Планета была столь незначительной и находилась в такой космической глуши, что не имела названия, а только кодовое обозначение и номер, которые определяли ее местонахождение. У деревни же название было, но ни один человек при всем старании не мог произнести его правильно.
Перелет с Земли на эту планету стоил немалых денег. Вернее, не перелет, а обычное ~полтирование~. Однако, чтобы получить информацию, необходимую для уточнения координат этого ~полтирования~, следовало изрядно раскошелиться: та планета находилась настолько далеко от Земли, что-компьютеру нужно было произвести расчеты по высшему разряду - с точностью до одной десятимиллионной. В противном случае вы могли материализоваться эдак в миллионе миль от пункта назначения, в неизведанных глубинах космоса; или же, если вы все-таки оказывались неподалеку от намеченной планеты, материализация могла произойти в тысяче миль над ее поверхностью, либо, что еще хуже, под поверхностью, на глубине в двести - триста миль. И то, и другое было, естественно, крайне неудобно, а вернее, неизбежно приводило к гибели.
Ни у кого во всей Вселенной, за исключением Энсона Лэтропа, не возникало желания посетить эту планету. А Лэтроп должен был побывать на ней, потому что именно там ушел из жизни Рибен Клэй.
Итак, он отвалил солидную пачку купюр за то, чтобы ему помогли постичь нравы и обычаи аборигенов и обучили их языку, и еще кучу денег за вычисление параметров своего ~полтирования~ на эту планету и обратного - для возвращения на Землю.
На той планете он появился около полудня, но материализовался не в самой деревне - для этого было недостаточно даже расчета с точностью до одной десятимиллионной,- а, как выяснил позже, не более чем в двадцати милях от нее и футах в двенадцати над поверхностью планеты.
Он поднялся на ноги, стряхнул с одежды пыль и мысленно поблагодарил свой рюкзак, который уберег его от ушибов при падении.
Планета, во всяком случае, тот участок ее поверхности, который представился его взору, выглядела довольно-таки уныло. Стоял пасмурный день, и окружавший Лэтропа ландшафт был настолько бесцветным, что трудно было различить границу между линией горизонта и небом. Вокруг него простиралась равнина без единого дерева или холма, только кое-где виднелись чахлые заросли какого-то кустарника.
Он упал неподалеку от тропинки и решил, что ему повезло, поскольку из той информации, которой его напичкали на Земле, следовало, что на этой планете не было никаких дорог, да и протоптанные дорожки попадались весьма редко.
Он подтянул ремни рюкзака, покрепче укрепил его и зашагал по этой тропинке. Пройдя около мили, он увидел изъеденный непогодой столб с указательным знаком, и хотя Лэтроп не был до конца уверен, что разобрался в нацарапанных на дощечке символах, из надписи следовало, что он идет не в ту сторону. И он повернул назад, надеясь, что правильно понял текст на дорожном знаке.
Уже смеркалось, когда он добрался до деревни. Он шел в полном одиночестве много миль, не встретив ни души, если не считать какого-то странного, свирепого на вид животного, которое поднялось на задние лапы и издало резкий свистящий звук.
Да и в самой деревне он увидел немногим больше.
Как Лэтроп и представлял, эта деревня более всего напоминала обиталище стаи степных собак - такие поселения этих животных встречаются на его родной планете, Земле, в западной части Северной Америки.
На окраине деревни он заметил участки возделанной почвы, на которых росли какие-то незнакомые ему растения; на некоторых делянках в сгущавшихся сумерках копошились маленькие, похожие на гномов фигурки. Когда он окликнул их, они лишь взглянули на него и снова принялись за работу.
Он пошел по единственной в деревне улице, пытаясь угадать, почему перед лазом в каждую нору возвышались холмики земли, извлеченной в процессе рытья. Все эти холмики выглядели почти одинаково, да и лазы в норы практически ничем не отличались друг от друга.
То там, то здесь перед норами играли крошечные гномики, и Лэтроп предположил, что это дети; а когда он приблизился к ним, они быстро юркнули в темные лазы и больше не показывались.
Он прошел всю улицу до конца и остановился, увидев перед собой холм повыше, на котором стояло нечто вроде грубого обелиска, похожего на обрубок копья, точно указующий перст, нацеленный в небо.
Это его несколько удивило, ибо в полученной им на Земле информации не упоминались ни памятники, ни какие бы то ни было культовые сооружения. Однако он сообразил, что в сведениях о такой планете наверняка имеются пробелы: не так уж много известно о ней и ее коренных жителях.
Но почему не допустить, что у этих гномов есть своя религия? На других планетах то и дело прослеживались задатки верований. В ряде случаев они возникали на самой планете, а иногда это были пережитки культов, привнесенных извне - с Земли или с каких-нибудь планет других солнечных систем, где в незапамятные времена процветали могущественные религии.
Он повернулся и зашагал по улице назад. Посреди деревни он остановился. Никто не вышел ему навстречу; он сел на тропу и стал ждать. Вытащил из рюкзака пакет с завтраком, поел, напился воды из термоса, который прихватил с Земли, и задумался над тем, почему Рибен Клэй решил провести последние дни своей жизни в таком унылом месте.
Этот вопрос возник у него не потому, что в этой планете он усмотрел какое то несоответствие с личностью Клэя. Напротив. Все здесь выглядело предельно скромно, а Клэй был человек скромный, замкнутый; когда-то его даже прозвали "Ван Гогом Космоса". Погруженный в себя, он жил своей внутренней жизнью, а не жизнью Вселенной. Он не искал ни славы, ни оваций, хотя мог претендовать и на то, и на другое. Порой даже казалось, что он бежит от них. Всю свою жизнь он производил впечатление человека, который пытается от всех скрыться. Человека, который от чего-то убегает или, наоборот, за чем-то гонится, человека ищущего, которому никак не удается завладеть тем, что он пытается найти. Лэтроп покачал головой: трудно определить, кем на самом деле был Клэй - охотником или преследуемой добычей. Если добычей, то чего он боялся, от чего бежал? А если охотником, то за кем он гнался, что искал?
Лэтроп услышал какое-то тихое шарканье и, повернув голову, увидел, что по тропе к нему идет одно из гномоподобных существ. Он понял, что это старик. Поседевший волосяной покров на его теле казался серым, а когда он подошел поближе, Лэтроп разглядел и другие признаки старости: слезящиеся глаза, морщинистую кожу, поникшие кустики бровей, скрюченные пальцы рук.
Существо остановилось перед Лэтропом, заговорило, и тот понял его.
- Да будут зорки ваши глаза, сэр. (Не сэр, конечно, а слово, самое близкое по смыслу.)
- Да будет острым ваш слух,- отозвался Лэтроп.
- Крепкого вам сна.
- Приятного вам аппетита,- продолжил Лэтроп.
Когда наконец все традиционные добрые пожелания были исчерпаны, гном внимательно оглядел Лэтропа и произнес:
- Вы похожи на того, другого.
- На Клэя,- уточнил Лэтроп.
- Только вы моложе,- сказал гном.
- Моложе,- согласился Лэтроп.- Но не намного.
- Верно,- вежливо согласился гном, словно желал доставить этим удовольствие собеседнику.
- И вы не больной.
- Да, я здоров,- сказал Лэтроп.
- Клэй был больной, Клэй...(Не "умер". Слово скорей переводилось как "прекратился" или "иссяк", но смысл его был ясен.)
- Я знаю. Я пришел, чтобы поговорить о нем.
- Он жил с нами,- произнес гном.- Мы были рядом с ним, когда он... (умер?).
А давно ли это произошло? Как спросить: "Давно ли?"? Лэтроп вдруг смешался, осознав, что в языке этих гномов не было слов, подходивших по смыслу для обозначения продолжительности отрезка времени.
Глаголы в нем, конечно, употреблялись в настоящем, прошедшем и будущем времени, но не было ни одного слова для измерения протяженности времени или пространства.
- Вы...
(Не было слов, означавших: "похоронить" и "могила".)
- Вы закопали его в землю? - спросил Лэтроп.
Он почувствовал, что этот вопрос привел гнома в ужас.
- Мы... его.
Съели его? - мучительно соображал Лэтроп. На Земле, да и на некоторых других планетах жили в древности племена, которые поедали своих усопших, воздавая таким способом покойникам высшую почесть.
Но это не было слово "съели".
Тогда что же они сделали с Клэем? Сожгли? Повесили? Куда-то забросили?
Нет. Ни то, ни другое, ни третье.
- Мы... Клэя,- настойчиво повторил гном.-Он так хотел. Мы любили его. Мы не могли сделать для него меньше, чем он просил.
Лэтроп с благодарностью поклонился.
- Этим вы оказали честь и мне тоже
Гном вроде бы несколько успокоился.
- Клэй был безвредным, - произнес он.
"Безвредный" - не совсем точный перевод. Быть может, "мягкий". Не "жестокий". Да еще "слегка чокнутый". Естественно, что из-за психологической несовместимости, недопонимания любой пришелец не может не показаться аборигенам "слегка чокнутым".
Словно прочтя его мысли, гном проговорил:
- Мы не понимали его. У него были какие-то вещи, и он называл их "кистикраски". Он делал ими полоски.
Полоски?
~Кистикраски~? Ну, конечно же, кисти и краски. Полоски? И это понятно - ведь местные жители видели все в одном цвете. Для них живопись Клэя, вероятно, была лишь совокупностью "полосок".
- Он их делал здесь, у вас?
- Да. Здесь.
- Интересно! А можно мне взглянуть на эти полоски?
- Можно,- сказал гном.- Пойдемте со мной, и вы их увидите.
Они перешли улицу и приблизились к лазу в одну из нор. Согнувшись, Лэтроп стал спускаться вслед за гномом по узкому туннелю. Когда они прошли футов десять-двенадцать, туннель расширился, и они очутились в комнате - некоем подобии вырытой в земле пещеры.
В пещере было относительно светло. Но свет был довольно слабый. Его испускали небольшие кучки какого-то вещества в глиняных мисках грубой работы, стоявших на земляном полу.
Это гнилушки,- подумал Лэтроп.-Фосфоресцирующее гнилое дерево.
- Вот,- сказал гном.
Картина была прислонена к одной из стен комнаты-пещеры, чужеродное яркое пятно в этом странном месте. Обычную картину при слабом свете, испускаемом гнилушками, рассмотреть было бы трудновато, но мазки, оставленные на холсте кистью, казалось, светились сами по себе, и создавалось впечатление, будто этот граненый прямоугольник - окно в какой-то иной мир, находящийся вне сумрака едва освещенной гнилушками пещеры.
Когда Лэтроп вгляделся в вертикально стоящее полотно, ему почудилось, что свечение красок усилилось, картина постепенно как бы прояснилась и стала видна незаконченность мазков. "Да это же не свечение,- подумал Лэтроп,- это ~сияние~".
Тут было все - высокое мастерство живописца, искусное сочетание сдержанности и недосказанности, деликатная манера письма и пронзительная яркость световой гаммы. И что-то еще - ощущение радости, но не торжествующей, а тихой.
- Он не закончил эту работу,- произнес Лэтроп.- Ему не хватило... (Не было слова, чтобы перевести слово ~время~.) Он (иссяк?), не успев ее закончить.
- Иссякли его кисти-краски. Он сидел тут и смотрел на свои полоски.
Так вот в чем причина! Вот почему картина не закончена. У Клэя не осталось красок, а где и как мог он пополнить свой запас? Да и времени на поиски, наверное, уже не было.
Рибен Клэй сидел в этой пещере и смотрел на свое последнее творение, зная, что больше ничего не напишет, и понимая, что нет никакой надежды закончить это великолепное полотно. Впрочем, сам Клэй скорее всего не считал эту картину великолепной. Для него создаваемые им живописные полотна всегда были лишь способом самовыражения. С их помощью он выплескивал наружу то, что таилось в глубине его души и ждало воплощения в произведении искусства, которое увидит Вселенная,- так Клэй общался со своими братьями по духу.
- Отдохните, - сказал гном. - Вы устали.
- Спасибо.
Лэтроп сел напротив картины на плотно утрамбованный земляной пол, прислонившись спиной к стене.
- Вы его знали? - спросил гном.
Лэтроп отрицательно покачал головой.
- Но вы пришли сюда, чтобы с ним повидаться.
- Я искал того, кто бы мне о нем рассказал.
Каким образом можно объяснить этому гномику, что именно так заинтересовало его в личности Клэя? Почему с таким упорством он шел по его следу, когда вся Вселенная уже предала его забвению? Как можно растолковать это таким вот аборигенам, видевшим все в одном цвете и наверняка не имевшим никакого представления о том, что такое живопись. Разве им объяснишь, каким великим художником был Клэй? Разве расскажешь о совершенстве техники его письма, удивительном чувстве света, почти сверхъестественной способности к проникновению в суть окружавшего его предметного мира? О способности к познанию истины и воплощению ее в своих живописных произведениях, причем не какого-нибудь одного ее аспекта, а истины во всех ее ипостасях, в присущей ей световой гамме? О способности передать смысл и настроение изображаемого с такой точностью, что достаточно было взглянуть на его творение, чтобы вмиг все понять.
-Быть может, поэтому-то я и искал его, - подумал Лэтроп.- Быть может, поэтому я истратил двадцать земных лет и огромное количество денег, чтобы побольше узнать о нем. Монография, которую я когда-нибудь напишу, будет лишь слабой попыткой осмыслить цель моих поисков, логическим обоснованием моего труда. Но главные усилия я вложил в поиски истины. Да, это окончательный ответ - я пытался познать ту истину, которая открылась ему, которую он отобразил в своих творениях. Потому что некогда я тоже к этому стремился".
- Колдовство,- сказал гном, глядя на картину.
- В некоторой степени,- кивнул Лэтроп.
Возможно, именно поэтому они так тепло отнеслись к Клэю, надеясь, что его умение колдовать в какой-то мере распространится и на них, принесет удачу. Но скорей всего они приняли его настороженно, ибо Клэй не был тем простодушным, духовно однозначным человеком, которого могли бы безоглядно полюбить такие примитивные существа.
Вероятно, со временем они стали относиться к нему как к своему соплеменнику, быть может, и не помышляя взимать с него за жилье и пищу. Не исключено, что он немного работал с ними в поле и занимался каким-нибудь несложным ремеслом. Но, в сущности, Клэй был здесь лишь гостем, ибо ни один инопланетянин не сумел бы приспособиться к такой отсталой экономике и культуре.
Они оказали ему помощь в последние дни его жизни, ухаживали за ним, умирающим, а когда он скончался, из уважения к нему воздали его телу какие-то особые почести.
Что же означало то слово? Лэтроп не мог его припомнить. Обучение, которое он прошел на Земле, оставляло желать лучшего: скудный словарный запас, нехватка информации, то и дело ставившие его в тупик на этой планете.
До него вдруг дошло, что гном ждет, чтобы он объяснил ему суть этого колдовства, причем объяснил лучше, чем сам Клэй. А может, Клэй и не пытался им что либо объяснить, ибо вполне вероятно, что они его ни о чем не спрашивали.
А гном все ждал, надеясь, что Лэтроп растолкует ему особенности этого колдовства. Ждал молча, ибо не осмеливался спросить его напрямую. Ведь не принято выспрашивать инопланетян, как именно они колдуют.
- Это...(в его бедном словарном запасе не было слова, означавшего "картина".)... это место, которое видел Клэй. Он захотел рассказать о нем вам и мне с помощью своих полосок... Ему хотелось, чтобы мы тоже это увидели.
- Колдовство, - повторил гном.
Лэтроп отказался от дальнейших объяснений. Это было бесполезно. Ведь для такого аборигена творчество Клэя не более чем колдовство. Пусть уж для него оно останется колдовством. Колдовством, да и только.
На этой картине Клэй изобразил долину, по которой в тени стройных, строгих деревьев протекал ручей. Все было залито каким-то необычным светом, но не солнечным - тот лился на долину сверху. И нигде ни одного живого существа, что было характерно для творений Клэя, ибо, как пейзажист, он не писал ни людей, ни каких-либо иных живых существ.
"Счастливый уголок", - подумал Лэтроп, - но в этом счастье чувствуется какая-то торжественность, даже суровость. Словно это место создано для того, чтобы бегать и смеяться, но бегать не слишком быстро, а смеяться вполголоса. Этот пейзаж вызывал какое-то безотчетное благоговение.
- Клэй повидал много мест,- сказал Лэтроп гному.- И показал их на...(опять нет слов, чтобы сказать на языке аборигена "холст", "доска" или "полотно".)... вот на таких полях. Он побывал на множестве разных планет и постарался своими полосками показать на этих полях их...(нет слова "настроение")... как они выглядят.
И снова гном произнес:
- Колдовство. Клэй был могущественным колдуном.
Он прошел к дальней стене комнаты и поворошил в примитивной глиняной печи торфяные брикеты.
- Вы голодный, - сказал гном.
- Я недавно поел.
- Вы должны поесть и с нами. Сейчас придут остальные. Уже слишком темно для работы в поле.
- Хорошо, я поем с вами, - согласился Лэтроп, ибо ему следовало разделить с ними трапезу. Чтобы его миссия увенчалась успехом, он должен сблизиться с ними. Быть может, не настолько, как Клэй, но по крайней мере стать для них менее чужим, чем сейчас. Как бы ни была отвратительна их пища, он обязан отведать ее вместе с ними.
Но может статься, их еда не так уж противна на вкус. Наверняка они питаются кореньями и овощами, ведь у них есть огороды. А возможно, и маринованными или подсоленными насекомыми да еще каким-нибудь возбуждающим, как алкоголь, варевом, которое он доложен есть (или пить) с некоторой осторожностью.
Так что, хочет он того или нет, он должен делить с ними трапезу и ночлег и относиться к ним столь же дружелюбно и деликатно, как Клэй.
Ведь они могут многое поведать ему, рассказать то, о чем узнать он и не надеялся: как прожил Рибен Клэй свои последние дни. А вдруг ему вдобавок удастся получить и ключ к разгадке тех потерянных лет, которые Клэй провел неведомо где, исчезнув из его поля зрения?
Расслабившись, Лэтроп сидел напротив картины и вспоминал, как след Клэя оборвался на самом краю Галактики в немногих световых годах от планетки, на которую он сам только что явился. Год за годом он шел по его следу от звезды к звезде, собирая о нем сведения, беседуя с теми, кого тот встречал на своем пути, пытаясь выяснить, где находятся его живописные полотна. И вдруг этот след оборвался. Клэй покинул некую определенную планету, и никто не знал, куда он оттуда направился. Лэтроп потратил немало времени, чтобы обнаружить хоть намек на то, где мог находиться Клэй и уже готов был отказаться от дальнейших поисков, как вдруг узнал, что Клэй объявился на этой планете и вскоре умер. Но из полученной им информации Лэтроп вычленил веские доказательства того, что Клэй прибыл свода вовсе не с той планеты, где оборвался его след, а провел несколько лет в каком-то другом месте. Так что в его жизнеописании, которому посвятил себя Лэтроп, все еще оставался пробел - пробел из потерянных лет, а сколько их было, этих лет, определить он не мог.
Кто знает, а вдруг именно здесь ему удастся найти ключ к разгадке того, где провел Клэй эти годы. Однако,- подумал Лэтроп,- это будет лишь конец нити, которая, возможно, приблизит меня к разгадке. Но не более. На точные сведения рассчитывать не приходится, ибо эти крошечные существа не имеют представления о том, что такое время и пространство.
Скорей всего разгадка тайны кроется в живописном полотне, которое он обнаружил в этой пещере. Вполне вероятно, что на нем изображен уголок никому не ведомой планеты, которую посетил Клэй перед тем, как отправиться сюда умирать. "Но если это так, плохи дела - ведь можно потратить три жизни, а то и больше, прочесывая планету за планетой в тщетной надежде найти и узнать место, которое Клэй изобразил на этом холсте".
Лэтроп наблюдал, как гном бесшумно возится у плиты; единственным звуком, который улавливал его слух, было завывание ветра в трубе и у входа в туннель, что привел их в эту пещеру. Ветер, торфянистая, поросшая какой-то невысокой травой равнина да скученные в деревушки землянки - вот и все, что здесь есть, на самом краю Галактики, на ободе огромного колеса из множества солнц. "А что, собственно, мы знаем,- подумал Лэтроп,-об этом шарике материи, точно заброшенном в глубины космоса могучей рукой какого-то неведомого игрока в гольф? Мы не знаем, когда он зародился, для чего существует и когда перестанет существовать. Мы подобны слепцам, которые ищут во мраке нечто реальное, осязаемое, и то немногое, что нам удается обнаружить, мы познаем не лучше, чем слепой вещи в своей комнате, определяя свойства предметов на ощупь. Ибо, по сути дела, мы так же слепы, как он,- мы все, все наделенные разумом существа, населяющие планеты Галактики. И вопреки своей вводящей в заблуждение слепоте мы предельно самонадеянны, ибо, прежде чем пытаться проникнуть в тайны Галактики, нам следует познать самих себя.
Гном принялся за приготовление еды, и от его стряпни в пещере распространился приятный запах. Почти земной. Быть может, это блюдо окажется не таким уж противным на вкус, чего поначалу боялся Лэтроп.
- Вы такой, как Клэй? - спросил Клэй.
- Хотел бы быть таким же - он мне очень нравился.
- Нет, нет, вы меня не поняли. Вы делаете то же самое, что и он? Такие же полоски?
Лэтроп отрицательно покачал головой.
- Сейчас я ничего не делаю. Я... (как сказать на их языке, что ушел от дел?)... я закончил свою работу и теперь играю в одну игру. (Он сказал "играю" и "игру", за неимением в языке этих аборигенов других слов).
- Играете?
- Я больше не работаю. Делаю, что хочу. Вот сейчас мне хочется узнать, как жил Клэй, и я... (нет слова "писать")... я рассказываю о его жизни полосками, но не такими, какие делал он. Совсем, совсем другими.
Садясь на пол, Лэтроп поставил рядом свой рюкзак. Теперь он поднял его на колени, открыл и вынул из него блокнот и карандаш.
- Я делаю вот такие полоски,- сказал он.
Гном подошел к нему и стал рядом.
Лэтроп написал на листке блокнота: ~"Я был ученым-футурологом. С помощью логики на основе фактического материала я пытался заглянуть в будущее человечества. Я искал истину"~.
- Вот такие полоски,- произнес он.- Я их сделал очень много, чтобы рассказать о жизни Клэя.
- Колдовство,- снова произнес гном.
В этом блокноте было записано все, что Лэтроп узнал о Клэе. Все, кроме того, где и как он провел эти таинственные потерянные годы. Страницы, заполненные информацией, которую нужно было систематизировать и облечь в форму связного повествования. Заметки, рассказывающие о странной жизни странного человека, который путешествовал в космосе от звезды к звезде, изображая на своих полотнах уголки самых разных планет и разбрасывая эти пейзажи по всей Галактике. Человека, скитавшегося словно бы в поисках чего-то иного, чем виды, которые возникали перед его взором на этих планетах, чего-то нового, что он мечтал написать. Точно его пейзажи были всего лишь данью преходящему капризу, не более чем причудой и удобным способом заработать деньги на пропитание и для того, чтобы оплатить очередное ~полтирование~. На эти деньги он посещал по желанию любые солнечные системы. Он никогда не оставлял себе свои картины, продавая их все до единой, а иногда просто бросал их, перемешаясь на другую планету.
Но вовсе не потому, что его пейзажи были плохи. Они были изумительны. Они с почетом экспонировались в картинных галереях (или помещениях сходного назначения) на многих планетах.
Клэй нигде не задерживался. Он всегда спешил. Словно какая-то определенная цель, некий замысел гнали его от одной звезды к другой.
И его метание от планеты к планете, его погоня за чем-то неведомым в результате привели к тому, что он кончил свои дни в этой пещере, годившейся лишь на то, чтобы укрыться в ней от ветра и дождя.
- А для чего? - спросил гном.- Для чего нужно делать полоски о жизни Клэя?
- Для чего? - переспросил Лэтроп.- Для чего это нужно? (И мысленно добавил: "Сам не знаю!")
Но ответ на то, почему Клэй так стремительно перемещался с планеты на планету и почему он, Лэтроп, мчался по его следам, возможно, где-то совсем близко, стоит только протянуть руку. Наконец после долгих поисков он, возможно, получит ответ именно здесь.
"Для чего вы делаете эти полоски?"
А что на это ответить?
Что ответил на такой вопрос сам Клэй? Они же наверняка и его спрашивали об этом. Не о том, как он их делает, ибо, если речь идет о колдовстве, подобный вопрос задавать не положено. Но ~для чего~ - об этом спросить можно. Не о таинстве самого колдовства, а о цели, которую преследует своими действиями колдун.
- Для того, чтобы мы узнали,- произнес Лэтроп, подбирая слова,- чтобы все мы - и вы, и я, и жители других планет узнали, каким существом (человеком?) был Клэй.
- Он был... (добрый?). Он был нам близок. Мы любили его. Это все, что нам нужно знать о нем.
- Все, что нужно знать вам,- возразил Лэтроп.- Но этого недостаточно для других.
Хотя, вероятно, не многие прочтут его монографию, когда она будет написана. Жалкая горстка мыслящих существ потратит на это время, если вообще пожелает ее читать.
"Теперь наконец я понял то,- подумал Лэтроп,- что знал всегда, но не хотел признавать это даже в глубине души: я собираю материал о жизни и творчестве Клэя не для других, а для себя. И делаю это не потому, чтобы заполнить свободное время, отработав свое и уйдя от дел, а по какой-то более важной причине, испытывая неутолимую жажду к этому занятию. Из-за некоего неизвестного фактора, а может, желания (которого у меня, честно творя, прежде не было) удовлетворить эту пока не объяснимую для себя потребность. Чтобы достичь цели, смысл которой, несомненно, поразит меня, если мне дано когда-либо понять, в чем он заключается .
Гном вернулся к печи и снова взялся за свою стряпню, а Лэтроп продолжал сидеть на земляном полу, прислонившись спиной к стене пещеры. Только теперь он почувствовал, насколько он устал. У него сегодня был трудный день. Само по себе ~полтирование~ не требовало особых усилий, его процесс субъективно казался легким, однако человека он выматывал. Вдобавок, чтобы добраться до этой деревни, Лэтроп прошел пешком миль двадцать.
~Полтирование~ могло бы не отражаться на самочувствии человека, если бы работа над усовершенствованием его процесса некогда не была приостановлена из-за каких то ошибочных представлений, а избавились от них только тогда, когда удалось покончить с рядом суеверий и надуманных предубеждений, которыми человек прикрывал свое невежество. Так уж повелось: если люди не понимали сути какого-либо явления, они относили восприятие его к категории суеверий и не пытались объяснить с научной точки зрения. Род человеческий мог с легкостью избавиться от того или иного суеверия, но не мог без чувства вины отмахнуться от очевидных фактов.
Из туннеля донеслось шарканье, и в пещеру вошли четыре гнома. Они несли грубо сделанные орудия для полевых работ, которые прислонили к стене, и, замерев, молча уставились на сидевшего на полу человека.
Старый гном произнес:
- Это еще один, такой, как Клэй. Он будет жить с нами.
Все четверо подошли к Лэтропу и стали полукругом, обратив к нему лица. Один из них спросил стоявшего у плиты гнома:
- Он поживет с нами и умрет?
- Этот, кажется, пока не умирает, - возразил другой.
Похоже, они заранее предвкушали его смерть.
- Я не собираюсь здесь умирать, - поежившись, заявил Лэтроп.
- Мы бы тогда... вас, - произнес еще один из четверки, повторив то слово, которое объясняло, что они сделали с Клэем, когда тот скончался; причем таким заискивающим тоном, словно предлагал человеку взятку за то, чтобы он остался с ними и умер.
- А вдруг он не захочет? - предположил другой гном.- Клэй сам сказал, чтобы мы так сделали. А этот может не захотеть.
От слов, произнесенных гномами, от их выжидающих взглядов в пещере повеяло ужасом, и у Лэтропа забегали по спине мурашки.
Старый гном прошел в дальний угол пещеры и поднял с пола какой-то мешок. Вернувшись, он поставил этот мешок перед Лэтропом и потянул за шнур, которым была затянута его горловина. Остальные благоговейно наблюдали за тем, что он делает. Было ясно, что для них это событие огромной важности, и если бы можно было бы вообразить, что эти приземистые, неуклюжие существа способны торжественно приосаниться, то сейчас они выглядели так, будто всецело прониклись величием происходящего на их глазах действа.
Старый гном наконец распустил шнурок, перевернул мешок и, схватив его за низ, вывалил содержимое на земляной пол. В образовавшейся куче Лэтроп разглядел кисти, множество пустых тюбиков от масляных красок (почти из всех краска была полностью выдавлена), потрепанный бумажник и еще какой-то предмет. Гном поднял его с пола и протянул Землянину.
Лэтроп взял его, внимательно осмотрел и вдруг понял, что они сделали с Клэем, понял, ни на миг не усомнившись в том, какие великие последние почести отдали Клэю гномы, когда он скончался.
В горле у Лэтропа что-то заклокотало - не хохот над забавным открытием, ибо в этом не было ничего смешного. Он хохотал над превратным восприятием ценностей, над противоречием концепций, над головоломкой, которую преподнесли ему гномы, решив воздать Клэю именно такие последние почести, и еще над своим внезапным прозрением.
Сейчас он даже мог себе мысленно все представить: как они день за днем носили землю, чтобы насыпать холм, который он видел сегодня в поле за деревней; как трудились в поте лица, зная, что их друг, прибывший к ним неведомо откуда, вот-вот умрет; как они обошли всю планету в поисках дерева,- ведь на ней в основном рос чахлый кустарник,- и в конце концов нашли его и принесли сюда на своих согбенных спинах, ибо не ведали, что такое колесо; как они маялись, когда деревянными гвоздями соединяли куски дерева, старательно проколупав для этих гвоздей отверстия, так как не были знакомы с плотницким ремеслом.
Все это они сделали из любви к Клэю, и весь их каторжный труд, все потраченное ими время ничего не значили по сравнению с красотой и величием того, во что они вложили столько любви.
Он взглянул на распятие и, казалось, понял наконец, в чем заключалась странность личности Клэя и причина его бесконечных поисков, безумных лихорадочных метаний от одной солнечной системы к другой; отчасти это даже объясняло, как проявился у него такой неповторимый талант, блестящий талант к столь ясному выражению истины, едва проглядывавшей сквозь многие другие, о которых повествовала его кисть.
Ибо Клэй наверняка был одним из немногих, доживших до этого времени членов благородной древней секты Землян; одним из представителей рода человеческого, ныне мыслящего логически и изучающего лишь те явления окружающего его мира, что доступны чувственному восприятию. Одним из тех, кто некогда был привержен мистицизму и вере. Впрочем, видно, Клэю одной веры было недостаточно так же, как духовные потребности его, Энсона Лэтропа, порой не удовлетворяла реальность предметного мира. И тем не менее ему и в голову не приходило, что порывы Клэя настолько просто объяснить - ведь большинство стараются защитить свою веру от издевательских ухмылок вселенской логики.
Однако ни вера, ни реальность не могут существовать порознь; должно быть, они взаимосвязаны и воздействуют друг на друга.
"Впрочем, - сказал себе Лэтроп,- лично мне вера не нужна. Я долгие годы изучал факты и объяснял их сущность с помощью законов логики. Это все, что человеку нужно. Если у него возникает иная потребность, то ее стимулирует какой-то другой, пока еще не выявленный и не изученный фактор. У нас нет необходимости возвращаться к вере.
Очистите объективную реальность от веры в Бога и поклонения идолам, и вы получите нечто полезное для повседневной жизни. Подобное тому, как давным-давно Человек очистил от насмешек такое явление, как полтергейст, и познал основополагающий принцип ~полтирования`, после чего стал перемещаться из одной солнечной системы в другую с той же легкостью, как в древности, гуляя по улице, доходил до полюбившегося ему бара.
Но Клэй, несомненно, относился к этому иначе: приемля лишь то, что реально существует, он не мог бы писать такие поразительные пейзажи, если б душа его не была согрета верой. Во имя веры он всецело посвятил себя творчеству - вот почему его картины так зачаровывали.
И именно вера побудила его в поисках неведомо чего скитаться по планетам Галактики."
Лэтроп взглянул на картину и увидел, сколько в ней благородной простоты, нежности, счастья и как удивительно прекрасен заливавший пейзаж свет.
"Именно такой свет, правда, выписанный не столь совершенно, я видел на иллюстрациях старинных книг, которые изучал, проходя на Земле курс сравнительного анализа древних религий". Лэтроп вспомнил преподавателя, посвятившего несколько учебных часов толкованию символики света.
Он выронил из руки распятие и поднял с пола три-четыре пустых тюбика из под краски.
Клэй не завершил работу над этой картиной, сказал при встрече Лэтропу гном, потому что у него кончились краски. И верно, тюбики были плоскими и скручены до самых крышечек - можно было даже разглядеть отпечатки пальцев, которые выдавливали из них последние драгоценные капли.
"~Он вихрем летел по Галактике~,- думал Лэтроп, ~но я его все-таки догнал~. И даже после того, как он умер, я нашел его, внюхиваясь, точно ищейка, в остывающий след, который он оставил меж звезд. И я шел по этому следу, ибо я любил его - не человека по имени Клэй (я ведь не знал - да и откуда мне было знать? - каким он был человеком, хорошим или дурным), - я следовал за ним потому, что почувствовал в его произведениях то, на что не обратили внимания искусствоведы. То, что нашло отклик в моей душе. Быть может, во мне пробудилась та самая древняя, ныне утраченная вера. Простая, наивная вера, давным-давно задушенная элементарной логикой.
Но теперь-то я понял Клэя. Понял с помощью миниатюрного распятия, символики его последнею произведения, и грубой реальности холма, что высится на этой нищей планете в поле за деревней.
Понял, почему Клэй выбрал такую нищую, убогую планету.
Потому что в этой нищете, как в самой вере, есть смирение, которым никогда не отличалась логика.
Лэтроп мог с закрытыми глазами представить себе все как наяву: и мрачные облака в пасмурном небе, и унылую пустошь, и торфянистую равнину без конца и без края, и белую фигуру на кресте, и толпу низкорослых существ у подножия холма, на века отмеченных действом, смысла которого они не понимали, но которое вершилось благодаря их необычайно доброму отношению к тому, чья вера растрогала их сердца.
- Клэй когда-нибудь говорил вам, где он побывал перед тем, как появился здесь? - спросил гномов Лэтроп.- Откуда он пришел сюда?
Они отрицательно покачали головами.
- Нет, не говорил.
"Он был там, где растут такие деревья, которые он изобразил на этом полотне. Там, где все преисполнено покоем и чувством собственною достоинства. И где светло".
Человек очистил от шелухи суеверий такое парапсихологическое явление, как полтергейст, и обнаружил под ней рациональное зерно - принцип ~полтирования~. То же самое человек проделал с левитацией, телепатией и многими другими вроде бы необъяснимыми явлениями. Но он никогда не пытался очистить от такой шелухи веру, чтобы найти под слоем этой шелухи какое-нибудь рациональное зерно. Ибо веры самой по себе достаточно, она не терпит реальности. Что же они представляли себе, верующие далекого прошлого? Такие разные по своей психологической структуре, да еще говорившие на разных языках? Счастливую загробную жизнь, рай, ад, небеса, дарованное свыше блаженство? Что из всего этого порождено фантазией верующих, а что, быть может, является реальным фактом? Этого не знает ни одно мыслящее существо, если только оно не живет одной только верой, а сейчас никто, за некоторым исключением, так не живет.
А не может ли оказаться, что на последнем, столь значительном отрезке пути, по которому течет жизнь Галактики и где набираются знания, будет открыт какой-то другой принцип, более важный, чем объективная реальность и вера, - принцип, пока еще никем не познанный, и осмыслят его лишь спустя тысячелетия. Не наткнулся ли Клэй, интеллектом намного опередивший свое время, чей разум не подчинялся законам всеобщего процесса эволюции, на этот принцип, получив о нем некоторое представление?
Вера потерпела поражение, ослепленная сиянием своей славы. А не погубят ли, в свою очередь, предметный мир резкие лучи испускаемого им света?
И разве Человек, используя куда более мощное орудие - свои проницательность и интуицию,- отказавшись как от веры, так и от исследования объективного существующих явлений, разве не может он, обойдясь без поисков, найти искомое и с успехом достичь конечной цели, к которой сознательно или бессознательно стремится все живое с той поры, как у обитателей мириада планет Галактики появились первые проблески разума?
Лэтроп нашел тюбик из-под белил, отвинтил крышечку и выдавил из него немного масляной краски. Зажав тюбик в одной руке, другой рукой он поднял с пола кисть и бережно перенес на нее эту каплю белой субстанции.
Он отбросил в сторону пустой тюбик, подошел к стоящей у стены картине, присел на корточки и в полумраке слабо освещенной пещеры стал пристально вглядываться в нее, пытаясь найти источник этого удивительного света, заливавшего пейзаж.
Он обнаружил его в левом верхнем углу картины, над горизонтом, хотя не был до конца уверен, что зрение его не подвело.
Лэтроп протянул к этому месту руку с кистью, но сразу же отвел ее.
Да, должно быть, свет льется именно отсюда. Видно, Клэй стоял под этими могучими деревьями, обернувшись лицом к его источнику.
"А теперь действуй осторожно, - сказал себе Лэтроп. - Очень, очень осторожно, ведь это лишь символ, слабый намек на цветовое пятно. Один перпендикулярный штрих и другой покороче, горизонтальный, под прямым углом к первому, ближе к его верхнему концу."
Он держал кисть неловко, как человек, впервые взявший ее в руки.
"С ума я сошел, что ли? Совсем сдурел!"
Рука не повиновалась Лэтропу. Он не умел писать маслом, но прекрасно сознавал, что даже легчайшее прикосновение кисти к холсту может оставить грубый неверный след, который все осквернит.
Кисть выпала из его разжавшихся пальцев и откатилась в сторону.
"Я попытался",- мысленно сказал он Клэю.