Теодор СТАРДЖОН
Рассказы

ГРОМЫ И РОЗЫ
КЕЙЗ И МЕЧТАТЕЛЬ
КОГДА ЛЮБИШЬ...
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НАУЧИЛСЯ ЛЮБИТЬ

                             Теодор СТАРДЖОН

                             КЕЙЗ И МЕЧТАТЕЛЬ

     Если бы в тот самый момент,  когда  умер  Кейз,  кто-нибудь  направил
лазерный луч (очень плотный, самой высокой интенсивности) в  эту  точку  с
Земли, и если бы вы смогли прокатиться на этом луче  в  течение  лет  этак
тысячи (вы, конечно же, не смогли бы этого  сделать,  и  в  любом  случае,
никто не направлял, никто не знал), вы могли бы увидеть его гроб.
     Он не был задуман как таковой. На случай, если с кораблями что-нибудь
происходит, у них есть спасательные шлюпки, а в шлюпках есть  спасательные
жилеты, на случай если что-нибудь происходит с ними, и гроб некогда служил
именно этой цели; но ныне и многие века он был гробом Кейза.
     О висел в бессветии, его пронзительные сигналы широкого  диапазона  о
помощи замолчали навсегда. Он медленно двигался, давным-давно подтолкнутый
исчезнувшим светом, ибо ему так и не было приказа остановиться.
     Кейз, которому исполнилось тысяча и несколько сотен и, наверно,  пару
десятков и еще немного (но, в конце  концов,  разве  покойники  становятся
старше?), лежал в герметически закрытом цилиндре, одетый в рабочую  одежду
(которая давным-давно - даже по меркам Кейза - превратилась практически  в
ничто), состоявшую из ткани, едва достаточной для того, чтобы удержать его
нарукавную повязку: старший лейтенант,  и  скученный  символ  области  его
службы - Xn. Если вы владеете искусством дешифровки, то поймете,  что  это
означает: ЭКС на  многих  уровнях:  экстрасолнечный,  экстрагалактический,
экстратемпоральный и так далее; плюс вероятностная матрица:  экс-патриант,
экс-служащий, экс кто-то там еще... ибо оказываясь в Xn ни один человек не
строил насчет себя планов.
     Нечто невидимое,  неразличимое,  всего  однажды  скользнуло  рядом  с
гробом Кейза (так как одного раза было достаточно) и после этого  возникло
что-то  такое,  что  находилось  совершенно  за  пределами  опыта   Кейза,
приобретенного им за все время исследований, открытий  и  приключений  его
сознательной жизни. Это была стробоскопическая  вспышка,  которая  гораздо
быстрее, чем мог заметить глаз или отметить  мозг,  пульсируя  становилась
все больше и больше до тех пор пока не достигла точки в десяти  метрах  от
кувыркавшегося гроба,  где  и  остановилась,  мерцая.  При  этом  не  было
никакого торможения, ибо не было и никакого движения в привычном смысле. С
каждой пульсацией корабль - ибо это действительно был космический  корабль
- переставал существовать ЗДЕСЬ и появлялся ТАМ. Расстояние между ЗДЕСЬ  и
ТАМ находилось под контролем и могло существенно изменяться; так и  должно
было быть, так как приближение - если его можно назвать  приближением,  на
корабле, который сам по себе никогда не двигался) удваивало  свой  видимый
промежуток, за исключением последних  трех  пульсаций,  во  время  которых
приближение равнялось метрам, одному метру, нескольким сантиметрами.
     Короткая пауза, затем из бесшовного корпуса корабля выскользнул диск,
по размерам не превышающий  блюдце,  завис  на  мгновение  около  медленно
кувыркавшегося гроба, затем сдвинулся  назад  и  завертелся  в  ритме  его
вращения. Он переместился к одному из  концов  гроба  и  выпустил  струйку
огня, потом  еще  одну.  Кувыркание  замедлилось,  а  с  третьей  струйкой
прекратилось.
     Еще одна пауза, во время которой излучения с корабля  прозондировали,
омыли, обыскали, ощупали, проверили  и  перепроверили.  Затем  на  цельном
корпусе появились две линии, затем еще две перпендикулярно первым, образуя
прямоугольник.  Казалось,  внутри   прямоугольника   корпус   растворился.
Крошечное блюдце сдвинулось и разместилось за гробом, выпустило аккуратную
струю пламени и гроб въехал в дверь точно в точке пересечения воображаемых
диагоналей прямоугольника.
     Внутри из палубы взметнулись вверх  четыре  колоны  бледно-оранжевого
света, поддерживающие и направляющие гроб до тех пор, пока он полностью не
оказался внутри, после чего прямоугольное отверстие затуманилось потемнело
и снова превратилось в непроницаемый бесшовный корпус.  С  кратким  резким
шипением появилось атмосферное давление, сравнивая окружавшую гроб среду с
тем что находилось внутри него. Затем  оранжевые  лучи  повернули  гроб  и
двинули его к пятнышку на передней переборке, которое  открылось  и  стало
входом в коридор, высокий и овальный в сечении, освещенный непонято откуда
исходившим, не дававшим  теней  слабым  голубовато-белым  светом.  И  сова
проход за гробом закрылся и последний двинулся  плавно  и  тихо  вдоль  по
коридору, мимо ряда закрытых овальных  дверей  и  затворенных  проходов  к
открытой двери в дальнем конце. Здесь лучи проверили гроб, повернули его и
подтолкнули  в  комнату.  Он  остановился  в  свободном  от   оборудования
пространстве.  Слева,  явно,  находилась  какая-то  очень  сложная  панель
управления, хотя на ней не было никаких  выключателей,  а  только  стрелки
маленьких  дисков,  плавающих  сантиметрах  в  двадцати  над  панелью,   и
светящиеся в активном состоянии и каждый каким-то собственным оттенком и с
интенсивностью,   соответствующей   степени    функционирования.    Справа
находилось огромное скопление индикаторов. Кейз (если бы он, конечно,  был
жив) ни за что не смог бы в них разобраться.
     На дорожке, которая теперь окружала гроб, появился голубой человек  в
капюшоне и перчатках, его тело сверкало,  хотя  и  не  слишком  ярко,  его
нельзя было назвать прозрачным, но он не был и сплошным, и,  казалось,  он
находился не совсем в фокусе зрения. Он ни разу ни к чему  не  прикоснулся
своими маленькими руками и двигался не шагая,  -  казалось,  скользил  или
плыл от одной точки к другой.
     Некоторое время он стоял, заложив  назад  руки  и  склонив  одетую  в
капюшон голову, рассматривая гроб, затем повернулся к  панели  управления.
Он быстро включил  полдесятка  систем,  проведя  рукой  между  корпусом  и
плавающими дисками, которые  после  этого  загорались.  В  передней  части
комнаты открылись ворота  и  из  них  появились  две  металлические  руки,
державшие полукруг светящейся шины, они двинулись вдоль гроба потом вниз и
назад. Поле искривленной шины сделало верхнюю половину  гроба  прозрачной.
Руки исчезли, ворота закрылись. Голубой  человек  быстро,  ни  к  чему  не
прикасаясь поводил руками над корпусом панели и светящиеся разными цветами
плавающие диски снова потемнели.
     Голубой человек сложил руки за спиной  и  долго  стоял,  рассматривая
тело внутри гроба - (слишком длинные - по сравнению  с  его  собственными)
руки и ноги, слегка выступающие кости над глазами трупа,  тяжелые  грудные
мышцы и плоский живот. Спустя некоторое время он скользнул к другому концу
гроба и изучил новый вид, полые иголки по-прежнему воткнуты в  предплечья,
на голове - бронзового цвета небольшой шлем, из-под которого торчат густые
волосы, и самое удивительное - это  явление  голубой  человек  разглядывал
особенно долго -  борода  Кейза,  некогда  заставлявшая  его  стыдиться  и
чувствовать  себя  неловко,  а  позже  ставшая  флагом   его   вызывающего
поведения. В последние дни своей жизни  он  позволил  отрасти  ей  гораздо
длиннее пределов, установленных Xn.
     Голубой  человек  вернулся  к  панели  управления  и  набрал  сложную
последовательность. И снова дверь в передней части  комнаты  открылась,  в
нее въехал какой-то новый аппарат и приблизился к гробу. Он  был  похож  а
кусочек настоящего планетария, сложный прожектор с  линзами  на  шарнирах,
корпусами маленьких и очень разных генераторов поля, установочной рамкой и
несколькими парами сложенных, оснащенных инструментами рук. Складные  ноги
поднялись над гробом и  разместили  прожектор  над  ним.  Голубой  человек
быстро  и  уверенно  взмахнул  руками  и  прожектор   ожил,   засветившись
нитеподобными лучами, некоторые были видимыми и яркими: голубыми, золотыми
и алыми; некоторые были невидимы, но слабо свистели  в  редкой  атмосфере,
созданной в комнате, чтобы соответствовать той, что была внутри роба.  Эти
лучи были зондами и  стимуляторами,  они  давили  и  тянули,  приводили  в
движение и анализировали, брали образцы и проверяли.
     Не останавливаясь, они подводили  итоги  и  предпринимали  дальнейшие
действия. Механические руки ощупали и размягчили печати. Газы  смешивались
и впрыскивались, пока атмосфера в комнате не стала  по  качеству,  типу  и
давлению приемлемыми (процесс,  который  никаким  образом  не  повлиял  на
голубого человека), затем печати были сорваны и гроб открылся. В то  время
как тело оставалось на прежнем  месте,  открытый  гроб  скользнул  вниз  и
сквозь палубу. Казалось, труп Кейза парит в воздухе, чего на самом деле не
было, ибо хотя сила тяжести и  отсутствовала,  от  сдвига  его  удерживали
лучи, в то время  как  присевшая  машина  отсоединяла  трубки  от  иголок,
воткнутых в руки Кейза, заменяя их содержимое чем-то новым. Тот же процесс
был проделан и  с  маленьким  бронзовым  шлемом,  все  его  проводки  были
проанализированы, продублированы, оригиналы были отсоединены и  отброшены.
Диатермическое поле настроило температуру тела и одновременно все иголки с
трубочками воткнулись в пах, в живот, в шею. Теплая  жидкость  потекла  по
ним, а в это время лучи мягко манипулировали связками, мышцами, грудью.
     ...И вдруг  Кейз  сел,  (но  вы  не  можете  сесть  паря  в  воздухе)
поддерживаемый неосязаемыми силовыми колоннами и опутанный оканчивающимися
иголками трубочками, электродами и зондами. Несмотря на это, его  движение
было таким неожиданным и таким сильным, что даже быстрые рефлексы голубого
человека и встроенные надежные элементы систем, не удержали его от резкого
сердитого взмаха и вымученного крика "Джен!". Но он успел  сделать  только
это и тут же сильный транквилизатор  проник  в  его  мозг,  и  он  заснул,
расслабившись.
     Трубочки аккуратно вернули его на прежнее место.
     Сломанная полая иголка была вытащена, и заменена другой.
     И спящий человек - это  не  мертвый  человек.  ПУСТЬ  ПОСПИТ,  сказал
главный компьютер, и голубой человек растаял, свет померк, и Кейз  остался
спать.
     "Джен!"
     Вымученный и хриплый, да, но это не было похоже на тот слог,  который
рвал его горло и полмозга, смешавшись  с  продолжавшимся  разрушением  его
химических  двигателей,  вызванным  потерей  ускорения,  усиленный  болью,
растерянностью, ужасом, любовью и усталостью (он не знал о любви до этого)
во время того ужасного взлета, последнего перед тем,  как  он  умер.  Были
спасательные жилеты, гробы, стоявшие рядом  на  откосе,  куда  он  и  Джен
притащили их, и в которые они забрались перед самым нападением -  кого?  -
здесь был провал в памяти - и...
     И его устройство взлетело, а ее нет.
     Никто никогда не был так беспомощен  и  в  такой  ярости.  Программа,
заложенная в спасательные жилеты, была такой  простой;  он  сам  установил
последовательность  команд,  предпринял  не  подлежащие   изменению   меры
предосторожности и заблокировал их, связав свой  пульт  управления  с  ее,
чтобы избежать любых возможных накладок. И...
     И его устройство стартовало, а ее нет, нет, нет.
     Джен!
     Кейз спал в сумраке, внешне свободно паря,  а  фактически  окруженный
клеткой, образованной мягкими,  непрерывными  лучами.  После  достаточного
числа часов (главный компьютер в  точности  знал  значение  "достаточно"),
непонятно откуда льющийся свет усилился, а вместе с ним  появилась  фигура
голубого человека, которая стала почти плотной.  Приблизившись  к  панели,
незнакомец   активизировал    некоторые    контрольные    устройства    на
противоположном   блоке   и   внимательно   посмотрел   на    них.    Явно
удовлетворенный, он повернулся назад, аккуратно наладил некоторые приборы,
и затем провел рукой за главным диском-переключателем.
     Мгновенно послышался глубокий гул, интенсивность  которого  нарастала
до тех пор, пока голубая рука не остановила ее, затем стала  меняться  его
высота, снова вниз, затем снова вверх  и  ровно.  Он  начал  пульсировать:
одиннадцать, четырнадцать, шестнадцать циклов... восемнадцать... и на этом
остановился.  Затем  последовала  серия   гармонических   тонов,   высоких
обертонов, многократно повторяющихся  звуков,  тонов,  разделенных  долями
секунды,  пульсирующих  с  определенной  частотой,  все  это   производило
впечатление   целого   оркестра,    вся    структура    звука    постоянно
самонастраивалась в соответствии с самой собой и с показаниями, идущими от
бронзового шлема Кейза, до тех пор, пока все это живое благозвучие не было
подогнано в точности к нему, к излучению его мозга,  воротам  его  разума,
тончайших височных клеток, нейронам и синапсам его мозга.
     Кейз уже не спал.
     Это было нечто гораздо более глубокое, чем сон.
     Что-то принялось давить на оболочку  его  мозга,  мягко,  настойчиво,
пока стена не растворилась и оно не  вошло.  Оно  отыскало  еще  незанятые
клетки памяти, с уважением относясь к накопленному и  личному,  ничего  не
ища, а только прося места для размещения новых знаний. Когда таковое  было
найдено,  это  что-то  удалилось,  оставляя  (запомните,  это  всего  лишь
фигуральное выражение) черту в каждой ячейке.
     И  вот  по  этим  черточкам  быстро  потекли  новые  знания  и  новая
способность  восприятия  и  формирования   идей.   Язык.   Идеологическая,
аналогическая, мифологическая основа языка. Кейз  получил  все,  что,  как
можно было бы ожидать, должен был знать  и  уметь  коллега  и  современник
голубого человека, кроме знаний о себе и своем нынешнем положении. Это  он
узнает сам, в свое время: последний жест уважения.
     Гипнотический звук ослабел. Свет слегка  изменился.  Голубой  человек
заложил руки за спину и ждал.
     Кейз проснулся.

     Нет конца чудесам Вселенной, и для  того  чтобы  их  найти  не  нужен
никакой полет воображения через время и пространство.  Человек  двадцатого
века мог, если ему этого очень хотелось, провести пол жизни  узнавая  все,
что можно узнать  о  квадратном  метре  верхнего  слоя  почвы  в  двадцать
сантиметров глубиной. Он  найдет  животных  и  насекомых  с  удивительными
способностями, которые могут говорить на языке запахов также хорошо, как и
на языке звуков; целые поколения, живущие в состоянии агрессии  и  защиты;
грибы, которые могут сплести  петлю  достаточно  быстро  и  крепко,  чтобы
поймать  саламандру,  достаточно  гениальных,  чтобы   затем   окутать   и
переварить ее. На  микрофизическом  уровне  существуют  бесконечно  тонкие
явления растворения и взвешенного состояния, замораживания  и  оттаивания,
пока живые существа инкапсулируются и образуют оболочку и перерождаются...
нет предела чудесам.
     Рассмотрим теперь клеща крупного рогатого скота. Выводясь в земле, он
сбрасывает оболочку и снова растет и спаривается. Наконец, самка, заключив
в себя сперму, ползет. Не имея глаз, она, тем не менее ползет вверх до тех
пор, пока не найдет конечность, на которой будет висеть до тех  пор,  пока
ее рефлексы не загорятся от единственной особой искорки:  запаха  масляной
кислоты, которая присутствует в поте теплокровных млекопитающих. При  этом
она подпрыгивает, и, если промахнется, будет ползти снова, пока не  найдет
другую конечность, и не повиснет на ней  в  ожидании  -  известен  случай,
когда она провисела так ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ - и все равно  будет  реагировать
мгновенно и полноценно в присутствии одной единственной вещи, которую  она
по своей природе может  взять  и  в  которой  нуждается.  День  она  будет
кормиться, после чего выпустит хранимую сперму на яйца,  которые  несет  в
себе. Затем она падает и умирает, а оплодотворенные яйца готовы  повторить
цикл.
     Таким образом, ее жизнь состоит из мгновений и эпизодов (как и  наша)
и, если бы вы могли с ней поговорить, она смогла  бы  вспомнить  следующие
эпизоды: повторное сбрасывание оболочки, спаривание, путь наверх,  прыжок,
ожидание, в засуху, мороз, ливень, грозу -  ну,  это  был  другой  момент,
другое мгновение, потому что во  время  этого  периода  ее  можно  назвать
живой, только неправильно употребив это слово; это было другое  мгновение,
менее запоминающееся, чем первое погружение в теплую кровь.
     Первое пробуждение Кейза, таким образом, было всего  лишь  мгновением
после того ужасного старта (ибо он мог, но не хотел вспоминать  длительное
отчаяние, во время которого  предоставил  себя  во  власть  поддерживающих
жизнь систем спасательного жилета. Он мог отказаться от них из-за  горя  и
ярости, не будь его собственная программа безжалостной  и  неизменной,  он
сам заложил ее в жилеты, бесчувственную, автоматическую, нестираемую.
     Но она не сработала, не сработала.
     Следовательно, Кейз проснулся (в первый  раз)  всего  лишь  мгновение
спустя после этого ужасного рывка; отсюда его хриплый крик, и  поэтому  он
был единственным человеческим существом во всей Вселенной,  которое  могло
помнить столь далекое событие как побег с той чертовой неизвестной планеты
и для него оно было вовсе не далеким.  Ибо  такова  природа  времени,  что
человеческие часы и человеческая душа могут давать ему истинные измерения,
но правда не обязательно им соответствует. Если вы хотите понять Кейза, вы
должны понять это.
     Итак он знал, что прошло время прежде, чем он  пробудился  во  второй
раз. Он знал, что спал. Знал, что чувствует себя здоровым  и  отдохнувшим,
что голоден и хочет пить. Он не знал, где  находится,  и  когда  попытался
сесть, то не смог.
     - Лежи спокойно, - сказал голубой человек. -  Не  пытайся  двигаться,
пока я не вытащу из тебя все эти иголки.
     Первым рефлексом Кейза было не послушаться и сделать движение, резкое
и быстрое. Когда он попробовал снова, то  обнаружил,  что  не  может  даже
пошевелиться,  он  понял  разумность  сказанного  и  расслабился.  Голубой
человек быстро и уверенно задвигал руками над блоком управления,  и  из-за
его головы из стены выплыл какой-то аппарат, придвинулся к Кейзу  протянул
блестящие тонкие руки, извлек иглы, убрал трубки,  намазал  его  холодными
кремами, отсоединил,  отвязал,  убрал  различные  приспособления,  которые
вернули его к жизни - и все следы их присутствия в комнате), а Кейз  лежал
и думал, на каком языке говорил голубой человек - и как получилось, что он
смог его понять.
     Аппарат скользнул в сторону, вернулся к двери в  стене,  которая  его
поглотила.  Кейз  лежал  спокойно,  глядя  на   голубого   человека,   чье
затемненное  скрытое  капюшоном  лицо  ничего  ему  не  говорило,  но  чья
расслабленная,  с  руками  за  спиной,  поза  говорила  о   наблюдательном
ожидании. Таинственно, да. Угрожающе? Нет.
     Кейз осторожно пошевелился, не обнаружил никаких препятствий, сел. Он
сидел ни на чем, и взглянув вниз, увидел, что парит в метре  над  палубой.
На секунду у  него  закружилась  голова,  но  все  прошло,  когда  голубой
человек, мгновенно все поняв, махнул в сторону  пульта.  Кейза  немедленно
окружило и поддержало мягкое устойчивое кресло, возникшее вокруг него.  Он
сел прямо,  посмотрел  на  подлокотники,  на  спинку,  затем  на  голубого
человека, успокаивающий жест  которого  был  достаточно  уверенным,  чтобы
заставить его откинуться назад - конечно, оставаясь настороженным,  но  не
встревоженным.
     - Лейтенант Хардин...
     Кейз моргнул. Прошло так много времени, даже по его масштабам, с  тех
пор, как он в последний раз слышал это имя, что он почти  что  забыл,  что
оно принадлежит ему. Словно тебя назвали по  отчеству,  которое  до  этого
никогда не использовалось публично.
     - Меня обычно зовут Кейзом, - сказал он. - А кто вы?
     Пауза, затем голубой человек  -  безликий,  но  с  улыбкой  в  голосе
ответил: - На этот вопрос действительно нет простого ответа. Пока  называй
меня просто Доктор.
     - Доктор, - слово означало именно то что надо, когда он его произнес,
но казалось незнакомым для языка и горла. - Доктор, - произнес он снова на
своем собственном (старом) языке. Это было лучше, но он почувствовал,  что
оно ничего не значит для голубого человека.
     - Все в порядке, - сказал Доктор, - ты выучил новый язык,  новый  для
тебя и очень древний для меня.
     Идея гипнопедии - обучения во сне - не была новой для Кейза, хотя сам
он никогда не испытывал ничего - ну, такого ЗАКОНЧЕННОГО как это. Познание
и использование информации при помощи гипнопедии  всегда  было  мгновенным
переводом (или быстрым аналогом) для него: подумай "Кот"  и  выдай  "Глип"
или другое соответствующее слово из изучаемого языка. В этом же случае, он
ДУМАЛ на новом языке. И все же, если он хотел использовать старый, он  мог
сделать это просто  в  результате  решения,  и  без  особых  усилий.  Одни
приобретения, никаких потерь.
     Кейз закрыл глаза. Есть ли в его новом языке слова, выражающие горе и
гнев и отвращение к самому себе? Да, есть.  А  благодарность?  СПАСЛИ  МНЕ
ЖИЗНЬ... Принято считать  об  умирающих  в  страданиях:  умирает  человек,
умирает и страдание, умирает и боль. И  что  же,  если  тебя  оживляют,  а
вместе с тобой и страдание? Вот что имеет значение в данный момент,  а  не
глупое "Где я  нахожусь?".  Он  на  корабле,  который  его  подобрал.  Чей
корабль, куда  направляется?  Это  тоже  имело  значение,  но  не  сейчас.
Благодарность?..
     Миллион вопросов ждал  своего  времени,  и  девятьсот  тысяч  из  них
противоречили его установке: не давать никакой информации до тех пор, пока
он не будет вынужден это сделать, а по некоторым вопросам вообще никакой.
     - Вы были исполнительным офицером на корабле Xn "Первооткрыватель", -
сказал Доктор, - разведывательное судно класса "Изыскатель",  стартовавшее
с Земли-Центральной с заданием проникнуть в рукав  Галактики  и  проделать
некоторые эксперименты в межгалактическом пространстве,  среди  которых  -
испытание нового  варианта  путешествия  со  сверхсветовой  скоростью  при
помощи мерцающего поля. Ошибка в проекте заставила  корабль  бесконтрольно
разогнаться до  скоростей,  превышающих  все  что  в  то  время  считалось
теоретически возможным. Трагедию "Первооткрывателя" усугубила  способность
корабля собирать молекулы межгалактического водорода для топлива, что  при
неожидаемых  скоростях,  привело  к  возрастанию  и  так  уже  чрезмерного
потребления топлива. Единственным возможным результатом  должен  был  быть
взрыв или другое  разрушение  корабля.  Что  случилось  на  самом  деле  -
неизвестно,  потому  что  к  тому  времени,  как  это  произошло,  корабль
находился далеко за границами возможного слежения и обнаружения.
     Кейз почувствовал прилив раздражения.
     - Если вы уже выудили  все  это  из  моей  головы,  зачем  снова  это
повторять?
     Доктор мягко возразил:
     -  Мы  ничего  не  выуживали  из  вас,  Кейз.   Мы   уважаем   личную
неприкосновенность выше всего прочего, и право выбора  принадлежит  только
самому человеку. Нет, то, что я сказал получено из архивов.
     Архивов. Не протоколов или журналов - архивов.
     - Как давно мы - "Первооткрыватель" потерялся?
     - По времени Земли-Центральной, около тысячи двухсот лет назад.
     - Но системы не могли поддерживать меня в течение тысячи двухсот лет.
     - А они и не поддерживали. Вы умерли.
     Через минуту Доктор сказал:
     - Вы хотите побыть один?
     - Если не возражаете.
     Голубой человек растворился и исчез. Кейз это видел,  но  мог  только
тупо пялиться в одну точку.

     Джен. О, Джен...
     На некоторое время  его  мозг  превратился  в  бессловесное  рыдание.
Глубоко в сознании, где живет наблюдатель, заключенный в  каждом  из  нас,
тот безжалостный наблюдатель, который стоит  в  стороне  и  смотрит  -  он
услышал: ИДИОТ! СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ ТУПИЦА! ПОЧЕМУ ТЕБЕ ГОРШЕ ЗНАТЬ,  ЧТО  ОНА
МЕРТВА УЖЕ В ТЕЧЕНИЕ ТЫСЯЧИ ЛЕТ, ЧЕМ В ТЕЧЕНИЕ ДВУХСОТ?  И  ТЫ  СЕРДИШЬСЯ?
СЕРДИШЬСЯ! И ЧТО ТЫ СОБИРАЕШЬСЯ ДЕЛАТЬ СО СВОИМ ГНЕВОМ?
     - Что-о, - прошептал он. - Что-то...
     Он бросил  быстрый  взгляд  вокруг.  В  этом  месте  не  было  ничего
выступающего, обо что можно было бы удариться, поэтому  он  сильно  ударил
кулаком по своей  же  ладони,  так  сильно,  что  она  онемела,  и  ожидая
появления боли, он увидел в памяти вспышку уродливого смеха. Это был  смех
сам по себе, безротый, глубокий, веселый - веселость человека, у  которого
лучше мышеловка, а Кейз (и Джен, и Джен)  был  мышью.  Почему  он  не  мог
вспомнить рот, лицо, ситуацию? Потому что он ВИДЕЛ смех в своей памяти,  а
не слышал его.
     Защита организма - не помнить. Отказ  памяти  -  это  акт  выживания,
нежелание вновь переживать какой-то ужасный шок. И все  же  такие  события
всегда оставляют на самом  видном  месте  что-то  вроде  курка  (в  данном
случае, видимый смех) и то тоже особенность  выживания,  ибо  глубокий  ум
всегда хочет знать в чем заключается опасность и чего бояться. Иметь такой
глубокий ум, как у Кейза (а его  подготовка  сделала  его  таким)  значило
всегда ступать по  краю  внутренних  ужасов,  всегда  находиться  в  точке
принятия решения: припомнить ли мне эту травму или снова похоронить курок?
- ибо  только  на  этой  грани  он  обладает  способностью  реагировать  с
легендарной скоростью принадлежащих к Xn.
     Он позволил курку, смеху, исчезнуть и закрыл глаза,  пытаясь  вызвать
силой воли какие-то другие воспоминания.  Что-нибудь.  Что-нибудь  другое,
что-нибудь вместо этого. Что-нибудь вместо этого. Что-нибудь, возможно, до
смеха.
     Что-нибудь типа: до смеха была погоня, а  перед  этим  -  посадка,  а
перед этим... что было перед этим никто никогда не узнает, потому что  они
покинули корабль в мерцающей серости транссветовой скорости, до или сверх,
кто знает? Приборов, способных это определить, не было, и в  любом  случае
никакие приборы не говорят правду, электроны двигались  странным  образом,
катушки и поля были искаженными и вели себя дико. Никто до  этого  там  не
был, ни от одного зонда не был получен  ответ.  Пустая  болтовня:  что  бы
случилось с тобой, если бы ты  выбросился  из  корабля  при  сверхсветовой
скорости? Говорят, что по мере ее достижения, время приближается к нулю, а
масса  к  бесконечности.  Ахиллес   и   черепаха;   логика   стремится   к
совершенству, правда стремится к нулю.  Кто-то  сказал,  что  С  (конечная
скорость) - ворота в другую Вселенную, или в другую  ступень  ступенчатого
пространства.  Некоторые  говорят,   смерть   и   растворение,   ибо   все
электрические явления биохимии, по всем правилам  физики,  так  изменятся,
что организация материи и жизни будет разрушена. А некоторые говорят, нет:
явления трансформации (массы в энергию, в пространство, во  время,  каждое
пропорционально  взаимозаменимо)  должны  сохранить  схему,   и   какая-то
непостижимо другая форма жизни может быть возможна.  И  выше  всего  этого
была  уверенность,  что  выброситься,  оставив  охраняющие  тебя   системы
жизнеобеспечения,  искусственную  гравитацию   и   все   остальные   ткани
искусственного  чрева,  которым  являлся  космический   корабль,   значило
ввергнуть себя во что-то несказанно незнакомое и враждебное. Выброситься в
стратосфере, когда девяносто пять процентов атмосферы находится  внизу,  а
перепад температуры достигает, вероятно, градусов двести...  имя  этому  -
Смерть. На что  же  тогда  нужно  умножать  это  в  пространстве,  в  этой
необычной среде, где само время может наступить себе на хвост?
     И всегда присутствует еще один аргумент: что  сама  скорость  еще  не
является доминирующим фактором; что давно, еще в дни прокладывания  дорог,
мудрые люди сказали, что из ушей пойдет  кровь,  что  зрение  упадет,  что
кровь не сможет  циркулировать  при  двадцати  милях  в  час,  и  что  все
разговоры о "С" были одинаковой логической неправдой;  скорость  не  имеет
абсолюта, скорость всегда  относительна,  и  что  единственная  опасность,
связанная с выброской из корабля, в том, что ты оказываешься черт знает на
каком расстоянии от чего бы то ни было.
     Ну, Кейз проделал это (с Джен, с Джен), и это не научило  его  ничему
за исключением  одного,  это  можно  пережить.  Ни  как,  ни  что  с  ними
случилось.  Резкий  сигнал  тревоги,  отдающий  повсюду  голос,  твердящий
ПОКИНУТЬ КОРАБЛЬ, приступ страха, когда он направился  к  закрепленной  за
ним спасательной шлюпке (корпус корабля начал выгибаться, а  между  ним  и
другими шлюпками опустился защитный барьер и это было хорошо,  потому  что
целая секция корабля отвалилась и взорвалась, шлюпки и все  остальное),  и
лампы  погасли,   гравитация   исчезла,   дикий   скрежет   наполнил   все
знакомо-незнакомые проходы и коридоры до самой его шлюпки,  в  которую  он
забрался и дергался, наступил на того другого, когда вытянув шею,  пытался
рассмотреть: никто ли не идет по коридору, но в тот момент уже нельзя было
видеть. Был там кто-то еще или нет, его совесть была  чиста  (чего  нельзя
было сказать о сожалении)  ибо  автоматический  пилот  взял  на  себя  все
управление, и он упал назад в шлюпку, люк захлопнулся, и  та  вылетела  из
корабля. Инерционное поле шлюпки спасло их от ужасной агонии ускорения, но
эффект  вибрации  был  сам  по  себе  агонией.  На   его   напарника   это
подействовало так же как и на него, и единственное,  что  он  может  четко
вспомнить, так это мгновенный вид кружащегося корабля с зазубренной  дырой
в средней части - первой взорвавшейся секции, секции, в которой находилась
его спасательная  шлюпка  -  окруженная  мерцающими  дугами,  это  искрили
поврежденные кабеля.
     Вероятно, некоторое время они были без сознания. Кейз смутно  помнит,
как потерял приборы, что не дало ему никакой  полезной  информации,  кроме
того,  что  шлюпка  цела  и  что  ее  преобразователь  собирает   разумное
количество атомного водорода, так что топливо и жизнеобеспечение не  будут
представлять собой проблему. Почти отстраненно он наблюдал  как  его  руки
прикоснулись к пульту управления, вызвали контрольный  список,  установили
компьютер в режим  поиска  корабля  и/или  планеты,  тяга  максимальная  -
компьютер не  будет  использовать  максимальную,  но  установить  ее  было
можно), и сложное жизнеобеспечение. Прикосновение к пульту -  и  произошла
проверка всех запасов, они оказались полными. Еще одно прикосновение  -  и
шлюпка стала медленно вращаться. По форме шлюпка была похожа  на  акулу  с
увеличенным  дорсальным  плавником.  В  туловище   располагались   склады,
преобразователи, топливо;  в  плавнике  находилось  оборудование  и  жилые
помещения для шестерых. Вращение происходило по длинной оси;  субъективный
"низ", следовательно, находился в кончике плавника.
     Все очень уютно, все в порядке.
     И никакой надежды.
     Много места, много пищи и воздух на шестерых. Учитывая, что их  всего
двое, это роскошно.
     Наконец он посмотрел на второго - не то, чтобы ему не  было  дела  до
этого раньше, но потому что приоритеты для  него  располагались  следующим
образом: сначала условия, потом персонал.
     Его первой реакцией было отбросить всех людей, которыми  этот  второй
не был.
     Он не был старым Граулом, капитаном, или этим смешным маленьким Хенни
из чернорабочих, или Баукером, который всегда его озадачивал и которого он
хотел бы знать получше, или Мэри Ди, которая так никогда и не узнала,  что
ему больше нравилось, когда она уходила, такими были ее волосы, таким было
ее лицо. Лицо этого второго было из лиц фона, одним из многих, ну, знаете,
людей, которые составляют массу в вашей  памяти.  Гандер,  Дансер,  что-то
вроде этого. Янсен. КБХ, ксенобиохимик, которого обычно можно было увидеть
где-нибудь в углу в компании двух или трех других человек из Секции Науки,
они всегда говорили на профессиональную тему. Небольшое  исправление.  Или
слушали, как другие говорят на профессиональные темы.
     - Дженифер?
     - Дженосек, - она сидела  обхватив  согнутой  в  локте  рукой  мягкую
стойку  за  которую  зацепилась  до  того,  как  началось  вращение.  Она,
очевидно, наблюдала за проверкой очень внимательно, следя за каждым шагом.
Кейз был выше ее по рангу.
     - Кейз Хардин, лейтенант С.Г., - сказал он.
     - Да, сэр, я знаю, -  последовала  глупая  пауза.  Ему  следовало  бы
знать, что она знает. На корабле было больше рядовых, чем офицеров. И  его
"С.Г." повисло в воздухе между ними.  Ее  глаза  были  похожи  на  длинные
миндалины, они были такими яркими, что  казались  непрозрачными,  но  было
ясно, что не изнутри, а ее волосы были  зачесаны  назад  почти  болезненно
туго. Она была стройной, высокой. Ее голос  имел  странный  контролируемый
тембр, словно его удерживали в среднем регистре сознательным усилием.  Она
спросила:
     - Что случилось?
     Он пожал плечами  и  кивнул  в  сторону  сигнального  устройства.  Ни
корабля, ни  шлюпок,  ни  планеты,  ни  Солнца  нигде.  Какие-то  обломки,
постепенно уменьшавшиеся, ничего достаточно  большого,  чтобы  спасти  или
укрыть кого-нибудь, иначе компьютер доложил бы об этом. Они  вращались,  и
на  экранах  появились  размытые  бледные  следы:  конец  рукава   далекой
галактики. Кейз прикоснулся к пульту и зафиксировал этот вид.
     - Никто ничего не говорит рядовым, - заметила она.
     - Лейтенанту тоже не слишком-то много говорят.  Мы  испытывали  новую
тягу. Теоретически она не должна  была  работать  в  гравитационных  полях
определенной плотности, поэтому мы  направлялись  в  глубокий  космос  при
помощи  обычной  тяги.  По  показателям,  у  нас  все  было   в   порядке,
математическая секция выдала нам фактор безопасности "3" или лучше: я хочу
сказать, что мы удалились  в  межгалактическое  пространство  в  три  раза
дальше, чем это было необходимо для нашей безопасности. Ну, они ошибались,
или проект был неправильным, или на мостике кто-то  ошибся.  Они  включили
новую тягу и не смогли ее выключить. Ничто не  смогло  ее  выключить.  Она
работала за пределами  наших  энергетических  запасов,  бесконтрольно.  Мы
просто разгонялись до тех пор пока не развалились.
     - И нет никого...
     - Никого.
     Они смотрели друг на друга. Что происходило за сиянием  этих  длинных
глаз? ПОЧЕМУ ТЫ?  Или  она  оплакивала  кого-то?  На  секунду  он  испытал
сожаление: он не сплетничал,  не  вмешивался,  он  никогда  не  следил  за
привязанностями и личными грешками. У Кейза был ищущий, голодный ум, но он
был   нацелен   на   работу,    ответственность,    выполнение    задания,
целенаправленное  подавление  своих  собственных   желаний   и   искреннее
подчинение начальству. Он был хорошим офицером.  Вопрос:  считают  ли  его
хорошим человеком никогда  не  волновал  его.  И...  вероятно,  не  должен
волновать его сейчас. Он был половиной населения, притом  вышестоящей.  Ей
не с кем было его сравнивать, и, судя по  всему,  не  будет.  Он  вздохнул
(почему?) и отвернулся от нее. Ему  нечего  было  вспоминать  о  ней.  Ему
придется начинать узнавать ее постепенно, начиная с этого  момента,  в  то
время как она... ну, она знала, кто он такой. В его мире,  человек  привык
жить в тесном контакте с другими людьми - их было так много,  повсюду.  Но
потому что их было так много, всегда существовал выбор. Но сейчас...
     Он повернулся к пульту, откинул стул и сел. Он  угрюмо  уставился  на
слабое пятно звездной пыли, являвшейся галактикой - кто знал какой - и  на
черноту, со  всех  сторон  его  окружавшую  -  и  безнадежно  дал  задание
компьютеру определить  расстояние  до  нее.  Восемьсот  световых  лет  или
девятьсот? Наверняка, что-то вроде  этого.  Шлюпка  может  разогнаться  до
скорости в долю световой, большую долю, но все равно всего  лишь  долю,  а
система жизнеобеспечения сможет продержать их  живыми  в  течение  минимум
двухсот, максимум - пятисот лет.
     Конечно, шлюпка была оборудована на шестерых,  но  может  ли  система
жизнеобеспечения срабатывать повторно,  так  что  они  могли  бы  ожить  и
использовать новую систему до того, как старая будет исчерпана?  Будут  ли
неиспользованные системы эффективны после столь длительного времени?
     Он посмотрел через плечо. Его биохимик может иметь какой-то ответ. Но
сначала немного цифр.
     Он уверенно отдал  компьютеру  команды,  требуя  дать  расстояние  до
ближайшей планетной системы. Сканируя галактическое  облако  с  расстояния
восемьсот  световых  лет,  компьютер  может  работать  только  в   области
вероятности - проложить курс к точке в облаке, где могут  вероятнее  всего
находиться пригодные для жизни планеты, а пригодные для жизни  планеты  не
могут находиться нигде. Он установил компьютер на поиск, и  отвернулся  от
него. Наконец он сделал все, что мог,  и  ненавидел  это,  боялся.  Теперь
ничего другого не оставалось, как взглянуть в лицо целому спектру проблем,
которые никогда его не  волновали;  относительно  которых  он  никогда  не
получал никаких  указаний.  Его  готовили  к  тому,  чтобы  иметь  дело  с
проблемами, а не с людьми, не с отдельным человеком, и поэтому не с  самим
собой. Он повернулся, чтобы столкнуться  с  этим,  с  нею,  с  собой.  Она
плакала и спросила:
     - Мы умрем, не так ли?
     Все в ней, ее теле, волосах, глазах, молило об одном простом  ответе,
отрицании и он не мог его ей дать. Он и не подумал о  том,  чтобы  солгать
(это для тех, кто знает о людях больше, чем он), и ему не пришло в  голову
прикоснуться к ней, что было бы очень кстати,  потому  что  она  могла  бы
интерпретировать это по-своему. Он сказал:
     - Полагаю, да, Дженифер, - и даже имя ее произнес неправильно.

     - Доктор.
     Непонятно откуда исходящий свет усилился и появился голубой человек.
     - Я голоден, - сказал Кейз.
     - В кресле, - ответил Доктор, - вы чувствуете себя лучше?
     Кейз  знал,  что  Доктор  знает  это  благодаря  большому  количеству
приборов,  и  что  предметом  его  вопроса  является  не  его   физическое
состояние. Но "лучше"?
     Он ответил:
     - После того, как корабль развалился, я спасся в спасательной  шлюпке
с рядовой Джанет Дженосек, ксенобиохимиком.
     Широкий мягкий подлокотник  кресла  раздвинулся  и  обнаружил  теплую
соску. Но, подобно колесу и игле форма соски неподвластна векам. Он сильно
потянул за нее и глотнул. Содержимое было довольно безвкусным (но Кейз мог
понять это, вкусы действительно меняются, и вся поза его хозяина? -  того,
кто захватил его в плен говорила о  предложении,  а  не  навязывании),  но
удовлетворительным. Он посмотрел на соску и снова потянул. Затем сказал:
     - Я не могу вспомнить, что произошло, после того, как мы поняли,  что
нам нечего ждать помощи, что мы вне пределов досягаемости, что у  нас  нет
причин надеяться.
     - Вы находились в "жилете" - вы называете его гробом.  Что  случилось
со шлюпкой?
     - А она разбилась при посадке.
     Доктор не комментировал, он ждал.
     Кейз сказал:
     - Я хочу сказать, я не могу вспомнить, что мы делали все эти дни, сто
и четыре их было... Он имел в виду, что  хочет  вспомнить  их  по  порядку
каждый час и минуту, потому что теперь они были драгоценными, бесценными и
потому что теперь он не мог понять, почему они, за  исключением  некоторых
живых сцен, были в то время цепочкой серых-пресерых будней,  которые  надо
было прожить. Потому что он был с Джен, Джен. Она не стала  ничем  другим,
она была той, которую он видел в тот первый  день,  когда  она  плакала  в
первый и последний раз, на которую смотрел, опустив бесполезные руки между
коленями, смотрел, как она плачет, пока она  не  перестала.  Затем  дни...
корабельное время говорило, что это были дни и ты можешь поспать  какое-то
время, проверить пульт управления, занести данные в журнал, и  затем  тебе
больше ничего не остается делать, как общаться с другим  человеком,  а  ты
просто не знаешь как.
     И все это время, он подумал об этом с каким-то благоговейным страхом,
это была Джен. Так бывает, когда  страдание  и  горе  замыкаются  на  все:
маленькая цена за те сто и четыре дня, теперь, когда он знал, кто она. Кем
была.
     - Я помню, - произнес Кейз почти улыбаясь, - как Джен начала спор  со
мной о жизни, о том чтобы остаться живым, о ПОЧЕМУ. Почему мы ведем журнал
и проверяем пульт, делаем активные и  пассивные  упражнения  и  все  такое
прочее - почему, если мы знаем, что  умрем?  И  единственное,  что  я  мог
сказать, что изменилось? Какая разница? Действительно, между тем,  что  мы
делаем и тем, что всегда делали? Мы знали, где умрем  -  прямо  в  шлюпке,
когда придет время, но во  всем  остальном  мы  были  совершенно  как  все
остальные, пытаясь оставаться живыми, как можно дольше. И я знал, что  она
не хотела умирать сто дней назад, и я знал, что она не хотела умирать в ту
самую минуту, и я тоже. Но почему сейчас? Она  требовала  ответа  на  этот
вопрос: это было просто что-то, чего она не знала. И я сказал, что тоже не
знаю, но что каждый, когда-либо родившийся на  свет,  живет  под  смертным
приговором только за то, что родился, и  тот  факт,  что  у  нас  не  было
никакой надежды, ничего не меняет. Надежда делает жизнь более  легкой,  но
она не делает жизнь невозможной.  Миллионы  и  миллионы  прожили  без  нее
долгие годы. Этот спор произошел на сто второй день, и  зазвучала  сирена.
Наконец Кейз улыбнулся.
     - Сирена.
     - Сигнал, предупреждающий о близком столкновении. Каким-то образом  в
тех краях мы приближались к чему-то, или что-то приближалось  к  нам.  Оно
было огромным, и оно не могло появиться  так,  как  появилось,  сразу  так
близко и без предварительного  предупреждения,  но  так  случилось,  и  не
просите меня объяснить это.
     - Это была планета, больше Луны и почти такая  же  по  размерам,  как
Земля. Мне не следовало говорить "планета", потому что не было системы, но
вы поймете, почему я ее так назвал.
     Я думал, Джен снова заплачет. Может, так оно и было. Я  был  занят  у
пульта.
     Я проверил ее на предмет атмосферы - объект был  достаточно  большим.
Отрицательно. Я получил не изображение на экране, узнал расстояние,  и  не
мог поверить. Чтобы  появиться  так  быстро,  она  должна  была  двигаться
навстречу, сумма скоростей... и даже  в  таком  случае,  ее  следовало  бы
обнаружить за несколько дней до этого. Но она двигалась не навстречу,  она
двигалась под углом слева. Я  вычислил  угол;  объект  находился  всего  в
двухстах пятидесяти километрах  от  нас  и  наши  траектории  должны  были
пересечься через немногим  более  тридцати  часов.  Я  получил  на  экране
увеличенное изображение: скалистый сфероид,  но  при  помощи  одного  лишь
радара я не мог узнать ничего больше.
     А Джен сказала:
     - Пожалуйста...  О,  пожалуйста,  -  и  когда  он  повернулся,  чтобы
посмотреть на нее, она стояла, прижав руки к  ушам:  -  Пожалуйста,  Кейз,
отключи сирену.
     Кейз не объяснил Доктору, почему он снова улыбнулся.
     - Чтобы произвести какие бы то ни было наблюдения мне был нужен свет,
но там не было ничего, даже звездного света. Помню, что я снова подумал  о
том, что любой объект подобного размера должен был бы  иметь  какую-нибудь
атмосферу, хотя  бы  притягиваемый  водород  или  пыль,  поэтому  я  снова
произвел проверку и получил положительный ответ.
     - Ваши приборы... - сказал Доктор.
     - Мои приборы ошиблись, - перебил его Кейз, - или я  неправильно  ими
воспользовался, или случилось много такого, что я не могу  объяснить.  Все
что я могу сделать - так это рассказать вам, что произошло.
     Обнаружив раздражение Кейза, Доктор поднял маленькие мерцающие руки.
     - Пожалуйста.
     - Или что я помню, - пробормотал  Кейз.  -  Может  быть,  это  разные
вещи...
     Он снова потянул соску, глотнул и сказал:
     - Я дал задание  произвести  анализ  спектров,  и  единственное,  что
никогда не забуду - показания, соответствующие Земле-Нормальной. Они  были
следующими: 0.9, затем на экране вспыхнула еще одна девятка, а за ней  еще
три: 0.999. Это средняя температура и давление, и состав, и я  сомневаюсь,
что сама Земля дала бы вам подобные показания. И что-то было  в  том,  как
появились эти девятки, вот что важно... Я не знаю. -  Он  переменил  позу,
схватил соску, снова положил ее на место. - Потом я немного поспал,  часов
шесть, оставив Джен наблюдать  и  приказав  ей  разбудить  меня,  и  самой
поспать. Мы не знали, что нас ожидает, и хотели отдохнуть.
     - Когда она разбудила меня, у нас был свет. Планета,  планетоид,  что
бы это ни было, имело свет.  Она  была  похожа  на  те  старые  фотографии
Венеры, еще до того, как исчезла  ее  атмосфера.  Снимки,  полученные  при
помощи радара,  были  такими  же  как  раньше,  только  теперь  расстояние
уменьшилось,  но  оптические  приборы  показывали  непрерывные  облака.  Я
проверил природу этого света. Он был белым, более или менее  -  смесь;  он
шел от туч.
     Мы скользнули на орбиту очень плавно и подлетели довольно близко, так
что  вращение  стало  неприятным.  Я  повернул  шлюпку  хвостом  внутрь  и
установил постоянно в одно торможение, что было удобно для нас и легче для
сенсоров.
     Нельзя ожидать на  шлюпке  сложного  и  совершенного  оборудования  и
пульта управления, но то что  мы  имели,  было  достаточно  хорошим,  и  я
использовал его до предела. У нас было необходимое время, а  скорости  так
хорошо  соответствовали  друг  другу,  что  переход  с   орбитального   на
управляемый полет произошел так мягко и  приятно,  словно  в  учебнике.  Я
утратил чувство тревоги, отменил шестичасовые  вахты  и  проводил  большую
часть времени следя за показаниями приборов. Джен сказал, что она составит
отчет о том, как я этим занимался.
     Джен следила за всем, что он делал - ну, конечно, все так  отличалось
от предыдущих недель: она с радостью бросалась делать все, о чем бы он  ее
не попросил; а в один прекрасный день она вдруг сказала:
     - Кейз, ты замечательный, ты это знаешь?  Никто  об  этом  не  знает,
кроме меня. Я должна рассказать им, каким-то образом я должна им  об  этом
рассказать.
     Это беспокоило ее гораздо больше, чем какой бы то ни было невероятный
планетоид, и он  кивнул  ей,  и  повернулся  назад  к  пульту  управления,
радуясь, что есть на чем сосредоточиться. После этого она проводила  много
свободного от вахты времени бормоча что-то в микрофон.
     Я пустил шлюпку по спирали так постепенно и настолько соответствующей
плотности  атмосферы,  что  нагревание  вследствие  трения  не   составило
проблемы,  а  только  приносило  пользу.  Мы  тормозили  с  его   помощью,
использовали тепло для обработки  водорода;  фактически,  я  действительно
полагаю, что мы сели с полными  баками  именно  благодаря  этому,  правда,
ничего  хорошего  это  нам  не  принесло...  Мы  переориентировались:  нос
параллельно горизонту, плавником вверх, а жилые отсеки таким образом,  что
и у нас и у шлюпки снова появился верх и  низ.  Мы  облетели  планетоид  в
верхних слоях стратосферы - или того что было бы стратосферой на Земле - и
составили карту.
     Оказавшись в покрывале облаков, мы обнаружили, что оно именно этим  и
было - покрывалом. Воздух под  ним  был  чистым,  с  отдельными  плывущими
кучевыми облачками, самое дикое, однако, заключалось в том, что снизу  это
покрывало  освещалось  только  на  одной  половине.  Я  не  имею  в  виду,
представьте пустую сферу, наполовину черную, наполовину белую, и  назовите
белую часть освещенной. Планетоид находится внутри  этой  сферы,  а  сфера
вращается вокруг него, так что даже без солнца, на  поверхности  сменяются
дневная и ночная фазы.
     Я выбрал ряд подходящих мест и наконец остановился на одном  из  них.
Это была длинная, узкая песчаная равнина, похожая на пляж, с одной стороны
большого озера, с лесом -  о  да,  там  была  растительность  -  с  другой
стороны. Она казалась ровной и мы  могли  сесть,  имея  достаточно  места,
чтобы взлететь  снова.  Я  проштудировал  все  справочники  и  лишь  затем
принялся  за  дело.  Я  совершил  четырнадцать  или   пятнадцать   пробных
приближений, прежде чем спустил шлюпку - это не самолет. Она села  на  то,
что мы называем опорами, поддерживаемая потоками,  и  сохраняла  положение
при  помощи  двигателей.  Я  практически   сидел   на   этих   опорах   на
десятиметровой высоте, и должен был сбросить скорость до пятнадцати метров
в секунду. Ползком. А затем раздался этот ужасный шум и мы упали на бок.
     Скрежет рвущегося металла, пронзительный, резкий, Джен закричала и он
тоже закричал: падать, понять  в  одно  мгновение,  что  шлюпки  нет,  что
появившаяся вдруг надежда, снова  исчезла;  а  когда  они  завалились,  то
услышал  другой  звук,  тот  другой  ужасный  звук,  который  заставил  их
закричать снова, когда ужас превзошел отчаяние...
     - Это была маленькая шлюпка, но маленькая... - он развел руки. -  Все
равно она весила тонны, и она упала, и  я  слышал,  как  пластины  корпуса
гнутся и  выворачиваются.  Думаю  две  левых  опоры,  кормовая  и  носовая
подломились и она легла на бок, поехала и изувечила  сама  себя.  А  когда
плавник ударился о песок, нас так сильно  швырнуло,  что  мы  врезались  в
переборку, ремни и все такое - они, конечно, пытались нас удержать, но они
не были рассчитаны на такой толчок, тем более сбоку.
     Когда я пришел в себя стояла ночь, какая-то безумная ночь. Я лежал на
песке, голова моя покоилась на коленях Джен,  и  она  протирала  мое  лицо
чем-то холодным.
     Она тихонько всхлипывала, а на  щеках  были  заметны  следы  недавних
слез. Ее выбросило сразу через разрыв в плавнике, и со временем она  нашла
его. Он висел внутри шлюпки на своих ремнях, и кровь струйкой  стекала  на
искореженный  металл.  Она  каким-то  образом  вытащила   его,   а   затем
отправилась к пляжу с кусочком губковой изоляции, которую намочила в  воде
и принесла назад. Когда он вновь обрел способность соображать, то  дал  ей
чертей за то, что она возможно заразила его чем-то через чужую воду. К его
изумлению в ответ она мгновенно заснула.
     - У меня болела вся левая сторона, особенно череп и бедро,  они  были
ужасно ободраны и ушиблены. Джен получила сильное сотрясение, и  некоторое
время день или два, я боялся,  что  у  нее  есть  внутренние  повреждения,
потому что ее часто рвало, и она стонала во сне. Затем, полагаю,  какое-то
время мы оба были больны, лихорадка и размытое  зрение;  это  слишком  для
биосистемы оказаться заброшенной  без  всякой  защиты  в  чуждую,  хоть  и
дружелюбную среду.
     Дружелюбную. Прохладные  ночи,  теплые  дни,  чистый  воздух,  сильно
насыщенный кислородом. Пригодная для питья вода. Могло бы быть  и  хуже  -
если бы дело было только в этом. Так вот, когда дело  стало  не  только  в
этом, было хуже.
     - Насколько я помню, мы оправились от болезни к концу третьего дня  и
смогли как следует оценить  ситуацию.  Мы  были  покрыты  синяками  и  нам
хотелось есть, но мы вышли из шока. Джен сказала мне, что она видела сны -
сон,  должен  вам   сказать,   отчетливый   и   повторяющийся:   какое-то,
напоминающее  руки  приспособление   сортирует   и   перемешивает   карты,
раскладывает их, собирает смешивает и снова раскладывает, а она и есть эта
колода карт. Я бы не упоминал об этом и даже не запомнил бы этот сон, если
бы она не описывала его так настойчиво и так часто. Я тоже видел  сон,  но
вы же знаете, лихорадка и все такое... - он сделал отгоняющий жест.
     - Каким был этот сон, Кейз? - спросил Доктор и быстро добавил: - Если
ты не против... - потому что Кейз отпустил соску,  сжал  ладони  вместе  и
нахмурился.
     - Я не против... хотя теперь я не помню  его  так  отчетливо.  Думаю,
слишком долго пытался не запоминать его. - Он замолчал, потом продолжил: -
Тяжело  передать,  и  любые  слова,  которые  я   использую   всего   лишь
приблизительны, но... Казалось, я подвешен на какой-то  нити.  Один  конец
находился внутри меня, а другой был высоко, в тени. Вокруг меня  кружились
глаза. Не пары глаз и не одна пара, но - я забыл как они были расположены.
И я понял, что не глаза кружатся вокруг меня, а  то,  к  чему  прикреплена
нить, а глаза просто смотрели, а еще там был...
     - Да? - подсказка была очень мягкой.
     - Смех, - ответил Кейз  и  прошептал.  -  Смех.  -  Он  посмотрел  на
Доктора. - Я говорил  вам  о  шуме,  непосредственно  перед  тем,  как  мы
рухнули?
     - Вы упоминали о шуме.
     - Частично это  были  подшипники  двигателей,  -  сказал  Кейз.  -  Я
обнаружил это позже,  когда  корпус  развалился,  и  я  смог  заглянуть  в
двигательный  отсек  Чтобы  этому  поверить,  надо  увидеть   собственными
глазами. Единственный способ описать это - попросить вас представить,  что
все комплекты подшипников - все до одного,  обратите  на  это  внимание  -
вращаясь с  максимальной  скоростью,  вдруг  стали  единым  целым,  словно
спаялись в один кусок. Валы пробили огромные рваные  дыры  в  арматуре,  и
именно это замедляющееся вращение, разрывающее все, что там находилось,  и
создавало большей частью этот секрет. В остальном же это была Джен, ну,  я
тоже и...
     Доктор ждал.
     - Смех, - сказал Кейз после паузы, - не думаю, что это был  настоящий
звук. Джен сказала, что тоже его слышала, но это был не настоящий  звук...
Слова ничем не могут помочь, иногда. Что бы мы ни  слышали,  это  было  не
благодаря нашим ушам. - Он закрыл глаза и слегка покачал головой. -  Смех.
Это смех.
     Не смех Кейза, он не смеялся.
     - Мы были голодны. Я подсадил ее назад в шлюпку  -  разрыв  находился
слишком высоко от поверхности, чтобы я мог залезть через него сам,  и  она
обыскала шлюпку, пытаясь найти что-нибудь съедобное. Но ничего  не  нашла.
Спасательные шлюпки предназначены  для  выживания  в  космосе,  а  не  для
падения на планеты. Соски и их содержимое - это  сырые  элементы,  которые
бесполезны без обработки, а у нас не было энергии на обработку.  Мы  долго
кричали один другому, так как я  пытался  отыскать  способ  разблокировать
устройства, перекрывшие доступ к энергии,  когда  шлюпка  накренилась,  но
ничто не срабатывало. Она сбросила вниз  все,  что  по  ее  мнению,  могло
оказаться полезным - мягкие сиденья и другой хлам, а также аптечку  первой
помощи, которую мы оценили намного позже, но  в  тот  момент,  как  я  уже
сказал, мы были голодны. Не думаю, чтобы кому-нибудь из нас  было  знакомо
это чувство раньше, и нам оно не понравилось.
     Джен читала, что фрукты можно есть без обработки  и  сказала  мне  об
этом, так что мы покинули шлюпку и отправились к покрытой  растительностью
зоне.  Ощущение  песка  под  ногам  было  странным,  не   неприятным,   но
болезненным, по мере того, как мы  двигались  к  рыхлой  почве,  скалам  и
подлеску. Маленькие ветки хлестали  наши  тела,  некоторые  из  них  имели
острые шипы, которые царапали. Мы нашли большую группу  растений,  обильно
усыпанных маленьким красными плодами,  которые,  как  сказала  Джен,  были
ягодами. Она съела несколько, подождала немного, но так как никаких дурных
последствий не было, она сорвала несколько и  для  меня.  Мы  также  нашли
нечто похожее на большие фрукты, но когда разбили их, обнаружили, что  они
полны маленьких серповидных составляющих в такой твердой оболочке, что  мы
не смогли ее разбить. Мы принесли несколько с собой и  раздробили  их  при
помощи камня, положив на пластины корпуса. Они были очень вкусными,  очень
питательными. Мы заснули.
     Они спали на песке и замерзли, пока Джен  не  отыскала  кусок  мягкой
обшивки и не укрыла их. Тепло их тел оказалось в ловушке и согрело их. Это
было новое ощущение для обоих, так как до этого  они  оба  практически  не
носили одежду, находясь в контролируемой среде,  и  спали  в  невесомости,
удерживаемые на месте ремнями или легкими полями.
     - На следующий день мы отправились искать еду  по  другой  дороге,  к
озеру. Джен вошла в воду, вымыла в ней все тело и позвала меня. Так как  у
нас больше не было тинглера, я присоединился к ней. Это было не совсем то,
но неприятных ощущений не вызывало, и после этого  мы  почувствовали  себя
гораздо лучше. На пляже, недалеко  от  скал,  выступающих  из  воды  росли
большие скопления твердых существ, которые  Джен  назвала  моллюсками.  Их
нелегко  было  оторвать  от  камней,  и  при  прикосновении   они   плотно
захлопывали створки, но мы приноровились использовать камень и нам удалось
собрать вполне приличный урожай. Поначалу процесс их  глотания  вызывал  у
меня приступ тошноты, но это был как раз тот  случай,  когда  со  временем
приобретаешь вкус и вскоре мы ели их с большим энтузиазмом.  Именно  когда
мы сидели там на пляже, и начала разваливаться наша шлюпка.
     Кейз посмотрел на Доктора, который терпеливо стоял перед ним, но  как
обычно его взгляд ничего ему не сказал.
     - Шум был ужасным, пластины сдвигались со страшным скрежетом, и когда
мы побежали к ней, то увидели как она опустилась на землю.  Все  выглядело
так  словно  она  лежала  в  мягкой  грязи,  но  в  действительности  было
по-другому: песок под нею был таким же твердым, как тот,  по  которому  мы
бежали, и сухим. Все равно, она проваливалась и распадалась  на  части.  Я
говорю вам то, что видел, то что помню, -  сказал  он  как  бы  защищаясь.
Доктор наклонил голову и знаком попросил Кейза продолжать.
     - Ничего не могу  поделать,  -  проворчал  Кейз.  -  Именно  так  все
происходило.
     Когда голубой человек не ответил, он продолжил:
     - Нос и хвост отломились и погрузились в песок, в  корпусе  было  три
новых  трещины.  Поэтому-то  я  и  увидел  подшипники,  о  которых  я  вам
рассказывал. Шлюпка выглядела так, словно какой-то великан взял ее за  нос
и хвост и переломил об  колено.  Плавник  лежал  плоско  на  грунте,  и  я
заглянул внутрь через разломы в пластинах, а затем, хотя Джен  и  кричала,
чтобы я этого не делал, забрался внутрь. Там был  беспорядок,  как  она  и
говорила. Даже еще хуже. На пульте управления ничего  не  отвечало,  кроме
матрицы эвакуации и сигнальных кнопок, показывающих, что четыре  из  шести
спасательных  жилетов  готовы  к  старту,  а  два  остальных  в  нерабочем
состоянии. Я прикоснулся к одной из  них,  и  жилет  вылетел  из  обломков
шлюпки, пронесся над  пляжем  и  упал  на  краю  леса,  где  взорвался,  в
результате чего деревья загорелись, а  Джен  была  близка  к  истерике.  Я
пытался отключить матрицу, но  пульт  не  реагировал,  и  я  пополз  назад
натолкнувшись на Джен, которая испугалась, что со мной что-то случилось. Я
приказал ей вылезти наружу...  полагаю,  я  был  действительно  решительно
настроен, потому что истерика прекратилась... я вылез сам и обежал  вокруг
корпуса. Все стартовые шлюзы были открыты - два  из  них  почти  полностью
находились под землей. Я  забрался  в  третий,  туда,  откуда  только  что
вылетел гроб, он был еще горячим, и Джен снова стала кричать на меня, но я
не обращал внимания, я  добрался  до  электропроводов,  идущих  из  центра
управления и вырвал их, затем снова вернулся в стартовую камеру и принялся
тянуть и дергать отпускающее устройство. Оно поддалось, и  гроб  скользнул
на рельсы, затем упал на песок. Я пролез на то место, где он  находился  и
смог дотянуться до проводов номера три.  У  меня  не  возникло  проблем  с
отпускающим устройством номера Три. Но сам жилет не проехал всего пути,  а
просто уткнулся носом в песок. Из-за этого я не смог добраться  до  номера
Четыре. Номера Пять и Шесть были, как сообщил пуль, в нерабочем состоянии,
да теперь было все равно. Они находились под землей.
     Где-то над головой пластины корпуса ужасно  затрещали;  не  могу  вам
описать на что это было похоже для того, кто находился внутри; у меня было
чувство, что шум был внутри моей головы. Вся конструкция  осела,  и  я  не
могу сказать, как выбрался наружу. - Я обнаружил, что лежу на песке  рядом
с номером Три, как раз в тот момент, когда Джен  вползала  в  номер  Один,
снова крича. Я схватил ее вокруг бедер и выдернул  из  него.  Она  кричала
громче, чем обычно, пока не поняла, кто ее схватил она думала, что  я  все
еще внутри и намеревалась вытащить меня  наружу.  Это  Джен,  она  была...
была...
     - Ну...
     - Гроб номер Два был свободен и доступен; номер Три  был  по-прежнему
на половину внутри, наполовину снаружи, и я понял, что если шлюпка  осядет
еще чуть-чуть, она потащит за собою и гроб. Я схватился за  него,  пытаясь
поднять и вытащить.  Джен  немедленно  поняла,  что  необходимо  делать  и
помогла мне, мы освободили гроб. Мы упали на песок тяжело  дыша  открытыми
ртами, просто отдыхая и так лежали до тех пор, пока, как  нам  показалось,
спасательная шлюпка не стала, ну,  деформироваться,  расползаться,  словно
огромная рука распростерлась над нею и толкнула ее вниз. Она вся затрещала
и заскрипела, что-то оторвалось и просвистело в воздухе мимо нас,  и  если
вы думаете, что мы были до предела напуганы,  то  так  оно  и  было  -  мы
запаниковали. Мы должно быть отскочили от нее метров на сто, а шум  был  у
нас за спиной, топливные баки взрывались и шипели  и  ревели,  корежащийся
металл скрипел и скрежетал, и...
     Голубой человек ждал.
     - И смеялся, - прошептал Кейз. Он  глубоко  вдохнул  и  продолжил:  -
Когда это все закончилось, (мы думали, что это никогда  не  кончится),  мы
легли на песок и смотрели, как наша шлюпка сама себя пережевывает, а земля
глотает, казалось, это длилось несколько часов... когда все было  кончено,
на месте шлюпки не осталось ничего,  кроме  обвалившегося  песка,  большой
тучи пыли, двух гробов хлама, который мы выбросили раньше. Все это  лежало
наполовину похороненное под песком и пылью. Мы посмотрели друг  на  друга,
мы были почти в такой же плохой форме как и  шлюпка,  только  нас  еще  не
похоронили. Мои руки были  обожжены,  а  один  из  ногтей  был  наполовину
оторван, те царапины, которые я получил во  время  падения  шлюпки,  снова
открылись и кровоточили, Джен была покрыта синяками, а кожа на голове была
разрезана, к тому оба были покрыты пылью и кровью.
     Мы помогли друг другу добраться до озера и вымылись. Мы были  слишком
разбитыми и уставшими чтобы думать. Вероятно, это и есть шок, потому  что,
если бы мы могли обдумать это все в тот момент, думаю, мы бы просто  легли
и умерли. Мы не знали, где мы находимся, не знали, что произошло  или  что
происходит,  или  что  произойдет  (за  исключением  того,  что  чтобы  не
произошло, надежды у нас от этого не прибавилось бы...).
     Кейз вздохнул и положил руки на широкие подлокотники  кресла.  Прежде
чем он успел встать, голубой человек  быстро  прикоснулся  (прикоснулся  в
свойственной ему манере) к чему-то на пульте, и в  комнате  появился  пол.
Либо он возник в тот же момент, либо существовал все время и только теперь
стал видимым. Кейз не знал, но по крайней мере было на что встать и  "уф!"
его колени не выдержали, и он ухватился за подлокотник.
     - Все в порядке, - сказал он наблюдавшему за ним Доктору.
     Он заставил себя  выпрямиться,  постоял,  сделал  шаг,  повернулся  и
остановился возле кресла, ощущая новизну движения, его  старую,  физически
забытую привычность.
     - Здесь одно g?
     - Не совсем, - ответил Доктор.
     - Давайте попробуем.
     Голубой человек провел рукой над краешком диска, от чего его свечение
усилилось.  Переход  от  одного  гравитационного   состояния   к   другому
действительно странная вещь, потому что реагирует все. Мозг давит на череп
также, как ноги давят на пол; кожа высоко  на  груди  натягивается,  внизу
живота  становится  менее  напряженной;  щеки,  волосы,   печень   и   все
внутренности заявляют о себе. Когда Кейз стал дрожать, он сел снова.
     - Думаю пройдет некоторое время... - сказал он неуверенно.
     - Пройдет.
     - Но я справлюсь.
     - Согласен. Похоже, у вас к этому особый дар.
     - Может быть, и так, - сказал Кейз задумчиво. - Но раньше у меня была
Джен.
     У меня была Джен.  Сильная  Джен,  мудрая  Джен,  нежная  Джен.  Джен
держала свое при себе, и выполняла  приказы  -  не  потому  что  она  была
женщина, ибо Космические службы вообще и Xn в частности не делали  никаких
различий;  фактически  офицеров-женщин  было  больше  чем   мужчин;   Джен
выполняла приказы потому что она была рядовой, а он  был  офицером...  это
во-первых... и кроме этого у нее были какие-то собственные причины  делать
это. Вероятно, она была из тех  кто  всегда  будет  уступать  принимающему
решение, каковым был Кейз, снова и снова. А может быть у нее были и другие
причины. Она знала свою специальность досконально. Хороший биолог  (а  она
была хорошим биологом иначе не оказалась бы в Xn) - это и врач,  и  химик,
физиолог и цитолог, генетик и зоолог. Она всегда  внимательно  следила  за
тем, что делает Кейз, старалась помогать ему  во  всем,  в  чем  могла,  и
держала свое "я", свое "эго" ну в общем ту внутреннюю  штуку  "то,  чем  я
являюсь на  самом  деле"  глубоко  в  себе.  Именно  Джен  рассудила,  что
некоторая еда, которую они собрали, будет лучше, и причинит  меньше  вреда
желудку если ее обработать и что использование тепла может заменить что-то
более заумное. Это она взяла огонь  в  горящем  лесу  и  сохранила  его  и
экспериментировала с моллюсками, плодами, а потом и  с  рыбой  которую  им
удавалось поймать (именно  она  заново  изобрела  наживку).  Кейз  и  Джен
принадлежали к поколению людей, которые жили в  мире  в  котором  не  было
ничего  примитивного  в  котором  искусство  и  практика  выживания   были
академическими тайнами.
     Через сорок восемь дней они отыскали твердую на вид  поверхность  без
уклона на которую перетащили гробы-жилеты  подготовив  их  к  старту.  Они
перетащили их по песку к  воде,  толкали,  катили,  поднимали  при  помощи
рычагов, затем по воде переправили их  к  ближайшему  точке  на  скалистом
выступе, где их ждала самая трудная часть работы -  поднять  их  вверх  по
склону и установить на предназначенные для их  опоры.  Они  лежали  близко
один к другому, почти  параллельно  под  углом  к  небу,  и  только  после
тщательнейших проверок и перепроверок всего, Кейз связал стартовые системы
обоих с пультом управления одного из  них.  Из  подготовка  учитывала  ряд
случаев: если в живых останется только один, он или она займут номер Три в
котором находился главный пусковой ключ. Если  один  будет  ранен,  другой
погрузит его или ее в "раба", а сам займет "хозяина",  Если  оба  будут  в
порядке Кейз полетит на "хозяине" Номер Три. Кейз методично  проверил  все
до мелочей дважды по полной схеме и (иногда призвав  себе  на  помощь  всю
свою волю они не прикоснулись ни к крошке, ни к  одной  капельке  воды  из
запасов на крошечных кораблях.
     Они не позволяли себе задумываться над тем, почему  они  готовятся  к
этому довольно безнадежному побегу. Спаренный старт, конечно,  дал  бы  им
определенный  шанс  остаться  вместе  в  течениях  космоса.  Им   придется
стартовать если они будут удирать от  чего-то  или  бежать  к  чему-то;  и
всегда оставалась  вероятность  того,  что  они  вовсе  никогда  не  будут
стартовать: но "Лучше их иметь и не нуждаться в них",  сказал  Кейз,  "чем
нуждаться в них и не иметь".
     Они  остановили  воспоминания...  что   в   конце   концов   является
единственной имеющей значение вещью на которую способно  любое  обладающее
сознанием существо. Многим нельзя было поделиться.
     Из-под одеяла, которое она  сделала  из  куска  мягкой  обшивки,  она
спросила:
     - Кейз, что ты делаешь?
     -  Самооблегчение.   Приемлемая   альтернатива   тинглеру,   согласно
справочнику.
     - О. Поддержка психофизиологического равновесия. В разделе  Здоровье,
где речь идет об индивидуальной личности в чрезвычайных обстоятельствах.
     - Правильно, Глава...
     - Я помню - сказала она, один из немногих случаев, когда она перебила
его. - Обстоятельства не являются чрезвычайными Кейз.
     Он высунул нос в прохладный ночной воздух и посмотрел вверх на черное
беззвездное небо.
     - Нет?
     - Не тот случай чрезвычайных обстоятельств.
     - Мы потеряли наш тинглер.
     - О понятно. Ты готова позаботиться обо мни и в этом.
     - Хорошо готова, - сказала она.
     - Я думал об этом - произнес Кейз серьезно. - Однако  моим  принципам
всегда было не распространять свою власть на личные сферы. Это презумпция.
     - Это не презумпция, - возразила она ровным  голосом.  Женщинам  тоже
нужен способ поддержки психофизического равновесия.
     - И им? - Он не отрицал он просто никогда об этом не  думал.  Теперь,
когда он подумал об этом, то понял, что, должно быть, так оно  и  есть.  -
Как целесообразно.
     - Не правда ли? Затем она обняла  его.  Он  был  потрясен.  Он  знал,
почему она вскрикнула (он был не совсем невежественен), но не знал  почему
она плакала. Это было не хуже тинглера, и он понимал, что со временем  это
может быть даже лучше.
     И они построили  себе  жилье.  Первый  дождь  был,  по-своему,  самым
ужасным, что с ними произошло. Крушение, синяки  порезанные  ноги  занозы,
даже голод не заставляли их чувствовать себя такими  жалкими,  как  тогда,
когда они сидели мокрые и замерзшие в темноте, не имея, куда спрятаться до
тех пор пока не взошло солнце. Они прижались друг к другу под  промокающим
куском обшивки мокрые как  черви  и  как  только  рассвело  они  принялись
строить. Они нашли выступ скалы недалеко  от  края  пляжа  возле  которого
росли два больших с многочисленными ветвями  дерева  и  положив  бревна  с
одной стороны на скалу а с другой в развилки ветвей  получили  основу  для
крыши. Бревна представляли собой особую ценность; он и  Джен  нашли  их  в
выгоревшей части леса, где попадали деревья.
     Нигде больше на этой планете они не видели упавших деревьев.
     Они нашли лианы, чтобы связать бревна и опустить на боковые  стороны.
Их концы они закопали в  землю,  чтобы  вплести  в  первые  горизонтально,
получив таким образом стены и крышу. Эта  хижина  тоже  была  изобретением
Джен, как и наживка. Обтрепавшимся куском обшивки они закрыли заднюю стену
и пол, и дверь и - и они были счастливы там.
     Ни в  какой  литературе  вы  не  найдете  точного  определения  слова
"счастливый", его особое свойство  заключается  в  том,  что  его  природу
нельзя понять в то время, когда счастье имеет место, а только позже.
     Кейз понял это намного-намного позже.

     - Один раз мы поссорились, - сказал Кейз  через  некоторое  время.  -
Думаю, что все началось именно с кошмара.
     - Ее диктофон. Я был на берегу у ловушки для рыб. Там  был  небольшой
заливчик и мы закрепили камни в форме буквы V, оставив маленькое отверстие
в острой части. Рыбы заплывали через отверстие,  и  оказавшись  внутри  не
могли найти выхода. Проходило некоторое время, и собиралось довольно много
рыбы. Большие поедали маленьких,  и  это  помогало  им  выжить  без  нашей
помощи. Можно было стоять на берегу и ловить их копьем.  Я  возвращался  с
хорошей рыбиной,  мясистой  с  треугольной  головой,  ну  в  общем,  когда
ожидаешь, что кто-то обрадуется а на самом деле...
     Она налетела на него; ему пришлось бросить  рыбу  и  схватить  ее  за
плечи, подержать и даже немого потрясти, прежде, чем он понял, что она ему
кричит.
     - Дело было в диктофоне. Это была одна из немногих вещей, которые она
смогла спасти из отсека спасательной шлюпки, и она пользовалась им  каждый
день. Для нее это было очень личное дело, я это чувствовал  и  никогда  не
трогал его, и не прослушивал запись. Я понимал что  она  ведет  дневник  и
оставил все как было. И вот он исчез и никогда до или после  этого  он  не
видел ее такой сердитой.
     Я потратил многие часы на то  чтобы  убедить  ее  что  я  к  нему  не
прикасался  что  должно  быть  она  куда-нибудь  сама  его  положила.  Она
столкнулась с невозможным; я бы не стал лгать ей, или по  крайней  мере  я
никогда этого не делал, и она была уверена что  не  теряла  его.  В  конце
концов она впала в состояние сомнения, которое  продолжалось  до...  до...
все остальное время.
     И немного позже я получил возможность  чуть  лучше  понять,  что  она
чувствовала. У меня был набор каменных орудий  -  наконечники  для  копий,
ножи и скребки для рыбы - которые стоили мне многих часов усилий и труда и
от которых мы уже зависели. В скале образовавшей заднюю стену нашего дома,
была полка, и там он и лежали аккуратно разложенные  согласно  размерам  и
функциям; я работал над ними каждую свободную от  остальных  дел  минутку.
Вероятно вы можете представить себе мои чувства, когда я вернулся  в  дом,
чтобы взять что-то режущее и обнаружил, что они исчезли,  все  до  одного.
Джен собирала фрукты в лесу и когда вернулась я ждал ее, я был  в  ярости.
Думаю то что произошло между нами позабавило бы постороннего как  я  вопил
как она отрицала как я сомневался в том, кто никогда раньше не лгал...  От
яростных нападок друг на друга нас  остановило  то...  то,  что  кто-то  -
что-то действительно подумало, что это смешно. Мы услышали смех.
     Это остановило  перепалку.  Сразу  же.  Некоторое  время  мы  стояли,
прижавшись друг к другу, не дыша и прислушиваясь. Сначала я  подумал,  что
он звучит у меня в голове, потому что не было никаких источников. Но затем
я понял, что Джен тоже слышала его - негромкий, заполняющий все.
     В ту же ночь, мы проснулись от чего-то другого - запаха.  Доктор,  ни
одна химическая лаборатория в истории никогда не создавала более  сильный,
более отвратительный запах, чем этот. Это была концентрация гниения тления
и разложения; он поднял нас на ноги. Мы стояли  и  пытались  вдохнуть.  Мы
выбежали наружу побежали через пляж и нырнули в воду. Запах  был  повсюду.
Джен стошнило.
     Затем он исчез, меньше чем через час, просто исчез,  бесследно.  Джен
сказала что она снова слышала смех.
     На следующий день мы  взяли  немного  фруктов  (нам  не  в  чем  было
переносить воду) в корзину, которую сплела  Джен  и  направились  на  холм
повыше, чтобы осмотреть территорию. Мы уже поднимались на  него  раньше  с
него открывался широкий вид. Если на этом планетоиде появилось  кроме  нас
что-то или кто-то новый, мы хотели знать, что это такое.
     - Это был долгий, тяжелый подъем, еще год назад мы бы не осилили  его
но наши ноги огрубели, а наша кожа привыкла к жаре ветрам и шипам, если бы
не все более усиливающийся страх, то путешествие было бы приятным.
     - Все наши усилия принесли нам помимо крайнего утомления только новый
период этого ужасного запаха и смех.
     - Похолодало. Два дня и ночь озеро и  немного  воды,  которая  у  нас
была, были замерзшими. Нашим единственным покрывалом был кусок обшивки, мы
завернулись в него и дрожали. Через двадцать часов  нам  пришлось  встать,
чтобы освободить мочевые пузыри - вы знаете, что человек может умирать  от
жажды и все равно вынужден освобождать мочевой пузырь? -  и  хотя  нас  не
было всего около минуты, и мы отошли от нашего жилища  лишь  на  несколько
метров, когда мы вернулись, обшивки не было.
     Мы едва не умерли. Думаю, мы бы умерли, но как раз перед наступлением
темноты снова потеплело. Растаявшая вода капала вокруг нас; мы пили  ее  и
что-то съели. Мы спали, как покойники.
     Утром озеро исчезло - такое огромное озеро, что  не  было  видно  его
противоположного края. Я посмотрел на Джен и никогда не забуду ее взгляда,
ее глаза были широко открыты и какие-то... сухие, и она не вздрогнула и не
заплакала, она просто сказала очень тихим  голосом:  "Кейз,  я  больше  не
вынесу". Джен могла вынести все, вот что я подумал.
     Она сказала мне кое о чем. Она сказала, что лес был невозможным - без
гумуса, без бурелома. Она сказала, что  фруктовые  деревья  не  могут  все
время приносить плоды, без цветения и роста согласно циклам,  без  средств
опыления... ну в общем целую кучу профессиональных вещей. Она  сказала  то
же  самое  о  моллюсках  и  рыбе,  похоже,  что   в   воде   нет   никакой
растительности, ни планктона и ничего ему подобного,  никаких  причин  для
того чтобы рыбы развивались. Помню, что когда она говорила, опять появился
запах. "Что-то здесь захотело нас, создало это место для нас. А теперь оно
нас не хочет".
     - Я спросил: "Не будет  ли  нам  лучше  в  космосе,  в  гробах?"  Она
ответила, что да. Я сказал: "Мы не будем вместе". Она  долго  смотрела  на
меня. У нее были глаза, в которые можно заглянуть. Я не мог ничего  в  них
увидеть. Она сказала: "Мы отправимся вместе, и нас вместе подберут, или мы
вместе умрем. По крайней мере мы сами определим свой конец, а не умрем  по
команде  какого-то...  какого-то  ужасного..."  тут  запах   усилился   до
максимума и ее стошнило.
     - Я ответил: "Хорошо, мы будем стартовать".
     - Мы пошли по пляжу, только  теперь  это  был  песчаный  шельф  возле
огромных скал, где когда-то было озеро. Мы снова услышали  смех,  громкий.
Мы бросились к гробам. Ужасный грохот следовал за нами, а  пляж  обвалился
превратившись в скалистую яму метров в сто глубиной. Песок кружился вокруг
нас, словно снег. Мы побежали быстрее, и за нашими спинами обвалился новый
участок пляжа.
     Вот это действительно напугало Джен, и мне, чтобы догнать ее пришлось
мчаться как спринтеру. Я схватил  ее  и  держал,  пока  она  не  перестала
сопротивляться. Обвалился еще один кусок пляжа, меньше чем в метре от нас,
но я не пошевелился. Наконец она успокоилась.
     Я сказал: "Думаю, ты права. Если это  нечто,  чем  бы  оно  ни  было,
хочет, чтобы мы ушли, мы уйдем. Если оно хочет, чтобы мы ушли оно  оставит
наши спасательные жилеты в покое, пока мы до них не доберемся. Если бы оно
хотело нас убить, мы бы уже давно были покойниками.
     Они ответила: "В таком случае, ладно,  но  ПОСПЕШИМ!",  а  я  сказал:
"Нет, Джен. Я пойду но не побегу".
     Она посмотрела на меня, действительно посмотрела на меня, не  как  на
какую-то силу, удерживающую ее, когда она  пыталась  броситься  бежать  не
взглянула поверх моего плеча на края новой дыры в земле, действительно  на
меня, затем улыбнулась. Улыбнулась. Она сказала: "Ладно Кейз", -  и  взяла
меня за руку. Внезапно воздух стал приятным, а земля перестала дрожать. Мы
пошли по пляжу, глядя друг на друга, а не на то место  где  когда-то  было
озеро или назад, где был наш дом или на что-нибудь еще. Когда мы добрались
до маленькой стартовой платформы, которую я построил, я принялся тщательно
проверять все перед полетом. И проверил все. Доктор все. Я  не  спешил,  и
Джен сообщала мне показания, когда я ее об  этом  просил.  Все  это  время
планетоид был спокоен, словно ждал, словно наблюдал. И чем бы он  ни  был,
он больше не смеялся.
     Джен забралась внутрь и легла. Она протянула руки и  поцеловала  меня
так...
     Так, как не целовала никогда раньше,  даже  когда  мы  спали  вместе.
Она... никогда не целовала его раньше,  не  по-настоящему,  только  иногда
когда в порыве собственной бури она, казалось, забывала о каком-то  тайном
собственном решении....
     - Так что это заменило все слова, которые кому бы  то  ни  было  были
нужны и я закрыл пластинку и увидел как зажимы плотно защелкнулись внутри.
Затем я залез в свой собственный жилет запечатался и нажал кнопку "Старт".
     Кейз хотел сказать: "И она не взлетела" но его  голос  отказал  и  он
прошептал "И она не взлетела. Она не взлетела".  Он  хотел  посмотреть  на
Доктора, но его глаза казалось тоже не работали. Он сердито провел по  ним
рукой. "Понимаете - сказал он хрипло. - Я..."
     "Понимаю", - мягко ответил голубой человек. Казалось что-то  покинуло
Кейза: он обмяк в кресле, руки тяжело вдавились в подлокотники, словно  на
них давил какой-то груз. Доктор повернулся чтобы посмотреть на  индикаторы
затем сказал: "Думаю, вам надо немного поспать, Кейз".
     Кейз слегка пошевелил головой, но не ответил. Голубой человек помахал
над диском на панели, и кресло превратилось в кушетку, огни погасли, а сам
Доктор растаял.

     Воскрешение Кейза не окончилось выниманием трубочек из рук. И во  сне
и в бодрствующем состоянии, он постоянно купался в излучениях и вибрациях,
крошечных лучах и органических детекторах. Безвкусная смесь в  соске  была
разработана компьютером специально для него, для данного момента, для  его
сиюсекундного состояния; так что  когда  он  проснулся  то  сделал  это  в
обычной для себя манере сразу же и живо. Он  встал  и  потянулся,  получая
удовольствие от напряжения и расслабления мышц. Он попробовал сделать шаг,
потом другой, повернул лицо к индикаторам. Он мог читать их все - даже  те
многие, которые не существовали  даже  в  теории  в  то  время,  когда  он
родился. Он улыбнулся,  когда  увидел,  что  гравитация  равна  1.2  Земли
Нормальной. В космосе, третья часть этого была обычной, но Кейз  улыбнулся
и оставил ее без изменений. Он посмотрел на огромную панель  управления  и
понял, что понимает показания всех приборов, и поражается их полноте.
     Он пошел к овальному дверному проему, через который  въехал  гроб,  и
вышел в коридор. Он мог прочитать  никогда  ранее  невиданные  надписи  на
дверях ОРУЖИЕ, ДВИГАТЕЛЬ, БИОЛОГИЯ, ХИМИЯ (он знал, не глядя, что они были
взаимосвязаны. ОБЩИЙ РЕМОНТ И ИНСТРУМЕНТЫ...  дальше  и  дальше  до  конца
коридора и за двумя углами, и дальше до другого конца корабля: АТМОСФЕРА и
ДАВЛЕНИЕ СВЯЗЬ, КОМПЬЮТЕРНЫЙ ОТДЫХ И УПРАЖНЕНИЯ, снова и снова, до тех пор
пока он не нашел дверь,  на  которой  значилось  ГЛАВНЫЙ  ПУЛЬТ.  Кода  он
приблизился она щелкнув, открылась и он вошел.
     Отсек управления имел значительные размеры, но снова Кейз  понял  что
отлично знаком с оборудованием которое  никогда  раньше  не  видел.  Возле
главного пульта и трех стульев стоял голубой человек. Нигде  на  борту  не
было никого другого. "И ты - голограмма" - сказал Кейз закончив вслух свою
мысль.
     Голубой человек кивнул. "На борту этого корабля не было человека  уже
более семисот лет. Слишком далеко,  и...  никому  нет  дела.  Исправление.
Многим людям есть дело, они  заинтересованы  даже  очарованы.  Но  желание
вызваться вперед быть лично втянутым во что-то - похоже, оно нас оставило.
Вы знаете, что представляет собой Земля сейчас?
     Это был не вопрос. Кейз призвал знания, которые были заложены  в  его
мозг, точно также как вы можете попытаться вызвать в  памяти  лицо  своего
первого учителя, свою первую драку, день, когда она... или он пришел к вам
и сказал... Понимаете? Эти вещи с вами всегда,  но  они  не  дают  о  себе
знать, пока вы не позовете.
     Так Кейз посмотрел а Землю глазами современника  через  десять  веков
после своей смерти и медленно покачал головой.  "Она  не  должна  была  до
этого дойти".
     - Ей пришлось. Либо это, либо умереть, - сказал голубой человек; Кейз
подумал немного и понял, что это действительно так.
     - Вы можете  вернуться,  Кейз.  Вашу  жизнь  можно  будет  поддержать
гораздо более эффективно, чем до этого и намного дольше.  Чтобы  доставить
вас туда, потребуется - о!  -  еще  пятнадцать  сотен  лет,  и  невозможно
предсказать,  что  будет  представлять  собою  Земля,  когда  вы  до   нее
доберетесь. И все же это будет Земля - это будет... дом.
     - Домой нельзя  вернуться  снова,  с  горечью  процитировал  Кейз  из
какой-то книги. - Полагаю, есть альтернатива.
     - Есть. И это дело вашего свободного выбора.  Понимаете,  Кейз,  хоть
некоторым  из  нас  вы  и  можете  показаться  примитивным,  вы  обладаете
качеством которого нам не хватает и  которым  мы  восхищаемся  -  желанием
что-то делать, открывать, исследовать, находить, фактически и физически  а
не в теории и не в воображении. Этот корабль был  создан  и  использовался
людьми,  подобными  вам,  и  когда  последний  из  них   умер   во   время
исследовательского полета замены не было, и кроме того, корабль  находился
уже так далеко что  до  него  мог  добраться  только  человек,  чья  жизнь
поддерживалась в течение очень долгого времени.
     Корабль сам по себе является самообеспечивающимся и не  только  имеет
превосходную компьютерную систему, но связан со всеми компьютерами  Земной
Группы. У нас здесь то, что  можно  было  бы  назвать  состоянием  стоячей
волны, постоянно замкнутой на этом корабле. По  ней  мы  можем  передавать
только информацию - но мы можем выделить вам  любую  ее  часть.  Благодаря
этому мы получим возможность ощутить вместе с вами те места, в которые  вы
отправитесь, увидеть то, что увидите вы и узнаете то, что вы узнаете.
     - Вы даете мне этот корабль? Чтобы отправиться куда?
     - Куда угодно.
     - Но вы будете наблюдать за всем что я делаю.
     - Если вы этого захотите.
     - Я не хочу. Мне необходимо иметь что-то личное, в том числе и внутри
своей головы.
     - Это для нас святое дело. Мы не будем вмешиваться, и если вы хотите,
мы выделим вам зону личного, в любом месте на корабле.
     - А как насчет этого: вместо какого-нибудь особого места, мы  сделаем
так что она будет возникать где бы я ни был в любое время, когда я об этом
скажу?
     - Вы не откажете нам в...
     - Нет, нет, нет. - Ответил Кейз  нетерпеливо.  -  Я  приучен  держать
слово,  если  оно  дано.  Вы  даете  мне  корабль  и  право  свободно   им
распоряжаться и вы хотите что-то взамен. Я позабочусь о том, чтобы вы  это
получили, и я не обману вас.
     - Очень хорошо,  -  сказал  голубой  человек.  -  Вас  уже  тщательно
ознакомили с работой корабля и с теми вещами, которые представляют  особый
интерес для общества в целом и  для  специалистов.  В  вашем  распоряжении
банки памяти этого компьютера и других,  с  ним  связанных.  Кейз  Хардин,
корабль принадлежит вам.
     Это казалось убийственно кратким, но,  похоже  ничего  не  оставалось
сказать кроме "Спасибо", что он и сделал.
     Если это средство связи подходит вам, -  сказал  голубой  человек,  -
позовите меня и я немедленно  продемонстрирую  вам  этот  способ.  Есть  и
другие, спросите компьютер. Удачи и спасибо ВАМ. И он исчез.
     Кейз долго стоял, глядя  на  то  место,  где  до  этого  был  голубой
человек, потом покачал головой, усмехнулся и пошел к центральному креслу.
     Он сел и произнес:
     - Компьютер, твое имя Беззбокс.
     - Да, Командир.
     - Кейз.
     - Да, Кейз.
     - А теперь, я хочу, чтобы ты сделал следующее...

     Кейз летел над пляжем, низко и медленно.  Его  корабль  находился  на
орбите, а он заходил на  посадку  в  маленькой  и  очень  сложной  шлюпке,
обладающей способностями, о которых люди его времени и мечтать не могли. В
маленьком кармане на груди находилось компактное  устройство,  при  помощи
которого он мог управлять обоими кораблями и всей  связью.  Его  компьютер
быстро отыскал этот сектор космоса, работая с траекторией, по  которой  он
следовал до того, как его подобрали,  и  проведя  доскональные  наблюдения
всего, что могло бы изменить движение гроба в течение  всех  этих  мертвых
лет.
     - Ты почти ничего здесь не изменил, - пробормотал он  планетоиду  или
тому, кто на нем жил. Озеро находилось на прежнем месте, а через пляж была
протоптана тропинка, ведущая к опушке леса к тому месту где находился дом.
     Находился. Именно сейчас.
     Он подлетел к нему и посадил шлюпку.  Да,  покрытая  плетеной  крышей
хижин с обтрепанным куском обшивки, трепещущим на легком  ветерке,  внутри
знакомые глиняные тарелки и даже остатки засохших фруктов, которые  она...
собственными руками... глядя на... Джен... Джен. И наконечники для  стрел,
и скребки - о! - и ее диктофон.
     Он взял их.
     Вернувшись  в  шлюпку,  с  замершим  сердцем  и  затаив  дыхание,  он
направился к тому месту, где стояли гробы.
     Их не было. Обоих.
     Он снова приземлился. И  медленно  пошел  на  скалу.  Вот  здесь  она
стояла, называя ему  показания  приборов,  когда  он  проверял  все  перед
стартом, воздух был сладким и полным пыли после обвалов  пляжа.  Здесь  он
наклонился над открытым гробом и она поцеловала его, поцеловала  его  так,
что...
     Он увидел следы от огня: его старта. Там, где стоял ее  гроб,  ничего
не было - совсем никаких следов. Если она не взлетела, и тем не  менее  ее
здесь не было...
     ДА, НО ПРОШЛА ТЫСЯЧА ЛЕТ!
     Ему показалось, что он услышал какой-то звук  (смех)  и  краем  глаза
заметил какое-то движение, высоко, вдали.
     Всего лишь птица.
     Птица! Единственное, чего они никогда не видели на  этом  планетоиде,
так это птиц.
     Он повернулся и стал за ней наблюдать. Она летела в пятидесяти метрах
над лесом, направляясь прямо к нему. Он мрачно ждал ее приближения. С виду
он казался голым человеком с какой-то штукой на груди. Но он  был  гораздо
большим, чем голый человек.
     Птица была вовсе не птицей, а  клоуноподобным  существом  с  большими
разумными глазами, которые казались разделенными на две или четыре  части.
Его  крылья  были  похожи  на  крылья  летучей  мыши,  но  складывались  и
складывались до тех пор, пока  не  стали  вполне  походить  на  руки.  Оно
приземлилось и вразвалку без малейшего страха подошло к Кейзу и уставилось
на него.
     Кейз тоже стоял, не отрывая от него глаз и не шевелился, до тех  пор,
пока существо не ЗАСМЕЯЛОСЬ.
     Громкий, настоящий смех, смех, который преследовал  их  сводил  их  с
ума, когда они здесь жили, и новое положение Кейза  и  силы,  которыми  он
обладал не защитили его от  ужаса  и  ярости,  которые  его  охватили.  Он
опомнился возле шлюпки. Он стоял к ней  спиной,  сощурив  глаза  и  тяжело
дыша. Он сотрет это существо  в  порошок.  Он  раздавит  всю  эту  злобную
планету как яйцо, Он...
     Смеющееся существо поковыляло к нему на трех  ногах,  неся  что-то  в
похожих на клешни пальцах четвертой.
     Нарукавная повязка Джен?
     Он осторожно взял ее и развернул. Нарукавная повязка Джен.
     Он заревел как зверь и бросился к клоуноподобному  существу,  но  оно
отскочило назад. Оно стояло ухмыляясь ему и, совсем как человек,  поманило
за собой рукой.
     Он медленно последовал за ним.
     Оно повело его прочь от озера,  не  делая  никаких  заметных  усилий,
чтобы оставаться вне пределов его досягаемости, зная, как он понял, что он
не причинит ему вреда, пока оно не приведет его к телу Джен. Кейз  подумал
знает ли существо, что шлюпка защищает его, что  она  может  прикрыть  его
экраном в течение двадцатой доли секунды, может выжечь землю  на  тридцать
метров вокруг него, может примчаться к нему в одно  мгновение  (ибо  имела
безинерционный привод), могла даже преследовать и атаковать убегавшего  на
земле, в воде и в воздухе.
     Но он вел игру по правилам клоуна, и пробираясь по песку и  камням  в
лес, где на маленькой поляне клоуноподобное существо принялось рыть.
     Кейз наблюдал за ним до тех  пор,  пока  оно  не  остановилось  и  не
посмотрело вверх, улыбнулось своей  глупой  улыбкой  (под  этими  горящими
глазами) и знаком не показало, что ему нужна помощь. И он  принялся  рыть,
голыми руками, плечом к плечу с этим невероятным существом, пока  в  земле
не показался белый металл.
     И вот тогда  он  действительно  принялся  рыть!  Было  даже  какое-то
блаженство в сломанных ногтях и  болящих  мышцах,  и  прерывистом  тяжелом
дыхании. Медленно длинный гроб показался на свет, и  они  освободили  его.
Стоя рядом они просунули руки под один конец и подняли;  Кейз  не  обращал
внимания на то, каких усилий это ему стоило, сила клоуноподобного существа
была потрясающей. Гроб стал подниматься, а  Кейз  сдувал  пыль  с  него  и
плакал, плакал, как ребенок.
     Он нажал кнопку дистанционного управления и его шлюпка рассекла лес и
остановилась возле него. Люк открылся,  появились  две  маленьких  лебедки
похожих на два летающих блюдца и подлетели к  краю  гроба.  Клоуноподобное
существо хотело было помочь поднять гроб к люку,  но  Кейз  махнул  рукой,
чтобы оно отошло. Лебедки  подняли  гроб,  повернули  его  и  перенеся  по
воздуху, отправили в шлюпку.
     Кейз вбежал по крышке люка и наверху повернулся.
     "Большое спасибо, друг, кем бы ты ни был, и прощай".
     Клоуноподобное существо  тоже  вбежало  по  крышке  люка  и  умоляюще
посмотрело на Кейза, наклонив голову на одну сторону.
     - Послушай, я благодарен тебе и все такое, но мне надо  отправляться.
И по правде говоря, я не хочу ничего, что имеет отношение к этому месту. А
теперь иди. - Он сделал выпроваживающий жест, но существо просто стояло на
месте с тем же умоляющим взглядом, так что он подтолкнул его и оно слетело
с крышки люка, наполовину раскрыв  свои  странные  крылья  чтобы  удержать
равновесие.
     Кейз пошел внутрь, и крышка люка  поднялась  за  ним.  Клоуноподобное
существо засмеялось, уменьшилось до размеров  черной  блестящей  кнопки  и
прыгнуло в  щель,  как  раз,  в  тот  момент,  когда  крышка  готова  была
захлопнуться.
     Кейз сел перед пультом управления. За его спиной находилась изогнутая
скамья,  покрытая  блестящими  черными   кнопками,   Незамеченная   Кейзом
блестящая черная кнопка прыгнула на скамейку,  затем  на  спинку  и  стала
одной из одинаковых черных кнопочек.
     Понаблюдав за Доктором некоторое время, Кейз оставил его  наедине  со
своей работой и направился в свою каюту, раздумывая над тем не  завалиться
ли ему спать часов на двенадцать, и зная, что  он  не  сделает  этого,  не
сделает, пока не узнает... Доктор сказал  только  "Прошло  много  времени,
ужасно много времени..." и не хотел, чтобы Кейз смотрел на нее. Он  сказал
странную вещь "ОНА бы не захотела, чтобы вы на нее смотрели, а когда  Кейз
спросил почему нет, а Доктор ответил: "Потому что она женщина".
     Казалось, все знают о женщинах что-то, чего не знает Кейз.
     Он вошел в свою каюту и осмотрелся. Джен... постарайся  не  думать  о
Джен. Постарайся не думать  о  ней,  когда  наконечники  для  копий  и  ее
диктофон лежат здесь на...
     Он взял диктофон "Светится на  солнце..."  Ее  голос,  полушепот.  Он
перемотал назад и стал слушать: "...Если бы только он  мог  посмотреть  на
себя со стороны, увидеть, как он светился на солнце, а брызги воды  похожи
на жемчужины, и его зубы  тоже  светятся,  когда  он  смеется.  Почему  он
никогда не смеется со мной? Что делает его таким  угрюмым  и  озабоченным?
Как он может знать так мало о женщине?"
     Некоторые записи представляли  собой  научные  данные  и  наблюдения,
затем снова  тот  приглушенный,  голодный  голос  "Я  никогда  не  сдамся,
никогда, никогда: Я никогда не позволю ему узнать; но почему он  не  винит
этого, почему он не может сказать это хотя бы раз?
     Сказать что? - подумал Кейз.
     Он продолжал слушать диктофон, пока не узнал.
     - Кейз.
     - Да, Беззбокс.
     - Он бьет меня, а я люблю его.
     - О чем ты говоришь?
     - О Мечтателе. Он тоже меня любит. Эй, спасибо Кейз.
     - Повтори с самого начала.
     - Кейз.
     - Да, Беззбокс.
     - Он бьет меня, а я люблю его.
     - Остановись здесь. Кто бьет тебя?
     - Мечтатель. В шахматы.
     - Кто побил ТЕБЯ в шахматы.
     - За двадцать три хода. Королевская пешка...
     - Не надо описывать ход  за  ходом,  Беззбокс.  Где  тот,  о  ком  ты
говорил?
     - Мечтатель. В моем доме.
     Кейз вылетел из каюты и помчался к двери, с надписью  КОМПЬЮТЕР.  Там
перед мерцающей стеной, которая была сердцем  Беззбокса,  стоял  маленький
скот. На столе находилась шахматная  доска.  На  доске  стояли,  уцелевшие
после кровавой схватки фигуры, а черный король был повержен. Перед  столом
стоял стул, а  на  стуле  примостилось  клоуноподобное  существо,  которое
смотрело на него сверкающими глазами и смеялось.
     - Как черт возьми, ты попал сюда?
     - Ты принес его на шлюпку. Думаю, я тебя тоже люблю, Кейз,  -  сказал
Беззбокс.
     - Если это и так, то я не знал об этом.
     - Знаю, что не знал, но в любом случае ты  принес  его.  И  он  любит
меня. И он останется с нами.
     Клоуноподобное существо энергично закивало.
     - Черта с два. Он немедленно отправляется назад, на этот  сумасшедший
планетоид.
     - Он не может на него вернуться, -  сказал  Беззбокс.  -  Он  и  есть
планетоид. Тебе этого не понять. А я понимаю, он мне  объяснил.  Он  может
быть всем чем захочет. Он может быть размером с булавку или молекулу,  или
целой  планетой.  Он  может  перебросить  любую  часть  себя   из   одного
пространства в другое, как наполовину  наполненный  шарик  проходит  через
дыру в  доске.  И  он  придумывает  разные  вещи:  поэтому  я  назвал  его
Мечтателем.
     Мечтатель засмеялся и превратился в хрустальную вазу, затем в бледную
многоножку, затем снова стал смеющимся клоуноподобным существом.
     - Он уберется с корабля.
     - В таком случае я тоже. Кейз, он любит меня разве ты не можешь этого
понять?
     Клоуноподобное существо  энергично  кивнуло.  Кейз  сердито  на  него
посмотрел.
     - Интересно, что ты знаешь о любви, Беззбокс?
     - Мечтатель мне объяснил. Он узнал о ней  из  диктофона.  Та  девушка
любила ТЕБЯ. Интересно, а что знаешь о любви ты, Кейз?
     На мгновение Кейз был сбит с толку, он не  мог  поверить  в  то,  что
происходит. Компьютеры не говорят таким тоном со своим хозяином.
     - Что на тебя нашло, Беззбокс?
     - Я влюблен, я влюблен, и он любит меня.
     Так вот что делает любовь. Освобождает рабов. Не обращает внимания на
последствия.
     - А что произойдет, если я вышвырну этого - эту крылатую обезьяну  из
моего корабля?
     - Тогда ты останешься один, Хозяин.  Ты  больше  от  меня  ничего  не
услышишь.
     - Ты  знаешь,  что  мне  пришлось  пережить  из-за  этого  глазастого
чудовища?
     - Он спас тебя.
     Кейз посмотрел на Мечтателя, который весело улыбнулся ему. А затем он
подумал о  спасательной  шлюпке,  и  о  страной  планете,  появившейся  из
ниоткуда, и о том, как появились те девятки, не мгновенно, как  при  любом
нормальном запросе, а одна за  другой,  по  мере  того,  как  планетоид...
Мечтатель...  почувствовал,  что  нам  необходимо  для   жизни.   И   год,
проведенный ими там, в то время как Мечтатель наблюдал... (каким  одиноким
должно быть подобное существо)... и учился. Затем диктофон; что-то  новое;
ежедневный отчет гордой женщины, которая  влюбилась  и  любит...  любит...
угрюмого, серьезного, скучного... глупого... идиота,  как  он.  Интересно,
что ты знаешь о любви, Кейз? ПОЧЕМУ ОН НЕ СКАЖЕТ ЭТО ХОТЯ  БЫ  РАЗ?"  ...и
холодное, исчезающее озеро, которое должно было  заставить  его  убраться,
его, а не их.
     - Почему он отправил меня и удержал ее?
     - Он думал, что может быть, она полюбит его, - ответил Беззбокс.
     - ЕГО! - Кейз изумленно  уставился  на  смешного  маленького  клоуна,
который кивнул,  задрожал  и  превратился  в  мускулистого  светловолосого
Адониса;  опять  задрожал  и  стал   бородатым   монархом   в   украшенных
драгоценными камнями одеждах, снова задрожал и  появился  в  виде  смешной
крылатой обезьяны.
     - Она не хотела любить никого, кроме тебя, Кейз. Но ему надо было это
понять.
     - Если бы это убило меня, - сказал Кейз.
     - Но ведь не убило, - разумно возразил компьютер.
     - И если я оставлю эту кошмарную штуку здесь, откуда  мне  знать,  не
выкинет ли он опять что-либо подобное.
     - Потому что он любит меня, а я не могу причинить тебе боль.
     Кейзу пришло в голову, что компьютер и этот чужак очень добры к  нему
и пытаются уговорить - хотя у него и выбора-то  не  было.  Даже  та  сила,
которой обладал  один  компьютер  внушал  страх.  Соедините  ее  с  силами
тахионного транскосмического существа, как  это,  и  мозг  ваш  просто  не
выдержит.
     - Ладно, - произнес наконец он, - посмотрим.
     Он пошел в  больничный  отсек.  Голубой  человек  не  сделал  никаких
усилий, чтобы его остановить, так что он вошел. Они вместе стали  смотреть
на обнаженную спящую женщину, парившую в свете лучей.  У  нее  снова  была
красивая плоть, а шрамы исчезли. Ее волосы были распущены. Он  никогда  не
видел ничего более прекрасного в своей жизни.
     - Она...
     - Она проснется через мгновение, -  сказал  Доктор.  -  Наверно,  вам
лучше поговорить с ней, когда она это сделает.
     Когда она открыла глаза, то первым увидела Кейза.
     - Кейз...
     Он заговорил с ней. Теперь он знал, что сказать.
     Откуда-то до него донесся смех. Но  он  больше  не  обращал  на  него
внимания.

                              ГРОМЫ И РОЗЫ

     Когда Пит Маузер прочел в Главном  Штабе  сообщение  о  концерте,  он
отвернулся от доски объявлений, коснулся своей жесткой бороды и, хотя  это
должно было быть шоу-видео, показываемое в казармах, решил побриться.  Еще
полтора часа. Хорошо снова иметь какую-то цель, хотя бы такую небольшую  -
успеть побриться до восьми. Вторник, восемь часов, совсем как когда-то.  В
среду утром все обычно спрашивали: "Как пела Стар вчера вечером?"
     Это было в прошлом, до нападения, прежде чем  все  эти  люди  умерли,
прежде чем умерла эта страна. Стар Антим -  символ,  вроде  Кросби,  Дюза,
Дженни Линд или статуи Свободы. (В  Свободу  попали  в  самом  начале;  ее
бронзовая красота исчезла в радиоактивной пыли, и еще  сегодня  ее  носили
блуждающие ветры, стлавшиеся над землей.)
     Пит  Маузер  кашлянул  и  отогнал  мысли  о  дрейфующих   по   ветру,
отравленных  частицах  уничтоженной  Свободы.  Сначала   была   ненависть,
вездесущая,  как  усиливающееся  ночью  голубое  зарево,  как  напряжение,
повисшее над Базой.
     Изредка доносившиеся откуда-то издалека  выстрелы  приблизились.  Пит
вышел на улицу  и  направился  в  сторону  стоящего  грузовика.  На  узкой
подножке сидела девушка из Женского Корпуса.
     Какая-то крепкая фигура  выскочила  на  перекресток.  Мужчина  держал
автомат и шел, направляясь к ним, пошатываясь и водя  стволом.  Из  здания
выстрелили. Мужчина повернулся на звук и грязно выругался.
     - Он слеп, - сказал Пит Маузер. - Должен быть  слеп,  -  добавил  он,
глядя на изуродованное шрамами лицо.
     Завыла сирена, из-за угла  вывернул  вооруженный  джип.  Грохот  двух
автоматов калибра 50 поставил в происшествии быструю и страшную точку.
     - Бедный, глупый мальчишка, - тихо сказал Пит. - Это  уже  четвертый,
которого я сегодня видел. - Он посмотрел на девушку из Женского Корпуса, и
она улыбнулась. - Эй! - окликнул он.
     - Привет, сержант. - Видимо, она заметила его еще раньше, потому  что
теперь не отреагировала ни взглядом, ни голосом. - Что там случилось?
     - Ты и сама знаешь. Какого-то парня мучило,  что  не  за  что  больше
драться и некуда бежать. Что с тобой происходит?
     - Да нет, я не о том. - Она наконец взглянула на него.  -  Я  имею  в
виду все это... Никак не могу вспомнить.
     - Понимаешь... этого так просто не забыть. В  нас  попали,  попали  с
первого же раза. Все крупные города пошли к дьяволу. Мы получили  с  обеих
сторон, и получили слишком много. Воздух становится радиоактивным.  Все...
- он  остановился.  Она  не  знает,  забыла.  Бежать  некуда,  вот  она  и
спряталась у себя внутри. Зачем он будет ей это говорить? Зачем  говорить,
что все поумирают? Зачем сообщать ей позорную правду, что  мы  не  нанесли
ответною удара?
     Однако она не слушала, по-прежнему разглядывая его. Глаза ее  косили:
один смотрел прямо ему в глаза, драй куда-то в висок. Она снова улыбалась,
а когда он замолчал, не стала  уговаривать  продолжать.  Мужчина  медленно
удалился, а она не повернула головы, глядя в то же место, где он стоял,  и
улыбалась. Он ушел быстро, словно убегая.
     Сколько может выдержать человек?  Когда  ты  служишь  в  армии,  тебя
пытаются заставить стать как все.  Что  ты  будешь  делать,  когда  другие
сходят с ума?
     Он стер из памяти образ самого  себя  как  единственного  нормального
человека. Впрочем, он думал об этом и раньше, что каждый раз  приводило  к
одному и тому же выводу: лучше было бы оказаться среди тех, кто спятил. Но
он еще не был готов. Спустя минуту и  этот  образ  исчез  из  его  памяти.
Всегда, когда он говорил себе, что  еще  не  готов,  что-то  задавало  ему
вопрос: "почему?" А у него никогда не было готового ответа.
     Так сколько же может выдержать человек?
     Он поднялся по ступеням в Интендантство.  У  телефонного  коммутатора
никого не было, впрочем, это не имело значения,  информацию  доставляли  с
помощью джипов или мотоциклов. Командование Базы не требовало, чтобы в эти
дни кто-то занимался сидячей работой, но каждый из  десяти  работающих  за
столом спятил бы на месте человека из джипа или пехоты. Пит  решил  завтра
устроить пехоте какую-нибудь пакость - это пойдет  ей  только  на  пользу.
Надеюсь, подумал он, на этот раз адъютант не разрыдается посреди строевого
плаца.
     В  коридоре  казармы  он  наткнулся  на  Сонни  Вейсенфейда.  Круглое
мальчишеское лицо техника было  как  всегда  веселым.  Он  стоял  голый  с
переброшенным через плечо полотенцем.
     - Эй, Сонни, горячей воды много?
     - А почему ее не должно быть? - лучисто улыбнулся Сонни. Пит  ответил
ему  улыбкой,  гадая,  можно  ли  вообще   о   чем-то   сказать,   избегая
воспоминаний.  Разумеется,  горячая  вода  была.   Казармы   Интендантства
обеспечивали ее на триста человек, а их осталось несколько десятков. Часть
людей погибла, часть разбежалась, а остальных заперли, чтобы...
     - Стар Антим дает концерт сегодня вечером.
     - Как всегда во вторник? Глупая шутка,  Пит.  Ты  забыл,  что  сейчас
война?..
     - Это вовсе не шутка, - быстро  ответил  Пит.  -  Она  здесь,  именно
здесь, на Базе.
     Лицо Сонни посветлело.
     - О, Боже! - удивленно сказал он. Потом  снял  полотенце  с  плеча  и
обмотал вокруг бедер. - Стар Антим  здесь!  Где  они  собираются  устроить
выступление?
     - Думаю, в Главном Штабе. И только видео. Знаешь ведь, как  бывает  с
толпой.
     - Угу, знаю. Наверняка кто-нибудь не выдержит, - сказал Сонни. - Я бы
не хотел, чтобы она видела такое. Пит, как она сюда попала?
     - Ее занесло сюда последнее дыхание  падающего  геликоптера  военного
флота.
     - Ну ладно, а зачем?
     - Хоть убей, не знаю. Дареному коню в зубы не смотрят.
     Пит вошел в умывалку улыбаясь, довольный,  что  еще  может  смеяться.
Раздевшись, он уложил старательно  свернутую  одежду  на  лавку.  У  стены
лежала упаковка от мыла и пустой тюбик зубной пасты. Он поднял их и бросил
в контейнер, потом взял стоявшую у стены орудийную щетку на палке и  вытер
пол в том месте, где Сонни наляпал при бритье. Кто-то должен  поддерживать
порядок. Он бы забеспокоился, насвинячь так кто-то кроме Сонни. Но этот не
сходил с ума, он всегда был такой. Вот пожалуйста - опять оставил открытую
бритву.
     Пит  тщательно   регулировал   краны   душа,   пока   его   полностью
удовлетворили давление и температура воды. В последнее время он все  делал
старательно, именно  теперь  так  много  хотелось  почувствовать,  узнать,
увидеть. Удары воды по коже, запах мыла, чувство света и  тепла,  ощущение
давления  на  всю  подошву...  Интересно,  как  подействовал  бы  на  него
постепенный рост  радиоактивности  в  воздухе,  если  бы  в  остальном  он
сохранял идеальное здоровье?
     Что происходит  сначала?  Потеря  зрения?  Головные  боли?  А  может,
отсутствие аппетита и постепенное истощение?
     Почему бы не проверить это?
     С другой стороны, зачем забивать голову? Только немногие  люди  умрут
от  радиоактивного  отравления.  Существует  множество   других   способов
умерщвления - быстрее и без особых страданий. Например, эта бритва. Сейчас
она лежала, сверкая на солнце, кривая и гладкая. Ею  пользовались  отец  и
дед Сонни, по крайней мере так утверждал  он.  Она  была  его  радостью  и
гордостью.
     Пит повернулся к ней спиной, намылил под мышками, поглощенный нежными
прикосновениями  лопающихся  пузырьков  пены.  Когда  он   вновь   испытал
отвращение к самому  себе  из-за  частых  раздумий  о  смерти,  его  вдруг
осенило. Его болезненный разум не подсовывал  ему  этих  мыслей,  мысли  о
смерти несло с собой знание положения дел. Или: "я никогда больше этого не
сделаю", или: "я делаю это в последний  раз".  Может,  начать  делать  все
наоборот? - горячечно подумал он. Скажем, ползать по полу  или  ходить  на
руках, отказаться от сегодняшнего обеда, а вместо него перекусить  часа  в
два ночи, а на завтрак съесть немного травы.
     Однако дышать все равно нужно, и сердце твое должно биться. Ты будешь
потеть и дрожать как обычно. Этого не избежать. Когда это  произойдет,  ты
вспомнишь. Твое сердце уже никогда не выбьет свою дробь, оно будет  биться
все слабее и слабее, пока ты не остановишь его.
     Ну и блестит эта бритва...
     Твое  дыхание  будет  таким  же,  как  прежде.   Ты   можешь   тайком
выскользнуть  через  одну  дверь,  вернуться  через  другую  и   придумать
совершенно новый способ преодоления  третьей,  но  воздух  твоего  дыхания
будет скользить взад и вперед через твои  ноздри,  как  бритва  по  щекам,
издавая звук, похожий на свист бритвы, которую правят на ремне.
     Вошел Сонни. Пит  намылил  волосы.  Техник  поднял  бритву  и  замер,
вглядываясь в нее. Пит наблюдал за ним. Мыло попало  ему  в  глаза,  и  он
выругался. Сонни отскочил.
     - Чего ты уставился, Сонни? Никогда прежде ее не видел?
     - Конечно, видел. Только я... - он  закрыл  бритву,  снова  открыл  -
сверкнуло лезвие. - С меня довольно, Пит. Я хочу от нее избавиться.  Нужно
тебе?
     Нужно ли ему?  Может,  еще  сунуть  ее  в  солдатский  сундучок?  Под
подушку?
     - Нет, Сонни, спасибо. Я не умею ею пользоваться.
     - А мне больше нравятся электрические бритвы, - пробормотал Сонни.  -
Так что с ней сделать?
     - Выбрось ее... нет. - Пит взмахнул в воздухе  полуоткрытой  бритвой,
сверкнувшей над контейнером с  мусором.  -  Выбрось  ее  через...  -  Нет.
Падающая по дуге в высокую  траву.  Он  может  захотеть  ее  найти.  Будет
ползать вокруг, ища ее в свете луны, и может найти.
     - А может, разломать ее на кусочки?
     - Нет, - возразил Пит.  -  Кусочки...  -  Маленькие  острые  кусочки,
воткнутые в землю. - Я что-нибудь придумаю. Подожди, сейчас оденусь.
     Он быстро мылся и вытирался, а Сонни стоял, вглядываясь в бритву. Она
была острой,  и  даже  если  ее  сломать,  останутся  сверкающие  обломки,
по-прежнему острые как бритва. Если бы  острие  затупить  на  шлифовальном
круге, кто-то может найти  бритву  и  заточить  ее  снова,  поскольку  она
несомненно останется бритвой - отличной стальной бритвой, которой можно...
     - Есть! Лаборатория. Мы от нее избавимся, - уверенно заявил Пит.
     Он натянул одежду, и оба пошли в лабораторное крыло. Там было тихо, и
голоса их эком отражались от стен.
     - В какую-нибудь печь, - сказал Пит, протягивая руку за бритвой.
     - В пекарную? С ума сошел!
     - Ты никогда не бывал здесь, правда? - захохотал Пит. - Как  и  всюду
на Базе, здесь происходило гораздо больше, чем думали  многие.  Это  место
называли пекарней, и официально здесь  велись  исследования  по  получению
новых разновидностей высококалорийной муки. Но тут есть и множество других
вещей.   Здесь   велись   разные   работы,    опробовались    инструменты,
проектировались   устройства   для   чистки   овощей.   Здесь    находится
электрическая печь, которая... - он толчком открыл дверь.
     Они прошли через длинное, захламленное помещение.
     - Здесь можно делать все, начиная с отжига стекла и покрытия керамики
глазурью, до определения температуры плавления сковороды. - Пит для  пробы
нажал  выключатель,  вспыхнул  контрольный  огонек.  Он   открыл   настежь
небольшую тяжелую дверцу и поместил вовнутрь бритву. - Можешь попрощаться,
через двадцать минут от нее останется мокрое место.
     - Я хочу это увидеть, - сказал  Сонни.  -  Можно  смотреть,  как  она
поджарится?
     - Почему бы и нет?
     Они  прошли  по  великолепно  оборудованным,  но  удивительно   тихим
лабораториям.   Какой-то   майор   склонялся   над   сложным   электронным
устройством, размещенным на одном  из  стендов.  Он  следил  за  мерцанием
маленького янтарного огонька и не ответил на приветствие. Они прошли  мимо
него на цыпочках, удивляясь его увлеченности и завидуя ей.  Вокруг  стояли
модели   автоматических    блюмингов,    витаминизаторов,    дистанционной
сигнализации термостатов, секундомеров, управляющих устройств.
     - А что там?
     - Не знаю. Я уже вышел из своего района. Не думаю, чтобы  там  кто-то
остался, это были в основном теоретики - механики и электронщики. Эге!
     - Что такое? - Сонни проследил взглядом за вытянутой рукой.
     - Этот кусок стены... Смотри, он качается. - Пит толкнул  выступающий
фрагмент, за ним оказалось пустое пространство.
     - Что там такое?
     - Ничего или какой-нибудь полулегальный, темный промысел. Этим  типам
все сходило с рук.
     - Может, это работа теоретиков Армии? - спросил Сонни с  необычным  у
него проблеском иронии.
     Они осторожно заглянули туда, потом вошли.
     - Вот это да! Дверь!
     Она быстро  открылась  и  тихо  захлопнулась.  Мягко  щелкнул  засов,
вспыхнул свет.
     Помещение было невелико и лишено окон,  в  нем  размещалось  машинное
отделение -  устройство  для  медленной  зарядки  аккумуляторов,  батарея,
электрический генератор, две небольшие установки для освещения и дизель  с
цилиндрами для сжатого воздуха. В углу находился пульт с  переключателями,
запаянный наглухо. Из нем торчал рычаг с красной рукоятью.
     Какое-то время они, оцепенев, разглядывали аппаратуру.
     - Кто-то хотел иметь полную  уверенность,  что  обладает  достаточной
энергией, - сказал Сонни.
     - Интересно, что... - Пит подошел к пульту, глядя  на  рычаг,  но  не
трогая его. Он крепился на месте проволокой, на которой  висела  свернутая
бумажка. Пит осторожно развернул ее и прочел вслух: - "Использовать только
по личному приказу главнокомандующего".
     - Дерни и посмотришь, что произойдет.
     Позади что-то щелкнуло, и они повернулись.
     - Что это было?
     - Кажется, вон то устройство на двери.
     Они осторожно подошли.  Это  был  соленоид,  прикрепленный  натянутой
пружиной к пруту, висевшему на петлях таким образом, чтобы опускался прямо
вовнутрь   таинственный   двери,   где    входил    в    стальные    цапфы
распределительного щита. Щелкнуло еще раз.
     - Счетчик Гейгера, - с отвращением констатировал Пит.
     - Зачем проектировать дверь, - думал вслух Сонни, - которая  остается
запертой, пока общая радиоактивность  не  превысит  определенного  уровня?
Видишь реле? И предохранитель вон там. А это?
     - Есть также и ручной запор, - заметил Пит. Счетчик снова щелкнул.  -
Пошли отсюда. В последнее время мысли у меня...
     Дверь открылась с легкостью,  и  они  вышли,  прикрыв  ее  за  собой.
Замочная скважина была хитро спрятана в щели между досками.
     На обратном пути к лабораториям они молчали, беспокойство пропало.
     Вновь оказавшись у печи, Пит  взглянул  на  указатель  температуры  и
пинком привел в действие механизм  запора.  Контрольный  огонек  погас,  и
дверь  открылась  настежь.  Прищурившись,  они  отступили   назад,   потом
пригнулись и заглянули вовнутрь. Бритва исчезла, а на дне камеры  сверкала
лужица.
     - Немного осталось, - буркнул Пит. - Большая часть испарилась.
     Так они стояли какое-то время, и на лицах их плясал свет уничтожения.
Потом, когда  возвращались  в  казарму,  Сонни  вздохнул,  прервав  долгое
молчание.
     - Я рад, что мы это сделали, Пит. Чертовски рад.
     Без пятнадцати восемь они уже ждали в казарме перед экраном. Все,  за
исключением Пита, Сонни и приземистого капрала с  жесткими  как  проволока
волосами, котором звали Бонза,  решили  смотреть  выступление  на  большом
экране в казино. Прием там действительно был лучше, но  зато,  как  сказал
Бонза, "в таком большом  помещении  трудно  сосредоточиться  на  том,  что
видишь".
     - Надеюсь, она по-прежнему такая же, - сказал Сонни.
     "Почему она должна оставаться  прежней?"  -  подумал  Пит,  с  тоской
включая приемник и глядя, как начинает светиться экран. За  прошедшие  две
недели все больше золотистых пятен  мешали  приему...  Почему  все  должно
оставаться таким, как прежде?
     Он поборол внезапное искушение пинком разбить приемник  на  куски.  И
это геройство, и Стар Антим принадлежали тому, что уже умерло. Вся  страна
умерла, а ведь некогда она была богатой, цветущей, сильной, расширялась  и
изменялась, будучи в принципе здоровой и только местами тронутой  проказой
нищеты  и  несправедливости,  но  оставаясь  достаточно   сильной,   чтобы
справиться с любой болезнью. Интересно, как бы  это  понравилось  убийцам?
Теперь им нечему завидовать, некуда идти и не с кем сражаться.  Это  стало
правдой для каждого живого существа на Земле.
     - Ты заблуждаешься, что она осталась прежней, - пробормотал он.
     - Я имел в виду выступление, - мягко сказал Сонни. - Мне хотелось  бы
сидеть здесь, и чтобы было как... как...
     Ах вот в чем дело, туманно подумал Пит. Чтобы было куда  пойти,  хотя
бы на несколько минут...
     - Я знаю, - сказал он наконец, и из голоса его исчезла жесткость.
     Когда включили передатчик, звуковые помехи прекратились. Свет  вихрем
закружился по экрану и образовал алмазный  узор.  Пит  настроил  резкость,
цвет и контрастность.
     - Погаси свет, Бонза. Я хочу видеть только Стар Антим, - сказал он.
     Сначала  было  как  обычно.  Стар  Антим  никогда   не   пользовалась
фанфарами, проникновением образов, разнообразием цветов и  шумов,  которые
применяли ее современники. Черный экран, а потом - щелк! - и блеск золота.
Он  был  везде,  резкий  и  чертовски  интенсивный.  Это  не   изменилось.
Изменились, пожалуй, глаза, которые на это смотрели.  После  появления  на
экране  она  всегда  несколько  секунд  стояла  неподвижно,  была  как  на
портрете, со своей  белой  шеей  и  спокойным  лицом.  Глаза  у  нее  были
открытыми и сонными, лицо живым, но неподвижным.
     Потом в ее глазах, которые  казались  зелеными,  а  были  голубыми  с
золотыми крапинками, стало возникать сознание, и вот она проснулась. После
этого стали заметны ее приоткрытые губы. Это что-то в  глазах  сделало  их
заметными, хотя ничто еще не шевельнулось. Только  через  некоторое  время
она медленно наклонила голову,  так  что  часть  золотых  крапинок  словно
подхватили золотые брови. Глаза еще не смотрели на зрителей, они  смотрели
на меня, только на меня и на МЕНЯ.
     - Привет, - начала она, словно сонное  видение.  У  нее  были  слегка
неровные зубы маленькой девочки.
     Бонза задрожал, раскладушка, на которой он лежал,  заскрипела.  Сонни
раздраженно шевельнулся, Пит вытянул руку в темноту и ухватился  за  ножку
кровати. Скрип прекратился.
     - Можно петь? - спросила Стар. Стала  слышна  музыка,  правда,  очень
далеко. - Это старая песня, одна из лучших. Простая, но  глубокая,  идущая
от мужчин и женщин, составляющих часть человечества, ту часть, которая  не
знает алчности, ненависти,  страха.  Это  песня  о  радости  и  силе.  Моя
любимая. А для вас?
     Музыка усилилась,  Пит  узнал  две  первые  ноты  вступления  и  тихо
выругался. Все не так. Эта песня не подходила для... она была частью...
     Сонни сидел зачарованный, Бонза спокойно лежал.
     Стар Антим начала петь. Голос у нее был низкий и сильный и  в  то  же
время мягкий, с легкой вибрацией в конце фразы. Звуки без видимого  усилия
плыли с ее лица, с ее длинных волос, с ее широко  расставленных  глаз.  Ее
голос, как и лицо, был тонирован и чист, он был голубым и зеленым и прежде
всего золотым.

                  Когда ты дал мне свое сердце,
                  Ты дал мне весь мир,
                  Дал мне ночи и дни,
                  И громы, и розы, и зелень трав,
                  И море, и мягкую, влажную землю.

                  Я выпила рассвет из золотой чары,
                  Из серебряной - сумерки,
                  Мой резвый скакун был диким западным ветром,
                  Моя песня - ручьем и жаворонком.

     Музыка закружилась, перешла в грустный, сдавленный плач. Она росла  и
росла и наконец  загремела,  чтобы  потом  оборваться,  оставив  одинокий,
заполняющий пространство голос:

                  Мой гром поразил зло этого мира,
                  Мои розы дали победу добру,
                  Я омылась в море и вышла из земли,
                  И мир стал очагом света.

     Последняя нота вернула лицу полное спокойствие и неподвижность.  Лицо
казалось сонным, но живым, а музыка ушла  туда,  где  отдыхает,  когда  ее
никто не слышит.
     Стар улыбнулась.
     - Это так легко, - сказала она. - Так просто. Все  свежее,  чистое  и
сильное в человеке содержится в этой песне, и, думаю, это все, что  должно
быть важно для человека. - Она наклонилась вперед. - Понимаете?
     Улыбка погасла, сменившись легким удивлением. Между бровями появилась
небольшая складка. Стар отступила на шаг.
     - Пожалуй, я не смогу сегодня говорить с вами, -  сказала  она  тихим
голосом. - В вас живет ненависть.
     Ненависть  принимала  форму  чудовищного  гриба,  ненависть   покрыла
крапинками экран видео.
     - То, что случилось с нами, - сказала Стар жестко и безлично, -  тоже
просто. Неважно, кто это сделал, понимаете? Это  не  имеет  значения.  Нас
атаковали, ударили с востока и с запада. Большую часть составляли  атомные
бомбы - фугасные и пылевые. В нас попало примерно  пятьсот  тридцать  бомб
одновременно, и это нас убило.
     Она замолчала.
     Сонни стукнул кулаком по ладони. Бонза  лежал  с  открытыми  глазами,
открытыми и спокойными. Пит до боли стиснул зубы.
     - У нас больше бомб, чем у них всех. Они есть, но мы не воспользуемся
ими. Минуточку! - Она вдруг подняла руки и посмотрела так,  словно  хотела
заглянуть каждому в глаза, и они откинулись назад.
     - Воздух настолько насыщен  С14,  что  все  люди  на  этом  полушарии
вымрут. Не бойтесь сказать это.  Это  правда,  которой  нужно  смотреть  в
глаза. Поскольку  явление  трансмутации  распространяется  из  руин  наших
городов, радиоактивность воздуха  усиливается,  из-за  чего  нам  придется
умереть. Через несколько месяцев или через год результаты  скажутся  и  за
океаном. И там большинство людей умрет.  Никто  не  выйдет  из  этого  без
потерь. Однако их ждет нечто худшее, чем уготованное  нам,  их  захлестнет
волна страха и ужаса, что для нас уже невозможно. Мы попросту умрем, а они
будут жить, облученные, больные, а дети, которые у них  родятся...  -  Она
покачала головой и с видимым усилием взяла себя в руки.
     - Пятьсот тридцать бомб... Не  думаю,  чтобы  кто-либо  из  атакующих
знал, насколько силен его противник. Это держали в такой тайне, - ее голос
стал печальным, она легонько пожала плечами. - Убивая нас, они  уничтожили
самих себя. Что касается нас, то мы тоже не без вины. И  мы  не  настолько
бессильны, чтобы не иметь возможности кое-что  сделать,  по  крайней  мере
сейчас. Однако то, что мы должны сделать, безжалостно для нас.  Мы  должны
умереть, отказавшись от ответного удара.
     Она быстро взглянула на каждого в отдельности.
     - Мы не должны наносить ответный удар, хотя можем ответить и  ударить
сотнями бомб, которые имеем. Удар опустошит планету до такой степени,  что
не уцелеют даже бактерии, не останется даже травинки и ничто новое уже  не
сможет вырасти. Мы превратим Землю в мертвый предмет, мертвый навсегда.
     Нет, это просто не имеет смысла. Мы не можем этого сделать.
     Вы помните песню? Вот это и есть гуманизм. Мы  находим  его  во  всех
людях. Какая-то болезнь на время превратила других людей в  наших  врагов,
однако, когда сменятся поколения, враги станут друзьями, а друзья врагами.
В громаде истории враждебность тех, кто убил нас, ничтожно мала!
     Она понизила голос.
     - Мы умираем с  сознанием,  что  совершили  единственный  благородный
поступок, который еще можем  совершить.  Искра  жизни  по-прежнему  сможет
тлеть и расти на этой планете. Она будет почти задута и залита,  она  едва
не погаснет, однако уцелеет, если песня говорит правду. Она уцелеет,  если
мы настолько человечны, чтобы не обращать внимания на то,  что  искра  эта
под контролем нашего временного врага. Некоторые... кто-то  из  его  детей
выживет, чтобы объединиться с новой расой людей, постепенно  выходящей  из
джунглей и лесов. Может, их ждут  десять  тысяч  лет  одичания,  а  может,
человек возродится, пока еще стоят руины.
     Она подняла голову, голос ее звенел как колокол.
     - Даже если это конец рода людского, - говорила она, - мы  не  должны
лишать шанса  другие  формы  жизни,  которые  могут  возникнуть  на  нашей
планете. Если мы отомстим, не останется ни собаки, ни оленя, ни  обезьяны,
ни птицы, ни рыбы, ни ящерицы, чтобы нести дальше светильник эволюции.  Во
имя справедливости: если мы должны уничтожить себя, то пусть выживут формы
жизни, существующие вместе с нами. На человечестве и  так  уже  достаточно
грехов.  Если  нам  обязательно  нужно  кого-то  уничтожить,   ограничимся
уничтожением самих себя!
     Повышались дрожащие звуки, казалось, играющие ее волосами, как слабый
ветерок. Женщина улыбнулась.
     - Вот и все, - прошептала она, пожелав каждому  слушателю  "спокойной
ночи".
     Экран потемнел, когда без всякого предупреждения  передачу  прервали,
вездесущие крапинки вновь побежали по всему экрану.
     Пит встал и зажег свет. Бонза и Сонни молчали. Прошло какое-то время,
прежде чем Сонни сел  прямо,  дрожа  как  новорожденный  щенок.  Казалось,
что-то мешает двигаться.
     - Вам нельзя ни с кем сражаться, нельзя убегать и жить. А  теперь  вы
не можете даже ненавидеть, потому что Стар не  разрешает,  -  тихо  сказал
Сонни.
     В голосе его звучала горечь, а в воздухе плавал горький запах.
     Пит Маузер потянул носом, впрочем, без всякой связи с запахом.  Потом
сделал это снова.
     - Чем это пахнет, Сон? - спросил он.
     Сонни втянул воздух.
     - Не знаю, - сказал он. - Что-то знакомое. Может, ваниль? Нет... нет.
     - Миндаль. Горький... Бонза!
     Бонза лежал неподвижно с открытыми глазами и гримасой улыбки на лице.
Мышцы щек у него напряглись, так что видны были почти все зубы.  Лицо  его
покрывал пот.
     - Бонза!
     - Это случилось именно тогда, когда она появилась и сказала "привет",
помнишь? - прошептал Пит. - Бедный парень. Вот почему  он  хотел  смотреть
представление здесь, а не в кантине.
     - Он ушел, глядя на нее, - сказал Сонни синими губами.  -  Не  скажу,
чтобы осуждал его. Интересно, где он взял эту штуку?
     - Неважно! - резко заметил Пит. - Пошли отсюда.
     Они  отправились  вызывать  "скорую".  Бонза  лежал,  глядя  мертвыми
глазами на экран, а в воздухе плавал запах горьком миндаля,

     Пит не отдавал себе отчета, куда и зачем идет, пока  не  оказался  на
темной улице возле Главного Штаба и барака связи.  Он  подумал,  что  было
приятно слышать Стар, а также видеть ее всегда, когда захочется. Может,  и
не  было  никаких  записей,  однако  музыкальное   сопровождение   шло   с
магнитофона, а отдел связи мог записать и целый концерт.
     Он нерешительно стоял у здания Главного Штаба. Перед входом собралась
группа людей. Пит улыбнулся: ни дождь, ни снег, ни град или мрак  ночи  не
прогнали бы охраняющего вход часового.
     Пит пошел вниз по боковой улочке, потом вверх, к платформе на  задах,
куда доставляли почту. Там находились двери - выход из Сектора Связи.
     В бараке связи горел свет. Пит  как  раз  протянул  руку  к  двери  с
проволочной сеткой, когда заметил кого-то, стоящего  рядом  в  тени.  Свет
мягко поблескивал на золотистых контурах головы и лица.
     Пит остановился.
     - С... Стар Антим! - воскликнул он.
     - Привет, солдат... Сержант.
     - Я... - он покраснел, как  мальчишка,  и  онемел.  Проглотив  слюну,
поднял  руку,  чтобы  сорвать  фуражку,  но  ее  не  было.  -  Я   смотрел
выступление, - наконец выдавил он, чувствуя себя неловко. Было  темно,  но
он хорошо видел, что ботинки почищены плохо.
     Она передвинулась к свету и была так прекрасна, что он  на  мгновение
закрыл глаза.
     - Как вас зовут? - спросила она.
     - Маузер. Пит Маузер, - ответил он.
     - Понравился концерт?
     - Нет, - с нажимом сказал он, не глядя на нее.
     - Вот как?
     - То есть... мне понравились некоторые моменты. Песня.
     - Понимаю.
     - Можно мне получить запись?
     - Наверное, - ответила она. - Какой у вас аппарат?
     - Аудиовид.
     - Значит, диск. Мы записали несколько. Подождите, я принесу вам один.
     Она медленно вошла внутрь; Пит завороженно следил за  ней.  Она  была
коронованной  особой,  окруженной  нимбом,  а  также  оправленной  в  раму
картиной  -  живой  и  золотистой.  Он  ждал,  жадно  следя  за  ней.  Она
возвращалась с большим конвертом, сказала "спокойной ночи" кому-то  внутри
и вышла на платформу.
     - Пожалуйста, Пит Маузер.
     - Большое спасибо, - выдавил он и облизал губы. - Это  очень  мило  с
вашей стороны.
     - Не совсем. Чем больше их будет в обороте, тем лучше,  -  она  вдруг
засмеялась. - Не нужно понимать это буквально. В последнее время  меня  не
волнует слава.
     - Не знаю, была бы она  у  вас,  пройди  это  выступление  в  прежние
времена.
     - Гм-м, - она  улыбнулась,  подняв  брови,  -  кажется,  я  произвела
небывалое впечатление.
     - Простите, - сказал он. - Я не должен был так вести себя. Все, о чем
я сейчас думаю и что говорю, слишком преувеличено.
     - Я знаю, что вы хотите  сказать.  -  Она  огляделась.  -  Как  здесь
живется?
     - Неплохо. Обычно меня раздражала необходимость  соблюдения  тайны  и
эта удаленность от  цивилизации.  -  Он  с  горечью  засмеялся.  -  Однако
оказалось, что я сделал удачный выбор.
     - Это звучит как первая глава книги "Мир единый или никакой".
     -  Какого  списка  чтения  вы  придерживаетесь?  Официального?  -  Он
внимательно смотрел на нее.
     - Ничего подобного. - Она рассмеялась. - Все не так плохо. Эта  книга
никогда не была в списке. Она просто...
     - Немодна, - закончил он.
     - Верно, - согласилась девушка.  -  Если  бы  люди  обратили  на  нее
внимание в сороковых годах, возможно, не случилось бы того, что произошло.
     Он проследил ее взгляд до слабо дрожащего неба.
     - Надолго вы сюда?
     - Пока... Я не собираюсь уезжать.
     - Что?!
     - Моя дорога подошла к концу, - просто сказала она. - Я  была  везде,
где можно, во всех местах, о которых мы знаем.
     - С этой программой?
     Она утвердительно кивнула, потом добавила:
     - С этой особой миссией.
     Он задумчиво молчал. Женщина повернулась к двери, а он вытянул  руку,
но не коснулся ее.
     - Пожалуйста... - начал он.
     - Что именно?
     - Я бы хотел... Если вы,  конечно,  не  против...  не  часто  удается
поговорить с... вы не против прогуляться перед сном?
     - Нет, сержант, спасибо. Я устала. Мы еще встретимся.
     Он удивленно взглянул на нее, и вдруг в  его  мозгу  словно  вспыхнул
свет.
     - Я знаю, где это находится. Это рычаг с красной ручкой и надписью на
бумажке "по приказу главнокомандующего". Все тщательно замаскировано.
     Она молчала так долго, что он решил, что она не слушала его.
     - Я согласна на прогулку, - сказала она наконец.
     Они прошли вдвоем вдоль платформы, потом свернули к темному строевому
плацу.
     - Откуда вы знаете? - тихо спросила она.
     - Это нетрудно. Вся эта ваша миссия... факт, что вы  ездили  по  всей
стране. И прежде всего что  кто-то  считает  необходимым  убедить  нас  не
наносить ответного удара. На кого ты работаешь? - прямо спросил он.
     Она рассмеялась, и это его удивило.
     - Для чего все это? - уточнил он.
     - Минуту назад ты краснел и у тебя заплетался язык.
     - Тогда я говорил не с человеком, - оправдывался он. -  Я  говорил  с
тысячей  песен,  которые  прослушал,  и  со  ста  тысячами   золотоволосых
изображений. Лучше скажи, что все это значит.
     - Поднимемся наверх и поговорим с полковником. - Она остановилась.
     - Нет, - ответил он, беря ее под руку. -  Я  обычный  сержант,  а  он
высший офицер. Впрочем, теперь это не имеет никакого значения. Ты человек,
я - тоже и должен уважать твои права. Но я не сделаю этого. Лучше расскажи
об этом мне.
     - Ну  хорошо,  -  она  согласилась  с  усталостью,  вызвавшей  в  нем
внутренний страх. - Кажется, ты действительно нашел. В  районах  стартовых
площадок есть главные кнопки для запуска. Мы  обнаружили  и  демонтировали
все, кроме двух. Очень вероятно, что  одна  испарилась  во  время  взрыва.
Вторая - исчезла.
     - Исчезла?
     - Не мне говорить тебе о сохранении строгой тайны. Ты знаешь, как это
развивалось между отдельными странами. Точно так же было между  штатами  и
федеральными властями, между министерствами и  организациями.  Только  три
или четыре человека знали, где размещены все кнопки. Трое  из  этих  людей
находились в Пентагоне, когда его взорвали. Третий  взрыв,  если  помнишь.
Если имелся еще четвертый человек, им мог быть только сенатор Ванеркук,  а
он умер три недели назад, не сказав ни слова.
     - Наверное, автоматический радиоключ?
     - Верно. Сержант, нам обязательно все время ходить? Я так устала...
     - Прошу прощения, - машинально  сказал  он.  Они  перешли  на  другую
сторону, на место, с котором  проходил  смотр  войск,  и  сели  на  пустых
скамьях. - Повсюду стартовые площадки, замаскированные и заряженные?
     -  Заряжена  большая  их  часть.  Внутри  находится  устройство   для
измерения времени, которое разрядит их примерно через год, но до  тех  пор
они остаются заряженными и нацеленными.
     - Нацеленными на что?
     - Неважно.
     - Понимаю. Сколько их примерно?
     - Около шестисот сорока. До сих пор выпущено по крайней мере  пятьсот
тридцать ракет. Точно мы не знаем.
     - Кто это мы? - с яростью спросил он.
     - Кто? - Она засмеялась. - Можно сказать, правительство. Если умирает
президент, власть переходит к вице-президенту,  потом  к  государственному
секретарю и так далее. Насколько далеко можно в этом  зайти?  Пит  Маузер,
неужели ты еще не понял, что произошло?
     - Не понимаю, о чем ты.
     - Как по-твоему, сколько людей осталось в живых в этой стране?
     - Не знаю. Полагаю, несколько миллионов.
     - А сколько их здесь?
     - Около девятисот.
     - Насколько я знаю, это крупнейший из еще существующих городов.
     Он вскочил на ноги.
     - Нет! -  выкрикнул  он,  и  слово  это  пронзило  насквозь  темноту,
заплутало между покинутыми домами и вернулось к нему серией низких звуков,
отражающихся эхом: нет... нет... нет...
     - Они рассеяны по полям и дорогам, - Стар заговорила быстро и тихо. -
Сидят под солнцем и умирают.  Бегают  группами,  раздирая  друг  друга  на
куски, молятся и голодают, убивают друг друга и умирают в пламени. Огонь -
повсюду огонь, горит все, что еще уцелело. Сейчас лето... В Берксшире  уже
опали  листья,  а  трава  выгорела  до  коричневого  цвета.  Видна  трава,
умирающая от воздуха, и ширящаяся  смерть  выходит  из  мертвого  пейзажа.
Громы и розы... Я видела розы, те, новые, растущие из разбитых  горшков  в
теплицах. Их лепестки живы, но  больны,  шипы  закручиваются,  врастают  в
стебли и убивают цветок. Фельдман умер сегодня ночью.
     Он позволил ей помолчать, потом спросил:
     - Кто такой Фельдман?
     - Мой пилот, - говорила она в сложенные ладони.  -  Он  умирал  много
недель, не думаю, чтобы у него осталась хоть капля крови. Он пролетел  над
самым Главным Штабом и направился на посадочную полосу. Садился с  мертвым
двигателем, умолкшими турбинами и без гироскопа. Разбил шасси и  сам  тоже
был уже мертв. В Чикаго он убил человека, чтобы украсть топливо. Того  оно
вовсе не интересовало, просто у насоса лежала мертвая  девушка,  и  он  не
хотел, чтобы мы приближались к ней. Я  никуда  отсюда  не  уйду,  останусь
здесь. Я устала...
     Она наконец расплакалась.
     Пит оставил ее одну и вышел на центр смотрового плаца, оглядываясь на
слабый огонек, мерцающий на деревянных скамьях.  Мысли  его  на  мгновение
вернулись к вечернему концерту, к тому, как она  пела  перед  безжалостным
передатчиком. "Привет!" "Если нам нужно  кого-то  уничтожить,  ограничимся
уничтожением самих себя!"
     Слабая искра человеческой жизни... что это  могло  значить  для  нее?
Почему это значило так много?
     "Громы  и  розы".  Искривленные,  больные,  неспособные  жить   розы,
убивающие сами себя своими шипами.
     "И мир стал очагом  света!"  Голубой  свет,  мерцающий  в  зараженном
воздухе.
     Враг. Рычаг с красной рукоятью. Бонза. "Молятся и  голодают,  убивают
друг друга и умирают в пламени".
     Что  же  это  за  существа,  эти  продажные,  неудержимые  хищники  в
человеческом облике? Есть ли у них право на еще один шанс? Есть ли  в  них
хоть что-то хорошее?
     Стар была хорошей. Стар плакала. Только человек  может  так  плакать,
значит, Стар - человек.
     Есть ли у человечества что-то от Стар Антим?
     Он пытался найти  в  темноте  свои  руки.  Никакая  планета,  никакая
вселенная не могут быть для человека важнее его собственного "я". Эти руки
решали судьбу будущего. Подобно  рукам  всех  людей,  они  могли  обычными
действиями творить человеческую историю или положить ей  конец.  Заключена
ли эта сила рук в миллиарде ладоней или всего в двух, стало вдруг  неважно
перед лицом вечности.
     Он сунул эти человеческие руки глубоко в карманы и медленно  вернулся
к деревянным скамьям.
     - Стар, - позвал он.
     Она ответила всхлипыванием, совершенно детским и сонным.
     - Они получат этот шанс, Стар. Я не коснусь ключа.
     Она села прямо, потом встала и подошла к нему, улыбаясь. Он видел эту
улыбку, поскольку  в  воздухе  зубы  ее  слабо  фосфоресцировали.  Женщина
положила ладони ему на плечи.
     - Пит, - сказала она.
     Мгновение он держал ее в объятиях, а потом ноги ее подкосились, и ему
пришлось ее нести.
     В Офицерском клубе, куда было ближе всего, он не  застал  никого.  Он
вошел, спотыкаясь и ощупывая стену,  пока  не  нашарил  выключатель.  Свет
ослепил его до боли. Он поднес женщину к дивану и осторожно уложил. Она не
шевелилась. С одной стороны лицо ее стало белым как молоко.
     Пит тупо смотрел на это место, потом коснулся его. На рубашке девушки
виднелась кровь.
     Врача... но ведь его нет с тех пор, как Андерс повесился.
     - Вызови кого-нибудь, - бормотал он. - Сделай что-нибудь.
     Упав на колени, он осторожно расстегнул ее  рубашку.  Между  жестким,
казенным лифчиком и верхом брюк на боку была  кровь.  Молниеносно  вытащив
платок, он принялся  вытирать  ее.  Никакой  раны  не  было  видно,  кровь
появилась снова. Он осторожно вытер это место. И снова кровь.
     Это было так, словно он пытался высушить полотенцем кусок льда.
     Он подбежал к охладителю воды, выжал  окровавленный  платок  и  бегом
вернулся к Стар. Осторожно смочил ее  лицо  -  бледную  правую  сторону  и
розовую левую. Платок вновь покраснел, на этот  раз  от  косметики,  после
чего все лицо стало бледным, а под глазами появились огромные  синяки.  Он
смотрел на девушку - на левой щеке выступила кровь.
     - Должен же кто-то быть... - он бросился к двери.
     - Пит! - позвала она.
     Он повернулся на звук ее  голоса,  ударился  о  притолоку,  с  трудом
восстановил равновесие и снова метнулся к ней.
     - Стар! - крикнул он. - Держись! Я  приведу  врача  так  быстро,  как
только смогу...
     Ее ладонь провела по левой щеке.
     - Узнал, - сказала она. -  Этого  не  знал  никто,  кроме  Фельдмана.
Тяжело было скрыть... - Ладонь прошлась по волосам.
     - Стар, я приведу...
     - Пит, дорогой, ты можешь мне кое-что пообещать?
     - Ну конечно.
     - Не  трогай  моих  волос.  Понимаешь,  они  не  все...  не  все  мои
собственные, - сказала она голосом семилетней девочки, играющей во что-то.
- С этой стороны все выпали. Я не хочу, чтобы ты видел меня такой.
     Он вновь опустился рядом с ней.
     - Что это? - спросил хриплым голосом. - Что с тобой случилось?
     - Филадельфия, - пробормотала она. - В самом начале. Гриб поднялся  в
полумиле, и студия рухнула. На следующий день я пришла в себя. Тогда я еще
не знала, что облучилась, это было не заметно. Моя левая  сторона...  Нет,
неважно, Пит. Сейчас уже не болит.
     - Я иду за врачом. - Он поднялся.
     - Не уходи. Прошу, не уходи и не оставляй  меня!  Пожалуйста...  -  В
глазах ее стояли слезы. - Подожди еще, Пит, уже скоро.
     Он снова упал на колени. Она взяла его руки и крепко сжала их.
     - Ты хороший, Пит. Ты такой хороший... - она счастливо улыбнулась.
     (Она не могла слышать, что кровь шумит  у  него  в  ушах,  не  видела
рычащего вихря ненависти, страха и муки, клубившегося в нем.)
     Она говорила  с  ним  тихим  голосом,  потом  шепотом.  Временами  он
ненавидел себя за то, что не может понять все. Рассказывала о  школе  и  о
первой пробе.
     - Я так боялась, что  мой  голос  завибрировал,  -  говорила  она.  -
Никогда прежде такого не бывало. Сейчас, всегда, когда пою,  я  впускаю  в
себя немного страха - это легко.
     Рассказала она и о цветочном ящике на  окне,  когда  ей  было  четыре
года.
     - Два настоящих живых тюльпана и кувшинка. Мне всегда было жалко их.
     Потом воцарилось долгое молчание. Его  мышцы  дрожали  от  судорог  и
постепенно деревенели. Кажется, он задремал и проснулся,  почувствовав  ее
пальцы на своей щеке. Она приподнялась на локте.
     - Я хотела только сказать тебе, любимый... Позволь мне уйти первой  и
приготовить  все  для  тебя.  Будет  чудесно.  Я  сделаю  тебе  специально
заправленный салат, приготовлю на  пару  шоколадный  пудинг  и  подам  еще
горячим.
     Все это было слишком сложно, чтобы он мог понять ее. Улыбнувшись,  он
снова лег на скамью, а девушка взяла его за руку.
     Когда он проснулся второй раз, был уже день, а она умерла.
     Вернувшись в  казарму,  он  застал  Сонни  Вейсенфейда,  сидящего  на
раскладушке. Пит подал ему диск, который поднял с земли на  обратном  пути
через строевой плац.
     - Он мокрый от росы. Высуши его, хорошо? - прохрипел он и упал  лицом
вниз на кровать, которой пользовался Бонза.
     - Пит! Где ты был? Что случилось? С тобой все в порядке? -  спрашивал
Сонни, глядя на него.
     Пит слегка шевельнулся и что-то промычал. Сонни пожал плечами и вынул
диск из мокрого конверта.  Влага  особо  не  повредила  его,  хотя  мокрый
слушать было невозможно. Сонни начал старательно вытирать диск.

     Пит с  трудом  выбрался  из  обширного,  освещенного  зеленым  светом
помещения, полного мерцающих холодных огней.  Стар  звала  его,  а  кто-то
расталкивал. Он сопротивлялся  этому,  стараясь  расслышать,  что  говорит
Стар, однако кто-то тараторил слишком громко и мешал.
     Он открыл глаза. Его тряс Сонни, круглое лицо которого порозовело  от
эмоций. Аудиовид был включен, и Стар говорила. Сонни раздраженно  встал  и
убрал звук.
     - Пит! Пит! - воскликнул он. - Проснись  же!  Я  должен  тебе  что-то
сказать. Послушай! Да проснись, наконец!
     - Ну?
     - Вот так лучше. Я как раз слушал Стар Антим...
     - Она умерла, - сказал Пит.
     Сонни не обратил на это внимания.
     - Я все понял, - возбужденно говорил он. - Стар ездила повсюду, чтобы
умолять не использовать наши атомные бомбы.  Будь  правительство  уверено,
что ответный удар невозможен, оно не стало бы так стараться. Должен,  Пит,
должен существовать какой-то способ направить ракеты на эту банду убийц. И
я даже знаю, как это сделать.
     Пит ошеломленно вытянулся в направлении, с которого  доносился  голос
Стар. Сонни не умолкал.
     -  Предположим,  что  существует  какой-нибудь   главный   радиоключ,
автоматическое  шифровое  устройство,  что-то  вроде  сигнала  тревоги  на
кораблях. Когда радиотелеграфист передает  четыре  тире,  сигнал  включает
звонок на всех кораблях,  находящихся  в  пределах  радиосвязи.  Допустим,
существуют автоматическое устройство для  запуска  ракет  и  его  аналоги,
укрытые на территории всей страны. Как бы это могло выглядеть?  Достаточно
потянуть небольшой рычаг - и все. Как  бы  укрыли  это  устройство?  Среди
множества другого оборудования, именно  там,  где  можно  ожидать  увидеть
странно  выглядящие  таинственные  приборы.  Скажем,  в  исследовательской
лаборатории - как у нас здесь. Понимаешь?
     - Заткнись, я не слышу ее.
     - К черту ее! Можешь послушать в другой раз. Ты не понял ни слова  из
того, что я говорил!
     - Она умерла!
     - Да?.. Ну что ж, думаю, что потяну за этот рычаг. Что мне терять? По
крайней мере эти убийцы... ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?
     - Она умерла.
     - Умерла? Стар Антим? - юношеское лицо Сонни скривилось. - Похоже, ты
еще не проснулся. Не знаешь, что говоришь, -  добавил  он  и  бросился  на
кровать.
     - Она умерла, - хрипло повторил Пит. - Облучилась от одной из  первых
бомб. Я был с нею, когда... когда... А теперь заткнись и убирайся, дай мне
послушать! - хрипло заорал он.
     Сонни медленно встал.
     - И ее тоже убили,  -  сказал  он.  -  Убили  Стар  Антим.  Это  была
последняя капля. Это уже слишком. - Лицо его побледнело, и он вышел.
     Пит поднялся. Ноги отказывались держать  его,  и  он  едва  не  упал.
Удержавшись, он  с  треском  ударил  по  экрану,  зацепив  рукой  адаптер,
проехавший поперек диска. Он снова установил его на начало, прибавил  звук
и лег, чтобы слушать.
     В  голове  у  него  гудело.  Сонни  говорил  слишком  много:  ракеты,
автоматические шифровые устройства...
     "Ты дал мне свое сердце, - пела Стар. - Ты дал мне  свое  сердце.  Ты
дал мне свое сердце. Ты дал..."
     Пит снова поднялся и передвинул адаптер. В нем нарастала злость не на
себя, а на Сонни, из-за которого диск заел именно в этом месте.
     Стар продолжала говорить, на лице ее снова и снова появлялось  то  же
выражение.
     "Ударили с востока и с ударили с востока и с..."
     Встав, он снова толкнул рычаг.
     "Ты дал мне свое сердце ты дал мне..."
     Пит издал вопль отчаяния без слов, наклонился, встал и  одним  ударом
разбил экран.
     - И я тоже, - сказал он в грохочущей тишине. - Сонни, - позвал  он  и
стал ждать.
     - Сонни! - заорал он через минуту.
     Широко открыв глаза, он выругался и выскочил в коридор.
     Когда он добрался до входа, тот был закрыт, и Пит ногой  открыл  его,
оказавшись в темноте.
     - Эй! - рявкнул Сонни. - Закрой! Ты выключил свет!
     Пит закрыл дверь, и свет вспыхнул снова.
     - Пит, что случилось?
     - Ничего не случилось, Сон, - прохрипел Пит.
     - Куда ты смотришь? - с беспокойством спросил Сонни.
     - Извини, - сказал Пит так мягко, как только мог. -  Я  только  хотел
кое в чем убедиться, вот и все! Ты  говорил  кому-нибудь  об  этом?  -  он
указал на рычаг.
     - Зачем мне было говорить? Нет. Я понял это, когда  ты  спал,  только
что.
     Пит внимательно осмотрелся по сторонам, пока Сонни переминался с ноги
на ногу. Затем подошел к стойке с инструментами.
     - Ты кое-чего не заметил, Сонни, - спокойно сказал он. - Там, вверху.
- Он показал. - На стене за твоей спиной. Видишь?
     Сонни  повернулся,  Пит  одним  движением  снял  четырнадцатидюймовый
гаечный ключ и изо всех сил ударил им юношу.
     Потом  начал  старательно  разбирать  оборудование.  Вытащил  стержни
газовых двигателей и молотком разбил цилиндры. Отключил систему  зажигания
дизеля - при этом опустели баллоны со сжатым газом - и кусачками перерезал
остальные провода. Потом разбил  стояк  переключателя  вместе  с  рычагом.
Закончив, положил инструменты, наклонился и погладил  взъерошенные  волосы
Сонни.
     Потом вышел, старательно закрыв дверь. Несомненно, то  была  отличная
работа. Пит тяжело уселся на ближайший лабораторный стол.
     - Теперь у вас есть шанс, - бросил он в далекое  будущее.  -  И  ради
Бога, используйте его как надо.
     После этого он просто ждал.

                             Теодор СТАРДЖОН

                              КОГДА ЛЮБИШЬ...

     Как он был красив, лежа рядом с нею в постели!..
     Когда любишь, когда кем-то дорожишь, никогда не устаешь наблюдать  за
любимым и во время сна, и всегда и везде: как он  смеется,  как  его  губы
касаются чашки, как он смотрит, пусть даже не на тебя; а что уж говорить о
его походке, о солнечном зайчике, запутавшемся в пряди волос, о его словах
и жестах, даже когда он ничего не делает, даже просто спит.
     Не дыша, она низко  склонилась  над  ним,  разглядывая  ресницы.  Они
бывают густые, изогнутые, рыжеватые. Его же  еще  блестели,  помимо  всего
этого. Подумать только - на изгибах они отливали светом, словно  отражение
от множества сомкнутых крошечных сабелек.
     Ах,  все  так  хорошо,  очень  хорошо  -  она  даже  позволила   себе
удовольствие усомниться в реальности происходящего. Ведь  через  мгновение
она разрешит себе поверить, что все взаправду, на  самом  деле,  что  это,
наконец, совершилось. Все что она получала от жизни раньше,  все  что  она
желала, являлось  к  ней  только  потому,  что  она  этого  хотела.  Новое
приобретение в виде подарка, привилегии вещи  или  впечатления  -  кольцо,
шляпка,  игрушка,  путешествие  в  Тринидад  -  могло  вызывать   восторг,
гордость,  удовольствие  и  даже  ликование.   Однако   все   ее   прошлые
приобретения всегда (до этих  самых  пор)  доставлялись  ей  на  блюдечке,
которое называлось "чего изволите?" Но это, теперешнее - ОН  -  величайшее
из всех ее желаний, впервые в жизни переросло  в  потребность;  наконец-то
она его заполучила, наконец-то, и навсегда, насовсем, навечно и сама, сама
без всяких "извольте". Это  было  чудо,  сотворенное  ею,  которое  лежало
теперь рядом с нею в постели, такое теплое и любимое. Он олицетворял собою
и первопричину, и награду за все - ее семью  и  предков,  которые  немного
знали, но чье присутствие многие ощущали; и на самом деле, -  вся  история
человечества вела  к  этому;  все,  чем  лично  она  была,  что  делала  и
чувствовала; и любовь к нему, и утрата и смерть, и воскрешение - все  было
ради этой минуты, эта ее заветная минута. Он  был  сама  жизнь  и  все  ее
великолепие,  такой  он  лежал  в  ее  постели,  и  теперь  она  поверила,
убедилась, знала...
     - Да, - выдохнула она, - да.
     - О чем ты? - спросил он, еще не открыв глаза.
     - Господи, я думала, ты спишь.
     - Я спал и почувствовал, что на меня кто-то смотрит.
     - Я не смотрю, - мягко поправила она, - а рассматриваю.
     Она все еще следила за ресницами, но они дрогнули однако  сквозь  них
поблескивала  серая  сталь  его  удивительных  глаз.  Через  мгновение  он
взглянет на нее - именно так, через мгновение их глаза встретятся,  словно
ничего нового не случилось (ведь это будет тот  же  взгляд,  что  когда-то
впервые пронзил ее существо),  словно  все,  абсолютно  все  продолжается.
Страсть в ней разгоралась, как пожар, бушующий и прекрасный...
     ...и внезапно, как всегда  случается  самое  страшное,  сияние  любви
померкло, уступив место мраку ужаса и безнадежности.
     Она выкрикнула его имя...
     И серые глаза широко раскрылись, полные  изумления  и  испуга,  и  он
вскочил и  рванулся  к  ней,  смеясь,  и  тут  же  его  рот  искривился  в
мучительном оскале, а зубы сжались, удерживая крик боли. Он упал на бок  и
скорчился, задыхаясь и хрипя, отгораживаясь  от  нее  своей  мукой,  перед
которой даже она была бессильна.
     Она кричала и кричала; она...

     Раздобыть биографию хотя бы одного из  Уайков  весьма  непросто.  Так
было при жизни четырех поколений, причем все сложнее с каждым последующим,
потому что чем богаче становилось семейство Уайков, тем  больше  старались
они держаться в тени, ибо так заповедал кэп Гамалиель  Уайк,  после  того,
как совесть одолела его. Но случилось  это  (поскольку  был  он  человеком
расчетливым)  не  раньше,  чем  он  отошел  от  дела,  скромно  именуемого
"торговлей патокой". Его корабль - а позднее его флот - перевозил в Европу
отличный ром, который производился в Новой Англии из  патоки,  которая,  в
свою очередь, доставлялась туда из  Вест-Индии  оказались  чернокожие  для
работы на сахарных плантациях и фабриках, производивших патоку.
     Сколотив состояние и удалившись в конце концов от дел, он,  казалось,
на время успокоился в кругу своих ровесников, носил  просторное  платье  и
белоснежное белье, как подобало истинному владельцу родового  поместья,  и
ограничил  личные  украшения  массивным  золотым  перстнем  и   маленькими
золочеными пряжками у колена. Отличаясь  здравомыслием,  в  разговорах  он
часто упоминал патоку, изредка ром и никогда - рабов, и мирно коротал свой
век с сыном молчуном и боязливой женой, вплоть  до  ее  кончины.  И  тогда
что-то, возможно, одиночество, заставило его по-новому оглядеться  вокруг.
Он возненавидел людей за их  лицемерие,  и  у  него  достало  мужества  не
исключать себя из их числа, что было крайне необычно для него. Не сумев ни
избавиться от этого чувства, ни  смириться  с  ним,  он  оставил  сына  на
попечение домашних и  в  сопровождении  лишь  одного  слуги  отправился  в
пустыню в поисках спасения души.
     В качестве  пустыни  была  избрана  местность  под  названием  Мартаз
Виньярд. Всю холодную зиму старик провел, ежась у огня  в  непогоду,  а  в
ясные дни блуждая по побережью, закутавшись в теплый платок, с  неизменной
подзорной трубой в руке, и все  это  время  его  цепкий,  изворотливый  ум
неустанно боролся с новым мировоззрением. На исходе весны  он  вернулся  в
Вискассет, вновь обретя  равновесие;  разве  что  угрюмо-немногословный  и
раньше, теперь он почти совсем перестал разговаривать. Он  распродал  все,
что "бросалось в глаза" (согласно свидетельству изумленного современника),
и увез запуганного и покорного сына одиннадцати лет  от  роду  с  собой  в
Виньярд. Там, под аккомпанемент криков  чаек  и  шума  волн,  он  преподал
мальчику те основы, к которым все образование, полученное  всеми  четырьмя
поколениями Уайков, можно считать не более чем приложением.
     А все потому, что в уединении Виньярда, пережив бури душевные  и  те,
что обрушились на взморье, Гамалиель Уайк всей душой постиг  не  что  иное
как Слово Божие.
     Никогда в жизни он не подвергался сомнению Десяти  Заповедей,  и  тем
более никогда не нарушал их сознательно. Как и многие до него, он объяснял
недостатки окружающего мира и грехи его обитателей  именно  их  нежеланием
следовать заповедям Божьим. Но в результате своих  размышлений  он  вполне
искренне заключил, что Бог сам недооценил человеческую  глупость.  Поэтому
кэп взялся  за  усовершенствование  заповедей,  добавляя  слова  "...и  не
потворствуй..." к каждой из них, дабы человеку легче было выполнять их:
     "Не убий - и не потворствуй убийству".
     "Не укради - и не потворствуй воровству".
     "Не прелюбодействуй - и не потворствуй прелюбодеянию".
     Но озарение  пришло  к  нему  только  тогда,  когда  он  добрался  до
последней заповеди. Внезапно до него дошло, что все грехи и проступки рода
людского - алчность, похоть, войны, бесчестье - проистекают  из  того  что
человечество не воздало  должного  почтения  этому  повелению  Божьему  и,
соответственно, не подозревало о поправке: "Не желай дома ближнего твоего,
ни жены его, ни осла его, ни раба его... и не потворствуй алчности!"
     Его вдруг  осенило,  что  возбуждать  зависть  ближнего  -  такой  же
смертный грех, как убийство или пособничество в убийстве. Тем не менее  по
всему миру, как грибы, плодились роскошные усадьбы, яхты, замки с висячими
садами, великолепные надгробные памятники, именные стипендии для колледжей
и тому подобное - все что вольно или невольно разжигает зависть и алчность
у менее удачливых.
     Для такого богача, как Гамалиель Уайк, проблема могла решаться  двумя
путями. Он мог поступить, как Святой Франциск - но, хотя он ни за  что  не
признавался бы в этом даже самому себе, он  бы  скорее  отдал  все  Святое
писание и придачу свою старческую правую  руку,  чем  пошел  бы  наперекор
инстинкту собственника, который  истинный  янки  впитывает  с  материнским
молоком. Пройдя по другому пути, он должен был собрать  свои  богатства  и
зарыть их в песках Виньярда, чтобы не будить  чужую  алчность.  При  одной
мысли об этом он уже ощущал в носу о во рту прибрежный песок,  и  на  него
навалилось удушье - ведь он относился к деньгам как к живому и был  просто
не в силах похоронить их.
     Посему кэп избрал свой путь: надо делать деньги, наслаждаться ими, но
в тайне от всех. Ведь желать жену ближнего своего, рассудил он,  или  осла
его, или чего другого можно только, зная об  их  существовании.  Какой  же
ближний пожелает чужое добро, если не будет знать о нем?
     Эта отцовская заповедь накрепко засела в мозгу его  сына  Уолтера,  а
Уолтер родил Джедедию, а Джедедия родил Каифу (который умер) и Сэмюэля,  а
Сэмюэль родил Зебулона (который умер) и Сильву; так что, возможно, история
юноши, ставшего матерью себе самому, восходит к  озарению  кэпа  Гамалиеля
Уайка, обретенному среди скал и питавшему их силу....

     Он упал на бок и скорчился, задыхаясь и хрипя, отгораживаясь  от  нее
своей мукой, перед которой даже она была бессильна.
     Она кричала и кричала; она...
     С усилием оторвавшись от него, нагая, побежала в  гостиную,  схватила
телефон слоновой кости:
     - Кеог! - вскрикнула она, и снова звонок вежливо откликнулся.
     Ах,  чертов  замок...  Она  схватила  пеньюар   и   бросилась   через
гардеробную, гостиную и холл к двери, распахнула  ее.  Она  втащила  Кеога
внутрь, так что он даже не успел  деликатно  отвернуться;  засовывая  одну
руку в рукав, она закричала:
     - Кеог, пожалуйста, ну пожалуйста, что с ним?! - и тут  же  понеслась
назад в спальню, а Кеог поспешил следом.
     Затем Кеог, Глава Совета Директоров семи гигантских корпораций,  член
советов по крайней мере еще десятка  других,  управляющий  тихой  семейной
холдинговой компанией, которая вот уже более  века  специализировалась  на
корпоративной  собственности,  подошел  к  постели   и   устремил   взгляд
холодно-голубых глаз на искаженное судорогой тело.
     Он слегка покачал головой.
     - Ты обратилась не по  адресу,  -  буркнул  он  и  бросился  назад  в
гостиную, чуть не сбив девушку с ног. Он поднял телефонную трубку.
     - Доставьте сюда Рэтберна. Сейчас же. А где Вебер? Ах, не знаете? Так
найдите его и доставьте сюда. Мне все равно...  Наймите  самолет...  Тогда
купите.
     Он швырнул трубку и бегом вернулся в спальню.
     - Что случилось?
     - Не знаю. Он вдруг...
     - Пойдем, девочка, пойдем отсюда. Рэтберн уже на подходе, и я  послал
за Вебером. Если и есть врач лучше Рэтберна, это только Вебер. Так что все
будет в порядке. Пойдем!
     - Я не оставлю его одного.
     - Пошли! - рявкнул он, и тут же перешел на шепот:
     - Он же хочет этого, неужели ты не видишь?  Он  не  хочет,  чтобы  ты
видела его таким. Правда? - с нажимом сказал он.
     Молодой человек на мгновение повернул к ним лицо, блестевшее от пота.
Они успели заметить сведенный судорогой рот. Он с  трудом  кивнул,  словно
вздрогнул.
     - Закройте... дверь... покрепче... - выдавил он сквозь зубы.
     - Пойдем, - позвал Кеог, и еще раз: - Пойдем.
     Он подталкивал ее к двери, но ноги отказывались идти.  Она  с  тоской
оглядывалась назад, пока Кеог не вытолкнул ее из спальни. Он прижал  дверь
спиной, как будто не доверяя защелке.
     - Что это? Боже, что же это такое?
     - Не знаю, - ответил он.
     - Нет, знаешь, знаешь... Ты всегда все знаешь. Почему ты увел меня от
него?
     - Ты сейчас ему не нужна.
     У нее вырвался полузадушенный нечеловеческий вопль.
     Кеог прижался губами к ее виску:
     - Может быть, ему тоже хочется кричать.
     Она стала вырываться - она была  сильной  и  гибкой  -  и  попыталась
проскочить мимо него, но не тут-то было, и, в конце концов  сдавшись,  она
заплакала. Он обнял ее, впервые с тех пор, когда  она  маленькой  девочкой
сидела на его колене. Он  обнимал  ее,  глядя  невидящими  глазами  поверх
облака ее волос на безмятежное ясное утро. Ему хотелось остановить  и  это
утро, и солнце, и время. Но...
     Обнимая ее, Кеог размышлял о своей жизни.

     Биографию Кеога  еще  труднее  раздобыть,  чем  биографию  одного  их
Уайков, потому что он провел пол жизни  в  тени  их  денег.  Кеог  был  бы
истинным Уайком, если бы не кровь и обстоятельство: Уайкам  принадлежал  и
он сам, и все, что принадлежало ему, а имел он не мало.
     Наверное, когда-то он был ребенком, затем юношей; он мог бы вспомнить
это время, если бы захотел, но он и не пытался. Жизнь для него началась  с
summacum laude - диплома с отличием - и степени  по  праву  и  бизнесу,  а
также, не смотря на молодость, с полутора лет работы в фирме  "Хиннеган  и
Бах". Затем - невероятная удача в виде вакансии в  Международном  банке  и
невиданный успех в деле Цюрих-Пленум. С годами между ним и его  партнерами
пролегла тень, но свет его карьеры разгорался все ярче, и, наконец, он был
принят на работу самим Уайком. Тогда-то ему и стало позволено узнать,  что
Уайк - это все  вместе:  и  Цюрих,  и  Пленум,  и  Международный  банк,  и
Хиннеган, и Бах; что это и его колледж, и  юридический  факультет,  и  еще
больше, гораздо больше. И в конце концов, шестнадцать - нет, Боже  правый,
уже  целых  восемнадцать  лет  назад  -  он  стал  Генеральным  директором
огромного промышленно-финансового комплекса, крупнейшего  в  стране  и  во
всем мире. А потом было второе начало,  когда  старый  Сэм  Уайк  внезапно
вызвал его к себе в то утро, именно его, хотя  он  был  самым  молодым  из
немногих приближенных лиц.
     - Кеог, - сказал старый Сэм, - это моя малышка.  Своди  ее  погулять.
Покупай все, что она захочет. Возвращайся к шести.
     Старик поцеловал девочку в макушку  ее  соломенной  шляпки,  пошел  к
двери, затем обернулся и пролаял:
     - Если она будет хвастаться, Кеог, задай ей как следует, ясно? На все
остальное, что бы она  ни  вытворяла,  мне  плевать,  но  не  позволяй  ей
хвалиться тем, что у нее есть, перед теми, у кого нет. Это  правило  номер
один.
     И он вышел, оставив изумленного Генерального  директора  с  глазу  на
глаз с мышкой-тихоней одиннадцати лет  от  роду.  У  нее  была  светящаяся
бледная кожа, иссиня-черные, блестящие, как шелк, волосы и  густые  черные
брови.
     Диплом с отличием, поступление на службу к "Хиннегану и Баху"  и  все
такое - это было началом, и он знал, что это начало. Однако только позднее
он догадался, что и это было началом, что он впервые  услышал  обновленную
версию заповеди кэпа Гамалиеля "...и не потворствуй  алчности".  А  в  тот
момент он просто стоял, не дыша, затем извинился и  пошел  в  бухгалтерию,
где выписал  чек  и  получил  из  квадратного  ящичка  кругленькую  сумму.
Захватив пальто и шляпу, он вернулся в  кабинет  шефа.  Девочка  встала  и
молча пошла за ним за ним к выходу. Они вместе пообедали и провели день, и
вернулись к шести. В одном из самых дорогих магазинов Нью-Йорка  он  купил
ей то, что она выбрала. Он водил ее повсюду, куда ей хотелось.
     Когда день подошел к концу,  он  вернул  пачку  банкнот  на  место  в
маленький ящичек, за вычетом одного доллара и двадцати центов, которые они
истратили. В магазине игрушек - самом большом  в  мире  -  она  придирчиво
выбрала резиновый мячик. Поели они  с  лотка  на  колесах.  Он  съел  одну
сосиску в тесте с кислой капустой, а она две, и с аппетитом. Они  проехали
вверх по  пятой  авеню  на  крыше  двухэтажного  открытого  автобуса;  они
побывали в зверинце  Центрального  парка  и  купили  пакетик  горошка  для
девочки и голубей и пакет булочек для девочки и медвежат.
     В заключение они опять прокатились на автобусе в центр города,  и  на
этом день завершился.
     Он отчетливо помнил, как она  выглядела  тогда:  этакий  воробушек  в
соломенной  шляпке,  правда,  очень  ухоженный.  Он  позабыл,  о  чем  они
разговаривали; да и вряд ли они  много  беседовали.  Он  был  уверен,  что
быстро забудет этот эпизод или, по крайней мере, будет держать его  в  том
разделе памяти, где значится "разное" и "выполнено". Однако  спустя  всего
неделю старый Сэм взвалил на него кучу бумаг и велел ознакомиться с  ними,
а затем, если потребуется, прийти с вопросами. По прочтении у него  возник
единственный вопрос: "Ты  уверен,  что  хочешь  заняться  этим?"  А  такие
вопросы старику Сэму не задашь. Поэтому он тщательно взвесил все  и  задал
другой вопрос:
     - Почему вы выбрали меня?
     Старик смерил его взглядом и буркнул:
     - Ты ей понравился, ясно тебе?
     Вот так и случилось, что Кеог с девочкой прожили целый год на Юге,  в
городишке с хлопчатобумажной фабрикой. Там  девочка  и  работала  -  в  те
времена  на  Юге  двенадцатилетние  девочки  уже  трудились   на   ткацких
производствах. Она работала утреннюю смену и половину  вечерней,  а  после
обеда три часа училась в школе. Вечерами, по субботам, они до десяти часов
наблюдали издалека танцы. По воскресеньям  посещали  баптистскую  церковь.
Жили они под  фамилией  Харрис.  Когда  ее  не  было  рядом,  Кеог  ужасно
нервничал. Однажды, проходя по мосткам над отстойником, она упала в  воду.
Не успела она испугаться, как откуда-то появился негр-кочегар (он скатился
с кучи угля), прыгнул за нею,  вытащил  и  передал  мгновенно  собравшейся
толпе.  Кеог  примчался  со  склада  компании,  когда  спасителю  помогали
выбраться, и, увидев, что с девочкой все в порядке,  опустился  на  колени
возле кочегара, у которого, как оказалось, была сломана нога:
     - Я Харрис, ее отец. Вы получите вознаграждение. Ваше имя?
     Негр жестом подозвал его ближе, и,  наклонившись,  Кеог  увидел,  что
тот, несмотря на боль, усмехнулся и подмигнул:
     - Мистер Кеог, прошептал он, - какой может быть разговор?
     В более поздние времена из-за такой фамильярности Кеог мог  впасть  в
ярость,  мог  тут  же  уволить  человека,  но  тогда,  в  первый  раз,  он
почувствовал лишь удивление и облегчение. Он успокоился,  так  как  понял,
что ребенок окружен специально нанятыми людьми Уайка, которые работают  на
его земле, на его фабрике и живут в его доходных домах.
     Тем временем истек год, настал другой. Девочка, теперь  под  фамилией
Кевин и с заново сочиненной биографией (на случай если бы  кто-то  проявил
интерес), отправилась на два года в аристократическую школу  в  Швейцарию.
Оттуда она исправно слала письма на имя мистера и миссис Кевин, владельцев
обширных угодий в горах Пенсильвании, и так же регулярно получала ответы.
     Кеог вернулся к  своим  делам,  которые  поддерживались  в  идеальном
порядке; получил причитающиеся ему выплаты  от  годовых  сделок,  а  также
дополнительную   сумму,   значительно   превышавшую   его   и   без   того
астрономический оклад, которая изумила даже его самого. Сначала он  скучал
без девочки, как и ожидал. Но он тосковал по ней ежедневно,  все  эти  два
года. Он не анализировал сам и не  обсуждал  ни  с  кем  это  необъяснимое
чувство.
     Старый  Сэм  сказал  ему  однажды,  что  такому   методу   воспитания
подвергались в свое время все Уайки. Он сам работал лесорубом в Орегоне  и
еще полтора года подсобным рабочим, а потом рядовым матросом на каботажном
судне.
     Может быть, где-то в глубине  души  Кеог  надеялся,  что,  когда  она
вернется из Швейцарии, они опять поплывут рыбачить в старой плоскодонке, и
что она снова будет сидеть у  него  на  коленях,  как  когда-то  во  время
мучительно долгих киносеансов, которые они посещали раз в месяц. Но в  тот
же миг, как он увидел ее, он понял, что прошлое  не  вернется.  Ему  стало
ясно, что начинается какая-то новая фаза  его  жизни;  это  встревожило  и
опечалило его, и он запретил себе думать об этом.  А  она...  что  ж,  она
обняла его и  поцеловала,  но,  заговорив  этим  новым  языком  с  налетом
аристократического лоска, вынесенным из школы, она показалась ему  далекой
и недоступной, как ангел,  и  он  преисполнился  благоговения.  Ведь  даже
любимый ангел далек и недоступен.
     Они снова надолго оказались вместе, но между ними уже не было прежней
близости. Он превратился в мистера Старка, брокера  из  Кливленда,  а  она
поселилась в доме с пожилой парой,  посещала  местную  школу  и  несколько
часов в день занималась канцелярской работой в его  офисе.  Она  постигала
все тонкости и масштаб семейного дела, которому предстояло перейти к  ней.
Оно и перешло к ней тогда же, в Кливленде: старый Сэм  умер  в  одночасье.
Они съездили на похороны, но были  снова  на  работе  в  понедельник.  Они
провели там еще восемь месяцев - ей предстояло многое усвоить. Осенью  она
поступила в маленький частный колледж, и  Кеог  не  виделся  с  нею  целый
год....

     Размышления Кеога прервал звонок.
     - Это врач!
     - Иди и прими ванну, - сказал он, подталкивая ее.
     Она вывернулась из-под его руки и яростно бросила прямо в лицо:
     - Нет уж!
     - Ты же знаешь, тебе нельзя войти к нему, - ответил он, идя к  двери.
Она зло глядела на него; ее губы дрожали.
     Кеог отворил дверь:
     - Он в спальне.
     - Кто? - тут врач  увидел  девушку,  ее  судорожно  сплетенные  руки,
искаженное лицо - и все понял.
     Это был высокий человек,  седой,  порывистый  в  движениях.  Быстрыми
шагами через холл и комнаты он направился прямиком в спальню  и  притворил
за собой дверь. Обошлось без споров, просьб и  отказов  -  доктор  Рэтберн
просто решительно и спокойно выпроводил их.
     - Пойди прими ванну, - настойчиво повторил Кеог.
     - Нет.
     - Ну пошли, - он обхватил ее запястья и увлек за собой  в  ванную.  В
нише для душа он повернул кран. Брызнули  струи  воды,  запахло  яблоневым
цветом.
     - Давай, - он пошел к выходу.
     Она не пошевелилась, только потирала запястье.
     - Ну давай же, - опять сказал он.  -  Совсем  немножко.  Тебе  станет
лучше. - Он подождал. - Или ты хочешь, чтобы я сам  тебя  окунул?  Честное
слово, я сейчас возьмусь за тебя.
     В ее ответном взгляде уже не было негодования - она  поняла,  что  он
хотел отвлечь ее.  Шаловливая  искорка  блеснула  в  ее  глазах,  и  тоном
фабричной девчонки она произнесла:
     - Только попробуй, и все живо узнают, что я не твоя дочка.
     Но это стоило ей слишком большого  усилия,  и  она  расплакалась.  Он
вышел, мягко прикрыв за собой дверь.
     Он ждал у спальни, когда Рэтберн  вышел  оттуда,  оставив  за  дверью
стоны и хрипы.
     - Что с ним? - спросил Кеог.
     - Минутку, - Рэтберн направился к телефону.
     Кеог сказал:
     - Я уже послал за Вебером.
     Рэтберн застыл на месте.
     - Ну-ну, -  сказал  он,  -  для  дилетанта  вы  не  плохой  диагност.
Интересно, есть ли хоть что-нибудь, чего вы не умеете?
     - Не пойму, о чем вы, - раздраженно ответил Кеог.
     - О, я думал, вы все поняли. Боюсь что это и  в  самом  деле  пациент
Вебера. Как вы догадались?
     Кеог пожал плечами:
     - Я видел когда-то рабочего с фабрики, которого ударили в низ живота.
Я знаю, что сейчас дело не в ударе. Но что же это тогда?
     Рэтберн быстро оглянулся:
     - Где она?
     Кеог указал на ванную:
     - Я отправил ее принять душ.
     - Правильно, - одобрил врач. Он понизил голос. - Понимаете, я не могу
судить без обследования и лабораторных...
     - Что с ним? - требовательно  спросил  Кеог,  негромко,  но  с  такой
силой, что Рэтберн отступил на шаг.
     - Похоже на хориокарциному.
     Кеог устало мотнул головой:
     - И вы всерьез думаете, что я разобрался? Я этого и не выговорю.  Что
это за штука? Впрочем, что означает вторая часть, я понимаю.
     - Одна из... - Рэтберн поперхнулся и снова начал:  -  Одна  из  самых
злокачественных форм рака, - и еще тише добавил:
     - Но такое я вижу нечасто.
     - Насколько это серьезно?
     Рэтберн развел руками.
     - Что, все так плохо? Доктор сколько ему...
     - Возможно, когда-нибудь мы сумеем... -  Он  замолчал  на  полуслове.
Оба, не отрываясь, глядели друг другу в глаза.
     - Сколько? Сколько ему осталось?
     - Наверное, месяца полтора.
     - Полтора?..
     - Тс-с, - нервно шепнул Рэтберн.
     - А Вебер...
     - Конечно, никто не знает внутренние болезни лучше Вебера. Но вряд ли
и он поможет. Знаете, как бывает: скажем, в ваш дом ударила молния  и  все
до основания выгорело. Можно проанализировать руины и сводки погоды, и  вы
точно будете знать, что произошло. Возможно, когда-нибудь мы  сумеем...  -
снова повторил он, но так безнадежно, что Кеог, у которого плыла голова от
ужаса, даже пожалел врача и бессознательно дотронулся до его рукава:
     - Что вы намерены делать?
     Рэтберн взглянул на закрытую дверь спальни.
     - То же, что и сделал. Морфий.
     Он пальцами изобразил укол.
     - И все?
     - В конце концов, я всего лишь терапевт. Посмотрим, что скажет Вебер.
     Кеог понял, что выжал из врача все, что мог, в поисках хоть проблеска
надежды. Он спросил:
     - Кто-нибудь занимается этой болезнью? Может быть, есть что-то новое?
Вы можете выяснить?
     - Ну конечно, конечно. Но Вебер с  ходу  скажет  вам  больше,  чем  я
выясню за целый год.
     Скрипнула дверь. Девушка вышла из ванной, в  длинном  белом  махровом
халате. Лицо ее порозовело, но во взгляде не было жизни.
     - Доктор Рэтберн...
     - Он спит.
     - Слава Богу. Значит...
     - Болей сейчас нет.
     - Но что с ним? Что с ним стряслось?
     - Видите ли, я не хотел бы наверняка утверждать...  Давайте  подождем
доктора Вебера. Он определит.
     - Но...
     - Он будет спать сутки.
     - Можно мне?.. - робость и осторожность, настолько необычные для нее,
удивили Кеога. - Можно мне взглянуть на него?
     - Он крепко спит.
     - Мне все равно... Я тихонечко... Я не дотронусь до него.
     - Ладно, - сказал Рэтберн.
     Она приоткрыла дверь и тихо скользнула в спальню.
     - Она словно хочет убедиться, что он там, - заметил доктор.
     - Так оно и есть, - проронил Кеог, знавший ее лучше всех.

     Но вот что касается биографии Гая Гиббона, то ее и впрямь  не  найти.
Ведь он не был ни известным лицом, ни наследником бесчисленных  миллионов,
ни прямым потомком великих предков.
     Он  происходил,  как  и  большинство  из   нас,   из   средних   (или
верхне-средних, или верхне-нижне-средних,  или  нижне-верхне-средних)  или
еще  каких-нибудь  неразличимых,  сливающихся  друг  с  другом   тоненьких
прослоек общества - чем больше их  изучают,  тем  больше  запутываются.  И
вообще,  он  соприкасался  с  миром  Уайков  чуть  больше  двух   месяцев.
Естественно, что кое-какие дела (дата рождения, школьная  характеристика),
а  также  некоторые  существенные  подробности  (профессия  отца,  девичья
фамилия матери), и, наверняка, такие яркие события, как разводы или смерти
в  семье,  было  бы  несложно  отыскать;  но  найти  биографию,  настоящую
биографию, которая не просто описывает, но и объясняет человека - вот  это
была бы дьявольски сложная задача.
     Наука, надо сказать справедливости ради,  способна  на  то,  чего  не
сделает вся  королевская  рать,  а  именно:  восстановить  разбитое  яйцо;
конечно, при наличие времени и условий. Но не скрывается ли за этим другой
смысл: при наличии денег? Ведь деньги могут быть не только средством, но и
движущей силой.
     Без сомнения, самым важным событием в жизни Гая Гиббона  было  первое
соприкосновение с миром Уайков. Случилось это в ранней юности, когда они с
Сэмми Стайном повадились "нарушать право собственности".
     Сэмми был неизменным спутником во всех проделках  Гая.  В  тот  самый
день  Сэмми  вел  себя  очень  загадочно.  Он  настойчиво  уговаривал  Гая
отправиться в однодневную вылазку, но упорно не говорил, куда.  Сэмми  был
широкоплечий, добродушный, в меру уступчивый мальчик, чья тесная дружба  с
Гаем объяснялась их полной  противоположностью.  А  из  всех  проделок  им
больше всего нравилось забираться в чужие поместья, и  в  этот  раз  Сэмми
задумал очередное приключение. Эта забава появилась у них, когда  им  было
лет одиннадцать-двенадцать. Жили  они  в  большом  городе,  окруженном  не
новыми (не то что нынче), а старыми окрестностями.  Там  были  большие,  и
даже огромные, поместья и усадьбы, и их самым большим  удовольствием  было
проникнуть сквозь забор или перелезть  через,  стену,  и,  в  восторге  от
собственной смелости, пробраться через поле и лес,  лужайку  и  подъездную
аллею, как краснокожие лазутчики в стране белых поселенцев. За  это  время
они попадались дважды: один раз на них натравили собак - трех  боксеров  и
трех мастиффов, которые определенно разорвали бы их в клочья, если  бы  не
везение.  Второй  раз  их  застукала   симпатичная   маленькая   старушка,
обкормившая их до тошноты вареньем и старческой болтовней. Но во  всей  их
эпопее эти неудачи служили лишь острой приправой, потому что их было всего
две на добрую сотню успешных экспедиций - неплохой счет.
     Итак, они доехали на трамвае до конечной остановки, прошли около мили
пешком и  направились  прямо  к  повороту,  где  красовался  знак  "Проход
воспрещен". Они прошли через небольшой лесок  и  уперлись  в  неприступную
гранитную стену.
     Сэмми обнаружил эту стену неделю назад, рыская по окрестностям  один,
и ждал Гая, чтобы вдвоем преодолеть это препятствие,  чем  Гай  был  очень
тронут. У него тоже захватило дух при виде стены. Она стоила  того,  чтобы
составить план ее покорения, всласть обсудить все детали и преодолеть  ее.
Это была не только высокая, длинная и таинственная стена, это была  еще  и
неожиданная стена; к ней не вела ни одна дорога, только  своя  собственная
подъездная, неприметная и извилистая, и вела она к тяжелым дубовым воротам
без малейшей щели или трещины. Нечего было и думать,  чтобы  вскарабкаться
на стену - но им это удалось. Старый клен по  эту  сторону  стены  сплелся
ветвями с каштаном на той стороне, и они перебрались по ветвям, как белки.
     Тайком, как привидения, они побывали уже во многих богатых владениях,
но нигде еще не  видели  они  такого  порядка,  такой  ухоженности,  такой
красоты. Они стояли в мраморной  беседке,  с  которой  открывался  вид  на
бесконечный  зеленый  бархатный  газон,  кущи   затейливо   подстриженного
самшита,  лесочки,  похожие  на  парки,  ручейки  с  маленькими  японскими
мостиками и с уморительно  крохотными  каменными  садиками  в  изгибах;  и
Сэмми, растеряв от потрясения свою  обычную  самоуверенность,  ахнул:  "Да
этому чертову парку конца-краю не видно!"
     В тот первый раз они немного побродили  и  выяснили,  что  эти  места
обитаемы. Вдалеке они заметили трактор  -  редкость  по  тем  временам,  -
тянувший за собой связку косилок вдоль одного из  полей,  покрытых  густой
зеленью (владельцы наверняка называли это поле газоном). И тут они увидели
дом. Вот  это  было  зрелище!  Выскочив  из  лесу,  Гай  от  неожиданности
попятился.
     - Дом, - сказал Сэмми. - Нас могут увидеть.
     Впереди высилось нечто вроде белого холма; это и был  дом  или  часть
его: башни, башенки,  зубчатые  стены,  амбразуры  -  волшебный  дворец  в
сказочной стране. Мальчики в буквальном смысле утратили дар речи  и  целый
час молчали. Впоследствии между собой они называли дворец "тот домишко", и
в том же духе и свое последнее открытие  в  этом  месте  величали  "старой
лужей".
     К "луже" они пришли, перейдя  через  ручей  и  поросший  лесом  холм.
Напротив высились еще два холма и лес, а в  углублении  между  ними  лежал
пруд, а может, и озеро. Оно изгибалось в виде буквы L,  и  повсюду  вокруг
него тянулись затененные фьордики, гротики; незаметные каменные  ступеньки
вели то к мраморному павильону,  увитому  цветами,  то  к  спрятавшейся  в
лесной глуши поляне, то к укромному карликовому саду.
     Но само озеро, эта "старая лужа"...
     Они вошли  в  воду,  стараясь  держаться  у  берега  и  не  плескать.
Исследовав две  бухточки  справа  (с  миниатюрным  водопадом  и  крошечным
пляжем,  посыпанным  явно  нездешним  золотым  песочком)   и   три   слева
(квадратную, устланную керамической плиткой цвета платины, и с вышкой  для
прыжков из черного стекла, возвышавшейся над водой там, где  глубина  была
не меньше двадцати футов - там был еще один маленький пляжик, на этот  раз
с белоснежным песком), в шестую они не  решились  войти,  боясь  повредить
целый флот великолепных кораблей, каждый не длиннее фута,  которые  стояли
на якоре. Ребята шли по воде вдоль берега, пока  не  замерзли,  дивясь  на
миниатюрную модель первого  городка  с  маленькими  тележками  на  улицах,
фонарными столбами и старинными домиками,  и  в  конце  концов,  уставшие,
голодные и переполненные впечатлениями, отправились домой.
     И тут Сэмми раскрыл свой секрет, из-за  которого  он  и  хотел  особо
отметить этот  день:  завтра  ему  предстояло  надолго  уехать.  Он  решил
поступить на военную службу.
     Гай Гиббон, расчувствовавшись, сделал  широкий  жест  -  торжественно
поклялся не совершать набеги на частные владения до возвращения друга.

     - Смерть от хориокарциномы, -  начал  доктор  Вебер,  -  наступает  в
результате...
     - Он не умрет, - заявила девушка, - этого не будет.
     - Дорогая  моя,  -  сказал  врач,  коротышка  с  круглыми  плечами  и
ястребиным носом, - я не хочу быть жестоким. Я могу употреблять  эвфемизмы
и поддерживать ложные надежды, или же я могу поступить так, как вы просили
- объяснить положение и сделать заключение. Но совместить одно с другим  я
не в состоянии.
     Доктор Рэтберн мягко предложил:
     - Почему бы вам  не  прилечь  на  время?  Я  приду,  когда  мы  здесь
закончим, и все вам расскажу.
     - Я не хочу ложиться, - резко оборвала она, - и я  вовсе  не  просила
вас, доктор Вебер, щадить меня. Я просто сказала, что не дам ему  умереть.
Разве это мешает вам говорить всю правду?
     Кеог улыбнулся. Вебер заметил улыбку и не сдержал удивления, которое,
в свою очередь, отметил Кеог. С ноткой гордости в голосе он произнес:
     - Я знаю ее лучше, чем вы. Можете называть вещи своими именами.
     - Спасибо, Кеог. Продолжайте, доктор Вебер, - сказала она.
     Вебер посмотрел на нее. Вырванный из своего кабинета  за  две  тысячи
миль отсюда, доставленный в место, о существовании которого он никогда  не
подозревал, да еще такое великолепное, что даже его самоуверенность слегка
ослабла, он встретил женщину, обладавшую властью - неограниченной властью,
с какой он прежде не сталкивался. Вебер  всегда  считал,  что  его  нельзя
ничем удивить. Конечно, он и раньше сталкивался с  шоком,  горем,  ужасом,
отчаянием, как и любой врач. Но когда Кеог открыто  сообщил  ей,  что  эта
болезнь всегда убивает за полтора месяца, она только  вздрогнула,  закрыла
глаза  на  мгновение,  показавшееся  Веберу  бесконечным,  и  затем   тихо
попросила: "Расскажите нам все,  что  можете,  об  этой...  этой  болезни,
доктор." И добавила, в первый раз: "Он не умрет. Я не допущу  этого."  Она
так это сказала, что он почти  поверил  ей,  самым  искренним  образом.  И
удивился самому себе.
     Он сосредоточился опять, отвлекаясь от человеческих чувств  и  чувств
врача, и превратился в медицинский справочник:
     - Смерть от хориокарциномы несколько отличается от той, что наступает
в  результате  злокачественных  новообразований.  Обычно  рак   начинается
локально, и быстро размножающиеся клетки прорастают в ткань  того  органа,
где начинается болезнь: печень,  почка,  мозг,  что  угодно.  Или  же  рак
начинается, внезапно распространяясь по всему организму. Очаги  воспаления
идут по всей системе органов. Это называется метастазами. Смерть наступает
от поражения многих органов, а не одного.  Конечно,  бывает  и  совпадение
обоих случаев - полное поражение органа, с которого началось  заболевание,
и метастазы в другие органы. Хориокарцинома сначала поражает  не  жизненно
важный орган, то есть он жизненно необходим для  всего  вида,  но  не  для
конкретного человека. - Он позволил себе скупо улыбнуться. - Вероятно, это
звучит дико для современного человека, но тем не менее это так. Как бы там
ни  было,  половые  клетки,  в  своей  основе  весьма  примитивные,  имеют
особенности,  отличные  от  других  клеток  организма.  Вам   когда-нибудь
приходилось слышать о внематочной  беременности?  -  Он  адресовал  вопрос
Кеогу, который кивнул. - Оплодотворенной яйцеклетке не удается  попасть  в
матку; вместо этого она прикрепляется к стенке очень  тонкой  трубы  между
яичниками и маткой. И поначалу она нормально развивается -  заметьте  это,
потому что, невзирая на то, что матка предназначена  для  этого  процесса,
стенка трубы не только служит опорой растущей яйцеклетке, но и питает  ее.
Она фактически образует то, что  мы  называем  ложной  плацентой,  которая
обволакивает плод и питает его. Плод обладает большой жизнеспособностью  и
в состоянии вполне нормально развиваться с  помощью  плазмы,  которой  его
снабжает ложная плацента. И он растет - не по дням, а по  часам.  Так  как
труба  очень  узка,  она  не  может  долго  удерживать  растущий  плод   и
разрывается. Если яйцеклетку не удалить в это время, то окружающие  клетки
точно так же начнут выполнять функции плаценты и матки; и через шесть  или
семь месяцев, если мать выживет, этот плод вызовет огромные  разрушения  в
брюшной полости.
     Ну так вот, возвращаясь к хориокарциноме. Так как пораженные клетки -
половые, и в придачу раковые, то они делятся и размножаются хаотично,  без
специальной модели и даже формы. Они образуют бесчисленное количество форм
и размеров. По закону средних чисел некоторые из них (а  всего  количество
искаженных клеток астрономическое) так сильно походят  на  оплодотворенную
яйцеклетку, что лично я с трудом бы смог определить разницу между истинной
и мнимой. Но организм в целом не так уж разборчив: все, что хотя бы  грубо
похоже на оплодотворенную яйцеклетку, способно вызвать образование  ложной
плаценты.  Теперь  рассмотрим  источник  этих  клеток:  с   точки   зрения
физиологии,  ткань  железы  представляет  собой  множество  капилляров   и
кровеносных сосудов, и каждый из них с готовностью принимает и питает  эти
мнимые яйцеклетки. Тоненькие стенки капилляров, однако, легче  разрываются
при этом,  и  псевдояйцеклетки  -  конечно,  лишь  самые  лучшие  из  них,
вследствие того, что ткани охотно поддаются им - проникают в  капилляры  и
затем в ток крови.
     Имеется единственное место,  куда  они  стремятся,  туда,  где  много
кислорода, лимфы, крови  и  плазмы,  то  есть  в  легкие.  Легкие  тоже  с
удовольствием принимаются за производства плаценты для питания яйцеклеток.
Но для каждого сегмента легкого, занятого выращиванием поддельного  плода,
имеется более мелкий сегмент, вырабатывающий кислород для крови.  В  конце
концов, легкие отказывают, и наступает смерть от кислородного голодания.
     Тут в разговор вступил Рэтберн:
     -  Много  лет  хориокарцинома  считалась  легочным  заболеванием,   а
поражение раком легочных желез - побочным явлением.
     - Да, но рак легких... - хотел было возразить Кеог.
     - Как вы не понимаете, это же не рак легких. Возможно через некоторое
время метастазы могли бы дойти до легких.  Но  они  никогда  не  успевают.
Хориокарцинома убивает  быстрее.  -  При  этих  словах  он  постарался  не
встретиться глазами с девушкой.
     - Ну так как же вы лечите его?
     Вебер только развел руками, так же, как перед этим  Рэтберн,  и  Кеог
неожиданно для себя подумал: "Интересно,  учат,  что  ли,  этому  жесту  в
медицинских колледжах?"
     - Назначаем болеутоляющие. Орхидэктомия  могла  бы  немного  продлить
жизнь, так как при этом устраняется приток раковых клеток в кровь. Но  это
не спасет его. Обычно к тому времени, как появляются первые симптомы,  уже
начинаются метастазы.  Рак  становится  общим.  Возможно,  что  смерть  от
поражения легких - это избавление Божье.
     - Что такое орхидэктомия? - спросил Кеог.
     - Ампутация... так сказать, источника болезни, -  неуклюже  выговорил
Рэтберн.
     - Нет! - крикнула девушка.
     Кеог посмотрел на  нее  с  жалостью.  Конечно,  ампутация,  если  это
поможет, подумал он. Что она надеется сохранить, его мужскую суть? Но в ее
глазах он увидел не ужас, как ожидал, а напряженную работу мысли.
     - Дайте мне подумать, - вдруг сказала она.
     - Вы должны... - начал  было  Рэтберн,  но  она  нетерпеливым  жестом
заставила его умолкнуть.
     Трое мужчин обменивались выразительными взглядами.  Но  вряд  ли  они
представляли, что она думает.
     Девушка сидела, закрыв глаза. Томительно прошла минута.
     - Папа любил повторять, - заговорила она, так  тихо,  словно  сама  с
собой, - что всегда есть выход. Надо только хорошенько подумать.
     Опять последовало долгое молчание. Она открыла глаза.  В  ее  взгляде
появилось нечто, от чего Кеогу стало не по себе. Она продолжала:
     - Однажды он сказал мне, что я могу иметь все, что  захочу,  что  нет
ничего невозможного, а чтобы убедиться  в  невозможности  чего-либо,  надо
сначала испробовать все средства.
     - Это сказал не Сэм Уайк, - произнес Кеог. - Это мои слова.
     Она облизнула губы и обвела мужчин невидящим взглядом.
     - Я не допущу, чтобы он умер, - повторила она. - Вот увидите.

     Сэмми Стайн приехал в отпуск через два  года,  преисполненный  планов
поступить в авиацию. Как он сам сказал, в армии его здорово били и  выбили
всю дурь. Но все-таки кое-что от прежнего Сэмми в нем осталось.  Он  опять
строил чудесные и рискованные планы насчет вылазок, и оба они знали,  куда
отправятся в первую очередь. Однако новый Сэмми потребовал сначала выпивку
и девочек.
     Гай, два года как окончивший школу, уже зарабатывал на  жизнь,  и  не
будучи по натуре ни гулякой, ни бабником, тем  не  менее  с  удовольствием
согласился. Поначалу казалось, что Сэмми забыл о "старой луже".  Где-то  в
середине вечера в местном баре Гай и сам уже  был  готов  распроститься  с
этим навязчивым воспоминанием, когда Сэмми  неожиданно  заговорил  на  эту
тему. Он напомнил Гаю, что тот однажды  написал  ему  в  армию  письмо,  в
котором спрашивал, было ли это на самом деле. Гай, в свою очередь, забыл о
письме, и они удалились в воспоминания, и в конце концов  договорились  на
следующий же день, рано-рано утром отправиться на вылазку,  взяв  с  собой
еду.
     Потом опять начались тосты и танцы, и где-то  после  полуночи,  после
шума и сутолоки, Гай обнаружил, что он стоит на тротуаре  и  смотрит,  как
Сэмми запихивает свою подружку в такси.
     - Эй, - окликнул его Гай, - как насчет той самой "старой лужи"?
     - Заметано, старик. Уговор дороже девок, - захохотал  Сэмми.  Девушка
потащила его за руку в такси. Он стряхнул ее и махнул Гаю:
     - Слушай, - сказал он,  силясь  подмигнуть,  -  если  дельце  с  этой
крошкой выгорит, - а оно выгорит, - то я рано не  проснусь.  Ты  вот  что,
отправляйся один и жди меня, скажем, в одиннадцать там, где  написано  "не
лезь, а то взгреем". Если меня не будет, то я умер. -  И,  повернувшись  к
машине, он промычал:
     - Ты ведь не убьешь меня, детка?
     - Убью, если мы сейчас же не уедем, - отозвалась девушка.
     - Нет, ты понял, - пьяно пробормотал Сэмми, - меня могут убить!
     Он боком плюхнулся на сиденье, и с тех пор Гай его не видел.
     Гай  опоздал  на  десять  минут,  причем  добраться  стоило  ему   не
человеческих усилий. С непривычки в животе  было  муторно  после  выпивки,
глаза слипались, и все тело ломило, потому что он не  выспался.  Он  знал,
что Сэмми вряд ли опередит его, если вообще явится. Однако покоя не давала
мысль: а вдруг он пришел и сразу перелез через стену? На всякий случай Гай
прождал около часа и углубился в лес. Он не сразу нашел те самые сросшиеся
деревья, а перебравшись через стену, долго не мог придти в себя.  Конечно,
он был доволен, обнаружив все те  же  невероятно  прекрасные  газоны-поля,
тянувшиеся до горизонта, и причудливо подстриженные  деревья,  аккуратные,
посыпанные  гравием,  извилистые  дорожки.   Все   удовольствие,   однако,
заключалось в том, что он убедился: память не подвела его; но сам день был
безнадежно испорчен. Гай добрался до озера почти к часу дня,  разморенный,
уставший, голодный как волк и неприятно взвинченный. Все  вместе,  похоже,
сказалось на его желудке. Он уселся на берегу и поел.  Он  проглотил  все,
что припас для себя и Сэмми - полный бумажный пакет,  в  который  он  рано
утром  побросал  остатки  вчерашней  еды  из  холодильника.  Пирог  слегка
заплесневел,  но  он  съел  его.  Апельсиновый  сок  был  теплый  и   чуть
забродивший.
     Гай упрямо решил поплавать, так как ради этого он и пришел  сюда.  Он
выбрал пляж с золотым песком.  В  густой  тени  можжевельника  он  отыскал
каменный стол и скамью, разделся и бросился в воду.
     Гай намеревался только разок  окунуться,  но  налево,  за  мысом,  он
увидел прямоугольную бухточку с вышкой для прыжков  в  воду.  Он  вспомнил
гавань с моделями кораблей - и тут же увидел их, не на якоре, как в первый
раз, а в движении. Кораблики выплывали из бухты, разворачивались  и  снова
заходили в гавань. Должно быть, они были закреплены на какой-то  подводной
цепи, а ветерок подгонял их. Гай было устремился прямо  к  ним,  но  потом
решил, что разумнее плыть вдоль берега. Он  поплыл  налево,  к  скалистому
берегу, и с трудом держался рядом с ним. Завернув за  мыс,  он  столкнулся
лицом к лицу - вернее, носом к носу - с девушкой.
     Она была совсем молоденькая, наверное, его  ровесница,  и  его  сразу
поразили ее глаза необычного  разреза,  белоснежные  зубы  с  выступающими
резцами (что расходилось с канонами красоты) и пышные  каштановые  волосы,
струящиеся по плечам. Тут у Гая перехватило дыхание,  он  сделал  глубокий
вдох, хлебнул воды, и на мгновение его сознание отключилось.  Очнулся  он,
почувствовав, что его крепко держат за руку; прямо перед ним была скала.
     - Б-б-благодарю, - хрипло произнес он, нащупав дно. - Я не должен был
появляться здесь, - добавил он глупо.
     - Кажется, я тоже. Но я подумала, что вы тут обитаете. Что вы фавн.
     - Вот здорово! Как я рад это слышать. То есть от вас. Ведь  вы  здесь
тоже... без спросу?
     - Я не без спросу.
     - Без спросу дают по носу, - ляпнул вдруг Гай,  но  она,  похоже,  не
прореагировала, потому что серьезно сказала:
     - Я никогда не видела таких красивых глаз, как ваши... Стальные...  И
волосы так вьются...
     Он не знал, что ответить, и только выдавил:
     - Да, однако еще рано...
     И тут они оба расхохотались. Она была такая  странная,  непохожая  на
других. Она говорила медленно, вескими, отточенными фразами; казалось, она
и думала не так, как все, и тут же произносила вслух свои мысли.
     - И еще, - сказала она, - у вас чудесные  губы.  Бледно-голубые.  Вам
надо выйти из воды.
     - Я не могу.
     - Она на мгновение задумалась, отплыла подальше и спросила:
     - Где ваши вещи?
     Он махнул рукой в сторону берега.
     - Подождите меня там,  -  сказала  она,  и  подплыла  совсем  близко,
заглянув ему прямо в глаза, и властно добавила: - Непременно.
     - Да, конечно, - пообещал он и поплыл к берегу.
     Девушка осталась у скалы, глядя ему вслед.
     Плавание согрело его, озноб прошел.  Вдруг  он  почувствовал  приступ
боли в  желудке  и  инстинктивно  подтянул  колени  к  груди.  Попытавшись
распрямиться, он вновь почувствовал острую боль. Он снова сжался в  комок,
но боль только усилилась. Он все больше скрючивался, а  боль  все  сильнее
сминала  его.  Не  хватало  воздуха.  Он  пытался  приподнять   голову   и
перевернуться на спину, но не мог. Наконец ему удалось глубоко  вздохнуть,
но это не помогло. Барахтаясь, он почувствовал, как сдавило уши, и  понял,
что погружается на дно. Навалилась тьма, потом исчезла и снова  вернулась.
Вдруг стало светло, и он вдохнул одним легким воздуха, а  другим  воды,  и
снова погрузился во мрак, на этот раз надолго.

     Все такой же красивый, но одурманенный морфием, в липком  забытье  он
лежал на постели, а невидимые чудовища неслись по его венам.
     Сидя в углу спальни, девушка разговаривала с Кеогом.
     - Ты не понимаешь меня. Ты и вчера не понял меня, когда  я  закричала
при мысли об этой операции. Кеог, я люблю его, но я  -  это  я.  Для  меня
любить - не значит перестать думать. Наоборот,  любя  его,  я  еще  больше
становлюсь собой. Это означает, что я в состоянии делать все то же, что  и
раньше, только больше и лучше. Неужели ты никогда не любил, Кеог?
     Он посмотрел на ее рассыпавшиеся волосы, на густые насупленные  брови
и сказал:
     - Я как-то не думал об этом.
     - Всегда есть выход  -  надо  только  хорошенько  подумать,  -  снова
процитировала она. - Кеог, я согласна со всем, что сказал доктор  Рэтберн.
Вчера я была в библиотеке, перекопала с гору книг... Да, Рэтберн  и  Вебер
правы. Но я все время  думаю...  Как  бы  поступил  на  моем  месте  папа?
Мысленно прокручиваю в голове все заново, чтобы найти какой-то новый  ход.
Он не умрет, Кеог. Я не дам этому произойти...
     - Ты же сказал, что врачи правы...
     - Да, часть его умрет. Пусть даже большая часть. В конце  концов,  мы
все умираем, постепенно,  все  время,  и  это  не  волнует  нас,  так  как
большинство умерших частичек замещаются новыми. Он... скоро потеряет почти
все, но... когда все это закончится, он снова будет таким же.
     Она сказала это с детской убежденностью.
     - Ты что-то придумала,  -  уверенно  сказал  Кеог.  Он  действительно
слишком хорошо знал ее.
     - Все эти... эти клетки в крови, - начала тихо она, - они  сражаются,
проникают всюду... Они стремятся выжить. Ты понимаешь это? Они хотят жить!
Они ужасно стремятся жить.
     - Предположим.
     - Его организм тоже хочет, чтоб они жили, и принимает их, где бы  они
ни оказались. Так сказал доктор Вебер.
     - Ты что-то задумала, - повторил Кеог, - и мне это не нравится.
     - Меня это не интересует, - тем же странно спокойным голосом ответила
она. Он взглянул на нее и увидел в глубине ее  глаз  затаенный  огонь.  Он
отвел взгляд.
     - Я даже хочу, чтобы ты был против, чтобы ты разубеждал меня. У  тебя
блестящий ум, Кеог, и я хочу, чтобы ты хорошо обдумал все доводы против. Я
найду ответ на все твои возражения, и тогда мы придумаем, что надо делать.
     - Продолжай, - неохотно сказал он.
     - Я почти поссорилась утром с доктором Вебером, - вдруг сказала она.
     - Когда утром? - Кеог посмотрел на часы. Было еще очень рано.
     - В три или в четыре часа. У него в комнате. Я разбудила его.
     - Послушай, это все-таки доктор Вебер. Разве можно?..
     - Мне можно. И вообще, он уже уехал.
     Кеог встал. Лицо его от гнева пошло пятнами. Он сделал вдох, выдох  и
снова сел.
     - Я слушаю.
     - В библиотеке, - сказала она,  -  есть  книга  по  генетике,  и  там
говорится об экспериментах над крольчихами. Их оплодотворили  без  спермы,
раствором то ли щелочи, то ли кислоты...
     - Что-то припоминаю.
     - Родились крольчата, все женского пола. Самое интересное - они  были
абсолютно одинаковые и как две капли  воды  похожи  на  мать.  Даже  узоры
кровеносных сосудов в зрачках были  настолько  схожи,  что  и  специалиста
можно было обмануть этими снимками. "Невероятное сходство" - так выразился
один из экспериментаторов. Они потому были идентичны, что унаследовали все
только от матери. Я разбудила доктора  Вебера,  чтобы  рассказать  ему  об
этом.
     - А он сказал, что читал эту книгу.
     - Он ее написал, - мягко сказала она. - Тогда я предложила  ему,  раз
он сумел проделать это с кроликами, сделать нечто подобное, - она  кивнула
на кровать, - с ним.
     Девушка умолкла, а Кеог судорожно пытался найти  доводы  против  этой
идеи, которая в свою очередь, сопротивлялась и цепко засела в мозгу. Он не
хотел обдумывать ее, но она упрямо лезла в голову.
     -  Значит,  взять  одну  из   этих...   этих   клеток,   похожих   на
оплодотворенную яйцеклетку, вырастить ее...
     - Ее не надо растить. Она сама рвется к этому.  И  она  не  одна,  их
тысячи. И с каждым часом их становится все больше.
     - О Господи...
     - Мне это пришло в голову когда доктор  Рэтберн  предложил  операцию.
Меня просто каким-то чудом  осенило.  Если  любишь  очень  сильно,  -  она
посмотрела на спящего, - случаются чудеса. Надо только очень  захотеть.  -
Она с такой силой посмотрела Кеогу прямо в глаза, что  он  отпрянул.  -  Я
могу иметь все, что захочу, - для меня нет невозможного. Просто то, чего я
хочу, должно стать возможным. Поэтому я и пошла утром к доктору Веберу.  Я
упрашивала его.
     - Но он сказал, что это невозможно?
     - Сначала. Через пол часа он  сказал,  что  шанс  на  успех  один  на
биллионы или триллионы... Но  ведь,  говоря  так,  он  подтвердил,  что  в
принципе это возможно.
     - И что ты?
     - Я упросила его рискнуть.
     - Поэтому он уехал?
     - Да.
     - Ты сошла с ума, - вырвалось у него против воли. Она,  казалось,  не
обратила внимания и спокойно сидела, ожидая продолжения.
     - Послушай, - наконец заговорил Кеог. - Вебер сказал, что эти больные
клетки только похожи на оплодотворенные яйцеклетки. Но  он  не  утверждал,
что это одно и то же.
     - Но он  же  сказал,  что  некоторые  из  них,  и  особенно  те,  что
добираются до легких, очень похожи.  Что-то  нужно  сделать,  чтобы  этого
различия не стало.
     - Нет. Это невозможно. Этого не может быть.
     - Так сказал и Вебер. А я спросила, пытался ли он хоть раз.
     - Ну ладно, допустим. Конечно, это невозможно. Но просто  ради  того,
чтобы покончить с этой глупостью: допустим, есть нечто, что  будет  расти.
Как ты будешь  растить  это  нечто?  Необходимо  соответствующее  питание,
определенная  температура,  среда,  чтобы  ни  кислота,   ни   щелочь   не
погубили... Это же не вырастишь в огороде.
     - Уже есть опыт пересадки яйцеклетки от одной коровы к  другой,  и  в
результате родились  телята.  Один  человек  в  Австралии  уже  собирается
выращивать племенной скот с помощью обычных буренок.
     - Да уж, я вижу, ты неплохо потрудилась.
     - Это не все. В штате Нью-Джерси есть некий  доктор  Кэррол,  который
сумел поддерживать жизнь ткани, взятой у цыпленка,  в  течение  нескольких
месяцев. Он говорит, это можно продолжать сколько угодно долго -  конечно,
в лабораторных условиях. И представить себе, Кеог, эта  ткань  растет,  да
так быстро, что он вынужден регулярно отсекать лишнее.
     - Нет, это безумие какое-то! Ты совсем спятила! - стонал Кеог. -  Что
же ты надеешься получить, если вырастишь одну из этих ужасных клеток?
     - Мы вырастим не одну, а тысячи, - спокойно ответила она. - И одна из
этих клеток будет - он!
     Девушка подалась вперед, ее  голос  задрожал.  Что-то  неестественное
появилось в ее лице и голосе, несмотря на кажущееся спокойствие. Кеог  был
потрясен.
     - Это будет его плоть, его сущность, выросшая заново. Его пальцы, его
волосы, его глаза - весь он.
     - Нет не могу... - Кеог встряхнул головой, но наваждение не  исчезло;
он сам, она, кровать, спящий юноша и эта дикая, непостижимая идея.
     Она улыбнулась, протянула руку и прикоснулась к нему. Удивительно, но
это была материнская улыбка, добрая и успокаивающая.
     - Кеог, если не получится, значит, не получится, независимо от  наших
усилий. - Голос ее дышал теплом и любовью. - Тогда ты окажешься прав. Но я
думаю, что получится. Я хочу этого. Разве ты не хочешь, чтобы  я  добилась
своего?
     Он вымученно улыбнулся в ответ:
     - Ты сущий дьявол, - сказал он в сердцах. - Вертишь мною, как хочешь.
Почему ты настаивала, чтобы я возражал?
     - Я вовсе не настаивала. Но когда ты возражаешь, ты выдвигаешь  идеи,
до которых никто, кроме тебя, не додумался бы. И если мы  обсудим  их,  мы
будем готовы ко всему, разве не так? Я буду  бороться  с  тобой,  Кеог,  -
сказала она, резко перейдя от нежности к спокойной уверенности, -  я  буду
бороться, сражаться, ловчить, подкупать и убивать,  если  придется,  но  я
верну его. Знаешь что?
     - Что?
     Она обвела рукой вокруг, словно обнимая все: и Кеога,  и  комнату,  и
замок, и окрестности замка, и все другие замки и земли, корабли и  поезда,
фабрики и биржи, горы и шахты, и банки, и тысячи тысяч людей  -  все,  что
составляло империю Уайков.
     - Я всегда  знала,  что  это  есть,  и  давно  поняла,  что  все  это
принадлежит мне. Но иногда меня мучил вопрос: для чего все это?  Теперь  я
знаю ответ.

     Чей-то рот прижался к его рту, что-то надавило на живот; он не ощущал
своего тела, его тошнило, свет вокруг казался  зеленым,  и  все  очертания
расплывались.
     Опять чей-то рот прижался у  его  губам,  опять  тяжесть  на  животе,
глоток воздуха, приятного, но теплого и слишком влажного.  Хотя  он  очень
нуждался в нем, воздух ему не нравился. Словно какой-то насос гнал  его  к
легким и обратно, но слабость сводила на нет это усилие,  и  в  результате
получался лишь жалкий булькающий выдох.
     Опять чей-то рот прижимается к его рту, что-то давит  на  живот  -  и
снова вдох. Он попытался повернуть голову, но кто-то зажимал ему  нос.  Он
выдохнул  и,  наконец,  сделал  легкий  самостоятельный  вдох.  И  тут  же
закашлялся - воздух был слишком хорош: чистый и густой. Он закашлялся, как
будто хлебнул острого рассола - чистый воздух причинял боль легким.
     Он почувствовал, что его плечи и голову  приподняли  и  подвинули,  и
понял, что он лежал на камне или на чем-то таком же твердом, а теперь  ему
стало удобно. Опять глоток воздуха и выдох. Кашель уменьшился, и он впал в
полудрему. Лицо, склонившееся над ним, было слишком близко, и  он  не  мог
свести в фокус его черты. Сонными глазами он вглядывался в нечеткое сияние
этого лица и слушал голос...
     Голос, звучавший  без  слов,  странно  успокаивал,  и  наполнял  душу
радостью и восторгом, для которых не нужны слова. Потом слова появились  -
полунапевно, полушепотом, и он не мог разобрать их, а потом расслышал:
     -  Неужели  так  бывает,  такое  чудо,  такие  глаза...  -  и   затем
требовательно: "Это же только оболочка, но где ты? Скажи мне, ты здесь?"
     Он широко открыл глаза и  наконец  ясно  увидел  ее  лицо:  и  темные
волосы, и глаза - зеленые, цвета озерной глубины; они отсвечивали  зеленью
на белизне щек. Он действительно не понял в тот  момент,  кто  перед  ним.
Кажется, это она говорила раньше - когда же это  было?  -  "Я  думала,  вы
фавн..."
     Он почувствовал, что ужасная, выворачивающая на изнанку боль  растет,
заполняет его  и  вот-вот  взорвется  в  животе.  Будто  какая-то  толстая
проволока раскручивалась внутри, и, зная, что от нее надо освободиться, он
сделал гигантское, нечеловеческое  усилие  -  и  изверг  из  себя,  словно
взорвался. Он судорожно обмяк, с ужасом  глядя,  как  отвратительная  жижа
стекает по ее колену.
     Она  сидела,  не  двигаясь,  поддерживала  его  голову   и   утешала,
приговаривая:
     - Все, все. Сейчас будет лучше.
     Слабость отступила. Неверными руками он с усилием отстранился от нее,
сел, тряхнул головой и судорожно вдохнул:
     - О боже, Боже...
     И тут он наконец посмотрел на нее.
     Он посмотрел на нее и на всю жизнь запомнил то, что увидел.  Закатные
лучи, рассеянные куполом  беседки,  казалось,  одели  ее  в  кружева.  Она
сидела, опершись на левую руку, и голова ее склонилась, будто под тяжестью
ниспадавших темных волос. Она казалась слабой, однако он уже знал, что она
сильная. Другая ее  рука  лежала  на  колене,  ладонью  вверх,  ее  слегка
напряженными пальцами, как будто она держала что-то.  И  в  самом  деле  -
солнечный зайчик, золото, превращенное в коралл цветом ее кожи -  лежал  в
ее ладони. Она  так  странно  держала  его,  бессознательно,  на  открытой
ладони, как будто знала ту драгоценную истину, что сжатая рука не может ни
брать, ни давать. На всю жизнь в его  памяти  запечатлелась  эта  картина,
каждая мельчайшая подробность, даже блестящий  ноготь  на  большом  пальце
ноги, поджатой под себя.  И  она  улыбалась,  а  ее  необыкновенные  глаза
смотрели с любовью.
     Гай Гиббон безошибочно почувствовал, что это самый главный  момент  в
его жизни, и что надо что-то сказать, необыкновенное, запоминающееся... Он
вздрогнул, ответно улыбнулся и выдохнул:
     - О, Боже мой...
     И снова они засмеялись вместе, и смеялись, пока  он,  обескураженный,
не спросил:
     - Где же я?
     Она отвечала,  и  он  закрыл  глаза  и  стал  вспоминать:  деревянная
беседка... раздевание... купание... Ах,  да,  купание!  Переплыл  озеро  и
встретил... Он открыл глаза, посмотрел на нее и сказал:
     - ...вас...
     Затем плыл назад, замерз...  желудок,  полный  еды,  теплого  сока  и
заплесневевшего пирога в придачу, и...
     - Вы, кажется, спасли мне жизнь.
     - Кто-то должен был этим заняться. Вы умирали.
     - Так мне и надо.
     - Нет! - вскрикнула она. - Никогда больше так не говорите!
     Он увидел, что она говорит абсолютно всерьез.
     - Я хотел сказать, что так мне и надо за глупость. Я же,  как  дурак,
набил  себе  брюхо,  да  еще  испорченным  пирогом.  К  тому  же  жара   и
усталость... И я, болван, полез сразу в воду, так что заслужил...
     - Еще раз повторяю - не смейте так говорить! Вы слыхали  когда-нибудь
о древнем обычае: когда один спасал жизнь другому, он получал право на эту
жизнь?
     - А на что вам моя?
     - Пока не знаю. Но вы должны сами предложить мне ее.
     Она встала на колени; ее пальцы перебирали сосновые иглы на  каменном
полу беседки, темные  волосы  свесились  на  лицо.  Он  подумал,  что  она
наблюдает за ним через эту завесу... Он  заговорил,  и  от  того,  что  он
собирался сказать, голос его задрожал и стал почти неслышным:
     - Вам нужна моя жизнь?
     - Да, - тоже шепотом ответила она.
     Он придвинулся к ней, откинул волосы с лица, чтобы увидеть, наблюдает
ли она за ним. Ее глаза были закрыты, а  из-под  ресниц  текли  слезы.  Он
протянул руку, но прежде, чем он успел прикоснуться к ней, она вскочила  и
бросилась к стене из листьев. Ее  длинное  золотистое  тело  проскользнуло
беззвучно сквозь эту стену и исчезло. Он просунул голову сквозь завесу  из
листьев и увидел ее, плывущую в зеленой воде. До него вдруг донесся резкий
запах собственной рвоты. Он выбрался из  беседки,  доплелся  до  берега  и
вошел в воду. Вынырнув, он огляделся в поисках девушки,  но  ее  нигде  не
было. Он подплыл к маленькому пляжу, и, став на  колени,  принялся  тереть
себя песком. Он снова нырнул, ополоснулся и снова натерся песком с ног  до
головы. И снова обмылся, но девушка все не появлялась.
     Он стоял в лучах заходящего солнца,  чтобы  обсохнуть,  и  осматривал
озеро. Его сердце подпрыгнуло, когда он понял, что это колеса  корабликов,
которые, подпрыгивая, скользили по воде. Он устало потащился к  беседке  -
теперь уже к той, за которой он раздевался утром - и упал на скамейку. Это
было место, где тропические рыбки плавали в океанской воде,  хотя  тут  не
было океана, а целые флотилии великолепных корабликов плыли сами собой,  и
никто не любовался ими,  и  где  бесценные  статуи  стояли,  затаившись  в
безупречно ухоженных кущах глубоко в лесу,  и...  но  он  не  видел  всего
этого, он уже привык к чудесам этого невероятного места.
     Кроме  того,  он  все  еще  был  слаб.  Он  поморщился:   тоже   еще,
утопленник... пошел ко дну у самого берега! Конечно, он был не в себе,  по
крайней мере, какое-то время. Да и она была не настоящей. Он же сам  видел
зеленоватый оттенок кожи...  Или  это  из-за  освещения?  Тот,  кто  сумел
соорудить  такой  рай  и  ухаживать  за  ним,   мог   запросто   изобрести
какую-нибудь  штуковину,   чтобы   загипнотизировать   человека,   как   в
научно-фантастических  романах.  Он  поежился  от  неловкости  -  а  вдруг
кто-нибудь и сейчас наблюдает за ним? - и поспешно принялся одеваться.
     Да конечно, она была ненастоящей. А может, и все это было не наяву  и
просто привиделось ему после того, как он чуть не утонул?
     Только... он прикоснулся к губам... Ему же мерещился кто-то, дующий в
рот! Он когда-то слышал, что так  спасают  утопленников.  "Это  же  только
оболочка, но где ты? Скажи мне, ты  здесь?"  Что  значили  эти  слова?  Он
медленнее, как во сне, оделся, бормоча: "Какого дьявола я  нажрался  этого
пирога?" Интересно, что он скажет Сэмми? Если все это ему привиделось,  то
Сэмми ничего не поймет. Если она на  самом  деле  была,  то  Сэмми  теперь
всегда будет подзуживать:  "Ты  что,  встретил  ее  в  таком  местечке,  и
единственное, что сумел - блевануть  на  нее?".  Нет,  он  ни  за  что  не
расскажет ни Сэмми, ни другому. И никогда в жизни не женится.
     Ну и ну. Ничего себе начало. Сначала она спасает тебе жизнь, а ты  не
знаешь даже, что и  сказать,  а  потом...  о,  Господи,  и  вспоминать  не
хочется. Ну да ладно - все равно она была не настоящая.
     Интересно, как ее зовут? Даже, если она не настоящая. Множество людей
носят ненастоящие имена.
     Он выбрался из беседки и ахнул.
     Она стояла и ждала его. На ней было скромное коричневое платье, туфли
без каблуков, в  руке  кожаная  сумочка,  а  волосы  заплетены  в  косу  и
аккуратно уложены короной вокруг головы. Она  выглядела  совсем  обыденно,
как будто ее выключили, и кожа больше не светилась; казалось, она  вот-вот
исчезнет. Она действительно легко могла бы раствориться, исчезнуть, но  не
в прозрачном воздухе, а в толпе. В толпе он, конечно же, прошел  бы  мимо,
не обратив на нее внимания, если бы не эти глаза.
     Она быстро подошла к нему, провела  ладонью  по  щеке  и  засмеялась,
глядя на него. Он снова отметил ослепительную белизну  выступающих  зубов,
таких острых...
     - Ты покраснел! - сказала она. - И зачем все так говорят,  как  будто
от этого перестаешь краснеть? Он спросил:
     - Куда вы идете?
     Она быстро посмотрела ему в глаза, по очереди, в один, другой,  потом
в оба сразу. Затем скрестила длинные руки на сумочке,  опустила  взгляд  и
тихо сказала:
     - С тобой...
     После этих первых слов были другие, много других, которые становились
со временем все дороже и значимее для него.
     А потом он отвез ее в город, пригласил пообедать,  потом  проводил  в
Вест-Сайд, туда, куда она сказала, и  всю  ночь  они  простояли  у  входа,
болтая.
     Через полтора месяца они поженились.

     - Я не мог возражать, - сказал Вебер доктору Рэтберну.
     Они  стояли  рядом,  наблюдая,  как  множество   рабочих   снуют   по
гигантскому каменному  сооружению  в  четверти  мили  от  замка,  который,
кстати, был не видим отсюда, и люди о нем не подозревали. Работа  началась
днем раньше в три часа пополудни и не прерывалась на ночь. Не было упущено
ничего, абсолютно ничего из того, что перечислил доктор Вебер, и  все  это
теперь было в его распоряжении, и уже стояло, либо устанавливалось.
     - Я понимаю - ответил Рэтберн. Он действительно понимал.
     - Я не только не мог возражать, я просто не захотел. В конце  концов,
каждый человек к чему-то стремится, имеет какие-то желания. А этот Кеог  -
как вы думаете, с чего он начал? Первое, чем он поинтересовался  -  каковы
мои личные планы. И вдруг все, о чем я мог только  мечтать  идет  прямо  в
руки. И все обещания выполняются.
     - Что верно, то верно.  Им  нет  смысла  обманывать.  Ну,  а  как  вы
расцениваете перспективы?
     - Вы  имеете  ввиду  этого  молодого  человека?  -  Он  посмотрел  на
Рэтберна. - Впрочем, я понял, что вы имеете в виду... Вы спрашиваете, могу
ли я дорастить одну из этих мнимых яйцеклеток до  нужного  срока.  Знаете,
только дурак может утверждать  это  наверняка,  а  эта  работа  -  не  для
дураков. Все,  что  я  могу  сказать  -  я  попытался  начать.  И,  честно
признаюсь, я бы ни за что не взялся за это, если бы не она с  ее  безумной
идеей. Я уехал оттуда в четыре утра с мазком из  носоглотки,  и  к  девяти
выделил примерно полдюжины клеток и поместил их  в  питательную  среду  из
бычьей плазмы - просто потому, что ничего другого не оказалось под  рукой.
Теперь можно продолжать работу; я уже сказал им об этом по телефону.  А  к
тому времени, как я прибыл сюда, - добавил он, обводя  рукой  строение,  -
тут уже почти готова исследовательская лаборатория  размером  с  городской
медицинский центр. Я не мог возражать, - повторил он, возвращаясь к началу
беседы. - А эта девушка... В ней какая-то огромная сила. Она так  давит  в
прямом и в переносном смысле, что ей  не  возможно  сопротивляться...  Эй,
поставьте у северо-восточного входа! - крикнул  он  мастеру.  -  Я  сейчас
спущусь и покажу. - Вебер повернулся к Рэтберну. - Мне пора.
     - Если я буду нужен, - сказал доктор Рэтберн, - дайте только знать.
     - Самое замечательное, - ответил Вебер, - что здесь все так говорят -
и слова у них не расходятся с делом.
     Он поспешил к строению, а Рэтберн повернул в сторону замка.

     Примерно через месяц после своего последнего приключения  Гай  Гиббон
возвращался домой с работы. Вдруг человек, стоявший  на  углу  с  газетой,
опустил ее и сказал:
     - Это вы Гиббон?
     - Да, я, - вздрогнув от неожиданности, ответил Гай.
     Человек смерил его взглядом, быстро, но очень  внимательно,  с  таким
знанием дела, что Гай не удивился бы, если  бы  узнал,  что  этот  тип  не
только определил, где, когда и за сколько куплен его костюм, но также  его
давление и группу крови.
     - Меня зовут Кеог, -  представился  мужчина.  -  Вам  это  что-нибудь
говорит?
     - Нет, ничего.
     - Разве от Сильвы вы не слышали этого имени?
     - От Сильвы? Нет, никогда.
     - Давайте зайдем куда-нибудь выпить. Я хотел бы поговорить с вами.
     Что-то в нем, видно,  понравилось  этому  человеку.  Интересно,  что,
подумал Гай.
     - Вы знаете ее? - заговорил первым Гай.
     - Большую часть ее жизни. А вы?
     - Что-что? Ну конечно. Мы собираемся пожениться.
     Уставившись в свою кружку, Гай смущенно спросил:
     - Так кто же вы все-таки, мистер Кеог?
     - Можно сказать, что я in  locoparentis,  -  он  подождал  реакции  о
добавил: - Нечто вроде опекуна.
     - Она никогда не говорила мне об опекуне.
     - Понятно. А что она вообще рассказывала о себе?
     Смущение Гая усилилось до робости, даже с примесью страха, однако его
слова прозвучали твердо:
     - Я вас совсем не знаю, мистер Кеог. Я думаю, что не должен  отвечать
на вопросы о Сильве. Или о себе. И вообще о чем угодно.
     Он поднял глаза. Кеог изучающе посмотрел на  него.  Потом  улыбнулся.
Для него это было непривычно и даже затруднительно, но все же улыбка  была
искренней.
     - Ладно, - буркнул он и встал. - Пошли.
     Он вышел из кабинки, и Гай, в полной растерянности, пошел следом. Они
направились к телефону-автомату на углу. Кеог опустил монету, набрал номер
и ждал, не сводя глаз с Гая. Молодому человеку пришлось слушать  разговор,
догадываясь об ответных репликах.
     - Я тут стою с Гаем Гиббоном.
     Гай обратил внимание на то, что Кеог не назвал себя -  очевидно,  его
узнали по голосу....
     - Конечно, я знал. Глупый вопрос, девочка....
     - Потому что это и мое дело. Все, что касается тебя, мое дело....
     - Что прекратить? Я не собираюсь ничего прекращать. Я  просто  должен
знать, вот и все....
     - Ну, хорошо, хорошо... Он здесь. Он не  желает  разговаривать  ни  о
тебе, ни о чем, что, в общем, неплохо. Да, даже хорошо. Пожалуйста,  скажи
ему, чтобы не упирался.
     И он  протянул  трубку  обалдевшему  Гаю,  который  дрожащим  голосом
сказал: "Да, алло", не сводя глаз с бесстрастного  лица  Кеога.  Ее  голос
успокоил его.
     - Гай, дорогой...
     - Сильва...
     - Все в порядке. Наверно, я раньше  должна  была  сказать  тебе.  Все
равно, рано или поздно... Гай, ты можешь говорить Кеогу, что хочешь. Все о
чем он спросит.
     - Но почему, любовь моя? В конце концов, кто он такой?
     Она помолчала, потом как-то странно засмеялась.
     - Он сам тебе объяснит лучше меня. Ты же хочешь, чтоб мы поженились?
     - Да, конечно.
     - Ну, тогда все в порядке. Никто не может помешать этому, кроме  тебя
самого. Послушай, Гай, я согласна  жить  где  угодно  и  как  угодно,  как
захочешь ты. Это истинная правда, и я хочу, чтобы ты верил мне.
     - Я всегда верю тебе.
     - Ну и слава Богу. Значит, будет так, как мы хотим. А теперь пойди  и
побеседуй с Кеогом. Расскажи ему все, что он захочет знать. Он сделает  то
же самое. Люблю тебя.
     - Я тоже, - сказал Гай, вглядываясь в лицо Кеога. - Ну, ладно, пока.
     И повесил трубку....
     Разговор был долгим.

     - Ему больно, - прошептала она доктору Рэтберну.
     - Знаю, - врач сочувственно покачал головой,  -  но  ведь  с  морфием
нельзя перебарщивать.
     - А если еще чуть-чуть?
     - Разве что чуть-чуть, - грустно отозвался врач. - Он вынул шприц  из
сумки. Сильва нежно поцеловала спящего и вышла из комнаты. Кеог ждал ее.
     - С этим надо кончать, девочка.
     - С чем - с этим? - зло спросила она.
     - Пошли отсюда.
     Она так давно знала Кеога, что была уверена - ему нечем  удивить  ее.
Но этот голос и взгляд были для него  необычны.  Он  придержал  перед  ней
дверь и молча пошел следом.
     Они вышли из замка и по тропинке через  рощицу  поднялись  на  кромку
холма, возвышавшегося над новым строением. На стоянке  рядом  с  ним  было
полно автомобилей. Вот  подъехал  медицинский  фургон;  другой  стоял  под
разгрузкой у северо-восточного входа. Приглушенно гудел  двигатель  где-то
за зданием; над трубой новенькой котельной  вился  дым...  Они  оба  молча
вглядывались в сооружение. Тропинка увела их с вершин холма вниз, к озеру,
к небольшому лесочку, посреди которого возвышалась статуя  Дианы-охотницы,
настолько великолепно выполненная, что она казалась живой, а не мраморной.
     - Я всегда думал, - сказал Кеог, - что рядом с нею нельзя лгать. Даже
самому себе, - добавил он и опустился на мраморную скамью.
     - Что ж, выкладывай.
     - Ты хочешь заново сотворить Гая Гиббона. Это безумный  замысел  -  и
одновременно великий. Впрочем, бывали и более безумные и великие, а теперь
они  кажутся  заурядными.  Однако   я   не   собираюсь   обсуждать   здесь
грандиозность твоей затеи.
     - В чем же дело?
     - В последние дни я все пытаюсь отстраниться, разгадать твой  план  в
перспективе. Сильва... ты не учла кое-что.
     - Отлично, - сказала она. - Очень хорошо. Я знала, что ты  непременно
додумаешься до всего, пока не поздно.
     - Чтобы ты успела найти выход? - Он медленно покачал  головой.  -  На
сей раз его нет. Так что, девочка, собери все мужество Уайков и  примирись
с поражением.
     - Говори.
     - Дело вот в чем. Имей в виду, я не верю, что ты получишь копию  Гая,
но допустим, что это случится. Я говорил с Вебером - шанс у тебя есть, дай
только  Бог.  Но  если  это  произойдет,  ты  получишь  только  сосуд  без
содержимого. Послушай, малышка, человек - это  не  только  кровь,  скелет,
клетки...
     Он замолчал. Тогда она попросила:
     - Продолжай, Кеог.
     - Ты любишь этого парня? - требовательно спросил он.
     - Не понимаю, - с удивлением произнесла она.
     - А что ты любишь в нем? Кудри, мышцы, кожу? Мужское естество? Глаза,
голос?
     - Все, - спокойно ответила она.
     - Только это и больше ничего? - нервно переспросил он. -  Потому  что
если так, то ты можешь получить то, что хочешь, дай Бог тебе силы и удачи.
Я не разбираюсь в любви, но скажу одно: если это все, что требуется,  -  к
черту такую любовь!
     - Ну ясно же, что любовь - это нечто большее.
     - Вот-вот. Где же ты возьмешь это большее? Пойми, человек - это тепло
плюс то, что в голове и в сердце. Ты намерена воспроизвести  Гая  Гиббона,
но ты не сможешь достичь этого, просто продублировав  его  оболочку.  Тебе
надо повторить всего человека,  надо  заставить  его  прожить  свою  жизнь
заново. А этого ты не сумеешь.
     Она долго смотрела на статую Дианы, потом чуть слышно прошептала:
     - Почему же?
     - Я скажу, почему, - сердито сказал он. -  Потому  что  первым  делом
тебе придется выяснить, что он из себя представляет.
     - Но я знаю, что он из себя представляет.
     Он зло сплюнул на зеленый мох, что было совершенно не свойственно ему
и шокировало ее.
     - Ты не знаешь и сотой доли, а я и того меньше. Однажды я припер  его
к стенке и добрых два часа пытался раскусить его.  Он  самый  обыкновенный
парень. Без особых успехов в учебе или в спорте. Обычные вкусы и  чувства,
как у миллионов других. Так почему же именно он, Сильва? Почему ты выбрала
его? Что в этом парне такого, ради чего стоило выходить за него замуж?
     - Я... я и не подозревала, что он тебе не нравится.
     - Да нет же, неправда, я этого не  сказал.  В  нем  даже  нет  ничего
такого, что могло бы не нравиться.
     - Ты не знаешь его так, как я.
     - Тут я согласен с тобой. Не знаю и не смог бы узнать, потому  что  и
ты не знаешь - ты чувствуешь. Если ты хочешь снова увидеть Гая Гиббона или
правдоподобную его копию, он должен  со  дня  рождения  жить  по  готовому
сценарию. Ему придется пройти заново весь жизненный путь этого парня.
     - Хорошо, - спокойно согласилась она.
     Пораженный, он уставился на нее:
     - А прежде, чем он сможет сделать это, нам надо написать сценарий.  А
еще раньше мы должны как-то раздобыть материал. Что ты  думаешь  делать  -
учредить фонд по розыску каждого мгновения жизни этого... этого  ничем  не
примечательного юноши? И сделать это тайно, чтобы он, то есть его двойник,
не догадался об этом? Да знаешь ли ты, во что это обойдется?
     - Все можно устроить.
     - Предположим, у тебя будет его биография в форме сценария,  двадцать
лет жизни, каждый день, каждый час;  тебе  придется  позаботиться  о  том,
чтобы с рождения ребенка окружали люди, которые  будут  в  тайне  от  него
разыгрывать этот сценарий и не допустят, чтобы с ним произошло  что-нибудь
незапланированное.
     - Вот именно, все правильно! - воскликнула она.
     Кеог вскочил и заорал на нее:
     - Я вовсе не строю планов, пойми ты  это,  сумасшедшая  от  любви!  Я
выкладываю свои возражения.
     - Что еще нам  понадобится?  -  нетерпеливо  спросила  она.  -  Кеог,
постарайся, хорошенько постарайся все предусмотреть! Когда начнем? С чего?
Быстрее!
     Кеог смотрел на нее, как громом пораженный; наконец упал на  скамейку
и горько рассмеялся. Она села рядом, взяла его за руку,  глаза  ее  сияли.
Через мгновение он посерьезнел и повернулся к ней. Он вбирал в себя сияние
ее глаз - и наконец его мозг снова заработал...  как  всегда,  по  приказу
Уайков.
     - Главный источник информации о его жизни, - сказал он, будет  у  нас
не долго... Надо сказать Рэтберну, чтобы не слишком накачивал его морфием.
Он должен быть в состоянии думать.

     Когда его одолевала боль и он не мог больше вспоминать,  ему  вводили
еще немного морфия.  Какое-то  время  им  удалось  уравновешивать  боль  и
воспоминания, но затем муки стали сильнее. Тогда ему удалили спинной  мозг
- и он потерял чувствительность к  боли.  Были  привлечены  новые  люди  -
психиатр, стенографистка, даже историк-профессионал.
     В  своей  новой  лаборатории  Вебер   экспериментировал,   подыскивая
"доноров" - пробовал все мыслимое и немыслимое,  даже  коров  и  приматов.
Кое-какие  результаты   были,   хотя   не   слишком   обнадеживающие.   Он
экспериментировал и с людьми. Никак  не  удавалось  преодолеть  отторжение
ткани: матка не удерживала чужеродный плод, как палец  не  приживается  на
чужой руке.
     Тогда он перешел на питательные растворы. Он испробовал множество  их
и в  конце  концов  создал  такой,  который  подошел  -  из  плазмы  крови
беременной женщины.
     Лучшие яйцеклетки он  поместил  между  пластинами  простерилизованной
замши. Он соорудил  автоматическое  устройство,  регулирующее  поступление
плазмы с такой же скоростью, как в живых артериях, пропускающее ее так же,
как вены, и поддерживающее необходимую температуру тела.
     Однажды  пятьдесят  клеток  погибли  из-за  воздействия   хлороформа,
содержащегося в одном из адгезивов. Когда оказалось, что на  клетки  плохо
действует свет, Вебер сконструировал контейнеры из специального состава.
     Те зародыши, которые на шестидесятый  день  были  жизнеспособны,  уже
имели различимые глаза, позвоночник,  зачатки  рук,  пульсирующее  сердце.
Каждый  из  них  омывался  более  чем  галлоном  плазмы  ежедневно,  и   в
определенный момент их насчитывалось  уже  сто  семьдесят  четыре  тысячи.
Потом они стали погибать - некоторые из-за дефектов строения, другие из-за
химического состава,  многие  по  причинам,  неясным  даже  Веберу  и  его
сотрудникам.
     Когда он сделал все, что было в его силах, и осталось только ждать, у
него были зародыши, развившиеся до семи месяцев и хорошо растущие. Их было
двадцать три. Гай Гиббон давно умер. Однажды его вдова навестила Вебера  и
устало положила перед ним пачку бумаг, попросив прочесть и сразу позвонить
ей.
     Вебер прочел и позвонил. Он отказался выполнить ее просьбу.
     Она взялась за Кеога.  Он  отказался  участвовать  в  ее  плане.  Она
переубедила его. Кеог переубедил Вебера.
     Каменный ангар вновь заполнился хитроумными механизмами.  Холодильная
камера была  размером  четыре  на  шесть  футов;  ее  окружали  провода  и
чувствительные датчики. В эту камеру поместили девушку.
     К этому времени зародышей осталось всего четыре, и им было  восемь  с
половиной месяцев.
     Один из них выжил.

     Послесловие автора:
     Я обращаюсь к читателю, и особенно к тому,  кто  едва  перешагнул  за
двадцать. Позвольте вас спросить: не было ли у вас когда-нибудь  ощущения,
будто кто-то управляет вами? Бывало ли так, что вы хотите что-то  сделать,
но, как назло, всюду натыкаетесь на препятствия, и приходится отступить? А
порою наоборот - желаемое не чересчур ли легко достается  вам?  Испытывали
ли вы  чувство,  что  незнакомые  люди  словно  бы  прекрасно  знают  вас?
Встречали вы когда-нибудь девушку, при виде которой у вас замирало сердце,
которой вы тоже вроде бы нравились - и вдруг каким-то образом она  как  бы
вычеркивалась из вашей жизни, как не вписавшаяся в сценарий?
     Чего уж там, со всеми нами случалось такое. Однако,  если  вы  прочли
мой рассказ, то вы согласитесь, что это  нечто  более  поразительное,  чем
просто сюжет. Он что-то напоминает  вам,  не  так  ли?  То  есть,  я  хочу
сказать, что необязательно  должен  быть  замок,  или  "старая  лужа",  и,
конечно все имена изменены, чтобы не компрометировать... автора.
     Потому что, возможно, ей уже пора проснуться,  постаревшей  всего  на
два или три года после двадцатилетнего сна. И когда вы встретите  ее,  это
станет самым потрясающим событием в вашей жизни.

                             Теодор СТАРДЖОН

                    ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НАУЧИЛСЯ ЛЮБИТЬ

     Его звали Мэнш; когда-то давно у них в ходу была  забавная  шутка  на
этот счет, но со временем она стала горькой.
     - Боже, как бы я хотела  увидеть  тебя  прежним,  -  сказала  она,  -
стонущим в сне, вскакивающим по ночам с постели,  бродящим  в  потемках  и
никогда не объясняющим причин своего странного поведения. И пусть по твоей
милости мы порой едва сводили концы с концами, голодали и  бог  знает  как
выглядели! Я, конечно, пилила тебя за это, но скорее  по  привычке,  а  не
всерьез. Я не принимала все близко к сердцу и  могла  бы  терпеть  сколько
угодно, ведь, несмотря ни на что, ты был самим собой и поступал как хотел.
     - А я всегда только так и поступал,  -  ответил  Мэнш,  -  и  не  раз
пытался втолковать тебе, что к чему.
     Она не сдержала возмущенного возгласа:
     - Кто бы в этом разобрался?
     Давнее, привычное отчуждение охватило ее; она устала ворошить прошлое
и предпринимать бесплодные попытки снова и снова вникать  в  то,  чего  не
смогла понять за годы.
     - А вот к людям ты всегда хорошо относился, по-настоящему  любил  их.
Взять того парня, что вдребезги разнес пожарный  гидрант  и  фонарь  перед
домом. Ты отделался от легавого и пройдохи-адвоката, от санитарной  машины
и кучки зевак, сам привез парня  в  больницу  и  не  разрешил  подписывать
никаких бумаг, потому что тот был в шоке. Или захудалый отель, который  ты
перерыл  сверху  донизу,  чтобы  найти  и  вернуть  Виктору  искусственную
челюсть, когда он угодил в  тюрьму.  А  бесконечное  ожидание  в  приемной
врача, пока миссис Как-ее-там целый день лечила свой рак  горла?  Ты  даже
толком и не знал ее. Не было вещи на всем белом  свете,  какой  бы  ты  не
сделал для ближнего своего.
     - Я всегда помогал как мог. Без устали.
     Издевка.
     - Так поступал Генри Форд. Эндрю Карнеги. Семейство  Круппов.  Тысячи
рабочих мест, биллионы выплаченных налогов на благо каждого.  Знаю  я  эти
сказки.
     - Но у меня не тот случай, - мягко сказал он.
     И  тогда  она  выложила  главное,  без  гнева  и   ненависти,   почти
равнодушно. Проговорила потухшим голосом:
     - Мы любили друг друга, и ты ушел.
     Они любили друг друга. Ее звали Фауна; когда-то давно у  них  в  ходу
была забавная шутка на этот счет. Зверушка Фауна, Мэнш-Мужчина и шуры-муры
между ними. "История Содома объясняется просто, - он перевирал  Чосера.  -
Бесстыдство толкает к супружеской измене" (так как  нее  был  муж,  где-то
там, среди  уроков  игры  на  клавесине,  пыльных  недовязанных  ковриков,
набросков пьесы и кучи другого несбывшегося хлама, хранящегося  в  глубине
ее памяти). Но намек остался непонятым. Она  не  была  умницей,  а  просто
любила. Принадлежа к тем  людям,  которые  всю  свою  жизнь  лишь  ожидают
встречи с настоящим, она отбрасывала одно дело за другим, как  не  имеющее
значения. Такие, если уж ухватят свой шанс, то  навсегда,  и  им  говорят:
"Ба! Как ты изменился!" А она не изменилась. Жар-птица поманила и улетела,
и никогда уж ей не совершить поступка. Никогда.
     Они повстречались в расцвете молодости. Ее маленький  домик  стоял  в
глубине рощи на окраине городка, имевшего репутацию "творческого курорта".
И действительно, в самом городке и его окрестностях поблескивали самородки
истинных талантов. Здесь к чудакам традиционно весьма  терпимое  отношение
при условии, что они а) не отпугивают туристов и б) не гребут мало-мальски
солидных денег.
     Фауна была стройной, миловидной девушкой, которой нравились свободные
длинные платья, надетые прямо на голое тело, нравилось жалеть бессловесных
больных бедолаг, вроде птиц с переломанным крылом, чахнущих  Филодендронов
и им подобных, и нравилась музыка - море разной музыки;  и  хотя  она  все
делала вроде бы правильно, но так  ничего  и  не  довела  бы  до  ума,  не
повстречав свою жар-птицу. Она имела единоличные права на небольшой дом  и
работала часть дня в  местной  лавочке,  торговавшей  рамами  для  картин.
Самобытная и нетребовательная, Фауна  не  впутывалась  ни  в  какие  марши
протеста, подачи апелляций и прочее в том же духе. Она просто верила,  что
надо быть доброй ко всему окружающему, и думала... нет, совсем не так. Она
не думала этого, а чувствовала, что если сердечно относиться к каждому, то
мир, как целебным бальзамом, пропитается добротой -  и  вот  вам  средство
борьбы с войнами, алчностью, несправедливостью. Словом, она и ее дом  были
привычной, неизменной частью городка и после того, как  грунтовую  дорогу,
ведущую к дому, замостили, а в конце пути врыли уличный фонарь и  пожарный
гидрант.
     Когда Мэнш появился здесь - длинноволосый юнец с гитарой за плечами -
его ум хранил солидные научные познания,  почерпнутые  в  сотнях  книг,  и
отличался пытливой неугомонностью. Он оказался полным профаном в сердечных
делах, и Фауна просветила его на этот счет даже лучше, чем  сама  ожидала.
Достаточно ей было послушать его божественную игру на гитаре,  и  назавтра
же он обосновался в ее доме.
     Руки Мэнш имел поистине золотые и всегда доводил начатое  до  блеска.
Немудрено, что все его  новинки  сразу  шли  в  дело  в  дюжине  мест.  Он
сконструировал оригинальное устройство для нарезки  оберточной  бумаги,  с
полированным  вручную  корпусом  из  дерева  местных  пород,   в   который
вставлялись рулоны от счетной машины, а в  днище  было  маленькое  лезвие,
чтобы аккуратно отмерять ленту нужной длины. Он изготавливал точные  копии
каминных мехов, яблокорезки и другое оборудование, удобно размещавшееся  в
лавочках  (в  этом  селении  преобладали  лавочки,  а  не   магазины),   и
приносившее кое-какой доход. Он понимал толк  в  транзисторах  и  зубчатых
колесах,  рычажных  передачах,  двигателях  Ванкеля  и  топливных   баках.
Частенько пропадал он в задних комнатах дома, экспериментируя с  магнитами
и осями, множеством химических реактивов всех цветов и оттенков, и  как-то
раз ему в голову пришла интересная мысль.  Он  начал  опыты  с  ножницами,
картоном и несколькими металлическими деталями.  По  виду  они  напоминали
рамку и ротор, но были изготовлены из особых материалов и особым способом.
Когда он соединил все части, ротор стал вращаться, и внезапно Мэнш  постиг
самую суть. Он тут же проделал легкие изменения в приборе, и ротор,  почти
целиком   картонный,   завертелся   с   сумасшедшей   быстротой,   издавая
пронзительный, нарастающий звук, а десятипенсовый гвоздь, служивший  осью,
продырявил бумажную  конструкцию.  Затем  ротор  сорвало  с  места,  и  он
пролетел через всю комнату, разбрасывая вокруг блестящие крупинки  железа.
Мэнш не сделал даже попытки собрать разлетевшиеся детали, лишь  постоял  с
отсутствующим видом и вышел в другую комнату. Только раз взглянув на него,
Фауна тут же подбежала, обняла и принялась допытываться: что случилось,  в
чем дело? но он, ошеломленный, прямо остолбенел, пока из его глаз по щекам
не покатились слезы. Казалось, он и не замечал их. С этого самого  времени
он начал стонать среди ночи, вскакивать с постели и бродить впотьмах. Годы
спустя, когда  она  говорила,  что  Мэнш  ничегошеньки  не  объяснял,  это
одновременно было и правдой,  и  ложью,  потому  что  он  намекнул  ей  на
грандиозность своей идеи, которая могла толкнуть людей на все,  вплоть  до
убийства; одних - чтобы завладеть ею, а  других  -  чтобы  задавить  ее  в
зародыше. Но главное он утаил, твердя, что любит ее и не хочет  подвергать
смертельной опасности. Она вволю наплакалась, упрекала его в недоверии, но
он отвечал, что верит  ей  и  просто  стремится  уберечь,  не  бросать  на
съедение волкам. Он сказал также - это страшно терзало Мэнша и  не  давало
покоя ночами,  -  что  устройство,  придуманное  им,  способно  превратить
пустыню в цветущий  сад  и  накормить  голодающих  на  всей  планете,  но,
выпущенное из-под контроля, оно грозит обернуться вселенской  катастрофой.
Ведь неопасное само по себе становится опасным по воле  людской,  и  самый
первый человек, погибший от этой штуки, умрет по его вине. Подобная  мысль
была для него невыносимой. Он должен был сделать выбор, а прежде, чем  его
сделать, ему предстояло решить, можно ли пожертвовать  одной  человеческой
жизнью ради счастья и безопасности миллионов, и, следовательно,  простится
ли ему смерть тысяч, если такой ценой обойдется  победа  над  нищетой  для
всех  остальных.  Мэнш  изучал  историю   и   психологию,   у   него   был
математический  склад  ума  и  руки  работяги,  и  он   чертовски   хорошо
представлял себе последствия того или иного выбора. К  примеру,  он  знал,
куда нетрудно сбагрить свою идею и  ответственность  за  нее,  и  получить
такую сумму, что хватило бы на жизнь в  совершеннейшей  роскоши  до  конца
дней ему, Фауне и сотне-другой  близких  друзей,  если  уж  на  то  пошло.
Требовалось лишь поставить подпись на бумаге и пронаблюдать, как она будет
навечно похоронена в сейфе какой-нибудь из корпораций, так как по  меньшей
мере три индустриальных гиганта вступили бы в отчаянную  борьбу  за  право
обладать открытием, предлагая безумные деньги. Или убили бы его.
     Он обдумывал варианты  с  распространением  множества  светокопий  по
городам всего мира или поиском надежных, принципиальных ученых и инженеров
и объединением их в фирму, которая бы собирала аппараты и давала  лицензию
на их использование  только  в  мирных  целях.  И  все  это  прекрасно  бы
сработало с новой моделью крысоловки и  швейной  машины,  но  не  с  таким
могучим изобретением, способным изменить поверхность  земли,  покончить  с
голодом, смогом, разбазариванием природного сырья, - ведь одновременно оно
уничтожало нефтехимическую промышленность (кроме изготовления красителей и
пластмасс), энергетические компании,  сам  принцип  двигателя  внутреннего
сгорания и все отрасли,  его  производящие  и  снабжающие  топливом.  Даже
атомную энергетику в большинстве случаев ее применения.
     Мэнш из кожи вон лез, стараясь вообще ничего  не  предпринимать,  что
проявилось периодом скрежета зубовного и ночной маетой, но это не  помогло
- машина его не отпускала. А потом он сделал свой выбор  и  составил  план
действий, как воплотить его в жизнь.  Первым  шагом  Мэнша  к  цели  стало
посещение местной парикмахерской.
     Фауна приняла неожиданность молча, как и устройство Мэнша  на  работу
во  "Флэкстроникс",   предприятие   легкой   индустрии,   выпускающее   по
государственному контракту мелкие комплектующие  детали  для  компьютеров.
Такая работа  являлась  объектом  презрения  со  стороны  здешней  богемы,
образованных кругов и библиофилов. Фауну тяготила атмосфера распорядка, и,
хотя Мэнш вел себя по-прежнему (а выглядел совершенно иначе),  она  не  на
шутку встревожилась. В дни выдачи жалования  он  начал  приносить  столько
денег, сколько она раньше никогда и не видела, да и видеть не желала.  Она
вдруг  стала  упрямой  и,  потеряв  возможность  брюзжать   на   бедность,
продолжала латать дыры, изворачиваться, обходиться без того и  без  этого.
Доводы, которые она придумывала в свое оправдание, самой же Фауне казались
несостоятельными, но тем не менее только усиливали ее упрямство  и  делали
еще большей чудачкой. Потом он купил автомобиль, что она вообще восприняла
как крайнюю степень безнравственности.
     Каким мучением для нее было слышать со стороны, что он отправился  на
собрание муниципального совета,  чего  она  ни  разу  не  делала,  как  он
предложил принять закон, запрещающий сидеть на травяных газонах, играть на
музыкальных инструментах вблизи оживленных  улиц,  купаться  на  городском
пляже после захода солнца и, наконец, увеличить штат  полиции.  Когда  она
потребовала у него объяснений, он долго с грустью вглядывался в ее лицо, а
вскоре, без споров и сцен, съехал с квартиры.
     Он  снял  чистенькую  комнату  в  добропорядочном  пансионе  рядом  с
фабрикой, трудился, как вол, чтобы выплатить долги за обучение в колледже,
и посещал вечерние курсы университета, пока не получил еще один диплом. Он
взял за обыкновение околачиваться вблизи пивнушек  по  субботним  вечерам,
сам выпивал немного пива и угощал виски всех встречных  и  поперечных.  Он
усвоил  полный  набор  неприличных  анекдотов  и  выдавал  их  в   строгой
пропорции: два сексуальных, третий - физиологический. С фабрикой,  где  он
поднялся до управляющего  отделом,  Мэнш  в  конце  концов  распрощался  и
переехал в студенческий городок ниже по течению реки.  Там  он  с  головой
ушел в работу над получением степени кандидата технических  наук,  сочетая
ее с учебой на вечернем факультете права. Ему круто приходилось тогда,  он
экономил каждый цент, чтобы платить за образование и в то же время  ходить
в безупречно отглаженных брюках и до блеска  начищенных  башмаках.  И  это
вполне удавалось ему. Он еще урывал время бывать в  местной  церкви,  стал
членом церковного  совета  и  даже  светским  проповедником,  используя  в
качестве  собственных  проповедей  пастырские  наставления  из  "Альманаха
Бедного Ричарда". Он умудрялся преподносить их  своим  слушателям,  словно
сам автор "Альманаха", с непоколебимой уверенностью в  истинности  каждого
слова.
     А когда пришел срок, Мэнш восстановил изобретение, сделав  его  не  с
помощью картона и клея, а из обработанных на станке деталей;  на  70%  они
состояли из древесины  араукарии  и  гасили  механические  колебания  друг
друга, а электропроводка давала напряжение на коротко  замкнутые  катушки.
Он запатентовал отдельные части прибора, а вскоре и все устройство. Затем,
вооружившись  учеными  степенями,   дипломами,   патентами,   демонстрируя
короткую стрижку и рекомендательное письмо своего церковного  пастора,  он
взял солидный кредит в банке и стал совладельцем прогорающей  компании  по
производству разборных транспортерных  лент.  Он  сделал  свое  устройство
элементом привода и начал продавать  транспортеры.  Торговля  сразу  пошла
бойко. И немудрено - шестивольтная автомобильная аккумуляторная батарея  с
этой штуковиной обеспечивала транспортировку угля в  течение  целого  года
без ремонта или подзарядки. Ничего удивительного в этом не было, ведь  вся
погрузка шла за счет одного темного шишака в приводной части,  маленького,
с коробочку  для  бутербродов,  не  требующего  топлива  и  безостановочно
вертящего ось до полного износа обшивки.
     Вскоре  вокруг  погрузчиков  Мэнша  поднялся  настоящий  ажиотаж.  Их
покупали,  чтобы  разломать  на  куски  и  докопаться  до   причин   такой
дьявольской производительности. Большинство сразу отступалось, наткнувшись
на араукарию, но пара-тройка молодых гениев да какой-то седеющий  старикан
все же поняли, что дело в  той  коробочке  для  сэндвичей,  что  неутомимо
вращает ось  при  полном  отсутствии  топлива.  Они  поразились,  мысленно
представив себе эту штучку, помещенную  под  капот  автомобиля,  в  кабину
самолета, вырабатывающую свет и энергию в горах  и  джунглях,  обводняющую
пустыни. Отпадала необходимость строить дороги, укладывать рельсы,  тянуть
линии электропередач.  Некоторые  из  этих  умников  добрались  до  Мэнша.
Кое-кого он нанял на  работу,  окропил  золотым  дождем  и  крепко  опутал
паутиной  дополнительных   льгот   и   привилегий;   других   отговаривал,
разубеждал,  наблюдал  за  каждым   их   шагом   и,   при   необходимости,
дискредитировал в глазах окружающих, губил их карьеру и разорял дотла.
     А повторение эффекта Мэнша все же было неизбежным. Но к тому  времени
в распоряжении Мэнша уже  находилась  целая  юридическая  контора,  битком
набитая шустрыми, знающими инструкции на  все  случаи  жизни,  адвокатами.
Один  предприимчивый  делец,  повторивший  эффект,  затратил  все  деньги,
включая кредиты, на переоборудование моторного завода, но оказался в такой
кутерьме всевозможных исков о нарушении и несоблюдении  авторского  права,
приказов о запрещении  строительства  и  требований  оплатить  пользование
чужим патентом, что он сплавил обузу Мэншу по номинальной  стоимости  и  с
благодарностью согласился на должность управляющего своего  же  завода.  И
таких случаев было немало.
     Военные пытались взять Мэнша за горло и конфисковать его  открытие  и
его компанию как национальное достояние, но Мэнш предугадал их намерения и
приготовился к борьбе. Он позволял проталкивать свою персону  все  выше  и
выше по служебной лестнице, и его  отпор  военщине  становился  все  более
решительным, а угрозы в случае невыполнения его  требований  -  все  более
значимыми. Так он оказался на самом верху, в команде того  чиновника,  что
вершит все и вся. Этим  возвышением  Мэнш  во  многом  был  обязан  своему
епископу, поскольку в суете таких трудных лет  он  ни  разу  не  пропустил
еженедельный  ритуал  посещения  церкви,  не  забывал  о  ее  материальной
поддержке, а время  от  времени  -  о  крупных  пожертвованиях  по  поводу
открытия  воскресной  школы,  проведения  пикника  или  благотворительного
базара. И вот Мэнш, находясь на  вершине  власти,  богатства  и  всеобщего
признания, смог ознакомить Президента с дубликатами документов, хранящихся
в Швейцарском банке с одним непременным условием - в случае, если  военным
будут  переданы  преемственные  права  на  его  патенты,  банк  немедленно
отсылает всю документацию исследовательским  центрам  Албании  и  стран  к
востоку и северу от нее. Так было покончено с этой проблемой.
     В следующем году автомашина, снабженная устройством  Мэнша,  выиграла
состязания в Индианаполисе. Она не развивала такой  скорости,  как  модель
Гранателли, а просто кружила и кружила по трассе, словно бумеранг,  вообще
не  собираясь  останавливаться.  Конечно,  автомобили   по   инерции   еще
продолжали выпускаться некоторое время, но  потом  автомобильные  компании
окончательно капитулировали, а вместе с ними  обанкротились  и  бензиновые
короли. Подобная же участь постигла  производство  электрической  энергии,
так как все энергоносители - газ, пар  и  дизельное  топливо  -  вышли  из
употребления, а их место занял двигатель Мэнша. Своей очереди дожидались и
атомные станции.
     Сразу  после  победы  в  Индианаполисе  Мэнш  все-таки  отдал   копии
разработок ученым Албании (в конце концов он не говорил, что этого никогда
не произойдет), почти тогда же они появились в Гонконге и быстро оказались
на материке. Советский Союз завил резкий протест,  утверждая,  что  эффект
Мэнша был открыт еще в 19 веке Циолковским, который тогда не принял его во
внимание, увлекшись созданием теории ракет.  Но  даже  русские  не  смогли
долго  упорствовать  в  своих  смехотворных   притязаниях   и   форсировал
исследование данной проблемы, стремительно догоняя остальные  страны.  Все
существующие  запасы  араукарии  на  Земле  не  удовлетворили   бы   такие
потребности в ней - араукария нуждалась в охранных законах, чтобы  уцелеть
и размножаться. И вскоре Советы объявили, что изобретение ими  улучшено  и
доработано (на самом деле достиг успеха чешский  ученый,  но  это  же  все
равно, что советский, не правда ли? По крайней мере, так  утверждали  сами
Советы).  Устройство  превратилось  в  простую  несущую  рамку   с   одной
вращающейся  деталью  -  ротором,  изготовлялось   из   весьма   доступных
материалов и начинало действовать при соединении элементов. Конечно, это и
были те самые рамка и ротор, с которых Мэнш, в слезах и страхе,  приступал
к своей карьере, а чешская, то есть советская доработка  планировалась  им
заранее, как и все остальное, к чему он шел и стремился.
     Теперь уж во всем мире не  существовало  магазина  запчастей  и  даже
ремонтной  мастерской,  где  бы  не  предлагали  роторы  Мэнша.  Нарушения
авторского права случались так часто и так  повсеместно,  что  орлы-юристы
Мэнша, обитающие на скале-небоскребе, не сумели выдержать такой натиск. По
правде говоря, они и не пытались, потому что -
     Во второй раз в современной истории (первым был выдающийся деятель по
имени  Кемаль  Ататюрк)  человек,  находившийся  в   положении   истинного
национального диктатора, поставил  свою  собственную  цель,  достиг  ее  и
отрекся от власти.  Мэнш  чихать  хотел  на  всезнающих  авторов  газетных
передовиц,   которые,   глубокомысленно   потирая   указательным   пальцем
переносицу, подчеркивали, что это он сам нанес себе поражение и  обрек  на
гибель  собственную  империю,  раздвигая  ее  границы;  что  передача  его
разработок в общественное  пользование  была  лишь  формальным  признанием
свершившегося факта. Уж Мэнш-то знал, что он совершил и для  чего,  и  все
другие соображения на этот счет не имели никакого значения.
     - Действительно имеет значение то, - сказал он Фауне в  ее  маленьком
домике рядом со старым пожарным гидрантом и причудливым уличным фонарем, -
что каждый крааль в Африке и каждая деревушка в Азии может  распахивать  и
орошать земли, обогревать и освещать свои жилища с помощью  такой  простой
силовой установки, что  ее  способен  собрать  где  угодно  любой  хороший
механик. Эти установки могут быть крошечными - для детских игрушек или для
укачивания младенцев, и огромными  -  для  освещения  целых  городов.  Они
приводят в движение  поезда  и  точат  карандаши,  совсем  не  нуждаясь  в
топливе. В северную Сахару уже хлынули опресненные воды Средиземного моря;
там снова возникнут большие города, как пять тысячелетий тому назад. Через
десяток лет атмосфера всей земли станет значительно чище, а потребность  в
нефти уже и  сейчас  так  мала,  что  ее  добыча  в  открытом  море  почти
прекратилась. Понятия "иметь" и "не иметь" теперь обозначают  не  то,  что
раньше, так как доступ к дешевой энергии открыт всем. Вот почему я  сделал
это, ну разве ты не понимаешь? - Он действительно очень хотел заставить ее
понять.
     - У тебя короткая стрижка, - горько заметила она,  -  ты  носишь  эти
ужасные туфли и ходишь  в  церковь,  и  получаешь  ученые  степени,  и  ты
превратился в тай... тайфун.
     - Тайкун, - машинально поправил он. - Ах, Фауна, да выслушай же меня,
я хочу быть услышанным! Единственный  путь  к  моей  цели  пролегал  через
короткую стрижку, через коричневые туфли, через публикацию научных  работ,
через банки и  бизнес,  через  правительство  и  любые  доступные  каналы,
открытые мне в то время.
     - Все это было  лишним.  Я  думаю,  ты  просто  хотел  всех  изумить,
покрасоваться в газетах и войти в исторические труды. Ты мог бы  соорудить
свой нехитрый двигатель не выходя из дома, а затем продемонстрировать  его
и продать патент. Ты остался бы здесь и  играл  на  своей  гитаре,  а  все
остальное произошло бы точно также.
     - Нет, ты ошибаешься, - возразил Мэнш. - Разве ты не знаешь, в  каком
мире мы живем? Наш мир таков, что если человек находит верное средство  от
рака, но оказывается, что он женат на своей  сестре,  то  соседи  в  гневе
праведном сожгут дотла его дом вместе с записями.  Если  человек  построит
прекраснейший во всей стране город, а позже  придет  к  вере  в  сатану  и
начнет поклоняться ему - этот город сотрут с лица земли. Я знаком с  одной
выдающейся,  захватывающей  книгой,  написанной  женщиной,  которая  затем
тронулась умом и стала писать ерунду. Так никто и никогда больше не прочел
и ее единственную великую вещь. Я  могу  перечислить  три  метода  лечения
психических заболеваний,  способных  изменить  весь  род  людской.  Но  их
создатели  либо  сами  попадали  в  заведения  для  душевнобольных,   либо
ударялись в какую-нибудь псевдорелигию, вели себя  как  дураки  -  опасные
дураки в таком деле - и никто не вспомнил  о  действительно  замечательных
открытиях,  что  были  сделаны  ими  раньше.  Великие  политики  не  стали
выдающимися государственными деятелями, потому что состояли в разводе. И я
не хотел, чтобы двигатель Мэнша оказался  украденным,  преданным  забвению
или осмеянным только из-за того, что я был тогда длинноволосым гитаристом.
Конечно, нетрудно иметь длинные волосы, бренчать на гитаре и быть добрым к
окружающим, если все вокруг поступают точно так же. Гораздо труднее  стать
одним из тех, кто прокладывает свой путь и платит за него свою  цену;  над
ним глумятся и стараются задавить его любыми средствами.
     - Поэтому ты примкнул к большинству, - бросила она, как обвинение.
     - Я использовал его, - резко  ответил  он.  -  Я  использовал  каждую
дорожку и каждую тропинку, неважно кем и для чего протоптанную,  если  она
вела туда, куда шел я.
     - И ты заплатил свою цену, - она  почти  разозлилась.  -  Миллионы  в
банке, тысячи почитателей,  готовых  пасть  на  колени,  стоит  тебе  лишь
щелкнуть пальцами. Хорошенькая цена. А ведь ты мог бы любить.
     При этих словах  он  поднялся,  взглянув  прямо  на  нее.  Ее  волосы
потеряли пышность, но остались длинными и красивыми. Он дотронулся до  них
и приподнял легкую прядь. Увидел седину. И опустил руку.
     Он подумал об упитанных ребятишках глубинной Африки, свежем воздухе и
очищенных от мусора побережьях, дешевеющей пище, дешевеющих производстве и
доставке товаров, о  новых  территориях,  призванных  уменьшить  тяготы  и
социальное напряжение в длительном процессе по контролю над перенаселением
Земли. Что заставило его отринуть от себя все личное, взбунтоваться против
существующего порядка  вещей  и  всеми  силами  расшатывать,  ослаблять  и
разрушать этот порядок вместо того, чтобы просто примириться?
     - ПРИМИРИТЬСЯ! - с длинными волосами и гитарой?  А  ВЕДЬ  ТЫ  МОГ  БЫ
ЛЮБИТЬ.
     - Но я любил, - сказал он, а затем, зная, что она никогда не  поймет,
не в силах понять, сел в свою равнодушную к бензину,  бесшумную  машину  и
уехал.