное,  - Ивга подняла голову.  - Человек, который хоть
чуть-чуть с вами пообщается...  сразу поймет, что у вас не бывает дру-
зей.
     - Это плохо?
     - Не знаю...  может быть. Но ничего не поделать.
     Клавдий чуть усмехнулся:
     - Ну-ну...  Если бы ты не была ведьмой, Ивга, я сказал бы, что ты
самородок. Клубок интуиции...  Надо полагать, я не способен ни на пре-
данную дружбу, ни на возвышенную любовь.
     ...Ветер в лицо,  чувство полета,  пригибающиеся травы,  лес,  по
вершинам которого ходят зеленые волны...
     По всей ее незагорелой коже волной пробежали мурашки.  От макушки
и до пяток. Что это, ей нравится быть ведьмой?!
     Она отвернулась. Облокотилась на чугунную ограду вокруг клумбы:
     - На возвышенную любовь... Вы способны. Я знаю.
     - Тебе ли не знать...  Ты ведь видела ту  замечательную  кровать,
пастбище возвышенной любви...
     - Не ерничайте!..
     Ей вдруг стало до слез обидно.  Собственно,  не понятно,  чья это
обида - Ивгина? Клавдия? Или той ведьмы, в чью душу она слазила сегод-
ня без всякого на то права?
     - Не ерничайте... Хоть любовь-то... не трогайте. Да, кровать ваша
пошлая, да, Назар меня бросил... Но любовь... любви от этого не холод-
но ни жарко.  Она не спрашивает... Ей плевать, что мы о ней думаем; ей
плевать, что нам,  вот именно нам ее почему-то не досталось...  Но она
просто есть. И мне от этого, может быть, чуть легче...
     - Ты не обучалась философии,  Ивга.  Иначе ты бы сказала - любовь
есть объективная реальность,  не  зависящая  от  нашего  субъективного
восприятия...
     - Смейтесь. Можно даже чуть громче. Смейтесь...
     - Я не смеюсь... Сверхценность.
     - Что?
     - Сверхценность...  Для тебя это - то,  что ты называешь любовью.
Для нынешних ведьм - по-видимому, матка...
     - А для вас это, по-видимому, сигареты. Все, я пошла.
     У нее хватило злости не замешкаться и не оглянуться.
     Солнце все опускалось,  теряясь за крышами;  на  улицы  наползала
тень, и рекламные вывески многочисленных летних баров оживали,  откры-
вались, как глаза ночного зверя.
     Банджо ресторанчике за углом смолкло.  Теперь там пел под  гитару
широкоплечий,  неестественно голубоглазый мужчина в щегольском пиджаке
и потертых джинсах; ни на кого не глядя и ни о чем не думая, Ивга при-
села за ближайший столик.
     - Слушаю вас, девушка...
     Она с опозданием вспомнила,  что у нее нет денег. Только на моро-
женое...
     - Мороженое.
     - Что еще?
     Голубоглазый пел хорошо. Что-то про весну и про дождь.
     - Больше ничего. Мороженное...
     - И два коктейля. И два набора "ассорти"... Ты ведь, по обыкнове-
нию, голодная, да, Ивга?
     Она содрогнулась.
     Пров был одет в цивильное.  В какую-то цветастую рубаху и светлые
штаны, и  на  открытой шее Ивга разглядела серебряную цепь.  Наверняка
пластинка - серебряное удостоверение чугайстра - спрятана на груди под
рубашкой.
     - Спасибо, я ничего не хочу, - сказала она машинально.
     Пров улыбнулся.
     У него была нехорошая улыбка. У Ивги непроизвольно подтянулся жи-
вот.
     - Зато я хочу.  Очень хочу... И уже давно, - он крутанул на ножке
изящный ресторанный стул. Уселся на него верхом, положил подбородок на
спинку. - Сейчас мы с тобой выпьем... и спляшем. Мне надоело плясать в
хороводе - я хочу пригласить свою, персональную даму...
     Голубоглазый певец пел о джунглях и о звездах. Официантка принес-
ла два высоких стакана с насыщенно-оранжевой, какой-то даже светящейся
жидкостью. И два сложных сооружения из маринованных овощей.
     Ивга смотрела,  как долька лимона на тонкой стеклянной стенке ло-
вит влажным сочным боком цветные огни,  мигающие в такт прочувственной
песне; собственное лицо казалось Ивге онемевшим, омертвевшим, как мас-
ка. Кажется,  она сильно побледнела;  кажется,  Пров с удовлетворением
это отметил.
     - Пров...  Я плохо... поступила. Прости меня. Я не хотела... тебя
обижать.
     - Да?!
     - Поверь... Я была не в себе.
     Он улыбнулся снова:
     - Я искал тебя... в разных сомнительных местах. И не рука ли про-
видения - встретил в самом своем любимом  кабачке...  Ну,  здравствуй,
Ивга.
     Его губы растягивались,  похоже,  до самых ушей и  без  малейшего
усилия. Чугайстер-шут - такого не бывает, но вот же, сидит...
     Ивга обернулась. С тоской всмотрелась в лица прохожих - ни одного
знакомого. И Клавдий давно ушел,  спустился в свой сырой подвал, где с
увлечением губит, губит, губит скверну...
     Пров хрустел овощами.  Подкидывал маслины - и ловил их ртом;  до-
вольно улыбался,  проводил по верхней губе кончиком острого языка -  и
хрустел дальше,  пренебрегая вилкой и правилами хорошего тона, превра-
щая трапезу в фарс одного актера. За соседними столиками хихикали.
     - Прости меня... - повторила Ивга беспомощно.
     Пров воткнул в уголки рта два луковых перышка, сделавшись похожим
на вампира  с зелеными клыками.  Скорчил рожу,  изображая монстра;  за
столиком справа захохотали. За столиком слева фыркнули и отвернулись.
     - Пров...  - сказала Ивга безнадежно.  - Что для тебя - сверхцен-
ность? Ты получаешь удовольствие, выворачивая очередную нявку?
     Если ее слова и задели его - внешне это никак не проявилось. Пров
невозмутимо втянул в рот свои "клыки",  сжевал их,  слез  со  стула  -
именно слез, как усталый всадник слезает с лошади. Обернулся к певцу.
     Наверное, Прова действительно здесь знали.  А может быть,  взгляд
его в  эту  минуту был особенно красноречив - так или иначе,  но певец
мягко закруглил еле начатую лирическую песню,  и в наступившей  тишине
чугайстру не пришлось напрягать голос:
     - Мы просим зажигательный танец.
     Ивга почувствовала, как холодеют ладони.
     - Пров... Я не... хочу.
     Он криво улыбнулся и сдавил ее руку:
     - Не трясись... До смерти все равно не затанцую.
     Певец ударил по струнам; огоньки вокруг эстрады отозвались фейер-
верком ритмичных  всплесков.  Ивга если и вырывалась,  то слабо;  Пров
втащил ее на маленькую арену танцплощадки, освещенную ярко, как насто-
ящая сцена.
     Тугой воздух ударил Ивге в лицо.
     Вот он, танец Чугайстра.
     Она бежала по кругу. Бежала, желая вырваться из кольца - и всякий
раз рука партнера перехватывала ее за секунду до освобождения. Пестрая
рубаха Прова горела под лучами прожекторов,  светилась какими-то оран-
жевыми пальмами и синими попугаями,  завораживала, втягивала в ритм; в
какой-то момент Ивга, отчаявшись, приняла правила навязанной ей игры.
     Казалось, что  пол под ногами раскалился и дымит.  Ивга танцевала
самозабвенно и зло, не противясь партнеру, но ни на секунду и не поко-
ряясь; собственно, только так она и могла высказать все свои соображе-
ния о жизни и своем в ней месте.  И воспоминания о полете над склонен-
ными соснами.  И  запах горящего театра.  И иголка,  протыкающая серд-
це-звезду...
     Ей казалось, что в воздухе вокруг носятся стада огромных бабочек.
И задевают крыльями ее лицо.  И с крыльев падает  пыльца,  попадает  в
глаза, и  нет времени их протереть,  а потому и жжение и резь,  и сле-
зы... Ей казалось,  что все вокруг смешалось и запуталось, как кружево
на коклюшках сумасшедшей мастерицы.  Ритм,  ритм, забивающий все, пол-
ностью захватывающий, партнер, вертящийся бешеным волчком...
     Деревянный пол. Потолок в декоративный известковых сосульках; ми-
гающие огоньки.
     Пров танцевал совершенно немыслимо.  Ноги его не касались гладких
досок площадки;  у него будто бы не было ни костей,  ни сухожилий,  он
гнулся и растягивался в любую сторону,  Ивга успела подумать,  что это
резиновая тень. Очень четкая, точеная тень с выверенными до последнего
волоска движениями;  когда  он  волок ее в только ему известную фигуру
только ему знакомого танца, она мимоходом чувствовала запах фиалок.
     Запах чужой воли. Напрягающаяся в воздухе паутина.
     И тогда на нее нахлестывало тоже, тогда она принималась плясать с
утроенным темпераментом,  и невидимая паутина трещала, наэлектризован-
ная, и рвалась,  и джинсы трещали тоже,  и,  кажется, в зале испуганно
вскрикивали...
     Потом музыка оборвалась; это было равносильно тому, как если бы у
танцующей марионетки одним движением ножниц отстригли все ниточки. Ив-
га упала - у самой земли ее подхватили.
     Люди, сидящие за столиками,  аплодировали и  смеялись.  И  что-то
кричали; не тротуаре перед ресторанчиком собралась толпа, и даже заго-
родила проезжую часть, и какая-то машина возмущенно сигналила, не имея
возможности проехать...
     Немилосердно болели пятки.  Ивга опустила глаза  -  ее  кроссовки
разваливались. Правый разевал рот, левый и вовсе лишился подошвы.
     Ивга хотела заплакать от боли, но у нее ничего не вышло; Пров та-
щил ее,  прижимая к себе, так, что она кожей ощутила пластинку-удосто-
верение под его тропической рубашкой.
     Рубашка была мокрая. И он тоже едва держался на ногах.
     Говорят, не  пытайся  переиграть  шулера,  переспорить налогового
инспектора и перетанцевать чугайстра.
     На эстраде толпились какие-то люди,  и исполнитель,  красный  как
рак, удивленно рассматривал свою гитару.  Оборванная струна закручива-
лась спиралью.
     Пров дышал с усилием, сквозь зубы:
     - Ведьма... Ну, ведьма... Ну...
     - Отпусти...  - она попыталась вырваться. Тяжело упала на подвер-
нувшийся стул.
     - Ну, ведьма. Ну ты и ведьма...
     - Что,  получил?  - она выдавила из себя злую усмешку. - Сплясал?
Хватит?..
     - Ведьма! - Пров обернулся к возбужденным людям. - Господа, вызы-
вайте городскую службу Инквизиции.
     Он бросил на Ивгу торжествующий взгляд - возможно, ожидая увидеть
в ее глазах смятение и ужас.  Ивга презрительно скривила губы;  в этот
момент ей на плечо легла тяжелая рука:
     - Инквизиция к вашим услугам.
     Голос прозвучал,  как шелест змеиной кожи  по  высохшему  желобу;
на лице Прова впервые проступило подобие растерянности.
     - Инквизиция города Вижны,  - проблесковый значок на лацкане миг-
нул и погас.  - Благодарю за бдительность, молодой человек. Ведьма за-
держана.
     Ивга кожей  ощущала  взгляды.  Брезгливые и напуганные,  и даже с
проблесками сочувствия.  Молодая ведьма в безжалостных  инквизиторских
лапах...
     В глазах Прова что-то изменилось. Спустя секунду Ивга поняла, что
он попросту узнал Клавдия Старжа.
     Великий Инквизитор города Вижны невозмутимо кивнул:
     - А ты, ведьма, не сиди. Арестована - вставай, идем...
     Ивга судорожно  ухватилась за предложенный локоть.  Как утопающий
за брошенную веревку.
     Пров оскалился. Безмятежная дурашливая маска наконец-то сползла с
его лица, вечно улыбающиеся губы нервно сжались.
     - Вот так покровительство...  Ты, Ивга, не размениваешься. На ме-
лочи... - он дернул ртом.  - Ну я,  конечно...  конечно, раз так, то я
тушуюсь, но... - он подался вперед, к самому лицу Старжа. - Мой инкви-
зитор... Рекомендовал бы вам  освидетельствовать,  помимо  ведьминских
качеств, еще и венерическое, гм, здоровье этой славной девушки. Где-то
я читал,  что основным переносчиком этого дела являются не  дипломиро-
ванные шлюхи, а такие вот девочки с ясными глазами... Приношу свои из-
винения. Прощайте, - он вежливо наклонил голову.
     Ивга почувствовала, как мышцы руки, за которую она держалась, ка-
менеют под рукавом летнего пиджака.

     Ее пятки были - сплошная ссадина,  а от старых кроссовок и  вовсе
ничего не осталось; Клавдий поймал машину и привез Ивгу на площадь По-
бедного Штурма. Кажется, у нее повышалась температура; по крайней мере
трясло ее, как в жестокой горячке.
     - С...сволочь... Ну как же у него... язык... не отвалился...
     - Перестань. Это и было сказано в расчете на твои слезы.
     - Он разозлился... А если бы я... не сбежала тогда, я была бы та-
кой... как он говорит...
     - А зачем ты вообще с ним связывалась?
     - А куда мне было идти?!
     Разговор повторялся по кругу уже третий раз, и Клавдий ощущал не-
подобающее раздражение.  Ненужное; следовало признать, что слова этого
парня об Ивге задели его больше,  чем он ожидал. Собственно, приличный
человек в таком случае немедленно бьет болтуна по лицу...
     Клавдий поморщился.  Достаточно забавное зрелище - Великий Инкви-
зитор, сцепившийся с молодым чугайстром из-за юной ведьмы. Стоящее то-
го, чтобы пригласить в партер его сиятельство герцога...
     Не будь он так раздражен - сумел бы,  наверное, проявить по отно-
шению к Ивге сочувствие и подобающий такт.  Но  раздражение  требовало
усилий - удержаться,  скрыть, внешне не выказать; Ивга приняла его от-
чуждение за брезгливость. Будто бы цинизм этого... Прова переменил от-
ношение Клавдия к своей подопечной.
     А история  с  Провом  действительно была знаменательной.  Клавдий
долго заставлял себя забыть о том, что Пров чугайстер - и, ухитрившись
наконец  от этого отрешиться,  мысленно поставил себя на его место.  И
невольно поджал губы. Да, конечно...
     - Тебе надо отдохнуть,  - сказал он Ивге. - Завтра важный день...
Из провинции  Одница привезли троих ведьм,  работавших в сцепке.  Пом-
нишь, что я говорил про сверхценность? Про цель?
     Ивга молчала, глядя в темное окно. Он не стал дожидаться ответа -
прошел в кабинет и позвонил Глюру. Дал распоряжения, выслушал информа-
цию и скрипнул зубами. Удержал себя от побуждения немедленно брать Ив-
гу и ехать во дворец на срочную работу;  вернулся в комнату.  Ивга  не
переменила позы.
     - Ты знаешь, что такое насос-знак?
     Ивга, не оборачиваясь, мотнула головой.
     - Знак,  который рисуют на одежде... иногда на коже. Если на коже
- жертва умирает в течение суток от полного упадка сил, обезвоживания,
обессоливания... Рисовать на одежде проще и  практичнее.  Знак  малыми
порциями высасывает  человека,  который  его носит.  Обладателями силы
становится ведьма, нанесшая знак...
     Ивга медленно повернула голову. Клавдий неторопливо продолжал:
     - В Эгре накрыли мастерскую...  ателье, пошив дорогой одежды. Они
рисовали знаки под подкладками  пиджаков.  Выбирали  представительных,
состоятельных молодых мужчин...  и те чахли. Годами; точное количество
клиентов уже невозможно установить.  А погорели мастерицы на внезапной
жадности.  Принялись лепить знаки всем подряд,  одиннадцать смертей за
одну неделю...  Тут-то мастерскую и вычислили...  Ты не представляешь,
как разжирели тамошние ведьмы. Парочка. Товарки...
     Ивга глотнула. Дернулась тонкая шея.
     - В поселке Коща...  да, это в десяти километрах от Вижны. Приго-
род, можно сказать...  так вот,  там нашли зал инициаций.  В подземном
гараже; взяли двадцать человек действующих  ведьм...  Двадцать,  Ивга!
Раньше столько хватали за полгода...  во всем округе...  Ты понимаешь,
зачем я все это говорю?
     Опущенная рыжая голова неохотно кивнула:
     - Да...  чтобы я бодрее...  работала зеркалом в перископе. Искала
схвер... сверхценность. Да буду искать, куда мне деваться-то...
     Клавдий хотел сказать - если тебе трудно,  можешь отказаться.  Но
не сказал.  Потому что матку НАДО искать. НАДО найти, все равно какими
методами...
     - Ивга...  Пойми. Я хочу, чтобы ты была моим сознательным союзни-
ком. Я дам тебе одну вещь; четыреста лет назад Великий Инквизитор Виж-
ны, господин Атрик Оль, имел обыкновение марать дорогую бумагу отчета-
ми  самому  себе - о каждом прошедшем дне.  Последнюю запись он сделал
рано утром - вечером того же дня его сожгли на  костре  во  имя  ведь-
мы-Матки.  Я дам тебе эту книжку,  Ивга. Расшифрованную и изданную для
служебного пользования тиражом в пятьсот экземпляров.
     Рыжая голова кивнула снова - без энтузиазма. Клавдий вздохнул:
     - Ивга, давай-ка я вызову машину, поедешь... к себе. Примешь ван-
ну - и спать.
     Она подняла голову.
     Воспаленные глаза ее были двумя злыми щелками.  Сжатые губы каза-
лись тонкой ниткой;  она набрала  в  грудь  воздуха,  будто  собираясь
что-то сказать - но промолчала. Снова стиснула губы. Отвернулась.
     - Не понял,  - негромко сообщил Клавдий.  Ивга дернула  плечом  -
объяснять, мол, не стану.
     - Не понял,  - повторил Клавдий уже удивленно. - Чем я тебя опять
обидел? Ущемил твою драгоценную волю? Подавил? Принудил? А?
     - Руки после меня помойте, - сказала Ивга сквозь спазм в горле. -
И квартиру... продезинфицируйте. Чтобы такая грязная тварь как я... не
наследила.
     С минуту Клавдий молчал, озадаченный.
     Потом понял.  Она все еще переживает оскорбление,  нанесенное ци-
ничным чугайстром.  И унижение оттого, что Клавдий это слышал. И никак
не отреагировал - стало быть,  принял к сведению,  ни капли не удивив-
шись.
     - Ивга... дурочка. Ну мало ли кто что вякнул. Он же... чугайстер.
     Это слово его язык привычно не желал выговаривать, потому вышло с
запинкой. Но очень красноречиво; Ивга вскинула мокрые глаза:
     - Он...  зачем?..  подонок. Отомстил же уже, хватит... Так нет...
Плюнул в спину...  ядом...  Чугайстры - они же все...  мучители. Как с
нявкой... Я видела. Хоровод... колесо. Кишки хорошо наматывать... Няв-
ки - не люди, но ЭТИ еще хуже... И почему им ЭТО позволяют? Все позво-
ляют, будто так и надо? Нявка... орет... А потом мешок, пластмассовый,
на молнии... и фиалками пахнет... вроде бы фиалками, мерзко так...
     Клавдий заткнул себе нос.  Невольно,  машинально - не желая чувс-
твовать запах, существующий только в его воображении.
     Ивга осеклась.  Захлопала  мокрыми  ресницами,  часто-часто,  как
крыльями. Хлоп-хлоп...
     Он повернулся и вышел на кухню.  Вытащил из холодильника  бутылку
пива, откупорил зубами и вылил в себя.  Не ощутив вкуса.  Желая забыть
ТОТ запах.  И погнать из мыслей мешок, полиэтиленовый, грязно-зеленого
цвета. На железной молнии...
     - Я... чего-то не так сказала?
     Ивга стояла в дверях кухни.  С высохшими глазами.  Внимательная и
напряженная; интересное дело, а ведь Клавдий уверен был, что на лице у
него не дрогнул ни мускул.  Выходит,  ошибся;  выдал себя - любопытно,
чем.
     - Нет, Ивга. Все в порядке... Просто я терпеть не могу... фиалок.
     Она покусала губу:
     - Простите.
     - За что?
     Она смотрела серьезно. Грустно и даже, кажется, сочувственно:
     - Я...  мне показалось,  я напомнила о плохом.  Я больше не буду;
простите.

                                                     (ДЮНКА. МАЙ)

     Два часа  блуждания  по ночным улицам привели его в состояние бо-
лезненного отупения;  опьянение выветривалось непростительно быстро, и
на смену ему приходила отвратительная,  мерзкая тоска.  Оглядываясь на
последние полгода своей жизни, он с трудом удерживался от соблазна по-
биться головой о стену.
     Не раз и не два ему истошно сигналили машины, и водители, которым
он перешел дорогу,  ругались и грозили кулаками;  не раз и не два Клав
подумал о счастливом небытии,  которое так просто отыскать под случай-
ными колесами глупых гонщиков. Последний раз мысль о самоубийстве была
такой неестественно приятной, что пришлось сильно огреть себя по лицу.
Жест заправского истерика...
     Когда прошла жгучая боль от удара,  Клав понял, что желание нало-
жить на  себя  руки обладает свойствами болезни.  Вроде как навязчивая
идея;  вроде как прощальный подарок пропасти, которая так его и не по-
лучила...
     ...но, возможно,  еще получит.  Клав сжал кулаки так,  что  ногти
врезались в ладони.
     Дюнка.
     Ты ведь - Дюнка? Или... кто ты такая, а?!
     Он долго стоял в подъезде,  и редкие  любители  ночных  прогулок,
входившие в дом и выходившие из него,  опасливо косились на странного,
застывшего в одной позе парня.
     Потом он вызвал лифт,  и, уже несомый где-то между одиннадцатым и
пятнадцатым этажом, подумал о пустоте под тоненьким перекрытием лифто-
вой коробки и о двух массивных пружинах,  торчащих - он когда-то видел
- из пола лифтовой шахты.
     Потом он отпер дверь своим ключом.
     Дюнка... та,  кого он привык считать Дюнкой,  не спала. Наверное,
она вообще не спит.
     - Клав?..
     Он вспомнил выражение ее глаз.  Там,  на крыше, когда она склони-
лась над ним,  так и не переступившим ГРАНЬ. И смотрела чуть недоумен-
но... непонимающе. Разочарованно?..
     - Это я, - сказал он глухо, хотя Дюнка, конечно, ни с кем не мог-
ла его спутать. - Привет.
     Дюнка мигнула; давно не виделись, подумал он устало.
     - Клав, ты...
     - Отвечай мне, Докия. Смотри в глаза и отвечай. Ты... тянешь меня
за собой?
     Молчание. Ему показалось, что не дне ее глаз метнулась мгновенная
паника.
     - Ты хочешь моей смерти?  Почему? Ты думаешь, так будет лучше? Ты
не подумала спросить меня, а ХОЧУ ли я... такого поворота дел?
     Молчание. Дюнкино лицо сделалось вдруг не бледным даже - серым, с
оттенком синевы. Огни фар, отражающиеся от белого потолка, выхватывали
из полумрака то резко выдающиеся скулы,  то темную  полоску  сомкнутых
губ, то глаза, ввалившиеся так, что глазницы казались круглыми черными
очками.
     Она не живая.
     Страх ударил, на мгновение лишив дара речи, прихлопнув, парализо-
вав; Клав стиснул зубы. ЭТО он знал и раньше, но знать - не значит ве-
рить.
     - Ты не Дюнка, - сказал он глухо. - Зачем ты меня обманывала?
     Беззвучно захлопали ее мокрые, сосульками слипшиеся ресницы.
     Если она не Дюнка, откуда у нее этот жест?!
     - Ты не Дюнка, - повторил он сквозь зубы. - Не притворяйся. Дюнка
не стала бы меня... убивать.
     Чуть шевельнулись темные губы. Слово так и не сложилось.
     - Я виноват,  - сказал он глухо. - Но у меня... теперь у меня нет
выбора. Потому что я хочу жить...
     - Клав...  - он вздрогнул от звука ее голоса.  - Прости,  я не...
только не отдавай меня...  ИМ.  Я люблю тебя, Клав... Я... клянусь. Не
отдавай... Я боюсь...
     - Признайся, что ты не Дюнка. Признайся, ну?!
     Очередная вспышка  света  высветила  две блестящих бороздки на ее
лице:
     - Что я... не я?.. Как скажешь...
     Он хотел сказать - "уходи,  откуда пришла". Но не сказал. В горле
стоял комок.
     - Оставайся.  Ты свободна...  делать,  что хочешь.  Но я тебя бо-
юсь... Дюнка. Я уйду.
     - Не... покидай...
     - Я хочу жить!
     - Клав... не покидай... меня... будем вместе. Пожалуйста...
     Она шагнула вперед,  протягивая руки.  Клав отшатнулся, будто его
ударили, метнулся прочь, захлопнул за собой дверь.
     И услышал глухой стон. Совершенно нечеловеческий звук; так мог бы
стонать упырь, упустивший добычу...
     И сразу - детское всхлипывание.
     Он забыл, где лифт.
     Ударившись в чью-то дверь,  он вылетел на лестничный пролет и ки-
нулся вниз, охваченный паническим, тошнотворным ужасом. Он несся прыж-
ками, чудом не подворачивая и не ломая дрожащие ноги; его ботинки гро-
хотали по бетонным ступеням,  и ему казалось,  что в  полутьме  ночной
лестницы за ним гонятся. Бесшумно и страшно.
     Потом бесконечная лестница закончилась;  на улице, освещенной ог-
нями, не  было ни души.  Клав перебежал к противоположному тротуару и,
не удержавшись на ногах, упал на четвереньки.
     Фантик, втоптанный в асфальт. Наверное, то самый, который удалось
рассмотреть в последний момент перед шагом с крыши. Совпадение?!
     Никто не видел его. Разве что старушка, страдающая бессонницей, да
влюбленные, проводящие ночь во взаимных ласках, могут взглянуть сейчас
в окно и увидеть посреди пустой улицы - шатающегося подростка-наркома-
на...
     Телефонов было три. Шеренга, застывшая в ожидании жетонов.
     Клав обшарил карманы.  Жетонов не было; впрочем, ЭТОТ номер отно-
сится к числу немногих, для которых платы не предусмотрено...
     А, вот ключ.  Ключ от съемной квартиры; ключ от двери, за которой
тоскливо стонет...  нет,  не надо вспоминать.  Ключ жжет пальцы, прочь
его, прочь...
     Кусочек металла  звякнул  в железном брюхе урны.  Клав не испытал
облегчения.
     В телефонной трубке равномерно гудел космос.  Клав поднял глаза к
единственной  звезде,  одолевшей и тучи и заслон высоких крыш;  если у
космоса есть голос - это голос пустоты в телефонной трубке. Набирай...
     Четыре единицы.  Запомни,  каждый гражданин:  один,  один,  один,
один!..
     Трубка опустилась на рычаг. Не-ет...
     Жуткий звук, поразивший его из-за закрытой двери, повторился сно-
ва. В безобразно цепкой памяти. Так, что захотелось зажать себе уши.
     "Запомни, каждый гражданин...  мы твой  храним  покой.  Четырежды
нажми "один"... недрогнувшей рукой..."
     Он засмеялся. Недрогнувшей... как прочно заседает в голове всякий
мусор, вроде детских стишков...
     Чуть ниже  клавиатуры  некая  недрогнувшая рука выцарапала чей-то
номер. И нарисовала непристойную картинку.
     Трубка поднимается к уху, как пистолет к виску. Никогда не прихо-
дилось поднимать пистолет...
     Указательный палец четырежды коснулся "единицы".
     Короткий гудок. Вежливый женский голос:
     - Диспетчерская службы "Чугайстер". Говорите.
     Он молчал.
     - Диспетчерская службы "Чугайстер". Говорите...
     Клав дернул за рычаг. С силой, едва не выворотив его из гнезда.
     - Не ломай телефон.
     Как холодно. Какой внезапный холод.
     Клав оцепенел,  не сводя глаз с непристойной картинки. В телефон-
ной будочке стало темнее. Потому что снаружи падала тень.
     - Клавдий  Старж,  третий  виженский лицей...  Ночной сокрушитель
таксофонов.
     Клав обернулся.
     Теперь он вспомнил,  где они встречались.  На посту дорожной инс-
пекции, где Клав врал про некую проститутку,  а подвозивший его  води-
тель смотрел удивленно, с изрядной долей гадливости. А чугайстров было
двое, и говорил в основном тот, который повыше...
     - Видишь,  как смешно,  Клав. Ты не успел еще и номера набрать, а
мы уже тут как тут... Во всеоружии, - на ладони, обтянутой черной пер-
чаткой, лежал ключ. Тот, что три минуты назад полетел в урну.
     - Да,  Клавдий Старж.  Ты однажды обманул меня.  Провел.  Никому,
кроме тебя,  до сих пор этого не удавалось. Ты далеко пойдешь, Клавдий
Старж... - прозрачные глаза чугайстра придвинулись ближе.  - Ты далеко
пойдешь, потому что...  хоть ты и обманул меня - но  все-таки  остался
жив. Поздравляю.
     Клав прикрыл глаза.

     Улица, льющаяся глубоко под ногами.  Темно-красная морда теплово-
за. Фен, соскальзывающий в гору пены...
     Со стороны показалось бы диким - но больше всего сейчас он боялся
обрадоваться.
     Потому что  через  несколько минут будет уничтожено положение ве-
щей, превратившее его жизнь в сплошную пытку.
     Но он  знал,  что если испытает сейчас хоть тень облегчения - ни-
когда себе не простит. Безнадежно падет в собственных глазах, потеряет
право именовать себя мужчиной, Клавом, собой...
     Но он не почувствовал облегчения.
     Он вообще  потерял  способность что-либо ощущать - просто стоял и
смотрел. Окна на пятнадцатом этаже. Неторопливые шаги по лестнице, гул
грузового лифта...
     Потом они вышли.
     И ОНА шла с ними - сама.

                             ГЛАВА ВОСЬМАЯ
                             -------------

                                 * * *

     В лунном свете корова казалась фарфоровой.
     Ивга сама себе казалась фарфоровой - белое нагое тело,  совершен-
ное, чужое;  она шла,  обнаженная, рядом с молчаливой белой коровой, и
бормотала слова, дурманящие и душу и тело, и корову, и застывших в ук-
рытии людей - очарованных, оцепеневших, жадных мужиков.
     Она шла,  отрешенная.  Ей  не было дела до их широко распахнутых,
округлившихся глаз.
     И глаз  луны  был  распахнут тоже.  И белое вымя касалось высокой
травы; она упивалась силой.  Не тратила ее и  никак  не  выказывала  -
просто несла,  будто  до краев наполненный подойник.  Ее сила была как
молоко, с запахом травы и цветов.
     (Ищи сверхценность сверхценность сверхценность)
     Глаз луны мигнул;  по белому зрачку проползла длинная, как червь,
темная туча. Корова испуганно дернула ушами; по-прежнему не было слыш-
но ни звука,  но в громкий запах ночного поля вплелась  едкая  струйка
дыма.
     Она судорожно вздохнула.
     Мир пуст;  ее  счастье иллюзорно.  Мир пуст,  корова - фарфоровая
безделушка, сила - ветерок, едва касающийся трав...
     (Ищи)
     Она - заблудившаяся дочка.  Она не найдет мать -  слишком  велико
поле, слишком высоко стоит зеленая рожь...
     Ивга заплакала.

     - ...Я не хочу сказать,  что всякая девушка теперь может  служить
источником опасности!  Девушки,  в большинстве своем - весьма полезные
для общества существа...  Но, господа, давайте не будем прятать голову
под крыло - вы знаете, что за последний месяц общее число ведьм удвои-
лось? Ах, вы не знаете!.. Не исключено, что через неделю оно утроится.
Все эти скромные и честные,  за которых отечески ручалась наша славная
Инквизиция...  кого она держала на так называемом учете,  а значит, на
свободе... Так вот, сегодня это действующие ведьмы. Это те, кто завтра
отравит воду в вашем колодце.  Нашлет моровую язву,  а если получится,
заодно и голод...  Да,  господа,  вы все забыли,  что это такое. Может
быть,  уже через год ведьмы создадут свою "инквизицию"!  И нас с вами,
не принадлежащих к ведьминскому кодлу... а таких через год будет мень-
шинство...  и нас с вами будут брать на учет  и  сажать  в  изоляторы.
Ведьмы будут править миром,  вот представьте себе!..
     Ивга узнала оратора.  В прошлый раз она видела его тоже на экране
- тогда  он  сидел на садовой скамье,  за спиной у него разгуливали по
газону голуби,  а обращенное к зрителям лицо было  прикрыто  мерцающей
маской электронной мозаики. "Да, господа! У Инквизиции уже сейчас есть
средство,  позволяющее лишить ведьму,  так сказать, ведьмовства! Очис-
тить, в какой-то мере! Откорректировать! Без всякой мути!.."
     Сегодня он предстал в натуральном виде,  без маски.  Насмешливые,
без  тени  сомнения глаза,  полоска светлых усов под маленьким носом и
чисто выбритый подбородок.
     - Не лгите себе, не тычьтесь носом в розу, когда вокруг полно во-
нючего дерьма!  Примерьте пальтишко граждан второго сорта...  Подружи-
тесь с соседочкой-ведьмой,  может быть,  она замолвит за вас словцо!..
А, не нравится?! Так напомните герцогу, что вы граждане! Что вы плати-
те  налоги!  Что  беспомощная  структура,  именующая себя Инквизицией,
должна либо защитить вас, без всякой мути, либо закрыть свою ко...
     - Кто это? - спросила Ивга, приглушая звук. Референт, господству-
ющий над приемной,  как капитан на своем мостике господствует над  ко-
раблем, на минуту отвлекся от своего занятия:
     - Политик...
     Ивга не стала спрашивать дальше. Слово "политик" звучало в устах
референта как грязное ругательство; сам Великий Инквизитор относится к
политикам немногим лучше.
     Она опустила глаза. Человек, живший четыреста лет назад - Великий
Инквизитор Атрик Оль - и не предполагал, что его подробный, для домаш-
него пользования писанный дневник  будет  расшифрован,  адаптирован  к
языку далеких потомков и издан для служебного употребления.  Поскрипы-
вая при свече гусиным пером - а Ивга была уверена, что перо, в особен-
ности  гусиное,  обязано скрипеть - Атрик Оль скрупулезно переносил на
бумагу впечатления прошедшего дня,  понятия не имея ни о будущих чита-
телях, ни о своей собственной жуткой участи; книга, которую Ивга нача-
ла читать с последней страницы,  производила на нее странное впечатле-
ние, одновременно притягивая и нагоняя тоску.
     Последняя запись была датирована днем смерти  автора  и  казалась
слегка бессвязной, рваной, неоконченной.
     "Вчера, испытывая  сильную боль в правой половине живота,  не со-
вершил подобающую запись, посему исправляю упущение с утра... Сударыни
мои ведьмы, как представляется, сами устрашились дела рук своих - и за
вчерашний день вода не поднялась ни на палец...  Так твердят люди, так
твердит оставшийся в городе сброд, так полагает даже сам господин гер-
цог - я не спешу разубеждать их,  потому как надежда греет и насыщает,
если нет тепла и пищи,  пусть утешаются надеждой... Я один не усомнюсь
ни на мгновение,  что сударыни мои не способны собственных  безобразий
устрашаться - и если сегодня вода не поднялась, завтра жди напасти еще
худшей...
     А потому я один не могу надеяться - такого рода надежда лишит ме-
ня сил,  а ведь я должен приготовить для сударыней моих отдарок... Ибо
матка, матерь-ведьма,  затаилась так близко,  что я не могу спать, чуя
ее дух...  И  не  далее как сегодня я схвачу ее шею железными клещами,
которые уже выковала моя воля...
     ...Они приходят  и плачут,  спрашивая меня:  почему великая сила,
сотворившая мир, не явится к нам на помощь? Я отвечаю в ответ: а поче-
му беспомощны  мы  сами?  Почему сильны и свободны только сударыни мои
ведьмы, даже если обратная сторона свободы их - зло?..
     ...Мне виделся мир,  где сударыни мои изведены под корень. Скучен
и сер,  и бесплоден; однако мир, где сударыни мои расплодились без ме-
ры, ужаснее стократ... И нет будущего, камень не стоит на камне, а но-
сится в бесконечном месиве из воды и суши,  ни один дворец не  устоит,
лишенный твердой опоры...  Долга,  обязанностей... цепей, лишающих нас
воли - но дающих нам силу жить...
     Красногрудая птица, именуемая также снежной, просит хлеба под ок-
ном. Велю служанке накормить ее - в последние скудные дни  и  служанка
сделалась скупа..."
     На этом месте записи заканчивались.  По всей  видимости,  Великий
Инквизитор Атрик  Оль в жизни не написал больше ни строчки - разве что
подпись под каким-нибудь последним приказом;  короткий комментарий со-
общал только, что "в результате прямого контакта с предполагаемой мат-
кой, ставшего, вероятно, причиной скорой смерти этой последней, инкви-
зитор Атрик  Оль  был обессилен и частично ослеплен,  после чего масса
собравшихся в городе ведьм получила над ним неограниченную власть.  На
гравюре неизвестного художника, ставшего, по-видимому, очевидцем собы-
тий, запечатлен момент смерти Атрика Оля - ведьмы засмолили его в боч-
ке, обложили соломой и сожгли..."
     Ивга мигнула. Подняла глаза на экран.
     На лице  комментатора  застыло  боязливое  сострадание,  будто он
явился в палату к тяжко больному и  совершенно  незнакомому  человеку.
Потом  появилась женщина средних лет - камера брала ее почти со спины,
так,  что зрителю видны были только затылок,  ухо и краешек щеки. Ивга
подняла пульт.
     - ...и пришла к ней, потому что жить стало никакой возможности...
     - Он вам изменял?
     - Изменял, и... сына втравил во что-то... в какую-то банду, не то
компанию... Я пришла к ней - помоги, говорю, бабушка, сил нет...
     - И она помогла?
     - Помогла...  Я ей водкой заплатила,  деньгами, дров завезла... А
он с тех пор завязал совсем,  дома сидит, как пришитый... Сына не тро-
жет...
     - А вы понимаете, что сговор с ведьмой - подсудное дело?
     - Какой там сговор...  Я разве подписывала что,  какую-нть  бума-
гу... Нет же... Кому плохо, что был муж - оторви и выбрось, а стал...
     - А что вы скажете,  если завтра к той же ведьме придет,  скажем,
ваша соперница? И та ей поможет тоже? Сделает все наоборот?..
     Женщина молчала.  Сопела молчала.  Ухо, доступное взгляду камеры,
медленно наливалось пунцовым.
     Следующий кадр.  Молодая смешливая девушка. Поперек лица - темная
полоска, скрывающая глаза.
     - А зачем ты это сделала?
     - Она у меня парня увела.
     - Того самого, за которого замуж выйти хотела?
     - Хи-хи... Хотела. Прехотела, с-с-с...
     Цензура бдительно прикрыла непотребное слово длинным и сочным ши-
пением.
     - Ты знаешь, что за такое бывает?
     - Пусть бывает. Ведьме бывает, а не мне.
     - Ты ей заплатила?
     - Хи-хи...  Так я вам и сказала...  Если заплатила - это уже сго-
вор. А так - кто знает...
     - У человека ноги отнялись - тебе разве не жаль?
     - Наперед думать надо  было...  когда  чужого  парня  отбивала!..
С-с-с... С-с-с!..
     Смена картинки.  Теперь комментатор смотрел  проникновенно,  так,
что Ивге пришло на ум слово "волоокий".
     - Человечество живет в обществе ведьм не день и не  два...  И  не
век... Посмотрите вокруг.  Вы,  вы сами - никогда не вступали с ними в
сговор? Если да - то почему плачете теперь, обнаружив в тетрадке ваше-
го занемогшего сына - цепь-знак,  открыточку,  подаренную одноклассни-
цей?..
     Ивга приглушила звук.
     - Что такое цепь-знак?..
     - Ты не могла бы мне не мешать?
     Референт хмурил брови,  но в глазах его не было раздражения. Ивга
знала, что  этот молодой честолюбивый парень,  который,  тем не менее,
вряд ли сумеет когда-нибудь стать инквизитором, втайне ей симпатизиру-
ет.
     Она улыбнулась,  сама чувствуя, как мило и обаятельно приподнима-
ются уголки губ:
     - Миран... извините.
     Референт посопел,  делая вид, что страшно увлечен происходящим на
мониторе; наконец, тяжко вздохнул:
     - Цепь-знак...  Значок одноразового воздействия.  Воспроизводится
любым классом ведьм с уровнем "колодца" не ниже тридцати...  Что такое
уровень "колодца", ты знаешь?
     Ивга кивнула:
     - Примерно.
     - Так вот.  Цепь-знак имеет свойство вызывать наркотическую зави-
симость...  от человека,  этот значок предъявившего. Концентрированный
вариант "приворотного зелья";  в сущности, устанавливает стойкую связь
"хозяин-раб"... "Цепной" человек,  лишенный общества своего "хозяина",
испытывает муки наркомана,  которого лишили  дозы...  Иногда  умирает.
Иногда,  отмучившись,  излечивается - как правило,  травма остается на
всю жизнь... Я понятно объяснил?
     - Как энциклопедия, - сказала Ивга серьезно.
     Зазвонил телефон;  подняв  трубку,  референт привычно захватил ее
плечом:
     - Приемная Вижна-один...
     Ивга увидела, как брови его дрогнули; голос, впрочем, не изменил-
ся ни на йоту:
     - Да,  ваше сиятельство. Да, прямая линия сейчас отключена... Да,
ваше сиятельство. Одну минуту.
     Щелкнула кнопка.  Референт  заговорил другим голосом - не сухова-
то-вежливым, каким говорил с Ивгой и, как выясняется, с герцогом тоже,
а сдержанно-почтительным, каким разговаривал исключительно с Клавдием:
     - Прошу прощения, патрон... Его сиятельство на проводе, патрон...
Да, патрон...
     Через полчаса дверь кабинета открылась.  Клавдий  Старж,  мрачный
как туча, проигнорировал референта и скупо кивнул Ивге:
     - Пошли. Пора работать.

     ...Пронизывающий полет,  река - голубые  вены...  Запах  облаков.
Клочья,  проплывающие под ногами,  обрывки,  сквозь которые видна зем-
ля... Горящая луна над головой,  и ясно различимое  кольцо  на  пустой
светящейся равнине. Выше...
     Ледяной ветер забивает дыхание, луна не приближается. Ивга смеет-
ся; ее волосы летят за ней, переплетаясь с ветром и облаками. Она про-
тягивает руку...
     Луна холодная. Кольцо жжет.
     Кольцо лежит у нее на ладони, ртутное, алмазное, одновременно ле-
дяное и  жгучее;  она  смотрит на подернувшуюся тучами луну и надевает
кольцо на палец...
     ...Кипит, вырываясь через края, жирное зеленоватое варево. На ла-
дони дрожит теплое тело - обомлевшая мышь...  Пальцы медленно разжима-
ются, серая маленькая тварь летит в котел,  варево удовлетворенно  пе-
нится, по телу проходит судорога - как от наивысшего мига любви.  Ивга
открывает маленькую дамскую пудреницу, смачно плюет в тусклое, запоро-
шенное пудрой зеркальце;  от плевка стекло растрескивается, Ивга выби-
рает осколок в форме косой звезды и кидает в варево вслед за  мышью...
Сохни, сохни, усыхай, забывай свое имя, забывай свою силу, сохни, сох-
ни, усыхай...
     Летит, медленно  проворачиваясь  в едком дыму,  серебряное лунное
кольцо...
     Поверхность варева разглаживается.
     На дне  прозрачной,  как  кристалл,  жидкости лежит белый мышиный
скелетик.

     В машине она спросила у мрачного Клавдия:
     - Почему вы не сказали мне про цепь-знак?
     Он скривил губы:
     - Чего-чего?
     - Ничего,  - сообщила Ивга, задумчиво глядя в окно.
     Ей, оказывается,  всего-то и надо было,  что раздобыть цепь-знак.
Пусть даже пройти для этого инициацию...  Да и без инициации можно.  В
маленьких селениях всегда есть услужливые, вполне доступные для страж-
дущих старые ведьмы...
     - Удивительные у тебя интересы,  - сказал Клавдий, и в его голосе
явственно прозвучало презрение.
     Ивгу задело. Не столько слова, сколько тон; будто по ее лицу про-
вели холодной мокрой тряпкой. Будто хлестанули розгой...
     Интересно все же, о чем сегодня беседовали его сиятельство герцог
и Великий Инквизитор города Вижны.
     - Круг моих интересов непередаваемо широк,  - отозвалась Ивга хо-
лодно. - Потрошить человеческие души, без всякого, кстати, на то права
- исключительно забавно. А вот пытаться вернуть любимого человека все-
ми доступными способами - это уже явная глупость.  Скажите "фи". Можно
три раза.
     - Странно,  - пробормотал Клавдий равнодушно. - Я был о твоем ин-
теллекте куда более высокого мнения.
     Ивга оскорбилась и надолго замолчала.

     В маленькой квартирке,  которую Ивга привыкла  мысленно  называть
"своей", она  приняла  душ  и задремала перед телевизором;  засыпать в
одиночестве на огромной как поле кровати было слишком тягостно и  нуд-
но. Телевизор бормотал глупости - зато почти человеческим голосом; Ив-
га задремала, и телефонный звонок заставил ее подпрыгнуть в кресле.
     - Цепь-знак, - сказал Клавдий безо всякого приветствия, - верней-
шее средство убить...  всякое доброе чувство. Когда один человек физи-
чески не может жить без другого...  и причиной этой зависимости - гру-
бое принуждение...  и другой человек все это прекрасно понимает... Это
изощренная пытка,  Ивга. Все равно как намертво сковать влюбленных на-
ручниками... Говорят, какие-то изуверы пробовали.
     Ивга молчала, прижавшись к трубке щекой.
     - Ты будешь смеяться,  но я видывал и ведьм,  которые единственно
ДЛЯ ЭТОГО прошли инициацию.
     Ивга облизнула губы.
     - Но они ошиблись,  Ивга...  После инициации...  короче говоря, у
действующих ведьм вообще не сохраняется потребности кого-либо  любить.
Любовь слишком,  гм, зависимое... нет, это я слегка косноязычен... Лю-
бовь - чувство,  которое делает человека зависимым.  А ведьмы этого не
терпят, ты помнишь.
     Ивга молчала. Часы на книжной полке, с виду бронзовые, а на самом
деле пластмассовые,  громко  тикали  в  тишине;  по темному циферблату
ползла красная секундная стрелка.
     - Вы тоже...  не терпите зависимости? И поэтому никого не любите?
     Теперь молчал  Клавдий.  Достаточно  долго;  Ивга ждала.  Красная
стрелка совершала круг за кругом.
     - Собственно, зачем я позвонил... Ты стала трудно работать. Через
силу; я приготовил для тебя стимул.  Завтра вечером в Вижну явится На-
зар... Чтобы с тобой говорить. Ты слышишь?..
     Прыгнуло, замирая, сердце.

                                * * *

     В половине третьего ночи Клавдия поднял телефонный звонок.
     Спустя десять минут он впрыгнул в приоткрывшуюся дверцу служебной
машины, и пузатая цистерна-поливалка,  степенно ползшая  вдоль  кромки
тротуара,  испуганно шарахнулась от черной с затененными стеклами бес-
тии.
     Ехали молча.  Позавчера Клавдий подписал приказ,  санкционирующий
участие Великого Инквизитора во всех оперативных выездах,  обусловлен-
ных чрезвычайной ситуацией;  сейчас, когда черная машина бесшумно нес-
лась пустыми, призрачно освещенными улицами, в его ноздрях стоял запах
горящего оперного театра. И подраненная рука напоминала о себе раздра-
жающим неудобством.
     У входа  в ночной клуб "Тролли" перемигивались маячками две поли-
цейские машины;  Клавдий прикрыл глаза. Он не чуял ведьмы. И это поче-
му-то было плохо.
     Вместо обычного вышибалы на входе  дежурил  мрачный  полицейский;
Клавдий не счел нужным предъявлять ему значок. За него это сделал иду-
щий позади Коста.
     - Спокойно, Инквизиция.
     Уютный зал,  направо бильярдная,  налево еще какая-то ерунда, на-
верное, бар...  Полным-полно полицейских. Полуодетые люди вдоль стен -
нет, это не люди, это полуодетые господа, посетители клуба "Тролли". И
их дамы, прикрывающиеся кто чем. Небрежно брошенное на столик вечернее
платье,  упавший бокал, лужа дорогого коньяка, впитавшаяся в еще более
дорогой ковер... Какая-то ажурная тряпочка под ногами...
     Стоп. Нечто в углу,  накрытое  простыней.  Простынями...  Пес,  и
здесь - жертвы...
     Клавдий закусил губу.  Он не чуял ведьму - но ощущал неясное нап-
ряжение. Как  будто держишь в руках фальшивую купюру - со смутным бес-
покойством, хотя глаза и говорят, что беспокоится нечего.
     Он обернулся к Косте. Тот мрачно пожал плечами.
     - Что случилось, хозяин?
     Высокий тучный  человек  с невыразительным лицом не был хозяином.
Просто дежурный администратор - и,  вероятно,  в скорости этого  места
лишится.
     Навзрыд плакала какая-то дама,  умоляя позволить ей уехать; поли-
цейские со скрытым злорадством отказывали. Кто-то просил разыскать об-
роненное брильянтовое колье,  кто-то бранился,  как последний грузчик,
но большинство  молча стояли вдоль обитых шелком стен.  Мужчины в смо-
кингах,  но с голыми ногами,  женщины - Клавдий поймал на себе  взгляд
блондинки,  чья одежда состояла из одной только скатерти, сдернутой со
стола и превращенной в набедренную повязку. В ложбинке между огромными
загорелыми грудями терялся золотой амулет на золотой же цепочке; дама,
по-видимому,  посещала специализированный пляж. Где еще приобрести та-
кой ровный загар без намека на тень от купальника...
     Клавдий ощутил, как напрягается его вышедшее из повиновения тело;
кажется, блондинка удовлетворенно подняла краешки губ.
     К счастью,  он разозлился. Злость оказалась сильнее животного по-
буждения; администратор вздрогнул, встретившись с Клавдием глазами.
     - Дело вот в чем, - сообщил розовощекий капитан полиции, неслышно
оказавшийся рядом.  - Здесь работала стриптизерша. Они взяли ее на ра-
боту месяц назад...  без документов.  Без документов вообще,  за  одни
только красивые сиськи!
     Розовощекий капитан сделал возмущенную паузу. Клавдию, находивше-
муся  в рабочем ритме восприятия,  она показалась долгим бессмысленным
молчанием.
     - Без документов взяли за красивые сиськи,  - проговорил он сухо.
- Дальше?
     Капитану понадобилось время, чтобы ухмыльнуться; Клавдий терпели-
во ждал.
     - И когда эта девка сегодня вышла на сцену...  они никто не может
толком рассказать!  Посудомойка  из  бара  успела позвонить в полицию,
представляете, посудомойка!..  А мы,  как приехали, сразу же позвонили
вам, потому как дело это по вашей части... Вот...
     Капитан кивнул молодому полицейскому,  несущему вахту около укры-
тых простынями тел.  Парень откинул ткань, стараясь глядеть в сторону.
     Пятеро, с неприятными лицами удавленников,  со следами веревки на
шее,  абсолютно голые... Четыре мужчины и полнотелая дама. Клавдий от-
вернулся.
     - На люстрах,  - розовощекий капитан снова сделал паузу,  на этот
раз зловещую.  - Кто на чем - на ремешках, на шнурочках... Так и висе-
ли,  как груши,  пока прочие...  ну,  так и не скажешь точно, чего бы-
ло-то,  по  вашей части это дело...  Стриптизом они все,  короче,  как
один...
     Клавдий вскинул голову:
     - Как?
     Капитан кивнул на тучного господина, сквозь шерсть на груди кото-
рого проступала изящная татуировка.  Тот шагнул  вперед,  несмотря  на
протестующий возглас наблюдающего за порядком полицейского:
     - Господа инквизиторы...  Я хотел бы сохранить в тайне свое  имя,
от прессы... Я достаточно известный в городе человек... Так вот, я го-
тов назначить достаточно высокую премию за поимку этой  ведьмы.  Боль-
шая, полная, черноволосая, на левом плече родинка...
     - Что здесь было? - мягко перебил его Коста.
     Известный человек потупился:
     - Мы все осознавали,  что делаем...  Это было...  ужасно.  Как  в
трансе, как под, извините, гипнозом...
     - Они все танцевали стриптиз, - с нервным смехом сообщил капитан.
- Все, мужчины и бабы, дотанцевались догола, а эта сука стояла смотре-
ла... Потом вешаться принялись... все бы перевешались...
     Известный человек поднял руку к лицу:
     - У нее из глаз были... знаете, такие... такие из глаз, вроде как
флюиды... если это можно так назвать...
     - А потом? Куда она девалась потом?
     Вмешался администратор. Тень скорого увольнения уже лежала на его
лице - но он ухитрялся сохранять самообладание:
     - Как только послышалась полицейская сирена...  Она  ушла.  Через
черный ход.
     - Почему  вы  ее  не задержали?!  - возмутился известный человек.
Тень на лице администратора проступила отчетливее.
     - Допрашивать будете?  - розовощекий капитан благодушно кивнул на
полуодетых, близких к истерике посетителей.
     Клавдий покачал головой.
     Присутствие ведьмы... Присутствия, вроде бы, не было. Тревога бы-
ла -  неопределенная  и потому все нарастающая.  Переходящая в чувство
опасности.
     Коста, руководитель опергруппы,  чуял еще острее. Его люди стояли
тесной группкой,  и Клавдий заметил,  что они  инстинктивно  стараются
держаться парами, спина к спине - значит, ощущают опасность тоже.
     - Отпускайте...  потерпевших, - сказал Клавдий розовощекому капи-
тану. - Эвакуируйте персонал и отзовите своих людей. В здании останет-
ся только инквизиция.
     Капитан на  минуту опешил - но возразить не решился.

                                * * *

     "Многие спрашивали меня,  и много раз я сам себя спрашивал:  а не
роднится ли мастерство инквизитора с искусством колдуна?.. Все мы зна-
ем,  что сила ведьмы - от ведьмовства ее,  и нет ничего удивительного,
если сударыни мои умеют безо всякого яда отравить источник и  отворить
кровь безо всякого ланцета...  Какого же рода та сила,  что обуздывает
сударынь моих, от века не знающих узды?..
     Говорят об инквизиторах, что они колдуны. Говорят, что начертания
на камне,  коими братья мои инквизиторы угнетают сударынь моих  ведьм,
есть не что иное,  как колдовские знаки; говорят, что инквизиторы под-
чиняют себе силою колдовства. Спрашивали и меня об этом, но я молчал.
     Те, что зовут себя колдунами и живут в пещерах, заставляя нетопы-
рей прислуживать себе - те,  как я думаю,  странны и  бесполезны.  Они
твердят, что  добывают  знание - но что их знание,  пыль на столешнице
непознанного... Их заклинания действуют одинаково на нетопырей  и  бе-
лок, и даже людей и ведьм - колдуны не делают разницы; их умение быва-
ет красивым и поражающим воображение - но и только.  Что проку в нето-
пыре, подносящем  вино - горько глядеть на мучимую тварь...  Еще никто
из тех, что зовут себя колдунами, не омолодил старика и не вернул пор-
товой шалаве ее давно забытое девство...
     Впрочем, я  отвлекся.  Вода в бутыли,  которую я положил себе под
ноги для согрева,  остыла - время распорядится, чтобы бутыль заменили.
В эту зиму самые крепкие ставни не спасают от холодов...  А у меня так
ноют суставы, и все ухищрения лекаря действуют неполно и совсем недол-
го...
     Говорят, что у колдунов не болят суставы.  Говорят,  что  колдуны
никогда не  болеют  -  и  здоровыми,  как  весенние птички,  ложатся в
гроб... Умирать здоровым обидно. Жить в болести - обиднее, но о чем я,
ведь будь я, Инквизитор Вижны, колдуном - к чему мне лекарские примоч-
ки?..
     Служанка пугается,  видя, как я смеюсь сам над собой...
     Значит ли,  что всякий инквизитор не есть в то же время колдуном?
Что умение инквизитора - не магический дар?  Что  такое  те  невидимые
петли, которыми  мы заарканиваем сударынь моих ведьм,  и почему они не
действуют на прочих?..
     Говорят, инквизитор,  умеющий  повелевать  ведьмой,  повелевает и
всеми другими тоже.  Да,  скажу я - как повелевает всякий человек, ис-
полненный внутренней силы;  нет никаких тайн в умении инквизитора под-
чинить себе друга, любовницу или хоть толпу горожан. Он делает это без
помощи своей  силы  - одной своей волей...  Но для начертания на камне
дознавательного инквизиторского знака одной воли мало.
     И тогда,  в ночной печали глядя в огонь,  я спрашиваю себя:  ведь
ведьмы тоже творят знаки?  Иные,  но природой своей схожие  с  нашими?
Что,  если  сила  инквизитора - всего лишь отражение ведьминской силы,
данной нам против ведьм и для того, чтобы мир оставался прежним?.."
     Ивга закрыла книгу.
     Мир оставался  прежним;  за окном поднимался рассвет.  И теперь о
встрече с Назаром можно с полным правом говорить - сегодня.

                                * * *

     Он наивно полагал, что знает о ведьмах все.
     Он шел вслед за Костой -  маркированным  инквизитором,  блестящим
оперативником; может быть именно поэтому его собственное внимание ока-
залось чуть притупленным.  А может быть,  нет - просто все, что случи-
лось потом, на несколько порядков превосходило его блестящую реакцию.
     Коста встал.  Начал поднимать руку,  будто желая защититься  -  и
медленно, как в рапиде, стал валиться на бок.
     И тогда Клавдий ощутил тоже.
     Потому что  ведьма была здесь.  Никуда не ушла.  Не сбежала через
черный ход.
     Силуэт, подернутый  дымкой  - она попросту сделалась недосягаемой
для их чутья.  В момент удара,  свалившего Косту,  Клавдий увидел ее -
только глазами, потому что чутье его молчало, полумертвое, ошпаренное.
     Да погибнет скверна.
     Женщина смеется. Покачивает на руках серый с блестками шарф - как
младенца; смеется снова,  и от этого ее смеха у него, возможно, приба-
вится седых волос.  Вот он,  старый его кошмар, повторяющийся, бывало,
из ночи в ночь - будто он встречает ведьму,  превосходящую его по  си-
лам...
     Нет, дело не только в этом.  Что за странный,  вызывающий,  неес-
тественный жест - она баюкает шарф...
     "Наша мать - нерожденная мать".
     Снова смех.
     Ее уход не был похож на бегство;  она как будто  не  допускала  и
мысли, что Клавдий станет ее преследовать. Шарф, переставший исполнять
роль младенца в жутковатой вызывающей игре, упал на паркет рядом с не-
подвижным Костой.
     - Стоять!!
     Он не произнес ни звука,  но она отчетливо слышала его окрик. По-
луобернулась, обнажила в усмешке зубы.
     Он ударил.
     Удар способен был свалить с ног пол десятка ведьм -  но  эта  лишь
улыбнулась шире; только секунду спустя он понял, что прорвал ее защит-
ную завесу и теперь может чуять ее.
     Но не может классифицировать.
     Щит? Флаг? Воин-ведьма?
     - Стоять, тварь!!
     Сквозная дыра. Колодец без дна.

     Был рассвет.
     Она бежала, едва касаясь асфальта босыми белыми ступнями; Клавдий
кинулся к машине,  где растерянный бледный водитель пытался и  не  мог
завести безотказный  прежде  мотор.  Клавдий вытолкнул его из-за руля,
упал на сидение сам,  сжал зубы,  напряг мышцы,  вырывая тупое  железо
из-под чужой воли;  двое парней Косты на заднем сидении,  похожие, как
близнецы, одинаковым движением вывели в воздухе каждый по знаку Пса. Он
ощутил их слабую, но помощь.
     Ведьма бежала по пустынной утренней улице,  по самой середине, по
осевой, но ступни ее все не утрачивали младенческой,  снежной белизны;
он собьет ее.  Если не удастся схватить - он собьет ее, бросит под ко-
леса...
     Машина не желала повиноваться.  Несмотря на его усилия,  на знаки
Пса  и  специальную маркировку,  нанесенную,  как положено,  на днище;
Клавдий дергал рулем,  уходя от столбов и бетонных оград, а ведьма бе-
жала легко, играючи, и расстояние между ними не сокращалось.
     "Тогда придет  она,  чудовищное  порождение  враждебных  человеку
сил...  Она придет,  и стадо кусачих мух сделается смертоносной армией
безжалостных ос..."
     Неужели?!
     Сбить на асфальт эту танцующую на бегу, хрупкую фигурку професси-
ональной  стриптизерши  -  прихлопнуть  поднимающуюся  гадючью голову,
оборвать весь этот кошмар, кошмар последних недель?..
     Всплеск его воли на мгновение высвободил машину - так,  что очер-
тания улицы на мгновение размазались,  а парни на заднем сидении опро-
кинулись на спинку;  инквизиция предпочитает мощные моторы. Расстояние
между Клавдием и ведьмой за несколько секунд сократилось вдвое; стрип-
тизерша обернулась,  в  ее глазах стоял смех.  Если бы руки Клавдия не
прикипели намертво к рулю - заткнул бы уши.
     В следующее  мгновение в машине потемнело - лобовое стекло покры-
лось трещинами,  сделалось мутным и непрозрачным. Клавдий инстинктивно
нажал на тормоза; тренированные парни на заднем сидении едва сумели не
вылететь ему на голову,  а он, тоже тренированный, но слишком "давно и
неправда", ударился о руль и помог бывшему стеклу градом осыпаться на-
ружу.
     "Тут головой надо работать, головой!.."
     Ну, боль-то он еще почувствует. Потом.
     - Патрон?..
     Он снова  видел  улицу.  Красный  полукруг восходящего солнца над
крышами, босая женщина,  выбегающая на перекресток... Розовыми прожил-
ками сверкают на асфальте подсвеченные солнцем трамвайные рельсы.  Си-
ним контуром встало в конце широкой улицы далекое здание вокзала.  Как
безмятежно, как красиво...
     Он упускает ЕЕ?!
     Ярость помогла ему собраться с силами;  его воля рванулась  вслед
за ней,  дотянулась из машины, навесила на босые ноги пудовые, неподъ-
емные гири... Или нет?!
     Да. Вот она споткнулась,  замедлила шаг...  Пытается вырваться, и
вырвется наверняка, но на это потребуется несколько секунд, тех самых,
вот этих...
     Улица снова размазалась по сторонам от машины - и в  лицо  ударил
ветер, и  запоздало  осыпался  последний  островок недобитого лобового
стекла. Солнце вставало, солнце, испуганно притормозила возвращающаяся
с работы,  опустевшая поливальная машина...  Ведьма хромала,  с каждым
шагом все более избавляясь от невидимого,  подаренного Клавдием груза,
и расстояние  до  нее становилось все меньше,  меньше,  меньше...  Вот
Клавдий различает прореху на подоле тонкого светлого платья,  защитный
узор на кожаном поясе, длинную царапину на обнажившейся голени и розо-
вое ухо, пробившееся сквозь пелену темных блестящих волос.
     Он напрягся,  готовясь к поединку. Возможно, самому важному. Воз-
можно, главному в его жизни. Может быть, последнему, как у инквизитора
Атрика Оля...
     Ведьма остановилась в самом центре  перекрестка.  Под  сплетением
черных проводов; остановилась и обернулась, и Клавдий встретился с ней
глазами.
     Она тоже знала о судьбе Атрика Оля.  И о судьбе убивших его ведьм
знала тоже. И теперь неподвижно стояла и смотрела, как несется прямо на
нее черная машина с выбитым лобовым стеклом...
     Нет, теперь она смотрела в сторону.
     Откуда-то сбоку,  с узкой булыжной улицы на перекресток  выползал
медлительный синий трамвай.  Первый трамвай сегодняшнего дня, еще сон-
ный,  еще пустой - ползущий к вокзалу трамвай номер два.  В квадратных
окнах отражалось низкое солнце.
     Еще мгновение назад ведьма была здесь - а теперь  уже  висела  на
подножке, обеими руками вцепившись в переднюю водительскую дверь;  еще
мгновение - синяя гармошка открылась, пропуская ведьму вовнутрь.
     Клавдий зарычал,  посылая ей вслед удар - слишком слабый,  потому
что надо было еще и совладать с машиной; ребята на заднем сидении вых-
ватили каждый по пистолету.  Это зря;  стрелять по ведьме - себе доро-
же...
     Трамвай дрогнул.  Дернулся,  как от боли - и пошел вперед,  попер
через перекресток,  игнорируя  все правила движения и свой собственный
честный маршрут.  Играючи перескочил через стрелку  -  Клавдий  увидел
запрыгавшие под  колесами искры.  Трамвай рванул,  въезжая на огромную
улицу Индустрии, поддал ходу, покатился под уклон...
     Поворот руля. Педаль, вдавленная в пол. Ветер, выедающий глаза.
     Невообразимо длинная улица Индустрии на всем своем протяжении еле
заметно уклонялась под гору.  Трамвай,  набравший скорость курьерского
поезда, грохотал, раскачиваясь из стороны в сторону, поднимая за собой
шлейф коричневой  пыли;  Клавдий,  щуривший воспаленные глаза,  сквозь
стекло различал оцепеневшую фигурку вагоновожатого.  И гордо выпрямив-
шуюся, прямо-таки  монументально  воздвигшуюся рядом женщину;  Клавдию
хотелось стрелять.  Если бы он не знал,  что всякая пущенная в  ведьму
пуля  почти наверняка убивает стоящего рядом свидетеля - а то и самого
стрелка...
     Улица Индустрии кончилась.  Будто вырвали из-под ног длинную ков-
ровую дорожку. Трамвай, не снижая скорости, вылетел на поворот.
     Непонятно, как  железо  может  издавать такой звук.  Не скрежет -
свист, будто тысяча обезумевших регулировщиков вопят в  свои  свистки,
взывая к ведьминому благоразумию...
     Трамвай, будто лошадь-иноходец,  разом оторвал от рельс все  свои
левые колеса. Уже в воздухе они продолжали бешено вращаться.
     Клавдий изо всех сил потянулся вперед,  словно  желая  поддержать
валящуюся на бок громаду; к сожалению, он был властен только над ведь-
мами. Над городским транспортом - никак.
     Трамвай рухнул.  Содрогнулась  земля,  лопнула ближайшая витрина,
трамвай перевернулся, вскинув колеса к небу, давя и кроша припаркован-
ные у тротуара машины;  перевернулся снова, и какое-то мгновение каза-
лось, что сейчас он ударит о стену дома с расколотой витриной - но си-
лы падения  не  хватило.  Трамвай - уже не трамвай,  а его изувеченный
труп - опрокинулся назад,  в железно-стеклянное месиво,  оставшееся от
ни в чем не повинных машин, и земля вздрогнула снова.
     Клавдий обнаружил, что сидит, изо всех сил уперевшись в приборную
доску, вдавив до отказа педаль тормоза,  хотя машина стоит неподвижно,
и на заднем сидении никого нет, дверцы распахнуты.
     Солнце вставало, из красного становясь золотым...
     Вагоновожатый умер в больнице.
     Двое пассажиров раннего трамвая остались жить,  а больше на месте
катастрофы никого, по счастью, и не было.
     Ведьмы не было тоже. Ее так и не нашли.

                                * * *

     Парусник-абажур светился изнутри.  На стенах студенческого жилища
лежали причудливые тени; Ивга хотела улыбнуться старой, такой знакомой
комнате - но не смогла.
     Чувство неподъемной вины.  Назар ни словом, ни взглядом не упрек-
нул ее  - но Ивга ощущала,  как с каждой секундой его присутствия груз
ее провинности делается все сильнее и жестче. И не могла радоваться.
     Стыдно смотреть  в  глаза.  Но так хочется смотреть,  так хочется
жадно ловить каждую черточку,  мельчайший отпечаток дней,  проведенных
порознь...
     Она вымучила-таки улыбку.  Присела на диван,  свидетель множества
страстных ночей:
     - Мне чаю... можно?
     Назар серьезно кивнул и ушел на кухню; Ивга, много дней ожидавшая
этой встречи, спрятала лицо в ладонях.
     За полчаса  до свидания ее прямо-таки мутило от волнения;  больше
всего она страшилась заметить брезгливость е его взгляде или жесте,  и
потому, давясь ненатуральным хохотом, первым делом сообщила:
     - Ты не бойся...  Ведьмы,  неинициированные,  они ничем от других
людей не отличаются... Даже физиологически, хоть у Старжа спроси...
     Эти слова лишний раз подтвердили,  что в ходе напряженного ожида-
ния рассудок Ивги слегка помутился - в здравом уме она вряд ли додума-
лась бы до такой глупости. Назар помрачнел, но промолчал.
     Теперь она сидела на диване,  закрыв лицо руками, и сквозь холод-
ные пальцы  просачивался волшебный,  праздничный свет корабля-абажура;
Назар хозяйничал на маленькой кухне,  и Ивге казалось,  что этот  звон
посуды -  насмешка  над ее мечтой.  Над ее маленькой и теплой,  уютной
грезой: светится абажур, и любимый человек кипятит на кухне чай...
     В воздухе витала нотка фальши.
     Так выросший ребенок, всю жизнь лелеющий в душе магическое воспо-
минание о покинутом городе своего детства, возвращается наконец на его
пыльные, потные, суетливые улицы - и топчется перед дверью родного до-
ма, растерянно сжимая ручку внезапно  потяжелевшего  чемодана.  Потому
что, оказывается,  необратимая потеря - не обязательно смерть. Вернее,
смерть по-другому,  когда внешне ничего не заметно и даже сам  умерший
не сразу понимает, что случилось...
     Назар принес две дымящиеся  чашечки.  Поставил  поднос  на  стол,
уселся на круглую вертящуюся табуретку в углу и оперся острыми локтями
об острые же колени.
     Ее фантазия все еще цеплялась за обломки мечты; в том мире, кото-
рый она в очередной раз для себя придумала,  Назар сел рядом и взял ее
руку в свою;  она хотела помочь мечте, подняться, подойти к нему и по-
ложить руки ему на плечи - но в последний момент испугалась,  ослабела
и едва успела подавить тяжелый вздох.
     Она чувствовала исходящий от него запах. Воротник его свитера пах
резковатым, незнакомым одеколоном,  и эта чужая ее обонянию струя то и
дело перебивала привычный аромат его кожи и волос.  Ивга глубоко вдох-
нула, ее ноздри дрогнули, пытаясь через всю комнату поймать ускользаю-
щий запах;  Назар заметил это и,  как ей показалось,  содрогнулся. Или
только  показалось?  Или это ее мнительность становится совершенно уже
болезненной, нестерпимой?..
     В ее придуманном мире Назар говорил, не переставая. Смеялся, гла-
дил ее руку и тысячу раз просил прощения за ее, Ивгину, провинность...
     С момента их встречи прошла тридцать одна минута. Старенькие часы
на стене безжалостно отцокивали время - а Ивга с  ужасом  чувствовала,
как ничего не происходит. Будто в пустом заколоченном ящике.
     И тогда ей захотелось, чтобы хоть что-нибудь случилось. Пусть да-
же плохое.
     И потому она спросила, заставив свои губы улыбнуться:
     - А как доктор Митец? Как поживает папа-свекр?
     Назар поднял глаза. Впервые за тридцать две минуты от начала сви-
дания Ивга встретилась с ним взглядом - и на мгновение задержала дыха-
ние.
     Потому что в глазах Назара не было упрека, которого она ждала, ни
брезгливости, которой она так боялась.  Это были  совершенно  прежние,
вот только смертельно усталые, больные и печальные глаза.
     - Ивга... Я без тебя жить не могу.

     Чай так и остался невыпитым;  более того,  одна из чашек сосколь-
знула со стола и оставила на ковровой дорожке темную непросыхающую лу-
жицу. Абажур-кораблик невозмутимо плыл под белым небом  потолка,  а  в
комнате тем временем бушевал неистовый, малость истеричный шторм.
     Хлипенькая молния на старых Ивгиных джинсах не выдержала  внезап-
ного всплеска эмоций; Ивга безжалостно ее доломала. Так сжигают мосты;
Ивга стягивала с себя все подряд, и голова у нее кружилась, как от из-
рядной дозы спиртного, и по полу прыгала шальная пуговица от Назаровой
тенниски. На ковер упали джинсы и свитер, полосатые носочки свернулись
клубками,  как два перепуганных ежа;  штаны Назара улеглись в каком-то
замысловатом балетном пируэте, и сверху шлепнулась заколка для Ивгиных
рыжих волос. Кораблик плыл, освещая комнату вполне интимным загадочным
светом.
     - Я... без тебя... не...
     Через минуту они свалились с дивана. Прокатились через всю комна-
ту, обнимаясь,  смеясь сквозь слезы, сминая брошенную одежду; у подно-
жия круглой табуретки случился наивысший миг их любви,  после чего, не
разжимая объятий,  они снова взобрались на диван,  под одеяло, и опять
вцепились друг в друга, как два исстрадавшихся без ласки клеща.
     - На...заруш...ка... Я...
     Он пах теперь свежим горячим потом,  и Ивга вдыхала  его  аромат,
как обалдевший кот нюхает валериановые капли.  Одеяло дергалось, будто
поверхность штормящего моря;  кораблик медленно  поворачивался  вокруг
своей оси,  плавно поводя острым бушпритом. Вокруг корабля вилась чер-
ная бабочка,  неестественно огромная в сравнении с маленьким  парусни-
ком;  Ивга, придавленная горячим тощим телом, совершенно ясно осознала
вдруг, что все ее прежнее существование было всего лишь предисловием к
этому  мигу настоящей жизни.  И изо всех сил пожелала,  чтобы этот миг
длился вечно.

     Под утро пошел дождь.
     Ивга лежала на спине,  натянув одеяло до самого носа. Дождь дели-
катно постукивал по жестяному козырьку над окном,  а Назар сладко  со-
пел,  по-кошачьи прикрыв лицо ладонью; а больше в мире не было никаких
звуков. Ни шороха.
     Ивга не спала.
     Сквозь плотно прикрытые шторы не умел пробиться никакой  рассвет;
в комнате  было темно,  но Ивга знала,  что там,  снаружи,  уже сереет
дождливое небо.  И,  может быть,  ветер скоро разгонит тучи.  И, может
быть, еще проглянет освобожденное солнце...
     Она опустила веки.  Незнакомо, неприятно ныло в груди - у нее ни-
когда в жизни не болело сердце. Правда, все бывает в первый раз...
     Хотелось поднять руку и потереть ребра с левой стороны - но  Ивга
боялась разбудить Назара.
     В детстве ее заботили ощущения складных кукол -  тех  самых,  что
вкладываются одна в другую,  меньшая в большую,  маленькая в меньшую и
так до самой крохотной;  ее интересовало, что чувствует кукла, выбира-
ясь, как из пальто, из чрева своей предшественницы и глядя на себя как
бы со стороны...
     Теперь она выбралась из себя,  будто складная кукла. И со стороны
увидела рыжую девчонку, лежащую в обнимку со спящим парнем. И задержа-
ла дыхание от тягостного предчувствия.
     Уже утро;  эта рыжая девчонка проспала каких-нибудь полчаса -  но
за время своего короткого сна успела увидеть верхушки леса, стелющего-
ся далеко внизу,  дымные коридоры горящего театра и тени танцующих чу-
гайстров.  Вчера вечером она впервые в жизни пожелала остановить время
- но время не послушалось, и правильно сделало.
     Этот парень...  нет,  он  не изменился.  Он не сделался старше за
время вынужденной разлуки; Ивга смотрит, как расслабленное счастье по-
немногу сползает с его спящего лица.  На переносице рождается складка,
печально опускаются уголки губ - Назару снится выбор, который предсто-
ит сделать  нынешним утром.  Неприятный,  тревожный сон.
     Ивга с ужасом поняла, что предчувствие в ее груди сейчас сменится
ОСОЗНАНИЕМ.
     Ей захотелось закрыть глаза,  зажмурится перед лицом  неминуемого
понимания - но если не решиться посмотреть судьбе в глаза,  она обяза-
тельно догонит и пнет в спину.  А то и пониже спины; Ивга перевела ды-
хание и впустила в себя осознание утраты.
     Оно оказалось коротким и совершенно неболезненным.  Просто  отры-
вистое слово: все.
     Все, вот теперь все. И как-то даже легче; она не может объяснить,
почему так случилось.  Не знает таких слов.  Она просто чует. Так, на-
верное, лисица осознает момент,  когда лисенок больше не  нуждается  в
опеке, в узком шершавом языке, в тепле мохнатого бока...
     Все.
     Она выскользнула из-под одеяла и в полутьме принялась одеваться.
     Разорванная застежка  на  джинсах  заставила ее беззвучно распла-
каться. Ну что за неверная нотка в патетической  сцене  расставания  -
негоже юной деве идти по улице в расстегнутых штанах...
     Она знала,  где  у Назара хранятся иголки с нитками.  Она сама их
туда положила;  Назар спал,  складка на его  переносице  делалась  все
глубже, а его бывшая невеста поспешно сшивала  брюки  прямо  на  себе.
Стежок за стежком,  сдавленное шипение, когда иголка с размаху воткну-
лась в тело...
     Он проснется - и испытает облегчение. Может быть, сам себе в этом
не признается - ему будет казаться,  что он  подавлен,  обижен,  может
быть, даже  предан...  Но главным его чувством будет ощущение свободы,
и доктор Митец наверняка это оценит. Славный доктор Митец...
     Ивга перекусила нитку.  Штаны ее были зашиты наглухо, Назар спал,
под темным потолком плыл темный парусник,  потерявший вместе со светом
и большую часть своего очарования. Все.
     Уже в дверях она подумала,  не написать ли  записку  -  несколько
слов, как это делается в мелодрамах...
     Но у  нее не было ни огрызка карандаша,  ни пачки от сигарет,  ни
даже конфетного фантика.
     А потому она молча вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

                             ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
                             -------------

                                * * *

     "...Братья мои  инквизиторы часто спрашивают меня о природе мате-
ри-ведьмы, матки... Даже служанка сделалась столь любопытна, что спра-
шивает о  том же...  и когда я говорю,  что о подобном следует осведо-
мляться не у меня,  а у собственно матки - тогда рождаются слухи,  что
старик Оль рехнулся умишком...
     Что мои догадки?.. Вымыслы, домыслы, раздумья... Иногда мне дума-
ется, что матка не родится одна. Что множество маток рождается в одно-
часье, дабы в истребительных поединках уцелела сильнейшая...
     ...длинная и теплая осень;  я велел горничной... и положить в ка-
бинете вместо ковра.  Их дух освежает,  шорох успокаивает... Но пыль -
пыль порождает кашель,  после дня трудов я всю ночь не мог заснуть,  а
наутро велел собрать листья и выбросить...
     На трех главных площадях вчера сложили новые костры...
     ...Природа моих сударынь непостижима.  Мы можем возомнить себя на
месте букашки, грызущей лист для того, чтобы утолить голод... Мы можем
вообразить себе это,  ибо голод не чужд и нам. Мы можем в грезах своих
поставить  себя  на место оленя,  покрывающего оленицу,  ибо похоть не
чужда и нам...  Но никто из нас не никогда сумеет понять,  что  движет
матерью-ведьмой. Почему  она нарожает своих чад и потом нередко губит
их...  Когда честолюбивый государь проливает кровь своих и чужих  под-
данных - мы понимаем,  потому что гордыня не чужда и нам... Когда алч-
ный лекарь позволяет болезни разрастаться,  чтобы потом взыскать втрое
с отчаявшихся больных - мы понимаем,  что это корыстолюбие одолело его
совесть...  Сударыни мои ведьмы не честолюбивы и не алчны. Им не нужны
ни деньги,  ни власть; они не чувствуют голода и не испытывают похоти.
Они не понимают,  что есть добро и что называется злом - они  невинны.
Они губят нас одним своим существованием..."

     - ...Госпожа,  э-э-э...  Лис.  Господин Великий Инквизитор просит
передать,  что на сегодня в ваших услугах не нуждается. Сейчас вас от-
везут домой...
     - Я сама дойду,  - сказала она машинально.  Референт - не  Миран,
другой - печально покачал головой:
     - Таковы распоряжения господина Инквизитора,  он страшно занят, я
ничего не в силах изменить... За вами зайдут.
     - Господин Великий Инквизитор не желает меня видеть?  Даже на ми-
нуту?
     Референт развел руками:
     - Я все изложил,  как велел передать господин Старж...  Ничего не
могу добавить. Ничего.

     Сопровождающий был знаком ей - щуплый мужчина преклонных лет, всю
жизнь прослуживший на вспомогательных должностях и нимало этим не сму-
щающийся; Ивга помнила веселый нрав этого вечного  ассистента,  и  тем
неприятнее показалась ей его теперешняя угрюмость. Здороваясь с Ивгой,
он едва разомкнул плотно сжатый рот.
     - Что-то случилось? Неприятности?
     Сопровождающий не ответил; возможно, он не расслышал вопроса, за-
данного почти  на ходу.  Ивга еле поспевала за провожатым,  ведущим ее
хитросплетениями коридоров и лестниц - вечный ассистент  почему-то  не
пользовался лифтами; неподалеку от главного входа - Ивга немного умела
ориентироваться во чреве Дворца - провожатый замешкался.
     - Сейчас попрошу вас обождать в машине...  Нет. Следуйте за мной.
Минутная задержка.
     Ивга покорно поплелась, то и дело отставая, скоро потеряв всячес-
кую ориентацию;  пышные коридоры-залы с неподвижными фигурами охранни-
ков сменились  мрачными  коридорами-щелями,  как в каком-нибудь унылом
казенном заведении. Ивга понятия не имела, в какую часть Дворца завела
ее "минутная задержка";  наконец провожатый остановился и открыл перед
Ивгой стеклянную дверь, замазанную белой больничной краской.
     Здесь были люди.  Женщины, сидящие на длинной скамейке у стены. И
молчаливый охранник,  дремлющий в кресле напротив других дверей, груз-
ных, бронированных.
     У Ивги пересохло во рту. Непонятно отчего.
     - Обождите, - провожатый кивнул ей на свободное кресло и поспешил
к дверям, на ходу извлекая какие-то бумаги из какой-то папки; проснув-
шийся охранник поймал его взгляд,  и Ивга успела заметить,  как вечный
ассистент указал на нее глазами. Проследи, мол.
     Она села на краешек кресла.
     Ожидающих женщин  -  а  они именно ожидали,  это было видно по их
неловким, напряженным позам - было четверо;  теперь все они рассматри-
вали Ивгу. Не нахально - исподтишка; среди четверки была старуха, жен-
щина средних лет и две юных девушки,  худая и пухленькая;  ни одна  из
ожидавших не походила на других ни одеждой,  ни лицом,  ни повадками -
но Ивга  ясно  чувствовала некое родство,  объединяющее женщин вернее,
чем общая скамейка.
     Спустя минуту она поняла. Вернее, ей показалось, что она поняла -
ожидающие, похоже,  были ведьмами. Неинициированными, как и она; обще-
ние с Клавдием Старжем,  помимо прочих благ, дало Ивге понятие о приб-
лизительной классификации себе подобных.
     Дверь приоткрылась;  Ивга встрепенулась в ожидании провожатого  -
но вместо него в коридор вышла черноволосая,  бледная женщина с запла-
канными глазами.  Отворачиваясь, прошла мимо охранника к выходу. Сидя-
щие на скамейке проводили ее взглядом.
     - Следующая,  - сказал механический голос,  и Ивга только  сейчас
увидела решетку динамика над бронированной дверью.
     Одна из девчонок,  пухлая,  неуклюже поднялась,  втянула голову в
плечи, съежилась - и шагнула в дверь,  туда, откуда вышла заплаканная;
три пары глаз,  помозолив закрывшиеся бронированные створки, снова ос-
тановились на Ивге.
     И тогда она окончательно поняла,  что их объединяет. У всех троих
были одинаково тусклые лица и затравленные глаза.
     "Рассказать тебе, как берут на учет?.."
     "Ведьма, помни,  что общество не отказывается от тебя.  Отрекшись
от скверны и встав на учет,  ты сделаешь себя полноправным и  законным
гражданином..."
     Вот они,  полноправные и законные граждане.  Вот, сидят рядочком.
Как часто они ходят...  отмечаться?  Раз в месяц, раз в неделю? Или, в
связи с особым положением, каждый день?..
     Унылые, забитые,  загнанные в угол. Так выглядят цепные медведи в
цирке... Когда шкура лесных царей обвисает  клочьями,  глаза  гноятся,
когда они кружатся под бубен на задних лапах...
     Ивга опустила голову,  желая уйти от этих,  все более назойливых,
взглядов. Ей вдруг сделалось муторно.
     Назар... Клавдий.  Значит ли это...  что Ивга  смотрит  сейчас  в
тусклые зрачки своего собственного скорого будущего?
     "...Тебе помогут в выборе судьбы. Целлюлозная фабрика в пригороде
и  отеческий  надзор Инквизиции вполне соответствуют твоим взглядам на
жизнь, правда?.."
     С Назаром все кончено. Надежды нет; для Великого Инквизитора она,
возможно, отработанный материал. Выбор?..
     Мы тоже были такими, молча говорили лица сидящих на скамейке жен-
щин. Мы тоже клялись себе,  что умрем в неволе... Но у нас нет выхода.
Мы живем... мы были такими же, как ты, с блестящими глазами, с упрямс-
твом и злостью...  а ты станешь такой  же,  как  мы,  с  нашей  покор-
ностью... И ты увидишь, в этом есть даже некоторые... преимущества...
     Ивга втянула воздух сквозь сжатые зубы - бронированная дверь рас-
пахнулась, и ее провожатый, еще более угрюмый, не останавливаясь, про-
шел мимо:
     - Идемте...
     Закрыв за спиной белую стеклянную дверь, Ивга испытала мгновенное
облегчение.

                                * * *

     В семь  часов  вечера взвыла сирена,  означающая экстренный выезд
наряда Инквизиции;  в  семь  тридцать из оцепленного здания городского
цирка группками стали выводить детей и родителей.  Хорошенький  подбор
объектов, думал  Клавдий,  поскребывая ногтем пластырь на лбу.  Ночной
клуб, теперь цирк...
     Тучи, так долго сгущавшиеся над провинциями,  наконец-то пришли в
Вижну.
     Накануне герцог  требовал отчета на Государственно совете - Клав-
дию удалось отбиться. Власти во все времена желали подчинить себе Инк-
визицию - порой из жадности,  порой из страха; все Великие Инквизиторы
всех времен более или менее успешно противостояли этому хищному  жела-
нию. Клавдий не был исключением.
     Утренние газеты  вышли с фотографиями опрокинувшегося трамвая;  в
вечерних уже не было ни слова ни о чем, кроме нашествия ведьм. Бывалый
оперативник Коста пришел в сознание в реанимации городского госпиталя,
но отчеты врачей о его  здоровье  оставались  весьма  неопределенными.
По-видимому, кровоизлияние в мозг.
     Клавдий прекрасно понимал,  что, в отличие от Рянкской эпидемии и
попытке теракта на стадионе в Однице, все случившееся в Вижне есть по-
ка что просто психологическая атака. Эффектное запугивание, нагнетание
страстей; страх для ведьмы - питательная среда.  Чернозем...
     Эффектное запугивание. Но уже пролилась кровь.
     Ничем не  прикрытые,  мокли под дождем трупы льва и трех тигров,
застреленных ошалевшей полицией. Воющие санитарные машины одна за дру-
гой увозили из цирка окровавленных зрителей;  женщин, бывших в тот ве-
чер в здании цирка, под угрозой резиновых дубинок отсортировали, окру-
жили пластиковыми щитами и стали выпускать через один-единственный уз-
кий вход,  по одной, под перекрестным взглядом двух рабочих инквизито-
ров; плакали дети, цепляясь за юбки матерей. Лопались надувные шарики;
кто-то проклинал ведьм,  кто-то костерил  Инквизицию.  Клавдий  стоял,
внешне безучастный,  изредка придерживая ладонью дергающееся веко;  он
снова не чуял ведьмы. Как тогда, в ночном клубе; он боялся ошибиться и
потому стоял, ждал, бездействовал.
     Он стоял,  и мечущаяся толпа обтекала его, не задевая; только де-
вочка лет восьми,  со сбившимся на затылок белым бантом,  налетела  на
него  и  вскинула круглые от ужаса глаза.  Где-то в перепуганной толпе
металась в такой же панике ее потерявшаяся мама.  Или, попав в окруже-
ние из пластиковых щитов,  не могла без очереди вырваться наружу - все
ведь спешат, у всех ведь дети...
     - Не бойся,  - сказал Клавдий, но девочка реагировала не на слова
- она и не слышала слов - а на чужое, жесткое, страшное лицо. А потому
она заревела в голос и кинулась прочь.
     Подробности этого представления Клавдий узнал уже потом. Просмат-
ривая видеозапись свидетельских показаний, пролистывая отчеты и объяс-
нительные записки,  он воссоздал ход событий лучше, чем мог бы пронаб-
людать его, сидя в зале среди нарядной, хрустящей конфетами малолетней
толпы;  в какой-то момент он, плавающий в клубах сигаретного дыма, со-
вершенно реально и остро ощутил себя ребенком на  представлении.  Хоть
бы и этой самой девочкой со сбившимся бантом...

     ...Сперва было фойе,  где продавали воздушные шары и  конфеты  на
палочках;  был запах духов и пудры,  и перебивающий все запах зверей -
не противный,  скорее волнующий,  щекочущий  ноздри.  Были  деревянные
кресла с откидными сидениями, ерзающие соседи, три напевных звонка - и
замирание в груди,  когда яркий свет стал медленно гаснуть...  Эта де-
вочка с белым бантом на макушке давно не была в цирке. Очень давно.
     На вечернее представление являлись обычно не классами во главе  с
учителем, а семьями во главе с мамой или бабушкой; во втором отделении
была анонсирована группа дрессированных  хищников,  в  первом  публику
удивляли братья-фокусники, близнецы, чье сходство ограничивалось толь-
ко одинаковыми черными комбинезонами и  красными  кепочками,  надетыми
козырьками назад. Ребенок из зала, добровольно поучаствовавший в номе-
ре, получал на память точно такую же кепку - из картона; охотников на-
биралось немало,  и набралось бы еще больше, если бы заботливые мамы и
бабушки не удерживали чад - им было неприятно смотреть,  как  их  дети
залезают  в огромные черные ящики,  которые потом протыкаются шпагами,
распиливаются циркулярными пилами или проворачиваются над  огнем.  Де-
тям, наоборот, представление нравилось, и потому первое отделение даже
продлилось на одиннадцать минут дольше обычного...
     Был азарт,  жгучее желание выскочить на арену, туда, куда смотрят
сотни глаз, где кругами лежит белый свет прожекторов, куда целыми ора-
вами бегут ребятишки постарше и посмелее; была робость, от которой хо-
лодели ноги и немел отсиженный за время представления зад. Был укориз-
ненный взгляд  матери;  замирало  сердце,  когда круглая щербатая пила
вгрызалась в ящик,  куда перед тем влезли трое мальчишек.  И была  ра-
дость, когда  мальчишки  выскочили наружу целые и невредимые - только,
кажется, двое... А может быть, третий выскочил из другого ящика. А мо-
жет быть, сразу убежал к маме, в зал...
     Оркестр гремел и колотил в перламутровые барабаны - самый настоя-
щий оркестр, где главным инструментом были огромные желтые тарелки. На
музыкантах были фраки с блестками, и, чтобы лишний раз полюбоваться на
них, девочке приходилось привставать со своего места и вытягивать шею,
отвлекаясь от происходящего на арене...
     А у самого края арены стояла тетя в некрасивом голубом платье, и,
кажется, что-то говорила, и губы ее странно кривились.
     А потом  выскочил распорядитель - высоченный усач,  и на его пуд-
ренном лице,  таком самоуверенном в начале представления,  был  теперь
почему-то страх... Такой настоящий и неприкрытый, что девочка с бантом
испугалась тоже,  и сосед ее,  маленький мальчик в коротких  бархатных
штанах, испугался тоже и даже заплакал. Распорядитель что-то выкрикнул
притворно-веселым голосом... И девочка сразу поняла, что на самом деле
ему вовсе не весело.
     А тетя в некрасивом платье перелезла через бортик -  неуклюже,  и
платье задралось... Тетя заглядывала в ящики для фокусов, а потом ста-
ла хватать за плечи самих дядек-фокусников, и девочка наконец-то расс-
лышала, что она говорит:  "Где ребенок... где Павлик... прекратите ду-
рацкие шутки,  у ребенка больные почки... Ему нельзя... Немедленно да-
вайте ребенка..."
     А у входа на арену столпились еще несколько теток и  один  расте-
рянный парень,  чей-то  старший  брат;  и все они зачем-то наседали на
распорядителя, но тот не стал с ними разговаривать, улизнул за бархат-
ную портьеру...
     А потом погас свет.
     Кто-то засмеялся, кто-то захлопал, кто-то засвистел; перепуганный
мальчик-сосед зарыдал в голос,  его мать схватила его на руки,  громко
ругая глупое представление... Чей-то папа, сидящий прямо за девочкиной
спиной, хохотал и стыдил своего маленького сына,  говорил, что бояться
нечего и трусишек в цирк не пускают...
     А потом на арене кто-то закричал.  И закричали в публике -  сразу
несколько голосов,  и девочка тоже хотела закричать - но мама схватила
ее в охапку.
     Свет включился.  Погас снова; включился и замигал, как это бывает
по телевизору, если на космическом корабле авария.
     На арене была клетка.  Дверца висела на петлях; полосатый малень-
кий тигр стоял на дяденьке-фокуснике. И морда у него была в красном. И
рядом бегала тетенька, которая все кричала и звала своего Павлика.
     А потом вышли еще два тигра. И лев, такой красивый, как рисуют на
картинках. Девочка совсем не испугалась - но посмотрела на маму и сра-
зу почувствовала, как сидение под ней делается мокрым.
     А потом выскочил человек со шлангом, будто поливать цветы. И уда-
рил струей по тому тигру,  что стоял на  фокуснике...  А  другой  тигр
прыгнул на него, и тогда распорядитель поднял руку, и что-то хлопнуло,
потом еще... И девочка увидела, что распорядитель стреляет из пистоле-
та, но никак не может попасть...
     А потом все кинулись к выходам, и кого-то прищемили.
     А потом  выскочил укротитель в красном фраке и спортивных штанах.
И тоже стал стрелять.
     А на арене натекла целая лужа из разорванного шланга...
     А потом навалилась толпа и разъединила девочку и ее маму...
     А потом,  в диком ужасе мечась среди незнакомых, вроде бы слепых,
сбивающих с ног людей, она наткнулась на неподвижно стоящего человека,
и у него было такое злое, такое... лицо... ма-ма...

     В тот самый момент, когда девочка, захлебываясь слезами, скрылась
в толпе - тогда будто пленка лопнула у него в мозгу. Он ПОЧУЯЛ.
     Сбивая попадающихся по дороге людей,  он кинулся к служебному вы-
ходу. По-быстрому, прямо через арену, где чем-то ужасно воняло, расте-
калась вода из шланга и валялись обломки магических ящиков.  Так,  на-
верное,  бежит собака по стынущему следу.  Совсем-совсем  остывающему,
вот-вот потеряется...
     "Скорая помощь" отъезжала.  Клавдий заорал полицейскому, приказы-
вая остановить,  но тот растерялся,  не понял;  тогда Клавдий выхватил
из-под мышки свой обычно бесполезный служебный  пистолет  и  выстрелил
машине по колесам.
     - Инквизиция!..
     Он ткнул проблесковый значок полицейскому в нос,  отшвырнул с до-
роги зеваку и кинулся вдогонку притормозившей "Скорой". И, еще не отк-
рывая дверцы, ощутил хищную готовность сгруппировавшейся ведьмы.
     Рядом с водителем сидел юноша в широкополой шляпе,  в  щегольском
цветастом галстуке; Клавдий резко вытянул сцепленные руки по направле-
нию к его сузившимся глазам.  Глупо икнул водитель, и застонал раненый
на носилках.
     Юноша схватил себя за горло. Извернулся, пытаясь уйти от инквизи-
торской хватки; бледные щеки приобрели зеленоватый оттенок. Мощная аг-
рессия - но слабая защита...
     Юноша тонко заверещал, выгибаясь мостом; пиджак на груди разошел-
ся, шелковая рубаха натянулась, четко обрисовывая контуры двух неболь-
ших крепких грудей.  Клавдий ударил еще. И еще раз - но этот последний
удар был лишней,  ничем не оправданной жестокостью. Ведьма погрузилась
в беспамятство.
     Водитель смотрел,  разинув рот, и в его глазах Клавдий вдруг уви-
дел себя - изверга,  без всякого повода издевающегося над человеком...
над женщиной.  Потому что,  оказывается, юноша в широкополой шляпе был
девушкой -  но это слишком незначительная провинность,  чтобы стрелять
по санитарной машине,  чтобы вламываться,  мучить, доводить до обморо-
ка...
     - Инквизиция города Вижны, - с отвращением выговорил Клавдий.
     К машине бежали. Со всех сторон.

                                * * *

     "...Кто смотрит со стороны - удивляется и страшится... Инквизитор
поражает любую из сударынь моих, не касаясь ее, одним только неслышным
приказом... Знаки  высекаются  на  камне и чеканятся на железе - знаки
помогают нам держать сударынь моих в узде...  Знак - щит,  а  порою  и
острие... Но только не в открытом бою. Порою, сраженный отчаянным напо-
ром,  кто-нибудь из братьев моих оставлял знак прямо в  воздухе  -  но
предприятие это,  для многих непосильное и порою безнадежное,  слишком
редко приносило победу...  Ибо знак,  оставленный в  воздухе,  требует
больших усилий и слишком мало отдает взамен...
     Сегодня я впервые остановился передохнуть,  поднимаясь  по  своей
лестнице. Годы...  Кухарка  засолила на зиму пять бочонков груздей,  и
еще пять бочонков разнообразных солений,  и десяток окороков поставили
из коптильни...
     Я не желаю,  чтобы приходила осень. У меня дурное предчувствие...
     ...избавить этих троих от костра. А ту, что травила колодцы, дос-
тавить на суд в ее же общину...
     Годы гнетут мои плечи,  и что скажу я небесному судье, став перед
его престолом? Что всю жизнь губил сударынь моих... ибо они губили то-
же?..
     Зачем я взял на себя этот камень?..  Мне приходит  наваждение,  я
стою на костре, который сам же и сложил...
     Вина сударынь моих ведьм тяжелее моей...  Я скажу небесному судье
- пусть взвесит..."
     Телефонный звонок показался ей  невыносимо  громким.  Целый  день
никто не звонил,  целый вечер прошел в тишине, над дневником человека,
умершего четыреста лет назад;  еще не поднимая трубки, Ивга почувство-
вала, как влажнеют ладони.
     Назар? Обида, осуждение, зов?..
     Трубка была прохладной и тяжелой;  вероятно,  Ивга до конца жизни
будет ненавидеть телефоны. За их внезапность и предательскую неопреде-
ленность.
     - Ты мне нужна. Сейчас.
     Клавдий.
     Странно, но она испытала едва ли не облегчение.
     Она НУЖНА.

     На этой  ведьме были свободные штаны и шелковая рубашка под стро-
гим мужским пиджаком.  В присутствии Старжа у нее шла носом  кровь,  и
потому она не отнимала от лица замызганного клетчатого платка; из сво-
его укрытия Ивга наблюдала и слышала весь допрос, и не раз и не два по
ее  спине  пробирал  противный  холодок - никогда прежде она не видела
Клавдия ТАКИМ.  Вот уж инквизитор, инквизитор до мозга костей... будто
черный капюшон с прорезями прирос к его лицу. Страшно; гадко смотреть,
и, что самое неприятное, даже привычная Ивга ощущает сейчас его напор,
ежесекундно преодолевая тошноту и головную боль.
     - ...А вот подумай. И о том, что тебя ждет, подумай тоже...
     - Плевала я... не пугайте.
     - Вижу,  как ты плевала, воин. Твоя защита не крепче яичной скор-
лупы. Не заставляй меня готовить омлет.
     - Чего вы хотите?.. - ведьме, при всей ее озлобленности, приходи-
лось туго. Ивга сцепила пальцы, желая, чтобы ЭТО поскорее закончилось.
     - Имена.
     - Я не знаю...
     - Имена!.. Имя твоей нерожденной матери. Или уже рожденной, а?
     Ведьма зашаталась.
     - Стоять, воин... Матка позвала тебя? Зовет и сейчас?
     - Н-не...
     - Слушай меня,  Юлия.  Смотри на меня...  Думай,  зараза, о хоро-
шем... Ивга!!
     Ивга вздрогнула от окрика. Переждала всплеск головной боли, двумя
пальцами отслонила меченную знаком занавеску. Выбралась из своей ниши;
ведьма пребывала в трансе, руки Клавдия лежали на ее плечах.
     - Ищи зов,  Ивга.  Самое ценное,  радостное...  Теплое,  любимое,
зараза...
     - Не мучьте ее, - попросила Ивга негромко.
     - Что?!
     - Вы обращаетесь с ней, как с животным.
     - Да?!  А пятеро детей,  умерших прямо в цирке? А девять человек,
скончавшихся в госпитале?  А четыре мальчика,  пропавших без вести,  и
сотня тяжелораненых, разбросанных по всем больницам - это как?!
     Ивга с удивлением увидела,  что Клавдий не просто утратил обычное
бесстрастие - он удерживает бешенство.
     - Ты  соображаешь?  Ты  понимаешь,  что теперь придется взять под
стражу ВСЕХ ведьм?  А действующих придется... я не знаю, отстреливать,
что ли...  И тебя,  между прочим, придется посадить за решетку, потому
что матка с таким же успехом может сидеть и  в  тебе  тоже...  Зараза.
Зар-раза... Ищи, Ивга. Ищи матку...
     - Не волнуйтесь,  - сказала Ивга неожиданно для себя.  И увидела,
как блеснули глаза в прорезях капюшона:
     - Чего?!
     - Успокойтесь.  Истерикой делу не поможешь, так ведь? А у меня от
вас очень голова болит.  И у нее,  - она указала на ведьму,  - тоже...
Возьмите себя в руки, Великий Инквизитор.
     Непонятно, слышали ли ее стражники в нишах - по крайней мере, от-
туда не донеслось ни звука; долгое время тишина в допросной нарушалась
только сбивчивым дыханием пребывающей в трансе ведьмы.
     - Спасибо,  -  сказал Клавдий глухо.  - Спасибо за хороший совет.
Можешь считать, что я им воспользовался... Теперь мы будем работать.
     Он взял из рук допрашиваемой смятый клетчатый платок и тщательно,
без брезгливости, вытер ее окровавленные губы.

     Допрос закончился под утро;  Ивга чувствовала себя, как после ку-
пания в канализационном стоке.
     Молодая ведьма была охвачена страстями.  Человеческие  побуждения
представлялись ей теплым месивом, вроде той жижи, что поднимается пос-
ле дождя на дне заброшенных строительных ям;  Ивге являлись, почему-то
в черно-белом свете, картины многочисленных людских сборищ - сплетение
запахов, звуков,  рваная сеть голосов.  Извиваясь от напряжения,  Ивга
накрывала толпу собственными невидимыми ладонями - и чувствовала,  как
щекочут кожу заметавшиеся в ужасе комочки. Чуть сжимала пальцы - и от-
пускала снова, и еле удерживалась, чтобы не сжать совсем, и в этом ба-
лансировании на грани экстаза находила величайшее удовольствие...
     А потом все закончилось.  Теперь она была ребенком - вернее,  од-
новременно несколькими детьми. Девочкой в белом бальном платьице, сто-
ящей посреди пустого зала;  голым младенцем в кромешной темноте огром-
ной комнаты и продрогшим до костей подростком в мокрой насквозь  одеж-
де. И еще кем-то, и,  кажется, еще... Девочка шла, осторожно перестав-
ляя ноги в тесных туфельках,  шла,  вслушиваясь в  тишину,  напряженно
ожидая чьего-то зова; младенец упорно полз по холодному и гладкому по-
лу,  ощущая впереди источник тепла, а подросток брел по колено в воде,
ожидая увидеть, наконец, проблеск света...
     Ивга заплакала от тоски.  Так мучительно и неправдоподобно  долго
тянулось ожидание.
     А потом восторг взорвался внутри  нее,  как  взрывается  петарда.
Так, что посыпались искры из глаз.
     Девочка в бальном зале содрогнулась от предчувствия.  Сейчас  она
услышит родной голос - и, захлебываясь смехом, кинется навстречу. Мла-
денец радостно закричал - сейчас  он  уткнется  в  необъятную  горячую
грудь, полную вкусного молока. Отчаявшийся подросток зажмурился, пото-
му что секунду спустя он разглядит, наконец, далекий факел, отбрасыва-
ющий желтые блики на маслянистую поверхность вечной воды...
     Ивга рванулась,  пытаясь ускользнуть из мира допрашиваемой ведьмы
- но предчувствие абсолютного счастья,  овладевшее в эту минуту девоч-
кой,  младенцем и подростком,  лишило ее воли.  Абсолютного счастья не
бывает - не бывает вне этого мира,  зачем же бежать, если можно задер-
жаться, остаться хоть на миг... дождаться...
     И она расслабилась, готовая отдать себя миру ведьмы - однако нек-
то, все это время ожидавший снаружи, рывком выдернул ее в ее собствен-
ный, всеми ветрами продуваемый мир.

     "Я пытался оставить свое ремесло. Я всегда знал, что оно неблаго-
дарно, жестоко и грязно...  Я прирожден к нему,  как никто другой. Что
ж, кто-то  ведь должен чистить отхожие места,  иначе мир захлебнется в
нечистотах...
     Который день  меня  преследует  запах  дыма.  Запах разгорающихся
дров...
     Я совершил куплю дома в предместье.  Хлопотно и накладно,  однако
же луг и озеро,  возможно,  я стану разводить карпов и возделывать ли-
лии. Возможно, мне пора на покой, в окружение пчел, гудящих над соцве-
тиями...
     ...ибо я,  и только я, отвечу за свои деяния перед небесным прес-
толом... И проклятья сударынь моих ведьм,  лежащие  на  мне  коростой,
вменятся в заслугу мне - либо в провинность..."
     Казалось, что Дворец Инквизиции пуст.  Пять часов утра напоминали
о себе  жиденьким  рассветом за высокими решетчатыми окнами;  дремал в
своей железной сетке лифт,  а на перилах  дымной,  навеки  прокуренной
лестничной площадки серым снегом лежал остывший сигаретный пепел.
     Наверное, Ивга удивилась его желанию  остановиться  здесь,  между
этажами, в полумраке огромной винтовой лестницы.  Удивилась, но не по-
дала виду - а он просто не желал видеть своего кабинета.  Ни приемной,
ни референта,  ни  подручных,  ни даже табличек на дверях...
     - Дайте мне сигарету, - сказала Ивга шепотом. Он механически про-
тянул ей пачку - и сразу же отдернул руку:
     - Ты же не куришь!
     Она чуть усмехнулась:
     - Теперь курю. Или вам жалко?
     - Жалко, - он спрятал пачку в карман.
     Ивга покривилась. Непривычная гримаска очень не шла ей. Как будто
некий изувер-фотограф приклеил к рыжим волосам совершенно постороннее,
достаточно неприятное лицо:
     - Боитесь,  что от сигареты я стану чуть менее здоровой? Недоста-
точно крепкой, чтобы идти на костер?..
     Он ждал  от  себя  волны раздражения - но ничего не почувствовал.
Только усталость. И потому сказал непривычно тихо:
     - Ивга, отстань. Не зли... Мы же с тобой... эти... сотрудники...
     - Ага, - неприятное выражение все не уходило с ее лица. Она смот-
рела вниз, в темный квадратный колодец с лифтовой шахтой посередине.
     Он вдруг вспомнил. И поразился собственной недогадливости - и еще
тому, как изменились обстоятельства.  То,  что казалось важным еще по-
завчера, теперь попросту забылось...
     - Извини. Я хотел спросить. Назар?..
     Собственно, ответа ждать не приходится.  Вот  он,  ответ.  Мрачно
сбрасывает пепел с перил, и наблюдает, как падают серые хлопья...
     Перила опустели.  Прошло,  наверное,  минут пять, прежде чем Ивга
подняла голову:
     - Скольких вы отправили на костер, Клавдий?
     Он сжал зубы:
     - Не было никакого костра.  Последние сто лет казни... происходят
по-другому. Так только говорят - "костер"...
     - А как происходят казни?
     - А тебе какое дело?.. Гуманно... пес, пес, пес!! Чего ты от меня
хочешь, Ивга?!
     - "Я пытался оставить свое ремесло. Я всегда знал, что оно небла-
годарно, жестоко и грязно... Я прирожден к нему, как никто другой. Что
ж,  кто-то ведь должен чистить отхожие места,  иначе мир захлебнется в
нечистотах..."
     Она цитировала,  глядя  мимо его глаз,  размеренно и бесстрастно.
Только один раз голос ее дрогнул - на слове "захлебнется".
     - Ты мне льстишь, - сказал он глухо. - Мне очень далеко до Атрика
Оля.
     Она искренне удивилась:
     - Почему? Потому что он был сожжен сударынями его, ведьмами?
     - Нет,  не поэтому. Ценой его жизни, видишь ли, была жизнь матки.
А сжечь и меня могут - не фокус...
     Брезгливое выражение наконец-то сошло с ее лица.  Она впервые  за
долгое время  взглянула ему прямо в глаза:
     - Не надо так говорить.
     Он пожал плечами: как хочешь.
     Внизу, там,   куда  упиралась  лестница,  пронзительно  скрипнула
дверь. В проеме стояла сухонькая женщина с ведром и тряпкой;  взявшись
было за  привычную  работу,  она вдруг замешкалась и принялась вгляды-
ваться в стоящих высоко на площадке.  Как будто не веря своим глазам -
уж не Великий ли Инквизитор?..
     - Все не хотелось об этом думать,  - признался Клавдий тихо. - Но
мне придется встретится с маткой... как и Атрику Олю. Но я, видишь ли,
в отличие от него совершенно не уверен, что сумею ее уморить.
     Уборщица продвигалась верх, тщательно вылизывая тряпкой одну сту-
пеньку за другой.
     - Атрик Оль тоже не был уверен, - сказала Ивга чуть слышно.
     Клавдий вдруг испытал благодарность.  Может быть, за эти слова. А
может быть,  то было запоздалое признание ее самоотверженности, потому
что работа этой ночи была опасной и тягостной,  а накануне его сотруд-
ница пережила, по-видимому, серьезную личную драму...
     - Ивга. Расскажешь мне... про Назара?
     Она наклонила голову.  Упавшие рыжие пряди закрыли от него ее ли-
цо.
     - Мне  хочется помыться,  - сказала она вместо ответа.  - Смыть с
себя...
     Он понял ее раньше, чем она договорила. И понял, что ему уже дав-
но хочется того же самого - смыть с себя эту ночь.  Содрать  со  шкуры
события последнего месяца,  хоть на пару часов,  но забыть о сгоревшем
театре,  опрокинувшемся трамвае и окровавленном цирке. О собачьих гла-
зах Федоры,  ледяном голосе герцога и тени ведьмы-матки,  неспешно на-
ползающей на Вижну и на мир.  Возможно, и Атрик Оль ощущал нечто сход-
ное, покупая дом в предместье, желая "возделывать лилии"...
     - В окружении пчел,  гудящих над соцветиями,  - сказал он  вслух.
Взял Ивгу за руку и побрел к лифту.

                                * * *

     Дорога заняла  полчаса  - все это время они спали на заднем сиде-
нии. Клавдий уснул мгновенно и глубоко,  а Ивга дремала, время от вре-
мени тычась лицом в стекло и с трудом приподнимая веки.  Какие-то ого-
роды, дома, улицы предместья...
     Таксист притормозил на развилке, подумал и повернул вправо; доро-
га ушла из-под колес, теперь это были две изрядно заросшие колеи в ок-
ружении росистой некошеной травы.  Таксист остановил машину перед тем-
ными облезлыми воротами,  гордо возвышающимися среди остатков завалив-
шегося забора.  На воротах приколочен был новенький знак: "Ул. Речная,
217".
     Клавдий, чьи глаза никак не желали раскрываться,  неторопливо от-
пер ворота ключом на гремящей связке; Ивга ждала. Это казалось старин-
ным, а  оттого весомым и уважаемым обрядом - непременно отпереть воро-
та,  стоящие,  в общем-то, средь чиста поля. У подгнившего деревянного
столбика имелся красноголовый, полускрытый травой гриб.
     Скрипучие створки приоткрылись.  Одна из них тут  же  повисла  на
последней уцелевшей  петле  - что не помешало Клавдию галантно пропус-
тить Ивгу вперед.
     В доме пахло застоявшейся сыростью. Метнулась со стола зазевавша-
яся мышь;  к грохоту упавшей кружки присоединился  мелодичный  звонок.
Ивга вздрогнула; Клавдий вытащил из кармана телефонную трубку.
     - Глюр...  нет,  не желаю слушать. Знаю... У меня двадцать часов.
Нет. Считай, что на это время я умер.

     Река пряталась,  утопала в островках камыша,  в низких скрюченных
ивах. У берега обнаружился мосток, полуразвалившийся, как ворота и как
сам  дом;  Клавдий  прихлопнул  камнем опасно торчащую головку ржавого
гвоздя.
     - Холодно,  -  сказала Ивга с нервным смешком.  - И вода холодная
тоже...
     - Вода теплая, - возразил Клавдий серьезно.
     По противоположному берегу,  свободному от камышей, но зато илис-
тому и топкому, бродили белые гуси.
     - У меня купальника нет.
     - Тоже мне невидаль - голая ведьма...
     - Не смейтесь.
     - Хорошо, я отвернусь. Гусей ты не стесняешься?..
     Ивга бросила одежду на мосток.  Опасливо косясь на  Клавдия,  де-
монстративно глядящего вдаль,  подобралась к краю доски и заколебалась
было - трухлявый мосток,  оскорбленный ее сомнениями, попросту взял на
и подломил подгнившую доску. Ивга, взвизгнув, плюхнулась в реку.
     Чисто. Прозрачная вода, обнимающая чистое тело. Чистое, до родин-
ки, до волоска...
     Она нащупала ногами дно.  Дернулась от прикосновения  водорослей,
встала, поправила волосы. Гуси сбились в стайку и неторопливо форсиро-
вали реку.
     - Смотри, они сюда плывут, - с беспокойством сказал Клавдий.
     - Ну и что?
     - Я их боюсь, - в голосе Великого Инквизитора ей послышалась иск-
ренняя озабоченность.
     - Гусей?
     - Плывут же, заразы!..
     Ивга опустила лицо в воду. Открыла глаза; мир сделался неверным и
расплывчатым, прикосновение водорослей больше не казалось противным, а
вокруг Ивгиных бедер кружилась стайка мальков, вспыхивая время от вре-
мени резким серебряным сполохом.
     Она выпрямилась,  стирая воду с лица.  Инквизитор - вот это дейс-
твительно зрелище,  Великий Инквизитор в полосатых плавках - сидел  на
краю мостка; незагорелая кожа его бросала вызов своей белизной - вызов
лету, солнцу и множеству морских курортов, которыми владеет, как гово-
рят, вездесущая контора верховной Инквизиции...  А мелкие клерки,  не-
бось,  уже всю шкуру прозагорали, подумала Ивга с внезапным возмущени-
ем.
     - А говорят, что у мужественных людей волосатая грудь. И ноги...
     - Вывод? Я не мужественный или я ноги брею?
     - Вывод - брешет молва...
     Инквизитор неуверенно пожал плечом:
     - Это комплимент?
     На правой стороне груди у него белел полукруглый шрам.  Ивга зна-
ла, что точно такой же,  но только меньше, имеется и на спине; она хо-
тела спросить,  откуда - но в последний момент прикусила язык.  Хорошо
быть бестактной, но не до такой же степени...
     По небу плыл самолет - серая иголка, тянущая за собой белую нитку
шлейфа; гусиная стая безмолвно пересекала отражающееся в речке небо, и
белую  реактивную стрелку пересекала тоже.  Хоть здесь справедливость,
подумала Ивга,  прикрывая глаза.  Есть в жизни мгновения,  когда  гуси
равняются в чем-то с самолетами...
     - Я хочу быть гусем, - сказала Ивга шепотом. - Гусыней... с крас-
ными лапами. Плавать... все лето. Есть траву... А потом пусть и режут.
Потому как какой смысл дожидаться зимы?..
     - Рыжая  гусыня,  - Клавдий чуть усмехнулся.  - Лисой родилась...
     Гусиная стая повернула к мостку - осознанно, определенно.
     - Это ко мне,  - сказал Клавдий упавшим голосом. - Меня с детства
гуси не любят... И его сиятельство господин герцог - изрядный гусь - в
первых рядах...
     - Чихать они на вас хотели,  - сообщила Ивга хладнокровно, однако
ее оптимистический прогноз не подтвердился.
     Гуси плотной стаей причалили к берегу;  Клавдий замахнулся ивовым
прутом - гусиный вожак,  поражающий размерами,  но даже на вид  глупее
прочих, счел это вызовом на бой. Повинуясь крикливой команде предводи-
теля, гуси сгруппировались - крыло к крылу - и одновременно пригнули к
земле длинные белые шеи.
     - Ивга, ты видишь, - сказал Клавдий беспомощно. - Прогони их, по-
жалуйста.
     - Не могу, я же голая...
     - Ну я зажмурюсь!  Выйди,  камень кинь, ну прогони этих сволочей,
они... ой!..
     Гуси обступили Клавдия кольцом.  Их шипению позавидовал бы  любой
серпентарий; Великий Инквизитор переступал босыми ногами, беспрестанно
занося свой хлыст - и почему-то опасаясь ударить.
     - Ивга, пес... Это не смешно!.. Я даже без штанов...
     Ивга попыталась  придать лицу каменное выражение.  Губы не слуша-
лись, неудержимо разъезжаясь к ушам; смех не давал дышать.
     - Хха... ой, нет... Чего... им... от вас... надо?..
     - Это не-сме-шно!.. Я боюсь этих зараз, ясно?
     - Надо... искать... их хозяина... пусть отдаст команду "фу!"...
     - Я тебе посмеюсь!..  Выйди,  кинь в  них  чего-нибудь,  ботинком
брось...
     - Благородной обувью... в глупых птиц...
     - Ивга, я тебя как человека прошу!
     - Но я же голая!
     - Пес-пес-пес, да я глаза зажмурил, вот!
     Давясь смехом, Ивга выбралась на берег, подобрала палку, замахну-
лась с бесстрашием деревенской девчонки:
     - А кыш! А кыш!..
     Гуси, смущенные  открытием второго фронта,  разразились гоготом -
некоторое время Ивга увлеченно их отгоняла,  а потом,  подняв  взгляд,
обнаружила, что глаза Клавдия коварно открыты.
     - Вы же обещали!.. - она отшатнулась, прикрываясь руками.
     - Но я же должен видеть, если какая-то зараза соберется меня уку-
сить!..
     Она опрокинулась в воду - спиной,  поднимая фонтаны брызг. Отсту-
пившие гуси тут же возобновили атаку; Клавдий, коротко вякнув, кинулся
в воду вслед за Ивгой.  Некоторое время гуси стояли на берегу и брани-
лись - однако потом вняли не то голосу разума, не то зову непоследова-
тельного вожака, развернулись и плотной стаей поковыляли прочь.
     Ивга плавала плохо - а потому все время старалась держаться  так,
чтобы ноги доставали дна;  Клавдий и вовсе не пытался плыть,  а просто
стоял по пояс в воде,  рассеянно ловя ладонью прыгающие солнечные бли-
ки.
     - А могут ведьмы... превратить меня если не в гуся, то хоть в ли-
су? - шепотом спросила Ивга. - По настоящему, навсегда?
     Клавдий провел по лицу мокрыми ладонями:
     - Ивга...  А могут ведьмы повернуть время вспять? Закинуть нас...
нет, тебя не надо,  ты и не родилась тогда...  закинуть меня,  Клавдия
Старжа, на тридцать лет назад? Ну ладно, на двадцать восемь...
     - А что, там было лучше?
     Он серьезно посмотрел ей в глаза.  Так серьезно,  что у нее сразу
же озябли ноги.
     - Там было... да, Ивга. Не знаю, было ли лучше... Просто БЫЛО.
     - А теперь НЕТ?  - спросила она,  и ей самой показалось,  что  ее
дернули за язык.
     Он ничего не ответил.  Присел, погружаясь в воду с макушкой. Под-
нялся, убрал со лба налипшие волосы:
     - Ивга, выходи-ка на берег. Замерзла.
     - Ага, чтобы вы снова на меня... таращились?..
     - Дурочка,  - усмехнулся Клавдий,  выбираясь из воды.  - Я знаешь
чего в жизни видел?  Делать мне нечего, только вот твою попу разгляды-
вать...
     Ивга поперхнулась от внезапной обиды:
      - А неинтересно - так и не глядите!..
     И она двинулась к берегу так же деловито и решительно, как оратор
идет к трибуне.  Опираясь на мосток и не глядя на Клавдия, выбралась к
своей  одежде.  Не  отворачиваясь и не прячась,  принялась одеваться -
стараясь ни жестом не выдать поспешности.  Аккуратно застегнула  новую
молнию на старых джинсах,  поправила майку - и только тогда осмелилась
посмотреть на Старжа.
     Конечно, он и не думал отводить взгляда.  Все это время он молчал
и смотрел - вопиющая бестактность!..
     Она не нашла в себе силы разозлиться.  Улыбнулась, и улыбка вышла
какая-то жалобная:
     - Ну и что?  Ничего особенного?  Вы таких видели-перевидели? И, -
она демонстративно покосилась на его плавки, - никакого эффекта?
     Он молчал,  и ей сделалось стыдно.  Как тогда, в училище, где все
смелые девчонки считали ее святошей и трусихой,  а она, чтобы доказать
обратное, притащила на занятия порнографический  журнал...  И  как  ее
застукал с  этим  журналом господин Хост,  учитель истории,  и как она
стояла перед ним,  и казалось,  что кожа не щеках сейчас лопнет -  так
немилосердно прилила к ним кровь... Почему-то все ее попытки сфриволь-
ничать оборачиваются против нее. Всю жизнь.

     Пахло водой и лозами. Он много лет избегал этого запаха.
     Кружились над водой стрекозы;  слишком много лет он ненавидел эту
теплую зеленоватую воду с глянцевыми островками кувшинок. Домик на бе-
регу реки,  некогда тщательно ухоженный его отцом, теперь окончательно
обветшал - сидя на трухлявом мостке,  Клавдий не переставал удивляться
странному побуждению, заставившему его привезти сюда Ивгу.
     Здесь нет ни волнистого песка,  ни детей, ни старушек, ни загоре-
лых парней с девчонками - но запах здесь совершенно такой  же.  Навеки
въевшийся в его ноздри запах воды и лоз.  И,  забывшись, можно увидеть
девчонку в змеиного цвета купальнике, со смехом бьющую руками по рябой
от  бликов  поверхности.  Давнее,  почти  не болезненное воспоминание.
Просто красивая картинка...
     Он с трудом открыл глаза.
     Ивга озябла, и майка, натянутая на мокрое тело, беззастенчиво об-
легала грудь. Ей потребовалась минута, чтобы осознать это досадное не-
потребство - тогда она отвернулась,  обеими руками  натягивая  влажный
подол; Клавдий смотрел теперь в рыжие спутанные волосы.
     Запах... Запах лоз и...  хвои.  Светлый мир,  по яркости схожий с
галлюцинацией...  Громады  гор - будто замершие,  покрытые синим мехом
зверюги...
     Как его тогда поразило, что горы разноцветные. Что они плавно ме-
няют цвета, ловя тени круглых, как овцы, облаков.
     А белая отара стекала по склону, как молочная река... Спины, спи-
ны, кудрявые овечьи спины, голос колокольчика - у каждого свой...
     Дюнка.
     Тени облаков на поросших лесом склонах.
     Овечья река.
     Дюнкины губы.
     И горы молчаливо подтвердили его правоту.
     Признали прикосновение сухих губ - частью  великого  мира.  Такой
же, как дятлы и реки, белые спины овец, белые брюшка облаков, серебря-
ные монетки озер на зеленых полях и вросшие в  землю,  потемневшие  от
времени срубы...
     Клавдий до боли стиснул пальцы.
     Как жаль, что он не сохранил ни одной Дюнкиной фотографии. Ни од-
ной из сотни разнообразных,  больших и маленьких, матовых и глянцевых,
цветных и черно-белых,  смеющихся, грустных, мелких и невыразительных,
офоциальных - на студенческий билет...  Все ушло.  Все;  потом, спустя
десять лет,  он попытался отыскать хоть одну - тщетно.  Дюнка ушла, не
оставив следа  - даже барельеф на ее могиле с годами почему-то утратил
всякое сходство с оригиналом, потускнел и покрылся белыми известковыми
потеками. Это  молодое  женское  лицо  могло принадлежать кому угодно,
но только не Дюнке, какой ее помнил Клавдий Старж...
     Впрочем, кто сказал, что он ее ПРАВИЛЬНО помнил?..
     Было время,  когда он не хотел ее помнить вообще.  Изъял из жизни
несколько лет,  поменял  место учебы,  на какое-то время уехал из Виж-
ны... Дюнкиного времени не было.  Пустая пленка,  экран памяти, равно-
душно мигающий серым;  его желание было таким неистовым,  а воля такой
сильной, что он ухитрился добиться чего-то вроде амнезии; потом, вспо-
миная Дюнкино лицо, он мучился невозможностью восстановить мелкие, са-
мые дорогие черточки...
     Как жаль,  что ни одной, даже самой маленькой фотографии не зава-
лилось в щель между стеной и диваном. Как жаль, что никого из ее роди-
чей не осталось в Вижне - Клавдий так и не нашел потом их следа...
     А возможно,  все это не случайно. Он, совершивший последовательно
два тяжелых преступления - призыв нявки в мир живых и предание любимой
в руки палачей - был в наказание отлучен от всякой возможности  вспом-
нить. А значит - попросить прощения, попытаться искупить...
     Он вздрогнул.  Ивга смотрела прямо на него, и в глубине ее всегда
настороженных глаз стояло теперь смутное беспокойство. Она почуяла пе-
ремену в его настроении и не может понять,  в какой-такой колодец про-
валилась внезапно его душа.
     Перемена участи.
     Где-то там,  за стенками ленивой солнечной тишины,  в неправдопо-
добно далеком  Дворце  Инквизиции бесновался придавленный полномочиями
Глюр. По большим и малым дорогам метались кураторы,  слали в Вижну от-
чаянные депеши,  впадали  в истерику и сквернословили в адрес Великого
Инквизитора, а он сидел на трухлявом мостке и смотрел на девушку в пу-
пырышках озноба.
     - Все еще холодно, Ивга?
     Она чуть усмехнулась:
     - Клавдий... у меня к вам просьба. Когда... если станет совсем уж
скверно... может ведь такое случится... скажите мне, пожалуйста - "гу-
си". Напомните... Может быть, полегчает...
     - Хватит издеваться,  - отозвался Старж обижено. - Сама мне, если
хочешь, скажи... Тоже мне, предмет для шуточек.

     Мышь, в который раз согнанная со стола, возмущенно возилась в уг-
лу, под  горой старых книжек и хлама.  Электрический чайник закипел до
странности быстро - хотя,  возможно,  это Ивгино время каждой секундой
цеплялось за "сейчас",  желало растянуться, удержаться, не скатываться
в "потом"...
     Она попыталась представить,  каким был Клавдий Старж двадцать во-
семь лет назад - и не смогла.  Ей казалось,  что он с младенчества был
таким, каким она его видит.
     Впрочем, ТАКИМ она не видела его никогда.
     Вот стоит мощный дуб - поди-ка разгляди железный сундук,  лежащий
у него под корнями и заставляющий ветки усыхать одна за другой.  А  уж
золото в сундуке,  либо камни,  любо, что вероятнее, истлевшие кости -
об этом спроси у дуба...
     Сегодня перед Ивгиными глазами впервые обнаружила себя  тайна,  о
существовании которой  она догадывалась только временами.  Тяжелый ка-
мень на шее Клавдия Старжа.
     А ведь там была женщина,  думала Ивга,  холодея,  и это  было  не
предположение  даже - железная уверенность.  Там,  в прошлом циничного
обладателя необъятной кровати, маячил призрак женщины, маячил и напол-
нял смыслом странные слова о том, что тогда - БЫЛО... А теперь - НЕТ.
     С губ ее почти против воли сорвалось еле слышное:
     - И у меня тоже - нет.
     Он не должен был понять. Он должен был удивленно вскинуть брови и
переспросить: "Что?.."
     И брови его уже поползли вверх - но  на  полдороги  остановились.
Сошлись над переносицей,  и Ивга смятенно осознала, что ее слова, бро-
шенные невпопад,  будто мячик,  который невозможно поймать, который не
для  игры  предназначен,  который все равно упадет на землю...  Что ее
слова пойманы, как мячик. И что бросок ей зачтется.
     - Это  не  беда,  Ивга.  Это  еще не горе,  просто пожелай Назару
счастья... Это не трагедия.  Это просто свобода, - невидимый мячик пе-
релетел на ее поле. Свечкой завис в воздухе, ожидая ее решения.
     - И вы выбираете такую свободу вот уже двадцать восемь  лет  под-
ряд?
     Мячик стремительно  обрушился на поле соперника.  Клавдий молчал;
пар, поднимающийся над его чашкой, делался все прозрачнее и реже.
     Когда-то, в комнате общежития,  где бок о бок стояли десять скри-
пучих девчоночьих кроватей - там,  в большой и неуютной комнате, гово-
рилось под вечер о мужчинах и их любви.
     Подавляющее большинство особей мужского пола объявлялось коварны-
ми изменниками - но свято чтилось поверие, по которому среди множества
мужчин есть такие,  что способны хранить любовь до гроба.  Как лебеди,
твердила с пеной у рта некая большеносая темпераментная блондинка пят-
надцати с половиной лет. Если один умрет - и другой туда же...
     Ивга не была уверена,  что ей интересны эти разговоры.  В те годы
проблема мужской верности не была для нее сколько-нибудь значимой; те-
перь сложно поверить,  но еще пару лет назад  ее  интересовали  больше
книги о путешествиях, чем романы о любви...
     Вот сидит Клавдий Старж. Кто скажет, что он похож на героя мелод-
рамы?..
     Над всей его жизнью тень той женщины.  Над его  кроватью-аэродро-
мом, на его подземельем, где допрашивают ведьм, над ветхим домиком-да-
чей... И над могилой его будет  стоять  тень  той  женщины.  Навеки...
Большеносая девчонка,  когда-то  твердившая Ивге о лебединой верности,
воображала все это совсем по-другому.  Она мало что понимала в  жизни,
блондинистая соседка Ивги по тесной комнате в общежитии...
     - О чем ты думаешь, Ивга?
     - Да так...
     - Идем, приготовим костер.
     - Для кого?..
     Слова вырвались сами собой, и она спохватилась, уже поймав на се-
бе его укоризненный взгляд.

     Костер - вовсе не обязательно казнь.
     Костер - уютный запах дыма.  Костер - тепло и защита, мягкие отб-
лески среди бархатной черноты,  осыпающиеся в небо искры, величествен-
ные картины,  встающие перед глазами,  если долго, неотрывно, расслаб-
ленно глядеть в огонь...
     - Клавдий... можно спросить?
     - Конечно.
     - Что... с ней случилось? С той женщиной?
     Пауза.
     Бесстрастное лицо,  подсвеченное пламенем;  Ивга  почему-то  была
уверена, что уже очень давно Клавдию Старжу не задавали этого вопроса.
А может быть, не задавали никогда.
     Или? Разомлев от ласк, от прикосновений этих рук... Расслабившись
в той необъятной постели,  его многочисленные любовницы внезапно чувс-
твовали присутствие тени. Тени той единственной, давней женщины; может
быть,  они испытывали разочарование и ревность,  может быть, кто-то из
них и спросил когда-то: что с ней случилось?..
     Клавдий молчал, но Ивга уже знала, что он ответит.
     Костер воздвигал  в своих недрах фантастические дворцы - и сам же
их и обрушивал, превращая в тучи искр, в хаос, в пепел.
     - Она погибла, Ивга. Утонула.
     - Двадцать восемь лет назад?
     - Она годится тебе в матери...  годилась бы. А так - вы ровесниц-
ы. Ты даже старше, - уголок его рта чуть заметно дрогнул.
     - И все эти годы...
     - Неважно.
     - Да нет,  важно...  мне кажется,  вы считаете себя виновным.  Но
ведь она погибла не по вашей вине?
     Треснула, проламываясь, очередная огненная конструкция.
     Клавдий аккуратно подложил веток. Костер увял - и разгорелся сно-
ва; круг света стал шире,  и в неестественной, ватной тишине одиноко и
робко вякнула далекая лягушка.
     - Мы отвыкли...  когда тихо.  В Вижне никогда не бывает тихо, да,
Ивга?
     Она прерывисто вздохнула.  Встала на четвереньки,  перебралась на
другую сторону костра, волоча за собой одеяло.
     Клавдий не возражал.
     Она уселась рядом.  Так близко, что при желании могла бы положить
голову на его плечо. Могла, но не решалась; тогда он вздохнул и притя-
нул ее к себе.
     Минута. Другая. Вечная пляска пламени; тишина.
     - Огонь...  не изменился. Да, Клавдий? Как подумаешь... века, ты-
сячелетия, все  меняется,  и  только  огонь...  они смотрели на него -
древние, угрюмые... Они - вот как мы, тысячи лет назад, голова кружит-
ся... Да?
     - Да.
     - Клавдий... У вас бывало так, что хочется сказать - и не можешь?
Слов... ну, не придумали таких слов. Нету их... Да?
     - Да...
     - Я... не хочу спать. Я сидела бы... до рассвета. Потому что...
     - Да, Ивга. Да. Посидим... Тем более что осталось... уже недолго.
     Она устроила голову поудобнее - и блаженно закрыла глаза.

                                * * *

     В семь утра служебная машина уже стояла  у  трухлявых  ворот.  Не
сигналила,  не привлекала внимания - просто молча ждала.  У Ивги упало
сердце.
     - У нас еще двадцать минут,  - заявил Клавдий бесстрастно.  -  Мы
успеем выпить чаю.
     Мышь деловито возилась в углу. Как вчера.
     Руки Клавдия лежали на краю стола, по обе стороны от чашки. Неза-
горелые, со следом недавнего пореза, с проступающими веревочками вен.
     И он молчал - так долго, что машина у ворот сочла возможным дели-
катно посигналить.
     - Клавдий...
     - Да?
     - Так всегда кажется, - сказала Ивга шепотом. - Когда кого-то те-
ряешь... кажется,  что виноват. У нас в селе, в Тышке, где я родилась,
там на кладбище был такой хороший лум...
     Она замолчала. Машина посигналила снова.
     Клавдий бледно улыбнулся:
     - Мы странно говорим. Будто перед открытой дверью. Надо идти, бы-
ло ведь время, чтобы говорить... А теперь времени нету. Дверь открыта,
а мы все тянем,  и,  оказывается,  кое-что важное так и не сказано,  а
дверь-то уже открыта, и ждут...
     Он поднялся.  Выплеснул в окошко невыпитый чай,  аккуратно снял с
вешалки элегантный, без единой морщинки пиджак:
     - Пойдем...
     - Это был хороший лум, - сказала Ивга шепотом. - И совсем недоро-
го брал за утешение.  Так вот он говорил, что вина существует только в
нашем сознании, что мы не должны отягощать себя...
     - Пойдем, Ивга.
     Гуси поджидали Великого Инквизитора у порога;  Ивга шагнула  впе-
ред,  занося прут.  Белые птицы забили крыльями,  заволновалась трава,
как от лопастей вертолета - но Клавдий прошел мимо,  совершенно забыв,
что ему положено бояться гусей.  Ивга даже испытала что-то вроде разо-
чарования; до машины оставалось  двадцать  шагов...  восемнадцать  ша-
гов... семнадцать...
     - Я никогда не видела,  - сказала Ивга шепотом. - Не видела чело-
века,  который мог бы тридцать лет кого-то помнить...  ТАК помнить. Я,
оказывается, никогда не верила старым сказкам о вечной любви...
     - Ты сентиментальна, Ивга.
     - Нет.
     - Да...  Это не сказка. И это не весело. И это, скорее всего, ни-
какая не любовь.
     - Вы будете смеяться, но я...
     Она осеклась.
     Широко распахнулась никелированная дверца:
     - Да погибнет скверна, патрон...
     Запах воды и травы сменился запахом разогретого салона.  Водитель
поспешно развернулся; рука Клавдия потянулась к телефону - но по доро-
ге передумала.  Возможно, Великий Инквизитор решил отсрочить возвраще-
ние в должность еще на три минуты; его ладонь будто мимоходом легла на
руку спутницы:
     - Что ты хотела сказать, Ивга? Почему я должен был смеяться?
     Она молчала,  закусив губу. Ее ладонь делалась все более влажной.
И горячей, и липкой - хорошо бы Клавдий этого не заметил.
     Теперь она уже не скажет.
     Не признается, как много значит для нее его доверие. Что все сек-
реты  Инквизиции  ничего  не  стоят в сравнении со странной тайной его
жизни. И как глубоко она уважает эту его тайну.

                            ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
                            -------------

                                * * *

     ...Юноша приехал издалека.  От общежития,  где он вот уже три дня
занимал жесткую абитуриентскую койку,  до университета,  где ждала его
строгая приемная  комиссия,  было  двадцать минут спокойной прогулки -
однако он нащупал в кармане монету и спустился под своды метро.  Не то
чтобы у  него  были  лишние  деньги,  не то чтобы он особенно спешил -
просто не мог отказать себе в удовольствии.  Подземное царство еще  не
сделалось для  него нудной обыденностью,  оно заманивало и развлекало,
оно было - аттракцион.
     Спускаясь по  широкой лестнице,  влажной от множества ног,  юноша
еще не знал, что провалится на экзамене. И, что невероятно, больше ни-
когда в жизни не найдет в себе мужества войти в метро. И уедет в дале-
кий городишко,  где еще много десятилетий никому не  придет  в  голову
прокладывать под землей рельсы.  И сделается там тихим бухгалтером,  и
проживет в общем-то спокойно и счастливо - если не считать тех кошмар-
ных ночей,  когда в далеком шуме электрички ему будет слышаться перес-
тук подземных колес...
     Юноша не  знал,  что  сегодняшнее  катание  на поезде изменит его
судьбу. Он купил квадратный билетик и сунул его в щель турникета.
     На станции было многолюдно; серый поезд подошел спустя девять се-
кунд, деловитая толпа влилась в раскрывшиеся двери,  юноша не стал ог-
лядываться  в  поисках свободного сидения - а места,  кстати,  все как
один были заняты - а сразу же пристроился у запертой стеклянной двери,
ведущей в кабину машиниста.  Ему повезло - в бежевой краске, покрывав-
шей стекло,  неведомые хулиганы успели выцарапать  смотровую  щель,  а
значит, абитуриенту удастся подсмотреть, как в свете мощного прожекто-
ра бегут навстречу рельсы...
     Ласковый голос  из  динамика  объявил следующую остановку.  Поезд
тронулся; абитуриент задержал дыхание. На мгновение его голову посети-
ла исключительно  крамольная  мысль:  что,  если вместо поступления на
экономический взять да и выучиться на машиниста поездов метро?..
     К середине  перегона поезд набрал немыслимую с точки зрения юноши
скорость. За окнами тонко пели черные провода - во всяком случае, юно-
ше казалось, что это поют именно они. Тонкими детскими голосами.
     А потом стеклянная дверца ни с того ни с сего ударила его по  ли-
цу, да так,  что на глаза навернулись слезы,  а нос моментально напол-
нился горячей кровью.  Поезд затормозил так резко, как никогда не тор-
мозят уважающие себя поезда.
     Кто-то упал.  На абитуриента навалился  здоровенный  полицейский,
возвращающийся с ночного дежурства,  а на полицейского свалилась сухо-
щавая женщина в джинсах. Опрокинулась чья-то сумка, по полу покатились
вперемешку яблоки,  тюбики  помады,  коробочки лекарств;  ничего этого
юноша не видел - весь вагон,  казалось,  навалился на него,  вдавил  в
стеклянную дверцу, сейчас расплющит в лепешку...
     Заплакали, перекрикивая друг друга, дети. Изощренно выругался по-
лицейский, и все мужчины,  бывшие в вагоне, отозвались более или менее
крепкими ругательствами.
     - Метро, так его растак...
     - Дрова везет, сволочь?!
     - Откуда у него руки растут, у мерзавца?
     - На палец наступили,  блин! Палец сломали, я это так не оставлю,
я ему чего похуже переломаю...
     - Тихо, детка, сейчас поедем... Сейчас выйдем, ну его, на автобу-
се поедем, тихо, тихо...
     И тогда абитуриент, все еще не отлипший от стеклянной дверцы, ус-
лышал разговор  в кабине.  Глухим сдавленным голосом говорил машинист,
металлическим раздраженным - его многочисленные собеседники из динами-
ка.
     - Двадцать седьмой, что у тебя, что у тебя?..
     Неразборчивый ответ.
     - И на ручном тоже? Не открывается?
     Отчаянная ругань.
     - Двадцать седьмой, слушай меня внимательно...
     - На рельсах!.. Ой мама... Мамочка...
     - Двадцать седьмой?!
     Возбужденные голоса,  говорящие разом. Тяжелое дыхание; снова ру-
гань.
     - Двадцать седьмой, спокойно. Спокойно, ты меня слышишь?..
     - Мамочка... спаси, помилуй... Ой не надо, нет...
     Абитуриент слышал  переговоры - единственный из пассажиров;  про-
винциал, пятый раз в жизни попавший в метро, он стоял, прижавшись ухом
к стеклянной  двери,  и губы его сами собой ползли к ушам.  Вряд ли со
стороны это было похоже на улыбку.
     Пассажиры начали задыхаться.  Поезд стоял, притока воздуха не бы-
ло, кто-то пытался открыть окна,  кто-то обмахивался  ладонью,  кто-то
испуганно уговаривал ребенка; полицейский наконец отодвинул абитуриен-
та от двери и сильно постучал кулаком о железный косяк:
     - Да в чем дело,  заснул он там? Лень открыть рот, людям сказать,
в чем дело?..
     Будто отвечая на его раздражение,  в динамиках послышался шелест.
И сдавленный голос,  совсем не похожий на ласковый тенор диктора, объ-
являющего остановки - сдавленный невнятный голос пробормотал обеспоко-
енным людям:
     - Граждане пассажиры, управление метрополитена приносит извинения
за неудобства,  возникшие...  будут устранены. Минуту терпения... тер-
пе...
     И в этот самый момент абитуриент,  привалившийся к стене, и поли-
цейский, бессильно сжимающий дубинку,  и сухощавая женщина, сидящая на
полу, и еще одна, тщетно пытающаяся собрать раскатившиеся из сумки ве-
щи, и еще одна,  с плачущим ребенком на коленях, и много десятков пой-
манных в ловушку мужчин и женщин услышали сперва тихий,  а  потом  все
более наглеющий смех.
     Так смеются,  не разжимая губ. Не откровенный хохот - торжествую-
щий, издевательский, исполненный наслаждения звук, от которого все со-
держимое поезда - от щенка, перевозимого за пазухой толстого веснушча-
того мальчишки,  до самого машиниста, носящего гордое звание "двадцать
девятый" - все эти люди и звери,  включая юного абитуриента,  впали  в
панику, граничащую с помешательством.
     Этот тоннель еще не помнил таких звуков. Такого отчаянного крика.
Такого звона разбиваемого стекла; самые сильные, наделенные непомерным
инстинктом самосохранения,  успели выдавить окна,  оттеснить женщин  и
детей и  выскочить  из  замкнутого пространства вагонов - чтобы тут же
угодить под колеса, потому что поезд пришел в движение.
     Смех не стихал.  Он вырывался из всех динамиков,  и там, снаружи,
от этого смеха цепенели стоящие на эскалаторах люди, и сами эскалаторы
под их ногами цепенели тоже;  женщины в форменной одежде и полицейские
с рациями метались,  не зная,  кого звать на помощь;  толпы, ожидавшие
поездов  на  станциях,  сбивались  в стадо,  стремясь как можно дальше
отойти от края перрона - потому что все поезда, оказавшиеся на то вре-
мя в тоннелях, завели жуткий неудержимый хоровод.
     Абитуриент, забившийся в угол - а только в темном углу можно было
спастись от десятков тяжелых ног - видел,  как пролетают мимо станции.
Белая вспышка,  перемена тона в песне проводов - и снова крик, и снова
грохот, и  полная темнота,  потому что свет в вагоне давно погас...  И
вцепившиеся друг в друга люди.  И резкий, острый запах чьих-то испраж-
нений; и смех,  проникающий даже в зажатые ладонями уши. Смех, вселяю-
щий покорность. Чувство обреченности. Все...
     "Инцидент в метро" продолжался двадцать две минуты;  потом женс-
кий голос,  смеющийся в динамиках, презрительно хмыкнул напоследок - и
ушел. Отдалился.
     Потом, когда части гражданской обороны спустились в тоннели, ког-
да смогли потушить пожары,  когда поезда с разбитыми прожекторами уда-
лось подогнать к станциям,  когда потянулись наверх носилки с  постра-
давшими -  тогда  в  потоке едва держащейся на ногах толпы под голубое
небо сегодняшнего проклятого дня выбрался  юный  абитуриент,  любитель
метро. Он брел по улице,  не замечая, что брюки его мокры; его показа-
ния, записанные на служебную видеокассету,  спустя сорок минут  попали
на глаза Великому Инквизитору. Попали в числе множества других, одина-
ково бессвязных и беспомощных.
     Завтра юноша вернется домой.
     А еще через неделю облысеет,  как  бильярдный  шар.  От  жестокого
стресса.
     Хотя, если вдуматься, зачем бухгалтеру волосы?..

                                * * *

     Старик нехорошо себя чувствовал - с самого утра. Праздник оказал-
ся под угрозой;  однако пятилетний  внук,  собравшийся  было  устроить
громкий скандал,  притих  после короткого разговора с матерью.  Малыш,
чья голова еле-еле поднималась над обеденным столом,  впервые в  жизни
смог сознательно сопоставить в душе "хочу на праздник" и "дедушке пло-
хо", и сделал выбор,  и смирился, и притих; старик растрогался. Старик
взял  себя  в руки,  положил под язык сильно пахнущую таблетку и повел
внука на небывалое зрелище - традиционные гонки воздушных шаров.
     Еще вчера поговаривали, что в связи с последними событиями в Виж-
не гонки будут отменены; еще вчера старик знал, что этого не случится.
Слишком большие деньги летают на этом празднике, слишком большие день-
ги  стоят за каждым из рекламных щитов,  слишком много уважаемых стран
прислали на праздник своих представителей,  слишком серьезная  вещь  -
традиция, ее просто так не отменишь...
     Билеты были куплены заранее.  Недорогие,  но вполне сносные -  не
поднимаясь  с деревянной трибуны,  можно было разглядеть большую часть
поля. А уж мальчишка,  стоящий у деда на коленях,  и подавно видел все
на свете,  а когда шары поднимутся в небо,  зрителями станут и те, кто
не купил билета, кто толпится сейчас за оградой, за частой - дань пре-
досторожности - цепью полицейских со щитами и дубинками.  Мальчишка на
дедовых коленях вертел шеей, не зная, куда в первую очередь смотреть -
на парад экипажей, отдающих рапорт Председателю общества воздухоплава-
телей,  или на вооруженных дядек в красивой форме, в касках, со свист-
ками, рациями и пистолетами...
     Старик глубоко вздохнул. Свежий воздух, слабый ветерок - ему сде-
лалось значительно лучше. Он почти не ощущает сердца, и хорошо все-та-
ки, что он не позволил себе расклеиться. И как безудержно радуется па-
цан...
     Дали старт.
     Канаты, до сих пор удерживавшие на земле все эти немыслимые цвет-
ные сооружения,  с видимым облегчением лопнули; трибуны завопили, при-
ветствуя любимцев, изливая свою бурную радость в синее безоблачное не-
бо этого дня. Восторг от экзотического зрелища, бравурной музыки и хо-
рошей  погоды обернулся всеобщей неопределенной веселостью;  мальчишка
топтался на коленях деда,  вопя и  подпрыгивая,  зачарованно  провожая
взглядом пестрые шары,  поднимающиеся все выше - да и сам старик,  вот
уже много дней пребывающий в глухой депрессии, ощутил свежее прикосно-
вение ветра.
     - Пошел! Пошел! "Ястреб" выше всех пошел, смотри, деда!..
     - Итак,  дорогие зрители, начался первый этап гонок, и мы с зами-
рающим сердцем наблюдаем...
     - Деда,  смотри, а у того красного хвост!.. А там вертолет, смот-
ри, деда, там вертолет летает! А смотри-и...
     Небо цвело.
     Шары поднимались выше,  все выше, время от времени на трибуну па-
дала тень  -  тогда дед в внуком видели солнце,  просвечивающее сквозь
тончайшую, разукрашенную всеми красками ткань.  Разворачивались,  при-
чудливо извивались  рекламные ленты - у толпы захватывало дух от изоб-
ретательности устроителей.  Шары парили,  то сливаясь с голубизной, то
ярко вспыхивая  на ее фоне - бока многих из них меняли свой цвет в за-
висимости от температуры,  ветра,  еще кто знает от чего;  гремел  ор-
кестр, кто-то пустил ракету, и его тут же увели за нарушение правил. О
чем-то взахлеб кричал комментатор - старик не слушал его, зачарованный
зрелищем. Уж если мне так здорово, так необычно... то какими же глаза-
ми смотрит на это пацан?..
     В этот момент самый большой и самый высокий шар,  представляющий,
кажется,  огромную обувную фирму и называемый,  кажется,  "Ястребом" -
как этот шар вдруг съежился,  будто гнилая груша,  и внезапно стал те-
рять высоту.
     Испуганно закричали трибуны;  шар опустился так низко, что из-под
расписной корзины шарахнулись зеваки - по счастью,  далеко за огражде-
нием, там, где не было трибун, где народа было поменьше; почти коснув-
шись земли, шар вдруг стремительно раздулся снова, и люди завопили уже
от восторга - в очертаниях его ясно проступила клоунская физиономия, с
круглым носом и оттопыренными ушами, с весело растянутым ртом.
     - Вот это да,  - радостно сказал старик.  - Раньше такого... гля-
ди-гляди, раньше такого не делали!..
     Комментатор, которому тут бы и залиться соловьем,  почему-то мол-
чал, зато оркестр гремел все энергичнее;  "Ястреб", чье название никак
не соответствовало теперь форме шара, поднимался все выше, и раздувал-
ся еще, и скоро сделался как два "Ястреба", и люди на трибунах разину-
ли рты,  потому что шар, казалось, занимал собой полнеба, прочие каза-
лись рядом с ним просто бусинами, мелюзгой.
     - Смотри-смотри! - повторил старик. - Раньше такого...
     Трибуны удивленно примолкли.
     Шары вели себя странно; один вращался, поднимаясь и опускаясь по
туго закрученной спирали;  другой подергивался,  раскачивая корзину, и
было видно,  как экипаж судорожно цепляется за пляшущие борта.  Третий
сплющился, сделавшись почти плоским,  четвертый вытянулся в  сосульку,
пятый вертелся юлой, все быстрее и быстрее, ненормально быстро, и рек-
ламные ленты развивались вокруг, как сиденья цепной карусели...
     "Ястреб" продолжал расти. Комментатор молчал; старик оторвал гла-
за от неба.
     Посреди зеленого поля стоял Председатель общества воздухоплавате-
лей, и лицо у него было белое, как тарелка. Перекошенное ужасом лицо.
     Старик беспокойно  заерзал.  Обернулся к внуку - и потому не уви-
дел.
     А видеть стоило.
     За мгновение до взрыва "Ястреб" вспыхнул, как бумага - и сразу же
лопнул, разнося по всему небу черно-красные горящие клочья.
     Трибунам понадобилось несколько секунд тишины.
     Полной тишины,  в которой не нужно и кощунственно гремел  оркестр;
потом и трубы нестройно смолкли,  и, будто бы дождавшись паузы, разор-
вался огнем другой шар - из далекой заморской страны, зеленый с сереб-
ром, и огненные клочья посыпались на головы обомлевших людей.
     А потом вмешался и ветер.
     Ветер подхватил  вопль,  вырвавшийся одновременно из всех глоток,
завернул его смерчем и подбросил вверх - вместе с оставшимися  шарами,
потерявшими управление,  сверкающими,  будто елочные игрушки, и такими
же хрупкими; о зеленое поле, хранившее память о недавнем параде, тяже-
ло грянулась обгоревшая корзина с экипажем погибшего "Ястреба", взмет-
нулись комья земли и вырванная с корнем трава - и только тогда люди на
скамьях вскочили.
     Цепь полицейских, потрясенных, как и прочие свидетели ужаса, цепь
всех этих увешенных оружием полицейских  продержалась  пятнадцать  се-
кунд. Люди кинулись прочь, немилосердно давя друг друга.
     Старику казалось, что он один смотрит вверх. Только он видит, как
шары увлекает вихрем - за полминуты они оказались страшно далеко,  над
городом,  над жилыми кварталами,  и последовательно, выдерживая ровные
методичные паузы, принялись взрываться, превращаться в клочковатые фа-
келы, падать, падать...
     Старик ясно представил свой старенький двор. Младшего внука в си-
ней коляске и свою дочь,  привычно развешивающую  пеленки  на  плоской
крыше; огонь и смерть, валящиеся с чистого неба...
     Больше он ничего не видел.
     Сильная боль в сердце и наступившая затем темнота лишили его воз-
можности наблюдать...
     Великий Инквизитор Вижны,  просматривавший потом списки погибших,
пропустил фамилию господина Федула, бывшего в свое время блестящим ди-
ректором  третьего Виженского лицея.  Неизвестно,  что почувствовал бы
Великий Инквизитор при виде этой фамилии в  скорбном  перечне;  он  не
увидел. Слишком длинные оказались списки.

                                * * *

     "Избыток пряности  вредит  блюду,  как юноше вредит порой избыток
веселости... Кухарка знает, что меня отвращает запах тмина.
     Сударыни мои творят поначалу не убийство даже - балаган. Фарс, от
которого кровь стынет в жилах;  играют ли они, как кошка с мышью, либо
черпают силу в страхе непуганных толп? Ибо сударыни мои сильнее с каж-
дым днем, и люд бежит из городов, забиваясь в леса и ущелья, дичая...
     ...А кто вам сказал,  что мироздание,  каким мы его мыслим, оста-
нется неизменным навеки?..
     Эдак мне  никогда  не избыть обвинений в крамоле...
     Сударыни мои ведьмы не желают преображать мироздание;  так  волк,
живущий в одном загоне с курами,  не желает менять окружающую его сущ-
ность, он просто питает себя необходимой ему пищей...
     Тягостная тень висит над моей душей.  Я не знаю,  что будет завт-
ра..."

     Вечером началось столпотворение на вокзалах.
     Говорили, что  некая прорицательница,  вот уже полвека безвылазно
живущая в сыром подвале на окраине Вижны,  с определенностью заявила о
надвигающемся "веке  ведьм"  -  что для простого обывателя равнозначно
концу света.  Говорили,  что высшие государственные чины знали об этом
давно и подготовили для себя отступление - говорили,  что у самого Ве-
ликого Инквизитора в любовницах ведьма-матка...
     Дикторам, увещевавшим с экранов,  не верили.  Может быть, потому,
что на дне их профессионально доброжелательных глаз жила  паника;  все
новости,  даже из самых дальних стран, были удивительно похожи на хро-
нику виженского вокзала.
     За третьеклассный билет на поезд платили по цене золота.  Не пер-
ронах ревели увозимые за город дети - почти все они ощутили в эти  дни
неясный страх,  и многие,  в том числе воспитанные школьники, просыпа-
лись по ночам с криком, на мокрой простынке; по дорогам тянулись вере-
ницы машин и автобусов, летняя Вижна пустела на глазах.
     По улицам  метался  черный дым.  Проклятые шары,  участвовавшие в
традиционных гонках,  обрушились на пригород и выжгли целые кварталы -
вся пожарная охрана Вижны день и ночь стояла на ушах. Пожары не желали
угасать, и, задавленные, возрождались снова; из ожогового центра носи-
лись туда-сюда белые санитарные машины.
     Пикеты и  шествия  запрещены были постановлением Государственного
совета - а потому людей, явившихся требовать защиты ко Дворцу Инквизи-
ции, разогнали струями воды.
     Природа, до сего времени равнодушно наблюдавшая  за  человеческой
суетой, наконец-то  решила  внести  в  происходящее собственную лепту:
посреди лета,  пусть и прохладного и дождливого, грянул вдруг промозг-
лый осенний  холод.  Ничего не подозревавшие июльские цветы пожухли за
одну ночь, прихваченные инеем.
     Герцог утвердил постановление Государственного совета о  введении
в городе  чрезвычайного  положения.  Клавдий  Старж подписал приказ об
аресте всех без исключения виженских ведьм.
     Дорожные бригады,  мобилизованные  Инквизицией,  устанавливали на
перекрестках каменные  плиты  с изображением знака Пса.  Из городского
центра ритуальных услуг изъяты  были  все  камни,  приготовленные  для
надгробий, и в подвалах Дворца над ними трудились посменно пятеро мощ-
ных маркированных инквизиторов;  знак был призван ослабить ведьминскую
силу.  Город, уставленный плитами, очень скоро стал походить на обшир-
ное кладбище;  Клавдий не обманывал себя насчет эффективности этой ме-
ры.  Возможно, это создаст ведьмам небольшие сложности - только и все-
го...
     Арестованных ведьм вывозили в крытых грузовиках. Только неиниции-
рованных; действующие, как правило, получали приговор в течение суток.
Конвоиры требовали премиальных за риск - потому что два случая побега,
один за другим,  погубили троих человек и покалечили еще четверых; па-
лачи требовали пополнения,  бронекостюмов  и  опять-таки  премиальных.
"Дешевле раскошелиться сейчас, чем платить потом пенсии нашим семьям".
     В ответ на запрос о деньгах министр финансов скрутил тугую оскор-
бительную фигу.  Клавдию пришлось зловеще оскалиться и призвать в сви-
детели герцога;  финансирование было дано,  но Клавдий не  испытал  от
этого ни радости, ни удовлетворения. "...Ибо матка, матерь-ведьма, за-
таилась так близко,  что я не могу спать, чуя ее дух... И не далее как
сегодня  я  схвачу ее шею железными клещами,  которые уже выковала моя
воля..."
     - Патрон, один человек звонит вам вот уже второй день... по част-
ному делу. Соединить?
     - Имя?
     - Юлиан Митец...
     - Следовало доложить раньше... Соедини.
     Щелчок в трубке.
     - Да, Юлек, я слушаю...
     - Клавдий...  Силы небесные, Клав, я уже не чаял до тебя добрать-
ся...
     - Сейчас тяжело, Юлек. У меня минута времени... Я слушаю.
     - Клав,  я...  ты можешь сказать мне, что происходит? Прямо все с
ума посходили,  никто не верит этим сводкам,  ведьмы...  Клав, если не
можешь сказать,  то хоть намекни...  Уехать? За границу? Так, говорят,
за границей то же самое...
     Клавдий прикрыл  глаза.  В  стекло  молотил  по-осеннему холодный
дождь. Кажется, даже со снегом.
     - Нет надобности уезжать...  Сиди у себя, только в Вижну не пока-
зывайся,  избегай людных мест и Назара не пускай...  Все обойдется, не
трусь.
     - Клав, ты серьезно говоришь? Ты УВЕРЕН?..
     - Извини,  Юлек,  у меня действительно  нет  времени.  Как-нибудь
встретимся, запасись вином... Привет.
     - Да, Клав... Да, извини... до свидания...
     Трубка легла на рычаг.
     На душу Клавдия лег камень.
     Ему было неприятно,  что Юлиан так и не спросил о судьбе Ивги.
     Хотя что услышал бы от в ответ?  "Я сам позабочусь о  ее  судьбе,
как позаботился о судьбе всех виженских ведьм"?..

     Сперва было нападение на отряд, конвоирующий за город партию неи-
нициированных ведьм. Нападавшие, все как один хоккеисты клуба "Вижна",
десять здоровенных парней, вооруженных десятком клюшек и парой дамских
пистолетов, наголову разбили конвой и в течение восьми с половиной ми-
нут  освободили  ведьм,  причем эти последние провалились потом как бы
сквозь землю.  Оставшиеся в живых конвоиры клялись потом,  что слышали
смех,  "как в метро", и что коренастые, стриженные под ноль спортсмены
отбрасывали тени стройных женщин с длинными волосами;  Клавдий морщил-
ся,  как от боли, подолгу водил ладонью над крупной картой пригородов,
выслушивал доклады районных инквизиторов и  время  от  времени  бросал
опергруппу в отдаленную, ничем не примечательную точку охваченного па-
никой города.
     Дважды или  трижды опергруппы находили на указанном месте покину-
тое, еще теплое гнездо.  Нашли еще один зал для инициаций -  на  сухом
дне пустого школьного бассейна;  трижды облава оказывалась удачной,  и
жертвами опергрупп стали двое матерых и четверо новоиспеченных ведьм.
     От прежних  ведьм - таких привычных Клавдию,  коварных и прямоли-
нейных, трусливых и отважных ведьм "мирного" времени - этих  пойманных
"сударынь" отличало полное безразличие к собственной судьбе. Они лише-
ны были инстинкта самосохранения.  Они оставались равнодушны и к посу-
лам и к пыткам, их совершенно не интересовали сроки собственной казни,
и даже новообращенные,  прошедшие инициацию несколько дней назад,  уже
не  содержали  в  душе  ничего человеческого.  При словах "нерожденная
мать" в их глазах на мгновение вспыхивали издевательские желтые огонь-
ки  - и это была единственная реакции,  доказывающая,  что пленницы не
глухие.
     Клавдий не  пытался заглянуть с помощью Ивги в мир их побуждений.
Себе он объяснил это тем, что метод "перископа" не оправдал надежд; на
самом деле,  возможно, виной тому были гадливость, испытываемая им пе-
ред этими жуткими душами, и нежелание погружать в них Ивгу. Кто знает,
как скажется на девчонке подобное переживание.
     Следующим событием было то, что дуэт молодых перспективных инкви-
зиторов хитроумным  образом изловил для Клавдия "трамвайщицу".  Бывшую
стриптизершу ночного клуба "Тролли", за которой сам Великий Инквизитор
гонялся на  машине с выбитым передним стеклом.  Которую он не на шутку
подозревал в том, что она...
     На эту мысль его натолкнул укачиваемый на руках серебристый шарф.
Мать, колыбельная... Матка. Нерожденная мать. Или уже рожденная?..
     Она криво  улыбнулась - приветствуя врага,  уже однажды ей проиг-
равшего; она была небывало мощная щит-ведьма, только и всего. С колод-
цем восемьдесят пять.  С железной защитой, с профессиональным и артис-
тичным бесстыдством ночной танцовщицы.
     - Твоя мать отреклась от тебя, Ани.
     Нет, он не сбил ее с толку.  Ни на мгновение;  ответом была снова
улыбка, на этот раз презрительная.
     - Иначе почему же она позволила тебе попасть в мои руки?  Ты ведь
умрешь сегодня же, Ани, костер для тебя сложен...
     Ни страха, ни замешательства.
     - Где твоя мать, Ани? Где твоя великолепная мать? Укажи мне доро-
гу. Она не будет против.
     - Ты так этого хочешь?
     Голос ведьмы голос обладал обертонами,  от которых беззвучно нап-
ряглись стражники в темных углах. Голос проникал под кожу, расслаблял,
вибрировал, издевался.
     - Ты умрешь, Великий Инквизитор.
     - Все умрут.
     - Все умрут тоже,  но ты умрешь раньше...  на костре. Нерожденная
мать ждет тебя... будет ждать...
     - Так ждет - или только собирается?
     - Ты не поймешь... Довольствуйся тем, что видишь глазами. Мне те-
бя жаль.
     В подтверждение своих последних слов она действительно улыбнулась
с сочувствием. И замолчала; и - Клавдий знал - до самой смерти не ска-
зала больше ни слова.

                                * * *

     Спустя пять минут после того,  как на стол Клавдия  лег  отчет  о
казни стриптизерши, случилось еще одно событие.
     В кабинет с неприличной поспешностью заскочил  референт.  Уже  по
одному лихорадочному блеску его глаз Клавдий понял,  что дело исключи-
тельное.
     - Патрон, там... к вам... Его сиятельство герцог. Э-э-э...
     Клавдий с отвращением покосился на переполненную пепельницу.  Ог-
лядел комнату, увитую полотнищами дыма, будто сизыми удушливыми бинта-
ми. Ни один герцог Вижны сроду не бывал в этом кабинете, ни один Вели-
кий  Инквизитор  не  удостаивался  такой чести...  Если это,  конечно,
честь.
     Он поднялся навстречу гостю, стараясь точно выдерживать пропорцию
между собственным достоинством и подобающим почтением. В его, Клавдия,
жилах не набралось бы и стакана столь благородной крови, какая доверху
наполняла особу герцога;  его сиятельство был высок и сутул, со слегка
отвисшими щеками и глубокими ямами глазниц. На дне этих ям, напоминав-
ших Клавдию ловушки в земле, сидели хищные, ядовитые, жесткие глаза.
     - Вы слишком много курите, господин Великий Инквизитор.
     Многообещающее начало разговора, угрюмо подумал Клавдий. Вроде бы
неофициальное. Вроде бы с интонациями удрученного папаши, которому на-
доели неуспехи сына по математике.  Любопытно,  а не  назначен  ли  на
завтра внеплановый Совет кураторов.  Такое уже бывало - тайно от Вели-
кого Инквизитора рассылались приглашения,  и, представ в один прекрас-
ный день  перед  собранием  бескомпромиссных коллег,  глава Инквизиции
вдруг обнаруживал, что из-под его зада чудесным образом вылетело высо-
кое кресло...
     Герцог задумчиво оглядел кабинет.  Прошелся взглядом по трем доз-
навательным символам;  вздохнул.  Закашлялся - вероятно,  от табачного
дыма; Клавдий со вздохом включил кондиционер.
     Кто там - его наиболее вероятный преемник? Куратор Ридны, который
и так пропустил пять лет - из-за этого выскочки Старжа...
     О чем, собственно, эти мысли. И чем же выскочке Старжу так дорога
эта тягостная,  в общем-то,  власть, если на пороге конца света... Да,
именно так можно это назвать, если это и будет преувеличением, то сов-
сем незначительным...  Если на пороге конца света  он  так  боится  за
кресло. И готов сражаться за него - зубами и когтями...
     - Вы не предложите мне сигарету, господин Великий Инквизитор?
     Герцог не курил.  Это было известно любому мальчишке; герцог ког-
да-то даже выступал в передаче "Здоровье",  это,  правда, было лет де-
сять назад,  когда сухощавое тело его сиятельства еще годилось для по-
зирования в плавках, на бортике бассейна...
     Клавдий вспомнил Ивгу. Что это их всех так потянуло на курево...
     Герцогу он не мог отказать, как Ивге. Он поднялся и протянул пач-
ку - и уже по тому, как его сиятельство взял в руки сигарету и как по-
тянулся к огоньку, понял, что когда-то давно герцог дымил, как сталеп-
лавильный завод.  Память рук, память жестов. Вот тебе и передача "Здо-
ровье".
     - Я ознакомился с вашими отчетами, господин Великий Инквизитор...
     Клавдий пожал плечами, будто говоря - делаем, что умеем.
     - Собственно говоря, положение дел в столице... хмм...
     Хорошее начало разговора, подумал Клавдий устало. Вялое пережевы-
вание вареных,  как вермишель,  слов, за которыми стоит нечто большее.
Нечто, с чем герцог,  собственно,  и явился в кабинет с дознавательным
знаком.
     - У  меня есть основания считать,  что в скорости положение ухуд-
шится, -  сказал  Клавдий,  стряхивая  пепел.  - У меня есть основания
предполагать,  что ни один ныне здравствующий Инквизитор  не  будет  в
своих  прогнозах оптимистичнее.  И откровеннее,  ваше сиятельство,  ни
один Инквизитор не будет тоже.
     Герцог затянулся так глубоко,  что дым достиг, кажется, самых его
ступней, неестественно маленьких, почти как у женщины. Сейчас мы узна-
ем, с чем ты ко мне пришел,  подумал Клавдий почти злорадно.  Теперь я
навязал тебе тональность разговора,  на которую ты, гусь, не рассчиты-
вал; я не стану играть с тобой в твои игры, я твой подданный, но никак
не подчиненный. Ну-ка, попробуй, упрекни меня!..
     Герцог молчал.  Длинная  сигарета  в  его пальцах медленно таяла.
Глубоко сидящие глаза смотрели в пол;  Клавдий с некоторым  беспокойс-
твом  ощутил,  что до сих пор не может понять,  из какой колоды герцог
взял приготовленный для него козырь.  Если это вообще козырь.  А не, к
примеру, мина.
     - В моем отчете,  - начал Клавдий медленно,  - упущены  некоторые
соображения, которые я не хотел бы доверять бумаге.  Я готов  изложить
их вам...  Но сперва,  вероятно,  мне следует выслушать те слова, ради
которых я был удостоен чести вашего посещения?
     Молчание герцога становилось невыносимым.  Это уже не  пауза,  не
воспитательная мера,  применимая к чиновникам всех рангов, - это почти
приговор. Непонятно,  что еще можно сказать после десяти минут  такого
молчания.
     Клавдий вздохнул. Вытащил из пачки следующую сигарету. Передумал,
отложил в сторону.  Оперся подбородком о сплетенные пальцы. Что же, он
подождет.
     - Полчаса назад записали мое обращение к народу,  - сказал герцог
медленно, и что-то в его голосе заставило Клавдия вздрогнуть.  - Обра-
щение-увещевание, с  покровительственной  улыбкой и мягкими интонация-
ми... Какое счастье,  что я обучен этому с малолетства.  Я делаю  вид,
что ничего не происходит. И так убедительно, что многие верят...
     Герцог с трудом оторвал глаза от пола; его сутулые плечи ссутули-
лись еще больше:
     - Клавдий...  Мы никогда не были друзьями.  То, что я сейчас ска-
жу... Оно не для прессы. Оно только для вас... Я чувствую себя капита-
ном корабля,  который под бравурную музыку идет ко дну, в то время как
я  уверяю  команду и пассажиров,  что все идет по плану и ситуация под
контролем... - он вздохнул.  - Мне звонили... уже трижды. Главы сопре-
дельных стран, вы понимаете о ком я... И у них то же самое.
     Теперь молчал Клавдий.
     Некая тайна, принесенная его сиятельством в кабинет Великого Инк-
визитора,  теперь обнаружила себя и оказалась всего лишь страхом. Осо-
бенно тягостным потому, что носитель его трусом отродясь не был.
     Герцог вздохнул:
     - У меня в бумагах,  Клавдий,  ворох доносов на вас. Заявления от
некоторых кураторов, в которых вы объявляетесь самодуром, доведшим си-
туацию с ведьмами до беспредела...  что в любовницах у вас некая аван-
тюристичная особа,  ведьма, имеющая на вас несомненное влияние... Нет,
не смотрите так,  у меня и в мыслях нет  оказывать  на  вас  давление.
Часть  моих  источников утверждает,  что среди всех ваших женщин это -
некий особенный случай...  Что вы ее безрассудно любите и покрываете в
то время, когда к прочим ее товаркам применяются самые жесткие меры...
Погодите,  я закончу.  Среди моих источников есть также мнение, что вы
ведете двойную игру,  Клавдий. Что вы уже отловили эту самую... матку.
Вот она, живет в вашей квартире... Что вы держите ее, пока неиницииро-
ванную, в рукаве, как убойный козырь. Видите, Клав, насколько я откро-
венен, ведь если это так...
     Герцог многозначительно замолчал.  Клавдий не  выдержал  и  отвел
взгляд.
     Вот оно как.  И все труднее удерживать на лице маску бесстрастия.
Хочется глупо захлопать веками, как игрушечная сова в витрине детского
магазина. До чего свежо смотрят на мир источники господина герцога...
     Он заметался, пытаясь увидеть чужими глазами Клавдия Старжа, иду-
щего под ручку с Ивгой Лис. Да, странное впечатление, да, противоречи-
вое... При желании здесь можно увидеть и "любовь",  и даже  "козырь  в
рукаве"...
     - Иными словами, - проговорил он медленно, - вы подозреваете меня
всего-на всего... в измене?
     Что-то дрогнуло в его голосе.  Что-то такое искреннее,  что  даже
герцог смутился, и глубоко сидящие глаза его нервно моргнули:
     - Нет.  Нет, что вы, Клавдий... Я мог бы всего этого не говорить.
Но я поставил вас в известность, это лишний раз доказывает мое доверие
к вам, как к руководителю важнейшего ведомства...
     - Инквизиция не ведомство,  - Клавдий смотрел в потолок. - Инкви-
зиция во все времена была сама по себе, империя Инквизиции... Ваше Си-
ятельство, признайтесь - вы были страшно огорчены, когда этот пост за-
нял именно я.
     Герцог посмотрел на свою руку с догоревшей  сигаретой.  Посмотрел
на стоящую рядом пепельницу; нерешительно вздохнул, будто не зная, как
именно соединить эти два предмета.
     - Дорогой господин Старж.  Был ли я огорчен или обрадован - какое
это может иметь значение... ТЕПЕРЬ?
     - Разве никакого? - удивился Клавдий.
     Герцог поджал губы:
     - Вам мерещится заговор... Да, одно время я прикладывал некоторые
усилия, чтобы вас, так сказать, сместить... Но не теперь, когда... Ко-
роче, не теперь.
     Последовала продолжительная пауза.  Двое, сидевшие по разные сто-
роны длинного стола, напряженно смотрели друг другу в глаза.
     Первым отвернулся Клавдий.
     - Хорошо. Откровенность за откровенность, ваше сиятельство... Эта
женщина, которой  так много внимания уделяют ваши источники - ведьма с
повышенной восприимчивостью.  Я использую ее в работе...  Она была не-
вестой сына моего друга,  и потому я считал себя обязанным...  немного
ей помочь.  Это все; что до матки, то, ваше сиятельство, любой эксперт
подтвердит вам, что до самого обряда инициации будущая сущность ведьмы
неустановима никоим образом.  Более того, в первые часы-дни после ини-
циации  эта сущность находится в "плавающем" состоянии - рабочая ведь-
ма, к примеру,  может запросто дорасти до воина.  Из той же Ивги с  ее
сверхчувствительностью может получится ординарнейшая из ведьм, слабая,
с мелким "колодцем"...  Это при том, что я сделаю все возможное, чтобы
она никогда не инициировалась.  Это при том,  что мои личные чувства -
даже любовь,  если  бы она не была вымыслом ваших источников,  если бы
она действительно существовала,  даже самая что ни на  есть  страстная
любовь стареющего  мужчины  к  длинноногой  соплюхе - никогда не будет
иметь ни малейшего влияния на мои поступки.  Это я вам могу со спокой-
ной душей гарантировать; я сказал все, что вы хотели услышать?
     - Спасибо, - медленно отозвался герцог. И еще раз, после паузы: -
Спасибо... Ваши женщины - ваше личное дело, Клавдий. Ваши методы рабо-
ты...  тоже.  Ваша откровенность... за нее спасибо. Теперь скажите мне
без лишних слов - что происходит?
     Клавдий вздохнул.
     Он говорил, откинувшись на спинку кресла, удобно утопив затылок в
кожаной подушке;  он говорил безостановочно пятнадцать минут,  и глаза
герцога понемногу  приобрели  прежний блеск и хватку.  Клавдию показа-
лось,  что в его череп ввинчиваются два стальных шурупа.  Наконец,  он
замолчал и перевел дыхание.
     - Благодарю за урок альтернативной истории,  - пробормотал герцог
глухо. - Пять неурожайных лет кряду, чума и голод - да, все это обычно
приписывают ведьмам...  Но и ту смуту четырехсотлетней давности, госу-
дарственную измену,  кровавую распрю  между  наследниками  герцогского
трона вы тоже спишите на ведьм?..
     Клавдий прикрыл глаза:
     - Списать на ведьм все человеческие грехи... Я, ваше сиятельство,
испытываю к ведьмам нечто вроде родственного чувства.  Нет, не спешите
меняться в лице,  может быть, никто из людей не ненавидит их так силь-
но, как я... Но они мне не чужие. Это профессиональное; я скорее стану
оправдывать ведьм и обвинять спесивых удельных  князьков,  потому  что
эти последние шли по трупам исключительно в угоду своей алчности, в то
время как ведьмы... просто слушались своей природы.
     Клавдий перевел дух.  Герцог не сводил с него глаз; на дне глубо-
ких глазниц лежало удивление.
     - Ведьмы  слушаются  своей природы,  как никто.  Прошло четыреста
лет... Новая матка пришла.
     Клавдию показалось,  что последние слова его не растаяли, как по-
ложено звукам человеческого голоса,  а непонятным образом зависли  под
потолком. Вместе с космами сигаретного дыма. Именно так, наверное, ос-
тается висеть в зале суда суровый, никем не ожиданный приговор.
     И герцог это тоже почувствовал.  Помолчал. Нервно дернул отвисшей
щекой:
     - Гуманисты...  зараза.  Доигрались...  Доигрались в  человеколю-
бие... ведьмолюбие, з-зараза заразовна...
     Клавдий не отвел взгляда:
     - В истории человечества,  ваше сиятельство, были времена и госу-
дарства, исповедовавшие "вариант-ноль". Мир без ведьм.
     Герцог молчал.
     - Вы понимаете,  ваше сиятельство,  о чем я...  Ведьм не делалось
меньше, зато жизнь в "нулевых" странах становилась невыносимым подоби-
ем военного завода.  Единообразие, железный режим и вечный страх перед
этим  режимом.  В результате - еще большая кровь,  взрыв...  Вы знаете
лучше меня.
     Герцог опустил веки:
     - И?..
     - Глупо упрекать себя...  В "гуманизме".  Мы шли  по  единственно
возможному пути... Теперь мы ищем способ уничтожить матку.
     - Она на нашей территории?  - быстро спросил герцог.  - Точно  на
нашей?..
     Клавдий усмехнулся:
     - Традиционно  на  нашей территории.  Традиционно.  Памяти Атрика
Оля...
     Снова  зависло молчание.  Долгое, долгое, бесконечное.
     - И вы знаете,  Старж,  каким образом этот ваш  предшественник...
совершил свой подвиг?
     Клавдий заколебался. Сказать "да" означало соврать. Сказать "нет"
означало признаться в бессилии.
     Герцог пожевал губами:
     - Вероятно, он ходил на нее с серебряным ножичком? Таким, как ви-
сит здесь у вас на стенке?
     Клавдий невольно  поднял  голову.  Да,  справа  от входа висел на
гвозде серебряный ритуальный кинжал, которым ведьма из Одницы оборвала
нить собственных злодеяний.  На стадионе,  во время концерта,  едва не
обернувшегося грандиозной мясорубкой. "Много-много парного мяса"...
     - Не думаю, - сказал Клавдий тихо. - Скорее, ему удалось нащупать
ее нервные центры... И нанести точный удар. С помощью, скажем, архаич-
ного рупор-заклинания.
     - Точечный, - сказал герцог задумчиво.
     - Что?..
     - Точечный...  Рупор-заклинание - это хорошо. Но с тех пор прошло
четыреста лет...
     Клавдий ощутил беспокойство.  Страх,  живущий в душе герцога,  не
сделался меньше,  но стал куда определеннее; герцог не стыдился своего
страха. Герцог смотрел мимо Клавдия, на дознавательный знак.
     - Я  далек от паники,  Старж...  Пусть мои слова не покажутся вам
воплем паникера.  Я,  как вы знаете,  еще и верховный  главнокомандую-
щий... А у современной армии есть средства получше,  чем даже ритуаль-
ный кинжал.  Я дам вам...  это будет выглядеть как телефонная  трубка.
Допуском будет отпечаток вашего пальца в сочетании с кодом; дальше вам
останется только ввести координаты - и время.  Выследите  свою  матку,
и поскорее,  пока  наши  отчаявшиеся соседи не закидали нас бомбами...
Постарайтесь сами держаться...  подальше.  И хорошо бы это это не  был
населенный пункт... вы меня понимаете.
     - Не понимаю, - сказал Клавдий медленно.
     Герцог вымучено улыбнулся:
     - Понимаете,  чего там... Может быть, это обидно, но Инквизиция в
нашем мире  - не самая сильная сила,  Клав.  На настоящее время ничего
нет лучше хорошей ракеты с подходящей  начинкой...  Вы  передадите  на
пульт координаты.  В назначенное вами время состоится точечный ядерный
удар... Вы догадываетесь,  что это последняя мера.  Испробуйте  сперва
свои кинжалы и все рупор-заклинания.
     Клавдий молчал. Герцог дернул щекой:
     - Может быть, вам странно, что я НАСТОЛЬКО вам доверяю?
     Клавдий почему-то вспомнил Хелену Торку.  Горящий театр, "вы были
добры"...
     - Ваше сиятельство может быть уверенным, что я оправдаю это дове-
рие, - отозвался он сухо. - Ровно как и в том, что крайние меры не по-
надобятся. Я принимаю...  предложение,  но не для того,  чтобы им вос-
пользоваться.
     Герцог помедлил и неуверенно кивнул.
     Кажется, темный комок страха, побудившего его сиятельство на этот
разговор, только теперь немного ослабел.

                                * * *

     - Значит, вы меня все-таки сдаете?..
     - Ивга,  это ведь не тюрьма и не стража. НИ ОДНА виженская ведьма
не имеет теперь права на свободу... Пойми меня правильно.
     Она молчала, но ее взгляд был верхом красноречия.
     Клавдий много бы дал,  чтобы избавить их обоих от этой сцены - но
тянуть дальше было никак невозможно. Если он хочет, чтобы к его прика-
зам относились серьезно - он должен как минимум уважать их  сам,  хотя
бы не попирать сапогами. И визит герцога попросту подтвердил давно из-
вестное правило:  не хочешь, чтобы в доме следили слуги - вытирай ноги
о коврик у двери.
     Ивга не могла более жить в его явочной квартире,  но и  заключать
ее  в тюрьму он тоже не хотел,  а потому в приказном порядке освободил
в изоляторе одну из комнат для отдыха персонала. Персонал был, вероят-
но, недоволен;  в этой казенной комнате имелось даже некое подобие ую-
та, там было все,  необходимое для жизни - и штатная охрана,  в надеж-
ность  которой Клавдий верил совершенно.
     Внося Ивгу в документы как профилактически  задержанную,  Клавдий
испытывал  не  облегчение  - все же освободил от некой неловкости свою
профессиональную совесть - а глухое раздражение и темный стыд. И чувс-
тво вины - потому что,  уже подписывая распоряжение,  знал,  как будет
выглядеть их с Ивгой беседа.  И перед глазами у него уже тогда  стояло
Ивгино лицо,  смертельно оскорбленное,  с сухими яростными глазами,  с
рыжими космами, разметавшимися, как костер...
     - Ивга, - сказал он так мягко, как только мог. - Когда эти дурац-
кие времена закончатся... А они ведь закончатся когда-нибудь... Снимем
тебе квартиру.  С окнами на реку.  Будешь жить, как хочешь, ключ будет
только у тебя...  Если пожелаешь,  можем даже над  дверью  приколотить
табличку: "Здесь живет абсолютно свободная ведьма"...  Но сейчас нель-
зя. Надо хотя бы видимость создать,  чтобы ни у кого  не  было  повода
возмутиться - а почему эта ведьма на особом положении...
     - У вас из-за меня неприятности,  - сказала она с короткой усмеш-
кой. - Слухи, сплетни, недовольство... Я-то думала, что уж на кого-ко-
го, а на вас повлиять тяжело...
     Он сдержал внезапное раздражение. Усмехнулся, показывая, как мало
задел его упрек:
     - Хочешь, помогу тебе собраться?
     - Мне собираться недолго,  - сообщила она,  глядя в сторону.  - Я
всю жизнь так...  трусики-носочки в сумку, куртка-джинсы, пара кроссо-
вок, билет на поезд - и вперед... Только на этот раз билетом снабжаете
вы.
     - Хорошо бы ты не обижала напрасно человека, который ради тебя...
ладно, молчу, умолкаю.
     - Почему умолкаете?  - она вскинула голову,  заставив ярче вспых-
нуть рыжий пожар своих блестящих волос.  - Давайте, говорите... Выйдет
прекрасный монолог для серийной мелодрамы.  "Я так  много  сделал  для
нее, она же платит мне черной неблагодарностью..."
     Он вздохнул и повернулся к двери,  будто собираясь  уходить;  она
догнала его в проеме и вдруг обняла за плечи.  Так крепко и так неожи-
данно, что он замер.
     - Клавдий... Мне чего-то муторно. Не оставляйте меня, пожалуйста.
Единственный человек, которому... можно, вроде как, верить... Возьмите
меня на вечер к себе. Вроде как ребенка берут, чтобы назавтра он весе-
лее в приют топал... Один разочек. Послабление... А? Клавдий, а?..
     Он накрыл ладонями ее руки на своих плечах.
     Откуда шпионы его сиятельства взяли,  что Великим Инквизитором  и
его подопечной существует "безумная любовь"?  Стандарт мышления - если
мужчина в летах и при власти  покровительствует  красивой  девчонке  -
значит...
     Ему вспомнился лисенок из его детства.  Несчастный узник за двой-
ной железной сеткой.  Вольнолюбивое существо, рожденное в тюрьме и для
тюрьмы...
     - Ивга, ты на меня сильно обижаешься?
     - За что?  Да за что же?..  Клав, я же понимаю, я все... Простите
меня. Пустите меня...  на один вечер, я на диване тихонечко... И даже,
если хотите...
     Он обернулся.
     Она покраснела.  Она стояла,  мучительно алая, с пунцовыми ушами,
со слезами, навернувшимися на глаза:
     - Нет...  я не то имела в виду... Клав, не смотрите так. Ну прос-
тите, простите пожалуйста,  я так много видела...  мужиков, которых за
одно... за ЭТО легко купить...  Теперь вы обо мне подумаете,  что я...
А я о вас ТАК никогда не думала,  клянусь...  Ну что я за дура, ну кто
меня за язык...
     - Не плачь. Ничего я такого не думаю.
     - Правда?..
     - Я немножко разбираюсь... в ведьмах. Не плачь.

                                * * *

     Это был самый длинный вечер в Ивгиной жизни.
     Первую его половину она провела в совершенном одиночестве,  в ог-
ромной квартире на площади Победного Штурма,  перед темным экраном те-
левизора. Холодный закат за окнами погрузил жилище Клавдия в нехороший
красный свет - к счастью,  ненадолго, закат благополучно погас, и Ивга
осталась сперва в сумерках, а потом и в темноте.
     Тогда она  через  силу поднялась,  нащупала на журнальном столике
лампу, щелкнула выключателем и увидела комнату уже в  другом,  теплом,
желтовато-оранжевом цвете;  перемена  к лучшему не обманула Ивгу.  Она
вернулась в свое кресло, села и снова уставилась не темный экран.
     Ее жизнь в который раз менялась. Снова резко и нежданно; Ивга еще
не до конца понимала,  что случится завтра - но интуиция ее, обострен-
ная годами скитаний, не оставляла ни малейшей надежды.
     Она сидела,  полностью расслабившись в объятиях  мягкого  кресла,
никак не пытаясь обуздать поток медленно тянущихся мыслей. Она отдыха-
ла. Это последняя возможность отдохнуть.
     Она думала о тюрьме. Потому что, как бы ни обманывал себя Клавдий
- а она понимала,  что он себя обманывает - решетка, упавшая за спиной
плененной ведьмы,  уже  никогда  не  пожелает подниматься.  Особенно в
Ведьмин век. Особенно если ведьму зовут Ивга Лис.
     Возможно, у Ивги потихоньку развивалась мания преследования.  Или
мания величия,  или обе вместе;  она сидела перед темным экраном,  и в
душе  ее крепла уверенность,  что все тюрьмы,  темницы и застенки мира
готовы перегрызться между собой, повыбивать друг другу железные прутья
и переломать шипы, лишь бы заполучить в свое чрево эту лису, свободно-
го зверя, который не может жить иначе, кроме как на свободе...
     За прошедший месяц она стала старше на много-много лет.  Не Назар
бросил ее и не она бросила Назара - нет,  она попросту  отказалась  от
своей мечты,  в которой было утро, солнечный луч на полу и звон посуды
под руками любимого человека. Мечта ли недостойна ее, она ли недостой-
на мечты  -  скорее  всего,  ни то и ни другое;  мечта просто потеряла
смысл, сделавшись совсем уж недосягаемой.
     Мир, окружавший  Ивгу,  изменился  вместе с ней.  Раньше она была
просто лисицей, бегущей по осеннему сжатому полю, открытому взглядам и
выстрелам; были  безжалостные равнодушные охотники,  но было и высокое
небо, и ельник, где можно спрятаться; теперь охотников стало неизмери-
мо больше, и поле превратилось в стеклянную шахматную доску, и выбива-
ющаяся из сил лиса видела под собой пропасти и чудовищные  провалы,  о
которых раньше ее слабый ум не мог и помыслить...
     Ивга прерывисто вздохнула. Вчера ей снился сон.
     Это было мучительное сплетение видений,  картин, во множестве до-
бываемых ею из подследственных ведьм.  Это были полет  над  деревьями,
кипящее варево,  звезда на ржавой игле, распадающиеся лица, невозможно
долгие похороны, когда покойник истлевал в гробу, а процессия все шла,
шла, шла... Ивга стонала во сне и просила пощады - и пощада пришла.
     Ей снилось,  что она беременна, но не испытывает от этого тягот -
только радость.  Ей казалось,  что огромный живот ее легок, что нерож-
денный ребенок разговаривает с ней,  и что горло сводит от сладостной,
почти невыносимой любви. Ей снилась колыбель, наполненная запахом мла-
денца - умопомрачительным молочным запахом; ей снилась ванночка с пла-
вающим на  поверхности цветком.  Ей снилась бесконечно разматывающаяся
ткань, белоснежная, белая, нежная...
     А потом сны наложились один на другой.
     Она стояла на холме. Нет, она летела, не касаясь травы босыми но-
гами; чувство,  перехватывающее ее дух,  было скорее  физиологическим.
И извне,  во  всех сторон,  сверху и снизу она ловила отклики - сперва
слабые, потом все ярче, все сильнее... Как будто она факел, окруженный
тысячами зеркал.  Как  будто она мать,  к которой бегут,  спотыкаясь в
траве, забытые и позаброшенные, выросшие в разлуке дети...
     Потом она проснулась на мокрой,  совершенно мокрой подушке.  И со
слипшимися от соли ресницами. Вчера...
     На кухне оглушительно тикали часы.  Ивга спохватилась; поднялась,
босиком прошла в коридор,  постояла у входной двери. Поднесла к глазам
собственные часы на потертом ремешке, старые, много раз бывавшие в по-
чинке...
     И вспомнила,  что это подарок матери.  Может быть,  единственный.
Все, что осталось у Ивги со времен детства.
     Часы показывали половину одиннадцатого.  Клавдия не было;  темный
город за  окнами  молчал,  и  только время от времени тишину вспарывал
звук военного мотора, а темноту - лучи мобильных прожекторов...
     Пока Ивга смотрела на часы,  они стали.  Секундная стрелка в пос-
ледний раз дернулась и замерла;  Ивга вернулась к лампе, покрутила ко-
лечко завода, постучала по стеклу.
                      "Стали мои часы, стали,
                      Имя мое забудь, стали...
                      Золотой цветок в мире стали -
                      пробил час, и часы стали..."
     Она прерывисто вздохнула.  Где-то там,  в затаившемся  городе,  в
грозно ощерившемся  Дворце  Инквизиции,  сосредоточенно губил ее това-
рок-ведьм непостижимый человек Клавдий Старж.
     На какое-то  мгновение  ей  сделалось нестерпимо жутко при мысли,
что он не вернется до утра.  Что она так и будет сидеть в полумраке, и
ждать, и думать - а он не придет...
     Нет, он же знает, что она здесь. Он вернется. Он придет...
     Хотя, если  вдуматься,  что она для него значит?  Ее желания,  ее
страх?..
     Инструмент. Зеркальце  для  перископа;  бывшая невеста непутевого
парня, оказавшегося сыном старого друга, ну как тут не помочь, ну хоть
попытаться...
     Она тряхнула головой.  Ей не хотелось верить в собственные мысли.
В то, чему она сейчас только, вот сейчас дала название...
     Этот человек - заброшенный замок, величественный, но полный чудо-
вищ.  И  такой высокий,  что за облаками не разглядеть шпиля;  и такой
глубокий,  что тайне, спрятанной на дне в подземелий, никогда не выйти
на поверхность...
     Ивга криво улыбнулась.  Вот где дают знать о  себе  "художествен-
но-прикладные задатки" - в красивостях, уместных разве что на лубочной
картинке...
     Этот человек бесконечно далек от нее.  Она - случайный прохожий в
его жизни;  она вызывает жалость,  а не сочувствие,  любопытство, а не
интерес. Этот человек...
     Она поднялась и включила полный свет. Постояла, радуясь тому, что
вместе с темнотой исчезло и некое царапающее чувство,  тоска,  готовая
довести ее до слез;  она улыбнулась собственному отражению в маленьком
настенном зеркале. Она уже знала, что никогда больше не переступит по-
рог этого дома,  и потому двинулась вдоль стены,  ведя рукой по обоям,
по гобелену, по книжным полкам, по подоконнику - будто прощаясь.
     Дверь в кабинет...  Туда она не входила никогда.  Не потому,  что
дверь вечно была заперта - а просто из страха.  Будто боясь увидеть на
письменном инквизиторском столе чью-то отрезанную голову.
     Диван с потертыми подушками...  Высокая тумба с одиноким подсвеч-
ником на матовой крышке...
     Она не думала ничего искать.  Будто что-то толкнуло ее под руку -
она присела и повернула вниз маленькую железную  ручку.  Дверца  легко
открылась, на Ивгу дохнуло бумажной пылью,  потому что тумба оказалась
доверху набитой картонными, и клеенчатыми, и полиэтиленовыми папками.
     Ивга осторожно стала на колени.  Преодолевая неловкость, потянула
папку, лежащую сверху;  развязала тесемки, пробежала глазами по ничего
не значащим  строчкам - адреса,  телефоны,  невыразительные незнакомые
имена... Бланки заявлений и обращений, доверенность на пользование мо-
тоциклом, судя по дате - десятилетней давности...
     Архив? Слишком сумбурно, явно не нужно, случайно...
     Ивга вздохнула.
     Последней, на самом дне,  безжалостно придавленная ворохом бумаг,
лежала зеленая клеенчатая папка на кнопках.  Протягивая руку, Ивга еще
не знала, зачем.
     Рывок; картонно-бумажная пирамида качнулась, но устояла.
     В папке не было ничего. Только тощая стопка белой чистой бумаги -
и толстая тетрадка в черной слепой обложке. Ивгин нос дернулся, поймав
еле ощутимый, давний, почти неопределимый запах. Неужели духи?..
     "Конспект по теории культуры... лицеистки Докии Стерх".
     "В истории есть множество примеров... когда организация, структу-
ра в  административном  смысле  слова...  ухитряется  испоганить самое
прекрасное учение..."
     Ивга переворачивала страницу за страницей.
     "Культурологический пласт... во взаимоотношении с религией... Ос-
новным смыслом старой байки о Клопе и Мухе является..."
     Из тетради выпал свернутый вдвое листок. Ивга поспешно подобрала,
вложила на  место;  листок  развернулся,  почерк писавшего эту записку
здорово отличался от почерка "лицеистки Докии Стерх":
     "Не в  нижней  кофейне,  а  в  той новой забегаловке в тринадцать
тридцать, я тебе нарисовал, как пройти..."
     Несложный чертежик.
     "...Дюночка, каждая минутка  твоего  драгоценного  опозданьица  -
гвоздик мне,  сама понимаешь,  в какое место... Отпросись, будь добра,
с пары... Остаюсь вечно твой - я..."
     Ивга облизала губы. Ее вдруг охватила дрожь, будто она сунулась в
недозволенное - и все же вместо того, чтобы спрятать тетрадь, она про-
листнула еще несколько страниц вперед.  И наткнулась на новый листок -
скорее, бумажный огрызок, неровно вырванный из ученического блокнота:
     "Дюночка, не дуйся,  я не виноват.  Я люблю тебя,  Дюн, не злись.
Клав".
     Ивга закрыла  тетрадь.  С  трудом застегнула проржавевшие кнопки.
Поспешно, даже суетливо засунула папку на место,  на самое дно пропах-
шей бумагами  тумбы.  Щелкнула железной ручкой - и в этот самый момент
услыхала поворот ключа.

     Клавдий уснул в кресле.  Ивга вошла с горячим чаем на подносе - и
остановилась в нерешительности.
     Руки Клавдия покоились на подлокотниках.  А на лице лежала печать
такой неподъемной, такой свинцовой усталости, что Ивга прикусила губу.
Поставила поднос на столик,  сама подошла и уселась у подножия кресла,
на пол.
     Ну вот, а она хотела ему сказать... Впрочем, наверное, все к луч-
шему. Сказать можно и сейчас. Так даже лучше - пусть он не слышит.
     - Клавдий... Клав...
     Где-то там,  далеко-далеко,  спали  в своем загончике белые гуси.
Спали, прижавшись друг к другу теплыми крыльями,  и видели во сне, как
славно травить и щипать Великого Инквизитора города Вижны...
     - Клавдий...
     Она взяла его за руку. Рука была тяжелая, расслабленная, ее можно
было долго и совершенно безнаказанно держать в ладонях.
     - Клав...  Простите меня, пожалуйста. Я бы так хотела... Но нель-
зя. Это...  так не бывает.  Все,  чего я хочу - никогда  не  бывает...
Простите меня, Клав.
     Она встала.  С сожалением взглянула на остывающий  чай;  бесшумно
вышла в  прихожую  и  вытащила из под вешалки свою собственную,  давно
уложенную сумку.
     "Мне не  хотелось бы доставлять вам неприятности - но я не могу в
неволе. Сама пришла - сама уйду"...
     Она знала,  что Клавдий чутко реагирует на звук открываемой двери,
и потому предусмотрительно блокировала защелку.
     "Мне не хотелось бы причинять вам неудобства. Но я, кажется, ско-
ро сделаюсь вам в тягость... Я чужая, случайная, мне следует быть рав-
нодушной - но вот как раз равнодушной быть никак не могу..."
     Снаружи шел дождь.  Как в ту ночь,  когда Ивга сидела  здесь  под
дверью.
     "Клавдий... Ну что же мне было делать?!"
     Город молчал.

                           ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
                           ------------------

                                 * * *

     Глубокой ночью  их  крытый  грузовичок прорвался через оцепление.
Короткий ужас прорыва,  белый свет прожекторов и треск автоматных оче-
редей остались позади;  машину будто бы хранила невидимая сила, машина
неслась по гладкой,  как скатерть, трассе, и в брезентовом тенте зияли
всего только пять круглых дыр.  А ведь в какой-то момент казалось, что
все уже мертвы, застрелены, безнадежно мертвы...
     Женщины сидели  на дне кузова,  прижавшись друг к другу плечами и
спинами. Женщинам было страшно.
     Несколько раз грузовичок встречал по дороге патрули; однако неви-
димая сила продолжала ревностно охранять машину и ее пассажиров, и по-
тому грузовичок  смог  продолжить свой путь и свернуть затем на неров-
ную, тряскую, разбитую дорогу, так что женщинам в кузове пришлось вце-
питься друг в друга и в собственный багаж.
     Потом мучительный путь закончился. По брезентовому тенту царапну-
ли ветви;  железно скрежетнули ворота, потом снова скрежетнули, закры-
ваясь. Женщины переглянулись - но не увидели друг  друга,  потому  что
была тьма.
     - Выходите...
     Снаружи не было ничего, кроме дождя и мрака. И одинокого фонарика
в чьих-то руках:
     - Вы на последней станции, сестры... Путь ваших метаний закончен,
и мы за вас рады.
     Новоприбывшие молча  выбирались  из грузовика,  на ощупь находили
железные ступеньки,  соскакивали в грязь;  та,  что была за них  рада,
распахнула дверь низкой полуподвальной комнатки:
     - Подкрепление сил и ожидание.  Терпение,  сестры; ничего не бой-
тесь, вы уже у цели...
     Подмигивала красным железная печь,  такая, которую трое из четве-
рых видели только на картинках.  На столе в углу имелся бидон с торча-
щей из него ложкой и стопка жестяных тарелок.  Голая лампочка под  по-
толком заставляла щуриться привыкшие к темноте глаза;  в этом немудре-
ном, предельно простом и оттого откровенном свете женщины из грузович-
ка обрели наконец внешность.
     Возможно, в обычной жизни они никогда бы не встретились.  Средних
лет дама,  видимо, далеко не бедная, с химическими кудрями, подкрашен-
ными месяц назад,  в перепачканной глиной  кожаной  куртке,  с  пухлым
клетчатым чемоданчиком в маленькой тонкопалой руке;  школьница в поно-
шенном спортивном костюме,  с красными от недосыпа злыми глазами и зе-
леным туристическим рюкзаком, оклеенным пошлыми нашлепками; остролицая
женщина в старушечьем платке, с шершавыми, темными, почти мужскими ла-
донями - и еще одна,  молодая,  смертельно измученная, рыжая, как под-
солнух.
     Некоторое время все четверо беспомощно стояли посреди комнатушки,
поглядывая то на печку,  то на закрывшуюся дверь,  то на  продавленный
диван у противоположной стены;  потом та, что была с чемоданчиком, по-
дошла к дивану,  выбрала место поближе к печке и неторопливо  уселась,
вытянув ноги в грязных модельных туфлях.
     Девчонка всхлипнула.  Опустила свой рюкзак у стены и на него же и
взгромоздилась - подобрав колени к подбородку, сразу же сделавшись по-
хожа на угрюмую тощую птицу.
     Ивге хотелось лечь. Но на полу было холодно и неуютно, а на дива-
не слишком мало места - а потому она пристроилась на самом  его  краю,
так, что оставалось еще место для старухи; та не стала садиться, а по-
дошла к столу,  неспешно наполнила железную миску  дымящимся  варевом,
понюхала,  удовлетворенно кивнула, вытащила из своего узелка алюминие-
вую ложку и принялась аккуратно, со знанием дела хлебать.
     Ивгу знобило.
     Ее подобрали в сумерках,  когда она уже дважды успела  отчаяться.
Город полон  был  Инквизиции,  Ивга  чувствовала ее присутствие каждой
клеточкой, каждым сантиметром свой многострадальной истончившейся шку-
ры. Люди  ехали и шли,  с детьми на плечах,  с чемоданами и рюкзаками,
люди ловили и без того переполненные машины,  втискивались в автобусы;
центр Вижны,  много лет не видавший грузовиков, оказался запружен ими,
будто какая-нибудь фабричная окраина,  и из открытых кузовов  торчали,
в мольбе простирались к небу обмотанные газетами ножки столов и стуль-
ев. И везде, везде, везде была Инквизиция.
     К вокзалу нельзя было подойти и близко;  к автовокзалу тоже, Ивга
скоро поняла,  что, если она чует инквизитора, то через мгновение инк-
визитор чует и ее тоже. До поры до времени ее спасали толпы - она пря-
талась среди множества суетливых,  испуганных,  подавленных людей;  на
улицах,  где на тысячу беженцев приходился один инквизитор,  ей удава-
лось уйти от преследования.  Она научилась издали ощущать  приближение
патрулей и кидаться в противоположную сторону, и ей покуда везло - од-
нако приближался вечер, а с ним комендантский час, и патрулей делалось
все больше, а укрытий - все меньше; подворотни казались ненадежными, а
двери подъездов ощетинивались кодовыми замками,  не желали, будто сго-
ворившись,  впускать  бродяжку на теплый чердак - да и что там делать,
на чердаке, хороший инквизитор-ищейка способен чуять на много метров и
сквозь кирпичные стены,  чтобы тебя не поймали,  надо двигаться,  дви-
гаться, бежать...
     И она бежала.
     Вероятно, ей суждено было в этот вечер попасться.  Невесть откуда
вынырнувшая инквизиторская  машина затормозила,  разворачиваясь боком,
перекрывая опустевшую улицу, и жмущаяся к стене Ивга ощутила тяжелый и
властный приказ - стоять;  уже парализованная этим приказом, уже сдав-
шаяся и беспомощная,  она в последний момент ощутила во  рту  железный
привкус.
     Может быть,  это был вкус ее крови.  Может быть,  это был вкус ее
страха; ей же показалось, что она белыми лисьими зубами кусает ржавый,
невозможно тяжелый замок своей захлопнувшейся клетки.
     Она рванулась.  Первые несколько метров пришлось ползти на руках,
потому что ноги,  скованные приказом,  отказались служить - но боль  в
ободранных ладонях отрезвила и подхлестнула. Зарычав от дикого желания
свободы, Ивга вырвалась из чужой воли, оставляя на сомкнувшихся челюс-
тях приказа клочки окровавленной рыжей шерсти.
     А через полчаса, когда темнота сгустилась, когда Ивга, обессилен-
ная, забилась  в сухую чашу фонтана в каком-то старинном дворе - тогда
неестественную тишину мелкого, совершенно осеннего дождя нарушил скрип
тележки - тележки с горячими бутербродами,  и девочка в вытянутой коф-
те, нисколько не изменившаяся девочка остановилась неподалеку, извлек-
ла из  кармана  желтую звенящую мелочь и сосредоточенно принялась счи-
тать монетки на маленькой детской ладони...

     Ивга вздрогнула.
     Старуха, хлебавшая из жестяной миски,  наконец-то наелась.  Акку-
ратно вытерла донце хлебным мякишем, тщательно облизнула ложку и снова
спрятала ее в узелок. Оценивающе оглядела товарок; Ивга отвернулась.
     Она боялась. Там, у фонтана, она испытала прежде всего страх; она
боялась, что ее отвергнут.  Еще сильнее боялась, что ее примут, и нас-
тоящий ужас вызывала мысль,  что ее возьмутся наказывать за предатель-
ство...
     Ее приняли.  И ничем не упрекнули в сотрудничестве с Инквизицией.
Ни словом не выказали свою осведомленность - и Ивга испытала  в  ответ
что-то вроде благодарности.
     Кто-то всхлипнул; Ивга подняла голову. Девчонка в спортивном кос-
тюме, сидевшая у стены, глухо плакала, вытирая слезы кулаками.
     - Ты чего? - хрипловато спросила старуха.
     - К маме... хочу... - выдохнула девчонка, пряча лицо в коленях.
     - Ничего, - со вздохом отозвалась дама в кожаной куртке. - Потер-
пи, скоро уже не будешь хотеть...
    Девчонка последний раз всхлипнула - и замерла, глядя на нее широко
раскрытыми мокрыми глазами.
     - Не будешь, - устало подтвердила старуха. - А чего хотеть-то бу-
дешь, вот знать-то...
     Неслышно отворилась входная дверь.  Четверо одновременно  оберну-
лись; девчонка зажала ладонями рот.
     Вошедшая была женщина средних лет. Со свободно лежащими на плечах
черными прямыми волосами.  В длинном, до пола, широком платье без поя-
са.
     - Пойдемте,  сестры...  Последний вопрос - может быть,  кто-то не
хочет идти?
     У Ивги подтянуло живот.  Женщина не смотрела на нее - но Ивге ка-
залось, что вопрос задан с поддевкой,  с начинкой,  со вторым смыслом;
несколько минут прошло в молчании, и все это время Ивгины мысли беспо-
мощно скользили по поверхности каких-то ненужных воспоминаний, пытаясь
зацепиться за  главное - и не умея...  Она стоит на пороге,  на пороге
пропасти, вот,  все,  больше не будет времени, вспомнить бы что-нибудь
хорошее, вспомнить бы, хоть сейчас, хоть напоследок...
     Чай, остывающий в чашке. Белые гуси. Какой-то костер среди снега,
оранжевый шарф, надломленная вишневая веточка, смола, еле ощутимый за-
пах...
     Все.
     Женщина наклонила тяжелую голову:
     - Пойдемте, сестры... Забудьте вашу скорбь. Ваша нерожденная мать
ожидает.

                                * * *

     Пусть никто никогда не узнает,  какой ценой далось ему это  бесс-
трастие.
     Он ловил взгляды.  Затылком, спиной; все, собравшиеся здесь, зна-
ли, что  Великий  Инквизитор самолично упустил ведьму.  Что он изменил
неписаному кодексу, пригрев на груди извечного врага, а потом с готов-
ностью деревенского простачка дал обвести себя вокруг пальца. Все зна-
ли - но молчали, смотрели в сторону. Ждали поступков - от него.
     Он молча уселся в свое кресло. И обвел их всех тяжелым, невыноси-
мо тяжелым, ненавидящим взглядом.
     Вар Танас, Куратор Ридны, его вечный соперник, со следами желчной
улыбки в уголках рта.
     Нервный Мавин, куратор Одницы, выкормыш и сподвижник, не знающий,
куда девать глаза.  Мысленно подсчитывающий убытки,  размышляющий,  не
переметнуться ли вовремя на сторону оппозиции.
     Фома из Альтицы.  Немыслимо грузный, сидящий сразу не двух стуль-
ях; дряблое тело, вмещающее гибкий и острый, как шпага, норов. Изгото-
вившийся к броску. Не знающий ни страха, ни пощады.
     Бледный куратор  Корды,  потерявший всякую ориентацию,  безвольно
опустивший руки перед нашествием ведьм.  Рядом с ним Юриц, куратор ок-
руга Рянка,  получивший  свой пост полтора месяца назад из рук Старжа.
Унылый, обреченный на низложение.
     Антор, куратор  Эгре.  С  неприкрытым  упреком  в глазах:  Старж,
Старж, я служил тебе верой и правдой, ах, как ты меня подставил...
     Куратор округа Бернст,  "железная змеюка",  внешне отрешенный,  с
равнодушными, ничего не выражающими глазами.  Ему совершенно безразли-
чен моральный облик Старжа - ему бы давить ведьм,  ловить их,  уничто-
жать, изводить под корень...
     Все в сборе. Вот и все в сборе... Во Дворце Инквизиции, в умираю-
щей Вижне.  Умирающей,  потому что поднимаются, затапливая низины, не-
чистоты из городской канализации. Потому что без видимой причины горят
и рушатся дома,  взрываются машины,  а поверх знаков Пса, выставленных
на перекрестках,  бесстрашные  издевательские  руки  выводят  "ведьмин
круг". Жители,  те, кто не смог или не успел выехать раньше, цепочками
пробираются к окраинам,  а на пути их разверзается асфальт,  бесстыдно
выставляя на всеобщее обозрение узлы кабелей и коммуникаций, недра ка-
нализации, службы метро;  гвардейские части,  введенные в Вижну неделю
назад, разбивают лагеря посреди цветущих некогда площадей,  не решаясь
приблизиться к строениям, не желая быть погребенными под обломками...
     Эти, явившиеся из округов,  долго и с трудом  добиравшиеся  через
разоренную страну,  могут рассказать чего похлеще. Как на пляжи Одницы
вышло из моря призрачное склизкое чудовище.  Как на виноградниках Эгре
созрели на лозах круглые человеческие глаза, как на полях Рянки подня-
лись из-под земли все когда-то зарытые кости, как коровы в Альтице ра-
зом отелились  мертвыми человеческими младенцами...  И еще много чего,
не зря по дорогам шатается теперь столько безумцев,  не зря  немыслимо
расплодились нявки,  и никто не рад этому,  кроме спокойных и деятель-
ных, как ни в чем не бывало, ребят-чугайстров...
     Клавдий криво усмехнулся:
     - В начале нашего схода сообщу, чтобы потом не забыть: мой замес-
титель провел переговоры с руководством службы "Чугайстер".  В порядке
исключения их люди расширят свою деятельность и на ведьм. Там и тогда,
где и когда это представится им возможным...  Безусловно,  преувеличи-
вать их помощь не стоит.  Однако в нашем  положении,  господа,  нельзя
гнушаться и самой маленькой поддержкой...  Я готов вас выслушать. Всех
без исключения... только постарайтесь не быть многословными.
     У двери, у самой двери сидела, уронив голову на ладони, осунувша-
яся Федора.  И ей плевать было на все и всех, ее мучил один-единствен-
ный вопрос: как мог Клавдий Старж, Великий Инквизитор Вижны... Как мог
мужчина ее мечты спать с этой девчонкой-ведьмой?!
     Слушая поток  обвинений в свой адрес,  Клавдий огорчен был невоз-
можностью объяснить Федоре,  что ни с какой ведьмой он не спал. Что он
вообще давно  ни  с  кем не спал - такое воздержание безусловно вредно
для здоровья, зато для души, говорят, весьма полезно... Потому что он,
Клавдий, уже  очень давно никого не любил.  Можно сказать - всю жизнь;
длительное, долгое, безнадежное воздержание...
     Федора не слышала его мыслей.  Она просто уныло смотрела в стол -
и в  конце  концов  Клавдий успокоился и махнул на нее рукой.  В конце
концов, не все ли равно, что она о нем думает? Пусть лучше воображает,
что он польстился на молоденькую - так ей будет легче пережить. Так ей
удобнее понимать.
     Они неприкрыто готовили его низвержение.  Они уже почти  поделили
роли; напуганные  войной  с ведьмами,  грозящей окончиться далеко не в
пользу человечества,  они все равно не забывали делить  кресла.  И  на
пост Великого Инквизитора теперь претендовал грузный Фома из Альтицы -
он-то лучше других знал,  что делать, ухватившись за еще теплые от чу-
жих рук бразды правления...
     Чуть повернув голову, Клавдий смотрел в окно. На ползущие над го-
родом дымы;  если  ее схватят неинициированную,  еще останется надежда
отыскать ее потом в тюрьме. Если она успеет пройти обряд...
     Клавдия передернуло,  он  с  большим  трудом вернул на лицо маску
безразличия. Всех действующих ведьм ныне уничтожают на месте. Без суда
и следствия.  И сжигают тела;  он,  Клавдий, сидит и слушает этот град
завуалированных оскорблений,  а рыжую Ивгу где-то там уже ведут,  воз-
можно, на казнь...
     Как обычно,  сказал черный барельеф на Дюнкиной могиле,  изваяние
женщины, которая могла быть кем угодно - и Дюнкой, и Ивгой, и даже его
давно умершей матерью.  Как обычно - ты никогда не замечаешь того, кто
рядом.  Ты  преспокойно хлопаешь ушами,  пока цель твоей жизни жалобно
кружит рядом,  пытаясь попасться тебе на глаза. У тебя всего множество
занятий.  То экзамены в лицее, то новое пришествие матки... А потом ты
спохватываешься,  кричишь,  зовешь...  Тщетно. Ты замечаешь ЭТО только
тогда, когда его уже нет...
     Он с усилием опустил на стол судорожно сжатый кулак. Оратор - Фо-
ма из Альтицы - был,  кажется,  неприятно поражен его несдержанностью;
он решил, глупыш, что реакция Великого Инквизитора вызвана его очеред-
ным обвинением.  Клавдий улыбнулся, молча прося извинения; дорогой Фо-
ма, если бы все было так просто. Если бы ты знал, Фома...
     Глупец. Подобрал  сокровище,  долго таскал с собой,  хранил среди
монет и стеклянных бусин - и наконец потерял,  выронил через прореху в
кармане, а поди-ка дотянись теперь до локтя, чтобы его укусить...
     Интересно, кто из собравшихся знает о его последнем распоряжении.
Всем оперативным группам, всем ищейкам и патрулям выдано предписание -
изловленных РЫЖИХ ведьм доставлять лично Великому Инквизитору. Обосно-
вание - ведьма-матка должна быть именно РЫЖЕЙ...
     Как он радовался этой своей придумке.  Ну комар же носа не подто-
чит; теперь затея кажется ему по-детски наивной и бессмысленной. В ус-
ловиях жестокой войны - кто же будет тащить действующую ведьму во Дво-
рец Инквизиции?  Лучше ее сразу убить - а если матка, тем лучше, зачем
матку таскать, ее сразу же и уничтожить, пусть только попадется...
        Сегодня утром привезли одну.  Крашеную, с розово-алыми волоса-
ми. С неглубоким колодцем, но отменно злую, в колодках; отправляясь на
казнь, она вопила пророчества о всеобщей гибели, конце света и воцаре-
нии матки...
     Клавдий только сейчас заметил,  что в кабинете стоит тишина. При-
чем уже несколько минут;  и все смотрят на него. Торжествующе. Смятен-
но. С сочувствием. С вопросом. Обвиняюще. Один только Выкол из Бернста
- равнодушно.
     Чего от него ждут?  А, отречения. Сейчас, по их сценарию, он дол-
жен подняться и глухим голосом произнести формулу об отставке. Заявить
о своей неспособности дальше выполнять обязанности Великого Инквизито-
ра по причинам...  А, все равно, по каким причинам. По причинам всеоб-
щего бардака и сбежавшей рыжей ведьмы.
     Он поднялся.
     Федора только  теперь посмотрела ему прямо в глаза.  Горестно и с
упреком. "Как ты мог?" Нет,  даже еще патетичнее,  с надрывом: "Да как
же ты мог?!"
     - Господа... Я внимательно выслушал ваши отчеты.
     Так, шепоток среди собравшихся.  Назвать требования о низвержении
"отчетами" можно было либо с перепою, либо с бо-ольшим подтекстом.
     - Собственно говоря, именно так и должны идти дела в связи с при-
шествием матки... Не так давно я имел об этом разговор. С его сиятель-
ством герцогом.
     Так, шепоток и переглядки за чужими спинами. К чему клонит Старж,
всем известно, что герцог на дух его не переносит...
     - Его сиятельство полностью одобрил мой план действий...  О чем и
была написана вот эта замечательная бумага.
     Он извлек листок жестом фокусника.  Ксерокопию;  подлинник  давно
был заперт в сейфе. Мало ли что - вдруг кто-то из темпераментных кура-
торов вздумает разыграть сцену из старинной мелодрамы,  с  последующим
разрыванием ценных бумаг...
     - Я прочту,  если не возражаете...  "Мы,  герцог  Вижны  Стефаний
Седьмой, полностью одобряем генеральный план, предоставленный Нам гос-
подином Великим Инквизитором Вижны Клавдием из рода Старжей... И пото-
му скрепляем собственноручной подписью договор о моратории на кадровые
перестановки в высшем эшелоне Инквизиции,  конкретно - на смещение  со
своей должности Великого Инквизитора Вижны. Срок моратория будет опре-
делен успехами в ходе подавления агрессии ведьм."...  Личные подписи -
Стефаний Седьмой. Клавдий Старж. Государственная печать.
     Он помедлил.  Не стал смотреть - дал возможность слушателям овла-
деть собой.  Не стал пользоваться правом сильного  и  разглядывать  из
потрясение. Их  замешательство,  бессильное возмущение,  их слабость и
страх.
     Власти всех времен желали подчинить себе Инквизицию.  И все Вели-
кие Инквизиторы всех времен противостояли  этому  желанию.  А  Клавдий
Старж взял да и использовал его в своих интересах.
     Вот теперь он точно не отмоется.  Он должен либо  победить,  либо
пойти под трибунал. Либо одолеть матку, либо...
     Он поднял глаза.
     Фома из Альтицы был лилов.  Он был такого нездорового цвета,  что
Клавдий забеспокоился - не хватит ли его удар.  Люди такой  комплекции
очень подвержены...
     - Ну,  ты даешь, - громко и совершенно бесстрастно объявил Выкол,
куратор Бернста,  "железная змеюка". - Все, господа, получили по шеям,
сливайте воду,  сушите весла... И беритесь-ка за работу. Матку ловите,
мать ее...
     Фома молчал. Молча шевелил губами.
     - Это вам так не пройдет,  Старж, - глухо сказал Вар Танас, кура-
тор Ридны. - Вы предали Инквизицию - во имя собственной задницы...
     Клавдий вскинул голову.
     Не потому, что эти слова так уж его задели - просто хотелось вып-
леснуть куда-то накопившееся раздражение, беспокойство и тоску. Причем
выплеснуть не на голову референта,  бездарно и зло  -  а  с  некоторой
пользой, красиво, расчетливо.
     - Моя задница передает привет вашим мозолистым седалищам...  Мне,
к вашему сведению,  глубоко плевать на Инквизицию. Пусть погибнет Инк-
визиция - но вместе с маткой;  я предал Инквизицию - прекрасно.  Потом
придете плюнуть на мою могилу.  А сейчас я хочу убить  матку,  и  ваши
кадровые игры мне не помешают,  вот хоть голышом пляшите.  Мне плевать
на ваши амбиции; будьте добры работать, а значит, убирать дерьмо, при-
чем проворно,  а иначе в нем же и потонете... Все - по рабочим местам.
Кто ослушается малейшего приказа - будет смещен в двадцать четыре часа
и отдан под Виженский трибунал. Я сказал.
     Они молчали. И смотрели; и Федора смотрела тоже. И на дне ее глаз
он увидел восхищение;  за что же,  интересно, женщины так любят людей,
совершающих нехорошие поступки.  Так любят,  что даже готовы  простить
мимолетный блуд с молоденькой конкуренткой...
     Клавдию стало противно. Он отвернулся.

                                * * *

     Это был всего лишь спортивный зал. Кажется, школьный. Пустой; ре-
шетки на окнах, так напугавшие Ивгу в первый момент, призваны были за-
щитить стекло от летящего мяча. Толстые прутья вдоль стен - всего лишь
гимнастическая лестница...  И поверх привычной разметки, баскетбольной
и волейбольной - сложные переплетения тонких черных линий. Скорее даже
темно-ржавых, с пленочкой, с блеском, будто поле для будущей игры раз-
мечали кровью.
     - Войдите,  сестры...  Делайте  так,  как вам велит вам ваша сущ-
ность.  Покоритесь своему естеству;  придет время умирать -  умирайте.
Придет  время оживать - оживайте...  Идите по нитке ступня за ступней,
не сходите с дороги, это ваш путь, пройдите до конца...
     Ивга не могла разглядеть молчаливых ведьм, стоящих в дальнем кон-
це зала. Силилась - и не могла. Ее не знобило уже - трясло, как в жес-
токой лихорадке;  девчонка в спортивном костюме плакала, глотая слезы,
ревела все громче и громче.
     Я должна  вспомнить,  думала Ивга в панике.  Подумать,  вспомнить
свою жизнь,  осознать...  Я - последний раз я.  Потом меня  не  будет.
Меня... Клавдий!!  Клавдий, пожалуйста, помни меня. Помни, как ту дев-
чонку из своей юности. Как я ей завидую, как я...
     - Ложится ваш путь. Пусть ровнее ляжет.
     На пол по очереди упали четыре длинных веревки. Четыре безвольных
змеи,  упали на пол и замерли в четырех непохожих рисунках. Перед дев-
чонкой - почти ровной линией с несколькими петлями у начала; у старухи
- сложным лабиринтом узлов,  у завитой дамы - кольцами, почти правиль-
ной спиралью, а у Ивги...
     У Ивги - путаным клубком. Таким тугим и путаным, что даже ведьма
с распущенными волосами - Ивга поймала ее взгляд краем глаза - неволь-
но содрогнулась.  И переглянулась с товарками, молча ожидавшими на том
конце зала...
     - Идите по нитке.  Слушайтесь своего естества. Не сходите с доро-
ги... Идите.
     Я не пройду,  подумала Ивга почти с радостью. Мне явно не пройти,
это такая ловушка, они все подстроили заранее...
     Она беспечно шагнула вперед,  поставила кроссовок на край веревки
- и в ту же секунду осознала, что пройдет.
     Пройдет.
     Вспыхнул огонь.
     И спортивный зал перестал существовать.

     Девчонка шла по шпалам. По узкому железному полотну, и две ртутно
блестящие рельсы указывали ей путь.
     Она шла,  спотыкаясь,  обмирая,  а  полотно  путалось,  ветвилось
стрелками и захлестывалось петлями.  Рычаги стрелок с мутными  глазами
фонарей удовлетворенно качались за ее спиной,  щелкали, будто захлопы-
вая дверь. Отбивая пройденный этап.
     Она шла, упрямо глядя вперед, туда, где рельсы терялись в тумане.
Ветер стоял стеной и давил ей на лицо, как пресс. И туман, и ветер...
     Кажется, она отстала от поезда. Кажется, надо догнать. Кажется...
     Она знала, что дойдет.

     Старуха шла  по  волосу.  Седой нескончаемый волос,  и безымянная
темнота внизу.  Старуха качалась, ловя руками ускальзывающее сознание,
и шла, и видела себя молодой и сильной, такой же, как в тот день, ког-
да ее на сеновале застиг белозубый бродяга,  которому она по ходу дела
всадила в печенку ржавый обломок косы. Теперь она шла по седому волосу
и знала, что дойдет до самого конца.

     Женщина шла по льду.  По хрупкому весеннему льду, а снизу, из-под
прозрачной корочки, на нее смотрели ее неродившиеся дети. Два мальчика
и девочка; женщина знала, что ни в коем случае не наступит на их лица,
скорее в полынью... А полыньи подступали все ближе, женщина плутала по
льду, возвращалась  по своим следам,  и все чаще натыкалась на цепочки
других следов, оставленных крохотными босыми ногами...
     Женщина стискивала  зубы и шла дальше.  Потому что она дойдет.  У
нее нет другого выхода.

     Ивга шла по кольчатому телу желтой полосатой змеи.  Змеиные мышцы
пружинили под ногами;  Ивга беззвучно плакала, решаясь на каждый новый
шаг, потому что в конце пути ее  ждала  плоская  голова  с  трепещущим
раздвоенным языком.  Немигающие  глаза смотрели жестко и в то же время
понимающе; точно так иногда смотрел на нее Клавдий.
     "Что ж ты матери так ни разу не написала?"
     "А зачем ей мои письма,  меня забыли,  оставили,  я же отрезанный
ломоть..."
     "Что ж ты матери так ни разу не написала?"
     "Только бы вырваться, я напишу, напишу, я приеду, я..."
     "Что ж ты матери так ни разу не написала?"
     Ивга пригибалась, пролезая в тугие петли змеиного тела. Зажмурив-
шись, продиралась сквозь самые узкие кольца,  и подмогой ей была блес-
тящая, скользкая, идеально гладкая чешуя.
     "Я пройду,  я...  Сохранить бы память. Ведь я пока что все помню.
Кто я, где жила, кого любила... Сохранить бы мне память..."
     "Что ж ты матери так ни разу не написала?"
     Ивга стонала от унижения. И с каждым шагом ощущала себя все более
мерзким, все более низостным,  все более никчемным  существом.  Комком
грязи...
     "Клавдий, я вас никогда не увижу".
     "Что ж ты матери..."
     "...никогда не увижу.  Никогда. Пожалуйста, не надо меня помнить,
забудьте..."
     "Что ж ты..."
     Наконец, у нее подломились колени.  Она упала, вцепившись в змеи-
ное тело, в обморочном ожидании. Страшном ожидании непонятно чего.
     Тогда плоская голова змеи торжественно качнулась:
     "Теперь я тебя укушу".
     "Не надо, пожалуйста..."
     "Теперь я тебя укушу. Придет время умирать - умри без страха..."
     Ивга закричала.  То  есть ей казалось,  что она кричит - на самом
деле ей не удалось издать ни звука.  Змеиная  голова  приблизилась,  и
открывшаяся пасть обнажила перед ее глазами два изящно изогнутых зуба.
     "Что ж ты матери так ни разу и не написала?"
     "Не на..."
     "Надо, поверь мне".
     Челюсти сомкнулись.
     Именно в это мгновение на девчонку,  бредущую по шпалам,  вылетел
из тумана черный беззвучный паровоз.
     Именно в эту секунду седой волос под ногами старухи оборвался.
     Именно в эту минуту лопнул лед под ногами усталой женщины,  и ле-
дяным ртом распахнулась зубчатая полынья.
     Именно тогда  Ивга ощутила входящие в ее тело убивающие иглы,  но
не смогла закричать, а просто молча умерла.
     Ее смерть  была  черной равниной с темно-красными горами на гори-
зонте. А над вершинами горело небо -  тоже  красное,  как  раскаленный
уголь.
     А потом была темнота.
     А потом  она долгую счастливую секунду была воробьем под капелью,
серой птицей,  на чье крыло дважды упала тяжелая теплая капля весенней
оттаявшей воды.
     "Придет время оживать - оживайте".
     И Ивга ожила.
     "Ведь я все помню?"
     Подошвы кроссовок все так же норовили соскользнуть с тугого змеи-
ного тела.
     "Ведь я - это по-прежнему я? Я же все помню?!"
     И тогда она увидела конец пути...
     - Свора не вечна.  Возьмите свечи, сестры мои, завершим же обряд,
как повелевает нам наша нерожденная мать.
     ...И устремилась к нему изо всех сил.
     И так же устремились к финишу старуха и девчонка, и женщина в ко-
жаной куртке; девчонка завершила обряд первой, за ней пришла женщина и
через минуту - старуха,  а Ивга спешила,  спешила,  вот, еще несколько
шагов...
     "Я осталась собой.  А ведь обряд уже почти закончен.  Я  напрасно
боялась, я осталась собой, я..."
     Боль. Удар,  чуть не сбивающий с ног, медленная судорога, прошед-
шая по змеиному телу.
     - Всем стоять! Инквизиция!..
     - Сестра, вперед!.. Вперед, заверши...
     - Стоять!..
     Красные горы обрушились.
     Ивга рванулась вперед - и потеряла сознание.

                                * * *

     Под утро он вызвал рабочих инквизиторов.
     За ночь допрошены были в общей сложности тридцать две ведьмы,  из
них девять - с пристрастием; пятеро сподвижников Клавдия, от заката до
рассвета просидевшие в допросных подвалах,  прятали теперь воспаленные
глаза. Сведений было по-прежнему до обидного мало; никто из допрашива-
емых ни намеком не указал на возможное местопребывание матки.  Клавдий
ходил из угла в угол,  и подробные карты деревень и местечек, областей
и округов шелестели под его ногами, как осенняя листва.
     - Еще несколько дней - и мы проиграем.
     Сподвижники молчали.
     Их семьи давно выехали из Вижны - в первых рядах,  в мягких купе,
далеко, подальше,  в горы, в безлюдье; их жены маялись теперь в гости-
ничном комфорте,  беспокоились и слушали радио из Вижны.  А сегодня на
рассвете радио замолчало - из динамика доносился  ровный  невозмутимый
треск.
     Окна закрыты наглухо.  Не помогает и кондиционер - во всем Дворце
Инквизиции, даже в подвалах,  стоит густой запах дыма. Половина города
медленно горит.
     Отключен телефон.  Связь с провинциями возможна только по рации -
но в эфире все больше, все гуще плодятся помехи.
     Тротуары и мостовые славной Вижны залиты отходами и дерьмом.  Со-
держимое канализации выдавило чугунные крышки и превратило улицы в по-
добие зловонных рек.
     Разом опали все листья на гордых виженских деревьях.
     Герцог выехал вчера. Вертолет, вот уже две недели гнездившийся на
крыше его резиденции, наконец-то снялся и улетел.
     Хаос и  паника  по  всему свету.  Пустой мир.  Мир раскрепощенных
ведьм.
     Скрытая камера,  установленная  в развалинах оперного театра,  на
мгновение поймала в кадр серую женскую фигуру.
     Будто бы призрак Хелены Торки.
     "Вы были добры, Клавдий..."
     Он скрежетнул зубами:
     - Еще несколько дней промедления...
     Он знал, что говорит впустую.
     Совсем недавно...  или невозможно давно,  короче,  полтора месяца
назад... он пытал ведьм,  изловленных в Однице.  Он пытал их и узнал о
судьбе, предназначенной людям на стадионе; он по локоть запятнал руки,
зная, что их вовек теперь не отмыть.  Он замарался в кровавом и  гряз-
ном, но он ведь спас?!
     Если бы он знал способ.  Если бы знать,  он погрузился бы с голо-
вой, он  по  уши  нырнул бы в дерьмо,  если бы этим можно было остано-
вить...
     Еще вчера, под взглядами кураторов, он был уверен в себе и силен,
как никогда.
     Уже сегодня он с ужасом понимает, что ошибся. Переоценил свои си-
лы; матка не желает поединка. Матка играет с ним, как кошка с мышью.
     "...Я один не усомнюсь ни на мгновение,  что сударыни мои не спо-
собны собственных безобразий устрашаться...
     А потому я один не могу надеяться - такого рода надежда лишит ме-
ня сил,  а ведь я должен приготовить для сударыней моих отдарок... Ибо
матка, матерь-ведьма,  затаилась так близко,  что я не могу спать, чуя
ее дух...  И  не  далее как сегодня я схвачу ее шею железными клещами,
которые уже выковала моя воля..."
     Нет, Клавдий не чует. Воля его бездействует. Пятеро сподвижников,
проведших ночь в подвалах, прячут воспаленные глаза.

                                * * *

     Над ее головой,  низко-низко,  нависало злое красное солнце. Жгу-
чее, раскаленное, как стальная спираль; Ивга удержала стон. Попыталась
пошевелиться - ее руки были неподвижны. Ее ноги ей больше не принадле-
жали; страх прибавил ей сил, она сумела разлепить веки.
     Желтой змеи не было.  Была темнота,  и над головой,  низко-низко,
жгучее красное пятно.
     Она содрогнулась.  Вспомнила все, лихорадочно попыталась сосредо-
точиться, задавая себе один-единственный,  самый важный в мире вопрос:
я - это я?  Никто другой не завладел мною,  не поселился в моем созна-
нии, в моей памяти? Я - по-прежнему я?..
     Она лежала на боку,  в странной скрюченной позе;  пол подрагивал,
ровно работал  мотор,  Ивга  в машине.  Красное и жгучее над головой -
инквизиторский знак,  нарисованный на железной крыше фургона. Полумрак
и пустота; серый свет, пробивающийся сквозь щели. Руки и ноги накрепко
зажаты в деревянных колодках, а это ведь именно колодки, точно так они
и должны выглядеть,  они ничуть не изменились за последнюю тысячу лет,
нет не свете ничего неизменнее инквизиторских колодок...
     Не то.  Единственное,  что  имеет сейчас значение:  я - это я или
нет?..
     Мама... Трава.  Белая ленточка на спинке стула...  Гуси, лепестки
кувшинок, спортивная сумка, пропахшая дезодорантом, запах сигарет...
     Ивгу захлестнул приступ паники. Ей показалось, что она чего-то не
помнит. Не может осознать себя, не может восстановить в памяти мамино-
го лица...
     "Чтобы ты мне сейчас была назад!  Одна нога тут,  другая  там,  и
чтоб за уроки села, знаю я эти посиделки..."
     Складки в уголках губ. Прядь на лбу, полосатое полотенце в руках.
Щепка на истоптанном пороге...
     "Что ж ты матери так ни разу не написала?"
     Ивга всхлипнула.
     Ну какая  ты дура,  сказало невесть откуда взявшееся спокойствие.
Если ТЫ задаешься этим вопросом - конечно,  это ТЫ и есть.  Это  ты  и
никто другой,  ты,  какой ты была вчера и позавчера,  и от рождения...
Это всего лишь ты...
     Ивга перевела дыхание.  И неожиданно для себя рассмеялась. В тем-
ном чреве трясущегося грузовика,  в тяжелых колодках, со жгучим знаком
над головой - Ивга смеялась и слизывала  счастливые  слезы.  Вероятно,
для нее обряд не успел завершиться.  Она осталась такой, как была; ве-
роятно,  именно поэтому ее не убили на месте, а запихнули в эти дурац-
кие колодки и куда-то везут...
     Смех ее  сам  собой затих.  Она опустила веки,  стремясь защитить
воспаленные глаза от горячего едкого знака.  Нет сил ни о чем  думать;
пусть события идут своим чередом.  Она,  Ивга,  уже ничего изменить не
сумеет.
     Она опустила  веки - и перед глазами ее встало желтое змеиное те-
ло. Шаг, шаг, еще шаг...
     Она вздрогнула.  Напряглась, хотела сесть, хотела потереть лицо -
но кисти,  торчащие из прорезей колодок,  были совершенно чужими.  Не-
подвластными,  недоступными,  мертвыми, как две перчатки, набитых пес-
ком.
     Она обессилено откинула голову.  Легла  затылком  на  вибрирующий
пол, поморщилась, когда на особо ощутимой выбоине голова ее подпрыгну-
ла на твердом,  будто деревянный шар.  Задремать бы... Ни о чем не ду-
мать... Отдыхать...
     И дрема сжалилась над ней.
     И тело, закованное в колодки, повело себя странно.
     Оно раздулось,  распухло,  как облако,  не зная меры, раздувалось
все больше и больше,  заполняло собой всю машину,  через щели вытекало
наружу,  поднималось к небу, растекалось по дороге; Ивга тихонько пос-
танывала и хотела,  чтобы сон сменился. Чтобы не такой страшный, чтобы
мама и трава, чтобы лето...
     А потом и страх прошел.
     Ивгино тело расплывалось по миру.  Нет,  оно вбирало в себя  мир;
Ивга чувствовала, как гаснут бледные огоньки на горизонте - будто одна
за другой выдергиваются белоголовые булавки. Как небо подрагивает, как
остывает земля,  как щекочет - что это? - ручей... И зудит город. Пол-
ный... чего-то... кого-то, она не может ощутить как следует, она толь-
ко морщится от зуда...
     Ее пальцы были живые.  Каждый ноготь, каждый волосок ее был живой
и смотрел на мир собственными глазами... Десятки ярких картинок, доро-
ги и пожарища, и надежда, и зов, и надежда...
     Желтое тело огромной змеи. Шаг... Еще шаг.
     Ивга ощутила тоску и нежность.  Почти как тогда, когда мать смот-
рела ей вслед,  с порога... Змеиное тело накладывалось на воспоминание
о матери, оплетало его кольцами, но это не страшно, это...
     Грузовичок замедлил  ход.  Остановился,  и  спустя мгновение Ивга
закричала.
     Тоска и нежность. Слишком всепоглощающе. Слишком глубоко и болез-
ненно, теперь она знает правду о мире,  это так прекрасно и совершенно
невыносимо, будто  слепец,  прозревший к старости,  впервые увидел не-
бо...
     - Ты чего орешь?..
     Прозрение прервалось,  и несколько секунд Ивга лежала с закрытыми
глазами,  пытаясь его забыть.  Слишком прекрасно,  нельзя носить это в
себе, слишком много для рыжей девчонки...
     Прозрение смилостивилось и померкло. Оставив неясную тень.

                                * * *

     - Патрон, вы просили доложить... Ведьма по вашему заказу. Привез-
ли откуда-то из села... Рыжая. Вы просили доложить.
     Клавдий с трудом поднял тяжелую голову.
     - В допросную,  к Глюру. он сейчас работает... Хотя нет, подожди.
Сперва я посмотрю.
     Две подряд  бессонных  ночи...  Или их было больше?  А когда он в
последний раз спал, спал подряд хоть пять часов, когда это было, в ка-
кой жизни?..
     Он выбрался из-за стола.  Вытащил из ящика фломастер,  подошел  к
обшитой деревом стене,  сосредоточился,  с усилием вывел знак зеркала.
Получилось не блестяще,  но минут двадцать работать  будет.  Набрал  в
грудь воздуха, мысленно воссоздал между собой и Зеркалом знак Линзы...
Вот так. Вдох. Выдох; это поначалу немножко больно, он гоняет свою во-
лю туда-сюда, он отражает себя, пропуская через линзу, это так же при-
ятно,  как пальцы в мясорубке... Но вот, вот уже легче. Вот, это новые
силы.  Это его собственные,  многократно усиленные возможности, теперь
он силен и свеж, теперь подавайте ему ведьму-матку...
     Он криво усмехнулся.
     Разрушил знак линзы.  Размазал знак зеркала, так, что он стал по-
ходить на кривую и не очень пристойную картинку, настенный рисунок не-
доразвитого подростка. Попросить референта смыть...
     Он давно уже отчаялся увидеть Ивгу.  И все же вот,  встал и идет,
спускается по  лестнице,  потому что лифт давно уже не работает...  Ни
один лифт в огромном здании...  Нету света, и факелы в подвалах из ри-
туальной декорации превратились в насущную необходимость, теперь у не-
го в кабинете по ночам тоже чадит факел...
     Невесомый шелковый  плащ.  Поначалу Клавдий отбросил его - к чему
теперь церемонии... Но потом, одумавшись, надел. Если Великий Инквизи-
тор позволит себе небрежение традициями - чего ждать от простых охран-
ников?..
     Шагая нарочито  уверенно  и  твердо,  он миновал пост у тюремного
блока. Вопросительно взглянул на дежурного -  тот  поднялся,  бледный,
мало знакомый Клавдию инквизитор:
     - В сто седьмой, велите сопровождать?
     Клавдий кивнул.  Сто седьмая - глубокая камера, серьезная, не для
мелочи...
     И уже на железной винтовой лестнице,  ведущей в подвал, он ощутил
ЭТУ ведьму.
     Скверную ведьму.  Ох, какую скверную; не просто сильную - сильную
с вывертом. Не то флаг, не то щит; где они ее подобрали, откуда берет-
ся эта зараза,  эти мутанты, монстры, совмещенные типы, чудовищные ко-
лодцы, нечеловеческая злоба?..
     Малознакомый инквизитор скорбно покивал:
     - Они ее взяли,  знаете,  в Подральцах,  в беспамятстве... И нет,
чтобы сразу прикончить... Простите, патрон, вы же приказали - всех ры-
жих - с доставкой... Будете смотреть?
     Клавдий кивнул снова.
     Заскрежетал ключ.  Сто седьмая  камера,  режим  содержания  жест-
кий-прим. Четыре "зеркала",  стационарные колодки,  в потолок вмурован
знак "пресс"...
     Он отодвинул  малознакомого  плечом.  Склонился  к зарешеченному
окошку в бронированной двери.
     Ведьма давно уже знала о его присутствии.  И смотрела, не отрыва-
ясь, повернув голову настолько, насколько позволяла вся эта изуверская
арматура.
     Клавдий почувствовал,  как останавливается сердце.  Не колотится,
не прыгает, не замирает - просто стоит. Секунда, две, нет удара...
     Ведьма моргнула.  Опустила ресницы, снова посмотрела - глаза были
мокрые. Вот,  одновременно выкатываются два прозрачных шарика,  падают
на щеки,  бегут вниз, два потока, тоненьких и стремительных, достигают
улыбающихся губ, каплями срываются с подбородка...
     - И о чем же ты плачешь?
     - Я думала... что никогда уже вас не увижу.

                                * * *

     Она не устала. Просто ощутила потребность вернуться - и с некото-
рым сожалением покинула свой большой мир,  привычно втиснувшись в  ма-
ленькое, мучимое колодками тело.
     Колодки очень мешали поначалу.  Связанные руки оборачивались нес-
вободной волей, а уродливый знак, вмурованный в потолок, давил, подоб-
но тяжелому прессу;  горечь и боль узницы отражались от стен и возвра-
щались в удесятеренной силой. Так было первые часы пребывания в камере
- а потом ей удалось ускользнуть в большой мир,  и, с удивлением вмес-
тив  в себя целое море противоречивых побуждений,  зависнуть между по-
лотнищем неба и полотнищем земли.  И с новым потрясением осознать свою
былую слепоту.
     В человеческом теле нету органов,  способных вместить эти  ощуще-
ния. Человеческий мозг не создан для такого понимания; наверное, у нее
кружилась бы голова и текли слезы,  но ни головы, ни глаз уже не было,
были переплетения  дорог,  узлы страха и веры,  растекающиеся капельки
надежды, крупицы сожаления,  и еще множество смутных сил,  которым она
не знала названия, а только чувствовала свою над ними власть.
     Мгновенное прозрение.  Тоска и нежность...  И ЗНАНИЕ, которое хо-
чется забыть.
     А потом она вернулась.
     Тело ее перестало быть миром; полуоткрыв опухшие веки, она увиде-
ла камеру со знаками зеркала на четырех стенах, собственные белые кис-
ти, выглядывающие из колодок, и рыжие волоски, мешающие смотреть.
     Это я, подумала она горько. Я напрасно боялась; я не изменилась -
это мир изменился до неузнаваемости. А я осталась прежней...
     Она снова  закрыла глаза.  И послушала Дворец над своей головой -
но он был пуст и враждебен.  Только в подвалах теплилась жизнь - обре-
ченная, закованная  в  колодки;  Ивга облизнула запекшиеся губы.  И до
этого дойдет черед. Это - потом...
     Пресс над ее головой уже не мучил,  но беспокоил и раздражал; она
вдохнула и выдохнула,  вдавливая огромный невидимый поршень обратно  в
потолок. Треснули  камни;  по  кладке над головой разбежались трещины,
инквизиторский знак разрушился,  разом теряя очертания  и  силу.  Ивга
качнула тяжелой  головой,  пытаясь вытряхнуть из волос осыпавшуюся ка-
менную крошку. Перед глазами прыгнули огненно-рыжие пряди.
     Зеркало...
     Она слабо улыбнулась.  Знаки зеркала, окружавшие ее, на мгновение
помутнели, поплыли перед глазами - и вот уже страшная камера номер сто
семь превратилась в подобие балетного класса,  и  Ивга  увидела  сразу
множество своих отражений, больших и малых, теряющихся в глубинах зер-
кального коридора.
     Она сидела на полу,  втиснутая в тяжелые доски с отверстиями; со-
зерцание колодок не понравилось ей,  и потому после некоторого  усилия
она перестала  их видеть.  Она вглядывалась в себя - так внимательно и
пристально, как никогда до сих пор. Она себя ВИДЕЛА.
     Это я. Это по-прежнему я, я, я...
     Потом она поняла,  что смотрит чужими глазами.  Равнодушными. По-
дозрительными. Сочувствующими. Глазами полицейского на вокзале, глаза-
ми чугайстра Прова,  глазами одноклассников,  глазами брата, и хозяйки
антикварного магазина,  и еще чьими-то, жаждущими раздеть, и еще каки-
ми-то, совершенно безразличными...
     Она сама себе напоминала девочку-подростка,  впервые вставшую пе-
ред зеркалом без одежды и удивленно изучающую наметившиеся  изменения.
Картинки  были поучительными,  порой жестокими - но во всех глазах она
узнавала себя. Может быть, не сразу - но узнавала.
     Она долго и  печально  разглядывала  свое  лицо  глазами  Назара.
Глянула глазами матери, но сразу же потупилась и слизнула со щеки сле-
зу.  Чтобы отвлечься,  посмотрела глазами маленькой собачки с  площади
Победного Штурма...
     И только глазами Клавдия она так и не решилась на себя взглянуть.
     Зеркала замутились;  Ивга  сидела,  положив подбородок на гладкое
дерево колодки,  и ни о чем не думала.  Просто существовала - стараясь
при это не задремать,  потому что в дреме обязательно явится полосатая
змеиная спина. А Ивге не хотелось встречаться сейчас со змеей.
     Ей хотелось видеть Клавдия.  Она знала, что он обязательно явится
снова, и потому покорно и терпеливо ждала. Он давно должен был прийти,
он придет, хотя бы по долгу службы...
     Эта мысль неожиданно ужаснула ее.  Он придет по долгу службы и  в
сопровождении палача;  если раньше Ивга была для него случайной девоч-
кой-подкидышем, то теперь она попросту враг, и притом запятнанный пре-
дательством,  с чего она взяла,  что он испытывает к ней не предусмот-
ренные протоколом чувства?..
     Мысль оказалась страшнее и колодок,  и давящего пресса.  Ивга  не
боялась палача - зато ее страх перед Клавдием ожил с такой силой,  что
ей ясно припомнилась их первая встреча, тошнота, подступающая к горлу,
и визитная карточка, оставляющая на ладони красный след ожога...
     Его душа - пустой замок,  полный чудовищ.  И  где-то  там  бродит
призрак его единственной женщины, ревностный, не терпящий соперничест-
ва. Ивга - властительница большого и странного мира,  но над  Клавдием
Старжем ее власти нет и не будет,  и не только потому,  что он Великий
Инквизитор...
     Перед глазами ее мелькнула полосатая змеиная спина.  Нет, сказала
она себе, только не сейчас; всякий раз после ЭТОГО мир меняется снова,
и кажется,  будто инициация продолжается и длится путь по спине желтой
змеи. Не сейчас, сказала она испуганно, я не хочу, чтобы Клавдий видел
меня ТАКОЙ...
     В этот же момент в тюремном блоке случилось некое движение.
     Дежуривший на входе инквизитор заволновался. Получил приказ, сми-
рился, двинулся  по  лестнице  вниз  - Ивга понимала,  что дежурный не
один, но его спутник все еще оставался невидимым для ее чутья. Как и в
прошлый раз...
     Теперь двое подошли  так близко,  что она могла слышать голоса.
     - Будьте добры, откройте.
     Ивга почувствовала, как подступает к горлу горячий ком.
     Дежурный колебался.  Ох,  как он колебался, он просто вибрировал,
он даже осмелился произнести вслух:
     - Патрон, техника безопасности...
     - Это приказ, Куль.
     Дежурному было страшно.
     Скрежетнул сейфовый замок.  И еще один;  двери камер не скрипели,
здесь ничего не было рассчитано на эффект,  здесь все  было  подчинено
одной только надежности,  Ивга знала, что даже и сейчас ей было бы му-
чительно трудно открыть эту дверь изнутри...
     В приоткрытый  проем просунулся факел;  Ивга прищурилась,  только
теперь с удивлением осознав,  что сидела до того в кромешной тьме.
     - Патрон, не переступайте порога... Действие знаков... а-а-а!..
     Долгая пауза;  близоруко хлопая ресницами, Ивга тем не менее зна-
ла, куда смотрит  Клавдий.  Вслед  за  трясущимся  пальцем  дежурного,
вверх, на обезображенный пресс-знак.
     Испугается?
     Молчание.
     - Ступайте, Куль.
     Дежурный повиновался неожиданно покорно.  Он,  вероятно,  был уже
сломлен. Он тридцать лет служил в тюремном блоке.  Он  привык  думать,
что знает о ведьмах все.
     Факел горел спокойно и ровно. Здесь не было сквозняков, здесь во-
обще не двигался воздух. В приоткрытой двери неподвижно стоял человек;
Ивга поняла,  почему она вот уже дважды не смогла почуять  Клавдия  на
расстоянии. Он был будто в броне. Ходячая крепость; неудивительно, что
в его присутствии большинство ведьм были близки к обмороку.  А  удиви-
тельно, что Ивга столь быстро приспособилась, научилась быть так близ-
ко...
     Близко. На краю;  теперь она впервые осознала его  инквизиторскую
мощь. Он был не похож на прочих, он был - пропасть, черная яма, и даже
теперь, исполненная  своим  большим  миром,  она не могла разглядеть у
этой пропасти дно.
     И у нее вырвалось совершенно против ее воли:
     - Какой вы... страшный, Клавдий.
     Он усмехнулся, и явно через силу:
     - А ты бы видела себя.
     Она опустила ресницы.
     Совершенное неправдоподобие этого разговора. Ровный огонь факела,
неподвижный человек в дверях.
     Возможно, с  некоторым усилием она сумела бы,  хоть поверхностно,
понять его побуждения.  Она уже потянулась к нему,  к его броне  -  но
сразу же отказалась от своей затеи и опустила невидимые бесплотные ру-
ки. Он заметил ее попытку - но ничем  этого  не  выказал.  По-прежнему
молчал, сжимая факел.
     - Клавдий... Я так боялась, что вы не придете.
     - Но знала ведь, что приду?..
     - Клавдий...  Не верьте, что в души... ведьм при инициации вселя-
ется другое существо.  Что они меняются... перестают быть собой... это
неправда.
     Факел в его руке качнулся:
     - Ивга...
     - Да...
     - Ты знаешь... КТО ты?
     - Не может быть,  - сказала она быстро.  - Нет, это было бы слиш-
ком. Так не бывает.
     Он поднял глаза,  и она вслед за ним;  пресс-знак почти полностью
скрывался в узоре трещин.
     - Он мешал мне, - сказала она виновато. - Но... это ведь ни о чем
не говорит,  он мешал мне и я его сломала,  мало ли что, новоиницииро-
ванные ведьмы сильны, я просто ведьма, я обыкновенная ведьма, я...
     По ходу тирады она постепенно теряла веру в собственные слова,  а
потому голос ее становился все тише, пока, наконец, не замолк.
     Клавдий молчал.
     - Клав... - сказала Ивга почти беззвучно. - Мне очень многое нуж-
но сказать.
     - Говори.
     - Мир...  ну, он не такой, каким вы его видите. Каким мы его... с
вами... видели... Он другой. Я не могу объяснить.
     Человек в дверях еле заметно вздохнул:
     - А не можешь - зачем и пытаться?
     - Но вы же хотели?
     - Что?
     - Понять ведьм?
     Молчание. Ивга  успела почуять,  как неподалеку исходит тоскливым
страхом дежурный по блоку Куль.
     - Теперь не хочу.
     Он отвернулся. Ивге показалось, что он сейчас просто повернется и
уйдет. И захлопнет за собой дверь. Вот он уже сделал движение...
     - Клав!!
     Ее порыв  был  таким сильным,  что она коснулась-таки его защиты.
Бронированные пластины инстинктивно сдвинулись; Ивга отшатнулась.
     Клавдий медленно повернул голову.
     Нет, Ивге не надо было продираться сквозь его  броню.  Достаточно
было просто встретиться глазами, чтобы понять - ему тягостно видеть ее
в колодках; Ивга почти ощутила отраженную боль. свою собственную боль,
преломленную в Великом Инквизиторе Вижны.
     - Клавдий... я не умею объяснить...
     - Молчи.
     - Не уходите.
     - Я здесь.
     - Клавдий... подойдите ко мне. Пожалуйста.
     Он помедлил.  Потом  аккуратно  прикрыл  за собой дверь,  вошел и
вставил факел в жирандоль; в полутьме глаза его сделались странно сос-
редоточенными. Будто он напряженно складывал в уме многозначные числа.
     - Ивга,  ты...  Ты просто чудовищная.  Я никогда в жизни не видел
таких ведьм... Прости.
     Он поднял руку,  так,  будто собирался посмотреть, который час. И
привычным движением освобождал запястье из-под обшлага.
     Ивга вскрикнула.
     Будто стены камеры на мгновение сдвинулись и припечатали ее с че-
тырех сторон.  Задохнувшись от боли, она вдруг вспомнила, как в стенах
горящего  театра Клавдий Старж накрыл своей волей одновременно с деся-
ток разнообразных ведьм.
     Боль ушла.
     Теперь она сидела в тесной клетке. Бесплотной клетке, установлен-
ной его волей; усилие, по-видимому, было нерядовым, потому что на лице
Великого Инквизитора явственно блестели в свете факела бисерные  капли
пота.
     - Извини...  Я должен воспользоваться превосходством в силе. Пока
оно у меня есть, это превосходство.
     Он шагнул вперед - Ивга зажмурилась. И, не открывая глаз, ощутила
прикосновение его ладони к своей собственной, онемевшей в колодках ру-
ке.
     - Ивга.
     Она хотела  снять с него ощущение вины,  явственно скользнувшее в
этом еле слышном зове.  Она хотела сказать, что отвратительные колодки
уже почти не мешают. Что еще несколько шагов по желтой змеиной спине -
и  она  одолеет и клетку;  она совершенно искренне хотела об этом ска-
зать, но вовремя прикусила язык.
     - Клавдий... Ладно. Только не уходите.

                                * * *

     Он привык к свету факелов.  За много лет он научился работать при
диком и  древнем  освещении - но сейчас огонь тяготил его.  Беспокоил.
Приходилось прикрывать глаза.
     Возможно, было бы легче,  если бы он говорил с ней. Но минута тя-
нулась за минутой,  Ивга молчала,  он молчал тоже,  смотрел в  усталые
лисьи глаза  и  с ужасом понимал,  что осуществить задуманное с каждой
секундой труднее.
     Если вообще возможно.
     Служебная кобура,  которую он надевал под мышку в основном тогда,
когда хотел произвести впечатление на очередную любовницу,  умелой ру-
кой превращена была в ножны. И, прижавшись холодным боком к теплым че-
ловеческим ребрам,  там  помещался теперь изогнутый серебряный кинжал.
Ритуальный нож,  некогда извлеченный Клавдием прямиком из сердца зако-
ловшейся ведьмы.
     "Ты умрешь, Великий Инквизитор."
     "Все умрут."
     "Все умрут тоже,  но ты умрешь раньше.  Нерожденная мать ждет те-
бя... будет ждать... Довольствуйся тем, что ты видишь глазами..."
     Основное чувство,  владевшее им весь этот долгий день с утра и до
вечера,  не было ни страхом,  ни удивлением, ни бойцовской решимостью;
то  была обида,  почти детская и оттого особенно неприличная.  Клавдий
Старж горько обиделся на судьбу.
     Именно с таким выражением лица пожилая соседка выговаривала своей
пожилой, досадно оскандалившейся собачке: "Хельза, как ты могла?!"
     Как ты могла, думал Клавдий утром, расхаживая взад-вперед по сво-
ему заваленному картами кабинету.  И не мог определить, кому он пеняет
- безнадежно потерянной ведьме-Ивге или собственной бесчестной судьбе,
которая с ухмылкой предала ему прямо в руки матерь-ведьму,  оглушенную
и, кажется, не вполне осознающую себя...
     К четырем  часам  дня  из  Дворца Инквизиции был эвакуирован весь
вспомогательный состав и часть основного. Референт Миран долго маялся,
разрываясь между  показным  благородством,  искренней привязанностью к
патрону и обыкновенным житейским благоразумием -  последнее  победило,
реыерент виновато  хлопнул ресницами и сдал Клавдию все свое хозяйство
в порядке и целости.
     Около часа Старж провел в компании хорошей армейской рации.  Дво-
рец Инквизиции пустовал,  зато эфир, притихший было, теперь наполнялся
снова. Взывали к народу наместники и бургомистры, разом превратившиеся
вдруг в единоличных правителей; равнодушно перекликались посты чугайс-
тров, через  равные  промежутки  времени звучали военные позывные,  по
всему миру буянили многоголосые радиолюбители, захлебывались маленькие
частные радиостанции, и именно с их трескучих голосов Клавдий и узнал,
что половина провинции Одница затоплена морем,  в Ридне обрушился  ги-
гантский тоннель,  сто  лет назад проложенный под горами,  а в Альтице
сформирован так называемый Поход Инквизиции во главе с бывшим  курато-
ром, а ныне Великим Инквизитором Фомой.
     Помнится, при этом известии он  криво  усмехнулся.  Исключительно
криво; сообщение  стоило того,  чтобы прожить подольше,  встретиться с
Фомой и страшным голосом спросить отчета...
     Потом он выключил рацию.  Расстегнул пиджак и вытащил из внутрен-
него кармана плоскую неприметную коробочку с узким серым оконцем.  Две
черных  кнопки  -  преднабор  координат.  Большая красная - команда на
пульт...
     Интересно, а знают ли ведьмы о существовании ракетных  шахт.  Он,
Клавдий,  воспитан  в твердом убеждении,  что ракетные шахты останутся
единственным оплотом цивилизации,  даже если все прочее  провалится  в
мировой океан. Или сгорит под метеоритной атакой...
     Клавдий поднес коробочку к глазам.  В самом уголке экрана пульси-
ровал перечеркнутый квадрат;  это означало, что пульт существует и го-
тов принять команду. Любую команду, как объяснял герцог, поскольку ма-
шина войны не рассуждает по определению...
     Клавдий содрогнулся.  Ему было неприятно держать ЭТО в руках,  но
тяжесть коробочки  во внутреннем кармане придавала ему если не уверен-
ности, то, во всяком случае, куража. Так ребенок, творящий безобразия,
деловито прикидывает, мол, станут наказывать - наглотаюсь таблеток...
     Он вздохнул. Снял со стены серебряный кинжал, положил на стол ря-
дом  с темной коробочкой.  Оперся ладонями о столешницу,  долго сидел,
глядя перед собой.
     Он вспомнил лицо герцога, передающего "кнопку" из рук в руки. Пе-
редернул плечами;  вообразил себе круглую физиономию Фомы из  Альтицы,
когда тот получает известие об аресте и казни "мутантной деструктивной
ведьмы, так называемой ведьмы-матки"...
     Как ты могла, укоризненно сказал он судьбе.
     Конец кошмара. Отступившее море Одницы, зазеленевшие виноградники
Эгре... Отстроенный оперный театр. Конец кошмара, открыл глаза - и не-
ту ничего,  уходящий скверный сон... Оживающая Вижна. Вижна, а ведь он
только теперь понял,  как он любит ее, проклятую и загаженную, похожую
на оскверненное кладбище... Он все самое важное понимает слишком позд-
но...
     Как он мог проморгать?!
     Он чует ЕЕ сквозь много этажей. Сквозь бетон. Он чует ее, сидящую
глубоко в подвале. И его знобит.
     Неужели все так просто?!  Неужели там,  в каменной щели, действи-
тельно сидит оглушенная инициацией матка?..
     Он помедлил еще.  Взял со стола свое оружие.  Поднялся и медленно
направился в подвал...
     И вот теперь он сидел в углу камеры сто семь, сидел, привалившись
спиной к холодной стене,  и смотрел на ту, в ком одновременно воплоти-
лись "нерожденная мать" и девочка Дюнка.

                                * * *

     -  Мне очень трудно будет рассказать то, что я расскажу.
     Ивгины губы дрогнули. Она медленно кивнула.
     Он прикрыл  ладонью  глаза  -  мешал воспаленный свет факела;  он
опустил веки и медленно, ровно, устало заговорил.
     - Ее звали Дюнка...  Дюнка, Докия, Дюнка, и она совсем не была на
тебя похожа... И она умирала дважды. Второй раз - по моей вине и у ме-
ня на глазах...
     Его голос  не  дрогнул  ни разу,  хоть он за этим специально и не
следил. Его бесстрастная маска з долгие годы так приросла к лицу, что
не  нуждалась  уже  ни  в каких поддерживающих веревочках;  он говорил
бестрепетно,  как машина - и только где-то ближе к концу повествования
внезапная и острая сердечная боль заставила его прерваться.  Не надол-
го. На минуту.
     По мере его рассказа Ивгины глаза делались все шире и шире,  пока
не заняли,  казалось,  все лицо. В черных зрачках дважды отражался фа-
кел.
     - Видишь,  Ивга...  видишь,  какой я романтический герой. Предан-
ный... хранящий верность единственной подруге...  в объятиях очередной
любовницы, - он усмехнулся. - Всю жизнь ругал себя за слепоту... рядом
же была,  живая, веселая, рядом же, руку протяни... не видел. Занимал-
ся...  собой,  пес знает чем занимался,  не видел, чтобы всю жизнь по-
том...  И вот, не увидел снова. Глядел в упор - и не увидел... Прости.
Ты слишком хорошо... обо мне думала. А я... старый дурак.
     Он вытащил кинжал.  Серебряное изогнутое лезвие, мгновенная и га-
рантированная смерть,  прекрасная участь  для  любой  ведьмы.  Славный
уход...
     Ивга моргнула.  Она давно знала,  что он собирается сделать -  но
только теперь на дне ее глаз шевельнулся страх.
     - Я хочу...  касаться тебя.  Много дне и ночей... держать тебя за
руку. Чтобы ты ничего не боялась. Я так хочу никогда тебя не терять...
     Серебряное лезвие оставалось холодным. Оно никогда не примет час-
тички человеческого тепла. Никогда.
     - Если бы ты знала,  как я этого хочу, Ивга. Никогда не выпускать
твоих пальцев. Никогда не разжимать...
     Теперь он стоял в полуметре от нее - на коленях. Их глаза были на
одном уровне;  руку  с кинжалом от увел за спину,  тело само прекрасно
знает, как наносить удар.  Тело справится без его помощи,  и не  стоит
медлить, следует только отдать Великому Инквизитору его  право,  сбро-
сить запрет на убийство, и без того уже нарушенный многократно...
     Он протянул левую, свободную руку.
     ...Старый зоосад, лисенок, решетка, несколько вечных сантиметров,
отделяющих детскую ладонь от свалявшейся рыжей шерсти...
     Это другое. Совсем другое, нет...
     Он протянул руку между прутьев собственной силовой решетки,  про-
тянул к ладони,  омертвевшей в тисках колодки,  к безвольной,  тонкой,
белой руке...
     Рука потянулась к нему навстречу, потянулась изо всех сил, не жа-
лея кожи на заключенном в колодку запястье.
     Прикосновение.
     Вода и белые гуси.  Нагая девушка на зеленом берегу; солнце и ры-
жие волосы.  Удар невидимого тока,  обморочное расслабление,  тепло  и
дрожь.
     Все объятия мира.  Поцелуи и страстные ночи, весь этот ворох, во-
рох смятых простыней...
     Все это ничего не стоит.
     Два факела, дрожащие в черных зрачках.
     - Клав...
     - Я здесь.
     - Клав... я...
     И тогда он увидел,  как внезапно меняется ее лицо.  И неожиданной
силой наливается ослабевшая рука.
     - Я не хотела!.. Я тебя...
     Кинжал, вывалившийся из его руки,  все еще падал, все еще висел в
воздухе в сантиметре от каменного пола - а он успел поймать ее закаты-
вающиеся глаза и измерить "колодец".
     Не колодец.
     Там вообще больше нет колодца.  Черная дыра.  Прокол в пространс-
тве.
     Он потерял сознание мгновенно. И в этом, по-видимому, заключалось
некое изощренное счастье:  он так и не успел понять, что Ивга заверши-
ла, наконец, свой долгий путь по спине ухмыляющейся желтой змеи.

                          ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
                          -----------------

                                * * *

     ...Праздник.
     Всепоглощающий праздник;  иголки-огни,  стекающиеся ей навстречу,
тысяча ее глаз,  ночь с глазами, небо с глазами, ее свобода, напряжен-
ная и хищная, будто тетива.
     Поступь. Шаги, от который вздрагивает земля; красное, темно-крас-
ное, огненно-кровавое, шаги, шаги, они идут сюда, и они все - ее...
     Прорыв белой ткани.  Нежность;  детские  руки,  тянущиеся  к  ней
сквозь черные лохмотья ночи.  Нежность, но без боли, потому что они ЕЕ
навек, вздрагивает земля,  медленный танец, тяжелый танец на барабане,
в который превратилось небо,  величественный марш,  они все идут сюда,
летят и ползут,  они соберутся вместе и наконец-то обретут  цель,  они
станут ЕЮ, вот ближе, ближе...
     Они все - ОНА.

     ...Ивга очнулась посреди большой и темной дороги,  вероятно, шос-
се, ей не нужен свет, ее волосы огненным шаром стоят вокруг ее головы,
она абсолютно свободна, одна посреди мира, вбирающая мир в себя, заме-
щающая мир собой. Ночь, неожиданно теплая, неподвижная в зените и под-
рагивающая у горизонта,  шелестящая сотнями крыльев,  полет,  падение,
полет...
     Ивга засмеялась.
     Ее дети спешили на ее зов.  Разрывая цепи  и  сметая  запрещающие
знаки, пробивая бетонные плиты,  ее дети даже после смерти поспешат на
зов...
     Она потерла запястья, на которых остались кровоточащие браслеты -
печать колодок. Где-то там, в обрывках воспоминаний, остались протыка-
ющий небо Дворец,  оковы,  лишающие воли, и человек в тяжелой инквизи-
торской броне...
     Клавдий.
     Это имя на мгновение разорвало гармонию,  и ночь потеряла очерта-
ния, и в ее волосах,  стоящих дыбом,  сухо треснул синий электрический
разряд.
     Клавдий...
     Мир вокруг нее гремел, как оркестр. Мир пел и источал запахи. Она
не изменилась, но мир...
     Она засмеялась снова. Ритм величественного шествия, пронизывающий
ночь и пронизывающий Ивгу - всепобеждающий ритм воцарился снова.
     Она опустилась на дорогу. Легла, прижимаясь ухом к земле.
     И услышала их ШАГИ.
     Ее дети идут. Осталось недолго.

                                * * *

     Собственно, телефон  и должен звонить.  Правда,  сеть не работает
вот уже много дней - и все же никакой мистики нет в звенящем телефоне,
ведь шнур его не выдернут из розетки,  у него вообще нет шнура, только
забавная антенна с шариком на конце...
     Ничего удивительного.  Особенно  в сравнении с непонятным фактом,
что Клавдий Старж до сих пор жив.  Жив,  жив  и  дееспособен  -  после
встречи лицом к лицу с...
     Подвалы Дворца перестали существовать. Подвалы завалены - вот по-
чему так странно накренился пол в его кабинете;  из  подвалов  сбежали
все находившиеся там ведьмы, земля вздыбилась, Великий Инквизитор выб-
рался в последнее мгновение - а ведь существо,  находившееся с ним ря-
дом, легко могло раздавить его, размазать, будто мокрицу...
     Он перевел дыхание и сильно потер переносицу.
     Телефон звонил.
     Клавдий обвел  глазами  стены  кабинета,  расписанные защитными и
поддерживающими знаками.  Покосился на дверь приемной, за которой дре-
мал инквизитор Глюр,  по-прежнему верный виженскому Дворцу.  Отошел от
окна,  за которым черными колоннами стояли поднимающиеся к небу  дымы;
подобрал со стола трубку. Поднес к уху.
     - Вижна? Вижна?!
     - Вижна, - отозвался Клавдий механически.
     - Минуточку...
     Пауза. Другой голос, еще более громкий:
     - Вижна?
     - Вижна, - сказал Клавдий уже с некоторым оттенком раздражения.
     - Старж?!
     Тогда он узнал кричащий в ухо голос. Странно, Фома из Альтицы ни-
когда не имел привычки вопить.  Он мог патетически возвысить голос,  и
только тогда, когда этого требовали законы красноречия...
     - А... Привет, узурпатор.
     - Старж,  мы говорим через спутник... Мы еле нащупали... канал...
вы живы, как хорошо...
     - Кому хорошо?  - поинтересовался Клавдий желчно. Фома не заметил
его иронии.
     - Страж, герцог погиб вчера... машина... взорвалась.
     - Жаль,  -  сказал Клавдий после паузы.  - Мне очень жаль,  Фома.
Преемник?..
     - Нету  приемника,  ничего больше нету...  Мы хотим вас вытащить.
Пока... осталось... топливо для вертолетов...
     - Армия? Кто командует армией?
     - Не знаю! Ничего не знаю!..
     Клавдий достал из внутреннего кармана плоскую черную коробочку  -
рука дрогнула.  Поднес к глазам; в уголке экрана по-прежнему пульсиро-
вал перечеркнутый квадрат.
     Пульт дееспособен. А значит, дееспособна и ракетная шахта.
     - Старж,  Старж!..  Великий исход ведьм... все пришло в движение,
матка... мы засекли... с воздуха... граница округа Ридна, дачный посе-
лок... В Вижне больше нельзя находится, мы пришлем за вами вертолет...
     - Присылайте,  - сказал Клавдий глухо.  - Здесь Глюр и ребята  из
его отдела. Присылайте...
     - Держитесь, Старж!..
     Последние слова были похожи скорее на панический вопль, нежели на
попытку подбодрить.
     Клавдий положил  трубку  поверх раскрытой книги.  Поверх дневника
Атрика Оля - "матерь-ведьма затаилась так близко, что я не могу спать,
чуя ее дух"...
     Только теперь Клавдию понятно,  что именно старик  имел  в  виду.
Дух. Тяжелый дух.  Вроде как запах.  В юности ему случилось побывать в
маленьком городишке неподалеку от большой бойни; вся жизнь города была
зависима от  направления  ветра.  Жители были более привычны - Клавдий
съеживался, стоило только ветру подуть ОТТУДА...
     Матку легко найти по ДУХУ.  Так же просто,  как человеку с хорошим
обонянием просто отыскать бойню.
     "Клавдий, не верьте, что в души ведьм... вселяется другое сущест-
во. Что они меняются... перестают быть собой... это неправда..."
     Он усмехнулся.  Нехорошей усмешкой.  Кривой. ЭТО ты, Ивга?! С тя-
гостным ДУХОМ, напоминающим о бойне?!
     "Мир... не такой,  каким вы его видите. Каким мы его... с вами...
видели... Он другой. Я не могу объяснить..."
     Другой. Пустой, полный дыма, смерти, ужаса... Как там писал Атрик
Оль - люди бегут в леса, забиваются в норы, дичают...
     "Мир не такой, каким вы его видите."
     А какой же, пес подери?!
     "...Они приходят и плачут,  спрашивая меня:  почему великая сила,
сотворившая мир, не явится к нам на помощь? Я отвечаю в ответ: а поче-
му беспомощны мы сами?  Почему сильны и свободны только  сударыни  мои
ведьмы, даже если обратная сторона свободы их - зло?.."
     Клавдий ударил по столешнице кулаком.  Несильно, но расчетливо -
так, чтобы содрать кожу с побелевших костяшек.
     А почему, спрашивается, беспомощны мы сами?!
     "Но вы  же  хотели?"  - "Что?" - "Понять ведьм?" - "Теперь не хо-
чу..."
     Ты ли это,  Клавдий Старж.  Ты ли это,  еще в лицее прозванный за
глаза "железным крючком".
     Ивга, ты не успела спросить,  а почему же я пошел в Инквизицию. А
я не  успел  объяснить тебе,  что это было заведение,  куда мне больше
всего идти не хотелось, и это было время в моей жизни, когда я в нака-
зание себе делал только то, что неприятно и больно...
     Ничего не бывает просто так.  Все имеет свой скрытый смысл.  Вот,
оказывается, для чего я пошел в Инквизицию...
     Кровоточащими костяшками пальцев он легко коснулся прямоугольного
предмета в своем внутреннем кармане.
     Потом вышел в приемную.  Прошел мимо спящего Глюра, через подзем-
ный ход выбрался на малую автостоянку и со вздохом облегчения опустил-
ся в кресло зеленого,  как весенняя травка, чисто вымытого и свежезап-
равленного "графа".
     Клавдий Старж никогда не гонял машину.
     По крайней мере, до сегодняшнего дня.

                                * * *

     А потом, повинуясь глухому ритму этой ночи, поднялась луна.
     Ивга тоже повиновалась ритму.  Это было единственный закон, кото-
рому она все еще повиновалась;  ее тело,  распластанное по всему миру,
стремилось теперь собраться воедино - она подбиралась, как зверь перед
прыжком. Ее руки,  ее глаза стягивались со всех сторон света - не  все
успеют, но ведь мир вовсе не так велик.  Еще раньше, разбуженные пред-
чувствием, частички ЕЕ сползлись и сгруппировались -  теперь  осталось
оживить это колоссальное аморфное тело, вложить в него душу; Ивга шла,
сотрясаемая ритмом, гонимая ритмом, ее травы развевались у нее за пле-
чами, ее луна ощущала дуновение ветра, ее дети смотрели на нее звезда-
ми в черных разрывах туч.
     Неважно, где они встретятся.  Таинство свершится в полночь, свер-
шится там,  где окажется к полуночи это существо со стоящими дыбом ры-
жими волосами. По ногами которого судорожно вздрагивают сейчас все по-
видавшие дорожные камни.  Все равно где - но ОНИ, спешащие исполниться
сутью, интуитивно чуют центр всеобщего движение,  точку, лежащую на ее
пути, будто именно там врыт в землю ворот,  наворачивающий на себя  их
невидимые нити,  жилы,  поводки,  тянущие не за горло - за душу. О как
они боятся опоздать.  О как они спешат,  сбивая в кровь ноги,  завывая
моторами, несясь по воздуху,  всеми силами, всем, что у них есть, уст-
ремясь - к ней...
     Еще не время. Еще слишком мягко содрогается ночь, пропускающая ее
сквозь себя.  Еще слишком высоко развеваются желтые флаги луны - напу-
ганной, но  смирившейся  с неизбежным.  Еще очень далеко,  еще слишком
глухо гудят барабаны...
     Ивга вздрогнула.
     Впереди, на ее дороге,  на линии,  с которой она никогда  уже  не
сойдет, стояла посторонняя жизнь.  Слепая. Злобная. Слишком слабая для
того, чтобы вынудить ее сбиться с ритма.
     - Стоять! Зона оцеплена, ни с места!!
     Ивга рассмеялась.
     Ее смех коснулся нависших над дорогой крон,  и они осыпались чер-
но-белой листвой.  Ее смех тронул тяжелый военный грузовик,  перегоро-
дивший  дорогу,  медленно протащил его,  оставляющего на бетоне черные
полосы и запах горелой резины, развернул, опрокинул, бросил.
     Взрыв случился  уже сам собой.  Брызнули в стороны вопящие темные
фигурки; Ивга шла,  глядя,  как разворачивается пламя в траурной окан-
товке жирного дыма, как перетекает из лепестка в лепесток, живет и пе-
рерождается, поднимается к небу...
     Она шествовала,  едва  касаясь подошвами земли.  Огонь ложился ей
под ноги,  пульсирующий по краям,  неподвижный в  зените;  она  прошла
сквозь рыжий костер, и пламя, от начала времен пожиравшее ее детей, не
посмело коснуться ее стоящих дыбом огненных волос.
     Она шла.  Черный  дым  неслышно  вплелся в ночь и сделался частью
процессии.
     Времени не было.  Были тонкие мембраны секунд, которые она проры-
вала в строгом согласии с ритмом;  спустя минуту - а может быть, час -
впереди показался новый заслон, и ноздри ее дрогнули.
     - Остановись, ведьма.
     Она выскользнула из большого мира и воцарилась внутри собственно-
го малого тела - ложного тела,  потому что настоящее, распластанное по
лицу земли, еще не собралось воедино.
     - Остановись, ведьма... Ты не пройдешь.
     Среди ночи  поселились фальшивые непрошенные звезды - желто-зеле-
ные, мигающие маячками службы "Чугайстер". В величественный ритм шест-
вия вплелся другой, нервный, захлебывающийся ритм чужого танца. Убива-
ющего танца.
     - Стоять!!
     Она не сбавляла шага. И не смеялась больше, когда навстречу ей из
темноты цепью шагнули люди в поддельных звериных шкурах, с серебром на
шее и груди, с бешеным ритмом в глазах.
     ...Невидимые нити, захлестывающие жертв. Как пульсирующие шланги,
забирающие жизнь.  Как черные присоски,  вытягивающие душу...
     Белые глаза  ручных  фонариков.  И  на  одном  - желтый солнечный
фильтр; Ивга невольно поморщилась.
     - Ты... Ты?!
     Ивга растянула губы.  Так могло бы оскалиться небо за ее спиной -
беззвучной, одинокой,  бледной молнией.
     Цепь дрогнула и распалась.  Им достаточно было одного взгляда  на
ее лицо.
     - Силы небесные...
     - Назад! Назад, Пров!..
     Он один не двигался.  Оцепенел, нанизанный на иголку ее неподвиж-
ного взгляда.
     - С дороги, Пров! Уйди с ее дороги!!
     Все громче, громче, громче ухал барабан. Рокотало небо, натянутое
на деку.  Та, что шагала сейчас по дороге, была в своем праве. Безраз-
дельном и полном.
     И, не сбиваясь с шага, она переступила через упавшего человека.
     И спустя секунду - спустя тонкую мембрану,  прорванную ее телом -
забыла и больше никогда не вспомнила,  и не задалась вопросом, остался
ли он в живых.

                                * * *

     Самым трудным оказалось выбраться из города, и он кружил в полной
темноте, объезжая завалы, минуя развалины, кашляя от вездесущего дыма;
дух, сравнимый лишь с запахом бойни, то удалялся, то приближался вновь
- пока под колеса "графа" не легла  наконец  бетонная,  прямая,  почти
свободная дорога,  и тогда Клавдий Старж,  никогда не гонявший машину,
со спокойной совестью вдавил педаль в пол.
     Впереди, чуть правее, полыхала ферма - свет от чудовищного костра
упирался в небо, искры ложились на ветровое стекло, прижимались к нему
с потоком  ветра,  вспыхивали  в последний раз и оборачивались черными
хлопьями копоти;  далекое огненное чудовище стояло,  опершись руками в
бока, разметав по ветру неопрятную бороду, и провожало взглядом единс-
твенную осмысленную точку на всем протяжении трассы - несущегося в не-
ведомое "графа". Клавдий неприятно оскалился.
     Мира больше не существовало. Ничего, что он привык считать средой
своего обитания, больше не существовало; привычное и незыблемое подня-
лось на дыбы,  над человечеством висела опрокинутая воронка,  медленно
проворачивался черный смерч,  и, захваченные его чудовищным притяжени-
ем, по воздуху летели законы и привязанности,  устои и  обычаи,  живые
коровы, обломки зданий,  вырванные с корнем деревья,  вырытые из могил
гробы...
     Клавдий давил и давил на педаль, а, когда дальний свет фар выхва-
тывал впереди препятствие - опрокинутую  машину,  брошенный  беженцами
скарб или  распластавшееся на дороге тело - до хруста стискивал зубы и
сливался с машиной, послушной, верной, безропотно готовой на любой ма-
невр...
     Потом он понял,  что уклоняется от направления, и свернул с доро-
ги. Путь ему освещала горящая бензоколонка, и горящий поселок, и дого-
рающая в отдалении рощица; маневрируя между пожарищами, он вскоре выб-
рался на другую дорогу, грунтовую, развернулся на ней и снова вдавил в
пол послушную педаль.
     Машину трясло. Машина уже стонала; с некоторых пор Клавдию не да-
вал покоя сверлящий взгляд,  и он не сразу сообразил, что это смотрит,
не мигая, низкая желтая луна.
     Дорога сделалась совсем уж разбитой,  и ему пришлось сбавить ход,
чтобы не свернуть раньше времени шею.  Из-под обломков какого-то дере-
вянного строения вырвалась белая курица и,  явно  лишившись  рассудка,
кинулась на ветровое стекло машины, ударила по нему крыльями и клювом,
не жалея разлетающихся перьев,  с ненавистью глядя на окаменевшего  за
рулем человека...
     У колодца сидел, запрокинув голову, мертвец. Смотрел студенистым,
неподвижным взглядом; Клавдий отвернулся.
     Через полчаса разбитая дорога вывела "граф" на осевое шоссе,  бе-
тонированное, Клавдий, кажется, даже помнил номер этой дороги; дух ма-
тери-ведьмы был здесь настолько ясным и определенным, что Клавдий счел
возможным остановиться.
     Карты ворохом лежали на соседнем сидении;  он безошибочно  выбрал
единственную, военную,  стандартную, бесстрастно размеченную квадрата-
ми. Развернул, включил свет; опять-таки безошибочно нашел в переплете-
нии трасс тот крохотный перекресток,  на котором тихо стоял сейчас за-
пыленный "граф".
     Низкая луна заглянула в карту через его плечо.  Он еле удержался,
чтобы не загородиться от нее ладонью.
     Сосредоточился. Дух  ведьмы,  густой запах смерти проникал сквозь
стекло и железо - но стратегическая карта умела  противостоять  самому
сильному нажиму, она сама по себе была страшна, потому что имена чело-
веческих поселений прочно соседствовали на ней с равнодушными знаками,
символизирующими не просто смерть - неминуемое,  мгновенное,  полное и
ничем не заслуженное разрушение...
     Тупо глядя  в  карту,  Великий Инквизитор Вижны молча помянул его
сиятельство, покойного герцога.
     И вытащил  из внутреннего кармана пиджака маленькую прямоугольную
коробочку с узким окошком.
     Как сильно он ошибется? На полкилометра, на километр, на пять?
     Заденет ли Вижну?
     Кто там еще остался,  в окрестностях точки,  обозначенной бледным
серым кружком, с аккуратной надписью курсивом "с. Подральцы"?
     В углу окошка пульсировал значок.  Пульт дееспособен. Где-то там,
глубоко под землей,  куда не достигает взгляд этой жуткой луны, где-то
там сидит  отупевший  от  недосыпа  офицер  в наушниках и ждет,  ждет,
ждет...
     Возможно, он еще не знает, что его Командующий мертв. А и знал бы
- это не имеет значения,  машина войны не должна зависеть от единичной
человеческой жизни...
     Земля вздрогнула.  Или  плод  воспаленного  воображения?..   Нет,
вздрогнула еще раз, и Дух Матки сделался на порядок сильнее. У Клавдия
на мгновение захватило дыхание; рядом с этим существом все инквизиторы
мира бессильны, даже сумей они объединиться, даже ухитрись он, сделав-
шись неким "батькой", втянуть их волю в себя...
     Он засмеялся. Хрипло и глухо, но искренне. Почти без горечи.
     Подральцы. Отчего он так уверен,  что она в Подральцах?  Ненужный
вопрос - его обоняния всегда вполне хватало для того, чтобы отыскать в
окрестностях бойню.  Другое дело, что он никогда на бойню не стремился
- что ж, теперь у него нет другого выхода...
     Подральцы. Это место, где ее инициировали... Суки, они ее иниции-
ровали, выдернули в свой мир,  который "не такой",  а она,  видите ли,
осталась прежней, это мир виноват... Сволочи, мерзавки, зачем...
     Он бездумно,  механически измерил взглядом расстояние от Подраль-
цев до серенького перекрестка,  на котором стоит сейчас "граф".  Кило-
метров пять.  Как там говорил покойный герцог - "только сами постарай-
тесь держаться подальше"?
     Собственно говоря, у него есть время. Он может оставить себе вре-
мя, полчаса,  например, машина еще вполне способна давать двести кило-
метров, и  дорога хорошая,  он успел бы уйти подальше,  а там влезть в
какую-нибудь щель...
     Ему вдруг смертельно захотелось спать.
     Он представил себе,  как, пережив в щели отдаленный удар и сотря-
сение земли, выбирается потом из своего убежища. Стряхивает пепел...
     - Холодно, - сказал он шепотом.
     Картина повторилась снова,  замедленно, в деталях: отрывается же-
лезная дверца...  Шелестят комья земли, принесенные ветром... Рассвет-
ное небо, мир, свободный от ведьм, от матери-ведьмы...
     ...Как все-таки Атрик Оль сумел справиться,  у него ведь не  было
ядерных ракет в шахтах, как он ухитрился, как...
     Клав, жалобно сказала Дюнка.  Клав,  у тебя болит... кажется, это
сердце, Клав.
     Мне скоро сорок пять, сказал он мрачно. Чему ты удивляешься, Дюн.
Тем более, что оно болело и раньше.
     Может быть,  это обидно,  но Инквизиция в нашем мире -  не  самая
сильная сила, Клав, сказал господин герцог. Как-никак, со времен Атри-
ка Оля прошло четыреста лет...
     Да, это обидно.  Он всегда считал себя сильнейшим из инквизиторов
- да так оно и было.  Он уступал кому-то в умении плести интриги,  ко-
му-то -  в таланте администратора...  Зато силой он не уступал никому,
это понимали и Фома из Альтицы, и Танас из Ридны, и герцог это понимал
тоже... Клавдий  Старж мечтал сравняться в доблести со славным Атриком
Олем - а вместо этого давит на кнопки,  будто трусливый и бессердечный
политик,  и наносит удар чужими руками, и какой удар, грязный, подлый,
бесчеловечный...
     А все потому, что упустил свой шанс. Не зарезал рыжую девочку се-
ребряным кинжалом.  Не  заточил ее в подземелье,  позволил пойти своим
путем, позволил инициироваться,  все, что он сделает сейчас, есть исп-
равление его же ошибки...
     И, уже не колеблясь, он приложил большой палец к пластинке сенсо-
ра. Долгую секунду ничего не происходило,  и волосы на его макушке го-
товы были подняться дыбом,  когда,  наконец,  на прямоугольном  экране
мигнула скупая надпись: код...
     Луна не понимала, что происходит. Луна таращилась все так же сум-
рачно и злобно. Луна испугается потом, ПОСЛЕ.
     Он набрал код.  Он получил допуск и, тщательно сверяясь с картой,
ввел координаты села Подральцы.
     А потом, сверяясь уже с циферблатом, ввел время, благоразумно ос-
тавив до предполагаемого удара длинный час. Шестьдесят минут.
     А потом долго и тупо смотрел на мигающую красным надпись,  сигнал
о том,  что приказ будет принят к исполнению после повторной идентифи-
кации через сенсор и нажатия красной кнопки.
     Но красную кнопку нажимать не стал, а вместо этого аккуратно вло-
жил коробочку во внутренний карман,  завел машину  и  тихонько,  очень
медленно двинулся вперед - туда, откуда исходило дыхание Матки. В сто-
рону села Подральцы.

                                * * *

     В преддверии полуночи шествие достигло своего величественного пи-
ка. Небо, обернувшееся барабаном, гремело, и каждый торжественный удар
оборачивался взмахом темно-красной лоснящейся ткани;  на пути  у  Ивги
обнаружилась низина, круглая выемка с мягкими травянистыми склонами, с
жестким асфальтированным дном, с исполинским зданием в центре. На зда-
нии была темная стеклянная крыша,  а неподалеку полыхал костер из сло-
женных,  будто дрова,  автомобилей.  В страшном желтом свете метались,
скользили по кругу, вертелись, будто увлекаемые водоворотом, свободные
обезумевшие лошади.
     Ритм замедлился; Ивга остановилась.
     Глухое ржание.  Сбивчивый топот копыт,  еле слышный,  отдаленный,
летящие комья земли, отсвет пожарища; Ивга прикрыла глаза. Кони испол-
няли величавый  танец.  Парадный проход,  развевающиеся гривы,  мокрые
спины, выкаченные глаза...
     Ивга ступила вперед,  позволяя воронке увлечь и себя тоже. Захва-
тить, понести по спирали,  к центру, к оси, к столбу смерча, вертящего
ленты неугасающего костра.  Играющего там,  в вышине, среди звезд, за-
бавляющегося ворохом железного лома и троицей легковых машин, избегших
костра, снесенных с асфальтовой стоянки...
     Кони кружились все медленнее, некоторые уже просто брели, понурив
головы, опустив до земли светлые гривы;  Ивга остро,  почти болезненно
ощутила, что ее новое тело уже здесь.
     - Матерь! Заново рожденная мать!..
     Море нежности. Море горящих глаз. Море прикосновений, то легких и
еле заметных, то болезненно-сильных, но одинаково сладостных, горячих,
искренних; праздник обретенного смысла.
     Ивга содрогнулась.
     Смерч, вовлекшие ее в воронку, теперь покорился ей. Слился с ней,
втянул ее в себя, встал у нее над головой, и, запрокинув лицо, она ви-
дела сквозь вертящуюся полую трубу - звезды...
     Любовь исходила от нее,  как от исходит от летней речной  поверх-
ности утренний пар.  Как исходит запах от разгоряченного человеческого
тела. Как исходит свет от луны. Сама собой, естественно и просто, сама
собой.
     Она не различала их лиц.  Они все были одинаково - ЕЕ,  ее дети и
частички ее сущности,  клетки ее нового тела,  пальцы,  волосы, глаза.
Она с удивлением ощущала,  как оживает; чувство было таким острым, что
она  не  выдержала и позволила себе на минуту выскользнуть обратно,  в
оболочку рыжеволосой девушки,  в глазах которой дважды отражался  диск
луны.
     Она миновала распахнувшиеся перед ней стеклянные створки, ощутила
на лице дуновение огромного кондиционера, усмехнулась и пожала плечом.
     Темнота лопнула. Здание осветилось, целиком, до самого стеклянно-
го купола,  до самого дальнего  закоулка,  здание  утонуло  в  веселом
электрическом свете, самоуверенном свете вечного дня, понятия не имею-
щем о желтой луне,  свечах и чадящих факелах. Очнулись и загудели, по-
ползли вверх и вниз резиновые лестницы,  взметнулись крылья вентилято-
ров,  загорелись мелкие синеватые экраны,  наставленные тут и там, и в
ближайшем из них Ивга увидела маленькую-себя,  с неподвижным белым ли-
цом, горящими глазами и шаром огненных волос, среди которых нет-нет да
и вспыхивала миниатюрная коленчатая молния.
     Ивга засмеялась. Картинки накладывались; рыжеволосая девушка яви-
лась непрошенной хозяйкой в покинутый людьми супермаркет. А она-насто-
ящая, чье тело сейчас формируется в воронке посреди степи,  в рамке из
обезумевших лошадей  - она явилась непрошенной хозяйкой в этот большой
мир...
     Хотя, как она теперь знает, не так-то он и велик.
     Она шла среди прилавков и стеллажей,  среди пестрого разнообразия
тряпок и динамиков,  кукол, кожи, хрома и никеля, фарфора, зеркал, яр-
ких коробок и живых цветов;  на двуспальной кровати,  пахнущей льном и
лаком, лежали,  раскинувшись,  вольготно  сплетя страницы,  бесстыдный
порнографический журнал и прекрасно изданный анатомический  атлас.  На
дне  надувного детского бассейна стояла,  соприкасаясь головами,  пара
темно-красных рыбок-меченосцев;  Ивга шла,  и вместе  с  ней  двигался
центр огромного  круговорота,  смерча,  вращавшего лошадей по внешнему
кругу воронки.  Над ее головой стоял темный столб,  вытягивающий вверх
языки огненных прядей; время от времени смерч захватывал что придется,
срывал со сверкающих полок,  по спирали увлекал  свою  игрушку  вверх,
пробивая прозрачный  свод,  обрушивая  на  бегущие в панике эскалаторы
мелкие стеклянные осколки и отблески света луны. Те, что были ЕЕ деть-
ми, повиновались смерчу тоже - их неостановимо влекло к ней, тянуло, к
центру, к черному столбу смерча,  частью которого она теперь была; они
двигались,  как лошади на краю воронки - по кругу, по спирали, заворо-
женные, ежесекундно приближающиеся к обретению смысла, к самому ценно-
му в мире, к единственному, что имеет ценность - к матери...
     Смерч играл множеством маленьких зеркал. Смерч осыпал супермаркет
бликами -  это  дамские  пудреницы бессильно открывали створки,  будто
жемчужницы,  принуждаемые ножом,  разевали рты,  роняли белые кружочки
пуховок, наполняли воздух мельчайшей пылью, взблескивали зеркалами...
     Сверхценность, подумала Ивга,  любуясь полетом ненужных, но таких
красивых вещей. Сверхценность - та, что становится единственной...
     Неожиданное слово вернуло ей некое подобие воспоминания; свет фа-
кела и руки человека,  мужчины, руки с тонкими шнурочками вен, с нечи-
таемой сеткой судьбы на узких ладонях...
     Смерч завернулся туже и вырвал воспоминание из ее головы.  Вырвал
и выбросил в одну из черных лучистых дыр в стеклянном потолке.
     Она поднялась на круглый подиум, туда, где в одиночестве возвыша-
лось исполинское кресло с высокой резной спинкой.  Она шагала медленно
и величаво, будто боясь уронить корону - короной ей был черный вращаю-
щийся столб.
     - Заново рожденная мать!!
     Она вскинула руки.
     Свет погас; луна смотрела сквозь разбитый стеклянный купол, и да-
леко, может быть, на другом конце света, ударил колокол.
     - Заново рожденная мать!!
     - Ко мне, дети мои. Ко мне.
     На самом  деле она не произнесла ни звука - но смерч над ее голо-
вой стал раздуваться,  из столба превращаясь в конус,  а потом в  шар;
подхваченное неистовым вращением, сорвалось со своих мест все, что вот
уже много лет верило в собственную незыблемость.
     Все эти предметы,  до сих пор считавшиеся ценными, все это месиво
железа и ткани,  стекла и пластмассы,  все эти переплетения проводов и
веревок взвились в воздух,  увлекаемые издевательским хороводом; среди
обломков летали,  кувыркаясь и хохоча,  ее дети - ей казалось, что она
собственной рукой  размешивает в воздухе это варево.  Смерч рос и раз-
растался, срывал покрытие со стен,  вырывал блоки, вертел обломки кир-
пичей -  и  наконец выдавил остатки стеклянного потолка и выплюнул все
это в лицо луне, и луна на минуту померкла, затянутая черным слоем ды-
ма и пыли.
     Кресло, на подлокотник которого опиралась Ивга,  не потеряло даже
сухого розового лепестка, давным-давно опустившегося на сидение. Крес-
ло не потеряло ни пылинки; Ивгина одежда не развевалась, ее нос ощущал
свежий запах ночи,  и сквозь оголившиеся ребра стен она видела лошадей
- круговорот подхватывал их,  проносил над землей и опускал  снова,  и
они поднимались на ноги и продолжали движение, будто заведенные, боясь
сбиться с ритма...
     Над ее головой теперь не было летающего хлама.  Дети ее, смеющие-
ся, с летящими по воле смерча волосами и платьями,  протягивали к  ней
руки и ежесекундно приближались - долгой сладостной дорогой, по кругу,
по спирали.
     Тогда она уселась,  вскинула голову, выпрямилась, не касаясь рез-
ной спинки прямой напряженной спиной. Закрыла глаза и ясно представила
судьбу, ожидающую этот мир.
     Прекраснейший из  миров.  Царство вечного движения,  конус колос-
сального вихря, царствующий смерч...
     И звезды.
     Она счастливо засмеялась,  и смех ее был подхвачен сотнями  голо-
сов.

                                * * *

     Давление Той,  что шествовала где-то впереди,  забивало ему дыха-
ние и парализовало силы.  Времени до удара оставалось сорок  минут,  а
приказ на пульт все еще не был подтвержден, и узкий экран темной коро-
бочки все еще требовательно мигал красным.  "Граф" катился по дороге -
медленно, со скоростью  гуляющего  велосипедиста;  Великий  Инквизитор
Вижны стискивал зубы, методично инвентаризируя все свои, не растрачен-
ные до сего момента силы.
     Что ты,  Клав, испуганно говорила Дюнка. Тебя не хватит, ты и ми-
нуты не продержишься...
     Не продержусь, соглашался он сумрачно.
     Что ты,  Клав!..  Ведь Атрик Оль не тем силен, что его сожгли - а
тем, что  он остановил матку...  Для того,  чтобы остановить ее,  тебе
вовсе не требуется умирать так обидно и страшно...
     Да, сказал он себе,  изо всех сил ударяя ладонью по баранке.  Да,
да, да, да...
     "Граф" вскричал противным сиплым голосом. И еще, и еще; сигнал ее
разлегся по округе, и если здесь остался еще кто-нибудь из живых людей
- наверняка  содрогнулся  в уверенности,  что конец света уже наступа-
ет...
     Что с тобой, Клав, грустно спросила Дюнка.
     Прости, Дюночка. Я не знаю.
     Зачем тебе это, Клав?!
     А зачем я днями и ночами сидел на могиле,  спрятав лицо в увядаю-
щих венках. А зачем все...
     Клав, ты хочешь... Ты, никогда не помышлявший о самоубийстве, ты,
в ком самое сильное желание всегда было - выжить?  И бессмысленно уме-
реть,  Клав, потому что развязка этой трагедии никак не требует твоего
присутствия...
     Я не могу тебе объяснить,  Дюн.  Моего присутствия требует что-то
другое.
     И это говоришь ты, умеющий ПЫТАТЬ?
     Машина, ползущая по бетонному шоссе, вильнула.
     Я много чего умею, Дюн.
     На панели экстренного вызова вспыхнул красный огонек.
     Клавдий содрогнулся.  Ему не мерещилось;  огонек мигал  и  мигал,
просил ответить, требовал...
     - Да погибнет скверна,  - со смешком сказал он в трубку. - Я слу-
шаю.
     Короткое молчание.
     - Клавдий...
     Он не узнал голоса.  Слишком много помех, слишком искаженный, да-
лекий, неправдоподобный.
     - Клавушка,  это я,  Федора...  Мы знаем... Герцог оставил... те-
бе... Клавушка, отдавай приказ. Скорее. Скорее.
     - Где ты?
     - В Альтице...  Плотность ведьм на единицу населения резко умень-
шилась, они собираются в комок там, под Вижной, критическая масса...
     - Дети с тобой?
     - Да...  Где ты, Клав? Отдавай приказ с отсрочкой, вертолет забе-
рет тебя, только скажи, где ты...
     Вертолет.
     Он на минуту опустил веки.  Ему никогда не удавалось  в  точности
определить чувство, которое эта женщина к нему испытывала. Может быть,
именно это и называется любовью?
     - Координаты, Клав, скажи координаты...
     Он покосился на карту.  Точно не определить, но, кажется, до села
Подральцы остается совсем немного...
     - Клав, скорее!! Будет поздно...
     - Помолчи.
     И зачем  же ему,  взрослому серьезному мужчине,  дано воображение
такой силы.  Вот он видит тушу вертолета,  поднимающуюся из-за  холма,
видит  размазанные  в  воздухе  лопасти,  видит опускающуюся лестницу,
чувствует дуновение ветра...
     Издалека пришел ветер. Еще. Еще, сильнее, налег на "графа", будто
пытаясь сдуть его с дороги; отступил. Притих.
     - Я  не могу принять твоего предложения,  Федора.  Но все равно -
спасибо.
     - Клавдий! Клавдий, ты где?! Клав...
     Он открыл панель.  Аккуратно выдернул провод  из  блока  питания.
Красный огонек погас,  трубка умерла. Клавдий бросил ее на сидение ря-
дом.
     Озорная девчонка, ведьмочка на помеле, смотрела на него с картин-
ки, прилепленной сбоку на ветровом стекле.  Смотрела с веселым сочувс-
твием; до назначенного удара оставалось двадцать минут, когда внезапно
налетевший ветер развернул машину поперек дороги и одним ударом  выда-
вил все боковые стекла.
     Клавдий успел пригнуться.  Скорчился на дне машины, защищая своим
телом коробочку с кнопкой;  давление Матки сделалось еще сильнее,  еще
ощутимее. Звезды над головой пропали, пропало все, даже далекий отсвет
пожарища, машина поднялась на задние колеса, как цирковой пудель, пос-
тояла,  потом грохнулась на все четыре, осыпая остатки стекла; озорная
девчонка с картинки исчезла, перестала существовать.
     Ветер стих.
     Ночь пахла грозой.  Свежо и остро, даже приятно - если бы дух Ма-
тери-ведьмы,  возрастающий  с каждым мгновением,  не отравлял ее своим
торжествующим присутствием;  в двух шагах от машины лежал, безжалостно
придавив придорожные кусты, огромный концертный рояль.
     Клавдий неуверенно нажал на сцепление.
     Машина была  еще  жива.  Машина послушалась - и двинулась вперед,
объезжая квадратные туши телевизоров с лопнувшими  кинескопами,  дере-
вянные ящики с битым стеклом и еще какой-то невозможный,  фантастичес-
кий хлам;  камеры понемногу стравливали воздух,  машина делалась неуп-
равляемой, но, подобно живому существу, полностью разделяющему желания
хозяина, ползла и ползла вперед.
     До взрыва оставалось семь минут; приказ следовало подтвердить не-
медленно, Клавдий отлично понимал, что ракетам потребуется минуты три,
чтобы долететь.
     Семь минут жизни.  Безумно много; он успеет выкурить сигарету. Он
успеет посидеть в траве, посмотреть на звезды и вспомнить Ивгу - какой
она была,  стоя нагишом на берегу пруда,  покрытая гусиной кожей, тон-
кая, почти прозрачная,  до такой страшно дотронуться,  на такую  можно
только смотреть  -  из-под  руки,  сквозь щелочку в неплотно сомкнутых
пальцах...
     Ты убьешь ее, печально сказала Дюнка. Ведь меня же ты убил?
     - Что ты говоришь!! - закричал он вслух, забыв, что разговаривает
сам с собой. - Что ты говоришь, я никогда...
     Он никогда не узнает - свою Дюнку он убил той страшной ночью  или
чудовище, морока, принявшего ее черты.
     Или узнает.  Через семь...  виноват,  шесть минут. И ракетам ведь
надо время, чтобы взлететь.
     - Ты умерла раньше,  - сказал он Дюнке, и губы его еле двигались.
- Ты умерла в тот день, когда мы с тобой купались... в камышах...
     А Ивга тоже умерла раньше,  подхватила Дюнка охотно.  Когда с ней
совершили инициацию.
     - Я видел ее после инициации, - сказал Клавдий, глядя прямо перед
собой. - Она была прежней. Она была ведьмой, но ведь и Ивгой она оста-
валась тоже...
     Когда вы  говорили с ней в подвале,  ее инициация еще не заверши-
лась, уточнила Дюнка невозмутимо. Ты помнишь, что случилось потом.
     - Но ведь она меня не убила?!
     Ну и что, удивилась Дюнка.
     - А то, что как Матерь-ведьма она ОБЯЗАНА была меня убить!..
     Я не знала,  смутилась Дюнка, и Клавдий почти увидел, как хлопают
слипшиеся сосульками ресницы.  Я не знала...  ты думаешь, она ПОЖАЛЕЛА
тебя? А не просто отмела в сторону,  как неинтересный,  неопасный  му-
сор?..
     - Моей жизни осталось четыре минуты,  - сказал он глухо.  - А  ты
говоришь... это.
     Ее жизни ведь тоже осталось - четыре минуты,  горько сказала Дюн-
ка. Разве ты не простишь ее - перед смертью?..
     Клавдий вытащил  из кармана коробочку,  методично требующую подт-
верждения приказа. Поморщился, как от боли; оказывается, он в тайне от
себя надеялся, что и пульт, и ракетные шахты перестали его слышать. Что
красная кнопка мертва;  он испытал бы облегчение, вышвыривая бесполез-
ный груз в окно. Тогда, по крайней мере, уже не пришлось бы ничего ре-
шать...
     Можно переменить время, деловито предложила Дюнка. Дать ей, и се-
бе заодно, еще полчаса... Если до времени икс ты не подтвердишь прика-
за, команда  автоматически  отменится и можно будет набрать все снача-
ла...
     - Зачем?
     Затем, что вы успеете встретиться...
     - Зачем?!
     А зачем ты сюда ехал,  удивилась Дюнка.  Если тебе  охота  свести
счеты с жизнью - мир вокруг представляет столько неиспользованных воз-
можностей, не связанных ни с ведьмами, ни с ядерными ракетами...
     Клавдий молчал. Ветер давил ему на лицо, заставляя глаза слезить-
ся.
     Тогда не тяни,  тихо сказала Дюнка. Это так мучительно - ожидание
смерти...  Давай,  ты же уже в отрочестве был мужественным, давай, да-
вай!!
     Трясущейся рукой он нащупал в ящичке сигарету.  С третьей попытки
закурил; ветер уносил табачный дым,  а луна, уже не желтая, а горящая,
электрически-белая, заливала светом дорогу,  равнину, огромную воронку
впереди, несущихся по кругу лошадей, развалины огромного супермаркета,
обгоревшую груду машин...
     Какой она была - жалкая,  мокрая,  на ступеньках лестницы, проси-
девшая ночь под его запертой дверью.
     Какой она была - смеющаяся,  по пояс в воде,  от хохота забывшая,
что нагая  грудь  ее  оказалась над поверхностью,  что по ней спокойно
скатываются прозрачные капли.
     Какой она была - на каменном полу подземелья, в колодках, с рыжи-
ми прядями на лице,  с бороздками слез, с каплями, срывающимися с под-
бородка.
     "Я думала, что никогда вас не увижу".
     Он так и не удосужился сказать ей, чтобы говорила ему "ты".
     Ты хотел жить - но никогда не боялся смерти, тихо сказала Дюнка.
     - Я не боюсь, - отозвался он глухо. - Я еще не успел... подумать.
     Ты все равно умрешь.  Они тебя почуяли,  сказал Дюнка, и в голосе
ее скользнул страх.
     - Я не боюсь. Мне надо подумать.
     Ты боишься убить ЕЕ! Но МЕНЯ же ты...
     - Замолчи!!
     Его действительно почуяли. Он ощущал, как из воронки, оттуда, где
столбом  стоит  чудовищный  смерч,  к  нему тянутся одновременно сотни
рук.
     А что чувствовал Атрик Оль?
     Время! Время, закричала Дюнка. Убей их, иначе они убьют этот мир,
ты в ответственности, ты страж, ты Старж, за твоей спиной сейчас чело-
вечество, ударь!!
     - Бедное человечество, Дюн. Оно выбрало недостойного стража.
     Я знаю,  о чем ты думаешь,  возмутилась Дюнка.  Но ты же убил ме-
ня... у тебя есть опыт, убей и ее тоже...
     - Я больше не хочу...  Ты думаешь, убивать любимое существо - это
ремесло? Или спорт? И с каждым новым упражнением приходит умение? Я НЕ
ХОЧУ, с меня хватит, я хочу, чтобы она ЖИЛА...
     Ты не вернешь ее,  вскрикнула Дюнка в тоске.
     - А вот это... посмотрим.
     Он в  последний  раз  заглянул в узкое окошко,  мигающее красным,
требующее подтверждения приказа.  Потом сильно размахнулся  и  швырнул
коробочку  в  лишенное стекла ветровое окно - в лицо ведьмам,  кругами
поднимающимся по пологому склону.

                                * * *

     Ее новое тело с каждым мгновением обретало силу и стройность. Ка-
жется, верхние  руки смерча захватили пригоршню звезд - во всяком слу-
чае, в тугом конусе вихря носились теперь белые и желтые искры,  будто
огни на  праздничной  карусели,  путались в гривах коней - карусельных
лошадок - и соперничали в блеске с глазами ЕЕ детей.
     Потом ритм сбился.  Чуть-чуть. Не мгновение - когда вихрь с хохо-
том подхватил зеленую машину,  замершую на краю воронки.  И  понес  по
кругу, по спирали,  забавляясь, решая, где именно зажечь дымный бензи-
новый костер...
     И решил.
     Взрыв расцвел,  круглый,  как цветок кувшинки, но сразу же взмет-
нувшийся лохмотьями  огня,  потерявший упругость;  некоторое время ОНА
любовалась танцем пламени, идеально вплетающимся в общий ритм. И может
быть потому не срезу услышала испуганного крика дочерей.
     На земле  рядом  с  горящем  машиной  лежал  человек,  наделенный
властью. Его власть подобна была белой вспышке, его власть резко пахла
паленым, беспокоила и раздражала.  ОНА видела, как дети ее, попавшие в
круг его власти, тщетно пытаются ему противостоять.
     ОНА прикрыла глаза;  чувство было такое, будто стиснутую руку му-
чат тупой иглой. Сильнее, сильнее...
     ОНА усмехнулась.  Белый круг власти,  источаемой назойливым  при-
шельцем,  вспыхнул ярче - и почти сразу померк. ОНА попросту выдернула
иглу. Стряхнула с себя.  Легко; ее дети, ее пальцы, ее послушные мышцы
еле заметно напряглись - их сила виделась темно-красными вспышками, их
сила окончательно разорвала белый круг, и белую броню, которой человек
пытался себя защитить, и его самого едва не разорвала, готовая расчле-
нять и рассеивать, делать кирпичиком хаоса, пылинкой в спиральном вра-
щении...
     Но человек не был еще беспомощен.  Он ударил по ее пальцам болез-
ненным белым ударом - и выскользнул. И ударил снова.
     ОНА рассердилась.  Пальцы ее сжались, дробя его волю, будто кость
в жерновах. Его боль была зеленым, светящимся облаком; она разжала ру-
ку и стряхнула безжизненное  тело,  предоставляя  своим  детям,  своим
пальцам некоторую свободу действий, свободу окончательной расправы...
     И вернулась в маленькую-себя. Открыла глаза.
     Ее дети радовались.  Их радость оборачивала ее,  как мягкий прох-
ладный шлейф.
     Процессия. Торжественная процессия по кругу, по спирали; они нес-
ли его тело на вытянутых руках,  его покорное, безжизненное, тяжелое и
неповоротливое тело. Они шествовали за ним, бесконечное шествие, длин-
ный, длинный эскорт, такой длинный, что несущие тело едва не наступают
на пятки последним плакальщицам в процессии,  а плакальщицы хохочут, и
вихрь развевает их одежды - по спирали...
     Они несли его на вытянутых руках. Голова его запрокинулась подбо-
родком в небо, он смотрел вперед, и его перевернутое лицо казалось оп-
рокинутым в насмешку портретом.
     - Ивга...
     Нет, губы его не шевелились.  Губы оставались судорожно сжатыми -
но она ясно слышала, ясно, явственно, внятно...
     - Ивга.
     Процессия завершилась там же, где и началась - у догорающей маши-
ны. Вернее,  у догоревшей - вихрь постарался,  пламя сглодало все, что
могло гореть, оставив только черный остов, обугленный скелет.
     Ее дети ликовали;  ее дети вдоволь настрадались в поисках смысла,
ее дети вправе были судить воплощение всех своих бед,  судить не чело-
века, потерявшего и власть и силу - судить чудовище, много веков пожи-
равшее их, судить Инквизицию...
     ЕЕ пальцы неторопливо затягивали железный трос на его запястьях.
Ее дети смеялись, прикручивая Великого Инквизитора к его же обгоревшей
машине.  Пусть  сделаются  похожими  - человек-машина и машина-автомо-
биль...
     - Хвороста! Подайте хвороста!..
     Их много,  много, сотни рук; если каждая бросит по веточке - под-
нимется высокий костер...
     Она сидела,  выпрямившись в своем кресле.  Над головой  ее  стоял
смерч. Черная ось урагана.

                                * * *

     ...Тухлая вода,  подтопившая  двести лет назад город Вижну.  Нес-
колько тысяч погибших...  Эпидемия,  отравленные колодцы, человеческие
тела, зашитые в чрева коров...
     Пятилетний мальчик,  среди лета пробивший ступню ржавым  гвоздем.
Юноша, сломавший  ногу на первенстве лицея по футболу;  острие загово-
ренного ножа, входящее глубоко в бок молодому провинциальному инквизи-
тору. Вся боль, испытанная им в жизни, была кружевом, флером, тенью...
той боли, которую он испытывает сейчас, а ведь не теряет сознания, нет
-  все его мысли ясны,  все образы четки и выпуклы,  и обведены как бы
контуром - для еще большей ясности...
     "В результате прямого контакта с предполагаемой маткой, ставшего,
вероятно,  причиной скорой смерти этой последней, инквизитор Атрик Оль
был обессилен и частично ослеплен,  после чего масса собравшихся в го-
роде ведьм получила над ним неограниченную власть.  На  гравюре  неиз-
вестного художника, ставшего, по-видимому, очевидцем событий, запечат-
лен момент смерти Атрика Оля - ведьмы засмолили его в бочке,  обложили
соломой и сожгли..."
     Как четко работает память. Он помнит все, до волоска, лежащего на
ее виске,  до  запаха книжной пыли,  до рыжего пестрого пера неведомой
птицы, кто знает как угодившего между страниц...
     "В результате  прямого контакта..." Да чего там прямого,  он даже
дотянуться до нее не успел...  "инквизитор Клавдий Старж  был  обесси-
лен... но зрения не потерял ни на йоту..." Да, чтобы видеть, каким об-
разом ведьмы собираются устроить его судьбу. Чтобы не просто волочить-
ся по  земле,  привязанному  железным  тросом к машине - чтобы видеть
груду хвороста, растущую под остатками стены, под бетонной конструкци-
ей... Вот они опускают сверху трос,  перебрасывают под крышей машины,
у них хватит сил, они празднуют, они торжествуют, как они торжествуют,
это пляска,  это  танец - смерть инквизитора на костре...  "На гравюре
неизвестного художника...  запечатлен момент смерти Клавдия  Старжа  -
ведьмы привязали его к остаткам его же машины, вздернули высоко на бе-
тонную стену, внизу сложили костер и поджарили, как поросенка..."
     Он помнит все.  Он чувствует все. Он ничего не забудет - до самой
последней секунды.
     "Но они ошиблись,  Ивга... После инициации... у действующих ведьм
вообще не сохраняется потребности кого-либо любить. Любовь... чувство,
которое делает человека зависимым.  А ведьмы этого не терпят,  ты пом-
нишь..."
     Железная веревка вот-вот перережет запястья.
     Колокол? Или мерещится?  Далекий,  мелодичный,  жалобный какой-то
удар... И еще один - сильнее, резче, отчаяннее, будто вскрик, ну что я
могу поделать, кричит колокол, чем я могу помочь тебе, Клав...
     Где-то в глубине его души скулила,  плакала от страха давно умер-
шая Дюнка. Он снова ее предал - вместе с ним умрет память...
     Пес, пес, почему он до сих пор в сознании?!
     А чего ты хотел,  Клав,  прошелестел в ушах замирающий Дюнкин го-
лос. Ты же ЗА ЭТИМ шел.  Глупо было бы...  умереть неосознанно,  в за-
бытьи... в беспамятстве...
     Я ошибся, Дюнка, хотел он сказать. Я обманул сам себя...
     И ты по-прежнему хочешь,  чтобы она  жила,  спросила  Дюнка  едва
слышно. Ты по-прежнему этого хочешь, Клав?..
     Он с трудом перевел дыхание.  Расслабился, пытаясь придать напря-
женным мышцам наименее болезненное положение.
     Шабаш... И если кто-нибудь в мире еще способен этой  ночью  зачи-
нать детей - зачатые родятся исключительно ведьмами.  И вольются...  в
котел... в смерч.
     Ведьмы стояли вокруг него - под ним,  потому что он висел над  их
головами. Стояли кольцом. Как будто, прежде чем зажечь хворост, хотели
полюбоваться делом рук своих.  Сотни ведьм - горящие глаза, целое поле
мерцающих углей.  Тишина - полная тишина перед воплем восторга,  перед
пляской, перед наивысшим моментом ШАБАША...
     И еще  один  человек на возвышении.  Неподвижная женская фигура в
высоком кресле.  Луна, чеканно выделяющая огненный шар наэлектризован-
ных волос,  губы, изогнутые, будто натянутый лук, глаза - два немигаю-
щих светящихся диска.
     - Да, Дюночка, - сказал он вслух. - Да. Я так хотел.
     Костер взметнулся.

                                * * *

     ...Темное, мерцающее красным ядро.  Центр, окутанный тяжелой ман-
тией;  весь этот полет,  все это неостановимое круговращение, дочерние
воронки, расползающиеся по черной пустоте, полет и падение, щепки, ув-
леченные водоворотом, сейчас они сольются с Матерью, сейчас...
     Она подняла голову.
     Круг неба вращался все быстрее.  Стремясь поспеть за черным  вих-
рем, так,  что острые огоньки звезд размазались,  оставляя белый след,
так, будто по небу гнались, желая вцепиться друг другу в хвост, тысячи
маленьких острых комет.
     Воронка сделалась глубже. Еще глубже; края ее, обозначенные летя-
щими гривами мертвых уже лошадей,  вздыбились вверх,  загнулись,  будто
желая поймать в мешок неправдоподобно низкую луну.
     ОНА захохотала, и, напуганные ее смехом, края воронки упали, про-
валились вниз,  она сидела на вершине горы, конусообразного вулкана, и
внизу, на горизонте, различала очертания пустых разрушенных городов.
     ОНА взметнула руки; воронка вывернулась снова, сделалась прежней,
и на  остатках  бетонной  стены,  казавшейся невообразимой древностью,
увидела человека, распятого на теле собственной машины.
     Сотни огоньков. Новые звезды в чудовищной карусели.
     - Гори! Гори! Гори!!
     Ее трон содрогнулся.
     Нет, ее  трон  незыблем;  ее трон - единственная неподвижная сущ-
ность в бешено вращающемся мире,  в круговороте неба и  звезд,  земли,
воды и огня; ОНА сидит в этом кресле вот уже много сотен лет.
     Вот она,  древняя статуя.  Осыпающийся от времени сфинкс; она не-
подвижна, она - исполинская башня, в недрах которой змеятся лестницы и
путаются переходы,  она - чудовищное сооружение неведомой цивилизации,
ОНА, достающая руками звезды, она, живущая в сотый раз, ОНА...
     - Благослави свое пламя, Матерь!..
     Ее взгляд поднимается, желая благословить.
     Человек, распятый среди бетона и стали,  поднимает взгляд,  чтобы
принять благословение собственной гибели.
     Гибели всего, чему он служил воплощением - мира жестких связующих
нитей. Мира несвободы, потому что любая привязанность...
     - Благослови свое пламя, матерь!..
     Откуда этот чужой ритм. Откуда это неудобное, беспокоящее, мешаю-
щее вечному танцу...
     Она содрогнулась.
     Оттуда, из  искореженных  развалин,  бывших  когда-то его силой и
властью, к ней тянулась рука.
     Его руки скованы,  скручены железным тросом,  беспомощны и непод-
вижны - но она ясно ВИДЕЛА. Не глазами.
     Одновременно требовательная и несмелая; напряженно протянутая ру-
ка, каждой мышцей желающая - дотянуться...
     Воронка накренилась.
     На мгновение;  так  наклоняется чаша,  роняет красную каплю вина,
всего лишь каплю - но белому платью невесты достаточно, вот роза  цве-
тет не там,  где подобает,  равновесие поколеблено,  вино в чаше ходит
кругами, волнуется, ищет свободы...
     Чужая рука тянется - теперь уже почти властно.  Чужой ритм  лезет
сквозь ритм торжественного танца,  пробивается, будто трава сквозь ас-
фальт, будто бледный зеленый листок,  ворочающий гранитные плиты;  чем
так пугает ее этот беспомощный, в общем-то, порыв?!
     Испуганные глаза ее детей;  она успокоит.  Она порадует их  новым
оборотом хоровода...
     И новый оборот взметается.  И с оттяжкой бьет по протянутой руке,
желая отсечь ее, будто сухую ненужную ветку.
     Чужой ритм на мгновение захлебывается.
     Звезды размазываются кругами, черное небо светлеет, луна носится,
как яичный желток в воронке вертящегося кофе; ее дети хватаются за ру-
ки и летят праздничной гирляндой,  летят в череде планет и  созвездий,
среди горящего  огнями  праздника,  купол неба вытягивается трубой,  и
там, в конце колоссального тоннеля,  на мгновение вспыхивает невозмож-
ный, неземной, сказочно прекрасный свет...
     Поднимается пламя,  пожирая хворост.  Человек на стене  недвижим,
единственное, что остается недвижным в мире, кроме нее - статуи, башни
на троне.
     Его сердце еще бьется.  Его сердце бьется чужим ритмом, заставляя
ее терять нить, заставляя накреняться торжественную чашу.
     Она содрогается снова.
     Потому что снова видит протянутую к ней руку.
     И дети ее хлещут кнутами по вздрагивающим пальцам,  и дети ее за-
ходятся в хохоте, потому что нет ничего смешнее напрасной надежды...
     Воронка накреняется снова. Теряя звезды, соскальзывающие с темно-
го края и навсегда исчезающие в безвременье;  нарушая хоровод ее летя-
щих по воздуху детей, ее частиц, глаз, ее нервов и мышц...
     Конус заваливается набок.  Ей стоит усилия  -  заново  установить
черную ось смерча над своей головой.
     Ритм. Такой слабый, такой безнадежный и не желающий надежды, чер-
пающий жизнь в собственной обреченности,  еле ощутимый - все разрушаю-
щий - ритм...
     Статуя вздрагивает.  Сотрясается башня,  песчаной пылью осыпается
залежавшееся в щелях время.
     Потому что рука,  повелевающая и зовущая,  мучительно хочет дотя-
нуться - и с перебитыми костями...
     И смерч снова теряет равновесие.
     ...и даже дочерна обугленная - эта рука будет, будет тянуться...
     Как трава сквозь камни.
     И это  простое осознание заставляет ЕЕ содрогнуться в третий раз,
и, будто лишившись опоры, ОНА опрокидывается внутрь СЕБЯ.
     Она, достающая руками звезды, она, живущая в сотый раз, ОНА...
     Она - рыжая девочка,  мечущаяся в лабиринте коридоров  и  комнат.
Она заключена внутри статуи и не найдет выхода.
     ОНА, абсолютно свободная,  вмещающая в себя мир,  замещающая  мир
собой...
     Сверхценность - вот это слово. Та из ценностей, которая становит-
ся единственной...
     Колокол бьет - говорит,  ничего изменить нельзя. У колокола самый
торжественный и безнадежный в мире голос.
     ОНА...
     Скорее, Ивга,  скорее.  Скорее,  Ивга,  там мелькнул свет,  может
быть,  там приоткрытая створка, скорее, скорее, по лестнице вниз, нап-
раво, налево, проваливающийся под ногами пол...
     Тесная комнатка,  в  которой сидит,  положив голову на сплетенные
пальцы, ее мать с темными кругами вокруг глаз.
     - Мама,  я  хотела написать тебе...  когда все образуется,  когда
устроюсь, я написала бы,  клянусь, мама... Я должна спешить, я не могу
сейчас...
     Мать смотрит тяжело и с укоризной; покрываясь потом, Ивга вылета-
ет в коридор,  кидается в дверь налево - заперто,  навеки, на огромный
ржавый замок, и за дверью - страх, страх...
     Вниз, по винтовой лестнице. Колотя во все двери, вперед, по длин-
ному коридору, кажется, там мелькнул свет...
     Ворох сухих листьев,  бьющих в лицо. Дальше; комната, доверху на-
битая тряпками.  Одежда, затхлая, с белыми прожилками ненасытной моли,
с заскорузлыми  коричневыми пятнами,  и запах,  запах нафталина и тле-
ния...
     - Нет!..
     Темный чулан,  в котором ее старший брат методично лупит ее млад-
шего брата - заслуженно, за дело, как всегда, за дело...
     - Я не могу сейчас!..  Я спешу,  я так спешу,  мне надо спасти...
     Деревянная лестница,  и она знает, что четвертая ступенька слома-
ется, и она ломается,  а под лестницей лежит целлулоидная кукла, розо-
вая, будто ошпаренная кипятком,  с белыми волосами,  навеки сожженными
перекисью водорода...
     Ивга бежит дальше. Ивга путается, по многу раз возвращаясь на од-
но и  то  же место;  ОНА безмолвствует.  Ивга сражается с пустотой,  с
тенью, Ивга тянет время, как резиновый жгут, потому что огонь поднима-
ется выше, выше, вы...
     Она смотрит из ЕЕ глаз.  Видит, как невозможно расширяются зрачки
человека, который...
     - Клавдий! КЛАВДИЙ!!
     Имя помогает ей.  Она кричит, злобно и яростно, и бежит дальше, к
выходу, потому что должен же здесь быть выход, должен... выход...
     Комната с полом, покрытым апельсиновой кожурой и свечными огарка-
ми.
     Пустая комната с потолком,  поросшим седыми человеческими волоса-
ми.
     Переход. Она уже была здесь - нет,  не была, это другая лестница,
пролет обрывается в бездну, на краю сидит, свесив ноги...
     - Клавдий?!
     Человек оборачивается.
     Это не Клавдий. Это тот дядька, который ехал рядом с ней, десяти-
летней, в междугороднем автобусе, приветливо говорил и угощал яблоком,
а сам  все  норовил  провести ладонью по горячему дермантину сидения -
под нее, под платье, под тощий Ивгин зад...
     Она шипит сквозь зубы, не как кошка - как змея. И человек на краю
лестницы обрывается и падает в пропасть,  и его нескончаемый крик соп-
ровождает Ивгу в ее метаниях...
     Закрыто. Закрыто.  Пусто;  там антикварный магазин, за той дверью
бледный Назар, здесь доктор Митец с мандолиной, здесь носатая блондин-
ка, однокашница по училищу, проповедница о лебединой любви...
     А там - за железными створками - ее отец.  Ей семь лет, доченька,
не ходи сегодня гулять...  Но я так хочу погулять,  папа...  Не  ходи,
прошу тебя... Но я ХОЧУ... Тогда иди, доченька, ладно...
     Мокрая глина, со стуком осыпающаяся в яму.
     Если бы я тогда осталась дома, ОТЕЦ БЫЛ БЫ ЖИВ...
     Она кинулась прочь.  Закрывая все двери, захлопывая, стремясь от-
далиться от железных створок - и все время возвращаясь к ним;  если бы
я тогда не ушла...  а в тот раз - если бы я сказала все сразу...  если
бы я в тот раз объяснила...  если бы я тогда поняла... если бы я знала
наперед...
     Эта, сидящая в резном кресле, неподвижная, осыпающаяся от времени
статуя - это Я?..
     Она рванула  очередную  дверь - и оказалась в школьном спортивном
зале. Ее одноклассники, меленькие, лет по восемь, толпились у противо-
положной стены,  сверкали  голыми коленками - все как один в гимнасти-
ческих трусах... И она подалась было назад, решив миновать этот закоу-
лок собственной души - но на полу лежала,  свиваясь кольцами, змея-ве-
ревка.
     "Идите по нитке... слушайтесь своего естества..."
     Испуганно переглядывались мальчики и девочки. Она узнавала - тех,
кто травил ее, тех, кто делился бутербродами... Хотя первых было боль-
ше...
    "Делайте так,  как вам велит вам ваша сущность.  Покоритесь своему
естеству; придет время умирать - умирайте. Придет время оживать - ожи-
вайте...  Идите по нитке ступня за ступней,  не сходите с дороги,  это
ваш путь, пройдите до конца..."
     Но ты уже прошла свой путь, удивленно сказала змея.
     Там, в конце зала, стояли уже не полуголые ребятишки - молчаливые
женщины с цепкими тяжелыми глазами.
     Ты уже прошла свой путь... Ты выбрала, Ивга! Твои дети...
     Смерч захватил ее.  Смерч носил ее, кругами, спиралью, в звездной
пыли, над головой неподвижной статуи в резном кресле,  и, пролетая ми-
мо, она заглядывала в огромные равнодушные глаза - СВОИ глаза...
     Я пройду. Пройду инициацию.
     Но ты уже ПРОШЛА инициацию!
     "Придет время умирать - умирайте. Придет время оживать..."
     Она ступила.
     Путь ее будет невозможно тяжел.
     Она не идет по змеиному телу - она продирается по железному лаби-
ринту ВНУТРИ железной змеи. И кольчатое тело извивается, желая стереть
ее в сочленениях. Не пустить.
     Коридор ее суживается. Еще; она ползет, ссаживая кожу на локтях и
коленях, на плечах и ребрах;  в лицо ей дышит любовь ее детей, естест-
венная, как пар над теплым утренним озером - и поршнем выталкивает  ее
обратно. Она съезжает на животе, половина уже пройденного пути потеря-
на, и потеряна уверенность, потому что ей хочется этого всепоглощающе-
го праздника,  огней-иголок,  неба с глазами, свободы, хищной и напря-
женной, будто тетива...
     Иная сила, которой она не знает названия, захлестывает на ее гор-
ле свой немилосердный зов.  Она ДОЛЖНА пройти. Там, в конце змеящегося
тоннеля ждет ее протянутая рука...
     Она идет.  Она ползет,  протискиваясь в железные  кольца,  закрыв
глаза, повинуясь натяжению этого тонкого зова,  струны, готовой разор-
ваться, силы, не имеющей названия на ее языке...
     Прорыв белой ткани.  Нежность;  детские  руки,  тянущиеся  к  ней
сквозь черные лохмотья ночи.  Нежность, но без боли, потому что они ЕЕ
навек, вздрагивает земля,  медленный танец, тяжелый танец на барабане,
в который превратилось небо, величественный марш, они все идут сюда...
     Ее новая  сущность  слишком  могуча,  слишком велика и прекрасна,
чтобы рваться  из СЕБЯ,  пытаться выскользнуть,  словно из нейлонового
чулка. Ивгу снова относит назад, к самому началу пути, и железная змея
лязгает сочленениями, но ничего не говорит. Еще будучи живой и полоса-
той, она уже все сказала - "ты уже прошла свой путь"...
     И она лежит,  разбитая и сломленная. И не видит больше его протя-
нутой руки.
     А ОНА смотрит, как поднимается пламя высокого костра. Выше, выше,
еще выше - туда, где между вертящимся небом и вертящейся землей засты-
ла неподвижная жертва...
     "Я никогда не был жертвой. Я НИКОГДА не был жертвой, и я ничем не
жертвую, Ивга. Я делаю то, что считаю нужным".
     Откуда голос?  Откуда?! Или она сама говорит с собой, желая обма-
нуть, облегчить, оправдать?..
     "Посмотри на меня - это не СО МНОЙ делают, это Я делаю, я так ре-
шил... Дюнка... Ивга. Я так хочу..."
     Назови мне слово,  взмолилась она молча. Объясни мне, как это на-
зывается у людей, что за имя у этого зова, который держит меня за гор-
ло - но все равно не может вытянуть, как называется... Слово, Клавдий,
назови мне...
     Он молчал.  Огонь  поднимался и расцветал,  и ветер нежно теребил
его оранжевые ленточки.
     ПОЧЕМУ, Клавдий? ТЫ это делаешь - почему?..
     Он молчал.
     Тогда неназванная сила хлынула из нее,  будто кровь из перерезан-
ного горла. И струна захлестнулась. И потянула ее вперед - через лаби-
ринт, навстречу новой,  второй по счету инициации - в новую  сущность,
для которой не осталось названия.
     А ночь давила на лицо - красное, темно-красное, огненно-кровавое,
желтые флаги развевающейся луны,  великая цель и величественный смысл,
прекрасные, теряемые, уже почти потерянные... Уже... почти...
     А впереди ждала всего лишь протянутая рука.
     И ей казалось,  что сейчас она коснется прохладных жестких  паль-
цев.
     Мгновение до встречи;  доля мгновения, сейчас их руки соединятся,
надо только сделать вдох...
     Сейчас.

                             Э П И Л О Г
                             __________

     - ...А вот сейчас, Рыжая, я тебя с выдающейся личностью познаком-
лю... Рыжая, что с тобой?..
     А красное  закатное  солнце  дробилось  в  высоких окнах дома под
красной крышей, где на фасаде - балкон, увитый виноградом и оттого по-
хожий на  этикетку старого вина.  А медный флюгер подрагивал в вышине,
и дымился костер на лужайке для пикников,  а он шел к костру через всю
большую лужайку. Шагал, изо всех сил стараясь не сходить с прямой - но
его безудержно заносило,  этот запах вечера,  травы, недалекого пруда,
печеной на костре картошки...
     Назар Митец, хороший парень Назар, бежал рядом, и на лице его все
яснее проступало беспокойство:
     - Клав, да ты пьяный, что ли? Клав, ты чего? Ты чего, а?..
     А у костра суетился отец его, славный доктор Юлиан:
     - Рыжая...  Ты извини, Клав, видимо, девчонке нехорошо сделалось,
дело такое, бывает...
     Девушка сидела, спрятав лицо в ладонях. Отвернувшись, скорчившись
на складном брезентовом стульчике,  подтянув к подбородку колени в ли-
нялых джинсах;  он подошел и долгую секунду стоял рядом,  слушая,  как
звенит в ушах.  Как затихают, но никак не могут затихнуть вдали тонкое
ржание и безнадежные колокольные звоны.
     Потом опустился на колени.
     Не жалея элегантных серых брюк. Не глядя на отца и сына, замерших
в недоумении,  в оторопи,  чуть не в обиде;  он опустился перед ней на
колени, оторвал ее руки от заплаканного лица и ткнулся лицом  в  пере-
пачканные, пахнущие дымом ладони.
     - Но ведь на самом деле ничего не изменилось,  - сказала  девушка
еле слышно. - И мир не изменился, и мы остались прежними...
     - Нет.
     - Да... И теперь... все повторится. Нас снова потянет, понесет...
по кругу. По спирали... в воронку... ТУДА...
     - Посмотри на меня, - попросил он шепотом.
     Она прятала глаза. Судорожно втягивала носом соленую влагу.
     - Посмотри на меня... Пожалуйста, посмотри.
     Она рывком  проглотила слюну.  Подняла на него взгляд - воспален-
ный, измученный взгляд несчастной лисицы.
     Он улыбнулся. Еле-еле, одними глазами да уголками губ:
     - И ты говоришь, что мир не изменился?..
     Тишина. Их накрыл непроницаемый прозрачный колпак  -  закрывающий
от мира, от треска веточек в огне, от удивленных голосов отца и сына и
от пения далеких лягушек.
     - Гуси, - сказала она шепотом.
     - Что?
     - Гуси...
     Он обернулся.
     От невидимого  в зарослях озера шествовала через лужайку стая бе-
лых, как летние облака, бесстыдных соседских гусей.

                *************************************