Кир БУЛЫЧЕВ

                                 ПЕРЕВАЛ

     В доме было сыро, мошка толклась у светильника,  надо  бы  давно  его
погасить, мать, конечно, забыла, но на  улице  дождь,  серость,  полутьма.
Олег валялся на койке. Ночью он сторожил, устал, гонял шакалов, они  лезли
к сараю, чуть самого не задрали. В теле  была  пустота  и  обыкновенность,
хотя сам от себя ждал волнения, тревоги, может, страха. Ведь пятьдесят  на
пятьдесят, вернешься или не вернешься. Или  сорок  на  шестьдесят?  Должна
быть закономерность. Должны быть закономерности, знать бы их, а  то  вечно
изобретаешь велосипед. Кстати, все собирался спросить Старого,  что  такое
велосипед. Парадокс. Велосипед еще не изобретен, а Старый укоряет  им,  не
задумываясь о смысле фразы.
     На кухне закашлялась мать. Она, оказывается, дома. А Олег думал,  что
ушла за грибами.
     - Ты чего дома? - спросил он.
     - Проснулся? Супу хочешь? Я согрела.
     - А кто за грибами пошел?
     - Марьяна с Диком.
     - И все?
     - Может, кто из ребят увязался.
     Могли бы и  разбудить,  позвать.  Марьяна  не  обещала,  но  было  бы
естественно, если бы позвала.
     - Есть не хочется.
     - Переспал, - сказала мать. - Если  дожди  не  кончатся,  до  холодов
огурцы не вызреют. Скоро все плесенью зарастет.
     Мать вошла в комнату, разогнала  ладонью  мошку,  задула  светильник.
Олег смотрел на потолок. Желтое пятно плесени увеличилось, изменило форму.
Еще вчера оно было похоже на профиль Томаса -  нос  большой  и  острый,  а
сегодня нос раздулся, как будто ужалила оса, и лоб выгнулся горбом. Совсем
не похоже на Томаса. В конце концов Дику  в  лесу  неинтересно.  Чего  ему
грибы собирать? Он охотник, он степной человек, сам всегда говорил. Может,
Марьяна сама его позвала?
     - Мошки много, - сказала мать. - Холодно ей в лесу.
     - Нашла, кого жалеть.
     Дом был поделен пополам, на другой половине  жил  Старый  и  близнецы
Дуровы. Он их взял к себе, когда старшие умерли. Близнецы всегда хворали -
один выздоровеет, другой начнет - и ныли. Если бы не их ночное нытье, Олег
никогда бы не согласился дежурить  ночами.  Слышно  было,  как  они  хором
заныли - проголодались. Невнятный, далекий, привычный, как ветер,  монолог
Старого оборвался, заскрипела скамейка. Значит, Старый пошел на  кухню,  и
тут же загалдели малыши, ученики.
     - И куда тебе идти? - сказала мать. - Не дойдете же! Хорошо еще, если
целыми вернетесь!
     Сейчас  мать  заплачет.  Она  теперь  часто  плачет.  Ночью   плачет.
Бормочет, ворочается, потом начинает плакать тихо,  но  можно  догадаться,
потому что шмыгает носом. Потом начинает шептать, как  заклинание:  "Я  не
могу, я больше не могу!  Пускай  я  лучше  умру...".  Олег,  если  слышит,
замирает, потому что показать, что не спит, стыдно, как  будто  подсмотрел
то, что видеть нельзя. Олегу стыдно сознаться, что  не  жалеет  мать.  Она
плачет о том, чего для Олега нет. Она плачет о  странах,  которых  увидеть
нельзя, о людях, которых здесь не было. Олег не помнит мать иной -  только
такой, как сегодня. Худая, жилистая женщина, пегие прямые  волосы  собраны
сзади в пук, но всегда выбиваются и падают тяжелыми прядями вдоль  щек,  и
мать дует на них, чтобы убрать с лица.  А  лицо  красное,  в  оспинках  от
перекати-поля, под глазами темные мешки, а сами глаза слишком светлые, как
будто выцвели. Мать сидит за столом, положив перед собой плоскими жесткими
ладонями вверх мозолистые руки. Не плачь  же,  чего  ты?  Или  она  сейчас
достанет фотографию?  Правильно,  подвинула  к  себе  коробку,  открывает.
Достает фотографию. Хнычут.  Ученики  гомонят,  помогают  Старому  кормить
малышей. Ну, как будто  самый  обыкновенный  день,  как  будто  ничего  не
случится. А что они делают в лесу? Скоро полдень. С обеда  выходить.  Пора
бы им возвращаться. Мало ли что может случиться с людьми в лесу?
     Мать разглядывает фотографию. Там она и отец. Олег тысячу  раз  видел
эту фотографию и старался угадать в себе сходство с отцом. И не смог. Отец
белокурый, курчавый, губы полные, подбородок раздвоенный, вперед выдается.
Улыбается. Он всегда улыбался. Мать говорит, он всегда улыбался. Вот  Олег
с матерью больше похожи. Не с сегодняшней, а  с  той,  что  на  фотографии
рядом с отцом. Черные прямые  волосы  и  бледные  губы.  Широкие,  крутые,
дугами брови, под ними - ярко-голубые глаза. И  белая  кожа,  очень  белая
кожа с сильным румянцем. Олег тоже легко краснеет. И губы у него тонкие, и
волосы черные, прямые, как у матери на фотографии. Отец  с  матерью  стоят
рядом, очень молодые и очень веселые. И яркие. Отец в мундире,  а  мать  в
платье без плеч. Называется сарафаном. Тогда Олега еще не  было.  Двадцать
лет назад Олега еще не было. А пятнадцать лет назад он уже был.
     - Мать, - сказал Олег, - не надо, чего уж.
     - Я не пущу тебя, - сказала мать. - Не отпущу и все. Через мой труп.
     - Мать, - сказал Олег и сел на койке. - Хватит, а? Я лучше супа поем.
     - Возьми на кухне. - Сказала мать. - Он еще не остыл.
     Глаза мокрые. Она все-таки  плакала,  словно  хоронила  Олега.  Хотя,
может быть, плакала по отцу. Эта фотография была для нее человеком. А Олег
отца совершенно не помнил, хотя старался вспомнить. Он поднялся и пошел на
кухню. На кухне был Старый. Он разжигал плиту.
     - Я помогу, - сказал Олег. - Воду кипятить?
     - Да, - сказал Старый. - Спасибо. А то у меня урок. Ты ко  мне  приди
потом.

     Марьяна набрала полный мешок грибов.  Ей  повезло.  Правда,  пришлось
идти далеко, к ущелью. С Олегом она  бы  никогда  не  решилась  пойти  так
далеко, а с Диком она чувствовала  себя  спокойно.  Потому  что  Дик  себя
чувствовал спокойно. Везде. Даже в лесу. Хотя больше любил степь.  Он  был
охотник,  он  как  будто  родился  охотником.  Хотя  родился  раньше,  чем
построили поселок.
     - А ты в лесу, как дома, - сказал Дик.
     Он сказал громко. Он шел впереди и чуть сбоку. Куртка, мехом  наружу,
сидела на нем, как собственная кожа. Он сам сшил себе куртку. Мало кто  из
женщин в поселке смог бы так сшить. Марьяна никогда бы не смогла.
     Лес  был  редкий,  корявый,  деревья  вырастали   здесь   чуть   выше
человеческого роста и начинали клонить вершины в стороны,  словно  боялись
высунуться из массы соседей. И правильно.  Зимние  ветры  быстро  отломают
верхушку. С иголок капало. Дождь был холодным, у Марьяны замерзла рука,  в
которой она несла мешок с грибами. Она переложила  мешок  в  другую  руку.
Грибы зашевелились в мешке, заскрипели. Болела ладонь.  Она  занозила  ее,
когда откапывала грибы у ущелья. Дик сразу вытащил занозу, чтобы  не  было
отравления. Неизвестно,  что  за  иголка.  А  она  еще  глотнула  горького
противоядия из бутылочки, что всегда висела на шее.
     У белых толстых скользких корней сосны  Марьяна  заметила  фиолетовое
пятнышко.
     - Погоди, Дик, - сказала она. - Там цветок, которого я еще не видала.
     - Может, обойдешься без цветов? - спросил  Дик.  -  Домой  пора.  Мне
что-то не нравится.
     У Дика был особенный нюх на неприятности. Его надо было слушаться.
     - Одну секунду, - сказала Марьяна и подбежала к  стволу.  Ноздреватая
мягкая голубоватая кора сосны чуть пульсировала, накачивая воду,  и  корни
вздрагивали, перемещаясь, выпуская ложноножки, чтобы не упустить ни  одной
капли дождя. Это был цветок. Обыкновенный цветок, фиалка. Только куда гуще
цветом и крупнее обыкновенных, тех, что росли у поселка. И  шипы  длиннее.
Марьяна резко выдернула фиалку из земли, чтобы цветок не успел  зацепиться
корнем за сосну, и через секунду  фиалка  уже  была  в  мешке  с  грибами,
которые зашебуршились и заскрипели так, что  Марьяна  даже  засмеялась.  И
потому не сразу услышала крик Дика:
     - Ложись!
     Она сообразила, прыгнула вперед, упала, вжалась в теплые пульсирующие
корни сосны. Но чуть опоздала. Лицо горело, как будто  по  нему  хлестнули
кипятком.
     - Глаза! - кричал Дик. - Глаза целы?
     Он рванул Марьяну за плечи,  посадил,  оторвал  ее  судорожно  сжатые
болью пальцы от корней.
     - Не открывай глаз, - приказал он и быстро  принялся  вытаскивать  из
лица маленькие, тонкие иголки. И приговаривал сердито: - Дура. Тебя в  лес
пускать нельзя. Слушать надо. Больно, да?
     - Больно.
     Неожиданно он навалился на Марьяну и повалил на корни.
     - Больно же!
     - Еще один пролетел, - сказал он, поднимаясь. - Потом посмотришь.  Он
об мою спину рассыпался.
     Еще  два  шарика  перекати-поля  пролетели  метрах  в  трех.   Тугие,
сплетенные из иголочек-семян, но легкие  как  воздух,  потому  что  пустые
внутри, они будут летать, пока не  ударятся  ненароком  о  дерево  или  не
налетят от порыва ветра на скалу. Миллион шаров  погибнет  зазря,  а  один
найдет своего медведя, утыкает иголками теплую шкуру, и пойдут из иголочек
молодые побеги. Они очень опасны, эти шары, и в сезон созревания надо быть
осторожным в лесу, а то потом на всю жизнь останутся отметинки.
     - Ну ничего, - сказал Дик. - Больше иголок не осталось. И в  глаз  не
попало. Это главное, чтобы в глаз не попало.
     - А много ранок? - спросила Марьяна тихо.
     - Не пропадет твоя красота, - сказал  Дик.  -  Теперь  домой  скорей,
пускай Эгле смажет жиром. А то нарвет.
     - Да, конечно, - Марьяна провела ладонью по щеке. Дик заметил, ударил
по руке.
     - Грибы хватала, цветок  брала.  Психованная  ты  какая-то.  Инфекцию
занесешь.
     Грибы тем временем выбрались из мешка, расползлись  между  корней,  и
некоторые даже успели до половины закопаться в землю. Дик помогал  Марьяне
собирать их, раз уж она отказалась идти домой без грибов. А фиалку они так
и не нашли. Потом Дик отдал Марьяне мешок, он был легкий, а Дик  не  хотел
ничем занимать рук. В лесу решают секунды, и  руки  охотника  должны  быть
свободны.
     - Посмотри, - сказала Марьяна, принимая мешок.  Ее  прохладная  узкая
жесткая ладонь с обломанными ногтями задержалась на руке Дика. -  Я  очень
изуродована?
     - Смешно, - сказал Дик.  -  У  всех  на  лице  точки.  И  у  меня.  Я
изуродован? Это татуировка нашего племени.
     - Татуировка?
     - Забыла?  Старый  учил  нас  по  истории,  что  Дикие  племена  себя
специально так украшали. Как наградами. Тебе не понять. Ты всегда  в  окно
глядела.
     - Так это дикари, - сказала Марьяна. - А мне больно.
     - Мы тоже дикари.
     Дик уже шел вперед. Не оборачивался. Но Марьяна  знала,  что  он  все
слышит. У него слух охотника. Марьяна  перепрыгнула  через  серый  стебель
лианы-хищницы.
     - Потом чесаться будет, спать невозможно. Главное -  не  расчесывать.
Тогда следов не останется. Только все расчесывают.
     - Я не буду, - сказала Марьяна.
     - Во сне забудешь и расчешешь.
     Дождь пошел сильнее, волосы буквально  прилипли  к  голове,  и  капли
срывались с ресниц, мешали смотреть, но щекам  было  приятно  от  холодной
воды. Марьяна подумала, что Дика надо подстричь, а то  волосы  на  плечах,
мешают. Плохо, что он живет один. Все живут вместе, а он один. С тех  пор,
как его отец умер, так и живет. Привык уже.
     - Ты что-то чувствуешь? - спросила Марьяна,  увидев,  что  Дик  пошел
быстрее.
     - Да, - сказал он. - Звери. Наверное, шакалы. Стая.
     Они побежали, но в лесу трудно  бежать  быстро.  Те,  кто  бегают  не
глядя, попадают на обед лиане или дубу. Грибы бились в мешке,  но  Марьяна
не хотела их кидать. Уже скоро будет вырубка, а потом -  поселок.  Там,  у
изгороди, кто-нибудь обязательно дежурит. Она видела, как Дик достал из-за
пояса нож и перехватил арбалет так, чтобы удобнее. Она тоже  вытащила  нож
из-за пояса. Но ее нож узкий, тонкий, он хорош,  чтобы  резать  лианы  или
окапывать грибы. А если тебя догоняют шакалы, то  нож  не  поможет,  лучше
взять палку.
     Они уже бежали по  тропинке,  шакалы  редко  подходят  так  близко  к
деревне, но Томас утром, выпуская за изгородь, сказал,  что  ночью  шакалы
подходили близко и Олег их еле отогнал.

     Олег доел суп, поставил кастрюлю с гущей повыше, на полку,  чтобы  не
добрались крысы. Ученики простучали босыми пятками по глинобитному полу, и
сквозь бойницу в стене Олег видел, как они, выскакивая из двери, прыгали в
громадную лужу, набравшуюся за последние дни. Брызги во все стороны! Потом
кто-то из них крикнул: "Червяк!". И они сгрудились в кучу, ловя червяка, а
его розовый хвост высунулся из воды и хлестал  учеников  по  ногам,  рыжая
рут, дочка Томаса, завопила,  видно,  червяк  угодил  ей  по  руке  жгучей
присоской, ее мать высунулась из дома напротив и крикнула:
     - Вы с ума сошли! Кто же лезет в воду! Так без  рук  можно  остаться!
Немедленно домой!
     Но ученики решили обязательно вытащить червяка наружу, и  Олег  знал,
почему. Тогда червяк меняет цвет, становится то  красным,  то  синим,  это
очень интересно, только интересно нам,  здешним,  а  не  матерям,  которые
панически боятся червяков, в общем безвредных и трусливых тварей.
     Линда, жена Томаса, стояла  на  краю  лужи  и  звала  дочь,  а  Олег,
предупредив вопрос матери, сказал:
     - Сейчас приду.
     А сам вышел на улицу и посмотрел в ее конец, к  воротам  в  изгороди,
возле которых стоял Томас с  арбалетом  в  руке.  И  в  позе  Томаса  было
напряжение. Неладно, сказал себе Олег. Неладно, я же так и думал.  Дик  ее
завел куда-то далеко, и там что-то  случилось.  Дик  не  думает,  что  она
совсем другая, чем он, что она еще девочка и ее надо беречь.
     Ребята тащили червяка наружу, он уже стал почти черным, никак не  мог
приспособиться к плену, рыжую рут тоже взяли в плен, и Линда  потащила  ее
домой. Олег побежал к изгороди и на бегу сообразил, что не взял арбалета и
пользы от него поэтому никакой.
     - Что? - спросил он Томаса.
     Тот не оборачиваясь сказал:
     - По-моему, шакалы опять шляются. Стая.
     - Та же, что и ночью?
     - Не знаю. Раньше они днем не ходили. А ты Марьяну ждешь?
     - Они с Диком за грибами пошли.
     - Я знаю, я их сам выпускал. Да ты не  волнуйся.  Если  с  Диком,  то
ничего не будет. Он прирожденный охотник.
     Олег кивнул. В этих словах была обида, хотя Томас  не  хотел  обижать
Олега. Просто так получалось, что Дик надежнее, Дик охотник, а  ты,  Олег,
не  очень  охотник.  Как  будто  быть  охотником   -   высшее   достижение
человечества.
     - Я, конечно, понимаю, - улыбнулся вдруг Томас. Он опустил арбалет  и
прислонился спиной к столбу ограды. - Но это вопрос ситуации. В  небольшом
обществе,  скажем,  племени,  подобном  нашему,  способности,  к   примеру
математические, отступают на  шаг  по  шкале  ценностей  по  сравнением  с
умением убить медведя. Что несправедливо, но объяснимо.
     Улыбка у Томаса была вежливая, тонкие длинные губы гнулись  в  углах,
словно не помещались на лице, лицо  было  очень  темным,  все  в  глубоких
морщинах, а глаза еще темнее лица. И белки желтые. У Томаса болела печень.
И от этой болезни он стал совсем лысый. И еще у него были слабые легкие, и
он часто кашлял. Но все равно Томас был вынослив и лучше всех знал  дорогу
к перевалу.
     Томас вскинул арбалет и, не прицеливаясь, выпустил стрелу.  Шакал  не
успел увернуться. Он выпал из кустов, словно кусты держали его на весу,  а
теперь выпустили. Он рухнул на луг и, дернувшись, затих.
     - Выстрел мастера, - сказал Олег.
     - Спасибо. Надо бы его поскорей оттащить. Пока воронье не налетело.
     - Я притащу, - сказал Олег.
     - Нет, - сказал Томас. - Он не один. Лучше сбегай за своим арбалетом.
Если ребята будут возвращаться, им  придется  сквозь  стаю  идти.  Сколько
шакалов в стае?
     - Я шесть штук ночью насчитал, - сказал Олег.
     Черная пасть шакала была разинута, белая шерсть торчала  вокруг,  как
иглы.
     Олег повернулся было,  чтобы  бежать  за  арбалетом.  И  тут  же  его
остановил свист Томаса. Свист громкий, в любом углу поселка слышно: Все на
помощь!
     Бежать обратно? Нет, лучше за арбалетом! Это одна минута.
     - Что там? - Мать стояла в дверях. Он оттолкнул ее, схватил со  стены
арбалет, чуть не вырвал крюк. - Где стрелы? Под столом? Близнецы, что  ли,
утащили?
     - Стрелы за плитой, - сказала мать. -  Что  случилось?  Что-нибудь  с
Марьяной?
     Старый выбежал с копьем. Он не умел стрелять из арбалета,  да  и  как
будешь с одной рукой? Олег обогнал Старого, тащил стрелу из колчана,  хоть
не стоило делать этого на ходу.
     Вся малышня деревни неслась к изгороди.
     - Назад!  -  крикнул  им  Олег  грозным  голосом,  но  никто  его  не
послушался.
     Рядом с Томасом уже стоял Сергеев, держа в руке большой лук.  Мужчины
напряженно  прислушивались.  Сергеев  поднял  руку   без   двух   пальцев,
приказывая тем, кто подбегали сзади, замереть.
     И тогда из серой, ровной стены леса донесся крик. Человеческий  крик.
Крик был далекий, короткий, он прервался, и наступила бесконечная  тишина,
потому что ни одна душа в поселке не смела даже дышать.  Даже  младенцы  в
колыбели замолкли. И Олег представил, нет,  увидел,  как  там,  за  стеной
дождя и белесых стволов, в живом,  дышащем,  движущемся  лесу,  прижимаясь
спиной к теплой и жгучей коре сосны, стоит Марьяна, а Дик, упав на колено,
кровь хлещет из разорванной  зубами  шакала  руки,  старается  перехватить
копье...
     - Старый! - крикнул Томас. - Борис! Останешься у изгороди. Олег, беги
за нами.
     У леса их догнала тетя Луиза с ее знаменитым тесаком, которым  она  в
том году отогнала медведя. В другой руке она несла головешку.  Тетя  Луиза
была большой, толстой и страшной женщиной - короткие седые  космы  во  все
стороны, балахон надулся колоколом. Даже деревья пугливо втягивали ветки и
скручивали листья, потому что тетя Луиза была, как богиня мести, как  злой
дух, который зимой рычит в  ущелье.  И  когда  тетя  Луиза  споткнулась  о
лиану-хищницу,  та,  вместо  того,  чтобы  схватить   жертву   щупальцами,
метнулась к стволу и спряталась за него, как трусливая змея.
     Томас так неожиданно остановился, что  Сергеев  чуть  не  налетел  на
него, и, сунув два пальца в рот, свистнул. Никто в  деревне  не  умел  так
оглушительно свистеть.
     Когда свист прервался, Олег понял, насколько затаился, испугался  лес
человеческого топота, человеческой тревоги и человеческого  гнева.  Только
слышно было, как тяжело дышит грузная тетя Луиза.
     - Сюда! - крикнула Марьяна. Голос ее  прозвучал  совсем  близко.  Она
даже не крикнула, она позвала, как зовут с другого конца поселка. И потом,
когда они побежали снова,  Олег  услышал  голос  Дика,  вернее,  рев,  как
звериный, и бешеное ухание шакала.
     Олег метнулся в сторону, чтобы обогнать  тетю  Луизу,  но  перед  ним
возникла спина Сергеева, который не успел  даже  одеться,  бежал  в  одной
рубахе и кожаных штанах, без куртки.
     Марьяна, как в видении Олега, стояла,  прижавшись  к  мягкому  белому
стволу старой  толстой  сосны,  который  подался  внутрь,  будто  старался
оградить девушку. Но Дик не упал. Дик отбивался ножом от  большого  седого
шакала, который увертывался от ударов, шипя и извиваясь.  Еще  один  шакал
корчился сбоку на земле, стрела в боку. И штук пять, не меньше,  сидели  в
ряд в сторонке, будто зрители. У шакалов есть такая странная  манера.  Они
не нападают скопом, а ждут. Если первый не справится с  добычей,  за  дело
принимается второй. И так пока не победят. Им друг  друга  не  жалко.  Они
этого не понимают. Сергеев, когда вскрывал одного  шакала,  даже  мозга  у
него не нашел.
     Шакалы-зрители как  по  команде  повернули  морды  к  людям,  которые
ворвались на поляну. И Олегу показалось вдруг, что красные точки  шакальих
глаз смотрят на него с осуждением. Разве можно нападать всем  вместе?  Это
же не по правилам.
     Шакал, который все норовил выхватить,  захватить  зубами  нож,  вдруг
повалился набок, из основания длинной  шеи  торчала  стрела.  Оказывается,
Томас успел выстрелить, пока Олег  разглядывал  сцену  на  поляне.  За  ту
секунду, пока Олег разглядывал, соображал, что к чему. А Дик  словно  ждал
этого, тут же повернулся к остальным шакалам и бросился на них с копьем. А
рядом с ним уже были Сергеев и тетя Луиза с тесаком и головешкой. И прежде
чем шакалы поняли, что им надо бежать, двое из них  валялись  мертвыми,  а
остальные свернулись кольцами, чешуйчатые плоские хвосты концами на  голые
затылки, и покатились в чащу. И никто за ними не побежал. А Олег шагнул  к
Марьяне.
     - С тобой ничего?
     Марьяна плакала. Прижимала к груди  шевелящийся  мешок  с  грибами  и
горько плакала.
     - Ну скажи, скажи!
     - Меня перекати-поле изжалило, - плакала Марьяна.  -  Теперь  я  буду
рябая.
     - Жаль, что вы так быстро прибежали, - сказал Дик, вытирая  кровь  со
щеки, - я только во вкус вошел.
     - Не говори глупостей, - попросила тетя Луиза.
     - Третий или четвертый тебя бы одолел, - изрек Сергеев.

     По дороге к поселку Дика начало трясти - от шакальих зубов никому еще
хорошо не бывало. Все сразу пошли в дом к  Вайткусу.  Сам  Вайткус  болел,
лежал, а его жена Эгле достала из аптеки -  ящика  в  углу  -  примочки  и
настой против шакальего яда, потом промыла рану Дика и велела  ему  спать.
Марьяна хотела проводить Дика, но он отказался. Он не выносил  собственной
слабости. Через час-два лихорадка уляжется, а  когда  ему  было  больно  и
плохо, он не хотел, чтобы другие видели.
     Эгле поставила на стол миску с сахаром, который выпаривают из  корней
осоки, что на болоте. Только они с Марьяной знали,  как  отличить  сладкую
осоку от обыкновенной. И еще малыши, которые  чутьем  знают,  какая  трава
сладкая, а какую нельзя трогать. Потом Эгле разлила по чашкам  кипяток,  и
каждый сам черпал ложкой густой серый сахарный кисель. У Вайткусов просто.
К Вайткусам все любят ходить.
     - Ничего страшного? - спросил Томас у Эгле. Как  будто  не  спрашивал
уже три раза.
     - На нем, как на кошке, сразу заживает.
     - Ты все-таки сомневаешься? - спросил Сергеев.
     - Я  не  сомневаюсь,  -  сказал  Томас.  -  Другого  выхода  нет.  Ты
предлагаешь ждать еще три года? Мы вымрем от скудости.
     - Мы не вымрем, - успокоил с койки  Вайткус.  Борода  и  копна  волос
скрывали все лицо. Был виден  только  красный  нос,  светлые  пятна  глаз.
Неизвестно, откуда вылезал тонкий голос. - Мы окончательно одичаем.
     - Одно и то же, - сказал Томас. - Попался бы мне Даниэль Дефо. Жалкий
враль.
     Вайткус захохотал, словно закашлялся.
     Олег уже слышал эти разговоры. Сейчас их вести -  совсем  уже  пустое
дело. Он хотел было пойти в сарай, где Старый с учениками снимал  шкуры  с
убитых шакалов, поговорить со Старым. Просто поговорить. Но потом поглядел
на миску с сахаром и решил съесть еще немного. Дома они  с  матерью  доели
свою долю еще на позапрошлой неделе. Он зачерпнул сахару так, чтобы  ложка
была неполной.
     - Пей, Марьяшка, - сказала Эгле. - Ты устала.
     - Спасибо, - поблагодарила Марьяна. - Я грибы отмачивать положу. А то
заснут.
     Олег разглядывал Марьяну, будто  впервые  увидел,  даже  ложку  забыл
поднести ко рту. У Марьяны губы как будто нарисованы, они  чуть  темнее  к
краям, удивительные губы, таких ни у кого больше нет во всей деревне. Хотя
она немного похожа на Сергеева. Совсем немного. Наверное, тоже  похожа  на
мать, только ее матери Олег не помнил.  А  может  быть,  на  своего  деда?
Удивительная вещь - генетика. Старый в теплице - яме за сараем,  хозяйстве
Марьяны, ставил для учеников опыты Менделя с горохом.  Ну,  правда,  не  с
горохом, а со здешней чечевицей. Все  сходилось,  только  с  коррективами.
Иные наборы хромосом, разумеется, иные. У Марьяны треугольное лицо,  скулы
и лоб широкие, а подбородок острый, так что глазам на лице места много,  и
они заняли все свободное место. И очень длинная шея, сбоку  на  ней  шрам,
розовый, с  детства.  Марьяна  к  нему  привыкла,  а  из-за  перекати-поля
переживает. Не все ли равно, есть у человека точки на лице или нет? У всех
есть. А на шее у Марьяны, как у  других  женщин  или  девочек  в  поселке,
веревка с деревянной бутылочкой противоядия. Мужчины противоядие  носят  в
кармане.
     - Представь себе, что поход  кончится  трагически,  -  вслух  подумал
Сергеев.
     - Не хотел бы, раз я в нем участвую, - сказал  Томас.  Вайткус  опять
засмеялся, забулькало где-то в середине бороды.
     - Парни, Дик с Олегом, - надежда нашего поселка, его  будущее.  Ты  -
один из четырех последних мужчин.
     - Приплюсуйте меня, - пробасила Луиза и начала громко дуть  в  чашку,
чтобы остудить кипяток.
     - Меня ты не убедишь, - сказал Томас. - Но если очень боишься,  давай
оставим Марьяну здесь.
     - Я боюсь за дочь - да. Но сейчас разговор идет о более важных вещах.
     - Я пойду грибы намочу, - легко поднялась Марьяна.
     - Кожа да кости, - сказала тетя Луиза, глядя на нее. - Буквально кожа
да кости.
     Проходя мимо отца,  Марьяна  дотронулась  кончиками  пальцев  до  его
плеча. Он поднял трехпалую ладонь, чтобы накрыть кисть Марьяны, но она уже
убрала руку и быстро прошла к двери. Дверь открылась, впустив  мерный  шум
дождя, и громко хлопнула. Олег чуть было не сорвался вслед за Марьяной, но
удержался, неудобно как-то.
     Из второй комнаты вышел, нетвердо ступая, один из сыновей Вайткуса. А
всего у Вайткусов было шестеро детей, мировой рекорд.
     - Сахару, - попросил сердито ребенок.
     - Я тебе покажу - сахару! - возмутилась Эгле. - А зубы у кого  болят?
У меня? А босой кто ходит? Я?
     Она подхватила мальчишку и унесла из комнаты.
     Олег увидел, что его рука сама по себе  снова  зачерпнула  сахару  из
миски. Он рассердился на себя и вылил ложку обратно. Пустую поднес ко  рту
и облизал.
     - Давай я тебе еще кипятку налью, - предложила тетя  Луиза.  -  Жалко
мне ребят наших, всегда какие-то недокормленные.
     - Сейчас еще ничего, - сказала Эгле, возвращаясь в комнату. Вслед  ей
несся басовитый рев Вайткуса-младшего. - Сейчас грибы  пошли.  И  витамины
есть. Хуже с жирами...
     - Мы сейчас пойдем, - тетя  Луиза  все  беспокоилась.  -  Ты  бледная
совсем.
     - Ты же знаешь, почему, -  постаралась  улыбнуться  Эгле.  Но  улыбка
получилась гримасой, как будто ей больно.
     Эгле месяц назад родила ребенка, девочку,  мертвую.  Старый  говорил,
что ей уже поздно рожать. И организм истощен. Но она - человек долга.  Род
должен продолжаться. Понимаешь?  Олег  понимал,  хотя  разговоры  об  этом
неприятны, потому что об этом вроде бы не надо говорить.
     - Спасибо за угощение, - поблагодарила тетя Луиза.
     - А как ты умудрилась раздаться, непонятно, -  сказал  Томас,  глядя,
как громоздкое тело тети Луизы плывет к двери.
     - Я не от хорошей жизни распухла, - Луиза не оборачивалась. В  дверях
она остановилась и сказала Олегу: - Ты  от  всех  треволнений  к  Кристине
забыл зайти. Они тебя ждут. Нехорошо.
     Конечно. Как плохо! Он же  должен  был  еще  час  назад  зайти.  Олег
вскочил.
     - Я сейчас.
     - Ну ладно, я так, для дисциплины, - сказала тетя  Луиза.  -  Я  сама
загляну. Своих сирот накормлю и зайду.
     - Не надо.
     Олег выскочил на улицу следом за тетей Луизой. И  тут  вспомнил,  что
забыл поблагодарить Эгле  за  кипяток  с  сахаром.  Но  возвращаться  было
нелегко.
     Они пошли рядом, идти недалеко. Всю  деревню  можно  обежать  за  две
минуты. По периметру изгороди.
     Дома под косыми, односкатными крышами теснились, прижимались  один  к
другому, двумя полосками по обе стороны прямой дорожки, что резала деревню
пополам, от ворот в изгороди до общего сарая  и  склада.  Крытые  плоскими
розоватыми длинными листьями водяных тюльпанов крыши блестели под  дождем,
отражая всегда серое, всегда туманное небо. Четыре дома на одной  стороне,
шесть домов на другой. Правда, два дома  пустых.  Это  после  прошлогодней
эпидемии.
     Дом Кристины предпоследний, за ним только дом Дика. Тетя Луиза  живет
напротив.
     - Не страшно уходить? - спросила тетя Луиза.
     - Надо, - сказал Олег.
     - Ответ, достойный мужа, - тетя Луиза почему-то улыбнулась.
     - А Сергеев Марьяну не пустит? - спросил Олег.
     - Пойдет твоя Марьяна, пойдет.
     - Ничего с нами не случится. Четыре  человека.  Все  вооруженные.  Не
первый раз в лесу.
     - В лесу не первый раз, - согласилась Луиза.  -  Но  в  горах  совсем
иначе.
     Они остановились между домами Кристины и Луизы. Дверь  к  Луизе  была
приоткрыта, там блестели глаза - Казик, приемыш, ждал тетю.
     - В горах страшно. Я на всю жизнь запомню, как мы по горам шли.  Люди
буквально на глазах замерзали. Утром поднимаемся, а их недобудишься.
     - Сейчас лето, - сказал Олег. - Снега нет.
     - Легенды, легенды, принимаешь желаемое за  действительное.  В  горах
всегда снег.
     - Но если пройти нельзя, мы вернемся, - успокоил Олег.
     - Возвращайтесь. Лучше возвращайтесь.
     Луиза повернула к своей двери. Казик запищал от радости. Олег толкнул
дверь к Кристине.
     У Кристины душно, пахнет чем-то кислым, плесень уже закрыла стены,  и
хоть плесень желтая, оранжевая, яркая, в комнате от этого  не  светлей.  И
светильник не горит.
     - Привет, - Олег придержал дверь, чтобы разглядеть, кто где в  темной
комнате. - Вы не спите?
     - Ох, - вздохнула Кристина. -  Пришел  все-таки,  я  думала,  что  не
придешь, я так и полагала, что ты забудешь. Раз вы в  горы  собрались,  то
зачем обо мне помнить?
     - Ты не слушай ее, Олег, - сказала тихо, очень  тихо,  почти  шепотом
Лиз. - Она всегда ворчит. Она и на меня ворчит. С утра до вечера. Надоело.
     Олег нашел стол, пошарил по нему руками, отыскал светильник, вынул из
кошеля на поясе кремень и трут.
     - Чего без света сидите? - спросил он.
     - Там масло кончилось.
     - А где банка?
     - Нет у  нас  масла,  -  сказала  Кристина.  -  Кому  мы  нужны,  две
беспомощные женщины? Кто принесет нам масла?
     - Масло на полке, справа от тебя. Вы когда уходите? - спросила Лиз.
     - После обеда. Как себя чувствуешь?
     - Хорошо. Только слабость.
     - Эгле сказала, дня через три ты уже  встанешь.  Хочешь,  мы  тебя  к
Луизе перенесем?
     - Я не оставлю маму, - сказала Лиз.
     Кристина не была ей матерью. Но они  давно  жили  вместе.  Когда  они
пришли в поселок, Лиз было меньше года, она  была  самая  малюсенькая.  Ее
мать замерзла на перевале, а может, попала под снежную лавину, Олег  точно
не помнил. А отец погиб еще раньше. Кристина несла Лиз  все  те  дни.  Она
тогда была сильная, смелая, у нее еще  были  глаза.  Так  и  остались  они
вдвоем. Потом Кристина ослепла. Из-за тех же перекати-поле, не знали  еще,
что делать. Вот и ослепла. Она редко выходит  из  дома.  Только  летом.  И
только если нет дождя. Все уже привыкли к дождю, не замечают его. А она не
привыкла. Если дождь, ни за что не выйдет. А если сухо, иногда выглянет из
двери, потом сядет на ступеньку и сидит, а если  кто  проходит  мимо,  она
угадывает кто  и  жалуется  ему.  Старый  говорит,  что  Кристина  немного
ненормальная. Что  раньше  она  была  крупным  астрономом.  Очень  крупным
астрономом.
     - Конечно, - сказала Кристина, - перенесите ее куда-нибудь. Зачем  ей
со мной подыхать?
     Олег отыскал на полке банку с маслом, налил в светильник и зажег его.
Сразу стало светло. И видна была широкая кровать, на которой  под  шкурами
лежали рядом Кристина и Лиз. Олег всегда удивлялся, насколько они  похожи,
не поверишь, что  не  родственники.  Обе  белые,  с  желтыми  волосами,  с
широкими плоскими лицами и мягкими губами. У Лиз зеленые глаза. У Кристины
глаза закрыты. Но, говорят, тоже были зелеными.
     - Масла еще на неделю хватит. Потом Старый принесет. Вы не экономьте.
Чего в темноте сидеть.
     - Жаль, что я заболела, - сказала Лиз. - Я хотела бы пойти с тобой.
     - В следующий раз, - сказал Олег.
     - Через три года?
     - Через год.
     - Через этот год, значит - через три года. У меня слабые легкие.
     - До зимы еще долго, выздоровеешь.
     Олег понимал, что говорит не то, чего ждала от  него  эта  девушка  с
белым широким лицом. Когда она говорила о перевале, о походе, она имела  в
виду совсем другое: Чтобы Олег всегда был вместе  с  ней,  потому  что  ей
страшно, потому что она совсем одна, и Олег старался быть вежливым, но  не
всегда удавалось, потому что  Лиз  раздражала:  Ее  глаза  всегда  чего-то
просили, она хотела остаться с Олегом вдвоем, чтобы целоваться.
     Кристина поднялась с постели, подобрала палку, пошла к плите. Она все
умела делать сама, но предпочитала, чтобы приходили помогать соседи.
     - Олег, - Лиз поднялась на локте. Открылась большая  белая  грудь,  и
Олег отвернулся. - Олег, не уходи с ними. Ты не вернешься. Я знаю,  ты  не
вернешься. У меня предчувствие...
     - Может, воды принести? - спросил Олег.
     - Есть вода, - сказала Лиз. - Ты не хочешь меня послушаться. Ну  хотя
бы раз в жизни!
     - Я пошел.
     - Иди, - сказала Лиз.
     В дверях его догнали слова:
     - Олежка, ты посмотри,  может,  там  есть  лекарство  от  кашля.  Для
Кристины. Ты не забудешь?
     - Не забуду.
     - Забудет, - сказала Кристина. - И в этом нет ничего удивительного.

     Старый мылся на кухне над тазом.
     - Крупных зверей вы убили, -  сказал  он.  -  Шерсть  только  плохая,
летняя.
     - Это Дик с Сергеевым.
     - Ты сердит? Ты был у Кристины?
     - Там все в порядке. Потом принесите им масла. И еще у  них  картошка
кончается.
     - Не беспокойся. Заходи ко мне, поговорим напоследок.
     - Может, к нам?
     - У меня тихо, близнецы на улице играют.
     -  Только  недолго!  -  крикнула  мать  из-за   перегородки.   Старый
ухмыльнулся.  Олег  снял  полотенце,  протянул  ему,  чтобы  удобней  было
вытереть руку. Правую Старик  потерял  лет  пятнадцать  назад,  когда  они
первый раз пытались пройти к перевалу.
     Олег прошел в комнату Старого, сел за  стол,  отполированный  локтями
учеников, отодвинул самодельные счеты с сушеными орехами вместо  костяшек.
Сколько раз он сидел за этим столом?  Несколько  тысяч  раз.  И  все,  что
знает, почти все, услышал за этим столом.
     -  Мне  страшнее  всего  отпускать  тебя,  -  сказал  Старик,  садясь
напротив, на учительское место. - Я думал,  что  через  несколько  лет  ты
сменишь меня. И будешь вместо меня учить детей.
     Он подобрал со стола темную деревянную табличку,  стер  с  нее  криво
выведенные мелом буквы, Олег подумал,  что  давным-давно  он  тоже  учился
писать на такой табличке. Может быть, на этой самой.
     - Я вернусь, - сказал Олег. Он подумал: А что сейчас делает  Марьяна?
Грибы она уже замочила, потом переложила свой  гербарий,  она  обязательно
перекладывает гербарий. Собирается? Говорит с отцом? Спит?
     - Ты меня слушаешь?
     - Да, конечно, учитель.
     - И в то же время я  сам  настаивал  на  том,  чтобы  тебя  взяли  за
перевал. Пожалуй, тебе это нужнее, чем Дику или Марьяне. Ты  будешь  моими
глазами, моими руками.
     Старый поднял свою руку  и  посмотрел  на  нее  с  интересом,  словно
никогда не видел. И задумался.  Олег  молчал,  оглядывая  комнату.  Старый
иногда замолкал так, внезапно, на  минуту,  на  две.  Надо  привыкнуть.  У
каждого свои слабости. Огонек светильника отражался на отполированном, как
всегда чистом микроскопе. В нем не было главного  стекла.  Сергеев  тысячу
раз говорил Старому, что пустая  трубка  слишком  большая  роскошь,  чтобы
держать ее на полке, как украшение. Дай мне ее в мастерскую, Боря, говорил
он, я из нее сделаю два чудесных ножа. А Старый не отдавал.
     - Прости, - сказал Старик. Он прищурил добрые серые  глаза,  погладил
аккуратно подрезанную белую бороду, за которую тетка Луиза почему-то звала
его Хемингуэем. - Я размышлял. И знаешь о чем? О том же, что и  раньше,  о
том, что в истории  земли  уже  бывали  случаи,  когда  по  той  или  иной
несчастливой случайности небольшой  коллектив,  группа  людей  оказывались
отрезанными от общего потока цивилизации. И  тут  мы  вступаем  в  область
качественного анализа...
     Старик опять замолк и пожевал губами. Ушел в свои мысли. Олег к этому
привык. Олегу нравилось сидеть рядом со Стариком, просто  молчать,  просто
сидеть, и ему казалось, что знаний в Старике так  много,  что  сам  воздух
комнаты полон ими.
     - Одному человеку  для  деградации  достаточно  нескольких  лет.  При
условии, что он - белый лист бумаги. Известно, что дети, которые почему-то
попадали в младенчестве к волкам или тиграм, а  такие  случаи  отмечены  в
Индии  и  Африке,  через  несколько  лет  безнадежно  отставали  от  своих
сверстников. Они становились дебилами. Дебил - это...
     - Я помню.
     - Прости. Их не  удавалось  вернуть  человечеству.  Они  даже  ходили
только на четвереньках.
     - А если взрослый?
     - Взрослого волки не возьмут.
     - А на необитаемый остров?
     - Варианты различны,  но  человек  неизбежно  деградирует...  степень
деградации... - Старик взглянул на Олега, Олег кивнул. Он знал это  слово.
- Степень деградации зависит от уровня, которого человек достиг к  моменту
изоляции, и от характера человека. Но мы-то говорим о социуме,  о  группе.
Может ли группа людей в условиях изоляции удержаться на уровне культуры, в
каковой находилась в момент отчуждения?
     - Может, - сказал Олег. - Это мы.
     - Не может, - ответил Старик. - Но для младенца достаточно пяти  лет,
для группы, даже если она не вымрет, потребуется  два-три  поколения.  Для
племени - несколько поколений...  для  народа,  -  может  быть,  века.  Но
процесс   необратим.   Он   проверен   историей.   Возьмем   австралийских
аборигенов...
     Вошла мать Олега. Она была причесана, надела выстиранную юбку.
     - Я посижу с вами, - сказала она.
     - Посиди, Ирочка,  -  сказал  Старик.  -  Мы  беседуем  о  социальном
регрессе.
     - Я уж слыхала. Ты  рассуждаешь,  через  сколько  времени  мы  начнем
ходить на четвереньках? Так я тебе отвечу - раньше мы  все  передохнем.  И
слава богу. Надоело.
     - А ему не надоело, - сказал Старик. - И моим близнецам не надоело.
     - Из-за него и живу, - сказала мать. - А вы его посылаете  на  верную
смерть.
     - Если встать на твою точку зрения, Ира, - ответил Старый, - то здесь
смертью грозит каждый день. Здесь лес - смерть, зима - смерть.  Наводнение
- смерть, ураган - смерть, укус шмеля - смерть. И откуда смерть  выползет,
какое она примет обличье, мы не знаем.
     - Смерть выползает, когда хочет, и забирает, кого пожелает, - сказала
мать. - Одного за другим.
     - Нас больше, чем пять лет назад. Главная проблема  -  не  физическое
выживание, а моральное.
     - Нас меньше! Нас  с  тобой  меньше!  Ты  понимаешь,  нас  совсем  не
осталось! Что эти щенки могут без нас?
     - Можем, - сказал Олег. - Ты в лес одна пошла бы?
     - Лучше повеситься. Я порой на улицу боюсь выходить.
     - А я хоть сейчас пойду. И вернусь. С добычей.
     - То-то сегодня Дика с Марьяшкой еле спасли.
     - Это случайность. Ты же знаешь, что шакалы стаями не ходят.
     - Ничего не знаю! Пошли все-таки стаей или нет? Пошли?
     - Пошли.
     - Значит, ходят...
     Олег не стал больше возражать. Мать тоже замолчала. Старый  вздохнул,
дождался паузы и продолжал свой монолог:
     - Я почему-то сегодня вспомнил одну историю. Тысячу лет не вспоминал,
а сегодня вспомнил. Случилось это  в  1530  году.  Вскоре  после  открытия
америки. Немецкое китобойное судно  шторм  занес  к  заснеженным  гористым
берегам неизвестной земли. Это была Гренландия. Корабль  бросил  якорь,  и
моряки спустились на берег. Они  увидели  полуразрушенную  церковь,  потом
остатки каменных хижин. В одной из хижин лежал труп рыжеволосого мужчины в
одежде, кое-как сшитой из тюленьих шкур, рядом - сточенный ржавый железный
нож. И запустение, холод, снег...
     - Не пугай, Боря, - сказала мать. Пальцы  ее  нервно  выстукивали  по
столу. - Исторические сказки...
     - Погоди. Это не сказка.  Это  строго  документировано.  Ты  помнишь,
Олег, кто такие викинги?
     - Вы рассказывали о викингах.
     - Викинги бороздили моря,  завоевывали  целые  страны,  они  заселили
Исландию, высаживались в Америке, которую называли Винланд, даже  основали
свое царство в Сицилии.  И  у  них  была  крупная  колония  в  Гренландии.
Несколько поселков, стояли каменные дома,  церкви  и  так  далее.  Но  вот
корабли викингов перестали выходить в море. Прервалась связь и с  колонией
в Гренландии. А тем временем климат там становился все более суровым, скот
вымирал, посевы замерзали, и гренландские поселения приходили в упадок.  В
первую очередь потому, что потеряли связь с остальным миром. В середине XV
века в последней церкви  в  Гренландии  была  сыграна  последняя  свадьба.
Потомки викингов дичали, их было слишком мало, чтобы противостоять стихии,
и слишком  мало,  чтобы  добиться  прогресса,  слишком  мало,  чтобы  хоть
сохранить старое. Нет, ты представляешь себе трагедию - последняя  свадьба
в целой стране? - Старый обращался к матери.
     - Твои аналогии меня не убеждают, - сказала мать.  -  Много  ли  было
викингов, мало ли - ничто их бы не спасло.
     - А ведь альтернатива была. Приди тот  немецкий  корабль  несколькими
десятилетиями раньше - и все  сложилось  бы  иначе.  Те  гренландцы  могли
уплыть на континент и вернуться в человеческую  семью.  Или  по-другому  -
наладились бы заново связи с  другими  странами,  появились  бы  торговцы,
новые поселенцы, новые орудия труда, пришли бы новые знания. И все было бы
иначе...
     - К нам никто не приплывет, - сказала мать. - Хватит, Боря, а?
     - Наше спасение - не вживание в природу, - сказал Старик уверенно.  -
Нам  нужны  инъекции  человеческой  культуры,  нам  нужна  помощь.  Помощь
остального человечества. В любой форме. И потому я настаиваю,  чтобы  твой
сын шел за перевал. Мы еще помним. И наш долг - не обрывать нить.
     - Пустой разговор, - устало ответила мать, - водички согреть?
     -  Согрей,  -  сказал  Старый.  -  Побалуемся  кипятком.  Нам  грозит
забывание.  Уже  сейчас  носителей  хотя  бы  крох  человеческой  мудрости
остается все  меньше.  Одни  гибнут,  умирают,  другие  слишком  поглощены
борьбой за выживание... И вот появляется новое поколение.  Вы  с  Марьяной
еще не так резко выражены, вы -  переходный  этап.  Вы  -  как  бы  звено,
соединяющее нас с нашим будущим. Каким оно будет, ты представляешь себе?
     - Мы не боимся леса, - сказал Олег. - Мы знаем грибы  и  деревья,  мы
можем охотиться в степи...
     - Я боюсь будущего, в  котором  господствует  новый  тип  человека  -
Дик-охотник. Он для меня - символ отступления, символ поражения человека в
борьбе с природой.
     - Ричард - хороший мальчик.  Только  диковатый,  -  сказала  мать  из
кухни. - Ему нелегко приходится одному.
     - Я не о характере, - откликнулся дед.  -  Я  о  социальном  явлении.
Когда ты, Ирина, научишься абстрагироваться от повседневных мелочей?
     - Буду я абстрагироваться или нет, но если бы той зимой Дик  не  убил
медведя, мы все перемерли бы с голоду, - сказала мать.
     - Дик уже ощущает себя аборигеном этих мест, хозяином леса. Он бросил
ходить ко мне пять лет назад. Я не уверен, помнит ли он азбуку.
     - Зачем? - спросила мать. - Книг все  равно  нету.  И  письма  писать
некуда. И некому.
     - Дик много песен знает, - сказал Олег. - И сам сочиняет.
     Олегу   стало   немного   стыдно,    что    ему    приятно    ощущать
недоброжелательство Старика к Дику, и потому он стал Дика защищать.
     - Не в песнях дело. Песня - заря цивилизации. А  для  малышей  Дик  -
кумир. Дик-охотник! А для вас, бабы, он пример.  "Посмотри  на  Дика.  Вот
хороший мальчик!" А для девчонок он - рыцарь.  Ты  не  обращала  внимания,
какими глазами на него глядит Марьяшка?
     - Пускай глядит. Замуж выйдет. Для поселка хорошо.
     - Мама! - не выдержал Олег.
     - А что?
     Мать, как всегда, ничего не замечала вокруг, жила  в  каком-то  своем
мире, пережевывала древности.
     - И тебя радует мир Диков, дичат, дикарей? - Старик был зол. Он  даже
грохнул кулаком по столу. - Мир благополучных быстроногих дикарей?
     - А что ты предлагаешь взамен?
     - Вот его, - Старик положил тяжелую ладонь на затылок  Олегу.  -  Мир
Олега - это мой мир, это твой мир, от которого ты  пытаешься  отмахнуться,
хотя тебе-то никакого другого не дано.
     - Боюсь, ты не прав, Боря, - мать пошла на кухню, сняла с огня  миску
с кипятком и принесла в комнату. - У нас сахар кончился.
     - У меня тоже, - сказал Старик. - Сейчас корни худые, несладкие. Эгле
говорит,  что  придется  месяц  потерпеть.  Поедим   с   хлебом.   Ты   же
интеллигентная женщина, ты должна понимать, что мы как  общество  обречены
на вырождение, если будем делать ставку на Дика, если на смену нам  придут
дикари-охотники.
     - Не согласна с тобой, Боря, - сказала  мать.  -  Нам  бы  выжить.  Я
сейчас не о себе конкретно говорю, а о поселке. О детишках. Когда я  гляжу
на Дика или на Марьяшку,  у  меня  появляется  надежда.  Ты  их  называешь
Дикими, а я думаю, что  они  смогли  приспособиться.  И  если  они  сейчас
погибнут, мы все погибнем. Слишком велик риск.
     - А я, значит, не приспособился? - спросил Олег.
     - Ты меньше других приспособился.
     - Ты просто боишься за меня, - сказал Олег. - И не  хочешь,  чтобы  я
шел в горы. А я из арбалета стреляю лучше Дика.
     - Я боюсь за тебя, конечно, боюсь. Ты у меня один. Ты все, что у меня
осталось. А ты с каждым днем  все  больше  от  меня  отрываешься,  уходишь
куда-то, чужим становишься.
     Старик  мерно  шагал  по  комнате,  так  бывало,  если  он  недоволен
учениками, если они ленятся. Нагнулся, поднял с табуретки глобус.  Он  его
сделал из гриба-гиганта, который вырос той зимой у сарая. Они тогда вместе
с Олегом терли краски, цветную глину, которую Марьяна  с  Лиз  отыскали  у
ручья, ту самую, из которой теперь делают мыло.  Ее  высушили,  получилось
два цвета - белый и серый. А сам гриб был сиреневым. И  Старый  по  памяти
нарисовал все материки и океаны. Глобус получился бледным, а за  два  года
еще больше побледнел и стерся, стал, как круглое облако.
     Старик положил глобус на ладонь.
     - Атлант, - сказала мать.
     Олег увидел на столе  маленькое  пятнышко  розовой  плесени.  Это  не
желтая, это ядовитая плесень. Он осторожно стер пятнышко  рукавом.  Глупо,
когда родная мать предпочитает тебе другого. В  общем  это  предательство.
Самое настоящее предательство.
     - Мы с тобой умрем, - сказал Старик.
     - И отлично. Пожили достаточно, - сказала мать.
     - Тем не менее не спешим умирать, цепляемся за эту жизнь.
     - Мы трусливы, - согласилась мать.
     - Мы с тобой умрем, - продолжал Старик, -  но  поселок  должен  жить.
Иначе пропадает смысл нашего с тобой существования.
     - Шансов выжить больше у поселка охотников, - сказала мать.
     - Больше шансов выжить у поселка таких, как Олег, - сказал Старик.  -
Если править нашим племенем будут Дик и ему подобные,  то  через  сто  лет
никто  не  вспомнит,  кто  мы   такие,   откуда   пришли,   зачем   живем.
Восторжествует право сильного, законы первобытного племени.
     - И будут они плодиться и размножаться, - сказала мать. - И станет их
много. И изобретут они колесо, а еще через тысячу лет  паровую  машину,  -
мать засмеялась, как будто заплакала. Шмыгнула носом.
     - Ты шутишь? - спросил Олег.
     -  Ирина  совершенно  серьезна,  -  ответил  Старик.  -   Борьба   за
существование в  элементарной  форме  приведет  к  безнадежному  регрессу.
Выжить такой ценой, ценой вживания в природу, ценой принятия ее законов  -
значит, сдаться.
     - Но все-таки выжить, - сказала мать.
     - Она так не думает, - сказал Олег.
     - Конечно, она так не думает, -  согласился  Старый.  -  Я  знаком  с
Ириной уже двадцать лет. И знаю, что она так не думает.
     - Я вообще предпочитаю не думать, - сказала мать.
     - Врешь, - сказал Старик.  -  Мы  все  думаем  о  будущем,  боимся  и
надеемся. Иначе перестаем быть людьми. Именно  груз  знаний,  которыми  не
отягощает себя Дик, заменяя их простыми законами леса, может нас спасти. И
пока есть альтернатива, мы можем надеяться.
     - Ради этой альтернативы ты гонишь Олежку в горы?
     -  Ради  сохранения  знаний,  ради  нас  с  тобой.  Ради   борьбы   с
бессмыслицей, неужели не ясно?
     - Ты всегда был эгоистом, - сказала мать.
     - Твой материнский слепой эгоизм не в счет?
     - Зачем тебе Олег? Он не перенесет путешествия. Он же слабый.
     Этого говорить  матери  не  следовало.  Она  сразу  поняла,  сама,  и
взглянула на Олега, умоляя его глазами, чтобы не обижался, чтобы понял.
     - Я не обижаюсь, мам. Все понятно. Только я хочу  идти.  Может,  хочу
больше, чем все остальные. Дик бы даже с удовольствием  остался.  Я  знаю.
Сейчас олени кочевать начнут. Самая охота в степи. Он бы остался.
     - Он нужен в походе, - сказал  Старик.  -  Как  бы  я  ни  возмущался
перспективами его власти, сегодня его умение, его сила могут нас спасти.
     - Спасти! - Мать оторвала взгляд от Олега. - Ты талдычишь о спасении.
А сам в него веришь? Три раза люди ходили в  горы.  Сколько  вернулось?  С
чем?
     - Тогда мы были еще неопытны. Мы не знали  здешних  законов.  Мы  шли
зимой, в морозы, когда в горах был снег. Главное, что шли только мы, чужие
в этих местах, старики по здешним меркам. Сегодня -  счастливое  сочетание
обстоятельств: Лето такое теплое, какого  не  было  за  все  эти  годы.  И
подросли дети, в десять раз более выносливые и  приспособленные,  чем  мы.
Сегодня, или никогда...
     - Если бы те не погибли, мы бы жили лучше. Было бы больше кормильцев.
     - Конечно. Но все равно оказались бы во власти закона деградации. Или
мы часть человечества и бережем его знания, стремимся к ним. Или мы дикари
без перспектив.
     - Ты идеалист, Боря. Кусок хлеба сегодня нужнее абстрактных ананасов.
     - Но ведь ты помнишь вкус ананаса? -  Старый  повернулся  к  Олегу  и
добавил: - Ананас - это тропический плод со специфическим вкусом.
     - Я понял, - сказал Олег. - Смешное слово. Мать,  согрей  суп.  Скоро
нам идти.

     - Бумага, - повторил Старый. - Хоть десять листов.
     - Будет тебе бумага, - сказал Томас.
     Те, кому уходить, собрались у ворот в изгороди. Остальные  пришли  их
проводить. Все делали вид, что поход самый обыкновенный, как за корнями  к
болоту, а прощались как будто навсегда. Такое было у Олега ощущение.
     Те, кто уходили, были одеты тепло - собирали по всему  поселку.  Тетя
Луиза сама отбирала, ушивала, подгоняла. Наверное, Олег никогда не был так
тепло одет. Только Дик ничего лишнего не взял. Он сам себе все шьет. Дождь
почти перестал, в лужах вокруг  столбов  плескались,  пищали  плавунцы.  К
хорошей погоде.
     Томас посмотрел на плавунцов и сказал:
     - Дождь перестанет. Надо бы столбы укрепить.
     - Не думай об этом, - сказала тетя Луиза. - Без тебя справимся.
     - А ты мне что принесешь, папа? - спросила рыжая Рут, дочка Томаса.
     - Не надо, - возразила его жена. -  Не  надо  даже  думать  об  этом.
Главное, чтобы папа вернулся. Закутай горло. Ты опять кашляешь.
     - От ущелья держи правее, - посоветовал Вайткус Томасу. - Помнишь?
     - Помню, - улыбнулся Томас. - Как сейчас помню. Ты бы лег. Тебе  рано
вставать.
     Мать держала Олега за руку, и он  не  смел  вырвать  руку,  хотя  ему
казалось, что Дик посмеивается, глядя на него.
     Мать хотела пойти с ними до кладбища, но Сергеев  ее  не  пустил.  Он
никого не пустил, кроме Луизы со Старым.
     Олег несколько раз оборачивался. Мать  стояла  неподвижно,  приподняв
руку, словно хотела помахать вслед и забыла. Она старалась не плакать.
     Над изгородью  были  видны  головы  взрослых.  Мать,  Эгле,  Сергеев,
Вайткус... А сквозь колючки, пониже, темнели фигуры  ребятишек.  Маленькая
шеренга людей, а  дальше  покатые,  блестящие  под  дождем  розовые  крыши
маленькой кучки домиков.
     С холма Олег обернулся в последний раз. Все так и стояли у  изгороди,
только кто-то из малышей отбежал в  сторону  и  возился  у  лужи.  Отсюда,
сверху, была видна улица - дорожка между хижинами. И дверь дома  Кристины.
Какая-то женщина стояла в дверях. Но с холма не  разберешь,  Кристина  или
Лиз. А потом вершина холма скрыла поселок из виду.
     Кладбище тоже было окружено изгородью.  Дик,  прежде  чем  отодвинуть
дверь, заглянул внутрь, не устроился ли там на отдых  какой-нибудь  зверь.
Вполне могло быть. Олег подумал, что сам, наверное, забыл бы это сделать.
     Странно, подумал он, что могил, придавленных плитами мягкого  сланца,
отломанного от близких скал,  куда  больше,  чем  людей  в  поселке.  Хотя
поселку всего шестнадцать лет. Отца здесь нет, он остался за перевалом.
     Дик остановился перед двумя  одинаковыми  плитами,  обтесанными  куда
аккуратнее прочих. Это  его  отец  и  мать.  Поднялся  ветер,  холодный  и
занудный. Старик медленно шел от могилы к могиле. Он всех их знал. Сколько
нас было шестнадцать лет назад? Кажется, тридцать шесть человек взрослых и
четверо детей. А осталось? Девять  взрослых  и  трое  из  тех  детей,  что
пришли. Дик, Лиз и он, Олег. Марьяна родилась уже здесь. И еще  двенадцать
детей, родившихся в поселке, живы.  Значит,  шестнадцать  лет  назад  сюда
пришли сорок человек, а сейчас - двадцать с хвостиком. Простая арифметика.
Нет, не простая. Могил куда больше, это все  малыши,  которые  умерли  или
погибли. Здешние, деревенские. И, наверное, можно составить график,  думал
Олег. Кто выживает, почему умирают люди...
     Над ухом, словно подслушав его мысли, тетя Луиза сказала:
     - Большинство умерло в первые пять лет.
     - Конечно, - согласился Старый. - Мы платили за опыт.
     - Чудо, что все в первый год не умерли, - сказал Томас. - Ты помнишь?
     - Помню, - ответил Старый.
     Они  остановились  перед  плитами  в  центре  кладбища.  Плиты   были
неотесанные, грубые, кривые, они почти ушли в землю, и цепкие рыжие  лапки
мха заплели их, превратив в округлые холмики.
     Олегу захотелось вернуться, чтобы еще раз увидеть поселок.  Он  знал:
Мать стоит у изгороди и надеется, что он это сделает. Олег  даже  пошел  к
двери в изгороди, но тут Томас сказал:
     - Пора идти. Через пять часов начнет темнеть, а надо дойти до скал.
     - Ой! - воскликнула Марьяна. Она быстро перебирала пальцами по мешку,
висевшему через плечо.
     - Забыла чего? - спросил Дик.
     - Нет. Хотя забыла... Я на отца погляжу...
     - Пошли, Марьяшка, - сказал Томас. - Чем скорей мы пойдем, тем скорее
вернемся.
     Марьяна отстала от остальных, Олег подошел к ней и сказал:
     - Я тоже хотел вернуться. Ну хотя бы с холма поглядеть.
     - Да?
     Они шли рядом и молчали.
     Шагах в тридцати за изгородью, где  начинался  стелющийся,  коварный,
липкий кустарник, остановились.
     Луиза всех поцеловала. Старый попрощался за руку. Последним с Олегом.
     - Я очень на тебя надеюсь, - сказал он.  -  Больше,  чем  на  Томаса.
Томас заботится о благе поселка, о сегодняшнем дне.  Ты  должен  думать  о
будущем. Ты меня понимаешь?
     - Хорошо. А вы за мамой  посмотрите.  Чтобы  не  скучала.  Я  принесу
микроскоп.
     - Спасибо. Возвращайтесь скорее.
     Дик первым вошел в кустарник, легко и быстро отбрасывая концом  копья
липкие щупальца.
     - Держитесь ближе за мной, - сказал он. - Пока они не опомнились.
     Олег не оборачивался. Некогда было оборачиваться. Обернешься -  ветка
прилипнет к чоботу, потом не оторвешь, а  оторвешь  -  три  недели  вонять
будет. Отвратительный кустарник.

     К сумеркам добрались до скал. Как Томас и рассчитывал.
     Лес не доходил до скал, их акульи зубы  торчали  из  голой,  покрытой
пятнами лишайника долины, клочья низких облаков пролетали так  низко,  что
острия скал вспарывали им животы и исчезали в сером мареве. Томас  сказал,
что пещера, в которой он ночевал в прошлый раз, сухая и добраться  до  нее
легко. За пять часов быстрой ходьбы по мелкому  болоту  все,  кроме  Дика,
устали. А Дик, если и устал, об этом  никому  не  говорил.  Только  скалил
зубы.
     - Тогда было холодней, - сказал Томас. - Мы тогда решили, что в холод
легче перейти болота. А перевал был закрыт. Я помню, мы  шли  тут,  и  под
ногами звенело, заморозки.
     Между  путниками  и  скалами  лежало  белесое  круглое  пятно  метров
двадцати в диаметре.
     - Тут и  звенело?  -  спросил  Дик,  который  шел  первым.  Он  резко
остановился на краю пятна, поверхность  которого  чуть  поблескивала,  как
кора сосны.
     - Да, - Томас остановился рядом с Диком. Олег отстал.  Он  час  назад
взял у Марьяны мешок, чтобы не надорвалась. Марьяна  не  хотела  отдавать.
Дик только оскалился, а Томас сказал:
     - Правильно. Завтра я тебе помогу. Потом Дик.
     - Зачем помогать? - сказал Дик. - Вынем  ночью  лишнее,  разберем  по
мешкам - и всем незаметно, и Марьяшке легче. Надо  было  раньше  подумать.
Два месяца собирались, а не подумали.
     Интересно, а кому надо было думать? "Ты такой  же  мыслитель,  как  и
все", - заметил про себя Олег.  А  тащить  пришлось  немало.  Хоть  Дик  и
говорил, что можно не  беспокоиться  о  еде,  он  прокормит,  он  охотник.
Все-таки взяли и вяленого мяса, и корней,  и  сушеных  грибов,  а  главная
тяжесть - сухие дрова, без них воды не вскипятишь, зверей не отгонишь.
     - Знаете, на что это похоже? - сказала Марьяна, догнав мужчин.  -  На
верхушку гриба. Громаднейшего гриба.
     - Может быть, - сказал Дик. - Лучше мы обойдем его.
     - Зачем? - спросил Олег. - По осыпи придется карабкаться.
     - Я  попробую,  ладно?  -  сказала  Марьяна,  опустилась  на  колени,
вытащила ножик.
     - Ты что хочешь делать? - спросил Томас.
     - Кусочек отрежу. И понюхаю. Если это съедобный гриб,  представляешь,
как здорово? Весь поселок кормить можно.
     - Не стоит резать, - сказал Дик. - Не нравится мне твой  гриб.  И  не
гриб это вовсе.
     Но Марьяна уже вогнала нож в край пятна. Но отрезать не успела -  еле
успела  подхватить  нож.  Белое  пятно  вдруг   вспучилось,   задергалось,
ринувшись валом в сторону Марьяны. Дик резко рванул девушку на себя, и они
покатились по камням. Томас отпрыгнул следом и поднял арбалет.  Дик,  сидя
на камнях, расхохотался.
     - Чтобы его убить, надо стрелу с дом. Или больше!
     - Я же говорила, что гриб. - Сказала Марьяна.  -  Ты  зря  испугался,
Дик. Он пахнет, как гриб.
     Судороги волнами прокатывались по белому пятну, зарождаясь в центре и
разбегаясь к краям, будто круги по  воде  от  камня.  А  центр  гриба  все
поднимался и поднимался, словно кто-то  хотел  вырваться  наружу,  тюкался
головой.  Потом  от  центра  побежали  в  стороны  темные  трещинки,   они
расширялись, и получились огромные лепестки, остриями к  центру.  Лепестки
стали подниматься вверх и заворачиваться назад, пока не получился цветок.
     - Это красиво, - сказала Марьяна. - Это просто красиво, правда?
     - А ты хотел по нему гулять, - сказал  Дик  Олегу  голосом  старшего.
Хотя они ровесники. Обоим было по два года, когда их несли через перевал.
     Томас закинул арбалет на спину, подобрал с камней Марьянин ножик.
     - Естествоиспытателям тоже полезно иногда думать. А потом испытывать.
     - Он ничего не может с нами сделать,  -  проговорила  Марьяна.  -  Он
показывает, какой он красивый!
     - Если только в нем нет паразитов, - сказал Дик. - Ну,  пошли?  А  то
стемнеет, пещеры не найдем. Все планы насмарку. Специально же  вышли  так,
чтобы переночевать в знакомом месте.
     Они обошли пятно по каменной осыпи. Сверху Олег попытался заглянуть в
сердцевину цветка, но там было темно. И пусто.
     - Как мы его назовем? - спросила Марьяна.
     - Мухомор, - ответил Томас.
     - А мухомор - это гриб?
     - Мухомор - наверняка гриб, - сказал Томас. - Ядовитый и  большой.  С
красной шляпкой, а по красной шляпке белые пятна.
     - Не очень похоже, - сказал Дик.
     - Но красиво звучит, - возразила Марьяна.
     Давно уж так пошло, что названия неизвестным вещам давал Томас. Давал
знакомые, не очень точные, но  зачем  придумывать  новые?  Был  бы  схожий
признак. Грибы  растут  в  земле,  и  их  можно  сушить.  Значит,  круглые
оранжевые или синие шары, что закапываются в землю,  шары,  которые  можно
сушить и есть,  варить  и  жарить,  если  как  следует  вымочишь,  назовем
грибами. Шакалы ходят  стаями,  питаются  падалью,  трусливы  и  жадны.  И
неважно, что шакалы - пресмыкающиеся. У медведя шерсть длинная,  мохнатая,
а сам  большой...  Хотя  шерсть  его  -  побеги  перекати-поля,  схожие  с
зеленоватыми волосами.
     Олег запыхался, пока они пробирались по осыпи. Камни катились  из-под
ног. Марьянин мешок оттягивал руку, свой давил на плечи, Олег считал шаги.
Где же эта чертова пещера? Воздух  начал  синеть,  и  без  того  день  был
пасмурным, а теперь уже в десятке шагов предметы  расплывались,  от  земли
поднимался серый туман, пора прятаться, ночью даже Дик не рискнет пойти  в
лес или в степь. В темноте появляются ночные твари. Те, кто выходит  ночью
за изгородь, не возвращаются. А здесь, вдали от деревни... Олег обернулся.
Ему показалось, что за ним кто-то идет. Нет, только туман. Он не  заметил,
что прибавил шагу, - тут же обернулся Томас, негромко прикрикнул:
     - На меня не налетай, сшибешь. Держи дистанцию.
     И все-таки Олег никак не мог отделаться от ощущения, что кто-то  идет
сзади.
     Спина Томаса исчезла - Томас обогнал  Марьяну.  Теперь  впереди  идет
Марьяшка.  У  нее  узкая  спина,  даже  в  теплой  куртке  узкая.  Марьяна
спотыкается. Она в сумерках плохо видит. Эгле сказала -  куриная  слепота,
но нестандартная, а эндемичная. "Эндемичная... То есть свойственная данной
местности", - прозвучал в ушах голос Старого. Как будто тот был рядом.
     - Хочешь, тебя за руку возьму? - спросил Олег.
     Они вдвоем шли через бесконечный туман, утопая в нем по колени.
     - Нет, - сказала Марьяна. - Спасибо.
     - Стойте, - голос Дика донесся глухо, издалека. - Скалы.

     Хорошо, что пещеру никто не занял. В ней мог бы прятаться медведь или
кто похуже, из тех сумеречных и ночных тварей,  которые  призраками  ходят
вокруг изгороди и даже иногда шатают ее, тянутся к человеческому  жилью  и
боятся его. Как-то года три назад  Марьяна  притащила  из  леса  козленка,
маленького, еще по пояс. У козла был занудный голос, хуже чем у близнецов,
зеленая трава волосами свисала  до  земли,  он  топал  покрытыми  панцирем
ногами и вопил.
     - Блеет, - сказал тогда с удовлетворением Вайткус.  -  Обожаю  голоса
домашних животных.
     - Значит, будет козлом, - сказал Томас, который и тогда  давал  имена
неизвестным вещам и тварям.
     Козел дожил в поселке до зимы, когда ночь тянется почти без перерыва.
Он привык к людям,  почти  не  кусался,  торчал  все  время  у  мастерской
Сергеева, там было тепло. В мастерской  Сергеев  делал  мебель  и  вырезал
посуду. Олег любил ему помогать, он любил  делать  руками  вещи.  А  потом
ночью пришли ночные твари. И увели козла с собой. Марьяна нашла  несколько
клочков зеленой шерсти за кладбищем. Но это уже  было  весной.  Она  могла
ошибиться.
     Вайткус тогда сказал:
     - Развитие животноводства отложим на будущее.
     - Тем более, - заметила Эгле, - что от него, как от козла молока.
     У пещеры был один недостаток - широкий вход. Поперек  входа  натянули
палатку из рыбьих шкур, зажгли костер - ночные  твари  не  любят  огня.  В
пещере было почти тепло, и  Олег  с  наслаждением  растянулся  на  гладком
каменном полу. Марьяна - рядом.
     - Как я устала, - сказала она. - И страшно было.
     - Мне тоже, - ответил Олег тихо. -  Мне  казалось,  что  кто-то  идет
сзади.
     - Хорошо, что я не знала.
     Дик раскалывал чурбачки. Они взяли с собой самые хорошие  дрова.  Те,
что медленно горят. Томас раскрыл мешок с сушеными грибами, достал котелок
на треноге и распорки, чтобы держать его над огнем.
     - Олег, подай воду, - попросил он.
     Вода была у Олега в мешке, в сосуде из тыквы.  Томасу  всего-то  надо
было сделать два шага и взять воду самому. Олег понял, что Томас говорит в
воспитательных целях. Не  хочет  приказывать  Олегу,  чтобы  тот  встал  и
занялся каким-нибудь делом, не хочет укорять. Хотя что за работа - палатку
вместе повесили, костер горит. В  следующий  раз  меньше  устану,  займусь
хозяйством, ведь я Марьянин мешок волочил...
     Но Олег ничего, конечно, не сказал вслух. И не успел  подняться,  как
Дик протянул длинную руку, подхватил мешок Олега и подвинул его Томасу.
     - Пускай отдыхает, - сказал он без всякого чувства, равнодушно. -  Он
уморился. Два мешка тащил.
     - Пускай полежит, - согласился Томас.
     Олег сел.
     - А что надо делать? - спросил он. - Когда нужно, я всегда делаю.
     - Погоди, Томас, - сказала Марьяна. - Я сама кипяток заправлю. Ты  не
знаешь, сколько грибов класть.
     - У меня было чувство, - сказал Дик, - что за нами кто-то шел.
     - И у тебя? - спросил Олег.
     И тут они услышали чьи-то  тяжелые  шаги  у  двери.  Дик  метнулся  к
арбалету.  Томас  наклонился  к  костру,  готовый  схватить  полено.  Шаги
смолкли. Было очень тихо. Слышно было, как редкие капли дождя срываются  с
козырька над входом в пещеру.
     - Мы вовремя успели, - сказала Марьяна.
     - Тише.
     Но за блестящим пологом из рыбьих шкур, на котором  метались  отсветы
пламени, было тихо.
     Дик, держа копье наготове, подошел к пологу, осторожно отогнул  угол,
выглянул.
     Олег смотрел на его широкую напряженную спину и ждал.  Надо  бы  тоже
взять копье... Но ведь здесь костер...  Это  дело  Дика.  Несправедливость
этой мысли была очевидна Олегу, но думать иначе он не мог, потому что  его
дело было в другом. Он должен был увидеть  то,  что  не  интересно  видеть
остальным. Старик надеется на него. Хуже, когда не знаешь,  оправдаешь  ли
ты надежды, тем более,  что  они  с  годами  становятся  для  Старика  все
абстрактнее и достижение их все иллюзорней.
     Марьяна возилась у костра, разбирая грибы и  сушеные  соленые  ягоды,
она их всегда варила отдельно, а потом смешивала. Она стояла  на  коленях,
рукава куртки закатаны, тонкие руки все в ссадинах и шрамах. Олег подумал,
что руки Марьяны красивые, а шрамы - это пустяки, у всех шрамы.
     Томас тоже смотрел на быстрые  руки  Марьяны,  смотрел,  как  девушка
углубилась в священнодействие, которое для него, пришельца в  этих  краях,
не имело смысла, видел шрамы на ее руках, цену, что лес взял за учение,  и
думал  о  пропасти,  вырытой  деревней  между  ним  и  этими  подростками,
дикарями, которые сейчас отлично заснут на каменном полу, не накрывшись  и
не чувствуя  влажного,  промозглого  холода,  а  запах  этих  растительных
каракатиц,  прозванных  грибами,  им  не  противен,  они  с  этим  запахом
свыклись... Впрочем, здесь дети пахнут иначе, чем дома. Даже свои дети.  И
рут в свои восемь лет, попади в лес, может и не пропадет, по крайней  мере
не умрет с голоду - лес, хоть и опасное, коварное место, но свое.  И  если
он, Томас Хинд, в этом лесу - человек, то они - оленята,  зайцы  или  даже
волчата - не  самые  сильные,  но  хитрее  многих,  не  пропадут.  Марьяна
оскалилась по-звериному, надкусила сомнительный гриб, пискнула,  отбросила
его в угол. Гриб как гриб, все они - отрава. Снова кто-то  тяжело  прошел,
чуть не коснувшись полупрозрачной занавески. Чертовы призраки тьмы.  Ходят
слоны, не удивлюсь, если ядовитые... Ребята устали, хотя  черт  их  знает,
устали ли. У Дика такой вид, будто сейчас готов  гоняться  за  шакалом  по
чаще. Олег, конечно, послабее. Парень неплохой, неглупый, только зря Борис
внушает  ему  свои  идеалистические  теории.  Поселку  предстоит   выжить.
сегодня, завтра. Я не знаю, когда мы начнем  строить  города  и  запускать
спутники. Через тысячу лет? Но даже для этого нужно выжить сегодня.
     Занавес колыхнулся, ночной гость, видно,  решил  сорвать  его.  Томас
поднял головешку и опередил Дика, выглянув в сумерки, в туман. Темная тень
отплыла вдаль, растворилась в сером тумане, словно шутник  утянул  к  себе
воздушный шар.
     - Не знаю, - сказал Томас. - Я такого раньше не видел.
     - Придется дежурить у костра, - сказал Дик.
     - Я совсем не хочу спать, - сказал Олег.
     -  Сейчас  бы  хороший  пистолет,  -  произнес  Томас.   -   Хороший,
постоянного действия.
     - Через пять минут будет суп, - сообщила Марьяна. - Вкусный суп. Тетя
Луиза нам все белые грибы отобрала.
     Далеко-далеко что-то чавкнуло, ухнуло. Потом  раздался  легкий  топот
многочисленных ног и блеяние. В несколько голосов. Отчаянное блеяние.
     Марьяна вскочила на ноги.
     - Козлы!
     - Твоего уже съели, - сказал Дик. - Кто же их гонит?
     - Ядовитый слон, - неожиданно для самого себя сказал Томас.
     - Кто? - удивилась Марьяна.
     Дик засмеялся.
     - Так и будем звать, - сказал он.
     Блеяние перешло в высокий крик, как кричит ребенок. Потом все стихло.
И снова топот.
     - Я думаю, их выпускает белый гриб, - сказал Олег.
     - Кого? - спросил Дик.
     - Ядовитых слонов.
     -  Это  злые  духи,  приведения.  Кристина  рассказывала,  -  сказала
Марьяна.
     - Злых духов нет, - заявил Олег.
     - А ты в лес подальше заберись, - сказал Дик.
     - Помолчите. - Приказал Томас.
     Совсем  близко  промчались  козлы.  Следом,  мягко  и  редко  ступая,
двигался преследователь. Люди отступили за костер, оставив его между собой
и занавеской. Приготовили оружие. Незнакомые звери страшны, потому что  не
знаешь их повадок.
     Занавеска рванулась в сторону,  распоролась  наискосок,  и  в  пещеру
ворвалось зеленое волосатое существо ростом с человека,  но  округлое,  на
четырех ногах, с костистым гребнем вдоль спины, торчащим  из  шерсти,  как
цепь крутых холмов из леса.
     Зверь быстро и мелко дрожал. Его  маленькие  красные  глаза  смотрели
бессмысленно и обреченно.
     Дик прицелился из арбалета, стараясь бить наверняка.
     - Стой! - закричала Марьяна. - Это же козел.
     - Правильно, - прошептал Дик, не двигаясь с места и  даже  не  шевеля
губами. - Это мясо.
     Но Марьяна уже шла к козлу, обходя костер.
     - Погоди, - попробовал остановить ее  Томас.  Марьяна  стряхнула  его
руку.
     - Это мой козел, - сказала она.
     - Твой давно уже помер,  -  сказал  Дик,  но  его  рука  с  арбалетом
опустилась. Мясо у них еще было.  А  убивать  просто  так  Дик  не  любил.
Охотники убивают столько, сколько можно унести.
     Козел начал медленно пятиться. И замер. Видно, то,  что  подстерегало
снаружи, было страшнее Марьяны. Марьяна наклонилась, быстро подхватила  из
мешка вкусный сушеный гриб  и  протянула  козлу.  Тот  вздохнул,  понюхал,
распахнул бегемотью пасть, послушно схрупал подарок.

     Первым дежурил Олег. Козел не уходил.  Он  отступил  к  стене,  будто
старался влиться в нее, смотрел одним  глазом  на  Олега  и  иногда  шумно
вздыхал. Потом начинал чесаться о стену.
     - Блох напустишь, - сказал Олег. - Стой смирно, а то выгоню.
     Внимательный, немигающий взгляд козла создавал впечатление,  что  тот
слушает и понимает. Но в  самом  деле  козел  прислушивался  к  тому,  что
происходило снаружи.
     Глядя на догорающий костер, Олег незаметно  задремал.  Ему  казалось,
что он не спит, а видит,  как  взлетают  над  головешками  синие  искры  и
танцуют парами, сплетаются в хоровод.  Козел  ахнул  и  заблеял,  застучал
копытами, Олег вскинулся, но только через секунду-две понял, что козла  на
старом месте нет, он отпрыгнул вглубь пещеры, а  сквозь  дыру  в  занавесе
лезет какая-то серая пупырчатая масса, лезет медленно, тестом вваливаясь в
пещеру, может, и не серая, а  розовая,  и  в  массе  было  какое-то  тупое
любопытство, неспешность, упорство, а козел  отчаянно  блеял,  умолял  его
спасти, видно, решил, что тесто пришло специально за ним.  Олег  почему-то
успел подумать, что для ночного призрака эта масса слишком  некрасива,  он
шарил рукой по камням и никак не мог найти арбалет, а отвести  взгляда  от
надвигающейся близкой массы, которая испускала удушающий кислотный  запах,
он не мог. И потому увидел, как в  боку  твари  вдруг  возникла  оперенная
стрела арбалета и ушла до половины в тесто, провалилась в него, и  тут  же
легко и быстро тесто подобралось и съежилось, и исчезло,  и  края  разрыва
сошлись, и занавеска лениво заколыхалась.
     Олег  наконец-то  смог  опустить  взгляд,  арбалет   лежал   в   двух
сантиметрах от растопыренных  пальцев.  Дик  сидел  на  полу,  подтянутый,
крепкий, свежий, будто и не ложился спать. Он опустил арбалет и сказал:
     - Может, и не стоило мне стрелять. Подождали бы.
     Чего же стрелял? -  спросила  Марьяна  не  вставая,  протянула  руку,
гладила тонкие панцирные ноги козла, который всхлипывал по-детски, жалуясь
Марьяне на свой страх.
     - Олег окаменел, а эта штука уже к нему подбиралась,  -  сказал  Дик,
без желания упрекнуть или обидеть Олега,  сказал,  как  думал.  Он  всегда
говорил, как думал. - Не было времени головешку выбирать.
     - Задремал? - спросил Томас Олега.
     Томас лежал, положив под голову мешок с сушеным мясом и закутавшись в
одеяло. Ему было холодно, он никак не мог привыкнуть к холоду.  Ему  будет
труднее всех, когда станет холодно в самом деле, подумал Олег. И сказал:
     - Задремал. Сам не заметил. Меня козел разбудил.
     - Молодец, козлик, - сказала Марьяна.
     - Хорошо, что разбудил, - проговорил Дик,  укладываясь  на  бок.  Его
ладонь лежала на рукояти арбалета, выточенной точно и красиво, сам  делал.
- Сожрал бы он нас...
     И он заснул, не кончив фразы.
     Томасу не хотелось спать. Он встал, сменил Олега, тот чуть  поспорил,
но согласился, у него глаза слипались. И сразу растянулся на  полу.  Томас
накинул на плечи одеяло, хорошо бы подкинуть дров, но дрова  надо  беречь,
их не так много, а будет холодно. Он вспомнил, как было холодно, когда они
в прошлый раз шли к перевалу. Как смертельно  и  безнадежно  холодно.  Это
было четыре года назад. И это было восемь лет назад. И еще это было  через
год после того, как они основали  поселок.  Дальше  всего  они  прошли  во
второй раз. Правда, и вернулись из того похода только двое. Он и Вайткус.
     Томас поглядел на ребят. Почему они не чувствуют, что на камнях спать
жестко и холодно? Какие внутренние органические изменения произошли  в  их
метаболизме за эти  годы?  Это  естественные  дикари,  глядящие  на  него,
старика, с вежливым снисхождением аборигенов. Сколько бы ни  твердил,  как
бы ни пугал их Борис, все равно с каждым годом, с каждым шагом все  дальше
уходят они от  человеческого  мира  и  все  лучше  вживаются  в  этот  мир
одиночества и серых облаков. А Борис  и  прав,  и  неправ.  Он  прав,  что
переход в дикарство неизбежен. Томас видит это и в собственной дочери, и в
других малышах. Но, очевидно, это и есть единственный выход,  единственная
возможность спастись. А перевал - тот  символ,  в  который  уже  никто  не
верит, но от которого трудно отказаться.
     Козел переступил,  постучал  копытом  о  камень.  Дик  открыл  глаза,
прислушался, снова заснул. Марьяна во сне подкатилась к Олегу  под  бок  и
положила голову ему на плечо. Так уютнее. Далеко в лесу что-то  ухнуло,  и
прокатился медленный, затихающий рокот. Томас выбрал одно полешко потоньше
и положил в костер.
     Когда рассвело и в разрыв в занавеске полился  голубой  туман,  когда
вдали, в лесу, затрещали, приветствуя новый день,  попрыгунчики,  завопил,
проснувшись, деловитый чурбан, Дик, который дежурил у погасшего  костра  и
стругал древки для  арбалетных  стрел,  аккуратно  сложил  их  в  мешок  и
спокойно заснул. Поэтому  никто  не  видел,  как  козел  ушел  из  пещеры.
Марьяна,  проснувшись,  расстроилась,  выскочила  наружу,  обежала   скалы
вокруг, нигде никаких следов козла.
     - Я его ненавижу, - сказала она, вернувшись.
     - За то, что он не сказал тебе спасибо? - спросил Олег.
     - Ему лучше с нами, безопаснее.
     - Зря я его на рассвете не пристрелил, - сказал Дик. -  Я  думал  это
сделать, но потом решил, что лучше днем.
     - Это нечестно, - сказала Марьяна. - Он же нас ночью спас.
     - Одно  к  другому  не  имеет  отношения,  -  ответил  Дик.  -  Разве
непонятно? К тому же козел думал только о собственной шкуре.
     Олег взял кожаное ведро, пошел поискать воды.
     - Копье не забудь, - сказала Марьяна.
     - И не отходи далеко, - сказал Томас.
     - Не маленький, - отмахнулся Олег, но копье взял.
     Туман еще не растаял, прятался в низинах, облака опустились  к  самой
земле, и кое-где между ними и подушками тумана возникали перемычки,  будто
облака пролетая тянули руки к туману, зовя с собой. Но туман хотел спать и
не любил летать по небу.  Олег  подумал,  что  согласился  бы  полететь  с
облаками вместо тумана на юг, к большим  лесам,  к  морю,  куда  ходили  в
прошлом году Сергеев с Вайткусом и Диком. С ними еще ходил Познанский,  но
он не вернулся. Они не смогли пройти далеко  и  моря  так  и  не  увидали,
потому что леса там велики, полны хищных лиан, зверья и ядовитых  гадов  и
чем теплее, тем больше там существ, опасных для человека. Но если лететь с
облаками, то можно промчаться над вершинами  деревьев  и  над  морем,  как
облачные птицы, которые  иногда  тенями  возникают  в  облаках  в  хорошую
погоду, но никогда не садятся на землю.  Люди  умеют  летать,  разумеется,
умеют куда быстрее,  чем  облака.  Но  в  поселке  все  приходится  начать
сначала. И это нелегко, потому что нет инструментов и времени. Олег  хотел
сделать воздушный шар, но для воздушного шара  нужно  очень  много  рыбьих
шкур и нитей, и иголок, а никто, кроме малышей и  Старика,  не  хотел  ему
помогать.
     - Это неплохая абстрактная идея, - сказал тогда Сергеев. - Лет  через
сто мы с тобой обязательно этим займемся.
     А Старый ответил:
     - Лет через сто мы все об этой идее благополучно  забудем.  Придумаем
себе богов, которые живут на облаках и  не  велят  нам,  смертным,  к  ним
приближаться.
     Но с воздушным шаром ничего не вышло.
     Олег поежился. С запада, куда лежал их путь, вдруг примчался ледяной,
пронизывающий ветер, обжег лицо и руки. Напомнил о том, что их ждет. Но не
этого вдруг испугался Олег, а того, что они не смогут одолеть перевал, как
не удалось это сделать в прошлых  походах.  Дик  только  порадуется  -  он
сможет вернуться в свою любимую степь. Марьяна утешится, найдя новые травы
и грибы. Томас привык к несчастьям и не верит в удачу. Плохо, очень  плохо
будет только Олегу. И Старому.

     Весь день они шли по открытой местности, лишь иногда встречая заросли
невысокого кустарника. В этих местах было пустынно, но идти легко,  и  они
даже не очень устали. Томас говорил, что время угадали верно. Лето в  этом
году теплое, в прошлый раз уже здесь лежал снег. Дику было скучно, он, как
попрыгунчик, убегал  в  сторону,  появлялся  через  полчаса,  без  добычи,
разочарованный.
     Козлу повезло, что он вернулся как раз в одну из отлучек Дика. Иначе,
решил Олег, Дик бы его обязательно подстрелил. Это был тот же самый козел.
Он выскочил из  зарослей  с  таким  шумом,  будто  это  была  целая  семья
медведей, - люди встретили его, ощетинившись  арбалетами.  Но  узнали  еще
издали. Волосатая громадина, выше Олега в гребне,  он  шумно  обрадовался,
что встретил приятелей. Козел пробежал мимо, подкидывая тяжелый зад, гремя
пластинами на спине и оглушительно блея.
     Больше козел от них не отходил. Он и  Дику  обрадовался,  почуяв  его
приближение за километр, а потом влез в середину  отряда,  не  желая  идти
сбоку или последним, и путался под ногами. Олегу  все  казалось,  что  тот
сейчас наступит ему на ногу острым копытом, но зверь оказался  деликатнее,
чем при первом знакомстве,  в  последний  момент  он  умудрялся  подбирать
копыта.
     Чутье и слух у него были  замечательные.  Он  чувствовал  присутствие
любых живых существ за много метров, и к вечеру Марьяна уже  уверяла,  что
понимает смысл его звуков - когда козел утверждает, что впереди полянка  с
вкусными грибами, а когда надо смотреть под  ноги  -  там  ползают  хищные
лианы.
     Остановились на ночлег задолго до  темноты,  на  краю  плато.  Дальше
начинался подъем, и Томас сказал, что надо будет  с  утра  отыскать  устье
ручья и подниматься по его долине, которая потом сузится, станет  ущельем,
и вот по этому ущелью придется идти не меньше двух дней.
     Никакой пещеры или другого укрытия здесь не было,  спали  в  палатке,
что козлу не нравилось, и хоть, видно, опасности той ночью не было,  козел
все равно требовал, чтобы его пустили в тепло, и в конце концов  навалился
на палатку, придавил больно ноги, его все ругали, но терпели,  потому  что
можно было не выставлять охраны - ясно уже было, если придет  какой-нибудь
нежелательный гость, козел подымет такой шум, что всех разбудит.

     К утру Олег страшно замерз. Проснуться не было сил, во сне  казалось,
что его окунают в ледяное болото и  выбраться  он  не  может.  Его  начало
колотить. Потом вдруг стало теплее, и Олег заснул спокойней. Проснулся  от
того, что козел решил забраться повыше на палатку и больно придавил  ногу.
Олег подтянул ногу, открыл глаза и увидел, что Томас ночью поменялся с ним
местами, лег к краю. Томас был бел  от  холода,  он  лежал  стиснув  зубы,
закрыв глаза и делал вид, что спит. Олегу  стало  стыдно.  Еще  в  деревне
договорились, что когда станет совсем холодно, Томаса надо беречь. У  него
слабые легкие, он плохо переносит мороз, ребятам  проще,  они  здоровые  и
привыкшие.
     - Томас, - тихо позвал Олег. - Я согрелся. Давайте снова меняться.
     - Нет, не надо, - прошептал Томас, но губы плохо слушались его.
     Олег больше не стал  спорить,  перелез  через  старшего.  Рыбья  кожа
палатки пропускала мороз, в эту ночь под одеялами  спали  все,  даже  Дик,
который утверждает, что может спать на снегу, на снегу мягче.
     - Спасибо, - сказал Томас. Его била дрожь.
     Проснулась Марьяна. Она сразу все поняла.
     - Я согрею воды, - сказала она.
     Она начала шуршать, развязывая мешки.
     Козел понял, что люди проснулись, вскочил, затопотал вокруг, призывно
заблеял, видно соскучился за ночь. Дик бросил свое одеяло Томасу и  быстро
вылез наружу.
     - Главное -  двигаться!  -  крикнул  он  снаружи.  -  Поглядите,  как
здорово!
     Олег заставил себя вылезти вслед за Диком.
     Долина, до края которой они дошли вечером, была покрыта снегом.  Снег
выпал за ночь. Он был  бел  и  чист,  куда  светлее  облаков,  которые  по
контрасту казались совсем фиолетовыми. Козел стоял неподалеку  и  выгрызал
из  шерсти  льдинки.  Белое  полотно  долины  упиралось  в  крутой   откос
плоскогорья. Кусты, росшие на склоне, медленно шевелили ветвями,  поднимая
вокруг себя облачка снега.
     Дик был недоволен тем, что дрова уходят быстрее, чем рассчитывали, но
сказал об этом только Олегу и тихо, когда они отошли подальше от  грязного
холмика палатки.
     - Не надо было Томаса брать, - сказал он. - Будет болеть.
     - Без него нам трудно пройти перевал, - ответил Олег.
     - С ним еще труднее, - сказал Дик, пуская стрелу  арбалета  в  темную
нишу в скале, в которой Олег ничего не увидел. Но в нише заклубился  снег,
оттуда вылетел кролик и  большими  прыжками,  закинув  хоботок  на  спину,
помчался прочь. В следах его темнели капли крови.
     - Я пойду подберу его, - сказал Дик. Он оставался при своем мнении.
     С Диком трудно спорить, потому что  когда  он  уверен,  он  спора  не
продолжает, а просто уходит. А самые  нужные  слова  появляются  потом,  и
получается, что Дик в каждом споре берет верх, даже если не прав.
     Как же мы дойдем без Томаса? - мысленно продолжал  разговор  с  Диком
Олег. - Ведь главное - даже не дорога, главное -  как  найти  и  как  себя
вести дальше. Ведь мы там будем щенятами, не знающими, что значит  та  или
иная вещь, мы же дикари, которые никогда не видели велосипеда,  и  поэтому
мы не знаем, велосипед это или паровоз. Дику кажется, он  знает  все,  что
может понадобиться человеку в поселке или в лесу. Может, он немного боится
оказаться в ином мире, где он не сильнее всех, не ловчее всех, не  быстрее
всех?
     Марьяна разожгла костер. Козел уже привык к огню и решил,  что  огонь
ему ничем не угрожает. Поэтому тут же полез в костер, и  Марьяна  крикнула
Олегу, чтобы он оттащил это проклятое животное. Оттащить взрослого козла -
дело почти невыполнимое, но Олег  старался.  Он  исколотил  козла  древком
копья,  хотя  тот,  наверное,  решил,  что  его  гладят,   и   восторженно
взвизгивал.
     Томас быстро ходил по снегу, чтобы согреться, он кутался в  одеяло  и
горбился, и Олегу показался очень старым  человеком,  хотя  он  знал,  что
Томасу сорок лет. Эгле как-то говорила, что процессы  старения  в  поселке
почему-то проходят активнее, а тетя Луиза  сказала  тогда,  что  на  такой
диете давно пора всем загнуться.  У  всех  бесконечные  колиты,  гастриты,
аллергия, у старшего поколения почки никуда не годятся. Правда, дети  были
сравнительно здоровы. И поселку повезло, что большинство местных  микробов
к человеческому метаболизму  не  приспособилось.  Еще  не  приспособилось,
сказала тогда тетя Луиза.
     - Жалко, здесь нет болота, - сказала Марьяшка. -  Я  бы  вам  нарвала
травы, я знаю, какой.
     - А почему не нарвала заранее? - спросил Олег. Марьяна лучше  всех  в
деревне разбиралась в травах, она их буквально кожей чувствовала.
     - Странный ты, - удивилась Марьяна. - Эту траву надо сразу есть, пока
свежая, как ее сохранишь?
     Ей всегда казалось странным, что другие не видят того, что видит она.
     Олег оглянулся. Если здесь и были болота, то за ночь замерзли.  Да  и
были вряд ли - местность выше, чем у поселка, суше и каменистей.
     - Олежка, - позвал его Томас. - Пойди ко мне.
     Томас опустился на палатку и поморщился.
     - Опять спина болит, - сказал он. - Прострел.
     - Я вам потом потру, - сказала Марьяна.
     - Спасибо, не помогает, - улыбнулся Томас.  Он  был  похож  на  птицу
ворону, какую рисовал на уроках биологии Старый. Темная  птица  с  крупным
заостренным носом. - Слушай, ты помнишь, где я карту прячу?  Мало  ли  что
может со мной случиться.
     - Ничего не случится, - сказал Олег. - Мы же вместе идем.
     - И все-таки рисковать мы не будем. Ты сможешь разобраться карте?
     Карта была нарисована на кусочке бумаги. На самой большой ценности  в
поселке. Олег всегда  испытывал  к  бумаге  странное,  особенное  чувство.
Бумага, даже чистый листок, была колдовским образом  связана  со  знанием,
для того, чтобы выразить знание, она и  была  создана.  Она  была  как  бы
проявлением божества.
     Томас, заходясь временами в кашле, заставил Олега показывать по карте
путь к перевалу. Маршрут был знаком, они уже мысленно  проходили  его  все
вместе, с Вайткусом и Старым, только, правда, когда  об  этом  говорили  в
деревне,  ощутить  действительную  суть  пути,  расстояние,   холод   было
невозможно - в доме тепло, уютно горели светильники,  за  стеной  шелестел
дождик...
     Дик принес кролика. Козел  почему-то  испугался  безжизненной  тушки,
подпрыгивая, умчался к откосу и остановился там, сокрушенно тряся головой.
     - Чует, дурак, что его ждет, -  сказал  Дик.  Он  бросил  кролика  на
камни. - Давайте сейчас его съедим, веселее идти будет. И Томасу  полезно.
Правда, еще полезней горячей крови напиться, я всегда на охоте так  делаю.
Но ты ведь, Томас, не будешь?
     Томас отрицательно покачал головой.
     - Что делаете? Карту смотрите? - спросил Дик.
     - Томас заставляет меня повторять - на  случай,  если  с  ним  что-то
случится.
     -  Чепуха,  -  сказал  Дик,  садясь  на  корточки  и  начиная   ловко
разделывать тушку, - ты еще можешь идти. А плохо будет - вернемся.
     Олег понял, что Дик не хочет обидеть  Томаса.  Дик  с  самого  начала
говорил, что Томас может не дойти.
     - Ничего, - сказал Томас, который ничем не показал, как ему неприятен
равнодушный тон Дика. - Лучше подстраховаться.
     Когда они пили чай - кипяток  с  корешками,  козел  решился,  подошел
ближе, но не с той стороны, где Дик кинул шкуру кролика, а с  другой,  как
бы отгородившись от шкурки  костром  и  палаткой.  Он  тяжело  вздыхал,  и
Марьяна кинула ему несколько сушеных грибов.
     - Вот это лишнее, - сказал Дик. - Грибы нужны нам  самим.  Может  так
случиться, что мы больше ничего не найдем. А как обратно идти?
     - Там, за перевалом, есть пища, - сказал Томас.
     - Мы не знаем, есть или уже нет, возразил Дик. -  Глупо  погибать  от
голода. А в морозы лучше много есть.
     - В крайнем случае съедим козла, - сказал Олег.
     - Почему в крайнем? - спросил Дик. - Мы  его  обязательно  съедим.  И
скоро. А то еще сбежит.
     - И не думай, - сказала Марьяна. - Не надо.
     - Почему? - удивился Дик.
     - Потому что козел хороший. Он вернется с нами  в  деревню.  И  будет
жить. Нам пора иметь своих животных.
     - Я тебе таких козлов тысячу притащу, - сказал Дик.
     - Неправда, ты только хвастаешь. Не приведешь.  Их  не  так  много  в
лесу. И если он не захочет, ты его никак не притащишь.
     - Дотащить трудно. Но  мы  пойдем  с  тобой,  ты  умеешь  со  зверями
разговаривать, - сказал Дик и стал резать кролика  на  равные  доли,  чтоб
всем поровну.
     - Я не дам убивать, - сказала Марьяна. - У нее будут маленькие.
     - У кого? - спросил Олег.
     - У козла, - сказала Марьяна. - У козлихи.
     - Так это коза? - спросил Томас.
     - Да, козлиха, коза. Я знаю.
     - Похоже, что самка, - сказал Дик. - Я просто не поглядел.
     - Смешно, - сказал Олег.
     - Ничего смешного, - ответила Марьяна.
     - Робинзон Крузо тоже разводил коз. И пил их молоко.
     - Ну, из этого ничего не выйдет, - заявил Дик. - Я пробовал. Отрава.
     - Марьяна права, пускай коза живет, -  сказал  Томас.  -  Эксперимент
может получиться перспективным.  Всегда  надо  думать  о  том,  что  будет
завтра.
     - И еще надо думать, чтобы не умереть сегодня, - возразил Дик.
     - Козу будем подкармливать, - сказала Марьяна.
     - И не вздумай, - сказал Дик.
     - Я свое буду отдавать. - Марьяна  упрямо  глядела  на  Дика,  острый
подбородок вперед. Дик склонил голову, разглядывая девушку, как незнакомую
зверюшку.
     Томас поднялся первым и пошел складывать палатку. Его трясло.
     - Может, вернешься? - спросил его Дик.
     - Поздно, - ответил Томас. - Я пойду.
     - Подумай, - сказала Марьяна, рассерженная на Дика, как ты можешь так
говорить! Одному до поселка не дойти.
     - Олег с ним может вернуться. - Это Дик сказал так, чтобы оставить за
собой последнее слово. Но оказалось, что последнее слово все-таки осталось
за Марьяной.
     - Олегу нужнее за перевал, чем тебе, - сказала она.
     - Ты тоже? - сказал Дик и лицо его было  неподвижно,  лишь  шрам  над
глазом пульсировал.
     - Пора идти, - заговорил Томас. - Если  сегодня  будем  идти  хорошо,
может, выйдем на плоскогорье. В прошлый раз мы увязли в этом ущелье.  Снег
был по пояс. И метель.
     Томас пошел впереди, по широкому  ложу  ручья,  который  при  больших
дождях, наверное, превращался в бурный  поток,  а  сейчас  лишь  чуть-чуть
журчал по обтесанным камням, обламывая наросшие за ночь у берега льдинки.
     Коза сначала бросилась вперед,  словно  показывала  дорогу,  а  потом
раздумала, остановилась, Дик погрозил ей пальцем, но тут  коза  вздохнула,
решила проявить лояльность, побрела за людьми. Хотя порой  останавливалась
и занудно вопила, уговаривая вернуться.
     Чуть потеплело, снег под ногами начал таять, было скользко,  за  день
пришлось раз десять перейти ручей, который вился по  долинке,  кидаясь  от
откоса к откосу, и ноги у всех закоченели.

     Долинка, по  которой  стекал  ручей,  постепенно  сужалась,  каменные
темные стены становились круче и сходились все ближе, пряча ручей в вечную
тень. Шум его стал мрачным, отражался от стен, как в бочке. Было неуютно и
страшно - никто из них, кроме Томаса, не был раньше в горах, тут даже  Дик
потерял всегдашнюю  уверенность  в  себе,  не  убегал  вперед,  все  время
поглядывал вверх, словно боялся, что на  голову  упадет  камень,  и  часто
спрашивал Томаса:
     - Ну скоро? Скоро выйдем?
     - Зависит от того, как будем идти, - отвечал Томас.
     Томас, как и все, согрелся, даже  вспотел,  почти  не  кашлял  и  шел
быстрее, чем вчера. Только иногда хватался за бок.
     - Вы узнаете места? - спросила Марьяна. Она шла сзади, подгоняя козу,
которой  все  это  путешествие  окончательно  надоело  и   которая   часто
останавливалась, оглядывалась, будто умоляя Марьяну отпустить ее  обратно,
в лес, на простор.
     - Как тебе сказать, - ответил Томас. - В прошлый раз мы сюда  уже  не
добрались. Ущелье было на два-три метра завалено снегом.  А  когда  шли  с
перевала, пятнадцать лет назад, здесь тоже был снег, дни стояли  короткие,
и мы почти не смотрели по  сторонам.  Мы  тогда  обрели  надежду,  впервые
обрели надежду. Но очень  устали.  Путь  отсюда  до  поселка  занял  почти
неделю.
     Дик, шедший впереди, вдруг замер. Поднял руку.
     Все остановились. Даже коза остановилась, будто поняла приказ.
     Дик с арбалетом наготове медленно пошел вперед. Нагнулся.
     - Глядите! - крикнул он. - Они в самом деле здесь шли.
     За большим камнем, тускло поблескивая и отражаясь  в  бочажке  ручья,
лежала чудесная вещь.
     Вещь была сделана из белого металла и  похожа  на  сплюснутый  шар  с
белым наростом сверху. К вещи был прикреплен ремень, так что ее можно было
носить через плечо.
     Дик поднял вещь и сказал:
     - На нее, наверно, упал камень.
     - Нет, не камень. Так надо, - сказал Томас, подходя к Дику и  забирая
у него вещь. - Тут был  наш  последний  привал  перед  долиной.  Последний
привал. И кто-то... Да, конечно,  Вайткус!  Это  фляга  Вайткуса.  Вот  он
обрадуется, когда мы ему ее принесем.
     - Это называется фляга? - спросила Марьяна. - Зачем она?
     - Чтобы носить с собой воду.
     Томас поболтал вещью в воздухе и все услышали,  как  внутри  плещется
вода.
     - Удобная, - сказал Дик.
     - Ее специально делали плоской, - сказал Томас, осторожно  отвинчивая
крышку. - Чтобы удобнее носить на боку.
     - Красивая, - сказала Марьяна.
     - Я буду ходить с ней на охоту, -  сказал  Дик.  -  Вайткусу  она  не
нужна. Он все равно болеет.
     Томас поднес флягу к носу и понюхал.
     - Черт возьми! - сказал он. - С ума можно сойти!
     - Что случилось? - спросил Олег. Ему очень хотелось подержать флягу -
она была символом тех прекрасных  вещей,  того  умения,  что  осталось  за
перевалом.
     - Ребята, да это же коньяк! Вы понимаете, это коньяк!
     Коза отошла в сторону и удивленно заблеяла, подзывая к себе.
     Олег подошел к ней. В углублении, за каменной россыпью, лежали грудой
маленькие металлические  кастрюльки  -  такого  сокровища  видеть  ему  не
приходилось.
     - Томас! - позвал он. - Посмотри, что вы еще забыли!
     - Не забыли, - сказал Томас. -  Понимаешь,  мы  тогда  поверили,  что
выйдем к лесу, и в последний раз поели. Это консервные  банки,  понимаешь?
Это ненужные консервные банки.
     - Ненужные?
     - Тогда они казались нам ненужными. - Томас снова поднес к носу флягу
и принюхался. - Я сойду с ума. Это мне снится.
     - Значит, правда, - сказал Дик, - что вы здесь шли. Я  иногда  думал,
что вы не шли. Что поселок был всегда.
     - Знаешь, я сам так иногда думал, - улыбнулся Томас.
     Он отпил из фляги немного, один глоток, и зажмурился.
     - Буду жить, - сказал он. Закашлялся, но не перестал улыбаться.
     Марьяна собирала консервные банки и складывала их в мешок. Коза часто
вздыхала, охала, ей банки не нравились. Они были чужими.
     - Да не надо их тащить, - засмеялся Томас. - Не надо! Это  же  пустые
банки. Если нужно, ты возьмешь себе тысячу. Понимаешь?
     - Не знаю, - трезво сказала Марьяна. - А если не найдем  ничего,  они
нам тоже пригодятся. Не с пустыми руками  вернемся.  Из  этих  банок  отец
много всего сделает.
     - Тогда заберешь на  обратном  пути,  -  сказал  Олег.  Ему  хотелось
попробовать коньяк, который так обрадовал Томаса.
     - А если их возьмут? - спросила Марьяна.
     - Кто возьмет? - спросил Томас. - За шестнадцать лет никто  не  взял.
Козлам банки не нужны.
     Но Марьяна собрала все банки, даже дырявые.
     Дик сказал:
     - Дай попробовать, Томас. Из фляги.
     - Тебе не понравится, -  сказал  Томас.  -  Детям  и  дикарям  коньяк
противопоказан.
     Но он протянул флягу Дику.  Всегда  надо  просить,  подумал  Олег.  Я
всегда только думаю о чем-нибудь, а Дик это уже берет.
     - Только осторожно, - сказал Томас. - Один маленький глоток.
     - Не бойся, - сказал Дик. - Если тебе можно, мне тем более. Я сильнее
тебя.
     Томас ничего не ответил. Олегу показалось, что он улыбается.
     Дик запрокинул флягу и сделал большой глоток. Видно, этот коньяк  был
очень горьким, потому что он выронил флягу и жутко закашлялся, схватившись
за горло. Томас еле успел подхватить флягу.
     - Я же говорил, - сказал он укоризненно, но без всякого сочувствия.
     Марьяна бросилась к покрасневшему несчастному Дику.
     - Все горит! - смог наконец выговорить Дик.
     - Вы зачем, зачем? - сердилась Марьяна на  Томаса.  Она  бросилась  к
своему мешку, стала копаться в нем, Олег знал - искала снадобье от ожога.
     - Сейчас пройдет, - сказал Томас. - Ты же дикарь, Дик. Ты должен  был
незнакомую жидкость принимать как яд - сначала языком...
     Дик отмахнулся.
     - Я поверил, - сказал он. - Понимаешь, поверил! Ты же пил!
     Дик был унижен. Унижений он не выносил.
     - Вот, - сказала Марьяна, - пожуй травку. Это помогает.
     - Не надо, - сказал Дик.
     - У него уже все прошло, - сказал Томас. - Ему теперь уже приятно.
     - Нет, - сказал Дик. Но солгал. Олег видел, что Дик лжет.
     - Есть еще желание обжечься? -  спросил  Томас.  -  Как,  мои  смелые
единоплеменники? Кстати, американские индейцы называли эту штуку  огненной
водой.
     - А потом спивались и отдавали за бесценок землю белым колонистам,  -
вспоминал Олег урок истории. - Значит, это то самое?
     - Вот именно. Только  те  напитки  были  пониже  качеством.  -  Томас
повесил флягу через  плечо.  Дик  поглядел  на  нее  с  тоской.  Он  бы  с
удовольствием вылил оттуда проклятый коньяк и налил воды.
     Они расселись по камням передохнуть. Марьяна раздала всем  по  горсти
сушеных грибов и по ломтику вяленого мяса.  Козе  тоже  дала  грибов,  Дик
поглядел неодобрительно, но  ничего  не  сказал.  Коза  деликатно  хрупала
грибами, поглядывала на Марьяну, дадут ли еще. Козе в этих  местах  трудно
добывать пищу, коза была голодна.
     - И вся ваша еда была в таких банках? - спросил Олег.
     - Не  только,  -  сказал  Томас.  -  Еда  была  в  ящиках,  коробках,
контейнерах, бутылках, тюбиках, пузырьках, мешках и много в чем  еще.  Еды
было, скажу вам, друзья, много. И еще там были сигареты, которые мне часто
снятся.
     И  вдруг  Олег  понял,  что  находка   фляги   и   консервных   банок
подействовала не только на него или Дика.  Больше  всех  изменился  Томас.
Словно до этого момента он и сам не очень верил в то, что когда-то был  за
перевалом, когда-то имел отношение к иному миру,  где  едят  из  блестящих
банок и во флягах бывает коньяк. И этот  чужой,  но  желанный  для  Олега,
чужой и, в общем, ненужный для Дика мир  сразу  отдалил  Томаса.  Ведь,  в
самом деле, Томас был одним из тех немногих, доживающих  свой  век  людей,
для которых лес и эти снежные горы символизировали тупик и  безвыходность,
хотя для Олега и тем более Дика  были  единственным  привычным  местом  во
вселенной.
     - Пошли, - сказал Томас, поднимаясь. - Теперь я почти поверил, что мы
дойдем. Правда, самая трудная часть пути впереди.
     Они пошли дальше, Марьяна держалась ближе к Дику,  она  беспокоилась,
не плохо ли ему. У Марьяны есть это качество - всех жалеть.  Иногда  Олега
оно трогало, а сейчас злило. Ведь видно же,  что  Дик  в  полном  порядке,
только глаза блестят и говорит он громче, чем  обычно.  И  вдруг  начинает
смеяться.
     - Это дверь, - сказал Томас, который шел рядом с Олегом. - Дверь,  за
которой начинаются мои воспоминания. Ты понимаешь?
     - Понимаю, - ответил Олег.
     - И я совсем забыл об этом последнем привале. Твоя мать несла тебя на
руках. Она выбилась из сил, но никому тебя не отдавала. И ты  молчал.  Дик
орал, понимаешь, как положено  голодному  и  несчастному  младенцу.  А  ты
молчал. Эгле все крутилась возле твоей матери,  они  же  были  практически
девчонками, лет по двадцать пять, не больше, и раньше  дружили.  Эгле  все
хотела проверить, живой  ли  ты,  а  мать  не  давала.  У  нее  ничего  не
оставалось в жизни - только ты. И она держалась за тебя.
     Томас вдруг закашлялся, его согнуло  пополам.  Он  уперся  ладонью  в
каменную стену, и Олег заметил, какие желтые и тонкие у Томаса пальцы. Дик
с Марьяной ушли вперед и скрылись за поворотом.
     - Давайте, я понесу мешок, - сказал Олег.
     - Нет, сейчас пройдет. Сейчас пройдет... - Томас виновато  улыбнулся.
- Казалось бы, я должен руководить вами,  подавать  пример  подросткам.  А
тащусь еле-еле... Знаешь, мне показалось, что если я глотну  коньяку,  все
пройдет. Это наивно...
     - А вы выпейте еще, - сказал Олег.
     - Не надо. Я отвык. К тому же у меня  температура.  Добраться  бы  до
перевала. Мне бы в больницу -  покой  и  процедуры,  а  не  восхождение  и
подвиги. Но очень хочется дойти.
     Часа через два ущелье кончилось. Ручей маленьким водопадом  слетал  с
невысокого, метра в два, обрыва. Но взобраться на него оказалось непростым
делом. Томас так ослаб, что его пришлось буквально втаскивать наверх. Козу
поднимали на веревке, и перепуганное животное чудом никого не  покалечило,
отбиваясь тонкими твердыми бронированными ногами.
     Это было странное ощущение: Несколько  часов  они  поднимались  узким
полутемным ущельем, слыша только  журчание  воды,  и  вдруг  оказались  во
власти простора, какого Олегу никогда не приходилось видеть, какой никогда
не представишь.
     Покрытое  снегом,  с  редкими  каменными  проплешинами,   плоскогорье
простиралось на несколько километров, упираясь  в  стену  гор.  А  позади,
скатываясь бесконечным крутым откосом, оно  вливалось  в  широкую  долину,
сначала голую, каменистую, затем на ней возникали точки кустов и деревьев,
а далеко-далеко, к горизонту, эти точки сливались, густея,  в  бесконечный
лес. Там, в  трех  днях  пути,  был  и  поселок.  Правда,  его  отсюда  не
разглядишь.
     - Вот тут, - сказал, все еще стараясь отдышаться,  Томас,  -  тут  мы
поняли, что спасены. Мы шли  от  гор,  какое  там  шли  -  ползли,  волоча
больных, замерзая, ни во что уже не веря - и внезапно вышли к  краю  этого
плоскогорья. Оно, как видите, чуть поднимается в нашу  сторону  и  потому,
пока мы не добрались вот сюда, мы не знали, что у нас  возникнет  надежда.
Шел снег, метель... Кто же был первым? Кажется, Борис. Ну  да,  Борис.  Он
ушел вперед и вдруг остановился. Я помню, как он вдруг замер, но  я  тогда
так устал, что не понял, почему он стоит. И когда я  подошел  к  нему,  он
ничего не сказал. Он плакал, и все лицо его обледенело.  Видимость  в  тот
день была плохая, но иногда снежная пелена рассеивалась на  минуту,  и  мы
поняли, что там, внизу, - долина, а в долине есть  деревья.  Значит,  есть
жизнь...
     Дул ветер, к  счастью  несильный,  коза  начала  скакать,  резвиться,
радуясь простору, подбрасывая мохнатый зад, оставляя глубокие  треугольные
следы на снежной простыне.  Остановилась  возле  бурой  проплешины,  стала
разрывать смерзшуюся землю роговой нашлепкой  на  носу,  вздыхая,  ахая  и
блея, - видно, в земле было что-то невероятно вкусное.
     - Здесь нет дичи, - сказал Дик с осуждением, он обращался  к  Томасу,
будто тот был в этом виноват.
     - Дня через три, если все будет нормально, дойдем, - сказал Томас.  -
Или через четыре.
     - А говорят, что вы шли две недели.
     - Мы шли тринадцать дней. Стояла осень, температура ночью  падала  до
сорока градусов, было много  больных  и  раненых,  а  сейчас  мы  налегке.
Удивительно, как будто вчера было - мы стоим с Борисом и смотрим  вниз.  И
понимаем, что есть надежда.
     До темноты удалось перейти плоскогорье и достичь гор.

     Ночью похолодало, был мороз, Дик с Олегом положили Марьяну  и  Томаса
посередине. Томас так вымотался за  день,  что  даже  не  спорил.  Он  был
горячим, но никак не мог согреться, и когда он начинал заходиться в  сухом
кашле, Олег обнимал его, стараясь согреть, а Марьяна давала  ему  напиться
микстуры от кашля, которую сама приготовила. Марьяна не  спала,  и,  чтобы
скоротать ночь, они шептались с Олегом, а Дик,  которому  хотелось  спать,
демонстративно фыркал. Потом сказал:
     - Завтра дневки не будет, ясно?
     - Ну и что? - спросил Олег.
     - Заставлю идти. Как бы вам не хотелось дрыхнуть.
     - Не бойся, - сказал Олег. - Из-за нас задержки не будет.
     - Из-за кого бы то ни было.
     Олег не стал спорить. Он понимал, что Дик имеет  в  виду  Томаса.  Он
думал, что Томас спит, не слышит. Но Томас услышал и сказал:
     - По-моему, у меня пневмония, простите, что так неудачно  получилось,
друзья.
     Они разбили палатку в большой нише, тут было теплее, чем на  открытом
месте, и коза топталась рядом вздыхая, потом начала шуршать, ковыряться  в
земле.
     - Чего она ищет? - прошептала Марьяна.
     - Улиток, - сказал Олег. - Я видел, как она нашла улитку.
     - Я думала, им тут холодно.
     - Мы же живем, значит, и другие могут.
     - Ни черта здесь нет, - сказал Дик. - Спите
     Закашлялся Томас. Марьяна опять дала ему напиться. Слышно  было,  как
его зубы стучат о край кружки.
     - Надо тебе вернуться, - сказал Дик.
     - Поздно, - сказал Томас. - До поселка мне не дойти.
     - Дурак ты, Дик, - сказала Марьяна. - Законы забыл.
     - Я ничего не забыл, - громко заговорил Дик. - Я знаю, что мы  должны
заботиться о больных. Я знаю, что такое долг, не хуже тебя  знаю.  Но  мне
все твердили одно и то же: Если мы сейчас не дойдем до перевала,  если  мы
не принесем железо и  инструменты,  поселок  может  погибнуть.  Это  не  я
придумал. Я не верю, что поселок погибнет. Мы отлично живем и без железа и
всяких штук. Я из своего арбалета могу свалить медведя за сто шагов.
     - Еще бы, - сказал Олег, - у тебя же железные наконечники на стрелах.
Если бы Сергеев их не ковал, как бы ты свалил медведя?
     - Я могу сделать наконечник из камня. Тут дело не в  материале,  а  в
умении. Теперь нас погнали сюда, в горы...
     - Тебя никто не гнал. Ты сам пошел, - сказал Олег.
     - Сам. Я ничего не боюсь. Но вы все знаете - еще через несколько дней
зарядит снег. И если мы будем тянуться еле-еле, мы не перейдем перевал.  И
можем не вернуться обратно. И это глупо.
     - А что ты предлагаешь? - спросил Олег. Ни Томас,  ни  Марьяна  в  их
спор не вмешивались, но внимательно слушали его. Олегу казалось, даже коза
затихла, слушая.
     - Я предлагаю оставить здесь Марьяшку с Томасом.  Дать  им  одеяла  и
пищу. Все оставить. А сами с тобой налегке добежим до перевала.
     Олег не ответил. Он  понимал,  что  Томаса  оставить  нельзя.  Нельзя
лишать Томаса цели. Это его убьет. Но вдруг Дик подумает,  что  он  боится
идти дальше вдвоем?
     - Ты испугался? - спросил Дик.
     - Я не о себе, - сказал наконец Олег. - Если Томас будет болен, он не
сможет защитить Марьяну. А  Марьяна  -  его.  А  если  звери?  Если  здесь
хищники? Как она справится?
     - Марьяшка, справишься? - Дик не спросил,  а  будто  приказал,  будто
имел право приказывать.
     - Я дойду, - сказал Томас. - Я дойду, не бойтесь,  друзья,  мне  надо
дойти... Я иду туда уже шестнадцать лет, ну, поймите, я же иду...
     И голос Томаса был горяч, быстр, словно полон слез.
     - Тогда спи, - сказал Дик, переждав долгую  паузу,  в  которой  никто
ничего не сказал, никто не согласился с ним, но и никто не убедил Дика.
     А утром спор прекратился сам собой. По очень простой причине -  когда
Олег, встав первым - голова болела, ноги как деревянные,  спина  промерзла
до позвоночника - выбрался из ниши и зажмурился от яркого света и  побежал
за скалу, чтобы справить нужду, он увидел на белой  целине  плоскогорья  -
ветер за ночь замел следы людей - цепочку углублений, в  которых  даже  не
сразу угадал следы, будто кто-то вдавливал в снег большие бочки.
     Олег разбудил Дика, и вместе они осторожно пошли дальше по следам,  в
ту сторону, куда указывали углубления когтей. Следы  кончались  у  крутого
откоса - этот зверь мог подниматься и по скалам.
     - Какой он? - спросил Олег шепотом.
     - Ляжет на дом - раздавит, - сказал Дик. - Вот бы такого подстрелить!
     - Надежды мало, - сказал Олег. - Даже с твоим арбалетом. Ты ему шкуру
не пробьешь.
     - Постараюсь, - сказал Дик. - Пошли назад?
     - Не хотел бы я оставить Марьяшку с Томасом здесь, - сказал Олег.
     - Я не настаиваю, - сказал Дик. - Хотя, может, это травоядное.
     - Даже если бродячее растение,  как  подорожник,  -  сказал  Олег,  -
нельзя рисковать.
     - Вы где были? - спросила Марьяна,  которая  разжигала  костер.  -  У
Томаса температура упала. Хорошо, правда?
     - Хорошо, - сказал Олег. Они рассказали про следы, потому что Марьяна
их все равно бы увидела. Но она не испугалась. Мало ли какие звери водятся
вокруг. Если их понять, оказывается, что далеко не  все  злые  и  опасные.
звери заняты своими делами.
     - Садитесь, - сказала Марьяна. - Позавтракаем.
     Томас вылез из-под палатки. Он был  бледен  и  слаб.  В  руке  держал
флягу. Садясь рядом с Олегом, отвинтил ее и отхлебнул.
     - Надо согреться, - сказал он хрипло. -  Когда-то  врачи  прописывали
слабым и больным кагор.
     Марьяна достала свой мешок. Из него выкатился гриб.
     Мешок был разорван, изжеван. И пуст.
     - А где грибы? - спросила Марьяна у Томаса. Как будто он  должен  был
знать, где грибы.
     - Чего? - Дик вскочил. - Ты не спрятала на ночь мешок под палатку?
     - Я так устала, - сказала Марьяна. - Я думала,  что  положила.  А  он
остался снаружи.
     - Где эта скотина? - сказал Дик тихо. - Он нам за это заплатит.
     - Ты с ума сошел! - закричала Марьяна. - Может, это вовсе не коза?
     - А кто? Ты? Томас? Я? Мы что теперь жрать будем? Как мы дойдем?
     - У нас еще есть мясо, - сказала Марьяна.
     - Покажи. Может, и его нет?
     - Зачем коза будет есть мясо? - сказала Марьяна.
     Дик был прав. Мясо исчезло тоже. Осталось  десятка  два  ломтиков.  И
все.
     - Я не шучу, - Дик подобрал со снега арбалет. Коза, будто сообразила,
что ей грозит, вдруг резко отскочила за скалу.
     - Погоди, - сказал  Олег.  -  Погоди,  если  нужно,  успеешь.  Всегда
успеешь. Ведь Марьяна хочет разводить их. Понимаешь,  как  это  важно  для
поселка, - значит, у нас всегда будет мясо.
     - Для поселка важно, чтобы мы не подохли,  -  ответил  Дик.  -  Мы  -
надежда поселка. Без нас коза в поселок не придет. Ей тоже  жрать  нечего.
Вот она и убежит.
     - Нет, Дик, пожалуйста, - попросила Марьяна,  -  ведь  у  козы  будут
маленькие, понимаешь?
     - Тогда пошли назад, - сказал Дик. - Кончился наш поход.  Нет  в  нем
смысла.
     - Подожди, - сказал Томас. - Пока еще решаю  я.  Если  ты  хочешь,  я
разрешаю тебе вернуться назад. Ты доберешься, я  не  сомневаюсь.  Я  пойду
дальше. И те, кто захочет.
     - Я пойду дальше, - сказал Олег. - Мы не можем ждать еще три года.  И
неизвестно еще, что будет тогда.
     - Я тоже пойду дальше, - сказала Марьяна. - И Дик пойдет. Он не злой,
вы не думайте. Он хочет, чтобы всем лучше...
     - Не надо объяснять, - сказал Дик. - Я все равно убью эту скотину.
     - На сегодня пища есть, - сказал Томас. - Конечно,  было  бы  неплохо
вернуться вместе с козой. Мы, может, даже ее навьючим. Мы все  равно  идем
вдвое быстрей, чем тогда.
     Томас еще отхлебнул коньяка и поболтал флягой. По  звуку  было  ясно,
что огненной воды осталось совсем мало.
     - Еще один день, - сказал Дик, - и возвращаться уже будет  поздно.  А
тебя, Томас, это касается больше, чем остальных. Ты понимаешь?
     Марьяна засуетилась возле костра, спеша вскипятить воду.  У  нее  еще
остались  сладкие  корешки,  горсти  две.  В  общем,  решил  Олег,  ничего
страшного. Не в первый раз голодать.
     Уже часа через два ходьбы Олег подумал, что прав  все-таки  был  Дик.
Они шли без тропинки, по снежной целине, беспрерывно поднимаясь, к тому же
приходилось обходить скалы, пробираться по расщелинам, пересекать ледники,
воздух был резким, острым, и дыхание  сбивалось.  Олег  привык  недоедать,
привык к тому,  что  никогда  не  наешься  досыта,  но  все-таки  голодать
приходилось редко - в поселке обычно были кое-какие запасы.  А  тут  стало
ясно, что впереди - дни без еды, совсем без еды. Олег поймал себя на  том,
что смотрит на козу с вожделением, надеется, что она упадет  в  расщелину,
неожиданно умрет и тогда не надо будет отказываться  от  своих  слов.  Ну,
найдем другую, твердил он беззвучно, найдем другую.
     И как бы подслушав его мысли, Томас вдруг сказал:
     - Наше счастье, что мясо идет само. Нам бы сейчас его не дотащить.
     - Стойте.
     Это был голос Дика. Дик подошел к козе, неся в руке крепкую, плетеную
из водорослей веревку, накинул ее козе на шею. Коза покорно и тупо  ждала,
пока ее привяжут. Потом Дик протянул свободный  конец  веревки  Марьяне  и
сказал:
     - Веди. Я не хочу рисковать.
     Олегу  было  тяжело.  Он  вытащил  из  мешка  Томаса  его  дрова,   и
собственный мешок оттягивал плечи и сбивал дыхание.
     Днем они сделали привал. Долгий, потому что все выбились  из  сил,  а
Томас, когда шел, покачивался так, что его хотелось поддержать.  Лицо  его
побагровело, глаза были полузакрыты, но он  упрямо  шел  и  шел  вперед  к
своему перевалу, к перевалу, который  значил  для  него  больше,  чем  для
остальных.
     Часа через два после привала Томас забеспокоился.
     - Погодите, - сказал он. - Как  бы  не  сбиться.  Здесь  должен  быть
лагерь. Я помню эту скалу.
     Томас сел на плоский камень, развернул трясущимися пальцами  карту  и
стал водить по ней пальцем. Дику это ничего не говорило, он пошел  вперед,
надеясь подстрелить добычу. Олег присел на корточки рядом с Томасом.
     Карта была нарисована чернилами еще в то время, когда были чернила  -
густая паста, которой заполнялись ручки. Ручки Олег видел. Только  они  не
писали.
     Карту сделали еще  тогда,  когда  построили  первые  дома  поселка  и
решили, что  при  первой  возможности  вернутся  к  перевалу.  Все  вместе
рисовали эту карту.
     - Мы здесь, - сказал Томас. - Уже больше  половины  дороги.  Я  и  не
рассчитывал, что можно так быстро идти.
     - Погода хорошая, - ответил Олег.
     - Судя по всему, мы здесь ночевали, - заметил Томас,  -  должны  быть
следы, а их нету.
     - Сколько лет прошло, - сказал Олег.
     - Вот так... - бормотал Томас,  -  группа  скал...  Три  скалы,  нет,
четыре. Ах да, чуть не забыл... - Он обернулся  к  Олегу,  -  возьми  это.
Обязательно возьми. Без этого в корабле - ни ногой. Помнишь?
     - Это... Счетчик радиации, да?
     - Да, счетчик радиации. Ты же знаешь, почему мы не могли  оставаться,
там была такая радиация. А мороз - это впридачу.
     - Может, поспите немного? - спросил  Олег.  -  Вам  трудно.  А  потом
пойдем...
     - Нет, останавливаться нельзя - это смерть. Я за вас  отвечаю...  Где
же лагерь?.. Надо глубже выкопать... Мы их  похоронили,  но  сил  не  было
глубоко копать, понимаешь, обязательно надо глубже...
     Олег подхватил Томаса, который стал валиться с камня.
     Вернулся Дик, осуждающе поглядел, как Олег кутает Томаса в одеяла,  а
Марьяшка  хлопочет,  быстро  раздувая  костер,  чтобы  согреть   микстуру.
Марьяшка испугалась, уж очень сильно был болен Томас. Дик молчал, но Олегу
казалось, что он повторяет: "Я же предупреждал".
     Олег сам отвинтил крышку фляги, понюхал коньяк -  запах  был  острым,
скорее приятным, но пить не  хотелось,  это  было  не  для  питья.  Поднес
осторожно к спекшимся губам Томаса, который  шептал  что-то  неразборчиво,
тот глотнул и сказал почему-то "скооль".
     Дальше пойти смогли только к  сумеркам.  Томас  пришел  в  себя,  его
закутали в одеяла, мешок нес Олег, арбалет взял Дик. Из-за этой  остановки
шли, вернее, карабкались по откосу,  усыпанному  громадными  неустойчивыми
камнями, часа два, не больше, потом стало плохо видно, и  пришлось  искать
ночлег.
     Похолодало, небо здесь было совсем другого цвета - не  только  серое,
как  в  лесу,  оно  приобрело  к  вечеру  краски  тревожные,  красноватые,
фиолетовые, и это пугало, потому что в небе не было надежности.
     Очень хотелось есть, Олег готов был жевать камни. И еще наглая  коза,
как только сняли и сложили на снег  мешки,  подбежала  к  ним,  попыталась
разбросать их клювом, будто люди только тем и занимались, что  прятали  от
нее еду.
     - Иди отсюда! - прикрикнул на нее Олег.  Кинул  в  нее  камнем.  Коза
отскочила с блеянием.
     - Не надо, - сказала Марьяшка. На ней лица не было, так устала.  Даже
почернела за день, даже стала меньше, тоньше.
     - Она же не понимает. Она же думает, что ей  дадут  есть.  Ей  больше
надо, чем людям.
     В тот вечер Дик ударил Марьяну.
     Они  жевали  последние  кусочки  мяса,  сухие  ломтики.  Запивали  их
кипятком, это был обман, а не еда, потому что человеку надо съесть хотя бы
горсть ломтиков, чтобы почувствовать сытость. А Марьяна потихоньку  отдала
свой ломтик этой  несчастной  козе,  думала,  что  никто  не  заметит,  но
заметили все, кроме Томаса, который был в полузабытьи. Олег промолчал,  он
решил потом сказать Марьяне, что это  глупо.  Он  понимал  Марьяну,  но  и
понимал, как это глупо - кормить козу, когда сами скоро помрем от голода.
     Но Дик молчать не стал. Он протянул руку над костром, длинную руку  с
большими, крепкими пальцами, и коротко, наотмашь ударил Марьяну  по  щеке.
Марьяшка вскрикнула:
     - За что?
     Олег кинулся на Дика, Дик легко отшвырнул его.
     - Идиоты, - сказал он зло, - скопище идиотов.  Вы  сами  себя  решили
голодом уморить? Вы никогда не дойдете до перевала!
     - Это мой кусок мяса, - сказала Марьяшка,  глаза  ее  были  сухими  и
злыми, - я не хочу есть.
     - Ты хочешь, - сказал Дик. - А мяса осталось только по два ломтика на
завтра. Только по два ломтика. А идти в гору. Зачем только я пошел с вами!
     Вдруг он схватил нож и, не оборачиваясь, сильно метнул  его  в  козу.
Вырвав клок  зеленоватой  шерсти,  нож  ударился  о  скалу,  звякнул.  Дик
вскочил, коза бросилась прочь, испугалась.
     - Идиоты! - закричал Дик. - Почему все  вокруг  ничего  не  понимают!
Почему не понимают, что мы уже никогда не вернемся!
     Он не глядел на плачущую Марьяшку, на Олега, который  ничего  лучшего
не придумал, как начать совать Марьяне свой последний  ломтик,  будто  она
была маленькой девочкой. Та отталкивала его руку, а Дик  быстро  развернул
свое одеяло, во весь рост растянулся на нем и  закрыл  глаза.  Заснул  или
сделал вид, что спит.
     Томас кашлял вяло, словно у него не оставалось сил кашлять.
     Олег поднялся и закутал его в палатку. Потом они с Марьяшкой легли  с
обеих сторон Томаса, чтобы согреть его. Пошел снег. Снег  был  нехолодный,
он покрыл их толстым слоем, коза пришла уже в темноте и тоже легла рядом с
ними, понимала, что всем вместе теплее.
     Олег и эту ночь почти не спал, или ему казалось, что не спит.  Кто-то
громадный прошел неподалеку, застилая голубой свет утра, потом сразу стало
холоднее - поднялась коза и пошла искать себе пропитание,  а  потом  Олега
укусила блоха. Откуда она взялась - непонятно. Может, пряталась  в  одежде
или в козлиной шерсти.
     У снежной блохи особенный укус - ни с чем не спутаешь.  Пока  еще  не
придумали, как от блох укрываться и  как  этот  укус  лечить.  Такой  укус
безнадежен как смерть. Можно плакать, кричать, звать на помощь, и никто не
поможет. Все происходит по часам. Сначала укус-укол, холодный, словно  под
кожу загнали льдинку, и ледяное жжение, острое, такое, что  человек  сразу
просыпается, сразу замирает в ужасе и бессилии. И потом ничего - целый час
ничего. А потом человек теряет разум - это происходит одинаково со  всеми,
с  умным,  глупым,  маленьким,  стариком.  На  полчаса,  на  час   человек
оказывается  во  власти  кошмаров.  Старый  говорил,  что,  будь  у   него
микроскоп, он бы легко с этой болезнью расправился - нашел бы возбудителя,
отыскал бы его врага или яд для него  и  сделал  бы  лекарство...  Человек
начинает буйствовать, он становится Диким, он никого не узнает,  он  может
убить самого близкого и потом не будет  помнить  как  все  это  произошло.
Когда в поселке был  первый  случай  этой  болезни,  никто  не  знал,  что
произошло. И еще было несколько страшных случаев, пока не  поняли,  что  с
блошиной лихорадкой, с этим припадком не  надо  бороться  -  надо  связать
больного, спрятать его подальше и просто ждать, пока буйство минует  и  он
придет в сознание. Вот  и  все.  Когда-нибудь,  когда  научатся  лихорадку
лечить, это  будет  иначе.  А  сейчас  выход  один...  И  если  в  деревне
случается,  что  кого-то  укусит  снежная  блоха,   махонькое,   ничтожное
создание, он сам спешит к людям и просит: Свяжите  меня!  И  в  этом  есть
что-то ужасное. Человек еще здоров,  он  рассуждает,  он  все  понимает  и
понимает, как обреченный на смерть, что пройдет еще несколько минут, и  он
исчезнет, а вместо него возникнет злое бессмысленное  существо.  И  каждый
видел, как это случается с другими.  И  каждому  стыдно  думать,  что  это
случится с ним. И каждому страшно пережить те  кошмары,  те  сны,  которые
мучат человека во время  припадка.  И  поэтому,  когда  Олег  почувствовал
холодный укус блохи, он проснулся и сразу поднял остальных.
     - Дик, - сказал он виновато, - прости, у тебя веревка далеко?
     - Что? - Дик вскочил, начал шарить руками в темноте.  Рассвет  только
зачинался. Томас прохрипел во сне, но не проснулся.
     - Ой, горе какое, - запричитала Марьяна. - Тебя блоха укусила?
     - Только что.
     Дик зевнул.
     - Мог не спешить. У тебя час времени, как минимум час.
     - Бывает и раньше, - сказал Олег. - Так неудачно получилось.
     - Да, еще этого не хватало, - согласился Дик. - Вылезай на мороз.
     - Я тебя потом накрою одеялом, - сказала Марьяна. - И посижу с тобой.
     - Эх, - сказал Дик, разыскивая веревку. - Опять вовремя не выйдем.
     - Ну, это же пройдет, - сказал Олег.
     - После припадка часа два лежать, не меньше, по себе знаю,  -  сказал
Дик. Он не сердился на Олега, он был зол на судьбу,  на  сплошные  неудачи
этого похода.
     Ощущение холода в бедре, там, куда укусила блоха, не пропадало,  Олег
все время представлял,  как  отравленная  крошечной  капелькой  яда  кровь
течет, пульсируя, к мозгу, чтобы напасть на него и лишить Олега разума.
     Дик не спеша проверил веревку. Марьяна стала разжигать костер.
     Рассвет был синим, совсем другим, чем в долине, где день всегда сер.
     - Ну что ж, - сказал Дик, - подставляйся.
     - Только чтобы он себе что-нибудь не сломал,  -  сказала  Марьяна.  -
Бедный Олежка.
     - Не в первый раз мотаю, - сказал Дик, - жуткое дело, эти  блохи.  Ты
расслабься, Олег, так легче. И думай о другом.
     Сначала он связал руки Олега за спиной, потом обмотал грудь  и  ноги.
Веревки туго впивались в тело, но Олег терпел, он знал, что в  припадке  у
человека,  как  у  сумасшедшего,  появляются  новые  силы,  он  становится
сильным, как медведь. Так что если  пожалеешь  сейчас,  потом  всем  будет
хуже.
     Застонал Томас. Его  взлохмаченная  пегая  голова  высунулась  из-под
палатки. Томас хмурился, не в силах сообразить, где он. Глаза его налились
кровью, лицо было красное, распаренное. Наконец он разглядел Дика, который
связывал Олега. Олег смущенно улыбался - неприятно доставлять людям  такое
беспокойство, неприятно понимать, что  скоро  твое  "я"  исчезнет.  Старый
как-то рассказывал, что в средние века эпилептичек и  других  ненормальных
женщин называли ведьмами и даже сжигали  на  кострах,  если  ими  вот  так
овладевали бесы.
     - Блоха, - сказал Томас, - всюду блохи... Всюду твари...
     - Вы еще поспите, - сказал Олег. - Я нескоро  в  себя  приду,  вы  же
знаете. Отдыхайте!
     - Холодно, - сказал Томас, - нельзя  спать,  мне  скоро  выходить  на
вахту, и опять барахлит компьютер, - наверное, в него залезла блоха.
     - И зачем мы только пошли, - сказал Дик. - Нельзя было такую компанию
в горы пускать.
     - Других не было, - сказала Марьяна. -  Больше  некому  идти.  Ты  же
понимаешь.
     Холод постепенно распространялся по всему телу, но это был не обычный
холод, а свербящий, тянущий жилы, как будто  множество  маленьких  льдинок
суетилось,  толкалось  в  груди,   в   ногах...   Голова   Томаса   начала
увеличиваться...
     - Ну вот, - сказал Дик. - Вроде замотал я тебя сносно. Не тянет?
     - Тянет, - Олег постарался улыбнуться, но скулы уже свело судорогой.
     - Слушай... - Дик обернулся. - А где коза?
     - Коза? Ночью я ее слышала.
     - Где коза, я спрашиваю! - Голос Дика  поднялся,  стал  мальчишеским,
высоким от злости. - Ты ее привязала?
     -  Я  ее  привязывала,  -  сказала  Марьяна.  -  Но  она,   наверное,
развязалась.
     - Где коза, я спрашиваю! - Видно,  раздражение,  копившееся  в  Дике,
должно было найти выход - вот и подвернулась коза как символ всех неудач.
     - Не сердись, Дикушка, - сказала Марьяна. Она старалась укутать Олега
одеялами. - Коза, наверно, ищет, чего поесть, ей же надо есть...
     - Здесь ей нечего искать. Почему ты ее не привязала?
     Дик вытащил из-под полога свой арбалет, сунул за пояс нож.
     - Ты куда? - спросила Марьяна, хотя отлично знала, куда.
     Дик  внимательно  осматривал  снег  вокруг,  стараясь  увидеть  следы
животного.
     - Она вернется, - сказала Марьяна.
     - Она вернется, - повторил Дик. - Только в виде мертвой туши. Хватит.
Я не хочу помирать с голоду из-за твоей глупости.
     Дик рос и рос, скоро  он  достанет  головой  до  неба,  но  он  может
расшибиться об облака, ведь  облака  стеклянные,  твердые...  Олег  сильно
зажмурился и снова открыл глаза, чтобы изгнать  видение.  Томас  сидел  на
одеяле и раскачивался, словно беззвучно пел песню.
     - Марьяшка, согрей воду. - Олегу показалось,  что  голос  его  звучит
твердо и громко, в самом деле он шептал почти беззвучно. - Для Томаса. Ему
плохо.
     Марьяна поняла.
     - Сейчас, Олежка, конечно.
     Но она не отрывала глаз от Дика.
     - Я так и думал, - сказал Дик. - Она пошла обратно. Вниз. За ночь она
могла пройти километров двадцать.
     - Дик, останься здесь, -  сказал  вдруг  Томас  внятно  и  громко.  -
Марьяшка сама найдет козу. Ты же ее убьешь.
     - Можешь не сомневаться, -  сказал  Дик.  -  Можешь  не  сомневаться.
Хватит глупостей.
     - Я пойду, я найду ее, - Марьяна  забыла  о  кипятке.  -  Тебе,  Дик,
нельзя сейчас уходить. Томас болен, а за Олегом надо следить.
     - Ничего с ними не случится. - Дик запустил пальцы  в  густую  темную
гриву волос, пальцы запутались в волосах, он рванул их, мотнул головой.  -
Справишься, Марьяна.
     И он не оборачиваясь быстро и легко пошел по следам козы вниз, откуда
они пришли вчера.
     - Я хотел, чтобы ты пошла, - сказал Томас, - ты бы привела ее.  А  он
ее убьет.
     Олег, хоть мир  вокруг  него  все  время  менял  форму  и  пропорции,
становился все более зыбким и ненадежным, еще сохранял способность думать.
Олег сказал:
     - Дика можно понять... Нам в самом деле не везет.
     - Осталось идти совсем немного, - сказал Томас. -  Я  знаю.  Мы  идем
быстро. Мы будем там завтра или послезавтра. До завтра мы  дотянем  и  без
мяса. Ведь дотянем? А за перевалом пища. Я  вам  обещаю,  друзья.  Дик,  я
обещаю!
     Дик  поднял  руку,  чтобы  показать,  что  слышит,  -  звуки   далеко
разносились над снежным склоном, но шагов не замедлил.
     - Козу поймать нужно, - обернулся Томас к Марьяне. - Она  нам  нужна.
Но не надо убивать. В этом нет смысла... что-то меня  жжет.  Как  жарко...
Почему так болит печень? Это нечестно. Мы уже рядом.
     - Он убьет ее... - сказала Марьяна.  -  Он  ее  обязательно  убьет...
Ди-и-ик!
     Марьяна обернулась к Олегу и Томасу.
     - Ну что делать, ну, скажите, вы же умные, вы же все знаете!  Ну  как
его остановить?
     - Мне его не догнать, - сказал Томас. - К сожалению, я для  него  уже
не авторитет.
     - Сейчас... - сказал Олег. - Ты только распутай меня. Может, я  успею
до припадка, может, я успею?
     Марьяна только отмахнулась. Она сделала два шага за Диком, вернулась,
посмотрела на Томаса, на Олега.
     - И вас нельзя оставить.
     - Беги! - вдруг закричал Томас. - Беги скорей!
     - Можно?
     - Беги, - сказал Олег.
     - Но как же я вас оставлю... А вдруг какой-нибудь зверь.
     - Беги же! - повторил Олег. - И возвращайся.
     И Марьяна легко, словно не касалась снега, понеслась вниз по  склону,
туда, где уже исчез Дик.
     - Жалко девочку, - сказал Томас. - Она привязалась к этому зверю.
     - Жалко, - сказал Олег. - Как  странно,  что  у  вас  нет  формы.  Вы
бываете толстый и потом совсем тонкий, как спичка.
     - Да, - согласился Томас. - Почему-то сначала этот  яд  действует  на
зрение. Я помню, меня раза три она кусала. Но не бойся, побочных  эффектов
практически не бывает. Не бойся.
     - Я понимаю, но все  равно  страшно  потерять  себя,  понимаете?  Вот
сейчас это я, а скоро меня не будет.
     Олега тянуло вниз, в синюю воду, и очень трудно  было  удержаться  на
поверхности воды, потому что ноги были  спутаны  водорослями,  и  надо  их
освободить, надо вырвать их, а то утонешь...

     Одеяло, которым Марьянка накрыла Олега, слетело. Олег не удержался  у
стены и упал на снег.  Глаза  его  были  закрыты,  губы  шевелились,  лицо
потемнело от напряжения,  от  желания  разорвать  путы.  Томас  постарался
подняться, чтобы помочь Олегу, накрыть его или  хотя  бы  положить  голову
себе на колени. Это полезно делать в таких случаях - держать голову.  Олег
выгнул спину и буквально взлетел в воздух, оттолкнулся кулаками от земли и
покатился вниз по  откосу.  Он  перевернулся  несколько  раз,  ударился  о
торчащую из снега глыбу и замер. Его  куртка  разорвалась,  снег  таял  на
голой груди.
     Так нельзя, думал Томас. Надо обязательно до него добраться.  Чертова
коза, чертов Дик с его комплексом сильной личности. А ведь Дик уверен, что
прав, и уверен, что им владеет лишь забота обо всех.  И  с  его  дикарской
точки зрения он прав, с его дикарским неумением смотреть в  будущее...  Не
слишком ли скоро  человек  коллективный,  гомо  цивилизованный  становится
дикарем? Может, мы были не правы, позволяя нашим детям вырасти  в  волчат,
чтобы им легче было выжить в лесу? Но у нас не было выбора. За  пятнадцать
лет мы, взрослые, так и не смогли дойти до перевала. И надежда на  это  не
возникла бы, если бы не  выросли  Дик  и  Олег.  Сколько  у  меня  сейчас,
наверное, за сорок? Очень больно  дышать  -  двусторонняя  пневмония,  для
такого диагноза не надо быть врачом. Если я не доберусь  до  корабля,  моя
песенка спета. Никакое мясо козы мне не поможет.  И  идти  надо  самому  -
ребятам не дотащить меня до перевала... Что же Олежка? Блоха - это крайняя
степень невезения, словно рок, притаившийся в скалах или в лесу, не  хочет
отпускать нас к человечеству, словно лес  хочет  превратить  нас  в  своих
детей, в шакалов на двух ногах -  он  согласен  терпеть  наш  поселок,  но
только как свое собственное продолжение.  А  не  как  отрицание.  Там,  за
глыбой, темнеет обрыв, вроде бы  невысокий  обрыв,  но  если  Олег  сейчас
упадет вниз, он же связан, он разобьется. Где веревка, где вторая веревка,
надо примотать его к тому камню...
     Томас полз вниз, хорошо, что вниз, вниз ползти легче, и  только  жжет
снег - почему-то снег умудряется проникать всюду и  очень  жжет  грудь,  а
когда кашляешь, кашляешь тихонько, чтобы не  разорвать  легкие,  а  кашель
накапливается и рвется из груди, и его ничем не удержишь.
     Томас полз вниз,  волоча  за  собой  веревку,  которая  казалась  ему
невероятно тяжелой, свинцовой, веревка  разматывалась  и  волочилась,  как
змея.  Олег  забился  по-птичьи,  стараясь  разорвать  путы,  затылок  его
колотился о  камень,  и  Томасу  физически  передавалась  боль,  владевшая
Олегом,  владевшая   им   в   кошмаре,   но   тем   не   менее   реальная,
трансформировавшаяся в видение - Олегу в этот момент казалось, что на него
упала крыша дома, - до Олега оставалось метров десять,  не  больше,  Томас
понимал, что тот его не слышит, не может услышать, но твердил: "Потерпи, я
иду", а сам старался поднять голову, чтобы  увидеть,  не  возвращаются  ли
Марьяна с Диком, но они как назло не возвращались.
     Главное - успеть, успеть, прежде чем Олег скатится  к  обрыву,  тогда
будет поздно - и поздно будет идти к  перевалу,  поздно  завершать  поход,
который растянулся на шестнадцать лет. Эти малыши-глупыши  не  знают,  что
там, за перевалом, я первым делом отыщу пачку сигарет, пускай они дивятся,
бегают, охают, а я усядусь в кресло, в мягкое кресло, и  затянусь  впервые
за эти годы. Марьяшка испугается, почему  из  меня  идет  дым,  а  у  меня
закружится от первой затяжки  голова...  Почему  у  меня  сейчас  кружится
голова? Я же не курю?
     Когда Томас дотянулся  до  Олега,  он  на  несколько  секунд  потерял
сознание - все силы ушли на то, чтобы доползти. Тело, движимое только этим
отчаянным желанием, отказалось более подчиняться, как бы выполнив все,  на
что было способно.
     Томаса привел в себя порыв ледяного ветра, принесший заряд  снега,  а
может, невнятный шепот Олега и его хриплое дыхание. Томасу больше всего на
свете хотелось закрыть глаза, потому что вот так лежать, ничего не делать,
ни о чем не думать -  это  и  было  теплой,  уютной  сказкой,  исполнением
желаний.
     Олег сдвинулся еще  на  метр,  он  бился,  стараясь  освободиться  от
веревок, отталкивался связанными ногами от глыбы. Томас  подтянул  к  себе
веревку, стараясь сообразить, как ему примотать Олега надежнее к скале,  и
никак не мог понять, как это делается, а потом  оказалось,  что  рука  его
пуста - веревку он  выпустил,  ее  конец,  свернутый  кольцом,  остался  в
нескольких метрах сзади, и вернуться к нему не было сил. Томас подтянулся,
чтобы уцепиться за ноги Олега, но тот сильно дернулся и  отбросил  Томаса,
тело которого не почувствовало боли.
     Томас понял, что  так  ему  Олега  не  удержать,  и  что  Олег  будет
вырываться и дальше, и что Олег, даже связанный, куда  сильнее  Томаса,  и
потому  Томас  возобновил  свое  медленное  путешествие  к  обрыву,  чтобы
оказаться между ним и Олегом, превратиться  в  барьер,  в  препятствие,  в
неподвижную колоду. Томасу казалось, что он ползет несколько часов,  и  он
умолял, уговаривал Олега потерпеть, полежать спокойно, и все же, когда ему
удалось наконец доползти до узкой полки, отделявшей Олега от обрыва,  Олег
сполз уже так низко, что Томасу буквально  пришлось  протискиваться  между
телом Олега и острыми камнями на краю.
     И, наверное, Томасу удалось  бы  откатить,  оттащить  Олега  обратно,
наверх, хотя бы на несколько метров, к безопасности, если бы  сам  он  мог
удержаться за зыбкий край сознания и не  решил  бы  передохнуть  несколько
секунд, прежде чем приниматься за сизифов труд...

     Марьяна  прибежала  к  лагерю,  запыхавшись.  Ей  казалось,  что  она
отсутствовала несколько минут, на самом деле ее не было больше  часа.  Она
бежала прямо к палатке, и потому  не  сразу  поняла,  что  произошло.  Она
увидела только, что лагерь пуст, и сначала  даже  откинула  край  палатки,
решив, что Томас с Олегом прячутся  там  от  снега,  хотя  палатка  лежала
плоско на земле и спрятаться под ней никто бы не мог.
     Марьяна в растерянности оглянулась и увидела след  в  снегу,  который
уходил вниз к скале, след такой, будто кто-то тащил по снегу тяжелый груз,
и  ей  сразу  почудилась  страшная  картина,  как  то  животное,  которому
принадлежали круглые, как от бочки, следы, тащит обоих мужчин, и  виновата
в этом только она, потому что побежала спасать козу и забыла  о  людях,  о
больных людях в  снежной  пустыне,  чего  делать  нельзя,  нельзя.  И  все
получилось ужасно и глупо, потому что она не догнала Дика и не нашла козу,
а оставшись одна среди скал, испугалась, что  не  найдет  пути  к  лагерю,
испугалась, за Томаса с Олегом, которые беспомощны, побежала обратно и вот
опоздала.
     Марьяна семенила вниз по склону, всхлипывая и повторяя:
     - Мамочка, мамочка...
     Почему-то на снегу лежала веревка. Олегу удалось распутаться?
     Она обогнула  серую  глыбу  и  увидела,  что  на  краю  обрыва  лежит
связанный Олег, а Томаса нигде нет.
     - Олег! Олежка! - закричала она. - Ты живой?
     Олег не  ответил.  Он  спал.  Люди  всегда  засыпают,  когда  пройдет
припадок. Он был один, но след от его тела продолжался вниз, к  обрыву,  и
когда Марьяна заглянула вниз, она увидела, что  там,  недалеко,  метрах  в
пяти, лежит Томас, очень спокойно и как-то даже удобно, и поэтому Марьяшка
не сразу догадалась,  что  Томас  уже  мертв.  Спустилась  вниз,  спеша  и
обламывая ногти о ледяные камни, и долго трясла его, старалась разбудить и
только тогда поняла, что Томас умер, разбился. А Олег,  который  пришел  в
себя, услышал плач Марьяны и спросил слабым голосом:
     - Ты что, Марьяшка, что случилось? - Он  совершенно  не  помнил,  как
столкнул Томаса вниз, хотя потом, по следам,  они  смогли  понять,  как  и
почему все произошло, и догадались, как умер Томас.

     Дик вернулся в лагерь еще через два часа. Он не догнал козу и потерял
ее следы на большой каменной осыпи. На обратном  пути  он  встретил  следы
неизвестного животного и пошел по ним, думая подстрелить дичь и решив, что
если придет в лагерь с добычей, то можно будет  сказать,  что  он  нарочно
оставил козу в покое, пожалел  Марьяну.  И  он  искренне  верил  уже,  что
пожалел Марьяну, потому что не выносил неудач.
     И когда он узнал, что  случилось  в  лагере  без  него,  он  оказался
трезвее и спокойнее остальных и сказал Олегу:
     - Не говори глупостей, ты не мальчишка, никого ты не убивал  и  ни  в
чем ты не виноват. Ты же не знал, что  столкнул  Томаса.  Ты  должен  быть
благодарен ему, что он тебя старался удержать. Может, он ничего и не успел
сделать, вернее всего, он ничего не успел сделать, но все равно  он  хотел
тебя спасти. Может, даже так лучше, потому что Томас был совсем болен,  он
мог умереть в любую минуту, а он хотел  идти  к  перевалу,  и  потому  нам
пришлось бы тащить его - и все погибли бы, и никто бы не дошел до перевала
и не вернулся обратно.
     - Ты хочешь успокоить Олега, - отвечала Марьяна, раскачиваясь от боли
- она отморозила руки и ободрала  их  в  кровь,  когда  старалась  оживить
Томаса и когда они с шатавшимся от слабости Олегом тащили  тело  Томаса  к
палатке. - Ты хочешь успокоить  Олега,  а  виноваты  мы  с  тобой.  Мы  их
бросили. Если бы мы не побежали за козой, Томас был бы жив.
     - Правильно, - сказал Дик, - тебе не надо было бежать  за  мной.  Это
глупость, женская глупость.
     - Неужели ты не винишь себя? - спросила Марьяна.
     Томас лежал между ними, закрытый  с  головой  одеялом,  и  как  будто
присутствовал при этом разговоре.
     Я не знаю, - сказал Дик. - Я пошел за козой,  потому  что  нам  нужно
мясо. Нужно, чтобы дойти. Нужно всем. Мне  меньше  других,  потому  что  я
сильнее всех.
     - Я не хочу с ним больше говорить, - сказала Марьяна. - Он  холодный,
как этот снег.
     - Я хочу быть справедливым, - сказал Дик. - От  того,  что  мы  будем
метаться и стонать, никому не лучше. Мы теряем время. День  уже  перевалил
за середину.
     - Олег еще слабый, чтобы идти, - сказала Марьяна.
     - Нет, ничего, - сказал Олег. - Я пойду. Только надо взять  у  Томаса
карту и счетчик радиации. Он говорил мне, что  если  что-нибудь  случится,
надо взять эти вещи.
     - Не надо, - сказал Дик.
     - Почему?
     - Потому, что мы идем обратно, - сказал Дик спокойно.
     - Ты так решил? - спросил Олег.
     - Это единственный путь, чтобы спастись, - сказал Дик. -  Послезавтра
мы будем в лесу. Там я найду добычу. Я вас приведу в поселок, я обещаю.
     - Нет, - сказал Олег. - Мы пойдем дальше.
     - Глупо, - сказал Дик. - Теперь у нас нет шансов перейти перевал.
     - У нас карта.
     - А почему ты веришь ей? Карта старая. Все могло измениться. И  никто
не знает, сколько еще идти без еды по голому снегу.
     - Томас сказал, что мы шли быстро, что остался один день.
     - Томас ошибался. Он сам хотел туда, и он нас обманывал.
     - Томас нас не обманывал. Он сказал, что там есть  пища  и  мы  будем
спасены.
     - Ему хотелось в это верить, он был болен, он плохо  соображал.  А  я
соображаю хорошо. Я понимаю, что мы останемся живы, только  если  вернемся
обратно.
     - Я пойду к перевалу, - сказал Олег. Он сказал это,  глядя  на  тело,
покрытое одеялом, он обращался к Томасу, он обещал ему идти дальше.
     - Я тоже пойду, - сказала Марьяна, - как ты не понимаешь?
     - Марьяшка, -  сказал  Дик,  постукивая  большим  кулаком  по  камню,
отбивая такт словам. - Я еще  могу  понять  Олега.  Ему  заморочил  голову
Старый. Он всегда твердил ему, что он умнее, лучше нас  с  тобой,  что  он
особенный. Он не мог быть лучше нас  в  поселке  или  в  лесу,  он  всегда
уступал мне. И даже тебе в лесу  он  уступает.  Это  ему  нужна  сказка  о
перевале и речи о дикарях, которыми мы  не  имеем  права  стать.  А  я  не
дикарь. Я не глупее его. Пускай тогда Олег идет, если он уверен. А тебя  я
не пущу, тебя я уведу вниз.
     - Глупости, глупости, глупости! - закричала  Марьяна.  -  Нас  послал
поселок. Нас все ждут и все надеются.
     - Мы принесем больше пользы живыми, - сказал Дик.
     - Пошли, - сказал Олег и протянул руку к одеялу, чтобы взять у Томаса
карту и счетчик. И он медленно сказал: - прости, Томас, что ты не дошел  и
я беру у тебя такие ценные вещи. - Он откинул край  одеяла,  Томас  лежал,
закрыв глаза, лицо его побелело, и губы стали  тонкими.  И  Олег  не  смог
заставить себя дотронуться до холодного тела Томаса.
     - Погоди, я сама, - сказала Марьяшка, - погоди.
     Дик поднялся, подошел к скале, поднял со снега флягу, поболтал  ею  -
там плеснул коньяк. Дик отвинтил крышку и вылил  коньяк  на  снег.  Острый
незнакомый запах повис в воздухе. Дик  завинтил  крышку  и  повесил  флягу
через плечо. Никто ничего не  сказал.  Марьяна  передала  Олегу  сложенную
карту, счетчик радиации и нож Томаса.
     - Нам его не закопать, - сказал Дик. - Надо отнести его под  обрыв  и
засыпать камнями.
     - Нет! - сказал Олег.
     Дик удивленно поднял брови.
     - А что ты предлагаешь?
     И глупо было отвечать, что нельзя на Томаса класть камни. Ведь  Томас
мертв, и ему все равно.
     Все сделал Дик. Олег и Марьяна только помогали ему. Больше они  ни  о
чем не говорили. Олег и Марьяна молча собрались, взяли совсем легкие мешки
- даже дров осталось на один-два костра, разделили на три части  последние
ломтики вяленого мяса, и Марьяна отнесла  Дику  его  порцию.  Тот  положил
ломтики в карман и ничего не сказал. Потом  Олег  и  Марьяна  поднялись  и
пошли не оглядываясь наверх, к перевалу.
     Дик догнал их  метров  через  сто.  Догнал,  потом  обогнал  и  пошел
впереди. Олег шел с трудом - еще не прошли последствия  припадка.  Марьяна
хромала - ушибла ногу, когда лазила с обрыва,  и  потому  Дик  не  спешил,
чтобы остальные не отставали. Они прошли всего километров  десять,  может,
меньше, и пришлось остановиться на ночлег.
     Олег свалился на снег и сразу заснул. Его не смогли разбудить,  чтобы
напился кипятку со сладкими корешками. И он не увидел  того,  что  увидели
Дик и Марьяшка, когда совсем стемнело. Облака вдруг разошлись, и  на  небе
появились звезды - звезды, которых никто из них никогда  не  видел.  Потом
небо затянуло вновь, Марьянка тоже  заснула,  а  Дик  еще  долго  сидел  у
погасшего, теплого костра, положив в него ноги, смотрел на небо и  ждал  -
может, облака разойдутся  вновь?  Он  слышал  о  звездах,  старшие  всегда
говорили о звездах, но никогда раньше  не  догадывался,  какое  величие  и
простор открываются человеку, который видит звезды. Дик  понимал,  что  им
никогда не вернуться в поселок, но был гордым человеком.

     Они поднялись рано, выпили много  кипятку,  растопив  снег,  и  доели
сладкие корешки, от которых голод  лишь  усилился.  Тащились  в  тот  день
медленнее, чем обычно, еле тащились, даже Дик выбился из сил.
     Беда была в том, что они не знали, правильно ли идут. Люди шли  здесь
в прошлый раз зимой, когда много снега, когда сильные  морозы  и  мгла,  и
потому сейчас все вокруг выглядело иначе, чем на карте.
     Наступило отчаяние, потому что перевал  был  абстракцией,  в  которую
невозможно поверить, как невозможно представить себе звездное  небо,  если
его не видел и  знаешь  лишь  по  рассказам.  Олег  жалел,  что  заснул  и
пропустил звезды, но, может быть, это  повторится  следующей  ночью.  Ведь
облака на небе стали тоньше, сквозь них иногда проглядывала  голубизна,  и
вокруг было куда светлее, чем внизу, в лесу.
     Днем, когда все выбились из сил, Дик приказал  остановиться  и  начал
растирать снегом Марьяшке отмороженные щеки. Тогда Олег увидел  в  стороне
на снегу синее пятно. Он сказал о нем остальным не сразу,  потому  что  до
него надо идти - еще сто шагов. А сделать их не было сил.
     Когда наконец Дик сказал, что пора идти, Олег показал на синее пятно.
Они подошли к нему. С каждым  шагом  быстрее  -  самое  трудное  встать  и
сделать первые шаги,  особенно,  если  знаешь,  что  нечего  есть  и  даже
кончились дрова.
     Это была синяя короткая куртка из прочного и тонкого  материала.  Дик
окопал снег вокруг,  чтобы  вытащить  куртку  из  снега,  а  Олегом  вдруг
овладело странное болезненное нетерпение.
     - Не надо,  -  сказал  он  хрипло,  -  зачем?  Мы  скоро  придем,  ты
понимаешь, мы правильно идем!
     - Она крепкая, -  сказал  Дик.  -  Она  нам  нужна.  Марьяшка  совсем
замерзла.
     - Мне не нужно, - сказала Марьяна. - Лучше пойдем дальше.
     - Идите, я вас догоню, - сказал Дик упрямо. - Идите.
     Они пошли дальше, а Дик догнал их через пятнадцать минут, неся куртку
в руке, но Марьяна надевать ее не стала,  сказала,  что  куртка  мокрая  и
холодная. Но главное было, что куртка чужая и ее кто-то носил. И если снял
и бросил, то, может быть, человек этот погиб,  потому  что  тогда  погибло
много людей. Всем известно, что с перевала вышло семьдесят шесть  человек,
а до леса дошло чуть больше тридцати. И тех, кто не дошел, Марьяна боялась
увидеть.
     Они не добрались в тот день до перевала, хотя Олегу все казалось, что
перевал будет вот-вот - сейчас обойдем этот язык ледника, и будет перевал,
сейчас минуем осыпь, и будет перевал... И подъем становится все  круче,  а
воздуха все меньше.
     Они ночевали, вернее, пережидали, пока кончится темнота,  сжавшись  в
клубок, закутавшись всеми одеялами и накрывшись палаткой. Все равно  спать
было почти невозможно от холода, они  только  проваливались  в  забытье  и
снова просыпались, чтобы поменяться местами. От Марьяны, которая лежала  в
середине, почти не было тепла, она стала какой-то бестелесной и  острой  -
птичьи кости. Они поднялись с рассветом,  над  ними  было  синее  звездное
небо, но они не смотрели на небо.
     Потом постепенно рассвело, облака были прозрачные, как легкий  туман,
и сквозь них светило солнце, холодное, яркое, которого они тоже никогда не
видели, но они не смотрели на солнце. Они брели, обходя трещины  во  льду,
осыпи и карнизы.  Дик  упрямо  шагал  впереди,  выбирая  дорогу,  падая  и
срываясь чаще других, но ни разу не уступив первенства. И он первым  вышел
на перевал, не сообразив, что вышел  на  перевал,  потому  что  склон,  по
которому они карабкались, незаметно для глаза выровнялся и  превратился  в
плоскогорье, а потом они увидели впереди зубцы хребтов. Хребет за хребтом,
цепи снежных гор, сверкающие под солнцем, а еще через час внизу  открылась
долина, посреди которой, громадный даже  отсюда,  с  километровой  высоты,
лежал диск  темного  металлического  цвета.  Диск  лежал,  накренившись  и
вдавившись в снег, точно посреди этой котловины. До этой котловины капитан
смог дотянуть корабль, когда после взрыва в двигательном  отсеке  отказали
приборы. Он посадил корабль в этой котловине, в метель, ночь и туман  злой
здешней весны.
     Они стояли в ряд. Три изможденных дикаря - арбалеты на плечах,  мешки
из звериных шкур за спинами,  оборванные,  обожженные  морозом  и  снегом,
черные от голода и усталости, - три микроскопические фигурки в громадном и
пустом, безмолвном  чужом  мире,  смотрели  на  мертвый  корабль,  который
шестнадцать лет назад рухнул на эту планету. И никогда уже  не  поднимется
вновь.
     Потом начали спускаться вниз по крутому склону,  цепляясь  за  камни,
стараясь не бежать по неверным  осыпям,  все  скорее,  скорее,  хоть  ноги
отказывались слушаться.
     И через час уже были на дне котловины.
     Шестнадцать лет назад Олегу был год с небольшим, Дику -  чуть  меньше
двух, Марьяны еще не было на свете. И они не помнили, как опустился здесь,
в горах, исследовательский корабль "полюс". Их  первые  воспоминания  были
связаны с поселком, с лесом, повадки шустрых рыжих грибов  и  хищных  лиан
они узнали раньше, чем услышали от старших о том, что есть звезды и другой
мир. И лес был куда понятнее, чем рассказы о ракетах или домах, в  которых
может жить по тысяче человек. Законы леса, законы  поселка,  возникшие  от
необходимости сохранить кучку людей,  не  приспособленных  к  этой  жизни,
простые законы выживания все время старались вытолкнуть из памяти землю  и
вместо памяти возродить лишь абстрактную надежду на то,  что  когда-то  их
найдут и когда-то все это кончится.  Но  сколько  надо  терпеть  и  ждать?
десять лет? Десять лет уже прошло. Сто лет?  Сто  лет  -  значит,  спасут,
найдут не тебя, а твоего правнука, если у тебя будет правнук и если он, да
и весь поселок смогут  просуществовать  столько  лет.  Надежда,  жившая  в
старших, для второго поколения не существовала - она бы только мешала жить
в лесу, но не передать им надежду было невозможно, потому что даже  смерть
человеку не так страшна, если он знает о продолжении своего  рода.  Смерть
становится окончательной в тот момент, когда с ней  пропадаешь  не  только
ты, но и все, что привязывало тебя к жизни.
     Потому и  старшие,  и  учитель  -  все,  каждый  как  мог,  старались
воспитать в детях ощущение принадлежности к земле, мысль о том,  что  рано
или поздно отторженность прервется. И - оставался корабль за перевалом. Он
существовал, его можно было достичь, если не в этот тысячедневный год,  то
в следующий, когда подрастут дети и смогут дойти до перевала. Смогут, если
захотят, потому что внутренне они оторвались от земли, потому что  корабль
для них чужд, а лес - свой. Это дарило им возможность выжить, которой были
лишены старшие, но это и угрожало, в конечном  счете,  смертью  поселку  -
людской колонии. И так шестнадцать земных лет - пять с лишним местных.
     Дик, Олег и Марьяна спускались в котловину, к кораблю. Он оставался -
хоть и рос и был веществен и громаден  -  легендой,  и  никто  из  них  не
удивился бы, если при прикосновении к кораблю тот рассыпался  бы  в  прах.
Они возвращались к дому своих отцов, который пугал тем, что перешел в  эту
холодную котловину из снов и легенд, тех,  что  рассказывали  при  тусклом
светильнике в хижине, когда за щелью окна, затянутого рыбьей кожей,  рычит
снежная метель или сыплет отдающий гнилью бесконечный дождь.
     Существование корабля возродило сны и легенды, придав им новый  смысл
и привязав абстрактные картинки, рожденные воображением и потому неточные,
к реальности этого тела. Этого противоречия старшие никогда  не  понимали,
ведь для них за повестью о том, как грянула катастрофа, как пришел холод и
тьма, за рассказом о пустых коридорах, в которых постепенно гаснет свет  и
куда прорываются снаружи сухие снежинки, - за всем этим скрывались  зримые
образы коридоров и ламп, молчание вспомогательных  двигателей  и  щелканье
счетчиков радиации. Для слушателей - Олега и его  сверстников  в  рассказе
понятны были лишь снежинки, а коридоры ассоциировались с  чащей  леса  или
темной пещерой. Ведь воображение питается лишь тем, что видено и слышано.
     Теперь стало понятно, как  уходили  отсюда  люди  -  тащили  детей  и
раненых, хватали в спешке те вещи, которые должны понадобиться  на  первое
время. В тот момент никто не думал, что им придется жить и умереть в  этом
холодном  мире  -  гигантские  масштабы  и  невероятная  мощь  космической
цивилизации даже здесь вселяли ложную уверенность,  что  все  случившееся,
как бы трагично не было, лишь временный срыв, случайность,  которая  будет
исправлена, как исправляются  неприятные  случайности  всегда.  Или  почти
всегда.
     Вот тот люк.
     Уходя, как рассказывал Старый, они закрыли его, а аварийную лестницу,
по которой спускались на снег, отнесли в сторону, под нависшую скалу.  Это
место было отмечено на карте, но искать лестницу не пришлось - снег стаял,
и она лежала неподалеку, голубая  краска  кое-где  облезла,  а  когда  Дик
поднял лестницу, то отпечаток ее остался черным рисунком на снегу  -  снег
под ней протаял до камней.
     Дик пощелкал ногтем по стоякам.
     - Легкая, - сказал он, - надо взять.
     Никто не ответил ему. Марьяна с Олегом стояли поодаль  и,  запрокинув
головы, разглядывали округлое брюхо корабля.  Корабль  казался  совершенно
целым, хоть сейчас лети дальше.  И  Олег  даже  представил  себе,  как  он
отрывается от  котловины,  поднимается,  все  быстрее,  к  синему  небу  и
становится черным кружочком, точкой в синеве...
     Усталости не было. Тело было легким и  послушным,  и  нетерпение  как
можно скорее заглянуть внутрь чудовища  смешивалось  со  страхом  навсегда
исчезнуть в замкнутой сфере корабля.
     Олег перевел взгляд на аварийный люк.  Сколько  раз  Старый  повторял
Олегу: "Аварийный люк не заперт, понимаешь, мы  его  только  прикрыли.  Ты
поднимаешься к нему по лесенке,  она  легкая,  и  первым  делом  замеряешь
уровень  радиации.  Ее  быть  не  должно,  шестнадцать  лет   прошло,   но
обязательно замерь. Тогда  радиация  была  одной  из  причин,  почему  нам
пришлось так спешно уходить, мороз  и  радиация.  Сорок  градусов  мороза,
системы отопления не функционируют, радиационный  фон  -  оставаться  было
нельзя. Хотя и идти тоже было нельзя - мы не знали, что  сможем  дойти  до
долины, где лес и где теплее". Дик бродил  вокруг  корабля,  переворачивая
наконечником копья пустые ящики и банки - там было  много  вещей,  которые
вытащили из корабля, но пришлось оставить.
     - Ну что, - спросил Олег, - пойдем туда?
     - Пойдем, - сказал Дик, поднял лестницу, приставил к люку.
     Потом сам поднялся по ней,  сунул  в  щель  нож  Томаса,  нажал,  нож
сломался.
     - Может, он защелкнулся? - спросила Марьяна снизу.
     - Совсем ножей не осталось, - сказал Дик.
     - Старый сказал, что люк открыт, - заметил Олег.
     - Старый все забыл, - сказал Дик. - Разве можно верить старикам?
     - Томас бы знал, что делать, - сказала Марьяна.
     - Глупо, - сказал Дик. - Глупо замерзнуть здесь, под  самым  боком  у
этой махины.
     Дик толкнул люк, ничего не получилось,  ударил  по  нему  кулаком,  и
Олегу показалось, что должен раздаться глубокий и долгий звон, но никакого
звука не было. Олег,  шевеля  губами,  хотя  хорошо  читал,  отлично  умел
читать, прочел врезанные в корпус золотые буквы "полюс".
     - Правильно, - сказал он. - "Полюс".
     - Ты думал, что мы другой нашли? - сказал Дик и спрыгнул  с  лестницы
вниз, в снег. Надо подумать. Так ее не вскрыть.
     Марьяна дрожала.
     - Странно, - сказала она. - Не было холодно. А теперь стало холодно.
     - Есть охота, - сказал Дик. - Там, наверно, еды до черта. В  железных
банках. Она не портится. Томас говорил.
     Олег полез по лестнице наверх, к люку, достал, опершись одной рукой о
ледяной металл корабля, счетчик радиации и приставил  его  к  узкой  щели.
Стрелка чуть дрогнула, но до красной отметки не дошла, далеко не дошла.  В
котловине было очень тихо,  он  слышал  не  только  разговор  внизу,  даже
дыхание Марьяны.
     - Жалко, что Томас не дошел, - сказала Марьяна. - Так  жалко,  ты  не
представляешь.
     - Конечно, жалко, - сказа Дик. - Только он бы все равно не  дошел.  И
мы бы из - за него не дошли.
     - Не надо так говорить, - сказала Марьяна. - Он услышит и обидится.
     - Он мертвый, - сказал Дик. - Мертвые не слышат.
     - Я не знаю, - сказала Марьяна. - Может, и слышат.
     Олег нажал на дверь люка, и дверь не поддалась. Как  ее  потянуть  на
себя?
     - Не получается? - спросила Марьяна. Облака затянули солнце, и  сразу
стало темнее, привычнее.
     - Погоди, - сказал Олег. - Почему мы тянем  крышку  на  себя,  почему
толкаем, как дома? А если дверь в корабле открывалась иначе?
     - Спускайся, чего уж там, - сказал Дик. - Я камень принесу.
     - Камнем не одолеешь, - сказал Олег.  Как  может  открываться  дверь?
Внутрь? Внутрь мы  ее  толкали.  Дверца  была  немного  утоплена  в  стене
корабля, она уходила под обшивку. А что если попробовать толкнуть ее вбок?
Так не бывает, но если корабль летит, лучше, чтобы дверь сама случайно  не
открылась. Олег сказал Дику:
     - Дай нож.
     Тот кинул Олегу нож, сунул руки  подмышки  и  принялся  притоптывать.
Замерз. Даже он замерз. Пошел сухой снег. Они были одни во всем мире,  они
умирали от голода и холода, а корабль не хотел пускать их внутрь.
     Олег вставил кончик ножа  в  щель  и  постарался  толкнуть  крышку  в
сторону. Та вдруг громко щелкнула и легко, словно  ожидала  этого,  отошла
вбок и исчезла в стене. Все правильно. Олег даже не стал  оборачиваться  и
не стал кричать, чтобы все видели, какой он умный.  Он  решил  задачу.  Он
любил решать задачи. Пускай задача была несложная, но другие ее решить  не
смогли. Олег заткнул нож за пояс и снова вынул счетчик радиации.
     - Ой! - услышал он голос Марьяны. - Олег открыл!
     - Это хорошо. Иди тогда, - сказал Дик. - Иди, чего стоишь?
     Счетчик показал, что опасности нет. Все правильно.
     - Там темно, - сказал Олег. - Дайте факел.
     Даже когда было очень холодно, в последнюю ночь, они не стали сжигать
факелы. К тому же факелы давали мало тепла, зато долго горели.
     - Там тепло? - спросила Марьяна.
     - Нет, - сказал Олег. Он  принюхался.  В  корабле  сохранился  чужой,
опасный запах. Ступить внутрь было  страшно.  Но  Олег  вдруг  понял,  что
теперь он главнее Дика, что Дику страшнее. Дик  щелкал  кремнем,  разжигая
факел. Факел занялся маленьким, почти невидимым в  свете  дня  огнем.  Дик
поднялся до половины лестницы и передал факел Олегу. Но дальше  не  пошел.
Олег принял факел и протянул руку внутрь. Впереди была темнота, под ногами
начинался ровный, шероховатый пол. Олег  сказал  громко,  чтобы  заглушить
страх:
     - Ну, я пошел. Берите факелы. И за мной! Я буду ждать внутри.
     Пол под ногами чуть пружинил, как будто кора живых деревьев. Но  Олег
знал, что пол неживой и  что  таких  деревьев  на  земле  не  бывает.  Ему
почудилось, что впереди кто-то подстерегает его,  и  он  замер.  Но  потом
понял, что так возвращается к  нему  отраженное  чем-то  эхо  собственного
дыхания. Олег сделал еще один шаг вперед, и огонь  факела,  ставший  ярче,
осветил  стену,  круглящуюся  кверху.  Блестящую  и  светлую   стену.   Он
дотронулся до стены. Стена была холодной, как камень.
     Вот я и дома, подумал Олег. У меня есть дом -  поселок.  А  есть  еще
один дом, называющийся  "космический  исследовательский  корабль  "Полюс",
который мне тысячу раз снился, и снился совсем не таким,  как  оказался  в
самом деле. А я тут был. Я даже  тут  родился.  Где-то  в  темной  глубине
корабля есть комната, в которой я родился.
     - Ты где? - спросил Дик. Олег обернулся. Силуэт Дика  почти  заполнил
собой проем люка.
     - Иди сюда, не бойся, - сказал Олег. - Здесь никого нет.
     - Был бы - давно бы замерз, - сказал Дик громко, голос его улетел  по
коридору. Олег протянул ему свой факел, чтобы Дик мог зажечь  свой,  потом
подождал, пока Дик, уступив место Марьяне, зажжет ее факел.
     С тремя факелами сразу стало  светлее.  Только  очень  холодно.  Куда
холоднее, чем снаружи, потому что там был живой  воздух,  а  здесь  воздух
мертвый. Коридор вскоре закончился  дверью,  но  Олег  уже  знал,  как  ее
открыть, и Дик с Марьяной увидели, как он это  делает,  и  поняли,  что  в
действиях  Олега  появилась   уверенность,   может,   еще   не   настоящая
уверенность, но большее единство с кораблем, чем у  них,  которым  корабль
казался страшной пещерой, и если бы  не  голод,  не  страх  перед  ледяной
пустыней, они бы остались снаружи. Дойди с ними до корабля Томас, все было
бы иначе. Олег не мог взять на себя роль проводника и толкователя тайн, но
лучше Олег, чем никого.
     За дверью был круглый зал, такого они никогда не видели.  В  нем  мог
разместиться весь поселок. Несмотря на  свет  трех  факелов,  его  потолок
пропадал в темноте.
     - Ангар, - сказал Олег, заученно  повторяя  слова  Старого.  -  Здесь
посадочные катера и другие средства. Но узел питания был выведен из  строя
при посадке. Это сыграло роковую роль.
     - И вынудило команду и пассажиров идти по горам пешком, -  продолжила
Марьяна.
     Старый на уроках заставлял их  заучивать  наизусть  историю  поселка,
начало этой истории, чтобы не забывалась. "Без истории люди перестают быть
людьми. Это касается отдельных особей и целых коллективов".
     - С огромными жертвами... - произнес Дик, но не договорил,  замолчал.
Здесь нельзя было говорить громко.
     Перед ними, преградив путь, лежал цилиндр длиной метров десять.
     - Правильно, - сказал Олег, - это тот катер, который  они  вытягивали
из ангара на руках, но не успели, надо было уходить.
     - Как холодно, - сказала Марьяна.
     - Он в себе держит холод с зимы, - сказал Дик.  -  Куда  дальше?  Дик
признал главенство Олега.
     - Здесь должна быть открытая дверь, - сказал Олег, - которая ведет  в
двигательный отсек. Только нам  туда  нельзя.  Мы  должны  найти  лестницу
наверх.
     - Как ты хорошо все выучил, - сказала Марьяна.
     - Видишь, пригодилось, - сказал Олег.
     Они снова пошли вдоль стены.
     - Здесь должно быть много вещей, - сказал Дик. - Но как мы их понесем
обратно?
     - А вдруг те, кто здесь умер, ходят? - спросила Марьяна.
     - Да кончай ты! Сейчас стукну, - сказал Дик.
     - Разумеется, - Олег остановился.
     - Что? Что ты увидел?
     - Я догадался. Если загнуть концы  у  лестницы,  ее  можно  нагрузить
вещами и тащить за собой. Ну, как на санях, которые сделал Сергеев.
     - А я думала, ты увидел мертвеца, - сказала Марьяна.
     - Я об этом уже подумал, - сказал Дик, - но еще рано гнуть лестницу.
     - Первая дверь, - сказал Олег. - Туда нам не надо.
     - Я загляну, - сказал Дик.
     - Там наверняка радиация, - сказал Олег. - Старый предупреждал.
     - Ничего она со мной не сделает. Я сильный, - сказал Дик.
     - Радиация невидима, ты же знаешь. Ты же учился. - Олег пошел дальше,
неся факел близко к стене. Стена была неровной. В ней были ниши,  открытые
панели, с  кнопками  и  холодно  блестящими  экранами.  А  вот  Томас  был
инженером. Томас понимал, что значат эти кнопки и какую силу  они  в  себе
несут.
     - Столько всего настроили, сказал Дик, все  еще  не  примирившийся  с
кораблем, - а разбились.
     - Зато они прилетели через небо, - сказала Марьяна.
     - Вот эта дверь, - сказал Олег. - Отсюда мы попадем в жилые помещения
и в навигационный отсек.
     Как это всегда звучало: "Навигационный  отсек",  "Пульт  управления"!
Как заклинания.
     И вот он сейчас увидит навигационный отсек.
     - А ты помнишь номер своей комнаты? - спросила Марьяна.
     - Каюты, - поправил ее Олег. - Конечно, помню. Сорок четыре.
     - Отец просил меня зайти и посмотреть, как все там. У нас десятая.  А
ты ведь родился на корабле?
     Олег на ответил. Вопрос и не требовал ответа. Но  странно  было,  что
Марьяна думает так же, как  и  он,  -  странно,  когда  люди,  которых  ты
считаешь не очень умными, вдруг думают о том же, о чем и ты.
     Олег отвел в сторону дверь. И отпрянул.
     Он забыл, что этого можно было  ждать.  Старый  предупреждал,  что  в
корабле может функционировать аварийное освещение, автономное, по принципу
флюоресценции, то есть самосвечения. Есть такие краски,  которые  светятся
многие годы. Такими красками покрашены некоторые коридоры и  навигационный
отсек
     Свет шел отовсюду и ниоткуда. И было светло. Достаточно, чтобы факелы
как будто потухли, их свет был не нужен и невидим.
     - Ой, - прошептала Марьяна. - А может, тут кто-то живет?
     - Мертвецы, - попытался засмеяться Дик.
     - Хорошо, что есть свет, - сказал Олег.  -  Но  мы,  наверно,  найдем
теплые вещи. И будем спать в комнате.
     - Нет, - сказал Дик, который немного отстал и еще не вошел в  светлый
коридор. - Я не буду спать здесь.
     - Почему?
     - Я буду спать там, на снегу. Там теплее.
     Олег понимал, что Дику  страшно  спать  в  корабле,  но  ему,  Олегу,
хотелось остаться здесь. Он не боялся корабля. Может,  испугался  сначала,
когда было темно, но не сейчас. Это его дом.
     - Я тоже не хочу здесь спать, - сказала Марьяна. -  Здесь  есть  тени
тех, кто жил. Я боюсь.
     Справа стена коридора отошла вглубь, она была забрана прозрачным, как
тонкий слой воды, материалом,  и  Марьяна  вспомнила,  что  он  называется
стеклом. А за стеклом зеленые растения. С  зелеными  маленькими  листьями,
таких зеленых листьев в лесу не бывает.
     - Они не схватят? - спросил Олег.
     - Нет, - сказала Марьяна, - они  замерзли.  А  к  тому  же  на  земле
растения не двигаются, разве ты забыл, как нам рассказывала тетя Луиза?
     - Это не так важно, - сказал Дик. - Пошли. Не вечно же гулять  просто
так. А вдруг тут нет еды? Я скоро умру от голода.
     Странно, подумал Олег, мне совсем не хочется есть. Я так давно не ел,
а есть не хочется. Это нервы.
     Через десять шагов они увидели еще одну нишу, но в  ней  стекло  было
разбито. Марьяна протянула руку, чтобы дотронуться до растения.
     - Нельзя, - сказал Дик.
     - Я знаю лучше, я их чувствую. А это мертвые.
     Она дотронулась до ветки, и листья рассыпались в пыль.
     - Жалко, - сказала Марьяна. - Жалко, что нет семян, мы бы посадили их
у поселка.
     - Самое главное справа,  -  сказал  Олег.  -  Направо  будут  склады.
Давайте посмотрим, что там есть.
     Они   повернули   направо.   Посреди   коридора   лежал   разорванный
полупрозрачный мешок, и из него выкатилось несколько мягких белых банок  -
видно, когда люди бежали с корабля, мешок разорвался, и  не  было  времени
чинить его.
     Это было странное, чудесное пиршество. Они  вскрывали  банки,  Дик  -
ножом, а Олег догадался, что это можно делать без  ножа,  если  нажать  на
края банки. Они пробовали содержимое банок и тюбиков. И почти  всегда  это
было вкусно и незнакомо. И банок было не жалко, потому что там были  целые
комнаты, полные ящиков и контейнеров, там лежали миллионы банок  и  всяких
других продуктов. Они пили сгущенное молоко,  но  не  было  рядом  Томаса,
который сказал бы, что это молоко, они глотали шпроты, но  не  знали,  что
это - шпроты, они выдавливали из  тюбиков  варенье,  которое  казалось  им
слишком  сладким,  они  жевали  муку,  не  зная,  что  это  мука.  Марьяна
расстраивалась, что они так напакостили и  на  полу  грязно,  но,  правда,
расстраиваться она начала, когда уже наелась, и дальше они ели и открывали
только из любопытства и не трогали одинаковых.
     Потом их потянуло в сон  -  глаза  слипались,  словно  вся  усталость
последних дней навалилась на плечи. Но все же Олегу не  удалось  уговорить
спутников остаться на корабле и спать в нем. Они ушли вдвоем, и Олег,  как
только их шаги стихли в коридоре, вдруг испугался и еле  сдержался,  чтобы
не побежать за ними. Может, побежал бы, если бы не  хотел  так  смертельно
спать. Он лег на пол, раздвинув пустые банки, и проспал  много  часов,  но
время здесь, на корабле, не двигалось, его ничем нельзя было поймать. Олег
спал без снов, без мыслей, глубоко и спокойно, куда спокойнее, чем Марьяна
с Диком, потому что Дик даже в такой усталости несколько раз за вечер и за
ночь просыпался  и  прислушивался  -  нет  ли  опасности.  И  тогда  чутко
просыпалась Марьяна, прятавшая голову на его груди.  Они  накрылись  всеми
одеялами и палаткой и им было не холодно, потому что вечером пошел  густой
снег и завалил палатку, превратил в сугроб, и сквозь сон  Дик,  слышавший,
как шелестят снежинки, как ветер стучит в стену нависшего над ним корабля,
думал: Как хорошо,  что  идет  снег,  и  те  звери,  которые  могут  здесь
водиться, их не заметят.
     Олег проснулся раньше тех, кто спал снаружи, потому  что  замерз.  Он
долго прыгал, чтобы согреться, потом  поел  -  это  было  удивительно:  Не
думать, хватит ли пищи. Немного болел живот,  должен  бы  болеть  сильнее,
подумал Олег. Было стыдно глядеть на остатки пиршества, и Олег отодвинул в
угол комнаты пустые и полупустые банки.  Надо  идти  дальше,  подумал  он.
Пойти позвать ребят? Нет, наверное, они еще спят - Олегу казалось, что его
сон длился лишь несколько минут.
     Он немного оглядится и тогда выйдет наружу и  разбудит  остальных.  В
корабле никого нет, давно  никого  нет,  бояться  нечего.  Скоро  придется
уходить обратно - через два-три дня перевал завалит снегом. А мы тут спим.
Разве можно тут спать?
     Олег  как  настоящий  житель  леса  отлично  ориентировался.  Даже  в
корабле. Он не боялся заблудиться и  потому  спокойно  пошел  по  пандусу,
ведущему наверх, в жилые помещения. Он хотел найти сорок четвертую  каюту.
Его каюту. Он знал, что пока не увидел ее, не будет здесь совсем своим.
     Каюту с круглой табличкой "44" он нашел  через  час.  Не  потому  что
трудно было найти, просто он отвлекался в пути, потому что сначала попал в
кают-компанию, где  увидел  длинный  стол  и  где  ему  очень  понравились
установленные посредине хрустальные солонки и перечницы, и он даже положил
в мешок по штуке, подумал, что мать будет рада, если он принесет ей  такие
вещи. Потом он долго рассматривал шахматы - видно, при ударе коробка упала
на пол и  разбилась,  и  фигуры  рассыпались  по  ковру  -  ему  никто  не
рассказывал о шахматах, и он решил, что  это  скульптуры  неизвестных  ему
земных животных. И конечно, удивителен был ковер - у него  не  было  швов,
значит, его выделали из шкуры одного животного. Какое же животное на земле
так велико и притом у него такие странные узоры на  шкуре?  Наверное,  это
морское животное, Эгле рассказывала, что самые большие животные обитают  в
море и называются китами. Только почему-то раньше Олег думал, что у  китов
гладкая шкура. Олег видел еще много  чудесных  и  непонятных  вещей,  и  к
исходу часа, который потребовался, чтобы добраться до каюты сорок  четыре,
он был переполнен впечатлениями, но  впечатления,  накапливаясь,  вызывали
отчаяние от собственной тупости, от собственной неспособности  разобраться
в вещах и от того, что Томас не дошел  до  корабля  и  не  может  сказать:
Зачем, почему, - и было даже  несправедливое  раздражение  против  Томаса,
словно тот, умерев, обманул Олега.
     Перед дверью в сорок четвертую каюту Олег  долго  стоял,  не  решаясь
открыть ее, хотя знал, что ничего особенного он там не увидит. И  он  даже
понимал, почему. Пусть мать говорила много раз и  все  говорили,  что  его
отец погиб при крушении корабля, что он был  в  двигательном  отсеке,  где
раскололся реактор, все равно ему почему-то казалось, что отец может  быть
там, что отец мог потом, когда все ушли, думая, что  он  погиб,  прийти  в
себя и добраться до каюты и там уже замерзнуть. Почему-то Олег никогда  не
верил в  смерть  отца  и  отец  оставался  живым  на  корабле,  ожидающим,
несчастным. Может, это происходило от внутренней убежденности матери,  что
отец жив. Это был ее кошмар, ее болезнь, которую она тщательно скрывала от
всех, даже от сына, но сын об этой болезни отлично знал.
     Наконец Олег заставил себя отодвинуть  дверь.  В  каюте  было  темно.
Стены ее были покрыты обычной краской. Пришлось задержаться, зажечь факел,
и глаза не сразу привыкли к полутьме. Каюта состояла  из  двух  комнат.  В
первой стояли стол, диван,  здесь  ночевал  отец,  во  второй,  внутренней
комнате жила мать с ним, Олегом, с младенцем.
     Каюта была пуста. Отец не вернулся в нее. Мать ошиблась.
     Но Олега ждал иной сюрприз, иное потрясение.
     В маленькой комнате стояла детская кроватка. Он сразу понял, что  это
сооружение с расстегнутыми и свесившимися ремнями, мягкое и как бы висящее
в воздухе,  предназначено  для  маленького  ребенка.  И  вот  почему-то  -
недавно, минуту назад, - ребенка унесли отсюда,  в  спешке  даже  оставили
один очень маленький розовый носок и погремушку, разноцветную  погремушку.
Олег, еще не осознав до  конца,  что  встретился  с  самим  собой  в  этом
заповеднике остановившегося времени, поднял погремушку и  взмахнул  ею,  и
именно в этот момент, услышав звук погремушки и,  как  ни  странно,  узнав
его, он осознал реальность корабля, реальность этого мира, более  глубокую
и настоящую, чем  реальность  поселка  и  леса.  В  обычной  жизни  нельзя
встретиться с самим собою. Вещи исчезают, а если  что-то  и  остается,  то
остается как память, сувенир. А здесь, в петле,  прикрепленной  к  бортику
кровати, висела недопитая бутылочка с молоком, молоко замерзло, но  молоко
можно было растопить и допить. Вернуться через шестнадцать лет и допить.
     И, увидев себя, встретившись с собой, осознав и пережив эту  встречу,
Олег принялся искать следы двух других людей, бывших здесь, по ту  сторону
остановившегося времени, - отца и матери.
     Мать найти было легче. Она бежала отсюда, унося его, Олега, поэтому в
ее  кровати,  в  глубине  каюты,  валялся  скрученный,  смятый,  сорванный
второпях  халат.  Мягкая  туфля  высовывалась   из-под   кровати.   Книга,
заложенная  листком  бумаги,  лежала  на  подушке.  Олег   поднял   книгу,
осторожно, боясь, не рассыплется ли она, как то растение  в  коридоре.  Но
книга отлично перенесла  мороз.  Книга  называлась  "бесы"  и  написал  ее
Достоевский. Толстая книга, а на закладке набросаны формулы  -  мать  была
химиком-теоретиком. Олег никогда не видел книги, потому  что  книг  в  тот
момент никто не брал с корабля, Олег слышал  имя  Достоевского  на  уроках
тети Луизы, но не думал, что писатель может написать такую толстую  книгу.
Олег взял книгу с собой. И он знал: Как бы ни было тяжело идти  назад,  он
ее донесет. И этот листочек с формулами. И потом, подумав,  он  положил  в
мешок туфли матери. Они казались очень узкими для разбитых ног матери,  но
пускай они у нее будут.
     А следы отца, хоть  и  были  вещественны  и  очевидны,  почему-то  не
произвели на Олега такого впечатления, как  встреча  с  самим  собой.  Это
случилось потому, что отца в тот момент, когда корабль разбился, не  было.
Он ушел раньше. Он ушел на вахту, прибрав за  собой,  когда  мать  и  Олег
спали, - отец был аккуратным человеком, не терпел  беспорядка.  Его  книги
стояли в ряд на полке, за стеклом, его вещи висели в стенном шкафу... Олег
вынул из шкафа форму отца. Наверное, он не надевал ее  на  корабле,  форма
была совсем новая, синяя, плотная, с двумя звездочками на груди, с  тонким
золотым лампасом на узких штанах. Олег вынул ее из шкафа и приложил к себе
- мундир был немного великоват. Тогда Олег надел его поверх своей  куртки,
и он стал впору, только пришлось чуть подогнуть рукава. Штаны он  завернул
снизу. И это было удобно. И в этом не было неправильности.  Ведь  если  бы
отец жил в деревне и ходил в этой  форме,  он  разрешил  бы  Олегу  иногда
надевать ее.
     Теперь корабль окончательно принадлежал Олегу. Даже вернувшись в лес,
он всегда будет тосковать по  кораблю  и  стремиться  обратно,  сюда,  как
стремится Старый и как стремился Томас. И  в  этом  тоже  не  было  ничего
плохого, в этом была победа Старого,  который  не  хочет,  чтобы  те,  кто
растет в деревне, стали частью леса. Теперь Олег окончательно понял, о чем
думал Старый, и слова его приобрели смысл,  осознать  который  можно  было
только здесь.
     Олег догадался откинуть крышку стола, и там,  с  внутренней  стороны,
оказалось зеркало. Олегу приходилось видеть свое отражение в тихом пруду и
в  маленьком  зеркальце,  которое  Кристина  берегла,  как  самую  главную
ценность. Но в большом зеркале он не видел себя никогда. И, глядя на себя,
он осознавал раздвоение, но это раздвоение не было  противоестественным  -
ведь там, за открытой дверью, только что был он, Олег, годовалый, он  даже
не допил молоко. А теперь он стоит перед зеркалом  в  мундире  отца.  Хоть
сейчас совсем не похож на отца, потому что его лицо обморожено, обветрено,
обтянуто темной кожей, с  ранними  морщинами  от  недоедания  и  жестокого
климата. Но он все-таки  вырос,  вернулся,  надел  мундир  и  стал  членом
экипажа корабля "полюс".
     В письменном столе Олег нашел записную книжку отца, половина  страниц
в ней была чистой, не меньше ста пустых белых  листиков,  целое  сокровище
для Старого - можно будет учить ребят, рисуя на бумаге разные вещи,  чтобы
они  видели  и  понимали,  потому  что  им  надо  будет,  как   подрастут,
обязательно вернуться к кораблю. И еще он  нашел  там  несколько  объемных
цветных картинок, фотографий с видами земных городов, и тоже взял с собой.
Некоторые другие вещи были непонятны, и их Олег трогать пока не стал -  он
понимал, что возвращение к поселку будет трудным. Но одну  вещь  он  взял,
потому что сразу догадался, что это такое, и  понял,  как  будет  счастлив
Сергеев и как будет счастлив Вайткус, который  рисовал  ему  эту  вещь  на
влажной глине и много раз повторял: "Я никогда не прощу себе, что никто из
нас не взял бластера. Ни один  человек".  "Ты  зря  казнишься,  -  отвечал
Старый, -  для  этого  надо  было  возвращаться  на  мостик,  а  там  была
смертельная радиация". Оказывается, бластер лежал у отца в столе.
     Рукоять надежно легла на ладонь, холодная, тяжелая рукоять.
     И чтобы проверить, есть ли в бластере заряд, он направил его на стену
и нажал спуск  -  из  бластера  вылетела  молния  и  опалила  стену.  Олег
зажмурился, и еще с минуту после этого в  глазах  прыгали  искры.  И  Олег
вышел в коридор с бластером в руке.  Теперь  он  был  не  только  хозяином
корабля, теперь он получил возможность говорить с лесом не как проситель -
нас не трогайте, нас не трогайте...
     В  коридоре  Олег  остановился   в   раздумье.   Хотелось   пойти   в
навигационный отсек или в узел связи,  но  разумнее  вернуться  на  склад,
потому что если Дик с Марьяной пришли туда, они будут волноваться.
     Олег быстро прошел обратно, но склад был пуст. Никто туда не заходил.
Ну что ж,  пойдем,  разбудим.  К  тому  же,  хоть  Олег  в  этом  себе  не
признавался,  хотелось  показаться  им  в  мундире  космонавта,   хотелось
сказать: "Вы проспите все на свете. А нам пора улетать к звездам..."
     Олег не тушил факела даже в  освещенном  коридоре,  на  этот  раз  он
пересек ангар напрямик, путь оказался куда короче, чем  вчера,  -  он  уже
привык к кораблю. Впереди показался яркий свет - люк наружу был приоткрыт.
Они его забыли закрыть. Хотя это здесь неважно, на такой  высоте  в  снегу
вряд ли водятся звери - что им тут делать?
     Олег зажмурился и постоял  так  с  минуту,  пока  глаза  привыкали  к
солнечному свету. Солнце стояло высоко, ночь давно  прошла.  Олег  раскрыл
глаза. И испугался.
     Никаких следов Дика и Марьяны  -  снег  за  ночь  сравнял  и  сгладил
вчерашние следы - снег без единого темного пятна.
     - Эй! - сказал Олег. Негромко. Тишь стояла такая, что страшно было ее
разбудить.
     И тут же  Олег  заметил,  как  что-то  белое  зашевелилось  метрах  в
двадцати от корабля, в его округлой тени.
     Там был  невысокий  пологий  снежный  холм.  И  зверь,  белый,  почти
сливающийся со снегом, какого раньше Олегу не приходилось видеть,  похожий
на ящерицу, только мохнатую, длиной  метра  в  четыре,  осторожно,  словно
боясь спугнуть добычу, разрывал этот холм. Олег как зачарованный глядел на
зверя и ждал, что будет дальше, - он не связал  белый  сугроб  с  ночевкой
Дика и Марьяны, и даже когда лапы зверя разгребли снег  и  там  показалось
темное пятно покрывала палатки, он все равно стоял неподвижно.
     Но в этот момент проснулся Дик, он сквозь сон услышал, как ворочается
над ними зверь, и его нос уловил чужой опасный запах этого зверя.  И  Дик,
выхватив нож, рванулся из-под  палатки,  но  запутался  в  одеялах.  Олегу
показалось, что снежный сугроб внезапно  ожил,  взметнулся  вверх  столбом
снега, ожившей, рвущейся наружу кучей шкур, а зверь, ничуть не  испуганный
этим взрывом, а наоборот, убедившийся в  том  что  не  ошибся,  раскапывая
добычу, сцапал когтистыми лапами комок шкур и старался придавить к  земле,
придушить, рыча и радуясь добыче.
     Олег - лесной житель, нащупывал рукой у пояса нож и примеривался  для
прыжка, глазами уже пытаясь угадать, где у  этого  белого  зверя  уязвимое
место, куда надо вонзить нож, а Олег -  житель  корабля  и  сын  механика,
вместо ножа выхватил бластер, но стрелять отсюда, сверху, издали не  стал,
а спрыгнул в снег и бросился к зверю, сжимая в руке оружие. Зверь,  увидев
его, поднял морду  и  зарычал,  отпугивая  Олега,  видно,  приняв  его  за
конкурента, и тогда, уж без опаски попасть  в  Дика,  Олег  остановился  и
всадил в оскаленную морду заряд бластера.

     Пока Дик с Марьяной, пообедав и обойдя корабль, стаскивали  к  выходу
то, что надо взять с собой, Олег забрался на самый верх,  в  навигационный
отсек. Он звал Дика с собой, но тот не пошел -  ему  уже  достаточно  было
добычи. Не пошла и Марьяна - Олег показал ей, где находится  госпиталь,  и
она отбирала лекарства и инструменты, которые описала ей Эгле. А надо было
спешить, потому что снова пошел снег и заметно похолодало. Еще день, и  из
гор не выбраться - снег будет  идти  много  дней,  и  морозы  усилятся  до
пятидесяти градусов. Так что Олег оказался в навигационном отсеке один.
     Он постоял несколько  минут  в  торжественном  окружении  приборов  в
центре корабля, создание которого было немыслимым подвигом миллионов  умов
и тысяч лет человеческой цивилизации. Но Олег не испытывал  ни  ужаса,  ни
безнадежности. Он знал, что теперь поселок,  по  крайней  мере  для  него,
Олега, превратился из центра вселенной во временное убежище  на  те  годы,
пока корабль не станет истинным домом, пока они не поймут  его  настолько,
чтобы с его помощью найти способ сообщить о себе земле.  Для  этого  надо,
старшие тысячу раз обсуждали,  восстановить  аварийную  связь.  Пускай  не
сегодня, пускай через много лет, потому что этому надо научиться.  И  Олег
вошел в радиоотсек, потому что Старый сказал ему, где искать справочники и
инструкции по связи, те, которые надо понять прежде, чем  умрет  Старый  и
умрет Сергеев, которые могут помочь ему, Олегу, и тем, кто придет вслед за
Олегом.
     В  радиоотсеке  было  полутемно.  Олег  не  сразу  отыскал   ящик   с
инструкциями. Он вынул справочники,  их  оказалось  много,  и  неизвестно,
какой нужнее. Но Олег знал, что он скорее выкинет туфли  матери,  чем  эти
книги. Он рад бы взять с собой какие-нибудь детали,  инструменты,  которые
пригодятся, но понимал, что это придется отложить  до  следующего  раза  -
когда он будет понимать смысл этих экранов и панелей. Все, можно идти...
     И тут внимание Олега привлекло слабое  мерцание  в  углу  на  панели,
полуприкрытой креслом оператора. Олег осторожно, словно  к  Дикому  зверю,
подошел к тому месту.
     На панели равномерно вспыхивал зеленый огонек. Вспыхивал и гас.
     Олег  попытался  заглянуть  за  панель,  чтобы  понять,  почему   это
происходит, но не удалось. Он уселся в кресло оператора и  начал  нажимать
на кнопки перед панелью. Тоже ничего не  произошло.  Огонек  все  таки  же
мерцал. Что это означает? Почему огонек? Кто оставил его? Кому  он  нужен?
рука Олега дотронулась до  ручки,  которая  легко  подалась  и  сдвинулась
вправо. И тогда из-за  тонкой  решетки  рядом  с  огоньком  донесся  тихий
человеческий голос:
     - Говорит Земля... говорит Земля... - Затем  раздался  писк,  в  такт
мерцанию огонька, и в писке был какой-то непонятный  смысл.  Через  минуту
голос повторил: "Говорит Земля... говорит Земля..."
     Олег потерял ощущение времени. Он ждал снова и снова, когда раздастся
голос, которому он не мог ответить, но который связывал его с  будущим,  с
тем моментом, когда он ответить сможет.
     Его вернул  к  действительности  звоночек  наручных  часов  -  часов,
которые нашел в своей каюте Дик и отдал ему.  Часы  звенели  через  каждые
пятнадцать минут. Может, так было нужно. А может, они были неисправны.
     Олег поднялся и сказал голосу земли:
     - До свидания.
     И пошел к выходу из корабля, волоча пол-мешка справочников, в которых
не понимал ни слова.
     Дик с Марьяной уже ждали его внизу.
     - Я за тобой собирался, - сказал Дик. - Ты что, хочешь здесь навсегда
остаться?
     - Я бы остался, - сказал Олег. - Я слышал, как говорит земля.
     - Где? - воскликнула Марьяна.
     - В радиоотсеке.
     - Ты ей сказал, что мы здесь?
     - Они не слышат. Это какой-то автомат. Ведь связь не работает.  Разве
ты забыла?
     - А может, теперь заработала?
     - Нет, - сказал Олег. - Но обязательно заработает.
     - Ты это сделаешь?
     - Вот, - сказал Олег. - Это все книги. И я их выучу.
     Дик скептически хмыкнул.
     - Дик, Дикушка, - взмолилась  Марьяна.  -  Я  только  сбегаю  туда  и
послушаю голос. Пойдем вместе, а?
     - Кто все это будет тащить? - спросил ворчливо Дик, глядя на мешок  с
книгами. - Ты знаешь, сколько снега на перевале?
     Он уже снова чувствовал себя главным.  Из-за  пояса  у  него  торчала
рукоять бластера. Но арбалет он, разумеется, не бросил.
     - Дотащу, - сказал Олег и бросил мешок на снег. - Пошли, Марьяшка. Ты
послушаешь голос. Тем более,  что  я,  конечно,  забыл  самое  главное.  В
госпитале есть небольшой микроскоп?
     - Да, - сказала Марьяна. - Даже не один.
     - Ладно, - сказал Дик. - Тогда я схожу с вами.

     Они втроем впряглись в сани и волокли их  сначала  вверх  по  крутому
склону котловины, потом по плоскогорью, потом вниз. Шел снег, и было очень
трудно. Но было не  холодно.  И  было  много  еды.  Пустые  банки  они  не
выкидывали.
     На четвертый день, когда начали спускаться по ущелью, где тек  ручей,
они вдруг услышали знакомое блеяние.
     Коза лежала под скальным навесом у самой воды.
     - Она нас ждала, - закричала Марьяна.
     Коза исхудала, так,  что,  казалось,  вот-вот  помрет.  Три  пушистых
козленка возились у ее живота, стараясь добраться до сосков.
     Марьяна быстро откинула покрывало на нартах и стала искать в  мешках,
чем бы накормить козу.
     - Смотри, не отрави ее, - сказал  Олег.  Коза  показалась  ему  очень
красивой. Он был рад ей. Почти как Марьяна. И даже Дик не сердился, он был
справедливым человеком.
     - Молодец, что от меня убежала, - сказал он. - Я  бы  тебя  наверняка
убил. А теперь мы тебя запряжем.
     Правда, козу запрячь не удалось. Надувая хобот, она вопила  так,  что
тряслись скалы, к тому же козлята тоже оказались крикливыми  созданиями  и
переживали за мать.
     Так и шли дальше: Дик с Олегом волокли нарты, Марьяна поддерживала их
сзади, чтобы не опрокинулись, а последней шла коза с детенышами и канючила
- ей вечно хотелось жрать. Даже когда спустились к лесу, и там были  грибы
и корешки, она все равно требовала сгущенного молока, хотя так же,  как  и
путешественники, не знала еще, что эта белая, сладкая масса.