#М-р Ривз. По моему убеждению, возникшая ситуация требует разработки хорошо продуманной системы мер, препятствующих тому, чтобы продление жизни попало в зависимость от политических или каких-либо иных влиятельных организаций.
Председательствующий м-р Леонард. Вы опасаетесь, что продление жизни может стать средством политического шантажа?
М-р Ривз. И не только этого, сэр. Я опасаюсь, что организации начнут продлевать сверх разумных пределов жизнь отдельным деятелям старшего поколения лишь потому, что такие фигуры нужны ради престижа, ради того, чтобы организация сохраняла вес в глазах общественного мнения.#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.~
Посетители явились неспроста. Сенатор Гомер Леонард чувствовал, как они нервничают, сидя у него в кабинете и потягивая его выдержанное виски. Они толковали о том о сем по обыкновению своему с многозначительным видом, но ходили вокруг да около того единственного разговора, с которым пришли. Они кружили, как охотничьи собаки подле енота, выжидая удобного случая, подбираясь к теме исподтишка, чтобы она, едва выдастся повод, всплыла как бы экспромтом, словно только что вспомнилась, словно они добивались встречи с сенатором вовсе не ради этой единственной цели.
-Странно", - подумал сенатор. Ведь он знаком с ними обоими давным-давно. И их знакомство с ним ничуть не короче. Не должно бы оставаться ничего, просто ничего такого, что они постеснялись бы сказать ему напрямик. В прошлом они, обсуждая с ним его политические дела, не раз бывали прямолинейны до жестокости.
-Наверное, скверные новости из Америки", - решил он. Но и скверные новости для него тоже отнюдь не новость. "В конце концов, - философски поучал он себя, - никто, если он в здравом уме, не вправе рассчитывать, что пробудет на выборной должности вечно. Рано или поздно придет день, когда избиратели - просто со скуки, если не подвернется других причин, - проголосуют против того, кто служил им верой и правдой". И сенатор был достаточно честен с самим собой, чтобы признать, хотя бы в глубине души, что подчас не служил избирателям ни верой, ни правдой.
-И все равно, - решил он, - я еще не повержен. До выборов еще несколько месяцев, и в запасе есть еще парочка трюков, каких я раньше не пробовал, парочка свеженьких уловок, чтобы сохранить за собой сенаторское кресло. Стоит лишь точно рассчитать время и место удара, и победа не уплывет из рук. Точный расчет, - сказал он себе, - вот и все, что от меня требуется".
Крупный, неповоротливый, он спокойно утонул. в кресле и на какое-то мгновение прикрыл глаза, чтоб не видеть ни комнаты, ни солнечного света за окном. "Точный расчет", - повторил он про себя. Да, точный расчет и еще знание людей, умение слышать пульс общественного мнения, способность угадывать наперед, к чему избиратель склонится с течением времени, - вот компоненты тактического мастерства. Угадывать наперед, обгонять избирателей в выводах, чтобы через неделю, через месяц, через год они твердили друг другу: "Послушай, Билл, а ведь старый сенатор Леонард оказался прав! Помнишь, что он заявил на прошлой неделе - или месяц, или год назад - в Женеве? Вот именно, будто в воду глядел. Такого старого лиса, как Леонард, не проведешь...
Он чуть приподнял веки, чтобы дать посетителям понять, что они не смеживались, а лишь оставались все время полуприкрыты. Это было неучтиво и просто глупо - закрывать глаза на виду у посетителей. Они могли вообразить, что ему не интересно. Или воспользоваться случаем и перерезать ему глотку.
-Все потому, что я опять старею, - сказал себе сенатор. - Старею и впадаю в дрему. Но соображаю я четко, как никогда. Да, сэр, - повторил сенатор, беседуя сам с собой, - соображаю я четко, и голыми руками меня не возьмешь".
По напряженному выражению лиц посетителей сенатор понял что они наконец решились вымолвить то, с чем явились к нему. Они примеривались, принюхивались - не помогло. Теперь приходится хочешь не хочешь выложить карты на стол.
- Есть одно дело, - сказал Александр Джиббс, - одна проблема, вставшая перед нашей организацией уже довольно давно. Мы надеялись, что все утрясется и обстоятельства позволят нам не привлекать к ней вашего внимания, сенатор. Однако позавчера на заседании исполнительного комитета в Нью-Йорке принято решение довести суть дела до вашего сведения.
-Плохо, - подумал сенатор, - даже хуже, чем мне представлялось, раз Джиббс заговорил в такой окольной манере".
Помогать гонцам сенатор по стал. Он невозмутимо откинулся в кресле, твердой рукой сжимая стакан с виски, и не спрашивал, о чем речь, словно ему это было совершенно безразлично. Джиббс слегка запнулся, потом выдавил из себя:
- Дело касается лично вас, сенатор.
- Продления вашей жизни, - выпалил Эндрю Скотт.
Воцарилась неловкая тишина, все трое были потрясены, и Скотт в том числе: ему не следовало бы называть вещи своими именами. В политике ни к чему идти напролом, куда удобнее выбирать уклончивые, нечеткие формулировки.
- Понятно, - произнес сенатор в конце концов. - Организация полагает, что избиратели предпочли бы видеть меня обычным человеком, которому суждено умереть обычной смертью.
Джиббс кое-как стер с лица выражение растерянности.
- Простые люди, - объявил он, - не любят тех, кто живет дольше предначертанного природой.
- Особенно, - перебил сенатор, - тех, кто ничем не заслужил подобной чести.
- Я не ставил вопрос так резко, - запротестовал Джиббс.
- Может, и нет,- согласился сенатор. - Но в какую бы форму вы его ни облекли, в виду-то вы имели именно это.
Кабинетные кресла вдруг стали казаться чертовски жесткими, - а в окна по-прежнему било яркое солнце Женевы.
- Итак, - сказал сенатор, - организация пришла к выводу, что делать ставку на меня более не стоит, и решила не возобновлять ходатайства о продлении моей жизни. Таков смысл того, что вам поручено мне сообщить.
-С тем же успехом можно и не тянуть волынку, - подумал он мрачно. - Теперь, когда все окончательно прояснилось, что толочь воду в ступе".
- Да, сенатор, примерно так, - согласился Скотт.
- Именно так, - подтвердил Джиббс.
Сенатор оторвал отяжелевшее тело от кресла, потянулся за бутылкой виски, наполнил стаканы.
- Вы огласили смертный приговор с большим искусством, - сказал он. - За это следует выпить.
-Интересно, - мелькнула мысль, - а чего они ждали? Что я паду перед ними на колени? Или примусь крушить мебель в кабинете? Или стану проклинать тех, кто их послал?..э
-Марионетки, - подумалось ему. - Мальчики на побегушках. Глупенькие мальчики на побегушках, перепуганные до ужаса...
Посетители пили виски, не сводя с него глаз. и он сотрясался от беззвучного хохота, представляя себе, как горек для них сейчас каждый глоток.
#Председательствующий м-р Леонард. Значит, мистер Чэпмен, вы согласны с другими ораторами в том, что никому не должно быть дано права просить о продлении жизни для себя лично, что такое продление может иметь место лишь по ходатайству третьих лиц и что...
М-р Чэпмен. Продление жизни должно рассматриваться как дар общества тем индивидуумам, деяния которых весомо облагодетельствовали человечество в целом.
Председательствующий м-р Леонард. Весьма удачно сказано, сэр.#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.~
В приемной Института продления жизни сенатор неспешно погрузился в кресло, устроился поудобнее, развернул свежий номер "Норт америкэн трибюн".
Заголовок первой колонки гласил, что, по данным Всемирной коммерческой палаты, мировая торговля развивается нормально. Далее следовало подробное изложение доклада секретаря палаты. Вторая колонка начиналась с ехидного сообщения в рамочке: на Марсе, возможно, обнаружена новая форма жизни, но, поскольку обнаружил ее астронавт, пьяный более обыкновенного, к его заверениям отнеслись с изрядной долей скептицизма. Ниже рамки был помещен список мальчиков и девочек - чемпионов здоровья, отобранных Финляндией для участия в предстоящем всемирном конкурсе здоровья. Третья колонка излагала последние сплетни о самой богатой женщине мира.
А четвертую колонку венчал вопрос:
КАКАЯ УЧАСТЬ ПОСТИГЛА Д-РА КАРСОНА?
СМЕРТЬ ДОКУМЕНТАЛЬНО НЕ ДОКАЗАНА
Заметив, что под колонкой стоит подпись - Энсон Ли, сенатор сухо усмехнулся. Опять этот Ли что-то затеял. Вечно он что-нибудь пронюхает, выудит какой-нибудь фактик, и уж можете не сомневаться, что фактик этот кому-то встанет поперек горла. Ли неумолим, как стальной капкан, не дай бог, если такой вцепится именно в вас.
Что далеко ходить за примерами - достаточно вспомнить историю с космическим фрахтом.
-Энсон Ли, - изрек сенатор про себя, - паразит. Самый настоящий паразит".
Но доктор Карсон - кто такой доктор Карсон?
Сенатор вступил в невинную тихую игру с самим собой - постараться сообразить, кому принадлежит это имя, сообразить до того, как заглянуть в текст.
Доктор Карсон...
-Ну конечно, - обрадовался сенатор, - помню! Только это было давным-давно. Биохимик или что-то в том же роде. Весьма незаурядный человек. Ставил какие-то опыты с колониями почвенных бактерий, выращивал их для каких-то медицинских надобностей.
Да, да, - повторил сенатор, - весьма незаурядный человек. Меня с ним даже знакомили. Правда, я не понял и половины того, о чем он толковал тогда. Но это было давно. Лет сто назад. Лет сто назад - а может, много больше".
- Значит, господи прости, - воскликнул сенатор, - он же должен быть одним из нас!..
Сенатор поник головой, газета выскользнула у него из рук и упала на пол. Вздрогнув, он выпрямился. "Ну вот опять, - упрекнул он себя. - Задремал. Опять подкрадывается старость...
Он сидел в кресле, сидел очень спокойно и очень тихо, как испуганный ребенок, не желающий признаваться, что он испуган, а мыслями все отчетливее завладевали давние, давние кошмары. "Слишком поздно, - упрекал он себя. - Я слишком долго тянул, куда дольше, чем следовало. Ждал, что организация возобновит ходатайство, и дождался, что она передумала. Вышвырнула меня за борт. Покинула меня как раз тогда, когда я сильнее всего нуждался в ней".
-Смертный приговор", - так сказал он у себя в кабинете, и это был действительно смертный приговор: долго он теперь не протянет. У него теперь почти не осталось времени. А ему нужно время на то, чтобы предпринять какие-то шаги, чтобы хотя бы придумать, что предпринять. Нужно действовать, действовать с величайшей осторожностью и ни при каких обстоятельствах не поскользнуться. Иначе - кара, ужасная, жесточайшая кара.
- Доктор Смит вас примет, - сообщила секретарша.
- Что? - встрепенулся сенатор.
- Вы хотели видеть доктора Дейну Смита, - напомнила секретарша. - Он согласен вас принять.
- Благодарю вас, мисс, - сказал сенатор. - Я что-то слегка задремал.
Он тяжело поднялся на ноги.
- Вот сюда, в эту дверь, - подсказала секретарша.
- Сам знаю, - пробормотал сенатор раздраженно. - Знаю. Бывал здесь не раз и не два.
Доктор Смит встретил его как почетного гостя.
- Располагайтесь, сенатор, - пригласил он. - Хотите выпить? Тогда, быть может, сигару? Что привело вас ко мне?
Сенатор не торопился отвечать, устраиваясь в кресле. Удовлетворенно хмыкнув, отрезал кончик сигары, перекатил ее из одного уголка рта в другой.
- Да просто зашел без особого повода. Шел мимо и решил заглянуть. Давно и искренне интересуюсь вашей работой. Всегда интересовался. Ведь я связан с вами с самого начала.
Директор института кивнул.
- Да, я знаю. Вы проводили самые первые обсуждения кодекса продления жизни.
Сенатор усмехнулся.
- Тогда все казалось легко и просто. Конечно, были какие-то сложности, и мы не уклонялись от них, а боролись с ними, как могли.
- Вы справились со своей задачей удивительно хорошо, - заявил директор. - Кодекс, выработанный вами пять веков назад, настолько справедлив, что его никто никогда не оспаривал. Отдельные поправки, внесенные позже, касаются второстепенных деталей, которые вы никак не могли предусмотреть.
- Однако дело слишком затянулось, - заметил сенатор.
Лицо директора приобрело жесткое выражение.
- Не понимаю вас.
Сенатор зажег сигару, сосредоточив на этом процессе все свое внимание, старательно окуная ее кончик в огонь, чтобы табак занялся ровно. Затем поерзал в кресле, устраиваясь еще прочнее.
- Видите ли, - произнес, он. - Мы полагали, что продление жизни явится первым шагом, первым робким шажком к бессмертию. Мы разрабатывали кодекс как временную меру, необходимую на тот период, пока наука не добьется бессмертия - не для избранных, для всех. Мы рассматривали тех немногих, кому даруется продление жизни, как служителей человечества, которые помогут приблизить день, когда оно обретет бессмертие - не отдельные люди, все человечество в целом.
- С этим и сегодня никто не спорит, - холодно откликнулся доктор Смит.
- Однако люди теряют терпение.
- И очень плохо. Все, что от них требуется, немного подождать.
- Как представители человечества они готовы ждать сколько угодно. Но не как отдельные личности.
- Не понимаю, к чему вы клоните, сенатор.
- Да, наверное, ни к чему не клоню. В последние годы я частенько обсуждал сам с собой правомерность принятого нами решения. Продление жизни без бессмертия - это бочка с динамитом. Заставьте людей ждать слишком долго - и она взорвет всю мировую систему.
- Что вы предлагаете, сенатор?
- Ничего. Боюсь, что мне нечего предложить. Но мне нередко сдается, что лучше было бы играть с людьми в открытую, знакомить их со всеми результатами поисков и исследований. Держать их в курсе всех событий. Информированный человек - разумный человек.
Директор не отвечал, и сенатор ощутил, как тягостный холод уверенности капля за каплей просачивается в подсознание.
-Смиту все известно, - понял сенатор. - Ему известно, что организация решила не возобновлять ходатайства. Ему известно, что я мертвец. Ему известно, что мне почти крышка и помощи от меня больше ждать не приходится, - и он вычеркнул меня из своих расчетов. Смит не скажет мне ничего. Тем более не скажет того, что я хочу знать".
Но ни один мускул не дрогнул у сенатора на лице - этого он себе не позволил. Его лицо не предаст его. Оно прошло слишком долгую выучку.
- А ответ существует, - произнес сенатор. И всегда существовал. Ответ на любой вопрос о бессмертии. Бессмертия не может быть, пока нет жизненного пространства. Пространства, достаточного, чтобы отселить всех лишних, и чтоб его было больше, чем нам понадобится во веки веков, и чтоб его можно было еще расширить в случае нужды.
Доктор Смит снова кивнул.
- Вы правы, это ответ. Единственный, какой я могу вам дать. - Он помолчал и добавил. - Разрешите, сенатор, заверить вас в одном. Как только корабли Межзвездного поиска обнаружат жизненное пространство, мы подарим людям бессмертие.
Сенатор выбрался из кресла и встал - твердо, не качаясь.
- Приятно было услышать это от вас, доктор. Ваше мнение очень обнадеживает. Благодарю вас за длительную беседу.
Выйдя на улицу, он сказал себе с горечью:
-У них оно уже есть. Они открыли секрет бессмертия. Теперь они ждут только жизненного пространства - и дождутся в ближайшие сто лет. Ближайшие сто лет решат и эту проблему, иначе просто не может быть...
Еще сто лет, - повторил он себе, - еще одно-единственное продление, и я остался бы жить навсегда".
#М-р Эндрюс. Мы обязаны четко отделить продление жизни от отношений купли-продажи, Нельзя позволить тому, у кого есть деньги, покупать себе дополнительные годы жизни - ни путем прямых денежных выплат, ни используя свое финансовое влияние, в то время как другие обречены умереть естественной смертью лишь потому, что они бедны.
Председательствующий м-р Леонард. Но разве кто-нибудь ставит эти положения под сомнение?
М-р Эндрюс, Тем не менее надо подчеркивать их снова и снова. Продление жизни ни при каких обстоятельствах не должно стать товаром, который можно купить в определенной лавке - столько-то долларов за каждый добавочный год.#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии во социальному развитию при Всемирной палате представителей.~
Сидя за шахматной доской, сенатор притворялся, что решает задачу. Притворялся, потому что мысли его были заняты отнюдь не шахматами.
Итак, они знают секрет бессмертия, знают, но выжидают, сохраняя в тайне до поры, когда будут уверены, что в распоряжении человечества есть достаточное жизненное пространство. Причем это держится в тайне и от народа, и от правительства, и от тех ученых - мужчин и женщин, - что поколение за поколением тратят свои жизни на поиски давно открытого.
Да, сомнений нет: Смит не просто обнадеживал, он был уверен в том, что говорит. "Как только корабли Межзвездного поиска, - заявил он, - обнаружат жизненное пространство, мы подарим людям бессмертие". И это означает, что бессмертие у них в кармане. Ведь его нельзя предсказать. Нельзя заранее определить, что секрет будет найден в нужный момент. Уверенность такого рода можно испытывать только в том случае, если он уже есть.
Сенатор сделал ход слоном и тут же увидел, что ход неверен. Он медленно вернул слона на прежнее место.
Жизненное пространство - вот ключ, и не всякое пространство, а экономически замкнутое, способное обеспечить людей пищей и сырьем, в особенности пищей. Ведь если бы речь шла просто о жизненном пространстве, то пространством в этом смысле человечество располагает. Взять хотя бы Марс, Венеру, спутники Юпитера. Но ни один из этих миров не может существовать самостоятельно. И потому не решает проблемы.
Остановка только за жизненным пространством, и ста лет с лихвой хватит на то, чтобы его обнаружить. Еще сто лет - и каждый, кем бы он ни был, вступит во владение благом бессмертия, доступным всему человечеству.
-Еще одно продление даст мне эти сто лет, - сказал сенатор, беседуя сам с собой. - Сто лет, и даже с запасом, ведь на сей раз я стал бы щадить себя. Я вел бы более праведную жизнь. Ел бы в меру, отказался бы от спиртного, от курева и от охоты за женщинами".
Разумеется, есть способы добиться своего. Их не может не быть. И он их отыщет, поскольку знает все ходы и выходы. Недаром же он провел в сенате пятьсот лет - для него не осталось тайн. Иначе он просто-напросто столько не продержался бы.
Мысленно он принялся перебирать возможности, оценивая их одну за другой.
#ВОЗМОЖНОСТЬ ПЕРВАЯ:# устроить разрешение на продление жизни кому-то еще, а потом заставить этого кого-то передать разрешение ему, сенатору Леонарду. Обойдется, конечно, недешево, да что поделаешь. Надо найти кого-то, кому можно довериться, и вполне вероятно, что довериться до такой степени нельзя никому. Продление жизни, прямо скажем, - не та поблажка, от которой легко отказаться. Нормальный человек, получив разрешение, его уже не отдаст.
Впрочем, если разобраться, из этого, наверное, вообще ничего не выйдет. Ведь есть еще и юридическая сторона дела. Продление жизни - дар общества одному конкретному человеку, лично ему и никому другому. Разрешение нельзя передать. Его нельзя рассматривать как юридическую собственность. Оно не может быть предметом владения. Его нельзя ни купить, ни продать, следовательно, передать его также нельзя.
Однако если тот, кому даровано продление, умрет, прежде чем воспользуется разрешением, - умрет, конечно же, естественной смертью, и чтобы ее естественность не вызывала ни малейших сомнений, - тогда, быть может... Да нет, все равно ничего не получится. Раз продление жизни нельзя рассматривать как собственность, оно не есть часть состояния. Его нельзя унаследовать. Разрешение, по всей вероятности, подлежит автоматическому возврату ходатайствовавшей организации.
- Ну что ж,- сказал себе сенатор,- вычеркнем этот путь как бесперспективный.
#ВОЗМОЖНОСТЬ ВТОРАЯ:# съездить в Нью-Йорк и поговорить с ответственным секретарем организации. В конце концов Джиббс и Скотт - всего-навсего посыльные. Они выполняют чужие приказы, передают волю власть имущих, не более того. Если бы потолковать с кем-либо из боссов...
-Нет, - осадил себя сенатор, - не строй воздушных замков. Организация вышвырнула тебя за борт. По-видимому, боссы выжали из Института продления жизни все, что только посмели, нахватали разрешений больше, чем могли надеяться. Теперь они уже ни на что претендовать не могут, и мое разрешение понадобилось им для кого-то еще - для кого-то, кто идет на подъем и способен привлечь избирателей.
А я - сказал себе сенатор, - отживший свое старый лис. Хотя и хитрый лис, и опасный, если загонят в угол, и увертливый - как-никак пять столетий на виду у публики прожиты недаром.
Пять столетий, - заметил сенатор мимоходом, - срок достаточно долгий, чтобы не питать иллюзий, даже по отношению к самому себе.
Нет, решил сенатор, - этому не бывать. Я перестану уважать себя, если поползу на коленях в Нью-йорк, - уж, видит бог, я сумел бы перенести унижение, но все же не такое. Я никогда не ползал на коленях и сейчас не поползу - даже во имя добавочной сотни лет и прыжка к бессмертию.
Вычеркнем и этот путь, - приказал себе сенатор.
#ВОЗМОЖНОСТЬ ТРЕТЬЯ:# А что если подкупить кого-нибудь?
Из всех возможностей эта представлялась самой надежной. Всегда найдется кто-то, кого можно купить, и еще кто-то, согласный выступить посредником. Естественно, что член Всемирного сената может ввязываться в дела подобного сорта только через подставных лиц.
Да, услуги такого рода, вероятно, кусаются - но для чего же деньги в конце концов? Вот подходящий случай напомнить себе, что он вел в общем-то экономную жизнь и сумел отложить известную сумму на черный день.
Сенатор сделал ход ладьей, и этот ход выглядел умным, тонким ходом, так что он оставил ладью на новом поле.
Разумеется, после нелегального продления жизни ему придется скрыться. Как бы ни хотелось бросить свой триумф в лицо боссам, об этом нечего и мечтать. Нельзя допустить, чтобы хоть кто-нибудь вздумал поинтересоваться, каким же образом он добился продления. Ему придется раствориться в толпе, стать невидимкой, поселиться в каком-нибудь глухом углу и постараться не привлекать к себе внимания.
Надо повидаться с Нортоном. Если вам позарез необходимо провернуть какое-то дельце, надо повидаться с Нортоном. Обеспечить тайну делового свидания, убрать кого-то с дороги, получить концессию на Венере или зафрахтовать космический корабль - Нортон возьмется за все. И выполнит любое поручение шито-крыто и без лишних вопросов. При одном условии - если у вас есть деньги. Если денег нет, обращаться к Нортону - пустая трата времени.
Мягко ступая, в комнату вошел Отто.
- К вам джентльмен, сэр, - произнес он.
Сенатор вздрогнул и окаменел в кресле.
- Какого черта ты шпионишь за мной? - заорал он. - Вечно подкрадываешься, как кошка. Норовишь испугать меня. С нынешнего дня изволь сначала покашлять, или зацепиться за стул, или что хочешь, но чтобы я знал, что ты тут.
- Извините, сэр, - ответил Отто. - К вам джентльмен. И у вас на столе письма, которые надо прочесть.
- Прочту позже, - отрезал сенатор.
- Не позабудьте это сделать, сэр. - Отто был непреклонен.
- Я никогда ничего не забываю. Ты что думаешь, я окончательно одряхлел, что мне нужно обо всем напоминать таким манером?
- Вас хочет видеть джентльмен, - повторил Отто терпеливо. - Некий мистер Ли,
- Случайно не Энсон Ли?
Отто шумно засопел, потом ответил:
- Кажется, так. Он газетчик, сэр.
- Проси его сюда, - распорядился сенатор.
Флегматично утонув в кресле, он подумал: "Ли что-то пронюхал. Каким-то образом он проведал, что организация вышвырнула меня за борт. И вот пожаловал, чтобы четвертовать меня.
Ну нет, - поправился сенатор тут же, - он мог заподозрить что-то, но не более. Мог подцепить слушок, но уверенности ему взять негде. Организация будет держать язык за зубами, она вынуждена держать язык за зубами - не может же она открыто признать, что продление жизни тоже стало предметом политического расчета! И вот Ли, подцепив слушок, явился ко мне, чтобы выжать из меня правду, взять меня на испуг и поймать на неосторожном слове.
А я ему этого не позволю, - решил сенатор. Ведь если правда выплывет наружу, вся стая окажется тут как тут и растерзает меня в клочья".
Как только Ли появился на пороге, сенатор поднялся и пожал ему руку.
- Извините за беспокойство, сенатор,- сказал Ли, - но я надеялся, что вы не откажетесь мне помочь.
- Ну, о чем речь! - дружелюбно откликнулся сенатор. - Для вас - что угодно. Присаживайтесь, мистер Ли.
- Вы читали мою статью в утреннем выпуске? - осведомился Ли. - Об исчезновении доктора Карсона?
- Нет, - ответил сенатор. - Боюсь, что...
Он запнулся, ошеломленный.
Он не прочел газету!
Он забыл ее прочесть!
Он читал ее всегда. Он не пропускал ни одного номера. Это был торжественный ритуал - начать с самого начала и дочитать до конца, исключая лишь те рубрики, которые, как он убедился годы назад, и читать-то не стоит.
Он развернул газету в институте, потом его отвлекла секретарша, оповестившая, что доктор Смит согласен его принять. А выйдя из кабинета, он так и оставил газету в приемной.
Случилось нечто ужасное. Ни одна новость, ни одно событие в целом свете не могли бы расстроить его в такой степени, как тот злополучный факт, что он забыл прочесть газету.
- Боюсь, что я пропустил вашу статью, - промямлил сенатор. Он был попросту не в силах признать во всеуслышание, что забыл прочесть газету.
- Доктор Карсон, - сказал Ли, - был биохимик, и довольно известный. Согласно официальной версии, он умер лет десять назад в Испании, в маленькой деревушке, где провел последние годы жизни. Но у меня есть основания думать, что он вовсе не умирал и, вполне возможно, жив-живехонек до сих пор...
- Прячется? - предположил сенатор.
- Не исключено. Хотя, с другой стороны, зачем ему прятаться? Репутация у него была безупречная.
- Тогда почему вы сомневаетесь, что он умер?
- Потому что нет свидетельства о смерти. И он далеко не единственный, кто ухитрился умереть без свидетельства.
- Мм? - отозвался сенатор.
- Гэллоуэй, антрополог, скончался пять лет назад. Свидетельства нет. Гендерсон, знаток сельского хозяйства, умер шесть лет назад. Свидетельства опять-таки нет. Могу перечислить еще добрую дюжину подобных случаев - и, вероятно, есть множество других, до которых я не докопался.
- А есть между ними что-нибудь общее? - осведомился сенатор. - Что-то связывало их между собой?
- Одно-единственное. Всем им продлевали жизнь, хотя бы однажды.
- Вот оно что, - отозвался сенатор. Чтобы руки не выдали предательской дрожи, он сжал подлокотники до боли в пальцах. - Интересно. Весьма интересно.
- Понимаю, что как должностное лицо вы не вправе мне ничего сообщить, но не могли бы вы поделиться со мной какой-нибудь догадкой, соображениями не для протокола? Естественно, вы не разрешите мне сослаться на вас, но дайте мне ключ, помогите хотя бы намеком...
Он замолк, выжидая ответа.
- Вы обратились ко мне потому, что я был близок н Институту продления жизни? - спросил сенатор.
Ли ответил кивком.
- Если об этом хоть кому-то что-то известно, то в первую очередь вам, сенатор. Вы возглавляли комиссию, где велись первоначальные слушания о продлении жизни. С тех пор вы занимали различные посты, связанные с той же проблемой. Только сегодня утром вы были у доктора Смита.
- Ничего я вам не скажу, - пробормотал сенатор. - Да я ничего толком и не знаю. Тут, понимаете, замешаны политические интересы...
- А я-то надеялся, что вы поможете мне.
- Не могу, - признался сенатор. - Вы, конечно, ни за что не поверите, но мне и вправду ничего не известно. - Помолчав немного, он опросил. - Вы говорите, что всем, кого вы упомянули, продлевали жизнь. Разумеется, вы проверяли - возобновлялись ли ходатайства о продлении?
- Проверял. Не возобновлялись ни для кого по крайней мере это нигде не зафиксировано. Некоторые из них приближались к своему смертному часу и действительно могли к настоящему времени умереть, только я очень сомневаюсь, что смерть настигла их там и тогда, где и когда это якобы произошло.
- Интересно, - повторил сенатор. - И, несомненно, весьма таинственно.
Ли, намеренно меняя тему, показал на шахматную доску.
- Вы хорошо играете, сенатор?
Сенатор покачал головой.
- Игра мне нравится, вот и балуюсь иногда. Она привлекает меня своей логикой и своей этикой. Играя в шахматы, вы волей-неволей становитесь джентльменом. Вы соблюдаете определенные правила поведения.
- Как и в жизни, сенатор?
- Как должно бы быть и в жизни. Когда положение безнадежно, вы сдаетесь. Вы не заставляете противника играть до унизительного для вас обоих конца. Так требует этика. Когда вы видите, что выигрыша нет, но и резервы защиты не исчерпаны, вы продолжаете бороться за ничью. Так требует логика.
Ли засмеялся, пожалуй, чуть-чуть натянуто.
- Вы и в жизни придерживаетесь таких же правил, сенатор?
- Стараюсь по мере сил, - ответил сенатор с напускным смирением.
Ли поднялся на ноги.
- Мне надо идти, сенатор.
- Посидите еще, выпейте рюмочку.
Репортер отказался.
- Спасибо, меня найдет работа.
- Выходит, я должен вам выпивку, - заметил сенатор.- Напомните мне об этом при случае.
Когда Ли ушел, сенатор Гомер Леонард долго сидел в кресле, будто оцепенев. Потом протянул руку, хотел сделать ход конем, но пальцы дрожали так, что он выронил фигуру и она со стуком покатилась по доске.
#Каждый, кто добьется продления своей жизни нелегальными или полулегальными методами, без надлежащих рекомендаций, утвержденных установленным порядком в соответствии с законной процедурой, подлежит фактическому отчуждению от человечества. Как только его виновность будет доказана, это должно быть оглашено всеми доступными людям средствами по всей Земле до самых дальних ее уголков, чтобы каждый человек Земли мог без труда опознать виновного. В целях большей точности и безошибочности подобного опознания виновный приговаривается к пожизненному ношению позорного жетона, публично оглашающего, его вину и заметного на значительном расстоянии. Нельзя отказать виновному в удовлетворении основных жизненных потребностей, как-то: в пище, одежде, скромном жилище и медицинской помощи, однако ему воспрещается пользоваться в какой бы то ни было форме иными достижениями цивилизации. Виновному не разрешается делать приобретения, превышающие минимальные требования сохранения жизни, здоровья и благопристойности; он не допускается к участию в любых предпринимаемых людьми начинаниях и учреждаемых ими объединениях; он лишается права пользоваться услугами библиотек, лекционных залов, увеселительных и прочих заведений, как общественных, так и частных, действующих ради просвещения, отдыха или развлечения других людей. В равной степени воспрещается всем жителям Земли во избежание сурового наказания сознательно вступать с виновным в беседу или какие-либо иные отношения, принятые между людьми. Виновному дозволяется прожить незаконно продленную жизнь до ее естественного завершения в рамках человеческого общества, но с лишением фактически всех прав и обязанностей, общих для человеческих существ. И все перечисленные выше санкции в полной мере налагаются на пособника или пособников, которые с сознательно обдуманным намерением так или иначе помогли виновному добиться продления своей жизни иными, нежели законные, средствами.#
~Из Кодекса продления жизни.~
- Стало быть,- сказал Дж. Баркер Нортон, - все эти столетия организация ходатайствовала о продлении вашей жизни, тем самым расплачиваясь с вами за услуги, которые вы ей оказывали? - Сенатор печально кивнул. - А теперь, когда вы того и гляди завалите выборы, боссы решили, что ставить на вас больше нет резона, и отказались возобновлять ходатайство?
- Грубовато, - сказал сенатор, - но по существу верно.
- И вы бросились ко мне,- сказал Нортон. - А что я, черт побери, могу тут поделать?
Сенатор наклонился поближе к собеседнику.
- Давай перейдем на деловой язык, Нортон. Нам с тобой уже доводилось работать вместе.
- Это точно, - согласился Нортон. - На том космическом фрахте мы оба неплохо погрели руки.
- Я хочу, - сказал сенатор, - прожить еще сотню лет и готов заплатить за это. И не сомневаюсь, что ты можешь это устроить.
- Каким образом?
- Не знаю, - сказал сенатор. - Действовать я предоставляю тебе. Какие рычаги ты пустишь в ход, мне все равно.
Нортон откинулся на спинку стула и сцепил пальцы обеих рук.
- Думаете, я подкуплю кого-то, чтобы он походатайствовал за вас? Или дам на лапу кому-нибудь в Институте, чтобы вам продлили жизнь, минуя ходатайство?
- И та и другая мысль заслуживает внимания, - согласился сенатор.
- А если меня поймают на этом, что тогда? Отлучение от человечества? Благодарю, сенатор, я в такие игры не играю.
Сенатор невозмутимо взглянул в лицо человека, сидящего по другую сторону стола, и тихо произнес:
- Сто тысяч.
Вместо ответа Нортон расхохотался.
- Хорошо, полмиллиона.
- А отлучение, сенатор? Чтобы принять такой риск, овчинка должна стоить выделки.
- Миллион, - заявил сенатор. - Но это мое последнее слово.
- Миллион сию минуту, - сказал Нортон. - Наличными. Никаких расписок. Никаких банковских отметок о переводе. Еще миллион, когда и если я сумею выполнить поручение.
Сенатор неторопливо поднялся в полный рост, поднялся с непроницаемым лицом, изо всех сил скрывая охватившее его возбуждение. Нет, не возбуждение, а неистовый восторг. Но голос у него даже не дрогнул.
- Я соберу миллион к концу недели.
- Тогда я и начну наводить справки, - ответил Нортон.
Когда сенатор вышел на улицу, в его походке была упругость, какой он не помнил годами. Он шагал быстро, уверенно, помахивая тростью.
Эти исчезнувшие, Карсон, Гэллоуэй и Гендерсон, ушли со сцены точно так же, как придется уйти ему, едва он получит свои вожделенные сто лет. Они сварганили себе фальшивое объявление о смерти, а сами сгинули с глаз долой, надеясь дожить до дня, когда бессмертие начнут раздавать всем подряд по первому требованию.
Каким-то образом они добились нового продления, нелегального - ведь ходатайство нигде не зарегистрировано. И кто-то обстряпал им это. Более чем вероятно - Нортон.
Только они напортачили. Старались замести следы, а на деле лишь привлекли внимание к своему исчезновению. В таких предприятиях нельзя допускать ни малейшей промашки. Впрочем, человек тертый и к тому же продумавший все заранее не промахнется.
Вытянув дряблые губы, сенатор принялся насвистывать какой-то мотивчик.
Нортон, конечно же, мошенник. Прикидываясь, что не знает, как взяться за поручение, что боится отлучения от человечества, он лишь взвинчивал цену.
Сенатор криво усмехнулся: сумма, запрошенная Нортоном, означала, что он останется почти без гроша, - но игра стоит свеч.
Чтобы наскрести столь внушительную сумму, потребуется немалая осторожность. Придется собирать ее по частям - немножко из одного банка, немножко из другого, чередуя изъятие вкладов с погашением ценных бумаг, а то и призаняв кое-что по мелочи, чтобы избежать лишних вопросов.
На углу он купил газету и подозвал такси. Откинувшись на сиденье, он сложил газету пополам и начал, как всегда, с первой колонки. Снова конкурс здоровья. На сей раз в Австралии.
-Здоровье, - подумал сенатор. - Просто помешались они на здоровье. Культ здоровья. Центры здоровья. Клиники здоровья...
Эту колонку он пропустил и принялся за вторую.
Заголовок гласил:
ШЕСТЬ СЕНАТОРОВ ПОЧТИ НЕ ИМЕЮТ ШАНСОВ НА ПЕРЕИЗБРАНИЕ.
Сенатор негодующе фыркнул. Один из шестерых, разумеется, он сам.
Ну, а по существу, ему-то какая печаль? К чему лезть из кожи и пытаться удержать за собой сенатское кресло, в котором он не собирается сидеть? Он намерен заново помолодеть, намерен строить жизнь заново. Уехать куда-нибудь за тридевять земель и стать другим человеком.
Совершенно другим. Подумать об этом и то приятно. Сбросить с себя шелуху старых связей, опостылевшее за долгие века бремя ответственности.
Нортон взялся за дело. Нортон не подведет.
#М-р Миллер. И все таки мне непонятно, где тут граница. Вы предложите продлить жизнь кому-то, а он захочет, чтоб вы заодно продлили жизнь его жене и детишкам. А жена в свою очередь захочет, чтоб вы продлили жизнь тетушке Минни, детишки захотят, чтоб вы продлили жизнь их любимому песику, а песик захочет...
Председательствующий М-р Леонард. Вы утрируете, мистер Миллер.
М-р Миллер. Мне, уважаемый, непонятно, что это значит. Вы тут в Женеве привыкли перекидываться заумными словечками, морочить людям головы. Нынче пришла пора объяснить все простому народу простым языком.#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.~
- По правде говоря,- признался Нортон, - впервые в жизни сталкиваюсь с чем-то, чего не могу устроить. Попросите меня о чем угодно еще, сенатор, и я достану вам это из-под земли.
Сенатор почти лишился дара речи.
- Так, значит, у тебя ничего не вышло? Но как же, Нортон, ведь доктор Карсон, и Гэллоуэй, и Гендерсон... Кто-то же позаботился о них...
Нортон покачал головой.
- Только не я. Я про них и не слыхивал.
- Тогда кто же? Они исчезли...
Голос изменил ему, он ссутулился в кресле и вдруг осознал правду - правду, которой раньше не хотел видеть.
-Слепец! - сказал он себе. - Безмозглый слепец!..э
Да, они исчезли - и это все, что о них известно. Они объявили о собственной смерти, но не умерли, а исчезли. Он убедил себя, что они исчезли, так как сумели нелегально продлить себе жизнь. Но это же был чистейший самообман! Такой вывод не подкреплялся фактами, да что там, для такого вывода не было ровным счетом никаких оснований.
-Будто нельзя придумать иных причин, - упрекнул он себя, иных обстоятельств, которые побудили бы человека заметать следы, объявив о собственной смерти!..э
Однако ведь и вправду все так хорошо сходилось...
Им продлевали жизнь, а затем не возобновили ходатайства. Точно так же, как продлевали жизнь и ему самому, а теперь перестали.
Они ушли со сцены. Как ушел бы со сцены и он сам, если бы ухитрился вновь отсрочить свой конец. Все сходилось так хорошо - и все оказалось блефом.
- Я перепробовал все известные мне каналы, - сказал Нортон. - Подъезжал ко всем и каждому, кто мог бы дать ходатайство на ваше имя, а они поднимали меня на смех. Этот номер уже пытались провернуть задолго до нас с вами, и у них не осталось шансов на успех. Если организация, выдавшая первоначальное ходатайство, отвернулась от вас, ваше имя вычеркивается из списка автоматически и навсегда.
Пытался я прощупать и персонал Института тех, кто, по моим соображениям, мог бы клюнуть, но они неподкупны. За честность им платят добавочными годами жизни, и среди них нет дураков, согласных променять годы на доллары.
- Похоже, вопрос исчерпан, - произнес сенатор устало. - Мог бы и предвидеть, что все обернется именно так. - Он тяжело поднялся с кресла и посмотрел на Нортона в упор. - Послушай, а ты не обманываешь меня? Не пытаешься поднять цену еще выше?
Нортон ответил удивленным взглядом, словно не веря своим ушам.
- Поднять цену? Помилуйте. сенатор, если бы мне удалось провернуть это дельце, я бы обобрал вас до нитки. Хотите знать, сколько вы стоите? Могу сообщить вам с точностью до тысячи долларов. Он обвел рукой ряды полок вдоль стены, уставленных папками. - Вы у меня там со всеми потрохами, сенатор. Вы и все остальные шишки. Полное досье на каждого из вас. Когда ко мне является очередной гусь с деликатным порученьицем вроде вашего, я справляюсь в досье и раздеваю его донага.
- Просить тебя вернуть хотя бы часть денег, вероятно, нет смысла?
Нортон покачал головой.
- Ни малейшего. Вы пошли на риск, сенатор, и проиграли. Вы ничем не докажете, что вообще платили мне. Да и к тому же, у вас и теперь с избытком хватит денег на те несколько лет, что вам еще остались.
Сенатор сделал шаг к двери, потом приостановился.
- Слушай, Нортон, но я не могу умереть! Только не сейчас. Еще одно продление, и я...
Выражение лица Нортона оборвало его на полуслове. Такое же выражение он замечал мельком и на других лицах, в других обстоятельствах, - но только мельком. Теперь же он вдруг очутился один на один с ней - с ненавистью тех, чья жизнь коротка, к тому, чья жизнь неизмеримо дольше.
- Почему же это не можете? - с издевкой проговорил Нортон. - Очень даже можете. И скоро умрете. Или вы собирались жить вечно? За какие, разрешите спросить, заслуги?
Чтобы не упасть, сенатор протянул руку и уцепился за край стола.
- Но ты просто не понимаешь...
- Вы уже прожили вдесятеро дольше меня, - произнес Нортон холодно, взвешивая каждое слово, - и я ненавижу вас до судорог. Выметайся отсюда, болван, трусливая старая баба, пока я не вышвырнул тебя своими руками!..
#Д-р Бартон. Вы, наверное, считаете, что продление жизни - великое благо для человечества, но заверяю вас, сэр, что это не благо, а проклятие. Жизнь, продолжающаяся вечно, утратит свою ценность и смысл - а ведь вы, начав с продления жизни, рано или поздно придете к бессмертию. И когда это случится, сэр, вам придется устанавливать порядок рассмотрения ходатайств о возвращении людям блага смерти. Люди, уставшие от жизни, станут штурмовать ваши залы заседаний, умоляя о гибели.
Председательствующий М-р Леонард. Новые возможности по крайней мере устранят из жизни неуверенность и страх.
Д-р Бартон. Вы намекаете на страх смерти? Но это не более чем детская болезнь.
Председательствующий м-р Леонард. Нельзя, однако, не видеть известных выгод...
Д-р Бартон. Выгод? Да, разумеется. Дать ученому несколько дополнительных лет для завершения исследований, композитору еще одну жизнь для создания новой симфонии. Когда иссякнет прелесть новизны, люди будут соглашаться на добавочную жизнь лишь под давлением, только из чувства долга.
Председательствующий м-р Леонард. Вы рассуждаете слишком абстрактно, доктор.
Д-р Бартон. О, нет. Я рассуждаю конкретно, по-земному. Человечество нуждается в обновлении. Оно не может жить, погибая со скуки. Как вы полагаете, многое ли останется человеку предвкушать после миллионной по счету любви, после миллиардного куска рождественского пирога?#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.~
Значит, Нортон ненавидел его. Ненавидел, как все нормальные люди в глубине сердца ненавидят счастливчиков, живущих сверх положенного срока.
Обычно эта ненависть подавлена, спрятана в тайниках души. Но подчас она вырывается наружу, как вырвалась у Нортона. Человечество возмущено - возмущение скрадывается лишь благодаря умело, исподволь подогреваемой надежде, что те, кому дается долгая жизнь, в один прекрасный день сотворят чудо, и каждый, если не падет жертвой насилия, несчастного случая или неизлечимой болезни, будет жить столько, сколько пожелает.
-Теперь-то я понимаю их, - подумал сенатор, - ведь я и сам теперь один из них. Я один из тех, чья жизнь не будет продолжена, и лет у меня впереди даже меньше, чем у большинства".
Он стоял у окна в сгущающихся сумерках и следил за тем, как вспыхивают огни, как над неправдоподобно синими водами всемирно известного озера умирает день. Красота захватила его, и он не мог оторваться от окна - а ведь совсем не замечал ее вот уже многие годы. Красота покоя, тихое счастье остаться наедине с огнями города и с последними отблесками дня над засыпающим озером.
Страх? Да, сенатор не отрицал, что ощущает страх.
Горечь? Да, естественно, и горечь.
И все же, несмотря на страх и горечь, окно заворожило его картиной, которую обрамляло.
-Земля, вода и небо, - подумал он. - И я чувствую себя единым с ними. Это смерть дала мне такое чувство. Смерть возвращает нас к исходным стихиям, к земле и деревьям, к облакам на небе и солнцу, умирающему на багровом западе в потоках собственной крови. Такова цена, какую мы платим, - подумал он, - цена, какая назначена человечеству за вечную жизнь: мы утратим способность воспринимать истинную красоту, истинный смысл самого для нас, казалось бы, дорогого - ведь то, чему нет предела, что будет всегда, неизбежно потеряет для нас всякую ценность.
Философствуешь? - упрекнул он себя. - Да, конечно, философствую. А что остается? Хочу прожить еще сто лет, хочу, как никогда ничего не хотел. Хочу получить шанс на бессмертие. А поскольку не получу, то и вымениваю вечную жизнь на закат, отраженный в озере. И хорошо, что я еще способен на это. Счастье мое, что способен".
У сенатора вырвался хриплый горловой стон.
Позади него внезапно ожил телефон, и он обернулся.
Телефон заверещал повторно. Внизу, в гостиной, раздались шаги, и сенатор поспешно крикнул:
- Я подойду, Отто,
Он снял трубку.
- Вызов из Нью-Йорка, - сообщила телефонистка. - Попросите, пожалуйста, сенатора Леонарда.
- Леонард слушает.
В трубке возник другой голос:
- Сенатор, говорит Джиббс.
- Да, да, - отозвался сенатор. - Палач.
- Звоню вам, - пояснил Джиббс, - потолковать насчет выборов.
- Каких еще выборов?
- Выборов в Северной Америке. Тех, в которых вы принимаете участие. Не забыли?
- Я старик, - ответил сенатор, - и скоро умру. Выборы меня не интересуют.
Джиббс трещал не останавливаясь:
- Но почему же, сенатор? Какая муха вас укусила? Вам необходимо что-то предпринять. Подготовить речи, выступить с заявлением для печати, прибыть сюда и поездить по стране. Организация не в силах принять все хлопоты на себя. Часть их неизбежно выпадает и на вашу долю.
- Ладно, я что-нибудь придумаю, - пообещал сенатор. - Да, да, я в самом деле что-нибудь придумаю.
Повесив трубку, он подошел к письменному столу и включил свет. Достал из ящика бумагу, вынул из кармана перо.
Телефон совершенно сошел с ума - он не удостоил звонки вниманием. Однако телефон не унимался, и в конце концов трубку снял Отто.
- Вас вызывает Нью-йорк, сэр, - доложил он.
Сенатор сердито затряс головой и услышал, как Отто тихо говорит что-то в трубку, но слов не разобрал.
Больше телефон не звонил.
~Всем, кого это касается~,- написал сенатор.
Вычеркнул.
~Заявление для мировой печати.~
Вычеркнул.
~Заявление сенатора Гомера Леонарда.~
Вычеркнул и это - и принялся писать без заголовка:
~Пять столетий назад люди мира предложили немногим избранным, мужчинам и женщинам, дар продленной жизни. Предложили, надеясь и веря, что избранники используют этот дар для того, чтобы своим трудом приблизить тот день, когда большая продолжительность жизни станет достоянием всего человечества.
Время от времени продление жизни даровалось дополнительным группам людей - и всякий раз подразумевалось, что дар предложен на тех же условиях, что удостоенные его люди будут жить и трудиться во имя дня, когда населению всей планеты можно будет сказать: живите долго, живите вечно.
В течение столетий иные из нас внесли свой вклад в осуществление этой мечты, взращивали ее, жили ради нее, не жалели сил, чтобы обосновать ее и приблизить.
Иные из нас такого вклада не внесли. После должных раздумий, тщательно взвесив свои собственные усилия и возможности, я пришел к выводу, что не вправе вновь принимать дар, которого я более не стою.
Простое человеческое достоинство требует от меня, чтобы я встречался с прохожими на улице, с собратьями в любом закоулке мира, не пряча глаз. Я не имел бы на это права, если бы продолжал принимать дар, которого не заслуживаю, дар, недоступный большинству людей.~
И расписался, аккуратно, разборчиво, без привычных завитушек.
- Ну вот, - произнес сенатор вслух в тишине ночной комнаты, - это они прожуют не сразу.
Заслышав мягкие шаги, он обернулся.
- Вам бы давно следовало быть в постели, сэр, - напомнил Отто.
Сенатор неуклюже поднялся с кресла - ломило кости, тело ныло, требуя покоя. "Старею, - подумал он. - Опять старею. А ведь так несложно начать сначала, вернуть юность, зажить новой жизнью. Чей-то кивок, один-единственный росчерк пера - и я стал бы опять молодым".
- Вот заявление для печати, Отто,- сказал он. - Будь добр, передай его по назначению.
- Слушаюсь, сэр, - ответил Отто, бережно принимая бумагу.
- Сегодня же, - подчеркнул сенатор.
- Сегодня? Время довольно позднее...
- И тем не менее я хочу, чтобы оно было напечатано сегодня же.
- Значит, оно очень важное, сэр?
- Это моя отставка, - сказал сенатор.
- Отставка, сэр? Из сената?
- Нет, - сказал сенатор. - Отставка из жизни.
#М-р Майкелсон. Как священнослужитель, я не могу рассуждать иначе: план, предложенный вашему рассмотрению, джентльмены, противоречит божественным установлениям. Человек не вправе утверждать, что создания божьи способны жить сверх отпущенного им срока.
Председательствующий м-р Леонард. Но разрешите спросить: как, установить границы отпущенного человеку срока? Медицина уже продлила жизнь многим и многим людям. Что же, по-вашему, любой врач - нарушитель божественной воли?
М-р Майкелсон. Другие ораторы, стоявшие на этой трибуне, дали ясно понять, что конечная цель научных изысканий - бессмертие. Нетрудно видеть, что физическое бессмертие не согласуется с концепцией христианства. Заявляю вам, сэр: нечего и надеяться обмануть господа и не понести возмездия.#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.~
Шахматы - игра логическая.
И одновременно игра этическая.
За доской нельзя орать и нельзя свистеть, нельзя греметь фигурами, нельзя зевать со скуки, нельзя сделать ход, а потом забрать его назад. Если вы побеждены, вы признаете свое поражение. Вы не заставляете противника продолжать игру, когда ваш проигрыш очевиден. Вы сдаете партию и предлагаете начать другую, если располагаете временем. Если нет, вы просто сдаетесь и при этом ведете себя тактично. Вы не сбрасываете в ярости фигуры на пол. Не вскакиваете и не выбегаете из комнаты с криком. Не тягайтесь через стол, чтобы закатить противнику оплеуху.
Когда вы играете в шахматы, вы становитесь или по крайней мере прикидываетесь - джентльменом.
Сенатор лежал без сна, глядя в потолок широко раскрытыми глазами.
Вы не тянетесь через стол, чтобы закатить противнику оплеуху. Не сбрасываете в ярости фигуры на пол.
-Но это же не шахматы, - повторял он, споря с самим собой. - Это не шахматы, а вопрос жизни и смерти. Умирающий не может быть джентльменом. Ни один человек не свернется клубочком, чтобы тихо скончаться от полученных ран. Он отступит в угол, но будет сражаться - и будет наносить ответные удары, стараясь причинить врагу наибольший урон.
А меня ранили. Смертельно ранили.
И я нанес ответный удар. Удар сокрушительной силы.
Те, кто вынес мне приговор, теперь не смогут выйти на улицу, даже носа высунуть не посмеют. Потому что прав на продление жизни у них не больше, чем у меня, и люди теперь знают это. И уж люди позаботятся, чтобы им в дальнейшем ничегошеньки не перепало.
Да, я умру, но, умирая, я потяну за собой и всех остальных. И они будут знать, что именно я потянул их за собой в бездонный колодец смерти. Это самое сладкое - они будут знать, кто потянул их за собой, и не смогут ответить мне ни единым словом. Не посмеют даже возразить против благородных истин, какие я изрек...
И тут кто-то из тайного уголка души, из иного пространства - времени вдруг воскликнул:
- ~Ты не джентльмен, сенатор. Ты затеял грязную игру.~
-Конечно, затеял, - отвечал сенатор. - Они первые сыграли не по правилам. Политика всегда была грязной игрой".
- ~А помнишь, какие возвышенные речи ты произносил перед Энсоном Ли буквально на днях?~
-Это было на днях", - отрубил сенатор.
- ~Ты же теперь не посмеешь взглянуть настоящему шахматисту в глаза~, - не унимался голос.
-Зато смогу смотреть в глаза простым людям Земли", - заявил сенатор.
- ~Да ну?~ - осведомился голос. - ~И ты серьезно этого хочешь?~
Да, это, конечно, вопрос. Хочет ли он?
-Мне все равно, - в отчаянии вскричал сенатор. - Будь что будет. Они сыграли со мной грязную шутку. Я им этого не спущу. Сдеру с них кожу живьем. Заставлю...
- ~Ну, еще бы~, - перебил голос, насмехаясь.
-Убирайся прочь! - завопил сенатор. - Убирайся, оставь меня в покое! Неужели даже ночью я не могу побыть один?..э
- ~Ты и так один~, - произнес голос из тайника души. - ~В таком одиночестве, какого не ведал никто на Земле.~
#Председательствующий м-р Леонард. Вы представляете страховую компанию, не так ли, м-р Маркли? Крупную страховую компанию?
М-р Маркли. Совершенно верно.
Председательствующий м-р Леонард. Когда умирает ваш клиент, это стоит вашей компании денег?
М-р Маркли. Ну, можно при желании выразиться и так, хотя вряд ли это наилучший способ...
Председательствующий м-р Леонард. Но вы выплачиваете страховые премии в случае смерти клиента, не так ли?
М-р Маркли. Разумеется.
Председательствующий м-р Леонард. В таком случае я вообще не понимаю, почему вы противитесь продлению жизни. Если смертей станет меньше, вам придется меньше платить.
М-р Маркли. Не спорю, сэр. Но если у клиентов появятся основания думать, что они будут жить практически вечно, они просто перестанут заключать страховые договоры.
Председательствующий м-р Леонард. Ах, вот оно что! Вот, значит, как вы на это смотрите.#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.~
Сенатор проснулся. Он не видел снов, но чувствовал себя так, будто очнулся от кошмара - или очнулся для предстоящего кошмара, - и отчаянно попытался вновь уйти в сон, провалиться в нирвану неведения, задернуть штору над безжалостной реальностью бытия, увильнуть от необходимости вспоминать со стыдом, кто он и что он.
Но по комнате шелестели чьи-то шаги, и чей-то голос обратился к нему, и он сел в постели, сразу проснувшись, разбуженный не столько голосом, сколько тоном - счастливым, почти обожающим.
- Это замечательно, сэр, - сказал Отто. - Вам звонили всю ночь не переставая. Телеграммы и радиограммы все прибывают и прибывают...
Сенатор протер глава пухлыми кулаками.
- Звонили, Отто? Люди сердятся на меня?
- Некоторые - да, сэр. Некоторые ужасно злы, сэр. Но так их не слишком много. А большинство очень рады и хотели выразить вам признательность за великий шаг, который вы сделали. Но я отвечал, что вы устали и я не стану вас будить.
- Великий шаг? - удивился сенатор. - Какой великий шаг?
- Ну как же, сэр, ваш отказ от продления жизни. Один из звонивших просил передать вам, что это самый выдающийся пример моральной отваги во всей истории человечества. Он еще сказал, что простые люди будут молиться на вас, сэр. Так прямо и сказал. Это звучало очень торжественно, сэр.
Сенатор спустил ноги на пол и почесал себе грудь, сидя на краю кровати.
-Поразительно, - подумал он, - как круто иной раз поворачивается судьба. Вечером - пария, а поутру - герой...
- Понимаете, сэр, - продолжал Отто, - вы теперь сделались одним из нас, простых людей, чей век короток. Никто никогда не решался ни на что подобное.
- Я был одним из простых людей задолго до этого заявления, - отвечал сенатор. - И вовсе я ни на что не решался. Меня вынудили снова стать одним из вас, в сущности, вопреки моей воле.
Однако Отто в своем возбуждении, похоже, ничего не слышал. Он трещал без умолку:
- Газеты только об этом и пишут, сэр. Самая крупная сенсация за многие годы. Политические комментаторы судачат о ней на все лады. По их мнению, это самый ловкий политический ход с самого сотворения мира. До заявления, считают они, у вас не было никаких шансов на переизбрание в сенат, а сейчас довольно одного вашего слова - и вас могут выдвинуть в президенты.
Сенатор вздохнул.
- Отто, - сказал он, - дай мне, пожалуйста, штаны. Здесь холодно.
Отто подал ему брюки.
- В кабинете вас ждет газетчик, сэр. Я выпроводил всех остальных, но этот пролез с черного хода. Вы знаете его, сэр, так что я позволил ему подождать. Это мистер Ли.
- Я приму его, - решил сенатор.
Значит, это был ловкий политический ход - и только? Ну что ж, пожалуй. Но пройдет день-другой, и даже прожженные политиканы, оправившись от изумления, станут дивиться логике человека, в буквальном смысле слова променявшего собственную жизнь на право вновь заседать в сенате.
Разумеется, простонародью это придется по вкусу - но он-то писал заявление не ради оваций!
Впрочем, если людям так уж хочется считать его благородным и великим, пусть их считают, не повредит...
Сенатор тщательно поправил галстук, застегнул пиджак. И направился в кабинет, где ждал Ли.
- Вы, вероятно, хотите взять у меня интервью? - осведомился он. - О мотивах, побудивших меня выступить с таким заявлением?
Ли отрицательно покачал головой.
- Нет, сенатор, у меня на уме кое-что другое.
Просто я рассудил, что вам не мешало бы тоже узнать об этом. Помните наш разговор на прошлой неделе? Об исчезновениях? - Сенатор кивнул. - Так вот, я разузнал еще кое-что. Тогда вы мне ничего не сказали, однако теперь, может, и скажете. Я проверил, сенатор, и выяснил: исчезают не только старики, но и победители конкурсов здоровья. За последние десять лет более восьмидесяти процентов участников финальных соревнований также исчезли без следа.
- Ничего не понимаю, - откликнулся сенатор.
- Их куда-то увозят, - продолжал Ли. - Что-то с ними происходит. Что-то происходит с людьми двух категорий - с теми, кому продлевали жизнь, и с самыми здоровыми представителями молодого поколения.
- Минуточку, - у сенатора перехватило дыхание. - Минуточку, мистер Ли.
Он наощупь добрался до стола и, опершись на крышку, медленно опустился в кресло.
- Вам нехорошо, сенатор? - поинтересовался Ли.
- Нехорошо? - промычал сенатор. - Да, наверное, и в самом деле нехорошо.
- Они нашли жизненное пространство! - воскликнул Ли с торжеством. - Это и есть объяснение, не правда ли? Нашли жизненное пространство и теперь посылают пионеров-освоителей...
Сенатор пожал плечами.
- Не знаю, Ли. Меня не информировали. Свяжитесь с Межзвездным поиском. Кроме них, ответа никто не знает. А они не скажут.
Ли усмехнулся.
- Всего доброго, сенатор. Большое спасибо за помощь.
Сенатор тупо смотрел ему вслед.
Жизненное пространство? Да, конечно, вот вам и объяснение.
Они нашли жизненное пространство, и теперь Межзвездный поиск посылает на новооткрытые планеты тщательно подобранные группы пионеров, призванных проложить путь всем остальным. Потребуются годы труда, годы кропотливого планирования, прежде чем можно будет объявить об этом во всеуслышание. Прежде чем предать открытие гласности, Всемирный совет должен подготовиться к прививкам бессмертия в массовом масштабе, должен построить корабли, способные доставить переселенцев к далеким новым мирам. Преждевременное разглашение тайны вызвало бы психологический и экономический хаос. Вот почему они держали новость в секрете - они не могли поступить иначе.
Шаря глазами по столу, он наткнулся на стопку писем, сдвинутую на угол, и с внезапным чувством вины вспомнил, что намеревался прочесть их.
Обещал Отто, что непременно прочтет, - и тем не менее забыл.
-Я все время забываю, - упрекнул себя сенатор. - Забываю прочесть газету, забываю прочесть письма, забываю, что есть люди морально стойкие и неподкупные, а не только беспринципные хитрецы. И все время принимаю желаемое за действительное - это хуже всего. Мои коллеги по продлению жизни и чемпионы здоровья исчезают. Естественно, что исчезают. Они устремляются к новым мирам, к бессмертию.
А я... я... если бы только меня сподобило держать язык за зубами...
На столе защебетал телефон, сенатор снял трубку.
Говорит Саттон из Межзвездного поиска, прозвучал сердитый голос.
- Слушаю, доктор Саттон, - откликнулся сенатор. - Искренне рад вашему звонку.
- Звоню по поводу приглашения, посланного вам на прошлой неделе, - произнес Саттон.- В связи с вашим сегодняшним заявлением, которое мы не можем расценить иначе, как несправедливый выпад в наш адрес, мы аннулируем приглашение.
- Приглашение? - переспросил сенатор. - Но ведь я...
- У меня в голове не укладывается, - продолжал Саттон, - какого черта, уже имея приглашение в кармане, вы тем не менее поступили подобным образом.
- Но, - промямлил сенатор, - но, доктор...
- Всего доброго, сенатор.
Медленно-медленно сенатор опустил трубку на рычаг. Неверной рукой дотянулся до стопки писем.
Оно лежало третьим сверху. Обратный адрес - Управление Межзвездного поиска. Заказное, доставлено с нарочным. Со штампами "Дело особой важности" и "Вскрыть лично".
Конверт выскользнул из дрожащих пальцев и спланировал на пол. Сенатор не стал поднимать письмо.
Он знал: теперь уже поздно. Теперь он окончательно не в силах ничего предпринять.
C.D. Simak "Grotto of the Dancing Deer" 1980
Клиффорд Саймак "Грот танцующих оленей"
пер. А. Корженевский
1.
Поднимаясь по крутой тропе, которая вела к пещере, Бойд слышал, как Луи играет на свирели. Собственно говоря, снова приходить сюда никакой необходимости не было: работа закончена, все измерено, нанесено на схемы, сфотографировано, вся доступная информация с места раскопок уже собрана. Это касалось не только рисунков. Археологи обнаружили в пещере обожженные кости животных, угли давно погасшего костра; небольшой запас разноцветной глины, из которой художники изготовляли свои краски; ремесленные поделки; отрубленную кисть человеческой руки (почему ее отрубили и оставили в пещере, где спустя столько тысячелетий она найдена учеными?); лампу из песчаника с выдолбленным углублением, куда вставлялся клок мха и заливался жир: мох служил фитилем и давал художнику немного света... Так сложились обстоятельства, что местечко Гаварни,- возможно, благодаря использованию новейших методов исследования - стало одним из наиболее важных открытий в истории изучения наскальной живописи. Пусть найденное не настолько впечатляет, как, скажем, обнаруженное в Ласко, но оно дает гораздо больше ценнейших сведений.
Да, никакой необходимости приходить сюда снова не было, и все же Бойда не отпускало странное беспокойное чувство, устойчивое ощущение, что он чего-то не заметил в спешке и увлечении, о чем-то забыл. Впрочем, говорил Бойд себе, может быть, все это игра воображения и, увидев пещеру еще раз (если там действительно найдется нечто такое, что вызывало это ощущение, другими словами, если за беспокойством и в самом деле кроются какие-то упущения), он мгновенно поймет, что беспокойство связано с мелочью, что это обманчивое, пустое впечатление, возникшее неизвестно почему, чтобы потерзать его напоследок...
И вот он снова взбирается по крутой тропе с геологическим молотком на поясе и большим фонарем в руке. Взбирается и слушает свирель Луи, который устроился на небольшой каменной террасе, у самого входа в пещеру, на той самой террасе, где он жил, пока продолжалась работа. В любую погоду Луи оставался там, в своей палатке, готовил на переносной плитке и исполнял назначенную самим себе роль сторожа, охраняющего пещеру от непрошенных гостей, хотя таких было немного: несколько любопытных туристов, случайно услышавших о раскопках и протопавших значительное расстояние в сторону от основного маршрута. Жители долины, лежавшей внизу, их совсем не беспокоили - этих людей археологические находки на склоне горы волновали меньше всего на свете.
Бойд знал Луи уже давно. Десять лет назад тот появился на раскопках пещер, которые ученый вел милях в пятидесяти от этих мест, и остался с группой на два сезона.
Луи взяли рабочим, но он оказался способным учеником, и со временем ему стали поручать более ответственные задания. Спустя неделю после начала раскопок в Гаварни, он появился в лагере и сказал:
- Я узнал, что вы здесь. Для меня найдется какая-нибудь работа?
Свернув по тропе за скалу, Бойд увидел, что Луи сидит, скрестив ноги, перед своей потрепанной палаткой и наигрывает на свирели.
Именно наигрывает, потому что музыка у него получалась примитивная, простая. Едва ли это вообще музыка, хотя Бойд признавался себе, что в музыке он совсем не разбирается. Четыре ноты... В самом деле четыре?... Полая кость с удлиненной щелью, куда дуют, и два высверленных отверстия вместо клапанов.
Решив как-то поинтересоваться у Луи, что это за инструмент, Бойд сказал:
- Я никогда не видел ничего похожего.
- Такое в здешних местах не часто увидишь,- ответил Луи.- Разве что в дальних горных деревнях.
Бойд сошел с тропы, пересек поросшую травой террасу и сел рядом с Луи. Тот перестал играть и положил свирель на колени.
- Думал, ты уехал,- сказал Луи. - Остальные-то уже два дня, как отбыли.
- Решил заглянуть сюда в последний раз,- ответил Бойд.
- Не хочется уезжать?
- Пожалуй, да.
Под ними бурыми красками осени стелилась долина. Небольшая речушка блестела на солнце серебряной лентой. Красные крыши домов вдоль реки выделялись яркими пятнами.
- Хорошо здесь,- произнес Бойд.-Снова и снова ловлю себя на том, что пытаюсь представить, как все это выглядело во времена, когда создавались рисунки. Видимо, примерно так же. Горы едва ли изменились. Полей в долине не было - только естественные пастбища. Кое-где деревья, но не очень много. Охота богатая. Хорошие угодья для травоядных... Я даже пробовал представить себе, где люди устраивали стойбища. Думаю, там, где сейчас деревня.
Он оглянулся на Луи. Тот все еще сидел со свирелью на коленях. Уголки губ его чуть сместились вверх, словно он улыбался каким-то своим мыслям. На голове у Луи прочно сидел черный берет. Круглое гладкое лицо, ровный загар. Коротко подстриженные черные волосы, расстегнутый ворот голубой рубашки. Молодой еще человек, сильный, и ни единой морщинки на лице.
- Ты любишь свою работу? - спросил Луи.
- Я ей предан. Так же, как и ты, - сказал Бойд.
- Но это не моя работа.
- Твоя или не твоя, ты хорошо ее выполняешь,- сказал Бойд.- Хочешь пройтись со мной? Бросить последний взгляд?
- У меня кое-какие дела в деревне.
- Ладно. А я, признаться, тоже думал, что ты уже уехал,- переменил тему Бойд, - и очень удивился, услышав твою свирель.
- Скоро уеду,- ответил Луи.- Через день-другой. Причин оставаться в общем-то никаких, но, как и тебе, мне тут нравится. А торопиться некуда - никто меня не ждет. И несколько дней ничего не решают.
- Можешь оставаться, сколько захочешь,- сказал Бойд.- Теперь ты тут единственный хозяин. Через какое-то время, правда, правительство наймет сюда смотрителя, но правительство, как ему и полагается, спешить не будет.
- Наверное, мы больше не увидимся...
- Я на два дня ездил в Ронсесвальес, - продолжил Бойд,- в то самое место, где гасконцы перебили в 778 году арьергард Карла Великого.
- Знаю.
- Мне всегда хотелось там побывать, но вечно не хватало времени. Часовня Карла Великого стоит в развалинах, но мне говорили, что в деревенской церкви все еще служат мессы в память об убитых паладинах. Ну а вернувшись из поездки, я не удержался и решил снова заглянуть в пещеру.
- Я рад,- сказал Луи.- Мне хотелось предложить кое-что, если я еще не надоел...
- Ну что ты, Луи...
- Тогда, может быть, мы пообедаем напоследок вместе? Например, сегодня вечером. Я приготовлю омлет.
Бойд хотел было пригласить Луи пообедать с ним в деревне, но передумал:
- С удовольствием, Луи. Я принесу бутылку хорошего вина.
2.
Направив фонарь на стену пещеры, Бойд наклонился, чтобы получше разглядеть камень. Нет, ему не привиделось. Он оказался прав. Здесь, именно в этом месте, стена действительно была не сплошная. Камень растрескался на несколько кусков, но так, что это было почти незаметно. Обнаружить трещины можно было лишь случайно, и если бы он не смотрел прямо на них, не искал их, проводя лучом света по стене, Бойд тоже ничего бы не нашел. Странно, подумал он, что никто другой не заметил трещин, пока группа работала в пещере.
От волнения он задержал дыхание, чувствуя себя при этом немного глупо, потому что находка в конце концов могла оказаться пустой и никчемной. Может быть, камень просто растрескался от холода и влаги. Хотя нет, конечно, здесь не должно быть таких трещин...
Он отцепил от пояса молоток, переложил фонарь в другую руку и, направив луч света в нужное место, всадил острый конец молотка в одну из трещин. Сталь легко ушла в камень. Бойд слегка потянул рукоятку в сторону, и трещина стала шире. Когда же он нажал посильнее, камень выдвинулся из стены. Бойд положил молоток и фонарь на землю, ухватился за камень обеими руками и вытащил его. Под ним лежали два других, но они вынулись так же легко, как и первый. Бойд убрал еще несколько глыб, потом встал на колени и посветил в открывшийся ему лаз.
Туда вполне мог заползти взрослый человек, но некоторое время Бойд никак не мог решиться. Одному это делать небезопасно. Если что-то случится, если он застрянет, если камни сместятся и его придавит и завалит, некому будет прийти на помощь или, по крайней мере, прийти на помощь вовремя. Луи вернется к своей палатке и будет ждать, но когда Бойд не появится, скорее всего, решит, что это либо наказание за слишком фамильярное приглашение, либо просто проявление невнимания или даже презрения - чего еще ожидать от американца? Он никогда не догадается, что Бойд застрял в пещере.
Однако это - последний шанс. Завтра уже нужно будет ехать в Париж, чтобы успеть на самолет. А здесь такая загадка, которую просто нельзя оставить без внимания. Этот тоннель может привести к чему-то важному, иначе зачем так старательно маскировать вход? Кто и когда это сделал? Наверняка очень давно. В наше время любой, кто нашел вход в пещеру, сразу заметил бы наскальные рисунки, и о находке стало бы известно. Тоннель замаскировал, должно быть, человек, который не понимал важности этих рисунков или считал их делом вполне обычным.
Такую возможность, решил Бойд, упускать нельзя. Нужно лезть. Он закрепил молоток на поясе, подобрал фонарь и пополз в тоннель.
Футов сто или чуть больше тоннель шел прямо. Там едва хватало места для ползущего человека, но кроме этого - никаких сложностей. Затем совершенно неожиданно тоннель кончился. Бойд лежал на животе, направляя луч фонаря вперед, и напряженно вглядывался в гладкую стену, преградившую ему путь.
Очень странно. С какой стати будет кто-нибудь закладывать камнями вход в пустой тоннель. Конечно, Бойд мог пропустить что-то важное, но он полз медленно и все время держал фонарь перед собой, и если бы по дороге обнаружилось нечто необычное, то наверняка бы это заметил.
Потом ему в голову пришла новая мысль, и, чтобы проверить догадку, он начал медленно поворачиваться на спину. И направив луч света вверх, получил ответ на свой вопрос - в потолке тоннеля зияла дыра.
Бойд осторожно сел, затем поднял руки и, ухватившись за выступы камня, подтянулся вверх. Поворачивая фонарь из стороны в сторону, он обнаружил, что дыра ведет не в новый тоннель, а в маленькую, около шести футов в любом направлении, куполообразную камеру. Стены и потолок у камеры были гладкие, словно когда-то, в давнюю геологическую эпоху, когда вздымались и опадали эти горы, навечно застыл в твердеющем расплавленном камне пузырек воздуха.
Проведя лучом света по стенам камеры, Бойд судорожно втянул в себя воздух: все стены были украшены цветными изображениями животных. Прыгающие бизоны. Лошади, бегущие легким галопом. Кувыркающиеся мамонты. А в самом низу по кругу танцевали олени. Они стояли на задних ногах, держась друг за друга передними, и грациозно покачивали из стороны в сторону рогами.
- Боже милостивый! - пробормотал Бойд.
Словно диснеевские мультфильмы каменного века...
Если это действительно каменный век. Может быть, совсем недавно в грот забрался какой-нибудь шутник и разрисовал его стены? Бойд обдумал это предположение и отверг. Насколько он мог судить, никто в долине - и во всей округе, если уж на то пошло, не подозревал о существовании пещеры до тех пор, пока несколько лет назад на нее не наткнулся пастух, который разыскивал заблудившуюся овцу. Маленький вход в пещеру, по всей видимости, уже несколько веков до этого скрывался за густыми зарослями кустарника.
Да и выполнены рисунки были так, что в них чувствовалось что-то доисторическое. Из-за отсутствия перспективы все они выглядели плоско, как и положено выглядеть доисторическим рисункам. Фон тоже отсутствовал: ни линии горизонта, ни деревьев, ни трав или цветов, ни облаков, ни даже намека на небо. Хотя, напомнил себе Бойд, любой человек, хоть немного знакомый с пещерной живописью, мог знать обо всех этих особенностях и старательно их воспроизвести.
Конечно, такие шутливые рисунки совсем не характерны для тех времен, но изображения животных все равно производили впечатление подлинной доисторической живописи. Вот только кто, какой пещерный человек мог нарисовать резвящихся бизонов или кувыркающихся мамонтов? Здесь, в пещере, что они исследовали, наскальные рисунки были абсолютно серьезны (хотя это и не везде так). Консервативная по форме, честная попытка передать животных такими, какими их видел художник. Никакой легкомысленности, даже ни одного отпечатка исцарапанной в краске руки, какие часто встречаются в других пещерах. Людей, работавших здесь, еще не коснулось растлевающее влияние символизма, проникшего в доисторическую живопись, очевидно, гораздо позже.
Так кто же этот шутник, что в одиночку забирался в крохотную потайную пещеру и рисовал своих забавных зверей? Без сомнения, одаренный художник с безупречной техникой исполнения.
Бойд пролез через дыру и присел, согнувшись, на каменной площадке фута два шириной, которая охватывала дыру по кругу. Встать в полный рост было негде. Видимо, большинство рисунков художник сделал лежа на спине и протягивая руку к изогнутому потолку.
Скользнув по площадке лучом фонаря, Бойд заметил что-то на противоположном краю, вернул луч и поводил фонарем взад-вперед, чтобы получше разглядеть предмет - что-то, скорее всего, оставленное художником, когда он закончил работу и покинул грот.
Наклонившись, Бойд пристально вглядывался, пытаясь понять, что это такое. Предмет напоминал лопатку оленя. Рядом лежал кусок камня.
Бойд осторожно продвинулся по площадке. Да, он был прав. Это действительно лопатка оленя. На плоской поверхности остались комочки какого-то вещества. Может быть, краска? Смесь животных жиров с глиной, которую доисторические художники употребляли в качестве краски? Он поднес фонарь ближе. Так и есть: по поверхности кости, служившей палитрой, была размазана краска, рядом лежали нерастертые комочки, заготовленные художником, но так и не использованные. Краска высохла, окаменела, и на поверхности ее остались какие-то следы. Бойд наклонился ближе, почти к самой палитре, и увидел, что это - отпечатки пальцев, некоторые совсем глубокие. Словно подпись того древнего, давно уже умершего художника, который работал здесь, согнувшись в три погибели и подпирая плечами каменные своды так же, как сейчас Бойд. Он протянул было руку, чтобы потрогать палитру, и тут же ее отдернул. Конечно, символично желание коснуться предмета, которого касалась рука художника, творца, но слишком много веков их разделяют.
Он направил свет фонаря на небольшой камень рядом с лопаткой. Лампа. Выдолбленное в куске песчаника углубление для жира и клочка мха, который должен служить фитилем. И жир, и мох давно истлели, исчезли, но на краях углубления все еще сохранялась тонкая пленка сажи.
Закончив работу, художник оставил свои инструменты, оставил даже лампу,- может быть, еще коптящую - с последними остатками жира. Оставил все и в темноте выполз через тоннель. Наверное, ему и не нужен был свет. Он слишком хорошо знал дорогу на ощупь, не один раз, должно быть, забираясь в грот и выбираясь обратно, поскольку рисунки на стенах отняли у него довольно много времени, может быть, несколько дней.
Итак, он все оставил, выбрался из тоннеля, потом закрыл вход камнями, замаскировал его и ушел, спустившись в долину, где его заметили разве что пасущиеся на склонах животные - оторвались от еды, подняли головы, провожая человека взглядом, и снова уткнулись в траву.
Но когда все это произошло? Возможно, после того, говорил себе Бойд, как была украшена рисунками сама пещера. А может, много позже, когда эти рисунки потеряли свое значение для тех, кто здесь жил. Одинокий художник, вернувшийся, чтобы воплотить свои тайные замыслы в укрытом от глаз людских гроте. Пародия на помпезные, исполненные магического значения рисунки в главной пещере? Или протест против их строгого консерватизма? А может быть, это улыбка художника, всплеск жизни, радостный бунт против мрачности и однонаправленности охотничьего колдовства. Бунтарь, доисторический бунтарь. Интеллектуальный бунт? Или просто его взгляд на мир немного отличался от принятого в то время?
Но это все - о доисторическом художнике... А как поступить ему самому? Обнаружив грот, что он должен делать дальше? Конечно же, он не может просто повернуться спиной и уйти, как сделал художник, бросивший здесь палитру и лампу. Без сомнения, это очень важная находка. Новый, неожиданный подход к пониманию разума доисторического человека, новая сторона мыслительных процессов наших предков, о которой никто даже не догадывался...
Оставить все, как есть, завалить пока вход в тоннель, позвонить в Вашингтон, потом в Париж, распаковать багаж и остаться еще на несколько недель, чтобы поработать с находками. Вернуть фотографов и всех остальных членов группы. Работать так работать. Да, сказал Бойд себе, так, видимо, и нужно поступить...
В луче света мелькнул еще один небольшой предмет, лежавший за каменной лампой и не замеченный раньше. Что-то белое...
Пригнув голову, Бойд продвинулся ближе, шаркая ногами по каменной площадке.
За лампой лежал кусок кости, возможно, из ноги небольшого травоядного животного. Бойд протянул руку, подобрал ее и, поняв наконец, что это такое, замер в полнейшем недоумении.
В руке у него оказалась свирель, родная сестра той самой, что Луи постоянно носил в кармане куртки еще в пору, когда они впервые встретились много лет назад. Такая же щель вместо мундштука и два круглых отверстия. Наверное, в тот далекий день, когда художник закончил свои рисунки, он сидел здесь, сгорбившись, при свете мерцающей лампы и негромко играл сам для себя такие же простые мелодии, какие Луи наигрывал каждый вечер после работы.
- Боже милостивый,- произнес Бойд, словно и в самом деле обращаясь к всевышнему,- этого просто не может быть!
Так он и сидел там, замерев в неудобной позе и пытаясь прогнать настойчивые, тяжелые, как удары молота, мысли. Но мысли не уходили. Стоило Бойду отогнать их чуть-чуть в сторону, как они стремительно возвращались и захлестывали его, словно волны...
В конце концов он вырвался из оцепенения, в котором держали его собственные догадки, и принялся за работу, заставляя себя выполнять необходимые действия.
Стянув с плеч штормовку, он осторожно завернул в нее костяную палитру и свирель. Лампу оставил на месте. Затем спустился в узкий тоннель и пополз, старательно защищая сверток от ударов. Оказавшись в пещере, Бойд заложил вход в тоннель, тщательно подгоняя камни друг к другу, потом собрал с пола пещеры несколько горстей земли и размазал ее тонким слоем по камням, чтобы замаскировать вход.
На каменном уступе рядом с пещерой никого не было: Луи ушел по своим делам в деревню и, видимо, еще не вернулся.
Оказавшись в отеле, Бойд первым делом позвонил в Вашингтон. В Париж он решил не звонить.
3.
Осенний ветер гонял по улицам последнюю октябрьскую листву. Над Вашингтоном светило бледное солнце, то и дело скрывавшееся за облаками.
Джон Робертс ждал его на скамейке в парке. Они молча кивнули друг другу, и Бойд сел рядом.
- Ты здорово рисковал,- сказал Робертс.- Если бы таможенники...
- Я не особенно беспокоился на этот счет,- перебил его Бойд.- У меня есть один знакомый в Париже, и он уже долгие годы занимается контрабандой, переправляя в Америку всякие вещи. Специалист в своем деле. И он кое-чем был мне обязан. Что ты узнал?
- Возможно, больше, чем тебе захочется услышать.
- Попробуй.
- Отпечатки пальцев совпадают,-сказал Робертс.
Тебе удалось снять отпечатки с краски оставшейся на палитре?
- Идеальные образцы.
- Через ФБР?
- Да. Это было непросто, но у меня там есть друзья.
- А возраст?
- Тоже не проблема. Самым сложным оказалось убедить того человека, что это совершенно секретно. Он все еще сомневается.
- Но он не будет болтать?
- Я думаю, не будет. Без доказательств никто ему не поверит. Это похоже на сказку.
- Ну?
- Двадцать две тысячи. Плюс - минус триста лет.
- И отпечатки пальцев совпадают? На бутылке и на...
- Я же говорил тебе, что совпадают. Но теперь, будь добр, скажи мне, каким образом человек, который жил двадцать две тысячи лет назад, мог оставить отпечатки пальцев на бутылке, изготовленной в прошлом году?
- Это долгая история,- ответил Бойд. - И я не уверен, что мне следует ее рассказывать. Кстати, где ты держишь палитру?
- В надежном месте,- сказал Робертс. - В очень надежном. Но могу вернуть тебе и палитру и бутылку по первому же требованию.
Бойд поежился.
- Пока не надо. Я не знаю, когда они мне понадобятся. Может быть, никогда.
- Никогда?
- Знаешь, Джон, мне надо все это обдумать.
- Черт, вот ерунда какая! - произнес Робертс.- Получается, никому это не нужно. Никто не осмелится хранить и выставлять эти вещи. Люди из Смитсоновского института к ним и близко не подойдут. Я не спрашивал, и они ничего еще не знают, но я просто уверен. Если не ошибаюсь, есть ведь какие-то законы о тайном вывозе изделий из страны...
- Да, есть,- ответил Бойд.
- А теперь и сам ты от них отказываешься.
- Я этого не говорил. Просто пусть они пока побудут у тебя. Место надежное?
- Вполне. А теперь...
- Я же сказал, это долгая история. Но постараюсь не очень растекаться. Короче, есть один человек... Баск. Он появился у нас в лагере десять лет назад, когда я занимался раскопками в пещерах...
Робертс кивнул.
- Я помню эту экспедицию.
- Так вот, он попросил работу, и я его взял. Он довольно быстро вник в суть дела и почти сразу освоил нужные приемы. Стал ценным помощником. С местными рабочими это часто случается. Они словно чувствуют, где кроется их древняя история. А когда мы начали работу в Гаварни, появился снова, и я, признаться, был рад его видеть. У нас сложились, можно сказать, дружеские отношения. В последний мой вечер перед отъездом он приготовил восхитительный омлет - яйца, помидоры, зеленый перец, лук, сосиски и ветчина домашнего копчения. Я прихватил бутылку вина.
- Ту самую?
- Да, ту самую.
- И что дальше?
- Он играл на свирели. На костяной свирели. Маленькая такая пищалка. И не бог весть какая музыка...
- Там была свирель...
- Это другая. Того же типа, но другая. Они почти одинаковые. Одна лежала у живого человека в кармане, другая - рядом с палитрой в гроте... И в нем самом тоже было что-то необычное. Ничего такого, что бросалось бы в глаза, но тем не менее я постоянно замечал всякие странные мелочи. Раз, потом другой. Порой с большими интервалами... Иногда даже забываешь, что привлекло внимание в первый раз, и трудно связать свои наблюдения. Чаще всего у меня возникало впечатление, что он слишком много знает. Какие-то мелкие подробности, которые вряд ли мог знать человек вроде него. Или что-то такое, чего вообще не может знать никто. В разговоре проскальзывали разные мелочи, а он этого, видимо, даже не замечал... И его глаза... Раньше я не осознавал. Только потом, когда нашел вторую свирель и начал задумываться обо всем остальном... Однако я говорил о глазах. Так вот, выглядит он молодо, этакий никогда не стареющий молодой человек, но глаза у него очень старые...
- Том, ты говорил, что он баск.
- Да, верно.
- Я когда-то слышал, что баски - это, возможно, потомки кроманьонцев...
- Есть такая теория. И я об этом думал.
- Может быть, этот твой друг - настоящий кроманьонец?
- Я тоже начинаю склоняться к этой мысли.
- Но сам подумай: двадцать тысяч лет!
- Да, понимаю,- сказал Бойд.
4.
Свирель Бойд услышал еще у подножия тропы, которая вела к пещере. Неровные, словно обрываемые ветром звуки. Вокруг поднимались на фоне глубокого голубого неба Пиренеи.
Пристроив бутылку вина под мышкой понадежнее, Бойд начал подъем. Внизу лежали красные крыши деревенских домов в окружении увядающих коричневых красок осени, захвативших долину. Сверху все еще доносилась музыка, звуки то взлетали, то опадали, повинуясь порывам игривого ветра.
Луи сидел, скрестив ноги, у своей потрепанной палатки. Увидев Бойда, он положил свирель на колени, но продолжал сидеть. Бойд опустился на траву рядом с ним и вручил Луи бутылку. Тот принялся вытаскивать пробку.
- Я узнал, что ты вернулся,- сказал он. - Как прошла поездка?
- Успешно.
- Значит, теперь ты знаешь,- произнес Луи.
Бойд кивнул.
- Я думаю, ты сам хотел, чтобы я узнал. Почему?
- Годы становятся все длиннее,-ответил Луи,- а ноша тяжелее. Мне одиноко, ведь я один.
- Ты не один.
- Одиноко потому, что никто меня не знает. Ты первый, кто узнал меня по-настоящему.
- Но ведь это ненадолго. Пройдет сколько-то лет, и снова никто не будет о тебе знать.
- Хотя бы на время мне станет легче, -сказал Луи.- Когда ты уйдешь, я снова смогу взвалить на себя эту ношу. И еще...
- Да. Что такое, Луи?
- Ты сказал, что, когда тебя не станет, снова не будет никого, кто обо мне знает. Означает ли это...
- Если ты хочешь узнать, расскажу ли я кому-то еще, то нет, не расскажу. Если ты сам этого не захочешь. Я уже думал о том, что может с тобой случиться, если миру станет о тебе известно.
- У меня есть кое-какие способы защиты. Без них я вряд ли прожил бы так долго.
- Какие способы?
- Всякие. Давай не будем об этом.
- Пожалуй, это, действительно, меня не касается. Извини. Но есть еще один момент... Если ты хотел, чтобы я узнал, зачем такие сложности? Если бы что-нибудь пошло не так, если бы я не нашел грот...
- Сначала я надеялся, что грот не понадобится. Я думал, ты и так догадаешься.
- Я чувствовал, что здесь что-то не так. Однако все это настолько невероятно, даже дико, что я не доверился бы собственным догадкам. Ты же сам знаешь, насколько это невероятно, Луи. И если бы я не нашел этот грот... Это ведь чистая случайность.
- Если бы ты его не нашел, я просто подождал бы еще. Другого раза, другого года или кого-нибудь другого. Какого-то иного способа выдать себя.
- Ты мог бы просто сказать мне.
- Ты имеешь в виду - прямо так?
- Вот именно. Я бы тебе не поверил, конечно. По крайней мере, сразу.
- Как ты не понимаешь? Я не мог сказать тебе прямо. Скрытность уже давно моя вторая натура. Один из способов защиты, о которых я говорил. Я бы не смог заставить себя признаться ни тебе, ни кому другому.
- Но почему ты выбрал меня? Почему ты ждал все эти годы, пока я не появлюсь?
- Я не ждал, Бойд. Были и другие. В разные времена... Ничего из этого не выходило. Ты же понимаешь, я должен был найти человека достаточно сильного, чтобы он мог взглянуть правде в глаза, а не шарахаться от меня с дикими криками. Я знал, что ты выдержишь.
- Тем не менее мне потребовалось какое-то время, чтобы обдумать то, что я узнал, - сказал Бойд.- Я, видимо, уже свыкся с новыми фактами, принял их, но едва-едва. Ты как-нибудь можешь объяснить свое положение, Луи? Почему ты так отличаешься от всех нас?
- Не имею понятия. Даже не догадываюсь. Одно время я думал, что есть другие, подобные мне, искал их. Но никого не нашел. И теперь уже не ищу.
Луи вытащил пробку и передал бутылку Бойду.
- Ты первый,- сказал он твердо.
Бойд поднес бутылку к губам, сделал несколько глотков, потом вручил ее Луи. Глядя, как тот пьет, Бойд невольно задумался: неужели он действительно сидит тут и спокойно разговаривает с человеком, который прожил, оставаясь всегда молодым, двадцать тысяч лет? При мысли о неоспоримости этого факта ему снова стало не по себе, факт оставался фактом. Анализ лопатки и небольшого количества органического вещества, сохранившегося в краске, показал, что их возраст двадцать две тысячи лет. Никаких сомнений в идентичности отпечатков пальцев в краске и на бутылке тоже не было. Еще в Вашингтоне он спросил специалистов, надеясь обнаружить доказательства фальсификации, можно ли воссоздать древнюю краску, которой пользовались доисторические художники, чтобы затем оставить на ней отпечатки пальцев и подбросить в грот. Ему ответили, что это невозможно, потому что любая подделка красителя обязательно обнаружилась бы при анализах. Но ничего такого они не нашли. Красящему веществу исполнилось двадцать две тысячи лет, и ни у кого не было на этот счет никаких сомнений.
- Ладно, кроманьонец,- произнес Бойд, - расскажи, как тебе это удалось. Как может человек оставаться в живых так долго? Ты, разумеется, не стареешь, и тебя не берет никакая болезнь. Но, насколько я понимаю, ты не защищен от насилия или несчастных случаев, а в истории нашего мира масса всяческих бурных событий. Как можно двести веков подряд ускользать от роковых случайностей и человеческой злонамеренности?
- На заре моей жизни,- сказал Луи, - случалось, что я бывал близок к смерти. Довольно долго я просто не понимал, чем отличаюсь от всех прочих. Разумеется, я жил дольше и дольше оставался молодым. Но осознавать это я начал, видимо, только тогда, когда стал замечать, что все те люди, которых я знал раньше, уже умерли, причем умерли давно. Именно тогда я понял, что отличаюсь от остальных. И примерно в то же время на это обратили внимание другие люди. Ко мне начали относиться с подозрением. Кое-кто с ненавистью. Люди решили, что я какой-то злой дух, и в конце концов мне пришлось бежать из своего племени. Я превратился в вечно скрывающегося изгнанника. И вот тогда-то я и начал изучать принципы выживания.
- И что это за принципы?
Не высовываться. Не выделяться. Не привлекать к себе внимания. Ко всему относиться осторожно. Не быть храбрецом. Не рисковать. Оставлять грязную работу другим. Никогда не вызываться добровольцем. Таиться, бежать, скрываться в случае опасности. Отрастить толстую непробиваемую шкуру: тебе должно быть наплевать, что думают другие. Отбросить все благородные помыслы и любую ответственность перед обществом. Никакой преданности племени, народу или стране. Ты живешь один, сам, для себя. Ты всегда наблюдатель и ни в коем случае не участник. Ты все время с краю, никогда - в центре. И ты настолько сосредотачиваешься на себе, что со временем начинаешь верить, будто тебя не в чем обвинить, будто твой образ жизни - единственно разумный, будто ты живешь, как и должен жить человек... Ты ведь не так давно был в Ронсесвальесе?
- Да. Когда я упомянул о поездке туда, ты сказал, что слышал об этих местах.
- Слышал! Черт побери, я был там в тот самый день, 15 августа 778 года. Разумеется, я был наблюдателем, а не участником. Трусливый, никчемный человечек, который тащился за отрядом благородных гасконцев, победивших Карла Великого. Гасконцы! Как же! Это для них слишком красивое имя. Самые обыкновенные баски - вот кто они такие! Сборище негодяев, каких свет не видывал. Баски бывают благородными людьми, но только не эта банда. Вместо того чтобы сразиться с франками лицом к лицу, они спрятались в горах и завалили могучих рыцарей камнями в ущелье. Но их интересовали, конечно, не рыцари, а обоз. Они не собирались воевать или мстить за причиненное зло. Просто хотели ограбить богатый обоз. Хотя им это не пошло на пользу.
- Почему?
- Так уж вышло,- сказал Луи.- Они понимали, что основная часть армии франков вернется, если арьергард не догонит ее в скором времени, а им это совсем не улыбалось. Короче, они поснимали с рыцарей доспехи и дорогую одежду, золотые шпоры, кошельки с деньгами, погрузили все это на телеги и дали деру. Потом, отъехав на несколько миль, забрались далеко в горы и спрятались в глубоком каньоне, где, как им казалось, они будут в безопасности. Даже если бы их нашли, у них там получилось нечто вроде форта. Полумилей ниже того места, где они устроили лагерь, каньон сужался, резко забирая в сторону. Там произошел мощный обвал, и образовалась настоящая баррикада, ее могла бы горстка людей удерживать против целой армии. К тому времени я уже был далеко. Я чувствовал, что вот-вот произойдет что-то скверное. Это еще одна из сторон искусства выживания. У тебя развивается какое-то особое чувство, и ты способен заранее предсказывать неприятности. О том, что случилось в ущелье, я узнал гораздо позже.
Луи поднес бутылку к губам и сделал еще глоток, потом передал ее Бойду.
- Не томи,- сказал тот.- Что было дальше?
- Ночью,- продолжил Луи,- разразилась буря. Одна из тех внезапных свирепых бурь, что случаются в здешних местах летом. А тогда начался еще и жуткий ливень. Мои храбрые гасконцы погибли все до одного. Вот и плата за храбрость.
Бойд сделал глоток, опустил бутылку и прижал ее рукой к груди.
- Ты знаешь вещи,- сказал он,-которых не знает никто. Может быть, никто никогда и не задумывался о том, что случилось с гасконцами, которые разбили нос Карлу Великому... Видимо, тебе известно множество ответов на другие загадки. Боже, это как живая история. Ты ведь, наверное, не всегда жил здесь?
- Временами я отправлялся странствовать. Не сиделось на месте, многое хотелось увидеть. И, кроме того, я просто должен был кочевать: если я оставался в каком-то одном месте надолго, люди начинали замечать, что я не старею.
- Ты пережил Черную Чуму,- произнес Бойд.- Видел римские легионы. Сам слышал рассказы о завоеваниях Аттилы. Следил за крестовыми походами. Ходил по улицам древних Афин...
- Афины мне почему-то никогда не нравились,- сказал Луи,- зато я прожил какое-то время в Спарте. И Спарта, я тебе скажу, действительно того стоила.
- Насколько я понимаю, ты образованный человек... Где ты учился?
- Однажды в Париже, в четырнадцатом веке. Потом в Оксфорде. После этого - в других местах. Под разными именами. Так что, если кто попытается проследить мою жизнь по университетам, которые я посещал, ничего не выйдет.
- Ты мог бы написать книгу,- сказал Бойд,- и она побила бы все рекорды по числу проданных экземпляров. Ты стал бы миллионером. Одна книга - и ты миллионер!
- Я не могу позволить себе стать миллионером, потому что не могу быть на виду, а миллионеры слишком заметны. Кроме того, я не стеснен в средствах. И никогда не был стеснен. Для человека с моей биографией всегда найдутся только ему известные клады, и у меня есть несколько собственных тайников. Так что я вполне обеспечен.
"Конечно же, Луи прав,- подумал Бойд. - Он не может стать миллионером. Не может написать книгу. Ни в коем случае он не может позволить себе стать известным или хоть каким-то образом заметным. В любой ситуации он должен оставаться совершенно неприметным, безликим. Принципы выживания, говорил он. И это органическая их часть, хотя далеко на все. Луи упоминал искусство предвидеть неприятности, способность предчувствовать. Кроме того, нужны и мудрость, и смекалка, и определенная доля цинизма, которая приобретается человеком с годами, и опыт, и умение разбираться в характерах, и знание внутренних побуждений человека, и понимание власти - любой власти. экономической, политической, религиозной... Да полно, человек ли он? Или двадцать тысячелетий превратили его в какое-то высшее существо? Может быть, он уже сделал тот шаг, что вынес его за пределы человечества, в ряды существ, которые придут нынешнему человеку на смену?"
- Еще один вопрос,- сказал Бойд. - Как появились эти "диснеевские" рисунки?
- Они были выполнены позже других,-ответил Луи.- Но кое-какие из ранних рисунков в пещере тоже сделал я. Например, медведь, который ловит рыбу,- мой. Я давно знал о гроте. Нашел его когда-то случайно, но никому не говорил. Так, безо всяких причин. Просто люди иногда оставляют для себя такую вот ерунду, чтобы казаться самим себе позначительнее. Я, мол, знаю что-то такое, чего ты не знаешь... Глупая забава... Но позже я вернулся, чтобы расписать грот. Рисунки в пещере были такие серьезные, строгие... Столько в них вкладывалось этого глупого колдовства. А мне казалось, что живопись должна дышать радостью. Когда племя ушло из этих мест, я вернулся и расписал грот просто для собственного удовольствия. Как тебе, кстати, эти рисунки, Бойд?
- Отличные рисунки. Настоящее искусство,- ответил Бойд.
- Я боялся, что ты не найдешь грот, а помочь тебе никак не мог. Однако я знал, что ты заметил трещины в стене, потому что наблюдал за тобой, когда ты смотрел в ту сторону. Я надеялся, что ты вспомнишь об этом. И рассчитывал, что ты найдешь отпечатки пальцев и свирель. Все это, конечно, просто удачное совпадение. Я ничего не планировал, когда оставил в гроте свои вещи. Свирель, конечно выдавала меня сразу, и я надеялся, что ты по крайней мере, заинтересуешься. Хотя здесь, у костра, ты ни словом не обмолвился о находке, и я решил, что шанс упущен. Но когда ты припрятал и унес с собой бутылку, я понял, что мой план сработал... А теперь самый главный вопрос. Ты собираешься оповестить мир о рисунках в гроте?
- Не знаю. Мне нужно будет подумать. А как бы тебе хотелось?
- Я, пожалуй, предпочел бы, чтобы ты этого не делал.
- Ладно, не буду,- сказал Бойд.- По крайней, мере, какое-то время. Что-нибудь еще я могу для тебя сделать? Тебе что-нибудь нужно?
- Ты сделал самое для меня главное, - сказал Луи.- Ты узнал, кто я. Или что я. Сам не понимаю, почему, но это для меня очень важно. Видимо тревожит полная безвестность. Когда ты умрешь,- а это, я надеюсь, случится еще не скоро, - на свете снова не будет никого, кто знает. Но память, что один человек знал и, более того, понимал, поможет мне продержаться века... Подожди минуточку, у меня кое-что для тебя есть...
Он поднялся, забрался в палатку, потом вернулся и вручил Бойду листок бумаги. Своего рода топографический план.
- Я тут поставил крестик,- сказал Луи. - Чтобы пометить место.
- Какое место?
- Место неподалеку от Ронсесвальеса, где ты найдешь сокровища Карла Великого. Телеги с награбленным добром смыло потоками воды и пронесло вдоль каньона. Но они застряли на повороте, у той каменной баррикады, о которой я говорил. Ты там их и найдешь, очевидно, под толстым слоем галечника и нанесенного мусора.
Бойд оторвал взгляд от карты и вопросительно взглянул на Луи.
- Дело стоящее,- сказал Луи.- Кроме того, это еще одно доказательство в пользу моего рассказа.
- Я поверил тебе, и мне не нужно больше доказательств.
- Все равно. Это не помешает. А теперь пора уходить.
- Как "пора уходить"? Нам еще очень о многом нужно поговорить.
- Может быть, позже,- сказал Луи. - Время от времени мы будем встречаться. Я об этом позабочусь. Но сейчас пора уходить.
Он двинулся по тропе вниз, а Бойд остался сидеть, провожая его взглядом.
Сделав несколько шагов, Луи обернулся.
- Мне постоянно кажется, что пора уходить,- произнес он, как будто поясняя.
Бойд встал, но, не трогаясь с места, продолжал смотреть вслед удаляющейся фигуре. Ощущение глубочайшего одиночества вызывал у него уже один вид этого человека. И вправду, самого одинокого человека на всей Земле.