К. Дж. Черри.
   Русалка 1-2

   Русалка.
   Черневог.

К. Дж. Черри. Русалка.
("Русалка", книга 1)
перевод с англ. - В. Ершов.
C.J. Cherryh. Rusalka.

                              Кэролайн ЧЕРРИ

                                 РУСАЛКА

                                    1

     Зима заметно отступала. Янтарные вечера и  дневной  туман  постепенно
съедали оставшийся снег, превращая его в бесчисленные лужи. Целый  день  с
крыш и навесов соскальзывали и с глухим стуком падали в последние  осевшие
сугробы сверкающие сосульки.
     Одна, особенно большая, все  еще  висела  на  крыше  там,  где  около
украшенного петухом крыльца, выходящего на запад, натекла  огромная  лужа.
Где-то совсем рядом раздавался звук, похожий на  потрескивание  льда.  Это
тетка Иленка взбивала масло. В это самое время  Петр  Кочевиков,  направив
лошадь прямо на крыльцо, решил добраться до сосульки.
     Саша Мисаров остановился и, не выпуская из рук полных ведер и  затаив
дыхание, наблюдал, как падает сосулька.
     Лошадь, прогромыхав  по  деревянному  настилу,  чуть  приостановилась
перед мощеной бревнами дорожкой,  увязая  в  грязи,  как  на  грех,  всеми
четырьмя ногами, а потом ступила на бревна,  заливая  их  грязью.  Тут  из
кухни выскочила тетка  Иленка  и,  размахивая  ложкой,  начала  причитать,
вспоминая все силы, начиная от Солнца на  небе  до  великих  князей  и  их
наместников на земле.
     - Петр! Петр! Ты только посмотри, что ты сделал  с  моим  крыльцом  и
моим помостом! Ах, Боже мой...
     Иленка увидела, что маслобойка упала, а молоко начинает подтекать  на
крыльцо, и тут же схватила стоявшую в углу метелку.
     -  Посмотри!  Посмотри!  -  закричал  кто-то  из  молодых  парней.  -
Оглянись, Петька! Теперь тебе не миновать беды!
     Метла засвистела в воздухе, Петр подхватил шапку и пригнулся в седле,
направляя лошадь в  сторону  от  дорожки,  а  вместе  с  ним  и  остальные
хулиганы,  среди  которых  почитай  все  были  сыновья  из  богатых  семей
Воджвода.
     Они с гиканьем и смехом развернули коней, чтобы  поскакать  назад,  в
оружейные залы.
     Тетка Иленка загнала Петра в угол между конюшней, изгородью и  баней,
но ему удалось перемахнуть через стоявшие рядом банные скамьи, и он  опять
поскакал вдоль покрытой грязью дорожки, выворачивая бревна и обдавая  свою
преследовательницу с ног до головы грязью.
     Вытаращив от неожиданности глаза, Иленка  вновь  было  схватилась  за
метлу, чтобы возобновить атаку, но вся конная ватага уже опять мчалась  по
двору, разбрызгивая грязь и разбрасывая небольшие горсти монет.
     - Это за маслобойку! - закричал Дмитрий. С очередным взмахом шапки  в
грязь посыпались новые монеты.
     - А это за вино! - закричал Петр, едва не  задев  резного  петуха  на
воротном столбе у конюшенного двора. Продолжая громко смеяться,  он  резко
откинулся в седле, чтобы не удариться головой о ворота.
     Последний комок грязи тяжело шлепнулся об забор, и хулиганы  скрылись
вдали.
     Саша опустил на землю ведра и бросился выбирать из грязи серебро.  Он
протянул монеты Иленке, которая,  к  общему  удивлению,  на  этот  раз  не
обрадовалась деньгам.
     - Хулиганье! - продолжала выкрикивать  она,  а  затем  изо  всех  сил
ударила метлой у сашиных ног. - Прибери здесь все!
     Как будто и в этом была его вина. Чаще всего во  многом,  что  бы  ни
случалось в трактире "Петушок", виноват был именно он, Саша Мисаров. Вот и
теперь он был виноват в очередной раз и в том, что  разбилась  маслобойка,
доставшаяся Иленке еще от ее бабки,  и  что  убежало  масло,  и  что  Петр
Кочевиков  и  его  распоясавшиеся  собутыльники  вытоптали  лошадьми  весь
трактирный двор, и он стоял среди  этого  разбоя,  словно  круглый  дурак.
Хорошо еще, что Дмитрий Венедиков догадался хоть  как-то  уладить  все  на
скорую руку, да тетка Иленка не съездила его метлой по-настоящему. А  дядя
Федор... Он наверняка скажет, после десяти лет терпеливого молчания:
     - Зачем мы держим этого непутевого мальчишку?

     Петр, тем  временем,  не  чувствовал  никакого  огорчения  по  поводу
произошедшего. Он был в меру пьян, под ним была добрая лошадь, которую  он
только вчера выиграл в кости, у него были  друзья,  и  не  простые,  а  со
связями, вплоть до двора самого великого князя Микулы.  Молодые  девицы  и
женщины влюблялись в него до безумия, лишь только ловили  его  взгляд  или
слышали его постоянные остроты. Он был настоящим баловнем судьбы и уж едва
ли помнил о таких человеческих недугах, как голод и бедность, и никогда не
вспоминал  о  своих  родственниках,  которые  и  сами  по  много  лет   не
встречались с ним, если не было нужды занять денег.
     Он не был, как говорится, рожден для  богатства,  но  по  всему  было
видно, что он умел извлекать пользу из жизни.  Он,  казалось,  не  обладал
врожденными манерами, но всегда имел запас остроумия и редкую  способность
к подражанию. Дети из знатных семей Воджвода вполне  обоснованно  считали,
что Петр, по его  собственным  словам,  служил  противоядием  от  скуки  и
лекарством от чрезмерной серьезности.
     Итак, вечер только начинался для веселой  компании,  которой  удалось
вполне благополучно покинуть "Петушок".
     - Едем вместе с нами на постоялый двор, - сказал Василий.
     - У меня есть другие дела, - чуть подмигнув ему, ответил Петр.
     Василий всегда понимал его с полуслова и подмигнул  ему  в  ответ,  а
простодушный или попросту глуповатый Иван спросил:
     - Какие еще дела?
     Тут Андрей и Василий уже не  выдержали  и,  сорвав  с  головы  шапки,
принялись колотить его.
     - Но  ведь,  вот  какой  мошенник,  -  сказал  Дмитрий,  -  никак  не
соглашается назвать ее имя. Кто же это такая, кого наш  Петр  предпочитает
игре в кости?
     Тот лишь лукаво улыбнулся.
     - Настоящий мужчина никогда не скажет этого, - заметил он и  поскакал
вдоль Торговых рядов. Ему еще нужно было успеть  заменить  свою  лошадь  и
купить пригоршню леденцов...

     Может быть, из-за теплой погоды, но  так  или  иначе,  старый  Юришев
закончил игру со своими почтенными приятелями  очень  рано.  Это  был  тот
самый  вечер,  когда  очаровательная  красавица  Ирина,  по  уверениям  ее
служанки, должна была быть совсем одна.
     Петр обошел дом  кругом  и,  пройдя  через  калитку  девичьего  сада,
взобрался на крышу бани, а оттуда перелез на лестницу, и по ней  дошел  до
дверей, которые, как его уверяла все та же служанка, будут открыты с  того
часа, как взойдет луна.
     Но уже спустя несколько минут Петру пришлось покинуть дом через  окно
второго этажа, а старик Юришев  с  мечом  в  руке  уже  бежал  по  садовой
дорожке, огибая дом, и выкрикивал:
     - На помощь! Стража! На помощь!
     Петр даже упал, когда приземлялся  на  грязную  мостовую,  но  быстро
поднялся и сначала побежал  в  сторону  конюшен,  находящихся  у  трактира
"Цветок", в котором он всегда останавливался, но  слуги  боярина  отрезали
этот путь, и ему пришлось отступить к восточной стороне дома.
     Сюда же спешил и запыхавшийся хозяин с поднятым мечом.
     - А, черт! - выругался Петр, делая бросок в сторону. Его нога  задела
за один из больших цветочных горшков, он упал и, с  пронзительным  криком,
начал переворачиваться, стараясь спастись от бешеных взмахов меча.
     - Попался! - кричал Юришев, замахиваясь мечом в очередной раз,  в  то
время как Петр продолжал уворачиваться от сверкающего клинка. Наконец  ему
удалось, перевернувшись почти на месте, вскочить на ноги. В этот момент  в
доме распахнулись ставни, и вдоль улицы понеслось:
     - Негодяй!
     Петр споткнулся об остатки разбитого горшка  и  почувствовал  удар  в
бок. Он увидел, что рукоятка  меча  находится  невероятно  близко  от  его
груди, и тут же взглянул прямо в лицо Юришеву. Оба застыли  на  мгновенье,
будто пораженные шоком от смертельного страха. Петр громко  закричал,  как
только Юришев дернул клинок на себя.
     Возможно, что именно шок заставил боярина замешкаться. Петр, обхватив
руками бок, спотыкаясь, бросился со всех ног вдоль по улице,  прежде,  чем
стража смогла остановить его. Он бежал прямо на конюшенный двор  трактира,
и, выскользнув через его задние ворота, оказался  в  темном  переулке.  Он
стоял в темноте, прислонясь к воротам  с  наружной  стороны,  и  переводил
дыханье. До него доносились  звуки,  смысл  которых  не  оставлял  никаких
сомнений: его искали. Теперь и конюшня, и его комната на  постоялом  дворе
будут тщательно обысканы.
     Сейчас ему следовало уходить  отсюда  подальше.  Он  должен  идти  не
торопясь, чтобы  ничем  не  отличаться  от  обычных  прохожих,  но  прежде
следовало успокоиться, потому что он чувствовал,  как  тяжело  постукивало
сердце после борьбы и быстрого бега. Он не ощущал сильной боли от раны, не
ощущал и сильного кровотечения, прикладывая к ней  пальцы.  Это  позволяло
надеяться, что, скорее всего, рана представляла лишь сквозной  порез  кожи
чуть выше пояса, который, может быть, и разболится  к  утру,  но  уже  дня
через три не будет его беспокоить.
     "Чертов старик!" - подумал он. "И эта чертовка Ирина, у которой  даже
в мыслях не было предупредить его о засаде и которая даже  не  удосужилась
сообщить своей служанке, что ее муж  был  кем-то  предупрежден.  Возможно,
Юришев и  сам  уличил  ее  в  происходящем,  и  сопротивление  Ирины  было
полностью сломлено. И только один Бог знает, что еще она могла  рассказать
своему мужу..."
     В самом конце  дороги  он  заметил  всадников  и  понял,  что  поиски
охватили теперь все улицы и переулки.
     - Он убежал, скорее всего, в другую сторону! -  прокричал  кто-то  из
них.
     В этот момент зазвонил колокол, извещавший об охоте на вора. При этом
звуке распахнулись ставни во всех домах переулка.
     Петр старался держаться все время в  тени,  а  затем,  сопровождаемый
собачьим лаем, бросился в чей-то сад. Он бежал, а  страх  только  придавал
ему силы и выдержку. Миновав три квартала,  он  уже  со  спокойным  лицом,
уверенной неторопливой походкой заставил себя войти в освещенный  фонарями
конюшенный двор трактира "Олениха". Там  он  заплатил  молодому  конюшему,
чтобы тот отнес записку Дмитрию, который должен  был  находиться  в  общем
зале.
     - Мне нужно поговорить с ним, - пояснил он  и  добавил,  чтобы  малый
ненароком не напугал Дмитрия: - Это записка от его сестры...
     Петр надеялся,  что  конюший  не  обратил  особого  внимания  на  его
трясущиеся руки и прерывистое дыхание.
     - Поторопись, малый!
     Через некоторое время конюший  вернулся  в  сопровождении  Дмитрия  и
указал тому  пальцем  в  самый  темный  угол.  Тогда  Петр  вышел  вперед,
чувствуя, как подрагивают его колени и тело пронзает острая боль от  раны.
Слабость охватила его именно сейчас, когда он  надеялся  вот-вот  получить
помощь.
     - Ты весь в крови, - воскликнул Дмитрий.
     - Это все люди старика  Юришева,  -  сказал  Петр.  Ему  было  стыдно
признаться, что это сделал сам боярин,  и  поэтому  он  старался  говорить
уклончиво. - Женщину вынудили поступить таким образом, я больше чем уверен
в этом...
     Он сделал несколько шагов в сторону приятеля, чувствуя,  что  вот-вот
упадет, и попытался ухватиться за Дмитрия. Но  тот  очень  поспешно  убрал
свою руку и отступил назад, показывая тем самым, что у  него  нет  желания
быть замешанным в этом деле.
     - Я не шучу, Дмитрий!
     - Так, значит, вот почему вся эта  суматоха  на  улицах?  А  боярская
стража? Они видели тебя?
     А тем временем, колокол продолжал  звонить,  напоминая  об  опасности
всем жителям Воджвода.
     - Они видели меня, да еще и ранили в бок. Ради Бога, Дмитрий, не будь
таким недоверчивым. Послушай, мне нужно где-то  спрятаться,  пока  все  не
утихнет...
     - Но только не у меня! Поищи какое-нибудь  другое  место,  но  только
подальше от меня! Я не хочу иметь никаких неприятностей, связанных с этим!
     Петр, словно в шоке, неподвижно смотрел на Дмитрия.
     - Тогда, может быть, Василий...
     - Ни Василий, ни кто либо еще! - очень резко сказал  Дмитрий.  -  Это
звонит колокол,  предупреждающий  об  охоте  на  вора.  Слышишь?  Убирайся
отсюда!
     - Я хочу сам попросить Василия, - сказал Петр,  собираясь  было  идти
прямо на постоялый двор. Но Дмитрий схватил его  за  плечо  и  повернул  с
такой силой, что Петр едва не согнулся от боли.
     - Нет, - прошипел Дмитрий. В слабом свете фонарей его лицо напоминало
застывшую маску. - Нет! Мы не  хотим  иметь  с  тобой  дела  при  подобных
обстоятельствах! Подумать только, жена Юришева?! Ведь его двоюродный  брат
заседает в суде!
     - А твоя сестра - княжна...
     - Оставь в покое мою сестру! Не впутывай ее  в  эту  историю!  Только
попробуй упомянуть стражникам ее имя или имя моего отца - и я  вырву  твое
сердце, Петр Кочевиков! А теперь оставь меня! Убирайся отсюда!
     Дмитрий быстро  поднялся  на  освещенное  крыльцо  трактира,  а  Петр
неподвижно смотрел ему вслед, испытывая такое же чувство, какое он  только
что уже испытал, глядя в лицо боярина Юришева. Он ощутил, как  дрожат  его
колени и подгибаются ноги, будто он израсходовал  весь  запас  своих  сил.
Возможно, это было следствием того, что ему  потребовались  дополнительные
силы для излишней смелости и решительности, а, может быть потому, что  они
были просто ограничены, и после всех злоключений сегодняшней  ночи,  когда
он выдерживал удар за ударом, его сил хватило лишь на то, чтобы  добраться
до постоялого двора, где он  надеялся  получить  помощь  друзей.  Но,  как
теперь оказалось, ему больше некуда было идти.
     Сейчас он сам должен решиться на что-то. Конюший видел  его  здесь  и
наблюдал за его  встречей  с  Дмитрием.  И  если  у  Дмитрия  из-за  этого
возникнут какие-то неприятности, то его отец доберется до  Петра,  где  бы
тот ни был, и ему не придется рассчитывать на пощаду.
     С этими мыслями он вышел за  ворота  конюшни  и  нырнул  в  ближайший
переулок. В этот момент звон колокола прекратился. "Это хорошо", - подумал
Петр и затаил дыхание. У него даже закружилась голова при мысли о том, что
вся эта суматоха постепенно затихнет.
     Или его преследователи временно разошлись по домам  и  погоня  готова
вот-вот возобновиться с новой силой?
     Он продолжал идти и чувствовал, как кровь все сильнее истекает сквозь
прижатые к ране пальцы, а в ушах все настойчивее раздаются глухие  тяжелые
удары, которые заглушают все остальные звуки. Нарастающая боль  в  боку  и
спине  мешала   ему   осмысленно   воспринимать   окружающую   обстановку.
Единственное, что еще не подводило его,  были  глаза,  которые  обшаривали
улицу в поисках подходящего убежища.
     Так он шел, полагаясь на зрительную память,  и  наконец  добрался  до
колодца, за которым были знакомые  ворота,  украшенные  петухами,  миновав
которые  он  оказался  на  мощеной  бревнами,  покрытой  грязью   дорожке.
Спотыкаясь и скользя по жидкой грязи, он добрался  до  конюшенного  двора,
куда через изрезанные полосками света ставни доносились смех  и  крики  из
переполненного трактира. Он мог  даже  различить  голос  Федора  Мисарова,
который велел принести очередной кувшин вина из погреба.
     Ноги сами потащили Петра подальше от трактира. Федор  Мисаров  всегда
поддерживал сторону Юришева, который, в свою очередь, держал в кармане всю
местную власть. Петр подумал о том, не поискать  ли  ему  темное  местечко
где-нибудь в конюшне, где он смог бы  немного  отдохнуть.  Он  хотел  лишь
присесть в темноте... собраться с мыслями, привести в  порядок  дыхание  и
вновь обрести остроту восприятия окружающего, чтобы обдумать,  что  делать
дальше, куда идти, а может быть... может быть, вывести  одну  из  лошадей,
стоящих сейчас в конюшне, и... на время вообще сбежать из Воджвода.
     Он вырос на улицах этого города, родившись здесь, он провел  тут  всю
жизнь, а о других местах знал лишь по рассказам Василия да Дмитрия или  их
приятелей. Но он был уверен, что обязательно найдет подходящее место,  где
сможет укрыться. Его способности помогут  ему  отыскать  тот  единственный
счастливый путь, который приведет  к  удаче.  А  он  очень  верил  в  свою
судьбу...
     ...Если бы только утихла боль, если бы только он не потерял вместе  с
вытекающей кровью остатки жизни...
     Он прилег, уткнувшись лицом в солому, не обращая внимания на фырканье
лошадей, которых встревожило его присутствие, а может быть, и запах крови,
разносившийся в темноте конюшни.  Но  все  звуки,  возникавшие  сейчас  во
дворе, тонули в громком пении, по-прежнему доносившемуся из трактира.  Так
он лежал, отдыхая от пережитого напряжения, и уговаривал себя,  что  кровь
не будет так сильно вытекать, если он будет лежать тихо, не  делая  лишних
движений.
     Но смертельный страх не проходил. Ведь он, на самом деле,  знал,  что
обманывает сам себя: кровь по-прежнему вытекала из раны, и он был близок к
потере сознания. В этот момент лошадь  неожиданно  пришли  в  движение,  и
послышался чей-то голос:
     - Тппру-у, Хозяюшка, в чем дело?
     Ему даже показалось, что недалеко  от  него  появился  свет,  и  даже
послышались звуки приглушенных шагов, будто кто-то шел по соломе. Если это
люди боярина, выследившие его, то они наверняка убьют его прямо здесь.
     Но это был всего-навсего мальчик,  который  в  поднятой  руке  держал
фонарь. Петр узнал в нем Сашу Мисарова, который теперь замер в  нескольких
шагах, не сводя с него застывшего испуганного взгляда. Вопрос  же  о  том,
что здесь делает Петр, прозвучал по меньшей мере, глупо.
     - Я умираю, - огрызнулся  тот,  пытаясь  приподняться.  Но  это  была
неудачная попытка. Он тут же упал вниз лицом, на солому, и даже  закричал,
когда Саша попытался его поднять.
     - Я схожу за дядей, - сказал Саша.
     - Нет! - Петр был еще в состоянии говорить, несмотря на то, что  лицо
его полностью утонуло в соломе, сердце  тяжело  стучало,  а  дыхание  было
затруднено. Его тело только что испытало  новый  приступ  боли,  и  теперь
казалось, он всем своим существом пытался определить, насколько лучше  или
хуже его новое положение. - Нет!  Только  позволь  мне  немного  отдохнуть
здесь. Не зови своего дядю. Я попал в беду и не хочу, чтобы и он  оказался
замешан в этом. Я только отдохну здесь и через час-другой отправлюсь своей
дорогой...
     - Но ведь ты истекаешь кровью, - сказал мальчик.
     - Я знаю об этом, - проговорил  Петр  сквозь  зубы.  -  У  тебя  есть
что-нибудь для перевязки?
     - Только то, что я использую для лошадей.
     - Принеси!
     Мальчик исчез. Петр по-прежнему лежал, уткнувшись лицом в  солому,  и
пытался собрать силы, чтобы еще раз попытаться встать: возможно,  что  его
не оставляло желание выбраться из конюшни на улицу, отыскать там  укромное
место и присесть. Может быть, он смог  бы  послать  мальчика  в  "Цветок",
чтобы тот попытался привести оттуда его лошадь...
     Нет, он не мог позволить себе ничего подобного.  Ведь  они  наверняка
обыскали все окрестности, поговорили почти с каждым встречным и непременно
будут следить за его комнатой на постоялом дворе...
     Наконец мальчик вернулся и, шурша соломой, опустился рядом с  ним  на
колени.
     - Я принес воду и немного бальзама для раны...
     Петр, закусив губу и находясь все в той же  неудобной  позе,  пытался
развязать узел на своем поясе. Наконец узел был развязан.
     - Сделай все, что ты можешь, малый. Я буду в долгу перед тобой.
     Мальчик очень  осторожно  ослабил  пояс,  поднял  рубашку  и  застыл,
сдерживая дыхание.
     - Ну, что ты таращишь глаза! - проговорил Петр. - Перевязывай!
     Лошади завозились и зафыркали, когда с тяжелым  стуком,  разбрызгивая
грязь, во двор трактира въехали верховые. Послышался звон колокольчика.
     - Эй, есть здесь кто-нибудь? - раздался грубый голос. - Сторож!
     - Подожди! - быстро сказал Петр. Но мальчик уже  вскочил  на  ноги  и
бросился к дверям, а Петр  так  и  остался  стоять  на  коленях,  упираясь
локтями в покрытый соломой пол. Он даже не мог дышать от  боли,  и  теперь
отдыхал, опустив голову на руки, чтобы как-то справиться  со  слабостью  и
сделать два-три глубоких вдоха.
     Он слышал, как всадники обменялись приветствиями с  мальчиком  и  как
один из них спросил:
     - Ты не видел Петра Кочевикова?
     Петр тут же впал в отчаяние, пока не услышал ответ мальчика,  который
прозвучал очень слабо, будто говоривший находился от него на  значительном
расстоянии.
     - Нет, господин.
     - А ты знаешь его?
     - Да, господин, знаю. Он был здесь сегодня, еще засветло.
     - Кто-нибудь появлялся около трактира?
     - Нет, господин. Только лишь те, кто сейчас сидит внутри...
     - Их следует проверить.
     Петр сделал глубокий вдох, убеждая себя, что должен пересилить боль и
спрятаться в тени, потому что если Саша даже  и  будет  стоять  на  своем,
преследующие должны будут обыскать конюшню. Он с трудом поднялся  с  пола,
помогая себе руками,  качнулся  в  сторону  и  упал,  повторяя  про  себя:
"Дурак!" Он сумел сдержать рвущийся наружу крик и попробовал дышать, чтобы
поскорее рассеялся туман, все еще стоявший в его голове  после  падения  и
мешавший ему видеть окружающее. До него  доносились  приглушенные  голоса,
среди которых он различал один, принадлежавший Федору Мисарову.
     - А что он сделал?
     - Убил, - последовал ответ.
     - Кого?
     - Самого боярина Юришева. Господин Юришев застал его в верхнем  зале,
прямо у дверей комнаты своей жены, и преследовал негодяя до  самой  улицы,
пока сам не свалился - замертво...
     "Да нет же, нет!" - подумал про себя Петр. "Они все врут!"
     - Если вы увидите его,  -  продолжал  все  тот  же  голос,  -  то  не
испытывайте судьбу. Потому что на жертве не было ни малейшей раны.
     "Человек просто умер", продолжал  рассуждать  Петр,  прислушиваясь  к
разговору. "Какие же дураки! Ведь он был просто никудышный слабый старик!"
     Теперь Петр  ждал,  со  злобным  предвкушением,  когда  Саша  Мисаров
вступит в разговор и заявит, что ему известно, где следует искать  злодея,
потому что Петр не видел никакой причины, которая  хоть  как-то  могла  бы
удержать мальчика от доноса. Ставки были очень  высоки,  чтобы  незнакомый
человек мог, ни с того, ни с сего,  принять  на  себя  подобный  риск.  Но
прошло некоторое время, и всадники, развернувшись, ускакали.
     "Боже мой", подумал Петр, "неужели мальчика все еще нет здесь?"
     Ему казалось, что Саша  мог  быть  или  в  помещении  трактира,  или,
услышав все подробности о  происшедшем,  рассказать  все  Федору,  который
должен был тут же вернуть погоню...
     Но  вместо  этого  он  услышал,  как  старший  Мисаров   давал   тому
наставления:
     - Не забудь запереть на ночь ворота.
     Потом до Петра донесся и голос мальчика, который казалось, был совсем
рядом, где-то около стены конюшни.
     - Хорошо, дядя. Я так и сделаю.
     Петр почувствовал, что теряет последние силы, и  даже  пучки  соломы,
которые он сжимал все это время, вывалились из его ослабевших  рук,  а  из
глаз непрерывно текли слезы. Каждый вздох заканчивался резкой болью в боку
и спине.
     Он увидел, как мальчик  вошел  в  конюшню  и  бегом  бросился  в  его
сторону. Он рассказал, что теперь уже и городская стража  ищет  Петра.  Он
еще говорил что-то, просил, чтобы  Петр  держался,  обещал,  что  еще  раз
перевяжет его и позаботится о нем...
     А Петр терялся в догадках, почему он так поступает.

                                    2

     Петр проснулся от резко ударившего в нос запаха  лошадей  и  сена,  и
только потом уже ощутил боль.  Но  все  же  ночь  благополучно  прошла,  и
солнечные лучи, играя плавающей в воздухе пылью,  уже  пробивались  сквозь
щели между бревнами. Пробуждение  обрадовало  его,  и  даже  боль  в  боку
показалась ему вполне сносной. Он боялся двигаться, но, тем не  менее,  не
оставлял мысли об этом. Лежа и раздумывая над тем, с чего  бы  ему  начать
свое движение, он прислушивался к окружающему:  лошади  занимались  своими
обычными  делами,  лениво  переступая  в  стойлах,  трактир  пробудился  и
постепенно наполнялся звуками и голосами, среди которых он различал  голос
Иленки, покрикивающей на мальчика:
     - Сашка, а ну бери ведра, ленивая деревенщина! - А где-то в  соседях,
совсем рядом, заливался петух.
     Затем  он  попытался  припомнить,  почему  он  лежал  на  этом  полу,
уткнувшись лицом  в  солому,  и  воспоминания  постепенно  вернули  его  к
произошедшему: слуги, исполняющие княжеский закон, до сих пор ищут его  по
всему городу, смерть старого боярина  Юришева  неотвратимо  свершилась,  и
потому он, Петр Кочевиков, проживший в Воджводе  всю  свою  жизнь,  должен
покинуть этот город,  а  придурковатые  боярские  стражники,  к  тому  же,
объявили его замешанным еще и в колдовстве...
     Эти заявления были нелепы хотя бы потому, что он хорошо запомнил, как
выглядело лицо Юришева, когда они стояли, столкнувшись нос к носу,  и  оба
были смертельно напуганы. Скорее всего, испуг и  свел  старого  боярина  в
могилу, и произошло это тут же, на месте. А что касается колдовства, то  в
Воджводе не найдется ни одной местной ведьмы,  способной  совершить  такое
дьявольское чудо.
     По  крайней  мере  те  из  них,  кто  жил  в  городе  или   ближайших
окрестностях, промышляли  тем,  что  собирали  различные  слухи,  а  потом
недорого сбывали их своим посетителям. Если где и были подлинные  колдуны,
подумал Петр, то уж никак не в Воджводе.
     Все случившееся объяснялось очень просто: старик умер  от  испуга,  а
его стража всего-навсего лишь защищала теперь  свою  репутацию.  Вероятно,
кто-то из них тайно внушил  отговорку  о  колдовстве  местным  властям,  а
остальные дружно ее подхватили. Вот такова была, на самом деле,  правда  о
случившемся  прошедшей  ночью.  Петр  Кочевиков  гораздо  больше  верил  в
человеческие  слабости,   чем   в   способности   колдунов,   потому   что
доказательства  человеческой  слабости  встречались  на  каждом  шагу,   а
колдовство  всегда  стояло  под  вопросом,  как,  например,  в  случае   с
"маленьким старичком", который, считаясь самым  распространенным  домовым,
должен был бы оберегать конюшни,  но  которого  никто  никогда  не  видел.
Колдовство на самом деле всегда было предметом ничем не ограниченной  веры
в возможности других людей.
     Он наверное мог бы даже  воспользоваться  этим  в  другое  время,  но
именно сейчас эта самая человеческая слабость предлагала  ему  выбор:  или
быть повешенным с соблюдением всех правил и законов, или же получить более
быструю расправу. Стража  будет  гоняться  за  ним  без  всяких  правил...
возможно, подгоняемая страхом самим оказаться на месте Юришева.
     Единственный путь получить хоть какую-то  безопасность  заключался  в
том, чтобы покинуть  пределы  города,  а  для  этого  он  должен  миновать
городские ворота... где стража, по общему  мнению,  редко  выполняла  свою
работу должным образом, следя за теми, кто входит или выходит за городские
стены. Но теперь, после совершенного убийства, они будут  очень  тщательно
следить за выходом из города, и нет никакой надежды  выбраться  за  ворота
днем. Поэтому для него не  оставалось  ничего  лучшего,  как  прятаться  в
конюшне до наступления темноты, а потом испытать  судьбу,  разумеется  при
условии, что он сможет ходить, в чем, однако, у него еще  не  было  полной
уверенности.
     Рана по-прежнему продолжала болеть, хотя прошедшая ночь  должна  была
бы ее успокоить.
     - Как ты себя чувствуешь?
     Петр ухватился за ограждение стойла, чтобы попытаться встать. Но  его
испуг был напрасным: это  всего-навсего  вернулся  Саша,  силуэт  которого
вырисовывался в дверях. В руках у него были  ведра.  Он  подошел  ближе  и
опустился около деревянной подпорки.
     - Я принес тебе яблоко, - сказал мальчик. При этом он поднял одно  из
ведер с водой и добавил: - А это очень чистая вода, мы заливаем ее  только
в кормушки.
     -  Спасибо,  -  сказал  Петр,  в   голосе   которого   не   слышалось
приличествующего такому случаю одобрения. Он  припомнил  свои  завтраки  в
"Цветке", постель в своей комнате, свои любимые вещи, лошадей, все еще так
и остававшихся в конюшнях, и ему стало грустно.  Он  подумал  о  том,  что
никто из его друзей не протянул ему руку помощи, и  вот  теперь  оставался
этот мальчик, прислуживавший в "Петушке", над которым, как  было  известно
всему городу, с самого рожденья тяготело проклятье  неудач.  Так  говорили
злые языки, но Петр Ильич Кочевиков воспринимал эти слухи  почти  так  же,
как относился к разговорам о колдунах, ворожеях или гаданьям  на  кофейной
гуще. Родители этого ребенка погибли в огне, что явилось кульминацией всех
несчастий, которые могут припомнить многие, и которые  начались  именно  с
момента его рождения...
     Теперь все, посещавшие "Петушок",  часто  поговаривали  между  собой,
подталкивая при этом друг друга локтем, когда Саша совал свой нос в  дела,
происходившие в общем зале трактира: "Взгляни-ка на него, да пролей  каплю
на пол для домового, разве не видишь,  что  среди  нас  человек  с  дурным
глазом..."
     Петр вспомнил, что и сам не раз поступал так,  принимая  все  это  за
шутку, и так же делали его друзья.
     И если бы он соблазнился прямо сейчас этой  быстро  промелькнувшей  в
его  голове  мыслью,  то  мог  бы  подумать,  что  его  собственные   дела
складываются так плохо именно из-за присутствия мальчика...
     Он даже не рискнул бы посчитать его сейчас дураком, потому что не мог
представить себе, где бы еще  в  Воджводе  ему  удалось  бы  провести  так
безопасно целую ночь, как не в компании Саши Мисарова.
     - Как ты чувствуешь  себя  с  утра?  -  спросил  тот,  усаживаясь  на
корточки перед Петром.  Он  достал  из  глубины  кафтана  хлеб,  яблоко  и
протянул все это Петру.
     - Лучше, - ответил Петр, припоминая отдельные моменты прошедшей ночи,
когда Саша перевязывал его рану и допоздна сидел около него. А может быть,
Саша обычно и спит прямо здесь, в конюшне? Это было вполне возможно,  если
учесть отношение родственников к мальчику.
     - Они говорят, - сказал Саша, - будто ты прошлой ночью вломился в дом
боярина Юришева.
     Петр даже прикрыл глаза, а его рука, вместе  с  яблоком,  замерла  на
полпути ко рту.
     - Я просто навещал там друга. Я не вор, - сказал он.
     Разумеется, подумал  он  про  себя,  и  сама  госпожа  и  ее  богатые
родственники будут отстаивать версию кражи  со  взломом.  Никак  иначе  не
может быть сказано о боярыне Ирине, кроме как об убитой горем вдове.
     - Они говорили еще, что тебя кто-то нанял, чтобы напустить колдовство
на этот дом.
     - Напустить... колдовство...
     Саша чувствовал себя явно не в своей тарелке.
     - Я не собирался делать ничего такого, - продолжал Петр с  замирающим
сердцем. - Но они наверное говорили о чем-то определенном?
     - Они говорили, что это было связано с делами самого боярина Юришева.
Кто-то из его врагов нашел колдуна, а уж этот самый  колдун  и  решил  все
устроить через твое участие, и именно от этого боярин и умер.
     - Ах, Боже мой, - только и смог сказать Петр.
     - Вот охотники за ворами и ищут тебя. Они были и здесь.  Я  не  знаю,
слышал ты или нет их прошлой ночью... Я знаю, что Дмитрий  Венедиков  твой
приятель, да еще Василий Егоров. Я мог бы отнести им записку.
     Петр  тут  же  вспомнил,  как  Дмитрий  вытолкал  его  прочь,  и  это
воспоминание до боли обожгло и испугало его.
     - Нет, - сказал он, - не нужно.
     - Но ведь они богаты, - запротестовал Саша. - Они могут помочь тебе.
     Так вот, значит, где было объяснение тому  участию,  которое  мальчик
принял в судьбе Петра: он сам выдал себя, заведя разговор  о  его  богатых
друзьях, от которых надеялся получить маленькую выгоду и для себя.
     Но Саша с самой прошлой ночи ошибался, надеясь,  что  богатые  друзья
помогут Петру.
     - Так все-таки почему  же?  -  спросил  он  мальчика,  пытаясь  между
словами откусить сморщившееся  за  зиму  яблоко.  -  Почему  ты  рискуешь,
приглядывая за мной?
     Саша  только  покачал  головой,  будто   все   еще   раздумывая   над
происходящим.
     - Ведь нельзя сказать, что я могу быть неблагодарным, - заметил Петр.
     Саша по-прежнему  не  спускал  с  него  глаз,  а  Петр  хотел  знать,
насколько могут совпадать его собственные мысли с рассуждениями  мальчика.
Наконец Саша сказал:
     - Но что же ты будешь делать, если не обратишься к своим друзьям?
     - Да нет, разумеется, они помогут, - сказал Петр. - Они, вне  всякого
сомнения, узнают, что произошло. Но им не  нужно  знать,  где  я  нахожусь
именно сейчас, на тот случай, если кто-нибудь спросит их  об  этом:  тогда
они абсолютно честно смогут сказать, что не  знают.  Но  со  временем  они
уладят это дело. Ведь у них есть и связи и влияние. Поэтому все,  что  мне
сейчас необходимо, это остаться здесь, вне досягаемости стражи.
     - И как долго ты собираешься пробыть здесь?
     - Я не знаю, может быть, несколько дней. Ведь сейчас я не  могу  даже
ходить, Саша Васильевич! Если же ты отправишься к моим друзьям и при  этом
что-то случиться, да если стража узнает обо мне  раньше,  чем  мои  друзья
успеют хоть что-то предпринять в городской думе,  меня  убьют  немедленно,
без следствия, без суда и без всякой тому  подобной  канители.  Теперь  ты
знаешь, какова, на самом деле, правда. Поэтому самым безопасным  для  меня
будет оставаться здесь, пока мои друзья не исправят положение.  Мне  нужно
всего лишь спрятаться и больше ничего, только место, где я мог бы поспать,
ну, может быть, немного еды, но я боюсь даже просить, чтобы...
     Саша  все  больше  хмурился,  а  Петр  неожиданно  почувствовал,  что
опускается до того, чтобы упрашивать конюшего, который  ничего  не  должен
ему и который, вполне возможно, если жадность возобладает над ним,  может,
отправиться прямо к Дмитрию и рассказать ему, где скрывается Петр.
     А если Дмитрий откажет ему... то найдутся и другие места, куда  может
отправиться Саша Васильевич, чтобы продать свою тайну.
     - Я принесу тебе еду, - сказал мальчик, и его  взгляд  при  этом  был
очень беспокойным. - Но ты должен знать, что здесь такое место, где  то  и
дело снуют разные люди. Сколько дней тебе может понадобиться?
     - Если наверняка,  -  сказал  Петр,  пытаясь  выторговать  как  можно
больший срок, на который он мог отважиться остаться, - если наверняка,  то
не более четырех дней.
     Саша внимательно посмотрел на него, и в его взгляде не  было  заметно
особенного удовлетворения.
     - Хорошо, - сказал он наконец.
     С этими словами он вывел лошадь из самого последнего темного  стойла,
и, собрав вилами несколько охапок соломы, бросил ее в угол освободившегося
пространства, а затем помог Петру добраться туда.
     Петр от испытанного напряжения даже потерял  дыхание,  когда  мальчик
устраивал его на новом месте.
     - Набрось на себя соломы, - посоветовал ему Саша.
     Солома вызывала зуд, но она же и согревала.  В  стойле  было  гораздо
лучше, чем в проходе, где постоянно  чувствовался  сквозняк.  Саша  накрыл
солому попоной, выложил хлеб и, пододвинув наполненную водой меру, которой
обычно  отмеряли  зерно,  уселся  около   Петра,   молча   разглядывающего
окружавшие его удобства.
     Он все еще думал о Дмитрии, когда Саша, закончив свою  работу,  вышел
из конюшни. Воспоминания с каждым разом вызывали у  Петра  новые  приступы
ярости, особенно когда дошла очередь до боярыни Ирины,  которая,  так  же,
как и Дмитрий, старалась спасти себя и свою репутацию...
     Затем его мысли вновь вернулись к Саше, который, вполне возможно, уже
отправился добывать свою выгоду. А кто бы, в конце  концов,  отказался  от
нее в этом мире?
     Ведь каждый мог понять мальчика, который хотел сделать  что-то  лично
для себя. А если вспомнить, то и Петр Ильич Кочевиков сам  начинал  жизнь,
не чураясь подобных правил. Так же жил и Илья Кочевиков,  сын  трактирного
игрока, чужой человек в Воджводе, для которого самыми близкими  людьми  на
протяжении всей жизни были городские стражники,  и  который  погиб  так  и
неизвестно от чьей руки и неизвестно по  каким  причинам,  хотя  слухов  и
пересудов об этом ходило очень много.
     Теперь каждый мог думать, горько размышлял Петр, что  после  стольких
прошедших лет грехи отца можно было бы искупить самим образом  собственной
жизни, а кроме того, каждый мог  думать,  что  и  друзья  всегда  остаются
друзьями: и в плохие, и в хорошие времена.
     Дмитрий и другие его приятели происходили из семей, где отцы  жили  в
вечном страхе перед окружающим миром: они постоянно  помнили,  что  прежде
всего должны были спасать самих себя, и сам Бог запрещал им рисковать  для
кого бы то ни было, кто не относился к их кругу...
     Вот так они и должны были бы рассудить. Наверняка, его друзья  сидели
сейчас в трактире и потихоньку обсуждали друг с другом  все  стороны  этой
ужасной истории.
     Особенно, они должны были бы обсуждать меру своей ответственности  за
него.
     "Как мы можем доверять ему?" - наверняка говорил кто-то из них.  "Да,
конечно, как ни крути, а здесь сказывается воспитание, кроме всего. Он был
забавником, а теперь ему не до смеха. Бедный малый..."
     "А возможно..." И от этой мысли Петр  буквально  похолодел,  а  кусок
хлеба стал сухим и застрял у  него  в  горле,  "возможно,  что  эта  самая
любвеобильная и томящаяся от скуки Ирина отыскала способ, как одним  махом
отделаться от опостылевшего мужа, и нашла для этой цели козла отпущения".
     Сейчас никто во всем городе, при подобных обстоятельствах, не  посмел
бы занять сторону Петра, да и вокруг города не было ни единого места, куда
не проникли бы слухи и сплетни о случившемся, а потому  он  нигде  не  мог
чувствовать себя в безопасности.
     Поэтому, чтобы хоть как-то успокоить себя, он  стал  думать  о  самых
дальних местах, какие  только  приходили  ему  на  ум:  о  Южном  море,  о
сказочном Киеве, о Большой реке, и строил  планы,  как  преодолеть  ворота
Воджвода,  как  незаметно  проскользнуть  мимо  сторожей.  Но  постепенно,
спустившись с небес на землю, он задумался над тем, хватит  ли  серебра  в
его кошельке, чтобы подкупить конюшего и уговорить его помочь Петру,  и  о
том, сколь велики могли быть ожидания мальчика по части  вознаграждения  и
как они могли вырасти,  если  родственники  боярина  назначат  награду  за
помощь в поисках злодея.
     Ведь родственники Ирины, если Саша в конце концов сможет  сообразить,
что же произошло на  самом  деле,  были  из  той  породы,  которые  готовы
заплатить сколько угодно,  лишь  бы  быть  уверенными,  что  смерть  Петра
наступит без всякого разбирательства.
     Те же, кто согласится в конце концов приютить злодея-колдуна, никогда
не будут интересоваться, виноват он или нет.

     Везде, куда ни глянь, приближение весны сопровождалось грязью.  Грязь
была кругом, и она постоянно  собиралась  на  мощеных  бревнами  дорожках,
когда чьи-нибудь чуть оступившиеся ноги соскальзывали с бревна в  лужу,  а
потом вновь становились на помост. Затем эта грязь  и  попадала  с  бревен
помоста на деревянный пол трактира. Поэтому постоянно использовались  вода
и щетки,  с  помощью  которых  отмывались  бревна  и  полы.  Однако  вода,
смешиваясь с грязью, застаивалась рядом с бревнами  и  служила  постоянным
источником этому бесконечному процессу.
     Саша неустанно объяснял этот очевидный факт Иленке, стараясь  убедить
ее в том, что, если бы дорожка была в ширину не на два, а на  три  бревна,
то людям приходилось бы меньше оступаться и на полу было бы меньше  грязи.
Но тетка Иленка не поддавалась  ни  на  какие  уговоры,  а  хотела  только
одного: чтобы помост, крыльцо и пол были выскоблены жесткой щеткой. И Саше
ничего не оставалось делать, как скрести, потому что все равно  ему  нашли
бы какую-нибудь другую работу или же, что вполне могло случиться,  в  один
прекрасный день они могли ничего не найти для Саши Васильевича, о  чем  он
нередко мог слышать из разговоров дяди и тетки.
     Прошло почти десять лет с  тех  пор,  как  они  взяли  к  себе  этого
мальчика, о котором во всем городе никто не хотел сказать  доброго  слова,
выговаривая лишь опасения о  том,  что  он  может  стать  причиной  многих
несчастий. Теперь ему было пятнадцать лет, он был уже достаточно  высокий,
но все еще продолжал тянуться вверх.
     Он боялся,  что  однажды,  когда  он  сделает  какую-нибудь  досадную
ошибку, и дядя Федор, который всегда внимательно следит  за  ним,  скажет,
как он уже частенько поговаривал, что мальчик вполне может позаботиться  о
себе и сам.
     Федор Мисаров  вполне  мог  сказать,  что  они  заботились  о  нем  и
проявляли милосердие целых десять лет, пожалев в  свое  время  пятилетнего
ребенка, оставшегося сиротой. Они не обращали внимания на то, что  он  был
им не родной, пока он болтался где-то, не попадаясь никому  на  глаза,  до
тех пор, пока что-нибудь не случалось в трактире или поблизости от него.
     В таких случаях дядя Федор очень строго предупреждал мальчика, что за
все происшествия, начиная от пожара на кухне или порчи лошади  в  конюшне,
все в городе будут  припоминать,  что  есть  особые  причины,  по  которым
подобные случайности происходят в "Петушке".
     Поэтому дядя  всегда  старался  держать  мальчика  подальше  от  глаз
посетителей трактира, заставляя его часами подметать двор, носить воду или
убирать навоз из конюшни. Дядя Федор всегда наставлял его быть  аккуратным
и тщательно выполнять любую работу. И Саша старался  быть  внимательным  и
осторожным, как только мог. Он  всегда  тщательно  ухаживал  за  лошадьми,
аккуратно обращался с посудой, когда  приходилось  мыть  ее,  и  осторожно
носил полные ведра с водой. Он всегда  тщательно  проверял  все  задвижки,
замки и двери в стойлах, следил за лампами и горшками с маслом, и даже  за
поднимающимся тестом, которое Иленка ставила  для  хлеба,  и  заготавливал
дрова для растопки печей. Саша скреб и чистил все  кругом  и  ни  разу  не
разбил ни одной тарелки и не оставил незапертых ворот...
     И все завидовали ему и считали его очень удачливым.
     А может быть, все было гораздо хуже, чем простая зависть.
     Он очень хорошо помнил все слухи и знал, что говорили о нем некоторые
люди, жившие по соседству с его родителями, когда те  неожиданно  погибли.
Ведь даже дядя Федор и тетка Иленка напрочь отрицали это,  утверждая,  что
он не виноват в этом пожаре, иначе они никогда не взяли  бы  его  к  себе.
Ведь и дядя Федор, и тетка Иленка рисковали  своим  добрым  именем,  своим
состоянием, которое все было заключено в  этом  трактире,  и  они  не  раз
говорили ему об этом,  пытаясь  таким  образом  отвлечь  его  от  подобных
мыслей. Но он всякий раз возвращался к этим воспоминаниям, когда казалось,
что окружающие обходятся с ним очень подло.
     Больше всего на свете он старался не желать никому  зла,  потому  что
очень часто ему снился огонь и слышались крики родителей  внутри  горящего
дома. Еще ему снилась женщина, стоявшая у дверей соседнего  дома,  которая
постоянно твердила, что этот мальчик - колдун...
     Его отец одно  время  слишком  часто  бил  его,  как  утверждала  эта
старуха, и вот... дом сгорел...
     Саша согнул спину, как частенько советовал ему дядя  Федор,  и  скреб
бревенчатый помост, пока не перестал думать об этой старухе.  Он  скреб  и
смывал грязь водой, снова скреб, и снова  смывал,  пока  бревна  не  стали
абсолютно чистыми, а справа и слева от  дорожки  не  образовались  большие
грязные лужи.
     - Хорошо, хорошо, - раздался сзади него  чей-то  голос,  и  он  узнал
человека раньше, чем оглянулся в его сторону через плечо. Это был  Михаил,
его  сводный   двоюродный   брат,   который   был   старше   его.   Одетый
по-праздничному, он направлялся вверх по улице в  трактир  "Олениха",  где
ухаживал за дочкой хозяина. Саша слышал, как еще утром Михаил  говорил  об
этом на кухне.
     Саша подхватил свою щетку и ведро  и  решил  пройти  по  самому  краю
бревен. И, хотя места на помосте, чтобы разойтись двоим, было  достаточно,
Михаил плечом оттеснил его с дороги прямо в грязь.
     - Неуклюжий болван, - сказал он, превращая все происходящее в забаву.
     Саша временами ненавидел его, но это раздражение быстро проходило. Он
не отваживался даже подумать, например,  о  том,  чтобы  затолкать  своего
разряженного противника в грязь прямо сейчас, после одной  из  его  мелких
проделок. Проступки, подобные этому, были очень опасны для его репутации и
положения в доме и могли нарушить расположение к нему,  хотя  бы  внешнее,
дяди Федора и тетки Иленки.
     Но он втайне  надеялся,  что  такой  случай  может  произойти  позже,
где-нибудь по  пути  к  "Оленихе",  и  возможно,  что  лужи  там  окажутся
значительно больше.
     Он даже испугался, когда поймал себя на этом, испугался  нарастающего
раздражения к Михаилу, испугался самой мысли о том, чтобы поднять руку  на
двоюродного брата и самому сбросить его в грязь.
     Больше всего на свете он боялся, что  все  разговоры  соседей  о  нем
могут оказаться правдой,  боялся,  что  даже  не  желая  Михаилу  зла,  он
каким-то образом мог сделать то,  чем  сейчас  был  очень  напуган,  нечто
похожее на то, что, как все говорили,  сделал  Петр  Кочевиков  со  старым
боярином, тайно сговорившись с кем-то.
     Петр вполне откровенно спрашивал его, почему Саша помог ему  в  самый
первый момент. Но ведь это было так просто: Петр никогда не  причинял  ему
никакого вреда, а сам, тем временем, отчаянно нуждался в помощи...
     Так было до тех пор, пока у ворот трактира не появилась стража, и  не
было произнесено этих страшных слов, связывающих  Петра  с  колдовством  и
убийством...
     В тот момент Саше очень хотелось спрятаться как можно дальше, в самый
темный  угол,  чтобы  никто  и  никогда  даже  не  вспомнил   бы   о   его
существовании. Теперь же... Теперь он продолжал помогать Петру Кочевикову,
и даже приносил ему еду. Он помогал ему спрятаться от закона, потому  что,
услышав  обвинение,   предъявленное   Петру,   он   всем   своим   сердцем
почувствовал, что Петр невиновен во всех приписанных  ему  грехах,  он  не
любитель таких забав, он  не  способен  сотворить  подобную  жестокость  и
невредимым сбежать оттуда. Петр просто не может причинить никому  никакого
вреда, и нельзя даже помыслить, чтобы соединить Петра и убийство.
     Точно так же, как нельзя соединить Петра и колдовство...
     И если они верят, что Петр Ильич был замешан  в  этом,  тогда  они  в
любой момент могут поверить, что любой человек способен на такие  вещи,  и
если охотники найдут того, кто укрывал его,  то  тогда  весь  город  может
припомнить массу самых разных слухов о конюшем из "Петушка",  и  никто  не
будет интересоваться, правда это или нет.
     Поэтому Саша хотел, чтобы Петр Ильич  как  можно  скорее  оставил  их
конюшню - это было все, что он мог придумать в качестве решения.  Но  Петр
отказался, ссылаясь на то, что ему нужно было еще некоторое  время,  чтобы
окрепнуть, а Саша и сам не знал, как еще можно помочь  такому  ослабевшему
человеку, который едва ли мог передвигаться. Невозможно было  выгнать  его
на улицу, даже если бы Саша и был абсолютно  уверен,  что  никакая  стража
никогда не узнает, кто прятал от них беглеца всю ночь и весь день.  Он  же
думал о том, как хорошо было бы выпроводить его из конюшни, просто сказать
ему, что он должен уйти, и быть уверенным, что при  этом  он  окажется  за
воротами "Петушка" раньше, чем кто-нибудь успеет увидеть его. Саша  должен
был убедить себя сделать это прежде, чем с обитателями трактира произойдет
что-то ужасное, потому что они-то уж явно не несут никакой ответственности
за Петра Кочевикова, даже если он совершенно ни в чем невиновен.  Саша  же
нес полную ответственность и за дядю Федора, и за  тетку  Иленку,  которые
приютили его  именно  тогда,  когда  никто  другой  не  рискнул  бы  этого
сделать...
     Но мальчик чувствовал всем сердцем, что  он  не  хочет  видеть  Петра
пойманным и убитым.
     Он надеялся придумать что-то.
     Он надеялся, что ничего страшного не произойдет.
     Но он знал, что такие надежды редко сбываются.

                                    3

     Мальчик пришел только под самый вечер, захватив с собой пару  вареных
репок и большой кусок хлеба, увидев который Петр очень обрадовался. Работа
на  кухне  не  прекращалась  весь   день:   с   утра   доносились   запахи
свежеиспеченного хлеба, а к вечеру пахло  тушеным  мясом.  По  бревенчатой
дорожке  не  прекращался  топот   ног   приходящих   и   уходящих   людей,
сопровождаемый криками, смехом и хлопаньем дверей в трактире.
     Но за все это время пока никто, слава Богу, не заявился в конюшню  за
лошадьми, и Петр мог позволить себе проспать несколько часов,  пока  голод
не разобрал его. Он был бы  рад,  если  бы  кто-нибудь  предложил  ему  то
маленькое блюдце молока с кусочками  хлеба,  которое  все  еще  оставалось
около стойла после вчерашнего завтрака, наверное, какой-нибудь черной  или
белой кошки.
     Прежде всего Саша отломил кусочек хлеба и положил его на  блюдце.  Он
оставлял его не для кошки, а для  того,  кто  доглядывал  за  домом  и  за
конюшней.
     - В трактире говорят, - сказал Саша, откусывая хлеб, - будто за  тебя
объявлена награда от боярыни и ее родни.
     Петр почувствовал, что теряет присутствие духа.
     - Так, так. И сколько же?
     - Они говорят, - голос Саши перешел на правдиво-доверительный тон,  -
шестьдесят серебром.
     - Могу только сказать, что я немного обижен.
     Саша недоверчиво посмотрел на него,  будто  почувствовал  вырвавшуюся
наружу горечь, а возможно, и от  той  мысли,  что  он  не  должен  был  бы
заводить этот разговор.
     Но почему же он все-таки заговорил об этом? Петру  было  очень  важно
это узнать. Возможно, мальчик хотел выяснить,  сколь  более  высокую  цену
могут предложить ему друзья Петра?
     - Почему они так думают о тебе? - спросил мальчик. - Я  имею  в  виду
колдовство.
     "Может быть, он боится меня?" - подумал Петр, пытаясь спорить с самим
собой. Это обстоятельство открывало пред ним новые возможности и позволяло
по-иному взглянуть на отношения с мальчиком. "Может быть, только по  этому
этот малый не отправился до сих пор за стражей?"
     - Вполне возможно, что я знаю кое-кого, кто занимается колдовством, -
сказал Петр.
     - Кто же это?
     И это спросил тот самый мальчик, который выставлял блюдечко с  хлебом
и молоком, чтобы задобрить домовых, охраняющих конюшни и амбары, и который
никогда и никому не поверил бы, если бы ему сказали, что  все  это  обычно
съедает кошка. Он немедленно возразил бы на это точно так же,  как  обычно
делают старики: кошка не может съедать оставленное всякий раз.
     - Я наверное был бы недостаточно сметливым, если бы сказал это. Разве
не так?
     Саша закусил губу и нахмурился, а Петр почувствовал,  что  дальнейший
разговор  в  этом  направлении  может  оказаться  небезопасным,   учитывая
глубокое выражение горя, которое он увидел на  детском  лице.  Он  потерял
появившуюся было нить разговора и теперь не знал, в  какую  сторону  лучше
направить его. Любое  неосторожное  слово  может  или  заставить  мальчика
помочь ему, или вынудит побежать за сторожами.
     - Но ведь если ты знаешь такого колдуна, - сказал Саша, -  почему  же
он не помог тебе?
     Любая мысль погибала от той туповатой монотонности,  с  которой  Саша
Васильевич задавал вопросы.
     - Я не верю в то, что ты сделал это, - продолжал он. -  Мне  кажется,
что скорее это сделали родственники боярыни. И они наверняка все врут. Его
родственники говорили, что Юришев знал о том, что ты должен прийти в  дом,
и устроил ловушку. Но теперь их не видно и не слышно, а  служанка  боярыни
повесилась, ее нашли еще  вчера  утром.  Они  говорят,  что  она  помогала
тебе...
     "Боже мой", - подумал Петр, - "они убили эту бедную девочку..."
     - Люди боятся, - сказал Саша.
     Петр рассек рукой воздух.
     - Если есть колдун, - продолжал мальчик, - значит, он сделал и это?
     - Нет никакого колдуна! - едва не закричал Петр. -  Я  не  виделся  с
женой Юришева, а боярин решил устроить ловушку, чтобы поймать меня. Должно
быть, с ним случился припадок, и теперь вся его семья хочет доказать  факт
прелюбодейства и требует конфискации приданого  жены,  а  ее  родственники
хотят вернуть все назад. Им нужны деньги эти  деньги,  на  которые  Юришев
построил мельницу! И вот теперь они убили служанку.  Ты  думаешь,  они  не
убили бы и меня, и кого угодно еще, если бы это свидетельствовало в пользу
Юришева? Здесь замешаны деньги, Саша Васильевич, и из-за  них  они  готовы
убить и тебя, точно так же, как и меня. Пожалуйста, не будь дураком на это
счет!
     Саша выглядел испуганным.
     - Мои друзья делают сейчас все возможное, - сказал Петр.  -  Но  дело
требует времени. Должно быть, у них назначены необходимые в таких  случаях
встречи, а возможно, они уже и виделись с нужными людьми. А пока  все  это
продолжается, все, что ты должен сделать, так это достать мне какую-нибудь
одежду.
     - Одежду?
     - Ты же видишь, что я весь перемазан кровью, и даже  обычной  грязью.
Если же на мне будет чистая одежда, шапка  или  что-то  в  этом  роде,  то
любой, кто  войдет  сюда,  не  будет  приглядываться  ко  мне.  Мне  нужно
что-нибудь большое, объемистое, похожее на то, что обычно носит твой дядя.
     - Мой дядя!
     - Да мне не  нужны  хорошие  вещи,  я  вполне  обойдусь  каким-нибудь
старьем... И, может быть, каравай хлеба...
     Саша выглядел так, словно у него было несварение желудка.
     - Ведь для всех будет только лучше, - сказал Петр,  -  если  я  смогу
убраться из города недели две или около того, а для этого мне  нужна  твоя
помощь, Саша Васильевич.
     - Я...
     Мальчик неожиданно умолк, а где-то совсем рядом послышались шаги.
     - Кто-то идет! - прошептал он. - Укройся!
     Петр отодвинулся в свой угол и осторожно подгреб на  себя  солому,  а
Саша вновь укрыл его сверху попоной и вышел из стойла. Петр слышал  легкий
скрип соломы под его ногами.
     - Что ты здесь делаешь? - раздался чей-то голос.
     - Ужинаю, - сказал Саша. - Сейчас я просто решил минутку передохнуть.
- Мальчик был явно напуган: Михаил  стоял  в  проходе  между  стойлами,  с
головы до ног покрытый грязью.
     Саша  решил  не  спрашивать,  как  это  случилось.  Он  и  без   того
почувствовал слабость  и  пустоту  в  желудке.  Утреннее  раздражение  уже
прошло, и сейчас он чувствовал только ужас от того, что  его  тайное  злое
пожелание сбылось и доказательства пришли прямо к нему в дом...
     "Слава Богу, что я не подумал тогда о  чем-нибудь  более  худшем",  -
мелькнула в его голове навязчивая мысль.
     - Хватит стоять с открытым ртом, - едва не закричал Михаил. -  Дурак!
Разве не понятно, что я не могу войти в дом в  эдаком  виде!  Принеси  мне
воды и сухую одежду. Ты слышишь, что я сказал?
     - Я сейчас же вернусь,  -  ответил  Саша  и  быстро  пошел  к  дверям
конюшни, выбежал на бревенчатые подмостки, поднялся на крыльцо  и  скрылся
внутри дома. Пройдя сзади кухни и ведущей наверх лестницы, он добрался  до
комнаты Михаила, которая запиралась только тогда, когда в доме  находились
посторонние. Он открыл дверь и, сорвав висевшую  на  деревянных  вбитых  в
стену колышках первую попавшуюся одежду, побежал назад.
     - Куда ты собрался, Саша? - бросилась было за  ним  тетка  Иленка.  -
Саша Васильевич, что это ты такое делаешь?
     Он остановился уже за порогом, подпрыгнув на месте.
     - Михаил упал в лужу, - сказал он и  выбежал  на  улицу  прежде,  чем
Иленка смогла хоть что-нибудь понять.

     Шаги, тем  временем,  приближались  к  стойлу.  Петр  старался  даже,
насколько было возможно, сдерживать дыхание, потому что  боялся  малейшего
шороха соломы или неосторожного движения попоны.
     Неожиданно человек  остановился:  кто-то  еще,  спотыкаясь  на  бегу,
появился в конюшне.
     - Я нашел твою одежду, - раздался голос мальчика.
     - Прежде подай мне воды, дурак!
     - Я принес и воду, - сказал Саша. Послышался  дребезг  передвигаемого
ведра. - Я сейчас вернусь, в ты можешь пока раздеваться.
     Шаги мальчика вновь удалялись.
     Петр по-прежнему сдерживал дыхание, прислушиваясь к шагам  в  проходе
между стойлами и к странным звукам, похожим на удары по ограде стойла, как
будто ее раскачивали взад и вперед. Мгновенье спустя он понял, что означал
весь этот шум, сопровождаемый скрипом и глухим  ворчаньем:  Михаил  снимал
свои  сапоги,  начиная  таким  образом  приводить  себя  в  порядок,   как
посоветовал ему Саша.
     "Боже мой, только не это",  -  подумал  Петр,  представив  себе,  как
замерзший и мокрый Михаил устроится со всеми удобствами на  куче  попон  и
соломы, лежащих в углу стойла.
     Как только шаги приблизились, его убежище  было  обнаружено  тут  же,
потому что Михаил, посвечивая фонарем, дернул попону в свою сторону.
     Он закричал от неожиданности, отскакивая назад, а Петр,  задыхаясь  и
пошатываясь, вскочил на ноги и  ухватился  за  меч.  Михаил  же  продолжал
кричать, призывая на помощь и с шумом выбираясь из  стойла  в  центральный
проход.
     - Помогите! - кричал он, уже почти раздетый, скользя голыми ногами по
соломе. - Это он! Это он!
     Петр выбежал из стойла вслед за ним, не выпуская из руки меч, пытаясь
догнать его. Он не обращал  внимания  на  боль,  которая  укорачивала  его
дыхание, и уже протягивал руку, чтобы схватить  Михаила,  думая  только  о
том, чтобы не дать ему выбежать из конюшни. Но он упустил эту возможность,
потому что был вынужден почти согнуться от неожиданно усилившейся боли,  и
рука его бессильно опустилась. Михаил стрелой вылетел в темноту  двора,  с
криком и воплями спасаясь от погони.
     - Проклятье, - задыхаясь произнес Петр, все еще  продолжая  бежать  к
дверям, когда в конюшне появился Саша, размахивая пустыми руками. На  лице
его застыл ужас.
     - Останови этого дурака!
     - Я пытался! - закричал в ответ мальчик.
     - Мне нужно выбраться отсюда, - сказал Петр, хватая мальчика рукой. -
Достань мне лошадь!
     - Но у нас уже не осталось на это времени! - вновь закричал  Саша.  -
Идем, идем!
     Саша уверенно выдержал направление. Петр же почти ничего не видел. Он
лишь держался за руку мальчика и следовал за ним. Они бежали в сторону  от
дверей, выходящих на западную часть дома, прямо в угол двора, где виднелся
сеновал и сад.
     - Дурак! - сказал Петр, поворачивая назад от возникшего  прямо  перед
ним забора. Он уже слышал звуки колокола и поднявшуюся вокруг суматоху.  -
Ведь здесь тупик!
     - Нет, - сказал Саша, и Петру ничего не оставалось, как вверить  свою
судьбу в руки мальчика и продолжать следовать за ним вдоль стогов сена, за
которыми в самом углу, на границе с соседним участком,  забор,  окружавший
территорию трактира, был слегка завален.
     Саша проскользнул через отверстие.
     - Тебе-то легко! - задыхаясь побормотал Петр и,  разрывая  рубашку  о
края досок, проделал тоже самое. Он даже оставил на заборе  часть  кожи  с
правой руки, но звуки погони, добравшейся уже до  конюшни,  придавали  ему
силы. Он бежал, не обращая внимания на боль, согнувшись и прижимая руку  с
мечом к ране в боку, а Саша вел  его  лисьими  тропами,  пробираясь  через
соседский сад к воротам, откуда они выбрались  наконец  на  узкую  дорогу,
проходившую сзади "Петушка".
     Колокол по-прежнему звонил, крики не стихали, и Петр  бежал  вслепую,
не понимая, то ли его  глаза  перестают  видеть,  то  ли  на  дороге  было
действительно очень темно.
     - Куда мы идем?  -  спросил  он  наконец,  тяжело  переводя  дыхание.
Какие-то внутренние ощущения подсказывали ему, что они все время двигались
поперек холма, так и не спускаясь с него.
     Саша,  так  же  задыхаясь  и  разводя  руками,   как   бы   показывая
направление, сказал:
     - К Дмитрию Венедикову.
     - Только не к нему!
     - А к кому же тогда? Куда?
     Петр открытым ртом глотал воздух.
     - К воротам, - сказал он. - К городским воротам.  Вот  все,  что  нам
остается. Я должен прямо сейчас исчезнуть из города...
     Саша неожиданно затих, и охватившая его за несколько минут  до  этого
торопливость вдруг куда-то исчезла. Он сделал еще  два  или  три  глубоких
вдоха, прежде чем сказал:
     - И что же мы собираемся там делать? Куда мы собираемся идти?
     "Мы" прозвучало, как свершившийся  факт.  Петр  принял  это  сразу  и
неожиданно для самого себя. Городская стража наверное уже догадалась,  что
в "Петушке" кто-то помогал ему, и счастье для Федора Мисарова, что тревогу
поднял именно Михаил, а иначе  вся  их  семья  была  бы  вовлечена  в  эту
историю.
     - Я не знаю, -  признался  он  мальчику.  -  Давай  сначала  все-таки
выберемся за ворота, хорошо? А там будет видно, что делать.
     Внезапно он ощутил колющую боль в боку и  почувствовал,  что  рубашка
намокла и прилипла к коже. Он  надеялся,  что  это  был  всего  лишь  пот.
Казалось, что сама рана болела меньше, а может быть,  это  тяжелый  шум  в
ушах только притуплял боль?
     Перед тем, как отправиться дальше, он немного помедлил, сунул  меч  в
ножны и пристроил их так, чтобы оружие не сразу бросалось в глаза.  Теперь
к общему шуму, который так и не смолкал в глубине улицы, прибавился еще  и
собачий лай.
     - Нам нужны лошади, - бормотал он. - Мы могли бы уже проскакать почти
через весь город, если бы успели достать лошадей.
     Саша, скорее всего, опасался слов, поэтому все время молчал. Он молча
шел рядом с Петром по извивающейся  дороге  дальше,  теперь  уже  вниз  по
холму, пока тот безуспешно пытался придумать, как достать лошадей или хотя
бы одежду,  чтобы  быть  менее  заметными.  Остальные  мысли  кружились  в
бесконечном хороводе, заставляя его время от времени вспоминать о том, что
будет, если его поймают и ему придется пронзить себя собственным мечом,  а
мальчик, который помогал ему,  может  быть,  если  не  зазевается,  сумеет
убежать, иначе его достанут стрелы, пущенные людьми боярина...
     То, что мальчик  помог  ему  улизнуть  от  погони  благодаря  слепому
случаю, и то, что они ушли достаточно далеко, еще ничего не решало.
     У Петра было неприятное ощущение, что Саша ожидает от него чего-то из
ряда вон выходящего, похожего на те граничащие со  смертельной  опасностью
трюки, которыми он славился на весь город...
     Но тогда это был Петр Ильич, который не чувствовал  приступов  острой
боли у себя в боку. А теперь предстояло дело вовсе не шуточное.
     Он потрогал повязку и ощутил, как его пальцы слегка прилипли  к  ней.
Сейчас боль была меньше, чем прошлой ночью, и он подумал, что  это  дурной
признак.
     Ему было не до  прошлых  шуток,  не  до  друзей,  которые  так  вдруг
оставили его, не до чего, а все, о чем он, пожалуй, еще вспоминал, так это
о нескольких серебряных монетах в своем  кошельке,  от  которых  Саша  так
благородно отказался, чтобы не грабить его.
     Но постепенно острота ума вновь начала возвращаться к нему.
     - Подожди, малый, - неожиданно сказал он,  хватая  Сашу  за  плечо  и
прижимая его спиной к ближайшему забору. - У меня есть одна мысль.
     И  затем  внезапный  удар  обрушился  на  лицо  мальчика.  Саша  даже
подпрыгнул  на  месте,  а  потом  начал  медленно  опускаться  на  колени,
ухватившись рукой за челюсть. Но Петр поймал  его  за  рубашку  и  удержал
почти на весу.
     - Извини, - коротко сказал он.

     - Помогите! - изо всех сил кричал  Саша  Васильевич  и  сломя  голову
несся к воротам. - Помогите мне! Убивают!
     Стражники вскочили  со  своих  мест,  хватаясь  за  копья  и  фонари,
стараясь осветить дорогу и бегущего по ней человека.  Колокол  по-прежнему
продолжал звонить, и его звуки растекались вниз по холму, до самых ворот.
     - Бог ты мой, - воскликнул один из них, взглянув на лицо  мальчика  и
хватая его за руку.
     - Они убивают моего дядю! - всхлипывая, кричал Саша. - Этот убийца  и
его помощники, их было по меньшей  мере  трое!  Ведь  я  Саша  Мисаров  из
"Петушка". Мы вместе с дядей Федором пытались  задержать  этого  человека,
которого стража нашла в наших конюшнях... Но он сумел убежать от них, а мы
бросились вслед за ним, чтобы схватить его,  пока  они  подоспеют,  но  он
оказался не один... Они убьют моего дядю, они наверное  уже  убивают  его,
ох, помогите, пожалуйста, помогите...
     - Успокойся, парень, успокойся! Где он?
     - Вон там! - Саша показал дрожащей рукой в направлении Воловой улицы.
- Мой дядя там, они убивают его, скорее, бегите, остановите  их!  Их  было
трое там, трое!
     Стража бросилась бежать.
     Тем временем, Саша Васильевич подбежал к  высоким  воротам  Воджвода,
поднял железную щеколду у маленького переговорного окна, едва заметного  в
тени, отбрасываемой каменной аркой, и распахнул его, беспокоясь о том, что
Петра все еще не было видно. Ведь может случиться что-то ужасное, если  их
пути вдруг разойдутся. Петр страдал от потери крови, это было очевидно,  и
он мог упасть где-нибудь, мог застрять в Торговых рядах, а Саша  оставался
здесь, один-одинешенек, на свободе, но без всякого  представления  о  том,
что делать. Весь этот план принадлежал целиком  ему,  может  быть,  только
кроме того, что мальчик не сказал стражникам около ворот, что именно  Петр
напал на его дядю, а выдумал историю о каких-то грабителях... И вот,  если
теперь Петр не придет к воротам, он не может даже представить  себе,  куда
он пойдет и как будет жить.
     Но  как  раз  в  тот  момент,  когда  он  открыл  ворота,  и  тяжелая
перекладина  повернулась,  издавая   ужасный   скрип,   раздались   чьи-то
торопливые шаги.
     - Двинулись, - сказал Петр, хрипло, с тяжелой одышкой.
     Саша проскользнул в темноту дороги, а Петр, не теряя рассудка, закрыл
за ними ворота. Вышло так, что тяжелая перекладина со стуком опустилась на
свое место.
     - Они заперлись сами по себе! - Петр тяжело дышал, пытаясь  прийти  в
себя. - Вот так удача!
     Саша как раз только что очень надеялся, что так оно и произойдет.  Он
очень хотел этого, и его желание было гораздо сильнее,  нежели  в  прошлый
раз, когда он пожелал неудачи Михаилу.
     От холода у него дрожали колени, и он подумал о  том,  что  на  таком
ветру неплохо  было  бы  надеть  потеплее  кафтан.  Он  вспомнил  кухню  в
"Петушке", куда ему захотелось вернуться, где  он  любил  сидеть  в  тепле
около печки. Он никогда уже не сможет сделать  этого,  никогда  не  увидит
свою постель, лошадей и конюшню, не увидит ничего,  что  изо  дня  в  день
составляло целую его жизнь. Он был очень расстроен этими воспоминаниями, и
ему не оставалось ничего другого, как следовать за Петром, который  держал
его за локоть и вел влево, где дорога огибала городскую стену.
     Петр тяжело дышал, ему было не до разговоров. Саша был тоже  подавлен
и  растерян,  чтобы  высказать  что-то  о  происходящем:  его  губа   была
рассечена, скулы болели, и он припомнил, что даже стражники у  ворот  были
напуганы видом его лица. Ему показалось,  что  Петр,  может  быть,  просто
пожалел ударить его второй и третий раз.

                                    4

     - Куда же мы идем? - спросил Саша, когда северная дорога увела их  на
достаточное расстояние от города: вокруг чернели почти  освободившиеся  от
снега поля, над которыми раскинулось ночное небо.
     - На юг, - коротко ответил Петр.
     - Но ведь, на самом деле, мы идем к северу! - возразил ему Саша.
     - В том-то все и дело. Если ты хочешь сбежать от  княжеской  милости,
то в первую очередь, ты должен сбежать из княжеской земли. А  главное,  ты
не должен идти именно тем путем, где они тебя ожидают.
     - Так куда же все-таки мы идем?
     - Есть и другие и княжества и царства, - сказал  Петр  в  промежутках
между приступами одышки, - все, что мы должны сделать, так  это  уйти  как
можно дальше... Все будет хорошо.
     Вскоре Петр был вынужден ненадолго присесть. Они добрались до  места,
откуда, как им показалось, виднелся то  ли  большой  лес,  то  ли  гребень
холма, то ли еще что-то, большое и темное, растянувшееся к  востоку.  Саша
не мог определить, что именно это было, и поскольку кругом не  было  видно
ни огонька, то Петр присел на первый попавшийся камень, ухватившись руками
за раненый бок. Голова его безвольно повисла. Саша опустился на  корточки,
чтобы лучше разглядеть его в темноте. Сейчас он испугался еще больше,  чем
тогда, у ворот, когда врал стражникам, чтобы  отвлечь  их  внимание.  Рана
Петра вновь кровоточила, сейчас он не сомневался в этом, и от  этого  Петр
слабел. Мальчик  не  имел  представления,  что  он  смог  бы  сделать  без
лекарств, без чистой перевязи, а главное, без всякой надежды  отыскать  их
где-нибудь. Северная дорога, по которой они шли, вела, насколько он  знал,
только к Беловице. Это была всего лишь небольшая деревня, в которой  негде
было спрятаться, и она была еще ближе к княжескому двору, чем Воджвод.
     - Со мной все будет хорошо, - приговаривал Петр,  безуспешно  пытаясь
подняться с камня. - Со временем мы должны будем свернуть с  этой  дороги,
потому что они наверняка будут преследовать нас, если только у них  хватит
для этого смелости. Ведь, как знать, может быть, тот  самый  колдун  помог
нам перелететь и через городские ворота.
     Саша почувствовал неприятный холодок, когда Петр сказал  это.  А  тот
рассмеялся и продолжал:
     - Один Бог знает, что теперь наговорит  стража  или  твой  двоюродный
брат, который видел, как я выбегал из того темного угла! Отец  Солнце!  Ты
бы только видел его лицо! Конечно, я должен был бы в момент преобразиться,
жаль только, что мой покровитель-колдун не смог превратить  меня  в  копну
сена...
     - Не смейся над этим! - сказал совершенно серьезно  Саша.  -  Полевик
может услышать нас.
     - Но ведь он должен понимать шутки.
     - Это не смешно.
     - Но должно быть. Все это  сущая  чепуха,  обычно  рассказываемая  на
ночь. Поверь мне, что все, начиная от околдованного мной Юришева и  кончая
нашими превращениями при бегстве через ворота, все это сущая чепуха.  Боже
мой, да я припоминаю, что еще  ребенком  я  разыгрывал  беса  на  кухне  в
"Оленихе", когда меня заставляли подтаскивать дрова или посылали в подвал,
где обычно развешивали колбасу...
     - Ты не мог делать такого!
     - Но я делал. Они были в замешательстве и постоянно  гадали,  что  им
делать, чтобы  избавиться  от  домового,  который  поедал  их  продукты  и
приносил большой урон в хозяйстве. В конце концов, они  уяснили,  что  все
это началось с тех пор, как они наняли  меня.  Я  же  побился  с  ними  об
заклад, что их дела пойдут в гору, когда они меня отпустят.
     - Ты вор?!
     - Я был всего-навсего лишь голодным ребенком. У меня не было  близких
родственников. А не случай, если ты когда-нибудь  интересовался  этим,  то
должен знать, что "маленький старичок", пребывающий  по  твоему  убеждению
где-то рядом с амбарами и конюшнями  "Петушка",  есть  не  что  иное,  как
черно-белая кошка.
     Саша даже вздрогнул, услышав подобные разговоры.
     - Это не принесет удачи, - сказал он. -  Не  следует  говорить  такие
вещи, Петр Ильич.
     - Бедный Саша. Ведь пора бы понять, что  нет  никаких  домовых,  и  в
обычной бане никто не  прячется.  Банник  не  тронет  тебя  и  никогда  не
расскажет тебе даже такой чепухи, что обычно  говорят  ряженые  колдуны  в
торговых рядах.
     Саша вскочил, отбежал на несколько шагов и  уселся  на  корточках  по
другую сторону дороги, чтобы быть  на  почтительном  расстоянии  от  Петра
Кочевикова.
     Этот человек был злой. Он не чувствовал страха. Тетка Иленка  не  раз
говорила об этом, а Саша еще не верил ей. И вот  теперь  он  был  вынужден
идти вместе с ним, если только Петр не свалится от потери крови  прямо  на
дороге, еще до наступления  утра.  Тогда  Саша  останется  один  со  всеми
свалившимися на него напастями.
     Надо же сказать такое - нет колдунов.
     Да стоит ему только захотеть...
     Но вот в этом-то и была. Он мог сделать слишком много, используя свои
желания, и поэтому удерживал себя от некоторых из  них,  словно  чувствуя,
что Петр Ильич может догадаться о его намерениях.
     - Нет никаких колдунов, - доносился  до  него,  тем  временем,  голос
Петра с противоположной стороны дороги.
     - Прекрати это!
     - Если бы привидения и домовые были и на самом деле чем-то осязаемым,
они давным-давно явились бы за мной. И они никогда  не  крадут  того,  что
люди оставляют для кошки, хотя ты считаешь, что это не так.
     Саша встал и повернулся лицом в его сторону.
     - Мы и так уже попали в большую беду, Петр Ильич. А  пустые  насмешки
никак не помогут нам.
     -  Нет,  помогут.  Они  помогут  нам  не  быть  дураками.   -   Петр,
покачиваясь,  поднялся  на  ноги.   -   Это   поможет   нам,   если   наши
преследователи, например, будут готовы  подозревать  каждый  стог  сена  и
каждую лошадь, а стражники у ворот, которые упустили нас,  вряд  ли  будут
заявлять направо и налево, что  они  просто-напросто  поддались  обману  и
оставили свой пост.  Они  будут  говорить,  что  были  околдованы,  и  они
наверняка не пойдут сюда, в эту темень, разыскивать колдунов и  оборотней,
которые могут проходить прямо через запертые ворота. Так скажи спасибо  им
за то, что они такие дураки.
     - Так куда же мы все-таки идем?  -  спросил  Саша,  глядя,  как  Петр
сворачивает с дороги, направляясь через луговину на восток.
     - Прямо в ад, ко всем чертям, - сказал Петр. - Или иди со  мной,  или
возвращайся назад и объясняй стражникам, что ты "тоже был околдован".
     - Я не хочу! - закричал Саша.
     Но Петр молчал, продолжая идти, и мальчику ничего не оставалось,  как
догонять его.

     В темноте они  вышли  на  какое-то  место,  напоминавшее  заброшенную
дорогу. Она сильно заросла  сорняками,  так  что  идти  по  ней  было  еще
труднее, чем по чистому полю. Но все-таки это было неплохо,  считал  Петр,
так как дорога вселяла уверенность, что их путешествие будет не напрасным:
она удержит их от случайного падения в овраг, она поможет избежать тупиков
и хоть куда-нибудь да приведет, или, по крайней  мере,  уведет  как  можно
дальше от Воджвода. В конце концов, он надеялся хотя бы на это.
     - Расскажи что-нибудь, - обратился  он  наконец  к  мальчику,  видимо
почувствовав, что  его  рассудок  слабеет,  а  мысли  разбегаются  во  все
стороны.
     - О чем? - спросил Саша.
     - О чем хочешь, мне все равно.
     - Да я и не знаю ничего, что мог бы тебе рассказать.
     - Бог мой, да например,  что  ты  хочешь  делать,  где  бы  ты  хотел
побывать и что тебе хотелось бы увидеть?
     - Я не знаю, потому что никогда не думал об этом... Я думал только  о
том, что мы спрячемся где-нибудь, на время, до тех пор пока твои друзья...
     - Не будь наивным...  Неужели  ты  собираешься  работать  на  старика
Федора всю оставшуюся жизнь?
     Наступила тишина.
     - Он хотя бы платил тебе?
     - Нет, - ответил Саша слабым голосом.
     - Вот старый скряга... Михаил только и делает, что тратит деньги  без
всякого счета, а ты с утра до вечера только работаешь?
     - Михаил его родной сын.
     - А ты еще назвал меня вором.
     У него не было никакого желания продолжать спор, потому что даже  это
отнимало силы, но детская покорность судьбе и наивное простодушие  привели
его в ярость.
     - Он просто держит тебя за дурака, малый, используя тебя как  ломовую
лошадь, поэтому его сын и может просаживать  отцовские  денежки  в  первом
попавшемся трактире, а ты еще пытаешься оправдать его.
     - Он не может обманывать меня.
     - Ха-ха. Он просто молча обманывает тебя,  только  и  всего.  -  Петр
вновь почувствовал приступы боли, которая обострялась при каждом шаге.  Он
уже хотел оборвать разговор, но  приводимые  ребенком  аргументы  вызывали
негодование, и ему захотелось попытаться понять мальчика.
     - Ты должен был бы разбить голову Михаилу еще  несколько  лет  назад.
Это, возможно, пошло бы на пользу вам обоим.
     - Я не могу.
     - Михаил придурковат, а ты нет. Возможно, ты никогда  об  этом  и  не
думал.  Ты  позволяешь  людям  помыкать  собой,  и  они  пользуются  твоей
слабостью, даже не задумываясь над этим.  Это  происходит  и  в  случае  с
Михаилом, и с дядей, не говоря уже о твоей тетке. Ты хочешь быть колдуном,
малый...
     - Не говори так, это приведет к беде! - сказал Саша. - К беде! Ты  не
веришь в них, а я, может быть, один из тех, кто верит.
     - Ты - один из тех... кто верит?...
     Возможно, что Саша принял это за издевательство, потому на  некоторое
время установилась тишина.
     - Послушай, малый, конечно, каждый может притворяться  и  воображать,
что угодно. В каждом есть скрытые тайные силы, каждый  пытается  возмещать
свои собственные недостатки на окружающих дураках. Но учти,  что  ведь  со
временем ты станешь взрослым.
     - Каждый только и говорит о том, что я неудачник, - воскликнул  Саша.
- Но ведь я хотел, чтобы Михаил упал в лужу, ты понимаешь  это?  Я  хотел,
чтобы мы удачно миновали городские ворота, чтобы за нами не было погони  и
чтобы щеколда упала на свое место...
     - Да ведь и я хотел того же самого, но наша удача никак не связана  с
нашими желаниями.
     - Она связана с моими! Дом моих родителей сгорел, Петр Ильич.  Михаил
свалился в лужу, а мы прошли через ворота, и  нас  пока  никто  не  нашел.
Иногда это дает хороший результат, а иногда -  плохой,  но  ты  не  можешь
заранее предсказать, какой он будет.  Например,  ты  можешь  сказать,  что
больше не желаешь выносить побоев  своего  отца,  и...  твой  дом  сгорает
дотла...
     Мальчик почти сорвался на крик.
     - Но это бессмыслица, - сказал Петр.
     Саша насупился, отвернулся в сторону и некоторое время тер глаза.
     - Это тебе сказал твой дядя?
     - Нет, это сказала наша соседка. Наш дом сгорел дотла. Люди в  городе
говорили, что я приношу лишь одни несчастья,  будто  я  человек  с  дурным
глазом, а дядя Федор никогда не разрешал мне приближаться к посетителям  и
объяснял мне при этом, что, если кого-то из них постигнут неудачи, то люди
будут уверены, что в этом моя вина.
     - Очень любезно с его стороны.
     - Но это не простое совпадение! Все происходит в зависимости от  моих
желаний...
     - Тогда почему бы тебе не захотеть стать князем или царем?
     Саша опять насупился и ничего не сказал на это замечание.
     - Тогда нечего и говорить,  что  все  происходит  так,  как  ты  того
хочешь.
     - Ты не можешь знать, как это может  повернуться  в  том  или  другом
случае. Если ты рассуждаешь о подобных вещах, то представь себе, что  царь
может умереть или случиться война. Мне не нравится  такое,  и  я  даже  не
желаю думать об этом!
     - Значит, у тебя большие замыслы. Так чего  же  ты  все-таки  хочешь,
малый?
     - Я не хочу ничего.
     - У тебя нет никаких желаний? Тогда пожелай,  чтобы  мы  благополучно
выбрались из этой истории, если это сработает.
     - Ты так ничего и не понял. Ведь нельзя  именно  так  прямо  выражать
свои желания. Например, если бы мы умерли, то уж наверняка  бы  выпутались
из этой истории, и желание было бы выполнено, но  вот  таким  образом.  Ты
должен думать о чем-то таком, что не содержит никакого  вреда  в  себе,  и
даже тогда ты не знаешь чего-то конкретного, потому что думаешь сразу  обо
всем...
     - Итак, ты пытаешься ничего не  хотеть  и  стараешься  ни  в  чем  не
нуждаться.  Но  ведь,  на  самом  деле,  это  сплошная  чертовщина,   Саша
Васильевич. Это та самая чертовщина, в которой ты живешь.
     Саша шмыгнул носом.
     Петр порой удивлялся  и  собственной  доверчивой  глупости,  которая,
возможно, и привела к тому, что он был предан всеми, кого он  до  сих  пор
знал, и поймал себя на том, что вот и  теперь  был  готов  поверить  этому
ребенку с убежденностью и верой, которых он не испытывал сейчас ни к  кому
другому, принимая во внимание, что совсем недавно он имел свои собственные
иллюзии и находился в плену собственных фантазий, о  которых,  по  крайней
мере, было приятно вспоминать, если они еще оставались при нем.
     Но Саша был другой.
     Бедный сумасшедший парень, подумал Петр. И ведь он не совсем  потерял
рассудок. Во всяком случае, хорошо, что его не подталкивали к этому.
     - Но так ты не сможешь добиться верного результата, парень.  Ты  ведь
загадываешь лишь вероятное желание.  А  вот,  к  примеру,  что  ты  должен
пожелать для нас: царь выезжает на прогулку и встречает нас  с  тобой.  Он
видит,  какие  мы  честные  и  правдивые,  и...  делает  нас  богатыми   и
счастливыми. Так пожелай нам жениться на  царевнах  и  умереть  через  сто
двадцать  лет,  богатыми,  как  бояре,   и   окруженными   многочисленными
внуками...
     - Так ничего не получится.
     - Ты слишком простодушен или чрезмерно правдив, Саша Васильевич. Тебе
нужно учиться смеяться. В том-то и состоит твоя беда, что  ты  уж  слишком
серьезен.
     Пока они шли, он все время похлопывал Сашу  по  плечу,  и  это  очень
помогло ему: когда в следующий момент он ударился лодыжкой  о  выступавший
из земли камень, то удержался от падения, тут же опершись  рукой  о  плечо
мальчика.
     - Петр!
     На ногах он устоял только с сашиной помощью.
     - Пустяки, - сказал он.
     Но нога, видимо,  была  все-таки  повреждена,  потому  что  следующие
несколько шагов он смог пройти только опираясь на Сашу.
     - Пожалуй, мне лучше ненадолго присесть, -  сказал  Петр,  коротко  и
тяжело дыша. - Для человека в моем  положении,  я  прошел  изрядный  путь.
Жаль, что приходится задержаться.

     Саша надергал остатков сорной травы и  привычно,  как  делает  конюх,
подбирая сено с сырой земли, выбрал из нее ту,  что  была  посуше.  Теперь
Петр лежал на подстилке около  зарослей  колючего  кустарника  с  густыми,
плотно переплетенными ветками. Вторую охапку сухой травы  мальчик  положил
сверху, закончив сооружать единственное доступное по сезону убежище.
     У них не было ни одеяла, ни теплой одежды. Петр был в одной  рубашке,
а Саша в самом легком кафтане. Он продолжал упрекать себя за  то,  что  не
успел захватить попону или какую-нибудь подходящую одежду.  Ему  следовало
думать об этом, а не только о том, как бежать, сломя голову, со двора.
     Или, к примеру, он мог бы вспомнить и о еде, которая вполне могла  бы
разместиться у него в карманах... если бы Петр еще раньше взял да и сказал
ему: "Давай, убежим отсюда, раз и навсегда..."
     Теперь, когда они перестали двигаться, Петр может замерзнуть:  ночной
холод вместе с ветром доберется до них,  а  одеяло  из  сухой  травы  было
единственным, что Саша мог придумать.
     - Ты добрый малый,  -  сказал  Петр,  постукивая  зубами.  -  Хороший
парень... У тебя гораздо больше чуткости, чем у  Дмитрия,  и  вряд  ли  он
когда-нибудь обретет ее...
     Саша продолжал дергать траву, до тех пор, пока ему  не  стало  жарко,
пока он не содрал кожу на руках, и, в конце концов, соорудил  около  Петра
небольшой стог, похожий скорее  на  маленький  крепостной  вал.  Затем  он
улегся рядом и навалил всю эту гору сухой травы сверху на них обоих.
     Теперь, по крайней мере, он ощущал слабое тепло.  Он  устроил  внутри
нечто, похожее на нору, расстегнул кафтан и придвинулся, как можно ближе к
замерзавшему Петру.
     - Пожелай, чтобы завтра  был  теплый  день,  -  пробормотал  Петр.  -
Пожелай нам лошадь, а лучше сразу две, когда дойдет до этого  очередь,  да
не забудь про царскую коляску.
     - Лучше я пожелаю, чтобы ты был жив, - сказал Саша,  стараясь,  чтобы
это его желание исполнилось как никакое другое.
     Он пытался не дрожать, ощущая рядом с собой холодный  бок  Петра.  Но
дрожь, которую он с трудом удерживал, была не от холода, а от страха.
     - Хорошо, - сказал Петр. Дрожь, охватившая и его, понемногу  стихала.
- Но я буду рад, если ты не забудешь при этом кое-какие детали.
     А спустя еще некоторое время, добавил, все еще слегка подрагивая:
     - Не забудь все-таки пожелание про  лошадей:  постарайся,  чтобы  обе
были быстрыми, если найдешь  время,  и  запомни,  что  мне  всегда  больше
нравились черные.

                                    5

     - Так-таки нет лошадей, - посетовал Петр, просыпаясь утром. В воздухе
попахивало морозцем, как тут же успел заметить Саша, а в такое время лучше
всего было бы оставаться в их относительно  теплом  укрытии.  Но  опасения
возможной погони и  острые  насмешки  Петра  портили  все  впечатление  об
отдыхе.
     - Ни лошади, ни нового кафтана, ни кареты, - сказал Петр. - А  я  еще
ожидал, что к завтраку пожалует сам царь. А может быть, к  ужину,  как  ты
думаешь?
     Саша вскочил, вытряхнул остатки  засохшей  травы  из  своих  волос  и
почувствовал, как самые мелкие из них провалились за ворот.
     - Да, я вижу, что чувства юмора у тебя нет, - продолжал Петр.
     Любой мог бы разозлиться на Петра,  если  бы  в  этот  момент  он  не
попытался подняться и, покачнувшись, ухватился рукой за ветки  кустарника,
покрытые острыми шипами. Саша даже  поморщился,  внутренне  содрогнувшись,
когда тот разодрал о колючки  ладонь.  Он  опустил  руку  вниз,  стряхивая
кровь, затем обсосал рану и поднял руку вверх. Кровь все еще сочилась.
     - Ты, случаем, не делаешь заговоры от малых ран? - спросил он.
     - Нет, - печально произнес Саша, и начал помогать ему подниматься.  -
Но мне очень хотелось бы.

     Прошло еще некоторое время, прежде чем они двинулись  в  путь.  Холод
по-прежнему  стоял  в  воздухе,  но  при  их  безодежности  он  же  и  был
единственным помощником: разогнать его они могли только быстрой ходьбой. И
все время мальчик старался помогать Петру.
     - Становится немного лучше, - проговорил наконец Петр, когда движение
и тепло от поднявшегося солнца разогрели его спину. С  этого  момента  его
мысли оживились и  голова  понемногу  начала  работать.  Он  прежде  всего
подумал о том, что мальчик все утро выглядел тихим и печальным. - Не вешай
голову, - сказал он. - Теперь мы уже далеко и  от  города,  и  от  большой
дороги. Мы пересечем ее снова, в конце концов, но уже в таком  месте,  где
нас не будут искать...
     - Но в какой же город мы идем? Куда приведет нас эта дорога? Разве ты
никогда не слышал, что говорят люди  о  дороге,  ведущей  на  восток?  Эта
дорога ведет к Старой речке, и большинство опасается ходить по ней.  Здесь
ходят только беглецы и разбойники...
     - А мы кто такие, как ты думаешь?
     - Но...  -  начал  было  Саша  с  выражением  страданья  во  взгляде.
Казалось, что он все еще раздумывает над этим.
     - Но? - повторил Петр, а поскольку Саша продолжал молчать,  закончил:
- Вдоль берега реки мы пойдем на юг. Там наверняка должна быть дорога, или
сможем использовать реку: попробуем построить  лодку  или  что-то  в  этом
роде. Река течет прямо к морю, и мы  сможем  попасть  в  Киев,  где  много
богатых людей.
     Саша устало тащился рядом с ним, обхватив себя руками, и выглядел при
этом очень сосредоточенным.
     - Что ты такой серьезный? - спросил Петр.
     Однако ответа не последовало. Тогда Петр похлопал его по плечу.
     - Все будет хорошо, парень, вот увидишь.
     Мальчик по-прежнему оставался безмолвным. Тогда Петр легонько  потряс
его.
     - Нет никаких желаний?
     - Нет, - сказал Саша вялым голосом.
     - И нет лошади?
     - Нет.
     - Ты выводишь меня из терпения.
     Вновь последовало лишь одно молчание.
     - Послушай, малый, - Петр с силой сжал плечо мальчика, сдерживая свой
вспыльчивый нрав. - Ты можешь идти, куда хочешь. Если ты хочешь  вернуться
назад, возвращайся. Если ты хочешь идти вперед, иди вперед.  Только,  ради
Бога, сделай что-нибудь по  собственному  разумению.  Если  ты  не  хочешь
больше слышать про лошадей, то так и скажи: "Закрой свой рот, Петр Ильич".
Попробуй, это пойдет лишь на пользу твоей смелости.
     Саша отвернулся, но Петр продолжал удерживать его.
     - Скажи, скажи это, парень!
     - Я больше не хочу слышать о лошадях!
     Петр выпустил его.
     - А теперь я хочу попросить у тебя  прощенья.  Он  попытался  сделать
поклон прямо по ходу движения, снимая  воображаемую  шапку.  Но  это  было
явной ошибкой: лишние движения вызывали боль.
     Некоторое время они шли молча.
     - Твой дядя грабитель, - неожиданно сказал  Петр.  -  Я  распутник  и
транжира, игрок, обманщик  и,  время  от  времени,  даже  проявляю  дурной
характер, но я клянусь тебе,  что  я  никогда  не  был  грабителем,  а  ты
пытаешься обвинить меня в этом. Посмотри мне в глаза, малый!
     Саша поднял глаза и остановился, испуганный, словно кролик.
     - Так, хорошо, - сказал Петр. - Теперь скажи еще раз про лошадей.
     - Я больше не хочу говорить о лошадях, Петр Ильич!
     - Тогда прими мои глубокие извинения, сударь.
     Саша выглядел так, будто был напуган ощущениями того,  что  сходит  с
ума, но продолжал смотреть на своего спутника.
     - Ты имеешь на это полное  право,  -  сказал  Петр,  и  заметил,  что
медленно-медленно, едва заметно с лица мальчика начала сходить  угрюмость.
- Тогда идем дальше. Считай, что ты  получил  мои  извинения,  и  тебе  не
следует быть таким хмурым.
     - Почему же не следует? У нас нет одеял, нет  никакой  еды,  а  слуги
закона хотят убить нас...
     - Тогда чего же еще нам опасаться? Что еще может случиться с нами?  Я
думаю, что теперь нам может стать только лучше. Если только ты  пожелаешь,
то... мы можем получить даже ужин...
     - Закрой рот насчет ужина, Петр Ильич!
     Петр рассмеялся. Мальчик сердито смотрел  на  него,  а  он  продолжал
смеяться, пока ему не стало плохо, и он схватился за свой бок.
     - Остановись! - закричал Саша.
     Не оставалось ничего больше делать, как пожать плечами и  отправиться
дальше. Петр шел и все время покачивал головой.
     - Прости меня, - сказал Саша, догоняя его.
     - Считай, что я уже простил, - сказал Петр не очень любезно.
     - Я не сумасшедший, - сказал Саша.
     - Конечно, нет. В том-то все и дело, парень.
     - Я не могу быть сумасшедшим, - сказал Саша. - Разве  ты  не  видишь,
что я просто не могу! Я не могу...
     - И все потому, что твои желания сбываются, - сказал Петр с некоторой
неприязнью. - Бог мой, да забудь  ты  весь  этот  вздор...  Или,  в  конце
концов, с помощью твоих заклинаний достань нам лошадей.
     Наступила неожиданная пауза, и казалось, что тишину не нарушает  даже
дыханье.
     - А в тех случаях, когда  ты  боишься  потерять  выдержку,  парень...
тогда смейся. Неужели это так трудно сделать?
     Раздался еще один короткий вздох, а затем последовала слабая  попытка
рассмеяться.
     - Тебе нужно попрактиковаться еще, - сказал Петр.

     Саша подумал о том, что сейчас стояла та самая наихудшая пора,  когда
земля еще не ожила, остававшиеся в зиму ягоды  и  семена  уже  исчезли,  а
новые были еще в почках, клубни же были все  выкопаны,  насекомые  еще  не
вывелись из яиц, и все это означало, что даже мыши в  небольшом  городском
саду, рядом с трактиром, не смогли бы найти сносного пропитания, не говоря
уже о двух дрожащих от холода путниках,  заброшенных  в  эту  пустыню.  Но
когда-то здесь, видимо, было посеяно зерно, потому что  кое-где  виднелись
высохшие колоски явно одичавших  со  временем  хлебных  злаков.  Возможно,
несколько лет назад здесь были возделываемые поля, или зерно занесло  сюда
случайно, с полей, расположенных ближе  к  Воджводу.  Саша  не  мог  этого
знать. Но, так или иначе, они могли собрать оставшиеся в  густой  засохшей
траве колосья, особенно около камней, где они лучше сохранились  во  время
зимы. В зарослях кустарника сохранилось немного сморщенных засохших  ягод,
которые или не сумели достать птицы, или это были  ядовитые  ягоды,  чего,
разумеется, ни Саша, ни Петр не знали.
     Петр уже не говорил: "А ну, пожелай, чтобы у нас появилась порядочная
еда". Саша и сам изо всех сил хотел, чтобы именно так и случилось, чтобы у
них была еда и они чувствовали себя безопасно и их не настигла погоня,  но
он даже не представлял себе, куда могут завести подобные  желания  в  этом
диком месте. Он продолжал думать о разбойниках  и  безнадежно  пытался  не
вспоминать о своей, оставшейся теперь так далеко, постели, и о кухне,  где
хозяйничала тетка Иленка, или о чем-нибудь еще, что  было  гораздо  больше
того, что они хотели получить сейчас.
     Но  другой  пищи,  кроме  зерна,  которое  Саша  собрал  с  одичавших
колосьев, у них не было, а впереди, куда  они  шли,  начинала  подниматься
полоса леса, которая  прошлой  ночью  была  значительно  левее,  а  теперь
закрывала уже почти весь горизонт.  Она  становилась  все  более  и  более
отчетливой, по мере того как они шли по дороге.
     Саша был абсолютно уверен,  что  в  лесу  должны  быть  разбойники  и
страшилища. Об этом рассказывали путники, нередко заходившие в  "Петушок".
Они говорили о лесных бесах и чудищах, которые  хватают  и  тащат  в  чащу
всех, кто попадается им на лесных дорогах,  о  дьявольских  лесных  духах,
которые запутывают лесные тропинки, чтобы  человек  заблудился  в  лесу  и
достался привидениям или диким зверям. Он  попытался  было  заикнуться  об
этом Петру, но тот назвал все эти рассказы бабушкиными  сказками,  и,  как
делал всегда, лишь посмеялся над этим.
     Но Саша продолжал и после этого держать все свои страхи при себе.  Он
никогда еще не видел леса, но знал, насколько там могло быть опасно, и  от
одного этого возникающее перед ним темное пространство  постепенно  теряло
свою  привлекательность,  особенно  когда  он  увидел  опустошенные  зимой
безжизненные луговины.
     Возможно, что под тенью деревьев сохранилось еще достаточно снега. Он
был почти уверен в этом. Наверняка  за  зиму  там  были  нанесены  большие
сугробы и до сих пор стоял сильный холод. Тонкая одежда едва-едва  спасала
их, лишь когда не было ветра и когда солнце грело их спины.
     - Мне кажется, что нам пора остановиться, - сказал мальчик, глядя  на
Петра, как только день еще начал клониться к вечеру, - и отдохнуть. Нам не
следует входить в лес, пока не наступит утро. А пока я  могу  собрать  еще
немного зерна - нам не повредит, если оно будет у нас в карманах, когда мы
окажемся там. И еще я приготовлю постель.
     Они были на вершине покрытого  кустарником  склона,  где  дорога  уже
почти полностью заросла, а внизу начинались луговины, граничащие с  лесом.
Петр  остановился  и  огляделся  кругом,  опираясь  на  меч,  который   он
использовал теперь как дорожный посох.
     - Ты сообразительный малый, - сказал он, переводя дух. - Да,  я  тоже
думаю, что это очень благоразумно.
     В зарослях кустарника  и  густо  переплетенных  остатках  травы  Саша
надеялся набрать колосьев, которые составили бы их  ужин,  после  которого
они могли рассчитывать на относительно безопасный ночлег.
     Кроме надвигающихся сумерек, которые незаметно подступали, пока  Саша
заготовлял солому и сухую траву, используя для этого меч,  его  беспокоили
звуки, раздававшиеся вдалеке, и которые напоминали ему конский топот. Он с
опаской посматривал в ту сторону, поддаваясь тревоге.
     Вот звуки раздались снова, сопровождаемые вспышками света, озарявшими
все северо-западное пространство  неба  и  растянувшиеся  вдоль  горизонта
холмы.

     Солома  и  засохшая  трава,  как  часто  повторял   Саша,   была   их
единственной защитой от непогоды. Они набрали ее достаточно, хотя она была
мокрая и  наполовину  гнилая,  и  теперь  Петр  сидел,  укрывшись  сашиным
кафтаном и стуча зубами  от  холода,  привязывал  стебли  соломы  к  самым
толстым веткам кустарника, стараясь делать все так, как показал ему  Саша.
Получалось нечто, похожее на достаточно прочную соломенную крышу, как  уже
мог видеть Петр, когда они пригнули ветки к земле и те образовали  как  бы
деревянную решетку, устланную соломой. Конечно, в ней было  еще  множество
щелей, от которых можно было бы избавиться, если бы на ветках были листья.
Гром грохотал уже вовсю, а они все продолжали свою работу, увязывая охапку
за охапкой, ряд за рядом, а Саша рубил новые охапки и  затаскивал  их  под
навес, устраивая постель из сухой травы и подкладывая в изголовье побольше
соломы.
     - Ты очень находчив, - проговорил  Петр,  стуча  зубами,  когда  Саша
присоединился к нему под наскоро изготовленную крышу. -  Я  хочу  сказать,
мой дорогой, что не знаю ни одного знатного господина в Воджводе, которого
предпочел бы вместо тебя.
     - Я должен был бы захватить одежду, - сказал Саша и вздрогнул,  когда
очередной удар грома обрушился где-то совсем  рядом.  Его  руки  побелели,
пока он вязал узлы из  скрученной  засохшей  травы.  Последовал  еще  один
оглушительный  треск,  молния  осветила  все   вокруг   с   неестественной
четкостью, разрывая сгущающийся мрак. - Прости меня, Петр Ильич.
     - Нам обоим нужно было спешить в тот момент. А если бы у нас  и  была
одежда, то ночью она все равно бы промокла.
     Новый раскат потряс окрестности.
     - Я приношу одни несчастья!
     - Прошлой ночью, насколько я помню, рядом со мной был "колдун"...
     Саша нахмурился и сердито посмотрел, услышав очередную насмешку.
     - Может быть,  мои  желания  сбываются  тогда,  когда  дело  касается
каких-нибудь неприятностей, может быть, на мне лежит  проклятье,  и  может
быть поэтому меня опасаются даже колдуны.
     - Опасаются... колдуны?
     - Мой дядя водил меня к  ним,  вскоре  после  того,  как  умерли  мои
родители. Он спрашивал у  них,  могу  ли  я  оказаться  колдуном,  но  они
сказали, что нет. Они не  нашли  во  мне  ничего  "колдовского",  но  лишь
заметили, что я родился в плохой день.
     - Но ведь это все чепуха.
     - Я думаю, что они-то должны знать.
     Грохот и вспышки не прекращались, и Саша поминутно вздрагивал.
     - Они были просто ряжеными мошенниками, все, без исключения.
     - Я этого не знаю.
     - Но зато я знаю. Люди, приносящие несчастье, и  колдуны  -  все  они
лишь обманщики. Ты рассказываешь колдуну о своих несчастьях и  спрашиваешь
его, что делать, и он говорит тебе,  а  потом  продает  все  эти  сведения
другому посетителю, скорее всего, твоему сопернику.
     - Веришь ли ты вообще во что-нибудь?
     - Я верю в самого себя. А вот лучше скажи мне: если эти  колдуны  так
могущественны, то почему они не могут разбогатеть?
     Это на какой-то момент озадачило мальчика. Он собрал очередную охапку
соломы, затем сказал:
     - Есть колдуны, а есть колдуны настоящие.
     - И только потому, что ты веришь в них?
     - Я знаю, что они есть.
     - Но я, к примеру, знаю, что  молоко  в  конюшне  выпивает  кошка,  и
поэтому я верю в кошку, парень.
     - Не говори так. - Мальчик сделал какой-то непонятный знак, кулаком и
большим пальцем. - Полевик оставит нас без зерна, мы  не  должны  говорить
так.
     - Полевик... - повторил Петр.
     -  Да,  полевик.  Мы  должны  оставлять  ему  что-нибудь,  мы  должны
задобрить его. Ведь у нас и без того хватает несчастий.
     - Может быть, ты просто боишься, а, малый?
     Саша не открывал рта.  Он  пытался  завязать  узел,  когда  раздались
очередные угрожающие раскаты грома.
     - Это еще терпимо, - сказал Петр. - Видимо, подошла большая  туча,  а
мы совсем маленькие перед ней. Я думаю, тебе не удастся поднять ее повыше,
и я не думаю, что ты сможешь отогнать ее назад... Вот ведь в  чем  состоит
по-настоящему опасная мысль, не так ли? Вот что мы имеем: этой туче на нас
наплевать, мы уже и без того замерзли и ничего не ели со вчерашнего дня, а
ты на самом деле уверен, что можешь только пожелать, и  она  пройдет  мимо
нас стороной. Так давай же, попробуй.
     - Не шути так! Не забывай, что у нее есть молнии!
     - Так, может быть, пожелаем, чтобы и молния убралась подальше от нас?
Попросим Отца Небесного.
     - Не говори так.
     -  Ну  хорошо,  хорошо.  Тогда  просто,  скажем,   старого-престарого
старичка. - Петр обратил свой взгляд к небу, которое проглядывалось сквозь
раскачивающиеся на холодном ветру стебли сухой травы. - Слышишь  меня?  Ну
тогда сделай что-нибудь ужасное! Можешь даже попытаться убить меня!  Может
быть, тебе повезет больше, чем старику Юришеву!  Но  только,  прошу  тебя,
пожалей мальчика, он очень добр к тебе!
     - Петр! Закрой рот!
     Как-никак, а это было все-таки хоть  маленькое  развлечение.  Боль  в
боку была очень сильной, ветер становился ледяным, и руки его дрожали. Но,
тем не менее, он сказал:
     - Бьюсь об заклад на твой завтрак, что молния не ударит в нас.
     Гром расколол небо прямо над их головой. Саша подпрыгнул на месте.
     То же произошло и с Петром.

     А когда начался дождь, и небо продолжало громыхать прямо над ними,  и
им ничего не оставалось, как поглубже забраться в свое убежище, Петр начал
думать о том, что он может не дожить до завтрашнего утра, при таком холоде
да еще при просачивающейся сверху воде. Ему было очень тесно  в  небольшом
пространстве, где нельзя было уснуть в таком состоянии.
     Саша спал как теплый комок около него, не давая возможности подвинуть
затекшие колени. Может быть, именно это присутствие уменьшало боль в боку,
поэтому, порываясь два или три раза разбудить мальчика, он так и не сделал
этого: места в их убежище явно не доставало и мальчику просто некуда  было
бы подвинуться. Он надеялся, что от холода рана онемеет,  если  только  он
сможет думать об этом достаточно долго и достаточно упорно.
     Прошло еще много-много времени, прежде чем солнце вновь вернулось  на
небо.

     - Просыпайся, -  сказал  он,  едва  ли  не  из  всех  сил  встряхивая
мальчика. - Просыпайся, черт побери. - А когда, наконец, признаки сознания
появились на детском лице, добавил: - Видишь, мы все-таки  живы.  Старичок
оставил нас в покое.
     - Прекрати это! - сказал Саша.
     - Поднимайся, - сказал Петр. Его глаза были влажными от боли в боку и
одновременно от надежды, что она может вот-вот стихнуть. - Поднимайся.  Ты
ведь должен мне завтрак.
     Саша встал на ноги и тут же поднял вверх промокшую соломенную  крышу,
обдавая их градом мелких камней и водяными брызгами. Однако Петр  все  еще
продолжал лежать, пытаясь привести в чувство свои затекшие за ночь ноги, и
прошло еще некоторое время, прежде, чем он нашел силы подняться, используя
для этого свой меч  и  камень,  оказавшийся  недалеко  от  него,  с  левой
стороны. И наконец, с помощью Саши, который, видимо,  неосторожно  ухватил
его, он окончательно встал на ноги, издав слабое рычанье.
     - Прости, - сказал Саша.
     Петр кивнул. Из-за тяжелого дыханья он не мог произнести ни слова.
     Затем последовал единственный доступный завтрак, состоящий из  горсти
зерна. Его руки все еще так дрожали, что он едва мог поднести их ко рту, а
подрагивающие зубы с трудом разгрызали жесткие зерна. Он просто заталкивал
их за щеку, чтобы потом, в течение  долгих  часов,  попытаться  что-нибудь
сделать с ними, еще не уверенный в том, что в его жизни достанет на это.
     - Ты не должен говорить подобных вещей о Боге на небе, - сказал Саша,
когда они отправились в путь. -  Ты  должен  попросить  у  него  прощенья.
Пожалуйста, прошу тебя.
     - О чем? - удивленно спросил Петр. - За то, что он не прибил нас?
     - Не забывай, что сейчас мы идем в лес. Там наверняка есть  лешие,  и
только Бог знает, что еще. Не следует обижать эти существа! Пожалуйста!
     - Это просто какая-то бессмыслица, - сказал Петр, но в его голосе  не
было слышно прежнего задора. - Ведь, в конце концов, у меня  есть  колдун,
который помогает мне. Почему, спрашивается, я должен беспокоиться в  таком
случае?
     - Не делай этого, Петр Ильич!
     - Тогда отправляйся  в  Воджвод.  Можешь  сказать  им,  что  я  самый
нечестивый из дураков, можешь сказать им, что я  похитил  тебя,  а  лесной
дьявол расправился со мной, и тебе удалось убежать. Мне все равно, что  ты
скажешь, но я не хочу выслушивать твою болтовню, парень!
     Петр не был расположен, и это было несомненно, к шуткам. Он попытался
медленно спуститься по склону, помогая  себе  мечом  как  опорой,  и  было
видно, как подрагивают от холода или от слабости его колени.  Саша,  дрожа
от волненья, спускался рядом с ним. Каждый неверный  шаг  или  неожиданный
толчок беспокоили его  рану,  мальчик  заметил  это  особенно  сегодняшним
утром, и он ругался всякий раз, когда боль резко усиливалась.
     - Ну, пожалуйста, потерпи, - говорил Саша, стараясь, как только  мог,
поддерживать его.
     В какой-то момент Петр даже попытался идти чуть  быстрее,  и  тут  же
поскользнулся на грязи, но, благодаря, может  быть,  Богу,  мальчик  успел
подхватить его. Петр должен был сказать спасибо и  мальчику,  который  был
постоянно так искренне и глубоко добродушен,  несмотря  на  все  остальные
слабости. Петр стоял некоторое время, держась за него, и наконец  похлопал
его по плечу, коротко рассмеялся и сказал, часто и тяжело дыша:
     - Все хорошо, парень. Видишь, мы не упали.
     - Да, - сказал Саша. - Обопрись на меня.
     Ему ничего не оставалось,  как  переложить  часть  своей  тяжести  на
мальчика, пока они  спускались  до  конца  склона,  где  он  наконец  смог
перевести дыханье. В воздухе немного потеплело, хотя они еще и чувствовали
холод от промокшей одежды.
     - Отвратительное место, - сказал Петр, вглядываясь в стену  деревьев,
прореженных густым кустарником. Она закрывала все пространство впереди них
и безжизненной серой массой тянулась и вдоль их пути.
     Саша молчал.
     - Ведь ты знаешь, - сказал Петр, - что Воджвод никуда не исчез  и  ты
все еще можешь вернуться туда, малый. Ведь ты не сделал ничего  страшного,
и  ты  можешь  всегда  наврать  им  что  угодно.  Ведь  не  должен  же  ты
рассказывать о том, что помогал мне...
     Саша покачал головой, заранее отрицая его предложение.
     - Ну хорошо, - продолжал Петр, начиная  нервничать,  -  здесь  должно
быть недалеко до реки, будем надеяться на это.
     Саша же, согнувшись пониже,  взял  немного  зерна  из  их  запасов  и
насыпал его на придорожный камень.
     - Полевик, - сказал он. - Мы уходим,  и  спасибо  тебе.  -  Затем  он
поднялся и бросил небольшую горсть зерна в лесную чащу.  -  Лес,  лес,  мы
только пройдем через тебя, и от нас не будет никакой беды.
     Петр только покачивал головой. Может быть, подумал  он,  единственным
благоприятным выходом для них будет позаимствовать пищу у  здешних  белок.
Но он все-таки прибавил к сашиной  горсти  и  несколько  зерен  из  своего
кармана, чтобы порадовать мальчика, а затем бросил еще два или три в серую
лесную стену, и громко сказал, чувствуя себя едва ли не последим дураком:
     - Лес, лес. Перед тобой двое, безнадежно спасающихся от закона! Мы не
причиним тебе вреда, поэтому и ты будь добр к нам и позволь нам  безопасно
добраться до реки!
     Ветер переменился. Он теперь дул  со  стороны  леса,  и  поэтому  был
заметно холоднее, чем со стороны лугов.
     - Пока что хорошего мало, -  продолжал  Петр,  сдерживая  дыханье  от
внезапной волны холодного воздуха. Он захромал вперед, приговаривая: - Ну,
берегись, черти!
     - Не шути, - сказал Саша. - Пожалуйста, не шути Петр Ильич. Разве  ты
не знаешь, что рассказывают? Леса очень опасны, если ты будешь совать  нос
в их дела.
     - Я ничего не знаю об этом, и я не хочу беспокоиться  из-за  подобных
сказок. Они приносят лишь один вред.
     - Есть, например, лешие, у которых ноги вывернуты задом наперед, и мы
не должны ступать по их следам, чтобы не  заблудиться.  А  есть  лесовики,
которые будут привлекать тебя своим пением, а ты будешь  идти  и  идти  за
ними...
     - Мы будем придерживаться дороги,  -  сказал  Петр,  поглаживая  свои
скулы. - И ничего не будем трогать. Мы будем разговаривать очень вежливо и
с чертями, и с лешими, будем продолжать идти вперед и  не  будем  обращать
никакого внимания на  певчих,  которые  могут  оказаться  на  деревьях,  и
которые должны явно походить на здешних птиц, если они  только  водятся  в
этом лесу.
     - Олени, должно быть, съели здесь все зерно, - сказал Саша.
     - Они наверняка не сделали этого, к моей радости.
     - Если только всех оленей не переловили волки.
     - Послушай, малый... - начал было Петр, но  тут  же  попытался  найти
более  подходящие  слова.  -  Тогда  эти  волки  должны  быть   сыты,   и,
следовательно, мы будем в безопасности. Постарайся быть  повеселее,  а  то
так ты накличешь на нас беду.
     - Я-то нет, - воскликнул Саша с негодованием. - Я-то нет, Петр Ильич,
а вот ты, накличешь.
     - Ну, хорошо, хорошо. Но ведь все-таки я не  колдун,  и  какое  тогда
значение имеют мои слова?
     Саша с большой опаской взглянул на него,  словно  не  доверяя  этому,
последнему доводу.
     - Запомни, что нет ничего другого, кроме  удачи,  -  продолжал  Петр,
излагая преимущество собственных  взглядов  на  вещи,  -  которая  бывает,
например, в игре. И я сомневаюсь, что Отцу Небесному нужна твоя  помощь  в
его собственных делах.
     Саша застыл на мгновенье с открытым ртом, затем быстро закрыл его,  и
после этого долгое время путники шли молча.
     Иногда человек может стесняться самого  себя  и  поэтому  может  быть
замкнутым, но этот  мальчик  был  так  чистосердечен...  Он  действительно
относился к той породе людей, которые без оглядки могут пожертвовать собой
ради себе подобных. Обычно он и сам во время игры  или  забавы  радовался,
найдя кого-нибудь, столь же легковерного, как и  Саша.  Но  тот  не  терял
своей благожелательности, сколько бы Петр ни наблюдал  за  ним.  Возможно,
что мальчик попросту был более твердым, чтобы  так  просто  расстаться  со
своими  представлениями  об  окружающем,  чем  кто-либо  другой,   с   кем
доводилось Петру сталкиваться в жизни. И это, может быть, и  было  главной
причиной того, что Петр потратил много времени, раздумывая  над  тем,  что
всем качествам Саши Васильевича можно дать лишь самую высокую  цену,  если
рассматривать его с точки зрения определенной пользы  (поскольку  в  такой
ценности была скрыта мораль подлеца, Петр очень точно постарался  провести
границы, до которых он был намерен  использовать  его).  Кроме  того,  ему
казалось, что мальчику нужен воспитатель и защитник,  роль  которого  Петр
благородно решил взять на себя, по крайней мере, чтобы при случае удержать
его от самоубийства.
     Но сегодняшним утром он пересмотрел  все  свои  соображения.  Мальчик
определенно имел острый ум, он мог распознать негодяя, когда столкнулся бы
с одним из них. И теперь, без  всякого  сомнения,  даже  если  бы  Саша  и
вернулся назад в "Петушок", он должен был бы знать, что его дорогие дядя и
тетя были самыми настоящими подлецами. Но он отбросил все это в сторону  и
сделал, казалось, самый неожиданный выбор  из  целого  клубка  собственных
перепутанных мыслей: решил определить  себя  покровителем,  и  Петр  Ильич
Кочевиков оказался как  раз  тем  самым  дураком,  за  которым  был  нужен
присмотр.
     Петр с большим трудом мог понять, как это случилось с ним, и  у  него
возникла очень нерадостная мысль, что возможно ему придется испить  полную
чашу этой заботы, и кроме того, вполне могло  быть,  что  мальчик  имел  в
голове какой-то собственный гнусный план...
     Если  только  исключить  то  обстоятельство,   что   он   был   очень
чистосердечен.
     Это и смущало и соблазняло  одновременно...  Обдумывая  происходящее,
Петр Ильич припомнил объяснения, которые делал на этот счет его  отец.  Он
утверждал, что на земле есть лишь два сорта людей, одни из  которых  живут
только умом, а другие всегда полагаются всего лишь на удачу.  Следуя  этим
советам, он постепенно убедился,  что  удача  хороша  только  при  наличии
явного обмана, например, как при игре в кости, залитые свинцом...
     Тем временем, боль в  боку  не  прекращалась,  и,  скорее  всего,  от
воспоминаний, начала болеть еще и голова. Ведь надо же было  вообразить  в
молодые годы, что верные друзья могут сделать его богатым и счастливым,  а
пока эта дурь закончилась, он оказался в  самом  худшем  положении,  какое
можно было вообразить, и Саша был абсолютно прав, жалея его.  А  еще  этот
необычайный дурак вбил себе в голову, что он настолько неотразим,  что  ни
одна женщина не может думать ни о чем больше, как только о нем.
     В общем-то было видно, что Саша Васильевич не так сильно и нуждался в
нем, но по-прежнему был очень чутким и внимательным, и упорство, с которым
он проявлял свою заботу и которое можно было принять в равной  мере  и  за
глупость, и за злодейство, хотя ни то, ни другое никак не сочетались с его
знанием определенных вещей, с одной  стороны,  и  с  мягкосердечностью,  с
другой.
     В конце концов, он устал думать обо всем  этом,  утомленный  тяжелыми
ударами в голове и приступами острой боли в боку, едва ли  не  при  каждом
шаге. Возможно, что он случайно столкнулся с таким не  по  годам  развитым
малым, который каким-то внутренним чувством уловил, что он должен по  мере
сил защищать этого  мерзавца  и  игрока  (с  чем  он,  может  быть,  и  не
достаточно хорошо справлялся, но это можно пока оставить в стороне),  или,
что еще более невероятно, с бедным парнем, который был  так  захвачен  его
нравом и образом жизни, что не нашел ничего лучше,  как  просто  посчитать
его за господина, которому он должен был помогать.
     "Я думаю, что ты ошибаешься на мой счет", должен был бы сказать Петр,
будучи полным дураком. "Ты должно быть ошибаешься во мне, принимая меня за
порядочного человека, Саша Васильевич".
     Это было бы так, если исключить то, что мальчик мог, на  самом  деле,
видеть, что я из себя представляю. Ведь вряд ли бы мы  встретились  с  ним
при лучших обстоятельствах.
     "...И почему, собственно говоря, нужно быть дураком?" Петр  продолжал
размышлять, пока они шли, нагибаясь под сухими бьющими по  глазам  ветками
деревьев. "Обдумай свое поведение, Петр Кочевиков! Если  мальчик  хотя  бы
наполовину не в своем уме, так подари ему ощущение народного волшебства  и
не мучай его правдой жизни. Он лучше всяких нормальных  людей  знает,  как
ему поступить.
     ...И когда-то, как только мы минуем весь этот  путь,  и  может  быть,
доберемся до Киева, где вокруг будут воспитанные  и  культурные  люди,  я,
возможно, научу его защищаться.
     ...По крайней мере от других, менее щепетильных негодяев".

     Утреннее  солнце  по-весеннему  грело  их,  но   к   полудню   дорога
значительно углубилась в лес, где еще виднелись остатки зимних сугробов, а
ветки густо нависали вдоль всего их пути, буквально смыкаясь между  собой,
и день постепенно превращался в сумерки.
     - Поешь, - настаивал Саша, когда  они  остановились  отдохнуть  около
поваленного дерева, где было небольшое пространство, освещенное солнцем, и
где они набрали немного воды из маленького ручья, чтобы помыть принесенное
с собой зерно. Мальчик отдал Петру большую часть всего, что собрал еще  на
лугу, и, после некоторых раздумий, оценив, насколько холодным  был  ветер,
добавил: - Вот, одень мой кафтан...
     Его, видимо, все больше и  больше  охватывала  тревога  за  Петра,  у
которого стали еще сильнее дрожать руки, кожа  посинела,  а  равнодушие  к
окружающему проявлялось все заметнее и заметнее. Тетка Иленка наверняка бы
сказала в этом случае, что больному человеку для леченья нужна хорошая еда
да теплая постель, а Саша ничем не мог ему помочь, ведь  у  него  не  было
никакой силы произвести ни того, ни другого, да и не  предвиделось.  Он  с
внутренней тоской думал о том, что если вспомнить,  как  тетка  Иленка  по
привычке обвиняла Сашу во всем,  что  происходило  в  "Петушке",  то  Петр
действительно имел повод для подобных обвинений: если бы он  не  загадывал
то несчастье, которое кончилось тем, что Михаил попал в лужу, возможно,  и
Петр покинул бы "Петушок" более отдохнувшим, теплее  одетым  и  с  хорошим
запасом еды. Но Петр настойчиво отказывался принимать в расчет все  сашины
промахи, и даже с силой потрепал его по щеке за предложенный кафтан.
     Все это оставляло в душе мальчика странное ощущение, тем  более,  что
Петр, как казалось, и сам отчетливо понимал,  насколько  опасен  для  него
холод, но никогда не попросил бы у него кафтан, и потому Саша  должен  был
еще острее ощущать свою ответственность за все теперешние  обстоятельства,
в которых пребывал Петр Ильич, если под этим подразумевать хотя бы забытые
попоны, которые могли бы сейчас заменить  им  одеяла.  Но  он  никогда  не
обвинял и не ругал Сашу за это.  Все  слова,  что  Петр  сказал  по  этому
поводу, заключали лишь одну или  две  насмешки,  похожие  на  то,  как  он
подшучивал над  собственным  везеньем.  Это  были  почти  дурацкие  шутки,
которые скорее беспокоили, чем обижали. И они беспокоили его именно  из-за
состояния Петра.
     Разумеется, Саша думал, что если он, может быть, виноват в  том,  что
Петр упустил свою удачу, он должен отвечать  и  за  все  то,  что  природа
скрыла от ушей и глаз Петра Ильича, хотя возможно,  что  и  полевик  может
слышать Петра Ильича не намного лучше, чем слышит его сам Петр Ильич, и не
больше, чем Петр Ильич чувствует холод, поселившийся в  этом  лесу,  и  не
больше Петра Ильича понимает те шушуканья, которые часто можно услышать на
кухне "Петушка", и из которых следует, что дорога на восток - гиблое место
для путников.
     - Я слышал, - заговорил  Саша,  когда  они  отдыхали  у  подветренной
стороны  поваленного  дерева,  -  я  слышал,  что  на  этой  дороге  часто
попадаются хутора. А еще я слышал, что здесь  были  и  путешественники,  и
города и многое другое, но потом в этих  местах  появились  разбойники,  и
царь велел построить новую дорогу, которая шла прямо  на  юг,  потому  что
ничего не мог поделать с ними...
     - Чего только ты не наслушался, - сказал  Петр  хрипловатым  голосом,
затем опустил руки в холодную воду и чуть  обмыл  свое  лицо,  прежде  чем
гримасничая и покусывая губы все-таки натянул на себя кафтан. - Позволь, я
лучше расскажу тебе про Киев, малый. Там есть дворцы  высотой  с  гору,  а
крыши их отделаны золотом. Ты когда-нибудь слышал про такое? А ближайшая к
городу река течет к Южному теплому морю, где водятся диковинные чудовища.
     - Что это за чудовища?
     - Они похожи на драконов, - сказал Петр.  -  На  драконов,  чьи  зубы
остры, как копья, и расположены по обе стороны рта. Когда они  плачут,  то
из глаз катятся жемчужины.
     - Жемчужины!
     - Так рассказывают.
     - А ты не веришь даже в банника! Как же может дракон  плакать,  чтобы
вместо слез из глаз выпадал жемчуг?
     Саша не должен был бы задавать этого вопроса.  Петр  некоторое  время
раздумывал над этим, и  постепенно  его  веселое  настроение  пропало.  Он
выглядел измученным и бледным.
     - Действительно, -  сказал  он,  переводя  дух  после  попыток  одеть
кафтан. - Насчет драконов и у меня есть сомненья,  это  так.  Но  в  Киеве
живет Великий Князь, и все, что я знаю об этом, истинная правда. Правитель
Киева богат, богаты и его бояре, а богатый народ сорит золотом  направо  и
налево, расставаясь с ним так же легко, как птицы с  перьями.  Вот  что  я
слышал. И все золото, какое  есть,  рано  или  поздно,  попадает  в  Киев.
Поэтому наверняка там должно быть припасено немного для тебя и меня.
     Глаза у Петра даже заблестели, когда он говорил о золоте.  И  он  еще
сказал "тебя и меня", чего Саше ни разу в жизни  не  приходилось  слышать,
сколько бы он ни напрягал память. Услышать вот  это  "тебя  и  меня"  было
гораздо более удивительным и гораздо более желанным по сашиному счету, чем
слушать о драконах, плачущих жемчужинами. Петр сомневался в  существовании
полевика, а Саша, в свою  очередь,  сомневался  в  существовании  Киева  и
отделанных золотом дворцов, но это "тебя  и  меня"  было  для  него  самым
дорогим и реальным, оно было здесь и сейчас.
     Пока они отдыхали, Саша  знал,  что  Петру  было  немного  лучше,  но
постоянно наблюдая за ним, он видел, что настроение его падает...
     - Да, - сказал он, чтобы доставить ему хоть какую-то радость.  -  Да,
мне хотелось бы увидеть все это, и, разумеется, я верю, что Киев  есть  на
самом деле.
     Однако больше всего он верил в то, что  они  были  пропащими  людьми:
ведь если они вернуться назад в Воджвод, то слуги закона повесят Петра, а,
может быть, их обоих, но если они будут продолжать свой путь через  лес  и
не найдут здесь никакой пищи,  то  надежда  на  жизнь  и  с  этой  стороны
исчезнет.
     - Когда мы доберемся  до  Киева...  -  начал  Петр,  как  только  они
отправились в путь. И он рассказал ему о слонах с ногами, обвитыми змеями,
и о сказочной птице Рух, которая несла огромные яйца при дворе  индийского
короля.
     - Это более похоже на правду, чем говорящий банник,  -  сказал  Петр,
подмигивая ему, и тут же зацепился ногой за торчащий  из  земли  корень  и
едва не упал, резко наклонившись в сторону мальчика.
     - Со мной все хорошо, - сказал он, весь побледневший и дрожащий.  Но,
тем не менее, не разрешил Саше взглянуть на  свою  рану.  -  Оставь  ее  в
покое, - сказал он, отмахиваясь от него. - Оставь ее.
     Но бледность с его лица не исчезала, и теперь,  пока  они  шли,  Петр
даже не пытался шутить или рассказывать свои обычные небылицы.

     Постель, которую они приготовили на ночь, на  этот  раз  состояла  из
кучи полусгнивших листьев, которую они сложили около старого бревна.  Даже
вечер был настолько холодным, что в сумеречном  свете  было  заметно,  как
дыхание превращалось в иней. Поэтому Саша и пытался извлечь огонь, из всех
сил натирая палкой кусок сухого дерева, которое использовал как  трут.  Но
он преуспел лишь в том, что разогрелся  сам  да  истер  все  руки,  но  не
получил даже ни одного  завитка  дыма.  Он  подумал,  что,  возможно,  ему
попалось слишком влажное дерево, даже среди того,  что  здесь  можно  было
считать сухим, а возможно, у него ничего не вышло и потому, что в  глубине
собственного сердца он знал, что огонь был тем  единственным  заклинанием,
которого он боялся, что огонь  убил  его  родителей,  что  огонь  был  его
проклятьем и  его  бедой,  и  что  он  страшно  боялся  его,  несмотря  на
безнадежное положение, в котором они сейчас находились.
     - Жаль, но ничего не выходит, - сказал он, тяжело дыша, на  что  Петр
заметил:
     - Остановись, малый. Ведь ты уже в кровь стер себе руки. Так  ты  все
равно ничего не получишь.
     Но по крайней мере он разогрелся, и  ему  хотелось  поделиться  своим
теплом. Они укрылись кафтаном, и Петр предположил, что сегодняшняя ночь не
должна быть столь тяжелой, как предыдущая, а утром  он  будет  чувствовать
себя еще лучше. Возможно, он пробормотал что-то еще, вроде  того,  что  им
следует встать пораньше, когда кругом будет самый холод,  и  остаток  ночи
повести в дороге, а отдыхать позже, когда будет совсем тепло.
     Но перед рассветом было то самое время, когда Петр наконец засыпал, а
кроме того, дорога, по которой им предстояло идти, делала поворот, и  Саше
показалось, что будет слишком глупо сбиться с пути, потеряв таким  образом
последнюю надежду на спасенье.
     Поэтому, на следующее утро, проснувшись с  восходом  солнца,  они  не
сказали друг другу ничего о том, что хотели  отправиться  в  путь  еще  до
рассвета. Петр потратил еще долгое время в  попытках  подняться  на  ноги.
Когда ему наконец удалось  это,  и  он  встал,  весь  покрытый  потом,  то
отметил, что сегодняшнее утро было гораздо теплее, хотя Саша этого явно не
ощущал, наблюдая, как дыханье по-прежнему схватывается морозом, теперь уже
в отблесках рассвета, проникающих через толщу деревьев.
     С  возрастающей  остротой  Саша  чувствовал,  что  их  обстоятельства
подчинены какому-то несчастному року, когда  Петр  вновь  начал  повторять
свои несвязные рассказы о Киеве, о княжеском дворе,  о  слонах,  сказочных
птицах и золоченых крышах, о том, как  его  отец  однажды  видел  Великого
Князя, и как его дед водил караваны на Великий Восток. Но о матери Петр не
упомянул ни разу, и поэтому Саша наконец спросил его:
     - А у тебя была тетка или кто-нибудь еще?
     - Нет, - очень быстро и легко ответил Петр, и Саша почувствовал,  что
он врет. - Они мне были просто не нужны: ведь отец выиграл меня в кости.
     - Но такого не может быть.
     - Ого, - рассмеялся Петр,  но  негромко,  стараясь  не  дышать  очень
глубоко. - Ты, я вижу, уже кое-что знаешь.  Может  быть,  у  тебя  есть  и
девица?
     - Нет.
     - Нет даже на примете?
     - Нет. - Это приводило его в  замешательство  и  заставляло  говорить
какую-то глупость. - Вокруг нас было не так много людей. - Но в это вообще
нельзя было поверить, потому что вокруг "Петушка" было множество  соседей.
- Во всяком случае, очень мало моего возраста, - добавил он.
     - И совсем не было девиц?
     - Нет.
     - А то вот есть Маша, дочка дубильщика...
     Саша чувствовал, что его лицо начинает гореть, и  подумал,  что  Петр
Ильич и его друзья знают наперечет весь город.
     - Или дочка пивовара, - сказал Петр, - Катя. Не знаешь  ее?  Та,  что
всегда в веснушках?
     - Нет, - ответил он с тоской.
     - Никого?
     - Нет, Петр Ильич.
     - И нет ни одной знакомой ведьмочки или колдуньи?
     - Нет, - сказал Саша, на  этот  раз  очень  резко.  -  Какая  девушка
захочет разделить мою судьбу?
     - А, - сказал Петр, неожиданно чуть хмурясь,  словно  все  услышанное
было явной новостью для него. Он слегка подтолкнул Сашу локтем. - Но  если
бы у тебя были бы деньги, ты мог бы иметь сколько угодно  и  проклятий,  и
бородавок, все равно, любой папаша в Воджводе прямо вытолкал  бы  за  тебя
свою дочь. И ни один из них не заметил бы ни одной бородавки.
     Тепло от солнечных  лучей  начинало  разогревать  сашино  лицо,  и  в
какой-то момент он был даже рад, что в лесу столько тени.
     - Девицы же в Киеве, - начал было Петр и вдруг остановился,  опершись
рукой о ствол дерева, и некоторое  время  не  говорил  ни  слова,  а  Саша
беспомощно стоял рядом. - Черт возьми! - наконец  сказал  Петр,  с  трудом
переводя дыхание.
     - Петр, позволь мне взглянуть на твой бок. Дай мне посмотреть, что  я
могу сделать.
     - Не надо! - ответил тот,  сделав  еще  один  вдох  и  добавил  более
спокойно: - Не надо, мне сейчас будет  лучше.  Это  лишь  минутная  острая
боль, она приходит и уходит...
     Саша почувствовал, как к нему внезапно подступает холод, хотя  сейчас
была не ночь, когда все страхи непомерно возрастали, а ясный день,  и  все
шутки Петра были бессильны, чтобы разогнать его.
     - Разреши мне осмотреть повязку, - сказал  он.  -  Петр,  пожалуйста,
прошу тебя.
     - Нет.
     - Ну не будь дураком, разреши мне помочь тебе.
     - Уже все в порядке,  черт  возьми.  Оставь  меня  в  покое!  -  Петр
оттолкнулся от дерева и вновь пошел по дороге,  помогая  себе  мечом,  как
посохом. Это был уже не тот Петр, который досаждал тетке Иленке, разъезжая
по двору и размахивая шапкой. Сейчас  по  дороге  шел  усталый  измученный
человек,  сгорбившийся,  с  опущенными  плечами,  ступающий   медленно   и
неуверенно.
     Саша молил Бога, чтобы Петр Ильич вернул назад свою былую силу, и был
полностью уверен в том, что это очень справедливое желание.
     А может быть, Петр был прав, и он  просто  безобидный  дурак,  потому
что, несмотря на все его старания, тот не стал чувствовать себя  лучше  ни
сразу, ни какое-то время спустя после этого. Единственное, что можно  было
сказать, так это то, что Петр по-прежнему оставался на ногах, медленно, но
передвигал их, и у него пока не было новых приступов острой  боли,  однако
Саша не мог сказать, хорошо это было или плохо.
     Он не смог развести огонь,  он  не  смог  найти  ничего  больше,  чем
застывшую мелкую  рыбешку,  вмерзшую  в  ледяную  кромку  ручья,  и  нашел
несколько ягод, вместо того, чтобы  отыскать  пушную  или  пернатую  дичь,
которая наверняка водилась в этих лесах.
     Все кругом будто вымерло. В такое время  года,  когда  зима  медленно
умирает, но все еще не покидает землю, а весна еще не  обретает  жизнь,  в
таких заброшенных местах выжить могли только призраки, а больные и  старые
должны были умереть: вот так обычно говорили люди в городе. И в  последнюю
ночь, перед тем, как вся природа пробуждалась навстречу  весне,  городские
женщины выходили на улицу  с  распущенными  волосами  и,  развязав  пояса,
копали небольшой ров  около  городской  стены.  При  этом  они  играли  на
волынках и зазывали  Весну.  Мужчины  в  это  время  прятались  по  домам.
Исключение составляли лишь  колдуны,  которые  тоже  принимали  участие  в
обряде и тоже играли на волынках, обращаясь с просьбами к богам  и  добрым
духам, чтобы они отвели от них все несчастья в этом сезоне.
     Так они и шли: Петр в одолженном на время кафтане, который трещал  на
его могучих плечах, и мальчик, прослывший  неудачником.  И  если  было  на
земле самое злополучное место, так оно было именно в этом лесу, в  котором
кроме двух скрывающихся от закона  людей,  и  диких  зверей,  которых  они
смертельно боялись, были только мертвые деревья, мертвые кусты, бесплодная
земля и безжизненные ручьи.
     Может быть, здесь и был лесовик,  но  Саша  пока  не  чувствовал  его
присутствия. Он даже прошлой ночью тайно  выложил  на  старый  сухой  лист
несколько засохших ягод и зерен, и, сдерживая дыханье, тихо  приговаривал,
чтобы не услышал Петр: "Пожалуйста, сделай так, чтобы мы  не  заблудились.
Пожалуйста, сделай так, чтобы Петр не спотыкался, это причиняет ему  боль.
Пожалуйста, приведи нас в какое-нибудь благополучное место".
     Казалось, что подобного умиротворения очень мало для  неосязаемого  и
безмолвного духа, который к тому же,  может  быть,  враждебно  настроен  к
путникам, а может быть и сам нездоров от пребывания в таком лесу.  Поэтому
Саша взял колючку, проколол себе палец и выдавил из него несколько  капель
крови. Он слышал от кого-то, что так частенько делают колдуны.  Он  слышал
страшные вещи про то, как иногда подношение  в  виде  крови  может  только
ухудшить дело, несмотря на то, что там же находились и другие  подношения,
хорошо известные духам.
     - Ради Бога, скажи мне, что ты там делаешь? - спросил его Петр, когда
они остановились  на  отдых  в  защищенном  от  ветра  месте.  Саша  очень
испугался,  что  Петр  может  сказать  что-то,  вызывающее  раздражение  у
невидимых глазу обитателей леса, поэтому с чувством  полной  безнадежности
сказал:
     - Отыскиваю съедобные корешки.
     - Не очень-то похоже, чтобы  ты  что-то  искал,  -  сказал  Петр  без
прежней бодрости в голосе, а, главное, в  тот  самый  момент,  когда  Саша
только что сообразил, что он врет в самый неподходящий момент. А что, если
его услышат злые духи? Что будет тогда с ними в этом лесу?
     "Человек с дурным глазом", подумал он, обвиняя себя во  всех  грехах.
"Ах, Отец Небесный, отведи от нас все несчастья. Петр  никогда  не  обидел
никого, и он не заслужил таких страданий".
     Но Небесный Отец  был,  видимо,  не  из  той  породы  богов,  которые
позволяли часто беспокоить себя, особенно в  тех  случаях,  когда  в  беду
попадали негодяи и беглецы, и  было  бы  слишком  ожидать,  что  он  будет
спасать дурака от его собственной  глупости,  какую  бы  цену  за  это  ни
давали.

                                    6

     Петр в конце концов все-таки уснул, подложив под разболевшуюся голову
руку, и проснулся уже утром,  почувствовав,  как  падавший  сквозь  завесу
деревьев солнечный свет  неожиданно  ослабел,  и  в  лесу  стало  темнеть.
Пробуждение от сна в какой-то момент чуть-чуть приободрило его, пока он не
услышал раскаты грома и не увидел над собой угрожающе темное небо.
     - Черт возьми, - сказал он, снова прикрывая  глаза  и  чувствуя,  как
вновь возвращается утомление и подавленность: ему не  хотелось  двигаться,
не было никакого желания предаваться надеждам и  мечтам.  Киев  был  всего
лишь мечтой, сказочным сном, а такой сон мог стать реальностью только  для
очень удачливых людей. А вся удача Петра Кочевикова  на  сегодняшний  день
состояла из холодной постели на мерзлой земле посреди нескончаемого  леса,
да ожидавшая и его, и мальчика голодная смерть, к  которой  они  неумолимо
приближались после множества самых глупых ошибок.
     Одной из таких ошибок было то, что они  выбрали  именно  эту  дорогу.
Ошибочны были их надежды и ожидания неизвестного, как ошибочно было и  то,
что они не пошли полем,  а  углубились  в  этот  лес.  Уж  лучше  было  бы
повеситься, чем испытать такой конец. На самом деле, лучше.
     Вот уже и капля дождя упала ему на лицо, а за ней другая.
     - Небесный Отец, - в отчаянии произнес Саша, встав на колени, - прошу
тебя, не делай этого.
     - Небесный Отец, видать, выпил лишнего прошлой ночью, и теперь у него
самое скверное расположение  духа.  -  Слова  Петра  оказались  еще  более
грубыми, чем породившие их мысли.
     - Пожалуйста, не говори такое.
     Мальчик, как всегда бывало в таких случаях, сильно испугался.
     Ведь он верил в банников и в лесовиков, и это вселяло  дополнительный
страх перед вероломством изрыгающего гром неба.
     Но он все-таки подошел к Петру, помог ему встать на ноги и  поднял  с
земли меч, который тот по-прежнему использовал как опору в пути.
     Неожиданно, когда они шли под мелким моросящим дождем,  Саша  заметил
кустарник, на котором было много оставшихся на зиму засохших ягод. Он даже
разодрал о колючки руки, пока снимал этот сохранившийся  с  прошлого  года
урожай, и кровь бежала по его пальцам, смешиваясь с каплями дождя.
     - А вот и  завтрак,  -  сказал  Саша,  и  Петр  взял  протянутую  ему
пригоршню сухих ягод и попытался съесть их, но у него запершило  в  горле,
когда он выдавил из них кислый терпкий сок: он явно не испытывал  аппетита
к такому угощению. Сегодняшнее утро ему  показалось  теплым,  несмотря  на
мелкий дождь, который до блеска отмыл ветки деревьев и устроил под  ногами
кашу из размокших гнилых листьев.
     - Возьми кафтан, хотя бы на время, - сказал Петр. - Я уже  разогрелся
от ходьбы.
     Однако мальчик отказался.
     - Мне тоже сейчас тепло, - сказал он, но Петр знал, что он врет.
     Неожиданно  Петр  поскользнулся.  Это,  должно  быть,  причинило  ему
сильную боль, но он удержался на ногах, не подавая виду, испытывая  легкое
головокружение. Он помахал рукой перед сашиным бледным и испуганным лицом,
рассмеялся, поглядывая вверх, и сказал:
     - А  вот  попробуй,  помешай  этому  дождю.  Небесный  Отец  не  смог
добраться до нас с помощью молний, и поэтому он до сих пор не может  унять
своего раздражения. Это очень похоже на поступки богатых людей: они  очень
часто срывают зло подобным образом.
     - Будь осторожен, - умолял Саша, пытаясь взять его за руку,  но  Петр
отмахнулся от него и начал самостоятельно спускаться вниз по склону,  чаще
всего  просто  съезжая  на  ногах.  Он  подыскивал   место,   относительно
защищенное  от  моросящей  влаги,  где  можно  было  бы  остановиться,   и
вглядывался в сетку дождя, постоянно моргая глазами  от  падающих  водяных
капель.
     - Петр!
     - Старче, - обращался тот, тем временем, к небу, пытаясь даже поднять
вверх руку. - Попробуй еще раз! Покажи все, на что ты способен!
     - Петр! - Саша бросился вниз, сам поскользнулся и упал на колени.
     Петр пожимал плечами и разводил в стороны руки.
     - Подумать только, не способен даже на самый плохонький удар! Видимо,
старичок уже расстрелял все свои заряды. Да, видимо он порядочно одряхлел.
Он наверное уже перекидал  и  перебил  все  свои  горшки  и  выбросил  все
обломки, а теперь опустился просто  до  тихой  бессильной  злобы.  -  Петр
покачал головой и наблюдал, как Саша поднимается с колен, а затем пошел по
дороге, которую раскинул перед ними лес. Возможно,  ее  можно  было  и  не
считать дорогой, потому что в любой момент она  могла  навсегда  исчезнуть
среди зарослей дикой травы и безжизненных деревьев. Она скорее походила на
призрачное пространство, на мираж, на сон, подобный тем  снам,  в  которых
беглецам грезился далекий Киев.
     Она  была  так  же  обманчива  и  ложна,  как  надежды  на  обретение
богатства.
     Но дорога была также  опасна  и  обманчива,  как  то  тепло,  которое
помогало Петру переносить дождь, которое старалось  убедить  его,  что  он
может идти, не чувствуя  холода.  Так  он  шел,  пробираясь  сквозь  низко
опущенные ветки,  и  вдруг,  неожиданно  для  себя,  упал,  оказавшись  на
коленях, а мальчик стоял рядом с ним  и  дергал  его  за  руку,  упрашивая
подниматься и идти. Весь этот день отложился в  его  памяти  как  сплошное
море раскачивающихся веток, как  склоны,  сплошь  усыпанные  полусгнившими
листьями, как стена голых безжизненных деревьев,  и  идущий  рядом  с  ним
мальчик, который вот и сейчас не переставал говорить:
     - Петр, Петр, вставай, ты должен идти...
     Но сам он только и смог  сказать  хриплым  голосом,  еле-еле  ворочая
языком:
     - Я устал, я очень устал,  малый.  -  В  этот  момент  он  неожиданно
ощутил, каково было ему на  самом  деле:  голова  раскалывалась  от  боли,
казалось, что весь мир превратился  в  сплошное  бесконечное  переплетение
безжизненных  лишенных  листьев  веток,  все  уголки  леса  с   неумолимой
жестокостью были похожи друг на друга, каждое дерево походило на соседнее,
одна груда гнилых  листьев  ничем  не  отличалась  от  другой,  и  боль  с
безысходной неотвратимостью вновь начала преследовать его,  только  теперь
он чувствовал, что его не  столько  беспокоила  рана,  сколько  голова.  В
какой-то момент он почувствовал резкий внутренний толчок и едва не ослеп.
     - Но послушай, - собираясь с силами,  возразил  он  мальчику,  -  это
глупо. День и так уже клонится к вечеру.
     - Поднимайся, - сказал Саша. - Пожалуйста,  Петр  Ильич,  поднимайся.
Ведь это запах дыма, разве ты не чувствуешь его?
     Вряд ли он мог ощущать  с  заложенным  носом  и  простуженным  горлом
какой-то слабый запах. Скорее  всего,  мальчик  опять  врал,  и  Петр  был
уверен, что Саша делал это с единственной целью: чтобы заставить его  идти
вперед.
     И все-таки он шел, поддерживаемый мальчиком,  который  направлял  его
неуверенные шаги. Теперь они вновь  вышли  на  более  или  менее  заметную
дорогу, где земля между мертвыми деревьями была еще гуще засыпана  старыми
листьями, а кора на стволах почти облупилась, как будто эти деревья умерли
уже много лет назад.
     Он находился в таком отчаянии, что в конце концов смог, как  во  сне,
представить себе и не только этот дым, а смог даже  отчетливо  вообразить,
что впереди, среди сухих деревьев, лежит ровная широко открытая дорога, за
которой виднеется серый дощатый сарай, забор  и  серый,  полуразвалившийся
дом, покрытый лишайником и  обросший  мхом,  как  и  те  деревья,  которые
окружали его. Но, оказалось, что это все-таки был не сон.
     Петр остановился, стараясь унять дрожь,  и  ухватил  за  плечо  Сашу,
который продолжал тащить его вперед.
     - Ведь ты сам говорил мне о разбойниках...
     - А что еще нам остается делать? Где еще мы сможем найти помощь?
     Петр стоял опершись на меч и пытался оторвать руку от плеча мальчика.
По правде говоря, он не мог себе представить, почему  был  таким  дураком.
Ведь только на первый взгляд казалось благоразумным, чтобы кто-то  из  них
подошел к этой двери. Петр шел с большим  трудом,  тяжело  покачиваясь  из
стороны в сторону, и Саша придерживал его, помогая переставлять ноги, и  в
результате, оба они шли медленным петляющим шагом. В слабеющем  сумеречном
свете серые бревна и серые деревья сливались в одну  расплывающуюся  серую
массу,  как  будто  высохшие  деревья  и  дом  срослись  друг  с   другом,
одновременно состарились и лишились  жизни.  Никакой  свет  не  пробивался
сквозь закрытые ставни. Столбы, поддерживающие крыльцо, покосились, старые
бревна поросли лишайниками, двор зарос сорной травой.
     За деревьями, окружавшими дом, можно  было  видеть  речку,  небольшой
причал, столб, на котором висел колокол, и лодку, такую же дряхлую, как  и
сам дом.
     - Боже мой, - сказал Петр, видимо от боли переходя на шепот, - скорее
всего, это дом перевозчика, а это - старая  переправа.  Мы,  должно  быть,
оказались близко от какой-то большой дороги.
     Когда они проходили  мимо  ворот,  Петр  подумал  о  разбойниках.  Он
осторожно двигался по  вытоптанной  грязной  дорожке,  которой,  это  было
видно, часто пользовались и которая вела к длинному  деревянному  настилу,
примыкающему к крыльцу. Он успел подумать и о том,  что  у  них  есть  все
шансы быть убитыми здесь, и о том, что с ними могут произойти и другие, не
менее ужасные вещи. Раздумывая над этим, он стоял, прислонившись к  стене,
прислушиваясь, как мальчик стучал в дверь.
     - Наверняка, дома никого нет, - сказал Саша, и Петр обратил внимание,
что голос мальчика становится таким  хриплым  и  неуверенным,  как  и  его
собственный.
     Он бросил взгляд вверх, где находилась задвижка, явно опущенная вниз.
     - Да, гостей здесь видно не ждали, - сказал он, - и сейчас, я  думаю,
не стоит проявлять щепетильность.  Вполне  возможно,  что  сам  перевозчик
находится где-то рядом, и нам остается только потянуть за  веревку,  чтобы
открыть дверь. Пожалуй, мы войдем в дом без приглашения - по крайней мере,
деревенские приличия допускают это.
     Саша потянул за кончик веревки, задвижка пришла в  движение,  и,  как
только он слегка подтолкнул дверь, она тут же открылась.

     - Хозяева? - позвал Саша, скорее от страха застать в доме кого-нибудь
спящего или же просто  глуховатого.  Петр  стоял  сзади,  почти  на  самом
пороге, и поглядывал то на него, то на полки, расположенные  около  печки,
на кровать и на стол, на беспорядочно расставленные горшки,  связки  трав,
куски веревок и инструменты, на все, что было видно сквозь дверной  проем.
Освещенные слабым огнем, горевшим в очаге,  все  предметы,  находящиеся  в
доме, отбрасывали по  сторонам  причудливые  тени.  Тепло  и  запахи  пищи
вызвали аппетит у промерзших и голодных путников. - Есть здесь кто-нибудь?
Мы хотим поискать у вас приюта.
     - Мы благодарны за любую помощь, какую нам только смогут  оказать,  -
пробормотал Петр из-за его  плеча  и  подтолкнул  мальчика  вперед,  через
порог, чтобы самому встать немного поудобней.  Саша  повернулся  и  обошел
Петра слева, чтобы помочь ему пройти к самому теплому месту в этом доме, к
печке, где в чугунном горшке уж давно прел чей-то ужин.
     По запаху это напоминало рыбную уху и пахло просто великолепно.  Петр
намеревался только посидеть у огня, на  теплых  камнях,  но  Саша  сдвинул
крышку горшка, сунул туда палец и попробовал, каково было содержимое.  Это
действительно была рыбная уха, заправленная репой.
     Петр с тяжелым вздохом прислонился спиной к теплым  камням  очага  и,
запрокинув голову, сказал:
     - Все, чего бы я хотел сейчас, малый, так это  выпить.  Поищи,  может
быть, в доме есть что-нибудь?
     Саша, слушая его, чувствовал угрызения совести: своровать  что-то  на
кухне был один грех, но воровать в доме, словно грабитель, совсем другой.
     Однако, состояние, в котором находился Петр, было вполне уважительной
причиной для кражи, мальчик был  абсолютно  уверен  в  этом.  Он  наполнил
котелок водой из стоявшего у дверей бочонка и  постарался,  насколько  это
было возможно, отмыть грязь со  своих  рук,  оставляя  небольшие  лужи  на
пыльном полу. Вытереть руки ему было нечем, и тогда, в  конце  концов,  он
вытер  их  о  свою  грязную  рубашку,  мысленно  представляя  себе,  какое
недовольство по поводу этого дома могла бы выразить тетка Иленка, если  бы
увидела окружающий беспорядок и пыль...
     Но сейчас он считал, что все было просто прекрасно. Этот дом,  вместе
со всем его деревенским беспорядком и неустроенностью, был для него словно
царский дворец, если смотреть на вещи со стороны их сиюминутной значимости
для двух путников, заблудившихся в дремучем  лесу.  Он  долго  смотрел  на
котелок, потом подошел с ним к печке и зачерпнул из  горшка  немного  того
восхитительно пахнущего блюда, которое хозяева приготовили себе  на  ужин,
и, встав на колени, протянул котелок Петру.
     - Сейчас я поищу, есть ли в этом доме что выпить, - сказал он. - А ты
пока поешь, если сможешь.
     Затем он подумал, что раз он позаимствовал какую-то часть  ужина  для
двоих, то он обязательно должен добавить в горшок немного репы  и  подлить
немного воды. Поэтому он вытащил  из  висевшей  рядом  связки  пару  самых
больших реп, отыскал на столе  нож,  разрезал  их,  положил  в  горшок  и,
добавив еще немного воды и соли, попробовал полученный результат и  решил,
что небольшая добавка из дикорастущего укропа была бы  как  раз  тем,  что
нужно для настоящего вкуса.
     Он отыскал укроп в связке травы,  подвешенной  на  потолочной  балке,
отломал несколько стеблей, размял их руками, бросил в  горшок  и  помешал.
Затем, через некоторое время, он наполнил едой котелок и для себя.
     Петр уже закончил свою порцию, очистил котелок до дна,  и,  облизывая
палец, спросил с выражением явной тоски:
     - Так можешь ты отыскать эту выпивку, в конце-то концов.
     - Не знаю. - Саша поставил свой котелок на печь  рядом  с  горшком  и
проверил один за  другим  стоящие  недалеко  кувшины.  Он  пошатывался  от
усталости и боялся что-нибудь разбить, когда переставлял  их  непослушными
руками. В основном везде  было  различных  сортов  масло,  а  в  одном  из
кувшинов было что-то такое, от чего он неожиданно начал чихать. Он  всегда
с большим беспокойством совал нос куда  бы  ни  было,  что  отличалось  по
запаху от масла. Все остальное, как казалось ему,  пахло  ядом.  Он  знал,
например, что  с  помощью  ядов  травят  домашних  насекомых-паразитов:  в
трактире тоже приходилось ими пользоваться. Хранили их там обычно в старом
сарае, потому что тетка боялась держать их в доме: на  кухне  всегда  было
много разных помощников, и она боялась  любой  ошибки,  которая  могла  бы
привести к несчастью.
     Он заметил в полу небольшой лаз в подвал. Там было темно и пахло так,
как обычно и должно  пахнуть  в  подвале.  Он  встал  на  колени  и  долго
всматривался внутрь,  но  не  смог  разглядеть  ничего,  кроме  деревянных
ступеней спускающихся вниз, где виднелся  деревянный  пол,  стоящие  вдоль
стен многочисленные горшки и кувшины и свисающие сверху куски веревок...
     То, что он намеревался сделать, было почти откровенное  злоумышленное
воровство. А ведь в доме непременно  должны  быть  сторожа,  и  совершенно
неважно, во что верит или не верит Петр. Волосы дыбом  встали  у  него  на
затылке, когда он осторожно спустился по узким ступенькам  в  это  мрачное
сырое место, где был застоявшийся холодный  воздух.  Всего  ступеней  было
пять или шесть. В этой проросшей плесенью темноте, на одной из  полок,  он
нашел кувшины, сама форма которых подсказывала ему, что  внутри  них  было
то, что нужно. Он взял один, открыл и вдохнув носом, фыркнул.
     Разумеется, никаких сомнений на этот раз быть не могло. Это  была  не
отрава и не какое-нибудь ядовитое масло.
     Он слышал, какие-то звуки в самом дальнем  углу  подвала,  будто  там
что-то слабо скреблось, как обычно скребется насекомое.
     Однако он не бросился, как угорелый, наверх  по  ступенькам.  Он  был
спокоен и даже, как ему казалось, имел некоторый запас  смелости,  и  едва
слышно убеждал сам себя, что никакой домовой  не  будет  возражать  против
кувшина с водкой, если уж он не противился в тот момент, когда они  только
открывали дверь в дом.
     - Пожалуйста,  прости  меня.  Мой  приятель,  на  самом  деле,  очень
нуждается в этом, но мы никакие не воры, - бормотал он извинения себе  под
нос.
     Он даже капнул несколько раз  на  пол  из  кувшина,  чтобы  задобрить
домовика, если тот слышал его, а затем поднялся наверх и  очень  осторожно
опустил крышку лаза, стараясь успокоить колотящееся от испуга сердце.
     Спустя еще некоторое время он почувствовал себя  дураком  и  подумал,
что Петр обязательно уличит его в том, что он беседовал в этом  подвале  с
крысами и прибавит еще какие-нибудь шутки. Петру в этот самый момент  было
явно не до них:  его  грязное,  заросшее  щетиной  лицо  отражало  боль  и
терпеливое страданье.
     - Я очень торопился, - сказал Саша.  Он  отыскал  на  кухонном  столе
глиняную чашку, наполнил ее и протянул ему, а когда заметил в углу кровати
кучу стеганых одеял, то разложил одно из них на горячих камнях, прямо  под
спиной Петра, пока тот пил.  Петр  выпил  чашку  до  дна,  придерживая  ее
грязными окровавленными руками, и выглядел при этом  таким  слабым,  таким
жалким и несчастным, как будто начал терять присутствие духа, как бывает с
человеком при неожиданной и тяжелой болезни, когда он  лишается  последних
сил и его охватывает лихорадка.
     Саша подумал, что будь кто-то другой на его месте, то  возможно,  что
помощь Петру была бы оказана гораздо скорее и лучше. А у него вся лечебная
практика сложилась из опыта ухода за лошадьми, и сама мысль о том, что ему
придется иметь дело с раненым человеком, повергала его в страх. Но он  все
же надеялся, что перевозчик вот-вот вернется, надеялся на то, что он знает
гораздо лучше него, что следует делать в подобных случаях. Саша же  сейчас
мог, по крайней мере, приготовить горячую воду для компрессов,  и  если  в
доме есть  полынь  и  прованское  масло,  то  для  начала  можно  было  бы
использовать еще и их.
     Поэтому он подвесил котел с водой  на  свободный  крюк  над  огнем  и
уселся доедать свою порцию рыбной ухи, и ни больное горло, ни страх  перед
ожидающим их не смогли заставить  его  отказаться  от  этого.  Сейчас,  по
крайней мере, казалось, что Петр выглядит не таким удрученным  и,  видимо,
чувствует себя значительно лучше, судя по тому как спокойно  и  безмятежно
он наблюдает за ним и за окружающим.
     Но одновременно Саша заметил и то, что у Петра видимо начался  резкий
приступ боли, и он даже замер на мгновенье, не донеся ложку до  рта.  Петр
же лишь коротко и торопливо сказал:
     - Все хорошо. - И тут же перевел разговор на другое,  сомкнув  брови,
так что между ними пролегла глубокая складка.  -  Что  там  интересного  в
подвале?
     - Я толком и не разглядел. Кувшины, какие-то вещи, связки репы. -  Он
едва не добавил про крыс, чтобы хоть чем-то вывести Петра из оцепенения  и
что, по его мнению, тому должно было понравиться. Он он  боялся  вот  так,
походя, легко шутить над подобными очень естественными  вещами:  это  было
противно его натуре. Он сделал было попытку, но она оказалась безуспешной.
- Что-то внезапно стукнуло, и я побыстрее поднялся наверх.
     - Я понимаю, - с пьяной настойчивостью продолжал  Петр,  и  при  этом
складки между бровей постепенно разглаживались. Он говорил так, будто,  на
самом деле, беспокоился о том, что Саша так быстро поднялся из подвала. Но
это было лишь под влиянием выпитого. - Хорошо еще,  что  там  не  оказался
хозяин.
     - Нет, его не  было  там,  -  заверил  его  Саша,  ожидая,  что  Петр
непременно пустит одну из своих насмешек по поводу привидений, но  в  этот
момент складка вновь появилась у него меж бровей, а его губы вытянулись  в
безжизненную белую линию.
     Эта картина окончательно расстроила сашин аппетит.
     - Тут есть немного теплой воды, сказал он. - Может  быть,  ты  хочешь
умыться?
     Было видно, что Петр не очень-то был рад предложению  мальчика.  Саша
встал, отыскал кусок холста и, намочив его в горячей воде, протянул Петру,
чтобы тот протер как следует лицо и руки. Затем очень  осторожно,  и  Петр
при этом уже не возражал, он снял с него кафтан.
     Рубашка под ним оказалась  вся  пропитана  кровью,  причем  рядом  со
старыми подсохшими пятнами появилось большое новое.
     Петр старался держаться как  можно  увереннее,  но,  на  самом  деле,
выглядел явно больным и был ужасно обеспокоен состоянием своей раны:
     - Хочешь еще выпить? - спросил Саша.
     Петр кивнул. Саша наполнил его  чашку,  и  Петр  пил  медленно,  чуть
запрокинув голову назад, к теплым камням. А Саша в это время развязал  его
пояс, поднял рубашку и попытался ослабить повязку.
     - Ай!  -  едва  не  задыхаясь,  неожиданно  закричал  Петр,  и  часть
содержимого чашки выплеснулось ему на  грудь  и  потекло  вниз,  до  самой
перевязи. - А-ах, Боже мой, - простонал он, когда она немного  намокла,  -
ах-х-х... - Он побледнел и откинулся всей спиной к печке, у него  не  было
даже сил, чтобы держать чашку в руке. Саша взял ее, а  Петр  опустился  на
стеганое одеяло, обливаясь потом.
     Теперь и у Саши задрожали руки. Эти рана по своей  тяжести  не  имела
ничего общего с теми, которые, как часто случалось, получали  лошади.  Она
была слишком тяжелой, чтобы он мог применить к ней свои познания, и он  не
придумал ничего лучшего, как чуть-чуть смочить повязку.
     - Немного легче, - задыхаясь проговорил Петр. Он пытался восстановить
дыханье между словами. - Но оставь ее в  покое  на  ночь,  тогда  я  смогу
дотерпеть до утра.
     - Но мне кажется, что  дело  ухудшается,  -  сказал  Саша,  поминутно
вздрагивая, будто от холода, хотя и сидел рядом с огнем.
     - Раны вызывают небольшую лихорадку. Это всегда говорит о заживлении.
     - Но с лошадьми бывает всегда по-другому,  -  сказал  Саша.  -  Я  на
всякий случай смочил повязку теплой водой и приложил лекарственные травы.
     Петр только покачал головой.
     - Мы ведь даже не знаем, кому принадлежит этот горшок с  рыбой.  Если
ты будешь продолжать свои упражнения и дальше, я буду вообще ни на что  не
способен, и я не думаю, что это...
     Неожиданно до них донеслись звуки шагов: кто-то медленно и тяжело шел
по деревянному помосту к крыльцу. Сашино сердце начало  биться  в  такт  с
этими звуками, напоминающими глухие удары, как только  Петр  схватился  за
свой меч.
     - Помоги мне подняться, - сказал он, и Саша, понимая, что у  них  нет
другого выхода, на тот случай, если придется защищаться, подошел к Петру с
таким расчетом, чтобы подставить свое  плечо  под  его  здоровый  бок.  Он
безнадежно  старался  поднять  его,  в  то  время  как  Петр  все  пытался
ухватиться за выступ печи.
     В этот момент щеколда  поднялась,  дверь  распахнулась,  и  худой,  с
редкой бородой старик, одетый в рваный кафтан, медленно  перешагнул  через
порог, освещаемый светом горевшего очага.
     - Разбойники! - закричал он в припадке негодования.  -  Воры!  -  Его
злобный взгляд чем-то напоминал дьявола, а в руке он держал крепкий посох,
который явно был готов использовать.
     - Нет! - закричал  Саша,  удерживая  Петра  за  руку,  наполовину  от
страха, что Петр может пустить в ход свой меч, а наполовину потому, что он
был единственным, что еще как-то удерживало Петра на ногах. -  Пожалуйста,
господин! Мы никакие не воры. Мы  вошли  сюда  потому,  что  мой  приятель
ранен.
     Старик перехватил посох и пристально посмотрел на них. Один его  глаз
видел явно лучше другого, а рука, сжимавшая  посох,  была  шишковатой,  по
старчески кривой, но все  еще  достаточно  крепкой,  чтобы  двумя  ударами
разделаться с мальчиком и с Петром, если учесть состояние, в  котором  тот
находился.
     - Брось меч! - приказал старик, тем временем,  уравновешивая  в  руке
посох.
     - Я думаю, что нам следует быть благоразумными, -  обратился  Саша  к
Петру, который почти всей  тяжестью  повис  на  его  плече,  и  Саша  едва
выдерживал его вес. - Петр, ведь этот дом принадлежит ему,  а  нам  некуда
больше идти, поэтому делай, что он говорит!
     - Брось его! - повторил старик,  угрожающе  направляя  тяжелый  конец
посоха в ту сторону, где  перед  ним  находились  две  ничем  незащищенные
головы, в то время как Петр постепенно слабел, беспомощно опускаясь на пол
и стукаясь головой о печные камни.
     Он медленно, но упорно терял  сознание.  Саша  опустил  на  одеяло  и
взглянул на старика, не обращая внимания на посох,  который  подрагивал  в
воздухе на расстоянии руки от его лица.
     - Господин, - сказал он, стараясь унять  дрожь,  от  которой  у  него
постукивали зубы, - меня зовут Саша Васильевич Мисаров, а это  Петр  Ильич
Кочевиков, мы оба из Воджвода. И  мы  не  воры.  Петр  ранен,  и  в  таком
состоянии прошел со мной через этот лес...
     - Ни один порядочный человек даже близко не подходит к этому лесу.
     - Но нам пришлось бежать!
     - Это в таком-то возрасте? - Конец  посоха  вновь  сделал  угрожающее
движение. - Лучше говори правду.
     - У него была любовная  интрижка  со  знатной  госпожой,  но  женщина
проболталась об этом, а ее муж ранил его мечом. Я же помог ему убежать.
     - А теперь украл мою еду, мои одеяла и  еще  к  тому  же  по-хозяйски
расположился у меня в доме!
     - Деньги, - пробормотал Петр и сделал слабое движение рукой. - У меня
есть деньги. Дай их ему.
     - Деньги! Что  здесь  можно  купить  на  них?  Разве  ты  видел  хоть
кого-нибудь здесь? Я ловлю рыбу  и  гну  спину  на  своем  огороде,  а  ты
предлагаешь мне деньги! - Он толкнул Сашу в плечо  концом  посоха,  причем
сделал это не один раз. - Но с другой стороны... - Теперь посох опустился,
с грохотом ударяясь об  пол,  и  Саша  вновь  взглянул  на  лицо  старика,
поражаясь тому, что он никогда еще не  видел  ни  такой  усмешки,  которую
можно встретить лишь у волка, ни таких глаз,  напоминающих  те,  что  чаще
всего встречаются на изображениях дьявола.
     - С другой стороны... ты не похож на законченного вора.
     - Нет, уверяю вас в этом.
     - А умеешь ли ты работать, мальчик?
     - Да, господин,  -  сказал  Саша  едва  слышно.  Это  прозвучало  как
заключение сделки и подразумевало пищу и крышу над головой, и внезапно  он
почувствовал в этом хоть маленькую надежду для них обоих.
     Ему не очень-то  понравилось,  когда  старик  вцепился  в  его  руку,
поднимая его  на  ноги,  и  долго  смотрел  ему  в  глаза,  пока  Саша  не
почувствовал, что уже не может отвести своего взгляда.  Пальцы  у  старика
были крепкие и очень сильные, а темные глаза влажно блестели, и невозможно
было определить, что они выражают на самом деле.
     - И ты будешь делать все, что тебе прикажут?
     - Да, господин.
     Петр, тем временем, пытался сесть. В этот момент тяжелый конец посоха
опустился вниз. Раздался легкий звон, и меч,  за  которым  потянулся  было
Петр, оказался от него еще дальше, почти у самых ног старика. Саша упал на
колени между посохом и головой Петра и замер, чувствуя, как у него вот-вот
остановится сердце.
     Но внезапно в очаге зашипело: это кипящий в горшке ужин начал уходить
через край.
     - А ну-ка, останови  его!  -  сказал  старик.  -  Дурак!  -  И  Саша,
подпрыгнув едва ли не на месте, завернул  рукав  на  ладонь  и,  развернув
крюк, на котором был подвешен горшок,  отвел  его  от  огня.  Старик,  тем
временем, подхватил меч и, пройдя через комнату к столу,  смахнул  с  него
концом меча очистки репы.
     - Я уже вижу, ты ел мой ужин, ты разворовал мои запасы...
     - Я всего лишь добавил немного репы  в  горшок,  господин,  с  учетом
того, что нас было двое...
     - Я должен поужинать, - сказал старик,  пододвигая  лавку  поближе  к
столу. Он поставил свой посох и меч, отобранный у Петра,  около  стены  по
обеим  сторонам  стола,  и  ударил  костяшками   пальцев   по   деревянной
поверхности. - Малый! Я жду!
     -  Ведь  он  сумасшедший,  -  прошептал  Петр,   безуспешно   пытаясь
подняться, и соскальзывая вниз вдоль печной стены. - Будь осторожен.
     - Мальчик!
     Саша схватил черпак, наполнил котелок из горшка, поставил его на стол
и положил рядом с ним ложку, а когда старик принялся за еду, то  он  успел
наполнить водкой чашку и поставил ее перед ним.
     - Узнал, где взять это? - сердито проворчал старик. - Вор!
     - Я прошу прощенья, господин. - Саша сделал короткий нервный поклон и
встал,  заложив  руки  за  спину,  когда  старик  все-таки  решил  сделать
глоток-другой.
     Клочковатые брови старика медленно поднимались и опускались  по  мере
того, как он ел.
     - Что ты умудрился сделать с этим?
     - Я  положил  только  соль.  Ну,  еще  немного  укропу...  -  Но  ему
показалось слишком самонадеянным продолжать  рассказывать  об  этом.  Саша
прикрыл свой рот и прикусил губу.
     Брови задвигались вновь, но на это раз  уже  не  были  столь  сердито
насуплены. Старик проглотил вторую и третью ложку и, казалось, был  вполне
доволен поданным ужином. Он выпил еще, затем последовала четвертая  ложка,
а чашка с водкой была мгновенно выпита  почти  залпом,  и  лишь  небольшие
капли остались на его редкой бороде.
     - Еще, - сказал старик, подсовывая котелок прямо в руки мальчику.
     Тот наполнил его еще раз, а старик без  лишних  разговоров  заработал
ложкой.
     - Ты пришел прямо из Воджвода? - спросил он, не поднимая головы.
     - Да, господин.
     - И он тоже?
     - Да, господин.
     - И его ранили прямо в Воджводе?
     - Да, господин.
     Старик ударил кулаком по столу.
     - Меня зовут Ууламетс, Илья Ууламетс. А это мой дом,  а  вокруг  него
моя земля. Здесь единственным законом является только мое слово. Насколько
я понимаю, ты хочешь, чтобы твоему приятелю оказали помощь?
     - Да, господин.
     - Чтобы его покормили, перевязали рану и сделали все, что положено?
     - Да, да, господин... Если только вы сможете. - Саша  обрел  надежду,
но одновременно  почувствовал  и  тревогу.  Все  складывалось  уж  слишком
удачно. - Может быть, вы  знаете,  как  следует  лечить  такие  раны?  Мне
приходилось ухаживать лишь за лошадьми, я...
     Старик слегка пристукнул рукой по столу, проглотил еще ложку.
     - Лечение целебными травами  и  уход  за  больным  мне  очень  хорошо
знакомы, парень, можешь поверить на слово.  Но  здесь  есть  один  сложный
вопрос: я не знаю, как мне  получить  вознаграждение  за  труды.  А  кроме
всего, я должен получить вознаграждение еще и за то, что ты  будешь  здесь
есть, а так же будет есть и твой друг, вы будете пользоваться моим  очагом
и моими одеялами, да и неудобство, которое он создает мне, тоже чего-то да
стоит. Так вот, для того, чтобы хоть как-то  скомпенсировать  все  это,  я
должен использовать тебя. Не возражай, - сказал он, как только Саша открыл
было рот. - Делай то, что я буду говорить, и не пытайся  раздражать  меня,
иначе я выкину вас обоих на дождь и холод, и как тогда будет поживать твой
друг, как ты думаешь?.. Как ты думаешь, он будет поживать?.. Наверное  ему
придется помирать, не так ли?.. И как тебе это понравится?
     - Нет, мне совсем не понравится это, господин,  -  сказал  мальчик  и
сглотнул комок в горле.
     - Не подпускай ко мне  этого  сумасшедшего,  -  раздавался  откуда-то
из-за его спины слабый голос Петра. - Оставь меня в покое,  мне  не  нужна
его помощь.
     - Пожалуйста, не слушайте его, - сказал Саша. - У него  лихорадка,  и
она не кончается уже несколько дней.
     - Мне не нужна его помощь! - продолжал кричать Петр и  вновь  пытался
встать.
     - Извините меня, - сказал Саша и, торопливо поклонившись, подбежал  к
Петру,  чтобы  вовремя  удержать  его  от  ненужных  напряжений.   -   Ну,
пожалуйста, Петр, не делай этого...
     - Это сумасшедший  старик,  -  с  бешенством  прошептал  Петр.  -  Не
подпускай его ко мне, вот и все. Со мной и так ничего не случится...
     - Я буду следить за ним, - сказал мальчик, но Петр привалился больной
стороной к каменной кладке и сказал:
     - Он не должен прикасаться ко мне.
     А тем временем, старик Ууламетс  добавил  еще  порцию  водки  в  свою
чашку, поднялся с лавки, пошарил на соседней полке, где  отыскал  какую-то
бутылку  и  добавил  из  нее  немного  темной  жидкости  в   водку.   Саша
предположил, что это было своего рода  лекарство,  наблюдая  за  стариком,
который теперь направился к ним.
     - Я не буду пить это, - сказал Петр.
     - Это как раз облегчит твою боль, - сказал Ууламетс, - потому что она
еще впереди. - Затем старик сделал движение, как  будто  хотел  выплеснуть
содержимое чашки на пол, но в этот момент Саша с криком вскочил со  своего
места, стараясь спасти чашку, которую Ууламетс  в  конце  концов  протянул
ему.
     - Ну пожалуйста, - сказал Саша, обращаясь к Петру,  усаживаясь  перед
ним на колени и протягивая чашку. - Пожалуйста, выпей это. -  Он  поступал
так потому, что больше ничего не оставалось делать и  больше  некого  было
просить о помощи. Единственной надеждой был этот старик и его  медицинские
познания, который, видимо, мог остановить начинавшееся воспаление. - А то,
чего доброго, ты умрешь.
     Петр нахмурился и протянул руку к чашке с черной жидкостью. Он  одним
глотком выпил ее и вдруг вздрогнул,  будто  на  вкус  она  была  такой  же
отвратительной, как и на вид. После этого он оглянулся на старика, который
громыхал ножами в шкафу.
     - Что он там делает? - спросил Петр. - Малый, что он ищет там?
     Саше не хотелось отвечать ему.  Он  видел,  что  Ууламетс  достал  из
шкафа: множество ножей, кувшинов, горшочков  и  небольших  коробков.  Саша
чувствовал под своей рукой, как  Петр  постепенно  опускается  на  пол,  и
слышал его затихающее бормотанье:
     - Останови его, малый, Бога ради, не дай ему зарезать меня...
     Но как человек, хоть однажды имевший дело с  лечением  лошадей,  Саша
понимал,  что  происходит.  Он  осторожно,  как  только  мог,  поддерживал
полусонного Петра, пока его голова не  свалилась,  а  затем  осторожно  же
уложил его и помог старику снять с раны старую повязку.
     - Она  присохла,  господин,  -  сказал  он,  громко  шмыгая  носом  и
торопливо вытирая его рукавом. - Пожалуйста, будьте осторожны.
     - Ты еще будешь учить меня, что  мне  следует  делать?  Нагрей  воду.
Чтобы был кипяток! И пошевеливайся, чтобы и от тебя была польза.
     - Да, да, господин, -  сказал  он,  торопливо  подвешивая  над  огнем
котелок с водой, чтобы тут же возвратиться и быть уверенным, что  Ууламетс
не сделает ничего плохого.
     - Так значит, рана сквозная? Спереди и сзади? - спросил старик.
     - Да.
     - Он был ранен мечом?
     - Я думаю, что да.
     Старик что-то бормотал себе под нос, а затем надавил  на  рану.  Петр
вскрикнул.
     - Пока хорошего мало, - сказал старик, но Саша мог бы и  сам  сказать
то же самое.  Ууламетс  намочил  маслом  кусочек  мха  и  положил  его  на
оставшуюся присохшую часть повязки, затем встал и еще раз наполнил чашку.
     Он выпил медленно, глоток за  глотком,  пока  доставал  то  один,  то
другой предмет из шкафа.
     Саша в этот  момент  не  осмеливался  произнести  ни  слова,  а  лишь
продолжал   придерживать   почти   бесчувственную   руку   Петра,   шмыгал
простуженным носом и временами подрагивал, несмотря на тепло  от  очага  и
несмотря на обещания старика сделать все как следует.
     Дела были плохи, он уже понял  это,  когда  Ууламетс  подошел  к  ним
вновь, чтобы снять остатки повязки. Мальчик хотел даже закрыть  глаза,  но
не мог, помня о том, что обещал Петру проследить за его леченьем.

                                    7

     А затем была лишь ужасающая боль, разорвавшая на куски его  сознание.
Он так и не понял, каким чудом оказался в лесу, заблудившись в  самой  его
чаще, где, обессилевший, упал в  окружении  бесчисленных  леших  и  бесов.
Многие из них  почему-то  имели  лица  его  давних  друзей  или  знакомых,
некоторые были с лошадиными головами, а у  других  были  головы  черных  и
белых кошек.
     Но вот он вновь оказался в мрачной лачуге, около  горящего  очага,  а
над ним пел какую-то заунывную песню все тот же ужасный старик.  Казалось,
что он пел не для него, а потому лишь, что сидел рядом с  ним,  наклоняясь
вперед и выпуская прямо ему в лицо дым из костяной трубки.
     Петр закашлялся. Он с ужасом вглядывался в этот словно бы  рисованный
призрак, освещенный отблесками огня,  и  как  будто  в  продолжение  своих
ночных кошмаров он увидел тут же,  рядом  с  собой,  лицо  Саши  Мисарова,
плавающее в облаках дыма. Освещенное огнем, оно одним  своим  присутствием
напоминало о злорадстве всего происходящего, в то время как  звуки  пения,
подобно колоколу, гудели в его ушах, а едкий дым раздирал его горло.
     Он снова закашлялся. Тогда пение неожиданно прекратилось.
     - Укрой его, чтобы он был в тепле, - сказал старик.  Он  забрал  свою
трубку, вместе с которой исчез и раздражавший  Петра  отвратительный  дым.
Сам же старик превратился в огромную тень, растворяющуюся  где-то  вверху,
среди беспорядочных потолочных балок.
     Саша  склонился  над  Петром.  Весь  его  облик,   странным   образом
искаженный, навевал что-то зловещее.  И  едва  Петр  смог  пошевелиться  и
чуть-чуть вздохнуть, как Саша подтянул на нем одеяло до самого  подбородка
и расправил его со всех сторон.  Теперь  Петр  был  бессилен,  чтобы  хоть
как-то противодействовать тому, что бы ни делали с ним Саша или старик.
     - Лежи и не двигайся, - сказал мальчик, и его слова отдались  в  ушах
неприятным гулом. - Лежи тихо. Теперь все  будет  хорошо.  Самое  страшное
позади, и сейчас ты можешь поспать.
     Он  никак  не  мог  вспомнить,  о   чем   говорил   мальчик.   Слова,
произнесенные им, звучали угрожающе и пугали Петра. Он  наблюдал,  как  по
потолку  метались  причудливые  тени,  напоминающие  кошек,  мчащихся   по
потолочным балкам. Эти странные созданья постоянно меняли свои причудливые
формы, то замирали на какое-то мгновенье, сливались, разлетались в стороны
и исчезали, чтобы появиться вновь.
     - Я все время буду рядом, - сказал Саша.
     - Хорошо, - ответил Петр, едва шевеля  губами.  Он  все  еще  не  был
уверен, что может доверять Саше,  или  по  крайней  мере,  этому  видению,
которое имело с ним сходство. Виденье было таким призрачным и хрупким, что
Петр невольно вспомнил о том, что его друзья частенько проделывали над ним
злые шутки. Сейчас он не мог лишь припомнить, когда и сколько их было.  Но
он был почти уверен, что теперешнее его состояние и место, где  он  сейчас
находился, были результатом одной из них.
     - Этот старик - колдун, - шептал, тем временем, Саша, в очередной раз
подтягивая одеяло ему на подбородок. - Я знаю, ты не веришь в колдунов, но
этот самый-самый настоящий. Он говорит, что ты мог бы умереть, если бы  не
добрался до этого дома. А еще он сказал, что ты должен лежать очень тихо и
не пытаться вставать, если даже и почувствуешь небольшое улучшение.
     Петр не был уверен, что ощущает себя хоть на чуточку лучше. В  голове
у него стучало и звенело, возможно, от дыма, а, может быть,  от  странного
пения,  а  его  бок  был  так  крепко  перевязан,  что  казался  полностью
онемевшим. Но в этот момент он услышал, как Саша сказал:
     - Я собираюсь поспать, прямо  здесь,  рядом  с  тобой,  и  никуда  не
исчезну.

     Дневной свет ворвался в окружавший их ночной хаос, разрушая его.  Это
был привычный дневной свет, в лучах которого беспорядочно плясали пылинки,
и Саша наслаждался, лежа  в  приятном  тепле,  и  думал  о  том,  что  его
теперешние ощущения могли бы поспорить с теми, которые  он  имел  в  своей
комнате в "Петушке",  хотя  этот  странный  убогий  дом  перевозчика  явно
отличался от трактира. Он наблюдал,  лежа  под  одеялом,  как  Ууламетс  с
треском и грохотом открывает одну за другой ставни на окнах  и  в  комнате
становится светлее и светлее. В таком тепле выздоровел даже сашин  нос,  а
горло побаливало лишь чуть-чуть, несмотря на столько дней, проведенных  на
холоде.
     И рядом с ним  был  Петр,  который  изредка  шевелился  под  стеганым
одеялом, натянутым на голову. Все это не могло не радовать Сашу. В течение
ночи он просыпался время от времени,  чтобы  убедиться,  что  Петр  жив  и
чувствует себя хорошо. И всякий раз, когда его вновь клонило  в  сон,  ему
чудились всякие ужасы, от которых он  даже  боялся  засыпать.  Но  теперь,
когда он видел, что Петр проснулся настолько,  что  смог  укрыть  себя  от
проникающего в дом дневного света, ему захотелось еще немного  поспать  и,
отгородившись от солнечных лучей, испытать настоящий отдых.
     Но если в этот самый момент ставни открывала бы тетка Иленка, она  бы
тут же схватила метлу и немедленно  подступила  бы  к  мальчику,  все  еще
потягивающемуся в постели,  независимо  от  того,  как  тяжело  было  тому
подниматься сегодняшним утром. Но у него не было никакого желания  портить
отношения со стариком. Поэтому он  встал  и,  пригладив  рукой  волосы,  с
почтительным поклоном подошел к Ууламетсу.
     - Могу ли я чем-нибудь помочь, господин?
     - Бери ведро, - сказал старик, - и отправляйся на речку. Тебе следует
наполнить вот этот бочонок.  Когда  будешь  черпать  воду,  соображай,  не
захватывай песок.
     - Хорошо, господин, - сказал Саша, накинул  свой  пропитанный  кровью
грязный кафтан, висевший на деревянном колышке  рядом  с  дверью,  схватил
ведро и выскочил за порог.

     Ему пришлось несколько раз подняться по  узкой  дорожке,  ведущей  от
реки к  дому,  каждый  раз  проходя  под  аркой  из  переплетенных  ветвей
безжизненных деревьев. Ясное солнечное утро  отчетливо  высветило  контуры
всего окружающего, и хотя в воздухе попахивало морозом, к  полудню  должно
было быть настоящее тепло: это предвещал яркий солнечный свет над  широкой
окаймленной деревьями рекой, которая вела к великому златоглавому Киеву.
     Саша тут же подумал о том, что  однажды,  когда  их  долги  Ууламетсу
будут так  или  иначе  выплачены,  он  наконец-то  сможет  выполнить  свое
заветное желание: путешествие вниз  по  реке.  А  там  их  ждет  Киев.  Он
старался не думать сейчас о своем долговом соглашении, заранее  зная,  что
Петр будет очень зол на него, когда догадается, что он вступил со стариком
в торговую сделку, в которой сам  оказался  предметом  торга.  Это  был  в
высшей степени бессрочный и очень неопределенный договор, по которому Саша
обязывался оказывать всяческую помощь старику, но сам старик при этом  так
и не сказал, сколь долго это будет продолжаться  и  в  какой  форме  будет
выражаться оказываемая помощь...
     Он пытался мысленно разговаривать с самим собой и с Петром, отчетливо
представляя себе,  что  Петр  несомненно  будет  возражать  против  такого
соглашения, если даже и  учесть,  что  сделка  была  мерой  платы  за  его
собственную жизнь. Петр все равно будет настаивать на разрыве и попытается
убедить его в том, что при этом ничего страшного не случится, поскольку  и
сам Ууламетс, на его взгляд, такой же насквозь фальшивый колдун, как и те,
которых можно было встретить в Воджводе...
     Может оказаться так, что Петр будет  настолько  зол,  что  попытается
даже сбежать в Киев и оставить его здесь, а перспектива остаться  один  на
один с этим стариком...
     Саша припомнил и дым и огонь, и весь остальной ужас, который вселял в
него Ууламетс всякий раз,  когда  Саша  отступал  от  его  приказаний.  Он
старался пошире открыть глаза навстречу солнечному свету,  чтобы  поскорее
избавиться от этих кошмарных картин и почти от физического ощущения ужаса,
который пробрал  его  до  костей.  Он  догадывался  в  глубине  души,  что
наверняка было что-то ужасно опасное и зловещее, связанное  с  Ууламетсом,
что скрывалось за, теперь уже простым и  очевидным,  фактом,  определявшим
его принадлежность к колдунам.
     Теперь он был абсолютно уверен, что этот дом,  стоящий  на  перевозе,
никогда не был тем самым местом, где Ууламетс провел большую  часть  своей
жизни. Во всяком случае, не в большей степени, чем  эта  лодка,  огромная,
потемневшая от времени, которая теперь стояла на якоре у причала, вряд  ли
когда-нибудь принадлежала Ууламетсу... и, следовательно, каким-то  образом
он заполучил это место. Лишь один Бог знал, когда это было, что сталось  с
перевозчиком, а так же и то, что этот старик вообще делал  здесь,  в  этом
лесу, настолько  безжизненном,  что  в  нем  нельзя  было  встретить  даже
зайца...
     Ууламетс возился в подвале, разбирая хранившиеся там  коренья,  когда
Саша вернулся в дом с первым ведром. Он перелил  его  в  бочонок  и  вновь
отправился  к  реке,  даже  не  попытавшись   удостовериться,   что   Петр
по-прежнему спит и ему ничего не угрожает. Он поступил так потому,  что  у
него появилась внезапная ужаснувшая его мысль, что Ууламетс  являет  собой
одну из разновидностей лесовиков, самого  злобного  свойства,  который,  в
силу каких-то причин может быть известен с этой  стороны  лишь  загадочным
лесным созданьям, и совершенно бессилен по отношению к людям.  Но  вот  по
отношению к одиноко спящему человеку...
     Это, разумеется, был всего лишь приступ детского страха, и  даже  ему
было известно, что достаточно спрятать голову под одеяло, как тут же можно
избавиться от домового. Если и было что-то, чего Ууламетс  почему-либо  не
сделал прошлой ночью, когда он возился с ножами, то...
     Саша никак не мог  выбросить  из  головы  того  факта,  что  Ууламетс
попытался вчера пролить на пол часть содержимого  чашки,  сопровождая  это
движение странным отвратительным  взглядом,  который  выражал  его  полное
удовлетворение всем проделанным...
     Но все-таки в его взгляде, скорее всего, было  не  отвращение.  Может
быть, злорадство и  ненависть,  а  может  быть,  желание  заставить  Петра
страдать...
     Саша ускорил шаг, зачерпнул ведром воду и поднялся в дом.
     Но когда он  появился  на  пороге,  то  увидел,  что  там  ничего  не
изменилось: старый Ууламетс, сидя за столом, в желтоватом свете,  падавшем
в комнату через пергамент оконной  рамы,  сосредоточенно  листал  какую-то
книгу, а Петр все еще спал, укрывшись с головой, мирно и спокойно.
     Саша решил, что был полным дураком, и отправился за  третьим  ведром,
отгоняя от себя мысли о бесах с длинными когтями и лесовиках. Ууламетс был
колдун, и это было абсолютно точно: он убедился  в  этом,  когда  наблюдал
прошлой ночью, когда Ууламетс держал свои руки над раной, как лицо  Петра,
покрытое потом и перекошенное от  боли,  стало  постепенно  обретать  свой
прежний цвет и покой.
     Ни один колдун в Воджводе не мог сделать этого... или, может быть, не
было раненых людей, которым было доступно подобное леченье.  Почти  каждый
человек в городе знал бы его, люди стадами шли бы к  этому  колдуну  и,  в
конце концов, могли бы сделать его таким богатым, как не приснилось  бы  и
во сне ни одному боярину. Ведь,  пожалуй,  тогда  он  мог  бы  даже  стать
царским лекарем.
     А Ууламетс действительно  мог  бы  спуститься  по  реке  до  Киева  и
поискать там своей удачи при таком-то уменье...
     А разве нет?
     Тогда почему же он сидел в этой лачуге рядом с речным перевозом,  где
уже давным-давно никто не  появлялся,  среди  этих  лесов,  в  которых  не
селились ни белки, ни зайцы?
     Он назвал их с Петром разбойниками, при первой же встрече.
     Но где же в этом лесу могли жить разбойники,  в  которых  так  любили
верить люди, жившие в городе? А если все-таки у них и было какое-то тайное
жилище в глубине лесной чащи, так чем же они могли здесь кормиться,  когда
кругом не было ни путешественников, которых  можно  было  бы  грабить,  ни
дичи, на которую можно было бы охотиться, если, конечно, не допускать  той
мысли, что они жили так, как  заявлял  о  себе  Ууламетс:  ловили  рыбу  и
выращивали овощи? Но едва ли  можно  представить,  что  такие  люди  могли
позволить себе подобный образ жизни.
     Перед  Сашей  открылось  противоречие  его  теперешнего  бытия,   как
несоответствие  правды  солнечного  утра  и  неправды  всего   остального,
окружавшего его, и опасность которого могла  во  много  раз  превысить  ту
радость, которую он получал, греясь под теплыми солнечными лучами. И очень
возможно, он был бы прав, если бы был благоразумен и захотел  вернуться  в
Воджвод, где по утрам продолжал бы  ухаживать  за  лошадьми  или  поджидал
выходящую прогуляться по перилам кошку,  которая  всякий  раз  желала  ему
доброго утра... и делать множество обычных домашних дел,  которых  он  был
лишен здесь, в этом затхлом пыльном месте, на  берегу  реки,  по  которой,
наверное, никогда не проплыла ни одна лодка.
     Хорошо еще, что рядом с ним был Петр, без которого он не знал бы, что
ему и делать. Ведь уже сама мысль остаться наедине со стариком пугала его,
и он не мог даже выразить словами причину этого страха, хотя и не был  так
наивен, как считал Петр: например, он  очень  хорошо  знал,  каких  именно
клиентов дяди Федора следует избегать и как именно  можно  ускользнуть  от
нежелательных встреч.
     Подтаскивая к дому уже третье ведро,  он  продолжал  раздумывать  над
тем, почему все-таки в тот момент  Ууламетс  пронзил  его  взглядом  своих
глаз,  не  позволявших  ему  отвернуться  в   сторону,   которые   однажды
остановившись на нем, сделали его полным дураком,  так  что  он  промямлил
"да" на предложение старика, согласившись заплатить цену,  размер  которой
заранее был ему неизвестен... И сам тут же  нашел  для  этого  необходимый
ответ: потому что в противном случае Петр мог бы умереть, а  ему  пришлось
бы оставаться одному в этом доме.
     Он полагал, что Петр не смог бы уйти без него, не  смог  бы  проявить
такую жестокость, а, наоборот, должен был быть благодарен  ему...  за  то,
что он, не оказавшись в действительности сколь-нибудь способным  колдуном,
чтобы вылечить его, заключил самую дурацкую сделку с тем, кто мог  оказать
реальную помощь.

     К полудню Ууламетс  заставил  его  отмыть  и  выскоблить  бревенчатый
настил и крыльцо (для чего понадобилось воды еще больше, чем он принес  до
этого), починить  болтающуюся  обшивку  и  сломанный  ставень.  В  полдень
проснулся Петр. Он был все еще болезненный и  слабый,  но  он  должен  был
признаться самому себе, что больше не чувствовал прежней  боли.  Он  выпил
немного чаю, который Ууламетс предписал ему, затем встал,  завернувшись  в
остатки своей рубашки, и с помощью Саши  подрагивающей  походкой  неверной
походкой вышел на воздух.
     Петр был немногословен. Он лишь заметил, что чай очень хороший и  что
самочувствие его значительно улучшилось. И лишь под самый конец  прогулки,
когда они вернулись назад к крыльцу, он сказал, что в самом лучшем  случае
они задержатся здесь на пару дней, а затем снова отправятся в путь.
     - Мы не сможем, - страдальческим голосом произнес Саша. Мы не  сможем
"снова отправиться в путь". Старик держит нас расчетом за твое лечение.
     - Но мы можем заплатить ему.
     - Мы ведь уже пытались сделать это, - сказал Саша,  догадываясь,  что
Петр мог и не вспомнить очень многого из  того,  что  происходило  прошлой
ночью, и ему даже пришлось остановиться, чтобы продолжить  разговор,  пока
они были одни. - Он колдун, и он сказал, что не хочет брать деньги.
     Петр рассмеялся. Его голос был все  еще  слаб,  но  в  нем  слышались
оттенки отчаяния, смешанного с безрассудством.
     - Все колдуны хотят получать деньги, и это единственное,  в  чем  они
действительно преуспели.
     - Но только не этот.
     - Этот старик очень способный лекарь, умело использующий  травы.  Его
лекарства очень хорошо помогают. Мы заплатим  ему  серебром,  у  меня  еще
кое-что осталось, мы заплатим за жилье, еду и, может быть,  даже  за  нашу
дорогу, если мы сможем убедить этого старого козла уступить нам лодку...
     - Он не перевозчик. Я даже не думаю, что здесь в ближайшее  обозримое
время вообще был какой-нибудь перевоз, во всяком случае с тех  самых  пор,
когда закрылась дорога на Восток. И он не захочет взять деньги,  Петр.  Он
не заинтересован в этом.
     - Хорошо. Что же тогда он хочет?
     Это был тот самый вопрос, ответа на который у  Саши  до  сих  пор  не
было, и он просто пожал плечами.
     - Я думаю, что возможно ему нравится, как я готовлю  обед,  а,  может
быть, ему  просто-напросто  нужна  хоть  какая-то  компания  на  несколько
дней... - Конечно, все это звучало как полнейшая чепуха. - А может быть, я
помогу ему что-то сделать по хозяйству. Я обещал,  что  сделаю  это.  Тебе
нужен отдых, а я буду скрести его полы, таскать воду, и это пока все,  что
он просил меня сделать.
     - Этот старый козел заставил тебя работать все утро, по крайней  мере
с тех самых пор, как я проснулся.  -  Петр  слегка  побледнел  от  попыток
самостоятельно стоять и теперь  наклонился,  чтобы  ухватиться  за  перила
крыльца. - Мне кажется, что ты нашел  себе  нового  дядю  Федора,  который
слишком озабочен тем, чтобы сделать тебе несложное одолжение и  иметь  все
время чисто вымытые полы. Я уже понаблюдал за этим старичком! Я ему просто
не верю.
     Но при этом в глазах  Петра  был  заметен  и  очевидный  страх.  Саше
хотелось бы знать, как много из событий прошлой ночи может тот припомнить,
или, возможно, в его голове все еще звучит та самая странная ночная песня?
     - Колдуны есть, - сказал Саша. - И этот старик как раз один из них. У
меня  нет  на  это  счет  никаких  сомнений,  и  мне  кажется,  что  очень
небезопасно обманывать его. Нельзя даже представить  себе,  что  он  может
сделать.
     - Это чертовски верно, что нельзя даже представить, что  он  сделает!
Он может подсыпать зелья в наш чай, а потом приготовить  из  нас  ветчину,
вот что он может сделать! Послушай меня! - Петр еще  крепче  ухватился  за
перила. - Мне очень не нравится его взгляд, и мне не нравится иметь дело с
сумасшедшими. Я не хочу есть и пить с сумасшедшим,  который  готовит  чай,
хотя во всех  подобных  случаях,  которые  мы  знаем,  врачи  предписывают
обычный суп. И ты не можешь себе представить,  что  нечто  подобное  может
происходить в мире.  Ради  Бога,  парень...  не  верь  этому  человеку  и,
пожалуйста, не считай себя обязанным ему за что-либо.
     - Да, но я обещал ему...
     - Но послушай, ведь я тоже мог бы помочь  человеку  на  скорую  руку,
если бы он истекал кровью у меня на  полу,  а  ведь  меня  едва  ли  можно
назвать порядочным человеком! А  что,  в  конце  концов,  ему  стоила  эта
помощь? Уверяю тебя, что не больше той работы, которую  ты  для  него  уже
сделал, а поскольку ты закончил ее, то мы можем уходить.
     - Но он колдун! - не сдавался  Саша.  -  Петр,  пойми,  ведь  ты  уже
умирал, а он вернул тебя почти с того света...
     - Вздор! Я всего-навсего лишь устал и замерз. Мне была нужна  постель
и еда...
     - Ты ничего не помнишь! Я видел все, что он делал! Посмотри на  себя.
Ты весь в поту и белый, словно призрак, и ты не сможешь  никуда  идти,  во
всяком случае в ближайшие дни.
     - Все, что ты видел, было лишь очень хорошее представление, парень. Я
никогда не умирал, и, разумеется, я не умирал и сегодняшним утром. Поэтому
у меня нет планов оставаться здесь после того, как  я  почувствую  себя  в
норме.
     Он все-таки продолжал говорить об этом, а сам едва ли мог стоять  без
посторонней помощи.
     - И не думай об этом, - сказал Саша. Это прозвучало почти как приказ,
но поскольку перед ним был не вполне здравомыслящий  человек,  по  крайней
мере таким Петр казался в это утро, то Саша попытался слегка смягчить свое
замечание. - Пожалуйста, Петр Ильич. Пожалуйста, наберись терпенья и делай
то, что он просит, хотя бы несколько дней, и пожалуйста,  прошу  тебя,  не
сбегай и не оставляй здесь меня одного...
     Петр неожиданно начал дрожать, у него даже постукивали  зубы.  Воздух
был все еще  слишком  прохладен  для  него,  а  рубашка,  которой  пытался
прикрыться, ничем не отличалась от рваного лоскута.
     - Я не оставлю тебя здесь, - сказал он. -  Будь  я  проклят,  если  я
сделаю это. Но только не обещай ничего этому старому козлу, и не  позволяй
ему запугивать тебя. Если же он будет угрожать, то скажи об этом мне.
     - Но я уже обещал ему, - сказал Саша. Он тут же добавил, как  бывало,
что-то еще, чтобы предотвратить возражения, и отвел Петра в дом, где  влил
в него очередную чашку горячего чая.
     Были вещи, которые Петр обычно понимал, и  были  другие,  которые  он
понимать отказывался, не говоря уже о том, чтобы просто в них поверить, во
всяком случае до тех пор, пока уже не становилось поздно.
     Возможно,  что  это  было  просто  глупо,  частенько  думал  Саша,  а
возможно, что и нет. И если Петр когда-то бывал чем-то чрезмерно  напуган,
то сейчас его страх полностью относился к этому месту и к этому человеку.
     Доводы Петра звучали достаточно убедительно,  кроме  одного  момента:
попытки уйти из этого дома вдоль берега реки. Саша очень  сомневался,  что
Ууламетс позволит им сделать это прямо сейчас  или  хотя  бы  в  ближайшее
время.
     Теперь вопрос состоял именно в  том,  когда  он  разрешит  это,  если
разрешит вообще.

     Сначала Ууламетс заставил его привести в  порядок  шкафы  и  вытереть
пыль, а после этого Саша должен был заняться приготовлением обеда. Пока он
смахивал пыль с многочисленных горшочков, часть из которых была запечатана
глиной, он обнаружил на этих глиняных пробках нанесенные острым  предметом
царапины, на счет которых он подумал, что это могли быть либо таинственные
знаки, либо, скорее всего, такие же пометки, какие делала тетка Иленка, не
умевшая ни читать, ни писать. В  этом  случае  знаки  должны  были  просто
означать, что здесь  находились  грибы,  там  -  мох  или  лишайник,  а  в
следующем - горькая  полынь.  Кроме  горшочков,  в  шкафу  были  и  другие
предметы, названия которых он просто не знал.
     Что же касается Ууламетса, то он почти все свободное время провел  за
чтением книги, делая иногда какие-то записи. Он начал читать  ее  еще  при
дневном свете, но продолжал читать и в сумерках, при свече. Перерыв в этом
занятии он использовал для того, чтобы сходить на реку, откуда вернулся  с
двумя вполне приличными рыбами, которых отдал Саше, чтобы тот почистил их.
Петр же предложил свою помощь, чтобы почистить репу, пока Саша  возился  с
рыбой в конце двора.
     Внезапный шум и потрескивание крыльев заставили мальчика отвлечься от
рыбы, и он с тревогой взглянул вверх. Там он увидел, как недалеко от него,
прямо на землю сел ворон и с достоинством направился  к  рыбным  потрохам.
Это была первая птица, первое живое существо, которое он  увидел  во  всей
округе,  за  исключением  рыбы,  предназначавшейся  на  обед.  Птица,  тем
временем, поглядывала на него единственным поблескивающим  черным  глазом:
второго у нее просто не было. Он был рад скормить  ей  все  отбросы  после
чистки, только бы она оставила рыбу в покое.
     - Добро пожаловать, - сказал Саша этому  летающему  созданью,  и  оно
сделало головой странное движенье,  которое  должно  было,  скорее  всего,
означать поклон,  а  может  быть,  было  просто-напросто  частью  ритуала,
сопровождающего осмотр места обеда. - Думаешь, что тебе здесь  приготовили
целое стадо? Пару кроликов? А может быть, оленя?
     Ворон взглянул на него очень холодно, удерживая в полузакрытом  клюве
болтающиеся  рыбные  потроха,  а  затем,  после  надлежащего  обдумывания,
захлопнул его совсем.
     - Ах, да, - сказал Саша, - слишком много  вопросов.  Прошу  прощенья,
братец Ворон.
     Тот ухватил очередную порцию и  взглянул  на  мальчика  явно  не  без
корысти.
     При обычных обстоятельствах никто бы и не  обратил  внимания  на  это
летающее созданье, но только не в этом лесу. Саша с радостью  оставил  ему
потроха и, прихватив рыбу, отправился в дом, даже не обернувшись в сторону
незваного гостя.
     Ведь это был  всего-навсего  лишь  обычный  ворон,  большой  любитель
полакомиться рыбой.
     - У реки летает какая-то черная птица, - сказал он  старику,  который
по-прежнему был занят своей книгой.
     - Она часто появляется здесь, - сказал Ууламетс, даже не взглянув его
сторону. Поэтому Саше ничего другого не  оставалось,  как  сунуть  рыбу  в
кипящую воду, после чего он отмыл руки и полез за горшочками с приправой.
     Петр в это время дремал в углу, а  может  быть,  просто  благоразумно
притворялся спящим, чтобы избежать нечаянной ссоры.

     Мальчик оказался хорошим поваром. Петр понял это  по  приготовленному
им рыбному блюду. Сейчас  у  него  не  было  настроения  возражать  против
чего-либо, и  он  старался  держать  голову  опущенной  вниз  и  следовать
здравому смыслу, на который указал ему Саша. Ведь он и на самом  деле  был
слаб, как новорожденный котенок,  а  поэтому  не  должен  не  считаться  с
присутствием старика и его тяжелого посоха.
     Но он внимательно приглядывался  ко  всему  окружавшему  его  в  этом
странном  доме,  рассчитывая,  что  здесь  можно  будет  найти  что-нибудь
необходимое им, например, чистую рубашку, а, может быть, даже  кафтан  или
одно, а то и целых два одеяла.
     Особенно он не  спускал  глаз  с  Ууламетса  и  прислушивался  к  тем
указаниям, которые в этот вечер старик давал по поводу готовящихся рыбы  и
чая. Он делал это на тот случай, если  их  очаровательный  хозяин  захочет
добавить что-либо к уже опробованному им рецепту.
     Ууламетс просидел  весь  день  над  книгой,  сгорбившись  и  водя  по
строчкам  пальцем,  и  отрывался  лишь  ненадолго,  чтобы  дать  очередные
приказания мальчику.
     Возможно, что это были его обычные занятия, за которыми  он  проводил
время в этом запустелом месте: сидеть целыми  днями  за  столом  и  читать
книгу, ставить на реке сети, готовить рыбу и вновь возвращаться к чтению.
     Один Бог знал, что он вычитывал в ней или какие мысли завладевали  им
на долгие часы, под шелест страниц да под звуки капающего со свечи воска.
     Эта  картина  никак  не  укладывалась  у  него  в  голове:  старик  в
безжизненном  лесу,  зачитывающийся  своей  книгой  до  того,  что  слова,
казалось, истощали его мозг.
     И, видимо, единственным наслаждением  теперь  для  него  была  сашина
стряпня.
     - Вкусно, - сказал Ууламетс, постукивая ложкой по котелку.  -  Положи
еще.
     А когда мальчик в очередной раз наполнил его котелок, старик сказал:
     - Закрой окна снаружи.
     Саша вежливо поклонился и вышел. Ночной мрак, окружавший дом, казался
еще  гуще,  когда  внутри  дома  было  относительно  светло.  Петр   очень
внимательно вглядывался в темноту сквозь открытую дверь и не  мог  понять,
почему у него шевелятся волосы на затылке. Он не успокоился, пока Саша  не
вернулся и не закрыл за собой дверь.
     Петр подумал, что глупо бояться темноты.  Никакой  разницы  не  может
быть между этой ночью и теми, которые они уже  пережили.  Но  он,  тем  не
менее, даже расплескал свой чай, когда совсем рядом со ставнями  раздалось
хлопанье крыльев.
     Саша обернулся и  взглянул  на  окно,  как  будто  сомневаясь  в  его
надежности.
     - Ради Бога, скажите, что это? - пробормотал Петр.
     - Это всего-навсего лишь птица, - сказал Ууламетс. - Просто птица.
     Это действительно было так, у Петра не было сомнений  на  этот  счет.
Скорее всего, это  мог  быть  один  из  голубей,  которых  сам  же  старик
разводил, чтобы из них готовить обед.
     - Сегодня ночью, - продолжал  Ууламетс,  указывая  ложкой  в  сторону
каждого из них, - сегодня ночью  будет  новолуние.  И  поэтому  ночью  мне
предстоит кое-какая работа. Я имею в виду  корни.  Их  нужно  выкопать  из
земли. - Седые брови  поползли  вверх,  была  наполнена  очередная  ложка.
Старик некоторое время сидел,  причмокивая  губами,  затем  добавил:  -  Я
очистил весь горшок, чтобы ничего не пропадало. - Он отставил свой котелок
и встал из-за стола. - А уж после работы я отправлюсь спать. Ты не  хочешь
пойти со мной, а, малый?
     - Нет, господин, - сказал Саша, а  Петр  бросил  быстрый  оценивающий
взгляд в сторону своего меча, который по-прежнему стоял у стены,  рядом  с
посохом старика.
     Ууламетс пожал плечами и снял с колышка свой кафтан.
     Петр тоже поднялся со своего места, обошел стол и взял в руки  меч  и
посох, протягивая их старику. Тот протянул руку и взял лишь посох.
     - Это тяжеленная работа, - сказал Ууламетс, - выкапывать корни. -  Он
поднял задвижку. - Молодые никогда  не  любят  грязную  работу,  им  нужен
только результат. Вот точно такой же была и моя дочь.
     И вот этот засохший старик, оказывается, имел  дочь?  Это  показалось
Петру невероятным.
     Ууламетс вышел в ночной мрак и захлопнул дверь. Защелка опустилась.
     Наконец-то Петр смог вздохнуть.
     - Мы уходим отсюда, - сказал он. - Сегодня ночью.
     Саша лишь испуганно посмотрел на него,  но  ничего  не  сказал.  Петр
подошел к двери, снял висевшую на колышке рубаху  и  одел  на  себя.  Саша
по-прежнему стоял неподвижно, будто разом лишился способности  говорить  и
что-нибудь делать.
     - Возьми одеяла и несколько веревок, - сказал Петр, а  когда  увидел,
что Саша все еще колеблется, добавил: - Или мне это сделать самому? Возьми
одну связку репы. А еще я видел там вяленую рыбу. Ведь путь до Киева очень
долог.
     - Петр, ведь он не простой старик, и, кроме того, не забывай, что  он
помог нам!
     Петр пристально посмотрел на мальчика.
     - ...По крайней мере,  -  продолжал  Саша  слабеющим  голосом,  -  по
крайней мере, мы не должны брать ничего лишнего. Достаточно одного  одеяла
и одной связки репы: от этого мы можем только выиграть, мало ли что  может
случиться.
     Неодобрение, которое высказывал  мальчик,  неприятно  обжигало  своим
безрассудством. Петр медленно подошел к  печке,  подобрал  оба  одеяла  и,
чертыхаясь, видимо от затрудненного дыхания, бросил одно из них на  пол  и
снял с потолочной балки висящий там  моток  веревок,  пока  Саша  доставал
связку репы.
     - А сколько верст ты сможешь пройти, Петр? Выдержишь  ли  ты  дальний
переход? - спросил Саша, спрыгивая с лавки  со  связкой  репы  в  руках  и
вопросительно глядя в сторону Петра. - Послушай, Петр, ведь есть и  другие
возможности. Давай не будем делать этого.  Ведь  мы  даже  представить  не
можем, на что способен этот старик...
     - Со мной ничего не произошло, как  видишь.  Просто  старый  шарлатан
устроил хорошее представление. Скорее  всего,  он  лишь  чем-то  одурманил
меня. Ты сам пил этот чай. Один Бог знает, что он намешал в него. Он  ведь
мог сделать это прямо у тебя на глазах. - Петр разложил одеяло на столе  и
завернул в него репу, подвернув концы одеяла в середину. - Захвати нож, он
нам наверняка пригодится.
     - Я не могу воровать!
     - Это не воровство, запомни, а всего-навсего  справедливая  плата  за
твою работу. Возьми вон тот нож. И еще  возьми  рыбу,  она  ему  достается
даром.
     - Нет, - сказал Саша.
     - Дурак, - пробормотал Петр и связал веревкой  углы  одеяла.  Взяв  в
руки концы веревки, он закинул этот импровизированный мешок за спину, взял
стоявший у стола меч, прихватил нож, а затем снял с колышков свой  пояс  и
сашин кафтан. - Послушай, парень, если  тебе  хочется  оставаться  в  этом
доме, рядом с ним, то ты, конечно, можешь так и поступить. Но если у  тебя
есть хоть капля здравого смысла...
     - Я иду с тобой, - едва слышно, прерывая дыхание, сказал Саша, а Петр
накинул на него кафтан, завязал свой пояс, поднял задвижку и открыл дверь.
     И в то же мгновенье, что-то огромное,  похожее  на  собаку,  с  диким
рычаньем бросилось на них.
     - Боже мой! - закричал Петр.
     Он так быстро захлопнул дверь, что страшилище ударилось со всей силой
об нее, издавая громкий лай и толкая дверь снаружи,  в  то  время  как  он
толкал ее изнутри. Саша бросился к двери. Теперь они вдвоем удерживали ее,
а она содрогалась под ударами когтей. Еще до них доносился злобный хриплый
лай.
     - Что это  за  чудище?  -  едва  взвизгивая  спросил  Петр,  стараясь
опустить еще один засов, чтобы противостоять сыпавшимся на дверь ударам. -
Что это за исчадие ада?
     Наконец засов встал на свое место, и  они  услышали  стук  когтей  на
крыльце: неизвестное существо спустилось вниз.
     В следующий момент новый удар был  нанесен  в  окно  и  сопровождался
скрежетом когтей о ставень. От такой  неожиданной  атаки  запоры  на  окне
затрещали и едва не выскочили.
     - Боже мой, - только и мог произнести Петр. Его колени дрожали, но он
старался не показывать страха. Он встал  подальше  от  двери,  чтобы  было
удобнее управляться с мечом, который он теперь держал в руке. Так он стоял
и прислушивался к происходящему вокруг дома. Тем временем, атаки  на  окно
прекратились, и скрежет когтей вновь послышался на крыльце.
     Опять посыпались удары.  Зверь  царапал  дверь  когтями  и  лаял  как
собака.
     - Это наверняка "маленький старичок", - прошептал Саша.
     - Какой же это человек, черт возьми! Это проклятая черная собака!
     - Это не собака. Это не собака, Петр. Это существо знает, что кое-что
украли в этом доме...
     Петр слышал звуки скребущихся о дерево когтей. Возможно, что это  был
всего-навсего глупый обман, вызванный их поспешными  сборами  в  дорогу  и
окружающей темнотой, из-за чего им  это  существо  и  показалось  особенно
страшным: темная густая шерсть и огромные черные зубы. Он  даже  попытался
представить себе, как обычно выглядит собак, какая у  нее  пасть  и  какой
звук она издает, если щелкает зубами.
     Вновь последовал удар в дверь. Он был так силен, что затрещал засов.
     Затем раздались шаги тяжелых лап. Петр почувствовал,  что  его  рука,
сжимавшая меч, была мокрой от пота.
     И  в  этот  момент  он  услышал,  какое-то  новое  движенье,  но  оно
происходило внизу, под самым полом.
     - Мы должны вернуть все, что мы взяли, - прошептал Саша.
     - Но ведь это же просто-напросто  собака!  Ну,  послушай  меня,  ради
Бога!
     - Это не собака... - Саша расстегнул кафтан и вновь  повесил  его  на
прежнее место, на колышек около двери. Он протянул к  Петру  руку.  -  Ну,
пожалуйста.
     И теперь тот почувствовал себя полным дураком. Ведь если бы он не был
так слаб от раны, то немедленно распахнул бы дверь  и  отрубил  бы  голову
этому бесовскому созданью.
     Если оно было там лишь одно.
     Послышалось свистящее шипенье  и  треск  двери,  а  в  следующий  миг
раздался пронзительный кошачий визг.
     Петр вздрогнул.
     - Петр!
     Тогда он сбросил одеяло с плеча, и Саша бросился со всех  ног,  чтобы
развязать веревку и положить все на прежнее место.
     Удары и скрежет когтей о дверь не прекращались.
     - Вот видишь, твоя уловка ничем не помогла, -  сказал  Петр.  -  Черт
побери, малый, а ведь оно таки не прислушалось к твоим бабушкиным сказкам.
     - Не нужно насмехаться, Петр, пожалуйста! Сейчас не время шутить...
     - Клянусь тебе, что "маленький старичок" в "Петушке"  мне  понравился
гораздо больше. Очень приятная кошечка. Целыми днями чистит уши  и  вообще
прилично себя ведет. Но этот... Боже мой!
     Очередной удар когтями в дверь был нанесен  с  такой  силой,  что  от
неожиданности Петр чуть не упал, и даже подогнул  колени,  а  из  дверного
косяка полетели щепки.
     А под полом, на том самом  месте,  где  он  стоял,  раздался  тяжелый
глухой удар.
     Петр  продолжал  держаться  на  ногах,  но  чувствовал,  как  у  него
останавливается дыхание и он погружается в ночной кошмар, из которого  нет
хода назад, и что многие вещи просто потеряли смысл с  тех  пор,  как  они
вошли в этот дом, и что вполне может случиться так, что вряд ли вновь  все
встанет на свои места.
     У него не было никакого  желания  быть  убитым  этим  привидением,  в
которое он решительно отказывался верить.
     - Я вижу, сегодня неудачная ночь? - спросил он Сашу.  -  Но  попробуй
все-таки пожелать, чтобы это существо исчезло отсюда. Ведь это как раз  по
твоей части?
     - Спрячь свой меч, - сказал Саша  в  ответ.  -  Это  раздражает  его.
Убери, пожалуйста, прошу тебя.
     Мальчик был очень серьезен. Но достаточно серьезным было и  существо,
поджидавшее их на крыльце. И Петра охватило странное, отдающее смертельным
ужасом подозрение, что этой ночью, прямо сейчас, все, в чем он  сомневался
чего не знал наверняка, оказалось самым настоящим и реальным.
     - Спрячь его! - не унимался Саша.
     Он убрал меч в ножны и вновь вернулся  в  середину  комнаты,  пожимая
плечами и слегка важничая, но, тем не  менее,  с  опасением  поглядывая  в
сторону двери.
     Однако за ней стояла полная тишина.
     Он так же мало верил в сашины  умозаключения,  как  и  в  собственное
желание проверить, что же все-таки находилось под полом.
     Саша же немедленно схватил кувшин с  водкой,  стоявший  на  столе,  и
выдернул затычку, на что Петр очень живо среагировал.
     Но мальчик лишь капнул несколько раз на пол, чтобы жидкость затекла в
щели между досками.
     - Не хватало, чтобы ты еще напоил его, - сказал Петр. - Разве мало  у
нас было неприятностей?
     Саша пристально посмотрел на Петра, но однако, несмотря на  волнение,
все же закончил весь ритуал умиротворения  духов.  Этот  мальчик,  столько
времени проводивший в конюшне, в этот момент был единственным, кто  ни  на
мгновенье не сомневался в правоте своих поступков.
     Петр тут же поднял вверх руки в знак примирения.
     - Прости меня, - сказал он. - И у  них  я  тоже  совершенно  искренне
прошу прощенья.
     За этим последовала тишина, изредка прерываемая скрипом половиц.
     Петр и Саша некоторое время молча переглядывались.
     Но было слышно лишь завывание ветра.
     - Я приготовлю чай, - сказал Саша. - Мне кажется, что это нам  сейчас
не повредит.
     Петр, однако, с большим удовольствием выпил бы  водки.  Но  почему-то
сейчас ему было стыдно признаться в этом, и он присел за стол,  уговаривая
самого себя, что дрожь и слабость в коленях и руках была  лишь  следствием
раны, да тех нескольких дней, проведенных в  холоде  и  голоде,  пока  они
пробирались через этот безжизненный лес.
     Тем не менее, он был рад тому, что мальчик суетился,  занявшись  хотя
бы таким простым делом, как заварка чая, что, возможно, отвлекало  его  от
размышлений о происходящем за дверью. Чай, в конце  концов,  давал  и  ему
возможность хоть как-то унять дрожь в руках, не говоря уже о том,  что  он
согревал.
     - Я думаю, что "он" успокоился, - сказал  Саша,  усаживаясь  за  стол
против Петра.
     - Какой такой "он"? - с наигранным удивлением спросил Петр.  -  Я  не
могу себе даже представить, какую живность может держать старик...
     Саша смотрел, насупив брови, и с  выражением  откровенного  огорчения
прикусил губу.
     Петр подумал, что этот взгляд вполне мог  означать  обвинение  его  в
глупости, которая выражалась прежде всего как раз в том, что он отрицал то
самое безрассудство, которое только что происходило на его глазах.  Но  от
внутреннего страха он не видел этого сколь-нибудь отчетливо, или не  успел
разобрать, что это могло быть на самом деле.
     Если  все  эти  ужасы  действительно  явились  перед  ним,  выйдя  из
бабушкиных сказок, и тут же набросились на него, лишь только  он  собрался
переступить порог, то в этом случае реальным должно было  бы  быть  и  все
остальное, о чем у него даже не было никакого желания вспоминать.
     Он уронил голову на сложенные руки и  подумал  о  том,  что  в  своих
странствиях они выбрали явно не ту дорогу.
     Но,  однако,  здесь  была  лодка.  И  хотя  он   не   имел   никакого
представления о том, как следует управлять ни маленькой, небольшой лодкой,
тем не менее, предполагал, что стоит только перерезать веревку и  сесть  в
нее, то даже такая большая и старая посудина приплывет  туда,  куда  надо.
Река - это самый безопасный путь, который должен привести их в  Киев.  Это
проще, чем идти вдоль берега,  где  на  каждом  шагу  их  могут  поджидать
созданья, напоминавшие то, которое только что бегало вокруг дома. Впрочем,
на реке могло произойти крушенье...
     Он не умел плавать, и, вполне возможно, что мальчик, тоже.
     Итак, все его мысли вновь возвращались к берегу, и он дал себе слово,
что если им удастся выбраться из этого  дома  без  сколь-нибудь  серьезных
происшествий, они должны немедленно отправляться прямо на юг  и  идти  как
можно осторожней.
     - Мы все-таки попытаемся еще раз, - сказал Петр. Саша же взглянул  на
него и с беспокойством прошептал:
     - Не забывай, что я говорил тебе: этот старик - колдун, и  он  ужасно
опасен.
     - Да, да. Скорее всего, так же, как и ты. Разве не это  я  слышал  во
все время нашего пути от Воджвода? - съязвил Петр.
     - Нет, я, конечно, не такой как он. - Саша  взъерошил  волосы.  -  Он
может возвращать назад умерших!
     - Но ведь я-то не умирал, черт побери!
     - Ты был уже холодный, Петр. Ты был холодный, как лед, твое лицо  уже
теряло все признаки жизни, и, в первую очередь, цвет...
     - Я просто замерз от долгого пути через этот лес, тем более почти три
дня без всякой пищи. - Он дотянулся  до  кувшина  с  водкой,  налил  почти
половину чашки и сделал несколько медленных глотков. Сейчас он не хотел ни
говорить, ни думать об этом, во всяком случае, не этой ночью.
     - Но ведь так было, Петр, - сказал Саша. - Почему ты  отворачиваешься
от правды?
     - Потому что все, о чем ты говоришь, сплошное безумие! - ответил тот.
     Во всяком случае, он больше ничего не мог сказать по этому поводу.
     Он допил водку и наполнил чашку в очередной раз.

     А Сашу не покидали грустные мысли о том, что Петр очень зол на  него.
Он продолжал думать об этом, когда тот, медленно  передвигаясь  на  пьяных
ногах, отправился спать.
     Его родственники очень  походили  на  Петра:  они  тоже  отказывались
верить в то, что над ним  тяготело  проклятье.  Но,  тем  не  менее,  косо
посматривали на него и часто хмурились при этом, если дела шли не так, как
им бы того хотелось.
     Петр,  разумеется,  не  поверил,  что  во  дворе  появилось  какое-то
странное существо, даже и тогда, когда оно едва не разделалось с  ним,  и,
конечно, он не верил ни в каких колдунов. Однако его хмурый взгляд говорил
Саше, что он еще поразмыслит  о  своих  убеждениях.  Возможно,  что  он  и
ошибался на этот раз, но признаться в этом он смог бы только тогда, когда,
как он  сам  не  раз  говорил  Саше,  найдет  здесь  хоть  одного,  самого
плохонького представителя этого племени.
     А возможно, что в этом и была его ошибка. Ведь избежать ошибки  очень
трудно, особенно в подобной ситуации. Перед  таким  волевым  и,  возможно,
обладающим сверхъестественной силой созданьем, как  Ууламетс,  собственные
сашины желания и  попытки  хоть  как-то  повлиять  на  их  будущую  судьбу
напоминали лишь тихий шепот, который едва ли звучал на фоне страшной бури,
и, разумеется, его никто не мог услышать. Но Саша был уверен,  что  те,  к
кому он обращался, были здесь, однако эта уверенность не могла  доставлять
ему полной радости, когда он находился в таком отвратительном месте.
     Но самым худшим был неотступный страх, что Ууламетс  знал  о  сашиных
тайных устремлениях. Это приглашение  на  ночную  прогулку  было  обращено
именно к нему, а не к Петру...
     А Петр в этот момент бессильно опустил  голову  на  руку,  как  будто
мужество и уверенность полностью покинули его.

     Прошло еще много времени, прежде чем  наконец-то  вернулся  Ууламетс.
Петр в конце концов уснул на одеялах около очага, подложив под  себя  меч.
Он выпил достаточно много, так  что  его  сон  сопровождался  храпеньем  и
тяжелыми вздохами.
     А Саша продолжал ждать, иногда проваливаясь  в  дремоту,  приходил  в
себя и всякий  раз  прислушивался,  не  раздавались  ли  на  крыльце  шаги
старика. И когда он наконец услышал шаги Ууламетса, постукивание  тяжелого
посоха и скрип дверной щеколды, то  бросился  к  порогу,  чтобы  снять  со
старика потертый кафтан.
     - А ты все еще не спишь, - сказал то, стараясь говорить полушепотом и
осторожно пристраивая у стены свой посох. - Я не собирался беспокоить тебя
в такой час.
     Вряд ли кто-нибудь смог врать такому человеку, как этот старик,  Саша
сам пришел к такому выводу. Он подошел к столу и налил Ууламетсу  полчашки
водки.
     - Мой приятель собирается уходить отсюда. Что-то ему  не  понравилось
здесь.
     Старик, слегка нахмурясь,  взял  чашку  и,  склонившись  над  столом,
медленно выпил.
     - Мне это не удивительно.
     - Мой приятель и я... - тут Саша сделал  паузу  и  поклонился.  -  Мы
хотим отправиться в Киев, хозяин. Мы хотим оставить вас.
     - И это после того, как сначала попытались ограбить мой дом...
     - Это было лишь одеяло да связка репы. Но больше ничего.
     - ...без всяких угрызений совести.
     - Мы понимали, что ничего не должны вам, мой господин. Ведь  в  конце
концов, мы не воры. Вот чего только мы не понимаем:  что  же  все-таки  вы
хотите от нас? И мы хотим, чтобы вы сказали нам об этом.
     - Ха. - Ууламетс выпил  еще,  вытер  свои  тощие  седые  усы  тыльной
стороной ладони. - Сказать тебе?
     Саша глубоко вздохнул и сложил ладони, чтобы кончики пальцев касались
друг друга, как это делают торговцы на ярмарках.
     - Но в дорогу нам нужна связка репы и одно одеяло. Неплохо бы  еще  и
связку вяленой рыбы, а если бы вы могли отвезти нас на лодке до Киева,  мы
были бы вам очень благодарны.
     Ууламетс пристально  смотрел  на  него,  неподвижными,  как  у  волка
глазами, а потом ухмыльнулся, так же весело и приятно, как, возможно,  это
мог седлать добрый домовой.
     - В Киев?
     - Да, господин, если вы можете. Если же нет...
     - Я не хочу.
     - Тогда нам потребуется одеяло, репа и рыба.  Ну,  еще  нужна  чистая
рубашка и подходящий кафтан  для  Петра.  Ведь  он  все-таки  не  простого
звания, он не может идти в таких лохмотьях.
     - Да, уж в этом я  уверен.  Человек  из  общества,  где  не  привыкли
утруждаться: там все легкое, и руки, и душа и еще более легкая мораль.
     - Но он не вор. Никто из нас не вор и никогда  им  не  был.  -  Голос
мальчика начал дрожать, и он очень боялся, что может все испортить.  -  Мы
собираемся заплатить за все, что возьмем, но дело в том, что вы не  хотите
брать  деньги.  Я  предложил  отработать  за  все  это  и  выполнил   свое
обязательство. Теперь мы должны бы быть в расчете. Чего же вам еще надо? -
Его  голос  сорвался,  а  подбородок  предательски  задрожал.  -  Если  вы
предложите сделать что-то еще, что на ваш взгляд уравняет наш счет, то  мы
готовы сделать все, что лежит в пределах здравого смысла.
     Ууламетс упорно не сводил с  мальчика  своего  волчьего  взгляда.  Он
сделал еще глоток, поставил чашку на стол и встал,  выпрямившись  во  весь
рост.
     - Предлагаешь сделку, а?
     - Только в обмен на те вещи, которые нам нужны, господин. Еще нам  бы
очень хотелось, чтобы вы доверяли нам и не устраивали никаких обманов.
     - А ты очень осторожный малый.
     - И не готовили нам никаких неожиданных случайностей.
     Ууламетс повернулся и сделал несколько шагов  в  сторону  очага,  где
спал Петр. Там он остановился и почесал затылок, взъерошив  седые  волосы,
словно раздумывая о чем-то, затем медленно повернулся и взглянул на Сашу.
     - Да, да. Очень умный  и  ловкий  малый,  -  сказал  Ууламетс,  опять
переходя на полушепот. - Предположим, что у меня есть виды на тебя.
     - Что? - спросил Саша.
     - У меня нужда в умном парне. И это  мне  может  понадобиться  завтра
ночью, если кое-что произойдет.
     - А что нужно делать?
     - Выкапывать корни. - При этом на  губах  старика  появилась  улыбка,
скорее напоминающая звериный оскал. - Но придется делать  и  кое-что  еще.
Возможно, что эта работа займет несколько ночей. Во всяком случае, пока  я
не найду то, что ищу.
     Он подумал, что наверное был дураком, раз собирался спросить согласия
у Петра, но все-таки вовремя вспомнил, что сказал бы Петр по этому поводу.
В то же время ему непременно хотелось знать, что же именно толкнуло его на
сделку с Ууламетсом.
     Что было сильнее: случай  получить  работу  или  тяга  к  колдовству,
которым несомненно обладал Ууламетс?
     - Вот и все, что я хочу от тебя, - сказал старик. - А когда я  получу
то, что хочу, ты можешь забирать свою репу, свою рыбу и два одеяла.  Когда
у меня хорошее настроение, я бываю щедрым.

                                    8

     Утро следующего дня началось с заготовки дров:  таково  было  желание
старика, который провел очередной день в сидении за столом, в то время как
бедный малый наколол, перетаскал и сложил дрова, обливаясь потом.
     Петр наблюдал за происходящим, не допуская  даже  мысли,  что  должен
подменить мальчика. Он выздоравливал, причем так быстро,  что  иногда  это
начинало его беспокоить, особенно если учесть, что ему наговорил мальчик о
месте, в котором они находились. Еще  вчера  рана  была  покрыта  засохшей
коркой, а сегодня утром струпья и короста сменились новой  розовой  кожей,
которая была еще очень  тонкой,  но  он  уже  подумывал  о  том,  что  при
необходимости вполне мог бы и пуститься бегом.
     Однако ему казалось  очень  опрометчивым  показывать  свое  состояние
старику.
     Поэтому он только лишь наблюдал за Сашей, как тот,  обливаясь  потом,
таскал дрова, сдирая кожу и натирая мозоли на руках.
     Он даже задремал прямо на  крыльце  под  слабыми  солнечными  лучами,
которые пробивались через кроны деревьев, и  сквозь  сон  прислушивался  к
звону топора и шорохам реки, оставаясь на крыльце все время,  пока  солнце
достаточно грело.
     По крайней мере, так он был все время рядом с мальчиком и в  какой-то
момент даже сказал самому себе, что теперь, когда он стал чувствовать себя
гораздо лучше, он сможет воспротивиться барским замашкам  этого  неуемного
старика или же просто-напросто приставить свой меч к его глотке и  заявить
ему о том, что они забирают его лодку, одеяла и все остальное,  что  может
понадобиться им в пути.
     Но всякий раз, когда его мысли завершали свой  круговорот,  он  вновь
возвращался к раздумьям о том, что его выздоровление проходило  невероятно
быстро,  а  за  этим  немедленно  следовали  воспоминания  о  том  ужасном
существе, которое поджидало их за  дверью  в  прошлую  ночь,  и,  в  таком
случае, было бы гораздо благоразумней как следует  еще  раз  обдумать  все
происходящее.
     Подобные  мысли  были  бы  слишком  утомительны  даже  для  здорового
человека.
     А Ууламетс, тем временем, сидел, погрузившись в свою  книгу,  а  Саша
потел и колол дрова, пока поленница не выросла выше его головы.
     После дров он занимался стиркой, для чего в котле  была  приготовлена
горячая вода. Отмочив  и  как  следует  прополоскав  одежду  в  котле,  он
развесил ее на ветках деревьев сушиться на солнце.
     Когда он покончил со стиркой, изрядно содравши  кожу  с  ладоней,  на
крыльце появился Ууламетс и сказал, что они могут постирать и свою одежду,
а пока она будет сохнуть, он даст им кое-что из своих запасов, и если  эти
вещи подойдут им, то они могут  даже  взять  их  себе.  Им  не  оставалось
ничего, как последовать его совету, и даже удалось еще и помыться  горячей
водой.
     - Боже мой, - пробормотал Петр. -  Смотри,  какое  радушие  с  самого
утра. Что это случилось со стариком?
     Ууламетс подал им не только  одежду,  которая  хоть  и  оказалась  не
совсем по размеру, но была вполне сносным облегчением, а принес еще бритву
и бронзовое зеркальце, и Петр, усевшись на колоду, начал бриться, пребывая
в самом  хорошем  за  последние  дни  настроении,  в  то  время  как  Саша
заканчивал стирку.
     Но оно сохранялось у него лишь до тех пор, пока он не  задумался  над
тем, почему старик неожиданно стал таким любезным после вчерашней ночи,  и
над  тем,  где  же  все-таки  находилась  та  собака,  которая  всю   ночь
преследовала их, и не было ли все произошедшее частично  следствием  того,
что он прошлой ночью много выпил.
     Его совсем не устраивали ответы, к  которым  он  приходил  и  которые
указывали  на  то,  что  причины  происходящего  находились   в   пределах
ограниченного пространства, в которое и он, и мальчик попали волею судьбы,
но заключения и выводы указывали еще и на то,  что  границы  необъяснимого
постоянно сужаются, подступая все ближе и ближе к нему.
     - Старик разговаривал с тобой о чем-нибудь прошлой ночью?  -  наконец
спросил он Сашу,  когда  они  сидели  на  куче  поленьев,  поджидая,  пока
просохнет одежда.
     - Я сказал ему, что мы хотим добраться до Киева, - сказал Саша. -  Он
же потребовал, чтобы я помог ему кое в чем до нашего ухода. Он согласен за
эту помощь дать нам еду и одеяла.
     Саша старался не глядеть на Петра, когда рассказывал об этом. Он  все
время смотрел в ту сторону, где за пределами двора начиналась серая  стена
леса.
     Петр, тем не менее, понял, что Саша не сказал  ему  всей  правды.  Он
видел явную разницу  между  тем  непосредственным  и  беспокойным  парнем,
который был таким находчивым, сопровождая  его  в  пути,  и  этим  молодым
человеком, который отказывался взглянуть в его сторону, когда  отвечал  на
вопрос,  и  который  говорил   теперь   спокойным,   размеренным,   словно
отрепетированным голосом.
     - Так что же он хочет заставить тебя сделать? - спросил Петр.
     Саша на мгновенье замер в нерешительности и,  все  еще  не  глядя  на
Петра, ответил:
     - Мне думается, что эта работа связана с волшебством.
     Петр было фыркнул, но вовремя остановился, не  желая  реагировать  на
услышанное именно таким образом, потому что это мгновенно возводило  между
ними почти непроницаемую стену.
     - Разумеется, ты немедленно сказал ему, что и сам являешься колдуном.
     - Нет, не являюсь, - сказал Саша. - Не являюсь, во всяком  случае  по
сравнению с ним. Поэтому я не говорил вообще ничего. Однако ты  -  говорил
кое-что.
     - Я?
     - Ты сказал, что думаешь об этом как о ничего не стоящей чепухе,  как
о вздоре. А это отпугивает тех, кто ищет себе помощников. Ведь если бы  ты
был колдуном, ты никогда не стал бы выбирать себе помощника  среди  людей,
подобных тем, кого ты сейчас являешь. Раз ты сомневаешься  в  чем-то,  что
может нарушить заклинание или что-то в этом роде, ты не добьешься  успеха,
если даже и будешь таким же способным, как и он.
     Петр все время держал рот на замке и пытался думать точно так же, как
этот молодой и легковерный малый, который преклонялся  перед  колдунами  и
домовыми и которого он всеми силами старался вытащить из этого места, даже
если тот был чрезвычайно настойчив в своей собственной глупости.
     "Почему,  в  конце  концов,  я  должен  заботиться  о  нем?"  -  стал
задумываться  Петр.  -  "Если  он  доволен  всем  этим,  оставь  его.  Кто
заставляет отвечать за дураков?"
     А затем он попытался рассуждать более глубоко, опускаясь в те области
сознания,  где  отсутствовали   слова,   а   действовали   лишь   образные
воспоминания, о том, как мальчик заботился о нем здесь,  в  этом  доме,  о
том, как он отдавал ему свой кафтан и остатки собранного в поле зерна и не
имел на его счет ни одной задней мысли, в отличие от Дмитрия, не  допуская
даже намека на эгоизм.
     Но факт оставался фактом: с этим мальчиком было удобно. Мальчик,  без
гроша за душой, был, на самом  деле,  его  другом,  чего  ни  Дмитрий,  ни
остальные никогда не смогли сделать из-за черствости их  сердец.  Поэтому,
несмотря  на  все  свои  внутренние  протесты,  он   чувствовал   в   себе
необходимость сделать что-то действительно полезное, пока Саша работал, до
костей истирая свои пальцы.
     Это было совершенно незнакомое чувство,  которое  он  и  сам  не  мог
понять, почти так же, как он  не  мог,  например,  понять,  почему  он  не
попытался ускользнуть из этого дома сегодняшним утром, просто, забыть  про
все долги и уйти.
     - Не верь ему, - сказал Петр, обращаясь к Саше тихим слабым  голосом.
- Он не такой благообразный, как кажется. Ведь я не спрашиваю, где он взял
всю эту одежду, которая сейчас на нас. Она явно не его  размера,  и  я  не
думаю, что она когда-нибудь  принадлежала  ему...  Ведь  только  один  Бог
знает, что, на самом деле, произошло с ее владельцем. Все, что  мы  должны
сделать прямо сейчас... - Он уже было подумал о том, чтобы  войти  в  дом,
взять в руки меч и забрать все, что им нужно. Но Саша был слишком  честен,
чтобы поддержать это... - Мы должны спуститься к реке,  отвязать  лодку  и
уплыть подальше отсюда.
     Саша ответил ему лишь после небольшой паузы:
     - Я не думаю, что нам удастся далеко уйти.
     - Но ведь ты и так слишком много переработал на него, а  о  тех  двух
чашках чая, которые мы выпили, не стоит и беспокоиться.
     Саша с некоторой тревогой взглянул на Петра.
     - Нет, - сказал он. - Пожалуйста, потерпи  еще  хотя  бы  один  день.
Когда я разговаривал с ним, он сказал, что с охотой поможет нам,  если  мы
поможем ему...
     - Помогать ему... В чем, собственно, мы можем помочь ему,  скажи  мне
ради Бога? Что именно он просил тебя сделать?
     - Он не посвящал меня во все подробности...
     - Боже мой...
     - Возможно, что эта помощь включает в себя многое...
     - Ради Бога, малый, послушайся меня...
     - Я думаю,  что  он  должен  сдержать  свое  слово,  именно  так  они
поступают чаще всего...
     - Они, они... Эти жалкие мошенники в Воджводе, которые  врут  по  три
раза в час каждому попавшему в их сети простаку. И этот человек точно  так
же обманет тебя, Саша Васильевич, можешь даже не сомневаться  в  этом.  Он
может искалечить нас, отравить или сделать Бог знает что еще, но помочь...
     - Он не может врать, если дело касается волшебства, я не  думаю,  что
он может так поступить. - Саша нахмурил брови. - И ты не можешь знать, что
все колдуны в Воджводе являются шарлатанами. Возможно, что  большая  часть
их похожа на меня: они владеют очень  малой  долей  искусства  волшебства,
которой не достаточно, чтобы добиться  настоящих  результатов.  Они  всего
лишь не мешают событиям развиваться. Но я знаю многое, что связано с этим,
и знаю, как опасно использовать в таких случаях ложь.  Огромная  опасность
подстерегает любого из них, если они, и на самом деле, не знают, что хотят
получить. Очень опасно бездумно пользоваться этим даром. Я знаю это, Петр.
Я не способен на что-то серьезное, но я  знаю,  как  действуют  эти  вещи,
потому что я чувствую их. - Он даже несколько раз стукнул себя в грудь.  -
Вот здесь. Но я не могу дать тебе лучших объяснений.
     - Батюшки мои!
     - Я говорю как раз о тех самых вещах,  с  некоторыми  из  которых  мы
столкнулись в этом доме. Когда ты сталкиваешься с ними в очередной раз, то
ты узнаешь о них все больше и больше.
     - Послушай, малый, но ведь так может пройти вся жизнь...
     - Я знаю, знаю, что ты скажешь. Ты думаешь, что я  просто  дурак.  Но
ведь это не так, Петр!
     Саша встал с бревна и пошел прочь.
     - Подожди, малый...
     Саша остановился, согнув плечи и опустив голову.
     - Ведь я никогда не говорил, что ты дурак,  -  продолжал  Петр.  -  Я
прошу у тебя прощенья, поверь мне. Я говорю  это  от  чистого  сердца.  Ты
очень благоразумный юноша, но ты не должен полностью полагаться только  на
себя. Ведь именно ты спас мою жизнь, и я никогда не забуду этого.
     - Тогда слушай, что я говорю, - сказал Саша.
     - А что потом? Поверить этому человеку? Нет, я отказываюсь.
     - Просто не делай ничего. По крайней мере, пока. И не  оставляй  меня
здесь одного.
     Мальчик был явно напуган, это было очевидно, но  он  еще  не  потерял
своего рассудка.
     - Не смей ходить куда-нибудь, не сообщив мне об этом, - очень  сурово
заявил ему Петр. - Если же ты должен будешь пойти куда-то со стариком,  то
мы должны идти вместе. Вот мое отношение к происходящему.
     - Но ведь ты-то, как раз, и не сможешь пойти. Если он отправляется за
каким-то лишь ему одному известным делом, твоя помощь  будет  бесполезной,
если ты не веришь в то, что происходит. Ему очень не понравится это.
     - Это тот самый человек, который вырвал меня у  смерти,  чтобы  вновь
вернуть в жизнь. Это великий мастер, парень. Следует  отдать  должное  его
ловкости и уменью. И,  разумеется,  если  он  может  делать,  то,  что  ты
говоришь, он не будет нуждаться в моей помощи. Я глубоко убежден,  что  он
предпочтет твою.
     Саша выглядел очень расстроенным.
     - Но только не планируй уйти с  ним  тайком,  -  сказал  Петр.  -  Ты
слишком чистосердечен, и если его занятия могут сделать  тебя  счастливым,
то я готов поверить во что угодно, по крайней мере на то  время,  пока  он
будет занят своими заклинаниями. Я не буду  делать  ничего,  что  так  или
иначе может обидеть его, за исключением того, что буду сопровождать вас.

     Одежда высохла к вечеру, поленница была сложена,  полы  вымыты,  рыба
почищена, обед приготовлен, подан и съеден...
     По сашиным представлениям, теперь старик должен был  подняться  из-за
стола, взять свой кафтан, посох и предложить ему отправиться  с  ним.  Так
оно в конце концов и вышло. Когда Ууламетс собрался, Саше оставалось  лишь
смиренно произнести:
     - Да, мой господин.
     Затем он снял с колышка свой новый кафтан и  одел  его,  стараясь  не
глядеть в сторону Петра. Он все-таки боялся темноты,  уже  сгущавшейся  за
дверью дома, боялся старика, и, в равной мере,  боялся,  как  бы  Петр  не
выкинул какую-нибудь глупую шутку.
     Петр тоже встал и взялся за свой кафтан,  висевший  рядом  с  дверью.
Саша наблюдал за ним краем глаза, когда Ууламетс сказал:
     - Тебе не обязательно идти вместе с нами.
     Петр не сказал ни слова, только  потуже  подтянул  пояс,  да  снял  с
соседнего колышка шапку.
     - Оставайся здесь, - совершенно недвусмысленно сказал ему старик.
     Но Петр, должно быть, не слышал его, так как не обратил на эти  слова
никакого внимания.
     Тогда  Ууламетс  начал  хмуриться.  Он  посмотрел  на  Сашу,  который
притворялся,  что  не  замечает  раздражения  старика  по  поводу  упрямой
настойчивости, с которой Петр собирался последовать за  ними,  и  старался
как можно ниже опустить голову, все время думая о  том  ужасном  созданье,
которое могло поджидать их в темноте двора, и как  им  удастся  преодолеть
границу этого зловещего пространства и добраться до леса.
     - Ну хорошо, - сказал в конце концов старик, подхватывая свой  посох.
- Очень хорошо.
     С этими словами он открыл дверь и спустился на темное крыльцо.
     Тяжелое  хлопанье  крыльев  послышалось  на  крыше.  Когда  же  Саша,
пересиливая  страх,  взглянул  вверх,   то   не   увидел   ничего,   кроме
промелькнувшей тени. Петр шел сзади, почти рядом с ним, и Саша  неожиданно
почувствовал  радость  от  его  присутствия.  Эта  радость  смешивалась  с
чувством вины, потому что в глубине души он все-таки осознавал, что как ни
ждал он помощи от Петра, но, тем не менее, ему не хотелось выдавать это за
предмет своего желания. У него  были  предчувствия  надвигающихся  на  них
несчастий, среди которых больше всего его беспокоило нечто, чего он не мог
выразить словами, а только  лишь  ощущал,  что  оно  сосредоточено  вокруг
Ууламетса, подобно злонамерению, которое не имеет конкретного назначения и
источника и за которое поэтому никто не несет никакой  ответственности.  В
этом и заключалась главная опасность, это был риск,  которого  было  очень
трудно избежать.
     Поэтому единственное, что он желал, так это чтобы Петр  был  рядом  с
ним. Петр же упорно шел следом, сначала по неровной тропинке, а  потом  по
старой дороге, туда, куда вел их Ууламетс. Вскоре они вышли к реке, где  у
причала стояла старая лодка.
     - Куда  мы  идем?  -  спросил  наконец  Петр,  когда  они  отошли  на
значительное расстояние от дома. Но старик ответил ему не более того,  чем
ответил ему Петр на предложение остаться дома.
     Тогда Петр поймал в темноте сашину руку и остановил его.
     - Куда мы идем? - задал он вновь все тот  же  вопрос.  Но  Саша  лишь
попытался высвободиться, зная, что нет смысла пытаться убеждать  в  чем-то
Петра, и уж наверняка никакого смысла нет в том, чтобы пытаться  в  чем-то
убедить Ууламетса. Он лишь хотел удержать обоих от попыток выдвинуть  свои
ненужные сейчас аргументы, сделать то,  чего  хотел  старик,  и  вернуться
назад вместе с ними, целым и невредимым.
     Старик тоже замедлил шаг. Казалось, что он растворился  среди  лесной
чащи, превратившись в ее часть. Он  стоял  согнувшись,  опираясь  на  свой
посох, и ухмылялся с тревогой и беспокойством.
     - Эй, малый? - позвал он негромко. Его голос стал еще более глухим  и
низким, так что задевал за живое, напоминая чем-то голос  дяди  Федора:  -
Ведь у нас с тобой была заключена сделка. Разве ты забыл об этом, парень?
     Саша хотел поскорее догнать старика, а Петр все продолжал  удерживать
его.
     - Куда мы идем? - в очередной  раз  спросил  он,  и  тогда  Ууламетс,
опираясь на посох двумя руками, ответил:
     - Вверх по реке.  Нам  осталось  очень  немного.  -  Теперь  это  был
спокойный,  даже  безмятежный  голос,  в  котором   звучала   уверенность,
отгонявшая все детские страхи. Ууламетс даже добродушно улыбнулся.  Вполне
возможно, что всего лишь минуту назад его улыбка могла изображать и  оскал
вурдалака. Скорее всего, это была лишь игра лунного  света,  и  мимолетное
наваждение, вызванное беспричинной паникой.  Нужно  быть  полным  дураком,
чтобы представить себе, что в этом лесу, через который они шли  совершенно
спокойно столько времени, могло быть какое-то зло. Ууламетс делал им знаки
рукой, продолжая улыбаться.
     Здесь следовало либо идти, либо чувствовать себя полным дураком. Саша
предпочитал первое. Петр  попытался  было  безуспешно  остановить  его,  с
отвращением повторяя: "...Очень немного". Он стоял совсем близко от  него,
когда  Ууламетс  повернулся  и,  нащупав  посохом  дорогу,   вновь   начал
прокладывать перед ними путь.
     - Но ведь он сумасшедший, - пробормотал  Петр,  переводя  дыханье.  -
Отправляться ночью в такое место, чтобы выкапывать корни...
     Ветки то и дело били их по лицу, будто  кто-то  невидимый  все  время
размахивал перед ними метлой. Корни задевали за  ноги.  Саша  без  особого
успеха пытался всякий раз ухватить ветку, которую отпускал Ууламетс, и она
тут же била его по щеке.  Он  поминутно  вздрагивал,  но  продолжал  идти,
иногда смахивая слезы, наворачивающиеся от боли,  но  торопился,  опасаясь
потерять в темноте фигуру старика.
     - Сумасшедший, - продолжал выражать свое неудовольствие  Петр.  -  Мы
все сумасшедшие, раз выбрались из дома в такое...
     Звуки, доносившиеся с  реки,  заглушали  треск  раздвигаемых  кустов,
особенно на близком от воды расстоянии. Течение здесь было  быстрым,  вода
постоянно подмывала берег, и они шли, разбрызгивая грязь и часто попадая в
многочисленные лужи. Особенно сильно  страх  охватил  мальчика,  когда  он
полностью потерял из виду Ууламетса, и в его воображении тут  же  возникла
ужасающая картина того,  что  старик  решил  просто  подшутить  над  ними,
оставив их на растерзание тем страшным существам, которые могли обитать на
этом затянутом ночным мраком берегу.
     Он провалился в воду, и остановился, увязая в грязи по самые лодыжки.
Петр оттащил его назад и некоторое время продолжал удерживать.
     - Давай  вернемся  назад,  -  сказал  Петр.  -  Он  хочет,  чтобы  мы
заблудились. Оставь его! Идем назад, к дому.
     Но Ууламетс вновь возник впереди них, словно серый призрак, приглашая
следовать за собой.
     И Саша пошел вперед. У него не был объяснений на тот счет, почему  он
делает это. Наверное просто потому, что ему казалось невозможным повернуть
назад на глазах у старика, стоящего впереди и наблюдающего за ними.  Да  и
глупо было бы делать что-либо такое, что могло повлиять  на  безрассудство
Петра или на характер Ууламетса. Он не  имел  представления,  почему  Петр
все-таки  отпустил  его  и  почему  сам  решил  следовать  за  стариком  и
мальчиком. Возможно потому, что Петр думал о том же самом, что и  Саша:  о
страшном существе, которое подстерегало их прошлой ночью за стенами  дома.
И поэтому Петр мог прийти к выводу, что идти назад, к дому,  не  такая  уж
безопасная вещь. Казалось, что сейчас для них нигде нет безопасного места,
и, разумеется, его не было и там,  куда  сейчас  шел  Саша,  где  их  ждал
Ууламетс, и где  лунный  свет  и  звуки  реки  сплетались  в  удивительное
кружево, обманом действующее на глаза и уши.
     Единственной надеждой в этом пугающем пространстве был сам старик.
     - Вот сюда, - сказал Ууламетс, придерживая мальчика за плечо, - сюда,
сюда, мой добрый малый... - и неожиданно повернул Сашу  лицом  к  воде.  -
Видишь вот этот куст боярышника?
     - Что ты собираешься делать? - спросил старика Петр, пытаясь ухватить
его за руку. Но тому стоило лишь взглянуть на него, как весь  облик  Петра
резко изменился: сейчас он был напуган и обескуражен и  всем  своим  видом
напоминал  человека,  который  по  ошибке  ухватил   за   руку   какого-то
незнакомца.
     В этот момент сердце мальчика  тяжело  забилось,  особенно  когда  он
увидел, как Петр Кочевиков был в одно мгновенье укрощен и  запуган,  и  он
чуть было не ощутил, как костлявая ладонь старика сжала руку Петра с такой
силой, что узловатые цепкие пальцы проникли едва ли не  до  костей,  прямо
сквозь рукав кафтана. Но тут  Ууламетс  посмотрел  ему  в  глаза,  ослабил
давление на руку, а затем похлопал его по плечу.  И  в  загадочном  лунном
свете все представилось так, что нигде и никогда вам не удалось бы увидеть
более мягкого обращения и нежного отеческого  взгляда,  как  сейчас  между
этой парой.
     - Добрый малый, - сказал Ууламетс и, сжав теперь уже  руку  мальчика,
вложил в нее нож. - Вот здесь, здесь, вот на этом  месте,  как  раз  около
реки... здесь надо копать.
     - Для чего? - спросил тот, хотя, казалось, и не был  настолько  глуп,
чтобы не понять этого.  Сейчас  все  окружающее  постепенно  отдалялось  и
представало перед ним, будто во сне. Он оглянулся и увидел Петра, стоящего
с несчастным видом сзади него, на самом открытом месте, слева от деревьев.
     - Для того, чтобы ты мог  кое-что  отыскать  там,  парень,  -  сказал
Ууламетс, сдавливая его плечо. - Копай здесь, да следи за  тем,  чтобы  не
свалиться в воду...
     Саша приблизился к самой прибрежной кромке  и  опустился  на  колени,
ощущая, как вода пропитывает штаны и полы кафтана. В этом месте все  звуки
реки особенно громко и отчетливо отдавались в его  ушах.  Он  не  исключал
возможности, что эта часть берега могла быть сильно подмыта, и отметил про
себя этот факт лишь с той целью, чтобы не забывать о нем,  не  наклоняться
очень низко и не особенно доверять тому, что было под ногами.
     Он начал рыть землю острием ножа, и только теперь почти в полной мере
смог осознать все происходящее, особенно когда Петр  сказал,  обращаясь  к
нему:
     - Разве каждый из нас уже сошел с ума?
     На что Ууламетс ответил:
     - Тише, веди себя спокойно и будь терпелив...
     Старик не успел договорить до конца, как неожиданно  отпрянул  назад.
Река заглушила все окружающие звуки,  кроме  шума  сухих  колючих  ветвей,
когда они трещали и ломались, цепляясь за его  кафтан.  Случай,  казалось,
был самым обычным, но здесь он показался весьма  примечательным,  возможно
потому,  что  после  всего  случившегося  с  ними,   был   бы   не   менее
примечательным и всякий  другой  случай,  на  этом  заколдованном  участке
берега, в такую лунную ночь, когда в  дело  вступают  волшебные  силы.  Но
ничего, кроме странного бормотанья старика больше  не  нарушало  привычную
тишину, и Саше даже показалось, что Ууламетс разговаривает  сам  с  собой,
напевая очень тихую, даже нежную песню.
     "Этот волхв, этот колдун", говорил сам  себе  Саша,  "этот  волшебник
заставлял их сохранять тишину и говорить шепотом.  Он  наверняка  сам  мог
поддерживать и окружавшую их тишину и даже успокоить  саму  реку".  Старик
продолжал негромко петь, и журчащие звуки  его  слегка  гнусавого  голоса,
казалось, словно укутывали их в полупрозрачную ткань из безжизненных веток
и мертвого лунного сияния. Он, видимо, и сам не мог очнуться скорее всего,
даже и не имел такого желания. Земля и покрывавшие ее листья пахли  влагой
и гнилью, серебряное лезвие ножа поблескивало в лунном свете  и  монотонно
врезалось в хитросплетения корней, которые бежали от куста к самой  кромке
берега.
     Но ведь в этих корнях не было никакой силы. Саша  никогда  не  слышал
ничего подобного этому и подумал, что, скорее всего, было еще нечто,  чего
хотел Ууламетс...
     Так что же здесь нужно отыскать? Этот вопрос Саша готов  был  задать,
когда повернулся в сторону Ууламетса. Внезапно он потерял дар речи,  когда
краем глаза заметил какое-то странное движение. Оно тут  же  исчезло,  как
только он взглянул в  том  направлении.  Там  по-прежнему  стояли  облитые
лунным светом только Ууламетс и Петр, и оба не отрываясь  смотрели  в  его
сторону...
     Петр, казалось,  был  чем-то  встревожен  и  порывался  сказать,  что
опасность была где-то совсем рядом...
     - Саша! - закричал он, и мальчик повернулся в сторону, вновь  замечая
краем глаза все  то  же  странное  движение:  будто  что-то  белое,  почти
невесомое, парило в воздухе недалеко от Петра. Но  виденье  исчезало,  как
только Саша поворачивался прямо в  том  направлении,  где  стоял  Петр,  с
поднятыми руками, словно белый  призрак  был  виден  лишь  ему  одному,  и
Ууламетс,  крепко  сжимавший  свой  посох,  опираясь  на  него.  Его  губы
непрерывно двигались, но никаких звуков не было слышно...
     Саша вскочил на ноги и в тот  же  миг  увидел,  как  Петр  неожиданно
свалился на землю,  словно  его  лишенное  костей  тело  больше  не  могло
поддерживать само себя. Саша бегом преодолел разделявшее  их  пространство
и, приблизившись, почувствовал, как в воздухе пронеслось что-то  холодное,
холодное столь смертельно, что сам воздух, который он  вдохнул,  казалось,
отдавал зловредной сыростью и гнилью.
     - Петр!  -  закричал  Саша  и  бросил  взгляд  в  сторону  Ууламетса,
рассчитывая на помощь. Виденье вновь пронеслось в  пределах  его  углового
зрения, словно след белого облака, которое тут же исчезло, как  только  он
захотел взглянуть прямо на него: он опять видел только одного Петра...  Но
как только он чуть  перевел  взгляд,  чтобы  попытаться  определить,  куда
все-таки исчезал этот странный призрак, то своим боковым зрением он  вновь
увидел, как тот медленно двигался вокруг  Петра.  Тогда  Саша  понял,  что
может видеть его лишь только так, краем глаза, и было  ясно,  что  видение
никуда не исчезало и не перемещалось: оно непрерывно парило вокруг  и  над
Петром, кружась и укутывая его белым туманом...
     - Остановите это! -  взмолился  он,  хватая  за  рукав  Ууламетса.  -
Остановите это, разве вы не видите? Помогите ему!
     - Помочь ему? - Слова прозвучали так, словно старик почувствовал себя
оскорбленным, и ударил посохом по земле, прямо между своими ногами. - Черт
с ним! Не он первый!
     Белый призрак был все еще там, легко и бесшумно двигаясь над  Петром,
и вдруг... Петр начал следовать за ним, как  будто  мог  отчетливо  видеть
его. Ууламетс бросился вслед, волоча за собой Сашу, которого удерживал  за
рукав, и раздвигая ветви кустов своим посохом. Он без устали бормотал одно
и то же:
     - Так ты видел ее, малый? Ты хорошо разглядел ее?
     Саша все время, пока они пробирались через лес, пытался уберечься  от
веток и острых колючек.  Теперь  он  уже  понимал,  что  они  преследовали
призрак... и он был почти уверен, что это был за призрак.
     - Так ты видел ее?
     - Да, - запинаясь проговорил Саша. Ему было трудно дышать, но желание
идти вперед и  разглядеть  загадочное  виденье  не  оставляло  его,  и  он
поминутно вертел головой, чтобы не терять из вида быстро  идущего  впереди
него Петра, который никогда бы не пошел в этот лес по собственной воле.  -
Петр! - закричал он. - Остановись!
     Но Ууламетс ухватил его, словно крысу и неожиданно ударил  по  голове
концом посоха.
     - Пусть он идет! - прорычал он. - Пусть идет. Скажи мне только, когда
вновь сможешь увидеть ее!
     Некоторое время он вообще ничего не видел ни в одном из  направлений,
ослепленный неожиданным ударом посоха, но поклялся себе, что  постарается.
Он  несколько  раз  глубоко  вздохнул  и  попытался  уверить   себя,   что
обязательно увидит то, что требовал  от  него  старик,  потому  что  очень
боялся потерять Петра, если они вдруг остановятся прямо сейчас... Ведь  ни
ему, ни Петру больше не от кого было  ждать  помощи,  как  от  волшебства,
которым обладал Ууламетс, и от его же хорошего расположения, которое  Саша
и был должен купить.
     - Я вижу ее, - соврал он, а затем соврал еще раз,  когда  его  зрение
восстановилось, и он наконец-то смог разглядеть фигуру идущего впереди них
Петра. - Она все еще там...
     И старик заторопился вперед, увлекая мальчика за собой  сквозь  густо
сплетенные ветки, которые били его по лицу и по рукам. Так они шли,  когда
Саша нечаянно споткнулся и буквально сел верхом на поваленное дерево.
     В это-то момент он и потерял из виду  Петра,  который  скрылся  среди
густых кустов.
     - Петр! - позвал он, замирая от испуга. - Петр!
     - Замолчи! - сказал старик, ухватив его за воротник и пытаясь поднять
с дерева.
     Петра нигде не было видно, когда он с трудом встал  на  ноги,  ощущая
руку Ууламетса,  который  по-прежнему  ухватив  его  за  воротник,  теперь
увлекал вдоль склона, усыпанного полусгнившими листьями. Здесь  Саша  едва
не упал еще раз, а  потом  они  вместе  со  стариком,  скользя  по  мокрым
листьям, начали спускаться вниз...
     И тогда он увидел на дне лощины какое-то бледное пятно.  Он  бросился
вниз, а старик тяжело дыша старался не отставать, чертыхаясь  и  проклиная
его, когда им приходилось спотыкаться и терять равновесие.
     Да, это был Петр, одиноко лежавший на земле, Петр, с абсолютно  белым
холодным лицом и такими же ледяными руками...
     - Но где же она? - закричал Ууламетс. - Где она?!
     Саша обхватил Петра, пытаясь отыскать в нем  хоть  какие-то  признаки
жизни. Его руки безжизненно падали, когда он пытался согреть их своими,  а
лицо было холодным и мокрым, как будто он только что вышел из  реки,  хотя
вся его одежда  была  сухая.  Каким-то  образом  на  его  голове  все  еще
оставалась шапка. Саша снял ее, тихо окликнул Петра, и от полного отчаяния
начал похлопывать ладонями по его лицу, а затем тряхнул:
     - Петр Ильич, просыпайся...
     Ууламетс, подталкивая его в бок, опустился рядом на колени и  положил
свою ладонь Петру на лоб. Сердце у Саши едва не выпрыгнуло из груди, когда
он случайно прикоснулся к этой ладони и почувствовал, как  она  горяча.  И
еще, должно быть, он ощутил и боль, хотя и не был уверен, потому  что  как
раз в этот момент Петр шевельнулся, и его глаза  открылись.  Тогда  старик
неожиданно схватил его за горло и  сжал,  с  дикой  настойчивостью  требуя
ответа:
     - Куда она ушла? Дурак, куда она ушла?
     Петр даже  не  пытался  сопротивляться.  Саша  обхватил  его  руками,
стараясь оттеснить старика, и закричал, глядя вверх и указывая на  гребень
лощины:
     - Туда!
     Ууламетс  поднялся  и  некоторое  время  пристально  смотрел  в   том
направлении, пока Саша крепко обхватив Петра руками, старался прижать  его
к себе. Он чувствовал, что тот уже начинает дышать.
     - Где? - вновь и очень  резко  спросил  Ууламетс.  И  вновь  раздался
тяжелый удар посоха о землю.
     - Она исчезла, - сказал Саша, и прикрыл  голову  Петра  своей  рукой,
ожидая, что старик может нанести удар.
     Но Ууламетс опустился на поваленный полусгнивший ствол почти рядом  с
ними, прислонив к плечу посох.
     - Что ты видел? - спросил он, и в голосе его чувствовалось утомление.
- Что ты видел, малый?
     - Я не совсем уверен, - сказал  Саша.  Сейчас  он  дрожал  с  ног  до
головы. Он должен был врать, но это у него всегда получалось очень  плохо.
Он старался не отпускать от себя Петра, как единственную свою опору в этом
мрачном месте. А в этот  самый  момент  его  воображение  рисовало  жуткие
картины: ему чудилось, что кто бы сейчас ни был перед ним, пусть даже  это
был и Петр, Саша должен был быть готов к тому, что в любое мгновенье может
быть  разодран  на  куски  когтями  и  клыками.  О  таких  случаях   часто
рассказывали  путешественники:  Петр  на  самом  деле   мог   давным-давно
исчезнуть где-то в глухой лесной чаще, а Саша мог держать  в  своих  руках
лешего или еще какое-нибудь более страшное существо, принявшее  облик  его
приятеля.
     Но в этот момент Петр пробормотал  что-то  неразборчиво  и  грубо,  и
начал поминутно вздрагивать, как и Саша, что окончательно доказывало,  что
это наверняка был Петр Ильич, которого мальчик держал своими руками.  Петр
даже взглянул на него, стыдясь своей слабости и пытаясь  подняться.  Затем
все-таки высвободился от удерживающих его рук  и  сел,  не  сводя  глаз  с
Ууламетса.
     - Моя дочь предпочла тебя, - сказал старик грубым и хриплым  голосом.
- Но я бы никогда не удивился  этому.  -  Ууламетс  потряс  посохом  в  их
сторону, слегка задевая Петра по ногам. - Так куда же она ушла?
     - Твоя дочь, - пробормотал  Петр.  Он  покачивал  головой  и  теребил
руками волосы. - Твоя дочь, старик...
     - Куда она ушла? - едва не закричал Ууламетс.  Петр  подтянул  колени
вверх, обхватив их руками, а Саша бросился между ними, думая,  что  старик
захочет ударить его. Но Петр, тем  временем,  глубоко  вздохнул  и  поднял
руку, указывая прямо перед собой в сторону лесной чащи, а Ууламетс встал и
начал вглядываться туда, будто мог что-то увидеть кроме лунного  света  да
плотной стены безжизненных деревьев.
     - Ты действительно смог разглядеть ее? - прошептал Саша, а Петр  лишь
покачал головой и продолжал все так же сидеть, когда Ууламетс  вернулся  к
ним.
     - Нам  надо  отправляться  домой,  -  сказал  старик,  и  Саша  очень
обрадовался этому.
     - Да, господин, - сказал он, подавая Петру руку, чтобы помочь  встать
на ноги.

     Петру было нечего сказать, и поэтому за все время пути он не произнес
ни слова. Он только  один  раз  запротестовал,  отказываясь  от  помощи  и
уверяя, что может идти сам, хотя было видно, что он хромал, тяжело дышал и
часто терял равновесие на скользких местах.
     - Помогите ему, - упрашивал Саша, обращаясь к  старику,  но  Петр  не
хотел помощи ни от того, ни от другого и продолжал ковылять, пока  они  не
дошли до крутого подъема, ведущего во двор.
     В этот момент что-то ударилось о забор.
     - Вероятно, кролик, - сказал Саша, увидев, что Петр остановился около
ворот и, казалось, застыл там. Он ухватил его за руку и потащил по дорожке
вслед  за  стариком.   Он   и   сам   боялся   оглянуться   назад,   чтобы
поинтересоваться, что или кто может наблюдать за ними сквозь забор.
     Теперь-то он знал, что все, что окружало  их,  было  самой  настоящей
реальностью. Он знал, что все что он видел и слышал, происходило на  самом
деле, а не казалось ему, как знал и то, что теперь и сам стал частью всего
окружавшего их. Он понимал, что Петр подвергался опасности, потому что это
существо, этот белый призрак, на самом деле был мертв и проводил время  за
охотой на берегу реки. И то, что Ууламетс сказал, обращаясь к Петру:  "Моя
дочь предпочла тебя...", еще больше усложняло дело...
     - Еще немного вперед, - сказал он Петру, из которого, казалось, вышли
остатки сил за время их путешествия, или так действовал на него окружающий
холод.
     Неожиданно ощущение холода начало действовать и на Сашу, в тот  самый
момент, когда он вновь заметил краем глаза белый призрак.
     - Хозяин! Господин мой, Ууламетс! - позвал он,  поскорее  ухватившись
за Петра.
     Старик быстро повернулся назад.
     - "Оно" здесь, - сказал Саша. - "Оно" здесь, и преследует нас...
     - Скорее в дом, - сказал им старик, уже с самого крыльца.  Он  поднял
задвижку и распахнул дверь, откуда на них хлынули золотистые потоки  света
от горевшего очага, образуя  на  крыльце  странную  картину  из  мечущихся
теней. - Быстрее, внутрь.
     И в этот момент Саша подумал, что кто бы ни был  этот  призрак,  дочь
или нет, старик был охвачен смертельным ужасом.

                                    9

     В доме ощущалось тепло, там были стеганые  одеяла,  в  которых  можно
было завернуться, освободившись от влажной, почти сырой одежды,  там  была
чашка водки... и Петр наконец в полной мере  ощутил,  что  возвращается  к
жизни.
     Он  чувствовал  себя  чуть  глупым  и  в  чем-то  слегка   обманутым.
Остановившись около печки, он пил водку из чашки, в то время как  Ууламетс
прошел прямо к своей драгоценной книге, освещенной масляной  коптилкой,  а
Саша метался между печкой и столом, откуда раздавалось бормотанье старика.
Он все еще не освободился от испуга и, видимо, поэтому не сменил промокшую
одежду, в которой сидел на земле у реки. И все это  безрассудство,  как  в
итоге с полным правом мог считать Петр, стоило им того, что  они  едва  не
повстречались со смертью.
     - Вот, - угрюмо сказал  Петр,  протягивая  мальчику  чашку,  -  выпей
немного. Это согревает.
     Саша сделал небольшой глоток,  сморщил  лицо,  как  только  проглотил
обжигающую влагу, и тут же вернул чашку.
     Пока ни Петр, ни старик не произнесли ни слова, а тишина, стоявшая  в
доме, нарушалась лишь странными звуками, будто под домом что-то двигалось,
видимо испытывая какое-то неудобство. Доносившаяся  с  низу  возня  скорее
всего напоминала медведя, пожелавшего устроить  себе  берлогу  в  подвале,
если только забыть о том, что в это время года медведи уже  просыпаются  и
подобные занятия для них сейчас просто не имели смысла.
     Саша же продолжал вертеться в пространстве между столом и печкой,  не
сводя глаз ни с Петра, ни с Ууламетса. В  какой-то  степени  обстановка  в
доме раздражала Петра.  Сейчас  он  больше  всего  хотел,  чтобы  поскорее
наступило утро, когда солнце наполнит смыслом окружающее и  объяснит  весь
тот кошмар, который произошел  этой  ночью.  И  надеялся,  что  с  первыми
солнечными лучами и сам освободится от этого кошмара, как от ужасного сна.
Он подумал, что его память находилась в страшном беспорядке или от удара в
момент падения в лесу, или от того, что он  поверил  в  тот  бессмысленный
вздор,  который  постоянно  вбивал  в  его  голову  мальчик,  и  в   итоге
просто-напросто вообразил, что рядом  с  ним  находится  девушка,  которая
появилась прямо из кустов боярышника, твердость и остроту  шипов  которого
он мог подтвердить по своей израненной правой руке.
     Он сделал еще глоток. Ууламетс перевернул очередную  страницу,  затем
еще одну, открыл чернила и что-то записал, поскрипывая пером, которое явно
принадлежало  черному  ворону.  Неожиданно  Петр  почувствовал,  как   его
охватывает дрожь, в горле покалывает,  а  душевное  равновесие  постепенно
исчезает.
     Тогда он подумал о том, что во время обеда  Ууламетс  наверняка  имел
возможность что-то подсыпать в рыбу, а, может быть... (Он  постарался  как
можно быстрее проглотить то, что было у него во рту  и  почувствовал,  как
жидкость обожгла его больное горло и все остальное, что встретилось на  ее
пути)... даже и в вино. Но это было бы слишком жестоко.
     Следующая его мысль была о том, что они должны были  бы  уйти  отсюда
завтра, не дожидаясь, пока он совершит над ними очередного насилия...
     В этот момент Ууламетс поднялся из-за стола, убрал чернила, закрыл  и
отодвинул книгу.
     Нахмурившись  и  некоторое  время  помедлив,  он  подошел  к  огню  и
остановился около Саши и Петра.
     - Она, - спросил он, - она выглядела... очень несчастной?..
     Петр откинул назад волосы, поднял  чашку  и  пристально  взглянул  на
старика.
     - Кто выглядел несчастным? Этот твой призрак? Или,  быть  может,  эти
странные виденья, вызванные твоими заклинаниями из грибов или невесть чего
еще, что ты подливаешь в этот чай?
     - Моя дочь, - закричал на него Ууламетс. - Моя  дочь.  Показалась  ли
она несчастной?
     - Она твоя дочь! - воскликнул Петр и от  неожиданности  даже  сбросил
одеяло, совершенно не обращая внимания на Сашу, который тут же ухватил его
за руку. Он уселся перед огнем, не выпуская чашку из рук, накинув себе  на
спину одеяло. - Она лишь призрак, вызванный в  воображении  под  действием
грибного яда, налитого в чай. Как я могу узнать, счастлива она или нет?
     Разумеется, он мог бы добавить, что девушка, которую он видел во сне,
была потерянной и рассерженной, и что она пыталась заговорить с  ним...  А
ее лицо, с беззвучно шевелящимися губами, было бледным и  покрыто,  словно
бисером, водяными каплями...
     - Дерзкий негодяй! - произнес в раздражении старик и  сорвал  с  него
одеяло. - Моя дочь никогда не имела никакого представления о  мужчинах,  и
лишь только поэтому она выбрала тебя!
     Петр пристально смотрел на него, стараясь понять, насколько  легче  с
подобным безумием согласился бы Саша. Сейчас он стоял на коленях  рядом  с
Петром, уговаривая его ответить Ууламетсу...
     - Ведь это его дочь, - нашептывал мальчик, дергая Петра за локоть.  -
Он очень беспокоится о ней. Не забывай, что она умерла, Петр...
     - Тогда тем более, у него был вполне обоснованный повод  беспокоиться
о ней! Ты понимаешь, что это безумие, полнейшее безумие!  -  Он  задумчиво
разглядывал свою чашку с  каким-то  фатальным  безрассудством  и,  видимо,
ощущал естественный страх от  того,  что  ее  содержимое  может  оказаться
отравленным.
     - Так скажи ему!
     - Она была вся промокшая, вот как она выглядела, - прорычал Петр, - и
я очень сомневаюсь, что она была  намного  счастливее  меня.  -  Его  зубы
начали постукивать один о другой, и он тут же сделал большой  глоток  того
яда, который был всего-навсего лишь плод его воображения.  Но  сейчас,  до
самого рассвета, у них не было иного лекарства, он очень хорошо это  знал,
и может быть поэтому решил ублажить мальчика, если уж не  старика.  -  Она
пыталась что-то сказать, но под конец исчезла...
     - За каким деревом? - задал Ууламетс неожиданный вопрос.
     - За каким деревом? В том месте был чертовски густой лес, разве ты не
заметил этого? За каким, черт возьми, деревом?  Откуда  мне  знать?  -  Он
припомнил рассказы старых бабок, что утопленницы  очень  часто  появляются
около своих любимых деревьев, где завлекают  приглянувшихся  им  молодцов,
обрекая их на смерть. Вот и он, должно быть следовал за ней, но только  во
сне. Доза снотворного была так велика, что  он  даже  свалился  с  ног,  а
Ууламетс все сочинял какие-то небылицы,  стараясь  приободрить  их  своими
вопросами о происходящем, как обычно  поступают  знахари  и  шарлатаны,  и
заполнял их память только тем, что было нужно ему. - Я не спросил ее о  ее
дереве, это просто не пришло мне в голову.
     Ууламетс отошел от них с явным негодованием, а Саша схватил Петра  за
руку и зашептал:
     - Петр, я думаю, что она - русалка.  А  это  самый  опасный  из  всех
призраков... она очень опасна, даже для собственного отца. Ведь весь  этот
мертвый лес лежит на ее совести. Не шути такими вещами, лучше  поговори  с
ним. Расскажи ему все, что ты видел.
     - Я ничего не видел, - сказал Петр с нарастающим раздражением.  -  Он
наверняка отравил ту рыбу, что была у нас на обед, вот что он сделал. Ведь
я велел тебе следить за ним, а в итоге  нам  мерещится  утопленница,  и  в
подвале мы слышим медвежью возню. - Он сделал очередной глоток, уговаривая
себя, что  если  водка  тоже  была  отравлена,  то  она  наверняка  должна
обеспечить крепкий сон без всяких сновидений, а ночью ничего лучшего и  не
надо.
     - Петр, а она сказала что-нибудь?
     - Я не хочу больше говорить об этом.
     - Оставь его, - сказал Ууламетс из своего угла. - Пусть  он  напьется
до отупения, если это то, чего он хочет. Совершенно не обязательно,  чтобы
он был трезвым. - И Ууламетс вновь уселся за стол и занялся своей книгой.
     - Ну пожалуйста, - не унимался Саша, - господин Ууламетс...
     - Не будь таким легковерным, - огрызнулся Петр.
     - Сегодня ночью ничего не понадобиться, - сказал  Ууламетс,  -  кроме
его присутствия здесь.
     Любой  человек  может   чувствовать   законное   негодование,   когда
единственная компания, в которой он вынужден находиться, состоит из такого
созданья, как этот старик. Разумеется, у него здесь был  новый  друг,  вот
этот самый мальчик, о котором он должен заботиться и  которого  он  должен
опекать... Петр подумал, что однажды  он  произвел  в  друзья  Дмитрия,  и
перенял от него множество недостатков, как в свое время унаследовал  массу
недостатков от своего отца. Конечно, он при этом  имел  свои  собственные,
один Бог знает, сколько их было, и среди них особенно выделялось  то,  что
он постоянно искал уважения и преданности среди тех, кто был  моложе  его.
Скорее всего, это происходило потому, что  он,  как  иногда  казалось  ему
самому, не мог внушать этого чувства более зрелым людям...
     Тем самым зрелым людям, которые, черт бы их побрал, не имели  чувства
юмора, которые не  умели  даже  смеяться  и  были  заняты  тяжелым,  порой
изнурительным трудом и мелкими заботами. Среди них попадалось и  множество
негодяев, которые лишь посмеивались над теми, кого грабили. Это  было  еще
более жестоко, и Петр никогда не хотел попасть в их число. Достаточно, что
среди них был его отец, бог, покровительствующий этому племени, знал  это,
и Петр, конечно, старался не отставать от него, с той лишь  разницей,  что
стремился чаще всего при случае ощипывать дураков, чтобы они поумнели,  да
устраивал всевозможные  проделки  над  трезвыми  и  трудолюбивыми  людьми,
например, просто будил их среди ночи, обычно для собственного развлечения.
Он всегда стремился сколотить компанию богатых и веселых приятелей,  среди
которых  должна  обязательно  быть  подходящая  женщина,  где  он  мог  бы
демонстрировать свой острый ум. Все  это,  как  ему  казалось,  составляло
достаточно  скромные  устремления  для  веселого  и  беззаботного   парня,
живущего в мире, где, как ни странно, очень немногие стремились  выполнять
такую роль.
     Но этой ночью он решил, что должен выйти из этого  ряда.  Он,  должно
быть, заблуждался во всем, если в итоге оказался здесь, без единого  друга
в целом мире, только с мальчиком, который,  как  он  считал,  был  на  его
попечении, и который был из породы тех  самых  трезвых  волов,  безнадежно
принимающих этот мир всерьез, и который теперь каким-то образом держит его
самого в руках и меняет как товар в какой-то странной  сделке  с  каким-то
самозваным колдуном, совершая все это,  разумеется,  для  его  же,  Петра,
собственного блага, и никогда не согласится с тем, что этот колдун отравил
их каким-то дурманящим ядом... и только Бог знает, что случилось, на самом
деле, с его дочерью...
     Наконец-то он понял, что был пьян. Вероятно,  колдун  варит  людей  в
своем котле, или скармливает их кому-то,  кто  сидит  у  него  в  подвале.
Разумеется, что это домовой. Русалки, домовые и дворовые  лешие  постоянно
устраивают возню под домом, как раз под теми самыми половицами, где  сидит
старик.
     Уронив голову на руки,  он  прислушался  к  разговору,  который  вели
мальчик и Ууламетс. Старик рассказывал о заклинаниях и колдовстве, о  том,
как он узнал, что  сможет  вернуть  свою  дочь  назад,  если  ему  удастся
отыскать нужное дерево.
     А мальчик стоял подле него и выслушивал все это.
     Тот самый  мальчик,  который  считал  самого  себя  колдуном,  сейчас
внимательно слушал старика и даже  отвечал  на  его  вопросы.  "Какой  она
показалась тебе?" спрашивал старик.
     А Саша отвечал: "Словно что-то легкое и почти прозрачное, похожее  на
белое облако. А вы не смогли разглядеть ее, господин?"
     Старик ответил после небольшой паузы: "Нет".
     Тогда мальчик тут же задал следующий  вопрос:  "Как  вы  узнали,  где
следует ее искать?"
     В этот момент до Петра донеслись характерные звуки наполняемой чашки,
и ответ старика: "Сам не знаю. Но моя дочь не  согласилась  бы  так  легко
расстаться с жизнью. Предрасположенность..."
     В этот момент чашка стукнула о стол.
     "Предрасположенность ее матери и  моя  способность  помогли  мне...",
сказал Ууламетс, резко обрывая разговор. "Иди спать, малый..."

     Чашка явно  подвергалась  опасности.  Саша  осторожно  забрал  ее  из
ослабевших пальцев Петра и поставил на полку, а  Петр  даже  не  дернулся.
Старик по-прежнему был занят книгой, Петр спал, и Саша посчитал,  что  это
было хорошо: Петр определенно не имел  никакого  понятия  о  происходящем.
Этот факт никоим образом не позорил его, и это  Саша  тоже  понимал.  Ведь
если человек был слеп и глух по  отношению  к  некоторым  вещам  всю  свою
жизнь, и затем у него, как скажем у Петра, под  ногами  оказывался  кто-то
еще, то, как Саша уже давно представлял себе, он мог насмехаться над ним и
разыгрывать его  именно  так,  как  делал  это  Петр,  когда  с  кажущимся
безрассудством проносился на коне под аркой ворот "Петушка", там где  была
укреплена вывеска, но внешне это выглядело лишь  простой  случайностью.  И
Петр, в отличие от других окружавших его людей, знал  гораздо  лучше,  где
следовало остановиться.
     Вот приблизительно так Саша и воспринимал Петра, и сам при  этом  был
весьма раздосадован присутствием  этой  девушки-призрака,  которая,  кроме
всего, оказалась очень жестокой:  все  русалки  всегда  отличались  редкой
жестокостью, такова была их природа. Но пока... пока Петр был единственным
из них, кто хотя бы мельком  видел  ее,  и  единственным,  кто  мог,  Саша
надеялся на это, иметь по крайней мере случай для объяснения с ней. Она же
постоянно исчезала и устраивала свои проделки, на этот раз уже над  бедным
Петром, который провел всю свою жизнь в  счастливой  уверенности,  что  на
дворе может быть только собака, а  в  подполе  -  только  медведь,  и  что
никакие желания Саши Мисарова не могут иметь над ним никакой силы.
     Он же на самом  деле  хотел,  чтобы  Петр  был  в  безопасности.  Это
единственное, о чем он разрешал себе думать, сидя  рядом  с  ним  у  огня,
прислушиваясь к тихому  шелесту  страниц  книги,  которую  все  еще  читал
старик, и чувствуя, что домовой в подвале дома был очень сильно обеспокоен
и явно показывал, что он здесь является хозяином.
     Он сам хотел иметь  и  покой  и  безопасность.  Он  не  мог  простить
Ууламетсу, что тот пытался разыграть их, а главное, того,  что  старик  не
предупредил его именно тогда, когда предупреждение могло бы помочь. Он  не
мог простить и себя, за то что  растерялся,  когда  следил  за  Петром,  и
забыл, что его желание могло иметь некоторую  силу  и  против  волшебства.
Поэтому теперь он сидел, напрягая  волю,  и  посылал  внутренние  желанья,
которые заключали их с Петром безопасность, и делал  это  со  всей  силой,
какую только имел. Он не хотел видеть русалку: он  потерял  к  ней  всякий
интерес, был убежден в этом  и  старался  поддерживать  эту  убежденность,
насколько ему позволяли внутренние силы.
     Спустя некоторое время он заметил, что домовой немного  успокоился  и
теперь без всякой цели просто бродил по подвалу. Саша подумал, что это был
хороший знак.
     Он и не мог заставить себя думать по-другому.
     Однако совершенно неожиданно у него  появилось  странное  обостренное
чувство настороженности, как будто откуда-то слева исходило что-то,  и,  к
тому же он заметил, что уже сравнительно долго не слышно шелеста  страниц:
все это время Ууламетс, не отрываясь, смотрел на него.
     Тогда он понял, что увлекшись,  сделал  огромную  ошибку,  фактически
позволяя обнаружить свое занятие.
     Ууламетс долго смотрел на него, и наконец согнул палец, подзывая  его
к себе. Саша отбросил одеяло,  встал  и  подошел  к  столу  с  нарастающим
ощущением опасности. Прямо под  его  ногами  завозился  домовой,  так  что
сотрясались даже  потолочные  балки.  Он  подумал  о  том,  что  желал  бы
утихомирить его, прямо сейчас, около старика,  и  таким  образом  испытать
себя в  сравнении  с  сидевшим  перед  ним  колдуном,  но  это  была  лишь
мимолетная мысль, всю глупость которой он отчетливо понимал, как понимал и
то,  насколько  глупо  было  сейчас  вообще  что-либо  делать,  кроме  как
оставаться благовоспитанным и уважительным, без малейшей попытки  защитить
себя, возможно за исключением лишь того случая, когда будет рушиться самая
последняя надежда.
     Итак, мальчик поклонился и взглянул на Ууламетса.  Половицы  на  полу
мягко заскрипели.
     - Кто послал тебя? - как можно спокойней спросил его старик.
     - Можете мне поверить, хозяин, нас никто не посылал. Только...
     - Только что?
     - Когда я был еще маленькой, мои родственники думали...  -  Он  начал
запинаться, и убрав руки за спину, сделал глубокий вдох, -  ...что  я  или
колдун, или человек с дурным глазом,  или  что-то  еще  в  этом  роде.  Но
единственное, что сказали колдуны в Воджводе, так это то, что я родился  в
дурной день.
     - Родился в дурной день... - Старик  фыркнул  и  потянулся  за  своей
чашкой. Сделав  глоток,  он  помолчал,  а  Саша  чувствовал,  как  у  него
останавливается сердце и  прерывается  дыхание.  Он  еще  некоторое  время
боролся с головокружением, когда  старик  продолжил:  -  Они  были  просто
дураки.
     Саша не  знал,  что  ответить  на  замечание  Ууламетса.  Его  первым
предположением было то, что старик считал их  дураками  из-за  ошибки,  но
отнюдь не из-за того, что им не удалось утопить его еще при  рождении.  Он
надеялся, что его теперешний хозяин, Ууламетс, не имеет большой склонности
к тому, чтобы исправить их возможную ошибку, если дело было только в  ней.
И он, сдерживая дыханье, даже надеялся на то, что  Ууламетс,  может  быть,
скажет ему кое-что более приятное о нем самом, чем  любой  из  колдунов  в
Воджводе.
     - Как же ты забрел в такую даль, - спросил старик, - если  ты  никого
не убивал?
     Ему показалось, будто Ууламетс воздействовал  на  него,  пытаясь  уже
второй раз остановить его сердце. Во  всяком  случае  он  чувствовал  себя
именно так. Он чувствовал, что задыхается, но все же проговорил:
     - Я сам не знаю, господин. Я старался не думать об этом.
     - И как же ты это делал, как ты пытался? Объясни мне.
     - Я пытался не думать ни о чем, что могло бы повредить нам в дороге.
     - Кто научил тебя этому?
     - Да просто я учился этому всякий  раз,  когда  дела  шли  достаточно
плохо, и после каждого такого случая я знал, как следует поступать,  чтобы
в следующий раз было лучше. Я просто знаю, как сделать, чтобы было лучше.
     Ууламетс поднял бровь и некоторое время смотрел на него, пока его рот
не скривился в отвратительной усмешке.
     - ...Знаю, как седлать, чтобы было лучше, -  хихикнул  он.  -  ...Как
сделать лучше. Разумеется, что лучше. - И он продолжал еще некоторое время
хихикать, видимо, каким-то  собственным  мыслям.  А  Сашу  в  этот  момент
охватило отвратительное  чувство,  сдавившее  его  горло.  -  Так  значит,
знаешь, как лучше всего можно стать таким как я?
     - Да, господин.
     - Очень неглупо, - сказал Ууламетс. -  Ты  находчивый  малый.  Твоему
приятелю очень повезло.
     "Повезло находиться рядом со мной?" подумал Саша. Он не на шутку  был
удивлен и даже сжал свои руки, от  неожиданно  охватившей  его  совершенно
безрассудной надежды,  которую  он  вдруг  почувствовал  в  этом  старике,
которой был осведомлен явно больше всех, кто до сих пор  обращал  внимание
на мальчика. Но опять-таки, он не исключал и того, что Ууламетс, говоря об
удаче, сопутствующей Саше, имел в виду только то, что Петр, всего-навсего,
не попал в еще большую беду, находясь в его компании.
     - Если рассмотреть самую суть, - сказал Ууламетс, - то ты ухитряешься
поступать очень благоразумно и очень удачно охраняешь себя от  собственной
неопытности, которая может причинить  тебе  вред.  Это  почти  безупречная
защита. Очень хорошая работа, парень.
     - Благодарю вас, мой господин, - прошептал Саша и  еще  раз  пожелал,
чтобы и он, и  Петр  были  в  безопасности  против  очередного  нападения,
которое наверняка должно вот-вот последовать.
     - И ты очень осторожен. Ты не очень-то падок на  лесть  и  совсем  не
доверяешь, когда тебя хвалят.
     - Нет, мой господин, совсем не доверяю.
     Ууламетс сдвинул брови. Он вновь согнул палец, подзывая мальчика  еще
ближе. "Нет", подумал Саша, и остался стоять на прежнем месте.
     Старик улыбнулся, и улыбка превратилась в неприятную усмешку.
     - Да, у тебя безупречная защита. Но не забывай, что  ведь  яйцо  тоже
безупречно, но ранимо. Неопытно и слишком слабо. Никогда не забывай этого.
Ты еще слишком молод, Саша. Когда-то у меня был ученик, но,  к  сожаленью,
он оказался дураком.
     Сейчас он еще сильнее хотел, чтобы с ними ничего не  случилось,  куда
бы не занесла их судьба. Его желание было столь велико, что  он  почти  не
замечал ни окружавшей его комнаты, ни Ууламетса, сидевшего перед  ним.  Он
видел  только  себя  и  Петра,  как  единое  неразделимое  целое,  и  лишь
догадывался, что в этот момент Ууламетс встал, взял в руки  свой  посох  и
сделал шаг в сторону. Он не обращал на старика никакого  внимания.  Сейчас
его занимал только Петр и их общая безопасность, а остального он просто не
хотел видеть.
     - Ты очень упрямый, - донеслось до него бормотанье старика. - Но  мне
приходилось встречать дураков и раньше.
     Он же продолжал стоять, стараясь изо всех сил не двинуться  с  места.
Неожиданная резкая боль пронзила его лодыжки, и он даже  не  заметил,  как
опустился на колени, будто сам пол приблизился к нему.
     - Хорошо, малый. Очень хорошо. Волшебство очень легко дается молодым.
- Теперь он почувствовал легкое прикосновение к своим волосам, и  услышал,
как старик продолжал: - Но еще проще оно  дается  тем,  кто  сам  является
волшебным созданьем. Твой приятель находится в опасности,  вернее  вы  оба
находитесь в ужасной опасности, и ты должен благодарить самого  себя,  что
тебе удалось найти этот дом прежде, чем моя дочь нашла тебя. Но  теперь-то
она наконец вас отыскала. Я допускаю, что могу кое-чем помочь  этой  беде,
но как же я смогу заставить ее отказаться от задуманного?  Поэтому  теперь
не должно быть никакого вмешательства  в  происходящее  с  твоей  стороны,
иначе ты пропащий человек, малый. Я достаточно силен, чтобы немного побить
тебя для вразумленья, но я решил не делать этого.
     Саша подумал, что, видимо, его собственные усилия не пропали даром  и
его  желанья  подействовали  даже  на  Ууламетса.  Поэтому  он  решил   не
останавливаться  на  этом,  а  продолжал  поддерживать   свои   внутренние
устремления еще и еще, не  прерываясь  ни  на  мгновенье,  а  потом  вдруг
прервал их и встал, наконец исчерпав все свои возможности.
     - А это уже наглость с твоей стороны, -  заметил  Ууламетс,  стоявший
сзади него, опершись о посох.
     - Вы сказали, что отпустите нас, и исполните свое  обещание,  если  я
сделаю то, что вы просили. Вы обещали дать  нам  с  собой  еду,  одежду  и
одеяла.
     - Да, разумеется, я хотел бы поступить именно так, - сказал старик. -
Но весь вопрос в том, как вы сможете выйти из этого леса, а это уже совсем
другое дело. - Ууламетс вернулся к столу и прислонил посох к стене. - Сила
волшебства в значительной мере зависит от долгого  опыта,  а  легкость,  с
которой оно  достигается,  зависит  от  молодости.  Чем  проще  повод  для
обращения к нему, я думаю, что ты понимаешь меня,  тем  легче  может  быть
достигнут результат. Моя дочь значительно  старше  тебя,  но  причины,  по
которым она прибегает к волшебству, гораздо проще твоих. Ты можешь назвать
в качестве первой причины то, что она  -  русалка.  А  разве  ты  смог  бы
остановить ее сегодняшней ночью? Думаю, что нет. Поэтому, вполне возможно,
ты хотел бы получить совет.
     Несомненно, он хотел получить совет, но только от кого-то другого, не
от этого старика. Но Петр вот-вот был готов  сбежать  из  этого  дома,  и,
поэтому Саша не мог отказываться  от  предложения.  Ууламетс  был  прав  в
одном: они действительно оказались в серьезной опасности. А искать  помощь
можно было только здесь, в этом доме.
     - Что мы должны сделать? - спросил Саша  с  достаточной  кротостью  в
голосе. Однако, как и раньше, он не был настроен верить всему, что  скажет
Ууламетс.
     Но Ууламетс на самом деле был достаточно благоразумен, чтобы понимать
это. Он долго и пытливо смотрел на мальчика.
     - Я хочу вернуть свою дочь, - наконец сказал он, -  и  все  остальное
представляется мне очень просто: она хочет заполучить твоего приятеля,  ты
же хочешь, чтобы он остался жив. Твое желание имеет определенную силу, что
может оказаться полезным, если ты будешь и  дальше  упорствовать  в  своем
прямодушии, да еще научишься парочке полезных вещей.
     - Чему именно, мой господин?
     Ууламетс ухмыльнулся, оскалив зубы.
     - Например, попытаешься узнать характер своих врагов и саму  сущность
своих собственных желаний, а так же  сущность  естества,  с  которым  тебе
придется столкнуться. Мне всегда хотелось иметь рядом с собой  кого-нибудь
еще вроде тебя, парень, еще в то время, когда ты даже не появился на свет.

                                    10

     Петр приоткрыл один глаз, приподнялся и  вдруг  сморщился  от  резкой
боли, разрывавшей его голову на части.
     Много, слишком много водки выпил он прошлой ночью.
     Его все еще преследовали путаные картины ночных снов, где в  сплошную
карусель сливались и лес, и когда-то  утонувшая  девушка,  и  он,  бегущий
через чащу и преследующий исчезающее лицо...
     Это, возможно, была самая приятная часть сновидений. А  что  касается
самой неприятной, то он  неминуемо  с  ней  столкнулся,  стоило  ему  лишь
проснуться  с  ужасной  головной  болью  и  вновь  увидеть  дневной  свет,
пробивающийся сквозь ставни.
     Ууламетс уже сидел за своей книгой. Но большее потрясение,  бросившее
его в дрожь, Петр испытал, когда поднял голову и увидел, что на самом краю
лавки сидел Саша и спокойно беседовал со старым безумцем. Их головы иногда
тесно  соприкасались,  как  у  людей,  посвящающих  друг  друга   в   свои
сокровенные  тайны.  Но  самое  обидное  и  повергающее  Петра  в   полное
расстройство заключалось в том, что о чем бы они ни  говорили,  они  сразу
замолчали  и  оба  уставились  на  него  с  одинаковым   многозначительным
выражением, как будто он уличил их в тайном сговоре.
     Его состояние после выпитого ночью напоминало ему ощущения, вызванные
появлением призрака, после подмешанной, как он был уверен, в рыбу  отравы.
Вот что было началом всех  его  напастей,  после  которых  все  окружающее
потеряло смысл и после чего последовала та ужасающая сцена в лесу...
     Или, что тоже очень возможно, ему только приснилось, что они  были  в
лесу.
     Он отвернулся и стал пристально смотреть на темные пыльные  стропила,
где не было раздражавшего глаза яркого света,  и  так  попытался  сдержать
подступающую тошноту.
     Вскоре он услышал скрип дерева и уверенные шаги. Это к  нему  подошел
Саша и склонился над ним:  встревоженное  молодое  лицо  выплыло  на  фоне
темного потолка.
     - С тобой все хорошо? - спросил он.
     - Надеюсь, что будет, -  пробормотал  Петр.  Говорить  ему  было  еще
трудно.
     - Может, хочешь чая?
     Он чувствовал, как его выворачивает изнутри.
     - Нет, - сказал он и закрыл глаза. - Я хочу просто немного полежать.
     Саша похлопал его по плечу. Но даже легкое  прикосновение  отдавалось
болью по всей коже. Он  слышал,  как  мальчик  отошел  к  столу  и  сказал
старику, что с Петром все в порядке.
     Петр припомнил, что Саша и Ууламетс говорили прошедшей ночью  о  нем,
когда утром он вновь увидел их, уютно сидевших и шептавшихся о  чем-то.  И
под впечатлением этих мыслей он почувствовал пустоту и слабость  в  груди,
которая теперь уже не имела ничего общего с выпитой вчера водкой.

     Так он и страдал почти все утро, пока Саша не принес ему чай с  медом
и немного лекарства, на котором  настаивал  Ууламетс.  Он  выпил  чай,  но
отказался от отвратительного варева, которое приготовил для  него  старик.
Саша умолял его принять лекарство, убеждая в том, что  от  него  не  может
быть никакого вреда, но Петр выплеснул содержимое чашки на тлеющие угли.
     - Петр! - едва не закричал Саша.
     - Пусть помучается еще, - сказал Ууламетс, полагая,  что  Петр  будет
вполне удовлетворен собственной безопасностью.
     - Пусть моя боль остается при мне, - сказал он. - По крайней  мере  я
буду знать, что обязан этим самому себе... Держись подальше от меня!
     - Пусть будет так, - сказал Саша.
     - Дурак! - прошептал Петр. Его голова  по-прежнему  раскалывалась  от
страшной боли при малейшем напряжении. Он медленно  сполз  вдоль  каменной
кладки, подбирая под себя колени. Саша вернулся к своему колдуну,  а  Петр
так и остался в этой позе: голова шла  кругом  от  постоянной  путаницы  в
мыслях, которые так и не покидали его после сновидений и  пьяных  кошмаров
прошедшей ночи, обостренные тяжелым утренним похмельем.
     Его меч по-прежнему стоял около стены, недалеко от сидящего за столом
старика. Он отметил про себя его местонахождение и заодно еще раз  оглядел
комнату, как бы проверяя наличие одеял и одежды, висящей на колышках около
двери, и связки репы, висевшей  под  потолком,  на  тот  случай,  если  он
решится претворить в жизнь свой план побега.
     Для этого ему остается  лишь  сломить  упрямство  мальчика  и  любыми
средствами заставить  его  сесть  в  лодку,  а  дальнейшее  уже  не  будет
представлять большого труда. Ведь, рано или поздно, должен же Саша обрести
здравый смысл? Что, в конце концов, может  сделать  старик  против  такого
молодца, как Петр, да еще вооруженного мечом и с  огромным  стремлением  к
побегу? Ведь  единственным  источником  страха  были  незаурядные  таланты
старика управляться с тяжелым посохом, да его  влияние  на  Сашу,  которое
продолжаться только лишь до тех пор, пока  ему  удавалось  подсыпать  свое
зелье в рыбу, которая составляла их обед.
     В конце концов, с большой осторожностью и  немалыми  усилиями,  Петру
удалось встать, и он, медленно  передвигая  ноги,  спустился  к  реке,  на
разведку.
     Саша поспешил за ним по узкой сырой  дорожке,  ведущей  с  берегового
откоса к стоящей у причала старой лодке.
     Петр нахмурился, увидев, что одиночество  нарушено,  и,  скрестив  на
груди руки, повернулся в его сторону.
     - Пожалуйста, - начал Саша, - вернись в дом.
     - Разумеется, я вернусь туда, но в свое  время,  -  сказал  Петр.  Он
должен был так или иначе поговорить с этим опасным безумцем, а  для  этого
он должен набраться терпенья, которого ему всегда  не  хватало.  Рассуждая
таким образом, Петр внимательно  приглядывался  к  стоявшему  против  него
мальчику, и отметил про себя, что, разумеется, Саша был высок и достаточно
силен для своего возраста, возможно  даже  слишком,  чтобы  Петру  удалось
силой заставить его сесть  вместе  с  ним  в  лодку,  если  мальчик  будет
сопротивляться попыткам Петра сбежать из этого дома.
     И с этими мыслями Петр повернулся и медленно  побрел  к  самому  краю
причала, откуда прыгнул в старую лодку, поднимая вокруг себя клубы пыли  и
остатков залежавшихся листьев.
     - Петр!
     Саша не отставал от него. Он  догадался,  что  тот  задумал.  А  Петр
продолжал осматривать лодку, стараясь не  обращать  никакого  внимания  на
тревогу, которая прозвучала в голосе мальчика, а может  быть,  просто,  не
хотел вступать в бесполезный спор. Он  хотел  отойти  с  ним  подальше  от
борта, и поэтому упорно двигался вперед,  туда  где  находилась  небольшая
палубная надстройка, которая могла служить хоть каким-то убежищем: не было
смысла начинать что бы то ни было, находясь у самого  борта,  где  мальчик
мог случайно свалиться в воду, и не было никакой нужды усложнять положение
тем, чтобы вытаскивать из воды наполовину  бесчувственное  тело,  особенно
учитывая теперешнее состояние Петра.
     - Петр, ну пожалуйста!
     Петр  отошел  за  надстройку,  ближе  к  корме,   и   прислушался   к
приближающимся шагам. Там Саша и догнал его. У него мелькнула мысль,  что,
возможно, это даже  очень  хорошо:  в  самом  начале  убедиться,  в  каком
состоянии находится лодка. Поэтому, пожав  плечами,  словно  одобряя  свои
внутренние побуждения, он повернул  назад,  к  рулевой  рукоятке,  которая
слегка покачивалась, под действием  течения  реки,  удерживаемая  покрытым
плесенью канатом.
     - Все выглядит так, будто эта посудина  поможет  нам  хоть  чуть-чуть
приблизиться к Киеву,  -  сказал  он  Саше,  поднимаясь  к  огораживающему
рукоятку барьеру, чтобы проверить ее исправность. - Или ты не  согласен  с
этим?
     - Мы не сможем уйти далеко, - сказал Саша. Он остановился почти рядом
с Петром. - Петр, пожалуйста, послушай меня. Ведь она очень опасна...
     - А мне кажется, что лодка выглядит вполне прилично, -  сказал  Петр,
не обращая внимания слова мальчика.
     - Петр! - Саша схватил его за руку и старался  оттащить  подальше  от
барьера. Он в страхе бросился от кормы, увидев что-то,  похожее  на  белую
вуаль, прикрывающую парящее в воздухе лицо и заполнявшее пространство  над
палубой, в котором, он был уверен в этом,  ничего  не  должно  было  быть.
Одновременно он почувствовал, как повеяло ледяной влагой с резким  запахом
речной воды и водорослей, и как холодное прикосновение тронуло его кожу.
     - Бежим! - закричал Саша. Петр побежал, постоянно оглядываясь  назад,
и неожиданно остановился у самого борта, столкнувшись с Сашей.
     Видение вскоре исчезло, а он продолжал стоять, пытаясь унять дрожь  в
коленях и вновь подступившую головную боль. Он по-прежнему  ощущал  порывы
ледяного ветра на мокрой  руке  и  лице.  Он  еще  не  привык  убегать  от
опасности, похожей всего лишь на холодный ветер, так же,  как  не  привык,
позволять, чтобы при этом его  хватали  ледяными  пальцами,  удерживая  на
месте.
     - Что-то попало мне на лицо, - сказал он, глядя на верхушки деревьев.
- Что-то, похожее на водяные брызги. - Но ни одна из веток не нависала над
кормой лодки. - Может быть, это в воде играла рыба?
     - Она ищет тебя, - сказал Саша, стараясь удержать его за руку. - Ради
Бога, Петр, очнись. Не забывай, что она все еще здесь!
     Ему и самому очень хотелось прийти в свое привычное состояние.  Может
быть, это все еще  водка  продолжала  действовать  на  него?  Ведь  старые
пьяницы  очень  часто  наблюдали  картины,  которых  никогда  не  было   в
действительности,  и,   вполне   возможно,   что   они   тоже   испытывали
прикосновение несуществующих пальцев к своему лицу?
     - Петр! Вернемся в дом! Пожалуйста!
     Он встал на самый край лодки и прыгнул на причал, едва удержавшись на
ногах. Саша приземлился рядом с ним, поймал его руку и  потащил  за  собой
вверх по холму. За время подъема он раз или два ощутил знакомое  дуновение
холода.
     Ощущение это быстро прошло, словно ледяное облако,  растворившееся  в
воздухе и исчезнувшее с последним сильным взмахом  ледяных  пальцев.  Петр
же, не переставая, бежал из всех сил, ощущая боль и спотыкаясь  на  каждом
шагу, пока не добрался до крыльца, где теряя силы, прижался к стене  дома,
обхватив руками раненый бок.
     Этого не могло быть на самом деле. Он стыдился своего бегства, и  все
время оглядывался вокруг, в надежде увидеть что-то,  кроме  серой  громады
леса и берега реки, но при этом не мог объяснить того простого факта,  что
по его шее стекала холодная речная вода.
     Саша распахнул дверь и закричал, едва не задыхаясь и глотая слова:
     - Хозяин, господин Ууламетс. Она была здесь!
     Петр стоял на прежнем месте, все так же прислонясь  спиной  к  стене,
когда Ууламетс торопливо  спустился  во  двор  и  остановился,  в  надежде
что-нибудь увидеть.
     - У твоей дочери  очень  холодные  руки!  -  сказал  вдруг  Петр,  не
удержавшись от доли сарказма, на который был  способен  в  данный  момент,
чтобы разбавить им то небольшое представленье,  которое  разыгрывал  перед
ними Ууламетс, или то сумасшествие, которым тот явно страдал,  или  что-то
еще, чем могло быть, на самом деле, поведение старика.
     Тем временем, Ууламетс вернулся к дому,  явно  раздосадованный  и  не
скрывающий гнева.
     - Дурак. Иди в дом и сиди там, иначе мы ничем не сможем помочь тебе.
     Петр открыл было рот, чтобы выразить свой обычный протест, но  старик
проскользнул мимо него в дом, и  ему  ничего  не  оставалось  делать,  как
следовать за ним, или же  доводить  до  конца  план  побега,  но  дрожь  в
коленях, мучительная пульсирующая боль в голове  и  неприятная  пустота  в
желудке не оставляли ему выбора.
     - Петр. - Саша поймал его руку, когда они медленно входили в  дом.  -
Ты видел теперь все это при дневном свете. Ведь ты это видел, верно?
     Тот кивнул, поскольку согласие в данный момент привносило  мир  в  их
отношения. На самом деле, этот шаг не был капитуляцией, потому что  внутри
себя он решил не вступать в дальнейшее обсуждение всего, что происходило в
этом доме и в этом лесу. Поэтому, войдя в комнату, он уселся  около  огня,
чтобы еще раз обдумать все случившееся, в  то  время  как  Саша  продолжал
обсуждать с Ууламетсом происшествие на реке, особенно отмечая то, что  ему
не удалось ничего рассмотреть...
     - Но Петр должен был все видеть, при полном дневном свете...
     - На самом деле, не имеет большого значения, происходило это днем или
ночью, - сказал Ууламетс. - Дневной свет может лишь скрыть от  нас  многие
подробности. На самом же деле ты никогда не сможешь увидеть ее полностью с
помощью одних лишь своих глаз.
     - Ты просто сумасшедший, - неожиданно резко сказал Петр,  по-прежнему
сидя около самого очага. - Как это можно видеть что-то без помощи глаз?
     - Очень просто, - сказал Ууламетс. - Мы почти всякий раз делаем  это,
разве я не прав? Ты видел ее в своем воображении.
     Он почувствовал неожиданную неловкость от того, что  Ууламетс  разбил
все его доводы и не оставил ему никакой опоры.
     - Вот, пожалуй, единственное место, где она действительно могла быть,
- заметил он в раздражении, ощущая, как опять втягивается  в  разговор.  -
Ведь на  самом  деле  она  и  была  всего  лишь  игрой  воображения.  Игра
воображения, вот все, что мы наблюдали и что преследовало нас.
     - Ты ошибаешься. Опасность, которая исходит от нее,  к  сожалению  не
ограничивается  воздействием  на  твое  весьма  слабое  воображение,  Петр
Кочевиков. Твое заблуждение и вред, который от него исходит, именно сейчас
подвергают опасности твоего молодого приятеля, который возможно  может,  а
возможно и нет, сделать для тебя большое дело: помочь  тебе.  И  если  оно
окажется не по силам для его здравого смысла, то у тебя  вообще  не  будет
никаких шансов рассчитывать на чью-либо заботу и  помощь.  Жизнь  -  очень
большая роскошь в этом лесу.
     А Петр, отвернувшись и глядя вдоль комнаты, еще раз вытер  свою  шею,
под  влиянием  не  проходящего  ощущения  леденящей  сырости,  и  еще  раз
постарался убедить себя, что это всего лишь холодная роса,  брызнувшая  на
него с ветки или что-то еще в это роде.
     Разумеется, была еще и другая возможность: он мог поступать как и те,
кто был рядом с ним. Он мог улыбнуться Ууламетсу и сказать, что  он  очень
сожалеет и готов принять за правду любые доводы  старика,  например,  так,
как это делал Саша. И поскольку Саша решил придерживаться тех же  взглядов
на  вещи,  что  и  старик  Ууламетс,  то  Петр  увидел  в  этой   ситуации
единственную надежду вырваться из этого леса,  а  то,  что  он  внутреннее
смирился с сумасшествием старика, откладывало их побег на  какое-то  более
отдаленное время.
     Он просидел почти целый день, прислушиваясь к тому,  что  рассказывал
Саша Ууламетсу о событиях на реке. Он, черт возьми, рассказал ему  о  том,
что они ходили осматривать причал, если уж не саму  лодку.  Но  вскоре  он
рассказал и об  этом,  поддавшись  настойчивым  расспросам  старика.  Петр
старался смотреть в потолок, на потемневшие стропила, и, поминутно  сжимая
зубы, обращался ко всем богам в недоумении, почему его так просто  оседлал
какой-то дурак.
     Но он и сам знал ответ на этот вопрос: он понимал, что Саша  нашел  в
отношениях со стариком как раз то самое, к чему стремился всю свою  жизнь.
Ведь старый колдун сказал ему, что его собственное представление обо  всем
происходящем вокруг абсолютно  правильное,  а  его  желания  действительно
могут изменить существующее положение дел  именно  тем  самым  путем,  как
мальчик и собирался сделать мальчик.
     - Ну, а что ты скажешь по поводу лошадей? - спросил  он  Сашу,  когда
тот присел рядом с ним поближе к огню.
     - Каких лошадей?
     - Или о царской карете. Или это будет по плечу лишь нашему  призраку,
а ты пока будешь считаться новичком в этих делах?
     - Петр, послушай старика. Пожалуйста, послушай его.
     Но тот сделал движение рукой, будто находясь на торжественном приеме,
и сказал:
     - Разумеется. Я уже и так слушаю его целый день без передышки. Я  уже
узнал, что у меня есть третий глаз и все прочее.  Боже  мой,  малый,  я-то
думал, что в тебе гораздо больше здравого смысла.
     - Петр...
     - Теперь он хочет отыскать это  проклятое  дерево.  Чудесно.  Давайте
отправимся в лес, и я найду вам вполне подходящий  экземпляр.  А  пока  мы
будем ковылять в темноте, опасаясь свалиться в трясину, он будет петь свою
песню, чтобы его дочь встала  из  могилы.  Вот  это,  уверяю  тебя,  будет
зрелище. Во всяком случае, сегодня ночью я постараюсь обойтись без рыбы, у
меня будет обед по собственному рецепту.
     Саша выглядел совершенно разбитым.
     - Я никогда не был беззащитным. Учитель Ууламетс...
     - Учитель, я не ослышался?
     - Не забывай, что он все время говорит нам  лишь  правду.  Я  клянусь
тебе в этом. Из-за того, что она находится здесь, в этом лесу нет  никаких
животных, и это только благодаря моей удаче мы смогли так далеко  войти  в
него и добраться до дома старика.
     - Браво! И таким образом мы стали приманкой для призрака.
     - Если мы сможем найти ее дерево, или старику удастся околдовать  ее,
то тогда мы будем спасены. Иначе мы не будем в  безопасности  даже  здесь.
Она никогда не откажется от тебя.
     - Очень настойчивая молодая дама. Почему бы нам не открыть дверь и не
пригласить ее в дом?
     - Не смей говорить  так.  Будь  очень  осторожен  и  не  пытайся  сам
вызывать какие-нибудь ее действия. Это  не  подходящий  случай  для  того,
чтобы разыгрывать шутки.
     Петр вновь ощутил холод на своей спине.
     Удивительно, что это ощущение усилилось после ужина, который  состоял
из рыбы для старика и мальчика, а сам он обошелся лишь парой небольших реп
и  даже  не  притронулся  к  выпивке.  Он  ужасно  хотел  спать,  особенно
утомленный поскрипыванием бревен в стенах дома, и  подумал,  что  причиной
этого скрипа, скорее всего, была неустойчивость земли,  оттаивающей  после
зимних холодов.
     Когда бревна скрипели, то казалось, что весь дом  приходил  в  легкое
движение, от половиц до стропил.
     Но ощущения могли очень часто вводить в заблуждение, особенно,  когда
человек был утомлен и его клонило ко сну.  Саша  давным-давно  мирно  спал
рядом с Петром на теплых камнях, завернувшись в одеяло.  Ууламетс  наконец
кончил писать  и,  устроившись  на  своей  кровати,  тоже  спал,  тихонько
похрапывая. Петр подложил руки под голову и  дремал  при  затухающем  огне
очага, прислушиваясь к потрескиванию  половиц  и  стропил  и  к  завыванию
ветра, раскачивающего сухие деревья.
     Неожиданно до него донеслись одинокие шаги,  сначала  на  дорожке,  а
затем на крыльце.
     Он приготовился было разбудить Ууламетса и даже поглубже вздохнул для
этого, полагая, что тот,  несомненно,  знал  всех  своих  визитеров  и  их
привычки. Но по каким-то необъяснимым причинам он  на  мгновенье  задержал
этот вздох и замер, не шевелясь и не произнося ни звука.
     Наконец кто-то постучал в дверь.
     Саша зашевелился, а Ууламетс проснулся и теперь сидел в кровати.
     Несколько мгновений никто не  двигался.  Затем  Ууламетс  поднялся  и
направился к двери.
     - Не открывай ее! - закричал Петр, глядя на то, что собирался сделать
старик. Он быстро прополз под столом и, миновав лавку, наконец-то добрался
до меча, как раз в тот момент, когда дверь открылась и в комнату  ворвался
ветер, который начал раздувать тлеющие в чаге угли.
     Петр ухватился за меч, освобождая его от ножен, и с бьющимся до  боли
сердцем, помогая себе рукой, перебрался через лавку и встал на ноги.
     Она уже была там:  парящее  в  воздухе,  смешанное  с  туманом  белое
облако, подрагивающее  на  ветру.  Кое-где  среди  этой  туманной  белизны
виднелись остатки речных водорослей.
     Ветер все сильнее кружил по комнате, раскачивая подвешенные к потолку
связки сухой травы и выдувая искры из очага.
     - Закрой дверь! - закричал Петр. - Ради Бога, закрой ее!
     На этот раз его услышали. Ууламетс с усилием начал  закрывать  ее,  и
Саша подбежал к нему и навалился на нее всем своим весом,  пока  засов  не
встал на свое место. Стоявшая рядом метла упала, а вместе с  ней  с  полки
свалилась последняя чашка и с треском разбилась.
     - Боже мой, - задыхаясь проговорил Петр.
     Ууламетс лишь молча взглянул на него. А Саша выглядел  как  настоящий
призрак. Он все еще прижимался к двери, хотя  в  доме  все  успокоилось  и
ветер больше был не страшен его обитателям.
     Петр даже забыл убрать меч в ножны, а положил его на стол и  налил  в
стоящую там чашку водки из кувшина, хотя бы  не  пролив  ничего  на  стол.
Сейчас это было все, на что были способны его руки.
     Пока дом потрескивал, из подвала, в котором  явно  кто-то  находился,
доносилось недовольное рычанье.
     Сейчас Петр ощутил в полной мере, как велико его  желанье  попасть  в
Киев или в какое-то  другое  место,  где  он  смог  бы  провести  хотя  бы
сегодняшнюю ночь, если на то пошло.
     - Всего один ветер? -  невнятно  пробормотал  Ууламетс,  обращаясь  к
нему.
     Петр выпил и поднял глаза на старика.  Его  не  покидало  болезненное
чувство, что Ууламетс, к тому же, знал все окружающее их, а он, Петр, нет.
     Вслед за ним и Саша знал окружающие места гораздо лучше Петра. А Петр
был все еще очень далек от того, чтобы поверить, будто Ууламетс имеет хоть
какие-то достаточно добрые намерения по  отношению  к  Саше  или  к  нему.
Стальной меч, лежащий на столе, выглядел устрашающе и грозно, как  всегда,
но, как видно, он был бесполезен при встречах с призраками.
     Саша начал подбирать  разбросанные  связки  сушеных  трав,  уцелевшие
чашки и остальные предметы, свалившиеся на пол один Бог знает откуда.
     - Иди, иди, - сказал старик, помахивая рукой Петру, и тот взял чашку,
подхватил свой меч, ножны и отправился к одеялам, чтобы присесть там, пока
Саша убирал комнату.
     Петр сидел, мрачно думая о том,  что  он  здесь  бесполезен.  Он  был
абсолютно бесполезен и для старика, и для Саши, если учесть,  что  в  этом
месте почитались законы волшебства, а  никак  не  настоящий  живой  ум.  И
потому у него не было каких-либо внутренних  побуждений  встать  и  помочь
ему. Это был в полном смысле сашин старик, поэтому пусть он и работает  на
него. Старик же хотел использовать Сашу  в  качестве  приманки  для  этого
странного  призрака,  потому  что  выяснил  для  себя,  что  тот  обладает
достаточной ловкостью и уменьем, так что его, Петра Кочевикова, приберет к
себе какой-нибудь черный бог, если он окажется достаточно глуп и останется
здесь, находясь фактически за пределами того, чего так хочет Саша.
     А может быть, этого, на самом деле, хочет сам старик? Как знать?
     И Саша стал для него почти столь же  бесполезным.  Он  очень  изменил
свой образ мыслей и свои привязанности. Кто  знает,  почему?  Может  быть,
старик "околдовал" его, втягивая в свои дела?
     Но если все происходящее  вокруг  Петра  совершалось  лишь  благодаря
волшебству, а сам Ууламетс был непревзойденным мастером в  этом  деле,  то
Петру казалось, что единственное, на что могли рассчитывать и он, и  Саша,
это сбежать отсюда еще до того, как старик сумеет впутать их обоих в  свои
таинственные планы.
     Но что он надеялся найти в Киеве? Еще одного Дмитрия  Венедикова  или
других таких же приятелей, какие окружали его в  Воджводе?  Саша  был  его
единственным другом, каких у него еще никогда не  бывало,  который  сносил
любое неудобство со стороны Петра, и был единственным, который, знает Бог,
заботился о нем в пути через этот лес и защищал от призрака.
     Так почему же он так или иначе должен идти в  Киев,  когда  его  друг
находится сейчас здесь, в полном распоряжении Ууламетса?
     Он поставил чашку, вложил меч назад в ножны и бросил ревнивый  взгляд
в сторону Ууламетса, который сидел за столом,  склонив  голову  на  крепко
сжатые узловатые руки. Его губы не переставая двигались, произнося, должно
быть,  какие-то  одному   Богу   известные   заклинания,   которые   могли
исполниться, а могли и не сбыться: у Петра все еще были сомнения  на  этот
счет, особенно, если это касалось призраков. Ведь никогда не было  никакой
уверенности в том, что колдовство даст нужный результат. Не  было  никакой
уверенности даже и тогда, если бы  сработала  какая-то  часть  колдовства,
которое Ууламетс направляет против... Бог весть кого.
     И наконец,  после  таких  раздумий,  Петр  сказал,  даже  не  пытаясь
подняться с места:
     - Так что же мы собираемся с ней делать?
     Однако Ууламетс продолжал бормотать, похоже разговаривая сам с собой.
Саша перестал подметать пол и теперь стоял, опираясь на метелку и глядя на
Петра  с   каким-то   неопределенным   выражением:   возможно   это   было
беспокойство.
     - Предположим, что мы нашли ее дерево, - продолжал Петр,  ощущая  как
его захватывает нарастающая волна собственной глупости  с  каждым  словом,
слетающим с языка. - И что  же  затем?  Вы  вдвоем  будете  упрашивать  ее
оставить меня в покое?
     При остром уме он всегда старался все расставить по своим местам,  но
именно в тот момент,  когда  Саша  перестал  убирать  с  пола  черепки  от
разбитых горшков и чашек, Петр почти преднамеренно заставил себя вспомнить
то самое лицо, которое совсем недавно парило в ночном воздухе  и  исчезло,
словно уносимое ветром. Он заставил себя  пережить  еще  раз  весь  страх,
который тогда охватывал его. Сейчас он отказывался верить в  то,  что  это
было, но продолжал упорно напоминать себе, что он все-таки немного поумнел
и теперь, именно по этой причине, собирается  поверить  в  произошедшее  с
ним, если все это действительно существует здесь и связано именно  с  этим
лесом. А Саша по-прежнему стоял, держа в руках метелку, а в ногах  у  него
лежали битые черепки.
     - Учитель Ууламетс говорит, что может вернуть ее назад, к жизни.
     - А разве такая разновидность колдовства не является опасной?
     Это замечание Саша оставил без ответа.
     - И как же он собирается это сделать? - спросил Петр. - Что  ему  для
этого нужно? Могу сказать тебе, что даже я слышал кое-что о средствах  для
колдунов...
     - Я не знаю, что он собирается делать, - сказал Саша.  -  Он  говорил
лишь о том, что хочет отыскать место, где она находится постоянно. Ведь он
не может ни видеть, ни даже слышать ее. Я сам могу лишь  едва-едва  видеть
ее, вот в чем дело. Но зато ты можешь видеть ее ясно и отчетливо. Разве не
так?
     Саша явно хотел признания,  и  вся  его  поза,  выражающая  ожидание,
подтверждала это. Петр кивнул с явной неохотой и нахмурился.
     - Русалка чрезвычайно сильна, - сказал Саша, переходя на полушепот, в
то время как старик продолжал что-то бубнить в другом углу  комнаты.  Саша
подошел ближе и уселся на корточках около огня, прислонив метлу к каменной
кладке печи. - Учитель Ууламетс сказал, что ей было всего шестнадцать лет,
и он до сих пор не знает, что произошло, на самом деле: была ли  это  лишь
простая случайность, или что-то другое. Если она просто утонула, это  одно
дело: с таким типом русалок очень плохо иметь дело. Но если она утопилась,
то это еще хуже.
     И сразу последовал вопрос.
     - А что именно плохо?
     - Да то, что многие были убиты ею.
     Петр скривил губы и  некоторое  время  задумчиво  рассматривал  камни
между своих ног.
     - Так значит, вот чем она занимается? Ищет мужчин. Я когда-то  слышал
об этом. И что же она делает с ними?
     Он тут же подумал, что это очень глупый вопрос, видя  как  засмущался
Саша. Тем не менее мальчик сказал:
     - Я не совсем уверен... И я не  думаю,  что  кто-нибудь  может  точно
сказать это. Они...
     - ...все умерли, - закончил за него Петр. - Замечательно.
     - Вот почему мы не должны отходить от тебя ни на шаг. Потому  что  мы
не знаем.
     Петр очень ненавидел это "мы", и его ненависть была неподдельна. Он с
хмурым видом взглянул на меч, который все еще сжимал в ладони.
     - Русалки спят очень мало, - продолжал Саша, - пока не исполнят  свое
желание И если им очень долго ничего не попадается, то они просто увядают.
Но если  они  пробуждаются,  особенно  самые  неистовые  из  них,  то  они
становятся чрезвычайно опасными. И ведь  не  только  она  охотится  здесь,
кроме нее есть еще водяной.
     Петр уставился на Сашу, не скрывая тоскливого выражения лица.
     - Да, разумеется, есть еще  и  водяной,  охраняющий  реку,  и  леший,
охраняющий  лес.  Эти  таинственные  существа  есть   в   каждом   уголке,
окружающего нас пространства. Они подкарауливают нас везде,  и  каждое  из
этих привидений выражает  свое  неудовольствие  и  требует  выкупа.  -  Он
покачал головой. - Полнейшее безрассудство с их стороны, должен сказать.
     - Не...
     - ...шути? Думаешь, Они шуток не понимают?
     - Нет, действительно не понимают.
     - Я не знаю, почему ты так уверен. А может быть,  все  эти  годы  они
только и делали, что дожидались именно хорошей шутки.
     - Не...
     - ...смей говорить в таком тоне? - Петр сделал легкое движение рукой,
напоминающее реверанс.  -  Весь  мир  ненавидит  легкомыслие.  Пожалуй,  я
исправлю эту ошибку и извинюсь перед первым  же  лешим,  которого  встречу
здесь.
     - Петр...
     - Я говорю вполне серьезно. - Он взял в руки чашку. - Ну, прошу тебя,
будь добрым малым. Сегодня у меня была очень тяжелая ночь.
     - Но ты не должен больше пить.
     - Да я и не буду. - Он все еще продолжал держать в руке чашку, и Саша
после короткой паузы  взял  ее  и  вскоре  вернулся  с  наполненной  почти
наполовину. Петр уселся поудобней и выпил, прислушиваясь  к  потрескиванию
углей и к звукам доносившимся из-за  стола,  где  старый  Ууламетс  не  то
что-то напевал, не то просто бормотал себе  под  нос,  смешивая  очередное
зелье в своих горшках.
     Саша некоторое время наблюдал за стариком, стоя неподвижно  и  сложив
руки на груди, а Петр, глядя на него, мрачно подумал, что если  Саша  хотя
бы до некоторой степени был сведущ в колдовстве, то наверняка он улавливал
какой-то особый смысл в занятиях старика. Разумеется, что при этом на  его
лице не было ни самодовольства, ни самоуверенности.
     Петр подобрал под себя одеяло, пододвинул поближе меч, исчерпав таким
образом весь запас удобств,  которые  можно  было  получить  в  теперешней
ситуации,  и  закрыл  глаза.  Он  пытался  хоть  немного   отдохнуть   без
воспоминаний о белом облаке...
     Он смог увидеть ее лицо, стоило ему только закрыть  глаза.  Это  было
лицо молодой девушки, очень бледное и безнадежно несчастное.  У  нее  были
красивые длинные волосы, маленький подбородок и  огромные  глаза,  которые
смотрели на него и с тоской, и с гневом...
     Он подумал, что во всем происходящем с его стороны  не  было  никакой
ошибки, и ему было трудно даже вообразить, чем  он  мог  так  провиниться,
хотя и признался, продолжая рассуждать сам с собой, что, разумеется, грехи
у него  были.  Это  заговорила  его  внутренняя  совесть,  которая  слегка
освежила его память против всякого на то желания. Он вспомнил не об  одной
дюжине шальных проделок, в которых принимал участие  в  Воджводе.  Но  его
подсознание мгновенно поправило его, заставляя  вспомнить  о  сущности  ее
натуры, и его тут же охватило чувство протеста: он не причинил ей никакого
вреда, а она упорно продолжала преследовать его.
     Она едва ли была старше  Саши.  А  ведь  он  вряд  ли  согласился  бы
представить  Сашу  той  компании,  где  обычно  сам  проводил  время,  или
посвятить Сашу во  многие  вещи,  которые  представляли  для  него  личный
интерес. Он  не  мог  отчетливо  выразить  причины  такого  отношения,  за
исключением, может быть, того, что это привело бы в смущение их обоих. Она
была так молода и так похожа на Сашу,  что  он  воспринимал  ее  облик  не
иначе, как выражение оскорбленной невинности, а поэтому преследование с ее
стороны казалось ему гораздо менее опасным, нежели  мстительное  недоверие
подлеца или негодяя.
     Но он по-прежнему считал, что у нее не было причин преследовать  его.
Ведь он не совершил никакого греха, повторяя ошибки собственного отца: тот
не оставил ему иного, положительного примера.
     Она парила в воздухе совсем близко от него, словно была влюблена, как
ему порой казалось, что было слишком для молодой девушки, с которой он  не
собирался разделять постель.
     Он делал отчаянные попытки вырваться из этого ужасного сна, который в
этом смысле становился просто невыносимым для него...
     Вдруг он почувствовал чье-то прикосновение к  своей  руке  и  тут  же
пришел в себя. Он увидел, что лежит прямо против тлеющего очага,  все  еще
излучавшего тепло, но несмотря на это принялся яростно вытирать свое  лицо
и шею.
     Но там он не обнаружил никакой воды. Тогда он сел  посреди  одеял,  в
полутемной комнате, освещаемой мерцающим заревом тлеющих углей,  и  понял,
что за руку его держал всего-навсего Саша, а холодная вода,  стекающая  по
его шее, была реальностью лишь в его ощущениях.
     - С тобой все хорошо? - прошептал Саша.
     Петр перевел дыханье, откинулся на теплые камни  и  бросил  взгляд  в
сторону кровати старика. Ему все еще казалось, его окружает ледяная вода.
     - Черт бы побрал такую удачу, - прошептал он, глядя на Сашу и пожимая
плечами. Поеживаясь, он обернул старое, но сухое одеяло вокруг своей  шеи.
- Мне довелось ухаживать за многими женщинами, но самой преданной  из  них
оказалась мертвая девица.
     Сашины пальцы вновь осторожно сжали его руку.
     - Может быть, ты хочешь, чтобы я разбудил старика?
     - Нет, нет. Ведь это же был всего лишь сон, и он уже прошел вместе  с
этой дрожью.
     Саша продолжал сидеть неподвижно. Петр поглубже завернулся в одеяла и
обхватил себя для верности руками. Только через какое-то время он осознал,
что Саша давно уже сидел рядом с ним.
     Он был очень рад этому. Уж  если  ему  суждено  поверить  в  русалку,
подумал он, то морально он имел право поверить Саше Мисарову, именно Саше,
подумал он, а не Ууламетсу.
     Он подумал и о том, что вряд ли ему сможет помочь его меч, но, тем не
менее, придвинул его поближе к себе,  на  случай  тех  немногих  ситуаций,
которые он действительно понимал.

                                    11

     Саша проснулся  с  тревожным  чувством  и  услышал  как  потрескивают
деревянные части дома, услышал слабые  звуки,  издаваемые  спящим  Петром,
которого он разглядел в слабых отблесках тлеющих  углей,  и  который  явно
испытывал страдания.
     Он хотел понять, что именно разбудило его, как неожиданно его  сердце
замерло, когда он увидел, как что-то черное скользнуло под стол через  всю
комнату. Это могла быть обманом тусклого освещения: именно это и  удержало
его, чтобы немедленно разбудить Петра. В следующий момент под этим  столом
оказалась пара маленьких поблескивающих  глаз,  глаз,  которые  неподвижно
остановились на нем, удерживая на месте, так что он боялся даже вздохнуть.
     Саша отметил про себя, что Петр пошевелился, но просыпаться не  стал.
Что-то с дребезгом ударило в ставень, наверное ветер.
     Но вот черная тень вновь метнулась по полу и укрылась в темноте,  так
что Саша остался в недоумении, видел ли он вообще что-нибудь. Он  все  еще
боялся пошевельнуться.
     Затем он услышал треск у второго ставня,  который  был  расположен  в
конце дома.
     Петр глубоко вздохнул, а Саша положил ладонь ему на  плечо  и  слегка
встряхнул его, но Петр так и не проснулся. Саша же, с одной  стороны,  был
бы рад разбудить его, а с другой -  нет,  из-за  боязни,  что  Петр  может
выкинуть какую-нибудь глупость, а шум,  обязательно  возникающий  в  таких
случаях, может плохо подействовать на то, что находилось под  столом,  или
на то, что находилось за окном, хотя и не  знал  доподлинно,  каковы  были
истинные законы неестественного, окружавшего его. Поэтому он не мог ни  на
что решиться, даже тогда, когда услышал, как заскрипели доски на  крыльце.
Так он и сидел, как дурак. С одной стороны от него был Петр, по  другую  в
своей кровати - Ууламетс, и оба беспокойно ворочались во сне.
     Неожиданно Ууламетс проснулся и сел в кровати, что немного обрадовало
Сашу, но с другой стороны заставило его сердце  перевернуться  от  страха,
потому что все происходившее было самой настоящей реальностью. Как  только
Ууламетс спустил ноги, сашино горло сжалось от попытки  предупредить  его,
однако то, что находилось под кроватью  не  причинило  ему  вреда:  вместо
этого оно выбралось оттуда и с помощью лап, похожих на человеческие  руки,
забралось на кровать. Ууламетс же встал,  сделал  несколько  шагов  босыми
ногами по полу, а затем остановился, оглядываясь и прислушиваясь к  полной
тишине в доме.
     - Там что-то есть, - прошептал Саша, и Ууламетс резко взглянул в  его
сторону. - На крыльце.
     Ууламетс  подошел  к  столу  и,   казалось,   еще   некоторое   время
прислушивался.
     - Это плохо, - сказал он наконец. - Это совсем плохо. -  Старик  взял
мешок и начал наполнять его чем-то  сухим  и  коричневатым  на  вид.  Саша
подумал, что это наверняка был мох. - Дважды за одну ночь. Она  становится
слишком настойчивой. Или здесь дело в чем-то еще.
     Неожиданно вдоль пола скользнуло существо,  оккупировавшее  до  этого
кровать.
     - Что... - начал было Саша и затаил дыхание в тот самый момент, когда
"оно" коснулось ног Ууламетса и начало карабкаться вверх по ножке стола.
     В конце концов существо забралось на стол и  уселось  там,  маленькие
черные глазки поблескивали всякий раз когда  оно  поглядывало  на  тлеющие
угли. У этого странного существа была гладкая мордочка, черный, похожий на
кошачий, нос, а рот и челюсти имели явно человеческие  формы,  и  все  оно
напоминало большой сбитый  из  пыли  черный  шар,  усеянный  в  беспорядке
торчащей шерстью,  как  раз  такой,  какой  может  выгрести  метла  из-под
домашней мебели.
     Ууламетс же едва взглянул на него.  Сейчас  он  был  занят  тем,  что
складывал в мешок многочисленные горшочки и старался получше переложить их
мхом. В этот момент ставни вновь затрещали, и существо, сидевшее на столе,
повернулось на едва видимых ногах и зашипело.
     Ууламетс  тоже  взглянул  в  сторону  окна.  Отблески  тлеющих  углей
высвечивали гримасу боли, отражавшуюся на его лице, а, возможно, и страха.
Саша был не вполне уверен в этом. Он поднялся на ноги, тогда как Петр спал
словно мертвый.
     А Ууламетс продолжал возиться с мешком.
     - Что мы собираемся делать? - спросил Саша.
     - Мы, - сказал Ууламетс, - отправляемся искать ее.
     - Искать... ее?... Но ведь она вот здесь, снаружи.
     Ууламетс лишь бросил на него хмурый взгляд.
     - Она не показывается мне, я не могу ее видеть.
     Тогда у Саши возникло очень неприятное чувство, которое посещало  его
уже не раз, что, несомненно, были еще большие секреты  и  тайны,  чем  те,
которые Ууламетс записывал в свою книгу, и все, случившееся в этом  месте,
было гораздо  серьезнее,  чем  простой  случай  с  утопленницей.  Ууламетс
использует их, как нередко говорил Петр, в качестве наживки для  призрака,
и Саша подозревал, что здесь было не только отчаяние убитого  горем  отца.
Возможно, это мнение было слишком пристрастным, ведь  на  самом  деле,  он
просто не знал, до какой степени отчаяния может быть доведен  человек,  но
по своим собственным представлениям он полагал,  что  если  человек  может
самым бессердечным образом третировать своих гостей, получая от них нужную
ему выгоду... такой человек был очень похож на дядю Федора.
     - Разбуди его, - сказал старик, обращаясь к Саше.
     - Чтобы идти в эту ночную темень? - попытался возразить мальчик.
     - Я уже объяснял тебе: независимого от того, день за окном или  ночь,
опасность для нас остается все та же.
     - Тогда, может быть, нам следует подождать до наступления дня,  -  не
сдавался Саша, - ведь сейчас, кроме всего, мы можем свалиться в реку.
     - Но опасность будет еще больше, если нам придется встретиться с  ней
у себя дома, - хрипло проговорил Ууламетс. - Никогда не  впускай.  Никогда
не впускай ее в этот дом. Делай только то, что я  говорю.  Разбуди  его  и
запомни, что у нас нет выбора. Или ты глух и нем к опасности, в которой мы
оказались? Или ты просто дурак?
     - А что вы скажете об опасности, подстерегающей Петра?
     Старик взял в руки железную сковороду и стукнул ею  об  стол.  Черный
шар немедленно зашипел и подскочил к потолку и там, перепрыгивая  с  одной
балки на другую, скрылся в темноте. В этот момент  на  своем  месте  начал
ворочаться Петр, который так и спал,  свалившись  у  теплых  камней  и  не
выпуская из рук меча.
     - Прошу прощенья, - сказал Ууламетс. - Но пришло время вставать, Петр
Ильич. Мы уже готовы.
     - Готовы для чего? - спросил Петр, старясь  втиснуть  слова  в  паузы
между вдохом и выдохом.
     - Она здесь, - сказал Ууламетс, а Саша тут  же  подумал,  что  должен
сделать что-то, или хотя бы сказать...  Но  он  все  еще  не  мог  понять,
находится ли он сам под действием колдовства,  или  это  щемящее  чувство,
которое убеждало его в правоте слов Ууламетса, исходило из его собственных
ощущений. -  Мы  очень  быстро  должны  идти,  -  сказал  старик,  начиная
одеваться. Когда он пересек комнату, отыскивая на кровати свою одежду,  на
потолочных балках послышалась какая-то возня,  сверху  свалилась  покрытая
плесенью корзина и, подпрыгивая, покатилась по полу.
     Петр взглянул вверх, перекладывая из руки  в  руку  меч,  теперь  уже
освобожденный от ножен. Саше показалось, что Петр был слегка испуган, хотя
об истинной  причине  его  испуга  догадаться  было  трудно:  то  ли  Петр
находился под действием таких же, как и Саша, ощущений, то  ли  эта  возня
под потолком вывела его из себя.
     Ууламетс подтянул штаны под своей широкой  рубахой  и  надел  сапоги.
Саша молча стоял, одетый во все, кроме кафтана, а Петр все  еще  поправлял
волосы, которые лезли ему на глаза.
     - Подъем, - свирепо проговорил Ууламетс. - Поднимайся.
     - И куда идти? - спросил Петр. Меч с легким щелчком вернулся на  свое
место, в ножны. Он поднялся на ноги. Волосы же его продолжали  торчать  во
все стороны. Он взглянул на  Сашу,  и  в  этот  момент  отблески  углей  и
падающие тени придали его лицу  выражение  безнадежности  и  отчаяния.  Он
начал задавать ему вопросы, на которые у того не было ответов.
     - Он говорит, - сказал Саша, - что она  не  должна  переступать  этот
порог, а мы  должны  отправиться  туда,  где  по  его  представлениям  она
находится постоянно. В противном случае  нас  ждет  непоправимая  беда,  и
самое худшее будет, если она войдет в этот дом.
     Петр уже второй раз провел рукой по волосам.  Но  и  эта  попытка  не
принесла лучшего результата. Он выглядел опустошенным и недоумевающим, как
человек, которого только что разбудили, нарушив крепкий сон, или  оторвали
от скверных сновидений.
     - Это означает, что мы должны отыскать ее дерево,  -  пробормотал  он
себе под нос, покачивая головой. -  Батюшки  мои,  конечно.  Это  чудесный
план: прямо в полночь мы отправимся на поиски призрака и его дерева.
     Неожиданно он посмотрел в сторону двери. Взгляд его был все таким  же
опустошенным, но рука еще крепче вцепилась в меч.
     - Петр? - негромко окликнул его встревоженный Саша, подошел  и  встал
рядом с ним.
     - Она здесь, совсем рядом. Может быть, даже  за  этой  дверью...  Она
говорит... - Петр неожиданно затряс головой и взглянул на Ууламетса.
     - B что же она говорит? - спросил тот.
     - Не доверять тебе, - резко  отрезал  Петр,  и  Саша  весь  напрягся,
ожидая, что старик разразится гневом. Но Ууламетс лишь коротко заметил:
     - А вместо меня поверить только ей? Я бы на твоем месте отказался.  -
Старик снял с колышка свой кафтан и накинул его на плечи. - Это может быть
весьма пагубным для тебя, а в конечном счете, и для всех нас. -  Он  начал
просовывать веревку от щеколды в отверстие на двери, с тихим  бормотаньем,
напоминающим пение, как он обычно делал, а затем сказал, обращаясь к Саше:
- Принеси мой мешок, малый. И постарайся быть с ним поосторожней.
     У Саши мелькнула было мысль отказаться от этого поручения и занять во
всем происходящем сторону Петра, но либо смелость, либо глупость  удержали
его от этого - он так и не  понял,  что  именно  было  здесь  главным.  Он
подхватил мешок, который старик весь вечер чем-то набивал, а  тот  взял  в
руки свой посох и поднял щеколду.
     На дворе было безветренно. И вокруг дома не было ничего угрожающего.
     - Пошли, - сказал Ууламетс, и они, подхватив с колышков свои кафтаны,
последовали за ним.
     Не было и в помине ни  призрака,  ни  ветра,  ни  дыхания  опасности,
словом ничего, до тех пор, пока дворовик  не  прошмыгнул  между  ногами  у
Петра, которому пришлось буквально  задушить  внутри  себя  громкий  крик,
готовый вырваться в ночную тишину.
     - Что это? - воскликнул он, переводя дыханье и сжимая рукой  рукоятку
меча, когда вырвавшееся на свободу существо исчезло где-то за изгородью.
     - Ничего, - сказал Ууламетс, показывая жестом,  чтобы  Петр  закрывал
дверь, а сам уже начал спускаться вниз по настилу. Когда  он  спустился  к
самому его основанию, то спросил: - Ты видишь что-нибудь? Или, может быть,
ты что-нибудь чувствуешь?
     Петр завязал поверх кафтана пояс  с  прикрепленным  к  нему  мечом  и
показал рукой на стоящий прямо перед ними лес.
     - Думаю, что нам в эту  сторону,  -  сказал  он.  И,  хотя  его  зубы
постукивали, он уверенно двинулся через двор впереди всех,  толкнул  рукой
ворота, не переставая бормотать себе под нос: видимо выражая  недовольство
холодом, темнотой и окружающими его дураками. Он повел их прямо в  сторону
реки.
     Саша  осторожно  поворачивал   голову   в   разные   стороны,   чтобы
воспользоваться боковым зрением и оглядеть окружавший их лес, но нигде  не
увидел никаких призраков. Он догнал Петра почти у самого причала, едва  ли
не бегом спустившись по склону к реке, и, ухватив того за руку, зашептал:
     - Она, на самом деле, сказала это? Насчет старика? А, Петр? Ты сейчас
видишь ее?
     - Старик захотел прогуляться, - сказал вполголоса Петр,  -  вот  все,
что мы имеем. Он старался быть как можно спокойней, чтобы не дрожать, хотя
эта ночь из всех, проведенных ими в лесу, была самой теплой. - И я  должен
сказать, что это чертовски глупая затея, парень.
     - Она говорила это? Насчет того, кому следует верить?
     Ууламетс тоже преодолел почти весь склон, и теперь было  слышно,  как
он приближался, ругая и Петра, и Сашу за такой головокружительный, на  его
взгляд, спуск, при котором можно было сломать себе  шею.  Поэтому  времени
для долгих объяснений у них не было.
     - А что ты сам думаешь на этот счет? - спросил мальчика  Петр.  -  Ты
сам-то веришь ему? - Его зубы негромко постукивали. - Черт бы побрал  этот
леденящий ветер.
     - Да нет здесь никакого ветра, - зашептал Саша. Он почувствовал,  что
рука Петра была холодной и влажной. Он еще крепче сжал ее, когда  Ууламетс
наконец подошел к ним. Сейчас его не покидало самое сильное  за  последние
дни  ощущение,  что  ему  следовало  бы  проявлять  побольше  недоверия  к
Ууламетсу,  и  в  то  же  время  не  следовало  бы  и  обнадеживать  Петра
возможностью быстрого побега, потому что Петр все еще  находился  в  плену
очень простых представлений о происходящем, а все, что пока могли  сделать
сашины предостережения, так это привести  Петра  ночью  вот  в  это  самое
место.
     Но Петр уверенно двинулся в сторону леса, стараясь идти вдоль  берега
реки, почти в том самом направлении, в котором они преследовали призрак  в
первую ночь.
     - Он действительно знает, где она может  быть?  -  спросил  Ууламетс,
хватая Сашу за руку.
     - По крайней мере, он так говорит, - сказал тот, переводя дыханье,  и
не только, чтобы было легче соврать: он глубоко дышал после того как  ему,
на самом деле, пришлось броситься вдогонку за Петром, который  шел  теперь
еще быстрее, в надежде, что будет чувствовать себя более в безопасности  в
лесной чаще, чем на берегу реки, в камышах и мелкой заводи, которую им еще
предстояло перейти. Саша изо всех сил старался догнать его, а Ууламетс  не
отставал  от  него,  держась  все  время  сзади  на  близком   расстоянии,
предупреждая каждый его шаг, останавливаясь и прислушиваясь к окружающему.
     Петр тем временем уже выбрался на  сухую  землю  и  неожиданно  исчез
среди деревьев, поглощенный темнотой.
     - Петр! - закричал Саша, сунул мешок старику, а сам бросился догонять
Петра с неотступным ощущением жуткой боязни потерять его. Он  слышал,  как
старый  Ууламетс  тащился  где-то  сзади,  чертыхаясь  на  каждом  шагу  и
уговаривая Сашу хоть на минуту остановиться, но  тот  не  обращал  на  это
никакого внимания. Он  едва-едва  мог  различать  бледное  пятно  кафтана,
мелькавшее у самого подножья заросшего лесом холма. Тогда Саша сцепил свои
руки, выставил их прямо перед своим лицом и, действуя  ими,  как  тараном,
бросился сквозь густую стену колючих ветвей боярышника прямо  к  холму.  -
Петр, подожди, я иду к тебе!
     Петр, казалось, и не слышал его.  Складывалось  впечатление,  что  он
двигался вперед, словно человек, хорошо знающий каждый куст  в  окружающем
его лесу, чего про Петра сказать никак было нельзя. Он  аккуратно  обходил
чащобы и ни разу не оказался в тупике. Следуя за ним в  одиночестве,  Саша
предположил, что у Петра явно был проводник, который слишком хорошо знал и
лес, и землю, и теперь старался держаться как можно ближе к  Петру,  чтобы
видеть, в каком именно направлении тот шел. Если же он успевал  за  ним  и
ошибался, то тогда просто шел кратчайшим путем прямо через кусты,  обдирая
руки и лицо, цепляясь за сучки кафтаном, но отчаянно продирался вперед.
     Он страстно желал в этот момент, чтобы Петр сбавил шаг и  прислушался
к голосу разума, чтобы русалка оставила Петра в покое и чтобы  ему  самому
повезло, и чтобы он не потерял Петра из вида, и чтобы старик  Ууламетс  не
отстал от него, нашел его  след,  его  самого,  а,  значит,  и  Петра.  Но
обыкновенное чувство реальности подсказывало ему, что он выпускал  слишком
много  желаний  для  одного  раза,  так  что  все  они   могут   оказаться
взаимоисключающими, или вообще может произойти нечто  ужасное.  Но  именно
сейчас он был так напуган, что не мог с достаточной ясностью обдумать  все
это. В случае сомнений, как советовал  ему  учитель  Ууламетс,  он  должен
ограничиваться только пожеланиями добра, и  Саша  старался  изо  всех  сил
именно так и делать, продирался сквозь густые заросли. Наконец  он  увидел
Петра, который теперь был на гребне  холма  и  уже  собирался  предпринять
головокружительный спуск в лощину. Тогда он с  отчаянными  усилиями  начал
прокладывать себе путь наверх, хватаясь руками за торчащие из земли  корни
и опускающиеся  вниз  ветки,  и  с  перепачканными  и  ободранными  руками
все-таки успел вовремя подняться наверх.
     - Петр! - закричал он. - Я с тобой! Ради Бога, подожди меня!
     А Петр уже спускался вниз, по другую сторону  гребня,  устремляясь  к
реке. Саша продолжал идти, теперь уже вниз по склону, не обращая  внимания
на боль и усталость, скользя по сгнившим листьям вдоль  ручья,  сбегающего
вниз.
     Что-то  настораживающее  было  во  всем,  что  его   окружало.   Саша
почувствовал это прежде, чем смог  осознать,  что  именно  показалось  ему
странным в  том  месте,  к  которому  направлялся  Петр:  между  деревьями
виднелось открытое пространство, среди которого возвышался небольшой холм,
поросший травой и мхом. Во всяком  случае,  так  показалось  мальчику  при
слабом ночном  освещении.  Сухая  трава  постоянно  путалась  под  ногами,
образуя как бы невидимую  границу,  к  которой  теперь  приблизился  Петр,
увлекаемый каким-то, только ему видимым миражем. Это виденье  было  скрыто
от Саши, и ему лишь оставалось убеждать себя в том, что  если  этом  месте
пролегала граница между жизнью и смертью, то здесь наверняка  должна  быть
подстерегающая их угроза. Он побежал вслед за Петром,  перепрыгивая  через
камни, и теперь был от него уже на расстоянии  вытянутой  руки.  Не  делая
никакой попытки задуматься над происходящим, он бросился ему  на  спину  и
повалил его на землю: это был единственный способ остановить, спасти  его.
Он знал, что в следующий момент он окажется на спине, а  Петр  обязательно
будет сверху. Оба тяжело дышали, хватая ртом воздух, а Петр  уже  упирался
руками в его плечи.
     - Ведь она убьет тебя! - все еще задыхаясь, проговорил Саша.
     Петр склонился над ним, переводя дыханье и оглядываясь  по  сторонам,
будто не понимал где оказался, а  затем  произнес,  между  спазматическими
вздохами:
     - Где старик?
     - Я не знаю! Ведь  ты  убегал  от  нас,  и  мне  пришлось  все  время
следовать за тобой.
     Теперь Петр выглядел еще более сбитым с толку.
     - Это ты убегал, - сказал он, будто все, о  чем  они  говорили,  было
сущей бессмыслицей. Он перевернулся и сел здесь же на землю,  привалившись
на одну руку, поглядывая по  сторонам,  в  то  время  как  Саша  поднялся,
держась за свой бок и ощущая, как промокла его одежда от влажной земли. Он
боялся даже пошевелиться. Весь лес казался ему  слишком  спокойным,  будто
разом  вымерли  все  звуки:  не  было  слышно  ни   шороха   листьев,   ни
потрескивания веток, никаких других предрассветных звуков.  Слышался  лишь
шум реки, подмывающей берег.
     Затем до них донеслись звуки слабого движенья, будто  что-то  тяжелое
волочилось по усыпанной листьями земле.
     - Небесный Отец, что это? - выдохнул Саша, осторожно, бочком  подходя
ближе к Петру и пристально разглядывая верхушки деревьев,  окружавших  это
загадочное место.
     Петр встал на колено и начал, как только мог осторожно, вытягивать из
ножен свой меч, но при первых свистящих звуках трущейся друг о друга стали
странное движение прекратилось, и  Петр  замер,  прислушиваясь  к  тишине,
которую, казалось, не нарушало даже дуновение ветра.
     Саша сжал кулаки и даже на какой-то момент  прикрыл  глаза,  стараясь
изо всех сил думать только об  их  безопасности,  и  от  этого  напряжения
чувствовал сильное головокружение.  Когда  же  он  вновь  открыл  глаза  и
взглянул на лес, то увидел, что он так и не изменился. Петр, тем временем,
поднялся во весь рост, а его меч так и был лишь на  четверть  выдвинут  из
ножен. Он вытащил его до конца, со зловещим скрежещущим  звуком  и  сделал
несколько осторожных шагов,  будто  отыскивая  что-то,  по  направлению  к
странному холму... и  внезапно  исчез,  издав  пронзительный  крик,  будто
провалился сквозь землю.
     - Петр! - Саша начал пробираться вперед, но поскользнулся, словно  на
льду, распластавшись на сухой траве начал ползти вперед, к тому месту, где
исчез Петр, и наконец заглянул в открывшуюся  перед  ним  глубокую  темную
яму, на дне которой наверняка должен был быть Петр или, по  крайней  мере,
то, что от него осталось. Он не был уверен,  что  сможет  разглядеть  хоть
что-то при таком слабом свете. - Петр! - позвал он.
     Где-то  внизу  задвигалась  бесформенная  серая  масса,  из   которой
постепенно появилась рука, затем нога, по мере того как Петр  освобождался
от налипшей грязи и осыпавшихся сверху комьев земли, и в довершение  всего
появилась длинная подрагивающая стальная полоса: это был меч, который Петр
так и сжимал в другой руке, делая отчаянные попытки встать на ноги.
     - Ты можешь сам выбраться оттуда? - спросил его Саша.
     Петр  убрал  меч  в  ножны  и  попытался  подняться,  ухватившись  за
выступающие из земли камни и торчащие корни, но при  этом  он  еще  больше
проваливался вниз.
     - Осторожно! - закричал Саша, когда почувствовал, что земля прямо под
ним приходит в движение.  Он  пронзительно  вскрикнул  и  начал  торопливо
отползать назад. Но тут его  руки  перестали  служить  ему  опорой,  и  он
почувствовал, что сползает вниз, увлекаемый тяжелым  потоком  из  грязи  и
комьев земли.
     В следующий момент он осознал, что падение вниз головой  закончилось,
и теперь он сплевывал грязь и старался хоть как-то отряхнуться, в то время
как Петр пытался его поднять и поставить хотя бы на колени в той топкой  и
вязкой трясине, которая покрывала дно ямы.
     - Какая жалость, - сказал Петр. - Я надеюсь, ничего серьезного?
     Саша некоторое время поморгал глазами, чтобы освободить их от  грязи,
затем поднялся и с отчаянием взглянул вверх, где над  ямой  виднелся  круг
ночного неба. Его не оставляла навязчивая мысль о том, что если бы он хотя
бы наполовину раскинул своим умом, то не подползал бы  так  неосторожно  к
самому краю. Он должен был бы найти что-то под руками:  корень  или  куст,
которые могли бы удержать его от  падения,  в  конце  концов,  он  мог  бы
использовать и свой пояс. Он подумал о дюжине различных способов,  которые
позволили бы ему не оказаться в таком положении, но  теперь  было  слишком
поздно размышлять об этом.
     - Ууламетс следует за нами, - сказал он. И это прозвучало  как  самая
большая надежда, которая еще оставалась у людей  в  их  положении,  а  его
главным желанием сейчас было лишь одно: чтобы Ууламетс отыскал их.
     - Очень слабая надежда, - сказал Петр и помрачнел,  оглядывая  яму  и
продолжая стряхивать с себя остатки грязи и земли. Саше показалось, что  в
окружающем мраке что-то, тем не менее, привлекло внимание Петра.  Он  даже
посмотрел в ту  сторону,  где  была  лишь  одна  темень,  заполнявшая  все
пространство ямы.
     Эта пугающая темнота вызывала у  него  опасения,  которые  стали  еще
больше, когда он увидел на фоне падающего сверху слабого света,  как  Петр
начал осторожно продвигаться в этом направлении.
     - Здесь какой-то странный запах, - сказал Петр.
     - Там может быть оползень, - старался остановить его Саша.  -  Старик
Ууламетс найдет нас, нам лишь набраться терпенья...  Пожалуйста,  не  ходи
туда! Что будет, если земля осыплется в очередной раз?
     - Но кругом все выглядит твердым, - сказал  Петр  и  вдруг  скользнул
куда-то вниз. Теперь его голос доносился как эхо из глубокого  колодца.  -
Здесь вполне может быть проход к реке. Скорее всего, этот  путь  проделали
дождевые потоки.
     - Не входи туда! -  закричал  Саша,  которого  не  оставляло  чувство
тревоги, как если бы там была  либо  вода,  либо  трясина.  -  Ведь  может
рухнуть вообще весь этот холм. Петр! Не ходи туда!
     - Я не пойду туда, я только попробую заглянуть.  Может  быть,  потом,
когда солнце взойдет повыше...
     Вновь раздался тот самый  звук,  будто  что-то  тяжелое  тащилось  по
земле. Сзади них на дно ямы скатилось несколько комьев земли, но  источник
звука находился не наверху, а где-то за окружавшей их земляной стеной.
     - Петр, - прошептал Саша. - Петр, пожалуйста, вернись назад. Не  смей
ничего трогать там.
     Упало еще  несколько  камней  и  посыпалась  земля.  Петр  отошел  от
земляной стенки и с большой осторожностью вытащил из ножен меч.
     - Мне, на самом деле, не нравится это место, - сказал Саша.
     Некоторое время оба стояли неподвижно. Странный звук раздался вновь и
теперь переместился прямо в темное углубление, почти  рядом  с  которым  и
стоял Петр.
     - Неужели это она? - прошептал Саша, хватая Петра за  рукав  кафтана,
от страха, что тот вновь сделает попытку отправиться в  этот  темный  ход,
где его наверняка ждет ловушка, приготовленная  для  них  русалкой.  Почти
одновременно, у него  возникло  горячее  желание,  чтобы  старик  Ууламетс
поскорее разыскал их.
     В темноте неожиданно что-то зашипело.
     В следующий момент шипенье  отчетливо  послышалось  уже  наверху,  на
самом краю ямы, и что-то маленькое и черное скатилось вниз по  осыпающимся
стенкам ямы, увлекая за собой комья земли. Оно проскользнуло  мимо  них  и
исчезло в таинственном темном отверстии, издавая лай и  фырканье.  Но  уже
через  некоторое  время  выскочило  назад  с  поспешностью,  как   убегает
маленькая собак от неожиданно оказавшейся на ее пути большой.
     - Боже мой! - воскликнул Петр, когда сразу вслед за этим  из  темноты
показалась волнистая темная масса, преследуя непрошеного гостя.
     - Осторожно! - завопил Саша и прыгнул на осыпавшуюся землю, смешанную
с грязью, как только что-то черное и извивающееся подобралось к его ногам.
Петр забрался повыше вслед за ним, стараясь нанести  удар  мечом  по  этой
странной  массе,  целясь  в  предполагаемую  голову.  Но  она   попыталась
преследовать их, в то время как маленькое черное существо, похожее  теперь
на шар,  которое  спокон  веков  было  известно  как  "дворовик",  шипело,
вертелось и пыталось кусать змеевидные черные кольца.
     - Вот дураки! - Это Ууламетс наконец-то добрался  до  ямы.  -  Хватай
его, давай же, хватай его!
     - Хватать это? - воскликнул  Петр,  продолжая  размахивать  мечом.  -
Лучше попробуй вызволить нас отсюда!
     Но эти слова потонули в новой волне визга и ударов,  которые  наносил
своими короткими передними лапами дворовик.  При  этом  сверху  продолжала
сыпаться земля. Саша в страхе  пронзительно  закричал,  как  только  начал
опускаться вниз вместе с осыпающейся землей и грязью, прямо к волнообразно
двигающейся темной массе. В тот же  момент  Петр  оказался  рядом  с  ним,
подталкивая мальчика вверх, на образовавшуюся  насыпь  и  отгоняя  черного
монстра, обитающего в этом подземелье, в ту сторону, где у  него  явно  не
было никаких шансов на побег.
     Но как оказалось,  даже  слабый  свет,  падавший  в  яму,  довел  это
странное существ до полного изнеможения. Теперь было видно, что  это  была
черная змея, покрытая частично полинявшей кожей, с беспомощными  короткими
голыми лапами и плоской головой, которую она все время пыталась  спрятать.
Казалось,  что  она  сжимается  и  сморщивается   буквально   на   глазах,
превращаясь по форме в некоторое подобие маленького старичка, в  то  время
как дворовик продолжал шипеть и рычать,  расположившись  теперь  в  темном
углублении, откуда до этого был  изгнан  черным  змеем,  и  таким  образом
преграждал тому возвращение в свое темное убежище.
     - Имя! Спроси, как его зовут! - закричал сверху Ууламетс. Саша поднял
глаза и увидел старика, стоящего на краю ямы, а затем  перевел  взгляд  на
странное существо, которое Петр удерживал на месте острием меча, и сказал:
- Он хочет знать, как его зовут.
     Петр  слегка  потыкал  съежившуюся  темную  массу.  После  нескольких
понуканий удалось выяснить, что зовут его Гвиур. Это имя скорее вызывало в
памяти представление о какой-то необычайной птице. Тем временем,  существо
медленно пятилось к темной дыре, где, однако, теперь был дворовик, который
явно не собирался пропускать его туда.
     - Спроси его, где моя дочь, - сказал  Ууламетс,  наклоняясь  вниз.  -
Постарайся добиться ответа,  или  пообещай  продержать  его  на  свету  до
восхода солнца.
     - Да знает ли эта чертова змея, - воскликнул Петр,  -  где  находится
твоя дочь?
     Но перед ним была уже не змея. Существо все больше и больше  походило
на заросшего волосатого старичка, который,  видимо  от  страха,  припал  к
земле и весь дрожал, испуганно приговаривая:
     - Солнце, солнце!
     - Ты еще увидишь это солнце, - прокричал сверху Ууламетс, -  если  ты
не ответишь мне. Я хочу вернуть свою дочь.
     Существо прикрыло свое лицо, издавая лишь тихое сопенье.
     - Учти, что он так и поступит, - продолжал уговоры Петр. - Это  очень
страшный старик.
     - И это все, что он  хочет?  -  прошипело  созданье,  прикрывая  лицо
когтистыми пальцами. - Его интересует эта тонкая изящная девушка?  Я  могу
сказать ему. Я готов сделать это, только убери это железо. - Теперь  между
пальцами  показался  один  бледный  змеиный  глаз,  во  всяком  случае  не
человеческий. - Я знаю то место, где находится она, и я могу  принести  ее
сюда: ее кости и все остальное.  Только  скажи  этому  колдуну,  чтобы  он
отпустил меня.
     - Скажи мне лучше, где она! - закричал Ууламетс.
     Но в то же мгновенье перед ними снова была змея,  извивавшаяся  почти
на уровне  земли,  которая  мгновенно  ускользнула  в  темную  нору,  пока
дворовик только собирался погнаться за ней.
     Вслед за исчезнувшей змеей из норы полилась  жидкая  грязь.  Дворовик
отскочил назад, издавая рычанье и отплевываясь, а, тем временем, отверстие
исчезло, заполненное вязкой тиной.
     - Дурак! - закричал Ууламетс. - Как ты смог упустить его?!
     - Сам ты дурак! - закричал в ответ  Петр,  поворачиваясь  кругом,  но
Саша быстро ухватил его за руку, и возможно, что в этот момент Петр  вновь
подумал о том, что в этой осыпающейся яме он был не один, а вдвоем, и даже
втроем, если считать  раздраженного  дворовика,  и  даже  вчетвером,  если
считать змею, которая только что исчезла под землей в направлении реки,  и
лишь один старик был наверху.
     - Он обещал, - сказал  Саша,  обращаясь  к  Ууламетсу.  -  Он  обещал
сделать это. Учитель Ууламетс, вытащите нас отсюда.
     Некоторое время, которое показалось им очень долгим, Ууламетс стоял и
пристально смотрел на них, будто поджидая, пока появятся  первые  признаки
бледного рассвета, а затем опустил вниз свой посох.
     - Держите, - сказал он.

     Петр ухватил конец  посоха,  стоя  на  осыпавшейся  сверху  земле,  и
удерживал его на высоте своего роста, в то время как Саша  влез  на  плечи
Петру, изрядно  перемазав  его  землей  и  грязью,  и  полез  вверх.  Петр
отплевывался, ругался, но продолжал удерживать его.
     Наконец Саша добрался до верха и ползком перебрался через  край  ямы,
помогая себе локтями и коленями, и вглядывался  в  предрассветный  сумрак,
стараясь отыскать старика, который теперь сидел на  остатках  прошлогодней
травы и колдовал над своими горшочками, стоявшими перед ним полукругом.
     Саша повернулся и лег грудью на самый край ямы, нагибаясь вниз, чтобы
ухватить посох, который ему протягивал Петр и, дотянувшись, изо всех  сжал
рукой его гладкую поверхность, чтобы Петр мог попытаться  при  его  помощи
вскарабкаться наверх. Но он потерпел  неудачу  в  своей  попытке  удержать
посох в таком положении, и в итоге бросил его рядом с собой на траву.
     - Я бы использовал для этого большой сук, - заметил  Ууламетс,  следя
за происходящим как беспристрастный наблюдатель.
     - Учитель Ууламетс советует взять большой сук или что-нибудь такое, -
сообщил вниз Саша.
     Петр с явным страданьем взглянул на него. Дворовик по-прежнему был  в
яме рядом с ним, но Петр решительно не смотрел в его сторону.
     - Тогда побыстрее сделай что-нибудь, - сказал он.
     Саша  поднялся  и  побежал  вниз  по  склону  в  сторону  видневшихся
ближайших деревьев, где наверняка было то,  что  ему  нужно.  Он  подобрал
прямо на земле вполне подходящий на вид длинный и толстый ветвистый сук  и
поволок его назад к яме, торопясь, как только мог, мимо  старика,  который
по-прежнему сидел на траве, вытряхивая из  горшочков  какие-то  порошки  и
бормоча под нос непонятные протяжные заклинания.
     Саша спустил сук вглубь ямы, а Петр протащил его почти до самого дна,
обламывая на ходу мелкие ветки, которые явно мешали ему. Саша опять улегся
на краю, чтобы удерживать самые верхние ветки  для  большей  устойчивости.
Теперь в яме словно бы росло дерево, макушка которого выходила за ее край,
где ее из всех сил держал Саша.  По  этому  засохшему  дереву  Петр  начал
подниматься наверх, переступая ногами с ветки на ветку. В конце концов  он
добрался до сашиной руки и поднялся еще выше, в то время как Саша, стиснув
зубы, изо всех сил удерживал сук.
     - Малыш! - позвал старик своего помощника.
     Дворовик начал быстро карабкаться вверх по веткам и  вскоре  появился
над самым краем ямы. От неожиданности, с которой черный шар  возник  перед
ним, Саша едва не завизжал и отпрянул в сторону, усевшись рядом с  Петром,
в то время как маленькое существо перемахнуло через край ямы и со всех ног
бросилось к Ууламетсу.
     Но старик, однако, продолжал, не оборачиваясь, посыпать землю  вокруг
себя,  меняя  горшочки   и   не   обращая   никакого   внимания   на   его
раболепствования.
     - И что же он такое делает? - спросил Петр. - Что он думает  о  своем
занятии?.. И что это за странное существо?
     - Я не знаю, - сказал Саша и подумал о том,  что  он  должен  был  бы
почувствовать хоть что-то, если то, что делал  учитель  Ууламетс,  как  он
теперь его называть, и было самым настоящим колдовством. Но он  чувствовал
только дрожь во всем теле, пробиравшую его  до  костей,  да  предательскую
слабость в глубине желудка.
     - Мы должны убираться отсюда, - сказал Петр, и Саша подумал о том  же
самом, но только более  спокойно  и  хладнокровно.  Он  хотел  учесть  все
складывающиеся обстоятельства. - Ведь мы так и не знаем, куда  ускользнуло
то мерзкое созданье.
     - Мы уйдем, - сказал Саша, желая этого всей душой, и желая  при  этом
понять, на что же все-таки был способен Ууламетс. - Теперь уже скоро.
     Но Ууламетс по-прежнему  разбрасывал  щепотки  непонятно  для  никому
ненужного порошка,  продолжая  при  этом  напевать  себе  под  нос,  потом
неожиданно надергал полные ладони сухой травы и  попросил  принести  кусок
дерева.
     - Для чего? - спросил Петр. - Ты  хочешь  развести  огонь?  Здесь,  в
такое время?
     - Я принесу, - сказал Саша, стараясь сдерживать дыхание. Он просто не
видел иного выхода, поэтому вскочил и побежал в сторону деревьев.  Отыскав
там несколько сучьев разной величины, он так же бегом вернулся к Ууламетсу
и положил охапку на землю, опускаясь рядом с  ней  на  колени.  -  Учитель
Ууламетс...
     Дворовик набросился на него с громким рычаньем. Старик ни на кого  не
обращал внимания, а лишь продолжал свое заунывное пенье, которое вызвало у
Саши малоприятные воспоминания о той ночи, когда Петр едва  не  умер.  Это
была точно такая же песня, исполняемая очень  тихо,  напоминавшая  тот  же
самый бессвязный бред, лишенный основной мелодии. Затем Саша  увидел,  как
Ууламетс взял мелкие сучки и ветки, разломал их на части и в середину этой
кучи поместил охапку сухой травы. После этого старик взял маленький клочок
шерсти из горшочка и подсунул его под траву, и наконец взял тлеющий уголек
из  отдельного  горшочка.  Саша  даже  подпрыгнул  на  месте,  когда   все
сооружение охватил огонь.
     - Дурак, - произнес едва слышно старик и даже прервал свое пение.  Он
протянул руку, в которой был пустой горшочек. - А теперь - воды... Да будь
осторожен, с водяным шутки плохи, особенно в его владениях.
     - Это то самое существо, что было в  яме?  Вопрос  сорвался  с  языка
прежде, чем Саша вспомнил, что учитель произносил  заклинания,  и  его  не
следовало  отвлекать.  Поэтому  он  втянул  голову  в   плечи,   торопливо
пробормотал извинения и пустился вниз, где, как он припоминал, был  ручей,
впадавший в реку. Он был напуган всего лишь одной простой  мыслью  о  том,
что отправляется к реке, где оно может устроить засаду.
     Он ощущал преследование, и  когда  обернулся,  то  сквозь  достаточно
густой мертвый лес увидел Петра, спускающегося вниз по склону.
     - Ты не должен идти за мной! -  сказал  ему  Саша,  и  покрепче  сжал
горшок. - Ведь я отправился всего лишь за водой!
     - Ты что,  превратился  в  его  слугу?  -  Петр  слегка  притормозил,
спускаясь по склону. - Пусть идет за водой сам.
     - Ну, пожалуйста, не пытайся  враждовать  с  ним.  Саша  добрался  до
ручья, который был ему всего лишь по щиколотки, зачерпнул  воду,  а  затем
торопливо отправился назад. - Старик сказал, что в яме был водяной.
     - Это созданье могло быть кем угодно, - заметил Петр, - но я не  хочу
больше иметь со всем этим никакого дела. - Сейчас Петр полностью напоминал
человека, который изо всех сил старался показать, что то, что он  видел  в
темноте, было всего-навсего либо бревно, либо большая  змея,  либо  что-то
еще  в  этом  роде,  но  который  никак  не  хочет  перешагивать  в  своих
рассуждениях за этот безопасный предел. Петр все время был  рядом  с  ним,
когда Саша возвращался через гребень холма, до  тех  самых  пор,  пока  не
передал горшок с водой учителю Ууламетсу.
     Старик взял горшок и укрепил его на рогатине,  которую  наклонил  над
огнем.
     - Послушай, дедушка, - сказал Петр, приблизившись к нему еще на  один
шаг. - У меня есть намерение отбыть в Киев. Я думаю, что все, что мы  тебе
задолжали, мы уже давным-давно отработали, и поэтому вполне можем уйти. Ты
слышишь меня?
     - По реке? - спросил Ууламетс. - Или через  лес?  Встречу  с  кем  ты
предпочитаешь: с водяным или с моей дочерью?
     Петр рассердился и кивнул Саше.
     - Он говорит правду, - сказал мальчик.  -  Петр,  мы  не  должны  так
делать.
     - Мы сделали уже достаточно много, а помощь  от  старика  была  очень
небольшой. "Принеси мне дрова, зачерпни мне воды". Он, как я  предполагаю,
будет попивать свой утренний чай, в то время как мы будем охранять его  от
нападок    его    проклятого    любимца,    или    еще     от     кого-то,
кто-он-там-такой-на-самом-деле...
     - Водяной,  -  достаточно  любезно  тут  же  вставил  свое  замечание
Ууламетс, даже не взглянув ни на того, ни на другого.
     - Именно, водяной. Существо, живущее в воде. Но кем бы оно  ни  было,
оно, так или иначе, сбежало. Твоя же  дочь  способна  лишь  на  то,  чтобы
запускать холодные пальцы в чью-нибудь шею, да разбить несколько  горшков,
которые падают, когда она сотрясает ставни. Очень  немного  для  призрака,
сказал бы я.
     - Возможно, что это и так, - отозвался Ууламетс. - Во  всяком  случае
до сих пор, пока я удерживаю ее  от  безрассудства,  и  делаю  это  вполне
умышленно. Но пойди и попробуй справиться с ней в одиночку.  Один  из  вас
наверняка дорого заплатит за это, а другой будет горько  раскаиваться.  Ты
не должен уходить отсюда, Петр Ильич. Ведь ты не дурак, и не следует  тебе
поступать по-дурацки.
     В какой-то момент все, что говорил Петр, казалось  очень  разумным  и
обоснованным.  Но  слова  старика   все   перевернули,   выбивая   остатки
доказательств. От этих  слов  повеяло  реальной  опасностью,  которой  был
наполнен окружавший их лес, так что Саша даже  почувствовал  необходимость
оглянуться вокруг, но вовремя погасил эту попытку. Он только  сжал  руками
свой пояс и упорно продолжал думать о том, что Петр был прав.
     Холодок  пробежал  по  его  шее  и  начал  опускаться  вниз,  как  бы
растворяясь в нем. Затем это ощущение повторилось. Саша был почти  уверен,
что сзади него что-то есть, несмотря на то, что даже Петр, стоявший  прямо
перед ним, не подавал никаких признаков беспокойства. В какой-то момент он
не был даже уверен, что может положиться на  Петра,  если  Ууламетс,  чего
доброго, околдовал его и тот стал слеп и глух ко всякой подстерегавшей  их
опасности.
     - Прекратите это! - сказал наконец  Саша.  Это  был  очень  серьезный
поступок: перечить этому старику. - Учитель Ууламетс, вы  хотите  запугать
нас, и я знаю, что вы все время делаете это.
     - Да, это делаю я, - сказал Ууламетс, но ощущение холода и страха  не
исчезало. Старик повернул голову и взглянул  на  Петра.  -  Мальчик  верит
тебе. Он готов даже  враждовать  со  мной,  защищая  тебя,  а  для  такого
восприимчивого парня это требует значительной храбрости. Но он еще слишком
молод.  Он  может  позволить  себе  попасться  на   удочку   какому-нибудь
благовидному мерзавцу из-за своих самых лучших побуждений. Точно  так  же,
как моя дочь. Вот почему я так терпелив по отношению к нему. Но  зато  ты,
не имеющий такого чуткого восприятия мира, в котором Бог отказал  тебе,  а
получивший взамен лишь неисправимый эгоистичный нрав, который не позволяет
тебе видеть что-либо в собственном окружении, не  укладывающееся  в  рамки
твоего понимания, ты, без всяких сомнений, постараешься использовать этого
мальчика для своих бессмысленных целей. Для каких? Чтобы попасть  в  Киев?
Каждое очередное место не будет для тебя лучше,  чем  предыдущее,  где  ты
потерпел неудачу, потому что неудачи твои, сударь, находятся в самом тебе.
И ты будешь вынужден безуспешно переезжать с места  на  место,  таская  за
собой этот багаж. Но в каком бы месте ты ни  оказался,  ты  везде  найдешь
лишь самого себя. И что еще более важно: ведь ты хочешь выглядеть мужчиной
в глазах этого ребенка, и полагаю, что ты все-таки  задумаешься  над  всей
ответственностью, к которой обязывает такое положение.
     - Интересно, кем же это ты хочешь представиться, в  конце  концов?  -
возразил ему Петр. - Ты и колдун, и учитель, и вообще ученый  человек.  Но
вот только что же все-таки ты изучаешь? Ведь все свое время  ты  проводишь
сидя в полном одиночестве в этом лесу, смешивая это отвратительное зелье и
развлекаясь разговорами с птицами и змеями!
     - Если ты думаешь, что у тебя достаточно  ума,  чтобы  поговорить  об
этом, мы оба получим лишь пользу от этого разговора. Сядь и прекрати нести
вздор. Представь себе, что если бы я вовремя не подсказал тебе про солнце,
и представь себе, что если бы ты беспечно  допустил  мысль  самостоятельно
вернуть водяного назад и был бы достаточно глуп и полез в его темную нору?
Думаю, что тебе пришлось бы очень горько сожалеть об этом. И то  же  самое
ждало бы и мальчика.
     - Он убежал лишь потому, что испугался меча,  -  возразил  Саша.  Его
очень расстроило то, что старик говорил Петру столь  обидные  слова,  хотя
они и были близки к правде. Это расстраивало его еще  больше,  потому  что
Петр стоял здесь же, рядом с ним,  охваченный  гневом,  однако  ничего  не
предпринимал в свою защиту.
     - Он убежал, потому  что  солнечный  свет  ослабляет  его,  -  сказал
Ууламетс. - Да, да. Но хорошего  пока  во  всем  происшедшем  очень  мало.
Поэтому я и приготовил для тебя работу.
     - Что?
     - Внутри вот этого холма, в той его части, которая спускается к реке,
есть большая впадина, похожая на пещеру. В ней находится его гнездо.  И  я
хочу, чтобы ты положил туда кое-что.
     - Не следует так шутить надо мной, - сказал Петр.
     - Ты сделаешь это, - сказал Ууламетс, и на  его  лице  появилась  как
никогда отвратительная усмешка, - как можно быстрее,  пока,  как  я  почти
уверен, он все еще не вернулся в свою берлогу, а я не  смогу  предоставить
возможности, чтобы он задержался подольше.  -  С  этими  словами  Ууламетс
закрепил горшок на рогатине. - Вот, возьми. Просто брось его туда. Ты  уже
пытался один раз запугать его, а сейчас тебе даже не  надо  будет  входить
внутрь. И, разумеется, ты можешь использовать для защиты свой меч.
     - Нет, - сказал Саша, - не ходи туда.
     - Это, в конце концов, для его же собственного  спасения,  -  заметил
Ууламетс. - Я сделал бы это и сам, если бы мог. Или  ты  смог  бы  сделать
это. Но в данном случае наш отважный приятель так хочет доказать,  что  он
уверен в возможностях своего меча...
     - Ты думаешь, я дурак? - воскликнул Петр.
     - Разумеется, нет. И не трус, я надеюсь? Так, может быть, мне  самому
сделать это? Я, конечно, не такой проворный или сильный...
     Петр подошел к нему и взял в  руки  рогатину  с  укрепленным  на  ней
горшком. Вид у него был хмурый.
     - Нет, - едва ли не закричал Саша. - Нет, не делай этого, Петр.
     - Но ведь это очень легкая работа, - с выражением  отвращения  сказал
Петр. - Вот и твой колдун говорит то же самое.
     - Так вполне может быть, - сказал  Ууламетс,  -  если  тот,  кто  это
делает, не дурак.
     - Послушай, старик, - сказал Петр и глубоко вздохнул, покачиваясь  на
ногах, - у меня терпенья гораздо больше, чем  у  тебя,  и  гораздо  лучшие
манеры, о которых, учитывая, что я был рожден среди отбросов  общества,  я
никогда раньше не заикался.
     С этими словами Петр взял горшок в руку, отбросил в сторону  рогатину
и быстро пошел прочь, в то время как Саша все еще продолжал стоять,  будто
лишился дара речи.
     - Разреши  мне  пойти  с  ним!  -  сказал  он  наконец,  обращаясь  к
Ууламетсу, и сразу почувствовал облегчение.
     И тут же, не дожидаясь ответа, торопливо побежал вслед за Петром.

                                    12

     Петр услышал шаги мальчика сзади себя, когда уже был  готов  пересечь
гребень холма. Он повернулся  прямо  на  ходу  и  подумал,  подталкиваемый
самыми честными побуждениями, наличие которых у  него  старик  отказывался
даже признавать: он  должен  приказать  мальчику  немедленно  вернуться  к
Ууламетсу.
     Но в следующий же момент он подумал и о том, что мальчик сделал  свой
выбор значительно раньше, выбор между двумя людьми, и если  Петр  позволит
себе бессмысленно погибнуть здесь и сейчас, то Саша окажется еще в большей
опасности, оказавшись под властью Ууламетса.
     Поэтому он остановился и ждал,  пока  Саша  не  поднимется  вверх,  и
только после этого начал спускаться вниз по склону к реке, перекладывая из
руки в руку до невозможного горячий маленький горшок.
     - Почему ты не разрешил мне... - начал было Саша.
     - Нет, - сказал Петр. - Это совсем не так.
     - Ты знаешь, что старик пытался сделать из тебя сумасшедшего?
     - А я и есть сумасшедший.
     - Будь осторожен, Петр.
     "Подходящий совет", подумал тот и сказал:
     - А ты умеешь управляться с мечом?
     - Нет, - сказал Саша.
     - Но, в любом случае, возьми его. - Он снял пояс,  на  котором  висел
меч, и протянул его Саше,  как  раз  в  тот  момент,  когда  они  достигли
подножья холма  и  подошли  к  зеленоватой,  заросшей  водорослями  водной
поверхности. - Запомни главное. Неважно, что ты будешь делать: колоть  или
рубить, старайся только попасть в глаза, и ничего кроме этого. Возьми его!
Я не хочу, чтобы он мешал мне и давил на ребра. Ведь у  меня  и  так  одна
рука уже занята.
     Саша взял меч и повесил себе через плечо.
     - Постарайся быть очень осторожным...
     - Я и так осторожен, помилуй Бог.
     Берег реки в этом месте был очень чистым,  за  исключением,  пожалуй,
одиноко растущей молодой ивы, и как нельзя лучше подходил  для  устройства
берлоги, которая, несомненно,  должна  была  находиться  под  водой,  если
учесть, что холм, где был еще один вход в  берлогу,  обнаруженный  ими  во
время падения в яму, находился на значительном расстоянии  от  склона,  по
которому сейчас спускался Петр.
     И кроме того, это было самое подходящее место, чтобы легко  и  удобно
было прятаться такому змеевидному существу. Когда Петр подошел  ближе,  то
увидел, что не ошибся:  меж  корней  ивы  виднелось  темное  пространство,
напоминавшее углубление, при виде которого он почувствовал в груди  слабое
волнение.
     - Ну что ж, - сказал он, - если я швырну дедушкин гостинец  не  в  то
место, которое ему нужно, то он не будет радоваться  такому  исходу,  а  я
даже не знаю, как ему сказать об этом. -  Он  поставил  ногу  на  торчащий
вверх корень ивы и  крепко  ухватился  рукой  за  пучок  свисающих  веток,
которые оказались гибкими и прочными, хотя на вид  были  безжизненными,  и
только при ближайшем рассмотрении можно было ощутить тлеющую в них надежду
на будущую жизнь.
     - А ведь это дерево живое, - сказал Саша, как только убедился в этом.
- Это дерево...
     Петр начал оглядываться  по  сторонам,  неожиданно  натолкнувшись  на
бледное лицо, которое принадлежало явно не  Саше.  Он  вдруг  пронзительно
закричал и отпрянул назад, чтобы найти опору для ноги, когда почувствовал,
как что-то захлестнуло его лодыжку.
     Он закричал снова в тот момент, когда  его  дернуло  и  потащило  под
воду, а крик превратился всего лишь в струю пузырей,  и  он  почувствовал,
как  что-то  сильное  и  мускулистое  обернулось  вокруг  него.  Когда  он
попытался освободиться, то ощутил, как новые кольца охватывают  его,  и  в
тот же момент  он  оказался  снова  на  воздухе,  в  полной  темноте.  Так
продолжалось достаточно долго: он то  поднимался  вверх,  то  падал  вниз,
находясь все время в объятиях мягкого и мокрого существа, форма  которого,
казалось,  меняется  с  каждым  мгновеньем.  Он  задыхался,  отплевывался,
чертыхался и как только мог  бил  облегавшее  его  мягкое  тело,  и  когда
наконец мерзкое существо  слегка  угомонилось,  видимо  само  устало,  оно
быстро завертелось, увлекая его с собой.  Резкий  холод  и  отвратительная
вонь болотистого дна ударили его в лицо.
     - Будь ты проклят! - в испуге закричал Петр, и  ударил  его  из  всех
сил. Он даже потерял горшок, который до этого все время был у него в руке,
ударился о мягкое грязное дно пещеры и соскользнул по гладкому ее склону в
воду.
     Тяжелые кольца заскользили мимо него и, как бы срывая  зло,  колотили
слева и справа от него.
     Он начал выбираться  из  воды,  задыхаясь  и  отплевываясь,  стараясь
ухватиться за все, что попадалось под руки, и  наконец  вылез  на  твердую
землю, зацепившись рукой за что-то острое  и  твердое,  что  попалось  ему
среди  множества  мелких  предметов,  которые  дребезжали  и  постукивали,
напоминая по звуку кости скелета. От этого звука он застыл  на  мгновенье,
хватая ртом воздух и прислушиваясь.
     Затем он решил слегка изменить  свою  неудобную  позу.  Скелет  мягко
погромыхивал. Петр ухватился вновь, и  на  этот  раз  не  услышал  никаких
звуков, кроме собственного дыхания, но почувствовал, как его руки  и  ноги
начинает охватывать мелкая дрожь.
     Он подумал о том, что существо,  напавшее  на  него,  не  производило
никакого шума. Оно могло подстерегать его, свернувшись кольцами на  другой
стороне пещеры. Все пространство  было  погружено  во  мрак,  вокруг  была
холодная вода и плавающие в ней кости. И чем дольше он медлил, тем ужаснее
становилось от одной мысли о том, что придется умереть в  подобном  месте.
Он различал слабое свечение воды там, где  по  его  представлениям  должна
была быть река, и, сделав глубокий вдох, нырнул в воду, стараясь изо  всех
сил  придерживаться  этого  направления,  где  в  воде  был  виден   свет.
Неожиданно в этом месте его пальцы наткнулись на что-то мягкое и липкое, и
он тут же успокоил себя тем, что это была всего лишь обычная грязь.  Но  в
следующий момент он ощутил присутствие  там  странных  твердых  предметов,
которые явно напоминали остатки скелетов, рассыпанных по дну. Кое-где  его
рука ощущала  даже  отверстия  глазниц  на  сохранившихся  черепах.  Он  с
содроганием отшвырнул их прочь,  мучительно  стараясь  отыскать  выход  из
пещеры и увидеть спасительные корни.
     Вдруг что-то зацепилось за него, и он в отчаянии начал  бороться,  не
видя ничего перед собой и лишь стараясь сопротивляться,  когда  неожиданно
понял, что это был всего-навсего мокрый и испуганный мальчик.
     - Боже мой! - закричал он изо  всех  сил,  хватаясь  за  корень  ивы,
пытаясь удержаться в таком положении и одновременно  дотянуться  до  Саши,
который задыхаясь и шлепая по воде, старался подать ему руку, размахивая в
воздухе другой, сжимавшей меч.
     - А я думал, что ты уже погиб! - воскликнул он.
     - И что же  ты  собирался  делать  в  таком  случае?  -  пронзительно
закричал Петр, подталкивая мальчика вверх, на сколько это  было  возможно,
чтобы он смог ухватиться за ветки ивы.
     Саша вскарабкался наверх, швырнул  меч  на  твердую  землю,  и  начал
подтягиваться сам, удерживая при этом рукой Петра за кафтан, чтобы  помочь
и ему забраться на относительно высокий берег.
     - Дурак! - закричал он на мальчика, потряхивая его, хотя сам все  еще
дрожал от недавнего испуга.
     Но постепенно он прозрел, глядя на Сашу, который был без  кафтана,  с
бледным лицом и с мечом, который он изо всех сил старался не  выронить  из
руки. Все увиденное так подействовало на него, что Петр уселся  на  землю,
все еще не выпуская из сжатого  кулака  мокрой  рубашки  мальчика,  а  тот
смотрел на него, будто ожидая быть тут же убитым, и  не  мог  двинуться  с
места. Но Петр лишь закашлялся и отпустил Сашу.
     - Не смей больше делать ничего подобного! - сказал Петр,  когда  смог
вновь обрести дыхание. - Ради Бога, прошу тебя, малый.
     Саша лишь молча смотрел на него, постукивая зубами, а  его  губы  при
этом имели синеватый оттенок. Петр обхватил его  подрагивающими  руками  и
слегка подтолкнул туда, где на берегу лежал его кафтан.
     - Укутывайся, - сказал он, все еще вздрагивая. -  И  пойдем.  Ты  еще
успеешь умереть...
     Он подобрал меч и здесь же, на берегу, отыскал и  ножны.  Его  кафтан
насквозь промок, побывав в воде, холодной, какую как  раз  и  любила  дочь
колдуна...
     Он все-таки обернулся и взглянул  на  куст  ивы,  единственное  живое
дерево среди этого леса,  и  почему-то  вспомнил  о  костях,  которые  ему
попались в глубине пещеры.
     Саша подхватил его руку и сказал, лязгая зубами:
     - Идем.
     Петр оторвался от своих мыслей и заспешил вверх по  холму,  насколько
быстро позволяли его силы.
     Ууламетс все еще не загасил свой костер. Он взглянул на них  с  явным
удивлением, и Петр подумал, что возможной причиной было то, что он  увидел
их вдвоем. А еще он подумал о  том,  что  было  бы  неплохо  прямо  сейчас
свернуть ему шею, но, видимо,  эти  мысли  очень  хорошо  понял  дворовик,
который тут же начал лаять и шипеть, когда они,  дрожащие  и  промокшие  с
головы до ног, спотыкаясь, подходили к подножью холма.
     - Пошел прочь отсюда! - прорычал Петр и попытался с силой ударить его
мечом. - Пошел!
     Тот плюнул в него и зашипел, но тем не менее держался  на  расстоянии
все время, пока они не подошли к Ууламетсу.
     - Я доставил этот твой чертов горшок, -  сказал  Петр.  -  И  еще,  я
думаю, что мы нашли ее дерево. Оно находится здесь, за  холмом.  Я  думаю,
что тебе должна понравится та компания, которая его охраняет.
     Ууламетс встревожено посмотрел на него, затем быстро встал, забыв про
свои горшки, про мешок, про все на свете  и,  захватив  лишь  один  посох,
устремился к гребню холма. Черный  шар  отправился  следом  за  ним.  Саша
смотрел на них с явным участием, но Петр обнял его  за  плечи  и  повел  к
огню.
     - Побереги его, - сказал он мальчику, бросая ему меч, а сам подошел к
краю ямы, лег на землю и вытащил наверх сухие ветки.
     Все,  что  он  мог  наломать  и  бросить  в  костер,  давало   вполне
достаточный огонь, чтобы согреться и даже попытаться отжать  свою  одежду,
чтобы освободиться от пропитавшей ее  воды  и  слегка  просушить  хотя  бы
рубашку, прежде чем вновь одевать на себя. Он только начал  делать  то  же
самое  с  сашиной  рубашкой,  как  с  вершины  склона  спустился   старик,
раздраженный и злой. Он с силой ударял по траве своим посохом, а  дворовик
бежал за ним по пятам, словно собака, принюхиваясь к следу.
     Петр хмуро взглянул на Ууламетса, когда тот подошел к костру, готовый
изложить ему слово в слово все, что он о нем думал. Но старик был молчалив
и, немедленно присев на корточки, начал перебирать свои горшочки.  Он  был
хмур, как грозовая туча.
     - Так что же мы будем делать теперь? - спросил его Петр.
     - Оставайся здесь и не делай ничего! - прорычал Ууламетс едва слышно,
подхватил свой мешок с горшками и исчез, вместе с  черным  шаром,  который
суетливо заспешил вслед за ним.
     - Тем лучше, - сказал Петр, с ожесточением отжимая сашину  рубашку  и
нанизывая ее на длинную ветку, чтобы было удобнее держать над  огнем,  тем
временем, как Саша стоял в его кафтане. - Снимай штаны и сапоги и  подержи
вот это.
     Петр сходил и принес еще охапку сушняка, стараясь согреться еще и  от
этой работы. Он проделал это несколько раз, поручив Саше следить за огнем,
и вскоре костер разгорелся чуть ли не втрое сильнее.
     - А ты не проглядишь, когда вернется Ууламетс? -  спросил  его  Саша,
явно обеспокоенный. - Если он вернется...
     - Пусть затушит его. -  Петр  уселся  поближе  к  огню  и  снял  свои
промокшие сапоги, выливая воду на траву,  где  вскоре  образовалась  целая
лужа. Он вдруг громко  чихнул,  высморкался  и  надел  по-прежнему  мокрые
штаны.
     - Я сейчас даже и не думаю, что где-то есть дом, - сказал  Саша.  Это
была весьма мрачная мысль  для  такого  момента.  Неожиданно  Петр  слегка
выставил подбородок в сторону реки. - Река, как любая  дорога,  показывает
нам, где мы находимся. Напряги свои мозги, парень. Ты ничего не  добьешься
одними лишь желаниями.
     Саша покраснел, и Петр вспомнил, как назвал его  дураком  и  едва  не
утопил, когда выбирался из реки.
     - Ты сделал все хорошо, - сказал он, снял его  кафтан  и  положил  на
траву, посчитав, что пожалуй только рубашка может полностью  высохнуть  за
относительно короткое время. Он отжал ее еще раз, нашел пару хороших веток
и разложил ее на них, удерживая над огнем. - Но только, ради  Бога,  скажи
мне, что же все-таки ты собирался делать?
     - Я хотел подать тебе меч, - сказал  Саша.  -  Когда  это  страшилище
вылезло из норы. Я знал, что оно вышло, еще до того, как полез в  воду.  -
Он опять начал дрожать, и от этого язык совершенно не слушался его. -  Так
что же там было?
     Петр  пристально  смотрел  на  пламя,  стараясь  держать  рубашку  на
безопасном расстоянии от огненного жара.
     - Кости и  скелеты.  Множество  костей.  Мне  кажется,  я  знаю,  что
случилось с его дочерью.
     - Ты думаешь, что и он знает это? -  Петр  пожал  плечами,  вспоминая
хорошенькое лицо, принадлежавшее девушке сашиного возраста.  Сейчас  перед
ним был не призрак, а лишь его собственные воспоминания. - Может  быть,  -
сказал он. - Ведь он знал  про  водяного.  И,  скорее  всего,  он  не  был
удивлен, разве не так?
     - Но он говорит, что может вернуть ее назад.
     - Костям чертовски трудно придать прежний облик, да еще  вернуть  все
остальное. Удастся ли ему  это?  -  Он  припомнил,  как  Саша  говорил  на
следующее утро после той тяжелой ночи, что Петр умирал,  а  старик  вернул
его к жизни...
     Но сейчас ему не хотелось вспоминать об этом. Он не хотел знать, что,
на самом деле, мог делать старик по другую сторону холма, так  же  как  не
хотел вспоминать все,  что  видел  внутри  пещеры,  тем  более  вспоминать
ощущения, которые вызывало прикосновение скользкого тела водяного и грязь,
смешанную с тиной у самого входа  в  пещеру,  где  торчали  многочисленные
кости скелетов.
     Наконец он проговорил, нарушив затянувшееся молчание:
     - Придет время, и мы выберемся отсюда. Теперь  старик  должен  помочь
нам, потому что явно у нас в долгу и ему не удастся  сказать,  что  мы  не
пытались выполнить его просьбу.
     Почему-то  путь  вдоль  берега  реки  казался  ему  теперь   наиболее
безопасным, чем было до этого. По крайней  мере,  если  здесь  было  такое
существо, как водяной, то от него можно было легко отделаться:  для  этого
следовало идти только  днем,  а  ночью  разводить  яркий  костер.  Водяной
проводил все свою жизнь под водой или в темных пещерах, и яркий  свет  был
для него хуже всякой смерти. Что же касается огня, то они  могут  получать
его таким же образом, как это делал старик Ууламетс, извлекая тлеющие угли
из глиняного горшка.
     - Мы войдем в лес, - продолжал Петр, обращаясь к  Саше,  -  и  сможем
совершенно точно выйти там, где нам нужно.
     - Но нам все еще нужна его помощь, - почему-то шепотом  сказал  Саша,
как если бы их разговор можно было слышать  по  другую  сторону  холма.  -
Только, пожалуйста, пожалуйста, прошу тебя, не пытайся враждовать  с  ним,
не зли его попусту.
     Петр видел лицо мальчика, когда тот разговаривал с колдуном, и хорошо
запомнил отражавшееся на нем уважение, если не  преданность  старику.  Это
обстоятельство очень злило его. Ведь он по-прежнему убеждал  себя  в  том,
что дворовик был самой обыкновенной собакой,  и  временами  именно  так  и
выглядел. Что же касается водяного, то он считал  это  лишь  плохим  сном.
Относительно же сашиных желаний он мог бы сказать лишь то, что они не были
более вероятными, чем желания обычного человека, но он видел при этом  еще
и то, что старик Ууламетс был вдвое упрямее его  и,  настаивая  на  своем,
очень легко мог запугать такого молодого парня, как Саша,  который  был  к
тому же убежден,  что  его  злые  намерения  могут  принести  непоправимое
несчастье, имеющее тяжелые последствия.
     - Я думаю, что старик очень часто проклинает меня, - сказал  Петр.  -
Если в этом горшке что-то было, то как ты  думаешь,  могло  это  существо,
там, внизу, куда-то сбежать?
     - Конечно, он и хотел, чтобы оно сбежало.
     - Бог ты мой, - с недоверием сказал Петр, снимая с веток свою рубаху.
Она была горячая, так что обжигала руки. - Вот черт возьми!
     - Пожалуйста, не надо. Не ругайся здесь.  Сейчас  не  время.  -  Саша
вновь задрожал, и старался сжать коленями руки, чтобы унять  дрожь.  Слова
вновь с трудом поддавались ему.
     - Тогда пожелаю ему удачи, - сказал Петр, чтобы водворить мир.  -  Он
нуждается в ней. - И, будто поддавшись благостному настроению, добавил:  -
Ему нужен кто-то, кто сумел бы разубедить его по поводу  этого  леса,  вот
что ему необходимо, на самом деле, и  ему  следовало  бы  идти  к  реке  в
окружении здравомыслящих людей. Может быть, он и колдун. Может  быть,  все
это и происходит лишь потому, что он колдун, и только в этом и  все  дело.
Что ты скажешь на это? Может быть, он всего лишь заставляет  людей  видеть
подобные вещи, воображать их.
     - Ты просто безнадежен! - воскликнул Саша с такой яростью, какую Петр
едва ли мог даже предполагать в нем. - Неужели ты  думаешь,  что  все  это
пойдет тебе на пользу? Это не шутки, Петр! Его  дочь  умерла!  И  тебе  не
следует смеяться над ним!
     С этими словами Саша поднялся, натянул на себя кафтан и направился  в
сторону реки, успев сделать только три шага, как Петр поймал его, побросав
ветки и рубашку на траву.
     - Не будь дураком! Хорошо, хорошо. Он - колдун,  он  -  все,  что  ты
хочешь, только прошу тебя, держись подальше от этого места, и я поверю  во
все, во что ты только захочешь. Хорошо?
     Саша остановился, задыхаясь и не переставая сопротивляться.
     -  Что-то  случилось  там,  что-то  плохое,  -  сказал  он,   пытаясь
высвободить свои руки и бросая настороженные взгляды в  сторону  холма.  -
Что-то случилось со стариком. Ты так сказал о нем... и все сразу пошло  не
так...
     - Но ведь я вовсе не колдун, - сказал Петр. Холодный  ветер  продувал
ему спину, а вздор, который говорил мальчик, вызывал пустоту и  тревогу  в
груди. - И, кроме того, он не поблагодарит  тебя  за  то,  что  ты  сейчас
явишься туда. Ведь если бы ты был ему нужен,  он  давным-давно  позвал  бы
тебя. Прошу тебя, не вмешивайся в это.
     - Я только поднимусь наверх и посмотрю, - сказал Саша.  -  Только  до
вершины холма, не более.
     Мальчик все-таки настоял на  своем.  Петр  двинулся  следом  за  ним,
ощущая постоянную дрожь, которая преследовала его до самого гребня, откуда
уже был виден ивовый куст.
     Старик лежал на земле, будто застыл в движении  в  сторону  холма,  а
вокруг были разбросаны все его горшки. Саша сразу  побежал  вниз,  а  Петр
последовал за ним, чертыхнувшись про себя, когда вспомнил, что оставил меч
около костра. Он  скользил  вниз  по  заросшему  травой  склону,  стараясь
использовать след, оставляемый мальчиком.
     Дворовик лежал поверх старика и немедленно начал рычать,  заметив  их
приближение.
     Старик дышал, и Петр почувствовал жестокое сожаление, глядя на  него.
Дворовик не переставая рычал, пока Петр стоял, занятый своими мыслями.
     Саша начал очень мягко разговаривать с черным шаром, который, в конце
концов, прилег, поскуливая,  как  собака,  и  вцепился  в  кафтан  хозяина
крохотными, похожими на человеческие руки лапами.
     - Будь осторожен! - сказал Петр,  когда  Саша  подошел  еще  ближе  к
старику.
     Но черный шарик стремительно покинул свое место,  и,  казалось,  стал
еще меньше. Теперь он устроился на земле и спрятал свою мордочку за  рукав
кафтана старика.

     Ууламетс покачивал головой и не мигая смотрел на огонь: это все  что,
Саша мог добиться от него, несмотря на всяческие тщательные расспросы. Все
горшочки были  разбросаны  и  перебиты,  а  все,  что  старик  приготовил,
смешивая  их  содержимое,  теперь  было  рассыпано  вдоль  берега  реки  и
безвозвратно пропало.
     Солнце было уже в самом зените.
     - Я думаю, что нам  лучше  отвести  его  домой,  -  сказал  Петр,  не
переставая хмуриться. - И отправляться следует прямо сейчас. Это  существо
из прибрежного подземелья любит темноту. А кто знает, сколько мы еще можем
просидеть здесь вот так?
     Старик ничего не сказал на  это,  ни  да,  ни  нет.  Саша  безнадежно
переводил взгляд с одного на другого, не в силах  определить,  почему  все
это свалилось на него и почему Петр спрашивает его о том, что  они  должны
делать.
     Разумеется,  подумал  он,  просто  потому,  что  больше  не  к   кому
обратиться за советом. Старик Ууламетс едва ли мог знать, что произошло  с
ним у реки, и каждый должен был согласиться, что в этом и было все дело.
     - Мне кажется, что мы должны  сделать  иначе,  -  с  тяжелым  вздохом
произнес Саша. - Я лучше сбегаю вниз и попытаюсь собрать  хоть  что-нибудь
из его вещей...
     - И не думай об этом, - резко сказал Петр. - Мы не  можем  рисковать,
попадая в очередную ловушку. У нас уже было  достаточно  приключений,  так
что спасибо... Пошли, дедушка. - С этими словами он очень  осторожно  взял
старика под руку и так же осторожно помог ему встать на ноги. Ууламетс  не
протестовал, а Петр только сказал: - Забери его посох, кажется,  он  очень
дорожит им.
     Саша поднял с земли посох и с его помощью засыпал золой тлеющие угли,
старательно перемешав их. У них не было  ничего,  чтобы  закопать  остатки
костра, поэтому Саша подошел к самому краю ямы,  лег  на  землю  зачерпнул
полные пригоршни земли, быстро вернулся к костру и  засыпал  прорывающиеся
вверх слабые огоньки. Он проделал это несколько раз, едва не задыхаясь  от
спешки. Покончив с костром, он подхватил посох и бросился бегом  к  гребню
холма, где стояли Петр и Ууламетс, поджидая его.
     - Пошли? - спросил Петр. Саша кивнул головой, задыхаясь  на  ветру  и
ожидая, что Петр найдет какие-то недостатки в его  действиях.  Но  он  так
ненавидел огонь, так не доверял  ему:  ни  на  кухне,  где  всегда  горела
огромная печь, ни в конюшне, где иногда бывала зажжена  свечка.  Когда  он
думал о том, что они возвращаются в дом целыми и невредимыми,  то  тут  же
начинал думать и о том, как огромное пламя  несется  сквозь  лесную  чащу,
уничтожая все вокруг.  И  он  посылал  страстные  желания,  чтобы  там,  у
подножья холма, костер, засыпанный землей, никогда бы не разгорелся вновь.
Это было последнее, что он  мог  сделать,  уходя  из  этого  места,  и  он
старался изо всех сил, так что едва не задохнулся.
     - Все в порядке, малый? - Он кивнул еще раз,  опираясь  на  посох,  и
только тогда смог перевести дух.  Петр  ухватил  его  за  плечо  и  слегка
встряхнул. - У нас еще много времени, и мы в  хорошей  форме.  Ты  слышишь
меня?
     Он кивнул в очередной раз, способный говорить не  больше  чем  старик
Ууламетс. Это, должно быть, все еще действовал страх перед  оставленным  в
лесу огнем, а может быть, страх перед водяным, который преследовал их. Это
мог быть страх перед  призраком,  или  страх  перед  всеми  мертвецами,  о
которых говорил Петр и которые были в этом месте.
     Его не покидало странное тревожное чувство, что  он  оставляет  здесь
что-то жизненно важное, не  доведенное  до  конца,  а  может  быть,  и  не
выясненное, даже после того как он  старательно  пытался  свести  концы  с
концами в своих рассуждениях.
     - Учитель Ууламетс, - сказал он, опуская свою ладонь на руку старика,
- нужно ли сделать что-нибудь еще? Может быть, я забыл что-то?
     Старик не ответил, он даже  не  покачал  головой  и  не  кивнул,  как
частенько делал это раньше. Он стоял на гребне и смотрел назад,  на  холм.
Скорее всего, он даже не слышал, о чем его спрашивали.
     Петр взял его руку и осторожно положил на свои плечи. Саша  подхватил
его с другой стороны, и они пошли вниз по склону.
     Где-то за лесом прогремел гром.
     - Все еще думаешь про огонь? - спросил мальчика Петр. Он бросил в его
сторону взгляд, так чтобы не заметил старик.
     Было полезно узнать, что Петр и  теперь  мог  по-прежнему  несерьезно
относиться ко всем их неприятностям и бедам, но Саша  был  сейчас  слишком
напуган и охвачен беспокойством, чтобы оценить это в данный момент. У него
не было никакого желания затевать сейчас спор, чтобы еще и  Небесный  Отец
вступал с ними в очередную сделку.
     - Не смей...
     - ...делать это, - тихонько сказал Петр, все еще подшучивая над ним.
     - Извини, но я очень боюсь.
     - А ты находчивый малый, - сказал Петр. - Лучше бы ты почаще думал  о
своих ногах.

     Старик взял протянутую ему чашку трясущимися руками,  которые  сейчас
стали намного сильнее, когда он отогрелся около очага, где  пылал  сильный
огонь, и распространившееся  по  всему  дому  тепло  постепенно  разогнало
холод. Саша наполнил еще одну чашку и протянул ее Петру, который, несмотря
на тепло, не раздеваясь уселся около самого огня. Он покашливал и выглядел
изнуренным: сил у старика было недостаточно, и Петр  почти  весь  путь  до
дома помогал ему идти.
     Пока они шли, старик так и не произнес ни  слова.  Только  один  раз,
когда Петр поскользнулся на  покрытом  старыми  листьями  склоне  и  упал,
старик коротко бросил ему:
     - Дурак.
     Он даже попытался ударить Петра кулаком. Петр же, сидя на земле прямо
под дождем, едва переводил дыхание, но все же ответил ему:
     - Старик, ты можешь ползти  домой  прямо  отсюда,  хотя  я  и  взялся
заботиться о тебе.
     На этот раз в словах Петра не было обычного шутливого тона.
     Но Ууламетс видимо потерял рассудок после происшествия у реки, а Петр
был очень сильно утомлен,  пока  помогал  ему  в  дороге.  Но  когда  Саша
попытался помочь старику  таким  же  образом,  как  это  делал  Петр,  тот
поднялся со своего места и, грубовато оттолкнув мальчика в сторону,  вновь
повел Ууламетса к дому...
     Саша заварил себе крепкий чай, разбавил его водкой с медом  и  уселся
со своей чашкой около огня.
     Дворовик же так и не вернулся. Малыш, кажется так его называл старик,
куда-то убежал в самый последний момент, и Саша не смог  догадаться,  куда
именно.
     - Ты так и не видел Малыша? - тихо спросил Саша Петра.
     - У меня нет никакого желания  видеть  его,  -  сказал  Петр,  шмыгая
носом. Неожиданно он громко чихнул. - Черт возьми!  Если  бы  дедушка  мог
пожелать да прогнать отсюда весь этот холод...
     - Если бы ты сделал так, как тебе говорили... -  заметил  Ууламетс  с
неожиданной яростью, так что даже пролил чай на свое  одеяло.  -  Черт  бы
побрал твою помощь!
     - Что это случилось с ним? - с  раздражением  спросил  Петр.  -  Что,
собственно, я сказал? Ведь я едва не утонул  с  этой  его  бутылкой,  черт
побери. А я еще тащил этого скулящего старика под проливным дождем...
     - Петр, - умоляюще заговорил Саша и  протянул  в  его  сторону  руку,
чтобы этот жест усилил его просьбу. - Именно  сейчас...  не  надо.  Оставь
его, оставь.
     - Тебе  нельзя  поручить  даже  самого  простого  дела,  -  продолжал
бормотать себе под нос старик. - Ведь ты не веришь ни во что, верно? Ты не
поверил даже простому приказу: оставаться по ту сторону холма, там, где ты
был.
     - Учитель Ууламетс, - сказал Саша. - Это я первым перешел через холм.
Что-то произошло, я почувствовал это, а потом мы  это  и  увидели.  Только
тогда мы спустились к вам.
     Ууламетс  вытер  рот.  Сейчас  он  выглядел  очень  старым  и   очень
неуверенным.
     - Это должно было получиться, - упрямо повторил он.
     Петр покачал головой.
     - Что ты понимаешь? - резко спросил его Ууламетс. - Ведь ты  виноват.
Ты только все испортил. Ведь если бы ты хоть немного  задумался  над  этим
делом  и  приложил  к  нему  каплю  своего  разума,  вместо  того,   чтобы
насмехаться над всем каждую минуту... я бы вернул свою дочь. А теперь  она
исчезла, ты понимаешь это? Я до сих пор не пойму, что же произошло  там  в
конце концов. Все разлетелось на куски,  а  она  исчезла.  Что  ты  можешь
сказать об этом?  Тебе  хотя  бы  интересно  слушать,  что  я  говорю?  Да
приходилось ли тебе когда-нибудь беспокоиться о чем-то?
     Саша приготовился к тому, что сейчас последует очередная  вспышка  со
стороны Петра, но тот лишь только в очередной раз покачал головой.
     - Что это значит? - спросил старик.
     - Ничего. Это ничего не означает. - В  комнате  ощущалась  опасность.
Саша изо всех сил старался посылать желания, предвещающие только мир, в то
время как Ууламетс сердито взглянул на него, и под этим  взглядом  мальчик
застыл, как на морозе, парализованный мыслью о том, что Ууламетс именно  в
этот момент уже прочитал его мысли, и о том, что он посылал  свои  желания
на протяжении всего рискованного мероприятия, в которое вовлек их  старик,
хотя и пытался делать это очень осмотрительно и благоразумно.
     - Что ты так смотришь на него? - спросил Петр. - Что он сделал?
     - Интересно  бы  узнать,  -  сказал  Ууламетс,  поднялся  и,  ухватив
мальчика за плечо, устрашающе взглянул на него. - Ты слишком  преуспел  за
эти последние два дня, парень, слишком преуспел...
     - Оставь его, - сказал Петр, но Ууламетс и не думал разжимать руку, а
Саша чувствовал как с каждым мгновеньем леденящий холод,  охвативший  его,
становился все сильнее и сильнее.
     - Ведь у тебя есть определенные способности, - продолжал старик. - Мы
оба знаем об этом.
     - Я никогда не желал кому-нибудь вреда!
     -  Но  ты  все  время  печешься  о  собственной  безопасности   и   о
безопасности  своего  приятеля.  Но  какой  ценой?  Разве  ты   хоть   раз
задумывался над этим?
     - Не забывайте, что и о вашей тоже, - сказал Саша. -  И  еще  о  том,
чтобы вы нашли свою дочь, и чтобы вообще все шло хорошо. Ведь если  что-то
одно получилось, то отчего бы не получиться и другому? Разве может  что-то
получиться лишь наполовину?
     Губы старика вытянулись в одну тонкую линию и мелко дрожали, а пальцы
крепко впивались в сашино плечо.
     Мальчик подумал, что  совершил  явную  ошибку,  и  почувствовал,  как
внутри него нарастает щемящая пустота. Сейчас ему казалось, что это вполне
могло быть, сколь ни ужасна сама по себе такая возможность.
     Старик неожиданно отпустил его, быстро  повернулся  и  запустил  свою
чашку с остатками чая в огонь. Она разлетелась, как те  горшки  на  речном
берегу.
     Саша бросил свою чашку вслед за ним, и огонь зашипел и вспыхнул. Петр
же не произнес ни слова, а  лишь  поднялся,  накинул  на  себя  одеяло  и,
подойдя к столу, взял новую чашку и кувшин с водкой. Затем он  вернулся  к
очагу и уселся на свое обычное место, поближе к огню.  Наполняя  чашку  из
кувшина, он не переставал яростно глядеть в сторону Ууламетса.
     - Мальчик не причинил тебе никакого вреда, - сказал он.  -  Сейчас  я
собираюсь спать, старик. Поскольку сон принадлежит только мне, то я  им  и
распоряжусь. Спокойной ночи.
     Ууламетс смотрел на него некоторое  время,  но  Саша  не  мог  видеть
выражения лица старика. Однако мальчик с отчаянием желал  чтобы  с  Петром
все было хорошо, потому что побаивался, как бы старик не причинил ему зла:
тот был сильно раздражен таким неповиновением.
     - Ты, - сказал Ууламетс, обращаясь к Петру, -  неправильно  понимаешь
свое положение в этом доме.
     Петр поднял чашку в знак торжественного приветствия.
     - Тогда возьми новую чашку и выпей. Возьми,  для  разнообразия,  свою
собственную чашку.
     И в тот  же  момент  Саша  почувствовал  опасность,  а  почувствовав,
направил все свои усилия на то, чтобы остановить ее.
     Чашка, которую  Петр  держал  в  руке,  разлетелась  вдребезги.  Петр
подскочил на месте, а затем отскочил в сторону с широко открытыми глазами,
но лишь через некоторое время, казалось понял,  что  ничего  страшного  не
произошло.
     Он начал собирать осколки с одела, и было видно, как дрожит его рука.
Саша быстро встал и, завернувшись в одеяло, подошел к старику и осторожно,
как обычно обращаются с расшумевшимися клиентами в трактире,  тронул  того
за плечо, приговаривая:
     - Ну пожалуйста, господин. Сейчас уже поздно. Может быть,  я  принесу
вам что-нибудь еще? Мне будет очень приятно услужить вам.
     Но он очень испугался, потому что почувствовал,  как  гнев  Ууламетса
начинает расти и уже добирается до него.
     - Да, господин?
     - Принеси еще чашки, - сказал Ууламетс.  Он  сказал  именно  "чашки".
Саша подбежал к полке и вернулся с чашками в руках: одну  для  старика,  а
вторую, как, казалось, предполагал Ууламетс, для Петра.
     Когда Петр наполнял свою чашку из кувшина, было заметно, что  он  все
еще дрожит: то ли от потери сил, то ли от того, что в его руке  неизвестно
отчего разлетелась вдребезги чашка. Затем он наклонился и  наполнил  чашку
для Ууламетса, а потом налил немного и в сашину.
     Саша уселся на свое место с чашкой в руках и, сделав глоток, даже  не
сразу почувствовал, как огонь растекается по его горлу.
     Где-то в стороне прогремел гром, по ставням  застучали  первые  капли
дождя.
     - Моя дочь, - вновь заговорил Ууламетс. - Тебе удалось увидеть  ее...
хоть раз, пока я был за холмом?
     Петр покачал головой.
     - Нет. - Он взглянул вверх, будто силясь припомнить что-то. - Но  вот
на реке, еще до этого... около ивы. Но это был всего лишь какой-то миг...
     Ууламетс оперся локтем о колено и провел ладонью по волосам.
     - Но я не уверен, - сказал Петр, - что я следовал за ней...
     За стеной дома прозвучали шаги, будто кто-то шел  по  мокрым  доскам.
Звук был немного громче, чем шум дождя.
     Сидящие в комнате застыли, едва  дыша.  Шаги  были  неуверенными,  но
вполне различимыми, когда явно приблизились к двери. Затем раздался стук.

     Стук в дверь повторился, и Петр  поднялся  за  мечом,  который  лежал
недалеко от очага. У него была слабая надежда, что если  это  не  проделки
водяного, то больше ничего сверхъестественного быть не должно, потому  что
первая его  мысль,  связанная  с  ночным  визитом,  была  именно  об  этом
существе, обитающем в мрачной пещере. Но Ууламетс  уже  торопливо  пытался
встать, а Саша тут же  бросился  помогать  ему:  старик  отстранил  его  и
направился прямо к двери, путаясь в волочившемся за ним одеяле.
     Петр успел поймать его за руку.
     - Это может быть  вовсе  и  не  твоя  дочь,  -  сказал  он,  стараясь
рассуждать вполне здраво.
     Но Ууламетс лишь прорычал в ответ:
     - Мало ты знаешь, - и подрагивающей походкой прошел мимо.
     - Дурак, - пробормотал Петр и вместо старика схватил трясущегося Сашу
и отвел его в сторону, как только Ууламетс откинул щеколду и резкий  порыв
ветра распахнул дверь.
     В ярких вспышках молний на пороге появилась  девушка,  она  была  вся
мокрая: с ее светлых волос и с платья потоками стекала вода.
     - Папа? - сказала она едва слышно, и обхватила старика руками.
     Это  был  тот  самый  образ,  без  всяких  сомнений,   принадлежавший
призраку, но теперь его белизна была лишь следствием холода, а не  дыхания
смерти, и спадающие на пол потоки воды - всего лишь следствием дождя...
     И вот эта девушка, которая являлась ему в сновидениях и которая  была
недоступна чьему бы то ни было взору, теперь предстала  перед  ними  и  ее
могли увидеть все.
     Он скорее всего должен был бы потерять рассудок  или...  порадоваться
за старика, или хотя бы испугаться, что она вот-вот может  превратиться  в
груду старых костей, смешанных с сорной травой... один Бог знает с  какими
намерениями...
     Но из всех ощущений, посетивших его в тот  миг,  когда  она  оторвала
голову от плеча отца и изумленно  огляделась  кругом,  он  ожидал,  скорее
предвидел, то что она будет рада увидеть его.
     Однако она не показала этого. И он и Саша были для нее не  более  чем
предметы, находившиеся в комнате: стол или стул, а ее интерес, если  он  и
был, ограничивался лишь обычным любопытством к незнакомцам, появившимся  в
ее доме.
     Очень странное ощущение, когда тобой пренебрегает призрак.
     Он наблюдал, как Ууламетс подвел ее к огню и предложил  ей  сесть  на
разбросанные там одеяла. Он уже давно  поднял  упавший  меч,  и,  казалось
забыл о нем, и  во  всем  доме  только  Саша  догадался  закрыть  дверь  и
набросить щеколду, чтобы преградить доступ ветру. И Саша  же  догадался  с
изумившим всех самообладанием предложить дочери старика чаю.
     Она согласно кивнула. Петр в конце концов  отошел  к  дальнему  концу
стола и уселся на лавку, все еще сжимая в руках меч и наблюдая за тем, как
любящий отец завернул промокшую и продрогшую дочь в  одеяло,  растирая  ее
руки, вытирая ее длинные, свисавшие почти до бедер  волосы,  бормоча  себе
под нос как она замерзла и как он уже потерял всякую  надежду  этим  утром
увидеть ее, и как несказанно рад он был теперь. Неожиданно оказалось,  что
этот старик, помилуй Бог, имеет сердце, или же он абсолютно выжил из ума.
     Тем временем, девушка, красивее которой Петр еще  никогда  не  видел,
выжимала воду или, по крайней мере,  пыталась  так  или  иначе  обсохнуть,
завернувшись в груду одеял, и постоянно пожимала  отцовские  руки,  ни  на
минуту не выпуская их из своих, повторяя, как  она  рада  снова  вернуться
домой, и как (здесь она первый раз взглянула  на  Петра)  трудно  ей  было
избежать своей судьбы, свойственной  каждой  русалке,  и  как  она  хотела
только одного: быть все время как можно ближе к  своему  отцу.  Постепенно
она нашла другую тему для разговора с ним.
     - Мне так жаль, - сказала она, и слезы потекли по ее  бледным  щекам,
которые неожиданно покрылись лихорадочным румянцем. - Мне  так  жаль,  что
все кругом вымерло. Я не хотела, чтобы так случилось, но, в то же время, я
не хотела исчезнуть, превратившись в  прах.  Я  не  знала  никакой  другой
заботы, как только оставаться  живой.  Поэтому  все  они  умерли,  все  до
одного, и я лишь сожалею об этом...
     При этих словах она начала плакать, в то время  как  Саша,  осторожно
балансируя на одной ноге, пытался снять с огня котелок с водой.
     Это выглядело смешным и нелепым:  мальчик,  покачивающийся  на  одной
ноге, и недавний призрак, рыдающий на плече у старика...
     Но Петр наблюдал за отцом и дочерью, положив на стол перед собой меч,
и очень жалел, что это не его плечо, на которое сейчас лились потоки слез.
И еще ему хотелось, чтобы она взглянула в его сторону, и он наверняка  мог
бы узнать какого у нее цвета глаза: темные или светлые.
     И еще ему хотелось бы знать, был ли он просто одной из  ее  очередных
жертв, или она имела какие-то иные причины, когда преследовала его...
     Он думал так, потому что ему показалось, что там, около ивы (а в  тот
момент ему это казалось вполне определенно) она пыталась предупредить  его
о чем-то, и в последнюю ночь, когда в дом ворвался ветер, она явилась  ему
во сне, мало похожая на охотницу, а скорее просто на безнадежно потерянную
девушку, которая говорила с ним едва слышно, так что он с трудом  разбирал
слова...
     Да, в конце концов она и была просто девушкой. Глупые девчонки всегда
сами кидались ему на шею, но он мало обращал на них  внимания:  мужчина  с
его внешностью очень скоро понимал, что все это было  лишь  пустой  тратой
времени. Его всегда интересовали  лишь  зрелые  женщины  из  состоятельных
семей.  Но  каждое  движение  этой  девушки,  ежеминутно  напоминавшее   о
молодости и жизни приятно изумляло его, было преходящим, но... реальным...

     Наконец Саша принес чай, и девушка взглянула на него и  непроизвольно
коснулась своими пальцами его руки, когда брала чашку.  Это  прикосновение
слегка подтолкнуло его кровь,  и  он  не  знал  как  отделаться  от  этого
состояния, да и вряд ли мог знать: ведь он никогда в жизни не  приближался
больше чем на пол шага ни к одной девушке, которая могла бы заставить  его
пережить подобные ощущения. Поэтому он отступил назад, в то  же  мгновенье
наступив на лежащие на  полу  одеяла  и,  стараясь  сохранить  равновесие,
сделал несколько странных движений. Он выглядел при  этом  явным  дураком,
если бы она в этот момент взглянула на него, но он надеялся,  что  она  не
смотрела в его сторону. И как раз в это время он подумал о том,  что  дочь
колдуна может знать многое о людях, так же  как  и  он,  будучи  чрезмерно
чувствительной к окружающему ее миру.
     Такая возможность несколько смущала  его  несмотря  на  самые  лучшие
чувства, и  чем  больше  он  старался  не  думать  об  этом,  тем  сильнее
становилось его замешательство.  Он  пошатываясь  отошел  в  тень,  сделав
большой круг возле Ууламетса  и  его  дочери,  пряча  пылающее  лицо.  Она
наверняка решила,  что  он  законченный  дурак,  и  даже  наверняка  могла
возненавидеть его, особенно потому, что он  обладал,  как  говорил  старик
Ууламетс, определенной  ловкостью,  и,  кроме  того,  спал  в  ее  доме  и
расспрашивал о ней у ее отца...
     Таков был его опыт домашних взаимоотношений, в которых, к  сожалению,
у него всегда была роль человека, сующего нос в чужие дела.
     Он уселся на лавку рядом с Петром, упершись в стол локтями, решив про
себя, что если он  будет  рядом  с  кем-то  более  зрелым  и  выдержанным,
например как Петр, то будет меньше бросаться в глаза.

                                    13

     Ивешка (так звали девушку) все говорила и говорила  со  стариком,  их
голоса звучали так тихо, что Петр мог слышать шум дождя за  стенами  дома,
но он все равно продолжал наблюдать за ней и старался даже поймать обрывки
слов из ответов, которые давал Ууламетс: как он был напуган тем,  что  она
утопилась, или попала в какую-то  беду  и  пыталась  убежать,  но  девушка
отрицала все его предположения...
     - Я пошла прогуляться вдоль реки, - сказала она мягким тихим голосом,
- и тут меня поймал водяной. Мне бы следовало было узнать его. Но  ведь  я
никогда ничего не слушала... А он выглядел как обычный путник...
     Петру показалось  это  очень  странным.  Едва  ли  кто-нибудь  ожидал
встретить здесь путника за последнюю сотню лет.
     Но он неожиданно понял, что именно русалка уничтожила всякую жизнь  в
этом лесу. Лес стал мертвым. Сколько же могло пройти с тех пор лет?
     А сколько же тогда было лет ей самой? И сколько лет Ууламетсу?  Разве
мог бы кто-нибудь в его возрасте иметь такую молодую дочь?
     - ...и я подошла к нему слишком близко, -  продолжала  девушка  живым
голоском, совершенно спокойно рассказывая о вещах,  которые  заставили  бы
побледнеть взрослого мужчину. Петр подумал,  что  ее  спокойствие  и  весь
облик скорее напоминали ему княжну: и лицо, и руки были словно созданы для
того, чтобы быть убранными в золото и жемчуга. На ней же  было  лишь  одно
тонкое белое платье с порванными грязными рукавами. - Он попросил  у  меня
помощи, а я оказалась просто  дурой.  Он  тут  же  принял  свое  настоящее
обличье и обхватил меня  своими  кольцами.  Дальше  я  помню  только,  что
оказалась в реке и захлебнулась водой. Вот и все.
     Старик крепко обнял свою дочь. Однако Петру показалось,  что  в  этом
проявлении отцовских чувств и в том  причудливом  тоне,  которым  Ууламетс
говорил ей о своей любви, была изрядная ложь. Если бы его  родной  папаша,
большой любитель поиграть в кости, хоть раз в  жизни  обнял  его  подобным
образом и сказал бы что-то подобное таким же восторженным тоном, он  решил
бы, что  с  его  отцом  не  все  ладно.  И  поэтому,  услышав  эти  потоки
красноречия от Ууламетса, он почувствовал, как мурашки поползли у него  по
коже.
     Но, однако, его продолжали грызть сомнения  относительно  собственных
умозаключений, поскольку Илья Кочевиков  никогда  не  являл  собой  пример
отца, и Петр ощущал в душе знакомое негодование от того, что смешивал свои
старые представления об Ууламетсе и новые размышления  о  том,  что  могло
произойти с его дочерью...
     И как давно это было? И кто, в конце концов, была ее мать?
     - Я знала, - продолжала, тем временем,  Ивешка,  по-прежнему  склонив
голову на плечо отца, - что если кто-нибудь и мог помочь мне, то  это  мог
быть только ты. Я так хотела рассказать тебе  о  своем  раскаянии.  Я  все
время не переставала думать... о том... что самое последнее, что я сделала
в этом мире, это была ссора с тобой. Все эти годы я могла  лишь  наблюдать
за тобой, где бы ты ни был: в лесу, или на огороде, я всегда  была  здесь,
рядом! Но я не могла даже сказать тебе о своих переживаниях...
     Она опять заплакала.
     - Тише, тише, - проговорил Ууламетс. Он гладил ее волосы и  убаюкивал
ее.
     Такой нескончаемый  поток  нежности  вызвал  явное  замешательство  у
Петра, и тот не нашел ничего лучше, как заняться изучением  хитросплетений
деревянных волокон на поверхности стола  и  созерцанием  световых  бликов,
отражавшихся от поверхности стального клинка. Сейчас ему больше  всего  на
свете хотелось покинуть этот дом, и он желал этого так же  страстно,  как,
видимо, делал и Саша, но, к сожалению, другого убежища, кроме этого, у них
не было. Ему хотелось встать прямо сейчас и с грохотом и шумом налить себе
водки и задать наконец этой девушке свои самые неприятные вопросы,  в  том
случае, конечно, если она не была безумной и разговор с  ней  мог  завести
неизвестно куда. Она могла и обидеться, а он  не  хотел  этого,  хотя,  на
самом деле, был очень далек от того, чтобы  хотеть  что  либо  от  мертвой
девушки, чьи кости, очень возможно, он мог трогать сегодня  утром  на  дне
реки. Это совершенно не входило в его жизненные планы.
     Поэтому он по-прежнему продолжал сидеть рядом с Сашей, который сейчас
больше всего напоминал ему тихую мышь, в то  время  как  Ууламетс  наконец
предложил своей дочери отдохнуть.
     - Я  больше  чем  уверен,  что  эти  молодые  господа  вряд  ли  сами
догадаются уступить свое место около очага, - сказал старик. -  Ты  будешь
спать в своей собственной постели сегодня...
     Петр слегка, но с некоторым достоинством наклонил голову, а  Саша  же
попытался встать и поклониться, насколько  позволяла  это  сделать  лавка,
когда Ивешка взглянула на них,  испуганно  опустив  глаза,  и  проговорила
слова благодарности своим необыкновенно мягким голосом,  с  которым  могла
рассчитывать на значительно большее, чем просто место около огня.
     Ууламетс подошел к своей кровати и начал вытаскивать из-под  нее  еще
одну, меньшего размера. Саша соскочил с лавки и начал помогать  ему.  Петр
же просто продолжал сидеть за столом, глядя на Ивешку,  которая  наблюдала
за ними. Она стояла  перед  очагом,  озаренная  отблесками  огня,  который
позолотил  ее  белое  платье,  а  распущенные,  теперь  уже  сухие  волосы
опускались вниз, образуя в воздухе волну золотистого света.
     Он напомнил самому себе про Киев, куда так неумолимо стремился,  и  о
том неоспоримом факте, что Ууламетс вряд ли потерпит пребывание мужчины  в
доме рядом с его дочерью, особенно если  учесть  ту  оценку,  которую  ему
сделал старик. Несомненно, что выселение от очага было намеком на то,  что
старик не будет больше возражать, если они покинут его дом.
     А это означало, что завтра они смогут отправиться в путь вдоль  реки,
без всяких слов благодарности, прихватив с  собой  хотя  бы  половину  той
провизии, на которую рассчитывали, и... полная победа будет одержана!..  а
старый скряга может оставаться в этом мертвом лесу, держа дочь на замке...
     Не имеет большого значения, что условия жизни в  этом  лесу  частично
лежат и на ее совести. Теперь она больше не призрак.
     Так ли? Разумный человек  должен  все-таки  обдумать  все  до  конца,
прежде чем ложиться спать в темном углу под столом.
     - Ты думаешь, она теперь в безопасности? -  прошептал  он  как  можно
тише, обращаясь к Саше, когда укладывался рядом с ним. Ему  казалось,  что
если у Саши есть задатки колдуна, то он,  несомненно,  должен  чувствовать
подобные вещи.
     - Что ты имеешь в виду? - прошептал мальчик  в  ответ.  Это  было  уж
чересчур, подумал Петр, для человека с колдовской восприимчивостью.
     - Ничего, - сказал он, и натянул на голову одеяло, стараясь  заснуть,
но, тем не менее, продолжая думать об Ивешке.
     Но вдруг, только он успел закрыть глаза, как вместо сна, его сознание
самым вероломным образом перенесло его назад  и  бросило  в  яму  рядом  с
холмом. А когда он попытался избавиться от этих ощущений,  то  оказался  в
пещере, обвиваемый мягкими, упругими кольцами тела водяного.  Ни  одно  из
воспоминаний не обещало ни приятных снов, ни спокойного отдыха.
     Но он продолжал  упорно  напрягать  свою  память,  вспоминая  Ивешку,
озаренную отблесками огня, что помогало ему  отогнать  мрачные  виденья  в
самые отдаленные уголки своей памяти.
     Наконец его воображение, блуждая будто коварный зверь, привело его на
берег реки, где Ивешка тронула его своими холодными  пальцами...  а  затем
устроило ему неожиданный и малоприятный сюрприз, швырнув все его  ощущения
на грязное  дно  пещеры,  где  он  оказался  вновь  в  окружении  остатков
скелетов.
     И он подумал, пытаясь вновь разбить свое  неуправляемое  воображение,
что Ивешка, даже будучи призраком, вряд ли причинила бы  ему  сколь-нибудь
серьезный вред: немного холодной воды на  его  лицо,  сердитый  взгляд  да
поспешное бегство, вот и все, что она пыталась сделать. Оглядываясь назад,
он мог теперь отнести все эти поступки за счет безысходности ее положения,
а не какого-то мстительного преследования его: она изо всех  сил  пыталась
поговорить хоть с кем-то, но так ни разу и не смогла произнести ни  звука.
Она пыталась сделать это и там, около ивы, которая и была ее деревом...
     И вновь он оказался в пещере,  как  наяву  ощущая  всю  зловредность,
окружающую его. Он слышал, как водяной  приговаривал:  "Лучшую  тройку  из
пяти."  При  этом  почему-то  голос  водяного  напоминал  ему  голос   его
собственного отца, который он  считал  наименее  пророческим,  нежели  тот
факт, что он вообще вспомнил о нем в этот вечер с необычной отчетливостью.
     Затем его мысли вновь вернулись к огню, в отблесках которого он снова
увидел Ивешку: мысли так ни разу и  не  остановились,  а  продолжали  свой
бесконечный хоровод, и он совершенно искренне хотел,  чтобы  они  оставили
его и дали хоть ненадолго уснуть. Но как только он закрывал глаза, то  все
более и более мрачные картины начинали выплывать перед  ним,  и  тогда  он
решил, что лучше некоторое время он вообще не будет спать.  Казалось,  что
за эти несколько дней с ним случилось  столько  невероятного,  что  нельзя
было и помышлять о какой-либо безопасности: его голова напоминала  кипящий
котел, где бурлили самые  противоположные  представления  о  происходящем,
которые отказывались уживаться вместе, и он часто ловил себя на  том,  что
затрудняется отличить вымысел от реальности.
     Сегодняшней ночью, когда рядом, около очага мирно спала  давным-давно
умершая девушка, а его собственное тело все еще испытывало боль от объятий
водяного,  он  неожиданно  с  полной  определенностью  ощутил,  что  не  в
состоянии больше управлять собственной жизнью, и это обстоятельство  очень
расстроило его.
     Он, разумеется, он мог уйти отсюда, мог уйти хоть  завтрашним  утром,
вместе с Сашей, и никто не сможет остановить их, а два-три дня  спустя  он
будет способен вновь удивляться, если вдруг увидит русалку  или  домового,
или вступит в борьбу с водяным.
     Но по ночам... Он был напуган тем, что весь остаток  жизни  по  ночам
его будут преследовать кошмарные сны, наполненные  непостижимыми  для  его
разума  вещами.  Его  самоуверенность  и  храбрость  были  самыми  ценными
качествами, которые он получил от жизни, и поэтому Петр  Кочевиков  всегда
мог сделать попытку там, где любой другой проявил бы нерешительность.  Для
человека, который знал лишь науку об удаче, доставшуюся ему  в  наследство
от отца, сам  факт  существования  чего-то  неизвестного  и  невероятного,
возникающего почти в каждой жизненной ситуации, было ужасным откровением.
     Кто-то мог или слепо не принимать эти обстоятельства  в  расчет,  так
чаще  всего  поступали  дураки,  или  же  со  знанием   дела   постараться
разобраться в них, если это не требовало больших затрат времени.
     Конечно, он мог уйти из этих лесов. И он вполне мог обойтись тем, что
годами мог приглядываться к многочисленным женщинам  в  Киеве  и  даже  не
пытаться сравнивать их с неземной красотой  Ивешки.  И  если  сложить  его
таланты,  унаследованные  от  родителя,  с   сашиными   весьма   странными
способностями, то, как он и рассчитал, они вдвоем  могли  бы  организовать
себе вполне беспечную жизнь в том мире, где их  окружали  обычные  люди  и
обычные заботы.
     Но теперь он всегда будет знать, что есть и другие правила, и в  один
прекрасный момент  они  могут  вторгнуться  в  его  жизнь  и  нарушить  то
равновесие, которое он так хорошо просчитал.
     Такая возможность может подстерегать его где угодно,  даже  в  Киеве,
особенно пока рядом с ним  будет  находиться  Саша  Мисаров.  Такое  могло
произойти даже в Воджводе, и если с ним ничего подобного не случилось там,
так это лишь благодаря случайности.  А  ведь  любой  из  местных  колдунов
вполне мог...
     Нет, нет. Он не хотел даже думать  об  этом.  Никакого  колдовства  в
смерти Юришева не могло быть, и  ничто,  кроме  собственной  глупости,  не
вовлекло его в эту историю.
     Если только... Если только  Саша,  конюх  из  "Петушка",  имел  очень
жгучее желание избежать своей  участи,  или  найти  друга,  или  проверить
собственные возможности...
     Или он мог однажды пожелать, чтобы настоящий колдун в один прекрасный
день взялся учить его, как управлять таким смертоносным даром...
     Кто знает? Бог мой, может быть,  и  сам  Ууламетс  страстно  желал...
желал, чтобы кто-то, похожий на Сашу, помогал ему. Кто вообще мог говорить
о какой-либо  безопасности  в  этом  мире,  где  любой  колдун  мог  одним
движением  пальца  уничтожить  любое  равновесие  через  время   и   через
расстоянье?
     Поэтому он хотел, черт возьми, понять, во что  был  вовлечен,  прежде
чем покинет это место, чтобы с полной ясностью представить себе, должен ли
он в любом случае покинуть его или же у него есть свобода выбора: уйти или
остаться.
     На утро Ивешка проснулась  раньше  всех:  Саша  услышал  постукивание
ложки, а когда поднял голову,  то  увидел,  что  она  что-то  смешивает  в
большом котле. Петр, тихо лежащий рядом с ним,  все  еще  спал,  и  Ивешка
улыбнулась и руками показала Саше, что он может лечь и спать еще.
     Ему, и на самом деле, не хотелось говорить с ней, пока другие все еще
спали, во всяком случае это прежде всего касалось Ууламетса. Он  посчитал,
что будет гораздо безопаснее, если он воспользуется всеми  преимуществами,
которые предоставляет  сон,  и  немедленно  нырнул  под  одеяло,  поскорее
укрыться от утренней прохлады, и закрыл глаза.
     Казалось, что прошел лишь один миг, когда он вновь проснулся,  ощутив
запах печеного теста: сквозь  ножки  стола  и  лавки  он  видел,  что  над
раскаленными  углями  возвышался  трехногий  таган,  на   котором   стояла
сковорода. Ивешка переворачивала пирожки, разговаривая в  то  же  время  с
отцом, который в этот момент встал и уже одевался, сокрушаясь на ту  тему,
что она, определенно, потеряла вкус настоящей еды.
     Этот разговор направил сашины мысли в направлении того, каким образом
русалки поддерживают себя, или  какой  мог  быть  аппетит  именно  у  той,
которая была сейчас перед ним.
     Но он решил, что не стоит прикидываться  спящим,  поднялся,  и  начал
будить Петра.
     - А вот  и  наши  лежебоки,  -  достаточно  весело  приветствовал  их
Ууламетс, хотя Петр и пробормотал едва слышно себе под нос, что он  должен
был бы поваляться и еще, после того как вчера тащил старика домой на себе.
     - Это наши молодые друзья, - сказал Ууламетс и,  взяв  свою  дочь  за
руку, представил всех друг другу, стараясь называть полными именами. Такое
внимание ввело в смущение Сашу: на его памяти еще ни разу никто никому  не
представлял его, хотя, почти каждый, кто заходил в  "Петушок",  разумеется
знал его. Никого никогда не интересовало, что конюх тоже может иметь  имя.
Он едва соображал, что следует  ему  делать  в  этой  необычной  для  него
ситуации, и все, на что он оказался способен, это поднять глаза на девушку
и залиться краской. Он чувствовал, как пылает его лицо, и не имел  никаких
сомнений  относительно  его  цвета.  Петр  же,  в  свою  очередь,   изящно
поклонился и сказал, что никогда еще не видел такой  красоты,  даже  среди
знаменитых красавиц Воджвод.
     Ивешка была явно польщена его словами, она даже зарумянилась  в  свою
очередь, но  тут  же  всплеснула  руками,  вспомнив  про  пирожки,  быстро
подхватила сковороду с огня и выложила их на приготовленное блюдо.
     - Они не подгорели, - сказала она с легким вздохом  облегчения.  -  А
теперь скорее, скорее всем умываться, а я буду готовить чай.

     Это были чудесные пирожки, гораздо вкуснее, чем пекла  тетка  Иленка,
подумал Саша. На  каждого  приходилось  по  два,  с  начинкой  из  сушеных
кисловатых ягод, которых он так и  не  нашел  в  многочисленных  кувшинах,
хранившихся в подвале у Ууламетса, и вскоре на столе уже  не  осталось  ни
крошки. Ууламетс заметил, что такие же пирожки бывало пекла мать Ивешки, и
девушка улыбнулась, положив ладонь на руку отца,  который  сидел  рядом  с
ней.
     Ууламетс выглядел очень усталым и исхудавшим за последние два дня, но
в то же время было заметно, что он  меняется  к  лучшему,  отбрасывая  всю
горечь и раздражение, которые скопились в нем, и вспоминая, что  теперь  с
ним в доме Ивешка, которая, как и все дети, требуют  непосредственности  в
отношениях. Он по-прежнему сидел, положив свою ладонь на  руку  дочери,  и
вдруг заговорил, обращаясь сразу ко всем:
     - Я должен кое-что объяснить вам, хотя, говоря по правде, объяснить я
могу очень немногое. На самом деле, я сам знаю очень мало, за  исключением
того, что Ивешка... Тут он слегка сжал ее пальцы. - Ивешка  могла  убежать
от меня. Но дело даже не в этом. Дело в том, что я боялся,  что  если  так
могло случиться, а вернее, так оно и случилось,  то  я  никогда  не  смогу
вернуть ее назад.
     - Дело в том, что у папы был ученик, Кави, - сказала  Ивешка.  -  Это
было очень давно. Я тогда была очень молода и очень  наивна.  Я  не  могла
поверить, что он мог быть виновен в тех вещах,  про  которые  говорил  мне
отец. Он был очень красивый и очень уверенный. А еще он умел убеждать.  Но
когда я узнала его как следует, я была так... - Ивешка опустила  глаза,  а
потом вновь взглянула на отца.  -  Я  была  очень  расстроена.  Ведь  отец
оказался абсолютно прав. Но мне было очень стыдно признаться в  этом.  Вот
почему в то утро я вышла из дома. Я хотела всего лишь посидеть на причале,
чтобы подумать обо всем. А в это время водяной...
     Слезы застилали ее глаза, и она прервала свой рассказ. Саша,  сидящий
рядом с Петром, очень хотел, чтобы тот что-нибудь сказал или  сделал,  что
могло бы успокоить несчастную девушку, которая, он теперь начал осознавать
это, была призраком многие годы, может быть, гораздо больше,  чем  он  сам
прожил на свете, и которая сразу вновь стала  шестнадцатилетней  девушкой,
но, на самом деле была  гораздо,  гораздо  старше.  Он  даже  почувствовал
слабость в груди, вспомнив про водяного и всю его злобность. Он представил
себе, как это мерзкое созданье тащило Ивешку в свою подводную пещеру, и от
этого ему стало еще хуже.
     - Я очень боялся, - сказал очень тихо Ууламетс, - что она сама  убила
себя или ее убил этот мерзавец. Но  я  ничего  не  сделал  ему,  абсолютно
ничего. - Он слегка похлопал дочь по руке. - Но ты вернулась, и хорошо.  А
все остальное  может  идти  к  черному  богу,  которому  поклоняется  Кави
Черневог. А знаешь, я все  время  старался  ухаживать  за  твоим  садом  и
огородом, но, боюсь, что преуспел только с репой.
     Ивешка  вытерла  глаза   тыльной   стороной   ладони   и   неожиданно
рассмеялась.
     - Это единственное, что осталось из еды во  всей  округе,  -  заметил
Петр, и было видно, как старик нахмурился. - Но, - продолжал  Петр,  делая
вид, что не замечает этого, - я должен сказать, что с сегодняшнего дня это
место станет просто неузнаваемым.
     Эта простая похвала очень порадовала Ивешку, но явно  не  понравилась
Ууламетсу, который немедленно встал из-за стола, заметив при этом, что они
сами все уберут и помоют посуду. С этими словами он вышел из дома.
     Сундуки, стоявшие в подвале, были полны вещей, принадлежавших Ивешке,
но кроме них там было много и другой одежды самого  разного  размера.  Она
велела привязать веревку между баней и крыльцом и выкатить  большие  бадьи
для стирки. А для того, что чтобы все  это  сделать,  следовало  прополоть
ссохшуюся сорную траву  вокруг  бани,  да  перетаскать,  как  уже  заранее
предвидел Саша, бесчисленное множество тяжелых ведер с водой от реки вверх
по холму.
     Пока они занимались всем этим, Петр ни на минуту  не  расставался  со
своим мечом, из чего Саша заключил, что тот ни  на  минуту  не  переставал
думать об опасности. Петр никогда не спускался к реке с одним ведром, в то
время как Саша мог бы выливать второе. Он, казалось,  специально  утяжелял
свою работу, зачерпывая сразу по два ведра, а  пока  Саша  освобождал  их,
присаживался на корень дерева и ждал. Это помогало им  постоянно  быть  на
глазах друг у друга, и само по себе было еще одним  доказательством  того,
что Петр был обеспокоен.
     Обеспокоен был и сам Саша. Сейчас, под чистым голубым небом,  у  него
было достаточно времени, чтобы, вдыхая свежий, после только что прошедшего
дождя,  утренний  воздух,  подумать  об  удивительной  удаче,  которая  не
покидала их последние два дня. У него невольно напрашивался вопрос: вполне
возможно, что те частицы опыта и советов, которые  передал  ему  Ууламетс,
помогли ему раскрыть свой талант. Или, что тоже вполне возможно, как часто
повторял Ууламетс, удалось хотя бы остановить чью-то злую волю и  удержать
ее в самый решительный момент...
     - Большинство людей обладают природной склонностью  к  волшебству,  -
говорил ему Ууламетс в то самое утро, когда начал учить  его.  -  У  одних
способности  очень  небольшие,   и   они,   к   тому   же   не   стараются
совершенствовать их, а лишь окончательно  уменьшают.  Или  же  значительно
ослабляют вполне развитые способности, растрачивая их то на  одно,  то  на
другое, а под конец, торопливо и кое-как стараются получить  результат,  и
очень удивляются, если получают не то, что нужно. Они  никогда  не  поймут
того, о чем я постоянно  говорю  тебе:  упорный  труд  и  хороший  талант,
соединенные вместе, дают все возможности  чуть-чуть  подтолкнуть  удачу  в
свою сторону. Но большинство хотят использовать одно без другого.
     - А каковы же мои способности? - спросил он тогда, полный внутреннего
трепета.
     - Они могут оказаться отнюдь не маленькими, - сказал Ууламетс. -  Вот
что я хочу сказать тебе: есть непреложный закон природы, что волшебники  и
те таинственные созданья, которые возникают из волшебства, гораздо сильнее
подвержены действию волшебных сил, чем обычные люди. Их натура, наделенная
способностями проникать в области, закрытые для обычных людей, кроме того,
может гораздо  в  большей  степени  подвергаться  заклинаниям,  к  которым
совершенно не чувствительны обычные люди...
     - А может ли такой человек... остановить это  воздействие?  Может  ли
он?..
     - Повернуть колдовскую силу заклинаний вспять? Ты это имеешь в  виду?
Да. И ты знаешь, как.
     Да, наверное он знал. По крайней мере, ему так казалось.
     - Позволь мне сказать тебе еще вот  что,  -  сказал  затем  Ууламетс,
когда они сидели  за  столом  в  то  утро.  Саша,  наблюдая  за  тем,  как
предостерегающе  помахивал  в  воздухе  пальцем  старик,  казалось  и  сам
почувствовал дыхание опасности. - Это очень легко  дается  молодым,  но  я
хочу, чтобы ты запомнил мои слова. Помни, что для неокрепшего  таланта  не
составляет большого труда войти в мир, где царствуют  волшебные  духи,  но
при этом у него не будет  достаточных  средств  защиты,  чтобы  обеспечить
собственную безопасность...
     Тем временем, количество постиранной одежды понемногу прибавлялось...
     Саша почему-то вдруг вспомнил, как Ивешка сказала этим утром: "У папы
был ученик, Кави..."
     - ...и чем больше ты погружаешься в  глубины  этих  темных  сил,  тем
сильнее они влекут и удерживают тебя. Ты понимаешь, о чем я  говорю?  Сила
очень привлекательна, и нападение дается всегда гораздо легче, чем защита.
Применять  силу  в  каждый  момент  следует  только   в   одном   каком-то
направлении. По крайней мере помни о  последовательности  своих  действий,
которые  ты  желаешь  осуществить,  и  знай  наперед  обо  всем,  что   ты
затрагиваешь при этом, прямо или косвенно. Все это очень важно, но  больше
всего, остерегайся проявлять по отношению к чему бы то ни было  свою  злую
волю.
     Неожиданно Саша вспомнил, как Ууламетс упомянул за завтраком странные
слова о черном боге, которому поклоняется Кави Черневог...
     Но еще более удивительным было...
     - А откуда, по-твоему, взялась  мука?  -  очень  тихо  спросил  Саша,
протягивая пустые ведра Петру? - Откуда взялась мука сегодня утром?
     - Иногда мне очень трудно уследить за твоими мыслями, - сказал Петр.
     - Я имею в виду завтрак. - Он только тут понял, что, на  самом  деле,
начал разговор с Петром с середины собственных размышлений. -  Сегодняшний
завтрак.
     Петр очень странно посмотрел на него. А может быть, он тоже размышлял
в этот же самый момент. Пока Петр отправился  по  тропинке  к  реке,  Саша
устроился на его месте и стал ждать.
     Он проследил, как Петр подошел к воде и зачерпнул два  полных  ведра.
Когда Петр, тяжело дыша, поднялся вверх, он  поставил  ведра  на  землю  и
сказал:
     -  Должно  быть,  старик  торгует  с  кем-то  или  производит  обмен.
Возможно, с теми, кто проплывает по реке.
     - Нет, здесь это невозможно. Скорее, он прячет ее.  Но  зачем,  скажи
мне, прятать кувшин с мукой?
     Петр  бросил  на  него  долгий  взгляд.  В  нем  начинало  проступать
беспокойство.
     - Я не знаю. Может быть, эта мука случайно сохранилась, а она  знала,
где ее взять.
     - Мука не может храниться вечно. А этот лес  стоит  мертвым  не  одну
сотню лет, и на реке не бывает никаких купцов...
     - Тогда он получил ее с помощью колдовства. Разве  не  могут  колдуны
сделать такую простую вещь?
     А вот это уже была мысль. Это было придумано гораздо умнее,  чем  все
сашины мысли на тот счет, что за завтраком они ели нечто странное. Но  там
было еще и масло. Муки вполне хватило на шесть пирожков, и,  должно  быть,
еще осталось, потому что вряд ли  можно  предположить,  что  кто-то  будет
использовать все запасы для одного завтрака. Мука, масло и сушеные  ягоды.
Это было и в самом деле странно.
     Саша устало тащился с двумя тяжелыми ведрами  в  сторону  бани  через
двор, где в клубах пара работала Ивешка.
     - Вот сюда, - сказала она, указывая ему  рукой.  Он  перелил  воду  в
бадью для полоскания и,  стараясь  обходить  мокрую  землю,  отправился  с
пустыми ведрами к дереву, где его поджидал Петр.
     - Больше всего, - сказал вдруг Петр, когда Саша добрался до дерева, -
мне хотелось бы знать, почему вообще сработало колдовство.
     - Какое колдовство?
     - Ну, которое было использовано для нее. - Петр взял в руки ведра.  -
Ведь там, в подводной пещере, были лишь одни кости. Как  ты  думаешь,  что
можно сделать с ними? Как ты можешь в таком случае вернуть назад тело?
     - Я не знаю, - сказал Саша. - Но все это наверняка есть в  той  самой
книге, все, что он когда-либо делал или узнавал, записано там.
     - И он говорил с тобой об этом?
     - Так обычно делают все колдуны. Он  сам  сказал  мне  это.  Ведь  ты
должен следить за ходом событий, и не следует забывать о том, что  ты  уже
сделал или же не осмеливаешься делать. Он  работал  над  этим  волшебством
долгие годы, собирая каждый кусочек, продвигаясь шаг за шагом вперед.
     Петр посмотрел на мальчика,  и  во  взгляде  его  проглядывало  явное
недоверие, будто бы тот попросту врал. Но в  следующее  мгновенье  он  уже
повернулся и пошел вниз по холму.
     Когда он вернулся с полными ведрами, то сказал, нахмурясь:
     - И все это есть в той книге?
     - Я не знаю. Я говорю только то, что он сказал мне.
     - Но он хотя бы пытался проделать это раньше?  Почему  это  сработало
именно сейчас?
     Это был один из самых беспокойных вопросов, среди множества тех,  над
которыми он часто думал.
     - А где домовой? Куда делся дворовик, или Малыш, как он называл  его?
Ведь мы не видели его с тех пор, как он исчез около того небольшого холма.
     Петр скорчил гримасу беспокойства и взглянул в сторону дома.
     - Я не знаю. Мне никогда не доводилось видеть, чтобы в каком-то  доме
были подобные существа. Может быть, дедуля создал их своими  заклинаниями,
чтобы иметь хоть какую-то компанию, и теперь,  возможно,  просто  забыл  о
них.
     Но  Саша  подумал,  что  это  маловероятно,  за  этим  могло   что-то
скрываться. Он подхватил тяжелые ведра и двинулся назад к бане. Он  тяжело
дышал, когда наконец дошел до нее.
     - Ты не таскай воду так быстро, - сказала Ивешка.
     - Со мной ничего не случиться, - ответил он.
     - Не мог бы ты помочь мне  вылить  грязную  воду?  -  Саша  помог  ей
опорожнить бадью, а затем налил в нее свежей воды. Платье на  девушке  все
промокло и плотно облегало ее фигуру, так что Саша старался не смотреть на
нее. Он забрал свои ведра и вновь отправился к дереву.
     - Я давно уже не вижу и ворона, - сказал Саша Петру,  -  и  меня  это
очень беспокоит.
     - Ты переживаешь об этой чертовой птице? - Петр был безнадежно глух к
происходившему, что, с другой стороны, означало, что он был раздражен.
     - Я беспокоюсь обо всем. - Он очень боялся, что Петр тут же предложит
убежать в лес. Но Саша не был уверен в том, что там они  будут  в  большей
безопасности, чем здесь. - Я  не  думаю,  что  мы  должны  именно  сбегать
отсюда. Ведь учитель Ууламетс может оказаться в беде, но я боюсь, что  эта
опасность может быть такого свойства, что справиться с ней  сможет  только
он сам. Я не смогу. Да и твой меч не сможет  помочь,  если  призрак  вновь
появится здесь. Он не сможет остановить его.
     Петр все больше и больше хмурился, пока окончательно не помрачнел.
     - Ты думаешь, что она и есть призрак?
     - Я не знаю, кто она.
     - Но ведь ты наверняка должен знать это лучше меня. Ведь я никогда не
обращал внимания на все эти бабушкины сказки. Да я и  не  помню,  чтобы  у
меня вообще была бабушка. Так о чем они? Что в них бывает?
     Это был самый мучительный вопрос. Все множество известных Саше сказок
вызывали в его голове образы странных чудищ с цепкими когтями и  огромными
длинными зубами. Они могли сбить вас с  пути,  чтобы  потом  вы  достались
другим чудищам, которые могут утащить в реку или напрочь лишить рассудка.
     - Скорее всего, лешие и им подобные, -  сказал  он  после  некоторого
раздумья.
     - А может быть что-нибудь еще хуже?
     - Думаю, что да. Но я не знаю этого наверное. Иногда мне кажется, что
Малыш - это обман. Но ведь мы видели его, когда, на  самом  деле,  его  не
должно быть.
     - Эта чертова собачонка сбежала, поджавши хвост,  -  проворчал  Петр,
поднимая пустые ведра. - Или его кто-нибудь съел.
     С этими словами он быстро сбежал вниз по склону. Саша видел,  как  он
добежал до берега и некоторое время стоял и просто смотрел на  поверхность
реки, затем наполнил ведра и с напряжением пошел вверх по тропинке.
     - Я не помню, чтобы она хоть раз была злобной, - сказал Петр, опуская
ведра.
     - Может быть, она просто не могла быть такой, - сказал Саша. -  Может
быть, она вообще не могла ничего сделать. Но сейчас - я не знаю. Он сказал
однажды... он сказал, что  чем  более  волшебным  является  существо,  тем
гораздо  легче  оно  поддается  воздействию  со   стороны   этого   самого
волшебства.
     - Но это вздор! Зарежь Ууламетса, и готов поспорить с тобой,  что  он
будет так же истекать кровью, как любой другой. Этого  существа  не  могло
быть.
     - Чтобы волшебство воздействовало  на  него,  -  продолжал  возражать
Саша, но ему казалось, что Петр обратил внимание на существенную  брешь  в
рассуждениях Ууламетса и задумался над этим, а заодно и над тем, что может
делать русалка в образе призрака и в человеческом облике.
     - Как по-твоему, это будет хорошее волшебство, - спросил Петр, - если
какой-нибудь дурак с мечом перережет тебе горло?
     - Я очень удивлюсь, если хоть что-нибудь сможет причинить ей вред.
     Петр выглядел очень расстроенным, и частенько посматривал на  вершину
холма, в направлении бани.
     - Тогда чего же она может захотеть?  -  спросил  он.  -  Если  она  -
призрак, и просто не признается в этом, обманывая всех,  то  чего  же  она
ждет? Рассказы о призраках никогда меня не  интересовали.  Обычно  с  ними
было связано все  то,  что  внезапно  появлялось,  беззвучно  перемещалось
вокруг вас и пугало людей, но все эти виденья лишь только пытались тронуть
вас: на самом деле, ни один из них не мог сделать этого. Ну и где же здесь
ужас,  если  отбросить  нечистую  совесть?  Но  она,  в  отличие  от  этих
рассказов, может дотрагиваться до предметов и людей. Поэтому  и  возникает
вопрос: если она призрак, то что она делает здесь?
     - Потому что учитель Ууламетс захотел вернуть ее, - сказал Саша,  все
больше испытывая беспокойства от подобной линии рассуждений. - Потому  что
он колдун, и он хотел ее возвращения гораздо  сильнее,  нежели  она  могла
этому сопротивляться. И он хочет, чтобы она оставалась тем, кем  он  хочет
ее видеть.
     Петр потер свою шею.
     - А что если он захочет оставить нас здесь? Я все-таки не уверен, что
в пути нам будет безопасно. Но в то же время я не уверен,  что  оставаться
здесь будет намного безопасней. Я вижу, что рядом со  мной  находятся  два
колдуна, которые хотят то того, то этого, в то время как сам я  толком  не
знаю, чего хочу. И мне не нравится такое положение.
     - Три, - поправил его Саша. - Сейчас их три.
     Петр в очередной раз взглянул в ту  сторону,  где  Ивешка  занималась
стиркой. Медленно, очень медленно он убрал руку с шеи.
     - Четыре, - сказал он, переходя почти  на  шепот.  -  Ведь  еще  есть
водяной, который не вышел из игры, так ведь?  Как  только  ты  умудряешься
справляться со своей головой, если все желания начинают работать? Ты  ведь
даже и не поймешь, с какой стороны и кто толкнет тебя?
     - Мы не знаем, - согласился Саша. - Но Ууламетс  сделан  из  крови  и
плоти, как и мы, и я не верю, что кроме него здесь есть кто-то  еще.  Если
наши дела пойдут совсем плохо, я предпочитаю быть рядом с ним, чем  где-то
еще. И я не хочу убегать отсюда в лес или на  реку,  если  все  это  будет
продолжаться. Вот что я думаю.
     - Ты думаешь, что ему удалось ее воссоздать?
     Несмотря  на  полное  отрицание  волшебства,  Петр,  тем  не   менее,
высказывал более рискованные мысли, чем кто-либо другой, подумал  Саша,  и
задавал такие вопросы, на которые у него не было ответов,  потому  что  не
имел никакого понятия о том, какова была их настоящая природа.
     Возможно, это была очень вздорная мысль, но Ууламетс и  сам  не  знал
этих ответов: может быть, ни один колдун, который  пытается  проникнуть  в
неизведанное, не мог знать этого, и самые могущественные из них, на  самом
деле, не имели представления о том, что же они делают. При  таком  подходе
получалось, что чем могущественнее становился  колдун,  тем  более  глупым
становилось для него браться вообще за что либо.
     Саша подхватил ведра.
     - Я не знаю, - ответил он Петру. - У меня нет на  этот  счет  никаких
соображений. - И  тут  же  добавил,  потому  что  новая  мысль  неожиданно
заставила содрогнуться его: - Мне очень хотелось бы знать, что  сталось  с
этим Кави Черневогом и где он сейчас.
     - Пять колдунов? - спросил Петр.
     Саша взглянул на него и некоторое время  не  мог  пошевельнуться,  не
обращая внимания на то, что тяжелые ведра затрудняли его дыхание.
     - Не знаю, - сказал он. Он подумал о том, чтобы  задать  этот  вопрос
учителю  Ууламетсу.  Но  теперь  мир  казался  уж  слишком  призрачным   и
неустойчивым. В нем могло произойти  все,  что  угодно,  и  никто  не  мог
предсказать,  откуда  мог  последовать  удар,  потому   что   теперь   там
действовало множество сил с самыми противоположными устремлениями.  И  это
было самым ужасным.
     Никто не мог предсказать последствий, и в этом было  все  дело.  Если
хоть что-то из того, что учитель Ууламетс рассказал ему, было правдой,  то
никто из всех, вовлеченных в происходящее, не мог знать  последствий  даже
самых маленьких, самых слабых своих устремлений.
     Желай только добра, так учитель  Ууламетс  советовал  ему,  и  всегда
знай, что именно ты собираешься делать.
     Разве плохой человек  дал  бы  ему  такой  совет?  Саша  очень  часто
задумывался над этим.
     Наверное тот, кто был достаточно  силен,  чтобы  отделаться  от  всех
попыток мальчика и продолжать свои дела независимо ни от чего, поступил бы
именно так.  Но  казалось,  что  учитель  Ууламетс  был  не  из  тех,  кто
продолжает  слепо  управлять  происходящими  вокруг  него  событиями.   Он
частенько даже игнорировал свои собственные советы, и, мучаясь сомнениями,
терзал свою книгу, вновь и вновь, и Саша отчаянно  надеялся,  что  учитель
Ууламетс  очень  обеспокоен  всем  происходящим,   гораздо   больше,   чем
показывает это.

                                    14

     В доме весь день стоял запах свежестираного белья  и  лечебных  трав,
смешанный с запахом печеного хлеба. Он  показался  Петру  очень  странным,
потому что беспокоил его, но  беспокоил  именно  потому,  что  этот  запах
совсем не походил на тот проспиртованный смрад постоялых дворов, где  Петр
беспечно и попусту провел многие свои годы и где  постоянно  пахло  дымом,
лошадьми, жареным луком, тухлой водой и еще Бог знает чем.  И  он  не  был
похож на затхлый, из смеси масла и ладана, запах богатых домов, куда Петра
постоянно влекло. Появление Ивешки в этом странном доме вызывало странные,
еще неизведанные ощущения и заставляло думать о доме, какой бы он ни  был,
о маленьких скромных домиках, с уютными очагами, где выпекался хлеб.
     Это были дурацкие мысли, потому что Петр не  мог  припомнить  за  всю
свою жизнь ни одного похожего места, за исключением, может быть,  кухни  в
"Оленихе", где в дни перед наступлением  праздников  сын  Ильи  Кочевикова
чуть-чуть сталкивался с домашней атмосферой...  без  оглядки  стягивая  со
стола пирожки и подхватывая шлепки, которые  раздавала  направо  и  налево
перемазанной в муке рукой хозяйка Катерина...
     И вот теперь он сидел здесь, за  обеденным  столом,  чисто  выбритый,
пахнущий мылом, одетый в роскошную белую рубаху и чистые  штаны,  рядом  с
аккуратно  причесанным  и  хорошо  одетым  Сашей  Мисаровым,  и,  сам  Бог
свидетель, с ними сидел Илья Ууламетс, чьи  отмытые  до  блеска  волосы  и
борода теперь были ослепительного белого цвета, и,  казалось,  могли  даже
поскрипывать, а под ногтями рук у него уже нельзя было отыскать  и  следов
тех черных борозд, которые можно было видеть еще вчера.
     Ивешка, которая теперь заплела свои волосы в косы,  которые  украсила
голубыми и розовыми лентами, разлила  обед  по  расставленным  котелкам  и
уселась за стол в окружении ожидающих ее мужчин. Она  с  таким  изяществом
подняла свою ложку, что остальным только оставалось следить за тем,  чтобы
не облить свои чистые рубахи.
     Таким же было каждое ее  движение,  каждый  взгляд  ее  глаз,  каждое
весело и мягко произнесенное слово. Она шутливо говорила о порядке в доме,
о состоянии запасов и мягко бранила отца за то, как он вел хозяйство...
     Петр даже прикусил изнутри губу, и постарался сделать это  как  можно
сильнее, подумывая о том, чтобы прямо сейчас встать, взять в руки кувшин и
устроить в этот вечер небольшой беспорядок, но тишина за столом была такой
глубокой, а радушие, с каким Ивешка угощала их, было столь утонченным, что
было жалко разрушать их.
     Но он все равно хотел любым способом разрушить колдовские  чары.  При
этом он избегал взгляда девушки и все время пытался отыскать  какую-нибудь
фальшь в ее мягком голосе или в манере смеяться,  которые  очень  задевали
человека. Он даже старался припомнить, где оставил свой меч, рядом с собой
или около  стены,  вспоминая,  как  Саша  и  Ууламетс,  оба  одновременно,
говорили однажды, что ее никогда и ни под каким предлогом нельзя пускать в
этот дом.
     Ему сейчас очень хотелось,  чтобы  снова  заскрипели  половицы,  а  в
подвале завозился домовой, и он не возражал бы даже против того, чтобы тот
самый злобный черный шар, похожий на комок  пыли,  появился  здесь  вновь.
Сейчас Петр Ильич Кочевиков сидел за столом и желал этого так, как ему еще
ни разу в жизни ничего желать не приходилось, в надежде, что Саша делал то
же самое, и имел очень слабый, почти дурацкий, расчет  на  то,  что  удача
игрока, может быть, хоть что-то, да и значит...
     Но бревна и балки не сотрясались, и никто не скребся в дверь.
     А может  быть,  подумал  он  вдруг,  все  это  было  лишь  следствием
лихорадки, которая, как утверждает Саша, все время мучила его. Может быть,
он никогда и не был в той самой пещере, у водяного. И может быть,  девушка
сидящая против него за столом вовсе никогда и не умирала, так  же  как  не
было и всего остального, а просто он пришел в чувство после своей  болезни
лишь сегодняшним вечером, и в его голове все еще была легкая  путаница  от
той самой лихорадки, которая и мучила его  из-за  раны.  Вот  такие  мысли
продолжали пугать его, полностью переворачивая все доводы,  при  этом  они
могли быть крайне убедительными, особенно если человек не  очень  цеплялся
относительно того, что он уже видел и того, что он уже  сделал.  Это  было
невероятным, если только вообще было на самом деле.
     Два или три раза во время ужина,  когда  он  был  особенно  готов  не
верить своей памяти, он даже попытался убедиться, в своем ли он уме,  и  с
этой целью попробовал представить подводную пещеру в  мельчайших  деталях,
припоминая и черепа и  скелеты,  чтобы  не  попасть  под  колдовские  чары
Ивешки, если только здесь, на самом деле, было колдовство, если оно вообще
было возможно. Он сам постарался убедить себя в этом.  Но  если  он  будет
придерживаться того, что верит во все происходящее, то в таком случае,  он
должен будет признать себя сумасшедшим.
     - Скажи мне, - очень  мягко  спросила  его  Ивешка,  чуть  наклоняясь
вперед, - сколько людей живет в Воджводе?
     Ему никогда в голову не приходило интересоваться этим.  Он  прикинул,
ошеломленный этим вопросом, и у него вышло пять тысяч. Но потом он  решил,
что их могло быть и десять.
     Затем, неожиданно сжавшись от  подступившего  ужаса,  он  подумал  об
окружавшем их лесе, в котором осталось одно единственное живое дерево.
     - Не знаю, - ответил он. - Я не уверен, что знаю это.
     Ивешка  продолжала  смотреть  на  него.  Казалось,  что  вокруг   все
остановилось, и была лишь одна, ничем не нарушаемая невыносимая тишина.
     - Я никогда не выходила за пределы  этого  леса,  -  раздался  мягкий
шелковистый голос Ивешки. - Моя мать всегда говорила,  что  гораздо  лучше
представить все окружающее тебя в  своем  воображении,  чем  увидеть  саму
реальность. Вот так я и представляла себе сотни домов с резными фасадами и
разрисованными ставнями. А Воджвод напоминает что-то подобное?
     - Да, там есть много именно таких домов.
     - И люди там постоянно идут куда-то...
     - Там есть и деревенские хутора,  и  торговые  лавки,  -  сказал  он,
стараясь поизносить слова как  можно  более  обычным  тоном,  не  проявляя
интереса к разговору. - Как и в любом городе.
     - Купцы приезжали и сюда, - сказала девушка. - Еще  когда  была  жива
моя мать, она...
     Неожиданно на Ивешку  пала  какая-то  тень.  Петр  даже  оглянулся  и
внимательно посмотрел через плечо, чтобы  убедиться,  нет  ли  чего-нибудь
сзади него, и в тот же момент туда повернулся и Саша.
     Но пространство между ними и очагом было абсолютно пустым.
     - Извини меня, - начал было говорить он, вновь поворачиваясь к столу.
Его сердце продолжало учащенно биться. И он увидел, что Ууламетс держал  в
своей ладони руку Ивешки, а тень упорно лежала на ней, и теперь была более
отчетливой и глубокой, более глубокой, чем те  тени,  которые  отбрасывали
сидящие за столом Саша и Петр, и даже глубже той, которая  покрывала  руку
Ууламетса, лежавшую на руке девушки.
     - Папа, - сказала она дрожащим голосом. - Держи меня...
     Петр перестал дышать, охваченный мыслью о том, что он должен  сделать
что-то:  может  быть,  удерживать  ее  руками,  или  встать  и  освободить
пространство между  ней  и  очагом,  но  он  не  знал,  что  именно  будет
правильным в данный момент. Но через одно или  два  мгновенья  показалось,
что тень становиться меньше.
     - Папа, - прошептала Ивешка, стараясь не глядеть никуда, - я не  хочу
умирать. Пожалуйста, не отпускай меня.
     - Я  и  не  отпущу  тебя,  -  сказал  Ууламетс.  И  неожиданно  резко
воскликнул: - Ивешка!
     Она сделала легкий вздох, и тень полностью исчезла. Ее свободная рука
неуверенно искала рукав Ууламетса. Она дотронулась, ощупывая его, как  это
могут делать только слепые, и сказала:
     - Папа? Он хочет, чтобы я вернулась.
     - Кто?
     У девушки даже перехватило дыхание. Она сильно встряхнула  головой  и
взглянула в угол.
     Взгляд ее был направлен в сторону реки.
     Петр очень  осторожно  переставил  ноги  через  край  лавки  и  начал
подниматься из-за стола, направляясь за мечом.
     - Не вздумай ходить туда, - сказал Ууламетс. Петр стоял и  глядел  на
них и на Сашу, который очень тихо тоже встал на ноги.
     - Мы изведем его под  корень,  -  сказал  Петр.  Ему  очень  хотелось
верить, что вторая попытка будет удачной, так как водяной, на самом  деле,
очень недолюбливает мечи, и что это созданье не  имеет  никакой  силы  над
сидящей среди них девушкой. - Ведь ты,  помнится,  сказал,  что  не  имеет
значения, день стоит или ночь.
     - В большинстве случаев! -  сказал  Ууламетс.  -  Не  смей  открывать
дверь.
     - Учитель, - очень тихо задал вопрос Саша, - а где же Малыш?
     Прошло некоторое время, прежде, чем Ууламетс наконец сказал:
     - Уместный вопрос. - Он очень осторожно поднялся с лавки,  все  время
придерживая Ивешку за плечи. - Но давайте сначала думать о том, чего мы не
хотели бы иметь здесь. Как, по силам нам это? Давайте все будем думать  об
этом очень упорно.
     Петр очень  ревностно  думал  о  том,  как  это  зловредное  существо
убирается в свою темную нору, а темный лохматый  шар  преследует  его.  Он
очень желал, чтобы солнце ранним утром нашло водяного и превратило  его  в
сморщенные беспомощные остатки змеиной кожи. Он желал этого изо всех  сил,
какие только мог отыскать в себе. И в этот момент почувствовал, как сашина
ладонь с силой сжимает его руку.
     - Пожелай, чтобы мы все были в безопасности, - сказал мальчик.
     Тогда Петр вспомнил, что Саша предупреждал его  о  желаниях,  которые
могут зайти очень далеко и даже быть неуправляемыми, особенно те  из  них,
которые направлены на достижение всяческого вреда.
     Но буквально в тот же момент его  страх  просто-напросто  улетучился,
оставляя ему лишь удивление о произошедшем, и склонил  его  к  мысли,  что
ничего не случилось вообще...
     Единственным воспоминанием о пережитых волненьях была только  бледная
напуганная Ивешка, по-прежнему держащаяся за руку отца.
     - Ну вот, все хорошо, - сказал наконец Ууламетс. -  Все  хорошо.  Все
худшее позади.
     Петр,  на  самом  деле,  хотел,   чтобы   кто-нибудь   объяснил   ему
происходящее. Он стоял среди  комнаты,  ощущая  рукоятку  меча  как  нечто
инородное и скорее до глупого неуместное  в  этой  обстановке,  и  его  не
покидало постоянное чувство,  что  в  любой  момент  этот  мир  может  сам
перетряхнуть себя и вернуться назад к обычным человеческим законам.
     Но он жил этими ожиданиями уже несколько дней.
     - И что мы теперь собираемся предпринять? - спросил он.
     Но никто из присутствующих не  обратил  на  него  никакого  внимания.
Ууламетс по-прежнему похлопывал Ивешку по плечу, приговаривая:
     - Не нужно отчаиваться. Он не сможет войти сюда. -  Что  же  касается
Саши, то он выглядел гораздо менее спокойным.
     Так же выглядел и Петр. Ему казалось  очень  неразумно  доверяться  в
своих планах слабо укрепленным окнам и явно непрочной двери.
     Поэтому он повторил свой вопрос, на этот раз значительно громче:
     - И что мы теперь собираемся предпринять?
     Очевидно, этого не знал никто.
     - Боже мой, - с негодованием произнес он и с этими  словами  подвесил
меч себе на пояс, чтобы в будущем не сделать без него и  лишнего  шага  по
комнате, имея, видимо, внутреннее  убеждение  что  находящиеся  здесь  два
колдуна и один призрак не могли придумать никакой  подходящей  защиты.  Он
взял с полки  чашку,  отыскал  под  столом  кувшин  и  налил  себе  вполне
приличную порцию водки: у него не было  сил  просто  так  уснуть  в  столь
напряженную ночь, ни сейчас, ни впоследствии, и если на то  пошло,  то  не
было никакого желания то и дело просыпаться от преследовавших  его  ночных
кошмаров, где его хватали чьи-то руки или обвивали  леденящие  кольца  или
что бы то ни было еще, что могло возникнуть в его воспаленном мозге.
     Старик, казалось, либо лишился рассудка из-за своей дочери, либо  все
его внутреннее внимание было сосредоточено  на  том,  как  уберечь  ее  от
возвращения в пещеру, заваленную скелетами и костями, Бог знает. Петр взял
в руки чашку и подошел поближе к очагу, чтобы ощутить тепло огня, усевшись
там на кровать Ивешки, в то время как  Саша  убирал  со  стола,  а  старик
продолжал сидеть рядом с дочерью, вполголоса разговаривая о чем-то.
     Обрывки их приглушенных голосов тем не менее доходили до него,  и  он
понял из разговора, что Ивешка очень боится водяного, а Ууламетс  старался
заверить ее, что они сумеют справиться с ним...
     Они, тут же с возмущением подумал Петр... они. Они, если рассчитывать
на его меч и на  него  самого,  отправляющегося  во  все  темные  закоулки
окружающего леса, чего он, сделав это уже дважды, вполне возможно мог и не
осилить.
     Неожиданно он услышал, что Ивешка сказала что-то такое, что заставило
его навострить уши и задержать очередной глоток едва ли  не  на  середине.
Она сказала:
     - Папа, я соврала тебе: я  просто  убежала  тогда.  Водяной  же...  я
думаю, что он-то все и сделал, чтобы разрушить всю нашу  жизнь,  все,  что
произошло и с мамой, и с Кави, и все-все... Я думаю, что это  он  заставил
ее так ненавидеть меня...
     - Это неправда. Твоя мать ненавидела только вот этот самый  лес.  Она
пришла сюда с востока и оставалась здесь почти целый год. Когда ее  родной
народ вновь проходил через эти места, она ушла с ними. Вот и все.  Она  не
хотела ровным счетом ничего ни от меня,  ни  от  этого  места.  -  В  этот
момент, как успел заметить, бросив в их сторону настороженный взгляд Петр,
Ууламетс приклонил голову дочери к своему плечу, словно  соединяя  бледное
золото с поблескивающей снежной белизной.
     Сколько же ему было лет? Петра это очень заинтересовало.
     А тем временем, Ууламетс продолжал, обращаясь к дочери:
     - Не стоит горевать о том, что могло бы  быть.  Волшебство  не  имеет
обратной силы, оно работает только вперед. Ведь я учил тебя, и  не  только
этому.
     - Я помню, - сказала Ивешка слабеющим голосом, который задел Петра за
живое и заставил его горько раскаяться на  ее  счет.  Ему  захотелось,  на
самом деле, сделать хоть что-нибудь действительно реальное, как, например,
предложить им всем сесть утром в лодку да  отправиться  в  Киев,  где  вся
окружающая жизнь, на самом деле, была более понятна и знакома ему.
     Но вполне возможно, что именно в таком месте, где происходил  обычный
круговорот всем понятных явлений, Ивешка вообще не смогла бы выжить.
     - Петр, - неожиданно сказал Ууламетс, и Петр с  готовностью  взглянул
на старика, но оказалось, что тот хотел всего-навсего  освободить  кровать
Ивешки. Он поднялся и, сделав легкий поклон, сказал очень уверенно, потому
что видел перед собой сильно напуганную  девушку:  -  Мы  покончим  с  ним
разом, он не войдет сюда.
     Ивешка искоса с большой тревогой взглянула на него, как будто была не
уверена в том, что он сам не подвергает себя никакой угрозе, затем уселась
на свою кровать, поближе к огню, и начала снимать  башмаки  и  развязывать
пояс. Петр с восхищением наблюдал за ней, пока Ууламетс не потянул его  за
рукав, увлекая его и Сашу в угол комнаты.
     - Мы должны изловить это созданье,  -  тихо  сказал  Ууламетс.  -  Мы
должны остановить его.
     - Как? - спросил Петр, и глубоко вздохнул.  -  Если  ты  имеешь  хоть
какие-то планы относительно того, чтобы мне  еще  раз  отправиться  в  эту
пещеру, старик...
     - Остановись! - Ууламетс схватил его за руку  и  слегка  сжал  ее.  -
Слушай, что я скажу. У меня уже  нет  сил  сегодняшней  ночью  выслушивать
дураков.
     - Тогда слушай сам себя, дедушка...
     - Оставь при себе свои пропитанные винными парами мысли. Это  гнусное
созданье имеет власть над ней.
     Петр было приоткрыл рот, чтобы  поспорить  со  стариком,  но  в  этот
момент его взгляд неожиданно упал на Ивешку. Она стояла около огня, и  вся
ее стройная фигура просвечивалась сквозь платье мерцающим пламенем...
     - Я хочу, чтобы ты лишь  спустился  вниз,  -  сказал  Ууламетс,  -  и
подошел к реке, прихватив с собой что-нибудь, принадлежащее ей. Вот и все,
что ты должен сделать.
     Все, что я должен сделать? Петр начал  приходить  к  заключению,  что
Ууламетс мог и сам вполне сделать это, но в это момент  старик  продолжил,
крепко удерживая его руку:
     - В случае же неудачи... я не дам и ломаного гроша за  жизнь  каждого
из нас, надеюсь ты понимаешь меня? Я не буду  спать  сегодняшней  ночью  и
постараюсь продержаться, сколько смогу. Будь внимателен! - Как только Петр
открыл рот в третий раз, почувствовав как ослабла рука старика, тот  вновь
заговорил: - Ты отправишься прямо сейчас и возьмешь с собой,  все,  что  я
тебе дам, и сделаешь все, как я сказал. Вы пойдете оба.
     Одно дело было  преследовать  водяного,  когда  тот  отступал,  чтобы
скрыться в своей норе под  холмом,  а  подкрадываться  к  нему,  когда  он
находился в своих владениях, было совершенно другое и опасное. И по правде
говоря, Петр очень хотел отказаться.
     Но он тут же подумал о том, что если они потеряют Ууламетса,  то  меч
не поможет им в случае опасности, и, как ни прискорбно, но, кажется, ни  у
старика, ни у мальчика ни у призрака в образе девушки нет другого  способа
добиться успеха против  подобного  созданья,  без  этого  меча  и  некоего
дурака, который может управляться с ним.
     - Хорошо, - сказал  он  и  почесал  голову  у  основания  шеи,  чтобы
отогнать возникшее  там  покалывание,  когда  Ууламетс  уточнял  кое-какие
подробности, - тогда поторопимся на крыльцо.  Как  быстро  мы  должны  это
сделать?
     - Очень быстро, - сказал Ууламетс. - Хотелось бы думать,  что  я  все
точно рассказал тебе.
     - А ты уверен, что это созданье не опередит тебя?
     - Не должен, - сказал Ууламетс.

     Итак, они все вышли на крыльцо в самый предрассветный час: и Петр,  и
Саша, и Ууламетс, и Ивешка. Саша держал в руке один из  самых  драгоценных
горшков, который старик  решил  взять  с  собой,  и  старался  в  точности
соблюдать все его указания. Они сводились к тому, что следовало идти очень
осторожно, нога в ногу, вслед за ним по дорожке, затем  быстро  спуститься
вниз, и сразу остановиться, как только все минуют спуск к реке.
     - Только не стой у меня на дороге, когда я буду возвращаться назад, -
сказал Петр Саше, когда они добрались до нужного места. - Я вернусь  очень
быстро.
     Он действительно надеялся на это, по крайней мере, пока медленно  шел
через двор в сторону мертвого  леса,  туда,  где  начиналась  дорожка,  по
которой они спускались к реке за водой. Река, как говорил Ууламетс,  самое
привлекательное место для этого существа.
     Петр был согласен с ним в этом.
     Существо, ведущее ночной образ жизни, подобно водяному,  было  всегда
едва различимо там, где оно должно было считаться  с  вещами,  которые  не
принадлежали к числу  волшебных.  Так  говорил  Ууламетс.  И  поэтому  тот
маленький  браслет,  который  Петр  сейчас  чувствовал  на  своем   правом
запястье, оплетенный прядью золотистых  волос  Ивешки,  должен  засверкать
словно яркий огонь, как клялся Ууламетс, и его свет должен был  беспокоить
водяного, как бы далеко тот не находился...
     Петр помнил, что Ууламетс велел ему подходить к реке очень медленно.
     Он должен был опустить браслет в воду и все время быть на стороже.
     Вокруг стояла пугающая темнота.

     Саша весь дрожал, сидя в своей засаде. Он чувствовал, что его  колени
давным-давно погрузились в воду, которая выступила из мокрой земли. Но  он
очень внимательно продолжал всматриваться в темноту и ждать.
     И это ожидание, как казалось ему, тянулось невероятно долго.
     Петр должен был очень быстро подняться от реки на  гребень  холма,  в
этом и состоял весь их план: заманить мерзкое созданье прямо  на  крыльцо,
которое было самой высокой точкой, куда они могли заставить его подняться.
И прямо там, прямо за забором, вдоль самой  дороги,  между  деревьями  был
большой разрыв, через который всегда показывался первый луч солнца, бросая
свой свет на дом.
     Учитель Ууламетс посыпал  края  и  самый  конец  дорожки,  ведущей  к
крыльцу, соляной пылью и серой. Сам же он должен был прятаться  здесь  же,
недалеко, прихватив с собой еще один  кувшин  с  той  же  самой  смесью  и
поджидая, когда Петр добежит до дорожки, преследуемый чудищем. Его  работа
состояла в том, чтобы стремительно выбежать и насыпать еще одну полосу  из
соли и серы, которая должна будет захлопнуть ловушку.
     Таков был их план.
     Но он очень сильно желал, сидя в засаде и подрагивая, чтобы  Ууламетс
поставил свою ловушку чуть-чуть ближе к реке, и очень надеялся  при  этом,
что Петр не упустит свой шанс.
     Последовал  неожиданный,  отчетливо  различимый  всплеск.  Саша  даже
расслышал пронзительный крик Петра.
     И ничего больше.

                                    15

     Петр сосредоточил все внимание на ногах,  по-прежнему  держа  в  руке
меч, и если бы не присутствие доли рассудка, он наверняка  должен  был  бы
усомниться в себе. Он  мог  различать  в  отражающихся  от  воды  и  слабо
мерцающих отблесках неба, обширную рябь на поверхности реки  в  том  самом
месте, где исчезло мерзкое существо. Он надеялся,  вспоминая  всех  богов,
что оно еще вернется назад, и его не пугало, в  каком  именно  облике  оно
вынырнет из воды прямо перед ним: лошади,  змеи,  или  чего-то  огромного,
темного и мокрого, что нормальный человек даже вряд  ли  ожидает  увидеть,
включая, как подсказала его воспаленная память, огромные  челюсти,  полные
зубов.
     Он почувствовал, как у него начали  дрожать  ноги.  Постепенно  дрожь
добралась и до рук, так  что  он  даже  устыдился  такой  своей  слабости,
правда, не очень: сейчас, подумал он, было самое время для  благоразумного
отступления, тем более потому, что в самый опасный момент он  потерял  его
след. За эту ошибку он был  откровенно  зол  на  себя  и  раздражен,  видя
огромную лужу на поверхности земли в том месте, где оно могло  ускользнуть
в реку. Он надеялся, что именно там.
     В этот момент он был готов сразиться за свою жизнь. Но он никогда  не
видел ничего, что могло двигаться так быстро, никогда не ожидал,  что  оно
может выскочить из воды одним движеньем. Он видел, что волнообразный  след
тянулся  далеко,  до  самых  зарослей  кустарника.  И  к  своему  великому
огорчению он понял, что этот кустарник тянулся до того  места  где  стояли
засохшие ивы, как раз между ним, причалом и дорогой.
     Эти самые заросли кустов окаймляли еще одну дорогу, ведущую  к  дому.
Итак, оба пути ведущих наверх, два направления,  ведущих  к  безопасности,
которые были у него, оказались перерезаны, если только это существо сумело
пройти мимо него на берег, но именно сейчас он и не  мог  поклясться,  что
оно не прошло.
     - Петр! - Он слышал сашин  испуганный  голос,  доносящийся  с  гребня
холма, но отвечать ему он боялся. Он боялся сдвинуться с места, где стоял,
с  этой  узкой  полоски  берега  между  кустарником  и  рекой,  и  не  мог
представить себе, за каким из направлений следует наблюдать прежде всего.
     - Петр!
     Боже мой, подумал он, видимо мальчик спускается вниз.
     - Стой там, где стоишь! - закричал он в ответ.
     И в этот момент он увидел как жидкая тьма растекается поперек дороги,
пролегающей со стороны холма, поднимаясь вверх на уровне бедра человека.
     Это означало, что ужасное  существо  оказалось  теперь  между  ним  и
домом.
     Оно подняло свою голову и начало скользить, перемещаясь боком вниз по
склону, прямо к нему.
     - Саша! - пронзительно закричал он, хватаясь за свой меч  и  стараясь
удержаться от безумной мысли прыгнуть в реку: ведь именно там  это  чудище
было наиболее опасно. - Он уже на дороге! Посмотри назад!
     Существо, тем временем, задвигалось быстрее. При движении оно  меняло
свою форму и  размеры:  становилось  меньше  и  увеличивало  скорость.  Он
балансировал, чтобы  успеть  увернуться,  если  оно  попытается  подняться
вверх, как в прошлый раз, но сейчас этого не произошло: его кольца терлись
о стволы засохших деревьев и это только помогало ему ускорить скольжение.
     Он вскочил на движущееся рядом с ним существо, и, стоя на его  мягкой
спине, попытался спрыгнуть на дорожку, но хвост  этого  мерзкого  созданья
тут же обвился вокруг него и швырнул его с такой  силой,  что  Петр  вновь
оказался около зарослей.
     В тот же миг прямо в его сторону развернулась голова, которую он,  не
раздумывая, ударил острием меча.  Змеевидное  существо  не  любило  такого
обращения: оно взмыло вверх и вывернуло свою поблескивающую темную голову,
с треском врезаясь в заросли  засохших  кустов,  издавая  высокий  громкий
крик.
     В голове у Петра все еще стоял звон. Он подумал, что ему  послышалось
это, и изо всех сил, какие еще оставались в нем, попытался встать на ноги,
не для того,  чтобы  собраться  с  мыслями,  а  для  того,  чтобы  нанести
атакующий удар сразу двумя руками,  как  только  водяной  зашипел,  словно
кипящий котел, и поднялся вверх, ломая ветки, и издавая визг, едва  только
удар достигал цели. Визг продолжался все время, пока он наносил ему  удары
за все, что тот заслужил.
     Теперь мерзкое существо начинало сжиматься, становясь  все  меньше  и
меньше, пока не съежилось до  размеров  обычного  человека.  Увядавшее  на
глазах змеевидное созданье начало  покрываться  тусклой  пылью,  когда  на
берегу неожиданно появился Саша с крепкой палкой руках и ввязался в драку,
нанося удары, от которых водяной начал жалобно выть.
     Но он был все еще достаточно упруг, чтобы наносимые  удары  причиняли
ему сколь-нибудь  существенный  вред.  Петр  даже  перестал  пытаться  это
сделать это и теперь просто наносил удары по  возможности  сильнее  и  как
можно чаще, как только мог, опасаясь, что их враг вновь изменит свой облик
и убьет их обоих.
     - Уходи отсюда! - закричал он, обращаясь к мальчику.
     Однако Саша не реагировал на его слова. Он продолжал  бить  водяного,
выкрикивая в свою очередь:
     - Держи его подальше от реки!
     В это время к ним присоединился Ууламетс и прижал водяного  к  земле,
уперев свой посох толстым концом прямо в середину его спины.  Тут  мерзкое
созданье завыло еще сильнее,  прикрывая,  теперь  уже  человеческое,  лицо
когтистыми лапами, захныкало и начало тереть свои глаза.
     Петр покачиваясь прислонился к дереву, чтобы перевести дух, ощущая во
всем теле, с головы до ног, тупую боль, в то время  как  Саша  придерживал
его и постоянно спрашивал, все ли с ним в порядке.
     Говоря по совести, он был очень далек от уверенности в  этом.  Сейчас
он пытался лишь восстановить дыханье, чтобы устоять на ногах, но при  этом
он продолжал наблюдать за Ууламетсом и водяным.
     Тут на берегу появилась Ивешка, и как только  Петр  осознал  это,  он
сделал глубокий вдох, достаточный для того, чтобы хоть и  прихрамывая,  но
сделать один или два шага вперед и занять  пространство  между  ней  и  их
пленником, чтобы таким образом оказать самую маленькую защиту, на  которую
он был способен.
     Но сейчас водяной был уже почти  не  опасен:  он  лишь  делал  слабые
попытки защитить свое  лицо  или  вытереть  глаза,  по  крайней  мере  так
следовало из неуверенных движений его лап. Петр предположил, стоя над ним,
что он должен был бы унюхать серу и соль, которые были в сашином горшке...
Нужно только благодарить за это Бога и сашино отважное сердце.
     Ууламетс,  тем  временем,  продолжал  пугать   съежившееся   существо
поднимающимся солнцем и  торговаться  с  ним,  чтобы  положить  конец  его
проделкам. Все его увещевания приводили лишь к тому,  что  тот  на  глазах
продолжал уменьшаться в размерах, принимая облик маленького старичка.
     -  Это  мерзкое  созданье  никогда  не  держит  своих   обещаний,   -
запротестовал Петр, когда услышал, как водяной давал клятвы и  божился.  -
Да, да, - продолжал тем временем водяной, -  я  согласен  на  все,  только
отпусти меня...
     - Сначала отпусти мою дочь! - сказал Ууламетс.
     Водяной повернулся  к  нему  лицом,  прикрывая  лысую  голову  своими
лапами, и завопил, причитая:
     - Я не могу! Я не могу сделать это!
     - Послушай, Гвиур. Ведь это твое настоящее имя?
     Тот закивал головой.
     - Гвиур,  Гвиур.  Да.  Отпусти  меня,  человек.  Солнце  поднимается.
Позволь мне оставаться жить на реке, и я обещаю тебе, что никогда, никогда
не причиню тебе вреда в этом месте...
     - ...или где-нибудь еще! - резко добавил Ууламетс и ударил его концом
посоха. - Освободи мою дочь! Верни мне ее сердце!
     - Я не могу, я не могу, ведь не я удерживаю его!  Ах,  как  оно  жжет
меня, человек, оно сжигает меня...
     Сердце?  Петр  очень  удивился,  ошеломленный  внезапной  мыслью.   А
Ууламетс задал следующий  вопрос,  сопровождая  его  новым  ударом  своего
посоха:
     - Тогда кто же владеет им?
     - Кави Черневог.
     Посох Ууламетса опустился на спину водяного  и  продолжал  удерживать
его, а старик взглянул в сторону Петра с выражением гнева и ужаса на лице.
Но этот взгляд миновал и Петра и стоящего рядом с ним Сашу.
     - Это правда? - спросил старик, чтобы убедиться.
     Ивешка молчала.
     Гвиур же вдруг попытался ускользнуть в реку.
     - Держи его! - закричал Петр, пытаясь,  в  меру  своих  возможностей,
остановить существо, но Ууламетс уже был тут как тут со  своим  посохом  и
прижал его к земле, будто змею.
     Оно в какой-то момент и оказалось змеей. Петр  с  тревогой  наблюдал,
как оно билось и корчилось под тяжелым посохом.
     - Поклянись! - приказал ему Ууламетс. - Поклянись, что поможешь нам!
     - Я клянусь. -  Теперь  перед  ними  вновь  был  человек,  или  почти
человек: морщинистый, горбатый и извивающийся как  змея,  хватающий  грязь
тонкими черными руками.
     - Поклянись, что будешь появляться по моему приказу.  Поклянись,  что
будешь делать то, что я  велю  тебе.  Поклянись,  что  никогда  не  будешь
обманывать меня и причинять вред мне и всем, кто окружает меня.
     Старичок шипел, старичок извивался. Наконец он сказал:
     - Я клянусь своим именем, а теперь отпусти меня.
     Ууламетс убрал  посох.  Быстрее,  чем  мог  уследить  глаз,  существо
вывернулось вдоль грязной лужи и исчезло в воде.
     - Вот все и пропало, - печально пробормотал Петр, но Ууламетс тут  же
произнес, обращаясь к реке: - Гвиур!
     И в тот же миг огромная темная голова с недовольным  видом  поднялась
из воды недалеко от берега.
     - Обернись! - закричал  Саша  и  уже  было  побежал,  чтобы  схватить
старика за спину и защитить, но в это время Петр  остановил  его  рукой  и
удержал на месте.
     Существо поднималось все выше и  выше,  поворачивая  свою  лоснящуюся
голову, с которой стекала вода, чтобы увидеть старика.
     - Мои глаза болят  от  солнечного  света,  -  сказал  водяной  глухим
голосом. - А соль - очень злая шутка, человек.
     - Не пытайся торговаться со мной на этот счет, - сказал  Ууламетс.  -
Мне нужен Кави Черневог.
     Гвиур опустился ниже, пытаясь укрыться в освещаемой  рассветом  воде,
пока не оказался на одном уровне с Ууламетсом.
     - Проси меня о чем-нибудь, что я могу исполнить,  -  вновь  заговорил
водяной. Его голос гудел как самая  низкая  гитарная  струна.  -  Черневог
слишком могущественен. Он держит то, что ты хочешь. Ты можешь угрожать мне
солнечным светом, а он может запретить его. Так что же мне остается делать
в таком случае?
     Голова вновь скрылась под  водой,  оставляя  на  поверхности  водяные
вихри и пузыри.
     - Гвиур! - в очередной раз позвал его Ууламетс.
     Голова появилась вновь, не так далеко от прежнего места.
     - Так ты должен помнить,  -  продолжал  Ууламетс.  -  Повинуйся  моим
приказам, ведь ты поклялся своим именем.
     - Я так и сделаю, - сказал водяной и вновь скрылся в глубине.  Черная
спина виднелась сквозь водную гладь.  Она  была  очень  длинная  и  быстро
удалялась вверх по реке.
     Петр глубоко вздохнул и, согнув правую руку, опустил ее  на  рукоятку
меча, в то время как Ууламетс медленно поворачивался от реки.
     - Возвращаемся домой, - сказал старик и, пройдя  мимо  них,  взял  за
руку Ивешку и повел ее впереди остальных по дорожке к дому.
     Петр шел рядом с Сашей, вспоминая, что мальчик сделал для него, когда
спустился вниз с холма, хорошо понимая, как при этом рискует.  Сейчас  ему
хотелось обнять его рукой, как он нередко поступал с Дмитрием, черный  Бог
его забери, или с Андреем или с Василием, ни одного из которых  просто  не
за что было благодарить.
     Но подобное проявление привязанности было столь дешевым,  и  во  всем
этом показном панибратстве не было ни единого жеста, который должен был бы
по-настоящему выразить его отношение к Саше Мисарову. Он  только  что  был
сильно напуган и избит, он не мог шевельнуть языком и был  так  расстроен,
что в раздражении снял браслет,  оплетенный  волосами  Ивешки,  со  своего
запястья и швырнул на дорожку, пока они поднимались к дому.
     Старик велел ему опустить браслет в реку.
     Старик велел ему заманить водяного в дом.
     На его руке, которая направляла меч, остались следы зубов, о  которых
он не любил вспоминать. Он обсосал самые глубокие из них, оглядел  раны  в
сером свете начинающегося утра,  и  сплюнул,  почувствовав  отвратительный
вкус крови и речной воды.
     - Это сделал он, - спросил в полной растерянности Саша.
     - Это сделал он, - ответил Петр. Он  мрачно  взглянул  на  Ууламетса,
идущего впереди  него  по  дорожке,  сзади  Ивешки,  которая,  как  теперь
оказалось, без всяких сомнений, просто убежала от своего отца.
     Итак, Ууламетс, если следовать его собственным словам, имел жену. И у
него, кроме всего прочего, был этот самый Кави Черневог, что вместе взятое
служило, как  начал  подозревать  Петр,  доказательством  вполне  сносного
характера.
     Дом был наполнен  и  недоверием,  и  печалью.  Саша  подозревал,  что
Ивешка, которая на скорую руку приготовила завтрак, избегает разговоров  с
отцом. Петр налил себе водки. Он немного прихрамывал когда вставал, а  его
рука заметно опухла, и Саша очень хотел, чтобы учитель Ууламетс сделал  бы
с ней хоть что-нибудь. Но старик по-прежнему продолжал сидеть, наблюдая за
Ивешкой, будто дожидался, пока она скажет хоть что-нибудь. Или же он думал
про себя о том, чего никогда не расскажет ни один колдун... ведь  не  было
ничего проще, как, даже нечаянно,  разрешить  начаться  чему-то  ужасному,
если он уже не сделал этого, и у Саши не было никакого  желания  прерывать
его размышления, если только старик действительно был занят ими...
     Но в то же время Саша был и сам очень зол, так, как он еще никогда не
позволял себе злиться, думая о том, что Петр был ранен,  и  Ууламетс,  так
или иначе, имел к этому прямое отношение, или из-за несовершенства  плана,
или из-за черствого равнодушия к жизни  Петра.  Теперь  он  понял,  почему
Ууламетс не  использовал  соль,  когда  они  провалились  в  яму  рядом  с
невысоким холмом: Ууламетс  готовился  к  встрече  с  призраком,  а  не  с
Гвиуром, и не мог ожидать в самом разгаре своей работы,  что  дело  примет
такой опасный оборот, чтобы приготовиться ко всему...
     И все-таки водяной должен был быть первым подозреваемым, при условии,
что Ууламетс хотя бы знал, что этот  Гвиур  вообще  существует,  что  было
отнюдь не определенным фактом, или при условии, что этот  самый  Гвиур  не
мог улизнуть за пределы  внимания  Ууламетса,  имеющего  свои  собственные
сильные желания.
     Возможно, Саша пытался быть милосердным  и  все  время  контролировал
свое собственное поведение, возможно  Гвиур  вызывал  значительно  большее
напряжение у старика, чем любой из  них  понимал,  или  возможно,  что  ни
Ууламетс, ни любой другой колдун не знали ничего определенного о  водяном.
Саша помнил, как Ууламетс сам сказал Петру, что ему хотелось бы как  можно
подробнее и точнее рассказать о водяном, и это само  по  себе  доказывало,
что старик делал некоторые попытки быть честным с ними. Но эти рассуждения
не успокоили Сашу. Если Ууламетс знал что-то большее о водяных, чем о  них
знал молоденький конюх, он не должен был бы  отпускать  Петра  без  всякой
защиты (хотя хитрое созданье могло учуять ее, как  объяснял  старик),  или
же, давая ему  приказания,  должен  был  настаивать  на  том,  чтобы  Петр
постарался перегнать водяного на верхней дороге, когда тот только вылез из
воды. Но нет, Ууламетс настоял и выбрал в качестве  ловушки  крыльцо,  где
раньше всего появляется солнечный луч...
     Если бы Ууламетс обратил хотя бы десятую  часть  своего  внимания  на
что-нибудь еще, кроме своей дочери, если бы он уделил его хотя  бы  сейчас
или  просто  сказал:  "Спасибо  тебе,  Петр  Ильич",  или  бы  он   как-то
позаботился о ране, что сейчас опухала,  и  которую  нанесло  это  мерзкое
созданье, это и то оказало бы воздействие на конюха из  Воджвода,  который
не имел представления, как можно  ее  лечить.  Если  бы  Ууламетс  показал
малейшее беспокойство, подумал Саша,  или  даже  просто  спросил,  что  он
сейчас делает, копаясь в горшках, наполненных сушеными травами, и смешивая
горькую полынь и ромашку, знания о целебных свойствах которых он  получил,
частенько проводя время на кухне в "Петушке", но они  и  оставались  всего
лишь кухонными знаниями и были плохой помощью больному, если сравнивать их
со знаниями Ууламетса...
     - Извините меня, - неожиданно сказал Саша, когда в поисках подходящей
посуды оказался около Ууламетса. Он даже удивился собственной  горячности,
но сейчас у него не было другой  возможности  обратить  на  себя  внимание
Ууламетса. - Эта тварь укусила Петра. Как вы думаете, что можно сделать  с
этой раной?
     Ууламетс взглянул  на  него  со  смешанным  выражением  раздраженного
удивления,  и  Саша  пристально  смотрел  на   него,   абсолютно   готовый
столкнуться со злой волей сидящего перед ним старика,  которого  в  данный
момент занимали, и мальчик был уверен в этом, гораздо большие устремления,
нежели те возможности, которыми Ууламетс обладал.
     Это давало любому, колдуну или обычному человеку,  как  сам  Ууламетс
заметил однажды, уверенное преимущество.
     Выражение  лица  старика  показывало  некоторую  сосредоточенность  в
мыслях, а затем, возможно, даже попытку прийти  в  себя.  После  короткого
молчания он сказал с необычной мягкостью:
     - Лучше я взгляну на нее сам.
     Это было начало.
     Но когда Ууламетс поднялся и подошел  к  Петру,  сидящему  в  углу  с
чашкой и кувшином в руках, тот угрюмо сказал:
     - Я слегка полил ее водкой, так что теперь все будет прекрасно.
     - Дурак. Дай мне взглянуть на нее.
     - Убери прочь свои руки! - Петр подскочил от прикосновения Ууламетса,
расплескивая водку, затем вздрагивая и пошатываясь встал на одно колено, а
затем и на ноги.
     - Петр, - сказал Саша, преграждая ему выход их угла, будучи полностью
уверен, что Петр попытается оттолкнуть и его точно таким же образом.
     Но Петр остановился, перевел дыхание и сказал, протягивая руку в  его
сторону руку с зажатой в ней чашкой:
     - Ты и я, мы уходим отсюда. Собираемся, берем  с  собой  то,  что  мы
заработали здесь, и уходим.
     - Ты никуда не пойдешь! - сказал Ууламетс.  -  Ты  можешь  делать  со
своей собственной жизнью что  хочешь,  даже  потерять  ее,  но  подумай  о
мальчике. Подумай о нем, когда ты обдумываешь путешествие через этот лес.
     - Я как раз и думаю о нем.  -  Петр  так  стремительно  повернулся  к
Ууламетсу, что Саше пришлось ухватить его за руку.  Но  Петр  нетерпеливым
движением плеча отбросил его, будто ничего не  произошло,  и  остановился,
покачиваясь на кончиках пальцев. -  Лучше  не  говори  мне  об  опасности,
которая существует в этом лесу! Я уже два раза управлялся с этой тварью, и
она оказалась совсем не такой опасной, как ты хотел это представить.  Ведь
ты был очень удивлен, когда я вернулся назад в самый первый  раз,  не  так
ли? Ты велел мне одеть этот браслет. Ты велел мне спуститься  к  реке.  Ты
сказал, что мне не нужен будет даже горшок с солью, который этот оборотень
только лишь утащит на дно реки, а это совсем не входит в наши планы,  так?
Оказывается, нет. Мы должны были дать ему попробовать немного того, что он
хочет, мы просто-напросто  позволили  ему  оторвать  напрочь  мою  руку  и
избавиться таким образом  от  единственной  защиты,  которую  мальчик  мог
получить от тебя. Ведь на деле оказалось, что ему было гораздо  безопаснее
рядом с этой проклятой змеей!
     Гнев Ууламетса нарастал вокруг них подобно надвигающейся  буре.  Саша
отбросил в сторону все, что могло помешать ему, и быстро встал между ними,
как раз в тот момент, когда каким-то странным образом разбилась чашка и ее
осколки разлетелись по полу. Может быть, это он случайно выбил ее из  руки
Петра, или же Ууламетс разбил ее, или она треснула, не выдержав  усилий  с
которыми Петр сжимал ее.
     - Продолжай, - сказал Ууламетс, и от  его  слов  повеяло  смертельной
тишиной. - Забирай, все что хочешь, и иди куда глаза  глядят.  Но  мальчик
останется здесь, ты слышишь меня, Саша Васильевич? Если Петр уйдет один, я
гарантирую его безопасность до границ этого леса.  Но  если  и  ты  уйдешь
вместе с ним, то учти, что он умрет, так или иначе, но умрет. И  я  обещаю
тебе это.
     Саша взглянул в глаза Ууламетсу и попытался выдержать его взгляд.  Но
в последний момент маленькое сомненье начало зарождаться в его  голове,  и
этого оказалось вполне достаточно: он уже знал, что сомненье было роковым,
и для них не оставалось другого выхода.
     - Вздор, - сказал Петр, старясь высвободиться из  руки  мальчика,  но
Саша сопротивлялся и покачивал головой.
     - Я не могу, - сказал он. - Я не должен так поступать. Ведь он  может
сделать это, Петр, и я не смогу остановить его... Извини меня...
     Он был явно напуган. И чувствовал, как мужество оставляет его, потому
что покинет его Петр или нет - и то и другое было ужасно. Но он не  думал,
что Петр сделает так, он, на самом деле, не верил в это, и это  было  хуже
всего.
     - Если я должен увести тебя... - сказал Петр.
     - Нет, - ответил Саша, глядя Петру в лицо, и  опасаясь  только  того,
чтобы его подбородок не начал предательски дрожать, потому что ему  ничего
не оставалось делать, как сопротивляться Петру, если бы тот попытался  это
сделать, а это была самая последняя вещь, которую  он  мог  допустить.  Он
глубоко вздохнул и стряхнул руку Петра со своей. - Нет никакого  смысла  в
том, чтобы ты оставался здесь, разве не так? Так же как для  меня  идти  в
Киев. Зато он сможет научить меня. Я нужен ему. Я достаточно силен,  не  в
том смысле, чтобы знать, что я делаю, а я достаточно силен  теперь,  чтобы
быть опасным. Но я все  еще  не  силен  настолько,  чтобы  превзойти  его.
Поэтому  тебе  следует  уйти.  Он  не  обманывает  тебя,  говоря  о  твоей
безопасности в пути. Я знаю это, потому что он хочет, чтобы я ему помогал.
И ему не понравится то, что я сделаю, если я узнаю, что он солгал.
     Ему  очень  хотелось,  чтобы  Петр  ушел.  Он  хотел  этого  особенно
страстно, потому что был готов вот-вот залиться слезами. И  еще  он  очень
хотел, чтобы у него зажила рука, даже  если  Ууламетс  откажется  помогать
ему.
     Петр сложил на груди руки и отвернулся, глядя в пол.
     - Скажи ему, - проговорил он через мгновенье,  -  что  ему  чертовски
полезно  будет  дважды  подумать,  прежде  чем  он  будет  посылать   меня
куда-нибудь еще после этого, потому что в  один  прекрасный  день  ты  сам
окажешься в его шкуре.
     - Я сделаю это, - сказал Саша.  Он  никогда  еще  в  своей  жизни  не
намеревался всерьез причинить кому-либо какой-то вред;  но  он  был  готов
сделать это, если кто-то вдруг так поступит с Петром, и у него не было  ни
малодушия, ни сомнений в этом намерении.
     В какой-то момент он  решил,  что  действительно  способен  на  такое
желание. Продолжая испытывать волнение еще и еще, он решил, что уже  хочет
этого, и что это желание направлено именно на Ууламетса...
     Который был самым бессердечным среди них и самым могущественным.
     - Делай, как тебе нравится, - сказал Ууламетс и добавил со злобой:  -
Только  я  посоветовал  бы  тебе,  малый,  попытаться  направить  все   на
исцеление... Это гораздо труднее, и гораздо важнее в настоящий момент.
     Саша взглянул на Петра, и понял, убедившись  мгновенно  в  этом,  что
желание Ууламетса было абсолютно реальным и  что  Ууламетс  был  абсолютно
уверен, что мальчик потерпит неудачу.
     - Или тебе нужно помочь, парень?
     Тут он взглянул на старика.
     - Итак, ты еще не знаешь всего, - сказал тот. - Я предполагаю, что ты
согласен со своим приятелем. Твоя угроза  -  это  еще  будущая,  в  лучшем
случае. Но если настанет день, малый, когда  окажется,  что  ты  выбираешь
свой путь, поверь, что это так случиться, он будет рисковать из-за тебя не
на много больше, чем сейчас из-за меня.
     Ему  не  хотелось  слышать  это.  Ведь  Ууламетс  мог  врать.  И   он
чувствовал, что речь идет не о сегодняшнем дне.
     Ууламетс же подошел к огню, чтобы проверить, что делается с обедом.
     - Учитель Ууламетс... - сказал Саша.
     - Оставь его, - сказал Петр, удерживая его за руку. Саша увидел,  как
Ивешка отпрянула от отца, стараясь даже не глядеть в  его  сторону,  когда
доставала с полки котелки и ложки.
     - Он изменится, - сказал Саша и взглянул на Петра.  -  Я  поговорю  с
ним. Но тебе не надо этого делать. Пожалуйста, не связывайся с ним.
     Петр некоторое время молчал,  только  двигал  челюстью.  Затем  вновь
сложил свои руки, пряча раненую вниз, как  будто  она  беспокоила  его,  и
сказал, стараясь быть как можно убедительнее:
     - Должен же быть какой-то выход. Я не могу оставить тебя здесь.
     - Я хочу...
     - Ради всего на свете, не желай ничего. Разве мы мало получили?
     Это было жестоко, но справедливо. Саша тут же закрыл рот и  остановил
свои желания, как хотел этого Петр, особенно о том, чтобы Петр покинул их.
Он полагался на Петра, когда тот был в хорошей форме  и  использовал  свою
голову: он знал гораздо больше Саши, когда дело  касалось  взаимоотношений
между людьми.
     - Мы просто-напросто должны обдумать свои действия, - сказал Петр.  -
Ты подумай об этом. Подумай, и все. А я, тем временем, могу  помириться  с
дедушкой.
     - Ты должен изменить свое отношение к нему.
     - Я могу это сделать, - сказал Петр, растягивая губы и  изображая  на
лице преднамеренную искусственную улыбку. - У меня не будет затруднений  с
этим. Мне и раньше приходилось иметь дело с проходимцами и ворами.
     - Петр, пожалуйста, прошу тебя!
     - И я всегда был с ними в хороших отношениях. - Петр слегка  потрепал
Сашу по плечу тыльной стороной руки  и  бросил  короткий  косой  взгляд  в
сторону очага, напоминая тем самым, что  Ууламетс  может  услышать  их.  -
Итак, он заполучил нас. Ничего не остается. Теперь ты должен думать  своей
головой и доверять мне, когда я буду пользоваться своей, слышишь меня?
     Саша кивнул. Он посмотрел в сторону очага, где Ууламетс выкладывал из
котла овсяную кашу,  разговаривая  о  чем-то  с  Ивешкой,  которая  стояла
уставясь в пол и сложив руки, почти не реагируя на слова отца.
     Ивешка явно  была  не  в  своей  тарелке.  Казалось,  что  ничего  не
произошло, ни с домом, ни с дочерью Ууламетса. Ничего, из всего того,  что
планировал старик, казалось, не изменило хода его намерений.
     А Ууламетс хотел оставить их у себя, он очень хотел оставить  даже  и
Петра для того самого дела, несмотря на то, что и сделал Петру предложение
покинуть  дом.  Сашу  не  оставляло  глубокое  беспокойное  ощущение,  что
Ууламетс тайно затянул этот узелок еще до того, как предложил Петру  уйти.
Он прекрасно знал, что Петр откажется, и при этом не последнюю роль играло
и желание Ууламетса. Без всякого сомнения, какие-то желания  пропадали  и,
возможно, самые сильные: пять колдунов, как заметил  Петр,  передвигали  в
пространстве между собой события то вперед, то назад. При этом нельзя было
не учитывать хитрость и коварство самого Гвиура, как и его желания.
     - Заговор? - неожиданно заметил Ууламетс, бросив взгляд в их  сторону
и нарушая таким образом их уединение.
     - Нет, господин, - сказал Саша, и подошел к  столу,  чтобы  наполнить
свой котелок и котелок Петра, но Ивешка сделала это сама, и ему ничего  не
оставалось делать, как стоять и ждать,  держа  наготове  протянутую  руку.
Пока она управлялась с котелками, он смотрел на нее как на самую что ни на
есть живую девушку, с чудесными длинными волосами, которые она  еще  утром
просто откинула назад и закрепила лентой, со следами сажи  от  горшков  на
руках; в глазах у нее стояли слезы, которые она даже не пыталась смахнуть.
Он чувствовал жалость к ней, и ему очень хотелось сделать хоть что-нибудь.
     - После завтрака, - сказал Ууламетс, - нужно отнести вещи в лодку. Мы
еще не закончили.
     - ...Закончили? - словно эхо повторил Саша, не  потому  что  не  знал
значения этого слова, а именно потому, что  знал  слишком  хорошо.  И  был
испуган.
     - Черневог, - коротко добавил Ууламетс.
     - И вы знаете где он? - спросил Саша.
     - Я всегда знал, где он, - ответил старик.

                                    16

     В подобных случаях рука никогда не болела, пока  сам  он  за  нее  не
волновался. Но сейчас оно так и было. Петр тайком  и  не  без  раздражения
изредка поглядывал на нее во время передвижений между лодкой и  домом.  Он
был напуган тем,  что  совершенно  не  понимал  причину  этих  неожиданных
перемен, при которых рука почернела и начала гноиться, и не имел  никакого
представления, что за яд мог быть в зубах у водяного. Это мерзкое созданье
могло оцарапать его еще и раньше,  во  время  схватки  у  холма,  или  эти
царапины могли быть от корней или костей, и тогда ни у кого не возникло бы
подобного беспокойства.  Но  Саша  настоял,  чтобы  на  рану  был  положен
компресс из смеси с невыносимым запахом,  куда  входила  ромашка,  горькая
полынь и, конечно, водка, которая еще и  обжигала.  Но  больше,  Саша  сам
признавался в этом, он ничего не  мог  сделать,  и  Петр  был  вынужден  с
печалью признать, что Ууламетс вполне мог в любой момент дать  волю  своим
злонамеренным желаниям, чтобы проучить их.
     Он вспомнил, как Саша говорил о  треснувшей  чашке,  когда  обмазывал
этим зловонным варевом его руку, и подумал, что ведь  на  ее  месте  могло
быть и его собственное сердце...
     Отвратительная мысль.
     ...или, как еще  говорил  Саша,  старик  мог  использовать  водяного:
просто-напросто дать ему полную свободу в отношении  их.  Ведь  одно  дело
сражаться с водяным, когда сам старик хочет победы, и совсем другое, когда
он сам же ему и помогает...
     А пока Петр таскал в лодку груз.  Небольшая  прогулка  по  реке:  так
называл старик охоту за своим бывшим учеником. Ууламетс  приказал  достать
из подвала многочисленные горшки, упаковать их  в  рассохшиеся  корзины  и
снести вниз. После этого старик нагрузил  их  большими  связками  веревок,
инструментами и свернутым парусом, которые они должны были на руках снести
вниз по размытому и изъеденному склону.
     Итак, управление лодкой не было загадкой для старика, он очень хорошо
знал это. Любой мог поучиться у него... и все это подсказывало Петру,  что
ему следует лишь держать голову чуть-чуть пониже и  быть  поприветливее  с
дедушкой, как бы тяжело это ни было.
     А дедушка хотел, чтобы они и загрузили лодку, и сделали и то, и  это,
а сам, тем временем, вместе с Ивешкой поджидал их на крыльце, пока  они  с
трудом поднимутся вверх по холму. Ивешка стояла в окружении многочисленных
корзин, должно быть с едой, потому  что  никакой  продуктов  в  предыдущих
корзинах не было, дверь дома  была  закрыта,  и,  следовательно,  это  был
последний груз, который им предстояло перенести на лодку.
     Ууламетс постарался нагрузить их сразу пятью  или  шестью  корзинами,
которые они снесли на  борт,  после  чего  старик  сложил  все  корзины  в
середине засыпанной  листьями  палубы  и  рассказал  им,  как  и  в  какой
последовательности они должны снарядить парус.
     С рукой становилось все хуже и хуже, еще с тех пор как они  перенесли
на лодку мачту и парус, но Петр не хотел, чтобы старик проявлял  заботу  о
ней. Он даже бросил в сторону Ууламетса сердитый взгляд, следуя  вслед  за
Сашей на нос лодки, где среди кучи  спутанных  веревок  и  канатов  лежала
мачта.
     - Я, конечно, не думаю, что дедушка  как-то  мог  заколдовать  ее,  -
пробормотал Петр, вытягивая очередную веревку, чтобы отыскать ее конец.
     - Сейчас он устал, - сказал Саша.
     - Он устал! - воскликнул Петр.
     - Не надо...
     - Я не буду, -  сказал  Петр  едва  слышно,  -  уже  молчу,  не  буду
продолжать.
     - Пожалуй, я заберусь сейчас вон туда,  -  сказал  Саша  и,  усевшись
верхом на пока еще лежащую мачту и удерживаясь от падения в воду,  обрезал
первую из прогнивших веревок, которые удерживали лодку у причала, а затем,
тяжело дыша и обливаясь потом, вернулся назад,  чтобы  взять  новую,  пока
Ууламетс, сидя на своих корзинах, давал им очередные указания, что следует
делать дальше и как именно следует вязать узлы при оснастке.
     Петр поймал себя на мысли, что с большим удовольствием завязал бы как
можно потуже узел на его шее. Может быть, именно поэтому он вязал узлы  из
всех сил, прикусив до крови губу. Он уже подозревал, что с рукой будет все
хуже и хуже, и какая нагрузка теперь ляжет на Сашу  кроме  возни  с  этими
веревками.
     Он очень хотел, если бы только мог позволить себе  подобное  желание,
сбросить Ууламетса прямо в реку, или,  что  он,  возможно,  предпочел  бы,
наполнить его жилы ядом. Но он помнил, как  Саша  неустанно  твердил  ему,
чтобы он не загадывал злонамеренных  желаний,  но  в  то  же  самое  время
полагал, что это не устранит угрозу со стороны самого Ууламетса, и тот  не
оступится от своих желаний добиться того, что он был намерен  получить  от
Саши.
     Наконец парус был укреплен, завязаны последние узлы и мачта вместе  с
парусом поднялась вверх...
     - Ты хорошо себя чувствуешь? - спросил Саша, когда мачта наконец была
закреплена.
     - Чудесно, - сквозь зубы процедил Петр, в тот момент, когда  Ууламетс
велел им убрать веревки с кормы и перенести их в другое место.
     Теперь оставалось привязать болтающиеся концы веревок к  перекладине,
и закрепить ее наверху как можно прочнее.
     - Отчаливай! - приказал им Ууламетс, который только сейчас первый раз
поднялся на ноги и проковылял на корму к рукоятке руля.
     Саша тут же соскочил на причал, отвязал веревку, крепящую лодку, и  в
тот же миг вновь запрыгнул на борт. Лодка сразу начала лениво  дрейфовать.
Ууламетс же, стоя у руля, изо  всех  сил  резко  повернул  его  настолько,
насколько позволяли сделать это ограничители, и нос  лодки  стал  медленно
разворачиваться.
     В  следующий  момент  порывистый  и  неустойчивый  ветер   неожиданно
наполнил парус, опасно накреняя старую посудину, так что Петр был вынужден
подхватить Сашу и держаться рукой за  ближайшую  натянутую  веревку,  видя
явную опасность оказаться в воде и стать добычей  водяного  и  всяких  его
многочисленных родственников.
     Но  лодка  продолжала  разворачиваться,   парус   повисал   и   снова
раздувался, иногда так сильно, что старая парусина грозила лопнуть.

     Теперь лодка шла очень  ровно,  вздымая  носом  белую  пену,  которая
оставляла за кормой след из белых пузырей на темной поверхности  воды.  По
одну  сторону  от  них  тянулся  лес:  стена  безжизненных  деревьев,  где
частенько попадались белые пятна там, где серая кора была содрана до самой
древесины, но нигде не было даже намека хоть на какие-то признаки жизни.
     Саша сидел на носу рядом с Петром,  подняв  повыше  ноги.  Он  боялся
опустить их вниз, хотя и испытывал такой соблазн; он ни чуточки не доверял
реке. Петр привалился к носовому ограждению и смотрел вперед,  лишь  время
от времени бросая взгляд на корму, где стоял Ууламетс со своей дочерью, но
с его места нельзя было  видеть  выражение  их  лиц,  которые  загораживал
парус.
     Может быть, именно поэтому Петр и выбрал это  место.  Встретившись  с
этим чрезвычайно слабым взглядом, Саша был  почти  уверен,  что  рука  его
продолжала болеть, но однако Петр не признавался в этом.  Он  только  лишь
прикрывал больную руку здоровой и старался сидеть  так,  чтобы  все  время
упираться  плечом  в   ограждение   борта,   пристально   всматриваясь   в
проплывающий мимо них лес. Саша пытался все  время  думать  о  том,  чтобы
облегчить его боль, и так увлекся этим, что даже потерял  счет  времени  и
перестал замечать окружающее, воспринимая  отражения  в  темной  воде  как
нагромождение грязи, корней и странно двигающихся теней...
     Но он внезапно стал осознавать воду как огромное темное  пространство
убегающее, под самый нос, где  сейчас  сидели  они,  поверхность  которого
разрезала лодка, разбрасывая вместе с водой желтые листья ивы.
     Тогда он резко отодвинулся от ограждения, хватая  за  рубашку  Петра,
последовал за ним без единого слова,  хватаясь  левой  рукой  за  веревку,
чтобы удержать их обоих.
     Но в воде были всего-навсего сухие желтые листья и  блики  солнечного
света, уносящиеся прочь в вихре водоворотов.  А  вдоль  всего  берега  был
виден и источник этих опавших желтых листьев:  в  сером  тумане  из  веток
засохших деревьев отливали золотом покрытые листьями ивовые кусты.
     Это были деревья Ивешки,  под  каждым  из  которых  могла  быть  нора
водяного.
     Не было никакой необходимости указывать на них Ууламетсу: едва ли  он
мог проглядеть их. Саша все стоял и смотрел на них, пока ветер  не  закрыл
их, раздув парус. И как только эта часть берега исчезла из  вида,  скрытая
парусом, ненадежная палуба заставила их поскорее сесть. Саша же подумал  в
этот момент о том, сесть нужно не так близко к борту, чтобы быть  все-таки
подальше от воды. Он  потянул  Петра  за  рукав,  указывая  ему  на  место
недалеко от мачты. Петр ничего не сказал на это молчаливое приглашение: он
только взглянул назад со своего нового места, где он сидел подняв колени и
спрятав под них больную руку. Но когда Саша посмотрел назад, то не  увидел
ничего нового: Ивешка по-прежнему стояла рядом с  Ууламетсом,  и  они  оба
вглядывались куда-то в даль. Ветер трепал их  одежду  и  развевал  волосы,
закрывая им лица.
     Тем  временем,  лодка  уверенно  скользила  по  волнам,  и  постоянно
наполненный ветром парус позволял ей легко следовать всем изгибам реки.
     Саша уселся так, чтобы снова смотреть вперед. Его  руки  были  крепко
зажаты между колен. Только что увиденная им картина золотого орнамента  на
фоне серых засохших деревьев и плывущих по реке желтых  листьев  постоянно
преследовала его... Он не мог понять,  почему  в  его  памяти  задержалось
именно это, а не что-то другое: Ууламетс, стоящий у руля, или  присутствие
водяного в темной глубине реки. Почему именно вид опавших  желтых  листьев
мог быть таким зловещим?
     Золото  на  бледном  сером  фоне.  Остатки   жизни   среди   мертвого
пространства, последний яркий и все еще живой цвет, выделяющийся  на  фоне
вымершего леса и темной воды.
     Казалось, что эта картина отражает ту самую свободу,  которую  только
что обрела Ивешка. У него не было никаких сомнений, чтобы  воспользоваться
колдовством, но оставалось лишь маленькое удивление, что ветер отказывался
слушаться и не выдерживал одного направления. Но здесь он успокаивал  себя
тем, что несмотря на то, что здесь действовало так много  желаний,  каждое
из которых направляло в разные стороны, в итоге он все равно  мог  двигать
лодку вперед.
     Но по какой-то странной причине он  продолжал  видеть  желтые  листья
уносимые течением,  и  раздумывал  о  том,  что  все-таки  следовало  быть
поумнее, чем он был, потому что ему следовало бы понимать такие вещи и  не
ошибаться в самых простых ситуациях.
     Теперь они уплывали все дальше и дальше от Киева, удаляясь от  мечты,
которой так грезил Петр. Но мало того -  он  чувствовал  себя  виновным  в
этом.
     И боялся.

     Петр всегда недолюбливал лодки. Он понял это с самого  первого  раза,
как только палуба начала крениться под ним,  а  лодка  при  этом  набирала
скорость. Когда нос лодки начал раскачиваться то вверх, то вниз, а  палуба
уходила из под ног, он вцепился в поручни, едва не  прижимаясь  к  ним,  и
думал, что лодка готова вот-вот перевернуться.
     Все, что окружало его сейчас, уже не вызывало удивления:  и  то,  что
Ууламетс стоял на корме рядом со своей дочерью-призраком, и то  что  ветер
дул без изменений, и то что с ивешкиных деревьев падали в реку  листья,  и
даже то, что водяной мог быть здесь, совсем рядом с лодкой. Что еще  можно
было ожидать здесь? Колдуны делали все, что хотели в этих  лесах,  колдуны
вовлекли его в свои дела, а рука продолжала беспокоить его. И первый раз в
своей жизни Петр Кочевиков почувствовал себя абсолютно несчастным.
     Как ни странно, но утонуть в реке не казалось  ему  самым  худшим  из
того, что могло случиться с ним. Ему был не страшен даже водяной,  который
мог поджидать внизу, чтобы запустить в него свои  маленькие  черные  лапы.
Ничто из этого не было столь ужасным, как  это  ощущение,  охватившее  всю
глубину груди: он не мог переносить  ритмичное  движение  лодки  до  такой
степени, что в один прекрасный момент он мог просто свалиться с палубы...
     Разумеется, колдуны могли без всякого труда передвигаться  по  лодке,
даже не покачнувшись и, конечно, ощущали обычную легкость внутри. Ведь они
могли в конце концов просто пожелать никогда не падать за борт.
     Но он знал, что  Ууламетс  хочет  утопить  его.  И  он  не  собирался
вставать, во всяком случае не  больше,  чем  собирался  бы  опустить  свою
голову за борт, где водяной мог схватить ее.
     - Может быть, ты хочешь есть? - спросил  его  Саша,  глядя  в  темную
воду.
     Нет. Уж чего-чего, а есть он не хотел вполне определенно.
     Саша встал и пошатываясь прошел на корму, придерживаясь за веревки  и
едва не падая на последних шагах, в то время как  Петр  наблюдал  за  ним,
по-прежнему вцепившись  в  поручни.  Можно  было  предположить,  что  Саша
проделал  этот  нелегкий  путь  на  корму  с  одной  единственной   целью:
поговорить со стариком... об ужине.
     Или о том, чтобы сделать остановку. Петр вполне искренне надеялся  на
это.
     И ему даже показалось, что Ууламетс начал разговаривать с  мальчиком:
он не мог точно видеть этого со своего места, если бы даже и нагнулся.  Но
вот Саша заковылял назад, теперь к низкой  палубной  надстройке,  где  они
хранили свои припасы, а затем проделал рискованный путь назад, к Ууламетсу
и его дочери, держа в руках еду и питье. Наконец он оставил  их  и  пошел,
спотыкаясь и подвергаясь все той же опасности, но теперь уже на нос лодки,
по-прежнему держа в руках кувшин и еду.
     Петр подхватил его и с трудом усадил рядом с собой на дощатую палубу.
     - Мы остановимся перед наступлением темноты, - сказал Саша.
     Слава Богу, подумал Петр.
     Саша протянул ему принесенный кувшин и сушеные ягоды.
     Но сейчас он не хотел даже этого.
     Нет, ради Бога, только не это.
     Неожиданно лодка сильно закачалась. Саша ухватился за  ногу  Петра  и
успел подхватить кувшин, прежде, чем он мог соскользнуть с палубы.
     У него еще хватало безрассудства усмехнуться.
     Петр нахмурился, сжал зубы и еще сильнее вцепился  в  поручни.  Ветер
усилился, посвистывая меж натянутых снастей и заставляя скрипеть и трещать
все деревянные части старой посудины. Водяные  брызги  поднимались  вверх,
образуя легкую  мглу,  которая  сверкающим  блеском  покрывала  поручни  и
приятно холодила одну сторону его лица. Так продолжалось некоторое  время,
пока солнце не начало опускаться,  превращая  водяную  пыль  в  золотистое
облако... пока с ужасающим треском парус не  порвался  пополам,  и  палуба
заходила ходуном,  а  канат  лопнул  как  простая  бечевка,  и  его  концы
просвистел над их головами.
     Петр схватил Сашу, все  еще  напрасно  пытающегося  удержать  кувшин,
который теперь заскользил по палубе. В следующий момент извивающийся конец
оборванного  каната,  обвился  вокруг  него,  словно  умирающая  змея,   а
порванный парус развевался и потрескивал над ними.
     Лодка двигалась теперь сама по себе, мечась  из  стороны  в  сторону,
словно пьяная, но все еще чуть-чуть управлялась остатками  болтающейся  на
мачте парусины, плавно скользя по направлению к темному плохо  различимому
берегу.
     - Мне очень не нравится это, -  едва  слышно  пробормотал  Петр,  как
только лодка  и  берег  начали  сближаться.  Деревья  надвигались  на  них
огромной темной массой, и выступающие ветки уже задевали их лица.
     Он нагнулся, прикрывая собой Сашу, продолжая одной рукой держаться за
поручень, пока  лодка,  задевая  дном  о  песок,  продвигалась  вперед,  а
огромные сучья нависали над самым ее носом, больно ударяя их ветками.
     Медленно покачиваясь, лодка приставала к берегу, и все новые и  новые
ветки накрывали их с правой стороны.
     Наконец она встала, оставляя пузырящийся след на воде,  и  в  тот  же
момент Ууламетс закричал с кормы:
     - Дураки! Отвязывайте канаты!  Опускайте  парус!  Поторопитесь!  Петр
спотыкаясь и пошатываясь встал на ноги и начал отвязывать канат, проклиная
все на свете, в то время  как  Саша  пытался  помочь  ему  ослабить  узел.
Наконец вдвоем им удалось снять перекладину. Рваный парус свалился на  них
в тот момент, когда лодка всем бортом врезалась в нависающие ветки.
     - Чудесное местечко, - заметил Петр, когда Ууламетс уже приказывал им
закрепить лодку около деревьев. Петр все еще чувствовал дрожь  в  коленях,
когда пересекал ненавистную палубу.  И  в  тот  момент,  когда  он  крепко
ухватился за тоненькую веточку, то мгновенно ощутил глубокое облегчение от
долгожданного соединения с землей.  Он  немедленно  набросил  швартовочный
канат на самый толстый сук и как можно туже затянул на нем узел.
     Но глубокий мрак среди деревьев заставил его глядеть  в  ту  сторону,
где над поблескивающей водой еще брезжил сумеречный свет уходящего  дня  и
где с кормы  лодки  доносилась  человеческая  речь:  это  Ууламетс  резким
голосом давал наставления Саше как правильно завязывать узел  и  предлагал
Ивешке не мешкая разобраться в их запасах и готовить ужин...
     Разумеется, подумал Петр, они не смогут больше плыть в такой темноте,
а c таким рваным парусом, вполне возможно, они  не  смогут  сделать  этого
даже и завтра. Его пугала  мысль  о  продолжении  путешествия,  он  боялся
проводить ночь на этом удаленном берегу, заросшем лесом,  и  особенно  его
беспокоило то, что был порван  парус  и  держащий  его  канат.  При  таком
скоплении колдунов, которое окружало сейчас его, можно  было  рассчитывать
на кое-что и получше. Или по крайней мере...
     - Мы уже  добрались  туда,  куда  хотели?  -  спросил  он  Ууламетса,
перебравшись на корму, совершенно не представляя себе,  куда  бы  еще  они
могли направляться. Последний вечерний  свет  угасал,  в  реке  отражалось
темнеющее небо, постоянный плеск воды и поскрипывание сухих веток о  борта
лодки производили гнетущий однообразный звук.
     - Мы добрались туда, где  сейчас  стоим,  -  пробормотал  Ууламетс  и
быстро отошел, оставляя Сашу, который тут же прошептал, еле слышно:
     - Мне кажется, что он бережет и себя, и лодку. Я думаю, что он просто
выдохся.
     - Я же думаю, что мы попали в беду, - сказал ему Петр.

     Ивешка, тем временем, установила на корме небольшую печку  и  развела
огонь, используя сухие сучья, которые они  набрали  на  берегу,  хотя  Бог
знает сколько обломанных веток было разбросано  по  палубе,  которые  тоже
можно было легко собрать. Вскоре уже можно было  печь  оладьи,  к  которым
Ивешка подала даже немного меду... в то время как Ууламетс зажег  коптилку
в тесной палубной надстройке, где  едва  хватало  места  для  того,  чтобы
разместить все их припасы, и уселся там со своей книгой.  Он  даже  достал
чернила и перо, чтобы записать все, что ему удалось сделать...
     Раздумывая над этим, Саша  предположил,  что  старик  определенно  не
хотел, чтобы в этот вечер его беспокоили расспросами.
     - И как далеко предстоит нам плыть? - спросил Петр Ивешку, когда  они
сидели вокруг маленькой печки. - Ты хотя бы представляешь  себе,  куда  мы
направляемся?
     Ивешка взглянула на него. Волосы уже были  заплетены  в  две  большие
косы, что сильно уменьшало ее лицо, а глаза при этом казались еще  больше.
Они казались чуть тусклыми, лишенными обычного блеска,  скорее  мягкими  в
отблесках углей и слабом свете, падавшем сюда из каморки  старика.  Она  с
трудом произнесла едва ли не два  слова  за  все  время,  прошедшее  после
завтрака. Весь день она простояла на корме рядом с отцом, помогая ему, как
могла, и испытывая на себе его гнев. Поэтому сейчас  она  выглядела  очень
уставшей.
     - Мы должны отыскать Кави, - сказала она. После звуков  ее  голоса  в
воздухе повисла тишина, будто он был чем-то околдован. Любой другой  голос
после этого казался грубым и неуместным.  Тишина  нарушалась  только  лишь
всплесками воды в реке,  поскрипыванием  веток  на  засохших  деревьях  да
шипением и потрескиванием углей.
     - А где? - наконец не выдержал затянувшегося молчания Петр.
     - Мой отец знает, где его  искать.  -  Сзади  них  послышался  шелест
переворачиваемой страницы. Тишина продолжалась  мгновенье  или  два,  пока
Ивешка не начала  переворачивать  оладьи.  Стоя  около  печки,  этого  она
сказала: - Я поступила  очень  глупо,  что  поверила  ему.  Мой  отец  был
абсолютно прав. Теперь я это знаю.
     - И что же мы собираемся делать с этим самым Кави? - спросил Петр.  -
И что это были за слова по поводу сердца? Что имел в виду  водяной,  когда
говорил об этом сегодня утром?
     Ивешка замерла, затем вновь занялась  печкой,  стараясь  не  отрывать
глаз от своей работы, и сказала как можно спокойней:
     - Я была еще очень глупой, а мой отец был абсолютно прав.
     Саша почувствовал небольшой холодок. Возможно, что то же самое ощутил
и Петр: он старался успокоить больную руку, и глядел на Ивешку так, словно
подозревал о сашиных ощущениях, и что, разумеется, в словах Ивешки  сейчас
не доставало искренности.
     И тогда Петр взглянул на мальчика. Саша промолчал,  только  бросил  в
его сторону предупреждающий взгляд,  опасаясь  того,  что  лишние  вопросы
могут уничтожить только что установленный зыбкий мир... Кроме  того,  было
неизвестно, могла ли Ивешка свободно отвечать на них, и Бог  знает,  какое
влияние до сих пор имел на нее Кави Черневог.
     Наконец Ивешка подала оладьи, и они сели ужинать при мерцающем  свете
от масляной коптилки Ууламетса. У них  было  даже  немного  водки.  Однако
Ууламетс взял ужин с собой поближе к свету и уселся  на  палубе,  скрестив
ноги и не обращая ни на кого внимания, занятый книгой.
     Петр заметил:
     - Я предполагаю, что мы  должны  починить  этот  парус?  Есть  у  нас
что-нибудь подходящее для этого? Может быть, тонкая веревка?
     - Я не знаю, - сказал Саша. - Ивешка?
     - Да, - тихо сказала та, встала и направилась в каморку.
     - Так что же все-таки насчет сердца? -  нетерпеливо  прошептал  Петр,
когда она отошла достаточно далеко. - Что он такое говорил? И что за  беда
подстерегает ее?
     - Я не знаю, - так же шепотом ответил Саша. - Я  никогда  не  понимал
этого.
     Петр в растерянности смотрел на него, словно, на самом  деле,  ожидал
от него ответа, соответствующего колдуну. Он так и не смог вылечить  Петру
руку, возможно это было выше его сил,  но  тем  не  менее  Петр  продолжал
доверять ему в вопросах жизни и смерти  и  ожидал  от  него  какого-нибудь
чуда.
     Это пугало его больше, чем сам водяной, но может быть, это была всего
лишь манера человека не  обращаться  за  помощью,  или  манера  попытаться
все-таки сделать то, чего от тебя ожидают.
     Кроме того, был еще и Ууламетс со своей  книгой,  которая  вбирала  в
себя, как память, все, что он когда-либо делал,  а  Саше  никогда  даже  в
голову не приходило сделать то же самое:  во  всяком  случае,  он  даже  и
вообразить не мог, что может писать, пока старик Ууламетс не заметил,  что
он вполне годится для ученья. Но сейчас он думал о том, что не  мог  нести
всю меру ответственности от начала до конца за свои дела  с  Ууламетсом  и
водяным,  когда  он  загадывал  то  одно  желание,  то  другое  в   полном
беспорядке, просто потому, что учитель Ууламетс сказал ему о  том,  что  у
него есть талант... Большинство же людей,  как  считает  Ууламетс,  делают
одну общую ошибку, забывая о своих действиях, в то время как колдун обязан
помнить все это, вычислять возможные связи, прежде чем загадывать желание,
что он и сам нередко делал, сидя в конюшне и порой  часами  думая,  прежде
чем решить, что, собственно, следует делать.
     Затем появился Петр, значительно старше  его  и  опытнее  в  вопросах
познания мира. И вот, впервые  в  жизни  обретя  друга,  что  он  мог  еще
сделать, как желать с полным отчаянием того, в чем так нуждался Петр?
     Но он никогда до сих пор не понимал, как  сильно  обольщался,  думая,
что  в  происходящее  вовлечены  только  он,  Петр  и  Ууламетс,   и   что
взаимодействовать могут лишь их желания. Так никогда быть  не  могло.  Еще
были и водяной, и Ивешка, а теперь кто-то еще, по имени Кави  Черневог,  а
он сам при этом загадывал столько самых отчаянных желаний, что был  теперь
на грани того, что не мог запомнить их все, а тем более еще и те,  которые
загадывал в прежней жизни, и уж наверняка не мог уследить за тем, как  они
вообще смогут взаимодействовать друг с другом. Он не  мог  даже  отчетливо
припомнить теперь  того  мальчика-конюха  из  "Петушка",  потому  что  тот
мальчик воспринимал мир как кто-то другой, как кто-то, кто  не  знал,  как
следует поступать, тогда как сейчас...
     Потому что, если бы ему довелось  сейчас  встретить  Михаила,  и  тот
точно так же столкнул бы его с дороги, он бы не испугался. Он...
     Он мог бы даже убить его: он даже  отпрянул  назад  от  такой  мысли,
чувствуя как холодок панического страха обволакивает его, и тут же подумал
о том, что не желал смерти Михаилу, нет, ни в коем случае,  даже  никакого
другого вреда он не желал ему, неважно как далеко они теперь находились  в
этом мире, потому что он был дурак. Саша подумал и о том, что  даже  тетка
Иленка делала своеобразные этикетки на горшках, где у нее хранились яды от
насекомых.
     Но столько всего в полном беспорядке  сваливалось  на  него  одно  за
другим, что он должен был где-то остановиться, чтобы подумать, как все эти
дела будут взаимодействовать друг с другом, потому что теперь он  был  уже
больше не конюх из "Петушка", где день за днем проходил в одном и  том  же
однообразии, где он знал всех и всех, и никто  из  окружающих  никогда  не
хотел больше того, чтобы вовремя получить свой ужин.
     - В чем дело? - спросил  Петр,  слегка  подталкивая  его  руку.  Саша
слизнул пот с губ, прислушиваясь к тихим шагам  возвращавшейся  Ивешки,  и
покачал головой. Ивешка поставила  перед  ним  корзинку,  в  которой  была
тонкая бечевка и шило.
     - Сейчас слишком темно, чтобы заниматься этим, - сказал Петр и  одним
глотком допил все, что оставалось в его  чашке,  в  то  время  как  Ивешка
нагнулась, чтобы убрать печку вместе с  остатками  золы.  Он  сделал  жест
рукой в сторону носа лодки. - Дедушка занят  своей  книгой,  а  нам  можно
заняться сном, - добавил он при этом.
     Саша был согласен с его предложением, но чувствовал  при  этом  вину,
раздумывая над тем, что должен был бы помочь Ивешке прибраться. Однако  он
знал и то, что он не мог надолго оставлять Петра одного, и мысль о  мягких
одеялах, разложенных прямо на парусе, показалась ему очень неплохой.
     И как только добрался до  них,  он  сразу  закрыл  глаза  под  мерные
всплески воды о борт и раскачивание сухих веток,  но  при  этом  продолжал
думать о том, что еще хотел сделать, и о тетке Иленке, и о  том,  как  она
делала отметины на горшках, и не переставал удивляться,  что  его  желание
теперь наверняка добавится к остальным.

     Петр, в свою очередь, уснул без  всяких  затруднений,  независимо  от
того, что темнота, окружавшая его, была самой настоящей,  живой  темнотой,
где мог быть и свернувшийся  в  черные  кольца  водяной,  и  темная  вода,
окружавшая лодку, и все еще покачивающаяся под ним палуба. Теперь он знал,
где он находился, и его не беспокоила  даже  больная  рука,  так  как  она
начала болеть  с  тех  самых  пор,  как  они  начали  загружать  лодку  и,
следовательно, болела лишь потому, что он просто-напросто перетрудил ее.
     Он более определенно отдавал себе отчет в том, что лодка была  сейчас
неподвижна, и не испытывал тех мучений, которые охватывали его  грудь  при
движении.  Ууламетс,  разумеется,  имел  другие,  более   тонкие   способы
разделаться с ним, чем просто утопить в реке, во  что  Саша  категорически
отказывался верить. И эта лодка, если только им удастся  вообще  заставить
ее плыть, уже не будет так качаться, как это было до сих пор,  если  целых
три колдуна будут удерживать ее...
     То, что на лодке порвались снасти и парус, произошло лишь потому, что
старик очень устал, но ведь и в этом случае, лодка добралась до берега...
     C этими мыслями Петр зарылся в  парусину,  укрывшись  одеялами  и  не
забывая про меч, который был рядом с ним, под одеялом. Он знал,  что  Саша
находится рядом: стоит только протянуть руку, и он убедится в этом. В  его
кармане была маленькая щепотка соли, которую Саша дал ему утром. Он  велел
ему держать ее при себе, уверяя, что это никогда не повредит.
     Что ж, он был согласен и с этим.
     Точно так же, как был согласен и с тем, что постель, расположенная  в
середине палубы, а не около борта, гораздо безопасней, будь этот  борт  со
стороны реки, или со стороны леса.

     Так он и уснул, а проснулся  только  тогда,  когда  солнце  разогрело
одеяло, от того, что ему послышался какой-то странный звук...
     Саша уже вставал. Петр подумал, что это было лишь волнение сердца, не
более, и тут же вспомнил про старика, что очень непохоже на него так долго
валяться в постели, и тем более непохоже на него, что он позволил и им так
долго отдыхать.
     При этой мысли он сбросил с себя одеяло и, взявшись за меч,  поднялся
на ноги.
     - Учитель Ууламетс? - вслух позвал Саша.  Его  голос  звучал  тихо  и
одиноко, поглощаемый шумом реки и деревьев.
     Но никто не отвечал.
     - Вот чертовщина, - сказал Петр, чувствуя, как в его груди  нарастает
раздражение. Он вытащил меч  из  ножен,  перешагнул  через  перекладину  и
сваленную в кучу парусину и начал осторожно продвигаться в сторону  кормы,
прислушиваясь, как Саша шел вслед за ним. Его очень  беспокоило  возможное
столкновение с ним при неожиданном отступлении, и  поэтому  он  повернулся
назад и дотронулся до сашиной руки, предостерегая его, чтобы  он  старался
не выходить на ту сторону лодки, которая была обращена к реке.
     Но на корме никого не было. Оставалась еще осмотреть борт, обращенный
к лесу, и Петр кивнул Саше, чтобы  тот  сделал  широкий  круг  и  осмотрел
остальную часть палубы.
     Но кругом было пусто.
     - Есть еще кладовка, - едва слышно прошептал Саша,  вставая  рядом  с
ним.
     Петр глубоко вздохнул и сказал:
     - Я сомневаюсь... - Но у  него  не  было  особенного  желания  обойти
палубную надстройку, чтобы убедиться в этом.  Он  покрепче  сжал  рукоятку
меча, сдвинул задвижку и распахнул дверь...
     Но внутри кладовки были только их припасы, но, однако, там не было ни
корзины, в которой хранился весь арсенал Ууламетса, ни его книги.
     - Так что же, этот чертов старый дурак  отправился  на  прогулку?!  -
воскликнул Петр, и Саша подошел поближе, чтобы самому убедиться в этом.
     - Если только водяной не утащил его, - сказал Саша.
     - Уж не думаешь ли ты, что мы бы не услышали этого? - спросил Петр.
     - Он, разумеется, наверняка должен был произвести какой-никакой  шум,
- заметил Саша, переходя  на  другую  сторону  лодки,  выходящую  к  лесу,
близость которого сейчас очень раздражала Петра. - Мы просто проспали этот
момент. Я никогда не спал так, как в этот раз...
     - Не забывай, что мы устали,  -  сказал  Петр.  -  Мы  не  смогли  бы
услышать даже гром. - Теперь он двигался рядом с  Сашей  и  вглядывался  в
глубь леса, замечая  за  почти  сплошной  серой  стеной  мертвых  деревьев
зеленые вьющиеся стебли и листья. Этот неожиданный  всплеск  жизни  должен
был бы утешить его. Перед ними был густой, непроходимый лес, как раз такое
место, которое в своих задних мыслях наверняка держал  помешанный  старик,
чтобы отправиться туда, пешком, с тяжелой корзиной,  Бог  тому  свидетель,
где лежала эта чертова книга и все горшки, которые он только  захватил  из
дома.
     Еще одно новое заклинание? Интересно бы знать.
     - Старичок вероятно сбежал, чтобы в одиночестве исполнять свои песни,
- пробормотал Петр. - Всю прошлую ночь  он  провел  за  чтением  книги  и,
вероятно,  вычислил  что-то  необходимое  для  своих  действий   и   решил
отправиться раздобыть каких-нибудь корней или еще чего-то. Что  можно  еще
ожидать от него? Он вернется.

     Они позавтракали  прямо  на  носовой  части  палубы.  Саша  продолжал
надеяться, что учитель Ууламетс вернется. Ему было трудно  понять,  отчего
он так беспокоился о нем: ведь старик не был особенно добр к  кому-нибудь.
Но именно Ууламетс завел их сюда, и они больше ни от кого не могли ожидать
помощи, чтобы вернуться обратно в дом.
     Но Петр сказал, что  они  должны  посмотреть,  что  можно  сделать  с
парусом, а Саша,  поразмыслив  над  этим,  уверился  в  том,  что  им  еще
предстоит вновь отправиться вниз по реке.
     Поэтому они взяли шило, бечевку и начали  зашивать  рваную  парусину,
продергивая бечевку сквозь проделанные шилом  отверстия.  От  этой  работы
рука у Петра покраснела вокруг раны, но он клялся, что она  беспокоит  его
не больше, чем вчера.
     - Я сделаю тебе припарку, - сказал Саша.  Поскольку  у  них  не  было
другого выбора, как сидеть и ждать, то  это  был  хотя  бы  какой-то  шанс
помочь Петру. И тот не  отказался  от  этого  предложения.  Они  закончили
починку паруса к полудню. - Я не знаю, будет ли это  держаться,  -  сказал
Петр, и без всякого перехода первый раз заговорил о том,  что  Ууламетс  и
Ивешка могут не вернуться назад. - Но я думаю, что мы все-таки сможем и  в
этом случае вернуться домой, если будем стараться плыть по течению.  Лодка
должна справиться с этим. Просто это будет более долгий путь, может  быть,
чем под парусом, но меня это не беспокоит.
     - А меня тем более, - сказал Саша и взглянул в сторону леса.
     - Ты думаешь, что все-таки водяной утащил их? Это было в первый  раз,
когда Петр заговорил об этом, но это не означало, что каждый из них до сих
пор об этом не думал.
     - Я не уверен, что водяной расстанется с ней, - сказал Саша мрачно  и
похлопал Петра по локтю. - Пойдем, я заварю кое-что для твоей руки.

                                    17

     Петр ждал, пока Саша разведет в печке огонь и вскипятит свою  стряпню
из ромашки, горькой полыни, ивовой  коры  и  соли,  причем  Петр  возражал
против  последней  добавки  c  жесточайшим  упорством.  Но  Саша  настоял,
утверждая, что если уж водяной не любит соль, то она явно может  оказаться
полезной. Разумеется, рука сильно болела, но тепло снимало боль, и поэтому
Петр старался больше сидеть на солнце, подставляя себя солнечным лучам,  а
его рука при этом была завернута в горячую тряпку, которую он менял  время
от времени, пока помешивал угли в печке, и лелеял немилосердную мысль, что
водяной, в конце концов, мог устроить себе хорошую закуску из Ууламетса  и
из его книги, но при этом останавливал себя и  старался  подчеркнуть,  что
если он и желает зла, так особенно старику, но никак не  Ивешке,  хотя  не
видел причин для подобной преданности при этом.
     - Давай дадим ему еще время, пока солнце не осветит макушки  вон  тех
деревьев, - сказал он наконец, обращаясь к Саше и кивая головой в  сторону
дальнего берега. - После  этого  отчалим  и  посмотрим,  как  нам  удастся
развернуть эту лодку.
     - Может быть, он просто-напросто пытается вынудить нас разрушить  наш
собственный мир.
     А это уже была очень  неприятная  мысль.  Петр  бросил  настороженный
взгляд на ближайший к ним лес и огляделся по сторонам.
     - Мы уже ждем его все утро  и  почти  половину  дня.  Если  он  решил
исчезнуть, то, по крайней мере, должен  был  бы  приказать  нам  ждать,  с
обещанием повесить, если мы посмеем ослушаться.  Это  одно  дело.  Но  мне
кажется, что у него не было выбора. Я не знаю, почему  он  ушел,  и  я  не
знаю, что он при этом думал о своих делах, но, во-первых... - Петр отогнул
большой палец, - он упаковался,  и,  во-вторых...  -  Теперь  был  отогнут
указательный палец, - он собирался совершенно спокойно: взял  и  книгу,  и
свои принадлежности, и все прочее. Ведь случалось и раньше, что он уходил,
но он никогда при этом не брал с собой книгу. А это означает, первое,  что
он подумал о том, что она ему будет необходима, или, второе, он не  хотел,
чтобы она оставалась с нами, либо потому что он не собирался возвращаться,
или, теперь уже  третье,  Ивешка  достаточно  устала  от  своего  папы  и,
подхватив эту книгу, сбежала к своему возлюбленному...
     - Если бы она так поступила, то он должен был  бы  разбудить  нас,  -
сказал Саша. - Ведь это он притащил нас сюда...
     - Если бы он доверял нам, то тогда, может быть, и разбудил  бы.  Чего
он, на самом деле, не сделал. И теперь мы знаем, что он сбежал  вместе  со
своей дочерью. Ведь мы разговаривали с ней прошлой ночью, разве ты  забыл?
И в это время, черт возьми, он не  торопился  со  сборами,  или  мы  спали
крепче обычного, как он этого мог пожелать. Ведь если  ты  спал,  ты  ведь
ничего не можешь сказать о произошедшем. Так ведь?
     - Нет, - сказал Саша.
     - И что тогда? Разве мы чем-то обязаны ему? Ведь он был очень  опасен
для нашей жизни.
     - Он чрезмерно опасен, - сказал Саша, - и  он,  несомненно,  пожелал,
чтобы лодка оставалась в безопасности, и, может быть, чтобы она  причалила
именно к этому берегу. И если мы попытаемся сдвинуть ее с места...
     - Этого ты не можешь знать.
     - Я не могу знать, что он не сделал этого, но будь я на его месте, то
обязательно поступил бы именно так. Я должен был бы желать этого изо  всех
сил.
     - Но он мог бы сказать, что уходит, и то, что он заставил нас  уснуть
совсем не очевидно. Сделал ли он это? И то же самое касается лодки.
     - Я не уверен в этом.
     - А ты и не можешь быть всегда уверен! - сказал  Петр.  -  Иногда  ты
просто должен отважиться на поступок. Вот ты печешься об  Ууламетсе.  А  я
беспокоюсь гораздо больше о следующей ночи, которую нам предстоит провести
на этой реке. И если Ууламетс не смог пересилить желание своей дочери, или
водяного, или кого-то еще, я прошу прощенья,  Саша  Васильевич,  но  я  не
уверен, что тебе удастся сделать  это.  Итак,  что  мы  собираемся  делать
сегодня ночью?
     - Мы не будем в безопасности, если окажемся на середине реки. Ведь мы
уплыли так далеко от дома...
     - Пусть этот дом убирается к черному богу. Мы отправляемся в Киев.  И
забудь этого старика, он не нужен тебе.
     - Он нужен мне, - сказал Саша. - И если он не вернется, я  все  равно
отправлюсь туда.
     - Но зачем? Ведь ты освободился от него! И ты никогда не верил в  его
бредни. Это он хотел, чтобы ты поверил,  будто  не  сможешь  обойтись  без
него. Так поверь лучше мне, почему бы тебе не сделать этого?
     На что Саша ответил ему приглушенным голосом:
     - Петр, я ведь не уверен, так ли я все делаю. Я не уверен даже в том,
что я уже сделал. И мне становится страшно от этих мыслей...
     - Это все потому, что наслушался его болтовни. Забудь об этом!  Давай
выведем лодку на реку и оставим это место. И покончим на этом.
     Он уже привставал с места, когда Саша ухватил его за руку.
     - Нет! - сказал он. И внезапно Петр засомневался в своей  правоте,  и
так же  внезапно  вновь  уселся  на  палубу,  слегка  подрагивая.  А  Саша
продолжал: - Пожалуйста, подождем до завтрашнего утра. А завтра  утром  мы
отправимся.
     Петр с подозрением взглянул на него, чувствуя внутреннюю  досаду,  но
Саша был непреклонен. Он сжал челюсти  и  не  отворачиваясь  глядел  Петру
прямо в глаза, так прямо, как только мог.
     - Ты что, хочешь меня околдовать? - спросил Петр. -  Но  я  не  люблю
этого. Я должен забрать эту лодку и...
     Но неожиданно  он  почувствовал  огромное  нежелание  делать  это,  и
подумал о том, как временами Саша оказывался прав.
     - Прекрати, - сказал Петр.
     - Нет, - сказал Саша, - я не остановлюсь.
     Они оба были выведены из  себя  этой  размолвкой.  Петр,  между  тем,
подумал о том, что мог бы встать, обрубить веревки, удерживающие лодку,  и
отчалить...
     - Вот черт возьми, - сказал он и, подойдя к борту, обращенному в лес,
ухватился за поручни, чтобы доказать это на деле.
     Но не мог же он, на самом деле, сойти  с  ума.  А  всего  этого  было
вполне достаточно, чтобы свести с ума любого. Он смотрел в лес и  думал  о
том, что там было самое удобное  место,  где  можно  было  провести  ночь,
нежели на реке, и ведь он знал -  черт  побери!  -  откуда  у  него  такое
представление.
     Он стоял так некоторое время, склонив голову и сложив на груди  руки,
постоянно ощущая, как Саша желал ему не терять  душевного  равновесия.  Но
сам, тем не менее, продолжал злиться. Затем он повернулся  кругом,  словно
подгоняемый милосердием, исходящим от мальчика, и сказал:
     - Послушай, малый, это в конце концов невежливо.
     - Извини, - сказал Саша со всей искренностью.
     - Извиниться - это еще не  значит  исправить  положение!  Не  пытайся
перечить моим намерениям! Никогда не пытайся делать этого по  отношению  к
своим друзьям!
     - Но у меня нет выбора, - сказал Саша.
     - Почему? Потому что Ууламетс хочет удержать нас  здесь?  Или  потому
что этого хочет кто-то еще? А что если ты ошибаешься и это вовсе  не  твое
желание? Ты можешь хотя бы сказать это?
     - А если это как раз то самое, что гораздо  сильнее  меня,  -  сказал
Саша после минутной паузы, - тогда ты уже не будешь  спорить  относительно
того, что делать, если оно этого не хочет? Так?
     Саша проявил некоторые признаки рассудка. Петр  очень  надеялся,  что
это именно так. В противном случае окружающий мир давно бы разрушился.
     Сашиному  желанию  не   сходить   с   ума   было   чертовски   трудно
противостоять.
     Петр вернулся туда, где он только что сидел до этого, и хлопнул рукой
по стене палубной надстройки, будто она была во всем виновата.
     По крайней мере, у него появилось чувство, что  он  может  на  что-то
положиться.

     Саша подошел и сел рядом с ним, раскаиваясь, как  тут  же  представил
себе Петр: он отжал воду с перегревшейся тряпки и вновь обмотал его  руку,
продолжая глядеть на Петра.
     - Петр, пожалуйста.
     - Не пытайся даже заговорить со мной. - Петр решил  поскорее  сказать
это,  чтобы  не  дождаться  того  момента,  когда  почувствует  жалость  к
мальчику. Но он все же взглянул на  него,  и  увидел,  насколько  тот  был
потрясен, будто боль от собственной руки Петра прошла через него.
     По крайней мере, он воспринимал это как собственные чувства.
     - Завтра утром, - сказал  мальчик  дрожащим  голосом.  -  И  меня  не
беспокоит, каково будет твое внутреннее состояние, я только не хочу, чтобы
с нами что-то случилось.
     - А кто сможет остановить нас? - возразил ему Петр.  -  Разве  не  ты
как-то говорил, что колдуны  легче  всего  подвержены  воздействию?  Может
быть, ты просто ничего  лучшего  и  не  знаешь?  Такая  мысль  никогда  не
приходила к тебе?
     - Приходила, - сказал Саша. - И я вовсе не хочу, чтобы ты  злился  на
меня. Извини, что я не могу этому  помочь,  но  что  я  могу  поделать?  -
Казалось, что Саша исчерпал все свои мысли. Он склонил голову, обхватил ее
руками, погрузив пальцы в волосы. - Но не  торопись  покидать  это  место.
Будь терпелив. Не делай ничего, похожего на это...
     Тем временем, боль в руке заметно уменьшилась.  А  мальчик  продолжал
сидеть,  положив  голову  на  руки,  обдумывая  все,  что   он   мог   еще
использовать, чтобы облегчить страдания Петра, на что  тот  так  надеялся.
Тот же чувствовал, как его раздражение стихает, и все  еще  никак  не  мог
понять, сам он тому причиной или так Саша решил за него.
     Он резко привалился спиной к стенке палубной надстройки, сжал челюсти
и некоторое время  смотрел  на  Сашу.  Ему  казалось,  что  они  оба  были
безнадежно безумными, и тут же вспомнил о своих первых днях, проведенных в
его компании, будто эти мысли могли помочь ему обрести равновесие.
     Но что можно было вспомнить о том времени, если только... Если только
исключить попытку Саши атаковать водяного  для  спасения  Петра.  Тогда  у
мальчика был только горшочек с солью да обычная палка. Но почему-то именно
этого Петр никак не мог забыть.
     - Ты хочешь, чтобы я вспомнил это?
     - Что? - спросил Саша, бросая вверх растерянный взгляд.
     Он выглядел достаточно невинным. Но при этом, он  никоим  образом  не
сомневался, что может доверять Саше. Что пугало  его  при  этом,  так  это
степень той веры, которую  он  должен  был  допускать,  находясь  рядом  с
колдуном.
     - Позволь сказать тебе, - заметил Петр, - что я даже не  представляю,
сколь сильно Ууламетс мог воздействовать на нас. В том,  что  он  мог  это
сделать, я не сомневаюсь, и возможно, он проделал это так искусно, что  ни
один из нас не смог поймать его за руку, но все же я так не  думаю.  -  Он
намочил тряпку, а  затем  отжал  ее,  получив  таким  образом  возможность
наблюдать за сашиным бледным лицом. - Окажи мне  любезность.  Не  повторяй
таких вещей в очередной раз, это не подходящий способ обращаться с людьми.
     - Я никак не хотел этого делать... Я всего лишь не  хотел,  чтобы  ты
погиб!
     - Чудесно! Этого же не хотел и я. Тебе кажется,  что  лодка  так  или
иначе заколдована. Я же думаю, что здесь поблизости  есть  нечто,  которое
получило кое-что на завтрак, а теперь уже подходит время ужинать. И что ты
скажешь на это?
     - Я знаю, как можно остановить его.
     - Хорошо. Я очень рад этому. Так  почему  же  все-таки  мы  не  можем
отправиться в плаванье ночью?
     - Потому что оно может перевернуть лодку.
     -  Но  если  мы  воспользуемся  твоим  желанием,  наверное  этого  не
случиться.
     - Я не знаю его настоящей силы. - Саша прикусил губу и добавил:  -  Я
не уверен, что не оно порвало нам парус.
     - Значит, насчет чего-то ты, тем не менее,  уверен?  -  Теперь  пауза
затянулась: Саша медлил с ответом.
     - Нет. Я совсем не уверен. Но я  боюсь,  если  мы  отчалим  от  этого
берега, а здесь везде очень глубоко, то можем оказаться в воде, а я совсем
не умею плавать.
     - Я тоже не умею, - сказал Петр. - Но мы не можем  знать,  как  будет
завтрашним утром. Или мы собираемся  провести  здесь  весь  остаток  нашей
жизни?
     - Учитель Ууламетс должен вернуться.
     - Я, признаться, не ожидаю этой встречи, -  сказал  Петр.  На  другой
стороне реки солнце, тем временем,  опустилось  до  макушек  деревьев,  но
неожиданно он потерял всякую уверенность и охоту остаться один на  один  с
рекой глубокой ночью. - Завтра,  так  завтра...  А  ты  не  будешь  больше
пытаться действовать на меня своим колдовством, а?
     - Нет. - Саша очень выразительно  покачал  головой.  -  Нет,  клянусь
тебе, не буду.
     -  Видишь,  как  трудно  бывает  понять  что-нибудь,   когда   кто-то
проделывает это с тобой? Ведь в данном случае  ты  отвечаешь  за  то,  что
можешь заставить  меня  сделать  что-либо  обратное  тому,  что  я  делаю,
находясь в  здравом  рассудке.  Может  быть,  ты  заставишь  меня  сломать
собственную шею, кто знает? Я действительно оценю твой поступок,  если  ты
не будешь делать такого впредь.
     Саша выглядел по-настоящему выбитым из колеи.
     - А если ты не прав? Что, если я знаю, что ты ошибаешься?
     - А что, если ты ошибаешься насчет моих заблуждений? Уж лучше  бы  ты
был прав, не так ли? А еще лучше ты бы вообще не делал этого так часто, а?
     - Это так легко сделать, - сказал Саша, - и так трудно не...
     - Я хочу, чтобы у тебя был выбор, - сказал Петр, достаточно уверенный
в этот момент в сашиной откровенности, чтобы не  сомневаться  в  себе:  он
чувствовал жалость к мальчику, и, более того, он неожиданно  испугался  за
его рассудок столь же сильно, как и  за  свой  собственный.  Он  торопливо
обнял Сашу за шею. - Ты, возможно, и прав на  этот  раз.  Тебе  только  не
хватает сдержанности, ты должен следить за собой.
     - Извини. - Саша прикрыл глаза и склонил голову. - Я просто боюсь.
     - Время приниматься за работу, - сказал Петр и вновь опустил тряпку в
котелок и занялся своей рукой, чтобы дать  мальчику  время  вытереть  свое
лицо.  -  Ты   надеешься,   что   сможешь   не   подпустить   сюда   этого
"кто-он-там-такой-на-самом-деле" сегодняшней ночью? Но ведь этого не  смог
сделать даже Ууламетс.
     - Мы не знаем этого.
     - Дедушка очень способный колдун, на мой взгляд. Но на этот раз он не
приложил должного  старания,  по-моему.  Так  что  же  должны  делать  мы?
Рассыпать соль, зажечь огонь и надеяться?
     - Не надо шутить, Петр. Сейчас не до смеха.
     - Нет, это время действительно не для  этого.  -  Он  обмотал  тряпку
вокруг руки и пальцами отжал лишнюю воду, которая с шипением  закапала  на
горячую печку. - Но я не говорю, что выводить лодку ночью на середину реки
гораздо лучше, чем это твое решение, уверяю тебя.
     - Вот что ты должен  понять...  -  сказал  Саша.  -  Петр,  я  честно
признаюсь, что не знаю, что делать. И я не могу поклясться тебе в том, что
это моя идея... Я только лишь имею такие ощущения... Меня не оставляет это
ужасное чувство, что мы не должны уводить ее домой...
     - Домой, -  усмехнулся  Петр  и  тут  же,  заметив,  как  расстроился
мальчик, покачал головой. - Я могу позволить тебе так думать. У  меня  нет
особой любви к этому старику, но я, на самом деле, понимаю...  -  Петр  на
мгновенье замолчал, думая про  себя  о  том,  что  не  может  воспринимать
сумасшедшего старика всерьез, а потом продолжил: - ...что он  еще  не  так
плох, как мог быть. - И  вновь  подумал  про  себя,  что  уж  Ууламетс-то,
разумеется мог сделать то,  что  пытался  сделать  Саша.  -  Я  могу  даже
простить его.
     Бог мой, подумал  он...  Что  же  это  я  собираюсь  сделать  с  этим
мальчиком?
     Что  если  он  не  так  добросердечен,  каким  кажется,  и   не   так
благоразумен, как это можно видеть?
     - Если ты хочешь вернуться в этот дом на некоторое время, -  спокойно
сказал Петр, - прежде чем отправиться в Киев, то мы  сможем  сделать  это.
Ведь старик может  появиться  совершенно  неожиданно.  Он,  вероятно,  уже
посылает желания очутиться дома тем  или  иным  способом  или  попасть  на
лодку. А сейчас мы поужинаем и на всякий случай рассыплем по  всей  палубе
соль. Вероятно, мы должны были бы проделать все это и прошлой ночью. После
чего мы можем лечь спать, а утром отчалим и поплывем по реке.
     - Мы слишком сильно задели за дно, когда причаливали.  Я  думаю,  что
эта отмель достаточно длинная...
     - Мы поставим парус, только для  того  чтобы  тронуться  с  места.  Я
надеюсь, что он должен чуть-чуть оттащить нас от  берега,  а  может  быть,
даже и слегка развернуть.
     Теперь Саша глядел немного веселее.
     - Лучше пожелай, чтобы завтра с  утра  был  хороший  ветер,  если  ты
хочешь, на самом деле, что-нибудь сделать.
     - Я попытаюсь, - сказал Саша и потер лицо руками. - Но  ты  правильно
заметил насчет соли. Старик оставил нам большую ее часть. Может  быть,  он
даже думал об этом.
     - Очень заботливо с его стороны, - заметил Петр.

     Они приготовили роскошный ужин все на той же маленькой печке.  У  них
была зажаренная прямо на колоснике свежая только что выловленная  из  реки
рыба: Саша сообразил захватить из дома крючки. Когда они закончили  уборку
палубы и вытряхнули за борт  золу  и  угли,  небо  над  рекой  потускнело,
окрашиваясь в последние цвета, и кое-где уже начали проглядывать звезды.
     Тем временем, Саша рассыпал поперек палубы соль  и  серу,  от  одного
борта до другого, а Петр при этом воздержался от своих обычных  замечаний,
глядя как Саша пытался произнести какие-то заклинания  и  окуривал  палубу
дымом: мальчик мог обидеться на это. Но, положа руку на сердце, если  соль
срабатывала, то он не видел причин, чтобы как-то ограничивать весь ритуал,
когда-то проделанный Ууламетсом: бессмысленное  бормотанье,  пение  и  все
остальное, что казалось ему одинаковым и бесполезным.
     А Саша уже взял чашку с водкой и накапал  на  палубе  круг,  Петр  же
наблюдал за этим, уперев руки в бока и выражая определенное любопытство.
     - Теперь никакой ветер не найдет здесь и щели, - сказал  Саша,  -  и,
кроме того, я не думаю, что вода была бы таким хорошим средством.
     После этого он посыпал влажный от водки  круг  все  той  же  солью  и
серой, так что он превратился в застывшую корку.
     Ловкий малый, подумал Петр.
     - Как колдун, - произнес он вслух, - ты сделал неплохую работу.
     - Надеюсь, - сказал Саша. - Ведь у тебя  еще  осталась  та  маленькая
щепотка, которую я давал тебе.
     Петр похлопал себя по карману.
     - Точно.
     Саша посмотрел на него так, словно решал, не смеется ли он,  отряхнул
руки и поставил чашку с остатками соли и  серы  внутрь  очерченного  таким
образом круга. Затем протянул Петру чашку с водкой.
     - С ней ничего страшного не произошло, -  сказал  он.  -  Там  просто
остатки.
     Петр усмехнулся, взял чашку и не спеша выпил оставшуюся в ней водку.
     Затем он налил вторую, полную, но посчитал ее последней, так  как  он
не имел никакого желания спать в эту ночь слишком крепко. Они улеглись  на
палубе, глядя на звезды и  прислушиваясь  к  окружающему,  обсуждая  между
собой планы на завтра, как они отчалят от берега и как,  в  этом  не  было
никакого сомнения, доберутся до дома еще засветло, или же  заблудятся,  об
этом они тоже не забывали, и о том, как они могут зазимовать здесь, и  как
можно было бы улучшить сад и огород, и что они могли бы сделать с банькой,
как, например, починить на ней крышу.
     Он не имел никакого представления ни о садовничестве, ни о плотницких
работах. Это все знал только Саша. Саша был  очень  счастлив,  без  умолку
рассказывая ему о репе, горохе и о починке крыши, и если это отвлекало его
от тяжелых мыслей, то Петр был готов сколько угодно слушать его.
     Только где-то в самой середине сашиных планов  относительно  весенней
посадки  у  Петра  стали  закрываться  глаза,  и   он   начал   постепенно
проваливаться в сон, что, вообще говоря, не входило в  его  намерения.  Он
сказал:
     - Кажется, я готов. Давай, немного поспи, иначе не обещаю, что  смогу
долго бодрствовать под твои рассказы.
     - Зато я могу не уснуть, - сказал Саша.
     - Я уверен в этом, но про себя этого сказать не могу. - Он  не  хотел
говорить ему, что у него была  практика  долгого  бодрствования.  Он  лишь
поднялся,  положил  меч  поближе  к  себе  и  уперся  локтем   в   колени,
приготовившись к долгой ночи.
     Саша продолжал что-то говорить еще и о баньке.
     - Тише, - сказал ему Петр, - иначе я усну,  если  ты  не  перестанешь
болтать.
     Саша затих. Тишина окружала их, только плескалась вода,  поскрипывали
ветки да какое-то одинокое хриплое щебетанье раздавалось в кустах.  Вот  и
все, что нарушало покой этой теплой ночи.  В  конце  концов  и  этот  звук
исчез. Теперь он прислушивался только к реке, наслаждаясь отдыхом, и после
нескольких часов, когда холодный утренний ветерок начал поднимать зыбь  на
поверхности реки, он раздумывал о нем  некоторое  время,  затем  откупорил
кувшин и налил из  него  четверть  чашки,  только  лишь  для  того,  чтобы
разогреть кровь.
     Исключительно только для этого.
     Но он заметил, что начинает клевать носом, когда разделался с чашкой.
Он слегка выпрямился, разогнул руки и спину, чтобы изменил  положение.  Он
подумал о том, что должен пройтись по палубе  и,  возможно,  за  пределами
обозначенного  колдовского  круга,  потому  что  кругом  стояла  тишина  и
центральная часть палубы не вызывала никакого беспокойства.
     Он поднялся как можно осторожней,  потому  что  чувствовал,  как  сон
неотвратимо надвигается на него, и тут же пришел к заключению,  что  водка
была не самым лучшим решением.  Он  повернулся  к  ветру,  чтобы  освежить
голову и взбодриться, сделал несколько шагов по центральной части палубы и
повернулся, неожиданно заметив краем глаза какое-то движение.
     Он увидел Ивешку, приблизившуюся к поручням. Она была мокрая с ног до
головы, вода стекала с ее рукавов, когда она обернулась и протянула к нему
свои руки.
     - Саша! - пронзительно закричал Петр, словно его охватила неожиданная
летаргия, и будто надеясь, что  Саша,  в  отличие  от  него,  находится  в
здравом уме и рассудке, хотя и спящий...
     Оказалось, что вся соль, которую еще не снесло ветром  с  палубы,  не
создавала сколь-нибудь заметного  препятствия  для  нее.  Ивешка  медленно
приблизилась к нему, опустила руки на его плечи и заглянула в  его  глаза,
как бы продолжая вести с ним молчаливый разговор, в то время  как  он  был
поражен происходящим настолько, что не мог пошевелиться. Весь ее облик был
столь мягким и столь  задумчивым,  что  в  нем  не  оставалось  места  для
какой-либо угрозы. Ее темные глаза резко  выделялись  на  абсолютно  белом
лице, и при этом казалось что в самой глубине глаз движутся какие-то тени,
хотя это могло быть отражение течения  воды  или  всего-навсего  отражение
канатов или поручней,  промелькнувшие  в  тот  самый  момент,  когда  она,
продолжая удерживать его руками за  плечи,  со  страстью  поцеловала  его,
прикоснувшись к нему губами, несущими холодок речной воды.
     Казалось, что это длилось целую вечность. Он чувствовал, как  у  него
кружится голова, и не проходило охватившее его изумление. Он  пытался  еще
раз вспомнить ее, но все, что он чувствовал, было лишь  глубокое  ощущение
опасности, смешанное с такой нежностью, от  которой  нельзя  было  ожидать
какого-либо вреда. Это ощущение не покидало его все время, пока он был без
движений...
     Затем он начал медленно погружаться в сон, где что-то опасное и  злое
двигалось теперь уже вокруг них двоих, но реальной опасности не возникало,
во всяком случае все то время, пока она присутствовала в этом сне, пока он
смотрел в ее глаза...
     Но вскоре она исчезла. И тогда он неожиданно провалился в один из тех
обдающих потом и давящих  на  сердце  снов,  в  которых,  как  обычно,  он
разыскивал собственного отца. Он знал,  что  кто-то  собирался  рассказать
ему, что его отец был убит, но это произошло так давно, что он за давность
лет  смирился  с  этим.  Но  теперь  он  отыскивал,  на  самом  деле,   не
собственного отца, хотя никогда точно не знал, кого или что именно  искал.
Скорее всего, это были поиски самого себя, которые превращались  в  ночной
кошмар, в собственное осуждение за то, что он не может найти то, что ищет,
и не было конца проклятьям в собственный адрес...

                                    18

     Саша открыл  глаза,  почувствовав  неожиданную  тревогу.  Палуба  уже
купалась в лучах утренней зари,  прямо  рядом  с  ним  лежало  одеяло  под
которым спал Петр, но...
     - Петр! - Он вскочил с предчувствием того, что  уже  случилось  здесь
днем раньше, испугавшись, что Петр, как и остальные,  исчез  с  лодки,  и,
возможно, его уже и не было в живых...
     Но оказалось, Петр лежал почти у внешней стороны соляного круга, одна
нога его была подвернута, а  руки  находились  в  неестественных  для  сна
положениях.
     Саша в два прыжка очутился рядом с ним. Он подложил  ему  под  голову
руку, испугавшись его смертельной  бледности  и  полной  бесчувственности.
Петр дышал, но был холоден  как  лед  и  мокрый  с  ног  до  головы.  Саша
осторожно опустил его и побежал назад, за одеялами и  кувшином  с  водкой,
затем завернул его в одеяла и начал трясти изо всех сил.
     Наконец Петр чуть  приоткрыл  глаза,  которые  все  еще  бессмысленно
блуждали, но уже начинали чуть вздрагивать от пробуждающегося сознания.
     - С тобой все хорошо? - спросил Саша. Петр пробормотал  что-то,  явно
смущенный своим состоянием, стараясь изменить свое неудобное  положение  и
встать. В итоге ему удалось лишь сесть,  но  его  взгляд  был  по-прежнему
бессмысленным, и в нем чувствовался испуг.
     - Что случилось? - спросил Саша, придерживая его за плечо. - Петр?
     Петр провел растопыренными пальцами  по  волосам  и  уперся  рукой  в
колени.
     - Боже мой, - пробормотал он. - Она...
     - Кто "она"? - У Саши было смертельное предчувствие, что имел в  виду
Петр под этим самым "она". Он еще сильнее  начал  трясти  его,  чтобы  тот
освободился от сна. - Ивешка? Петр, это была Ивешка?
     Петр кивнул, стараясь положить голову на руку, и остался в этой позе,
как если бы сидеть и дышать было все, на что  он  был  способен  в  данный
момент.
     Саша подобрал одеяла и набросил  их  ему  на  плечи.  Он  не  решался
оставить Петра ни на минуту, учитывая, что по одну сторону от них был лес,
а по другую вода, которые являлись источниками самой настоящей  опасности,
но он тем не менее быстро сбегал в кладовку и вернулся назад  с  печкой  в
руках. Затем появились дрова, таган, а  вскоре  и  занялся  огонь,  вполне
достаточный, чтобы хоть  как-то  обогреть  Петра  и  получить  хоть  чашку
горячего чая. Тем временем, он дал Петру глоток водки, но руки, до которых
он дотронулся при этом, оставались по-прежнему ледяными.
     - И что же она сделала? - спросил Саша, стараясь  не  пролить  чашку,
которую он едва ли не вливал Петру в рот.
     Петр сделал глоток, покачал головой и протянул чашку назад,  стараясь
удерживать сползающие одеяла. Неожиданно его бросило в дрожь, он  согнулся
чуть ли не вдвое, и было ясно, что сейчас он  не  имеет  никакого  желания
говорить о произошедшем.
     - А где же учитель Ууламетс? - продолжал  настаивать  Саша.  -  Петр,
упаси Господь, если с ним случилась беда! Скажи мне! Скажи мне все, что ты
знаешь! Она сказала, где он?
     - Я не знаю, - сказал Петр, лязгая зубами. - Я не знаю. Она  потеряла
его...
     - Она сказала это? - Петр лишь затряс головой и опустил ее  на  руку.
Саша вздул огонь посильнее, насколько позволяла печь и как могла выдержать
палуба. Сейчас все его внимание было  направлено  на  то,  чтобы  отогреть
Петра, и он суетился так,  что  вскоре  сам  почувствовал  головокружение,
когда в очередной раз бегал в кладовку за медом, чтобы присоединить его  к
чашке горячего чая, который только что заварил для него.
     Петр пил очень медленно, стараясь отогреть о чашку руки, и Саше  даже
казалось, что из того, что он сделал, именно  это  помогало  Петру  больше
всего.
     - Извини меня, - сказал Петр, когда выпил чай почти наполовину.  -  Я
так и не знаю, почему мы остались живы этим  утром.  -  Он  потрогал  свой
затылок  и  скорчил  гримасу.  -  Вот  напасть  на  мою   голову,   нельзя
дотронуться. Я, должно быть, шел...
     - Она была одна?
     - Думаю, что да. Но не помню точно. Просто не могу вспомнить. Извини,
от меня было очень мало проку.
     - Это не твоя ошибка, Петр. А она сказала что-нибудь?
     - Она вновь была в виде призрака. - Петр выглядел так,  будто  только
что понял, что совсем не он произнес эти слова. - Она  больше  не  пугала,
она не чувствовала... гнева, она была очень обеспокоена.  Она  была  не  в
себе. Боже мой, я не знаю... это было похоже на то как  уже  было  раньше:
она хотела вернуться и не могла. Я не могу сказать почему, и не смотри  на
меня такими глазами!
     Саша покачал головой. Он понимал, что для  Петра  было  очень  трудно
вести разговор о понятиях,  затрагивающих  область  чувства.  Петр  всегда
хотел потрогать все руками, прежде чем поверить во что-то.
     - Я ничего не делаю, - сказал Саша. - Тебе  надо  было  бы  разбудить
меня.
     - У меня было желание разбудить тебя. Боже мой, я так и не знаю,  что
же происходит...
     Саша подхватил Петра за руку и крепко держал ее, чтобы  тот  вспомнил
хоть что-нибудь, потому что Петр, попав в беду, тем не менее отдавал  себе
полный отчет о происходящем, и, разумеется, хотя бы  частично  должен  был
знать, что именно произошло с ним, в чем и заключалась самая ужасная часть
происходящего.
     - Послушай, - сказал Саша, как можно более серьезно  и  твердо.  -  Я
сейчас приготовлю тебе еще чаю, а ты отдыхай. Может  быть,  тем  временем,
объявится Ууламетс. - Но он  всем  сердцем  чувствовал,  что  Ууламетс  не
придет, что они остались теперь одни в этой лодке,  а  ветер,  такой,  как
поднялся сегодня утром, будет все время прибивать лодку к берегу, не давая
никакой надежды отчалить, прямо в противовес всем его  желаниям,  но  если
ветер даже и переменится, то он очень сомневался, что ему удастся провести
лодку по реке, потому что что-то гораздо более сильное,  если  говорить  о
колдовстве, чем водяной, имело совершенно другие намерения.

     На завтрак у них была  рыба,  которую  Петр  помогал  ловить,  но  он
мгновенно потерял аппетит, когда они почистили и приготовили ее.
     - Запах, - объяснил он. - Она пахнет речной водой.
     И несколько раз в течение утра, когда Саша наблюдал  за  Петром,  тот
внимательно вглядывался в лес, просто  смотрел  туда,  пропадая  где-то  в
собственных мыслях, а возможно и где-то еще.
     Ветер, начавшийся с раннего утра, устойчиво дул  с  запада,  и  лодка
постоянно поднималась на волне и терлась о свисающие с берега ветки.  Саша
взглянул на оставшиеся припасы и не мог приложить ума,  как  сделать  так,
чтобы они перестали таять. У них, в  основном,  оставалась  репа,  рыба  и
мука.
     Он сделал оладьи. Петр согласился съесть их и выпить чаю  с  медом  и
сушеными ягодами.
     И вновь, когда Саша чистил печку и выбрасывал золу,  он  оглянулся  и
увидел, что Петр стоит у поручней и не отрываясь  смотрит  на  деревья.  А
когда он заметил, что тому лучше перейти  поближе  к  середине  лодки,  то
услышал в ответ:
     - Я не думаю, что мы покинем этот берег. - И  в  голосе  его  звучала
безнадежность.
     - Ветер еще переменится, -  сказал  Саша,  чувствуя  неуверенность  и
теряя внутреннее равновесие от того, что  Петр  только  что  повторил  его
собственные мысли. Петр ухватился за одну из веревок, растягивающих мачту,
и слегка передернул плечами.
     - Я так не думаю, - сказал он, поднося тыльную сторону правой руки ко
рту и продолжая смотреть в сторону леса. - Саша, я постоянно чувствую, что
меня пытаются удержать.
     - Она вырвалась?
     - Думаю, что да. Может быть, она нашла новое дерево.
     - Ты думаешь, что она могла убить Ууламетса? - Петр  некоторое  время
молчал, а затем покачал головой. - Твоя рука  все  еще  болит?  -  спросил
Саша.
     И вновь возникла пауза, словно вопрос был помехой его  мыслям.  Затем
Петр тряхнул головой, делая отчаянную попытку  отвести  глаза  от  леса  и
взглянуть на мальчика.
     - Я не боюсь идти  туда,  -  сказал  вдруг  Петр  холодным,  но  чуть
смущенным тоном. - Но я думаю, что это довольно глупо.  Это  место  пугает
меня, вернее эта лодка. А там... Он вновь взглянул  на  лес,  до  которого
было рукой подать. - Там тоже небезопасно, но мне кажется, что там у  меня
не будет таких ощущений страха, как здесь.
     Петр явно просил совета. Саша не знал наверняка, но чувствовал, что в
их попытке уйти отсюда была скрыта опасность, даже если бы  и  переменился
ветер.
     Но Петр, казалось, был  чем-то  связан  с  Ивешкой,  и  она  каким-то
образом влияла на него, не так как она могла это делать, будучи  русалкой,
а возможно, что ее сила в этом случае была явно ослаблена. А возможно, что
и наоборот, ей пришлось использовать всю свою силу, чтобы не  утащить  его
на дно, как это делают русалки. Но так или иначе, он не был свободен от ее
воздействия даже когда ее не было рядом.
     Более того, казалось, что  Петр  очень  спокойно  относился  к  своим
предчувствиям: его предосторожности были вполне убедительны. Его рассказ о
встрече с ней доказывал страдание и беду, в которой она была. Была  весьма
правдоподобная возможность, что Ивешка скрылась от  своего  отца  и  могла
прибежать к ним, чтобы поговорить с Петром точно так же, как она  пыталась
сделать это раньше...
     Вот с какой только целью?
     - Ты считаешь, что мы должны отправиться туда? - спросил он Петра.  -
Войти в этот мрачный лес? И это не пугает тебя?
     Петр лизнул рану на руке и через мгновенье покачал головой.
     - Не так сильно, как перспектива оставаться здесь, где мы сейчас. Вот
и все, что я думаю.  Я  не  настаиваю,  потому  что  не  убежден  в  своих
намерениях.
     - Я думаю... - начал Саша, после того  как  глубоко  вздохнул,  чтобы
дважды все обдумать, - я думаю, что  все  произошло  не  без  причины:  не
просто так порвался парус, не  просто  так  нас  прибило  именно  к  этому
месту... А ты можешь теперь разговаривать с ней? Ты  можешь  сделать  так,
чтобы она пришла сейчас прямо сюда?
     Петр сделал задумчивый вид, ухватился  за  веревку  обеими  руками  и
долго-долго смотрел в лес.  Наконец  он  вышел  из  оцепенения  и  покачал
головой.
     - Это лишь кажущееся ощущение, но оно еще хуже.

     И вот они ступили на берег. Свисающие ветки и торчащие из земли корни
служили им своеобразным мостом и лестницей,  ведущими  к  крутому  берегу,
напоминая о том, что возможно  Ивешка  и  Ууламетс  именно  таким  образом
покинули лодку, по крайней  мере  так  мог  предположить  Петр,  если  они
покидали ее по своей собственной воле.
     Последний страх покинул его, как только  Петр  сделал  первый  шаг  с
палубы. Но как только он повернул назад, чтобы помочь Саше подняться вверх
со всем своим багажом, то в нем немедленно  поселилось  новое,  еще  более
беспокойное опасение: он подумал, что Саша мог послушаться не потому,  что
Петр был прав, а всего-навсего потому, что Петр был старше,  вооружен,  и,
несомненно, имел опыт в таких вещах,  которые  для  мальчика  были  еще  в
новинку.
     Возможно,  продолжал  раздумывать  он,  что  все  эти   предчувствия,
касающиеся лодки, не представляли ровным счетом ничего, кроме страха перед
водой и ощущения близости подводной берлоги водяного... а возможно, что он
нарушил какое-то очень тонкое равновесие внутри мальчика, чего он  никогда
не должен был бы делать.
     И тогда он сказал, как бы забирая свои слова обратно:
     - Но я все-таки не уверен в  этом.  Не  знаю,  прав  ли  я.  А  вдруг
действительно, то, что утащило Ууламетса, на самом деле, еще сильнее?
     Саша поправил веревки на узле с одеялами и корзиной, висящими у  него
за плечами.
     - Тогда я думаю, что нам лучше отыскать это, - сказал он. -  Помнишь,
что ты сказал по поводу меча и колдовства? Если нечто не отстанет от  нас,
то мы должны подобраться к нему как можно ближе и сделать все, что в наших
силах? И чем дольше мы будем ждать...
     - Мне помнится, что я говорил что-что о дураках и  о  мечах,  -  чуть
слышно сказал Петр и бросил настороженный взгляд на лодку, раздумывая  над
тем, что возможно, он приносит  их  обоих  в  жертву  роковой  и  дурацкой
ошибке. - А что если "что-бы-это-ни-было" хочет, чтобы мы  сделали  именно
это? Ты не задумывался над этим?
     - Да, - с некоторой важностью произнес Саша. - Я думал над  этим.  Но
как еще мы сможем решить эту загадку?
     - Бог мой, - тихо пробормотал Петр. Но упорно шел вперед мимо  кустов
вдоль кромки  осыпающегося  берега.  Однако  они  стали  чувствовать  себя
гораздо лучше, когда покинули лодку. Намного лучше, особенно  после  того,
как Петр миновал первые заросли кустов и оказался  среди  деревьев,  будто
один шаг перенес его из конца зимы сразу в весну. Он  осторожно  вздохнул,
огляделся вокруг, как сделал и Саша, посмотрел на  зеленеющий  под  ногами
мох, на свисающие с веток бледные листья. Ничего подобного он  никогда  не
видел в маленьких садах Воджвода, и, разумеется, не мог видеть  в  мертвом
лесу по ту сторону реки.
     - Куда теперь? - спросил его Саша. Он хотел сказать, что не знает, но
когда задумался над этим, то вместо ответа поднял руку и указал на  первое
же приглянувшееся ему пространство между деревьями, которое  на  вид  лишь
немного отличалось от окружающего их  лесного  однообразия,  но  почему-то
отчетливо запало ему в голову...
     Представить только, дурак отправился следом за мертвой девушкой!  Все
его друзья, когда узнали бы это, только покачали бы головой и сказали, что
Петр тронулся рассудком.
     И это было бы, по всей видимости, верно, подумал он, хотя  никому  из
них не могла бы прийти в голову мысль, что она была призраком. А вот  Саша
Мисаров воспринимал этот факт как должное: он  просто  забросил  за  спину
скатанные одеяла, подхватил корзинку,  где  у  него  лежало,  как  он  сам
говорил, самое необходимое, и отправился вслед за ним...
     Саша тащил с собой горшки с солью, сушеные травы,  крючки  для  ловли
рыбы, котелок, чтобы готовить еду, и прочие подобные предметы, в то  время
корзина, которую нес Петр, была наполнена  припасами  и  перевязками,  про
которые они не забыли при сборах: Саша потому, что он никогда не забывал о
таких вещах, а Петр потому, что имел мрачные мысли на тот счет, что одному
из них они могут очень пригодиться. Не говоря уже о том, что  там  же  был
кувшин с водкой, взять который они оба согласились с важным видом.
     Какая-то птица вспорхнула с ветки, ругаясь на них. Кусты были усыпаны
белыми цветами. Здесь даже окружавшие их звуки были другие: это был ровный
шелест ветра среди листьев и живых веток.
     - Действительно, это место более живое  и  веселое,  -  сказал  Петр,
разглядывая по дороге освещенные солнцем папоротники и ветки.  Через  этот
лес идти было легко: деревья были  стройные  и  высокие,  а  земля  плавно
поднималась  и  опускалась,  и  редко  где  встречались  старые,  с  густо
переплетенными и низко опущенными ветками деревья. Труднее всего было идти
через папоротники, когда старые и большие все еще оставались под  молодыми
побегами и ноги путались в них, так как никакой тропинки здесь  никто  еще
не проложил. Но все равно они шли очень быстро. - Здесь гораздо лучше, чем
в лесу около дома, - сказал он, обернувшись назад в  строну  Саши,  и  уже
собирался добавить, что, кроме  того,  у  него  нет  никаких  предчувствий
относительно этого места.
     Но в этот  момент  холодные  пальцы  коснулись  его  шеи.  Он  быстро
повернулся на  месте  и  почувствовал,  как  легкое  дуновенье  леденящего
воздуха коснулось его лица.
     - Петр? - Он услышал голос Саши, в котором звучала растерянность.  Но
в тот же момент его внимание вновь было отвлечено каким-то  неожиданным  и
постоянным присутствием, наполненным страхом,  который  он  не  смог  даже
сразу понять. Это только  внешне  казалось,  что  это  прикосновение  было
слабым и замирающим, и кончилось, как только он  повернул  голову  в  этом
направлении.
     - Оно здесь, - сказал он. - Держись ближе ко мне... - Теперь  у  него
уже не оставалось сомнений, в  каком  направлении  следовало  идти.  И  он
двинулся вперед как  можно  быстрее  по  неровной  земле,  избегая  густых
зарослей и поднимаясь по отрогу холма. Он слышал, как Саша все  время  шел
сзади, и надеялся, что тот не отстанет, когда с трудом  пробирался  сквозь
ветки, покрытые листьями, раздвигая их руками. Он старался идти как  можно
прямее,   чтобы   выдерживать   направление,   пренебрегая    возникающими
препятствиями.
     -  Петр!  -  услышал  он,  и  подождал  момент  или  два,  как  вновь
почувствовал леденящий холод  и  легкое  прикосновение  холодных  пальцев,
почувствовал неприятный запах речных водорослей.
     - Петр! - вновь раздалось сзади него, но теперь  совсем  близко.  Это
означало, что с Сашей было все в порядке. Они оба были пока  невредимы.  И
он продолжал идти, все меньше и меньше думая о том, что сзади  них  вообще
что-то  могло  быть,  и  только  чувствовал  совершенно   отчетливо,   что
безопасность была впереди...
     И вот  Петр  Кочевиков,  который  только  совсем  недавно  поверил  в
призраков, в водяного и тому подобные вещи, нашел себя прокладывающим путь
наверх в слепом ужасе от того, что может ожидать их, и в слепо веря в  то,
что вело их вперед...
     При этом он абсолютно точно осознавал, что ситуация может быть  прямо
противоположной той, которую он представлял в своих ощущениях...
     Саша частенько повторял в таких случаях, что это  давало  знать  себя
его сердце...
     Сзади он слышал теперь  раскаты  грома  и  треск,  которые  сотрясали
тишину леса,  чувствовал,  как  нарастает  ощущение  холода  в  окружающем
воздухе и темнеет небо. Теперь Саша догнал его и ухватился за него  рукой,
предлагая остановиться, потому что собирался дождь...
     Но он сбросил его руку, как бы выражая свое несогласие.
     Нет. Пока нет. Это она  сказала  нет.  И  его  ощущение  безопасности
оставалось постоянным.
     - Все в порядке, - сказал он Саше, даже не взглянув  ни  на  что,  из
окружавшего их и не попытавшись разглядеть хоть какие-нибудь детали: ни на
Сашу, ни на лес, который со всех сторон подступал к ним. - Это Ивешка. Она
все еще впереди нас и все время идет вперед...
     - Она еще вернется, - сказал Саша.
     - Я не уверен, что  она  сможет,  -  ответил  Петр  и  пошел  вперед,
навстречу белому туману, опускавшемуся сквозь ветки...
     Теперь они прошли папоротники и шли по рыхлым листьям, поблескивавшим
под дождем  словно  гладкий  ковер.  Идти  было  легко,  если  не  считать
попадавшиеся кусты боярышника и  терна.  Он  шел,  следуя  обрывкам  своих
представлений о том, куда он должен дойти, несмотря на боль в  боку  и  на
каждом  шагу  подкашивающиеся  ноги,  замедляя  шаг,   если   присутствие,
служившее ему проводником, начинало ослабевать, переводил  дыханье  и  шел
снова, как только оно становилось сильнее, пока наконец  не  поскользнулся
на голом склоне, потерял равновесие и  съехал  по  склону  прямо  в  поток
дождевой воды.
     Он едва не задохнулся, падая в жидкую грязь и еще не  осознав  этого,
оказался по колено в воде. Но когда ему удалось подняться, он смог увидеть
ее отражение в волнистой водяной  поверхности,  словно  она  стояла  сзади
него.
     Он резко повернулся, чтобы взглянуть, ухватился за меч... и не увидел
ничего, кроме  мокрых  листьев  и  окружавшего  его  леса...  и  буквально
обезумевшего Саши Мисарова, который чуть в стороне от него  поднимался  по
скользкому гребню, направляясь к нему.
     Вот дурак, ругал он себя. Он не мог сдержать бьющегося сердца,  и  не
хотел обернуться назад в  сторону  той  лужи,  потому  что  он  чувствовал
затылком холод и был уверен, что ее отражение все еще там.
     - Петр! - услышал он как Саша звал его. И тут же  увидел  ее,  вместо
следов воды на мокрых листьях, отражение за отражением сменяли друг друга,
повторяя то весь ее облик, то лишь часть его, размножаясь в каждой  мелкой
лужице и в каждой капле воды вокруг него. - Боже мой, - еле выдохнул он, и
медленно, словно нехотя и сопротивляясь чему-то, обернулся назад.

     Петр сидел, уставившись в поверхность воды, когда наконец у  подножья
склона появился весь промокший и задыхающийся Саша. А Петр  продолжал  все
так же сидеть, вглядываясь в воду, словно там было  что-то  гораздо  более
важное, нежели тот факт, что едва не заблудился в  лесу,  или  не  потерял
его, что, возможно, было более важным.
     Определенно Петр был не в своем уме: весь в царапинах  от  веток,  до
костей промокший, весь в мокрых  старых  листьях,  вымазанный  по  пояс  в
грязи.
     - Петр? - позвал его Саша.
     Тот, не поворачиваясь в его сторону, лишь спросил:
     - Ты видишь ее?
     - Нет, - сказал Саша, безнадежно сожалея, что они оставили  лодку.  У
него дрожали и руки и ноги после того, как ему  без  отдыха  пришлось  так
долго следовать за Петром. Ему ничего не хотелось сейчас так  сильно,  как
вернуться на лодку и запереть Петра в кладовке, если только это  позволило
бы уберечь его от домогательств русалки.
     - Она ведет себя так же, как и раньше, - пробормотал Петр, - не  так,
как дома...
     - Что ты имеешь в виду  под  этим  "не  так  как  дома"?  -  Холодное
сомненье не покидало его, хотя  он  и  старался  вспомнить,  как  Ууламетс
всегда мог устранить его, Ууламетс, который всегда был так уверен и всегда
настаивал на своем...
     Саша почувствовал желание тронуть его, и оно было очень  сильным:  он
чувствовал, что все,  что  бы  только  Петр  ни  видел  там,  все  это  не
представляло угрозы для них и лишь вселяло ужас в это место...
     - Ну, хватит! - сказал он и, сломав ветку, ударил ей  по  поверхности
воды, поднимая рябь и брызги. - Петр!
     Тот уронил лицо на руки, глубоко вздохнул и даже не  обиделся,  когда
Саша подтолкнул его своим грузом и таким образом попытался увести  его  от
этой лужи. Он не был достаточно  силен.  Но  Петр  и  сам  сделал  попытку
встать, опершись на его руку...
     Затем он остановился, оглянулся назад, смущенный и расстроенный...
     - Не делай этого, - сказал Саша,  стараясь  утащить  его  в  сторону,
желая про себя, чтобы он не глядел туда, потому что неожиданно краем глаза
заметил белый след, парящий в воздухе.  Он  взглянул  со  страхом  немного
вперед и увидел расплывающееся пятно среди дождевого тумана, как  если  бы
вода вдруг на мгновенье задерживалась, прежде чем упасть на землю.
     Он чувствовал, что успокаивается помимо своего желания. Он видел, что
видение отступает, видел, что поверхность воды  покрывается  рябью  брызг,
словно вуаль из дождя медленно  всасывает  его,  и  оно  так  же  медленно
исчезает.
     Петр отошел на несколько шагов и тут же сел, будто колени подгибались
под ним.
     - То, что произошло с Ууламетсом, никак не касается ее, - сказал Петр
и опустил голову на руки.
     - Это то, что она сказала тебе?
     - Она не смогла, и я не смог расслышать ее... Я только знаю  разницу.
- Саша опустился перед  ним,  упираясь  пятками  в  землю.  Он  неожиданно
почувствовал  сильное  утомление  и  холод,  чтобы  приставать  к  нему  с
многочисленными расспросами.
     - Я еще не сошел с ума, - настаивал Петр, начиная дрожать.
     - Я это знаю. - Саша дотянулся до него и взял его за руку.  Она  была
холодна как лед,  белая,  испачканная  грязью  и  размокшими  листьями.  -
Послушай, сейчас идет дождь, и уже поздно, а мы еще и не знаем сами,  куда
идем.  Давай  остановимся  здесь,  устроим  ночлег,  разведем   костер   и
приготовим ужин.
     - Интересно, с кем мы окажемся под одной крышей? - спросил Петр.
     - Я не знаю, - сказал Саша, чувствуя тошноту в  собственном  желудке.
Он никогда не мог себе вообразить, что он был бы в  безопасности,  проведя
ночь с русалкой... однако в этом месте это было возможно.
     Он не переставал желать про себя, чтобы  она  держалась  подальше  от
Петра, и чувствовал, что она готова согласиться с ним...
     Она тоже желала им покоя и безопасности.
     Особенно, и по очень важным причинам, для Петра.
     Однако это ее намерение было весьма далеко от того,  чтобы  успокоить
его.

     Они поужинали, в который уже раз, рыбой и репой, самым лучшим образом
приготовленной рыбой и репой. Весь фокус состоял в том, что для этого было
нужно поддерживать огонь всегда на  одном  уровне:  чтобы  он  был  вполне
достаточен, чтобы разгонять дождевые капли, и не так высок, чтобы его  мог
разметать ветер или он мог прожечь натянутую над  ними  парусину,  которую
они сшили из нескольких кусков в качестве своего временного убежища: время
от времени их обдавало дымом, но дым ведь  был  не  чем  иным  как  теплым
воздухом, и он в конце концов был даже приятен, несмотря на то, что разъел
глаза. Горячая еда и немного  водки,  подсохшая  одежда  и  подложенные  в
качестве сиденья деревянные чурбаки  скрасили  их  ночлег  в  этом  месте.
Теперь, когда между ними и Ивешкой был свет и  тепло  огня,  Саша  занялся
обустройством ночлега, в то время как Петр заготавливал сучья.
     Нельзя сказать, что  Саша  полностью  не  доверял  доброжелательности
русалки. Но он видел, как был бледен Петр даже  в  сумерках,  как  он  был
истощен.
     Он не стал выглядеть лучше и после ужина.
     - Как ты чувствуешь себя? - спросил его Саша.
     - Хорошо, - сказал Петр. - Я действительно должен извиниться - за то,
что так глупо себя вел. Временами это случается.
     - Но ты знал, что я все время был сзади тебя? - Петр кивнул. - Однако
у меня все время было чувство, что сзади нас было что-то еще. И я не  могу
этого  объяснить,  не  знаю  почему,  но  не  могу.  Это  была  абсолютная
безысходная глупость...
     - Вот насколько она сильна. Я не смог остановить ее, и не смог и  ты.
- Он подался вперед и тронул Петра за руку. - Будь осторожен. Я не  думаю,
на самом деле, что она находится сзади нас, иначе мы не сидели  бы  сейчас
здесь, но  с  другой  стороны  этот  и  не  означает,  что  она  не  может
передумать.
     -  Она  не  собирается  причинять  нам  какой-то  вред,  -  продолжал
настаивать на своем Петр, с  убежденностью,  которая,  однако,  не  смогла
уменьшить сашины опасения. И Саша второй раз  покачал  головой,  глядя  на
него.
     - Прислушайся к своим словам, Петр Ильич. Ты прекрасно знаешь, на что
она способна. Давай не будем верить ей. Может быть, она на нашей  стороне,
может быть, она хочет помочь своему отцу, но она не живая, а ты  живой,  и
вот именно это ей и надо. Не будь дураком и не подпускай ее близко к себе!
     Петр даже вздрогнул  при  этих  словах,  но  продолжал  не  отрываясь
глядеть на огонь.
     - Это не так-то просто.
     - Я знаю, что это не просто. Ты и сам сегодняшней  ночью  стал  белый
словно призрак. Но не позволяй ей прикасаться к тебе.
     Петр сделал глоток, с трудом проглотил, и кивнул головой.
     - Я знаю. Я знаю это и не возражаю против твоих слов.
     - Послушай, если она  не  скажет  нам  и  завтрашним  утром,  где  же
все-таки ее отец, или не расскажет, что же все-таки происходит здесь,  или
не подскажет, что мы должны делать по этому случаю,  я  думаю,  что  самое
лучшее, что мы должны будем сделать,  это  развернуться  к  югу  и  пешком
выбираться из этих лесов...
     - Я знаю, где находится Ууламетс, - сказал  Петр  и  сделал  движение
головой в направлении, по которому он не так давно шел. - Она  знает  это.
Он был просто-напросто дураком. Я теперь  предполагаю,  что  колдуны  тоже
могут быть ими, как и все остальные люди. Она очень огорчена этим.
     - Она что, рассказала это тебе? - Петр  покачал  головой.  -  Я  лишь
предполагаю, что он там, куда она ведет нас.
     - Может быть,  нам  все-таки  лучше  пойти  на  юг,  -  сказал  Саша,
испугавшись того, что он повторил старую, много раз слышанную идею  Петра.
Сейчас же он мог видеть только то, что Петр все больше и больше менял свои
взгляды на происходящее, из чего Саша мог сделать единственное заключение:
- Тогда мы можем пойти домой, перекинуть через реку бревно...
     - А Гвиур, - напомнил ему Петр, и сашино  сердце  учащенно  забилось,
когда он услышал это имя, здесь, где они даже не хотели вспоминать  о  его
существовании.
     Но Петр видимо не имел сил дальше говорить об том.
     - Тогда мы могли бы просто отправиться в Киев, -  сказал  Саша.  -  Я
уверен, что где-то здесь есть переправа. И  там  наверняка  слишком  много
людей, чтобы он мог  попытаться  что-то  сделать.  Я  не  думаю,  что  все
колдовские штучки выходят, когда кругом множество народа. И я думаю, что и
колдуны в таком месте просто-напросто бессильны. Но, по правде  говоря,  я
не намерен туда отправляться.
     Установилась долгая тишина.
     - Я не думаю, что мы доберемся туда, - сказал Петр. - Я не думаю, что
у нас будет такая возможность.
     Итак, они пришли к противоречию.
     - Но мы можем попытаться! - настаивал Саша.
     На что Петр медленно покачал головой.
     - Что это значит? - спросил его Саша. Петр промолчал.
     - Петр, почему нет? - Мы не попадем туда. - Саша  пристально  смотрел
на него, ощущая  собственную  беспомощность,  так  как  не  мог  физически
заставить Петра сделать что-то, но навязывать ему свою волю он  не  хотел,
что само по себе являлось видимым поражением.
     - Здесь гораздо лучше все ощущается, - сказал Петр.  -  Ведь  гораздо
лучше быть среди деревьев, чем на лодке, как ни безумно это звучит.
     - Это совсем не безумно, - сказал Саша. - Это действительно  лучше...
Но ведь ты знаешь, как знаешь и то, что  глупо  оставлять  меня  одного  в
лесу, что действительно глупо верить ей?
     Через некоторое время Петр кивнул и сказал:
     - Но у меня было лишь такое ощущение... мне казалось, что это она,  и
она разговаривает со мной: хочет сказать мне, что дедушка еще  живой,  что
он попал в какую-то беду, и если мы не поможем  ему,  то  может  случиться
что-то ужасное, что-то такое, чего я не понял, правда, я не понимал  этого
никогда, во всяком случае в этих ощущениях для меня не было ничего нового.
- Он нагнулся за кувшином и начал откупоривать его.
     И неожиданно пронзительно вскрикнул, хватаясь за меч  и  одновременно
вскакивая на ноги, едва не срывая натянутую над  ними  парусину...  потому
что от ближайших кустов послышался подозрительный шум, будто что-то быстро
пронеслось по мокрой земле. Саша пытался освободить  дорогу  для  Петра  и
одновременно не попасть в костер, и поэтому успел заметить  лишь  какую-то
тень, которая обогнула стороной их костер и исчезла в зарослях.
     Он услышал лишь доносившееся из темноты шипенье.
     - Малыш! - воскликнул Саша и схватил Петра за руку. - Не бойся его.
     - Не бойся его! - передразнил его  Петр.  Но  черная  круглая  голова
высунулась из кустов и уставилась на них, показывая полный  ряд  блестящих
зубов.
     - Малыш? - повторил Саша. Существо выползло на освещенное огнем место
и под моросящий дождь, и  здесь  стало  видно,  что  это  был  несчастный,
жмущийся к земле дворовик.
     - Это созданье должно быть подальше от нас! - сказал  Петр.  -  Брось
ему что-нибудь поесть, но не подпускай близко.
     Тогда черный шар подкатился поближе, уложил свой подбородок на  землю
и, сложив свои маленькие лапы перед мордочкой, уставился на них.
     Теперь это был съежившийся и весьма опечаленный Малыш.
     - А где же Ууламетс? - спросил его Саша, и в ответ раздалось знакомое
рычанье.
     - Он как всегда любезен, - пробормотал Петр, но не собирался  убирать
свой меч.
     - Но это же Малыш, - продолжал тем временем Саша. - Я уверен, что это
он.
     - Эти существа похожи одно на другое, - заметил Петр. - Не  подпускай
его ближе!
     Но оно подползло еще, все так же прижимаясь к земле.
     - Но это уже чересчур, - сказал Петр. - Но...
     - Не смей бить его! - сказал Саша, пододвинул корзину и,  вытащив  из
нее репу, бросил ее поближе к черному шару.
     Маленькие  черные  лапы  тут  же  вцепились  в   предложенную   репу,
старательно  переворачивая  ее.  Теперь  Малыш  уселся  и  начал   глодать
нежданный ужин, очень аккуратно  откусывая  маленькие  кусочки  и  изредка
посматривая в сторону своих благодетелей. Затем  жадно  проглотил  остатки
репы, быстро забежал под натянутую парусину  и  обхватил  Сашу  лапами  за
лодыжку.
     - Вот  черт  возьми!  -  воскликнул  Петр.  Саша  едва  не  завизжал,
мгновенно представив ровный ряд крепких зубов и  свою  ногу.  Но  существо
просто держалось за нее, и Саша очень осторожно нагнулся и погладил его по
голове.
     Черный шар ухватил его за запястье и продолжал удерживаться  на  нем,
когда Саша встал.
     - Будь осторожен! - сказал Петр.
     - Все в порядке, - сказал Саша, пытаясь взять  старинное  созданье  в
руки. Но черный шар прыгнул ему на грудь, быстро  вскарабкался  на  шею  и
спрятался там, как только Петр хотел его  поймать.  После  этого  дворовик
затих, продолжая обнимать лапами сашину шею, а Петр  стоял  перед  ними  с
поднятым мечом. В этот момент Саша подумал, что он хорошо сделал,  что  не
стал поднимать шум, который только обеспокоил бы всех. - Он ведет себя как
следует, - сказал Саша, уговаривая его слезть с шеи. - Давай, давай Малыш.
Слезай.
     Но тот поднялся к его уху и оттуда зашипел на Петра.
     - Боже мой, - только и сказал Петр.
     - Все в порядке,  -  вновь  повторил  Саша,  сел  на  бревно  под  их
импровизированным шатром и осторожно освободился от цепких жилистых лап.
     Малыш вновь зашипел, спрыгнул  на  бревно  и  спрятался  у  Саши  под
коленями. Петр все еще продолжал стоять, держа меч в руках,  но,  наконец,
нахмурившись, убрал его в  ножны  и  поднял  упавший  кувшин,  который,  к
счастью, не разбился.
     При этом он пробормотал:
     - Я надеюсь, что это хороший знак. - Он положил меч  и  уселся  около
огня. Его волосы поблескивали от дождя,  а  с  лица  все  еще  не  сходило
мрачное выражение, когда он бросал взгляд вниз, где пряталось раздражавшее
его существо. Тем временем, Малыш поднялся вверх,  добравшись  до  сашиной
ладони.
     - Он испугался, - сказал Саша.
     - Уж он испугается. -  Петр  состроил  гримасу,  откупорил  кувшин  и
выпил. - Что с дедушкой? Вот что я больше всего хочу знать.  Если  местное
Страшилище убежало от этого...
     Малыш зарычал.
     - Прошу прощенья. - Петр поднял кувшин.  -  Хочешь  выпить?  Существо
немедленно сползло вниз и подхватило чашку, придерживая ее обеими лапами.
     Петр налил. Жидкость тут же исчезла,  глоток  за  глотком,  а  пустая
чашка была вновь протянута за следующей порцией.
     - Осторожнее, - сказал Саша. Петр наполнил чашку, существо выпило  ее
и протянуло вновь.
     - Вот бездонный маленький дьявол, - сказал Петр, и наполнил вновь.
     - Так что же все-таки с дедушкой? Ты знаешь это?
     Черный шар опрокинул в себя третью чашку, выдохнул и свалился тут же,
где стоял, небольшой кучкой.
     Петр с недоумением взглянул на Сашу.
     - Я ничего не понимаю, - сказал тот.

                                    19

     Саша спал  очень  чутко,  и  несколько  раз  просыпался  ночью  чтобы
последить за костром, и  когда  Петр  встал  один  или  два  раза  и  тоже
подкладывал дров в огонь, Саша сказал ему:
     - Там все хорошо, продолжай спать.
     Петр, казалось, уже забыл обо  всех  предосторожностях  и,  укрывшись
одеялом, просто отдыхал, так же как Малыш, который  свернулся  клубком  на
том же самом месте, где свалился, и во всю храпел.
     Малыш исчез, когда призрак-самозванец объявился в доме. Он вернулся к
ним прошлой ночью как предзнаменование того, что самое радостное у них еще
впереди, в чем Саша был абсолютно уверен.
     И когда дождь кончился и  наступило  туманное  и  холодное  утро,  он
встал, разминая побаливающие кости, чтобы  раздуть  костер  и  приготовить
чай, и тут же  мимоходом  бросил  настороженный  взгляд  в  сторону  лужи,
которая сейчас была скрыта туманом.
     Нет, не то чтобы он не верил в намерения Ивешки, он скорее сомневался
в ее решимости.
     Он  приготовил  чай,  осторожно  растолкал  Петра,  который   высунул
взъерошенную голову из-под одеяла и торопливо  взял  свою  чашку  с  чаем,
бормоча слова благодарности.
     Тут подошел Малыш, протягивая свои лапы, больше похожие на  маленькие
человеческие руки. Саша дал ему свою собственную чашку, а сам решил попить
чай из заварочного котелка: если рядом с  вами  находится  благожелательно
настроенный дворовик, да еще в подобной ситуации, то  не  дай  Бог  как-то
обидеть его. Дворовики всегда слыли немного грубоватыми и  неотесанными  в
отличие от обычных ласковых домовых, которые жили чаще всего за печкой, но
они не были такими  хитрыми  и  опасными,  как  банники,  и  в  теперешней
ситуации такие качества их нового приятеля  как  нельзя  лучше  устраивали
всех.
     Поэтому он  мог  забирать  сашину  чашку,  если  это  доставляло  ему
удовольствие.
     Вот такие мысли посещали Сашу, пока он не увидел, что Петр пристально
вглядывается в подножье склона.
     Тогда он и сам, не без опасений,  взглянул  туда  и  увидел  странное
движение тумана, какое-то круженье, будто легкая невидимая волна проходила
сквозь него.
     - Петр, - позвал он.
     - Со мной все хорошо,  -  ответил  тот  и  поднял  руку  с  чашкой  в
направлении лежащей перед ними долины,  где  все  еще  продолжал  клубился
туман. - Не беспокойся! - проговорил он все с  тем  же  оттенком  прежнего
настроения. - Сегодня очень холодное утро. Я пожалуй, выпью еще чаю.
     Петр выглядел по-прежнему таким же бледным и в  это  утро.  Он  надел
кафтан, и когда пришло время собираться в путь и затушить  костер,  то  он
молча проделал всю работу, сжав челюсти и  не  меняя  выражения  лица,  на
котором застыло ощущение боли и беспокойства.
     Малыш лихо забросил свою чашку в корзину, видимо показывая тем самым,
что на этом его помощь и участие в общих сборах заканчиваются, а когда они
взяли свою поклажу, чтобы отправиться в  путь,  и  Петр  со  знанием  дела
указал рукой направление, добавив при этом:
     - Я думаю, что вот здесь и будет  наша  дорога,  -  Малыш  немедленно
вскарабкался по сашиной ноге и руке, чтобы усесться поверх его поклажи.
     - Ты слишком тяжелый, Малыш, - урезонил его Саша. - А  ну,  прекращай
это.
     После чего Малыш перестал вообще что-нибудь весить.
     Но он продолжал крепко держаться лапами за сашины волосы, все  время,
пока они шли вниз по затуманенному склону, приближаясь к  размытой  дождем
земле вокруг той самой лужи.
     Тогда Малыш соскочил на землю, зарычал, зашипел и, разбрасывая вокруг
себя брызги, бросился прямо через лужу, туда, где начал кружиться туман  в
такт с движением призрака. Малыш следовал за этим движением, подпрыгивая и
резвясь как шаловливый щенок.
     По крайней мере, это определенно отвечало на один вопрос.

     Туман начал уменьшаться по мере того, как они поднимались, но  вместе
с  ним  они  теряли  ту  путеводную  нить,   которая   указывала   им   на
местопребывание Ивешки. Однако Малыш продолжал сообщать им об этом: он шел
за своей хозяйкой сквозь туман и дальше вверх по холму,  несмотря  на  то,
что под ее ногами не шевелился ни один листок, которыми была усеяна земля.
     Но Петр каким-то образом знал, что Ивешка  была  все  время  впереди,
чувствовал всем сердцем, что она там, храня в памяти каждое  ее  движение,
будь то кружащееся в воздушном потоке платье или прядь светлых волос...
     Продолжая думать об этом, он считал себя дураком,  полагая,  что  его
память в лучшем случае может хранить лишь белое облако с едва  различимыми
очертаниями лица...
     ...Нежного и кроткого лица, которое запало в  его  сердце,  полностью
завладев им...
     Вот дурак, продолжал он возражать сам себе. Ведь он уже  перерос  всю
эту дурацкую глупость еще в тринадцать лет.
     Но он вновь почувствовал себя именно так, когда увидел ее отражение в
луже, а потом она грезилась ему всю ночь, припоминая, как  первый  раз  ее
призрак вошел в дом и что с того самого момента он понял, что  она  пришла
туда разыскивая его, и что если бы не он, Ивешка  никогда  бы  не  сделала
этого.
     Это ощущение было старым: оно сохранилось у  него  еще  с  тринадцати
лет, когда он только еще учился понимать женщин. Он  ошибался  много  раз,
прежде чем понял, что приятное лицо  еще  не  является  признаком  доброго
характера.
     Но это лицо...
     Это единственное лицо...
     - Петр, - сказал Саша, трогая его за руку, пока они продолжали  идти,
- Петр, вспомни.
     Вот этот пятнадцатилетний мальчик знал многое гораздо  лучше  его,  и
это было несомненно, но как и почему он мог знать столько всего именно  об
Ивешке? Он знал ее  мысли,  он  знал  о  том,  с  каким  раздражением  она
относится к своему отцу и тосковала от того, что Ууламетс, на самом  деле,
был лучше и умнее, чем казался. Он знал, например, и то,  что  одиночество
ее отца обманчиво действовало на  нее,  заставляя  совершать  необдуманные
поступки...
     Он знал и то, что сейчас она решилась  спасти  своего  отца,  который
всегда был для нее лишь сплошным несчастьем.
     Петр Ильич и сам знал это очень хорошо по собственному  опыту,  когда
много лет назад сам бегал  по  улицам  Воджвода  в  поисках  своего  отца,
который всегда попадал то в одну, то в другую беду...
     Так бывало очень часто. Но когда он в конце концов  находил  его,  то
дело оканчивалось дракой... Однако это никогда не  уменьшало  страх  перед
возможностью потерять его.
     И вот этот страх вновь вернулся к нему, но только теперь  он  касался
Ууламетса, но, Боже упаси, это был  даже  не  его  собственный  страх:  он
понимал это. Но он был самый настоящий, а уж Петр знал слишком хорошо, как
это бывает...
     Мерзкий старик. Злобный неблагодарный человек. Беспринципный негодяй.
     По сравнению с ним Малыш был куда более привлекательным.

     Они остановились около ручья, чтобы  напиться.  Саша  сложил  ладони,
пытаясь зачерпнуть воду, и замер, когда увидел, что Петр  сидит,  опершись
на пятки, и только смотрит в воду.
     Саша из всех сил старался заставить Ивешку не показываться здесь.
     А Петру он сказал:
     - Ты видишь ее?
     Петр, на этот раз коснувшись руками поверхности воды и разрушив  все,
что бы он там ни видел, сказал:
     - Теперь уже нет.  -  Что  на  взгляд  Саши  было  вполне  приемлемым
поступком в сложившихся обстоятельствах.
     Но чем дальше они углублялись в лес, тем беспокойнее становился Саша.
Вопрос не стоял в том, чтобы найти Ууламетса в  течение  ближайших  часов.
Или дней. Или прямо сейчас, в течение  секунды.  Дело  касалось  угрожающе
переменчивой погоды  и  ухудшающегося  с  каждым  часом  состояния  Петра,
который сейчас выглядел гораздо бледнее и казался более  разбитым,  нежели
вчера. Поэтому Саша постоянно задавал себе один и  тот  же  вопрос:  сколь
долго они смогут продолжать свои поиски, и, в связи с этим,  какую  помощь
сможет оказать им Ууламетс в конце  концов,  если  считать,  что  он  стал
жертвой серьезной и предумышленной ошибки.
     Саша уже, на самом деле, начал строить фантастические планы  спасения
Петра: самый дерзкий из них состоял,  например,  в  том,  чтобы  подсыпать
зелья в его чай, а когда Петр будет в полузабытье, посмотреть,  сможет  ли
Саша разрушить власть русалки над ним.
     Но он мог и проиграть это сражение, приведя все к полной  катастрофе,
и оставить Петра вообще без всякой возможности сопротивляться устремлениям
Ивешки. Или же он мог ошибиться в количестве зелья,  или,  измотав  их  до
полного бессилия, Ивешка оставит их на растерзание Гвиуру,  или...  или...
или...
     Но рассудок отказывался работать над тем, что было спорным.
     - Давай откажемся от этой затеи, - несколько раз  предлагал  Саша,  и
всякий раз Петр просто не соглашался.
     - Давай пойдем в Киев, - сказал  он  в  очередной  отчаянной  попытке
уговорить его. Петр взмахом руки показал, что это  совершенно  безнадежная
затея.
     -  Ведь  ты  терпеть  не  можешь  старика  Ууламетса,   -   продолжал
упорствовать Саша, возражая ему. На что Петр ответил, что  делает  это  не
для самого старика...
     - Давай все же вернемся на лодку, - наконец предложил Саша.  -  Петр,
ведь мы идем и идем, а тебе становится все хуже. Послушай меня,  Петр,  ты
неправ в своих планах, пожалуйста, послушайся меня и подумай о себе,  ведь
вот-вот ты свалишься от болезни.
     Малыш тут же зарычал на него.
     Петр же только покачал головой, медленно взглянул вперед и сказал:
     - Она обещала мне, что  идти  придется  недолго.  Я  думаю,  что  уже
недалеко. Постарайся собрать свою волю и укрепись в желании. Ведь в  конце
концов, я не сумасшедший. Она не хочет полагаться на меня, но ей  придется
это сделать.
     - Она сделала и так очень много! - воскликнул Саша. Он  понимал,  что
не слишком решительно отстаивает свое мнение, слишком много "да" и  "нет",
слишком много шагов то  вперед  то  назад,  желание  вновь  встретиться  с
Ууламетсом и в то же время стремление освободиться от его влияния...
     Действительно, сегодняшним днем он, как никто  другой,  показал,  что
больше всего хочет обрести безопасность в Киеве и вести там жизнь вместе с
Петром, пробиваясь где умом, а где  сопутствующей  Петру  удачей,  которая
сейчас почему-то катилась к  своему  закату.  Там  он  может  увидеть  все
сказочные вещи: слонов,  чьи  ноги,  обвивают  змеи,  и  золоченые  крыши,
которые теперь им уже никогда не увидеть.
     Саша присел на поваленное дерево, положил голову на руки и  изо  всех
сил напрягая свою волю, с яростью и гневом желал, чтобы Ивешка хотя бы  на
время оставила Петра в покое, а обратила свои чары на него.
     Странное чувство посетило, его пока он сидел. Он не мог выразить  его
словами, но, скорее всего, оно походило на подозрительное  дружелюбие.  Во
всяком случае, у него не было иного способа объяснить его. Какой-то момент
он  ощущал  явное  тепло,  затем   легкое   головокружение   и   некоторую
растерянность. И, будучи  уверен,  что  это  дает  знать  о  себе  Ивешка,
подумал, обращаясь к ней: "Ты знаешь, что ты  делаешь  с  ним.  Но  ты  не
желаешь причинить ему зла. А разве ты не можешь получить то, что тебе  так
необходимо, от этого леса?"
     "Нет", скорее почувствовал он в ответ. "Нет, это невозможно".
     Но он возразил ей, что она уже проделывала это, будучи дома.
     Он весьма сомневался, что она может делать что-нибудь еще, кроме  как
давать волю своим собственным желаниям...  и  неожиданно  засомневался  во
всех ее обещаниях, равно как и в целях, с которыми она приближалась к  ним
сейчас...
     Но она продолжала настаивать на своем желании приблизиться еще и еще.
Она хотела подойти как можно ближе, а это было очень опасное соседство. Он
чувствовал, что сделал все не так, как надо, что  попусту  растратил  свои
внутренние силы, а в конце концов добился лишь  того,  что  подверг  Петра
большой опасности. Она хотела стать видимой для него...
     Тут он почувствовал,  сколь  опасно  и  дальше  быть  в  плену  своих
собственных сомнений и открыл было рот, чтобы  предупредить  Петра...  как
вдруг отчетливо ощутил присутствие кого-то с таким же молодым, как  и  его
собственный, нравом, кто точно так же как и он сам страдал  от  недостатка
внимания и любви, и кто был уверен, что все и вся вокруг  нее  сговорились
лишить ее всего...
     Он понимал ее: с первых дней своей жизни он тоже чувствовал, что люди
отняли у него все, но как раз  в  этом  и  скрывалась  ошибка,  тот  самый
скороспелый и разрушительный промах, который он пока  не  замечал,  потому
что она нуждалась в гораздо большем, чем он даже мог  вообразить  в  своих
желаниях. Тогда он постарался вытолкнуть ее из своих мыслей и увидел,  что
Петр неожиданно опустился на землю и положил голову на руку...
     Это сделал он, так она объяснила ему, сопротивляясь ее настойчивости.
Он вынудил ее так поступить с Петром. А  все,  что  она  хотела,  так  это
остановиться, если он будет продолжать идти вперед...
     Для спасения Петра, так сказала она... И Саша, по ее мнению, был не в
силах остановить ее...
     Он и сам сомневался в своих возможностях и не мог ничем помочь.
     Она оставляла ему лишь единственную возможность: всем сердцем желать,
чтобы она не причинила Петру какого-то вреда. Она признавала  за  ним  эту
слабость, но, обращая ее на себя, она видела в ней залог их  безопасности,
возможность спасения Петра... Она уверяла его, что не следует  быть  таким
дураком и пытаться остановить ход  событий...  Пусть  все  идет  так,  как
должно идти...
     Но он все еще не был уверен в этом...
     И  почувствовал,  как  что-то  ускользает  от  него,   ощутил   почти
безболезненную потерю, будто расстался с чем-то, что так  и  осталось  для
него тайной.
     Та самая брешь, которая  и  была  причиной  этой  загадочной  потери,
захлопнулась очень быстро, так что он не мог потерять что-то значительное,
и, следовательно, не хотел вернуть назад то, о чем,  как  он  был  уверен,
даже не имел понятия. Какой-то подлый обман,  подумал  он,  как  о  чем-то
маловероятном. Но именно при  таком  подходе  доводы  Ивешки  были  вполне
логичны, и поскольку Петр теперь сидел выпрямившись и вытирая со лба  пот,
без всякого сомнения удивлялся тому,  что  с  ним  произошло,  можно  было
думать, что она отступила. Ему даже пришло в голову, что Ивешка  допустила
ошибку, если надеялась, что может не брать его в расчет,  потому  что,  на
самом деле, он не был менее решительным, когда  ему  приходилось  защищать
что-то свое. Она напрасно думала, что может отделаться от него лишь легким
испугом, как это казалось на первый взгляд.
     Для начала он захотел увидеть ее, чтобы понять, что же  все-таки  она
делала. И в одно мгновенье без всяких усилий увидел ее стоящей  поблизости
и пугливо озирающейся, в то время как Малыш, который не отходил от нее  ни
на шаг, каждую минуту менял положение и формы,  постоянно  затеняя  ее,  и
поглядывал на нее почти как собака.
     В то же время он видел  и  Петра,  видел,  каким  бледным,  а  скорее
изможденным и лишенным последних сил тот был.
     Он не имел ничего, что бы отважился хранить и беречь.  Несомненно,  у
Ивешки была какая-то малость, которая и привязывала ее к жизни.  Малыш  же
был полностью вне его понимания, но тем  не  менее  везде  вокруг  них  не
прекращалась жизнь. Ивешка, например, клялась и  божилась,  что  не  могла
ничего получить от леса, но он не нашел почти ничего на своем пути,  когда
вошел в него, а войдя и протянув руку  за  помощью,  получил  ее  и  отдал
Петру, и не важно, что через того часть этой силы перешла к Ивешке:  этого
было достаточно.
     Больше, чем достаточно: кажется  опасным  для  человека,  который  не
подготовлен для этого, исключая, конечно, Ивешку.  Поэтому  Саша  с  одной
стороны переживал за состояние рассудка Петра, а с другой не  был  намерен
позволять Ивешке становиться сильнее, чем она была.
     В этом, подумал он, была бы, должно быть, самая легкая и естественная
ошибка, какую он мог совершить. Но у него не было особой жалости вовлекать
его в нее, просто жалость не была свойственна в данный момент  его  образу
мыслей, и если она попытается неожиданно сделать что-то с ним самим или  с
Петром, он не был намерен колебаться.
     Сейчас, казалось, боялась именно Ивешка, которая теперь  смотрела  на
него очень настороженно, поглядывая  при  этом  с  выражением  надежды  на
Петра, словно запутавшись в сетях  ловушки,  которую  для  нее  подстроило
сердце.
     Боже   мой,   подумал   он,   и   решил,   это   действительно   была
головокружительная мысль, что первый раз  в  жизни  он  оказался  хозяином
положения.

     Случилось так, будто сам воздух стал  и  чище  и  легче,  стал  более
здоровым и насыщенным силой, и не то, чтобы Петр понял это немедленно,  но
ему именно казалось так, после продолжительных минут  глубокого  удушья  и
непомерной слабости, что он вновь может свободно вздохнуть, что  истощение
не так действует на него и он может наконец встать на  ноги,  не  чувствуя
предательскую дрожь в коленях. Он тут же встал, озабоченный тем, что могло
происходить с Сашей и Ивешкой и что действовало на него весь  этот  долгий
путь...
     Но как только он посмотрел на Ивешку, то, встретившись с ее взглядом,
моментально замер...
     Потому что увидел в ее глазах столько доброты и нежности,  которых  в
первый момент и не ожидал встретить в ней, если только не вообразил  этого
при их первой встрече. Это  ощущение  не  исчезало  все  время,  пока  она
смотрела на него, и он почувствовал...
     Боже мой!
     Но этот момент должен был пройти. Он успокоился, выровнял  дыханье  и
взглянул мимо нее, стараясь фактически  разговаривать  с  Сашей,  которому
объяснил, что самочувствие его улучшилось, и подумал при этом, что  теперь
они могли бы продолжить путь...
     На самом же деле он упрятал это внезапно охватившее его  чувство  как
можно дальше в своем сердце и вновь вернулся к  нему,  когда  они  наконец
отправились в путь и у него  был  случай  в  очередной  раз  взглянуть  на
Ивешку, которая, как он заметил, несколько раз бросала в его сторону косые
взгляды, но все с той же мягкой нежностью, которая, как он  убеждал  себя,
была лишь его воображением.
     Боже мой, думал он, ведь это в конце концов могло кого угодно вывести
из себя.  Он  убеждал  себя,  что  она,  безусловно,  была  опасна,  когда
действовала на него  таким  образом,  и  что  только  благодаря  Саше  его
состояние не было таким тяжелым.
     Он, тем временем, вновь и вновь  продолжал  посматривать  на  Ивешку,
чтобы убедить себя в том, что та никак не изменилась по сравнению  с  тем,
какой была до сих пор. Но, видимо, не один только взгляд  обращала  она  к
нему, а что-то гораздо большее исходило от нее, потому что он  чувствовал,
как изменилось его самочувствие и каким осторожным, вместе с тем, стало ее
отношение к нему, будто она глубоко переживала свое теперешнее положение и
так беспокоилась о нем, что он даже обнаружил в себе попытки  хоть  как-то
успокоить ее.
     Он уверял ее, произнося слова внутри  своего  сердца,  что  чувствует
себя хорошо и все его дела в полном порядке...
     - Какой чудесный день, - сказал он как  можно  веселее,  обращаясь  к
Саше и стараясь тем самым привести его в чувство. - Я начинаю привыкать  к
этому.
     На что Саша ответил очень мрачно:
     - Не верь ей слишком много.
     Наконец-то все вместе, подумал Петр,  имея  в  виду  Сашу  и  Ивешку,
поняли его, как никто другой в его жизни еще ни разу  не  понимал.  И  при
этом инстинктивно они стали ненавидеть друг друга. Он подумал и о том, что
когда они смогут все привести в порядок, и старик Ууламетс сможет  вернуть
свою дочь назад...
     Он не привык возлагать свои надежды на невозможное, но в этот  момент
он не  мог  поверить  в  их  заблуждения.  Он  чувствовал  себя  абсолютно
безопасно. Даже когда они остановились на отдых  и  он  увидел,  что  Саша
повесил нос, то слегка подтолкнул ногой и сказал:
     - Не унывай.
     Затем, видя  не  проходящую  сашину  мрачность,  добавил  с  оттенком
беспокойства:
     - Ты хорошо себя чувствуешь?
     - Не беспокойся об этом, - сказал тот.
     Этого было вполне достаточно, чтобы все предстало перед ним в мрачном
свете. У него возникло неожиданное опасение, что Саша подвергся  опасности
вместо него самого,  и  ощущал  нарастающее  беспокойство  Ивешки  за  его
спиной.
     Он, казалось, спрашивал ее, с ней это  могло  быть  вполне  возможно:
"Далеко ли еще им идти? Когда они  доберутся  до  места?  Что  им  следует
делать, если Ууламетс не сможет освободиться сам?"
     Но никакого ответа так и не получил.
     Тогда он сказал, обращаясь к Саше:
     - Я думаю, что пора немного поесть, а как ты?
     Саша согласился и съел кусочек вяленой рыбы.  Он  съел  ее  с  полным
равнодушием и почти безжизненной вялостью,  от  которой  у  Петра  холодок
пробежал под сердцем.
     Малыш тут-как-тут дергал Петра за штанину. Петр бросил  ему  кусочек,
едва замечая его, а затем поднес ко  рту  тыльную  сторону  ладони,  будто
почувствовал, что рука вновь начинает болеть...
     Он подумал о том, что должен рассказать Саше об этом.
     Если, конечно, Саша будет слушать  его:  казалось,  что  он  едва  ли
способен сейчас на это. Скорее всего, как  подумал  Петр,  Саша  обдумывал
свои колдовские дела, стараясь предпринять  что-то,  и,  вероятно,  это  и
нужно было сделать сейчас, когда его мысли были более отчетливыми,  с  его
неожиданным весельем весь сегодняшний день, и с рукой, беспокоящей его: он
чувствовал синяки и кровоподтеки, о  которых  давным-давно  забыл,  и  ему
казалось, что  он  как  совершеннейший  дурак  беззаботно  веселился  весь
полдень, так что можно было подумать, будто он попросту пьян.
     Все, что бы ни сделал  Саша,  казалось,  утомляло  его,  и  это  было
решающей причиной для беспокойства.
     Он протянул руку и тронул Сашу за коленку.
     - Ты не поможешь мне продержаться еще немного?
     Саша не произнося ни слова лишь  внимательно  посмотрел  на  него,  и
через некоторое время, будто обдумав его вопрос, сказал:
     - Я нашел способ получить поддержку в другом месте.
     - Откуда? - спросил Петр, с опасением ожидая ответа.
     Тогда Саша сначала протянул руку в сторону неба, а  затем  обвел  все
окружающее, в том числе и деревья.
     Он чувствовал, как от Ивешки в его сторону  передается  тепло,  и  он
ощущал это направление так же отчетливо, как если бы слышал ее  голос.  Он
сказал, чуть наклонившись вперед и второй раз касаясь сашиного колена:
     - Она выйдет из себя от этого.
     - Я знаю это. Но она не отвяжется от тебя, и мне придется  убить  ее,
если она попытается убить тебя, так что  вот  что  нас  может  ожидать.  Я
вполне могу сделать это. Тот путь, на котором я сейчас оказался, позволяет
мне сделать это. Но ведь это не означает, что каждый из нас хочет этого?
     Петр чувствовал нарастающее беспокойство. Перед ним был  уже  не  тот
мальчик, которого он знал, рассуждающий так спокойно об убийствах,  в  том
числе и о собственном, что это звучало страшнее, нежели простая угроза. Он
едва ли не отдернул назад свою руку, боясь взглянуть прямо в сашины глаза,
боясь задавать еще какие-нибудь вопросы...
     В этот момент казалось, что Саша был более грозен  для  него,  нежели
Ивешка.
     И тут он вспомнил слова Ууламетса:
     "...Если настанет день, малый, когда окажется, что ты выбираешь  свой
путь, поверь, что это случиться, он будет рисковать из-за тебя не  намного
больше, чем сейчас из-за меня..."

                                    20

     После полудня вновь начал опускаться туман, постепенно превращавшийся
в мелкий сеющий дождь, которого хватало лишь на то, чтобы  слегка  смочить
листья деревьев, с которых, если тряхнуть дерево, могло свалиться  на  шею
несколько капель. Ивешка вся искрилась  от  этих  многочисленных  капелек,
которые  падали,  затем,  медленно,  словно  застывая  в  нерешительности,
подрастали, собирая влагу с листьев, и падали вновь и вновь, превращаясь в
постоянно движущийся, поблескивающий серебром водопад.
     Прикосновение ее руки оставило  влажный  холодящий  след  на  пальцах
Петра, когда она подошла достаточно близко и заставила  его  поторопиться,
словно (а он продолжал надеяться на это) их путь подходил к концу, хотя он
и без того помнил об их деле, постоянно  ощущая  ее  присутствие  рядом  с
ними. Он никогда в  жизни  не  думал,  что  ему  захочется  вновь  увидеть
Ууламетса, но сейчас он, на самом деле, хотел  именно  этого,  потому  что
этот старик был, по его собственным представлениям,  единственной  помощью
для выхода из того бедственного положения, в котором они оказались: Ивешка
и Саша замкнулись в кольце взаимной неприязни,  переходящей  в  молчаливую
войну, а он, Петр, был в самом пекле ее. Его голова была сейчас достаточно
ясной, чтобы понять, что большая часть дня прошла в страшной  путанице,  а
также понять, или по крайней мере обдумать, и  то,  что  они  хоть  как-то
прояснили ситуацию только благодаря сашиной помощи.
     Они никогда не разобрались бы в происходящем, если бы он  не  оставил
своих попыток спасти Сашу от  занятий  колдовством,  что  только  отдаляло
мальчика от него,  заставляя  проявлять  непривычную  вспыльчивость.  Петр
постоянно ощущал присутствие  Ивешки,  напоминавшее  ему  о  том  чувстве,
которое, возможно, он мог еще хранить внутри себя, хотя бы только для того
для того, чтобы подойти и сдаться ей.
     Но он хотел этого. Вот в чем и заключался весь вопрос.  Он  хотел,  с
одной стороны, чтобы она приблизилась  к  нему,  но  уже  через  мгновенье
удалилась, как желают избавиться от холода и лихорадки: временами  он  был
способен оценить во всей полноте ту беду, в которую попал (он был  уверен,
что не без сашиного влияния), и все остальное (возможно, в первую очередь,
собственное малодушие: он-то лучше всех знал свои недостатки),  чего  явно
недоставало ему и что могло послужить причиной его гибели (хотя  некоторые
стороны его ощущений подсказывали ему, что смерть казалась  сейчас  чем-то
абсолютно невозможным...)
     Он же хотел получить лучший результат. Он, на самом деле, хотел  дать
Саше  гораздо  лучший  совет,  но,  противопоставляя  себя  целому  отряду
изощренных  в  своем  искусстве  колдунов,  каждый  из   которых   обладал
недюжинным умом, он уже  не  мог  разобраться  в  том,  какое  из  решений
принадлежало именно ему или определить весомость собственных желаний в том
урагане колдовской воли, который, как он знал, бушевал вокруг.
     При этом он с отчаянием размышлял о  том,  что  Саша,  чувствуя  себя
колдуном, мог быть навеселе от того, что смог постичь  нечто  подобное.  И
если ему действительно удалось это сделать, то  Петр  надеялся,  что  Саша
имел самые лучшие побуждения, чтобы тратить на него свои  силы.  Но,  Боже
мой, почему? Он вновь и вновь задавал себе этот вопрос: ради Бога,  почему
он, самый обычный человек, вооруженный лишь  мечом  и  не  имеющий  ровным
счетом никакого отношения к колдовству, плохо осознающий свои  собственные
поступки,  преследуемый  призраком  из  искрящегося   дождя   и   мрачными
предчувствиями в собственном сердце?
     Он больше всего боялся, что мальчик не имел никакой  особенной  цели,
растрачивая на него так много усилий:  он  боялся  за  сашино  собственное
здоровье, когда тот делал отчаянные попытки разобраться  во  многом,  чего
сам не  понимал,  и  все  лишь  для  того,  чтобы  спасти  дурака  от  его
собственной слабости.
     - Скажи, что мне делать, - упрашивал он Сашу, когда  они  продирались
сквозь  густые  заросли  деревьев,  которые  для  Ивешки  препятствия   не
представляли, но зато ему и Саше  приходилось  поднимать  рукой  ветку  за
веткой и словно угрям проскальзывать между кустов,  когда  раскачивающиеся
верхние ветки сбрасывали на них потоки водяных  капель.  Он  почувствовал,
как Ивешка  неожиданно  начала  подталкивать  его  вперед  с  беспричинным
беспокойством, и ему показалось, что они действительно  слишком  долго  не
могут увидеть старика, который уж никак не мог идти быстрее, чем они.
     - Идти, - сказал ему Саша, и слегка подтолкнул  его  вперед,  как  бы
предлагая поторопиться.
     Но это был не тот совет, которого от него ожидал Петр.
     Бог мой, подумал он, когда почувствовал, что Ивешка начала  двигаться
все быстрее и быстрее. Что могло  случиться  с  ней?  Он  чувствовал,  как
паника постепенно  охватывает  его  и  усиливается  от  ощущения  чьего-то
постоянного невидимого присутствия, которое вновь не  покидало  их  ни  на
мгновенье.
     Может быть, это Саша вспугнул ее, а может быть,  это  его  колдовское
"я" так подействовало на нее: возможно,  что  для  возбужденного  сознания
Ивешки он казался слишком холодным и опасным, а  может  быть,  эта  паника
была ее единственным оружием, которое она и  начала  наконец  использовать
против него, пытаясь через него воздействовать и на Сашу...
     "Идти", повторял про себя Петр сашины слова, которые вызывали у  него
ощущение, что Саша сам находился под влиянием колдовства, которое исходило
от Ивешки. Если это действительно было так, подумал Петр, то они оба  были
обречены, и их кости должны будут остаться в ближайшей лесной чаще.
     Временами, прикрывая глаза, он не мог даже поверить  в  существование
Ивешки. В  другие  же  моменты,  даже  глядя  куда-нибудь  в  сторону  или
внимательно  разглядывая  ненадежный  для  спуска  склон,  он   совершенно
отчетливо ощущал ее присутствие, точно  так  же,  как  ощущал  присутствие
Саши. Он слышал ее шепот, проникавший в само его сердце, когда она уверяла
его, что не обманывает его, и что опасность,  подстерегающая  их  впереди,
столь же реальна, как и она сама.
     Поспешай вперед, Петр, шептала  она  ему  в  самое  сердце,  поспешай
вперед и не оглядывайся назад...
     Поблескивающее  дождевое  облако,  которое  олицетворяло  ее   образ,
неожиданно растворилось, когда она вошла в  затененную  чащу.  Непривычный
сумрак плотно окружил их со всех  сторон,  так  что  в  конце  концов  они
потеряли ее след впереди себя.
     - Проклятье! - сказал Петр, пробираясь мимо торчащих во  все  стороны
веток, в то время как черный меховой шар метался взад и вперед у него  под
ногами, жалобно поскуливая. Он  попытался  было  передать  Саше  очередную
отогнутую  ветку,  но  тот  неожиданно  остановился  и  взглянул  на  лес,
остающийся сзади них.
     Не оглядывайся назад... припомнил он слова Ивешки,  которая  на  свой
манер поторапливала его, уговаривая не останавливаться и  не  оглядываться
назад...
     Он все-таки оглянулся... и увидел, как  что-то  двигалось  следом  за
ними, невообразимо быстро, так  что  только  лишь  раскачивающиеся  ветки,
словно волны разбегались во все стороны. В этот  момент  ему  было  не  до
раздумий: он ухватил Сашу за  ворот,  увлекая  его  сквозь  густые  кусты,
которые Саша преодолел словно молот,  едва  не  свалившись  с  ног,  когда
освободился от опутавших его веток. Петр не рискнул пустить его одного,  и
поэтому продолжал тащить его  вперед,  не  останавливаясь  ни  на  минуту.
Волнение веток  продолжало  преследовать  их:  он  мог  постоянно  слышать
приближающийся к ним все тот же хрустящий шелест, который в  конце  концов
пронесся прямо над их головами, обрушивая на них  град  мелких  обломанных
сучков...
     Когда  все  стихло,  и  Петр  оглянулся  по  сторонам  в   паническом
беспокойстве, он неожиданно почувствовал, что Ивешка исчезла не только  из
его взора, но и из его сердца, а Саша ухватился за его руку чтобы  устоять
на ногах. Между его ног, скуля и подрагивая, пристроился Малыш.
     - Что это было? - спросил Петр.
     В этот момент он почувствовал, как что-то коснулось его плеча.
     Он вскрикнул и повернулся, тут же столкнувшись с Сашей,  за  которого
он немедленно ухватился, и увидел прямо перед  собой  ветку,  направленную
ему в лицо, шишковатый кусок дерева, с дюжиной  торчащих  во  все  стороны
тонких сучков, напоминающих пальцы... Может быть, подумал  он,  когда  его
сердце вновь пришло в норму,  на  эту  ветку  он  случайно  наткнулся  при
неосторожном движении...
     Но очень медленно ветка вытянулась вновь, серые  тонкие  пальцы-сучки
вновь заколыхались прямо перед его лицом, как будто само дерево хмурилось,
склоняясь над ним.
     Он перевел дыханье и постарался отклониться, испугавшись переплетения
этих голых сучков, которые при неосторожном даже  самом  слабом  колебании
могли задеть его глаза.
     Малыш задрожал около его ног и зашипел. Дерево вновь  качнулось.  Тут
Петр почувствовал, как Саша изо всех сил  вцепился  в  его  рукав,  то  ли
готовясь сделать что-то, то ли  просто  от  страха,  который  все  еще  не
покинул его: истинная причина так и осталась непонятной. Сердце  билось  в
его груди  все  быстрее  и  быстрее,  и  он  испугался,  что  оно  вот-вот
разорвется.
     То, с чем он столкнулся сейчас, было хуже чем Гвиур, хуже чем Ивешка.
Намного хуже.  Пожалуй,  он  даже  надеялся  на  Ивешку,  которая  вот-вот
вернется и сама будет иметь дело с этим созданьем, потому что Саша явно не
мог ничего с ним поделать.
     Суковатая  рука  дернулась  и  вся   дюжина   подрагивающих   пальцев
отклонилась от его лица и, минуя его, потянулась к Саше, а затем  медленно
потащила их обоих вперед, поскольку Саша еще сильнее вцепился  пальцами  в
рукав Петра, так что рукав грозил оторваться. Вокруг  затрещали  настоящие
сучки, как только их таинственный страж наклонился еще ниже.
     Петр подхватил было сашину руку, но тут же потерял  ее,  не  выдержав
неумолимого усилия, с которым лесовик, теперь он был уверен в этом,  тащил
Сашу к себе. В отчаянии вместо этого Петр ухватился  рукой  за  шишковатое
покрытое серой корой запястье. Но его рука тут же была схвачена,  а  затем
усилие возросло, вселяя в него ужас. В следующее мгновенье  и  вторая  его
рука оказалась в капкане, Саша был отброшен в сторону,  и  неведомая  сила
потянула Петра к стволу.
     - Саша! - пронзительно  закричал  он,  ощущая,  будто  в  его  рубаху
вцепились человеческие руки, усилие  которых  показалось  ему  не  слишком
сильным. Он попытался оттолкнуть их, надеясь что ему удастся освободиться,
но все, что он пытался сбросить с себя,  было  лишь  густым  переплетением
податливых сучков. - Саша... хватай меч! Хватай меч!
     Саша вцепился ему в грудь в тот самый момент,  когда  суковатые  руки
потащили его  вверх,  и  трудно  было  понять,  пытается  ли  Саша  просто
удержаться за него  или  все-таки  пытается  добраться  до  оружия.  Малыш
залаял, а затем завизжал как побитая дворняжка в тот самый  момент,  когда
Петр почувствовал, как сашины руки соскользнули с его пояса, а потом  и  с
ноги, по мере того как, переплетенный густыми мелкими ветками, он  исчезал
в кустах.
     Захватив его в свое полное владение, лесное  чудище  освободило  одну
руку, но при этом с удвоенным усилием продолжало удерживать его с  помощью
второй руки, ощупывая его с ног до головы шишковатыми  пальцами-сучками  и
обнюхивая. Так он и висел, крепко схваченный за одно плечо, но при попытке
вырваться или ударить своего противника ощущал  резкую  боль  в  ребрах  и
плече, сопровождаемую приступами удушья. Вот пальцы  остановились  на  его
лице, и он почувствовал, как все ближе и ближе склоняются над ним огромные
коричневые глаза с неимоверно глубокими черными зрачками, кроме которых он
уже ничего не мог видеть.
     - Вполне подходящий, - услышал он голос,  который,  казалось,  проник
даже в его кости, и почувствовал, что его вновь  сжимают  две  руки,  чуть
слабее, но вполне уверенно. - Да, вполне подходящий.
     - Уверяю тебя, - проговорил Петр, задыхаясь от порывов ветра,  -  что
если мы и нарушили границы твоих владений,  то  мы  определенно  не  имели
никаких намерений...
     - Но ты принес вместе с собой смерть, - услышал он в ответ.
     - Она всего лишь ищет своего отца, - сказал он и подумал, как зловеще
прозвучали эти слова. Он продолжал смотреть во все глаза на страшилище, не
имея никакого представления о том,  что  было  с  Сашей:  что  он  делает,
сохранил ли он рассудок, да и жив ли он вообще. И тогда он быстро  сказал,
стараясь сдержать прерывающееся дыхание: - Мы и сами  с  большой  радостью
ушли бы отсюда...
     Он  почувствовал  всем  своим  существом  внимание,  с  которым  были
восприняты его слова. Оно показалось абсолютно незнакомым ему и было более
совершенным, чем у Ивешки. В какой-то момент он был готов  даже  закричать
от  внутренней  боли,  но  уже  в   следующий,   почти   теряя   сознание,
почувствовал, как его ноги коснулись земли и слегка  подрагивали,  набирая
силы, чтобы удержать его, хотя он не имел понятия, откуда эти  силы  могли
появиться в нем.
     - Иди, - услышал он и  почувствовал,  как  ослабли  удерживающие  его
усилия.
     - Саша... - Он повернулся со всей стремительностью, которую позволяла
ему эта неизвестная пульсирующая в его жилах сила, и с отчаянным  желанием
и надеждой уберечь мальчика от подобных испытаний. Саша был здесь,  совсем
рядом, но продолжал стоять словно в оцепенении, даже когда Петр тронул его
рукой. Он подумал было о том, чтобы утащить его с этого  места  силой,  но
почувствовал такой непреодолимый страх, что у него тут же перехватило дух.
     - Ты не сможешь, - сказал Саша, пристально глядя куда-то мимо него. -
Ведь он отпустил тебя, и значит, все хорошо. Можешь продолжать путь.
     - Так не может быть хорошо, будь я проклят!  -  Он  оглянулся  назад,
туда, где в лесной чаще все еще стоял хранитель леса, и почувствовал,  как
у него задрожали колени. В этот момент он ощутил, что у них нет шансов  на
спасенье, если  ему  придется  иметь  дело  с  лесовиком.  -  Послушай,  -
обратился он к нему. - Саша не совершал никакой ошибки. Просто  есть  один
колдун, который и затащил нас  сюда.  Он  сбежал  по  непонятным  для  нас
причинам, а Ивешка пытается всего лишь  уберечь  его  от  бессмысленной  и
нелепой смерти. Никто из нас не хотел специально приходить сюда,  и  никто
не хотел ничего другого, кроме как отыскать здесь этого старика и  отвести
его домой.
     Он скорее почувствовал,  что  лесовик  слушает  его.  Так  он  стоял,
беседуя с этим существом, ничем не отличающимся от  обычного  развесистого
дерева, чувствуя волнение в груди, и пытался поверить в то, что он  был  в
здравом уме, пытался заставить себя поверить в леших, один из которых, как
он был уверен, находился сейчас перед ним, и он  не  хотел  позволить  ему
дурачить  себя,  прикидываясь  безобидным   деревом,   и   позволить   ему
расправиться с Сашей...
     Но так или иначе, он олицетворял этот лес, или часть его.  Теперь  он
завладел тем, что давало Петру шансы на жизнь, и пытался  вырвать  у  него
это, пытаясь  прикинуться  чем-то  другим.  Именно  это  сейчас  отчетливо
понимал Петр, точно так же как он понимал и  то,  что  лесной  призрак  не
проявлял в своих попытках полной силы, чтобы они, не дай Бог, не  устроили
в его владениях какого-нибудь беспорядка.
     Но почему? Этот вопрос видимо очень интересовал  лесовика.  Возможно,
он не понимал, как и почему все происходящее задевало его.
     - Потому что мы никогда не сможем отправиться на юг, -  сказал  Петр,
придерживая рукой то, что было не более как обычной веткой, хотя при  этом
и рука, и глаза пытались доказать ему, что он был глупцом, разговаривая  с
этим чертовым деревом, в то время  как  Саша  был  изнурен  до  того,  что
вот-вот мог лишиться рассудка, а  на  свете  никогда  не  существовало  ни
русалок, ни чего-либо другого, им подобного. - Боже правый!  -  воскликнул
он, пытаясь встряхнуть ее. - Да слышишь ли ты меня, будь ты проклят!
     Но он даже не  был  уверен,  что  лесовик  вообще  слышал  его:  Саша
говорил, что существует обязательная  граница  между  колдовским  миром  и
обычными людьми, а потому вполне  возможно,  что  теперь  лесовик  знал  о
присутствии здесь Петра не многим больше того, чем Петр  мог  видеть,  как
тот выглядел, на самом деле. Саша  по-прежнему  стоял  на  том  же  месте,
беспомощный и притихший, а Ивешка и Малыш были  невидимы  для  него,  если
только, а он все еще продолжал так думать, они вообще существовали.
     Он  чувствовал  себя  так,  словно  перед  ним   опускался   занавес,
отделяющий его от странного волшебного мира и  возвращающий  его  снова  в
разумный мир обычных вещей, но при этом отнимающий у него Сашу.
     - Ради всего святого, выслушай меня! У нас  даже  в  мыслях  не  было
причинять хоть какой-то вред этому лесу...  -  Ему  частенько  приходилось
обращаться к суду по самым безнадежным делам, касающимся нарушения законов
местными землевладельцами в Воджводе, и поэтому он посчитал данный  случай
очень похожим на них. - Никто из нас никогда не собирался ступить  на  эту
землю, за исключением вот этого созданья, которое... - Он  начал  разговор
так, будто дело касалось имущественных прав... - пыталось выманить  своего
отца. Она следовала за нами все время от старой переправы, но ведь  у  нее
нет собственных сил на этот путь, и она не может продолжать его без  того,
чтобы позаимствовать что-то...
     Неожиданно он почувствовал,  как  ветка  дрогнула  под  его  рукой  и
зашевелилась. Сучки  сомкнулись  вокруг  его  запястья,  превращая  его  в
пленника. Лесовик открыл свои глаза и уставился на него.
     Наконец он произнес:
     - Так значит, вы все время совершенно сознательно  подкармливали  ее,
предоставляя ей свою силу. Это довольно глупо.
     - Но за все время она даже не делала попыток хоть  что-то  убить:  ни
нас, ни кого-то еще в этом лесу. Ни она, ни Саша.
     И вновь он ощутил все то  же  холодное  подрагивающее  прикосновение,
которое распространилось во все стороны от его  запястья.  Но  он  тут  же
замер, напуганный такой внезапной переменой. Он понимал,  что  сейчас  его
изучают и снаружи и изнутри с такой доскональностью, которая никому  и  не
снилась, и ему казалось, что сейчас это вызвано скорее  интересом,  нежели
злобой и гневом.
     - Я прощаю тебя, - сообщил ему о  своем  решении  лесовик.  -  Но  ты
по-прежнему остаешься глупцом.
     - Саша тоже не сделал здесь ничего...
     - Здесь пока еще никто не провинился, даже она. -  При  этом  лесовик
слегка качнулся и  указал  одной  из  своих  многочисленных  сучкообразных
отростков в  сторону  явно  различимого  скопления  тумана,  проступавшего
сквозь листья. - Но ведь у нее нет  сердца:  она  забирает  его  у  твоего
приятеля. И в ней нет жизни, поэтому она забирает твою, и его,  и  мою.  -
Петр ощущал, как суковатые руки продолжают ощупывать его с головы до  ног,
но теперь  он  чувствовал  спокойствие  и  безопасность,  и  у  него  даже
мелькнула мысль, что это могла быть еще одна ложь, возможно более  опасная
нежели у Ивешки. - Я бы узнал, если бы ты захотел обмануть меня, -  сказал
лесовик, и Петр с полной очевидностью поверил, что это было правдой. Через
мгновенье, когда волна благодушия накатилась  на  Петра  подобно  холодной
воде, его собеседник продолжил, обдавая его легким теплым  ветерком:  -  А
знаешь ли ты, к примеру, что сделал твой приятель?
     Ему не приходило в голову,  что  можно  ответить  на  это.  Но  ответ
последовал без всякого его участия.
     - Глупость. Он  сделал  глупость,  как  все  молодые.  Эх,  молодежь,
молодежь. - При этом лесовик протянул мимо Петра очередную свою руку-ветку
и ухватил  Сашу  за  плечо.  -  Ты  хочешь,  чтобы  я  отпустил  тебя.  Ты
собираешься использовать этот лес, чтобы твой приятель мог получить  новые
силы, а затем использовать его против меня. Это напоминает мне схватку  не
на жизнь, а на смерть... Так что же после этого я должен сделать с тобой?
     - Помочь нам, - сказал Саша, в то время, как струйки пота стекали  по
его лицу, оставляя на нем заметные следы. - Помоги нам выбраться из  твоих
лесов, помоги нам отыскать ее отца, помоги нам освободить его.
     Теперь  лесовик  освободил  их  обоих  и  отступил   назад,   шелестя
многочисленными ветками и сучками.
     - Меня зовут Вьюн, к вашему сведению, - сказал он.
     - А меня Петр.
     - А меня Саша, - сказал мальчик. - А это Ивешка  и  Малыш,  с  вашего
позволения.
     Древообразное  существо  чуть  вздрогнуло,  и   прошелестело   своими
ветками, когда они все поклонились ему.
     - Другой раз я бы не позволил этого: дворовику вовсе не место в  моем
лесу, а русалке вообще нечего делать там, где продолжается жизнь...  Но  у
меня нет выбора.
     В этот момент сгусток тумана словно молочный  вихрь  рванулся  вверх,
распространяясь в пространстве, становясь при этом прозрачнее и приобретая
черты поношенного платья, развевающихся на ветру прекрасных  волос  и  еще
призрачных рук и, наконец, бледного, испуганного лица Ивешки.
     - Русалка! - произнес подобревший леший. - Первый, первый и последний
раз ты оказалась в моем лесу, с опасностью для жизни, если хоть остатки ее
еще сохранились в тебе. Ты слышишь меня?
     Было заметно, как округлились глаза Ивешки, ее платье и волосы плотно
закутали ее, будто подхваченные вихрем, в котором закружились  и  случайно
попавшие листья, и она  покраснела  от  смущенья,  но  при  этом  дело  не
ограничилось слабым  розовеющим  оттенком  лица,  а  вместе  с  ним  стали
отчетливо заметны чуть тусклое золото ее  волос  и  бледная  голубизна  ее
поношенного платья...
     - Ах! - воскликнула она, глядя на всех широко  открытыми  глазами,  а
Малыш с визгом выскочил откуда-то и подбежал к ней,  тычась  мордой  в  ее
руки, будто желая спрятаться там.
     - Я не жду от тебя обещаний, - продолжал Вьюн своим пронизывающим  до
самых костей голосом, - о безопасности моего леса или о безопасности твоих
приятелей: ты должна что-то делать, чтобы выжить. И  ты,  на  самом  деле,
получаешь это. Я же только хочу посоветовать тебе то, что  ты  уже  и  так
знаешь: колдун, который обманывает других, это одно дело, но когда  он  же
обманывает самого себя, то совсем, совсем другое. А знаешь ли ты, почему?
     Ивешка ничего не ответила ему. Она лишь крепче прижала Малыша к себе.
     Вьюн чуть отступил назад в сторону кустов, будто вновь  становясь  их
частью.
     - ...Потому что тогда все желания  начинают  причинять  зло,  -  едва
слышно пробормотал Саша вдогонку уходящему лешему.
     Ивешка взглянула на Сашу, затем на Петра, все еще  подернутая  легким
розовым румянцем, который был особенно заметен  на  ее  губах,  с  каплями
тумана в волосах и отдающими мягкой голубизной глазами.
     - Петр, - сказала она подрагивающим голосом.
     Он и сам вздрогнул в тот же момент, как только Саша  схватил  его  за
руку. Он знал лучше всех, что происходит. Боже мой, ведь он знал это лучше
всех. Она боялась, и он надеялся, что знает, чего именно. Но все,  что  он
мог сделать, это смотреть на нее во все глаза, до тех пор, пока и  она  не
сделала тоже самое, потому  что  не  могла  сделать  ничего  другого,  как
вернуть этот взгляд назад.
     - Петр! - сказал Саша, дергая его за руку.
     Тогда он заморгал глазами и  взглянул  в  сторону,  пытаясь  сбросить
колдовское наваждение и перевести дух.  Он  увидел  свой  меч,  лежащий  в
кустах, и, все еще вздрагивая и покачиваясь, подошел и поднял его...
     Он должен был что-то сделать, потому что он очень хотел ее и знал  об
этом лучше всех, а еще на его ответственности оставался и Саша.
     - Мы найдем твоего отца, - сказал он, обращаясь к  Ивешке,  заставляя
себя увидеть деревья, окружающий  их  лес  и  Сашу,  который  очень  хмуро
смотрел на него. - Он говорит, что может вернуть тебя обратно. Поверь,  он
так и сделает!
     Боже мой, подумал Петр, стараясь разогнать внутренний холод, ведь  он
только что по собственной воле заговорил об Илье Ууламетсе.

                                    21

     В лесной чаще сумерки наступали рано, особенно под затянутым облаками
небом, но они продолжали свой путь до тех пор, пока не исчез последний луч
света.
     - Далеко ли еще? - поинтересовался Саша  у  Ивешки,  как  только  они
покинули владения лешего. На  что  Ивешка  не  смогла  ответить  с  полной
уверенностью.
     - Жив ли еще твой отец? - задал свой  следующий  вопрос  Саша.  -  Ты
можешь сказать об этом?
     Но Ивешка не была уверена ни в том, ни в  другом:  она  призналась  в
этом, избегая его взгляда, а затем  быстро  скользнула  в  сторону,  чтобы
двигаться впереди них,  но  не  как  привидение,  которое  может  идти  не
разбирая дороги, не пользуясь тропинками, а как уверенный в себе,  знающий
каждое дерево проводник, что позволяло ей держаться от них на расстоянии.
     Она  явно  не  хотела  ни  присаживаться  к  их  костру,  когда   они
остановились на ночлег, ни ужинать вместе с  ними.  Она  отказалась  и  от
того, и от другого, продолжая сидеть в стороне, когда Саша попытался  было
уговорить ее, после чего поднялась и подошла к небольшому весеннему ручью,
из которого они набирали воду.
     И опять Саша отметил про себя  с  беспокойством,  что  она  старалась
держаться поближе к воде. На ужин у них была тушеная рыба, ранние грибы  и
молодые побеги папоротников, которые Ивешка отыскала по дороге  и  убедила
их в том, что они вполне съедобны. Саша с некоторым опасением  смотрел  на
собственноручно приготовленный ужин, и с таким же  опасением  взглянул  на
Петра, который наблюдал за Ивешкой.
     - Я не совсем уверен в этих грибах, - сказал Саша.
     -  Разве  ей  так  необходимо  нас  отравить?  -   весьма   сдержанно
отреагировал Петр.
     Разумеется, нет, это было ясно.  Саша  лишь  пожал  плечами  и  начал
раскладывать приготовленное блюдо,  которое,  благодаря  Ивешке,  было  не
просто сушеной рыбой распаренной в пустой воде, а приобрело вкус и аромат,
а коль скоро она еще и отказалась от еды, то каждому из них досталась  еще
и добавка.
     - Ты знаешь, что она не хочет отвечать ни на какие вопросы? - заметил
Саша.
     Петр зачерпнул из котелка и  долго  дул  на  ложку,  что  давало  ему
возможность промолчать, тоже пропуская вопрос мимо ушей.
     Саша выделил немного угощения и для Малыша. Тот обнюхал  предложенное
блюдо и начал лаять на него, то ли от того, что было слишком горячо, то ли
от того, что ему не нравился грибной запах.
     Саша с большой  осторожностью  взял  маленький  остывший  кусочек  и,
проглотив его, нашел, что блюдо было более чем просто  вкусным.  Он  вновь
взглянул на Петра, который не отрываясь  смотрел  на  деревья,  туда,  где
сидела Ивешка, думая о чем-то своем, так что Сашу даже охватил испуг, и он
стал смотреть совсем в другую сторону, помимо своих желаний.
     Возможно, ему следовало отнестись к этому с сочувствием, но сейчас он
был раздражен, даже более чем раздражен, видя  с  какой  нежностью  Ивешка
смотрит на Петра, чего никак не должно быть, учитывая  тот  простой  факт,
что ее сердце должно было бы остановить ее, если оно было хоть в  каком-то
смысле  разумным.  Разумеется,  Саша  пытался  остановить  это,   стараясь
направить свои усилия не на нее, где, как он предполагал, ему пришлось  бы
затратить значительно больше сил, чем он имел в запасе, а на Петра... хотя
и здесь требовалось гораздо больше усилий,  чем  он  собирался  потратить,
сопротивляясь естественному стремлению, что может справиться с  кем-то,  у
кого и вовсе нет никакого сердца.
     Но учитывая то, что Ивешка, кроме всего, не могла  поддерживать  свое
состояние с помощью пищи, которую использовали они...
     - А ты заметил, что она совсем не ест, - сказал Саша, в надежде,  что
Петр поддержит и разовьет дальше эту тему.
     - М-м-н, - откликнулся Петр.
     - Ведь она же не живая, Петр, она не может есть, она должна  получать
силы откуда-то еще, и уж никак не из леса...
     - Мы должны отыскать ее отца, - сказал Петр  и  вновь  занялся  своей
рыбой.
     Это и была вся помощь, которую он получил от Петра.  Саша  молча  ел,
присматривая за костром и радуясь хотя бы тому, что перестал идти дождь.
     Наконец он сказал Петру:
     - Если поиски ее отца затянутся, и  если  он  сам  ничего  не  сможет
сделать... Петр, она не сможет  долго  оставаться  в  таком  обличье,  как
сейчас. Ведь ты слышал, что сказал этот леший: она не сможет помочь себе.
     - Прекрати, - сказал Петр.
     Но даже это резкое предупреждение не вывело его  из  себя.  В  другое
время возможно, но сейчас его мысли были достаточно ясными, чтобы  он  мог
отвлекать свое внимание на путаные мысли Петра.
     - Ее судьба зависит от нас, - сказал Саша, напоминая ему, - или от ее
отца, если мы сумеем быстро отыскать его. Я заметил, как она ведет себя...
     - В ее поведении нет ничего плохого,  просто  именно  сейчас  она  не
хочет быть рядом с нами.
     - Не стоит защищать ее. Она не  может  справиться  с  этим,  вот  что
сказал нам тот леший...
     - Я знаю об этом, и тебе не зачем мне это повторять.
     - Но я вынужден это делать, потому что ты не слушаешь.
     Петр бросил на него раздраженный взгляд и спросил:
     - А что это был разговор про сердце? Что говорил об этом леший?
     Саша пожал плечами. Ему не хотелось углублять этот разговор с  Петром
особенно ночью, или пытаться как-то объяснить это, отчетливо понимая,  что
Ивешка не упустит случая смешать  вся  и  все,  и,  кстати,  прежде  всего
запутать самого Петра. Юноша, мысли которого заняты девушкой, был  гораздо
ближе к сашиному пониманию, но Саша не имел никакого представления о  том,
что можно было сделать с мужчиной,  чьи  поступки  и  намерения  были  так
сложно переплетены с судьбой фактически мертвой девушки, которая,  к  тому
же была чрезвычайно  опасна,  и  с  чувствами,  которые  вызывали  у  него
глубокий страх, прежде всего потому, что они исходили не от самой русалки.
     Кто и как мог объяснить подобную возможность Петру, причем достаточно
убедительно?
     - А это лесное чудище, - продолжал упорствовать Петр, - сказало,  что
у нее вообще нет никакого сердца и что она забирает его у моего друга. Что
оно хотело этим сказать?
     - Я не знаю.
     - Как это может быть, чтобы кто-то мог забрать чужое сердце,  помилуй
Бог?
     - Я не знаю, я ничего не знаю. Ешь, иначе твой ужин будет холодным.
     - Я хочу знать, что ты сделал, Саша, не откажи мне  в  этом!  Я  хочу
знать, что происходит.
     - Я не знаю, уверяю тебя! Я вообще не знаю, что  происходит  в  мире,
ведь я родился не всезнающим. Я не знаю, о чем говорил этот леший...
     Колдун, который обманывает других, это одно  дело,  но  когда  он  же
обманывает самого себя, то совсем, совсем другое...
     - А ты, случаем, ничего не потерял? - спросил Петр.
     - Я в полном порядке! Я чувствую себя очень хорошо! Даже  еще  лучше,
как оказалось: я сумел  удержать  тебя.  Разве  не  так?  Вот  что  значит
настоящее волшебство, Петр, а не просто одни лишь желания...
     - Но какое отношение ко всему этому имеет разговор о  сердце?  О  чем
тогда говорило это существо? А что имел в виду водяной, когда говорил в то
утро, будто Ивешка потеряла свое сердце?.. Разве она забрала что-нибудь  у
тебя?
     - Нет! - Он вздрогнул от звуков собственного голоса, и казалось,  что
вместе с ним задрожала вся их нехитрая посуда, словно горшки на полке, так
что он даже испугался, что они могут  упасть  и  разбиться,  если  Петр  и
дальше будет продолжать свою болтовню, как это назвала  бы  тетка  Иленка,
которая не преминула бы сказать: "Прекрати, Петр Ильич! Ты  доводишь  меня
до головной боли!"
     Так оно и было.
     - А что ты имел ввиду,  когда  говорил  о  том,  какую  выгоду  можно
извлечь даже из леса? - спросил Петр. - И что ты сделал, что едва не свело
лешего с ума? Почему он сказал, что лишился выбора? Саша  проглотил  кусок
рыбы, совершенно не ощущая вкуса, и взглянул на Петра  с  таким  чувством,
которое могло бы всех повергнуть в страх, если бы, не дай  Бог,  вырвалось
наружу. Но оно ушло в глубину  его  сознания,  где  в  опасном  беспорядке
метались мысли в поисках нужного ответа на вопрос, не сделал ли  он  какой
ошибки своим чрезмерным желаньем, которое  привело  в  беспомощную  ярость
лешего, и могло очень далеко завести и его самого...
     - Я не знаю, почему, - сказал он.
     - Так что же все-таки ты сделал?
     -  Столь  мало,  насколько  мог!  Я  ошибался,  когда  беспокоился  о
происходящем, и, это я хорошо усвоил, я беспокоился о самых незначительных
возможных  последствиях,  пока  не  смог  убедиться,  что  таким   образом
добиваюсь всего-навсего лишь того,  чтобы  не  случилось  чего-то  заранее
ожидаемого. Ты понимаешь, о чем я говорю?
     - Ты говоришь, что не хочешь больше беспокоиться ни  о  чем.  А,  тем
временем, мы находимся в самой чаще этого леса  никак  не  можем  отыскать
старика,  и,  тем  не  менее,  ты  говоришь,  что  не  хочешь  ни  о   чем
беспокоиться!
     - Это не то, что я имел в виду!
     - Мне кажется, что ты сходишь с ума. Прекрати эти занятия.
     - Нет, со мной все в порядке!
     Петр доел свою порцию, отправив последнюю ложку в рот, затем  положил
ту в котелок и вытер рот рукой, настороженно глядя  на  Сашу,  освещенного
отблесками костра.
     - От этого мне не становится лучше... Ведь если Ууламетс находится  в
этом лесу, разве этот леший не знал бы этого? Если бы он был здесь, почему
бы ему не уменьшить наше беспокойство и не сказать нам об этом?
     Саша попытался было обдумать это, но даже одних воспоминаний о  лешем
было вполне достаточно, чтобы его  мысли  ушли  куда-то  совсем  в  другую
сторону, ускользая от него.
     Этот  факт  подсказал  ему,  что,  на  деле  беспокойство  по  поводу
происходящего должно быть подчинено определенному порядку, если он хочет и
дальше полагаться на свои предчувствия, но полагаться  в  таких  делах  на
одну лишь память и пытаться  уподоблять  лешего  Гвиуру  было  равносильно
тому, как черпать неводом воду.
     - Саша, что происходит?
     Он вновь потерял  ускользнувшую  мысль,  которая  только  что  начала
принимать законченные формы где-то в уголке его сознания...
     Петр поставил котелок. От неосторожного движения звякнула ложка.  Это
показалось Саше таким же существенным, как и все  то,  о  чем  только  что
спрашивал  Петр.  Это  было  похоже  на  предвестье  беды.   В   ситуации,
подчиненной влиянию случайностей, все в равной мере становилось важным,  и
не  было  никакого  способа  уравновесить  влияние  вещей  без   глубокого
понимания. Сейчас он потерял  все  нити,  с  помощью  которых  намеревался
связать окружающие его вещи и явления друг с другом...
     Петр встал и, обойдя слабеющий огонь, обхватил Сашу за плечо и сильно
тряхнул его.
     - Саша, черт возьми!
     Он скорее почувствовал это. Как он  чувствовал  все  остальное.  Петр
отошел, а он следил за тем, куда тот направился.
     Не туда, куда Саша хотел. Он подумал  было,  что  следует  остановить
его, если бы он был в состоянии  выделить  это  событие  из  ряда  других,
которые происходили  при  этом,  включая  потрескивание  костра  и  шелест
листьев.
     Все это предвещало опасность, подумал он рассеянно.
     Постепенно его мысли начинали вновь обретать форму.
     Этим вечером Ивешка приобрела окраску.  Видимо,  леший  обеспечил  ей
жизненные силы, и возможно, что на несколько дней...
     Сейчас она стала гораздо сильнее, чем  была  прошлой  ночью,  намного
сильнее, ярче, и крепче...
     - Петр, - начал было он, но тот был уже на берегу ручья,  где  Ивешка
уже повернула голову, чтобы взглянуть на него... это простое  движение  из
обыденной жизни, подсказывало сколь реальной стала она в  этот  вечер.  Он
загадал желание... и эта попытка дорого обошлась ему: сердце  рванулось  в
груди, и он вздрогнул от  толчка  крови  в  жилах  и  от  порыва  ветра  в
окружающей листве. И то и другое напоминало ему звук движущейся воды...
     Огонь, который в эту  ночь  освещал  ее,  придавал  особенно  нежный,
тонкий цвет ее платью и деревьям вдоль ручья, отбрасывавшим на  нее  тень,
отчего она становилась самой реальностью, просто девушкой, и ничем больше,
беззащитной и неуверенной, что особенно выражалось в ее  взгляде,  который
она бросала через плечо.
     - Петр, - сказала она, поворачиваясь в его сторону и  широко  разводя
руки.
     Он остановился, а затем отступил назад, когда она  сделала  несколько
шагов навстречу ему и замерла, глядя на него широко открытыми  испуганными
глазами.
     - Что ты отняла у Саши? - резко спросил он, будто это был именно  тот
вопрос, который он хотел задать. - Что имел в виду леший, когда говорил со
мной?
     - Я люблю тебя, - сказала она.
     Он отступил назад еще на один шаг, потому  что  каким-то  образом  ей
удалось сделать шаг вперед, которого он не заметил. Он отчетливо видел  ее
глаза и щеки, резко очерченные падающей тенью.
     - Чудесно, - сказал он, обливаясь потом и старясь удержать в  порядке
собственные мысли. - Я польщен, но все-таки постарайся ответить мне.
     - Не нужно так ненавидеть меня. - Она  сделала  движение  вперед.  Он
знал, какой опасности подвергался, знал, что должен  отступить  назад,  но
тут же, в одно  мгновенье,  решил  сдаться:  он  очень  хотел,  чтобы  она
дотронулась до него и доказала тем  самым,  что  она,  кроме  всего,  была
абсолютно  безобидной  и  никак  не  была  виновата   в   приписанных   ей
прегрешениях...
     - Прекрати это! - раздался откуда-то сзади  него  голос  Саши.  Между
ними и костром пролегала длинная тень. - Петр!
     Сейчас он  был  уже  не  рад  своему  спасению.  То,  что  он  сейчас
чувствовал, было гораздо сильнее, чем понятное желание  жить.  Но  в  этот
момент Ивешка отвела назад руки и сжала их под  подбородком,  устремив  на
него глаза, полные боли и тоски.
     - Отойди от нее, - сказал Саша, обращаясь с ним  так,  будто  он  был
всего лишь маленький мальчик или круглый дурак, и так крепко  схватил  его
за руку, что Петр почувствовал боль. Вероятно, Саша имел  в  виду  и  это,
даже в том случае, если это и казалось невозможно, он хотел заставить  его
задуматься над происходящим. Но, в  любом  случае,  ни  того,  ни  другого
оказалось недостаточно.
     - Прекрати это! - вновь очень резко произнес он, но обращался  отнюдь
не к Петру.
     Слезы переполнили глаза Ивешки.
     - Я не причиню ему никакого зла, я ничего с ним не сделаю... Саша, не
делай этого...
     - У меня нет жалости к тебе, - сказал Саша. - Тебе следовало  бы  это
знать.
     - А я знаю, - прошептала Ивешка. - Но жалость есть у  меня,  и  я  не
допущу, чтобы с ним что-то произошло.
     - Тогда не разговаривай с ним! Оставь его в покое!
     - Это я подошел к ней, - сказал Петр, давая Саше повод  почувствовать
собственную ошибку хотя бы в малом. - Я хочу знать, что происходит.
     - Она хочет сделать все по-своему, вот что происходит, - сказал Саша.
- И ничего больше. Ничего другого нет и не было у нее в  мыслях...  Оставь
его в покое!
     Слезы брызнули из ее глаз, когда Ивешка взглянула на  Сашу,  задержав
свой взгляд на мгновенье, а затем повела плечом и пошла прочь вдоль ручья.
     - Ивешка, - позвал было ее Петр, но она даже не обернулась. Ее  слезы
сильно задели его: он чувствовал,  что  дрожит,  даже  сознавая,  что  все
сашины попытки были абсолютно правильными. Он хотел, чтобы она не страдала
от боли и незаслуженных обвинений...
     Саша  повернулся,  и  огонь  костра  осветил  его  лицо,  на  котором
отчетливо проступали резкие складки вокруг сжатого рта,  выражавшие  гнев,
который обижал Петра до глубины души.
     - Оставь ее, - сказал он Саше. - Она ни в чем не виновата.
     - Но она хочет, чтобы ты почувствовал жалость к ней. И я  сказал  ей,
чтобы она оставила тебя в покое.
     - Тебе нет никакого, черт возьми...  -  Дела,  вертелось  у  него  на
языке, но это был  чертовски  глупый  разговор,  и  даже  пятнадцатилетний
подросток хорошо понимал это. Дурак пошел бы следом за девушкой, пошел  бы
против всего, что Саша пытался сделать, чтобы отдалить их друг от друга, и
даже позволил бы убить себя, с тем,  чтобы  она  смогла  в  следующий  раз
добраться и до Саши.
     Разумеется, он так и поступил бы.
     Он постоянно ощущал ее попытки околдовать его, чтобы вернуть назад  и
увести с собой. Но на этом  пути  стоял  Саша.  Она  неожиданно  оказалась
слишком реальной, чтобы тронуть его воображение: волшебные чары постепенно
исчезли, и она была вынуждена пользоваться только тем, что являла собой, а
именно, шестнадцатилетнюю девочку, убежденную в том,  вероятно  -  так  ей
удалось сладить даже с Ууламетсом, настолько очаровательным  ребенком  она
была - что всего лишь несколько слез могут непременно предоставить ей  то,
что она хотела.
     Но он очень хорошо знал эту песню, и строку и даже  стих:  он  выучил
все это еще в Воджводе, при одном удачном случае, и сейчас чувствовал себя
слишком старым, чтобы играть в эти наскучившие  девичьи  игры.  Проси  что
угодно, подумал он, у легкомысленной девицы, которая только и ждет,  чтобы
кто-то очередной сделал ее счастливой, но только  не  пытайся  вручить  ей
свое сердце и ожидать бережного обращения с ним.
     Казалось,  что  волшебные  чары   пытались   вернуться.   Но   что-то
отталкивало их. Может быть, это было его собственное стремление,  а  может
быть, это делал Саша. Он взглянул в сторону Ивешки, и почувствовал боль  в
руке при малейшей попытке сжать ее... То же  самое  было  с  ней,  как  он
теперь припомнил, во время ужина, когда он начал спорить с  Сашей,  и  это
обстоятельство обеспокоило его.
     Может быть, подумал он, Саша делал это с целью напомнить ему  что-то,
но потом понял, что не все в его действиях идет гладко.
     - Прекрати это! - вслух произнес он, но  услышал  совсем  неожиданный
ответ.
     - Это не я, - сказала Ивешка, поворачивая в  их  сторону  обезумевшее
лицо. - Я не делаю этого, разве ты не чувствуешь?
     Саша схватил его за руку и торопливо потащил к костру,  пока  Ивешка,
как заметил Петр, бросив  взгляд  через  плечо,  продолжала  стоять  около
ручья, глядя вдоль него в темноту.
     - Что происходит? - требовательно спросил он, готовый  сопротивляться
неожиданному безумию, но несколько неуверенный, где следовало искать  его.
- Что случилось?
     - Кое-что вырвалось наружу, - сказал Саша, пока они шли к костру.
     Ивешка по-прежнему стояла там, совсем беззащитная. Ощущения,  которые
он воспринимал через свою руку, подсказывали ему что это могло быть, но он
не собирался тут же выразить их словами, потому что очень многие знали это
не хуже него,  а  он  думал  только  о  том,  что  кто-то  должен  был  бы
присматривать за Ивешкой, которая, черт бы их  всех  побрал,  больше  всех
подвергалась опасности.
     - Давай соберем наши вещи, - сказал Саша, когда они подошли к огню. -
Мы уходим отсюда.
     - Прямо сейчас, ночью? Вместе с этим?  Это  так  похоже  на  то,  что
происходит с ней, так похоже!
     - Мы знаем об этом, и именно поэтому уходим. Поторопись.
     - Но куда? - проворчал Петр. Это было уже слишком. Никто  не  мог  бы
понять людей, которые останавливались бы  в  самом  разгаре  спора,  чтобы
начать бег в темноту, где их поджидал водяной, готовый приготовить из  них
ужин.
     Но  Саша  не  обращал  на  него   никакого   внимания.   Поэтому   он
присоединился к мальчику и с раздражением начал собирать вещи,  рассовывая
по корзинам, в отчаянии позабыв  о  всех  страхах.  Он  хотел,  чтобы  они
выбрались  из  этого  леса,  очень  хотел,  черт  возьми,  бросить  все  и
отправиться куда-нибудь с Ивешкой, вникая во все,  чтобы  она  ни  делала,
если только таким путем можно было бы открыть Саше глаза на нее, и,  может
быть, однажды освободить ее раз и навсегда от какой бы то ни  было  власти
водяного... Давай, давай, припомнил он слова Ууламетса,  проклинавшего  их
глупость, беги один. Один из вас будет съеден  ею.  Другой  же  будет  всю
жизнь горевать об этом...
     Леший, будь проклято его бессердечие, разумеется, оказал им кое-какую
помощь, но отпустил их без  всякой  защиты,  без  знаний  о  том,  что  им
следовало делать и где следовало искать старика, и теперь...
     В лесной тьме их окружали неведомые страшилища. Ивешка не  прекращала
свои трюки, и один Бог знал, единственная ли это опасность, о которой  они
должны беспокоиться...
     - А где Малыш? - спросил он, неожиданно обратив внимание, что потерял
из виду дворовика, которого видел за ужином у костра, когда тот удирал  от
рыбного блюда приправленного грибами.
     - Не знаю, - сказал Саша, пытаясь потуже скатать одеяла.
     - Не знаешь, где Малыш?
     - Мне казалось, что ты недолюбливаешь его.
     Петр уставился на сашину спину.
     - У него, видимо, были причины для такого поведения, и  мне  хотелось
бы разобраться в них. - Он подтянул  покрепче  узел  на  своей  корзине  и
перебросил ее через плечо, обернувшись при этом назад...
     Его взгляд скользнул по пустому берегу ручья, где только  что  стояла
Ивешка.
     - Она исчезла! - воскликнул он, переводя взгляд на  Сашу,  чье  лицо,
повернутое к нему и освещенное огнем, покрывали капельки пота.
     - Мы не потеряем ее, - сказал тот. - Я знаю где она.
     - Так куда же она делась?  -  Любой  человек  становился  не  в  меру
подозрительным, когда начинал  иметь  дело  с  колдунами,  лешими  и  тому
подобной нечистью, и поэтому, неожиданно увидев сашино лицо, увидев  явные
следы тех напряжений, которые тот испытывал, он почувствовал,  что  вокруг
них происходило гораздо большее неистовство темных сил, чем было  доступно
заметить человеку, не посвященному в тайны колдовства. - Саша,  что  здесь
происходит, черт возьми? Что ты делаешь?
     - Помогаю ей.
     Петр был обескуражен. Он мог поверить в любые возможности, но  меньше
всего в вероятность тайного соглашения между Сашей и Ивешкой.
     - Идем, - сказал Саша, забрасывая на плечи свою поклажу.
     - Но куда? Куда она отправилась?
     - На поиски отца. И она очень  торопилась.  Ведь  она  знает  где  он
находится, точно так же как ОНО знает, где находимся  мы,  и  это,  уверяю
тебя, совсем рядом. И она не хотела, чтобы мы задерживали ее.
     - Не хотела, чтобы мы... - Ему было недостаточно ясно,  что  все  что
произошло с самого начала ужина, включая и его раздражение и боль в  руке,
было работой двух колдунов, каждый из которых имел власть над какой-то его
частью, и каждый из которых несомненно стремился навязать ему свою волю. -
Бог мой! Так что же ты делал со мной?
     - Все, что  было  в  моих  силах,  -  сказал  Саша  хриплым  голосом,
поднимаясь и глядя  ему  прямо  в  лицо  без  тени  лукавства,  освещаемый
отблесками костра, искажавшими его  черты,  отчего  его  собственное  лицо
казалось намного старше, выглядело  изможденным  и  осунувшимся,  особенно
когда свет падал на следы пота на его висках. - Я освободил ее  от  твоего
влияния, если хочешь знать. Ты мешал ей сконцентрировать свое внимание.
     - Но что ты все-таки сделал? Чего ты добивался своими желаниями, черт
возьми?
     - Чтобы вы не очень-то увлекались друг другом, - сказал Саша.  -  Она
очень напугана. Я сказал ей, чтобы она отправлялась немедленно туда и  шла
пока сможет идти, а мы будем следовать за ней: я думаю, что в конце концов
она прекратит обманывать и нас и себя. Ведь она прекрасно знает каковы  ее
альтернативы для создавшегося положения.
     Они шли по пути, направление которого - подумать  только!  -  он  мог
чувствовать всем своим существом, словно две нити, протянувшиеся между ним
и  внешним  миром:  одна,  уходящая  далеко   вниз   по   течению   ручья,
смертоносная, связанная с болью в руке, а другая,  направленная  вверх  по
течению, обольстительно опасная, связанная с болью в его сердце...
     -  Но  как  ты  посмел  сделать  нечто  подобное?  -   воскликнул   с
негодованием Петр, уворачиваясь от веток, которые Саша раздвигал в стороны
при движении, и спотыкаясь о  корни  и  кусты,  попадавшие  под  ноги.  Он
припомнил, что ошибки, присущие еще не оформившимся сашиным способностям к
колдовству, сгребали в одну кучу все, в чем ни один  взрослый  мужчина  не
хотел бы довериться ни пятнадцатилетнему  мальчику,  ни  шестнадцатилетней
девочке... особенно если это были Саша и Ивешка. - Ты не можешь  знать,  о
чем я думаю! Ты не можешь вытаскивать наружу мысли и чувства, хранящиеся в
моей собственной памяти!
     - А я и не делаю этого, - сказал Саша. - Я не собираюсь  читать  твои
мысли, я всего лишь выставляю свои желания ко всему,  что  окружает  меня.
Вот и все. А окружающее меняется так, как оно должно меняться.
     - Проклятье!
     - Я знаю это. Я знаю, что ты злишься на меня. Но я не обращаю на  это
внимания до  тех  пор,  пока  это  помогает  удержать  тебя  от  очередной
глупости. Я очень сожалею, Петр.
     - О чем? - сказал он, глядя в сашину спину, и оттолкнул наклоненную в
его сторону ветку... Втянутый в эту  бесконечную  путаницу  хитросплетений
колдовства, он, взрослый человек,  метался  словно  в  бреду  между  двумя
детьми, будто его собственные  сокровенные  чувства  абсолютно  ничего  не
значили. - О чем ты сожалеешь?
     Но мальчик лишь пытался сохранить ему жизнь. Вполне очевидно, что  он
хорошо знал, что делал, когда объединялся с Ивешкой во  всем,  что  бы  ни
происходило, что должно было заставить его пересмотреть сложившееся мнение
о ней.
     - Боже мой, - воскликнул Петр, - скажи мне, есть ли хоть  кто-нибудь,
кто никогда не врет!
     - Я не вру, - коротко  бросил  Саша  через  плечо,  из  переплетенной
ветками темноты. - Ты знаешь, что я не вру, Петр Ильич.

                                    22

     Тяжелый переход с  утра  до  самого  вечера  и  новое  путешествие  в
середине ночи утомили их, городских жителей, и без Ивешки в  роли  лесного
проводника им не удалось бы далеко уйти...
     - Черт возьми, разве ты не мог бы  провести  нас  через  этот  лес  с
помощью какого-нибудь волшебства? - воскликнул Петр, которого до  сих  пор
не оставляло чувство преследовавшей их опасности: Саша шел прямо  к  кусту
боярышника,  и  это  направление  резко  отличалось  от  того,  в  котором
следовала Ивешка. Петр был уверен, что она была достаточно реальной, чтобы
он смог заметить ее.
     - У меня на уме кое-что другое, - сказал Саша.
     - Но ведь так мы можем потерять ее! - запротестовал Петр.
     - Нет, не должны, - сказал  Саша  своим  раздражавшим  Петра  недавно
приобретенным загадочным тоном. Но, тем не менее, они часто плутали обходя
густые заросли. Переплетенные ветки заставляли их  часто  отходить  назад,
били по боками  и  утыкались  в  лицо,  и  в  результате  они  значительно
отклонились  от  того  направления,  которое,  как   считал   Петр,   было
правильным. Петр все время чувствовал боль в руке, его ноги были стерты до
кровавых мозолей, на лбу горела царапина от большой  ветки,  а  внутри  он
чувствовал тошноту.
     Но  хуже  всего  было  то,  что   он   неожиданно   потерял   чувство
преследовавшей их опасности и не с полной уверенностью  мог  сказать,  где
именно в данный момент находится Ивешка. Видимо ее  расстроенное  сознание
запутывало и его, заставляя всякий раз оступаться и задевать за  ветки,  в
результате чего он  только  еще  больше  раздражался  и  становился  более
неуверенным в себе.
     - Оно исчезло, - пробормотал он в сашину спину, когда они  продолжали
упорно продираться сквозь чащу, - оно перестало  действовать...  Саша,  ты
все еще чувствуешь что-нибудь сзади нас?
     - Я потерял эти ощущения, -  сказал  Саша.  -  И  мне  это  очень  не
нравится.
     - Не нравится! Не нравится... Боже мой, но кто же  поможет  нам  идти
быстрее.
     - Я делаю все, что в моих силах.
     - Может быть, оно обманывало нас все время? А может быть, это  делала
она?
     Сомненья пришли к нему неожиданно, но, как всегда, с  опозданием.  Он
не имел представления, каков был, на самом деле,  источник  преследовавших
их ощущений...
     Но хотел знать.
     - Ради Бога, в следующий раз пожелай, чтобы я смог  узнать,  что  это
именно ты заставляешь меня думать о чем-то. Как ты  думаешь,  удастся  это
тебе?
     - Успокойся, я не делаю сейчас ничего подобного, - сказал Саша.
     - А как я могу убедиться в этом?
     - Просто поверь мне... И прекрати ругать меня!
     Мальчик, которому он пытался выговорить свои обиды, казалось, никогда
не имел собственных глубоких чувств, или их похитила у него  Ивешка,  если
только Петр понял что-то в происходившем вокруг  него.  Он  был  смущен  и
признавал себя дураком в своих самых сокровенных мыслях,  и  ненавидел  их
обоих, кроме тех моментов, когда хотел близости с ней всем своим  сердцем,
или тех, когда он предполагал,  что  намерения,  которые  побуждали  ее  к
действию на самом  деле,  принадлежали  Саше,  и,  следовательно,  все  ее
действия были абсолютно добропорядочными, такими же безопасными, как  и  у
Саши, который был готов проклинать самого себя за чужие ошибки. А  Ивешка,
черт бы ее побрал, как никто, заслужила проклятья за сложившуюся ситуацию.
     Может быть, думал он в промежутках, что она где-то черпала  силы  для
всего, что делала, и если было нечто, преследовавшее их... то  она  вполне
могла использовать эти силы, чтобы остановить это, прежде чем  оно  сможет
уничтожить их. Если таким источником было сашино  сердце,  которое  сейчас
она носила в себе, оно должно быть уже  на  грани  разрыва,  учитывая  всю
вину, лежащую на ней, и если эта вина хоть как-то  задевала  Сашу,  то  он
должен был бы непременно свернуть ей шею, или должно было  расшевелить  ее
разум и чувства, потому что девушка с сашиным  сердцем  была  способна  на
любой  безрассудный  поступок,  который  наверняка  имел  бы  отношение  к
водяному, подвергая опасности весь тот окружающий  мир,  который  был  так
дорог ему...
     Его нога неожиданно поехала по скользкому, покрытому  старой  листвой
склону. Он ухватился рукой за ствол молодого  деревца,  чьи  ветки  сильно
ударили его по глазам.
     - Вот проклятье! - задыхаясь воскликнул он,  наталкиваясь  на  густой
кустарник. Весь остальной спуск он проделал, держась за Сашу.
     Когда они  наконец  спустились  к  самому  подножью,  Петр  сел,  еле
переводя дыханье и придерживая рукой бок, а Саша тяжело опустился рядом  с
ним, будто его тело в один момент лишилось костей.
     - Давай отдохнем минутку, - сказал Петр, стараясь  глубоко  дышать  и
прижимая руку к глазам. Временами ему казалось, что он знает где находится
Ивешка, но это ощущение было  призрачным  как  туман.  -  Она  значительно
слабее нас. - Он сделал еще вдох. - Я не знаю, как  и  что  она  думает  о
нашем положении: нормальный человек не может идти без остановки и  день  и
ночь...
     Он был так напуган, что у него  тряслись  руки.  Он  не  мог  понять,
откуда пришел этот страх. Саша продолжал молчать. Он сидел, опустившись на
колени, и тяжело дышал.
     Но как далеко мог уйти старик? Петр несколько раз задавал самому себе
этот вопрос, поглаживая раненую руку, которая еще  сильнее  разболелась  с
тех пор, как он едва не упал, спускаясь по склону.
     - Боже мой, неужели мы не найдем его и на этот раз? Мне кажется,  что
мы бродим по кругу. Колдуны навязывают нам свою волю, и желают лишь только
одного, черт возьми: чтобы мы заблудились здесь. Вот мы и заблудились!
     - Пожалуй, сейчас, я не могу отрицать этого, - пробормотал Саша.
     Отчего Петру явно не стало легче.
     Эта проклятая боль!.. Он вдруг вспомнил весь ужас той ночи, когда  он
попал в пещеру прямо под тем местом, где на  берегу  рос  ивовый  куст,  и
вновь ощутил ее темноту, пропитанную вонью и гнилью, и плеск воды...
     - Нам лучше все-таки идти, -  сказал  он  и  встал,  прислонившись  к
стволу дерева и поджидая, пока поднимется Саша.  Боль  понемногу  стихала,
может быть, потому, что начали действовать сашины добрые желания, а  может
быть, потому что СИЛА, вызвавшая ее, на время отступила,  занятая  другими
делами - но он не знал наверняка.
     Но неожиданно к нему вернулось, пока  неясное,  ощущение  присутствия
рядом Ивешки. Он почти с уверенностью мог сказать,  что  она  была  сейчас
именно в том направлении, куда он глядел, но ничего не  замечал  там,  как
будто превратился в незрячий камень по отношению к ней.
     - Боже мой! Она опять исчезла!
     - Но не так далеко, - заметил Саша. - Мы все равно  знаем,  где  она.
Идем.
     Он почти  побежал  вслед  Сашей  в  том  самом  направлении,  которое
совпадало с его последними ощущениями, прямо вверх по лесистому склону,  а
затем опять вниз по очередному спуску. Он  вырвался  вперед  и  затормозил
свой стремительный бег вниз, зацепившись плечом за ствол дерева, а  затем,
поднимая брызги, перешел через ручей,  который  мог  быть  тем  самым,  от
которого они начинали свой путь, вот все что он знал. Небо над его головой
было затянуто сплошным  кружевом  из  густых  веток  и  не  могло  служить
сколь-нибудь пригодным ориентиром, и к тому же  звезды  были  либо  скрыты
облаками, либо уже начинали гаснуть перед рассветом.
     Он вновь почувствовал резкую боль в руке,  а  вместе  с  ней  к  нему
вернулось и ощущение направления  к  источнику  этой  боли,  которое  было
другим, чем прежде, и леденящим до костей.
     Боже мой, взмолился он, и даже остановился на мгновенье, пока Саша не
догнал его.
     - Это водяной, - сказал он между приступами удушья, и  показал  рукой
на оставшийся сзади них ручей. - Он где-то там... -  Саша  взглянул  в  ту
сторону, будто в этом была какая-то польза, и  спокойно  сказал:  -  Нужна
соль, - и так же спокойно начал развязывать свою поклажу.  -  Соль  должна
удержать его, а до рассвета осталось недолго.
     Петр все еще вздрагивал, уговаривая себя, что пока водяной должен был
бы побаиваться их, после того, как дважды испробовал  на  себе  закаленную
сталь.
     - Но где же она? - спросил  он.  Его  правая  рука  болела  до  самых
костей. Пальцы едва чувствовали рукоятку, когда он попытался сжать ее.  Но
он все же вытащил меч, заставляя  свои  пальцы  оставаться  сжатыми  и  не
спускал глаз с руки, чтобы быть уверенным в них, в то время как Саша начал
насыпать вокруг них соляной круг прямо поверх сухих прошлогодних листьев.
     Боль  почти  тут  же  прошла,  рука  успокоилась,  и   пальцы   стали
послушными, как и прежде.
     - Саша, - произнес он, чувствуя, как волосы дыбом встают  у  него  на
затылке от необъяснимого ощущения, что кто-то смотрит ему  в  спину.  Саша
оторвался от своих занятий, поднял глаза и взглянул куда-то мимо него, без
прежней уверенности.
     Петр медленно повернулся, почти не ощущая меча,  который  по-прежнему
продолжал держать в руке, в сторону зарослей из  кустов  и  деревьев,  где
соляной круг был еще разомкнут. Что-то, показавшееся ему огромным,  взмыло
прямо над ним и, тяжело взмахнув крыльями, улетело прочь.
     - Что это было? - едва выдохнул он, отшатнувшись назад, и буквально в
то же мгновенье вновь почувствовал присутствие  Ивешки,  столь  неуловимо,
что мог спутать его с обычным волнением сердца, прежде чем догадался,  что
именно означали его ощущения,  слабые,  как  дуновение  ветра  или  ночной
шорох...
     - Братец Ворон, - пробормотал Саша, стоявший сзади него, в  то  время
как только что испытанные Петром ощущения  присутствия  Ивешки  продолжали
расти, становясь все более  и  более  уверенным.  Петр  взглянул  вверх  и
отчетливо увидел птицу на фоне  посветлевшего  неба,  где  уже  проступали
отблески первых солнечных лучей.
     Ворон взмахнул крыльями и исчез  за  гребнем  холма,  в  направлении,
противоположном тому, где, как считал Петр, находилась Ивешка.
     - Следуем за ним!  -  сказал  Саша.  -  Это  летающее  созданье  тоже
принадлежит Ууламетсу. Ивешка наверняка сбилась со следа,  но  теперь  она
уже знает это и уже идет туда  как  может  быстрее,  но  то  же  делает  и
водяной! Ради Бога, пошевеливайся!
     Как не хотелось Петру расставаться с соляным кругом, но Саша заставил
его сделать это, и Петр, сразу ощутив его волю, глубоко вздохнул  и  начал
подъем по склону, скользя и спотыкаясь на старых листьях,  чувствуя  сзади
себя присутствие Саши. Ивешка приближалась к ним: она тоже видела  ворона,
которого каким-то образом ей удалось вызвать сюда от  самой  реки,  о  чем
Петр совершенно точно и без  тени  сомнений  знал  благодаря  сашиному,  а
отнюдь не Ивешки, влиянию на него, но сейчас он не  обижался  на  него  за
это, потому что тогда никто из них не смог бы выжить. Он  первым  поднялся
на  гребень  холма  и  заскользил  вниз  по  усыпанному  старыми  листьями
обратному склону, где вновь виднелись стволы огромных деревьев.  Его  рука
вновь болела, и, вступая  в  сумрачную  темноту  под  густо  переплетенные
ветки, он вновь почувствовал беспричинный страх.
     Саша догнал его в тот момент, когда боль  стала  уже  невыносимой.  С
одной стороны их подгоняло присутствие Ивешки,  а  с  другой,  со  стороны
леса, окружавшего их плотным  кольцом,  и  особенно  прямо  навстречу  им,
давило ощущение холодной враждебности.
     - Ты в состоянии чувствовать это? - спросил Саша.
     Петр кивнул, стараясь сохранять дыхание и следя за тем, чтобы  пальцы
все время были на рукоятке меча. То, что по его ощущениям находилось прямо
перед ними, теперь уже не походило на присутствие водяного: ведь  ощущения
при встрече с ним были уже известны.
     - Похоже на дым, -  сказал  он,  когда  ветер  подул  их  сторону,  и
подумал, что никакой леший не стал бы разводить огонь  в  лесу.  Он  мечом
раздвинул  кусты  и  внимательно  посмотрел  в  этом  вызывавшем  опасения
направлении. Он услышал хлопанье крыльев: что-то  внезапно  пролетело  над
ними, задевая его лицо. Недалеко от них  на  низкой  ветке  уселся  ворон:
темным пятном выделяясь в темном сумраке леса...
     Среди деревьев, прямо перед ними, появилась движущаяся белая  фигура,
рядом с которой был виден едва различимый серый силуэт.
     - Учитель Ууламетс? - окликнул Саша из-за спины Петра.
     -  Кто  велел  вам  оставлять  лодку?  -   проворчала   серая   тень,
приближалась к ним и размахивая рукой. - Проклятые дураки!
     - Слова и голос явно принадлежат ему, - пробормотал Петр.
     - Папа, - проговорила белая фигура голосом Ивешки. Она  на  мгновенье
приостановилась, хватая Ууламетса за рукав и стараясь удержать его.  -  Не
верь ему! Не верь ничему, что услышишь от них...
     - Она лжет, - сказал Саша. Если бы здесь прямо сейчас все  окружающее
наполнилось бы волей колдовских желаний, Петр все равно не  чувствовал  бы
ничего, кроме Ивешки, которая появилась из пространства сзади него, словно
рванувшийся вперед хищник, словно вопль, разорвавший воздух...
     Она была там, рядом с ним, стояла пригнувшись под веткой, не глядя ни
на одного из них, и прошла прямо к  Ууламетсу  и  к  той  Ивешке,  которая
стояла рядом со стариком...
     - Нет, -  воскликнуло  это  существо,  поднимая  руку,  как  если  бы
собиралось отодвинуть ее.  Ууламетс  тоже  поднял  свою  руку,  но  Ивешка
подошла к своей  сопернице  и  отвела  ее  руку.  Пальцы  обеих  рук  едва
коснулись друг друга. Затем, с такой быстротой,  что  Петр  не  смог  даже
уловить глазами подмену, одинокий белый призрак переместился на то  место,
где только что стояли два силуэта.
     С криком:
     - Нет! Будь ты проклята... - Ууламетс отскочил в сторону.
     - Разумеется, проклята, - повторил за  ним  призрак-Ивешка,  указывая
вниз на свои ноги. - Ведь это твоя дочь, папа, это  та  самая  твоя  дочь,
которую ты вызвал...
     Внизу, там куда указывала рука призрака, был лежал  лишь  почерневший
череп и поблескивающая кучка речных водорослей.
     - Боже мой, - пробормотал Петр, когда Ууламетс отступил назад.
     Ивешка жалобно продолжала:
     - Я не могу подойти к тебе, папа. Ты не хочешь слушать меня...
     Ууламетс отвернулся и, склонив голову, оперся рукой о дерево.
     Петр продолжал стоять на том же месте, по-прежнему сжимая в руке меч,
чувствуя, как изнутри его охватывает леденящий холод. Он все еще надеялся,
что это была именно его Ивешка, которая выдержала это столкновение.
     Затем, собираясь с мыслями, позвал:
     - Малыш?
     Почти мгновенно он почувствовал, как что-то прижалось  к  его  ногам.
Оно скулило и повизгивало, Бог знает по каким причинам.
     Но ведь  черный  шар  вернулся  вместе  с  этой  Ивешкой.  Он  всегда
возвращался с тем, кто был известен для Петра.
     - Я здесь, - продолжала,  тем  временем,  Ивешка,  не  отступаясь  от
Ууламетса. - Папа?
     Но старик не подавал никаких признаков, что слышит хоть слово.
     - Папа, разве ты не можешь видеть меня?
     Но Ууламетс не ответил и на это раз.
     - Здесь твоя дочь, - сказал наконец  Петр,  возвращаясь  в  состояние
равновесия. - Старик, она, на  самом  деле,  настоящая.  Это  та,  которая
смогла  уцелеть,  и  Малыш  вернулся  вместе   с   ней.   Разве   это   не
доказательство?
     Ууламетс оттолкнулся от дерева и пошел прочь от них.
     Тогда Саша вышел вперед и неожиданно издал странный  предостерегающий
звук. Его рука была поднята вверх, словно  он  стремился  отразить  чью-то
невидимую атаку, во всяком случае так показалось Петру, который с тревогой
наблюдал за  ним,  и  они  оба  застыли  на  мгновенье:  Саша  от  чего-то
неожиданно случившегося с ним, а Петр от переполнивших его  сомнений,  что
делать и с кем сражаться, пока Саша не уронил свою  руку  на  правую  руку
Петра.
     - Она... - начал было Саша, но тут же свалился Петру на шею  и  повис
на нем, будто в одночасье лишился всех своих  сил.  -  Бог...  знает  что,
Петр...
     Петр  бросил  встревоженный  взгляд  на  Ивешку,  которая   выглядела
совершенно бесстрастной, совсем-совсем холодной,  и  предположил,  что  за
метаморфоза могла произойти: покупка была слишком  дешевой,  или  попросту
говоря, дочь Ууламетса могла найти  сердце  слишком  хрупким  товаром  для
того, чтобы владеть им, в конце концов.
     Слава Богу, подумал Петр, что Саша все еще остался в здравом уме.  Но
мальчик наконец хоть что-то почувствовал и должен просить прощенья за  то,
что завел Петра в это место. Он должен поклясться, что никогда не  захочет
стать колдуном...
     - Ничего не  поделаешь,  если  таким  уродился,  -  проговорил  Петр,
продолжая поддерживать мальчика, и осознавая, что сам  Петр  Кочевиков  не
верит в это, потому что если бы поверил, то должен был бы умереть  именно,
так как умер его отец, вместо того, чтобы умереть так, как он  представлял
себе это именно сейчас, и что было достаточно вероятным:  он  мог  сделать
свой  выбор  между  призраком,  лишенным  сердца,  или  водяным,   который
намеревался закусить им на  ужин,  но  ни  в  один  из  этих  исходов  он,
признаться, по настоящему не верил. В этом, казалось, и была удача игрока.

     Кто-то должен был похоронить останки, даже если сама Ивешка проявляла
никакой заботы об этом, да и сам Ууламетс по-прежнему оставался  у  своего
костра и не проявлял к ним  никакого  интереса.  Поэтому  Петр  с  помощью
своего меча разрыхлил грязь и при свете  туманного  утра  вместе  с  Сашей
свалили в кучу мокрые листья и  грязь,  так  как  смогли,  из  уважения  к
приличиям.
     Саша был все еще бледен, его руки, перепачканные землей  и  остатками
старых листьев, были белыми как  мел.  Лишь  обветренная  на  ветру  кожа,
придавала единственный живой оттенок его лицу.
     Более того, он лишь изредка поднимал глаза, и если поднимал их, то  с
каким-то  неясным  выражением  стыда,  который  действовал  на  внутреннее
состояние Петра, так же как действовала на него Ивешка.
     - С тобой все хорошо? - спросил он. - Саша?
     Саша кивнул, не глядя на него, и  Петр  прикусил  губу,  предчувствуя
беду.
     - Давай попробуем расшевелить старика и заставим его уйти  отсюда,  -
сказал он. - Послушай: независимо от того, что бы мы не  решили  делать  в
дальнейшем, сейчас нам всем следует вернуться на лодку, добраться до дома,
а потом попытаться повторить все это еще раз...
     Но Саша покачал головой и на этот раз  не  отвел  своего  истощенного
мрачного взгляда от глаз Петра.
     - Нам не удастся выбраться отсюда, и мы не сможем попасть домой.
     - Ты уверен в этом? - с большой осторожностью спросил  его  Петр.  Он
сам почувствовал в этот  момент  внутренний  холод,  от  которого  к  нему
подступали слабость и страх. - Саша, скажи мне, ты освободился от нее?
     Тот задержал на нем долгий взгляд, а затем сказал:
     - Никто из нас не свободен сейчас...
     Петр слегка тряхнул его за руку.
     - Саша, черт возьми, не говори так.
     Саша как-то странно взглянул на него, затем заморгал, и посмотрел  на
него внимательно, положив свою холодную руку поверх его, и сжал пальцы.
     - Со мной все  в  порядке,  -  сказал  он,  и  смятение,  только  что
охватившее Петра, куда-то исчезло,  а  вместо  этого  неожиданно  возникло
ощущение присутствия  Ивешки,  что  он  почувствовал,  как  его  подмывало
взглянуть и убедиться, не стоит ли она рядом с ними.
     Но  что-то  остановило  его  от  попытки  повернуть  голову.   Что-то
заставляло его не отрываясь смотреть в сашины  глаза.  Что-то  уговаривало
его отбросить все страхи.
     Это состояние было еще незнакомо ему и отличалось от всего, с чем  он
уже сталкивался здесь.
     А Саша сказал ему тихо и спокойно:
     - Что бы это ни было, в первую очередь оно постарается  добраться  до
меня, Петр. И сопротивляться становится все труднее и труднее.
     Он  почувствовал,  как  его  рука  начинает  дрожать,   возможно   от
неудобного положения. Под собственным коленом  Петр  чувствовал  леденящий
холод земли.
     - Послушай, - сказал он,  с  усилием  выдавливая  из  себя  слово  за
словом, - я очень благодарный человек, и я все понимаю. Но  только,  прошу
тебя, не делай этого. Не напрягай свою волю  и  свои  желания  в  попытках
заставить меня  отказаться  от  беспокойства  за  тебя,  малый!  Ведь  это
чертовски глупо, разве не так?
     Саша заморгал глазами, а его рот сложился в гримасу,  которая  должна
была служить подобием слабой улыбки. Он еще крепче  сжал  пальцы  на  руке
Петра.
     - Да... Но она не осмелится бороться со мной, потому что знает, что в
этом нет ничего хорошего для нее. Так что пока все  в  порядке.  Я  вполне
смогу удержать ее на расстоянии, и не беспокойся больше об этом.
     - Но пытайся  уговаривать  ее  негромко,  как  настоящий  воспитанный
мальчик.
     Теперь гримаса растянулась в нечто похожее на усмешку. Саша  похлопал
Петра по руке, глубоко вздохнул и присел, опираясь на пятки.
     Перед ним, как будто, был все  тот  же  Саша,  смышленый,  исхудавший
мальчик, взваливший на свои плечи слишком непомерный груз. Петр потер  шею
и взглянул на него еще раз, отказываясь спрашивать даже самого себя о том,
что же такое они только что похоронили, или о том, а имела ли вообще дочка
старого Ууламетса когда-нибудь в своей жизни сердце, до тех  пор  пока  не
позаимствовала его у Саши.
     И швырнула его назад, может быть, еще до того, как Ууламетс  собрался
разбить его.
     Или, может быть, потому, что сашина бескорыстная доброта не позволяла
ей удержать его в себе... в этом и была та неизбежная ловушка,  в  которую
она попала, не ведая того.
     - Так что же мы собираемся делать? - спросил он Сашу. -  Мы  хотя  бы
имеем уверенность в том, что дедушка сохранил рассудок?
     - Я думаю, что да, - ответил Саша, добавив с дрожью в голосе: -  Если
это случиться с каким-нибудь колдуном, то я думаю, что со  временем...  со
временем...
     - Но ведь ты-то не сумасшедший, - сказал Петр. - Я не  уверен  насчет
него, но я все же знаю тебя, малый, и ты не должен повторить  его  судьбу.
Если ты хочешь услышать совет несведущего человека... то пожелай, чтобы мы
выбрались отсюда, и как можно быстрее. И не забудь прихватить и дедушку.
     -  Когда  ты  хочешь  добиться  чего-то   конкретного,   то   события
разворачиваются именно так, как они могут происходить, а  уж  никак  не  в
соответствии с твоими желаниями.
     - Тогда скажи, чем было то, что мы только что похоронили? И чем  было
то, что находилось рядом с Ууламетсом, что готовило нам завтрак и спало  в
постели его дочери? Было ли это чем-то таким, что могло  произойти?  Я  не
говорю сейчас про Воджвод, такого там не могло быть!
     - Я не знаю, - сказал Саша приглушенным голосом, бросая неприязненный
взгляд на кучку грязных листьев и земли, лежащую между  ними.  -  Мы  ведь
знаем, чем это было, но я не уверен, что знаю, откуда оно взялось.
     - Есть, по крайней, мере две возможности, - пробормотал Петр.
     - По крайней мере, две, - повторил Саша и, так же как Петр,  взглянул
в ту сторону, где за занавесом из переплетенных ветвей у погасшего ночного
костра сидел Ууламетс. - Может быть, когда твои желания столь велики...
     - Он не хотел получить ее! Ему была нужна дочь, согласная  с  ним  во
всем, и которая по любому поводу говорила бы: "Да, папа", и держала бы дом
в порядке и чистоте.
     - Собственно говоря, что, на самом деле он и получил, - сказал  Саша.
- Разве не так?

                                    23

     Ивешка была молчаливой  и  потерянной:  она  действительно  затратила
слишком много сил, которые ей не принадлежали, а  были  лишь  одолжены,  и
которые пошли на то, чтобы рассеять тот образ Привидения или Призрака, как
называл это Петр, делая все, чтобы остаться среди них. Она  даже  готовила
им обед и спала в одном с ними доме. А теперь она  парила  в  пространстве
вновь  как  бледный  призрак,  бесцельно  кружа  среди  деревьев,  которые
окаймляли могилу и потухший костер Ууламетса.
     Стало быть, это выпало на его долю, подумал Саша,  поскольку  Петр  и
Ууламетс были не в лучших отношениях,  начать  немедленные  переговоры  со
стариком.
     Он отмыл руки в маленьком весеннем ручье, который был недалеко от  их
места, стряхнул с волос остатки  листьев  и  даже  позаимствовал  у  Петра
бритву, чтобы хоть  немного  поскрести  то  место,  где  у  него  начинали
пробиваться усы,  про  которые  тетка  Иленка  всегда  говорила,  что  они
выглядят так, будто он просто не умывался. Хотя ему наличие усов  казалось
вполне приличным, по крайней мере, ведь усы не  делали  старого  Ууламетса
похожим на бродягу, даже если его одежда была перемазана грязью, а  в  его
волосах и бороде застряли обломки мелких сучков и куски листьев.
     У старика с собой была книга. Но он  не  читал  ее  и  не  ничего  не
записывал, а только держал ее  в  руках,  остановив  неподвижный  взор  на
окружающем лесе, как будто лес скрывал от  него  все  ответы,  которые  он
хотел получить.
     Саша поклонился  и  слегка  кашлянул,  когда  оказалось,  что  старик
Ууламетс не замечает его.
     - Мы позаботились обо всем, и Петр считает, что мы можем  отправиться
назад, к лодке, и там обдумать наши дальнейшие действия. Я  же  не  думаю,
что мы действительно сможем сделать это, но, может быть, вы знаете...
     Старик даже не взглянул на него.
     - Ведь мы не имели ни малейшего представления о том, куда вы ушли,  -
сказал Саша. - Это Ивешка привела нас. Мы даже повстречались с лешим, и он
помог нам.
     Но не последовало даже малейшего намека на интерес.
     - Он одолжил ей силы, которых было вполне достаточно, чтобы добраться
сюда, - продолжал Саша. - Но он сказал, что она не должна забирать  больше
ничего из его леса. Ему очень не понравилось там наше присутствие.
     Продолжать и дальше без видимой реакции со стороны Ууламетса было как
безрассудно, так и просто бесполезно. Саша был уверен, что колдун с такими
талантами, какими обладал старик, должен знать многое о том, что произошло
здесь, без  рассказа  какого-то  мальчика,  который  может  сообщить  лишь
несущественные подробности. И может быть, именно поэтому Саша почувствовал
страх перед стариком, гораздо больший, чем  он  когда  либо  испытывал,  и
неожиданно подумал об источнике этого страха.
     Она кое-что оставила мне, сказал он Петру, когда  тот  пытался  очень
осторожно расспросить его о том, не причинила ли она ему какого вреда.
     Она научила меня кое-чему, подумал он теперь. И ему казалось, что  он
знает, почему она сделала это. Я до сих пор помню, рассуждал он про  себя,
насколько отчетливо я мог думать об одном и как был слеп  по  отношению  к
другому... и, кажется, знаю, почему.
     Я знаю, что такое испуганный человек. Это чувство должно быть в корне
отлично от других, по крайней мере когда касается самого себя.
     Я мог беспокоиться за Петра... Я знал, что он мой друг: я бы даже  не
захотел вновь войти в этот мир без него, потому что лишь одного осознания,
как он важен для меня, бывало  достаточно,  чтобы  я  продолжал  правильно
действовать в самых опасных ситуациях.
     А Петр, продолжал рассуждать Саша, сказал бы, не будь дураком, малый.
Но под этим подразумевал бы: не давай в обиду себя, но не обижай и других.
Потому что он никогда  не  был  таким,  как  его  друзья:  он  никогда  бы
намеренно не разбил маслобойку у тетки Иленки, особенно если бы знал,  что
она принадлежала еще ее бабушке.
     Он сказал, что очень сожалел бы, если бы знал об этом,  и  ему  можно
было верить, потому что он редко  задумывался  над  тем,  что  делает,  но
никогда не желал ничьей смерти. Но он был продувной  бестией  в  отношении
людей, и это было и хорошо, и плохо...
     И вот если колдун не имеет около себя подобного человека, и  если  он
запрятал свое сердце куда-то далеко-далеко и теперь не  может  чувствовать
правды, не может чувствовать намерений того, кто хочет предостеречь его от
глупости, так что же он хочет?
     Старый Ууламетс перестал слушать  окружающих  много  лет  назад,  так
казалось ему и так считала даже Ивешка.
     Так он простоял еще некоторое время все на том  же  месте  и  наконец
кашлянул еще раз.
     - Извините меня, господин. Если вы думаете,  что  я  оправдываюсь,  и
считаете, что не должны выслушивать это, то я хочу  вам  сказать,  что  мы
собираемся приготовить обед, и если у вас нет никаких мыслей на счет того,
что мы должны делать после этого, то мы соберем вещи и тронемся в обратный
путь, к лодке, а там увидим, удастся ли нам справиться с ней на этот раз.
     И только тогда Ууламетс сказал:
     - Маловероятно.
     - Что вы имеете в виду?
     - Уйти отсюда, - сказал Ууламетс.
     Саша глубоко вздохнул, сжал  кулаки  и  признался  самому  себе,  что
видимо старик все слышал и принимал во внимание все, что здесь говорилось,
даже если при этом и не подавал признаков.
     Ивешка вряд ли могла  так  думать.  Она  была  очень  раздражена.  Он
чувствовал это и очень хотел, чтобы она на время перестала  навязывать  им
свою волю...
     - Пожалуйста, - громко сказал он, когда отошел  от  старика,  оставив
его в покое. - И Петр, и я очень устали. Пожалуйста, не сейчас.
     Он скорее почувствовал, как задрожал  воздух,  нетерпеливо,  страшно,
яростно. Ярость постоянно сопровождала ее. Она была теперь намного слабее,
и поэтому ее хватало только на это...
     ...Я  не  могу  смириться  со  смертью,  настойчиво   твердила   она,
охваченная ужасом, заставляя его воспринять эту мысль,  а  за  ней  и  все
остальные, которые продолжали врываться в его сознание...
     Убийство, ярость и обида... наполняли это полубезумное, бесплодное  и
полуживое  существо,   доведенное   до   полусмерти   сумасбродной   волей
собственного отца, пожелавшего, чтобы она  стала  другой,  нежели  была...
что, в итоге, и убило ее. Всю свою жизнь она боролась за  то,  чтобы  быть
просто Ивешкой, в то время как ее отец постоянно пытался заставить  Ивешку
быть чем-то еще... а  она  хотела  лишь  одного:  прекратить,  прекратить,
прекратить это... она хотела, чтобы он умер...
     - Замолчи! - пронзительно крикнул он в ее сторону, и, казалось,  даже
лес вздрогнул от этого звука, а Ууламетс и Петр, оба в испуге взглянули на
него, когда он стоял посреди поляны со сжатыми кулаками. - Замолчи, я  уже
однажды сделал то же самое, чего хочешь и ты: я убил и мать и отца, но  ты
не понимаешь, о чем ты говоришь!  Я  знаю,  что  это  такое,  а  потому  -
замолчи!
     И пока Ууламетс, потрясенный,  все  еще  смотрел  на  него,  пока  он
приковывал к себе внимание и старика и  Петра,  он  выплеснул  наружу  все
остальное, что по ее воле накипело в нем, что он едва ли смог  припомнить,
когда улеглось волненье...
     - Ты, - сказал он,  указывая  на  Ууламетса  и  желая  изо  всех  сил
привлечь его внимание, точно так же как желала Ивешка чтобы,  все  что  он
скажет, дошло до Ууламетса, - ты прогнал свою дочь,  ты  изо  дня  в  день
желал только одного: сделать ее точно такой, как хотелось тебе...
     - Это не так, - сказал Ууламетс. - Это не так. Я предоставил  ей  все
возможности...
     - Только до тех пор, пока ты считал, что она права. А что,  если  она
только захотела бы...
     - Разве Кави Черневог был прав? - Ууламетс поднялся  с  земли,  ветер
растрепал его волосы, глаза были широко открыты, и повернулся к Ивешке.  -
Разве твое желание заключалось лишь в том, чтобы добраться сюда,  девочка?
Разве это было столь благоразумно?
     Ивешка сникла и отступила.
     - Молодые, - продолжал Ууламетс, - имеют столь необузданные  желания,
и у них еще так мало мозгов, чтобы допустить хоть тень  сомнения  в  своих
поступках...
     - А некоторые  старики,  -  заметил  Петр,  сидя  на  старом  пне,  -
чертовски самоуверенны и заняты лишь сами собой. -  Ууламетс  обернулся  в
его сторону, а Петр продолжал: -  Ну,  попробуй,  преврати  меня  в  жабу.
Почему бы тебе не сделать этого? - Старик был так зол, что  Саша  напрягал
всю свою волю, чтобы  Ууламетс  не  выполнил  этого  предложения,  а  Петр
продолжал без оглядки: - Потому что ты не способен сделать как следует  ни
того, ни другого, дедушка, иначе наша лодка не села бы на песок, а нам  не
пришлось бы целыми днями разыскивать тебя под дождем и месить грязь в этом
лесу, чтобы спасать тебя от  твоей  же  чертовой  глупости!..  А  ты...  -
добавил он и бросил взгляд на Ивешку...
     Ворон каркнул со своего насеста и внезапно  сорвался  вниз,  едва  не
задевая лицо Петра. Тот вскинул вверх руки,  а  Саша  разразился  яростным
желанием, чтобы птица улетела прочь, но быстрее, чем он успел подумать  об
этом, ворон взмыл к небу, а из  царапины  на  запястье  у  Петра  закапала
кровь.
     В тот же момент Малыш увеличился в размерах  и  стал  более  злобным,
начал рычать и шипеть, ощетинившись  со  спины  и  глядя  вверх,  но,  как
оказалось, он сердился не на Петра, а на ворона.
     Ууламетс тоже взглянул в небо и нахмурился, когда увидел,  что  ворон
вернулся на свое место на макушке дерева.
     А Саша продолжил:
     - Ты запомнил, что я сказал тебе, учитель Ууламетс? Я же запомню все,
что сказал ты. И я больше не нуждаюсь в тебе, как нуждался раньше.
     Ууламетс повернулся к нему, с диким выражением в глазах,  с  дрожащим
пальцем, направленным в его сторону.
     - Вот теперь я вижу перед собой дурака! Ты больше  не  нуждаешься  во
мне? Ты собираешься выбраться отсюда, отправиться путешествовать  в  Киев,
ты, твой приятель и моя дочь, и вы хотите на тамошних улицах обрести  свою
удачу. Конечно, ты хочешь этого!.. Дурак! Но ты не сможешь освободить  его
от нее, так же как не сможешь освободить его  от  самого  себя,  в  чем  и
заключается трудность положения! Для колдуна не существует  ни  семьи,  ни
друзей, для него не существует и дочери. Пусть  моя  жизнь  послужит  тебе
уроком! Я воспитал ребенка-колдуна, я позволил ей расти  так,  как  растет
сорная трава, не желая ничего, кроме ее безопасности и ее здравого ума,  а
это, как оказалось, было пренебрежение своим отцовским долгом.  Когда  она
выросла и обрела собственный  рассудок,  а  вместе  с  ним  и  собственные
желания, она не хотела посвящать в них меня. Разумеется, между нами бывали
разговоры, малый, о, конечно, мы спорили и о мудрости, и о воздержании,  и
о последствиях, те самые уроки, которые ты, видимо,  получил  прирожденным
умом, а мой собственный отпрыск, к сожалению,  потерпел  неудачу  от  моих
уроков, потому что моя дочь более всего стремилась быть сорной  травой,  и
как сорная трава прорастает где попало, так и она искала свой  собственный
путь и получала все, что хотела, к чему я не разрешал ей прикасаться!  Моя
дочь росла подобно дураку, малый, отвергая все, чему я пытался научить ее,
потому  что,  разумеется,  я  хотел  ее  научить,  и  хотел,   чтобы   она
использовала здравую логику...
     - Твою здравую логику! - воскликнула Ивешка, вникая в разговор.  -  А
что ты скажешь о моей?
     - Ах, разумеется! Да разве может быть моя или  твоя  здравая  логика?
Есть только одна здравая логика, дочка, и если я обладаю ею, а ты нет,  то
ты должна как следует слушать и делать то, что тебе говорят!
     - А что, если именно ты ошибаешься? Ведь Петр прав! Ты сделал все  не
самым лучшим образом, папа! Ты не захотел  слушать  меня,  ты  не  захотел
вернуть меня назад, а вместо меня извлек  вот  это,  уложив  даже  на  мою
кровать, и вел себя так, как никогда не обращался со мной, потому что  "я"
никогда не была намерена терпеть твой вздор...
     - Кто-то надеется, что его дочь вырастет! Кто-то  надеется,  что  его
дочь чему-то научиться за все эти годы!
     - Всем замолчать! - закричал Петр и затем уже спокойно, не вставая со
своего места, где он сидел, опершись локтями о колени, сказал: - Разве  не
приходит никому в голову, что, может быть, нечто просто  хочет,  чтобы  мы
вели себя как дураки, точно так же, как это нечто хотело,  чтобы  порвался
парус, и, может быть, на самом деле, не так уж  трудно  выбраться  отсюда,
если знаешь, что это нечто тоже движется.
     В этом действительно был некоторый смысл.
     - Петр имеет определенные достоинства,  -  сказал  Саша,  прежде  чем
Ууламетс смог произнести хоть слово. - Ведь мы почувствовали, что  водяной
покинул свое место, и находится где-то здесь.  И  если  это  действительно
произошло, то, возможно, мы должны верить ощущениям Петра  на  этот  счет,
поскольку он-то явно не принадлежит  к  волшебным  созданьям,  и  водяному
гораздо труднее спутать его, разве не так вы говорили мне?
     Ууламетс прикусил губу и бросил короткий взгляд на Петра.
     - Я уже предлагал, - сказал Петр, - чтобы мы вернулись на  лодку,  но
Саша сказал, что мы не сможем уйти так далеко. Так что  же  мы  собираемся
делать? Продолжать верить водяному, или разделаться с ним раз и  навсегда,
и посмотреть, не улучшится ли при этом наше положение?
     - Тебе не удастся убить существо, принадлежащее к волшебному миру,  -
сказал Ууламетс, явно  озабоченный  чем-то,  и  направился  к  поваленному
дереву, на котором сидел перед этим.
     - Что?... - начал было Петр.
     - Замолчи! - со свистом проговорил Ууламетс, подошел к  дереву,  взял
книгу и, усевшись, начал листать ее.
     - Недостает волшебства, - заметил Петр и взглянул на Сашу. - Надеюсь,
что там он найдет способ вытащить нас из этого. Возможно, если ты, и он, и
Ивешка объедините все свои желания...
     - Ты можешь  захотеть,  чтобы  упал  камень,  -  проворчал  Ууламетс,
переворачивая страницы. - Ты можешь даже захотеть, чтобы человек поднялся.
Но ты никогда не сможешь пожелать, чтобы они стали летать, и ты никогда не
попытаешься остановить своим желанием силы природы, если у тебя есть  хоть
капля здравого ума.
     - Так что же должно произойти?
     - Поживем, увидим.
     - От чего же это зависит?
     - От силы и от намерений. Замолчи! Тебе следует  учиться  терпению  у
камней.
     - Но я хочу знать, - понизив голос сказал Петр и оглянулся на Сашу, -
каким же образом,  если  нельзя  желать  того,  что  все  равно  не  может
случиться, что мы только что похоронили  здесь,  может  бродить  вокруг  и
называть его папой.
     Ивешка исчезла, просто рассеялась как  дым,  унесенный  ветром  вдоль
поляны, чтобы принять свои прежние очертания при очередном  возвращении  к
ним.
     - Я не знаю, как ответить тебе, - сказал Саша едва слышно.
     - Я нисколько не хотел выводить ее из  себя.  Но  это  обстоятельство
чертовски напугало меня. Откуда, к примеру, нам знать, что этот старик  и,
на самом деле, является тем, чем кажется нам?
     У Петра всегда были способности задавать жуткие вопросы. Саша  бросил
взгляд в сторону Ууламетса и, напрягая всю свою волю, пожелал увидеть  его
истинный облик. И вот что он увидел: перед ним был худой испуганный старик
с книгой, которая хранила все его дела и мысли, но которая почти ничего не
могла сказать ему о том, о чем он никогда не задумывался.
     До тех пор, пока кто-то  не  начал  думать  так,  как  Петр,  который
просто-напросто обрушил стены, загораживавшие то, что всегда отпугивало, и
задал подобный вопрос.
     Почему? Почему нет? Почему нельзя?
     Действительно, думал Саша, пытаясь ответить  самому  себе  на  вопрос
Петра, я не знаю, почему мы не можем пожелать самим себе, выйти  из  этого
положения.
     Почему нет?
     Почему нельзя всем попытаться сделать это?
     Учитель Ууламетс считает, что это опасно. А  почему?  Только  потому,
что он никогда не пытался сделать этого? Или потому что никто из  нас,  на
самом деле, не согласен с тем, чего мы хотим? Почему вместо ответа на этот
вопрос, он пустился в разговоры о природе?
     Если  ты  хочешь,  чтобы  огонь   не   загорелся,   какая-то   другая
естественная природная сила должна вызвать ураган  и  ливень.  А  если  ты
хочешь чтобы камень взлетел, какая-то природная  сила  должна  сдвинуть  и
поднять его.
     Если же ты хочешь,  чтобы  кости  ожили  и  задвигались,  то  природа
откажется делать  это.  По  крайней  мере,  в  Воджводе  ничего  подобного
случиться не могло, и здесь Петр был абсолютно прав.
     Но ведь наверняка есть и такое, что никогда не доходило до Воджвода?
     А почему нет?
     Только лишь потому, что обычные  люди  с  трудом  поддаются  действию
волшебства?
     Или потому, что иметь дело с людьми, которым  волшебство  недоступно,
похоже на попытку поднять одновременно груду камней?
     Он хотел, чтобы Ивешка не злилась на Петра и рассказала  бы  ему  то,
что она знает про волшебство.
     Может быть, подумал он, вот эти его рассуждения и были тем  самым  ее
ответом ему.
     Так что же все-таки мы похоронили? Он вновь  неожиданно  вспомнил  об
этом и пошел, не обращая внимания на окрик пораженного Петра:
     - Куда ты? - пошел проверить то место, где они зарыли череп.
     Петр бросился за ним, когда он дошел до того  места.  Теперь  там  не
было никакого холма, а виднелась лишь яма.
     - Боже, - только и произнес Петр, торопливо озираясь по сторонам.
     - Я не знаю, что это было, - сказал Саша, - но оно не  было  мертвым.
Ни размер, ни форма не имеют значения для водяного. Мы уже видели это.
     - Но почему же он не убил нас? - спросил Петр. - У него  была  тысяча
возможностей.
     - Что-то держит нас здесь, - сказал Саша, чувствуя  неловкость.  -  Я
думаю, что ты был абсолютно прав насчет этого.
     - Ивешка знала, что это было, - сказал Петр  с  раздражением.  -  Она
сама убила это...
     - Нет, не убила.
     - Что бы она ни сделала с  этим...  ведь  она  колдунья,  верно?  Она
должна знать гораздо больше нас, разве не так? Она могла бы сказать: "Петр
и Саша, не трогайте этого, оно не мертвое!" Она должна была бы сказать: "Я
не  уверена  в  этом",  или,  например:  "Не  тратьте  свое  время,  чтобы
закапывать это, оно просто исчезнет, когда вы отвернетесь".
     Леденящая сознание мысль неожиданно пришла к нему.
     - А почему Малыш не рычал на это? Ведь Малыш твой друг.
     - Малыш - это ее собака, - сказал Петр с  печалью  в  голосе.  -  Или
что-то в этом роде. Малыш даже близко не подходил к этому. И  дедушка,  на
этот раз, даже не открывал рта. Возможно, что  он  здесь  главный  колдун?
Тогда почему он не сказал нам?
     - Учитель Ууламетс поступил нехорошо,  -  сказал  Саша,  ощущая,  как
растет тошнота в желудке. - И я не знаю, почему она сама ничего не сказала
нам. Я не понимаю, почему она на некоторое время  сбилась  с  пути,  и  не
понимаю, почему водяной продолжает преследовать нас. Я не знаю, почему она
поступает таким образом, ясно только, что она выведена из равновесия своим
отцом и она не...
     Он потерял мысль, чтобы продолжить разговор. Она буквально  выскочила
из его головы.
     И снова что-то выпало из памяти.
     Его очень испугало это, и он напрягая волю, старался  вспомнить,  что
именно он забыл.
     - Я становлюсь каким-то рассеянным, - сказал он и тут же, на какое-то
мгновенье потерял ощущение окружавшего их леса. Он старался изо  всех  сил
вернуть его, заставляя себя оглядеться вокруг.  -  Кажется,  мы  попали  в
беду.
     - Боже мой, - пробормотал Петр и потряс его за плечо. - С тобой все в
порядке?
     - Я не знаю. Мне не нравится, что это продолжается. - Он взглянул  на
гребень холма, на деревья, окружавшие их, а затем схватил Петра за руку  и
потащил его назад, на поляну, где были Ууламетс и Ивешка.
     - Ивешка, - сказал он очень тихо, так чтобы не потревожить ее отца. -
Мы хотим поговорить с тобой.
     Она ускользнула в лесную  чащу,  бледная  и  молчаливая,  не  исчезая
полностью от их взора, и держалась на расстоянии, не желая говорить с ними
о том, чего так и не оказалось в маленькой могиле.

                                    24

     Все старались избегать разговоров о делах.
     - Мы возвращаемся назад, к лодке? - спросил Петр у Саши, который,  по
крайней мере, не отказывался общаться с ним. На что Саша ответил:
     - Я так не думаю.
     Тогда последовал следующий, вполне обоснованный вопрос:
     - А что же мы собираемся делать в таком случае?
     - Я не знаю, - сказал Саша, избегая смотреть ему в глаза.
     И третий вопрос не заставил себя долго ждать:
     - Может быть, все ждут, как решит дедушка? Или  уж  не  ждем  ли  мы,
случаем, водяного?
     - Дедушка думает, - сказал Саша.
     Петр едва слышно пробормотал свое мнение на это счет  и  полез  в  их
пожитки, где отыскал водку, и сделал пару глотков  в  добрую  меру,  после
чего он пришел к преходящему философскому заключению, что он был  обречен,
а  всякий  обреченный  должен  покоряться  обстоятельствам,  которые,  без
всякого сомнения, грозили всем, без исключения, смертью,  и  если  в  этих
условиях никто не хотел попадать в новую беду, отправляясь в путешествие к
лодке,  то  будь  он  проклят,  если  он  хотел  этого  бессмысленного   и
изнурительного путешествия.
     По крайней мере, с более практической точки зрения  им  следовало  бы
отдохнуть, поесть, перевязать натертые на ногах волдыри и ссадины  к  тому
времени, когда можно  было  ожидать,  что  дедушка  соизволит  подумать  о
возвращении к лодке, а затем и к дому,  чтобы  переосмыслить  все  это  до
сумасшествия дикое предприятие.
     А тем временем, Ивешка блуждала среди деревьев,  дедушка  читал  свою
книгу, и только один Бог знал, что могло следить за ними в этой чаще, пока
солнце подошло к полудню, миновало его и стало клониться к закату.
     Тем временем, он успел залатать штаны в тех местах, где они порвались
на  коленях,  починил  левый  сапог   и   провел   еще   одну   достаточно
бессодержательную  беседу  с  Сашей,  которая  не  включала  ничего  более
существенного, чем рассуждения о том,  сколько  именно  воды  должно  быть
добавлено  к  рыбе,  которую  они  собирались  тушить.   После   чего   он
почувствовал отвращение к самому себе, и был просто вынужден выпить еще  и
после ужина. Затем он уселся, опершись плечом на меч, и,  придерживая  его
еще и ногой, с помощью  точильного  камня  подправил  и  без  того  острое
лезвие. Легкий звон закаленного  металла,  по  крайней  мере  такая  мысль
пришла ему в голову, должен подсказать любому страшилищу,  затаившемуся  в
темной чаще, окружавшей их костер, что здесь есть и  сталь  и  соль,  и  в
придачу человек с весьма не мягким характером.
     Дедушка  продолжал  читать  даже  во  время  еды.  Ивешка   старалась
держаться  на  самой  границе  освещенного  костром  пространства,   чтобы
по-прежнему ускользать от вопросов. Саша, тем временем, отставил в сторону
оставшуюся после ужина посуду, и, счистив кору с суковатой палки,  которую
Петр подобрал, полагая, что из нее получился бы хороший ухват для  горшка,
если бы у них был хоть какой-нибудь горшок, и, казалось, был очень увлечен
своим занятием, вырезая на нем хитросплетения линий и точек.
     - Это что, медведь? - спросил Петр спустя некоторое время, когда  ему
показалось, что он угадывает знакомые очертания в возникавшем прямо  перед
ним резном узоре.
     - Нет, - сказал Саша, даже не взглянув на него.
     В таких случаях человек может и не испытывать склонности к разговору.
     Тогда он бросил мрачный взгляд в сторону Ивешки, будто силясь понять,
только он один находится в таком вывернутом наизнанку состоянии  или  весь
окружающий мир тоже треснул по швам в этот вечер, не то,  чтобы  он  хотел
привлечь внимание Ивешки, хотя, Бог знает...
     Ивешка, по крайней мере, казалось, проявляет внимание к нему.
     Камень выпал из его руки. От неожиданности он порезал палец и  быстро
сунул его в рот, чуть вздрагивая при взгляде на мерцающее  облако  тумана,
которое говорило ему, что она наблюдает за ним.
     - Глубоко? - спросил Саша, имея в виду порез на его пальце. Тогда  он
взглянул на него. Порез был на внутренней стороне большого пальца все  той
же руки, которую ему укусил водяной  и  которую  раздирал  этот  проклятый
ворон.
     - Нет, - угрюмо сказал он, потряхивая рукой в воздухе. -  Что  значит
еще одна царапина?
     - Позволь мне все же взглянуть на нее.
     - Не стоит. - Он опять сунул палец в рот, затем вновь  помахал  им  в
воздухе и смочил порез водкой, не забыв о том, чтобы пропустить глоток и в
свой  желудок,  а  затем  еще  раз  повторил  последнюю  операцию,  бросая
неприязненные взгляды в сторону Ууламетса.
     - Старик, - наконец произнес он.
     - Не мешай, - проворчал Ууламетс.
     - Дедушка, -  не  унимался  Петр,  продолжая  настаивать  с  показной
воспитанностью, но Саша сделал ему знак,  чтобы  он  прекратил  беспокоить
Ууламетса.
     На основании этого можно  было  предположить,  что  Ууламетс  добился
определенных успехов, но глядя на него говорить об этом было трудно.
     - Так что же все-таки мы собираемся делать? - спросил  Петр.  -  Ведь
ясно, что водяной обманул нас,  дедушка,  он  врал  с  самого  начала.  Он
говорил, что ты должен найти этого Кави...
     - Замолчи, дурак!
     Он  с  холодным  выражением  лица  долго  и  внимательно  разглядывал
Ууламетса через плечо, размышляя над тем, что он сделал в Воджводе  и  что
сейчас вызывало у него чувство стыда, если принять во  внимание  насколько
больше им досадил  этот  старик.  Бедный,  старый  Юришев,  сам  по  себе,
проткнул его мечом совершенно случайно, и Петр не испытывал к нему никакой
злобы: разумеется, он никогда бы не поднял свой  меч  против  старика,  он
даже не думал тогда об этом, потому что не был готов к  насилию  над  тем,
кто был едва ли не в три раза старше его...
     До недавнего времени.
     - Петр, - сказал Саша, осторожно тронув его за  локоть,  -  не  надо,
прошу тебя, пожалуйста, не надо ссориться с ним. Он не хотел тебя обидеть,
он просто думает.
     - Хорошо, - сказал Петр.  -  Не  волнуйся.  -  Он  опустил  кувшин  и
поставил его на место. - А почему бы нам и впрямь  не  поверить  водяному?
Ведь он клялся своим именем, верно? Мы немедленно отправляемся в этот  лес
за одним из его старых...
     - Замолчи! - прикрикнул на него Ууламетс, и а когда Петр оглянулся  в
его сторону, добавил: - Он не мог врать. Это на него не похоже.
     Должно быть, подумал Петр,  волшебные  силы  продолжали  свою  работу
вокруг них: он видел, что старик о чем-то говорит, видел, как поблескивает
пот, выступивший от напряжения у него на лбу, но  его  голос  доносился  к
Петру откуда-то издалека, словно заглушенный толщей воды.
     - Мы находимся  в  большом  затруднении,  -  сказал  Ууламетс.  -  Ты
слушаешь меня? Сейчас я пытаюсь просветить обстановку. Разумеется, что это
ненадежно, ничто не говорит о  надежности  этого  предприятия,  но  оно  в
большой мере связано с жизнью моей дочери. У нас нет  другого  выбора,  по
крайней мере у тебя, Петр Ильич.  Мне  сдается,  что  я  немного  задолжал
тебе...
     - Немного! - воскликнул Петр.
     - ...и верну этот долг, - резко бросил Ууламетс,  -  вместе  с  твоей
жизнью, если, конечно,  мне  удастся  спасти  ее!  Но  жизнь  моей  дочери
является тем краеугольным камнем, который может спасти любого из  нас.  Ты
знаешь всех, кто в этом замешан, и  не  следует  произносить  их  имена  в
очередной раз. Не спрашивай о  моих  намерениях.  Делай  то,  что  я  тебе
говорю, и не поддавайся безрассудным порывам, которые могут плохо кончится
для тебя: я не могу представить себе, насколько ты восприимчив к вещам  из
волшебного мира,  и  я  не  знаю,  как  еще  можно  предупредить  тебя  об
опасности. Ты слишком труднодоступная, но в то же время и весьма  уязвимая
мишень для этих сил. Поэтому ты должен делать то,  что  мы  говорим  тебе,
потому что твое собственное мнение о происходящем не заслуживает  никакого
доверия. Ты понимаешь меня? Ты понимаешь меня, Петр Ильич?
     Петр размышлял над услышанным, сколь неприятным оно не  оказалось,  и
взглянул в глаза старика с подозрением, нет, скорее  с  уверенностью,  что
тот ожидает  услышать  "да",  и,  казалось,  весь  окружавший  его  воздух
настаивал на том же самом.
     - Саша, - произнес он, пытаясь почти безнадежно противостоять  этому.
- Саша...
     На что Саша, положив руку на его плечо, спокойно сказал:
     - Он говорит правду, Петр.
     У него не было выбора, не было, на самом деле. Он  подумал,  что  ему
следует придерживаться того, что хотелось бы Саше.
     Тогда он укоризненно взглянул на него,  бросил  такой  же  взгляд  на
Ууламетса и направился к своему месту  у  костра,  где  отыскал  кувшин  и
сделал приличный глоток, с печалью глядя на рисунок тлеющих углей и тщетно
думая о камине в "Оленихе", о Дмитрии и остальных общих с  ним  приятелях.
Они, по крайней мере,  всегда  проявляли  одобрение,  когда  он  собирался
рисковать своей шеей.
     - Петр, - раздался голос Саши из-за его плеча. В  нем  звучала  явная
озабоченность.
     И одно это уже понравилось Петру.
     - Петр, он прав. У нас нет выбора.
     Он сложил руки на коленях, стиснул зубы и захотел было уверить  себя,
что он смог бы найти жизнеспособный выход, будь они все прокляты, но  как,
скажите, мог думать человек, когда два или три колдуна набросились на него
со всех сторон?
     Один из них особенно сильно досаждал ему своими желаниями, и ведь  он
не был сумасшедшим, а был самый честный малый из  всех  и  знал,  как  это
влияет на Петра.
     - Боже мой! Кажется, я начинаю сходить с ума! - Он вскочил на ноги  и
сделал жест рукой, выказывая отвращение. - О каком выборе для  меня  может
идти речь, если вас здесь превосходящее большинство?
     - Извини, Петр, но я ничего не делаю!
     - Хорошо! Я очень рад! Спасибо!  -  Он  сунул  обе  руки  за  пояс  и
повернулся спиной к безопасному, как ему казалось, затухающему  костру.  -
Ни дедушка, ни его дочь не оказались  столь  благовоспитанными.  Итак,  мы
отправляемся искать этого самого Черневога...
     - Пожалуйста, не произноси здесь никаких имен.
     - А в чем дело? Что особенного в имени? Я ведь простой, не  связанный
с  волшебством  человек!  Ни  моя  воля,  ни  мои  желания  не  играют   в
происходящем никакой роли. К чему весь этот вздор?
     - Не знаю, - признался Саша. - Я действительно не знаю, но просто...
     - Этого  не  следует  делать  потому,  -  раздался  сзади  них  голос
Ууламетса, - что когда ты называешь имя, мы слышим его. А поскольку каждый
имеет определенные слабости, то он так  или  иначе  выражает  внутри  себя
отношение к хозяину этого имени, принимая или  отвергая  его,  а  в  нашем
положении нельзя допускать даже таких, на первый взгляд  дурацких,  вещей,
хотя мы и стараемся их не замечать. Это в какой-то мере отвечает  на  твой
вопрос?
     - Хорошо, но почему же тогда мы не можем называть  вслух  имена  тех,
кто дружески относится к нам? -  возразил  ему  Петр,  -  например,  взять
лешего? Мне кажется, мы могли бы и не отказываться от помощи.
     К удивлению, как ему показалось, Ууламетс задумался над этим.
     - Он был так настроен, - сказал Саша, пользуясь тем что Ууламетс  все
еще молчал. - Но ему очень не нравилось,  что  Ивешка  находилась  в  этом
лесу, ему не нравилось, что и я заимствовал в этом же лесу, но...
     - Заимствовал? Ты? - неожиданно резко спросил Ууламетс.
     - Да, мой господин, - сказал Саша.
     Ууламетс расправил пальцем свою бороду, вытащил  запутавшийся  в  ней
обломок ветки и уселся как раз между тенями своих собеседников, поглядывая
то на одного, то на другого сверкающим в слабом свете костра  глазом.  Его
лицо при этом являло собой лабиринт старческих секретов.
     - Какой толковый малый, - сказал Ууламетс. - Очень толковый. И леший,
выходит, помог тебе. А еще леший питал и русалку. Это просто замечательно.
     Никогда нельзя было знать, когда Ууламетс издевается, а когда говорит
всерьез. У Петра уже вертелся на  языке  грубый  ответ,  но  Ууламетс  все
продолжал смотреть на них как  на  нечто,  лежащее  у  него  на  обеденной
тарелке.
     - Он даже назвал нам свое имя, - сказал через некоторое время Саша.
     - Поистине удивительно, - заметил Ууламетс.
     - Так что же это должно означать? - спросил Петр.
     - Это означает, что этот лес хочет, чтобы мы оставались здесь.
     - Бог мой! Еще один ввязывается в эту игру!
     - Да, видимо так, - сказал Ууламетс. - Но я не  могу  поклясться,  на
чьей стороне. - Он взял  свою  книгу,  сделал  отпугивающий  жест,  словно
стараясь освободиться от этой ноши. - Это мне так и не ясно.
     - Так мы собираемся что-то предпринять? - спросил Петр.
     - Прежде всего, избежать беды, черт бы  тебя  побрал.  Почему  ты  не
поддерживаешь компанию с моей дочерью?
     Петр открыл было рот, чтобы ответить  ему,  но  в  этот  момент  Саша
попытался уберечь  его,  дернув  за  рукав,  давая  ему  по  крайней  мере
возможность найти более подходящую для ответа причину.
     - У него нет никакого чувства, - сказал  он  Саше  и  с  раздражением
махнул рукой в сторону Ууламетса. - Неужели и ты  согласен  кончить  жизнь
вот таким образом? Пусть убирается к черту. Он сводит меня  с  ума.  Прошу
тебя, оставь  меня  в  покое  и  прекрати,  пожалуйста,  управлять  своими
желаниями. Ты можешь это сделать?
     - Но я не могу оставить без своего внимания происходящее вокруг  нас.
Ведь может случиться все, что угодно... - сказал Саша и углубился в себя с
отрешенным видом.
     О чем он думал? Может, про Ууламетса и его дочь? Кто знает?
     Петр вздохнул, сложил руки и покачал головой,  уставившись  в  землю,
чувствуя себя немного лучше. Черт, а не мальчишка!
     Он поднял кувшин и остановился, испытывая двойственное чувство к  его
содержимому: он хотел и в то же время не хотел выпить.  Нет,  черт  бы  их
всех побрал, он точно хотел, явно подозревая, что это Саша настраивал  его
желание против выпивки, и все смешавшиеся ощущения сводили его с ума.
     Так он стоял на краю  освещенного  костром  пространства,  пристально
вглядываясь в темноту леса, в ту  его  часть,  где  находилась  Ивешка,  и
некоторое время не испытывал ничего, кроме желания  дать  передышку  своей
разбитой голове и не иметь никаких претензий ни от Саши, ни от  Ууламетса,
ни от Ивешки, ни от этой проклятой птицы или от кого-нибудь еще.
     Он решил, что находится  на  грани  утраты  всех  своих  сил.  Ивешка
действительно не имела никаких иллюзий относительно его  способностей.  Он
сам был абсолютно уверен, что Саша ничего не терял, а мнение о нем старика
нисколько не изменилось с самого начала.
     Малыш выпрыгнул словно из воздуха, прямо у  него  под  ногами,  серый
мохнатый шар с очень внимательными  черными  глазами  и  блестящим  мокрым
носом.
     Его сердце едва вздрогнуло: таким бесчувственным  он  стал  теперь  к
подобным вещам. Он оглянулся на черный шар, который сейчас был величиной с
кошку, и тот присел, выжидательно глядя на него, облизывая  свои,  похожие
на человеческие, губы и тяжело дыша, как собака.
     И тогда Петр вспомнил, чего тот хотел. Он наклонил кувшин, черный шар
открыл свой рот и очень ловко заглотил свою порцию, обхватив для  верности
передними лапами его ногу.
     Он искоса взглянул на него, но следующий  глоток  оставил  за  собой.
Рука по-прежнему болела, и теперь он уже не знал, какая из полученных  ран
была тому причиной. Он сжал руку в кулак и взглянул на нее, как бы пытаясь
убедить себя, не  теряя  надежды,  что  причиной  этой  боли  была  именно
последняя из них. Но он ощущал знакомый холодок, сопровождавший эту  боль,
словно кто-то резал его руку острым куском льда. Боль ощущалась с  тыльной
стороны ладони, и ему это очень не нравилось.
     Это ощущение еще больше пугало его, когда  он  вглядывался  в  лесную
даль.
     Так значит, это исходило все-таки  оттуда.  В  этом  не  было  ничего
нового, и меньше всего для него, и от этого он чувствовал себя обреченным,
а его мрачное настроение не проходило. Но он упрямо продолжал все  так  же
стоять, напоминая себе, что ему удавалось справляться с этим до сих пор, и
размышляя о том, что, может быть, если он мог бы обнаружить источник  этих
злоключений в пределах своей досягаемости, то  мог  оказать  всем  большую
услугу. Затем  с  каким-то  оцепенением,  вызванным  чувством  досады,  он
вспомнил про меч, лежащий около пенька по другую сторону  костра,  которым
он, на самом  деле,  немедленно  должен  был  бы  воспользоваться  в  виду
надвигающейся угрозы...
     Он сделал шаг назад, и словно ступил в вязкую грязь.  Следующий  было
сделать еще труднее: он с напряжением думал о том, почему он вообще  решил
пойти к пеньку, и последняя мысль, с безнадежностью промелькнувшая, у него
заключала в себе лишь страх перед чем-то, окружающим их,  и  необходимость
предупредить об этом Сашу.
     Но Ивешка настаивала, он чувствовал и это, чтобы поговорить с  ним  о
чем-то, а в результате и то, и другое только еще больше запутывало его. Он
остановился, окончательно  позабыв,  куда  и  зачем  собирался  идти,  что
собирался сказать, кроме ощущения, что Ивешка  опьяняла  и  дурманила  его
рассудок...
     Около его ноги что-то рычало и дергало за сапог. Он  завопил,  сделал
полуоборота, чтобы сохранить равновесие и зашатался, в тот  момент,  когда
Малыш, продолжая рычать, свалил его с  ног,  в  одно  мгновенье  становясь
размером с доброго волка или даже медведя, когда он оказался  стоящим  над
ним.  Он  пронзительно  закричал,  пытаясь  выбраться   из-под   него,   и
почувствовал, как что-то ухватило его за ногу, причиняя боль,  а  Малыш  с
рычаньем переступил через него и бросился в этом направлении.
     - Ну, хватит! - сказал Ууламетс, и  Петр  выполз  на  твердую  землю,
поглядывая назад, на опушку леса. Ворон пронзительно каркал, Малыш исчез в
лесной чаще. - Иди сюда! - приказал Ууламетс, и что-то  пронеслось  сквозь
лес, слегка раскачивая освещенные отблесками костра макушки кустов.
     Малыш вновь запрыгал у ног Петра, будучи все еще размером  с  собаку,
тяжело дыша, угрожающе скаля зубы и принюхиваясь к тому, что находилось по
другую сторону его сапог,  на  коже  одного  из  которых  остались  свежие
царапины.
     - С тобой все хорошо? - спросил его Саша, чуть вздрагивая и  стараясь
придержать его за руку. Но Петр все еще продолжал смотреть прямо на Малыша
и только сейчас понял, к своему замешательству, что,  на  самом  деле,  он
спасал кувшин  с  водкой  и  при  падении  на  землю  разбил  лишь  только
собственный локоть.
     Он отшвырнул его. Он упал, даже не треснув, в ближайших  кустах,  что
само  по  себе  показалось  ему  последним  оскорблением.   Он   все   еще
сопротивлялся Саше, который хотел поднять его, сгибая собственные  ноги  и
стараясь встать без чьей либо помощи.
     - Что-то слишком много наобещал твой коварный змееподобный  сосед,  -
проворчал Петр в сторону Ууламетса, который подошел, чтобы  повнимательней
рассмотреть его, и взглянул на Сашу, который протягивал ему кувшин, но  на
мгновенье отвернулся от него, бросив угрюмый взгляд на Ууламетса.  -  Ведь
он, кажется, обещал не обижать твоих друзей?
     Ивешка  была  от  них  совсем  близко,  ее  лицо  казалось  серым   и
обеспокоенным.
     - Со мной все хорошо, - почти выкрикнул он  и  даже  выбросил  вперед
руку, будто указывая себе самому дорогу к огню. - Со мной  все  хорошо,  и
мне вовсе не нужен этот проклятый кувшин! Он проковылял к тому месту,  где
около костра лежал его меч, раздумывая над тем, не взять ли его в руки  да
не отправиться ли за водяным.  Но  он  почему-то  вдруг  ощутил  некоторое
смущение от этой мысли, полагая, что глупостью тут делу не поможешь. Он  с
тяжелым чувством опустился на  пенек  около  своего  меча  и  поднял  его,
продолжая хмуриться, когда подошедший  Малыш  положил  свои  лапы  ему  на
колено.
     - Спасибо, - сказал Петр.
     Затем подошел Саша и поставил на землю кувшин.
     -  Я  полагаю,  что  мои  желания  насчет  этого  кувшина  должны  бы
выполниться, - сказал он очень  тихо.  -  Он  всего  лишь  не  должен  был
разбиться.
     - Ты хочешь сказать, что я не смог бы освободиться от этой  проклятой
вещи! Спасибо! Премного благодарен! А мне, выходит, хоть погибай!
     - Мне очень жаль. Я просто постарался сохранить его целым.  Ведь  вот
что ты можешь сделать с вещами под влиянием собственных желаний. Они могут
отплатить тебе тем же...
     Саша выглядел таким же бледным, как Ивешка. И  винить  его  в  чем-то
именно сейчас у него не было никаких намерений. Он покачал головой и потер
ушибленный локоть.
     - Мы должны уходить отсюда, - сказал он.  -  Первое,  что  мы  начнем
делать с утра, так это готовиться к возвращению на лодку...
     - Это ничего не решает для нас, - раздался сзади них голос Ууламетса.
     -  И  что  же  тогда  ты  можешь  посоветовать?  -  спросил  Петр,  с
неожиданной, до жестокости, точностью вспоминая, как Ууламетс полагался на
клятвы водяного. - Черт тебя  возьми,  ведь  ты  же  говорил,  что  он  не
причинит вреда ни тебе, ни кому-либо в твоем окружении. А что же я?  Разве
я не вхожу в это соглашение? Ты просто пытаешься  убить  меня,  в  этом  и
состоит вся игра?
     - Твое собственное отношение ко  всему  позволяет  ему  делать  такое
исключение, - сказал Ууламетс, нагибаясь за посохом. - Подумай об этом.
     С этими словами старик пристукнул посохом по земле  и  отправился  за
своей драгоценной книгой.
     - Я убью его, - пробормотал Петр.
     - Ты ничему не учишься, - сказал Ууламетс, искоса глядя  на  него.  -
Иди туда, куда  хочешь.  Отправляйся  в  Киев.  Только  попытайся  вначале
миновать это созданье.
     Малыш терся около его ноги, отбежал в сторону кувшина,  ухватил  его,
и, переваливаясь, возвратился вместе с ним назад.
     Петр прикрыл глаза и оперся лбом на руки, не обращая внимания на боль
в локте.
     - Моя дочь, - продолжал бормотать старик за их спиной, -  как  раз  и
является подобным его созданьем. А ты - ее. И это тоже хорошенько запомни.
     Петр ничего не сказал на это слегка тревожное утверждение. Он  только
злобно взглянул на старика, который сидел сзади них со своей книгой.
     - Он предупреждает тебя об осторожности, - сказал Саша.
     - Он всегда находит самый отвратительный способ, чтобы сказать это. -
Он взял кувшин у Малыша, который с нетерпеньем ожидал этого,  откупорил  и
влил приличную порцию в его уже заранее открытый рот: Малыш заслужил это.
     Подумав над этим, Петр добавил ему еще немного.
     Кувшин, почти наполовину пустой, казалось, не стал от этого легче. Он
не стал, как начал неожиданно припоминать  Петр,  значительно  легче  и  в
течение дня.

     Петр завернулся в одеяло и уснул, справедливо полагая, как не раз сам
любил говорить, что может быть лучше  этого  в  подобных  обстоятельствах?
Видимо, наконец-то Саша добрался до этого очень маленького желания,  очень
осторожного маленького желания, которое должно было пойти лишь  на  пользу
Петру и ради которого Петр готов был приставать и придираться к нему, если
бы на него не свалилось столько бед, большинство из  которых  Саша  считал
своими ошибками.
     Саша включил и кувшин в очередную дюжину своих желаний, некоторые  из
которых были еще не вполне ясными для него, а те, которые он так еще и  не
включил до сих пор в общую сумму по тем же самым причинам, что и Ууламетс,
он продолжал  обдумывать  про  себя,  совершая  в  голове  долгий  процесс
вычислений, словно мудрый паук, который, начиная ткать паутину,  старается
придать ей с самого начала столь регулярный узор, который он,  при  первой
же открывшейся ему опасности мог  бы  произвольно  изменить.  Он  не  имел
возможности записывать свои стежки, но он старался  "завязывать"  в  своей
памяти  отдельные  "узелки"  этого  причудливого  рисунка,  которые  желал
надолго запомнить...
     И в то время, пока Ивешка бродила  около  него,  выказывая  ему  свое
раздражение и недовольство, как будто его попытки понять происходящее  так
или иначе вселяли в нее ужас, ее присутствие затеняло  и  его  собственные
мысли.
     Тут он припомнил, что она умерла почти в его возрасте.
     Он отметил этот факт в своей памяти, в  той  ее  части  которая  была
отведена для всего, связанного с Ивешкой.
     Фактически она оставалась молодой  все  эти  годы,  потому  что,  как
казалось ему, она  могла  лишь  узнать  очень  многое  о  разных  сторонах
окружающего мира, так и не сумев познать на деле ни одной из этих  сторон,
временами поступая так,  как  и  следовало  поступать  шестнадцати  летней
девочке, по его мнению, особенно в отношении Петра...
     "Нет"  -  чувствовал  он  ее  протест,  доносившийся  к  нему   через
пространство над костром.
     Возможно, продолжал рассуждать он, что  и  в  отношении  собственного
отца она тоже поступала  таким  образом,  и  отложил  в  памяти  очередной
"узелок". Может  быть,  для  взрослых  людей  Ивешка  была  более  сложной
загадкой, чем даже он сам: работая в "Петушке", он смог повстречать  очень
многих людей, тогда как она встретила за всю  свою  жизнь  лишь  несколько
живых душ, да и те были колдунами.
     С тех пор, как она  умерла,  подумал  Саша,  она  могла  встречать  и
других, на их собственное горе и беду...
     Теперь она оказалась еще ближе к нему и была еще более  раздраженной,
о чем Ууламетс прекрасно знал.  Он  понял  это,  даже  не  оглядываясь  по
сторонам. Ууламетс неожиданно  потерял  нить  рассуждений,  и  он  тут  же
вспомнил про кувшин, который он непреднамеренно заколдовал: ведь  это  был
самый успешный опыт его собственного  колдовства.  Небесный  Отец!  Кувшин
уцелел от катастрофы и едва не стоил жизни Петру, все произошло точно так,
как и предупреждал его учитель Ууламетс: Волшебство слишком просто  дается
молодым...
     Но ведь ничто не препятствовало  в  тот  момент  его  колдовству  над
кувшином: ведь не было никого, кто мог пожелать,  чтобы  кувшин  разбился,
никто даже не имел на этот счет противного мотива, и Бог свидетель, что  в
его голове не было никаких сомнений в тот момент, когда  кувшин  летел  по
палубе, а он хотел, чтобы тот остался цел.
     Волшебство давалось чертовски просто, и кувшин доказал  это:  он  был
весьма равнодушен к таким малым проявлениям колдовства, находясь  в  самой
гуще  колдовства  большого  и  опасного,  которое  рассеяло  его  внимание
заставило уверовать в то, что  и  он  может  не  задумываясь  выпускать  в
окружающий мир безопасные желания...
     Но его  колдовство  над  кувшином  не  было,  на  самом  деле,  столь
безвредным. Оно, несомненно, было более мощным, чем  те  средства  защиты,
которые он в этот момент предоставил самому Петру, и причины этого  он  не
мог пока полностью понять... если...
     Если только его колдовство над Петром имело трещины, например, в виде
сомнений...
     Но это была не та нить рассуждений, с которой он начал. Он неожиданно
обнаружил какое-то беспокойство в своем сердце, чувствуя, как вокруг  него
нарастает волна желаний, которые он почти ощущал как прикосновение щетки к
собственной  коже,  или  как  некий  иллюзорный  круг,  который  он  часто
представлял себе.
     Сзади него раздался голос Ууламетса:
     - Русалка и есть желание уже сама по себе. Ведь  желание  никогда  не
умирает. Желание отомстить, например. Именно так можно описать мою дочь.
     - Но  леший  помогал  ей,  -  очень  осторожно  сказал  Саша  и  чуть
повернулся,  чтобы  взглянуть  на  него.  -  У  меня   не   было   никаких
отрицательных ощущений... относительно лешего. Наоборот, он, на самом деле
был...
     - Бывало, около нашего дома появлялся, один, - сказал Ууламетс. -  Но
вот давно уже его нет. Спроси у моей дочери, почему?
     - Но в этом не было ее вины? Она не просила этой помощи...
     Небесный Отец,  неужели  в  рассказе  старика  о  своей  дочери  есть
какая-то брешь? Эта мысль неожиданно пришла к  Саше,  а  по  какой  именно
причине, он так и не понял. Не имело никакого  значения,  что  рассказывал
Ууламетс в первый раз, Саша никогда не верил в  самоубийство  его  дочери:
если колдун, на самом деле, захочет умереть...
     Все наши мысли приходят к нам от Ивешки,  подумалось  ему.  Возможно,
что это и рассказы белого Призрака, а  возможно,  что  и  рассказы  самого
водяного, передаваемые прямо через  нее.  Петр  был  прав:  слишком  много
колдунов, и слишком многие из них врут...
     - Не стоит попусту тратить свои силы, - сказал  Ууламетс,  неожиданно
поднимаясь со своего места, а Ивешка при этом чуть отступила назад. -  Что
я только что говорил тебе, девочка?  Помнить  и  не  забывать?  Не  желать
ничего не обдуманно? Но  ты  знаешь  только  себя,  и  не  думаешь,  и  не
вспоминаешь о своих ошибках.
     - Я пытаюсь, - прошептала Ивешка. - Папа, я пытаюсь...
     - Для кого? - едва не крикнул Ууламетс. - Вам  следует  объединиться.
Да, он выбрался из своего угла... Малый, ты чувствуешь его?
     Саша почувствовал...  он  неожиданно  узнал  едва  уловимый  холодок,
которым потянуло от ближайших кустов, такой же подвижный и неуловимый, как
змея, в облике которой водяной являлся  временами.  Саша  хотел  встать  и
предупредить Петра...
     - Приведите его сюда, - прикрикнул  на  них  Ууламетс.  -  Пожелайте,
чтобы он оказался здесь. - Заставьте его прийти сюда!
     В этот момент Сашу охватил испуг от одной лишь мысли  о  безопасности
Петра, и Гвиур бросился наутек.
     Остановись! - тут же подумал он про себя, теперь уже одновременно и с
Ууламетсом, и с Ивешкой, и тут же почувствовал, как это скользкое существо
начинает сжиматься, стараясь  выбросить  свои  желания  в  их  сторону,  и
извивается как змея, прижатая палкой. Петр тут  же  проснулся  от  сильной
боли и закричал: "Боже мой!",  выражая  таким  образом  свое  единственное
желание и, стоя на коленях, старался сжать свою больную руку, в  то  время
как собравшийся было в бега черный  поток,  чем-то  напоминавший  пролитые
чернила, хлынул из кустов прямо в его сторону...
     Остановись! - так в очередной раз приказал Саша, и так  же  сделал  и
Ууламетс, и так же сделала Ивешка. Тогда передний край чернильного  потока
начал подниматься и очень быстро оказался на уровне головы Петра и толстел
буквально на глазах по мере того, как очередные волны набегали из темноты,
подпитывая его.
     Он должен был  удержать  это  существо,  должен  удержать,  пока  оно
пыталось  любыми  доступными  ему  путями  добраться  до  Петра,  который,
спотыкаясь при каждом движении, поднимался на ноги,  с  обнаженным  мечом,
который держал теперь в левой руке, пытаясь - о, Небесный  Отец,  нет!  не
позволяй ему этого!.. - атаковать подвижную черную массу...
     - Обманщик! - кричал Ууламетс. - Решил обмануть меня, так?  -  Темная
масса опустилась на землю, свернувшись в кольца, и  напоминала  безголовую
змею, как раз в тот момент, когда Петр неуверенными шагами направился в ее
сторону. - Обмануть меня?! - Ворон покинул свою ветку и ринулся сверху  на
водяного, а Малыш, взлохмаченный мохнатый шар, весь  с  головы  до  ног  в
листьях, ощетинился, зашипел и пытался ухватить его зубами.
     - Не трогайте  меня!  -  закричал  Гвиур,  корчась  на  земле.  -  Не
трогайте, не трогайте! - Он начал прятаться, превращаясь  в  дым,  который
рассыпался  на  мелкие  облака  по  мере   того   как   водяной   усиливал
сопротивление. - Остановите его! - завизжал Саша на Ууламетса. Сейчас даже
Ивешка перестала помогать старику мучить водяного, и он,  воспользовавшись
тем, что давление на него ослабло, вновь  двинулся  в  направлении  Петра,
сделав быстрый по-змеиному изворотливый бросок намерений своей  злой  воли
около замешкавшегося Саши  и  пытаясь  оторвать  его  желания  от  желаний
Ууламетса, но  Саша  продолжал  думать  только  о  безопасности  Петра,  и
побежденный водяной взвыл: - Не я делал, не мне и отвечать. Нет здесь моей
вины. Никогда...
     - Говори правду! Немедленно! - закричал на него Ууламетс,  и  мерзкое
существо тут же превратилось в узловатый дымовой шар, размером  не  больше
человека.
     И, не переставая, продолжало гнусавить:
     - Человек заставил меня сделать это. - Голос становился  все  тише  и
тише. - Я не убивал ее. Забрал лишь ее кости, только и  всего.  Он  сказал
мне, что я могу забрать ее кости. Она может владеть этим лесом, я же тогда
смогу владеть этой рекой, вот и все.
     Ивешка покинула поле боя, оставила паутину желаний. Саша почувствовал
это по тому, как возросли его собственные усилия,  все  в  нем  задрожало,
словно готовая лопнуть струна, и он закричал, в отчаянии:
     - Гвиур, скажи, кто этот человек? Почему он сделал это?
     - Она знает! - прокричал Гвиур, свернулся в  кольца  и  уменьшился  в
размерах. - Он убил ее, он затащил ее в реку, он забрал ее  сердце,  и  он
никогда не отпустит ее назад, он вообще ничего  не  отпустит:  ни  ее,  ни
меня, ни тебя, если ты не сможешь остановить его, а ведь  только  я  знаю,
как! Я знаю все секреты, о которых она не может сказать, я знаю,  что  вам
нужно, а вы вместо этого жгли меня, разоряли мою пещеру, обвиняли  меня  в
том, что, на самом деле, сделал он! Ну и ладно, будьте  вы  все  прокляты!
Почему я должен помогать дуракам?  Спроси  меня,  почему  все  ваши  планы
провалились! Спроси меня, куда подевалась мать твоей дочери!
     Неожиданно он вновь разлился по земле будто чернила.
     - Остановите его! - закричал Ууламетс, и  Малыш  мгновенно  исчез,  и
вслед за этим последовал испуганный вой  и  звуки  погони,  сопровождаемые
шумом старых листьев и кустов, сливавшиеся со звуками насилия, которые  не
замедлили последовать вместе с лаем, шипеньем и шумом борьбы.
     Петр согнулся, опустив меч и ухватившись правой рукой  за  колени,  а
Саша, спотыкаясь, бросился к нему со всех ног.
     - С тобой ничего не случилось?
     - Нет, нет, - задыхаясь произнес Петр, продолжая оглядываться на  лес
и опираясь одной рукой о колено. - Что проку в одной руке? Мне нужно две.
     Саша попытался помочь ему, но при этом его мысли разбегались  во  все
стороны: он думал и о Малыше, который исчез с поляны, и об Ивешке,  силуэт
которой все еще мерцал где-то среди  дальних  деревьев,  и  об  Ууламетсе,
который кричал ей вслед, чтобы она вернулась. Голова его раскалывалась  от
боли. Он не смог остановить пагубное  воздействие  всех  этих  существ  на
Петра, он не переставая думал об этом, и решил,  что  должен  усилить  это
желание, отбросив все свои ранние сомнения, которые были у него еще  в  ту
пору, когда он едва-едва мог отважиться начать борьбу с этой болью.
     - Спасибо, - едва слышно сказал Петр, на самом деле, и не подозревая,
сколь ужасный промах совершил он своей помощью. А может быть, он  был  все
еще в том состоянии, как и мгновенье назад, когда ему  еще  казалось,  что
это он удерживал водяного, в то время как Ууламетс рвал его в  клочки,  до
тех пор, пока сам не прекратил этого, или это сделал сам Петр? Теперь было
очень трудно вспомнить в хаосе тех событий, кто из  них  досадил  водяному
больше всех... за всю ту боль, которую испытывала и Ивешка, и Петр...
     - Вернись, - по-прежнему кричал Ууламетс, продолжая звать свою  дочь,
а, может быть, и Малыша. Петр, тем временем,  буквально  рухнул  на  пенек
около костра, с тревогой поглядывая в лес.
     - Черневог, - произнес он, переводя дыханье. - Это его  имел  в  виду
водяной, так должно быть. Ведь это ее возлюбленный  убил  ее.  "Он  сказал
мне, что я могу забрать кости..." Боже, что же это за человек?
     - Колдун, - сказал Саша, чувствуя, как у него пересохло  в  горле,  и
думая о том, что он  не  может  позволить,  чтобы  продолжался  весь  этот
кошмар. Он был готов пожертвовать собой,  но  остановить  это.  Даже  если
отступится Ивешка, даже если отступится Ууламетс, он будет продолжать.

                                    25

     - Ивешка, - продолжал кричать в темноту Ууламетс, колдун, призывающий
вернуться колдунью-дочь, которая до  сих  пор,  как  казалось,  так  и  не
захотела ничего объяснять им.
     Но вот наконец она вышла из леса, медленно проплывая между деревьями,
может быть, изможденная желаниями ее отца: у Петра не  было  на  это  счет
никакого представления. Почитая за глупость сожалеть о  ней,  он  подумал:
хоть бы водяной забрал ее и освободил бы нас всех разом...
     Он думал так, потому что ощущал постоянную боль,  его  била  дрожь  и
клонило  в  сон,  который  он  был  вынужден  прервать,  и,  кроме   того,
действительно был не в духе от пустых и глупых девчонок, которые позволяли
себя убивать каким-то мерзавцам.
     Но он думал совсем по-другому, когда видел ее, и  поэтому  когда  она
появилась вдали, выглядя  такой  же  молодой,  как  и  Саша,  и  такой  же
малоприспособленной, чтобы иметь дело  с  мерзавцами  и  убийцами,  сердце
буквально перевернулось в нем, и он захотел, чтобы  именно  этот  мерзавец
был найден.
     Поскольку  сегодняшняя  ночь,  по  его  представлениям,  выдалась  на
редкость беспокойной, он был особенно рад видеть Малыша, когда  тот,  едва
волоча ноги, появился вслед за ней из кустов: по крайней  мере,  следовало
надеяться, что большое и лохматое существо, на  которое  она  не  обращала
внимания, был именно Малыш, в своем самом большом,  но  наименее  приятном
облике. Кем бы ни было это существо, но оно остановилось на  опушке  леса,
улеглось там, расправив плечи и челюсти, внимательно следя, как и положено
охотничьей собаке, за тем направлением, где скрылся водяной.
     - Итак, молодая дама, вы должны  ответить  на  некоторые  вопросы,  -
сказал Ууламетс, когда Ивешка приблизилась к  огню.  Она  выглядела  очень
испуганной. Ее облик был слегка нарушен, точно так  же  как,  был  нарушен
облик водяного, когда тот распадался на облачка дыма,  не  выдержав  атаки
Ууламетса.
     - Прекрати это! - сказал  Петр  старику,  не  вполне  уверенный,  что
разбитое состояние Ивешки было делом рук Ууламетса, но он не хотел  этого,
не хотел черт  побери.  Он  сказал  это,  и  встал,  чтобы  показать  свое
отношение ко всему, и Ивешка, которая собралась в ту  же  секунду  бежать,
остановилась в нерешительности и оглянулась на него с проблесками  надежды
в глазах.
     Он протянул свою руку:  это  движение  было  равносильно  перемещению
тяжелого груза, поэтому-то он и решил, что Саша не одобрил этого шага.  Но
они были слишком строги по отношению к этой  девочке,  даже  и  сам  Саша,
пытаясь, несомненно, защитить его, но она явно не заслужила этого.
     - Ивешка, - сказал он, направляясь в  ее  сторону  и  делая  ей  знак
приблизиться - вряд ли кто-нибудь рискнул взять ее за руку - к  той  части
поляны, где стоял он, и где ни Саша, ни Ууламетс не могли  им  помешать  в
данный момент. - Твой отец очень расстроен, и все мы  очень  хотим  помочь
тебе. Вот и все. Ты знаешь, что я хочу, правда?
     - Но ты не можешь! - Отдельные ее части вновь стали таять в  воздухе.
- Отпусти меня!
     -  Но  куда?  Куда  ты  можешь  пойти?  К  этому   чудовищу?   Поверь
собственному отцу... - Боже мой, он сам не верил, что мог произносить  эти
слова: - Ведь он не дурак. Если и ты, и он, и Саша объедините свои  усилия
над тем, что ты хочешь, может быть, тогда...
     - Я не могу! - закричала она. - Я не могу, и ты не можешь верить мне,
Петр, ты особенно не можешь  верить  мне,  а  я  не  хочу  причинять  тебе
никакого вреда...
     - Хорошо, в таком случае, скажи, у тебя есть сердце?
     - Не смей говорить об этом! Не верь этому!
     - Сдается мне, что ты придаешь большое значение слишком многому. Если
бы ты, на самом деле, хотела вернуть его назад... разве ты  не  смогла  бы
просто пожелать об этом?
     - Нет, я не могу, я не могу!
     - Остановись! - сказал он, и  кусочки  облака,  которые  начали  было
отлетать в сторону, заколебались в нерешительности, словно вздымающаяся на
ветру осенняя паутина, и разом осели, образуя ее законченный облик. -  Вот
так-то лучше. Бога ради, не делай этого. Что происходит с тобой?
     - Я устала, Петр, и я хочу уйти. Пожалуйста, сделай  так,  чтобы  мой
отец отпустил меня...
     - Но куда же ты пойдешь?
     Она медленно покачала головой, выражая явное страдание.
     - Вернешься назад в эту пещеру? - спросил он.
     - Просто... уйду. Уйду туда, где люди не будут заставлять  меня  быть
чем-то, подобным их желаниям! Петр, останови  их...  пожалуйста,  останови
их.
     Он почувствовал эту муку,  как  удар,  нацеленный  прямо  в  него,  и
задумался над этим. Он припомнил глиняную чашку и ощутил даже  смятение  в
своем сердце, которое начало биться, словно хотело вырваться сквозь ребра,
но не подал вида, и, глядя ей прямо в глаза, сказал как можно спокойней:
     - Что же это происходит, Вешка? Ты не хочешь, на самом  деле,  никуда
уходить, ты определенно не хочешь причинять мне никакого вреда...
     - Ты не знаешь меня! Замолчи! Замолчи!
     - Я ведь не  какой-то  неудачник,  ты  знаешь  это.  И  я  непременно
выставлю себя против Кави Черневога.
     - Пожалуйста!
     Странное чувство охватило его, будто он, как и прежде, коротал  время
за разговором с дамой на глазах у ее собственного родителя, зная при этом,
что жизнь ее была поставлена на карту. Но он призвал на помощь  весь  свой
такт и свое обаяние, чтобы улыбаться ей, в тот момент когда  он  изо  всех
сил желал, чтобы Кави Черневог испытал в полной мере все то  зло,  которое
он причинил ей.
     - Здесь нет ничего, что могло  бы  быть  выше  твоего  понимания.  Ты
должна только поверить в это, не так ли? Саша говорит, что именно так  это
и происходит. Этот парень мог обмануть тебя лишь один  раз,  а  теперь  ты
знаешь все гораздо лучше, ведь ты уже не такая молодая, как была тогда, ты
больше не глупенькая девочка, и если ты не хочешь, чтобы  люди  навязывали
тебе свою волю, Вешка, то, ради Бога, не надо  говорить  о  том,  что  для
этого ты должна бежать туда, где он может вновь  прибрать  тебя  к  рукам,
когда ты окажешься одна.
     - Отпусти меня!
     - Но ведь ты не глупенькая, девочка, не делай этого. Ивешка!
     Его не покидало сильное леденящее душу ощущение, что было что-то еще,
наблюдавшее за ним, пока он так резко разговаривал с ней: она вздрогнула и
протянула  иллюзорные  очертания  рук,  все  движение  напоминало   скорее
неожиданный порыв дыма, который слегка коснулся его глаз.
     - Петр, ведь я  очень  опасна,  я  не  раздумываю,  когда  я  начинаю
увядать... Я не думаю ни о чем...
     - Твой отец надеется, что сможет вернуть тебя назад.
     - Он не сможет!
     - Так, значит, у нас нет выбора? В зависимости  от  того,  вернет  ли
тебя твой папа назад, или он не сможет сделать этого, в первом  случае  мы
уходим отсюда, а в другом - мы все погибаем, потому что когда  ты  начнешь
увядать, ты права, ты действительно не  сможешь  оставить  нас  одних,  ни
здесь, в лесу, ни там, дома. Сдается мне,  что  ты  поступила  бы  гораздо
лучше, если бы перестала спорить с  нами,  на  самом  деле,  черт  возьми,
кажется лучше, если бы ты не убегала никуда...
     - Я убью тебя! - завопила она. - Я не хочу этого, но я убью...
     - Разумеется, убьешь, если будешь продолжать в том же духе.  Ведь  ты
колдунья, и у тебя есть сила либо сделать это, либо не сделать, верно?  И,
конечно, больше, чем у меня.
     Она  закрыла  глаза,  сжала  свои  руки  и  кивнула,  оставляя   чуть
прикрытыми  губы,  и  в  тот  же  момент  все  куски  воздушной   мозаики,
составлявшие ее облик,  вернулись  назад,  словно  тонкие  шелковые  нити,
искусно сотканные пауком, и заполнили все ее черты.
     Боже мой, сколь опасно, и сколь отпугивающе выглядело это,  так,  что
Саша, например, обязательно бы испугался, не столько за себя,  сколько  за
что-нибудь еще.
     Но, полубезумец по  природе,  в  чем  мог  поклясться  хозяин  любого
постоялого двора в Воджводе, Петр, выгнув бровь, улыбался, глядя  на  нее,
чему он научился  в  незапамятные  времена  и  частенько  использовал  как
наикратчайший путь к женскому сердцу, сколь бы крепко  и  надежно  оно  не
охранялось.
     - Ты должна верить  мне,  а  не  этому  негодяю.  -  Затем  следовало
подмигивание и легкая усмешка. - Докажи им.  Поцелуй  меня  слегка,  я  не
сомневаюсь, что ты это сделаешь.
     Глаза стоящего перед ним призрака чуть дрогнули, и взглянули на  него
широко и тревожно.
     - Петр, - услышал он еще чей-то голос в тот момент, когда она  обвила
ледяные руки вокруг его шеи и  поцеловала  его,  как  он  просил,  простым
прикосновением холодных губ, и легкая  знакомая  дрожь  пробежала  по  его
спине. Но ничего не произошло.
     Вдруг где-то вдали послышался голос:
     - Ивешка!
     Она отпрянула назад, глядя на него широко открытыми глазами,  так  же
как и он, что бы ему не казалось на этот  счет,  смотрел  на  нее,  слегка
потерянный...
     - Ивешка! - Это раздался резкий окрик  Ууламетса.  -  Боже!  Останови
его! - закричал Саша не своим голосом, который звучал так беспокойно,  что
Петр подумал, что уж если дошло до того, что  Саша  Мисаров  опустился  до
простой  ругани  в  отношении  Петра,  то  это  означало,  что  он,  Петр,
находится, возможно, в большей опасности, чем сам представляет себе.
     - Со мной ничего не случилось...
     - Разумеется, не случилось! -  проворчал  Ууламетс,  протягивая  руку
между ними и отгоняя Ивешку прочь. - Здесь уже и  без  того  было  сделано
достаточно глупостей, а ты, моя девочка, лучше бы отдавала  себе  отчет  в
собственных поступках...
     - Я сама знаю, что для меня лучше, папа!
     - ...и направила бы хоть раз свои желания в  одну  сторону  с  моими,
насколько бы невозможным это тебе ни казалось! Колдун,  который  не  может
следить за тем, что творит, на  деле  абсолютно  беспомощен.  Но  ты  была
подготовлена к этому значительно лучше, Боже праведный, ведь ты  не  имела
понятия ни о чем, когда умерла, у тебя были лишь одни неясные намерения. И
это именно мое колдовство вернуло тебя назад, коль скоро ты ушла, это  мои
уроки помогли сохранить  тебе  ясность  мысли,  и,  благодаря  Богу,  тебе
удастся вернуть назад и остальное...
     - Как? Папа, ведь я умерла! И я не смогу  вернуться,  кроме  как  еще
через чью-то смерть, и ты должен будешь отдать за это Петра, будь все  оно
проклято, папа!
     - Никто и не предполагал сделать это именно таким образом.
     - "Не предполагал сделать это именно таким образом!"
     - Никто не предполагал, - сказал  Петр,  заставляя  себя  вступить  в
разговор, потому что нрав колдунов с каждой из сторон грозил вот-вот выйти
из-под контроля. - Твой отец хотел бы знать, что именно случилось с тобой,
а ты не можешь сказать ему это... Лишь один Бог знает о его намерениях, но
ведь он вернул тебя назад. Он, на самом деле, хочет видеть тебя живой.
     - Он не вернул меня назад, он не хочет вернуть меня, он владеет  лишь
этим существом...
     - Не так-то легко двигаться на ощупь. Это сбивает всех нас.
     - Он хочет получить свою дочь на собственный манер!
     Петр покачал головой, придерживая руки за поясом, и сказал, Боже мой,
подумать только, он заговорил:
     - Он рисковал собственной головой ради тебя, чертовски  больше,  чем,
например, для меня сделал бы мой собственный отец, поверь мне.
     Ивешка лишь стояла на прежнем  месте,  то  теряя,  то  вновь  собирая
мерцающие облачка паутины.
     - Поэтому, - продолжал Петр,  пожимая  плечами,  будто  выполняя  еще
чью-то волю, - поэтому, возможно, ты захочешь узнать, почему.  Только  Бог
знает, какие ошибки сделал твой отец, но он слишком долго занимался  этим.
Разве это не дает оснований, чтобы работать с ним?
     - Это как раз то, о чем я говорил! - проворчал Ууламетс.
     - Не очень разумно, папа!
     - Замолчи! - сказал Петр. - Все замолчите. А ты... - обратился  он  к
Ивешке. - Прекрати войну. Просто перестань сопротивляться ему. Из всех дел
следует выбрать самые важные. Первым делом, как выбраться  отсюда.  Сейчас
надо отбросить все старые обиды, они не помогут.
     - Да, они определенно не помогут,  -  заметил  Ууламетс.  -  Подумай,
девочка! Желание нашего врага - заставить нас поступать, словно мы дураки.
Он хочет, чтобы мы забыли, что он все время находится в этой игре, что  он
чертовски силен, а мы не способны ни на что другое, как  только  оказывать
ему тем самым дополнительную помощь, что собственно ты и доказала,  убегая
от самой себя, но не обманись в этом, дочка. Когда мы пришли сюда, у  меня
еще были наивные представления уладить это дело вполне разумно, но  сейчас
стало ясно, что об этом не может быть и речи.
     - Не может быть и речи! Папа, ты не сможешь поговорить с ним,  ты  не
сможешь... не сможешь даже приблизиться...
     Ивешка, казалось, вновь потеряла нить разговора и пристально смотрела
в даль, ее губы все еще продолжали произносить какие-то  слова,  но  смысл
которых был уже частью чего-то иного, что, казалось, было доступно в  этот
момент Кави Черневогу и что, в совокупности с остальным, обдавало  холодом
спину Петра.
     - Сдается мне, - сказал Петр, побыстрее  переводя  взгляд  на  землю,
чтобы разрушить то волшебство, которое исходило от самого лица  Ивешки,  -
сдается мне, что мы сделали массу невообразимо странных вещей с  тех  пор,
как попали сюда. Как будто у нас не было... - Тут он вовремя  вспомнил  об
именах, не то, чтобы верил в это предупреждение, а больше потому, чтобы не
вступать лишний раз в спор с Ууламетсом. -  ...Как  будто  ты  никогда  не
имела причины, чтобы покинуть лодку и отправиться через этот лес...
     - А ведь он прав, - сказал Саша заплетающимся  языком.  -  Петр  стал
сопротивляться  волшебству,  разве  не  похоже?  Может  быть,  нам   стоит
послушать его?
     - Давно пора, черт возьми, чтобы хоть  кто-то  выслушал  меня!  Разве
кто-нибудь помнит, что мы делали здесь? Мы захоронили останки, которые  не
должны были быть захоронены, водяной пытался окончательно  разделаться  со
мной, и никто не хочет говорить о том, чтобы что-то сделать, а все  только
сидят и чего-то ждут, в то время как все  в  этом  лесу  только  и  готово
наброситься на нас, и я даже не уверен, кого следует ругать  за  порванный
парус, но, тем не менее, я не думаю, что здесь можно ссылаться на  обычную
случайность, при наличии стольких колдунов.
     - Невероятно, но факт, - сказал Ууламетс, пристально глядя на него. -
В тебе, Петр Ильич, определенно что-то есть. Сегодня  ночью  я  постараюсь
понять, что именно.
     После чего Ууламетс удалился в сторону костра.
     - Что он имел в виду? - спросил Петр у Ивешки и  Саши,  глядя  то  на
нее, то на него. - Что он хотел сказать этим?
     - Я не знаю, - сказал Саша, когда из-за костра донеслось:
     - Черт бы тебя побрал! - Это неожиданно выкрикнул Ууламетс, ударяя  в
рыхлую землю посохом.
     Петр бросился бегом, держа меч в руке: Малыш и он появились там  один
за другим, когда Ууламетс все еще бил концом  посоха  по  движущейся  куче
старых листьев. Его книга упала  с  бревна,  где  до  этого  он  сидел,  и
открытая лежала на земле, а по ней  скользил  отступающий  поток  сгнивших
листьев, обращенных  в  бегство  посохом  старика,  который  наконец-то  с
проклятьями едва не  рухнул  на  нее,  чтобы  укрыть.  Петр  одним  ударом
разделил кучу листьев, которая все еще двигалась, надвое, и обе  половины,
и вторая, целая куча, исчезли в кустах, преследуемые Малышом.
     У него  не  было  никакого  желания  преследовать  их.  С  выражением
неприязни на лице он взглянул на свой меч,  опасаясь,  что  нечто  вредное
могло остаться на нем, и не  обнаружив  ничего,  кроме  остатков  листьев,
отправился поднимать старика.
     Как только Ууламетс с его помощью встал на ноги, он тут же  отстранил
его  руку,  слегка  стукнув  его  пару  раз   скорее   в   качестве   меры
доброжелательности.
     Петр не ударил его в ответ, а лишь парировал его удары поднятым вверх
локтем и  удержался  от  того,  чтобы  ударить  его  ладонью,  как  только
появились Саша и Ивешка, чтобы встать между ними.
     - У вас все в порядке? - спросила Ивешка.
     Петр понял, что она имела в виду книгу, но Ууламетс ничего не ответил
ей, проявив свою обычную вежливость, как теперь  оказалось,  не  только  в
обращении с друзьями, но и с семьей, только уселся на бревно,  с  завидной
быстротой переворачивая страницы.
     Наверное, как подумал Петр, пытался найти в ней  ответ.  Было  время,
когда он с огромным удовольствием швырнул бы эту книгу в огонь, а вслед за
ней и самого старика, но не сейчас и  не  здесь,  в  их  таком  ненадежном
положении.
     - Водяной просто-напросто отвлекал нас, - сказал он, чувствуя  как  у
него дрожат колени. - Мы ведь знали, что он попытается услужить, черт  его
побери, и стояли, препираясь там, в то время как он был здесь и  попытался
спереть книгу...
     - Он не смог бы сделать этого, - робко сказала Ивешка. -  Ведь  книга
хорошо  защищена.  -  Он  вновь  почувствовал  ее  сопротивление.   Спустя
некоторое время едва ли кто мог  заметить  привносимый  ею  холодок  в  их
окружение.  Он  даже  подумал,  с  сожалением,  что   это   было   слишком
неосторожно, и ей не следовало бы делать это... Но  в  их  положении  даже
такое присутствие прибавляло уверенности, почти так же, как и  присутствие
Саши, особенно когда надвигалась ночь, долгая и темная.
     Саша тихо спросил у старика:
     - Господин мой, а водяной может читать?
     -  Бог  его  знает,  -  пробормотал  Ууламетс,  по-прежнему  роясь  в
страницах, и проворчал, махнув рукой в сторону Петра: - Отойди от него!
     Ивешка тут же отбежала. Он знал, что  у  старика  были  самые  добрые
намерения, чтобы поступать так, но он чувствовал...
     ...Одиночество, прежде всего. Даже при том, что Саша был  по-прежнему
здесь рядом. Это испугало его. Наконец учитель Ууламетс  отложил  книгу  в
сторону и начал рыться в своем мешке с какой-то определенной целью.
     Петр положил руку Саше на плечо.
     - Давай лучше немного поспим, - сказал он, и  ему  вдруг  захотелось,
чтобы Малыш вернулся к ним. Но в окружающем их лесу было  тихо,  нигде  не
было слышно ничего, похожего на борьбу.
     Тем временем, Ууламетс разложил прямо перед собой на земле  маленькие
горшочки.
     - При случае, - сказал он, - я могу использовать мальчишку.
     Петру не очень-то пришлись по нраву эти слова.
     Итак, пока Саша, сидя на  корточках,  помогал  старику,  пока  Ивешка
беззвучно парила, сдерживая раздражение по  другую  сторону  костра,  Петр
прилег и завернулся в одеяло,  расположившись  как  раз  между  костром  и
Ивешкой, откуда он мог наблюдать за происходящим.
     Маленькие горшочки. Угли, собранные прямо из огня.
     - Зачем понадобился вам этот огонь? - пробормотал  Петр,  когда  Саша
подошел к костру, чтобы собрать угли.
     Саша взглянул на него с выражением страданья в глазах и, ухватив угли
с помощью двух палочек, понес  их  к  куче  мха,  которую  уже  приготовил
Ууламетс, после чего вверх взметнулся огромный столб дыма, порыв  которого
слегка ударил Петра прямо в лицо.
     Нарочно, подумал он с оттенком жестокости, и посмотрел на  Ууламетса,
раздумывая в нерешительности, поменять  ли  ему  свое  место,  или  упорно
продолжать нюхать дым.
     Наконец он сел, вытер нос краем ладони и подумал, если только  Ивешка
могла бы услышать его, что не могло быть никакой разумной связи между этим
дымом, призраками и странными действиями Ууламетса, но когда он подумал  о
том, что если все это, тем не менее, все-таки относится к волшебству,  ему
было уже поздно сомневаться, потому что теперь его сомнения уже ничему  не
могли помочь, и, особенно, они не могли  уберечь  от  вреда  Ивешку  и  ее
благополучие, которое он не отделял от себя.  И,  возможно,  то  же  самое
можно было сказать и по поводу их возвращения из  этого  леса,  что  также
весьма интересовало его.
     Итак, он вытер нос, подложил руку  под  подбородок  и  закрыл  глаза,
терпеливо ожидая в надежде, что во всех действиях старика  большого  вреда
для Саши не будет.
     Так что же все-таки он  делает?  Он  мысленно  расспрашивал  об  этом
Ивешку, но она посылала ему, если вообще что-то посылала, только ощущения,
которые окончательно расстроили его желудок.
     Но ведь опасность  всегда  возможна.  Малыш  так  до  сих  пор  и  не
вернулся. Вокруг них бродят и водяные, и  лешие,  и  он  на  себе  испытал
дыхание смерти, когда был уже почти  в  могиле,  из  которой  его  вытащил
Ууламетс, как божился Саша...
     Вот таким образом он намеревался поступить и с Ивешкой.
     Во всяком случае, это, возможно,  и  ободряло.  Ему  было  интересно,
знала ли об этом что-нибудь Ивешка. Он все еще сопротивлялся верить этому,
с одной стороны, но при этом, с другой стороны, хотел верить ради Ивешки.
     Теперь Ууламетс приступил к своему  дьявольскому  монотонному  пению,
негромко подыгрывая на трубке, в результате чего рождался звук, который по
крайней мере должен был бросить в дрожь даже мертвые кости. Петр время  от
времени чуть приоткрывал глаза, чтобы проверить,  как  продвигались  дела,
иногда  ему  даже  хотелось  спросить,  что  именно  здесь  предполагается
сделать, и с еще более жгучим интересом он задал бы вопрос о том, есть  ли
хоть один шанс, что это немедленно поможет Ивешке...
     Но старик никогда не был расположен отвечать на вежливые  вопросы,  и
вполне определенно, что сейчас он вряд ли был способен на вежливый  ответ.
Сам же он, припомнив последний похожий случай, где  были  задействованы  и
горшок с солью, и водяной, и Ууламетс, в полузабытье проклинающий себя  на
берегу реки, очень осторожно передвинул меч около себя,  чтобы  тот  лежал
поудобней, поклявшись себе, что если вновь произойдет подобный случай и  в
результате Саше окажется в беде, то старик сполна ответит за это.
     Он ненавидел это  пенье,  которое  напомнило  ему  о  той  лихорадке,
которая заставляла метаться его мысли, когда Ууламетс проделывал  какие-то
трюки с ножами... Боже мой! От этого дыма у него разболелась голова, и  он
начал припоминать многое...
     Он протер глаза, которые разъедало дымом,  и  подумал,  что  довольно
глупо сидеть в дыму со слезящимися глазами и испытывать жжение в  носу,  и
интересно знать, что было бы, попробуй он лишь двинуться, но...
     Он собирался чихнуть.
     Он  безнадежно  крепился,  едва  не  задыхаясь.  Но  что-то  внезапно
случилось: огонь сзади  него  резко  полыхнул  во  все  стороны,  поднимая
ужасающий вихрь их мелких углей и золы, вместе с  которым  поднялись  даже
отдельные листы из книги, а затем все это рухнуло  вниз,  на  Ууламетса  и
Сашу, обдавая их кусочками горящего мха. Он  успел  разглядеть  это,  пока
поворачивался, придерживая рукой меч и пытаясь подняться  на  ноги,  чтобы
посмотреть, что именно случилось...
     Чтобы  увидеть  незваного  гостя,  напоминавшего   скорее   призрака,
стоящего прямо перед Ивешкой, принимавшего то облик женщины,  то  похожего
на полусгнивший женский скелет с остатками земли на почерневших костях.
     - Вот так, так, - произнесло  загадочное  виденье,  если  можно  было
подумать, что оно может говорить, потому что в каждое очередное  мгновенье
каждый мог видеть перед собой лишь одни кости, и взглянуло на них, хотя  в
его мерцающем каждое мгновенье облике и не было никаких глаз, -  вот  так,
так, мой любимый муж... Я подумала, что это был твой голос.

                                    26

     Саша смотрел во все глаза на ужасное существо, которое они подняли из
земли, и был не в состоянии понять, в чем именно заключалась  ошибка.  Ему
лишь было ясно, что все вышло не так, что  дело  приняло  до  смертельного
опасный и неправильный оборот, о чем он мог судить и  по  проносившимся  в
воздухе, холодным как стальной клинок, напряжениям злой воли.
     Восставшее из праха существо назвало Ууламетса мужем. И с точно таким
же смертельным скрежетом добавило:
     - А это должно быть, моя дочь.
     Ивешка в ужасе взглянула на призрак, а Петр...
     - То-то и оно, - сказал Петр. - То-то и оно. Может быть, хватит с нас
этих слепых попыток  и  блужданий  в  темноте?  Сделайте  вы,  ради  Бога,
что-нибудь с этими горшочками, и отправьте этого  идола  туда,  откуда  он
явился...
     -  Теперь  уже  слишком  поздно,  -  проскрипело   существо,   видимо
недовольное тем, что на костях не видна дьявольская усмешка, и  посмотрело
на Петра с  таким  вниманием,  что  Саше  пришлось  выпустить  весь  запас
внутренних сил для того, чтобы уберечь его...
     Но в результате все внимание призрака  теперь  было  обращено  в  его
сторону, куда был обращен и неторопливый, осторожный взгляд,  напоминающий
взгляд змеи. Он чувствовал этот взгляд, чувствовал,  как  по  коже  ползли
мурашки, как от этого путались и сбивались мысли.
     - Драга! - очень резко произнес Ууламетс, а  ворон  взлетел  вверх  с
пронзительным криком, а затем будто раненый опустился вниз, в то время как
Ивешка стояла все на том же месте, теряя  одну  за  одной  нити  воздушной
паутины, уносимой ветром, который словно вырвался из подземелья.
     - Испугался? - спросил призрак. - Чувствуешь вину?.. Что он наговорил
тебе, дочь моя? Что я просто-напросто бросила тебя? У меня не было выбора.
     - Ни чувства меры, ни угрызений совести! - сказал Ууламетс,  поднимая
свой посох, отгоняя ее прочь. - Ивешка, не верь ничему, что бы ни говорила
эта воровка, эта змея...
     - Эта твоя мать, - произнес призрак. - Иди ко  мне,  Ивешка.  Я  знаю
все, что произошло. Мертвые знают все. И они не чувствуют больше боли,  не
чувствуют обид. И тогда уже никто не сможет в очередной раз причинить тебе
никакого вреда...
     - Стой на месте! - будто выстрел  прозвучали  слова  Ууламетса,  и  в
воздухе смешалось лед и пламя,  отчего  он  пришел  в  яростное  движение.
Некоторое время Саша ничего не мог видеть, его голова безвольно болталась,
он потерял внутренний контроль над происходящим, не  забывая  лишь  только
про Петра, сознавая лишь то, что Ууламетс был доведен до безумия,  а  Петр
был полностью зависим от него, и  если  вдруг  он  потеряет  контроль  над
происходящим, то им никогда не удастся увидеть следующий рассвет...
     - ...Твоя мать  обыкновенная  воровка,  -  ледяным  голосом  произнес
Ууламетс. - Когда ты появилась на свет, она не испытывала к тебе  никакого
интереса, кроме как желания получить за тебя выкуп...
     - Ты врешь! - прошипел призрак. - Он никогда не собирался обзавестись
потомством, и в дочери не видел ничего, кроме угрозы для себя, вот  почему
он отнял ее у меня, вот почему я была вынуждена спасать  свою  жизнь,  вот
почему он охранял тебя все эти годы...
     Прозвучало столько ненависти и столько боли,  что  Ивешка  неожиданно
бросилась к Петру и ухватилась за него, приговаривая:
     - Здесь каждый лжец, каждый лжец, а до меня никому нет дела...
     - Поэтому ты и взял к себе Кави Черневога, - продолжал призрак, будто
поднимая ледяной ветер. - И ты позволил ему влиять на мою  дочь.  Будь  ты
проклят за свою ложь и вероломство... Он убил мою дочь, а ты был настолько
глуп, чтобы учить его тому, чему ты отказался учить мою дочь. О,  я  знаю,
знаю, что ты никогда не доверял ничему, что разбавлено моей  кровью,  Илья
Ууламетс, и меньше всего тому, что было смешано с твоей. Более же всего ты
не хотел, чтобы на нее влияли другие колдуны. К чему ты готовил ее?
     - Ты все врешь! - воскликнул Ууламетс. - Убирайся! Отправляйся  назад
в свою могилу! Возвращайся к своим червям вместе со своей  злобой  и  злым
языком, ей незачем дышать твоим ядом, Драга!
     - Безнравственная свинья. Я еще увижу тебя мертвым.
     - Не забудь взглянуть на себя в тот день! Боже мой, да что же  я  мог
найти в тебе?
     - Мне досталось самое худшее от этой сделки, я получила тебя. Бог  ты
мой, да взгляни на себя, ты, тупоголовый засохший пень. Я  сама  не  знаю,
что нашла в тебе.
     - И вот  это  твоя  мать,  -  сказал  Ууламетс,  выбрасывая  руку,  и
поворачиваясь к призраку плечом. - Это твоя мать, девочка. Боже мой, какое
животное...
     Он напряг свою волю так неожиданно, и с таким холодным  неистовством,
что Саша разом растерял все свои силы, чувствуя внутреннее опустошение, но
уже через мгновенье, с тяжело  бьющимся  сердцем,  вновь  ощутил  себя  на
поляне,  где  по-прежнему  был  только  один  призрак,  один-единственный,
сотканный из клочков воздушной паутины испуганный призрак, который тут  же
повернулся и бросился в лес.
     - Ивешка! - произнес Ууламетс, все с той же силой, и она  замерла  на
самой опушке леса, продолжая терять с себя легкие шелковистые нити.
     - Ивешка! - окликнул ее Петр, и новые облачка паутины взметнулись  от
порывов ветра, исчезая в темноте.
     - Что случилось с моей матерью? - спросила она.
     - Не могу даже представить себе, - ответил Ууламетс.
     - Так как же она умерла?
     - Уверяю тебя, что не знаю. Я не имею к этому никакого отношения.
     Ивешка смотрела на него не отрываясь, и в глубине ее темных глаз была
лишь ярость.
     - Ты не можешь не знать.
     - Я не знаю, как это случилось. Она исчезла после того, как  пыталась
украсть мою книгу, она  оставила  тебя,  что,  видимо,  было  пределом  ее
материнских возможностей. Ведь она была колдунья. Да, да, несомненно была.
Ты, может быть, думаешь, что у нее было сердце?  -  Он  протянул  руку,  и
ворон, взмахнув крыльями, тяжело опустился ему на запястье, прежде чем  он
успел отпугнуть его. - Ее наверняка находилось у змеи,  у  одного  из  тех
гадов, которые скрываются в выгребных ямах. Никогда не слушай ее. Она тебя
не растила, ты не ее созданье, никогда не была и никогда не будешь.  -  Он
сделал движение рукой в сторону Саши. - Затуши костер и собирай вещи.
     - Что? Прямо сейчас? -  воскликнул  Петр.  -  Да  ведь  кругом  такая
темень, хоть глаз выколи! Один только Бог знает, что поджидает  нас  здесь
за каждым кустом. Ведь мы шли всю прошлую ночь, да и этой ночью фактически
так и не спали...
     - Ты же хотел что-то делать, - отрезал Ууламетс, пристукивая  посохом
о землю. - Так вот, теперь шевелись!
     Петр почувствовал, как старик упрекнул его: после того как сам провел
не одну бессонную ночь, после того как получил столько тяжких  потрясений,
он все еще был готов продолжать свой путь.
     - Черт возьми...
     - Попридержи свой язык! - сказал Ууламетс. - Не проклинай ничего и не
пытайся называть какие-то имена, а больше всего смотри не ошибись в  своем
противостоянии волшебству. Я скажу тебе еще раз: ты почти не подвержен его
действию, ты не можешь вовремя заметить его присутствие, ты плохо  видишь,
плохо чувствуешь и тупо воспринимаешь все, что происходит вокруг тебя,  но
когда что-то понятное тебе, что-то знакомое по  материальному  миру  вдруг
накладывает на тебя свои  руки,  или  ты  хоть  один  раз  оказываешься  в
непосредственной близости от колдуна, помни, что ты  всегда  находишься  в
смертельной опасности, сынок. Расстояние всегда играет большую роль.
     - Не надо... -  Но  он  лишь  хотел  убедить  Ивешку,  чтобы  она  не
враждовала со стариком. Он проглотил свое полезное, но горькое  лекарство,
и сказал спокойно и как можно почтительнее:  -  А  могли  бы  вы  починить
порванный парус два-три дня назад?
     -  Ты!  -  произнес  Ууламетс,  выставляя  вперед  подбородок.  -  Ты
проклятый, надменный и невежественный негодяй, ты, представляющий себя  не
иначе как пупом земли, ты, тупоумный всезнайка, путающийся под ногами, ты,
открытая настежь дверь для любой зловредной помехи, сиди в дыму,  пока  не
начнешь чихать, чертов дурак: иди, помогай  нашему  врагу,  почему  ты  не
идешь? В этом все наше спасенье!
     Петр чувствовал, как у него горит лицо: ведь все сказанное было сущей
правдой, подумал он, и старик  был  прав  в  этом.  Старик  мог  бы  и  не
выговаривать ему этого перед Сашей и Ивешкой, хотя если бы он  не  выразил
своего недовольства, то подвергал бы их опасности.
     Но все это не могло  остановить  тот  вопрос,  который  он  собирался
задать.
     - Но я по-прежнему хочу знать, - сказал Петр,  -  неужели  это  самое
лучшее, что нам  остается  делать?  Если  расстояние  так  важно  в  нашей
ситуации, то не будет ли для нас более подходящим вернуться на лодку...
     - Почему бы тебе не поучить собственную бабушку, как пить сырые яйца?
     - Я хотел лишь сказать, что,  возможно,  я  здесь  единственный,  кто
может иметь правильное представление о его образе мыслей, и  единственный,
кто сомневается  в  этом  мероприятии:  я  спрашиваю  вас,  можете  ли  вы
превзойти этого человека? Разве лучший  выход  для  нас  поступать  именно
таким образом?
     Ууламетс внимательно смотрел на него,  опершись  на  свой  посох,  не
слишком угрюмо, но чуть сдвинув брови.
     - Собирайтесь, - сказал он,  и  его  челюсти  захлопнулись,  напомнив
чем-то черепаху. - Ты думаешь, что я очень грубый, так ведь?  И  моя  дочь
считает так же. Но ведь я сейчас просто  говорю  с  вами  и  объясняю  вам
словами, словами, что именно я хочу заставить вас  делать.  А  это  весьма
вежливо с моей стороны, понятно? И это говорит о большом терпенье.  Теперь
ты понял?
     Петр уже  вздохнул,  чтобы  сказать  очередную  грубость,  но,  помня
наставления, решил, что гордость может  постоять  и  на  втором  месте,  и
поэтому сказал, с легким поклоном:
     - Понял, - и пошел к одеялам,  чтобы  начать  сборы.  Ивешка  тут  же
оказалась на его пути. Он остановился, взглянул на  нее  и  сказал:  -  Мы
собираемся уходить...
     Но Ууламетс тотчас же закричал в их сторону:
     - Держись подальше от моей дочери!
     Поэтому он отошел от нее,  запомнив  это  разбитое  горем  испуганное
лицо, переживая и за себя, и за Сашу, не  имея  никакого  представления  о
происходящем и не в силах обрести здравый смысл в таком месте, где простая
куча старых листьев может попытаться сбежать вместе  с  твоими  вещами,  а
девушка, которую ты уже едва ли не полюбил, стояла, непрерывно  то  теряя,
то вновь обретая свои черты, и терпела настоящее бедствие от своего  отца,
единственным доказательством добродетели  которого  были  его  собственные
спокойно сказанные слова о том, что он не убивал ее мать.
     Саша подошел, чтобы  помочь  ему,  и,  усевшись  на  корточки,  начал
собирать разбросанные горшки и кастрюли.
     - А где Малыш? - едва  слышно  спросил  его  Петр.  -  Ты  не  можешь
пожелать, чтобы он вернулся обратно?
     - Это...
     - ...очень глупое желание. Человек  в  таком  окружении  очень  часто
оказывался неправ.
     - Опасное, - прошептал Саша, поднимаясь с земли. - Петр,  не  подходи
близко к ней, пожалуйста, не подходи к ней! Я не знаю, я не вполне уверен,
но мне не нравится то, что я слышал...
     - Ну у меня  и  компания...  -  Он  ухватил  Сашу  за  плечо,  ощущая
твердость мускулов как что-то единственно реальное в этом  лесу.  -  Саша,
послушай меня, с ней все в порядке, да еще есть ты. Нас здесь будет  трое,
если мы будем все делать вместе, ведь только  Бог  знает,  что  являет  ее
мать, на самом деле.
     Саша взглянул на него так, будто Петр сказал нечто внушающее  сильное
беспокойство, и крепко сжал его руку.
     - Петр, Ууламетс прав, ей нельзя верить, на нее нельзя полагаться...
     - Думаю, что еще больше нельзя верить ее отцу, приятель.  Я  надеюсь,
что ты заметил, как он обходился  со  своим  последним  учеником.  -  Петр
сложил одеяла и добавил, будто имел все время какую-то постоянную цель:  -
Так куда же, ради Бога, скажи мне, мы все-таки отправляемся?
     - Я не знаю.
     - А знаешь, что я думаю? Я думаю, что мы сейчас находимся не так уж и
далеко от реки. Мне кажется, что мы просто-напросто сделали большую  петлю
вдоль берега. Ведь водяной не очень-то ходит по земле.  Я  думаю,  что  мы
собираемся вверх по реке,  и  это  почти  совпадает  с  тем  направлением,
которого мы придерживались, когда шли сквозь чащу, если никто  из  нас  не
сбился со следа.
     - Это вполне может быть, - согласился с  ним  Саша.  Это  можно  было
рассматривать как, в  некотором  смысле,  реабилитацию.  Петр  нагнулся  и
связал одеяла, пока Саша собирал мелкие вещи.
     - Поторопитесь! - закричал на них Ууламетс.
     Петр побормотал, обращаясь к Саше:
     - А ты, случаем, не мог убить дворовика?
     - Не знаю, - сказал Саша, плотно сжав рот, и в отблесках  костра  его
лицо  вовсе  не  напоминало  бывшего  конюшего  из  Воджвода.  -  Я  очень
беспокоился о тебе и об Ивешке.  Запомнил,  что  мы  обещали  друг  другу?
Ничего не делать без предупреждения?
     От этих слов Петр почувствовал какое-то беспокойство. В его душе было
уже готово противоположное мнение, которое он держал при себе,  пока  Саша
не заговорил об этом.
     - Обещай мне... - Петр едва уже не закончил фразу, добавив "не влиять
на меня", но подумал, что, может быть, сейчас это будет очень глупо, и  не
сказал ничего.
     - Петр, - продолжал Саша, -  ради  Бога,  предупреди  меня,  если  ты
соберешься что-то сделать. Ну, по крайней мере, доверяй мне. Хорошо?
     Петр кивнул, и попытался было объяснить, что он чувствовал к  Ивешке,
как он чувствовал себя под ее взглядом, что он думал по  поводу  любви,  о
которой говорили люди, когда они  только  и  хотели  получить  власть  над
кем-то одним, или кто-то один хотел получить эту самую власть над ними,  и
клялся самому себе, что никогда не будет ни  таким  вероломным,  ни  таким
глупым. Но, тем не менее, он был.  Все  ощущалось  не  так,  как  он  себе
представлял. Бывали моменты, когда он испытывал даже  головокружение,  что
вполне могло быть проявлением власти русалки над ним. И тогда все, во  что
он едва верил, могло оказаться самой настоящей правдой...
     Он пытался рассказать Саше именно это.
     Но в итоге смог лишь сказать:
     - Я попытаюсь. Клянусь, я буду по крайней мере стараться...
     Ему удалось пробормотать это прежде, чем  Ууламетс  в  очередной  раз
закричал им, чтобы  они  шевелились,  и  Саша  опрометью  бросился  тушить
костер.

                                    27

     Не было ни огня, ни завтрака. Обычно в  такой  час,  Петр  вспоминал,
беседуя сам с собой, он еще лениво валялся в мягкой и  теплой  постели,  и
никакой волшебник не выгнал бы  его  оттуда.  А  сейчас  он  не  мог  даже
припомнить, когда последний раз ему удалось основательно  отогреться.  Его
рука вновь болела, и ко всему он еще промочил левый сапог, тот  самый,  на
котором разошелся шов, когда он переходил через болотистое место.
     Ууламетс, раз уж он решил отправиться в путь,  шел  очень  быстро,  с
силой раздвигая ветки  своим  посохом,  и  очень  часто  даже  не  обращал
внимания, когда отпускал их назад, в то время как Ивешка  двигалась  через
кусты гораздо быстрее, чем могло двигаться человеческое тело, состоящее из
плоти и крови, отыскивая дорожку, которая совпадала с тем путем,  которого
придерживался ее отец, указывала им ее и надолго исчезала из виду.
     Это вызывало опасения. Петр беспокоился из-за тех  частых  перебежек,
которые делала Ивешка, и из-за ее долгих исчезновений. Она делала это  все
чаще и чаще. Он только мысленно  отмечал  очередные  подъемы  и  спуски  с
холмов, но не имел ни малейшего представления о том, куда они  шли,  кроме
того, что это имело прямое отношение к Черневогу, а место,  где  находился
тот, хорошо знал старик.
     Так что же все-таки мы будем делать с  ним,  когда  поймаем?  Что  вы
сделаете с человеком, который  может  заставить  ваше  сердце  разорваться
прямо в вашей  груди,  или,  собрав  свою  волю,  обрушить  прямо  на  вас
дерево...
     - Не так быстро! - сказал Петр едва слышно, видя, как Ууламетс уходит
все дальше и дальше впереди них. Ууламетс не заботился о том, задевает  ли
отпущенная им ветка лицо идущего  сзади  человека,  и  продолжал  идти  не
оборачиваясь назад, а Петр чувствовал, что он отстает все больше и больше,
уворачиваясь от веток, которые, казалось, со  всех  сторон  хлестали  его,
стараясь не делать этого по отношению к Саше, который шел сзади него  и  к
тому же тащил достаточно тяжелый для его возраста груз. - Не так быстро! -
попросил он в очередной раз Ууламетса, но если старик и  обратил  на  него
внимание, то весьма мимолетно.
     Он выругался, пытаясь заботиться и о себе и о Саше, когда увидел  что
проход впереди них начал расширяться, и забеспокоился о  том,  что  старик
вместе со своей поклажей может уйти от них далеко вперед, ведь знание леса
давало большое преимущество особенно в такой темноте.
     - Ивешка!  -  позвал  он,  беспокоясь  по  мере  того  как  свободнее
становилось идти, и надеялся что  она  может  помочь  их  затруднительному
положению.
     Но она исчезла из поля зрения, а Саша вдруг остановился,  зацепившись
своим грузом за ветку.
     - Подожди! - крикнул Петр Ууламетсу. - Саша зацепился!  -  Он  бросил
взгляд через плечо на старика, чтобы запомнить направление в  котором  тот
двигался, пока сам Петр приостановился  на  мгновенье  и  отодрал  колючую
ветку от сашиного груза, в очередной раз поранив свою руку, а Ууламетс все
продолжал удаляться в темноту, похожий на исчезающее серое пятно, так и не
обратив на них никакого внимания.
     - Пошли, - сказал он Саше и попытался было следовать за стариком,  но
не смог отыскать путь, по которому ушел вперед Ууламетс, а  проход  лесной
чаще становился все шире и шире: он мог различать очертания старика далеко
впереди, но он не мог точно сказать, где именно он шел и куда  нужно  было
идти им, и от этого становилось еще хуже.
     - Он хочет, чтобы мы  заблудились,  -  пробормотал  Петр,  продираясь
через заросли ежевики. Всегда плохо идти сзади, но с его больной рукой, да
еще не имея никакого представления, в какой стороне находится берег или  в
каком месте водяной в очередной раз мог обмотать  их  скользкими  упругими
кольцами, поэтому он не хотел терять Ууламетса ни на минуту.
     Вдруг что-то слегка задело его руку, вызывая  ощущение  холода  прямо
через кафтан. Он подумал было, что это могла быть Ивешка, которая  решила,
что они сильно отстали, и вернулась на  их  поиски,  и  повернулся,  чтобы
заговорить с ней...
     И  тут  же  увидел   бледное   лицо   человека,   обросшее   бородой,
разложившееся лицо с неподвижными глазами.
     Петр пронзительно закричал, когда тот  схватил  его,  а  холод  будто
льдом сковал его руку.
     - Отойди от него! - закричал Саша.
     Призрак тут же отскочил в сторону с тихим воем, разнесшимся по  лесу;
к нему присоединились еще трое, и все вместе исчезли в чаще.
     - Что это было? - едва слышно произнес Петр, только  сейчас  вспомнив
про свой меч, но какой меч мог помочь против подобных существ?
     Затем он подумал об этих призраках и о том, что их было трое.
     - Ивешка, - крикнул он и начал  отчаянно  продираться  сквозь  кусты,
испуганный тем, что они могут причинить ей гораздо больше вреда, чем  ему.
- Ивешка!
     Саша был все время рядом, сзади него, и Петр надеялся, что это именно
он и подтолкнул его, когда со всех  сторон  вокруг  них  появились  новые,
прятавшиеся до того, призраки, разнося вместе с  собой  тяжелый  могильный
запах. Они напоминали по виду  грубых  и  оборванных  мужчин,  вооруженных
мечами и кинжалами, и продирались через  кусты  не  заботясь  о  колючках,
отрезая им путь вперед и назад живой изгородью с  обнаженными  призрачными
мечами.
     - Разбойники! - сказал Саша.
     - Мертвые, - пробормотал Петр, опуская руку на свой собственный  меч,
сколь бы ни мала была его польза. Теперь  призраки  приближались  со  всех
сторон, поблескивая обнаженными мечами. - Ууламетс! - из всех сил  крикнул
Петр, когда один из них появился прямо перед ним, усмехаясь ему в лицо.  -
Саша!
     Неожиданно здесь же оказалась Ивешка,  словно  яркое  белое  пятно  в
самой середине темной массы, которая  начала  тускнеть  и  разбегаться  по
сторонам, словно свора дворняжек.
     - Прочь! - закричала она, раскинув в стороны руки, и темный частокол,
будто облако тумана,  разлетелся  на  отдельные  клочья,  которые  тут  же
исчезли, унесенные ветром.
     Петр смотрел на нее не отрывая глаз, пораженный и испуганный тем, что
неожиданное избавленье пришло от худенькой стройной девочки. Но  не  менее
пугающим было выражение ярости и гнева на ее лице, словно  и  он,  и  Саша
стояли следующими на очереди в ее намерениях.
     Но выражение столь жестокой и беспощадной ненависти, на  самом  деле,
было  обращено  к  лесу,  туда,  где  раскачивающиеся   кусты   предвещали
приближение чего-то, на сей раз вполне материального, которое направлялось
прямо к ним. И в следующий  момент  из  зарослей  выбралась  серая  фигура
Ууламетса, а где-то среди верхушек  деревьев,  порхала  черная  птица,  во
всяком случае  шум  ее  крыльев  не  могли  заглушить  пыхтенье  и  потоки
ругательств, которые извергал старик.
     - Отстали и теперь кричите на весь лес, а зачем?  Здесь  еще  кое-что
может спать! А ты, девочка,  не  отворачивай  от  меня  свое  лицо.  И  не
притворяйся, что плохо слышишь меня!
     - Я не хочу, чтобы ты сейчас был здесь, папа,  я  не  хочу  этого,  и
оставь меня в покое!
     - Какая глупость!
     - Я хочу, чтобы они ушли отсюда! Оба! Прямо сейчас!
     - И все потому, что ты боишься, что они увидят  твое  рукоделие?  Они
уже видели твои жертвы, девочка, они видели их  очень  ясно  и  отчетливо!
Если и это не отпугнет твоего ухажера, то тогда я просто не знаю, что  еще
можно сказать ему. А что же еще ты собираешься делать, оставив их  в  этом
лесу?
     Ивешка вновь начала терять свои черты и отвернула от них лицо.
     - Ивешка, - сказал Петр, - выслушай его и взгляни на меня.
     Она продолжала смотреть в сторону  леса,  укрывшись,  словно  саваном
развевающимися на ветру волосами и остатками  превратившегося  в  лохмотья
платьем, ее лицо было повернуто к ним в профиль.
     - Вам нечего бояться их, - сказала она. -  Они  пытались  всего  лишь
предупредить вас. Это своеобразный долг мертвых. - После чего она бесшумно
скользнула в самую чащу, где им было невозможно пройти. Ууламетс выругался
и начал преследовать ее, а в  этот  момент  Петр  откинул  рукавом  ветки,
удерживая их за  своей  спиной,  чтобы  дать  возможность  Саше  пройти  в
образовавшийся проход, не спуская в то же самое время глаз с  направления,
в котором двигался Ууламетс. Но на этот раз старик шел уже не так быстро.
     - Здесь есть призраки, которые постоянно преследуют нас, -  некоторое
время спустя пробормотал Саша, оборачиваясь назад. - Их  восемь,  а  может
быть, даже и десять.
     - Они не тронут нас, - сказал Петр, обращаясь больше к самому себе. -
Пронеси, господи; как мне хочется выйти из этого проклятого леса.
     - Это не поможет, - прошептал чей-то голос прямо над его ухом.
     - Они уже вернулись, - сказал он  Саше,  задыхаясь  от  напряжения  и
стараясь как можно осторожней ставить ноги, не отваживаясь идти по  склону
так же быстро, как шел спускавшийся впереди него старик.
     Он был здесь хозяином положения.
     - Пожелай, чтобы я не сбился с дороги,  -  сказал  он  Саше.  -  Будь
проклят этот старик.
     - Не смей...
     - Но ведь я не колдун, я не могу ничего пожелать для самого  себя,  я
не могу даже обругать его как следует...
     - Ты не сможешь выйти отсюда, - раздался новый голос.
     - Я делаю все, что могу, - возразил Саша.
     - Из этого ничего хорошего не выйдет.
     - Здесь так холодно. - Это был уже  третий  голос,  прямо  около  уха
Петра. Он инстинктивно нанес удар в ту сторону, и тут же почувствовал, как
холод сковал его руку.
     - Не верь ей, - раздался новый голос, теперь с другой стороны.
     - Не ходи туда.
     - Вернись назад, пока еще есть силы...
     - Ну, спасибо,  -  пробормотал  Петр,  тяжело  дыша  и  выбиваясь  из
последних сил, чтобы догнать Ууламетса. Но Ууламетс в этот  момент  только
прибавил ходу, а Ивешка по-прежнему все еще была впереди них.
     - Вернись назад, - теперь, казалось, разом  зашептали  все  призраки.
Краем глаза он смог даже различить плывущие  в  темноте  белые  фигуры,  у
каждой из которых едва проглядывалось лицо. - Остановись, - сказал один из
них. А другой тут же продолжил: - Возвращайся, пока еще можешь...
     - Ивешка! - позвал Петр и содрогнулся от холода, когда что-то затхлое
коснулось его лица. - Боже мой!  Ивешка!  Они  возвращаются!  Сделай  хоть
что-нибудь!
     Призрачные руки хватали его, старались вырвать его меч,  кто-то  даже
попытался ухватить его за карман. Наверняка, это были сплошь разбойники  и
воры.
     Какой-то старческий голос прошептал совсем близко от него:
     - Я потерял свою жену, я хочу вернуться домой.
     Петр особенно не хотел слышать этот,  последний.  Он  заставлял  себя
думать, что это были всего лишь лесные звери да птицы, которыми  кормилась
Ивешка. Она поедала их одного за другим, в худшем случае - еще и  деревья,
а так же разбойников, которые  вполне  заслужили  такой  конец.  Но  среди
множества голосов был еще один, вот этот голос...
     Это был молодой, испуганный голос:
     - Папа, мама, где вы?
     Случайная ветка боярышника ободрала ему шею, и он неуклюже отогнул  в
сторону, почувствовав, как на месте царапины  выступила  кровь,  припомнив
совершенно не к месту, что у него не было бабушки, которая рассказывала бы
ему сказки, где были бы призраки, кровь и грех...
     Даже сашины желания были не в силах исцелить его от этой  правды  или
изменить  прошлое:  призраки  устремились  прямо  напролом  через   густой
кустарник, на этот раз уже не угрожая и запугивая их, а вопили прямо в его
уши, наваливаясь на него со всех сторон.
     - Возвращайся, пока еще можешь, - в один голос говорили они.
     Теперь они не были вооружены, но, доведенные  до  отчаяния  душевными
страданиями, были назойливы и неотступны:
     - Уходите! - пронзительно завывали они. - Здесь вас ожидает смерть!
     - Пошли прочь! - огрызнулся на них Ууламетс. Отмахиваясь от одного из
них, он зацепился рукавом за колючие ветки. - Проклятье!
     Это уж было слишком,  подумал  Петр,  вспомнив  благочестивые  советы
Ууламетса. Почти в тот же миг Ивешка оказалась рядом  с  ними,  и,  вся  в
развевающихся лохмотьях,  с  диким  перепуганным  лицом,  встала  на  пути
призраков.
     - Оставьте их в покое! - закричала она, и казалось, что вместе с  ней
застонал и наполнился призраками  весь  лес.  Они,  словно  белые  облака,
вихрем закружились вокруг них и умчались прочь с душераздирающими воплями.
     - Боже мой! - пробормотал Петр и вздрогнул, когда один  из  призраков
предстал прямо перед ним, но оказалось, что это была  всего  лишь  Ивешка,
которая взглянула на него, слегка коснувшись его руки.
     - Идем, - сказал Ууламетс, и Петр был готов идти куда угодно, лишь бы
подальше от этого кошмара, но тут неожиданно его прервала Ивешка:
     - Нет, папа! - воскликнула она и покачала головой, так что ее  волосы
заструились словно дым. - Нет, мы не можем сейчас идти дальше, мы не можем
приближаться туда, когда мы не так сильны! Послушайся меня! Не будь  столь
безумен!
     Да, скорее всего, мы попали в  большую  беду,  подумал  Петр,  ощущая
холодное прикосновение с левой стороны и вновь различая шепот все  тех  же
голосов. Он с неожиданным замирающим чувством понял, что они,  наконец-то,
дошли до того места, где вынуждены остановиться и теперь уже окончательно,
где колдуны наконец-то вступили в открытую борьбу, а призраки  утомили  их
своим леденящим присутствием.
     - Надо продолжать идти! - настаивал Ууламетс.
     - Нет! - закричала Ивешка, стараясь удержать его невесомыми руками. -
Папа, ведь вы все валитесь с ног, вы еле держитесь на ногах, и я сама не в
силах продолжать этот путь. Я не могу! Давай разведем костер, папа,  прямо
сейчас, ну пожалуйста!
     - Костер? В такой-то чаще?
     - Делай, что она говорит! - сказал Петр, и ему показалось, что кто-то
должен  поддержать  его  мысли,  и  решение  будет  принято.  И  еще   ему
показалось, что поддерживать  открыто  чьи-то  мысли  гораздо  легче,  чем
выражать свои собственные: возможно, что когда-то это сказал  Ууламетс,  а
может быть, и Саша. - Не нужно паники. Ведь не забывайте, что она призрак.
А еще она и колдунья. Так неужели она не знает, о чем говорит?
     А сам в это время дрожал, постоянно сопротивляясь этому, полагая, что
Ивешка никому не простила бы своего угасания.
     Ууламетс наконец-то отодрал рукав от колючих  веток,  отбросил  их  в
сторону и нагнулся, чтобы развязать свою поклажу, ворча себе под нос:
     - Хорошо, хорошо, тогда  поищите  где-нибудь  небольшую  полянку,  да
соберите хоть немного сухого дерева.
     Петр наломал сухих веток для розжига  и  освободил  пространство  над
землей для того, чтобы ничто не мешало огню, а Саша расчистил  от  листьев
до самой земли небольшое  место  для  костра,  в  то  время  как  призраки
завывали и метались прямо у них под руками, источая ледяной холод.
     Ууламетс уговаривал, тем временем,  слабую  искру  дать  жизнь  огню,
подкладывая под огниво надерганный тонкими клочками мох  и  заставляя  его
разгораться все ярче и ярче, по мере того как они подкладывали туда  сухие
ветки, прикрывая и  отворачивая  в  сторону  глаза,  которым  было  трудно
смотреть на огонь.
     Затем стоны и завывания призраков постепенно  стихли,  стали  намного
тише, чем шум деревьев, и прекратились леденящие прикосновения их рук.

     Саша слегка вздохнул и потер свое лицо,  чтобы  хоть  как-то  согреть
его, прежде чем опустился на землю рядом с Петром, чтобы  теперь  отогреть
руки около маленького огня.
     - Вот теперь уже  лучше!  -  Он  все  еще  дрожал.  Ему  было  трудно
объяснить даже самому себе, отчего его мысли разбегались в разные  стороны
или с чего это он начал было  верить  призракам,  а  если  выразиться  еще
точнее, то почему его мысли обрели  полную  ясность  с  первыми  вспышками
огня, если сейчас не думать о том,  кто  и  почему  захотел  разжечь  этот
костер, и как этот маленький случай перевернул все его мысли.
     - Разумеется, лучше, - пробормотал Ууламетс и взглянул  поверх  огня,
туда, где находился едва  различимый  один-единственный  оставшийся  здесь
призрак: Ивешка. - Если бы ты побольше думала о себе, а не  продолжала  бы
только изводить нас...
     - Я не хочу, чтобы вы были здесь.
     - Не будь такой упрямой! - Ууламетс отломил толстую суковатую ветку и
подбросил ее в огонь, а  тем  временем,  ворон  уселся  на  насест  где-то
недалеко от них. - Дочь, которая не хочет использовать  разум,  полученный
от рожденья...
     - От отца, который ничего не хочет слушать!
     - Прекратите! - сказал Петр. - Это не поможет.
     Воздух, казалось, был так насыщен яростью, что было трудно дышать.  И
одна лишь мысль о злобных призраках преграждала все попытки к  дальнейшему
разговору.
     - Они... - Это была еще одна  из  тех  ускользающих  мыслей,  которые
словно рыба из сашиных рук вырывались и уносились прочь,  но  он  успокоил
себя и уже более уверенно спросил через некоторое время: - А почему  здесь
оказались разбойники?
     - Это все ее, - сказал Ууламетс. - Он использует их.
     - Наш враг? - спросил Петр?
     - Нет, дурак!.. Разумеется, наш враг! Можно подумать, что у нас  есть
друзья?
     - Ты не убедил никого.
     - Тебе не справиться ни с кем.
     - Не подгоняй меня.
     - Подумай своей...
     -  Петр!  -  сказал  Саша,  и  схватил  его  за  руку,  испуганный  и
обезумевший от сознания того, что может произойти с ними, если он сам  или
Ууламетс втянутся в этот спор. - Петр, ради Бога, будь  терпелив.  Учитель
Ууламетс работает, а ты отвлекаешь его.
     - Спасибо, - едва слышно пробормотал Петр.
     - И меня. - Саша сжал  свой  кулак,  все  еще  испытывая  безотчетный
страх. - Не нужно лишних ссор. Ты сам говорил об этом. Не нападай.
     Петр промолчал. Отблески огня вырывали из темноты его сжатые  губы  и
вздымающиеся крылья носа.
     - Не сходи с ума, Петр.
     - Я пока не сумасшедший.
     - Мне нужно подумать.  Пожалуйста,  не  мешай,  и  не  задавай  своих
вопросов, не требуй от нас никаких решений, во всяком случае не сейчас.  У
меня путаются мысли, и я очень боюсь этого, Петр. Не путай меня.
     Петр нахмурился и освободился от его  руки,  поглядывая  на  огонь  и
обхватив руками колени.
     Разбойники, вспоминал Саша, стараясь  очень  осторожно  обходиться  с
каждой мыслью, касающейся  призраков,  опасаясь,  как  бы  они  не  выбили
последнюю точку опоры во всей массе его желаний. Разбойники. И  еще  самые
обычные люди. Купцы и путешественники из далекого  прошлого,  может  быть,
еще с той поры, когда Восточная Дорога еще действовала, а в этих лесах и в
помине не было никаких разбойников...
     Старые бабки рассказывали, что призраки всегда посещают те места, где
их застала смерть, а он никогда не знал, это была  еще  одна  ускользающая
мысль, что Ивешка посещала этот берег реки, где деревья были еще живыми.
     Он использует их, говорил учитель Ууламетс, и Саша ухватился  за  эту
мысль, постоянно напоминая себе, что должен запомнить ее, и будучи  теперь
абсолютно уверен, что они давно уже подверглись  нападению,  которое  было
пострашнее, чем какие-то призраки.
     Он видел, что Ивешка по-прежнему стояла, вглядываясь в  темноту,  как
будто охраняла их, слабая тонкая фигура с  размытыми,  как  расплывающиеся
облака, контурами.
     Она не разговаривала с ними, ни по какому  случаю,  только  лишь  вот
так, молча, пристально смотрела  в  сторону.  Куда  именно  смотрела  она,
подумал он, и ему захотелось, чтобы прямо сейчас вернулся Малыш. Это  было
безнадежное и отчаянное желание. Он очень боялся, что  Малыш  не  вернется
назад, и был уверен, что если бы он  был  с  ними  на  этом  пути,  они  в
половину меньше боялись бы всего, с чем им пришлось столкнуться. Тогда  бы
и Ивешка, как заметил Ууламетс, не отвлекала бы их своей  паникой,  и  они
смогли бы дойти до нужного места...
     Но куда? Он задумался об этом, но был отвлечен легким шуршаньем:  это
Петр полез в мешок за вяленой рыбой. Саша взял предложенный сверток, затем
передал его Ууламетсу, оставив немного и себе.
     Ууламетс сердито взглянул на него, но взял кусок и  вернул  остальное
обратно.
     В тот же момент ворон сорвался откуда-то сверху и приземлился  рядом,
поглядывая  одним  глазом  на  рыбу.  Саша  отдал  ему  последний   кусок,
остававшийся в свертке, и тот скрылся в темноте со своим трофеем.
     Петр нахмурился, сердито взглянув за это на него. А  может  быть,  не
только за это, вообще за все.
     Саше очень не хотелось, чтобы Петр сердился на него...
     И он вспомнил, что обещал не делать ничего такого.
     - Извини меня, - прошептал он, от чего Петр тут же  смешался,  и  как
помешанный взглянул на него. - Петр, я не собирался...
     Петр все еще сердился на него, возможно, обдумывая происходящее: ведь
Петр уже достаточно  долго  был  рядом  с  миром  волшебных  вещей,  чтобы
научиться хоть как-то понимать то, что окружало его. И вот теперь  он  мог
подумать, что этот факт был для них еще более опасным, чем любые призраки.
     - Все в порядке, - прошептал он  сзади  с  каким-то  особенно  мягким
выражением. - Все хорошо, малый. Только попытайся  хоть  немного  поспать,
если сможешь.
     Саша покачал головой.
     - Ты, - сказал он, на что Петр уже никак  не  реагировал  и  выглядел
каким-то отрешенным. Саша очень не хотел этого, он больше всего  не  хотел
обходиться с Петром так, как это обычно делал Ууламетс. -  Я  не  могу,  -
прошептал он, желая чтобы Петр понял его и не почувствовал, что он сделал,
на самом деле.
     Что,  непреднамеренно,  вновь  нарушало  его  обещание,  связанное  с
использованием волшебства.
     - Боже, - сказал он, и молитва стала казаться ему едва ли  адекватной
тому, что поднималось в нем, и он в этот момент  не  мог  даже  припомнить
лица  тетки  Иленки,  не  говоря  уже  о  том,  чтобы  вновь  услышать  ее
предостережения. В какой-то момент он даже прикрыл глаза рукой. - Петр, не
сердись на меня. Пожалуйста, не сердись на меня. Я так устал.
     - Замолчите! - рявкнул на них обоих Ууламетс.
     Петр повернулся и осторожно тронул Сашу за плечо, как вдруг его  рука
безвольно упала, и он  схватился  второй  рукой  за  голову,  будто  теряя
сознание.
     Саша взглянул на Ууламетса, который хмурился,  глядя  на  него,  и  в
конце концов сказал:
     - Для нашей общей пользы.
     А когда Саша повернулся назад, то увидел, что Петр  уже  находился  в
объятиях крепкого сна.

                                    28

     Ближе к  рассвету  Ууламетс  уже  с  трудом  удерживал  свою  голову,
проваливаясь на некоторое время в дремоту. Саша, который  до  того  устал,
что ему казалось, будто  он  никогда  уже  не  сможет  заснуть,  с  полным
спокойствием полагал, что это  естественно,  когда  старик  спит,  а  ведь
Ууламетс всегда старался быть выносливее человека любого возраста.
     Затем среди его перепутанных мыслей появилась тревога.
     -  Учитель  Ууламетс,  -  позвал  он  старика,  все  еще  по-прежнему
испуганный.
     - Дай мне  поспать,  -  пробормотал  тот,  так  что  Саше  ничего  не
оставалось делать, как обхватив себя  покрепче  за  ребра  обеими  руками,
попытаться собрать оставшиеся в нем силу и разум, и обдумать насколько  он
был прав, собираясь спорить со стариком, нуждающимся в отдыхе, и знает  ли
о его занятии Ууламетс.
     Утро  наступало,  свет  от  пламени   костра   постепенно   тонул   в
предрассветной дымке, а Ивешка стояла все так же, как неутомимо  простояла
всю ночь, но выглядела такой тусклой и  бледной,  что  различить  ее  было
гораздо труднее, чем паутину в  первых  утренних  лучах,  падающих  сквозь
листья.
     И Саша со страхом подумал, что скоро им придется что-то делать, чтобы
помочь ей. Она все еще продолжает  держаться,  но  вот-вот  должна  начать
слабеть. И может быть, даже рассудком.
     Он подумал и о том, что мог бы дать  ей  немного  своей  силы,  а  не
вынуждая ее обращаться к лесу или каким-то способом трогать Петра: он  тем
не менее не был уверен, что она прекратит это. Он так же не был уверен и в
том, что даже размышления об этом могли быть вполне  безопасны  для  него.
Поэтому он очень хотел разбудить  Ууламетса,  но  очень  боялся  поспешных
решений, тем более, что пока ничего не случилось.
     Затем он неожиданно ощутил легкую  слабость,  почувствовал,  как  его
сердце дало сбой, будто пропустило несколько ударов. Он в панике  взглянул
в сторону Ивешки, защищая ее со всей силой, на какую был сейчас способен.
     - Учитель Ууламетс, - воскликнул он,  и  в  следующий  момент  потряс
спящего Петра. Голова его пошла кругом, как только он вспомнил о том,  что
тот спал совершенно беспомощный. И тут же  подумал,  что  если  бы  у  нее
хватило рассудка во всем слушаться Петра...
     - Кажется, она попала в беду, - сказал он Петру, и тот,  ошеломленный
от внезапного пробуждения, только тер глаза да поглядывал в сторону, прямо
через затухающий костер.
     - Я не вижу ее, - сказал он наконец. Саша взглянул туда же.
     Она исчезла.
     Петр кое-как добрался до Ууламетса и сильно тряхнул его.
     - Старик, проснись! Твоя дочь исчезла!
     Ууламетс зашевелился и вытаращил на него глаза.
     - Ивешка пропала! - повторил Саша. - Она подала мне знак и исчезла...
     Ууламетс выругался и попытался подняться, но Петр уже направил ноги в
другую сторону.
     - Она исчезла, - сказал он, бросившись прямо через кусты.
     - Петр! - закричал Саша, и, пустив все обещания по ветру, напряг  всю
свою волю, чтобы вернуть его обратно.
     Возможно, что это был страх вызвать гнев Петра,  но  что-то  вынудило
его запнуться. Он почувствовал, что это произошло, и осознав происходящее,
ощутил, что его уверенность улетучивается.
     - Я не могу удержать его, - сказал он,  обращаясь  к  Ууламетсу  и  с
явным намерением отправиться вслед за Петром. Но Ууламетс ухватил  его  за
руку, используя его как опору для того чтобы подняться.
     - Не следует всем быть дураками, - сказал старик.
     - Верните его назад!
     Ууламетс все еще держал его за руку и с силой дернул его, когда  Саша
попытался было освободиться от него.
     - Я сказал, не будь дураком, малый, а используй то, что у тебя есть.
     - Но оно отказывается работать!
     - Но ведь у тебя еще меньше надежды на то, что ты сможешь догнать их?
Верно? И ее еще меньше в том случае,  если  мы  вдвоем  отправимся  на  их
розыски прямо сейчас? Он найдет ее скорее, чем я.
     - Я знаю, что найдет! -  Саша  все  еще  старался  вырваться  из  рук
Ууламетса,  но  тот  продолжал  удерживать  его.  Он  чувствовал,  что  не
справится с ним, и при этом  дрожал  от  охвативших  его  противоречий.  -
Останови его!
     - Мне нужна книга, скороспелый дурак! Ты ведь потерял след всего, что
сделал до этого, ты даже не  знаешь,  где  находишься,  и  хочешь  бежать,
вытаращив глаза, без вещей, да еще к тому же один.  Вот  какую  прекрасную
помощь ты оказываешь кое-кому. Собирай вещи, или ты намерен так  и  стоять
здесь, пока мы не потеряли его?
     - Верни его назад! - закричал он на старика, но Ууламетс был поглощен
тем, что удерживал его на месте, и он не мог преодолеть этой силы,  а  чем
дольше спорили бы они, тем дальше мог уйти Петр, и поэтому Саша  опустился
на колени и начал собирать свои и оставленные Петром вещи,  пока  Ууламетс
искал книгу и свой посох.
     Старик шел так быстро, как только  мог,  в  предрассветной  мгле  сам
напоминая призрака, в то время как  Саша  еле  поспевал  за  ним  с  двумя
связками вещей, пытаясь припомнить, в которой из них что  лежало,  на  тот
случай, если он отважится оставить вещи Петра на дороге,  когда  его  силы
иссякнут и он не сможет тащить и то  и  другое,  продираясь  через  густые
заросли.
     - Не ждите меня, - прокричал  он  вслед  Ууламетсу,  стараясь  плечом
раздвигать в стороны переплетавшиеся ветки, с  которых  на  него  сыпались
мелкие холодные капли, наполняя влагой окружающий воздух. - Я догоню.
     - Лучше пожелай, чтобы не  сбиться  с  пути,  болван!  -  сказал  ему
Ууламетс, оставляя его все в той же растерянности: внимание мальчика  было
по-прежнему рассредоточено между поклажей, ветками, бьющими  прямо  в  его
лицо, и пробиравшим едва не  до  костей  холодом  от  падавших  с  листьев
водяных капель.
     Остановись, продолжал он мысленно  упрашивать  Петра.  Подожди.  Ради
Бога, позови на помощь или сделай хоть что-нибудь!
     Его колени подгибались от слабости, которая была следствием того, что
Ивешка все-таки украла часть его сил, и он едва не свалился на  землю.  Он
уже не мог тащить поклажу в обеих руках, и поэтому остановился. Постукивая
от холода зубами и не обращая внимания на падающие сверху холодные  капли,
он залез в корзину  Петра.  Из  нее  он  выбрал  всю  еду,  которая  могла
поместиться в его корзине, прихватил  оба  одеяла  и  проклятый  кувшин  с
водкой, который боялся потерять больше всего  на  свете.  Затем  перевязал
вещи, закинул узел себе на плечи и пошел насколько мог  быстро,  прикрывая
лицо руками и не обращая внимания на царапины.
     - Не верь,  -  дошел  до  него  откуда-то  призрачный  шепот.  И  ему
неожиданно показалось,  что  Ууламетс  вообще  не  озабочен  безопасностью
Петра, если только его смерть сможет спасти жизнь Ивешки.
     - Подумай о себе, - шептал все тот же голос. - Спасайся сам.  Слишком
поздно думать о ком-то еще...
     Он в какой-то миг ухватил очертания Ууламетса впереди  себя  и  пошел
прямо через заросли терна, раскинувшиеся среди высоких деревьев.
     Старик стоял в их тени.
     - Ты умрешь, - продолжали предупреждать голоса. - Вернись  назад,  не
вздумай идти дальше.
     Саша  преодолел  последние  кусты  и  приблизился  к  нему.  Ууламетс
неожиданно вытянул вперед свой посох, чтобы остановить его, как раз в  тот
момент, когда земля поехала у него под ногами и ее  куски  упали  в  воду,
которая была незаметна в густой тени окружавших ее деревьев.
     Вода, подумал Саша, глядя на окружавшие это место  деревья.  Небесный
Отец, уж не ушла ли она в воду.
     - Петр! - закричал он...
     Но в ответ только призрак ответил ему, едва слышно, в самое ухо:
     - Не верь ей...

     Обе его ноги одновременно попали в воду, и  рваный  сапог  немедленно
оказался полон. Если бы эта вода была хотя бы  к  северу  от  Киева,  Петр
Ильич, разумеется не свалился бы в нее, а, скорее всего, вошел сам.  Но  в
каком месте была эта, он не имел ни малейшего понятия.
     Но  теперь  призраки  оставили  его  в  покое,  что  могло  произойти
благодаря дневному свету:  он  очень  надеялся,  что  это  именно  так,  и
продолжил свой путь вдоль  ручья  с  возрастающей  уверенностью,  что  она
должна была следовать в том же направлении.
     Он не потерял рассудок, и отчетливо сознавал, что  оказался  в  беде,
без вещей, которые так опрометчиво оставил, и все и меньше  был  уверен  в
том, что знает дорогу назад, туда, где оставались Саша и старик,  но  имел
полную уверенность в том, что Ивешка направилась прямо к Черневогу.
     Одна.
     После чего...
     После чего,  учитывая  наличие  Черневога,  удерживающего  ее  залог,
учитывая и то, что они сами заблудились в этом проклятом лесу, нельзя было
уже и помышлять о спасении  любого  из  них,  коль  скоро  дело  дошло  до
открытого столкновения  колдовских  сил  в  форме,  которую  больше  всего
предпочитает их враг, которому, может быть, помог даже сам  Петр,  да  еще
при содействии водяного и Бог знает кого еще.
     Дела начали оборачиваться все хуже и хуже для Ууламетса  и  с  каждым
промахом Петр все больше и больше чувствовал неудобство  в  его  обществе,
хотя и надеялся, что старик, по крайней мере, имел  некоторый  запас  сил,
хотя бы для того, чтобы защитить самого себя и Сашу, если считать что Саша
находился всегда рядом с ним и во всем  помогал  ему.  В  то  время  такой
обычный человек, как он сам...
     Петр начал бы чего доброго очень жалеть себя,  если  бы  продолжал  и
дальше думать подобным образом, очень жалеть  себя  и  чувствовать  зло  и
обиду по отношению к Илье Ууламетсу. Но в его симпатиях и антипатиях  было
слишком много своенравия и глупости, чтобы он мог тратить время на  досаду
и раздражение. Приняв угрюмый и мрачный вид, он  убеждал  сам  себя,  что,
возможно, это будет очень импонировать  колдунам,  и  ему  вообще  следует
отказаться от чувства юмора, но самому это очень не нравилось, несмотря на
то, что он всегда чувствовал комок в горле, когда думал  про  мальчика,  и
когда часто представлял себе, что лучше всего, если  бы  он  расстался  со
всем этим раз и навсегда.
     Он подумал о том, чтобы вернуться,  сразу  же,  как  только  потерпел
неудачу в попытках вернуть Ивешку назад. Но потом вспомнил  об  отношениях
со стариком и решил, что тот еще никому не принес добра, и если  старик  и
будет искать следы Ивешки, то он, Петр Кочевиков, в этом случае имеет свое
собственное предчувствие, где именно она может быть, и он, к тому же, мог,
вполне возможно,  полагаться  на  более  спокойный  и  менее  подверженный
влиянию рассудок на вражеской территории.
     Итак, он обладал своим собственным волшебством, которое  представляло
нечто,  возможно  еще  незнакомое  Черневогу,  и  нечто  такое,  чего,  он
сомневался, может  избежать  даже  сама  Ивешка,  если  только  он  сможет
сохранить свой разум в этом месте: он  должен  либо  сохранить  его,  либо
потерять...
     ...потерять то, в чем до самого последнего момента ошибался, подменяя
это золотом и  сказочными  местами:  одной  частью  этого  был  тот  самый
мальчик, оставшийся там, а другой - давным-давно умершая  дочь  Ууламетса.
Он мог их потерять, подумал он, но он не мог оставить их Черневогу.
     Во всяком случае, до тех пор, пока он мог что-то делать. Несмотря  на
плохую подготовку к такому походу, у него был меч, Бог свидетель,  что  не
было никакого недостатка в питьевой воде, и, к тому же, он  научился,  как
устроить себе теплый ночлег в лесу и отыскать там же хоть  какую-то  пищу,
чтобы быть в состоянии продолжать свой путь.
     Черневог должен был обеспокоить колдунов. Может быть, водяной сообщил
ему, что их слабое место и заключалось  именно  в  присутствии  среди  них
самого обычного человека. А поскольку оба, и Саша и Ууламетс, клялись, что
он вообще не податлив к колдовству,  то,  согласно  сашиным  соображениям,
удар должен быть нанесен прямо туда, где было самое слабое место...
     А именно, Петр Ильич Кочевиков.
     Вот так должны были бы развиваться события по  представлениям  Петра,
которым в немалой степени помогали его воспоминания о мальчике, во  всяком
случае его обещания, что Саша никогда не хотел держать зла на него, и  что
именно Саша в этот самый момент, напрягая свою волю, желает изо  всех  сил
вернуть его обратно...
     Желает ли?
     Петр подумал об этом и тут же захотел  почувствовать  это,  словно  в
ощущениях и был заключен весь смысл его переживаний: он,  на  самом  деле,
хотел почувствовать на себе сашину волю, даже если бы это и  могло  как-то
повредить ему. Это было  бы  гораздо  лучше,  чем  досаждать  самому  себе
мыслями о том, что Саша все еще зол на него.
     Разумеется нет, убеждал он сам себя. Саша не должен быть зол на него,
во всяком случае  не  до  такой  степени.  И  тогда  он,  охваченный  этой
беспокойной  мыслью,  постарался  прочувствовать  каждый  отклик  в  своем
сердце, пытаясь отыскать среди них то единственное волнение, которое могло
быть навязано ему колдовской волей. Но он не отыскал внутри  себя  никаких
противоречий, которые так или иначе касались бы его собственного спасения,
которое должно было быть сашиной наипервейшей заботой.
     Может быть, колдовство Ивешки брало над  ним  верх,  и  поэтому  Саша
просто-напросто не мог пробиться через него. Но кроме этого, были и многие
другие ответы, один из которых особенно беспокоил его так, что едва ли  не
вынуждал повернуть назад и броситься на поиски мальчика.
     Нет, сказал он себе, нет, нет и нет, хотя бы по тем причинам, которые
занесли его в эту даль. Он уже успел узнать многое насчет колдунов, и даже
насчет Саши, что человек, который  пытается  глубоко  вникнуть  в  причину
своих поступков, может  лишь  лишиться  разума  и  обрести  дополнительный
страх.
     Итак, тот, кого однажды посетили сомненья, должен выбрать единственно
благоразумный для себя путь и оставить развилку, попавшуюся ему, как можно
скорее позади, отбросив  все  второстепенные  мысли,  кроме  той,  которая
послана колдовским желанием и является истинной.
     Только продолжай идти, говорил он себе  всякий  раз,  когда  сомнения
посещали его. Если мальчик попал в беду,  ты  уже  не  сможешь  ничем  ему
помочь, даже если и повернешь назад.
     Сколько Саша ни вглядывался в окружающий  их  лес  и  берег,  сколько
зарослей они не обшарили вместе со стариком, нигде не было  видно  никаких
признаков людей.
     Ууламетс настоял, чтобы они не разделялись в поисках, и это было  его
главным правилом, с которым Саше пришлось согласиться, учитывая постоянное
присутствие  призраков,   вконец   измучивших   их,   и   неизвестно   где
притаившегося водяного. Не обращая внимания на  прикосновения,  назойливый
шепот и леденящие брызги, он пробирался вдоль  берега  ручья,  то  и  дело
бросая озабоченный взгляд на воду.
     Но он не хотел верить, не упуская из виду тем не менее и  этот  шанс,
что Петр мог оказаться в этой темной медленно текущей воде.  Он  не  хотел
думать об этом. Он был непреклонен. Он отказывался думать о таком.
     Но и это его желание  работало  не  больше,  чем  все  остальные.  Он
старался сохранять спокойствие и быть все время настороже,  пробираясь  за
стариком под раскидистыми  ветками,  обходя  торчащие  корни,  разглядывая
каждый след, все, что ни попадалось, будь то хоть клочок  нитки  на  кусте
терна.  Он  пытался  поддерживать  ясность  мысли,  когда  холодные  капли
неожиданно падали на  него,  пытался  определить,  целиком  ли  его  разум
принадлежал ему самому, или он был жертвой чьей-то воли и чьих-то желаний,
которые должны были заставить его терять нить рассуждений и делать ошибки.
И он пытался непременно узнать, кто бы это мог быть.
     Неожиданно он споткнулся о корень и зацепился своей заплечной  кладью
за ветку, которая согнулась, но и распрямившись продолжала удерживать его,
и он, тяжело дыша, ухватился рукой,  чтобы  не  упасть,  за  вторую  низко
висящую  ветку  и,  вытаращив  глаза,  уставился  на  Ууламетса,  с  одной
единственной мыслью: "Это ты?"

                                    29

     Не останавливаясь на поиски пищи, не отдыхая с  самой  середины  дня,
только сделав случайный глоток воды из ручья, чтобы смочить пересохшее  от
тяжелого дыханья горло, он шел вперед и вперед,  чувствуя,  как  слабее  и
слабее становится ощущение присутствия Ивешки. И он не мог понять, почему:
то ли от расстояния, то ли от того, что сила ее начинает иссякать,  то  ли
здесь была какая-то другая причина. И он наблюдал за приближением  ночи  с
возрастающим мрачным предчувствием.
     - Вешка, - еле слышно позвал он ее, - Вешка, ведь, на самом деле,  ты
не хочешь бросить меня здесь...
     Возможно ему не удалось сделать это так, как он мог. А возможно, ни у
кого из них никогда и не было никаких шансов с самого начала...
     Однако это опять были вторичные мысли, которые  следовало  отбросить.
Нет, сказал он сам себе, нет, нет и нет.
     С наступлением темноты должны  будут  вернуться  и  призраки.  А  она
намеревалась продолжать путь.
     - Вешка, будь ты проклята!
     Но по-прежнему  было  только  лишь  это  слабое  затухающее  ощущение
присутствия  ее  где-то  впереди,  будто  под  действием  волшебства   она
уносилась от него, оставляя ему единственное направление - берег ручья.
     Нет, в очередной раз сказал он себе. Это всего лишь еще  один  обман:
это или Ивешка, или Черневог пытаются обескуражить его. Но он знал так  же
и то, что должен идти, идти не останавливаясь вдоль берега  ручья,  потому
что был уверен: у нее есть сердце, даже если оно и находится у Черневога.
     - Ивешка! - закричал он, и почувствовал, каким хриплым был его голос.
- Наступает ночь! И что же ты собираешься делать? Хочешь оставить  меня  с
этими разбойниками?
     Он  застыл  на  мгновенье,  будто  не  мог  вспомнить,  куда  следует
направить  свои  ноги  или  в  каком  направлении  они  только  что   были
направлены.
     Затем вновь пришел в себя и с большим трудом смог  вспомнить,  почему
находился здесь, в этом лесу, но где именно, и  в  каком  направлении  ему
следовало идти, этого он не знал.
     - Вешка!
     Она только  что  была,  вон  там,  а  теперь  вновь  исчезла.  Он  же
подумал... он подумал, что это и было  то  самое  направление,  в  котором
только что шел. И тогда он  пошел,  время  от  времени  посасывая  тыльную
сторону ладони и раздумывая над тем, что само по себе это было  угрожающим
признаком.
     - Вешка, - позвал он в отчаянии. В темнеющем лесу его голос прозвучал
особенно слабо и одиноко, а боль в руке стала сильнее. - Вешка, ради Бога,
сделай хоть что-нибудь. Я не переношу змей, Вешка, я, на  самом  деле,  не
переношу их...
     Затем он почувствовал внутренний толчок, вынуждавший его остановиться
и взглянуть налево. Встав ногами на огромный выпирающий из земли корень  и
ухватившись руками за согнутую ветку, он  замер,  с  опасениями  глядя  на
затененную деревьями воду.
     - Это ты? - спросил он.
     Он  чувствовал,  что  это  было.  Он  вновь   ощущал   слева   легкое
притягивающее напряжение, тогда как прямо перед собой не ощущал ничего.
     - Вешка?
     Она явно хотела, чтобы он спустился вниз, к самой воде.
     - Разве ты не можешь, - спросил он, - хоть как-то показать  мне,  что
это все-таки ты?
     "Иди сюда", вот все, что он почувствовал в  ответ.  Он  нащупал  свой
меч, продолжая думать о змеях, и наконец услышал, как  она,  хотя,  скорее
всего, это вообще не было похоже на звук голоса, заговорила:
     - Петр, Петр, ты должен прислушиваться к моим словам,  а  не  к  моим
желаниям. А теперь, уходи, возвращайся, уже  слишком  поздно...  ах,  Боже
мой, тебе следовало бы оставаться с моим отцом...
     Она притягивала, словно диковинная редкость. Нет, говорила она, но  в
тот же самый момент напряжение, исходящее от нее, постоянно повторяло: да.
И от этого ему еще сильнее хотелось увидеть  ее,  так  что  он  был  готов
спуститься вниз, к самому краю...
     - Только... покажись мне хоть раз, - сказал он, продолжая  стоять  на
месте. Он вдруг почувствовал холод и слабую дрожь во всем теле, а  руки  и
ноги отказывались слушаться его. - Прямо оттуда, Вешка. Иначе как я поверю
тебе.
     - Не смотри на меня! Уходи! Пожалуйста, прошу тебя!
     Что-то было с ней неладно, и он знал, что бы это могло  быть.  Сейчас
он даже не представлял, что он должен был увидеть, если вообще можно  было
еще хоть что-то увидеть, кроме как нечто, похожее на то, что однажды  было
рядом с Ууламетсом: кости да речную траву...
     - Вешка, я помогу тебе...
     - Нет!
     - Но послушай меня. - Дрожь усиливалась и  охватывала  одну  ногу  за
другой. - Ты направляешься к Черневогу. Туда же иду и я. Но  если  ты  так
быстро многое забываешь, тебе не много удастся добиться. Ни  твоему  отцу,
ни Саше. Зато у меня есть вот это... - Он дотронулся до своего меча.
     - Он не поможет!
     - Все окажется бесполезным,  если  не  пытаться  им  воспользоваться.
Сейчас я спущусь вниз. Тебя устраивает это?
     Ответа  он  не  услышал.  Дрожь  иногда  прерывалась,   затем   вновь
возникала.
     - Вешка?
     - Я должна умереть. Я должна умереть. Я наверняка постараюсь умереть,
Петр, если не смогу чего-нибудь добиться! Не приближайся ко мне!
     - Тебе лучше следовало бы прийти в себя, - сказал он, пытаясь подойти
к  берегу.  Он  по-прежнему  держался  рукой  за  ветку,  чтобы  сохранить
равновесие, когда вглядывался вниз, в окаймленную камышом воду.
     Легкий туман стелился над поверхностью ручья, такой легкий и  слабый,
что кружился в устремленном вверх, похожем на водоворот, вихре,  состоящем
из множества прозрачных нитей, которые сплетались между собой в  очертания
Ивешки, которая, будто желая остановить его,  поднимала  вверх  прозрачные
нити рук, тянущиеся в его сторону  и  тающие  в  прозрачном  воздухе.  Ему
казалось, что все его существо, часть за частью, точно так же устремляется
к ней, и больше всего на свете ему хотелось приблизиться к ней хотя бы еще
на один шаг.
     - Тебе не справиться ним, - сказал он, - без меня. Обыкновенный дурак
и меч, Вешка, каждый из которых достаточно  тяжело  поддается  волшебству.
Разве не так?
     Ему уже ничего не хотелось делать с Черневогом, он не  хотел  ничего,
кроме как только быть поближе к ней, и ничего не желал, кроме нее.  Но  он
упорно продолжал держаться руками за свисающую между ними ветку, будто это
был последний барьер, на  который  он  мог  положиться,  и  сказал,  когда
прозрачные потоки, срывающиеся с ее рук, стали касаться его,  и  от  этого
прикосновенья слабые толчки распространялись вдоль его рук и спины:
     - Вешка, бери столько, сколько тебе нужно,  столько,  сколько  нужно,
пока ты сможешь остановиться...
     Потоки едва видимых нитей  все  сильнее  и  сильнее  охватывали  его,
легкие сотрясения пронизывали все его  тело  от  головы  до  ног,  вызывая
волнение сердца, которое билось все чаще и чаще, пока эти  внешние  толчки
не перегнали его ритм, и оно  замедлилось,  перетрудившись.  Прикосновение
невидимых дрожащих потоков  наполнило  его  своим  напряжением,  заставляя
пережить самое сильное ощущение, какое ему хоть  когда-нибудь  приходилось
испытывать, и которое, если бы вдруг прервалось в этот  момент,  казалось,
уже никогда бы не вернулось назад...
     Все окружающее  приобрело  мерцающий  мягкий  цвет,  невыразительный,
словно при зимнем освещении, который становился все более и более зеленым,
словно перед взором Петра раскинулся прозрачный, но с зеленоватым оттенком
занавес.
     Зеленого цвета, напоминающего первые  весенние  листья,  свет,  свет,
лился  теперь  сквозь  него,  не  вызывая  ни  боли,  ни  каких-то  других
ощущений...

     Солнце только зашло, а леденящие прикосновения призраков  уже  начали
окружать  их  беспорядочным  хороводом,  сопровождаемым  злобным  шепотом,
предупреждающим об опасности.
     - Мы знаем, где он... - прошипел один из них около сашиного уха. - Но
уже слишком поздно, вам не найти его...
     Другой вторил ему:
     - Надвигается ночь...
     - Слишком поздно, теперь слишком поздно...
     - Учитель Ууламетс! - сказал Саша, пробираясь между торчащих из земли
корней и низко свисающих веток. Он удержал равновесие, когда  кувшин  едва
не свалился с его плеча. Он вовремя ухватил его, прижимая к стволу, в  тот
самый момент, когда уже ухватился рукой  за  рукав  Ууламетса.  -  Учитель
Ууламетс, сделайте что-нибудь!
     Старик нахмурился, взглянув на него и пожевал губу.
     - Если они уже  вместе...  -  Голос  Ууламетса  на  мгновенье  унесся
куда-то в сторону, когда он взглянул на ручей и повернул голову обратно. -
Водяной, - сказал он. - Вот проклятое созданье.
     Саша вздрогнул, когда на него в  очередной  раз  пахнуло  холодом,  а
назойливый голос прошептал:
     - Слишком поздно, слишком поздно, она уже нашла его...
     Тогда он уткнул лицо в  ладони  и  собрав  всю  свою  волю,  пожелал,
отбросив все лишнее, спасения Петру, но даже и сейчас у него  не  обошлось
без сомнений: а разве быть мертвым не означает спастись?
     - Боже, - воскликнул он и опустился на землю, прямо на том месте, где
стоял, теряя уверенность в Ууламетсе, в себе и в надежде на то, что  можно
рассчитывать на чью-то помощь.
     От этого он еще больше  разуверился  в  собственных  силах,  чувствуя
лишь, что все кончилось, рухнули все надежды, и Петра ему не спасти...
     Но он не прекращал своих желаний... продолжая  поддерживать  их  всем
своим сердцем, в котором все еще теплилась надежда.
     А открыв глаза, он увидел, как из темноты на него уставилась еще пара
глаз, пара глаз, принадлежавших пушистому черному шару.
     - Малыш! - воскликнул он. - Найди Петра!
     Малыш тут же вновь исчез,  столь  же  быстро,  как  мелькнула  сашина
мысль.
     А Саша опустил голову в ладони во второй раз,  желая  изо  всех  сил,
чтобы Малыш помог Петру, и опять не  был  уверен  в  том,  что  он  сможет
сделать это против воли Ивешки.
     Это ведь ее собака, вспомнил он слова Петра.
     Ууламетс же не предложил ничего другого, желая  только  лишь  одного,
как был уверен Саша, чтобы выжила его дочь.

     То, на чем он лежал, неожиданно  толкнуло  его,  и  это  было  первое
ощущение, которое воспринял Петр: он лежал  в  кустах,  возможно  свалился
туда, но очень смутно помнил об этом. Он припомнил Ивешку и тут же  решил,
что все его самые безумные  надежды  подтвердились:  она  забрала  у  него
вполне достаточно сил, прежде  чем  остановилась,  оставив  его  отдыхать.
Слава Богу, что он, теряя сознание, не свалился при этом в воду.
     Пора идти, решил он и  попытался  встать,  задержав  свой  взгляд  на
чем-то темном, вызвавшим в нем тревогу, слишком темном,  чтобы  это  могло
быть Ивешкой...
     Дерево, решил он, и тут же почувствовал боль  в  сердце,  как  только
повнимательней взглянул на него.
     Оно склонилось  над  ним,  а  ветки,  на  которых  он  лежал,  начали
двигаться, явно приближая его к смотревшим на него глазам.
     - Тебе пора просыпаться, глупый человек.
     Его сердце дернулось, он ощутил приступ боли и подумал вслух:
     - Ивешка! Где Ивешка?
     - Я здесь, - сказала она, и тут же появилась, наклонившись  над  ним,
беспокойная и красивая.
     - Боже, - пробормотал он и  взглянул  мимо  нее  на  лешего,  который
удерживал его. - Вьюн? Это ты?
     Серьезные глаза, уставившиеся на  него,  моргнули.  Теперь  и  второе
дерево нагнулось пониже, почти сравнявшись с ним.  Он  видел  перед  собой
только странное существо, покрытое  чешуей  из  мха  и  шелушащейся  коры,
отчего чувствовал себя далеко не уверенно.
     - Убить его, - сказал первый, а Ивешка закричала: -  Нет,  здесь  нет
его вины!
     - Нет, это не Вьюн, - пробормотал Петр и попытался  набрать  воздуху,
чтобы закричать, как только ветки сомкнулись над ним, перевязывая ему руки
и ноги: - Вьюн наш друг! Он разрешил нам находиться здесь!
     - Разреши-и-и-л, - словно треснувшая ветка сказал третий леший.
     - Убить его, - сказал первый. - Лучше умереть, чем  кормить  вот  это
созданье. -  Он  протянул  суковатую  руку  и  ухватил  ею  Петра.  Ивешка
закричала. Петр вздрогнул от боли и попытался высвободиться, но все  новые
и новые сучки вцеплялись в него, пока это ужасное покрытое мхом страшилище
крутило и вертело ему руки, уставившись на него одним  затянутым  паутиной
глазом. - Клянусь, я переломаю ему кости, перетру их и выброшу вон...
     - Отпусти его! - закричала Ивешка. - Пожалуйста,  отпусти  его!  Ведь
все это сделала я, а не он.
     - Но мой лес мертв! - сказал первый леший, скосив на нее свой глаз. -
А где мне еще искать виновного? Давайте его мне!
     Сучки сжались с новой силой.
     - Нет, нет, подождите, -  сказал  Петр,  пытаясь  успокоить  бьющееся
сердце. Сейчас вся надежда была на  его  сообразительность.  -  Подождите!
Здесь где-то есть леший по имени Вьюн... Боже мой, но это же очень больно,
черт побери!
     - Помягче, - сказал второй, и занавес из сучков,  покрывавший  его  с
другой стороны, чуть сдвинулся, в то время как первый продолжал висеть над
ним. - Мисай, помягче.
     - Помягче с этим выродком? - сказал первый леший, но тем не менее его
объятия чуть ослабли, а сучки даже раздвинулись, так что Петр мог свободно
лежать, подумывая о том, что если у них и был  единственный  шанс  сбежать
отсюда, так это в том случае, если Ивешка  пожелает  этого,  истратив  для
этого все, что у нее еще осталось. Леший толкнул его в грудь, прошелся  по
нему еще раз тонкими  пальцами-ветками,  и  остановил  свои  подрагивающие
пальцы  между  своими  безумными  глазами  и  его  лицом.  Они  продолжали
покачиваться,  а  большие  глаза   моргали.   -   Вьюн,   говоришь?   Вьюн
самонадеянный выскочка, Вьюн сумасшедший...
     - Мы не собирались разорять ваш лес, - сказал Петр, - мы пришли  сюда
только затем, чтобы забрать кое-что, принадлежащее ей, у колдуна,  который
украл это.
     - У Черневога, - мрачно сказал леший. - Это как раз то, о чем говорил
Вьюн.
     - Вы говорили с ним...
     - Я и сейчас говорю с ним, мы всегда говорим с ним, маленький  глухой
человек, так, как всегда разговаривают деревья, разве ты не слышишь?
     Но ничего не было слышно, кроме  шелеста  листьев.  В  установившейся
тишине Петр старался совсем не двигаться, а лишь подрагивал от напряжения.
     - Тебе нужен Черневог, - сказал леший. - Звучит весьма  тщеславно.  А
знаешь ли ты его?
     - Она знает его, - сказал Петр, а Ивешка обвила свои холодные  мягкие
руки вокруг его шеи, откинула его волосы и поцеловала его в висок.
     - Я знаю его, - сказала она, обращаясь  к  лешим.  -  А  Петр  просто
большой дурак. Пожалуйста, подержите его здесь еще.
     - Нет! - возразил он. - Только не это!
     - Вьюн тоже не советовал, - сказал один из леших. А чешуйчатый  Мисай
принялся было опять за свое:
     - Я никогда не чувствовал жалости к человеку...
     В этот момент что-то залаяло на них, где-то далеко внизу.  И  тут  же
послышалось шипенье. Петр слегка повернул  свою  голову,  чтобы  взглянуть
вниз, на землю, и испугался, увидев, как далеко она была.
     - Дворовик, - сказал кто-то из леших. - Кто бы мог подумать?
     - Малыш? - спросил Петр, чтобы убедиться, и почувствовал, как ослабли
удерживающие его сучки.
     Когда же он  сообразил,  на  какой  высоте  находился,  то  в  панике
вцепился в суковатые пальцы лешего обеими руками.
     Мисай издал громкий звук, что могло означать  все  что  угодно,  даже
гнев, ухватил его обеими руками и сказал, приблизив к нему свое лицо:
     - Ну, будь здоров. Однако наша помощь распространяется только до  си.
Если бы наша сила была достаточной, чтобы достать и до его леса,  Черневог
не прожил бы и часа.
     - Он не прожил бы, - сказал другой. - Но там, где он сейчас, туда  не
доходит наша сила. Мы позаботимся  о  тебе,  насколько  это  возможно.  Мы
одолжим тебе нашей силы, но только, боюсь, она быстро иссякнет.
     - Вьюн говорит, - сказал Мисай, - чтобы тебя проводили к Черневогу.

                                    30

     Саша окончательно потерял всякую уверенность. В его сердце жила  лишь
последняя хрупкая надежда, и он продолжал бороться за нее с  шепчущими  со
всех сторон призраками.
     - Слишком поздно, слишком поздно, - повторял один.
     А остальные подхватывали чуть ли не хором:
     - Откажись, брось. Они уже давно умерли. Скоро будешь мертв и ты...
     Он замерзал от  ледяных  прикосновений  прозрачных  невесомых  рук  и
безнадежно старался отыскать в себе силы, чтобы держаться.
     Он напрягал волю, желая знать, что случилось с Малышом. Он  в  равной
мере желал, чтобы ему удалось найти хоть какой-нибудь  знак,  что  Петр  и
Ивешка были здесь, в этой чаще,  но  боялся  потерпеть  неудачу  с  обоими
желаниями, потому что продолжал видеть Петра точно в таком  же  положении,
как уже однажды нашел его в лесной луже в объятиях  девушки,  которая,  на
самом деле, была всего лишь облаком из дождевых капель  и  тумана.  А  еще
хуже была та ночь на берегу реки, когда они в первый раз увидели Ивешку, а
Петр бледный и холодный, лежал в кустах...
     На это же раз... на этот раз дело было почти безнадежно.
     По крайней мере у Ивешки, это была его  самая  отвратительная  мысль,
должно было бы хватить сил, чтобы вернуться к ним. Он не  мог,  говоря  по
совести, ненавидеть ее, если дело было только в этом, и поэтому  надеялся,
что и она могла быть терпимой к нему. Но он вспомнил,  что  оставаясь  без
сердца можно ясно и отчетливо думать головой, заставляя  других  поступать
по твоей воле...
     И еще она была слишком раздражена и, к тому  же,  достаточно  сильна,
гораздо сильнее, нежели сейчас был ее отец...
     Она вполне могла отправиться прямо к Черневогу,  заставляя  их  своим
желаньем следовать за ней.
     Эта  мысль  так  ясно  и  отчетливо  коснулась  его  сердца,  что  он
почувствовал внезапный приступ страха от того, что это было правдой,  было
именно тем, что она сейчас делала...
     - Мы ничего не выиграем, - сказал ему  Ууламетс.  Он  остановился  и,
тяжело дыша, прислонился к дереву. - Разводи огонь.
     - Мы не должны отступать!
     - Я сказал, разводи огонь!
     - Я не остановлюсь, - сказал Саша. Учитель Ууламетс хотел  одного,  а
Саша хотел совсем другого, на этот раз без  всяких  сомнений,  и  он  даже
подумал, что старик, чего доброго, может ударить его, или навлечь на  него
в тот же миг смерть...
     Но спустя некоторое время Ууламетс проворчал:
     - Ну, хорошо, хорошо,  дуралей.  Тогда  скажи,  где  они?  -  Призрак
вынырнул из-за дерева, где стоял Ууламетс, и старик  вздрогнул.  -  Можешь
сказать мне это? У есть тебя хоть какие-нибудь  представления?  У  меня  -
нет.
     Саша не был намерен сдаваться.
     - Впереди нас, - уверенно ответил он.
     - Ты действительно знаешь это? -  Ууламетс  недоверчиво  взглянул  на
него.
     Сказать сейчас "да" означало взять на себя ложь. А ложь,  неожиданная
мысль пронеслась в его голове, собственная или старика, ложь  всегда  была
опасна.
     - Они с самого начала были впереди нас...
     - Твой приятель, должно быть, уже мертвый лежит где-нибудь в  кустах,
чтобы мы ни знали. Мы могли давным-давно пройти мимо этого места...
     - Он не может быть мертв!
     - Ты знаешь это?
     Саша вздрогнул, когда призрак, словно эхо,  произнес  около  него  из
темноты:
     - Мертв...
     - Я не знаю этого! - сказал он Ууламетсу. - Я ничего не знаю, но я не
думаю, что и вы знаете что-то, но мы не можем остановиться...
     - Мы должны сделать остановку, малый; твой друг тоже  должен  сделать
остановку, человеческое тело имеет свой предел...
     - Так, значит, и Ивешка тоже, - закричал он, - и ты знаешь,  что  они
остановились! Чем дольше она идет, тем больше она должна забрать...
     - Ты не должен говорить мне этого, малый, я знаю...
     - Тогда что же вы  говорите  мне?  Останавливайся  и  жди,  пока  она
покончит с ним? - Он дрожал от ярости и тяжело дышал. - Я никогда не прощу
вас, если он умрет, клянусь, я клянусь, что...
     Это уже опасно, неожиданно подумал он. Чертовски опасно.
     - Не будь дураком, - сказал Ууламетс, хватая его за плечо, и  в  этот
момент Саша понял, откуда пришла к нему эта самая мысль. Ууламетс  тряхнул
его, прижимая к кустам, и сказал, прямо ему в лицо: - Ведь это  наш  враг,
это призраки, это сомненья,  вот  где  наша  главная  опасность,  вот  что
происходит с нами, на самом деле. Работай головой, напряги свои мозги...
     Один из призраков наклонился к ним совсем близко, тихо шепча:
     - Не напрягайся, когда нет надежды...
     И тут же исчез на полуслове, как только  Ууламетс  повернулся,  чтобы
нанести по нему тяжелый удар, и проворчал:
     - Исчезни!
     На мгновенье все стихло, а затем зазвучали многоголосые вопли,  будто
весь лес сошел с ума, вызывая боль в ушах, останавливая движение мыслей.
     И наступила тишина. Но вскоре шепот возник вновь, еще более  зловещий
и угрожающий.
     - Ты не должен делать этого...
     - Исчезните все, сколько вас ни есть! - проворчал Ууламетс. - Вы были
пустым местом при жизни, не говоря  уже  о  том,  что  вы  сейчас.  Прочь!
Убирайтесь отсюда и оставьте нас в покое!
     Последовал новый оглушительный визг. Саша закрыл руками уши, из  всех
сил желая тишины, пытаясь проделать это таким же образом, как это, по  его
убеждению, делал и Ууламетс, но звук утихал только тогда, когда  он  думал
об этом, и тут же усиливался,  как  только  он  начинал  думать  о  чем-то
другом. Видимо, им обоим ничего другого не  оставалось,  как  терпеть  эти
адские звуки и идти  вперед  как  можно  быстрее,  не  поддаваясь  ледяным
молниям, которые пронзали их словно мечи.
     Непрекращающийся вой вызывал боль, он  отвлекал  внимание,  уводил  с
дороги, вынуждая их плутать в этом лесу, который и не мог быть уж  слишком
большим. Они уже давно не видели ворона, по крайней мере с тех пор,  когда
первый раз вышли к ручью, вдоль которого все время и шли,  и  Малыш  вновь
исчез.  Теперь  они  были  одни,  под  низко  опущенными  ветками,  отчего
окружавший их мрак еще больше  сгущался,  а  вокруг  мелькали  белые  тени
призраков, которые казались столь реальными, что  Саша  опасался,  что  не
только колючки терна и ветки деревьев бьют и хватают его со всех сторон.
     Неожиданно все прекратилось, и сквозь все еще остающийся в ушах  звон
послышались шорох и потрескивание кустов,  словно  от  мощного  скольжения
чего-то большого и тяжелого, которое двигалось со стороны ручья.
     - Учитель Ууламетс! - позвал старика Саша, как только недалеко от них
появилась рябь на воде и отблески чего-то абсолютно черного.
     Занавес  из  густо  переплетенных  веток,  окружавших  их,   внезапно
опустился, как только что-то тяжелое и темное поднялось прямо перед ними.
     - Так, так, - сказал Гвиур. Сейчас он был высокий и черный,  как  все
окружавшие их деревья. - Когда же вы наконец попросите моей помощи?
     - Где моя дочь? - немедленно потребовал от него Ууламетс.
     - А где Петр? - тут же спросил Саша, несмотря на  то,  что  прекрасно
знал, как любит врать это созданье, прекрасно знал, что встреча с  ним  не
предвещает им ничего.
     - Не понимаю,  почему  я  должен  отвечать  тебе.  Ты  посылаешь  это
несчастное маленькое созданье по моему следу, пытаешься загнать меня назад
в реку...
     Так неужели именно там побывал Малыш? Саша хотел узнать,  хотел  так,
что даже  испытывал  почти  физическую  боль  от  своего  желания  узнать,
находился ли Малыш сейчас с Ивешкой и Петром, раз уж Гвиур оказался  таким
осведомленным и благодушно настроенным.
     Боже мой, подумал он, нет, нет...
     - Ведь ты поклялся своим  именем,  -  сказал  Ууламетс  и  пристукнул
посохом о землю, - а ты и теперь продолжаешь врать...
     - Нет, не вру, - сказал водяной, и его голос, доносящийся из  кустов,
звучал все слабее и слабее. На них пахнуло сыростью и запахом  реки.  -  Я
ведь предложил тебе свою помощь...
     - Это всего лишь твои хитрости...
     - Не забывай, что я змея, - сказал Гвиур, очень мягко и осторожно,  -
для меня не важно, что справа, а что слева.  Главным  является  лишь  одна
единственная вещь, не правда ли?  Это  та  самая  хорошенькая  девушка,  у
которой такие чудные, чудные кости...
     - Где она?
     - Где? Вот так всегда: где,  когда.  Вы,  люди,  клянусь,  вы  просто
загоняете меня в тупик, словно я могу быть одновременно во всех местах.  Я
- здесь, а она - там, и она может быть с таким же успехом еще в нескольких
местах, где меня нет, но мне кажется, что ты должен  был  задать  не  этот
вопрос: ты должен был бы спросить меня, прежде всего,  где  находишься  ты
сам, и куда ты идешь, а я мог бы ответить тебе.  Ты  сейчас  находишься  в
лесу у Черневога, и сейчас ты повторяешь путь, по которому здесь  движется
все: его путь.
     - Где Петр? - закричал Саша. - Что случилось с Ивешкой?
     - Разве я должен отвечать  на  это?  Задай  мне  другой  вопрос.  Или
попроси у меня помощи. Я могу оказать ее.
     - Будь ты проклят, - сказал Ууламетс. - Ты будешь виноват в этом!
     - Т-с-с. Я? Спроси лучше свою жену.
     - О чем он должен спросить ее? - не удержался Саша,  сжимая  внезапно
вспотевшие руки. На этот раз он сунул нос не в свое  дело,  это  считалось
наглостью, но сейчас он был  полон  сомнений  на  счет  Ууламетса,  насчет
правдивости слов водяного, и вообще насчет всего происходящего...
     Такой вопрос делал вполне  уязвимым  даже  колдуна,  по  сравнению  с
обычным мальчиком.
     Но, кроме всего, он знал и то, что не было никаких причин, что  Гвиур
не убьет их прямо здесь и прямо сейчас.
     - Т-с-с. Спроси ее, кто выучил Черневога.
     - Я и так знаю, кто выучил его, - проворчал Ууламетс. -  Я  чертовски
хорошо знаю, кто выучил его...
     - Спроси, где получил он свою силу.
     - Из моей книги, - сказал Ууламетс. - Жалкий вор!
     - Спроси, как он смог прочитать ее.
     - Нет нужды спрашивать это.
     - Спроси, кто спал с Черневогом.
     - Будь ты проклят!
     - Т-с-с. Так мало уваженья к моей персоне. Позволь, я помогу тебе.  Я
бы помог тебе...
     Огромная тень начала подниматься  все  выше  и  выше,  прямо  над  их
головами.
     Затем Гвиур, ломая ветки, неожиданно ринулся вниз, оставив после себя
лишь поломанный куст. От самой кромки  воды  донесся  его  лукавый  мягкий
голос:
     - Старый дурак. Ты так  и  не  сделал  ничего  путного  за  всю  свою
жизнь...
     - Гвиур! - крикнул Ууламетс.
     Но ответом был лишь всплеск воды, разбегающаяся во все стороны  рябь,
да прошелестевший в листве холодный ветер.
     А Саша подумал о том, мог ли Гвиур сказать правду, и о  том,  мог  ли
быть в словах змеи вообще хоть какой-то смысл.
     - Как это Черневог  смог  победить  тебя?  -  спросил  он  Ууламетса,
неожиданно почувствовав себя  достаточно  смелым,  чтобы  задать  подобный
вопрос, потому что, скорее всего, просто устал от вранья  всех  окружавших
его, которые в лучшем случае рассказывали такие же сказки, как и Гвиур.  -
Ведь он был молод. Он...
     Ууламетс неожиданно схватил его за горло, и пока Саша еще не пришел в
себя от испуга, чтобы защитить себя руками, ударил его  концом  посоха,  а
потом со всей силой прижал его к густым  кустам.  Развевавшиеся  на  ветру
седая борода и волосы, тяжелое дыханье и рука, крепко сжимавшая горло, все
вместе будто превратились в неподвижную стену, которая не пускала  его  ни
туда, ни сюда.
     - Ему было восемнадцать лет, - сказал Ууламетс, - он был  красивый  и
бойкий малый, такой же услужливый, как и ты, пока я не разгадал его игру.
     Саша дрожал, его мысли метались словно воробьи, напоминая о том,  что
Ууламетс может сделать с  ним  то  же  самое,  что  однажды,  давным-давно
проделал с ним некий безликий человек, который вот так  же  держал  и  бил
его... и этот человек был его отец...
     - Черт бы тебя побрал,  малый,  ведь  я  же  сказал  тебе,  что  хочу
остановиться, я сказал тебе это, пойми меня, но ведь ты не  думаешь  ни  о
чем другом, как только сделать все по-своему, и  при  этом  не  важно  что
именно. Я же не могу справиться с происходящим, если  не  сделаю  чего-то,
подобного тому, что использует против нас  наш  враг,  а  вместо  этого  я
вынужден уступать твоей глупости и продолжать идти, а ты еще, черт бы тебя
побрал, придираешься ко мне, ворчишь, споришь и подгоняешь меня...
     - Я не понимал, что я делал, я не  хотел  ничего  сделать  нарочно...
ничего подобного... нет... нет...
     Ууламетс снова был готов ударить его. Ууламетс был готов ударить его,
потому что вышел из себя от собственной ярости. Честность он  понимал  как
проявление страха, и теперь пытался использовать ее, чтобы показать  этому
глупому парню, каким отчаянным и испуганным может быть колдун.
     Саша положил свои ладони  на  руку  старика,  желая,  чтобы  Ууламетс
перестал бояться его, безотчетный страх  не  должен  сейчас  стоять  между
ними, это не сулило сейчас им ничего хорошего,  и  решил,  что  он  должен
сказать об этом вслух, так, как  обычно  Петр  говорил,  подбадривая  его:
"Ну-ка, скажи это, малый!"
     Ворон, хлопая крыльями, появился в  густой  чаще  где-то  за  сашиной
спиной.
     - Ну, пожалуйста,  -  сказал  Саша,  стараясь  освободиться  от  руки
старика. - Я глупо себя вел, но... - Слезы душили его. - Я  беспокоился  о
Петре...
     Черная птица тревожно спорхнула с ветки и всей тяжестью опустилась на
сашино плечо, касаясь крылом  его  щеки.  Слезы  градом  потекли  из  глаз
мальчика: Петр был мертв, и Саша испугался при мысли, что это  могло  быть
правдой, и переживал, чувствуя в этом и свою вину,  и  обиду  на  то,  что
Ууламетс назвал его дураком.
     Пальцы Ууламетса слегка сжались, но только слегка.
     - Колдун не может хотеть слишком  многого,  -  сказал  старик,  -  ни
княжеской власти, ни золотой казны, он не может  пожелать  ничего  такого,
что ставит его в один ряд с другими людьми.  Но  зато  он  может  захотеть
удовлетворить одно из своих самых опасных желаний.
     - Какое же? - спросил Саша, испугавшись, что,  чего  доброго,  старик
задушит его. И тогда Ууламетс ответил, с трудом преодолевая шум ветра.
     - Колдовство не знает меры, поэтому колдун не может желать колдовства
больше, чем то, которым он уже обладает. И вот тогда он  будет  стремиться
постоянно восстанавливать растраченную  силы,  чтобы  она  не  иссякла,  а
становилась все больше и больше. А известно ли тебе, где он может получить
ее?
     После всех преследовавших его неудач было  очень  непросто  прийти  в
себя, особенно теперь, когда старик продолжал удерживать его,  прижимая  к
кустам, что и без  того  путало  его  мысли  о  происходящем,  особенно  о
попытках Ууламетса получить от него признание в том, чего он никак не  мог
понять.
     - В знаниях, - был единственный ответ, который пришел ему на ум.
     Пальцы, сжимавшие его горло, вновь напряглись.
     - Как ты сумел помочь моей дочери? Как  тебе  удалось  поддержать  ее
силы?
     - Я... - Он испугался, не уверенный ни в своей вине, ни  в  характере
подозрений Ууламетса.
     - Где ты брал все то, что она получала от тебя?
     - Из леса, из...
     - То есть, ты отбирал все у живой природы. Ты делал это точно так же,
как русалка вытягивает жизненную силу из всего  живого,  из  неисчерпаемых
запасов земли...
     Да разве они уж так неисчерпаемы? Саша задумался. Беспомощная  глупая
любознательность захватила его, приводя  в  беспорядок  мысли.  И  тут  он
вспомнил про мертвый лес...
     -  ...или  из  всего,  что  составляет   мир   волшебства.   Водяной,
несомненно, одолжил бы нам кое-что из своих запасов, он хочет одолжить нам
это, так же как одолжил это в свое время нашему врагу, а знаешь ли ты, где
он все это берет?
     - Наверное из реки...
     - Из реки, из земли,  от  своих  жертв,  но  его  сила  отражает  его
сущность, которая прямо ведет к другим подобным ему существам, я  не  хочу
говорить сейчас про зло в какой-то конкретной его форме, потому  что  злые
силы, окружающие водяного, многолики и их трудно  даже  пытаться  называть
каким-то одним именем, за исключением,  может  быть,  таких  понятий,  как
своекорыстное  изворотливое  честолюбие,  без  чего  не   могут   обойтись
большинство людей, ведь люди так падки на это, ты понимаешь меня?
     Саша попытался покачать головой, чтобы выразить свое несогласие.
     - Ты обращаешься к нему за помощью,  и  он  даст  тебе  все,  что  ты
хочешь, он даст тебе эту холодную темную таинственную силу, он  даст  тебе
соперников, о, ты не допустишь, чтобы у тебя были соперники при  равных  с
тобой возможностях, малый, потому что вряд ли ты сможешь позволить,  чтобы
какой-то другой колдун встал на твоем пути, настаивая на своем...
     - Но я ничего не таю против вас, - сказал Саша.
     - Ты лжешь.
     - Нет, мой господин! Нет!
     - Я дважды брался за обученье других, у меня есть дочь, и чем это все
кончилось? Вот этим самым! Тем, что я оказался в этом проклятом лесу рядом
с созданьем, которое, вместо того, чтобы ответить  на  мой  самый  простой
вопрос, обещает сделать меня более сильным, чем тот молодой дурак, который
убил мою дочь, чем тот  самый  дурак,  который  не  оставляет  без  своего
внимания каждый мой шаг на этом пути...
     - Но я желаю ссоры с вами, мне очень жаль...
     - Дай мне сказать, малый.  Ведь  то,  что  он  использует  мою  дочь,
является местью мне, его окончательная цель - завладеть всем, что  есть  у
меня, включая мою волю. Моя воровка-жена, та по крайней мере  хоть  что-то
оставила мне, но взгляни, к чему это привело! Дочь во всем повторила  свою
мать...
     - Но Ивешка никогда не собиралась уничтожить вас. Вы не должны верить
этому...
     - Я поверю в беспомощность, я готов поверить в твою глупость. Я  могу
поверить в своекорыстное вероломство, я слишком много повидал в  жизни,  и
вот теперь мы с тобой оба в самой чаще этого проклятого леса, и у  каждого
из нас своя цель, которые на каждом повороте  событий  пересекаются  между
собой, в то время как для нашего врага нет предела в источнике собственной
силы. Я думал, что смогу вернуть свою дочь, точно так же как в свое  время
ее забрал этот подлец, но нет, мне следовало бы понять разницу между ними.
Моя Ивешка прямиком отправилась к очередному легкомысленному негодяю...
     - Но ведь Петр не такой!
     - Я и не ожидаю, что смогу вернуть мою дочь назад! Не мою  дочь!  Все
что я пытаюсь сделать, так это остановить ее от сближения  с  ним,  потому
что этого хочет она. Я здесь потому, что хочу остановить  дурака,  который
сам не понимает, как опасен для всего живого, потому что  он  стал  таким,
вот почему я не хочу, чтобы у него была власть над моей дочерью, и  именно
поэтому я и рискую всем, что у меня осталось, черт бы тебя побрал! Я  ведь
мог бы убить любого из вас с самого начала, я мог бы убить и тебя, если бы
дела пошли совсем плохо. Но я больше,  чем  просто  нуждаюсь  в  тебе.  Ты
слишком хорош, ты силен как черт, малый, а он при  всем  этом  завладел  и
моей дочерью и твоим другом. Ты понимаешь, о чем я говорю,  ты  понимаешь,
что ты собираешься сделать в таких обстоятельствах?
     - Убить его, если это в моих силах. - Саша едва ли  мог  когда-нибудь
представить себе, что у него возникнут подобные намерения, он  никогда  не
думал, что может быть способен на это, но он видел, к  чему  подводил  его
учитель Ууламетс и какие вопросы при этом задавал.
     А пока Ууламетс крепко тряхнул его, прижимая к кустам, и сказал:
     - И тогда, малый, кто по-твоему должен оказаться  самым  сильным?  Ты
задумывался над этим?
     - Я... я не хочу ничего такого, кроме...
     "Чтобы мои друзья были спасены", подумал он, пытаясь сообразить,  что
еще могло скрываться за этим. И  в  этот  момент  почувствовал,  как  рука
Ууламетса ослабевает, но только лишь затем, чтобы ухватить его  вновь,  за
рубашку. Ворон снова захлопал крыльями и уселся на плечо  старику,  в  тот
момент, когда Ууламетс ухватил Сашу за руку, едва не выворачивая ее.
     - Доверие на этом закончилось, - сказал  Ууламетс,  удерживая  его  с
такой силой, что, казалось, вот-вот лопнут все швы на его  одежде,  прежде
чем потрепал его по голове и отпустил. - Больше  ничего  не  остается.  Ты
должен понимать, что есть очень  мало  старых  колдунов.  И,  благодарение
Богу, большинство молодых имеют очень небольшое терпенье,  которое  у  них
быстро иссякает... Так что разводи огонь, малый, и делай все  в  точности,
как я скажу тебе.
     Саша открыл было рот, чтобы постараться выступить с оправданиями,  но
затем решил смягчить обстановку и сказал, чуть склонив свою голову:
     - Я пытаюсь ничего не желать, мой господин, но...
     Ууламетс тронул его рукой за подбородок и посмотрел ему в  глаза  при
слабом отблеске звезд.
     - Но...
     - Я...
     - Ты не должен напрягать свою волю без  моего  ведома.  Ведь  есть  и
другое  место,  где  можно  обрести  колдовскую  силу.  Ты   можешь   себе
представить, что это за место? Но только это очень опасно.
     - От другого колдуна, - сказал Саша, превозмогая смертельный  трепет.
Он не мог представить, откуда пришла эта мысль.
     На что Ууламетс ответил, все еще продолжая удерживать его:
     - Ты должен прекратить сопротивляться мне, малый. У тебя есть сила, а
у меня есть опыт и искусство управления ей. И эта сила должна  исходить  в
нужном направлении, в данном случае, в моем: ты  не  желаешь  видеть  того
вреда, который можешь  причинить,  используя  ее  самостоятельно.  Так  ты
будешь делать то, что хочу я? Будешь ли ты  с  полной  готовностью  делать
это? Сейчас я собираюсь приступить к самому настоящему волшебству. Но  это
может показаться для тебя не совсем приятным.
     - Петр...
     - Ни о каких обещаниях не может быть и  речи.  Никаких  обещаний.  Мы
ведь даже не знаем, жив ли он, но зато знаем, что этот подлец, мой молодой
ученик, собирается убить нас обоих, или еще  хуже  того.  А  хуже,  вполне
очевидно, может и быть, если мы не предпримем ничего со своей стороны.  Ты
слышишь, как все затихло кругом? Потому что сейчас он думает, и у  нас  не
так много времени.
     - Он вызывает этих призраков?..
     - Он подпитывает их. Он делает все это с помощью водяного. И ведь  он
не хочет просто убить нас, это даже не половина его плана.
     Саше  показалось,  что  он  понял  о  чем  шла  речь.  Он   испугался
собственного прозрения и неосторожной ошибки.
     У него беспомощно опустились руки перед этим новым испытанием.
     - Продолжайте, - сказал он Ууламетсу, пытаясь скрыть  свой  страх.  -
Продолжайте делать то, что собирались.

     Они неслись  под  градом  сучков  и  листьев,  которые  словно  шквал
пролетали мимо них, причем так неожиданно  и  быстро,  что  Петр  втягивал
голову в плечи хватался за Мисая, особенно  когда  какой-нибудь  случайный
удар или неосторожное движение вниз до смерти пугали его и  казалось,  что
ему приходит конец, и он только сильнее  держался  за  ветки.  Ивешка  как
невесомое холодное облако держалась  за  его  шею,  а  он,  тем  временем,
уговаривал самого себя, что лешие никогда не упадут и  никогда  не  уронят
его, и только изо всех сил старался держать рот закрытым, несмотря  ни  на
что... пока неожиданно их не подбросило в воздухе.
     - Боже! - воскликнул он...
     Но  так  же  неожиданно   они   остановились,   и   некоторое   время
раскачивались в воздухе затем подскочили снова и снова,  чуть  замедляясь.
Ритм движения, подумал он, глотая рвущийся наружу крик, напоминал ему ритм
его собственного сердца. Тогда Мисай немедленно вытянул свою руку, которая
удерживала Петра, разжал ладонь с суковатыми пальцами, так что  Петр  лишь
свободно покачивался, лежа на его руках, а затем быстро опустил его вместе
с Ивешкой вниз.
     - До свиданья, - сказал леший, потрескивая ветками, в  то  время  как
его лицо скрылось от Петра где-то высоко в темноте, где колыхались  только
темные раскидистые тени. - Здесь проходит граница.  Дальше  для  нас  пути
нет.
     Когда Петр коснулся земли, он еще некоторое время продолжал держаться
руками за ветки, пока его ноги не привыкли удерживать его.
     Обретя некоторую устойчивость на подрагивающих ногах, он инстинктивно
попытался помочь встать на  ноги  и  Ивешке,  но  его  руки  ощущали  лишь
холодное пустое пространство. Тогда он взглянул в темноту.
     - Спасибо, - сказал он, чувствуя себя немного глуповато: ведь слишком
трудно отпускать поклоны перед тем,  кто  находится  так  высоко  над  его
головой. И до него долетел лишь шелест листьев, от того мощного  волнения,
которое пронеслось сквозь чащу, когда эти лесные  созданья  отправились  в
обратный путь.
     Ивешка дотронулась до его руки, и он подумал, что она сделала это как
всегда, уверенно, так как его черты никогда не растворятся  в  воздухе,  в
отличие от ее. Он огляделся вокруг себя, на  окружавший  их  лес,  который
выглядел ничуть не хуже того, где они были до этого, и  увидел  за  ним  в
тусклом свете звезд лес из сплошных мертвых деревьев, такой же, как и тот,
ивешкин лес.
     Но еще ближе он увидел сидящий на листьях черный шар, который  тяжело
отдувался после бега.
     - Добрый пес, - сказал он,  обращаясь  к  нему.  Малыш  облизнулся  и
встал, выжидательно сложив маленькие руки-лапы, а затем одной из них начал
ощупывать землю.
     -  Ты  не  должен  идти  туда  вместе  со  мной,  -  сказала  Ивешка,
повернулась и обняла его руками за шею, заглядывая ему  в  лицо.  -  Петр,
пожалуйста, не делай этого. У меня самой слишком мало сил...
     Малыш неожиданно залаял и, вскочив с места, уцепился  за  его  рукав,
стараясь оттащить его в сторону, на  что  любой  человек  мог  бы  тут  же
обидеться, если бы только не увидел,  как  Ивешка  вспорхнула  с  места  и
остановилась чуть дальше от Петра, сложив  руки  и  с  выражением  боли  и
отчаяния на лице.
     - Я... не могу, - сказала она, - ...Малыш, держи его и сторожи...
     Петр попытался освободить свой рукав.
     - Малыш, а ну прекрати это! - Он понял, на что она готова и куда  она
собралась. - Ивешка, погоди!
     Она остановилась и обернулась, глядя через плечо. Ее бледность сейчас
была еще сильнее, чем до того, как она пересекла границу живого и мертвого
леса. Сейчас на него глядела уже не та мягкая и кроткая Ивешка: сейчас  ее
взгляд был полон холодного решительного гнева, а ее голос источал лед.
     - Я не могу убить его таким же способом, как  могу  убить  тебя:  для
него нет предела в источнике внутренних сил. Но ты, видимо, прав, меч  мог
бы помочь здесь. Или кинжал. Я даже не уверена в том, что смогу  добраться
до него,  потому  что  чувствую  себя  слишком  слабой.  Но  я  все  равно
попытаюсь, Петр...
     Среди деревьев, сзади нее, ему почудилось какое-то  движение.  Что-то
двигалось между белеющими в свете звезд лишенными коры стволами деревьев.
     - Вешка, - сказал он, взмахивая запястьем, чтобы тихонько подтолкнуть
Малыша в ту сторону, не вызывая большого шума. - Вешка,  не  оборачивайся,
но сзади тебя кто-то есть, кто-то  медленно  приближается  сюда...  Малыш,
Малыш, черт бы тебя побрал, да повернись ты туда...
     Она  повернулась  и  взглянула  в   ту   сторону,   откуда   медленно
приближалась серая фигура, при виде которой она вновь  начала  распадаться
на отдельные нити, тающие в прозрачном ночном воздухе.
     - Вешка! - сказал Петр, и с силой  рванулся,  чтобы  освободить  свой
рукав, но Малыш вцепился в его рукав и повис на  нем,  как  груда  железа,
обхватив его запястье еще и своими лапами, словно крепкими  цепями,  в  то
время как Ивешка продолжала таять на его глазах. Малыш начал тащить  Петра
прочь, но неожиданно тот захотел подойти к этой зловещей фигуре,  а  Малыш
ослабил свою хватку, освобождая его.
     Он сохранил равновесие  и  пересек  границу,  остановившись  рядом  с
Ивешкой, понимая, что совершает роковую ошибку в своих планах относительно
Черневога, зная, что Черневог все время только и  поджидал  его  появления
здесь впереди всей компании, и он чувствовал, что  меч  окажет  ему  очень
малую помощь, стоит Черневогу только пожелать этого.
     - Вешка, - сказал он, чувствуя  внимание  с  ее  стороны.  Он  ощущал
прикосновения тонких нитей, которые слетали с нее, и легкие толчки,  когда
его внутренняя сила перетекала к ней, как бы подтверждая  его  мысль,  что
она владела колдовством не хуже чем Черневог. - Возьми ее  всю,  -  сказал
он, и быстро добавил, будто боялся не успеть. - Скорее, возьми меч...
     Но она, возможно, уже не слышала его. Кража его внутренней субстанции
продолжалась, но теперь от нее она перетекала к Черневогу, который подошел
к ним: красивый молодой человек, с улыбкой протягивая вытянутую руку.
     Петр тут  же  перестал  ощущать  прикосновения  Ивешки,  почувствовав
неожиданную свободу и неожиданную потерю: он старался сохранить равновесие
и одновременно вытащить из ножен меч, в тот самый момент, когда его правая
нога  подогнулась  под  ним,  и  он   опустился   на   колено,   удерживая
подрагивающее острие меча направленным прямо в сердце Черневога.
     Затем его рука просто перестала двигаться, в то  время  как  Черневог
просто отвел клинок в сторону, чтобы приблизиться к руке, которая  сжимала
его. Теперь фигура Черневога, выглядящая  словно  безликая  тень  на  фоне
рассеянного света звезд, стояла перед ним, удерживая его руку и  заставляя
его смотреть вверх.
     - Ведь ты не хочешь причинить мне никакого зла, -  сказал  он  Петру,
почти точно так же, как говорил когда-то Саша, пытаясь навязать  ему  свою
волю: таким мягким и таким нежным показался ему этот голос,  лишавший  его
последней возможности двигаться.
     Но затем он почувствовал  будто  испытывает  прикосновение  змеи,  от
которого у него вот-вот  начнет  останавливаться  сердце,  и  он  отпрянул
назад, продолжая ощущать меч, по-прежнему зажатый в его руке,  и  стоящего
рядом Черневога. Он схватил его руку...
     Но в тот же момент  почувствовал  себя  неспособным  ни  на  малейшее
движение, а Черневог, опираясь рукой на его плечо, стоял рядом и  спокойно
забирал меч из его ослабевших пальцев, обращаясь к Ивешке:
     - Не делай этого, Вешка, он один, кто  пострадает  за  все.  Ты  ведь
хочешь именно этого?
     - Нет, - сказала она.
     - Ведь я знаю, зачем ты пришла сюда. Хочешь, я верну тебе это? Я могу
сделать это. Я очень хорошо берегу его, потому  что  знал,  что  рано  или
поздно, но ты все равно придешь ко мне.
     - Нет! - закричала она, и Петру захотелось вцепиться руками  в  горло
стоящего рядом с ним Черневога, но  не  мог  сделать  этого,  он  не  мог,
несмотря на то, что Черневог пытался заставить его встать и  взглянуть  на
Ивешку.
     Она стояла, зарыв лицо в ладонях, сотрясаясь от беззвучных рыданий.
     - Она знает все, что она сделала,  -  сказал  Черневог,  обнимая  его
рукой. - Ее сердце ничто по сравнению с тем, что нужно мне. Но ведь  я  же
могу сделать ее счастливой. А  ты?  Что  хочешь  ты?  Чтобы  твой  молодой
приятель был цел и невредим?
     - Не только он, но и каждый из нас, - пробормотал Петр, понимая,  что
все это бесполезно.
     - Я, пожалуй, добавлю сюда Ууламетса, если он проявит благоразумие, и
облегчу несчастное сознание Ивешки, кстати, и твое тоже. Ничего ужасного в
моих желаниях нет. Ты никогда  не  сможешь  найти  себе  более  достойного
повелителя, чем я...
     - Убирайся  к  черту!  -  сказал  Петр,  и  неожиданно  Ивешка  стала
блекнуть, все быстрее и быстрее сбрасывая с  себя  прозрачные  нити,  пока
отблески звезд не стали просвечивать сквозь нее, пока прозрачные  нити  не
обернулись вокруг него, усиливая внутренние толчки, и до него донеслись ее
всхлипывания:
     - Кави, Кави, нет, нет!
     - Но с другой стороны, - продолжал Черневог, когда  отблески  далеких
звезд скрылись от взора Петра и он, недвижимый, свалился на  землю,  -  ты
сам можешь отправиться туда,  неотесанная  деревенщина,  и  во  много  раз
быстрее меня.

                                    31

     Ууламетс негромко напевал, дым поднимался вверх, и призраки кружились
словно в водовороте вокруг между ними, избегая дыма. Старик смешал золу от
костра вместе с сухими травами в одном из своих маленьких горшочков, затем
взял небольшой кремневый нож и, надрезав запястье, слил  немного  крови  в
горшок.
     - А теперь ты, - сказал он Саше.
     Саша, чувствуя как от дыма кружится голова, приложил  нож  к  руке  и
резко нажал на него: кровь потекла в горшок, но он не ощутил сильной боли,
а лишь чувствовал дрожь в руках, когда протянул старику нож и горшок.
     - Водка сейчас не повредит, - сказал Ууламетс, и открыв кувшин сделал
несколько глотков и добавил водки в горшок.  Все  это  произвело  на  Сашу
гораздо большее впечатление, нежели сам процесс кровопускания.
     Затем старик перемешал содержимое горшка  костяной  трубкой,  добавил
туда мох и еще какой-то порошок, и, взяв из костра тлеющую ветку, сунул ее
внутрь горшка.
     Вверх взметнулся  столб  огня,  и  Ууламетс,  торопливо  перебрасывая
горшок из одной руки в другую, добавил туда еще сушеных трав. После этого,
прикрыв горшок рукой, он опустил в него конец костяной трубки,  и  вдохнул
дым через ее торчащий конец.
     Затем он протянул горшок вместе с трубкой Саше.
     - Постарайся поглубже вдыхать это, - сказал старик, и Саша сделал так
как ему велели, - глубже, еще глубже... Ну, молодец.
     Саша чувствовал, как внутри у него все горело,  а  глаза  наполнились
слезами. Ууламетс же, тем временем,  взял  у  него  горшок  и  сделал  еще
несколько глубоких затяжек, а затем неожиданно наклонился к Саше,  схватил
его за плечо и выдохнул дым прямо ему в лицо, приговаривая:
     - Дыши.
     И Саша дышал. Он проделал это и во второй и в третий раз, а  Ууламетс
все время, Саша чувствовал это, напрягал свою волю, заставляя его  вдыхать
дым, с каждым разом все глубже и глубже...
     Вдох - выдох, вдох - выдох... Казалось, им не будет конца...
     Сердце и  душа  требуют  обновления...  пусть  они  выйдут  вместе  с
дымом...
     Он уже не мог полностью управлять своим  телом:  Ууламетс  задерживал
его выдохи до тех пор, пока Саша полностью не ослабел и не опустился прямо
в руки старика.
     Затем Ууламетс заставил его сделать еще  несколько  глубоких  затяжек
дымом, до тех пор пока Саша не обрел способность двигаться, осознавая  при
каждом движении самого себя, будто он только  что  снова  вернулся  в  эту
жизнь, побывав где-то далеко-далеко...
     Но это не обошлось без некоторых ощутимых внутри него перемен. Его не
оставляло странное чувство, что  он  не  может  свободно,  без  напряжения
взглянуть в глаза Ууламетсу, но, тем не менее,  сделал  это.  Потому,  что
этого хотел Ууламетс.
     Казалось, что его воля покинула его, когда он почувствовал,  как  его
рука неизвестно почему поднимается вверх, и на его запястье садится ворон,
разгоняя крыльями застилавший его глаза дым. Затем  птица  перескочила  на
выставленную в сторону руку старика и забралась на его плечо,  не  обращая
внимания ни на дым, ни на огонь, и повернул к нему свой единственный глаз.
     Странное, неестественное, очень-очень старое созданье,  с  ощипанными
перьями, потерявший свой глаз еще до того, когда  Ууламетс  пожелал  взять
его к себе на службу и отдал ему свое сердце, не имея вокруг  себя  больше
ни единой живой души.
     - Сделай с ним получше, чем с Драгой, - сказал Ууламетс, и  подбросил
птицу вверх, и над костром пронеслось тяжелое хлопанье крыльев. -  Я  ведь
еще не законченный дурак.
     Саша узнавал очень многое, когда  пытался  думать  о  местонахождении
Петра: он хотел знать, где же все-таки был Петр, а  вместо  этого  узнавал
слишком много про Драгу и женщин  вообще,  приобщаясь  к  таким  вещам,  с
которыми он никогда и не сталкивался в своей жизни.  Но  больше  всего  он
узнавал об Ивешке, Ууламетсе и Черневоге, так что его голова шла кругом, и
в итоге он положил ее на руки и  почувствовал,  как  весь  мир  закружился
перед его глазами, а его собственная чистота и невинность  показались  ему
презренными и опасными...
     Он же хотел лишь знать все о Петре, и на этом заканчивался его личный
интерес ко всему происходящему, и теперь он понимал, что подобное  желание
имело важное значение для всех людей, независимо от того,  в  какой  земле
или в какое время они жили,  это  было  естественное  желание  для  многих
поколений людей в Воджводе и в Киеве и во многих других городах, во всяком
случае везде, куда простирались его знания о мире...  и  он  хотел  знать,
насколько  его  желание,  направленное  на  спасение  Петра,  поставленное
впереди  всех  других  желаний,   может   позволить   Черневогу   получить
преимущества в этом поединке, и, может быть, даже позволит ему убить их.
     - Разум должен управлять сердцем, - сказал Ууламетс,  опустив  ладонь
на его плечо, и осторожно похлопывая его. Саша вытер свои глаза и  кивнул,
пытаясь - Боже мой! - пытаясь остановить на время все свои желания.
     -  Несомненно,  ты  знаешь,  -  сказал  Ууламетс,  -   что   получишь
преимущество, если не будешь прислушиваться к сердцу. Мой  приятель,  там,
наверху, может позаботиться и о том, и о другом...
     Саша покачал головой, еще раз вытер глаза и проглотил комок, стоявший
в горле, пытаясь заставить себя думать пока лишь о том, какие желания были
бы предпочтительнее именно сейчас.
     Может быть, подошли бы самые общие: чтобы  все  люди  были  свободны,
благоразумны и спасены от  бедствий...  Ему  казалось,  что  именно  такие
желания и должны чаще всего использовать колдуны...
     - К сожалению, - сказал Ууламетс, - у каждого из нас есть  ошибки,  а
наши сердца несовершенны. И поэтому, когда на нас  сыплются  проклятья  со
стороны  какого-нибудь  самовлюбленного   дурака,   как,   например,   наш
теперешний враг, то мы оказываемся в серьезной опасности.
     И тогда Саша подумал,  что  самым  правильным  было  бы  иметь  самые
безошибочные желания.
     - Это было бы неплохо, - заметил Ууламетс, подхватывая его  мысль,  -
но именно сейчас наш противник имеет гораздо больше сил, чем мы, и поэтому
мы не должны ограничивать себя лишь одними желаниями. Разве я не прав?
     - Так что же мы собираемся делать?
     - Мы используем силу применительно к  имени,  -  сказал  Ууламетс,  и
ткнул пальцем себя в  грудь.  -  Конкретное  против  общего.  Это  следует
понимать так, что если ты имеешь желание, связанное с чем-то очень и очень
конкретным, имеющим имя, и ставишь это определенное имя в  соответствие  с
бесконечно малым, - тут Ууламетс сблизив  большой  и  указательный  пальцы
показал условный минимальный размер, не более комара, - содержимым  твоего
желания, то оно наверняка пройдет через пространство,  занятое  достаточно
расплывчатым общим желанием, словно камень сквозь  дым.  Фу!..  -  и  все.
Поверь мне, что желания лучше работают в том случае, когда  цель  выведена
из равновесия.
     - Стало быть, кто хитрее?
     - И талантливее. И еще большое значение имеет то, какие у  кого  есть
запасы сил. Наш враг превосходит нас раза в три. Он  плохо  разбирается  в
крупных вещах, но зато очень силен в мелочах.
     - А разве он не  мог  пожелать  того,  чтобы  не  быть  пойманном  на
воровстве?
     - Эта книга... - сказал Ууламетс, кладя  руку  на  пачку  пергамента,
всегда лежащую около него. - Она похожа на  тот  твой  кувшин.  Ничего  не
может случиться с ней, пока я буду жив. Так же как никто не сможет разбить
этот кувшин, только лишь после твоей смерти. Не делай ничего  с  такой  же
легкостью, понял меня?
     - Призраки перестают беспокоить нас, -  сказал  Саша,  отмечая  вслух
неожиданно поразившую его мысль. Сейчас он не думал, что в  его  последних
желаниях могла появиться ошибка.
     - Что ж, он снова задумался. Или, что  тоже  возможно,  нам  и  самим
удалось пересилить их. Кто может знать истинную причину?
     - А не означает ли это, что он собирается узнать ее?
     - Возможно, если обратит на это внимание.
     - Но если... - Ему не хотелось ссориться с Ууламетсом, но у него было
непреодолимое беспокойство по поводу того, что они бездействуют, дожидаясь
утра.
     - Но вот чему ты так и не научился, -  сказал  Ууламетс,  поднимая  с
предостережением палец, - и чему ты должен  был  научиться  прежде  всего,
малый, так это тому, что колдун может сделать гораздо больше даже находясь
далеко-далеко от своей цели, если у него при этом будет ясная голова,  чем
он сделает с мутной головой, находясь всего лишь на  расстоянии  вытянутой
руки. Нам следует считаться с тем, что наш  противник  хорошо  отдохнул  и
имеет достаточно времени, чтобы  решить,  как  ему  поступить  с  нами.  А
поэтому вот что нам следует делать: нам следует отыскать его слабости и не
допустить, чтобы он смог заставить нас  поступать  в  соответствии  с  его
конкретными желаниями. Мы должны подобраться к нему  достаточно  близко  и
быть весьма сообразительными,  чтобы  разглядеть  те  важные  подробности,
которые помогут нам уничтожить его. Вперед и назад,  туда  и  сюда,  и  ты
увидишь сам, как это будет. Главное, чтобы все это  было  сделано  быстро.
Очень похоже  на  любой  известный  способ  вести  сражение.  Вот-вот  уже
наступит  рассвет,  и  я  собираюсь  пожелать  нам  хорошо  выспаться   за
оставшееся время.
     - А если это ошибка, если это как раз то самое, чего он добивается от
нас своими желаниями...
     Ууламетс похлопал его по лбу.
     - Ты просто пожелай, чтобы ничего не случилось. Твое  желание  должно
быть туманным и расплывающимся, словно дым. Пожелай, несмотря ни  на  что,
вместе  со  мной:  чтобы  мы  проснулись  целыми  и   невредимыми,   никем
неограбленные, ничем ненапуганные, проснулись вовремя, несмотря на него. А
теперь, замолчи.
     Ууламетс хлопнул по лбу, на этот раз уже самого себя, будто чувствуя,
что он собирался что-то  делать,  и  имел  лишь  единственную  мысль,  как
забрать одеяло и устроиться, в  полной  безопасности,  отдыхать  прямо  на
земле.
     Саша, однако, очень сомневался в их безопасности: он лишь пытался изо
всех сил надеяться, что все будет в порядке, пока  сон  будет  властвовать
над ним...
     Его разбудил первый солнечный луч, упавший на его лицо, и шорох сухих
листьев, прежде чем он почувствовал, как что-то прыгнуло ему  на  грудь  и
ухватило за воротник.
     - Боже мой! - едва не задыхаясь пробормотал он, открывая пошире глаза
и оказываясь нос к носу с черным шаром, на котором поблескивал нос-пуговка
и два, похожих на луну глаза. - Малыш!
     Малыш тут же начал трясти его и шипеть, словно потерявший рассудок...
     Малыш, который был вместе с Петром...
     - Учитель Ууламетс!.. Да подожди ты, Малыш, дай мне встать!
     - Никогда нельзя заранее знать, - сказал Ууламетс. - Я хотел  помощи,
и должен признаться, что надеялся на помощь леших...
     - Но ведь я посылал его быть вместе с Петром, -  запротестовал  Саша,
забирая дворовика в руки и вставая с одеяла.  Малыш  обхватил  его  шею  и
спрятал свою мордочку в  его  воротник,  что  подсказало  ему,  что  Малыш
появился здесь не в результате тех надежд, которые  Ууламетс  возлагал  на
леших. Малыш в этот момент уже никому не мог помочь. - Малыш не должен был
бы оставлять его...
     - Да, весьма немалая причина заставила его вернуться сюда,  -  сказал
Ууламетс, и тут же начал собирать свои вещи. - Малыш! А ну, иди сюда!
     Малыш мгновенно исчез с сашиных рук, к общему их огорчению. Он просто
перестал быть в поле их зрения.
     - Малыш! - пытался звать его Саша, бросаясь во  все  стороны  на  его
поиски. Он знал от Ууламетса, что Малыш был очень  труден  в  обращении  и
очень пуглив, он был способен вернуться к ним в любой  момент,  а  сейчас,
скорее всего, он отправился в то место, куда может попасть  лишь  подобное
ему волшебное созданье, но не может проникнуть никакой колдун.
     Но где это может быть? Саше было интересно  бы  знать.  Ууламетс  же,
укладывая свои пожитки, сказал:
     - Они знают, но мы - нет. Однако я не думаю, что  нам  захотелось  бы
оказаться там. Собирайся и пойдем.

     Ууламетс был уверен, что возвращение Малыша означало что дела шли  не
вполне удачно. Саша же пытался удержать себя от паники, пока они как можно
быстрее пробирались вдоль заросшего берега,  используя  ручей  в  качестве
проводника.
     Кто-то из них, Саша был уверен,  что  Ууламетс,  потому  что  он  его
самого  никогда  в  жизни  не  посещала  столь  ужасная  мысль,   высказал
предположения о том, что может сделать колдун с обычным  человеком,  таким
как Петр, если этот колдун одержим чувством мести: кто бы из  них  не  был
автором этой мысли, он не пытался долго останавливаться на  ней,  но  Саша
был уверен, что он пытался  это  сделать,  может  быть,  потому,  что  его
собственное воображение так выросло и стало столь ужасным с тех  пор,  как
он и учитель Ууламетс проделали около ночного костра обряд  кровопускания,
который оставил его голову забитой массой самых разных вещей, о которых он
никогда не хотел ничего знать и которые теперь понимал слишком быстро, что
казалось ужасным даже для Ууламетса, который все время говорил ему о  том,
чтобы он успокоился и перестал думать о нем.
     Сам же Ууламетс чувствовал себя не в своей  тарелке,  но  всем  своим
здравым умом пытался ничем не ограничивать его.  Он  только  говорил  ему:
"Расти, малый!", и Саша пытался как можно  более  строго  следовать  этому
совету, чтобы стать мужчиной, таким, каким, по его представлению,  мужчина
и должен быть...
     Таким, каким был Петр, коль скоро он вообще хотел  походить  хоть  на
кого-нибудь.
     Но это был далеко не тот выбор, который устраивал  Ууламетса:  старик
считал, что Петр просто плохой человек, неуправляемый и своенравный.
     Но Саша знал, что это не так.
     - Между прочим, - сказал он вслух, - Петр обычный  человек,  а  мы  -
нет, и вы должны учитывать это.
     - Я не должен, - сказал Ууламетс, - и не буду.
     Саша задумался о чем-то, поскольку у него не  было  никакого  желания
разговаривать с Ууламетсом: "Ты был бы богаче, если бы рядом с  тобой  был
кто-нибудь похожий на Петра, и ты не был бы одинок всю жизнь, если бы  был
кто-то похожий на тебя".
     Старик заметил на эти его мысли достаточно грубо:
     - И наделал бы ошибок, как его, так и своих, маленький дурачок.  -  А
тем временем, старик продолжал думать о своем: "Мне  же  достаточно  своих
собственных". В этот момент он вспомнил Драгу, вспомнил о том, как красива
она была и как ради нее он едва не совершил одну из  своих  ошибок:  хотел
вернуть назад свое сердце, много-много лет назад,  и  она  могла  получить
власть над ним.
     Так вот что сделала Ивешка, безнадежно подумал Саша, и  решил  больше
не думать об этом: такие мысли очень раздражали старика, как будто за  все
эти годы он никогда не вспоминал об  этом  чувстве,  пока  этот  проклятый
парень, как думал о нем Ууламетс, не заставил его вспомнить  столь  давние
события...
     Одиночество.  Огонь,  убивающий  его  родителей.  Дядя  Федор.  Мысли
перескакивали в его голове одна за другой. Вот отец Ууламетса,  когда  тот
был еще совсем маленьким, ведет его в лесную глушь и оставляет у  старухи,
которая слыла колдуньей и полусумасшедшей...
     Теперь Саша хотел отбросить воспоминания. Его мысли напугали бы  даже
дядю Федора, который вряд ли  мог  подумать  о  таком:  желание  причинить
кому-то вред, желание убедить кого-то в том, что он неудачник и  никчемный
человек, и последнее, вытекающее отсюда желание - умереть...
     - Это хуже любого битья, малый,  -  пробормотал  Ууламетс,  пока  они
пробирались  через  подлесок.  -  Тебе  бы  пожить  у   старухи   Маленки.
Сумасшедшая и злая, как сама зима. - Ууламетс задумался  об  Ивешке,  и  о
том, как он ошибся в ней: он, на самом деле, хотел выучить ее как обычного
ребенка. Но в этом и была его ошибка: дочь оказалась такой же своевольной,
как Драга.
     Даже его желание вернуть ее казалось ему чрезмерно опасным...
     Потому что этот проклятый парень, подчиняющийся в своих поступках  по
большей части лишь сердцу, был готов уничтожить  их  обоих,  вопреки  всем
полученным советам.
     - Прекрати это, - сказал Ууламетс, - дурак! - и повернулся к  нему  с
единственным намерением дать ему еще один урок...
     Получив заслуженную  награду,  Саша  подумал,  о  том,  что  Ууламетс
почему-то не ударил его в лицо, а вместо этого схватил  его  за  воротник,
собираясь, видимо, побить его так, как это  делал  его  учитель,  для  его
собственной и всего окружающего  пользы,  пока  он  не  научится  понимать
разницу между вещами и перестанет быть порхающим верхоглядом...
     Но ведь я не  такой,  продолжал  размышлять  Саша,  вспоминая  время,
проведенное рядом с Федором Мисаровым, который не задумывался ни над чем и
в половину того, чем приходилось это Саше...
     То, что Ууламетс ударил его, на самом деле, имело  множество  причин,
которых не понимал и сам старик, за исключением, может быть, того, что это
было временное наваждение, которое и заставило его выйти из себя: Ууламетс
не хотел, чтобы люди с симпатией относились к нему  или  ожидали  от  него
чего-то такого, что колдун по доброй воле не мог быть  должен  никому,  ни
своей дочери, ни ученику, и разумеется  никак  ни  такому  легкомысленному
негодяю, каким был Петр Кочевиков...
     - Который, к тому же, вероятно уже мертв,  черт  бы  тебя  побрал,  -
пробормотал Ууламетс. - Тебе бы  лучше  взяться  за  ум,  да  считать  его
мертвым, поскольку он, как-никак, твоя  слабость,  малый.  Ведь  ты  порой
уклоняешься от принятия решений потому, что ты  слишком  мягок  и  слишком
слаб,  и  единственная  радость,  которую  ты  можешь  доставить  мне   за
оставшееся время нашего путешествия, малый, будет заключаться в том, чтобы
ты наблюдал за окружающим нас лесом, смотрел  на  листья,  думал  об  этих
листьях и ни о чем другом кроме этих листьев, ты слышишь меня? Иначе, если
твой друг все-таки жив, ты уничтожишь  самую  последнюю  нашу  возможность
сделать хоть что-нибудь полезное.
     - Да, господин, - смиренно сказал Саша,  очень  хорошо  понимая,  что
именно говорил старик, основываясь на собственном опыте: отбрось сомненья,
перестань играть словами,  не  держись  за  прошлое.  Поэтому  он  пытался
заставить себя думать о деревьях, о листьях, о шуме ветра: иногда и в этих
случаях Ууламетс с раздражением возвращал его назад, он думал о  том,  что
окружавшие их призраки  вновь  исчезли,  и  что  бы  их  отсутствие  могло
значить.
     - Смотри-ка, обратил внимание! - сказал Ууламетс, дергая его из  всех
сил за руку. - Вертопрах, думай ни о чем.
     Он понял, он извинился, он ринулся вместе с Ууламетсом в это ничто, а
после этого и в никуда, в то  время  как  вокруг  них  сгустился  мрак,  в
воздухе похолодало, и дождь с легким стуком забарабанил по листьям.
     - Не помышляй, чтобы он прекратился, - сказал учитель Ууламетс.  Будь
терпелив и старайся не шуметь.
     Так они шли, стараясь не потерять след друг друга, приходя в  восторг
то от каждой водяной капли, то от хитрого жемчужного узора  водяных  брызг
на свежем листе или на ветке, от всего что попадалось  им  на  глаза,  или
отражалось в мыслях. Они по-прежнему были здесь, но их желания были ничто,
и благодаря этому в лесу стояла абсолютная тишина.
     Но тем не менее, по мере того как они шли, лес  менялся  перед  ними.
Миновав заросли кустов, они оказались среди мертвого участка, где  деревья
были мертвы так давно, что их голые, лишенные коры ветки  побелели,  а  на
стволах кое-где следы коры еще виднелись.
     Стараясь быть как можно более  безотносительным,  Саша  подумал,  что
получив однажды такой дар, он мог бы вернуться  домой,  к  обычным  людям,
чтобы защитить их. Ничего не  желать,  ничего  не  хотеть,  только  ждать,
наблюдать и позволять этому свершаться.
     Мертвые деревья следовали один за одним, и было  очевидно,  что  этот
лес был не просто мертвым, но был мертвым на большом  протяжении  времени.
Теперь их путеводный ручей бежал меж берегов, покрытых бесплодной  землей,
совершенно безжизненных, не было видно не только мха или  старых  листьев,
но даже лишайников на деревьях. Мертвая земля, безжизненная пыль,  которую
дождь превращал в обычную грязь...
     Старик Ууламетс надеялся, что дорога известна ему, и поэтому Саша  не
задавал ему вопросов, только  ему  хотелось  знать,  как  это  старик  мог
запомнить ее... И  он  припомнил,  что  много  лет  назад  еще  действовал
перевоз, а где-то здесь в лесу был дом Маленки, которая  и  была  учителем
Ууламетса...
     Ее дом стоял здесь, около старой дороги, подумал он, вспоминая  каким
могло быть то время, когда  здесь  шла  торговля  и  было  много  пришлого
люда...
     Но тут же  отбросил  эти  мысли,  почувствовав  предупреждающий  гнев
Ууламетса, потому что даже подобные мысли были опасны.
     Допустимо было думать только о деревьях.
     И они шли все дальше и дальше по мертвой земле, пока не выбрались  на
открытое пространство, которое, видимо, было таким же  открытым  и  тогда,
когда листья еще зеленели на деревьях:  это  была  исчезнувшая  дорога  на
восток, главный путь для купцов  в  те  незапамятные  времена,  о  которых
мальчик и не мог помнить. И где-то здесь была старая изба Маленки.
     Возможно, что она была кем-то занята.
     Было бы интересно узнать...
     - Нет, - сказал Ууламетс. - Думай лучше про дождь, думай про небо.
     - Я... - начал  было  Саша  и  вдруг,  через  серый  занавес  мертвых
деревьев, увидел что-то движущееся к ним издалека, белое, словно  призрак.
Ему захотелось узнать, что это было.
     Ууламетс тут же схватил его за руку, чтобы  удержать  на  месте.  Все
увиденное Саша воспринял как переплетение конфликтующих меж собой желаний:
его, Ууламетса и еще Бог знает кого.  При  этом  его  мысли  были  слишком
спутаны, чтобы должным образом воспринять происходящее,  в  то  время  как
глаза уже видели, как к ним приближался человек, одетый в белое.
     Видение напоминало ему, о Небесный отец, оно напоминало ему  Петра...
оно и было Петром...
     - Подожди, - сказал Ууламетс и до боли вывернул ему руку в тот  самый
момент, когда он разглядел кровь  на  белой  рубашке  и  рванулся  вперед,
ничего не желая слушать. - Остановись, ветреник! Не делай  этого.  Взгляни
лучше на это!
     Ууламетс напрягал волю, стараясь заставить свои желанья  работать  за
двоих, а Петр...
     Тем временем, Петр растворяясь в воздухе, еле волоча ноги по-прежнему
направлялся к ним.
     - Нет! - закричал Саша, а  Ууламетс  не  останавливался,  пока  белое
виденье не превратилось в  темную  лужу,  которая  растеклась,  исчезая  в
земле.
     - Вот наш поставщик образов и показал себя, -  сказал  Ууламетс,  все
еще удерживая Сашу за руку и  по-прежнему  напрягая  волю,  чтобы  видение
вернулось туда, откуда бы оно ни вышло. - Теперь ты знаешь, что это такое,
и видишь, что обман на этот  раз  не  сработал.  Вот  это  и  есть  способ
конкретного приложения силы, малый, когда удар имеет определенное имя,  то
он бьет в определенное, всегда самое слабое, место.
     Если этот призрак имел образ  Петра,  подумал  Саша,  стараясь  унять
дрожь, которая охватила его когда все прошло, и  если  это  было  одно  из
созданий, которых выпускает против них их враг, а отнюдь  не  водяной,  то
значит он прекрасно знает, кто такой  Петр.  Более  того,  их  враг  может
устремить на него свою волю...
     Ууламетс до боли сжал его руку.
     - Ты абсолютно прав,  он  знает  больше,  чем  нам  хотелось  бы.  Но
старайся не думать об этом. Больше всего не верь  в  то,  что  притягивает
тебя, не верь в эту игру, теперь ты  понимаешь  меня,  малый?  С  подобным
обманом меня можно провести раз, но уж никак не два.
     Я же, подумал  Саша,  никак  не  могу  помочь  этому.  Ведь  если  он
нацелился на Петра, то вполне может быть, что Петр уже находится у него...
     Вместе с Ивешкой...
     Ууламетс по-прежнему  держал  сашину  руку,  когда  тот  вновь  пошел
вперед. Старик был зол и раздражен на себя самого: он был готов  задушить,
был готов убить это созданье с давным-давно приобретенным безразличием.
     - Он хочет ослабить нас, - пробормотал  Ууламетс,  и  пошел  рядом  с
мальчиком. - Но он не собирается продолжать это.  Умерь  свою  горячность,
малый, умерь свое возмущение, это  кажется  сейчас  неуместным.  Ты  понял
меня?  Верь  тому,  что  ничего  плохого  не  случится,  и  успокой   свои
собственные, будь они прокляты, сомненья, малый. Ты можешь делать все, что
ты хочешь, только будь настойчив в своих стремлениях и  не  останавливайся
на полпути.
     Петр, вновь подумал Саша, и тут же попытался  загасить  это  движение
воли, как увидел тень от низко  пролетевшего  мимо  них  ворона,  который,
взмахнув крыльями, вновь поднялся вверх, по направлению к дороге. А  Саша,
тем временем, боролся сам с собой, безнадежно пытаясь унять  свое  желание
думать о Петре, обращаясь то к Богу, то к учителю Ууламетсу...
     - Добрая помощь, - сказал старик, поднимая вверх руку  и  не  сбавляя
шага... - Отыщи мою дочь, тогда я оценю тебя по  заслугам,  крылатый  вор!
Пошел!
     - Я не это имел в виду, - сказал Саша.
     - Лучше пожелай, чтобы наши враги оказались в замешательстве, -  едва
слышно сказал Ууламетс. - И поверь этой птице. Очень редко удается колдуну
за всю свою жизнь создать подобный экземпляр. Ты лучше не спрашивай  меня,
почему я выбрал именно этого проклятого  ворона,  а  спроси  почему  я  не
выбрал по крайней мере медведя или волка.
     Ворон был любимцем Ууламетса еще с детских лет. В памяти старика  тут
же возник тот самый дом, куда они направлялись,  ветхий,  с  развалившейся
крышей, и ужасная старуха, намеревающаяся этого ворона убить...
     И испуганный молодой колдун, отчаянно защищавший единственное  живое,
что он любил...
     Ууламетс  отбросил  воспоминания,  словно  резко   захлопнул   дверь,
задержавшись на мысли, что их противник нанес  удар  достаточно  уверенно:
ведь Петр был их камнем преткновения на пути к согласию  в  их  лагере,  и
поэтому Петр был их самым уязвимым местом...
     Саша подумал... Все меняется так, как оно может меняться...

                                    32

     Петр не помнил, как они оказались в доме  Черневога.  Ему  запомнился
лишь плотный запах серых неживых деревьев, составлявших  плетень,  который
скрывал от глаз высокое  беспорядочно  выстроенное  сооружение,  такое  же
дряхлое, как дом Ууламетса. Он припомнил, что шел в него не по собственной
воле, и шел до тех пор, пока у него не подогнулись колени и он  беспомощно
упал лицом в пыль. Это была единственная  реальность,  в  которой  он  был
уверен.
     Он вспоминал это, в то время как находился в комнате из полированного
дерева, где Черневог продолжил свой разговор с ним.
     - Ты все еще можешь искупить свои грехи передо мной... - произнес он,
не скрывая убежденности колдуна. Петр подумал, что он  должен  отказаться,
хотя с каждым разом все больше и больше терял уверенность в себе.  Он  уже
сомневался в том, был ли он прав, был ли в своем уме и, особенно,  в  том,
насколько был правильным  его  выбор,  когда  он  оставил  Сашу  одного  с
Ууламетсом.
     - Послушай, - продолжил Черневог через некоторое время.  -  Разве  не
глупо бороться со мной, в то время, когда все, что я хочу, это  дать  тебе
все, что хочешь ты? Только слушай меня, и это все, что от тебя требуется.
     - Действительно, - ответил Петр, - почему бы нет?
     - Но ты должен  поверить  в  меня,  -  продолжал  Черневог,  -  а  ты
продолжаешь врать, разве не так? Тебе не следует избегать меня. Да  хочешь
ли ты жить, дурак?
     - Да, - в конце концов выкрикнул Петр, у него путались  мысли  и  его
терпенью приходил конец, пока Черневог продолжал настаивать на  своем.  Он
весь сжался, лежа на полу, на том самом месте где упал, и ухватился руками
за живот...
     А может быть, ему просто казалось, и все это было с  ним  в  Воджводе
много лет назад, когда однажды он встретился на  узкой  темной  дорожке  с
двумя проигравшимися в дым игроками, которые к  тому  же  еще  и  ограбили
его...
     Один вымогатель стоит  другого,  с  горечью  подумал  теперь  Петр...
Никогда не будет удовлетворен, сколько ему не дай.
     - Да, - говорил он, когда Черневог просил его, или: -  Нет,  -  когда
тот продолжал настаивать. - Я клянусь! - когда Черневог  едва  не  задушил
его. Он согласился со всем, чего бы только ни хотел Черневог, потому что у
него не было выбора, если бы Черневог обломал ему руки и ноги, да  задушил
его, швырнув потом на землю. У него не было ни выбора, ни результатов  его
желаний, добрых или плохих.

     Наконец он почувствовал как в лицо пахнуло  холодом,  и  услышал  как
Ивешка звала его:
     - Петр, Петр, вставай и поторапливайся.
     Он попытался встать. Каждое прикосновение вызывало у него боль.
     - Ну, пожалуйста, - шептала она, -  пожалуйста  побыстрей,  побыстрей
делай то, что я скажу. Сейчас  он  спит,  а  ты  должен  успеть  выбраться
отсюда.
     Он подтянулся, ухватившись за край шатающейся  лавки,  скрип  которой
напоминал грозовые раскаты, с трудом разогнул колени и, покачиваясь, встал
на ноги. Ивешка пыталась  своими  слабыми  усилиями  помочь  ему  удержать
равновесие, проводя его через арку, украшенную резными рыбами,  и  помогая
преодолеть  несколько  ступеней,  но  он  едва  ли  мог  почувствовать  ее
прикосновения.
     - А где мой меч? - спросил он, ухватившись рукой за дверной проем,  а
затем еще и за полку, чтобы удержать равновесие.  Его  сердце  подскочило,
когда на качнувшейся полке загремела посуда. - Где мой меч? И где он сам?
     - Это очень опасно, не делай этого! Я не могу пройти за эту дверь. Он
хорошо защищен! Тебе следует просто уйти отсюда...
     - Так где же этот проклятый меч? - продолжал настаивать Петр, но  она
хотела, чтобы он поскорее отошел от этой двери и отправился к  Саше  и  ее
отцу, она хотела, просто-напросто, чтобы он не мешал ей.
     - Помоги отцу! - сказала она. - Помоги ему там, где у тебя есть такая
возможность: ты не сможешь противостоять Черневогу, ты ничего не сможешь с
ним сделать здесь, ты не сможешь даже  войти  туда.  Уходи  отсюда,  прошу
тебя! Это все, что ты можешь сделать, Петр!
     Он увидел свой меч, стоявший в углу  около  двери,  и  сделал  в  его
направлении  несколько  неуверенных  спотыкающихся  шагов,  поднял  меч  и
прислонился к стене, ощущая, как подгибаются и дрожат его колени.
     - Пожалуйста, - продолжала упрашивать Ивешка, гладя его  лицо.  В  ее
глазах дрожали слезы. - Пожалуйста! Ведь  ты  ничем  не  поможешь  мне,  а
только причинишь боль...
     - Но ведь все это обман,  -  сказал  он.  -  Черт  побери,  ведь  это
сплошной обман! - Он замахнулся на нее рукой и почувствовал, как его  рука
прошла через невесомый холод, который очень напоминал ему Ивешку,  которая
отпрянула от него, прижимая руки к губам.
     - Уходи отсюда! Пожалуйста, прошу тебя.
     Неожиданно сзади него от сильного порыва ветра распахнулась  дверь  и
снаружи  пахнуло  сыростью.  Он  взглянул  на  макушки  мертвых  деревьев,
видневшиеся в сумрачном свете дня  за  перилами  крыльца.  Волны  мелкого,
похожего на облака тумана дождя  ворвались  в  комнату.  Ветер  завывал  и
раскачивал что-то с такой силой, что звуки его могли разбудить мертвеца.
     Петр с тревогой повернул голову, когда увидел  искаженное  страхом  и
ужасом лицо Ивешки: ее глаза округлились, а рот был непроизвольно  открыт.
В этот момент он  почувствовал,  что  ветер  за  его  спиной  стих,  будто
встретил на своем пути какую-то преграду.
     Он быстро повернулся, чтобы  оказаться  лицом  к  лицу  с  чудовищной
мордой водяного, голова которого раскачивалась над перилами крыльца словно
голова змеи, скользкая и блестящая, отсвечивающая чернотой на дожде.
     - Так-так, - сказал Гвиур, - идешь туда,  идешь  сюда.  Хозяину  явно
наплевать на тебя. Да, видно, так оно и есть, на самом деле.  Он  говорил,
что ты должен появиться здесь.
     Петр попытался было захлопнуть дверь, но порывами ветра ее  отбросило
назад, а водяной тут же ринулся к нему как змея, блокируя дверь  и  хватая
своими небольшими, но цепкими лапами его ногу.
     - Остановись! - закричала Ивешка. - Кави!  Кави,  не  надо,  прекрати
это! Останови его, он хочет его убить...
     Петр выхватил меч и нанес несколько ударов по голове водяного,  в  то
время как змея тянула его за порог. Он ощутил боль в руке, и  она  тут  же
онемела.  Все  завертелось  перед  его  глазами,  смешавшись  в   сплошном
водовороте: и небо, и земля, когда упругие черные  кольца  обхватили  его.
Меч выпал из его руки, а все тело, от руки  к  ребрам,  пронзила  страшная
боль, особенно в тех местах, где Гвиур сжимал его своими кольцами.
     - Наконец-то, ты достался мне, - сказал водяной, продолжая обвиваться
вокруг Петра.
     Затем он неожиданно отскочил от своей жертвы и зашипел:
     - Соль! Соль! Какое вероломство!

     Сквозь серую стену леса они уже различали  высокую  ограду  огромного
дома, который мог быть украшением любого большого города, а  вместо  этого
стоял здесь в запустении, выветрившийся от непогоды и такой же серый,  как
и окружавшие его деревья.
     - Здесь, - сказал Ууламетс, едва переводя дыханье.
     И Саша, ощущая волнение в сердце, с чувствами, навеянными непрошеными
мыслями об этом месте и детстве мальчика-Ууламетса, сказал:
     - Мы что же, вот так просто и подойдем к нему?
     - Пока кто-нибудь не остановит  нас,  -  ответил  Ууламетс,  и  начал
преодолевать подъем, склон которого был размыт дождем и покрыт грязью.  Он
поскользнулся,  и  Саша  не  раздумывая  поддержал  его,   совершенно   не
удивившись, когда старик оттолкнул его, когда они поднялись на самый верх,
не впадая от этого в раздражение и  не  сосредоточивая  свое  внимание  на
таком отказе от посторонней помощи. Тишина - вот что сейчас требовалось им
обоим: скрытность и внезапность появления.
     Это должно было подбодрить Черневога, уверить его в собственной  силе
и собственной ловкости, убедить в том, что старый Илья Ууламетс уже ни  на
что не способен,  кроме  ошибок,  и  нет  никаких  причин  беспокоиться  о
столкновении  с  ним,  к  которому  Черневог  так  долго  готовился.  Все,
находящееся поблизости, что имело хоть какую-то силу,  боялось  Черневога,
даже лешие.
     В это было легко поверить, особенно  легко  потому,  что  именно  эту
мысль Черневог  послал  им,  и  она,  посланная  ими  назад,  словно  эхо,
вернулась к нему, имея лишь еле заметные искажения, вполне подходящие  для
его подозрительного бессердечного нрава:
     "Остерегайся Ивешки.
     Она не любит тебя. Разве ты мог рассчитывать на это? Она и никогда не
любила тебя: она лишь хотела обрести побольше силы для себя самой".
     Тем временем, Саша вновь ощутил, как его охватывает слабое  сомненье,
проникающее  откуда-то  совсем  с  другой  стороны,  похожее   скорее   на
уверенность, что Петр был жив и находился рядом с Черневогом.
     Саша даже качнулся, почувствовав жестокий холодный толчок недоверия к
Ууламетсу, вспоминая, как тот не пожалел бы никого, даже Ивешку, не говоря
уже о Петре или о нем самом, для своих целей, и, следовательно, сейчас  не
могло быть и речи о спасении Петра.
     Тогда Ууламетс вновь схватил его за руку и сказал:
     - Следи за собой, следи за  собой,  малый.  Все,  что  ты  чувствуешь
сейчас, это все тоже исходит от него. Ты не можешь позволить себе верить в
это.
     Но несмотря на это у него росла уверенность, что он  знает,  где  был
Петр: за ближайшим деревом, в том самом  дворе,  которого  он  никогда  не
видел, а знал лишь только по воспоминаниям Ууламетса. И еще он был уверен,
что Ивешка указала путь к Черневогу и приняла  в  дар  его  силу,  которую
Петру было не жаль...
     Что  же  касается  Саши  Мисарова,  то  ему  предназначалась   весьма
соблазнительная  мысль,  шептавшая  о  том,  что  если  он   всего-навсего
останется в стороне, если он согласится на это, то тогда Черневог  сделает
его всесильным и могучим над людьми во всем мире, что  всегда  презиралось
им, не потому что Черневог не принимает его в расчет, он вполне  оценил  и
почувствовал  его  пребывание  рядом  с  Ууламетсом,  но  в   отличие   от
последнего, он более расположен к молодым...
     Мальчик, который связал себя обещанием  с  Черневогом,  должен  стать
частью его окружения, его дома, его  жизни  вместе  с  Ивешкой,  вместе  с
Петром, вечной жизни, чтобы управлять городами и княжествами,  если  этого
захочется ему...
     Или он может умереть, но прежде увидит, как умрет Петр...
     - Если Петр там,  -  тяжело  дыша  сказал  Ууламетс,  -  то  Черневог
наверняка не убил его, по крайней мере он не сделает  этого  до  тех  пор,
пока он не выведет из равновесия тебя. Деревья! Помни о деревьях, малый!

     Он не стоил ровным счетом ничего и на самый худой конец мог послужить
лишь заложником, а точнее оружием в руках Черневога, точкой раскола  между
Ууламетсом и Сашей, которые собирались прийти сюда...
     Возможно, что Черневог хотел, чтобы он знал об этом, или этого  хотел
Гвиур. Или, наконец, он оказался столь проницательным,  что  и  сам  узнал
кое-что, без объяснений всяких колдунов: он теперь был не вполне уверен  в
том, откуда приходили к нему посещавшие его мысли. Так он размышлял,  сидя
на том самом месте, куда Гвиур затащил его: в самом грязном  месте  двора,
почти рядом с  засохшим  деревом...  Тут  он  вспомнил,  как  прямо  здесь
Черневог немедленно отобрал у него тот мешочек с солью, который  еще  Саша
дал ему в самом начале их путешествия.
     Боже мой, и он не разу не вспомнил об этом. Может быть, в этом и была
своего рода удача, которой обрадовался бы любой колдун, но  Петр  позволил
Черневогу забрать ее и выбросить в грязь...
     Со смехом. О Боже!
     - Покарауль его, - сказал Черневог водяному, и добавил,  обращаясь  к
Петру: - Они все еще идут. Старик обманывает твоего молодого друга,  точно
так же, он обманывал меня  или  свою  дочь,  в  конечном  счете  продолжая
удерживать его около себя, пока тот не потеряет рассудок, уверяю тебя.  Но
ты должен вернуть его.
     К тебе, подумал Петр, и отвернулся к мягкому холодному стволу дерева,
ожидая почувствовать боль, которая должна была последовать за его отказом.
     - Разве ты  не  обязан  ему  ничем,  чтобы  сделать  это?  -  спросил
Черневог.
     Только не сопротивляйся, продолжал убеждать его  Черневог  в  который
уже раз, заверяя его в том, что даст ему все, что только пожелает Петр...
     И только Ивешка продолжала держаться. Боже мой, подумать только,  она
пыталась делать это там, где кровь и плоть готовы были вот-вот  отступить,
а Черневог, который убил бы его без  всякой  жалости,  все  еще  продолжал
держать его живым...
     - Ивешка одумается, - сказал Черневог. -  Я  полагаю,  что  тебе  это
понятно. А разве ты не должен сделать то же самое? Ведь ты  должен  спасти
своего молодого друга, у которого есть такие задатки. Ты можешь достаточно
получить в этой жизни, и ты можешь сделать так много добра. От тебя же  не
требуется ничего.
     Петр не удержался  и  в  конце  концов  заплакал.  Черневог  же,  тем
временем, вернулся в дом, оставив Петра  изможденного  переполнявшими  его
сомнениями об Ууламетсе и о самом Черневоге. Он свесил голову и  попытался
собраться с мыслями, не обращая внимания на легкий шорох змеиных колец, то
и дело  скользящих  по  дереву  и  случайно  задевавших  его  ноги.  Гвиур
прошептал ему с леденящим свистом и шипеньем:
     - Теперь, я вижу, ты уже не  такой  бойкий?  И  не  такой  ловкий,  в
конце-то концов. Как ты разочаровал ты своих друзей, да еще и женщину...
     Никого  он  не  разочаровывал,  подумал  Петр,  припоминая   Дмитрия,
припоминая заявление чуть ли каждого родителя в Воджводе... Каждый из  них
ожидал, что он окажется неудачником.
     - Они приближаются, - продолжал Гвиур, и слегка подтолкнул его  своей
головой, пристраивая челюсть около его щеки. - Взгляни, взгляни, прямо  на
вершине холма.
     Саша и Ууламетс. Он смог различить их прямо со своего  места,  сквозь
ветки, под серым в  коротких  отблесках  небом.  Он  видел,  как  они  оба
направлялись прямо к дому, то ли по своей воле, то ли по чужой.
     - Теперь ты узнаешь, -  сказал  Гвиур,  наваливаясь  нижней  челюстью
Петру на плечо, и тот почувствовал, как в лицо ему пахнуло речной гнилью.
     - Боже мой! - Петр едва не свалился под тяжестью змеи. - Пошел  прочь
от меня! Саша, черт побери, спасайся, ради Бога!
     - Петр? - Слабый сашин голос тем не менее долетел до  него  на  таком
расстоянии, и показался ему слабым и испуганным.  Он  видел,  как  мальчик
бросился со всех ног.
     К нему.
     Я приношу одни несчастья, подумал Петр, проклиная самого себя...
     В поединке между колдунами  каждый  игрок,  кроме  него  самого,  мог
мешать кости...
     Сын игрока понимал все хитрости игры, когда видел ее.
     - Он сейчас в доме! - закричал Петр, и в тот же момент, быстрее,  чем
он смог отбежать в сторону, кольца водяного плотно обвились вокруг него. -
Черневог в доме: хватайте его!
     Саша словно застыл, глядя на дом, а  Петр  чувствовал,  как  начинают
трещать его  ребра,  а  швы  на  одежде  уже  лопнули,  когда  он  пытался
отделаться от змеи.
     Неожиданно, что-то небольшое, крылатое и  черное  появилось  в  узком
пространстве между лицом Петра и головой  Гвиура,  устремив  свой  клюв  в
глаза водяного.
     Яркая вспышка света, от которой стыла кровь и останавливалось сердце,
разорвала двор, а за ней последовали раскаты грома.

     Саша, растянувшись в грязи, старался добраться  до  Ууламетса,  в  то
время как горящие остатки бани летели вокруг них.
     А в это время он думал, что Ууламетс хочет, чтобы молния ударила мимо
Черневога. Вспышки прорывались над их головами, от чего  даже  поднимались
их волосы, а по коже бегали мурашки.
     Ууламетс хотел, чтобы молнии обратились к дому, но Саша  в  последний
момент уклонился от этого, проявляя несогласие  и  идя  на  компромисс  во
всем, что касалось имущества Черневога...
     Он даже припомнил голоса своих родителей, раздававшиеся из  горевшего
дома...
     - Саша! - Это кричал Петр, в  то  самое  время,  когда  молнии  вновь
целились в них, и старик во второй раз пожелал, чтобы они ударили в дом...
     Теперь Саша был вместе с  ним,  объединяя  свое  желание  с  желанием
старика, неожиданно проникнувшись опасностью, которая угрожала Петру.
     Небо раскололось над ними, будто раскололся  мир,  прорезанный  яркой
вспышкой. Восточная часть дома, поднимавшаяся вверх  словно  башня,  стала
ослепительно белой, а потом в  воздух  взлетели  тучи  горящих  деревянных
обломков.
     Огонь охватил обломки башни и прилегающую часть крыши, и, подгоняемый
ветром, что входило в намерения Ууламетса, рвался внутрь дома.
     -  Молнии  всегда  предпочитают  все  самое  высокое,  -  пробормотал
Ууламетс, а Саша в это время страстно  хотел,  чтобы  завывающий  ветер  и
искры от начинавшегося пожара ринулись в сторону водяного, он  желал,  тем
самым, чтобы Петр был свободен. И он и старик должны были сконцентрировать
свое внимание, чтобы очередные молнии летели в направлении  Черневога  как
можно чаще.
     Молнии же летели попеременно, то на них, ударяя в грязь,  покрывавшую
двор, то опять в сторону дома.  Саша  обхватил  себя  руками,  чтобы  хоть
как-то защититься от сыплющихся с неба ударов,  и  при  очередной  вспышке
упал на спину. А когда он встал на колени, а потом поднялся  на  ноги,  он
уже ничего не смог разглядеть: ни дерева,  ни  Петра.  Перед  его  глазами
стоял лишь рвущийся на части под ослепительными вспышками окружающий  мир,
а все звуки в его  ушах  были  поглощены  оглушительным  ревом.  Он  стоял
ослепший, оглушенный и беспомощный, не понимая что происходит.
     - Петр! - закричал он тогда, и Ууламетс, проклиная его  за  глупость,
указал ему на дом, в  котором  где-то  был  все  еще  живой  Черневог,  и,
следовательно, еще не покончивший с ними...

     Тем временем, Гвиур корчился от боли, нанося  во  все  стороны  удары
упругими кольцами, а Петр старался встать из грязи, чувствуя боль в каждой
части тела. Он пытался, стоя на коленях,  убраться  как  можно  дальше  от
мерзкого существа, помогая себе одной рукой, в то  время  как  вторая  без
движений болталась где-то под ним: скорее всего, была сломана, как  считал
он сам. Он старался лишь двигаться как  можно  скорее,  почти  ослепший  и
оглохший от боли и раскатов грома.
     Внезапно здоровой рукой  он  нащупал  что-то  твердое,  втоптанное  в
жидкую  грязь.  Это  был  промокший  тряпичный  ком,  перевязанный  тонкой
веревкой: и он узнал, что подложило ему под руку вовремя посланное удачное
желание колдуна, в тот самый момент, когда водяной, шипя  как  раскаленный
кусок железа, нанося во все стороны тяжелые удары, вслепую ринулся к нему.
     Петр сжал промокший мешочек в руке,  перевернулся  и  сел,  поджидая,
когда змей приблизится к нему.  Он  ухватил  веревку  зубами  и  торопливо
ослабил ее.
     Мешочек был развязан, когда Гвиур все  еще  приближался  к  Петру,  и
наконец его холодное дыханье ударило его в лицо.
     Тогда он с силой бросил соль, целясь прямо в водяного.

     Гвиур завизжал, попятился назад, и Саша уже понял, что  случилось,  и
Ууламетс сам видел это. Он протянул руку, обнял его  и  пожелал,  чтобы  и
слух и зрение вновь вернулись к нему...
     - Малый! - сказал старик в тот момент, когда свет,  слепивший  глаза,
приобрел красный оттенок, а потом  стал  черным,  превращаясь  в  мглистую
дымку. - Он собирается выходить, малый. Сам Черневог собирается  выходить,
так что забудь о водяном, и будь внимателен!
     Саша моргнул, протер слезящиеся глаза и,  взглянув  в  сторону  дома,
увидел как на крыльце появился светловолосый молодой человек и  направился
прямо к ним, держа в руках книгу.
     - Петр! - позвал Саша, подчиняясь естественному желанию,  чтобы  Петр
был вместе с ними. Но совершенно неожиданно  он  почувствовал  мучительный
страх от того, что теряет Петра из вида. Кроме  того,  ему  казалось,  что
молнии обрели прежнюю  силу,  а  между  ними  вновь  замелькали  случайные
призраки, холодные и пронзительно кричащие. Теперь молнии были  направлены
в то место, где находился Петр... Одна из них ударила прямо  в  дерево,  с
оглушительным грохотом, так что земля задрожала у них под ногами.
     - Черневог! - закричал Ууламетс, несмотря на сильный  ветер,  пытаясь
привлечь внимание своего врага и Саши. -  Вспомни  свое  ученье,  вспомни,
молодой дурак, то, что я говорил тебе о безрассудстве...
     Худенький светловолосый мальчик подошел к дому на  берегу  реки,  его
замкнутость говорила о том, что у  него  было  гораздо  больше  силы,  чем
достаточно для любого молодого колдуна,  столь  же  высокомерного,  как  и
он...
     Он очень опасен,  подумал  Саша.  Этот  мальчик  был  глуп,  но  имел
определенный дар...
     Ууламетс говорил громко, стараясь перекричать ветер:
     - Я преподам тебе еще  один  урок,  парень!  Есть  способ  уничтожить
прошлое!
     - Сдается мне, что ты потерял остатки ума, старик!
     - Но ведь это же так просто, Кави. Разве тебе не хотелось  бы  узнать
конечные результаты? И свести их на нет!
     - Так тебе понадобилось прошлое, старик? Я тебе покажу его!
     Мысли  Черневога  метнулись  далеко  назад,  но  в  них  появился  не
Ууламетс, сидящий с книгой около  очага,  а  Драга.  Затем  вновь  молодой
Черневог, в десять-двенадцать лет. А затем уже в шестнадцать, в постели  у
Драги...
     - Любовник Драги! - громко сказал Ууламетс и рассмеялся с  сарказмом,
от которого Сашу бросило в дрожь. - Бог ты мой, женщина  сбегает  из  моей
постели, чтобы соблазнять красивых мальчиков,  ни  больше,  ни  меньше!  Я
должен был бы знать, что вы были очень  осторожны.  Так  значит,  это  все
Драга. Она подбивала тебя к воровству, малый?
     В этот момент в завываниях призраков появились паузы.
     - Этого не было, - сказал Черневог, - это все Драга.
     - Спроси себя самого.
     Еще одна пауза.
     - Бедный малый, - сказал Ууламетс.
     - Бедный малый, - воскликнул Черневог, и Саша пожелал, чтобы внимание
Черневога было обращено на них обоих, чтобы он понял, что  они  оба  знали
все о Драге, и не только о ней.
     - Я убил ее, - сказал Черневог. От  скопления  молний  у  всех  троих
поднимались волосы, и ветер трепал их во все  стороны.  Черневог  выглядел
как сумасшедший. - Я убил ее,  когда  она  зашла  со  мной  очень  далеко,
старик... Я спал с твоей женой, неужели тебя это не заботит?
     - Не более, чем ее, - сказал Ууламетс. - Ведь  это  она  использовала
тебя, малый. Она же съела тебя живым.
     Молнии продолжали бить,  продолжали  бить  то  ли  в  них,  то  ли  в
Черневога. Саша чувствовал, как у него шевелятся волосы, а между  пальцами
рук пляшут искры-молнии...
     И он желал, чтобы молнии били по-прежнему в баню, в  то  место  и  по
тому направлению, которому никто не сопротивлялся,  и  которого  никто  не
ожидал. Земля вздрагивала от ударов, призраки кричали.
     Неожиданно, сквозь клубящийся дым,  сзади  Черневога  появился  Петр.
Саша увидел  его,  выдавая  его  присутствие  своей  невольной  мыслью,  и
неожиданно решил, что Петр представляет опасность для  них,  отвлекая  его
внимание от Ууламетса, ослабляя их собственную защиту, в то время как  все
больше и больше молний сверкало в воздухе.
     Ууламетс, напрягая свою волю, желал сам, когда неожиданно...
     Черневог, ослепленный последней яркой вспышкой, повернулся...  и  тут
же получил удар, единственный удар камнем по  голове,  который  нанес  ему
Петр в тот самый  момент,  когда  Ууламетс  сам  упал  около  Саши.  Саша,
обезумевший, все еще тщетно пытался поднять старика, когда  тот  скользнул
из его рук на землю.
     Черневог упал, еще раньше упал Ууламетс, призраки с криками канули  в
тишину,  а  Саша  стоял  на  коленях  перед  Петром,  отделенный  от  него
Ууламетсом и Черневогом, все еще ощущая внутри себя память  Ууламетса,  но
уже не ощущая самого источника воспоминаний. В том  месте,  где  до  этого
постоянно чувствовалось присутствие, теперь была  лишь  переполнявшая  его
тишина.
     - Что с дедушкой? - спросил Петр, под шум и треск горевшего дома.
     - Я думаю, что он умер, - сказал  Саша,  не  двинувшись  с  места,  и
увидел что Петр, подняв камень, собирался снести голову  Черневогу  раз  и
навсегда.
     Может быть, именно сашино желание остановило его, а может  быть,  это
было собственное желание Петра, когда рука его медленно опустилась вниз, и
на лице застыли поблескивающие капельки пота.
     - Ради Бога, скажите мне, что нам с ним делать?
     Память  подсказывала,  что.  Напоминание  было  таким  настойчивым  и
сильным, что Саша даже вздрогнул: "Желай только добра".
     Память же протянула его руку, точно так же, как не раз  проделывал  с
ним Ууламетс, и он осторожно коснулся пальцами лица Черневога, как раз над
самыми бровями, и пожелал ему долгого сна без всяких сновидений.
     - Петр! - закричала Ивешка откуда-то со стороны дома, где еще полыхал
огонь. Саша смог разглядеть ее, когда она уже была на крыльце и  торопливо
спускалась, держась за перила. Ее лицо и изношенное  голубое  платье  были
покрыты копотью и сажей. Петр рванулся было в ее сторону, и споткнулся,  с
трудом удержавшись на ногах, а Ивешка уже со всех ног бежала к нему, прямо
в его объятья, приговаривая: - Саша? Папа?
     Память  вновь  подсказала  ему  ясно  и  отчетливо,  так   что   Саша
почувствовал, будто Ууламетс еще раз пережил свою  смерть:  "Сделай,  это,
малый. Позаботься о моей дочери..."
     Память напомнила ему: "Воскрешение всегда стоит чьей-то жизни".
     И Саша вновь подумал о том, что старик был намерен  убить  Петра  или
его самого: ему  было  безразлично,  как  именно  это  произойдет,  он  не
собирался умирать сам ради нее. Но он проложил для него  путь  к  прошлому
Черневога, чтобы он мог победить, только и всего.
     И поэтому он не знал, что сказать Ивешке.
     Но в конце концов он все-таки сказал, потому что  хотел  закончить  с
этим, и не хотел ничего скрывать от нее за приличествующей маской:
     - Он передал мне все.
     Но он не думал, что Петр должен был хоть что-то понять.
     - Помоги мне затушить огонь, - сказа он,  пока  Ивешка  молчала.  Она
даже не плакала, а просто молча продолжала стоять, бледная  и  потерянная.
Потом она посмотрела ему в глаза, и он встал, продолжая смотреть  на  нее,
чувствуя сколь велики и сколь запутанны охватившие его воспоминания.
     Казалось, что они никогда не кончатся.
     - Что происходит? - спросил Петр. - Что случилось, черт возьми?
     -  Огонь,  -  повторил  Саша,  обращаясь  к  Ивешке.  -  Помоги  мне,
пожалуйста, Ивешка.

     Они нашли мертвого ворона,  сжавшийся  комочек  перьев,  недалеко  от
расщепленного дерева, и длинную-предлинную лужу, тянувшуюся к ручью.
     Петр поднял его, разгладил перья,  чувствуя  неподдельную  жалость  к
этому созданью, которое спасло его, даже если оно  и  было  просто  глупой
птицей. Он вернулся  назад  и  положил  его  рядом  с  Ууламетсом,  вокруг
которого они уже сложили груду камней, похожую на пирамиду.
     - Он должен быть рядом с ним, - сказал он, как бы в свое оправдание.
     У него были смешанные чувства по поводу собственного поступка, потому
что Ивешка тут же начала рыдать, хотя держалась до тех  пор,  пока  он  не
сказал это.

                                    33

     Они развели небольшой костер из щепок,  обломанных  веток  и  сучков,
совсем рядом с погруженным в сон телом Черневога, чтобы следить за ним, по
мере того как начинало темнеть, и чтобы холодный ветер  не  так  беспокоил
его. День угасал, угасало тепло от тлеющего пожара, уносящееся  в  сторону
от них вместе с дымом. Петру казалось, что это было до глупого  чрезмерное
милосердие.
     - Пусть он лучше замерзнет, - было  его  единственным  замечанием  на
этот счет.
     Но Петр все-таки не снес голову  Черневога,  и  поэтому  то,  что  он
говорил, не следовало рассматривать как его поступки или намерения, потому
что, в конце концов, он был самым обычным человеком. И  поэтому  Петр  еще
меньше хотел убивать Черневога именно  теперь,  поскольку  его  кровь  уже
успокоилась в тот же момент, когда опустилась рука, сжимавшая камень, а  в
противном случае он уже давно бы сделал это. Ведь он мог  остановиться  по
своим собственным причинам или Бог знает по каким еще. Даже  Саша  не  был
уверен, что именно остановило Петра: он ли сам, Ивешка  ли  воспротивилась
этому, подействовал здравый смысл или, возможно, и тут Саша не мог  решить
для себя, склонность Петра к противоречиям.
     Итак они сидели уставшие и изможденные. Петр был так  плох,  что  уже
едва ли мог встать со своего места, Ивешка была абсолютно измучена, а Саша
находил у себя все новые и новые ссадины и ушибы, про которые и не помнил,
где и как получил. Но он не отваживался  отвлекать  свое  внимание  от  их
пленника ни на минуту, опасаясь какого-нибудь обмана с его  стороны.  Петр
был абсолютно беззащитен, а что  касается  Ивешки,  то  Саша  до  сих  пор
опасался ей верить, учитывая, сколько лет она провела на грани  общения  с
Черневогом,  и  он  не  мог  придумать  ничего  лучшего,  как   продолжать
бодрствовать, не оставляя происходящее без своего внимания.
     Но всем понравилось предложение Ивешки осмотреть дом  до  наступления
полной  темноты,  чтобы  убедиться,  что  там  не   осталось   ничего   из
принадлежащего Черневогу: попытаться  отыскать  его  сердце  и  тем  самым
обрести большую уверенность, что они смогут и дальше справляться с ним.
     - Если только оно вообще было когда-нибудь, - пробормотал Петр.
     Должно было быть, подумал Саша, но наверняка  Драга  украла  его  еще
много-много лет назад. А Драга умерла, вероятнее  всего,  захватив  его  с
собою, на чем могли и закончиться все надежды Черневога.  Кто  знает,  как
это было?
     Но пока он не сказал этого вслух, чтобы никоим образом не  влиять  на
мысли Ивешки, хотя и понимал что ему придется наблюдать за Черневогом  все
то время,  пока  Петр  и  Ивешка  будут  обыскивать  дом.  Он  должен  был
заботиться об  их  безопасности,  и  особенно  о  безопасности  Петра.  Он
старался из всех своих сил пожелать им, чтобы они нашли там все нужные  им
ответы, и чтобы каждый из них был в полной безопасности, находясь  в  этом
ветхом еще дымящемся доме. Но при этом его сердце  каждый  раз  сжималось,
как только он слышал раздававшийся  оттуда  треск  или  удар  от  падающих
обгорелых досок и бревен.
     Они вернулись назад, когда уже начинало темнеть. С собой они принесли
прокопченные дымом одеяла, вполне приличную корзину с едой,  ведро  свежей
воды, которое нашли на кухне, уцелевшей от огня,  как  сказала  Ивешка,  и
большой узел сухой одежды. Петр уже успел переодеться и умыться, а  Ивешка
накинула прямо поверх старого платья один из халатов Черневога.
     - По крайней мере, лучше это, чем ничего, - заметил Петр.
     Это, на самом деле, оказалось очень важным делом перед  ожидающей  их
холодной и ужасной ночи. Саша с  благодарностью  накинул  на  себя  второе
одеяло, как из скромности, так и для тепла, когда решил переменить одежду,
которая была грязной и мокрой.
     Тем временем, в наступающей темноте, в компании с неподвижно  лежащим
по другую сторону костра Черневогом, Петр без лишних рассуждений  налил  в
котел воду и вскипятил чай, Ивешка подогрела хлеб, который они отыскали  в
доме, и подала его к чаю вместе с остатками меда.
     - У него были очень хорошие запасы, - сказал Петр. - Я  сомневаюсь  в
его благих намерениях. Скорее, это обыкновенный разбойник. -  Он  закончил
брить свой подбородок, в перерыве между хлебом и чаем,  который  разливала
Ивешка, затем вытер бритву о колено, поднял настороженно поднял палец,  и,
положив очередной кусок в рот, полез в свой карман, словно  только  сейчас
вспомнил о чем-то.
     Он  вытащил  оттуда  безделушку   на   цепочке,   которая   выглядела
красноватой, а в отблесках костра заблестела как  золото.  Он  рассмеялся,
подбросил ее на руке, поймал, а потом протянул Саше.
     - Ты не должен был...
     - Какая разница, еда или золото?  Целая  шкатулка  этого  барахла,  и
никакого сердца. Там не нашлось даже  живой  крысы,  ни  домового,  ничего
похожего на это.
     - Они слишком честные, - сказала Ивешка, а затем добавила с  оттенком
безнадежности: - Куда подевался Малыш? Вы видели его?
     Саша неловко пожал плечами и протянул  безделушку  Петру,  подумав  о
том, что Петр скорее всего, прав, что особой разницы тут не  было,  и  нет
причин, по которым они не могли бы взять то, что хотели,  если  только  от
подобных вещей могла быть какая-нибудь польза.
     - Я не знаю, - сказал он Ивешке. - Но думаю,  что  с  ним  ничего  не
случилось. Я видел его вчера, совершенно обезумевшего.  Вероятно,  он  уже
теперь дома. - Он и сам надеялся на  это  со  всей  горячностью  и  бросил
взгляд вокруг на освещенные кусты, раздумывая над тем, что мог повстречать
Малыш, преследуя Петра, и видел ли его Петр.
     - Я, конечно, не могу и предположить, что  ты  сможешь  пожелать  нам
всем оказаться дома, - сказал  Петр,  отодвигаясь  с  содроганиями,  чтобы
достать кувшин с водкой.
     - Кто знает... - начал было свои объяснения Саша по поводу природы  и
последствий, но Петр перебил его:
     - Или пожелай нам царских лошадей.
     Петр подшучивал над ним, а он был рад этому, он был очень  рад  вновь
увидеть это и сказал, скорее для самого себя:
     - Мы еще будем там.
     Петр подошел к нему с полной чашкой, но он  только  покачал  головой.
Ивешка попробовала немного и тут же зажмурила глаза со слабым вздохом.
     - Еда и сон, - сказала она, а затем, сделав  очередной  слабый  вдох,
нахмурилась, будто какая-то мрачная  мысль  вновь  овладела  ею,  глядя  в
чашку, которая все еще была у нее в руках, готовая вот-вот закричать.
     Что случилось? Саша хотел знать это, с недоверием  относясь  к  таким
неожиданным переменам в поведении, в  этом  месте,  и  особенно  рядом  со
спящим так близко от них Черневогом.
     - Все хорошо, - сказала она вслух. Но отвечала  она  ему  одному:  "Я
вспомнила, что значит чувствовать нужду в еде и отдыхе. Будучи мертвой..."
     "Забудь об этом", пожелал он ей в ответ, возможно с чрезмерной силой,
а может быть, все, что он мог сделать, никогда  не  выходило  за  разумные
пределы.
     Петр тоже помрачнел. Он выпил еще  водки,  секунду  помедлил,  бросил
беспокойный взгляд на Ивешку, а затем сказал:
     - Нам следовало бы подумать о том, как выбираться отсюда.
     - Это будет нелегко, - сказал Саша.
     - Я знаю, что не легко! Что теперь мы будем делать с ним?  Везти  его
назад? Запереть в сарае? Поставить в огороде?
     Саша тоже обеспокоенно взглянул на Ивешку,  которая  сидела,  положив
локоть на колено, иногда отпивая из чашки. Несомненно, она обдумывала все,
о чем говорил Петр.
     Поставить его в огороде? Игнорировать само  существование  Черневога?
Надеяться, что колдовство будет продолжаться?
     Ивешка нахмурила брови, в тени которых поблескивали  отражавшие  свет
глаза. Саша вновь возвратился к воспоминаниям, переданным ему  Ууламетсом:
своенравная девчонка, которая в шестнадцать лет, без  разрешения,  сбежала
из  дома  на  встречу  с  Черневогом.  Девочка  десяти  лет,   угрюмая   и
вспыльчивая, везде настаивающая на своем. Девочка-ребенок, голубоглазая, с
соломенными волосами, пританцовывающая по  летней  дорожке,  счастливая  и
невинная, до боли в сердце...
     Сейчас она уже не имеет с  этим  ничего  общего,  но  все  равно  это
остается при ней, подумалось ему.
     Колдунья, страстно желающая Петра, желающая его любви,  желающая  так
сильно...
     Сможет ли он прожить без  этого?  Забудет  ли  он  про  свой  Киев  и
останется здесь?
     Господи, сколько же нужно мне, чтобы удержать его?  А  сколько  нужно
мне, чтобы захотеть ее ради его спасенья?
     - Так что же нам делать с Черневогом? - вновь спросил Петр. - Сколько
времени он еще будет спать? Что теперь мы будем делать с ним?
     До тех пор пока он будет жив, никто из них не будет чувствовать  себя
в безопасности и ничто не будет  в  безопасности.  Из-за  неуверенности  в
состоянии Черневога...
     Боже мой, вспомнил Саша: он не мог позволить себе даже прямо выражать
свои мысли, он не мог спать, и он даже не мог отважиться спать сегодняшней
ночью, потому что у него ни в чем не было уверенности.
     Может ли он проснуться?
     Саша уронил голову на ладони, раздумывая о  том,  что,  отвоевав  эту
победу, они не смогли победить до конца.  Он  не  мог  оправдать  спасение
Черневога как носителя зла, он не  мог  оправдать  и  милосердия,  которое
подвергало опасности других, видя, что делал  Черневог,  и  в  собственном
изнеможении, он не мог представить себе, что сможет вновь  увидеть  дом  у
реки, что сможет остаться с Петром и Ивешкой там, где он этого хочет,  где
он захочет подвергать их опасности...
     Нет, этого он мог позволить себе.
     А это означало, что он должен был оставить Петра с Ивешкой и поверить
ей, что она надлежащим образом будет заботиться о нем. Петр  знал  обычных
людей, он жил среди них, в то время как Ивешка не  знала  ничего  об  этой
жизни, в чем и заключалась главная опасность для него,  едва  ли  меньшая,
чем Черневог.
     Но без того, чтобы убить Черневога, без того, чтобы  он  смог  уснуть
достаточно надежно, чтобы не думать ни о ком из них, без того, чтобы иметь
полную уверенность, что он сможет  удерживать  Черневога  во  время  этого
долгого отдыха...
     Господи, подумал он, и хотел, чтобы Черневог спал, оставаясь в  таком
состоянии, как можно дольше...
     - Он спит, - прошептал он  Петру.  Капли  пота  стыли  на  его  лице,
обдуваемом холодным ветром откуда-то из темноты. - Бог мой, помоги, мне не
справиться с ним...
     - Вешка... - сказал Петр, с тревогой глядя на нее. - Вешка, помоги...
     Теперь неуверенность росла медленнее. Петр положил руку на его  плечо
и некоторое время держал ее там.
     - Все хорошо?
     - Наконец-то я добрался до него. - Саша глубоко вздохнул  и  медленно
выдохнул. - Все хорошо.
     Петр по-прежнему выглядел обеспокоенным. Саша легонько стукнул его по
колену.
     - Не беспокойся, оставь это. Все хорошо.
     Петр закусил губу.
     - Посмотри, мы заполучили его. Ивешка сделала все как надо, и  теперь
мы сможем отдохнуть.
     Саша протер глаза.
     - Я не вполне  понимаю,  что  делать,  но  знаю  только  одно:  я  не
отважился бы потерять малейшую возможность.
     - Но в чем дело? Если речь идет об Ивешке, то с ней все будет хорошо.
Ложись спать, а мы с ней будем бодрствовать, ведь я один справлюсь не хуже
тебя...
     - Нет.
     - Я, может быть, хочу оставаться без сна, хорошо?
     - Но послушай...
     - Мы уходим отсюда завтра утром. Если тебе так нужен  этот  мерзавец,
то я могу позаботиться о нем.
     Для того, чтобы собраться в  путь,  им  нужно  было  потратить  массу
времени на сборы. Саша уныло взглянул на Петра.
     - Мы можем сделать что-нибудь похожее на плот, - сказал Петр. -  Ведь
как-никак, а это ручей.
     - Не отвлекай меня.
     - Не поступай со мной так! Прекрати это!
     Саша весь ушел в себя и уронил голову на руки.
     - Извини меня, - очень тихо сказал Петр. - Саша?
     - Со мной все хорошо, только, пожалуйста, не приставай ко мне.
     - Но мне кажется, что с ним не все ладно, - услышал Саша слова Петра,
обращенные к Ивешке, а затем почувствовал, как она пытается  направить  на
него волю своих желаний, не переставая бояться его, и возможно,  она  даже
что-то сказала Петру, потому что тот сразу  взял  его  за  руку  и  слегка
тряхнул, приговаривая немного резко: - Саша? Что он сделал с  тобой?  Что,
что сделал Ууламетс?
     Ему  не  хотелось  отвечать.   Он   проклинал   про   себя   холодную
рассудительную честность Ивешки. Или что-то еще в ее характере, что сейчас
заставляло ее именно сейчас подводить его.  Возможно,  что  это  мог  быть
страх за Петра, или даже за всех них.
     - Он передал мне все, что он знал, - сказал Саша  и  добавил,  потому
что раз он начал говорить правду, то казалось  небезопасно  говорить  лишь
только часть ее, когда все ее содержание включало и  Петра,  и  Ивешку:  -
Свою книгу. Свое волшебство. Все, включая и Драгу, включая Ивешку.
     Он тут же почувствовал, как Ивешка слегка отступила. Если бы  желания
Петра могли иметь силу, то Саша надеялся, что сумел бы почувствовать и его
отступление.
     Но Петр вместо этого встряхнул его.
     - Саша? - произнес он и вновь тряхнул его, словно хотел убедиться,  с
кем он говорит. И это  причиняло  нестерпимую  боль.  -  Саша,  черт  тебя
побери!
     - Я нисколько  не  изменился,  -  ответил  ему  Саша,  доведенный  до
отчаяния. - Я по-прежнему такой же, Петр.
     - Если он все еще не умер, так я убью его! - Петр в  сердцах  стукнул
рукой по колену и только потом, обезумевший, взглянул на  Ивешку.  -  Боже
мой...
     - Я знаю его, и ты ничего не  должен  объяснять  мне,  -  очень  тихо
сказала Ивешка. Она  встала,  и  некоторое  время  стояла,  обхватив  себя
руками, затем повернулась и хмуро взглянула на них, особенно на него,  как
если бы она была не уверена, что перед ней был именно Петр.
     - Он... умер, - сказал Саша. - А я лишь помню то, что было. Отдельные
кусочки. И не могу вспомнить все сразу.
     Возможно, именно это убедило и успокоило их. Он всем сердцем надеялся
на это. Петр обнял его рукой, но было ясно что он лишь притворялся, а,  на
самом деле, уже опять уносился от них...
     Петр крепко прижал его к  себе,  когда  сам  воздух,  казалось,  стал
напряженным и колеблющимся, будто переполненный  энергией,  хотя  не  было
никаких признаков грозы...
     - Петр! - окликнула его Ивешка. - Петр, что надвигается оттуда...
     Саша пытался привести в чувство свои глаза, пытался встать, и это ему
удалось лишь со второй попытки, а Петр, тем временем, отыскивал свой  меч.
Теперь был слышен отчетливый звук, напоминающий  шелест  листьев,  который
надвигался на них со всех сторон, и неожиданно дым  стал  плотным  кольцом
окружать их, сокращая до предела видимость.
     - Это лешие, - прошептал Саша и тут же припомнил: - Ууламетс и к  ним
обращал свои желания...
     Тогда Петр, к сашиному испугу, обратился,  как  обращается  хозяин  к
соседу:
     - Мисай? Это ты?

     Если обычный человек может как-то ощутить  присутствие  рядом  с  ним
волшебного мира, так прежде всего это будет  добрая  воля  населяющих  его
созданий, так ужасно представленных в бабушкиных сказках,  особенно  когда
они пытаются пугать ими маленьких детей.
     Но сильный, полубезумный старый Мисай нежно  прижал  Петра  к  своему
чешуйчатому сердцу, приговаривая:
     - Это ты? Ты ли это? Живой!
     И сразу после этих приветствий столько новых сил влилось в Петра, что
он почувствовал себя ужасно сонным,  свободным  от  боли  и  свободным  от
тревог.
     - Отпусти его! - сказал Саша.
     Но Петр глядел вниз, на обеспокоенного Сашу, и, слава Богу,  все  еще
удерживал в  руке  свой  меч.  Он  часто  моргал,  чувствуя  как  на  него
накатывается сон, но продолжал говорить:
     - Сейчас все в полном порядке. Они пришли сюда, чтобы помочь нам.
     - Чтобы дать жизнь и здоровье,  -  прогремел  над  лесом  похожий  на
грохот голос Мисая, который осторожно дотрагивался до него  подрагивающими
пальцами. - Будь здоров и невредим. Оставь колдуна нам.
     - Оставить вам Черневога? - спросил, словно почувствовав  присутствие
рассудка, встревоженный Петр. Он не мог и  помыслить,  чтобы  оставить  им
Сашу или Ивешку, но чувствовал, как темнота, которая охватывала  и  манила
его, становится все плотнее и плотнее.
     - Мы вполне  сможем  справиться  с  Черневогом,  -  сказал  Мисай.  -
Например, можем переломать ему кости...
     Тут в разговор вступил другой леший.
     - Мы можем так крепко спеленать его, что он не сможет принести никому
никакого вреда. Мы можем сделать его сон еще глубже. Вот  эта  работа  как
раз для леших.
     - Пересаживать, - сказал третий.
     - Выращивать, - сказал четвертый.
     - Лес должен возродиться здесь, - сказал Мисай.
     - Ивешка? - позвал Петр, ощущая нарастающую тяжесть. - Саша?
     Ему подумалось, что они ответили ему, подумалось,  что  они  сказали,
будто с ними все хорошо. И он надеялся на это.  Его  ощущения  были  столь
неустойчивы и доведены до полного отчаяния последними  событиями,  что  он
вполне отваживался верить в это.
     - Набирайся сил, - шептал леший, наклоняясь поближе к  нему,  шелестя
молодыми душистыми листьями.
     -  Это  жизнь,  -  сказал  другой,  а  следующий  добавил,   глубоким
раскатистым голосом: - После огня здесь упадут семена.
     А затем шорохи листьев и мягкое покачивание подсказали  им,  что  они
движутся, и притом очень быстро.
     - Мы движемся к реке, - будто во сне долетели до него  слова  старого
Мисая, - мы несем тебя домой. Так велел нам Вьюн.

     Саша проснулся от толчка, ощущая под собой  нагретые  солнцем  доски,
прислушиваясь к легким всплескам воды вокруг  и  мягкому  потрескиванию  и
покачиванию лодки. Петр и Ивешка все еще спали здесь же рядом с ним, среди
явно чужих корзин и узлов. В  их  волосах  еще  оставались  многочисленные
сучки и листья, их одежда была все та же, которую он запомнил, находясь  у
костра около горящего дома. Все произошедшее напоминало ему ужасный сон, в
самом конце которого Петр и Ивешка исчезли где-то  вверху,  поднятые  туда
грудой сучков.
     Но  он  не  мог  никак  объяснить  себе  то,  что  видел  сейчас:   и
многочисленные корзины, и Петра, и  Ивешку,  целых  и  невредимых,  сучки,
одежду...
     Ведь если бы он  начал  припоминать  правду,  то  оказалось  бы,  что
Ууламетс должен быть мертв, Ивешка должна быть жива, что и было, на  самом
деле, а Черневог...
     Тут он вспомнил про леших. Он наконец-то припомнил  их  освобождение.
Он лежал под теплым солнцем, уверяя самого себя, что его друзья спасены, и
старался по отдельным кусочкам восстановить в своей памяти все,  что  было
этим утром, что казалось ему сейчас таким туманным и таким далеким, словно
между ним и тем местом,  в  самой  глубине  лесной  чащи,  повисла  густая
пелена...
     "Пересаживать"... вспомнил он слова лешего. "Выращивать, сеять..."
     Он чувствовал, что  должен  что-то  сделать  и  что-то  пожелать,  он
чувствовал, как в этом его убеждали нахлынувшие  воспоминания:  он  что-то
обещал лешим, и они что-то обещали ему в ответ, хотя слов было  сказано  и
не слишком много... Сами слова не имели для них особого значения...
     Более важными для них были цели и намерения.
     Петр открыл  глаза.  Он  выглядел  все  таким  же  смущенным,  как  и
накануне. Он некоторое время пристально  смотрел  на  Сашу,  словно  желая
убедиться, что ничего не изменилось, и, опершись рукой о палубу, склонился
над Ивешкой. Он тронул ее лицо с таким выражением, которое заставило  Сашу
отвернуться. Он встал и решил заняться завтраком, лишь бы не мешать им.
     Итак, он встал и направился к узлам и корзинам,  слегка  постукал  по
ним, чтобы убедиться, что было в них. Разумеется, что все это было  добро,
захваченное в доме  Черневога,  и  теперь,  казалось,  что  весь  его  дом
заполонил их палубу. Но дороже всего этого  богатства  для  него  были  их
старые корзины и... книга Ууламетса.
     Именно она вернула назад его  память,  осторожно  поднимая  пласт  за
пластом,  смягчая  удары  от  воспоминаний,  как  будто  его  отделяло  от
Ууламетса множество лет и время стерло многие детали. Теперь ему казалось,
что, к сожалению, никто, на самом деле, и  не  знал  Ууламетса,  даже  сам
Саша, до самой его смерти, а самым печальным было то, что никто особенно и
не переживал его отсутствие: нельзя  сказать,  чтобы  Ууламетс  не  ожидал
этого, такова была суть вещей... Ведь его собственная дочь  была  сбита  с
толку им самим, так же, как в свое время все его ученики и подмастерья...
     Но Ууламетс сделал все настолько хорошо,  как  может  сделать  только
настоящий колдун, вновь подумал обо всем произошедшем Саша. И даже  больше
того: он позаботился о преемственности колдунов в тех самых границах,  где
действовали его  силы,  где  был  он  сам...  и  приготовил  следующего...
Действительно, Ууламетс был умнейшим. Или, по крайней мере, вновь  подумал
он под влиянием воспоминаний, сохранившихся и всплывающих  словно  обломки
кораблекрушения, старик мог делать много ошибок, но он никогда  не  сделал
ни одной, за которую его следовало  лишить  прощенья.  И  все  это  сполна
искупало все его недостатки.
     В корзине, полной яблок, он обнаружил книгу Черневога, и  первой  его
мыслью было то, что лешие совершили ужасную и наивную ошибку,  положив  ее
туда, и что он должен тут же, без промедлений, выбросить ее  за  борт.  Но
потом сообразил, что книга, на самом деле, могла быть защищена,  и  только
Бог знает, куда могло занести ее по воде, вплоть  до  самого  Киева,  где,
возможно, попади она в руки обыкновенных людей или, чего доброго,  в  руки
других колдунов, могла причинить много зла.  И  он  пожелал,  чтобы  лешие
спрятали ее у себя, оградили ее от остальных. Тут он вспомнил,  что  когда
Петр окончательно встанет,  то  он  сам  облазит  все  корзины  в  поисках
чего-либо, пригодного для завтрака.
     Для еды было вполне достаточно, больше, чем они  могли  съесть,  даже
несмотря на изголодавшиеся желудки. Поэтому они развели огонь все в той же
маленькой печке и уселись все трое на палубе  под  полуденным  солнцем  за
горячим чаем на маленький завтрак... после  которого  Ивешка  прошлась  по
палубе, оглядывая лес и  песчаный  берег,  будто  оценивая  их  теперешнее
положение, и сказала, что им остается лишь поднять остатки старого  паруса
и пожелать посильнее ветра с востока.
     Эти слова произвели на Сашу самое отрадное впечатление.

     Петр, казалось, не изменил своего мнения о лодках, хотя  в  некоторых
ситуациях они были вполне подходящим средством передвижения, если  учесть,
что любимая им девушка справлялась  с  этой  посудиной  очень  хорошо,  во
всяком случае, достаточно хорошо, чтобы выходить из многих затруднительных
положений и вести болтающуюся  и  готовую  перевернуться  лодку  в  нужном
направлении.
     Так что спустя некоторое время, после начала их путешествия, учитывая
все перенесенное, когда лодкой управлял Ууламетс, можно было считать,  что
определенные изменения к лучшему явно появились,  и  Петр  решил,  что  он
может позволить себе  встать,  и  очень  осмотрительно  подошел  к  борту,
держась  рукой  за  веревку,  одну  из  растяжек  мачты,  чтобы  показать,
разумеется, на радость Ивешке, что он проводил время, сидя на палубе, лишь
только потому, что ему этого очень хотелось.
     Он оглянулся на Сашу, который все еще так  и  сидел  посреди  багажа,
который, как настаивала Ивешка, давно следовало перенести в середину лодки
для придания ей большей устойчивости. Саша  повернулся  в  его  сторону  и
посмотрел  на  него  с  молчаливым  выражением,  что  не  хочет  оказаться
поставленным в тупик девушкой, столь уверенной и знающей. И Петр  подумал,
проявляя слабое  беспокойство  по  поводу  собственного  положением  около
борта, которое вполне удовлетворило его: он мог позволить  себе  выглядеть
столь же беззаботным на  случай  падения  за  борт,  сколь  беззаботной  и
беспечной по отношению к собственному риску была Ивешка, чье поведение  он
достаточно уже изучил.
     Он вполне мог делать это.
     Он мог вот так же управлять лодкой, изучив все ее  капризы,  провести
ее вниз по реке, до самого Киева, и вернуться обратно. Разумеется, он  мог
проделать все это, если исключить легкое волнение в желудке.
     Он думал о том,  что  вполне  мог  бы  залатать  и  поставить  парус,
поскольку он сам был хозяином собственной удачи, а это означало, что, видя
подобные вещи, следует как можно меньше доверять случаю.
     Он думал о том, что, на самом деле, мог бы доплыть вместе с  ними  до
Киева. Правда, они не стали бы заходить в  сам  город:  Бог  знает,  какие
опасности могли подстерегать там двух молодых колдунов, но  они  могли  бы
посмотреть  на  золотые  купола  и  на  слонов  с  достаточно  безопасного
расстояния.
     А затем  без  лишних  приключений  они  приплыли  бы  назад,  в  дом,
отделанный словно царский дворец, где был цветистый сад,  и  лес,  который
все предстоящее лето  можно  было  засевать  желудями  и  семенами  других
деревьев и где он наверняка нашел бы птичье гнездо,  наполненное  семенами
вперемежку с золотом, и он совершенно точно знал, что смог  бы  сделать  с
подобным даром.
     Потом они могли бы спокойно жить так и зимой,  и  весной  и  летом...
долгие-долгие годы, заведя себе еще и домового,  который  возился  бы  под
домом и заставлял его трястись по ночам. И, конечно, вместе с ними был  бы
и Малыш...
     Это была та самая мысль, которая  очень  сильно  беспокоила  его  всю
вторую половину дня. Что это было? То ли он действительно  был  обеспокоен
отсутствием пушистого черного шара,  или  же  беспокоился  как  раз  из-за
присутствия самой этой мысли. Боже мой,  подумал  он,  Петр  Ильич,  после
того, как умер старик, Ивешка вновь стала живой,  а  Саша  сегодня  утром,
кажется, наконец-то, пришел в  себя,  стоит  ли  беспокоиться  о  каком-то
негоднике, который вполне и всегда может позаботиться о себе сам.
     Но ведь когда умер Ууламетс, то оказался  мертвым  и  ворон.  Поэтому
Петр подумал, что Малыш тоже мог уйти из их жизни, точно так  же,  как  та
птица. И не потому, что тоже мог попасть под молнию, а потому, именно, что
тоже был твореньем искусства старика.
     Петр вспомнил, как Саша сказал за завтраком,  что  он  надеется,  что
Малыш уже поджидает их дома, когда он спросил его об этом.
     И Петр попросил каждого из них, чтобы они пожелали Малышу  вернуться.
При этом он особенно выразительно  смотрел  на  Ивешку,  которая,  он  был
уверен, в этом вопросе имела  явное  преимущество,  поскольку  была  очень
привязана к Малышу.
     Слишком трудно было представить дом без Малыша, но Петр надеялся, что
тот еще вернется.
     Или, подумал он, можно завести собаку, черного цвета.
     Он  ослабил  руку,  которой  держался  за  веревку,  чтобы  проверить
собственную устойчивость. Оказалось, что он держался не так уж и плохо,  и
оглянулся, чтобы посмотреть не наблюдала ли за ним Ивешка.
     Затем он прошел вдоль палубы, мимо Саши, мимо  маленькой  надстройки,
прямо на корму,  чтобы  постоять  там  более  спокойно  и  уверенно,  пока
очередная волна не подбросила  лодку  и  ему  не  пришлось  ухватиться  за
поручни.
     Она рассмеялась, глядя на него, вполне понимающе и доброжелательно, и
долго еще продолжала улыбаться, как может улыбаться  человек,  никогда  не
вспоминавший ни о каком равновесии.

     Мальчик из "Петушка" не был так наивен, и уж  разумеется,  совсем  не
был наивен преемник Ууламетса, когда видел, какие взгляды бросали друг  на
друга Петр и Ивешка, напоминая ему людей,  совершенно  потерявших  здравый
смысл.
     Это обстоятельство беспокоило его и заставляло напрягать  свою  волю,
посылая свои желания, что было далеко небезопасно, в сторону Ивешки, чтобы
она даже собственные мысли постаралась бы  подчинить  благоразумию,  чтобы
она поняла...
     Но она сопротивлялась его вторжению в ее жизнь, она хотела, чтобы  он
знал об этом, знал о том, что в его воле она слышит,  словно  отразившееся
эхо, волю собственного отца.
     Но Саша не хотел сдаваться. "Лучше поговори с  ним,  Ивешка.  Правда,
твой отец никогда не учил называть вещи своими именами. В  этом  была  его
ошибка по отношению к тебе. Это понял я, и это  же  понимал  и  он.  Прошу
тебя, не повторяй этой ошибки с Петром".
     Он  почувствовал,  что  эта  мысль  остановила  ее.  Он   по-прежнему
продолжал стоять около палубной надстройки, в то время как она  стояла  на
корме  вместе  с  Петром.  Петр  пытался  управлять  рулем,  отчего,   как
предположил Саша, лодка некоторое время  болталась  и  виляла,  но  вскоре
выровнялась. И он очень надеялся, чтобы, не дай Бог, Петр не заметил  этой
бессловесной перебранки.
     Ивешка и сама думала об этом. Ее раздражение сменилось беспокойством:
она тут же дала ему знать об этом, и даже сказала с искренней горячностью:
     - Спасибо, Саша.
     Вот это уже  гораздо  лучше,  подумал  он,  чувствуя,  что  она  была
правдива на этот раз. Она сама хотела...
     Она сама хотела, чтобы все шло правильным путем.  Она  хотела,  чтобы
Петр был по-настоящему счастлив, она хотела счастья для всех.
     Все-таки это показалось ему довольно общим и расплывчатым. Поэтому он
продолжал стоять на палубе, притворяясь, что рассматривает берег,  а  сам,
тем временем, не переставая думал и думал, пока не решил, что он не  может
вставать между ними, он не может  распространять  свою  волю  на  сознание
дочери Ууламетса, указывая ей, о чем она должна думать и чего желать.
     Но у него появилось мгновенное предположение, кто мог бы сделать это.
     Малыш, который несколько дней назад сбежал  от  него,  Малыш  который
только что вернулся назад. И это не было вздором.
     У него не было готового ответа, почему он так решил,  а  было  только
слабое, замирающее, тайное ощущение его присутствия, которое его  посетило
несколько минут назад, и о происхождении которого он ничего не мог сказать
с полной уверенностью.
     - Это ты! - сказал он громко,  обошел  угол  надстройки,  направляясь
прямо к лежавшему на палубе багажу, подобрал кувшин с водкой...
     И подбросил его к мачте.
     Кувшин повис в воздухе.
     - Малыш?
     Кувшин медленно, вперевалку направился к нему,  а  над  ним  свободно
плавали словно две маленькие луны, два круглых глаза.
     - Вот так-то значительно лучше, - сказал Саша, сложив руки. - Я знаю,
кто лучше всех сможет это сделать, если ты, конечно, хорошо попросишь  его
об этом.
     Маленький тонкий язычок облизнул невидимые губы. Кувшин заковылял  по
палубе, обогнул Сашу, завернул за угол надстройки и  отправился  дальше  в
поисках своей симпатии.

К. Дж. Черри. Черневог.
("Русалка", книга 2)
перевод с англ. - В. Ершов.
C.J. Cherryh. Chernevog.

                              Кэролайн ЧЕРРИ

                                 ЧЕРНЕВОГ

                                    1

     Глубокий  пышный  снег  покрывал  лес.  Величие  этого  первозданного
освещенного  светом  звезд  мира  дополнял  неизвестно  откуда   взявшийся
единственный, одетый в зимнюю шубку, заяц. Он медленно продвигался  вперед
по надвигающемуся на него белому  нетронутому  пространству,  оставляя  за
собой путаный след. Интересно, откуда он взялся здесь и куда направлялся?
     Хлопанье крыльев нарушило тишину. Белая сова на мгновенье  припала  к
земле и тут же взлетела, тяжело маша крыльями, обремененная  своей  ношей.
След оборвался, исчезнув в круге взрыхленного  крыльями  снега,  покрытого
темными брызгами крови...
     Саша лежал  с  открытыми  глазами  и  бьющимся  сердцем.  Он  не  мог
шевельнуть ни ногой, ни рукой и вообще не был уверен, где находится и  что
это за постель, в которой он лежит. Он все еще не мог понять, почему  этот
сон показался ему таким зловещим и почему капли крови могли  так  ужасающе
подействовать на него. Он продолжал лежать, прислушиваясь к  тому,  как  в
доме, над и под ним,  потрескивали  балки,  и  набирался  мужества,  чтобы
опустить свою руку ниже покрывала и понять, что находится  в  доме  своего
дяди, в Воджводе.
     Снег падал над  лесом,  снег  падал  над  рекой,  наметал  сугробы  и
заставлял потрескивать крышу. Саша же был в полной  безопасности  в  своей
собственной постели, в доме своих друзей, куда не могло проникнуть никакое
зло.
     Оно не могло прийти сюда с тех самых пор, как здесь вновь вырос лес.

     Пришла весна, и зашептали старые  деревья,  шелестя  сухими  мертвыми
ветками.  Шум  и  треск  веток,  раздававшиеся  в  вышине  и  напоминавшие
приближение бури, заставили Сашу взглянуть вверх, оторвавшись от  сеянцев,
которые он рассаживал среди старых деревьев.  Волнение  вверху  тотчас  же
прекратилось, а на его голову был выброшен град из обломков мелких  веток,
сучков и кусочков коры.
     Он стоял, отряхивая и с шапки и с кафтана этот мусор, прикрывая глаза
от  очередной  такой  же  порции,  и  поглядывал  на  освещенное   солнцем
пространство. Большая, густо разросшаяся  ветка,  казалось,  очень  хотела
выделить себя из других и в конце концов опустилась, но  не  отвесно,  как
при обычном падении, а быстро и плавно скользнула вниз, увлекая  за  собой
тучи обломанных сучков и обрушивая новый ливень из обломков коры. Это было
огромное, заросшее мелкими веточками существо, скорее  напоминавшее  живой
нарост на стволе давно умершего дерева.
     - Мисай? - окликнул его Саша. Оно действительно  походило  на  Мисая:
обросшее лишайниками, ощетинившееся и очень, очень старое,  если  к  лешим
вообще применимо понятие возраста.
     - Ты не ошибся, это Мисай. - Его голос был  скорее  похож  на  шепот,
исходящий из самой глубины леса. В очередной раз  раздалось  потрескивание
веток: это  леший  протянул  свои  многочисленные  пальцы-сучки,  которые,
подрагивая, начали ощупывать сашины плечи. Они очень мягко  сомкнулись  на
его руках, чтобы подтянуть его поближе, под испытующий взгляд  громадного,
слегка безумного глаза. - Здоров, - прогромыхал знакомый голос, -  здоров.
От тебя пахнет березой, молодой колдун.
     - А ты молодеешь с каждой весной, - сказал  Саша,  похлопывая  грубый
ствол, служивший лешему телом. Это и на самом  деле  было  правдой:  Мисай
пышно расцвел и благоухал, словно старое дерево, в самом  сердце  которого
вдруг проросла молодая зелень, словно это дикое дерево неожиданно получило
прилив новых сил, и все из того самого  сада,  что  расположился  рядом  с
лесом.
     - Березы, - продолжал Мисай. - Это место как  нельзя  лучше  подходит
для берез.
     - Вдоль всего ручья. - Саша указал рукой на ручей, думая  о  том,  во
что мог превратиться этот ручей через много лет. Сейчас  здесь  были  лишь
одни мертвые деревья, и течение ручья свободно размывало  землю  между  их
корнями, которую они были не в силах удержать. Но тяжелый труд  постепенно
обновлял лес, возникала делянка за делянкой, и они разрастались от  центра
в разные стороны. Недавно посаженные высокие саженцы уже  появились  и  на
самом берегу, надежно защищая его от воды.
     - Корни, корни будут держать землю, - продолжал  грохотать  Мисай.  -
Береза и сосна. Корни и ветки... именно так, молодой колдун.
     - Кругом все в порядке, Мисай?
     - Корни и ветки. Наше обещание в силе. Все в полной сохранности.
     Но временами возникало беспокойство. Иногда, особенно по ночам, когда
сомненья особенно сильны и естественны, мысли не раз возвращались к роще и
к камню, окруженному колючим  терновником,  и  к  спящему  на  этом  камне
молодому колдуну...
     Временами, когда лешие так неожиданно  появлялись  здесь  среди  дня,
возникало определенное беспокойство о том  месте  и  о  безопасности  всех
остальных.
     Но и на этот раз было ясно, что Мисай пришел без всякой  причины,  не
имея в виду ничего, кроме дружеских чувств  и  любопытства.  Мисай  быстро
отделился от дерева, так быстро, почти в одно мгновенье, что глаз едва мог
заметить это движение, а уже в  следующий  момент  он  двигался  медленно,
будто парил над  молодыми  саженцами,  наклоняясь  поближе  к  ним,  чтобы
получше рассмотреть их.
     Было истинной правдой, что ноги у леших вывернуты задом наперед.
     - Добрые посадки, добрые, - проговорил он о молодых березах. А  затем
неожиданно добавил: - С ним... все хорошо. Он спит. Спит.
     Саша отряхнул пыль и грязь с рук и  сунул  большие  пальцы  за  пояс,
ощущая неприятную судорогу в  плечах  и  мучаясь  от  давно  удерживаемого
вопроса, который он до сих пор так и не задал Мисаю. Но  теперь,  думая  о
дожде, о зимнем снеге, о прошедших  годах,  он  негромко,  почти  шепотом,
все-таки задал его:
     - Он страдает? Он чувствует всю непогоду, весь окружающий холод?
     Мисай затрещал своими многочисленными пальцами, издавая звук, похожий
на то, как ветер шевелит кусты, и Саша  тут  же  увидел,  словно  во  сне,
молодое спящее лицо и снежинки,  опускающиеся  на  темные  ресницы,  мягко
падающие на бесцветные  щеки,  на  нос  и  на  губы,  и  медленно  тающие.
Вглядываясь в это  виденье,  нельзя  было  заметить  никаких  признаков  к
перемене состояния спящего.
     Разумеется, можно было пожелать перемен, можно было  пожелать,  чтобы
там остались лишь одни  белые,  отмытые  дождем  кости,  и  таким  образом
добиться  того,  чтобы  любая  опасность  навсегда  миновала.   От   такой
возможности Саша почувствовал даже  некоторую  вину.  Более  того,  он  не
только не хотел этого, но и никак не мог пожелать  спящему  даже  малейших
страданий, и безрассудно старался уменьшить их.
     Но как жалость, так и любопытство были слишком опасны.
     - Тревога, - проговорил Мисай. - Почему?
     - Постоянно вижу его, - сказал Саша. - Думаю о нем...  Мисай,  почему
ты пришел?
     - Меня привлек запах березы, - ответил леший, что вероятнее  всего  и
было правдой: Мисай, не больше не меньше, имел лишь намерение увидеть, что
с его соседями с тех пор, как растаял снег,  было  все  в  порядке.  Мисай
часто навещал этот лес, а наступившая весна и молодые  березы  были  очень
важным моментом в жизни старого лешего, чей лес почти  весь  погиб.  Мисай
беспокоился за каждый лист.
     И наконец прозвучало:
     - До свиданья. - Мисай сказал  это  совершенно  неожиданно,  осмотрев
все, что хотел увидеть. Затем он до безрассудного быстро,  почти  вслепую,
начал подниматься вверх по мертвому стволу и исчез, производя точно  такое
же смятение, как и при своем появлении.
     Мисай был все-таки чуть-чуть сумасшедшим, это нельзя забывать.
     - До свиданья, - сказал вслед ему Саша, размахивая шапкой.  Возможно,
леший и услышал его.
     Затем Саша подхватил свою корзину и  крепкую  палку,  которой  рыхлил
землю,  и  двинулся  вдоль  ручья,  чтобы  продолжать   сажать   очередные
молоденькие деревья.
     - Сегодня я видел Мисая, - сказал он  своим  друзьям,  когда  вечером
вернулся в дом у реки. И рассказал им, как прекрасно выглядел леший.
     Но тем виденьем, которое послал ему Мисай, он с ними не поделился.

     Жизнь в лесу  налаживалась  даже  в  снежную  зиму.  В  ту  пору  там
появились даже зайцы, первые с того времени,  как  погиб  лес.  Петр  даже
выследил охотящуюся лису, а  Ивешка  подкармливала  полузамерзшую  полевую
мышь, которой она устроила гнездо из старого тряпья около печки.
     Совершенно удивительно было то, что дрова и растопка рядом со  старым
домом перевозчика всегда были в изобилии. Все поленья  были  подобраны  по
размеру, как раз такому, чтобы умещались в печь. Все это приносили  лешие,
собирая их в мертвом лесу: по ночам можно было видеть их за  работой.  При
лунном свете, сами высокие, как деревья, они вполне и  очень  легко  могли
обмануть  взгляд  любого,  кто  не  привык  наблюдать  за  этими   лесными
созданьями и за их проделками.
     - Мы могли бы построить  и  баню,  -  сказал  как-то  Петр,  с  шумом
поднимаясь на крыльцо. Его лицо  горело  от  мороза,  а  красивые  волосы,
выбивавшиеся из-под шапки, были тронуты инеем и выглядели словно кайма  из
серебряной бахромы. - Нам просто необходима баня. Здесь полно  дерева  для
кровельной дранки...

     Туман повис над рекой и над тропинкой, идущей мимо старой  переправы,
в том самом месте, где, словно призраки, стояли деревья.
     Она слышала, как отец звал ее назад, и она  понимала,  что  стоит  ей
пренебречь его предостережением, как она тут же умрет. Но во сне,  который
она видела на этот раз, она продолжала идти к  берегу,  где  был  человек,
укрытый в просторные одежды.
     "Почему ты преследуешь меня?" - всякий раз спрашивал он.
     И она отвечала, заранее зная, что собиралась сказать:
     "Я хочу попросить тебя вернуться..."

     Ивешка, вздрогнув, проснулась и продолжала лежать рядом с Петром  под
горой стеганых одеял, все еще вздрагивая.
     - С тобой все в порядке? - спросил тот, поглаживая ее плечо.
     - Это всего лишь сон, - сказала она. И дрожала до тех пор, пока он не
приласкал ее.
     А в соседней комнате находилась книга. Теперь она принадлежала  Саше.
Саша читал ее, а Ивешке хотелось, чтобы он не делал этого.
     Она хотела, чтобы книга сгорела.  Но  ее  нельзя  было  уничтожить  с
помощью одного лишь желания.
     "Мы должны как можно больше узнать, что именно он  хотел,  не  правда
ли?" Так обычно говорил Саша, пытаясь рассеять ее страхи. Здравым умом она
понимала, что он абсолютно прав.
     Но сегодня ночью она продолжала думать  о  человеке  в  тумане,  и  о
молодом человеке, спящем на холодном камне, в окружении заледенелых веток,
и  белых  хлопьях,  просеивающихся  через  сплетенный  в  кольцо   колючий
кустарник...

     Но вот снег растаял и все зазеленело. Полевая  мышь  обрела  свободу,
березовые саженцы покрылись листвой, а трехлетние молодые  деревца  высоко
поднялись прямо поперек старой  заброшенной  дороги.  Они  крепко  стояли,
возвышаясь над берегами, заросшими папоротником и мхом.  Старых  деревьев,
которые когда-то затеняли лес, по  сравнению  с  прошлым  годом  почти  не
осталось... Они падали под ветром, но никогда не задевали молодые саженцы,
их разбивала молния, но при этом никогда не возникало пожаров, и они почти
никогда подолгу не  оставались  без  употребления,  если  не  считать  тех
случаев, когда они служили убежищем для зайцев или молодых лисиц.
     Это были, как говаривали старухи  в  Воджводе,  волшебные  леса,  где
лешие, с вывернутыми ногами, заманивали неосторожных людей, вовлекали их в
беду, а то и вызывали преждевременную смерть. Об этих самых страшных лесах
с таким же успехом могли судачить и старухи в Киеве.  В  этих  лесах  жили
колдуны, против которых не отважился выступить даже сам царь со всем своим
войском.
     Девушка, дочь колдуна, утонула в реке, которая протекала  через  этот
лес,  и  после  такого  несчастного  конца  проводила  время   под   ивой,
превратившись в бессердечную русалку, которая выпивала до последней  капли
все жизненные соки из того, кто оказывался поблизости от  этих  мест.  Она
охотилась на заросших лесом берегах... эта девушка,  с  длинными  светлыми
волосами...
     Вероятно,  подобные  слухи  могли  распространиться   и   еще   южнее
(поскольку и вокруг таких городов, как Киев, жило достаточно старух  с  их
собственными источниками сплетен и пересудов), и  из  них  следовало,  что
старый лес за последнее время ожил, что место  Ууламетса  на  берегу  реки
занял новый колдун, который и разрушил злые чары, висевшие над русалкой.
     Но был ли то злой или добрый колдун, слухи не сообщали.
     Действительно, Саша и сам частенько задумывался над тем,  кем  же  он
был в свои восемнадцать лет, склоняясь, по настоянию своего доброго  друга
Петра, к размышлениям об ответственности...
     Его  друг  Петр  был  обычным,  не  лишенным   мирских   удовольствий
человеком, и был в свои двадцать шесть лет, так уж случилось, женатым,  по
слухам, на русалке: было столько всяких  небылиц  об  их  доме,  что  даже
старухи не помнили их все, за исключением рассказов о домовых и банниках.
     Например, что Ивешка, та  самая  дочь  Ууламетса,  теперь  больше  не
русалка и до сих пор жива, а  тот  чуть  шальной  и  загадочный  лодочник,
который торгует с крестьянами от имени нового колдуна, был  не  кто  иной,
как тот самый  негодяй  Петр,  которого  большинство  жителей  Воджвода  с
большой радостью хотели бы видеть повешенным.
     Но больше всего весь  Воджвод  был  бы  поражен  переменами,  которые
произошли с бывшим конюшим из  Петушка:  по  крайней  мере,  следовало  бы
обратить внимание на его изрядный рост и ширину плеч, чему немало  помогло
его участие в работах по перестройке дома, чем он занимался всегда  вместе
с Петром... чьи руки, Бог не даст соврать, до этих дней были более знакомы
с игральными костями, нежели с молотком и пилой.
     И  вот,  вопреки  всему,  за  последние  несколько  лет  старый   дом
перевозчика увеличился почти в два раза,  стал  удобнее  и  красивее,  был
покрыт кровельной щепой, а сзади к нему был пристроен  добротный,  хоть  и
чуть-чуть перекошенный, сарай, рядом была построена  баня  (возможно,  она
несколько отличалась от обычной бани своей заостренной крышей), а слева  и
прямо перед ней был разбит сад, зеленевший свежими ростками, среди которых
нельзя было отыскать ни единой сорной травинки.  Этот  сад  был  полностью
заслугой Ивешки, ее главной заботой, в то время как все плотничные  работы
возлагались на Сашу и Петра,  которые  доказывали,  как  любил  говаривать
Петр, что не только с помощью  колдовства  можно  сделать  прочно  стоящие
угловые столбы.
     И до  сих  пор  все,  что  они  построили  было  крепким  и  удобным,
выдерживало и зимний холод и летнюю  жару.  Снаружи  дом  был  выветрен  и
покрыт лишайниками, приросшими к серым потрескавшимся  бревнам,  напоминая
внешне обычную грубую деревенскую избу...
     Зато внутри...
     Внутри были гладкие и чистые деревянные полы, индийские  ковры  и  до
блеска обработанная мебель. Было много золотых кубков и оловянной  посуды,
были шелковые занавеси, бронзовые светильники и чудесный самовар, а  кроме
того содержащийся в полном порядке  подвал,  где  хранились  и  яблоки,  и
орехи, и сушеные грибы, а также связки лечебных трав,  горшки  с  медом  и
мешки с зерном и крупой, привезенные с  низовий  реки,  не  говоря  уже  о
домовом, который вполне удобно размещался там, среди полок,  расположенных
в заново отрытом дальнем  углу,  где  стояли  сотни  маленьких  горшочков,
хорошо укрытых от пыли и аккуратно  размеченных,  заполненных  пряностями,
лекарственными травами и даже землей, которые не только колдун, но пожалуй
и самый обычный хозяин посчитал бы весьма полезными.
     В подвале не было ни единой мыши. Все они были добычей домового.
     И действительно, Саша чувствовал себя таким счастливым в этом  уютном
доме, что порой это пугало его. Казалось,  что  ни  золото,  ни  шелк,  ни
драгоценные камни на самом деле не имели для него  никакого  значения:  он
видел лишь  чашку,  из  которой  можно  пить,  только  занавеску,  которая
защищала от сквозняков. Для него же самым важным были радушные отношения с
Петром и Ивешкой, его интересовало насколько счастливы были его друг и его
жена и их готовность  примириться  с  его  существованием  рядом  с  ними,
учитывая то, что он уже не  был,  как  в  самом  начале,  пятнадцатилетним
мальчиком.
     Этой весной ему стало особенно казаться, что он путается под ногами у
молодой женатой пары, хотя и Петр и  Ивешка  с  готовностью  выделили  ему
отдельную комнату: Петр фактически в два раза расширил дом ради него,  так
что Саша мог иметь и свою спальню, и свой собственный шкаф  для  одежды  в
том самом месте, где раньше заканчивался весь дом, а теперь  заканчивалась
еще только кухня. У Петра с Ивешкой была большая новая  комната  в  задней
части дома, по другую сторону разгороженной печки.  Там  же  располагались
многочисленные ивешкины шкафы. Это ведь, в конце концов, был  ее  дом:  из
всего того, что ее отец передал ему, Саша  никогда  не  воспринимал  своим
дом, в котором выросла Ивешка, и на этот счет у  него  не  возникало  даже
сомнений. Однако он жил здесь, всегда садился завтракать с  ними  за  один
стол, всегда проводил вместе с ними вечерние  часы,  когда  всякая  работа
была закончена.
     В такие поздние часы, когда не слишком  наивный  малый  с  наибольшей
остротой осознавал, что муж и жена нуждаются в уединении, они очень часто,
как бы случайно, оставляли его одного у печки, что так или иначе указывало
Саше на то, что он мешает им, даже если он и был  приятен  Петру,  и  даже
если у колдуна не было иного выбора, как коротать одиночество в этом лесу.
Этот дом вне всяких сомнений принадлежал Ивешке и Петру. И это напоминание
лишь ввергало Сашу Мисарова всякий раз в новые и новые размышления о  том,
что вся его собственная радость на самом деле до того хрупка и  ненадежна,
что любое необдуманное желание может разбить ее вдребезги.
     Было так тяжело, например,  не  пожелать  им  взаимного  счастья.  Но
колдун обычно осуществляет свои желания, в том или  ином  виде:  именно  в
этом и была загвоздка. Он никогда бы не отважился распространять  подобное
желание на Ивешку, которая прежде всего сама была колдуньей и могла тут же
почувствовать, что именно  происходит  и  приказать  ему  заниматься  лишь
собственными делами. Но он не  отважился  бы  проделать  тоже  самое  и  с
Петром, который не почувствовал бы этого, но безраздельно верил,  что  его
лучший друг не будет вмешиваться в его жизнь.
     Было очень  трудно,  чересчур  трудно,  отказаться  от  желания  быть
любимым, и все же хотеть этого, несмотря на чьи-то неудобства. Но  главный
вопрос заключался в том, может ли  отказ  от  желания  быть  сам  по  себе
желанием? Он продолжал крутиться и крутиться в сашиной голове, будя его по
ночам и заставляя просиживать долгие часы, делая записи в книгу, в которой
теперь каждый месяц появлялось несколько новых страниц. С этой же целью он
перечитывал тронутые дождем сильно подпорченные записи Ууламетса,  которые
ясно предупреждали его о том, что  колдун,  испытывающий  привязанность  к
кому-либо, всегда находился в опасности, а колдун, который хочет  получить
чью-либо привязанность и любовь, в лучшем случае вор.
     Разумеется, это предостережение относилось и к  Ивешке  и  к  нему  в
равной мере, и как бы они ни старались, он был уверен, что  они  оба  были
виновны и в своих собственных  поступках  и  в  выборе  своих  собственных
оправданий.
     Но Петр лишь рассмеялся и сказал, когда Саша поделился  с  ним  этими
самыми сокровенными, самыми ужасными своими опасениями:
     - Меня это не беспокоит.
     После чего Петр вылил еще один ковш воды себе на голову: в тот момент
они сидели в новой, только что отстроенной бане, парясь в жаре раскаленных
камней.
     - А я беспокоюсь, - сказал Саша и огляделся вокруг себя сквозь пар  и
тусклый свет: в бане нужно быть осторожным всякий раз, когда речь  идет  о
чем-то важном, потому что здесь может оказаться банник. -  Петр,  если  ты
вдруг подумаешь, что я желаю что-то...
     - Я, например, желаю, - перебил его Петр, - чтобы мне на спину вылили
еще один ковш воды.
     Это его желание Саша тут же исполнил.
     - И все же, - вновь начал он.
     - Ты слишком беспокоишься, - сказал Петр, продолжая тщательно скрести
свой  подбородок.  -  Когда  ты  глядишь  на  чистое  небо,  то  начинаешь
беспокоиться о том, что вот-вот пойдет дождь.  Когда  ты  желаешь  хорошей
погоды, то беспокоишься, что может быть засуха по всем царским  владениям,
а тогда царь явится сюда и сожжет твой дом...
     - Такое может случиться.
     - Может, может. Не случиться, если не пожелаешь.
     - Если я не пожелаю...
     - Царь может внезапно помереть. Очень подходящее  объяснение.  Почему
тебя это должно беспокоить? Ведь этот чертов царь собирается  сжечь  дотла
твой дом!
     - Во-первых, я никогда не желал дождя!
     - Тьфу! Ведь желал же ты мне попутного ветра на  реке,  желал  мне  и
безопасности в лесу. Боже мой, подумать только,  что  какой-нибудь  бедный
медведь мог околеть с голоду из-за тебя! Разве ты не беспокоился об этом?!
     Саша хмуро взглянул на Петра, а тот только подмигнул ему.
     - Потише со своими шутками, - сказал Саша. - Как же мы сможем завести
банника, если ты не принимаешь все это всерьез?
     - На это я могу  сказать  лишь  то,  что  если  банник  действительно
существует, то он должен бы иметь чувство юмора.
     - Лучше считай, что он не имеет! - ответил Саша и тут же пожелал  про
себя, что если какой-нибудь банник и слушает сейчас  их  разговор,  то  он
должен быть очень терпеливым. - Банник, прости его. На самом  деле  он  не
имел в виду ничего дурного.
     - Возможно, - заметил Петр, - он  все  еще  подглядывает  за  нами  с
крыши, раздумывая о том, не найдется ли для него более подходящей работы в
самом Киеве.
     - Петр...
     - Я знаю, знаю. - Петр некоторое время был занят  своим  подбородком,
тщательно выбривая место под губой. -  Но  если  этот  банник  имеет  хоть
чуточку скверный характер, он нам не нужен, а  если  он  вполне  приличный
малый, то он не должен бы остерегаться шуток.
     - Все они вовсе не склонны шутить.
     - Это очень печально.
     - Что именно?
     - Видеть будущее и не находить при этом  повода  для  смеха.  -  Петр
намочил холст и тщательно  вытер  свое  лицо.  -  Натура  человека  всегда
требует этого, где бы он ни находился. Здесь, в лесах,  например,  каждому
необходимо это, особенно во время долгих зим...
     - Ты все еще скучаешь по Киеву?
     - Я не знаю, что я потерял там. Я никогда не был в Киеве.
     - Но ты всегда говорил, что обязательно отправишься туда.
     - Да, говорил так, когда хотел.
     - Вот в этом-то и заключается вопрос. Я имею в виду то, что  если  мы
на самом деле хотим остаться и не знаем этого...
     - Мне нравится здесь. Я прекрасно себя чувствую. Боже мой, да на  что
мне жаловаться? Наш дом покрыт новой крышей, нигде не течет и не каплет...
     - Но ведь ты все-таки не крестьянин, и ты  никогда  не  собирался  им
стать.
     - Нет, конечно. Я был просто дураком, которому грозила петля, я был в
стаде хитрых мерзавцев,  которых  принимал  за  своих  друзей,  и,  говоря
по-правде, которые не шевельнули бы  и  пальцем,  видя  как  меня  вешают,
вместо того,  чтобы  помочь  мне.  Что  мне  может  дать  Киев?  Таких  же
мерзавцев, только в большем количестве.
     - Ты никогда не думал так раньше.
     - Да, но теперь я думаю так. Может  быть,  я  и  отправлюсь  в  Киев.
Когда-нибудь. Но я не думаю, что это произойдет в этом году.  У  меня  нет
времени на это. Мне нравится здесь.
     - Но ведь это не Киев.
     - Да слава Богу, что это даже не Воджвод, где вероятнее всего  я  был
бы повешен, если бы у бояр было особенно хорошее настроение!
     - Это звучит весело.
     - Не слишком, если ты мертв. Господи, почему я должен  жаловаться?  В
чем дело? Чего, по-твоему, мне еще не хватает?
     Саша попытался остановиться, но тут же подумал о том,  чего  все-таки
не доставало Петру. Эта мысль  была  почти  мгновенной,  а  желание  столь
отчетливым, что ему стало страшно, но по  каким-то  причинам  он  не  смог
собраться  с  мыслями,  чтобы  решить,  что  же  ему  делать  дальше.   Он
чувствовал, как пот стекает по его лицу, и вытер его. Сердце его  учащенно
билось.
     Петр плеснул на него полный ковш воды и сказал:
     - Поживей, нам нужно выходить отсюда, мы еще  не  привыкли  к  такому
жару. Я думаю, что сейчас наши мозги слегка затуманены.
     Холодный воздух явно помогал. Саша  глубоко  дышал,  прислонившись  к
стене бани, и пытался обдумать со всех сторон, как  поступить  ему  с  тем
своим желаньем, которое только что появилось у него.

     Это была та самая ловушка, в которую так легко попадает колдун:  если
желанья выполняются, и если у колдуна есть друг, то тогда  он  постарается
получить все, что сделает его друга счастливым.
     Разумеется, он постарается...
     Особенно если этот колдун постоянно чувствовал  себя  уверенным,  что
именно в этом и заключается счастье.
     Вот в этом и была та самая опасность, с которой  сталкивался  колдун,
имеющий друзей.
     Саша совершенно точно узнал это спустя месяц, однажды вечером,  когда
черная лошадь неожиданно появилась в саду и принялась  ощипывать  ивешкины
молоденькие посадки.
     - Боже мой! - воскликнула Ивешка с крыльца, где она мыла руки,  в  то
время как Саша, стоя в дверях сзади нее, произнес с полным раскаянием:
     - Извини, я виноват, - и тут же заставил лошадь покинуть садик.
     - Виноват! - воскликнула  Ивешка  и,  обернувшись,  бросила  на  него
взгляд, полный негодования.  После  такого  взгляда  ему  лишь  оставалось
пожелать, чтобы эта лошадь...
     Но Саша вовремя  остановился.  Он  сказал  очень  тихо  и  как  можно
спокойней:
     - Мне кажется, это лошадь Петра.

                                    2

     Петр осторожно подвел старую лодку к причалу,  стараясь  не  задевать
причальные  столбы.  Неважно,  кем  он  родился:  горожанином   или   даже
крестьянином, но близость реки, протекавшей рядом с домом,  заставила  его
руки научиться владеть рулем и небольшим парусом, который они использовали
для  коротких  речных  прогулок,  и  поскольку  два  колдуна  без   всяких
затруднений могли пожелать ему хорошего попутного ветра, он самостоятельно
выводил  лодку  всякий  раз,  когда  дела,  связанные  с  посадкой   леса,
заготовкой продуктов или торговлей, заставляли его отправляться  вниз  или
вверх по реке.
     Сегодняшний день был одним из таких, обычных для него дней. Колдуны -
особый народ. Они были склонны подолгу проводить время со своими  книгами,
читая их и делая записи, или, как, например,  сегодня,  заниматься  долгим
изнурительным  трудом  по  перемалыванию  и  варке   различных   снадобий,
некоторые из которых имели вполне приятный запах, но большинство  все-таки
нет. И если кто-то думал, что колдуны рискуют нюхать все  это  собственным
носом, то он сильно ошибался.
     Итак,  сегодняшним  утром  Петр  был  предоставлен  самому  себе   и,
нагруженный горшками и ящиками с ивовыми саженцами,  рассадой  и  семенами
лечебных и других трав, он отправился вверх по реке, чтобы рассадить их  в
том месте, где когда-то росли ивы. Был уже вечер, когда его  лодка  плавно
скользнула к причалу, и  он  с  удовольствием  вспомнил,  что  в  качестве
вознаграждения Ивешка обещала ему приготовить медовые лепешки.
     Он выпрыгнул на берег с веревкой в руках, крепко  обвязал  ее  вокруг
столба и вернулся на  борт,  чтобы  захватить  мешок  с  грибами,  которые
насобирал в лесу (Ивешка знала все, что только ни росло в лесу, и  спасала
их от его трагических ошибок). Он  захватил  и  свою  корзину,  в  которой
обычно брал обед и в  которой  теперь  были  запрятаны  веточки  и  ростки
нескольких   растений,   которых   он   не   мог   распознать,   а   также
заинтересовавший его двойной дубовый желудь: Ивешка всегда  интересовалась
всякими редкостями, некоторые из которых становились частью ее рецептов.
     - Малыш! - позвал он и резко присвистнул.  В  тот  же  момент  черный
мохнатый шар спрыгнул на берег вслед за ним.  Он  вполне  мог  бы  быть  и
собакой, судя по тому, как стремглав примчался и завертелся около его ног,
тяжело дыша, словно настоящий пес. Затем он повел себя уже совсем  не  как
собака: обхватил его ногу своими маленькими, похожими на  руки,  передними
лапами, становясь чрезвычайно надоедливым.
     - Идем, Малыш, - сказал Петр, стряхивая с  себя  шерсть  дворовика  и
бросая корзинку, которую Малыш, сидящий на задних  лапах,  тут  же  поймал
передними. - Но только не вздумай это есть, слышишь?
     Малыш обхватил огромную, больше чем он сам, корзинку передними лапами
и пустился рысью на чуть согнутых задних рядом с Петром  вверх  по  крутой
дорожке  прямо  к  дому.  Разумеется,  лодки  и  речные  берега  не  самое
подходящее  место  для  дворовика:  у  него  есть  самая  важная  в   мире
обязанность, состоящая в том, чтобы прогонять  кроликов,  птиц  и  других,
более мелких мародеров, из их сада и  следить,  чтобы  садовые  ворота  не
оставались   злонамеренно   незапертыми   и   доступными   для   случайных
незнакомцев. Но Ивешка и Саша в равной  мере  желали,  чтобы  дворовик  не
спускал глаз  с  Петра,  когда  тот  один  отправлялся  в  лес  (каждый  в
отдельности признавался ему в этом), и Малыш, казалось, вообще не возражал
против этого, а наоборот, получал полное удовольствие  от  прогулок,  даже
если при этом случались очень странные встречи с лешими, на которых  он  и
щетинился, и лаял, и шипел. Лешие же прощали его, так  делал  даже  старый
Мисай, так что почти каждый предоставлял  Малышу  возможность  вести  себя
подобным образом с первым встречным.
     Именно так Малыш и зашипел,  как  только  они  добрались  до  вершины
холма. Он и лаял и щетинился, быстро увеличиваясь до устрашающих  размеров
по сравнению с тем, каким был в пути. Это было не похоже  на  его  обычное
поведение по возвращение домой.
     И в тот же момент за изгородью Петр увидел лошадь.  У  него  возникло
неизбежное предчувствие о каком-то посетителе, хотя, видит Бог, никогда  и
никакие посетители не появлялись  в  их  владениях,  ни  случайно,  ни  по
приглашению.
     Но когда черная лошадь подняла голову и потянула  ноздрями  воздух  в
его направлении, она показалась очень похожей на ту самую  черную  лошадь,
которая когда-то принадлежала Петру. Кроме того, она свободно болталась во
дворе, что само по себе было весьма большой  небрежностью,  учитывая,  что
совсем рядом находился подрастающий сад.
     Поэтому можно было предположить, что Саша  и  Ивешка  знали  об  этой
лошади, и, скорее всего,  уже  пожелали,  чтобы  она  не  трогала  молодые
посадки.
     И можно было предположить, что если они оба знали, что она была  там,
то один из них наверняка пожелал этого, и если он этого пожелал, то тут же
можно  было  догадаться,  что  это  сделал  мошенник-конюший,   а   теперь
новоявленный колдун, который очень любил лошадей.
     Черт возьми, этот конь  действительно  выглядел  как  его  Волк,  без
всякого сомнения, и вид этого коня напомнил Петру, что  он  лишился  покоя
именно тогда, когда потерял эту лошадь.
     Однако поведение  Малыша  напомнило  Петру  также  и  про  оборотней,
обдавая его холодком. Они могли разными хитрыми способами проникнуть в дом
мимо Саши и Ивешки, и тогда это неведомо откуда  взявшееся  созданье  было
всего лишь уловкой, чтобы заманить  его  внутрь.  Легкий  ветерок  доносил
запах  пекущихся  медовых  лепешек,  но  ложь  и  обман  всегда  выглядели
абсолютно правдоподобными, если здесь было замешано колдовство, и  ловушки
содержали приманки из  вещей,  которые  чаще  всего  были  самым  заветным
желанием для того, на кого они были рассчитаны. Так всегда  поступали  те,
кто их делал.
     - Малыш, - тихо  окликнул  дворовика  Петр,  -  не  нужно  беспокоить
лошадь, если это на самом деле она. Иди-ка лучше к Ивешке, славный  Малыш,
иди в дом и проверь, все ли там в порядке.
     Малыш  направился  к  дому,  продолжая  лаять,  проскользнул   сквозь
изгородь и  неуклюже  потащился  по  деревянному  настилу  к  крыльцу,  не
переставая коситься на лошадь.
     Значит, она была неопасна. Малыш знал это.
     А если эта черная лошадь выглядит в точности как  Волк,  и  поскольку
дворовик не признал в ней самозванца и мошенника...
     Петр подхватил корзинку, которую оставил Малыш, протиснулся через  ту
же самую дыру в  заборе  и  направился  прямо  к  лошади,  которая  стояла
наблюдая за этой суматохой, прижав уши и часто двигая ноздрями.
     Бог мой, вне всяких сомнений это был Волк. Петр знал на память каждую
черту в его облике.

     Малыш  внезапно  появился  в  доме,  не  пользуясь  никакой   дверью.
Появление обеспокоенного и озадаченного Малыша  означало,  во-первых,  что
Петр уже вернулся, во-вторых, что Петр увидел сюрприз,  и  в-третьих,  что
сюрприз тоже нашел Петра, и разумеется спустя некоторое время  Саша  вышел
наружу, где свидание двух влюбленных было в самом разгаре.
     Саша  сунул  руки  в  карманы  и  стоял  на  крыльце,   наблюдая   за
происходящим и искренне надеясь, что (его надежда в данном случае была  до
опасного очень близка к желанию) он не сделал ничего дурного или опасного.
     Ивешка вышла из дома и стала рядом с ним  около  перил,  отряхивая  о
фартук руки, перепачканные в  муке.  Неожиданно  Саша  почувствовал  очень
сильное желание с ее стороны: даже Петр  взглянул  в  их  сторону  и  чуть
вздрогнул, когда лошадь испугалась.
     Саша знал, что Ивешка, возможно намеренно, не исключала его из своего
желания, потому что хотела обратить внимание мужа на  то,  что  пора  идти
домой, она хотела этого совершенно  сознательно,  подчиняясь  собственному
эгоизму, и совершенно обоснованно была зла на мальчишеское  легкомысленное
вмешательство в их жизнь.
     - Не смей, - прошептал Саша, не глядя  на  нее.  -  Ивешка,  ведь  ты
обещала. Не смей обращать на него своих желаний подобным образом.
     - Все, уже прошло, - ответила она тихим разбитым голосом. Она хотела,
чтобы он знал, что она полностью осознает свои собственные  недостатки.  И
его тоже.
     После чего она повернулась и ушла в  дом,  с  неистовым  раздражением
желая лишь одного: чтобы и Саша и  Петр  оставили  ее  одну  на  некоторое
время.
     Возможно, что некоторые, живущие по соседству с  Воджводом,  а  может
быть и Киевом, смогли почувствовать эту небольшую размолвку.

     Взметнувшийся подол платья и длинные  светлые  косы,  исчезнувшие  за
дверью,  которая  хлопнула  достаточно   красноречиво,   заставили   Петра
остановиться на деревянном помосте и ухватиться рукой за перила.
     - Что, черт возьми, происходит? - спросил Петр. Он был  вполне  прав,
задавая такой  вопрос,  после  того  как  увидел  плачущую  жену,  в  саду
обнаружил много лет назад потерянную лошадь, а его лучший  друг  при  этом
выглядел так, словно в этот момент с огромным удовольствием оказался бы  в
каком-нибудь другом месте.
     Саша медленно спустился к нему,  а  Волк  тут  же  вскинул  голову  и
отскочил в сторону от капусты: это несомненно означало (Петр  понимал  эти
вещи по долгому опыту),  что  чье-то  внимание  на  некоторое  время  было
ослаблено.
     И как человек, привыкший к колдунам, он вполне мог предположить,  что
хлопнувшая дверь, появившийся на дворе Волк и выражение печали на  сашином
лице были не просто совпадением.
     - Я страшно виноват, - сказал Саша, и в этот момент он больше походил
на мальчика, чем на взрослого молодого человека. - Это я вызвал его  сюда.
Я  хотел,  чтобы  он  был  здесь.  Теперь  Ивешка  злится  на  меня:   она
действительно не собиралась никоим образом влиять на тебя.
     Петр взглянул на дверь, и невзирая на недомогание в желудке,  подумал
о том, что сейчас, за этой дверью, Ивешка должно быть старается унять свой
непокорный нрав.
     Но он обычно противился тому, чтобы чувствовать себя обязанным  перед
колдуньей-женой только лишь за то, что  она  не  утопила  его  в  реке,  и
ненавидел самого себя за то, что был  зол  на  Сашу  из-за  его  намерений
доставить Петру самую приятную и лучшую в мире радость.
     Вернуть или принять ворованную лошадь... Ведь вполне  очевидно,  что,
судя по гладким бокам, Волк за эти более чем  три  года  успел  приобрести
нового хозяина.
     - Я думал только о том, как сделать тебя счастливым,  -  сказал  Саша
тихим голосом. - Я действительно этого хотел. Мне казалось,  что  тебе  не
хватает именно лошади, и я должен был позаботиться о ней.
     - Кто это сказал, что я несчастлив? -  пробормотал  Петр,  раздумывая
над тем, отважиться ли ему войти в дом прямо сейчас. - Вешка! Выйди  сюда!
Что я сделал, ради Бога, объясни мне?
     Второй его мыслью было не подниматься на крыльцо прямо сейчас. Он  не
хотел  подниматься  на  крыльцо,  он  не  хотел  открывать  эту  дверь   и
разговаривать со своей женой, потому что она была не вполне здравомыслящей
в этот момент: она была страшно недовольна собой из-за  того,  что  первый
раз  проявила  своеволие  и  эгоизм,  приведшие  ее  в  бешенство.  Будучи
русалкой, она делала самые ужасные вещи, но теперь  она  имела  и  тело  и
сердце, которые часто  доставляли  ей  неприятности,  и  очень  часто  она
поступала неправильно и нехорошо в случае  каких-либо  неожиданностей  или
тогда, когда происходило что-то, не совпадающее  с  ее  желаниями.  Больше
всего    неприятностей    ей    доставляли    взаимоотношения    с    этим
восемнадцатилетним мальчишкой, который помешался на ее  отце,  и  все  это
почти вслепую обрушивалось на Петра и  с  такой  силой,  что  иногда  даже
замирало дыхание. Его жена была действительно не в себе.
     - Боже мой. Петр склонил голову на перила,  не  сходя  с  деревянного
помоста, в то время  как  Саша  нес  какой-то  вздор  о  том,  что  он  не
представляет, почему часть его желаний, касающаяся  лошади,  сработала,  а
вторая часть, касающаяся счастья Петра, шла и вкривь и вкось.
     - Здесь нет твоей ошибки, - сказал Петр, глядя на сумеречный свет над
макушками  деревьев,  на  забор,  на  черного  Волка,  который   задумчиво
принюхивался к чему-то в направлении  сада.  -  Здесь  нет  вообще  ничьей
ошибки, если только кто-то из бояр со своей стражей не придут сюда  искать
его. Кто знает, кто купил его после меня? Ведь  у  меня  оставалась  масса
кредиторов.
     - Извини! Мне так жаль.
     - Саша, клянусь тебе, что я очень рад этой лошади, и  я  не  понимаю,
почему кто-то должен быть в плохом настроении, я не знаю, почему моя  жена
не желает ни о чем говорить со мной, за исключением, пожалуй, капусты.
     - Я этого не знаю, - сказал совершенно подавленный Саша. - Петр, я...
     - ...прошу прощенья - я знаю что ты скажешь именно это.  Но  за  что?
Ради Бога, что здесь есть такого,  о  чем  кто-то  должен  беспокоиться  и
терять рассудок? Моя прежняя лошадь вновь вернулась ко мне. Так чем же она
недовольна?
     - Потому что ты не знаешь, что могло случиться!
     - Потому что ты и  не  намеревался  ничего  желать!  Иногда  разумный
человек просто ощущает свою правоту. - И еще потому, что лошадь  вытоптала
ее сад. Тут он закричал в сторону дома: - Ивешка,  ради  Бога,  здесь  все
только и делают, что жалеют о твоем саде! Мне не пришло в голову,  что  ты
хотела, чтобы  в  первую  очередь  я  подошел  к  тебе,  но  ведь  это  не
преступление, Ивешка, я совсем не сумасшедший, клянусь, что нет, и я прошу
прощенья, что не заметил тебя! Я обязательно  заметил  бы,  если  бы  меня
неожиданно не отвлекла лошадь!
     Тишина.
     - Вешка, уже темнеет, и я  хочу  получить  свой  ужин,  черт  побери!
Открывай дверь!
     В доме не раздалось ни звука. Его жена очень ревновала его к  лошади.
И в сгущающихся сумерках, тяжело вздохнув, Петр подобрал с земли корзину и
мешок с грибами и уселся на краю деревянного помоста, под самыми перилами,
что явно указывало на то, что  вполне  может  статься  так,  что  они  оба
проведут здесь всю ночь.
     - Это она мной недовольна, - сказал Саша,  усаживаясь  на  расколотое
бревно поблизости от Петра, между  тем  как  Волк  подошел  к  ним,  чтобы
исследовать содержимое корзинки у них в ногах. - Сейчас она  просто  хочет
подумать. Прояснить происходящее. Колдун должен...
     Петр очень мрачно взглянул на Сашу, не  особенно  нуждаясь  в  данный
момент в советах мальчика.
     - Боже мой, - проговорил Саша и уронил голову на руки. -  Я  искренне
сожалею.
     - Не говори мне об этом. Все сожалеют. А я хочу ужинать. - Петр потер
назойливый нос Волка. Лошадь вздрогнула, откинула голову  и  быстро  вновь
успокоилась под протянутой сашиной рукой.
     В результате чего по какой-то странной причине у Петра  возникло  еще
более неприятное видение.
     Человек, женившийся на однажды умершей дочери  Ууламетса,  которая  и
сама была колдуньей,  человек,  который  изо  дня  в  день  имеет  дело  с
колдунами, лешими и им подобными, привыкает мыслить кратко  и  расчетливо,
причем некоторые из посещающих его в самом начале мыслей вовсе  ему  и  не
принадлежат...  и  неожиданно  Петр  ощутил   в   себе   дичайшее,   самое
безрассудное побуждение: немедленно встать, прогнать  Волка  назад,  в  те
самые конюшни, откуда тот сбежал...
     Даже несмотря на то, что Саша так любил лошадей и его прикосновение к
ним было столь же открыто и правдиво, как собственное сердце.
     Но это была лишь единственная короткая, до холода расчетливая  мысль.
Было глупо идти на поводу взбалмошного характера собственной жены,  и  все
же еще большая глупость оставлять ее наедине с сердечными переживаниями  и
странными воображениями: ведь порода колдунов была не вполне нормальной, и
Саша и Ивешка сами не раз  признавали  это,  и  особенно  ненормальна  она
тогда,  когда  каждый  из  них  имеет  собственное  сердце.  Особенно  это
проявляется тогда, когда они  пытаются  использовать  эти  сердца  и  жить
подобно  обычным  людям.  Оба   колдуна,   которых   он   любил,   открыто
предупреждали его, что любят его и что любовь к чему-либо  из  окружающего
была очень опасна и для них и для всего вокруг.
     Мертвые деревья были вполне наглядными свидетельствами этого.
     - Вешка, - выкрикнул Петр, хватаясь  рукой  за  перила  и  подтягивая
себя, чтобы встать на дорожку. - Вешка, черт возьми, здесь темнеет,  здесь
становится холодно, а я все еще не получил свой ужин. Ты слышишь меня?
     В доме стояла полная безмятежная тишина.
     Тогда он поднялся на крыльцо и постучал в дверь собственного дома.
     - Вешка? Давай будем разумными. Разве мы не можем ими быть?
     Вновь тишина.
     - Вешка, я люблю тебя. Разве я должен оставаться здесь на всю ночь?
     Дверь открылась. Без всякого прикосновения к ней.
     Петр оглянулся, затем, искренне убежденный, что Саша следует прямо за
ним, стал искать способ разрядить обстановку, выкинуть какую-нибудь  шутку
и вывести Ивешку из состояния опасного уныния. Но  Саша,  этот  малодушный
трус, все по-прежнему сидел внизу, а вероломный Волк обнюхивал его руку.
     Поэтому он один прошел внутрь, прямо к пылающему  очагу,  где  Ивешка
замешивала лепешки для ужина, присел на  корточки  рядом  с  ней,  положив
усталые руки на свои колени.
     - Пахнет неплохо, - заметил он, глядя  в  профиль  на  ее  удрученные
глаза, поджатые губы и роскошные светлые косы.
     - Твой отец хотел превратить меня в жабу, - сказал он,  притрагиваясь
к одной из кос и чуть отодвигая ее, чтобы было лучше смотреть. - Но однако
это не сработало.
     Она не нашла в этом ничего забавного. Ее рот был  по-прежнему  крепко
сжат. Она отклонилась в сторону и положила  кусок  разделанного  теста  на
шипящую сковородку.
     - Думаю, ты перепугала Малыша, - продолжил он, - иначе он был бы  уже
здесь и что-нибудь выпрашивал.  При  этом  он  украдкой  стукнул  по  краю
сковороды и сунул палец себе в рот, получив на этот раз  предупреждение  в
виде удара ложкой и грозовой взгляд хмурых голубых глаз. -  М-м-м-н.  Ведь
ты не хотела бы иметь мужа в виде жабы?
     - Это не смешно, Петр!
     - Тогда в чем же дело? Ведь не можешь же ты ревновать меня к  лошади?
Это просто глупо.
     - Я просто... - Ложка вновь опустилась в тесто, а Ивешка вытерла свои
глаза. - Прости, я все-таки эгоистка, и я никак не могу исправить  это,  я
хочу...
     - Ради Бога, не делай этого!
     Она приложила руку ко рту и покачала головой, не глядя на него.
     - Я хочу слишком много, - сказала она. - И это нечестно по  отношению
к тебе. Нечестно. Это никогда не бывает честно!
     Было время, когда он весело прожигал жизнь, попадая из беды в беду  в
Воджводе, где жили обычные  люди,  среди  которых  попадались  и  колдуны,
которые хоть и слыли таковыми, но всего их таланта  хватало  лишь  на  то,
чтобы вывести бородавки. Теперь же он был здесь, в  этом  лесу,  благодаря
божьей милости, с женой-колдуньей, которая  могла  сама  найти  свой  путь
среди бурь и гроз.
     Он очень мягко чуть приподнял ее подбородок, пытаясь шутками выманить
ее улыбку.
     - Когда-то в Воджводе была  такая  девочка,  которая  хотела  слишком
много...
     Ее губы дрогнули, когда она  взглянула  на  него,  все  еще  сохраняя
суровость. В кухне стоял запах готовых уже лепешек.
     - Но ее папа не был колдуном, - продолжал он, проводя пальцем  по  ее
щеке. - Он был хозяином трактира. Она же хотела  жить,  как  боярыня.  Она
никогда не хотела работать.  Ей  нравилась  красивая  одежда,  драгоценные
камни, и она искала какого-нибудь парня, который взял бы ее в жены.  Итак,
она остановила свой выбор на смазливом и  богатом  парне,  которого  звали
Иван...
     - А ты уверен, что его звали Иваном, а не Петром?
     - Я не был богат. Кроме того, я  для  нее  был  слишком  умен.  И  мы
догадались, несколько других парней и я, что она задумала. Она  добыла  то
самое зелье, которым торгуют  колдуны,  чтобы  подсыпать  в  его  питье  и
вызвать его ужасное действие. Но затем мы  поменяли  бокалы.  Она  страшно
болела почти целую неделю.
     - Нельзя добиться любви с помощью зелья!
     - Колдуны в Воджводе  делают  это.  Между  прочим,  они  не  очень-то
способные колдуны. Уверяю  тебя,  что  Саша  вполне  мог  бы  открыть  там
лавку...
     - Мои лепешки подгорели! - воскликнула она и бросилась от него  чтобы
схватить лопаточку.
     - Лишь чуть-чуть темноваты, - сказал он, когда она перевернула их.
     - Ах, они все пропали!
     - Пожелай, чтобы они стали не подгорелыми.
     - Никакие желанья не работают таким образом, и ты сам знаешь, что так
они не могут исполниться. Вот чертовщина!
     - Это уж никак не поможет лепешкам.
     - Боже мой. - Она сжала кулаки и склонила голову,  прижавшись  к  ним
губами. - Петр, перестань.
     Он вздохнул и обнял ее.
     - Чего же ты хочешь?
     - Ничего.
     - Может быть, ты хочешь, чтобы Саша прогнал лошадь назад в Воджвод? В
этом все дело? Это успокоит тебя?
     - Я сама не хочу этого! - закричала она, высвободившись  от  него,  и
встала. Ее прекрасные волосы сверкали в свете пламени.
     - Боже мой, Вешка...
     - Не смей смотреть на меня так! О, Господи, я  знала,  я  знала,  что
тебе не будет со мной покоя!
     - Черт возьми, но я сам знаю, чего именно я хочу.
     Она прошла в другой конец кухни и начала в беспорядке хватать с полки
все, что ей попадалось под руку.
     - Что ты делаешь? - спросил он, вскакивая на ноги. Он-то очень хорошо
знал, что делала она: это  был  далеко  не  первый  случай,  когда  Ивешка
уходила из дома в лес  на  день,  а  то  и  больше.  Она  в  конце  концов
возвращалась,  Бог  свидетель,  после  того,  как  он  проводил  несколько
бессонных, полных тревог ночей, не говоря ни слова о том, где она была или
что делала. Но она никогда не покидала дом ночью, особенно в самый  разгар
ссоры. - Вешка, ради Бога, спроси меня, чего хочу я. Выходит, того, в  чем
мы оба согласны, мы не можем иметь, поскольку ты сама очень этого  хочешь?
Так ведь это похоже на безумие! Это означает, что мы  можем  иметь  только
то, чего каждый из нас не хочет! Это чертовски глупо, Вешка!
     Тем временем в корзину уже был брошен хлеб, а затем и сушеные фрукты.
Ивешка остановилась на мгновенье и прислонилась к столу, склонив голову.
     - Вешка? Разве я сделал что-то не так?
     Она выпрямила плечи, вынула все только  что  сложенное  из  корзинки,
суставами пальцев провела по щеке, а затем вытерла руку о фартук. Корзинка
вернулась на свое место на полке.
     Он подошел к ней сзади и обнял ее руками, шепча:
     - У меня есть абсолютно все, чего я хочу.
     Между тем, масло на сковороде выгорало.
     - Мои лепешки! - воскликнула Ивешка. - Ах, проклятье! Петр...
     В подвале  чуть  дрогнули  опорные  столбы.  Это  завозился  домовой,
возможно почуяв запах дыма, пока Ивешка спасала  перегретую  сковородку  и
оставшиеся на ней почерневшие лепешки.
     Вскоре дом успокоился, и казалось что вместе с ним успокоилось и  все
остальное.
     - Малыш? - позвал Петр, вспомнив про дворовика.  -  Медовые  лепешки,
Малыш.
     Но Малыш не появлялся. Возможно,  он  ожидал  более  крупной  взятки.
Например, водки.
     Тогда Петр подошел к двери, высунул голову наружу и сказал Саше,  что
у них есть вполне реальные шансы получить ужин. После этого снял  с  полки
кувшин.
     Однако Малыш не явился даже за этим.
     Все это время лошадь по-прежнему стояла во дворе. Черт возьми,  можно
было предположить, что дворовик был очень расположен к домашним  животным,
кроме того, он должен был следить за окружающим и не пускать лошадь в сад,
и потому не смел даже высунуть нос со двора.
     Но Малыш имел еще и свою собственную ответственность, ведь сразу  два
колдуна сказали ему об этом, и вполне вероятно,  подумал  Петр,  он  сидел
где-нибудь под забором,  отвергнутый,  испытывая  ревность  и  страдая  от
жалости к самому себе.

                                    3

     Ужин проходил в тишине, все вокруг было спокойно, не считая  случайно
возникающих желаний или взбалмошных мыслей, обычно  витающих  над  столом.
Раздавалось лишь: "Передай мне лепешки, пожалуйста", "Еще  чаю,  Саша?"  И
казалось, что только один Малыш пребывает в плохом  настроении,  от  того,
как с тоской предположил Саша,  что  ему  приходится  караулить  во  дворе
лошадь, и никто до сих пор не принес ему ни лепешек, ни водки.
     - Он еще придет, - пробормотал Петр. - По крайней мере, к завтраку.
     Затем Петр и Саша собрали немного зерна и меда для Волка. Они  вдвоем
вычистили его скребком при свете лампы,  а  на  следующий  день  соорудили
нечто похожее на  загон  позади  дома,  где  под  полуденным  солнцем  уже
прорастала сорная трава. Это была очень спешная работа, но Саша и  тут  не
оставил своих желаний, чтобы столбы по углам загона стояли  очень  прочно,
что было гораздо легче, чем распространять свои желания на лошадь, имеющую
свою голову на плечах, запрещая ей всякий раз  пробовать  свежие  весенние
овощи, растущие в саду.
     Ивешка  вышла,  чтобы  помочь  им  поднять  и  установить  на   место
поперечную  ограду  и   задвижки,   и   своими   желаниями   сообщала   им
дополнительную прочность. Она даже принесла для Волка кусочек лепешки.
     - Мне до сих пор жаль эту капусту, -  прошептал  Петр,  и  его  слова
долетели  до  Саши,  который  был  у  другого  конца  изгороди.  А  Ивешка
прошептала ему в ответ, наклонясь, чтобы поцеловать его в губы:
     - Тише, теперь уже все в порядке, я не  беспокоюсь  больше  об  этом.
Здесь нет твоей вины.
     И  новый  поцелуй.  После  этого  Петр  закрепил  со  своей   стороны
поперечную  перекладину,  и  они  вдвоем  пошли,  взявшись  за  руки,   по
направлению к дому и скрылись за его углом.
     Скорее всего, подумал Саша,  они  не  расположены  к  тому,  чтобы  в
передней комнате вскоре появился непрошеный гость.
     Поэтому он набросил на плечи кафтан,  так  как  вечер  показался  ему
несколько холодноватым после  того,  как  он  закончил  поднимать  тяжелые
перекладины, и задержался во дворе, чтобы проверить, достаточно ли  прочно
стоят столбы, которые они только что поставили, рассчитывая,  что  Петр  и
Ивешка не долго будут сидеть на кухне.
     Ивешке было всего шестнадцать лет, когда она умерла;  она  оставалась
шестнадцатилетним призраком больше сотни  лет,  прежде  чем  вновь  обрела
жизнь  и  продолжила  жить.  Временами  ему  казалось,  что  она  все  еще
оставалась шестнадцатилетней девочкой, особенно когда  кто-нибудь  задевал
ее, и, Боже мой, подумал Саша, опуская уставшие руки на перекладину,  если
она почувствует эти его мысли, то самое лучшее для него  -  поискать  этой
ночью, а может быть и не только этой, постель где-нибудь в лесной чаще.
     Все те годы она получала уроки от Ууламетса, и все те годы она была и
призраком и колдуньей... Но она так долго была русалкой и так сравнительно
мало времени имела дело с простыми вещами, как, например, боль  в  пальце,
обожженном при попытке вытащить  горячий  горшок,  или  общение  с  мужем,
который  временами  совершает  поступки,  которые  даже  колдун  не  может
предвидеть...
     (Например, Петр часто напоминал им обоим: скажите мне, что вы  хотите
от меня, но только говорите это вслух, так будет честно. И при этом весело
смеялся. Скажите мне,  что  вы  хотите,  чтобы  я  сделал,  но  только  уж
позвольте мне самому решать это, разве это так трудно?)
     Временами это для Ивешки было действительно тяжело, а  временами  это
становилось просто невыносимо.
     И вот тогда, когда все казалось возможным, и  у  них  было  все,  что
только они могли пожелать, лучший друг  Петра  должен  был  сделать  такую
дурацкую вещь, как эта, и создать из этой бедной лошади проблему.
     Она же поглядывала на него как можно осторожней,  потому  что  теперь
они были одни и их разделяла только деревянная перекладина.  Один  конский
глаз настороженно поблескивал под густой челкой  черных  волос,  а  ноздри
постоянно шевелились, словно и ночь, и это место, и сам Саша пахли  чем-то
неестественным.
     Несчастное созданье, подумал Саша: одна ночь прошла в знакомой уютной
конюшне, где за ним был добрый уход, и на следующую ночь  -  дикая  скачка
стрелой через леса, полные опасностей самого ужасного свойства.
     - Волк? - мягко произнес он, нырнув под перекладину и протягивая руку
к лошади. Сейчас он не собирался обманывать  ее,  а  просто  хотел,  чтобы
лошадь познакомилась с его нравом. Еще несколько шагов  вперед,  ближе.  -
Сюда зашел самый обычный парень. Подойди ко мне. Я всего лишь друг  Петра.
И я действительно не самого плохого сорта. Можешь  проверить,  я  не  имею
никаких желаний.
     Волк наблюдал за  ним  еще  некоторое  время,  затем  вытянул  шею  и
тщательно обнюхал воздух вокруг него.
     - Не бойся, здесь твой друг.
     Лошадь исследовала его пальцы, и очень тщательно. Саша чувствовал  на
своей руке ее теплое дыханье и прикосновения мягкого, любопытного носа,  в
то время как в свете лампы их слившееся дыханье походило на густой туман.
     Колдун, когда-то бывший конюшим, должен  был  быть  большим  дураком,
если до сих пор не задал самому себе вопрос, как это  он  прожил  все  это
время без подобных ощущений, когда теплое и дружески настроенное  созданье
прохладной ночью сопит в его  пальцы  и  обнюхивает  его  лицо  и  кафтан,
отыскивая яблоки.
     На какое-то мгновенье он вообще перестал быть колдуном, а был  только
лишь конюшим в  конюшне  своего  дяди  и  находил  действительное  чувство
товарищества в своих подопечных: в черно-белой кошке, старой Хозяюшке и  в
других самых разных  лошадях,  на  которых  приезжали  и  уезжали  молодые
городские богатеи. Петр казался  ему  лишь  одним  из  этой  дикой  толпы,
окружавшей его в то время, когда-то, может быть даже  совсем  недавно  или
вчера: конюшня в "Петушке" так живо и ярко  предстала  перед  ним,  что  в
какой-то момент Саша задумался над тем, для кого же на  самом  деле  он  в
самый первый раз пожелал лошадь, или над тем, как это случилось, что он  с
таким теплым чувством вернулся в своих воспоминаниях  в  те  дни,  которые
хотел навсегда забыть.
     Но в те дни ему не грозило никаких опасностей, потому что  был  тогда
настолько благоразумен, что  не  только  не  пытался  распространять  свои
желания на людей, а вообще не пользовался ими, кроме  тех  случаев,  когда
это касалось его четвероногих подопечных. Во-первых,  он  никогда  не  был
уверен в том, что  у  него  это  получалось,  во-вторых,  они  никогда  не
обвиняли его в том мелком колдовстве. Поэтому  он  никогда  не  чувствовал
вины из-за своей любви к ним и не отказывался, столкнувшись с  проявлением
дядиного дурного нрава, приходить в конюшню, чтобы прислониться к приятной
и теплой лошадиной шее и вылить там все свои  огорчения  и  заботы  такому
терпеливому другу, как  старая  Хозяюшка,  которую  он  потерял  столь  же
неожиданно...
     Этой ночью он вновь чувствовал себя тем мальчиком, известным в городе
как "дурной глаз", которого никто не желал даже видеть рядом, и  он  вновь
устраивал путаницу во всем окружающем, отчего Ивешка  имела  полное  право
выгнать его, и вдобавок ко всему он был уже недалек от безрассудной  мысли
привести сюда еще и Хозяюшку, на этот раз для  себя...  а  ведь  ему  было
хорошо известно, что она  принадлежала  извозчику  Андрею,  и  что  Андрей
Андреевич ни в коей мере не заслужил,  чтобы  его  ограбил  эгоистичный  и
страдающий от жалости к самому себе колдун.
     Хозяюшка. Тогда можно было бы верхом отправляться в лес: он  и  Петр,
всегда вместе, туда и обратно. Он размечтался  о  таком  житье,  когда  на
самом деле на берегу этой реки их было трое.
     Боже мой, подумал он. Еще неплохо бы и кошку. А  почему  нет?  Лошади
всегда нужно, чтобы рядом была кошка. А почему бы тогда не целую  конюшню,
дурак?
     Все это лишь доказывало, сколь беспомощно и бесцельно  чувствовал  он
себя в жизни, тоскуя по самым обычным общедоступным вещам, которых  колдун
никогда не может иметь, и словно дурак раздумывал о том, что неплохо бы  и
ему иметь что-то свое, чтобы можно было любить это без опасений.  Так  что
все, окружавшее его в  доме,  оказалось  намного  сложнее,  чем  мог  себе
когда-то представить  еще  неоперившийся  пятнадцатилетний  юнец.  Человек
любит свою жену, и это еще не означает, что он не может оставаться другом.
Жена  отнимает  много  времени,  особенно  Ивешка,  у  которой  были  свои
собственные трудности, и отнюдь не потому, черт  возьми,  что  он  слишком
часто мешался у нее под ногами в ее собственном  доме,  вместе  с  Петром,
который  в  итоге  закончил  день  тем,  что  заполучил  подгорелый  ужин,
разъяренную жену и Малыша, не желающего разговаривать ни с кем из них.
     Возможно, было самое время подумать о том, что еще он мог бы сделать,
как например, поговорить с Петром о постройке еще одного дома, за холмом.
     Чертовски отвратительный одинокий маленький дом, где  не  будет  даже
Малыша, который мог бы составлять ему компанию по вечерам.
     Возможно, он и знал, что должен сделать это для общей справедливости.
Может быть именно поэтому он внезапно чуть вздрогнул, несмотря  на  теплый
кафтан и не слишком холодную ночь, и именно  поэтому  в  его  горле  стоял
растущий ком, и он решил пойти не мешкая в дом, прочь от  этих  лошадей  и
всех прочих соблазнов, чтобы с большей пользой потратить время на  чтение,
поразмыслить хорошенько о происходящем  и  не  испытывать  вообще  никаких
желаний.

     Входная дверь открылась и закрылась. Петр оторвал голову от  подушки,
а Ивешка прошептала:
     - С ним все в порядке.
     Затем раздались другие негромкие,  но  уверенные  и  знакомые  звуки:
домовой вновь завозился в подвале, Саша прошел на кухню, новое полено было
положено в печь, из которой посыпались искры на их половину.
     Кроме этого Петр расслышал как  к  столу  была  пододвинута  лавка  и
подумал с состраданьем, что Саша  опять  уселся  за  ту  проклятую  книгу,
выводить свои каракули и обдумывать написанное.
     - Для парня это не жизнь, - произнес он, - читать весь день и  писать
всю ночь.
     Ивешка промолчала. Он ощущал лишь ее плечо.
     - Ведь ему восемнадцать лет, - продолжал Петр. - Он  ведь  не  найдет
все, что ему надо, в этой книге, Ивешка.
     - Он сделал ошибку, - сказала она. - И пытается узнать, почему.
     - Ошибку? Малый хочет лошадь. Почему он не может ее иметь?
     - Колдун не может.
     - Боже мой!
     - Я говорю серьезно.
     - А ты можешь ему помочь?
     Она покачала головой, не отрываясь от подушки.
     - Это только его дело. Его проблема. Он сам должен ответить  на  этот
вопрос.
     Отец Ивешки дал этому парню не только книгу,  но  и  гораздо  больше.
Отец Ивешки перед своей смертью познакомил его с черным богом и с  помощью
колдовства, каким-то магическим способом, вложил в  его  голову  все,  что
знал сам и без чего этот малый мог  бы  жить  счастливо.  Он  передал  ему
нечто, значенье чего было гораздо, гораздо важнее, чем занятия  чтением  и
письмом.
     Так поступил этот дважды проклятый беспринципный мерзавец.
     - Но это неестественно, - вновь заговорил Петр. - Это  неестественно,
Ивешка.
     Она, казалось, заснула. Во всяком случае она не попыталась продолжить
разговор. Так он и лежал, раздумывая о своих собственных зря  растраченных
годах в Воджводе, но жалел он не о них, а лишь о достоинствах  провождения
времени в компании.
     Может быть, в конце концов ему и удастся попасть в Киев. Может  быть,
наконец, он приплыл бы туда, в этот златоглавый  город,  вместе  с  Сашей,
только он сам и мальчик...
     Они могли бы купить там что-нибудь,  или  зайти  в  трактир,  сделать
что-нибудь из ряда вон выходящее. Или просто слегка разгуляться.
     Если бы он отважился оставить Ивешку одну.
     Нет, он не мог, не мог оставить ее  надолго:  Ивешка  была  чрезмерно
склонна к меланхолии.  Бог  свидетель,  что  она  часто  впадала  в  такое
состояние.
     А что, черт возьми, они могут захватить и ее с собой! Они покажут  ей
золоченые крыши, огромных сказочных птиц, зубастых драконов и дворцы, все,
о чем он только слышал и был убежден, что в Киеве этого было в избытке.
     Нужно не забыть и про слонов.
     Это будет очень полезно для парня. И для Ивешки  тоже:  показать  ей,
как живут обычные люди, показать ей, что люди могут жить вместе, множество
людей в одном месте, так много, что она не в состоянии даже вообразить.
     И пусть она пожелает женить парня на  царевне,  она  сможет  это,  на
одной из царских племянниц или им подобных.
     Нет. На прекрасной нищенке, которая будет просто счастлива сбежать  в
эти дремучие леса и жить там как царевна весь остаток своей жизни...
     Пусть это будет девушка, такая же мудрая, как колдунья, но  с  самыми
скромными желаниями.

     Саша подтащил  лампу  вдоль  кухонного  стола  поближе  к  себе  и  в
очередной раз стал перечитывать  страницу,  на  которой,  как  он  помнил,
должно было быть записано его желание относительно лошади,  о  котором  он
очень хорошо помнил, но оказалось, что он не только не записал этот факт в
книгу, а вообще не сделал почти никаких записей в тот день,  что  само  по
себе было очень странным. Едва ли имело смысл записывать  в  книгу  каждое
незначительное событие или дело: даже среди этих тихих  лесов  можно  быть
занятым целыми днями, так что записи могли иметь перерывы на день или два.
Но ведь он даже не мог вспомнить ни того, что могло случиться в тот  день,
ни того, почему он вообще забыл о нем, хотя только  теперь  вспомнил,  как
тот день расстроил его.
     В тот  день  они  первый  раз  протопили  баню,  и  все  разом  стали
вспоминать про банников...
     Но они не почувствовали  никакого  их  присутствия  там,  кроме  едва
различимых возможных силуэтов, которые могли быть  в  любой  темной  бане:
прочная, слегка скошенная крыша еще не была полной гарантией для появления
банника - вот все, что он знал об этом. В книге, оставшейся от  Ууламетса,
говорилось, что это пугливые, глуповатые, очень старые  созданья,  которые
временами дают картины того,  что  может  случиться  в  будущем.  Но  тот,
описанный в книге банник вряд ли был счастливым существом: он покинул свое
место  сразу  после  смерти  Ивешки,  потому  что   Ууламетс   безжалостно
преследовал его за предсказания относительно его  надежды  на  воскрешение
мертвых.
     Несчастное созданье, несчастная разлука... Еще задолго до  того,  как
они поставили конек крыши Саша подумал, что он  никоим  образом  не  будет
раздражать это загадочное существо, если оно наконец-то  появится  у  них.
Старый  банник  должно  быть  был  рад,  как   заметил   Петр,   подыскать
какое-нибудь более веселое местечко для своего пребывания,  ну,  скажем  в
Киеве, если только (и это было самым существенным из сашиных опасений) сам
факт  починки  бани  не  имеет  никакого  отношения  ни  к  каким  законам
волшебства и не сможет вернуть его назад против его воли.
     Саша вспомнил, что подумал об этом, как о  возможном,  именно  в  тот
день.
     Еще они говорили о Киеве. Он немного  разомлел  от  жары,  и  испытал
легкое, совсем легкое головокружение, когда подумал  о  лошади.  Им  давно
следовало выйти на воздух.
     Боже мой, о чем же он думал потом? О банниках? Или  может  быть,  это
воспоминанья о бане у дяди Федора заставили его подумать о лошади?
     Воджвод. Петр и Волк, и маслобойка...
     Он приложился уставшими глазами к рукам, упираясь локтями в стол,  не
переставая спрашивать себя: "А может быть, я беспокоился  о  Петре?  Может
быть, я боялся, что он сбежит в Киев и оставит нас, и никогда не  вернется
назад, раз увидев золото, драконов и все остальное? Или же я подумал о нем
и об Ивешке, потому что боялся испортить все окружающее  их?  Может  быть,
мне действительно стоит построить дом по ту сторону холма?
     Но если я не прав, ввязываясь в их спор и заявляя Ивешке,  чтобы  она
не пыталась распространять свою волю на Петра, то кто же еще им скажет  об
этом? Ведь Петр не поймет этого до тех пор, пока все не станет  совершенно
ясным, а она продолжает это делать,  черт  возьми,  не  преднамеренно,  но
делает всякий раз.
     Но может быть, мое нежелание расстаться с этим домом  на  самом  деле
есть тоже желание, и может быть, именно поэтому и происходит  то,  что  не
должно бы произойти, может быть, именно это и расстраивает все дела.
     Господи, да почему я так смущен этим?
     Ученье Ууламетса говорило бескомпромиссно: "Запиши  все,  что  ты  не
понимаешь... дурак".
     Сегодняшней ночью он записал порядочно: о Хозяюшке  и  о  черно-белой
кошке, а заодно с этим, да простит его Бог, не вполне оформившиеся, полные
обиды и порой опасные мысли о его дяде и тетке...
     Он на мгновенье прикрыл глаза и крепко зажмурился, глубоко вздохнул и
старательно  сконцентрировал  внимание,  чтобы  записать   очень   простое
напоминание лично для себя: Ничего не желай. Начни прямо с того места, где
остановился, и  доверяй  только  точно  проверенным  вещам.  И  тут  же  с
содроганием подумал о том, что весь  тот  небольшой  мир,  в  котором  они
живут,  требует  для  своего  равновесия  очень  немногого:  чтобы  Ивешка
решилась забыть все то слишком мрачное и зловещее, что было  в  ее  жизни,
чтобы он вырос и  перестал  делать  дурацкие  ошибки,  и  чтобы  Петр  был
терпелив с двумя колдунами, пытающимися  как  можно  лучше  удержать  свой
талант и свои сердца от всяких неприятностей.
     Более чем три года он находил то одну, то другую отговорку, чтобы  не
начинать перестройку бани: из-за страха перед банником, из-за страха перед
тем, что это существо в один прекрасный день покажет им что будет или  что
может-быть-будет в их жизни, которую они выбрали здесь,  поскольку  Ивешка
была все еще такой хрупкой и существовала неуверенность относительно того,
могут ли колдуны вообще жить вместе. Но Петр не отступался с  этим  делом,
пока сопротивление не стало казаться глупым и продолжать его стало трудно.
И в один особенно морозный день Саша уступил.
     "Но было ли это именно тем, чего я боялся?" - продолжал он спрашивать
самого себя, не выпуская пера из рук. "Что собственно я боялся узнать?"
     "Боялся  увидеть  себя  совершенно  одиноким?  Или   боялся   увидеть
совершенно изменившегося Петра?"
     Ивешка  хотела  безраздельно  владеть  Петром,  и,  разумеется,   так
поступала бы всякая жена, но дело-то  и  было  в  том,  что  она  не  была
"всякой", а Петр тоже имел право на друзей. Черт возьми, если  бы  он  мог
построить хоть какой-нибудь маленький отдельный домик за холмом, то жил бы
в нем как отшельник.
     Он имел право иметь что-то свое и любить это.
     Так значит поэтому он захотел заполучить эту лошадь?
     Все было в порядке, как сказала Ивешка.
     По крайней мере, хоть она была счастлива...
     Или, по крайней мере, мы поладили друг с другом.
     Проклятье.
     Он не мог понять свой собственный нрав. Он не понимал, почему у  него
стоял ком в горле, хоть и предполагал, что не будет мириться  с  этим.  Он
положил локоть на стол, опустил подбородок на руку  и  в  таком  положении
продолжал писать, безжалостный к себе и к своим  представлениям  о  жизни:
Иметь сердце - это еще не значит иметь защиту от эгоизма, который в нем же
и находится - у нее или у меня.
     Я так все еще и не знаю, что могу сделать, чтобы исправить положение.
Я не знаю  ни  сколь  велика  моя  ошибка,  ни  того,  насколько  я  готов
отважиться оказать помощь, ни даже того, сколь хорошо я  представляю  себе
происходящее, потому что я потерял душевное равновесие.  Учитель  Ууламетс
научил меня всему, что он знал, за очень короткое время, какое было в  его
распоряжении, но слава Богу, что Ивешка имела гораздо больше  времени  для
ученья, и, может быть, я обязан прислушаться к ней. Я понимаю,  как  можно
сделать что-то, но я до сих пор не знаю, должен ли я делать  это,  и  если
делать, то почему. Она знает это. Мне сейчас крайне необходимо, чтобы  она
указала мне на мою ошибку, она очень нужна мне,  чтобы  удержать  меня  от
повторения ошибок ее  отца,  от  большей  их  части,  потому  что  учитель
Ууламетс делал их, он делал самые ужасные ошибки... а я не  хочу  походить
на него. Небесный Отец свидетель, я не хочу превратиться него...
     Он с гораздо большим энтузиазмом, чего  никак  не  мог  понять  Петр,
отнесся к перестройке дома, выбрасывая оттуда прочь все затянутое паутиной
прошлое Ууламетса, стараясь изменить даже внешний облик строенья,  который
был в памяти Ууламетса, выталкивая из себя и его и свои желанья все дальше
и дальше в прошлое. Старик, умирая, хотел, чтобы молодой  колдун  узнал  и
получил все, что он сам знал и имел. И вот теперь  этот  мальчик,  который
когда-то так страстно желал этих знаний,  отбрасывал  их  прочь,  столько,
сколько мог, зная ошибки своего учителя так  же  хорошо,  как  и  все  его
достоинства.
     Но старая память все  еще  навещала  его  беспорядочными,  хаотичными
обрывками-воспоминаниями: то еще работающая переправа на  реке,  то  люди,
путешествующие по старой дороге,  то  лес,  каким  он  был  до  того,  как
огромные деревья умерли... это были самые простые обычные воспоминания, те
самые...
     Но никогда не было воспоминаний, связанных с  пребыванием  женщины  в
этом доме, той самой женщины,  от  которой  у  Ууламетса  появилась  дочь,
которой он не верил, которой просто не мог верить.
     Не было воспоминаний и  о  его  ученике,  Черневоге,  также  когда-то
жившем в этом доме,  который  очень  хотел  получить  тот  самый  подарок,
который получил от старика Саша, и даже пытался однажды его украсть.
     "Я хочу покоя  и  отдыха  для  тела",  -  записал  Черневог  в  своей
собственной книге. "Я хочу золота, а почему бы и нет?
     Старый Ууламетс, сидящий в полуразвалившемся доме,  старый  Ууламетс,
заставляющий учить глупость и заблуждающийся относительно понятий трусости
и силы...
     Ууламетс говорит об ограничениях  и  сдержанности,  которые  нужны  в
мире, где живет лишь один скот, который ничего не знает, не  имеет  власти
над собственной волей и не понимает ничего даже в собственных желаниях,  в
то время как мы живем далеко-далеко от них, делая все, чтобы  содержать  в
страхе и ужасе все этих крестьян".
     Таков был Кави Черневог, чьи рассуждения обернулись  против  него  же
самого, подобно змее, чьи  рассуждения  были  основаны  на  предположениях
сплошь эгоистичных и недальновидных.
     Саша обмакнул перо в чернила и записал, старательно удаляя  Черневога
из своих мыслей: "Все, чему учитель Ууламетс хотел меня научить, например,
вести записи, я должен использовать  и  не  забывать.  Но  то,  что  я  не
использую, я постепенно забываю. Разумеется, я не забываю этого  навсегда,
потому что у меня есть книга, которая напомнит мне об этом.  Но  там  есть
вещи, которые раньше имели очень сильное воздействие, но, вероятно, теперь
они все реже и реже приходят мне на ум, и, я думаю, скорее  всего  потому,
что теперь этот дом уже не тот, каким он его знал, и мы не те,  какими  он
хотел бы нас сделать.
     Скорее всего он был бы очень удивлен, я уверен  в  этом.  Он  был  бы
очень  недоволен  женитьбой  Петра  на  Ивешке,  и   без   сомнений   могу
предположить, что он сказал бы по этому поводу.
     Может быть именно поэтому я продолжаю беспокоиться о них. Сам  же  я,
Саша Мисаров, вполне определенно не желаю иметь никаких  плохих  мыслей  о
своих самых лучших во всем мире друзьях. Я думаю, что должен  как  следует
все проверить и перестать портить отношения с Ивешкой, потому что Ууламетс
не очень-то жаловал людей, не с  тех  пор,  как  женился  сам,  а  с  того
времени,  как  он  застал  жену  за  своей  книгой:  Драга   сделала   его
недоверчивым к людям, а затем рядом появился и Черневог...
     Черневог был его самой большой ошибкой.
     А какие же тогда были  мои?  Позволял  себе  помнить  слишком  много?
Позволял себе быть подозрительным из-за всего, что случалось с ним?
     А еще позволял себе быть эгоистичным. Что можно сказать про лошадь? А
что можно сказать о моем собственном желании вновь вернуть Петра  себе?  Я
чувствую одиночество, но я должен остановить это, потому что  в  этом  нет
ничего хорошего. В этом нет даже малейшего чувства. В доме дяди Федора мне
было ужасно плохо, там никто не любил меня, кроме, может быть, Петра.  Так
что же собственно я хочу изменить? Ивешка недовольна мной,  и  она  права:
ничего хорошего нет во всем том, что выводит  нас  из  равновесия,  ничего
хорошего нет в том, когда колдун начинает добиваться любви  от  окружающих
его людей - это просто несправедливо по отношению к ним.
     Однажды я уже познакомился с этим, когда жил в Воджводе,  и  тогда  я
был очень осторожен в своих желаниях, до тех пор, пока не пришел сюда и не
повстречался с учителем Ууламетсом, который многому научил меня.
     Но он никогда не желал благоденствия ни мне, ни даже Ивешке. Он хотел
вернуть свою дочь еще задолго до того, как она встретила Черневога:  он  и
умер с этим желанием, которое я все еще могу ощущать..."
     Его сердце билось чуть слышно, так, что он едва мог различать его. Он
мог даже представить себе, каковы могли быть желания старика, продолжай он
жить. Желания эти наверняка предполагали бы,  что  он  продолжал  бы  свои
прежние отношения с ними и со  своей  дочерью,  потому  что  Ууламетс  был
хозяином этого леса более сотни лет и не  относился  к  той  породе  людей
которые легко откажутся от чего-либо, и в последнюю  очередь  -  от  своей
жизни или от своих целей.
     Может быть, это желание все еще продолжается, Боже мой, может быть  я
сам до сих пор являюсь частью его, потому что не  могу  не  интересоваться
происходящим. Я постоянно хочу знать, что будет со всеми нами, и правильно
ли мы поступаем, удерживая наши сердца, и какие именно мы колдуны, хорошие
или плохие? А что, если мне не понравится ответ? Ведь так много всего, что
идет не так, как следует. А то, что идет хорошо?  Разве  можно  радоваться
тому, что тебе удалось, если можешь узнать все, что  с  этим  случиться  в
будущем?
     Но Ууламетс всегда хотел знать, что произойдет после него. Я же боюсь
узнать даже то, куда я в данный момент направляю свои действия. Может быть
именно поэтому банник никогда не придет сюда? Ууламетс часто говорил,  что
"не знаю" и "знать не хочу" всегда перетянут канат...
     Перо успело высохнуть,  пока  он  думал.  Он  вновь  обмакнул  его  в
чернильницу, вывел кривые неуверенные буквы, стараясь  писать  так,  чтобы
никакое желание не помешало ему забыть то, о  чем  он  думал  этой  ночью,
надеясь, чтобы, дай Бог, Ивешка не проснулась и не подслушала его.
     "Итак, при первом впечатлении лошадь могла быть вовсе и  не  ошибкой.
Мне нужно что-то, чтобы очистить свою голову от этих "может быть", которые
не дают мне житья с тех  пор,  как  мы  построили  баню.  Когда  возникает
беспокойство,   вызванные   этими   многочисленными   "может   быть",   то
беспокойство это может быть не чем иным, как желанием по отношению к тому,
что еще не произошло, и когда эти желания пересекаются с тем, что в данный
момент изменяется, то одному Богу известно,  какой  вред  может  причинить
тот, кто так поступает. И я боюсь, что учитель Ууламетс хоть в малой мере,
но сделал это. Поэтому колдуны должны быть очень  осторожны  с  банниками.
Хотя колдуны и просчитывают свои желания, и даже слишком, но  их  подсчеты
могут быть менее достоверны из-за сомнений.
     Это беспокоит меня, потому что я забыл о  том,  что  пожелал  вернуть
Волка. Ведь если бы я вспомнил об этом, я непременно что-то предпринял бы,
чтобы остановить это желание. И еще это означает, что  и  забывчивость,  в
конце концов, может быть частью желания. Возможно, что  я  должен  был  бы
забыть это настолько, чтобы это случайно  могло  оказаться  правдой,  и  в
конце концов результат мог быть совсем неплохой.
     Все происходит так, как оно и  должно  происходить,  а  желания  лишь
подстраиваются под происходящее. Никогда не  следует  пытаться  выставлять
желания, направленные против природы или времени..."
     Пожелай,  чтобы  камень  летал,  как  говаривал  Ууламетс,  и   тогда
остерегайся бури.
     Пожелай вернуть лошадь из Воджвода... Боже  мой...  ведь  можно  лишь
вообразить  те  ужасные  обстоятельства,  при  которых  эта  лошадь  могла
оказаться здесь: упавший всадник с переломанной  шеей,  пожар  в  конюшне,
пожар во всем Воджводе или захват города неприятелем...
     Нескончаемое  множество   всяких   "может   быть",   подобных   этим,
промелькнуло перед ним, в то время как огонь в лампе  чуть  вздрагивал  от
сквозняка, и по углам  кухни  метались  дрожащие  тени.  И  он  подумал  с
внезапной дрожью о самом худшем, что беспокоило его: о том  запретном  для
памяти, окруженном кольцом  терновника  месте,  где  лешие  несли  охрану,
терпеливые, как сами деревья...
     Что-то треснуло, и вся полка над ним  опрокинулась  с  одного  конца:
книги и глиняная посуда с ужасным грохотом свалились на стол, а с  него  -
на пол. Он отпрянул назад, лавка заскрипела, когда  он  пытаясь  сохранить
равновесие, ухватился за край стола и опрокинул лампу. Он  схватил  первое
попавшееся, чтобы притушить огонь, со страхом пожелал, чтобы он  погас,  и
набросил на пламя полотенце, вздрагивая всякий раз, когда  остатки  посуды
падали и гремели, прежде чем остановиться.
     Потревоженный домовой,  разбуженный  от  сна,  завозился  в  подвале,
отчего затрещал весь дом. Саша услышал,  как  Петр  и  Ивешка  вскочили  с
постели, и Петр позвал его, спрашивая, что случилось, и вслед за  этим  он
тут же ощутил испуганное желание Ивешки, направленное на то, чтобы дом был
цел и невредим, еще до того, как и Петр и она выбежали из комнаты.
     А он видел горящим свой собственный дом. В ту  пору  ему  было  всего
около  пяти,  но  он  запомнил,  как  соседи  говорили:  "Этот  ребенок  -
колдун..."
     Дверь распахнулась.
     - Что случилось? - спросил Петр, вбегая на кухню. - Саша?
     - Упала полка. - Все еще вздрагивая, он все-таки сообразил поднять  с
пола книги, принадлежавшие Ууламетсу и Черневогу.
     - Колышек, на котором она держалась,  должно  быть  ослаб,  -  сказал
Петр, рассматривая то место на стене, где до  этого  висела  полка,  в  то
время как Ивешка вытирала пролившееся из лампы масло и  подбирала  черепки
от посуды. Когда Петр заговорил, его голос долетал до Саши, словно со  дна
колодца: - Здесь просто была  трещина,  только  и  всего.  Я  как  следует
укреплю ее.
     Саша вспомнил про книги, которые все еще держал в руках, и положил их
на стол поверх своей, с самыми  ужасными  предчувствиями,  сдавившими  его
сердце. Это могло быть, на самом деле могло быть  то,  что  говорит  Петр:
старое дерево, старая полка, сохранившаяся еще с тех пор,  когда  Ууламетс
строил этот дом. Это было  самое  приемлемое  и  естественное  объяснение:
переделка стены повлияла на прочность крепления, да и  полка  теперь  была
нагружена тремя книгами, в то время как много лет на ней стояла всего лишь
одна. Даже несколько кувшинов, которые появились на полке  несколько  дней
назад, могли быть, а скорее всего именно  так,  быть  причиной  того,  что
полка упала. Полки и столы, находящиеся  на  кухне,  были,  пожалуй,  теми
вещами, которые так никто и не трогал с самых давних пор...
     Но сегодняшней ночью  все  казалось  неестественным  и  важным.  Сашу
охватила паника. Его первым порывом было спросить у Ивешки,  не  чувствует
ли она какого-то беспокойства, но он быстро отбросил эту мысль  как  можно
дальше...
     Потому что то, чего он опасался, было столь глупым и в  то  же  время
столь смертельно опасным, сколь глупыми и опасными были  сомненья  в  силе
окружавшего их леса удержать волшебника, который когда-то убил Ивешку.
     Сомнение всегда было главным оружием Черневога.
     А его книга была здесь, на столе перед Сашей, где он не хотел никогда
ее видеть. Она лежала здесь, среди банок со специями и старыми рыболовными
принадлежностями, пучками сухой травы и странными птичьими гнездами... эта
страшная, очень опасная вещь несла в себе его воспоминания, в ней была  та
самая опасность, которая заставила его сердце  подпрыгнуть,  когда  старое
дерево треснуло и полка свалилась со своего места.
     - Ничего страшного, - сказал  он  Петру  и  Ивешке,  -  отправляйтесь
назад, спать.
     И пожелал им приятных сновидений. Он хотел...
     Но Ивешка резко остановилась на пути к  двери  и  строго  глянула  на
него,  как  ему  показалось,  с  гневом.  Определенно,  она  не   одобряла
случившееся.
     "О чем ты думаешь?" -  мысленно  задал  он  ей  вопрос  именно  таким
образом, как могут сделать только колдуны, желая при этом, чтобы смысл тут
же попадал в ее голову. Она нахмурилась, глядя на него.
     Позже он взглянул на себя  как  бы  со  стороны  и  увидел  мальчика,
который, сгорбившись над столом, продолжает читать  книгу,  принадлежавшую
ее отцу. Ууламетс не имел никаких  добрых  намерений  ни  к  Петру,  ни  к
Ивешке, а кроме того еще и не доверял ей...
     Никакая женщина, никакая дочь, никакой мужчина или какое-нибудь  иное
существо не могли поладить с ним. Ууламетса всегда интересовал только  его
собственный путь, и если Саша обманывал себя, полагая, что  Ууламетс  хоть
раз пожелал им добра, то только в том случае, если  это  совпадало  с  его
целями.
     Эта мысль мелькнула у него, когда Ивешка исчезла за дверью  вслед  за
Петром  и  дверь  спальни  окончательно  захлопнулась  за  ними.  Он  даже
вздрогнул, когда она ушла.
     В   своих   сердечных   переживаниях   она,   разумеется,   не   была
шестнадцатилетней девочкой. В  некоторых  вещах  она  разбиралась  гораздо
лучше, чем он. Ему следовало бы прислушаться к  ее  советам  по  причинам,
среди которых не последним было то, что Ивешка помнила только то, что  она
сама видела, и была уверена, что помнит  это...  а  это  было  значительно
больше того, что мог сказать он.
     "Что случилось со мной?" -  спрашивал  он  сам  себя,  содрогаясь  от
холода, навеянного испугом. "Что происходит во мне, если она видит во  мне
Ууламетса?"

                                    4

     Дождь падал с кустов, капли воды собирались на колючках, зависали  и,
поднимая брызги, падали в лужи, в которых отражались ветки...
     Вода заливала камень...
     - Он был белый, как простыня, - сказал Петр, чуть  тронув  Ивешку  за
плечо, когда они вновь улеглись. - Вешка, что происходит?
     Она зажмурила глаза и сказала, стараясь не  думать  ни  о  чем  и  не
желать абсолютно ничего, включая даже мир и благополучие этого дома:
     - Нет. Он просто очень расстроен из-за лошади, вот и все.
     Серое небо и ветки. Серый, цвета металла камень, и  точно  такого  же
цвета намокшие от дождя деревья...
     Дождевая вода сбегает с камня вниз, на землю,  устремляясь  к  ручью,
несущему ее в реку. Темная вода, глубокая и холодная... Волки пьют воду из
этого ручья и смотрят на нее желтыми глазами...
     - Я очень беспокоюсь о нем, Ивешка.
     - Это все касается только его. Он  справится  с  этим.  Давай  просто
уснем.
     Он погладил ее плечо и натянул повыше одеяло. Она продолжала смотреть
в темноту, сжав кулаки и  думая  о  книгах,  за  чтением  которых  мальчик
просиживал часами, веря всем тем ужасным вещам, в которые верил и ее отец,
хотя они были такими же приблизительными догадками, как у Кави  Черневога.
Каждый и мог иметь лишь одни догадки, потому что колдун лишь прикасается к
миру волшебства, он не может жить в нем:  он  живет  всего  лишь  над  его
поверхностью и пытается составить для себя представления и вывести правила
о том, что происходит внутри этого мира,  который  могут  посещать  только
такие существа, как, например, Малыш.
     Но изредка кое-что появлялось из этого  пространства.  Ей  доводилось
встречать эти существа. Она же чаще всего имела дело с теми, кто  старался
избегать общения, даже мысленного, с этим  миром,  и  пользовался  обычным
разумом, свойственным живой душе.
     Река текла на юг, через лес, который  стоял  сплошной  серой  стеной,
сотканной из веток и дождя.
     Ей не хотелось видеть во сне воду, Боже мой, ей  вообще  не  хотелось
видеть никаких снов сегодняшней ночью...

     Саша лежал,  наблюдая  за  светом  лампы,  падавшим  на  потолок  его
спальни. Он боялся потушить ее и боялся спать из-за страха перед тем,  что
может явиться к нему в снах, или, хуже того, может выйти из них...
     Черт побери, ведь эта полка всего лишь просто упала. Дурак перегрузил
ее книгами, а колышек, на котором она держалась, стал хрупким  с  течением
стольких лет, и совершенно естественно, что он просто сломался.
     Но ведь два очень  способных  колдуна  желали,  чтобы  этот  дом  был
крепким, пока они строили, полировали, покрывали воском мебель, и как само
собой разумеющееся, они должны были пожелать, чтобы все, что  они  делали,
не сломалось  и  не  пришло  в  негодность,  а  уж  если  что-то  все-таки
портилось, если что-то неблагоприятное все-таки случалось в их  хозяйстве,
начиная от появления Волка  и  до  сломанного  колышка,  то  это  казалось
больше, чем простым событием, это казалось предзнаменованием  начинающихся
неудач.
     Как возможно  такое,  чтобы  кто-то,  нагрузив  полку  дополнительным
весом, да еще несколько дней назад, не мог  надеяться,  что  она  выдержит
его? Для Саши такой вопрос не вызывал сомнений, если только  при  этом  не
было чьих-то противоположных желаний. Ведь на самом деле,  он  же  пожелал
себе добра, и упавшие книги не зашибли ему плечо, или разлившееся из лампы
масло не обожгло ему пальцы. Боже, как он ненавидел огонь!
     Одно за одним самые разные события пугали его с тех пор, как появился
Волк и заставляли отказаться от поисков всякой логичности в  происходящем,
от чего его поведение не становилось умнее, а желания целеустремленней: он
знал это, и знал, что должен исправить это. По крайней мере, он знал,  что
его мысли недостаточно отчетливы, поэтому и все воспоминания,  доставшиеся
ему от Ууламетса, рассыпались по ночам в произвольную  мозаику,  где  были
перемешаны и дом, и река, Ивешка, еще в детстве, лес, в те времена,  когда
деревья над рекой были еще живы, и все это смешивалось с воспоминаниями  о
"Петушке", тетке Иленке, дяде Федоре, старухе-соседке, той самой,  которая
называла его колдуном...
     Тот так называемый колдун  из  Воджвода,  дурно  пахнущий  старик,  к
которому однажды привел его дядя, точно так же, как и многие  другие  люди
обычно приводили детей, подозреваемых в  колдовстве,  чтобы  отдать  их  в
ученики к кому-нибудь, кто мог сделать их безопасными и полезными...  Этот
старик отказался взять его, заявляя при этом, что  у  парня  нет  никакого
колдовского дара, а просто-напросто этот мальчик обычный неудачник.  Затем
этот старый шарлатан продал дяде Федору очень дорогой рецепт против  этого
невезенья, чтобы защитить его дом.
     Он попытался сегодняшней ночью  не  слишком  гневаться  ни  на  этого
старого вруна, ни на дядю Федора.  Желай  всегда,  чтобы  не  было  вреда,
говорил бывало Ууламетс,  прежде  всего  желай  только  этого.  Но  сам-то
Ууламетс продолжал ненавидеть и своих  учителей,  и  собственную  жену,  и
собственную дочь, и собственного ученика, Кави Черневога...
     Это было похоже на то, со страданием  подумал  Саша,  как  попытаться
отдохнуть в кровати, полной змей, и все время думать лишь о том, какая  из
них была самая опасная.
     Возможно, ему следовало поговорить с Петром: они могли бы  поговорить
прямо и о самых сложных вещах, ведь Петр, будучи умудрен в мирских  делах,
временами имел очень хорошее чутье на правильные ответы.
     Но как он мог просить Петра не рассказывать этого Ивешке,  если  речь
заходила о волшебстве  и  если  учесть,  что  Ивешка  могла  очень  хорошо
чувствовать каждую перемену в нем и всегда хотела знать - почему?
     Он перевернулся на бок и уставился на стену, рассматривая рисунок  на
досках и стараясь не думать об этом и не поддерживать в  себе  подозрений:
колдун, склонный  обращать  свои  желания  к  чрезвычайно  неустойчивым  и
сложным вещам, мог впасть в самообман даже по поводу  того,  на  чем  были
сосредоточены его настоящие интересы. А что же можно  было  ожидать,  имея
наследованные от старика воспоминания, в беспорядке мечущиеся в голове, да
еще смешанные с его собственными?..
     В Воджводе клиенты  в  "Петушке"  косо  поглядывали  в  его  сторону:
"Видишь, колдун подслушивает тебя", -  обычно  говорили  они,  подталкивая
друг друга локтями. "Будь поосторожней на язык..."
     Или дочки булочника тихо шептались в уголке: "Ни  в  коем  случае  не
смотри ему в глаза, тогда он не сможет околдовать тебя..."
     А тетка Иленка говорила, когда разбивалась  тарелка:  "Я-то  знаю,  у
кого здесь дурной глаз..."
     Возможно, что во всем этом, в конце концов, и была какая-то правда.
     Несомненно Ивешка хотела именно того, что она считала правильным  для
Петра: это было пожалуй единственное постоянство, в которое он мог верить.
Возможно, что это было частью их общей беды.  И  возможно,  рассуждал  он,
если бы ему удалось выяснить источники не только произошедшего с  лошадью,
но и докопаться до причин самых разных мелких ссор, и если бы ему  удалось
восстановить некое подобие мира с Ивешкой, чего  он  должен  добиваться  в
первую очередь, и если бы он только мог заставить ее верить ему,  да  если
бы смог избежать и некоторых других дурацких и эгоистичных ошибок, которые
вызывали ее раздражение, вот тогда Ивешка узнала бы его с такой стороны, с
какой не мог узнать даже  Петр,  потому  что  будучи  колдуном,  Саша  мог
понимать истинный смысл того, что она говорила по какому-то поводу,  в  то
время как Петр мог понимать это совсем по-иному.
     Если бы, продолжал рассуждать Саша, если бы  он  только  мог  усадить
Ивешку рядом с собой и заставить ее самым серьезным образом выслушать его,
как будто он никогда не  имел  дела  с  ее  отцом  и  не  пользовался  его
советами, отчего происходили все ее беды и страхи...
     Он мог бы так сделать, если бы только, хоть с божьей помощью, мог  бы
знать и мог быть уверен, что его собственные мысли принадлежат именно ему,
а не являются чьим-нибудь желаньем, направленным в его сторону, может быть
даже, самой Ивешкой.
     Он лежал в постели до тех пор, пока  птицы  не  засуетились  в  своих
гнездах, а затем тихонько встал, вздул огонь на оставшихся с ночи углях  и
начал готовить завтрак, стараясь как можно меньше  производить  шума.  Это
был особенный завтрак, как ему казалось.  Он  решил  приготовить  лепешки,
какие обычно пекла тетка Иленка. Они делались из самой  хорошей  муки,  со
сладкой начинкой из сушеных ягод...
     Солнце  пробивалось  сквозь  ветки  деревьев,  роса   собиралась   на
колючках... окрашенная утренней зарей...
     Он постарался прогнать спутанные, беспорядочные мысли,  прислушиваясь
к мягкому постукиванию  ложки  о  деревянную  плошку,  одну  из  тех,  что
остались еще  от  Ууламетса,  добавил  щепотку  пряностей,  щепотку  соли,
напрягая сопротивляющуюся память, чтобы вспомнить рецепт... И пряности,  и
соль и зерно они получали от крестьянина с низовий реки. Старик-крестьянин
был даже напуган, по словам Петра, когда узнал о том, что ни Черневог,  ни
Ууламетс больше не живут в  лесах  вверх  по  реке.  Старика  интересовали
только грибы, лекарственные  травы,  лекарство  от  кашля  и  пара  добрых
желаний в качестве платы за сделку, которые Саша выдавал всякий  раз,  как
только вспоминал об этом.
     Вот и все, что смог узнать о них окружающий  мир:  старик  больше  не
чувствовал опасности ни от них, ни от их дел,  и  не  мог  сказать  ничего
иного о происходящем в этих лесах,  кроме  того,  что  там  вновь  выросли
травы.
     Такой ответ очень точно отражал суть происходящего:  появились  новые
колдуны, страшная русалка исчезла, а  травы  помогали  лечить  старика  от
кашля.
     Река, где вода темная и глубокая... Ивешка-призрак парит над волнами,
являя собой как бы нераздельную их часть...
     У Ивешки было большое уменье выращивать самые  разные  растения,  оно
всегда было у нее: она хотела содержать свой сад в совершеннейшем  порядке
и старалась защитить посадки от тех живых созданий,  которые  отваживались
вернуться в этот лес. Она любила все живое, даже  лис,  которые  по  своей
природе были склонны охотиться на кроликов  и  полевых  мышей.  Она  очень
мудро относилась к природе. Саша тоже придавал значение этой  самой  мыши,
он думал и о лисах, и хотел, чтобы эта мышь была  в  безопасности,  потому
что это была конкретная мышь. Но Ивешка не  раз  очень  резонно  замечала:
"Если ты поступишь таким образом, то мышь уже не будет свободна".
     Он задумался над этим и сказал самому  себе,  что  должен  был  бы  с
давних пор прислушиваться к Ивешке,  потому  что  она  давала  ему  добрые
советы, большая часть которых, кроме всего,  рекомендовала  ему  быть  как
можно скромнее в своих желаниях и не следовать примеру ее отца.
     Он услышал голоса, доносившиеся из  спальни,  голоса  людей,  которых
очень любил и которые на самом деле, каждый по-своему, любили и его.
     У нас будет все хорошо, мы будем  прекрасно  ладить  друг  с  другом,
повторял он про себя, как бы продолжая спорить с  Ууламетсом.  Петр  может
вызывать разногласия между нами - из-за того, что никто из  нас  на  самом
деле не желает ему зла.
     На что он услышал едва различимый  голос-призрак  Ууламетса,  который
тихо произнес: "Дураки".
     "Дураки", - в очередной раз прошептал этот голос очень  отчетливо,  в
то время как  Саша  сидел  около  печки,  размешивал  тесто  и  подогревал
сковородку. Ууламетс никогда бы не посоветовал им  всем  вместе  жить  под
одной крышей. Если  быть  абсолютно  честным  на  этот  счет,  так  именно
Черневог думал, что колдуны могут жить в обществе других  людей.  Черневог
спорил о том,  что  колдуны  могут  пользоваться  богатством  и  управлять
городами, и делать таким образом гораздо больше добра, как записал он  еще
в свои молодые годы, чем любой из царей.
     Но в то самое время, когда Черневог писал это,  он  был  под  сильным
влиянием чар жены Ууламетса: еще будучи мальчиком он стал ее  учеником,  а
вскоре после этого и любовником...
     Драга проглотила его  живьем,  как  сказал  Ууламетс,  когда  однажды
обнаружил это.
     Ууламетс записал тогда:  "У  двух  людей  не  могут  быть  одинаковые
интересы. Никто не может иметь одинаковые желания: ни муж и жена, ни  отец
и дочь, ни учитель и его ученик".
     А в самом конце книги Черневога было сказано: "Поколения скотов..."
     - Так рано встал?  -  окликнул  его  Петр,  открывая  дверь,  которая
находилась совсем рядом с печкой. Саша даже подпрыгнул от замешательства и
уронил  часть  теста  мимо  сковородки  прямо  в  огонь,   отчего   вокруг
разлетелась зола.
     - Мысли не дают покоя, - сказал Саша, поднимаясь и стряхивая  золу  с
коленей в тот самый момент, когда Ивешка вслед за Петром вошла на кухню. -
Завтрак почти готов.
     - Бог мой, - воскликнула Ивешка, - сколько же ягод ты положил  в  эти
лепешки?
     - Горсть. - У Ивешки  был  свой  порядок  на  кухне,  строгий  раз  и
навсегда ею заведенный порядок, и он тут же вспомнил, что не вычистил и не
убрал со стола, стараясь ни  на  что  не  обижаться:  ради  Бога,  никаких
перебранок в доме этим утром не должно быть.
     Петр заметил, очень резко:
     - Они такие вкусные, Ивешка.
     - Этого вполне достаточно, - запротестовал было Саша в защиту Ивешки.
Но она уже расставляла по местам горшки с пряностями и  сушеными  ягодами,
именно так, как она хотела, чтобы они стояли у нее,  и  переставляла  все,
что было на ее взгляд не на месте, приговаривая: -  Боже  мой,  Саша,  ты,
должно быть, использовал половину всех припасов. Только пусти  мужчину  на
кухню...
     - Ради Бога, Ивешка! - воскликнул Петр, поворачиваясь. А Саша  быстро
проговорил, придержав его лопаточкой: - Петр, присмотри за этими, хорошо?
     Полка,  на  которую  Ивешка  хотела  поставить  ягоды,  была  слишком
неудобна из-за высоты, и Саша быстро кое-как успел  сам  поставить  их  на
место.
     - Спасибо, - сказала она вполне  доброжелательно  и  улыбнулась  ему,
показывая, что старается не замечать своего дурного пробуждения, а  просто
желает привести кухню, а заодно и  их  обоих,  в  такой  порядок,  который
устраивает ее.
     Поэтому он остановился как вкопанный, соображая, единственный  ли  он
из тех, кто потерял здесь рассудок. Разумеется, он  мог  бы  поговорить  с
Ивешкой, он часто разговаривал с ней днем, когда они вместе  работали  над
составлением лекарств или делали мелкую домашнюю работу, до которой  Петр,
как говорится, еще не дорос и не имел представления как ее делать.
     Саша полагал, что он  вполне  может  считаться  другом  Ивешки,  черт
возьми, и всегда доверял ей. Он никак не мог  понять,  почему  вдруг  стал
опасаться ее и откуда взялись эти самые мысли, что он не в  силах  сделать
так, чтобы она поняла его интересы и заботы.
     Разумеется, она могла бы дать ему добрый  совет.  Сейчас  же  он  был
просто не в состоянии выслушать его, поскольку  этот  совет  скорее  всего
заключался бы в следующем: "Не  делай  ничего.  Перестань  беспокоиться  о
происходящем. Пусть все идет так, как идет". Ему казалось, что сделать это
очень трудно.
     В это время Ивешка, очень мягко обратилась к нему, протягивая  в  его
руки тарелки:
     - Поставь их на стол.
     Он расставил их, тогда как  Петр  начал  переворачивать  лепешки,  но
почти каждый раз терпел неудачу: то не мог ухватить ту, которую  следовало
переворачивать, то задевал сковородку. Ивешка  вытолкала  его  за  стол  и
заняла место около своего огня и около  своего  очага,  поручив  им  обоим
заваривать чай, сделать хоть что-то полезное этим утром и  не  мешаться  у
нее под ногами.
     Петр бросил на Сашу извиняющий взгляд и покачал головой  с  таким  же
мрачным выражением, которое Саша замечал за ним не первый месяц.
     Это было совсем не то, чего бы он хотел, если бы  отважился  пожелать
вообще чего-то, что не привело бы к нарушению порядка в доме.
     - Бог ты мой, - сказал он Петру, - все в порядке. Ведь это ее  кухня,
не беспокойся об этом, Петр. Пожалуйста, прошу тебя.
     На что Петр еще раз со страданьем посмотрел на него.
     Саша прикусил губу, это несколько помогало ему удержаться  от  всяких
желаний,  а  тем  временем  в  подвале  завозился,  поскрипывая  бревнами,
домовой. Саша подал чай, а Ивешка разложила по тарелкам лепешки.
     - Они пахнут просто чудесно, - весело сказала она, протягивая кусочек
каждому из них, теперь, когда все дела шли, как  подумал  Саша,  привычным
для нее путем. Он тут же строго поругал сам себя за то, что был так  упрям
и несговорчив в собственных суждениях.
     Мы воюем из-за каких-то мелочей, из-за этих самых лепешек, но ведь на
самом деле не они являются главной причиной всему, это вовсе не то,  из-за
чего мы спорим и раздражаемся, и поэтому едва ли сможем что-то решить. Она
бранит Петра за беспорядок на  кухне,  но  ведь  это  не  имеет  для  него
никакого значения, ничто подобное не относится к нему, потому что на самом
деле он ужасный повар. И когда она специально проделывает то же  самое  со
мной, то это очень раздражает  его,  она  же,  зная  это,  продолжает  так
поступать. Почему она так делает?
     Обуглившиеся столбы, глядящие в серое небо. Вот все, что осталось  от
дома, где жил Черневог.  Дождь  в  который  раз  перемывает  полусгоревшие
бревна...
     - Саша?
     Он прикрыл глаза, его сердце замерло на секунду, и он сообразил,  что
она сидела за столом и спрашивала что-то про мед, стоявший перед ним.
     - Извини, - сказал он и пододвинул его к ней поближе.
     Она  полила  медом  свои  лепешки  и  передала  его  Петру,   который
поинтересовался, какой это был горшок: новый, или все еще старый...
     Господи, подумал Саша, да что это со мной?
     Неужели я это делаю сам?
     - Так значит, нет? - спросил его Петр, а Саша не имел  представления,
о чем шел разговор. Он только начал осознавать, что  Петр  и  Ивешка,  оба
смотрят на него, что Ивешка желает изо всех сил, чтобы он пришел в себя  и
не расстраивал Петра своими глупостями.
     - Ты хотя бы спал сегодня ночью? - спросил Петр.
     Саша вздохнул,  стараясь  припомнить,  о  чем  эти  двое  только  что
говорили, и промямлил:
     - Немного.
     - Лжец. Ивешка, - продолжил Петр, положив ладонь на  стол,  -  и  ты,
Саша. Вы оба, ответьте мне на  простой  вопрос:  будем  ли  мы  отправлять
лошадь назад, или нет?
     - Нет, - очень твердо сказала Ивешка.
     - А ты, Саша? - спросил Петр.
     - Нет, - сказал Саша, потому что было уже поздно браться за  подобное
предприятие.
     Петр только внимательно посмотрел на  каждого  из  них,  будто  хотел
убедиться в их тайном сговоре.
     - Ведь это уже сделано, - сказала  Ивешка.  -  И  все  хорошо,  Петр.
Сделано - так сделано. Ничего плохого не произошло, поверь мне, в этом нет
ничего плохого.
     Вновь наступила тишина.
     - Боже мой, - пробормотал Петр.
     - Все хорошо, - совершенно искренне сказал Саша. - На самом деле  все
хорошо, Петр. Мы будем заботиться  о  ней,  обещаю  тебе.  И  нет  никаких
оснований думать, что кто-то явится сюда за Волком,  никому  не  придет  в
голову искать его здесь, с чего бы им это делать? А мы  сделаем  для  него
навес, поставим прочный загон, чтобы быть уверенными,  что  он  не  тронет
ивешкин сад...
     - Не надо ни о чем беспокоиться, - сказала Ивешка, поднимаясь. Обойдя
стол она подошла к Петру и поцеловала его в лоб. Затем  поцеловала  второй
раз, но уже в другое место. - Нет, нет, не  беспокойся.  У  Малыша  просто
плохое настроение, он просто ревнует. Но он привыкнет к этому.
     Саша заметил,  как  Петр  заколебался  в  нерешительности,  и  слегка
нахмурился, прежде чем сказал, очень мягко, как если бы  произносил  вслух
то самое, что на самом деле ответила сама Ивешка:
     - Ну что ж, черт возьми, действительно,  на  него  очень  не  похоже,
чтобы он так долго терял в весе.
     Может быть, она подсказала  ему  это  без  всяких  слов,  нажимая  на
какие-то его только ей одной известные места. Саша в этот момент был занят
тем, что рассматривал блики пламени, отражавшиеся в  золоте  его  тарелки.
Эти их тарелки, как и многое, захваченное в доме Черневога,  были  большей
частью  из  золота,  блюдо  для  хлеба  было  серебряным,  с  отделкой  из
драгоценных камней, однако чашки, которые они использовали  для  завтрака,
были все те же старые простые глиняные чашки, оставшиеся от Ууламетса...
     Его, к тому же, имела трещину, но благодаря, может  быть,  случайному
желанию, оброненному еще Ууламетсом, не разваливалась до сих пор.
     Все эти годы.
     Саша пробормотал, поднимаясь из-за стола, как  только  Ивешка  начала
убирать тарелки:
     - Я помогу тебе убраться.
     Но Петр ухватил его за руку.
     - От этого постоянно возникают какие-то мысли. Забудьте про  тарелки.
Давайте лучше проверим, осталась ли еще в саду морковь, если этот мошенник
не выдергал  ее  всю  прошлой  ночью.  Да,  да,  вы  оба.  Вешка?  Пойдем,
посмотрим, от этого будет только польза.
     - Мне  еще  надо  сделать  кое-какие  записи,  -  сказала  та  сквозь
постукивание тарелок, которые складывала для мытья в кастрюлю.  -  Слишком
много всего произошло за вчерашний день. Все  в  порядке,  иди,  иди  куда
собирался.
     Петр взглянул на Сашу.
     - Я приду попозже, - сказал тот, чуть опуская голову и делая вид, что
собирает чашки. Он был уверен, что должен продолжить тот разговор, который
начал с Ивешкой, и продолжить прямо сейчас. Потому  что  все  происходящее
стало казаться ему слишком странным и слишком безрассудным.
     - Позже, позже. Господи, да ты  столько  времени  проводишь  за  этой
книгой, парень. - Петр был явно расстроен из-за него, но Саша был  уверен,
что Петр на самом деле был расстроен из-за них обоих, и  не  без  причины.
Петр вновь сказал: - Пойдем. Выбрось всю  эту  рухлядь  из  своей  головы.
Лучше снова потрогай руками лошадь. Это улучшит твое настроение.
     Волк и так уже спутывал все его мысли, даже когда он и не  прикасался
к нему.
     - Я не могу, - произнес Саша безрадостным голосом, на что Петр только
развел руками и сказал, обращаясь к Ивешке: - Ты согласна с ним?
     Ивешка лишь взглянула, обернувшись через плечо, спокойно и загадочно:
     - Разве ты не знаешь? С ним бесполезно спорить.
     - Боже мой, - сказал Петр, -  тогда  я  отправляюсь  побеседовать  со
своей лошадью. Книги делают из вас сумасшедших, так и знайте. - Он  качнул
головой. - Думать, что все эти кривые значки представляют реальные вещи  -
сущее безумие, вы знаете об этом. -  Он  махнул  рукой  по  направлению  к
двери. - Все по-настоящему реальное, находится там. Не потеряйте дорогу  к
нему.
     - Ты лучше не забудь свой кафтан, - сказала Ивешка.
     -  Он  мне  не  нужен.  Я  собираюсь  поработать.   Как   честный   и
добропорядочный, самый обычный  человек.  Это  ведь  только  бездельникам,
которые сиднем сидят, нужен кафтан в  такой  день,  как  сегодня.  -  Петр
подхватил корзину, в которую они  насыпали  зерна,  приправленного  медом,
открыл наружную дверь, затем вернулся, чтобы взять оставшиеся от вчерашней
ночи лепешки, и в очередной раз вернулся, чтобы забрать с кухонного  стола
кувшин с водкой. - Подкуп, - объяснил он. - Весь мир  только  и  держится,
что на подкупе.
     - Только не вытопчи мой сад! - крикнула ему вслед Ивешка.
     Петр сделал гримасу, сдернул с колышка свою шапку, подхватил корзину,
стоявшую прямо около двери, удерживая в другой руке  кувшин  с  водкой,  и
ногой прикрыл за собой дверь.
     Саша начал наливать воду в кастрюлю, чтобы помыть тарелки. Ивешка  не
сказала ему ни единого  слова  и  не  попыталась  выказать  хоть  какое-то
желание.
     Тогда он сказал громко и отчетливо:
     - Я совсем не спал минувшей ночью. Я продолжаю  думать,  Ивешка,  что
дела идут не так, как следовало бы.
     - Давай не будем говорить об этом. Что было, то было.  Сейчас  все  в
порядке.
     - Я говорю не о лошади. Я говорю о наших ссорах.
     - Но мы не ссоримся.
     - Мы ссоримся даже прямо сейчас.
     - Я не ищу ссоры с тобой. Не  знаю,  как  ты,  но  я  определенно  не
намерена ссориться. - Ивешка вернулась к печке за сковородкой, затем взяла
тряпку, опустилась на колени и начала отчищать золу, которую Саша рассыпал
на пол.
     - Позволь мне сделать это.
     - Со мной все в порядке, все в полном  порядке.  В  самом  деле,  все
хорошо, и я не сержусь на тебя, черт возьми!
     - Выслушай меня. - Он опустился на колени, взял из ее рук тряпку,  но
она так и не взглянула на него. Она встала и отошла  к  столу,  а  он  тем
временем вычистил доски и  камни,  засыпанные  золой,  и  поднялся,  чтобы
повесить тряпку для просушки на свободный колышек.
     Но тут он почувствовал, как Ивешка, напрягая волю, пожелала, чтобы он
остановился. Это желание было столь яростным и сильным, что он взглянул на
нее.
     - Только не рядом с этими,  чистыми,  -  сказала  она.  -  Повесь  ее
поближе к огню, я займусь ей позже.
     Он  повесил  злополучную   тряпку   туда,   куда   она   хотела,   на
дополнительный крюк, который использовался  для  подвешивания  котелка,  и
старался  как  только  мог  сохранить  мир.  Тетка  Иленка  точно  так  же
относилась к своей кухне. Можно предположить, что это  приходит  вместе  с
замужеством.
     Но сейчас ему не хотелось думать об этом.  Ивешка  подслушивала  его,
совершенно свободно воспринимая его  мысли,  и  он  чувствовал  это  яснее
ясного. Она же знала и об этом, и поэтому хотела,  чтобы  он  убирался  во
двор, к Петру, и оставил ее в покое.
     - Я думаю, - сказал Саша вслух, продолжая стоять на своем, - я думаю,
что отсутствие у нас банника - скорее всего моя ошибка. Думая о  вчерашнем
происшествии, я предполагаю, что он нам необходим, очень необходим,  и  мы
должны попытаться заполучить его. Но я не хочу ничего желать  только  лишь
по своей воле, я не хочу желать для этого дома ничего такого, с чем ты  не
согласна.
     - Но какое отношение ко всему этому имеет банник? И какая связь между
ним и лошадью? Это уже сделано, и забудем об этом. Нам  не  нужно  чего-то
еще, чтобы мутить здесь воду. Только перестань беспокоиться об этом, Саша!
     - Но присутствие банника может  остановить  многое,  что  мы  еще  не
успели сделать. Он может подсказать нам...
     - Подсказать он не может.
     - Он может исправить неверный ход событий.
     - А кто сказал, что они идут не так?
     - Но ведь они идут не совсем правильно, так ведь?
     - Банники не любят колдунов. Они к тому  же  не  говорят,  во  всяком
случае, не больше, чем это делает Малыш или домовой: они только показывают
тебе что-то, и каждый раз это не имеет ни малейшего смысла...
     - Но если  нам  понадобиться  знать,  куда  могут  завести  нас  наши
желания...
     - Он все равно не поможет в этом случае. Мы изменяем  окружающее,  мы
постоянно делаем  это,  и  ты  не  можешь  сказать  что-то  о  происшедшим
переменах лишь на основании того, что они говорят,  или  на  основании  их
отношения к происходящему. Так всегда говорил папа. -  Всякий  раз,  когда
Ивешка упоминала о своем отце, она настороженно  хмурилась  и  глядела  на
Сашу, будто ожидала услышать слабые отголоски былого. - И  поэтому  банник
нам не нужен.
     - А я все-таки думаю...
     - Наш банник не помог нам. Я  не  увидела  ничего,  что  должно  было
случиться со мной, и мы не увидели ничего о Кави Черневоге. - Она  никогда
не говорила о своей смерти. Сейчас она яростно  терла  последнюю  тарелку,
затем, прикусив губу, сказала: - Я уверена, что полюблю эту  лошадь.  Если
это делает Петра счастливым, то счастлива буду и я.
     Но едва ли она выглядела счастливой. Саша сказал:
     - А может быть, есть какие-то причины того, что он нам не нужен?
     - О чем ты?
     - Я о баннике. Есть ли какие-то  причины,  по  которым  мы  не  можем
завести его?
     - Он не поможет. Не поможет, уверяю  тебя!  Ну  почему  ты  не  идешь
помогать Петру?
     - Ивешка, почему ты не хочешь, чтобы у нас был банник?
     - Ради Бога, почему я должна о нем думать? Почему я должна  думать  о
том, нужен он нам или нет? С чем это связано?
     - Все идет не так, как надо, - сказал он, продолжая думать  о  полке,
думать о... об устойчивости всего окружавшего их. Об общем  равновесии:  о
Черневоге, охраняемом лешими; об Ууламетсе; о сотнях тех желаний, которые,
возможно, свободно пребывали вокруг них, и обо всех опасностях, которые от
них исходили все время,  пока  эти  желания  были  живы  и  могли  творить
волшебство.
     - Все идет абсолютно правильно, -  сказала  она,  продолжая  отчищать
котел. - Так же правильно все шло и много лет назад. То,  что  ты  сделал,
теперь уже сделано, так что оставь все в покое, Саша Васильевич,  и,  ради
Бога, забудь об этом, если только тебе не хочется лишить этот спор всякого
смысла.
     - Мне нужна твоя помощь.
     - Если ты хочешь завести банника,  если  ты  хочешь  завести  лошадь,
свинью или даже козла, Господи, да  я  уверена,  что  меня  это  никак  не
беспокоит. Это твой дом.
     - Это не мой дом.
     - Я уверена, что папа предназначал его тебе.
     - Твой отец оставил мне только книгу, и ничего больше.
     Ложка стукнулась о стол.
     - Папа оставил тебе еще много чего.
     Наступила долгая тишина.
     - Не так много, как ты воображаешь, - сказал он. Он хотел, он пытался
сказать это уже много лет. Но теперь он видел, что эти слова не  оправдали
его надежд, видел по линиям ее подбородка.
     - Ты не знаешь, что я воображаю.
     - Ивешка, - сказал он, углубляясь все дальше и дальше в  ту  область,
где разговор может стать опасным. - Ивешка, ведь ты  не  хочешь,  чтобы  я
оставался здесь? Не так ли?
     - Я никогда не говорила, что не хочу видеть тебя в доме.  Я  не  хочу
видеть тебя здесь, сейчас, вот и все. Я не хочу видеть тебя в моей кухне и
не хочу вести разговор  об  этой  проклятой  лошади.  У  меня  уже  голова
разболелась от разговоров о ней!
     - Ты злишься на меня.
     - Я не злюсь на тебя! - Она швырнула кухонное  полотенце.  -  Ты  так
ничего и не понял, Саша Васильевич. Я не знаю, кто вбил тебе в голову  эту
мысль о баннике, но ты поступаешь как настоящий дурак, ты уже целый  месяц
ведешь себя как дурак, и я хочу, чтобы ты прекратил  это!  Если  тебе  так
необходим банник, пожелай сам все, что только хочешь.
     - Вот об этом-то я и беспокоюсь, - сказал он. Ему хотелось, чтобы она
знала, как он был смущен и испуган, потому что он не  был  таким,  как  ее
отец, и даже не был уверен в том, что знал, как тот хотел удержать  их  от
совместной жизни под одной крышей, равно как не знал и того, была ли мысль
о постройке отдельного дома  его  собственной  мыслью,  или  она  все-таки
принадлежала Ууламетсу.
     Это вывело Ивешку из равновесия. Она хотела чтобы он вышел из  кухни,
хотела чтобы он отстал от нее со своими желаниями и со своими  опасениями,
хотела запретить разговоры о постройке еще одного дома, хотела чтобы он не
расстраивал Петра своими мыслями и никогда  не  говорил  с  ней  об  отце,
прекратил желать  по  три-четыре  вещи  одновременно  и  вообще  прекратил
что-либо желать. Она крепко  сжала  руки  и  прикусила  губы,  прежде  чем
какое-нибудь слово могло сорваться с них.
     - Я нахожусь  в  затруднительном  положении,  -  сказал  Саша,  очень
осторожно, - и даже если никто из нас не считает, что это правда, я  знаю,
что на самом деле это так. Ведь очень трудно  находиться  всегда  рядом  с
Петром...
     - Но я не  чувствую  в  этом  никакого  неудобства,  хотя  все  время
нахожусь рядом с ним!
     - А я чувствую, - сказал он, напрягая свою волю и  желая,  чтобы  она
была откровенной с ним. - По крайней мере для меня  этих  ощущений  вполне
достаточно, чтобы так говорить, а  кроме  того,  я  жил  в  городе,  среди
людей...
     - Я далеко не дура! И не принимай меня за такую!
     - Я знаю это.
     - Я устала слушать об этой проклятой лошади! Я не хочу ничего желать,
я хочу только мира...
     Она  остановилась  и  прикусила  губу,  надеясь,  что   это   желание
сохранится. Он попытался помочь ей.
     - Пожалуйста.
     - ...мира для всех нас, - твердо закончила она. - И оставим  все  это
как есть.
     - Ивешка, я не совсем уверен в происходящем, я не уверен в  том,  что
мы делаем.
     - Оставь это в покое! - сказала Ивешка. Она  отвернулась  от  него  и
начала поправлять стол.
     Саша же продолжал:
     - Так ты поможешь мне отыскать банника?
     - Я до сих пор не понимаю, зачем. Я не понимаю, почему он имеет такое
значение, и не понимаю, как могу остановить  тебя,  когда  ты  собираешься
сделать что-то. Здесь просто не о чем говорить.
     - Но это нечестный ответ, - сказал он.
     - Что же здесь нечестного?
     - Ты обладаешь очень  большой  силой.  -  Он  знал,  что  это  только
разозлит ее: всякий раз, когда он говорил ей, что она  сильнее,  чем  сама
думает, это приводило ее в бешенство, но он намеревался  узнать,  что  она
сама об этом думает. - Ты можешь сделать в этом доме  буквально  все,  что
только захочешь, и ты знаешь об этом.
     Она предпочла бы, чтобы он  промолчал.  Ее  рот  вытянулся  в  прямую
линию, выражая обиду.
     - Это правда, - сказал  он.  -  Ты,  вероятно,  можешь  быть  намного
сильнее меня, если действительно захочешь чего-нибудь.
     - Это всего лишь вздор, который говорил мой отец. Я скажу  тебе,  что
думаю на этот счет: я не хочу быть сильнее тебя, не хочу быть сильнее кого
бы то ни было еще, и закончим на этом, договорились? Сейчас  у  меня  есть
все, что я когда-либо хотела иметь, и больше нет и не  существует  ничего,
что бы я могла еще захотеть, Саша Васильевич,  и  в  этом  гораздо  больше
здравого смысла, чем есть у Кави,  и  в  отношениях  между  тобой  и  мной
гораздо больше рассудка, чем было с моим отцом! Если  ты  хочешь  банника,
доставай его. Уверяю тебя, что я не буду стоять у тебя поперек дороги!
     - Разве ты не хочешь знать, куда мы движемся? Ты не хочешь знать хотя
бы куда ведут нас наши желания?
     Ивешка нахмурилась, глядя на него. Нет, она не хотела, это было ясно.
     Может быть, он должен был бы выйти во двор вместе с  Петром,  взяться
за какую-нибудь тяжелую работу, например, поколоть дрова, заняться  чем-то
таким, чтобы у него почти не было времени на размышления, но  он  был  так
чертовски напуган всем происходящим в доме...
     Наверное, это от недосыпания, подумал он.
     Хочу ли я, чтобы все, что я люблю, было в полной безопасности?
     Но ведь это почти ничем не отличается от пожеланий мира, предложенных
Ивешкой.
     Но только мертвые могут пребывать в мире. Только мертвые могут быть в
безопасности.
     Она продолжала:
     - И это сущий вздор - мое желание выставить тебя отсюда.  Я  не  могу
понять, с чего ты взял это, я на самом деле не хочу этого.
     - Я надеюсь, что нет, - сказал он, и даже отважился не желать ничего,
кроме как пользоваться гостеприимством в этом доме для самого себя,  а  не
только для одного Петра. Но все же он продолжал думать об упавшей полке, о
той войне, которую они вели с Ивешкой и которая прежде всего не устраивала
его самого. Он все еще продолжал думать про  обгорелые  столбы,  и  потому
стоял как немой, с застывшим языком, не имея возможности  как-то  выразить
свое согласие с ее намерением пожелать безопасности или мира и спокойствия
всем в этом доме.
     Так молча он и отправился к своим книгам, оставив  Ивешку  наедине  с
собственными мыслями, с  каким-то  отчаянием  надеясь  на  банников  и  на
предсказания.

                                    5

     Разгрома  в  саду  не  произошло,  ограда  держалась,  и   Волк   был
сегодняшним утром в весьма  веселом  настроении,  бегая  легкой  рысью  по
своему небольшому загону и слегка брыкаясь копытами.
     Но со вчерашнего дня здесь был, и  Петр  имел  на  этот  счет  вполне
определенное  ощущение,  еще   один,   невидимый   и   очень   своенравный
наблюдатель.
     - Иди-ка сюда, - сказал Петр, подкладывая кусочек лепешки на случайно
оказавшуюся тут кровельную щепу. - Лепешка с медом, Малыш.
     Но никакого ответа не последовало.  Однако  когда  он  огляделся,  то
заметил в воздухе слева  от  себя  призрачное  мерцание  пары  укоризненно
посматривающих глаз.
     И имея жизненный опыт, что готовы признать и его завистники,  общения
почти со всеми дочерьми владельцев трактиров в Воджводе, он знал,  что  не
совсем удобно уделять столько внимания и  суетиться  вокруг  Волка,  когда
Малыш испытывает страданья от такого неуважительного отношения.
     Поэтому он поднялся, откупорил кувшин и вылил из него  немного  водки
прямо в воздух.
     Ничуть не странно заметить, что ни капли водки не пролилось на землю.
     Зато оба глаза теперь были видны очень отчетливо.
     После этого исчезла медовая лепешка, и можно  было  по  крайней  мере
различить слабые контуры черного, похожего на пуговицу  носа  и  небольшой
рот.
     Итак, получив свою водку, Малыш перестал суетиться и начал почесывать
свою еще невидимую спину. Мало-помалу Малыш  стал  более  темной  и  более
заметной  тенью,  повисшей  в   воздухе:   очень   подозрительный,   очень
своевольный и ворчливый Малыш...
     Очень осторожный и покорный Малыш,  мог  кто-нибудь  сказать  о  нем,
который со вчерашнего дня очень старательно наблюдал  за  лошадью.  Будучи
дворовиком и хранителем домашнего скота, по крайней мере таковы  были  его
древние  привычки,  Малыш  требовал,  чтобы  его   слегка   побаловали   и
поуговаривали, а также убедили в том, что все, что находится в этом дворе,
должно содержаться в надлежащем порядке,  добавив  при  этом,  разумеется,
уверения в его огромной важности и значительности.
     Удивительно  или  нет,  но   вполне   различимый   Малыш   подскочил,
присаживаясь, около ног Петра, как только тот дал Волку принесенное зерно,
и сел, чтобы понаблюдать, как он будет есть.
     - А ты знаешь, - сказал Петр, выливая из кувшина новую порцию  водки,
которой Малыш, разумеется, тоже не дал упасть  на  землю,  -  теперь  двор
выглядит очень солидно, не правда ли? Здесь есть сад, здесь стоит  гораздо
больший по размерам и более привлекательный дом, и все остальное, а сейчас
здесь появилась еще и лошадь, за которой нужен присмотр, и возможно, что в
этом году появится конюшня, так что ты делаешь очень важную работу.
     Много чего было наговорено. Малыш  становился  все  более  видимым  и
более деятельным, и в  конце  концов,  чуть  подвыпивший  и  повеселевший,
бросился рысью вдоль временной ограды, что Петр посчитал за хороший  знак.
Он узнал об этом от Саши, который знал толк в подобных вещах.  Ведь  очень
важно,  что  дворовик,  имеющий  свои,  очень  специфичные  способности  к
волшебству, одобрил построенную ими эту временную ограду.
     А волшебство, как он уже убедился, могло приносить и свою пользу дому
и всему окружающему его. Иначе и угловые столбы оказались бы гораздо хуже,
чем они были теперь.
     Итак, в разгар утра Малыш сидел  греясь  на  солнце,  если  дворовики
вообще  могли  чувствовать  его,  на  горизонтальной  перекладине  загона,
наблюдая, как Петр возился с  Волком.  Разумеется,  никаких  признаков  ни
Саши, ни Ивешки не наблюдалось: можно было  предположить,  что  они  вновь
были за книгами, да, вероятнее всего, вновь за книгами.
     Петр был почти уверен, что Волк раззадорит Сашу. Это  случиться  рано
или поздно, и Петр намеревался лишь дать событиям развиваться так, как они
развивались бы: конюший, который в первый раз пожелал  лошадь,  не  сможет
вечно сопротивляться соблазну. А как только он сядет на нее, то и  солнце,
и ветер изменят цвет лица мальчика, абсолютно точно.
     Плотный, связанный из соломы веник стал отличной скребницей,  и  Волк
отдал должное уходу за собой,  всегда  радуясь  продолжению  удовольствия.
Несомненно, что кто-то очень хорошо заботился о нем: его ноги и кожа  были
в полном порядке, однако этот старый разбойник так и не отучился от  своих
вредных привычек, например таких, как наезжать задом на человека,  который
пытается  расчесать  ему  хвост,  а  затем  посматривать  вокруг  кроткими
невинными глазами, чтобы узнать, не  его  ли  хозяина  была  та  нога,  на
которую он только что наступил.
     Не совсем совершенная лошадь, по крайней мере если рассматривать  то,
что касается ее манер, но это был самый добрый  конь,  который  когда-либо
был у Петра Кочевикова. Крепкий в ногах и готовый скакать, куда бы  добрый
ездок не направил его.
     - Совсем не изменился, - побранил он  Волка.  -  Послушай,  приятель,
когда  ты  удирал  из  конюшни,  ты  мог  бы  быть  повнимательнее,  чтобы
прихватить с собой седло или хотя бы уздечку.
     Последовал  очередной  взгляд   через   плечо,   черных,   выражающих
благоразумную невинность глаз.
     - Я полагаю, - заметил Петр, - что ты сделал  максимум,  на  что  был
способен.
     После этого Петр отправился в сарай и, отыскав там  подходящий  кусок
веревки, уселся на солнце рядом с загоном и начал плести нечто, похожее на
уздечку, и это его занятие немедленно привлекло внимание Малыша.
     А когда он закончил мастерить эту временную уздечку  и  надел  ее  на
Волка, и когда впервые за три года вскочил на спину лошади,  Малыш  уселся
наблюдать на  перилах  загона,  как  на  насесте,  положив  подбородок  на
передние лапы, которые сейчас напоминали человеческие руки.
     Но не было  никакого  смысла  скакать  по  окружности  вдоль  загона,
особенно в такой день, как сегодня, и поэтому Петр свесился вниз,  сбросил
верхнюю перекладину ограды, сделал еще один круг и заставил Волка прыгнуть
через оставшуюся внизу перекладину, не забывая, кроме всего,  о  том,  что
следует удержаться на его спине.
     Он был совершенно доволен собой. Он сделал еще один большой  круг  по
двору, затем  объехал  дом  и  остановился  прямо  около  крыльца,  будучи
абсолютно уверен, что являет очень изящную фигуру, восседающую на лошади.
     - Вешка! Саша! -  крикнул  он  в  сторону  дома.  -  Я  только  разок
поднимусь и спущусь по дороге!
     Дверь  отворилась.  На  окнах  кухни  задвигались  ставни.  В  дверях
появилась Ивешка и посмотрела на него.
     - Прокатимся? - спросил Петр и тут же  сообразил,  что,  может  быть,
Ивешка никогда в жизни и не видела лошадь.  Чтобы  ободрить  ее,  он  даже
протянул руку. - Пойдем, Ивешка. Я помогу  тебе  забраться.  Мы  не  будем
спешить, и это совсем не опасно.
     Она  сделала  шаг  назад,  показывая  явную  антипатию  к   подобному
предложению.
     - У меня много работы.
     - Ну же, Ивешка, поедем, всего-то только вперед и назад по дороге.
     Она покачала головой, слегка  нахмурилась  и  полностью  отступила  с
крыльца вглубь дома.
     - А ты, - предостерегла она его, - будь осторожен.
     - Саша? - позвал он, глядя на окно, за которым  был  Саша.  -  Хочешь
взглянуть, как он идет? А хочешь, сам сделай на нем  круг-другой?  -  Петр
вновь предлагал взятку,  и  эта  была  самая  большая,  на  какую  он  был
способен. Он был уверен, что на этот раз победит.
     Но этого не случилось.
     - У меня работа, - сказал Саша, - а то я пошел бы.
     - Работа подождет.
     - Может быть, завтра.
     - Ты совсем закостенел, - сказал  Петр.  Саша  удивлял  его  и  порой
ставил в тупик. Он развернул Волка, давая им шанс подумать.
     Но Саша не передумал, и Ивешка осталась при своем. Эти двое, и в этом
Петр совершенно не сомневался, изрядно переведут чернил сегодняшним утром,
отыскивая ответы, которые могут иметь значение лишь для колдунов, и все об
этой заблудшей лошади, что доказывает  лишь  то,  как  далеко  этот  малый
прошел по пути, проложенному стариком.  И  Ивешка...  Бог  свидетель,  как
трудно ее убедить.
     Но всему свое время. Рано или  поздно,  подумал  он,  они  все  равно
сдадутся.
     Что же касается его самого, то он выехал степенным размеренным  шагом
за ворота и так же спокойно спустился вниз по остаткам дороги,  ведущей  к
мертвому лесу. Он был наедине с Волком, и мог не  опасаться,  что  услышит
чей-то оклик: "Будь осторожен, Петр, не рискуй, Петр..."
     Он продолжал соблюдать эту покорность, пока  не  скрылся  за  пределы
видимости находящихся в доме.

     Ивешка была очень обеспокоена, когда закрыла за собой дверь. И у  нее
вырвалось какое-то очень сильное желание, которое, как  был  уверен  Саша,
касалось  безопасности  Петра  на  случай  непредвиденных  опасностей   от
лошадей.
     - С ним отправился Малыш, - сказал Саша.
     Ивешка же лишь покачала головой.
     - Петр не может свалиться с нее, - сказал он,  -  в  седле,  или  без
седла. Я видел, как он проделывал в седле сумасшедшие вещи...
     Но это, как оказалось, вовсе не успокоило Ивешку, поэтому Саша тут же
изменил свои намерения рассказать ей историю про то, как  Петр  въехал  на
крыльцо у тетки Иленки, или как  Волк  разбил  ее  маслобойку.  Он  быстро
исправился:
     - Но ведь это только со стороны выглядит так страшно. На  самом  деле
он всегда знает, что делает.
     - Я не доверяю этому созданью, - пробормотала Ивешка  и  вернулась  в
свою комнату, к своим прежним занятиям.
     Саша в этот момент не был склонен к продолжению спора,  так  как  его
голова была переполнена массой самых разных вещей из его собственной книги
и из книги Ууламетса. Он вернулся к столу на кухне, уселся и начал листать
одну за другой страницы, отыскивая... отыскивая пути к примирению.
     Затем он записал: "Ивешка и я относимся друг к  другу  так,  как  это
только могут делать два колдуна. Мы не хотим причинить друг другу вреда и,
несомненно, мы оба желаем Петру только хорошего.  Однако  здесь  возникает
ужасная путаница, когда мы хотим сделать одно и то же, но разными  путями.
Желания же такого рода не должны иметь особенных отличий.
     Может ли например Ивешка пожелать  Петру  благополучия,  и  при  этом
нанести какой-то вред мне?
     Только если..."
     Он остановился, почувствовав в воздухе слабый холодок. Возможно,  это
было чье-то заблудшее желание.
     Затем продолжил: "...я могу угрожать Петру, и только в случае, если я
действительно хотел, чтобы она сделала..."
     Сделала что?
     Ответ на этот неоконченный вопрос казался до  чрезвычайного  опасным.
Все было опасно. Все, что бы он ни записал, могло иметь последствия.

     Дождь падал на камень...
     Ветер раскачивал ветки...
     Ивешка обмакнула перо и записала: "Сны  преследуют  меня  бесконечно.
Папа всегда говорил, что я очень легкомысленна. Но ведь  папа  никогда  не
слышал шум реки сквозь свой сон...
     Если бы с помощью желаний можно было  бы  сменить  родителей,  я  бы,
наверное,  согласилась.  Если  бы  я  была  совсем  одна,  я  пожелала  бы
отказаться от своего дара колдовства, и может на этом все и кончилось  бы:
папа всегда говорил, что такое  возможно.  Может  быть,  если  бы  я  была
абсолютно уверена что при этом мы будем жить здесь в полной  безопасности,
то это было бы то самое колдовство,  которое,  как  говорил  папа,  колдун
может сотворить лишь раз  в  жизни,  колдовство,  которое  не  может  быть
никогда разрушено..."
     Ее  сердце  сильно  забилось,  а  рука  вместе  с  пером  неосторожно
двинулась, и  чернила  залили  страницу,  разбрасывая  капли,  похожие  на
кровь...

     Он услышал, как Ивешка отодвинула скамью в соседней комнате,  услышал
ее быстрые шаги. Она распахнула дверь и стояла, глядя на  него,  в  полной
тишине, которую, казалось сейчас разделял вместе с ними и весь лес.
     - Саша? - окликнула она его.
     Он отодвинул свою скамью и поднялся из-за стола со странным  чувством
присутствия за собственной спиной чего-то ужасного, но  не  рядом,  а  еще
дальше, за стенами дома, в том самом месте двора, где находилась  каменная
кладка...
     - Баня! - воскликнул Саша. - Банник!  -  добавил  он,  направляясь  к
двери. Он широко распахнул ее и бросился вдоль деревянного помоста,  слыша
за спиной, как кричала Ивешка, которая последовала вслед за ним во двор: -
Подожди! Подожди!
     Но когда они спустились на землю, она  стремительно  обогнала  его  и
выбежала, с развевающимися на ветру косами, прямо через ворота на  дорогу,
выкрикивая на бегу:
     - Петр! - Ужас вихрем кружился по двору сзади них, а ивешкины  дурные
предчувствия будто неслись к лесу, распространяясь во все  стороны,  будто
настаивали на том, чтобы Петр вернулся немедленно назад,  под  ее  защиту,
вернулся немедленно...
     - Ивешка! - закричал Саша ей вслед и добежал уже до самой изгороди. -
Ивешка! Подожди! Ведь мы не знаем, что мы сейчас собираемся изменить, ведь
ты можешь вызвать какую-нибудь случайность, не надо возвращать его назад!
     Она заколебалась, стоя на заросшей дикой травой дорожке, но  все  еще
не сводила глаз с того направления, в котором, возможно,  поехал  Петр.  И
все, о чем Саша мог думать в этот момент,  был  лишь  тот  вызов,  который
бросила Ивешка окружавшей их неизвестности, потревожив все,  что  было  до
сих пор устойчивым  и  надежным.  Она  сжала  руки  и  снова  закричала  с
паническим беспокойством.
     - Боже мой, я не могу отыскать его! Я не могу ничего отыскать  в  той
стороне, куда он уехал! Все исчезло!
     - Вешка! Если ты ничего не знаешь, то, ради  Бога,  лучше  ничего  не
желай! Ведь мы не знаем, во что можем вовлечь его! Вернись сюда!
     Она стояла со  сжатыми  кулаками,  бросая  взгляд,  полный  боли,  на
дорогу, по которой уехал Петр, затем быстро побежала назад через ворота  и
с бледным лицом и едва дыша остановилась рядом с ним, когда он  повернулся
и направился в сторону бани.
     - Я не могу отыскать его, - бормотала Ивешка, пока они шли. - Я  хочу
знать, где он находится, черт возьми, и не могу узнать.  Я  не  знаю,  где
Малыш, я не знаю, где находятся лешие...
     - В этом нет ничего необычного, - заметил он. Он тоже ощущал какое-то
странное недомогание: тишина, словно густой снег, покрыла и  дом  и  двор.
Сквозь нее невозможно было ощутить чье-либо присутствие, а можно было лишь
ощущать холод, тянущийся из бани. Он соблазнился было и сам, напрягая свою
волю, бросить вызов окружающему, чтобы убедиться,  что  именно  из-за  его
опасений Ивешка остановилась у дороги. Но беспокойство возрастало в нем  с
каждым сделанным шагом, и он все больше и больше убеждался, что не  хотел,
чтобы Петр оказался сейчас здесь, рядом с этой неизвестностью, и  совершил
что-нибудь необдуманное в непосредственной близости от нее.  Он  продолжал
думать об опасности: она постоянно была, независимо от  того,  делали  они
что-то или нет, она была в каждом оброненном слове, и  в  каждом  вопросе,
который они задавали друг другу в этом месте...
     - Саша, "оно" не вызывает у  меня  добрых  чувств.  Черт  возьми,  ни
одного приятного ощущения...
     - Перестань ругаться! И не вздумай что-нибудь пожелать. Мы вообще  не
знаем, случилось ли что-нибудь там, куда  отправился  Петр,  или  это  все
происходит здесь, а мы можем вернуть его прямо сюда, и  ввергнуть  во  все
это.
     - Это не может быть здесь, это не может быть связано с нами,  подумай
своей головой, Саша! Это не может случиться здесь, если Петр  там,  совсем
один, ведь всегда если что-то и происходит, то случается это именно с ним.
     - У него есть Малыш. Поблизости  есть  Мисай,  к  которому  он  может
обратиться, если действительно что-то произойдет. Ты же знаешь, что  лешие
очень чутко прислушиваются ко всему, даже если и не разговаривают с  нами.
Лучше успокойся, и давай посмотрим, с чем мы имеем дело.
     Она боялась за них  обоих.  Пока  она  и  Саша  добирались  до  бани,
беспокойство  попеременно  охватывало  то  одного,  то   другого.   Ивешка
высвободила свою руку из его, которой он пытался удержать ее. Она  хотела,
чтобы он перестал, во всех отношениях, мешать ей. Она была  так  сильна  в
случае опасности, так опасно сильна...
     - Успокойся! - умолял он ее, стараясь вновь поймать ее руку.
     Успокоение пришло неожиданно, при  быстром  соприкосновении  пальцев,
при встрече глаз около самой двери в баню.
     - Я знаю, что я должна  спросить,  -  сказала  она  едва  слышно,  не
переставая по-прежнему думать о Петре, и распахнула дверь.
     То, что присутствовало внутри, при первых же  порывах  ветра  тут  же
удалилось в тень, отступая все дальше и  дальше  от  них,  за  пределы  их
колдовских возможностей. "Оно" что-то шептало, ворчало, с шумом  бросалось
на стены и вопило что-то в их сторону.
     - Но это не наш! - закричала Ивешка, сталкиваясь с  Сашей  в  дверном
проходе и хватая его за руку. - Это не тот  банник,  которого  я  когда-то
знала, будь осторожен!
     Саша оттолкнул ее, стараясь, чтобы она все время была за его  спиной,
задаваясь вопросом, почему это существо так поспешно отступило от них.  Он
желал получше рассмотреть собственными глазами метавшуюся по стенам  тень,
кривые формы которой могли  принадлежать  всего  лишь  мальчику,  а  могли
принадлежать и кому-то еще, гораздо менее  приятному,  кто  с  необычайной
живостью беспорядочно перескакивал с лавки на топку.
     Банник зашипел на Сашу. Он выставил в его сторону пальцы с  огромными
длинными ногтями и схватил его за руку: Саша едва не задохнулся и отпрянул
назад от вида этих диких глаз, торчащих во все стороны  волос  и  ощущения
холода и сырости...
     А еще от самого сильного  ощущения,  вызванного  напоминанием  о  том
самом месте, окруженном колючками и ветками терновника.

                                    6

     Мало что осталось от старой дороги: она сильно заросла, особенно там,
где упавшие старые деревья давали свободу солнечным лучам, а в промежутках
между ними в изобилии поднялись новые папоротники, и вдоль всего пути, так
же как и в окружающем лесу, появлялись молодые деревца.  В  разных  местах
виднелись завалы из поваленных деревьев, промоины и  оползни,  чаще  всего
там, где погибшие деревья позволяли ручьям беспрепятственно и в беспорядке
пробивать свой путь. Кругом была неухоженная и  непредсказуемая  земля,  и
поэтому Петр имел все основания вести себя очень осмотрительно  и  следить
за Волком в этот свой первый выезд: просто осмотреться вокруг, степенно  и
здраво, в общем вести себя так,  как  вполне  возможно  поживал  Волк  эти
последние несколько лет.
     Но Волк шел вперед крупным шагом, уверенно чувствуя себя на  ногах  и
внимательно  следя  за  окружающим.  Он  пожирал  расстояния,   почти   не
задерживаясь около препятствий, а в  тени,  на  голой  земле  под  старыми
деревьями, Волк  вскидывал  голову  и  чуть  пританцовывал,  казалось,  не
обращая внимания на Малыша, который мог в любой момент  появиться  на  его
пути. Петр подумал, что это было не так уж  и  странно,  предполагая,  что
вероятнее всего лошадь могла чувствовать приближение дворовика по  запаху.
Малыш же, тяжело дыша, то скакал и пускался рысью вдоль их пути, то  вдруг
прямо под ногами Волка пересекал им дорогу, но тот никогда не перескакивал
через него и не пытался стукнуть его ногой, как какой-нибудь новичок.
     Петр громко рассмеялся, хлопнул Волка своей шапкой по заду,  заставил
его прыгнуть над поваленным старым  деревом,  и,  поскольку  Волк  понимал
подобное обращение только лишь как приглашение к бегу, погнал  его  следом
за Малышом совершенно диким ходом вперед по старой дороге,  но  Малыш  все
время плутовал: он то внезапно  появлялся,  и  так  же  внезапно  исчезал,
находясь все время впереди них.

     Душистое масло, сосновые ветки и лавровое дерево - вот все, что  было
нужно для колдовских предсказаний, однако это не означало,  что  ожидаемый
результат всегда равен количеству сожженного, сказал бы учитель  Ууламетс.
Они наполнили баню ароматным дымом  и  паром:  для  этого  подбросили  еще
лечебной травы в маленькую сложенную из камней  топку  и  вместе  пожелали
увидеть картины будущего в освещаемом огнем мраке.
     - Банник, - обратился к нему Саша,  стараясь  быть  как  можно  более
почтительным, - есть какая-нибудь опасность, угрожающая этому дому?
     - Нет, не так! - сказала Ивешка. -  Он  ведь  знает  только  будущее.
Банник, извини нас и покажи нам нашу жизнь на сегодняшний вечер.
     Но они так ничего и не добились от банника. Слышался только  скрип  и
потрескивание дающих осадку бревен, хотя вопрос об их  будущей  жизни  был
задан вежливо и уважительно.
     Да, это не их прежний банник, как сказала Ивешка,  и  Саша  был  тоже
уверен в том, что это не тот банный старичок из ивешкиного детства, и даже
не то злобное созданье, которое сбежало от Ууламетса, а что-то  еще  более
тайное и мрачное, что-то, как Саша едва мог разглядеть  на  таком  большом
расстоянии, имевшее скорее сходство с оборванным одичавшим мальчишкой... с
когтями, которые оставили кровоточащие царапины на его руке.
     - У нашего никогда не было таких глаз,  -  сказала  Ивешка,  обхватив
себя руками, когда медленно обходила помещение  бани.  -  Наш  никогда  не
бросался ни на кого, он вообще никогда не издавал никаких  звуков,  а  был
такой маленький старичок, который иногда оставлял следы на снегу, особенно
когда мы приносили ему водку. Он напивался и сидел в уголке,  а  когда  мы
приходили в баню, то показывал нам виденья, в которых, правда, никогда  не
было никакого смысла. Они никогда не относились ни к чему, хоть  чуть-чуть
важному. Но этот...
     - Я принесу кувшин с водкой, - сказал Саша,  очень  желая  попытаться
хоть что-то сделать, и  уже  открыл  дверь,  как  заколебался,  подумав  о
безопасности Ивешки.
     - Со мной все будет в порядке! - сказала она и махнула ему  рукой.  -
Иди! Давай только, ради Бога, сделаем что-нибудь, хорошо?
     Он очень хотел знать, почему Петр не возвращался. Он хотел...
     Он выбежал на дневной свет и подобрал кувшин с  водкой  в  том  самом
месте, где, как он был  уверен,  Петр  и  оставил  его,  около  загона,  и
опрометью бросился назад, задыхаясь добежал до бани и ворвался внутрь.
     Ивешка стояла, поджидая его, ее руки были сжаты.
     - Пока ничего, - прошептала она в ответ на  его  беспокойный  взгляд,
когда он закрывал за собой дверь. - Господи, да пусть уж  он  покажет  нам
хоть то, что хочет показать...
     Он открыл кувшин, щедро плеснул из него в огонь, куда  подбросил  еще
лавр, сосновую кору и мох. Пламя с ревом вырвалось из топки  прямо  ему  в
лицо, ослепив его ярким светом...

     Капли падали с колючек, поднимая брызги на воде...
     Мелкие брызги, обагренные кровью стекали с камней в лужи...
     - Где сейчас Петр? - воскликнула Ивешка, желая  получить  от  банника
правдивый ответ и ощущая при этом едва ли  не  удушье  от  продолжающегося
лесного безмолвия, как при погружении в воду...
     Водяной спал в глубине своей норы,  старый  Гвиур,  свернувшийся  как
змея, он казался...
     Она  схватила  Сашу  за  рукав,  как  только  он   выпрямился,   чуть
пошатываясь. Она стояла рядом  с  ним  и  дрожала,  постукивая  зубами,  и
пыталась говорить, хотя сама плохо слышала свои собственные слова, так  на
нее повлияла окружавшая тишина:
     - Я не могу понять, какой смысл во всем этом. Кровь  и  вода,  только
кровь и вода, вот все, что я могу видеть в его картинах. Саша,  мне  очень
не нравится все это.
     А Саша, между судорожными вздохами, в  свою  очередь  придерживал  ее
рукав и сказал:
     - Я вообще не вижу ничего. Он не хочет разговаривать со мной.

     Петр, натянув узду, повернул назад, встретив  на  своем  пути  густые
заросли кустов, которые почти перегородили дорогу, и отъехал к тому  месту
где они кончались. Там он соскочил с Волка,  чтобы  отдохнуть.  Боже  мой,
подумал он, немного проехался верхом, а уже почувствовал  первые  признаки
болезненной усталости, которая, может быть уже к завтрашнему дню, заставит
его быть более осторожным на прогулках.
     Более  того,  Саша  наверняка  собирался  со  смехом   пожелать   ему
всяческого добра и уберечь от всякой боли, это Саша вполне мог сделать, но
Петр не дождался, пока тот сделает это, поскольку очень торопился получить
свое развлечение.
     Итак, если  следовало  пострадать  ради  такого  случая,  как  первая
прогулка верхом, рассуждал Петр, протирая Волка старыми  сухими  листьями,
то ничего не оставалось,  как  наслаждаться  прогулкой  целый  день.  Саша
поймет его, Саша обязательно  объяснит  Ивешке,  что  нет  никаких  причин
беспокоиться за лошадь...
     Но, вероятно, было не очень-то благоразумно заезжать слишком  далеко,
подумал Петр в следующий момент: следует ограничиться  короткой  пробежкой
вдоль дороги. Ивешка была и без того выведена из себя, и если он собирался
излечить ее от страха перед лошадьми, то уж он едва ли  должен  заставлять
ее лишний раз беспокоиться.
     Поэтому он вновь вскочил на Волка, чуть  вздрогнул,  когда  опустился
ему на спину, и начал с легкого шага, в то время как Малыш чуть  не  рысью
заспешил рядом с ними, появляясь то с одной, то с другой стороны  и  делая
непредсказуемые повороты.
     Нужно  было  иметь  большую  волю,   чтобы   отказаться   от   такого
времяпрепровождения заблаговременно: вновь стала сказываться боль, но  тем
не менее, сейчас он не позавидовал бы ни одному царю, ни его жене, ни всем
его придворным и никакому коню, которым только мог владеть царь.
     Он наверняка кончит очень плохо, говорили  о  нем  в  Воджводе.  Петр
Ильич, сын игрока, как опять таки утверждали досужие языки, и  не  миновал
бы этой самой петли, к которой он по случаю и на самом деле был  до  ужаса
близок, если бы не Саша. И вот теперь он, Петр Кочевиков, который  никогда
не верил ни в какое колдовство, живущий с колдунами и женатый на  русалке,
которая и на самом деле вновь ожила,  разъезжает  по  лесу  в  компании  с
дворовиком.
     Временами все это  становилось  для  него  привычным.  Иногда  же  он
вспоминал о Воджводе, где несомненно была назначена цена за его голову,  и
ни один из его друзей уже и не надеялся увидеть его живым и невредимым.
     И больше всего он очень надеялся на то,  что  его  приятель,  Дмитрий
Венедиков, все-таки  выкупил  Волка  у  хозяина  постоялого  двора,  чтобы
возместить его расходы. Он думал так потому, что раз уж случилось так, что
сашино невинное желание закончилось обычной кражей коня, то Петр  искренне
хотел, чтобы это произошло именно с Дмитрием, который  был  бы  сброшен  с
коня на какой-нибудь грязной улице. И не то, чтобы Петр был таким  злым  и
жестоким, нет, ради Бога, нет: он был слишком благодушен, чтобы испытывать
горечь по отношению к своим старым друзьям, иначе он пожелал бы (не будучи
колдуном и  поэтому  абсолютно  свободным  для  подобных  желаний),  чтобы
Дмитрий сломал ногу, а то сразу обе, за то, что в свое время отказал Петру
в помощи.
     Говоря по правде, если оставить в стороне  первого  владельца  Волка,
который, прежде всего, не был хорошим хозяином, Петр  не  мог  представить
никого, кто наиболее вероятно мог бы  выкупить  Волка  у  его  кредиторов:
Дмитрий очень часто вслух говорил в подвыпившей компании, что он надеется,
что его друг подарит ему именно такого коня, тот самый его  друг,  который
частенько обыгрывает его, одалживая при этом деньги...
     Дмитрий  к  тому  же  был  боярским  сыном,  что,  давало  ему  право
рассчитывать на роскошь, в то время как Петр Кочевиков пожалуй так  ничего
и не унаследовал от  своего  отца,  кроме  как  сомнительной  репутации  и
хорошего знакомства с игральными костями.
     Петр обратил внимание, что первый раз за несколько лет думает о  том,
что эта самая дорога, когда-то приведшая его в этот лес, в равной мере так
же успешно могла вновь вывести его назад, и о том, насколько  быстро  Волк
мог бы домчать его хотя бы только туда, откуда можно  было  бы  разглядеть
бурые, крытые деревянной  щепой  крыши  Воджвода,  поднимающиеся  над  его
деревянными  стенами,  только  чтобы  успокоить  глубоко  сидевшие  в  нем
беспокойные воспоминания о тех знакомых грязных улочках, где  он  вырос  и
едва не погиб, и, особенно, о лицах его старых друзей.
     Господи, дай ему силы.
     Он сдержал Волка, неожиданно осознав, что  его  мысли  повернулись  в
каком-то дурацком направлении, и что он уже некоторое,  хотя  и  небольшое
время, едет по этой дороге в полном забытьи, а самое тревожное было в том,
что с какого-то момента он перестал видеть Малыша, обычно бегущего впереди
него.  Когда  же  Петр  оглянулся,  чтобы   отыскать   дворовика,   вполне
справедливо предполагая, что либо у того лопнуло терпенье, либо  он  решил
не переходить границы  своих  владений,  то  увидел,  что  старая  дорога,
достаточно свободная впереди него, сзади же представляла сплошной лабиринт
из серых облупившихся стволов и листьев, принадлежащих молодым саженцам.
     - Малыш? - позвал он, но лес ответил ему такой  мертвой  тишиной,  за
исключением, может быть, сопения и фырканья  Волка,  что,  казалось,  было
вообще трудно разговаривать. - Малыш, черт тебя возьми, где ты?

     - Только вниз по дороге, и тут же назад, - бормотала Ивешка.  Она  не
переставая мерила шагами помещение бани, вытирая пот со  своего  лица.  Ее
рука подрагивала, Саша отчетливо видел это. Ивешка изменила направление  и
сказала, взглянув на северную стену бани: - Ну  по  крайней  сейчас-то  он
должен бы повернуть назад, как тебе кажется?
     - Должно быть. - Саша присел на  колени,  чтобы  подбросить  в  огонь
дрова. Его нос пощипывало от запаха трав, а глаза слезились. - Но ведь  он
отправился верхом первый раз за столько лет. Не беспокойся. Скорее  всего,
он сделает всего круг или два...
     - Ах, Боже мой, что ты говоришь, Саша!
     - Не беспокойся о нем, ведь с ним отправился Малыш.
     - Но мы до сих пор не знаем, где он, - коротко бросила Ивешка.  -  Мы
не знаем ничего. - Пройдя  вдоль  стен  почти  половину  пути,  она  вдруг
остановилась,  прикрыв  рукой  глаза,  пытаясь,  видимо,   из   всех   сил
представить себе, что может делаться в лесу, и Саша  почувствовал  это  по
движениям ее спины. Так продолжалось до тех пор, пока, как показалось,  ее
желания, словно эхо, не начали отражаться от стен бани...
     Но ничего не раздавалось в ответ.
     - Не стоит, - сказал он, - не стоит мучить себя  сомнениями,  Ивешка,
попробуй думать только о баннике.
     - Ни один банник не знает того, что происходит  именно  сейчас,  ведь
все они живут в завтрашнем дне, а колдуны  все  время  стараются  изменить
его. И вполне вероятно, что мы  успели  уже  что-то  изменить  даже  своим
приходом сюда. Нам следует отправляться прямо вдоль по той  дороге,  Саша,
вот где нам следует быть! Мы должны увидеть, где он и что происходит  там,
если не хотим, чтобы еще и здесь что-то случилось!
     Саша в очередной раз потер нос и провел рукой по лбу.
     - Но ведь тогда с таким же успехом мы можем принести беду прямо туда,
к нему. Мы же не знаем, что пытаемся делать.
     Ивешка с ожесточением покачала головой, и в отблесках огня ее светлые
волосы и лишь слегка освещенное лицо смешались в его затуманенном взоре.
     - Но этот банник и не намерен ничего показывать нам: ведь если бы  он
собирался, то показал бы прямо сейчас!
     - Но может быть, мы все-таки задали неверный вопрос, - сказал Саша и,
закрыв глаза попытался отыскать  верный,  но  все,  что  приходило  ему  в
голову, были лишь обрывки воспоминаний Ууламетса, хороводом кружившиеся  в
его воображении, картины на берега реки, туманное утро, Ивешка, исчезающая
в этом тумане, как призрак, среди призрачных деревьев...
     Что это: прошлые воспоминания или все-таки  предсказания?  Боже  мой,
неужели Ууламетс мог предвидеть, что Ивешка утонет, но сам так и не  знал,
что видел это?
     - Это ловушка, - сказала Ивешка, - папа всегда так относился к  любым
пророчествам.
     - Не обижай его, Ивешка!
     Она  обхватила  себя  руками,  взглянула  вверх  на  стропила,   чуть
подергивая головой.
     - У меня очень плохие предчувствия. Я не доверяю этому месту.  И  то,
что я чувствую, не нравится мне. Мне не нравится то, что доносится до меня
из леса...
     Ветер ворвался сквозь распахнувшуюся дверь, раздул огонь, поднял золу
и мелкие угли и бросил все это на них...
     Дверь со стуком закрылась, затем открылась еще раз-другой.
     Саша встал и огляделся вокруг. Их тени подрагивали  на  балках  и  на
деревянных стенах бани.
     - Банник! - закричал он. - Скажи нам!
     Казалось,  что  все  могло  быть  равновероятным.   Он   почувствовал
неожиданное удушье, словно все следующие один  за  другим  пожелания  всех
колдунов,  которые  хоть  когда-то  появлялись  в  этом  месте,  парили  и
кружились вокруг них, втягивая в  этот  водоворот  другие,  более  старые,
большей частью слабые желания, если они не могли  устоять  против  сильных
новых, и  эти  прикосновения  заставляли  старые  желания  вновь  оживать,
получать новое движение, и превращать его в поток событий...
     Сплошной поток листьев, где каждый лист чуть трется о соседний...
     Их движения становятся все более  и  более  сильными,  так  что  весь
рисунок напоминает постоянно меняющийся круговорот, изменяющийся вместе  с
переменами в движении  листьев,  которые  бешено  вертятся  среди  водяных
пузырей, образующих  небольшой  водоворот,  который  растет  и  растет  на
глазах...
     - Банник! - прошептал он, желая из всех  сил  получить  на  этот  раз
правдивые ответы, чувствуя, что эти бурлящие потоки будут  мчаться  вокруг
него, пока не сокрушат в окружающем мире  все,  что  еще  было  прочным  и
надежным.
     - Банник, ответь мне! Ведь ты появился здесь не  без  причины.  Какой
вопрос ты ожидаешь от меня, банник?
     Тень перескочила с одной лавки на  другую,  а  затем  на  самый  край
топки. Затрещал камень.
     Ясный день, лодка под полным парусом мчится на север.
     - Банник, это будущее? Это то, что  будет,  или  то,  что  мы  должны
сделать?
     Теперь перед ним предстало лицо Петра, освещенное молниями...
     - Это происходит сейчас, прямо сегодня? Что ты  такое  говоришь  мне,
банник?
     Вновь треснул камень. Неожиданно банник подпрыгнул  к  нему,  схватил
его руку своими когтистыми пальцами, притянул его как можно ближе к своему
лицу, становясь все более и более осязаемым.
     Колючие ветки. Давящее чувство надвигающейся опасности...
     Ивешка, наблюдающая за ним из тени, с лицом холодным и  бесстрастным,
как будто сама смерть.
     - Банник! Скажи, Петр нуждается в нашей помощи?
     Брызги и водяная пыль вздымались за кормой, парус трещал...
     Все из той же тени к нему неожиданно вышел молодой человек.  Это  мог
быть и сам банник, так как он внушал  то  же  чувство  страха  и  грозного
предзнаменования. Лунный свет заливал его темные волосы и белую рубашку...
     Банник прошипел что-то  прямо  в  сашино  лицо  и  вновь  бросился  в
темноту, извиваясь всеми частями тела, когда залезал под лавку.
     - Банник! - не унимался Саша.
     И вновь знакомое удушье распространилось  в  окружавшей  их  темноте,
будто чувствовалось чье-то присутствие, окруженное  хаотически  мечущимися
одними лишь  "может  быть",  "должно  быть",  "возможно,  что",  постоянно
меняющими положение с каждым желанием, которое появлялось здесь.
     Саше было нужно имя. Он хотел пересилить и остановить это будущее. Он
тихо стоял, стараясь унять дрожь, и пытался остановить все свои желания  в
присутствии этой подавляющей неизвестности.
     Теперь в водяном потоке листья двигались все медленнее  и  медленнее,
только что бурлившая темная  вода  казалось  начинала  успокаиваться,  как
будто ожидая единственного желания, которое будет управлять ею...
     Дверь  бани  вновь  распахнулась  со  стуком,  впуская  внутрь   бани
потускневший дневной свет.
     Было слышно, как снаружи первые капли дождя ударили в пыль.

     Петр огляделся и развернул Волка. Казалось, что между ним и  дорогой,
ведущей к дому, опустилась легкая вуаль, как бы напоминая ему о  том,  что
все, относящееся  к  волшебному  миру,  выглядит  иначе,  чем  реальность,
обманывая и зрение и чувства обычных людей.
     - Малыш? - закричал он в окружавший его лес, и ему показалось, что  и
день стал более тусклым и прохладным, а деревья, с каждым взглядом на  них
то отодвигались от него, то вновь  приближались,  становясь  все  менее  и
менее знакомыми. Волк продолжал идти, время от времени вскидывая голову  и
фыркая, будто ему никак не нравился тот  легкий  ветерок,  который  теперь
постоянно обдувал их, заставляя шелестеть молодые листья и трещать  старые
сухие ветки.
     - Малыш?
     Колючка зацепила его прямо между плеч, вызывая ощущение, будто что-то
подстерегает сзади. Он оглянулся, посмотрел на ветки, все еще  в  надежде,
что это Малыш. Но там никого и ничего не было.
     Петр чувствовал большое  искушение  позвать  на  помощь  Мисая.  Если
кто-нибудь попадал в какую-то беду в этом лесу, то позвать на помощь леших
всегда было первым делом. Но они были весьма странные  существа,  особенно
Мисай, самый старый из  них,  очень  нетерпеливый  с  дураками  и  имеющий
склонность задавать обескураживающие вопросы,  например:  а  скажи-ка  мне
поточнее, что именно ты видел и что испугало тебя?
     Да ничего, если быть уж совсем точным. Он, как дурак, ехал по дороге,
не посмотрев даже по сторонам, не пытаясь хоть как-то запомнить окружавшие
его деревья,  чтобы  по  возвращении  назад  иметь  возможность  правильно
определить местоположение дороги.
     Тем временем солнце давало ему направление  пути  к  дому,  состояние
земли указывало, где дорога должна была  проходить,  и  поэтому  он  вновь
начал двигаться по ней, на этот раз обращая должное внимание  на  деревья,
вглядываясь в лесную чащу по обе стороны  от  себя  на  тот  случай,  если
свешивающаяся ветка или причудливой формы ствол смогут дать ему  ключ:  он
был уверен, что находился совсем недалеко от старого проезжего тракта.
     Но когда он оглянулся, туда, где дорога в сторону Воджвода только что
выглядела как абсолютно знакомая ему, то увидел, что то  самое  место,  из
которого он выехал, казалось таким же  запутанным,  как  и  путь,  ведущий
домой.
     - Малыш? - позвал он. Но как только стихли звуки его  голоса,  кругом
вновь опустилась удушающая тишина. Он уговаривал себя, что Малыш вероятнее
всего все еще там, и что только не имеющее никакого отношения к волшебному
миру его  собственное  восприятие  окружающего  не  дает  ему  возможности
увидеть дворовика. По некоторым причинам  все,  что  связано  с  волшебным
миром, прячется от  него,  точно  так  же,  как,  например,  лешие  в  его
восприятии в какой-то момент могут выглядеть и как  лешие,  а  могут  быть
похожими на обычные соседние деревья. Он продолжал думать о Воджводе  и  о
своей прежней жизни, и его не покидало странное чувство вины. Он не должен
был делать этого: это было столь же глупо, как  и  желание  вновь  увидеть
Воджвод, потому что при этом он мог Бог знает как, но разрушить окружавшее
его колдовство, или что еще там было, лишив  тем  самым  себя  возможности
воспринимать все, что проникало сюда из волшебного  мира,  потому  что  он
помнит время, когда он не мог этого делать, и тогда он мог смотреть  прямо
на Малыша и вообще не видеть его.
     Саша явно не стал бы подстраивать ему такую ловушку,  не  предупредив
заранее, но появление у них Волка само по себе доказывало, что Саша  может
делать ошибки, и  уж  совсем  неизвестно,  какие  вводящие  в  заблуждение
проезжих ловушки мог оставить в свое время здесь этот грубиян Ууламетс,  а
затем позабыть о них.
     Господи, да он уже много лет не боялся лесов: он отправлялся вверх  и
вниз по реке, проплывая частенько мимо того места, где, как он  совершенно
точно знал, была берлога водяного. Он  совал  нос  в  такие  уголки,  куда
благоразумный человек никогда не  пойдет  без  подходящей  защиты.  Но  он
всегда был в состоянии видеть, где и куда он идет, и с ним всегда был  его
меч. И уж нечего говорить о том,  что  было  весьма  немаловажным,  с  ним
всегда был Малыш, охранявший его сзади.
     Теперь Волк вел себя так, словно чуял дьявола под каждым  кустом.  Он
настороженно двигал ушами туда  и  сюда,  осторожно  и  внимательно  нюхал
воздух, и казалось, что он скорее плывет, чем скачет по земле...
     Вот Волк  метнулся  в  сторону,  будто  испугавшись  чего-то,  сделал
один-два  неверных  шага,  прежде  чем   выровнял   движение,   подчиняясь
удерживающей его руке, но продолжал вздрагивать, с силой втягивать  воздух
и фыркать, словно ему не понравилось то, что он в нем учуял.
     - Добрый конь, - пробормотал Петр, похлопывая Волка по потной шее. Он
и сам покрылся потом, пока пытался решить, мог ли Волк учуять  что-то  или
нет. Вот дурак, ведь чистая глупость оказаться в лесу на  игривой  лошади,
без седла, в то время как день медленно, но катился  к  концу,  а  дорога,
если это вообще была дорога, уходила все глубже и глубже в темные заросли,
раскинувшиеся под потемневшим от облаков небом.
     Он совершенно искренне полагал,  что  Ивешка  уже  забеспокоилась,  и
надеялся, что его жена  и  его  приятель  пытались  узнать,  куда  это  он
запропастился, и вместе желали ему вернуться домой до наступления темноты.
Он и сам желал этого. Но если  бы  эти  его  желания  хоть  сколько-нибудь
работали, ему по крайней мере не пришлось бы искать, куда  подевалась  эта
самая дорога.
     Волк вновь испугался чего-то и рванул в сторону:  Петр  удержался  на
нем, сел понадежнее, натянул  поводья  и  постарался  успокоить  прыгающее
сердце. Он похлопал Волка по шее, пытаясь говорить ему  всяческую  ложь  о
том, что все шло просто чудесно и они все равно доберутся до дома, где  бы
этот дом ни был.

                                    7

     Дождь  вовсю  поливал  дощатое  крыльцо.  Это  был  холодный  ливень,
занесенный холодным ветром.
     - А он не взял даже свой кафтан,  -  проговорила  Ивешка  за  сашиной
спиной, когда они уже были в доме. - Он даже не взял кафтан...
     Саша потуже затянул пояс, взял шапку, которую все это время  прижимал
рукой, и надел ее.
     - Он сумеет  позаботиться  о  себе.  Он  или  найдет  убежище,  чтобы
переждать, пока схлынет самый сильный поток, или будет как  можно  быстрее
возвращаться домой. Скорее всего, я встречусь с ним, когда  он  будет  уже
возвращаться, а может быть задержу прямо там.  Я  не  уверен,  как  именно
будет...
     - В лесу что-то не так! Все не так...
     Он посмотрел на нее, а затем сказал:
     - Я согласен с тобой. Но это и хорошо, что он не  знает  об  этом,  а
если он не знает, то он будет  в  большей  безопасности,  чем  мы.  Вешка,
пожалуйста, давай не будем спорить, и пожалуйста, не пытайся ничего желать
на его счет. Он не растает от этого  дождя,  он,  в  конце  концов,  может
соорудить хоть какое-нибудь укрытие.
     - Укрытие! Он промокнет до  костей,  и  не  говори  мне,  что  он  не
возвращается до сих пор  потому,  что  не  знает  о  происходящем!  -  Она
завернула сухую одежду прямо в  кафтан,  который  приготовила  для  Петра,
сделав из него очень плотный узел. - Мы не должны сидеть сложа руки,  черт
возьми, мы не можем оставить его там.
     - Но ведь есть еще возможность того, что сейчас он вместе с лешими.
     - Там нет никаких леших, уверяю тебя! - Она  была  готова  заплакать.
Затянув  потуже  веревки,  она  продолжила:  -  Я  пыталась!  Я   пыталась
поговорить с ними!
     - Так, может быть, они услышали тебя. Может быть, они ответили и  тут
же отправились на его поиски. Ведь им, в конце концов, нет  никакой  нужды
сообщать нам об этом. Им просто не могло прийти в  голову,  чтобы  сделать
это.
     - Саша, используй разум, который мой отец оставил тебе!  Ведь  оттуда
ничего не доносится, ничего. Все идет так, будто мир кончается вот за этим
забором. Мы не можем даже остановить этот дождь!
     - Это очень сильный дождь, он будет идти очень долго, но  ради  Бога,
ведь известно, что для дождя есть несколько естественных причин.
     - Не говори со мной так, словно я дура! Что-то встало на нашем пути!
     Сомнения вывели  из  строя  сашин  желудок,  и  ивешкина  суетливость
казалась ужасней, чем все происходящее в лесу.
     - Вешка, я найду его, только ради Бога, прошу тебя, перестань  вообще
желать хоть что-нибудь. Мы ведь еще не знаем, что находится там...
     - Не знаем, не знаем. Да ты порой не знаешь даже, встало  ли  солнце,
до тех пор, пока не посмотришь в окно! Думай головой, Саша! Ведь есть  еще
водяной, например, есть призраки!
     - Но Петр отправился в  другом  направлении,  а  водяной  никогда  не
уходит далеко от реки. - Он снял с колышка меч и повесил себе через плечо.
- Я всегда желал ему добра, я делал это каждый день, пока мы  жили  здесь,
точно так же, как это делала ты, и если эти желания  вообще  работают,  то
они все еще должны охранять его,  и  если  что-то  с  ними  произошло,  то
гораздо лучше, если один из нас отправится к нему: мы хотя бы узнаем,  что
нам следует делать, не так ли?
     Она промолчала. Взяв со стола небольшой глиняный горшок,  она  сунула
его в мешок, который он брал с собой.  Ее  лицо  было  бледным  в  тусклом
свете, падавшем сквозь дверной проход, бледным и ужасно испуганным.
     - Это соль и сера... А еще у тебя есть горшочек с углями...
     Он повернулся к двери и крепко сжал  ее  маленькие  холодные  руки  в
своих.
     - Послушай, я не сильно боюсь за него, все это только  из-за  погоды.
Но ведь он не будет рисковать в такую бурю. Ведь не пожелает же он молний?
     - Он вообще не может ничего пожелать, ни того, ни другого. С чего  бы
он смог?
     Саша   почувствовал   внезапный   испуг,   глубоко   охватившее   его
беспокойство о принятом решении. Все, казалось, было  готово  опрокинуться
или так, или эдак, все стало переменчивым и опасным.
     - Я отыщу его, - пообещал он ей едва слышно и нырнул  прямо  в  бурю,
вниз по отмытым дождем доскам деревянного настила. Он добрался до ворот по
покрытой сплошными лужами дорожке и остановился как  от  толчка,  чувствуя
сзади себя сильное желание  Ивешки,  которая,  как  он  увидел,  стояла  в
дверях, напоминая ему тот призрак, каким она  когда-то  была.  Поторопись,
говорило это желание. И он глубоко вздохнул, толкнул ворота и зашлепал  по
тропинке, а потом прямо по мокрой и тяжелой от воды траве, с которой ветер
и дождь уже смыли и унесли след, что оставался там от Петра.
     Вероятнее всего, раздумывал Саша, что Петр, выехав просто  проехаться
в полдень, тут же выбросил из головы это свое обещание: "по дороге туда  и
обратно", в тот самый момент, как только  был  предоставлен  самому  себе.
Петр никогда не имел сомнений  на  счет  того,  чтобы  во  всем  поступить
по-своему, не более, чем Саша, наблюдавший, как тот собирался на  прогулку
в хорошо знакомый ему лес.
     Но вот Ивешка беспокоилась  с  самого  начала.  Она  отругала  его  и
назвала дураком по поводу банника, он же, тем не менее, все еще  продолжал
верить  ему,  стараясь  увидеть  невидимое,   чтобы   понять   смысл   его
предсказаний...
     Петр был обычным человеком, он был глух и слеп к какому-либо влиянию.
Все происходящее вокруг него, условно выраженное лишь  слабыми  виденьями,
имело очень малую силу над ним, в сравнении с колдуном, до тех  пор,  пока
источник этих перемен не приближался к нему на расстояние вытянутой руки.
     Саша желал себе, чтобы он прислушивался  к  Ивешке,  чтобы  с  самого
начала слушал ее. Он вызвал банника, и он  появился  у  них  в  тот  самый
момент, когда над лесом опустилась эта тишина, и этот банник был таким  же
кособоким и вертлявым, как тот дом, что  они  построили  для  него.  Он  в
беспорядке выбрасывал им отдельные  фрагменты  видений,  которые  отражали
либо нависшую над ними угрозу, либо события давних лет. На них можно  было
смотреть, думать и сомневаться,  и  вновь  смотреть:  ведь  колдун  должен
знать, он хотел знать и продолжал это до тех пор, пока не  оставалось  уже
никаких  сомнений  в  происходящем.  Но  и  сам  этот  процесс  все  время
претерпевал изменения, а от этих изменений возникали новые сомнения...
     Остерегайся моей дочери, подсказывали ему воспоминания, полученные от
Ууламетса: старик никогда не верил ей. Но при этом он искал ее советов,  и
не пользовался ими, когда она давала их ему, даже не прислушивался к  ним,
он был слишком уверен в своей правоте...
     Обдумай все как следует,  всегда  советовал  ему  Ууламетс.  Старайся
сделать все возможное, и не приступай, пока не будешь до конца  уверен  во
всем...
     Что-то неладное происходило вокруг них, но ведь для этого было  много
причин: это мог быть просто сильный дождь, или это могла быть  появившаяся
у них лошадь, или это могли быть их собственные  страхи  о  тех  виденьях,
которые они наблюдали  в  бане,  но  так  или  иначе,  оставалось  ужасное
ощущение того, что все желания идут слишком криво, а вместе с ними  и  вся
их безопасность подвергается риску в этом отнюдь уже не безопасном лесу.
     Но времени на раздумья  нет,  уговаривал  он  самого  себя,  не  было
времени для пророчеств, не было места, где можно было посидеть и  спокойно
обдумать все от начала и до конца. Сейчас у него было единственное и ясное
желание: добраться до Петра прежде, чем это сделает кто-то еще.

     Дождь довершил сложившуюся ситуацию, так по крайней мере  подумал  об
этом Петр. Он ехал, подгоняемый сильным ветром, промокший с ног до головы,
и не имел никакого представления, куда он  направлялся,  плутая  по  этому
лесу.
     - Господи, - пробормотал он, постукивая зубами, и закричал  изо  всех
сил, как только дождь превратился в сплошной ливень: - Мисай!
     Но вокруг не было никаких признаков  присутствия  ни  леших,  ни  его
друзей. Потоки дождя обрушились на него  с  новой  силой,  и  единственное
тепло, которое он получал, исходило от постоянно движущегося  Волка,  хотя
его спина и была не самым удобным местом, чтобы сидеть  на  ней  в  данный
момент. Волк же  шел,  продолжая  вертеть  головой,  прижимая  уши,  чтобы
защитить их от воды, потряхивая шеей и фыркая, будто выражая таким образом
протест против окружавшего их безумия.
     Еще один порыв, обрушивающий на них и воду и  ветер,  заставил  Петра
пригнуться,  выплюнуть  воду,  прочистить  нос  и  глаза.  Сверху  на  них
накатывался не только дождь: это были куски старых листьев, осколки  коры,
грязь и еще Бог знает что. Он сказал, похлопывая Волка по плечу:
     - Ну, хватит, хватит, этого уже вполне достаточно, приятель.
     Вокруг них был старый дремучий лес, где не было ничего кроме  мертвых
деревьев, ни молодого дерева, ни кустов, достаточно густых,  чтобы  из  их
веток можно было сделать хоть какое-то укрытие. Только случайно выбившийся
на поверхность каменный выступ мог обеспечить им хоть какую-то  защиту  от
ветра. Петр слез с коня и подвел Волка почти  вплотную  к  этому  укрытию,
рядом с которым торчали две засохших сосны, которые дополнительно защищали
их от бокового ветра.
     Волк фыркал и сопротивлялся, несомненно привыкший к теплой конюшне  и
к изрядной порции сухого сена, особенно в такую погоду, как эта,  а  не  к
тому, чтобы стоять на холодном ветру после такой напряженной скачки, когда
даже у Петра постукивали  от  холода  зубы.  Он  вытер  Волка  скрученными
листьями папоротника, и от этой работы оба слегка разогрелись,  во  всяком
случае настолько, насколько силы позволяли ее выполнять.
     Сверкнула молния, и на мгновенье лес принял белый зимний вид. Петр  и
Волк оба вздрогнули.
     - Полегче, - заметил Петр и чуть толкнул Волка, удерживаясь за  него.
Он подумал о том, что самое последнее, чего бы он очень не хотел, так  это
потерять Волка в этом лесу. - Да, Небесный Отец сегодня явно не в духе, но
уверяю тебя, что он не имеет ничего против лошадей.
     Волк что-то проворчал,  дернулся  в  сторону,  пытаясь  обнюхать  его
ребра, будто рассчитывая отыскать там несомненно причитающийся после такой
работы ужин.  Он  наверняка  должен  быть  где-то  там,  в  самой  глубине
волшебных карманов его хозяина. Петр  почесал  под  мокрым  подбородком  и
сказал:
     - У меня ничего нет, ни там, ни  там,  приятель.  Но  обещаю,  что  в
будущем позабочусь о тебе как нельзя лучше.
     Последовала новая вспышка и  раскат  грома.  Дождь  поливал  их  шеи.
Где-то совсем рядом со старого  дерева  свалилась  ветка  и,  падая  вниз,
обрушила массу новых.
     -  Не  очень-то  приятный  вечерок,  -  пробормотал  Петр,   потеснее
прижимаясь к коню. - Я просто не понимаю,  приятель,  что  происходит,  на
самом деле не понимаю.  Саша,  черт  возьми,  разве  ты  не  заметил,  что
собирается дождь?
     Никто из них не любил вмешиваться в дела погоды более, чем,  например
вызвать легкий ветерок, из-за боязни засух, наводнений или других подобных
бедствий, о которых всегда должны были помнить колдуны. И вполне  понятно,
что они не могли пойти так далеко, чтобы остановить этот дождь только  для
его спасения, но ведь могли же они заметить, что его до сих пор нет дома.
     - Саша, ради Бога, пойми, что если ты  не  хочешь  направлять  в  мою
сторону никаких желаний, так ведь это не должно означать, что я  собираюсь
провести здесь целую ночь!
     Ведь действительно, два колдуна могли бы как-нибудь решиться  на  то,
чтобы как-то сообщить ему, где же все-таки находится их дом... Иначе...
     Раздумывая над этим, он пришел к мысли, что и в их доме что-то шло не
так, и посильнее прижался к теплому боку лошади,  неожиданно  почувствовав
изнутри такой же холод, как и снаружи. Ведь у них  были  враги,  и  прежде
всего - водяной. А тут еще замолчали лешие, а  ведь  он  звал  и  звал  на
помощь Мисая до тех пор, пока не охрип.
     Происходящее все труднее и труднее укладывалось в его голове: сначала
исчез Малыш, затем Петр перестал узнавать окружавший его лес, причем  сбой
в памяти произошел так быстро и был таким устойчивым, что время от времени
он начинал думать, что такого места, где над рекой стоял их дом, вообще не
было и в помине, а иногда его охватывало почти безумное предчувствие,  что
он никогда не доберется туда, хотя и должен. Временами  же  ему  казалось,
что он избежал  княжеского  правосудия  только  благодаря  тому,  что  сам
ускакал на Волке из города. А что касается волшебства  и  прочих  подобных
дел, так ведь это только сумасшедший может думать об  этом,  а  он,  Петр,
смотрит на все случившееся в этих лесах как на сущую небылицу,  которой  и
вообще-то никогда не было.
     - Мисай! - вновь закричал он,  чувствуя  подступавшее  отчаянье,  чем
даже испугал Волка. Но если и было в лесу что-то уж совсем неуловимое, то,
разумеется, это были лешие. И уж если в этом лесу было  что-то  изменяющее
свой облик до невидимого обычному  человеку,  это  не  могло  быть  чем-то
простым и осязаемым, как, например, старый дом  перевозчика,  стоявший  на
берегу, а это были бы именно лешие, которых обычный человек всегда первыми
замечает на свою беду.
     - Мисай! - продолжал он  кричать,  пока  не  сорвал  голос,  пока  не
устыдился самого себя, стоящего здесь и взывающего к тому, что было  всего
лишь игрой воображения. Но если он и вел себя как дурак,  то  слава  Богу,
что свидетелей этому здесь не было. Тогда громко и  уверенно  он  произнес
прямо в окружающее его пространство: - Малыш, будь ты проклят, отправляйся
домой, если у тебя не никаких других дел, и приведи сюда Сашу.
     Ветер резко подул в  новом  направлении,  скользнул  вокруг  холма  и
добрался до них. Под гривой Волка было самое теплое место,  где  Петр  мог
отогреть свои руки, а лошадиный бок был единственным источником тепла  для
промокшего насквозь человека. Петр как можно  крепче  прижался  к  лошади,
продолжая думать о доме, сам внешний облик которого начинал размываться  и
ускользать от него, словно и эти воспоминания тоже были затянуты  туманной
вуалью. Он должен был бы счесть себя сумасшедшим, если бы продолжал думать
о том, что был знаком с такими лесными существами, как лешие, о том, что у
него была жена и друг, поджидавший его возвращения.
     Все, что он твердо помнил, так это что он был сыном игрока, сбежавшим
от правосудия.
     Он отчетливо помнил, как бежал по городским улицам.
     Помнил, как миновал стражу у городских ворот...
     ...А затем как-то заблудился в пути и оказался здесь совершенно один,
замерзающий под этим дождем, в незнакомом лесу,  пытаясь  найти  спасенье,
которого никогда не было или, по крайней мере, не было до сих пор.
     Он с силой  зажмурил  глаза,  пока  не  почувствовал  боль,  пока  не
перестал видеть картины  окружавшего  леса  и  вспышки  молний.  Да,  черт
возьми, этот дом над рекой все-таки был, как была и сама река,  и  ему  на
память пришли чьи-то слова, сказанные неизвестно кем и  неизвестно  когда:
если человек заблудился, то путь к дому он всегда  мог  найти,  если  шел,
придерживаясь реки, не  обращая  внимания  на  пройденное  расстояние,  не
обращая внимания на все неуловимые повороты пройденного пути и непривычный
вид окружавших его деревьев. Он должен верить тому, что река находится  на
западе, и тогда утреннее солнце укажет ему верную дорогу. Он мог надеяться
на спасенье, пока помнил это единственное правило...
     - Что-то случилось, очень серьезное, - сказал он, обращаясь к  Волку.
- Что-то очень серьезное приключилось с нами, приятель.
     Он уставился в том  направлении,  где,  как  казалось  ему  был  дом,
стараясь удерживать перед собой его расплывающееся  изображение,  стараясь
представить поджидающих его друзей, тепло очага...
     В этом доме был старик, который очень напугал его своими ножами,  еще
в то время, когда Петр болел, а около дома бежала река...  Все  это  могло
быть лишь игрой воображения, но это же было и единственным  теплым  местом
во всем мире, куда он стремился и где были друзья, которым он  верил,  сам
не зная почему...

     Там же, недалеко, был и водяной, свернувшийся кольцами в своей пещере
на берегу реки, всякий знает... всякий знает, что он был. Ивешка, до  боли
стиснув руки, мерила шагами пол. А в это  время  старый  змей  шептал  ей:
"Ивешка, Ивешка, послушай меня..."
     И шепот продолжался: "Глупо доверять сердцу... Оно такое хрупкое..."
     И еще: "Ты на  многое  была  способна,  всегда  могла  сделать  очень
многое, а сейчас так растерялась..."
     "Замолчи, папа", - сказала она, потому что последние слова вообще  не
имели никакого отношения к змею: это  были  ее  собственные  воспоминания.
Сами стены шептали это, а  эхо  в  подвале  только  усиливало  эти  звуки:
"Глупая, глупая, ты не должна прислушиваться к советам. Не верь никому, по
крайней мере никому, кто говорит о том, что принимает твои заботы близко к
сердцу...
     Не пытайся желать вообще что-либо, лучше вообще ничего не желай.  Все
твои желанья вернуться к тебе, глупышка, разве ты не понимаешь этого? Ведь
даже когда колдун желает чего-то для  самого  себя,  все  равно  при  этом
кто-то попадает в беду".
     Она же в своих желаньях затрагивала и леших, и Петра,  и  желала  при
этом прорваться сквозь окружавшую тишину.
     Но в ответ она  услышала  и  еще  чей-то  шепот,  обращенный  к  ней:
"Послушай, Ивешка..."

                                    8

     Все лесные ручьи вышли из своих берегов. Деревья стояли в  воде,  что
само по себе было достаточной причиной, чтобы надеяться, что Петр в  такой
ситуации постарается просто переждать грозу.  Так  уговаривал  себя  Саша,
видя как надвигается ночь, а дождь не  стихает.  И  его  кафтан  и  сапоги
насквозь промокли, и, вероятно, подмок и горшочек с  углями,  который  был
укрыт среди поклажи. Ему вновь пришлось свернуть с дороги в сторону, чтобы
осторожно забраться на выступающее из воды дерево и,  воспользовавшись  им
как мостом и держась за  ветки  ивовых  деревьев,  перебраться  на  другой
берег.
     Он добрался до  того  места,  где  уже  мог  спрыгнуть  с  дерева,  и
приземлился на скользкий берег, хватаясь руками за  листья  уже  подросших
новых папоротников, надеясь и желая одновременно, чтобы их корни, уходящие
в промокшую землю, выдержали его усилия,  и  даже  не  пытался  проверить,
работают ли сейчас волшебные силы, за исключением, разумеется,  того,  что
папоротники выдержали его и не дали свалиться в воду. Даже  это  небольшое
доказательство  добавило  ему  надежду,  и   в   то   же   время   вселило
дополнительный страх: надежду на то, что его  способности  все  еще  могут
оказать ему помощь в поисках Петра, а страх по поводу того, что  сам  факт
исчезновения Петра  из  пределов  его,  сашиной,  досягаемости,  заставлял
думать о чем-то невообразимом.
     Но, тем не менее, он  продолжал  свой  путь  почти  бегом,  до  самой
темноты, наполненной мраком и грозой, и даже  в  этих  условиях  абсолютно
доверял своему владению  колдовством,  и  отчасти  поэтому  был  абсолютно
уверен, что находится сейчас к северу от дороги. Ему по-прежнему не  давал
покоя вопрос, где  же  все-таки  находился  Петр  и  что  он  думал.  Саша
чувствовал, как что-то продолжает удерживать его на выбранном направлении,
но было ли это только слепым следованием колдовским инстинктам, он не  мог
сказать с уверенностью, так как по-прежнему не мог чувствовать присутствия
Петра ни в одном из направлений.
     Он хотел подать ему знак, что спешит к нему на помощь, что ищет  его,
и единственным требованием было то, чтобы Петр не покидал своего  убежища,
какое бы оно ни было, а дождался прихода Саши.
     Он с трудом продирался сквозь залитые дождем папоротники  и  разводил
руками заросли кустов, которые цеплялись и за  меч  и  за  мешок.  Сумерки
сгущались и в подступавшей темноте папоротники скрывали от  него  порой  и
край обрыва и все, что еще могло встретиться на его пути. Он сделал шаг  в
сторону  и  продолжал  идти,  сопровождаемый  яркими  отблесками   молний,
стряхивая воду, застилавшую глаза.
     И в этом  мерцании  показалось,  что  папоротники,  выстроившиеся  на
вершине противоположного холма в длинную цепочку, движутся прямо к нему.
     Он пожелал себе благополучного пути и вытащил меч,  чтобы  иметь  его
под  рукой  на  всякий  случай.  Он  ощутил  на  себе  какое-то   странное
воздействие и почувствовал дополнительный вес на собственной  ноге,  затем
эта тяжесть стала с неистовой силой подниматься по нему вверх, несмотря на
все усилия задержать ее, и остановилась, ухватившись как можно  крепче  за
его шею. Это была очень знакомая хватка, которая  прежде  всего  означала,
что его желания пока еще не пропали даром.
     - Малыш? - спросил он, все еще подрагивая. - Малыш, ради Бога  скажи,
а где же Петр?
     Но тот только покрепче ухватился за него, стараясь,  словно  в  нору,
просунуть свою голову ему за воротник: разумеется, это был  отчаявшийся  и
абсолютно промокший Малыш, почти неразличимый в полной темноте, кроме  как
при вспышках молний.

     Дождь постепенно перешел в мелкую изморось, и как следовало оценивать
это в предстоящую бесконечную ночь Петр еще не  представлял.  Он  подумал,
что если бы у него еще оставались силы, он попытался  бы  наломать  сорной
травы и папоротников, столько, сколько бы смог,  и  использовать  всю  эту
кучу как укрытие от холода. Но он отбросил эту попытку, думая о  том,  как
он уже замерз, и надеясь, что рассвет принесет с собой тепло:  до  восхода
солнца оставалось уже недолго, подумал он, прижимаясь покрепче к лошади, и
оно может взойти в любой момент, и  только  сгустившиеся  грозовые  облака
задерживают рассвет.
     Но гроза не кончалась, а солнца так и  не  было  видно.  Волк  мотнув
головой, решил выбраться на открытое пространство, не обращая внимания  на
крупные холодные капли, падавшие с деревьев.
     - Тпру-у, приятель, - пробормотал Петр, удерживая его, и тот на время
задержался, но уже продолжал испытывать беспокойство.
     И он решил, что если не даст замерзнуть и коню, то тот вернет ему это
тепло. Отыскав точку опоры под ногами, Петр взял в руку  повод,  а  другой
ухватился за лошадиную гриву и вскочил, распластавшись,  на  мокрую  спину
Волка, чтобы вновь скакать в темноте, если у того  вдруг  появилось  такое
желание.
     На запад, напомнил он самому себе, стараясь освободиться  от  путаных
мыслей о том, куда именно ведет этот путь, или о том, что он вообще делает
в этом месте, и не сон ли это его намерение отправиться  на  запад,  чтобы
отыскать реку. Он окоченел от холода,  он  чувствовал  озноб,  он  не  мог
вспомнить почему это произошло с ним, и точно так  же  не  мог  вспомнить,
почему он, полузамерзший, скачет  по  лесу  без  седла  и  без  надлежащей
уздечки.
     Но там, на западе, у него оставалась поджидающая  его  жена,  горящий
очаг, Саша, конюший из "Петушка", которого все старались избегать, он тоже
был там, у реки, и ждал Петра. Он не представлял, что они могли делать там
все вместе, но у него было убеждение, что они  все  были  друзьями  и  все
вместе жили в доме...
     В доме с деревянным  крыльцом,  с  садом,  с  баней,  которую  вместе
построили Петр и Саша...
     У его жены были роскошные светлые косы,  ее  волосы,  когда  не  были
заплетены, разлетались словно отблески света, в которые  она  могла  почти
вся завернуться...
     И она очень  любила  голубое.  У  нее  было  любимое  платье,  рукава
которого были расшиты узором из листьев, а кромка  юбки  расшита  цветами.
Эта вышивка была колдовской, как она объясняла ему. Еще у нее  был  сад  и
маленькие участки в лесу, где она заботливо выращивала  деревья  и  травы,
которые не могли свободно расти ни в каком другом месте.
     Единственное, чего он сейчас не мог,  так  это  представить  себе  ее
лицо, кроме  нескольких  деталей,  которые  никак  не  хотели  соединяться
вместе, и он с усилием пытался соединить их, несмотря на то, что они никак
не подходили друг к другу, чувствуя, как из его памяти ускользает все, что
он когда-то любил, ускользает все быстрее и быстрее...
     Он видел себя в комнате вместе с Сашей,  который  что  то  писал.  На
глазах Саша стал  расти,  и  черты  его  лица  постепенно  теряли  детское
выражение, становясь  все  больше  и  больше  похожими  на  лицо  молодого
человека...
     Река должна обязательно привести его к дому...
     Так или иначе, но к дому. Но он  не  знал  наверняка,  что  из  этого
получится. Старики рассказывали длинными зимними  вечерами,  что  в  лесах
есть существа с вывернутыми назад ногами, которые  и  сбивают  проезжих  с
пути. Лешие могут изменять свой облик, и  такие  вот  похожие  на  деревья
существа могут двигаться и изменять дорожки, проложенные людьми,  вовлекая
их таким образом в беду.
     Как я смог оказаться здесь, думал про себя Петр, чувствуя, как у него
тяжелеют и вот-вот закроются глаза, но тут Волк сделал неожиданный  бросок
в сторону, а Петр едва не потерял поводья,  когда  на  их  пути  появилась
фигура  хмурого  седобородого  старика,  освещенного  молниями.  Петр   на
какое-то мгновенье ощутил, что он очень хорошо знаком ему, этот старик,  и
перепугался, увидев его так ясно и отчетливо...
     И все потому, что он не  рассчитывал  когда-либо  вновь  увидеть  это
лицо.
     - Ведь ты мертв, - сказал Петр, обращаясь к своему тестю,  и  тут  же
множество воспоминаний вновь вернулось к нему: вся  внутренняя  обстановка
дома,  жестокий  старик,  упражняющийся  со  своими  ножами,  и  даже  его
проклятое гнусавое пение... Тот самый старик, дочь которого была призраком
с ледяными пальцами...
     - Ты заблудился, - сказал Илье Ууламетс, сгорбившись  и  опираясь  на
свой посох. - Не очень удивительно для меня. И вот ты здесь, ты, избранник
моей дочери. Бог хранит нас.
     Волк был все еще раздражен и пытался повернуть.  Петр  крепко  держал
повод, заставляя лошадь метаться из стороны в сторону. Его  сердце  тяжело
билось с той самой минуты, как только этот призрак предстал  перед  ним...
Но ведь Ивешка после своей смерти часто посещала берега реки,  Петр  очень
отчетливо припомнил это. Он встречал призраков и раньше, а его собственная
жена сама была одним из  таких  призраков,  благодаря  усилиям  вот  этого
самого старика. Он вспомнил об этом как о простом факте, который не вызвал
у него никаких страданий. Странным был сам Ууламетс, который  после  своей
смерти, казалось бы, уже не должен был заниматься никакими делами...  Боже
мой, подумал Петр, чувствуя, что не в состоянии понять, что произошло  или
что происходило с ним прямо сейчас.
     -  Мне  нужно  попасть  домой,  -  сказал  он  Ууламетсу,   осторожно
похлопывая Волка по шее, а сам  не  переставал  дрожать,  в  то  же  время
успокаивая лошадь. Ему все еще казалось, что он делает все это во сне, сам
оставаясь абсолютно неподвижным. - Мне кажется, что-то идет не  так,  и  я
думаю, что может что-то случиться.
     Ууламетс оперся о свой посох и сердито взглянул на Петра,  ничуть  не
приятней, чем смотрел на него прежде. Затем произнес:
     - Следуй за мной, - и направился в темноту.
     Волк же не показывал никакой склонности продолжать путь. Петр понукал
его не один раз, прежде чем тот начал мелкими шагами  спускаться  вниз  по
неровному размытому склону, следуя за стариком в том же самом направлении,
как они двигались и до этой встречи. Новые и  новые  обрывки  воспоминаний
приходили на ум Петру во время этого спуска: как Ивешка ждет его дома, как
умер Ууламетс, там, в верховьях реки, как он сам  отправился  на  верховую
прогулку и заблудился в лесу,  настолько  потеряв  память,  что  в  первый
момент даже и не узнал своего тестя.
     То, что призрак Ууламетса  должно  быть  явился  к  нему  скорее  для
помощи, не было само по себе чересчур  невероятным:  они  не  любили  друг
друга, Бог тому свидетель, но очень легко можно было  поверить  тому,  что
Ууламетс оставался здесь долгое  время  в  виде  призрака:  старый  подлец
никогда и  никому  ни  в  чем  не  доверял,  и  меньше  всего  он  доверял
собственной дочери в том, что она сделает хоть один правильный поступок. И
Ивешка, со своей стороны, имела много оснований для скрытности и обид.
     Все же, ему казалось, что Ууламетс, будучи  мертвым,  должен  был  бы
быть  немного  бледнее,  светиться  в  темноте  как  подобает   настоящему
призраку, а не показываться вот так запросто при свете молний,  отбрасывая
тень...
     Он пригласил Петра следовать за собой.
     Но что бы это могло означать, когда призрак становится  все  более  и
более осязаемым? Что он подразумевал под этим?
     Бог мой, это мне очень не нравится, подумал Петр.
     - Дедушка?  -  окликнул  он  старика,  стараясь  говорить  как  можно
уважительнее.
     Ууламетс мог и не слышать, как Петр обратился к нему. Но это на самом
деле не отличалось от того, как он вел себя и при жизни.
     Петр пустил Волка быстрой иноходью, когда они добрались  до  подножья
холма, преодолевая сопротивление лошади,  предчувствующей  что-то  дурное,
пока они приближались к идущему впереди старику.
     - Дедушка, может быть ты знаешь, что происходит вокруг? Может быть ты
знаешь, что сейчас делается дома?
     Ответа и  на  этот  раз  не  последовало.  Естественно,  следовало  и
ожидать, что призрак будет  вести  себя  по-особому,  может  быть  немного
сердитым и раздраженным, особенно этот. Но именно его  фигура  отбрасывала
вполне определенную точно ему соответствующую тень, чего никак нельзя было
ожидать  от  призрака.  Может  быть,  за  исключением  русалки,  когда  ей
удавалось украсть небольшую часть чьей-нибудь жизни, или, мелькнула у него
пугающая мысль, если только он сам не сбился с  пути  настолько,  что  его
занесло прошлой холодной ночью туда, где  преимущественно  обитают  только
сами призраки, и до сих пор еще не понял этого.
     Но он все еще чувствовал, как бьется его сердце, ощущал  свою  грудь,
чувствовал под собой тепло, исходившее от коня, и слышал как  потрескивали
прошлогодние папоротники под его копытами: ведь  так  или  иначе,  он  был
способен почувствовать очень многое, если бы на  самом  деле  пересек  эту
границу. Если бы даже замерз под дождем, то Волк-то определенно должен был
уцелеть.
     Он не успел вовремя увернуться. Ветка ударила  его  поперек  лица,  и
когда он поднес к этому месту руку, то почувствовал, как кровь растекается
по щеке. Впереди слышалось постукивание посоха  о  землю,  слышался  треск
раздвигаемых Ууламетсом кустов, точно такой же, как раздавался и от них  с
Волком, хотя Ивешка, будучи призраком, двигалась  так,  что  при  этом  не
шевелился ни один лист. Ни солнце, ни луна не могли оказывать  воздействие
на русалку, пока она не  набралась  сил  где-то  еще...  а  русалка  могла
получить их только от чего-то живого.
     Обычно русалками становились девушки-утопленницы, как доводилось  ему
слышать,  которые  топились  из-за  несчастной  любви.  Несомненно,  можно
считать, что своенравные  старики  превращались  в  обычных  призраков,  с
холодными мертвыми пальцами, страшными  глазами,  которые  только  выли  и
пугали людей, но не были на самом деле так опасны, как выглядели.
     - Дедушка, - в очередной раз робко позвал старика Петр, все  менее  и
менее уверенный в том, с чем все-таки он имеет дело.
     Ууламетс же продолжал идти. И в какой-то  момент  Петр  пожалел,  что
обратился к тому, что двигалось впереди него. Он надеялся на Бога, что это
существо не обернется в  его  сторону.  Он  сдержал  коня,  заставляя  его
остановиться, отвернул свою голову...
     В этот момент из кустов  что-то  бросилось  прямо  на  него,  издавая
рычанье. Петр припал к коню, стараясь  удержаться  на  его  спине,  в  тот
момент, когда Волк  метнулся  в  сторону  и  понесся  прямо  через  кусты,
перевитые плющом, вверх по склону, очень скользкому от  прошедшего  дождя.
Петр почувствовал, как лошадь заскользила, и  старался  удержаться  на  ее
спине, когда она резко меняла направление на уходящем вниз склоне.  Низкий
сук очень сильно задел Петра за плечо, когда они проскакали под деревом, и
чуть не сбросил его с лошади. Ветки со всех сторон хлестали его по плечам,
и у него больше не было желания останавливаться, впрочем  также  как  и  у
лошади, он только следил за движением и направлял Волка  туда,  где  между
кустов чернел зияющий прогал.
     Бледная фигура неясно вырисовывалась перед ними. Волк поднял  голову,
становясь на дыбы и вновь опускаясь вниз, неуверенный  и  ошеломленный,  и
все еще в том состоянии, когда  ничто  не  может  остановить  перепуганную
лошадь.
     Призрак, стоящий перед ними, поднял вверх  руки  и  произнес  сашиным
голосом:
     - Петр, с тобой все в порядке?
     Петр натянул поводья, вздрагивая не меньше, чем Волк. Саша сделал шаг
навстречу,  производя  легкий  шум  старыми  листьями.   Но   Петр   начал
разворачивать Волка в сторону от него.
     - Это я, - сказал Саша.
     - Я искренне надеюсь, что так  оно  и  есть,  -  все  еще  вздрагивая
проговорил Петр, - потому что только что здесь был Ууламетс, и я так и  не
знаю, что же происходит.
     - Здесь где-то еще и Малыш, - сказал Саша, сбрасывая с плеча мешок  и
подхватывая его рукой. После этого он начал рыться в нем. - Я принес  твой
кафтан. Ивешка прислала немного хлеба и домашние колбаски...
     Оборотень может  быть  очень  правдоподобным,  и  то,  что  в  облике
Ууламетса был оборотень, Петр абсолютно уверен: ведь в появлении его  были
определенные странности, такие же, которые  бывают  при  появлении  любого
оборотня, и о которых ему говорила  Ивешка,  но  ничего  подобного  он  не
заметил, глядя на Сашу.
     Саша же подошел ближе, протягивая ему одной рукой  кафтан,  а  другой
успокаивая Волка, который тут же  затих,  что  и  окончательно  подсказало
Петру, кто был перед ним на самом деле.  Он  надеялся  на  Бога,  что  это
действительно так и было.
     - Дома все в порядке? - спросил он, забирая сухой кафтан.  Он  решил,
что Волк какое-то время постоит спокойно, если он отпустит повод.
     - Ивешка страшно беспокоится, -  сказал  Саша,  продолжая  удерживать
руку на шее Волка. - Теперь у нас появился банник. Но нам так и не удалось
отыскать, в каком именно месте ты был.
     Временами описания событий, которые делал  Саша,  казались  лишенными
чего-то главного, особенно тогда, когда человек,  первый  раз  попавший  в
беду, начинает прислушиваться  к  тому,  что  тот  говорит.  Наконец  Петр
продолжил, все еще чувствуя оцепенение:
     - Я потерял Малыша, а потом оказалось, что все вокруг выглядит как-то
не так. Я так и не понял, где очутился.
     - Но ты чувствуешь себя хорошо?
     - Прекрасно, только давай поскорей выбираться отсюда.
     - Быстро, как только сможем, - сказал Саша, похлопывая Волка по  шее,
и тут же тронулся в путь.
     Итак, они двинулись к дому. Это было то, что нужно. Именно это Саша и
должен был сделать. Вот это и было основным содержанием его разговора.
     И хорошим знаком  было  то,  что  неожиданно  в  темноте  послышалось
тяжелое дыханье и быстрое топ-топ-топ  по  старым  листьям  где-то  совсем
рядом около ног Волка и Саши. И хотя не было никакой  возможности  увидеть
хоть какие-нибудь признаки появления дворовика, Петр был уверен,  что  это
именно он.
     И  только  после  этого  он  начал  осознавать,  что  был  в   полной
безопасности.

     "Марш домой", - почти беззвучно скомандовал Саша  Малышу,  когда  шел
рядом с Петром. Они решили вывести Волка на ровный  участок  земли,  туда,
где можно было вновь ехать по дороге. "Отправляйся домой,  Малыш,  успокой
Ивешку, сообщи ей, что все в порядке..."
     Но  Малыш,  упрямый,  как  и  все,  явившееся  из  волшебного   мира,
настойчиво продолжал оставаться с ними, может быть с  целью  добиться  еще
колбасок, а может быть по желанию Ивешки или его самого  -  Саша  не  знал
этого наверняка.
     - Не могу понять, что это случилось с ним, - заметил Саша. - Не  могу
понять, что происходит. Малыш не хочет слушаться, или не может,  не  знаю.
Все идет не так, как надо, за исключением, может быть, вот твоих поисков.
     - Слава Богу, что ты сделал это, - пробормотал Петр, и чуть  помолчав
спросил: - А что с этим проклятым банником?
     Саша покачал головой.
     - Не знаю. Он появился вскоре, как ты уехал, и я не знаю,  почему.  Я
надеялся, что он может помочь.
     - Помочь в чем?
     Иногда Петр  вопросы,  которые  задавал  Петр,  казались  чрезвычайно
ясными и четкими, а сашины собственные ответы были до глубины дурацкими.
     - Я право, не знаю. Он только неожиданно объявился, как раз  почти  в
то самое время, когда все остановилось...
     - Что ты имеешь в виду, когда говоришь - остановилось?
     - Вещи. Люди. Все они как бы остались там. - Он не совсем был уверен,
как обычные люди ощущают тот мир,  который  повседневно  окружает  их.  Он
только думал, что знает. Так, по крайней  мере,  ему  показалось  однажды,
прежде чем он встретился с Ууламетсом и только  начал  пользоваться  своим
колдовским  даром,  доставшимся  ему  от   рожденья.   Однако   позже   он
засомневался в том, что знает хоть что-нибудь не только про обычных людей,
но и про самого себя. - Например, прямо как сейчас: словно  наблюдаешь  за
качающимися деревьями, но не слышишь шума листьев.
     - Какая-то глупость! -  сказал  Петр,  но  выглядел  при  этом  очень
обеспокоенным. - Так что, ты так и прислушиваешься к этому все время?
     - Это не совсем похоже на простую работу слуха. Это... - Все, что  бы
он не сказал, прозвучало бы глупо. - Я просто знаю, что они находятся там,
например, точно так же, как ты знаешь в какой стороне находится лес,  даже
если твои глаза закрыты. Это похоже на то, как если бы  вдруг  прекратился
ветер. Ведь при этом устанавливается тишина. И это неестественно.
     Петр задумчиво взглянул на него, и Саша заметил это.
     - Итак, становится тихо, - продолжил Петр. -  Ты  не  можешь  слышать
меня, и, тем более, я не могу сделать, чтобы меня слышал и Малыш и  лешие.
Но почему? Что происходит?
     - Я не знаю, - уже в который раз признался ему Саша, не сводя глаз  с
дороги, лежащей перед ними: петляющий путь  среди  пересаженного  леса.  -
Происходит что-то, чего не  должно  происходить.  Ведь  я  не  знаю  очень
многого, Петр, клянусь тебе. Ивешка думает, что ее отец оставил мне  массу
всего, но на самом деле это не так. Она думает, что я помню, а на  деле  -
нет. Я не помню многого, как могло бы быть, будь ее отец все еще  жив.  Но
его нет, и я не могу объяснить ей, что без него я не могу знать все.
     - Я говорил ей об этом, я сам говорил ей об этом.  Ты  здесь  ни  при
чем. Она беспокоится о многом, что происходит вокруг: и о том, что я  могу
заблудиться, и о том, что я начал думать про Воджвод, и  о  том,  что  Бог
знает, в какую ловушку, расставленную стариком, могу попасть. И  ведь  это
уже не первый раз, когда ты не слышишь меня...
     - Это касается не только тебя. Что-то случилось. Я почувствовал это с
тех пор, как появился Волк...
     -  Волк,  Волк...  Да  какое  он  имеет  отношение  к  происходящему?
Пропадает лошадь. Ну и что? Что должно случиться? Из-за  пропавшей  лошади
царь объявит нам войну?
     - Сейчас я говорю не про царя, а про банника.
     - Я уверен, что во всем происходящем есть определенный смысл.
     - Я не могу слышать лес, - сказал  Саша.  -  И  я  не  смог  отыскать
Малыша, я не могу "слышать" ничего, за исключением, может быть сам Ивешки,
да и то когда она совсем рядом. Я не могу "слышать" даже  тебя,  когда  ты
прямо рядом со мной. Все  это  каким-то  образом  должно  быть  связано  с
банником, потому что началось с его появлением здесь,  так  же,  как  и  с
появлением Волка.
     - Наверное, ты просто недосыпаешь, - сказал Петр. - Это виновата  все
та проклятая книга. Знаешь, мне кажется, что все  те  крючковатые  значки,
которые ты выводишь в ней ночи напролет, не смыкая глаз,  довели  тебя  до
этого...
     - Все в окружающем нас мире идет не так, как надо, Петр.  Просто  все
идет не так!
     - И ты заявляешь это лишь только потому, что ты не слышишь деревьев.
     - Я не имею в виду именно  это.  Это  не  просто  звук,  пойми  меня,
Петр...
     - Господи, да мне плевать на то, что это есть на самом деле. Ведь  ты
сам  сказал  однажды,  что  если  человек  начинает  сомневаться  в  своих
возможностях сделать что-то, то в конце концов может так случиться, что он
этого и не сделает. Так может быть, ты  просто  споткнулся  о  собственную
ногу?
     - Я думаю об этом.
     - В таком случае пожелай, чтобы все исправилось.
     - Я и так стараюсь изо всех сил! Но  у  меня  ничего  не  получается,
Петр. С тех пор, как появился банник, я  все  еще  не  уверен,  сам  ли  я
пожелал его. Ведь я точно знаю, что Ивешка не хотела заводить его,  и  вот
теперь все пошло не так.
     Петр положил руку на сашино плечо, и  так  они  шли  вдвоем,  а  Волк
сопровождал их, предоставленный самому себе.
     - Послушай, может быть Ивешка права, и тебе лучше  забыть  Ууламетса.
Оставь эту чертову книгу в покое,  оставь  на  время  все  занятия.  Брось
думать о беде, пока она еще не случилась. Ведь это очень тяжело. Разве  ты
не можешь пожелать, чтобы поступить именно таким образом? Забудь все, а мы
возьмем лодку и, может быть, сплаваем на ней  прямо  до  Киева,  ты,  я  и
Ивешка...
     Сама эта мысль повергла его в беспокойство. Неожиданно  все  то,  что
связывалось в его представлении с таким путешествием, тут же обрушилось на
него: все те люди, все желания, которые наполняли тот  незнакомый  мир.  И
его сердце сжалось под их тяжестью точно  так  же,  как  от  происходящего
здесь, рядом с ними. Нет, сейчас он не был готов к этому. Господи,  только
не сейчас. Да и Ивешка вряд ли сможет выдержать  это:  ведь  ей  было  так
трудно даже с двумя людьми, которых она очень любила.
     - А там есть и девицы, - продолжал Петр. - И все  они  будут  думать,
что ты будешь для них чертовски хорошим уловом.
     - Ну уж нет!
     - Жизнь вертится не только вокруг этой единственной проклятой  книги,
парень!
     Саша перевел дыхание и на какой-то  момент  прервал  свои  мысли,  не
прислушиваясь даже ни к собственным ушам, ни к колдовским инстинктам,  так
что все, о  чем  разглагольствовал  Петр,  было  для  него  не  более  чем
бессмысленным звуком. Он научился этому  еще  в  те  времена,  когда  дядя
выводил его из душевного равновесия: отвлекал себя от окружающего, пока не
успокаивалось собственное сердце.
     - А, парень? - спросил Петр, потряхивая его за плечо. - В чем дело?
     - Просто мне хочется вернуть назад свое восприятие леса, мне хочется,
чтобы все шло так, как надо. - Он старался больше не думать ни о Киеве, ни
о людях,  ни  о  девушках,  ни  даже  о  самой  идее  такого  путешествия,
напоминающего побег, которую высказал Петр. Все  это  лишь  пугало  его  и
подводило к пределу желаний, которые заполняли жизнь обычных людей,  а  он
не хотел этого. Он не мог позволить себе ту жизнь,  которую  вели  обычные
люди, помня о том, какую ошибку совершил Ууламетс. А  Петр  не  мог  этого
понять. Петру ничего не оставалось, как только отпустить его через минуту,
несчастного и обеспокоенного: ему не нужно было напрягать свой слух, чтобы
хорошо понять это.
     Он заметил, обращаясь к Петру и стараясь говорить как можно  понятней
и разумней:
     - Я хочу, чтобы все наши труды не пропали  даром,  я  хочу  сохранить
все, сделанное нами.
     - Да и так все идет хорошо. Ведь ты нашел меня, разве не  так?  А  я,
как видишь, даже не сломал шею. Все, что так или иначе  пугало  тебя,  уже
прошло. А если этот старый змей вновь примется за свои трюки, мы сделаем с
ним то, что уже делали не раз.
     - Когда у нас появился банник и Ивешка пыталась узнать у него, где ты
находишься, то все, что он показал нам, были лишь ветки да колючки...
     - Ну и что, разве это не было правдой? Хотя и не нужно было  большого
дара пророчества, чтобы узнать это...
     Колючки, покрытые кровью...
     - Так он показал все, что нужно?
     Саша боялся отвечать ему. Сам по себе ответ ничего не означал, и  его
можно было тут же изменить, как только он подумал о нем.
     - Все, что связано с будущим, очень изменчиво, - тихо заговорил он. -
Ведь все, что мы делаем, приводит к изменениям во многом из того, что  еще
не случилось. Вот почему банники не любят колдунов.
     - Ивешка говорила об этом. По крайней мере, последний из них очень не
любил Ууламетса, но мне все это не очень понятно. Итак, теперь у нас  есть
банник, окружающий нас лес затих, ты  видел  колючие  кусты  и  это  очень
обеспокоило и напугало тебя. Но все, что ты говоришь, не имеет  смысла,  и
ты сам знаешь об этом.
     Стояла полная тишина.
     Листья в остановившемся потоке...
     Ожидание продолжается...
     - Саша?
     - Я хочу, чтобы мы оказались как можно скорее дома, - ответил тот.
     - Но почему? Что не так?
     - Этого я не знаю. - Он повернул Петра  кругом  и  подтолкнул  его  в
сторону Волка. - Я буду чувствовать себя гораздо лучше, когда мы  окажемся
там.
     Петр бросил в его сторону  настороженный  взгляд,  затем  вскочил  на
спину коня и протянул Саше руку.

                                    9

     Только в сумерки они дошли до того места, откуда был уже  виден  дом.
Оба были уставшие,  в  грязной  разодранной  одежде,  которая  успела  уже
подсохнуть, особенно на их спинах, а Волк до того ослаб, что  им  пришлось
спешиться и вновь вести его рядом с собой. Но теперь перед их взором  была
и серая крыша, и забор, и сад, и их крыльцо: все было в полном  порядке  и
поджидало их. Петр не имел никакого желания расстраивать Ивешку во  второй
раз. Поэтому он открыл ворота, бросил Саше поводья, и, полный исполненного
долга, взбежал на крыльцо, выкрикивая:
     - Вешка! Я дома!
     Он открыл дверь в темный холодный дом.
     - Вешка? Где же ты?
     Саша поднимался вслед за ним, тяжело ступая по доскам.
     - Ее здесь нет, - сказал Петр в раздумье. - Черт побери!  Теперь  она
отправилась на поиски! - Но когда он вспомнил  про  лошадь  и  про  ссору,
произошедшую всего лишь вчерашним утром, то изменил свое мнение.
     - Она, может быть, просто в бане, - едва слышно проговорил Саша и  со
всех ног бросился назад во двор. Его голос удалялся,  и  в  нем  слышалось
отчаяние: - Волк, а ну убирайся отсюда!
     Черт с ним, с этим садом, подумал  Петр,  оглядывая  полутемную,  без
признаков готового ужина, кухню. Он распахнул пошире оконные ставни, чтобы
прибавить света, и распахнул дверь в их комнату, а когда открывал ставни и
там, то второпях зашиб о лавку голень.
     Ее книги на столе не было.
     Он заглянул в стенной шкаф и обнаружил, что часть одежды отсутствует,
в том числе и ивешкины сапожки, в которых она обычно отправлялась  в  лес.
Он с такой силой захлопнул дверь шкафа, что доска отскочила от стены.
     - Вот черт! - сказал он, ударил по ней кулаком  и  в  самом  скверном
настроении отправился на кухню - посмотреть, что еще исчезло из дома. Это,
как он думал, может ему помочь  сообразить,  как  долго  она  намеревалась
тешить свое самолюбие на этот раз.
     Он обнаружил несколько пустых  мест  на  полках,  где  обычно  стояли
специи и соль, когда на крыльце появился Саша и прямо оттуда сказал, что в
бане ее нет, как нет и никаких признаков банника.
     - Сейчас не до банника, - сказал Петр. - Она вновь ушла.  Как  только
она начинает злиться, так тут же уходит. - Он  вновь  водрузил  на  голову
шапку, но, вспомнив, что Ивешка всегда была  против  того,  чтобы  в  доме
ходили в головном уборе, тут же снял ее, будто это могло чем-то помочь.  -
На этот раз она взяла с собой и  свою  книгу.  Черт  бы  ее  побрал.  -  И
добавил, видимо почувствовав угрызения свести: - Хотя, по совести  говоря,
я не могу обвинять ее.
     - Мне не нравится все это.
     - Да, мне тоже не нравится, но ведь это происходит уже  не  в  первый
раз, согласись? - Он махнул рукой по направлению к  двери,  имея  в  виду,
разумеется прежде всего, лес. - Она лучше чувствует себя  среди  деревьев,
чем среди людей. Люди - они всегда беспокоят ее. Я собираюсь  поужинать  и
отправиться в баню. Она вернется. Ведь это не моя вина, что я  заблудился,
и ее вины нет в том, что она так поступает, верно?
     - Я не думаю, что на этот раз она отправилась в лес  именно  по  этой
причине. Нет...
     - А я думаю, что по этой. Я не вижу никакой другой причины. Она  ведь
очень  часто  поступала  подобным  образом.  Давай  зажжем   здесь   свет,
поужинаем, сходим в баню. Малыш? Малыш, где ты?
     Малыш тут же появился около его колен, и начал тянуть его за ногу,  и
можно было подумать, что он был сильно огорчен отсутствием ужина.
     - Отправляйся на ее поиски, Малыш. Постарайся вернуть ее  сюда,  если
хочешь получить свой ужин. Или тебе придется  довольствоваться  лишь  моей
стряпней.
     Малыш опустился на все четыре лапы и обошел комнату, явно находясь не
в духе и как бы принимая все заботы на себя.
     - Мне решительно не нравится это, - проговорил Саша, разговаривая сам
с собой. Он бросил и шапку и кафтан на кухонную лавку и начал приводить  в
порядок  книги  и  все  остальное,  лежавшее  на  краю  стола,  все,   что
сохранилось после падения полки.
     - Ладно, черт возьми, мне это тоже не нравится! Но разве у  нас  есть
какой-нибудь выход? - Петр подошел к печке,  поворошил  золу  и  подбросил
растопку в тлеющие угли. Пламя  тут  же  взметнулось,  озаряя  все  вокруг
желтоватым светом. Затем он запалил соломину,  отошел  от  печки  и  зажег
масляную лампу. Ее свет разбросал вокруг них,  по  потолку  и  по  стенам,
гигантские тени, которые вызвали у Саши особенно мрачные мысли.
     - Она не оставила никакой записки? - спросил он  у  Петра.  -  На  ее
столе не было ничего? Ни бумаги, ни...
     - Нет, -  ответил  тот.  Упоминание  о  таком  важном  предмете,  как
оставленная записка, в сущности о  клочке  бумаги  с  нанесенными  на  ней
жизненно важными, имеющими тайный смысл, знаками, особенно расстроило его.
Он сунул руки в карманы кафтана, сжал челюсти и задумался о затихшем  лесе
и об оборотне, имевшем поразительное сходство с Ууламетсом. - Я  не  знаю,
почему она должна бы  беспокоиться.  Разве  бы  она  ушла,  если  понимала
важность происходящего? Черт возьми, Саша, ты  точно  знаешь,  в  чем  тут
дело. Она просто злиться, и вот теперь отправилась поговорить с деревьями,
или сделать  еще  что-то  в  этом  роде.  Я  не  думаю,  что  нам  следует
беспокоиться по этому поводу.
     Саша быстро провел рукой по волосам, отложил свои  книги,  подошел  к
подвалу и поднял крышку.
     - Но не может же она прятаться там, помилуй Бог, - сказал Петр, теряя
выдержку. Он был смущен, несмотря на то, что Саша был их самый  близкий  и
единственный друг, посвященный во все их семейные неурядицы.  Он  понимал,
что должен прекратить  этот  разговор,  защищая  Ивешку  перед  мальчиком,
рассудительность которого была во много раз больше, чем ее. Он  знал,  что
Саша закончит  тем,  что  неизбежно  повторит  ему  в  очередной  раз  уже
известные вещи о том, что следует просто понять ее, что  ей  нужно  время,
чтобы свыкнуться с  новой  жизнью,  и  иногда  побыть  наедине  со  своими
мыслями...
     - Сейчас там, куда она отправилась, не очень-то безопасно, - произнес
Саша, опускаясь на первую ступеньку подвала.
     Петр  слегка  передернул  плечами,  расстроенный  этими   торопливыми
поисками вслепую в самых темных местах, будто на самом деле вот-вот  могло
случиться что-то зловещее.
     - И ты и я, мы оба знаем это, но ведь она к тому же колдунья, не  так
ли? И какого черта тебе понадобилось в этом подвале? - У  Петра  появилось
ужасное  воображение,  что  Саша  знал,  без  всяких  сомнений,  что   все
происшедшее с этой  девушкой,  которая  одним  желанием  могла  остановить
человеческое сердце, было плохо и несвоевременно.
     Несомненно, что не было никакой возможности, чтобы кто-то посторонний
мог проникнуть в дом через переднюю дверь...
     Если только это  был  не  оборотень,  принявший  хорошо  знакомый  ей
облик... или показавшийся ей хорошо знакомым...
     Саша отвлек его, обернувшись через плечо:
     - Там есть хлеб?
     Петр взглянул на стол, где лежало несколько  караваев,  завернутых  в
полотенце: то, что Ивешка оставила им так много хлеба,  который  лежал  на
своем обычном месте, доказывало, что она  ждала  их  возвращения  домой  и
приготовилась к этому...
     Но черт бы ее побрал, ведь сколько раз он обыскивал весь лес во время
ее прошлых исчезновений, проводил бессонные ночи  и  до  хрипоты  надрывая
голос, звал ее, заранее зная, что все  это  бесполезно:  она  возвращалась
тогда, когда хотела вернуться. Поэтому и сейчас не было причин думать, что
это было чем-то иным, и не было причин для страхов и опасений.
     Он подал хлеб Саше, который стоял на ступеньках, опустившись в подвал
только по пояс. Петр предположил, что сейчас  Саша  думает  про  домового,
который был там, в самой глубине подвала, и  который  очень  благоволил  к
таким подаркам, как например, свежий хлеб: он становился все толще и толще
на ивешкиных хлебах.
     - Но что он  может  нам  сказать?  -  тихо  спросил  он.  -  Ведь  он
разговаривает только с Ивешкой.
     Саша не обращал внимания на эти замечания  Петра  и  нырнул  вниз  по
ступеням, скрывшись в темноте. До Петра долетели только последние слова:
     - Ты только стой там, и не загораживай мне свет. Да  старайся  ничего
не говорить!
     Они означали, что дурак, неспособный  воспринимать  волшебство  ни  в
какой форме, имеет склонность открывать свой рот когда не надо и  в  самый
неподходящий момент может спугнуть или обидеть  своенравное  существо.  Он
был до чрезвычайности способен  к  этому.  Если  бы  он  хоть  как-то  мог
повлиять на Ивешку,  то  она  не  сбежала  бы  сейчас  в  лес,  а  они  не
беспокоились бы, не занимались бы ее поисками и не гадали, ушла ли она  из
дома только из-за плохого настроения, или отправилась в поисках  душевного
покоя, или сбежала, как она сказала бы и  сама,  чтобы  удержать  себя  от
собственного раздражения и гнева.
     Он сделал несколько шагов. Теперь ему оставалось только это.
     Затем неожиданно Малыш зарычал, подскочил  на  месте  и  исчез  прямо
сквозь закрытую дверь.
     - Малыш! - Петр пересек комнату  едва  ли  медленнее,  чем  дворовик,
распахнул дверь, не выпуская из рук меча...
     И тут же увидел голову Волка среди ближайших грядок с овощами.  Малыш
преследовал его, производя при этом в промокшем ивешкином саду не  меньшее
опустошение.
     - Вот черт! - Петр присвистнул, громко и резко. - Волк! Черт  побери,
Малыш, гони его оттуда!
     Волк потопал в сторону  дома,  пару  раз  взбрыкнув  копытами.  Малыш
преследовал его. Петр стоял, опершись рукой  о  дверной  проем  и  склонив
голову. Он думал о том, сколько труда Ивешка вложила в этот сад, и полола,
и поливала. Это была ее гордость. И если она увидит  это  прежде,  чем  он
заровняет рыхлую, промокшую от дождя землю, то ему придется отправляться и
жить вместе с лешим - вот все, что последовало бы за этим.
     Ничего страшного не произошло. Она вернется домой, и  следует  молить
Бога,  что  она  только  зла  на  него.  Ведь  он   заслужил   это   своей
бесполезностью  и  своей  глупостью:  никто  в  Воджводе  не  считал   его
обязательным человеком, и Бог свидетель, Ивешка больше всех  намучилась  с
ним. Сейчас он хотел лишь вернуть ее назад живой и невредимой, и это  было
его единственное желание.

     Домовой никогда не любил света. Он ненавидел  тревоги  и  волненья  и
всегда хотел лишь покоя. И если кому-то нужно было повидать его, то искать
это существо следовало в том месте, где кончались  полки,  среди  ведер  и
бочонков, сложенных в углу  подвала.  Он  всегда  располагался  как  можно
дальше от лестницы, по которой часто лазили то вверх, то вниз.  Итак,  при
очень слабом свете, падавшем из кухни,  Саша  развернул  свое  подношение,
присел на корточки  и  разломив  хлеб,  разложил  для  домового  маленькие
кусочки на полу подвала.
     Где-то в глубине подвала заскрипели бревна, и  можно  было  заметить,
как там двинулась какая-то тень. Разглядеть действительные очертания  этой
фигуры было очень трудно. Иногда она напоминала медведя, иногда -  черного
борова, а нередко  это  был  сильно  заросший  волосами  очень  загадочный
старичок, каким Саша его и запомнил в последний раз, когда они, как обычно
покормив его, обращались к нему за советом по поводу перестройки дома.  Он
же при этом очень интересовался тем, чтобы была прочная крыша, как сказала
Ивешка, да еще чтобы ему время от времени подносили хлеб.
     - Домовой, наш второй отец, - начал Саша и сделал очень  уважительный
поклон, не сходя со своего места. Он  тут  же  принял  прежнее  положение,
чтобы не загораживать пространство, и продолжал: - Петр и я  вернулись  из
леса, но, оказывается, Ивешка куда-то исчезла, и вот мы беспокоимся о ней.
Ты часом не знаешь, куда она могла пойти?
     В темноте послышалось движенье чего-то большого и  тяжелого.  Домовой
выбрался из  тени  и  сел  на  грязный  пол,  уставившись  на  Сашу.  Это,
по-видимому, было проявление самого большого внимания, какое  когда-нибудь
проявляло это существо.
     Домовой был, как ни посмотри, очень старый и очень странный.
     Он подмигнул своему гостю. Как запомнил Саша из рассказов  Ууламетса,
это существо очень мало знало о происходящем и так же  мало  о  завтрашнем
дне, но  помнило  почти  все  о  том,  что  было,  и  старалось  при  этом
приукрасить темные стороны событий  и  преувеличить  светлые.  По  крайней
мере, так делает каждое подобное существо в приличном доме. Бог знает, что
только может быть во владениях колдуна.
     Тем  временем  домовой  согнулся  и  подобрался  поближе.  Сейчас  он
напоминал скорее старого медведя, самого старого, какого только можно было
представить, и самого толстого. Он ухватил чуть  ли  не  половину  каравая
своими  лапами  и  уселся  закусывать,  словно  человек...  совершенно  не
беспокоясь, как казалось, об исчезновении Ивешки, что само по  себе  могло
быть хорошим знаком.
     Но через мгновенье его память очень быстро  заработала,  и  Саша  мог
разглядеть изображение молодого человека, который подобно  призраку  стоял
на деревянных  ступенях,  что  очень  напоминало  виденья,  полученные  от
банника. Черты лица различить было трудно, потому что свет падал сзади  на
его темные волосы и плечи, обтянутые белой рубашкой...
     Это мог быть и он сам. Саша так зримо ощутил эту  картину,  что  даже
повернул голову, будто все это происходило прямо здесь, рядом с  ним,  или
это могло быть вновь пережитое ощущение о  себе  самом,  стоящем  на  этих
ступенях.
     Но рядом ничего не было. Он повернулся и вновь взглянул на  домового,
чувствуя, как руки покрываются потом. Перед ним предстала находящаяся  над
ним комната в том  виде,  как  она  была  еще  при  Ууламетсе.  Он  словно
почувствовал весь ужас, наполнявший этот дом, услышал  крики  старика,  от
которых едва не звенели стропила: "Молодая дура!" И вслед за этим  рыданья
Ивешки: "Но послушай меня, папа... ты никогда не слушаешь меня!"
     Саша почувствовал, что дрожит. Он оперся о столб рядом  с  лестницей,
взглянул вверх, в  сумрачный  свет  кухни,  а  в  ушах  продолжал  звучать
заунывный голос Ивешки: "Я не верю тебе, папа. Ты не прав! Но разве можешь
ты согласиться с тем, что ошибаешься на чей-то счет?"
     С тех пор прошли годы и годы... с тех пор, как Кави Черневог появился
здесь и спускался по этим самым ступеням, доставал травы из  этого  самого
подвала, спал недалеко от печки, в  то  время  как  Ууламетс  и  его  дочь
располагались на своих кроватях в другом конце кухни...
     Господи, да зачем же он показывает мне все это? Какое отношение имеет
Черневог к тому, что происходит сейчас? Ведь он не должен  проснуться,  и,
слава Богу, все происходящее не его рук дело.
     - Дедуля, - прошептал он, обращаясь к домовому, - что ты хочешь  всем
этим сказать мне?
     А по дому продолжали звенеть призрачные голоса:
     "Дура! Любовь ничего не значит для него! Ведь у него нет  сердца,  он
уже много лет живет без него! Так лучше для него!"
     Ивешка с раздражением возражала отцу: "Ты никогда не давал мне случая
доказать это, папа, ты никогда  не  доверял  моим  суждениям  и  взглядам!
Почему же я должна быть откровенна с тобой?  Ты  никогда  не  доверял  мне
узнать что-нибудь самой!"
     А затем следовал голос Ууламетса:  "Доверять  тебе?  Простой  вопрос,
дочка: а доверяешь ли ты самой себе! И еще более простой  вопрос:  чья  ты
дочь, моя или матери? Ответь мне на него! Сможешь?"
     Саша чувствовал, как  бешено  бьется  сердце,  готовое  вырваться  из
груди. Он припомнил царапанье в ставни той ночью, когда  ворон,  хранивший
сердце Ууламетса, пытался с  помощью  когтей  и  клюва  прорваться  внутрь
дома... в то время как сам Ууламетс в  одиночестве  сидел  за  столом  при
свете лампы, читал, думал и писал ночи напролет,  стараясь  вернуть  назад
свою дочь...
     Уединенные ночи, тихие дни, удары в оконные ставни, к которым  старый
Ууламетс никогда не прислушивался. У него было  достаточно  причин  желать
возвращения своей дочери к жизни,  и  сердце  его  имело  очень  небольшое
отношение ко всему этому. На этот счет Ивешка была права.
     Листья покрывали поверхность реки...
     Пенящаяся вода и брызги за кормой...
     Саша неожиданно отпрянул,  испытывая  страх,  вскарабкался  наверх  и
закричал Петру:
     - Лодка...

     Причал был пуст. Петр видел это  достаточно  хорошо,  стоя  на  самой
вершине холма, у начала дорожки:  лодки  не  было  на  месте.  Он  тут  же
бросился вниз, к старым выветренным доскам причала,  чтобы  встать  там  и
стоять как дурак, беспомощно глядя в верховья реки,  поскольку  он  хорошо
знал, что в низовьях реки был Киев,  куда  ни  при  каких  обстоятельствах
Ивешка не рискнула бы отправиться без него.
     - Она уплыла, - сказал он Саше, который добежал туда почти  вместе  с
ним. - Это как в плохом сне! В чертовски плохом сне! И что,  черт  возьми,
она думает делать с лодкой? Куда она надумала отправиться?
     - Я не знаю, - сказал Саша.
     - Мне кажется,  что  она  очень  беспокоилась,  когда  я  вовремя  не
вернулся из леса. И я думаю, она решила,  что  со  мной  случилось  что-то
чертовски ужасное! Я не знаю, спятила ли она или нет, но взять лодку...
     - Она могла что-нибудь услышать от леших.
     - О, Господи, хорошо, хорошо, она могла услышать от  леших!  Но  ведь
тогда она должна была понять, что лешие говорили с нами! Разве не так?
     Саша схватил его за руку и потащил  назад  в  дом,  который  покинула
Ивешка.
     - Она позаботится, - сказал Саша. - Петр,  я  знаю,  что  она  всегда
сумеет позаботиться о себе. Она обдумает все со всех сторон...
     - Черта с два! - воскликнул  тот  и  вырвал  руку.  Он  взобрался  на
вершину холма и стоял там некоторое время, переводя  дыхание  под  старыми
мертвыми деревьями, глядя на дом и на двор в сгущающейся  тьме,  а  к  его
горлу подступал комок и холодный страх проникал до желудка.
     Он слышал, как Саша поднимается вслед за ним. Но сейчас он не  был  в
настроении говорить об Ивешке или обсуждать вслух, что за беда могла с ней
приключиться: он мог и сам  вполне  правильно  обдумать  происходящее  без
всяких колдунов. Поэтому он быстро пролез через дыру в  заборе,  крадучись
поднялся на крыльцо, а затем так же осторожно прошел на кухню, где  достал
подвешенную к стропилам корзинку и начал разыскивать муку и масло.
     Он был уверен, что Саша, войдя вслед за ним в дом, будет стоять сзади
него и мучиться от желания помочь ему.
     - Я возьму Волка, - сказал Петр, - отправлюсь за ней и найду  ее,  не
беспокойся об этом. Если она на реке, я не заблужусь, если буду  следовать
вдоль берега.
     - Петр, я понимаю, что ты не настроен выслушать меня...
     - В этом нет твоей вины... Но где же эта  чертова  мука?  Неужто  она
забрала ее всю?
     - Мука  под  столом.  Во  всяком  случае,  должна  быть...  Петр,  ну
пожалуйста, давай просто порассуждаем вместе: она взяла лодку,  и  значит,
она находится не в лесу.  Вот  мы  уже  кое-что  и  знаем.  Я  же  не  мог
определить, где ты находился, независимо от расстояния между нами.  И  это
все из-за этой тишины...
     Петр повернулся и  пристально  посмотрел  на  Сашу,  ожидая,  что  он
наберется ума и помолчит. Но Саша лишь дернул челюстью и сказал с  обычной
прямотой:
     - Мы отыщем ее, Петр, обещаю, что мы  вместе  отыщем  ее,  но  только
давай не будем поступать слишком опрометчиво.
     - Опрометчиво! Господи, да разве мы можем сидеть сложа руки,  как  ты
думаешь? И не сделать ни единой попытки, в то время как она одна, на воде,
в такую темень, и только Бог знает, с кем! Там  болтается  оборотень!  Кто
знает, какой облик сейчас он примет? Кто знает, с кем сейчас она плывет?
     - Петр, я не хочу, чтобы ты шел туда один,  без  меня.  Тебе  понятно
это? Я знаю, что ты не в себе, и мне жаль тебя, но я  не  хочу,  чтобы  ты
сломя голову мчался туда!
     - Черт! Не смей направлять на меня свои желания, черт побери! Я знаю,
что ты подразумеваешь только добро, но, Саша, прекрати это!  Уйди  с  моей
дороги! Проваливай ко всем чертям с моего пути!
     - Петр...
     Наконец он отыскал муку.
     - Ты будешь давать мне советы, приятель, когда  женишься  сам.  Я  не
собираюсь сидеть здесь, пока она там ищет беды, а  ты  не  можешь  сказать
мне, что же происходит.
     - Петр, выслушай меня!
     И тот почувствовал, как  это  желание  встряхнуло  его:  мысли  стали
разбегаться  и  путаться,  а  руки  задрожали,  будто  у  него   появилось
неприятное воспоминание. Он хлопнул рукой  по  столу  и  оперся  на  него,
потому что от бессонной ночи, проведенной на холоде, и  всего  остального,
случившегося с ним, его колени внезапно подогнулись.
     - Не делай этого со мной, черт побери!
     - Петр, мы отправимся за ней, я полностью с тобой  согласен,  что  мы
отправимся за ней как можно быстрее, но ведь мы  можем  отправиться  туда,
захватив с собой все что нам необходимо, а можем пойти без этого. И  я  не
стал бы сейчас просто так поспешно собираться, бросая в мешок что  попало,
Петр. Ведь колдовство и чародейство не могут рассчитывать только на удачу,
они никогда не работают с чем-то неизвестным!
     - Сдается мне, что сегодня ночью они вообще не работают!
     - Я могу пожелать ей всяческого добра, но это может  быть  не  совсем
верным  решением,  если  еще  кто-то  пожелает   в   этот   момент   нечто
определенное. Разве так не может случиться?
     - Кто-то еще? Кто-то еще... Это как  раз  то,  о  чем  мы  все  время
говорим? И именно поэтому мы сейчас не называем никаких имен?
     - Петр, не сомневайся в ней, не сомневайся  в  нас!  Сомнения  только
разрушают колдовство,  а  это  самая  большая  ошибка,  которую  мы  можем
сделать.
     - Сомнения возникают, когда ты начинаешь понимать,  что  промахнулся,
или когда осознаешь, что должен был бы сделать это по-другому... Но  самое
глупое, что мы можем сделать, так это сидеть здесь и позволить  ей  уплыть
под парусом Бог знает по какому легкомысленному решению, в то время как мы
будем надеяться, что все идет хорошо! Север, Саша, север, вот куда она как
раз сейчас и отправилась, и если здесь действительно что-то не так,  то  у
меня есть очень удачное соображение, что там что-то происходит с лешими, и
раз лешие не могут остановить это, то вот тогда я сомневаюсь, что моя жена
единственная из нас, у кого есть дело до происходящего там!
     - Если это только  не  какое-нибудь  старое  волшебство,  -  спокойно
произнес Саша. - Мы же просто не знаем этого: так может  быть.  Оно  может
существовать сотни лет, и его мог оставить кто угодно из тех, кто когда-то
жил здесь.
     Но это было сущей бессмыслицей. У него не было настроения выслушивать
именно сейчас то, что было  явно  непонятно  ему.  Но  Саша  продолжал,  с
беспокойством и очень серьезно глядя на  него.  Он  всегда  поступал  так,
когда хотел объяснить необъяснимое.
     - Желания могут долго сохраняться и приходить к нам из прошлого. Как,
например,  вот  эта  треснувшая  чашка,  которая  давным-давно  должна  бы
развалиться.  Мы  и  сами  не  хотим,  чтобы  она  развалилась.  Вот   так
продлеваются желания. Я думаю, что касается  чашки,  мы  должны  и  дальше
поступать точно так же. Но я  уверен,  что  она  сохраняется  до  сих  пор
благодаря желанию Ууламетса. Он уже умер,  а  желание  все  еще  работает,
поскольку мы пользуемся ей. Масса же других его желаний,  которые  он  еще
при жизни направлял по отношению к разным людям  и  предметам,  теперь  не
имеют  уже  никакого  значения:  они  просто  ослабли  и  растворились   в
окружающем нас мире. Но могут быть другие, столь же старые, но действенные
желания, заполняющие этот  лес,  и  о  которых  мы  ничего  не  знаем.  До
Черневога здесь был Ууламетс, до Ууламетса здесь была  Маленка,  и  только
Бог знает, кто учил саму Маленку.  Здесь  могут  работать  сотни  и  сотни
желаний, это все что мы знаем, но мы не знаем на что они  направлены,  так
же как не знаем того, насколько они безвредны, до тех  пор,  пока  они  не
столкнуться с чем-то и не приведут в движение новые  силы,  а  за  ними  и
события.
     - Господи, - с отвращением заметил Петр.
     - Это все очень сложно и  взаимосвязано,  Петр.  Волшебство  и  магия
всегда очень сильно запутаны, и поэтому мы не можем сломя  голову  мчаться
на север, бросив все как попало, и  не  можем  рисковать  Бог  знает  чем,
отправляясь за тем, чего мы боимся больше всего на свете...
     - Но  она-то  ведь  отправилась,  верно?  И  кто  знает,  что  Ивешка
собирается там делать? Господи,  да  ведь  это  Черневог,  это  о  нем  мы
говорим, а не какая-то деревенская гадалка, и не лесные призраки.  Он  уже
раз убил ее! Он уже однажды завладел ее сердцем! И рассказывай  мне  после
этого, что у нее могут быть какие-то другие дела в том самом месте!
     - Но ведь мы не знаем наверное, куда именно она направилась.
     - Уверяю тебя, что не на киевскую ярмарку! Что происходит вокруг нас?
Что заставляет лес выглядеть всякий раз по-иному, стоит  только  взглянуть
на него? И почему моя жена отправляется одна ночью по  реке,  если  только
это не его работа?
     Саша прикусил губу.
     - Это возможно, но...
     - Возможно? Это именно так! Уверяю тебя,  приятель,  что  сделаю  вот
что: я отправлюсь туда и освобожу его от собственной  головы.  Вот  что  я
сделаю, и на этом прекратятся все наши вопросы! Бог знает,  почему  только
мы не сделали этого сразу!
     - Если еще сумеешь добраться туда, если только найдешь  дорогу  через
этот лес...
     - Я доберусь туда!
     - Ты не смог даже отыскать дом!
     - Хорошо, но мне не нужен проводник, чтобы найти эту проклятую реку!
     - И что же, по-твоему, произойдет, если мы наконец доберемся туда без
всего, что могли бы захватить, имея время на раздумье? Ладно,  ладно,  мне
не очень нравится, что делается с Ивешкой, я не думаю, что  это  уж  очень
разумно, и я хочу догнать ее, так же, как и ты...
     - Я сомневаюсь в этом!
     - ...но ведь ты никак не поможешь делу,  если  бросишься  в  лес  как
заблудшая овца, не имея представления, с чем имеешь дело!
     - Прекрасно! Собираемся и идем!
     - Петр, ради Бога... Иди,  займись  лучше  Волком,  займись  Малышом,
только уйди отсюда, дай мне, ради Бога, время, чтобы подумать! Может быть,
я смогу "услышать" ее. Выйди! Ну, пожалуйста!
     Петр прикусил губу. Всякая уверенность куда-то улетучилась  из  него,
что с равным успехом могло произойти как под сашиным влиянием, так  и  без
такового: это было внутреннее состояние,  когда  он,  нормальный  человек,
начинает терять рассудок, особенно проведя вторую ночь без сна, беспокоясь
о том, что происходит с Ивешкой,  и  от  этих  напряжений  его  бросает  в
постоянную дрожь. Саша был тоже не в лучшем состоянии, его  хриплый  голос
как нельзя лучше подтверждал это. И без всякого колдовства было ясно,  что
сегодняшней ночью они не смогут догнать никакую лодку.
     Петр развел руками.
     - Хорошо, - сказал он, - хорошо. - Он подошел к умывальнику,  плеснул
на лицо холодной водой, слегка смыл  грязь  и  вытерся  полотенцем.  Затем
открыл ларь с зерном и занялся тем, чего так хотел от него Саша,  стараясь
не думать о том, что может еще произойти вокруг них или в какую беду может
попасть лодка вместе с Ивешкой. - Я  пойду  почищу  Волка,  -  сказал  он,
насыпая  в  корзину  зерно.  -  Попробуй  по-своему  добраться  до  нее  и
поговорить, а если удастся, то перемени ветер. Если тебе так и не  удастся
ощутить ее на расстоянии, я хочу отправиться в путь прямо ночью, не важно,
сколько мне придется идти вдоль берега: я не собираюсь  сидеть  здесь  всю
ночь, дожидаясь результата, и не собираюсь спать.
     - Волк очень измотан,  -  сказал  Саша.  -  Я  и  сам  чувствую  себя
уставшим. Я не спал уже  две  ночи,  так  ради  Бога,  дай  мне  подумать!
Только... только дай мне хоть попытаться, и я сделаю все, что смогу.
     - Я знаю... я знаю что ты так и сделаешь. - Петр наполнил  корзину  и
окунулся в мирские заботы, которые мог делать обычный  человек.  Всю  свою
жизнь он верил только в удачу, которой дурак верит  настолько,  что  готов
вверить ей самого себя. Но в один прекрасный момент Бог  спутал  кости,  и
все полетело к чертям.
     Но, продолжал он спорить сам с собой, у него все еще регулярно бывали
попытки, и Саша говорил, что он должен попытаться что-то сделать.  Саша  и
Ивешка, объединившись вместе, могут сыграть в кости с кем угодно.
     Была, однако, надежда, что это не были  проделки  Черневога,  а  если
все-таки были, то Ивешка не  пойдет  туда,  чтобы  разбираться  с  этим  в
одиночку, потому что это было бы  самым  последним  делом,  которое  могло
прийти на ум дочери Ильи Ууламетса, поскольку она  не  имеет  отношения  к
категории дураков и людей недалеких.
     - Когда я оставил ее здесь, - продолжал Саша,  явно  теряя  терпенье,
слабым и хриплым голосом, - она продолжала прислушиваться к  лешим.  Может
быть, ей все-таки удалось получить от них ответ. А может быть, она решила,
что должна отправиться, чтобы получить его там. Видишь, она оставила хлеб.
Значит, она знала, что мы возвращаемся домой.
     Петр отказался на этот раз от возражений. Он только проговорил сквозь
зубы:
     - Все возможно. - А затем забрал с полки кувшин с водкой и добавил  к
этому пару маленьких колбасок. Это был его с Малышом ужин. - Я только хочу
узнать сам, какой ответ она получила. Или от кого. Я подожду, пока  ты  не
сообщишь мне каких-нибудь новостей. Делай что можешь, и давай отправимся к
ней поближе, где мы сможем сделать хоть что-то полезное.
     - Я потороплюсь, - пообещал ему Саша, - настолько,  насколько  вообще
можно поторопить колдовство. Обещаю тебе.

     Саша ощутил что-то  до  сверхъестественного  жуткое,  когда  вошел  в
комнату Петра и Ивешки. Он никогда не переступал этот порог с тех пор, как
вместе с Петром  расставлял  там  мебель.  Он  чувствовал  себя  здесь  до
странного виноватым едва ли не в воровстве, как если бы  Петр  протестовал
против его пребывания в этой комнате, словно бы сама  Ивешка  могла  вдруг
оставить здесь какие-то свои желанья, пересекавшиеся с его. Но ему никогда
не приходило в голову задуматься над этим.
     Но сейчас у него были вполне определенные  цели  для  посещения  этой
комнаты, и не желания разыскивал он здесь, обследуя пол вокруг умывальника
или стол, где можно было обнаружить забытую ей  щетку  или  гребень,  если
только она не  захватила  их  с  собой.  Женщина  всегда  думает  о  самом
необходимом, мелькнула у него случайная мысль.  И  вот  так,  обыскивая  в
свете лампы пространство под столом и вдоль стены, он нашел то, что искал:
возможно, оставленные в  спешке  и  оброненные  на  пол  несколько  прядей
светлых волос, несмотря на то что обычно пол бывает тщательно подметен. Он
обмотал их вокруг пальца и сунул в карман: это была единственная  ниточка,
связывающая его с ней, хоть и очень слабая.
     В комнате все свидетельствовало о быстром решении, о спешных сборах в
надежде на то, что запасы еды были  на  лодке.  Складывалась  удивительная
картина: сильно обеспокоенная молодая женщина, которая,  вероятнее  всего,
не спала ночь, чтобы испечь хлеб,  работала  очень  неспешно,  потому  что
аккуратно разложила его на подносе и оставила  опрятно  завернутыми  целых
две ковриги для мужчин, которых она очень хотела  увидеть  дома,  а  затем
явно неожиданно вместе с книгой, чернилами и небольшим количеством  личных
вещей отправилась на лодку.
     После  этого  Саша  отправился  в  подвал,   чтобы   захватить   свои
собственные горшки с травами. Хлеб, который он оставил для  домового,  уже
исчез: не осталось ни крошек, ни следов на гладко подметенном полу.
     - Дедуля, - позвал он было домового, но тот не появился  даже  тогда,
когда Саша перенес лампу в наиболее посещаемую домовым часть  подвала.  Он
полазил по полкам,  где  лежали  ивовая  кора,  тысячелистник,  трава  для
заживления ран, маленькие горшки с солью и серой,  которые  они  тщательно
помечали вместе с Ивешкой, удовлетворяя ее страсть к порядку.
     Ее присутствие еще сильнее напоминало о себе в  этой  темной  глубине
дома, в котором она выросла, едва не умерла, и вновь  вернулась,  уже  как
жена... Он убеждал себя, что не следует бояться  все  еще  остававшихся  в
окружающем их мире ивешкиных желаний: они не причинят  вреда  ни  ему,  ни
Петру...
     Но при этом он продолжал помнить о том, что Черневог  бывал  и  ходил
здесь очень часто.
     И вновь он слышал выкрики Ууламетса и как она сквозь слезы  возражала
ему:
     "Ты никогда никому не уступал, папа. Ты никогда и  никому  не  верил!
Почему кто-то должен быть  откровенным  с  тобой?"  А  за  этим  следовали
виденья...
     Ивешка бредет по затуманенному берегу реки,  среди  призрачных  давно
умерших  деревьев...  Она  направляется  к  кому-то,  скрытому  завесой  и
поджидающему ее...
     - Боже мой. - Саша едва не задохнулся, схватился, чтобы не упасть, за
полку, и услышал, как слегка задрожали под его рукой глиняные горшки.
     Холод и тьма, корни деревьев, торчащие над  обрывистым  берегом,  где
жил водяной, старый союзник Черневога...
     Там была могила Ивешки, та самая могила, что бы до сей поры ни лежало
в ней...
     Он старался и желал изо всех сил, чтобы  она  услышала  его.  Но  эта
удушающая тишина покрывала все вокруг, словно  глубокий  снег.  Так  он  и
стоял, овеянный запахами веков, и  прислушивался  к  потрескиванию  старых
бревен.

     Никто никогда не знает, как долго готовится  колдовство,  прежде  чем
может начаться. Петр же прекрасно знал это, и ему не нужно было объяснять,
что собирался делать Саша,  но  каждая  частица  его  тела  советовала  не
вникать во все это, независимо от того, насколько он устал  или  насколько
был расстроен, несмотря на темноту двора и отсутствие у него лампы.
     Колдун не должен думать о таких мелочах. Колдун должен думать о  том,
как получше собрать все те маленькие проклятые горшочки, в  то  время  как
его жена находилась в опасности. Колдун может позволить  себе  говорить  о
причинах, когда раскалывается само небо, но и тогда он будет искать верный
ход и еще несколько раз перепроверит, прежде чем сделает что-то.
     Итак, Петр устроил себе ужин  из  холодных  колбасок,  а  для  Малыша
выделил порцию водки, в то время как Волк при лунном свете,  пробивавшемся
сквозь рваные облака, прихватывал губами остатки  своего  зерна.  Малыш  с
большим усердием исполнил обязанности дворовика: он выгонял Волка из  сада
в загон. Волк же умудрился по дороге туда схватить немного зеленой травы и
никак не был обеспокоен  присутствием  дворовика,  который  при  появлении
Петра на заднем дворе сидел в проходе, ведущем в загон, словом,  вел  себя
так, как и предполагалось.
     Сейчас Малыш был похож на черный шар, который  подобрался  как  можно
ближе к ногам Петра.
     - Ну как, можешь найти Ивешку? -  спросил  его  Петр.  Возможно,  что
дворовик и попытался бы, если бы каким-то образом мог знать, где следовало
искать.  Определенно,  сегодня  ночью  Малыш  не  был  в  обычном  веселом
настроении. Он похандрил, выпил свою водку и со вздохом уронил  подбородок
на маленькие лапки.
     - Мы разыщем ее, - сказал Петр и погладил Малыша по косматой  голове.
Тот немедленно зарычал, что могло почти ничего и не означать.
     Но Малыш тут же поднял голову, внимательно вглядываясь  через  темный
двор. Тогда Петр взглянул на баню, в ту сторону, куда глядел  и  Малыш,  и
его охватило еще более неприятное чувство,  что  из  этой  темноты  кто-то
смотрит на него.

     Саша подбросил растопку в огонь, добавив туда еще  и  травы,  которые
советовал использовать старый Ууламетс. Еще он бросил туда  соль,  которая
губительно действовала на все злое, и под  конец  прядь  ивешкиных  волос.
Такова  была  сущность  всех  магических  действий,   которые   он   решил
предпринять. При этом он продолжал  наблюдать  за  характером  пламени  и,
приблизившись к огню, старался взмахами руки  подогнать  к  себе  дым,  не
пропуская ни единой мысли, которые этот дым навевал ему.
     Разумеется, что волшебные чары не были  этим  дымом,  и,  разумеется,
никогда  не  содержались  в  нем  самом.  Они  заключались  в   мыслях   о
происходящем, которым  этот  дым  давал  жизнь,  и  некоторые  из  них  не
соблюдали никакого порядка в  своем  появлении,  если  судить  по  степени
важности...
     Волшебство заключалось в том, чтобы позволить дыму перемешать  все  в
равной мере и выстроить  новый  порядок  вещей  и  событий,  где  ни  одна
субстанция не имела большего значения, чем другая...
     Ивовый лист спокойно плыл  по  течению,  волнение  воды  прекратилось
вместе с крушеньем...
     В этой тишине следовало думать только о печке и о доме, что означало:
Петр, Ууламетс и Ивешка. Можно было думать о Воджводе и о Киеве,  о  самых
обычных людях, которые всегда забывают о том, что находится за их полями и
холмами, о царях и земных царствах, потому что потоки дыма  все  унесут  с
собой...
     Все отравлено неподвижностью и ожиданием...
     Думай,  уговаривал  себя  Саша,  о  маслобойке,  о  грязной  луже,  о
полусгоревшем доме, который находится далеко к северу от их  дома...  Этот
дом принадлежал Черневогу, а когда-то давным-давно там жила Маленка.  Даже
Ууламетс жил в этом доме, в те времена, когда его отдали туда в ученики...
     Не поддавайся голосу сердца, так сварливо бранил его неслышимый голос
Ууламетса, и никогда не полагайся на него. Ничего и нигде не люби.
     Ничто - гораздо больше, чем что-то, потому что все  проносится  мимо,
подобно текущей мимо дома речной воде. И  жену  и  дочь  Ууламетса,  обеих
унесла эта река, и здесь же прошла вся  его  жизнь:  все  пронеслось  мимо
него, все кануло в  реку  и  все  постоянно  было  там,  в  парадоксальном
сплетении листьев на речной воде...
     Дыши дымом, парень, дыши, дыши, дыши...
     Рассудок  всегда  предпочтительнее  сердца,  малый.  Рассудок  всегда
предпочтительнее сердца, помни об этом.
     Саша прижал ладони к глазам, продолжая думать: рассудок без сердца  -
ведь это то, чего добивался Черневог. Сердце  без  головы?  Что  может  из
этого получиться, кроме городского дурака?
     И тут же ему на память пришли  слова  Ууламетса  о  том,  что  многие
колдуны, слава Богу, теряли свой дар еще очень молодыми,  многие  подавили
его, а многие хотели обрести большую силу желаний...
     Всегда был возможен выбор, пока сила не вырастала слишком значительно
и пока была решимость остановиться...
     Вешка говорит: "Я не хочу  быть  сильнее.  Вот  так-то.  Разве  я  не
права?"
     Саша уселся перед огнем, прислушиваясь к возне домового в подвале,  и
подумал о Петре, который одиноко сидел во дворе.
     Малыш был с ним, но было очень много такого,  с  чем  Малыш  не  имел
дела, было такое, с чем ему было не справиться, и не  потому,  что  он  не
хотел. Господи, если за всем этим стоял Черневог, и если  лешие  оказались
не в состоянии удерживать его...
     Разросшийся  кольцом   терновник...   где   лешие   удерживали   Кави
Черневога...
     Саша подскочил на месте, с дрожью в  коленях,  схватил  все  книги  с
кухонного стола и вновь уселся поближе к огню, скрестив под собой ноги. Он
вдыхал  дым  и  спрашивал  себя,  что  он  делает  здесь,  один,  в   доме
Ууламетса... Он хотел читать  книгу  Ууламетса:  книга  Черневога  глубоко
пугала его. Но этот  страх  он  воспринимал  как  собственные  сомненья  и
размышлял, насколько же глупо он поступает, что не желает видеть  то,  что
делает. Он решил отыскать ответы у Черневога: для  этого  достаточно  было
дать его книге раскрыться на любой странице, а затем взглянуть на то,  что
написано в этом месте...
     "...Сегодня  Драга  умрет.  Она,  как  мне  кажется,  начала  слишком
беспокоиться на мой счет..."
     Еще один бросок глазом:
     "...Но она хочет меня гораздо в большей степени, чем хочет силы:  она
имеет ее столько, что считает  вполне  достаточной  для  потворства  своим
желаниям. В этом ее ошибка...
     "Я не хочу быть сильнее, вот так-то, разве я не права?"
     Узнав это, я превзошел своего учителя; поняв это,  я  стал  презирать
ее; а используя это, я убил ее..."
     Боже мой, что же здесь говорится? Неужели это об Ивешке?
     Да означает ли это вообще что-нибудь? Это похоже на дым,  но  это  не
то, что он несет с собой. Дым не является  волшебством  сам  по  себе,  но
волшебства не содержится и в словах... Саша продолжал рассуждать.
     Черневог уже  давно  не  колдун,  он  волшебник,  поклоняющийся  духу
дьявола,  что  бы  это  не   означало.   Ууламетс   пользовался   простыми
заклинаниями, чтобы остановить его: он сделал  это,  но  Бог  знает  какой
ценой, как это удалось ему и что помогло. Об  этом  нет  ни  слова  в  его
книге. И нет среди тех воспоминаний, что он оставил после себя.
     Он сидел с раскрытой книгой  около  печки  и  чувствовал,  как  холод
пронизывает его, несмотря на то, что лицо его покрывал пот:  он  думал  об
Ивешке, плывущей на лодке по реке, об Ивешке, которая из всех  сил  хотела
спасти Петра...
     Ууламетс часто говорил, что русалка - всего лишь желание...
     Желание жить, столь требовательное, что  она  готова  воспользоваться
всем живым, находящимся  рядом  с  ней,  вверх  и  вниз  по  реке,  готова
высасывать жизнь из леса, готова разрушить все, кроме того,  что  ее  отец
смог удержать от ее властной хватки...  пока  ее  желания  не  замкнулись,
конце концов, на Петре...
     Все меняется так, как должно меняться...
     И все перемены начинаются с самой слабой точки.
     Именно так они всегда и думали: что Петр...
     Господи, нет, он не хотел этого...
     Листья увлекаются потоком, вода бьет ключом, темные волны разбегаются
в стороны от носа лодки...
     Что же я только что пожелал? Саша пытался вспомнить,  погружаясь  все
глубже и глубже в холод. Небесный Отец, что же я пожелал такое,  кроме  ее
возвращения домой?
     Он  захлопнул  книгу  Черневога,  взял  свою,  безнадежно   вспоминая
собственные мысли  и  недавние  желания,  и  открыл  книгу  на  последней,
исписанной странице.
     Последняя строчка на ней была записана  аккуратным  почерком  Ивешки:
"Позаботься о Петре. Я знаю, что ты отправишься за мной следом,  но  прошу
тебя, не делай этого".

     Беспокойство,  вызванное  поведением  Малыша  и  самим  видом   бани,
исчезло. Петр стоял и,  глядя  вниз,  разговаривал  с  Малышом,  и,  чтобы
успокоить дворовика, постоянно поглаживал  его,  а  затем  неожиданно,  но
очень осторожно бросил взгляд в  сторону  бани,  в  надежде  заметить,  не
притаился ли кто-то в тени ее закрытых дверей.
     Саша говорил что-то о  баннике.  У  Петра,  однако  не  было  особого
желания идти туда без Саши и открывать  эту  дверь:  сейчас  он  не  более
доверительно относился к волшебству, даже сталкиваясь с ним лицом к  лицу,
но был уверен, что это существо, называемое банником, призрак, или кто  бы
он ни был еще, обязательно набросится на него, как только он  откроет  эту
дверь, и, чего доброго, вполне может удрать и унесет с собой все  то,  что
мог бы рассказать им, если бы ему  удалось  продержать  его  на  месте  до
прихода Саши, который бы и разобрался с ним.
     Но, с другой стороны, это вполне могло быть и  то,  что  Саша  вызвал
своим  волшебством,  это  мог  быть  тот  самый  ответ,  которого  он  так
добивался, и  вполне  возможно,  что  в  соответствии  с  непредсказуемыми
законами волшебного мира это созданье не могло  находиться  здесь  слишком
долго, пока Саша поймет в чем дело и сам придет сюда.
     Петр встал, еще неуверенный в постоянстве своих  ощущений,  и  сделал
несколько шагов по направлению к бане, затем  остановился  в  беспричинном
страхе перед дверью, спрашивая себя в который раз, что же  все-таки  может
хотеть банник от обычного человека, да еще от одного из тех, кого  труднее
всех околдовать, и самого уязвимого, если кто-то  на  самом  деле  захочет
прибрать его к рукам...
     Неожиданно что-то ударило его по ноге, сильные руки ухватились за его
колено: это Малыш подскочил к нему и  начал  цепляться  за  него,  издавая
рычанье, в то время как точно с такой  же  силой,  как  страх  перед  этой
закрытой дверью, у него  появилась  навязчивая  мысль,  что  банник  и  не
намерен разговаривать с кем-то еще, и что он  не  успеет  дождаться  Сашу,
действительно может не дождаться,  и  тогда  они  могут  потерять  крупицы
мудрости из тех предсказаний, которые тот приберег для них.
     Но как раз в этот момент хлопнула дверь и он услышал, как Саша сбежал
вниз по доскам, выкрикивая:
     - Петр!
     Он подождал, пока Малыш, продолжая рычать, освободит  его  колено,  и
пошел, с остановками, все  еще  вздрагивая  от  собственных  мыслей.  Саша
добежал до него, едва не задохнувшись. Петр же лишь сказал ему:
     - Там что-то есть, - указывая при этом рукой в сторону бани и ожидая,
что Саша найдет это чрезвычайно важным, но тот лишь ухватил его за руку  и
сказал:
     - Мы выходим. Прямо сейчас. Идем в дом и помоги мне сложить вещи.
     - Но там же банник! - чуть не закричал Петр, на что Саша ответил:
     - Пусть остается!
     Возможно, что он совершенно все перепутал от бессонницы,  а  возможно
он надеялся, что Саша прояснит его догадки.  Саша  же  крепко  держал  его
испачканной в угольной пыли рукой и тащил назад, к загону,  где  находился
Волк, а Малыш рычал, следуя за ними.
     - Пусть его остается! Только не спрашивай меня ни о чем, не спорь,  а
выводи Волка прямо к дому.
     - Что еще произошло, скажи мне ради Бога? Что тебе удалось узнать?
     - Тише! Замолчи! Только поскорее приведи Волка. Прямо сейчас!
     - Саша, ради Бога... - Петр остановился и сделал раздраженный жест  в
сторону бани. - Да слышал ли ты, что я сказал? Ты слышал? Он что-то хочет.
Он пытался поговорить со мной, а я все поджидал тебя, прежде чем  решиться
на что-то... Почему мы так неожиданно перепугались его?
     - Не думай об этом. Только делай, что я тебе сказал. Идем!
     Бывали случаи, когда  этот  малый  показывал  склонность  к  замашкам
старого Ууламетса, или это  происходило  от  долгих  занятий  колдовством,
после которых обычный человек начинал верить  любым  советам,  поворачивая
свои мысли в другом направлении, несмотря ни  на  что.  Вот  так  и  Петр,
будучи как раз таким обычным человеком, заторопился, даже не взирая на то,
что имел мучившее его ощущение, что  он  действительно  хочет  открыть  ту
самую дверь, и действительно хочет узнать, что было  за  ней,  и  что  ему
хотело сказать то странное созданье. Ивешка попала в беду, и там,  в  бане
было существо,  единственное  во  всем  мире,  которое  знало  точно,  что
происходит, и хотело рассказать им...
     - Идем! - едва не зашипел на него Саша и потянул за  руку.  Петр  все
еще колебался, оглядываясь назад...
     Но всегда, сталкиваясь с чем-то волшебным, он  поступал  именно  так,
как просил его Саша.

     Ветер почти постоянно тянул  одну  и  ту  же  заунывную  песню,  лишь
изредка сбиваясь на поворотах реки. Ивешка  сидела  на  скамейке,  которую
Петр смастерил рядом с рулем. Она положила руку на поперечную перекладину,
устремив  взгляд  в  бегущую  навстречу  темноту.   Она   отвлекала   себя
воспоминаниями и оценками пройденного пути, желая успокоения: страх всегда
сильно действовал на ее желания, как имел обыкновение  говорить  папа,  но
разве это прибавило им мудрости?
     Ах, эти папины советы. Постоянные советы. Она  была  так  раздражена,
что даже проговорила, достаточно сердито, обращаясь скорее к  нахлынувшему
с новой силой ветру и окружавшей ее темноте:
     - По-твоему, это заносчивость, папа?
     А из темноты к ней вернулось, словно эхо: "Да,  на  этот  раз  ты  не
ошиблась. Разумеется, заносчивость. Может быть, это и не твоя ошибка".
     Этот ответ расстроил ее. Призраков вполне хватало в этих  лесах,  они
часто появлялись на ее уединенных тропинках,  призраков  она  встречала  в
муках и в грехе, но из всех существующих этот, как она только что  решила,
никогда не должен был бы возвратиться и предстать перед ней.
     Господи, да разве он имел право вот  так  внезапно  появиться  именно
сейчас! Нет, не имел. Он не должен был нарушать ни ее покой, ни ее память.
Она,  правда,  все  еще  не  была  уверена,  что   явление   действительно
состоялось:  возможно,  что  это  была  лишь   игра   ее   переутомленного
воображения, но, черт возьми, она не собиралась  отступать.  Этот  призрак
обязан был извиниться перед ней, видит Бог, что это так!
     И он ответил ей, но так слабо, что голос можно было принять за шелест
ветра: "Разве я обязан извиняться перед дураками? А что ты сейчас  делаешь
здесь, дочка?"
     Она вскинула  голову,  отбросила  упавшие  на  глаза  волосы,  будучи
абсолютно готовой к тому, что в то  же  мгновенье  ветер  начал  меняться,
наклон палубы изменился, парус  почти  повис  на  перекладине,  неуверенно
болтаясь, и все ее желания разбились.
     - Папа? - Страх на мгновенье сковал ее, а сердце заколебалось так  же
неуверенно, как  лодка,  но  вдруг  ветер  вновь  наполнил  парус,  палуба
выровнялась и лодка вновь пошла  своим  курсом,  желание  стало  таким  же
уверенным, как руки, которые обычно помогали  ей.  И  сердце  забилось  со
знакомой уверенностью, волновалось и трепетало, словно весь мир кружился и
раскачивался в удушающей тишине, где был  лишь  скрип  снастей  и  корпуса
старой лодки. Можно было вполне уснуть под этот звук.
     "Отправляешься на север?" - вновь раздался шепот, похожий  на  голос.
Ручка руля подпрыгнула и качнулась под ее рукой, а вода закипела,  обтекая
вибрирующий борт. "Дурочка. Я ожидал от тебя именно этого. А теперь спи, я
подержу руль".
     Но ей не хотелось спать. Она  не  могла  спокойно  переносить,  когда
отец, черт побери, забирал каждое дело  из  ее  рук.  Он  всегда  поступал
именно так. И она ненавидела этот его тон, когда он обращался с ней  вновь
как с маленькой девочкой. Господи, да она уже и забыла, что он  умеет  так
говорить, как он делал давным-давно: поправлял на ней одеяло, целовал ее в
лоб и уходил, унося лампу и гася  свет  в  той  единственной  комнате,  из
которой в те времена состоял их дом.
     Спокойной ночи, обычно говорил он тогда из темноты.  Спокойной  ночи,
мышонок. Спокойных снов.
     Она старалась не смыкать  глаз,  но  шум  воды  и  гуденье  натянутых
веревок пронизывали ее до  костей,  и  веки  ее  тяжелели,  голова  начала
клониться, покачивания руля убаюкивали ее.
     Голос, теперь более осязаемый и такой же грубый, каким она  запомнила
его, произнес: "Закрой глазки. Ты достаточно наволновалась за это время, и
тебе нужна помощь. Разве ты еще не  знаешь,  глупышка,  что  носишь  моего
внука?"

                                    10

     Можно пожелать быстрого исцеления  от  раны,  можно  пожелать,  чтобы
перестали и ныть и гореть уставшие суставы, но все это можно  делать  лишь
до тех пор, пока не  последует  столь  глупого  и  безрассудного  желания,
которое исчерпает ресурсы данного конкретного тела,  и  хотя  это  тело  и
сможет  потратить  все  то  многое,  что  будет   затребовано   от   него,
впоследствии оно отплатит глубоким полуобморочным истощением.
     Но лошадь должна крепко стоять на ногах, по крайней чтобы домчать  их
до места, с божьей помощью, и Саша растирал ноги Волка, напрягая при  этом
свою волю и желая прилива новых сил и себе и Петру, а  тем  временем  Петр
закрывал дверь и сносил вниз уложенные и упакованные вещи. Волк же,  не  в
силах унять аппетит, беззаботно выщипывал что-то и жевал с полным ртом.
     - Ты поедешь верхом, - сказал Петр,  стаскивая  мешки  на  деревянный
помост. Малыш преследовал его по  пятам.  Наконец  Петр  поставил  все  на
землю, протянул Саше руку и быстро подтолкнул его вверх, помогая забраться
на лошадь. - Я поеду после тебя, - настаивал он.
     Петр старался все  делать  как  можно  лучше  и  не  задавать  лишних
вопросов, не говоря уже о том, что сейчас ему просто не хотелось  спорить.
Саша подпрыгнул, уселся верхом и забрал все, что подал ему Петр: тщательно
завернутые книги, упаковку с хрупкими и бьющимися вещами, мешок с зерном и
связку одеял.
     - Я думаю, нам лучше направиться по старому пути, - сказал Саша. - Он
длиннее, но ты  прав:  по  крайней  мере,  река  не  даст  нам  сбиться  с
направления, если даже что-то и попытается помешать нам. Кроме того, у нас
будет возможность обнаружить таким образом лодку.
     - Сегодня с самого полудня дует  южный  ветер,  -  пробормотал  Петр,
взваливая себе на спину свою часть поклажи. - Не можешь ли  ты  что-нибудь
сделать? Ну, хотя бы остановить его?
     Он помнил, как что-то, напоминавшее глубокий  вздох,  пронеслось  над
деревьями, как только солнце миновало  зенит.  Это  было  как  раз  в  тот
момент, когда, они шли к дому, а Ивешка, должно быть уже была  на  реке  и
пожелала себе попутного ветра, который  теперь...  Саша  все  еще  не  был
уверен в этом, хотя ему и казалось,  что  ветер  чуть-чуть  ослаб  от  его
усилий.
     - Я пытаюсь, - сказал он. - Но чтобы изменить погоду, требуется...
     - Время, - мрачно закончил за него  Петр,  и  вдруг  насторожился.  -
Выходит, она заранее спланировала это. Именно это ты хотел сказать?
     - Нельзя сказать с уверенностью, что именно она подняла его. - Он был
вынужден сказать это, потому что не хотел говорить ничего другого. Он  без
единого движения и звука, одним желанием тронул Волка, а Петр тем временем
быстро прошел вперед и открыл ворота.
     - Ты хочешь сказать... - начал было Петр.
     - Оставь это, Петр. Пожалуйста, давай отложим это.

     Петр с удивлением обнаружил, что не  надо  было  прикладывать  лишних
усилий, чтобы управлять Волком: этот малый только хотел про  себя  нужного
направления, и Волк шел туда без всяких понуканий и подергивания поводьев.
     Чего бы только не захотели колдуны, все тут же приходило в  движенье:
лошади, люди, друзья. Стоило только Ивешке сбежать, Бог знает за чем,  как
Саша сразу же убедил Петра оставаться на месте, но тут же, буквально через
какие-то мгновенья, изменил решение, и вот они уже бросились следом за ней
в темноту, прихватив с собой весь колдовской арсенал из трав,  порошков  и
прочего, разложенного в погромыхивающие  горшки,  и  нагрузившись  связкой
книг...
     Все, сопутствующее их спешному походу, не добавило ровно ничего к его
представлениям о происходящем, за исключением, может быть, того, что  Саша
мог найти в доме нечто такое, что испугало его, едва  не  лишив  рассудка.
Это было что-то такое, о чем он не хотел  говорить  из  опасений,  что  их
могут подслушать, не только во дворе, но и в доме...
     - Что все-таки происходит, - спросил Петр, как только они оказались в
самом низу спускающейся по склону дороги, рядом с причалом. -  Скажи  мне,
ради Бога, от чего мы убегаем? Что тебе удалось обнаружить?
     - Она оставила нам записку, - раздался сзади него,  на  уровне  роста
Волка, голос Саши. - Я нашел ее в своей книге. Я должен был  бы  в  первую
очередь заглянуть туда.
     И Петр, взглянув на него снизу вверх, увидел только затененный силуэт
его лица на фоне неба и услышал его голос, который был хриплым  и  слабым,
немногословным.
     - Она хотела немедленно идти разыскивать тебя, -  продолжал  Саша.  -
Хотя я и не думал, что мы должны делать это немедленно, чтобы не ввергнуть
тебя по возвращении в какую-нибудь беду. Поэтому она собиралась остаться в
доме и попытаться все-таки услышать тебя, тем временем как я отправился на
твои поиски...
     - Это ты уже рассказывал мне. А что еще говорилось,  черт  побери,  в
той записке? Что она собиралась делать?
     - Отыскать леших. Она была очень  обеспокоена  тем,  что  происходило
вокруг.
     - Ее беспокоили лешие?
     - Ее беспокоила тишина. Поэтому она и собиралась попытаться прямо  из
дома...
     - Что? Что она собиралась попытаться? Саша, черт возьми, не заставляй
меня вытягивать из тебя ответы. Говори быстрее! Что именно она написала? И
что она сказала о своих намерениях?
     - Она не сказала, и я не уверен, знала ли она это сама.
     - Боже мой! И это колдуны! Тогда - угадай, разве это уж  так  трудно?
Скажи мне, что все-таки происходит между вами двумя! Я ничего не пойму!
     - Да нет, ничего.
     - Черта с два! - Ему никогда не  хотелось  кричать  на  мальчика,  он
никогда не хотел показаться неразумным, и от этого только терял голову.  -
Черт побери, ну дай мне хотя бы предположение, дай  мне  хоть  что-нибудь,
мне все равно что! Только скажи мне, что творится в голове у моей жены.  И
какое отношение ко всему этому имеет банник?
     - Он объявился сразу после твоего  исчезновения.  Она  звала  тебя  и
хотела вернуть назад, но... кругом была тишина...
     - Это ты уже говорил. А что с банником?
     - Мы оба расспрашивали его, и он показал  нам  лишь  ветки,  покрытые
колючками. Ивешка не поверила ему.
     -  Так  значит,  показал  вам   колючки.   -   Что-то   внутри   него
сопротивлялось желанию стащить Сашу с лошади и  хорошенько  встряхнуть.  И
это же самое чувство заставляло задавать ему вопросы разумно и  терпеливо.
Он только чуть вздрогнул от холодка, когда промочи ноги о сырую траву, как
только они миновали пустой причал и продолжили путь по дороге.  -  Что  ты
хочешь сказать, когда говоришь "показал вам колючки"?
     - Ведь с ним не бывает того разговора, к которому мы обычно привыкли.
Вместо ответов он представляет тебе лишь виденья.
     - Так почему же, черт возьми, мы с тобой не задали ему вопрос?  Разве
мы так боялись его? Может быть он показал ей что-то  неизвестное  тебе,  а
может быть...
     - Это был не тот самый банник,  который  жил  здесь  раньше.  Она  не
верила ему. Но ты прав, это ничего не говорит о  том,  что  она  не  могла
пойти туда, после того как я ушел в лес. Она могла расспросить его сама.
     Она наверняка это сделала, отрешенно подумал Петр. Она всегда  делала
что-то не так.
     - ...Или же она могла получить ответ от леших, - сказал Саша.  -  Это
тоже вполне вероятно. То, что после этого она упаковала  вещи,  мы  и  так
знаем. Она ушла около полудня, это  мы  можем  предположить  по  изменению
ветра, по оставленному хлебу и по многому другому, и я вполне  определенно
думаю, что она могла слышать меня ночью, когда я  сообщил  ей,  что  нашел
тебя, а это еще больше укрепило ее намерения предпринять это путешествие.
     - Прекрасно! Это на самом деле просто прекрасно, Саша!
     - Не совсем, потому что ей это было необходимо.
     - И это сказано в той записке?
     - В записке лишь сказано, что она уверена в том,  что  мы  отправимся
вслед за ней, а она очень не хочет этого. Это же говорит и о том, что  она
не намерена запретить нам сделать это, поскольку вообще не уверена в своей
правоте.
     - Ивешка никогда не думает, что права. Скорее  река  потечет  вспять,
чем она согласится с этим. Куда она отправилась?
     - Там этого не сказано.
     - Не сказано,  не  сказано...  Ради  Бога,  ведь  она  оставила  тебе
записку! Она должна была написать об этом.
     - Я уже сказал тебе, что в ней было.
     - Там должно было быть что-то еще. Ты, видимо, не понял, когда читал.
     - Любое письмо имеет ограниченный смысл.
     - Ну-ну. Тогда эта записка бесполезна, верно? Что в ней  проку,  если
там не говорится самого важного?
     На этот раз Саша ничего не ответил.
     - Я скажу тебе, что мне хотелось бы знать прежде всего, - сказал Петр
после того как немного успокоился. - Я хочу знать,  где  сейчас  находится
наш старый приятель, который обычно проводит время  под  ивами,  и  уверяю
тебя, что сейчас он отсутствует в своей пещере.
     - Я думаю, что это приятное местечко нам следует проверить, -  сказал
Саша. - Это еще одна причина, по которой я хочу пройти именно этим путем.
     - И, кроме всего, мы знаем, что теперь появилась еще  одно  проклятое
существо - в нашей бане! Банник говорил что-нибудь о  реке?  Он  наверняка
хотел употребить меня на ужин!
     - Я не думаю, что это мог быть водяной. Но я  не  верю  ему.  Это  не
совсем тот банник, который бы нам подошел. Ведь  считается,  что  все  они
очень старые, а этот как раз молодой.
     Это были оборотни, подумал Петр. Только Бог знает, как они выглядели.
Любой из них мог прийти в дом в облике Ууламетса, или Саши, или даже в его
собственном. А Малыш, который мог бы  распознать  подобные  существа,  был
вместе с ними в лесу. Ведь Малыш рычал на банника, если в тот  момент  его
рычанье вообще что-нибудь означало. Он качнулся на  болотистой  почве,  но
удержал равновесие, ухватившись за коня.
     - Я вот что скажу тебе, -  начал  он,  делая  торопливый  вдох  после
быстрой ходьбы, - ты говорил, что едва ли отважишься усомниться в  чем-то?
Так вот я, могу. Сомнения - это мой конек. Я сомневаюсь во  всем,  что  на
вид идет хорошо. И я сомневаюсь,  что  мы  знаем,  что  делаем  сейчас.  Я
сомневаюсь, что мы сможем найти хоть что-то в пещере этой старой змеи, и я
сомневаюсь, что моя жена находится сейчас в здравом уме. Этого достаточно?
     - Вполне, - признался Саша.

     Постепенно дорога вдоль реки превратилась в узкую тропу,  пролегающую
под мертвыми деревьями, которая постепенно выродилась в  заросшую  кустами
трясину. Саша едва держался на спине Волка, в  голове  у  него  гудело  от
усталости и монотонного шума воды. Время спуталось. Он желал, чтобы и Волк
и Петр уверенно шли, ступая там где следовало, и не  стремились  следовать
за Малышом, который не имел понятия ни о  каких  препятствиях,  которые  с
легкостью преодолевал. Один лишь миг - и он был уже на другой стороне, или
на полпути к холму, или там, где ему заблагорассудится  быть.  Он  нередко
приходил в замешательство от того, что никто не решался следовать за  ним,
и его не интересовало, что они были полумертвыми от истощения.
     - Малыш! - позвал его Саша, желая, чтобы он нашел хотя бы Ивешку и не
оставлял ее одну, но Малыш  не  обращал  на  него  никакого  внимания.  Он
продолжал петлять вокруг  них,  то  приближаясь,  то  удаляясь  по  своему
обыкновению, не считаясь ни с какими желаниями.  А  время  от  времени  он
забирался на  Волка,  особенно  тогда,  когда  движение  по  заболоченному
пространству вовсе замедлялось, и сидел там, пока  они  не  выбирались  на
твердую землю.
     Саша продолжал думать о  том,  что  этот  путь  был  выбран  неверно:
недавние дожди еще больше ухудшили это и  без  того  гиблое  место.  Он  с
отчаянной безнадежностью желал им набраться сил с  тем,  чтобы  продолжить
путь, желал, чтобы Волк не затащил его под густые  колючие  ветки,  желал,
чтобы благополучно закончился их путь через это  бесконечное  переплетение
лабиринтов и тупиков, где под ногами была топкая земля, покрытая водой, по
колено в которой, чертыхаясь и едва не падая, брел Петр.
     - Становится все хуже и  хуже,  -  пожаловался  он.  -  Господи,  вот
попалось нам чертово болото!
     - Извини, - сказал Саша, но сожаление вряд ли могло им помочь. Сейчас
он был  занят  тем,  что,  напрягая  собственную  волю,  своими  желаниями
старался сосредоточить  и  направить  все  запасы  их  внутренних  сил  на
преодоление этой ужасной дороги и уговаривал себя, что тем  самым  он  мог
принести гораздо больше пользы, находясь на спине Волка, чем если  бы  шел
бы спотыкаясь по жидкой вязкой грязи. И, как  часто  бывает,  он  едва  ли
задумывался в  данный  момент  о  себе,  когда  раз  за  разом,  желая  им
преодолеть до конца этот путь, он расходовал энергию и тепло их тел, что в
конечном счете приведет их к простуде и истощению, и в конце  концов  даже
убьет их, если он будет продолжать делать это.
     - Мне кажется, мы должны остановиться, - сказал Саша и  чуть  ослабил
напряжение своей воли,  помогавшее  им  преодолевать  этот  путь:  он  был
уверен, что  Петр,  ощутив  реальную  усталость,  должен  остановится.  Но
услышал:
     - Нет, мы еще можем добраться до подводной пещеры, - сказал тот.
     - До пещеры! Господи, да мы не сможем пройти так далеко! А если мы  и
решимся на это, то уж никак не сможем "побеседовать" с водяным сегодняшней
ночью. - Он окончательно ослабил напряжение и почувствовал, будто до самых
костей его пронзает зимним холодом. Это была боль. -  Петр,  я  больше  не
могу принуждать нас идти вперед.
     - Зато я могу, - ответил тот, беря в руки поводья, намереваясь  вести
его и дальше. Сашу охватил испуг. Бог знает, за счет каких  сил  Петр  мог
продолжать этот путь, чертыхаясь и с усилием  преодолевая  это  болото,  в
которое они забрели по сашиному совету, в то  время  как  сам  Саша  сидел
невредимый и сухой на спине Волка.
     - Подожди, - сказал он, остановив своим желанием коня и слезая с него
вниз, проваливаясь по щиколотки в водянистую грязь. Его багаж  соскользнул
вслед за ним. - Господи, - с досадой пробормотал он, забрасывая  подмокшие
вещи на спину Волка, но это действие потребовало от него  гораздо  больших
усилий, чем он ожидал. Затем он прислонился к плечу лошади: он весь дрожал
и чувствовал сильное головокружение, будто все, что причиталось с него  за
его добрые пожелания, вернулось к нему жестокой местью.
     Петр подошел к нему сзади, положил  тяжелую  руку  на  его  плечо,  а
другой сочувственно похлопал Волка по шее.
     - Теперь мы оба пойдем пешком, - сказал Петр, и  его  голос  напомнил
Саше призрака. - Волк изрядно потрудился за последнюю пару дней. Пусть  на
нем будет только наша поклажа, этого уже достаточно.
     - Но он мог бы выдержать еще и тебя, - возразил ему Саша, ковыляя  за
Петром, когда тот повел Волка вперед. - Тебе, по крайней мере, не придется
его вести! Я могу управлять им по собственному желанию,  а  тебе  оставить
лишь заботу о нем! - Но даже такое простое желание  с  огромными  усилиями
проникло в его перепутанное сознание, приводя  в  замешательство  все  его
мысли, которые тут же разлетелись как перепуганные птицы. - Петр,  мы  оба
допускали, что Ивешка была не в себе и поступила просто глупо, а что  если
это не так? Что, если она знает что-то такое,  чего  не  знаем  мы?  Может
быть, мы должны бы поверить ей? Ведь мы на самом деле не знаем, во что  мы
попали. Остановись!
     - Нам нечего предполагать, - донесся до Саши из темноты хриплый голос
Петра. - Мы отправились за ней, чтобы выяснить что  происходит,  разве  не
так?
     Петр никогда не пытался обвинять его во  всем  происходящем.  И  Петр
никогда и ни о чем не спрашивал его, хотя сейчас он не получил бы от  Саши
ни ответов, ни помощи. Петр просто-напросто полагал, что сейчас колдовство
потерпело неудачу, но в любом случае не старался обвинять его...
     - Вот проклятье,  -  задыхаясь  проговорил  Петр,  согнувшись,  чтобы
удержать равновесие, в тот самый момент, когда Саша догнал его и освободил
его ногу, зацепившуюся за корень. Петр,  прежде  чем  отправиться  дальше,
некоторое время  стоял,  прислонившись  к  лошади,  потряхивая  головой  и
пережидая кашель, который мешал ему нормально дышать.
     Колючие ветки смыкаются вокруг них, а лешие стоят тихо-тихо, высокие,
будто деревья...
     Листья падают в солнечном свете, укрывая землю золотистым ковром...
     Виденья переполняли его, они были и ярче  и  отчетливее  той  мрачной
ночи,  которая   на   самом   деле   окутывала   их.   Это   было   словно
предзнаменование. Саша тяжело дышал и время  от  времени  пытался  собрать
остатки собственных сил, на тот случай когда они особенно понадобятся ему.
Казалось, что эта ночь будет длиться вечно, но тем не менее, конец  у  нее
все-таки был. Впрочем, так же, как и у этого пути. Им бы только  добраться
до твердой земли, тогда они смогли бы отдохнуть и, как  был  уверен  Петр,
обрели бы второе дыхание, которое, как он думал,  позволило  бы  ему  идти
сколь угодно  долго,  во  всяком  случае  до  тех  пор,  пока  он  сам  не
остановился бы...
     Но сейчас он  кашлял,  чертыхался  от  удушья,  спотыкался,  чувствуя
постоянную боль, и наконец сказал:
     - Черт возьми, Саша, неужели ты не можешь хоть чем-нибудь нам помочь?
     - Нет, сейчас не могу. У нас больше нет резервов, Петр, мы подошли  к
своему пределу.
     Но Петр ничего не ответил, а продолжал молча идти вперед. Саше ничего
не оставалось, как следовать за ним. Он полагался на собственное  ощущение
направления и уверенно раздвигал кусты, бьющие  по  глазам  и  сливающиеся
перед ним в сплошной головокружительный лабиринт веток и холмов. Он  желал
Петру,  чтобы  кончился  его  кашель,  расходуя  на  это  понемногу   свои
собственные силы и чуть-чуть забирая у Волка: черт возьми, все-таки он был
на девять лет моложе Петра и по крайней мере должен был бы  тверже  стоять
на ногах, если бы только не потратил несколько последних лет на постоянное
сиденье за книгами и если бы подготовил себя к  жизни,  пройдя  тот  путь,
который прошел по жизни Петр, получив то единственное волшебство,  которое
помогает обычному человеку продолжать свой путь, в  то  время  как  колдун
выучил лишь одну науку: как остановить подобное желание.
     Колдун никогда не захочет делать что-то  явно  бессмысленное:  колдун
даже может убить любого...
     Сейчас  он  презирал  себя  за  ошибку.  Он  ненавидел  произошедшее,
ненавидел то, что у него оказалось значительно меньше собственных сил, чем
он  рассчитывал,  и  теперь  старался  получить  совет  в   воспоминаниях,
полученных от Ууламетса...
     Но вместо этого на  ум  ему  приходили  записи  из  книги  Черневога:
"Природа никогда не восстанет против собственной  сущности.  Но  искусство
владения чарами, или волшебство,  чистое  волшебство,  не  имеет  подобных
ограничений".
     Подобное заявление ставило все колдовские заклинания в разряд  мелких
камешков, бросаемых против сил природы: только один или два раза  в  жизни
подобный поступок мог принести успех, о котором говорил учитель  Ууламетс,
когда  имел  в  виду,  что  начинающий  колдун  мог  сотворить   настоящее
колдовство...
     Если... он пожелает чего-то сказочного с детской непосредственностью.
     Такого  же  может  добиться  и  русалка  -   в   своем   безжалостном
своеволии...
     Господи, да ведь я знаю, как. Я действительно знаю, как...
     Но мы не можем так поступить, мы не отважимся на это, я не буду этого
делать.
     Они поднялись вдоль откоса к сухой земле, двигаясь словно тени  среди
освещенного  светом  звезд  лабиринта  облупившихся   стволов,   и   вновь
спустились в болотистые заросли. Теперь звуки  слышались  где-то  вдалеке:
лишь слабое журчанье доносилось к ним из  темноты  на  фоне  потрескивания
сухих, качающихся на ветру веток.
     - Теперь твоя очередь ехать верхом, - убеждал  Петра  Саша,  едва  не
задыхаясь, но тот отказывался, уверяя его что пешком он чувствует себя еще
лучше, и ему хотелось лишь  одного:  поскорее  вывести  Волка  на  твердую
землю. - Она не может быть очень далеко, -  говорил  он,  готовый  вот-вот
опуститься на колени. - Я не  могу  вообразить,  чтобы  до  нее  было  так
далеко.
     И Саша подумал, глядя на него, что они не  смогут  продолжать  поиски
Ивешки этой ночью. Она, к тому же, не очень то и хотела, чтобы ее  искали,
и уж тем более - чтобы ее нашли.
     Во всяком случае, продолжал раздумывать он, пока Петр оставался рядом
с ним, если Черневог сумел освободиться,  то  Петр  -  верный  путь  к  ее
сердцу. Недаром она просила, чтобы Саша позаботился о  нем  и  не  пытался
преследовать ее.
     Господи, да какой же я дурак! Ивешка, Мисай, услышьте меня!
     - Мы ведем себя как  дураки,  -  сказал  он  Петру,  но  тот  лишь  с
раздражением заметил ему:
     - Да разве это новость? Идем... - Он вновь двинулся  вперед,  да  еще
пытался при этом помочь ему, подхватив его под руку, а сам, чтобы удержать
равновесие, ухватился за гриву Волка.
     - Проклятье, - сказал Саша, врасплох захваченный слезами, - это  черт
знает, что такое, Петр!
     Но так и не смог сказать, что он  в  корне  не  согласен  с  решением
Петра: сейчас он уже и сам не мог решить, что правильно, а что  нет  в  их
положении. Ведь как-никак, а это именно сердце его приятеля вело и вело их
вперед, а его собственное при этом лишь путало его мысли. Он знал,  в  чем
была причина всего: это его собственное сердце, его собственные  сомнения,
его собственная слабость.
     Он вновь думал о том, что  все  шло  не  так,  что  они  оказались  в
ловушке,  а  его  собственные  желания  не  хотели  работать.  Он   скорее
чувствовал, что на этот раз им пришлось  сразиться  с  высоким  искусством
волшебства, с которым, по его собственному убеждению,  он,  не  будучи  ни
Ууламетсом, ни даже Ивешкой, не знал как и бороться. Он был даже не уверен
в том, что следует ли ему остановить Петра. Ведь Петр был  среди  них  тем
самым человеком, который меньше всего поддается  внешнему  воздействию,  а
поэтому может быть он и есть тот единственный человек,  еще  остающийся  в
здравом уме...
     -  Проклятье,  -  услышал  он  голос  Петра.  -  Проклятье!..   Волк!
Остановись! - Это Волк заспотыкался, оказавшись в воде, и  начал  метаться
из стороны в сторону, пытаясь высвободить переднюю ногу...
     Наконец ему это удалось, под воздействием сашиного яростного желания,
которое сам он едва ли заметил. Саша стоял, едва дыша от напряжения, в  то
время как Петр встал на колени прямо в  воду,  опасаясь,  что  лошадь  мог
кто-нибудь схватить за ногу.
     - С ним все в порядке?
     - Да, с ним ничего не случилось.
     Саша посильнее стиснул постукивающие зубы и пожелал,  чтобы  нога  не
была повреждена и чтобы Волк не чувствовал  никакой  боли  или  усталости,
понимая, каким уставшим  он  был.  Волк  был  гораздо  ценнее  деревьев  и
папоротников, более ценным чем глупый заяц  или  какая-нибудь  бестолковая
сойка. Хотя лешие могли бы и не согласиться с ним: по их разумению и  они,
и гнезда ласточек могли быть абсолютно равны по своему значению.  Но  ведь
мог погибнуть целый лес, а вместе с ним могли исчезнуть и сами лешие, если
молодой  и  несведущий  колдун,  имея  недостаток  внутренней  морали  или
мудрости, глубоко убежден, что нарушает их собственные правила ради них же
самих.
     Он постарался, чтобы его желанье  полностью  не  походило  на  схожие
желанья русалки, когда  она  вытягивала  из  окружающего  мира  жизнь,  не
заботясь  о  смерти  каждого  живого  существа...  чтобы  его  желанье  не
действовало так же,  как  это  делала  Ивешка,  высасывая  жизнь  вдоль  и
поперек, из всего окружающего, в том числе, и из леса...
     - Простите меня, - сказал  он,  обращаясь  к  лешим,  а  затем  очень
расчетливо увеличил свое, как он считал, воровское, заимствование  сил  из
окружавшего его мира, желая улучшить состояние Волка, Петра и свое тоже. И
благодаря его молчаливым заклинаниям они вновь почувствовали в себе  силы,
которых было достаточно, по крайней мере, чтобы выдержать этот путь.
     - Чем ты занят, Саша? - спросил его Петр.
     - Сейчас я сделал что-то такое, чего не позволял себе делать  до  сих
пор, и за что Ивешка спустила бы с меня шкуру.
     Возможно, Петр просто не  понял  его,  а  возможно,  он  был  слишком
утомлен, чтобы вообще понимать хоть что-то.
     - Господи, - только  и  произнес  он.  Он  не  задал  никаких  лишних
вопросов, а просто молча повел Волка вперед, в поисках сухого места.
     Саша шел следом за ним и чувствовал, как  постепенно  затихает  боль,
становится до удивленья легче дышать. Целый лес отдавал им свои силы,  вся
та жизнь, которую они взрастили здесь, сейчас возвращала им свою часть.
     И действительно, из всего, что они посадили и вырастили здесь,  могли
же они забрать хоть немного? И в этом не было  никакого,  на  его  взгляд,
эгоизма.
     Лешие должны это понять, уговаривал он сам себя,  они  должны  понять
это.
     Что-то   плавно   скользнуло   между   деревьями,   бледное,   издали
напоминающее призрака. Возможно, это была потревоженная сова.
     Мимо  промелькнул  призрак,  одно  из  тех  совершенно   бесформенных
существ, напоминавших скорее просто движение холода.
     - Вот черт! - воскликнул Петр, и  отмахнулся  от  него.  -  Убирайся!
Прочь!
     Почти невидимое привидение издало злобный замирающий  звук.  Бог  его
знает, что оно хотело сказать. Затем оно  преследовало  их  еще  некоторое
время.
     Но для этих лесов такое было обычным делом: призраки время от времени
появлялись здесь, особенно в таких отвратительных местах.

     -  Папа?  -   проговорила   Ивешка,   почувствовав   как   изменилось
раскачивание лодки. Палуба вдруг резко наклонилась  и  на  нее  обрушились
водяные брызги.
     "Тише", - произнес все тот же шепот. "Все хорошо".
     Старая мачта  трещала,  вырываясь  из  своих  креплений,  поток  воды
нарастал. Веревки гудели от сильного  натяжения,  или  это  все-таки  были
заунывные, напоминающие пение заклинания ее отца?
     "А помнишь", - продолжал свой разговор призрак, - "а  помнишь,  когда
тебе было всего лишь пять лет и ты захотела увидеть снег?"
     Конечно, она помнила это. Она терла свой нос, заворачивалась  в  свою
одежду и с тоской думала  о  той  буре,  которую  подняла  вокруг,  о  тех
огромных сугробах, которые повисли почти до карнизов дома, так что  начала
даже потрескивать крыша.
     Снег, глубокий и белый, снег, похожий  на  одеяло,  лежащий  высокими
непрочными будто на время застывшими гребнями на всех ветках... на ветках,
которые можно заставить с помощью желаний чуть задрожать, и  тогда  вокруг
каждой из них поднималась небольшая метель...
     "Я знаю, ты  помнишь  это",  -  продолжал  призрак.  "Разумеется,  ты
помнишь это. В те годы ты еще не боялась творить волшебство..."

     Может быть потому, что это было какое-то заколдованное  место,  может
быть только потому, что их глаза просто-напросто  сильно  устали,  но  они
приняли возвышающийся перед ними холм за обычную темень в  чаще  деревьев.
Они пересекли узкий овраг и были уже на склоне,  прежде  чем  поняли,  что
почва начинает улучшаться. В тот же момент Волк  начал  фыркать,  а  Малыш
шипеть на порывы ветра, доносившие до них смрадное зловоние.
     - Это, должно быть, все-таки холм, - сказал  Саша,  а  Петр,  потыкав
вокруг насколько было возможно, своим мечом, заметил:
     - Здесь ничуть не лучше, чем было до сих пор.
     Запах гнили остался внизу, как только они поднялись  вверх,  к  самой
вершине, заросшей папоротниками,  где  дул  ничем  не  сдерживаемый  южный
ветер. Плеск воды теперь все явственнее доносился до них из темноты, когда
они продолжили свой путь вдоль гребня прямо к  реке,  пока  сам  склон  не
перешел в пологий спуск, поросший зеленой травой и заканчивающийся у самой
границы воды.
     - Но здесь не видно никаких признаков лодки, - тихо проговорил Петр и
чуть помолчав, добавил: - Честно говоря, я даже не уверен, хорошо это  или
плохо. Интересно, эта старая змея все еще сидит там внизу, в своей пещере?
     - Не знаю, но ни на  что  нельзя  положиться.  Ведь  нас  по-прежнему
окружает тишина.
     - Остается выяснить это.
     - Даже не заикайся об этом! - сказал Саша. Сейчас он старался  больше
ничего не вытягивать из окружавших деревьев, чтобы  они  могли  продолжать
свой путь. Но как только он ослабил свое воровство, то сразу  почувствовал
такой холод и слабость в коленях,  что  начал  дрожать.  Или  его  слишком
напугало это место, а возможно, что и одна лишь мысль об этой пещере внизу
и о той глубокой яме справа от них, которая была частью этой  пещеры.  Ему
хотелось узнать, где все-таки находился водяной, но он чувствовал себя так
неуверенно, словно его глаза и уши лишились чувств. -  Пожалуй  нам  лучше
провести здесь остаток ночи и дождаться рассвета.  Лодки  здесь  нет,  вот
все, что мы хотели узнать, и это все, что нам удалось сделать этой ночью.
     На что Петр заметил:
     - Мне бы хотелось и самому перекинуться парой слов со старой змеей.
     - Но только не ночью!
     - Хорошо, хорошо, но ведь, Господи, он ни за что не выйдет  из  своей
норы при дневном свете. Разве не так? У тебя есть соль?
     - Соль у нас есть.
     - Тогда  хорошо.  -  Петр  взял  Волка  за  короткий  повод  и  начал
спускаться с холма. Малыш вдруг зарычал и зашипел, а затем метнулся  вслед
за ним, словно маленькое темное пятно, мелькающее в свете звезд.
     - Мы не будем подходить близко к этому месту! -  запротестовал  Саша.
Но Петр будто не слышал его,  и  ему  ничего  не  оставалось  делать,  как
заставить его остановиться своим желанием. Он увидел, как Петр заколебался
в нерешительности, неуверенно поставил ногу на откос и взглянул в  сторону
Саши с выражением негодования.
     - Я забираю силы у леса, Петр, и  я  не  могу  продолжать  бесконечно
делать это!
     - Но ты мог продолжить это до тех пор,  пока  мы  не  узнаем,  с  чем
все-таки имеем дело!
     - Но я не могу продолжать это, Петр!
     - Ты слишком все усложняешь, Саша! - ответил на все это Петр. -  Черт
побери, пора отбросить все сомненья! Разве не об этом ты говорил мне?
     Там, в пещере под ивой, под толщей воды, находилась могила Ивешки...
     Эта мысль не отпускала Сашу. Да, он видел это. Почти то же самое  ему
показывал банник, и они прибыли как раз на то самое место,  куда,  как  он
предсказывал, они и должны были отправиться...
     - И что же мы собираемся делать? - спросил Петр.  -  Останемся  здесь
ночевать, может быть даже будем спать, так и не  поинтересовавшись,  здесь
он или нет, и, более того, так и не узнаем, где же находится Ивешка?
     - Я не знаю, Петр. Я просто не знаю, и я ни в чем не уверен...
     - Господи, ну хорошо. Жди здесь, если ты так хочешь, только продолжай
поддерживать наши силы. Договорились?
     - Я не могу больше делать это, Петр! - воскликнул Саша, чувствуя, как
все ускользает от него. Но Петр уже повернулся и стал спускаться к  самому
подножью холма, намереваясь добраться до той пещеры,  что  находилась  под
самыми корнями мертвой ивы и была полна костей...
     Там же были и кости Ивешки - вот все, что им было  известно  об  этом
незначительном, как казалось, парадоксе ее существования на земле...
     - Подожди! - закричал Саша, пускаясь вслед за  ним  по  опасному  для
ослабленных ног склону. Петр почти  не  замедлил  шага,  что  говорило  об
истинной цене сашиного колдовства в этот момент. Он все-таки догнал его  и
ухватил за руку. - Подожди! - повторил он, но этот раз чуть спокойней.  Но
Петр все еще продолжал сопротивляться, пока Саша не сказал едва слышно:  -
Дай мне все же попытаться.
     - Попробуй, - сказал Петр. И  этот  ответ  оказался  для  него  почти
ловушкой, особенно после того как он взглянул на него, не просто взглянул,
как это часто бывало, а при этом они посмотрели друг другу в  глаза.  Саша
понял, что Петр верит ему, Петр хочет увидеть, как  он  вызывает  громы  и
молнии, перемещает с места на место и  царя  и  всех  его  лошадей;  Петр,
который никогда в жизни не верил ни в какое колдовство, со  всей  страстью
поверил ему, а поверив, он уже не хотел слышать ни о каких пределах.
     Подслушивание чужих мыслей подразумевало  наказание.  Теперь  он  был
пойман и околдован человеком, в котором  не  было  даже  капли  колдовских
способностей. Он проверил свой карман, чтобы  убедиться,  что  после  всех
странствий под дождем у него еще сохранился пакетик с солью  и  серой,  но
при этом он не переставал думать о  том,  почему  он  все-таки  продолжает
делать это, а не скажет просто и  ясно,  что  они  оба,  попросту  говоря,
дураки.
     Но вместо  этого  он  направился  вниз  по  берегу  к  старой  иве  и
остановился в тот момент, как только услышал, что  Петр  вместе  с  Волком
следует за ним. Петр слегка подтолкнул его локтем под ребра, приговаривая,
что его бесшабашность и готовность рискнуть собственной  шеей  знает  весь
Воджвод.
     - Идем, идем. Я буду  рядом  с  тобой  на  тот  случай,  если  уж  не
сработает колдовство. Со мной еще и Малыш.
     Саша сжал зубы, чтобы они не постукивали. Он уговаривал себя, что это
происходит от холода и истощения, обычных, естественных вещей, а уж  никак
не от страха. Сейчас он больше не был уверен в том, насколько он прав  или
насколько ошибался Петр,  как,  впрочем,  и  в  том,  что,  приближаясь  к
водяному с запасом краденых сил, не совершают ли  они  что-то  беспримерно
дурацкое. Несомненным было по крайней мере одно: что сомнения  приводят  к
фатальным ошибкам. Он  тут  же  отбросил  всяческие  альтернативы,  и  был
решительно настроен, чтобы водяной вышел из своей пещеры, как  только  они
приблизились к иве.
     - Ты можешь почувствовать хоть что-нибудь? - спросил его Петр, а Саша
даже подпрыгнул от неожиданности, теряя тут же всякую сосредоточенность.
     - Тише! Помолчи! - Он махнул Петру рукой, чтобы тот закрыл свой  рот,
собрал все свое мужество и, полагая, что ива сама по себе сможет  передать
ему хоть какие-то ощущения о происходящем внизу, в пещере,  он  подошел  к
самому большому ее корню и наклонился к стволу, как можно ниже, прямо  над
водой, почти в том самом месте, где водяной хранил свою коллекцию костей и
плел сети собственного  колдовства.  Теперь  он  рассчитывал,  что  сможет
ощутить прямо сейчас это колдовство, мрачное и  змееобразное,  многократно
переплетенное, как и его собственный  владелец.  Но  он  не  нашел  ровным
счетом ничего, оглядывая это место, как будто в стоявшей перед ним  темной
глубине никого не было.
     - Гвиур! - позвал он водяного. - Откликнись!
     Но  вода  у  берега  была  спокойной.  Он  слышал,  как  река  лениво
плескалась по корням ивы, чувствовал сырой запах, доносившийся из  пещеры,
которая располагалась прямо под его ногами, и  его  ощущения  подсказывали
ему, что  этого  ужасного  созданья  там  просто  нет.  Рука,  которой  он
поддерживал себя, вдруг начала дрожать, а затем, с нарастающим убеждением,
что Гвиура здесь нет, он оттолкнулся от  дерева  и  только  тогда  заметил
краем глаза какую-то фигуру, раскачивающуюся на ветках рядом с ним.
     - Господи, - задыхаясь произнес он, и даже на какой-то миг испугался,
приняв эту фигуру за очередного утопленника.
     Но  в  тот  же  момент  в  его  сторону  раздалось  шипенье,  которое
разумеется принадлежало Малышу. Волк моментально  рванулся  в  сторону  от
испуга, как только это существо словно паук ринулось к нему.
     Кровь на колючих ветках...
     Петр звякнул мечом,  который  успел  выхватить  из  ножен.  Загремели
глиняные горшки - Волк с топотом помчался по берегу прочь от этого места.
     Непрерывно идущий дождь... серое небо, серый камень...
     Обуглившиеся балки и вспышки молний...
     Движение меча прервало это виденье, и Саша даже протянул вперед руку,
чтобы попытаться удержать Петра от такого безумия.
     Черные кольца ускользающие в темную воду, погружающиеся все глубже  и
глубже...
     Ивешка, сидящая у перил, ветер развевает ее светлые волосы...
     Темная фигура исчезла с ветвей в одно мгновенье.
     - Что это было? - еле слышно спросил Петр.
     - Это был банник. По  крайней  мере,  это  было  то  самое  существо,
которое явилось нам в бане. Разве можно было предположить, что  он  явится
сюда и будет делать нечто подобное!
     Порыв ветра качнул ветки, и они задели  за  его  щеку.  Прикосновение
было пугающим и холодным,  как  прикосновение  призрака.  Он  заколебался,
теряя устойчивость, и ухватился за ивовые ветки, но тут  же  отпустил  их.
Затем он вновь дотронулся до них, чтобы убедиться в своих ощущениях, в  то
время как его сердце колотилось с такой силой, что было трудно дышать.
     - Петр, а это дерево живое. Ива жива.
     Петр ухватил целую горсть тонких ивовых веток левой рукой и как можно
быстрее выпустил их.
     - Может быть, что-то живое еще оставалось в ее корнях, - заметил  он,
хотя в его голосе не было прежней уверенности.  -  С  деревьями  случается
такое.
     Оставалось только молить Бога, что это было действительно  так,  или,
по крайней мере, возвращение жизни  к  мертвым  веткам  содержало  в  себе
доброе начало. Ведь  жизнь  возвращалась  к  внушавшему  страх  ивешкиному
дереву, которое оставалось живым до тех пор, пока не погиб весь лес.
     - Ты что-нибудь видишь? - спросил его Саша. - Это говорит тебе хоть о
чем-то?
     - Нет, - ответил Петр, и тут же его внимание переключилось на другое:
- Вот проклятье. Волк!
     Саша оглянулся. Лошади и след простыл, а на том месте, где она только
что была, на траве валялась лишь сброшенная  Волком  их  поклажа,  и  была
очень слабая надежда на то, что уцелела хоть какая-то  часть  горшочков  с
травой и с порошками.

     По крайней мере, сохранился горшок,  в  котором  были  горячие  угли.
Сохранился и кувшин с водкой, который, будучи произведением очень молодого
и глупого колдуна, теперь не мог ни разбиться, ни иссякнуть.  Валежник  же
послужил им хорошей растопкой для костра. Они разделили между собой порцию
хлеба и колбасок, в то время как Волк пасся рядом на  самом  краю  поляны,
достаточно далеко и от пещеры и от ивы.
     - Не следует ругать глупую лошадь, -  пробормотал  Петр,  когда  Саша
занялся разбирать битые горшки, выискивая среди них те, что остались целы.
     Разбитые горшки с окопником, серой и солью - вот что  было  настоящим
бедствием: известно, что окопник  как  нельзя  лучше  годился  для  смеси,
отпугивающей водяного.
     - Вероятно, - продолжал Петр, - ему кажется, что жить с Дмитрием было
бы гораздо лучше. -  Он  переломил  руками  ветку,  но  треск  дерева  был
заглушен звуками реки. - Возможно, что он и прав. Вот, например, я. Ведь я
не собираюсь спать здесь сегодняшней ночью, ты понимаешь это? И совсем  не
потому, что водяного нет дома. Здесь очень неспокойно,  это  место  пугает
Малыша, и я хочу предупредить тебя: только посмей проделать надо мной хоть
один из своих проклятых трюков, ты слышишь меня?
     - Я не собираюсь, - ответил Саша.
     - Чудо, что он еще не сломал там ногу.
     - С Волком все хорошо. Только некоторые из наших желаний застряли, не
так ли? Это значит, что не все у нас выходило совсем  уж  плохо.  Ведь,  в
конце концов, мы добрались до этого места, разве не так?
     - А чьи это желанья? - спросил Петр.
     - Справедливый  вопрос,  -  мрачно  заметил  Саша  и  бросил  осколки
разбитых горшков в реку. Раздался всплеск, взметнулись  освещенные  светом
костра брызги.
     Петр откупорил кувшин с водкой, сделал глоток, пристально посмотрел в
темноту, где стояло одинокое дерево, и сказал:
     - Нам надо уходить отсюда, ведь, в конце  концов,  мы  не  собирались
искать водяного...
     - Петр, ты должен понять, что я больше не могу продолжать делать  то,
что я делал по пути сюда, просто не могу!
     - Тебе нужно проделать это всего лишь  несколько  дней!  Ведь  Ивешка
делала это много лет подряд! Выбери для этого мелкий кустарник, это  будет
вместо прореживания посадок!
     - Ты не совсем правильно понимаешь меня. Это не  совсем  то,  что  ты
имеешь в виду, Петр... ты не...
     - Что "не"?
     -  Ты  не  понимаешь.  Ведь  я  не  использую  для  этого   волшебные
заклинания, потому что на самом деле я не волшебник и никогда  не  имел  с
этим дела! Есть большая разница между колдунами и волшебниками.
     - Но пока ведь от этого еще ничего не случилось!
     - Петр...
     - Я не понимаю. - Теперь это был уже вызов. Наступило  болезненное  и
гнетущее ожидание. - Я чувствую себя прекрасно,  и  ничто  не  мешает  нам
отправиться в путь...
     - И вновь довести себя  до  истощения.  Петр,  я  приблизился  ужасно
близко к той границе, к тому самому, чего я не могу делать, и кроме  того,
лешим не понравится даже и то, что я уже сделал...
     - У нас нет широкого выбора средств!
     - Петр, но ведь я убиваю жизнь!
     Казалось, что на этот раз Петр к чему-то прислушался. Его хмурый  вид
немного изменился, будто он и вправду реально взглянул на происходящее.
     - Водяного здесь нет, - сказал Саша. - Как нет и Ивешки. Мы ничего не
сможем сделать ночью, а  я  не  смогу  поддерживать  наши  силы,  если  мы
собираемся идти без остановок на север...
     - Не просто собираемся, а и пойдем.
     - Лучше не будем. Я могу украсть очень немного. - Даже такое обещание
бросило его в дрожь. - Я могу даже позволить нам идти намного быстрее, чем
шли до сих пор. Петр, но ведь я не могу брать, и брать, и брать.
     Петр потер свою шею, затем взглянул на него.
     - Ну, хорошо. Но раз уж ты один раз стащил так  много,  то  попытайся
сделать так, чтобы Ивешка услышала тебя...
     Он и сам думал об этом. Это обстоятельство пугало  его.  И,  все  еще
раздумывая, он сказал:
     - Я не уверен, что это подходящая мысль.
     - А лешие?
     - Точно так же, я не уверен и в этом варианте.
     Петр в отчаянии покачал головой, вновь потер свою  шею  и  поднял  на
него усталые отчаявшиеся глаза.
     - Нет никого, кто был бы уверен, кто был бы  полностью  уверен,  черт
возьми.
     - Петр, ты должен понять, что я опасаюсь. Я  опасаюсь,  что  все  это
обернется беспорядком. Ведь я не знаком с волшебством, я понимаю лишь одни
желания, которые работают самым естественным путем. Ведь,  пользуясь  ими,
ты никогда не сделаешь того, что идет против естественного порядка вещей.
     - Все меняется так, как оно и должно меняться,  -  заметил  Петр.  Он
сжал челюсти. - Я видел, как  Ивешка  вернулась  к  жизни,  я  видел,  как
оборотни превращались в лужи... а Малыш, который сидит вон там. Разве  все
это естественно?
     - Но ведь волшебство бывает разным. Как, например, вот  этот  кувшин,
который мы не можем разбить. Результат не всегда оказывается таким, какого
ожидаешь. Очень трудно продумать всю последовательность событий, занимаясь
колдовством. Но в волшебстве я просто не вижу никакого смысла. Если там  и
есть правила, то я не могу их вывести. Кстати, Черневог тоже не  нашел  ни
одного. Мир волшебных вещей  никогда  не  умирает.  Это  своеобразный,  не
похожий на наш мир, тот  самый  мир  куда  частенько  наведывается  Малыш,
например, если желает скрыться от дождя.  Но  это  тот  же  самый  мир,  в
котором есть место и для водяного, он тоже вышел оттуда. Все  его  желанья
могут  работать  только  там,  а  не  здесь.  Вот  таким  путем   работает
волшебство. Для того, чтобы им воспользоваться, надо проникнуть в тот мир.
     - Все это сущая бессмыслица.
     - А ты, к примеру, поставил бы хоть что-нибудь против костей  Дмитрия
Венедикова, если бы сел с ним играть?
     - Нет!
     - Вот так-то и я не хочу использовать волшебство против водяного.

     Петр тихо сидел, подперев  рукой  щеку.  Локоть  его  руки  лежал  на
колене.
     Саша продолжал с ноткой отчаяния:
     - Я делаю, все что могу.
     Петр молча кивнул, не разжимая губ и даже не взглянув в его  сторону.
Наконец он произнес:
     - Она никогда не задумывалась о ком-то, когда планировала свои  дела.
Может быть, когда долгое время пребываешь  в  том  мире,  где  живут  одни
призраки, то поневоле перестаешь верить в людей, как ты думаешь?
     - Ивешка любит тебя.
     - Иногда я не понимаю, что это значит, -  сказал  Петр  после  паузы,
затем вздохнул и, наклонив голову, плеснул водки Малышу, который выжидающе
сидел у его колен. Жидкость безошибочно пролилась прямо в его глотку. -  Я
действительно не знаю этого.
     - Ты не знаешь, что это означает?
     - Да, то что она любит меня.
     - Она любит тебя, без всякого сомненья!
     - У меня был паршивый отец, мои друзья были не лучше. Все  женщины  в
городе уверяли, что любят меня, особенно тогда, когда ругались  со  своими
мужьями. И вот я не знаю, черт побери, что это означает - любить кого-то.
     - Ты, видимо, подразумеваешь что-то другое.
     - Не уверен.
     - Ты говоришь так лишь  только  потому,  что  Ивешка  делает  что-то,
непонятное нам? - Такой поворот в  мыслях  Петра  испугал  его.  Это  была
внутренняя боль, еще незнакомая ему, эта  абсолютная  загадка  большинства
жен, которые сводили с ума нормальных людей и  ввергали  их  в  постоянное
беспокойство. Он обижался на то, что Ивешка причиняла Петру  боль,  однако
был далек от того, чтобы выносить свое суждение по этому вопросу.  Поэтому
сказал: - Что с этим  можно  поделать?  Возможно,  что  где-то  раньше  мы
ошибались, а она была права, ты не думал над этим?
     - Я был для нее всегда  почти  пустым  местом,  ты  знаешь  это.  Она
никогда не допускала мысли, что я могу что-то понять. Может быть,  она  до
сих пор считает, что все обычные люди просто-напросто дураки.
     - Но она знала, что мы отправимся вслед за ней,  на  ее  поиски.  Она
знала, что ты предпримешь это.
     - И это означает, что любовь состоит в том,  что  она  знает,  что  я
круглый дурак?
     - Петр, клянусь тебе, что я не знаю, права она или нет. Но я  уверен,
что бы она ни делала, у нее всегда есть для этого  какая-то  причина.  Она
уверена, что поступает абсолютно правильно...
     - Но что за причина? Что заставило ее бросить все и отправиться в  то
самое, единственное в мире место,  где  она  никогда  не  должна  была  бы
появляться? И призраки, и водяной... да упаси Господь ей иметь с ним дело!
Ей не  следует  тревожить  Черневога!  Но  почему  она,  черт  возьми,  не
развернет лодку и не отправится нам навстречу, если уж так уверена, что  я
последую за ней?
     - Потому что не хочет, чтобы мы оказались в беде. Я  не  считаю,  что
она поступила разумно, отправившись в одиночку на лодке, но я не знаю, как
она сумела бы уговорить меня отправиться с ней, а тебя при  этом  оставить
дома. Ты знаешь, что бы вышло из этого. - Другими словами,  это  означало,
что Ивешка считала его абсолютно беспомощным. Поэтому он попытался  как-то
сгладить это. - Ты же знаешь, что она не любит меня.
     Петр глубоко вздохнул и расслабился,  делая  выдох.  Затем  задумчиво
произнес, пристально глядя на реку:
     - Как ты относишься к мысли попытаться управлять ее сердцем?
     Петр очень часто умудрялся думать каким-то лишь одному  ему  понятным
образом, углубляясь в такие стороны, о которых даже трудно было подумать.
     - Скорее всего, этого просто не удастся сделать, - ответил Саша. - Но
ведь ты очень многое дал ей, Петр, ты  даже  не  можешь  представить,  как
много. Ты же знаешь, что колдуны очень одиноки, а ты даешь ей  возможность
думать еще о ком-то, кроме себя самой. Помнишь, еще Ууламетс говорил,  что
она больше всего нуждается именно в этом.
     - Ууламетс. - Петр произнес это имя так, словно почувствовал  во  рту
горький привкус. Его лицо помрачнело и стало более напряженным. Однако  он
воздержался от разговоров о старике, которого, разумеется,  ненавидел,  и,
как оказалось, скорее сделал это из-за Саши. Он  частенько  ругал  его  за
ошибки Ивешки, но никогда не делал  это  по  собственной  инициативе.  Бог
знает, что заставило Петра быть более спокойным и выдержанным  сегодняшней
ночью. Саша уже хотел остановиться, почувствовав  допущенную  в  разговоре
ошибку, но ему казалось,  что  следовало  что-то  сказать,  и  поэтому  он
добавил:
     - Петр,  не  думай  что  она  слишком  слаба.  Она  просто  не  любит
пользоваться своими возможностями. Я  даже  думаю,  что  все,  с  чем  она
сталкивается, создает  для  нее  огромные  трудности,  мало  понятные  для
других. Но она столько сильна, что ее очень трудно научить чему-либо. Ведь
даже ее собственный отец частенько боялся ее.
     - Хорошо, хорошо. Так значит, нам нечего беспокоиться о ней? И нечего
думать ни о какой помощи? Нам не следовало покидать дом? И может быть,  мы
должны вернуться туда, сесть сложа руки и ждать?
     - Петр, но ведь ты знаешь какова  настоящая  правда:  она  до  смерти
боится за тебя. Да, она подвластна своему сердцу и знает, что  по  первому
же его зову и она и я отправимся вслед за  тобой.  Вот  почему  она  и  не
просила меня идти вслед за ней, а хотела, чтобы мы  приглядывали  друг  за
другом. Она не может общаться с людьми, она не  может  нормально  общаться
даже  со  мной,  потому  что  все  время  опасается  чего-то.  Иногда  мне
кажется... - Здесь он глубоко вздохнул. Эта была мысль, которую он никогда
бы не отважился произнести вслух, но теперь  рискнул  высказать  Петру:  -
...Я думаю, может быть, она боится вновь вернуться к прошлому.
     Петр  все  это  время  смотрел  не  отрываясь  прямо  на  него,  весь
превратившись в слух.
     - Боится вновь стать призраком?
     - Скорее она боится вновь вернуться к тому состоянию, когда она не  в
силах противостоять своим необузданным желаниям.
     - Но мне кажется, что она  всегда  может  остановиться.  Да  она  уже
остановилась. Она могла убить меня, но не сделала этого.
     - В случае с тобой - да. Она остановилась, потому что ты  был  первым
человеком, который заставил ее задуматься о ком-то еще. Но если бы она  не
вернулась к жизни и при этом оставалась бы с тобой  каждый  день,  то,  по
совести говоря, я не уверен, чем бы все это кончилось. Я  не  уверен,  что
кто-то может обладать столь сильной волей, чтобы удержаться от самолюбивых
желаний, если  даже  и  хорошо  знает  о  том,  что  они  наносят  кому-то
непоправимый вред. И поэтому иногда, особенно  в  тех  случаях,  когда  ты
сделал что-то по-настоящему ужасное, после этого твои желанья уже не могут
работать должным образом. - Он задумался о своем собственном доме, и вновь
увидел в своем воображении вырывающийся из всех окон огонь и вновь услышал
крики и стоны. -  Я,  например,  могу  вызвать  огонь  с  гораздо  большим
успехом, чем загасить его. И поэтому когда она думает о  том,  как  бы  ей
воспользоваться своим волшебством, то наверняка, я уверен, не хочет, чтобы
рядом с ней были те, кого она любит.
     Петр продолжал мрачно смотреть в костер,  а  затем  сделал  очередной
глоток из кувшина. Глоток был изрядным. После этого он  заткнул  кувшин  и
сказал:
     - Ну, хорошо. Теперь я знаю, что должен  делать.  Это  очень  простое
дело, приятель. Оно не требует никакого волшебства, ничего  в  этом  роде.
Мне надо только добраться до Черневога. Ведь у леших поначалу  была  очень
здравая мысль. Помнишь, еще старый Мисай собирался разорвать его на куски.
Я должен бы помочь ему. - Саша же в этот момент подумал о том, что желания
Черневога могли предупредить это еще заранее. Но он  оставил  эту  еще  не
оформившуюся мысль при себе. Сегодня он  и  так  слишком  много  наговорил
Петру и до сих пор не  был  уверен,  что  тот  правильно  понял  его  и  о
волшебстве, и о русалках. Разумеется, он мог бы заставить его проникнуться
этим, но тогда это нарушало бы ранее данное  обещание  не  принуждать  его
своей волей, а кроме того, сашино желанье на этот счет  могло  заблудиться
или спутаться с чьим-то чужим, и тогда Петр мог бы оказаться под  влиянием
их врагов, принимая все быстрее и быстрее необдуманные решения...
     Саша даже вздрогнул от такого предположения. Рядом с ним,  по  другую
сторону костра, Петр устраивался на ночлег, заворачиваясь в  одеяла.  Саше
ничего не оставалось, как и самому прилечь, натянув одеяло до  подбородка.
Он уставился в темное небо и прислушался к движениям  Волка,  который  был
неподалеку от них.
     Слава Богу, что большая часть багажа уцелела.
     Слава  Богу,  что  с  ними  был  Малыш,  который  охранял   их   сон,
расположившись между ними и водой, словно сторожевой пес,  лучше  которого
они вряд ли могли найти.
     Единственным его желание в эту  ночь  было  знать,  где  же  все-таки
находится водяной, да еще его беспокоил банник: почему он появился здесь и
откуда у него была сила, чтобы проникнуть сюда. Возможно, ответил  он  сам
себе, что и банник был из той же породы, что и Малыш.  Ведь  у  Малыша  не
было никаких причин нарушать все привычки дворовиков, бегая  по  лесам  за
своими хозяевами, если только  не  сделавши  скидку  на  то,  что  природа
дворовика, живущего у колдунов, должна являть нечто особенное. То же самое
можно  было  подумать  и  про  банника,  если  рассмотреть  его   странное
поведение.
     Оно было непредсказуемо. Да и сашины  собственные  мысли  метались  в
произвольном порядке и тут же путались. Он был очень обеспокоен, не будучи
уверен в том, смог  ли  Петр  понять  хоть  что-нибудь  из  его  сбивчивых
объяснений.
     Он все еще пытался, в который  раз,  обдумать  все  сказанное  Петру,
надеясь, что по крайней мере тот просто-напросто уже позабыл многое из его
рассказа. Но и это могло оказать плохую услугу, поскольку лишь одному Богу
известно, какой вред все сказанное  могло  принести,  подвергая  опасности
самую жизнь Петра. Очень трудно было  отыскать  там  нужную  тропинку,  на
которой не стоял бы капкан, и в глубине души Саша опасался, что  наговорил
Петру много такого, чего Ивешка не простила бы ему, и мог бы не простить и
сам Петр, если бы только не забыл.
     Господи, да у него и в мыслях не было причинять  вред  ни  одному  из
них.
     - Малыш, охраняй нас, - прошептал он, прежде чем дать  отдых  усталой
голове и отойти  ко  сну.  Он  непреднамеренно  даже  нарушил  собственное
обещание, пожелав им обоим добрых снов...
     После этого он уснул, чувствуя лишь как земля покачивается  под  ним,
словно река.
     Сросшийся кольцом колючий кустарник...
     Холодная  жесткое  ложе  вместо  постели...  Он   чувствовал   легкое
дуновение ветра и воспринимал присутствие солнца и луны...  Он  следил  за
движением звезд...
     Его сон еще не был слишком глубоким, так что он мог ощущать  движение
лошади. Его еще не  покидало  легкое  головокружение,  как  бывает,  когда
человек подолгу смотрит в небо...
     Небо, которое всегда было над ним. Сияние солнца, проникавшее к  нему
сквозь  густо  сплетенные  колючки...  И  длинная  череда  дней  и  ночей,
сменявшихся словно череда облаков, бегущих по небу...
     Он вскочил и сел, опираясь на руки, в то время как  Малыш  зашипел  и
вскочил ему  на  грудь,  ухватившись  за  него  и  пряча  голову  ему  под
подбородок. Он ухватил Малыша за спину, все  еще  вздрагивая  и  не  желая
вдуматься в то, как близко было к нему увиденное.
     Господи, да ведь это же был Черневог, подумал он. Колючий  кустарник,
каменное ложе, мелькавшие друг за другом дни и ночи. Я видел его сон.
     Ведь я почти сделал это, я сам уже  почти  разбудил  его...  Господи,
какой же я дурак!
     В то же мгновенье он ощутил  резкую  боль  в  затылке  и  повернулся,
опираясь на локоть, чтобы взглянуть вокруг, подчиняясь внезапному ощущению
чьего-то присутствия в  окружавшей  темноте.  Он  боялся  обнаружить,  как
что-то огромное и похожее на змею скользит в его сторону...
     Разумеется, он тут же увидел тень, с мерцающими красноватыми глазами,
в которых отражалось  слабое  пламя  костра,  но  формой  этой  тени  была
человеческая фигура, напоминавшая косматого оборванного мальчишку.
     "Что тебе надо?" - спросил он, пока Малыш прижимался к нему  и  шипел
как перегретый чайник. Банник чуть подался вперед, усмехнулся и уселся  на
корточки, опустив костлявые руки на такие же костлявые колени.
     Звук  бьющих  о  землю  копыт  долетел  до  его   сознания...   Среди
деревьев-призраков можно было разглядеть  движущееся  бледное  пятно:  это
была скачущая лошадь...
     "Кто ты, как зовут тебя?" - спросил он в очередной раз. -  "Ты  всего
лишь наш банник или ты что-то еще?"
     Существо вновь усмехнулось, обнажив  острые,  как  у  крыс,  зубы,  и
растопырив во все стороны пальцы.
     На  золотого  цвета  листке  отчетливо  выделялась   капля   крови...
единственная капля, свежая и зловеще подрагивающая...
     Возможно, что это все еще продолжался его сон. Только теперь он  ехал
верхом через лес, деревья смыкались за ним, а  на  своем  лице  он  ощущал
прикосновения светлой лошадиной гривы. Вокруг было сумрачно, страшно,  все
было покрыто падающими желтыми листьями. Он не  имел  никакого  понятия  о
том, куда лошадь уносила его, кто гнался за ним  и  где  была  надежда  на
спасенье. Его лишь не оставляло чувство, что он должен покинуть это  место
до окончательного наступления темноты.
     Листья продолжали падать, солнце клонилось к закату, оставляя на небе
причудливую игру тени и света.
     Деревья тянули свои ветки, колючки извивались с грациозностью ленивых
змей. Листья покачивались так  медленно,  что  глаз  не  мог  заметить  их
движений.
     Одна  единственная  капелька  все  еще  висела  на  колючке,   словно
нанизанная на нее...
     В конце концов и она упала.
     Вот собралась еще одна. И  следовало  бы  подумать,  если  бы  только
возникло такое желание, что она может задержаться в таком  положении  чуть
дольше, прежде чем свалится вниз.
     И этот маленький знак должен был бы ясно показать, что  никакого  сна
больше не было и в помине.

                                    11

     Петр повесил над огнем котелок, чтобы вскипятить воду: Саша  попросил
его приготовить чай, как только они  проснулись  поздно  утром.  Петр  был
очень озадачен такой просьбой. Как можно было  думать  про  какой-то  чай,
когда  невыносимо  выдерживать  любое  промедление  при  таком,  будь  оно
проклято, соседстве, учитывая, что водяной  так  или  иначе  покинул  свою
нору, а на реке им не удалось обнаружить никаких признаков Ивешки...
     Но не смотря на подобные мысли, он и сам, как  убитый,  спал  прошлой
ночью,  подозревая,  что  это  не  обошлось  без   чьего-то   постороннего
вмешательства. А тем  временем  Саша,  жаловавшийся  на  беспокойные  сны,
теперь с явным  ожесточением  что-то  записывал  в  свою  книгу.  Но  Петр
понимал, что иметь дело с колдунами можно было только набравшись терпения,
и если  малый,  с  бешеной  скоростью  заносящий  в  книгу  расползающиеся
каракули, хотел попить чаю, то этот чай Саша обязательно получит. Ведь это
было, пожалуй, единственным делом, которое мог сделать человек, у которого
не было иного выбора, как сидеть и ждать.
     Итак, Петр отложил все вопросы, одолевавшие его этим туманным  утром.
Он приготовил затребованный чай и поставил чашку у сашиных ног, добавив  к
этому немного отварной крупы, смешанной с медом, которую он пристроил  ему
на колено.
     Тот, не отрываясь от книги, потянулся за ней и отправил почти  всю  в
рот, запивая из чашки, взяв ее левой рукой, которой только что придерживал
чернильницу. Слава Богу, что он все-таки не перепутал их местами. Страницы
книги он придерживал локтем, а перо испытывало  такие  нагрузки,  к  каким
явно не привыкло даже находясь в хвосте у гуся. Саша спешил так как только
мог, и обычному человеку оставалось при этом только надеяться, что сидящий
перед ним колдун пришел к каким-то очень полезным выводам.
     Петр, закончив свой завтрак, поинтересовался, понадобится ли  им  еще
костер или нет. И когда Саша ответил, что скорее  всего  нет,  Петр  залил
угли речной водой, а затем упаковал как  мог  их  вещи,  разумеется  кроме
книги и чернильницы.
     При этом он не переставал думать о происходящем и  пришел  к  выводу,
что Ивешка была далеко не так глупа. Он был согласен с Сашей, что она,  по
крайней мере, знает, что делает. Если только она не устала  от  постоянных
мыслей о  своем  перерождении...  которое,  черт  возьми,  можно  было  бы
сравнить с вновь ожившим ивовым деревом...
     Это обстоятельство очень  сильно  обеспокоило  и  его  самого,  когда
прошлой ночью он вглядывался в ту самую полоску на берегу реки, где  росла
та злополучная ива, раскачивая на ветру  свисающими  ветками.  Он  не  мог
понять, какое значение имел тот факт, что явно мертвое дерево вдруг  стало
возвращаться к жизни, и какая могла быть неясная связь между этим событием
и исчезновением Ивешки, кроме того ранее известного ему факта, что  дерево
умирало,  сбрасывая  в  воду  свои  листья,  по  мере  того   как   Ивешка
возвращалась к жизни. И это дерево выглядело абсолютно мертвым  в  течение
всех трех лет, когда он проплывал по  реке,  занимаясь  посадками  леса  в
верховьях.
     Ивешка очень заботилась о лесах. Она  со  всем  пылом  обращала  свои
чары, околдовывая молодые  саженцы,  чтобы  ускорить  их  рост.  О  каждом
деревце она говорила как об отдельной личности. Как бы ни было, но  вполне
возможно, что та старая ива не дала умереть ее совести, когда  погиб  этот
лес, и таким образом в этот лес вновь  вернулась  жизнь,  как  только  она
вернулась и к Ивешке. Разве она, обладая всем искусством  чародейства,  не
смогла заметить такого любопытного факта?
     Или  заметила,  но  посчитала  это  чем-то  обыденным  и  недостойным
внимания?
     Господи,  да  он  даже  представить  себе  не  мог,  что  она   могла
оказываться именно здесь во время своих побегов в лес.
     Действительно, он не видел причин.
     Наконец Саша закрыл свою книгу.
     - Ну так что, мы можем отправляться? - спросил его Петр.
     - Да, мы отправляемся. - Саша уложил и  книгу  и  чернильницу.  -  Ты
поедешь верхом, теперь твоя очередь.
     - И что же мы собираемся делать?
     - Мы идем прямо туда и выясняем, что там произошло, - ответил Саша.
     - Приятно слышать наконец хоть что-то, имеющее смысл. Идем, Малыш.  -
Он вскочил на Волка, вслед за опередившим его Малышом, которому  при  этом
пришлось исчезнуть оттуда. Затем, когда Волк неуверенной иноходью двинулся
было по направлению к Саше, Петр надел свою шапку, наклонился и  подхватил
сашину поклажу. - Нам что-то стало известно? Мы узнали что-то новое  после
столь долгих занятий чтением и письмом?
     Надежда была только на это.
     Саша же разбил эти надежды лишь одним беспокойным движением головы.
     - У меня лишь возникло подозрение, что кто-то  очень  хотел  заманить
нас именно сюда. И, пожалуйста, не спрашивай меня, кто именно.
     - Но я все равно  спрошу.  Или  это  то  самое  имя,  которое  мы  не
произносим вслух?
     - Я не знаю, - сказал Саша и вновь покачал головой,  заставляя  Волка
идти без повода.
     - Хорошо, тогда что же еще?
     - Я больше ничего не знаю.
     - Саша...
     - Боюсь, что он проснулся. Я не знаю как, я  не  знаю  почему.  Я  не
знаю,  было  ли  это  одним  из  его  прежних  желаний  или  это   простая
случайность, которую нельзя исключать, когда имеешь дело  с  желаниями.  А
может быть, что-то отвлекло внимание леших. В  конце  концов,  причина  не
имеет большого значения.
     - Ты лучше не говори мне таких слов, как "не знаю", "не уверен",  "не
понимаю, почему". Я чертовски устал от них. Только прошу тебя, ради  Бога,
приведи наши головы в порядок, чтобы они воспринимали окружающий мир  так,
как мы этого хотим, да, как говорится, смажь наши пятки. Разве это желание
не сработает?
     - Оно сработает превосходно, - сказал Саша, - если только тем, что ты
пожелаешь, не сможет воспользоваться твой враг.

     Они менялись время от времени, а порой  вообще  не  нагружали  Волка,
кроме как поклажей, чтобы он мог отдохнуть от них обоих, особенно там, где
в лесу не было ни единой тропинки. Земля становилась  все  суше,  чем  та,
которая лежала к югу от пещеры водяного. Они уходили все дальше  и  дальше
на север, удаляясь от реки. Саша старался забирать как можно меньше сил от
окружавшего их леса, только чтобы  поддерживать  их  собственные  силы  да
пытаться услышать Ивешку, разорвав хоть на мгновенье окружавшую их тишину,
чтобы подать сигнал лешим о беде, приключившейся с ними.
     Но  ответа  так  ни  откуда  и  не   приходило,   кроме   устойчивого
предчувствия, оставшегося у него после ночных кошмаров, что  они  упустили
свое время и свою удачу, что Ивешка, взяв лодку, значительно обогнала  их,
так что не было никакой надежды догнать ее, во всяком случае до  тех  пор,
пока ветер продолжал дуть с юга, вопреки всем его желаниям.
     Петр, в свою очередь, идя пешком, экономил  дыханье,  почти  не  ведя
никаких разговоров по поводу прошедшей ночи.
     Только однажды у него вырвалось:
     - Черт побери, и что за напасть! - Это произошло,  когда  они  теряли
время, переходя через приличных размеров ручей, и еще раз, когда,  прыгнув
через другой ручей, он неудачно приземлился и упал в воду.  -  Я  понимаю,
что сейчас ты занят другими  желаньями,  -  сказал  он,  поднимаясь,  весь
мокрый от воды, - но нельзя ли обратить немного внимания и на нас?
     - Извини, - ответил ему Саша с явным  раскаянием  в  голосе.  В  этом
действительно была его ошибка. Но Петр нахмурился, глядя  вверх  на  него,
сидящего на лошади, и похлопал его по колену.
     - Не теряй чувства юмора, приятель, не теряй чувства юмора. Запомнил?
     Это как нельзя лучше характеризовало образ мыслей  Петра,  независимо
от того, насколько глуп мог быть его приятель. Он решил в тот момент,  что
Петр пытался просто поднять его настроение и заставить спуститься с  небес
на землю.
     - Мне действительно очень жаль, -  повторил  он,  но  по  лицу  Петра
понял, что это всего-навсего лишь еще одно обычное "извини". Тогда он  сам
попытался пошутить, и содрогнулся,  когда  в  очередной  раз  произнес:  -
Извини.
     - Одолжи мне парусину, - неожиданно сказал Петр.
     - А почему ты не хочешь ехать верхом? - спросил Саша, который  только
что соскочил с  лошади,  потому  что  сидя  на  ней  можно  было  получать
небольшое тепло,  что  было  немаловажным  для  человека,  почти  насквозь
промокшего в ручье. Но Петр отказался, только  еще  раз  попросил  у  него
парусину, ссылаясь на то, что при ходьбе он  согревается  гораздо  больше,
Волку нет никакой необходимости мокнуть без всякой на то причины.
     Гром загремел где-то через час.

     Теперь они шли под дождем и почти  в  сумерках,  которые  разрывались
вспышками молний. Они, правда, накрывались  от  дождя  парусиной,  которая
хоть как-то помогала им удерживать тепло. И еще было одно достоинство в их
теперешнем положении: земля  под  ногами,  хоть  и  политая  дождем,  была
твердой. Между мертвыми деревьями попадались  большие  поляны  и  участки,
поросшие молодыми  деревцами  и  свежими  папоротниками,  вместо  зарослей
колючек, что позволяло им двигаться на запад без особых усилий.
     Но в какой-то момент  после  заката  солнца  Саша  почти  без  всякой
причины оглянулся через плечо, но Петр это сразу заметил. С этого  момента
Сашу не оставляло странное ощущение в  собственном  затылке,  и  он  начал
почти постоянно бросать тревожные взгляды назад.
     - Мы что-нибудь потеряли там? -  спросил  его  Петр.  -  Какое-нибудь
привидение вроде банника?
     - Пока не знаю, - отвечал Саша. - У меня есть лишь ощущение.
     В лесу послышался треск веток, яркая молния  скользнула  над  лужами,
отразившись сверкающим водопадом на мокрых  ветках  и  папоротниках.  Саша
побледнел, возможно  от  переохлаждения,  напомнив  Петру  в  этот  момент
несчастного призрака.
     Но после этой вспышки они  почувствовали  очень  быстро  подступившее
утомление и не придумали ничего лучше, как растянуть  парусину  с  помощью
веревок между деревьями, несмотря на дождь развести костер на  самом  краю
их временного укрытия и приготовить горячий ужин для себя,  для  Малыша  и
для Волка.
     И только теперь,  когда  они  остановились,  у  них  появилось  время
подумать. Петр, уставившись на огонь, думал о  том,  могла  ли  догадаться
Ивешка, что в этот самый момент он думал о ней, и в тысячный раз спрашивал
сам себя, не в силах остановиться, что такое он  должен  был  сделать  для
Ивешки, чтобы она в итоге поверила ему.
     - Только не сдавайся, - сказал Саша, возможно  подслушав  его  мысли.
Петр подумал о том, что теперь он не дождется  возможности  уединиться  со
своими мыслями, и вздохнул.
     - Я не сдаюсь, - машинально ответил он, подперев рукой подбородок.  -
Мне только хотелось бы знать, что она думает о своих  делах  и  поступках,
или о том, что мы  ищем  здесь,  или  почему,  черт  возьми...  -  Тут  он
вспомнил, что Саша всегда ругал его за крепкие выражения, несмотря на  то,
что учитель  Ууламетс  никогда  не  ограничивал  себя  в  этом.  При  этих
воспоминаниях он ощутил неприятный ком в горле. -  ...Мы  никак  не  можем
догнать ее.
     - Я не знаю, - ответил ему Саша, - честно признаюсь, что не знаю.
     - А ты пытался узнать?
     - Петр, клянусь тебе, что делаю это постоянно.
     Он почесал затылок и как бы извиняясь посмотрел в сторону, потому что
почувствовал, как его глаза  предательски  защипало.  Он  не  хотел  ничем
огорчать мальчика. Спустя некоторое время он произнес, с  трудом  разжимая
губы:
     - Я верю тебе. - Это были единственные ободряющие слова,  на  которые
он был способен. И вновь, вздохнул, чувствуя при этом явное облегчение.  И
тут ему в голову пришла мысль о том, что Саша может по-своему  истолковать
его молчание. - На самом деле мне безразлично,  направлены  на  меня  твои
желания или нет, - добавил он, будто спохватившись.  Эти  слова,  как  ему
казалось, по смыслу явно отличались от того, что он сказал Саше перед тем,
как они покинули дом. Тогда он был раздражен  и  ему  хотелось  знать  как
можно скорее и как можно больше о случившемся, даже если бы он  и  потерял
при этом рассудок на всю оставшуюся  жизнь,  даже  если  бы  это  навсегда
оттолкнуло от него Ивешку.
     Было заметно, как вздрогнул Саша, а затем в растерянности взглянул на
Петра. Тот был уверен, что Саша подслушал его тайные мысли.
     - Когда ты почувствуешь это, то напомни мне, чтобы я занимался своими
собственными делами, - раздался в ответ слабый сашин голос.
     - Но это очень расстроит Ивешку, - сказал Петр и, вспомнив, о чем  он
не сказал Саше в свое время, добавил:  -  Это  ведь  не  единственный  раз
когда, она убегает из дома.
     Саша выглядел очень  расстроенным.  После  долгой  паузы  он  наконец
сказал:
     - Она никогда не говорила мне об этом, Петр. Мы все делаем ошибки,  и
я, и она...
     - Она сказала, что сотни лет приобретала дурные привычки.  А  однажды
она сказала... - Ему не хотелось сейчас вспоминать об этом. Он  знал,  что
Ивешка будет готова убить его, если узнает, что он сказал об этом Саше. Но
он подумал сейчас и о том,  что  если  и  есть  хоть  одна  душа,  которой
следовало бы знать об этом, то... -  Она  сказала  как-то,  что  временами
подумывает о том, что должна вновь умереть, что  временами  у  нее  бывает
почти осознанное желание...
     Сашино лицо помрачнело и на нем появилась тревога.
     И тогда Петр задал тот самый вопрос, который  почти  три  года  мучил
его:
     - Она на самом  деле  может  сделать  это?  Она  действительно  может
пожелать собственной смерти?
     - Мне кажется, что она имела в виду совсем другое, - сказал  Саша.  -
Она думала, что может умереть, но ведь это совсем не то,  что  умереть  по
собственному желанию.
     - Ну и какая разница? - Его собственная жена говорила о самоубийстве,
а он не нашел ничего лучше, как спрашивать у восемнадцатилетнего мальчика,
что же все-таки она подразумевала под этим. - Черт возьми,  но  что  же  я
могу для нее сделать?
     - Сделай ее счастливой.
     - У меня это получается не самым лучшим образом. -  Он  почувствовал,
как ком вновь встал у него в горле. Он поднял  с  земли  кувшин  и  открыл
пробку.
     - Мне кажется, ты можешь сделать это лучше, чем  кто-либо  другой,  -
добавил Саша.
     А Петр подумал о  водке  и  почувствовал,  что  это  путь  трусливого
отступления. Тогда он взглянул на костер, изо всех сил желая,  чтобы  Саша
перевел разговор на другую тему. Он уже выяснил все, что хотел.
     - От прошлого очень трудно избавиться,  -  продолжал  тот.  -  Ужасно
тяжело. Я знаю это, потому что убил собственных родителей.
     - Ах, черт... - Петр это знал и ему очень  не  хотелось,  чтобы  Саша
вновь начал думать об этом.
     - Здесь очень трудно определить, кто  виноват.  Просто  очень  трудно
повзрослеть, если все время чувствуешь, что твои желания выполняются.  Она
ненавидела своего отца, но в то же время он  удерживал  ее,  например,  от
поджога дома или от того, чтобы она пожелала его собственной  смерти,  или
еще от чего-то подобного. Он был достаточно силен, чтобы остановить ее. Но
меня не остановил никто. То, что хочет Ивешка, и  то,  что  заставляет  ее
убегать из дома, происходит по той причине,  что  колдуны  не  могут  жить
рядом друг с другом. Именно поэтому в городах и вырастают такие плохенькие
колдуны. Ведь не даром отец Ууламетса отвел его в лес и оставил  у  дверей
дома, где жила колдунья.
     - Это была Маленка. - Петр тоже слышал эту историю.
     - Ууламетс говорил, что большинство самых настоящих  колдунов  просто
сходят с ума, а многие из оставшихся желают только  об  одном:  вообще  не
иметь никаких желаний. И вот это и есть  самое  действенное  лекарство  от
колдовства, если оно в данном случае действительно необходимо.  Но  Ивешка
вряд ли захочет этого. А  теперь  подведем  итог:  Маленка  умерла,  Драга
умерла, Ууламетс умер, Черневог... один Бог только знает,  что  с  ним.  И
насколько мне  известно,  Ивешка  и  я  -  единственные  сильные  колдуны,
оставшиеся в живых. Это...
     Наступила неожиданная пауза, в течение  которой  было  слышно  только
потрескивание костра, да шелест ветра в деревьях.
     - Это  ведь  на  самом  деле  очень  трудно...  Очень  трудно  бывает
временами, - продолжил Саша после паузы. Петру даже показалось, что в  его
глазах появился какой-то странный блеск, сжатые пальцы  побелели,  а  руки
плотно обхватили колени. - Страшно и жутко. Но  когда  ты  оказываешься  в
состоянии сделать то, что задумал, то становится  еще  страшнее  от  мысли
оказаться беспомощным. Поэтому на поверку выходит,  что  лучше  ничего  не
делать. Но уж если ты взялся за  дело,  то  должен  быть  уверен  в  своей
правоте.
     Петр не нашелся сразу, что сказать. Наконец он проговорил:
     - Ты гораздо лучше, чем Ууламетс.
     - Я тоже надеюсь на это, - сказал Саша  и  подбросил  новые  ветки  в
огонь.  Его  губы  были  плотно  сжаты.  Петр  почувствовал,  что   что-то
произошло: во всяком случае, все его боли неожиданно прекратились.
     Он предположил, что  это  была  просто-напросто  очередная  кража  из
лесных запасов.
     - Ты полагаешь, что она просто боится, - спросил он. - Боится  делать
то, что делаешь ты, потому что может вовремя не остановиться?
     - Я думаю, что она ужасно боится этого. - Саша бросил  еще  несколько
веток в костер. - Ей пришлось вести отчаянную борьбу с собственным  отцом.
И не только в словесной  перепалке.  Не  забывай,  что  колдуны  при  этом
обмениваются желаниями, которые  носятся  между  ними  туда-сюда.  Но  ему
удалось-таки остановить ее. У него всегда хватало на это сил, пока в  один
прекрасный день она не сбежала из дома. Я не думаю, что она понимала,  как
он боялся за нее.
     - Но почему? Ведь она не могла победить его.
     - Да все потому, что колдун  никогда  не  бывает  так  силен,  как  в
детстве. - Саша помолчал, глядя на огонь. - Поэтому он хотел заставить  ее
делать то, что на его взгляд было  разумно.  По  крайней  мере,  чтобы  не
допустить, чтобы ребенок спалил  дом  или  пожелал  чего-то  по-настоящему
опасного и глупого. Ведь мать Ивешки была  колдунья,  колдуном  был  и  ее
отец. Так что она получила в наследство этот дар  с  обеих  сторон.  Я  не
слышал ни от кого о подобном случае, не слышал о нем и сам Ууламетс.
     - О чем ты говоришь? - Петр откровенно признавался, что не  понимает,
о чем идет речь, возможно лишь за  исключением  того,  что  этот  факт  не
предвещал ничего хорошего.
     - Я говорю о том, что  мне  очень  интересно  знать,  задумывался  ли
Черневог хоть когда-нибудь над тем, чтобы отомстить Ууламетсу? Ведь вполне
возможно, что он убил ее потому, что боялся.
     Петр не имел ни малейшего представления, как связать между собой  все
сказанное Сашей, и не мог понять, хорошо это было или  плохо.  Потому  что
побег Ивешки из дома приобретал теперь совершенно новый смысл.
     - Ты думаешь, что она может вступить с ним в сделку?
     - Не знаю. Но не думаю, что она и сама знает об этом.
     - Но что же тогда все это значит, черт побери? Может, не может... Что
это значит?
     - Она не любит говорить об  этом,  но  мне  кажется,  что  с  момента
возвращения в жизнь она узнала очень многое о себе. Я думаю, что она очень
хорошо  представляет  себе  причины  происходящего,  и,  вполне  возможно,
понимает, почему она и ее отец не ладили друг  с  другом.  Даже  если  она
по-прежнему ненавидит его. Ведь она боится, что он мог оказаться прав. А в
таком случае все нити  этого  дела  тянутся  на  север,  если  вокруг  нас
действительно что-то происходит. Она чувствует это, поскольку однажды  уже
вступала с ним в сделку...
     - Здорово. Это просто чертовски здорово. Все выглядит так,  будто  он
позвал ее туда. И ты хочешь убедить меня в том, что она  готова  на  любой
риск в единоборстве с ним? Но послушай, ради Бога,  ведь  однажды  он  уже
убил ее! Что еще может отдать человек, кроме как собственную жизнь?
     Саша как-то странно и испуганно посмотрел на него, и Петр  неожиданно
пожалел, что задал этот вопрос.
     Саша продолжал  сидеть,  подбрасывая  ветки  в  костер,  из  которого
поднимались снопы искр.
     - Она может разделаться с ним, если сумеет выяснить то  единственное,
что действительно необходимо ей: наконец-то понять, что  же  она  все-таки
хочет.
     - Господи, - проговорил Петр, прежде чем  обдумал  услышанное.  Затем
покачал головой и добавил совершенно искренне:  -  Это  означает,  что  мы
оказались в беде? Разве не так?

     Освещенный ночными звездами, вокруг раскинулся притихший лес. Не было
ни малейшего ветерка.
     Сова внезапно бросилась вниз, когти сомкнулись в  жестоком  ударе.  В
тишине коротко пискнул заяц.
     Саша проснулся от внезапного толчка. Он  выровнял  дыханье,  стараясь
поскорее прогнать сон, откинул груду одеял и встал, чтобы подбросить новые
сучки и ветки в тлеющие угли.
     Петр зашевелился и пробормотал:
     - Помочь тебе?
     - Можешь еще поспать,  -  сказал  Саша  и  пожелал,  чтобы  побыстрее
наступил рассвет. Огонь охватил сухое дерево, повиснув желтой бахромой  на
красноватых углях. - Все хорошо.
     Петр оперся на локоть и с интересом глядел на Сашу.
     Где-то совсем близко прокричала сова. Саша подбросил очередную охапку
веток в  огонь  и  вновь  устроился  под  одеялом,  не  желая  вступать  в
дальнейший разговор.
     - Дождь наконец-то перестал, - заметил Петр.
     Это была сущая правда. До них долетали  лишь  мелкие  капли,  которые
ветер срывал с окружающих деревьев. Гроза откатилась дальше на север.
     Саша чувствовал, что не может думать по ночам, находясь вблизи  него.
Он даже в мыслях опасался произнести это имя: Черневог.
     Он в который раз обращался в своих желаниях к  Ивешке,  надеясь,  что
она услышит его...
     Ночью он особенно остро чувствовал собственную уязвимость.  Возможно,
так действовали сны. Тут он вспомнил про зайца и про скорость,  с  которой
произошло нападение...
     Он никогда толком не задумывался об оружии, не допуская  даже  мысли,
чтобы обзавестись мечом: колдун, столь  искусный,  как  он,  стоил  больше
вооруженного человека. Колдун, одержимый желаньем  убивать...  всегда  мог
это сделать.
     Петр  верил,  что  Саша  непременно  придумает  что-то   разумное   и
единственно верное, чтобы спасти их. И поэтому  Саша  постоянно  опасался,
что всякий раз делает  неправильный  выбор  в  своих  решениях.  Он  часто
мучился вопросом о том, что больше заставляло  его  колебаться  по  поводу
убийства  Черневога:  добродетель  и   разум,   или   страх,   порожденный
неуверенностью.
     Или его удерживала сила собственных желаний Черневога?
     Он даже вздрогнул, прислушиваясь  к  тому,  как  Петр  ворочался  под
одеялами, и подумал, что если ему чего-то и не хватало  в  данный  момент,
так  это  смелости  Петра.  Он  осознавал,  что  опасается   невообразимых
последствий, и этот страх затруднял его рассужденья.  Он  чувствовал  себя
как тот проклятый кролик, который боялся каждой тучки на небе.
     Если лешие позволили проснуться Черневогу, думал он,  и  если  Ивешка
оказалась втянутой во что-то такое, откуда ему никогда не удастся вытащить
ее, то, хотя Петр и верит в его способности, кто же он такой  после  всего
этого, чтобы первый раз в своей жизни сразиться с  настоящим  волшебником?
Ведь даже Ууламетс боялся его, Ууламетс не смог справиться с ним кроме как
с помощью волшебства...
     И тогда он подумал, здраво и откровенно: "Господи, что же я собираюсь
делать? Неужели я хочу воспользоваться волшебством против Черневога?
     Так ведь это то почти же самое, что садиться играть  в  кости  против
Дмитрия Венедикова...
     Дурак, ну и дурак же ты, Саша Васильевич!"
     Отягощенный этими мыслями, он встал, чтобы отыскать свои вещи.
     - Что случилось? - Петр вскочил, хватая его за руку. -  Саша?  Что  с
тобой?
     - Все хорошо, Петр, ничего  страшного  не  произошло.  Я  всего  лишь
проснулся. - Он подтянул поближе свой мешок и начал  вытаскивать  из  него
один за другим горшки,  наполненные  травами.  -  Мне  некогда  было  даже
прочитать все, что я записал за эти годы, вот в чем  дело.  Ведь  все  это
остается лишь словами, словами, словами пока ты не вдумаешься в их смысл.
     - Что ты хочешь сказать? Тебе нужно прочитать все то, что ты  записал
в книгу? А что ты ищешь сейчас?
     - Коровяк, желтокорень и фиалку.
     - Фиалку?
     - Мне очень нравится фиалка.
     Наконец он отыскал нужные горшочки, распечатал их и бросил по щепотке
из каждого в огонь, добавив к ним еще и мох. Пламя взметнулось вверх.
     - Надо бы подбросить побольше дерева, - заметил он при этом.
     - Саша?.. - Казалось, что Петр передумал задать очередной  вопрос,  а
вместо этого встал и бросил в огонь почти три охапки сучков и веток.
     - Я не обещаю, - пробормотал Саша, разговаривая сам с  собой,  словно
пытаясь сдержать разбегающиеся мысли и рассматривая это  "не  обещаю"  как
скрытое сомнение. Затем он поправился:  -  Но,  с  другой  стороны,  явная
ошибка браться за это дело с помощью волшебства.
     - Так ты сможешь поговорить с Ивешкой? Ты сможешь отыскать ее?
     - Возможно, но я ни в чем не  уверен.  -  Он  подбросил  еще  фиалки,
вдохнул наполненный ароматом  дым  и  попытался  не  воспринимать  все  те
вопросы, которые только что задал ему Петр.  Сейчас  ему  было  необходимо
собраться с мыслями и удерживать их, словно табун самых резвых лошадей.  -
Волшебство не имеет ничего общего с окружающей  нас  жизнью.  Естественный
мир отталкивает, тут  же  отталкивает  нас,  едва  только  я  пытаюсь  его
использовать. Вот что происходит на  самом  деле,  с  природой  ничего  не
поделаешь.
     - О чем ты говоришь? Ради Бога, объясни мне.
     - Это тоже самое, что шулерские кости Дмитрия Венедикова.  Волшебство
и мир естественных вещей: они не совместимы.  Только  лешие  являют  собой
нечто необычное с этой точки зрения. Они обладают волшебством, как  Малыш,
а с другой стороны, столь же естественны, как окружающие нас деревья. Они,
как колдуны, собрали отовсюду небольшую частицу и соединили их. Но в то же
самое время, они не могут отличить нас даже по лицам. Для них нет  разницы
между отдельными людьми, если только эти люди не  связаны  с  колдовством,
которого те не желают иметь в своих лесах...
     - Господи. Да неужели ты думаешь, что все это могли устроить лешие?
     - Не знаю. Признаюсь честно, не знаю. Но прошу тебя, Петр, потише!  -
Саша прикрыл уши  руками,  словно  из-за  опасения  растерять  собственные
мысли, так же, как когда-то делал Мисай, рассматривая молодые березы...
     Он наклонялся к ним очень близко, чтобы обнюхать и потрогать. Это тот
самый Мисай, который слышал малейший треск веток в  своем  лесу,  в  своем
лесу, который долгое время так  или  иначе  принадлежал  колдунам...  Саша
наклонился еще, чтобы не терять поднимающийся дым, высовываясь  прямо  под
капли воды, падающие с деревьев. Он держал руки около огня, глядя в  пламя
открытыми немигающими глазами.
     - Мисай, - прошептал Саша, - Мисай, ты знаешь, что Ивешка отправилась
вверх по реке, а мы никак не можем найти ее? Можешь  ли  ты  поговорить  с
нами, Мисай?
     Он ожидал, что ответ, если он придет, будет едва различимым.  Поэтому
он расслабился и прижал ладони к глазам, пока искры не ослепили  его.  При
этом он подумал, что после всех попыток воровства,  после  всего,  что  он
позаимствовал у леса, вряд ли уместно доверять  колдовству  и  думать  про
Мисая, если он на самом еще существует...
     Возможно, что в этот самый момент Мисай ругал  его  за  ошибки:  Саша
вновь стал ощущать лес, далекий и готовый в любую минуту  вновь  исчезнуть
от него.
     Но он вцепился в это ускользающее ощущение присутствия:  он  думал  о
молодых березах и старался не отвлекаться на другие мысли.
     - Мисай, - вновь прошептал он, и где-то далеко-далеко упала  сосновая
шишка.
     Когда имеешь дело с лешими, то нужно быть очень внимательным.  К  ним
нужно очень тщательно прислушиваться, чтобы распознать их голос,  а  иначе
можно  и  не  услышать  совсем,  если  настроиться  на  заранее  ожидаемый
отклик...

     Удивительно, как долго мог просидеть у  костра  этот  малый,  подумал
Петр, забираясь под узкую полоску парусины и вновь  заворачиваясь  в  свой
проклятый кафтан и одеяла. Волшебный дым никак не повлиял на него, если не
считать неприятного жжения в носу. Но он видел, как сосредоточен был Саша,
и его не покидала уверенность, что именно сейчас происходит что-то важное:
если понадобилось разводить огонь прямо среди ночи и если малый неожиданно
заявил, что кое-что понял в происходящем,  то  тогда,  Господи,  если  его
уверенность сможет добавить хоть что-то  к  усилиям  этого  парня,  то  он
согласен верить, черт побери, он согласен верить в старых  друзей  скорее,
чем во что-нибудь еще...
     Малыш пронзительно зарычал и выскочил из-под навеса: сердце  у  Петра
подскочило. Теперь Малыш обосновался на спине Волка, посвечивая в  темноте
над костром золотистыми блестящими глазами, в которых отражалось пламя. Но
Саша даже не вздрогнул.
     Все ли идет так как надо, подумал Петр,  больше  всего  беспокоясь  в
этот момент о том, как бы не испортить все дело своим вмешательством.
     В следующий момент до него донесся шелест листьев, похожий на  чей-то
разговор... Он не  мог  определить,  что  именно  это  было.  Звук  скорее
напоминал вздох листвы и ощущался как свежий ветер,  наполненный  запахами
весны.
     Он медленно прошел над ними.
     Наверное, это был Мисай, подумал Петр. Однако  он  не  видел  никакой
разумной причины, чтобы сообщать о своем открытии, и  только  яростно  тер
нос, сдерживая прорывающееся чиханье.
     Тут он услышал сашин шепот:
     - Он слушает. Ему уже известно, что мы здесь.
     - Да, я тоже слышал, - просто ответил Петр.
     Саша еще долго сидел на корточках, уперев локти в  колени,  глядя  на
огонь полузакрытыми глазами. Петр, опираясь  на  затекшую  руку,  не  смел
двигаться и старался по возможности не дышать, думая о происходящем на его
глазах.
     Все ли с ним хорошо? Может быть, его все-таки следует разбудить?
     Наконец Саша пробормотал, едва слышно шевеля губами:
     - Тишиной в лесу мы обязаны лешим. Они хотят, чтобы мы отправились  к
тому месту как можно скорее.
     - Да знают ли они, что едва не лишили меня жизни! - прошептал в ответ
Петр. - Это из-за них Ивешка отправилась в  одиночку,  Бог  знает  куда...
Если они хотят, чтобы мы отправлялись  туда,  так  почему  они  раньше  не
сказали об этом?
     Саша ответил ему все так же тихо:
     - Они хотят предотвратить кое-что, только и всего. Они  лишь  следуют
заключенному соглашению. Мне думается, что  они  сами  попали  в  какую-то
беду.
     - Прекрасно. Эта беда нам хорошо известна.  Интересно  только  знать,
слышал ли Мисай хоть что-нибудь от Ивешки? Ты не спросил его?
     - Я спрашивал его. Но он сказал лишь одно: поторопитесь.
     Это было самое неприятное из всего услышанного Петром.
     - Мы должны отправляться, - сказал Саша, - прямо сейчас.
     Итак, прямо ночью, сейчас, немедленно.
     Петр подхватил кучу одеял и начал укладываться.
     Он делал это очень быстро.

     Днем лес выглядел  здоровым  и  сильно  подросшим.  По  склону  холма
пробежала лиса, остановилась и с любопытством уставилась на них.
     Саша отметил, что они уже  покинули  владения  водяного.  Может  быть
именно поэтому, а может быть потому, что они получили хоть какой-то  ответ
от Мисая, у  них  прибавилось  сил  и  появилась  реальная  надежда.  Петр
продолжал идти быстрым шагом, несмотря на случайные покалывания в боку. Он
вел Волка и настаивал на том, чтобы Саша продолжал ехать  верхом,  уверяя,
что его ноги гораздо  длиннее  и  он  себя  прекрасно  чувствует  на  этой
прогулке.
     Так они шли, попеременно садясь на лошадь  и  изредка  останавливаясь
для короткого отдыха: только чтобы плеснуть на лицо воды, да смыть пыль  и
грязь в случайном ручье. От быстрой ходьбы одежда,  недавно  вымокшая  под
дождем, перепрела, от мокрых сапог на  ногах  появились  волдыри,  а  день
превратился в сплошную перепутанную  ленту  из  покрытых  зеленой  листвой
холмов и полян, заросших папоротниками.
     Но перемены, произошедшие в лесу, радовали сердце. Петр  был  уверен,
что это была работа леших: ни одной упавшей ветки не попалось на их  пути,
все кругом было так ухожено и прочищено, что можно было идти и в сумерках,
и даже в сгущающейся темноте. Когда же стало  совсем  темно,  они  достали
свои одеяла и устроились на ночлег, не разжигая костра, расстелив  постель
прямо под шелестящими ветками.
     - Здесь чувствуешь себя в безопасности, пробормотал Петр, ощущая  как
сон подступает к нему и кружит голову.  -  Слава  Богу,  что  здесь  такое
здоровое место.
     - Завтра ты поедешь верхом, - сказал Саша.
     - Пешком я иду быстрее тебя.
     На это Саша уже ничего не ответил.  А  у  Петра  мелькнула  очередная
мысль, что может быть, он имеет лишь только  ощущение  быстрой  ходьбы,  и
одному Богу известно, какие усилия прикладывал для этого Саша...
     - И кроме того, - исправился он, - ты не можешь думать,  когда  идешь
пешком, потому что должен отвлекать внимание на собственные  ноги.  А  мои
мысли все равно ничем не помогут нам, в отличие от твоих.
     По-прежнему не  последовало  никакого  ответа.  Затем  Саша  все-таки
бросил кротко:
     - Я все время пытаюсь, Петр.
     - Я знаю, что ты все время пытаешься исправить наше положение.  Разве
я сказал, что нет?
     - Когда я был маленький, - продолжил Саша со вздохом, - и всякий раз,
когда я обжигал или ушибал палец, я хотел немедленно  остановить  боль,  и
это мне всегда удавалось. Но в то же время  это  пугало  меня,  поэтому  я
вновь хотел ощутить боль, а затем вновь хотел  остановить  ее.  Вот  точно
такие же ощущения сейчас временами охватывают меня.
     Петр некоторое время раздумывал над его словами, а затем сказал:
     - Я могу это понять.
     - Можешь?
     - Да. Ведь на самом деле никто никогда не знает, чего на  самом  деле
он хочет. У каждого есть свои сомненья, вот в чем и заключается все  дело,
не так ли?
     - Я думаю, что это именно так.
     - Ты должен был бы сбросить своего дядю-скрягу  на  корм  лошадям.  Я
думаю, ты и сам это прекрасно знаешь.
     - Я очень боялся сделать это.
     - Да, ты слишком церемонился с ними.
     - Вот это самое я и имел в виду! Я совсем другой человек,  в  отличие
от тебя. Я не такой, как ты.
     - Ну и слава Богу. Что же тебе хочется? Тебе не хватает  толпы  бояр,
которые гонятся за тобой, намереваясь повесить?
     - Я не такой смелый, как ты. И это проявляется во многом.
     - Господи, да что же все это  значит?..  И  все  из-за  того,  что  я
сказал, что хожу пешком быстрее тебя?
     - Ты привык рисковать, и риск не пугает тебя.
     Петр тут же представил себе перила балкона,  расположенное  на  самом
верху окно Ирины, заледенелое крыльцо и огромную сосульку.
     - Они боялись меня, будто во мне сидел  черт,  готовый  броситься  на
них! Я всегда был лишь игроком, и я знал, как уловить нужный момент. Но  я
никогда не был смельчаком, я был всего лишь обычным нищим.
     - Но ведь ты делал все это. Ты всегда знал, что делал.
     - Я рассчитывал.
     - У меня же не хватило бы духу на такое.
     - Ты - колдун. Тебе не следует делать это.
     - Нет, я тоже могу плутовать.
     - Это смешно. Настоящий плут был Федор Мисаров, а ты даже не  сбросил
его в кормушку для лошадей.
     - Потому что я боялся его.
     - Нет, не поэтому. -  Петр  приподнял  голову  и  взглянул  на  Сашу,
который лежал на спине, а на его груди спал Малыш. - Ты боялся самого себя
себя, приятель. Ты боялся, что когда  ты  будешь  загружать  его  на  корм
лошадям, вместо кормушки там могло оказаться что-то другое.
     - Наверное, ты прав, - со вздохом произнес Саша.
     - Всегда лучше сделать хоть что-то, верно? Но с  другой  стороны,  ты
ничего и не испортишь, если ничего не сделаешь.
     - Именно это я и имел в виду, Петр. А вдруг кто-нибудь заставит  меня
своим желанием свершить ошибку?
     Петр чуть наклонился вперед, опираясь на локоть.
     - Может быть, когда ты ничего не делаешь, ты тоже совершаешь подобную
ошибку? Ты никогда не задумывался над этим?
     Саша повернул голову и посмотрел на Петра.
     - Если бы ты был колдуном, то я должен сказать, ты был  бы  одним  из
лучших.
     - Господи, но я не колдун и никогда им не  буду.  -  Эта  мысль  явно
испугала его. - Нет, нет, только не я.
     - А все-таки, чтобы ты тогда сделал?
     - Я бы  пожелал  ему  смерти!  Я  бы  пожелал,  чтобы  лес  оставался
невредимым, а Ивешка вернулась бы домой. Это прежде всего.
     Саша слушал, почесывая голову Малыша.
     - И как бы тебе это удалось?
     - Что ты имеешь в виду под этим "как"?
     - Так ведь это самое главное. Как мы хотим все это осуществить?
     - Я думаю, что ты мне это и скажешь.
     - Но я спрашиваю тебя. Я говорю это вполне  серьезно,  Петр.  У  тебя
хорошая голова, чтобы посылать правильные желания. Ты стараешься думать  о
многом, так подумай еще и о том, о чем он не догадывается. Тебе это всегда
удавалось.
     Это был очень трудный вопрос. Петр улегся  на  спину  и  уставился  в
нависшие над ним темные ветки.
     - Я бы пожелал... я бы пожелал чтобы Ивешка принимала  всегда  верные
решения. Это для начала.
     - Не плохо, но  слишком  широко.  Успеха  можно  добиться  на  чем-то
конкретном.
     - Ну и что дальше?
     - Так это я тебя спрашиваю.  Ты  очень  хорош  для  оценки  ситуации,
потому что многое знаешь.
     - Да, хозяев трактиров, кредиторов...
     - Да разве колдуны намного умнее их? Ну так что же ты пожелаешь еще?
     - Я хочу, чтобы Ивешка была в безопасности! Разве ты  не  можешь  сам
пожелать этого без всяких увиливаний?
     - Быть в безопасности - это значит...
     Всякий, кто имеет дело с колдунами, должен знать эти простые истины.
     - Боже мой, - вздохнул Петр и закрыл глаза руками. - Ради Бога, давай
лучше немного поспим. - Он задумался еще на какое-то время,  и  навязчивая
мысль не отпускала его.
     Действительно, то, что он пожелал, осуществить будет очень трудно, но
ему показалось, что это может как-то помочь Саше.
     - Я пожелаю, чтобы она по-прежнему любила меня.
     - Но разве это честно?
     - Если речь идет о ее защите, то вполне!
     Саша промолчал. Петр  еще  подумал  над  этим  и  над  тем,  что  его
беспокоило,  особенно  над  той  проклятой  независимостью,  которая   так
нравилась Ивешке, и в конце концов сказал, полагая, что  утром  ему  будет
гораздо труднее сказать это:
     - Тогда пожелай, чтобы я был кем-то таким, на кого она  могла  бы  во
всем положиться.
     - Вот это почти верно, - сказал Саша.
     - Постарайся как-нибудь пожелать этого. И пока ты  будешь  заниматься
этим, то пожелай нам перехитрить наших врагов.
     - Я не уверен, что это удастся. Это желание требует уточнения.
     - Тогда... - Петр  вновь  подумал  о  высоких  окнах  в  Воджводе,  о
балконах, о задвижках и о ставнях.  -  Пожелай  нам...  -  Он  вспомнил  о
детстве, когда начал свой путь наверх  из  трактирных  подвалов,  стараясь
заручиться дружбой молодых господ, но всегда обманывался на их  счет...  -
не забывать о самых дорогих минутах прошлого.
     - Это хорошо, - сказал Саша. - А что еще? Что ты  думаешь  по  поводу
Черневога?
     Тут Петр медленно покачал головой.
     - Не знаю. - Он обнаружил, что так же, как и Саша,  не  может  ничего
сказать на этот счет. Но ему не хотелось так просто уступать:  -  Пожелай,
чтобы его укусила змея, или медведь задрал его.
     - Проснувшегося или спящего? Прямо сейчас, или позже? Тебе не следует
усложнять свои желания. Ведь, например, по соседству может не оказаться ни
одного медведя.
     - Хорошо, тогда отыщи его! Господи, разве ты не можешь все предвидеть
заранее? Какой прок от этого проклятого банника, если  и  он  не  помогает
тебе в этом? Ладно,  давай  спать.  Мы  можем  сойти  с  ума,  если  будем
разговаривать об этом всю ночь напролет.
     - Ууламетс всегда  предупреждал,  что  не  следует  увлекаться  злыми
желаниями.
     - Возможно, но сам он редко останавливался перед этим. Разве не так?
     - Не останавливался, - заметил Саша, а затем продолжил со вздохом:  -
Но все-таки медведь сам по себе не так уж плох.

                                    12

     Слабый стук копыт приближался все быстрее и быстрее, вызывая  у  него
зловещее чувство преследования...
     Саша оглянулся через плечо. Глаза ослепила тьма, Малыш зашипел...
     Белая грива хлестала его по лицу, а сзади с треском ломались и падали
ветки. Он мчался верхом, сам не понимая куда, а сзади,  вцепившись  в  его
спину, находился второй наездник... Лошадь уносила на себе двоих...
     Волк  поднял  необычный  шум,  и  Саша  проснулся  вместе  с  началом
туманного утра, а над ним склонилась  лошадь  светлого  оттенка,  как  раз
такая, как он видел во сне.
     Белая, в коричневых яблоках лошадь на самом деле  смотрела  на  него,
делая очень знакомые ему движения ноздрями.
     Он подскочил, заставляя ее с  некоторой  обидой  отскочить  назад,  а
затем окликнул, все еще покачиваясь на ногах:
     - Хозяюшка?
     Ее уши тотчас встрепенулись, уверенно реагируя на его голос.  Но  они
тут упали, как только начал подниматься со своего места Петр.
     - Боже мой, приятель, где ты только раздобываешь их?
     - На этот раз у меня не было  подобных  намерений.  Честно  признаюсь
тебе: ни единого...
     - Так неужели это лошадь того самого извозчика?
     - Да, это Хозяюшка.
     - Ну и ладно. Господи, да только не отправляй  ее  назад!  Иди  сюда,
Хозяюшка. Иди, девочка, сюда,  наш  Волк  очень  порядочный  парень,  и  я
отвечаю за его поведение.
     Но лошадь испуганно отскочила назад  от  всех  приманок,  на  которые
пускался Петр. Даже Малыш не  привлек  ее  внимания.  Но  Саша  сплутовал,
опасаясь, что она может сбежать в лес, и пожелал, чтобы она успокоилась, а
затем негромко свистнул. Он стоял вытянув руки, пока она не сделала первый
осторожный шаг, а за ним и второй, и далее пока ее мягкий нос не  коснулся
его пальцев.
     Старые друзья вызывают в памяти  старые  воспоминания...  Как  хорошо
было вновь увидеть ее среди этой наполненной сплошными бедами  жизни,  как
это здорово - обхватить руками ее шею.
     - Бедняжка, извини меня. Но я не собирался забирать тебя сюда, в  это
ужасное место.
     Она же рассеянно бодала  его  головой,  слегка  поскрипывала  зубами,
поглядывала вверх, бросая  при  этом  настороженный  изучающий  взгляд  на
Петра, на Волка и на Малыша. И без сомнения,  она  не  раз  задавала  себе
вопрос, что это за странное сборище было перед  ней  и  что  вообще  может
делать честная рабочая лошадь в такой компании.
     Но происходящее стало  казаться  чересчур  неправдоподобным,  а  само
присутствие Хозяюшки, как бы он ни  любил  ее,  представляло  определенную
угрозу. Ведь он только во сне видел белую лошадь, но никогда не думал, что
это могла быть белогривая Хозяюшка.
     - Я хотел вернуть ее сюда в ту самую ночь,  когда  появился  Волк,  -
сказал он, все еще ослепленный свершившимся, придерживая лошадь за узду, в
то время как Петр был занят упаковкой вещей. - Я знаю, что сделал это,  но
мне постоянно казалось, что  я  во-время  остановил  это  желание.  Именно
поэтому я и сделал паузу во время письма, в тот самый момент, когда  упала
полка. Ведь в тот момент я пожелал  и  кое-что  еще,  Господи!..  о  своем
дяде...
     - Черный бог забрал твоего дядю  Федора.  И  я  сомневаюсь,  что  эта
лошадь имеет хоть какое-то отношение к той злополучной полке.
     - Да, конечно не имеет. Но  ведь  ты  не  должен  забывать,  что  она
прискакала сюда прямо из города... она  прискакала  прямо  туда,  куда  мы
только еще собирались отправиться сегодняшним утром...
     - Ну, хорошо, черт побери. Но ведь все же есть какая-то польза от  ее
появления здесь именно сегодня, да или нет? Твое  желание  просто-напросто
позаботилось о нас, приятель, ему  пришлось  прорываться  буквально  через
половодье желаний, чтобы завершиться здесь...
     - Так в этом-то все и дело. Эта лошадь добиралась сюда не тем  путем,
по которому шли мы. У нее просто не хватило  бы  для  этого  времени.  Тот
единственный путь, которым она могла попасть сюда прямо из Воджвода, как я
и пожелал в свое время, это был путь без дорог  и  даже  без  тропинок,  а
точнее вовсе даже и не путь.
     -  Так  может  быть,  она  обрела  мозги?  Может,   это   тоже   было
предусмотрено в твоем желании?
     - Этого просто нельзя сделать. И вообще, события не  могут  опережать
друг друга.
     Петр взглянул на него, вопросительно подняв одну бровь.
     - Ну ладно. В конце концов, я рад. Вот так и должен быть устроен мир.
     - По правде сказать, я не знаю. Петр, мне не нравится все  это.  И  я
говорю тебе, что я не верю, будто эта лошадь попала сюда именно  по  моему
желанию.
     - Может быть, это было желание Ивешки.
     - Ивешка не хотела даже Волка!
     - Что и означает, что только ты мог сделать это. Черт  возьми,  я  не
думаю, чтобы это мог сделать  Кави  Черневог.  -  Петр  связал  поводья  и
забросил их на спину Волка, все еще покачивая головой.  -  Нам  все  равно
пора отправляться в путь, иначе мы не сдвинемся с места этим утром. Откуда
бы она ни пришла, почему бы она ни оказалась здесь, в итоге мы  ничего  не
можем поделать с этим. Пожелай только, чтобы мы не оказались в дураках.
     - Этому не поможет ни одно желанье,  -  пробормотал  Саша.  -  Малыш?
Господи, да где же он?
     - Вон там,  -  сказал  Петр,  показывая  рукой  поверх  головы.  Саша
взглянул через плечо, приготовившийся к очередному бедствию, и  в  тот  же
миг увидел  Малыша,  который  со  всеми  удобствами  развалился  на  спине
Хозяюшки: черный пушистый шар, которого весь мир воспринимал не иначе, как
щурящуюся от удовольствия кошку из конюшни.
     Это заставило его укрепиться в  мысли,  что  эта  лошадь  была  самой
настоящей Хозяюшкой, а не чем-то еще.

     Кобыла  Андрея  Андреевича  благопристойно  сбежала  лишь   с   одним
недоуздком, и поэтому им понадобился дополнительный кусок  веревки,  чтобы
сделать для нее поводья, если только, а у Петра были на этот счет  большие
сомненья, учитывая сашины таланты, они вообще были нужны ей.
     - Возить репу было гораздо безопасней, - пробормотал Петр ей прямо  в
ухо, пока завязывал узел на кольце. - Но наш парень в полном  порядке.  Ты
только делай, что он скажет тебе. Он еще не совсем  свихнулся,  во  всяком
случае пока с ним было все в порядке.
     Он не имел понятия, отчего последние два дня пребывал  в  приподнятом
настроении, как будто вся эта история с побегом Ивешки так крепко  ударила
его и оставила в ошеломленном состоянии, подобно  тому  случаю,  когда  он
упал с крыши "Оленихи". Однако вполне естественно, что со  временем,  даже
после такого сильного падения, человек выпрямляется и постепенно  приходит
в себя.
     Он становился более  разумным,  в  то  время  как  Саша  порой  терял
уверенность  и  рассудок,  что  в  точности  соответствовало  всем  бедам,
сваливающимся на колдунов, включая и его, и Ивешку.
     Черт возьми, но ведь он все-таки был нужен ей, без всякого  сомненья,
особенно теперь, после этой очередной безумной выходки она нуждалась в них
обоих. И поэтому они должны догнать ее...
     Он легко вскочил на спину Волка, а Малыш тем временем освободил место
для Саши, который попытался столь же лихо  забраться  на  Хозяюшку,  но...
потерпел неудачу. Его нога соскользнула с лошади, а  Малыш  наблюдал  этот
момент, сидя на земле.
     - Да, получается не так удачно, как ты обычно привык  это  делать,  -
заметил Петр, чуть наклонившись вперед, приготовившись наблюдать очередную
попытку. Лошадь вздрогнула, но продолжала терпеливо  стоять.  -  Попытайся
чуть выше. И почему бы тебе не воспользоваться своим желанием?
     Саша мрачно взглянул на него  и  все-таки  вскочил  на  лошадь,  хотя
получилось это не  так  красиво  и  легко,  как  у  Петра:  он  почти  лег
собственным животом на спину лошади, когда та уже сделала первый шаг.  Ему
каким-то чудом удалось не свалить багаж.
     Петр  чуть  посмеялся  над  этим,  как  будто   в   мире   уже   ясно
вырисовывалась надежда и  как  будто  он  имел  право  на  этот  смех,  не
заручившись одобрением Ивешки.
     Господи, да он и  не  хотел  чувствовать  себя  так,  как  чувствовал
сейчас, черт побери! Он хотел  чтобы  Ивешка  была  счастлива:  он  должен
приложить для этого все силы... что порой заключалось даже в таких простых
вещах, как отказ от своих дурных привычек, которых она  не  переносила,  с
чем он сам не был полностью согласен, и которые постепенно отмирали в нем,
унося вместе с собой всякий раз частицу его "я".
     Вот черт, подумал он, чувствуя, как впадает в  панику.  Нет,  это  не
так, нет, нет. Я никогда в жизни не был более счастлив, чем сейчас...
     Разумеется, я неразумно растратил свою молодость. Конечно, и  Дмитрий
и все остальные, не говоря уже о всем городе, только и ждали того момента,
когда я окажусь с петлей на шее... Разве могла считаться счастливой  такая
жизнь?
     - Петр? Что случилось?
     Его руки закоченели. Волк шел под ним, куда глаза глядят, не заботясь
о направлении. Он взглянул на Сашу с внезапным  острым  ощущением  страха,
будто подозревая, что тот  мог  подслушать  его  мысли.  Но  Саша  лишь  с
недоумением глядел на него.
     - Петр?
     - Со мной все хорошо, - сказал  он,  осознавая,  что  этой  отговорки
совсем недостаточно. Он взял в руки поводья. -  Все  хорошо,  я  прекрасно
себя чувствую.
     Вверх и вниз, оставляя за собой очередной поросший молодыми деревьями
холм, вслед за  оживленно  трусившим  впереди  Малышом,  кобыла  извозчика
степенно шла рядом с Волком. Ее уши настороженно торчали, ноздри постоянно
шевелились, а глаза беспокойно оглядывали местность. Казалось что она  все
еще пытается отыскать знакомую улицу или сообразить, какие опасности могут
подстерегать здесь лошадей.
     Но она очень уверенно держалась при подъемах, крепкие ноги  придавали
ей   решительности   в   движениях,   особенно   когда   она   затаптывала
незначительные преграды, попадавшиеся на пути, которые  Волк,  к  примеру,
старался переступать более изящно.
     Когда именно и почему она сбежала из города и как могли они оказаться
именно в том месте, куда эта самая кобыла примчалась еще до того, как  они
осознали необходимость ее появления?.. Рассуждения, подобные  этим,  любой
здравомыслящий человек наверняка препоручил  бы  заботам  колдунов.  Хотя,
если некоторые сашины желанья вели себя подобным образом, как в  случае  с
этой лошадью, продолжал раздумывать Петр, то вполне возможно, что  у  него
могли быть и другие, точно также задержавшиеся в пути, и его  самочувствие
может быть объяснено как раз их действием...
     А он чувствовал себя так, как  будто  то  тяжкое  бремя,  которое  он
ощущал на своих плечах все эти годы, вдруг свалилось с него за время этого
гнетущего пути, как будто, отдалившись от дома, со всем его  выводящим  из
душевного  равновесия  укладом  и  ощущениями  опасности,  он  смог  вновь
свободно вздохнуть.
     Он никогда даже в мыслях не желал зла Ивешке  и  поклялся  себе,  что
никогда, никогда даже не позавидует, что отказался от многого ради нее...
     Но он все-таки думал об этом... Господи, что же такое  происходило  с
ним? Что случилось? И почему он был так зол на нее?

     - Что же все-таки она написала? - спросил  он  Сашу,  когда  вечером,
слегка поужинав и закончив пить чай, тот по обыкновению раскрыл свою книгу
и достал чернила. - Покажи мне, где ее записка.
     Он не думал извлечь какую-то пользу из этого факта. Сам он не доверял
никаким записям и, более того, подозревал, что книги  способствовали  всем
бедам, обрушивающимся на них,  но  Ивешка  очень  много  внимания  уделяла
записи собственных мыслей, и ее образ мышления был столь любопытен, что он
снова и снова возвращался к нему в течение всего дня. Ее  привязанности  и
антипатии порой так злили его, что за весь  сегодняшний  день  он  не  мог
вспомнить ничего, кроме ее упреков в его адрес, причиной которых,  как  он
считал,  была  его  собственная   глупость,   эгоизм   и   все   остальные
предосудительные качества, которые он приобрел очень давно и  исправлением
которых занимались Саша и Ивешка. Ему совершенно случайно пришла в  голову
мысль, что сам процесс письма схож с волшебством, и может быть, всего лишь
может быть, Саша, читая ее записку и не зная Ивешку достаточно хорошо,  а,
возможно, и не обладая достаточным  волшебством,  мог  пропустить  в  этой
записке что-то очень важное.
     Итак, он, преодолев свои опасения, попросил показать ему саму запись.
Саша со всей тщательностью открыл книгу в нужном месте  и  наклонил  ее  к
свету, в то время как Петр придвинул плечо, чтобы  их  слившиеся  тени  не
мешали ему разглядеть написанное.
     Он сразу узнал где была ее рука, еще до того, как Саша указал ему  на
то место, где были две оставленные ею строчки. Он даже  не  дотронулся  до
страницы, боясь разрушить колдовские силы, скрытые там, но все  же  присел
на корточки, не отрывая  глаз  от  книги,  в  то  время  как  Малыш  уютно
устроился, свернувшись теплым пушистым шаром у него на руках. Петр слушал,
пока Саша, водя пальцем по строчкам прочитал ему, что там было написано.
     Но это было все то же самое.
     - Однажды ты мне уже говорил это.
     - Так ведь именно это она и написала, Петр.
     Можно  было  обвинить  Сашу  в  неспособности  понять  тайный   смысл
оставленного послания, но это было абсолютно безнадежно.
     - Попытайся еще.  Я  абсолютно  уверен,  что  там  есть  что-то  еще.
Попытайся узнать это.
     - Петр, клянусь тебе, что чернила есть чернила, и даже  колдун  не  в
силах проделать  с  ними  какой-нибудь  трюк.  Все,  что  здесь  написано,
невозможно изменить.
     - Ты уверен в этом?
     - Петр, этого вообще нельзя изменить. Ты  можешь  это  сжечь,  можешь
соскоблить или уничтожить каким-то другим способом,  но  ничто  не  сможет
превратить эти буквы во что-то иное. Они в точности означают все, что  она
сказала с тех самых пор, как последний раз пользовалась этой книгой.
     - А что, если другие колдуны направят против этого свои желанья?
     - Но это вообще нелегко сделать, а тем более в  книге,  принадлежащей
колдуну. Буквы не могут, словно оборотни, менять свою форму. То,  что  там
есть, там и есть. Она хотела, чтобы я понял кое-что из  ее  записки.  И  я
абсолютно  уверен,  что  то,  что  она  хотела  сказать,  здесь  полностью
отражено.  Она  сообщала  мне,  что  будет  очень  беспокоиться,  если  мы
отправимся следом за ней.
     - И будем искать ее.
     - Да.
     Все написанное в сашином изложении звучало  так,  словно  перед  ними
была Ивешка. Тогда он показал на чистое место внизу и сказал:
     - Тогда напиши здесь, чтобы она была как можно осторожней. - И  Саша,
нисколько не обижаясь, сделал то, что просил Петр, а  тот  наблюдал,  пока
Саша был занят  письмом,  видимо  ощущая  пользу  этого  занятия.  Он  был
абсолютно уверен, что это его желание сохранится именно таким  путем,  как
только что сказал Саша, и будет оберегать ее, что бы ни  случилось  с  ним
самим, даже если он падет жертвой какого-то колдовства и забудет все,  что
любил и что ему было так дорого.
     Ему от всего сердца хотелось придумать гораздо лучшее  желание  и  он
присел к костру, чтобы попытаться подумать над этим, но ему казалось,  что
все, лежащее за пределами этого, уже записанного  в  книгу,  послужило  бы
лишь источником неуверенности и ничем не помогло бы ей.
     Поэтому он вылил солидную порцию из кувшина для Малыша, позаботился о
себе и улегся спать, раздумывая о том, что теперь, когда они  двинуться  в
путь на двух лошадях, жизнь покажется им немного веселее.

     Наконец он уснул. Нужно проявлять большую  ловкость  и  осторожность,
соприкасаясь  с  волшебством,  потому  что   оно   предоставляет   большие
возможности для плутовства и обмана. Саша плел кружево сна  словно  пряжу,
желая, чтобы тот был спокойным и глубоким, пока он работал,  отбросив  все
обещания...
     Вода  белой  пеной  взвивалась  за  кормой,  поскрипывали   натянутые
канаты...
     Все попытки поговорить с Ивешкой заканчивались неудачей,  как  только
ему казалось, что какой-то отголосок, похожий на эхо, доходил до него. Все
было напрасно.
     Но он продолжал посылать свои  желанья,  положив  голову  на  руку  и
борясь с собственным сном. Он записал в  книгу  очень  простое  пожелание,
вобравшее в себя все запасы его мудрости: "Я  желаю,  чтобы  Ивешка  могла
всем сердцем принять Петра таким на двух лошадях как он есть, и никогда не
сомневаться в нем".
     Но это могло быть вмешательством в чужую жизнь. Он очень боялся,  что
так оно и будет,  и  может  привести  к  опасным  последствиям  каким-либо
непредсказуемым путем. Но упрямо и настойчиво, не поддаваясь раскаянию, он
записал:
     "Если есть нечто главное во всем, что происходит с нами,  то  это  не
тишина, а потеря нами способностей осязать привычным для нас  образом  все
происходящее вокруг.
     Все происходит по своим законам. Петр частенько напоминает мне о том,
что прежде всего нельзя забывать то, что мы принимаем на веру".

     Почти перед самым рассветом, скатав одеяла, упаковав  впотьмах  вещи,
они снова двинулись в путь, еще не  полностью  освободившись  от  путаницы
снов. В дороге они подкрепились колбасками и водкой из кувшина, в то время
как Малыш ехал верхом, частенько  перебираясь  со  спины  Волка  на  спину
Хозяюшки и эпизодически, когда настроение его было соответствующим, трусил
по земле впереди них.
     Петр отказался от попыток задавать вопросы, полагая, что он  знает  о
том, что произошло с лешими, так же много, как и Саша, что на  самом  деле
было очень мало: ведь на самом деле никто не может знать, что  творится  в
голове у леших. Но несмотря на это,  они  упорно  продвигались  вперед  со
скоростью, какую можно было ожидать  от  лошадей  на  лесной  дороге.  Они
поднимались верхом на очередной холм и спускались пешими, чтобы дать отдых
лошадям, поднимались верхом на  другой  и  останавливались,  чтобы  лошади
перевели дыханье, растирали их ноги настоем из трав, который  Саша,  слава
Богу, захватил в достаточном количестве, и так шли, и шли, и шли.
     Временами Петр впадал в безнадежное отчаяние, и ему казалось, что  он
больше никогда не увидит Ивешку вновь, что все оборачивается против них  и
что короткий остаток его жизни закончится катастрофой, если  только  лешие
не помогут им. В такие моменты он не рвался вперед и не интересовался тем,
что могло ожидать их там.
     Затем так же неожиданно все, о чем  он  только  что  думал,  начинало
казаться ему совершенно необоснованным: теперь он с  полной  убежденностью
ехал на север, где Саша и Ивешка должны  были  закончить  свои  колдовские
дела, и все его собственные страхи тут  же  исчезали  и  казались  ему  по
меньшей мере глупостью.
     - Ты по-прежнему не оставляешь меня без своих  желаний?  -  задал  он
Саше неожиданный вопрос.
     - Только иногда, - признался тот.
     - Ну слава Богу, а то я подумал, что схожу с ума.
     - Прости меня.
     -  Да  нет,  все  хорошо,  -  ответил  Петр.  Но  в  тот  же   момент
почувствовал, что дрожит. Он посчитал,  что  причиной  этому  было  просто
недосыпание, а может быть и сознание  того,  что  ему  частенько  говорили
неправду.
     - Петр? - окликнул его Саша.
     Странные ощущения приходили и уходили, меняясь от безнадежного, почти
глупого отчаянья, и до беспричинной надежды.
     - Ты все еще делаешь это?
     - Нет. Но все окружающее начинает меняться. Ты чувствуешь?
     - Что это такое, черт возьми?
     - Не знаю. Я не делал этого. Я... О, Господи!
     Они продвигались сквозь раскинувшиеся  словно  зеленый  занавес  ряды
молодых деревьев, и полуденное  солнце  освещало  молодой  лесок,  стоящий
перед  ними,  прозрачным  золотистым  светом.  Легкое  золотое  покрывало,
подернутое зеленью молодых деревьев, пронизанное насквозь солнечным светом
висело в воздухе, и золотой ковер из желтых листьев покрывал землю...
     Петр и Саша застыли, оба  пораженные  увиденным.  Петр  был  очарован
цветом и  красотой  этого  загадочного  места,  будто  по  волшебству  они
совершили путешествие из весны в самый разгар золотой осени.
     Затем, освободившись от  восторга,  он  понял,  что  очаровавшие  его
краски были неживыми. Здесь просто умирали деревья...
     Саша сказал вдруг притихшим голосом:
     - Я уже видел это место. Я видел его много раз в своих снах.
     Что-то с силой ударило Петра в ногу  и  поползло  по  ней  вверх.  Он
задержал дыханье и решил про себя, что это мог быть только Малыш,  который
на этот раз стремился влезть не на спину Волка, а как  испуганный  ребенок
хотел спрятаться у него на груди.
     - Мне очень не нравится все это, - сказал Петр, обращаясь к  кому-то,
для кого, как казалось, это имело значение.

                                    13

     Опавшие листья, затоптанные копытами лошадей...
     Силуэты всадников среди  золотистого  леса  становятся  все  ближе  и
ближе...
     Очертания лодки, в которой кто-то  спит,  положив  руку  на  рукоятку
руля... светлые волосы рассыпаются как покрывало...
     Кровь на темных колючих ветках...
     И волки... чьи  глаза  кажутся  такими  же  золотыми,  как  опадающие
листья...

     Малейшее  колебание  веток  от  случайного  порыва   ветра   вызывало
просвечиваемый солнцем водопад из золотистых листьев, который одновременно
создавал ощущение красоты и ужаса.
     Вот так должно быть и умирали старые деревья, подумал Саша. Но сейчас
к этой смерти Ивешка не имела никакого отношения.
     - Я думаю, что мы движемся  прямо  в  самое  пекло,  -  сказал  Саша,
обращаясь к Петру.
     - Вот и чудесно, - ответил тот  с  явным  беспокойством  во  взгляде,
похлопывая Малыша, который вцепился в него. - Чудесно. Так сколько же  нам
осталось до этого места? И что мы должны увидеть там?  И  следует  ли  нам
направляться прямо туда?
     - Не знаю. Сказать по правде, я не уверен  в  том,  что  нам  следует
делать.
     - Малыш не очень-то рад этому, видишь? - В голосе  Петра  послышалось
непривычная тревога. - Уж не так много чего есть на свете, что  пугало  бы
Малыша...
     Там, где проезжали всадники, тут же обрушивался  неожиданный  золотой
дождь...
     Свет слабел, золото тускнело... солнце затягивалось тучами.
     Время начало бежать  очень  быстро,  вместе  с  нарастающими  ударами
сердца...

     - Боже мой! - воскликнул  Петр,  как  только  внезапный  порыв  ветра
ударил им в спины. Лошади начали фыркать и пригибать головы, а  сверху  на
них сыпались листья и сучки. Мелкий мусор и пыль обрушились на шею  Петру,
а Малыш зашипел и тут же исчез от такой неприветливости.
     - Он проснулся, я ужасно боюсь этого, - сказал Саша.
     - Так пожелай, чтобы он не делал этого!
     - А я что делаю! - бросил в ответ ему Саша.  -  Я  только  не  вполне
уверен, что это приведет к добру!
     - Прочь сомненья, черт побери!  -  Поднятые  ветром  листья  внезапно
потускнели, как только на солнце надвинулась тень. Петр  посмотрел  вверх,
затем назад,  прикрывая  глаза  от  летящих  обломков.  Одно  единственное
грозовое облако неясно вырисовывалось над верхушками деревьев на западе.
     - Дождь, поливающий колючие ветки, - слабеющим голосом произнес Саши,
хотя сказал это скорее инстинктивно: человек всегда поступает  так,  когда
испытывает удивленье.
     - Я чертовски  устал  от  этого  дождя,  -  сказал  Петр,  понадежнее
надвинул шапку и огляделся вокруг себя, словно хотел увидеть, что  это  за
место, куда мог  сбежать  Малыш.  Разумеется,  это  Место  было,  и  Малыш
отправлялся туда всякий раз, когда попадал в особенно неуютную обстановку.
В этот момент Петр был и сам не прочь отправиться туда, если там  не  было
надвигающегося дождя и чего-то еще более худшего, что ожидало их  в  конце
пути. - Будь все трижды проклято!
     - Перестань ругаться, - побранил его Саша, и Петр тут же прикрыл рот,
в надежде, что Саша пожелает сейчас что-то такое, что  заставит  Черневога
оставаться на том же месте. А еще он пожелает,  чтобы  они  вновь  увидели
реку, и Ивешку, и лодку, поджидающих их на берегу.
     Прогремел  гром.  Небо  стало  серо-стального  цвета,  что  было   не
свойственно для  весны:  грозы  частенько  очень  быстро  проносились  над
горизонтом, проливались дождем и так же быстро уносились. И каждый из  них
подумал, что это не обычная весенняя гроза, а вызванная чьим-то  желанием.
Колдуны обладают  достаточной  сноровкой,  чтобы  управлять  молниями,  по
крайней мере настоящие колдуны, потому что грохот и огненные вспышки могут
вывести из себя любого человека.
     - Я надеюсь, что ты обратил внимание на небо, - спросил Петр. - И  на
гром.
     - Да, обратил, - пробормотал Саша. - Я хочу... -  Он  начал  говорить
так, будто существовали еще тысячи более важных вещей.  Он  показал  рукой
вперед, туда, где сквозь пелену дождя можно было различить скопление голых
деревьев, более высоких и более кряжистых, чем  молодые  деревца,  которые
они только что миновали.
     Это должно было показаться очень странным, если задуматься о том, что
лешие, которые очень  тщательно  очищали  и  засаживали  эти  леса,  могли
оставить здесь столь странную рощу.
     Высокие, старые деревья, подумал Петр, когда они  подъехали  поближе.
По возрасту они походили на те деревья, которые вымерли в южных  лесах,  и
стояли среди густого колючего кустарника и сухой дикой  травы,  мертвые  и
высохшие, в самый разгар весны...
     Волк искоса поглядывал по сторонам и натягивал повод. Но  они  должны
были  следовать  именно  этим  путем,  а  Волк  останавливался,  фыркая  и
потряхивая головой. А в это время бедная Хозяюшка продолжала идти  вперед,
подчиняясь колдовскому желанию.
     Петр был уже близок к тому, чтобы  изменить  свое  мнение  по  поводу
того, что именно предстает перед ними в виде этих голых заросших  бурьяном
стволов, но почувствовал, будто холод пронзил его.
     - Это лешие! - сказал он едва слышно. - Господи, но что же  случилось
с ними?
     - Не знаю, - пробормотал Саша. - На самом деле не знаю.
     - Но ведь лешие не могут умереть!
     - Они и не умерли.
     - Значит, плохи их дела, так? - Теперь они подъехали  к  самому  краю
ковра из золотых листьев, прямо к лешим,  в  полном  одиночестве  стоявшим
посреди колючего кустарника, опутанного плющом...
     Лошади неожиданно остановились и встали. Петр  решил  про  себя,  что
наверняка это была сашина работа, и осмотрелся вокруг с сильным  ощущением
какого-то неудобства, будто что-то зловещее окружало их.
     Со  всех  сторон  слышался  шелест  кустов.  Он  смог  заметить   как
зашевелились суковатые пальцы и как очень  медленно  открывались  огромные
странные глаза на каждом из окружавших их стволов.
     - Колдун, - раздался громовой голос, по звуку напоминавший мельничные
жернова.
     И другой, еще более глубокий, добавил:
     - Обещания нарушены...
     Сучки затрещали, колючки согнулись и начали цепляться за  них,  когда
леший очень медленно протянул к Саше свои  руки.  Они  ухватились  за  его
кафтан и стащили с лошади, а он судорожно хватался за их суковатые пальцы.
     - Поосторожней! - закричал, обращаясь к лешему,  Петр.  Он  запомнил,
как Мисай  предупреждал  их,  что  среди  леших  попадаются  просто  дикие
безумцы, которые вообще не понимают, что  тело  страдает  от  их  объятий,
которые могут раздавить даже камни. - Будь поосторожней с ним!
     Но в следующий момент он решил, что это все просто глупо. Разумеется,
Саша был в состоянии позаботиться о себе,  ведь  только  дурак  отправится
против леших с мечом: вероятнее всего, тот только будет раздражать их.
     - Обещания, - вновь повторил леший, а Саша тут же сказал, и в  голосе
его слышалась боль:
     - Петр, Петр, не делай ничего, и не спорь с ними, пожалуйста!
     Но Петр считал, что это неверно, потому что никогда  не  знаешь,  как
именно следует поступать с этими созданьями.
     - Отпусти его! - пронзительно закричал он лешему,  размахивая  мечом,
чтобы привлечь к себе внимание. - Черт бы побрал тебя, ведь ты  покалечишь
его! Отпусти его!
     Но леший будто не  замечал  Петра.  Он  начал  удаляться,  продираясь
сквозь колючки, сгибая и ломая их. Сашин кафтан цеплялся  за  них,  и  Бог
знает, что только было с его лицом и руками.
     Волк  стоял  неподвижно,  видимо,  околдованный.  Петр  поглядел   по
сторонам и, приведя его в  чувство  легким  ударом,  отправился  вслед  за
лешим, который уносил Сашу, направляясь прямо в самую чащу колючих  веток,
которые тут же сгребли с коня и его самого, и, до  боли  крепко  обхватив,
начали поднимать все выше и выше.
     - Мисай! - закричал он. Это было все, что оставалось ему делать, пока
леший тащил его. - Мисай, будь ты проклят, помоги!
     Суковатые руки обвились вокруг  него,  земля  и  небо  несколько  раз
поменялись местами, а его ребра затрещали.
     - Мисай!.. Саша!.. Черт побери, да отпусти ты меня!
     Возможно, что  наконец  он  был  услышан.  По  крайней  мере,  хватка
ослабла, его стали передавать из одних суковатых рук в  другие,  и  тонкие
ветки ощупывали его тело и лицо, пока один из леших не схватил его  обеими
руками и, удерживая на весу, поднес к своему огромному, заросшему  зеленым
мхом глазу.
     - Да, это один из них, - произнес он  голосом,  напоминавшим  скрежет
камней. - Да, это он.
     И затем отпустил его. Петр полетел вниз, стукнулся ногами о землю  и,
покачнувшись, свалился прямо в сашины руки.
     - Что за чертовщина... - начал было он, но  замолчал,  бросив  взгляд
через сашино плечо на камень и на спящего там человека.
     И тогда он без всяких сомнений понял, где они оказались.
     - Обещания, - вновь заговорил леший, и когда вслед за ним забормотали
и остальные, то звуки их голосов напоминали перестуки камней в реке.
     - Вы убиваете деревья, - вторил ему другой.
     А там в разговор вступил и третий:
     - Больше нет доверия колдунам. Переломать им кости, оторвать  руки  и
ноги.
     Сучки вновь двинулись в  их  сторону,  они  подрагивали  и  старались
зацепить их, подтащить поближе и покрепче обхватить.
     - Мисай! - из всех сил закричал Петр. Тогда раздался самый громкий из
голосов: - Камень и соленая вода,  молодой  колдун,  губят  корень,  губят
лист, губят дерево. Глупые, глупые колдуны.
     -  Это  ты,  Мисай?  -  спросил  Саша.  Суковатые  руки   вытянулись,
потрескивая  в  тишине,  и  отпустили  их,  поставив   на   землю.   Затем
пальцы-ветки ощупали их и повернули лицом к спящему на камне.
     - Что нам следует делать? - спросил Саша, вновь повернувшись к лешим.
За ним повернулся и Петр, но не увидел  ничего  кроме  небольшой  рощи  из
серых безжизненных деревьев.
     - Мисай?
     Но ничто не шевельнулось кругом. Здесь больше не было  ничего,  кроме
этой рощи, кольца из переплетенных колючих кустов вокруг них,  и  молодого
колдуна, неподвижно лежащего на камне.
     - Господи, - сказал Петр, переводя дыханье. - Он спит?
     - Он определенно выглядит спящим, - подтвердил Саша и подошел поближе
к камню и к спящему на нем Черневогу.
     Петр догнал его и схватил за руку.
     - Не подходи ближе и не трогай его.
     Дождевые капли поблескивали на бледном лице и  руках  Черневога,  его
волосы и одежда намокли от влаги. Он напоминал  восковую  фигуру,  которая
дышала. Петр был очень удивлен тем, что  одежда,  присыпанная  листьями  и
обломками веток, так  хорошо  сохранилась  за  все  то  время,  пока  Кави
Черневог оставался живым.
     Это существо, в свое  время  погубившее  Ивешку  и  причинившее  всем
столько зла, сейчас, погруженное в  сон,  не  выглядело  столь  дьявольски
опасным. Один  вид  этого  еще  очень  молодого  человека  отрицал  всякую
возможность всего, что он совершил в своей жизни.
     - Итак, мы здесь, -  едва  слышно  произнес  Петр.  Он  оглянулся  на
стоявших вокруг  них  леших,  которые  сейчас  походили  лишь  на  старые,
обветшавшие деревья. - Слава Богу, что мы, кажется добрались сюда  раньше,
чем это удалось ей. Мисай, скажи нам, где Ивешка? Скажи нам хотя бы это!
     По-прежнему не двинулась ни одна ветка, не приоткрылся ни один глаз.
     - Возможно, если учесть все излучины реки, мы могли  обогнать  ее,  -
сказал Саша.
     - Мне не нравится это, мне вообще не  нравится  все,  что  происходит
здесь. Что случилось с лешими? И что мы собираемся делать с ним? Чего  они
ждут?
     - Не знаю, - сказал Саша.
     Петр снял шапку, поправил спадающие на глаза волосы и вновь  водрузил
ее на голову, поглядывая на Черневога. Его  не  отпускало  воспоминание  о
том, как в далеком нищем  детстве,  заполненном  воровством  в  трактирных
подвалах, он однажды убил крысу. Он проткнул ее, когда та напала на  него.
И этот ужасный удар, который прикончил ее, преследовал  его  по  ночам  во
время сна. И Бог свидетель, что с тех пор он никогда так и не убил  больше
ни одной.
     А  вот  здесь  он  совершенно  спокойно  задумывал  убийство  спящего
человека, хотя бы это был и Черневог, заслуживший сотни раз быть убитым.
     - Мне кажется, что тебе следует проверить наши  вещи,  -  сказал  он,
обращаясь к Саше.
     - Это будет... - Саша неожиданно взглянул  на  него  так,  будто  все
понял. - Петр...
     - Я позабочусь обо всем остальном, это только мое дело. Должны же  мы
были сделать хоть что-то с тех самых пор. А теперь уходи.
     Саша медленно отошел, покачивая головой. Затем остановился и сказал:
     - Петр, у меня нет уверенности на этот счет.
     - Я твердо решил это, а ты все еще колеблешься. Поэтому уходи!
     - Ведь лешие могли бы и сами убить  его:  они  не  задумываясь  могут
убить любого правонарушителя, на этот счет у них нет никакой совести...
     - Возможно, что они пришли к выводу, что это только наша работа.  Что
ж, это вполне справедливо. Я могу согласиться с этим. Уходи.
     - Но только...
     - Саша, иди, проверь лошадей, черт возьми!  -  То,  что  Саша  медлил
вступить с ним в спор, пугало его и колебало его совесть. Он  был  уверен,
что вокруг могли быть какие-то затерявшиеся желания, направленные  на  то,
чтобы заставить их совершить очередную ошибку или стать жертвой  сомнений,
которые в конце концов приведут их к краху, а это созданье вновь останется
на свободе. Он еще крепче сжал руку, лежавшую на рукоятке меча,  и  махнул
Саше, настаивая, чтобы тот уходил.
     - Петр!
     Он увидел вспышку тревоги, мелькнувшую в сашиных глазах, и повернулся
в тот самый момент, когда сова плавно опустилась и села в ногах у  спящего
Черневога.
     - Итак, у него все-таки есть сердце.
     - Будь осторожен с ней!
     - Будь проклята эта осторожность! Зачем, спрашивается, я пришел сюда,
за птицей или за ним?
     - Но только не птицу! Нет,  нет,  только  не  птицу!  Она  не  должна
умереть, пока он жив.
     - Твое дело держаться в стороне! - Петр вытащил меч из ножен, подходя
ближе к Черневогу, чтобы пронзить его, и  в  этот  момент  сова,  раскинув
крылья, бросилась на него, целясь прямо в лицо.
     - Берегись! - закричал Саша.
     Петр был уже готов нанести ей  удар,  замахнувшись  мечом,  но  сова,
избежав сверкающего клинка, вцепилась когтями в сжимавшую  меч  руку.  Она
изо всех сил била его крыльями и разрывала клювом руку,  в  то  время  как
Саша пытался отогнать ее голыми руками.
     Она взлетела вверх, и Петр ударил ее с дикой силой, ударил со страха,
охватившего  его  в  тот  самый  момент,  и  сбросил  на  землю  с  острия
собственного меча.
     - Петр! - воскликнул Саша.

     Свинцовые отблески дневного света, прорывавшегося сквозь густую сетку
сплетенных колючек, казалось сплелись с той болью, которая пронзила руку и
плечо Черневога,  остановившись  в  сердце...  И  от  этой  боли  Черневог
соскочил со своего ложа и побежал... Он хотел видеть, хотел ощутить тепло,
хотел набраться сил от окружавшего его леса...
     Но лес сопротивлялся ему, а охотники были совсем рядом, сзади него.
     Он вновь почувствовал себя ребенком,  убегавшим  из  дома,  а  волки,
которых послала Драга, уже перерезали ему дорогу, и он уже  ощущал  совсем
рядом их острые зубы и желтые  глаза.  Колючки  разодрали  его  руки,  как
только он, метнувшись в сторону, натолкнулся на кусты. Какое-то  время  он
бежал относительно свободно, рассчитывая на то, что ему удастся сбежать от
них, но колючая изгородь вновь замаячила перед ним, кусты окружили его  со
всех сторон, а когда он повернулся спиной  к  колючкам,  то  его  охотники
превратились в тех самых всадников, которых он  постоянно  видел  во  сне,
теперь приближавшихся, чтобы убить его.
     Он хотел жить, больше всего на свете хотел этого, но чувствовал,  как
силы оставляли его, и он не мог понять ни того, где он находится, ни того,
почему волки вдруг  приняли  человеческий  облик...  Он  так  дрожал,  что
хватался за колючие ветки, удерживая себя на ногах. Он помнил  эти  имена:
Саша, ученик Ууламетса, который был наиболее опасен для него, хотя с мечом
к нему подступал Петр Кочевиков. Именно Петр был готов убить его, и  таким
образом вновь отправить в постель к Драге, которая только  бы  и  сказала:
"Ну вот, дурачок, разве ты на самом деле думал,  что  когда-нибудь  можешь
сбежать от меня?"
     - Господи, - пробормотал Черневог,  и  сел,  прислонившись  спиной  к
колючим веткам.
     - Где моя жена? - спросил Петр, приставив меч к его груди. - Где  моя
жена, черт побери?
     - Я ничего не знаю об этом, - едва слышно ответил  он,  и,  казалось,
почувствовал, к собственному удивлению, что во всем мире у  него  не  было
лучшего друга, чем этот человек, который должен был  положить  конец  всем
желаниям, единственный из всех, кого ему доводилось знать, который не имел
никаких иных замыслов против него. Так он сидел, приготовившись к  смерти,
а Петр стоял, глядя на него, слегка упираясь в его грудь мечом.  Никто  из
них не шевелился, казалось, что они навечно застыли в этой позе.
     - Будь ты проклят, - сказал наконец Петр. И Черневог подумал, что это
последние слова, которые ему довелось услышать на этом свете.
     Но в этот момент Саша отвел в сторону острие меча.

                                    14

     Все выходило не так, как должно было быть по сашиным расчетам: прежде
всего, Сова не должна была быть убита, лешие не  должны  были  стоять  как
безмолвные истуканы, и Черневог не должен был оставаться в живых.  Хотя  в
этом последнем факте он мог упрекать исключительно себя. Он до сих пор  не
мог понять, что же он сделал и почему не подтолкнул руку  Петра  в  другом
направлении.
     - Поднимайся, - сказал Петр, и  Черневог  с  трудом  встал  на  ноги,
опираясь на ограду из колючих веток,  хватая  руками  колючки,  которые  с
такой жестокостью разрывали его ладони, что Сашу бросило  в  дрожь.  Кровь
мелкими каплями собиралась на колючках, капли дрожали и падали, обрызгивая
листья.
     Господи, да я уже видел все это, и вот теперь оно происходило, но уже
наяву.
     -  Пошевеливайся!  -  скомандовал  Петр,   и   Черневог,   казавшийся
потерянным  и  ошеломленным,  пошел  туда,  куда  указывал  Петр,   сквозь
лабиринты колючих зарослей, на открытое место, к камню.
     Мы должны убить его, с жалостью  подумал  Саша.  Это  на  самом  деле
единственное здравое решение, которое они могли принять. Никто и ничто  не
могло обрести безопасность в окружавшем  их  мире,  пока  он  оставался  в
живых.
     - Мисай! - закричал Петр, окликая леших, которые  по-прежнему  стояли
вокруг них словно безжизненные деревья. - Мисай, ты видишь, он  проснулся,
теперь он в наших руках. Так как же мы должны с ним поступить?
     Но лешие ничего не ответили ему. Черневог опустился на  колени  около
Совы. Тем временем кровь с пальцев капала прямо на землю между его ног. Он
вытер  щеку  тыльной  стороной  ладони  и  выглядел  при  этом   абсолютно
подавленным.
     Господи, да это то самое место, где мы должны были быть, то самое,  о
котором говорил банник. Саша  продолжал  раздумывать  над  происходящим  и
обратил внимание, что их пленник не собирается нападать  на  них  и  ведет
себя так, будто ничего не понимает...
     - Не пытайся провести нас, - предупредил его Петр, - выбрось к  черту
эти мысли. - Он все еще держал в  руке  меч.  Глядя  на  него  можно  было
подумать, что он готов вновь использовать его: Саша  даже  пожелал,  чтобы
тот так и сделал, пока Черневог не собрался мыслями и не попытался в  одно
мгновенье остановить оба их сердца.
     Но тот лишь взглянул вверх, обхватив свои израненные руки.  Его  лицо
побледнело от боли, а глаза выражали лишь одно замешательство.
     Меч в руках Петра пришел  в  движенье,  оставляя  в  воздухе  широкий
сверкающий след,  развернулся,  повторяя  неожиданное  поворот  дрогнувшей
руки, и ударился о землю у колена Черневога.
     - А, черт! - с отвращением выругался Петр.
     Черневог за все это время  ни  разу  не  уклонился  от  надвигающейся
опасности, а только взглянул на них все с тем же выражением растерянности.
     - Это его работа? - с раздражением спросил Петр. - Он посылает на нас
свои желанья?
     - Я не уверен, - сказал Саша.
     Тогда Петр вернулся к Саше и, повернувшись  в  сторону  камня,  вновь
взглянул на Черневога, не выпуская из рук меча.
     - Он делает это, черт побери.
     Книги, среди которых была и  книга  Черневога,  по-прежнему  валялись
где-то в зарослях кустов. Саша старался не  думать  об  этом.  Он  ухватил
Петра за руку, оттащил его в сторону и прошептал:
     - Сова не должна была  умереть.  Мы  оставили  всю  мою  поклажу  без
присмотра, и я не уверен, что лешие способны сейчас охранять ее.
     - Пусть эти чертовы мешки остаются там! Нам не следует именно  сейчас
вести себя подобно дуракам и расходиться в разные стороны, верно? Ведь  он
только этого и дожидается от нас!
     - Я не знаю, Петр. Я не знаю! Если эта сова  хранила  его  сердце,  и
если теперь оно вернулось к нему... может  быть,  именно  этого  и  хотели
лешие, может быть именно поэтому они так и поступали с ним все эти годы...
     - Мы не можем знать толком, что делали здесь лешие, так ведь? Они  не
разговаривают с нами. И тем более сейчас, когда они выглядят как убитые. -
Петр говорил все громче, хотя и делал явные попытки понизить голос.
     - Может быть, это  не  так  просто,  -  заметил  Саша,  -  произвести
волшебство, подобное тому с которым им пришлось столкнуться. А  что,  если
они исцелили его каким-то образом...
     - От чего? Если бы им удалось исцелить его от жизни,  вот  тогда  это
была бы настоящая помощь! И  что,  по-твоему,  мы  должны  теперь  делать?
Забрать его с собой? Позволить жить в нашем доме, сидеть вместе с нами  за
столом, гулять по лесу и беседовать с лисами? Совершать визиты  вежливости
к водяному и еще Бог знает к кому? Здесь в лесу болтается оборотень! Уж не
Мисай ли послал нам этот скромный подарок? Может быть, он  прислал  нам  и
банника? Или перевернул в доме все вверх дном, а меня заставил заблудиться
в лесу? Где сейчас Ивешка, вот что я хочу знать!  Она  должна  быть  здесь
раньше нас!
     Такое количество вопросов распаляло воображение. Все они  в  зловещем
беспорядке гнездились в его голове, которая была и так переполнена мыслями
о Черневоге.
     - Мы ведь не знаем, как далеко мы находимся от реки, - заметил  Саша.
- Я, например, не знаю. И я ничего не знаю про оборотня. Может  быть,  это
вот он послал его, а может, это водяной  пытался  удержать  нас  от  этого
места.
     - Прекрасно. Очень здорово. Ивешка одна на реке, и водяной  болтается
там...
     - Петр, у него сейчас есть собственное сердце. Я думаю, что именно  в
этом  весь  смысл  случившегося.  Он  должен  был  спрятать   его   где-то
много-много лет  назад,  еще  будучи  молодым.  Ведь  когда  он  пришел  к
Ууламетсу, он был еще мальчик, но у него и тогда уже не было сердца. Я  не
знаю, что оно являло собой раньше, но я далеко не уверен, что  оно  сейчас
именно такое, каким было в то время.
     Петр взглянул на Черневога и нахмурился.
     - Он не похож на мальчишку, черт побери.
     - Но его сердце, Петр... Ты не забывай:  что-то  заставило  эту  сову
прилететь сюда, так же, как заставило прийти сюда и нас,  и  эта  сова  не
должна была умереть.
     - Очень хорошо. Сова умерла. Так  что  же,  он  хочет  заставить  нас
проникнуться жалостью к нему!
     - Я не думаю, что сейчас он вообще чего-нибудь хочет.
     - Он хочет быть свободным, вот все его желанья, - заключил Петр. -  А
нас он хочет видеть не иначе как мертвыми. И если сейчас это  его  желание
не выполнимо, то это вовсе не означает, что он  не  будет  возвращаться  к
нему всякий раз, как только мы замешкаемся и  подставим  ему  наши  спины.
Ивешка идет сюда, мы должны молить Бога, чтобы она дошла,  и  поэтому,  мы
должны сделать с ним что-то прежде, чем она явится сюда. Я не хочу,  чтобы
он проделывал с ней свои чертовы трюки!
     - Не смей...
     - ...ругаться? А я буду ругаться, черт  побери.  Я  буду  ругаться...
Мисай, будь ты проклят, просыпайся и рассказывай нам!
     И тут что-то произошло. Возможно, это был голос. В нем  чувствовались
попытки восстановить утраченное доверие и он воспринимался как  движущийся
вокруг них свет, в то время как все пространство за  этой  странной  рощей
погрузилось в темноту.
     Голос лешего вещал:
     - Нет, нет больше сил...
     - Нет больше времени... Берегите его.
     Голос Мисая проникал до костей:
     - Деревья умирают. А он должен жить. Отведите его к Ууламетсу.
     И после этих слов Мисай продолжал стоять все так же тихо,  как  будто
он никогда не двигался, как будто даже ветерок не мог поколебать его.
     - Что бы это могло значить? - воскликнул Петр.  -  Мисай,  о  чем  ты
говоришь? Ты хочешь, чтобы мы отвели его к Ууламетсу,  но  ведь  он  давно
умер! Мисай! Ууламетс умер почти три года назад! Проснись и выслушай меня!
     Но Мисай так и не пошевелился. До них лишь докатился раскат грома,  а
по лесу прошелестел ветер...
     А за ним упали первые капли дождя.

     Сова умерла... Он на самом деле все еще не мог поверить в  это.  Сова
была лишь легким пушистым комочком, когда он выкормил ее и научил  летать,
пряча от посторонних глаз. Иначе  Драга  могла  бы  убить  ее.  Научив  ее
летать,  он  сделал  ее  свободной  и  пожелал  ей   быть   в   постоянной
безопасности. А через некоторое  время  он  спрятал  в  ней  свое  сердце,
надеясь на то, что уж там-то Драга никогда его не найдет его. Это было  не
слишком давно.
     Но вот теперь Сова ушла, а он даже не знал, что она была в опасности.
И ему казалось, что  все,  ранее  знакомое  ему,  теперь  изменилось.  Над
головой сверкали молнии. Он мог бы успокоить  их,  если  бы  без  сомнений
знал, что именно этого желает. Он мог бы  освободиться,  если  бы  ему  не
хотелось одного больше чем другого. Но Совы больше не было, как не было  и
Драги, а причудливый рисунок из  пятен  его  крови,  смываемый  с  листьев
каплями дождя, в том самом месте, где он стоял, подогнув колени, был  схож
с тем очарованием, с  которым  его  тюремщики  спорили  о  том,  будет  ли
достаточно мудрым решение убить его.  Он  мог  бы  предложить  им  и  свое
мнение, но это  могло  показаться  излишним:  лешие  уже  отдали  им  свои
приказы, и он почувствовал на самом деле  самую  настоящую  боль  в  своих
руках, которая очень кстати отвлекала его от желаний. Он все  еще  не  мог
собрать все отдельные кусочки своего волшебства в  единое  целое,  не  мог
отважиться на это, и поэтому чувствовал себя как слепец.
     - Поднимайся - повторил Петр, обращаясь к нему.  Он  встал,  стараясь
поймать каждый его  взгляд,  и  всем  сердцем  желал  добиться  дружеского
расположения от этого обычного человека...
     Но при этом почувствовал мгновенное вмешательство  со  стороны  Саши,
повернул голову и в тот же самый момент, когда он взглянул  на  Сашу,  тот
пожелал ему стать беспомощным и тихим.
     Затем, по непонятным причинам, все обрело  определенный  порядок:  он
почувствовал то, где они оба стояли,  ощутил  границу  между  естественным
миром  и  волшебством,  и  на  мгновенье  сплошной  ужас   поколебал   его
уверенность на этом пути.
     Он сжал свои руки, в надежде ощутить  мгновенную  боль,  рассчитывая,
что это поможет ему обрести  разум.  Он  знал  старое  правило:  думать  о
текущей воде, когда все складывалось из рук вон плохо.  Вода  и  камни  не
вызывали страха,  это  были  всего-навсего  перемены  без  перемен.  Таким
образом он успокоился и пришел в себя, а затем вновь взглянул на Петра...
     И тут же с полным простодушием послал свое сердце в этом направлении,
точно так же, как он когда-то отослал его  к  Сове.  Он  рассчитывал,  что
обычный человек, вроде Петра, сможет воспользоваться  им  не  больше,  чем
глупая птица, и это, кроме того, может умиротворить Сашу: ведь еще никто и
никогда не говорил, что Кави Черневог обыкновенный трус.
     Но Саша перехватил этот бросок, не заботясь о собственном  состоянии,
и отправил его назад, к нему, с таким сильным желанием,  что  он  не  смог
защитить себя против этой атаки. Он припомнил тот момент,  когда  отправил
сердце к Сове, и из его глаз полились слезы, до того Саша расстроил его. А
в это время Петр, совершенно чуждый всему происходящему, сказал:
     - Найди Ууламетса! Мисай забыл туда дорогу, так же как и я!
     На что Саша ответил рассеянно:
     - Я так не думаю. Вероятнее всего,  что-то  должно  появиться,  чтобы
указать нам путь, например, призрак.
     - В лесу есть еще этот проклятый  оборотень!  -  сказал  Петр.  -  Мы
встречали его! Нет уж, спасибо, с меня хватит!
     Черневог  прислушивался  к  спору,  вспоминая  свой  дом,  Ууламетса,
пришедшего его убить, и весь их поединок, борьбу того  самого  волшебства,
которое  старик  ненавидел  всю  свою  жизнь...  ("Дурак!"  Так   Ууламетс
бранился, когда первый раз застал его за этим занятием, в том самом доме у
реки, где Кави жил, будучи его учеником. "Неужели ты не знаешь, что нет ни
одного созданья, которое будет помогать тебе в поисках свободы?  Все,  кто
даже поклянется тебе в этом, будут хотеть лишь тебя,  вот  что  они  будут
хотеть на самом деле, малый, и никогда не пытайся  думать  иначе!  В  один
прекрасный день они изменят тебе, при первом удобном случае, и вот тогда у
тебя вообще не останется никакой надежды!")
     И это было правдой. Если бы еще тогда он принял этот  совет  старика,
возможно, он остался бы обычным колдуном, а его сердце  было  бы  тогда  в
жадных руках Ууламетса, вместо того, где оно было  сейчас,  в  нем  самом,
вызывая боль и причиняя неудобства  самому  его  существованию.  Тогда  не
случилось бы многое: Ууламетс был бы жив, а он сам, возможно, как  Ивешка,
был бы под постоянным присмотром старика, всю жизнь делая только  то,  что
Ууламетс разрешал бы ему.
     Он думал и об этом тоже. За несколько таких упущенных случаев он  мог
быть просто благодарен.
     Теперь следовало  искать  другие  возможности,  особенно  когда  Саша
сделал его таким беспомощным и бросил на произвол судьбы  все,  о  чем  он
когда-то мечтал, что чувствовал и чего хотел,  и  только  Бог  знает,  что
могло из всего этого выйти.  Он  хотел,  чтобы  Саша  понял  все  пугающее
безрассудство своего поступка, и хотел быть  откровенно  честным  в  своем
предложении, но тот пожелал ему замолчать, и с такой силой, что это сашино
желание обожгло его.
     Черт  возьми,  он  не  ожидал  такого  отпора  с  того  момента,  как
повстречался с Драгой. И этот мальчишка  сделал  это  столь  безнаказанно,
отказавшись даже выслушать его, отказавшись таким образом от столь редкого
случая...
     - Дурак! - произнес он вслух. - Ты отбросил с такой небрежностью ваши
собственные жизни!
     Петр с беспокойством взглянул на него. Но  он  чувствовал,  что  Саша
воспринял многое из недосказанного им, и промолчал. Он попытался  бороться
с ним, пока не убедился, что  тот  не  желает  слышать  его  доводы  и  не
позволит и Петру услышать их: Саша сомневается в  каждом  его  слове  и  в
каждом  доводе,  потому  что  Саша  знал  свои  собственные  недостатки  в
отношении волшебства  и  просто-напросто  принимал  все  сказанное  им  за
откровенную ложь.
     Но и ему был знаком такой способ защиты: он пользовался им еще  в  те
времена, когда был так еще молод и глуп, и чертовски несведущ во  всем.  И
он был уверен, что ни  Драга,  ни  Ууламетс,  ни  даже  Ивешка  не  смогли
миновать этого.

     Разбитые горшки захрустели, как только Саша поднял свой мешок.
     - Бог знает что, - пробормотал он,  покачивая  головой  и  присел  на
корточки, чтобы определить каков же был на  самом  деле  ущерб.  Петр  тем
временем не спускал глаз с их пленника. Все  это  происходило  под  мелким
моросящим дождем на самом краю вымирающего леса. Листья теперь  почти  все
опали,  ветер  раздел  ветки  догола:  кругом  были   черные   деревья   и
отсвечивающая золотистым ковром мокрая земля.
     Не было ни лошадей, ни Малыша и никаких знаков  от  Ивешки.  Петр  не
выпускал из рук меч и одним  глазом  следил  за  Черневогом:  даже  будучи
обычным человеком, он понимал, что  в  компании  колдунов  следует  всегда
побеспокоиться о том, чтобы не делать глупостей или не  дай  Бог  упустить
что-то.
     - Змея, - пробормотал он, стоя на страже, пока Саша пытался  привести
свои вещи в относительный порядок, - всегда остается змеей, независимо  от
того, находится ли его сердце у Совы или нет. Это все  равно  его  сердце,
сердце змеи. Я полагаю, что ты заметил, что мы  так  и  не  сделали  того,
зачем пришли сюда, и я надеюсь, ты  заметил,  что  эта  гадюка  все  время
норовит поступить по своему.
     - Не совсем, - заметил Саша, - уверяю тебя.
     - А еще  мне  хотелось  бы  знать,  собираемся  ли  мы  оставить  его
свободным, пока будем искать этого проклятого призрака? Это все равно  что
отпустить его.
     Все это время Черневог прислушивался к их разговору. Петр  это  очень
остро осознавал, но они не могли поговорить уединенно, потому что не могли
оставить Черневога без присмотра.
     Петр хотел направиться к реке. Он безнадежно хотел этого, то ли  имея
какое-то предчувствие, то ли по чьему-то желанию. Он  сказал  очень  тихо,
чтобы слышал только Саша:
     - Просто у меня есть такое чувство, и я не знаю откуда оно взялось...
- Черневог сидел, опустив голову на колени и сомкнув руки на шее, явно  не
обращая  на  них  внимания,  но  при  этом  леденящее  душу  беспокойство,
смешанное с чувством опасности, разбирало его, независимо от того, что они
делали. - ...Я все время думаю о том, что мы должны  направиться  к  реке,
как бы далеко до нее ни было.
     - Мне кажется, в нашем положении любое  предложение  выглядит  вполне
подходящим, - сказал ему Саша.
     Это был не тот ответ,  что  ожидал  услышать  Петр.  Он  почувствовал
тяжесть в желудке.
     - А ты уверен, что это не его желание? - спросил  он.  -  Взгляни  на
него, как он уселся вон там: притворяется, что ничего не слышит,  будь  он
проклят, а сам только и мечтает превратить  нас  в  мертвецов!  И  в  этом
случае сердце не имеет никакого значения!
     - Но он может пожелать этого где угодно, - сказал  Саша.  -  Я  знаю,
чего хочу именно сейчас: я хочу выполнить в точности то,  что  нам  сказал
Мисай.
     - Отправляться на охоту за Ууламетсом? - Было глупо прислушиваться  к
неразумным   ощущениям,   неожиданным   представлениям,    или    холодку,
пробегавшему вдоль шеи.  Но  Петр  знал,  где  следовало  начинать  поиски
призраков, если их действительно следовало найти, и это особенно  касалось
призрака Ууламетса, но это место было как раз на другой стороне реки,  Бог
знает как далеко отсюда, там, где находился  сгоревший  дом  и  неглубокая
могила. - Думаешь, что его удастся выманить оттуда заклинаниями?
     - Я вообще не уверен, должен ли я кого-нибудь вызывать, и я не думаю,
что волшебство, если ты имеешь  в  виду  это,  вполне  уместно  при  наших
обстоятельствах. Они сказали: "Отведите его". Поэтому  мы  и  отведем  его
туда, где находится Ууламетс.
     - Мне не нравится это твое "не уверен", и ты знаешь об этом.
     Саша встал.
     - У нас нет выбора, Петр...
     - Черт побери! Выбор у  нас  все-таки  есть!  Как,  черт  возьми,  мы
собираемся перебираться через эту реку? По крайней мере, лучше  попытайся,
ради Бога, вызвать его прямо сюда! Ведь если мы сойдем  с  этого  места  и
волшебство начнет  вновь  действовать  среди  этих  лесов,  то  оно  будет
действовать так же и на него, верно?
     - Оно уже работает, - сказал Саша,  понижая  голос.  -  У  меня  есть
ужасное предчувствие, что нам необходимо отыскать Ивешку. Она нужна и  мне
самому, Петр. Мне на самом деле нужна ее помощь: все эти  книги  не  могут
сказать мне всего...
     - Господи. - Он  услышал  неподдельный  страх,  звучавший  в  сашином
голосе, схватил его за руку и крепко  сжал.  Он  взвалил  на  этого  парня
непомерную тяжесть, теперь он  видел  это:  Саша  был  измотан,  его  лицо
побледнело. - Не будем впадать в панику, верно?
     Саша тяжело вздохнул.
     - Но ведь я не Ууламетс, Петр.
     - Вот и слава Богу.
     - Мне кажется, - заметил Саша,  несколько  раз  глубоко  вздохнув,  -
сейчас ты находишься в большей безопасности, чем я.
     Петр стиснул его руку.
     - Я полностью доверяю  тебе.  Ты  все  делаешь  абсолютно  правильно,
малый. Ты твердо стоишь на ногах, в отличие от него, и  ты  ни  в  чем  не
ошибаешься.
     Последовало еще несколько глубоких вздохов.
     - Я не перестаю думать о лодке. Мне все время кажется, что  Ивешка...
должна была бы уже появиться здесь, если вообще  сюда  собиралась.  Но  ее
нет. И не могу понять, почему.
     Вот теперь Петр по  настоящему  почувствовал  полное  расстройство  в
желудке. Он внимательно взглянул на Черневога, раздумывая, как далеко  все
это может зайти и не будет ли самым лучшим  выходом  прихлопнуть  его  без
всякого предупреждения.
     Но в этот самый момент Черневог поднял голову, и поймав глазами сашин
взгляд, сказал:
     - Ивешка не подвластна волшебству, под которым находятся  лешие.  Оно
уже спадает, и осталось только здесь.
     Ничего лишнего, что давало бы возможность  хоть  что-то  понять:  как
всегда у колдунов.
     - "Здесь", - словно эхо повторил Петр. - Что это значит "здесь"? -  и
взглянул на Сашу. - Что за чертовщину он несет?
     Но сейчас он был между двух колдунов. Оба отвернулись  и  смотрели  в
никуда, бормоча что-то вроде того, что сказал Черневог:
     - У них больше нет сил...
     А затем он услышал и сашин голос:
     - Петр, лошади возвращаются.
     Обычному  человеку  только  и  оставалось,  что  собрать  поклажу   и
надеяться, что вот-вот все происходящее обретет хоть какой-то смысл,  хотя
при этом он мог и пожелать, чтобы эти два колдуна, о которых идет речь, не
были до конца единодушны.

                                    15

     Первым неожиданно появился Волк. Затем из леса  показалась  Хозяюшка,
поглядывая на них из-за спины Волка, словно еще не была уверена в том, что
вновь видит перед собой, обычные деревья,  которые  только  что  оказались
столь странно ненадежными.
     Но нигде не было никаких признаков Малыша, и Саша воспринял этот факт
как непонятный и беспокойный. Молчание леших, казалось, близилось к концу,
замкнувшись лишь среди этой маленькой рощи, и Саша  продолжал  раздумывать
об этом в тот самый момент, когда появились лошади.  Ему  порой  казалось,
что это место собрало все окружавшее их зло.  А  что  касается  леших,  то
видимо лишь небольшая их часть была доброжелательно настроена к колдунам.
     И он сказал, обращаясь к Петру:
     - Лошади слишком ослабли и вряд ли способны на большой переход, иначе
мы давно бы добрались до реки и я бы никогда и близко не подошел  к  этому
месту.
     Он часто пугал Петра своими неопределенными заявлениями, и, сам  зная
об этом, подумал, с некоторой отрешенностью прислушиваясь  к  окружающему:
он ничем не мог его успокоить, а самые казалось бы верные  слова  вряд  ли
могли описать их положение, не  затрагивая  сущность  происходящего.  Ведь
существовало нечто странное и чужое, беспокоящее его и наводящее все время
на одну и ту же мысль: что бы ни вызвало окружавшую их тишину, оно к  тому
же  еще  и  уменьшало  его  способность  к  колдовству,  и  следовало   бы
благодарить Бога, что и Черневог испытывал точно такие  же  затруднения  в
этот момент.
     Но после некоторых раздумий Саша понял, что тот вряд ли был под таким
же давлением: все желания, которые направлял Черневог,  не  проходили  для
Саши незамеченными.  Черневог  постоянно  пытался  доказать  ему,  что  он
защищает и их и Ивешку своим колдовством, и ругал его,  называя  маленьким
дурачком, который только путает его планы и в конце концов только  погубит
их всех...
     Он постоянно напоминал Саше, что Ууламетс научил его совсем не  тому,
а только задушил все имевшиеся у Саши способности, чтобы использовать  его
как орудие для своих собственных целей. Он продолжал убеждать Сашу, что до
этого старик точно так же ошибся и с самим Черневогом,  и  с  Ивешкой.  Он
искал свои собственные пути, и эти его желания все еще живут вокруг них, и
примером тому может быть то, что он, Саша Мисаров, в конце  концов  явился
на это место!
     - Оставь меня в покое, - пробормотал Саша, подбирая поводья Хозяюшки.
Он забросил их ей на шею и водрузил на ее  спину  свою  поклажу,  стараясь
своими желаниями удержать лошадь на месте. Он все еще  надеялся,  что  ему
удастся прорваться сквозь окружавшую тишину и услышать хоть что-нибудь  от
Ивешки, но его продолжало беспокоить загадочное предложение леших, так как
где-то в  глубине  собственного  сознания,  еще  сохранившего  способность
рассуждать здраво и расчетливо, он ощущал себя так, будто они уже отыскали
Ууламетса: ведь Ивешка постоянно обвиняла его в том, что все его  мысли  и
советы всегда напоминают ей собственного отца.
     - Он сформировал тебя так, чтобы ты был слепым орудием в его руках, -
заметил Черневог, на этот  раз  он  говорил  вслух,  стоя  сзади  него.  -
Ууламетс никогда не имел друзей, и ты прекрасно знаешь об этом.  Разве  ты
забыл?
     То, что он слышал сейчас, уже не  было  детскими  заблуждениями,  это
были устоявшиеся мысли, и Саша даже взглянул на Кави Черневога.
     - Ты увлекаешься колдовством, - продолжал тот, - и старик тоже  делал
такие попытки. Только один Бог знает, куда они в итоге завели его.
     Саша с трудом вспрыгнул на спину Хозяюшки и сверху еще раз  посмотрел
на него.
     - Оставь меня в покое! - сказал он в очередной раз, а Петр подошел  к
ним ближе, ведя Волка в поводу, грубо оттолкнул Черневога  от  Хозяюшки  и
сказал:
     - Иди, иди. Не пытайся прибрать к рукам никого из нас.
     Черневог, должно быть, внутренне сопротивлялся такой грубой  выходке,
если бы его неожиданный гнев не  нашел  более  определенного  направления:
Саша почувствовал в этот момент, как на него  пахнуло  холодом,  но  более
Черневог ничего не сделал, а Петр, оставшийся  таким  образом  невредимым,
подал Саше мешок с горшками и связку книг.
     Господи, он совсем забыл про эти книги...
     - Петр, - прошептал он, как можно теснее прижимая  мешок  к  себе,  -
будь поосторожнее с  ним.  Не  задевай  его,  и  не  делай  впредь  ничего
подобного!
     - Со мной ничего не случится, малый, ничего. Ты только  позаботься  о
нас, хорошо?
     Петр  повернулся  и  отошел  от  Саши.  Саша  со  всей  осторожностью
пристроил книги и мешок с горшками впереди себя. Черневог стоял, поджидая,
когда Петр водрузится на Волка. В этот момент Саша вдруг отчетливо подумал
о том, что следует направить к реке именно Волка, потому что его  нос  был
пожалуй самым лучшим  проводником  в  сложившихся  обстоятельствах,  когда
неустойчивые  попытки  использовать  колдовство  в  этой  мертвой   тишине
заканчивались явной неудачей.
     - Не управляй Волком, пусть он идет без поводьев, - сказал он  Петру.
- Я думаю, он найдет дорогу.
     - Хорошо, - сказал Петр, неодобрительно взглянув на него, и  перестал
натягивать повод.
     Разумеется, можно было попытаться не прибегать к суждениям Ууламетса,
можно было совершенно искренне не  делать  этого,  но  сашины  собственные
мысли работали с большим трудом и детали событий продолжали ускользать  от
его внимания.
     Он даже подумал о том, глядя на Черневога, идущего впереди  Хозяюшки,
было ли это его желание или это было желание Черневога - заставить  лошадь
искать дорогу к реке?
     Он тут же поймал себя, что все еще думал о том пушистом белом клубке,
с острым и прожорливым совиным клювом, который так неосторожно налетел  на
меч...
     Но как только он отделался от этой  мысли,  как  тут  же  ее  сменили
воспоминания о сером камне и сплетенных в кольцо колючих кустах. Он  знал,
откуда могли  проникнуть  к  нему  подобные  мысли.  Чтобы  отвлечься,  он
некоторое время прислушивался к лошади и пытался уловить запахи реки... Но
Черневог упорно проскальзывал в его мысли, откровенно колдовским способом,
идя рядом с его лошадью с понуро опущенной головой:
     "Это Драга попыталась с помощью Совы завладеть  мной.  Я  был  совсем
глупым мальчишкой, и она надоумила меня  отыскать  это  гнездо.  Теперь  я
думаю, что именно так и было. Я  подозревал,  что  она  убила  мать  этого
птенца, намереваясь заставить меня, чтобы я спрятал у него свое сердце. Ей
казалось, что Сова была подвластна ее колдовству. Именно так оно  и  было,
пока я не убил ее".
     Это страшное признание, подумал Саша, жалея  Черневога,  хотя  это  и
была с его стороны безобразная уловка: он тут же подумал о  Воджводе  и  о
своем  собственном  воспитании,  когда  в  лучшем  случае  это  было  лишь
невнимание, а в худшем - откровенная постоянная жестокость.  Он  припомнил
все это так отчетливо, что эти  воспоминания  показались  ему  неуместными
здесь, в этом месте... если только это не было очередной ловушкой.
     А Черневог тем временем  продолжал:  "Мог  ли  ты  предположить,  что
Ууламетс хотел оставить тебе то, что ты больше всего боялся потерять?"
     Саша пожелал тут же, чтобы Черневог замолчал, но в то  же  мгновенье,
почувствовав внезапную слабость, вспомнил  о  том,  как  Ууламетс  угрожал
Петру, поставив его жизнь против той  помощи,  которую  он  потребовал  от
Саши...
     Все так же отчетливо он вспомнил, как  разлетелась  на  куски  чашка,
которую держал в руках Петр, поводом для чего послужили  лишь  возражения,
которые Петр высказал старику... И как он сам говорил, в страхе уговаривая
Петра замолчать, напуганный тем, что таким же  образом,  как  треснула  та
злополучная чашка, в один прекрасный момент могло разорваться на  куски  и
его, Петра, сердце...
     И  тем  не  менее,  Ууламетс   был   добрым   колдуном,   по   своему
добродетельным, потому что, хотя он и угрожал Петру, хотя он  и  ненавидел
мысль о том, что Петр был избранником ее дочери, он не смотря  на  это  не
убил его и не вымогал ничего лишнего, что мог бы получить за это со своего
ученика.
     Больше того, старик полностью отвергал волшебство как вещь, абсолютно
бесполезную для него  и  для  остальных  людей,  и  как  вещь  чрезвычайно
опасную... Таков мог быть итог всех положительных качеств Ууламетса.
     Саша так задумался над этим, что не мог даже сообразить, кому  именно
принадлежала эта последняя мысль,  ему  самому  или  Черневогу.  Затем  он
ухватился за нее, как за  обломок  кораблекрушения  в  волнах  прилива,  и
подумал о том, что  Ивешка  не  позволила  бы  своему  отцу  так  свободно
пользоваться любыми своими желаниями в  отношении  них.  Теперь  он  очень
хорошо знал это из книги Ууламетса и из всего произошедшего с ними...
     И  как  бы  через  мрак  этих  беспорядочных  волнений  он  продолжал
вглядываться в окружавший их реальный мир, весь сплошь из туманного  леса,
на Петра, который ехал на  Волке  впереди  них  и  то  и  дело  нагибался,
увертываясь от выскакивающих перед ним веток и поправляя свою шапку.  Петр
знал окружавший их мир совсем по-другому, так, как Саша никогда не мог его
узнать, он изучил его, проведя почти всю свою жизнь  на  улицах  Воджвода,
каждый миг готовый участвовать в очередном новом поединке, и поэтому  Петр
мог жить где угодно и  не  пропасть.  Но  ему  совершенно  не  нужно  было
оставаться здесь, в этой колдовской компании...
     А  почему  Петр  оставался  здесь,  если  не  было  никаких  желаний,
удерживающих его здесь? Ведь он так хотел отправиться  в  Киев,  именно  о
Киеве он грезил во сне и наяву. Они все вместе остановили его: и Ууламетс,
и Ивешка и Саша.
     Найти Ууламетса... Господи, да он и на самом деле не искал встречи  с
ним, у него не было никакого желания увидеть его вновь,  если  учесть  то,
что он никогда не верил ему и при жизни, главным образом из-за  того,  что
старик хотел разлучить его с Петром.
     А теперь Саша терялся в догадках, как ему избежать этой новой встречи
со стариком.
     - Замолчи! - бросил он Черневогу, продолжая размышлять: ведь они  оба
были учениками старика, оба оказались на высоте перед этим старым  лжецом,
а теперь Черневог пользуется этим, выспрашивая  меня...  про  Петра,  черт
побери! Он выспрашивает меня о Петре, вот что он делает в эту минуту.
     Черневог же положил свою руку  на  шею  лошади,  когда  Саша  в  свою
очередь пригнулся, уклоняясь от ветки, и сказал очень осторожно:
     - Послушай меня, послушай...
     Петр повернулся назад, пригибаясь к спине Волка.
     - Оставь его в покое, Змей. Убери руку с лошади!
     - Я лишь хотел сказать, что  впереди  еще  много  ветвей,  -  ответил
колдун.
     - Петр! - едва не закричал Саша.
     Петр повернулся вперед, пригибаясь  еще  сильнее,  еле  увернулся  от
очередной ветки и вновь повернулся назад, хмурый и недовольный.
     - Это явная ошибка - разыскивать Ууламетса, - продолжал  Черневог.  -
Ведь лешие могут ошибаться. Ууламетс не хочет ничего,  кроме  собственного
благополучия. Можешь спросить об этом его дочь.
     - Последний раз говорю тебе, замолчи!
     - Ведь она жива, не так ли? Старику удалось вернуть ее с того света.
     - Замолчи! - закричал Петр. - Саша, заставь его замолчать.
     Было едва слышно,  что  говорил  Петр.  Саша  вновь  пригнулся  перед
приближающейся веткой: он был  достаточно  внимателен,  чтобы  следить  за
направлением движения Петра,  когда  тот  повернулся  назад,  наблюдая  за
Черневогом. Тем временем  вокруг  них  нарастала  и  нарастала  тишина.  В
какой-то момент от постоянных напряжений воли и наблюдения  за  дорогой  у
Саши начала кружиться голова, а движение лошади  под  ним  стало  вызывать
путаницу в мыслях. Но тут Петр слез с Волка, взял в  руки  повод  и  повел
Волка сзади, следом за Черневогом...
     - Не делай этого, - сказал Саша, когда Петр  попытался  взять  еще  и
поводья Хозяюшки. Петр о чем-то спросил его, но в этот момент Саша, как  в
ловушку, погрузился в какую-то особенную тишину, среди  которой  до  него,
словно из глубины, доносился далекий шепот, напоминавший дыхание леса,  он
чувствовал, как  повеяло  холодным  ветром  и  все  вокруг  приняло  серый
оттенок...
     Все ощущалось так же, как перед надвигающейся бурей, хотя  небо  было
уже давно пасмурным, а сгущавшийся туман был всего-навсего мелкими каплями
воды, которые ветер срывал с веток и которые насыщали воздух...
     Теперь он совершенно точно знал, где именно  находилась  Ивешка,  как
знал и то, что на реке что-то случилось. И в отчаянии, которому не  должен
поддаваться ни один колдун, он заговорил:
     - Петр, Петр, Ивешка попала в беду. Что-то случилось там, и я  думаю,
что она даже сама не знает об этом. Мне кажется, что она или спит, или  не
чувствует этого по какой-то другой причине...
     - Тогда скажи ей! - отвечал Петр.  -  Разбуди  ее!  -  И  Саша  начал
пытаться  сделать  это  со  всем  вниманием,  какое  мог  позволить  себе,
отвлекаясь от Черневога.
     Черневог же начал тут же подступать к нему с тем, чтобы он  прекратил
это. Тогда Петр схватил его за рубашку и оттолкнул прочь.
     Но Черневог был далеко не самой худшей опасностью, которая  поджидала
Сашу и которую он ощущал. Было еще  нечто  совсем  иное.  Оно  имело  свое
место, но он не мог определить истинное положение этой помехи, которая  не
несла в себе ни добра, ни зла, и, казалось, вообще не имела ни  намерений,
ни целей...
     - Ты ведь можешь отыскать ее? - продолжал свои  расспросы  Петр,  для
которого  самым  странным  во  всем  происходящем  было  то,  что  лошади,
казалось, должны были бы стоять очень тихо при такой  буре,  как  будто  в
окружающем мире ничего не произошло.
     - Саша!
     Петр потряс его за колено, с неприязнью оглядываясь на Черневога.
     - Ради Бога, Саша, да очнись же ты!
     Но ничего страшного не происходило. Рядом с Петром, в  том  же  самом
мире, была Хозяюшка, здесь же прекрасно себя чувствовало  его  собственное
тело и вокруг не было и намека на какую-то угрозу.
     Но Черневог сказал:
     - Господи, держись подальше от этого...
     Затем все обрело прежнюю  ясность:  дневной  свет,  легкий  туман  из
остатков дождя и обеспокоенное лицо Петра.
     И вместе с этим вернулся и легкий, похожий на дыханье, шум деревьев и
мало-помалу он вновь ощутил жизнь окружающего леса,  небо,  реку,  так  же
ясно и отчетливо, как будто никогда не было  той  предательской  тишины  в
лесу.
     Ничего не произошло, ничего  не  могло  произойти,  если  не  считать
побледневшего, покрытого потом Черневога и обеспокоенного Петра.  Хозяюшка
тяжело дышала и нагибала голову, так же как  и  Волк,  пытаясь  проверить,
насколько съедобна дикая трава, попадавшаяся под их ногами.
     - Возможно, что  мы  вышли  за  пределы  их  досягаемости,  -  сказал
Черневог, имея в виду леших. - Или  они  просто  прекратили  свою  работу,
защищая нас.
     - Что, черт возьми происходит? - спросил Петр  и  второй  раз  потряс
Сашу за ногу. - Саша?
     - Ивешка находится по ту сторону реки.
     - По ту сторону реки...
     - И я не знаю, почему.  Там  произошло  что-то  непредвиденное,  и  я
боюсь, что она оказалась в самом центре, и никак не могу  добиться,  чтобы
она услышала меня.
     - Господи, - только и сказал Петр, с  раздражением  пожимая  плечами,
будто это была какая-то городская перебранка,  в  которую  попала  Ивешка.
Петр сделал шаг другой в сторону, сорвал шапку  и  некоторое  время  стоял
так, вглядываясь в ту сторону, где должна быть река.
     Саше показалось на мгновенье, что они перестали слышать друг друга, и
все его попытки исправить положение ни к чему не приводили.
     Господи, так что же происходило с Петром?
     Петр же хлопнул шапкой о ногу, повернулся и двинулся впереди  них  по
направлению к реке.
     - Ну, хорошо, мы доберемся туда, а что  дальше?  Отыскать  Ууламетса!
Ууламетс наверняка в самом центре всего,  что  там  происходит.  Очень  мы
нужны ему там! Ему нужна Ивешка, вот кто ему нужен на самом деле!
     На какое-то мгновенье его слова обрели ужасный, но отчетливый  смысл.
Это было похоже на предупреждение Черневога,  это  напоминало  только  что
сказанные им слова:
     - Он вернул ее назад с того света, Петр, он умер, возвращая ее назад.
     - Он умер, отбирая ее у него! Он умер в надежде, что Черневог  больше
не найдет себе места в этом мире! Это не значит, что он был  счастлив  или
вмешивался не в свое  дело!  -  Петр  откинул  волосы,  надвинул  шапку  и
вздохнул, а Саша тем временем пытался понять, кто из них сошел с ума. Хотя
вслед за этим Петр продолжил очень  тихо,  оперев  руку  о  бедро  и  чуть
подергивая плечом: - Господи, на самом деле  я  ничего  не  знаю.  Мне  не
нравится все происходящее, мне не нравится все, связанное  с  ним.  Почему
появился этот оборотень? Почему он был похож на него?
     - А что был оборотень? - спросил Черневог.
     - А ты замолчи! - бросил в его сторону Петр. Но Саша подумал, что эти
оба вопроса были очень важными, и сказал после некоторой паузы:
     - Да, был. Он пытался куда-то завести Петра.
     - Да что же мы делаем? - воскликнул Петр. - Мы, что,  просим  у  него
совета?
     - Мой совет, - заметил Черневог, - в данном случае совпадает с  вашим
убеждением: ни в чем не доверять Ууламетсу.
     - Боже мой, - пробормотал Петр, прислоняясь к лошади.
     - Ведь мертвым нельзя доверять, -  продолжал  Черневог.  -  Никто  не
должен им верить. Ууламетс даже представления не  имел,  что  он  делал  с
волшебством, которого вовсе не понимал. Я, в отличие от него, понимаю, как
следует обращаться с ним. Поэтому поверьте мне, что Илья Ууламетс  никогда
и ни при каких обстоятельствах не принимал ничьей стороны, кроме своей.
     - Господи, разумеется, что ты наш друг на всю жизнь и  хочешь  только
добра для каждого из нас.
     - Петр, - начал было Саша  с  некоторым  беспокойством,  но  Черневог
очень спокойно сказал, сделав легкий взмах рукой в сторону Петра:
     - Я нисколько не виню его. Я только хочу сказать,  что  ты  не  такой
непроходимый дурак, каким был Ууламетс. Он никогда не знал, что собирается
делать, и если он и произвел что-то, став жертвой собственных заблуждений,
то я не могу даже представить себе, во что  он  сейчас  мог  превратиться.
Уверен, что ты просто не понимаешь меня.
     - Но лешие верят ему.
     - Я не знаю, что понимают и что не понимают лешие,  и  я  сомневаюсь,
что ты сам знаешь это. Уверяю тебя...
     - Тебе чертовски хочется убедить нас в  том,  что  мы  должны  верить
тебе! - сказал Петр. - Саша...
     Саша всем своим взглядом умолял Петра о терпении и, может быть,  даже
пожелал этого, Петр по крайней мере не понял, но он боялся не прислушаться
к тому, что мог сказать Черневог, что могло иметь опасные последствия.
     А Черневог с горечью продолжал:
     - Вы убили Сову, вы загнали меня в ту же самую ловушку, что  и  себя.
Нельзя заниматься чем-либо поверхностно, особенно когда это приближается к
пределам колдовства, но заниматься волшебством  при  наличии  собственного
сердца вообще невозможно, малый! Волшебство не подвластно желаниям, оно не
имеет ничего общего с естественным миром, но если ты настолько  глуп,  что
можешь позволить моим врагам разделаться со мной именно  сейчас,  когда  я
нахожусь в таком состоянии, тогда я напомню тебе, будь я проклят, что  это
такое.
     Саша почувствовал, как его спину обдало  холодом.  Он  даже  забыл  о
дыхании, увидев, как Петр  опустил  свою  руку  на  меч.  А  тем  временем
Черневог продолжал:
     - Освободи меня, малый. Что-то преследует нас с тех пор,  как  только
мы вышли за пределы влияния леших, а если еще и не преследует,  то  будет,
поверь  мне.  И  если  я  проиграю,  то  первое,  что   я   подарю   своим
преследователям, так это вот этих двух дураков, стоящих  передо  мной,  ты
слышишь меня? У меня нет другого выбора.
     Саше на ум пришли слова Ууламетса: "Сомнения  -  это  главное  оружие
Черневога..."
     И он ответил с холодным спокойствием, глядя вниз с высоты лошади:
     - Я это учту.
     - Самолюбивый недоношенный дурак!
     - Нет! - тут же воскликнул Саша, как только увидел,  что  Петр  вновь
взялся за меч. Ему вдруг показалось, что мертвый Черневог может  быть  еще
более неуловимым, чем вода или  туман.  Он  передал  эту  мысль  Петру,  и
сказал, обращаясь к Черневогу, склонившись  над  белой  лошадиной  гривой,
пока Хозяюшка ощипывала лесные цветы: - Интересно, что  мог  бы  дать  мне
водяной, зная, что я могу рассказать ему о тебе? Я читал твою книгу, но  я
сомневаюсь, что он-то смог бы прочитать ее.
     Черневог побледнел и приложил палец к губам.
     - Ты будешь законченным дураком, если сделаешь это.
     - Не сделаю, если ты не прекратишь строить  против  нас  свои  козни.
Ведь ты очень не хочешь видеть меня мертвым, Кави Черневог, и позволь  мне
сказать тебе еще кое-что: ты не посмеешь причинить никакого зла ни  Петру,
ни Ивешке, потому что ты не захочешь, чтобы мое сердце прямо сейчас  взяло
верх над моим рассудком. Потому что, когда ты заботишься  о  чем-то  кроме
себя, Кави Черневог, ты будешь заботиться и  о  своих  друзьях,  и  ты  не
захочешь, чтобы хоть что-нибудь  случилось  с  ними.  Мне  не  нужно  твое
искусство волшебства. Колдовства мне  вполне  достаточно,  потому  что,  я
уверен, я уверен, что ты сделаешь ту единственную  ужасную  ошибку,  после
которой будешь рад отдать все, чтобы оказаться на моем месте.
     - То есть стать недоношенным дураком?
     - У недоношенного дурака всегда остается выбор, не так ли?
     Черневог промолчал, только с  раздражением  на  один  шаг  отошел  от
лошади, тихо переживая обиду.  Саша  же  подумал,  что  ему  не  следовало
говорить подобных вещей, не следовало разговаривать с ним  в  таком  тоне:
Черневог, как бы он ни выглядел, был старше его на многие сотни лет и знал
многое такое, о чем Саша не мог даже вообразить.
     Затем он  продолжил,  не  обращая  внимания  на  то,  как  нахмурился
Черневог, что Петр смотрел на него, как на безумного:
     - Но наши разговоры не помогут нам переправиться через реку, верно?
     - Верно, - еле слышно произнес Петр, как будто это было все,  что  он
смог сказать. Он взялся за поводья и вновь вскочил на коня.
     После этого Петр подъехал поближе к Саше, стараясь держать  Черневога
впереди них. Петр был очень обеспокоен, это было ясно, и Саша с  отчаянием
подумал о том, что если у него и был свой выбор, то он должен остановиться
и прямо сейчас записать все это в книгу, а  затем  в  течение  последующих
дней изучить все это как следует, чтобы попытаться отыскать выход  из  той
цепочки желаний, которые он извлекал одно за одним.
     Но когда дела были плохи, время  на  раздумье  почти  не  оставалось.
Именно это Петр и пытался втолковать ему в течение этих  последних,  самых
важных лет его повзросления: "Брось ко всем чертям  эти  проклятые  книги,
малый!"
     И он подумал о том, что за последние  три  года  не  было  ни  одного
случая, когда он мог попытался бы настоять на своем. Он все еще думал, что
все исходит только из книг и ничего не зависит от него самого. А теперь  с
тоской подумал о том, что скорее всего именно в этом и была его ошибка...
     Он потрогал рукой самую драгоценную часть своего багажа: промасленный
холст, в который были завернуты книги, лежащий на спине лошади прямо перед
ним.
     Сплетенные ветки. Ветки, склонившиеся  над  песчаным  берегом  и  над
водой...
     Теперь они поднимались  по  поросшему  лесом  холму.  Сквозь  деревья
просвечивало серое небо, словно в мире не было ничего кроме низких  густых
облаков. Шум, доносившийся до них, напоминал  шелест  листьев  под  легким
ветром, но на самом деле это были шорохи реки.
     Черневог остановился на самом гребне, его фигура отчетливо  виднелась
в светло сером свете дня. Волк закончил подъем, сделав  неожиданно  быстро
последние несколько шагов, и Петр, изо всех  сил  натягивая  повод,  чтобы
сдержать его, едва не задохнувшись, чуть слышно произнес:
     - Господи...
     Хозяюшка поднялась на вершину своим мерным шагом  и  встала  рядом  с
Волком, как бы позволяя Саше в свою  очередь  взглянуть  на  серо-стальную
поверхность реки, серое небо и узкую, изгибающуюся дугой, длинную ленту из
бревен, перевитых плющом, повисшую в воздухе  над  рекой  и  исчезающую  в
тумане.

                                    16

     - А вот и наш путь на ту сторону, - объявил Саша, словно эта  хлипкая
деревянная арка была самой  большой  достопримечательностью.  -  Я  и  сам
подумывал о бревнах,  -  заметил  Петр,  чувствуя,  как  опять  начинается
волнение в желудке, - на них можно  было  бы  поставить  лошадей,  а  сами
бревна связать с помощью веревок и парусины... река в этом месте не  такая
уж быстрая...
     - Это явно работа леших. Они сделали  эту  переправу  специально  для
нас, потому что заранее спланировали наш переход через реку!
     - Господи, да хоть лешие и сделали все это, но ты попробуй  объяснить
это лошадям: ни одна из них и близко не подойдет к этой  чертовой  дуге...
Только взгляни на нее!
     -  Ты  можешь  сделать  это!  Ты  въезжал  на  обледеневшее   крыльцо
"Петушка"...
     - Но в тот момент я был просто пьян, приятель! - При этом он заметил,
что Черневог пристально всматривается в нитку моста. Его руки были сложены
на груди, и Бог знает какие злонамерения роились в его  голове.  -  А  это
сооружение раскачивается на ветру. Взгляни! Все  это  держится  в  воздухе
лишь одними желаниями!
     - Лошади пройдут, Петр. Этот мост не упадет, не упадем  и  мы.  Я  не
позволю этого.
     - Господи, - только и сказал Петр, поворачиваясь и  хлопая  Волка  по
шее, как бы извиняясь за то, что когда-то въехал на нем на высокое крыльцо
трактира.
     Но Саша уже готовился вести Хозяюшку вперед по грязному склону.  Петр
глубоко вздохнул, приговаривая:
     - Идем, Волк, идем приятель, - и знаком показал Черневогу, чтобы  тот
шел впереди них.
     Черневог  пожал  плечами  и  с  трудом  начал  очередной  подъем   по
пропитанному водой земляному откосу к началу моста.
     Склон был одинаково труден и  для  человека  и  для  лошади,  и  Петр
старался из  всех  сил,  сворачивая  с  пути  там,  где  пройти  было  уже
невозможно, и вскоре добрался до верха, где среди тумана и ветра уже стоял
Черневог.
     Перед ними были потрескавшиеся бревна, а  точнее  огромными  усилиями
уложенные во всю длину стволы когда-то росших  здесь  деревьев,  связанные
между собой плющом и скрепленные желаниями, а снизу эта лента  подпиралась
деревьями, растущими прямо на речном берегу: их обломанные ветки  вылезали
наружу во многих местах этого так называемого  моста.  Господи,  да  разве
кто-нибудь думал о том, какова на  самом  деле  прочность  этих  связок  и
подпорок?
     Ширина моста почти везде не превышала двух  бревен.  И  вся  арка  из
потрескавшихся стволов за спиной Черневога скрывалась в туманной дали.
     - Я начинаю! - донесся откуда-то снизу голос Саши.
     Это  означало,  что  ему  следовало  начать  восхождение   на   мост,
освобождая Саше подход к нему.
     - Идем, приятель, - сказал Петр и  очень  осторожно  тронул  поводья,
уговаривая Волка  подойти  к  самым  бревнам,  в  то  время  как  Черневог
повернулся и ступил на потрескавшуюся неровную поверхность моста.
     Волк сделал несколько первых неуверенных  шагов,  стараясь  заглянуть
вперед. Петр старался как можно меньше натягивать поводья, позволяя лошади
самой видеть, где удобнее ставить  ногу,  и  доверяя  колдовству,  которое
удерживало и лошадь и мост в относительно устойчивом положении. У него  не
было никакого желания смотреть вниз, но он тем  не  менее  делал  это,  по
крайней мере чтобы рассмотреть, насколько позволял туман, лежащие под ними
бревна, и быть уверенным в том, куда именно лошадь  ставила  свои  ноги  и
облегчить ей передвижение через те места, где бревна  соединялись  друг  с
другом. Так они шли, медленно делая шаг за шагом, пот  градом  катился  по
его лицу, но ветер тут же охлаждал его.
     Миновав первую группу подпорок, которые походили на  поредевшие  ряды
обломанных веток по обе стороны от него, он увидел, что впереди видна лишь
протянувшаяся в никуда тусклая деревянная лента. Со всех сторон и сверху и
снизу его окружало лишь бесконечное серое пространство, а впереди, гораздо
быстрее него, по мосту шел Черневог.  Ветер  дул  не  переставая.  Пролеты
моста скрипели.
     Господи...
     Петр  испугался,  что  потеряет  его,  идущего   впереди   на   таком
расстоянии...
     - Саша! - громко закричал он, рискнув повернуться назад, туда, где на
некотором расстоянии шли Саша и Хозяюшка. - Он ушел от нас слишком  далеко
вперед...
     Последовал новый порыв ветра, принесший  холод  и  сырость.  Внезапно
Петр перестал понимать, где находится верх, а где низ. Он  только  ощутил,
что Волк остановился под ним, в то время как мост  дрогнул  и  покачнулся,
может быть лишь на толщину пальца, но это ощущалось так,  будто  он  готов
рухнуть в любую минуту.
     Он задержал дыханье, удержал равновесие, направляя  Волка  вперед,  и
быстро взглянул перед собой, будто желая убедиться, куда он двигался.
     Черневог исчез, словно растворился в тумане.
     Господи...
     - Спокойней, приятель. Ты же все понимаешь. Ты получишь много  зерна,
а возможно и мед,  когда  мы  переберемся  через  это  проклятое  место...
Господи!
     Его будто бы окатило  ледяной  водой:  слева  направо,  поперек  арки
моста, мелькнул и тут же исчез призрак.
     - Ты не видел Ууламетса? - спросил он, обращаясь к нему. А сердце его
в этот момент все еще продолжало трепетать, будто пойманная  птица:  среди
белого дня редко появлялось что-то бледное, похожее на призрак. - Ведь  мы
ищем именно его. А теперь еще потеряли колдуна где-то  впереди  себя.  Его
зовут Черневог. Может быть, он нужен тебе. Так против этого  мы  не  будем
возражать.
     Куда бы он ни шел, он уже не вернется назад, и поэтому Петр продолжил
свой  путь,  стараясь  собрать  силы  против  очередных  подобных  встреч,
присматривая за  бревнами,  за  ногами  Волка  и  стараясь  ни  о  чем  не
задумываться.
     Уже можно было разглядеть противоположный  берег.  По  крайней  мере,
даже  короткий  взгляд,  брошенный  вперед,  позволял   различить   смутно
вырисовывавшееся зеленое пятно на общем сером фоне.
     - По крайней мере, там виднеется живой лес. Это...
     На их пути попалась очередная связка. Здесь одни бревна  лежали  ниже
других, вверх торчали обломанные сучки и спутанные ветви. Пот стекал Петру
за шею, а руки и ноги онемели на холодном ветру.
     - ...выглядит ободряюще, не правда ли?  Да,  да,  там  масса  зелени,
обещаю  тебе,  только  веди  себя   поспокойней,   приятель,   осторожней,
осторожней, следи за ногами и не торопись...
     Теперь он уже мог вполне отчетливо видеть конец моста, мог  видеть  и
берег реки... и поджидающую их затянутую туманом фигуру,  стоявшую  в  том
самом месте, где заканчивались бревна.
     Это был Черневог, и только один Бог знает, что было у него на уме.

     Теперь сашиной заботой было устройство убежища от  мелкого,  похожего
на изморось, дождя, и костра, на  котором  можно  было  вскипятить  чай  и
приготовить, наконец, хоть какую-то еду. Несколько глотков  водки  помогли
Петру успокоить желудок, и теперь он  был  вынужден  приступить  к  выдаче
обещанного меда и зерна. Он до боли в руках и  коленях,  которые  тряслись
теперь еще  сильнее,  чем  после  этой  чертовой  переправы,  ухаживал  за
лошадьми. Итак, оба они работали, в то время как Черневог проводил время в
приятном безделье: он сидел и с задумчивым  видом  обдирал  ногтями  лист,
оставляя от него лишь переплетенный из зеленоватых жилок скелет.
     Возможно, что он напоминал ему оставшейся позади проклятый мост.
     Петр вытер о себя руки, убрал соломенную щетку и покачиваясь  подошел
к костру, чтобы получить свою порцию горячего чая, крепленого водкой.
     Он уселся около костра, на мгновенье прикрыл  глаза,  чтобы  дать  им
небольшой отдых, но и тут продолжал видеть  перед  собой  сплошное  серое,
совершенно пустое пространство и ощущать покачивания земли. Он  уговаривал
себя, что ему приходилось совершать и более отчаянные поступки:  например,
на  спор  прогуляться  по  деревянной  островерхой  крыше  "Оленихи"   или
забраться на несколько самых высоких балконов в Воджводе, и  все  это  без
всякой колдовской поддержки. Теперь-то он был абсолютно  уверен,  что  без
колдовства тут не обошлось: лешие  построили  этот  мост,  но  и  Черневог
наверняка приложил руку к этому переходу.
     Господи, куда он попал?
     Он даже вздрогнул от этих мыслей, затем выровнял дыханье и выпил еще.
Саша чуть толкнул его локтем и протянул тарелку: там лежали оладьи и кусок
колбаски.
     Следующая порция предназначалась для Черневога.
     - Пустой перевод добра,  -  пробормотал  Петр,  явно  не  склонный  к
благотворительности.
     Черневог взял тарелку и чашку с чаем. Протянув чашку в  его  сторону,
он сказал достаточно вежливо:
     - Немного водки, если не затруднит.
     Подавись, подумал про себя Петр. Но явно неучтивый внутренний настрой
заставлял его проявлять  напускную  вежливость.  Сын  игрока,  проводивший
массу времени среди богатых молодых людей,  он  волей-неволей  перенял  их
манеры, используя это в целях самозащиты. Он одарил Черневога своей  самой
обворожительной и самой вероломной улыбкой и, добавив  водки  в  его  чай,
сказал:
     - Лично я предпочел бы, чтобы здесь оказалась смертельная отрава.
     - За твое здоровье, - сказал Черневог, делая чашкой  жест  в  сторону
Саши. - Там действительно яд?
     - Нет, - спокойно ответил тот. - Уверяю тебя.
     Черневог с улыбкой отпил чай и водку, а затем помрачнел и сказал:
     - Я потерял Сову, и мне  очень  жаль  ее.  Ты  слишком  жесток,  Саша
Васильевич.
     - Откуда ты знаешь мое имя?
     Черневог пожал плечами и сделал большой глоток.
     - У меня есть  свои  источники.  По  крайней  мере,  были.  Теперь  я
удовлетворяюсь лишь положением вашего пленника.
     - Ты лжешь, - заметил Петр.
     Черневог посмотрел ему прямо в глаза, поверх края чашки.
     - И за твое здоровье тоже, Петр Ильич.
     - Мы начали говорить о сове, - напомнил ему Саша.
     Черневог смотрел куда-то вдаль  отсутствующим  взглядом.  Наконец  он
повернулся и уставился в чашку, которую так и не выпускал из своих рук.
     - Я собираюсь спать, - сказал он с какой-то  странной  покорностью  в
голосе. - Спокойной ночи, Петр Ильич.
     Но Петр даже не взглянул в  его  сторону.  Он  сделал  еще  несколько
глотков горячего чая  с  водкой,  и  некоторое  время  прислушивался,  как
Черневог устраивался на ночлег недалеко от костра.
     После этого он еще долго  сидел  в  тишине,  сквозь  которую  к  нему
доносилось дыхание  колдуна,  становившееся  все  более  и  спокойным.  Он
почему-то подумал о том, что  Саша  очень  легко  мог  бы  отравить  этого
негодяя.
     - Он, видимо, уже уснул, - сказал Саша.
     - Не рассчитывай на это.
     - А я рассчитываю только на чай и на свои желанья. И еще кое на  что,
добавленное в чай. Вероятно, у него будет немного болеть голова.
     - Тогда все в порядке. - Петр  тут  же  припомнил  тот  грязный  двор
вокруг дома Черневога, который теперь был не так далеко от них,  припомнил
весь, казалось никогда нескончаемый, ад, окружавший их в ту ночь,  и  крик
Ивешки: "Кави, нет, не делай этого!"  Он  скорчил  гримасу  и  выпил  еще,
надеясь,  что  этот  глоток  должен  быть  последним:   страшновато   было
погрузиться в глубокий сон на этом темном берегу под моросящим дождем.  Он
все еще чувствовал всякий раз, как только  закрывал  глаза,  как  под  ним
продолжала раскачиваться земля. - Утром мы должны дать ему еще, а потом  я
положу  его  на  лошадь  как  обычный  мешок  репы,  если  он  нам  вообще
зачем-нибудь нужен.
     - Я думаю, что у леших были свои причины.
     - Сомненья - один из моих скромных талантов, разве ты забыл об  этом?
Я сомневаюсь, что лешие понимают  значительную  часть  из  того,  что  они
делают, если это не касается пересадки деревьев в лесу.  Они  не  понимают
нас. По каким-то неизвестным причинам в лесу  стали  происходить  странные
вещи, которые пугают их... И по какой-то странной  причине  мы  не  смогли
отрубить голову этому мерзавцу!
     - Я знаю, знаю. Я думал над этим. Но пойми, что  он  тоже  обеспокоен
этим.
     - Обеспокоен. Слава  Богу,  что  он  обеспокоен,  мне  очень  приятно
слышать об этом. А я боюсь за свою шкуру и беспокоюсь о своей  жене,  черт
побери!
     - Я знаю, знаю, Петр.
     - Можешь не говорить.
     - Хорошо, не буду.
     Он покачал головой, сделал еще глоток, даже не задумываясь о кувшине,
который держал в руках. Он продолжал думать об Ивешке, которая была совсем
одна, где-то там, на  берегу,  среди  этой  ночи,  если  только  лешие  не
ошибались. Он думал и об  Ууламетсе,  который,  находясь  теперь  в  своей
могиле,  хотел  еще  сильнее  прежнего  вернуться  и  вернуть  свою  дочь,
используя каждое свое желание,  каждую  возможность,  предоставленную  ему
волшебством, чтобы вновь вторгнуться в жизнь других людей.
     Старик оставил Саше в наследство кое-что из своих  познаний,  и  даже
слишком много, если вспомнить, что говорила об  этом  Ивешка.  И  вот  он,
Петр,  сидит  здесь,   желая   заглушить   водкой   ощущение   собственной
беспомощности, почти так  же,  как  и  Черневог,  а  малый  находится  под
действием какого-то чертова колдовства.
     "Мост безопасен, Петр, лешие построили его для нас..."
     Вдруг в сумерках появились два кошачьих глаза. Они вспыхнули прямо  в
воздухе, как раз около его колен.
     - Боже мой! -  Он  даже  отпрянул  назад,  прислоняясь  к  растянутой
парусине, прежде чем распознал едва заметные  очертания  маленького  носа,
который появился вслед за глазами, и контуры круглого живота.
     - Малыш! - воскликнул Саша. - Ну, слава Богу, наконец-то он появился.
Иди сюда, Малыш...
     - А вот и водка, Малыш. - Петр открыл кувшин и плеснул немного  прямо
в воздух.
     Глаза исчезли, а водка пролилась на землю.
     А Саша сказал:
     - Он обижен.
     - Просто он хотел хорошенько рассмотреть нашу компанию. Черт  побери,
Малыш, иди сюда, здесь все в порядке.
     Но  Малыш  не  вернулся.  Вокруг  не  было  слышно  ни  звука,  кроме
потрескивания их маленького костра, когда случайная капля падала в огонь с
мокрой парусины.
     - Скорее всего, Малыш сильно перепугался, - предположил  Саша.  -  Он
сейчас наверняка находится где-то недалеко от нас. Хотя до этого мог и  не
быть здесь.
     Петр понимал, что Саша пытался подбодрить его. Петр вновь  приложился
к кувшину, стиснул челюсти и задумчиво уставился на огонь...
     Нет, черт возьми, он даже не хотел и думать о том, что может потерять
Ивешку. И он отказывался думать о том, как, возможно, они были обмануты  с
самого начала, и о том, как, пережив  временные  неудобства,  связанные  с
собственной смертью, Илья Ууламетс возможно вновь замыслил  что-то  против
них. Он вполне мог околдовать парня, чтобы привести их всех сюда, когда он
будет готов...
     Но из всей его схемы  напрочь  выпадала  Ивешка,  отсутствие  которой
портило  всю  картину:  Ивешка  всю  свою   долгую   жизнь   боролась   за
независимость от собственного отца, она наделала массу ошибок, пытаясь еще
в молодости освободиться от Ууламетса,  и  уж  ему  никак  не  удалось  бы
заполучить ее на этот раз. Саша всегда возражал против этого, ссылаясь  на
записи в книге, и утверждал, что Ууламетс на самом  деле  никогда  не  был
плохим человеком, на что Петр всегда очень резко возражал ему,  доказывая,
что он был достаточно хитер, чтобы выглядеть плохим. Он хотел  все  делать
по-своему, и пока это ему удавалось, он  действительно  был  замечательным
человеком.
     Ууламетс хотел заполучить и  Сашу.  Старик  сразу  вцепился  в  него,
приговаривая: "А, вот, вероятно, очень доверчивый славный малый..."
     Итак, продолжал рассуждать Петр, мы отправляемся на его поиски,  а  в
результате он получает свою дочь, своего наследника и своего  собственного
врага, и всех в одной корзине... А что же остается делать мне?
     Но, возражал он сам себе, Саша  не  видит  причин,  по  которым  этот
старый вор включает сюда и меня. То же самое  касается  и  Ивешки.  Скорее
всего, он хочет взять меня для каких-то совместных с ними дел, но что  это
могут быть за дела?
     В каких таких делах колдуны захотят получить чью-то помощь, если  они
не боятся вызывать молнии или переносить поближе к себе самого царя?
     Можно заработать головную боль,  ломая  над  этим  голову.  Тогда  он
обратился к Саше, чье задумчивое  освещенное  пламенем  лицо  видел  через
легкую туманную дымку:
     - А ты случаем не дал и мне того же проклятого питья, а?
     Последовал удивленный взгляд широко открытых карих глаз:
     - Нет, разумеется, не давал.
     Иногда Саша пугал его, и Петр временами думал о том, что у  него  нет
выхода: малый может сделать с ним все, что хочет. И  может  быть,  в  один
прекрасный день и сделает.
     Ему оставалось надеяться только на Бога.

     Петр спал, свернувшись как ребенок и даже позабыв взять одеяло.  Саша
встал и укрыл его, а лишние куски парусины  накинул  на  Черневога.  После
этого он уселся, накинув на плечи свое одеяло.
     Ему очень хотелось, чтобы Малыш  вернулся  назад.  Но  тот  не  желал
отвечать ему, так же как и Ивешка, и в конце концов его  стали  раздражать
многочисленные бесполезные попытки. То, что сказал ему Черневог,  вызывало
тревожные воспоминания о том, что  Саша  прочитал  в  его  же  книге.  Там
говорилось о том, что присутствие сердца всегда таит в себе опасность  для
того, кто посвятил себя занятиям волшебством,  потому  что  все  созданья,
связанные  с  этим  необычным  и  загадочным  миром,  могут   понимать   и
чувствовать сердце. Они не могут проникнуть в суть колдовских намерений, а
колдуны,  в  свою  очередь,  не  могут  понять  их.  Волшебный   мир   был
многообразен. Малыш  представлял  одну  его  сторону,  водяной  совершенно
другую, а лешие вообще очень часто поступали так, что  очень  трудно  было
отыскать в их действиях хоть какой-то смысл.  Желания  этих  существ  были
очень далеки от желаний обычных людей, или точнее от желаний добрых людей.
     Он сам никогда не стал бы писать этого в своей книге.  Он  больше  не
хотел  записывать  туда  ничего,  что  так  или  иначе  было   связано   с
волшебством. Он не хотел даже думать об этом, за исключением...
     За исключением лишь того факта, что в тех трудностях, с которыми  они
столкнулись за последнее время, было нечто общее: все они имели один и тот
же общий источник, который формировал единственную разновидность желаний.
     Что бы это ни было, оно пугало Малыша, и заставило убежать  Ивешку  и
не давало возможности им, даже теперь, когда завеса тишины упала, услышать
хоть что-нибудь от нее. Она была отрезана от них способом,  о  котором  он
сейчас не хотел говорить с Петром, по крайней мере до тех пор, пока у  них
еще оставался выбор. Он все еще  надеялся,  хотя  с  каждой  попыткой  его
опасения возрастали. Он  боялся,  что,  стараясь  прорвать  тишину,  может
провести  по  пути  своих  желаний  что-то  лишнее.  Он  не  имел  никаких
представлений, почему он так думал или что было еще за  всем  этим,  кроме
детского страха перед ночными привидениями, но дело обстояло именно так.
     Страх  узнать  ответ  мог  препятствовать   самой   возможности   его
получения, действуя столь же эффективно, как и в случае с лешими.  Или  же
причиной неуспеха могли быть  его  собственные  желания,  которые  спасали
молодого и наивного колдуна от катастрофы. Его собственные мысли ходили по
этому замкнутому кругу, хотя он и подозревал, что как раз  то  самое,  что
Петр называл его проклятым беспокойством, чрезмерно возросшим за последние
годы, и могло быть той самой защитой, которая спасла Петру жизнь  в  самом
начале этих бед, соткало  ту  самую  паутиной  желаний,  которая  не  дала
оборотню завести Петра в западню и помогла им добраться до леших до  того,
как Черневог смог  сам  освободиться  от  сна.  Петр  мог  позволить  себе
иронически  относиться  к  их  попыткам  постигнуть   чье-то   волшебство,
наблюдая, как два колдуна рядом с ним в течение нескольких лет беспокоятся
о нем будто курицы-наседки.
     Возможно, что колдуны о себе заботятся слишком мало.
     Однако можно предположить, как особый пример,  что  Ивешка  заботится
только о себе. Можно предположить...
     Хотя с годами Ивешка становилась  наоборот  все  более  обреченной  и
обидчивой. Ее состояние беспокоило Петра, беспокоило Петра так сильно, что
Саша регулярно замечал это. Петр  очень  изменился  с  тех  пор,  как  они
покинули Воджвод.
     Эта мысль испугала его, испугала так ужасно,  что  он  подумал:  "Что
Ивешка сделала ему?"
     Он подумал и о том, что Ивешка все время чего-то боялась. Она  хотела
так много сделать для счастья Петра... но ее побег в лес, ее поведение...
     Она больше всего боялась использовать то, что она знала.
     Волшебство.  Ее  знанием  было  волшебство  русалки,  а  не   простое
колдовство.
     Господи...
     И тут он подумал о том, что они оба, и он, и она, так и не расстались
со своими сердцами.

                                    17

     Раздался ужасный треск,  лодка  врезалась  во  что-то,  и  поперечная
перекладина, ограждавшая руль, подскочила вверх. Ивешка ухватилась за  нее
и со страхом уставилась в темноту, в  окружавшие  ее  деревья,  чьи  ветки
почти целиком накрыли нос лодки и трещали, ломаясь о борта  и  парус.  Она
хотела, чтобы лодка освободилась, хотела как можно скорее выйти  из  этого
затруднительного положения, прежде чем лодка прочно осядет на  мели,  так,
что никакое колдовство не поможет сдвинуть ее с места.
     Но рядом был ее отец, который прошептал:
     - Все хорошо, все хорошо, дочка. Как раз сюда  лодка  и  должна  была
прийти.
     - Куда? - Она не видела  ничего,  кроме  очертаний  деревьев,  ивовых
кустов, склонившихся над водой и запутанного переплетения густых веток,  в
которые лодка врезалась  так  основательно,  что  у  нее  не  было  надежд
высвободить ее. Она очень хотела, чтобы Петр оказался сейчас рядом с  ней,
и еще, с отчаянной безнадежностью, она  хотела,  чтобы  здесь  оказался  и
Саша, потому что у нее было ужасное ощущение, что она может больше никогда
не увидеть их вновь. В эту ночь, на этом странном берегу, ей казалось, что
она все глубже и глубже погружалась во что-то бесконечно протяженное и  не
имевшее законченной формы, и если в первый момент она с готовностью  пошла
на этот риск ради спасения Петра, то сейчас  она  потеряла  уверенность  в
том, что у нее вообще был хоть какой-то выбор. - Куда мы идем? -  спросила
она. - Папа?
     Она вновь была маленьким ребенком, сердитым и обманутым.
     - Не сомневайся, - прошептал отец-призрак. - Разве я  не  учил  тебя,
как поступают в подобных случаях?
     Ночью он выглядел  почти  как  в  жизни,  его  тень,  будто  обретшая
реальность, выделялась  на  темном  фоне  ивовых  веток.  Лодка  почти  не
двигалась, ее нос оказался в ловушке.
     В следующий момент ей показалось, что тень  отца  как-то  изменилась,
начала опускаться в воду и отдаляться от нее.
     - Папа? - позвала она и в тот же момент обнаружила, что стоит  совсем
одна на палубе лодки, окутанной со всех  сторон,  будто  саваном,  ветками
ивы.
     - Я так никогда и не  смог  дать  тебе  совет,  -  прошептал  призрак
откуда-то издалека. - Очень опасно, дочка, становиться  взрослой  и  вести
себя таким образом: ты всегда предполагала, что можешь сама  найти  верный
путь, и не слушала моих советов. Ты называла это свободой, хотя ты еще  до
сих пор следуешь чужим путем, сама не осознавая этого. А есть  ли  у  тебя
хотя бы представление о своем собственном пути?
     - Ты никогда не давал мне возможности понять, чего же я хочу на самом
деле!
     - Но ты никогда не могла отличить моих желаний от своих.  Поэтому  ты
отвергала все, даже собственный здравый смысл. Теперь-то ты понимаешь?
     - Папа, то, что ты говоришь, не имеет вообще никакого смысла!
     - Я не могу задерживаться здесь. Я  не  могу  сказать  тебе...  самое
главное... Что за чертовщина!
     - Папа?
     Она смогла услышать лишь треск и  скрип  лодки,  шелест  листьев,  да
плеск воды о борта.
     И ничего больше.
     - Папа, почему ты привел меня сюда? Ради Бога, скажи, что  ты  хотел,
чтобы я сделала?.. Черт побери, папа, вернись назад!
     Только  ивы  вздыхали,  склоняясь   друг   к   другу.   Наконец   она
почувствовала, что здесь было что-то еще, что указывало ей  направление  и
являло собой некий зловещий смысл происходящего, скрытый в  темной  лесной
глуши.
     Это было волшебство. Она знала, как  можно  было  почувствовать  его:
почти неуловимое, неслышное и опасное желание,  заставляющее  ее  покинуть
лодку и пойти вперед. Оно уверяло ее в полной безопасности, оно предлагало
ей...
     Господи, да ведь она покинула дом с чувством опасности, ей  казалось,
что она отправляется в лес, чтобы проверить леших, и вот  с  тех  пор  все
пошло не так. Прежде всего, перед ней  предстал  отец,  который  завел  ее
именно сюда, он сказал ей, что у нее будет ребенок, о котором она до  того
и не подозревала. Она никогда не задумывалась о  детях:  ведь  она  всегда
считала себя такой молодой, что даже не строила таких планов.  Но  теперь,
кажется, это случилось, и ее жизнь изменилась, на  этот  раз  по  чьему-то
принуждению, почти так же, как когда-то отец принуждал  ее  изменить  свою
жизнь, пытаясь заставить и ее, и Кави делать все только так, как нравилось
ему. Этот незапланированный ребенок был чертовски глупой ошибкой. Ведь она
не  задумывалась  над  такой  возможностью,  и  поэтому  едва  ли   желала
воспротивиться этому. А теперь это случилось.
     Она оказалась в ужасной ситуации, вынужденная теперь  задумываться  о
том, чего, по ее убеждению, не должно было никогда произойти... а папа...
     Папа привел ее лодку в это страшное место, прочитал ей нотацию о том,
что пора браться за ум, и куда-то исчез.  Папа  хотел  этого,  папа  хотел
того, и вся ее жизнь, казалось, состояла сплошь из одних  его  желаний,  а
затем... он предложил ей сделать выбор.
     Но она не хотела иметь никаких дел и с Черневогом. Папа  хотел  этого
ребенка. Папа всегда чего-то хотел, а было это хорошо или плохо, узнать  у
него было нельзя...
     Но ребенок, рожденный от колдуньи, сущее бедствие для нее  и  ужасная
опасность для Петра. Это был конец их намерениям устроить свою жизнь  так,
как они намеревались.
     Нет же, черт побери, кто-то еще хотел этого ребенка. Этого не  должно
было случиться, это не должно было  разбить  всю  ее  жизнь  именно  таким
образом, если только кто-то не захотел этого против ее желаний.
     - Папа, - сказала она, а ивы, перешептывались над  лодкой,  и  из  ее
глаз текли слезы. - Папа, будь ты проклят, что же ты делаешь со мной?

     Достаточно часто за всю свою жизнь Петр  просыпался  пристыженный,  и
много раз при этом испытывал слабое удивление от того, что до сих пор  был
жив, глубоко осознавая, что не заслуживал этого. Обычно, оба этих  чувства
охватывали его перед самым рассветом. По мере того, как замешательство  от
внезапного пробуждения улетучилось, он обнаружил, что так и держит  кувшин
с водкой в руках, а бедный верный их страж, Саша,  спит  сидя,  так  и  не
выпустив из рук ни перо, ни книгу. И совсем рядом с ними,  завернувшись  в
их парусину, спал Черневог.
     Петр прикрыл чернильницу и чуть тронул Сашу за плечо, приговаривая:
     - Это я, приятель, можешь продолжать спать. - Затем он убрал книгу  в
сторону и  уложил  Сашу  на  груду  одеял,  чтобы  тот  смог  еще  немного
отдохнуть.
     Он не спускал настороженных глаз  с  Черневога  все  то  время,  пока
вздувал огонь, грел воду для бритья и  готовил  завтрак,  с  осторожностью
притрагиваясь ко всему в сумраке надвигающегося рассвета. Ему не  хотелось
рано будить малого, несмотря на то, что он чувствовал жар, а живот сводило
холодной судорогой, которую не мог заглушить даже  горячий  завтрак  -  во
всяком случае, он действовал не больше, чем  выпитая  ночью  водка.  И  не
важно, что он беспокоился об Ивешке, попавшей  в  какую-то  ужасную  беду:
ведь если они имели дело с Ууламетсом, то в этом  случае  Ивешка  сама  по
себе была вне опасности, а если опасность и была, то она поджидала  только
их, как поджидала их все  эти  годы.  Но  если  это  было  что-то  гораздо
большее, то отдых в такое утро был  самым  мудрым  решением:  было  весьма
безрассудно, да и бесполезно, вникать в происходящее с уставшей головой.
     Торопиться следует тогда, когда все уже вычислено и обдумано.  Но  он
при этом очень испугался, что может потерять свое преимущество,  забыв  об
уроках зря растраченной юности...
     Сейчас он привык в значительной мере полагаться на колдовство,  а  не
на собственные мозги, что само по  себе  было  опасно.  Саша  сам  не  раз
говорил, что колдуны  наиболее  восприимчивы  к  колдовству  и  волшебству
(которые, как оказалось, Бог знает почему, на взгляд Черневога, а  позднее
и Саши, являют собой две, прямо противоположные  вещи).  Они,  разумеется,
были склонны заблуждаться, и поэтому в их  компании  должен  быть  кто-то,
пользующийся собственным умом.
     Природа и волшебство. Саша сравнивал это  с  катящейся  галькой.  Но,
ей-богу, этот камень не был так прост и легок.
     Чай закипел, переливаясь через край, и тут же начали  потрескивать  и
шипеть угли. Петр даже порезал подбородок, бросившись к нему.
     - Проклятье!
     Он обжег руку и выронил горшок. Саша привстал на одеялах и спросил:
     - Петр?
     - Это всего  лишь  проклятый  чай  закипел  и  пролился  на  угли.  -
Подбородок щипало, а палец дергался от  ожога.  Он  взял  прут  и  вытащил
горшок из углей. - Жаль, чай пропал, остались лишь одни колбаски.
     Саша встал на ноги и взглянул на  кучу  парусины,  под  которой  спал
Черневог.
     Можно было лишь надеяться, что  он  спит.  Петр  взглянул  в  том  же
направлении, почувствовав внезапные опасения и не забывая  про  ошпаренный
палец.
     - Хорошо, если это его лучшая проделка, то и он кое-что потеряет,  во
всяком случае, останется без чая. - Он лизнул ожог и помахал рукой. - Черт
возьми, малый, ведь может быть это просто случайностью?
     - Случайности исключены, - сказал Саша.
     Петр с интересом взглянул на него.
     - Во всяком случае, что касается меня, - добавил тот.
     Петр кивнул на Черневога.
     - Думаешь, это он? И ты полагаешь, что  мы  должны  вскипятить  новую
порцию чая?
     - Честно говоря, я даже не знаю.
     - Тогда получай свои колбаски. А он пусть потерпит. Мы  погрузим  его
вместе с багажом.
     - Это не имеет ко мне никакого отношения,  -  донесся  до  них  через
костер голос Черневога из-под парусины. - Я мог бы попросить,  чтобы  меня
не будили, но при таком шуме уснуть видимо не удастся.
     - Чай, - коротко бросил Петр.
     - Отравите меня, и дело с концом.
     - Похоже,  что  у  него  болит  голова,  -  весело  заметил  Петр,  и
неожиданно поймал себя на мысли, что с  удовольствием  швырнул  бы  голову
Черневога под копыта лошадей. Затем он выудил из горшка колбаску и сказал:
- Твой завтрак, Змей.
     - Будь ты проклят.
     А Петр заметил, обращаясь к Саше:
     - Мне кажется, что он стал искреннее.

     Они могли сколько угодно шутить  по  поводу  боли,  когда  его  самое
простое  желание,  облегчавшее  ее,  стирало   ту   самую   границу,   где
прекращалось колдовство и вступали в дело волшебные силы. С тех  пор,  как
он узнал это, прошло много лет, и поэтому, стараясь вылечить себя от такой
пустячной головной боли, Черневог должен был  вернуться  в  свое  прошлое,
чтобы там отыскать самое раннее, самое простое из своих  желаний,  которое
он когда либо посылал. Он должен был вернуться в те далекие времена, когда
еще не было Совы.
     В те времена рядом с ним был какой-то  мелкий  колдун,  возможно  это
была его бабка, как знать? А может быть и нет. Он жил вместе с ней, и  они
ненавидели друг друга. С годами он становился все  хитрее,  а  она  желала
только одного: чтобы он пропал навсегда. Он  желал  только  ее  смерти.  В
конце концов, он сбежал...
     Вот как ощущались желания в те давние времена, когда не было ни Совы,
ни Драги: нужно было только искренне поверить, что  события  произойдут  в
положенное для них время, в соответствии с тем, как они должны  произойти.
При этом не должно быть никаких дополнительных раздумий, никакого возврата
желаний.  Должны  быть  лишь  страх,  гнев  и  чертовски   непредсказуемые
последствия.
     Его волшебство могло обрушить молнии и заставить задрожать  землю,  а
для того, чтобы вылечить какую-то самую  незначительную  боль,  он  должен
уменьшить свои возможности до уровня слабых детских желаний: он должен был
просто попытаться поверить в определенность, в  то  время  как  волшебство
отрицало ее, а этот проклятый невежественный малый делал это  без  всякого
труда.
     Они смеялись, показывая, сколь беспомощным он  представлялся  им,  но
Саша на самом деле знал, какие карты держал на руках. Поэтому его надеждой
по-прежнему оставался Петр, но даже и он порой приводил  его  в  смущение.
Можно очень легко посчитать человека за дурака, но это как правило  служит
лишь простой уверткой.  Он  мог  принять  его  скорее  за  вспыльчивого  и
опрометчивого в поступках  человека,  и  тем  не  менее,  когда  все  было
упаковано, Петр подошел к нему и сказал, что  он  поедет  некоторое  время
верхом, хотя, добавил Петр с кислой миной, он и не заслуживает этого.
     Возможно, это сработало  его,  Черневога,  собственное  желание.  Это
могло быть, по каким-то причинам, желание Саши, и в конце концов это могло
быть просто собственным решением Петра, чьи представления могли  оказаться
гораздо тоньше, чем  мог  представить  себе  Черневог:  нужно  признаться,
дураком Петр не был. А это не сулило ничего хорошего при попытках провести
либо одного, либо другого.
     Тем не менее он сказал, когда уже ехал рядом  с  сашиной  кобылой,  а
Петр вел в поводу его лошадь:
     - Я думаю, что вам обоим не дает покоя мысль, как отделаться от меня.
     Саша очень подозрительно взглянул на него.
     - Я не могу понять, чего ты хочешь? - продолжал Черневог. - Но я могу
согласиться с чем угодно. - И добавил, не без приступа тошноты в  желудке:
- В моих словах нет никакого подвоха, уверяю тебя.
     - И свинья может летать, - коротко бросил  Петр.  Черневог  пропустил
это мимо ушей и продолжал расспрашивать Сашу:
     - Так что же ты собираешься делать? Все, что  ни  пожелает  Ууламетс?
Всю жизнь? Тебе пора освободиться от него. Ведь ты  можешь  получить  все,
что только захочешь.
     - Как ты? - усмехнулся Петр. Но Черневог был терпелив и на  этот  раз
приготовился к нападкам Петра. Он специально повернулся к Саше:
     - Вы, наверное, думаете, что должны  будете  меня  обменять,  но  это
будет самым худшим из всего, что вы  сделаете.  Вы  одержали  победу:  вам
удалось поставить меня в ужасное положение, но вы сможете победить  все  и
всех только если будете слушать меня.
     - И сейчас нам делают серьезное предложение? - спросил Саша.
     - Послушай меня! Волшебство, как  таковое,  заключает  в  себе  очень
немногое. Оно ни живое, ни мертвое, оно просто есть, и  все  те  существа,
что могут дать тебе волшебную силу, не понимают, что  именно  им  нужно  в
окружающем нас мире, пока мы сами не укажем им на это. Если бы у тебя была
хоть доля рассудка, ты никогда бы не уступил меня им...
     - Я обменяю тебя, - мрачно пошутил Петр, - на мешок репы.
     - Ты не понимаешь меня! Они используют нас тем же способом, каким  мы
используем их. Уверяю тебя, что у леших больше нет  сил,  чтобы  выдержать
это, и вы поступаете глупо, если надеетесь выиграть. Все,  что  происходит
вокруг нас,  направлено  непосредственно  против  моей  слабости  и  твоей
невежественности.
     - Я не хочу пользоваться твоим способом волшебства, - сказал Саша.  -
Я не хочу его, и оно не может коснуться меня.
     - Оно может добраться до Ууламетса, оно может добраться и до  Ивешки.
Ведь само существование русалки - это уже по сути волшебство. И волшебство
же вернуло ее назад. Это то же самое волшебство. Разве ты  можешь  сказать
мне, что тебе нечего терять?
     - Нам не нужна твоя помощь, - сказал Петр.
     - Но ты потеряешь ее. Прежде всего ты потеряешь ее, затем - Петра. И,
что совершенно неизбежно, пропадешь сам...
     Петр повернулся и остановил лошадь.
     -  Ты  убил  мою  жену,  ты,  проклятая  собака,  на  твоей   совести
опустошение здешних мест, ты пытался убить меня, и ты еще хочешь, чтобы мы
прислушивались к твоим словам?
     - Петр, - предостерег его Саша.
     - Он прав, - сказал Черневог. - Разумеется, он прав. Все  это  сделал
я, и кое-что еще, о чем ты не знаешь. Но теперь вы нужны мне. И в  этом-то
и состоит вся разница.
     Петр от неожиданности открыл рот. Затем, обретя дар речи, он сказал:
     - Я не думаю, что мне доводилось слышать более ясные  речи.  Господи,
Саша, да перед нами честнейший человек!
     - Саша, Саша Васильевич... ты ведь понимаешь, о чем я  говорю.  Здесь
нет никакой случайности. Слабость, охватившая  леших,  не  случайна,  и  я
знаю, с чем мы имеем дело. Это хитросплетения лжи и обмана,  которые  даже
не почувствуют твоих желаний. Но в то же время это огромная сила, и она  у
тебя в руках. Твое дело только лишь использовать ее.
     Некоторое время Саша молчал. Лошади беспокойно разошлись.
     Петр нарушил тишину.
     - Саша, это змей. Он был и всегда останется ей.
     Но  Саша  тем  временем  слушал  и  обдумывал  услышанное.   Черневог
заговорил снова, очень осторожно, чуть вздрагивая от напряжения: он  хотел
удержать себя в рамках учтивости и опасался отказа от разговора.
     - Спроси меня, Петр Ильич, спроси меня, о чем хочешь. Я ни в  чем  не
могу отказать тебе.
     - Слезь с лошади!
     Черневог спрыгнул с коня и стоял, стараясь заглянуть Петру в глаза  и
чувствуя сашино сопротивление...
     Возможно, что Петр тоже почувствовал опасность. Он сжал губы,  нырнул
сзади него и с завидным проворством вскочил на лошадь.
     Обладая теперь преимуществом, Петр со злостью посмотрел вниз.
     Черневог же сказал, стараясь быть как можно более искренним:
     - Ты мог бы спасти свою собственную жизнь,  Петр  Ильич,  ты  мог  бы
остановить все это безумие, ты мог бы остановить это в одно мгновенье,  но
вся беда в том, что ты не хочешь верить мне.

     Разумеется, Черневог  хотел,  чтобы  Петр  спросил  Сашу,  каким  это
образом он может спасти их, и чего, по вполне веским причинам, Петр делать
не собирался. Во-первых потому, что Черневог  несомненно  посылал  к  нему
свои желания, и теперь было самое время, как считал Петр, побеспокоиться о
них, а во-вторых потому, что было очевидно его намерение  поссорить  их  с
Сашей.
     Поэтому он и заставил его идти пешком, а они  вместе  с  Сашей  могли
ехать рядом и не спускать с него глаз. Тут он опять подумал о том, что как
колдуны ни пытаются опутать друг друга  своими  желаниями,  хороший  кусок
веревки никогда не бывает лишним.
     Он сказал об этом Саше, но тот ответил отрицательно. По  его  мнению,
Черневог не собирался сбегать от них.
     Все это засело в глубине  его  сознания,  и  время  от  времени  Петр
чувствовал беспокойство от этих мыслей. Пожалуй, это было самым трудным на
свете, по  крайней  мере  для  него,  иметь  готовый  вопрос  и  не  иметь
возможности задать его. И прежде всего его беспокоило лишь одно: он  очень
хотел знать, почему все-таки, если во всем, что говорил Черневог  не  было
ни слова правды, Саша даже не побеспокоился о том, чтобы  разоблачить  эту
ложь. Петр очень хорошо знал  сашины  дурные  привычки,  одна  из  которых
состояла в том, чтобы обвинять себя  самого  во  всех  грехах,  а  другая,
которую он наверняка перенял от Ууламетса, скрывать свое  беспокойство  от
других.  Может  быть  он  делал  это,  чтобы  спасти   своих   друзей   от
беспокойства, или просто потому, что  иногда  забывал,  что  просто  отвык
разговаривать вслух.
     Так Петр и ехал рядом с Сашей, не произнося ни слова,  но  это,  черт
возьми, очень беспокоило его.

     - Ты так и не смог ничего услышать? - спросил его  Петр  на  коротком
привале, когда они остановились около воды. Саша побрызгал водой на лицо и
даже на шею, вытер лицо руками и тяжело вздохнул, как бы  подтверждая  всю
тщетность попыток.
     Его  охватывало  леденящее  душу  чувство  по  мере  того,  как   они
углублялись в этот молодой лес, что он так и не услышал ответа от  Ивешки,
и было глупо не сказать Петру об этом прямо. Но глядя на его лицо, которое
выражало и надежду, и прощение всех его ошибок, он не мог  заставить  себя
сделать это. Как он мог сказать ему: "Послушай, Петр, мне очень жаль, но я
боюсь, что она пропала, она исчезла, и я не хочу больше  стучаться  в  эту
дверь".
     Петр понял бы весь этот риск. Саша не сомневался в этом.
     "...Голова  должна  управлять  твоим  сердцем,   молодой   болван..."
Почему-то именно сейчас ему на ум пришли эти слова старого Ууламетса.
     А что, если это  Ууламетс,  Боже  мой,  что  если  это  действительно
Ууламетс преследует их? Ведь Ивешка часто говорила Саше, что он  повторяет
его мысли и поступки...
     Что, если, следуя рассуждениям Петра, он хочет всех нас вернуть?  Что
если этим и закончатся наши поиски?
     - Я ничего не смог услышать, - сказал он, глядя, как тяжело  вздохнул
Петр, как он закачал головой. - Возможно, - он запнулся, и в  этот  момент
Петр взглянул на него. Теперь он должен был продолжать, просто было  глупо
тянуть время. - Возможно, что это было ее собственное решение.  Она  могла
решить... - Неожиданная мысль словно ударила его, и он  ухватился  за  нее
без лишних рассуждений. - Она могла просто-напросто решить,  что  у  леших
были веские причины для молчания, и поэтому она  намеревалась  последовать
их примеру. Возможно, что она просто не поверила  тому,  что  услышала  от
нас. Честно говоря, я не  уверен...  -  он  хотел  было  сказать:  "...что
поверил бы в то, что услышал от нее". Это было бы чистой  правдой,  но  он
оставил это недосказанным. Но, Господи, ведь Петр  прислушивался  к  тому,
что он только предполагал. И он  со  всей  горячность  пожелал,  чтобы  он
держал свой рот на замке.
     Тем временем  Черневог  умывался  чуть  выше  их  по  течению  ручья.
Возможно, что он слышал так или иначе часть из сказанного между ними, а об
остальном мог догадаться. Может быть и  был  прав  Петр,  когда  предлагал
налить ему еще одну чашку чая, а потом положить на лошадь и таким  образом
прекратить выслушивать его советы и возражения, по  крайней  мере  до  тех
пор, пока они не отыщут Ууламетса.
     - Время ехать, - сказал Петр, вытирая руки  о  колени,  поднимаясь  и
глядя на Черневога.
     Но вдруг он неожиданно остановился, глубоко вздохнул и, все еще глядя
вперед, сунул руки за пояс.
     - Змей хочет, чтобы я спросил тебя, - начал он, обращаясь к Саше, - о
том, о чем он с тобой говорил. Я не хочу, чтобы ты  отвечал,  если  ты  не
хочешь отвечать мне. Но если в этом заключается безопасность Ивешки и если
есть что-то, что я могу сделать, то ты должен понять  меня  Саша  мне  это
действительно хотелось бы знать и самому.
     Петр никогда не спросил  бы  его  подобным  образом.  Ни  в  связи  с
Ивешкой, ни в связи с какой-то бедой.
     - Он  сказал,  -  Саша  начал  говорить  почти  шепотом,  -  что  все
происходящее вокруг нас вызвано волшебством. Оно явно настроено  враждебно
к нему, но насколько это правдиво, я не знаю. В связи с этим  он  говорит,
что если у него будет возможность использовать свое волшебство,  то  нечто
отыщет его. Что собой являет это нечто, он не говорит, и об этом ничего не
сказано в  его  книге.  Но  он  утверждает,  что  это  может  использовать
Ууламетс, и это может как-то повредить Ивешке...
     - Господи, - только и смог произнести Петр, едва шевеля губами.
     - Петр, я не знаю. Он говорит, что если волшебство  наложит  руки  на
колдуна, подчинив его себе тем  или  иным  образом,  то  тогда  оно  будет
способно делать в нашем привычном мире все, чего оно не может  делать  без
такого условия. Он  утверждает,  что  когда  оно  доберется  до  него,  то
следующими окажемся мы.
     - И каково же мое место во всем этом?
     - Он хочет  поместить  в  тебя  свое  сердце,  чтобы  заняться  своим
колдовством с минимальным риском для себя.
     - Он сумасшедший!
     - Я не думаю, что он сумасшедший, но я определенно знаю, что  нам  он
не друг. И я не могу сказать, насколько он правдив.  Его  книга  ничем  не
помогла мне. Я не знаком с волшебством, по крайней  мере  с  тем,  которым
владеет он. Этого не знает даже Ууламетс.
     Петр прикусил губу.
     - Твое волшебство, его волшебство: для меня в этих словах очень  мало
здравого смысла, ты и сам знаешь об этом.
     - Каждый колдун пользуется лишь определенным видом  волшебства.  Ведь
колдун получает его в дар при рождении. Но какой бы ни  был  этот  дар,  с
возрастом ты не сможешь так просто воспользоваться  им.  Возможно,  что  в
этом случае твои знания становятся все больше и больше, и гораздо  труднее
выяснить с достоверной точностью, чего именно ты хочешь. Вот,  к  примеру,
этот кувшин с водкой... Ууламетс сказал, что такая работа удается лишь раз
или два в жизни, и это самое настоящее волшебство,  которое  удалось  мне.
Этот факт не имеет ничего общего с миром естественных вещей  и  во  многом
совпадает с другими разновидностями волшебства. Но  я  не  могу  повторить
его. Ууламетс прав: когда ты  становишься  старше,  то  начинаешь  видеть,
сколь сложен окружающий тебя мир вещей, и становишься не  уверен  в  своей
правоте...
     - На этот счет все колдуны имеют очень плохие привычки.
     - Очень жаль.
     - Саша... только честно ответь мне. Что означают все эти разговоры  о
сердце и что именно он собирается сделать?
     - То же, что он сделал с Совой. Но я не знаю, как это может сказаться
на тебе.
     - Если он поймет, что я могу сопротивляться ему, то вполне  возможно,
что он и не предложит мне этого.
     - Не знаю. Я не уверен... - Саша  тут  же  поймал  себя  на  слове  и
взъерошил рукой волосы. - Извини, Петр... Господи!
     - Но я ничего не понимаю в этом: волшебство, которое  на  самом  деле
волшебством не является...
     - Я пользуюсь волшебством, Петр, но с его точки зрения это вообще  не
волшебство.
     Петр внимательно посмотрел на него, и в  этом  взгляде  было  заметно
замешательство.
     Саша бросил в его сторону беспомощный взгляд и сказал:
     - Мы ведь понимаем, что имеем в виду.
     - Господи.
     - Я использую то, что получил в наследство при рождении. Я передвигаю
мелкие камни, и это являет собой всего  лишь  самую  незначительную  часть
волшебства. Но зато это моя часть. Он же замахивается на гораздо  большее,
чем получил от рожденья. И этот факт является  уже  большим  отличием.  Он
никогда не беспокоился о мелких камнях, он хотел двигать  и  рушить  целые
холмы, что ему и удавалось. Он никогда не принимал в  расчет  последствий,
потому что волшебство способно отгородить его от их воздействий,  и  никак
не заботился об остальном мире.
     - Ты хочешь сказать, что он в какой-то мере криворукий?
     - Да, в некотором роде. Но так можно было бы рассуждать, имея дело  с
дураком, однако он уже сформировался как колдун. Он без труда может делать
мелкие вещи, и вещи  крупные.  Подобно  тому,  как  я  вытягивал  силы  из
деревьев, он черпает их в том самом месте, откуда приходит Малыш.
     - Так значит поэтому Малыш остерегается его?
     - Возможно. Я не знаю, что именно он  может  делать,  и  я  не  знаю,
каково вообще то место. Ууламетс как-то сказал, что самой  непростительной
ошибкой, которую может совершить колдун, возможно заключается в  том,  что
он пожелает гораздо больше  волшебства,  чем  в  состоянии  воспринять.  Я
думаю, что здесь он был прав, хотя... В его доводах была  солидная  брешь,
огромная черная дыра, как раз в том  самом  месте,  где  было  произнесено
слово "возможно". - Он взглянул Петру в глаза, раздумывая над этим, потому
что в том случае, если их дела будут на самом деле плохи, Петр  не  должен
оставаться в неведении об этом. - Не знаю. Я не знаю, что именно мог знать
Ууламетс. Я думал, что может быть мне удастся сделать это  гораздо  лучше,
может быть я сделаю то же самое, но более верным путем. А  может  быть,  я
делаю ужасную ошибку, не связываясь с волшебством...
     Петр вдруг сказал, сильно нахмурившись:
     - Саша...
     - Я просто боюсь делать это. И ты прав, Малыш прячется. Я  только  не
знаю, от меня ли он прячется или от него.
     - Саша... может быть, сейчас самое время тебе послушаться Ууламетса.
     - Ууламетс мог и ошибаться, ты  знаешь  об  этом.  Он  мог  и  просто
опасаться, так же, как опасаюсь я.
     - Он мог быть прав. Я никогда не думал, что вдруг приму его  сторону,
но Саша, ради Бога...
     - Я опасаюсь. И от моих опасений не будет вреда.
     - Тогда любой колдун мог бы сделать это. И Черневог как раз  один  из
них. Это не достаточно подходящая рекомендация?
     - Ууламетс сказал еще кое-что по поводу колдовства: побуждения всегда
создают отличия.
     - Но Ууламетс умер, и это вообще можно не считать за рекомендацию.
     - Может быть, он не был так силен,  как  Черневог,  а  может  быть  и
наоборот. Ведь я  не  говорил,  что  подумываю  о  том,  как  использовать
волшебство. Я лишь говорю о том, если он начнет ускользать от меня и, если
у нас не будет другого выбора, то это будет единственная, чего бы  это  ни
стоило, возможность, которую я обязательно использую, чтобы удержать  его.
Если это произойдет, если он сделает что-то,  а  у  меня  не  будет  иного
выбора, то я хочу, чтобы ты понимал, что происходит. Я хочу, чтобы у  тебя
была полная ясность на этот счет. И еще я хочу,  чтобы  тогда  ты  отыскал
Малыша. Я думаю, что, в отличие от меня, к тебе  он  придет.  Только  ради
Бога, не вздумай задерживаться поблизости.
     Петр медленно вздохнул. Затем еще раз. Он был явно обеспокоен, и Саша
видел это. Наконец Петр сказал:
     - Может быть, на этот раз  нам  подождать,  чтобы  спросить  об  этом
Ууламетса? Ведь почти об этом говорили и лешие. Они же  не  сказали  тебе,
чтобы ты становился вторым Черневогом. Разве не так? Ведь  не  это  же  ты
предполагаешь сделать?
     Петр обладал завидным уменьем порой разрешать неразрешимые  ситуации.
Разумеется, это не  означало,  что  он  всегда  был  прав,  но  Петр  имел
способность вовремя обрести почву под ногами.
     - Нет, - с облегчением выдохнул Саша. - Нет, этого они не говорили.
     - Он хочет, чтобы мы сделали какую-нибудь глупость. И ты знаешь  это.
- Петр с силой сжал его плечо. - Только  не  слушай  его.  А  заодно  будь
осторожен и со стариком! Я не верю ни одному из них.
     - Я пытаюсь как раз так и поступать, и все  время  желаю,  чтобы  это
оказалось правильным. Я продолжаю думать, что мы не  должны  слушать  его,
кроме тех случаев, когда в его доводах есть здравый смысл.
     - Талантливые обманщики  всегда  выглядят  рассудительными.  Ты  ведь
должен помнить Дмитрия.
     - Все должно проясниться, Петр.
     На что тот ответил:
     - Но только не в том случае, когда он не хочет этого.
     - Но я по-прежнему опасаюсь! Я не знаю, что здесь лучше. И я не знаю,
прав ли я!
     - Вот черт. Так мы можем пропасть. Сделай свой  выбор.  Любой.  Пусть
твои кости лягут раньше, чем его. Пусть твой ход в этой игре будет первым.
Только следи за тем, как лягут кости.
     Он чуть задержал дыханье, затем заговорил вновь, с выдохом:
     - Мы, должно быть, уже недалеко от этого дома. Мне  кажется  я  помню
это место, где мы сошли с моста, это скорее всего и есть тот самый ручей.
     - Я тоже так подумал.
     - ...Хотя я и не думаю, что Ууламетс знает  ответы  на  все  вопросы.
Петр, ведь он оставил мне все, что мог. А я не уверен,  что  он  был  прав
насчет волшебства, что  его  мнение  можно  принять  за  ответ.  Лешие  не
понимают колдунов...
     - Послушай. - Саша почувствовал,  как  пальцы  Петра  впились  в  его
плечо. - Он мог и ошибаться по поводу самых  разных  вещей,  но  давай  не
будем верить и этому парню, во всяком случае не чаще одного раза на  день,
да и то только тогда, когда он согласен с нами. Но, ради  Бога,  перестань
думать о сомнениях, ведь ты знаешь, откуда они приходят.
     -  Я  не  уверен  в  этом,  Петр.  Я  все-таки  думаю,  что  они  мои
собственные...
     - Тогда переложи все сомнения и беспокойства на меня. Я гораздо лучше
справляюсь с ними. А ты займись  тем,  что  пожелай  медведя,  или  что-то
подобное.
     - Не смей...
     - ...шутить над этим? Но ведь это гораздо лучше, чем слушать его.
     - Возможно, что ты и прав.
     - Возможно. Может быть. Если. Возьмись  за  ум,  приятель!  Вот  этот
кувшин никогда не разобьется и никогда не опустеет. Ты черт, а не  колдун,
когда знаешь чего хочешь. Почему  бы  тебе  не  пожелать,  чтобы  Черневог
полюбил нас пылко и нежно?
     - Кувшины не сопротивляются, - мрачно заметил Саша.
     - Ты хочешь сказать, что они не толкают вредных мыслей в твою голову?
Тогда сунь хоть несколько в его. Разве ты не сможешь?
     - Я не... - Он в замешательстве вспомнил своего единственного  врага,
двоюродного брата Михаила, вспомнил грязную лужу и то,  свое  единственное
необузданное, абсолютно злобное желание, которое  возникло  у  него  после
многих лет унижений. Все злонамерения Петра для  него,  как  для  молодого
колдуна, пытающегося брести силу и овладеть искусством  без  необходимости
убивать кого-либо, всегда казались лишь игрой безрассудного воображения. -
Я не хочу вступать в борьбу с ним, я не могу...
     - Боже мой, тогда что же, по-твоему, мы делаем все это время? Как  ты
думаешь, малый, что происходит здесь? Проснись!
     На это ему нечего было ответить.
     - Чувство юмора, - сказал Петр, ударяя его по руке. - Я готов держать
пари на что хочешь, но уверяю тебя, что именно это может чертовски смешать
его карты. - С этими словами Петр ухватил поводья Волка,  вскочил  на  его
спину и оттуда взглянул на Черневога.
     - Идем, Змей, мы двигаемся дальше.

     Ивешка писала в своей книге, на палубе старой лодки:
     Я не знаю, что и пожелать, думая о ребенке. Папа сказал бы при  этом:
ты можешь уничтожить все, кроме прошлого.
     Петр, если эта  книга  попадет  к  Саше,  и  ты  узнаешь,  что  здесь
говорится, верь, что я люблю тебя, хотя я и не могу вернуться домой,  пока
не узнаю, что завело меня сюда и зачем. Ты не ожидал получить  ребенка  от
колдуньи, и я не хочу огорчать этим тебя.
     Я хочу чтобы ты знал это. Может быть ты услышишь меня. Но я  не  могу
услышать ни тебя, ни Сашу, как бы ни старалась. И я не вернусь домой, пока
не узнаю больше, чем знаю сейчас. Итак, мне пора отправляться на поиски.
     Она убрала чернильницу и закрыла книгу.

                                    18

     В лесу вновь появились области холода,  будто  проносились  невесомые
ледяные заряды. С них все всегда и начиналось. Эти  невидимые,  неизвестно
откуда  взявшиеся  потоки  холода,   пронизывающие   пространство,   очень
раздражали лошадей. Петр, поругиваясь, слегка похлопывал Волка  по  шее  и
приговаривал:
     - Ничего, приятель, это всего лишь кажется.
     В свое время он и сам слышал точно  такие  же  уговоры  и  чувствовал
страх за собственный рассудок.
     Ему не давала покоя мысль, что волшебство, к разговорам о котором  он
так привык, на самом деле было уже не просто волшебством,  а  волшебством,
использующим силы злых духов. И из всех существ, имеющих отношение к этому
странному и пугающему миру, сын игрока предпочитал видеть  только  Малыша,
который приходил из этого мира к  Саше  и  Ивешке.  По  мнению  Петра  все
происходило не самым лучшим образом, и хотя призраки, появившиеся в  лесу,
уже не были для него чем-то удивительным, он не хотел  их  присутствия,  и
еще меньше их в них нуждался Саша: он и без того был рассеян и утомлен. А,
главное, в этих надоедливых, в беспорядке проносящихся  холодных  сгустках
скрывалась опасность.
     "У вас нет надежды", - шептало очередное облако, проносясь  миме  его
уха и обдавая холодом.
     - Заткнись! - рявкнул он, пытаясь прихлопнуть  его,  но  эта  попытка
кончилась безрезультатно.
     "Отчаянье, отчаянье", - завопил очередной призрак.
     - Пошел прочь! - сказал Саша, пожелав, чтобы все они  исчезли.  И  на
некоторое  время  восстановилась  тишина.  Но  вот  раздался  новый  крик:
"Убийца!" - и призрак возник, на этот раз прямо перед Черневогом,  который
шел впереди лошадей. Петр даже получил некоторое  удовлетворение,  увидев,
как тот шарахнулся от него.
     "Черневог!"  -  закричало  сразу  несколько  голосов.  "А,  Черневог!
Черневог!" - будто шепот пронесся по лесу.
     - Теперь мы в самом пекле, - сказал Петр и вздрогнул. - Черт  побери,
Змей, может быть ты умеешь летать?
     Черневог повернул к нему бледное лицо, и Петр почувствовал мгновенную
боль в сердце. Волк в тот же момент покачнулся... и встал, задирая  голову
и фыркая: возможно, это Саша  сделал  так,  что  призрак  пошел  прямо  на
Черневога. Теперь уже целый хоровод их кружился  вокруг  него,  завывая  и
крича, а Черневог, который еще был в состоянии двигаться, только уклонялся
от них и отмахивался руками.
     - Будьте вы прокляты! - крикнул он, и тогда один из призраков сказал:
     "Мы и так прокляты..."
     И целая их орда бросилась на них, кружась словно белые листья.
     - Ууламетс! - закричал Петр. - Ууламетс,  старый  обманщик,  если  ты
где-то здесь, то ты-то нам как раз и нужен!
     Наступила неожиданная тишина. Ни  единого  призрака  больше  не  было
видно.
     А Саша сказал:
     - Господи, мне не нравится все это...

     "Ивешка", - дразнили ее призраки, - "Ивешка, куда это ты собралась?"
     Она вздрогнула. Это были ее призраки, которые шли вместе с ней  через
лес в лесных сумерках. Это были ее жертвы, сотни и сотни. Среди  них  были
все, кто когда-то путешествовал по лесу и по реке. Некоторые из них  несли
свои котомки, и все выглядели очень потерянными.
     "А ты знаешь дорогу?.." - начали было они,  но  неожиданно,  когда  в
лесу вдруг становилось светлее, их лица превращались в маски ужаса,  когда
они узнавали ее и тут же с криками скрывались в кустах.
     Некоторые выскакивали, чтобы напасть на  нее:  это  были  в  основном
ужасные  типы,  грязные  и  косматые.  Их  нападения  заканчивались   лишь
душераздирающими криками.
     Самым худшим был один из них, ребенок, который долго преследовал ее и
все время повторял: "Ты не видела мою маму? Пожалуйста, остановись!"
     Она старалась не глядеть на него, но чувствовала, что он подходит все
ближе и ближе, почти наступает ей на пятки, дергает за подол платья.
     "Ну, пожалуйста", - не переставая твердил он.
     Она пожелала, чтобы он убирался, и в тот же момент он ушел, продолжая
кричать детским голосом: "Папа, папа, ну где же ты?"
     Она растеряла всю  свою  решимость,  она  позабыла  обо  всем,  кроме
угрызений совести,  а  призраки,  словно  чувствуя  это,  становились  все
сильнее и настойчивее. Она уже с трудом сопротивлялась им,  чувствуя,  как
их руки добираются до нее.
     "Убирайся отсюда", - говорили они, - "ты не должна жить и дышать".
     "У тебя нет права на солнечный свет.  Ты  всего  лишь  кучка  костей,
всего лишь жалкая кучка костей в темной пещере..."
     -  Таких  чудесных  костей,  -  раздался  еще  чей-то   голос,   явно
отличающийся от голосов призраков, и она тут же остановилась,  вглядываясь
в темноту кустов, а ее сердце забилось в паническом беспокойстве.
     - А вот я, здесь, - сказал все тот же голос, где-то в самой  тени,  и
все кругом стало затихать, кроме этого шипящего голоса. В  тот  же  момент
кусты затрещали от скользящих движений  тяжелого  тела.  -  Я  здесь,  мои
чудесные косточки. Не нужно пугаться меня.
     - Пошел прочь! - закричала она.
     В ответ раздалось шипенье. Она заметила сильное движение в  кустах  и
отчетливо  увидела  это  огромное  скользкое  тело,  пробирающееся  сквозь
папоротники. Оно повернулось влево, прямо к ней.
     - Это очень невежливо, Ивешка, ведь мы с тобой старые друзья.
     - Прочь!
     Змей продвинулся еще вперед. Затем она услышала, как он остановился.
     - Убирайся прочь! - приказала она, но его настойчивость заставляла ее
сомневаться в том, что он уйдет. Это до смерти пугало ее.
     - Посмотри, - продолжал шипеть он. - Я ведь совсем не  должен  делать
то, что ты хочешь. Хотя, если ты будешь вежлива со мной,  я,  может  быть,
тоже буду вежлив. Во всяком случае не буду больше называть тебя  "чудесные
косточки".
     - Оставь меня в покое!
     Последовало еще одно  скользящее  движение,  но  на  этот  раз  голос
раздался издалека:
     - Он следует за тобой, чудесные косточки. Он уже в верховьях реки. Но
ведь ты ни за что не догадаешься, кто находится вместе с ним?  Ты  никогда
не поверишь этому.
     Любопытство могло оказаться ловушкой. Она  попыталась  удержаться  от
вопроса. Но ее мысли продолжали следовать  за  приманкой,  а  старый  змей
продолжал:
     - Кави Черневог.
     Она чувствовала, как ее все плотнее и плотнее обволакивает холод.
     - Ну, не странно ли это? - не унимался Гвиур. -  Если  бы  ты  смогла
получше  прислушаться,  то  прямо  сейчас  смогла  бы  услышать   и   его.
Разумеется, что Саша вместе с ним, но я не имею никакого понятия, что  они
собираются сделать с Черневогом.  Почему  бы  тебе  не  позвать  их  сюда?
Уверен, что они были бы рады увидеть тебя.
     - Замолчи! - воскликнула она.
     - В лесу темнеет очень быстро, мои прекрасные косточки. И не старайся
даже вспоминать про соль. Ведь на самом деле ты не хочешь, чтобы я уходил,
ведь ты знаешь, куда я отправлюсь прежде всего.
     Она знала. Ивешка глубоко вздохнула, содрогаясь от страха. С  водяным
следовало говорить громко, если при этом имелся выбор. Поэтому она сказала
с дрожью в голосе:
     - Я знаю, но я буду очень осторожна, Гвиур. И не подойду близко.
     - К колдуну, который так же силен как и ты? Должно быть  я  поглупел.
Тогда куда же ты направляешься? Это секрет?

     Свет  понемногу  затухал.  Ночь  была  самым  удобным  временем   для
появления  призраков,  когда  глаза  теряли  возможность   хорошо   видеть
отвлекающие подробности. Ууламетс вообще считал, что призраки невидимы для
глаза, а существуют лишь в нашем воображении, проникая прямо в разум.
     Но ни один из них так и не  появился  с  тех  пор,  как  Петр  позвал
Ууламетса. Он сам  с  этого  момента  имел  дурное  предчувствие,  которое
исходило то ли от Черневога, то ли  от  Саши,  то  ли  причиной  были  его
собственные подозрения.
     - От этого еще противней, чем от целой толпы призраков, - пробормотал
он, продвигаясь вперед в холодной дымке легкого, похожего на туман  дождя.
- Даже и в таком окружении старик поддерживает свою репутацию.
     Теперь со всех сторон  их  окружали  молодые  деревья,  некоторые  из
которых доходили лишь до колена лошадям, а другие,  которых  было  меньше,
выросли уже высокими и стройными: сюда, в эту  голую  пустыню  с  размытой
ручьями землей, их перенесли из других мест лешие. Теперь они уже затеняли
собой  остальные  посадки  и  поблескивавшие  в   сумерках   кое-где   еще
выступавшие из земли мокрые от дождя камни, которые сплошь  покрывали  эту
бесплодную землю в то время, когда он был здесь в последний раз.
     Петр вспомнил этот пейзаж со щемящей болью, которая тоже  могла  быть
частью воспоминаний.
     А  Черневог,  только  что  отдышавшийся  после  нападения  призраков,
заметил:
     - Господи, как изменилось это место!.. Мы совсем недалеко от дома.
     От старого дома Черневога. Он  был  чертовски  прав,  сообразив,  где
находился.
     - Мы не должны идти дальше этой ночью, - запротестовал он.
     - Ночь - самое подходящее для нас время, - заметил Петр. - Если  тебе
нужны призраки, ты с таким же успехом можешь рассматривать темноту.
     - Нет, - сказал Черневог, повернулся и взял в свои руки повод, на что
Волк вскинул голову. - Нет, выслушай меня...
     - Отпусти мою лошадь, Змей, - сказал Петр.
     Хозяюшка  тоже  остановилась.  Черневог  продолжал  держать  повод  и
смотреть  вверх  на  Петра.  Его  бледное,  словно  покрытое  воском  лицо
выделялось  на  фоне  наполненного  дождем  мрака.  Он  положил  руку   на
подергивающуюся шею Волка.
     - Разбивай привал, - сказал Черневог. - Прямо сейчас.
     На  какой-то  момент  это  показалось  вполне  обоснованным  и   даже
благоразумным.
     - Почему? - спросил Саша.
     -  Потому  что  вы  поступаете  как  дураки.  Потому   что   мы   уже
приблизились. Послушай меня...
     Обе  лошади  резко  пошли   вперед,   заставив   Черневога   потерять
равновесие, но он успел схватить Петра за ногу, не выпуская из рук  повод,
и во второй раз остановил Волка. Петр опустил свободную руку  на  меч,  но
взгляд Черневога, или что-то еще, остановило  его.  Он  замешкался,  сразу
подумав о том, что Черневог мог подслушать в лесу что-то важное, а тот тем
временем продолжал:
     - Петр, ради Бога, Петр, ну пожалуйста, выслушай меня...
     - Черневог! - сказал Саша, но его голос слышался  будто  издалека,  а
Черневог не сводил с Петра немигающего взгляда.
     - Ты должен быть моим другом,  -  продолжал  колдун.  -  Петр  Ильич,
поверь мне! Я не собираюсь причинять тебе вред.
     Саша торопливо соскочил с лошади и  схватил  Черневога  за  плечо,  с
силой  разворачивая  его  от  лошади.  Петр  подхватил   поводья   и   сел
поустойчивее, изумленно глядя на Сашу, который крепко держал Черневога  за
рубашку и очень тихо говорил:
     - Не трогай его. Не трогай. - Петру даже показалось, что будь  он  на
месте Кави Черневога, то ему следовало бы опасаться этого тона.
     Но говоря по правде, он не воспринимал проявленный к нему интерес как
нападение: он чувствовал только  растерянность  Черневога  и  его  желание
объяснить что-то важное.
     Возможно, что подобные чувства были опасны. Он наблюдал за  тем,  как
Саша отпустил Черневога, все еще стоящего спиной к Волку.
     - Пошел! - сказал он.
     - Я не уверен... - Петр почувствовал, как-то  особенно  произнес  это
слово, "не уверен", и наклонился вперед. - Я не думаю, что  мы  не  должны
выслушать его как раз сейчас, когда призраки исчезли...
     - Петр, это он заставляет тебя так говорить.
     - Но я не уверен, что это и не моя собственная мысль... Ведь если  на
самом деле. Нечто преследует его, то почему бы этим намерениям и не начать
выполняться?
     - Мне кажется, что самым важным является время.
     Ивешка.   Господи.    Петр    почувствовал    неожиданное    глубокое
замешательство. Как он мог быть таким дураком! И правильно, что  Саша  был
необычно резок с ним. Он заслужил это.
     - Залезай,  Змей,  -  сказал  он  и  сделал  движение,  чтобы  помочь
Черневогу влезть на коня.
     - Я сам возьму его, - сказал Саша.
     Был тот самый момент, когда Петр  почувствовал  необходимость  встать
между мальчиком  и  угрожавшей  тому  опасностью.  Его  охватило  странное
чувство, когда он наблюдал, как молодой человек, повернувшись к  Саше,  не
вполне изящно вскакивает на лошадь, и  Саша  протягивает  руку...  и  Петр
видит это... протягивает руку Кави  Черневогу,  который  не  без  опасений
хватается за нее.

     - Следуешь только собственным соображениям, - продолжал доноситься до
нее голос, на этот раз из кустов, где было  уже  достаточно  темно.  Вновь
послышалось прерывистое скольжение тяжелого тела  и  потрескивание  тонких
веток. - И куда же эти соображения влекут тебя,  хотелось  бы  мне  знать?
Разве ты не знаешь, что твоя ива зазеленела  этой  весной?  Мне  интересно
знать, почему?
     Ивешка из всех сил старалась не обращать внимания на  водяного.  Было
уже пора остановиться, развести костер  и  окружить  себя  защитой,  через
которую водяной не  смог  бы  пролезть,  но  она  не  находила  ни  одного
привлекательного места в этой чаще. Возможно, что  лес  здесь  никогда  не
умирал, но от этого он не стал привлекательнее: нигде  не  было  видно  ни
единого места, удобного для костра и для ее защиты.
     - Я чувствую запах дыма, моя прелесть. А ты разве не чувствуешь  его?
Могу побиться о заклад, если ты  пройдешь  немного  дальше,  то  наверняка
отыщешь то, что ищешь.
     Но она не чувствовала ничего. И в  то  же  самое  время  она  ощущала
холод. Старый Гвиур имел свои злонамеренные планы и, разумеется, врал,  но
временами он любил помучить кого-нибудь из попавших в беду, и  только  Бог
знает, когда он мог быть близок к истине.
     - А не может ли это быть, красавица, чуть-чуть вверх по реке?
     Она сжала губы и продолжала идти, соразмеряя свое дыхание с шагами  и
думая только о том, что если бы ей попалось открытое место, где можно было
бы развести костер, она тут  же  устроила  бы  этому  проклятому  созданью
соленую баню. Во всяком случае, это могло бы на некоторое время  заставить
его исчезнуть.
     Но она даже не смела и думать об этом. Она  не  хотела  предпринимать
ничего такого, что заставило бы водяного отправиться  на  юг,  и  даже  не
хотела верить в то, что Саша и Петр могут не столкнуться с ним...
     Но  если  Кави  был  вместе  с  ними,  то   тогда,   Господи,   лешие
действительно не устояли, если только в них было все дело,  и  тогда  Кави
мог использовать водяного,  мог  использовать  его  прямо  сейчас.  Гвиур,
разумеется, ни при каких условиях не сказал бы ей полной правды. Кави  был
вместе с ними... но каким образом?
     Запах дыма начал доходить до нее, слабый едва различимый.  Тогда  она
спросила:
     - Гвиур, а кто живет здесь поблизости?
     - О, - начал водяной, - теперь мы  стали  вежливыми,  мои  прекрасные
косточки?
     Но она хотела знать это без всякой двусмысленности. Однако  заставить
Гвиура сказать хоть что-нибудь было нелегко, и со второй и даже с  третьей
попытки. Наконец он сказал:
     - Если мы не будем вежливыми, то я, пожалуй, лучше  уйду,  красавица.
Однако я все же скажу тебе. Хотя нет, лучше я покажу тебе, это будет  чуть
дальше.
     На какое-то время он покинул ее, а затем она услышала  какой-то  звук
слева от себя, вгляделась и увидела, что там стоит ее отец.
     - Не так уж и далеко, - сказала похожая на него серая  скрытая  тенью
фигура, ничем не напоминавшая призрака.
     Затем виденье рассеялось, как будто впиталось в землю, оставляя после
себя пятно как от расплескавшихся чернил.
     Это всего лишь проклятый оборотень... в облике ее отца.
     Новый обман? Или продолжение всего того, что было с самого начала?
     Некоторое время она стояла очень тихо. Было слышно, как  через  кусты
ползет Гвиур, перебираясь на новое место. Он прополз где-то сзади нее.
     - Прекрати эти игры, - закричала она. - Гвиур, черт тебя побери!
     Движение смолкло. В лесу было тихо.
     Но ощущение, подобное уверенности,  оставшейся  у  нее  с  детства  и
подсказывающей ей о том, что ее ожидает что-то  удивительное,  вновь  было
вместе с ней в этой тишине.
     Возможно, подумала она, Гвиур просто пытается разными  злонамеренными
способами увести ее от того, что ей было так необходимо отыскать.
     Или, что тоже возможно, в присутствии  этого  злобного  созданья  оно
могло означать что-то крайне ужасное из ее детской тоски о том, что где-то
есть нечто, заслуживающее ее внимания и являющееся самым близким  и  самым
главным для ее сердца.
     И она все шла вперед, вниз по склону, когда, миновав старое-престарое
дерево, оказалась перед странным нагромождением дерна и бревен.
     Посреди всего этого, едва различимая в  последних  проблесках  света,
виднелась дверь.

     Сашу  охватило  сильное  чувство  тревоги,  когда  они  подъезжали  к
развалинам, и ему стало интересно, был ли Черневог хоть  в  какой-то  мере
ответственным за это беспокойство: Черневог очень напугал  его,  собираясь
ехать сзади Петра, и он никак не мог понять, что происходило с ним  самим,
отчего с того самого момента так тряслись его руки и  подрагивало  сердце.
Было ли это воздействием со стороны Черневога или это было влиянием именно
этого проклятого места?
     Он не мог просто так отбросить прочь все ощущения, несмотря на советы
Петра, который считал его слабым и нерешительным... Он не мог стать  таким
как Петр, он беспокоился обо всем в присутствии  Черневога  и  он  не  мог
ехать в это место с таким  же  взглядом  на  вещи,  как  это  делал  Петр,
выглядевший так, будто беда  должна  остерегаться  его,  и  не  признающий
ничего другого. Он же был напуган и зол на Черневога, и больше всего...
     Больше всего он не хотел той встречи, которая могла там  произойти  и
которая могла положить конец всему  происходящему.  Поэтому  он  продолжал
думать о том, что ему делать, если у старика будут планы на его счет?
     -  Не  много  осталось  от  этого  места,  -  заметил  Петр.  И   это
действительно было так.  Только  благодаря  чистой  удаче  можно  было  бы
отыскать дом в наступавшей темноте:  разросшиеся  деревья  почти  скрывали
его.  Только  поднимавшиеся  над  ними  обгорелые  столбы  указывали,  где
находились остатки старого дома. Обуглившиеся  бревна  стояли  неподвижно,
вымытые дождем.
     Ведь я тоже видел это,  подумал  Саша,  с  неудовольствием  осознавая
присутствие Черневога за своей  спиной.  Хозяюшка  шла  своим  размеренным
шагом,  постоянно  напоминая  ему  о  себе  движением  своего  тела.   Она
чувствовала  запахи  дождя,  молодых  листьев  и   старого   пожарища   и,
разумеется, никакой опасности во всем этом распознать не могла.
     - Выглядит так, будто лешие выровняли все,  что  осталось,  -  сказал
Петр. - Те большие деревья во дворе исчезли, а молодые посадки должны быть
прямо около могилы.
     - Мы отыщем ее, - рассеянно пробормотал Саша. Он не чувствовал ничего
определенно плохого в этом месте, хотя оно  и  казалось  более  посещаемым
призраками, нежели остальной лес. Здесь наверняка было полным-полно старых
желаний, здесь все еще жила старая память. И он сказал про себя, обращаясь
к  призраку  Ууламетса,  если  тот  случаем  мог  услышать  его:  "Учитель
Ууламетс, это я, Саша. Мы привели к вам Черневога..."
     - Саша, - сказал Черневог. Он не держался за него во время всего пути
и старался сторониться его настолько, насколько могут избегать друг  друга
люди, едущие на одной лошади. Но именно сейчас он неожиданно дотронулся до
сашиной руки. - Слава Богу, теперь мы совсем близко!
     - Замолчи!
     Руины  стояли  в  зарослях  молодых   деревьев,   что   создавало   в
надвигающихся сумерках обманное ощущение большого  зеленого  пространства,
будто перед ними было зеленое озеро, всего лишь по колено лошадям, которое
те переходили вброд. Старые мертвые деревья, когда-то стоявшие  во  дворе,
разумеется, исчезли. Виднелись лишь слабо заметные остатки стены и  столбы
от фундамента. Частично сохранилось лишь одно  крыло  дома.  Они  миновали
остатки  стены,  обгорелые  развалины  бани,  все  уже  поросшие  молодыми
березами.
     Саша остановил Хозяюшку, велел Черневогу слезть с лошади  и  спрыгнул
сам, последовав примеру Петра. Фактически они были как раз над могилой, во
всяком случае так ему помнилось.  Вечерний  свет  быстро  угасал,  зеленые
березы еще больше ослабляли его, опушка леса терялась  в  сетке  дождя,  а
обуглившиеся балки чернели на фоне низких облаков. Стоявшую кругом  тишину
нарушало лишь их собственное дыханье.
     - Учитель Ууламетс, - произнес  он  вслух,  не  обращая  внимания  на
тишину. - Учитель Ууламетс?
     Он ждал.  И  совершенно  искренне  желал  старику  всяческого  добра,
вспоминая о том, что тот, кроме всего, спас им жизнь,  и  никак  не  хотел
поворачивать против него его же собственные недостатки.
     -  Проклятый  упрямый  старик,  -  пробормотал  Петр   после   долгих
бесплодных  ожиданий,  в  течение  которых  лошади  притопывали  ногами  и
потихоньку перемещались, ощипывая листья с молодых берез.  -  Здесь  сыро,
грязно и ему сейчас просто не нужна никакая компания...  Выходи,  дедушка,
будь ты проклят. Ивешка попала в беду  и  появилось  что-то,  использующее
твой облик. Я подумал, что тебе интересно бы узнать об этом.
     В воздухе неожиданно пахнуло холодом. Порыв ветра пробежал над  морем
листьев.
     Затем все стихло. Саша, сдерживавший почти  все  это  время  дыханье,
вздохнул, и некоторое время стоял неподвижно, пытаясь вновь убедить себя в
том, что действительно хотел поговорить со стариком один на один.
     Он верил Мисаю. Это был единственный совет,  которому  он  был  готов
следовать во всех случаях, когда это касалось благополучия  леса,  которое
означало одновременно и их собственное благополучие. Он верил этому  точно
так же, как верил земле, по которой ходил, и воде, которую пил.
     Все, что было враждебно лесу, было враждебно и им.  Когда  лесу  было
хорошо, хорошо было и им:  такова  была  сделка,  которую  они  заключили,
обязуясь бережно относиться к природе, используя волшебство лишь в  полном
согласии с ней, как это делали сами лешие.
     Вот на чем он должен стоять. Вот где волшебство не таило опасностей.
     - Стереги его, - сказал он Петру и снял с  лошади  свои  вещи.  Затем
согнул пару молодых деревьев, сделав себе нечто  в  виде  шалаша  и  начал
разыскивать розмарин и другие травы, которые, как он  припомнил,  Ууламетс
использовал для заклинаний.
     Черневог хотел остановить его слабым и  полным  испуга  желанием,  но
вряд ли мог хоть как-то ослабить таким образом его внимание.
     - Ради Бога, - не выдержав начал было он,  но  Петр  схватил  его  за
плечо, - ведь может случиться так, что не только Ууламетс ответит  на  это
обращение.
     Сомнения, подумал Саша и  встал,  глядя  прямо  в  лицо  Черневогу  с
злобным подозрением, что тот замышляет что-то против них.
     - Саша, - сказал Черневог, - Саша, о, Господи...
     Тьма и огонь...
     Стук копыт в темноте... неумолимый, как биение сердца...
     Ивешка, сидящая у печки, с чашкой чая в руках.
     Саша почувствовал чье-то присутствие, которое действовало на него  со
стороны дома. Он повернул голову в том  направлении  и  увидел,  словно  в
плохом сне, среди обгоревших развалин бани, банника, который выделялся  на
фоне дверного проема темным, с торчащими волосами силуэтом.  Этот  угрюмый
надоедливый мальчишка сидел на пороге, уставившись на ступеньки под своими
ногами.
     Не было никакого желания, чтобы он взглянул вверх, потому что  никому
не хотелось заглянуть в его глаза.
     Саша подумал, содрогнувшись от холода: "Он лгал... он всегда был..."
     Но Черневог пытался освободиться от них, вырываясь из рук Петра.
     - Нет! - закричал он.
     В этот момент банник  поднялся  и  хмуро  взглянул  на  них  глазами,
напоминавшими потухшие угли. Затем он посмотрел на небо и поднял руку  как
раз в тот момент, когда что-то прозрачное и  белое  плавно  скользнуло  на
широких крыльях, чтобы опуститься ему на запястье. Существ сложило  крылья
и в  свою  очередь  с  пристальным  вниманием  уставилось  на  них.  Затем
сова-призрак и угловатая тень мальчика вместе растаяли во мраке.

                                    19

     - Что это была за чертовщина? - спросил Петр, обращаясь к Саше. - Это
был банник! Или нет?
     - Это тот самый, который появлялся перед нами дома, - сказал Саша.
     - Это его работа, - сказал Петр. - Это врут мои глаза, или  все,  что
было проделано с Совой, проделал этот самый банник?
     - Я не знаю, - сказал Саша.
     - Он чертовски хорошо проделал это, - сказал Петр и в  очередной  раз
ухватил Черневога за рубашку, желая получить ответы. - Что это за трюки ты
выкидываешь, Змей?
     А тот сказал, сквозь прерывистое дыханье:
     - Я же говорил тебе, я говорил тебе, а ты не хотел слушать...
     Петр тряхнул его.
     - Говорил нам, чертовски верно говорил  нам:  одну  ложь  за  другой!
Крепко спишь? Невинный, как утренний снег?
     - Я не лгу! - воскликнул  Черневог,  и  в  его  голосе  прозвучало  и
отчаяние и полная искренность.
     Но это не имело большого значения, когда дело касалось колдунов. Петр
тряхнул его еще раз, приговаривая:
     - Банник, черт возьми! Верни его назад!
     - Я не могу! - просто сказал Черневог.
     - Он не может, черт! Но ведь он твой. Это твое привидение, Змей, и не
вздумай сказать мне "нет".
     - Это всего лишь тень, - слабым голосом произнес Черневог. - Обрывок,
часть, фрагмент... - Черневог вздрогнул, положил ладонь на его руку  и  не
сводил с него глаз. В глубоких сумерках казалось, что его глаза  не  имели
зрачков, а являли собой бесконечную бездну,  где  не  было  ничего,  кроме
тьмы. - У мертвых остаются лишь обрывки воспоминаний... Ведь любой призрак
- это всего лишь часть, обрывок, фрагмент целого, что когда-то  составляло
жизнь... иногда это могут быть отдельные сюжеты...
     - Но ты-то еще не умер!
     - Я не знаю, кем или чем было вызвано это виденье, я не знаю,  почему
это случилось, я не знал, что это могло случиться, и я не знаю,  откуда  я
мог вызвать все это...
     - Чертовски беззаботно с твоей стороны!
     - Но это правда, Петр Ильич!
     Петр всякий раз беспокоился о том, что  мог  поверить  Черневогу.  Он
знал достаточно, чтобы напоминать себе о том, кто такой был Черневог,  что
он сделал и еще может сделать.  И,  разумеется,  что  у  него  было  много
причин, по которым он хотел убить его, но в то же самое время он испытывал
трудность: он не видел перед собой человека,  которого  так  хотел  убить,
потому что тот, что сейчас был перед ним,  цеплялся  за  него,  постукивал
зубами и говорил что-то вроде того:
     - Ради Бога,  не  следует  продолжать  ничего  подобного  сегодняшней
ночью. Не нужно  вызывать  эти  проклятые  виденья,  которых  могут  здесь
обнаружить те, кто преследует нас. Разведем огонь и остановимся  на  этом.
Вы имеете дело не с обычным естественным миром: установите границы,  чтобы
ничего не пустить сюда.
     На что Саша сказал:
     - Он прав.
     - Разводите огонь, - настаивал Черневог. Они стояли среди  выращенных
лешими молодых саженцев, которые доходили им едва до колена.
     - Я не думаю, что мы должны портить эти деревца, особенно  при  наших
обстоятельствах.
     - Здесь была баня, - сказал Саша, - а в ней сложенная из камня топка.
Кое-какое дерево здесь еще осталось, по крайней мере от стен.
     - Одни рассыпавшиеся угли и зола, - пробормотал Петр, но  уже  и  без
того был рад услышать слова про огонь и привал. Лошади разбрелись под  шум
этих споров и пощипывали листья с саженцев. Они  тут  же  подняли  головы,
когда Саша окликнул их.
     В эту ночь, в этом месте ни у кого не было иного выбора.

     Колдовство помогло отыскать отсыревшее дерево,  а  топка  в  основном
оказалась  почти  неповрежденной.  Однако,  насколько  мог  видеть   Петр,
колдовство почти не помогало против  дыма,  зато  граница  в  виде  круга,
проходившая вдоль старых стен, и вдоль которой была рассыпана соль и сера,
должна была бы остановить любой поднятый колдовскими силами ветер, а  сами
стены, все еще прочно стоявшие, должны были спасать их от холода и дождя.
     Петр разводил огонь и приглядывал за Черневогом, в то время как  Саша
находился с наружной  стороны  стен  и  старался  завести  лошадей  внутрь
защитного круга, расправляя молоденькие березки и подвязывая их с  помощью
обрывков  веревки  и  желая  добра  всему  живому,  что  являлось   прямой
противоположностью смерти,  а  особенно  противоположностью  тому  черному
колдовству, с которым имел дело Черневог.
     Черневог же сидел в противоположной от Петра стороне,  против  стены,
на которую падало тепло от горящей топки, подвернув под себя ноги. И  хотя
его глаза были открыты, он так ни разу и не пошевелился  с  тех  пор,  как
сел.
     - Там есть парусина, - сказал Петр. - Ты можешь  завернуться  в  нее,
понял.
     Черневог никак не показал, что слышал его слова. Его  тонкая  рубашка
казалась явно недостаточной защитой против холода и тумана.
     Петр швырнул  в  его  сторону  ветку.  Если  Черневог  раздумывал  об
очередной проделке, то Петр не испытывал никакой склонности к тому,  чтобы
позволить ему спокойно продолжать свое занятие.
     - Парусина, - повторил он, - вон там, рядом с тобой. Или мерзни, меня
это не волнует.
     Он подумал про банника, или вернее про странное виденье, кем  бы  оно
ни было, продолжая удивляться Ивешке и всему тому, что он еще показал  им.
Он прислушался к сашиным шагам в темноте, за стенами бани, и подумал,  что
пора бы  малому  вернуться  сюда,  потому  что  его  не  оставляли  дурные
предчувствия.
     Неожиданно до него донесся голос Черневога:
     - Я действительно любил Сову.
     Это прозвучало как обвинение. Это было похоже  скорее  на  жалобу,  и
поэтому было еще хуже. Но Петр не хотел спорить об  этом  именно  здесь  и
сейчас, когда все еще было так живо в памяти, и держал рот на замке.
     А Черневог продолжал:
     - Я хотел получить Ивешку.  Я  дал  бы  ей  все,  о  чем  бы  она  ни
попросила.
     -  Замолчи,  Змей.  Ты  выведешь  меня  из  равновесия,  если  будешь
продолжать.
     - А она хотела тебя. Я никак не мог понять этого.
     - Зато я могу. Прекрати, ты на самом деле можешь разозлить меня. И ты
продолжаешь делать это.
     - Но ведь тебе нужно так немного.
     - Саша! - закричал Петр.
     Некоторое время он не мог справиться дыханьем, затем оно  наладилось,
и в этот момент Саша вбежал в баню.
     - Петр?
     - Змей... Он  пытался  что-то  сделать.  -  Петр  все  еще  с  трудом
переводил дыханье, оно было коротким и прерывистым. - Но я  не  знаю,  что
именно.
     - Я очень сожалею, - сказал Черневог. - Ты просто напугал меня.
     - Я мог напугать тебя, подумать только! - Петр подбросил еще дерева в
топку, надеясь, что ничего не произошло и ничего волшебного само  по  себе
не проникло в него помимо сашиного внимания. - Прекрати испытывать на  мне
свои желанья... Саша, я не знаю, что именно он  подстроил,  но  что-то  он
сделал.
     Саша присел на корточки и положил руку  ему  на  плечо,  но  тошнота,
разлившаяся по желудку, не проходила. И Петр подумал, что  желания  совсем
необязательно должны  все  время  находиться  внутри  кого-то,  их  нельзя
обнаружить,  как  например  занозу  или  синяк.  Они  всего-навсего   лишь
поджидают тебя где-то на дороге, а потом тут же набрасываются, как  только
приходит время.
     - Все хорошо, - сказал Саша.
     - Я чертовски надеюсь, что это так. - Он движением плеча  освободился
от сашиной руки, как бы  желая  забыть  недавнее  беспокойство  -  Ты  уже
закончил там?
     - Почти... Но я не почувствовал, что он сделал хоть что-то, Петр.
     Итак, он проявил себя как дурак, если только Саша действительно  знал
все о происходящем. Петр надеялся на это, но  все-таки  не  был  полностью
уверен: ни  в  чем  нельзя  быть  уверенным,  когда  имеешь  дело  с  Кави
Черневогом.
     - Сейчас со мной все хорошо, - сказал Петр.  -  Иди,  продолжай  свою
работу. Одна змея у нас уже есть, не хватало нам, чтобы сюда заползла  еще
и другая.
     Саша чуть сжал его плечо, поднялся и сделал что-то, чего Петр даже не
успел понять: Черневог выбросил вверх руку, будто защищаясь  от  удара,  и
сказал:
     - Я не трогал его.
     - Скорее всего, он ничего не делал, - с кажущейся  неохотой  произнес
Петр.
     На какое-то время Саша остановился, а Черневог пристально смотрел  на
него с мрачным, вызывающим выражением.
     Это было продолжение войны, решил Петр. Он встал, с мечом в руках,  и
сказал:
     - Змей, веди себя как мы  договорились,  или  я  снесу  тебе  голову.
Слышишь?
     Черневог даже не взглянул на него в  этот  момент.  Затем  его  глаза
медленно  двинулись,  пока  не  остановились  на  нем.  И  тут   же   Петр
почувствовал неожиданное головокружение и холодок возле  сердца.  Каменный
пол под ним начал подниматься, меч со звоном ударился о камни, и он увидел
что Черневог встал, а Саша повернулся к нему.
     - Черневог! - пронзительно закричал он.
     - Не пытайся сразиться со мной, - сказал Черневог, но даже сама мысль
об этом была никак не легче, чем само сражение.
     - Будь ты проклят, - выкрикнул Петр и попытался  продолжить  начатое:
он ухватился за меч и поднял его вверх, но было трудно  предположить,  что
Черневог собирался  причинить  какой-то  вред  им  обоим:  Черневог  очень
нуждался в них, а все, что интересовало его, находилось в сохранности.
     - Я думаю, что у нас вполне достаточная  защита,  этот  твой  соляной
круг, - только и сказал колдун. - Спасибо.

     Папа не воспитал бы такую дурочку, которая могла бы подойти  к  любой
незнакомой двери и постучать. Ивешка присела на опушке  и  прислушалась  к
тишине. То ли Гвиур уполз куда-то, то ли затаился где-то и лежал там тихо,
как только мог. Не было  и  никаких  признаков  оборотней:  их  отсутствие
теперь означало, что они были не к добру. И если только водяной сказал  ей
правду о том, что Петр и Саша находились в компании с Черневогом,  она  не
сомневалась, откуда исходила опасность.
     Она бы пожелала что-то против этого, если бы...  если  бы  это  место
подходило для таких опрометчивых поступков. Посылать желания в таком месте
было столь же безрассудно, как и говорить вслух.
     Черт возьми,  ей  действительно  не  нравился  этот  странный  дом  у
подножья холма, как не нравилось и то, что Гвиур исчез, как не нравилось и
не покидавшее ее ощущение,  что  кто  бы  ни  жил  в  этом  доме,  он  был
осведомлен о ее присутствии здесь.
     А почему нет? Ведь Гвиур наверняка наблюдал за всем этим.
     Она сцепила руки и прижала их  к  губам:  сейчас  ей  очень  хотелось
узнать, как можно осторожней, что было в  этом  доме,  но  так,  чтобы  не
оказаться в западне, то есть совершить небольшую  кражу  со  взломом,  как
назвал бы это Петр, но при  этом  постараться  вообще  не  дотронуться  до
двери.
     "Ах", - услышала она внутри себя чей-то голос, - "вот ты где".
     Она отшатнулась назад, тут  же  почувствовав  волшебство,  еще  более
сильное, чем то, которое некогда использовал Кави.
     Все тот же голос продолжал: "О, не будь дурочкой.  Ведь  нет  никакой
пользы в том, чтобы сидеть там в темноте. Войди в дом. Я не кусаюсь".
     И тогда она спросила, так же пользуясь внутренним голосом: "Кто ты?"
     Но это была ошибка. Любопытство мгновенно открывало путь  волшебству.
Голос,  на  этот  раз  более  мягкий,  произнес:  "Твоя   мать,   дорогая.
Разумеется, твоя мать".

                                    20

     - Саша? - окликнул его Петр.  -  Саша?  -  Он  хлопал  его  по  лицу,
приговаривая: - Будь ты проклят! Отпусти его...  -  Он  явно  обращался  к
кому-то еще, как решил сам Саша сквозь обволакивающий его  туман.  Наконец
он сообразил, что Петр поддерживает его голову над  полом,  а  человек,  к
которому при этом обращался Петр, был Черневог, который  удобно  устроился
около их очага.
     Опустив руку на сашино плечо, Петр продолжал, чуть понизив голос:
     - Я не знаю, что именно он замышляет. Он  взял  свою  книгу,  твою  и
книгу Ууламетса, а я не смог его остановить,  прости  меня.  -  Его  голос
напоминал голос человека, обезумевшего  от  страха,  словно  он  один  был
виноват во всем случившемся, и никак иначе.
     - С тобой-то все хорошо? - спросил его Саша.
     - Пока да.
     Саша попытался присесть и вздрогнул  от  резкой  боли  в  голове.  Он
почувствовал,  что  опирается  на  руку  Петра,  не  в  силах   преодолеть
головокружение.
     - Ты слишком сильно ударился, когда падал, - сказал  Петр,  продолжая
поддерживать его. Он делал это не только из  дружеского  расположения,  но
главным образом потому, что не поддерживать Сашу, у которого в глазах  все
кружилось, было просто нельзя. Но боль все же стихла, как только  он  смог
послать  отчетливое  желание:  не   может   быть,   чтобы   Черневог   уже
освободился... чтобы он освободился именно от того, что так мешало  ему...
Это первое, что мгновенно пронеслось в его  еще  не  окрепшей  голове.  Он
взглянул на беспокойное лицо Петра и увидел проступавшее  выражение  боли,
так несвойственное ему.
     Господи, нет! - подумал он и тут же пожелал, чтобы  сердце  Черневога
вернулось назад, где ему и положено быть.
     Но он  не  почувствовал  вообще  никаких  перемен.  А  Черневог  лишь
отпарировал его выпад с едким упреком: "Я не причиню ему вреда, я не  буду
даже желать этого,  пока  не  заберу  назад  то,  о  чем  не  хочу  сейчас
заботиться сам. Ты же не сможешь причинить моему сердцу никакого вреда, по
крайней мере там, где оно находится теперь. Поэтому делай только то, что я
прикажу тебе. Какая разница  по  сравнению  с  тем,  когда  ты  подчинялся
приказаниям Ууламетса?"
     Будь ты проклят, подумал Саша и побыстрее сдержал  свое  раздражение,
видя перед собой улыбающегося  Черневога,  позволяя  ему  думать,  что  он
действительно может дать Петру наглядный урок.
     "У меня нет причин хоть как-то вредить ему", - продолжал Черневог. "С
чего ты взял?"
     "Действительно, нет", - согласился Саша, искренне стараясь  направить
свои мысли на дружеский лад, во всяком случае на какое-то время.
     В следующий момент Черневог произнес вслух, обращаясь к Петру:
     - Давайте покончим с завистью и недовольством. Какой в них  прок?  От
них нечего ждать добра. Давайте перестанем обвинять друг друга и прекратим
ссоры: это самое лучшее, что мы можем сделать, не так ли Петр Ильич?
     "Осторожнее", - пожелал в тот же момент Саша.
     - Разве не так? - настаивал Черневог.
     - Да, - очень тихо ответил наконец Петр.
     - Это твой приятель пытается околдовать тебя, а никак не я. Он  очень
беспокоится о тебе, Петр Ильич. Но ведь между нами есть соглашение, и я не
сожалею об этом, на самом деле, не сожалею. Быть посговорчивее - разве это
такая уж большая просьба?
     - Нет, - ответил Петр, шевеля одними  губами.  "Говори  все,  что  он
хочет", - пожелал в его сторону Саша, - "и не задумывайся о правде".
     Черневог же тем временем продолжал:
     - Я же на самом деле завидую вам двоим. Я даже не знаю, доводилось ли
мне видеть когда-либо двух людей, так доверяющих друг другу.
     - И не увидишь, - заметил Петр, прежде чем Саша смог остановить его.
     - Нет,  -  сказал  Черневог.  -  Не  увижу,  но  ведь  очень  приятно
находиться среди людей, подобным вам, даже будучи змеей. Он улыбнулся им и
пожал плечами. - Эта змея может сделать для тебя столько добра, сколько ты
пожелаешь, если только отпустишь его.
     - Он сошел с ума, - еле слышно пробормотал Петр.
     - Нет, нет, нет, - сказал Черневог. - Я говорю очень серьезно.  Лешие
многому научили меня, а главное -  терпенью.  Иногда  лучше  ждать  исхода
событий, чем силой торопить их. Все в конце концов образуется, и  вот  вам
уже один пример.
     - Я думал, что мне удастся вздремнуть, - сказал  Петр.  -  Но  теперь
поздно. Мы попали в руки к безумцу.
     Саша  повернул  голову.  Он  пожелал,  чтобы   Черневог   не   сделал
чего-нибудь еще, а тот только сказал, стараясь быть как можно мягче:
     - Я не собираюсь переубеждать его... а об Ивешке мы поговорим  завтра
утром.
     Разумеется, это была ловушка. Саша прикусил губу и  понял,  что  Петр
знал о происшедшем, как понял и то, что Петр не мог так просто отнестись к
вызову со стороны колдуна.
     Петр же по-прежнему сидел и пристально глядел на Черневога, пока  тот
не сказал без всякой тени насмешки:
     -  На  самом  деле,  происходит  что-то   непонятное,   и,   кажется,
действительно  плохое.  У  меня   достаточно   сил,   чтобы   пользоваться
волшебством в необходимых для меня пределах,  но  я  уже  сейчас  чувствую
ограничения, которых не было прежде. Я до сих пор не знаю, делают  ли  это
лешие или это вообще что-то совсем другое. Я определенно знаю, что  Ивешка
находится к северу от нас, я знаю, что она покинула  лодку,  я  знаю,  что
старый Гвиур почти рядом...
     - Поближе к главному, - сказал Петр.
     - Вот в этом-то все и состоит.  Гвиур  в  сущности,  прошу  прощенья,
хитрая змея, которую  очень  трудно  поймать.  Возможно,  что  это  просто
небольшой мятеж с его стороны: он частенько проделывает  подобные  штучки.
Но это отнюдь не единственное ощущение, которое тревожит меня  и  которое,
как вы сами сказали, не отвечает на вопрос  о  том,  что  же  случилось  с
лешими. Это главный вопрос  с  моей  точки  зрения.  Поэтому  нам  следует
отправиться на север  и  отыскать  Ивешку,  чтобы  объяснить  ей,  что  вы
находитесь вместе со мной, иначе,  если  этого  не  сделать,  она,  вполне
вероятно, может попасть в руки  другого  сумасшедшего,  надеюсь,  вам  это
понятно, чего никто из нас допустить не хочет.
     Петр промолчал. Саша же думал  о  цветах,  о  свежеиспеченном  хлебе,
думал про сад рядом с домом, где следовало бы сделать прополку. Он тут  же
пожелал, чтобы сорняки прорастали не очень сильно.
     Черневог продолжал:
     - Вполне возможно, что она попытается освободить вас, и я не отрицаю,
что найдутся силы, которые тут же устремятся  ей  на  помощь.  Вот  почему
прежде всего я хочу разыскать ее, вот почему я уверен,  что  и  вы  будете
делать то же самое.
     Думай только о цветах, убеждал Саша. О березах,  о  мышонке,  который
скребется под печкой.
     "Петр", - мысленно обращался он, "не слушай его".
     Но Черневог не оставлял его без внимания:
     - Твой дружок вновь пытается поговорить с тобой. Он хочет  дать  тебе
совет быть осторожным. Так же поступлю и я. Я дам ему тот же самый  совет,
без всякого сомненья, но он все время старается не слушать меня. Я же могу
гарантировать, что сейчас его голова уже не раскалывается от боли.
     И действительно, боль прошла без всякого следа.
     - Вот видишь? - очень мягко проговорил Черневог. - У  нас  есть  все:
безопасное место и безопасный отдых. Ведь я могу быть  очень  покладистым,
если люди идут мне навстречу... Подбрось еще дров в огонь, не возражаешь?

     Изнутри дом казался  значительно  больше,  чем  снаружи.  Бревенчатые
стены были тщательно выскоблены, в  комнатах  висели  занавески,  расшитые
вышивкой, на которую нельзя было долго смотреть, потому что рисунок  резал
глаза. В печке, сложенной из речных  камней,  пылал  огонь,  а  рядом,  на
дубовой полке, была расставлена серебряная посуда,  около  которой  висели
связки сушеных трав.
     Это был дом, в котором жила Драга.
     Мать Ивешки, которая не видела ее с самого рожденья, много сотен  лет
назад, была по-прежнему молода и красива, ее  длинные  светлые  косы  были
убраны лентами, а ночная рубашка расшита голубыми цветами, очень  похожими
на те, которыми, как подумала Ивешка, она и сама когда-то  украшала  подол
собственного платья.
     Перед Ивешкой был ее же  собственный  нос,  ее  рот,  ее  подбородок,
отличающийся чуть большей ямочкой, и это сходство одновременно и восхищало
и пугало ее.
     А мать говорила:
     - Да входи же, Ивешка.  Дорогая,  дай  я  помогу  тебе  раздеться,  и
садись... о, Господи, у тебя волосы сплошь в листьях...
     Ивешка бросила свои вещи на лавку рядом с  печкой,  куда  указала  ей
мать, но продолжала стоять не раздеваясь.
     Мать же тем временем накинула халат, перебросила косы через  плечо  и
сказала, обращаясь к ней:
     - Может быть, тебе лучше умыться? - намекая, как предположила Ивешка,
на ее  перепачканное  грязью  лицо.  Руки  ее  были  грязными  без  всяких
сомнений,  не  говоря  уже  о  сапожках.  Она  никогда  не  позволила   бы
кому-нибудь войти в дом в такой обуви, чтобы пачкать чисто вымытый пол:  и
Петра, и Сашу, и отца она всегда  заставляла  выносить  грязную  обувь  за
порог. Но сейчас, совершенно неожиданно для себя, она  почувствовала,  что
готова защищать эту  грязь  как  собственное  право  на  то,  чтобы  вновь
выскочить в темноту, за эту дверь при первой же возможности.
     - Нет, спасибо, - сказал она.
     - Хорошо, тогда присядь, - сказала мать и начала суетиться на  кухне.
- Садись, садись.
     - Тебе не нужны лишние неприятности, - продолжала Ивешка. - Зачем  же
ты позвала меня сюда?
     - Потому что я хотела увидеть свою дочь. Тем более, что тебе угрожает
опасность.
     - От кого? От тебя?
     Драга наливала  чай  из  самовара,  расставляя  серебряные  чашки  на
серебряном подносе, а на небольшую  тарелку  положила  медовые  лепешки  и
поставила ее рядом с чашками.
     Ивешка, так и не получив ответа, повторила свой вопрос:
     - Так от тебя, мама?
     Драга перенесла поднос к печке и уселась на край скамьи.
     - Я знаю, твой отец наговорил столько ужасного про меня.
     - Мой отец уже три года, как мертв, -  коротко  ответила  дочь.  -  И
почему только теперь, мама? Чего ты хочешь?
     - Я хочу защитить тебя и моих будущих внуков.
     Ивешка не хотела иметь определенного мнения по поводу ребенка до  тех
пор, пока не утвердилась в своих стремлениях, и, кроме того, она  была  со
всех  сторон  окружена  желаниями,  каждое   из   которых   вторгалось   в
происходящее внутри нее.
     - Неужели всякий в этом мире может знать об этом?  -  резко  спросила
она.
     - А ты не знала?
     Ей хотелось побольше узнать о происходящем, и поэтому она с отчаянием
пыталась разобраться в тех мыслях, которые то так, то этак устремлялись  к
ней от матери, настойчиво, как змеи, охотящиеся за яйцами.
     И она ответила вполне внятно, тщательно подбирая слова:
     - Нет, я не знала. Это, должно быть, случилось недавно.
     - Да, несколько дней назад. Петр - отец ребенка?
     - Что ты знаешь о нем?
     - Ну, то что он обычный человек, очень добр к тебе, достаточно умен и
вполне порядочен.
     Это был не тот ответ, которого  она  ожидала.  Ее  отец,  к  примеру,
никогда бы не сказал ничего подобного про Петра, и поэтому если один из ее
родителей был согласен с ее собственным  мнением,  то  это  обстоятельство
подталкивало ее задать вопрос обо всем том, что она слышала про Драгу,  но
она не должна была влезать во все это  с  такой  легкостью,  черт  побери,
конечно нет. Ее мать наверняка шпионила за ними и тайно  подслушивала  обо
всех их делах.
     -  Ты  напугана,  -  сказала  Драга.  -  Вот,  чай  остынет,  садись,
присаживайся. Господи, ты выросла такой красавицей.
     - Я была убита! Я много сотен лет пробыла призраком, мама, и  где  ты
была тогда, когда я нуждалась в помощи?
     - Но, радость моя, у меня тоже были свои беды.
     - Да, ты спала с Кави Черневогом. И ты послала его в наш  дом,  чтобы
ограбить отца и спать со мной, если бы у него это получилось...
     - Это придумал сам Кави.
     - Тогда он был еще мальчик, мама, а ты была во много-много раз старше
его!
     - Очаровательный и очень опасный  мальчик.  Я  хотела,  я  все  время
хотела, дорогая моя, чтобы ты пришла ко мне, и мы жили бы вместе...  Да  я
послала Кави: твой отец едва ли пустил бы меня на порог. Кави хотел, чтобы
я научила его разным  вещам,  и  я  согласилась,  если  бы  он  согласился
отправиться в  ваш  дом  и  увести  тебя  от  твоего  отца  ко  мне,  что,
разумеется, требовало согласия и с твоей стороны. Конечно, я думала о том,
что он попытается овладеть тобой. Но у Кави не  было  намерений  выполнить
свое обещание. Он остался учиться у твоего отца, он попался на  том,  чего
не должен был  делать,  и  у  него  все-таки  еще  оставалась  возможность
выполнить то, что он обещал мне. Но вместо этого он убил тебя.  Теперь  ты
понимаешь, что произошло? Он убил тебя, потому что нагородил и здесь и там
горы лжи, а кроме того, он понимал как сильна была ты и как много ты могла
рассказать мне. Он очень хорошо понимал, что если ты будешь жить рядом  со
мной, то мы будем все больше и больше сближаться и  в  какой-то  момент  у
него не будет возможностей противостоять нам. Итак, он  убил  тебя,  чтобы
удержать от меня. Он пытался убить и меня, если бы я заранее не догадалась
о его проделках.
     - Убить тебя?
     - Он  был  уже  близок  к  этому.  Я  была  уже  очень  слаба,  почти
беспомощна. Я знала, что он делал, я даже хотела предложить помощь  твоему
отцу, если бы была способна на это, но у меня не было сил. Затем, позже, я
узнала о падении Кави, все так неожиданно изменилось, и я  смогла  шаг  за
шагом вернуться к жизни.
     Это было  правдоподобно.  Это  было  абсолютно  правдоподобно.  Драга
настойчиво предлагала ей чай, терпеливо стоя с подносом в руках, и,  чтобы
сохранить приличия и чувствуя, что ее мать намерена так стоять до тех пор,
пока та не передумает, Ивешка взяла чашку с подноса, только для того чтобы
подержать ее в руках.
     - Без лепешек?
     - Я не хочу есть.
     - Ну, ну... - Мать взяла другую чашку, поставила поднос  на  полку  и
уселась, похлопывая по лавке. - Сядь сюда. Господи, после стольких лет  ты
стала такой привлекательной женщиной!
     Ивешка продолжала стоять.
     - Почему же ты просто не сказала мне, что хочешь меня увидеть?
     - Потому что не была уверена, придешь ли ты, не была уверена, что  ты
захочешь видеть меня, а еще потому, что произошло очень многое, о  чем  ты
не имеешь представления.
     - Очевидно, все что происходит, проходит мимо меня! У меня появляется
ребенок, а моя умершая мать прячется по лесам...
     - Дорогая, дорогая, присядь. И выпей чай. Он не отравлен.
     Наконец-то ее мать заговорила о происходящем так,  как  и  следовало.
Ивешка, не раздеваясь, села на лавку с чашкой в  руках  и  глядя  в  глаза
матери, спросила:
     - Итак, о чем еще я не знаю, а должна была бы, на твой взгляд?
     - О многом.
     - У меня есть час или около того.
     - Тебе не жарко во всем этом?
     - Давай переходить к делу, мама.
     Драга отпила из чашки.
     - Кави Черневог.
     - И что с ним?
     - Он проснулся, он ищет тебя, и он захватил твоего мужа вместе с  его
приятелем.
     - Это ложь!
     - Я была очень осторожна, пытаясь  обнаружить  молодого  Сашу  в  тот
самый момент. Но ты  должна  была  получить  этот  неприятный  ответ...  И
позволь сказать тебе, дочка: ты красивая умная молодая женщина с  манерами
своего отца и с  моим  умом,  и  оба  этих  дара  в  определенной  степени
достаточны, чтобы Кави считал тебя очень опасной. Я хочу,  чтобы  ты  была
здесь. Я бы хотела, чтобы и твой муж и молодой Саша были вместе  с  тобой,
но с этим ничего не выйдет. По крайней мере Кави пока ничего не знает  обо
мне, и он не рассчитывает на то, что ты можешь  получить  какую-то  помощь
теперь, когда лешие уснули.
     Вот, чего не знала она. Остальное же...
     Она решила  вставить  в  общий  разговор  один  маленький  вопрос,  в
расчете, что он не принесет вреда, и сказала:
     - Гвиур ползает на свободе. Водяной.
     - Я его знаю. Где он?
     - В твоих лесах, мама. Он служит тебе?
     - Нет, он не мой. Гвиур служит тем, кого побаивается. И  с  тех  пор,
как Кави проснулся... я уже не сомневаюсь, чей он. Ты сказала, что он  был
в моих лесах. Где?
     - Ты должна бы знать это, мама. Ты должна бы  знать,  потому  что  он
достаточно близко. Ведь знала же ты, что я была там.
     - Я видела тебя, но не видела его. Мне очень не нравится все  это.  -
Драга на мгновенье закрыла глаза  и  что-то  пожелала.  Неожиданно  что-то
большое и тяжелое зашевелилось за занавеской, послышался скрежет когтей по
доскам, и огромный медведь просунул в комнату  свой  нос,  а  затем  вошел
косолапой походкой, будто был здесь единственным хозяином.
     - Его зовут Бродячий, - сказала Драга. - И он - медведь.
     Бродячий покачивался из стороны в  сторону,  вертел  головой,  угрюмо
глядя в глаза Ивешке.  На  голове  у  него  был  огромный  шрам,  и  шрамы
поменьше, похожие на подпалины, на обеих плечах.
     - У нас правонарушитель, Бродячий! - сказала Драга,  затем  встала  и
открыла дверь.
     Бродячий поднялся и неуклюже выбрался из дома в ночную темень.
     - Этой ночью я забрала его в дом, - сказала Драга,  -  зная,  что  ты
где-то поблизости. Я просто боялась, что он слишком мрачный  малый,  чтобы
быть твоим сторожем... Может быть, наконец ты  все-таки  выпьешь  чаю?  За
разговором чашка должно быть совсем остыла.
     - Нет, все прекрасно. - Она поняла что являл собой Бродячий на  самом
деле, а заодно подумала и о том, что будет нелегко преодолеть те чары, что
защищали его.
     Итак, сердце ее матери было надежно  защищено,  в  то  время  как  ее
собственное оставалось все время с ней, и не было ничего, кроме одних лишь
желаний, чтобы защитить его.
     Мать в очередной раз сказала:
     - Почему бы тебе не раздеться?

     Они улеглись спать, не загасив огня и натянув  парусину  между  двумя
выступами скалы и остатками стен. В их укрытии было тепло и  сухо,  что  в
какой-то мере обеспечивало им спокойный отдых. Но один лишь вид Черневога,
читающего в отблесках огня, сводил  все  на  нет,  а  что  касается  всего
случившегося, то Петр до сих пор ощущал явную тошноту в  желудке,  которая
была не от боли, и не от страха. Он постоянно уговаривал себя, что  ничего
страшного еще не случилось, что его собственное сердце, каким  бы  оно  ни
было, по-прежнему находилось на  месте,  и  никакое  сердце  Черневога  не
смогло бы его заменить.
     Саша тронул его за плечо. Он повернулся и заметил беспокойство на его
лице.
     - На этот раз это моя ошибка, - прошептал Саша, и явно хотел  сделать
что-то еще, о чем Петр не имел никакого  понятия,  кроме  как  по-прежнему
продолжал ощущать тошноту в желудке.
     Саша видимо отказался от мысли  что-либо  сделать  и  выглядел  очень
расстроенным.
     - Не верь ему, - сказал он.  -  Делай  все,  что  хочешь,  только  не
вздумай начать верить ему.
     - Вот черт, - прошептал Петр. - Что касается этого, то с меня  хватит
и одного Малыша: вполне достаточно приключений, только начни ему верить. -
Он толкнул Сашу под ребра. - Давай спать. По крайней  мере  сегодня  ночью
нам не придется спать в пол-уха, чтобы  следить  за  змеей.  Мы  чертовски
хорошо знаем, где он есть.
     Это была плохая шутка, но это же была и лучшая из всего,  на  что  он
был сейчас способен. А Саша сказал, прикоснувшись к его лицу:
     - Давай спать, Петр.
     Чертовски хитрый трюк выкинул  малый,  подумал  Петр,  просыпаясь  на
следующее утро от солнечных лучей.
     Но, тем не менее, он был благодарен ему.

                                    21

     Ивешка проснулась, внутренне сжавшись от испуга,  и  увидела  себя  в
уютном окружении подушек и одеял, чем-то напоминавших милое гнездышко,  но
охватившее ее ощущение холодного страха так и не проходило: она не помнила
ни того, как уснула, ни того, как оказалась в этой кровати,  которая,  это
было ясно, находилась в доме ее матери. Каким-то образом на ней  оказалась
белая ночная рубашка, непонятно как она была вымыта и разута, а в ее  косы
были вплетены голубые ленты. За занавеской раздавалось какое-то движенье и
звон посуды. В доме пахло приготовлениями к завтраку.
     - Мама? - с нескрываемым раздражением воскликнула она, спустила  ноги
с кровати и тщетно пыталась отыскать свои вещи, сапожки и одежду,  все,  в
чем она явилась в этот дом. Но на деревянном  колышке  висел  лишь  легкий
халат. Она накинула его и ринулась на кухню.
     Мать взглянула на нее, размешивая что-то ложкой в котле, и сказала:
     - Садись за стол, радость моя.
     - Мама, а где же мои вещи?
     - Сначала мы позавтракаем.
     Тем не менее, Ивешка  обошла  комнату,  заглядывая  под  лавки  и  за
занавески.
     - Тарелки находятся в буфете, - сказала Драга.
     - Где моя одежда, черт побери? Где все мои вещи?
     - Ты разговариваешь,  как  твой  отец.  -  Драга  кивнула  в  сторону
соседней занавески. - Все твои вещи там, твои сапожки уже вычищены и стоят
за дверью, а одежда сохнет. Ты большая лежебока, дорогая моя.
     Ивешка подошла к занавешенному шкафу, вытащила оттуда свою поклажу  и
разложила все это на лавке против огня, а мать здесь же,  рядом,  возилась
со сковородой, укладывала на нее лепешки. Затем Ивешка  подошла  к  двери,
открыла ее, взяла свои сапожки и стоя около открытой двери начала  одевать
их.
     - Ивешка, дорогая, ты устраиваешь сквозняк и задуваешь огонь.
     - Мне нужна моя одежда, -  сказала  она,  закрыла  дверь  и  прямо  в
сапожках и халате пошла через поляну  от  солнечных  лучей  чтобы  собрать
одежду развешанную на ветках дуба у самой опушки леса.
     Слава Богу, подумала она, что ее книга оставалась на  лодке.  Она  не
могла вспомнить ровным счетом ничего о том, как она оказалась  в  постели,
просто  уснула  как  мертвая  прошлой   ночью,   и   поэтому   естественно
предположила, что после этого все остальное сделала ее мать: она умыла ее,
причесала ее волосы и убрала ее косы лентами, как у разряженной куклы.
     Только она дотянулась до развешанной на дереве одежды,  как  услышала
громкое ворчанье, оглянулась, все еще стоя на  цыпочках,  и  увидела,  как
из-за дерева появился медведь и уставился на нее.
     - Какая ты прелесть, Бродячий, - сказала она, даже не пытаясь  ровным
счетом ничего пожелать в его сторону, зная  как  осторожно  следует  вести
себя в колдовской компании. - Ты просто славный малый.
     Она собрала одежду и отправилась назад, одним глазом  посматривая  на
медведя. А тот шел все  быстрее  и  быстрее,  угрюмо  наклонив  голову,  и
угрожающе рычал.
     - Мама! - закричала она.
     А затем бросилась к двери и распахнула  ее,  когда  медведь  был  уже
рядом. Вбежав в дом, она навалилась на дверь плечом и опустила задвижку  в
тот самый момент, когда он хлопнул по ней лапой.
     Мать в этот момент все еще занималась лепешками.
     -  Бродячий,  -  окликнула  медведя  Драга,  выпрямляясь.  И   Ивешка
услышала, как вздохнул медведь, и как затрещали доски, когда он усаживался
около двери. - После  завтрака,  -  сказала  мать,  -  отнесешь  ему  пару
лепешек, это слегка задобрит его. Достань тарелки, радость моя, а  то  мне
некуда сложить лепешки.

     Они сложили вещи и скатали свои постели, чтобы водрузить все  это  на
лошадей. Черневог подхватил мешок  с  книгами  и  с  горшками,  в  которых
хранились сушеные травы, что означало, что он  собирался  руководить  всем
сам и держать эти вещи подальше от Саши, так во всяком  случае  с  горечью
подумал Петр.
     Точно  так  же,  безошибочно,  он  сообразил,  какой  именно  лошадью
воспользуется Черневог, и поэтому когда тот захотел наконец направиться  к
лошадям, то Петр старался держать рот на замке и  не  собирался  открывать
его и впредь, в глубине души желая,  чтобы  Волк  проявил  соответствующую
моменту разборчивость и, сбросив Черневога, сломал бы  ему  шею.  Но  сама
мысль о том, что Черневог может причинить  лошади  какой-нибудь  вред  или
опутать ее колдовством, убедили его в том, что  не  следует  провоцировать
его на такие поступки. Волк с любопытством подошел к ним, и Петр  привязал
поводья, стараясь вообще ни о чем не думать.
     - Петр, - сказал Саша, и тот подумал, видимо не по собственной  воле,
что Саша хочет ехать с ним вдвоем на Хозяюшке. - Нет, -  поспешно  ответил
Петр и затряс головой, продолжая завязывать узлы.  Он  очень  хорошо  знал
хулиганов и задир разного рода, в избытке встречал их в Воджводе,  и  если
уж так  случилось,  что  сегодняшним  утром  Черневог  наметил  его  своей
жертвой, то так тому и быть: уж лучше пусть пострадает один  из  них,  чем
они оба, да и гораздо умнее будет чуть пригнуть  голову  перед  мерзавцем,
чем, бросая ему бесполезный  вызов,  позволить  отыскать  одну  за  другой
следующие болевые точки для удара, пока он не обнаружит их все.
     Итак, он закончил возиться с поводьями и забросил их свободные  концы
на шею Волка, а затем повернулся к Черневогу, молча предлагая  ему  помочь
забраться на лошадь. Он стоял и смотрел в его глаза, не понимая,  чего  же
хочет этот человек.
     - Ну же, - сказал Черневог.
     Петр, все еще сомневаясь,  качнул  пару  раз  головой,  повернулся  и
ухватил Волка рукой за гриву.
     На какой-то миг  его  остановил  холодный  страх  от  одной  мысли  о
присутствии Черневога за его спиной. Но что-то  очень  сильное  заставляло
его продолжить движение, прямо сейчас, пока стоящий рядом с ним человек не
потерял терпения.
     Он повернулся еще раз и взглянул Черневогу  в  лицо,  уверенный,  что
один из этих побуждающих к действию толчков  принадлежал  Саше,  а  другой
Черневогу, а все, что мог сделать в такой ситуации он, так это  продолжать
стоять, наблюдая за происходящим вокруг и не скрывая своих опасений.
     - Так можешь ты просто сказать, в конце концов, чего же ты хочешь?  -
спросил его Петр точно в такой же манере, как он спросил бы Сашу, и тут же
испугался, что этим вопросом может нарушить какое-то невидимое равновесие,
образовавшееся в повисшей над ними тишине, и вызвать  мгновенную  войну...
или может сделать что-то очень глупое и очень опасное для Саши, и  поэтому
он хотел, чтобы Черневог думал только о нем одном и на время оставил  Сашу
в покое. И  тогда  он  неожиданно  толкнул  Черневога.  Тот  повернулся  и
взглянул ему прямо в  лицо,  и  после  этого  Петр  уже  не  смог  сделать
очередной вдох, так же как и не смог выдохнуть предыдущий.
     - Прекрати это! - закричал Саша.
     Дыхание восстановилось, а Черневог сказал:
     - Никогда не делай этого впредь. - И Петр волей-неволей повернулся на
подгибающихся коленях, но все-таки нашел в себе силы, чтобы запрыгнуть  на
спину Волка.
     Черневог подал ему поклажу, которую и до этого тащил  на  себе  Волк,
протянул мешок с книгами, а затем потребовал, чтобы Петр протянул ему руку
и помог забраться на коня.
     Петр сделал, все о чем его просили, а Волк лишь переступил с ноги  на
ногу, когда Черневог, ухватившись за руку и  за  рубашку  Петра  устроился
наверху. И почти сразу же Петр почувствовал все ту же тошноту  в  желудке,
которая означала, что два колдуна хотят от  него  самых  что  ни  на  есть
противоположных вещей.
     Он не попросил Сашу остановиться, а лишь прикусил губу, понимая,  что
малый знал, что он делает, если даже это и убьет его...
     Черневог обхватил его сзади руками, а Волк развернул голову  и  начал
двигаться в направлении, которого хотел скорее  всего  Черневог.  Все  это
почти не воспринималось им, словно подернутое туманом. Ему  не  нравилось,
что Черневог сидел так близко от его спины, и он не хотел ощущать  у  себя
ту темную холодную пустоту, которая поселилась внутри него с прошлой ночи.
     "Ведь это его сердце", - подумал Петр, - "как бы  это  не  ощущалось.
Это его проклятое, съежившееся сердце..."
     - Отпусти его! - продолжал говорить Саша, придерживая Хозяюшку  рядом
с Волком, но она неожиданно встала и шарахнулась  в  сторону.  -  Петр!  -
закричал Саша. Когда тот обернулся к нему, то увидел, что Саша из всех сил
натягивает поводья, стараясь справиться лошадью. - Черт  побери,  не  смей
этого делать с ним!
     ...Но темное пятно лишь чуть отклонилось  в  сторону,  скорее  всего,
будто что разыскивало, а затем улеглось, найдя себе подходящее  место  для
отдыха. Вслед за этим исчезло чувство сильного страха, прояснилась голова,
и Петр только лишь подсознательно помнил о том, что внутри у него все  еще
было что-то.
     - Он в полной безопасности,  -  сказал  Черневог,  и  эти  слова  как
раскатистое эхо отдались в ушах у Петра и у Волка, который чуть тряхнул их
в  тот  самый  момент,  а  Хозяюшка  выровняла  шаг  и  стала  вести  себя
относительно спокойно. - Нет  никаких  причин  для  беспокойства,  -  едва
слышно произнес Черневог сзади него, почти касаясь губами его уха. - Я  не
причиню тебе никакого вреда, у  меня  и  в  помине  нет  намерений  чем-то
навредить тебе...
     Неожиданно он почувствовал,  как  его  пробирает  холод.  Сейчас  его
окружал уже не тот прозрачный лесок,  сквозь  который  они  ехали,  сплошь
состоящий из молоденьких деревьев: его охватили воспоминания  о  недавнем.
Он отчетливо видел костер, который был у них прошлой ночью, вспомнил,  как
Саша ударился о каменный пол, рухнув на него, будто мешок с мукой,  увидел
и  себя,  стоявшего  там  же,  в  нерешительности,  не  знавшего  что   же
предпочтительнее сделать в тот момент.
     Он чувствовал себя  так,  будто  ничего  не  произошло  за  последние
несколько лет, будто этих лет  вообще  не  было,  а  он  был  все  тем  же
маленьким оборвышем,  у  которого  не  было  никого,  кроме  пьяницы-отца,
который изредка кормил его, частенько напивался пьяным или исчезал куда-то
на несколько дней.
     Несмотря на это, он  по-своему  заботился  о  нем,  черт  побери:  он
припомнил, как частенько разыскивал своего отца и при этом  нередко,  Боже
мой, даже желал, чтобы тот умер где-нибудь в темном переулке, чтобы ему не
пришлось переживать очередную страшную ночь...
     И его отец действительно умер, вернее, он был убит в один из  вечеров
в самый разгар лета. И Петр ощущал в тот момент точно  такое  же  холодное
пятно внутри себя. Тогда он напился в первый раз за свою жизнь и полез  на
крышу "Оленихи", чтобы пройти по самому коньку, не выпуская из рук кувшина
с водкой, в то время как подвыпившие подростки ободряюще кричали и хлопали
в ладоши, стоя внизу. Они же обрадовались еще больше,  когда  он  едва  не
сорвался вниз.
     Они напоили его, и скорее всего  не  из-за  сострадания  к  нему.  Он
потерял всякий рассудок и пропустил похороны, хотя бы и  те,  которых  был
достоин Илья Кочевиков: городской сторож просто свалил  его  в  неглубокую
могилу, на которой никто не поставил креста.
     Даже он сам. Он пришел туда лишь в  середине  следующего  дня,  чтобы
посмотреть на могилу, и тут же ушел: все, что  он  чувствовал,  стоя  там,
было лишь облегчение от того, что теперь его отец больше никогда не  будет
пугать его.
     Вот где он побывал сегодняшним утром, вспоминая, как раскачивался  на
этой проклятой крыше. Он делал это еще несколько раз в жизни,  может  быть
раза три, заключая солидные пари. Вот и сейчас он вновь видел перед  собой
расплывчатые очертания крыши, которая раскачивалась взад и вперед, и вновь
чувствовал охватившее его оцепенение, которое указывало ему лишь  на  этот
единственный для него зыбкий узкий путь. И если бы он  сорвался,  то  весь
мир с восторгом ожидал бы его падения вниз...
     "Идешь со мной, Кави Черневог? Считаешь ли ты себя  смелым?  Считаешь
ли ты себя подходящим для такого дела?"
     ...Но вот Он уже стоял в зимнем лесу, подзывая Сову, и она появлялась
из заснеженного неба, белая, на белом фоне снежинок. Сова садилась на  его
руку и хватала мышь, которую он приносил для нее.
     Теперь он мог не любить  даже  Сову,  он  мог  перестать  любить  что
угодно. Теперь он понимал лишь только умом, что есть жизнь и есть  смерть.
Теперь он  мог  испытывать  и  страх,  и  ненависть,  которые  так  сильно
переплетались друг с другом, получая  определенную  пользу  от  того,  как
жить, не имея сердца. Общаться с Совой было очень удобно,  потому  что  ее
интересы были очень простыми: всего-навсего какая-то пара  мышей,  поймать
которых не составляло никакого труда, стоило только пожелать им затихнуть,
и в следующий момент пожелать им умереть.
     Сова, когда убивала сама, делала это очень быстро.  Сова  никогда  не
задумывалась над этим, она просто делала это, и все. Он мог  бы  пожелать,
чтобы Сова стала  свободной,  но  этого  сделать  он  не  мог:  Сова  была
привязана к нему, так же, как он был привязан Драге. Он мог сбежать на час
или около того в белое безмолвие, позвать  Сову  и  на  время  забыть  обо
всем...
     "Нет никакого смысла в побеге", - слышал он стоявший в  его  ушах  ее
голос. "Ты можешь попробовать, чтобы убедиться".
     "Нет ничего хорошего и  в  желаниях",  -  говорила  она.  "Ты  можешь
испробовать и это".
     И однажды ночью, стоя около горящей печки, эта женщина  сказала  ему:
"Может быть, ты хочешь, чтобы я позвала Сову сюда?" "Нет", - сказал он,  и
поскольку сейчас на его месте был Петр, то, взглянув на ее светлые волосы,
он подумал, что Черневог ошибался: это была Ивешка, а  не  Драга.  Или  он
вообще не понимает, что происходит.
     Но все вдруг стало расплываться перед его глазами, и он, почувствовав
панику, подумал: "Нет, это не Ивешка, это не она", -  прежде  чем  женщина
повернула голову и взглянула ему в глаза.
     Он хотел вырваться из этого сна. Он хотел бежать от него, потому  что
он знал, куда все это ведет. Он слышал, как Сова билась крыльями в окна, и
чувствовал, как в такой же панике билось его сердце...
     "Это не Ивешка", - продолжал он уверять самого себя. У той, что  была
перед ним в этом кошмарном сне, не было никакого  сходства,  кроме,  может
быть, волос или формы лица. И он сам не знал, как мог так ошибиться,  даже
глядя на нее со спины. На подбородке у нее была глубокая ямочка,  и  глаза
были тоже явно не ивешкины: это  были  ледяные  глаза,  излучавшие  зимний
холод.
     Она подошла ближе и тронула его за подбородок: она была намного выше,
чем он. Она целовала его в губы, пока Сова колотилась в окно, и его сердце
так же билось в страхе. Сейчас он уже не понимал, какое решение было самым
правильным, так же, как не знал и того, где мог спрятаться, если бы  вдруг
убежал. Она дважды поцеловала его, прежде чем сказала,  что  всегда  знала
обо всех его секретах и никогда не  имела  другой  цели,  кроме  той,  что
отводила для него.
     Он не хотел идти в ту комнату вместе с ней... И тогда Черневог вернул
его в солнечный день и в лес, питая отвращение к  этой  части  собственных
воспоминаний. Черневог не хотел чувствовать себя вновь  слугой,  и  он  не
собирался хоть когда-нибудь вновь оказаться в этой роли...
     На этот раз он шел по тропинке к домику перевозчика, миновал знакомые
Петру ворота, прошел по знакомому деревянному настилу, поднялся на крыльцо
и со страхом постучал в дверь, стараясь следить за  собственными  мыслями,
иначе Ууламетс мог моментально узнать, зачем он пришел сюда, и убить его.
     Но дверь ему открыла девочка, у которой были светлые косы, и  волосы,
так похожие на волосы Драги, что у него неожиданно  от  страха  подскочило
сердце. Но это могла быть всего-навсего лишь дочь Драги, девочка не старше
тринадцати лет.
     Он снял шапку. Он знал, кем она  была,  и  очень  смутно  представлял
себе, что имеет дело с кем-то очень опасным для себя. Он  сказал  молодым,
почти детским голосом:
     - Я Кави Черневог. Я пришел повидать учителя Ууламетса. Дома ли он?
     Ивешка впустила его в дом.
     "Нет!" - подумал  Петр,  в  отчаянии  стараясь  не  видеть  этого.  А
Черневог очень тихо сказал из-за его плеча: "Она  очень  способная,  когда
использует свой здравый ум,  но  разве  ее  можно  в  чем-нибудь  убедить?
Уговори ее присоединиться к нам, и тогда ничто и никогда больше  не  будет
угрожать нам".
     - Нет, - пробормотал Петр. Ему было вообще  тяжело  думать.  А  мысли
Черневога продолжали обволакивать  его,  будто  затягивая  в  паутину.  Он
слышал, как Хозяюшка топала следом за ними, и хотел чем-нибудь помочь,  он
хотел повернуть назад, но его руки не слушались его.
     Неожиданно быстрый топот копыт догнал их, Волк повернулся и встал как
раз в тот момент, когда Петр увидел лишь удаляющийся светлый  зад  кобылы,
зеленые березы, да мелькавшую на солнце сашину белую рубашку...
     Петр с силой ударил Волка, и  когда  тот  рванулся  вперед,  Черневог
съехал набок, увлекая за собой и Петра, который из  всех  сил  вцепился  в
конскую гриву, удерживая таким образом и  себя  и  Черневога.  Тогда  Петр
нанес ему удар локтем под ребра, повернулся и  ударил  еще  раз,  прямо  в
челюсть, но следующего удара он  нанести  не  смог:  его  рука  больше  не
подчинялась ему.
     Волк остановился, переступая из стороны в сторону и давя  свалившуюся
на землю поклажу. Горшки трещали  как  старые  кости,  а  Петр  беспомощно
глядел на колыхавшееся перед ним  зеленое  море  молодых  берез,  не  видя
ничего, кроме  поблескивающих  на  солнце  листьев.  И  мальчик  и  лошадь
скрылись из глаз за видневшейся вдали более высокой молодой порослью:  они
уносились в неизвестность, затаив какую-то  мысль,  так  по  крайней  мере
уговаривал он самого себя. Саша просто так не убежал бы от него: наверняка
малый совершенно неожиданно нашел  какой-то  ответ  и  теперь  обязательно
постарается вытащить Петра из этой западни.
     Он верил в это, несмотря на то, что щемящее чувство беспокойства, тут
же возникшее в самой глубине его души, напомнило ему о том,  как  покидали
его друзья... как уходил в ночь Дмитрий Венедиков,  в  тот  самый  момент,
когда жизнь вместе с кровью медленно уходила из Петра...
     Даже его собственный отец частенько говорил ему, когда Петр попадался
на воровстве: "Парень, я не собираюсь отвечать за тебя..."
     Черневог опустил руку на плечо Петру и повернул его к себе лицом. Его
губы были разбиты, подбородок вымазан в крови, а Петр до сих пор так и  не
мог поднять свою руку после того последнего удара. У него было  достаточно
времени, чтобы понять, что Черневог был вне себя.
     - Ну, и какой во всем этом прок? Он бросил тебя.
     - Нет, он не сбежал, это тебе теперь следует  беспокоиться,  Змей,  -
ответил Петр.
     Черневог взглянул на него, словно сумасшедший. Петр ожидал,  что  тот
сделает  что-то  страшное,  причиняющее  боль.  Очень  глупо  было  вообще
говорить что-либо  в  этой  ситуации,  если  только  не  воспринимать  все
происходящее как пришпоривание лошадей: разговор подгонял Черневога, уводя
его в другую сторону, а Саша тем временем уносился все дальше и дальше.
     Черневог отошел от Петра и остановился, повернувшись к  нему  спиной.
Он не рискнул смотреть в том направлении, где исчез Саша.  Но  как  только
Петр подумал о том, чтобы подойти и наброситься на  него,  то  моментально
все его мысли исчезли, будто с камня вода. Он пытался заговорить и не мог,
а червоточина, поселившаяся в его сознании, начала  вновь  волновать  его,
вызывая горькие воспоминания о  том,  как  убегал  Дмитрий,  оставляя  его
одного в темном дворе трактира...
     Саша не должен был  оставить  его.  Саша  должен  вернуться,  и  Петр
искренне верил в это. Так он и стоял, да и что еще мог он  поделать,  пока
Черневог, с холодным лицом, не повернулся к нему и не сказал:
     - Садись на коня.
     Петр же очень хотел знать, хотя и был абсолютно беспомощным, не  смог
ли  вдруг  этот  колдун  добраться  до   Саши   с   помощью   каких-нибудь
заклинаний... да и жив ли сейчас Саша?
     - Пошевеливайся, черт побери,  -  сказал  Черневог,  заставляя  Петра
повернуться и взять в руки поводья, прежде чем сам Петр вспомнил о них. Он
обернулся в сторону Черневога, неожиданно вспомнив, что при  нем  все  еще
оставался меч, который Черневог никогда не забирал у него. Это лишний  раз
доказывало, как он полновластно он подчинил его себе, заставляя  Петра  не
думать ни о чем, что имело бы хоть какой-то смысл или значение. Но на этот
раз Черневог решил отобрать у  него  и  меч.  -  Твой  друг  поступил  как
последний дурак. Давай мне меч. Снимай его и давай мне.
     Петр так и сделал, двигаясь будто во сне и наблюдая сам  за  собой  с
какого-то удаления. Ему казалось, что  именно  сейчас  появились  какие-то
причины, чтобы Черневог забрал у него оружие: может быть,  он  думал,  что
Саша может каким-то образом, через посредство Петра, воспользоваться им.
     Петр все еще придерживал меч  своей  рукой,  когда  Черневог  сказал,
стаскивая с его плеча перевязь, на которой тот висел:
     - Есть существа, которые могут пообещать ему все, что  он  хочет.  Та
защита, которая сейчас окружает  его,  не  подвластна  мне,  и  поэтому  я
искренне убежден, что он действует не один и не по  собственному  желанию.
Ты понимаешь меня, Петр Ильич?
     Петр старался не слушать. Он продолжал упорно думать о том, что  Саша
не дурак и не будет прибегать к помощи волшебства, Петр мог  поклясться  в
этом, так же как и в  том,  что  Черневог  лгал  ему...  А  тот  продолжал
говорить, крепко ухватив его за руку:
     - Петр Ильич, послушай, что я скажу тебе...

     Они сидели лицом друг к другу, расположившись на скамьях, стоящих  на
солнце прямо у открытой двери. Драга занималась вышивкой,  и  ее  игла  из
стороны в сторону летала над голубой  шерстью,  поблескивая  на  солнце  и
оставляя за собой красные стежки, из которых складывался цветок.
     - Тебе нечего и думать о возвращении домой, пока не родится  ребенок.
Двое  молодых  мужчин...  Я  уверена,  что  ни  один  из  них  даже  и  не
представляет, что это такое. Или все-таки представляют? - сказала Драга.
     - Нет, я не уверена в этом, - отвечала Ивешка.  Она  сидела,  опустив
руки на колени, одетая уже в свое платье, к которому  никак  не  подходили
голубые ленты, которые вплела ей в косы мать. Она думала о том, что до сих
пор не была уверена, что этот ребенок вообще  родится.  Но  она  старалась
ничем не показывать своих сомнений: мать была очень  настойчивой  в  своих
устремлениях, и в этом смысле отец был прав, когда говорил о ней.
     - И поэтому ты должна оставаться здесь.
     Разумеется, можно было попросить мать  перебраться  к  ним  на  юг  и
остаться там, но Ивешку никак не привлекала эта мысль: поселить мать рядом
с Петром. Или хотя бы рядом с Сашей, который всегда был терпелив и пытался
уживаться с кем угодно, но ей казалось, что  ее  мать  так  категорична  в
своих суждениях, что даже сашиного благорасположения здесь не хватит.
     Нечего даже говорить том, что в  ее  компании  был  еще  и  Бродячий,
который сейчас лежал у  подножья  старого  дуба,  наблюдая  за  каждым  ее
движением желтыми подозрительными глазами.
     Игла вспыхнула на солнце, нырнула в шерсть и вновь сверкнула.
     - А не может оказаться, что Саша отец этого ребенка?
     - Нет!
     Еще несколько стежков легло на голубое поле,  когда  мать  заговорила
вновь, не отрывая от рукоделия глаз:
     - Прости меня, но это имеет очень важное значение.
     - Это, черт возьми, прежде всего не так! И  о  каком  значении  может
идти речь?!
     - Я не знаю других примеров, когда колдун получает этот дар  с  обеих
сторон, да еще во втором поколении... - Мать замолчала, сделала  узелок  и
откусила нитку. - Ты была  очень  трудным  ребенком.  Ребенок...  с  такой
наследственностью... Бог знает, что может произойти с ним.
     Эта мысль грозила завести разговор в  опасную  сторону.  Папа  бывало
говорил...
     -  ...Иногда  кажется,  что  все  беды  случаются  сами  по  себе,  -
продолжала ее мать, а Ивешка почувствовала, как мурашки побежали у нее  по
спине, потому что обычно именно так говорил  отец,  а  она  отбросила  эти
слова вместе с другими его советами. - А это  всегда  очень  тревожит.  Мы
часто говорили об этом с твоим отцом. Твой отец был очень обеспокоен твоим
рождением, и мы часто ссорились с ним, я думаю, он говорил тебе об этом.
     - Я ничего об этом не знаю.
     - Ну, если так... - Драга продела в иглу белую нитку. - Твой отец был
очень расстроен тем, что я ждала ребенка. Это не входило в наши  планы,  и
он пытался заставить меня освободиться от тебя, а я сопротивлялась  этому,
как только могла. - Она закончила серединку цветка несколькими узелками, а
Ивешка ждала, прикусив губу, потому что папа  никогда  не  говорил  ничего
подобного, кроме того, что вся инициатива в этом исходила от матери.  -  И
тогда я убежала. Но в то время он был сильнее  меня.  Он  так  и  не  смог
заставить меня избавиться от тебя, но и не позволил мне сбежать до  твоего
рожденья.  А  затем...  -  Мать  взглянула  на  нее  очень  беспокойно,  с
выражением внутренней боли. - ...Вся правда  заключается  в  том,  радость
моя, что твой отец  пытался  меня  убить,  в  тот  самый  день,  когда  ты
родилась. Он едва не сделал это, но мне удалось убежать на другую  сторону
реки. Я так хотела вернуть тебя, я так скучала по тебе, но мне  так  и  не
удалось преодолеть эту реку во второй раз.
     Это  звучало  правдоподобно  и  заполняло  кое-какие  бреши  в  общей
последовательности событий. Это, в конце концов, могло  быть  даже  частью
правды, хотя, судя по тому, что помнила Ивешка, ее отец говорил ей о  том,
что мать тоже пыталась убить его, и не один раз.
     Поэтому она спросила, стараясь сдержать свое сердце:
     - Но ты хотела вернуть и Кави. Разве не так, мама?
     - Кави был очень одаренным ребенком. Он был сыном  лодочника,  и  вся
история начиналась в деревне, в низовьях реки. Его мать умерла, а Кави был
очень опасным и рано развившимся. Отец оставил его  у  колдуньи  по  имени
Еленка, я все это слышала от нее. Сама она была очень мерзким созданьем  и
не имела никаких особых талантов, а главное, ей  ни  за  что  нельзя  было
доверять ребенка. Тем не менее, она не отпускала его и обращалась  с  ним,
как с тряпичной куклой, когда он  был  совсем  маленький,  даже  любила  и
баловала его. Но когда он стал постарше, она била его и обращалась  с  ним
как с собакой. Очевидно, настал день, когда он не смог  этого  вынести,  и
она умерла. Я поймала его, именно поймала, несколько  месяцев  спустя.  Он
жил в лесу, совсем один, как дикарь. Бедный ребенок, думала я, когда нашла
его. Ведь я так и  не  могла  забыть,  что  потеряла  тебя...  и  возможно
поступила глупо в тот момент. - Еще один узелок. Драга  откусила  нитку  и
перевязала ее. - Да, да, я знала, что он сделал с Еленкой, но, разумеется,
я смогла приручить его. Это был такой славный мальчик, такой  приятный,  с
такими милыми глазами... о нем все хорошо отзывались... да  ты  знаешь  об
этом.
     - Благодаря тебе, мама!
     - У него были привычки горностая. Очень быстро я поняла, что  он  уже
не мальчик, и, разумеется, что теперь он клянется, будто это я  околдовала
и затащила его в свою постель. -  Еще  одна  откушенная  нитка,  еще  один
узелок, и вновь игла засверкала на солнце. - Кави обманывает  сам  себя  в
главном: он считает, что я угрожаю ему. Но ведь я только помогла ему стать
самим собой, я научила его как правильно вести себя, ты сама  знаешь  это,
научила так, как могла в то время. И поверь мне, что он опасался  бы  кого
угодно, кто был бы на моем месте, делая все то же самое для него. Итак, со
временем он стал очень красивым, очень настойчивым,  очень...  ну,  ну,  я
вела себя глупо, что я могу сказать? Я искренне раскаиваюсь в  этом...  Ты
должна понять, что все страхи, которые одолевали его, превратились  в  его
злых духов. Даже я стала одним из них. Он, разумеется, отрицает  все  это,
как отрицает существование самого зла вообще, но  я  уверена,  что  прежде
всего именно твой отец стал для него олицетворением зла, а потом, возможно
и ты сама.
     - И ты послала его к нам!
     - Дорогая, я ничего не знала, что было потом. Я ничего  не  знала  до
тех пор, пока он не вернулся и не  пытался  убить  меня.  Однажды  я  даже
подумала, что может быть твой отец что-то сделал  ему,  но  это  было  мое
скороспелое предположение. Только через много лет  я  стала  понимать  его
образ мыслей: для него все достаточно хорошо обосновано,  если  встать  на
его точку зрения. Он исходит из того, что только он один прав. И все,  что
защищает его, тоже считается справедливым. Справедливо все, что  в  данный
момент может служить ему. И ты хочешь, чтобы у него была какая-то  мораль?
Он потратит все силы, чтобы стать тем, что соответствует вашим желаниям, а
затем воспользуется этим, чтобы уничтожить вас. Знаешь... -  Она  завязала
узелок, воткнула иголку в подушечку и,  подняв  глаза,  нахмурилась.  -  Я
никогда не верила, что ребенок может быть таким от  рожденья.  Я  все-таки
думала, что это Еленка испортила его и, вполне возможно, довела  до  того,
что он убил ее, может быть, что-то  бросила  в  него.  А  может  быть,  он
потерял остатки человечности, когда жил дикарем в  лесу.  Но  с  годами  я
стала думать, что это было потому, что все-таки с  ним  произошло  что-то,
когда он был еще совсем ребенком. Что-то вселилось в него  -  я  не  знаю,
что, не знаю...
     Ивешке очень не хотелось  слушать  все  это,  но  она  почти  боялась
дышать,  напуганная  тем,  что  вот-вот  ее  мать  может  сменить  тему  и
приблизится к тому, что она хорошо знала: ведь бывает очень  трудно  вести
связные разговоры о волшебстве, потому что  для  полного  понимания  порой
просто не хватает  слов.  Но  главная  трудность,  если  верить  ее  отцу,
заключалась именно в том, что волшебство относилось к тем  вещам,  которые
прежде всего сами не хотели, чтобы кто-то их обсуждал...
     - ...и я пришла к заключению, что он не был сыном лодочника. Я  стала
очень серьезно задумываться над тем, что не был ли он...  вспомни,  о  чем
только что мы с тобой говорили... о двойной наследственности...
     Она замолчала, пристально вглядываясь в лес. Ивешка чувствовала,  как
сильно бьется ее сердце. Ей казалось, что мать хочет запугать ее.
     - ...и не была ли здесь замешана Маленка. Это была  ужасная  женщина.
Она учила нас обоих, твоего отца и меня. Вот там мы и  встретились,  в  ее
доме.
     - А что стало с ней? - Этот вопрос был  равносилен  подъему  тяжести.
Это был тот самый вопрос, который, как казалось, не следовало задавать.  -
Она все еще жива?
     - Не думаю. Но там... кто ее знает. - Было видно, что мать  пришла  в
растерянность и часто заморгала глазами. Она даже вновь взялась за иголку,
пытаясь продеть новую нить. - Я частенько спрашивала сама себя... есть  ли
хоть один, самый маленький шанс, что Кави все-таки ее сын.
     - Но ведь она была очень старой!
     - Ты  сама  очень  старая,  радость  моя,  особенно  в  воспоминаниях
некоторых людей. Да и я тоже.  И  поэтому  я  не  могу  отбрасывать  такую
возможность, когда дело касается ее. Я могу даже  предположить,  что  Кави
может быть твоим сводным братом.
     "О, Боже мой!" - подумала Ивешка, вспомнив,  как  Кави  остановил  ее
однажды в подвале их дома, около полок...
     - Разумеется, я еще не думала об этом, когда спала с ним,  -  сказала
Драга.
     - Ты хочешь сказать, что он мог быть и твоим? - спросила Ивешка.
     - Нет, нет, дорогая. Я  имею  в  виду  твоего  отца.  Твоего  отца  и
Маленку...
     - Но ведь мой папа был всего лишь...
     - ...молодым парнем? Не таким, как  этот  молодец.  Он  убежал,  и  я
подозреваю, что Маленка вернула его. Иногда она была слишком  беззаботной,
а иногда очень рассудительной. В конце концов сбежала  и  я,  и  мы  стали
любовниками. Но Маленка старалась отравить все, что могло быть между нами.
Твой отец был очень огорчен этим. Он был очень  напуган,  так  безрассудно
напуган тем, что у нас мог быть ребенок...
     Ивешка едва ощущала свое сердце и ей казалось, что она готова вот-вот
упасть в обморок.  То,  что  сейчас  было  внутри  нее,  неожиданно  стало
реальным и разрушало все, чего она больше всего хотела.
     - Почти год я вообще не видела Маленку. Она всегда странно вела себя.
Я могла жить в ее доме, в том самом сгоревшем доме, где потом жил и  Кави,
и должна была делать все, что хотела она. Затем  она  исчезала,  я  думаю,
отправлялась в лес, и пропадала там иногда сразу по несколько месяцев.  Но
когда она возвращалась, то можно  было  надеяться  только  на  Бога,  если
оказывалось, что в доме что-то ей не по нраву. Она была ужасной  женщиной.
Я так и не знаю, сколько же ей было  лет.  Твой  отец,  ты  понимаешь,  он
выглядел так, как и должно было быть, в соответствии со  своим  возрастом.
Но он не следил за своим возрастом, когда я встретила его. Он даже  как-то
сказал, что не собирается жить вечно, и я  хорошо  запомнила  это.  Он  не
собирался использовать волшебство для себя.  Например,  когда  он  обрезал
палец, то просто не обращал внимания на то, что кровь вытекала наружу. Мне
даже казалось,  что  Маленка  сделала  его  чуть-чуть  сумасшедшим.  Но  я
никогда, никогда не думала, насколько он  может  быть  безумным,  пока  не
появилась ты. Уверяю тебя, дорогая, я боялась, что  он  утопит  тебя,  как
только ты родишься. Я боялась, что он сделает так, и я очень боялась  его.
Я лежала в постели, а он забирал тебя и уносил с собой. Я боялась, что  он
убьет и меня, особенно в таком состоянии, когда я не могла защитить  себя.
И я убежала. Вот с этого и начались все беды. Возможно, что мне  следовало
остаться и бороться за тебя, а может быть мне следовало умереть.
     - Он говорил, что ты пыталась убить его.
     - Пыталась... Я намеревалась сделать это. Я сделала бы все,  если  бы
это могло спасти тебя. Временами мать может даже лишиться рассудка. Я была
рада узнать, что ты жива: ты понимаешь, что я могла понемногу  следить  за
вами. А твой бедный отец... Теперь я могу  так  говорить...  -  Последовал
легкий смех и появился еще один завязанный узел. - Ты доставила  ему  уйму
хлопот. Ведь все его представления о воспитании ребенка сводились к  тому,
чтобы... запретить тебе заниматься волшебством.
     Пока все сказанное ложилось на место: папа на  самом  деле  постоянно
одергивал ее своими желаниями...
     - И ты была ребенком, имевшим наследственность с обеих сторон. Но то,
что он пытался защитить от  тебя  мир  естества,  было  в  высшей  степени
неестественным, хотя на самом деле он лишь удерживал тебя  от  того,  чего
боялся сам. Возможно, что со временем он понял, какое безумство  совершал.
Сейчас я могу простить ему многое из того  вреда,  что  он  причинил  мне.
Маленка проделывала с ним ужасные вещи. Ведь она имела дело с самой темной
стороной волшебства, с самыми темными заклинаниями, если тебе так  удобнее
называть  это,  хотя  большой  разницы  между  ее  искусством  и   обычным
колдовством все-таки нет. И если он на самом деле был отцом Кави...
     Тут ее мать замолчала. За разговором новые  и  новые  цветы  один  за
другим появились на куске голубой шерсти.
     - Мама? - спросила она. - Если он был отцом Кави?
     Выросла еще половина цветка.
     - Ну, я думаю, что время над ней не властно. Хотя...  -  Теперь  игла
остановилась.  -  Я  не  встречала  ничего  подобного  после  Маленки.  Ее
волшебство не подчинялось никаким правилам.
     - Но почему? Почему она захотела ребенка?
     - Радость моя, ведь я не знаю, имела ли она его  на  самом  деле,  не
исключено, что по каким-то причинам кто-то сболтнул об этом.
     - Мама?
     Мать вытянула губы в прямую  тонкую  линию,  разглядывая  законченный
лепесток.
     - Если это было так на самом деле, - медленно продолжила  она,  -  то
тогда он абсолютно такой  же,  как  и  ты,  с  наследственностью  от  двух
колдунов. И более того: твой отец отучал тебя от волшебства,  в  то  время
как Кави...
     Наступила тишина. Ивешка ждала,  следила  за  мыслями  своей  матери,
почти подслушивала их, до того было велико ее желание узнать правду.
     - Если Кави был  ее  сыном,  -  сказала  наконец  мать,  -  то  можно
предположить,  что  он  появился  на  свет  не  без  причины.   Она   была
беззаботной, но только не в тех случаях, когда  была  чем-то  обеспокоена.
Она обладала страшной силой. Я даже не могу объяснить тебе толком, что она
делала, но она хотела проникнуть внутрь волшебства, она хотела сама  войти
в тот скрытый от нас мир, и если я не далека  от  истины,  то  именно  так
следует понимать ее исчезновения. Вот такова, если ты хочешь,  может  быть
правда.
     - А что она собиралась сделать с ребенком?
     - Как я уже сказала, время  над  ней  не  властно.  Но  я  далеко  не
уверена, что время в том мире то же самое, что и здесь. И я не уверена  до
конца, где именно находится Маленка.
     - Боже мой, мама.
     - Можно потратить время для долгих и  странных  раздумий,  на  многие
сотни лет. Я очень долго и со всех сторон обдумывала, что же случилось,  и
где же могла бы быть  на  самом  деле  Маленка,  и  почему  Кави  был  так
чертовски не по годам развит. Именно поэтому я и захотела, чтобы  ты  была
рядом со мной. Вот почему ты не должна бороться с ним в  одиночку:  потому
что ты можешь пропасть. А я очень боюсь, очень боюсь, что в том  волшебном
мире есть что-то, что очень интересуется нашим миром. Ты должна  понимать,
что не все из  сказанного  соответствует  истине,  но  сейчас  это  вполне
возможно. Говоря по правде, я сама не знаю, почему ты появилась  на  свет.
Так же как не знаю и того, насколько  ты  являешься  тем,  что  волшебство
противопоставляет Кави Черневогу, или, наоборот, ты являешься  его  парой.
Ведь когда мы носим ребенка, мы не задумываемся об этом.
     Ивешка неожиданно и резко поднялась, почувствовав, как  ее  до  самых
костей пронзило холодом. Мать взглянула на нее, сжимая в ладонях шитье.
     - Только не нужно паники, дорогая. Ты не должна волноваться,  Ивешка.
Ты понимаешь, о чем я говорю?  Я  хочу,  чтобы  ты  послушалась  меня.  Не
пытайся посылать сию минуту никаких желаний, ни в свою сторону, ни в  мою,
ни в сторону своего мужа, ни в сторону ребенка... Думай о цветах,  Ивешка,
думай только о цветах...
     Она тут же представила себе  цветы  с  шипами,  цветы,  красные,  как
кровь...
     - Ивешка!
     Наконец она выровняла дыхание, а мать  встала  и  обняла  ее  руками,
заглядывая в глаза.
     - Ивешка, радость моя, мы будем вместе с тобой, ты и я, понимаешь? Ты
и я... против Кави. Твой отец отучил  тебя  от  волшебства,  и  теперь  ты
просто боишься его. Ты должна перестать бояться, иначе ни у кого из нас не
будет будущего.

                                    22

     Волк петлял среди молодых деревьев, не разбирая  дороги.  Низкорослые
саженцы доходили ему почти до колена, тогда как взрослые, почти трехлетние
деревья уже  могли  служить  вполне  подходящим  занавесом,  чтобы  скрыть
остававшийся за всадниками след.
     Черневог хотел  отыскать  Сашу.  Но,  волей-неволей,  к  полудню  они
выбились из сил, еще раз проделав путь на запад. Но в сгоревшем доме  Саши
не оказалось, и они вернулись назад, к могиле Ууламетса.
     От нее они повернули на север, а затем вновь на запад, если  в  самом
маловероятном случае Саша все-таки мог направиться к реке. Черневог  искал
беглеца с помощью своего волшебства, в то время как  Петр  всматривался  в
раскинувшееся перед ним освещенное солнцем зеленое море  глазами  обычного
человека. Он смотрел, не промелькнет  ли  где-нибудь  белая  в  коричневых
яблоках лошадь, в глубине души надеясь, что им не удастся отыскать  вообще
никаких следов, и рассчитывал на то, что Саше удалось ускакать  достаточно
далеко и теперь он находился  в  относительной  безопасности.  Петр  очень
боялся, если это было не так. Он  представлял  себе  самые  ужасные  вещи:
например, вдруг Хозяюшка пала, не  выдержав  тяжелого  пути,  или  водяной
напал из засады и утащил их обоих в  глубокий  ручей,  или  сашино  сердце
просто-напросто остановилось, подчиняясь злобному желанию  более  сильного
колдуна.
     - Это сделать гораздо легче, чем  поверить  в  какую-то  случайность,
произошедшую с ним, - пробормотал Черневог за его спиной, - поверь мне.
     - Чтобы я поверил тебе? Господи... Да ты только отпусти меня, и я тут
же найду его. А сам возвращайся к дому и жди  меня.  Почему  ты  этого  не
хочешь? Змей, я могу поклясться, что если ты  действительно  хочешь  найти
его, если ты на самом деле хочешь его найти...
     Черневог перебил его:
     - Если уж у него нет шансов исчезнуть от  меня,  то  у  тебя  их  еще
меньше. Или во всяком случае, я постараюсь, чтобы так было.
     - Черта с два.
     - Поверь мне.
     Это уже было похоже на желание. Оно на некоторое время  лишило  Петра
способности думать, оно душило всякие разумные мысли.
     - Как ты не поймешь, - продолжал Черневог. - Ведь  он  не  умрет.  Во
всяком случае, это не самое худшее, что может случиться с ним.
     Петр чувствовал, как его обдает холодом, несмотря  на  то,  что  было
тепло и  светило  солнце.  Он  сопротивлялся  всему,  что  бы  не  говорил
Черневог, но иногда услышанное было очень близко к его собственным мрачным
предчувствиям...
     - В волшебстве, Петр Ильич,  ни  добро,  ни  зло  не  существуют  как
отдельные частности: там всегда один только управляет, а  второй  является
только лишь управляемым. Саша очень уязвим, но он не умрет, хотя ты можешь
этого и пожелать. Уверяю тебя, что с ним этого не  случится,  и  когда  ты
поверишь в это, то будешь помогать мне с большим желанием.
     - Замолчи!
     - Друг мой, будь благоразумным.
     - Я не твой друг.
     - Но ведь ты и не враг мне. Уверяю тебя, что это действительно так.
     - Не забывай, что я убил твою проклятую Сову, -  пробормотал  Петр  и
попытался сбросить с себя его руки. - Убери от меня свои руки.
     - Я ни о чем не жалею. Сова была уже изрядно старой.
     Такая откровенная бессердечность вызвала у Петра неожиданную тошноту.
     - Неужели ты ничего не любишь, Змей? И не любил никогда?  А  все  то,
что ты хочешь, оно имеет отношение хоть к кому-то?
     - Я любил только Сову. - Теперь они поднимались вверх  по  склону,  и
Черневог вновь  ухватился  за  Петра,  получив  хоть  какую-то  для  этого
причину: Волк сделал несколько резких движений. - Только Сову.  Она  ушла,
ее нет, и теперь ты занимаешь ее место. Она любила только мышей. А что  ты
хочешь получать от меня?
     - Я хочу чтобы ты держал свои проклятые руки от меня подальше!
     - Я буду любить то, что любишь ты,  я  буду  ненавидеть  то,  что  ты
ненавидишь... Видишь, какую власть над собой я подарил  тебе.  Что  еще  я
могу сделать для тебя?
     Все это сплошная ложь, думал Петр, пока они ехали вдоль гребня холма.
Саша наверняка смог бы что-нибудь сделать с его сердцем. Эх,  если  бы  он
только мог освободить меня от него...
     -  Но  он  не  может.  Оно  под  хорошей  охраной,   оно   охраняется
волшебством, да и я гораздо сильнее его. Но все, что я сказал,  абсолютная
правда: ты действительно можешь управлять моей дружбой. Пользуйся  ей  как
тебе угодно: для этого вообще  не  требуется  никакого  колдовства.  Здесь
действует лишь естественная природа сердец,  когда  они  находятся  долгое
время рядом друг с другом. Вот видишь, как я доверяю тебе.
     Петр  же  хотел  избавиться  от  Черневога,  Петр  хотел  помощи.  Он
чувствовал, что тонет в его мыслях, погружаясь все глубже и глубже.  Глядя
на окружавшие его деревья, он думал с тоской:  "Очень  скоро  от  меня  не
останется почти ничего. И Саша просто не поверит  мне,  если  мы  все-таки
найдем его. Он не поверит. Господи, помоги мне, я вот-вот сойду с ума".
     - Разумеется, - заметил Черневог, опуская руку на его плечо,  -  как,
вероятно, ты только что сообразил, все точно также  может  быть  и  совсем
по-другому.

     Саша сидел, подобрав под себя ноги, в зеленой тени, около  самых  ног
лошади, которая продолжала стоять на одном месте, будто наслаждаясь теплом
от солнечных лучей, падавших ей на спину. Саша чувствовал это,  точно  так
же, как он чувствовал боль в ее  ногах  и  пустом  желудке.  Очень  трудно
пройти большой путь, особенно для старой лошади, которая не  приспособлена
ни к скачкам, ни к лесным дорогам.
     В конце концов беспокойство,  которое  причинял  ей  пустой  желудок,
взяло верх, и Хозяюшка начала принюхиваться к росшей прямо перед ней траве
с гораздо большим интересом. Главным же образом ей хотелось  воды,  потому
что внутри у нее все горело, что  было  совсем  нечестно  по  отношению  к
собственным внутренностям, когда вода была прямо под рукой...
     Но теперь, когда она хорошенько подумала  об  этом,  у  нее  не  было
никаких причин, чтобы откладывать это,  и  она  направилась  к  небольшому
ручью, который бежал среди камней, и вдоволь напилась.  Разумеется,  здесь
могли быть те разнообразные пугающие ее существа, похожие  на  привидения,
поэтому она настороженно  прислушивалась  и  не  спускала  глаз  со  всего
окружающего, включая даже свои собственные ноги,  и,  конечно,  со  своего
ненаглядного хозяина, который  по-прежнему  сидел  под  деревом.  Саша  же
продолжал читать ее мысли, словно наблюдая сам себя из такой  необычной  и
недоступной ему точки, и уже не вспоминал больше о том, откуда и  куда  он
направлялся, а просто разглядывал окружавшую их чащу  и  пробовал  вкусную
холодную воду.
     Весь лес был погружен в тишину. Саша продолжал все так  же  тщательно
вглядываться в широкую перспективу,  открывавшуюся  ему  теперь  от  самой
поверхности  ручья,  где  все  еще  находились  глаза  Хозяюшки,  и  остро
вслушиваться во все окружающее, пока, наконец, он не изменил угол зрения и
не увидел лошадь, пьющую воду.
     Он мысленно пробыл с Хозяюшкой совсем недолго,  но  уже  почувствовал
слабость от солнечных лучей. Тень, где он сидел, была достаточно  плотной,
солнечные лучи вообще не попадали в этот отрезанный ручьем  от  остального
леса укромный уголок, где разросшиеся папоротники  едва  ли  не  переросли
молоденькие деревца. Здесь он был в безопасности, потому что Хозяюшка была
очень тихим существом, она  хотела  так  немного,  что  от  ее  желаний  в
окружавшем их мире не возникало никаких волнений.
     Неожиданно она подняла голову, насторожила уши, а он тут  же  захотел
узнать, о чем она подумала. Но Хозяюшка  решила,  что  учуяла  всего  лишь
лису. Лисы были уже знакомы ей. Они  обычно  прятались  в  лесной  чаще  и
никогда не беспокоили лошадей.
     Саша некоторое время наблюдал за окружающим, размышляя,  что  бы  это
обеспокоило лошадь: он подумал, что лиса могла спрятаться от какого-нибудь
более  опасного  зверя.  Но  Хозяюшка  посчитала  это  всего  лишь  пустым
беспокойством, и решила больше никогда не обращать внимание на лис.
     Но все стихло, и Саша решил, в конце концов, что он ошибался.
     Однако долго  сидеть  в  таком  положении  было  опасно.  Можно  было
позабыть об всех делах, кроме как попусту беспокоить лошадь.  А  то,  чего
доброго, можно было и сойти с ума, замкнувшись здесь друг на друга до  тех
пор, пока неожиданный дождь не  приведет  тебя  в  чувство  или  вдруг  не
возникнет какого-то случайного желания,  действительно  опасного  или  для
лошади или для себя самого.
     Любые желанья были опасны с тех пор, как Черневог сосредоточил на нем
все свое внимание. Поэтому, чтобы быть недосягаемым для  него,  он  должен
был вести себя как можно тише, погрузившись  всеми  мыслями  в  себя  и  в
Хозяюшку, пока есть хоть малейшая угроза его жизни. Он старался как  можно
глубже укрыться в этом, раз уж на то пошло, эгоизме, до тех пор, пока  его
отсутствие не перерастет в совершеннейшую угрозу для его врагов...
     Все это, разумеется, освобождало лишь его, но никак не Петра.
     Он встал на  колено  и  попробовал  выпрямить  затекшую  ногу,  чтобы
растереть ее: он опасался любых ненужных сейчас желаний.
     Он заставлял себя думать лишь о самом несущественном  и  делать  лишь
самые обыденные вещи. Учись у лошади, говорил  он  себе.  Встань,  разбери
поклажу, найди какую-нибудь еду. Опасность была, но она была не  здесь,  и
поэтому чем дольше он будет делать и желать самые простые вещи,  какие,  к
примеру, могла бы  желать  Хозяюшка,  они  будут  недоступны  для  желаний
Черневога. Желания Черневога, сколь бы волшебной силой  они  не  обладали,
будут сворачивать в сторону от них. Так, или почти так, можно было в общих
чертах  описать  их  опасность,  если   следовать   книге   Ууламетса:   в
естественном  мире  природа  всегда  может  предоставить  вполне  разумную
лазейку, в которой можно скрыться.
     Итак, пришлось думать лишь о самых простых вещах, так  понятных  даже
лошади: об ужине. В конце  концов,  это  было  честно,  а  Хозяюшка  очень
одобряла любые честные предложения.
     Ведь никому же не запрещено пожелать в качестве компенсации за время,
проведенное в неподходящей компании, скажем, половину  вот  этой  чудесной
колбаски. Саша отломил половинку и очень пожалел о том,  что  у  него  нет
водки. Сейчас она была как раз в том самом месте, о котором он не хотел  и
думать, но колбаса была здесь, и это должно было быть просто прекрасно.
     Неожиданно появившийся прямо в  воздухе  ряд  острых  зубов  выхватил
половинку прямо из его руки, а потом они исчезли, вместе с колбаской.
     - Какой молодец наш Малыш. - Теперь Саше ничего  не  оставалось,  как
ему предложить и вторую половину.
     Она исчезла неизвестно куда, как и первая.
     Теперь на него уставились кроткие золотистые, чуть  вытянутые  вверх,
глаза. Они отчетливо выделялись на фоне зеленоватой лесной тени.
     - Молодец, Малыш. Ты даже не знаешь, какой  ты  замечательный.  Может
быть, ты хочешь водки? Я думаю, что было бы только справедливо, если бы мы
вернули ее назад. Ведь это, в конце концов, мой  кувшин,  созданный  моими
заклинаниями, и я думаю, что имею на него право? Как ты считаешь?
     Малыш подошел, переваливаясь на задних лапах и,  вцепившись  в  сашин
кафтан, устроился у него на коленях.
     - Но мы не можем прямо сейчас отправиться  за  ним,  -  объяснил  ему
Саша, поглаживая пушистый шар. - Нам нужна помощь, и поэтому  мне  кажется
будет лучше, если  мы  заберем  Хозяюшку  и  отправимся  искать  лодку.  И
посмотрим, что нам удастся там разузнать, как тебе нравится это?

     Черневог был явно недоволен:  Петр  не  имел  на  этот  счет  никаких
сомнений. Все то время, пока они  ехали  вдвоем,  Черневог  не  переставал
посылать в его сторону свои желанья, так что Петр начал ощущать путаницу в
собственных мыслях.  Вначале  пути  его  раздражение  и  затаенная  против
Черневога злоба полностью захватили его внимание, но Черневог тем не менее
нашел обходные пути: сомнения обманным путем проникли в его сознание.
     - Если мы не отыщем его, то он может и не увидеть завтрашний рассвет,
- вкрадчиво говорил он, сидя сзади Петра. И еще через некоторое  время:  -
Ты не можешь понимать происходящее, черт тебя  побери.  Ведь  ты  даже  не
представляешь, в какую он попал беду. -  И,  наконец,  подошел  к  главной
своей цели: - Петр Ильич, ведь ты знаешь, как он рассуждает,  как  думает.
Ты знаешь его вероятные поступки. Ведь если ты не найдешь его, то смерть -
это не самое худшее, что может случиться с ним. Разве  тебя  не  беспокоит
это? Разве в том, что произойдет с ним, не будет  твоей  вины?  Сейчас  он
просто не понимает, с чем  имеет  дело.  Нельзя  же  быть  таким  жестоким
дураком!
     - Но я ничего не знаю, - сказал он Черневогу. - Это  такой  громадный
лес, как мне знать, в какую сторону он направился? Ведь это ты  колдун,  а
не я.
     - Он своими желаниями мешает мне, будь ты проклят!
     - Тогда как же я могу сопротивляться этому?
     - А может быть, он специально запутывает и тебя?  Может  он  посылать
тебе желанья, искажая направление?
     На что Петр ответил:
     - Когда я в твоей компании, это вполне возможно.
     Однако Черневог тут же выразил свое сомнение:
     - Нет, он не станет  делать  ничего  подобного.  Он  очень  смышленый
малый. Не надо большой хитрости, сделать такой трюк один раз,  но  на  все
есть своя цена. Я знаю, как он делает это. Хочешь узнать?  Неужели  ты  не
хочешь узнать,  как  он  сумел  бросить  тебя  здесь  и  не  позволил  мне
подслушать его собственные мысли?
     Конечно, можно было до полного отчаяния сопротивляться и не проявлять
к этому никакого интереса.  Можно  было  всерьез  подумать  о  том,  чтобы
свернуть Черневогу шею. Но все это было возможно только в том случае, если
человек вообще мог думать. Однако было просто невозможно думать о  чем  бы
то ни было, когда каждая твоя мысль тут же уносилась прочь,  едва  успевая
оформиться. Можно было злиться на Черневога за его болтовню,  но  все  это
приводило бы всегда к одному и тому же. И вот когда  наполовину  лишившись
рассудка, истощенный и разуверившийся во всем, вновь  обретаешь  себя,  но
все еще находишься в его руках, то лучший выход из такого положения -  это
обратить все свое внимание на деревья, или разглядывать кору,  или  делать
еще нечто подобное, заполняя память картинами возможного спасенья.
     Но и это тоже было бесполезно: колдуны всегда найдут свой путь к  его
памяти и добьются того, чего хотят. Обычный человек не может  рассчитывать
на чью-то помощь и поэтому вынужден спасаться  сам,  думая  о  посторонних
вещах: о Воджводе, о голоде, о тех случаях из своей жизни,  которые  никак
не могут быть предметом гордости... например о том, что  пришлось  сделать
Петру, чтобы расплатиться с хозяином постоялого двора...
     - У каждого из нас есть свои ошибки, -  заметил  ему  Черневог.  -  И
гордость наша не беспредельна. Вся разница лишь в том,  что  одни  из  нас
привередливы гораздо меньше других.
     Петр с силой отмахнулся от него локтем и выкрикнул:
     - Оставь меня в покое!
     Но он не причинил Черневогу никакого вреда своим  выпадом,  зато  сам
тут же почувствовал сильное головокружение и подумал,  что  вот-вот  может
упасть с лошади, но его тело привычным  образом  удержало  равновесие.  Он
чувствовал себя так, будто только проснулся: некоторое время никак не  мог
понять, как заставить руки двигаться, и едва ли знал как следует правильно
дышать...
     - Отпусти меня, - сказал он  наконец,  с  удивлением  обнаружив,  что
может говорить.
     И вновь провалился в созерцание следующих друг за другом картин... На
этот раз он был в доме Черневога, где около печки  спиной  к  нему  сидела
Ивешка. Он тут же подумал: "Нет, нет, это не она, я уже знаю  этот  сон...
Господи, я хочу вырваться из него..."
     Теперь он стоял на берегу реки, и высокие  деревья,  окружавшие  его,
были  затянуты  легким  утренним  туманом.  Он  увидел,  как  издалека  по
заросшему травой берегу к  нему  приближается  смутно  различимая  фигура,
закутанная во что-то от холода.
     Это Ивешка спустилась из дома, чтобы  встретиться  с  ним.  "Приходи,
когда рассветет", - сказала она. "Я поговорю со своим отцом".
     Но не было никакой  надежды  хоть  в  чем-то  убедить  Ууламетса.  Он
прекрасно знал это. Так же, как знал и то, что нет  смысла  уговаривать  и
Драгу. Если бы он сделал то, о чем просила  его  Драга,  и  привел  к  ней
Ивешку, то тогда он потерял бы всякую надежду для себя найти место в  этом
мире. Все было бы потеряно для молодого  колдуна,  который  (Ивешка  знала
правду, но не знала лишь всей важности скрытого в ней смысла) однажды  уже
расстроил все планы Драги.
     Она подошла к нему и отбросила капюшон.  Ей  было  всего  шестнадцать
лет, и она должна была умереть в этом самом голубом платье:  Черневог  уже
давно решил для себя, что должен убить ее...
     - Боже мой, нет! - закричал Петр, ударил Волка и  попытался  сбросить
Черневога, но Волк всего лишь слегка  подпрыгнул,  а  Петр  не  смог  даже
шевельнуть рукой.
     - Ты не оцениваешь в полной мере способности  своей  жены,  -  сказал
Черневог, удерживая его на лошади. - Только я мог это сделать.  Однажды  я
попросил у нее ее сердце, и она отдала его мне,  чтобы  передать  Сове.  Я
хотел освободить ее, поместив его рядом  со  своим,  где  оно  было  бы  в
безопасности. Так оно и было. И знаешь, как мне удалось ее обмануть?
     Нет, Петр не хотел этого знать.
     - Точно так же, как твой друг  смог  обмануть  нас:  не  думая  и  не
заботясь ни о чем во всем мире, не тратя ни на кого своих желаний.
     "Нет", - подумал Петр, - "Саша никогда не поступил бы так, он  просто
бы не смог поступить так".
     "Это Дмитрий ушел от него, бросив его одного во дворе..."
     "Саша не похож на него, черт побери!"
     Он тут же вспомнил, как Саша покидал его, оставляя в руках Черневога,
и в каком отчаянии был он сам.
     "Черт возьми", - подумал он,  "Саша  сделает  что-то".  И  задумался,
несмотря на все попытки не думать: "Что же на самом деле мог сделать Саша,
чтобы не прибегать к услугам волшебства?"
     "Ууламетс оставил ему перед смертью все свои знания..."
     "Боже мой, нет!" Он разорвал свои и без того обрывочные мысли,  чтобы
выхватить из всех воспоминаний только те, что были  связаны  с  болью.  Он
вспомнил старика Юришева, который в  одну  прекрасную  ночь  проткнул  его
своим мечом.
     Он вспоминал все подробности с расчетом  на  то  что  Черневог  будет
подслушивать его. Поэтому старался вспомнить  в  мельчайших  подробностях,
как он страдал, валяясь в конюшне...
     (Саша был очень находчив, Саша помогал ему прятаться, Саша должен был
отправился... вот только... куда?)
     Петр вновь ударил бедного приведенного в полное замешательство  Волка
и заставил его пробежать несколько шагов, но это закончилось точно так  же
как и прошлая попытка. Волк вновь  перешел  на  шаг,  фыркая  и  помахивая
хвостом, а Черневог сказал прямо над ухом Петра:
     - Да, ты явно мне не пара, Петр Ильич. Как ты думаешь, этот умирающий
старик имел какое-нибудь наследство?
     Петр помнил, что был обязан  Саше  своей  жизнью,  помнил,  что  Саша
рисковал своей шеей, спасая  его...  и,  прикусив  до  крови  губу,  чтобы
удержать разбегающиеся мысли, сказал отчетливо и громко:
     - О тебе даже некому вспомнить, Змей. И я никого не осуждаю за это.
     - А где же сейчас все твои прежние друзья? - спросил Черневог. -  Они
бросили тебя, разбежались. И твой последний друг тоже сбежал, бросив  тебя
здесь. Он безнадежен. Куда же он может отправиться на этот раз? Неужели на
встречу с призраком Ууламетса? В одиночку, и после всего, что он  наделал?
Это чертовски глупо с его стороны!
     Петр почему-то тут же подумал  про  Ивешку,  хотя  не  имел  никакого
желания думать и даже не вполне был уверен, что это были  его  собственные
мысли. Но  он  продолжал  думать,  одновременно  стараясь  разорвать  цепь
собственных размышлений.
     Он попытался двинуться, но почувствовал, как Черневог пожелал,  чтобы
он был максимально беспомощным.
     - Петр Ильич, не забывай, что у меня есть все книги. И ты  знаешь,  я
нашел там почти все, что хотел. Мне осталось узнать очень  немного,  но  я
найду и эти ответы.
     - Если успеешь, - сказал Петр, слизывая кровь с прокушенной губы.  Он
чувствовал, как холодное пятно внутри него заметалось в страхе и отчаянии,
и будто поглупев в один миг, он начал думать о том, что Ивешка написала  в
той самой книге, которую  Саша  показывал  ему.  Саша  сказал  тогда,  что
никакой колдун не сможет уничтожить то, что она написала там.
     "Я знаю, что ты отправишься вслед за мной..."
     Теперь это начинало становиться чем-то более значительным, чем просто
зловещим. Она ведь написала это именно в сашиной книге... вообще не говоря
Петру ни слова. Она написала  эти  строчки  для  Саши:  "Я  знаю,  что  ты
отправишься вслед за мной"... Это было предвидение, точно  такое  же,  как
являл им в своих картинах банник, и которым Саша был склонен верить.
     Он вновь с силой закусил губу и  уставился  на  деревья,  пытаясь  не
думать над смыслом, скрытом в этих словах, но так и не смог остановиться и
продолжал, в надежде, что Черневог не успеет узнать, о чем он думает из-за
недостатка времени, либо не сможет понять этого вообще без  дополнительных
разъяснений...
     - Она говорила с тобой о чем-нибудь? - вновь спросил его Черневог.  -
Зачем она отправилась на север? Как ты предполагаешь, что она могла искать
там, если не меня? Вы ожидали ее на другой стороне реки, но  она  явно  не
собиралась разыскивать меня. Что же это могло быть?
     - Загадка, - ответил Петр, хотя  вообще  не  имел  об  этом  никакого
представления. Голос Черневога, когда тот заговорил вновь, донесся до него
словно издалека, сквозь шелест деревьев и шум от движения лошади:
     - Саша отправился вслед за ней. Зачем?
     - Я не знаю. У меня нет на этот счет никаких мыслей.
     "Я знаю, что ты отправишься вслед  за  мной.  Прошу  тебя,  не  делай
этого..." Казалось, что теперь весь их мир сомкнулся вокруг этих  строчек.
Петр продолжал раздумывать над произошедшим.
     То, что их разъединило, возникло неожиданно. Ивешка  собралась  очень
быстро и целеустремленно, она взяла лодку и отправилась по реке... Там она
неожиданно, только Бог знает почему, уснула и оказалась  недосягаемой  для
них...
     - Все это я уже знаю, - сказал Черневог.
     Петр хотел узнать, как много еще знает Черневог, а главное, как много
он сам успел рассказать Черневогу в своем беспамятстве.  Прикусив  губу  и
обретя на мгновенье ясность мысли, он подумал о том,  что  Саша  на  самом
деле не бросил его.  Ведь  не  имело  никакого  значения,  где  именно  он
находился, как не имело значения и то, что он вообще не вернется назад,  к
ним, он все равно  не  оставит  его.  Окружавший  лес  продолжал  странным
образом действовать на его сознание, так, что он даже  чувствовал  боль  в
груди. "От этого можно сойти с ума", -  подумал  он.  "Хотелось  бы  знать
почему..."
     После этого он полностью потерял рассудок и не помнил  ровным  счетом
почти ничего. Черневог удерживал его на лошади, а  холодное  пятно  внутри
него становилось все шире и ощущалось  все  сильнее  и  сильнее.  Черневог
произнес, склонившись к самому его уху:
     - Петр Ильич, по совершенно иным причинам, но я все же  надеюсь,  что
ты прав.

     - Ты можешь что-нибудь съесть, -  сказал  ему  Черневог,  когда  Петр
пришел в себя и обнаружил, что лежит прямо на земле, а на зеленых листьях,
покачивающихся над его головой, поблескивают отблески костра. Он попытался
быстро встать, но упал назад, тяжело ударившись головой о землю,  и  вновь
почувствовал себя дурно. Через  некоторое  время  он  огляделся  и  увидел
Черневога, который спокойно сидел около костра и читал книгу. Волк  где-то
рядом ощипывал подлесок.
     "Да, - подумал Петр, - я бы мог бы сделать кое-что  и  получше.  Саша
наверняка ожидал от меня  уж  никак  не  этого.  И  меч,  и  книги...  все
пропало..."
     - Ужинать, - сказал Черневог и сделал жест рукой в сторону их багажа,
лежавшего по другую сторону костра.
     Петру ничего не оставалось, как молча согласиться. Он встал,  подошел
к лежащим на земле мешкам и начал отыскивать среди них тот, где была еда.
     В кустах, как раз в том месте, куда падала его  тень,  сидело  нечто,
уставившись на него красновато-золотистыми глазами.
     Петр так и застыл, согнувшись над мешками.
     Черневог неожиданно задвигался, и его поднявшаяся тень застыла  рядом
с тенью Петра.
     Банник зашипел. Петр осторожно, едва не  на  четвереньках,  попятился
назад и встал, а тем временем блуждающая внутри него  пустота  становилась
все холоднее и холоднее.
     Петр почувствовал что банник явился за ним.
     Затем он увидел, как тот начал медленно исчезать. Петр сделал еще шаг
назад, прежде чем взглянул в сторону Черневога, но заметил только его тень
в пламени костра. Он дрожал с  головы  до  пят,  сам  не  понимая  почему,
осознавая лишь то, что это существо пришло за Черневогом, а вернее за тем,
что Петр носил внутри себя.
     Волк фыркал, принюхивался к ветру, издавая тихое недовольное ржанье.
     - Это и есть часть твоего мира? - сказал  Петр,  когда  наконец  смог
вздохнуть. - Черт возьми, ведь он приходил за как раз за тем самым, что ты
отдал мне!
     Черневог промолчал. Петр видел перед собой только  безликую  тень  на
фоне костра и неожиданно вспомнил сгоревший дом и баню неподалеку от него.
     Черневог всю ночь прятался в ней, запирая дверь на засов: он  пытался
призвать все  свое  волшебство  против  Драги,  ожидая,  что  какое-нибудь
существо откликнется на его зов.
     Господи...
     - У него не получилось, - сказал Черневог.
     Петр оглянулся на вещи, лежавшие  у  костра,  неподалеку  от  кустов.
Разумеется, было глупо думать, будто  банник  мог  скрываться  за  ними  в
засаде. Ведь это, черт возьми, был их банник, которому,  правда,  Саша  не
очень-то доверял, но тем не менее, банник был  знаком  Петру.  Затем  Петр
забрал кувшин с водкой, не забыв про  еду,  которую  потребовал  Черневог,
вернулся к костру и сказал, все еще покачиваясь от напряжения:
     - Ужин, Змей.

     Хозяюшка имела свои опасения по поводу того, что  они  отправились  в
путь в кромешной тьме, без всякой дороги, через густо  заросший  лес.  Так
же, видимо, полагал и Малыш, который предпочитал сидеть на спине у  лошади
или время от времени забираться Саше на колени, но никак не спускаться  на
землю.
     Саша был почти готов к встрече с призраками, но до сих пор им так  ни
одного и не попалось. И он старался не думать ни  о  них,  ни  о  чем-либо
другом, что выходило за пределы мыслей  о  Малыше,  Хозяюшке  и  о  лодке,
которая была его  ближайшей  целью.  Поэтому  он  держался  этих  коротких
сиюминутных мыслей,  пытаясь  проникнуться  теми  воспоминаниями,  которые
посещали Хозяюшку во время их пути. А они сейчас, разумеется, прежде всего
были  связаны  с  теплой  конюшней  в  "Петушке"  и,  конечно,   яблоками,
единственным справедливым подношением за целый  день  тяжелой  работы.  Но
почему-то она была сейчас здесь, в этом темном лесу, где яблок,  вероятнее
всего вообще не было, а ее любимый  хозяин  считал,  что  было  бы  совсем
неплохо продолжить этот путь и выбраться наконец из этого  места,  где  он
опасался призраков и еще мало ли каких страшных существ.
     Она была согласна с этим, хотя охотнее съела бы хоть что-нибудь прямо
по дороге и, конечно, очень хотела, чтобы у нее была компания.
     О которой Саша никак не хотел думать, черт возьми, не  хотел,  и  все
тут.
     Малыш чувствовал себя очень одиноко и поэтому все время  держался  за
Сашу. Возможно, он тоже хотел ему поведать о чем-то своем, но Саша до  сих
пор не только не смог проникнуть в его мысли, но  даже  побаивался  близко
знакомиться с ними, учитывая тот соблазн,  который  они  открывали:  слава
Богу, что Малыш убегал и становился просто недоступен для  Саши,  особенно
когда он чувствовал себя одновременно и безнадежно и глупо.
     Однако сейчас он не хотел думать об этом, и поэтому  переключился  на
рассуждения о водке и о том, что Малыш несомненно заслужил ее, а так же  о
том, что и Хозяюшка заслужила все те яблоки, которые могла бы съесть, если
бы ему только удалось бы их найти.
     Хозяюшка тут же прибавила ходу, будто и вправду  хотела  узнать,  где
были эти самые яблоки.
     И вот, вместе  с  порывом  свежего  ветра,  она  учуяла  воду.  Саша,
разумеется, тоже смог почуять ее, а Малыш тут же спустился вниз  по  гриве
лошади к сашиным ногам и шлепнулся на листья.
     Саша надеялся, что Малыш все-таки будет оставаться где-то рядом.  Это
место не внушало доверия никому из них. Саша находил в  нем  слишком  мало
света и слишком много воды.
     А Малыш, чем бы он ни был занят, вдруг зарычал на что-то в  ближайших
кустах, в то время как Хозяюшка замедлила шаг, не оставляя своих  сомнений
по поводу этого места, которое пахло совсем не так,  как  хотелось  бы  ее
хозяину, и уж вполне определенно,  не  пахло  обещанными  яблоками.  Здесь
скорее пахло старым деревом и земляной гнилью, может быть  даже  конюшней,
но уж никак не самой лучшей. А Саша так и не мог сказать ей, даже читая ее
мысли, как он обычно это делал, было  ли  это  место  действительно  таким
плохим или это просто виноват ее слишком чувствительный нос.
     Малыш неожиданно появился прямо у  ног  Хозяюшки  и  выглядел  теперь
гораздо крупнее и внушительнее. Вдруг  что-то  шлепнулось  в  воду  совсем
близко, будто из-под сашиной руки.  Саша  надеялся,  что  это  всего  лишь
испуганная лягушка, и даже прикусил губу, чтобы удержаться и не вспоминать
про меч Петра. Такое желание было сейчас очень опасным, и к тому  же,  Бог
его знает, что он стал бы с ним  делать,  когда  он  толком  не  знал  как
использовать обычную крепкую палку. Он припомнил, что у них в доме  стояла
такая палка, но сейчас это было слабым утешением... хотя она  и  могла  бы
послужить вполне подходящим оружием. В конце концов ему не помешала  бы  и
хорошая толстая ветка, но у него не было никакого желания спускаться  вниз
на ее поиски.
     Последовал  новый  шлепок  и  новая  надежда  на  очередную  лягушку.
Хозяюшка  чувствовала  под  ногами  густую,  похожую  на  желе  тину  и  с
отвращением фыркала. Она самым серьезным образом требовала выяснить  общее
согласие на дальнейший путь, поскольку здесь  стоял  такой  отвратительный
запах, да и дворовик думал примерно так же.
     Но ее хозяин настаивал на своем, высказывая очень смутные заверения в
том, что за ними по пятам следуют призраки  и  другие  не  менее  страшные
существа, которые так или иначе доберутся до них, если они не  минуют  это
место и не выйдут к большой воде.
     Поэтому ей ничего не оставалось, как сморщить нос и шагнуть прямо  по
колено в воду. Нечего было и думать пытаться перейти это место  бегом  или
быстрым шагом, даже если у нее не пробегал мороз  по  коже  от  запахов  и
звуков, окружавших это место.
     Здесь со всех сторон шептались ивы, плескалась вода, что-то стонало и
взвизгивало, будто все место было охвачено  нескончаемой  болью.  Хозяюшка
очень не любила эти звуки.
     Но ее хозяина интересовали лишь какие-то старые доски, о  которых  он
думал не переставая, и Хозяюшка решила, что они в конце концов должны были
означать конюшню, но нигде не было видно ничего похожего на нее.
     - Малыш? - окликнул Саша дворовика, желая, чтобы тот  был  все  время
рядом с ними, и невольно упустил вслед за этим короткий обрывок запретного
желания: как было бы здорово, если бы найти лодку означало бы тоже  самое,
что и найти Ивешку.
     Опасная мысль, тут же подумал он. Опасная  до  ужаса.  Он  не  должен
посылать никаких желаний и на некоторое время замкнуть все  свои  интересы
на Хозяюшке, пока он находился достаточно  близко  от  Черневога.  Он  так
глубоко и досконально проникся мыслями лошади, что от этого у него  начала
кружиться голова, и он на минуту прикрыл глаза и  приклонился  к  ее  шее,
представив ей возможность хоть немного самостоятельно  продолжить  путь  в
сторону доносившихся до них скрипящих звуков.
     Хозяюшка была уверена, что как раз там-то их  и  поджидают  страшные,
похожие на призраков существа. Они всегда намеревались выпрыгнуть  из  той
самой точки между ее глазами, которой она никогда не видела...
     Вот впереди мелькнуло что-то белое. Огромное  белое  и  хлопающее  на
ветру появилось перед ней из той самой точки. Ее сердце тяжело  застучало,
а ноги сделали непроизвольный рывок. Но ее хозяин сказал, что  это  совсем
безопасно,  что  это  всего-навсего  холст,  установленный   на   огромном
сооружении, построенном из досок, которое одна милая особа привела сюда из
того места, которое ему было хорошо известно.
     Однако она не была  уверена  относительно  суждений  своего  хозяина.
Белое полотно хлопало и издавало пугающие звуки, и Хозяюшка приближалась к
нему очень осторожно, потому что чувствовала очень подозрительный запах.
     Лодка видимо с большой скоростью врезалась в берег, заросший ивами, и
те звуки, которые доносились до них, были просто удары обломанных веток об
ее борта. Она напоминала привидение даже для его глаз: парус был  все  еще
поднят, но прикрыт, будто занавесом, ивовыми ветвями и по форме походил на
поднимавшуюся из-за деревьев дугу.
     Было ясно, что только колдовские силы  могли  загнать  лодку  в  этот
заросший берег, развернув против течения, и только те же самые силы  могли
удерживать ее там.
     - Малыш, - как можно мягче произнес Саша, слез  с  лошади  и  отвязав
поводья, обмотал их вокруг руки. Он сделал  так  на  всякий  случай,  если
Хозяюшка захочет пойти в лес, хотя он и пожелал ей оставаться на месте.
     Она чуть вздрогнула, запрокинула голову, из всех сил  показывая,  что
надеется на то, что  хозяин  не  собирается  оставлять  ее  здесь  одну  и
надолго.
     - Я сейчас же вернусь, - сказал он и похлопал ее по шее, желая  чтобы
Малыш позаботился о ней. Затем  он  пошел  вперед,  раздвигая  занавес  из
ивовых ветвей, который занимал все пространство  между  огромными  старыми
деревьями и, разумеется, живыми:  этот  берег  не  подвергся  опустошению,
устроенному Черневогом.
     Но сейчас об этом нельзя было даже вспоминать.
     Саша слышал,  как  лошадь  издала  короткое  беспокойное  ржанье,  но
подумал, что ее вполне мог напугать  шум  от  ударов  веток  о  лодку  или
хлопанье застрявшего среди кустов паруса. Он еще раз пожелал, чтобы  Малыш
покараулил ее, а сам тем временем влез на ивовый куст и  по  нему,  сквозь
темную завесу листьев, добрался до деревянного поручня лодки.
     Он спрыгнул на палубу, и грохот от его приземления показался  слишком
сильным для его собственных ушей. Он прошел мимо мачты прямо  к  маленькой
кладовке, остановился и посмотрел по сторонам,  прислушиваясь  к  хлопанью
паруса и ударам веток о корпус лодки.
     Ему хотелось узнать, по собственной ли воле  покинула  Ивешка  лодку,
что  означало  само  по  себе,  что  она  все-таки  смогла  пожелать  себе
безопасности. И еще он рассчитывал, что на  лодке  могли  оставаться  хоть
какие-то запасы: они хранили здесь самое разное, даже яблоки,  и  вряд  ли
Ивешка одна смогла истратить все это, не говоря уже о том, чтобы унести  с
собой.
     Поэтому кладовая была первым  местом,  которое  следовало  осмотреть,
хотя это и не означало, что он  явился  сюда  только  чтобы  посетить  это
приятное местечко и начать упаковывать вещи  прямо  в  темноте,  хотя  ему
казалось пустой тратой времени пытаться ждать наступления рассвета,  в  то
время, когда где-то по-прежнему происходили непонятные пугающие события.
     - Малыш? - прошептал  Саша,  думая,  как  было  бы  хорошо,  если  бы
Хозяюшка, с божьей помощью, смогла бы хоть несколько минут позаботиться  о
себе сама, а Малыш появился бы здесь, рядом с ним, на палубе.  Тогда  Саша
чувствовал бы себя намного лучше, открывая дверь в кладовку.
     Но Малыш не появился на лодке, хотя Саша  и  догадался,  что  тот  по
крайней мере слышал его. С этим он откинул деревянную  задвижку  и  резким
ударом распахнул дверь, надеясь, что  если  там  что-то  и  пряталось,  то
сейчас оно должно было наверняка произвести хоть какой-то звук.
     Но кроме хлопков паруса над его головой да постукивания веток о лодку
никаких других звуков до него  не  доносилось.  Он  присел,  так  чтобы  в
отраженном  свете  звезд  можно  было  разглядеть  открывшуюся  перед  ним
темноту, и осторожно продвинулся вперед, чтобы  вытащить  хранившиеся  там
корзины.
     Тут он услышал как за его спиной зарычал Малыш.  Саша  надеялся,  что
это был именно он, и повернулся,  опершись  на  колено.  Он  услышал  звук
стекающей воды и, взглянув в этом направлении, увидел в свете  звезд,  как
что-то скользкое  и  темное  поднималось  все  выше,  а  на  уровне  перил
разглядел усмехающиеся челюсти с рядами острых зубов.
     - Так, так, -  сказал  водяной,  -  молодой  колдун.  А  я  частенько
вспоминал тебя.
     Саша полез было в карман за  мешочком  с  солью,  который  он  всегда
держал там, и пожелал...
     Но, нет. Он не смог пожелать всего, что собирался,  а  пожелал  лишь,
чтобы водяной держался  от  него  на  расстоянии.  Затем,  очень  медленно
поднимаясь на ноги, он задал встречный вопрос:
     - Гвиур, а что ты думаешь  о  своем  собственном  времяпрепровождении
здесь?
     - Я поджидаю, - немедленно признался тот. - Разумеется,  поджидаю.  И
вот ты здесь... Но где же твой приятель, м-м-м?
     - Стой на месте!
     - М-м-м-м. О,  зато  здесь  есть  лошадь,  чудесная  толстая  лошадь.
Пожалуй, с нее я и начну.
     - Стой, где стоишь!
     - Стой, где стоишь... м-м-м-м... Сейчас я нахожусь в реке, и это  моя
река, молодой колдун. В то время как ты просто-напросто нарушил границы  и
вторгся на мою территорию, причем сделал это в полном одиночестве. Я верно
рассуждаю, молодой колдун? Дворовик не имеет никакой силы на воде, хотя ты
можешь пожелать, чтобы он попытался что-то сделать.
     Это была очень скверная мысль. И этот факт лишь  доказывал,  что  это
существо  принадлежало  к  компании  Черневога  и,  следовательно,  теперь
Черневог мог доподлинно знать, где находился Саша.
     Если только Гвиур был все еще на службе именно у Черневога.

                                    23

     Гвиур качнулся в сторону и заговорил очень вкрадчиво и тихо:
     - Ты оказался прямо-таки в незавидном положении,  молодой  колдун,  в
очень незавидном.
     - Лучше скажи мне, где Ивешка? - прямо спросил  его  Саша  и  тут  же
захотел, чтобы тот ответил ему.
     Гвиур медленно наклонился в другую сторону и зашипел.
     -  Ах,  так  нам  нужны  эти  прелестные  косточки?  Она  отправилась
погулять.
     - Куда?
     Теперь Гвиур качнулся вперед, понемногу приближаясь к нему.
     - Отойди назад! - прикрикнул Саша, замахиваясь на него рукой. Гвиур с
шипеньем отдалился.
     - Как грубо, как невежливо, молодой колдун. Ты просишь у меня помощи,
а сам прогоняешь меня. Разве это разумно?
     - С тобой - несомненно! Лучше последи за своим  поведением.  Расскажи
мне, куда она пошла. Скажи мне, где она!
     - По крайней мере, она в безопасности, - раздался за его спиной голос
Черневога.
     В тот же миг, без лишних раздумий, Саша бросился к двери в  кладовку,
буквально вкатившись внутрь тесного помещения, захлопнул за собой дверь. В
этот момент лодка сильно качнулась, и затрещали поручни.  При  падении  он
уперся плечами прямо в корзины, стоявшие около стены, и теперь ему  ничего
не оставалось, как упереться ногами в дверь. Он изо всех сил желал,  чтобы
дверь все время оставалась закрытой, а Хозяюшка уносила отсюда ноги, и как
можно быстрее...
     Он слышал чьи-то шаги на палубе, слышал явно голос Черневога,  совсем
рядом с дверью в кладовку:
     - Это совершенно бесполезно.
     Саша даже задрожал, лежа здесь, в полной темноте, на  потрескивающих,
вот-вот готовых развалиться корзинах,  упирающихся  в  стену  кладовки,  и
чувствуя, как покачивается дверь под ступнями ног, когда  по  ней  наносят
очередной удар. Господи, он желал, он был готов бросить против  этого  все
силы волшебства...
     Он слышал скольжение тяжелого  тела,  чувствовал,  как  раскачивалась
лодка, и даже  мог  разобрать  шепот  Гвиура,  который  доносился  к  нему
откуда-то сверху:
     - Ну, ну, молодой колдун. Ты еще пожалеешь, что был  так  неучтив  со
мной.
     А затем он услышал голос Петра:
     - Саша?
     В какой-то момент он был готов поверить, что  это  и  на  самом  деле
Петр. Но затем, вспомнив, где именно он оставил Петра,  и  осознавая,  что
желания Черневога, если бы он на самом деле находился вот здесь,  рядом  с
ним, были бы во много раз сильнее, чем они чувствовались сейчас, он решил,
что нет, вряд ли Черневог смог так быстро  отыскать  его,  и  Черневог  не
должен был бы во второй раз иметь дело с водяным...
     - Саша? - вновь раздался голос, похожий на голос  Петра.  -  Саша,  я
попал в беду. Я действительно попал в ужасную беду. Неужели и здесь  я  не
получу никакой помощи?
     Саша зажмурил глаза и еще сильнее уперся ногами в дверь. Он  подумал,
прислушиваясь к тому, как скрипели доски под весом змеи: "Все это сплошная
ложь, все, что я слышу оттуда, ложь, от начала  и  до  конца.  Невероятно,
чтобы Петр мог оказаться здесь. Это всего лишь оборотень,  вот  и  все.  А
оборотни не могут рассуждать и думать сами по себе,  они  лишь  заимствуют
чужие мысли, так же как и свой облик... Все это еще Ууламетс рассказывал о
них..."
     - Саша! Саша, ради Бога, прошу тебя!
     И больше ничего, кроме далекого эха. Да,  он  и  не  знает,  что  еще
следует сказать, и он  не  опасен  до  тех  пор,  пока  кто-то  не  начнет
управлять им...
     - Саша! Боже мой, Саша!
     "Петр никогда бы не  стал  упрашивать  меня  открыть  дверь,  и  Петр
никогда бы не стал вызывать меня отсюда, если бы  снаружи  на  самом  деле
была бы хоть  какая-то  опасность.  Это  всего  лишь  чертовски  неуклюжий
трюк... Но оборотень не обладает рассудком, чтобы  понять  это.  По  своим
собственным представлениям, оборотень не чувствует ни  своего  облика,  ни
своего разума..."
     - Саша! - На этот раз он услышал, как кто-то пробежал  по  палубе,  и
услышал, как Гвиур тяжело скользнул по доскам. После этого все стихло.
     "Может быть, все-таки это Петр?" - подумал он,  раздосадованный,  что
ничем не может помочь происходящему за дверью.  "Вот,  черт  возьми!  Петр
надеялся получить помощь, отправляясь на эту лодку,  а  оказался  прямо  в
ловушке..."
     Однако он быстро справился с этими ощущениями.  Он  попытался,  чтобы
то, что он принимал  за  Петра,  начало  думать,  но  ничего  не  добился,
оказавшись в полном замешательстве. "Наверняка сам-то Петр  сейчас  где-то
спит", - успокаивал себя Саша, "и слава Богу, если это просто сон".
     Он вновь услышал возню Гвиура и крики Петра:
     - Саша, черт побери, сделай хоть что-нибудь, помоги мне!
     Он продолжал упираться в дверь, в то  время  как  маленькая  кладовка
трещала со всех сторон под тяжестью водяного, не говоря уже о корзинах,  к
которым он прижимался плечами...
     Корзины...
     Господи, как же он забыл про них.
     Он потянулся рукой назад и начал  рыться  в  темноте,  напоминая  сам
себе: "Вот дурак, ну и дурак! Сейчас нужны соль и сера..."
     Но  в  ближайшей  корзине  ему  попалась  лишь  одежда.  Он  проверил
следующую, выгнув спину и  напрягая  ноги.  В  ней  он  нащупал  заткнутые
горшки. Он вытащил их и начал открывать один за одним. Майоран.  Петрушка.
Чабрец...
     - Ради Бога! Саша!
     Розмарин...
     - Саша!
     На  него  высыпалась  мука...  Он  отбросил  горшок  и  потянулся  за
следующим... открыл пробку...
     - Саша!
     Соль...
     Он осторожно подтянул ноги, повернулся, и не выпуская горшок из  рук,
проскользнул к открывшейся двери и выбрался на палубу прямо  под  нависшую
над ним пасть Гвиура. Саша проломил пошире  дырку  в  глиняной  пробке  на
горшке и швырнул раскидистое соляное облако в морду змеи. Соль рассыпалась
и вокруг того места, где стоял Петр с выражением страха на лице.
     Гвиур зашипел и бросился назад в  воду,  едва  не  перевернув  лодку,
увлекая за собой обломки поручня.
     А то, что совсем недавно было Петром, уже стекало мелкими  лужами  по
палубе прямо к борту, будто разлитые чернила.
     Саша тяжело опустился на палубу прямо там, где стоял, не выпуская  из
рук полупустой горшок. Вокруг него  белела  рассыпанная  по  палубе  соль,
медленно исчезающая в лужах воды, которую оставил на палубе водяной.
     Саша трясло: он был не в силах ни унять дрожь  в  коленях,  ни  сжать
постукивающие зубы.
     "Ну вот, все и закончилось", -  уговаривал  он  себя,  -  "наконец-то
закончилось". Он надеялся, что с Хозяюшкой ничего не  случилось,  и  Малыш
по-прежнему был рядом с ней.
     А больше всего он надеялся, что Петр был жив и невредим. Но сейчас он
не мог заставить себя думать о нем.
     Но тут же вспомнил о том, как он только что пытался  отыскать  его  в
окружавшем мраке, и подумал, что до сих пор оборотни принимали облик  лишь
умерших людей, а не живых. Петр же не отвечал  ему,  как  он  ни  старался
услышать его.
     Зубы его продолжали постукивать. Он продолжал уговаривать  себя,  что
оборотни появляются из мира волшебства  и  могут  принимать  любой  облик,
какой захотят, и делают это совершенно случайно.
     Гораздо большая опасность состояла в непосредственном соприкосновении
с чем-то подобным. Он постарался освободиться от этих  мыслей  и  заняться
лошадью.
     Она была достаточно далеко от  лодки,  стоя  по  колено  в  воде.  Он
успокоил ее, уговаривая, что рядом с ним ей будет  безопасней.  Он  хотел,
чтобы она наконец вернулась назад, поскольку все страшное было уже позади,
и хотел, чтобы Малыш помог ему убедить ее в этом. Но  вместо  этого  Малыш
совершенно неожиданно появился на  палубе.  На  этот  раз  он  был  ужасно
огромный и страшно разгневанный.
     - Иди, поищи Хозяюшку, - пробормотал ему Саша. - Сейчас все спокойно:
водяной наконец-то убрался отсюда.
     Однако Малыш никуда не отправился по  первому  зову.  Он  проследовал
прямо к тому месту, где был выломан поручень, хотя Саша и хотел остановить
его.
     - Иди, поищи ее, - повторил он в очередной раз, подкрепив свои  слова
достаточно сильным желанием, и только  после  этого  Малыш  отправился  за
лошадью, даже не взглянув в сторону борта.
     Саша поднялся, все еще прижимая к себе горшок с солью. Он  был  очень
слаб, его колени подгибались, и, все еще продолжая думать про оборотней  и
их трюки, он  прислонился  к  стене  кладовки.  Ветер  поднимал  с  палубы
рассыпанную соль и швырял ее на склоненные ивы.
     Ему хотелось знать, в здравом ли уме находился Петр,  но  сейчас  его
собственное сердце не давало ему собраться с силами, оно всякий раз мешало
ему,  каким  бы  извилистым  путем  он  не  подступал  к  размышлениям   о
случившемся. Он отбросил эти мысли и вновь  стал  думать  о  том,  что  та
бесконечная темная пустота, которую он получал в  ответ  всякий  раз,  как
только хотел услышать Петра, не была похожа на то,  что  бывало  в  случае
чьей-либо смерти. Ему приходилось ощущать подобную  пустоту  много  раз  в
своей жизни, когда он хотел подслушать спящих. Иногда таким образом  можно
подслушать чужие сны, а иногда может быть вот такая пустота,  но  в  любом
случае, призраки умерших откликаются совсем иначе...
     Он вновь вздрогнул,  почувствовав  собственным  затылком,  как  сзади
неожиданно пахнуло холодом.  Он  бросил  взгляд  через  крышу  кладовки  в
сторону кормы, со страхом ожидая увидеть там голову Гвиура,  поднимающуюся
из воды.
     Но ничего особенного, кроме  этого  холода,  он  не  обнаружил.  Было
похоже на то, будто ветер пробегал по его плечам, легкими порывами задевая
лицо. Он дул и дул, образуя вокруг него слабый вихрь, обдавая его холодом.
     "Петр?" - подумал было он, чувствуя, как холодеет  сердце.  "Нет,  на
самом деле это не может быть он".
     В следующее мгновенье он почувствовал, будто леденящая точка движется
внутри него. "Нет,  слава  Богу,  это  не  Петр".  Он  вновь  почувствовал
слабость в коленях и одышку, так что  ему  стало  трудно  удерживать  даже
горшок с солью. И он спросил у этой холодной пустоты:
     - Кто ты?
     Затем некоторое время ждал хоть какого-нибудь отклика из ночной тьмы.
Никто не откликался. Так он и стоял,  вглядываясь  в  темноту,  не  вполне
уверенный, что на самом деле хочет услышать хоть что-нибудь, чувствуя лишь
давящее беспокойство.
     - Учитель Ууламетс? - спросил он это странное нечто. - Ведь это вы, я
угадал? Мисай велел отыскать вас.
     Он почувствовал, как его тряхнуло в  очередной  раз,  и  почувствовал
себя гораздо хуже, чем при встрече с  обычным  призраком.  Теперь  он  был
почти уверен  в  том,  что  именно  это  было,  если  так  реагировало  на
собственное имя. Он чувствовал направленное в его сторону  раздражение,  и
не мог отделаться от ощущений, что на  самом  деле  испытывал  радость  от
того, что этот призрак был мертв, в то время как Петр был жив.
     - Мне очень жаль,  -  сказал  он  в  темноту,  как  можно  осторожнее
подбирая слова. Ведь было гораздо легче следить за произносимыми  словами,
когда они совпадали с твоими мыслями. - Это не значит, что я радуюсь твоей
смерти. Пойми меня, я никогда не радовался этому, не радуюсь и сейчас.
     Но трудно было соврать призраку, и теперь Саша перепугался  от  того,
что так неожиданно нашел его. Этот призрак знал, за что ухватиться и о чем
спросить.  Этот  призрак,  некогда  одолживший  ему  все  частицы   своего
прошлого, мог потребовать сейчас все это  назад,  и  от  этого  требования
нельзя было отмахнуться, в то время как и он, и Петр отчаянно нуждались  в
них, и к тому же этот призрак вообще не любил Петра.
     Раздался звук, будто лодка негромко застонала. Это вода плеснулась  о
борт. Саше очень хотелось, чтобы призрак показался ему и простил  ему  эти
рассуждения о почтении к живым и мертвым. Хотя Ууламетс никогда особенно и
не поощрял правду. Он чаще поступал как раз наоборот.
     Саша в это время помнил лишь  об  одном:  он  собирался  вынести  все
корзины из кладовки на палубу. Все, и прямо сейчас. Он не думал,  что  это
достаточно умное решение, но тем не менее, он распахнул дверь в кладовку и
принялся за работу.
     Когда же наконец он  вытащил  третью...  то  обнаружил  в  ней  книгу
Ивешки.
     Теперь ему понадобился  свет.  Он  перерыл  всю  кладовку  в  поисках
светильника, который они всегда держали там,  и  после  многих  бесплодных
попыток, сопровождаемых  отчаянными  желаниями,  все-таки  отыскал  его  и
зажег.  Все  это  время  волны  леденящего  холода,  кружащиеся  словно  в
водовороте, периодически окатывали его и  изнутри  и  снаружи.  Расположив
трепещущий на ветру огонек прямо на полу  кладовки,  он  уселся,  разложив
раскрытую книгу на  коленях  и  поворачивая  ее  к  огню,  пока  не  нашел
последние исписанные  страницы  и  прочитал  первую  попавшуюся  на  глаза
строчку:
     "Я даже и не знаю, что пожелать в отношении ребенка. Папа сказал  бы,
что уничтожить можно все, кроме прошлого..."

     Драга бросила  в  огонь  сухие  травы,  и  вверх  взметнулись  искры,
звездным облаком исчезая в дымоходе. Глядя в огонь, Драга сказала:
     -  Многие  вещи,  могут   переходить   через   границу   собственного
пространства, но не все они при этом изменяются. Дерево,  вода  и  железо,
попадая в тот же самый огонь, ведут себя по-разному. Огонь пугает тебя?
     - Нет, - сказала Ивешка.
     - Ты можешь прикоснуться к нему рукой?
     - Когда-то могла.
     Драга сунула руку в огонь и выхватила горящий уголь. Ивешка подумала,
что это тоже самое, что и прикосновение к  огню.  При  этом  только  нужно
пожелать, чтобы тепло так же быстро уходило, как оно и пришло.
     Затем Драга так плотно сжала ладонь, что теплу было некуда  деваться.
"Интересно, куда же оно уходит?" - заинтересовалась Ивешка.  "Может  быть,
она пожелала при этом, чтобы оно уходило обратно в огонь?"
     - Я не желала ничего подобного, - сказала Драга и разжала ладонь. Там
была лишь черная зола и окалина,  которая  все  еще  тлела.  -  Вот  очень
простая разница между твоим  колдовством  и  моим.  Твое  желание  в  этом
примере было бы очень простым, но чрезмерно возбудимым, и если  бы  кто-то
вдруг случайно произнес твое имя, то ты наверняка обожгла бы  руку.  Разве
не могло так быть? Это происходит от того, что ты теряешь силу  заклинаний
при первой  же  боли  и  уже  не  можешь  восстановить  ее.  Но  настоящее
волшебство не утруждает себя тем, чтобы вычислять  всю  последовательность
действий по удержанию огня. Оно отвергает естественный ход вещей.
     Уголь вновь начал светиться и вдруг вспыхнул огнем  прямо  в  руке  у
Драги.
     - Вот, - сказала она, - это и есть волшебство.
     - Солома делает это с таким же успехом, - сказала Ивешка,  совершенно
неожиданно проявляя тот упрямый прагматизм, который  был  так  свойственен
Петру. Ведь как раз сейчас ее мать подталкивала Ивешку к тому,  чтобы  она
отказалась от собственного понимания волшебства, и солома для  нее  сейчас
была лучше не только потому, что она  не  оставляла  места  для  соблазнов
направлять свои желанья совершенно беззаботно.
     - Как раз в этом случае точность желания не играет никакой роли.  Вот
это и  есть  то  самое  волшебство,  радость  моя,  когда  тебе  не  нужно
заботиться о всей последовательности  действий.  Если  же  ты  и  сделаешь
ошибку, то всегда сможешь исправить ее.
     - Не нужно подслушивать мои мысли, мама!
     - Разве ты не хочешь, чтобы я знала кое-что о тебе?
     - Я не твое эхо, мама,  и  меня  вполне  устраивает  мой  собственный
внутренний мир, который я не хотела бы раскрывать перед кем бы то ни было.
Благодарю покорно. И кроме того: что произойдет, если ты сделаешь  ошибку?
Что произойдет, если ты не поймешь, что собственно ты пожелала?
     - А эта сторона остается прежней. Последствия,  действительно,  есть.
Но только лишь некоторая их часть происходит здесь, в естественном мире.
     -  А  может  ли  волшебство  обнаружить  их  заранее?   И   насколько
достоверно?
     - Некоторые - да.
     - Тогда это очень глупо, мама, делать подобные вещи.
     - Тише. Ты готова поднять бурю.  Разве  ты  можешь  знать  о  падении
каждого листа. Есть только закон, по  которому  листья  должны  падать.  А
знать, какой именно лист упадет в какую минуту, совершенно бессмысленно.
     - Но мой муж - это не лист, мама!
     - Разумеется. И ребенок тоже.
     - Я не знаю, хочу ли я ребенка! Я не знаю, хочу ли я его вообще!
     - Тот, которого ты действительно не хочешь, дорогая, это тот  который
мог бы быть у вас с Кави. Или тот, которого вы могли бы завести  с  Сашей.
Этот же будет вполне послушным.  Хотя,  если  принять  во  внимание  твоих
врагов, его не  следует  воспитывать  таким  же  образом,  как  твой  отец
воспитывал тебя. - Драга стряхнула с руки все, что  осталось  от  угля.  -
Разве имеет хоть малейшее значение для волшебного мира вот этот  сгоревший
кусочек дерева? Нет. Его значение будет важным только в том  случае,  если
ты сможешь это значение оценить как чрезвычайно важное следствие в  каждом
из этих миров, хотя на первый взгляд причины, по которой этот кусок дерева
может иметь значение, просто нет. Но она может появиться.
     - Но ведь значение заключено не в самом дереве, -  упрямо  продолжала
Ивешка, - уж во всяком случае дым не может быть ответом на этот вопрос.
     - Так говорила Маленка, ты знаешь об этом? Она частенько говорила  об
этом.
     А Ивешка слышала эти слова от отца. Она думала, что большая часть  из
того, что говорил ее отец, принадлежала только лишь ему.
     Драга сказала:
     - Значение любого куска дерева, радость моя,  всегда  определяет  сам
волшебник. Это самое главное. Ты можешь сама установить значение для любой
вещи... если захочешь воспользоваться для  этого  колдовством.  Ты  можешь
управлять значениями вещей или сделать их постоянными.
     Неожиданно огонь погас. В доме стало темно.  И  также  неожиданно  он
вспыхнул вновь, как будто бы ничего не случилось.
     - Это вовсе не трюк и не обман, - сказала Драга. - Это  произошло  на
самом деле. Ты веришь мне?
     - Но если ты могла сделать это, то так же легко ты  можешь  заставить
меня поверить тебе, разве не так? В  этом  нет  никакой  разницы.  Я  могу
допустить, что это сделала ты. Но зачем ты это сделала?
     - Иногда я слышу в тебе твоего отца. Я сделала это  потому,  что  так
хотела. Наконец потому, что я могу это сделать.
     - Ну, хорошо. Только  зачем  же  тратить  столько  усилий  на  огонь?
Пожелай быть царицей в Киеве. Пожелай дюжину молодых красавцев,  ожидающих
твоих приказаний, пожелай, наконец, золотых колец на каждом пальце.
     - Я вполне могла бы сделать и это.
     - Я же предпочитаю собственного мужа.
     - Спасибо, однажды я уже была  замужем.  -  Драга  похлопала  руками,
чтобы стряхнуть остатки золы, и вытерла полотенцем остатки копоти. - Но  в
остальном ты права. Ничего просто так не дается. Этот пример с  огнем  был
очень эффектным, хотя иметь дело с соломой на самом  деле  гораздо  лучше,
потому что для этого достаточно  самых  слабых  желаний,  и,  может  быть,
приятно иметь десяток красивых  слуг,  но...  я  всегда  имею  возможность
получить любую помощь, как только захочу...
     - Чью помощь?
     - От него или от нее, в зависимости от желания.
     - Ты имеешь в виду оборотня? - испуганно спросила Ивешка.
     - Радость моя, занимаясь волшебством, ты никогда не согласишься иметь
подле себя дворовика или лешего. Они не терпят, когда желания  могут  быть
обращены в их сторону. Оборотни же самые безобидные существа,  с  которыми
можно иметь дело, если проявлять определенную осторожность. Но при этом ты
не должна забывать,  что  есть  далеко  не  безобидные  существа.  Поэтому
пользоваться колдовством следует очень осторожно,  радость  моя.  В  очень
серьезную  беду  может  попасть  именно  тот  колдун,  который,  пользуясь
колдовством, не интересуется, откуда и от кого именно он заимствует  силы.
Я это говорю к тому,  что  большая  часть  твоих  глупых,  скорее  детских
заклинаний на самом деле извлекает силы за пределами мира естества.
     Уж кто-кто, а русалка прежде всех должна понимать это. Поэтому Ивешка
прикусила  губу,  сжала  руки  и  постаралась  не  вспоминать  те  прежние
ощущения, когда поток жизни проникает внутрь, вытесняя смерть...
     - Так поступает ребенок-колдун, и всегда находятся существа,  готовые
помочь ему и даже управлять им, подчиняя его себе.
     - Но я знаю такого, которым никто не управляет! Он не  обращается  ни
за чьей помощью. И он не волшебник.
     - В этом смысле Саша очень необычен. Хотя и сжег своих родителей.  Ты
знаешь об этом?
     - Да, он рассказывал мне.
     - Вот видишь, он допустил ошибку,  и  она  вообще  отпугнула  его  от
волшебства. Во всяком случае до тех пор, пока он не попал в руки к  твоему
отцу. Он почти безвреден. Его желания никогда не приносят  вреда,  а  ведь
эти его качества применительно к волшебству подобны  силе  ребенка:  очень
наивной и бесконечно опасной.
     - Откуда ты знаешь столько всего о нем?
     - У меня есть свои источники. Я знаю даже больше: я знаю, какие  силы
хотят подчинить его. Они все еще действуют. Разумеется, он поступит  очень
глупо, если вступит с ними в сделку. Хотя очень трудно ожидать от ребенка,
родившегося в  обычных  условиях,  разумных  поступков.  Обычно  этого  не
происходит, и эти дети совершают самые ужасные вещи, причем многие из  них
оказываются внутри волшебного мира, где превращаются Бог знает во  что.  И
если на такого ребенка кто-то нападет... - Тут Драга взяла ее руки в  свои
и сжала их едва ли не до хруста в костях, и Ивешка открыла было рот, чтобы
закричать, защищаясь от боли,  но  мать  продолжала,  не  обращая  на  нее
внимания: - ...так же, как напали на тебя, дорогая. Кави хотел,  чтобы  ты
умерла, а ты не хотела умирать. Ты боролась  за  жизнь  так  яростно,  как
только может это делать колдун, и ты  победила  его  своей  жаждой  жизни,
столь сильной... столь сильной... что ты хваталась за все, что  попадалось
тебе на глаза, как делает утопающий...
     - Так ведь я и на самом деле утонула, мама! - Боль уже не  беспокоила
ее. Теперь ее пугали лишь воспоминания о прошлом...
     - Ты можешь утонуть в волшебстве, но можешь собрать силы  и  выплыть,
дорогая, но при этом не сможешь ничего получить из естественного мира.  Но
тем не менее, это возможно, и только в  одном  случае,  если  пользоваться
советами твоего отца. Его наука в конце концов и превратила тебя в убийцу.
Ты не желала делать ничего разумного, нет,  ты  лишь  следовала  за  своим
отцом и кончила тем, что превратившись в одно из созданий Кави. Ты  делала
только то, что хотел он. Ведь его желанья действовали даже когда он  спал,
и он будет продолжать использовать тебя даже против  всего  того,  что  ты
хочешь сохранить для себя, если ты не прислушаешься к советам других.
     Слушать чьи-то советы было для нее не менее страшно. Ведь кругом было
так много лжи.
     - А сейчас Кави держит в своих руках твоего мужа, - сказала  Драга  и
еще сильнее стиснула ее руку, когда Ивешку охватила паника.  -  Только  не
пытайся ничего желать! Послушай! Саша сбежал  от  него  и  стал  полностью
недосягаем. Он ничем не может помочь  твоему  мужу,  он  сам  находится  в
опасности, но очень мала вероятность,  что  он  выпутается  из  нее,  если
только не обратится к волшебству: представь себе, как он сейчас одинок, да
еще отягощен  уроками  твоего  отца,  которые  только  лишь  дополнительно
парализуют его. Я могу добраться  до  него.  И  у  тебя  тоже  есть  такая
возможность, но для этого ты  должна  послушать  меня,  дочка,  ты  должна
поверить хоть раз в жизни, что кто-то говорит тебе правду.

     Что-то произошло, о чем Петр догадался лишь  потому,  что  они  вновь
ехали верхом, в полной темноте. Он припомнил только, как  открыл  глаза  и
увидел  себя  лежащим  у  костра,  а  Черневог  дергал  его  за   руку   и
приговаривал:
     - Вставай, вставай и собирайся. Быстрее, черт бы тебя побрал!
     Он  все  еще  чувствовал  себя  слабым  и  опустошенным  после  этого
пробуждения и  уж  конечно  он  не  мог  понять  причину  страха  на  лице
Черневога, как не мог знать  который  сейчас  час.  Буквально  перед  этим
пробуждением ему показалось, что Саша в  глубоком  отчаянии  произнес  его
имя, но сон так и не дал ему разобраться, что это было на самом деле. И он
очень сомневался, что Черневог скажет ему хоть что-нибудь кроме  очередной
лжи.
     Но тем не менее, тот сказал, когда они уже ехали на лошади:
     - Либо твой друг отыскал нечто, либо это  нечто  наконец-то  отыскало
его.
     Петр очень хотел знать это поподробней, черт возьми, но он  ничем  не
мог  помочь  своему  любопытству.  А  Черневог  тем  временем   продолжал,
придерживаясь за него:
     - Сейчас оно от нас вверх по течению. Он возвращался назад к  дому  и
дважды поворачивал на восток и на север, петляя вместе с извилинами  реки.
Он ищет Ивешку, я уверен в этом. Какие надежды он возлагает на эти поиски,
я не могу понять, так  же  как  и  то,  насколько  он  сам  осознает  свои
собственные поступки.
     Да, это был вопрос. Подобно призраку, пугающему людей в  темноте,  он
проник в него, сея сомнения.  Петр  до  боли  прикусил  губу  и  попытался
убедить себя в том, что он не чувствовал никаких желаний со стороны  Саши,
что вообще ничего страшного не произошло, а то, что Черневог был  испуган,
должно быть просто самой замечательной новостью в мире,  и  если  Черневог
хотел заставить его угадывать поступки и намерения другого колдуна, то это
означало лишь одно: Черневог находился в безнадежном положении.
     - Ведь ты чувствуешь это, - сказал он. - Ты знаешь, что  он  попал  в
беду.
     - Я ничего не знаю об этом, - возражал Петр, - но  если  ты  попал  в
нее, то я буду только рад, Змей.
     Затем Черневог заговорил про оборотней, и мысли Петра переметнулись к
тому созданью, так похожему на Ууламетса, которое пыталось завести  его  в
лесную чащу...
     - И куда же это оно тебя вело?
     - ...на восток. К реке.
     - Так, так. А ведь это был мой старый слуга, - заметил Черневог. - Но
он очень ненадежен, просто чертовски ненадежен.
     Петр припомнил, как Саша говорил о  том,  что  это  водяной  подкупал
Черневога, а не наоборот.
     - Подкупал? Он подкупал меня? - вдруг  спросил  Черневог  и  чуть  не
съехал с лошади, словно на самом деле пораженный этой мыслью.  -  Подкупал
меня? Да нет же, Господи, нет!
     А Петр подумал про себя: "А ты сам, Змей, разве не пробовал этого?"
     Некоторое время Черневог молчал и лишь положил руки на  плечи  Петра,
слишком по-приятельски, если учесть, как тот  к  этому  относился.  И  еще
какое-то  время  присутствие  Черневога  было  едва  заметным,  но  вполне
достаточным, чтобы человек мог ощутить его собственной кожей.  Наконец  он
сказал:
     - Успокойся.
     - Черта с два тут будешь спокойным. - Петр сделал  яростное  движение
плечами, и вспомнил по  каким-то  непонятным  причинам  Воджвод,  вспомнил
Ивешку, вспомнил реку, и Сашу, и Малыша, вспомнил сад, и вспомнил все  так
быстро, что этого не  могло  произойти  без  чьего-то  вмешательства.  Его
тревога все возрастала, подкрепляя его представления о том,  что  раз  его
мысли движутся подобным образом, то это могла быть только сашина забота  о
его безопасности, которая, возможно, и помогла удержать его от  готовности
сотрудничать с Черневогом.
     Он тут же подумал, что это был еще один очередной обман, но так и  не
смог полностью убедить себя в этом. А если это все-таки было правдой...
     Но тут вновь заговорил Черневог:
     - Если Саша думает, что водяной может подкупить меня, то он ошибается
по поводу того, с чем вообще имеет дело. Он очень сильно ошибается, и  эта
ошибка очень опасна. То же самое могло произойти и с Ивешкой.  Никогда  не
следует иметь дело с такими созданьями, как  Гвиур.  Не  следует,  запомни
это.
     Петр ничего не понял, пожалуй только кроме того, что никто,  находясь
в здравом уме, не стал бы ни  при  каких  условиях  верить  водяному.  "И,
разумеется", - подумал он. "Саша был далеко не дурак".
     - Конечно, Саша не последний дурак. Но Гвиур очень большой  лжец.  Он
попытается, прежде всего, запугать тебя. А если ты  при  этом  собираешься
заняться волшебством, Петр Ильич,  то  ты  не  должен  подпускать  к  себе
никого, похожего на него. - Он опустил одну руку на спину Петра  и  сказал
очень тихо, стараясь завладеть  его  вниманием:  -  Забудь  об  этом  моем
подкупе. Он вообще не имеет никакого значения. Я же хочу, чтобы  Саша  мог
услышать тебя прямо сейчас, и ты можешь сказать ему все, что  захочешь.  Я
не обманываю, Петр Ильич.
     Петр воспринял это как очередную ловушку, без которой никак не  могло
обойтись.
     Но тут же ему начало казаться, что Саша хочет получить  подтверждений
от него. И он немедленно захотел сообщить ему, чтобы он не только не верил
водяному, но и не вступал ни в какие другие сделки...
     "Нет!" - решил Петр, все еще  сомневаясь  в  том,  что  кто-то  может
слушать его... Хотя он и знал, что Саша  беспокоился  о  нем,  а  Черневог
беспокоился о том, что не может найти Сашу, который был очень  нужен  ему.
Черневог должен был найти его прежде, чем Саша успеет вступить с кем-то  в
сделку. Петр опасался,  что  Ивешка  может  попасть  в  такую  же  опасную
ситуацию, которая вынудит ее совершить что-то такое...
     Он не мог думать об этом. Он даже не мог представить  себе,  как  это
может произойти, рассчитывая, что Ивешка все-таки не сделает этого...
     Затем, все так же без всяких ощутимых причин, что само по себе  очень
испугало его, он подумал о том, что Ивешка на самом деле ждала ребенка,  и
о том что этот ребенок был его, и что при подобных обстоятельствах  нельзя
быть ни в чем уверенным, и нельзя ни на что полагаться.  Когда  это  могло
произойти?  Почему  она  не  сказала  ему?  Он  был   очень   задет   этим
обстоятельством, и опасался, что она сбежала от него, но тут же решил, что
она не поступила бы так, поскольку была очень привязана к нему...
     Она так же хотела удержать  его  рядом  с  собой,  как  Драга  хотела
удержать Черневога, и уж никак не для его собственного блага.
     Опять-таки, это было неверно. Абсолютно не  так.  И  неожиданно  Петр
понял, что Саша хотел привлечь его внимание, чтобы оторвать от  Черневога,
сидящего прямо сзади него. Иначе говоря,  в  какой-то  момент  можно  было
представить, как будто Саша и Черневог стояли лицом друг к другу,  и  Саша
произносил слова так тихо, что Петр едва мог разобрать их.  "Петр,  слушай
только меня, не слушай его, запомни: очень опасно слушать его".
     А в самой глубине своего сердца он хранил смертельный страх  за  свой
рассудок: Саша постоянно говорил  ему  о  том,  чтобы  он  был  как  можно
осторожней, в то время как рука Черневога все время удерживала повод в его
руках, а он сам прислонялся к нему, чувствуя тепло и покой,  и  уговаривал
себя, что все это было сплошной ложью.
     Черневог продолжал рассуждать вслух:
     - Твой молодой друг явно не хочет,  чтобы  мы  отыскали  его.  Но  он
побаивается твоей жены, он все-таки побаивается ее, а также побаивается  и
призрака старика, которого, как я  думаю,  он  все-таки  нашел.  Он  очень
боится за твою жену, Петр Ильич, по крайней мере потому, что она попала  в
такую ловушку, из которой он не в силах вытащить  ее.  Пожалуй,  этого  не
смогу сделать и я. И он очень обеспокоен тем, что ты переживаешь за нее, и
хочет, чтобы я поберег тебя и удержал от встречи с ней.
     - Все это ложь, Змей.
     - Он собирается разузнать, с чем ему пришлось столкнуться. Я искренне
надеюсь, что он останется при этом жив. Я действительно хочу этого, потому
что мне интересно знать, с чем именно он столкнулся. Не может быть и  речи
о том, что мы должны пытаться  оказать  какую-то  помощь  твоей  жене,  не
говоря уже о том, чтобы пожертвовать чем-то.
     - Иди ты к черту, - сказал Петр. Он отказывался верить, что Саша  мог
сказать что-то подобное, даже если  в  нем  и  содержалась  хоть  какая-то
логика, даже если бы это  выглядело  так,  будто  Саша  и  на  самом  деле
отправился помогать Ивешке, оставив своего друга  в  полном  неведении  об
этом,  даже  в  этом  случае  не  было  никаких  причин  верить  Черневогу
настолько, чтобы сообщать ему о своих намерениях.
     Разумеется, Черневог старался использовать его, чтобы отыскать  Сашу,
как раз это самое он только что и сделал. Черневог постоянно врал  ему,  и
Петр только молил Бога, что он не причинил Саше большей беды,  чем  та,  в
которой он уже оказался.
     - Едва ли это возможно, - заметил Черневог. - Но беда исходит  не  от
меня. Она исходит даже не от твоей жены, если это хоть как-то  успокоит  и
облегчит тебя.
     Петр почувствовал значительное облегчение и покой  от  того,  что  он
только что услышал. Он ненавидел Черневога за то, что тот сказал ему  это,
он думал только о том, как снести ему голову, если для  этого  он  мог  бы
двинуть хотя бы пальцем.
     Черневог же сказал:
     - Сова не умела сожалеть о чем-либо. Она никогда  не  понимала  моего
нежного отношения к ней, а любила только мышей.

     Это странное ощущение пришло к нему совершенно  неожиданно,  пока  он
читал. Он даже  не  почувствовал  никакого  предупреждения  и  не  проявил
настороженности. Просто он вдруг  ощутил  присутствие  Петра...  Саша,  не
моргнув глазом, тут же подумал о  том,  что  без  помощи  волшебства  Петр
никогда бы не смог привлечь его внимания,  а  волшебство  никак  не  могло
участвовать здесь без посторонней помощи.
     Это означало, если он мог хоть как-то  предвидеть  события,  что  это
Черневог интересуется им.
     Он оперся локтями на книгу, раздумывая над тем, что он успел раскрыть
Черневогу слишком много всего, что прочитал,  и  особенно  ту  часть,  где
говорилось о ребенке. Он подумал об этой новости так,  будто  рассуждал  с
Петром, и не задумывался над тем, что все могло быть иначе. Оказалось, что
все это время он беседовал с Черневогом, и теперь спрашивал  самого  себя,
что же все-таки он сделал и на какие соглашения мог теперь пойти.
     "Если ты хочешь заключить сделку",  -  сказал  ему  Черневог,  -  "то
прежде всего пытайся не принимать то, что  может  предложить  водяной:  он
большой мастер лишь подсылать оборотней, но есть вещи  более  серьезные  и
недоступные для него".
     "Они не будут попусту тратить время",  -  продолжал  Черневог,  -  "а
просто проглотят его, чтобы добраться  до  тебя.  И  если  ты  собираешься
прибегнуть к волшебству, мой молодой друг, то отбрось всякую скромность  и
имей дело только с реальной силой... например, со мной".
     После этого Черневог добавил слишком самодовольно и  слишком  лукаво,
так, что можно было бы увидеть  его  улыбку:  "В  конце  концов,  если  ты
думаешь, что я сукин сын, то что же ты скажешь о моих соперниках?"
     "Присоединяйся ко мне, или присоединяйся  к  тем,  кто  против  меня,
только помни, что у нас с тобой есть по крайней мере один  общий  интерес.
Разве ты не хочешь, чтобы Петр освободился от меня? Я непременно хотел  бы
обсудить с тобой и это".
     И он ответил ему, возможно достаточно глупо: "Помоги мне,  но  только
на расстоянии. Я еще не готов, чтобы вступать в соглашение с кем бы то  ни
было. Береги Петра, слышишь? И  не  позволяй  ему  отправиться  следом  за
мной".
     Он говорил так, зная без всяких сомнений,  что  Петр  при  первой  же
возможности бросился бы к Ивешке. Он и сам точно так же переживал за нее и
беспокоился о ней...
     "Не связывайся с Гвиуром", - продолжал Черневог. "Он на самом деле не
мой хозяин. Он, скорее всего, работает сам на себя. Я имел с ним дело лишь
один раз, и вполне естественно, что у него был при этом свой  интерес,  но
как далеко этот его  интерес  распространяется  и  может  ли  он  включать
кого-то еще... Прими от меня урок, юный друг: никогда не  проси  помощи  у
прислуги".
     Вдруг Саша почувствовал, как что-то  прикоснулось  к  его  плечу.  Он
повернулся и с бьющимся сердцем вгляделся в темноту. Он  очень  испугался,
решив, что это мог быть призрак Ууламетса, подслушивающий  в  темноте  его
мысли.
     Господи, ведь старик ненавидел Черневога. И более того, он  ненавидел
и Петра, с которым постоянно враждовал.
     Холод пронзил его словно зимняя метель, а память  словно  разлетелась
на отдельные части, которые закружились перед ним как мозаика, вызывая  то
воспоминания о доме, то о молниях, то он вдруг видел перед собой водяного,
то кучу грязных костей и лужу,  покрытую  сорной  травой,  сквозь  которую
проступала  лишь  тьма,  бесконечно  глубокая  тьма,  где  лишь  безумными
голосами звучало эхо. Он почувствовал, как его колени стукнулись о палубу,
а стены кладовки ускользают из-под его  рук.  Он  ощущал  себя  на  лодке,
плавающей то  взад  то  вперед  поперек  реки,  а  вокруг  было  множество
странствующих людей, среди которых он  норовил  затеряться  и  сбежать  от
того, что преследовало его на реке...
     Было слишком много  обрывочных  воспоминаний,  которые  теснили  друг
друга, пронзительно взывая к его вниманию. Но он хотел  лишь  найти  себя,
только себя, и поэтому сел, подобрав под себя ноги  и  зажав  руками  уши,
ухватился за то, что все еще было Сашей Мисаровым,  едва-едва  осознающим,
откуда и куда он попал, а самое главное, почему.
     Через некоторое время, когда напряжение обрушившегося на него  потока
раздробленных воспоминаний спало, он подумал, что...  Черневог  был  прав,
когда говорил, что сделка должна  заключаться  лишь  с  тем,  кто  владеет
настоящей силой, имея в виду себя.
     Но он хотел выйти  из  этого  состояния.  Он  хотел,  чтобы  призрак,
посетивший его, разложил все куски его воспоминаний в нужном порядке, так,
как он запомнил их: дом Маленки, Драга, дом у реки...
     Но завывающий вихрь, круживший возле  него,  мгновенно  нарушал  этот
порядок, с яростью разбрасывая все кусочки в  разные  стороны,  вызывая  у
него лишь новые приступы страха... И он закричал, прямо в этот нестихавший
ветер:
     - Учитель Ууламетс, у меня и на самом деле нет выхода: вы  не  хотите
помочь мне, и черт возьми, что же я должен делать?
     Он почувствовал, как если бы вдруг  Ууламетс  схватил  его  и  сильно
ударил в лицо, а затем повторял и повторял свои удары.  Саша  почувствовал
холод и подступавшую с каждым ударом слабость.
     Это было воровство: Саша знал, что делал Ууламетс. Он  делал  тот  же
самый грабеж, которым Саша занимался в лесу, вытягивая  силы  у  деревьев,
тот же, которым занималась русалка, вытягивая жизнь  из  своих  жертв.  Он
пожелал, чтобы это прекратилось, но почувствовал лишь, как холод проникает
все глубже и глубже, пока его челюсти не сомкнулись, зубы начали  стучать,
а пламя светильника отбрасывало на палубу дико  мечущиеся  под  завывавшим
ветром тени.
     - Нет, - бормотал он, - учитель  Ууламетс,  остановите...  остановите
это!
     Раскрытая книга упала ему на колени, ее страницы переворачивались под
порывами ветра.
     Он хотел, чтобы Саша взглянул  на  них.  Саша  едва  удерживал  ее  в
ослабевших руках, изо всех сил прижимая к коленям и судорожно  наклоняя  к
свету. Ветер перевернул очередную страницу, и трепещущее  пламя  рассыпало
вокруг легкие быстрые тени.
     И тогда Саша прочитал: "Я  не  вполне  уверена,  что  приняла  нужное
решение, но вокруг постоянно что-то  происходит  ужасное.  Мне  все  время
снится вода. Я все время вижу воду и  чувствую,  что  меня  кто-то  зовет.
Кто-то хочет меня. По крайней мере, сейчас я спокойна  за  Петра,  который
пока находится в безопасности. Но время,  когда  беда  коснется  его,  так
близко, что для  меня  остается  единственный  выход:  я  должна  пойти  и
остановить это сама..."
     Холод становился невыносимым. Страницы  книги  выскальзывали  из  его
рук, а тем временем ветер потихоньку замирал. Он уже едва удерживал  книгу
замерзающими  пальцами,  и  первое  слово,  на  котором  в   этот   момент
остановились его глаза было:
     "Драга".

                                    24

     Волк, должно быть, был изможден до крайности и еле передвигал ногами,
проделав такой путь с двумя седоками на спине через это проклятое  болото.
Так думал Петр, коль скоро он вообще  мог  думать,  но  Волк,  однако,  не
показывал  даже  признаков  усталости,  и  эта  совершенно  неестественная
выносливость начинала пугать Петра. Он  делал  попытки,  черт  побери,  он
действительно делал  попытки  шевелиться,  хотя  бы  только  затем,  чтобы
доставить лишнее беспокойство Черневогу, но  всякий  раз,  как  только  он
начинал двигаться, то тут же засыпал в его объятиях. А Волк  тем  временем
продолжал свой путь и, насколько знал Петр, лишь медленно убивал этим  сам
себя. Но это очень мало заботило Черневога.
     Все-таки в конце концов он сказал:
     - Нет, нет, я не причиню ему никакого вреда, ни ему, ни кому  другому
из нас: это действуют самые черные заклинания, которыми воспользовался  бы
старый Ууламетс, или волшебство, в данном случае разницы нет.
     - Но лошадь не может идти бесконечно! - едва не закричал Петр.
     - Пока я буду желать этого, она сможет, и, обещаю тебе, что с ней  не
произойдет ничего страшного.
     Он раздумывал над этим некоторое  время,  пытаясь  преодолеть  туман,
обволакивающий его мысли, но они разбегались, ненадолго останавливаясь  на
разном: то он беспокоился о том, куда они направлялись и где именно сейчас
был Саша, и о том, действительно ли, Саша и Хозяюшка  все  еще  оставались
впереди них...
     - Ведь они нужны и мне тоже, - сказал Черневог. - Вспомнил?
     Но он сейчас не помнил ничего. Он только думал о том, что  это  могло
быть очередной проклятой ловушкой. Он вновь чувствовал себя  за  игральным
столом.
     - Все, что от него  требуется,  -  продолжал  Черневог,  -  это  быть
благоразумным и честно поступать со мной. Запомни это и ты.
     А Петр тем временем пытался думать, ощущая полную путаницу в  голове:
"Как это возможно: иметь все, что ты хочешь, тут же, по  первому  желанию?
Так жестоко  обходиться  с  Сашей,  с  Ивешкой...  и  Бог  свидетель,  как
несчастны и мы с Волком в эту минуту".
     Он чувствовал,  что  силы  вновь  оставляют  его,  чувствовал  резкое
головокружение, и, казалось, вот-вот упадет.
     -  Нет,  -  слабым  голосом  произнес  он,  сопротивляясь  этому,  но
облегчение, однако, не приходило.
     Возможно, он заснул, а возможно это было сразу после того,  как  Волк
остановился, и Черневог сказал, подталкивая его:
     - Теперь ты можешь слезть вниз.
     Сквозь деревья виднелось что-то большое и белое. Его глаза  не  сразу
восприняли это, пока он  не  понял,  что  это  был  болтавшийся  на  ветру
лодочный парус.
     Черневог хотел, чтобы он разведал, что было на лодке. Петру не  нужно
было дожидаться этого приказа. Он быстро перебросил ногу через шею коня  и
спрыгнул на  землю,  которая  была  достаточно  сухой  и  твердой,  бросил
свободно болтающиеся поводья, полагая, что Черневог все равно взял бы  их,
даже если бы Петр и не слезал с лошади. Петр сам был  готов  подняться  на
борт старой лодки в надежде... на избавленье, если Саша все еще был там  и
думал о нем. Но в то же время он и опасался Бог знает какого  поджидавшего
его ужасного открытия. Но об этом сейчас он старался не думать.
     А Черневог продолжал, не торопясь покидать лошадь:
     - Парень очень увертлив, если не сказать больше. Его чертовски трудно
проследить, и я не думаю, что он все еще будет здесь. Лови!
     Черневог бросил ему меч. Петр  поймал  его,  к  удивлению,  прямо  за
рукоятку, так что у него возникло мимолетное  жестокое  желанье  выхватить
его из ножен и броситься на Черневога.
     Неожиданно его дыханье стало  прерывистым  и  коротким.  Черневог  же
только сказал:
     - Отправляйся, не следует тратить на это целую ночь.
     - Будь ты проклят, - пробормотал Петр, продолжая сжимать меч в руках,
затем повернулся и направился прямо к лодке, куда и послал  его  Черневог.
Ярость душила его, в то время как  та  самая  темная  и  холодная  пустота
внутри него  вдруг  всколыхнулась,  напоминая  о  себе,  будто  настойчиво
требовала его  повышенного  внимания  ко  всему,  что  касалось  их  общей
безопасности.
     На земле, около самой воды, виднелись многочисленные следы  недавнего
пребывания лошади: он был уверен, что это была Хозяюшка.  Саша  уже  давно
покинул это место, как и предполагал Черневог,  но  Петр  некоторое  время
стоял и звал его, хотя с лодки не доносилось ни звука. Он разглядел место,
где можно  было  забраться  на  палубу,  подтянувшись,  ухватил  несколько
свисавших ивовых веток и запрыгнул на борт.
     Шум от его прыжка мог разбудить любого спящего,  так  же  как  и  его
громкий голос. Он увидел, что дверь в маленькую кладовку была  распахнута,
а немного дальше  разглядел  и  поломанный  поручень,  значительная  часть
которого просто исчезла. Эта картина никак не радовала его.
     - Саша? - в очередной раз позвал он, и  под  влиянием  слабо  тлеющей
внутри него надежды, добавил: - Ивешка?
     Парус хлопал на ветру, палуба поскрипывала, вода плескалась о  борта,
но нигде не было ни единого признака присутствия живого существа.
     Он бросил рассеянный взгляд в открытую дверь кладовки, но увидев, как
и ожидал, лишь знакомые корзины, завернул на корму и обратил  внимание  на
прочную веревочную петлю, затянутую на рукоятке, что управляла рулем:  это
был  обнадеживающий  факт.  По  крайней  мере,  рука,  которая   последней
удерживала руль, оставила ее в полном порядке. И при этом было  совершенно
неважно, что обломанное носовое крепление могло в любой момент  свалиться,
а  ослабленные  опоры  и  плохо  закрепленная  мачта  могли  раскачать   и
освободить лодку: чувствовалось, что она прочно села на мель и теперь лишь
покачивалась на воде, лишенная возможности свободно плыть.
     Можно было лишь надеяться...  Господи,  только  надеяться,  что  этот
расколотый поручень и само положение лодки никак не означали,  что  Ивешка
покинула лодку прежде, чем все это  произошло.  Расколотая  часть  поручня
была почти в два раза длиннее, чем подпруга Волка.
     Он опустился на корточки, провел пальцем по  кромке  борта  и  лизнул
его: вкус соли, смешанной с пылью, чувствовался совершенно отчетливо.
     Значит меры безопасности были приняты.
     Черневог ждал его на  берегу,  Черневог  хотел  ответов  на  вопросы.
Теперь Петр убедился, что на лодке, даже случайно, никто  не  прятался,  а
тот факт, что лошади нигде не было видно, означал, что  Саша  давным-давно
отправился вдоль берега реки.
     Черневог желал, чтобы Петр как можно лучше убедился в  этом.  Поэтому
он подошел к сломанным поручням и заглянул за борт.  Там  он  увидел  лишь
водяную рябь и  случайные  всплески,  которые,  возможно,  могли  быть  от
случайно взметнувшейся рыбы.
     А возможно, и нет. На корпусе лодки не было никаких царапин и сколов,
которые подтверждали бы, что она врезалась в берег прямо бортом. Он  очень
внимательно вглядывался  в  окружавшее  его  пространство,  чувствуя,  как
Черневог настойчиво поторапливает его, скорее с  беспокойством,  нежели  с
принуждением.
     Только бы сохранить здравый рассудок, думал он.  Если  Саша  попал  в
беду, и беду именно такого рода, что она закончилась сломанными поручнями,
то он готов следовать за ним. Задержавшись на  этой  мысли,  Петр  пересек
палубу, ухватился все за те же ивовые ветки и спрыгнул  на  топкую  землю,
где его поджидали Черневог и Волк.
     - Может быть, ты знаешь, куда он отправился? - спросил он Черневога.
     - Я знаю лишь направление, в котором он движется. Да и то, я уверен в
этом лишь относительно.
     Возможно,  что  Петр  уже  окончательно  потерял  остатки   рассудка,
возможно, что он даже и помыслить не мог о поисках Саши, когда тот явно не
хотел, чтобы его нашли, а возможно, то, что он думал, о  власти  Черневога
над Сашей,  было  всего  лишь  навеяно  мыслями  самого  колдуна,  который
обманывал его. Но так или иначе, он протянул  свой  меч  Черневогу,  будто
таково было его собственное желание, и сказал:
     - Если ты сможешь, Змей, то используй его, а если нет...
     -  Оставь  его  у  себя,  если  ты  воздержишься   от   того,   чтобы
воспользоваться им против меня. Договорились?
     - Я хочу отыскать его. Мне не понравилось то, что я там увидел. -  Он
взялся за поводья и оглядел на Черневога, пытаясь не задумываться над тем,
что происходило с Ивешкой... И..
     А есть ли у нее хоть какая-то надежда, или лишь была, и достаточно ли
он любил ее, пока на это было время? Он думал и о том, что он  сделал  или
не сделал, чтобы они все попали в такую ситуацию.
     Это были не те секреты, в которые он  мог  позволить  себе  посвящать
Черневога. Он не решился бы обсуждать их даже с Сашей. И теперь у него  не
было никакой уверенности, что посетившие его сомнения в таких  сокровенных
делах,  исходят  из  его  собственного  сердца,  а  не  вызваны   усилиями
Черневога.
     Оказывается, она ждала ребенка?
     Все, что он мог испытывать при этой мысли, был страх.
     - Ты прав, - сказал Черневог. - Ты абсолютно  прав.  Я  не  мог  даже
предположить, как это могло случиться, но теперь я понял...  Ты  полностью
уверен, что это не сашин ребенок?
     Теперь темная пустота целиком обволокла его сердце.  Он  и  на  самом
деле полагал, что это возможно, он на самом деле допускал это, и в один из
мрачных моментов своей жизни со страхом понял, что не был бы  ни  удивлен,
ни расстроен этим обстоятельством, а скорее просто  затаил  бы  обиду.  Он
должен был бы  понять  это,  учитывая,  что  мальчик  рос,  превращаясь  в
молодого красивого мужчину, а Ивешка частенько ссорилась со  своим  мужем,
который явно не был (и все жители Воджвода были бы согласны с мнением Ильи
Ууламетса) ей ровней.
     А Черневог продолжал:
     - И если этот ребенок его...
     Черневог заставлял его что-то понять, и все это только пугало его.
     Черневог сказал очень осторожно:
     - Если это так, Петр Ильич, то есть вполне объяснимая  причина  тому,
что он избегает нас.
     - Это не так, черт побери, ты просто не знаешь его!
     - Если же это так, то никто из нас не  захочет,  чтобы  этот  ребенок
вырос. Вот в чем заключается правда, Петр Ильич. Очень часто я, само собой
разумеется, просто врал, но на этот раз я  говорю  сущую  правду.  Я  убил
Ивешку потому, что сам оказался в ловушке, потому что если не я, то  тогда
она убила бы меня.
     - Ивешка никогда никого не убивала... за всю свою жизнь, - начал было
говорить он, как последний дурак. Ведь это была та самая  Ивешка,  которая
спасала полевых мышей. Когда же она была мертва,  она  убивала,  Бог  тому
свидетель.
     - Меня послала ее мать, - продолжал Черневог. -  Такой  ребенок,  как
она, имевший наследственность с обеих сторон, мог стать... очень  сильным,
со временем. Драга хотела, чтобы она умерла, после  того,  как  не  смогла
забрать ее у отца. Драга пыталась убить ее еще вскоре  после  рождения.  Я
пытался удержать ее сердце, я пытался оградить ее от влияния  отца,  и  ты
знаешь, что случилось потом. И вот теперь мы здесь, в поисках  ее,  а  она
вынашивает ребенка, который, я чертовски надеюсь на это, все-таки твой.
     - Но почему? - воскликнул Петр. - Чем может быть опасен ребенок?
     Но тут он вспомнил  о  том,  что  говорил  Саша:  "Мать  Ивешки  была
колдунья, ее отец  тоже  колдун,  и  она  наследовала  этот  дар  с  обеих
сторон..."
     Саша говорил, что даже Черневог опасался ее...
     Но сейчас он оставил вопрос Петра без ответа. Вместо  этого  Черневог
хотел, чтобы Петр поскорее садился на лошадь, Черневог  хотел,  чтобы  они
отправлялись без лишних споров и промедлений. Петр закинул поводья на  шею
Волка и с болью подумал о том, что если Черневог лгал, то Петр был  просто
не состоянии проследить весь лабиринт движения его мыслей.  Если  Черневог
лгал, эта ложь пугала Петра тем, что в конечном счете он и  сам  пропадет,
как та сова, до которой Черневогу, по сути, не  было  никакого  дела.  Бог
знает, чем все это  кончится,  если  Ивешка  на  самом  деле  намеревалась
бороться с Черневогом, а он так и оставался с ним с  тех  самых  пор,  как
Саша бросил его, и теперь надеялся лишь на божью милость.
     Он помог Черневогу устроиться сзади  себя,  и  тут  же  почувствовал,
словно лишился  желудка,  как  только  тот  положил  руку  ему  на  плечо,
используя его в качестве опоры: Петр так съехал набок, что даже  Волк  был
вынужден качнуться и переставить ноги. Не сдержавшись, Петр сказал  сквозь
зубы:
     - Сделай милость, отодвинься назад, убери руки и не  посылай  ко  мне
своих желаний.
     - Все, в чем я нуждаюсь, это всего лишь твоя помощь.
     - Черт побери, прекрати это! - закричал  он,  выравнивая  дыханье,  и
напомнил самому себе о том, как он был вынужден в первый  раз  учить  Сашу
умению постоять за себя.
     Он ощутил боль точно так же, как  тогда,  когда  меч  старика-боярина
прошел сквозь него: в первый момент был только шок, и вид укорачивающегося
клинка, исчезавшего в его собственном теле. Он не мог даже сообразить, что
именно ударило его этой ночью, но чувствовал себя точно так же.  Когда  он
получил тот удар, то боль появилась значительно позже,  чем  меч  вошел  в
него. Возможно, так вышло потому, что он был обычным человеком,  таким  же
бесчувственным, как пустая порода. Он похлопал Волка  по  шее,  и  сказал,
когда тот тронулся с места:
     - Извини, приятель.
     И тут до него вновь дошел голос Черневога:
     - Уверяю тебя, что с лошадью ничего не случиться.  Я  не  причиню  ей
никакого вреда.
     - А что ты скажешь насчет моей жены? - спросил Петр сквозь зубы. -  И
что ты скажешь по поводу Саши, черт побери?
     Черневог ответил так же коротко:
     - Все дело только во времени. Все, черт возьми, заключается только  в
нем!
     Итак, Волк и все остальное, с чем бы не имел дело Черневог, все  было
подвластно ему.
     Самому  же  себе  Черневог  сказал,   что...   волшебство   все   еще
сопротивлялось ему.

                                    25

     "Позабудь про все желания, дорогая", - пыталась внушить ей Драга,  "и
не пытайся что-либо желать...
     Что бы ты ни делала, радость моя, старайся  быть  подальновидней,  не
принимай ни одного решения, пока не поймешь, каковы его настоящие границы.
     Отгони прочь случайные мысли, отгони  прочь  все  лишнее.  Это  будет
самым простым желанием, которое ты хоть когда-нибудь посылала. Оно  должно
быть простейшим".
     - Иначе не будет будущего, дорогая. Ничего не будет, если  ты  будешь
вот так сидеть до бесконечности.
     Ивешка продолжала сидеть, опустив подбородок на  поднятые  колени,  с
отчаянием глядя в огонь, который Драга обычно оставляла на всю ночь.
     Не желай ничего, пока не обретешь уверенность.
     Но папа говорил... и эта мысль продолжала кружиться в ее голове. Папа
говорил: "Только последний дурак может пожелать волшебства больше, чем ему
было отпущено от рожденья..."
     Папа был с ней на лодке, она искренне верила, что это был именно  он,
а не оборотень. Она  думала  и  думала  об  этом,  пока  не  запуталась  в
сомнениях. Папа не смог удержать ее от посещения этого места, папа умер, и
его присутствие в этом мире было  очень  условным,  но  он  все  время  ее
путешествия оставался с ней и, изменившись после смерти,  стал  вновь  тем
самым человеком, которого она помнила в своем раннем детстве, все  так  же
переживал за нее, следил за ней на реке, желал...
     Желал, чтобы она побольше спала.
     Но почему?
     Почему он делал это? Чтобы  пожелать  счастья  ей  и  ее  ребенку,  о
котором она еще не знала?
     Чтобы пожелать что-то против ее матери?
     - Твой отец мертв, - сказала Драга, подбрасывая в огонь новые  сучья,
а вместе с ними и горсть сушеных трав, которые искрами взметнулись  вверх,
подхваченные тягой, уносясь в темноту вместе  с  красноватым  дымом.  -  А
мертвые редко говорят  правду.  Твой  отец  не  хотел  выпускать  тебя  из
собственных рук. Тебе не следует иметь с ним никакого дела. Он может  лишь
использовать тебя как возможность вновь вернуться  в  этот  мир.  А  может
быть, он хочет использовать для этой цели твоего ребенка. Не думай о  нем,
забудь. Мертвых следует забыть. Поговорим лучше о более насущных делах.
     Ивешка  подумала  о  Петре,  но  тут  же  ее  мысли  переметнулись  к
Черневогу, у которого Петр был пленником, и не известно, какие  злобные  и
ненавистные вещи тот мог проделать над ним. А ее мать,  почувствовав  это,
быстро остановила ее:
     "Не смей так делать! Думай о цветах, только о цветах, радость моя,  о
голубых и белых..."
     ...Заклинания  медленно  охватывали  ее,  подступая  шаг  за   шагом,
притупляя память, отпугивая призраков.
     Они шаг за шагом уводили ее из темноты, опутывая ее  то  голубой,  то
зеленой нитью... Мертвые могли помнить эти цвета, но уже никогда не  могли
увидеть.
     Все, что было в этой тьме, должно  быть  мертвым,  а  она  больше  не
хотела умирать, как не хотела и того, чтобы умирало все, что она любила...
     - Цветы! - произнесла вслух Драга. - Будь осторожна, дочка!
     Тогда она подумала о доме,  где  остался  ее  сад  с  ровными  рядами
грядок, вспомнила про высокое крыльцо, про  вечера  около  горящей  печки,
когда они, все трое, чувствовали себя тепло и уютно в этом доме...
     - Саша приближается прямо сюда, - пробормотала мать, вороша угли. Дым
был насыщен запахом  мака  и  конопли,  и  чувствовалось  присутствие  еще
каких-то, столь же ароматных и  опасных  трав,  отчего  ее  нос  постоянно
щипало, глаза слезились и грудь горела изнутри. - Я знаю, что  ему  нужно.
Он хочет получить помощь, но ведь он до этого  был  с  Кави  и  тем  самым
скомпрометировал себя. Мне это тоже известно.
     - Я не знаю ничего об этом! - воспротивилась Ивешка,  и  на  какое-то
мгновенье ее мысли начали разбегаться как попало. - Он  имел  дело  с  ним
только потому, что был вынужден.
     - Кави всегда требует очень многого. Твой молодой друг позволил  Кави
найти в нем поддержку, а это все, что тому было нужно.  Я  не  знаю  этого
молодца, в отличие от тебя. Но эту же  ошибку  совершали  более  старые  и
более умудренные колдуны, разве не так? Иметь дело с Кави, когда на  карту
поставлена  жизнь  твоего  мужа?  Кави   всегда   старается   быть   очень
благоразумным, когда хочет получить свое. На самом  деле  он  не  причинит
вреда твоему мужу, нет, нет. И хотя едва ли  не  весь  свет  считает  Кави
сущим злодеем, это лишь кажется. Забудь о том, что он убил тебя: тогда  он
был молод. Он не причинит вреда Петру, и не потому, что  поместил  к  нему
свое сердце...
     - Ах, Боже мой!
     - Это на самом деле так, - сказала Драга. - Это  правда,  дорогая,  и
мне очень жаль сообщать тебе об этом. Сова мертва. Она  налетела  на  меч,
который держал Петр. - Драга тут же пожелала, чтобы Ивешка  успокоилась  и
продолжала слушать, не отвлекаясь на эмоции. - Кави провел твоего молодого
друга, нашел момент, чтобы остаться с твоим мужем наедине  внутри  границ,
где действовало его волшебство... вот и все, что ему было нужно.
     - Откуда ты знаешь все это? - воскликнула Ивешка.
     - Помолчи и успокойся, дорогая, успокойся. Я просто знаю это, и  все.
Это как раз то самое, что может позволить волшебство. Я знаю обо  всем,  и
до сих пор мое волшебство позволяло хранить мои дела в тайне. Но твой юный
друг собирается пробиться сквозь этот занавес, и он вот-вот  сделает  это.
Он направляется сюда из-за одной лишь уверенности в том, что он недосягаем
для Кави, и кроме того, он рассчитывает на твою помощь. А  чем  ты  можешь
помочь ему?
     - Почему же тогда, он, черт возьми, сам не сказал мне  об  этом?  Что
еще ты скрываешь от меня?
     - Дорогая, ты не поверила мне...
     - Все еще нет!
     - ...а я не  хотела  ничего,  что  могло  бы  хоть  как-то  повредить
происходящему.  Теперь,   по   крайней   мере,   ты   имеешь   собственное
представление об всем, так используй, наконец, свой разум!  Твой  приятель
делает ошибки. Сейчас он не в состоянии освободить  твоего  мужа,  но  его
побег - это не проявление трусости, ты очень хорошо знаешь, как Кави любит
почитателей.
     Ивешка чувствовала, что вся дрожит. Она вспомнила дом... затем Петра,
попавшего в руки Кави...
     - Но это был не единственный выбор, который мог сделать молодой Саша.
Он мог бы сразиться с Кави, вместо того, чтобы мчаться к тебе за  помощью.
Он вспоминает о волшебстве только для того, чтобы добраться сюда,  но  ему
одному не справиться с этим. Твой приятель делает  одну  за  другой  самые
опасные ошибки. Он молод, у него  нет  опыта  даже  для  того,  чтобы  как
следует использовать то, чем он владеет. Теперь  он  хочет  получить  твой
совет, а тем временем подвергает твоего мужа большой опасности...
     - Останови все это, мама!
     - Но он идет  сюда,  уверяю  тебя  в  этом,  и  он  может  что-нибудь
выкинуть. Кави преследует его по пятам, Кави  вместе  с  твоим  мужем,  ты
понимаешь  меня,  Ивешка?  Ты  должна  понимать,   что   Кави   собирается
использовать его, чтобы привлечь твое внимание.
     Она взглянула в глаза матери, голубые, блестящие  будто  стекло,  при
свете огня.
     - Поверь мне, - сказала Драга.
     - Не делай этого, мама!
     - Лучше бы ты поверила хоть во что-нибудь, дочка. Сомнения - это твой
враг, сомнения и страх. Любовь может наказать и тебя и  твоего  мужа...  и
очень  жестоко.  Ты  не  сможешь  прожить  всю   жизнь   с   одними   лишь
"если-бы-я-верила".  В  один  прекрасный  день  все  прояснится,  как  под
солнечным светом, и тогда тебе придется думать собственным умом. И  о  чем
же ты будешь думать Ивешка? Только о сожалениях?
     - Только не подталкивай меня,  мама!  Я  не  могу  думать,  когда  ты
торопишь меня!
     - Я прощу тебя, радость моя, но время... оно может не простить.  Пора
думать собственным умом. Или ты хочешь, чтобы я помогла тебе? Я готова.
     Ее мать даже не моргнула при этом. Она  была  абсолютно  уверена.  "Я
готова", - эти слова она произнесла с  внутренней  силой,  будто  посылала
свое заветное желание. Ее мать хотела  направлять  ее  поступки,  ее  мать
хотела, чтобы она не повторила сашиных ошибок.
     - Ивешка, да слышишь ли ты меня? Кави использует этого  мальчика.  Он
послал его сюда, чтобы открыть дверь. И он будет следовать его желаниям, и
ты знаешь, что ждет затем твоего мужа. Что ты теперь  собираешься  делать,
Ивешка?
     - Я не могу думать, мама, пожалуйста замолчи!
     -  Ты  так  и  не  оставишь  свои  сомненья?  Сомненья  вредят,   они
одновременно и враги волшебства... и его друзья. Сомненья удерживают  наше
волшебство, не позволяя ему бесконтрольно распространяться, они удерживают
бесполезные желанья и не дают им прорваться через границы  нашего  разума,
ограничивая наше... жизненное пространство для  наших  мыслей.  Но  ты  не
можешь позволить, чтобы сомненья управляли всей твоей  жизнью.  Следуй  за
мной. Это совсем нетрудно, совсем близко, стоит сделать лишь шаг.
     Но она не хотела. У нее кружилась голова и  поочередно  пропадали  то
слух, то зрение.
     - Это совсем близко, - повторила Драга. - Все, что ты должна сделать,
это захотеть обладать силой, но только захотеть этого на самом деле.
     - Но я не могу сделать это!
     -  Ивешка,  только  следуй  за   мной.   Одно   отчетливое   желание,
единственное желание того, что ты  действительно  хочешь.  Разве  это  так
трудно? Твой муж, твой дом, в конце концов, твой юный друг, разве  это  не
то, что ты выбираешь во всем окружающем мире?
     - Нет! - закричала она, и  тут  же  прижала  ладони  к  губам,  будто
ужаснувшись того, что может вырваться из  нее,  но  когда  она  попыталась
пожелать лишь Петра,  то  сомненья  целым  потоком  хлынули  на  нее,  они
заставили ее задуматься, а любит ли она его, или все-таки больше она любит
себя... и так продолжалось до боли в сердце, пока  она  не  почувствовала,
что вот-вот упадет в обморок.
     А мать сказала, заглядывая ей в глаза:
     - Ведь ты любишь своего мужа, не правда ли?
     - Да!
     - Больше всего на свете? Это самое главное для тебя, Ивешка?  Ты  это
точно знаешь? И что ты будешь делать, если решишься на это?
     Все в окружающем мире наталкивало ее на сомненья. Ивешка сжала ладони
между коленей и попыталась ответить на это. "Спасти Петра", была ее первая
мысль. Но тут же она подумала  о  том,  что  отец  непременно  сказал  бы:
"Дура!"
     - Когда ты пытаешься обратить свое желание в волшебство, - продолжала
мать голосом, едва ли более громким, чем потрескивание горящего дерева,  -
ты должна быть уверена, что требуешь вполне достаточно,  иначе  это  будет
похоже на сделку. Потому что в царстве волшебства ты навечно будешь стоять
на той ступени, которую выберешь сейчас. И именно сейчас ты должна решить,
какую часть от мира естества ты сможешь удержать,  и  ты  уже  никогда  не
сможешь получить больше, чем выберешь.
     - Ты пугаешь меня.
     - Да, именно так, дорогая. Это смертельно опасный вопрос: знать,  что
ты хочешь. Решай же, сколь многого ты хочешь. И для чего. Хочешь ли любви?
Или ты хочешь волшебства?
     - Я не знаю, мама, я не знаю!
     - Или ты хочешь лишь своего мужа? А может быть,  ты  хочешь  получить
свободу?
     "Свободу?"  -  подумала  она.  "Но  ведь  есть  еще  этот   проклятый
ребенок..."
     "Господи, что означает это для нее? А для Петра?"
     - Это означает, что ты хочешь ребенка, -  сказала  мать.  -  Но  Кави
определенно не хочет, чтобы он родился, если  не  сможет  прибрать  его  к
своим рукам. Так ты на самом деле хочешь ребенка? Вот  в  чем  вопрос.  Ты
действительно хочешь вернуть своего мужа? Именно мужа  ты  хочешь  вернуть
прежде всего, или получить полную свободу  от  своего  отца?  Это  у  тебя
теперь есть. Что ты будешь решать?
     - Дай мне  подумать!  -  закричала  она,  с  ожесточением  отбрасывая
волосы, которые падали ей  на  лицо.  Она  не  могла  освободиться  ни  от
собственного беспокойства, ни от  дурных  предчувствий,  и  охватившие  ее
сомнения были все те же самые, как и всегда не позволявшие ей решиться  на
что-то.
     "Господи, да я не знаю сама, хочу ли я этого ребенка".
     - Защити его, - сказала Драга. - Или освободись от него, если это  не
так важно для твоих желаний.
     - Но ведь он принадлежит и моему мужу...
     - Тогда защити, если ты хочешь и того и другого. Я могу спрятать его,
вот и все. Все это время, все эти долгие годы я  ждала  тебя.  Мы  вдвоем,
дорогая, должны справиться с ним.
     - Что это значит, мама? - закричала она. - Оборотни и тому подобное?
     - Они совершенно безвредны, если ими управлять.
     - Но это гнусность!
     - Ничего нет более гнусного, чем беспомощность. Ты до сих пор держишь
при себе свое сердце, и я надеюсь,  ты  хорошо  подумала  об  этом.  Но  я
надеюсь, что это не было просто непродуманным  решением.  Может  быть,  ты
хочешь, чтобы я позаботилась о нем? Я могу это сделать.
     - Нет! - коротко ответила одна.
     - Или Бродячий может подержать у себя два, если  только  это  поможет
твоим раздумьям. Дорогая, пойми, что мы не можем  сидеть  здесь  и  ждать,
когда мир изменится в лучшую сторону. Нужно принимать жизнь такой, как она
есть.
     - Нет! - вновь воскликнула она.
     - Тогда что же ты хочешь?
     - Мама, только дай мне подумать, дай мне  подумать!  -  Она  опустила
голову на руки и попыталась придать хоть какую-то форму своему желанию, но
даже думая о Петре, она не могла обрести уверенности. Ее глаза блестели от
слез, а в носу неприятно щипало. Она привела лицо в порядок и захотела...
     Она захотела чего-то бесформенного, недостижимого и злого,  что  лишь
на какой-то миг мелькнуло на хвосте  убегающей  мысли,  на  самой  границе
изнуряющих ее навеваемых удушливым дымом видений.
     Захотела...
     Господи!
     Ее сердце подскочило, голова дернулась вверх, и она  обнаружила,  что
смотрит прямо в желтые глаза, отчетливо выделяющиеся на бурой морде.
     Ужас сковал ее будто зимний холод.  Она  смотрела  в  глаза  медведя,
раздумывая: "Где он был? Откуда появился здесь?"
     - Он все время был здесь, - успокоила ее  мать,  чуть  коснувшись  ее
руки, стараясь привлечь ее внимание. - Он все время был здесь, и не  нужно
бояться. Кави только этого и хочет. Но ты не должна этого делать.
     Но все-таки что-то еще было за дверью.  Она  знала,  что  там  что-то
есть, не могло не быть. Бродячий был здесь, и он был  совершенно  спокоен.
Ведь он не допустил бы, чтобы что-то постороннее было около ее матери.
     - Тебе ничто не угрожает, - уговаривала Драга. - С тобой все  хорошо,
радость моя.
     Она искоса взглянула на дверь, прислушиваясь  к  тому,  что  говорила
мать о ее безопасности, и вновь почувствовала, что там  что-то  есть.  Она
была уверена в этом, потому что  ощущения  постороннего  присутствия  были
абсолютными и пугающими.
     За дверью было то, что она  сама  только  что  призвала,  то,  о  чем
говорила ей Драга, и теперь она была убеждена, что должна проверить это...
     - Дочка? - окликнула ее Драга.
     Она должна встать, подойти к двери, независимо от того, сколь  ужасен
мог быть ответ, все-таки это был ответ, ее  ответ,  раз  и  навсегда.  Она
положила руку на задвижку, подняла ее и распахнула дверь...
     Волки встретили ее на пороге. Целая стая их бросилась к ней.
     Они не нападали, нет, они не пытались кусать ее... они принимали  ее,
они вихрем кружились вокруг нее, осторожно дергая ее за  подол  платья,  и
лизали ей руки. Их мысли были такими же быстрыми,  как  их  движенья:  они
заполонили все пространство вокруг нее и постоянно перемещались с места на
место, как только Драга отступила к печке, а  Бродячий  отпрянул  назад  и
ощетинился, угрожая огромной пастью...
     Теперь она больше не боялась. Волки со всех сторон обступили ее,  они
заняли все пространство двери, прижимаясь к ее ногам, и  куда  бы  она  ни
посмотрела, везде были волки, но в то же время это были и  не  волки:  это
был сплошной хаос из листьев, поднятых  бурей.  Никто  и  ничто  не  могло
поймать их. Не было такого желания, которое могло бы удержать их, ни  одно
желание не могло собрать их всех вместе, или направить  в  одно  русло  их
мечущиеся как стрелы мысли.
     Она взглянула на Драгу и поняла: нечего  и  сомневаться  в  полном  и
самом неподходящем способе предательства со стороны ее матери.  Но  стоило
матери произнести единственное слово:
     -  Маленка,  -  как  ее  мысли  тут  же  закружились  и  завертелись,
подталкиваемые воспоминаниями об этом имени.
     Драга хотела того, что  Ивешку  вообще  не  интересовало.  Ивешку  же
интересовал лишь собственный путь, который она должна наконец-то обрести в
этой жизни. Главным образом она хотела  того,  что  принадлежало  ей.  Она
припомнила, разумеется, она никогда и не  забывала  об  этом,  что  хотела
Сашу.  Саша  должен  был  только  подчиняться   приказаниям,   он   должен
присоединиться к ней и перестать думать, что он знает все на свете.
     Вероятно,  где-то  вдали  послышался  гром,  услышав  который,  волки
насторожили уши, хотя она так ничего и не смогла расслышать. Глядя  на  их
поведение, она подумала: "Это Кави. Он хочет, чтобы Саша проник сюда и все
привел в замешательство. Кави  пользуется  всяким,  кто  только  хоть  раз
прислушается к нему".
     Она хотела, чтобы все, что ее окружало,  принадлежало  ей,  все,  что
только попадало ей на глаза, все, что она любила. Она хотела удержать  все
это в одном месте, чтобы ничто  и  никогда  вновь  не  причинило  ей  боль
утраты. Вот чего она хотела сейчас.
     И она не потерпит никакой глупости, ни от  Саши,  ни  от  Петра.  Они
будут делать только то, что она скажет им, она же будет заботиться о  них,
и они будут счастливы.
     А что касается Кави, который угрожал всему, что было дорого ей...
     Гнев переполнял ее, он быстро разбегался сотнями лап и смотрел  через
сотни глаз, просто гнев, без всяких границ и без угрызений совести.  Драга
смотрела на нее в этот момент с чувством удовлетворения и страха,  она  не
хотела от нее поступков, которые были не  нужны  самой  Ивешке,  но  Драга
надеялась, что в конце концов ей удастся заставить ее  выделить  из  всего
окружения то, что имело преимущественное значение  для  нее  самой.  Драга
хотела подчинить ее себе, заставить услышать и понять собственную мать, но
теперь ее голос был всего лишь составной частью общего шума, он больше  не
мог привлечь ни ее внимания, ни получить ее согласия, ни  повлиять  на  ее
намерения и  цели,  у  которых  теперь  было  множество  ног  и  множество
направлений.
     Она сама хотела поступков от Драги, теперь уже  в  своих  собственных
интересах, и Драга должна была все исполнить: Драга не один  раз  пыталась
сбежать, но она в сущности являлась всего лишь одним из фрагментов в веере
ее желаний, фрагментом, никак не большим, чем окружавшие ее  волки,  может
быть лишь более конкретным, чем остальные, и,  возможно,  способным  верно
выдерживать   направление.   Иначе   совпадения    отдельных    фрагментов
происходящего  были  бы  лишь  простой  случайностью,  не  давая   нужного
результата. В присутствии же Драги все  происходило  вполне  согласованно.
Поэтому она лишь сказала:
     - Продолжай.
     Она была уверена, что Драга знает, что делать, потому что теперь  она
и Драга пришли к согласию по поводу главного, а остальное ее абсолютно  не
интересовало.

                                    26

     Дождь моросил сквозь полог леса и  в  тусклом  свете  пасмурного  дня
поблескивал на зеленых листьях: так подкрадывалось сквозь заросли деревьев
мрачное и сырое утро, без единого радостного  проблеска  солнечных  лучей.
Саша шел пешком, потому что Хозяюшка была  очень  испуганной  и  уставшей,
зато Малыш отдыхал среди узлов, которые тащила на себе  лошадь:  маленький
черный шар с грустными настороженными глазами. В таком  виде  Малыш  весил
очень мало, а Хозяюшке нравилось его присутствие: она знала, что  дворовик
всегда находится около конюшни, поэтому  лошади,  находящиеся  вне  своего
постоянного места, остаются без присмотра, а этот сторож всегда остается с
ней, расчесывает ей гриву и греет спину.
     Саша очень хорошо знал  все  это,  читая  ее  мысли,  и  периодически
хватаясь за ее гриву, чтобы удержать равновесие, потому что было не просто
управлять сразу двумя своими и четырьмя ее ногами, не говоря  уже  о  том,
что она тратила массу времени на раздумья о том, что находила под ногами и
вокруг себя, о том, что ее ноги болели, а живот был абсолютно пуст,  если,
разумеется, не  считать  яблоки  и  немного  зерна:  все,  что  она  съела
некоторое время  назад.  Хозяюшка  была  очень  несчастна  и  обеспокоена,
пробираясь сквозь эту густую чащу, где под любым кустом  могло  спрятаться
что угодно.
     Саша тоже был обеспокоен их положением, но совсем по другим причинам,
и поэтому не старался подолгу прислушиваться к переживаниям лошади, потому
что очень опасался  совсем  других  вещей,  которые,  сколько  бы  она  ни
старалась, никак не смогла бы заметить.
     Пожалуй, что только Малыш мог бы их распознать. И поэтому,  когда  он
неожиданно зарычал и поднял голову, только что лежавшую на лапах, Саша тут
же пожелал, чтобы лошадь остановилась и тихонько постояла.
     Он поднял руку, чтобы успокоить Малыша.
     Но тот зашипел, подскочил и  ощетинился,  и  прежде,  чем  Саша  смог
погладить его по спине, Малыш лязгнул зубами и  растворился  в  прозрачном
воздухе.
     Нельзя сказать, что Малыш никогда не шипел на него раньше,  он  шипел
всегда и на всех своих друзей, но  он  никогда  не  делал  этого  с  такой
злостью.
     И никогда не пытался укусить. Господи!
     - Малыш? - позвал его Саша, испуганный сейчас гораздо больше,  чем  в
тот момент, когда спасал свою руку. - Малыш, что случилось?
     Как будто, подумал он, все выглядело так, что Малыш должен был рычать
именно на него, как будто Малыш неожиданно не смог узнать его или не  смог
узнать в нем своего друга.
     Теперь Саша не мог и припомнить, о чем  он  только  что  думал  и  не
сделал ли он чего-нибудь такого, что могло обидеть Малыша.
     Или тому не понравилось что-то в происходящем: возможно, что какой-то
сашин проступок Малыш так и не смог простить, например, тот факт, что Саша
оставил Петра.
     Господи, нет, он не должен думать об этом,  не  должен,  ради  Петра,
ради себя, ради Ивешки.
     - Пошли,  -  сказал  он.  -  Хозяюшка,  держись,  девочка,  нам  надо
продолжать путь.
     Но лошадь так устала, так устала, что заставлять ее идти дальше  было
просто нечестно. Она с большим удовольствием осталась бы  стоять  здесь  и
отдыхать, пока они подзывали  Малыша.  Она  не  видела  никакой  опасности
вокруг и хотела получить яблоко. Где оно?
     - Позже, - пообещал он. - Сейчас у нас нет на это времени. -  С  этим
он потянул поводья и повел ее, обещая ей  яблоки,  обещая  позаботиться  о
ней, если она будет пока продолжать идти и следить за своими  ногами...  -
Ну, пожалуйста, Хозяюшка.
     Она любила его. И ему это было очень приятно.
     Ни тот, ни другой ничего не  чувствовали,  кроме  боли.  Он  все-таки
покормил Хозяюшку, собрав для этого все, что мог, и, разумеется, не  забыл
про соль, пересыпав ее в свой мешок, который перекинул через  плечо.  Черт
побери, он очень хотел, чтобы Малыш вернулся назад. Он не хотел и думать о
присутствии водяного, хотя сегодняшнюю погоду никак  нельзя  было  назвать
сухой.
     Но вот проклятье! Ему очень не нравилось не оставлявшее его ощущение,
как будто что-то преследовало его, и еще что-то было впереди...
     Как раз впереди было место, которое не подходило, было не  под  стать
остальному  лесу.  Он  еще  не  мог  решить,  чем  оно   отличалось:   оно
воспринималось как лес, или почти как лес, но оно двигалось,  и  двигалось
прямо к нему, будто край облака скользил по земле. Однако оно  было  почти
невидимым: скорее это было  похоже  на  звук,  на  ощущение  прохлады  или
ощущение, возникающее от прикосновения к земле.  У  него  хватило  времени
лишь на то, чтобы подумать: "Мне очень  не  нравится  это...",  подхватить
лошадь за узду и пожелать им обоим добра, прежде  чем  подступавшая  волна
накроет их, вызывая внезапное головокружение и одышку...
     - О, Боже! - воскликнул он, стараясь изо всех сил сопротивляться,  но
несмотря на его желанья, накатывающаяся волна расширялась, заметала  их  с
головой и неслась дальше через оставшийся за их  спиной  лес,  прежде  чем
где-то вдалеке остановилась и  задержалась.  Он  хотел  дышать,  он  хотел
уберечь и себя и лошадь от этого кошмара, но когда он  попытался  выяснить
причины случившегося, чтобы принять меры, то прежде  всего  даже  не  смог
понять, кто бы мог сделать такое...
     Ивешка хотела его, прямо сейчас, Ивешка должна стоять за всем этим...
     Ее призыв он ощущал как многоголосое эхо, как будто Ивешка говорила с
ним со дна колодца, и из-за  этого  он  не  мог  понять,  что  именно  она
говорила, а ее присутствие и ее желания вызывали у  него  точно  такое  же
ощущение, как орда призраков. Хозяюшка начала опускаться  на  землю:  ноги
едва держали ее.
     - Нет, нет, - напрягая всю свою волю желал он, из последних сил тянул
ее за узду, дергал и останавливался после  каждого  неуверенного  шага.  -
Идем, девочка, идем, нам нельзя останавливаться. Ивешка  поступает  просто
глупо, мы не хотим разговаривать с ней.
     Злобное эхо обволакивало его, по  меньшей  мере  вызывая  перемену  в
ощущении окружающего. Голова кружилась, сердце билось с  перебоями,  и  он
никак не мог понять, чего же хочет Ивешка.
     Но вот впереди замелькала  лесная  опушка.  Он  еще  сильнее  натянул
повод, заставляя лошадь идти еще быстрее. Быстрее, быстрее,  черт  побери!
Он не хотел оставлять ее в опасности  и  не  собирался  бросать  ее  здесь
умирающей.  Он  чувствовал  близость  той   границы,   где   заканчивалось
волшебство. Он был изможден,  а  кружившее  вокруг  них  невидимое  облако
предлагало им все ответы на происходящее вокруг  них,  предлагало  вернуть
утраченные силы, стоило ему лишь принять это предложение и покориться...
     Все силы, которые он потерял в этом столкновении,  будут  возвращены,
таково было обещание.
     - Идем! - продолжал он упорствовать, подгоняя Хозяюшку, упрашивая  ее
быть всего лишь послушной лошадью, вызывая  в  ее  памяти  былые  картины,
вспоминая вместе с ней город, знакомый холм и хозяина, который звал ее. Он
рассчитывал хотя бы таким образом заставить ее идти вперед. И она шла,  из
последних сил переставляя ноги, раз за разом преодолевая повисшую над ними
тяжесть и самый крутой из всех встречавшихся в ее жизни холмов...
     Наконец она все-таки опустилась, но не на твердую землю,  а  прямо  в
мягкую грязь, замотала головой и попыталась вновь подняться.
     Саша не разрешил ей, уговаривая ее, что она  в  полной  безопасности,
опустился на колени и прислонился к ее плечу, чувствуя как все  окружающее
кружится вокруг него в затихающем хороводе.
     Его не собирались убивать. Об этом он был извещен. Сила, остановившая
его, хотела лишь его молчания, его согласия и его сердца.
     "Нет", - сказал он  в  ответ,  без  всякой  уверенности  в  том,  что
последует за этим. Но никаких изменений не произошло.
     Голоса, похожие на журчанье, зазвучали вновь, а он прижался к  лошади
и пытался лишь придерживаться за нее и не слушать их, пока они бормотали о
том, что он должен прислушаться к ним, о том, что им нужен  Петр,  что  им
нужен он, о том, что оба они получат убежище, где Черневог не доберется до
них, а он лишь должен пойти навстречу: сделать своими руками  то,  что  не
удается сделать с помощью ее волшебства.
     То, как с ним  разговаривали,  без  всяких  сомнений  напоминало  ему
Ивешку, по крайней мере это был ее голос: "Я могу остановить Кави, но лишь
тогда, когда он больше не сможет использовать  против  меня  Петра.  Вырви
Петра из его рук, сделай хоть раз что-нибудь  без  ошибки.  Будь  проклято
твое тупое высокомерие! Сделай это, и я прощу все, что  ты  делал  до  сих
пор".
     Затем последовало продолжение: "Ты ничто,  ты  не  более  чем  орудие
желаний моего отца, Саша. Ты его последнее  желание  в  этом  мире,  и  ты
повторяешь все его ошибки. Так не смей убивать Петра ради него. Ты слышишь
меня?
     И не показывайся здесь, пока не приведешь его".
     Дождь колотил по листьям, с  которых  вниз  падали  тяжелые  холодные
капли. Они ощущались  как  сильные  удары,  на  месте  которых  оставалась
онемелость. Он по-прежнему прижимался к лошадиному плечу и, закрыв  глаза,
сдерживал внутри себя болезненный клубок и продолжал думать...
     Главным образом он думал о том,  чтобы  не  сойти  с  ума,  но  мысли
путались, и он вдруг  неожиданно  вспомнил,  как  тетка  Иленка  частенько
причитала: "Я знаю, кто в нашем доме приносит несчастье..."
     Затем он вспомнил треснувшую  чашку,  которая  все  еще  сохранялась,
скрепленная желаниями...
     Лошадь заворчала и двинула ногой, раз, затем еще. Видимо,  ее  мучили
судороги. Она вся промокла, да еще лежала на холодной земле. Она  ведь  не
понимала,  почему  находилась  здесь,  а  только  лишь  тяжело  дышала   и
чувствовала себя явно неуютно.
     Саша понимал, что дальше они иди просто не смогут, потому что  лошадь
нуждалась в помощи.
     Он встал, распутал повод, снял  поклажу  с  ее  спины  и  толкнул  ее
несколько раз  сзади,  пытаясь  заставить  встать  на  ноги.  Она  встала,
покачиваясь из стороны в сторону, встряхивая головой, разбрызгивая  вокруг
себя грязную воду.
     Саша обнял ее за шею, приговаривая:
     - Славная девочка, - и похлопал по плечу.
     Дождь тем временем не кончался. В горле у него  теперь  так  и  стоял
ком, перекочевавший туда из груди. От этого слезились  глаза,  а  боль  во
всем теле отвлекала его внимание, что было очень плохо, особенно при таком
дожде и окружавших его голосах, из-за которых он и  так  едва  не  потерял
рассудок. Его беспокоило и сердце, но к его болям он привык, и старался не
обращать на них внимания, хотя иногда и подумывал о том, чтобы  переложить
эти заботы на Хозяюшку,  но  всегда  успокаивал  себя  тем,  что  это  еще
успеется. Он покопался в мешке с яблоками и  пару  из  них  отдал  лошади.
Затем завернулся в парусину, прихватив горсть сушеных ягод, и пожевал  их,
убеждая себя в том, что хотя его  тело  и  достаточно  истощило  себя,  он
все-таки не будет вытягивать силы из окружающего леса.
     То, с чем он столкнулся,  было  новостью  для  него:  он  никогда  не
встречал ничего подобного, обладавшего столь изрядной силой.
     Он раздумывал над тем, как действовала  эта  сила.  Она  не  походила
полностью  на  колдовство,  но  тем  не  менее  по  манере  общения  очень
напоминала ему Ивешку. Он понимал, что Ивешка могла злиться на него,  и  в
этом не могло быть никаких сомнений.  Но  если  это  была  Ивешка,  то  ее
поступок был явно не из лучших. То же самое сказал бы об этом и Петр.  Она
поступала не лучшим образом...
     Она назвала его "последним желанием". А желанье, насколько  ему  было
известно, было связано прежде всего с  русалкой.  Русалка,  вот  где  было
самое сильное, самое ужасное желание. Она сама являла его, она  сама  была
своим собственным желаньем,  и  некоторым  образом  являлась  желаньем  ее
собственного  отца,  который  хотел  видеть  ее   живой.   Она   старалась
подчеркнуть, что Ууламетс и сам не знал, что делал, однако  лешие  никогда
не считали так. Лешие сказали ему: "Отведи Черневога к Ууламетсу..."
     А разве он сделал это?  Все  пошло  не  так,  как  следовало,  и  так
продолжается до сих пор. Из всех существ, принадлежащих к волшебному миру,
он должен был верить только лешим и Малышу. В то время как  Малыш,  именно
сейчас, перестал ему верить. Почему?
     Тогда он подумал о том, что забыл, где находится. Ведь сейчас он  был
в лесу, которым владеют лешие. Может быть в этом и заключалось  все  дело.
Возможно, они ушли, возможно, они не могут оказать ему помощь, но все-таки
этот лес был по-прежнему их, и глупо было забывать об этом. И если  сейчас
Саша не чувствовал ответственности ни перед кем, то он должен  чувствовать
ее перед Мисаем. Если же и тот мертв, если все  лешие  мертвы,  то  скорее
всего он и есть их последнее желание.
     Неожиданно он почувствовал волнение в лесу. Он даже смог ощутить  его
центр, как смог ощутить и то, что присутствующих здесь было  несколько,  и
тут же одна единственная мысль ударила его:
     "Драга...", - подумал он.
     Ууламетс частенько повторял: "Драга".

     Происходящее теряло всякий смысл: то долгий путь верхом через лес под
моросящей водяной пылью, то очередное пробуждение  под  проливным  дождем,
верхом, вдвоем на одной лошади, стоящей очень тихо, вновь ощущение на себе
руки Черневога и звуки его вкрадчивого голоса:
     - Твой приятель попал в беду. Он действительно попал в большую беду.
     - Где? - спросил Петр, не обращая внимания ни на дождь, ни на боль  в
ребрах, там где Черневог держался за него. Он хотел без промедления  ехать
туда, и уже натянул поводья Волка.
     Но Черневог тут же сказал, предупреждая его движения:
     - Послушай меня, но только не  спорь.  Послушай.  Я  хочу,  чтобы  ты
отправился к нему, он совсем недалеко от нас. Я хочу,  чтобы  он  вернулся
сюда, и не хочу никакой ссоры. Ты будешь той жертвой, которую я приношу  в
знак доверия. Ты понял меня?
     - Нет. - Он на самом деле ничего не понял и продолжал тихо сидеть, не
делая ни единого движения, только сказал: - Это проклятая ловушка!
     - Я хочу, чтобы ты сделал  это,  -  настаивал  Черневог,  -  но  хочу
предупредить: если что-то будет не так, то хочу, чтобы ты вернулся сюда, и
немедленно.
     Однако Петр не имел таких намерений. Если бы  что-то  пошло  не  так,
он-то знал, где собирался быть, но  старался  не  думать  об  этом,  иначе
Черневог ни за что бы не отпустил его. Он должен поступить  так,  как  ему
было сказано. В точности.
     Черневог же и здесь предупредил его.  Он  еще  сильнее  обхватил  его
своими руками:
     - Мой дорогой друг, ты  чертовски  плохой  лжец.  Я  хочу,  чтобы  ты
вернулся вместе со своим другом. Вы мне нужны здесь оба, моя дорогая Сова.
     - Будь ты проклят, - сказал Петр.
     - Лучше попытайся сделать,  то  что  я  сказал.  -  С  этими  словами
Черневог отпустил Петра и соскочил с лошади, прихватив с собой и багаж.  -
Я желаю, чтобы ты отыскал его. Следуй своим самым  малым,  самым  туманным
намекам - и будь уверен: они всегда будут моими.
     Он молча взглянул на Черневога и  подобрал  поводья.  Черневог  же  в
ответ одарил его все той  же  проклятой  леденящей  улыбкой.  Единственным
проводником в пути ему теперь служила та холодная щемящая пустота, которую
Черневог оставил в его сердце и которая, как он надеялся, должна вернуться
к нему обратно вместе с ним.
     Поэтому Петр знал, куда пролегал его путь. Он развернул Волка в  этом
направлении,  и  тот  быстро  набрал  скорость:  то  ли  это  была  просто
склонность Волка к быстрому ходу, когда  ноша  на  его  спине  уменьшилась
вдвое, то ли это было колдовское желание, Петр не знал. Господи, да он  не
мог сказать даже сам себе, почему он делает это и кому принадлежит он сам.

     Дождь ослабел. Тяжелые капли, шлепавшиеся в лужи, падали теперь  лишь
с деревьев. Саша прислушался.  Хозяюшка,  которая  понемногу  приходила  в
себя, подкрепившись порцией зерна и остатками  приправленной  медом  каши,
чувствовала себя чуть лучше и уже не так беспокоилась в спокойном и  тихом
лесу. Теперь ей можно было и поразмыслить о  своих  делах,  когда  молодой
колдун расположился на самом опасном участке лесной границы. У  него  было
немного еды, чтобы хоть чуть-чуть наполнить пустой желудок, и парусина,  в
которую он завернулся, и которая спасала  его  от  прохлады,  спустившейся
после дождя. Сейчас он просто отдыхал, прислушиваясь  к  лесу.  Он  читал,
чтобы удержать свои мысли от ненужных  блужданий.  Он  читал  единственную
оставшуюся у него книгу.
     "Когда я была совсем маленькой девочкой, я обычно сидела и  наблюдала
за проходящими мимо меня людьми. Я вовсе не намеревалась  разговаривать  с
ними, наоборот, предполагалось, что я должна наблюдать за ними из укрытия.
Но на самом деле я не пряталась. Они дарили мне  разные  безделушки,  а  я
желала им добра. Я носила венки из цветов и лент, которые они дарили  мне,
а безделушки прятала от папы...
     Папа злился на меня за это, когда узнавал,  и  пугал  меня  тем,  что
пожелает, чтобы дорога стала непроходимой..."
     И он перелистывал страницы, чтобы отыскать более последние записи:
     "Петр на самом деле ничего не понимает  ни  в  огороде,  ни  в  саду.
Например, он сажает горох так глубоко, что мне кажется,  он  не  прорастет
даже с помощью желаний...
     Сегодня Саша очень  расстроил  меня.  В  этой  книге  едва  ли  будут
записаны какие-то желания: просто лишь пересказы случившегося. Я даже и не
могу пожелать ни о каком счастье. Наследник  моего  отца,  он  не  говорит
прямо, что я дура. Я же хочу, чтобы он перестал  подозревать  меня  всякий
раз, когда что-то происходит тем или иным образом. Вот  мое  желание.  Оно
может быть даже опасным, но я не жалею..."
     Он еще раз вдумался в слова: "Оно может быть даже опасным..." Да  это
уже, опасно. Слепо верить ей, вот в чем главная опасность... Почему она не
поговорила со мной? Почему она не рассказала мне, что чувствует?
     Может быть, она пыталась. Может быть, это я не  стал  ее  слушать.  В
этом деле я не без ошибок, видит Бог, нет. Я должен был бы  разглядеть,  я
должен был бы попытаться, но она была  так  чертовски  скрытна  по  поводу
своего волшебства...
     "Сны так и не оставляют меня в покое. Я так напугана ими...  и  я  не
могу захотеть, чтобы они прекратились: это  может  быть  очень  опасно.  Я
хотела сказать об этом Саше, но я уже слышала  однажды  его  совет:  "Папа
сказал бы, что перед тем, как делать что-то, хорошенько пойми, что  именно
ты собираешься делать". Но я не могу знать последствий, Господи, я не могу
их знать, потому что я не знаю, что я являю собой, что собственно я  есть.
Я сомневаюсь в своей собственной жизни, я сомневаюсь в  своем  собственном
существе, и я хочу знать, что же все-таки лежит в  той  самой  пещере  под
ивовым деревом, и в то же время я боюсь узнать это,  я  боюсь  отправиться
туда одна. Я не могу попросить об  этом  Сашу,  потому  что  он  не  может
держать секреты от Петра, а больше всего я не хочу, чтобы Петр  отправился
туда и обнаружил, что я все еще нахожусь в этой могиле. Я не думаю, что он
озабочен этим до сих пор, но после этого как он  сможет  забыть?  Когда  я
вернулась в эту жизнь, куда делись кости из той пещеры?  Откуда  появилось
мое тело? Из чего же я создана  в  таком  случае?  Только  лишь  из  одних
желаний моего отца? Я иногда задумываюсь над тем, какие ужасы должно  быть
снятся Петру... и что и откуда  я  все  время  краду,  чтобы  поддерживать
жизнь, которую имею...
     Мы только что закончили строить баню. Я пыталась ничего не желать  по
этому поводу, и слава Богу, ничего не случилось..."
     Хозяюшка оторвалась от поисков остатков зерна и  подняла  голову.  Ее
уши насторожились. Саша пожелал, чтобы она стояла как можно  тише,  и  она
застыла  неподвижно,  чуть  подергивая  передней  ногой,  прислушиваясь  и
принюхиваясь.
     Она учуяла: это был Волк, а вместе с ним еще одно знакомое лицо.  Она
была рада.
     А Саша на этот раз не разделял ее радости. Он закрыл книгу и поднялся
на ноги, думая про оборотней и про водяного, и  молил  Бога,  чтобы  Малыш
появился прямо сейчас...
     То, что он увидел, действительно  выглядело  так,  как  будто  сквозь
деревья к ним приближался Петр. И лошадь под ним выглядела как Волк. Но  с
первого взгляда бывает трудно отличить оборотня, потому что  эти  существа
очень точно вписываются в знакомый облик и даже принимают  соответствующий
образ украденных мыслей.
     Петр подъехал прямо к Хозяюшке, спрыгнул на землю и направился в  его
сторону. Саша пожелал, чтобы он не делал этого, и Петр тут же остановился,
сделав по направлению к нему слабое беспомощное движение. Это было  больно
видеть.
     - Он послал меня сюда, - сказал Петр.  -  Он  сейчас  не  так  далеко
отсюда. Он хочет, чтобы ты вернулся туда...
     - Что ты сказал?
     - Не знаю, - неуверенно сказал тот. - Не  знаю.  Он  был,  для  Змея,
достаточно убедителен. - При этом он дотронулся до своего сердца.  -  Ведь
это все еще со мной, ты знаешь. Он подслушивает почти все время...
     Он не хотел, чтобы Петр испытывал эту боль, но он  и  не  хотел  идти
назад, к Черневогу, он хотел лишь одного: чтобы Петр  был  свободен,  черт
побери!
     - Ехать до него совсем недалеко,  -  сказал  Петр  и  тронул  поводья
Волка. - Он хочет, чтобы я вернулся назад, а тебе просил  передать,  чтобы
ты не спорил с ним. Сам же я никак не пойму, что происходит.
     - Не вздумай шутить с ним.
     - Он говорит, что у него есть вопрос, - Петр слегка передернул плечом
и, забросив поводья на голову  Волка,  оглянулся  назад.  -  Саша,  все  в
порядке. Не делай ничего, что покажется тебе глупым. Я подумал, что у тебя
есть своя голова на плечах, и  поэтому  не  стал  спорить.  Я  должен  был
сделать для него эту работу.
     - Подожди! - Саша сорвал с себя парусину и начал скатывать  ее,  пока
Петр стоял и в нерешительности держался за гриву  Волка.  -  Черт  побери,
Хозяюшка не сможет выдержать меня, она и так достаточно устала.
     - Он говорит... говорит,  что  она  сможет.  -  Петр  оставил  Волка,
подошел и поднял самый тяжелый мешок,  на  минуту  остановился,  глядя  на
Сашу, будто хотел возразить что-то, но почувствовал вдруг такие сомнения в
самом себе, в том, что они делали, и в том, куда  собирались  отправиться.
Саша подслушал эти мысли, послал Черневога к черту и сказал,  обращаясь  к
Петру, как мог более жестко и грубо: -  Ивешка  попала  в  беду.  Ее  мать
оказывается жива.
     Он тут же почувствовал, как запаниковал  Черневог.  Он  почувствовал,
как будто Петра ударили ножом  в  сердце,  и  сказал  все  так  же  резко,
подхватывая остатки вещей:
     - Оставь их. Я сам скажу Черневогу. Если она направляет свои  желания
на тебя, чтобы заставить тебя повернуться в ее направлении, то  это  может
нам помочь. - Он схватил Петра за руку,  заставляя  его  взглянуть  ему  в
лицо. - Петр. Мы намерены воспользоваться этим. Он  должен  делать  то  же
самое.
     Саша пристроил свои вещи на спину Хозяюшке, с помощью Петра  забрался
на нее, всякий раз вздрагивая при  мысли  что  их  в  любой  момент  могут
подслушать.
     Он подумал, когда Петр отъехал вперед: "Слава Богу,  что  он  еще  не
безнадежен, слава Богу". Но он старался не прислушиваться к своему сердцу,
потому что сейчас он просто не нуждался в нем, весь поглощенный страхом  и
готовностью сделать все, что он мог, для освобождения Петра.

     Черневог натянул один из двух кусков парусины между двумя березами  и
развел огонь. Этот соответствующим образом подготовленный лагерь и  увидел
Саша, когда они вместе с Петром подъехали ближе, а  Черневог  поднялся  им
навстречу. Саша разумеется понимал и опасался, что это могла быть ловушка,
в которую они въезжали по собственной воле, как понимал также  и  то,  что
Черневог мог иметь разные пути, чтобы использовать  и  его,  и  Петра  для
своей собственной выгоды, чего с его собственными небогатыми  знаниями  он
мог и не предвидеть.
     Но Черневог не был расположен к немедленному вероломству:  говоря  по
правде, он выглядел обеспокоенным и  встревоженным.  Они  спешились.  Саша
спускался с Хозяюшки, держась за ее гриву, стараясь делать все  как  можно
осторожней, повернувшись лицом к лошади и не надеясь на свои ноги. Он даже
не мечтал так держать равновесие и работать ногами,  как  Петр.  Некоторое
время он  думал  об  этом,  не  надеясь  когда-нибудь  дорасти  до  такого
мастерства, которым владел Петр, он уже упустил время для этого, и теперь,
видимо,  так  и  останется  чуть-чуть  неловким  и  в  значительной   мере
осторожным...
     Он сказал про себя, обращаясь к Черневогу:
     "То, что ты не справился... говорит о том, что тебе нужна помощь".
     На что тот ответил:
     "Все, что ты можешь предложить. Только не проси  меня  изменить  наши
планы, они подготовлены очень хорошо".
     Змей, так Петр называл его. Саша глубоко вздохнул и сказал:
     "Если бы все было так хорошо, ты бы не стал рисковать, посылая его за
мной".

                                    27

     Теперь два колдуна стояли в полной тишине и обменивались мыслями друг
с другом, что продолжалось уже так долго, что любой мог  бы  усомниться  в
здравости  их  ума:  судя  по  виду,  оба  они  чувствовали  себя  глубоко
несчастными.  Вот  что  видел  Петр,  стоя  около  лошадей,   которых   он
придерживал за поводья, и полагал при этом,  что  их  положение  оказалось
намного лучше, чем могло бы быть.
     Два колдуна обсуждали подробности, касавшиеся Петра и его собственной
жены, и Бог знает что еще, затрагивающее судьбу окружавшего их мира.
     - Ууламетс знал об этом? - где-то в самом начале спросил Черневог,  и
после этого долгое  время  все  происходило  молча,  хотя  Саша  постоянно
хмурился. Их немой разговор продолжался, и все это время холодная  пустота
неподалеку от его сердца вела себя очень неспокойно.
     В отчаянии он отвернулся, прислонился  к  плечу  Волка  и  постарался
вообще не думать о том, что они могли сказать друг другу.  Колдуны  делают
то и борются с тем, о чем разумные люди даже не имеют представления...
     И только один Бог знал, смог ли Саша вообще  отстоять  свои  позиции,
или согласился на требование Черневога: оставить Петра  заложником,  чтобы
таким образом угрожать его жене.
     У него все еще был меч, и он все еще продолжал сжимать его  рукоятку,
даже не задумываясь, что находится у него в руках.
     Но что-то остановило его от рассуждений в этом направлении: возможно,
мысль о  том,  что  они  нуждаются  в  Черневоге.  И  Петр  даже  не  стал
задумываться над тем, была ли  это  его  собственная  мысль  или  циничная
уловка Черневога.
     "Нет у тебя такой возможности", - твердила она, а  леденящая  пустота
шевелилась, пронзая холодом его спину.
     Он припомнил, как Черневог поддразнивал его,  приговаривая:  "Я  буду
любить то  же,  что  и  ты,  ненавидеть  то,  что  ты  сам  ненавидишь,  я
предоставил тебе такую власть надо мной..."
     А затем добавил:  "Разумеется,  все  может  происходить  и  несколько
иначе..."
     "...Будь ты проклят, если не может, Змей. Послушай лучше меня!"
     Он тут же подумал про Сашу и про Ивешку, не хорошо,  и  не  плохо,  а
только лишь как о факте их  существования.  Он  вспомнил  и  про  холодную
пустоту, поселившуюся в его груди, которая  легко  скользила  там,  внутри
него, и о том мальчике, который однажды много лет  назад  уже  помещал  ее
внутрь Совы. Петр задумался над тем, каковы могли быть новые  условия  для
сердца Змея, которое он теперь постоянно ощущал в себе? Тот мальчик знал в
жизни и насилие и жесткость.  Все  это  Петр  тоже  очень  хорошо  знал  и
понимал, потому что значительную часть своего  детства  провел  в  поисках
вечно пьяного отца, всякий раз ощущая себя так, будто бы и на  самом  деле
все беды взрослого человека были исключительно ошибкой ребенка, который  и
должен всю жизнь расплачиваться за нее...
     В детстве он никогда не смог бы понять это похожее на мышь молчаливое
привидение из "Петушка", которым ему казался тамошний конюший, и тем более
был уверен в том, что будучи молодым  человеком,  он  не  смог  бы  понять
Ивешку. Ему бы следовало давным-давно расстаться с  Сашей  и  поступить  с
Ивешкой подобно последнему негодяю... он большую часть своей жизни  провел
в таких условиях, фактически попусту растратив ее, наблюдая  людей  только
со стороны, и не вникая в сущность происходящего...
     Мы ведь совершили одни и те же ошибки, Змей, рассуждал  он.  Будь  ты
проклят, если это не так. Ты тоже потерял все давным-давно.
     Черневог повернулся и взглянул на него, взглянула уверенно  и  прямо,
так, как Петр за всю свою жизнь разрешал смотреть на себя только Саше  или
Ивешке. Но сейчас он лишь подумал, весь внутренне содрогнувшись: "Ну,  ну,
Змей, продолжай, я не буду останавливать тебя".
     Но Змей на этот раз не был уверен в том, что же именно он  делал  или
что это могла быть за ловушка, хотя и подумал про себя с  удивлением:  "Не
будешь?"
     В этот момент Саша, видимо, захотел сказать что-то. Его желание  было
очень сильным, и Змей откликнулся  на  это.  Петр  почувствовал,  что  все
продолжается, и сказал громко, как может сказать только  простой  человек,
уверенный в том, что это  единственный  способ  донести  до  другого  свои
мысли:
     - Саша, все хорошо. Наш Змей лишь...
     Он тут же почувствовал боль и неожиданную вялость.
     - ...немного опасается, не правда ли? - закончил он,  стараясь  сбить
спесь с Черневога.
     Черневог  чувствовал  сашино  присутствие  за  своей  спиной,   видел
стоящего прямо перед собой Петра, и от этого  чувствовал  безысходность  и
собственную уязвимость. И он был в высшей степени глуп и самонадеян, когда
доверил этому человеку хранить собственное сердце...
     Все могло произойти совсем по-другому...
     "А может быть, прогуляемся по крыше,  Змей?  Давай,  отправимся  туда
вместе со мной, пьяные и с завязанными глазами?"
     Лицо Черневога было бледным и зловещим, он  и  сам  напоминал  сейчас
одного из тех призраков, которые частенько встречались этом в лесу. Но  он
все же рассмеялся:  это  было  скорее  похоже  на  то,  как  жизнь  слегка
проступила  сквозь  белую  жестокую  маску:  глаза  вспыхнули  и   мрачное
удивление чуть перекосило угол его рта.
     - Я же на много лет старше, Сова. Я навсегда перерос того мальчика.
     - Так же и я, - сказал Петр.
     Последовала, и  это  было  на  самом  деле,  улыбка,  которая  скорее
походила на пугающую усмешку. Черневог передернул плечами, и  тихо  смеясь
ушел от них прямо к костру.
     - Боже мой, Петр, - сказал Саша.
     Петр удивился, что его дрожь уменьшилась. Он приложил руку  к  своему
сердцу, спрашивая сам себя, почувствовала ли эта мрачная холодная  пустота
хоть какое-нибудь неудобство?
     Черневог уселся у  костра,  помешал  угли,  а  затем  взглянув  в  их
сторону, все с тем же мрачным выражением подозвал Сашу.  Петр  понял,  что
его Черневог не хотел видеть около  себя,  и  только  лишь  бросил  в  его
сторону тихим, но отчетливым голосом:
     - Я на столько  лет  старше  тебя,  Сова,  что  ты  не  сможешь  даже
вообразить этого.
     Петр наблюдал, как Саша шел к костру, а потом некоторое время  просто
стоял, раздумывая о том, что у него, в сущности не было никаких дел. Тогда
он присел на  корточки  и  стал  наблюдать  за  продолжением  все  той  же
молчаливой беседы, главной темой которой была, разумеется, Ивешка.
     Но почему именно она? Что она могла сделать? И что вообще происходит?
Ему однако было ясно, что если бы были хоть какие-то хорошие  новости,  то
они вряд ли говорили бы вот таким  образом,  не  глядя  на  него,  и  Саша
наверняка постарался бы его успокоить.
     Но Саша не имел привычки обманывать его. И то,  что  Саша  вообще  не
сказал ему ничего об Ивешке и уклонился  от  того,  чтобы  поддержать  его
расспросы и  догадки  относительно  нее,  означало,  что  никаких  хороших
известий у него не было.
     Ведь она не любила прибегать к волшебству, вспоминал Петр. Что  могла
означать тогда вся эта путаница из заклинаний, которые слышал Саша? Она не
могла сделать это. Петр был абсолютно уверен в этом...
     Он припомнил, как она беспокоилась о доме и о нем самом, едва  ли  не
подавляя малейшее его движение своим беспокойством...
     И она любила его. Он был уверен, что любила. Она любила его насколько
могла... Всякий, кто поближе познакомился с Черневогом, мог немного больше
понимать, насколько Ивешка была осторожна.
     "Гораздо старше", - могла сказать она. Как и Змей.  "Гораздо  старше,
Петр. Ты не можешь этого даже вообразить..."

     "Я  не  могу  освободиться  от  этих  снов..."  -  писала  Ивешка.  И
продолжала, с холодной педантичностью: "Мне  снятся  волки...  Волки  рвут
меня на куски. Мне снится вода, в которую я погружаюсь..."
     Черневог перевернул страницу и задумался.
     Драга...
     Он оторвал глаза от книги и вгляделся в сашино лицо. Его все время не
покидало чувство раздражения от того, что этот малый  смотрел  на  него  с
такой искренностью, с какой только Ивешка когда-то смотрела на него, и  он
никогда не доверял такому взгляду. Сейчас он был напуган тем, что вынужден
держать около себя этого парня в наказание за Петра.  Того  самого  Петра,
который  так  мало  знал  обо  всем,  что  находилось  за  границами  мира
естественных вещей, так ничтожно мало,  что  верил,  будто  и  впрямь  мир
устроен так, каким он его видит. Петр  был  как  раз  тем  самым,  во  что
Черневог мог поверить точно так же, как он верил в деревья, в  дождь  и  в
солнце. Петр был именно таким, каким он выглядел, и если уж  Черневог  был
вынужден положиться на что-то, то  он  должен  был  положиться  именно  на
Петра.
     Петр никогда не подводил его. Он верил в это, по крайней мере иногда,
гораздо чаще, чем верил во что-то еще. Но в то же время он думал и о  том,
что его уверенность ненадежна: "Как я могу знать что-то  наверняка?  Драга
обманывала меня с самого начала, до самого последнего дня, я мог видеть ее
смерть и не знать, что она все еще жива".
     Ведь видел же он смерть Ивешки? Видел ее погружение в темную  воду  и
смерть, точно такую же, какую он  переживал  в  собственных  снах  в  доме
Драги. Он постарался передать эту мысль Саше, не приукрашивая  ее  полного
уродства, чтобы остановить его назойливый взгляд.
     На что Саша ответил ему: "Я знаю". И добавил: "Это знал  и  Ууламетс,
ведь он жил с ней рядом".
     Он не пытался передать эти сны Петру, не желая причинять ему боль  до
такой степени. Саша тоже знал об этом. Он сказал  Черневогу,  почти  точно
так же, как однажды сказала Ивешка: "Я твой должник".
     Черт побери, как он ненавидел и то, и это.
     Черневог встал, отошел от костра прямо под мелкий моросящий  дождь  и
только тогда увидел, что Петр поднялся со своего места и теперь  стоял,  с
неприязнью глядя на него. Петр не мог причинить ему никакого вреда, и  он,
сочтя свои страхи по меньшей мере абсурдными, взглянул прямо ему в лицо  и
нисколько не удивился, почувствовав присутствие Саши за своей спиной.
     Он слышал, как Саша  предупреждал  его  в  отношении  Петра,  готовый
сразиться с ним за его безопасность.
     Черневог повернулся в очередной раз, предпочитая, чтобы за его спиной
оставался Петр, пусть даже и вооруженный мечом, и сказал: "Прекрати давить
на меня, малый, я тебе не приятель".
     На что Саша сказал: "Я читал твою книгу, запомни это. И я читал книги
Ууламетса и Ивешки".
     "Я же читал твою", - сказал Черневог. "Она на удивление короткая".
     "В основном", - сказал Саша, "я учился, когда делал там  записи.  Мне
понравились твои ранние мысли, во всяком случае, некоторые из них".
     "В те годы я был круглым дураком".
     На что Саша возразил: "Тебя учила Драга, а у меня  был  Ууламетс.  Но
Драга была уже не та, когда она пришла к Ууламетсу. Она была  уже  не  той
молодой девчонкой, которую он запомнил в доме Маленки".
     Черневог попытался было отбросить эту мысль, но  она  вновь  овладела
им: если Драга была жива, то нечего было и говорить о том,  чтобы  вернуть
себе все былые знания.
     А Саша продолжал: "Она  оставалась  у  Маленки  гораздо  дольше,  чем
Ууламетс. Многие годы... А что стало с ее книгой?"
     "Она оставалась в моем доме. Разве вы не нашли ее?"
     Саша покачал головой. "Нет, мы ее не нашли. Пожар был очень большой и
много чего сгорело. Все, что осталось, нам вернули лешие. Но ее книги  там
не было".
     Черневог на мгновенье задумался, пытаясь более отчетливо связать  все
имеющиеся факты... постепенное увяданье леших, потеря ими этой книги, пока
они сосредоточили все внимание на нем...
     "Драга?" - спросил Саша.
     Черневог взглянул ему в лицо, и в его взгляде  все  меньше  и  меньше
оставалось уверенности, что каждому из них удастся сохранить  свою  жизнь,
что они хорошо представляли себе все это. "Сейчас я не уверен ни в чем", -
сказал он наконец.
     Саша припомнил, что встретилось  ему  в  лесу,  то  самое  возмущение
стихии, напоминавшее вырвавшуюся на свободу  силу,  которая  обращалась  к
нему голосом Ивешки...
     Он вспомнил об ивешкиной книге, где  она  записала  свой  недоуменный
вопрос: "Из чего же я все-таки создана? Неужели только  из  одних  желаний
моего отца?"
     Черневог сказал рассеянно: "Ее жизнь - это всего-навсего  лишь  жизнь
ее отца. Сердце и душа - ее. Остальное? Только Богу известно, что это.  Не
говоря уже о ребенке..."

     Итак,  разговор,  который  вели  колдуны  продолжался,   так   и   не
прерываемый ни единым словом, произнесенным вслух. Петр вычистил  лошадей,
сел и начал точить свой меч,  скорее  на  всякий  случай,  а  затем  вновь
занялся лошадьми, все это время стараясь не думать и ничему не удивляться,
пока Саша и Черневог, по-прежнему не склонные  к  сотрудничеству,  тем  не
менее пролистали несколько книг, то и  дело  покачивая  головами  и  часто
хмурясь, что сопровождалось  постоянными  скачками  находящегося  в  груди
Петра сердца Черневога, причиняя ему беспокойство, которого он не  мог  не
замечать.
     Тем временем озабоченность Черневога все возрастала, и это можно было
видеть по нему.
     Петр догадывался, что этим утром случилось что-то плохое, как  раз  в
то время когда он спал. Что-то изменилось  в  происходящем,  о  чем  знают
только эти двое, а Саша ничего не говорит ему об этом.
     В этот момент Саша взглянул в его сторону и сказал:
     - Петр, ты ничем не обеспокоишь нас, если немного закусишь.
     - А может быть,  и  вы  хотите  что-то?  -  спросил  он,  надеясь  на
продолжение разговора. На что Саша ответил немного рассеянно:
     - Да, это было бы неплохо.
     Тогда он вновь разжег притухший было костер, порылся в многочисленных
мешках и приготовил ужин.  Ивешка  всегда  говорила,  что  его  кулинарные
попытки были в лучшем случае безнадежны. Но ведь нельзя же отправляться  в
полную неизвестность, подкрепившись только остатками колбасы  да  черствым
хлебом, который Саша  захватил  с  лодки,  очевидно,  вместе  с  ивешкиной
книгой, которую Петр узнал по знакомым каракулям.
     А ведь Саша ни слова не сказал ему о том, что нашел  ее.  Всегда  мог
быть соблазн поверить в то, что Саша проявлял  заботу  о  нем  в  подобной
компании, но он лишь закусил губу и постарался отвлечься вообще от  мыслей
об этом: он не  хотел  даже  интересоваться  причинами,  по  которым  Саша
поступил именно так, и отказывался даже  понимать,  почему  Саша  вернулся
сюда и что значило для него предложение Черневога: ведь Змей  был  слишком
хитер, а вопросы, которые могли быть  при  этом  заданы,  он,  разумеется,
слышать не мог.
     Не знал он также еще и о том, чего именно  из  возможных  последствий
боялись  они.  Петр  слышал  лишь  одно  слово:  Драга.  Саша  назвал  это
единственное имя, которое Петр связал с происходящим.  Кроме  этого,  Саша
говорил что-то о том, что расстояние  влияет  на  колдовство,  а  Черневог
говорил, что на самом краю этих лесов им было бы немного  безопасней,  чем
там,  где  они   находились   именно   сейчас,   но   ему   кажется,   что
"что-бы-это-ни-было", оно может чертовски легко подняться вновь и заткнуть
эту брешь. Это самое "что-бы-это-ни-было" включало в себя...  и  Драгу,  и
ивешкину книгу, и ее собственную жизнь, и какова ни была бы на самом  деле
беда, в которой оказалась Ивешка, Петр  был  уверен,  что  эта  беда  была
связана именно с этим.
     Ему нужны были ответы, черт побери. На  западе  уже  вновь  слышались
раскаты  грома:  он  прислушивался  к  нему   с   возраставшей   надеждой,
рассчитывая на то, что  приближающаяся  буря  могла  быть  результатом  их
действий и что в ней мог быть заключен какой-то смысл.
     Но сумерки быстро приближались, а гроза все задерживалась, и, потеряв
терпенье, он встал, отыскал кувшин с водкой и вновь  вернулся  на  прежнее
место,  позади  костра,  поближе  к  лошадям.  Там   он   уселся,   сделал
глоток-другой и задумался...
     Первая мысль была о Малыше.
     Он пролил каплю, но она упала  на  землю:  никто  не  поймал  ее.  Он
попытался проделать это еще раз, изо всех сил желая, чтобы на этот раз все
вышло по-другому. Неожиданно прогремел гром, и как ему показалось,  совсем
близко. Ему ничего не оставалось, как  пожелать,  чтобы  близившаяся  буря
оказалась на их стороне. Он подумал  и  про  надвигающуюся  отвратительную
распроклятую ночь, которая напомнила ему о тех существах, которые не любят
свет, и о призраках,  подобным  тому,  которого  они  собирались  отыскать
здесь.
     Это еще ничего не означает, что старик появлялся ненадолго.
     Что-то холодное задело его по лицу и тут же унеслось прочь.

     Черневог продолжал упорствовать. Он не  был  согласен  с  тем,  чтобы
привлечь к этому Ууламетса. Нет и нет. Сашины доводы  не  имели  для  него
никакого смысла: старик не потерпит присутствия Черневога.
     Саша подумал, что тот просто боится, а может быть и подслушивает  его
мысли. Во всяком случае, тот бросил на Сашу обиженный взгляд. Но ведь  это
было правдой, именно страх охватил Черневога при упоминании Ууламетса, так
же как страх охватывал Сашу от предложений Черневога:
     "Освободись от своего сердца. Послушай меня, ведь  позже  ты  сможешь
вернуть его. Ради Бога, не думай, что  это  безвозвратная  потеря...  вот,
взгляни на меня. Волшебство и сердце... они не могут  быть  рядом.  Ты  не
сможешь ничего поделать с ней, пока не разрешишь этот вопрос!"
     Саша подумал, испуганно прислушиваясь к недальним раскатам  грома,  о
том, что говорил учитель Ууламетс:  "Никогда  не  пытайся  причинить  вред
своими желаниями..."
     - Господи, - на этот раз в полный голос воскликнул Черневог,  -  тебе
не следует слушаться этого старого  дурака.  Колдовство  не  поможет  нам,
малый, не поможет, и оно не может защитить твоего друга...
     "Прекрати", - тут же пожелал в его сторону Саша, испугавшись, что  их
разговор может услышать Петр:  он  прекрасно  понимал,  о  чем  еще  думал
Черневог. О том, что колдовство не сможет преодолеть все то, что случилось
с Ивешкой.
     "И как долго ты собираешься не  говорить  ему  об  этом?"  -  спросил
Черневог, направляя эту же мысль и Петру. "Не  забывай,  приятель,  что  у
него находится мое сердце, а я знаю всю правду. Мне не известно, что может
произойти, ведь до сих пор я имел дело только с Совой,  а  она  ничего  не
понимала в происходящем".
     Это означало, что Черневог  не  доволен  тем,  что  Саша  поддерживал
благодушное настроение Петра. Поэтому он возразил ему: "Ведь для  него  не
будет ничего хорошего в том, что он потеряет меня? Сам ты никого и  ничего
не любишь, и никогда не любил. И поэтому ты не понимаешь, как  сильно  это
ранит".
     "...И слава Богу, что не знаю", - воскликнул Черневог.  "Ты  тоже  не
должен знать. Послушайся меня, Саша Васильевич!"
     "Нет!"
     На мгновенье ему показалось, что он не может дышать. Он почувствовал,
что выходит из себя, погружаясь в охвативший его гнев.  Но  Саша  пожелал:
нет, никаких ссор, и Черневог так же сильно пожелал  им  обоим  оставаться
спокойными, добавив при этом:
     "Проклятый упрямец! Ты хочешь нас всех погубить! Замолчи!"
     По крайней мере они выяснили, с кем сейчас объединилась  Ивешка:  это
можно было учуять на расстоянии, это можно было легко распознать. Черневог
сказал, вспоминая свои ощущения о ее присутствии:
     "Это волки, и их гораздо больше  двадцати.  Это  волки,  направляемые
Драгой". Черневог припомнил  очень  отчетливо  этих  созданий,  каждое  из
которых имело свое собственное имя и было очень  сообразительным,  намного
сообразительней, чем они...
     "Одно лишь плохо", - заметил  Черневог,  неожиданно  вздрогнув,  "это
существо думает, хотя всю их массу в общем нельзя  считать  сколько-нибудь
разумной. И если поместить в них свое сердце...  один  Бог  знает...  ведь
Ивешка никогда не принимала собственных решений. Я боюсь,  что  она  нашла
среди них какое-нибудь созданье, которое могло устраивать ее".
     Саша почувствовал злость и потребность защитить Ивешку. Но, при  всем
том, это было правдой.
     А Черневог  продолжал  развивать  все  ту  же  мысль.  Он  начал  без
остановки: "Послушай меня, приятель. Если Драга жива в  некоем  физическом
обличье, ее сила ничто по сравнению с  той,  которую  она  может  получить
через Ивешку. Я уверяю тебя, что простое колдовство не  сможет  остановить
ее.  Клянусь  тебе,  что  не  сможет.  Ты  просто  вынужден  прибегнуть  к
волшебству, а ты бежишь от него. Разве можно лишь  одним  умом  справиться
этим? Разве может естество помочь в этом? Неужели ты так чертовски, так по
глупому слеп, что готов сражаться с этим голыми руками?"
     На что Саша сказал, возвращаясь вновь  к  месту  их  разногласий:  "А
теперь послушай меня. Окажи мне свою помощь..."
     Черневог же заметил, несмотря на уязвленное самолюбие:
     "Ты хочешь получить от меня выгоду? Парень, ты чего-то не  расслышал!
Если ты хочешь, чтобы твой друг остался живым и  свободным...  то  на  это
есть цена, и это  не  я  прошу  о  помощи,  и  не  я,  находясь  в  полной
безнадежности, собираюсь вытаскивать глупую  девчонку  из  ее  собственных
затруднений!"
     Саша взглянул на него и скрипнул зубами.
     "...Нет, это  ты  безнадежно  пытаешься  получить  мою  помощь,  Кави
Черневог, потому что Ивешка имеет все причины добраться до тебя. Драга уже
пыталась однажды заполучить тебя, и теперь она хочет вернуть тебя назад. И
если я погибну, Кави Черневог, если  мы  погибнем,  то  по  крайней  мере,
сейчас мне не безразличны люди, о которых я забочусь, и мне не хочется  их
гибели..."
     "Нет", - тут же возразил ему Черневог, -  "...разумеется,  нет!  Тебе
наплевать, что твой друг будет принадлежать ей, такой, каковой  она  стала
сейчас, будет принадлежать до тех  пор,  пока  она  сможет  сохранять  его
живым, что равносильно тому, сколько она  сможет  удерживать  его  от  рук
Драги, которая, между нами  говоря,  не  будет  тянуть  с  этим!  Если  ты
думаешь, что эта любящая, слегка сумасшедшая жена - сущий дьявол,  то  Бог
тебе в помощь, когда встретишься с ее матерью. Я -  это  не  самый  худший
твой выбор, а у тебя их всего только два".

     Петр сделал очередной глоток, а Волк и Хозяюшка тем  временем  начали
понемногу беспокоиться. Приближающаяся гроза расстраивала их. Слава  Богу,
что для беспокойства не было других причин. Петр заранее привязал  их.  Он
не надеялся, что сейчас сашино внимание будет обращено на мелочи, и больше
всего на свете хотел, чтобы наконец-то  появился  Малыш.  Он  не  стал  бы
возражать даже  против  Ууламетса.  Хотя  он  и  не  думал,  что  холодное
прикосновение, время от времени беспокоившее его, имеет какое-то отношение
к старику, если только это не был тот самый проклятый ворон. Иначе что  бы
еще могло летать вокруг него, вызывая подобные ощущения. И по  мере  того,
как  падавший  с  небосклона  свет  становился  все  слабее  и  слабее,  а
человеческий глаз все меньше и меньше отвлекался на исчезавшие  в  сумраке
мелкие детали, оставляя разум в покое, он наконец-то  разглядел  очертания
широко раскинутых крыльев...
     Теперь он чувствовал почти постоянное, доходившее до  него  прямо  со
стороны костра, волнение Черневога, мгновенно отражавшееся на его  сердце.
Он чувствовал, что там происходила ссора, и весьма опасная.
     Во время обратной дороги сюда Саша очень  мало  рассказывал  ему:  он
лишь упомянул про водяного, да про сломанный поручень на лодке. Он  сказал
несколько слов об Ууламетсе, о том, как старик листал страницы книги, и  о
своей уверенности в том, что старик действительно сделал все что мог...
     Саша убеждал его, что старик ни в чем не походил  на  Ивешку.  "Я  не
знаю", - сказал ему Саша, "мог ли старик сделать то, что делала она. Я  не
уверен, что он смог бы. Ведь он всегда защищал этот лес. А то, что  делала
она, только выводило его из душевного равновесия. И я  не  думаю,  что  он
смог бы заставить себя делать это, окажись на ее месте".
     И еще Саша сказал ему: "И я не думаю, что старик так держался за свою
жизнь, как она. Я думаю, что  недостаточно  лишь  поверить  в  собственную
смерть, это условие  реализует  лишь  призраков.  То,  из  чего  возникает
русалка, является, я думаю, предметом, недоступным  после  пятнадцати  или
шестнадцати лет..."
     "Как тот кувшин", - сказал  он,  -  "делая,  может  быть,  не  совсем
удачное сравнение".
     "Нет, если быть точным, именно как кувшин", -  поправился  он.  После
этого они некоторое время молчали.
     После паузы он заговорил снова: "Я думаю, что после  смерти  Ууламетс
обнаружил такое множество сомнений, так много, что он перестал думать так,
как прежде..."
     И после следующей:  "Все,  что  я  хотел  бы  сказать  Черневогу,  не
развеселит его. Он просто был обманут, если только не врал нам все время".
     Петр спросил его тогда, расстроенный всем этим разговором: "Врал  нам
насчет Драги? Он бы не должен. Если бы он был с ней заодно,  он  бы  давно
передал нас ей. Он мог сделать это той самой ночью, в сгоревшем доме..."
     "Не обязательно", - возразил Саша, и продолжил: "Я сильнее,  чем  это
может показаться. Я знаю себе цену".
     Но так или иначе, в тот момент  это  не  утешило  Петра.  "Ты  хочешь
сказать, что так же силен, как и он?" - спросил Петр.
     И тогда Саша сказал ему очень мягким и очень слабым голосом: "То, что
происходит с Черневогом, имеет своим корнем сомнения. То,  что  происходит
со мной - уверенность. Я знаю вполне определенные вещи,  и  я  знаю,  чего
именно я хочу. Вот почему я не откажусь от своего сердца, вот почему я  не
могу расстаться с ним. Вот чего именно  захочет  он,  и  чего  никогда  не
сделаю я".
     И тогда Петр спросил, очень осторожно, опасаясь, что  Черневог  может
подслушивать: "Можешь ли ты захотеть, чтобы я был свободен?"
     И Саша ответил ему так же осторожно: "Я не могу решиться на  это.  Ты
находишься под его защитой. А это весьма нешуточное дело".
     Это очень расстроило Петра. И он до сих пор не  мог  прийти  в  себя.
"Черт побери? Так, значит, у  меня  нет  выхода?"  -  подумал  он.  Он  не
собирался жить вместе с этим. Он не собирался позволять, чтобы Змей всякий
раз укладывал его спать, когда ему было удобно.  И  что  подумает  Ивешка,
когда встретиться со мной? Ведь все, до чего она  дотронется,  будет  лишь
всего-навсего Кави Черневог... Может быть, она уже  так  и  думает,  может
быть, она думает, что мы уже на его стороне, что мы уже всего-навсего лишь
его созданья...
     А разве не так? Разве не так все складывается сейчас? Мы сражаемся на
его стороне, мы поддерживаем его жизнь, мы в  точности  следуем  всем  его
желаниям, и Ивешка сейчас такой же наш враг, как и Драга.
     Ведь мне не следовало ехать на поиски Саши. Я должен был  бы  оказать
сопротивление на этот раз.  Черневог  использовал  меня  именно  так,  как
когда-то предупреждал. Саша сейчас уселся играть с  ним  в  эту  проклятую
игру, и в любой момент Змей готов подменить кости, я просто уверен в этом.
Я хорошо изучил его скользкое сердце. Он  не  с  нами...  он  не  то,  чем
прикидывается, и он знает лишь одно: как подчинить нас  себе,  ему  просто
нужна компания и ему нужны мы...
     Боже мой, ему нужна компания, он хочет держать нас с Сашей при  себе,
обоих вместе, а это означает, черт побери, владеть нами, вплоть до  нашего
последнего  дыхания...  Но  только  все-таки  он  не  Саша,  он   не   тот
добросердечный конюх из "Петушка".
     Он вновь почувствовал на своем лице прикосновение  холодных  крыльев.
На этот раз он отчетливо смог разглядеть крылатую тень, уносившуюся  прочь
от него: у нее были широкие, очень широкие светлые крылья...
     Сова, догадался он.
     А сзади костра он разглядел темную тень со  светящимися  глазами,  за
которой последовали сменяющие друг друга картины.
     Сначала это были оскалившиеся волки...
     Среди них он смог разглядеть лицо Ивешки, холодное и спокойное...
     Он тут же выхватил меч и вскочил на  ноги,  в  то  время  как  лошади
захрапели и начали дергать свою привязь.
     И вновь появилось лицо. Теперь это было лицо Драги...
     Он почувствовал как сердце рванулось с такой силой, что  он  едва  не
задохнулся.
     - Петр! - услышал он сашин крик,  как  далекий  и  слабый  голос.  Он
перевел дыханье и услышал многоголосый  вихрь,  закруживший  его,  зовущий
его...
     Среди множества голосов он услышал и ивешкин: "Петр, Петр,  ты  нужен
мне, Господи, как ты нужен мне..."
     Тогда  банник  повел   себя   по-иному.   Петр   почувствовал   боль,
почувствовал, как сердце Змея забилось в дикой панике. Банник  сорвался  с
того места, где он был, и неожиданно вырос прямо перед ним, лицом к  лицу.
Его дикие глаза светились, руки с ногтями в виде когтей тянулись к нему, и
щелкали острые, словно у крысы, зубы...
     Он ударил  его,  вырываясь  прочь  из  хватавших  его  когтей,  слыша
пронзительный крик Ивешки, и желая только одного:  чтобы  банник  отпустил
его.
     Громыхнул гром. Недалеко от него загорелось дерево, в которое ударила
молния.
     В какой-то момент он не мог слышать и видеть ничего, кроме  очертаний
встающего на дыбы Волка. И единственная мысль мелькнула у него: "Моя жена,
черт побери! Ивешка делает это!"
     "Черт  побери,  ведь  она  единственная  наша  надежда,  единственная
надежда..."
     И он побежал, ослепленный, в направлении этой  черной  тени,  которую
все еще хранили его глаза, и  обрезал  мечом  привязь  с  которой  норовил
сорваться Волк.
     Он выронил меч: теперь ему были нужны обе руки, чтобы удержать Волка.
Он намотал веревку на руку, подтянулся,  чтобы  ухватить  свободной  рукой
Волка за гриву  и,  подбросив  себя  вверх,  в  том  направлении,  где  на
мгновенье застыл Волк, оказался на его спине.
     Он мало что мог разглядеть  все  еще  слезившимися  глазами,  поэтому
пониже пригнулся к шее лошади, когда почувствовал, как ветки задевают его,
и дальше надеялся только на то, чтобы, дай Бог, Волк не оказался бы  таким
же слепым, как и он.
     Он знал, где она была. Волк мчался в этом  направлении.  Петр  слышал
голос Ивешки, он знал, что она попала в беду и изо всех  сил  молил  Бога,
чтобы у него в руках оказался меч, хотя руки у него были и так заняты,  и,
придерживая Волка ногами, он мчался сквозь темный, покрытый  туманом  лес,
уговаривая свою жену:
     "Черт побери, Ивешка, прекрати это, лучше выслушай меня, ты слышишь?"

                                    28

     - Петр! - закричал Саша. - Петр!
     Небо с треском раскололось. Среди деревьев  с  воем  пронесся  ветер,
осыпая  их  сверху  листьями.  Черневог  схватил  Сашу  за  руку,  пытаясь
остановить его, задержать, он не мог обойтись без его головы...
     - У тебя нет выбора! - завопил он. - У тебя больше  нет  времени  для
колебаний, парень! Решай, к кому ты присоединишься,  ко  мне,  или  вот  к
этому! Ведь если он отдаст мое сердце в ее руки, ни у кого из  нас  вообще
не будет выбора! Помоги мне!
     Саша повернулся на одной ноге и, вырвавшись от него, бросился  сквозь
освещенные светом молний сумерки прямо к оставшейся  лошади.  Черневог  же
пожелал "нет"...
     Саша  остановился  и  обернулся.  Все  звуки   слились   в   сплошной
нечленораздельный хаос, обступивший их со всех  сторон,  в  котором  почти
потонуло ржанье рвущейся на свободу лошади... Саша послал желанье в ответ,
сопротивляясь его попыткам убедить себя...
     Хаос  и  волшебство  переплелись  в  лесной  тьме...  Дикие,   словно
вырвавшиеся на свободу желанья взмывали  вокруг,  образуя  почти  ощутимые
стены...
     Они хотели лишь его...
     - Господи! - воскликнул Черневог, когда что-то белое легко опустилось
ему на лицо, хлопая по нему ледяными крыльями. Саша подхватил лежавший  на
земле меч и сделал знак Черневогу.
     - Иди же, помоги мне! Ради Бога, помоги мне!
     - Мы уже ничего не  сможем  сделать!  -  закричал  Черневог.  -  Черт
возьми, он отдал Драге все, что она хотела, и теперь колдовство не поможет
мне! Будь со мной, парень, присоединись ко мне, или я присоединюсь к  ней,
и тогда, где окажешься ты, где тогда мы будем искать наши надежды?
     Саша чуть  прищурился  от  сильного  ветра,  прикрыл  глаза  рукой  и
закричал:
     - Я отправляюсь вслед за ним! А ты можешь  делать  все,  что  хочешь,
Черневог!
     Раздался новый раскат грома. Совсем рядом треснуло дерево, и  горящие
обломки разлетелись по ветру. Лошадь вставала на дыбы, и ветки, к  которым
она была привязана, трещали. Саша ухватился за ветку и разрубил привязь.
     Черневог хотел, чтобы молнии падали где-нибудь еще, в  другом  месте.
Он хотел, чтобы Саша выслушал его. Он потерял уверенность во всем:  теперь
он не знал, что именно разбудило его, как  не  знал  и  того,  что  именно
привело  его  сюда.  Драга  изменила  привычные  формы  его   собственного
волшебства, Драга использовала его...
     - Идем! - закричал Саша, желая, чтобы он сделал это.
     Но в этот момент рваная тень будто из воздуха  выросла  между  ним  и
Сашей, лицом к лицу с Черневогом, загораживая его  вытянутыми  руками.  Он
хотел помочь, но тень хотела его, и этой тенью был он сам.
     Он вспомнил ту ночь, когда пытался с помощью волшебства сделать  себя
свободным...
     То давнее  желание  не  закончилось,  его  лишь  порвала  и  исказила
Драга...
     - Черневог!
     - Все в порядке! - крикнул он Саше, взмахнул  рукой  и  смахнул  этот
обрывок безумных воспоминаний...

     Тень, этот обрывок прошлого, исчез. Но Сова все еще  оставалась  там.
Она  плавно  скользила  белым  призраком  среди  бушевавшей  стихии,  пока
Черневог бежал к Саше. Саше же ухватился за гриву лошади,  пожелал,  чтобы
она стояла на месте как можно дольше, и медленно забрался на ее спину.  Он
разворачивал ее из стороны в сторону, натягивая поводья, пока Черневог  не
добежал до него... желая остановить его, желая сесть рядом с ним... но все
это хотело, как казалось Саше, то самое  Нечто,  которое  все  время  было
рядом с ним.
     Нечто хотело  растолочь  в  порошок  Драгу...  оно  видело  молнии  и
всадника на черном коне...
     Нечто ухватилось за его протянутую  руку,  взобралось  сзади  него  и
уселось верхом, как только Хозяюшка начала свой бег, и ухватилось за него,
когда лошадь вдребезги разбила попавшее ей под  ногу  сгнившее  дерево,  а
затем преодолела холм едва ли не за дюжину длинных прыжков.
     Саша изо всех сил хотел догнать  Петра,  пока  еще  было  не  поздно.
Черневог предложил ему помощь. А что теперь  он  поднял  на  лошадь  сзади
себя, и что именно сейчас вцепилось в его спину он не мог даже представить
себе.

     Молнии с треском рассыпались по лесу, будто на мгновенье погружая его
в море яркого белого света. Огромная ветка  упала  на  землю  прямо  перед
ними. Волк плавно перемахнул через нее и продолжал свой бег вдоль оврага и
дальше, по откосу, проскочив прямо между двух  близко  растущих  деревьев,
одно из которых Петр задел ногой.
     Он чувствовал, что его влекло желанье Ивешки. Он  всей  душой  верил,
что это именно так: ведь это  ее  беспокойный  голос  выделялся  из  всего
многоголосья, стоявшего у него в ушах.
     Молния выхватила из тьмы гребень откоса, и в  следующую  минуту  Волк
уже спускался вниз по склону, широким прыжком миновал мелкий ручей и вновь
поднимался вверх. Молния ударила где-то сзади него,  освещая  кусты  между
деревьев. Волк промчался прямо сквозь них, под  самыми  ветками,  так  что
Петр ухватился за его гриву, не выпуская поводьев из рук, и пригнулся  как
можно ниже, пока ветки не пронеслись над ним, хлопнув его по спине.
     Он отчетливо слышал сквозь  треск  ломающихся  кустов  волчий  вой  и
чувствовал, каким тяжелым  шагом  бежал  теперь  Волк.  Впереди,  в  свете
молний, уже мелькала широкая поляна,  а  за  ней,  сквозь  редкую  полоску
деревьев, виднелся холм.
     Все тем же тяжелым шагом они въехали на  это  открытое  пространство,
оказавшись теперь прямо под открытым  небом,  где  то  и  дело  вспыхивали
молнии, и тут Волк, чуть скользя на влажной земле, неожиданно прижал уши и
остановился, покачиваясь, будто что-то невидимое удерживало его.
     Ветер донес до них медвежий рев, и как только Волк  повернулся,  Петр
заметил  движущуюся  тень  в  том  самом  месте,  где  кончались  деревья.
Последовал раскат грома, а Волк продолжал медленно  поворачиваться,  учуяв
зверя, теперь это уже не вызывало сомнений.  Петр  слегка  ударил  его,  в
надежде заставить  двигаться  вперед,  но  тот  только  вздрогнул,  сделал
несколько коротких шагов и повернул назад.
     А прямо перед Петром стояла Ивешка, глядя на него снизу вверх.
     Она произнесла чуть удивленно:
     - Петр? - Но ему показалось, что в его голове одновременно прозвучала
едва ли не дюжина голосов. - Петр, слезай с коня и подойди,  ты  понимаешь
меня?
     Разумеется, он хотел соскочить с коня. Он  хотел  спуститься  вниз  и
подойти к ней, если бы не та холодная пустота, обволакивающая его  сердце,
которая шептала:
     "Дурак, зачем ты веришь в благосклонность".
     "Не верь тому, чего хоть раз коснулись руки Драги".
     Ему казалось, что молнии, вспыхивающие прямо над его головой, бросают
ее из света в ночь.
     - Ивешка, если  ты  смогла  сделать  все  это,  так  теперь  попробуй
остановить, - сказал он.
     Пустота становилась все  холоднее,  и,  казалось,  что  теперь  холод
пронизал все его кости. Он не верил этому сердцу, и, неожиданно оказавшись
рядом с Ивешкой, перестал верить даже  себе:  ему  не  понравилась  ни  ее
холодность, ни тот взгляд, которым она встретила его.
     Он вдруг испугался того, о чем может попросить спрятанное внутри него
чужое сердце, или заставит сделать, и стал разворачивать Волка назад.
     За своей спиной он  слышал  призывный  рев  медведя  и  голос,  очень
похожий на ивешкин:
     - Дорогой зять, никто не причинит тебе здесь вреда. Слезай, слезай  с
коня.

     Хозяюшка бежала теперь не так  быстро,  нагруженная  двумя  седоками,
хотя с успехом преодолела и кусты и обломки веток, наваленные бурей  прямо
на их пути. Ее поддерживали колдовские желания, и они же удерживали  обоих
всадников на ее спине: Саша желал из всех сил, чтобы она сделала все,  что
могла. У него было  такое  чувство,  что  Петр  просто-напросто  исчез  из
окружающего мира, и не было ни единого намека  на  то,  где  он  мог  быть
сейчас. Ясно было лишь направление, в  котором  он  поскакал,  всего  лишь
какой-то миг назад.
     "Только ничему не верь!" - пожелал ему Саша. "Не верь и не надейся на
Ивешку, сейчас она ненадежна".
     Черневог пытался объяснить ему, что  ее  сердце  сейчас  находится  у
волков, а волки принадлежат Драге. Они разорвут его на куски,  и  оно  уже
никогда не сможет вновь стать целым...
     Хозяюшка бросалась из стороны в сторону и скользила по  сырой  земле,
едва не падая. Саша ухватился за ее шею, когда она выпрямилась, и  пожелал
ей новых сил.
     В  свете  молний  что-то  блеснуло  на  их  пути,  что-то  черное   и
движущееся. Оно вращалось, поднимаясь все выше и выше.
     - Ну, ну, - сказало существо, все  поднимаясь  и  поднимаясь  над  их
головами. Очередная молния осветила огромную блестящую голову и светящиеся
зубы. - Мой старый хозяин и мой молодой враг. Куда  это  мы  направляемся,
м-м-м?
     - Вперед! - во весь голос закричал Черневог, и лошадь,  оттолкнувшись
задними ногами, понеслась из всех сил. Гвиур вытянулся  прямо  поперек  ее
пути. Она перескочила через него, а Саша, вновь  ухватившись  за  ее  шею,
открыл рот, чтобы поглубже вдохнуть. Черневог обеими руками вцепился в его
кафтан. В следующий же момент, как только Хозяюшка перешла на свой широкий
шаг, их обоих дернуло назад, но благодаря удаче или желанию они все же  не
свалились.

     - Слезай, - сказала Драга, и  сердце  Черневога  сжалось  при  звуках
этого голоса, приговаривая: "Нет, нет, ничему не верь".
     Тогда из многоголосого хаоса до него вновь донесся голос Ивешки:
     - Петр, все в порядке.
     Он посмотрел в том направлении, откуда прозвучал этот голос,  готовый
прислушаться к нему, почти моментально забыв, почему  он  оказался  здесь,
если не по желанию Ивешки.
     Но тут из тени деревьев показались  волки.  Они  выскользнули  словно
тени и теперь теснились у ее ног.
     - Черта с два здесь все в порядке, - сказа он, в то  время  как  Волк
порывался повернуть назад, но  лишь  беспокойно  вздрагивал,  удерживаемый
силой желаний. - Разве ты не заметила, жена, что это  не  собаки?  Ты,  не
сказав ни слова, убежала из дома, и я только от твоего старого врага узнал
о том, что ты ждешь ребенка...
     - Петр. - Она протянула к нему руки.
     Он с силой ударил коня, но тот даже не двинулся.
     - Петр.  -  Волки  продолжали  кружить  возле  нее,  как  только  она
направилась в его сторону, а Волк выразил свой протест слабым безрадостным
ржаньем. Она взглянула на Петра, и сердце Черневога превратилось в лед.  -
Я могу освободить тебя, - сказала она, но  ее  голос  сливался  с  волчьим
воем, и волчьи глаза смотрели на него с земли. - Петр.
     Сердце Черневога вздрогнуло как от боли, когда она тронула рукой  его
колено и сказала:
     - Петр, слезай вниз. - А эхо ее голоса продолжало кружить над ним.
     Он чуть сдвинулся и взглянул вниз на волчьи  морды,  уставившиеся  на
него, взглянул в глаза Ивешке, стараясь не обращать внимания на хор воющих
голосов: лишь ее одну он  хотел  отыскать.  Он  взял  ее  руку  и  сказал,
чувствуя как дрожит сердце Черневога:
     - Ивешка, почему бы тебе вместо этого не забраться сюда,  ко  мне?  И
почему бы нам не отправиться домой? Ведь ты как раз этого  и  хочешь,  или
нет?
     Она колебалась, ее губы раскрылись,  в  глазах  поблескивали  вспышки
молний. Казалось, она потеряла дар речи.
     А он продолжал:
     - Мне ужасно жаль твой сад. Бог свидетель, сорняки теперь выросли там
по колено.
     Он  заметил  по  крайней  мере  слабое  движенье  ее  глаз.  Но   она
по-прежнему хотела, чтобы он спустился вниз.  Она  хотела,  чтобы  он  был
внизу...
     - А если я спущусь, ты выполнишь мое  желание,  Ивешка?  Только  одно
желание?
     - Какое?
     Он глубоко вздохнул и  спрыгнул  на  землю,  оказавшись  прямо  среди
волков.
     - Ты сама знаешь, какое, - сказал он.  Он  хотел  ее  сердце,  и  был
уверен, что она читала его мысли, а если она не догадывалась об  этом,  то
тогда она не имела представлений вообще ни о чем.
     - Не проси меня об этом! - закричала она, а затем еще: - Мама! Нет!
     Он оглянулся в тот же момент, как только  Волк  метнулся  в  сторону,
натягивая поводья, которые он все еще не выпускал из рук. Он протянул одну
руку, удерживая Ивешку, а вторую в этот момент так дернуло, что он едва не
задохнулся от боли.
     Он слышал, как Саша что-то кричал во весь голос, а может  быть,  этот
звук застыл лишь в его сознании. Он не выпускал повод, а Волк вертелся  на
месте, становясь на дыбы, увлекая вверх  за  собой  и  его  и  Ивешку.  Но
прежде, чем Волк опустился, он задел Петра своим коленом и едва  не  вышиб
из него дух.
     Ивешка пожелала что-то в этот момент. Молнии с треском разорвались  в
небе, ослепляя Петра. Волк рванулся, вырвал повод и отшвырнул их на землю,
прямо в гущу волков.

     Хозяюшка   выбралась   на   поляну,   оказавшись   в    самой    гуще
происходящего... "Беги!", - тут же пожелал в  ее  сторону  Саша.  Черневог
почувствовал, как сила этого желания пробрала его едва ли не до костей,  а
кобыла едва ли не стрелой понеслась между стаей  волков  и  приближающимся
медведем.
     Но Драга уже знала, что он был здесь. Она обратила все свое  внимание
в его сторону, и Хозяюшка испуганно  остановилась.  Он  почувствовал,  как
молнии сбираются прямо над его головой  и  дико  закричал,  разжимая  свои
руки:
     - Саша, сделай что-нибудь! - В тот же миг он соскользнул с  лошади  и
оказался посреди стаи волков, и, увидев подступавшего к нему  медведя,  он
пожелал смерти Драге...
     Саша повернул назад, делая попытку хоть как-то позаботиться о нем.
     То же самое сделали и волки.
     "Останови Ивешку!" -  пожелал  Саше  Черневог,  и  обратил  все  свои
желания на Бродячего. Сейчас он желал всей силы Гвиура и призывал в помощь
речной холод и мрак,  желая  старости  и  удушья,  желая,  чтобы  Бродячий
превратился во что-то другое, в то самое, во что его превращала Драга  для
собственных удовольствий.

     Петр попытался двигаться, почувствовав твердую землю.  Он  чувствовал
Ивешку рядом с собой, чувствовал что она желает ему добра, но  чувствовал,
что она желает и еще чего-то, столь же темного и грозного, как  окружавшие
их волки. Он, как мог, приподнялся, опираясь на колени и на  руку,  увидев
светлые ноги Хозяюшки,  нависающие  над  ними,  и  изо  всех  сил  пытался
подняться, когда Саша наконец остановил лошадь и спрыгнул на землю.
     - Останови их! - закричал он Ивешке.
     Из того места, куда он смотрел, доносилось дикое рычанье и  фырканье:
среди  этого  клубка  разъяренных  диких  зверей  было  что-то  еще.  Петр
отчетливо видел это, делая попытки подняться. Саша сунул ему в руку меч, и
все что Петр смог сделать, так это опереться на него, из-за  отсутствия  в
ближайшем окружении  врага,  чтобы  использовать  его  по  назначению.  Он
почувствовал боль  и  даже  вздрогнул,  когда  увидел  как  кровь  на  его
собственной  руке  вспыхивала  странным  необычным  светом   в   отблесках
молний...
     Сквозь ревущий ветер до него донесся крик Саши:
     - Мисай! Мисай, очнись! Ради Бога, очнись! Помоги нам!
     Петр  чувствовал,  как  ужас  охватывает  его,  чувствовал  сомненья,
чувствовал ненависть, чувствовал как холод сжимает его ледяными когтями. И
тогда он закричал:
     - Будь ты проклят, Змей! - полностью  осознав,  что  будет  последним
дураком, если позволит убить себя на этот раз. Он глубоко  вздохнул  и  из
всех сил бросился бежать. Он видел, как Змей сцепился с  волками  рядом  с
самым холмом, на котором стояла Драга, и бурлящий темный поток  сплетенных
тел несся прямо на нее...
     Внезапно его волосы встали дыбом, он остановился и взглянул вверх, на
клубящееся разгневанное небо, и со  страхом  почувствовал,  что  следующий
удар будет предназначен для него.
     Но буквально в следующую  минуту  что-то  вырвалось  из  него,  и  он
мгновенно ощутил, как какая-то его часть выскользнула наружу, и  мгновенно
прекратилась боль и покалывающая дрожь от недавнего страха: молния ударила
прямо в самый холм, раскалывая ночь и сотрясая землю.
     А затем он перестал видеть хоть что-нибудь, кроме мрачной картины  до
боли притупившей его глаза: рвущаяся вперед стая диких зверей и человек  с
поднятыми вверх руками, взывающий к молниям. Он не только не видел, но  он
и не слышал ничего кроме звуков раскатистых  ударов,  стоявших  у  него  в
ушах, и эти звуки и эти виденья  на  некоторое  время  овладели  всем  его
сознанием. Он не мог знать, остались ли там еще волки, он не  мог  слышать
их, как не мог знать, кто вообще остался в живых кроме него.
     - Саша? Ивешка? - пробормотал он приходя в себя,  когда  почувствовал
как что-то коснулось его, как какая-то твердая рука сомкнулась на его руке
и передала его в другие, явно мужские руки, а затем почувствовал еще одно,
еще более осторожное прикосновение.
     Он молил Бога, что он знает, чьи это были руки. Он ощутил  под  своей
рукой женскую спину  и  толстые  косы,  почувствовал,  что  мужская  рука,
державшая его, была мягкой и сильной. И тогда он сказал, а может быть  ему
только казалось, что сказал, потому что сам он так ничего и не услышал:
     - Я ничего не вижу. - Но это было неправдой: он подумал, что  на  всю
жизнь запомнит картину, будто застывшую перед его глазами.
     Постепенно виденье стало ослабевать. Он начал  различать  звуки:  шум
ветра,  тихое  ржанье  лошадей  и  рыданья.  Он  отчетливо   слышал,   как
всхлипывала Ивешка:
     - Боже мой, Господи... Петр... - А еще он  увидел  огонь:  весь  холм
будто провалился вниз и горел так, словно источник огня находился  глубоко
под землей.
     Саша сказал:
     - Их больше нет, они исчезли: и Черневог, и Драга. Они мертвы.
     Неожиданная мысль вдруг поразила  его,  вздорная  мысль,  ужасная  по
своему смыслу: у него не было намерений вообще использовать хоть  какое-то
из своих желаний, он знал, что с этой стороны абсолютно  невиновен,  но  с
прерывающимся дыханьем, крепко обняв Ивешку, сказал:
     - Видит Бог, что я никогда даже и не думал о медведе.
     Он очень озадачил этим Ивешку, и чувствовал ее любопытство и  вопрос,
но теперь ее голос звучал лишь сам по себе, не  перекрываемый  раскатистым
многоголосым эхо.
     Но тут Саша сказал:
     - Однако мы еще не закончили с этим,  -  и  отошел  от  них  к  огню,
напоминая Петру фигуру, только что потрясшую его сознание.
     И он спросил со страхом:
     - Что он делает? Какого черта он делает там? Ивешка?
     Она только крепче обхватила его рукой и повела в том же  направлении,
приговаривая:
     - Он собирается отправить их домой.
     У  него  на  этот  счет  были  определенные  опасения.  Он  не  хотел
приближаться к этому огню, но все-таки пошел  вслед  за  ней  и  с  дрожью
опустился на колени, пока Ивешка и Саша  посылали  свои  желанья...  и  он
вздрогнул,  как  только  почувствовал,  как  волна  холода  несколько  раз
пробежала по нему. И в тот же момент в огонь, будто подхваченные  ураганом
листья,  устремились  призраки.  Разрываемые  потоками  воздуха  на  белые
клочки, они уносились вверх вместе с дымом.
     Он слышал голос Ууламетса, доносящийся как будто из бесконечной тьмы:
"Простите мою жену. Ведь это она убила Маленку, но звери, оставшиеся после
нее, оказались ей не по зубам.  Они  всегда  ждали  случая  разделаться  с
ней... что в конце концов и случилось..."
     И эта тень скрылась в  огне  вслед  за  другими.  В  этот  момент  он
почувствовал, как рука Ивешки сжала его руку.
     Затем белая, почти прозрачная сова медленно скользнула  мимо  них  на
широких крыльях. Молодой призрак вытянул руку, и она устроилась на ней,  а
он повернулся в их сторону и очень серьезно взглянул на  них,  прежде  чем
исчезнуть в водовороте красноватого дыма.
     Бог знает почему, но Петр почувствовал боль  где-то  рядом  со  своим
сердцем.
     А Ивешка только еще крепче сжала его руку и  не  отпускала  ее,  пока
боль не прошла.

                                    29

     Волк и Хозяюшка имели свои собственные причины, чтобы опасаться этого
места. И потребовалось немало желаний и изрядных размеров  подкуп,  прежде
чем удалось вернуть их назад. Но они не собирались долго задерживаться  на
этой поляне, где у подножья холма оставался  почти  дотла  сгоревший  дом:
первым выехал Саша, верхом на Хозяюшке, а следом за ним на Волке следовали
Петр и Ивешка, обхватившая его руками и прижавшая голову к его спине.
     Она хотела, чтобы он знал о ребенке. А еще она хотела, пока  они  все
дальше и  дальше  углублялись  в  темноту,  чтобы  он  знал,  что  она  не
собиралась возвращаться домой, а ехала с ними только до  того  места,  где
оставалась лодка.
     Но на это он лишь ответил ей:
     - Это все вздор. Это сущий вздор, Ивешка.
     - Как ты не понимаешь, Петр...
     Он положил свои руки поверх ее и продолжил:
     -  Черневог  сказал  однажды,  что  я  слишком  молод,  чтобы  что-то
понимать. Но ведь мы справились с этим.
     Она то сжимала, то разжимала руку. Он вывел ее из себя.  Она  до  сих
пор не могла простить Черневога. Прощенье, пыталась она  объяснить  Петру,
давалось ей не так-то легко. Она должна была бы пожелать, чтобы  он  забыл
Черневога и все, что было связано с ним, если бы она не боялась разоружить
его на тот случай, если в нем оставалось какое-то нереализованное желание.
     А он продолжал:
     - Ну, я думаю,  что  тебе  лучше  не  оставаться  на  лодке,  как  ты
считаешь? Тебе бы лучше вернуться домой, да не спускать с меня глаз, чтобы
быть уверенной что я веду себя должным образом.
     И эти слова точно так же выводили ее из равновесия. Она хотела, чтобы
он понял, что в ее отношении к нему есть огромная сложность, заключающаяся
в том, что она до сих пор не знала, чего же именно хотела от него. До  сих
пор она не лучшим образом поступала со своим мужем, и теперь она абсолютно
не знала, как она собиралась обходиться с ребенком.
     - Я просто не знаю, - сказала она, - я просто не знаю, что это  может
быть за ребенок...
     - Ребенок как ребенок. Запросто можно представить, - заметил он.
     Она же решила, что это было недальновидно и глупо. Наверное,  он  так
говорил нарочно, не задумываясь о  предстоящих  трудностях.  У  них  вновь
намечалась ссора. И в следующий момент она закричала:
     - Остановись, я хочу сойти вниз. - Она была напугана и  раздосадована
и собой и им.
     - Со мной ничего  не  случилось,  когда  я  был  с  Черневогом,  и  я
сомневаюсь, что ты можешь хоть как-то навредить мне.
     - Ты даже не представляешь, что я могу сделать! - воскликнула она.
     Но в этот момент раздался спокойный голос Саши,  который  ехал  сзади
них:
     - Он гораздо умнее, чем ты о нем думаешь, Ивешка.
     А Петр добавил:
     - Все в порядке. Ведь я заключил с ней сделку, и  теперь  она  должна
платить, разве не так работает волшебство?
     - Я не заключала никаких сделок, - заявила она.
     - Но ведь там, на поляне, я спрыгнул с лошади, разве не так? Так  где
же твое сердце?
     Она продолжала молчать. Он начал проявлять беспокойство о  том,  есть
ли оно у нее на самом деле, или прошлой ночью все-таки что-то случилось.
     - Оно у меня есть, - успокоила она его.
     - Это действительно, так? - переспросил он. - Тогда ты задолжала  его
и должна платить.

     Они добрались до бывшей  стоянки  Черневога,  где  рядом  с  потухшим
костром лежали намокшие от воды книги, парусина и  остальные  вещи.  Здесь
они  слезли  с  лошадей,  чтобы  те  могли  отдохнуть,  хотя  бы  немного.
Волшебство  все  еще  продолжалось:  Петр  ощущал  это  по   беспокойству,
носившемуся в воздухе. Разве могло оно быть из-за чего-то еще? А возможно,
он просто привык к этому. Он уселся на землю, обхватив  руками  колени,  и
ждал, не пытаясь утруждать себя поисками доказательств.
     Но наконец Ивешка поднялась, ушла куда-то в темноту, осталась там  на
некоторое время. И вот, очень медленно, он начал  осознавать,  что  теперь
рядом  с  его  сердцем  тайно  поселилось   что-то   крайне   скрытное   и
раздраженное.
     А она сказала ему обычным, свойственным для колдунов образом, и  была
так испугана, что его собственное сердце стало учащенно биться: "Возможно,
мое постоянное присутствие может не понравиться  тебе,  Петр.  Но  в  этом
случае я могу забрать его назад, я  могу  всегда  найти  для  него  другое
место".
     Тогда  он  поднялся  и  пошел  в  ее  сторону,  но,  почувствовав  ее
удрученное состояние, остановился невдалеке.
     - Ивешка... - начал было он успокаивать ее.
     Она сказала, на этот раз вслух:
     - Мой отец убежал из дома Маленки, а моя мать оставалась  там,  желая
занять ее место. Это был смелый, но глупый поступок. Она убила  Маленку  и
оставила на растерзание волкам. Она хотела  овладеть  волшебством,  и  оно
отплатило ей.
     - Черневог много рассказывал про волшебство.
     - Петр, я  не  могу  ничего  обещать  прямо  сейчас,  но  если  будет
ребенок... то у меня не останется выбора.
     Он понял о чем она говорила.
     - Ведь мы же не захотим, чтобы наш дом сгорел.
     - Прекрати...
     - ...смеяться? Но я предпочитаю смех всему остальному.
     Некоторое время он ощущал волнение ее сердца, будто она находилась  в
страшной панике.
     - Тише, - сказал  он.  -  Успокойся.  Успокойся  и  послушай,  что  я
расскажу тебе о Черневоге...
     - Я не хочу ничего слышать о нем!
     - А мне кажется, что ты будешь, - настаивал он. -  Я  просто  уверен,
что будешь.
     Она стояла,  пристально  вглядываясь  в  него  освещенную  отблесками
костра тьму. Ее губы дрожали, а на глазах блестели слезы.
     - Так ты сделаешь это для меня? - спросил он. - Ты будешь слушать?

     Пришла зима. Все  было  покрыто  глубоким  снегом.  Малыш  совершенно
неожиданно  появился  в  новой,  только   что   отстроенной   конюшне,   с
удовольствием составив  компанию  лошадям.  Возможно,  что  наконец-то  он
взялся именно за свою работу, а возможно ему просто надоели колдуны  с  их
постоянными заботами. Так или иначе, но он вернулся, живой,  невредимый  и
вполне умиротворенный. Время от времени, по вечерам, как  например  вчера,
около дома можно было видеть и леших. А  рядом  с  баней,  которую  теперь
больше не посещали никакие  привидения,  на  удивленье  быстро  появлялись
дрова для растопки печей.
     Но сегодняшним утром в доме был нарушен весь заведенный порядок,  там
даже не собирались, как обычно, печь хлеб. Вместо этого в  котлах  грелась
вода, а бревна и столбы скрипели  и  потрескивали  больше  обычного.  Двое
мужчин старались не поддаваться панике, хотя Ивешка и была готова к  тому,
чтобы запаниковать по-настоящему... Разумеется, им приходилось видеть, как
появляются на свет котята,  а  Саша  даже  признался,  что  видел  однажды
появление теленка, отчего Ивешка ударилась в слезы.
     Она и без того боялась и была страшно напугана. Петр знал  это  лучше
всех, имея ее сердце рядом со своим. Он делал все, что мог, он  делал  все
гораздо лучше, чем даже сам мог догадаться о своих способностях,  несмотря
на то, что всегда очень тяжело переживал вид крови и  просто  человеческую
боль. Она же не хотела, чтобы при  этом  присутствовал  Саша,  потому  что
рисовала себе  самые  ужасные  картины,  раздумывая  над  тем,  кем  может
оказаться этот ребенок и сколь тяжелыми могут быть роды, а больше всего на
свете она не хотела никаких желаний в ее сторону.
     Сколько раз она выкрикивала одно и то же: "Я не знаю, что я  есть,  и
только лишь Богу известно, что есть мой ребенок!  Я  никогда  не  переживу
этого..."
     Петр напомнил ей, что сказал по этому поводу Саша:
     - Ты никогда на самом деле не покидала этот мир.  Русалка  не  бывает
мертвой. Русалка никогда не умирала. Может быть, в этом ее горе? Поэтому у
тебя есть полное право на жизнь.
     Она только тяжело вздохнула и, может  быть,  захотела  в  этот  самый
момент, чтобы ребенок наконец-то родился. Все произошло очень быстро. Петр
сделал все, о чем Саша говорил ему, и уже  в  следующую  минуту  держал  в
руках свою дочь.
     - Ты только посмотри на нее! - приговаривал он. - Только посмотри!
     Ивешка очень беспокоилась, он чувствовал это яснее ясного:
     - Дай ее мне. Дай ее мне, Петр.
     И вновь страх. Он чувствовал, как ее желанья защищают его, он слышал,
как все те же желанья обращают вопросы к ребенку, на которые  тот  не  мог
дать ответов.
     Она хотела, чтобы он ушел и оставил ее одну со своими заботами.
     Это слегка уязвляло  его.  Но  он  знал,  почему  она  так  думала  и
поступала. Он чувствовал ее страх внутри себя. Он  выскользнул  за  дверь,
где его поджидал Саша.
     - С ней все хорошо, - сказал он, хотя Саша и без того знал это.  Саша
знал, с божьей помощью, все, что  хотел.  Саша  протянул  ему  чашку  чая,
крепленого водкой, и сказал: - Присядь.
     - Она все еще опасается, - сказал  Петр,  всем  своим  сердцем  желая
сделать хоть что-нибудь. - Она чертовски боится... Но ведь  если  бы  было
что-то не так, домовой обязательно сделал бы что-то? Во всяком случае, дал
бы нам знать.
     - Непременно, - успокоил его Саша.
     Но затем произошло  что-то  странное.  Он  почувствовал,  что  Ивешка
внезапно  испугалась,  скорее  от  удивленья,   пораженная   чем-то.   Его
собственное сердце тут же заколотилось, и он подскочил с места и распахнул
дверь в ее комнату. Что-то черное лежало на покрывале.
     Косматый  шар  поднял  голову  с  лап,  взглянул  на  него   круглыми
торжествующими глазами, подскочил вверх и устроился на руках Ивешки  рядом
с ее ребенком.
     Малыш снова  был  с  ними.  Малыш  вполне  одобрял  появление  нового
человека в доме.
     Несомненно, Малыш одобрял.