Мама с папой ссорились. Не то, чтобы очень всерьез, но шумели они
изрядно. Их перебранка длится уже несколько недель.
- Не можем мы вот так сразу, бросить все и уехать! - громко сказала
мама. - Так дела не делаются. Надо подумать хорошенько, прежде чем
срываться с места, где провел всю свою жизнь.
- Я уже думал! - еще громче ответил папа. - Много думал! С того дня,
как инопланетяне начали путаться под ногами. Вчера еще одно семейство
приехало и поселилось в доме, где раньше жили Пирсы.
- Откуда ты знаешь, что на какой-то Фермерской планете нам будет
лучше? - спросила мама. - А если окажется еще хуже?
- Хуже, чем здесь просто не бывает! Если бы нам хоть в чем-то везло!
Честно скажу, мое терпение вот-вот лопнет!
Ей богу, папа ни вот настолько на преувеличивал, говоря о нашем
невезении. Помидоры в этом году не уродились, сдохли две коровы, медведь
не только сожрал весь мед, но и разломал ульи... Вдобавок испортился
трактор и его ремонт встал нам в семьдесят восемь долларов и девяносто
центов.
- Каждому в чем-то не везет, - упрямилась мама.
- Каждому, только не Энди Картеру! - взвился папа. - Как это
получается, только все ему нипочем, за что бы он ни взялся. По-моему, если
Энди даже в лужу шлепнется, подымется из нее, усыпанный алмазами.
- Ну я не знаю... - мама пожала плечами, - еды нам хватает, голыми не
ходим, и крыша над головой имеется. Может, в наше-то время не стоит ждать
от жизни большего.
- Почему не стоит? - ответил папа. - Человек не может
довольствоваться только тем, чтоб сводить концы с концами. Я ночами не
сплю, голову ломаю, что бы такое сотворить, да как бы нам жизнь улучшить.
Чего только не придумывал - ничего не вышло. Даже с адаптированным
марсианским горохом. Посадил его на песчаном участке, не почва - золото.
Прямо-таки специально насыпана для марсианского гороха... Ну и как,
выросло хоть что-нибудь?
- Нет, - ответила мама, - насколько я помню, нет.
- А на следующий год Энди Картер посадил тот же самый горох на том же
самом месте, только за забором. Так он унести не мог свой урожай!
Это уж точно. Да и что касается фермерской сноровки - разве может
Энди сравниться с папой? Только за что бы папа ни брался, ничего не
получалось. Но стоит Энди повторить вслед за папой - все выходит как
нельзя лучше.
Впрочем, это касается не только нас, но и всех наших соседей. Все в
прогаре, один Энди в выигрыше.
- Запомни, - повторил папа, - еще одна неудача, и я бросаю это дело.
Попытаемся начать все сначала на какой-нибудь из Фермерских планет...
Дальше можно было не слушать.
Я незаметно выскользнул за дверь и, шагая по дороге, с сожалением
подумал, что когда-нибудь он действительно решит эмигрировать, как многие
наши старые соседи.
Может, переселиться на новое место не так и плохо, но, когда я
прикидывал, что для этого придется покинуть Землю, мне становилось не по
себе. Все эти планеты страшно далеко, и неизвестно, хватит ли у нас сил
вернуться, если там не понравится? Кроме того, здесь все мои друзья.
Конечно, они инопланетяне, только мне с ними очень интересно.
От этой мысли я даже слегка вздрогнул, впервые ясно представив, что
все мои друзья - инопланетяне. Мне с ними так здорово, что я никогда не
задумывался, кто они.
Мне казалось немного странным, когда папа с мамой говорили, что скоро
на Земле народу станет меньше - ведь все покинутые хозяйства по соседству
покупали инопланетяне. У них просто выбора нет - все внешние колонии Земли
для них закрыты.
Я как раз проходил мимо фермы Картеров и углядел, что в саду деревья
буквально ломятся под тяжестью плодов. Я подумал, что надо будет сюда
заглянуть, когда они дозреют. Конечно, в таких делах следует
осторожничать, потому что Энди Картер - человек очень противный, а
садовник его, Оззи Бернс - и того хуже. Помню, Энди однажды нас накрыл,
когда мы забрались к нему за дынями, и я, удирая, запутался в колючей
проволоке. Энди меня тогда поколотил, на что, собственно, имел право, но
чтобы идти к папе и требовать с него за эту пару дынь семь долларов...
Папа заплатил, а потом выпорол меня почище, чем Энди.
Выпорол и сказал, что Энди не сосед, а сплошное расстройство.
Правильно сказал.
Я дошел до дома, где раньше жили Адамсы, и увидел во дворе Чистюлю.
Он висел в воздухе и подбрасывал старый баскетбольный мяч. Мы зовем его
Чистюлей, потому что не можем выговорить настоящего имени. Некоторых
инопланетян очень странно зовут.
Чистюля был нарядным, как обычно. Он всегда нарядный, потому что,
когда играет вместе с нами, не пачкает одежду. Мама меня ругает, почему и
я не могу быть таким же чистым и опрятным. А я ей отвечаю, что чистым
легко оставаться тому, кто висит в воздухе, а не ходит по земле. Ведь если
Чистюля хочет швырнуть в вас комком грязи, ему не нужно даже руки пачкать.
В это воскресенье на нем была голубая рубашка, вроде как шелковая, и
красные штаны - похоже, бархатные, а светлые волосы он перевязал зеленой
лентой, которая развевалась на ветру. На первый взгляд Чистюля немножко
напоминал девчонку, но не советую ему об этом говорить, он вам не простит.
Я в этом убедился на собственной шкуре в первый же день, как мы
познакомились. Он вывалял меня в грязи и даже пальцем ко мне не
притронулся. Сидел себе по-турецки в воздухе, футах в трех от земли, со
сладенькой улыбочкой на противной роже, а светло-желтые волосы развевались
по ветру... Хуже всего было то, что я ничего не мог с ним сделать в ответ.
Но это было давно очень, а теперь мы хорошие друзья.
Мы поиграли в мяч, но нам скоро надоело. А потом из дома вышел папа
Чистюли и сказал, что рад меня видеть, и спросил, как дела у родителей, и
хорошо ли работает после ремонта трактор. Отвечал я ему очень вежливо,
потому что, честно говоря, немножко его побаивался.
Дело в том, что он малость чудной - не внешне, а потому, как ведет
хозяйство. И хотя он не похож на фермера, с хозяйством отлично
управляется. Папа Чистюли никогда не пользуется плугом, просто сидит в
воздухе скрестив ноги и плывет над полем туда, потом обратно, а на том
месте, над которым он проплыл, земля мелкая, как пудра. Вот так и
работает. На его поле нет даже сорняков, потому что ему достаточно
проплыть над грядкой, и сорняки уже лежат в борозде, вырванные с корнями.
Можете представить, что он сделает с любым из нас, если поймает во
время хулиганства, поэтому мы стараемся быть вежливыми и осторожными,
когда он поблизости.
Так что я ему рассказал и о нашем тракторе, и об ульях. А потом
спросил, как у него дела с машиной времени, но папа Чистюли в ответ лишь
грустно покачал головой.
- Даже и не знаю, что происходит, Стив, - сказал он. - Я опускаю в
нее разные предметы и они исчезают, но потом не могу их найти, хотя и
должен бы. Может я слишком далеко перемещаю предметы во времени?
Думаю, он бы рассказал мне еще про свою машину, но тут нам помешали.
Пока мы разговаривали с папой Чистюли, их пес загнал кота на клен.
Обычное дело, если поблизости нет Чистюли. При нем все идет
шиворот-навыворот. Значит Чистюля дотянулся до дерева - не руками,
конечно, а мысленно, - поймал кота, свернул его в клубок, так что тот
пошевелиться не мог, и опустил на землю. Придерживая пса, который бился и
вырывался, он сунул ему под нос кота и одновременно освободил обоих
животных.
Раздался такой вопль, какого я не слыхал. Кот молниеносно взлетел на
дерево, едва не содрав с него кору. А пес, не успев вовремя затормозить,
на полном ходу врезался носом в ствол.
Кот в это время уже орал на самой вершине будто его резали, а пес
обалдело носился вокруг дерева.
Папа Чистюли молча посмотрел на сына. Он ничего не сделал, даже слова
не сказал, но Чистюля побледнел и как будто съежился.
- Сколько раз повторять, чтобы ты оставил этих животных в покое, -
наконец сказал он. - Ты видел, чтобы Стив или Мохнатик над ними
издевались?
- Не видел, - пробормотал Чистюля.
- Идите, - сказал папа Чистюли, - и займитесь своими делами.
Ну, значит, пошли мы, - то есть я плелся по дороге, подымая пыль, а
Чистюля плыл по воздуху рядом. Мы двинулись к Мохнатику, которого застали
перед домом. Он сидел и ждал, уверенный что рано или поздно кто-нибудь из
нас пройдет мимо. На плече у него чирикала пара воробьев, рядом с ним
скакал кролик, а из кармана выглядывала белочка, поблескивая
глазами-бусинками.
Мы с Мохнатиком уселись под деревом, а Чистюля устроился около нас -
он тоже почти сидел, то есть висел дюймах в трех над землей. Мы соображали
куда отправиться, но ничего путного в голову не шло, так что мы просто
сидели и болтали, кидали камешки, жевали травинки, а зверьки Мохнатика
бегали вокруг нас, ничуть не боясь. Они немного сторонятся Чистюлю, а ко
мне, если рядом Мохнатик, подходят без опаски.
Меня вовсе не удивляет, что зверьки любят Мохнатика: он и сам весь
покрыт гладкой блестящей шерсткой, и на нем только такие маленькие
трусики. Если его отпустить без этих трусиков, его могут по ошибке
подстрелить.
Значит, мы соображали, чем бы заняться, и тут я вспомнил, что папа
говорил о какой-то новой семье, которая поселилась у Пирсов. Мы решили
пойти туда и узнать, а нет ли у них детей?
Оказалось, что они привезли с собой мальчика нашего возраста. Этот
мальчишка был немного угловатый, невысокого роста, с большими круглыми
глазами, но мне он сразу понравился.
Он сказал нам, как его зовут, но его имя оказалось еще труднее, чем
имена Мохнатика и Чистюли, так что мы немного посовещались и решили
называть его Малыш. Это имя очень ему подходило.
Потом Малыш позвал своих родственников и по очереди всех их
представил. Мы познакомились с его папой, мамой, с маленьким братишкой и с
младшей сестрой, похожей на него самого. Потом его родственники вернулись
в дом, только папа Малыша присел с ними поболтать и сказал, что не слишком
уверен в своих земледельческих способностях; по профессии он вовсе не
фермер, а оптик. Папа Малыша объяснил нам, что оптик - это тот, кто
вырезает и шлифует линзы. Но у его профессии нет перспектив на их родной
планете. И еще добавил, что очень доволен, перебравшись на Землю, и
постарается быть нам хорошим соседом и много всякой ерунды в таком же
роде.
В общем, мы дождались, когда он замолчит, и смылись. Нет ничего хуже,
если взрослый пристанет и его приходится сидеть и слушать.
Мы решили показать Малышу окрестности и посвятить его в наши дела.
Перво-наперво мы отправились в Черную Долину, но шли медленно, потому что
нам все время докучал кто-нибудь из любимцев Мохнатика. Вскоре мы
напоминали бродячий зоопарк: кролики, белки, черепахи и еще какие-то
зверьки.
Я, конечно, люблю Мохнатика, и мне с ним интересно, однако должен
признаться, что он усложняет мою жизнь. До того, как он здесь появился, я
частенько ловил рыбу и охотился, а теперь не могу выстрелить в белку или
поймать карася без того, чтобы не подумать - а вдруг это один из друзей
Мохнатика.
Вскоре мы дошли до ручья, где находилась наша ящерица. Мы откапывали
ее все лето, с небольшими, правда, результатами, но не теряли надежды, что
в один прекрасный день извлечем ее на поверхность. Вы, конечно, понимаете,
что я говорю не о живой ящерице, а об окаменевшей миллион лет назад. В
месте, где ручей протекает через слоистую известняковую плиту. И ящерица
застряла как раз между двумя такими слоями. Мы уже откопали четыре или
пять футов ее хвоста и вгрызались все глубже, но нам все труднее и все
больше камня приходилось отбивать.
Чистюля поднялся в воздух над известняковым выступом, застыл
неподвижно, сосредоточился, а потом ударил изо всех своих мысленных сил -
конечно, так, чтобы не повредить ящерицу. Он постарался на славу и отбил
крупный кусок плиты. Пока Чистюля отдыхал, мы втроем собирали и
оттаскивали камни.
Но один камень мы не смогли сдвинуть с места.
- Ударь по нему еще раз, - сказал я Чистюле, - он разлетится на
кусочки, и мы их вытащим.
- Я его отбил, а вы уж сами думайте, что с ним теперь делать, -
ответил он.
Спорить с ним было бесполезно. Мы втроем ухватились за эту глыбину,
но она даже не дрогнула. А этот нахал сидел себе, ни о чем не беспокоясь,
и только забавлялся, наблюдая, как мы надрываемся.
- Поищите какой-нибудь лом, - посоветовал он. - С ломом, наверное,
справитесь.
Мне Чистюля уже порядком надоел, и чтобы хоть на минуту от него
отдохнуть, я согласился, сказав, что пойду за ломом. А этот новенький,
Малыш, решил идти со мной. Мы выбрались обратно на дорогу и направились ко
мне. Мы не торопились. Ничего с Чистюлей не сделается, если он подождет.
Мы шли с Малышом по дороге и болтали. Он рассказывал мне о своей
родной планете, а я рассказывал ему о Земле. Я чувствовал, что мы быстро
подружимся.
Когда мы проходили мимо сада Картеров, Малыш внезапно остановился
посреди дороги и напрягся, как охотничья собака, почуявшая дичь. Поскольку
я шел позади, то врезался в него, но он даже не пошевелился, хотя я крепко
в него впилился. Его глаза блестели, и весь он был так возбужден, что аж
дрожал.
- Что случилось? - спросил я.
Малыш пристально разглядывал что-то в саду. Я посмотрел в ту же
сторону, но ничего не увидел.
Вдруг он резко повернулся, перепрыгнул через забор на другой стороне
дороги и помчался по полю напротив сада Картера. Я побежал следом, догнал
Малыша у самой границы леса, схватил за плечо и повернул лицом к себе.
- Что случилось? - крикнул я. - Куда ты так летишь?
- Домой, за ружьем!
- За ружьем? А зачем тебе ружье?
- Там же их полно! Надо всех уничтожить!
Тут он, кажется, сообразил, что я ничего не понимаю. бывает, чтобы
людям все время не везло - если только кто-нибудь специально не мешает им
нормально жить.
Да и не только нам. Всем, буквально всем соседям не везло - за
исключением Энди Картера. Видно, Энди слишком плохой человек даже, чтоб
его неудачи преследовали.
- Ладно, - сказал я, - пошли за твоим ружьем.
Я прикидывал, как же выглядит это потрясное ружье, из которого можно
стрелять по цели, которой даже не видно?
Мы добежали до его дома так быстро, что сами не поверили. Папа Малыша
сидел под деревом. Малыш подошел к нему и начал что-то говорить, но я
ничего не понимал.
Папа немного послушал его, а потом сказал:
- Ты должен говорить на здешнем языке, иначе это очень невежливо с
твоей стороны. Если хочешь стать хорошим гражданином этой большой и
прекрасной планеты, ты должен пользоваться ее языком, перенимать ее обычаи
и стараться жить так, как живут ее обитатели.
Одно могу сказать: папа Малыша умел выбирать слова!
- Скажите, пожалуйста, - спросил я, - правда, что эти невидимки
приносят несчастье?
- Правда, - ответил папа Малыша. - На нашей планете они здорово нам
досаждали.
- Папа, - спросил Малыш, - можно взять ружье?
- Не торопись, - ответил его папа. - Все надо тщательно проверить.
Там, у нас, ситуация была ясной. Но здесь могут существовать иные обычаи.
Не исключено, что человек, которому они принадлежат, станет возражать
против их уничтожения.
- Но разве они - чья-то собственность? - возразил я. - Как можно
владеть тем, чего даже не видно?
- Я имел в виду владельца фермы, где они появились.
- Энди Картера? Но ведь он о них не знает.
- Не имеет значения, - ответил папа Малыша. - Мне кажется, что тут
возникнет серьезная этическая проблема. На нашей планете этих созданий все
ненавидели. Но здесь может оказаться иначе. Видишь ли, тому, кого они себе
выберут хозяином, они очень полезны.
- То есть Энди они приносят удачу? - спросил я. - А мне казалось, вы
говорили, что с ними одни неприятности.
- Да, они приносят несчастье всем, кроме хозяина. У них такое
правило: счастье для одного - несчастье для остальных. Потому на нашей
планете никто и не позволял им у себя поселяться.
- Значит, вы думаете, что они выбрали себе Энди, и поэтому ему везет?
- Ты абсолютно прав, - сказал папа Малыша. - Ты прекрасно уловил суть
дела.
- Так почему бы прямо сейчас не пойти и не истребить их всех?
- А этот мистер Картер не будет иметь ничего против?
- Ну, ничего хорошего от него ждать не приходится. Он нас наверняка
прогонит раньше, чем мы завершим дело наполовину. Но ведь потом можно
тайком вернуться и...
- Исключено, - возмутился папа Малыша.
Папа Малыша прямо-таки терпеть не мог нечестных поступков. Он,
наверное, умер бы от стыда, если б его засекли за хулиганством.
- Так нельзя, - сказал он. - Это будет в высшей степени неэтично. Как
ты думаешь, Стив, знай Картер, что они у него на ферме, он захотел бы с
ними расстаться?
- Я уверен, что нет. Он только о себе и думает.
Папа Малыша тяжело вздохнул и встал.
- Стив, твой отец сейчас дома?
- Наверняка.
- Пойдем, поговорим с ним. Он здесь родился, он честный человек и
посоветует нам, как поступить.
- Скажите, пожалуйста, - спросил я, - а как вы их называете?
- У них есть название; но его не перевести на ваш язык. Понимаешь,
оно связано с тем, что они не находятся ни здесь, ни там, а как бы на
границе, между... Да, можно назвать их Граничниками.
- По-моему, хорошее объяснение, и слово...
- Да, - подтвердил папа Малыша, - давай их так и называть.
Мой папа обалдел почище моего, когда узнал о них, но чем дольше он
слушал папу Малыша и чем сильнее задумывался, тем больше убеждался, что
его не обманывают.
- Наверное, вы правы, - наконец сказал он. - Ведь за что ни
возьмешься, ничего не выходит. Признаться, злость меня разбирает, когда я
вижу, что мне ничего не удается, а этому Картеру везет во всем.
- Меня очень беспокоит, - сказал папа Малыша, - что мы обнаружили
Граничников на вашей планете. У нас их много, да и на соседних планетах;
но я никогда не думал, что они забрались так далеко.
- Одно непонятно, - сказал мой папа, раскуривая трубку и
присаживаясь, - почему мы их не видим, если они здесь, рядом.
- Существует вполне научное объяснение, но его, к сожалению, нельзя
выразить на вашем языке. Они живут как бы в иной фазе, хотя и это не
совсем правильно. Взгляд ребенка проницателен, ум распахнут, поэтому может
увидеть нечто, буквально капельку, сверх действительности. Вот почему
Граничников видят только дети. Я в детстве тоже их видел и даже уничтожил
немало. Должен вам сказать, что на нашей планете поиски и постоянное
истребление Граничников входят в обязанности детей.
- А ты их видел? - папа повернулся ко мне.
- Нет, папа, не видел.
- И вы тоже не видели? - спросил он у папы Малыша.
- Я утратил возможность видеть Граничников много лет назад. Что
касается вашего мальчика, то, возможно, только дети некоторых рас...
- Но это значит, что Граничники нас видят? Иначе как они могут
приносить счастье или несчастье?
- Несомненно, нас они видят. Это бесспорный факт, ведь ученые нашей
планеты с давних пор исследуют этих существ.
- Еще один вопрос: как они выбирают себе хозяев? И что они с этого
имеют?
- Это окончательно не выяснено, - ответил папа Малыша. - Но на этот
счет имеется много гипотез и одна из них гласит, что собственной жизни у
Граничников нет, и, чтобы существовать, они должны иметь постоянный
образец. С него они копируют и внешность, и чувства, напоминая паразитов.
Тут папа остановил его. Он уже изрядно запутался и ему необходимо
было поразмышлять вслух.
- Не думаю, - сказал папа, - что они делают это за так. Должна
существовать конкретная причина - как, впрочем, в любой работе. Все
делается по определенному плану, все имеет свою цель. И если внимательно
приглядеться, плохих дел вообще не существует. Может, несчастья, которые
приносят Граничники, частицы большого и важного плана? Может, они помогают
нам воспитывать характер?
Честное слово, я впервые слышал, чтобы папа так рассуждал, да еще
сидя с папой Малыша.
- Я тоже пытался объяснить их существование, но не думал о том, что
вы сейчас сказали.
- А может, Граничники - кочевые племена, которые просто перебираются
с места на место? Поживут себе немного, а потом отправляются дальше?
Папа Малыша грустно покачал головой.
- К сожалению, этого почти никогда не происходит.
- Очень давно, когда я был маленьким, - сказал папа, - мы с мамой, то
есть с твоей бабушкой, Стив, поехали в город. Хорошо помню, как я стоял
перед огромной витриной, полной игрушек, зная, что никогда мне их не
купят, а так хотелось получить хоть одну. Может, они тоже стоят за
огромным стеклом и смотрят на нас, на что-то надеясь?
- Очень образное сравнение, - с явным восхищением сказал папа Малыша.
- Что касается меня, - продолжал мой папа, - то ваше слово для меня
свято, и я ни в коем случае не хочу усомниться в том, что вы нам
рассказали...
- Но вы сомневаетесь, и я вас за это не осуждаю. Наверное, вы
поверите, когда Стив подтвердит, что видел их?
- Пожалуй так, - подумав, ответил папа.
- До того, как мы переселились на Землю, я работал в оптической
промышленности. Вероятно, мне удастся подобрать и отшлифовать линзы, чтобы
он мог увидеть Граничников. Я ничего не гарантирую, но игра стоит свеч. Он
еще в том возрасте, когда дети видят сверх действительности. Возможно, его
зрение требует лишь небольшой коррекции.
- Если вам удастся помочь ему, и Стив увидит Граничников, я поверю
без малейших сомнении.
- Сейчас же принимаюсь за дело, - пообещал папа Малыша.
Папа долго смотрел, как Малыш и его папа идут по дороге, а потом
покачал головой.
- Некоторые инопланетяне проповедуют странные теории. Приходится все
время быть настороже, чтобы не дать себя провести.
- Но они говорят правду! - воскликнул я.
Папа молча сидел и думал, и мне казалось, что я вижу, как в его
голове крутятся маленькие колесики и шестеренки.
- Чем дольше все это взвешиваю, тем правдоподобней оно выглядит.
Когда-то счастье и несчастье были поделены поровну, по справедливости.
Потом, допустим, появилось нечто, безразлично что, и отдало все счастье
одному человеку. Значит, всем прочим, и нам тоже, осталось одно несчастье.
К сожалению, мои колесики крутились медленнее папиных, и чем дольше я
его слушал, тем меньше понимал.
- Предположим, - продолжал он, - проблема сводится к обычному
состязанию. Что для одного человека везение - то для другого неудача.
Скажем, все хотят иметь интересную книгу. Для того, кто ее достанет - это
победа, для других - поражение. Как с тем медведем; для того, чей улей
остался цел, это счастье, удача, а для того, чей разрушен - сплошные
расстройства. Опять же, сломался трактор...
Папа долго мог так говорить, но не думаю, что он сам во все это
верил. Мы оба понимали, что за словами стоит что-то более существенное.
Чистюля и Мохнатик здорово рассердились на меня за то, что я не
принес лом. Они заявили, что я их попросту надул, но я ответил, что совсем
нет, и, чтобы они поверили, рассказал, что случилось. Может, следовало
держать язык за зубами, но, в конце концов, это не имело значения. Во
всяком случае, мы сразу же помирились, и вообще стало очень весело. Те
двое взялись подшучивать над Малышом насчет Граничников, но он никак не
реагировал, и его оставили в покое.
Каникулы мы провели просто здорово. Сначала была ящерица, а потом
появилась семья скунсов; они влюбились в Мохнатика и следовали за ним по
пятам. В один из дней Чистюля увел у Энди из сарая все машины. Энди
носился по ферме и с ума сходил от злости. Все бы хорошо, только ни нас,
ни наших соседей не оставляли неудачи. Ну а когда рухнул наш сеновал, отец
прямо заявил, что папа Малыша был прав. Мама едва удержала его, а то он
собрался идти к Энди Картеру и всыпать ему как следует.
На день рождения родители подарили мне телебиовизор, чего я,
признаться, не ожидал. Я давно о нем мечтал, но ведь это дорогая штука, а
после трактора и сеновала лишних денег совсем не было.
Вы, конечно, знаете, что такое телебиовизор. Он вроде телевизора, но
гораздо лучше. По телевизору можно только смотреть передачу, а
телебиовизор позволяет переживать ее вместе с героями. Надеваешь на голову
шлем, выбираешь нужную программу, включаешь визор и приемник, и
переживаешь то, что видишь.
Он не требует особого воображения - все уже готово для вас: действие,
звук, запах, и даже ощущения, например, когда до тебя дотрагиваются.
Мне подарили детский телебиовизор, и он принимал только детские
программы. Но мне их вполне хватало, чтоб еще переживать всю эту ерунду
для взрослых!
Я все утро просидел с телебиовизором. Сначала посмотрел программу,
которая называлась "Покоряем иные миры" - о земной исследовательской
экспедиции, высадившейся на далекой планете, потом про охоту в джунглях, а
в конце "Робин Гуда", и он мне больше всего понравился.
Я был страшно доволен своим телебиовизором и решил похвастаться перед
ребятами, поэтому пошел к Чистюле. Но я не успел ему ничего показать. Не
дойдя до калитки, я увидел, как по воздуху плывет Чистюля, а рядом с ним
несчастный замученный кот, над которым Чистюля все время издевался. Кот не
мог даже пошевелиться, я только видел его расширенные от ужаса глаза.
- Эй, Чистюля! - крикнул я.
Он приложил палец к губам, делая мне знак молчать, а другим пальцем
поманил к себе. Я перепрыгнул через забор, а Чистюля опустился на землю.
- Что ты делаешь? - спросил я.
- Он ушел и забыл запереть на замок сарай, - шепнул он.
- Кто ушел?
- Мой папа. Понимаешь? Он забыл запереть старый сарай.
- Но ведь там...
- Вот именно. В нем он держит свою машину времени.
- Чистюля! Ты что, собираешься сунуть туда кота?
- Почему бы и нет? Папа никогда не опускал в нее ничего живого.
Посмотрим, что получится.
Мне его идея не понравилась, но уж очень хотелось посмотреть машину
времени. Интересно узнать, как она выглядит. Ведь папа Чистюли ее никому
не показывал.
- Что, - спросил Чистюля, - трусишь?
- Нет, но как же кот?
- Тоже мне! Подумаешь, кот...
Действительно, это был всего лишь кот. Я двинулся за Чистюлей, и мы
проскользнули в сарай, прикрыв за собой дверь. В центре сарая стояла
машина времени. Она не выглядела как-то особенно; обычная воронка, хоть и
большая, а в одном, самом широком месте, обмотанная множеством проволочек.
К специальному колесу крепился примитивный пульт управления, который с
помощью разноцветных проводов соединялся с воронкой. Высотой машина
доставала мне до груди, поэтому я снял телебиовизор и положил на ее край,
чтобы заглянуть внутрь. В это время Чистюля включил питание, и я отскочил
как ошпаренный, потому что в самом деле от неожиданности испугался.
Постояв чуток, я вернулся, чтобы заглянуть еще раз. Внутри воронки
крутился водоворот из сметаны: густой, жирный, блестящий и... живой! В нем
виднелась жизнь! И так потянуло меня броситься туда вниз головой, что
пришлось изо всех сил держаться за край воронки, чтобы этого не сделать.
Кто знает, может, я в конце концов и прыгнул бы, но кот у Чистюли
неожиданно высвободился. Не знаю, как ему удалось, ведь он был свернут в
клубок и буквально застегнут на пуговицу. Может, Чистюля зазевался, но я
думаю, кот пронюхал, что его ожидало. Так или иначе, он висел над воронкой
машины, а Чистюля приготовился или его туда сбросить. Вот тогда-то коту
удалось вывернуться и он заорал, распушив хвост и загребая лапами воздух,
чтобы не упасть в водоворот. В последний момент, уже падая, он ухитрился
как-то извернуться и когтями одной лапы зацепиться за край воронки, а
другой - за мой телебиовизор. Я вскрикнул и потянулся, чтобы спасти
аппарат, но было поздно: он упал в белую кашу и тут же исчез. А кот,
взобравшись по столбу, сидел на одной из перекладин, громко мяукая.
Тут открылась дверь, и появился папа Чистюли. Я подумал, что теперь
уж мне здорово влетит, но он молча смотрел то на Чистюлю, то на меня, а
потом сказал:
- Стив, выйди, пожалуйста.
Я выскочил за дверь так быстро, как только мог, но через плечо еще
раз оглянулся - Чистюля побледнел и задрожал. Я знал, что его ожидает
наказание, и, хоть он его вполне заслужил, мне стало Чистюлю жалко. Но
даже останься я - чем бы ему это помогло? Так что я был доволен одним тем,
что вышел сухим из воды. Но потом понял, что о везении говорить рано.
Не знаю, наверное с перепугу, но я пошел прямо домой и рассказал папе
всю правду. Папа снял ремень и задал мне перцу. Мне показалось, делал он
это без особой охоты, потому что и ему надоели проделки инопланетян.
Несколько дней я сидел дома. Ведь если куда пойти, придется проходить
мимо дома Чистюли, а мне не хотелось с ним встречаться, по крайней мере
сейчас.
Скучно было очень и я готов был расплакаться, но тут пришел Малыш со
своим папой и принес очки.
- Не знаю, подойдут или нет, - сказал папа Малыша. - Я шлифовал их на
глазок.
Очки ничем не отличались от обычных, только стекла были исчерчены
прерывистыми линиями, разбегающимися во все стороны. Я надел очки - они
оказались чуть великоваты, но с носа не падали. Я огляделся; двор был
таким же, как и всегда... только чуть-чуть странным. Понимаете, стоял
отличный августовский день, светило солнце, но когда я надел очки, то
вокруг как будто потемнело и стало холодно. И еще меня охватило непонятное
чувство, от которого я весь передернулся. Да, свет был какой-то странный,
но это чувство, что я нигде не нахожусь... Плохое оно было или нет - я не
смог бы объяснить, спроси меня кто-нибудь.
- Ну, что видно, сынок? - спросил папа.
- Все стало каким-то непривычным.
- Покажи-ка мне. - Он снял с меня очки и надел их сам.
- Ничего особенного не вижу, - сказал он. - Только все вокруг
перекрашено.
- Я же вам говорил, - сказал папа Малыша, - видеть иначе могут только
дети. Мы с вами слишком прочно вросли в действительность.
Папа снял очки, покрутил в руках.
- Видел Граничников? - спросил он.
Я покачал головой...
- Здесь их нет, - объяснил Малыш.
- Чтобы увидеть Граничников, - добавил папа Малыша, - надо идти к
Картеру.
- Ну так кого же мы ждем? - спросил папа.
И мы вчетвером отправились к Картерам.
В доме никого не было. Странно, ведь всегда кто-то оставался - или
сам Картер, или его жена, или садовник Оззи Бернс - даже когда они уезжали
в город или куда еще.
Мы стояли на дороге, а Малыш внимательно высматривал, но не заметил
Граничников ни в саду, ни в поле. Папа нетерпеливо покашлял. Я знал, о чем
он думает - о том, что инопланетяне сыграли над ним шутку. Но в этот
момент Малыш очень взволнованно сказал, что видит Граничников на краю
пастбища - там, где начинались леса Черной Долины и где стоит сарай Энди.
- Дайте своему мальчику очки, - сказал папа Малыша, - чтобы и он мог
посмотреть.
Папа протянул их мне. Сначала я не различал даже знакомых деталей, но
скоро привык к очкам и, в самом деле, увидел на дальнем краю пастбища
движущиеся фигуры, похожие на людей, но очень странные, напоминающие
клочки дыма. Я подумал даже, что если дунуть как следует, то они
растворятся.
- Видишь что-нибудь? - спросил папа.
Я ответил, что вижу, а он, задумавшись, потер подбородок так сильно,
что у него аж щетина заскрипела под пальцами.
- Никого поблизости не видно, так что мы можем туда спокойно подойти,
- сказал он. - Пусть Стив к ним как следует присмотрится.
- Вы считаете, что мы не нарушим порядка? - озабоченно спросил папа
Малыша. - Наши действия не посчитают неэтичными?
- Вообще-то, посчитают - ответил папа, - но если быстро управиться,
Энди о них даже не узнает.
Так что мы перелезли через забор и лесом подобрались к месту, где
видели Граничников. Шли мы медленно, продираясь сквозь заросли ежевики,
тяжелые от черных блестящих ягод, и как можно тише, но вдруг Малыш толкнул
меня в бок и торопливо шепнул:
- Смотри, вот они.
Я нацепил очки и увидел...
На окраине луга, за лесом, стояло гумно Энди - просто крыша на
столбах, под которой он хранил сено, непоместившееся на сеновале. Гумно
было старое, полуразвалившееся. Энди стоял на крыше и перебирал какие-то
доски, а по лестнице, ее придерживала миссис Картер, карабкался Оззи Бернс
с охапкой досок на плече. Энди присел и протянул руки, принимая доски. Вот
почему их дом оказался заперт - они втроем занимались починкой крыши!
Вокруг них крутилось штук двадцать Граничников. Часть болталась около
Энди на крыше, пара-тройка стояла рядом с Оззи на ступеньках, а остальные
помогали миссис Картер поддерживать лестницу. Они суетились вокруг, и
каждый до отвращения напоминал Энди. Какого-то четкого сходства не было.
Но каждая из бестелесных фигур, буквально каждая, была приземиста и похожа
на бульдога, как Энди. И даже походка их напоминала его раскачивающуюся
походку, и проглядывала в ней подлая натура Энди.
Лестница косо стояла на неровном месте, поэтому ее надо было держать.
Пока я на них смотрел, Оззи Бернс уже передал Энди доски, а сам
поднялся на крышу. Конечно же миссис Картер отвернулась от лестницы,
потому что Оззи уже ничего не грозило.
Энди присел на корточки, раскладывая доски, потом выпрямился,
посмотрел в сторону леса и увидел нас.
- Что вы там делаете? - рявкнул он и тут же полез вниз по лестнице.
Он сделал два шага, когда началось самое удивительное. Постараюсь
рассказывать помедленнее и поподробнее.
Для меня все выглядело так, будто одна лестница превратилась в две.
Первая продолжала стоять, крепко опираясь на крышу, а вторая начала
съезжать вместе с Энди по краю крыши. Я хотел крикнуть, предостеречь его -
правда, не знаю, зачем. Ведь если б он упал и свернул себе шею, мне от
этого ни холодно, ни жарко.
Но, только я собрался крикнуть, двое Граничников бросились к гумну
и... вторая лестница исчезла. Вот она поползла по крыше, вместе с
вцепившимся в нее вторым Энди, который уже трясся от страха, и вдруг из
двух опять получилась одна лестница и один Энди.
Я стоял, дрожа, не сомневаясь, что видел все не понарошку, но сам,
если бы мне рассказали, ни за что бы в подобное не поверил. Постояв еще
немного, я понял, что углядел одновременно два варианта событий: вариант,
в котором лестница должна была упасть, и вариант, в котором она не упала,
потому что Граничники ее удержали. Теперь я своими глазами убедился, как
работает счастье Энди. Вернее, как отваживается несчастье. Впрочем, как ни
говори Энди всегда в выигрыше. Вот и сейчас он был уже на последней
ступеньке лестницы, а вокруг него - Граничники: одни подпрыгивали, другие
прямо-таки падали сверху, и будь они людьми, они бы и костей не собрали
после таких падений.
Папа вышел из леса на луг, я следом за ним. Мы знали, в какую историю
ввязываемся, но мы не из трусливых. Сзади шли испуганные Малыш и его папа.
Энди двинул нам навстречу и, как видно, отнюдь не с мирными намерениями. А
вокруг него толпились Граничники, нелепо размахивая руками, как и их
хозяин.
- Энди, - примирительно начал папа, - будем благоразумны...
Должен заметить, что слова эти дались ему с большим трудом. Ведь папа
ненавидел Энди Картера как не знаю что, и имел на то уйму оснований. В
течение всех последних лет Энди оставался самым мерзким соседом, какого
только можно себе представить.
- Это кто тут говорит о благоразумии! - заорал Энди на папу. - Ты? А
я слышал, что ты рассказываешь байки, что, мол, все твои неудачи из-за
меня. Я тебе прямо скажу - невезение тут не при чем. Самая обычная
бездарность: ты просто ни на что не годен. А если ты вообразил, что своей
болтовней что-нибудь изменишь, то глубоко ошибаешься. Не иначе как
наслушался разных глупостей от инопланетян. Будь это в моей власти, я бы
выгнал их всех с Земли.
Папа быстро шагнул вперед, и я решил, что Энди сейчас получит свое,
но папа Малыша успел подскочить и схватить за руку моего папу.
- Нет! - крикнул он. - Не бейте его! Лучше уйдем отсюда.
Папа стоял, раздумывая, кому из них врезать первому.
- Ты никогда мне не нравился, - продолжал Энди. - С первой минуты,
как я тебя увидел, я понял, что ты бездельник. Так оно и есть. Да разве
порядочный человек станет водиться с инопланетянами. Впрочем, ты ничем не
лучше их. А теперь убирайся и чтоб ноги твоей здесь больше не было.
Папа вырвал руку, так что папа Малыша аж завертелся, и замахнулся. Я
увидел, как голова Энди медленно наклоняется и опускается на плечо. На
мгновение показалось даже, что у него появилась вторая голова. Я понял,
что снова вижу "предотвращение" несчастного случая, но теперь это был не
тот случай.
На сей раз Граничники не успели уберечь Энди от опасности, ведь они
имели дело не с медленно сползающей лестницей. Раздался звук, будто
морозным утром ударили по полену обухом топора. Голова Энди дернулась, он
потерял равновесие и повалился на спину. Над ним тут же склонились
Граничники, причем, с такими глупыми физиономиями, каких я еще никогда ни
у кого не видел. Теперь их можно было брать голыми очками. Папа
повернулся, взял меня за рукав, потянул и сказал:
- Пойдем, Стив. Нам здесь нечего больше делать. - Тихо так сказал, но
спокойно и с ноткой гордости. - Бог свидетель, - пояснил он, пока мы не
спеша шли, даже не оглядываясь, - что я крепился все пятнадцать лет, с
того дня, как увидел его.
Я вспомнил о Малыше и папе Малыша, но их и след простыл. Но папе я не
напомнил, чувствуя, что дружеских чувств он к ним сейчас не питает.
Впрочем, я напрасно за них беспокоился - они ждали нас у дороги,
запыхавшиеся и исцарапанные, видимо, усиленно продирались сквозь заросли.
- Рад, - сказал папа Малыша, - что у вас все в порядке.
- Не о чем тут говорить, - холодно отрезал папа и даже не
остановился, крепко сжав мою руку. Мне пришлось идти следом.
Дома мы сразу прошли на кухню напиться воды.
- Стив, очки у тебя? - спросил папа.
Я вытащил их из кармана и отдал ему, а он положил их на полочку над
раковиной.
- Пусть лежат здесь, - строго сказал он, - и чтобы ты их больше не
надевал! Понял?
- Да, папа, - ответил я.
Честно говоря, я надеялся, что он как следует разозлится. Я боялся,
что после всего случившегося, он вернется к разговору об одной из
Фермерских планет, а раз не сердится, только молчит, то уже принял
окончательное решение переселяться. Но он даже словом не обмолвился о
ссоре с Энди, как и о Фермерских планетах. Он молчал и продолжал злиться,
но, я думаю, на Малыша и его папу.
Я долго размышлял над тем, что видел на лугу у Энди. И чем упорнее
размышлял, тем сильнее убеждался, что раскрыл секрет Граничников. Я
вспоминал лестницу и два разных события, происходивших одновременно.
Выходило, что я заглянул в будущее, то есть увидел, как лестница будет
падать. Но она не упала, так как Граничники, зная, что произойдет,
удержали ее и вернули на место. Из этого следовало, что Граничники видят
дальше во времени и предотвращают события, которые могут произойти.
Вот, значит, на чем основано везение Энди и наше невезение:
Граничники предвидели плохие события и предотвращали их. Но не всегда.
Ведь папа врезал Энди, а им не удалось его уберечь, хотя они и пытались.
Из этого я сделал я вывод, что им тоже везет не всегда, и сразу как-то
легче стало. И еще я подумал, что им достаточно увидеть, что нас ожидает
удача и они тут же перевернут все с ног на голову. Предположим, они живут
немного в будущем, секунды на две вперед, и их отделяет от нас только
разница во времени.
Меня озадачивал другой вопрос: почему я видел два момента
одновременно? Ясное дело, ни Малыш, ни его родственники не наделены такой
способностью, иначе рассказали бы о Граничниках подробнее, ведь их изучали
на планете Малыша многие годы, но, как я понял, так и не выяснили, как они
действуют.
Возможно, папа Малыша, делая очки, отшлифовал линзы лучше, чем хотел.
Он мог добавить им какие-то свойства, или что-то еще с ними сделать, сам
того не зная. А может быть, человеческое зрение отличается от их зрения,
но соединившись с их оптикой, получилось нечто неожиданное.
Я постоянно думал об этом, но крутился на одном и том же месте.
Несколько дней я сидел дома, чтобы не встречаться с Малышом,
поддерживая честь семьи, и поэтому не видел жуткого скандала между
Чистюлей и Мохнатиком.
Дело в том, что Мохнатик не мог и дальше смотреть, как Чистюля мучает
несчастного кота и решил проучить Чистюлю. Мохнатик поймал скунса, постриг
и покрасил его так, что скунс ничем не отличался от кота. Потом забрался к
Чистюле и незаметно поменял животных. Но скунс не хотел оставаться у
Чистюли, потому что жил у Мохнатика, причем хотел как можно скорее
вернуться домой. Поэтому дал деру. Как раз в этот момент Чистюля выглянул
во двор и увидел, что скунс протискивается под калитку. Решив, что кот
собрался от него сбежать, он поймал зверя, свернул в клубок и подбросил
вверх, чтобы проучить. Скунс взлетел высоко в воздух, а приземлился прямо
на голову Чистюле, который парил на высоте двух футов! Скунс, ничего не
соображая от страха, вцепился в Чистюлю когтями и использовал весь свой
арсенал защитных средств. Впервые в жизни Чистюля грохнулся о землю и
испачкался, как другие ребята.
Я дал бы миллион долларов, чтобы это увидеть.
И только через неделю, после того, как Чистюлю кое-как привели в
порядок, рядом с ним снова можно было сидеть, не зажимая носа.
Папа Чистюли помчался выяснять отношения с папой Мохнатыми, и они так
классно поскандалили, что все хохотали неделю.
Таким вот образом остался я без приятелей. С Малышом мы еще не
помирились, а чтобы играть с Чистюлей или Мохнатиком - я не был настолько
глуп. Я знал, что их ссора еще не кончилась, и не стал вмешиваться, чтобы
не занимать чьей-то стороны.
Признаться, было очень обидно: каникулы заканчивались, а тут и
поиграть не с кем, и телебиовизора нет. Дни улетали один за другим, а я
жалел каждую минуту.
В один прекрасный день приехал шериф.
Мы с папой работали во дворе и пытались наладить сноповязалку. Папа
давно грозился купить новую, но после всех наших невезух покупать было не
на что.
- Добрый день, Генри, - поздоровался шериф.
Папа кивнул в ответ.
- Слышал, у тебя недоразумения с соседями.
- Можно и так назвать, - ответил папа. - Просто я недавно дал одному
из них в морду, вот и все.
- На его собственной ферме, так?
Папа оставил в покое сноповязалку и, сидя на корточках, посмотрел на
шерифа.
- Это Энди пожаловался?
- Он заезжал ко мне и рассказал, что новая семья инопланетян
наболтала тебе какую-то чушь, о каких-то тварях, которые всем приносят
беды, и которых он, якобы, держит при себе.
- Надеюсь, ты выбил из его головы эту чушь?
- Я человек мирный, - сказал шериф, - и мне не доставляет
удовольствия наблюдать, как соседи ссорятся. Я ответил ему, что для начала
поговорю с тобой.
- Давай, - кивнул папа, - говори.
- Послушай, Генри, ты и сам знаешь, что вся эта болтовня о существах,
приносящих беды - ерунда. Меня удивляет другое - как ты мог на это
клюнуть?
Папа медленно поднялся, лицо его перекосилось от злости, и я даже
подумал, что он сейчас стукнет и шерифа. Честно говоря, я здорово
испугался, потому что шерифа бить нельзя.
Я так и не узнал, что он собирался сделать, может только пару слов
сказать.
На своем старом грузовичке подкатил папа Мохнатика. Он хотел
остановиться за машиной шерифа, но не рассчитал и врезался в нее так
сильно, что она проехала юзом футов шесть.
Шериф бросился за калитку.
- Черт побери! - закричал он. - Тут у вас даже машину оставить
опасно.
Мы оба побежали за ним. Я - потому что назревала драка, а папа - так
мне показалось - чтобы в случае чего помочь папе Мохнатика. Но самое
удивительное - папа Мохнатика, вместо того, чтобы сидеть в кабине тихо и
ждать шерифа, выскочил на дорогу и помчался навстречу нам.
- Мне сказали, что вас можно найти здесь, - выпалил он, тяжело дыша.
- Вот вы и нашли, - рявкнул шериф, чуть не лопаясь от злости. - А
теперь...
- Мой мальчик пропал! - сообщил папа Мохнатика. - Он не пришел домой
ночевать!
Шериф мигом успокоился, взял его за плечо и сказал:
- Не волнуйтесь, лучше подробно расскажите, что произошло.
- Он ушел из дома вчера рано утром и не вернулся к обеду. Мы не
беспокоились - он часто исчезает на целый день, у него в лесу много
друзей...
- И ночевать он тоже не пришел?
Папа Мохнатика кивнул.
- Когда стемнело, мы забеспокоились. Я отправился его искать, но
безрезультатно. Он как в воду канул. Я решил, что он проведет ночь в лесу,
надеялся, что он явится утром - ничего подобного.
- Положитесь на меня, - сказал шериф. - Мы поднимем на ноги всю
округу и организуем поиск. Мы найдем его, обязательно найдем! Он
повернулся ко мне: - Ты знаешь этого мальчика? Ты дружишь с ним?
- Конечно, - ответил я.
- Тогда проведи нас по всем местам, где вы играли. Для начала
осмотрим их.
- Я обзвоню соседей, чтобы собрались здесь, - сказал папа и пошел к
дому.
Не прошло и часа, как набежало человек сто. Шериф разделил их на
группы, в каждой назначил старшего и дал задания где искать.
Меня шериф взял в свою группу, и мы отправились в Черную Долину. Я
показал им ящерицу, потом место, где мы начали копать пещеру, и место на
реке, где Мохнатик подружился с огромной форелью, и все остальные места.
Мы обнаружили старые следы Мохнатика, и ни одного свежего, хотя прошли
вверх по ручью до запруды, где он впадает в реку. Когда мы возвращались,
уже стемнело, а я страшно устал.
Неожиданно мне в голову пришла ужасная мысль. Я старался ее отогнать,
но так и не смог. Весь остаток пути я размышлял - может ли поместиться в
воронку машины времени такой парень, как Мохнатик?
Мама накормила меня ужином и отправила спать, но потом зашла
поцеловать, чего давно не делала. Она считает, что я уже достаточно
взрослый, но сегодня вечером почему-то зашла.
Потом она спустилась вниз, а я лежал и прислушивался к голосам мужчин
во дворе. Большинство еще продолжали поиски. Я понимал, что должен быть с
ними, но вместе с тем знал, что мама не пустит, и в глубине души был рад.
Я буквально падал с ног от усталости, а вечером в лесу к тому же страшно.
Наверное, в любую другую ночь я бы сразу заснул, но сейчас у меня
перед глазами все время стояла воронка этой машины. Я пытался представить,
что будет, когда кто-нибудь расскажет шерифу о ссоре между Чистюлей и
Мохнатиком. А если ему уже рассказали, то шериф наверняка прямо сейчас
заглядывает в воронку, ведь не дурак же он.
Потом я подумал, а не рассказать ли мне все самому?..
Наверное, я заснул, но когда проснулся мне показалось, что я вообще
не спал. Было еще темно, а сквозь окно лился пугающий красноватый свет. Я
сел в кровати, и у меня волосы стали дыбом. В первое мгновение я решил,
что горит наш сеновал или сарай, но потом сообразили, что пожар где-то
дальше. Я вскочил и подбежал к окну. Горело что-то большое и совсем
недалеко.
Похоже, что горело у Картеров, хотя я сразу смекнул что это
невозможно, потому как несчастья могли случиться с кем угодно, только не с
Энди. Разве что он застрахован.
Я спустился по лестнице босиком и увидел, что мама стоит у открытой
двери и смотрит на пожар.
- Что случилось, мама? - спросил я.
- Это сеновал Картеров. Они звонили соседям, просили помощи, но
никого нет, все ищут Мохнатика.
Мы стояли и смотрели на пожар, пока он почти не угас, и тогда мама
снова отправила меня в постель.
Я залез под одеяло и стал переваривать новую порцию впечатлений. Я
думал, как странно: месяцами ничего не происходит, а тут так сразу, да и с
сеновалом Энди тоже не все чисто. Энди был самым удачливым человеком в
округе, и вдруг без всякого предупреждения на него свалилось такое
несчастье. Я спросил себя, а не покинули ли его Граничники, и если да, то
почему? Может, он просто надоел им?
Когда я снова проснулся, было ясное утро. Я быстро оделся и спустился
узнать новости о Мохнатике.
Но мама ответила, что мужчины до сих пор его ищут. Она приготовила
мне завтрак, заставила все съесть и запретила уходить далеко или
присоединяться к группам, направляющимся в лес. Она сказала, что это
опасно, потому что в лесу полно медведей. Мне стало смешно, ведь мама
никогда не пугала меня медведями.
Но она взяла с меня честное слово. Пообещав ей, что далеко не уйду, я
со всех ног помчался к Картерам посмотреть на остатки сеновала и с
кем-нибудь поговорить. Собственно, оставался только Малыш.
У Картеров смотреть было не на что. Черные, обугленные головешки
местами еще тлели. Я стоял на дороге, когда Энди вышел из дома. Он
остановился и зыркнул на меня так что я быстро смылся, как только мог.
Я проскочил мимо дома Чистюли, смотря себе под ноги, надеясь, что не
встречу его. Мне не хотелось иметь с ним ничего общего, не то что
разговаривать.
Я добежал до дома Малыша, и его мама сказала, что Малыш болен, но не
заразно, и я могу зайти его навестить. Малыш лежал в постели, и очень
обрадовался моему приходу. Я спросил, как он себя чувствует, и он ответил,
что уже лучше. Он заставил меня поклясться, что я не расскажу его маме, а
потом прошептал мне на ухо, что объелся зеленых яблок из сада Картера.
О том, что случилось с Мохнатиком он слышал, и я рассказал ему о
своих подозрениях.
Малыш долго лежал и молчал, пока торжественно не заявил:
- Стив, я давно хотел тебе сказать: это не машина времени.
- Не машина времени? Откуда ты знаешь?
- Я видел предметы, которые папа Чистюли туда опускал. Они не
пропадают. Они там так и лежат.
- Ты видел... - тут до меня дошло. - Значит, они там же, где и
Граничники?
- Именно это я и хотел сказать, - заговорщически ответил Малыш.
Сидя на краю кровати, я пытался переварить его открытие, но вопросов
в голове становилось все больше, столько, что разобраться в них я не мог.
- Малыш, - спросил я, - а где оно, то место? Ну, место, где находятся
Граничники?
- Не знаю. Где-то недалеко, совсем рядом. Почти в нашем мире, но не
совсем.
И тут я вспомнил, что говорил папа две недели назад.
- Значит, их мир и наш разделены чем-то вроде стекла?
- Да, вроде бы.
- А если Мохнатик там, что они с ним сделают?
- Не знаю, - вздрогнул Малыш.
- Как он себя там чувствует? Может ли он дышать?
- Наверное, может, - сказал Малыш. - Они ведь тоже дышат.
Я встал и пошел к двери, но на полпути остановился и спросил:
- Скажи, чем занимаются Граничники, что им здесь нужно?
- Никто не знает точно. Говорят, что они вынуждены находиться рядом с
другими живыми существами, чтобы жить самим. У них нет своей собственной
жизни. И они ищут себе чужую жизнь, чтобы унаследовать ее, но и это не
совсем так.
- Им нужен какой-то образец, - сказал я, вспомнив, что говорил папа
Малыша.
- Можно и так сказать, - ответил Малыш.
Я подумал о том, какая скучная жизнь Граничников, имеющих в качестве
образца Энди Картера. Но, возможно, я ошибался; ведь когда я их видел, они
были счастливы, крутились себе на крыше, и каждый из них выглядел, как
Энди. Ну а как еще можно выглядеть, когда живешь рядом с ним?
Я направился к двери.
- Куда ты, Стив? - спросил Малыш.
- Искать Мохнатика.
- Я с тобой.
- Нет. Тебе надо лежать.
Я побежал домой, размышляя о том, что Граничники не имеют собственной
жизни, что им нужен образец, все равно какой.
Если встречается человек с хорошей и интересной жизнью, им везет. И
человеку, которого они выбрали, везет во всем - ведь они хорошие
помощники. Я подумал - скольким людям хорошо живется благодаря
Граничникам. И какой бы это был для них удар, если бы они вдруг узнали,
что стали великими, богатыми или знаменитыми благодаря чужим усилиям и
способностям, благодаря неким существам - Граничникам.
Я пошел на кухню, к раковине.
- Это ты, Стив? - крикнула мама из комнаты.
- Да. Я хочу пить.
- Где ты был?
- Тут, недалеко.
- Только никуда не убегай, - еще раз предупредила мама.
- Нет, мам, не убегу.
Я влез на стул, достал очки, которые папа положил на полку,
предупредив, чтобы я их больше не трогал, и сунул в карман.
Услышав мамины шаги, я тихо выскользнул за дверь. Очки я надел только
возле изгороди Картеров. Я шел по дороге вдоль забора внимательно
всматриваясь, когда, наконец, заметил в закутке сада группу Граничников.
Они ссорились из-за чего-то, явно меня не замечая, пока я не подобрался
совсем близко. Тогда они повернулись и я сообразил, что они разговаривают
меж собой, показывая на меня. У одного из них на голове, сдвинутый на лоб,
был надет мой телебиовизор.
Значит Малыш действительно видел предметы, которые папа Чистюли
опускал в свою машину.
Поначалу Граничники, кажется, не догадывались, что я их вижу, стали
спокойно приближаться. Я почувствовал, как волосы у меня встают дыбом. С
большей охотой я бы повернулся и удрал. Но тут же вспомнил, что они не
могут мне ничего сделать и перестал их бояться.
Они видели, что я без оружия, а может даже и не знали о ружье папы
Малыша. Они вертелись вокруг меня совсем как стая ворон. Те тоже смело
приближаются к обезоруженному, но держатся подальше от человека с ружьем в
руках.
Я заметил, что Граничники шевелят губами, показывая на мой
телебиовизор. Но, конечно, не слышал ни слова. Я не обращал внимания на их
жесты, рассматривал их и думал, что с ними случилось? Может я встретил
другую стайку, чем на лугу у Энди, или они здорово изменились? Они еще
напоминали Энди, но больше - кого-то другого и очень знакомого.
Наконец, я заметил, как многозначительно они показывают на мой
телебиовизор, а потом на свои головы, и догадался, что каждый просит
телебиовизор для себя.
Я не знал, что им отвечать, но тут они расступились: кто-то сзади
толкнул их, и... я оказался лицом к лицу с Мохнатиком. Мы стояли и
смотрели друг на друга, не говоря ни слова и не шевелясь. А потом он
шагнул вперед, и я шагнул, так что мы едва не стукнулись носами. Я
испугался, что сейчас пройду сквозь него. Интересно, что бы тогда
случилось? Наверное, ничего особенного.
- Ну как ты? Все в порядке? - спросил я, надеясь, что даже если он не
услышит, хоть прочитает по моим губам то, что я ему говорю, но он покачал
головой. Я спросил еще раз, медленнее, выговаривая слова как можно четче.
Но он вновь покачал головой. Мне пришла в голову другая идея. Я принялся
выводить пальцем на невидимом стекле, которое нас разделяло.
ЧТО С ТОБОЙ? Я писал медленно, потому что ему приходилось читать
задом наперед. Он не понял, я написал еще раз, и тут-то он сообразил в чем
дело.
ВСЕ В ПОРЯДКЕ, ответил он и медленно дописал: ЗАБЕРИ МЕНЯ ОТСЮДА!
Я стоял и смотрел на него, и это было ужасно, потому что он находился
там, а я не знал, как его оттуда вытащить. Видимо, он прочитал мои мысли,
потому что подбородок у него затрясся, и я впервые увидел Мохнатика
плачущим. А ведь он не плакал даже при раскопках ящерицы, когда тяжелый
камень упал ему на ногу.
Я догадался, как это должно быть страшно: сидеть там и все видеть, но
самому оставаться невидимым. Может он даже вертелся среди тех, кто его
искал, в надежде, что его случайно заметят. Или, еще хуже, шел рядом со
своим папой, а папа даже не догадывался. Наверное, он ходил домой и
смотрел на свою семью, что было просто ужасно, ведь они не знали о его
присутствии. И уж, надо думать, он искал Малыша, который мог его увидеть,
но Малыш лежал дома больной.
У меня вдруг появилась одна идея. Сначала я подумал, что ничего из
нее не выйдет, но чем дольше я вдумывался, тем хитроумное мне казался мой
план.
Я написал Мохнатику: ВСТРЕТИМСЯ У ЧИСТЮЛИ.
Сунул очки в карман и помчался домой. Я пробрался в дом через сад,
боясь, что мама меня заметит и больше уже не отпустит. Потом пролез в
сарай, достал длинную веревку и, отыскав ножовку по металлу, вынул
полотно. Все это я захватил с собой, направившись к Чистюле. Их сарай
стоял за сеновалом, так что из дома меня не видели, а, впрочем, дома
никого и не было. Я знал, что папа Чистюли, а может и сам Чистюля, ищут
Мохнатика вместе со всеми, ведь они могут подняться в воздух над местами,
куда никому не забраться.
Положив на землю веревку и пилку, я надел очки и у самых дверей сарая
увидел Мохнатика. С ним было несколько Граничников, в том числе и тот, с
моим телебиовизором на голове. А вокруг сарая, как предполагал Малыш,
валялись тарелки, кружки, деревяшки и много всякого другого хлама, который
папа Чистюли опускал в машину времени.
Я еще раз посмотрел на Граничников и понял, что в них изменилось -
они напоминали Мохнатика. Поэтому-то и сгорел сеновал Картеров; Граничники
теперь следовали за Мохнатиком и перестали защищать Энди. Ясное дело - им
интереснее с настоящим живым существом, которое среди них, чем с неуклюжим
Энди, на которого приходиться смотреть через стекло.
Я снял очки, сунул в карман и принялся за работу. Перепилить дужку
замка оказалось не очень легко. Сталь была дьявольски твердая, а пилка
тупая. Я боялся, что она сломается, прежде чем я закончу, и злился на себя
за то, что не взял хотя бы пары запасных.
Я страшно шумел, потому что забыл захватить масло, но меня никто не
засек.
Перепилив, я открыл дверь и вошел в сарай, где стояла машина времени.
Я спрятал веревку и подошел к пульту, чтобы разобраться, и легко включил
машину. В воронке забулькала белая пена. Я достал веревку, надел очки и
страшно испугался. Сарай стоял на небольшом склоне, пол приподнимался на
три-четыре фута над землей, поэтому мне показалось, что я вишу в воздухе.
У меня возникло такое ощущение, что я вот-вот упаду. Конечно, я знал,
что мне ничего не грозит - ведь я стоял на невидимом, но настоящем полу.
Знать-то я знал, но меня не покидало неприятное, похожее на сон ощущение,
что сейчас я шлепнусь.
И, что самое ужасное, подо мной стоял Мохнатик - его голова
находилась на уровне моих ботинок. Он очень хотел выбраться и знаками
показывал мне, чтобы я поскорее вытащил его.
Я очень осторожно опустил веревку в воронку и сразу почувствовал, как
ее тянет и всасывает в себя белый водоворот. Я посмотрел вниз и увидел,
что веревка свисает над местом, где стоит Мохнатик. Он подпрыгнул,
схватился за нее, и я сразу почувствовал его немалый вес.
Мохнатик был примерно моего роста, может чуть пониже, и я прикинул,
что тянуть мне придется его изо всех сил. Я намотал веревку на руку, чтобы
она не выскользнула, и потянул, но веревка даже с места не двинулась,
будто ее привязали к дому. Я присел и пригляделся к подставке машины.
Удивительно, но веревка доходила до самого конца горловины воронки, потом
прерывалась на фут или два, и снова продолжалась. За этот нижний ее кусок
и держался Мохнатик. Выглядело это очень странно, ведь веревка должна
опускаться в мир Граничников одной непрерывной линией, но она по пути
куда-то сворачивала.
Вот почему я не мог его вытащить. Вот почему можно бросить в машину
времени любой предмет, но обратно достать уже нельзя.
Я смотрел на Мохнатика, а он на меня. Вид у него был настолько
жалкий, что до меня дошло - он все видит и все понимает.
И тут заскрипела дверь сарая. Я вскочил, не выпуская веревки из рук.
В дверях стоял папа Чистюли. Он был очень сердит, что меня не удивило.
- Стив, - сказал он, у трудом сдерживаясь. - Я, кажется, говорил
тебе, чтобы ты сюда не входил.
- Да, - воскликнул я, - но там Мохнатик.
- Мохнатик?! - переспросил он, а потом понизил голос. - Ты, кажется,
не соображаешь, что говоришь! Каким образом он мог туда попасть?
- Не знаю, - ответил я, хотя знал и мог бы ему рассказать, только
очень растерялся.
- На тебе очки, которые сделал папа Малыша? Ты видишь Мохнатика?
- Вижу, кивнул я, - как на ладони, - и отпустил веревку, чтобы снять
очки. Веревка молниеносно ускользнула в воронку.
Стив, - сказал мне папа Чистюли, - скажи, пожалуйста, правду: ты не
выдумываешь? Не шутишь?
Он страшно побледнел, и я знал, о чем он думает: если Мохнатик угодил
в машину, то виноват прежде всего он.
- Чтоб мне провалиться, - ответил я.
Видимо, этой клятвы оказалось достаточно, так как он выключил машину
и вышел. Я за ним.
- Подожди меня здесь, - сказал он. - Я сейчас вернусь.
Он стремительно взмыл над лесом, и я тут же потерял его из виду.
Я сел, опершись спиной о стену сарая, а настроение у меня было
ужасное. Я знал, что должен надеть очки, но специально не вынимал их из
кармана, потому что не представлял себе, как посмотрю Мохнатику в глаза.
Я боялся, что все потеряно: ни я, ни кто другой на свете не спасет
Мохнатика. Он пропал для нас навсегда. И даже хуже, чем пропал.
Сидя так, я выдумывал разные страшные наказания, которые обязательно
применю к Чистюле. Я не сомневался, что это он, открыв сарай, скрутил
Мохнатика - словно кота - и бросил в воронку машины.
Его разозлила история со скунсом, перекрашенным в кота, и я, как
только узнал о ней, не сомневался, что он не отстанет от Мохнатика, пока
не сведет с ним счеты.
Пока я размышлял, появился папа Чистюли, а с ним запыхавшийся
Чистюля, шериф, папа Малыша и другие соседи. Шериф подошел прямо ко мне,
схватил за плечо и сильно встряхнул.
- Что означает весь этот бред? - рявкнул он. - Предупреждаю, парень:
эта история для тебя плохо кончится, если окажется, что ты над нами
смеешься.
Я попытался вырваться, но он меня не отпускал. Тогда к нему подошел
мой папа и толкнул в грудь, так что шериф отлетел в сторону.
- Не трогай мальчика, - спокойно сказал папа.
- Но ты, кажется, сам не веришь в эту галиматью? - выпалил шериф.
- Представь себе, сейчас верю каждому слову. Мой сын не станет врать!
Бывает, папа ругается, а то и ремень возьмет да всыплет как следует,
но в критической ситуации на его помощь можно рассчитывать.
- Должен тебе напомнить, Генри, - сказал шериф, - про твою стычку с
Энди Картером. Едва удалось убедить его не передавать дело в суд.
- Энди Картер... - сказал папа значительно спокойнее, чем можно было
ожидать. - Это тот тип, что живет недалеко от нас. Кто-нибудь видел его в
последнее время?
Он оглянулся по сторонам, но все молчали.
- В последний раз я говорил с Энди по телефону, - сказал папа, -
когда просил его помочь нам. Он ответил, что у него работы невпроворот,
чтобы еще заниматься поисками пропавшего щенка какого-то там
инопланетянина. И добавил, что им же лучше будет, если они отправятся ко
всем чертям.
Папа посмотрел на собравшихся, но ему никто не возразил. Думаю, с
папиной стороны было не очень вежливо говорить такие вещи в присутствии
папы Мохнатика и папы Малыша, и других инопланетян. Но, святая правда,
Энди говорил все это вслух и только папа имел смелость пересказать им ее
прямо в глаза.
Тут кто-то начал говорить, а вернее, все сразу, так что я не
разобрал, чей это был голос.
- А я вам говорю, ребята, что по справедливости все вышло с сеновалом
Картера.
Шериф нахмурился:
- Если узнаю, что кто-то из вас в этом замешан, то я...
- Ничего ты не сделаешь, - сказал папа и повернулся ко мне. - Стив,
что ты хотел рассказать? Обещаю, что все тебя выслушают, и никто не станет
перебивать.
Сказав это, он внимательно посмотрел на шерифа.
- Минутку, - попросил папа Малыша, - я хочу подчеркнуть одну важную
деталь. Я знаю, что этот мальчик видит Граничников, ведь я сам сделал ему
специальные очки. И, может быть, это нескромно с моей стороны, но я хочу
заверить вас, что я квалифицированный оптик.
- Спасибо, - сказал папа. - Ну, а теперь, Стив, говори.
Но, едва я успел рот открыть, из-за сеновала появился Малыш со своим
ружьем. Во всяком случае, я не сомневался, что это за ружье, хотя оно не
было похоже на обычное охотничье. Обычная палка, блестевшая на солнце
множеством призм и зеркалец, установленных под разными углами.
- Папа! - крикнул он. - Я узнал, что произошло, поэтому пришел с
ружьем. Надеюсь, не опоздал.
Он подбежал к своему папе, который взял у него ружье и поднял так,
чтобы все видели.
- Спасибо, сынок, - сказал он. - Но ружье нам не понадобится. Сегодня
мы не будем стрелять.
И тут Малыш закричал:
- Он там, папа! Там Мохнатик!
Не знаю, все ли поверили, что он увидел Мохнатика. Многие наверняка
сомневались, но сидели тихо, потому что не хотели спорить с моим папой.
Конечно, Малыш увидел его без этих дурацких очков, но он инопланетянин, а
от инопланетян всего можно ожидать.
- Ну, хорошо, - согласился шериф, - может он и там. Но что нам в
данной ситуации удастся сделать?
- Кажется, немногое, - сказал мой папа, - но там его оставлять
нельзя. - Он посмотрел на папу Мохнатика. - Вы не беспокойтесь. Что-нибудь
придумаем.
Но я отлично понял, почему он говорит так уверенно: чтобы папа
Мохнатика не думал, что мы признали свое поражение. Что касается меня, то
я полностью потерял надежду. Если нельзя вытащить его тем же путем, каким
он туда попал, то иного способа я не видел. Ведь в мир Граничников не было
двери.
- Джентльмены, - воскликнул папа Малыша, - у меня есть идея.
Мы все повернулись к нему.
- Это ружье, - сказал он, - служит для уничтожения Граничников. Оно
приподнимает завесу между двумя мирами, чтобы пропустить заряд. Его можно
переделать, и мне кажется...
- Мы не станем стрелять в мальчика, - сказал шериф, - даже если
решили освободить его оттуда.
- Я не собираюсь в него стрелять, - объяснил папа Малыша. - В ружье
не будет патрона, мы попробуем использовать его только ля того, чтобы
пробить завесу, разделяющую два мира. А я постараюсь настроить ружье так,
чтобы дыра получилась как можно шире.
Он сел на землю и стал возиться с ружьем, переставляя призмы и
поворачивая зеркальца.
- Есть одна существенная деталь, - сказал он, - дыра существует
только одно мгновенье. Парень должен приготовиться, чтобы не прозевать и
прыгнуть сразу же, как появится отверстие.
Он повернулся ко мне.
- Стив, ты можешь ему объяснить?
- Объяснить?
- Сказать ему. Знаками, или губами, или еще как?
- Конечно, могу.
- Тогда начинай.
Я надел очки, огляделся и увидел Мохнатика. Прошло много времени,
прежде чем он понял, что от него требуется. Нам мешали Граничники, которые
все время кружили рядом и показывали то на мой телебиовизор, то на свои
головы.
Минут через двадцать я сказал папе Малыша, что мы готовы. Папа
протянул Малышу ружье. Все расступились, остался только Малыш с ружьем и я
позади него. А там, в другом мире, стоял Мохнатик, окруженный дурацкими
Граничниками, которые, судя по всему, не были знакомы с ружьем
инопланетян, иначе бы они разбежались. Мохнатик побледнел, будто его
поставили к стенке и собрались расстрелять.
Краем глаза я заметил Чистюлю, который как раз отплывал в сторону...
Но тут же все призмы и зеркальца на ружье Малыша задвигались.
Вероятно, он нажал на спуск. А затем нас ослепила яркая вспышка.
На мгновение прямо напротив нас, в воздухе, открылась удивительная
дыра с рваными краями. И я увидел, как Мохнатик, одновременно с ее
появлением, прыгает сквозь нее.
И снова Мохнатик был среди нас - он как раз пытался удержаться на
ногах после этого прыжка - но не один. Он выдернул за собой одного из
Граничников, крепко держа его за руку, очевидно вытащив силой, потому что
физиономия у Граничника была не слишком довольной. Я сразу понял, что это
тот самый, с моим телебиовизором на голове.
Мохнатик подтолкнул Граничника в мою сторону и сказал:
- Только так я мог вернуть тебе телебиовизор.
Он отпустил руку Граничника, а я быстро схватил его за другую и с
удивлением обнаружил, что она вполне осязаема. Я бы не удивился если б моя
рука прошла сквозь нее насквозь, потому что Граничник все еще выглядел
туманным и бестелесным, хотя вроде загустел немного.
Папа подошел ко мне и сказал:
- Осторожно, Стив!
- Ничего страшного. Он даже не пытается убежать.
В этот момент раздался крик, я обернулся: несколько Граничников
уцепились за края дыры в свой мир, удерживая их так, чтобы они не
сомкнулись, а остальные лезли сквозь дыру, толкаясь и ссорясь; мне
показалось, что их стало гораздо больше, чем я предполагал.
Мы стояли и смотрели, пока они не влезли все. Никто не пошевелился,
да и что мы могли сделать? И они тоже стояли и глазели на нас, сбившись в
кучу.
Шериф, сдвинув шляпу на самый затылок, подошел к папе, и я увидел,
что он обалдел окончательно, но его ошарашенный вид доставил мне
удовольствие, ведь он все еще отказывался верить в Граничников. Не знаю,
может он еще надеялся, что это очередные фокусы инопланетян? Только,
по-моему, не надо излишне-то и голову напрягать, чтобы понять, что у них
про запас осталось много удивительного кроме этого.
- Как получилось, - подозрительно спросил он, - что у одного из них
на голове телебиовизор?
Я объяснил ему, а он в ответ лишь глазами заморгал, но сказать ничего
не смог.
И тут все заговорили одновременно, но папа Чистюли, поднявшись над
нашими головами, сделал знак рукой, призывая к тишине.
- Минуточку! Прежде чем мы займемся решением серьезных вопросов, я
хотел бы сказать вот что. Зная историю со скунсом, вы правильно считаете,
что наша семья в значительной степени несет ответственность за
происшедшее.
В устах человека это звучало бы глупо и высокопарно, но папе Чистюли
как-то сошло.
- Поэтому, - сообщил он, - должен вас проинформировать, что виновник
- мой сын - в течение ближайших тридцати дней будет ходить по земле. Ему
нельзя будет подняться даже на дюйм в воздух. Если это наказание окажется
недостаточным...
- Хватит, - прервал его папа, - парень должен получить по заслугам,
но нельзя над ним издеваться.
- Простите, - начал папа Мохнатика, - если это не столь необходимо...
- Я не изменю своего решения, - ответил папа Чистюли. - Я просто не
вижу другого способа.
- Может быть, - крикнул шериф, - кто-нибудь мне, наконец, объяснит,
что все это значит?
- Слушай, шериф, - обратился к нему папа, - понимаешь ты или нет -
сейчас не важно, а объяснять тебе - слишком долго. У нас есть более
существенные дела. - Он слегка повернулся, чтобы стать лицом к
собравшимся. - Ну, так что будем делать? У нас гости. А раз эти создания
приносят счастье, мы должны к ним относиться самым лучшим образом.
- Папа, - я потянул его за рукав, - я знаю как можно привлечь их на
нашу сторону. Каждый из них хочет иметь свой собственный телебиовизор.
- Это правда, - сказал Мохнатик, - все время, пока я там был, они
приставали ко мне с вопросами, как и где достать телебиовизор. И все время
ссорились из-за того, кто следующий будет пользоваться телебиовизором
Стива.
- Вы хотите сказать, что эти существа умеют говорить? - спросил шериф
слабым голосом.
- Конечно, умеют, - ответил Мохнатик. - Там, в своем мире, они
способны на такое, о чем мы даже не могли догадываться!
- Если так, - с удовлетворением сказал папа, - то это не слишком
высокая цена за удачу, которую они нам принесут. Сбросимся и купим нужное
количество телебиовизоров. Может, удастся со скидкой...
- Но, если мы дадим их Граничникам, - перебил его папа Малыша, - то
нам от них не будет никакой пользы. Мы перестанем быть им нужны. Свои
образцы они начнут черпать из телебиовизоров.
- Что ж, - сказал папа, - если так, то мы, по крайней мере, от них
избавимся. Они перестанут преследовать нас несчастьями.
- Как ни крути, ничего хорошего из этой затеи не выйдет, - заявил
папа Малыша, который явно недолюбливал Граничников. - Они живут стаями.
Всегда так было. И они никогда не помогали всем, только одному человеку
или, в лучшем случае, одной семье. Нам не удастся поделить их так, чтобы
они всем приносили пользу.
- Если послушаете меня чуток, мужики, - объявился Граничник с моим
телебиовизором на голове, - то я вам все растолкую.
Должен сказать, что его голос вызвал у нас шок. Трудно было
представить, что они вообще умеют говорить. А тут еще таким языком и таким
тоном. Вылитый Энди Картер! Он тоже - либо просто ругался, либо выражался
с грубоватой язвительностью. И этот Граничник, который столько лет жил по
его образцу, просто не умел говорить иначе.
Мы стояли, уставившись на Граничников, а они так усиленно кивали
головами, что едва не сломали себе шеи.
Первым опомнился папа.
- Валяй, - сказал он Граничнику. - Мы тебя слушаем.
- Мы будем с вами якшаться, только чтобы все по-честному. Мы будем
вас оберегать от несчастий и другой фигни, но за это вы дадите нам
телебиовизоры - только без трепа, ясно? По одному для каждого. И на вашем
месте я не стал бы хитрить.
- Звучит вполне разумно, - сказал папа. - Ты имеешь в виду нас всех?
- Как есть всех, - ответил Граничник.
- Значит, вы разделитесь? На каждого из нас будет приходиться по
крайней мере один из вас? И вы больше не будете жить группами?
- Я думаю, - вмешался папа Чистюли, - мы можем на них положиться. Я
понял, что хотело сказать это существо. Почти та же история, что и с родом
человеческим на Земле.
- А что такое случилось с родом человеческим на Земле? - с легким
удивлением спросил папа.
- Исчезла потребность групповой жизни. Когда-то люди были вынуждены
жить семьями или племенами. А потом появились патефон, радио, телевидение
- исчезла потребность в общении. У каждого человека есть уйма развлечений
дома. Ему не надо даже выходить из своей комнаты, чтобы увидеть мир.
Поэтому зрелища и развлечения массового характера постепенно вымерли.
- Вы думаете, что то же самое произойдет с Граничниками, когда мы
снабдим их телебиовизорами?
- Наверняка, - ответил папа Чистюли, - мы устроим им, как я сказал,
индивидуальное развлечение. И, таким образом, у них исчезнет потребность в
групповой жизни.
- Клево сказано, приятель! - с энтузиазмом воскликнул Граничник.
Остальные согласно закивали головами.
- Но это ничего не даст! - крикнул папа Малыша, разозлившись не на
шутку. - Ведь они теперь в нашем мире, и неизвестно, смогут ли они здесь
что-нибудь для нас сделать.
- Заткнись, пожалуйста, - сказал Граничник. - Конечно, здесь мы
ничего не сможем для вас сделать. В вашем мире мы не можем заглядывать
вперед. А чтобы мы были вам полезны, это необходимо.
- Значит, как только мы даем вам телебиовизоры, вы вернетесь к себе?
- спросил папа.
- Еще бы! Там наш дом, и попробуйте только нас туда не пустить!
- Мы не станем вам мешать, - ответил папа. - Наоборот, даже поможем
вернуться туда. Дадим вам телебиовизоры, а вы возвращайтесь и беритесь за
дело.
- Мы будем работать честно, - заверил Граничник, - но нам нужно время
зырить телебиовизор. Идет?
- Ладно, - согласился папа.
Я выбрался из толпы. Все как-то устроилось, а я уже был сыт по горло.
Хватит с меня всяких историй.
Возле сеновала я увидел Чистюлю, медленно бредущего по земле. Он шел
с большим трудом, но мне почему-то ничуть не было его жалко. Сам виноват.
На мгновение мне подумалось, а не подойти ли к нему, и не наподдать
за тот раз, когда он вывалял меня в грязи. Но потом я сообразил, что с
моей стороны это означало - бить лежачего, ведь он и так наказан
собственным папой на тридцать дней.
Поколение, достигшее цели
Тишина царила много поколений. Потом тишина кончилась.
Рано утром раздался Грохот.
Разбуженные люди прислушивались к Грохоту, затаившись в своих постелях.
Они знали, что когда-нибудь он раздастся. И что этот Грохот будет началом
Конца.
Проснулся и Джон Хофф, и Мэри Хофф, его жена. Их было только двое в каютке:
они еще не получили разрешения иметь ребенка. Чтобы иметь ребенка, нужно
было, чтобы для него освободилось место; нужно было, чтобы умер старый
Джошуа, и, зная это, они ждали его смерти. Чувствуя свою вину перед ним,
они все же про себя молились, чтобы он поскорее умер, и тогда они смогут
иметь ребенка.
Грохот прокатился по всему Кораблю. Потом кровать, в которой, затаив
дыхание, лежали Джон и Мэри, поднялась с пола и привалилась к стене, прижав
их к гудящему металлу. Вся остальная мебель- стол, стулья, шкаф- обрушилась
с пола на ту же стену и там осталась, как будто стена стала полом, а пол-
стеной. Священная Картина свесилась с потолка, который только что тоже был
стеной, повисела, раскачиваясь в воздухе, и рухнула вниз.
В этот момент Грохот прекратился и снова наступила тишина. Но уже не та
тишина, что раньше: хотя нельзя было явственно различить звуки, но если не
слухом, то чутьем можно было уловить, как нарастает мощь машин, вновь
пробудившихся к жизни после долгого сна.
Джон Хофф наполовину выполз из-под кровати, уперся руками, приподнял ее
спиной и дал выползти жене. Под ногами у них была теперь стена, которая
стала полом, а на ней- обломки мебели. Это была не только их мебель: ею
пользовались до них многие поколения.
Ибо здесь ничто не пропадало, ничто не выбрасывалось. Таков был закон, один
из многих законов: здесь никто не имел права расточать, не имел права
выбрасывать. Все, что было, использовалось до последней возможности. Здесь
ели необходимое количество пищи- не больше и не меньше; пили необходимое
количество воды- не больше и не меньше; одним и тем же воздухом дышали
снова и снова. Все отбросы шли в конвертор, где превращались во что-нибудь
полезное. Даже покойников - и тех использовали. А за многие поколения,
прошедшие с Начала Начал, покойников было немало. Через некоторое время,
может быть скоро, покойником станет и Джошуа. Он отдаст свое тело
конвертору на пользу товарищам, сполна вернет все, что взял от общества,
заплатит свой последний долг- даст право Джону и Мэри иметь ребенка.
"А нам нужно иметь ребенка,- думал Джон, стоя среди обломков,- нам нужно
иметь ребенка, которого я научу Читать и которому передам Письмо".
О Чтении тоже был закон. Читать воспрещалось, потому что Чтение было злом.
Это зло существовало еще с Начала Начал. Но люди давным-давно, еще во
времена Великого Пробуждения, уничтожили его, как и многое другое, и
решили, что оно не должно существовать.
Зло он должен передать своему сыну. Так завещал его давно умерший отец,
которому он поклялся и теперь должен сдержать клятву. И еще одно завещал
ему отец- беспокойное ощущение того, что закон несправедлив.
Хотя законы всегда были справедливыми. Ибо все они имели какое-то
основание. Имел смысл и Корабль, и те, кто населял его, и их образ жизни.
Впрочем, если на то пошло, может быть, ему и не придется никому передавать
Письмо. Он сам может оказаться тем, кто должен его вскрыть, потому что на
конверте написано: "ВСКРЫТЬ В СЛУЧАЕ КРАЙНЕЙ НЕОБХОДИМОСТИ". А это,
возможно, и есть крайняя необходимость, сказал себе Джон Хофф. И Грохот,
нарушивший тишину, и стена, ставшая полом, и пол, ставший стеной.
Из других кают доносились голоса: испуганные крики, вопли ужаса, тонкий
плач детей.
- Джон,- сказала Мэри,- это был Грохот. Теперь скоро Конец.
- Не знаю,- ответил Джон.- Поживем- увидим. Мы ведь не знаем, что такое
Конец.
- Говорят...- начала Мэри, и Джон подумал, что так было всегда.
Говорят, говорят, говорят...
Все только говорилось; никто ничего не читал, не писал...
И он снова услышал слова, давным-давно сказанные отцом:
- Мозг и память ненадежны; память может перепутать или забыть. Но
написанное слово вечно и неизменно. Оно не забывает и не меняет своего
значения. На него можно положиться.
- Говорят,- продолжала Мэри,- что Конец наступит вскоре после Грохота.
Звезды перестанут кружиться и остановятся в черном небе, и это будет верным
признаком того, что Конец близок.
"Конец чего?- подумал Джон.- Нас? Или Корабля? Или самих звезд? А может
быть, Конец всего- Корабля, и звезд, и великой тьмы, в которой кружат
звезды?"
Он содрогнулся, когда представил Конец Корабля или людей,- не столько из-за
них самих, сколько из-за того, что тогда конец и замечательному, так хорошо
придуманному, такому размеренному порядку, в котором они жили. Просто
удивительно, ведь людям всегда всего хватало, и никогда не было ничего
лишнего. Ни воды, ни воздуха, ни самих людей, потому что никто не мог иметь
ребенка, прежде чем кто-нибудь не умрет и не освободит для него место.
В коридоре послышались торопливые шаги, возбужденные голоса, и кто-то
забарабанил в дверь, крича:
- Джон! Джон! Звезды остановились!
- Я так и знала!- воскликнула Мэри.- Я же говорила, Джон. Все так, как
было предсказано.
Кто-то стучал в дверь.
И дверь была там, где она должна была быть, там, где ей полагалось быть,
чтобы через нее можно было выйти прямо в коридор, вместо того чтобы
подниматься по лестнице, теперь бесцельно висящей на стене, которая раньше
была полом.
Почему я не подумал об этом раньше, спросил он себя. Почему я не видел, что
это глупо: подниматься к двери, которая открывается в потолке? А может
быть, подумал он, так и должно было быть всегда? Может быть, то, что было
до сих пор, было неправильно? Но, значит, и законы могли быть
неправильными...
- Иду, Джо,- сказал Джон.
Он шагнул к двери, открыл ее и увидел: то, что было раньше стеной коридора,
стало полом; двери выходили туда прямо из кают, и взад и вперед по коридору
бегали люди. И он подумал: теперь можно снять лестницы, раз они не нужны.
Можно спустить их в конвертор, и у нас будет такой запас, какого еще
никогда не было.
Джо схватил его за руку и сказал:
- Пойдем.
Они пошли в наблюдательную рубку. Звезды стояли на месте.
Все было так, как предсказано. Звезды были неподвижны.
Это пугало, потому что теперь было видно, что звезды- не просто кружащиеся
огни, которые движутся на фоне гладкого черного занавеса. Теперь было
видно, что они висят в пустоте; от этого дух захватывало, начинало сосать
под ложечкой. Хотелось крепче схватиться за поручни, чтобы удержаться в
равновесии на краю головокружительной бездны.
В этот день не было игр, не было прогулок, не было шумного веселья в зале
для развлечений. Везде собирались кучки возбужденных, напуганных людей.
Люди молились в церкви, где висела самая большая Священная Картина,
изображавшая Дерево, и Цветы, и Реку, и Дом вдалеке, и Небо с Облаками, и
Ветер, которого не было видно, но который чувствовался. Люди убирали и
приводили в порядок на ночь каюты, вешали на место Священные Картины- самое
дорогое достояние каждой семьи,- снимали лестницы.
Мэри Хофф вытащила Священную Картину из кучи обломков на полу. Джон, стоя
на стуле, прилаживал ее к стене, которая раньше была полом, и размышлял,
как это получилось, что каждая Священная Картина немного отличается от
других. Это впервые пришло ему в голову.
На Священной Картине Хоффов тоже было Дерево, и еще были Овцы под Деревом,
и Изгородь, и Ручей, а в углу- несколько крохотных Цветов. Ну и, конечно,
Трава, уходившая вдаль до самого Неба.
Когда Джон повесил Картину, а Мэри ушла в соседнюю каюту посудачить с
другими перепуганными женщинами, он пошел по коридору, стараясь, чтобы его
походка казалась беззаботной, чтобы никто не заметил, как он спешит.
А он спешил: неожиданная для него самого торопливость, как сильная рука,
толкала его вперед.
Он старательно притворялся, будто ничего не делает, просто убивает время.
И это было легко, потому что он только это и делал всю жизнь; и никто
ничего другого не делал. За исключением тех счастливцев или неудачников, у
которых была работа, переданная по наследству: уход за скотом, за птицей
или за гидропонными оранжереями.
Но большинство из них, думал Джон, медленно шагая вперед, всю жизнь только
и делали, что искусно убивали время. Как они с Джо с их нескончаемыми
шахматными партиями и аккуратной записью каждого хода и каждой партии.
Многие часы они проводили, анализируя свою игру по этим записям, тщательно
комментируя каждый решающий ход. А почему бы и нет, спросил он себя.
Почему не записывать и не комментировать игру? Что еще делать? Что еще?
В коридоре уже никого не было и стало темнее, потому что здесь горели
только редкие лампочки. В течение многих лет лампочки из коридоров
перемещали в каюты, и теперь их здесь почти не осталось.
Он подошел к наблюдательной рубке, нырнул в нее и притаился, внимательно
осматривая коридор. Он ждал: а вдруг кто-нибудь станет следить за ним, хотя
и знал, что никто не станет; но все-таки вдруг кто-то появится,- рисковать
он не мог.
Однако позади никого не было, и он пошел дальше, к сломанному эскалатору,
который вел на центральные этажи. И здесь тоже было что-то новое. Раньше,
поднимаясь с этажа на этаж, он все время терял вес, двигаться становилось
все легче, он скорее плыл, чем шел, к центру Корабля. На этот раз потери
веса не было, плыть не удавалось. Он тащился, преодолевая один неподвижный
эскалатор за другим, пока не миновал все шестнадцать палуб.
Теперь он шел в темноте, потому что здесь все лампочки были вывернуты или
перегорели за эти долгие годы. Он поднимался на ощупь, держась за перила.
Наконец он добрался до нужного этажа. Это была аптека; у одной из стен
стоял шкаф для медикаментов. Он отыскал нужный ящик, открыл его, сунул туда
руку и вытащил три вещи, которые, как он знал, были там: Письмо, Книгу и
лампочку. Он провел рукой по стене, вставил в патрон лампочку; в крохотной
комнате зажегся свет и осветил пыль, покрывавшую пол, умывальник с тазом и
пустые шкафы с открытыми дверцами.
Он повернул Письмо к свету и прочел слова, напечатанные на конверте
прописными буквами: "ВСКРЫТЬ В СЛУ ЧАЕ КРАЙНЕЙ НЕОБХОДИМОСТИ".
Некоторое время он стоял в раздумье. Раздался Грохот. Звезды остановились.
Да, это и есть тот случай, подумал он, случай крайней необходимости. Ведь
было предсказано: когда раздастся Грохот и звезды остановятся, значит,
Конец близок. А когда Конец близок, это и есть крайний случай.
Он держал Письмо в руке, он колебался. Если он вскроет его, все будет
кончено. Больше не будут передаваться от отца к сыну ни Письмо, ни Чтение.
Вот она- минута, ради которой Письмо прошло через руки многих поколений.
Он медленно перевернул Письмо и провел ногтем по запечатанному краю.
Высохший воск треснул, и конверт открылся.
Он вынул Письмо, развернул его на столике под лампочкой и стал читать,
шевеля губами и шепотом произнося слова, как человек, с трудом отыскивающий
их значение по древнему словарю.
"Моему далекому потомку.
Тебе уже сказали- и ты, наверное, веришь, что Корабль- это жизнь, что
началом его был Миф, а концом будет Легенда, что это и есть единственная
реальность, в которой не нужно искать ни смысла, ни цели.
Я не стану пытаться рассказывать тебе о смысле и назначении Корабля, потому
что это бесполезно: хотя мои слова и будут правдивыми, но сами по себе они
бессильны против извращения истины, которое к тому времени, когда ты это
прочтешь, может уже стать религией.
Но у Корабля есть какая-то цель, хотя уже сейчас, когда я пишу, цель эта
потеряна, а по мере того как Корабль будет двигаться своим путем, она
окажется не только потерянной, но и похороненной под грузом всевозможных
разъяснений.
Когда ты будешь это читать, существование Корабля и людей в нем будет
объяснено, но эти объяснения не будут основаны на знании.
Чтобы Корабль выполнил свое назначение, нужны знания. И эти знания могут
быть получены. Я, который буду уже мертв, чье тело превратится в давно
съеденное растение, в давно сношенный кусок ткани, в молекулу кислорода, в
щепотку удобрения,- я сохранил эти знания для тебя. На втором листке Письма
ты найдешь указание, как их приобрести.
Я завещаю тебе овладеть этими знаниями и использовать их, чтобы жизнь и
мысль людей, отправивших Корабль, и тех, кто управлял им и кто сейчас живет
в его стенах, не пропали зря, чтобы мечта человека не умерла где-то среди
далеких звезд.
В то время когда ты это прочтешь, ты будешь знать еще лучше меня: ничто не
должно пропасть, ничто не должно быть истрачено зря, все запасы нужно
беречь и хранить на случай будущей нужды. А если Корабль не выполнит своего
назначения, не достигнет цели, то это будет огромное, невообразимое
расточительство. Это будет означать, что зря потрачены тысячи жизней,
пропали знания и надежды.
Ты не узнаешь моего имени, потому что к тому времени, когда ты это
прочтешь, оно исчезнет вместе с рукой, что сейчас держит перо. Но мои слова
будут жить, а в них- мои знания и мой завет.
Твой предок".
Подписи Джон разобрать не смог. Он уронил Письмо на пыльный столик. Слова
Письма, как молот, оглушили его.
Корабль, началом которого был Миф, а концом будет Легенда. Но письмо
говорило, что это ложь. Была цель, было назначение.
Назначение... Что это такое? Книга, вспомнил он. Книга скажет, что такое
назначение.
Дрожащими руками он вытащил книгу из ящика, открыл ее на букве "н" и
неверным пальцем провел по столбцам: "Наземный... назидание...
назначить... назначение..."
"Назначение (сущ.)- место, куда что-л. посылается, направляется;
предполагаемая цель путешествия".
Значит, Корабль имеет назначение. Корабль куда-то направляется. Придет
день, когда он достигнет цели. И конечно, это и будет Конец.
Корабль куда-то направляется. Но как? Неужели он движется?
Джон недоверчиво покачал головой. Этому невозможно поверить. Ведь движется
не Корабль, а звезды. Должно быть какое-то другое объяснение, подумал он.
Он поднял второй листок Письма и прочел его, но понял плохо: он устал и в
голове у него все путалось. Он положил Письмо, Книгу и лампочку обратно в
ящик.
Потом закрыл ящик и выбежал из комнаты.
На нижнем этаже не заметили его отсутствия, и он ходил среди людей,
стараясь снова стать одним из них, спрятать свою неожиданную наготу под
личиной доброго товарищества, но таким, как они, он уже не был.
И все это было результатом знания- ужасного знания того, что Корабль имеет
цель и назначение, что он откуда-то вылетел и куда-то направляется, и когда
он туда прибудет, это будет Конец, но не людей, не Корабля, а просто
путешествия.
Он вышел в зал и остановился в дверях. Джо играл в шахматы с Питом, и Джон
внезапно загорелся гневом при мысли, что Джо играет с кем-то еще, потому
что Джо уже много-много лет играл только с ним. Но гнев быстро остыл, Джон
посмотрел на фигурки и в первый раз увидел их по-настоящему- увидел, что
это просто резные кусочки дерева и что им нет места в его новом мире Письма
и цели.
Джордж сидел один и играл в солитер. Кое-кто играл в покер на металлические
кружочки, которые все звали деньгами, хотя почему именно деньгами- никто
сказать не мог. Говорили, что это просто их название, как Корабль было
название Корабля, а звезды назывались звездами. Луиза и Ирма сидели в углу
и слушали старую, почти совсем заигранную пластинку. Резкий, сдавленный
женский голос пел на весь зал:
Мой любимый к звездам уплыл,
Он не скоро вернется назад...
Джон вошел, и Джордж поднял глаза от доски.
- Мы тебя искали.
- Я ходил гулять,- ответил Джон.- Далеко- на центральные этажи. Там все
наоборот. Теперь они наверху, а не внутри. Всю дорогу приходится
подниматься.
- Звезды весь день не двигались,- заметил Джордж.
Джо повернулся к нему и сказал:
- Они больше не будут двигаться. Так сказано. Это- начало Конца.
- А что такое Конец?- спросил Джон.
- Не знаю,- ответил Джо и вернулся к игре.
Конец, подумал Джон. И никто из них не знает, что такое Конец, так же как
они не знают, что такое Корабль, или деньги, или звезды.
- Сегодня мы собираемся,- сказал Джордж.
Джон кивнул. Он так и думал, что все соберутся. Соберутся, чтобы
почувствовать облегчение, уют и безопасность. Будут снова рассказывать Миф
и молиться перед Картиной. "А я?- спросил он себя.- А я?"
Он резко повернулся и вышел в коридор. Лучше бы не было никакого Письма и
никакой Книги, потому что тогда он был бы одним из них, а не одиночкой,
мучительно думающим, где же правда- в Мифе или в Письме?
Он отыскал свою каюту и вошел. Мэри лежала на кровати, подложив под голову
подушки; тускло светила лампа.
- Наконец-то,- произнесла она.
- Я прогуливался,- сказал Джон.
- Ты прогулял обед,- заметила Мэри.- Вот он.
Он увидел обед на столе, придвинул стул и сел.
- Спасибо.
Мэри зевнула.
- День был утомительный,- сказала она.- Все так возбуждены. Сегодня
собираемся.
На обед были протеиновые дрожжи, шпинат с горохом, толстый кусок хлеба и
миска супа с грибами и травами. И бутылочка воды, строго отмеренной.
Наклонившись над миской, он хлебал суп.
- Ты совсем не волнуешься, дорогой. Не так, как все.
Он поднял голову и посмотрел на нее. Вдруг он подумал: а что, если сказать
ей? Но тут же отогнал эту мысль, боясь, что в своем стремлении поделиться с
кем-нибудь он в конце концов расскажет ей все. Нужно следить за собой,
подумал он. Если он расскажет, то это будет объявлено ересью, отрицанием
Мифа и Легенды. И тогда она, как и другие, отшатнется от него и он увидит в
ее глазах отвращение.
Сам он- дело другое: почти всю жизнь он прожил на грани ереси, с того
самого дня, как отец сказал ему про Книгу. Потому что сама Книга уже была
ересью.
- Я думаю,- сказал он, и она спросила:
- О чем тут думать?
И конечно, это была правда. Думать было не о чем. Все объяснено, все в
порядке. Миф говорил о Начале Начал и о Начале Конца. И думать не о чем,
абсолютно не о чем.
Когда-то был хаос, и вот из него родился порядок в образе Корабля, а
снаружи остался хаос. Только внутри Корабля был и порядок, и закон, вернее,
много законов: не расточай, не возжелай и все остальные. Когда-нибудь
настанет Конец, но каков будет этот Конец, остается тайной, хотя еще есть
надежда, потому что на Корабле есть Священные Картины и они- символ этой
надежды. Ведь на картинах запечатлены символические образы иных мест, где
царит порядок (наверное, еще больших кораблей), и все эти символические
образы снабжены названиями: Дерево, Ручей, Небо, Облака и все остальное,
чего никогда не видишь, но чувствуешь, например Ветер и Солнечный Свет.
Начало Начал было давным-давно, так много поколений назад, что рассказы и
легенды о могущественных людях тех далеких эпох были вытеснены из памяти
другими людьми, тени которых все еще смутно рисовались где-то позади.
- Я сначала испугалась,- сказала Мэри,- но теперь я больше не боюсь. Все
происходит так, как было сказано, и мы ничего не можем сделать. Мы только
знаем, что это все- к лучшему.
Джон продолжал есть, прислушиваясь к шагам и голосам в коридоре. Теперь эти
шаги уже не были такими поспешными, а в голосах не звучал ужас. "Немного
же им понадобилось,- думал он,- чтобы привыкнуть. Их Корабль перевернулся
вверх дном- и все же это к лучшему".
А вдруг в конце концов правы они, а Письмо лжет?
С какой радостью он подошел бы к двери, окликнул кого-нибудь из проходивших
мимо и поговорил бы об этом! Но на всем Корабле не было никого, с кем он
мог бы поговорить. Даже с Мэри не мог. Разве что с Джошуа.
Он продолжал есть, думая о том, как Джошуа возится со своими растениями в
гидропонных оранжереях.
Еще мальчишкой он ходил туда вместе с другими ребятами: Джо, и Джордж, и
Херб, и все остальные. Джошуа был тогда человеком средних лет, у него
всегда была в запасе интересная история или умный совет, а то и тайно
сорванный помидор или редиска для голодного мальчишки. Джон помнил, что
Джошуа всегда говорил мягким, добрым голосом и глаза у него были честные, а
его чуточку грубоватое дружелюбие внушало симпатию.
Джон подумал, что уже давно не видел Джошуа. Может быть, потому, что
чувствовал себя виноватым перед ним...
Но Джошуа мог понять и простить вину.
Однажды он понял. Они с Джо как-то прокрались в оранжерею за помидорами, а
Джошуа поймал их и долго говорил с ними. Они с Джо дружили с пеленок. Они
всегда были вместе. Если случалась какая-нибудь шалость, они обязательно
были в нее замешаны.
Может быть, Джо... Джон покачал головой. Только не Джо. Пусть он его лучший
друг, пусть они друзья детства и остались друзьями, когда поженились, пусть
они больше двадцати лет играют друг с другом в шахматы,- все-таки Джо не
такой человек, которому можно это рассказать.
- Ты все еще думаешь, дорогой?- сказала Мэри.
- Конечно,- ответил Джон.- Теперь расскажи мне, что ты сегодня делала.
Она поведала ему, что сказала Луиза, и что сказала Джейн, и какие глупости
говорила Молли. И какие ходили странные слухи, и как все боялись, и как
понемногу успокоились, когда вспомнили, что все к лучшему.
- Наша Вера,- сказала она,- большое утешение в такое время.
- Да,- сказал Джон,- действительно большое утешение.
Она встала с кровати.
- Пойду к Луизе. Ты остаешься здесь?
Она наклонилась и поцеловала его.
- Я погуляю до собрания,- сказал Джон.
Он кончил есть, медленно выпил воду, смакуя каждую каплю, и вышел.
Он направился к оранжереям. Джошуа был там. Он немного постарел, немного
поседел, чуть больше хромал, но вокруг его глаз были те же добрые морщины,
а на лице - та же неспешная улыбка. И встретил он Джона той же старой
шуткой:
- Опять пришел помидоры воровать?
- На этот раз нет.
- Ты тогда был с другом.
- Его звали Джо.
- Да, теперь я вспомнил. Я иногда забываю. Старею и начинаю забывать.- Он
спокойно улыбнулся.- Немного мне теперь осталось. Вам с Мэри не придется
долго ждать.
- Сейчас это не так уж важно,- сказал Джон.
- А я боялся, что ты ко мне теперь уже не придешь.
- Но таков закон,- сказал Джон.- Ни я, ни вы, ни Мэри тут ни при чем. Закон
справедлив. Мы не можем его изменить.
Джошуа дотронулся до руки Джона.
- Посмотри на мои новые помидоры. Лучшие из всех, что я вырастил. Уже
совсем поспели.
Он сорвал один, самый спелый и красный, и протянул Джону. Джон взял его в
руки и почувствовал гладкую, теплую кожицу и под ней- переливающийся сок.
- Они вкуснее всего прямо с куста. Попробуй.
Джон поднес помидор ко рту, вонзил в него зубы и проглотил сочную мякоть.
- Ты что-то хотел сказать?
Джон помотал головой.
- Ты так и не был у меня, с тех пор как узнал,- сказал Джошуа.- Это потому,
что ты считал себя виноватым: ведь я должен умереть, чтобы вы могли иметь
ребенка. Да, это тяжело- и для вас тяжелее, чем для меня. И ты бы не
пришел, если бы не произошло что-то важное.
Джон не ответил.
- А сегодня ты вспомнил, что можешь поговорить со мной. Ты часто приходил
поговорить со мной, потому что помнил наш первый разговор, когда ты был еще
мальчишкой.
- Я тогда нарушил закон,- сказал Джон,- я пришел воровать помидоры. И вы
поймали нас с Джо.
- А я нарушил закон сейчас,- сказал Джошуа,- когда дал тебе этот помидор.
Это не мой помидор и не твой. Я не должен был его давать, а ты не должен
был его брать. Но я нарушил закон потому, что закон основан на разуме, а от
одного помидора разум не пострадает. Каждый закон должен иметь разумный
смысл, иначе он не нужен. Если смысла нет, то закон не прав.
- Но нарушать закон нельзя.
- Послушай,- сказал Джошуа.- Помнишь сегодняшнее утро?
- Конечно.
- Посмотри на эти рельсы- рельсы, идущие по стене.
Джон посмотрел и увидел рельсы.
- Эта стена до сегодняшнего утра была полом.
- А как же стеллажи? Ведь они...
- Вот именно. Так я и подумал. Это первое, о чем я подумал, когда меня
выбросило из постели. Мои стеллажи! Мои чудные стеллажи, висящие там, на
стене, прикрепленные к полу! Ведь вода выльется из них, и растения
вывалятся, и все химикаты зря пропадут! Но так не случилось.
Он протянул руку и ткнул Джона пальцем в грудь.
- Так не случилось, и не из-за какого-нибудь определенного закона, а по
разумной причине. Посмотри под ноги, на пол.
Джон посмотрел на пол и увидел там рельсы- продолжение тех, что шли по
стене.
- Стеллажи прикреплены к этим рельсам,- продолжал Джошуа.- А внутри у них-
ролики. И, когда пол стал стеной, стеллажи скатились по рельсам на стену,
ставшую полом, и все было в порядке. Пролилось немного воды, и пострадало
несколько растений, но очень мало.
- Так было задумано,- сказал Джон.- Корабль...
- Чтобы закон был справедлив,- продолжал Джошуа,- он должен иметь разумное
основание. Здесь было основание и был закон. Но закон- это только
напоминание, что не нужно идти против разума. Если бы было только
основание, мы бы могли его забыть, или отрицать, или сказать, что оно
устарело. Но закон имеет власть, и мы подчиняемся закону там, где могли бы
не подчиниться разуму. Закон говорил, что рельсы на стене- то есть на
бывшей стене- нужно чистить и смазывать. Иногда я думал, зачем это, и
казалось, что этот закон не нужен. Но это был закон- и мы слепо ему
подчинялись. А когда раздался Грохот, рельсы были начищены и смазаны и
стеллажи скатились по ним. Им ничто не помешало, а могло бы помешать, если
бы мы не следовали закону. Потому что, следуя закону, мы следовали разуму,
а главное- разум, а не закон.
- Вы хотите мне этим что-то доказать,- сказал Джон.
- Я хочу тебе доказать, что мы должны слепо следовать закону, до тех пор
пока не узнаем его основание. А когда узнаем- если мы когда-нибудь узнаем-
его основание и цель, тогда мы должны решить, насколько они справедливы. И
если они окажутся плохими, мы так и должны смело сказать. Потому что если
плоха цель, то плох и закон: ведь закон- это всего-навсего правило,
помогающее достигнуть какой-то цели.
- Цели?
- Конечно, цели. Должна же быть какая-то цель. Такая хорошо придуманная
вещь, как Корабль, должна иметь цель.
- Сам Корабль? Вы думаете, Корабль имеет цель? Но говорят...
- Я знаю, что говорят. "Все, что ни случается, к лучшему".- Он покачал
головой.- Цель должна быть даже у Корабля. Когда-то давно, наверное, эта
цель была простой и ясной. Но мы забыли ее. Должны быть какие-то факты,
знания...
- Знания были в книгах,- сказал Джон.- Но книги сожгли.
- Кое-что в них было неверно,- сказал старик.- Или казалось неверным. Но мы
не можем судить, что верно, а что неверно, если у нас нет фактов, а я
сомневаюсь, что эти факты были. Там были другие причины, другие
обстоятельства. Я одинокий человек. У меня есть работа, а заходят сюда
редко. Меня не отвлекают сплетни, которыми полон Корабль. И я думаю. Я
много передумал. Я думал о нас и о Корабле. И о законах, и о цели всего
этого. Я размышлял о том, почему растут растения и почему для этого нужны
вода и удобрения. Я думал, зачем мы должны включать свет на столько-то
часов,- разве в лампах есть что-то такое, что нужно растениям? Но, если не
включать их, растение погибает. Значит, растениям необходимы не только вода
и удобрения, но и лампы. Я думал, почему помидоры всегда растут на одних
кустах, а огурцы- на других. На огурце никогда не вырастет помидор, и этому
должна быть какая-то причина. Даже для такого простого дела, как
выращивание помидоров, нужно знать массу фактов. А мы их не знаем. Мы
лишены знания. Я думал: почему загораются лампы, когда повернешь
выключатель. И что происходит в нашем теле с пищей? Как твое тело
использует помидор, который ты только что съел? Почему нужно есть, чтобы
жить? Зачем нужно спать? Как мы учимся говорить?
- Я никогда обо всем этом не думал,- сказал Джон.
- А ты вообще никогда не думал,- ответил Джошуа.- Во всяком случае, почти
никогда.
- Никто не думает,- сказал Джон.
- В том-то и беда,- сказал старик.- Никто никогда не думает. Все просто
убивают время. Они не ищут причин. Они даже ни о чем не задумываются. Что
бы ни случилось- все к лучшему, и этого с них хватает.
- Я только что начал думать,- сказал Джон.
- Ты что-то хотел у меня спросить,- сказал старик. - Зачем-то ты все же ко
мне пришел.
- Теперь это неважно,- сказал Джон.- Вы мне уже ответили.
Он пошел обратно между стеллажами, ощущая аромат тянущихся вверх растений,
слыша журчание воды в насосах. Он шел длинными коридорами, где в окнах
наблюдательных рубок светили неподвижные звезды.
Основание, сказал Джошуа. Есть и основание, и цель. Так говорилось в
Письме- основание и цель. И кроме правды есть еще неправда, и, чтобы их
различить, нужно кое-что знать.
Он расправил плечи и зашагал вперед.
Когда он подошел к церкви, собрание давно уже было в разгаре; он тихо
скользнул в дверь, нашел Мэри и встал рядом с ней. Она взяла его за руку и
улыбнулась.
- Ты опоздал,- прошептала она.
- Виноват,- отвечал он шепотом. Они стояли рядом, взявшись за руки, глядя,
как мерцают две большие свечи по бокам огромной Священной Картины.
Джон подумал, что раньше она никогда не была так хорошо видна; он знал, что
свечи зажигают только по случаю важных событий.
Он узнал людей, которые сидели под Картиной,- своего друга Джо Грега и
Фрэнка. И он был горд тем, что Джо, его друг, был одним из троих, кто сидел
под Картиной, потому что для этого нужно было быть набожным и примерным.
Они только что прочли о Начале Начал, и Джо встал и повел рассказ про
Конец.
"Мы движемся к Концу. Мы увидим знаки, которые будут предвещать Конец, но о
самом Конце никто не может знать, ибо он скрыт..."
Джон почувствовал, как Мэри пожала ему руку, и ответил тем же. В этом
пожатии он почувствовал утешение, которое дают жена, и Вера, и ощущение
Братства всех людей.
Когда он ел обед, оставленный для него Мэри, она сказала, что Вера- большое
утешение. И это было правда. Вера была утешением. Она говорила, что все
хорошо, что все к лучшему. Что даже Конец- тоже к лучшему.
А им нужно утешение, подумал он. Больше всего на свете им нужно утешение.
Они так одиноки, особенно теперь, когда звезды остановились и сквозь окна
видна пустота, окружающая их. Они еще более одиноки, потому что не знают
цели, не знают ничего, хотя и утешаются знанием того, что все к лучшему.
"...Раздастся Грохот, и звезды прекратят свое движение и будут висеть,
одинокие и яркие, в глубине тьмы, той вечной тьмы, которая охватывает все,
кроме людей в Корабле..."
Вот оно, подумал Джон. Вот оговорка, которая их утешает. Сознание того, что
только они одни укрыты и защищены от вечной ночи. А впрочем, откуда взялось
это сознание? Из какого источника? Из какого откровения? И он выругал себя
за эти мысли, которые не должны появляться во время собрания в церкви.
Он как Джошуа, сказал он себе. Он сомневается во всем. Думает о таких
вещах, которые всю жизнь принимал на веру, которые принимали на веру все
поколения.
Он поднял голову и посмотрел на Священную Картину- на Дерево, и на Цветы, и
на Реку, и на Дом вдалеке, и на Небо с Облаками; Ветра не было видно, но он
чувствовался.
Это было красиво. На Картине он видел такие цвета, каких нигде не видел,
кроме как на Священных Картинах. Где же такое место, подумал он. А может,
это только символ, только воплощение того лучшего, что заключено в людях,
только изображение мечты всех запертых в Корабле?
Запертых в Корабле! Он даже задохнулся от такой мысли. Запертых! Они ведь
не заперты, а защищены, укрыты от всяких бед, от всего, что таится во тьме
вечной ночи. Он склонил голову в молитве, сокрушаясь и раскаиваясь. Как
это ему только могло прийти в голову!
Он почувствовал руку Мэри в своей и подумал о ребенке, которого они смогут
иметь, когда Джошуа умрет. Он подумал о шахматах, в которые он всегда играл
с Джо. О долгих темных ночах, когда рядом с ним была Мэри.
Он подумал о своем отце, и снова слова давно умершего застучали у него в
голове. И он вспомнил о Письме, в котором говорилось о знаниях, о
назначении, о цели.
Что же мне делать, спросил он себя. По какой дороге идти? Что значит Конец?
Считая двери, он нашел нужную и вошел. В комнате лежал толстый слой пыли,
но лампочка еще горела. На противоположной стене была дверь, о которой
говорилось в Письме: дверь с циферблатом посередине. "Сейф",- было сказано
в Письме.
Он подошел к двери, оставляя следы в пыли, и встал перед ней на колени.
Стер рукавом пыль и увидел цифры. Он положил Письмо на пол и взялся за
стрелку. "Поверни стрелку сначала на 6 потом на 15, обратно на 8, потом на
22 и, наконец, на 3". Он аккуратно все выполнил и, повернув ручку в
последний раз, услышал слабый щелчок открывающегося замка.
Он взялся за ручку и потянул. Дверь медленно открылась: она оказалась очень
тяжелой. Войдя внутрь, он включил свет. Все было так, как говорило Письмо.
Там стояла кровать, рядом с ней- машина, а в углу- большой стальной ящик.
Воздух был спертый, но не пыльный: комната не соединялась с системой
кондиционирования воздуха, которая в течение веков разнесла пыль по всем
другим комнатам.
Стоя там в одиночестве, при ярком свете лампы, освещавшей кровать, и
машину, и стальной ящик, он почувствовал ужас, леденящий ужас, от которого
вздрогнул, хотя и старался стоять прямо и уверенно,- остаток страха,
унаследованного от многих поколений, закосневших в невежестве и
безразличии.
Знания боялись, потому что это было зло. Много лет назад так решили те, кто
решал за людей, и они придумали закон против Чтения и сожгли книги.
А Письмо говорило, что знания необходимы.
И Джошуа, стоя у стеллажа с помидорами, среди других стеллажей с тянущимися
вверх растениями, сказал, что должно быть основание и что знания раскроют
его.
Но их было только двое. Письмо и Джошуа, против всех остальных, против
решения, принятого много поколений назад.
Нет, возразил он сам себе, не только двое, а еще мой отец, и его отец, и
отец его отца, и все отцы перед ним, которые передавали друг другу Письмо,
Книгу и искусство Чтения. И он знал, что он сам, если бы он имел ребенка,
передал бы ему Письмо и Книгу и научил бы его читать. Он представил себе
эту картину: они вдвоем, притаившись в каком-нибудь углу, при тусклом свете
лампы разбираются в том, как из букв складываются слова, нарушая закон,
продолжая еретическую цепь, протянувшуюся через многие поколения.
И вот, наконец, результат: кровать, машина и большой стальной ящик. Вот,
наконец, то, к чему все это привело.
Он осторожно подошел к кровати, как будто там могла быть ловушка. Он
пощупал ее- это была обычная кровать.
Повернувшись к машине, он внимательно осмотрел ее, проверил все контакты,
как было сказано в Письме, отыскал шлем, нашел выключатель. Обнаружив два
отошедших контакта, он поджал их. Наконец после некоторого колебания
включил первый тумблер, как было сказано в инструкции, и загорелась красная
лампочка.
Итак, он готов.
Он сел на кровать, взял шлем и плотно надел его на голову. Потом лег,
протянул руку, включил второй тумблер- и услышал колыбельную.
Колыбельную песню, мелодию, зазвучавшую у него в голове,- и он почувствовал
легкое покачивание и подступающую дремоту.
Джон Хофф уснул.
Он проснулся и ощутил в себе знания.
Он медленно оглядывался, с трудом узнавая комнату, стену без Священной
Картины, незнакомую машину, незнакомую толстую дверь, шлем на голове.
Он снял шлем и, держа его в руке, наконец-то понял, что это такое.
Понемногу, с трудом он вспомнил все: как нашел комнату, как открыл ее, как
проверил машину и лег на кровать в шлеме.
Он знал, где он и почему он здесь. И многое другое. Знал то, чего не знал
раньше. И то, что он теперь знал, напугало его.
Он уронил шлем на колени и сел, вцепившись в края кровати.
Космос! Пустота. Огромная пустота с рассеянными в ней сверкающими солнцами,
которые назывались звездами. И через это пространство, сквозь расстояния,
такие безмерно великие, что их нельзя было мерить милями, а только
световыми годами, неслась вещь, которая называлась корабль- не Корабль с
большой буквы, а просто корабль, один из многих.
Корабль с планеты Земля- не с самого солнца, не со звезды, а с одной из
многих планет, кружившихся вокруг звезды.
Не может быть, сказал он себе. Этого просто не может быть. Ведь Корабль не
двигается. Не может быть космоса. Не может быть пустоты. Мы не можем быть
крохотной точкой, странствующей пылинкой, затерянной в огромной пустоте,
почти невидимой рядом со звездами, сверкающими в окнах.
Потому что если это так, то мы ничего не значим. Мы просто случайный факт
во Вселенной. Меньше, чем случайный факт. Меньше, чем ничто. Шальная
капелька странствующей жизни, затерянная среди бесчисленных звезд.
Он спустил ноги с кровати и сел, уставившись на машину.
Знания хранятся там, подумал он. Так было сказано в Письме, знания,
записанные на мотках пленки, знания, которые вбиваются, внушаются,
внедряются в мозг спящего человека.
И это только начало, только первый урок. Это только первые крупицы старых,
мертвых знаний, собранных давным-давно, знаний, хранившихся на черный день,
спрятанных от людей. И эти знания- его. Они здесь, на пленке, в шлеме. Они
принадлежат ему- бери и пользуйся. А для чего? Ведь знания были бы
ненужными, если бы не имели цели.
И истинны ли они? Вот в чем вопрос. Истинны ли эти знания? А как узнать
истину? Как распознать ложь?
Конечно, узнать нельзя. Пока нельзя. Знания проверяются другими знаниями.
А он знает пока еще очень мало. Больше, чем кто бы то ни было на Корабле за
долгие годы, но все же так мало. Ведь он знает, что где-то должно быть
объяснение звезд, и планет, кружащихся вокруг звезд, и пространства, в
котором находятся звезды, и Корабля, который несется среди этих звезд.
Письмо говорило о цели и назначении, и он должен это узнать- цель и
назначение.
Он положил шлем на место, вышел из комнаты, запер за собой дверь и зашагал
чуть более уверенно, но все же чувствуя на себе гнетущую вину. Потому что
теперь он нарушил не только дух, но и букву закона- и нарушил во имя цели,
которая, как он подозревал, уничтожит закон.
Он спустился по длинным эскалаторам на нижний этаж. В зале он нашел Джо,
сидевшего перед доской с расставленными фигурами.
- Где ты был?- спросил Джо. -Я тебя ждал.
- Так, гулял,- сказал Джон.
- Ты уже три дня "так, гуляешь",- сказал Джо и насмешливо посмотрел на
него.- Помнишь, какие штуки мы в детстве выкидывали? Воровали и все
такое...
- Помню, Джо.
- У тебя всегда перед этим бывал такой чудной вид. И сейчас у тебя тот же
чудной вид.
- Я ничего не собираюсь выкидывать,- сказал Джон.- Я ничего не ворую.
- Мы много лет были друзьями,- сказал Джо.- У тебя есть что-то на душе.
Джон посмотрел на него и попытался увидеть мальчишку, с которым они
когда-то играли. Но мальчишки не было. Был человек, который сидел под
Картиной во время собраний, который читал про Конец,- человек набожный,
примерный.
Он покачал головой.
- Нет, Джо, ничего.
- Я только хотел помочь.
Но, если бы он узнал, подумал Джон, он бы не захотел помочь. Он посмотрел
бы на меня с ужасом, донес бы на меня в церкви, первый закричал бы о ереси.
Ведь это и есть ересь, сомнений быть не может. Это значило отрицать Миф,
отнять у людей спокойствие незнания, опровергнуть веру в то, что все к
лучшему; это значило, что они больше не должны сидеть сложа руки и
полагаться на Корабль.
- Давай сыграем,- решительно сказал он.
- Значит, так, Джон?- спросил Джо.
- Да, так.
- Ну, твой ход.
Джон пошел с ферзевой пешки. Джо уставился на него.
- Ты же всегда ходишь с королевской.
- Я передумал. Мне кажется, что такой дебют лучше.
- Как хочешь,- сказал Джо.
Они сыграли, и Джо без труда выиграл.
Целые дни Джон проводил на кровати со шлемом на голове: убаюканный
колыбельной, он пробуждался с новыми знаниями. Наконец он узнал все.
Он узнал о Земле и о том, как земляне построили Корабль и послали его к
звездам, и понял то стремление к звездам, которое заставило людей построить
такой Корабль.
Он узнал, как подбирали и готовили экипаж, узнал о тщательном отборе
предков будущих колонистов и о биологических исследованиях, которые
определили их спаривание, с тем чтобы сороковое поколение, которому
предстояло достигнуть звезд, было отважной расой, готовой встретить все
трудности.
Он узнал и об обучении, о книгах, которые должны были сохранить знания, и
получил некоторое представление о психологической стороне всего проекта.
Но что-то оказалось неладно. И не с Кораблем, а с людьми.
Книги спустили в конвертор. Земля была забыта, и появился Миф, знания были
утеряны и заменены Легендой. На протяжении сорока поколений план был
потерян, цель- забыта, и люди всю жизнь жили в твердой уверенности, что
они- это все, что Корабль- Начало и Конец, что Корабль и люди на нем
созданы каким-то божественным планом, по которому все идет к лучшему.
Они играли в шахматы, в карты, слушали старую музыку, никогда не задаваясь
вопросом, кто изобрел карты и шахматы, кто написал музыку, подолгу
сплетничали, рассказывали старые анекдоты и сказки, переданные предыдущими
поколениями, и убивали на это не просто часы, а целые жизни. У них не было
истории, они ни о чем не задумывались и не заглядывали в будущее, они были
уверены: что ни произошло, все к лучшему.
Из года в год они не знали ничего, кроме Корабля. Еще при жизни первого
поколения Земля стала туманным воспоминанием, оставшимся далеко позади, и
не только во времени и пространстве, но и в памяти. В них не было
преданности Земле, которая не давала бы им о ней забыть. В них не было и
преданности Кораблю, потому что Корабль в ней не нуждался.
Корабль был для них матерью, которая давала им приют. Корабль кормил их,
укрывал и оберегал от опасности.
Им было некуда идти, нечего делать, не о чем думать. И они приспособились к
этому.
Младенцы, подумал Джон. Младенцы, прижимающиеся к матери. Младенцы,
бормочущие старые детские стишки. И некоторые стишки правдивее, чем они
думают.
Было сказано: когда раздастся Грохот и звезды остановятся в своем движении,
то это значит, что скоро придет Конец.
И это правда. Звезды двигались потому, что Корабль вращался вокруг
продольной оси, создавая искусственную силу тяжести. Но, когда Корабль
приблизится к месту назначения, он должен будет автоматически прекратить
вращение и перейти в нормальный полет, а сила тяжести тогда будет создана
гравитаторами. Корабль уже падал вниз, к той звезде, к той солнечной
системе, к которой он направлялся. Падал на нее, если - Джон Хофф покрылся
холодным потом при этой мысли, - если он уже не промахнулся.
Потому что люди могли измениться. Но Корабль не мог. Он не
приспосабливался. Он все помнил, даже если его пассажиры обо всем забыли.
Верный записанным на пленку указаниям, которые были заданы больше тысячи
лет назад, он держался своего курса, сохранил свою цель, не потерял из виду
точку, куда был направлен, и сейчас приближался к ней.
Автоматическое управление, но не полностью.
Корабль мог выйти на орбиту вокруг планеты без помощи человеческого мозга,
без помощи человеческих рук. Целую тысячу лет он обходился без человека, но
в последний момент человек понадобится ему, чтобы достигнуть цели.
И я, сказал себе Джон Хофф, я и есть этот человек.
Один человек. А сможет ли один человек это сделать?
Он думал о других людях. О Джо, и Хербе, и Джордже, и обо всех остальных,-
и среди них не было такого, на кого он мог бы положиться, к кому он мог бы
пойти и рассказать о том, что сделал.
Он держал весь Корабль в голове. Он знал, как Корабль устроен и как
управляется. Но, может быть, этого мало. Может быть, нужно более близкое
знакомство и тренировка. Может быть, человек должен сжиться с Кораблем,
чтобы управлять им. А у него нет на это времени.
Он стоял рядом с машиной, которая дала ему знания. Теперь вся пленка была
прокручена и цель машины достигнута, так же как цель Письма, так же как
будет достигнута цель Человечества и Корабля, если голова Джона будет
ясной, а рука- твердой. И если его знаний хватит.
В углу еще стоял ящик. Он откроет его- и это будет все. Тогда будет сделано
все, что для него могли сделать, а остальное будет зависеть от него самого.
Он медленно встал на колени перед ящиком и открыл крышку. Там были
свернутые листы бумаги, много листов, а под ними- книги, десятки книг, и в
одном из углов - стеклянная капсула, заключавшая в себе какой-то механизм.
Он знал, что это не что иное, как пистолет, хотя никогда еще не видел
пистолета. Он поднял капсулу, и под ней был конверт с надписью: "КЛЮЧИ".
Он разорвал конверт. Там было два ключа. На одном было написано: "Рубка
управления", на другом: "Машинное отделение".
Он сунул ключи в карман и взялся за капсулу. Быстрым движением он разломил
ее пополам. Раздался слабый хлопок: в капсулу ворвался воздух. В руках
Джона был пистолет.
Он был не тяжелый, но достаточно увесистый, чтобы почувствовать его власть.
Он показался Джону сильным, мрачным и жестоким. Джон взял его за рукоятку,
поднял, прицелился и почувствовал прилив древней недоброй силы- силы
человека, который может убивать,- и ему стало стыдно.
Он положил пистолет назад в ящик и вынул один из свернутых листов.
Осторожно разворачивая его, он услышал слабое протестующее потрескивание.
Это был какой-то чертеж, и Джон склонился над ним, пытаясь понять, что бы
это могло быть, разобрать слова, написанные печатными буквами вдоль линий.
Он так ничего и не понял и положил чертеж, и тот сразу же свернулся в
трубу, как живой.
Он взял другой чертеж, развернул его. Это был план одной из секций Корабля.
Еще и еще один- это тоже были секции Корабля, с коридорами и эскалаторами,
рубками и каютами.
Наконец он нашел чертеж, который изображал весь Корабль в разрезе, со всеми
каютами и гидропонными оранжереями. В переднем его конце была рубка
управления, в заднем- машинное отделение.
Он расправил чертеж, вгляделся и увидел, что там что-то неправильно. Но
потом он сообразил, что если отбросить рубку и машинное отделение, то все
правильно. И он подумал, что так и должно было быть, что много лет назад
кто-то запер рубку и машинное отделение, чтобы уберечь их от вреда,-
специально для этого дня. Для людей на Корабле ни рубки, ни машинного
отделения просто не существовало, и поэтому чертеж казался неправильным.
Он дал чертежу свернуться и взял другой. Это было машинное отделение. Он
изучал его, наморщив лоб, пытаясь сообразить, что там изображено, и хотя о
назначении некоторых устройств он догадывался, но были и такие, которых он
вообще не понимал. Джон нашел конвертор и удивился, как он мог быть в
запертом помещении, ведь все эти годы им пользовались. Но потом он увидел,
что конвертор имел два выхода: один в самом машинном отделении, а другой-
за гидропонными оранжереями.
Он отпустил чертеж, и тот свернулся в трубку, так же как и остальные. Он
продолжал сидеть на корточках около ящика, чуть покачиваясь взад и вперед и
глядя на чертежи, и думал: если мне были нужны еще доказательства, то вот
они.
Планы и чертежи Корабля. Планы, созданные и вычерченные людьми. Мечты о
звездах, воплощенные в листах бумаги. Никакого божественного вмешательства.
Никакого Мифа. Просто обычное человеческое планирование.
Он подумал о Священных Картинах: а что они такое? Может быть, они тоже были
ложью, как и Миф? Жаль, если это так. Потому что они были утешением. И
Вера тоже. Она тоже была утешением.
Сидя на корточках над свитками чертежей в этой маленькой комнате с машиной,
кроватью и ящиком, он съежился и обхватил себя руками, чувствуя почти
жалость к себе.
Как бы он хотел, чтобы ничего не начиналось. Чтобы не было Письма. Чтобы он
по-прежнему был невеждой, уве pен ным в своей безопастности. Чтобы он
по-прежнему продолжал играть с Джо в шахматы.
Из двери раздался голос Джо:
- Так вот где ты прячешься!
Он увидел ноги Джо, прочно стоящие на полу, поднял глаза и увидел его лицо,
на котором застыла полуулыбка.
- Книги!- сказал Джо.
Это слово было неприличным. И Джо произнес его, как неприличное слово. Как
будто человека поймали за каким-то постыдным делом, уличили в грязных
мыслях.
- Джо...- сказал Джон.
- Ты не хотел мне сказать,- сказал Джо.- Ты не хотел моей помощи. Еще бы!
- Джо, послушай...
- Прятался и читал книги!
- Послушай, Джо! Все ложь. Корабль сделали такие же люди, как мы. Он
куда-то направляется. Я знаю теперь, что такое Конец.
Удивление и ужас исчезли с лица Джо. Теперь это было суровое лицо. Лицо
судьи. Оно возвышалось над ним, и в нем не было пощады. В нем не было даже
жалости.
- Джо!
Джо резко повернулся и бросился к двери.
- Джо! Постой, Джо!
Но он ушел.
Джон услышал звук его шагов по коридору, к эскалатору, который приведет его
на жилые этажи.
Он побежал, чтобы созвать толпу. Послать ее по всему Кораблю охотиться за
Джоном Хоффом. И когда они поймают Джона Хоффа...
Когда они поймают Джона Хоффа, это будет настоящий Конец. Тот самый
неизвестный Конец, о котором говорят в церкви. Потому что уже не будет
никого- никого, кто знал бы цель, основание и назначение.
И получится, что тысячи людей умерли зря. Получится, что труд, и гений, и
мечты тех, кто построил Корабль, пропали зря.
Это было бы огромное расточительство. А расточать- преступление. Нельзя
расточать. Нельзя выбрасывать. И не только пищу и воду, но и человеческие
жизни и мечты.
Рука Джона потянулась к ящику и схватила пистолет. Его пальцы сжали
рукоятку, а ярость все росла в нем, ярость отчаяния, последней надежды,
моментальная, слепая ярость человека, у которого намеренно отнимают жизнь.
Впрочем, это не только его жизнь, а жизнь всех других: Мэри, и Херба, и
Луизы, и Джошуа.
Он бросился бежать, выскочил в дверь и поскользнулся, поворачивая направо
по коридору. Он помчался к эскалатору. В темноте неожиданно наткнулся на
ступеньки и подумал: как хорошо, что он много раз бывал здесь, нащупывая
дорогу в темноте. Теперь он чувствовал себя как дома, и в этом было его
преимущество перед Джо.
Он пронесся по лестницам, чуть не упав, свернул в коридор, нашел следующий
пролет- и впереди услышал торопливые, неверные шаги того, за кем гнался.
Он знал, что в следующем коридоре только одна тусклая лампочка в самом
конце. Если бы поспеть вовремя...
Он катился вниз по лестнице, держась одной рукой за перила, едва касаясь
ногами ступеней.
Пригнувшись, он наконец влетел в коридор и там, впереди, при тусклом свете
лампочки увидел бегущую темную фигуру. Он поднял пистолет и нажал кнопку;
пистолет дернулся у него в руке, и коридор осветила яркая вспышка.
Свет на секунду ослепил его. Он сидел на полу, скорчившись, и в голове у
него билась мысль: я убил Джо, своего друга.
Но это был не Джо. Это был не мальчишка, с которым он вырос. Это был не
человек, сидевший против него по ту сторону шахматной доски. Это был не
Джо- его друг. Это был кто-то другой- человек с лицом судьи, человек,
побежавший созвать толпу, человек, который всех обрекал на неведомый Конец.
Джон чувствовал, что прав, но все же дрожал.
Минутное ослепление прошло, и он увидел на полу темную массу.
Его руки тряслись, он сидел неподвижно и ощущал тошноту и слабость во всем
теле.
Не расточай! Не выбрасывай! Эти неписанные законы известны всем. Но были и
такие законы, о которых даже никогда не упоминалось, потому что в этом не
было необходимости. Не говорили, что нельзя украсть чужую жену, что нельзя
лжесвидетельствовать, что нельзя убивать, потому что эти преступления
исчезли задолго до того, как звездный Корабль оторвался от Земли.
Это были законы благопристойности, законы хорошего поведения. И он нарушил
один из них. Он убил человека. Убил своего друга.
Правда, сказал он себе, он не был мне другом. Он был врагом- врагом всем
нам.
Джон Хофф выпрямился и напряг все тело, чтобы остановить дрожь. Он сунул
пистолет за пояс и на негнущихся ногах пошел по коридору к темной массе на
полу.
В полумраке ему было легче, потому что он плохо видел, что там лежит. Тело
лежало ничком, и лица не было видно. Было бы хуже, если б лицо было
обращено вверх, к нему.
Он стоял и думал. Вот-вот люди хватятся Джо и начнут его искать. А они не
должны его найти. Не должны узнать, что произошло. Самое понятие убийства
давно исчезло, и оно не должно появиться вновь. Потому что если убил один
человек- неважно, почему и зачем,- то могут найтись и другие, которые будут
убивать. Если согрешил один, его грех должен быть скрыт, потому что один
грех приведет к другому греху, а когда они достигнут нового мира, новой
планеты (если они ее достигнут), им понадобится вся внутренняя сила, вся
сила товарищества, на которую они способны.
Он не мог спрятать тело, потому что не было такого места, где бы его не
нашли. И не мог спустить его в конвертор, потому что для этого нужно было
пройти через гидропонные оранжереи.
Впрочем, нет, зачем? Ведь есть другой путь к конвертору- через машинное
отделение.
Он похлопал себя по карману. Ключи были там. Он наклонился, дотронувшись до
еще теплого тела. Он отступил к металлической стене. Его опять затошнило, и
в голове непрестанно билась мысль о том, что он виновен.
Но он подумал о своем старом отце с суровым лицом, и о том давно умершем
человеке, который написал Письмо, и обо всех других, кто передавал его,
совершая преступление ради истины, ради знания и спасения.
Сколько мужества, подвигов и дерзаний, сколько одиноких ночей, проведенных
в мучительных раздумьях! Нельзя, чтобы все это пропало из-за его
нерешительности или сознания вины.
Он оторвался от стены, поднял тело Джо и взвалил его на плечи. Оно
безжизненно повисло. Раздалось бульканье. И что-то теплое и мокрое потекло
по его спине.
Он стиснул зубы, чтобы не стучали, и, пошатываясь, побрел по мертвым
эскалаторам, по темным коридорам к машинному отделению.
Наконец он добрался до двери и положил свою ношу на пол, чтобы достать
ключи. Он нашел нужный ключ и повернул в замке, налег на дверь, и она
медленно отворилась. В лицо ему пахнул порыв теплого воздуха. Ярко горели
огни, и раздавалось жужжание и повизгивание вращающегося металла.
Он поднял Джо, внес его, запер дверь и встал, разглядывая огромные машины.
Одна из них вертелась, и он узнал ее: гироскоп-стабилизатор тихо жужжал,
подвешенный на шарнирах.
Сколько времени понадобится ему, чтобы понять все эти массивные, сложные
машины? Насколько люди отстали от знаний тысячелетней давности?
А ноша давила ему на плечи, и он слышал, как на пол падают редкие, теплые,
липкие капли.
Ликуя и содрогаясь от ужаса, он возвращался в прошлое. Назад, сквозь тысячу
лет, к знанию, которое могло создавать такие машины. Даже еще дальше- к
неуравновешенности чувств, которая могла заставить людей убивать друг
друга.
Я должен от него избавиться, с горечью подумал Джон Хофф. Но это
невозможно. Даже когда он исчезнет, станет чем-то совсем другим, когда
вещества, из которых он состоит, превратятся во что-то еще,- даже тогда я
не смогу от него избавиться. Никогда!
Джон нашел люк конвертора, уперся ногами в пол. Люк заело. Джон дернул, и
он открылся. Перед ним зияло жерло, достаточно большое, чтобы бросить туда
человеческое тело. Из глубины слышался рев механизмов, и ему показалось,
что он уловил адский отблеск бушующего огня. Он осторожно дал телу
соскользнуть с плеча, подтолкнул его в последний раз, закрыл люк и всей
тяжестью навалился на педаль.
Дело было сделано.
Он отшатнулся от конвертора и вытер лоб. Наконец-то он избавился от своей
ноши. Но тяжкое бремя все равно оставалось навсегда, подумал он. Навсегда.
Он услышал шаги, но не обернулся. Он знал, чьи это шаги- призрачные шаги,
которые будут преследовать его всю жизнь, шаги угрызений совести в его
душе.
Послышался голос:
- Что ты сделал, малый?
- Я убил человека. Я убил своего друга.
И он обернулся, потому что ни шаги, ни голос не принадлежали привидению.
- Я узнал цель Корабля. И назначение. Он застал меня. Он хотел донести.
Я... я...
- Ты убил его.
- Я подумал: одна жизнь или все? И я взял только одну жизнь. Он бы взял
все.
Они долго стояли, глядя друг на друга.
Старик сказал:
- Это неправильно- взять жизнь. Неправильно, недостойно.
Коренастый и спокойный, он стоял на фоне машин, но в нем было что-то живое,
какая-то движущая сила, как и в машинах.
- Так же неправильно обрекать людей на судьбу, для которой они не
предназначались. Неправильно забывать цель из-за незнания и невежества,-
ответил Джон.
- Цель Корабля? А это хорошая цель?
- Не знаю,- ответил Джон.- Я не уверен. Но это по крайней мере цель. А
цель, какая бы она ни была, лучше, чем отсутствие цели.
Джон поднял голову и отбросил назад волосы, прилипшие ко лбу.
- Ладно,- сказал он.- Я иду с тобой. Я взял одну жизнь и больше не возьму.
Джошуа медленно, мягко произнес:
- Нет, Джон. Это я иду с тобой.
Видеть бесконечную пустоту, в которой звезды сверкают, как вечные крохотные
сигнальные огоньки, было неприятно даже из наблюдательной рубки. Но видеть
это из рубки управления, большое стеклянное окно которой открывалось прямо
в пасть пространства, было еще хуже: внизу не видно дна, вверху не видно
границ. То чудилось, что к звезде можно протянуть руку и сорвать ее, то она
казалась такой далекой, что от одной мысли об этом начинала кружиться
голова.
Звезды были далеко. Все, кроме одной. А эта одна сверкала сияющим солнцем
совсем рядом слева.
Джон Хофф взглянул на Джошуа. На лице старика застыло выражение недоверия,
страха, почти ужаса.
А ведь я знал, подумал Джон. Я знал, как это может выглядеть. Я имел
какое-то представление. А он не имел никакого.
Он отвел глаза от окна, увидел ряды приборов и почувствовал, что сердце его
упало и руки одеревенели.
Уже некогда сживаться с Кораблем. Некогда узнать его поближе. Все, что
нужно сделать, он должен сделать, только следуя своему разуму и отрывочным
знаниям, которые получил от машины его мозг, неподготовленный и
нетренированный.
- Что мы должны делать?- прошептал Джошуа.- Парень, что нам делать?
И Джон Хофф тоже подумал: а что мы должны делать?
Он медленно поднялся по ступенькам к креслу, на спинке которого было
написано: "Пилот". Медленно забрался в кресло, и ему показалось, что он
сидит на краю пропасти, откуда в любой момент может соскользнуть вниз, в
пустоту.
Осторожно опустив руки на подлокотники кресла и вцепившись в них, он
попробовал ориентироваться, свыкнуться с мыслью, что сидит на месте пилота,
а перед ним- ручки и кнопки, которые он может поворачивать или нажимать и
посылать сигналы работающим машинам.
- Звезда,- сказал Джошуа.- Вот эта, большая, налево, которая горит...
- Все звезды горят.
- Нет, вот- большая...
- Это та звезда, к которой мы стремились тысячи лет,- ответил Джон. И он
надеялся, что не ошибся. Как он хотел бы быть в этом уверенным!
И тут он почувствовал страшную тревогу. Что-то было неладно. И очень
неладно.
Джон попытался думать, но космос мешал, он был слишком близко. Он был
слишком огромен и пуст, и думать было бесполезно. Нельзя перехитрить
космос. Нельзя с ним бороться. Космос слишком велик и жесток. Космосу все
равно. В нем нет милосердия. Ему все равно, что станется с Кораблем и с
людьми на нем.
Единственными, кому было не все равно, были те люди на Земле, что запустили
Корабль, и- некоторое время- те, кто управлял им в начале пути. А теперь-
только он да старик. Только им не все равно.
- Она больше других,- сказал Джошуа.- Мы ближе к ней.
Вот в чем дело! Вот что вызвало эту необъяснимую тревогу. Звезда слишком
близко- она не должна быть так близко!
Он с трудом оторвал взгляд от пустоты за окном и посмотрел на пульт
управления. И увидел только бессмысленную массу ручек и рычагов, вереницы
кнопок, циферблатов...
Он смотрел на пульт и понемногу начинал разбираться в нем. Знания, которые
вдолбила в него машина, пробуждались. Он смотрел на показания стрелок и уже
кое-что понимал. Он нашел несколько ручек, о которых должен был что-то
знать. В его мозгу в кошмарной пляске закружились сведения по математике,
которой он никогда не знал.
Бесполезно, сказал он себе. Это была хорошая идея, но она не сработала.
Машина не может обучить человека. Она не может вбить в него достаточно
знаний, чтобы управлять Кораблем.
- Я не сумею это сделать, Джошуа,- простонал он.- Это невозможно.
Где же планеты? Как ему найти их? И когда он их найдет (если найдет), что
тогда делать?
Корабль падал на солнце.
Джон не знал, где искать планеты. И Корабль двигался слишком быстро-
намного быстрее, чем нужно. Джон вспотел. Пот выступил каплями на лбу,
потек по лицу, по телу.
- Спокойнее, парень. Спокойнее.
Он попробовал успокоиться, но не мог. Он протянул руку и открыл маленький
ящичек под пультом. Там была бумага и карандаши. Он взял лист бумаги и
карандаш и набросал основные показания приборов: абсолютную скорость,
ускорение, расстояние до звезды, угол падения на звезду.
Были еще и другие показания, но эти- самые главные, и с ними нужно
считаться.
В его мозгу пробудилась мысль, которую много раз внушала ему машина.
"Управлять Кораблем- это не значит направлять его в какую-то точку, а
знать, где он будет в любой данный момент в ближайшем будущем".
Он принялся за вычисления. Математика с трудом проникала в его сознание.
Он сделал расчет, набросал график и на два деления передвинул рычаг
управления, надеясь, что сделал правильно.
- Разбираешься?- спросил Джошуа.
Джон покачал головой.
- Посмотрим. Узнаем через час.
Немного увеличить скорость, чтобы избежать падения на солнце. Проскочить
мимо солнца, потом повернуть обратно под действием его притяжения- сделать
широкую петлю в пространстве и снова вернуться к солнцу. Вот как это
делается, по крайней мере он надеялся, что именно так. Об этом рассказывала
ему машина.
Он сидел весь обмякший, думая об этой удивительной машине, размышляя,
насколько можно доверять бегущей пленке и шлему на голове.
- Мы долго здесь пробудем,- сказал Джошуа.
Джон кивнул.
- Да, пожалуй. Это займет много времени.
- Тогда,- сказал старик,- я пойду и раздобуду чего-нибудь поесть.
Он пошел к двери, потом остановился.
- А Мэри?- спросил он.
Джон покачал головой.
- Пока не надо. Оставим их в покое. Если у нас ничего не выйдет...
- У нас все выйдет.
Джон pезко обоpвал его:
- Если у нас ничего не выйдет, лучше, чтобы они ничего не знали.
- Пожалуй, ты прав,- сказал старик.- Я пойду принесу поесть.
Два часа спустя Джон уже знал, что Корабль не упадет на солнце. Он пройдет
близко- слишком близко, всего в несколько миллионах километров, но скорость
его будет такова, что он проскочит мимо и снова вылетит в пространство,
притягиваемый солнцем, рвущийся прочь от этого притяжения, теряя скорость в
этой борьбе.
Траектория его полета изменится под действием солнца, и он будет летать по
орбите- по очень опасной орбите, потому что если оставить ее неизменной, то
при следующем обороте Корабль все-таки упадет на солнце. Пока Корабль не
повернет обратно к солнцу, Джон должен добиться контроля над ним, но самое
главное- он выиграл время. Он был уверен: если бы он не прибавил скорость
на два деления, то Корабль или врезался бы в солнце сразу, или начал бы
вращаться вокруг него по все более суживающейся орбите, вырвать с которой
его не могла бы даже фантастическая сила могучих машин.
Он имел время, он кое-что знал. И Джошуа пошел за едой. Времени было
немного, и он должен использовать его. Надо разбудить знания, притаившиеся
где-то в мозгу, внедренные туда, и он должен употребить их для той цели,
для которой они предназначались.
Теперь он был спокойнее и чуть больше уверен в себе. Думая о своей
неловкости, он удивлялся, как это люди, запустившие Корабль с Земли, и те,
кто управлял им до того воцарения Невежества, могли так точно направить
его. Наверное, это случайность, потому что невозможно так пустить снаряд в
маленькую мишень, чтобы он летел тысячу лет и попал в нее. Или возможно?
"Автоматически... Автоматически..."- звенело у него в голове
одно-единственное слово. Корабль был автоматическим. Он сам летел, сам
производил ремонт, сам обслуживал себя, сам двигался к цели. Мозг и рука
человека должны были только сказать ему, что делать. Сделай это, говорили
мозг и рука, и Корабль делал. Только это и было нужно- дать задание.
Весь секрет и был в том, как же приказать Кораблю. Что ему приказать и как
это сделать. Вот что его беспокоило.
Он слез с кресла и обошел рубку. Все покрывал тонкий слой пыли, но когда
Джон протер металл рукавом, он заблестел так же ярко, как и в день
постройки Корабля.
Он нашел всякие вещи, некоторые знакомые, а некоторые незнакомые. Но самое
главное- он нашел телескоп и после нескольких неудачных попыток вспомнил,
как с ним обращаться. Теперь он знал, как искать планеты,- если это нужная
звезда и у нее есть планеты.
Прошло три часа. Джошуа не возвращался. Слишком долго, чтобы достать еду.
Джон зашагал по помещению, борясь со страхом. Наверное, со стариком что-то
случилось.
Он вернулся к телескопу и начал разыскивать планеты. Сначала это было
трудно, но понемногу, привыкая к обращению с телескопом, он начал
припоминать все новые и новые данные.
Он отыскал одну планету и услышал стук. Он оторвался от телескопа и шагнул
к двери.
Коридор был полон людей. Они все кричали на него, кричали с ненавистью, и в
этом реве были гнев и осуждение; от сделал шаг назад.
Впереди были Херб и Джордж, а за ними остальные- мужчины и женщины. Он
поискал глазами Мэри, но не нашел.
Толпа рвалась вперед. На их лицах была злоба и отвращение, и Джон
почувствовал, как волна страха, исходившая от них, окутала его.
Его рука опустилась к поясу, нащупала рукоятку пистолета и вытащила его.
Он направил пистолет вниз и нажал кнопку. Только один раз. Вспышка осветила
дверь, и толпа отшатнулась. Дверь почернела, запахло горелой краской.
Джон Хофф спокойно проговорил:
- Это пистолет. Из него я могу вас убить. Я вас убью, если вы будете
вмешиваться. Уйдите. Вернитесь туда, откуда вы пришли.
Херб сделал шаг вперед и остановился.
- Это ты вмешиваешься, а не мы.
Он сделал еще шаг.
Джон поднял пистолет и направил на него.
- Я уже убил человека. И убью еще.
"Как легко,- подумал он,- говорить об убийстве, о смерти. И как легко
сделать это теперь, когда я уже один раз убил".
- Джо пропал,- сказал Херб.- Мы ищем его.
- Можете больше не искать.
- Но Джо был твоим другом.
- И ты тоже. Но цель выше дружбы. Ты или со мной, или против меня.
Середины нет.
- Мы отлучим тебя от церкви.
- Отлучите меня от церкви,- насмешливо повторил Джон.
- Мы сошлем тебя в центр Корабля.
- Мы были ссыльными всю нашу жизнь,- сказал Джон, - в течение многих
поколений. Мы даже не знали этого. Я говорю вам- мы этого не знали. И, не
зная этого, придумали красивую сказку. Мы убедили себя в том, что это
правда, и жили ею. Но вот теперь я могу доказать вам, что это всего только
красивая сказка, выдуманная специально для нас, а вы уже готовы отлучить
меня от церкви и сослать. Это не выход, Херб. Это не выход.
Он похлопал рукой по пистолету.
- Вот выход,- сказал он.
- Джон, ты сумасшедший.
- А ты дурак,- сказал Джон.
Сначала он испугался, потом рассердился. А теперь он чувствовал только
презрение к этим людям, столпившимся в коридоре, выкрикивающим пустые
угрозы.
- Что вы сделали с Джошуа?- спросил он.
- Мы связали его,- ответил Херб.
- Вернитесь и развяжите его. И пришлите мне еды.
Они заколебались. Он сделал угрожающее движение пистолетом:
- Идите!
Они побежали.
Он захлопнул дверь и вернулся к телескопу.
Он нашел шесть планет, из них две имели атмосферу- вторая и пятая. Он
посмотрел на часы: прошло много часов. Джошуа еще не появлялся. В дверь не
стучали. Не было ни пищи, ни воды. Он снова уселся в кресло пилота.
Звезда была далеко позади. Скорость уменьшилась, но была еще слишком
велика. Он подвинул рычаг назад и следил за тем, как ползет назад стрелка
указателя скорости. Теперь это было безопасно, по крайней мере он надеялся,
что безопасно. Корабль оказался в 54 миллионах километров от звезды, и
можно было уменьшить скорость.
Он снова уставился на пульт управления, и все было уже яснее, понятнее, он
знал о нем немного больше. В конце концов это не так уж трудно. И будет не
так трудно. Главное- есть время. Много времени. Нужно будет еще думать и
рассчитывать, но для этого есть время.
Разглядывая пульт, он нашел вычислительную машину, которой не заметил
раньше,- вот как давали приказания Кораблю! Вот чего ему не хватало, вот
над чем он бился- как приказывать Кораблю. А это делалось так: нужно отдать
приказ маленькому мозгу.
Его преследовало одно слово- "автоматический". Он нашел кнопку с надписью
"телескоп", и еще- с надписью "орбита", и еще- "приземление".
Наконец-то, подумал он. После всех волнений и страха- это так просто.
Именно таким эти люди там, на Земле, и должны были сделать Корабль. Просто.
Невероятно просто. Так просто, что каждый дурак может посадить Корабль.
Каждый, кто ткнет пальцем кнопку. Ведь они, наверное, догадывались, что
может произойти на Корабле через несколько поколений. Они знали, что Земля
будет забыта и что люди создадут новую культуру, приспособленную к условиям
в Корабле. Догадывались- или планировали? Может быть, культура Корабля была
частью общего плана? Разве могли бы люди жить тысячу лет на Корабле, если
бы знали его цель и назначение?
Конечно, не могли бы. Они бы чувствовали себя ограбленными и обманутыми,
они бы сошли с ума от мысли, что они всего только переносчики жизни, что их
жизни и жизни многих поколений будут просто зачеркнуты, чтобы их потомки
могли прибыть на далекую планету.
Был только один способ бороться с этим- забвение. К нему и прибегли, и это
было к лучшему.
После смены нескольких поколений люди проводили свои маленькие жизни в
условиях доморощенной культуры, и этого им было достаточно. Тысячи лет как
будто и не было, потому что никто не знал про эту тысячу.
И все это время Корабль ввинчивался в пространство, направляясь к цели,
прямо и точно. Джон Хофф подошел к телескопу, поймал в фокус пятую планету
и включил радары, которые держали бы ее в поле зрения. Потом он вернулся к
вычислительной машине и нажал кнопку с надписью "телескоп" и другую, с
надписью "орбита".
Потом он сел ждать. Делать было больше нечего.
На пятой планете не было жизни.
Анализатор рассказал все. Атмосфера состояла в основном из метана, сила
тяжести была в тридцать раз больше земной, давление под кипящими метановыми
облаками близко к тысячи атмосфер. Были и другие факторы, но любого из этих
трех было достаточно.
Джон Хофф вывел Корабль с орбиты и направил его к солнцу. Снова сев за
телескоп, он поймал в фокус вторую планету, включил вычислительную машину и
опять уселся ждать.
Еще один шанс- и кончено. Потому что из всех планет только на двух была
атмосфера. Или вторая планета, или ничего.
А если и вторая планета окажется мертвой, что тогда?
На это был только один ответ. Другого не могло быть. Повернуть Корабль еще
к какой-нибудь звезде, прибавить скорость и надеяться- надеяться, что через
несколько поколений люди найдут планету, на которой смогут жить.
У него начались голодные спазмы. В здешней системе водяного охлаждения еще
оставалось несколько стаканов жидкости, но он выпил их уже два дня назад.
Джошуа не вернулся. Люди не появлялись. Дважды он открывал дверь и выходил
в коридор, готовый сделать вылазку за пищей и водой, но каждый раз,
подумав, возвращался. Нельзя было рисковать. Рисковать тем, что его увидят,
поймают и не пустят обратно в рубку.
Но скоро ему придется рискнуть, придется сделать вылазку. Еще через день он
будет слишком слаб, чтобы сделать это. А до второй планеты им лететь еще
долго.
Придет время, когда у него не будет выбора. Он не выдержит. Если он не
добудет воды и пищи, он превратится в никчемное, еле ползающее существо, и
вся его сила иссякнет к тому времени, когда они достигнут планеты.
Он еще раз осмотрел пульт управления. Как будто все в порядке. Корабль еще
набирал скорость. Сигнальная лампочка вычислительной машины горела синим
светом, и машина тихо пощелкивала, как бы говоря: "Все в порядке. Все в
порядке".
Потом он перешел от пульта в тот угол, где спал. Он лег и свернулся
клубком, пытаясь сжать желудок, чтобы тот не мучил его. Он закрыл глаза и
попробовал заснуть.
Лежа на металле, он слышал, как далеко позади работают машины, слышал их
мощное пение, наполнявшее весь Корабль. Ему вспомнилось, как он думал, что
нужно сжиться с Кораблем, чтобы управлять им. Оказалось, что это не так,
хотя он уже понимал, как можно сжиться с Кораблем, как Корабль может стать
частью человека.
Он задремал, проснулся, снова задремал- и тут вдруг услышал чей-то крик и
отчаянный стук в дверь.
Он сразу вскочил, бросился к двери, вытянув вперед руку с ключом. Рванул
дверь, отпер- и, споткнувшись на пороге, в рубку упала Мэри. В одной руке у
нее был бак, в другой- мешок. А по коридору к двери бежала толпа,
размахивая палками и дико крича.
Джон втащил Мэри внутрь, захлопнул дверь и запер ее. Он слышал, как бегущие
ударились в дверь и как в нее заколотили палками и заорали.
Джон нагнулся над женой.
- Мэри,- сказал он. Горло его сжалось, он задыхался.- Мэри.
- Я должна была прийти,- сказала она, плача.- Должна, что бы ты там ни
сделал.
- То, что я сделал,- к лучшему,- ответил он.- Это была часть плана, Мэри. Я
убежден в этом. Часть общего плана. Люди на Земле все предусмотрели. И я
как раз оказался тем, кто...
- Ты еретик,- сказала она.- Ты уничтожил нашу Веру. Из-за тебя все
перегрызлись. Ты...
- Я знаю правду. Я знаю цель Корабля.
Она подняла руки, охватила его лицо, нагнула и прижала к себе его голову.
- Мне все равно,- сказала она.- Все равно. Теперь. Раньше я боялась. Я
была сердита на тебя, Джон. Мне было стыдно за тебя. Я чуть не умерла со
стыда. Но когда они убили Джошуа...
- Что такое?!
- Они убили Джошуа. Они забили его до смерти. И не его одного. Были и
другие. Они хотели идти помогать тебе. Их было очень мало. Их тоже убили.
На Корабле- сплошные убийства. Ненависть, подозрения. И всякие нехорошие
слухи. Никогда еще так не было, пока ты не отнял у них Веру.
Культура разбилась вдребезги, подумал он. За какие-то часы. А Вера исчезла
за долю секунды. Сумасшествие, убийства... Конечно, так оно и должно было
быть.
- Они боятся,- сказал он.- Они больше не чувствуют себя в безопасности.
- Я пыталась прийти раньше,- сказала Мэри.- Я знала, что ты голоден, и
боялась, что тут нет воды. Но мне пришлось ждать, пока за мной перестанут
следить.
Он крепко прижал ее к себе. В глазах у него все расплылось и потеряло
очертания.
- Вот еда,- сказала она,- и питье. Я притащила все, что могла.
- Жена моя,- сказал он.- Моя дорогая жена...
- Вот еда, Джон. Почему ты не ешь?
Он встал и помог ей подняться.
- Сейчас,- сказал он.- Сейчас буду есть. Я хочу тебе сначала кое-что
показать. Я хочу показать тебе Истину.
Он поднялся с ней по ступенькам.
- Смотри. Вот куда мы летим. Вот где мы летим. Что бы мы себе ни говорили,
вот она- Истина.
Вторая планета была ожившей Священной Картиной. Там были и Ручьи, и
Деревья, и Трава, и Цветы, Небо и Облака, Ветер и Солнечный Свет.
Мэри и Джон стояли у кресла пилота и смотрели в окно.
Анализатор после недолгого журчания выплюнул свой доклад.
"Для людей безопасно",- было напечатано на листочке бумаги. К этому было
прибавлено много данных о составе атмосферы, о количестве бактерий, об
ультрафиолетовом излучении и разных других вещах. Но этого было уже
достаточно. "Для людей безопасно".
Джон протянул руку к центральному переключателю на пульте.
- Вот оно,- сказал он.- Тысяча лет кончилась.
Он повернул выключатель, и все стрелки прыгнули на нуль. Песня машин
умолкла, и на Корабле наступила тишина, как тогда, когда звезды еще
вращались, а стены были полом.
И тогда они услышали плач- человеческий плач, похожий на звериный вой.
- Они боятся,- сказала Мэри.- Они смертельно испуганы. Они не уйдут с
Корабля.
Она права, подумал он. Об этом он не подумал- что они не уйдут с Корабля.
Они были привязаны к нему на протяжении многих поколений. Они искали в нем
крова и защиты. Для них огромность внешнего мира, бесконечное небо,
отсутствие всяких пределов будут ужасны.
Но как-то нужно их выгнать с Корабля- именно выгнать и запереть Корабль,
чтобы они не ворвались обратно. Потому что Корабль означал невежество и
убежище для трусов; это была скорлупа, из которой они уже выросли; это было
материнское лоно; выйдя из него, человечество должно обрести второе
рождение.
Мэри спросила:
- Что они сделают с нами? Я об этом еще не думала. Мы не сможем спрятаться
от них.
- Ничего,- ответил Джон.- Они нам ничего не сделают. По крайней мере пока у
меня есть вот эта штука.
Он похлопал по пистолету, заткнутому за пояс.
- Но, Джон, эти убийства...
- Убийств не будет. Они испугаются, и страх заставит их сделать то, что
нужно. Потом, может быть не очень скоро, они придут в себя, и тогда страха
больше не будет. Но, чтобы начать, нужно...- Он вспомнил наконец это слово,
внушенное ему удивительной машиной. - Нужно руководство. Вот что им надо-
чтобы кто-нибудь руководил ими, говорил им, что делать, объединил их.
"Я надеялся, что все кончилось,- подумал он с горечью,- а ничего еще не
кончилось. Посадить Корабль, оказывается недостаточно. Нужно продолжать.
И, что бы я ни сделал, Конца так и не будет, пока я жив".
Нужно будет устраиваться и учиться заново. Тот ящик больше чем наполовину
набит книгами. Наверное, самыми главными. Книгами, которые понадобятся,
чтобы начать.
И где-то должны быть инструкции. Указания, оставленные вместе с книгами,
чтобы он прочел их и выполнил.
"Инструкция. Выполнить после посадки". Так будет написано на конверте или
что-нибудь в этом роде. Он вскроет конверт, и там будут сложенные листки
бумаги.
Так же как и в том, первом Письме.
Еще одно Письмо? Конечно, должно быть еще одно Письмо.
- Это было предусмотрено на Земле,- сказал он.- Каждый шаг был
предусмотрен. Они предусмотрели состояние невежества- только так люди могли
перенести полет. Они предусмотрели ересь, чтобы сохранить знания. Они
сделали Корабль таким простым, что любой может им управлять- любой. Они
смотрели в будущее и предвидели все, что должно случиться. Их расчет в
любой момент опережал события.
Он поглядел в окно, на широкие просторы новой Земли, на Деревья, Траву,
Небо.
- И я не удивлюсь, если они придумали, как выгнать нас с Корабля.
Вдруг пробудился громкоговоритель и загремел на весь Корабль.
- Слушайте все!- сказал он, чуть потрескивая, как старая пластинка.-
Слушайте все! Вы должны покинуть Корабль в течение двенадцати часов! Когда
этот срок истечет, будет выпущен ядовитый газ!
Джон взял Мэри за руку.
- Я был прав. Они предусмотрели все, до последнего действия. Они опять на
один шаг впереди нас.
Они стояли вдвоем, думая о тех людях, которые так хорошо все предвидели,
которые заглянули в такое далекое будущее, догадались обо всех трудностях и
предусмотрели, как их преодолеть.
- Ну, идем,- сказал Джон.
- Джон...
- Да?
- А теперь мы сможем иметь детей?
- Да,- ответил Джон.- Мы теперь сможем иметь детей. Каждый, кто захочет.
На Корабле нас было так много. На этой планете нас будет мало.
- Место есть,- сказала Мэри.- Много места.
Он отпер дверь рубки. Они пошли по темным коридорам.
Громкоговоритель снова заговорил: "Слушайте все! Слушайте все! Вы должны
покинуть Корабль!.."
Мэри прижалась к Джону, и он почувствовал, как она дрожит.
- Джон, мы сейчас выйдем? Мы выйдем?
Испугалась. Конечно, испугалась. И он испугался. Страх многих поколений
нельзя стряхнуть сразу, даже при свете Истины.
- Постой,- сказал он.- Я должен кое-что найти.
Наступает время, когда они должны покинуть Корабль, выйти на пугающий
простор планеты- обнаженные, испуганные, лишенные защиты.
Но, когда наступит этот миг, он будет знать, что делать.
Он наверняка будет знать, что делать .
Потому что если люди с Земли все так хорошо предусмотрели, то они не могли
упустить самого важного и не оставить где-нибудь Письма с указаниями, как
жить дальше.
Клиффорд Саймак. Детский сад.
перевод с англ. - Д. Жуков.
Clifford Simak. Kindergarten.
Клиффорд Саймак "ДЕТСКИЙ САД"
Он отправился на прогулку ранним утром, когда солнце стояло
низко над горизонтом; прошел мимо полуразвалившегося старого
коровника, пересек ручей и по колено в траве и полевых цветах стал
подниматься по склону, на котором раскинулось пастбище. Мир был еще
влажен от росы, а в воздухе держалась ночная прохлада.
Он отправился на прогулку ранним утром, так как знал, что
утренних прогулок у него осталось, наверно, совсем немного. В любой день
боль может прекратить их навсегда, и он был готов к этому... уже давно
готов.
Он не спешил. Каждую прогулку он совершал так, будто она была
последней, и ему не хотелось пропустить ничего... ни задранных кверху
мордашек - цветов шиповника со слезинками-росинками, стекающими по
их щекам, ни переклички птиц в зарослях на меже.
Он нашел машину рядом с тропинкой, которая проходила сквозь
заросли на краю оврага. С первого же взгляда он почувствовал
раздражение: вид у нее был не просто странный, но даже какой-то
необыкновенный, а он сейчас мог и умом и сердцем воспринимать лишь
обычное. Машина - это сама банальность, нечто привычное, главная
примета современного мира и жизни, от которой он бежал. Просто машина
была неуместна на этой заброшенной ферме, где он хотел встретить
последний день своей жизни.
Он стоял на тропинке и смотрел на странную машину, чувствуя,
как уходит настроение, навеянное цветами, росой и утренним щебетанием
птиц, и как он остается наедине с этой штукой, которую всякий принял бы
за беглянку из магазина бытовых приборов. Но, глядя на нее, он мало-
помалу увидел в ней и другое и понял, что она совершенно не похожа на
все когда бы то ни было виденное или слышанное... и уж, конечно, меньше
всего - на бродячую стиральную машину или заметающий следы
преступлений сушильный шкаф.
Во-первых, она сияла... это был не блеск металлической
поверхности, не глянец глазурованного фарфора... сияла каждая частица
вещества, из которого она была сделана. Он смотрел прямо на нее, и у него
было ощущение, будто он видит ее насквозь, хотя он и не совсем ясно
различал, что у нее там, внутри. Машина была прямоугольная, примерно
фута четыре в длину, три - в ширину и два - в высоту; на ней не было ни
одной кнопки, переключателя или шкалы, и это само по себе говорило о
том, что ею нельзя управлять.
Он подошел к машине, наклонился, провел рукой по верху, хотя
вовсе не думал подходить и дотрагиваться до нее, и лишь тогда сообразил,
что ему, по-видимому, следует оставить машину в покое. Впрочем, ничего
не случилось... по крайней мере сразу. Металл или то, из чего она была
сделана, на ощупь казался гладким, но под этой гладкостью чувствовалась
страшная твердость и пугающая сила.
Он отдернул руку, выпрямился и сделал шаг назад.
Машина тотчас щелкнула, и он совершенно определенно
почувствовал, что она щелкнула не для того, чтобы произвести какое-
нибудь действие или включиться, а для того, чтобы привлечь его внимание,
дать ему знать, что она работает, что у нее есть свои функции и она готова
их выполнять. И он чувствовал, что, какую бы цель она ни преследовала,
сделает она все очень искусно и без всякого шума.
Затем она снесла яйцо.
Почему он подумал, что она поступит именно так, он не мог
объяснить и потом, когда пытался осмыслить это.
Во всяком случае, ока снесла яйцо, и яйцо это было куском
нефрита, зеленого, насквозь пронизанного молочной белизной, искусно
выточенного в виде какого-то гротескного символа.
Взволнованный, на мгновение забыв, как материализовался
нефрит, он стоял на тропинке и смотрел на зеленое яйцо, увлеченный его
красотой и великолепным мастерством отделки. Он сказал себе, что это
самое прекрасное произведение искусства, которое он когда-либо видел, и
точно знал, каким оно будет на ощупь. Он заранее знал, что станет
восхищаться отделкой, когда начнет внимательно рассматривать нефрит.
Он наклонился, поднял яйцо и, любовно держа его в ладонях,
сравнивал с теми вещицами из нефрита, которыми занимался в музее
долгие годы. Но теперь, когда он держал в руках нефрит, музей тонул где-
то далеко в дымке времени, хотя с тех пор, как он покинул его стены,
прошло всего три месяца.
- Спасибо, - сказал он машине и через мгновение подумал, что
делает глупость, разговаривая с машиной так, будто она была человеком.
Машина не двигалась с места. Она не щелкнула, не пошевелилась.
В конце концов он отвернулся от нее и пошел вниз по склону, мимо
коровника, к дому.
В кухне он доложил нефрит на середину стола, чтобы не терять его
из виду во время работы. Он разжег огонь в печке и стал подбрасывать
небольшие чурки, чтобы пламя разгоралось быстрее. Поставив чайник на
плиту и достав из буфета посуду, он накрыл на стол, поджарил бекон и
разбил о край сковородки последние яйца.
Он ел, не отрывая глаз от нефрита, который лежал перед ним, и все
не переставал восхищаться отделкой, стараясь отгадать его символику. Он
подумал и о том, сколько должен стоить такой нефрит. Дорого... хотя это
интересовало его меньше всего.
Форма нефрита озадачила его - такой он никогда не видел и не
встречал ничего подобного в литературе. Он не мог представить себе, что
бы она значила. И все же в камне была какая-то красота и мощь, какая-то
специфичность, которая говорила, что это не просто случайная вещица, а
продукт высокоразвитой культуры.
Он не слышал шагов молодой женщины, которая поднялась по
лестнице и прошла через веранду, и обернулся только тогда, когда она
постучала. Она стояла в дверях, и при виде ее он сразу поймал себя на том,
что думает о ней с таким же восхищением, как и о нефрите.
Нефрит был прохладным и зеленым, а ее лицо - резко очерченным
и белым, но синие глаза имели тот же мягкий оттенок, что и этот чудесный
кусок нефрита.
- Здравствуйте, мистер Шайе, - сказала она.
- Доброе утро,- откликнулся он.
Это была Мери Маллет, сестра Джонни.
- Джонни пошел ловить рыбу, - сказала Мери. - Они отправились с
младшим сынишкой Смита. Молоко и яйца пришлось нести мне.
- Я рад, что пришли вы, - сказал Питер, - хотя не стоило
беспокоиться. Я бы сам зашел за ними чуть попозже. Мне это пошло бы на
пользу.
И тотчас пожалел о своих словах, потому что последнее время он
думал об этом слишком много... мол, то-то и то-то надо делать, а того-то не
надо. Что толку говорить о какой-то пользе, когда уже ничто не может
помочь ему! Доктора дали понять это совершенно недвусмысленно.
Он взял яйца и молоко, попросил ее войти, а сам отнес молоко в
погреб, потому что в доме не было электричества для холодильника.
- Вы уже позавтракали? - спросил он. Мери кивнула.
- Вот и хорошо, - добавил он сухо. - Готовлю я довольно скверно.
Видите ли, я живу вроде как в палатке на лоне природы.
И опять пожалел о своих словах.
"Шайе, - сказал он про себя, - перестань быть таким
сентиментальным".
- Какая хорошенькая вещичка! - воскликнула Мери. - Где вы ее
взяли?
- Нефрит? Это странный случай. Я нашел его.
Она протянула руку, чтобы взять нефрит.
- Можно?
- Конечно, - сказал Питер.
Она взяла нефрит, а он наблюдал за выражением ее лица. Как и он
тогда, она осторожно держала камень обеими руками.
- Вы это нашли?
- Ну, не то чтобы нашел, Мери. Мне его дали.
- Друг?
- Не знаю.
- Забавно.
- Не совсем, Я хотел бы показать вам этого... ну, чудака, который
дал камень. Вы можете уделить мне минутку?
- Конечно, могу, - сказала Мери, - хотя мне надо спешить. Мама
консервирует персики.
Они вместе прошли мимо коровника, пересекли ручей и оказались
на пастбище. Шагая вверх по склону, он подумал, там ли еще машина... и
вообще была ли она там.
Она была там.
- Какая диковина! - сказала Мери.
- Именно диковина, - согласился Питер.
- Что это, мистер Шайе?
- Не знаю.
- Вы сказали, что вам дали нефрит. Уж не хотите ли вы...
- Но так оно и было, - сказал Питер.
Они подошли к машине поближе и стояли, наблюдая за ней. Питер
снова отметил, что она сияет, и вновь у него появилось ощущение, будто он
может что-то разглядеть внутри... только очень смутно.
Мери наклонилась и провела пальцем по машине.
- Ощущение приятное, - сказала она. - Похоже на фарфор или...
Машина щелкнула, и на траву лег флакон.
- Мне?
Питер поднял крохотную бутылочку и подал ее Мери. Это была
вершина стеклодувного мастерства: флакон сиял на свету всеми цветами
радуги.
- Наверно, это духи, - сказал Питер.
Мери вынула пробку.
- Прелестно, - радостно прошептала она и дала понюхать Питеру.
Это действительно было прелестно. Она заткнула флакон пробкой.
- Но, мистер Шайе...
- Не знаю, - сказал Питер. - Я просто ничего не знаю.
- Ну, хоть догадываетесь?
Он покачал головой.
- Вы нашли ее здесь?
- Я вышел прогуляться...
- И она ждала вас.
- Я не... - пытался возразить Питер, но потом ему вдруг пришло в
голову, что это именно так: не он нашел машину, а она ждала его.
- Она ждала, да?
- Вот теперь, когда вы сказали, мне кажется, что она ждала меня.
Может быть, она ждала не именно его, а любого человека, который
пройдет по тропинке. Она ждала и хотела, чтобы ее нашли, ждала случая,
чтобы сделать свое дело.
Кто-то оставил ее здесь. Теперь это ясно как день.
Он стоял на лугу с Мери Маллет, дочерью фермера (а кругом были
знакомые травы, кусты и деревья, становилось все жарче и пронзительно
стрекотали кузнечики, а где-то далеко позвякивал коровий колокольчик), и
чувствовал, как мозг его леденит мысль, холодная и страшная мысль, за
которой была чернота космоса и тусклая бесконечность времени. И он
чувствовал, как чья-то чужая враждебная рука протянулась к теплу
человечества и Земли.
- Вернемся, - сказал он.
Они вернулись через луг к дому и немного постояли у ворот.
- Может быть, нам что-то надо сделать? - спросила Мери. - Сказать
кому-нибудь?
Он покачал головой.
- Сначала я хочу все обдумать.
- И что-нибудь сделать?
- Наверно, тут никто ничего поделать не сможет, да и надо ли?
Она пошла по дороге, а он смотрел ей вслед, потом повернулся и
зашагал к дому.
Он достал косилку и стал выкашивать траву. После этого занялся
цветочной клумбой. Цинии росли хорошо, но с астрами что-то случилось:
они завяли. Что бы он ни делал, клумба все больше зарастает травой,
которая душит культурные растения.
"После обеда, - подумал он, - я, наверно, отправлюсь ловить рыбу.
Может быть, рыбная ловля пойдет мне на..."
Он поймал себя на этой мысли и не закончил ее.
Он сидел на корточках у цветочной клумбы, ковыряя землю
кончиком садового совка, и думал о машине, оставшейся на лугу.
"Я хочу сначала все обдумать", - сказал он Мери. Но о чем тут
можно думать?
Кто-то что-то оставил на его лугу... машину, которая щелкала, а
когда ее поглаживали, делала подарки, словно яйца несла.
Что это значило?
Почему она там оказалась?
Почему она щелкала и раздавала подарки, когда ее гладили?
Может, она отвечала на ласку? Как собака, которая виляет
хвостом?
Может быть, она благодарит? За то, что ее заметил человек?
Что это? Приглашение к переговорам?
Дружеский жест?
Ловушка?
И как она узнала, что он продал бы душу и за вдвое меньший
кусочек нефрита?
Откуда ей было знать, что девушки любят хорошие духи?
Он услышал позади быстрые шаги и резко обернулся. По траве к
нему бежала Мери.
Она опустилась рядом с ним на колени и схватила его за руку.
- Джонни тоже наткнулся на нее, - тяжело дыша, сказала она. - Я
бежала всю дорогу. Они были вместе с сынишкой Смита. Они шли через
луг с рыбной ловли...
- Может быть, нам надо сообщить о ней, - сказал Питер.
- Она им тоже сделала подарки. Джонни получил удилище с
катушкой, а Оги Смит - бейсбольную биту и перчатку.
- Господи!
- И теперь они хвастаются перед всеми.
- Теперь это уже все равно, - сказал Питер. - По крайней мере мне
так кажется.
- Но что это такое? Вы говорите, что не знаете. Но вы же думали.
Питер, вы же что-нибудь придумали.
- Мне кажется, что это неземная штука, - сказал ей Питер. - У нее
странный вид. Я никогда не видел и не слышал ничего подобного. Земные
машины не дарят вещи, когда на них кладут руки. В наши машины сначала
надо опустить монету. Она... она не с Земли.
- Вы хотите сказать, что она с Марса?
- И не с Марса, - сказал Питер. - И не из нашей солнечной системы.
Нет никаких оснований предполагать, что в солнечной системе живут
другие разумные существа, а уж о такой разумной машине и говорить не
приходится.
- Что значит... не из нашей солнечной системы?..
- С какой-нибудь другой звезды.
- Звезды так далеко! - возразила она.
Так далеко, подумал Питер. Так далеко для людей. До них можно
добраться только в мечтах. Они так далеки, так равнодушны и холодны. А
машина...
- Похожа на игорную машину, - сказал он вслух, - только выдает
выигрыш всегда, даже если в нее не опускают монеты. Это же безумие,
Мери. Вот почему она не с Земли. Ни одна земная машина, созданная
земным изобретателем, этого делать не будет.
- Теперь все соседи пойдут туда, - сказала Мери.
- Конечно. Они пойдут за подарками.
- Но ведь она не очень большая. В ней не поместились бы подарки
для всей округи. Даже для тех подарков, что она уже раздала, едва хватит
места.
- Мери, а Джонни хотел, чтобы у него был спиннинг?
- Он только об этом и говорил. А вы любите духи?
- У меня никогда не было хороших духов. Одни дешевые. - Она
нервно хохотнула. - А вы? Вы любите нефрит?
- Я, как говорится, немного разбираюсь в нефрите. И питаю
страсть к нему.
- Значит, эта машина...
- Дает каждому то, что он хочет, - закончил фразу Питер.
- Это страшно, - сказала Мери.
Не верилось, что можно испугаться в такой день... сияющий летний
день, когда на западе небо окаймляют белые облака и само небо как
голубой шелк... день, когда не может быть дурного настроения... день такой
же обычный для земли, как кукурузное поле.
Когда Мери ушла, Питер вернулся в дом и приготовил обед. Он ел
его, сидя у окна, и наблюдал за соседями. По двое, по трое они шли через
луг со всех сторон, они шли к его лугу от своих ферм, бросив сенокосилки и
культиваторы, бросив работу в середине дня только ради того, чтобы
взглянуть на машину. Они стояли вокруг и разговаривали, топча ногами
кусты, в которых он нашел машину, и время от времени до него доносились
их высокие, пронзительные голоса; но он не мог разобрать, что они
говорят, так как расстояние смазывало и искажало слова.
Со звезд, подумал он. С какой-то звезды. И если даже это
фантазия, я имею право на нее. Первый контакт. И как все продумано!
Если бы чужое существо само прибыло на Землю, женщины с визгом
разбежались бы по домам, а мужчины схватились за ружья, и все пошло бы
прахом.
Но машина... это другое дело. Ничего, что она не похожа на людей.
Ничего, что она ведет себя немного странно. В конце концов, это только
машина. Это уже как-то можно понять. И в том, что она делает подарки,
нет ничего плохого.
После обеда Питер вышел и присел на ступеньку. Подошли соседи
и стали показывать, что им подарила машине. Они расселись вокруг и
разговаривали, все были возбуждены и озадачены, но никто не был
напуган.
Среди подарков были ручные часы, торшеры, пишущие машинки,
соковыжималки, сервизы, серебряные шкатулки, рулоны драпировочной
материи, ботинки, охотничьи ружья, наборы инструментов для резьбы по
дереву, галстуки и многое другое. У одного подростка была дюжина
капканов для ловли скунсов, а у другого - велосипед.
"Современный ящик Пандоры, - подумал Питер, - сделанный
умными чужаками и доставленный на Землю".
Слух, по-видимому, уже распространился, и теперь люди
приезжали даже в машинах. Одни оставляли машины на дороге и шли по
лугу пешком, другие заезжали во двор коровника и оставляли там
автомобили, даже не спрашивая разрешения.
Немного спустя они возвращались с добычей и уезжали. На лугу
была толчея. Питеру это зрелище напоминало окружную ярмарку или
сельский праздник.
К вечеру все разошлись. Ушли даже те соседи, которые заглянули к
нему, чтобы перекинуться несколькими словами и показать подарки. Питер
отправился на луг.
Машина была все еще там и уже начала что-то строить. Она
выложила из камня, похожего на мрамор, платформу - нечто вроде
фундамента для здания. Фундамент имел метра четыре в длину и метра три
в ширину, опоры его, сделанные из того же камня, уходили в землю.
Питер присел на пень. Отсюда открывался мирный деревенский
вид. Он казался еще более красивым и безмятежным, чем прежде, и Питер
всем своим существом ощущал прелесть этого вечера.
Солнце село всего полчаса назад. Небо на западе было нежно-
лимонного цвета, постепенно переходившего в зеленый, кое-где виднелись
бродячие розовые облачка, а на землю уже опустились синие сумерки. Из
кустов и живых изгородей неслись мелодичные птичьи трели, а над головой
шелестели крыльями стремительные ласточки.
Это земля, подумал Питер, мирная земля людей, пейзаж,
созданный руками земледельцев. Это земля цветущей сливы, горделивых
красных коровников, полосок кукурузы, ровных, как ружейные стволы.
Без всякого вмешательства извне Земля миллионы лет создавала
все это... плодородную почву и жизнь. Этот уголок Галактики жил своими
маленькими заботами.
А теперь?
Теперь наконец кто-то решил вмешаться.
Теперь наконец кто-то (или что-то) прибыл в этот уголок
Галактики, и отныне Земля перестала быть одинокой.
Самому Питеру было уже все равно. Он скоро умрет, и нет ничего
на свете, что могло бы иметь для него какое-либо значение. Ему оставались
только ясность утра и вечерний покой, каждый день был у него на счету, и
ему хотелось получить лишь немного радости, которая выпадает на долю
живых.
Но другим не все равно... Мери Маллет и ее брату Джонни,
сыночку Смита, который получил бейсбольную биту и перчатку, всем
людям, приходившим на его луг, и тем миллионам людей, которые не
бывали тут и еще ничего не слышали.
Здесь, на одинокой ферме, затерявшейся в кукурузных полях, без
всяких театральных эффектов разыгрывается величайшая драма Земли.
Именно здесь.
- Что вы собираетесь сделать с нами? - спросил он у машины.
И не получил ответа.
Питер и не ждал его. Он сидел и смотрел, как сгущаются тени, как
зажигаются огни в домах, разбросанных по земле. Где-то далеко залаяла
собака, откликнулись другие, за холмами в вечерней тишине звякали
коровьи колокольчики.
Наконец, когда уже совсем стемнело, он медленно пошел к дому.
В кухне он нащупал лампу и зажег ее. На кухонных часах было
почти девять... время передачи последних известий.
Он пошел в спальню и включил радио. Он слушал последние
известия в темноте.
Новости были хорошие. В этот день никто в штате не умер от
полиомиелита и заболел только один человек.
"Разумеется, успокаиваться еще рано, - говорил диктор, - но это,
несомненно, перелом в ходе эпидемии. За прошедшие сутки не
зарегистрировано ни одного нового случая. Директор департамента
здравоохранения штата заявил..."
Он стал читать заявление директора департамента
здравоохранения, который отделался общими фразами, так как сам не знал,
что происходит.
"Впервые почти за три недели, - сказал диктор, - день прошел без
смертных случаев. Но, несмотря на это, - продолжал он, - все еще
требуются медицинские сестры". Он добавил, что медицинских сестер
настоятельно просят звонить по такому-то телефону.
Диктор перешел к решению большого жюри, не сказав ничего
нового. Потом прочел прогноз погоды. Сообщил, что слушание дела об
убийстве Эммета отложено еще на месяц.
Потом он произнес: "К нам только что поступило сообщение.
Посмотрим, что..."
Слышно было, как зашуршала в руках бумага, как перехватило у
него дыхание.
"В нем говорится, - сказал он, - что шерифа Джо Бернса только что
известили о летающем блюдце, приземлившемся на ферме Питера Шайе
около Маллет Корнерс. По-видимому, толком о нем никто ничего не знает.
Известно только, что его нашли сегодня утром, но никто и не подумал
известить шерифа. Повторяю - это все, что известно. Больше мы ничего не
знаем. Не знаем, правда это или нет. Шериф поехал туда. Как только от
него поступят известия, мы вам сообщим. Следите за нами..."
Питер встал и выключил радио. Потом он пошел на кухню за
лампой. Поставил лампу на стол и снова сел, решив подождать шерифа
Бернса.
Долго ждать ему не пришлось.
- Люди говорят, - сказал шериф, - что на вашей ферме
приземлилось летающее блюдце.
- Я не знаю, шериф, летающее ли эта блюдце.
- А что же это тогда.?
- Почем я знаю, - ответил Питер.
- Люди говорят, оно раздает всякие вещи.
- Верно, раздает.
- Ну, если эта хреновина - рекламный трюк, - проговорил шериф -
намну же я кому-нибудь бока.
- Я уверен, что это не рекламный трюк.
- Почему вы не известили меня сразу? Утаить задумали?
- Мне как-то не пришло в голову, что нужно сообщить вам, - сказал
ему Питер. - Я ничего не собирался утаивать.
- Вы недавно в наших местах, что ли? - спросил шериф. - Вроде бы
я вас раньше не видел. Я думал, что знаю всех.
- Я здесь три месяца.
- Люди говорят, что хозяйством вы не занимаетесь. Говорят, у вас
нет семьи. Живете тут совсем один, ничего не делаете.
- Правильно, - ответил Питер.
Шериф ждал объяснений, но Питер молчал, Шериф подозрительно
рассматривал его при тусклом свете лампы.
- Может, покажете нам это летающее блюдце?
Питер, которому шериф уже порядком надоел, сказал:
- Я скажу вам, как найти его. Перейдете за коровником через
ручей...
- Почему бы вам не пойти с нами, Шайе?
- Слушайте, шериф, я же объясняю вам дорогу. Будете слушать?
- Ну, конечно, - ответил шериф. - Конечно. Но почему бы вам...
- Я был там два раза, - сказал Питер. - И люди сегодня ко мне все
идут и идут.
- Ну, ладно, ладно, - сказал шериф. - Говорите, куда идти.
Питер объяснил, и шериф с двумя помощниками ушел.
Зазвонил телефон.
Питер поднял трубку. Звонили с той самой радиостанции,
сообщения которой он слушал.
- Скажите, - спросил радиорепортер, - это у вас там блюдце?
- Почему у меня? - сказал Питер. - Впрочем, что-то такое есть.
Шериф пошел посмотреть на него.
- Мы хотим послать нашу телепередвижку, но прежде нам надо
убедиться, что это не липа. Не возражаете, если мы пришлем?
- Не возражаю. Присылайте.
- А вы уверены, что эта штука еще там?
- Там, там!
- Хорошо, может, тогда вы мне скажете...
Питер повесил трубку только через пятнадцать минут.
Телефон зазвонил снова.
Это был звонок из "Ассошиейтед пресс". Человек на другом конце
провода был осторожен и скептичен.
- Говорят, у вас объявилось какое-то блюдце?
Питер повесил трубку через десять минут.
Телефон зазвонил почти сразу.
- Маклеланд из "Трибун", - сказал усталый голос. - Я слышал
какие-то враки...
Пять минут. Снова звонок. Из "Юнайтед пресс".
- Говорят, у вас приземлилось блюдце. А человечков маленьких в
нем нет?
Пятнадцать минут.
Звонок. Это был раздраженный горожанин.
- Я только что слышал по радио, будто у вас опустилось летающее
блюдце. Кому вы голову морочите? Вы отлично знаете, что никаких
летающих блюдец нет...
- Одну минуту, сэр, - сказал Питер и выпустил трубку. Она повисла
на проводе, а Питер пошел на кухню, нашел там ножницы и вернулся. Он
слышал, как разгневанный горожанин все еще пилил его, голос,
доносившийся из раскачивающейся трубки, был какой-то неживой.
Питер вышел из дома, отыскал провод и перерезал его. Когда он
вернулся, трубка молчала. Он осторожно положил ее на место.
Потом он запер двери и лег спать. Вернее, лег в постель, но никак
не мог заснуть. Он лежал под одеялом, уставившись в темноту и пытаясь
привести в порядок рой мыслей, теснившихся в голове.
Утром он отправился гулять и увидел машину. Он положил на нее
руку, и она дала ему подарок. Потом дарила еще и еще.
- Прилетела машина, раздающая подарки, - сказал он в темноту.
Умный, продуманный, тщательно разработанный первый контакт.
Контакт с людьми при помощи знакомого им, понятного,
нестрашного. Контакт при помощи чего-то такого, над чем люди могут
чувствовать свое превосходство. Дружелюбный жест... а что может быть
большим признаком дружелюбия, чем вручение подарков?
Что это? Кто это?
Миссионер?
Торговец?
Дипломат?
Или просто машина и ничего больше?
Шпион? Искатель приключений? Исследователь? Разведчик? Врач?
Судья? Индейский вождь?
И почему эта штука приземлилась здесь, на этом заброшенном
клочке земли, на лугу его фермы?
И с какой целью? А с какой целью чаще всего прибывают на
Землю все эти странные вымышленные существа в фантастических
романах?
Покорять Землю, разумеется. Если не силой, то постепенным
проникновением или дружеским убеждением и принуждением. Покорять не
только Землю, но и все человечество.
Радиорепортер был возбужден, журналист из "Ассошиэйтед пресс"
возмущался тем, что его приняли за дурачка, представителю "Трибун"
было скучно, а тот, что из "Юнайтед пресс", просто болтун. Но горожанин
рассердился. Его уже не раз угощали историями о летающих тарелках, и
это было слишком.
Горожанин разозлился, потому что, замкнувшись в своем
маленьком мирке, он не хотел никаких беспокойств, он не желал
вмешательства. У него и своих неприятностей хватает, недоставало, еще
приземления какого-то блюдца. У него свои заботы: заработать на жизнь,
поладить с соседями, подумать о завтрашнем дне, уберечься от эпидемии
полиомиелита.
Впрочем, диктор сказал, что положение с полиомиелитом, кажется,
улучшается: нет ни новых заболеваний, ни смертных случаев. И это
замечательно, потому что полиомиелит - это боль, смерть, страх.
"Боль, - подумал он. - Сегодня не было боли. Впервые за много
дней мне не было больно".
Он вытянулся и застыл под одеялом, прислушиваясь, нет ли боли.
Он знал, где она пряталась, знал то место в своем теле, где она укрывалась.
Он лежал и ждал ее, полный страха, что теперь, когда он подумал о ней,
она даст о себе знать. Но боли не было. Он лежал и ждал, опасаясь, что
одна лишь мысль о ней подействует как заклинание и выманит ее из
укромного местечка. Боль не приходила. Он просил ее прийти, умолял
показаться, всеми силами души старался выманить ее. Боль не поддавалась.
Питер расслабил мышцы, зная, что пока он в безопасности. Пока...
потому что боль все еще пряталась так. Она выжидала, искала удобного
случая - она придет, когда пробьет ее час.
С беззаботной отрешенностью, стараясь забыть будущее и его
страхи, он наслаждался жизнью без боли. Он прислушался к тому, что
происходило в доме: из-за слегка просевших балок доски в полу скрипели,
летний ветерок бился в стену, ветки вяза скреблись о крышу кухни.
Другой звук. Стук в дверь.
- Шайе! Шайе! Где вы?
- Иду, - отозвался он.
Он нашел шлепанцы и пошел к двери. Это был шериф со своими
людьми.
- Зажгите лампу, - попросил шериф.
- Спички есть? - спросил Питер.
- Да, вот.
Ощупью Питер нашел в темноте руку шерифа и взял у него
коробок спичек.
Он отыскал стол, провел по нему рукой и нашел лампу. Он зажег ее
и посмотрел на шерифа.
- Шайе, - сказал шериф, - эта штуковина строит что-то.
- Я знаю.
- Что за чертовщина?
- Никакой чертовщины.
- Она дала мне это, - сказал шериф, положив что-то на стол.
- Пистолет, - сказал Питер.
- Вы когда-нибудь видели такой?
Да, это был пистолет примерно сорок пятого калибра. Но у него не
было спускового крючка, дуло ярко блестело, весь он был сделан из какого-
то белого полупрозрачного материала.
Питер поднял его - весил он не больше полуфунта.
- Нет, - сказал Питер. - Ничего подобного я никогда не видел. - Он
осторожно положил его на стол. - Стреляет?
- Да, - ответил шериф. - Я испробовал его на вашем коровнике.
- Коровника больше нет, - сказал один из помощников.
- Ни звука, ни вспышки, ничего, - добавил шериф.
- Коровник исчез, и все, - повторил помощник, еще не
оправившийся от удивления.
Во двор въехала машина.
- Пойди посмотри, кто там, - приказал шериф.
Один из помощников вышел.
- Не понимаю, - пожаловался шериф. - Говорят, летающее блюдце,
а я думаю, никакое это не блюдце. Просто ящик.
- Это машина, - сказал Питер.
На крыльце послышались шаги, и в комнату вошли люди.
- Газетчики, - сказал помощник, который выходил посмотреть.
- Никаких заявлений не будет, ребята, - сказал шериф.
Один из репортеров обратился к Питеру.
- Вы Шайе?
Питер кивнул.
- Я Хоскинс из "Трибун". Это Джонсон из "Ассошиэйтед пресс".
Тот малый с глупым видом - фотограф Лэнгли. Не обращайте на него
внимания. - Он похлопал Питера по спине. - Ну и как оно тут, в самой гуще
событий века? Здорово, а?
- Не шевелись, - сказал Лэнгли. Сработала лампа-вспышка.
- Мне нужно позвонить,- сказал Джонсои.-Где телефон?
- Там,- ответил Питер.- Он не работает.
- Как это? В такое время - и не работает?
- Я перерезал провод!
- Перерезали провод! Вы с ума сошли, Шайе?
- Слишком часто звонили.
- Ну и ну,- сказал Хоскинс.- Ведь надо же!
- Я его починю, - предложил Лэнгли. - Есть у кого-нибудь
плоскогубцы?
- Постойте, ребята,- сказал шериф.
- Поживей надевайте штаны,- сказал Питеру Хоскинс.- Мы хотим
сфотографировать вас у блюдца. Поставьте ногу на него, как охотник на
убитого слона.
- Ну, послушайте же,- сказал шериф.
- Что такое, шериф?
- Тут дело серьезное. Поймите меня правильно. Нечего вам там,
ребята, ошиваться.
- Конечно, серьезное,- ответил Хоскинс. - Потому-то мы здесь.
Миллионы людей ждут не дождутся известий.
- Вот плоскогубцы,- произнес кто-то. Сейчас исправлю телефон,-
сказал Лэнгли.
- Что мы здесь топчемся? - спросил Хоскинс. Пошли посмотрим на
нее.
- Мне нужно позвонить,- ответил Джонсон.
- Послушайте, ребята,- уговаривал растерявшийся шериф. -
Погодите...
- На что похожа эта штука, шериф? Думаете, это блюдце? Большое
оно? Оно что - щелкает или издает еще какой-то звук? Эй, Лзнгли, сними-
ка шерифа.
- Минутку! - закричал Лэнгли со двора.- Я соединяю провод!
На веранде снова послышались шаги. В дверь просунулась голова.
- Автобус с телестудии, - сказала голова. - Это здесь? Как
добраться до этой штуки?
Зазвонил телефон. Джонсон поднял трубку.
- Это вас, шериф.
Шериф протопал к телефону. Все прислушались.
- Да, это я, шериф Бернс... Да, оно там, все в порядке... Конечно,
знаю. Я видел его... Нет, что это такое, я не знаю... Да, понимаю... Хорошо,
сэр... Слушаюсь, сэр... Я прослежу, сэр.
Он положил трубку и обернулся.
Это военная разведка,- сказал он.- Никто туда не пойдет. Никому
из дома не выходить. С этой минуты здесь запретная зона.
Он свирепо переводил взгляд с одного репортера на другого.
- Так приказано,- сказал он им.
- А, черт! - выругался Хоскинс.
- Я так торопился сюда,- заорал телерепортер, - и чтоб теперь
сидеть взаперти и не...
- Теперь здесь распоряжаюсь не я,- сказал шериф.- Приказ дяди
Сэма. Так что вы, ребята, не очень...
Питер пошел на кухню, раздул огонь и поставил чайник.
- Кофе там,- сказал он Лэнгли.- Пойду оденусь.
Медленно тянулась ночь. Хоскинс и Джонсон передали по
телефону сведения, кратко записанные на сложенных гармошкой листках
бумаги; разговаривая с Питером и шерифом, они царапали карандашом
какие-то непонятные знаки. После недолгого спора шериф разрешил
Лэнгли доставить снимки в редакцию. Шериф шагал по комнате из угла в
угол.
Ревело радио. Не переставая звонил телефон.
Все пили кофе и курили, пол был усеян раздавленными окурками.
Прибывали все новые газетчики. Предупрежденные шерифом, они
оставались ждать. Кто-то принес бутылку спиртного и пустил ее по кругу.
Кто-то предложил сыграть в покер, но его не поддержали.
Питер вышел за дровами. Ночь была тихая, светили звезды.
Он взглянул в сторону луга, но там ничего нельзя было
рассмотреть. Он попытался разглядеть то пустое место, где прежде был
коровник. Но в густой тьме увидеть коровник было трудно, даже если бы он
и стоял там.
Что это? Мгла, сгущающаяся у смертного одра? Или последний
мрачный час перед рассветом? Перед самой светлой, самой удивительной
зарей в многотрудной жизни человечества?
Машина что-то строит там, строит ночью.
А что она строит?
Храм? Факторию? Миссию? Посольство? Форт? Никто не знает,
никто не скажет этого.
Но, что бы она ни строила, это был первый аванпост, построенный
чужаками на планете Земля.
Он вернулся в дом с охапкой дров.
- Сюда посылают войска,- сказал ему шериф.
- Раз-два - левой,- с невозмутимым видом командовал Хоскинс;
сигарета небрежно повисла на его нижней губе.
- По радио только что передали,- добавил шериф. - Объявлен
призыв национальной гвардии.
Хоскинс и Джонсон выкрикивали военные команды.
- Вы, ребята, лучше не суйтесь к солдатам,- предупредил шериф.-
Еще ткнут штыком...
Хоскинс издал звук, похожий на сигнал трубы. Джонсон схватил
две ложки и изобразил стук копыт.
- Кавалерия! - закричал Хоскина. - Вперед, ребята, ура!
- Ну, что вы как дети,- проговорил кто-то устало.
Медленно тянулась ночь, все сидели, пили кофе, курили. Никому
не хотелось говорить.
Радиостанция наконец объявила, что передачи окончены. Кто-то
стал крутить ручку, пытаясь поймать другую станцию, но батареи сели.
Давно уже не звонил телефон.
До рассвета оставался еще час, когда прибыли солдаты. Они не
маршировали и не гарцевали, а приехали на пяти крытых брезентом
грузовиках.
Капитан зашел на минуту узнать, где лежит это проклятое блюдце.
Это был беспокойный тип. Он даже не выпил кофе, а тотчас вышел и
громко приказал шоферам ехать.
В доме было слышно, как грузовики с ревом умчались.
Стало светать. На лугу стояло здание, вид у него был
непривычный, потому что оно возводилось вопреки всем строительным
нормам. Тот, или скорее, то, что строило его, делало все шиворот-
навыворот, так что видна была сердцевина здания, словно его
предназначили к сносу и сорвали с него всю "оболочку".
Здание занимало пол-акра и было высотой с пятиэтажный дом.
Первые лучи солнца окрасили его в розовый цвет; это был тот
изумительный блекло-розовый тон, от которого становится теплее на душе,-
вспоминается платье соседской девчушки, которое она надела в день
рождения.
Солдаты окружили здание, утреннее солнце поблескивало на
штыках винтовок.
Питер приготовил завтрак: напек целую гору оладий, изжарил
яичницу с беконом, на которую ушли все его запасы, сварил галлона два
овсяной каши, ведро кофе.
- Мы пошлем кого-нибудь за продуктами,-сказал Хоскинс.- А то
мы вас просто ограбили.
После завтрака шериф с помощниками уехал в окружной центр.
Хоскинс пустил шапку по кругу и тоже поехал в город за продуктами.
Остальные газетчики остались. Автобус телестудии нацелился на здание
широкоугольным объективом.
Телефон снова начал трезвонить. Журналисты по очереди брали
трубку.
Питер отправился на ферму Маллет достать яиц и молока.
Мери выбежала ему навстречу, к калитке.
- Соседи боятся, - сказала она.
- Вчера они не боялись,- заметил Питер.-Они просто ходили и
брали подарки.
- Но ведь все изменилось, Питер. Это уж слишком... Здание...
То-то и оно. Здание.
Никто не боялся безвредной на вид машины, потому что она была
маленькая и дружелюбная. Она так приятно блестела, так мило щелкала и
раздавала подарки. На первый взгляд внешне она ничем не отличалась от
земных предметов и намерения ее были понятны.
Но здание было большое и, возможно, станет еще больше, и
строилось оно шиворот-навыворот. Кто и когда видел, чтобы сооружение
росло с такой быстротой - пять этажей за одну-единственную ночь?
- Как они это делают, Питер? - понизив голос, спросила Мери.
- Не знаю,- ответил Питер.- Тут действуют законы, о которых мы
понятия не имеем, применяется технология, которая людям и в голову не
приходила; способ созидания, в своей основе совершенно отличный от
человеческого.
- Но это совсем такое же здание, какое могли бы построить и
люди,- возразила она.-Не из такого камня, конечно... Наверное, в целом
свете нет такого камня. Но в остальном ничего необычного в нем нет. Оно
похоже на большую школу или универмаг.
- Мой нефрит оказался настоящим нефритом,-сказал Питер,- ваши
духи - настоящими духами, а спиннинг, который получил Джонни,-
обыкновенным спиннингом.
- Значит, они знают о нас. Они знают все, что можно узнать.
Питер, они следят за нами!
- Несомненно.
Он увидел в ее глазах страх и привлек к себе. Она не отстранилась,
и он крепко обнял ее, но тут же подумал, как странно, что именно у него
ищут утешения и поддержки.
- Я глупая, Питер.
- Вы замечательная,- убежденно сказал он.
- Я не очень боюсь.
- Конечно, нет.- Ему хотелось сказать: "Я люблю тебя", но он знал,
что этих слов он не скажет никогда. "Хотя боль,- подумал он,-боль сегодня
утром не возвращалась".
- Я пойду за молоком и яйцами,- сказала Мери.
- Принесите, сколько можете. Мне надо накормить целую ораву.
Возвращаясь домой, он думал о том, что соседи уже боятся.
Интересно, скоро ли страх охватит весь мир, скоро ли выкатят на огневые
позиции пушки, скоро ли упадет атомная бомба.
Питер остановился на склоне холма над домом и впервые заметил,
что коровник исчез. Он был стесан так аккуратно, будто его ножом
отсекли,- остался только фундамент, срезанный наискось.
Интересно, пистолет все еще у шерифа? Питер решил, что у
шерифа. А что тот будет делать с ним и почему он был подарен именно
ему? Ведь из всех подарков это был единственный предмет, неизвестный на
Земле.
На лугу, где еще вчера, кроме деревьев, травы и старых канав,
поросших терновником, орешником да куманикой, ничего не было, теперь
росло здание. Питеру показалось, что за час оно стало еще больше.
Вернувшись домой, Питер увидел, что все журналисты сидят во
дворе и смотрят на здание.
Один из них сказал:
- Военное начальство прибыло. Ждет вас там.
- Из разведки? - спросил Питер.
Журналист кивнул.
- Полковник и майор.
Военные ждали в столовой. Полковник - седой, но очень
моложавый. Майор был при усах, которые придавали ему весьма бравый
вид.
Полковник представился:
- Полковник Уитмен. Майор Рокуэл.
Питер поставил молоко и яйца и поклонился.
- Это вы нашли машину? - спросил полковник.
- Да, я.
- Расскажите нам о ней,- попросил полковник. Питер стал
рассказывать.
- А где нефрит? - сказал полковник.- Вы нам не покажете его?
Питер вышел на кухню и принес нефрит. Они передавали камень
друг другу, внимательно рассматривали его, вертя в руках немного с
опаской и в то же время с восхищением, хотя Питер видел, что они ничего
не смыслят в нефрите.
Словно прочитав мысли Питера, полковник поднял голову и
посмотрел на него.
- Вы разбираетесь в нефритах? - спросил полковник.
- Очень хорошо,- ответил Питер.
- Вам приходилось работать с ним прежде?
- В музее.
- Расскажите о себе.
Питер заколебался... но потом стал рассказывать.
- А почему вы здесь? - спросил полковник.
- Вы когда-нибудь лежали в больнице, полковник? Вы никогда не
думали, каково умирать там?
Полковник кивнул.
- Я понимаю вас. Но здесь за вами нет никакого...
- Я постараюсь не заживаться...
- Да, да, - проговорил полковник. - Понимаю...
- Полковник,- сказал майор,- взгляните, пожалуйста, сюда, сэр. Тот
же символ, что и на...
Полковник выхватил нефрит у него из рук.
- Тот же символ, что и над текстом письма! - воскликнул он.
Полковник поднял голову и пристально посмотрел на Питера, как
будто впервые увидел его и очень удивился этому.
Вдруг в руке майора появился пистолет, холодный глазок дула был
направлен прямо на Питера.
Питер бросился было в сторону. Но не успел. Майор выстрелил в
него.
Миллион лет Питер падал сквозь призрачно-серую, пронзительно
воющую пустоту, сознавая, что это только сон, что он падает в бесконечном
атавистическом сне, доставшемся в наследство от тех невероятно далеких
предков, которые обитали на деревьях и жили в вечном страхе перед
падением. Ему хотелось ущипнуть себя, чтобы проснуться, но он не мог
этого сделать, потому что у него не было рук, а потом оказалось, что у него
нет и тела, которое можно было бы ущипнуть. Лишь его сознание неслось
сквозь бездну, у которой не было ни конца, ни края.
Миллион лет Питер падал в пронзительно воющую пустоту;
сначала вой пронизывал его и заставлял вновь и вновь корчиться в муках
его душу (тела не было), не доводя пытку до той крайности, за которой
следует спасительное безумие. Но со временем он привык к этому вою, и,
как только привык, вой прекратился, и Питер падал в бездну в полной
тишине, которая была еще страшнее, чем вой.
Он падал, и падение это было вечным, а потом вдруг вечности
пришел конец, и наступил покой, и не было больше падения.
Он увидел лицо. Лицо из невероятно далекого прошлого, которое
он видел однажды и давно позабыл, и он рылся в памяти, стараясь
вспомнить, кто это.
Лицо расплывалось, оно качалось из стороны в сторону, и
остановить его Питер никак не мог. Все попытки его оказались тщетными,
и он закрыл глаза, чтобы избавиться от этого лица.- Шайе,- позвал
чей-то голос.- Питер Шайе.
- Уходи,- сказал Питер.
Голос пропал.
Питер снова открыл глаза, лицо было на старом месте: на этот раз
оно не расплывалось и не качалось.
Это было лицо полковника.
Питер опять закрыл глаза, припоминая неподвижный глазок
пистолета, который держал майор. Он отпрыгнул в сторону или хотел это
сделать, но не успел. Что-то случилось, и миллион лет он падал, а теперь
очнулся и на него смотрит полковник.
В него стреляли. Это очевидно. Майор выстрелил в него, и теперь
он в больнице. Но куда его ранило? В руку? Обе руки целы. В ногу? Ноги
тоже целы. Боли нет. Повязок нет. Повязок нет. Гипса нет.
Полковник сказал:
- Он только что приходил в себя, доктор, и тотчас снова потерял
сознание.
- Он будет молодцом,- сказал врач.- Дайте только срок. Вы вогнали
в него слишком большой заряд. Он придет в себя не сразу
- Нам надо поговорить с ним.
- Вам придется подождать.
С минуту было тихо. Потом:
- А вы абсолютно уверены, что он человек?
- Мы обследовали его очень тщательно,-сказал врач.- Если он и не
человек, то такая хорошая подделка, что нам его вовек не уличить.
- Он говорил мне, что у него рак,- сказал полковник,- притворялся,
что умирает от рака. А вы не считаете, что если он не человек, то на худой
конец он в любой момент мог сделать вид, будто у него...
- У него нет рака. Ни малейших признаков. Не было ничего
похожего на рак. И не будет.
Даже с закрытыми глазами Питер почувствовал, как у полковника
от недоверия и изумления открылся рот. Питер нарочно зажмурил глаза
покрепче - боялся, что это уловка... хотят, чтобы открыл глаза.
- Врач, который лечил Питера Шайе,- сказал полковник,- четыре
месяца назад говорил, что ему осталось жить полгода. Он сказал ему...
- Полковник, искать объяснение бесполезно. Могу сказать вам
одно: у человека, лежащего на этой постели, рака нет. Он здоровяк, каких
мало.
- В таком случае это не Питер Шайе,-упрямо заявил полковник.-
Что-то приняло облик Питера Шайе, или сделало копию с него. или...
- Ну и ну, полковник,- сказал врач.- Не будем фантазировать.
- Вы уверены, что он человек, доктор?
- Я убежден, что он человеческое существо, если вы это имеете в
виду.
- Неужели он ничем не отличается от человека? Нет никаких
отклонений от нормы?
- Никаких,- сказал врач,- а если бы и были, то это еще не
подтверждение ваших догадок. Незначительные мутационные различия
есть у каждого. Людей под копирку не делают.
- Каждая вещь, которую дарила машина, чем-то отличалась от
такой же вещи, но сделанной на Земле. Отличия небольшие и заметные не
сразу, но именно они говорят, что предметы сделаны чужаками.
- Ну и пусть были отличия. Пусть эти предметы сделаны чужаками.
А я все равно утверждаю, что наш пациент - самый настоящий человек.
- Но ведь получается такая цельная картина,- спорил полковник.-
Шайе уезжает из города и покупает старую заброшенную ферму. В глазах
соседей он чудак из чудаков. Уже самой своей чудаковатостью он
привлекает к себе нежелательное внимание, но в то же время чудаковатость
- это ширма для всех его необычных поступков. И если уж кому суждено
было найти странную машину, так это только человеку вроде него.
- Вы стряпаете дело из ничего, - сказал врач. - Вам нужно, чтобы
он чем-то отличался от нормального человека и подтвердил вашу нелепую
догадку. Не обижайтесь, но, как врач, я расцениваю это только так. А вы
мне представьте хотя бы один факт... подчеркиваю, факт, подкрепляющий
вашу мысль.
- Что было в коровнике? - не сдавался полковник.- Хотел бы я
знать. Не строил ли Шайе эту машину именно там? Не потому ли коровник
и был уничтожен?
- Коровник уничтожил шериф,- возразил врач. - Шайе не имеет к
этому никакого отношения.
- А кто дал пистолет шерифу? Машина Шайе, вот кто. И сам собой
напрашивается вывод - чтение мыслей на расстоянии, гипноз, назовите как
угодно...
- Давайте вернемся к фактам. Вы выстрелили в него из
анестезирующего пистолета, и он тут же лишился сознания. Вы арестовали
его. По вашему приказу он был подвергнут тщательному осмотру - это
настоящее посягательство на свободу личности. Молите бога, чтобы он на
вас не подал в суд. Он может призвать вас к ответу.
- Знаю, - неохотно согласился полковник. - Но нам надо
разобраться. Нам надо выяснить, что это такое. Мы должны вернуть свою
бомбу.
- Так бы и говорили - вас тревожит бомба.
- Висит она там, - дрогнувшим голосом сказал полковник. - Висит!
- Мне надо идти,- сказал врач.- Не волнуйтесь, полковник.
Шаги врача, вышедшего из комнаты, затихли в коридоре.
Полковник нежного походил из угла в угол и тяжело опустился на стул.
Питер лежал в постели и с каким-то неистовством повторял про
себя снова и снова: "Я буду жить!"
Но ведь он должен был умереть. Он приготовился к тому дню,
когда боль наконец станет невыносимой... Он выбрал место, где хотел
дожить остаток дней, место, где застигнет его смертный час. И вот его
помиловали. Каким-то способом ему вернули жизнь.
Он лежал на кровати, борясь с волнением и растущей тревогой,
стараясь не выдать себя, не показать, что действие заряда, которым в него
стреляли, уже прошло.
Врач сказал, что стреляли из анестезирующего пистолета. Что-то
новое... он никогда не слыхал. Впрочем, он читал о чем-то вроде этого. О
чем-то связанном с лечением зубов, припоминал он. Это новый способ
обезболивания, применяемый дантистами,- они опрыскивают десны
струйкой анестезирующего вещества. Что-то в этом роде, только в сотни, в
тысячи раз сильнее.
В него выстрелили, привезли сюда и осмотрели - и все из-за
бредовых фантазий полковника разведки.
Фантазий? Забавно. Невольно, бессознательно быть чьим-то
орудием. Разумеется, это нелепость. Потому что, насколько он помнит, в
делах его, словах и даже в мыслях не было и намека на то, что он каким-то
образом мог способствовать появлению машины на Земле.
А может быть, рак - это не болезнь, а что-то другое? Может, это
какой-то незваный гость, который пробрался в тело человека и живет в нем.
Умный чужак, прибывший издалека, одолевший несчетное число световых
лет!
Но он знал, что эта фантазия под стать фантазии полковника:
кошмар недоверия, который живет в сознании человека, средство
самозащиты, которое вырабатывается подсознательно и готовит
человечество к худшему, заставляя его держаться настороже.
Нет ничего страшнее неизвестности, ничто так не настораживает,
как необъяснимое.
- Нам надо разобраться, - сказал полковник. - Надо выяснить, что
это такое.
И весь ужас, разумеется, в том, что узнать ничего невозможно.
Питер решил наконец шевельнуться, и полковник тотчас сказал:
- Питер Шайе.
- Что, полковник?
- Мне нужно поговорить с вами.
- Хорошо, говорите.
Он сел в постели и увидел, что находится в больничной палате. Это
было стерильно чистое помещение с кафельным полом и бесцветными
стенами, а кровать, на которой он лежал,-обычная больничная койка.
- Как вы себя чувствуете? - спросил полковник.
- Так себе,- признался Питер.
- Мы поступили с вами крутовато, но у нас не было другого
выхода. Видите ли, письмо, игорный и кассовый автоматы и многое
другое...
- Вы уже говорили о каком-то письме.
- Вы что-нибудь знаете об этом, Шайе?
- Понятия не имею.
- Президент получил письмо,- сказал полковник.- Аналогичные
письма были получены почти всеми главами государств на Земле.
- Что в нем написано?
- В этом-то и вся загвоздка. Оно написано на языке, которого на
Земле никто не знает. Но там есть одна строчка - одна строчка во всех
письмах,- ее можно прочитать. В ней говорится: "К тому времени, когда вы
расшифруете письмо, вы будете способны действовать логично". Только
это и удалось понять - одну строчку на языке той страны, которая получила
письмо. А остальное - какая-то тарабарщина.
- Письмо не расшифровали?
Питер увидел, что полковнику становится жарко.
- Не то что слова, ни одной буквы...
Питер протянул руку к тумбочке, взял графин и наклонил его над
стаканом. Графин был пуст.
Полковник встал со стула.
- Я принесу воды.
Он взял стакан и открыл дверь в ванную.
- Спущу воду, чтобы была похолоднее,-сказал он.
Питер едва ли слышал его, потому что смотрел на дверь. На ней
была задвижка, и если...
Полилась вода, шум ее заглушал голос полковника, он заговорил
громче.
- Примерно тогда же мы стали находить эти машины,- сказал он.-
Только представьте себе. Обыкновенная машина-автомат продает сигареты,
но это не все. Что-то в нем следит за вами. Что-то изучает людей и их образ
жизни. Во всех кассовых и игорных автоматах и других устройствах,
которые мы сами же установили. Только теперь это не просто автоматы, а
наблюдатели. Они следят за людьми все время. Наблюдают, изучают.
Питер, бесшумно ступая босыми ногами, подошел к двери,
захлопнул ее и закрыл на задвижку.
- Эй! - крикнул полковник.
Где одежда? Наверно, в шкафу. Питер подскочил и дернул дверцу.
Вот она, висит на вешалке.
Он сбросил больничный халат, схватил брюки и натянул их.
Теперь рубашку. В ящике. А где ботинки? Стоят тут же. Шнурки
завязывать некогда.
Полковник дергал дверь и колотил в нее, но еще не кричал. Он
закричит, но пока он заботится о своей репутации - не хочет, чтобы все
узнали, как его провели.
Питер полез в карманы. Бумажник исчез. Остальное тоже - нож,
часы, ключи. Наверное, вынули и положили в сейф, когда его привезли
сюда.
Сейчас не до этого. Главное - скрыться.
В коридоре он постарался сдержать шаг. Прошел мимо сестры, но
та даже не взглянула в его сторону.
Питер отыскал выход на лестницу, открыл дверь. Теперь можно и
поторопиться. Он перепрыгивал через три ступеньки, шнурки мотались.
Питер подумал, что безопаснее будет спуститься по лестнице. Там,
где есть лифт, ею почти не пользуются. Он остановился, нагнулся и завязал
шнурки.
Над каждой дверью был обозначен этаж, и поэтому Питер легко
ориентировался. На первом этаже он снова пошел по коридору. Кажется,
его еще не хватились, хотя полковник мог поднять тревогу с минуты на
минуту.
А не задержат ли его у выхода? А вдруг спросят, куда он идет. А
вдруг...
У выхода стояла корзина с цветами. Питер оглянулся. По коридору
шли какие-то люди, но на него никто не смотрел. Он схватил корзину.
В дверях он сказал служительнице, сидевшей за столом:
- Ошибка вышла. Не те цветы.
Она кисло улыбнулась, но не задержала его.
Выйдя, он поставил цветы на ступеньку и быстро пошел прочь.
Час спустя он уже знал, что ему ничто не угрожает. Знал также, что
находится в городе, милях в тридцати от того места, куда хотел добраться,
что у него нет денег, что он голоден и что у него болят ноги от ходьбы по
твердым бетонированным тротуарам.
Он увидел парк и присел на скамью. Поодаль старички играли в
шахматы. Мать укачивала ребенка. Молодой человек сидел и слушал
крохотный транзистор.
По радио говорили: "...очевидно, здание закончено. За последние
восемнадцать часов оно не увеличилось. Сейчас оно насчитывает тысячу
этажей и занимает площадь более ста акров. Бомба, сброшенная два дня
назад, все еще плавает над ним, удерживаемая в воздухе какой-то
непонятной силой. Артиллерия находится поблизости, ожидая приказа
открыть огонь, но приказа не поступает. Многие считают, что если бомба
не достигла цели, то со снарядами будет то же самое, если они вообще
покинут жерла орудий.
Представитель военного министерства заявил, что большие орудия
на огневой позиции - это, в сущности, лишь мера предосторожности, что,
может быть, и верно; но тогда совершенно непонятно, зачем было
сбрасывать бомбу. Не только в конгрессе, но и во всем мире растет
негодование по поводу попытки разбомбить здание. Ведь со стороны
здания до сих пор не было никаких враждебных действий. Как сообщают,
пока нанесен ущерб только Питеру Шайе, человеку, который нашел
машину: его ферма поглощена зданием.
Все следы Шайе потеряны три дня назад, когда с ним случился
какой-то припадок и его увезли из дома. Наверно, он находится в военной
тюрьме. Высказывают самые различные догадки насчет того, что мог знать
Шайе. Весьма вероятно, он единственный человек на Земле, который может
пролить свет на то, что случилось на его ферме.
Тем временем к зданию стянуты войска и все жители в зоне
восемнадцати миль эвакуированы. Известно, что две группы ученых
препровождены через линии заграждения. Хотя никакого официального
сообщения не последовало, есть основания полагать, что поездки ученых не
увенчались успехом. Что это за здание, кто или что его строило, если
только процесс его возведения можно назвать строительством, и чего
можно ожидать в дальнейшем - таков круг беспочвенных гаданий.
Естественно, недостатка в них нет, но никто еще не придумал разумного
объяснения.
Все телеграфные агентства мира продолжают поставлять горы
материалов, но конкретные сведения можно пересчитать по пальцам.
Каких-либо других новостей почти нет. Вероятно, это объясняется
тем, что людей сейчас интересует только таинственное здание. Как ни
странно, но других новостей и в самом деле мало. Как это часто бывает,
когда случается большое событие, все прочие происшествия как бы
откладываются на более позднее время. Эпидемия полиомиелита быстро
идет на убыль; уголовных преступлений нет. В столицах прекратили всякую
деятельность законодательные органы, а правительства пристально следят
за всем, что связано со зданием.
Во многих столицах все чаще высказывается мнение, что здание -
предмет заботы не одной лишь Америки, что все решения относительно
него должны приниматься на международном уровне. Попытка разбомбить
здание вызвала сомнение в том, что наша страна, на территории которой
оно находится, способна действовать спокойно и беспристрастно.
Высказывается мнение, что решить эту проблему разумно мог бы только
какой-нибудь международный орган, стоящий на объективных позициях".
Питер встал со скамьи и пошел прочь. По радио сказали, что его
увезли из дома три дня назад. Немудрено, что он так проголодался.
Три дня - и за это время здание поднялось на тысячу этажей и
раскинулось на площади ста акров.
Теперь он уже шел не торопясь: у него очень болели ноги, от
голода сосало под ложечкой.
Он должен вернуться к зданию во что бы то ни стало. Вдруг он
осознал, что сделать это необходимо, но еще не понял, почему он должен
так поступить, откуда в нем эта страстная устремленность.
Как будто он что-то забыл там и теперь надо идти и разыскать
забытое. "Я что-то забыл",- не шло у него из головы. Но что он мог забыть?
Ничего, кроме боли, сознания, что он неизлечимо болен, и маленькой
капсулы с ядом в кармане, которую он решил раздавить зубами, когда боль
станет невыносимой.
Он полез в карман, но капсулы там уже не было. Она исчезла
вместе с бумажником, перочинным ножом и часами. "Теперь уже все
равно,- подумал он, - капсула мне больше не нужна".
Он услышал позади себя торопливые шаги и, поняв, что догоняют
именно его, резко обернулся.
- Питер! - крикнула Мери.- Питер, мне показалось, что это вы. Я
так бежала за вами.
Он стоял и смотрел на нее, не веря своим глазам.
- Где вы пропадали? - спросила она.
- В больнице,- ответил Питер.- Я убежал оттуда. Но почему вы...
- Нас эвакуировали, Питер. Пришли и сказали, что нужно уехать.
Часть наших расположилась лагерем в той стороне парка. Папа просто из
себя выходит, но я понимаю его: нас заставили уехать в самый сенокос, да
и жатва скоро.
Она запрокинула голову и посмотрела ему в лицо.
- У вас такой измученный вид,- сказала она. - Вам опять плохо?
- Плохо? - переспросил он и тут же понял, что соседи, по-
видимому, знают... что причина его приезда на ферму давным-давно
известна всем, потому что секретов в деревне не бывает...
- Простите, Питер, - заговорила Мери. - Простите. Не надо было
мне...
- Ничего,- оказал Питер.- Все прошло, Мери. Я здоров. Не знаю уж,
как и почему, но я вылечился.
- В больнице? - предположила Мери.
- Больница тут ни при чем. Я поправился еще до того, как попал
туда. Но выяснилось это только в больнице.
- Может быть, диагноз был неправильный?
Он покачал головой.
- Правильный, Мери.
Разве можно говорить с такой уверенностью? Мог ли он, а вернее
врачи, сказать определенно, что это были злокачественные клетки, а не что-
нибудь иное... не какой-нибудь неизвестный паразит, которого он, сам того
не ведая, приютил в своем организме?
- Вы говорите, что сбежали? - напомнила ему Мери.
- Меня будут искать. Полковник и майор. Они думают, что я имею
какое-то отношение к машине, которую нашел. Они думают, я ее сделал.
Они увезли меня в больницу, чтобы проверить, человек ли я.
- Какие глупости!
- Мне нужно вернуться на ферму. Я просто должен вернуться туда.
- Это невозможно, - сказала ему Мери. - Там всюду солдаты.
- Я поползу на животе по канавам, если надо. Пойду ночью.
Проберусь сквозь линию заграждения. Буду драться, если меня увидят и
захотят задержать. Выбора нет. Я должен попытаться.
- Вы больны,- сказала она, с беспокойством вглядываясь в его
лицо.
Он усмехнулся.
- Не болен, а просто хочу есть.
- Тогда пошли.
Она взяла его за руку. Он не тронулся с места.
- Скоро за мной начнется погоня, если уже не началась.
- Мы пойдем в ресторан.
- Они отобрали у меня бумажник, Мери. У меня нет денег.
- У меня есть деньги, которые я взяла на покупки.
- Нет,- сказал он.- Я пойду. Теперь меня с пути не собьешь.
- И вы в самом деле идете туда?
- Это пришло мне в голову только что,-признался он, смущаясь, но
в то же время почему-то уверенный, что слова его не просто безрассудная
бравада.
- Вернетесь туда?
- Мери, я должен.
- И думаете, вам удастся добраться?
Он кивнул.
- Питер,- нерешительно проговорила она.
- Что?
- Я вам не буду обузой?
- Вы? Как так?
- Если бы я пошла с вами?
- Но вам нельзя, вам незачем идти.
- Причина есть, Питер. Меня тянет туда. Как будто в голове у меня
звонок - школьный звонок, созывающий ребятишек.
- Мери,- спросил он,- на том флаконе с духами был какой-нибудь
символ?
- Был. На стекле,- ответила она.- Такой же, что и на вашем
нефрите.
"И такие же знаки,- додумал он,- были в письмах".
- Пошли,- решил он вдруг.- Вы не помешаете.
- Сначала поедим,- сказала она. - Мы можем потратить деньги,
которые я взяла на покупки.
Они пошли по дороге, рука об руку, как два влюбленных
подростка.
- У нас уйма времени, - сказал Питер.- Нам нельзя пускаться в
путь, пока не стемнеет.
Они поели в маленьком ресторане на тихой улице, а потом пошли в
магазин. Купили буханку хлеба, два круга копченой колбасы, немного
сыра, на что ушли почти все деньги Мери, а на сдачу продавец дал им
пустую бутылку для воды. Она послужит вместо фляги.
Они прошли городскую окраину, пригороды и оказались в поле;
они не торопились, потому что до наступления темноты не стоило
забираться слишком далеко.
Наткнувшись на речушку, они уселись на берегу, совсем как
парочка на пикнике. Мери сняла туфли и болтала ногами в воде, и оба
были невероятно счастливы.
Когда стемнело, они пошли дальше. Луны не было. но в небе сияли
звезды. И хотя Мери с Питером спотыкались, а порой плутали неведомо
где, они попрежнему сторонились дорог, шли полями и лугами, держались
подальше от ферм, чтобы избежать встреч с собаками.
Было уже за полночь, когда они увидели первые лагерные костры и
обошли их стороной. С вершины холма были видны ряды палаток, неясные
очертания грузовиков, крытых брезентом. А потом они чуть не наткнулись
на артиллерийское подразделение, но благополучно скрылись, не
нарвавшись на часовых, которые, наверно, были расставлены вокруг
лагеря.
Теперь Мери с Питером знали, что находятся внутри
эвакуированной зоны и должны пробраться сквозь кольцо солдат и орудий,
нацеленных на здание.
Они двигались осторожнее и медленнее. Когда на востоке
забрезжила заря, они спрятались в густых зарослях терновника на краю
луга.
- Я устала,- сказала со вздохом Мери.- Я не чувствовала усталости
всю ночь, а может, не замечала ее, но теперь, когда мы остановились, у
меня больше нет сил.
- Мы поедим и ляжем спать,- сказал Питер.
- Сначала поспим. Я так устала, что не хочу есть.
Питер оставил ее и пробрался сквозь чащу к опушке.
В неверном свете разгоравшегося утра перед ним предстало здание
- голубовато-серая громадина, которая возвышалась над горизонтом,
подобно тупому персту, указующему в небо.
- Мери! - прошептал Питер. - Мери, вон оно!
Он услышал, как она пробирается сквозь заросли.
- Питер, до него еще далеко.
- Знаю, но мы пойдем туда.
Припав к земле, они разглядывали здание.
- Я не вижу бомбы,- сказала Мери.- Бомбы, которая висит над ним.
- Она слишком далеко.
- А почему именно мы возвращаемся туда? Почему только мы не
боимся?
- Не знаю,- озабоченно нахмурившись, ответил Питер.- В самом
деле, почему? Я возвращаюсь туда, потому что хочу... нет, должен
вернуться. Видите ли, я выбрал это место, чтобы умереть. Как слоны,
которые ползут умирать туда, где умирают все слоны.
- Но теперь вы здоровы, Питер.
- Какая разница... Только там я обрел покой и сочувствие.
- А вы забыли еще о символах, Питер. О знаке на флаконе и
нефрите.
- Вернемся,- сказал он.- Здесь нас могут увидеть.
- Только наши подарки были с символами,-настаивала Мери.- Ни у
кого больше нет таких. Я спрашивала. На всех других подарках не было
знаков.
- Сейчас не время строить предположения. Пошли.
Они снова забрались в чащу.
Солнце уже взошло над горизонтом, косые лучи его проникали в
заросли, кругом стояла благословенная тишина нарождающегося дня.
- Питер, - сказала Мери. - У меня слипаются глаза. Поцелуйте меня
перед сном.
Он поцеловал ее, и они прижались друг к другу, скрытые от всего
мира корявыми, сплетшимися низкорослыми кустами терновника.
- Я слышу звон, - тихо проговорила Мери. - А вы слышите?
Питер покачал головой.
- Как школьный звонок,- продолжала она.-Как будто начинается
учебный год и я иду в первый класс.
- Вы устали,- сказал он.
- Я слышала этот звон и прежде. Это не в первый раз.
Он поцеловал ее еще раз.
- Ложитесь спать,- сказал он, и она заснула сразу, как только легла
и закрыла глаза.
Питера разбудил рев; он сел - сон как рукой сняло.
Рев не исчез, он доносился из-за кустов и удалялся.
- Питер! Питер!
- Тише, Мери! Там что-то есть.
Теперь уже рев приближался, все нарастая, пока не превратился в
громовой грохот, от которого дрожала земля. Потом снова стал удаляться.
Полуденное солнце пробивалось сквозь ветви. Питер почуял
мускусный запах теплой земли и прелых листьев.
Они с Мери стали осторожно пробираться через чащу и,
добравшись почти до самой опушки, сквозь поредевшие заросли увидели
мчащийся далеко по полю танк. Ревя и раскачиваясь, он катил по неровной
местности, впереди задиристо торчала пушка, и весь он был похож на
футболиста, который рвется вперед.
Через поле была проложена дорога... А ведь Питер твердо знал, что
еще вечером никакой дороги не было. Прямая, совершенно прямая дорога
вела к зданию; покрытие ее было металлическим и блестело на солнце.
Далеко слева параллельно ей была проложена другая дорога,
справа - еще одна, и казалось, что впереди все три дороги сливаются в
одну, как сходятся рельсы железнодорожного пути, уходящего к горизонту.
Их пересекали под прямым углом другие дороги, и создавалось
впечатление, будто на земле лежат две тесно сдвинутые гигантские
лестницы.
Танк мчался к одной из поперечных дорог; на расстоянии он
казался крохотным, а рев был не громче гудения рассерженной пчелы.
Он добрался до дороги и резко пошел юзом в сторону, будто
наткнулся на что-то гладкое и неодолимое прочное, будто врезался в
прозрачную металлическую стену. Было мгновение, когда он накренился и
чуть не перевернулся, однако этого не произошло, ему удалось
выровняться; он дал задний ход, потом развернулся и загромыхал по полю,
назад к зарослям.
На полпути он опять развернулся и встал пушкой в сторону
поперечной дороги.
Ствол орудия пошел вниз, и из него вырвалось пламя. Снаряд
разорвался у поперечной дороги - Питер и Мери увидели вспышку и дым.
По ушам хлестнула ударная волна.
Снова и снова, стреляя в упор, орудие изрыгало снаряды. Над
танком и дорогой клубился дым, а снаряды все разрывались у дороги - на
этой стороне дороги, а не на той.
Танк снова загромыхал вперед, к дороге, на сей раз он
приближался осторожно, часто останавливаясь, будто искал проход.
Откуда-то издалека донесся грохот орудийного залпа. Казалось,
стреляет целая артиллерийская батарея. Постреляв, орудия неохотно
замолчали.
Танк продолжал тыкаться в дорогу, словно собака, вынюхивающая
зайца, который спрятался под поваленным деревом.
- Что-то не пускает его,- сказал Питер.
- Стена, - предположила Мери. - Какая-то невидимая стена. Танк
не может проехать сквозь нее.
- И прострелить ее тоже не может. Ее никакими пушками не
пробьешь, даже вмятины не останется.
Припав к земле, Питер наблюдал за танком, который медленно
двигался вдоль дороги. Танк дополз до перекрестка и сделал небольшой
разворот, чтобы въехать на левую продольную дорогу, но снова уткнулся
лобовой броней в невидимую стену.
"Он в ловушке,- подумал Питер.- Дороги разъединили и заперли
все войсковые части. Танк в одном загоне, дюжина танков в другом,
артиллерийская батарея в третьем, моторизованный резерв в четвертом.
Войскам перекрыты все пути - рассованные по загонам подразделения
совершенно небоеспособны. Интересно, а мы тоже в западне?"
По правой дороге шагала группа солдат. Питер заметил их
издалека: черные точки двигались по дороге на восток, прочь от здания.
Когда они подошли ближе, он увидел, что у них нет оружия, что они
бредут, не соблюдая никакого строя, а по тому, как люди волочили ноги, он
понял, что они устали, как собаки.
Мери, оказывается, уходила, но он заметил это, когда она уже
возвращалась, низко наклоня голову, чтобы не зацепиться волосами за
ветви.
Сев рядом, она протянула ему толстый ломоть хлеба и кусок
колбасы. Бутылку с водой она поставила на землю.
- Это здание построило дороги, - сказала она.
Питер кивнул, рот его был набит.
- Это сделано для того, чтобы до здания удобнее было добираться,-
сказала Мери.-Здание хочет, чтобы людям легче было посещать его.
- Опять школьный звонок? - спросил он.
Она улыбнулась и сказала:
- Опять.
Солдаты подошли теперь совсем близко, увидели танк и
остановились.
Четверо солдат сошли с дороги и зашагали по полю к танку.
Остальные присели.
- Стена пропускает только в одну сторону,-предположила Мери.
- Скорее всего,- сказал Питер,- она не пропускает танки, а люди
могут проходить.
- Здание хочет, чтобы в него входили люди.
Солдаты шагали по полю, а танк двинулся им на встречу; он
остановился, и экипаж выбрался наружу. Пехотинцы и танкисты
разговаривали, один из солдат что-то говорил, показывая рукой то в одну,
то в другую сторону.
Издалека снова донесся гром тяжелых орудий.
- Кто-то,- сказал Питер,- все еще пытается пробить стены.
Наконец пехотинцы и танкисты пошли к дороге, бросив танк
посреди поля.
Питер подумал, что то же самое, по-видимому, происходит со
всеми войсками, блокировавшими здание. Дороги и стены разъединили их
- отгородили друг от друга... и теперь танки, орудия и самолеты стали
просто безвредными игрушками, которыми в тысячах загончиков
забавлялись люди-детишки.
По дороге брели на восток пехотинцы и танкисты, они отступали,
бесславная осада была снята.
Мери и Питер сидели в зарослях и наблюдали за зданием.
- Вы говорили, что они прилетели со звезд,- сказала Мери.- Но
почему сюда? Зачем мы им нужны? И вообще зачем они прилетели?
- Чтобы спасти нас,- нерешительно проговорил Питер,- спасти нас
от самих себя, или чтобы поработить и эксплуатировать нас. Или чтобы
использовать нашу планету как военную базу. Причин может быть сотни.
Если они даже скажут нам, мы, наверно, не поймем.
- Но вы же не думаете, что они хотят поработить нас или
использовать Землю как военную базу? Если бы вы так думали, мы не
стремились бы к зданию.
- Нет, я так не думаю. Не думаю, потому что у меня был рак, а
теперь его нет. Не думаю, потому что эпидемия полиомиелита пошла на
убыль в тот самый день, когда они прилетели. Они делают нам добро,
совсем как миссионеры, которые делали добро своим подопечным,
ведущим примитивный образ жизни, людям, пораженным разными
болезнями.
Он посмотрел на поле, на покинутый танк, на сверкающую
лестницу дорог.
- Я надеюсь,- продолжал он,- что они не будут делать того, что
творили некоторые миссионеры. Я надеюсь, что не будут унижать наше
достоинство, насильно обряжая в чужеземное платье. Надеюсь, излечив от
стригущего лишая, они не обрекут нас на чувство расовой
неполноценности. Надеюсь, они не станут рубить кокосовые пальмы,
чтобы...
"Но они знают нас,- думал он.- Они знают о нас все, что можно
знать. Они изучали нас... Долго ли они нас изучали? Сидя где-нибудь в
аптеке, маскируясь под автомат, продающий сигареты, наблюдая за нами
из-за стойки под видом кассового автомата...
Кроме того, они писали письма, письма главам почти всех
государств мира. После расшифровки писем, вероятно, станет ясно, чего
они хотят. А может быть, они чего-то требуют. А может, в письмах всего
лишь содержатся просьбы разрешить строить миссии или церкви, больницы
или школы.
Они знают нас. Знают, например, что мы обожаем все бесплатное,
и поэтому раздавали нам подарки - что-то вроде призов, которые вручаются
радио- и телекомпаниями или торговыми палатами за лучшие ответы в
соревнованиях на сообразительность, с той лишь разницей, что здесь
соперников нет и выигрывает каждый".
Почти до самого вечера Питер и Мери наблюдали за дорогой, и все
это время по ней ковыляли небольшие группы солдат. Но вот прошло уже
более часа, а на дороге никто не появлялся.
Мери с Питером отправились в путь перед самыми сумерками, они
пересекли поле и сквозь невидимую стену вышли на дорогу. И зашагали на
запад, к громаде здания, багровеющей на фоне красноватого заката.
Они шли сквозь ночь; теперь не надо было кружить и прятаться,
как в первую ночь, потому что на пустынной дороге им попался навстречу
лишь один солдат.
К тому времени они прошли довольно большое расстояние и
громада здания уже отхватила полнеба - оно тускло светилось в сиянии
звезд.
Солдат сидел посередине дороги, ботинки он аккуратно поставил
рядом.
- Совсем обезножел,- затевая разговор, сказал солдат.
Питер и Мери охотно уселись рядом. Питер достал бутылку с
водой, хлеб, сыр и колбасу и разложил все на дороге, подстелив, как на
пикнике, вместо скатерти бумагу.
Некоторое время они ели молча. Наконец солдат сказал:
- Да, всему конец.
Питер и Мери ни о чем не спрашивали, а жуя хлеб с сыром,
терпеливо ждали.
- Конец службе,- сказал солдат.- Конец войне.
Он махнул рукой в сторону загонов, образованных дорогами. В
одном стояли три самоходных орудия, в другом лежала груда боеприпасов,
в третьем - военные грузовики.
- Как же тут воевать,- спросил солдат,-если все войска рассованы,
как пешки по клеткам? Танк, который вертится на пятачке в десять акров,
не годится ни к черту. А что толку от орудия, стреляющего всего на
полмили?
- Вы думаете, так повсюду? - спросила Мери.
- Во всяком случае, здесь. Почему бы им не сделать то же самое и в
других местах? Они остановили нас. Они не дали нам ступить ни шагу и не
пролили ни единой капли крови. У нас нет потерь.
Набив рот хлебом и сыром, он потянулся за бутылкой.
- Я вернусь,- сказал он.- Заберу свою девушку, и мы оба придем
сюда. Может быть, тем, кто в здании, нужна какая-нибудь помощь, и я хочу
помочь им, чем смогу. А если они не нуждаются в помощи, что ж, тогда я
постараюсь найти способ сообщить им, что благодарен за их прибытие.
- Им? Ты видел их?
Солдат посмотрел на Питера в упор.
- Нет, я никого не видел.
- Тогда почему сперва ты идешь за своей девушкой и лишь потом
собираешься вернуться? Кто тебя надоумил? Почему бы тебе не пойти туда
с нами сейчас?
- Это было бы нехорошо,- запротестовал солдат.- Мне почему-то
так кажется. Сперва мне надо увидеть ее и рассказать, что у меня на душе.
Кроме того, у меня есть для нее подарок.
- Она обрадуется,- ласково сказала Мери.-Ей понравится подарок.
- Конечно,- горделиво улыбнувшись, сказал солдат.- Она давно о
таком мечтала.
Солдат полез в карман, достал кожаный футляр и щелчком открыл
его. Ожерелье тускло блеснуло при свете звезд.
Мери протянула руку.
- Можно? - спросила она.
- Конечно, - ответил солдат. - Вы-то знаете, понравится ли оно
девушке.
Мери вынула ожерелье из футляра - ручеек звездного огня
заструился по ее руке.
- Бриллианты? - спросил Питер.
- Не знаю, - ответил солдат. - Наверно. С виду вещь дорогая. В
середине какой-то большой зеленый камень, он не очень сверкает, но зато...
- Питер,- перебила его Мери,- у вас есть спички?
Солдат сунул руку в карман.
- У меня есть зажигалка, мисс. Мне дали зажигалку. Блеск!
Он щелкнул, вспыхнуло пламя. Мери поднесла камень к свету.
- Символ,- сказала она.- Как на моем флаконе.
- Это вы про гравировку? - спросил солдат, показывая пальцем.- И
на зажигалке такая же.
- Где ты взял это? - спросил Питер.
- Ящик дал. Только этот ящик не простой. Я протянул к нему руку,
а он выплюнул зажигалку, и тогда я подумал о Луизе и зажигалке, которую
она мне подарила. Я ее потерял. Жалко было. И вот те на - такая же, только
знаки сбоку... Только, значит, я подумал о Луизе, как ящик как-то смешно
фыркнул и выкинул футляр с ожерельем.
Солдат наклонился. Зажигалка осветила его молодое лицо, оно
сияло торжеством.
- Знаете, что мне кажется? - сказал он. - Мне кажется, что этот
ящик - один из них. Говорят разное, но нельзя верить всему, что
услышишь.
Он перевел взгляд с Мери на Питера.
- Вам, наверно, смешно? - робко спросил он.
Питер покачал головой.
- Вот уж чего нет, того нет, солдат.
Мери отдала ожерелье и зажигалку. Солдат положил их в карман и
стал надевать ботинки.
- Надо идти. Спасибо за угощение.
- Мы увидимся,- сказал Питер.
- Надеюсь.
- Обязательно увидимся,- убежденно сказала Мери.
Мери и Питер смотрели ему вслед. Он заковылял в одну сторону, а
они пошли в другую.
- Символ - это их метка, - сказала Мери. - Те, кому дали вещь с
символом, должны вернуться. Это как паспорт, как печать,
удостоверяющая, что ты их понравился!
- Или,- добавил Питер,- клеймо, обеспечивающее право
собственности.
Они ищут определенных людей. Им не нужен тот, кто боится их.
Им нужны люди, которые верят им.
- А для чего мы им нужны? - с тревогой спросил Питер.- Вот что
меня беспокоит. Какая им польза от нас? Солдат хочет помочь им, но они в
нашей помощи не нуждаются. Ни в чьей они помощи не нуждаются.
- Мы никого из них не видели,- сказала Мери. - Разве что ящик -
один из них.
"И сигаретные автоматы, - подумал Питер.-Сигаретные автоматы и
еще бог знает что".
- И все же,- продолжала Мери,- они нас знают. Они наблюдали за
нами, изучали. Они знают о нас всю подноготную. Они могут проникнуть в
сознание каждого, узнать, о чем он мечтает, и сделать подарок. Джонни они
подарили удилище с катушкой, вам - нефрит. И удилище было
человеческим удилищем, а нефрит - земным нефритом. Они даже знают
девушку солдата. Они знали, что ей хочется иметь блестящее ожерелье,
знали: такой человек, как она, придет к ним и...
- А может, это все-таки летающие блюдца,-сказал Питер.- Они
летали над нами много лет и изучали нас.
"Сколько же потребовалось лет,- подумал он, чтобы изучить
человечество? Ведь им пришлось начинать с азов: человечество было для
них сложной, незнакомой расой, они шли ощупью, изучая сперва отдельные
факты. И они, наверно, ошибались. Иногда их выводы были неверны, и это
тормозило работу".
- Не знаю,- сказал Питер.- Для меня это совершенно непостижимо.
Они шли по блестящей, мерцающей при свете звезд металлической
дороге, а здание все росло, это был уже не туманный фантом, а гигантская
стена, которая уходила в небо, гася звезды. Тысячеэтажное здание,
раскинувшееся на площади в сто акров,- от такого величия, от такого
размаха голова шла кругом.
И, даже стоя поблизости от здания, нельзя было увидеть бомбу: она
болталась где-то в воздухе на слишком большой высоте.
Но зато видны были маленькие квадратики, нарезанные дорогами,
а в них смертоносные игрушки неистовой расы, теперь брошенные,
ненужные куски металла причудливой формы.
Перед самым рассветом Питер и Мери подошли наконец к
громадной лестнице, которая вела к главному входу. Ступая по гладкой,
выложенной камнем площадке перед лестницей, они как-то особенно остро
ощутили тишину и покой, царившие под сенью здания. Рука об руку они
поднялись по лестнице, подошли к большой бронзовой двери и
остановились. Повернувшись, они молча смотрели вдаль.
Насколько хватал глаз видны были дороги, расходившиеся, как
спицы колеса от ступицы - здания, а поперечные дороги лежали
концентрическими кругами, и казалось, будто находишься в центре
паутины.
Брошенные фермы со службами - коровниками, амбарами,
гаражами, силосными башнями, свинарниками, навесами для машин
остались в секторах, отсеченных дорогами; в других секторах стояли
военные машины, годные теперь разве лишь на то, чтобы в них вили гнезда
птицы да прятались зайцы. С лугов и полей доносились птичьи трели,
воздух был чист и прохладен.
- Вот она, - сказала Мери. - Наша прекрасная страна, Питер.
- Была наша,- поправил ее Питер.- Все, что было, уже никогда не
повторяется.
- Питер, вы не боитесь?
- Нисколько. Только сомнения одолевают.
- Но ведь прежде вы ни в чем не сомневались.
- Я и сейчас не сомневаюсь,- сказал он.- Я чую, что все идет как
следует.
- Конечно, все идет хорошо. Была эпидемия, теперь ее нет. Армия
разбита без единой жертвы. Атомной бомбе не дали взорваться. Разве не
так, Питер? Они уже меняют наш мир к лучшему. Рак и полиомиелит
исчезли, а с этими двумя болезнями человек боролся долгие годы и никак
не мог победить. Войне конец, болезням конец, атомным бомбам конец -
чего мы не могли сделать сами, они сделали за нас.
- Все это я знаю,- сказал Питер.- Они, несомненно, также положат
конец преступлениям, коррупции, насилию - тому, что мучило и унижало
человечество с тех самых пор, как оно спустилось с деревьев.
- Чего же вам нужно еще?
- Наверно, ничего... Впрочем, ничего определенного мы пока не
знаем. Все сведения косвенные, не конкретные, основанные на
умозаключениях. У нас нет доказательств, реальных, весомых
доказательств.
- У нас есть вера. Мы должны верить. Если не верить в кого-то или
что-то, уничтожающее болезни и войну, то во что тогда можно верить
вообще?
- Именно это и тревожит меня.
- Мир держится на вере,- сказала Мери.-Любой вере - в бога, в
самих себя, в человеческую порядочность.
- Вы изумительная! - воскликнул Питер. Он крепко обнял Мери. В
это время большая бронзовая дверь растворилась.
Положив руки друг другу на плечи, молча переступили они порог и
очутились в вестибюле с высоким сводчатым потолком. Он был расписан
фресками, на стенах висели панно, четыре больших марша лестницы вели
наверх.
Но вход на лестницу преграждали тяжелые бархатные шнуры
Дорогу им показывали стрелки и еще один шнур, зацепленный за
блестящий столбик.
Покорно и тихо, почти с благоговением они направились через
вестибюль к единственной открытой двери.
Они вошли в большую комнату с громадными, высокими, изящной
формы окнами, сквозь которые лучи утреннего солнца падали на новенькие
блестящие аспидные доски, кресла с широкими подлокотниками,
массивные столы, несчетные полки с книгами и кафедру на возвышении.
- Ты была права,- сказала Мери. - Все-таки это был школьный
звонок. Мы пришли в школу, Питер. В первый класс.
- В детский сад,- с трудом проговорил Питер.
"Все верно,- подумал он,- так по-человечески правильно: солнце и
тень, роскошные переплеты книг, темное дерево, глубокая тишина.
Аудитория учебного заведения с хорошими традициями. Здесь есть что-то
от атмосферы Кембриджа и Оксфорда, Сорбонны и Айви Лиг*(Айви Лиг -
объединение американских университетов (Принстонского, Гарвардского и
Йельского). - Прим. перев.). Чужеземцы ничего не упустили,
предусмотрели каждую мелочь".
- Мне надо выйти,- сказала Мери.-Подождите меня здесь, никуда
не уходите.
- Я никуда не уйду, - обещал Питер.
Он посмотрел ей вслед. Через открывшуюся дверь он увидел
бесконечный коридор. Мери закрыла дверь, и Питер остался один.
Постояв с минуту, он резко повернулся и почти бегом бросился
через вестибюль к большой бронзовой двери. Но двери не было. Ни следа,
даже щелочки на том месте, где была дверь. Дюйм за дюймом Питер
ощупал стену и никакой двери не нашел.
Опустошенный, повернулся он лицом к вестибюлю. Голова
раскалывалась - один, один во всей громаде здания.
Питер подумал, что там, наверху, еще тысяча этажей, здание
уходит в самое небо. А здесь, внизу,- детский сад, на втором этаже,-
несомненно, первый класс, и если подниматься все выше, то куда можно
прийти, к какой цели?
Но что будет после выпуска?
И будет ли вообще выпуск?
И чем он станет? Кем? Останется ли он человеком?
Теперь надо ждать прихода в школу других, тех, кто был отобран,
тех, кто сдал необычный вступительный экзамен.
Они придут по металлическим дорогам и поднимутся по лестнице,
большая бронзовая дверь откроется, и они войдут. И другие тоже придут -
из любопытства, но если у них нет символа, двери не откроются перед
ними.
И если вошедшему захочется бежать, он не найдет двери.
Питер вернулся в класс, на то же место, где стоял прежде.
Интересно, что написано в этих книгах. Очень скоро он наберется
храбрости, возьмет какую-нибудь книгу и раскроет ее. А кафедра? Что
будет стоять за кафедрой?
Что, а не кто?
Дверь открылась, и вошла Мери.
- Там квартиры,- сказала она.- Таких уютных я никогда не видела.
На двери одной наши имена, на других - тоже имена, а есть совсем без
табличек, Люди идут, Питер. Просто мы немного поспешили. Пришли
раньше всех. Еще до звонка.
Питер кивнул.
- Давайте сядем и подождем, - сказал он.
Они сели рядом и стали ждать, когда появится Учитель.