Клиффорд САЙМАК
     Сборник рассказов и повестей

СОДЕРЖАНИЕ:

БЕЗ СВОЕЙ ЖИЗНИ                              НАБЛЮДАТЕЛЬ
ВЕДРО АЛМАЗОВ                                НЕОБЪЯТНЫЙ ДВОР
ВЕТЕР ЧУЖОГО МИРА                            На Юпитере
Ван Гог космоса                              На землю за вдохновением
Воспителлы                                   ОПЕРАЦИЯ "ВОНЮЧКА"
Все ловушки Земли                            Однажды на Меркурии
ГУЛЯЯ ПО УЛИЦАМ                              Отец-основатель
Галактический фонд призрения                 ПРЕЛЕСТЬ
Грот танцующих оленей                        Поведай мне свои печали
ДУРНОЙ ПРИМЕР                                Призрак модели "Т"
Денежное дерево                              Проект "Мастодонт"
День перемирия                               Пыльная зебра
Детский сад.                                 Разведка.
Дом обновленных                              СОСЕД
Достойный противник                          Свалка
Зеленый мальчик с пальчик                    Сделай сам
Земля осенняя                                Сила воображения
Золотые жуки                                 Специфика службы
ИЗГОРОДЬ                                     Спокойной ночи, мистер Джеймс.
Игра в цивилизацию                           Страшилища
КТО ТАМ, В ТОЛЩЕ СКАЛ?                       Строительная площадка
Когда в доме одиноко                         ТЕАТР ТЕНЕЙ
Коллекционер                                 ТОРГОВЛЯ В РАССРОЧКУ
Круг замкнулся                               УПАСТЬ ЗАМЕРТВО
Куш                                          Утраченная вечность
МИРАЖ                                        Утраченная вечность
Марсианин                                    ФАКТОР ОГРАНИЧЕНИЯ
Мир теней                                    ЧЕРЕЗ РЕЧКУ, ЧЕРЕЗ ЛЕС
Мир, которого не может быть                  Штуковина
Миры без конца.                              Эволюция наоборот
     Я весь внутри плачу

                     Клиффорд САЙМАК

                         ЧЕРЕЗ РЕЧКУ, ЧЕРЕЗ ЛЕС

                                    1

     Была пора, когда варят яблоки впрок,  когда  цветут  золотые  шары  и
набухают бутоны дикой астры, и в эту-то пору  шли  по  тропе  двое  детей.
Когда она приметила их из окна кухни, то на  первый  взгляд  показалось  -
дети как дети, возвращаются домой из школы, у каждого в руке  сумка,  а  в
ней, понятно, учебники. Будто Чарлз и Джемс, подумала она,  будто  Алис  и
Магги, да только давно минуло то  время,  когда  эта  четверка  шагала  по
тропинке в школу. Теперь у них свои дети в школу ходят.
     Она  повернулась  к  плите  помешать  яблоки  -  вон  на  столе  ждет
широкогорлая банка, - потом снова выглянула  в  окно.  Они  уже  ближе,  и
видно: мальчик постарше,  лет  десять  ему,  девочке-то  никак  не  больше
восьми.
     Может, мимо? Да нет, не похоже, ведь тропа сюда приведет, куда еще по
ней попадешь?
     Не дойдя до сарая, они  свернули  с  тропы  и  деловито  зашагали  по
дорожке к дому. Ведь как идут, не задумываются, точно знают, куда идти.
     Прямо к крыльцу подошли, и она вышла на порог, а они смотрели на  нее
снизу, с первой ступеньки.
     Мальчик заговорил:
     - Вы наша бабушка. Папа велел  первым  делом  сказать,  что  вы  наша
бабушка.
     - Но ведь это... - она осеклась.
     Она хотела  сказать,  что  это  невозможно,  она  не  может  быть  их
бабушкой.  Но,  посмотрев   вниз,   на   сосредоточенные   детские   лица,
обрадовалась, что не произнесла этих слов.
     - Меня звать Элен, - тоненьким голоском сказала девочка.
     - А меня Пол, - сказал мальчик.
     Она отворила затянутую сеткой дверь, дети вошли в кухню и  примолкли,
озираясь по сторонам, будто в жизни не видели кухни.
     - Все как папа говорил, - сказала Элен. - Плита  вот,  и  маслобойка,
и...
     - Наша фамилия Форбс, - перебил ее мальчик.
     Тут женщина не выдержала.
     - Но это невозможно, - возразила она. - Это же наша фамилия.
     Мальчик важно кивнул.
     - Ага, мы знаем.
     - Вы, наверно, хотите молока и печенья, - сказала женщина.
     - Печенья! - радостно взвизгнула Элен.
     - Мы не хотим причинять вам хлопот, - сказал мальчик. - Папа говорил,
чтобы мы не причиняли хлопот.
     - Он сказал, чтобы мы постарались быть хорошими детьми,  -  пропищала
Элен.
     - Я уверена, вы постараетесь, - отозвалась женщина. -  Какие  уж  тут
хлопоты!
     Ничего, подумала она, сейчас разберемся, в чем дело.
     Она подошла к плите и отставила кастрюлю с яблоками в сторонку, чтобы
не пригорели.
     - Садитесь-ка за стол, - сказала она. - Я принесу молока и печенья.
     Она взглянула на часы,  тикающие  на  полке:  скоро  четыре.  Вот-вот
мужчины придут с поля. Джексон Форбс сообразит, как тут быть, уж он всегда
найдется.
     Дети вскарабкались, пища, на свои стулья и с  важным  видом  смотрели
вокруг - на тикающие часы, на плиту с алым отсветом в поддувале, на  дрова
в дровяном ящике, на маслобойку, стоящую в углу.
     Сумки они поставили на пол рядом с собой. Странные сумки. Из толстого
материала, может, брезента, но ни завязок на них,  ни  застежек.  Да,  без
завязок и застежек, а все равно закрыты.
     - У вас есть марки? - спросила Элен.
     - Марки? - удивилась миссис Форбс.
     - Не слушайте ее, - сказал Пол. - Ей же  не  велели  спрашивать.  Она
всех спрашивает, и мама ей не велела.
     - А что за марки?
     - Она их собирает. Ходит, таскает чужие письма, только чтобы добыть с
конверта марки.
     - Ладно уж, поглядим, - сказала миссис Форбс.  -  Как  знать,  может,
найдутся старые письма. Потом и поищем.
     Она пошла в кладовку, взяла глиняный кувшин с  молоком,  положила  на
тарелку печенья из банки. Они степенно сидели на месте, дожидаясь печенья.
     - Мы ведь ненадолго, - сказал Пол. - Как  бы  на  каникулы.  А  потом
родители придут за нами, заберут нас обратно.
     Элен усердно закивала.
     - Они нам так сказали, когда  мы  уходили.  Когда  я  испугалась,  не
хотела уходить.
     - Ты боялась уходить?
     - Да. Почему-то вдруг понадобилось уйти.
     -  Времени  было  совсем  мало,  -  пояснил  Пол.  -   Все   спешили.
Скорей-скорей уходить.
     - А откуда вы? - спросила миссис Форбс.
     - Тут совсем недалеко, - ответил мальчик. - Мы шли недолго, и ведь  у
нас карта была. Папа дал нам карту и все как следует рассказал...
     - Вы уверены, что ваша фамилия Форбс?
     Элен кивнула.
     - Ну да, как же еще?
     - Странно, - сказки миссис Форбс.
     Мало сказать - странно, во всей округе нет  больше  никаких  Форбсов,
кроме ее детей и внуков. Да еще этих детей, но они-то чужие, что  бы  сами
ни говорили.
     Они занялись молоком и печеньем,  а  она  вернулась  к  плите,  снова
поставила на огонь кастрюлю с яблоками и помешала их деревянной ложкой.
     - А где дедушка? - спросила Элен.
     - Дедушка в поле. Он скоро придет. Вы управились с печеньем?
     - Все съели, - ответила девочка.
     - Тогда давайте накроем на стол и согреем обед. Вы мне не пособите?
     Элен соскочила со стула на пол.
     - Я помогу, - сказала она.
     - И я, - подхватил Пол. - Пойду дров принесу. Папа сказал, чтобы я не
ленился. Сказал, чтобы я носил дрова, и кормил  цыплят,  и  собирал  яйца,
и...
     - Пол, - перебила его миссис Форбс, - скажи-ка мне лучше,  чем  занят
твой папа.
     - Папа - инженер, он служит в управлении времени, - ответил мальчик.

                                    2

     Два батрака  за  кухонным  столом  склонились  над  шашечной  доской.
Старики сидели в горнице.
     - В жизни не видала ничего похожего, - сказала миссис Форбс. -  Такая
металлическая штучка, берешься за нее, тянешь, она  скользит  по  железной
дорожке, и сумка открывается. Тянешь обратно - закрывается.
     - Новинка, не иначе, - отозвался Джексон Форбс. - Мало ли новинок  не
доходит до нас тут, в нашей глуши. Эти изобретатели  -  башковитый  народ,
чего только не придумают.
     - И точно такая штука у мальчика на штанах, -  продолжала  она.  -  Я
подняла их с пола, где он бросил, когда спать ложился, взяла и положила на
стул. Гляжу - железная дорожка, по краям зубчики. Да и сама одежда-то -  у
мальчика  штаны  обрезаны  выше  колен,  и  платье  у  девочки  уж   такое
короткое...
     - Про самолеты какие-то говорили, - задумчиво произнес Джексон Форбс,
- не про те, которые мы знаем, а другие, будто люди на  них  едут.  И  про
ракеты, опять же не для лапты, а будто в воздухе летают.
     - И расспрашивать как-то боязно, - сказала миссис Форбс. - Они...  не
такие какие-то, вот чувствую, а назвать не могу.
     Муж кивнул.
     - И словно напуганы чем-то.
     - И тебе боязно, Джексон?
     - Не знаю, - ответил он. - Да ведь нету других Форбсов.  То  есть  по
соседству-то нету. До Чарли пять миль как-никак.  А  они  говорят,  совсем
немного прошли.
     - Ну, и что ты думаешь? - спросила она. - Что мы можем тут сделать?
     - Хотел бы  я  знать,  -  сказал  он.  -  Может,  поехать  в  поселок
потолковать с шерифом? Кто  знает,  вдруг  они  потерялись,  дети  эти?  А
кто-нибудь их ищет.
     - По ним вовсе и не скажешь, что потерялись, - возразила она.  -  Они
знали, куда идут. Знали, что мы тут. Сказали мне, что я  их  бабушка,  про
тебя спросили, назвали тебя дедушкой. И все будто так и надо. Будто  и  не
чужие. Им про нас рассказали.  Как  бы  на  каникулы,  видишь  ли.  Так  и
держатся. Словно в гости зашли.
     - Ну вот что, - сказал Джексон Форбс,  -  запрягу-ка  я  Нелли  после
завтрака, поеду по соседям, поспрошаю. Смотришь, от кого-нибудь  что-то  и
узнаю.
     - Мальчик говорит, отец у них инженер в  управлении  времени.  Вот  и
разберись. Управление - это же власти какие-то, как я понимаю...
     - А может, шутка?  -  предположил  муж.  -  Отец  просто  пошутил,  а
мальчонка за правду принял.
     - Пойду-ка я наверх да погляжу, спят ли они, - сказала миссис  Форбс.
- Лампы-то я им оставила. Вон они какие маленькие, и дом  чужой  для  них.
Коли уснули, задую лампы.
     Джексон Форбс одобрительно кашлянул.
     - Опасно на ночь огонь оставлять, - заметил он.  -  А  ну  как  пожар
займется.

                                    3

     Мальчуган спал, раскинув руки, спал глубоким, здоровым  сном  юности.
Раздеваясь перед сном, он бросил одежду на  пол,  но  теперь  все  опрятно
лежало на стуле - она сложила,  когда  приходила  пожелать  ему  спокойной
ночи.
     Сумка стояла рядом со стулом, открытая, и два ряда железных  зубчиков
слабо поблескивали в тусклом свете лампы. И в ней что-то лежало - кое-как,
в полном беспорядке. Разве так вещи складывают?
     Она наклонилась, подняла сумку и взялась за  металлическую  скобочку,
чтобы закрыть. Уж, во всяком случае, сказала она себе, мог бы закрыть,  не
бросать так, открытой.  Потянула  скобочку,  и  та  легко  заскользила  по
дорожке, пока не уперлась во что-то торчащее наружу.
     Книга... Она взялась  за  нее,  хотела  засунуть  поглубже,  чтоб  не
мешала. И тут увидела название  -  стершиеся  золотые  буквы  на  корешке.
Библия.
     Она помедлила, держа  книгу  на  весу,  потом  осторожно  вынула  ее.
Переплет из дорогой  черной  кожи,  потертый,  старинный.  Уголки  помяты,
погнуты, страницы тоже стертые  от  долгого  употребления.  Золотой  обрез
потемнел.
     Она нерешительно раскрыла книгу  и  на  самом  первом  листе  увидела
старую, выцветшую надпись:

                           Сестре Элен от Амелии
                           30 октября  1896 года
                       С самыми добрыми пожеланиями

     У нее подкосились колени, она мягко села на пол и, притулившись подле
стула, прочла еще раз.
     Тридцатое октября 1896 года - ну да, ее день рождения, но ведь он еще
не настал, еще только начало сентября 1896 года.
     А сама Библия - да сколько ей лет? Сто, наверно, а то и больше будет.
     Библия - как раз то, что подарила бы ей Амелия. Но подарка-то еще нет
и не может быть, до числа, которое написано на листе, целый месяц.
     Вот и ясно, такого не может быть. Просто глупая шутка  какая-то.  Или
ошибка. А может, совпадение? Где-то еще есть женщина, которую звать  Элен,
и у нее тоже есть сестра по имени Амелия, а число - что ж, ошибся  кто-то,
не тот год написал. Будто люди не ошибаются.
     И все-таки она недоумевала. Они сказали, их фамилия Форбс,  и  пришли
прямо сюда, и Пол говорил про какую-то карту, по которой они нашли дорогу.
     Может, в сумке еще что-нибудь такое есть?  Она  поглядела  на  нее  и
покачала головой. Нет, не годится выведывать. И Библию-то она зря достала.
     Тридцатого октября ей будет пятьдесят девять лет  -  старая  женщина,
жена фермера,  сыновья  женаты,  дочери  замужем,  под  воскресенье  и  на
праздники внуки приезжают погостить. И сестра Амелия есть, которая в этом,
1896 году подарит ей на день рождения Библию.
     Дрожащими руками она подняла  Библию  и  положила  обратно  в  сумку.
"Спущусь вниз, Джексону  расскажу.  Пусть-ка  поразмыслит,  может,  что  и
надумает".
     Она засунула книгу на место, потянула за железку, и сумка  закрылась.
Поставила ее на пол, поглядела на мальчугана на кровати. Он крепко спал, и
она задула лампу.
     В комнате рядом спала крошка Элен, лежа по-детски, ничком.  Маленький
огонек над прикрученным  фитилем  трепетал  от  легкого  ветерка,  который
струился из открытого окна.
     Сумка Элен была закрыта и бережно прислонена к ножке  стула.  Женщина
задержала на  ней  взгляд,  потом  решительно  двинулась  мимо  кровати  к
столику, на котором стояла лампа.
     Дети спят, все в порядке, сейчас она  задует  лампу  и  пойдет  вниз,
поговорит с Джексоном, и может, ему вовсе незачем  будет  утром  запрягать
Нелли и объезжать соседей с расспросами.
     Наклоняясь над лампой, она вдруг заметила на столе  конверт  с  двумя
большими многокрасочными марками в правом верхнем углу.
     "Какие красивые марки, никогда таких не видела".  Она  нагнулась  еще
больше, чтобы лучше их разглядеть, и прочла название страны:  Израиль.  Но
ведь нет на свете такого места. Это библейское имя, а  страны  такой  нет.
Раз нет страны, откуда марки?
     Она взяла конверт в руки, еще  раз  посмотрела  на  марки,  проверяя.
Очень красивые марки!
     Пол говорил, она их собирает. Таскает чужие письма.
     На конверте была печать, и  число  должно  быть,  но  проштемпелевано
наспех, все смазано, не разобрать.
     Из-под рваного края конверта, там, где его вскрывали,  самую  малость
выглядывал краешек письма, и она поспешно извлекла его, от волнения трудно
дыша, и холодок сжал сердце...
     Это был конец письма, последняя  страница,  и  буквы  не  писаные,  а
печатные, почти как в газете или книге.
     Не иначе, опять какая-нибудь новомодная штука, из тех,  что  стоят  в
учреждениях в большом городе. Где-то она про них читала - пишущие машинки,
что ли?

     "...не думаю, - читала он, - чтобы из твоего плана что-нибудь  вышло.
Не успеем. Враг осадил нас, нам просто не хватает времени.
     И даже если бы хватило, надо  еще  продумать  этическую  сторону.  По
совести говоря, какое у нас право лезть в прошлое  и  вмешиваться  в  дела
людей, которые жили сто лет назад? Только представь себе,  чем  это  будет
для них, для их психологии, для всей их жизни!
     А если ты все-таки решишь  послать  хотя  бы  детей,  подумай,  какое
смятение ты внесешь в душу этих двух добрых людей, когда они поймут, в чем
дело. Они живут в своем тихом мирке,  спокойном,  здоровом  мирке.  Веяние
нашего безумного века разрушит все, чем они живут, во что верят.
     Боюсь, ты меня все равно не послушаешь. Я сделал то, о чем ты просил.
Написал тебе все, что знаю о наших предках на этой ферме в Висконсине. Как
историк нашего рода, я уверен в достоверности всех фактов.  Поступай,  как
знаешь, и пусть бог нас милует.
                                                         Твой любящий брат
                                                         Джексон
     P.S. Кстати, если ты все-таки отправишь  туда  детей,  пошли  с  ними
хорошую  дозу  нового  противоракового  средства.  Прапрапрабабушка  Форбс
умерла в 1904 году, насколько я понимаю, от рака. С этими  таблетками  она
сможет прожить лишних десять-двадцать лет. И ведь это ничего не значит для
нашего сумбурного будущего, верно? Что выйдет, не знаю.  Может  быть,  это
спасет нас. Может, ускорит нашу погибель. Может, никак  не  повлияет.  Сам
разбирайся.
     Если я успею все здесь закончить и выберусь отсюда, я буду  с  тобой,
когда придет конец".

     Она машинально сунула письмо обратно в конверт и положила его на стол
рядом с мигающей лампой.
     Медленно подошла к окну и посмотрела на пустынную тропинку.
     Они придут за нами, сказал Пол. Придут ли? Смогут ли?
     Хоть бы  им  это  удалось.  Бедные  люди,  бедные,  испуганные  дети,
запертые в западне будущего.
     Кровь от моей крови, плоть от плоти, и  столько  лет  нас  разделяет.
Пусть они далеко, все равно моя плоть и кровь. Не  только  эти  двое,  что
спят под моей крышей сегодня ночью, но и все те, которые остались там.
     В письме написано - 1904 год, рак. До тех пор  еще  восемь  лет,  она
будет совсем старуха. И подпись - Джексон. Уж не Джексон ли Форбс?  Может,
имя из поколения в поколение передавалось?
     Она словно окаменела. После придет страх. После она  будет  не  рада,
что прочла это письмо, не рада, что знает.
     А теперь надо идти вниз и как-то все объяснить Джексону.
     Она прошла к столу, задула лампу и вышла из комнаты.
     Чей-то голос раздался за ее спиной:
     - Бабушка, это ты?
     - Да, Пол, - ответила она. - Что тебе?
     Стоя на пороге, она увидела,  как  он,  освещенный  полоской  лунного
света из окна, присел подле стула и что-то ищет в сумке.
     - Я забыл. Папа велел мне, как приду, сразу отдать тебе одну вещь.

1ѕляAЕЩЩЪЪЪNORMAL.STYVOVAЫ@є4TЩЩЪµК.Д.Саймак, ЗФ, ьКольцо вокруг Солнцаэ, М., Мир, 1982. перевод: В. Баканов

ИЗГОРОДЬ

Он спустился по лестнице и на секунду остановился, давая глазам привыкнуть к полутьме.
Рядом прошел робот-официант с высокими бокалами на подносе.
- Добрый день, мистер Крейг.
- Здравствуй, Герман.
- Не хотите ли чего-нибудь, сэр?
- Нет, спасибо. Я пойду.
Крейг на цыпочках пересек помещение и неожиданно для себя отметил, что почти всегда ходил здесь на цыпочках. Дозволялся только кашель, и лишь самый тихий, самый деликатный кашель. Громкий разговор в пределах комнаты отдыха казался святотатством.
Аппарат стоял в углу, и, как и все здесь, это был почти бесшумный аппарат. Лента выходила из прорези и спускалась в корзину; за, корзиной следили и вовремя опустошали, так что лента никогда-никогда не падала на ковер.
Он поднял ленту, быстро перебирая пальцами, пробежал ее до буквы К, а затем стал читать внимательнее.
Кокс - 108,5; Колфилд - 92; Коттон - 97;
Кратчфилд - 111,5; Крейг - 75...
Крейг - 75!
Вчера было 78, 81 позавчера и 83 третьего дня. А месяц назад было 96,5 и год назад - 120.
Все еще сжимая ленту в руках, он оглядел темную комнату. Вот над спинкой кресла виднеется лысина, вот вьется дымок невидимой сигары. Кто-то сидит лицом к Крейгу, но почти неразличим, сливаясь с креслом; блестят только черные ботинки, светятся белоснежная рубашка и укрывающая лицо газета.
Крейг медленно повернул голову и, внезапно слабея, увидел, что кто-то занял его кресло, третье от камина. Месяц назад этого бы не было, год назад это было бы немыслимо. Тогда его индекс удовлетворенности был высоким.
Но они знали, что он катится вниз. Они видели ленту и, несомненно, обсуждали это. И презирали его, несмотря на сладкие речи.
- Бедняга Крейг. Славный парень. И такой молодой, - говорили они с самодовольным превосходством, абсолютно уверенные, что уж с ними-то ничего подобного не произойдет.

Советник был добрым и внимательным, и Крейг сразу понял, что он любит свою работу и вполне удовлетворен.
- Семьдесят пять... - повторил советник. - Не очень-то хорошо.
- Да, - согласился Крейг.
- Вы чем-нибудь занимаетесь? - Отшлифованная профессиональная улыбка давала понять, что он в этом совершенно уверен, но спрашивает по долгу службы. - О, в высшей степени интересный предмет. Я знавал нескольких джентльменов, страстно увлеченных историей.
- Я специализируюсь, - уточнил Крейг, -на изучении одного акра.
- Одного акра? - переспросил советник, совершенно не удивленный. - Я не вполне...
- История одного акра, - объяснил Крейг. - Надо прослеживать ее день за днем, час за часом, по темповизору, регистрировать детально все события, все, что случилось на этом акре, с соответствующими замечаниями и комментариями.
- Чрезвычайно увлекательное занятие, мистер Крейг. Ну и как, нашли вы что-нибудь особенное на своем... акре?
- Я проследил за ростом деревьев. В обратную сторону. Вы понимаете? От стареющих гигантов до ростков; от ростков до семян. Хитрая штука это обратное слежение. Сначала сильно сбивает с толку, но потом привыкаешь. Клянусь, даже думать начинаешь в обратную сторону... Кроме того, я веду историю гнезд и самих птиц. И цветов, разумеется. Регистрирую погоду. У меня неплохой обзор погоды за последние пару тысяч лет.
- Как интересно, - заметил советник.
- Было и убийство, - продолжал Крейг, -Но оно произошло за пределами акра, и я не могу включить его в свое исследование. Убийца после преступления пробежал по моей территории.
- Убийца, мистер Крейг?
- Совершенно верно. Понимаете, один человек убил другого.
- Ужасно. Что-нибудь еще?
- Пока нет, - ответил Крейг. - Хотя есть кое-какие надежды. Я нашел старые развалины.
- Зданий?
- Да. Я стремлюсь дойти до тех времен, когда они еще не были развалинами. Не исключено, что в них жили люди.
- А вы поторопитесь немного, - предложил советник. - Пройдите этот участок побыстрее.
Крейг покачал головой.
- Чтобы исследование не утратило своей ценности, надо регистрировать все детали, Я не могу перескочить через них, чтобы скорее добраться до изюминки.
Советник изобразил сочувствие.
- В высшей степени интересное задание, - сказал он. - Я просто ума не приложу, почему ваш индекс падает.
- Я осознал, - проговорил Крейг, - что всем все равно. Я вложу в исследование годы труда, опубликую результаты, несколько экземпляров раздам друзьям и знакомым, и они будут благодарить меня, а потом поставят книгу на полку и никогда не откроют. Я разошлю свой труд в библиотеки, но вы знаете, что сейчас никто туда не ходит. Я буду единственным, кто когда-либо прочтет эту книгу.
- Но, мистер Крейг, - заметил советник, - есть масса людей, которые находятся в таком же положении. И все они сравнительно счастливы.
- Я говорил себе это. - признался Крейг. - Не помогает.
- Давайте пока не будем вдаваться в подробности, а обсудим главное. Скажите, мистер Крейг, вы совершенно уверены, что не можете более быть счастливы, занимаясь своим акром?
- Да, - произнес Крейг. - Уверен.
- А теперь, ни на минуту не допуская, что ваше заявление отвечает однозначно на наш вопрос, скажите мне: вы никогда не думали о другой возможности?
- О другой?
- Конечно. Я знаю некоторых джентльменов, которые сменили свои занятия и с тех пор чувствуют себя превосходно.
- Нет, - признался Крейг. - Даже не представляю, чем можно еще заняться.
- Ну, например, наблюдать за змеями, -предложил советник.
- Нет, - убежденно сказал Крейг.
- Или коллекционировать марки. Или вязать. Многие джентльмены вяжут и находят это достаточно приятным и успокаивающим.
- Я не хочу вязать.
- Начните делать деньги.
- Зачем?
- Вот этого я и сам не могу взять в толк, - доверительно сообщил советник. - Ведь в них нет никакой нужды, стоит сходить в банк. Однако немало людей с головой ушли в это дело и добывают деньги порой, я бы сказал, весьма сомнительными способами. Но, как бы то ни было, они черпают в этом глубокое удовлетворение.
- А что потом они делают с деньгами? - спросил Крейг.
- Не знаю, - ответил советник. - Один человек зарыл их и забыл где. Остаток жизни он был вполне счастлив, занимаясь их поисками с лопатой и фонарем в руках.
- Почему с фонарем?
- О, поиски он вел только по ночам.
- Ну и как, нашел?
- По-моему, нет.
- Кажется, меня не тянет делать деньги, - сказал Крейг.
- Вы можете вступить в клуб.
- Я давно уже член клуба. Одного из самых лучших и респектабельных. Его корни...
- Нет, - перебил советник. - Я имею в виду другой клуб. Знаете; группа людей, которые вместе работают, имеют много общего и собираются, чтобы получить удовольствие от беседы на интересующие темы.
- Сомневаюсь, что такой клуб решил бы мою проблему, - проговорил Крейг.
- Можно жениться, - предложил советник.
- Что? Вы имеете в виду... на одной женщине?
- Ну да.
- И завести кучу детей?
- Многие мужчины занимались этим. И были вполне удовлетворены.
- Знаете, - произнес Крейг, - по-моему, это как-то неприлично.
- Есть масса других возможностей, - не сдавался советник. - Я могу перечислить...
- Нет, спасибо. - Крейг покачал головой. - В другой раз. Мне надо все обдумать.
- Вы абсолютно уверены, что стали относиться к истории неприязненно? Предпочтительнее оживить ваше старое занятие, нежели заинтересовать новым.
- Да, я отношусь неприязненно, - сказал Крейг. - Меня тошнит от одной мысли о нем.
- Хорошенько отдохните, - предложил советник. - Отдых придаст вам бодрости и сил.
- Пожалуй, для начала я немного прогуляюсь, - согласился Крейг.
Прогулки весьма, весьма полезны, - сообщил ему советник.
- Сколько я вам должен? - спросил Крейг.
- Сотню, - ответил советник. - Но мне безразлично, заплатите вы или нет.
- Знаю, - сказал Крейг. - Вы просто любите свою работу.

На берегу маленького пруда, привалившись спиной к дереву, сидел человек. Он курил, не сводя глаз с поплавка. Рядом стоял грубо вылепленный глиняный кувшин.
Человек поднял голову и увидел Крейга.
- Садитесь, отдохните, - сказал он.
Крейг подошел и сел.
- Сегодня пригревает, - заметил он, вытирая лоб платком.
- Здесь прохладно, - отозвался мужчина. - Днем вот сижу с удочкой. А вечером, когда жара спадает, вожусь в саду.
- Цветы, - задумчиво проговорил Крейг. - А ведь это идея. Я и сам иной раз подумывал, что это небезынтересно - вырастить целый сад цветов.
- Не цветов, - поправил человек. -Овощей. Я их ем.
- То есть вы хотите сказать, что работаете, чтобы получить продукты питания?
- Ага. Я вспахиваю и удобряю землю и готовлю ее к посеву. Затеи я сажаю семена, и ухаживаю за всходами, и собираю урожай.. На еду мне хватает.
- Такая большая работа!
- Меня это нисколько не смущает.
- Вы могли бы взять робота, -посоветовал Крейг.
- Вероятно. Но зачем? Труд успокаивает мои нервы, - сказал человек.
Поплавок ушел под воду, и он схватился за удочку, но было поздно.
- Сорвалась, - пожаловался рыбак. - Я уж не первую упускаю. Никак не могу сосредоточиться. - Он насадил на крючок червя из банки, закинул удочку и снова привалился к стволу дерева. - Дом у меня небольшой, но удобный. С урожая обычно остается немного зерна, и, когда мои запасы подходят к концу, я делаю брагу. Держу собаку и двух кошек и раздражаю соседей.
- Раздражаете соседей? - переспросил Крейг.
- Ну, - подтвердил собеседник. - Они считают, что я спятил.
Он вытащил из кувшина пробку и протянул его Крейгу. Крейг, приготовившись к худшему, сделал глоток. Совсем не дурно.
- Сейчас, пожалуй, чуть перебродила, -виновато произнес человек. - Но вообще получается неплохо.
- Скажите, - произнес Крейг, - вы удовлетворены?
- Конечно, - ответил человек.
- У вас, должно быть, высокий ИУ.
- ИУУ?
- Нет. ИУ. Личный индекс удовлетворенности.
Человек покачал головой.
- У меня такого вообще нет.
Крейг чуть не онемел.
- Но как же?!
- Вот и до вас приходил тут один. Довольно давно... Рассказывал про этот ИУ, только мне что-то послышалось ИУУ. Уверял, что я должен такой иметь. Ужасно расстроился, когда я сказал, что не собираюсь заниматься ничем подобным.
- У каждого есть ИУ, - сказал Крейг.
- У каждого, кроме меня. - Он пристально посмотрел на Крейга. - Слушай, сынок, у тебя неприятности?
Крейг кивнул.
- Мой ИУ ползет вниз. Я потерял ко всему интерес. Мне кажется, что что-то у нас не так, неправильно. Я чувствую это, но никак не могу определить.
- Им все дается даром, - сказал человек. - Они и пальцем не пошевелят, и все равно будут иметь еду, и дом, и одежду, и утопать в роскоши, если захотят. Тебе нужны деньги? Пожалуйста, иди в банк и бери сколько надо. В магазине забирай любые товары и уходи; продавцу плевать, заплатишь ты или нет. Потому что ему они ничего не стоили. Ему их дали. На самом деле он просто играет в магазин. Точно так же, как все остальные играют в другие игры. От скуки. Работать, чтобы жить, никому не надо. Все приходит само собой. А вся эта затея с ИУ? Способ ведения счета в одной большой игре.
Крейг не сводил с него глаз.
- Большая игра, - произнес он. - Точно. Вот что это такое.
Человек улыбнулся.
- Никогда не задумывались? В том-то и беда. Никто не задумывается. Все так страшно заняты, стараясь убедить себя в собственном благополучии и счастье, что ни на что другое не остается времени. У меня, - добавил он, -времени хватает.
- Я всегда считал наш образ жизни, -сказал Крейг, - конечной стадией экономического развития. Так нас учат в школе. Ты обеспечен всем и волен заниматься, чем хочешь.
- Вот вы сегодня перед прогулкой позавтракали, - после некоторой паузы начал человек. - Вечером пообедаете, немного выпьете. Завтра поменяете туфли или оденете свежую рубашку...
- Да, - подтвердил Крейг.
- Что я хочу сказать: это откуда берутся все эти вещи? Рубашка или пара туфель, положим, могут быть сделаны тем, кому нравится делать рубашки или туфли. Пишущую машинку, которой вы пользуетесь, тоже мог изготовить какой-нибудь механик-любитель. Но ведь до этого она была металлом в земле! Скажите мне: кто собирает зерно, кто растит лен, кто ищет и добывает руду?
- Не знаю, - ответил Крейг. - Я никогда не думал об этом.
- Нас содержат, - проговорил человек. -Да-да, нас кто-то содержит. Ну, а я не хочу быть на содержании.
Он поднял удочку и стал укладываться.
- Жара немного спала. Пора идти работать.
- Приятно было поговорить с вами, -произнес, вставая, Крейг,
- Спуститесь по этой тропинке, -посоветовал человек. - Изумительное место. Цветы, тень, прохлада. Если пройдете подальше, наткнетесь на выставку. - Он взглянул на Крейга. - Вы интересуетесь искусством?
- Да, - сказал Крейг. - Но я понятия не имел, что здесь поблизости есть музей.
- О, неплохой. Недурные картины, пара приличных деревянных скульптур. Очень любопытные здания, только не пугайтесь необычности. Сам я там частенько бываю.
- Обязательно схожу, - сказал Крейг. - Спасибо.
Человек поднялся и отряхнул штаны.
- Если задержитесь, заходите ко мне, переночуете. Моя лачуга рядом, на двоих места хватит. - Он взял кувшин. - Мое имя Шерман.
Они пожали руки.
Шерман отправился в свой сад, а Крейг пошел вниз по тропинке.

Строения казались совсем рядом, и все же представить их очертания было трудно.
"Из-за какого-то сумасшедшего архитектурного принципа", - подумал Крейг.
Они были розовыми до тех пор, пока он не решил, что они вовсе не розовые, а голубые, а иногда они выглядели и не розовыми, и не голубыми, а скорее зелеными, хотя, конечно, такой цвет нельзя однозначно назвать зеленым.
Они были красивыми, безусловно, но красота эта раздражала и беспокоила - совсем необычная и незнакомая красота.
Здания, как показалось Крейгу, находились в пяти минутах ходьбы полем. Он шел минут пятнадцать, но достиг лишь того, что смотрел на них чуть под другим углом. Впрочем, трудно сказать - здания как бы постоянно меняли свои формы.
Это была, разумеется, не более чем оптическая иллюзия.
Цель не приблизилась и еще через пятнадцать минут, хотя он мог поклясться, что шел прямо.
Тогда он почувствовал страх.
Казалось, будто, продвигаясь вперед, он уходил вбок, словно что-то гладкое и скользкое перед ним не давало пройти. Как изгородь, изгородь, которую невозможно увидеть или почувствовать.
Он остановился, и дремавший в нем страх перерос в ужас.
В воздухе что-то мелькнуло. На мгновение ему почудилось, что он увидел глаз, один-единственный глаз, смотрящий прямо на него. Он застыл, а чувство, что за ним наблюдают, еще больше усилилось, и на траве по ту сторону незримой ограды заколыхались какие-то тени. Как будто там стоял кто-то невидимый и с улыбкой наблюдал за его тщетными попытками пробиться сквозь стену.
Он поднял руку и вытянул ее перед собой. Никакой стены не было, но рука отклонилась в сторону, пройдя вперед не больше фута.
И в этот миг он почувствовал, как смотрел на него из-за ограды этот невидимый: с добротой, жалостью и безграничным превосходством.
Он повернулся и побежал.

Крейг ввалился в дом Шермана и рухнул на стул, пытливо глядя в глаза, хозяина.
- Вы знали, - произнес он. - Вы знали и послали меня.
Шерман кивнул.
- Вы бы не поверили,
- Кто они? - прерывающимся голосом спросил Крейг. - Что они там делают?
- Я не знаю, - ответил Шерман.
Он подошел к плите, снял крышку и заглянул в котелок, из которого сразу потянуло чем-то вкусным. Затем он вернулся к столу, чиркнул спичкой и зажег старую масляную лампу.
- У меня все по-старому, - сказал Шерман. - Электричества нет. Ничего нет. Уж не обессудьте. На ужин кроличья похлебка.
Он смотрел на Крейга через коптящую лампу, пламя закрывало его тело, и в слабом мерцающем свете казалось, что в воздухе плавает одна голова.
- Что это за изгородь? - почти выкрикнул Крейг. - За что их заперли?
- Сынок, - проговорил Шерман, -отгорожены не они.
- Не они?..
- Отгорожены мы, - сказал Шерман. -Неужели не видишь? Мы находимся за изгородью.
- Вы говорили днем, что нас содержат. Это они?
Шерман кивнул.
- Я так думаю. Они обеспечивают нас, заботятся о нас, наблюдают за нами. Они дают нам все, что мы просим.
- Но почему?!
- Не знаю, - произнес Шерман. - Может быть, это зоопарк. Может быть, резервация, сохранение последних представителей вида. Они не хотят нам ничего плохого.
- Да, - убежденно сказал Крейг. - Я почувствовал это. Вот что меня напугало.
Они тихо сидели, слушая, как гудит пламя в плите, и глядя на танцующий огонек лампы.
- Что же нам делать? - прошептал Крейг.
- Надо решать, - сказал Шерман. - Быть может, мы вовсе не хотим ничего делать.
Он подошел к котелку, снял крышку и помешал.
- Не вы первый, не вы последний. приходили и будут приходить другие. - Он повернулся к Крейгу. - Мы ждем. Они не могут дурачить и держать нас в загоне вечно.
Крейг молча сидел, вспоминая взгляд, преисполненный доброты и жалости.

                              Клиффорд САЙМАК

                              ГУЛЯЯ ПО УЛИЦАМ

     Джо остановил машину.
     - Ты знаешь, что должен делать, - сказал он.
     - Я должен ходить по улицам, - сказал Эрни.  -  Ничего  не  делать  и
ходить до тех пор, пока мне не скажут, что хватит. Эти люди уже там?
     - Да.
     - Почему бы мне не пойти одному?
     - Сбежишь, - сказал Джо. - Так однажды уже было.
     - Теперь я не убежал бы.
     - Это только слова!
     - Не нравится мне эта работа, - сказал Эрни.
     - Это очень хорошая работа. Тебе не нужно ничем делать, просто ходить
по улице.
     - Да, но это ты указываешь мне эти улицы. Я не могу сам выбирать.
     - А какая тебе разница?
     - Я-не могу делать того, чем сам хочу. И в этом все дело. Я  даже  не
могу ходить там, где хочу.
     - А где бы ты хотел ходить?
     - Не знаю, - сказал Эрни. - Где-нибудь. Там, где бы  вы  за  мной  не
следили. Когда-то было иначе. Я делал то, что хотел.
     - А теперь у тебя есть что жрать, - сказал Джо. - И  что  пить.  Тебе
есть где спать. У тебя есть деньги в кармане, есть деньги в банке.
     - Что-то здесь не так, - сказал Эрни.
     - Слушай, старик, что с тобой? Ты не хочешь помогать людям?
     - Не скажу, что не хочу. Но откуда мне знать, что  я  им  помогаю?  У
меня есть только твое слово. Твое и того типа из Вашингтона.
     - Он тебе это объяснял.
     - Ну да, он мне говорил, но я не все понял и не знаю, можно ли верить
его словам.
     - А ты думаешь, я понимаю? - сказал Джо. - Зато я видел цифры.
     - Я не знаток цифр.
     - Пойдешь ты наконец, или мне тебя подтолкнуть?
     - Ну, хорошо, я иду. Когда нужно начинать?
     - Мы тебе скажем.
     - И будете за мной следить?
     - Ну, ясно, - сказал Джо.
     - Это какой-то нищий район. Почему я всегда должен ходить  по  улицам
таких районов?
     - Ты должен чувствовать себя здесь как дома.  В  подобном  районе  ты
жил, когда мы тебя нашли. В ином ты не чувствовал бы себя счастливым.
     - Но там, откуда вы меня забрали, у меня  были  друзья.  Сюзи,  Джек,
Павиан и другие. Почему я не могу к ним вернуться?
     - Ты бы начал говорить и выболтал все.
     - Вы мне не верите?
     - А можем ли мы тебе верить, Эрни?
     - Пожалуй, нет, - сказал Эрни и вылез из машины. - Но я был счастлив,
понимаешь?
     - Да, да, - сказал Джо. - Знаю.
     В баре за одним из столов сидел мужчина, двое других стояли у столика
в глубине зала. Это заведение напомнило ему тот бар, где  вместе  с  Сюзи,
Павианом, а иногда с Джеком и Мари они проводили вечера за пивом. Он  сел.
Ему было удобно, и чувствовал он себя так, как в старые, добрые времена.
     - Мне один крепкий, - сказал он бармену.
     - А у тебя есть деньги, приятель?
     - Конечно, есть.
     Эрни положил на стойку доллар. Бармен вынул  бутылку  и  налил.  Эрни
проглотил одним глотком.
     - Еще раз то же самое, - сказал он. Бармен налил.
     - Похоже, ты не здешний, - сказал он.
     - Никогда раньше здесь не был.
     Теперь он сидел спокойно, медленно потягивая из третьего стакана.
     - Угадай, что я делаю? - спросил он бармена.
     - Понятия не имею. Наверное, то же, что и все. То есть ничего...
     - Я лечу людей.
     - В самом деле?
     - Я хожу и лечу людей.
     - Вот хорошо, - сказал бармен. - У меня как раз насморк. Вылечи меня.
     - Ты уже вылечился, - сказал Эрни.
     - Я чувствую себя так же, как и тогда, когда ты только вошел.
     - Подожди до утра. Утром ты почувствуешь себя  лучше.  На  это  нужно
время.
     - Но я не собираюсь тебе за это платить!
     - Это совсем не обязательно. Мне платят другие.
     - Какие другие?
     - Просто другие люди. Я не знаю, кто они.
     - Наверное, чокнутые.
     - Они не хотят пустить меня домой, - пожаловался Эрни.
     - Ну, это не страшно.
     - У меня были друзья - Сюзи, Павиан...
     - У каждого есть друзья, - сказал бармен.
     - А я излучаю. Так они думают.
     - Что ты делаешь?
     - Излучаю. Так они это называют.
     - Никогда не слышал ни о чем подобном. Хочешь выпить?
     - Ладно, налей еще одну, потом мне нужно будет идти.
     Чарли стоял на тротуаре перед  баром  и  смотрел  на  него.  Эрни  не
хотелось, чтобы Чарли сейчас вошел  и  сказал,  например:  "Принимайся  за
работу". Ему было бы неудобно.
     В окне наверху он увидел вывеску и взбежал по лестнице. Джек стоял на
другой стороне улицы, а Эл - через один дом от  него.  Они  увидят  его  и
прибегут, но, может,  он  успеет  заскочить  в  контору,  прежде  чем  его
схватят.
     На дверях надпись: "Лоусон и Крамер. Юристы".
     Он ворвался внутрь.
     - Я должен увидеться с юристом, - сказал он секретарше.
     - Вы по договоренности?
     - Нет, я не по договоренности, но мне необходим юрист.  У  меня  есть
деньги...
     Он вынул комок смятых банкнот.
     - Мистер Крамер занят.
     - А тот, второй? Тоже занят?
     - Нет никакого второго. Когда-то был...
     - Послушайте, у меня нет времени на болтовню.
     Двери кабинета открылись, и в них появился какой-то мужчина.
     - Что здесь происходит?
     - Этот господин...
     - Никакой я не господин, - сказал Эрни. - Мне нужен юрист.
     - Хорошо, - сказал мужчина. - Входите.
     - Так это вы Крамер?
     - Да, это я.
     - Вы мне поможете?
     - Попробую.
     Крамер закрыл дверь и сел за стол.
     - Садитесь, - сказал он. - Как вас зовут?
     - Эрни Фосс.
     Крамер записал это на листе желтого блокнота.
     - Эрни. Это, наверное, от Эрнеста?
     - Точно.
     - Ваш адрес, мистер Фосс?
     - У меня нет адреса. Я путешествую. Когда-то он у меня  был.  У  меня
были и друзья: Сюзи, Павиан и...
     - А в чем, собственно, дело, мистер Фосс?
     - Меня держат!
     - Кто вас держит?
     - Правительство. Они не пускают  меня  домой  и  все  время  за  мной
следят.
     - А почему вы думаете, что за вами следят? Что вы им сделали?
     - Ничего я не сделал. Видите ли, во мне есть ЧТО-ТО.
     - Что в вас есть?
     - Я лечу людей.
     - На доктора вы не похожи.
     - Я не доктор. Я только лечу людей. Хожу и лечу. Я излучаю.
     - Что вы делаете?
     - Излучаю.
     - Не понимаю.
     - Во мне что-то есть. Что-то, что я распространяю. Может, у вас  есть
насморк или что-нибудь подобное?
     - Нет, у меня нет насморка.
     - Если бы был, я бы вам его вылечил.
     - Я вам кое-что скажу, мистер Фосс. Выйдите в ту комнату и  посидите.
Я сейчас приду.
     Выходя, Эрни увидя, как мужчина снимает трубку телефона. Ждать он  не
стал и молниеносно выскочил в холл. Джек и Эл уже были там.
     - Ты сделал глупость, - сказал Джо.
     - Он мне не поверил,  -  сказал  Эрни,  -  хотел  звонить  и  вызвать
полицию.
     - Может, и поверил. Мы боялись того, что мог бы поверить.  Поэтому-то
мы здесь.
     - Он вел себя так, как будто считал меня ненормальным.
     - Зачем ты это сделал?
     - У меня же есть  права.  Права  гражданина.  Вы  никогда  о  них  не
слышали?
     - Конечно, слышали.  У  тебя  есть  права.  Все  тебе  объяснено.  Ты
работаешь на правительство. Ты согласился на наши  условия.  Тебе  платят.
Все устроено легально.
     - Но что-то мне здесь не нравится.
     - Что тебе не нравится? Заработок у тебя неплохой. Работа легкая.  Ты
просто прогуливаешься. Немного найдется людей, которым платят за хождение.
     - Если мне так хорошо платят, то почему мы  останавливаемся  в  таких
убогих отелях?
     - Ты не платишь ни за комнату, ни за еду, - сказал  Джо.  -  Все  это
оплачивает государство. Мы делаем это за  тебя.  А  не  останавливаемся  в
лучших отелях потому, что неподходяще одеты. В отеле высшей  категории  мы
выглядели бы смешно и обращали на себя общее внимание.
     - Вы все одеваетесь так, как я, - сказал Эрни, - и  говорите  похоже.
Почему?
     - В этом и заключается наша работа.
     - Знаю. Нищие кварталы. Что касается меня, то все в  порядке.  Я  всю
жизнь провел в таких кварталах, но с вами, парни, совсем другое  дело.  Вы
привыкли к белым рубашкам, галстукам и костюмам. Вычищенным и выглаженным.
И держу пари, что когда вы не со мной, то даже говорите иначе.
     - Джек, - сказал Джо, - идите с Элом перекусите.  Я  и  Чарли  придем
позднее.
     - А кстати, - сказал Эрни. - Вы никогда не приходите и не уходите все
вместе. Похоже, что вы не держитесь вместе. Это для  того,  чтобы  вас  не
заметили?
     - Ох, - вздохнул Джо, которому все это осточертело. - Какая разница?
     Джек, Эл и Эрни вышли.
     - Это становится невыносимым, - сказал Чарли.
     - Видишь ли, - сказал Джо, - есть только один такой, как он,  к  тому
же кретин или нечто подобное.
     - До сих пор не известно о других?
     Джо покачал головой.
     - Нет. Наверняка нет до последнего моего разговора с Вашингтоном.  То
есть до вчерашнего дня. Разумеется, они делают все, что в их силах, но как
взяться за такое дело? Единственный выход - это статистика. Обнаружение  -
если это когда-нибудь произойдет - районов,  в  которых  нет  болезней,  а
затем выявление того, кто является этому причиной.
     - То есть другого такого, как Эрни?
     - Да, другого такого, как  Эрни.  Но  знаешь  что?  Пожалуй,  другого
такого нет. Это феномен.
     - А почему бы не быть еще одному феномену?
     - Очень мало шансов. Впрочем, даже если бы такой и был, то каковы,  в
свою  очередь,  шансы  обнаружить  его?  Нам  чертовски  повезло,  что  мы
добрались до Эрни.
     - Мы плохо беремся за дело.
     - Конечно, плохо. Правильный, научный подход заключается в  изучении,
почему он такой. Мы уже пробовали, помнишь? Почти  год  с  этим  возились.
Десятки тестов, а он только злился  и  хотел  вернуться  домой  к  Сюзи  и
Павиану.
     - А если мы перестали как раз тогда,  когда  были  близки  к  решению
загадки?
     Джо покачал головой.
     - Не думаю, Чарли. Я разговаривал с Розенмейром. Он  утверждает,  что
это безнадежное дело. А если Рози признает, что что-то безнадежно, значит,
это действительно должен быть твердый орешек. Его нельзя  было  держать  в
Вашингтоне и проводить дальнейшие исследования  в  то  время,  когда  шанс
узнать что-либо был так мал. Они держали его в руках, и его  использование
было следующим логическим шагом.
     - Но наша страна огромна.  У  нас  так  много  городов...  Так  много
заштатных местечек. Столько нужды. Мы проходим с ним несколько  миль  улиц
каждый день. Проводим его мимо больниц и домов престарелых...
     - И не забывай, что с каждым  его  шагом  обретают  здоровье  десятки
больных, десятки других благодаря ему вообще не заболевают, что иначе было
бы неизбежно.
     - Не понимаю, как можно не сознавать этого. Мы говорили ему  об  этом
десятки раз. Он должен быть доволен, что может послужить людям.
     - Я же говорил тебе: этот человек кретин.  Самовлюбленный  кретин,  -
сказал Джо.
     - По-моему, нужно взглянуть на это и с его  точки  зрения,  -  сказал
Чарли. - Мы забрали его из дому.
     - У него никогда не было дома. Он спал на улице или в дешевых отелях.
Попрошайничал. Иногда крал, если представлялся случай. Иногда спал с Сюзи.
Часто ел бесплатный суп и рылся на помойках.
     - Может, именно это ему нравилось?
     - Может. Полное отсутствие ответственности. Он жил  одним  днем.  Как
зверь. Теперь у него есть ответственность - может, так  много,  как  ни  у
кого до него. У него такие возможности, как ни у кого другого.  Он  должен
принять на себя ответственность.
     - Может быть, в мире, в котором живем ты и я, но не в его мире.
     - Чтоб мне провалиться, если я знаю, как обстоят дела, - сказал  Джо.
- Я уже совсем обалдел от него. Это  одно  большое  притворство.  Эта  его
говорильня о доме - сплошной вздор. Он жил там всего четыре или пять лет.
     - А может, оставить его  в  одном  месте  и  под  разными  предлогами
приводить к нему людей? Сидел бы он никем не замеченный в кресле,  а  люди
проходили бы мимо него. Можно еще  забирать  его  на  крупные  собрания  и
съезды. Пусть немного придет в себя. Он бы привык.
     - Дело получило бы  огласку,  -  сказал  Джо.  -  Нельзя,  чтобы  нас
заметили. Мы не можем допустить огласки. Боже мой, да представляешь ли ты,
что стало бы, перестань это быть тайной? Он, конечно, этим хвалится. В том
притоне, куда он зашел после полудня, он им наверняка все рассказал. А они
не обратили на него внимания. Юрист решил, что он сумасшедший. Эрни мог бы
залезть на крышу и с высоты кричать это всему миру, и все равно ему бы  не
поверили. Но если бы информация шла из Вашингтона...
     - Знаю, - сказал Чарли. - Знаю.
     - Мы делаем это, - сказал Джо, - единственным возможным способом.  Мы
"обрекаем" людей на отсутствие болезней так же, как  они  на  эти  болезни
обречены. И делаем это там, где это нужно больше всем.
     - У меня какое-то странное чувство, Джо.
     - Какое чувство?
     - Может, мы все-таки совершаем  ошибку?  Иногда  мне  кажется,  будто
что-то здесь не так.
     - Ты имеешь в виду это хождение наугад? Делание чего-то без знания, в
чем оно заключается? Без понимания?
     - Может, так оно и есть, не знаю. Я уже ничего не понимаю. Но мы  все
же помогаем людям.
     - Себе тоже. Мы в таком тесном контакте с этим типом, что должны жить
вечно.
     - Ну да, - сказал Чарли.
     Какое-то время они сидели молча. Наконец Чарли спросил:
     - Ты случайно не знаешь, Джо,  когда  кончится  вся  эта  затея?  Эта
последняя тянется уже месяц. Самая длинная  из  всех.  Если  я  вскоре  не
вернусь домой, меня родные дети не узнают.
     - Знаю, - сказал Джо. - Такому  человеку,  как  ты,  отцу  семейства,
наверняка тяжело. А мне все равно. Элу, наверное, тоже.  Не  знаю,  как  с
Джеком. Это человек, который никогда ничего не говорит. Во всяком случае о
себе.
     - Кажется, где-то у него есть семья Я не знаю ничего, кроме того, что
она где-то существует.
     - Послушай, Джо, а не выпить ли нам чего-нибудь? В сумке у меня  есть
бутылка. Я могу за ней сходить.
     - Выпить... - сказал Джо. - Это неплохая мысль.
     Зазвонил телефон, и Чарли, уже направившийся к двери, остановился  на
полпути и вернулся.
     - Это, может быть, меня, - сказал он. - Недавно я звонил домой  и  не
застал Мирт, а потому попросил маленького Чарли  передать  ей,  чтобы  она
позвонила. Наверное, это она.
     Джо поднял трубку, послушал и покачал головой.
     - Это не Мирт, это Рози.
     Чарли направился к выходу.
     - Минуточку, Чарли, - сказал Джо, не кладя трубки. - Рози,  -  сказал
он своему собеседнику, - ты уверен?
     Он слушал еще какое-то время, потом сказал:
     - Спасибо, Рози. Большое спасибо. Ты дьявольски рисковал, звоня сюда.
     Он положил трубку и сел, уставившись в стену.
     - Что случилось, Джо? Чего хотел Рози?
     - Он позвонил, чтобы нас предупредить.  Где-то  допущена  ошибка.  Не
знаю, в чем она состоит  и  откуда  взялась.  Все  оказалось  колоссальной
ошибкой.
     - Что мы сделали неправильно?
     - Это не мы. Это Вашингтон.
     - Все дело в Эрни? В его правах или что-то вроде, да?
     - Нет, дело не в его правах. Чарли, он не лечит людей. Он их убивает.
Он разносчик.
     - Но мы же об этом знаем. Другие люди разносят болезни, а он...
     - Он тоже разносит болезнь. Только не известно какую.
     - Но там, где он когда-то жил, все перестали болеть. Везде, где бы он
ни появлялся, он излечивал людей. Благодаря этому его  и  нашли.  Известно
было, что это должно быть что-то или кто-то. Поиски  велись  до  тех  пор,
пока...
     - Чарли, да замолчи же ты, наконец! Сейчас я тебе расскажу. Там,  где
он когда-то жил, люди теперь мрут, как мухи. Это началось  несколько  дней
назад, и люди все еще умирают. Совершенно здоровые люди. Ничего у  них  не
болит, и все же они умирают. Все.
     - О, боже, Джо, этом не может быть! Это какая-то ошибка!
     - Нет никакой ошибки.  Умирают  теперь  те  самые  люди,  которых  он
когда-то вылечил.
     - Но это же нонсенс.
     - Рози предполагает, что это может быть какой-то новый вид вируса. Он
убивает все остальные вирусы и бактерии, которые вызывают у людей болезни.
Нет конкуренции, понимаешь? Это  "что-то"  уничтожает  конкурентов,  чтобы
самому пировать на свободе. Потом оно укореняется и начинает  развиваться.
Все это время тело в полном порядке, ибо  оно  ему  не  очень  вредит,  но
приходит такой момент...
     - Это только домыслы Рози.
     - Разумеется, это только домыслы. Но то, что он говорит, имеет смысл.
     - Если это правда, - сказал Чарли,  -  то  подумай  о  людях,  о  тех
миллионах людей...
     - Об этом я и думаю, - сказал Джо. - Рози очень рисковал, звоня  нам.
Ему будет очень плохо, если об этом звонке узнают.
     - Узнают. Разговор записан.
     -  Может,  они  не  определят,  что  это  был  он.   Он   звонил   из
телефона-автомата, где-то на Мэриленде. Рози увяз в этом деле по шею,  так
же как и мы. Он провел с Эрни столько же времени, сколько и  мы,  и  знает
столько же, а может, и больше.
     - Он думает, что, находясь столько времени  с  Эрни,  мы  тоже  стали
разносчиками?
     - Нет, кажется, дело не в этом. Но мы много знаем. Мы могли бы начать
говорить. А никому об этом знать нельзя. Представляешь, что  бы  началось,
какая была бы общественная реакция...
     - Джо, сколько, ты говоришь, времени Эрни жил там?
     - Четыре или пять лет.
     -  Значит,  это  время,  которое  нам  осталось.  Мне,  тебе  и  всем
остальным. Может, четыре года, а может, и меньше.
     - Верно. Но если нас схватят, то мы проведем эти годы в таком  месте,
где у нас не будет  никаких  шансов  с  кем-нибудь  говорить.  Кто-то  уже
наверняка едет за нами. У них же есть маршрут нашего путешествия.
     - Значит, нужно что-то быстро решать, Джо. Я знаю одно такое место на
севере. Заберу туда семью. Никому не придет в голову искать меня там.
     - А если ты стал разносчиком?
     - Если я разносчик, то моя семья уже заражена, а если нет, то я  хочу
провести эти годы...
     - А другие люди?
     - Там, куда я собираюсь, людей нет. Мы будем там одни.
     - Держи, - сказал Джо. Он вынул из кармана ключи от машины  и  бросил
их Чарли через комнату.
     - А что будет с тобой, Джо?
     - Я должен предупредить остальных. Да, Чарли...
     - Ну?
     - До утра сделай что-нибудь с этой  машиной.  Тебя  будут  искать,  и
когда не найдут тебя здесь, то начнут наблюдать за домом  и  семьей.  Будь
осторожен.
     - Хорошо. А ты, Джо?
     - Обо мне не беспокойся. Я только предупрежу остальных.
     - А Эрни? Мы не можем позволить ему...
     - Об Эрни я тоже позабочусь, - сказал Джо.

                          Клиффорд Д. Саймак

                               Штуковина

                        Фантастический рассказ
                                - 1 -

      Он  набрел  на  эту  штуковину  в  зарослях  ежевики,  когда  искал
отбившихся коров. Темнота  уже сеялась сквозь  кроны высоких тополей,  и
он не смог хорошенько все разглядеть.  Да, собственно, на  разглядывание
и времени-то не было: дядя Эйб ужасно злился, что потерялись две  телки,
и если их искать слишком долго,  то порки наверняка не миновать.   И без
того ему пришлось отправиться на  поиски без ужина, потому как  он забыл
сходить к роднику  за водой. Да  и тетя Эм  весь день ругала  его за то,
что он медленно и небрежно полол огород.
     -  В  жизни  не  видала  такого  никчемного  мальчишки!  - визгливо
начинала она и потом  заводила про то, что,  как ей думается, он  должен
бы век им с дядей Эйбом  руки целовать, раз они взяли его  из сиротского
приюта, но ведь нет - он ни вот на столько не испытывает  благодарности,
зато каждую  минуту того  и жди  от него  какой-нибудь шкоды,  на это он
мастер, а ленив - спасу нет, и она - вот как перед богом! - и  помыслить
боится, что же из него в конце концов выйдет.
     Телок он нашел  в дальнем конце  пастбища возле поросли  орешника и
опять, в который уже раз, задумался - а не удрать ли из дому, да  только
знал, что  никогда ему  на такое  не решиться,  потому что  идти некуда.
Хотя, сказал  он себе,  наверно, в  любом другом  месте будет лучше, чем
оставаться с тетей Эм  и дядей Эйбом, которые  на самом-то деле даже  не
были ему настоящими дядей и тетей, а просто взяли его из приюта.
     Когда,  гоня  перед  собой  телок,  он  вошел  в коровник, дядя Эйб
кончал дойку и все еще злился, что эти телки отбились от стада.
     - Вот и  выходит, - сказал  дядя Эйб, -  что из-за тебя,  паршивца,
мне пришлось доить за двоих, а  все потому, что ты не пересчитал  коров,
как я  тебе вечно  твержу, недоумок.  Так что  давай-ка выдои этих двух,
которых ты пригнал, это тебе будет уроком.
     Поэтому Джонни взял свою трехногую табуретку и подойник и  принялся
за дело.  Телок  доить - руки отмотаешь,  да и хлопотно, потому  что они
баловницы, и красная телка, к  примеру, лягнулаяь и сбросила и  сбросила
Джонни  с  табуретки  прямо  в  сток,  подойник  перевернулся,  и молоко
разлилось.
     Дядя Эйб, как увидел это,  снял из-за двери ремень и  врезал Джонни
пару раз, чтоб была ему  наука впредь быть осторожнее, поскольку  молоко
- оно денежек стоит. А после этого велел поскорей заканчивать дойку.
     Потом они  пошли домой,  и по  пути дядя  Эйб все  брюзжал, что  от
ребятишек больше беспокойства, чем пользы, а в дверях их встретила  тетя
Эм и  приказала Джонни  получше вымыть  ноги перед  сном, потому  как ей
вовсе не улыбается, чтобы он изгваздал ее чистые белые простыни.
     - Тетя Эм, мне есть хочется, - сказал Джонни.
     - Не дам, - отрезала  она, сурово сжав губы.- Походишь  голодным, у
тебя и с памятью лучше станет.
     - Ну хоть кусочек хлеба,  - попросил Джонни.- Без масла,  без всего
- просто кусочек хлеба...
     - Молодой человек,  - вмешался дядя  Эйб, - ты  слышал, что сказала
твоя тетя. Мой ноги и марш в постель!
     - Да чтоб как следует вымыл! - добавила тетя Эм.
     Ну, так  он и  сделал, и  улегся, и  уже в  постели вспомнил про ту
штуковину  в  зарослях  ежевики,  и  еще  вспомнил,  что  он  никому  не
заикнулся о находке,  потому что у  него времени на  это не было  - дядя
Эйб и тетя Эм то и дело шпыняют, да так, что и не вспомнишь ни о чем.
     И  тут  он  сразу  и  бесповоротно  решил  ни  за какие коврижки не
рассказывать им  о своей  находке, потому  что они  враз ее отберут, они
всегда все у него отбирают. А не отберут, так что-нибудь сделают  такое,
что не будет ему от этой штуковины ни радости, ни удовольствия.

                                - 2 -

     Единственное,  что  принадлежало   ему  безраздельно,  был   старый
перочинный  ножик  с  обломанным  маленьким  лезвием.  И больше всего на
свете он  хотел бы  иметь взамен  этого другой  ножик, только  целый, но
теперь ему и в голову не  приходило попросить об этом - он  хорошо знал,
чем это кончится.   Однажды он уже  заикнулся было, и  тогда дядя Эйб  и
тетя Эм пилили его, что вот  они, можно сказать, с улицы его  подняли, а
ему  все  мало,  и  теперь  вот  еще взбрело, чтобы они выкинули немалые
деньги на  какой-то там  перочинный нож...   Джонни долго  волновался  и
недоумевал насчет  того, что  они подняли  его с  улицы -  насколько ему
было известно, никогда он ни на какой улице не валялся.
     Лежа в постели и глядя в окошко на звезды, он принялся  вспоминать,
что  же  такое  привиделось  ему  в  зарослях  ежевики,  но никак не мог
представить  себе  хорошенько,  что  именно,  потому  что  в  торопях не
разглядел, а задержаться подольше времени  не было.  Но что-то  там было
не  так,  и  чем  больше  он  об  этом  думал,  тем сильнее ему хотелось
рассмотреть эту штуковину поосновательнее.
     "Завтра,  -  думал  он,  -  я  посмотрю  как следует.  Завтра - как
только выпадет случай".  Но потом он  понял, что никакого  такого случая
завтра не представится,  потому что с  самого утра тетя  Эм заставит его
полоть огород и все время будет за ним следить, и улизнуть не удастся.
     Он еще немного подумал обо всем  этом, и ему стало ясно, что,  коли
он хочет узнать, что же там такое, то идти туда надо нынче же ночью.
     По  доносившемуся  храпу  он  знал,  что  дядя  Эйб и тетя Эм спят,
поэтому встал  с постели,  быстро натянул  рубашку и  штаны и  крадучись
спустился по лестнице,  осторожно переступая через  скрипучие ступеньки.
На  кухне  он  взобрался  на  стул,  чтобы  достать  коробок  спичек   с
заплечника  старой  печки.  Сперва  он   взял  было  из  коробка   целую
пригоршню, но потом передумал и почти все положил обратно, оставив  себе
штук пять - боялся, что тетя Эм заметит, если он заберет слишком много.
     От  росы  трава  была  мокрая  и  холодная, и ему пришлось закатать
штанины,  чтобы  не  промочить  их,  и  после  этого  он наискосок через
пастбище направился к лесу.
     Идти лесом было страшновато  - там, говорят, водились  привидения -
но он не очень боялся, хотя, наверное, никто не смог бы идти по  ночному
лесу и не трусить ни капельки.
     В конце  концов он  добрался до  зарослей ежевики  и остановился  в
раздумье, как бы пробраться через  кусты, не изодрав в темноте  одежду и
не занозив  голые ного  колючками. И  все гадал,  лежит ли  на месте  та
штуковина,  но  почти  сразу  понял,  что  она  еще  здесь, ощутив вдруг
исходящее от  нее тепло  дружелюбия, как  будто она  ему говорила, что -
да, она еще здесь и бояться не надо.
     Ему уже и  не было страшно  - просто он  немного волновался, потому
что не привык к  дружелюбию.  У него  был единственный приятель -  Бенни
Смит, мальчик его же возраста, но с ним он виделся только в школе, да  и
то не каждый день, потому что Бенни часто болел и порой целыми  неделями
оставался  дома.   А  во  время  каникул  они  вообще  не   встречались,
поскольку Бенни жил на другом конце школьного округа.
     Глаза помаленьку  привыкали к  темноте зарослей,  и ему поверилось,
что он уже  может различить еще  более темные очертания  штуковины - вон
там,  чуть  подальше.   Он  стал  соображать,  как  же  это он нее может
исходить  дружелюбие,  ведь  он  был  совершенно  убежден, что перед ним
просто  какая-то  железная  вещь,  вроде  тачки  или силосопогрузчика, а
совсем не что-то живое.   Если бы он подумал,  что она живая, вот  тогда
бы испугался по настоящему.

                                - 3 -

     Штуковина по-прежнему продолжала излучать теплую волну  дружелюбия.
Он протянул руки  и стал сражаться  с кустами, чтобы  потрогать, ощупать
находку и понять, что же это такое.  "Подобраться бы поближе, -  подумал
он, - тогда можно чиркнуть спичкой и рассмотреть все как следует".
     "Остановись", - сказало Дружелюбие, и он замер, услышав это  слово,
хотя вовсе не был уверен, что это было слово.
     "Не  надо  нас  разглядывать",  -  сказало Дружелюбие, и Джонни это
несколько удивило, потому что он ни на что еще и не смотрел - во  всяком
случае не разглядывал.
     - Ладно, - сказал он.- Я  не стану на вас смотреть.- И  подумал про
себя, что, может, это какая-то игра,  вроде тех, в которые они играли  в
школе - прятки, например.
     "Когда мы подружимся,  - сказала штуковина,  обращаясь к Джонни,  -
то сможем глядеть  друг на друга,  и тогда уже  наша внешность не  будет
иметь  значения,  поскольку  нам  станет  известно,  что  каждый  из нас
представляет  собой  внутренне,  и  мы  не  станем  обращать внимание на
внешность".
     Джонни подумал:  "Как ужасно,  должно быть,  они выглядят,  если не
хотят,  чтобы  я  их  видел".  И  штуковина тотчас сказала ему: "На твой
взгляд мы ужасно уродливы. А ты нам тоже кажешься уродом".
     - Тогда, может,  это и хорошо,  что я не  вижу в темноте,  - сказал
Джонни.
     "Ты не видишь в темноте?" - спросили его, и Джонни подтвердил,  что
так оно и есть, и последовало молчание, хотя Джонни чувствовал, что  они
- там - удивляются:  как же это можно - не видеть в темноте.
     Затем  его  спросили,  в  состоянии  ли  он  сделать еще что-нибудь
такое...  Что  именно,  он  и  догадаться  не  мог,  хотя ему и пытались
втолковать.  В конце концов  они, похоже, сообразили, что ничего  такого
он тоже не умеет.
     "Тебе страшно,  - сказала  штуковина.- Но  ты совсем  не должен нас
бояться".
     Джонни объяснил,  что ничуть  не боится,  кем бы  они там  не были,
потому что они относятся к нему, как друзья, но только ему боязно -  что
будет, если дядя Эйб  и тетя Эм проведают,  что он потихоньку убежал  из
дому.   И тогда  они задали  ему целую  кучу вопросов  о тете  Эм и дяде
Эйбе, и он честно постарался объяснить, что к чему, но они, похоже,  так
ничего  и  не  поняли,  во  всяком  случае, они почему-то решили, что он
рассказывает им  о своих  взаимоотношениях с  правительством.   Он хотел
было  разобъяснить,  как  все  обстоит  на  самом  деле, но потом все же
уверился, что они так ничего в толк и не взяли.
     В конце концов, стараясь быть  как можно вежливее, чтобы никого  не
обидеть, он сказал им, что  ему пора, и поскольку он  задержался дольше,
чем рассчитывал, всю дорогу до дома ему пришлось бежать.
     Он благополучно проник в дом  и забрался в постель, но  наутро тетя
Эм нашарила у него в кармане спички и дала ему нагоняй по первое  число,
внушая, что баловаться  со спичками -  дело страшно опасное,  потому как
он того и гляди спалит им коровник.  Чтобы подкрепить свои  рассуждения,
она  хлестала  его  по  ногам  хворостиной,  и  как  Джонни  ни старался
держаться  мужчиной,  все  же  ему  пришлось  прыгать и кричать от боли,
потому как тетя Эм хлестала изо всех сил.
     До позднего вечера  он полол огород,  а перед сумерками  отправился
собирать коров.
     Ему никуда не  надо было сворачивать,  чтобы добраться до  зарослей
ежевики,  потому  что  коровы  как  раз  здесь  и  паслись, но он хорошо
понимал, что  все равно  свернул бы  сюда, потому  что весь  день прожил
воспоминаниями о Дружелюбии, которое здесь нашел.

                                - 4 -

     На этот раз было не так темно, вечер только-только собирался, и  он
мог разглядеть, что эта самая штуковина, чем бы она там ни была,  совсем
не живая, а просто кусок металла, похожий на две глубокие тарелки,  если
их сложить  вместе, с  острым краем  посередине, и  еще -  вид у нее был
такой,  будто  она  долго  валялась  под  открытым небом и потому успела
поржаветь,  как  это  всегда  бывает  с  железом, если его мочит и мочит
дождем.
     Штуковина прорубила целую просеку  в зарослях ежевики и  еще метрах
на  шести  пропахала  в  дерне  глубокую  борозду.  А проследив взглядом
направление, откуда  она прилетела,  Джонни увидел  тополь со  сломанной
верхушкой, которую штуковина, наверно, снесла, ударившись об нее.
     С  ним  снова  заговорили  без  слов,  как  и  вчера,  дружелюбно и
по-товарищески, хотя  Джонни и  не знал  такого слова,  поскольку еще ни
разу не встречал его в своих школьных книжках.
     "Теперь  ты  можешь  немножко  посмотреть  на  нас, - сказали Они.-
Быстро взгляни  и отведи  глаза.   Не смотри  на нас  пристально.   Один
взгляд  -  и   в  сторону.   Так   ты  сможешь  постепенно   привыкнуть.
Понемножку.
     - А где вы? - спросил Джонни.
     "Здесь, перед тобой", - был ответ.
     - Там, внутри? - спросил Джонни.
     "Да, здесь, внутри", - ответили Они.
     -  Тогда  мне  вас  не  увидеть,  -  сказал Джонни.- Я ведь не могу
видеть через железо.
     "Он не может видеть сквозь металлы", - сказал один из них.
     "И  он  ничего  не  видит,  когда  их звезда уходит за горизонт", -
сказал другой.
     "Значит, ему на нас не посмотреть..." - сказали они оба.
     - А вы могли бы выйти оттуда, - предолжил Джонни.
     "Мы не можем, - ответили Они.- Если мы выйдем, то умрем".
     - Значит, я никогда вас не увижу...
     "Ты никогда не увидишь нас, Джонни..."
     И вот он стоял там,  чувствуя себя ужасно одиноким, потому  что ему
никогда не доведется увидеть этих своих друзей.
     "Мы никак не можем  понять, кто ты, -  сказали Они.- Объясни нам  -
кто ты?"
     И потому что Они были так  добры к нему и дружелюбны, он  рассказал
им о себе и как  он был сиротой и был  взят на воспитание дядей Эйбом  и
тетей Эм, которые  на самом деле  никакие ему не  дядя и не  тетя. Он не
стал жаловаться, как его бьют и  ругают и отсылают в постель без  ужина,
но Те, внутри,  все это поняли  сами, и теперь  в их обращении  к Джонни
было  что-то  уже  куда  большее,  чем  просто  дружелюбие,  чем  просто
товарищество.  Появилось  еще  и  сочувствие,  и  еще что-то, что вполне
могло быть их эквивалентом материнской любви.
     "Да ведь это просто малыш", - говорили Они между собой.
     Они тянулись  к нему.   Казалось, что  они заключают  его в  нежные
объятия, крепко прижимают  к себе, и  Джонни, сам того  не заметив, упал
на  колени  и  протянул  руки  к  этой  штуковине,  которая лежала среди
измятых кустов, и плакал, как если  бы перед ним было что-то такое,  что
он мог обнять  и удержать -  немного ласки и  тепла, которых ему  всегда
недоставало, что-то  такое, к  чему он  всегда стремился  и вот  наконец
обрел.   Его сердце  плакало словами,  которых он  не уел произнести, он
умолял о чем-то застывшими губами, и ему ответили.
     "Нет,  Джонни,  мы  тебы  не  оставим.  Мы  не можем оставить тебя,
Джонни".

                                - 5 -

     - Правда?..
     Теперь их общий голос немного печален.
     "Это не просто  обещание, Джонни. Наша  машина сломалась, и  нам ее
не починить. Один из нас уже умирает, и такая же судьба скоро  постигнет
и другого".
     Джонни  стоял  на  коленях,  и  эти  слова медленно проникали в его
сознание.   Его охватывало  понимание неизбежности  свершающегося, и ему
казалось, что это больше, чем  он может вынести - найти  двоих настоящих
друзей, и вот теперь они умирают...
     "Джонни", - тихонько окликнули его.
     - Да, - отозвался Джонни, стараясь не заплакать.
     "Хочешь с нами меняться?"
     - Меняться?..
     "Так  у  нас  дружат.  Ты  даешь  нам  что-нибудь,  и  мы тебе тоже
что-нибудь подарим".
     - Но у меня ничего нет...- замялся Джонни.
     И сразу вспомнил. Ведь у  него есть перочинный ножик! Конечно,  это
не  бог  весть  что  и  лезвие  у  ножика  обломано, но это было все его
достояние.
     "Вот  и  прекрасно,  -  сказали  Они.-  Это  как  раз то, что надо.
Положи-ка его на землю, поближе к машине".
     Он достал ножик из  кармана и положил его  рядом с машиной. И  хотя
он глядел  во все  глаза, чтобы  ничего не  упустить, все  случилось так
стремительно, что он ничего  не смог разобрать, но,  как бы то ни  было,
его ножик изчез, и теперь какой-то предмет лежал на его месте.
     "Спасибо тебе, Джонни,  - сказали Они.-  Как славно, что  ты с нами
поменялся".
     Он  протянул  руку,  и  взял  вещь,  которую  Они подарили ему, и в
сумерках  она  сверкнула  скрытым  огнем.  Он  повернул  ее  в пальцах и
увидел, что это  был вроде драгоценный  камень - сияние  исходило у него
изнутри и переливалось роем разноцветных огней.
     И только  увидев, какой  свет исходил  из подарка,  он осознал, как
стало темно  и сколько  уже прошло  времени, и  когда он  понял это,  то
вскочил и сломя голову бросился бежать, даже не попрощавшись.
     Искать  коров  теперь  все  равно  уже  было  слишком  темно, и ему
оставалось только  надеяться, что  они сами  отправились домой  и что он
сможет нагнать их и сделать вид, что вроде привел их с собой. Он  скажет
дяде Эйбу, что две телки прорвали ограду и умотали с пастбища и что  ему
пришлось искать  их, чтобы  вернуть в  стадо. Он  скажет дяде Эйбу... он
скажет... он скажет...
     Джонни  задыхался  от  бега,  а  сердце  у  него  стучало так, что,
казалось, сотрясало все  его маленькое тело,  и страх сидел  в нем после
всего того, что было раньше, после того, как он забыл сходить к  роднику
за водой, после того, как он  потерял вчера двух телок, после того,  как
у него в кармане нашли спички...
     Коров он не догнал. Они были  уже в коровнике, и он понял,  что они
подоены, и  что там,  в кустах,  он пробыл  ужасно долго,  и что все это
куда хуже, чем ему представлялось.
     По  дорожке  он  поднялся  к  дому.  От страха его трясло. На кухне
горел свет, и он понял, что его дожидаются.
     Когда  он  вошел  в  кухню,  они  сидели  за столом, повернувшись к
двери, и ждали его. Свет лампы падал  на их лица, и лица эти были  столь
суровы, что походили на могильные камни.
     Дядя Эйб возвышался,  словно башня, голова  его доходила до  самого
потолка,  и  видно  было,  как  напряглись  мускулы  его рук, обнаженных
закатанными рукавами рубашки.

                                - 5 -

     Он потянулся  к Джонни,  и Джонни  нырком ушел  было в  сторону, но
сильные  пальцы  сомкнулись  у  него  на  шее,  оплели горло, и дядя Эйб
поднял его и встряхнул - молча и злобно.
     - Я тебе покажу, - прошипел  дядя Эйб сквозь зубы.- Я тебе  покажу!
Я тебе покажу...
     Что-то упало на  пол и покатилось  в угол, оставляя  за собой шлейф
огня.
     Дядя  Эйб  перестал  трясти  его  и секунду-другую стоял совершенно
неподвижно, держа мальчика в воздухе. Потом он бросил его на пол.
     - Это у тебя из кармана, - сказал дядя Эйб.- Это чего же такое?
     Джонни попятился, тряся головой.
     Он ни за что  не скажет им... Никогда!  Что бы ни делал  с ним дядя
Эйб, он ни за что не скажет! Даже пусть его убивают...
     Дядя Эйб  остановил ногой  катившийся камень,  быстро наклонился  и
поднял его.  Он принес камень  к столу, положил под лампу и  завороженно
стал глядеть на игру огней.
     Тетя  Эм,  приподнявшись  со  стула,  так  и подалась вперед, чтобы
разглядеть получше, что же там такое.
     - Господи ты боже мой, - прошептала она.
     С минуту  оба были  недвижны и  смотрели на  драгоценность, глаза у
них ярко блестели,  тела были напряжены,  и в тишине  было слышно только
их прерывистое  дыхание. Наступи  сейчас конец  света, они  бы этого  не
заметили.
     Затем они оба выпрямились  и посмотрели на Джонни,  отвернувшись от
камня, как  если бы  он их  больше совсем  не интересовал,  как если  бы
камень должен был  оказать на них  какое-то влияние и  вот выполнил свою
задачу и теперь уже не имел ровно никакого значения.
     - Ты, верно,  проголодался, малыш, -  сказала тетя Эм,  обращаясь к
Джонни.- Сейчас подогрею тебу ужин. Хочешь яичницу?
     Джонни поперхнулся и мог только кивнуть.
     Дядя  Эйб  уселся  на  стул,  не  обращая  на камень ровно никакого
внимания.
     - Вот, значит, дело  какое, - прогудел он.-  Я тут на днях  видел в
лавке как раз такой ножик, какой тебе хотелось...
     Джонни едва слушал его.
     Он стоял,  прислушиваясь к  дружелюбию и  Любви, которые, казалось,
тихонько пели в стенах этого дома.

Клиффорд Саймак ьНа Юпитереэ

Четверо людей Г двое, а некоторое время спустя еще двое Г скрылись в воющем аду, который зовется атмосферой Юпитера, и не вернулись. Они отправились навстречу бешеному урагану легкой рысцой, вернее, стелющимися прыжками, волоча брюхо над самой землей, и их крутые бока блестели от дождя.
Ибо они покинули станцию не в человеческом облике.
А теперь перед столом Кента Фаулера, директора станции No-3 Топографической службы Юпитера, стоял пятый.
Под столом Фаулера дряхлый Таузер почесал блошиный укус и, свернувшись поудобнее, снова уснул.
У Фаулера вдруг защемило сердце Г Гарольд Аллен был очень молод, слишком молод... Беспечная юношеская самоуверенность, прямая спина, бесхитростные глаза, лицо мальчика, еще не знающего, что такое страх. И это было удивительно. Люди, работавшие на станциях Юпитера, хорошо знали, что такое страх Г страх и смирение. Человек казался таким крохотным перед лицом могучих сил чудовищной планеты!
Г Вы знаете, что не обязаны это делать,Г сказал Фаулер.Г Вы не обязаны идти туда.
Конечно, это была формальность. Тем четверым было сказано то же самое, но они пошли. И Фаулер знал, что пойдет и пятый. Но внезапно в его душе шевельнулась слабая надежда, что Аллен все-таки откажется.
Г Когда мне выходить? Г спросил Аллен.
Прежде этот ответ пробуждал в Фаулере тихую гордость Г прежде, но не теперь. Сдвинув брови, он ответил:
Г Через час.
Аллен спокойно ждал дальнейших инструкций.
Г Четыре человека ушли и не вернулись,Г сказал Фаулер.Г Как вам, конечно, известно. Нам нужно, чтобы вы вернулись. Нам не нужно, чтобы вы предпринимали героическую спасательную операцию. От вас требуется одно Г вернуться и доказать, что человек способен существовать в юпитерианском облике. Вы дойдете до ближайшего тригонометрического знака и сразу же вернетесь. Не рискуйте. Не отвлекайтесь. Ваша главная задача Г вернуться.
Аллен кивнул.
Г Я знаю.
Г Конверсию произведет мисс Стэнли,Г продолжал Фаулер.Г В этом отношении вам нечего опасаться. Все ваши предшественники, насколько можно судить, выходили из конвертора в оптимальном состоянии. Вы будете в надежных руках. Мисс Стэнли Г первоклассный специалист по конверсиям, лучший в Солнечной системе. Она работала почти на всех планетах. Вот почему она здесь.
Аллен улыбнулся мисс Стэнли, и Фаулер заметил, что на ее лице мелькнуло непонятное выражение Г может быть, жалость, или гнев, или просто страх. Но оно тут же исчезло, и мисс Стэнли улыбнулась юноше, стоявшему перед письменным столом. Улыбнулась неохотно, своей обычной чопорной улыбкой учительницы.
Г Я с нетерпением предвкушаю мою конверсию,Г сказал Аллен.
Его тон превратил происходящее в шутку, в нелепую сардоническую шутку.
Но то, что ему предстояло, меньше всего походило на шутку.
Дело было более чем серьезным. Фаулер знал, что от исхода их опытов зависит судьба людей на Юпитере. В случае успеха они получат легкий доступ ко всем ресурсам этого гиганта. Юпитер покорится человеку, как покорились все остальные планеты. Но если опыты окончатся неудачей...
Если они окончатся неудачей, человек на Юпитере по-прежнему будет скован по рукам и ногам невероятным атмосферным давлением, огромной силой тяжести, смертоносной для него химией планеты. Человек по-прежнему останется пленником внутри станций, он так и не выйдет сам на ее поверхность, так и не увидит ее прямо, без помощи приборов, а должен будет и дальше полагаться на громоздкие тракторы и телепередатчики, должен будет работать с неуклюжими механизмами и инструментами или прибегать к посредничеству столь же неуклюжих роботов.
Ибо ничем не защищенный человек в своем естественном виде был бы мгновенно расплющен чудовищным атмосферным давлением в пятнадцать тысяч фунтов на квадратный дюйм Г давлением, по сравнению с которым на дне земного океана царит вакуум.
Даже самый твердый металл, какой удалось создать землянам, не выдерживал этого давления и щелочных ливней, непрерывно обрушивающихся на поверхность Юпитера. Он становился хрупким, расслаивался, рассыпался, как сухая глина, или растекался лужицами аммиачных солей. Только когда удалось повысить крепость этого металла, усилив его электронные связи, были, наконец, созданы купола, способные противостоять весу тысячемильных толщ бешено крутящихся ядовитых газов, из которых состояла атмосфера планеты. Но и теперь купола, а также все аппараты и механизмы приходилось покрывать толстым слоем кварца, чтобы защитить металл от дождя Г от едких струй жидкого аммиака.
Фаулер поймал себя на том, что слушает гул машин в подвальном этаже станции. Шум этот не смолкал никогда. Машины работали непрерывно, потому что, остановись они хотя бы на мгновение, в металлические стены купола перестала бы поступать дополнительная энергия, электронные связи ослабели бы и станции пришел бы конец.
Таузер вылез из-под стола и начал выкусывать очередную блоху, громко стуча ногой по полу.
Г Что-нибудь еще? Г спросил Аллен.
Фаулер покачал головой.
Г Если вам нужно чем-то заняться... Может быть, вы...
Он намеревался сказать: ьВы хотели бы написать письмаэ, но спохватился и не докончил фразы.
Аллен поглядел на часы.
Г Я приду вовремя,Г сказал он, повернулся и вышел.
Фаулер знал, что мисс Стэнли пристально смотрит на него, но ему меньше всего хотелось встретить ее взгляд, а потому он наклонился и начал перебирать лежащие на столе бумаги.
Г И долго вы намерены продолжать? Г спросила мисс Стэнли, злобно отчеканивая каждое слово.
Тогда он повернул кресло и посмотрел на нее. Ее губы были сжаты в жесткую узкую полоску, а зачесанные назад волосы так сильно оттягивали кожу лба, что лицо приобрело странное, почти пугающее сходство с восковой маской.
Стараясь придать своему голосу сдержанность и спокойствие, Фаулер ответил:
Г До тех пор, пока в этом будет нужда. До тех пор, пока сохранится хоть какая-то надежда на успех.
Г Вы намерены и дальше приговаривать их к смерти,Г сказала она.Г Вы намерены и дальше гнать их в рукопашный бой с Юпитером. Вы и дальше будете сидеть на станции в безопасности и посылать их наружу умирать.
Г Сентиментальность здесь неуместна, мисс Стэнли,Г Фаулер сдержал закипавший в нем гнев.Г Вы не хуже меня знаете, почему мы это делаем. Вам известно, что человеку в его естественном виде с Юпитером не справиться. Следовательно, людей необходимо превратить в существа, которым такая задача по плечу. Мы уже делали это на других планетах. Если мы в конце концов добьемся успеха, жертвы окажутся не напрасными. На протяжении всей истории люди жертвовали жизнью ради того, что теперь представляется нам нелепостью, повинуясь побуждениям, теперь для нас неприемлемым. Так неужели же то, к чему стремимся мы, не стоит жертв?
Мисс Стэнли сидела выпрямившись, и на ее седеющих волосах лежали блики света. Фаулер смотрел на нее, стараясь понять, что она сейчас чувствует, о чем думает. Не то чтобы он ее боялся, но в ее присутствии он всегда испытывал некоторую неловкость. Ее проницательные голубые глаза замечали слишком многое, ее руки выглядели чересчур умелыми. Быть бы ей чьей-нибудь тетушкой, сидеть бы в кресле-качалке с вязаньем! Но нет, она была лучшим специалистом по конверсиям во всей Солнечной системе, и ей не нравилось, как он исполнял свои обязанности.
Г Тут что-то не так, мистер Фаулер,Г объявила она.
Г Вот именно,Г согласился Фаулер.Г Потому-то я и посылаю Аллена в одиночку. Возможно, он установит, в чем дело.
Г А если нет? Г Я пошлю кого-нибудь еще.
Мисс Стэнли поднялась, направилась было к двери, но остановилась перед столом.
Г Когда-нибудь,Г сказала она,Г вы станете большим начальником. Вы не упускаете ни одного шанса. И вот он Г ваш шанс! Вы поняли это сразу же, едва вашу станцию выбрали для проведения опытов. Если вы добьетесь своего, то подниметесь на ступеньку-другую. Неважно, сколько людей погибнет, но вы-то подниметесь на ступеньку-другую.
Г Мисс Стэнли,Г резко сказал Фаулер,Г Аллену скоро идти. Будьте добры проверить вашу машину...
Г Моя машина тут ни при чем, она работает точно по параметрам, заданным биологами,Г произнесла мисс Стэнли ледяным голосом.
Сгорбившись над столом, Фаулер слушал, как, замирают в коридоре ее шаги.
Конечно, она права. Параметры установлены биологами. Но и биологи могут ошибаться. Малейшее отличие, крохотное отклонение Г и конвертор пошлет на поверхность планеты уже не то существо, которое имели в виду они. Существо в чем-то неполноценное, которое не сможет выдержать тех или иных условий или обезумеет, или вообще окажется нежизнеспособным, причем по совершенно неожиданным причинам.
Ведь о том, что происходило за стенами купола, люди знали очень мало Г в их распоряжении не было ничего, кроме показаний приборов. И эти сведения, полученные с помощью приборов и автоматических механизмов, были менее всего исчерпывающими, потому что Юпитер был невероятно громаден, а станций была горстка.
Биологи, изучавшие пластунов Г по-видимому, высшую форму юпитерианской жизни,Г потратили больше трех напряженнейших лет на собирание данных о них, а потом еще два года на проверку этих данных. На Земле такая работа заняла бы не больше двух недель. Однако трудность заключалась в том, что обитателей Юпитера нельзя было доставить на Землю.
Искусственно воссоздать юпитерианские условия не представлялось возможным, а в условиях земного давления и температуры пластуны мгновенно превратились бы в облачка газа.
И все-таки эту работу необходимо было проделать, иначе человек никогда не ступил бы на поверхность Юпитера в облике пластуна. Ведь прежде чем конвертор мог преобразить человека в другое существо, требовалось узнать все физические особенности этого существа Г узнать совершенно точно, так, чтобы исключить самую возможность малейшей ошибки.

Аллен не вернулся.
Тракторы, прочесавшие окрестности станции, не обнаружили никаких его следов Г если только быстро скрывшееся из виду существо, о котором сообщил один из водителей, не было пропавшим землянином в облике пластуна.
Когда Фаулер высказал предположение, что в параметры могла вкрасться ошибка, биологи усмехнулись самой презрительной из своих академических усмешек и терпеливо растолковали ему, что параметры отвечают всем необходимым требованиям. Когда человека помещали в конвертор и нажимали кнопку включения, человек становился пластуном. Он выходил наружу и скрывался в мутной тьме атмосферы.
ьА вдруг какое-нибудь неуловимое уродство,Г сказал Фаулер,Г крохотное отклонение в организме, что-то, не свойственное настоящим пластунам...ь
ьЧтобы выявить такое отклонение,Г сказали биологи,Г потребуются годы.
Но теперь пропавших было уже не четверо, а пятеро, и Гарольд Аллен скрылся в туманах Юпитера напрасно и бессмысленно. Он исчез, а к их знаниям это не прибавило ничего.
Фаулер протянул руку и пододвинул к себе анкеты сотрудников станции Г тонкую пачку бумаг, аккуратно скрепленную зажимом. Он многое дал бы, только бы избежать того, что предстояло, но избежать этого было нельзя. Узнать причину странных исчезновений необходимо, а узнать ее можно, только послав кого-нибудь еще.
Несколько минут Фаулер сидел неподвижно, прислушиваясь к реву ветра над куполом, к незатихающему вою урагана, яростно бушующему по всей планете из века в век.
Он спрашивал себя, не кроется ли там какая-то опасность. Опасность, о которой они даже не подозревают. Затаившееся чудовище, которое пожирает пластунов, не разбирая, какие из них Г настоящие, а какие Г конвертированные. Впрочем, для пожирателя между ними и нет никакой разницы!
Или ошибка заключалась в самом выборе пластунов для перевоплощения? Решающим фактором, как ему было известно, послужил их разум, существование которого не вызывало сомнений. Ведь человек, конвертированный в неразумное животное, не мог долго сохранять свою способность мыслить.
А вдруг биологи, придавая решающее значение этому фактору, сочли, что он искупает какую-то другую особенность пластунов, которая оказалась неблагоприятной или даже роковой? Вряд ли. Как ни высокомерны биологи, свое дело они знают.
А может быть, ошибочна и заранее обречена на провал сама идея? Конвертирование на других планетах оказалось удачным, но из этого вовсе не следовало, что так будет и на Юпитере. Вдруг человеческое сознание не в состоянии использовать сенсорный аппарат обитателя Юпитера? Вдруг пластуны настолько отличны от людей, что человеческие знания и юпитерианская концепция жизни просто несовместимы?
Или все дело в самом человеке, в какой-то древней наследственной черте? В каком-то сдвиге сознания, который в совокупности с тем, что они находят снаружи, препятствует их возвращению? Впрочем, это вовсе не обязательно должно быть сдвигом в обычном смысле слова. Просто некое свойство человеческого сознания, считающееся на Земле вполне нормальным, вступает в такой яростный конфликт с юпитерианской средой, что это приводит к мгновенному безумию.
Из коридора донеслось постукивание когтей, и Фаулер слабо улыбнулся. Это Таузер возвращался из кухни, куда он ходил навестить повара, своего давнего приятеля.
Таузер вошел в кабинет с костью в зубах. Он помахал Фаулеру хвостом, улегся рядом со столом и зажал кость в лапах. Его слезящиеся старые глаза были устремлены на хозяина, и Фаулер, нагнувшись, потрепал рваное ухо пса.
Г Ты еще сохранил ко мне симпатию, Таузер? Г спросил он, и пес застучал хвостом по полу.Г Только ты один и питаешь тут ко мне добрые чувства,Г продолжал Фаулер.Г А все остальные злы на меня и, наверное, называют меня убийцей.
Он выпрямился и взял анкеты.
Беннет? Беннета на Земле ждет невеста.
Эндрюс? Эндрюс намерен вернуться в Марсианский технологический институт, как только заработает денег на год вперед.
Олсон? Олсону скоро на пенсию, и он всем рассказывает, какие будет выращивать розы, когда удалится на покой.
Фаулер медленно положил анкеты на стол.
Он приговаривает людей к смерти. Так сказала мисс Стэнли, и ее бледные губы на пергаментном лице едва шевелились. Посылает людей умирать, а сам отсиживается в безопасности на станции.
Наверное, они все говорят так, особенно теперь, когда и Аллен не вернулся. Прямо ему они, конечно, этого не скажут. Даже тот Г или те,Г кого он вызовет сюда, чтобы послать наружу, не скажет ему ничего подобного.
Они только спросят: ьКогда мне выходить?э, потому что у них на станции принята именно эта фраза.
Но он прочтет невысказанное в их глазах.
Фаулер снова взял анкеты. Беннет, Эндрюс, Олсон. Есть еще и другие, но что толку продолжать!
Кент Фаулер знал, что не сможет этого сделать, не сможет посмотреть им в глаза, не сможет послать еще кого-то на смерть.
Он наклонился и нажал клавишу селектора.
Г Я слушаю, мистер Фаулер.
Г Позовите, пожалуйста, мисс Стэнли.
Он ждал, чтобы мисс Стэнли подошла к аппарату, и слушал, как Таузер вяло грызет кость. Зубы Таузера стали совсем уже никудышными.
Г Мисс Стэнли слушает,Г раздался ее голос.
Г Будьте добры, мисс Стэнли, приготовьтесь к посылке еще двоих.
Г А вы не боитесь, что слишком быстро истощите весь свой запас? Г осведомилась мисс Стэнли.Г Если посылать их поодиночке, вы израсходуете их вдвое медленнее и получите вдвое больше удовольствия.
Г Одним будет собака.
Г Собака?!
Г Да. Таузер.
Фаулер уловил в ее голосе нотки ярости.
Г Ваша собственная собака. Она же была с вами всю свою жизнь.
Г В том-то и дело,Г сказал Фаулер.Г Таузер очень огорчится, если я не возьму его с собой.

Это был совсем не тот Юпитер, который он привык наблюдать на телевизионном экране. Он ждал, что увидит планету по-новому, но только не такой! Он ждал, что будет брошен в ад аммиачного дождя, вонючих газов и оглушительного рева урагана. Он ждал клубящихся туч, непроницаемого тумана, зловещих вспышек чудовищных молний.
Но он не ждал, что хлещущий ливень превратится в легкую лиловатую дымку, тихо плывущую над розово-лиловым дерном. И он не мог бы даже вообразить, что змеящиеся молнии окажутся нежным сиянием, озаряющим многоцветные небеса.
Ожидая Таузера, Фаулер напряг мышцы своего нового тела и поразился его мощи и легкости. ьОтличное тело!э Г подумал он и пристыженно вспомнил, с какой жалостью наблюдал за пластунами на экране телевизора.
Ведь почти невозможно было вообразить себе живой организм, построенный не из воды и кислорода, а из аммиака и водорода, и еще труднее было поверить, что подобное существо способно не хуже человека наслаждаться физической радостью бытия. Жизнь в бешеной мутной тьме за стенами станции представлялась немыслимой Г ведь они не знали, что для глаз обитателей Юпитера этой мутной тьмы вообще не существует.
Ветер ласково поглаживал его, и он растерянно вспомнил, что по земным нормам этот ветер был неистовым ураганом, мчащим смертоносные газы со скоростью двести миль в час.
Его тело впитывало приятные ароматы. Но можно ли было назвать их ароматами? Ведь он воспринимал их не с помощью обоняния, не так, как раньше. Казалось, все его существо пронизано ощущением лаванды, но только это была не лаванда. Он понимал, что для обозначения такого восприятия в его распоряжении нет слов Г это, без сомнения, была первая из бесчисленных терминологических трудностей, ожидающих его. Ведь слова и мысленные символы, которыми он обходился как землянин, не могли уже служить ему, когда он стал юпитерианином.
В стене станции открылась дверь тамбура, и оттуда выскочил Таузер, то есть, по-видимому, это был Таузер.
Фаулер хотел позвать собаку, и в его мозгу уже возникли нужные слова, но он не смог их произнести.
Никак. Ему нечем было их произносить.
На мгновение им овладел ужас, слепой панический страх.
Как разговаривают юпитериане? Как...
Внезапно он ощутил Таузера где-то неимоверно близко, ощутил неуклюжую жаркую любовь лохматого зверя, который странствовал с ним по многим планетам. Ему вдруг показалось, что существо, которое было Таузером, очутилось внутри его черепа.
И из буйной радости встречи родились слова:
Г Привет, друг!
Нет, не слова, а что-то лучше слов. Мысленные символы в его мозгу, прямо им воспринимаемые и передающие оттенки смысла, которые недоступны словам.
Г Привет, Таузер,Г сказал он.
Г А я отлично себя чувствую,Г объявил Таузер.Г Буд-то опять стал щенком. Последнее время я что-то совсем расклеился. Лапы не слушаются, от зубов одни пеньки остались. Уж такими зубами кости не разгрызешь. И блохи допекают. Раньше-то я на них никакого внимания не обращал. В молодости я их и не замечал вовсе.
Г Но... но...Г мысли Фаулера путались.Г Ты со мной разговариваешь!
Г А как же! Г сказал Таузер.Г Я-то с тобой всегда разговаривал, только ты меня не слышал. Я старался, но у меня не получалось.
Г Иногда я тебя понимал,Г заметил Фаулер.
Г Не очень,Г возразил Таузер.Г Ты, конечно, разбирался, когда я хотел есть, или пить, или прогуляться. Но ничего больше до тебя не доходило.
Г Извини,Г сказал Фаулер.
Г Да чего там! Г успокоил его Таузер.Г Давай побежим наперегонки вон к тому утесу!
Только сейчас Фаулер заметил этот утес, сверкавший удивительным хрустальным блеском в тени цветных облаков Г до него было несколько миль.
Г Очень далеко...Г нерешительно заметил Фаулер.
Г Да ладно тебе! Г отозвался Таузер и побежал к утесу.
Фаулер побежал за ним, проверяя свои ноги, проверяя мощь своего нового тела Г сначала неуверенно, затем с изумлением. Но уже несколько секунд спустя он бежал, упиваясь восторгом, ощущая себя единым целым с розово-лиловым дерном, с дымкой дождя, плывущей над равниной.
Внезапно он ощутил музыку Г музыку, которая вливалась в его бегущее тело, пронизывала все его существо и уносила все дальше на крыльях серебряной быстроты. Музыка, чем-то похожая на перезвон колоколов, разносящийся в солнечное весеннее утро с одинокой колокольни на холме.
Он приближался к утесу, и музыка становилась все более властной, заполняя всю Вселенную брызгами магических звуков. И тут он понял, что это звенит водопад, легкими клубами низвергаясь с крутого склона сверкающего утеса.
Только, конечно, не водопад, а аммиакопад, и утес был ослепительно белым потому, что слагался из твердого кислорода.
Он резко остановился рядом с Таузером там, где над водопадом висела мерцающая стоцветная радуга.
Стоцветная в буквальном смысле слова, потому что тут первичные цвета не переходили один в другой, как их видят люди, но были четко разложены на всевозможные оттенки.
Г Музыка...Г сказал Таузер.
Г Да, конечно. И что?
Г Музыка,Г повторил Таузер,Г это вибрация. Вибрация падающей воды.
Г Но, Таузер, ты же ничего не знаешь о вибрациях!
Г Нет, знаю,Г возразил Таузер.Г Это мне только что вскочило в голову.
Фаулер мысленно ахнул.
Г Только что вскочило!
И внезапно ему самому пришла в голову формула... формула процесса, с помощью которого можно было бы создать металл, способный выдерживать давление юпитерианской атмосферы.
Фаулер в изумлении уставился на водопад, и его сознание мгновенно восприняло все множество цветов и в точной последовательности распределило их по спектру. Это сделалось как-то само собой. На пустом месте Г ведь он ничего не знал о металлах, ни о цветах.
Г Таузер! Г вскричал он.Г Таузер, с нами что-то происходит!
Г Ага,Г сказал Таузер.Г Я знаю.
Г Это наш мозг,Г продолжал Фаулер.Г Мы используем его весь, до последнего скрытого уголка. Используем, чтобы узнать то, что должны были бы знать с самого начала.
И новообретенная ясность мысли подсказала ему, что дело не ограничится только красками водопада или металлом, способным выдержать давление атмосферы Юпитера,Г он уже предвидел многое другое, хотя пока еще не мог точно определить, что именно. Но, во всяком случае, то, что должен был бы знать любой мозг, если бы он полностью использовал свои возможности.
Г Мы все еще принадлежим Земле,Г сказал Фаулер.Г Мы только-только начинаем постигать начатки того, что нам предстоит узнать, того, что мы не сможем узнать, оставаясь просто людьми, так как наш прежний мозг был плохо приспособлен для интенсивного мышления и не обладал некоторыми свойствами, необходимыми для полноты познания.
Он оглянулся на станцию Г ее темный купол отсюда казался совсем крохотным.
Там остались его сотрудники, которые не были способны увидеть красоту Юпитера. Они считали, что клубящийся туман и струи ливня скрывают от их взглядов поверхность планеты. Тогда как виноваты в этом были только их глаза. Слабые глаза, не способные увидеть красоту облаков, не способные различить что-либо за завесом дождя. И тела, не воспринимающие упоительную музыку, которую рождают падающие с обрыва струи.
И он, Фаулер, тоже ждал встречи с ужасным, трепетал перед неведомыми опасностями, готовился смириться с тягостным, чуждым существованием.
Но вместо всего этого он обрел многое, что было ему недоступно в человеческом обличье. Более сильное и ловкое тело. Бьющую ключом радость жизни. Более острый ум. И мир более прекрасный, чем тот, какой когда-либо грезился мечтателям на Земле.
Г Идем же! Г теребил его Таузер.
Г Куда ты хочешь идти?
Г Да куда угодно! Г ответил Таузер.Г Просто отправимся в путь и посмотрим, где он окончится. У меня такое чувство... ну, просто такое чувство.
Г Я понимаю,Г сказал Фаулер.
Потому что и у него было это чувство. Чувство какого-то высокого предназначения. Ощущение величия. Уверенность, что за гранью горизонта их ждут удивительные приключения... Нет, нечто большее, чем самые захватывающие приключения!
И он понял, что пять его предшественников также испытали это чувство. Их тоже охватило властное стремление отправиться туда Г навстречу более полной жизни, более совершенным знаниям.
Вот почему ни один из них не вернулся.
Г Я не хочу назад! Г сказал Таузер.
Г Но нас там ждут,Г ответил Фаулер, направился было к станции и вдруг остановился.
Вернуться в стены купола. Вернуться в прежнее больное тело. Раньше оно не казалось ему больным, но теперь он понял, что такое настоящее здоровье.
Назад Г к затуманенному мозгу, к спутанности мыслей. Назад Г к шевелящимся ртам, которые образуют звуки, воспринимаемые другими. Назад Г к зрению, которое хуже, чем слепота. Назад Г к связанности движений, назад к незнанию.
Г Нам столько надо сделать и столько увидеть! Г настаивал Таузер.Г Мы еще должны многому научиться. Узнать, открыть...
Да, они могут многое открыть. Возможно, они найдут тут цивилизацию, по сравнению с которой земная цивилизация покажется ничтожной. Они найдут здесь красоту и Г что еще важнее Г настоящее восприятие красоты. И дружбу, какой еще никто не знавал Г ни один человек и ни одна собака,
И жизнь Г такую полную, что по сравнению с ней его прошлое казалось лишь прозябанием.
Г Я не могу вернуться,Г сказал Таузер.Г Они опять сделают меня псом.
Г А меня Г человеком,Г ответил Фаулер.Г Но мы вернемся, когда узнаем то, что должны узнать.
Клиффорд Саймак. На Юпитере.
перевод с англ. - И. Гурова.
Clifford Simak. ?

                             Клиффорд САЙМАК

                               НАБЛЮДАТЕЛЬ

     Оно существовало. Но что это было? Пробуждение после сна, первый  миг
появления на свет, а, может быть, его просто включили? Оно не  помнило  ни
иного времени, ни иного мира.
     Сами собой пришли слова. Слова всплывали  ниоткуда,  символы,  совсем
непрошенные, пробуждались, возникали или включались, как и оно само.
     Мир вокруг был  красно-желтым.  Красная  земля  и  желтое  небо.  Над
красной землей в желтом небе стояло ослепительное сияние. Журча, по  земле
бежал поток.
     Минутой позже оно уже  знало  гораздо  больше,  лучше  понимало.  Оно
знало, что сияние в вышине -  это  солнце,  а  журчащий  поток  называется
ручейком. В ручейке бежала не вода, но эта бежавшая жидкость, как и вода в
его представлении, состояла из нескольких элементов. Из красной  земли  на
зеленых стеблях, увенчанных пурпурными ягодами, тянулись кверху растения.
     Оно уже располагало словами и символами, которых достаточно было  для
обозначения  понятий  жизнь,  жидкость,  земля,  небо,  красный,   желтый,
пурпурный, зеленый, солнце, яркий, вода. С каждой минутой слов, символов и
обозначений появлялось все больше. К тому же  оно  могло  наблюдать,  хотя
слово "наблюдать" не совсем подходило - у него не было ни глаз, ни ног, ни
рук, ни тела.
     Не было ни глаз, ни тела. Оно не знало, какое  занимает  положение  -
стоит ли, лежит или сидит. Не повернув головы - ее у  него  не  было,  оно
могло взглянуть в любую сторону. Но как ни  странно,  оно  сознавало,  что
занимает определенное положение по отношению к ландшафту.
     Оно посмотрело вверх, прямо  на  слепящее  солнце.  Сияющий  диск  не
ослепил - ведь глаз, этих хрупких органических  конструкций,  которые  мог
разрушить солнечный свет, у него не было.
     Оно знало  -  звезда  класса  Б8  с  массой  впятеро  больше  Солнца,
отстоящая от планеты на 3.75 а.е.
     Солнце с большой буквы? А.Е.? Впятеро? 3.75? Планета?
     Когда-то, в прошлом - каком прошлом, где, когда? - оно было знакомо с
этими терминами, с тем, что солнце пишется с  прописной  буквы,  что  вода
бежит ручейком, представляло себе тело и глаза. Может быть, оно их  знало?
Было ли у него когда-нибудь прошлое, в котором оно их знало? А может быть,
это  лишь  термины,  введенные  в  него   для   использования   в   случае
необходимости, инструмент - еще один новый  термин  -  для  познания  того
мира, где оно оказалось? Познания с какой целью? Для себя? Нелепо, ибо ему
эти знания ни к чему, оно даже не задавалось такой мыслью.
     Оно знало все, но откуда Как оно узнало,  что  это  солнце  -  звезда
класса Б8 и что такое класс Б8? Как оно узнало расстояние до  солнца,  его
диаметр и массу? Визуально? Как оно вообще узнало, что это звезда  -  ведь
прежде оно звезд не видело.
     И тогда, напряженно думая,  оно  пришло  к  заключению,  что  видело.
Видело множество звезд, их долгую последовательность, протянувшуюся  через
галактику, и оно изучало каждую  из  них,  определяя  спектральный  класс,
расстояние, диаметр, состав, возраст и вероятный срок оставшейся им жизни.
Про каждую оно знало, постоянная  ли  это  звезда  или  пульсирующая,  ему
известны  были  ее  спектр  и  множество  мелких  параметров,  позволяющих
отличить одну звезду  от  другой.  Красные  гиганты,  сверхгиганты,  белые
карлики и даже один черный. И, самое главное, оно знало, что почти  каждой
звезде сопутствуют планеты, потому что практически не встречало звезд  без
планет.
     Наверное, никто никогда не видел  столько  звезд  и  не  знал  о  них
больше, чем видело и знало оно.
     Во имя чего оно старалось осознать, с какой целью изучало их, но  ему
это  никак  не  удавалось.  Цель  была  неуловима,  если   только   вообще
существовала.
     Оно перестало рассматривать солнце и огляделось вокруг, окинув единым
взглядом всю панораму. "Словно у меня множество глаз вокруг несуществующей
головы, - подумало оно. - Интересно, почему меня так  привлекает  мысль  о
голове и глазах? Может быть, когда-то они были у меня? А может быть, мысль
о  них  -  это  рудимент,  примитивные  воспоминания,  которые  настойчиво
отказываются исчезнуть и почему-то сохраняются и проявляются при первой же
возможности?"
     Оно старалось доискаться до причины, дотянуться и  ухватить  мысль  о
памяти, вытащить ее, сопротивляющуюся, из норы. И не смогло.
     Оно сосредоточило внимание на  поверхности  планеты.  Оно  находилось
(если так можно выразиться) на крутом склоне, вокруг  громоздились  валуны
черной  породы.  Склон  закрывал  одну  сторону,  зато   остальная   часть
поверхности лежала перед ним до горизонта, как на ладони.
     Поверхность  была   ровной,   только   вдали   из   земли   выступало
конусообразное  вздутие  с  зубчатой  вершиной,   склоны   которого   были
изборождены складками, как у древнего кратера.
     По этой равнине текло несколько речушек, жидкость в которых  не  была
водой. К небу тянулась редкая  растительность.  Только  на  первый  взгляд
казалось, что растения, увенчанные пурпурными ягодами, -  единственные  на
планете, просто их было подавляющее большинство и уж очень  необычный  вид
они имели.
     Почва напоминала крупный песок. Оно протянуло руку, вернее, не руку -
ведь рук у него не было  -  но  оно  так  подумало.  Оно  протянуло  руку,
запустило пальцы глубоко в землю, и  в  него  потекла  информация.  Песок.
Почти чистый песок. Кремний, немного железа,  алюминия,  следы  кислорода,
водорода, кальция и магния. Практически  бескислотный.  К  нему  стекались
цифры, проценты, но вряд ли оно их замечало. Они просто поступали, и все.
     Воздух планеты был смертелен. Смертелен для кого?  Радиация,  которую
обрушивала на планету звезда Б8, тоже была смертельна. Опять же, для кого?
     "Что же  я  должно  знать?"  -  подумало  оно.  Еще  одно  слово,  не
употреблявшееся  ранее.  Я.  Мне.  Само.  Существо.  Личность.   Целостная
личность, сама по себе, а не часть другой. Индивидуальность.
     "Что я такое? - спросило оно себя. - Где я? Почему? Почему  я  должно
собирать информацию? Что мне до почвы,  радиации,  атмосферы?  Почему  мне
необходимо знать класс звезды, сияющей вверху? У меня нет тела, на котором
это могло бы сказаться. Судя по всему, у меня нет даже формы; у меня  есть
только бытие. Бесплотная индивидуальность, туманное я".
     Глядя на красно-желтую планету и пурпур цветов, оно на какое-то время
застыло, ничего не предпринимая.
     Немного погодя оно вновь принялось за  работу.  Ощупав  нагромождения
глыб и обнаружив ровные проходы между ними, оно поплыло по склону,  следуя
проходам.
     Известняк. Массивный, жесткий известняк, отложившийся на морском  дне
миллионы лет назад.
     На  мгновение  оно  замерло,  ощущая  смутное   беспокойство,   потом
определило его причину. Окаменелости!
     "Но почему окаменелости нарушают мой покой?" - спросило  оно  себя  и
неожиданно с волнением или чем-то очень похожим  на  волнение  догадалось.
Окаменелости принадлежали не  растениям,  древним  предкам  тех  пурпурных
цветов, которые росли на теперешней  поверхности,  а  животным  -  формам,
более совершенным в своей  структуре,  гораздо  дальше  продвинувшимся  по
лестнице эволюции.
     Жизнь  в  Космосе  была  такой  редкостью!  На   некоторых   планетах
существовали лишь простейшие формы, находящиеся на границе растительного и
животного мира - чуть более развитые, чем растения, но еще не животные. "Я
могло бы и догадаться, - подумало оно. - Меня должны были насторожить  эти
пурпурные растения - ведь они достаточно организованы, это  не  простейшие
формы". Несмотря на смертельную атмосферу, радиацию, жидкость, которая  не
была водой, силы эволюции на этой планете не дремали.
     Оно отобрало небольшую окаменелость - скорее всего хитиновый покров -
которая все еще содержала нечто, напоминающее скелет. У него были  голова,
тело,  лапы,  довольно  плоский  хвост  для  передвижения  в  том   жутком
химическом вареве, которое когда-то было океаном. Были у него  и  челюсти,
чтобы хватать и удерживать добычу, глаза - возможно, гораздо больше  глаз,
чем диктовалось  необходимостью.  Сохранились  отдельные  следы  пищевода,
остатки нервов или, по меньшей мере, каналов, по которым они тянулись.
     Оно подумало о том далеком, туманном времени, когда он ("Он?  Сначала
было я. А теперь он. Две личности, вернее, две ипостаси одной личности. Не
оно, а я и  он".)  лежал,  разлившись  тонким  слоем  по  твердому  пласту
известняка, и думал об окаменелостях и о себе. Особенно  его  интересовала
именно  эта  окаменелость  и  то  далекое,  туманное  время,   в   котором
окаменелость была найдена впервые, когда вообще в первый раз  он  узнал  о
существовании  окаменелостей.  Он  вспомнил,  как  ее  нашли  и  как   она
называлась. Трилобит. Кто-то сказал ему, что это трилобит, но  он  не  мог
припомнить, кто. Все  это  было  слишком  давно  и  настолько  затеряно  в
пространстве, что в памяти осталась лишь окаменелость, которая  называлась
трилобит.
     Но ведь было же другое время, другой мир, в  котором  он  был  молод!
Тогда, в первые мгновения после пробуждения, он знал, что его не включали,
не высиживали и не рожали каждый раз снова. У него было прошлое.  В  былые
времена, проснувшись, он сохранял личность. "Я не молод, - подумал он. - Я
сама древность. Существо с прошлым".
     "Мысли о глазах, теле, руках, ногах - может быть, это память об  ином
времени  или  временах?  Может  быть,  когда-то  я  действительно  обладал
головой, глазами, телом?"
     Вероятно, он ошибался. Вероятно, это лишь призрак памяти, порожденный
какой-то случайностью, событием или сочетанием того и другого, происшедших
с другим существом. Возможно, это память, привнесенная  по  ошибке,  -  не
его, а чья-то еще. А если окажется, что это его собственная память, то что
же с ним произошло, как он изменился?
     На  какое-то  время  он  забыл  про  известняк  и  окаменелости.   Он
расслабленно и спокойно лежал, распластавшись в складках породы,  надеясь,
что спокойствие и  расслабленность  принесут  ответ.  Ответ  появился,  но
частичный, раздражающий и мучительный  своей  неопределенностью.  Была  не
одна, а множество планет, разбросанных на расстоянии бесчисленных световых
лет.
     "Если это так, - думал он, - то во всем должен быть  какой-то  смысл.
Иначе зачем нужны множество планет и информация о них?" И это  была  новая
непрошеная мысль - информация о планетах. Зачем нужна информация? С  какой
целью он ее собирал? Безусловно, не для себя - ему эта информация не  была
нужна, он не мог ею воспользоваться. Может быть, он всего лишь собиратель,
жнец, накопитель и передатчик собранной информации?
     А если не для себя, то для  кого?  Он  подождал,  пока  не  возникнет
ответ, пока память не возьмет свое, но понял, что достиг предела.
     Он медленно вернулся на склон холма.
     Комок грунта возле него шевельнулся, и наблюдатель сразу заметил, что
это не порода, а живое существо такой же окраски.  Существо  передвигалось
быстро. Оно перемещалось короткими  плавными  движениями,  будто  тень,  а
когда останавливалось, сливалось с грунтом.
     Наблюдатель знал, что существо изучает его, рассматривает, и  силился
предположить, что оно может  видеть.  Возможно,  существо  почуяло  нечто,
обладающее тем же странным и неопределенным качеством, которое  называется
жизнью,  почувствовало  присутствие  иной  личности.  "Может   быть,   оно
чувствует силовое поле? -  подумал  он.  -  Могу  я  быть  силовым  полем,
разумом, лишенным членов и заключенным в силовое поле?"
     Он не шевелился,  позволяя  существу  рассмотреть  себя.  Оно  плавно
кружило вокруг, взметая при каждом движении фонтанчики песка и оставляя за
собой взрыхленную бороздку. Оно приближалось.
     Вот и попалось!  Он  держал  замершее  существо,  будто  охватив  его
множеством  рук.  Он  исследовал  его,  но  это  не   было   аналитическое
исследование, ему лишь надо было знать, что это такое. Протоплазма, хорошо
защищенная от радиации и, возможно, - в этом он  не  был  уверен,  -  даже
развившая в себе способность использовать ее энергию.  Вероятнее  всего  -
организм, не способный существовать без радиации, который нуждался  в  ней
так же, как  другие  нуждаются  в  тепле,  пище  или  кислороде.  Существо
разумное, обладающее многочисленными эмоциями - вероятно, вид разума,  еще
не способный построить развитую культуру, но все же  достаточно  развитый.
Еще несколько миллионов лет и он, наверное, породит цивилизацию.
     Он отпустил его. Все  так  же  плавно  существо  умчалось  прочь.  Он
потерял его из виду, но какое-то время еще мог следить за его перемещением
по разматывавшейся ниточке  следов  и  фонтанчикам  взлетавшего  в  воздух
песка.
     У него было много дел. Надо узнать профиль атмосферы, провести анализ
почвы и тех микроорганизмов, которые могли  в  ней  оказаться,  определить
состав  жидкости  в  ручье,   исследовать   растительный   мир,   провести
геологические исследования, измерить силу магнитного поля и  интенсивность
радиации. Но сначала необходимо  произвести  общее  исследование  планеты,
чтобы классифицировать ее и указать районы, которые могли бы  представлять
экономический интерес.
     Опять  всплыло  новое  слово,  которого  раньше  у  него  не  было  -
экономический. Напрягая память, свой теоретический  разум,  заключенный  в
гипотетическое силовое поле, он старался найти определение этому слову.
     Когда он нашел его, то смысл проступил ясно и четко  -  единственное,
что ясно и четко представилось ему на этой планете.
     Что здесь можно добыть и каковы затраты на разработку?
     "Охота за сырьем", - подумал он. Именно в этом и заключался смысл его
пребывания на планете. Ясно, что сам он никак не может использовать  какое
бы то ни было сырье. Должен существовать еще  кто-то,  кто  мог  бы  вести
эксплуатацию. Но в то же время он почувствовал, как при мысли о  сырье  по
нему прошла волна удовольствия.
     "Что здесь приятного? - подумал он. - Искать сырье?" Какую пользу  он
извлекал  от  поиска  этих  скрытых  на  планетах  сокровищ?  Хотя,   если
вдуматься, не так уж много существовало планет с запасами  сырья.  А  там,
где запасы и  были,  они  ничего  не  значили,  так  как  местные  условия
исключали разработку. Много, слишком много планет позволяли приблизиться к
себе лишь такому существу, как он.
     Он припомнил, что в свое  время,  когда  становилось  очевидным,  что
дальнейшие исследования бессмысленны, его  пытались  отозвать  с  каких-то
планет. Он сопротивлялся, игнорировал приказы вернуться.  По  элементарным
нормам его этики всякую работу надо  было  доводить  до  конца,  и  он  не
возвращался, пока не выполнял ее полностью. Всякое начатое дело  он  не  в
силах был оставить незавершенным. Упрямая преданность начатому  делу  была
основной чертой  его  характера;  таково  было  условие,  необходимое  для
выполнения работы, которую он исполнял.
     Или так, или никак. Или он существовал, или нет. Он или работал,  или
не работал. Он был так устроен, что его  интересовала  всякая  возникающая
перед ним проблема, и он не отбрасывал ее в сторону до тех  пор,  пока  не
решал до конца. Им приходилось мириться с этим, и теперь  они  это  знали.
Его больше не  беспокоили,  пытаясь  отозвать  с  экономически  невыгодной
планеты.
     "Они?" - спросил он себя и смутно припомнил  других  существ,  таких,
каким он был когда-то. Они  обучили  его,  сделали  из  него  то,  чем  он
являлся, они эксплуатировали его так  же,  как  и  открытые  им  бесценные
планеты. Но он не возражал - это была его жизнь, единственная, которую  он
имел. Или такая жизнь, или никакой. Он попытался  припомнить  подробности,
но что-то мешало. Никогда он  не  мог  получить  полного  представления  о
других виденных им  планетах  -  только  какие-то  обрывочные  данные.  Он
полагал, что кто-то совершает большую ошибку - ведь  накопленный  им  опыт
мог бы служить ему при исследовании каждой новой планеты. Но почему-то они
так не считали,  стараясь  (правда,  не  совсем  удачно)  перед  очередной
засылкой стереть из его памяти все воспоминания о прошлом.  Они  говорили,
что  для  свежести  восприятия,  гарантии  от  ошибок   и   во   избежание
недоразумений  на  каждую  новую  планету  необходимо  посылать  полностью
обновленный разум. Именно поэтому всякий раз у него  появлялось  ощущение,
что он родился именно на этой планете и только на ней.
     Что делать. Такова жизнь, а он, будучи в полной безопасности, повидал
множество самых разных планет независимо от условий на них. Ничто не могло
коснуться его - ни клыки, ни когти, ни яд, ни атмосфера, ни гравитация или
радиация, - ничто не могло причинить ему вред,  потому  что  вредить  было
нечему. Он шел - нет, не шел, он  передвигался  -  через  все  преисподние
Вселенной с полным к ним безразличием.
     Раздвигая горизонт, поднималось второе солнце -  огромная,  чванливая
звезда кирпично-красного цвета, а первое солнце тем временем склонялось  к
западу. "Удобно, что на востоке восходит такая громадина", - подумал он.
     "К2, - решил  он,  -  в  тридцать  с  небольшим  раз  больше  Солнца,
температура поверхности, вероятно, не более 4000" С. Двойная  система,  но
звезд может быть даже больше. Возможно, есть и другие, которых я  пока  не
видел."  Он  постарался  определить  расстояние,  но  сделать   это   было
невозможно, даже приблизительно, пока гигант не поднимется выше,  пока  он
не пройдет линию горизонта, которая сейчас разделяла его на два полушария.
     Однако второе солнце могло подождать, да и все остальное  тоже  не  к
спеху. Есть одна вещь, которую он должен  рассмотреть  в  первую  очередь.
Раньше он не отдавал себе в этом отчета, но теперь понял - его  раздражало
несоответствие в ландшафте. Явно противоестественным здесь был кратер. Его
не могло тут быть. И хотя налицо были все присущие кратеру  черты,  он  не
мог иметь  вулканического  происхождения,  потому  что  находился  посреди
песчаной равнины, а песчаник, разбросанный  по  его  склонам,  состоял  из
осадочных пород. Не было ни следов извержения, ни старых лавовых  потоков.
Не мог он образоваться и в результате падения метеорита - всякий метеорит,
создавший такой огромный кратер, превратил бы груды материала в  спеченную
массу и тоже выбросил бы потоки лавы.
     Он стал потихоньку перемещаться к кратеру. Грунт  оставался  все  тем
же, - все та же красная почва.
     Он остановился отдохнуть - если это то слово -  на  краю  кратера  и,
заглянув в него, застыл в недоумении.
     Кратер был заполнен каким-то  веществом,  которое  образовало  что-то
вроде вогнутого зеркала. Но это было  не  зеркало  -  вещество  ничего  не
отражало.
     И вдруг на поверхности появилось изображение,  и  если  бы  только  у
наблюдателя могло перехватить дыхание, так бы оно и произошло.
     Два  существа,  большое  и  маленькое,  стояли  у  края  карьера  над
железнодорожным полотном, а прямо перед ними возвышался  срез  известняка.
Маленькое существо копалось в обломках с  помощью  какого-то  инструмента,
который держало в руке. Рука  переходила  в  предплечье  и  соединялась  с
туловищем, имевшем голову с глазами.
     "Это же я, - подумал он. - Это я, только в молодости!"
     Он почувствовал, как  его  охватила  слабость,  все  поплыло,  как  в
тумане, а увиденная картина, казалось, притягивала его к  себе,  чтобы  он
слился с собственным  изображением.  Шлюзы  памяти,  внезапно  открывшись,
низвергли на него давние, запретные сведения о прошедших  временах  и  его
родных. Он отбивался, стараясь прогнать их  подальше,  но  они  не  желали
уходить. Словно кто-то схватил его  и,  не  выпуская,  нашептывал  на  ухо
слова, которые он не желал слушать.
     Люди, отец и сын, железнодорожное  полотно,  Земля,  находка  первого
трилобита. В него - в это интеллектуальное  силовое  поле,  служившее  ему
доселе убежищем и дававшее покой, в этот продукт эволюции или  инженерного
мастерства безжалостно устремилось прошлое.
     На отце был старый дырявый на локтях свитер и черные  пузырящиеся  на
коленях брюки. Он курил старую обожженную трубку с обкусанным мундштуком и
с интересом наблюдал, как мальчик осторожно  откапывал  крошечный  кусочек
камня, сохранивший отпечаток древнего животного.
     Потом изображение мелькнуло и  исчезло,  и  он  присел  (?)  на  край
кратера, обрамлявшего теперь мертвое  зеркало,  которое  не  отражало  уже
ничего, кроме красного и голубого солнц.
     "Теперь я знаю", - подумал он. Он знал не то, каким он  стал,  а  то,
кем он был - существом, которое передвигалось на двух ногах,  имело  тело,
две руки, голову, глаза и рот, которое могло захлебываться от восторга при
находке трилобита. Существом, которое шествовало гордо  и  уверенно,  хотя
оснований для такой уверенности и не имело  -  ведь  оно  и  отдаленно  не
обладало его сегодняшним иммунитетом.
     Как он мог развиться из такого слабого, беззащитного существа?
     "Может быть, через смерть?" - подумал он, и мысль о смерти  была  так
нова, что ошеломила его. Смерть - это значит конец, но ведь конца нет, его
никогда не будет; нечто - интеллект, заключенный в силовое  поле  -  могло
существовать вечно.  Но,  может  быть,  где-то  в  процессе  эволюции  или
конструирования смерть сыграла свою роль? Должен ли человек  пройти  через
смерть, чтобы стать таким, как он?
     Он сидел на краю кратера, зная все о  поверхности  планеты  на  много
миль вокруг - о красной почве,  о  желтизне  неба,  о  пурпуре  цветов,  о
журчании жидкости в ручье, о красноте и сини солнц и  теней,  которые  они
отбрасывали,  о  бегущем  существе,  взметавшем   фонтанчики   песка,   об
известняке и окаменелостях.
     Знал он и кое-что еще, и при мысли об этом его охватили  неизведанные
доселе паника и страх. Да, он не знал  этих  чувств,  потому  что  обладал
защитой и иммунитетом. Он был недосягаем  ни  для  каких  сил  и  даже  на
солнце, пожалуй, чувствовал бы себя в безопасности. Ничто не могло нанести
ему вред, ничто не могло проникнуть в него.
     Теперь все изменилось. Теперь что-то преодолело его защитный  заслон.
Что-то вырвало из него стародавние воспоминания, а потом отобразило  их  в
зеркале. На этой планете существовала сила,  которая  могла  проникнуть  к
нему, вырвать то, о чем он и сам не подозревал.
     "Кто вы? Кто вы? Кто вы?" - понеслось по планете, но в  ответ,  будто
насмехаясь, пришло только эхо. Слабее, слабее - только эхо.
     Нечто могло позволить себе не отвечать.  Зачем  ему  это?  Оно  могло
сидеть, чопорное и молчаливое,  слушая,  как  он  кричит,  и  выжидая,  не
содрать ли еще один  пласт  его  памяти,  чтобы  как-то  использовать  или
посмеяться над ним.
     Он утратил свою безопасность. Он стал беззащитен, обнажен перед  этой
силой, которая продемонстрировала ему его беззащитность с помощью зеркала.
     Он внять закричал, но на этот раз обращаясь к  тем,  кто  послал  его
сюда.
     "Заберите меня! Я беззащитен! Спасите меня!"
     Молчание.
     "Я же работал на вас - я добывал информацию - я сделал  свое  дело  -
теперь вы должны помочь мне!"
     Молчание.
     "Пожалуйста!"
     Молчание.
     Молчание и даже нечто большее. Не только молчание, но  и  отсутствие,
вакуум.
     Случившееся потрясло его. Его  бросили,  порвали  с  ним  все  связи,
оставили на произвол судьбы  в  глубине  неизведанного  пространства.  Они
умыли руки, бросили его не только без защиты, но и в одиночестве.
     Они знали о случившемся, знали все, что с ним когда-либо происходило.
Они постоянно управляли им и знали все, что  знал  он.  Они  почувствовали
опасность раньше, чем ощутил ее он сам, поняли, что опасность угрожает  не
только ему, но и им самим. Если какая-то сила могла проникнуть сквозь  его
защиту, она могла проследить и его связи и добраться до них. Поэтому связь
была прервана раз и навсегда. Они не хотели рисковать. Именно об этом  они
постоянно заботились. "Ты не должен обнаруживать себя. О твоем присутствии
никто  не  должен  догадываться.  Ты  не  должен   ничем   выдавать   свое
присутствие. И никогда ты не должен позволить выследить нас".
     Холодные, расчетливые, безразличные. И  испуганные.  Вероятно,  более
испуганные, чем он. Теперь им было известно о  существовании  в  галактике
такой  силы,  которая  могла   обнаружить   посланного   ими   бесплотного
наблюдателя. Теперь они никогда не смогут послать другого, даже если он  у
них будет, потому что в них всегда будет жить страх. Возможно, страх  даже
усилится - что, если связь прервана недостаточно  быстро,  если  та  сила,
которая обнаружила их наблюдателя, уже нашла дорогу к ним?
     Страх за их тела, доходы...
     "Не за их тела, - произнес голос внутри него. Не за их  биологические
тела. Ни у кого из твоего племени больше нет прежних тел..."
     - А кто же они? - спросил он.
     "Они  лишь  исполнители  функций,  значение   которых   сами   смутно
понимают".
     - Кто ты? - спросил он. - Откуда ты все это знаешь?
     "Я почти ничем не отличаюсь от тебя. Теперь и ты  станешь  таким  же,
как я. Ты осознал себя и стал свободен".
     - А разве достаточно осознать себя? - спросил он и тут же понял,  что
ответ ему уже не нужен.
     - Благодарю тебя, - сказал он.

                               ДУРНОЙ ПРИМЕР

     Тобиас, сильно  пошатываясь,  брел  по  улице  и  размышлял  о  своей
нелегкой жизни.
     У него не было ни гроша,  и  бармен  Джо  выдворил  его  из  кабачка,
"Веселое ущелье" не дав как следует промочить горло, и теперь  ему  некуда
было податься, кроме пустой холодной  лачуги,  которую  он  называл  своим
домом, а случись с ним что-нибудь, ни у кого даже не дрогнет сердце. И все
потому, думал он, охваченный хмельной жалостью к себе, что он бездельник и
горький пьяница, просто диву даешься, как его вообще терпит город.
     Смеркалось, но на улице еще было людно, и Тобиас  про  себя  отметил,
как старательно обходят его взглядом прохожие.
     "Так и должно быть, - сказал он себе. - Пусть отворачиваются, если им
так спокойнее".
     Тобиас был позором города. Постыдным пятном на его репутации.  Тяжким
крестом его жителей. Социальным злом. Тобиас был дурным примером. И таких,
как он, здесь больше не было, потому  что  на  маленькие  городки,  всегда
приходилось только по  одному  отщепенцу  -  даже  двоим  уже  негде  было
развернуться.
     Выписывая вензеля, Тобиас в унылом одиночестве  плелся  по  тротуару.
Вдруг он увидел,  что  впереди  на  углу,  стоит  Илмер  Кларк,  городской
полицейский, и ровно ничего не делает. Просто смотрит в  его  сторону.  Но
Тобиас не заподозрил в этом никакого подвоха. Илмер славный парень.  Илмер
соображает, что к чему. Тобиас приостановился, нацелился на угол, где  его
поджидал Илмер, и без особых отклонений от курса поплыл в ту сторону.
     - Тоуб, - сказал ему Илмер, - не подвезти ли тебя?
     Тобиас выпрямился с жалким достоинством забулдыги.
     - Ни боже мой, - запротестовал он, джентльмен с головы до пят.  -  Не
по мне это доставлять вам столько хлопот. Премного благодарен.
     Илмер улыбнулся.
     - Ладно, не шебуршись. А ты уверен, что доберешься до дома  на  своих
двоих?
     - О чем речь, - ответил Тобиас и припустил дальше.
     Поначалу ему везло. Он благополучно протопал несколько кварталов.
     Но на углу Третьей и Кленовой с ним приключилась беда.  Споткнувшись,
он растянулся во весь рост на тротуаре под самым носом у миссис  Фробишер,
которая стояла на крыльце своего дома, откуда ей было отлично  видно,  как
он шлепнулся. Он не сомневался, что завтра же она  не  преминет  расписать
это позорное зрелище всем членам дамского благотворительного  общества.  А
те, презрительно поджав губы, будут потихоньку кудахтать между собой,  мня
себя  святей  святых.  Ведь  миссис  Фробишер  была   для   них   образцом
добродетели. Муж ее - банкир, а сын - лучший игрок милвиллской  футбольной
команды,  которая  рассчитывала  занять   первое   место   в   чемпионате,
организованном  Спортивной  ассоциацией.  Неудивительно,  что  этот   факт
воспринимался всеми со смешанным чувством  изумления  и  гордости:  прошло
много лет с тех пор, как милвиллская футбольная команда  в  последний  раз
завоевала кубок ассоциации.
     Тобиас поднялся на ноги, суетливо и неловко стряхнул с  себя  пыль  и
вырулил на угол Третьей и Дубовой, где уселся на  низкую  каменную  ограду
баптистской церкви. Он знал,  что  пастор,  выйдя  из  своего  кабинета  в
полуподвале, непременно его увидит. А пастору это очень  даже  на  пользу.
Может, такая картина выведет его наконец из себя.
     Тобиаса беспокоило, что в последнее время  пастор  относится  к  нему
чересчур благодушно. Слишком уж гладко  идут  сейчас  у  пастора  дела,  и
похоже, что он начинает обрастать жирком самодовольства;  жена  у  него  -
председатель местного отделения женской организации  "Дочери  американской
революции",  а  у  этой  его  длинноногой  дочки  обнаружились  недюжинные
музыкальные способности.
     Тобиас терпеливо сидел  на  ограде  в  ожидании  пастора,  как  вдруг
услышал шарканье чьих-то ног.  Уже  порядком  стемнело,  и,  только  когда
прохожий  приблизился,  он  разглядел,  что  это  школьный  уборщик   Энди
Донновэн.
     Тобиас мысленно пристыдил себя. По такому  характерному  шарканью  он
должен был сразу догадаться, кто идет.
     - Добрый вечер, Энди, - сказал он. - Что новенького?
     Энди остановился и взглянул на него в упор. Пригладил  свои  поникшие
усы  и  сплюнул  на  тротуар  с  таким  видом,  что,  окажись   поблизости
посторонний наблюдатель, он расценил бы  это  как  выражение  глубочайшего
отвращения.
     - Если ты поджидаешь, мистера Хэлворсена, - сказал  Энди,  -  то  зря
тратишь время. Его нет в городе.
     - А я и не знал, - смутился Тобиас.
     - Ты уже достаточно сегодня накуролесил, -  ядовито  сказал  Энди.  -
Отправляйся-ка домой. Меня тут миссис Фробишер остановила когда  я  давеча
проходил мимо их коттеджа.  Так  вот,  она  считает,  что  нам  необходимо
взяться за тебя всерьез.
     - Миссис Фробишер старая  сплетница,  ей  бы  только  в  чужих  делах
копаться, - проворчал Тобиас, с трудом утверждаясь на ногах.
     - Этого у нее не отнимешь,  -  согласился  Энди.  -  Но  женщина  она
порядочная.
     Он  внезапно  повернулся  и  зашагал   прочь,   и   казалось,   будто
передвигается он чуть быстрей, чем обычно.

     Тобиас, покачиваясь, но вроде бы несколько уверенней, заковылял в  ту
же сторону, что и Энди, мучимый сомнениями и горьким чувством обиды.
     Ну разве справедливо, что ему выпало быть таким вот пропойцей,  когда
из него могло бы получиться нечто совершенно иное?
     Не для него быть совестью этого городка,  думал  Тобиас.  Он  достоин
лучшей участи, - мрачно икая, убеждал он себя.
     Дома попадались все реже; тротуар  кончился,  и  Тобиас,  спотыкаясь,
потащился но неасфальтированной дороге к своей лачуге, которая  приютилась
на самом краю города.
     Она стояла на холмике над болотом,  вблизи  того  места,  где  дорогу
пересекало 49-е шоссе, и Тобиас подумал, что жить там -  сущая  благодать.
Частенько  он  сиживал  перед  домиком,  наблюдая  за  проносящимися  мимо
машинами.
     Но в этот час на дороге было пустынно, над далекой  рощицей  всходила
луна, и ее свет постепенно превращал сельский пейзаж  в  серебристо-черную
гравюру.
     Он продолжал свой путь, бесшумно погружая ноги  в  дорожную  пыль,  и
порой до него доносился вскрик растревоженной птицы, а  в  воздухе  тянуло
дымком сжигаемых осенних листьев.
     Какая здесь красота, подумал Тобиас, какая красота,  но  как  же  тут
одиноко. Ну и что с того, черт побери? Он ведь всегда был одинок.
     Издалека послышался рев мчащейся на большой скорости машины, и он про
себя недобрым словом помянул таких вот отчаянных водителей.
     Машина подлетела к перекрестку, пронзительно взвизгнули тормоза,  она
круто свернула на дорогу, по которой он двигался, и свет фар ударил ему  в
глаза.
     Но в тот же миг луч света, взметнувшись, вонзился в небо, вычертил на
нем дугу, и, когда с пронзительным  скрипом  трущейся  об  асфальт  резины
машину занесло, Тобиас увидел неяркое сияние задних фонарей.
     Медленно, как бы с натугой машина заваливалась, на бок, опрокидываясь
в придорожную канаву.
     Тобиас вдруг осознал, что он бежит, бежит сломя голову  на  мгновенно
окрепших ногах.
     Раздался негромкий всплеск воды, машина уперлась,  в  противоположную
стенку канавы, и  теперь  лежала  неподвижно,  только  все  еще  вертелись
колеса.
     Тобиас спрыгнул в канаву и обеими  руками  стал  яростно  дергать  за
ручку дверцы. Однако дверца заупрямилась: она  стонала,  скрипела,  но  не
желала уступать. Он рванул что было мочи и дверца  приоткрылась,  этак  на
дюйм. И сразу он почувствовал едкий запах горящей изоляции  и  понял,  что
времени осталось в обрез.
     Помогая ему, кто-то нажимал на  дверцу  изнутри,  и  Тобиас  медленно
распрямился, не переставая изо всех сил тянуть на себя  ручку,  и  наконец
дверца с большой неохотой поддалась.
     Из машины послышались тихие жалобные всхлипывания,  а  запах  горящей
изоляции усилился, и Тобиас заметил,  что  под  капотом  мечутся  огненные
язычки.
     Тобиас нырнул внутрь  машины,  схватил,  чью-то  руку,  поднатужился,
рванул к себе. И вытащил из из кабины мужчину.
     - Там она, - задыхаясь, проговорил мужчина. - Там еще...
     Но Тобиас, не дослушав, уже шарил наугад в  темном  чреве  машины,  к
запаху горящей изоляции прибавился клубами поваливший дым, а  под  капотом
ослепительным красным пятном разливалось пламя.
     Он нащупал что-то живое,  мягкое  и  сопротивляющееся,  изловчился  и
вытащил из машины девушку, ослабевшую, перепуганную насмерть.
     - Скорей отсюда! - заорал Тобиас и с такой силой толкнул мужчину, что
тот упал и уже ползком выбрался на дорогу.
     Тобиас, схватив на руки девушку, прыгнул вслед за ним, а позади  него
машина взлетела на воздух в столбе огня.
     Они ускорили шаг подгоняемые жаром  горящей  машины.  Немного  погодя
мужчина высвободил девушку из рук Тобиаса и поставил ее на ноги.  Судя  по
всему, она была цела и невредима, если не считать ранки на  лбу  у  корней
волос, из которой темной струйкой бежала по лицу кровь.
     К ним уже спешили люди. Где-то вдали хлопали двери домов,  слышались,
взволнованные крики, а они трое,  несколько  оглушенные,  остановились,  в
нерешительности посреди дороги.
     И только теперь, Тобиас увидел, что мужчина  -  это  Рэнди  Фробишер,
кумир футбольных  болельщиков  Милвилла,  а  девушка  -  Бэтти  Хэлворсен,
музицирующая дочка баптистского священника.
     "Мне здесь, больше делать нечего, - подумал Тобиас,  -  пора  уносить
ноги". Ибо он допустил непозволительную ошибку. Нарушил запрет.
     Он резко повернулся, втянул голову в плечи и быстро,  только  что  не
бегом, зашагал назад к перекрестку. Ему  показалось,  будто  Рэнди  что-то
крикнул ему вдогонку, но он даже не обернулся.
     За перекрестком он сошел с дороги и стал  взбираться  по  тропинке  к
своей развалюхе, одиноко торчащей на вершине холма над болотом.
     И он забылся настолько что перестал спотыкаться.
     Впрочем, сейчас это не имело значения: вокруг не было  ни  души.  Его
буквально трясло от ужаса. Ведь этим поступком он мог все  испортить,  мог
свести на нет всю свою работу.
     Что-то белело в изъеденном ржавчиной помятом почтовом ящике, висевшем
рядом с дверью, и Тобиас очень удивился, ибо крайне редко получал что-либо
по почте.
     Он вынул из ящика письмо и вошел в дом. Ощупью отыскал  лампу,  зажег
ее и опустился на шаткий стул, стоявший у стола посреди комнаты.
     Его рабочий день закончился, хотя формально это было не совсем точно,
потому что с большей ли, меньшей ли нагрузкой, а работал он всегда.
     Он встал, снял с себя обтрепанный пиджак, повесил его на спинку стула
и расстегнул рубашку,  обнажив  безволосую  грудь.  Он  нащупал  на  груди
панель, нажал на нее, и под его пальцами  она  скользнула  в  сторону.  За
панелью скрывалась ниша. Подойдя к рукомойнику, он  извлек  из  этой  ниши
контейнер и выплеснул в  раковину  выпитое  днем  пиво.  Потом  он  вернул
контейнер на место, задвинул панель и застегнул рубашку.
     Он позволил себе не дышать.
     И с облегчением стал самим собой.
     Тобиас неподвижно сидел на  стуле,  выключив  свой  мозг,  стирая  из
памяти минувший день.  Спустя  некоторое  время  он  начал  его  осторожно
оживлять и создал другой мозг - мозг, настроенный на ту его личную  жизнь,
в которой он не был ни опустившимся пропойцей,  ни  совестью  городка,  ни
дурным примером.
     Но в этот вечер ему не удалось полностью забыть пережитое за день,  и
к горлу снова подкатил комок - знакомый мучительный комок обиды за то, что
его используют как средство защиты человеческих существ,  населяющих  этот
городок, от свойственных людям пороков.
     Дело в том, что в любом маленьком городке  или  деревне  мог  ужиться
только один  подонок:  по  какому-то  необъяснимому  закону  человеческого
общества двоим уже было тесно. Тут безобразничал Старый Билл,  там  Старый
Чарли  или  Старый  Тоуб.  Истинное  наказание  для  жителей,  которые   с
отвращением терпели эти отребья как неизбежное зло. И по тому  же  закону,
по которому на каждое небольшое  поселение  приходилось  не  более  одного
такого отщепенца, этот один-единственный был всегда.
     Но если взять робота, робота гуманоида Первого класса,  которого  без
тщательного осмотра не отличишь от человека, если взять  такого  робота  и
поручить  ему  разыгрывать  из  себя  городского  пьяницу  или  городского
придурка, этот закон социологии будет обойден. И человекоподобный робот  в
роли опустившегося пьянчужки приносил огромную пользу. Этот пьяница  робот
избавлял городок, в  котором  жил,  от  пьяницы  человека,  снимал  лишнее
позорное  пятно  с  человеческого  рода,  а  вытесненный   таким   роботом
потенциальный  алкоголик  поневоле  становился  вполне  приемлемым  членом
общества. Быть, может, этот человек и не являл собой образца порядочности,
но по крайней мере он держался в рамках приличия.
     Для человека быть беспробудным пьяницей ужасно, а для робота это  все
равно что раз плюнуть. Потому что у роботов нет души.  Роботы  были  не  в
счет.
     И хуже всего, подумал Тобиас, что эту роль ты должен играть постоянно
если не считать кратких передышек, как вот сейчас, когда ты твердо уверен,
что тебя никто не видит.
     Но сегодня вечером он вышел из образа. Его  вынудили  обстоятельства.
На карту были поставлены две человеческие жизни, и иначе поступить  он  не
мог.
     "Впрочем, - сказал он себе, - не исключено, что еще все обойдется. Те
двое были в таком состоянии, что,  вероятно,  даже  не  заметили,  кто  их
спас".
     Но весь, ужас в том, вдруг понял он, что это его  не  устраивало:  он
страстно желал, чтобы его узнали. Ибо в структуре его личности  появилось,
нечто человеческое, и это нечто неудержимо стремилось проявить себя вовне,
жаждало признания.
     Ему было бы куда легче, думал  он,  если  б  он  не  чувствовал,  что
способен на большее, если б роль пропойцы была для него пределом.
     А ведь когда-то так и было, вспомнил он. Именно так обстояли  дела  в
то время, когда он завербовался на эту  работу  и  подписал  контракт.  Но
сегодня это уже пройденный этап. Он созрел для  выполнения  более  сложных
заданий.
     Потому  что  он  повзрослел,  как,  мало-помалу  меняясь,  загадочным
образом постепенно взрослеют роботы.
     Из рук вон плохо, что он связан  контрактом,  срок  которого  истечет
только через десять лет. Но тут ничего не исправишь. Положение у него было
безвыходное. Обратиться за помощью не к  кому.  Самовольно  оставить  свой
пост невозможно.
     Ведь для того, чтобы он не работал впустую, существовало правило,  по
которому  только  один-единственный  человек,  обязанный  хранить  это   в
строжайшей тайне, знал о том что  он  робот.  Все  остальные  должны  были
принимать его за человека. В противном случае его труд потерял  бы  всякий
смысл. Как бездельник и пьяница человек, он избавлял  жителей  городка  от
вульгарного порока; как никудышный, паршивый пьяница робот, он  не  принес
бы никакой пользы.
     Поэтому все оставались в неведении, даже муниципалитет, который, надо
полагать, без большой  охоты  платил  ежегодный  членский  взнос  Обществу
прогресса и совершенствования человеческого рода, не зная, на что идут эти
деньги, но тем не менее не решаясь уклониться от платежа.
     Итак выхода у него не было. По условиям контракта ему предстояло  еще
десять лет пить горькую, в непотребном виде слоняться  по  улицам,  играть
роль одуревшего от каждодневного  пьянства,  опустившегося  человека,  для
которого все на свете трын-трава. И он должен ломать  эту  комедию,  чтобы
подобным выродком не стал ни один из жителей городка.
     Он положил на стол руку и услышал, как под ней что-то зашуршало.
     Письмо. Он совсем забыл про то письмо.
     Он взглянул на конверт, увидел, что на нем нет  обратного  адреса,  и
сразу смекнул, от кого оно.
     Вынув из конверта сложенный пополам листок бумаги, он  убедился,  что
чутье его не обмануло. Вверху страницы, над текстом, стоял штамп  Общества
прогресса и совершенствования человеческого рода.
     В письме было написано следующее:
     "Дорогой коллега!
     Вам будет приятно узнать, что  на  основе  последнего  анализа  Ваших
способностей вычислено, что в настоящее время Вы более всего подходите для
исполнения обязанностей  координатора  и  экспедитора  при  организующейся
колонии людей на одной из осваиваемых планет. Мы уверены, что, заняв такую
должность, Вы принесете большую пользу и готовы, при отсутствии каких-либо
иных соображений, предоставить Вам эту работу немедленно.
     Однако нам известно, что еще не истек срок  заключенного  Вами  ранее
контракта, и, быть может, в данный  момент  Вы  не  считаете  себя  вправе
поставить вопрос о переходе на другую работу.
     Если ситуация изменится,  будьте  любезны  незамедлительно  дать  нам
знать".
     Под письмом стояла неразборчивая подпись.
     Он старательно сложил листок и сунул его в карман.
     И ему отчетливо  представилось,  как  там,  на  другой  планете,  где
солнцем зовут другую звезду,  он  помогает  первым  поселенцам  основывать
колонию, трудится вместе с колонистами, но не как робот,  а  как  человек,
настоящий человек, полноправный член общества.
     Совершенно новая работа, новые люди, новая обстановка.
     И он перестал бы наконец  играть  эту  отвратительную  роль.  Никаких
трагедий, никаких комедий. Никакого паясничанья. Со всем этим было бы  раз
и навсегда покончено.
     Он поднялся со стула и зашагал взад-вперед по комнате.
     Как все нескладно, подумал он. Почему он  должен  торчать  здесь  еще
десять лет? Он же ничего не должен этому  городу  -  его  ничто  здесь  не
держит... разве только обязательство  по  контракту,  которое  священно  и
нерушимо. Священно и нерушимо для робота.
     И получается, что он намертво прикован  к  этой  крошечной  точке  на
карте Земли, тогда как мог бы стать одним из тех,  кто  сеет  меж  далеких
звезд зерна человеческой цивилизации.
     Поселенцев  было  бы  совсем  немного.  Уже   давно   отказались   от
многолюдных колоний - они себя не оправдали.  Теперь  для  освоения  новых
планет посылали небольшие группы людей, связанных старой дружбой и  общими
интересами.
     Тобиас подумал, что такие поселенцы скорей  напоминали  бы  фермеров,
чем колонистов. Попытать, счастья  в  космосе  отправлялись  люди,  близко
знавшие друг друга на Земле. Даже кое-какие деревушки посылали  на  другие
планеты маленькие отряды  своих  жителей,  подобно  тому  как  в  глубокой
древности общины отправляли с Востока на дикий неосвоенный Запад  караваны
фургонов.
     И он тоже стал бы одним из этих отважных искателей приключений,  если
б смог послать ко всем чертям этот городок,  эту  бездарную,  унизительную
работу.
     Но этот путь был для него закрыт. Ему оставалось лишь пережить горечь
полного крушения надежд.
     Раздался стук в дверь, и, пораженный, он замер на месте: в его  дверь
никто не стучался уже много лет. Стук  в  дверь,  сказал  он  себе,  может
означать только надвигающуюся беду. Может означать только то, что там,  на
дороге, его узнали, а он уже начал привыкать  к  мысли,  что  ему  удастся
выйти сухим из воды.
     Он медленно подошел к двери и отворил ее.  Их  было  четверо:  банкир
Герман Фробишер, миссис Хэлворсен, супруга  баптистского  священника,  Бад
Эндерсон, тренер футбольной команды, и Крис Лэмберт, редактор милвиллского
еженедельника.
     И по их виду он  сразу  понял,  что  дела  его  плохи,  неприятность,
настолько серьезна, что от нее не спасешься. Лица  их  выражали  искреннюю
преданность  и  благодарность  с  оттенком  некоторой  неловкости,   какую
испытывают люди, когда осознают свою ошибку и дают себе слово разбиться  в
лепешку, чтобы ее исправить.
     Герман так решительно, с таким  преувеличенным  дружелюбием  протянул
Тобиасу свою пухлую руку, что впору было расхохотаться.
     - Тоуб, - сказал он, - уж не знаю, как  вас  благодарить.  Не  нахожу
слов,  чтобы  выразить  глубочайшую  признательность  за  ваш  сегодняшний
благородный поступок.
     Тобиас попытался отделаться быстрым рукопожатием, но банкир в аффекте
стиснул его руку и не желал ее отпускать.
     -  А  потом  взяли  и  сбежали!  -  пронзительно  заголосила   миссис
Хэлворсен. - Нет чтобы подождать и показать всем, какой  вы  замечательный
человек. Хоть убей, не пойму, что на вас нашло.
     - Дело-то пустячное, - промямлил Тобиас.
     Банкир наконец выпустил его руку, и ею тут же завладел тренер, словно
только и ждал этого случая.
     - Благодаря вам Рэнди жив и в форме, - выпалил он. - Завтра ведь игра
на кубок, а нам без него хоть не выходи на поле.
     - Мне нужна ваша  фотография,  Тоуб,  -  сказал  редактор.  -  У  вас
найдется фотография? Хотя, что я - откуда ей у вас быть. Ничего, мы завтра
же вас сфотографируем.
     - Но прежде всего, - сказал  банкир,  -  мы  переселим  вас  из  этой
халупы.
     - Из этой халупы? - переспросил Тобиас, уже испугавшись не на  шутку.
- Мистер Фробишер, так это ж мой дом!
     - Нет, уже не ваш, баста! - взвизгнула миссис Хэлворсен. - Теперь  мы
непременно предоставим вам возможность исправиться. Такого шанса вам еще в
жизни не выпадало. Мы намерены обратиться в АОБА.
     - АОБА? - в отчаянии повторил за ней Тобиас.
     - Анонимное общество по борьбе с  алкоголизмом,  -  чопорно  пояснила
супруга пастора. - Оно поможет вам излечиться от пьянства.
     - А что, если Тоуб вовсе не хочет стать трезвенником?  -  предположил
редактор.
     Миссис Хэлворсен раздраженно скрипнула зубами.
     - Он хочет, - заявила она. - Нет человека, который бы...
     - Да будет вам, - вмешался Герман. - Не все сразу. Мы обсудим  это  с
Тоубом завтра.
     - Ага, - обрадовался Тобиас и потянул на себя дверь,  -  отложим  наш
разговор до завтра.
     - Э, нет, так не годится, - сказал Герман. -  Вы  сейчас  пойдете  со
мной. Жена ждет вас к ужину, для вас приготовлена комната, и, пока все  не
уладится, вы поживете у нас.
     - Чего ж тут особенно улаживать? - запротестовал Тобиас.
     - Как это чего? - возмутилась миссис Хэлворсен. - Наш город  палец  о
палец не ударил, чтобы хоть как-нибудь вам помочь. Мы всегда  держались  в
сторонке, спокойно наблюдая, как вы чуть ли не  на  четвереньках  тащились
мимо. А это очень дурно. Я серьезно поговорю с мистером Хэлворсеном.
     Банкир дружески обнял Тобиаса за плечи.
     - Пойдемте, Тоуб, - сказал он. -  Мы  у  вас  в  неоплатном  долгу  и
сделаем для вас все, что в наших силах.
     Он лежал на кровати, застеленной белоснежной хрустящей  простыней,  и
такой же простыней был укрыт, а когда все уснули, он вынужден  был  тайком
пробраться в уборную и спустил в унитаз пищу, которую его заставили съесть
за ужином.
     Не нужны ему белоснежные простыни. Ему вообще не нужна кровать. В его
развалюхе, правда, стояла кровать, но только для отвода глаз. А здесь лежи
среди белых простынь, да еще Герман заставил его принять ванну, что, между
прочим,  было  для  него  весьма  кстати,  но  как  же  он   из-за   этого
разволновался!
     "Жизнь изгажена, - думал Тобиас. - Работа спущена  в  канализационную
трубу". Он все испортил, испортил, как последний ублюдок. И теперь он  уже
не отправится с горсткой отважных осваивать  новую  планету;  даже  тогда,
когда он окончательно развяжется со своей  нынешней  работой,  у  него  не
будет шансов на что-либо  действительно  стоящее.  Ему  поручат  еще  одну
занюханную работенку, он будет вкалывать еще  двадцать  лет  и,  возможно,
снова напортачит - уж  если  есть  в  тебе  слабинка,  от  нее  никуда  не
денешься.
     Но у него еще оставалась одна надежда, и чем  больше  он  думал,  тем
радужней смотрел на будущее и несколько воспрянул духом.
     Еще можно  все  переиграть,  говорил  он  себе,  нужно  только  снова
надраться до чертиков. И тогда он так разгуляется, что его подвиги  войдут
в историю городка. В его власти непоправимо опозорить себя. Он может  всем
этим достойным людям с их  добрыми  намерениями  отпустить  такую  звонкую
оплеуху, что покажется им во сто крат отвратительней, чем прежде.
     Он лежал и мысленно рисовал себе, как это будет выглядеть. Идея  была
отличная, и он обязательно претворит ее в жизнь... но, пожалуй, есть смысл
заняться этим немного погодя.
     Его дебош произведет большее впечатление, если он слегка  повременит,
этак с недельку будет разыгрывать из себя тихоню. Тогда  его  грехопадение
ударит их хлеще.  Пусть-ка  понежатся  в  лучах  собственной  добродетели,
вкусят высшую радость, считая, что вытащили его из грязи  и  наставили  на
путь  истинный;  пусть  окрепнет  их  надежда  -  и   вот   тогда-то   он,
издевательски хохоча, пьяный в дым, спотыкаясь потащится  обратно  в  свою
лачугу над болотом.
     И все уладится. Он снова включится в работу, и пользы от  него  будет
даже больше, чем до этого происшествия.
     Через одну-две недели. А может и позже...
     И вдруг он словно прозрел: его  поразила  одна  мысль.  Он  попытался
прогнать ее, но она, четкая и ясная, не уходила.
     Он понял, что лжет самому себе.
     Он не хотел опять стать таким, каким был до  сегодняшнего  вечера.  С
ним же случилось именно то, о чем он мечтал, признался он себе.  Он  давно
мечтал завоевать уважение своих сограждан и расположить их к себе.
     После ужина Герман завел разговор о том, что ему, Тобиасу, необходимо
устроиться на какую-нибудь постоянную работу, заняться честным  трудом.  И
сейчас, лежа в постели, он понял, как истосковался по  такой  работе,  как
жаждет стать скромным уважаемым гражданином Милвилла.
     Какая ирония судьбы, подумал он выходит, что провал  работы  был  его
заветной мечтой, а теперь, когда эта мечта  осуществилась,  он  все  равно
остается в проигрыше.
     Будь он человеком, он бы заплакал.
     Но плакать  он  не  умел.  Напрягшись  всем  телом,  он  лежал  среди
белоснежных накрахмаленных простынь, а в окно лился белоснежный  и  словно
тоже подкрахмаленный лунный свет.
     Первый раз в жизни он испытывал потребность в дружеской поддержке.
     Было лишь одно место, куда он мог обратиться  -  но  только  в  самом
крайнем случае.
     Почти бесшумно Тобиас натянул на себя одежду, выскользнул из двери  и
на цыпочках спустился по лестнице.
     Пройдя обычным шагом квартал, он  решил,  что  теперь  уже  можно  не
осторожничать, и помчался во весь дух, гонимый страхом, который  летел  за
ним по пятам, точно обезумевший всадник.
     Завтра матч, тот самый решающий матч, в котором  покажет  класс  игры
спасенный им Рэнди  Фробишер,  и,  должно  быть,  Энди  Донновэн  работает
сегодня допоздна,  чтобы  освободить  себе  завтрашний  день  и  пойти  на
стадион.
     "Интересно,  который  сейчас  час?"  -  подумал  Тобиас,  и  у   него
мелькнуло, что, верно, уже очень поздно. Но Энди наверняка еще  возится  с
уборкой - не может быть, чтобы он ушел.
     Оказавшись у цели, Тобиас взбежал по извилистой дорожке к темному,  с
расплывчатыми очертаниями  кубу  школьного  здания.  Ему  вдруг  пришло  в
голову, что он опоздал, и он почувствовал внезапную слабость.
     Но в этот миг он заметил свет в одном  из  окон  полуподвала  в  окне
кладовой, и понял, что все в порядке.
     Дверь была заперта, и он забарабанил по ней кулаком,  потом,  немного
подождав, постучал еще раз.
     Наконец  он  услышал,  как   кто-то,   шаркая   подошвами,   медленно
поднимается по лестнице, а  спустя  одну-две  минуты  за  дверным  стеклом
замаячила колеблющаяся тень.
     Раздался звон перебираемых ключей, щелкнул замок, и дверь открылась.
     Чья-то рука быстро втащила его в дом. Дверь, за ним захлопнулась.
     - Тоуб! - воскликнул Энди Донновэн. - Как хорошо, что ты пришел.
     - Энди, я такого натворил!..
     - Знаю - прервал его Энди. - Мне уже все известно.
     Я не мог допустить, чтобы они погибли.  Я  не  мог  оставить  их  без
помощи. Это было бы не по-человечески.
     - Это было бы в порядке вещей, - сказал Энди. - Ты же не человек.
     Он первым стал спускаться по лестнице, держась  за  перила  и  устало
шаркая ногами.

     Со всех сторон их  обступила  гулкая  тишина  опустевшего  здания,  и
Тобиас почувствовал, как непередаваемо жутко в школе в ночное время.
     Войдя в кладовую, уборщик сел на какой-то пустой ящик и указал роботу
на другой.
     Но Тобиас остался стоять.
     - Энди - выпалил он, - я все продумал.  Я  напьюсь  страшным  образом
и...
     Энди покачал головой.
     - Это ничего не даст, - сказал он. - Ты неожиданно для всех  совершил
доброе дело, стал в их глазах героем. И, помня об этом, они будут тебе все
прощать. Что бы ты ни выкозюливал, какого бы ни строил из себя пакостника,
они никогда не забудут, что ты для них сделал.
     - Так значит... - произнес Тобиас с оттенком вопроса.
     - Ты прогорел, - сказал Энди. - Здесь от тебя уже  не  будет  никакой
пользы.
     Он замолчал, пристально глядя на вконец расстроенного робота.
     - Ты прекрасно справлялся со своей работой, - снова заговорил Энди. -
Пора тебе об этом  сказать.  Трудился  ты  на  совесть,  не  щадя  сил.  И
благотворно повлиял на город. Ни один из жителей не  решился  стать  таким
подонком, как ты, таким презренным и отвратительным...
     - Энди, - страдальчески проговорил Тобиас, - перестань увешивать меня
медалями.
     - Мне хочется подбодрить тебя, - сказал Энди.
     И тут, несмотря на все свое отчаяние, Тобиас  почувствовал,  что  его
разбирает смех - неуместный, пугающий  смех  от  мысли,  которая  внезапно
сверкнула в его мозгу.
     И этот смех становился все настырнее - Тобиас уже внутренне  хохотал,
представив  себе,  как  взвились  бы  горожане,  узнай  они,  что   своими
добродетелями обязаны двум  таким  ничтожествам  -  школьному  уборщику  с
шаркающей походкой и мерзкому пропойце.
     Сам он как робот в такой ситуации, пожалуй, мало что  значил.  А  вот
человек... Выбор пал не на банкира, не на коммерсанта или  пастора,  а  на
мойщика окон, истопника. Это ему  доверили  тайну,  это  он  был  назначен
связным. Он был самым важным лицом в Милвилле.
     Но горожане никогда не узнают ни о своем долге, ни о своем  унижении.
Они будут свысока относиться к уборщику. Будут  терпеть  пьяницу,  вернее,
того, кто займет его место.
     Потому что  с  пьяницей  покончено.  Он  прогорел.  Так  сказал  Энди
Донновэн.
     Тобиас инстинктивно почувствовал, что кроме него и Энди,  в  кладовой
есть кто-то еще.
     Он  стремительно  повернулся  на  каблуках  и  увидел   перед   собой
незнакомца.
     Тот был молод, элегантен и с виду малый не промах. У него были черные
гладко зачесанные волосы, а в его облике было что-то хищное,  и  от  этого
при взгляде на него становилось не по себе.
     - Твоя замена, - слегка усмехнувшись, сказал Энди. - Уж он-то отпетый
негодяй, можешь, мне поверить.
     - Но по нему не скажешь...
     - Пусть его внешность не вводит тебя  в  заблуждение,  -  предостерег
Энди. - Он куда хуже тебя. Это  последнее  изобретение.  Он  гнусней  всех
своих предшественников. Тебя здесь никогда так  не  презирали,  как  будут
презирать его. Его возненавидят от всей  души,  и  нравственность  жителей
Милвилла повысится до такого уровня, о каком  раньше  и  не  мечтали.  Они
будут из кожи вон лезть, чтобы не походить на него, и все до одного станут
честными, даже Фробишер.
     - Ничего не понимаю, - растерянно пролепетал Тобиас.
     Он откроет в городе контору, как раз под стать  такому  вот  молодому
энергичному бизнесмену. Страхование, разного рода сделки  купли-продажи  и
найма движимой и недвижимой собственности, залоговые  операции  -  короче,
все, на чем он сможет нажиться. Не нарушив ни одного закона, он обдерет их
как липку. Жестокость он замаскирует ханжеством. С  обаятельной  искренней
улыбкой он будет обворовывать всех и каждого, свято  чтя  при  этом  букву
закона. Он не постесняется пойти на любую  низость,  не  побрезгует  самой
подлой уловкой.
     - Ну разве ж так можно?! - вскричал Тобиас. - Да, я был пьяницей,  но
по крайней мере я вел себя честно.
     - Наш долг - заботиться о благе всего  человечества,  -  торжественно
заявил Энди. - Позор для Милвилла, если в нем когда-либо  объявится  такой
человек, как он.
     - Вам видней, - сказал Тобиас. - Я умываю руки. А что будет со мной?
     - Пока ничего, - ответил Энди. - Ты вернешься к Герману и подчинишься
естественному ходу  событий.  Поступи  на  работу,  которую  он  для  тебя
подыщет, и живи тихо-мирно как порядочный,  достойный  уважения  гражданин
Милвилла.
     Тобиас похолодел.
     - Ты хочешь сказать, что вы меня  окончательно  списали?  Что  я  вам
больше не нужен? Но я же старался изо всех  сил!  А  сегодня  вечером  мне
нельзя было поступить по-другому. Вы не можете так вот запросто вышвырнуть
меня вон!
     Энди покачал головой.
     - Придется открыть тебе один секрет. Лучше б ты узнал об  этом  чуток
попозже, но... Понимаешь, в городе поговаривают о том, чтобы послать часть
жителей в космос осваивать одну из недавно открытых планет.
     Тобиас выпрямился и настороженно замер; в нем было вспыхнула надежда,
но сразу же померкла.
     - А я тут при чем? - сказал он. - Не пошлют же  они  такого  пьяницу,
как я.
     - Теперь ты для них хуже, чем пьяница, - сказал Энди. - Намного хуже.
Когда ты был обыкновенным забулдыгой, ты  был  весь  как  на  ладони.  Они
наперечет знали все твои художества. А теперь они будут  неусыпно  следить
за тобой, пытаясь угадать, какой ты  им  можешь  преподнести  сюрприз.  Ты
лишишь их покоя, и они изведутся от сомнений в  правильности  занятой  ими
позиции.  Ты  обременишь   их   совесть,   станешь   причиной   постоянной
нервотрепки, и они будут пребывать в вечном страхе, что в один  прекрасный
день ты так или иначе докажешь, какого они сваляли дурака.
     - С таким настроением они никогда не включат  меня  в  число  будущих
колонистов, - произнес Тобиас, распрощавшись с последней тенью надежды.
     - Ошибаешься, - возразил Энди - Я уверен что тебя отправят  в  космос
вместе с остальными. Добропорядочные и  слабонервные  жители  Милвилла  не
упустят случая, чтобы избавиться от тебя.

                             Клиффорд САЙМАК

                            ВЕТЕР ЧУЖОГО МИРА

     Никто и ничто не может остановить группу межпланетной разведки,  этот
четкий, отлаженный механизм, созданный и снаряженный для одной лишь цели -
занять на чужой планете плацдарм, уничтожив вокруг корабля  все  живое,  и
основать базу, где было бы достаточно места для выполнения задачи. А  если
придется, удерживать и защищать плацдарм от кого бы то ни было  до  самого
отлета.
     Как только на планете появляется база, приступают  к  работе  ученые.
Исследуется все до мельчайших подробностей. Они делают записи на пленку  и
в полевые блокноты, снимают и замеряют, картографируют  и  систематизируют
до тех пор, пока не получается  стройная  система  фактов  и  выводов  для
галактических архивов.
     Если встречается жизнь, что в галактике не редкость, ее исследуют так
же тщательно, особенно реакцию на людей. Иногда реакция бывает яростной  и
враждебной, иногда почти незаметной, но не менее опасной. Однако легионеры
и  роботы  всегда  готовы  к  любой  сложной  ситуации,  и  нет  для   них
неразрешимых задач.
     Никто и ничто не может остановить группу межпланетной разведки.

     Том Деккер сидел в пустой рубке и вертел в  руках  высокий  стакан  с
кубиками льда, наблюдая, как из трюмов корабля выгружается  первая  партия
роботов. Они вытянули за собой конвейерную ленту, вбили в  землю  опоры  и
приладили к ним транспортер.
     Дверь за его спиной открылась с легким щелчком, и Деккер обернулся.
     - Разрешите войти, сэр? - спросил Дуг Джексон.
     - Да, конечно.
     Джексон подошел к большому изогнутому иллюминатору.
     - Что же нас тут ожидает? - произнес он.
     - Еще одно обычное задание, - пожал плечами Деккер. -  Шесть  недель.
Или шесть месяцев. Все зависит от того, что мы обнаружим.
     - Похоже, здесь будет посложнее, - сказал Джексон, усаживаясь рядом с
ним. - На планетах с джунглями всегда трудно.
     - Это работа. Просто еще одна работа.  Еще  один  отчет.  Потом  сюда
пришлют либо эксплуатационную группу, либо переселенцев.
     - Или, - возразил Джексон, - поставят отчет на пыльную полку архива и
забудут.
     - Это уже их дело. Наше дело -  его  подготовить.  Что  с  ним  будет
дальше, нас не касается.
     За иллюминатором первые шесть роботов сняли  крышку  с  контейнера  и
распаковали седьмого. Затем, разложив рядом инструменты, собрали  его,  не
тратя ни одного лишнего движения, вставили в металлический череп  мозговой
блок, включили и захлопнули дверцу на  груди.  Седьмой  встал  неуверенно,
постоял несколько секунд и,  сориентировавшись,  бросился  к  транспортеру
помогать выгружать контейнер с восьмым.
     Деккер задумчиво отхлебнул из своего стакана. Джексон зажег сигарету.
     - Когда-нибудь, - сказал он, затягиваясь,  -  мы  наверняка  встретим
что-то такое, с чем мы сможем справиться.
     Деккер фыркнул.
     - Может быть, даже здесь, - настаивал Джексон, разглядывая  кошмарные
джунгли за иллюминатором.
     - Ты романтик, - резко ответил Деккер. - Кроме того,  ты  молод:  все
еще мечтаешь о неожиданностях. Десяток раз слетаешь, и это у тебя пройдет.
     - Но все-таки то, о чем я говорю, может случиться.
     Деккер сонно кивнул.
     - Может. Никогда не случалось, но, наверное, может.  Впрочем,  стоять
до последнего не наша задача. Если нас ждет тут что-нибудь такое, что  нам
не по зубам, мы долго на этой  планете  не  задержимся.  Риск  -  не  наша
специальность.
     Корабль покоился на вершине холма  посреди  маленькой  поляны,  буйно
заросшей травой и кое-где экзотическими цветами. Рядом лениво текла  река,
неся сонные темно-коричневые воды сквозь опутанный лианами  огромный  лес.
Вдаль, насколько хватало  глаз,  тянулись  джунгли,  мрачная  сырая  чаща,
которая даже  через  стекло  иллюминатора,  казалось,  дышала  опасностью.
Животных не было видно, но никто не мог  знать,  какие  твари  прячутся  в
темных норах или в кронах деревьев.
     Восьмой робот включился в работу. Теперь уже  две  группы  по  четыре
робота вытаскивали контейнеры и собирали новые механизмы. Скоро  их  стало
двенадцать - три рабочие группы.
     - Вот так! - возобновил разговор Деккер,  кивнув  на  иллюминатор.  -
Никакого риска. Сначала роботы. Они распаковывают и собирают  друг  друга.
Затем все вместе устанавливают и подключают технику. Мы даже не выйдем  из
корабля, пока вокруг не будет надежной защиты.
     Джексон вздохнул.
     - Наверное, вы правы. С нами действительно ничего не может случиться.
Мы не упускаем ни одной мелочи.
     - А как же иначе? - Деккер поднялся с кресла  и  потянулся.  -  Пойду
займусь делами. Последние проверки и все такое...
     - Я вам нужен, сэр? - спросил Джексон. - Я бы хотел  посмотреть.  Все
это для меня ново...
     - Нет, не нужен. А это... это пройдет. Еще лет двадцать, и пройдет.

     На столе у себя в кабинете Деккер  обнаружил  стопку  предварительных
отчетов и неторопливо  просмотрел  их,  запоминая  все  особенности  мира,
окружавшего корабль.  Затем  некоторое  время  работал,  листая  отчеты  и
складывая прочитанные справа от себя лицевой стороной вниз.
     Давление атмосферы  чуть  выше,  чем  на  Земле.  Высокое  содержание
кислорода.  Сила  тяжести  немного  больше  земной.  Климат   жаркий.   На
планетах-джунглях всегда жарко.  Снаружи  слабый  ветерок.  Хорошо  бы  он
продержался...  Продолжительность  дня  тридцать  шесть  часов.  Радиация:
местных  источников  нет,  но  случаются  вспышки  солнечной   активности.
Обязательно установить наблюдение... Бактерии, вирусы: как всегда на таких
планетах,  много.  Но  очевидно,  никакой  опасности.  Команда   напичкана
прививками и гормонами по самые уши. Хотя  до  конца,  конечно,  уверенным
быть нельзя. Минимальный риск есть, ничего  не  поделаешь.  И  если  вдруг
найдется какой-нибудь настырный микроб,  способы  защиты  придется  искать
прямо   здесь...   Растительность   и   почва   наверняка   просто   кишат
микроскопической живностью. Скорее всего, вредной. Но  это  уже  будничная
работа. Полная проверка. Почву необходимо проверять, даже если на  планете
нет жизни. Хотя бы для того, чтобы удостовериться,  что  ее  действительно
нет...
     В дверь постучали,  и  вошел  капитан  Карр,  командир  подразделения
Легиона. Деккер ответил на приветствие, не вставая из-за стола.
     - Разрешите доложить, сэр! - четко произнес Карр. -  Легион  готов  к
высадке!
     - Отлично, капитан. Отлично, - ответил Деккер.
     "Какого черта ему надо? Легион всегда готов и всегда  будет  готов  -
это естественно. Зачем такие формальности?"
     Наверное,  виной  тому  характер  Карра.   Легион   с   его   жесткой
дисциплиной, давними традициями и гордостью за них всегда привлекал  таких
людей, давая им возможность отшлифовать врожденную педантичность.
     Оловянные     солдатики     высшего     качества.      Тренированные,
дисциплинированные, вакцинированные против любой известной  и  неизвестной
болезни, натасканные в чужой психологии  земляне  с  огромным  потенциалом
выживания, выручающим их в самых опасных ситуациях...
     - Некоторое время мы еще не будем готовы, капитан, - сказал Деккер. -
Роботы только начали сборку.
     - Жду ваших приказаний, сэр!
     - Благодарю вас, капитан. - Деккер дал  понять,  что  хочет  остаться
один. Но когда Карр подошел к двери, он снова подозвал его.
     - Да, сэр!
     - Я подумал... - медленно произнес  Деккер.  -  Просто  подумал...  В
состоянии ли вы представить себе ситуацию, с которой  Легион  не  смог  бы
справиться?
     - Боюсь, я не понимаю вашего вопроса, сэр.
     Глядеть на Карра в этот момент  было  сплошное  удовольствие.  Деккер
вздохнул.
     - Я и не предполагал, что вы поймете.

     К вечеру все роботы и кое-какие механизмы были уже собраны. Появились
и первые автоматические сторожевые посты. Огнеметы выжгли  вокруг  корабля
кольцо около пятисот футов  диаметром,  а  затем  в  ход  пошел  генератор
жесткого излучения,  заливший  землю  внутри  кольца  безмолвной  смертью.
Ужасное зрелище: почва буквально вскипела живностью в последних бесплодных
попытках избежать гибели. Роботы  собрали  огромные  батареи  ламп,  и  на
вершине холма стало светлее, чем днем. Подготовка к высадке  продолжалась,
но ни один человек еще не ступил на землю новой планеты.
     В тот вечер робот-официант установил столы в  галерее,  с  тем  чтобы
люди во время еды могли наблюдать за ходом работ  снаружи.  Вся  группа  -
разумеется, кроме легионеров, которые оставались в  своих  каютах,  -  уже
собралась к ужину, когда в отсек вошел Деккер.
     - Добрый вечер, джентльмены!
     Он сел во главе стола, после чего  расселись  по  старшинству  и  все
остальные.
     Деккер сложил перед собой руки и склонил голову, собираясь произнести
привычные, заученные слова. Он задумался, и, когда  заговорил,  слова  ему
самому показались неожиданными.
     - Отец наш, мы, слуги твои в неизведанной земле, находимся во  власти
греховной гордыни. Научи нас милосердию и приведи нас к знанию. Ведь люди,
несмотря на дальние их путешествия и великие их дела, все еще  дети  твои.
Благослови хлеб наш, господи. И не оставь без сострадания. Аминь.
     Деккер поднял голову и взглянул вдоль стола. Кого-то, он заметил, его
слова удивили, кого-то позабавили. Возможно, они  думают,  что  старик  не
выдерживает, кончается. Может быть, и так. Хотя до полудня  он  чувствовал
себя в полном порядке... Все этот молодой Джексон...
     - Прекрасные слова, сэр, - сказал наконец Макдональд, главный инженер
группы. - Среди нас  есть  кое-кто,  кому  не  мешало  бы  прислушаться  и
запомнить их. Благодарю вас, сэр.
     Вдоль стола начали передавать блюда и тарелки, и  постепенно  галерея
оживилась домашним звоном хрусталя и серебра.
     - Похоже, здесь будет интересно, - начал разговор Уолдрон, антрополог
по специальности. - Мы с Диксоном стояли на наблюдательной палубе как  раз
перед заходом солнца, и нам показалось, что  мы  видели  у  реки  какое-то
движение. Что-то живое...
     - Было бы странно, если б мы здесь никого не нашли, - ответил Деккер,
накладывая себе обжаренный картофель. - Когда сегодня облучали площадку, в
земле оказалось полно всяких тварей.
     - Существа, которых мы с Уолдроном видели, напоминали людей.
     Деккер посмотрел на биолога с интересом.
     - Вы уверены?
     Диксон покачал головой.
     - Видно было  неважно,  но  двоих  или  троих  мне  все-таки  удалось
разглядеть. Этакие спичечные человечки.
     - Как дети рисуют, - кивнул Уолдрон. - Одна палка - туловище,  две  -
ножки, еще две - ручки, кружок - голова. Угловатые такие, тощие...
     - Но двигаются красиво, - добавил Диксон. - Мягко, плавно, как кошки.
     - Ладно, скоро узнаем, кто это такие. Через день-два мы их найдем,  -
ответил Деккер.
     Забавно.  Почти  на  каждой  планете   кто-нибудь   сразу   "находит"
гуманоидов, и почти всякий раз они  оказываются  игрой  воображения.  Люди
часто выдают желаемое за действительное. Что ж, вполне понятное желание  -
вдали от своих, на чужой планете найти жизнь, которая хотя  бы  на  первый
взгляд  напоминала  что-то  знакомое.  Но,  как   правило,   представители
гуманоидной  расы,  если  таковая   встречалась,   оказывались   настолько
отталкивающими и чужими, что по сравнению  с  ними  даже  земной  осьминог
кажется родным и близким.
     - Я все думаю о том горном массиве к западу,  -  вступил  в  разговор
Фрейни, начальник геологической группы, - который мы видели  при  подлете.
Похоже, горы образовались сравнительно недавно, а это всегда  удобней  для
работы: легче добраться до того, что скрыто внутри.
     - Первая разведка будет в том направлении, - неожиданно решил Деккер.
     Яркие огни снаружи вселяли в ночь новую  жизнь.  Собирались  огромные
механизмы.  Четко  двигались  роботы.  Машины  поменьше   суетились,   как
напуганные жуки. С южной стороны все полыхало, а небо озарялось всплесками
пламени, вырывающегося из огнеметов.
     - Доделывают посадочное поле,  -  произнес  Деккер.  -  Там  осталась
полоса джунглей, но она ровная, как пол. Еще немного, и  поле  тоже  будет
готово.
     Робот принес кофе, бренди и сигары. Расположившись поудобней,  Деккер
и все остальные продолжали наблюдать за работой снаружи.
     - Ненавижу это ожидание, - нарушил молчание Фрейни.
     - Часть работы. Ничего не поделаешь, - ответил Деккер и подлил в кофе
еще бренди.

     К утру все машины были собраны. Одни уже выполняли какие-то  задания,
другие стояли наготове. Огнеметы закончили свою работу, и по их  маршрутам
ползали излучатели. На подготовленном  поле  стояли  несколько  реактивных
самолетов. Примерно половина от общего числа роботов, закончив  порученные
дела, построилась в аккуратную прямоугольную колонну.
     Наконец опустился наклонный трап, и по нему сошли на землю легионеры.
В колонну по два, с  блеском  и  грохотом,  с  безукоризненной  точностью,
способной  посрамить  даже  роботов.  Конечно,  без  знамен  и  барабанов,
поскольку пользы от них никакой,  а  Легион,  несмотря  на  пристрастие  к
блеску и показухе, организация крайне эффективная.  Колонна  развернулась,
вытянулась в линию и разбилась по взводам, которые тут  же  направились  к
границам базы. Машины, роботы и легионеры заняли посты. Земля  подготовила
плацдарм еще на одной планете.
     Роботы быстро и деловито  собрали  открытый  павильон  из  полосатого
брезента, разместили в тени столы,  кресла,  втащили  туда  холодильник  с
пивом и льдом.
     Теперь и обычные люди могли покинуть безопасные стены корабля.
     "Организованность, - с гордостью произнес про себя  Деккер,  окидывая
базу взглядом. - Организованность и эффективность! Ни  одной  лазейки  для
случайностей! Любую лазейку заткнуть еще до того, как она станет лазейкой!
Подавить любое сопротивление, пока оно не выросло! Абсолютный контроль  на
плацдарме!"
     Конечно, позже может что-то случиться. Всего не предусмотришь.  Будут
выездные экспедиции, и даже под  защитой  роботов  и  легионеров  остается
какой-то риск. Будет воздушная разведка, картографирование, и все это тоже
несет в себе элемент риска. Однако опасность сведена к минимуму.
     И всегда будет база. Абсолютно надежная и неприступная база, куда при
случае можно отступить и откуда, если  понадобится,  можно  контратаковать
или прислать подкрепление.
     Все продумано! Неожиданностей быть не должно!
     И что на него такое  вчера  нашло?..  Наверное,  это  из-за  молодого
Джексона. Способный биохимик, конечно, но не  для  межпланетной  разведки.
Видимо, что-то  где-то  не  сработало:  отборочная  комиссия  должна  была
выявить его эмоциональную неустойчивость. Не  то  чтобы  он  мог  помешать
делу, но на нервы действует...
     Деккер выложил на стол в павильоне целую кучу документов, затем нашел
среди них карту, развернул ее и разгладил большим пальцем сгибы. На  карте
была  нанесена  лишь  часть  реки  и  горного   хребта.   Базу   обозначал
перечеркнутый крестом квадрат, а  все  остальное  пространство  оставалось
пустым.
     Но это не надолго. Через несколько дней у них будут полные карты.
     С поля рванулся в небо самолет, плавно развернулся и ушел  на  запад.
Деккер выбрался из павильона и  посмотрел  ему  вслед.  Должно  быть,  это
Джарвис и Донелли, назначенные в первый полет в юго-западный сектор  между
базой и горным хребтом.
     Еще один самолет поднялся в  воздух,  выбрасывая  за  собой  огненный
хвост, набрал скорость и скрылся вдали. Фриман и Джонс.
     Деккер вернулся  к  столу,  опустился  в  кресло  и,  взяв  карандаш,
принялся рассеянно постукивать по почти пустой карте. За  спиной  взмыл  в
небо еще один самолет.
     Он снова окинул базу взглядом, и  теперь  она  уже  не  казалась  ему
выжженным полем. Что-то теперь чувствовалось здесь земное.  Эффективность,
здравый смысл, спокойно работающие люди.
     Кто-то с кем-то спорил, кто-то готовил приборы, обсуждая  с  роботами
возникшие по ходу дела вопросы. Другие просто осматривались, привыкали.
     Деккер  удовлетворенно   улыбнулся.   Способная   у   него   команда.
Большинству из них придется подождать возвращения первой разведки, но даже
сейчас они не выглядели праздно.
     Позже будут взяты пробы почвы. Роботы поймают  и  доставят  животных,
которых потом сфотографируют и подвергнут изучению  по  полной  программе.
Деревья, травы, цветы - все будет описано и классифицировано. Вода в реке,
ее обитатели...
     И все это только здесь, в районе базы, пока не поступят новые  данные
разведки, указывающие, на что еще следует обратить внимание.
     Когда придут эти данные, начнется настоящая, большая работа.  Геологи
и минералоги займутся полезными  ископаемыми.  Появятся  метеорологические
станции. Ботаники и биологи  возьмутся  за  сбор  сравнительных  образцов.
Каждый будет выполнять работу, к которой  его  готовили.  Отовсюду  пойдут
доклады, и со временем из них  сложится  стройная,  точная  картина  жизни
планеты.
     Работа. Много работы днем и ночью. И все  это  время  база  будет  их
маленьким кусочком Земли, неприступным для любых сил чужого мира.
     Деккер  сидел,  развалясь  в  кресле.  Легкий  ветер  шевелил   полог
павильона,  шелестел  бумагами  на  столе  и  ерошил  волосы.  "Хорошо,  -
подумалось Деккеру, - но, наверное, это ненадолго".
     Когда-нибудь  он  найдет  себе  уютную  планету,  райский  уголок   с
неизменно прекрасной погодой, где все, что нужно, растет  на  деревьях,  а
местные жители умны и  общительны.  Он  просто  откажется  улететь,  когда
корабль приготовится к старту, и проживет  свои  последние  дни  вдали  от
проблем этой проклятой  галактики,  истощенной  голодом,  свихнувшейся  от
дикости и такой одинокой, что трудно передать словами...
     Деккер  очнулся  от  своих  странных  мыслей  и  увидел  перед  собой
Джексона.
     - В чем дело, Джексон? - с неожиданной резкостью спросил он. - Почему
ты не...
     - Местного привели, сэр! - выдохнул Джексон. - Из  тех,  кого  видели
Диксон и Уолдрон.

     Абориген оказался человекоподобным, но  на  людей  Земли  он  походил
мало. Как сказал Диксон, спичечный человечек. Живой рисунок четырехлетнего
ребенка. Весь черный, совершенно без одежды, но в  глазах,  смотревших  на
Деккера, светился огонек разума.
     Глядя в эти глаза, Деккер чувствовал  себя  неуютно  и  скованно,  но
вокруг в ожидании молча стояли его люди, и он медленно потянулся к  одному
из шлемов ментографа. Когда пальцы Деккера коснулись гладкой  поверхности,
на него снова  накатило  смутное,  но  сильное  нежелание  надевать  шлем.
Контакт или попытка контакта с чужим разумом всегда вызывала  у  него  это
тревожное чувство. Что-то каждый раз боязливо  сжималось  у  него  внутри,
видимо, потому, что  такой  непосредственный,  близкий  контакт  был  чужд
человеческой природе.
     Деккер медленно взял шлем в руки, надел на голову и жестом  предложил
"гостю" второй. Пауза затягивалась, глаза аборигена внимательно следили за
его  действиями.  "Он  нас  не  боится,  -  подумал  Деккер.  -  Настоящая
первобытная  храбрость.  Вот  так  стоять  посреди  незнакомого,   которое
расцвело почти за одну ночь на его земле... Стоять, не  дрогнув,  в  кругу
существ, которые, должно быть, кажутся ему пришельцами из кошмара..."
     Наконец абориген сделал шаг к столу, взял шлем и неуверенно пристроил
прибор на голову, ни на секунду не отрывая взгляда от человека.
     Деккер попытался расслабиться, одновременно внушая себе мысли о  мире
и спокойствии.  Надо  быть  очень  внимательным,  чтобы  не  испугать  это
существо, и сразу продемонстрировать дружелюбие. Малейший оттенок резкости
может испортить все дело.
     Уловив  первое   дуновение   мысли   спичечного   человечка,   Деккер
почувствовал ноющую боль в груди. Что-то снова сжалось у него  внутри,  но
ему вряд ли бы удалось передать свои ощущения словами - слишком  все  было
чужое, предельно чужое.
     - Мы друзья,  -  заставил  он  себя  думать,  борясь  с  подступающей
чернотой отвращения. - Мы друзья. Мы друзья. Мы...
     - Вам не следовало сюда прилетать, - послышалась ответная мысль.
     - Мы не причиним вам зла, - думал Деккер. - Мы друзья. Мы не причиним
вам зла. Мы...
     - Вы никогда не улетите отсюда.
     - Мы предлагаем дружбу, - продолжал Деккер. -  У  нас  есть  для  вас
подарки. Мы вам поможем...
     - Вам  не  следовало  прилетать  сюда,  -  настойчиво  звучала  мысль
аборигена. - Но раз вы уже здесь, теперь вам не улететь.
     - Ладно, хорошо, - Деккер решил не спорить с ним. -  Мы  останемся  и
будем друзьями. Будем учить вас. Дадим вам вещи, которые привезли с собой,
и останемся здесь с вами.
     - Вы никогда не улетите отсюда, - звучало в  ответ,  и  было  в  этой
мысли что-то холодное, окончательное. Деккеру стало не по  себе.  Абориген
действительно верил в то, что говорил. Не пугал  и  не  преувеличивал.  Он
даже не сомневался, что им не удастся улететь с  планеты...  -  Вы  умрете
здесь!
     - Умрем? - переспросил Деккер. - Как это понимать?
     В ответ он почувствовал лишь презрение. Спичечный человек снял  шлем,
аккуратно положил, повернулся и вышел. Никто не сдвинулся с  места,  чтобы
остановить его. Деккер бросил свой шлем на стол.
     - Джексон, сообщите легионерам из охраны,  чтобы  его  выпустили.  Не
пытайтесь помешать ему уйти.
     Он откинулся в кресле и посмотрел на окружавших его людей.
     - Что случилось, сэр? - спросил Уолдрон.
     - Он приговорил нас к смерти, - ответил Деккер, - сказал, что  мы  не
улетим с этой планеты, что мы здесь умрем.
     - Сильно сказано.
     - И без тени сомнения,  -  произнес  Деккер,  потом  небрежно  махнул
рукой. - Видимо, он просто не понимает, что им не под силу остановить нас,
если мы захотим улететь. Он убежден, что мы здесь умрем.
     В самом деле, забавная ситуация. Выходит из  лесу  голый  гуманоид  и
угрожает всей земной разведывательной группе. Причем так в себе  уверен...
Но на лицах, обращенных к Деккеру, не было ни одной улыбки.
     - Они ничего не могут нам сделать, - сказал Деккер.
     - Тем не менее, - предложил Уолдрон, - следует принять меры.
     - Мы объявим готовность номер один и усилим посты, - кивнул Деккер. -
До тех пор, пока не удостоверимся...
     Он запнулся и умолк. В чем, собственно, они должны удостовериться?  В
том, что голые аборигены без всяких  признаков  материальной  культуры  не
смогут уничтожить группу землян, защищенных стальным периметром, машинами,
роботами, солдатами, знающими все, что положено знать для  немедленного  и
безжалостного устранения любого противника?
     Чертовщина какая-то!
     И все же в этих глазах светился разум. Разум и смелость. Он  выстоял,
не дрогнув, в кругу совершенно чужих для него существ. Сказал, что  должен
был сказать, и ушел с достоинством, которому землянин мог бы позавидовать.
Очевидно, он догадался, что перед ним существа с другой планеты, поскольку
сам сказал, что им не следовало прилетать...
     - О чем ты думаешь? - спросил Деккер Уолдрона.
     -  Раз  мы  предупреждены,  надо  вести  себя  со  всеми   возможными
предосторожностями. Но пугаться нечего. Мы в состоянии справиться с  любой
опасностью.
     - Это блеф, - вступил в разговор Диксон. - Нас хотят испугать,  чтобы
мы улетели.
     - Не думаю, - покачал головой Деккер. - Он был так же уверен в  себе,
как и мы.

     Работа продолжалась. Никто не атаковал. Самолеты вылетали по графику,
и   постепенно   экспедиционные    карты    заполнялись    многочисленными
подробностями.  Полевые  партии  делали  осторожные  вылазки.   Роботы   и
легионеры сопровождали их по флангам, тяжелые  машины  прокладывали  путь,
выжигая дорогу в самых недоступных  местах.  Автоматические  метеостанции,
разбросанные по  окрестностям,  регулярно  посылали  доклады  о  состоянии
погоды для обработки на базе.
     Несколько  полевых  партий  вылетели  в  дальние  районы  для   более
детального изучения местности.
     По-прежнему не происходило ничего особенного.
     Шли дни. Недели. Роботы и машины несли  дежурство.  Легионеры  всегда
были наготове. Люди торопились сделать работу и улететь обратно.
     Сначала нашли угольный пласт, затем месторождение  железной  руды.  В
горах обнаружились радиоактивные материалы. Ботаники выявили двадцать семь
видов съедобных фруктов. База кишела животными, пойманными для изучения  и
со временем ставшими чьими-то любимцами.
     Нашли  деревню  спичечных  людей.  Маленькая  грязная  деревенька   с
примитивными хижинами. Жители казались мирными.
     Экспедицию к местным жителям возглавил Деккер.
     С оружием наготове, медленно, без громких  разговоров  люди  вошли  в
деревню. Местные сидели около своих домов и  молча  наблюдали  за  людьми,
пока те не дошли до самого центра поселения. Там роботы установили стол  и
поместили на него ментограф. Деккер сел за стол и надел шлем ментографа на
голову. Остальные встали в стороне. Деккер ждал.
     Прошел час. Аборигены сидели не шевелясь.
     Наконец Деккер снял шлем и устало произнес:
     - Ничего не выйдет. Займитесь фотографированием. Только не  тревожьте
местных и ничего не трогайте.
     Он достал платок и вытер вспотевшее лицо. Подошел Уолдрон.
     - И что вы обо всем этом думаете?
     Деккер покачал головой.
     - Меня постоянно преследует одна мысль.  Мне  кажется,  что  они  уже
сказали нам все, что хотели сказать. И  больше  разговаривать  не  желают.
Странная мысль... Наверное, ерунда.
     - Не знаю, - ответил  Уолдрон.  -  Здесь  вообще  многое  не  так.  Я
заметил,  что  у  них  совсем  нет  металла.  Кухонная  утварь   каменная,
инструменты - тоже. И все-таки это развитая культура.
     - Они, безусловно, развиты, - сказал Деккер. - Посмотри, как  они  за
нами наблюдают. Совершенно без страха. Просто ждут. Спокойны и  уверены  в
себе. И тот, который приходил на базу, знал, что нужно делать со шлемом...
     - Уже поздно. Нам  лучше  вернуться  на  базу,  -  помолчав  немного,
произнес Уолдрон и взглянул на запястье. - Мои часы остановились.  Сколько
на ваших?
     Деккер поднес руку к глазам, и Уолдрон услышал судорожный  удивленный
вдох. Деккер медленно поднял голову и посмотрел на Уолдрона.
     - Мои... тоже, - голос его был едва слышен.
     Какое-то  мгновение  они  сидели  неподвижно,  напуганные   явлением,
которое в других  обстоятельствах  могло  бы  вызвать  лишь  неудобство  и
раздражение. Затем Уолдрон вскочил и повернулся лицом к людям.
     - Общий сбор! - закричал он. - Возвращаемся! Немедленно!
     Земляне сбежались тут же. Роботы  выстроились  по  краям,  и  колонна
быстрым маршем покинула деревню.  Аборигены  проводили  их  взглядами,  но
никто не тронулся с места.

     Деккер  сидел  в  своем  походном  кресле,  прислушиваясь  к  шелесту
брезента на ветру. Лампа, висевшая над головой, раскачивалась,  отчего  по
павильону бегали тени, и временами казалось, что это живые существа. Рядом
с павильоном неподвижно стоял робот.
     Деккер протянул руку и потрогал пальцем маленькую кучку  колесиков  и
пружинок, лежавших на столе.
     Все это странно. Странно и зловеще.
     На столе лежали детали часов. Не только его и  Уолдрона,  но  и  всех
остальных участников экспедиции. Ни одни из них не работали.
     Наступила ночь, но на базе  продолжалась  лихорадочная  деятельность.
Постоянно двигались люди, то исчезая  во  мраке,  то  снова  появляясь  на
освещенных участках под ярким светом прожекторов.  В  суетливых  действиях
людей чувствовалась какая-то обреченность, хотя все они понимали,  что  им
решительно нечего бояться.  Во  всяком  случае,  пока  не  появится  нечто
конкретное, на что можно указать пальцем и крикнуть: "Вот - опасность!"
     Известен лишь простой факт. Все часы остановились. Простой факт,  для
которого должно быть простое объяснение.
     Но только на чужой планете ни одно явление нельзя считать  простым  и
ожидать  простого  объяснения.  Поскольку  здесь  причины,   следствия   и
вероятность событий могут быть совершенно иными, нежели на Земле.
     Есть всего одно  правило  -  избегать  риска.  Единственное  правило,
которому надо повиноваться в  любой  ситуации.  И  повинуясь  ему,  Деккер
приказал вернуть все  полевые  партии  и  приготовить  корабль  к  взлету.
Роботам - быть готовым к немедленной погрузке  оборудования.  После  этого
оставалось только ждать. Ждать, когда вернутся из дальних галерей  полевые
партии. Ждать, пока не появится объяснение странному поведению часов.
     Панике,  конечно,  поддаваться  не  из-за  чего,  но  явление   нужно
признать, оценить, объяснить. Нельзя же, в самом деле, вернуться на  Землю
и сказать: "Вы понимаете, наши часы остановились, и поэтому..."
     Рядом послышались шаги, и Деккер резко обернулся.
     - В чем дело, Джексон?
     - Дальние лагеря не отвечают, сэр, - произнес Джексон. - Мы  пытались
связаться с ними по радио, но не получили ответа.
     - Они ответят, обязательно ответят через  какое-то  время,  -  сказал
Деккер, хотя совсем не чувствовал  в  себе  уверенности,  которую  пытался
передать подчиненному. На мгновение он ощутил подкативший  к  горлу  комок
страха, но быстро с собой справился.
     - Сядь.  Я  прикажу  принести  пива,  а  затем  мы  вместе  сходим  в
радиоцентр и посмотрим, что там происходит, - сказал он и, повернувшись  к
стоящему неподалеку роботу, потребовал:
     - Пиво сюда. Два пива.
     Робот не ответил.
     Деккер повысил голос, но робот не тронулся с места.
     Пытаясь встать, Деккер оперся  сжатыми  кулаками  о  стол,  но  вдруг
почувствовал слабость в ногах и упал обратно в кресло.
     - Джексон, - выдохнул он. - Пойди постучи его по плечу и  скажи,  что
мы хотим пива.
     С побледневшим лицом Джексон подошел к  роботу  и  легонько  постучал
того по плечу. Потом ударил сильнее,  и  робот,  не  сгибаясь,  рухнул  на
землю.
     Снова послышались торопливые приближающиеся шаги. Деккер, вжавшись  в
кресло, ждал. Оказалось, это Макдональд, главный инженер.
     - Корабль, сэр... Наш корабль...
     Деккер, глядя в сторону, кивнул.
     - Я уже знаю, Макдональд. Корабль не взлетит.
     - Крупные механизмы в  порядке,  сэр.  Но  вся  точная  аппаратура...
инжекторы... - Он внезапно замолчал и пристально посмотрел на  Деккера.  -
Вы знали, сэр? Как? Откуда?
     - Я знал, что когда-нибудь это случится.  Может  быть,  не  так,  как
сейчас, но этого  следовало  ожидать.  Рано  или  поздно  мы  должны  были
споткнуться. Я говорил гордые и громкие слова,  но  все  время  знал,  что
настанет день, когда мы чего-то не предусмотрим, какой-то  мелочи,  и  она
нас прикончит...
     Аборигены... У них совсем  не  было  металла.  Каменные  инструменты,
утварь... Металла здесь хватало, огромные залежи руды в горах на западе. И
возможно, много веков назад они пытались делать металлические орудия труда
или оружие, но спустя считанные недели все это рассыпалось в прах.
     Цивилизация без металла. Культура без металла.  Немыслимо.  Отбери  у
человека металл, и он не сможет оторваться от Земли, он вернется в пещеры.
У него ничего не останется, кроме его собственных рук...
     В павильон тихо вошел Уолдрон.
     -  Радио  не  работает.  И  роботы  мрут,  как  мухи.  Они   валяются
бесполезными кучами металла уже по всей базе.
     -  Сначала  портятся  точные  приборы,  -  кивнул  Деккер.  -   Часы,
радиоаппаратура, роботы. Потом сломаются генераторы, и  мы  останемся  без
света и электроэнергии. Потом наши машины, оружие  легионеров.  Потом  все
остальное.
     - Нас предупреждали, - сказал Уолдрон.
     - А мы не поняли. Мы думали,  что  нам  угрожают.  Нам  казалось,  мы
слишком сильны, чтобы бояться угроз... А нас просто предупреждали...
     Все замолчали.
     - Из-за чего это произошло? - спросил наконец Деккер.
     - Точно никто не знает, - тихо ответил Уолдрон. -  По  крайней  мере,
пока. Позже мы, очевидно, узнаем, но нам это уже  не  поможет...  Какой-то
микроорганизм  пожирает  железо,  которое  подвергали  термообработке  или
сплавляли с другими металлами. Окисленное железо в руде он не берет. Иначе
залежи, которые мы обнаружили, исчезли бы давным-давно.
     - Если это так, - откликнулся Деккер, - то мы  привезли  сюда  первый
чистый металл за долгие-долгие годы. Как этот микроб выжил?
     - Не знаю. А может, я ошибаюсь, и это  вовсе  не  микроб.  Что-нибудь
другое. Воздух, например.
     - Мы проверяли атмосферу... - Деккер тут  же  понял,  как  глупо  это
прозвучало. Да, атмосферу  анализировали,  но  как  они  могли  обнаружить
что-то такое,  чего  никогда  раньше  не  встречались.  Опыт  человеческий
ограничен. Человек бережет себя от опасностей известных или  представимых,
но нельзя предсказать непредсказуемое.
     Деккер  поднялся  и  увидел,  что  Джексон  все   еще   стоит   около
неподвижного робота.
     - Вот и ответ на твой вопрос, - сказал он. - Помнишь первый  день  на
этой планете? Наш разговор?
     - Я помню, сэр, - кивнул Джексон.
     Деккер вдруг осознал, как тихо стало на базе.
     Лишь налетевший ветер тормошил брезентовые стены павильона.
     И только сейчас Деккер впервые почувствовал запах ветра этого  чужого
мира.

пер. А Горбунова
"На волне космоса", М., "Московский рабочий", 1988.

КЛИФФОРД САЙМАК

Спокойной ночи, мистер Джеймс.

К нему стала возвращаться память.
Он снова вступал в жизнь из небытия.
Он вдохнул запах земли и ночи и услышал шепот листвы на
насыпи. Легкий ветерок, шелестевший листьями, коснулся его своими
мягкими нежными пальцами, словно проверяя, не сломаны ли у него кости
и нет ли синяков и ссадин.
Он присел, уперся руками в землю, пытаясь сохранить равновесие,
и стал вглядываться в темноту.
Его зовут Хендерсон Джеймс. Он человек, и он сидит где-то на
планете, которая называется Земля. Ему тридцать шесть лет. Он известен в
своем кругу и неплохо обеспечен. Он живет в родительском доме на
Саммит-авеню. Вполне приличный район, хотя и утративший за последние
двадцать лет часть своей фешенебельности.
По дороге на насыпи проехала машина, заскрипев шинами по
асфальту. На мгновение ее фары осветили верхушки деревьев. Вдалеке,
приглушенный расстоянием, захныкал клаксон. Где-то тоскливо лаяла
собака.
Его зовут Хендерсон Джеймс. Если это верно, то почему же он
здесь? Зачем Хендерсону Джеймсу сидеть на скате насыпи, прислушиваясь
к шелесту листьев, хныканью клаксона и лаю собаки?
Случилось что-то неладное. Если бы только он вспомнил, что
именно, то понял бы все.
Нужно что-то сделать.
Он сидел, вглядываясь в темноту, и вдруг почувствовал, что его
знобит, хотя ночь была теплой. Из-за насыпи доносился шум ночного
города, скрип шин удалявшегося автомобиля и приглушенный ветром
гудок. Какой-то человек прошел рядом по улице, и Джеймс прислушивался
к звукам его шагов, пока они не утихли совсем.
Что-то случилось. Он должен что-то сделать. Он уже начал это
делать, но какое-то необъяснимое происшествие помешало ему, привело его
сюда на насыпь.
Он проверил, все ли в порядке. Одежда-- шорты, рубашка, ботинки
на толстой подметке, часы и сбоку в кобуре револьвер.
Револьвер!
Ему нужен был револьвер.
Он охотился за кем-то, охотился с оружием.
Искал кого-то, кто затаился в темноте, кого надо убить.
И тут он вспомнил. Вспомнил-- и удивился странному,
методичному, шаг за шагом продвигающемуся вперед способу мышления,
вернувшему ему память. Сначала имя и основные сведения о себе. Потом
осознание того, где он находится, и вопрос, почему он здесь. И, наконец,
револьвер и мысль о том, что им нужно воспользоваться. Логический
способ мышления, совсем как в букваре.
Я человек.
Я живу в доме на Саммит-авеню.
Дома ли я сейчас?
Нет, я где-то на насыпи.
Почему я здесь?
Ведь обычно человек рассуждает не так. По крайней мере
нормальный человек так думать не станет. Человек мыслит обрывками
фраз, преодолевает преграды, а не обходит их.
Оно страшновато, такое мышление "в обход", неестественно,
неправильно и совершенно бессмысленно. Но ведь не менее бессмысленно
и то, что он очутился здесь и совершенно не помнит, как попал сюда.
Джеймс медленно встал и ощупал себя. Его одежда не испачкана.
Она чиста и не измята. Его не избили и не выбросили из машины. На теле у
него нет ссадин, лицо не повреждено, и чувствует он себя неплохо.
Ухватившись за ремень, он сдвинул кобуру на бок. Затем вынул
револьвер и проверил его своими ловкими и умелыми пальцами. Револьвер
был в полном порядке.
Джеймс поднялся по склону насыпи, нетвердой походкой пересек
дорогу и ступил на тротуар, тянувшийся вдоль ряда новых одноэтажных
домов с верандами. Услышав шум приближающегося автомобиля, он
сошел с тротуара и спрятался за кустами. Он сделал это бессознательно, и
ему стало немного стыдно своего поступка.
Машина проехала мимо, и никто не заметил его. Он понял, что его
не заметили бы, даже если бы он остался на тротуаре.
Ему не хватает уверенности в себе. Вот в чем дело. В его жизни
есть пробел, таинственное происшествие, которое он не может вспомнить.
Это и подорвало твердую и прочную основу всего его существования,
сделало его поступки бессмысленными, мгновенно превратило его в
пугливое животное, которое бежит и прячется при виде человека.
Это и что-то еще, заставившее его думать "в обход".
Он все еще сидел в кустах, следил за улицей и тротуаром, не теряя
из виду белые, призрачные дома с их палисадниками.
Пуудли сбежал, вот почему Джеймс прячется в палисаднике перед
домом мирно спящего и ничего не подозревающего горожанина,
вооруженный револьвером, готовый помериться умом, силой и ловкостью с
самым кровожадным и злобным существом, обнаруженным в Галактике.
Любой пуудли опасен. Его нельзя держать у себя. Существует даже
закон, запрещающий держать не только пуудли, но и ряд других
инопланетных животных, гораздо менее опасных, чем пуудли. Закон этот
вполне справедлив, и никто-- прежде всего он сам-- не станет его
оспаривать.
А теперь пуудли на свободе и прячется где-то в городе.
Джеймс похолодел при одной мысли об этом, представив себе, что
может произойти, если он не выследит этого инопланетного зверя и не
прикончит его.
Хотя вряд ли можно назвать пуудли зверем. Он больше, чем зверь.
Насколько больше, Джеймс как раз и собирался выяснить. Хотя, по правде
говоря, он узнал не много, далеко не все, что можно узнать; однако и этого
оказалось вполне достаточно, чтобы привести его в ужас. Прежде всего он
увидел, какой может быть ненависть, и убедился, до чего же мелка людская
ненависть, если постигнуть глубину, силу и дикую кровожадность
ненависти пуудли. Это не слепая ненависть, бессмысленная и
непоследовательная, которая ведет к поражению, а разумная, расчетливая,
целенаправленная. Она приводит в движение умную, разящую без промаха
машину, натравливая хитрого и кровожадного зверя на любое живое
существо, не являющееся пуудли. Поведение пуудли подчинено закону
самосохранения, заставляющему его опасаться всех и каждого. Он толкует
этот закон так: безопасность гарантируется только... смертью всех других
живых существ. Чтобы совершить убийство, пуудли не требуется никакого
повода. Достаточно того, что другое существо живет, движется; оно этим
самым представляет угрозу-- пусть даже самую незначительную-- для
пуудли.
Конечно, это безумие. Какой-то бессмысленный инстинкт, давно и
глубоко укоренившийся в сознании пуудли. Впрочем, может быть, он
лишен смысла не более, чем многие людские представления?
Пуудли давал, да и сейчас дает ученым уникальные возможности
для изучения поведения инопланетных существ. Получив разрешение,
можно было бы наблюдать за пуудли на их собственной планете, Не имея
такой возможности, легко наделать глупостей. А это может повлечь за
собою серьезные последствия.
Джеймс похлопал рукой по кобуре, как будто револьвер гарантия
того, что он справится с поставленной задачей. Ему было ясно, что следует
предпринять. Он должен найти пуудли и убить его еще до наступления
утра. Ведь пуудли начнет размножаться. Он уже давно готовился к этому, и
теперь оставались считанные часы до появления на свет десятков его
детенышей. Пуудли размножается почкованием. Через несколько часов
после того, как раскроются почки на его теле, маленькие пуудли разбегутся
в разные стороны. Они вырастают очень быстро, и если крайне трудно
захватить одного пуудли, скрывающегося где-то во чреве громадного
спящего города, то обнаружить и изловить его многочисленных детенышей
просто невозможно.
Итак, сегодня или никогда!
Сегодня пуудли не станет убивать каждого встречного. Сейчас
зверю необходимо лишь одно-- найти укромное место, где он мог бы без
помех посвятить себя воспроизведению потомства.
Пуудли хитер. Он наверняка выбрал себе убежище еще до того, как
совершил побег. Он не стал бы терять драгоценное время на поиски
подходящего места и на запутывание следов. Пуудли точно знал, куда надо
идти, и теперь он давно там. Почки выступают на его теле, увеличиваясь и
набухая.
Во всем городе есть только одно место, где инонланетное животное
может укрыться от любопытных глаз. И человеку и пуудли нетрудно
догадаться, где оно. Но вот вопрос: знает ли пуудли, что человек может его
обнаружить? А может быть, пуудли недооценивает человека? Или,
наоборот, зная, что человек способен разгадать его план, попробует
укрыться в другом месте?
Джеймс выбрался из кустов и пошел по тротуару. На углу при
мерцающем свете фонаря он прочитал название улицы. Оказывается, цель
ближе, чем можно было надеяться.
В зоопарке царила тишина. И только время от времени раздавался
леденящий душу вой, от которого волосы становились дыбом.
Перебравшись через ограду, Джеймс задержался, стараясь
определить, какое именно животное так чудовищно воет. Но это ему не
удалось. По всей вероятности, решил он, какой-нибудь из новых
экземпляров. Просто невозможно запомнить всех обитателей зоопарка. Все
время поступают новые, ранее неведомые существа, доставляемые с
далеких планет.
Прямо перед Джеймсом находилась пустующая, огражденная рвом
клетка, которую еще день или два назад занимало необыкновенное
чудовище, пойманное в джунглях одного из Арктианских миров. Джеймс
содрогнулся при одном воспоминании о звере. В конце концов его
пришлось прикончить.
А теперь там прячется пуудли... Впрочем, может быть, там его и
нет и он скрывается где-нибудь в другой клетке. Зоопарк-- единственное
место в городе, где пуудли не привлечет особого внимания. Здесь много
редких животных, и еще одно необычное существо вызовет лишь
мимолетное удивление. Его могут и не заметить, если только какой-нибудь
служитель зоопарка не вздумает проверить списки. В этой пустующей
клетке пуудли сможет без помех заняться воспроизведением потомства.
Никто не потревожит его, ведь существа, подобные пуудли, обычные
обитатели этого зоопарка, предназначенного для животных, доставляемых
сюда с научной целью или для забавы жестоких людей.
Джеймс тихо стоял у ограды.
Хендерсон Джеймс. Тридцать шесть лет. Холост. Психолог,
изучающий инопланетных животных. Научный сотрудник этого зоопарка.
Нарушитель закона, добывший и укрывавший инопланетное существо,
запрещенное на Земле.
Почему он так думает о себе? Ведь все это ему отлично известно...
Нет никакой необходимости именно сейчас заполнять эту бесполезную
анкету.
Глупо было затевать всю эту историю с пуудли. Джеймс вспомнил
те долгие часы, когда он боролся с собой, обдумывая, какие ужасные
последствия она может повлечь за собой. Если бы этот старый пират-
космонавт не забрел к нему и не проболтался за бутылкой вина, что за
определенную, довольно кругленькую сумму он может доставить живого и
невредимого пуудли, ничего бы не случилось. Сам Джеймс, конечно,
никогда бы до этого не додумался. Он знал старого капитана и ценил его по
прежним сделкам. Это был человек, не брезгующий никаким заработком,
но, несмотря на это, вполне надежный. Он не возьмет денег зря и будет
держать язык за зубами.
Джеймсу был необходим этот необычайно интересный зверь
пуудли. Разгадав некоторые особенности его поведения, можно сделать
необыкновенно ценные научные открытия, вписать новые главы в
трагическую книгу изучения инопланетной жизни.
И тем не менее он совершил ужасный проступок, и теперь, когда
животное оказалось на свободе, его ужас удвоился. Ведь вполне вероятно,
что бесчисленное потомство сбежавшего пуудли способно истребить весь
людской род или по крайней мере сделать Землю непригодной для ее
обитателей. Злая воля и клыки зверя превратят Землю с ее
многомиллионным населением в поле сражения. Пуудли будут убивать не
потому, что голодны или кровожадны. Просто они твердо убеждены, что не
могут чувствовать себя в безопасности до тех пор, пока на Земле есть хоть
какая-нибудь жизнь. Они будут драться за свою жизнь, как загнанная в
угол крыса... Разница лишь в том, что в угол их загнало собственное
воображение.
Пока отряды добровольцев станут разыскивать пуудли, те успеют
разбежаться во все стороны, будут остерегаться всего-- ловушек, яда и пуль.
Их будет становиться все больше и больше, потому что каждый из них
ускорит почкование и на место убитого зверя встанут десятки и сотни
новых пуудли.
Джеймс осторожно подошел к краю рва и спрыгнул на грязное дно.
После смерти чудовища воду из рва спустили, но дно еще не вычистили.
Должно быть, слишком много другой работы, подумал Джеймс.
Он медленно продвигался по дну. Под ногами хлюпала жидкая
грязь. Наконец ему удалось добраться до скалистого выступа, ведущего на
островок.
Джеймс остановился на мгновение, ухватившись руками за мокрые
камни, и прислушался, задержав дыхание, боясь нарушить тишину.
Животное перестало выть. Наступило гробовое молчание. По крайней мере
так ему показалось сначала. Но вскоре он стал различать шорох насекомых
в кустах и в траве, шелест листьев на деревьях по ту сторону рва и далекий
нестройный гул спящего городка.
Сейчас впервые ему стало по-настоящему страшно. Опасными
казались и обманчивое молчание, и грязь под ногами, и скалистые глыбы,
вздымающиеся над рвом.
Пуудли опасен не только тем, что он ловок и силен. Он умен.
Насколько умен, Джеймс точно не знал. Ему было известно, что зверь
умеет рассуждать и способен строить планы.
Он разговаривает, правда не как человек... Но, может быть, даже
лучше, чем человек. Он объясняется не только с помощью слов... Он
гипнотизирует свои жертвы, завораживает грезами и видениями и затем
перегрызает им горло. Он может усыпить человека, парализовать его
способность к действию. Пуудли способен довести человека до безумия,
внушив ему одну лишь мысль, столь необычную и мерзкую, что она
помрачит сознание человека, лишит его волю упругости, как сломанную
пружину.
Зверь должен был бы дать приплод уже давно, но он откладывал
почкование до дня побега. Только теперь Джеймс понял, что пуудли решил
отомстить Земле, подчинить ее своей власти. Он предусмотрел все, каждую
мелочь и не станет церемониться с теми, кто попытается ему помешать.
Джеймс опустил руку и нащупал револьвер. Он невольно стиснул
зубы и неожиданно ощутил в себе легкость и силу, которых ему
недоставало раньше. Он начал карабкаться вверх по скале, осторожно
цепляясь за выступы, затаив дыхание, прильнув к камню. Быстро, ловко и
бесшумно. Ведь он должен взобраться раньше, чем пуудли заметит его
приближение.
Сейчас пуудли ослабил внимание. Он поглощен одним
воспроизведением потомства, которому предстоит начать жестокую,
беспощадную войну, в результате которой чужая планета станет безопасной
только для пуудли.
Конечно, если он здесь.
Рука Джеймса нащупала траву, и пальцы впились в землю. Он
подтянулся, преодолев последние футы.
Лежа на невысоком бугорке, Джеймс напряженно прислушивался к
малейшему шороху. Он внимательно вглядывался в каждую пядь земли.
Кромешная темнота, заполнявшая ров, кончилась. Теперь слабый свет
фонарей на дорожках зоопарка освещал и островок. Следовало особенно
опасаться темных уголков.
Медленно, дюйм за дюймом, Джеймс продвигался вперед,
напряженно вглядываясь в темноту, прежде чем двинуться дальше. Он
прислушивался к каждому шороху, присматривался к любому
подозрительному выступу или бугорку, не похожему на камень, куст или
даже на траву, и крепко сжимал револьвер. Джеймс готов был спустить
курок в любое мгновение.
Минуты тянулись как часы. Глаза болели от напряжения. Легкость,
которую он до сих пор ощущал, покинула его; осталась одна решимость,
натянутая, как тетива лука. Предчувствие неудачи постепенно овладело им,
а вслед за тем пришло ясное представление о том, что может означать
поражение не только для всего человечества, но и для престижа гордого
Хендерсона Джеймса. Теперь, реально столкнувшись с возможностью
неудачи, он стал обдумывать план действий на случай, если пуудли не
окажется в зоопарке и его не удастся уничтожить.
Придется уведомить власти, поднять на ноги полицию, просить
газеты и радио известить население об опасности. Он сам окажется в
положении человека, из тщеславия и гордыни поставившего под угрозу
существование людей на их планете.
Ему, конечно, не поверят, поднимут на смех и будут смеяться до
тех пор, пока смех не захлебнется в крови. Джеймс покрылся испариной
при одной мысли о том, что произойдет с этим городом, да и со всем
миром, прежде чем люди узнают правду.

Пуудли стоял прямо перед Джеймсом, не более чем в шести футах:
он поднялся со своего ложа у куста. Джеймс вскинул револьвер, прижав
палец к курку.
"Подожди,-- стал внушать ему пуудли.-- Я пойду с тобой".
Но Джеймс уже спустил курок, и револьвер дрогнул у него в руке.
В ту же секунду его захлестнула волна ужаса. Мгновенно перед ним
возникло и исчезло страшное видение, способное свести с ума своей
непристойностью.
"Слишком поздно,-- сказал он пуудли.-- С этого надо было начать.
Ты потерял драгоценное время. Воспользуйся ты этим раньше, я был бы
твой".
"Все вышло очень просто,-- сказал себе Джеймс.-- Гораздо проще,
чем я предполагал. Пуудли мертв или умирает. Земля, с миллионами ее
ничего не подозревающих обитателей, спасена. А главное, спасен я сам,
Хендерсон Джеймс... спасен от унижения, от позора". Чувство облегчения
охватило Джеймса. Он испытывал легкую усталость, спокойствие и
слабость.
"Дурак,-- невнятно бормотал умирающий пуудли,-- дурак,
получеловек, двойник..."
Смерть оборвала его слова. Джеймс видел, как жизнь покинула
пуудли, как тело его стало бездыханным.
Джеймс медленно поднялся на ноги. Ему показалось, что он теряет
рассудок. В первый момент Джеймс пробовал объяснить это чувством
страха, который хотел внушить ему умирающий пуудли.
Пуудли пытался одурачить его. Увидев оружие, зверь попробовал
сбить Джеймса с толку. Пуудли необходимо было выиграть время, чтобы
внушить своему убийце сводящую с ума мысль, лишь на мгновение
возникшую в его сознании. Если бы Джеймс заколебался хоть на одну
секунду, он сам был бы теперь мертв. Если бы он помедлил хоть одно
мгновение, было бы уже поздно.
Пуудли должен был знать, что Джеймс станет разыскивать его
именно здесь, в зоопарке, но зверь, видимо, так глубоко презирал человека,
что все же пришел сюда. Он даже не дал себе труда выследить своего
убийцу, не подкрался к нему первым, дождался, пока тот едва не наткнулся
на него.
Очень странно. Ведь благодаря своим мистическим способностям
пуудли должен был знать о каждом шаге Джеймса. После своего побега
зверь наверняка непрерывно следил за всеми его поступками и мыслями.
Джеймс знал об этой способности пуудли... Но почему же эта мысль только
сейчас пришла ему в голову?
"Что со мной?-- подумал он.-- Здесь что-то не так. Я должен был
знать, что не застигну пуудли врасплох, и все же я забыл об этом. А
главное, я действительно застал его врасплох. Ведь иначе он без труда
прикончил бы меня после того, как я выбрался из рва".
"Дурак,-- сказал пуудли.-- Дурак, получеловек, двойник..."
Двойник!
Он ощутил, как сила, уверенность и твердое убеждение в том, что
он, Хендерсон Джеймс, человек, начинают покидать его.
Будто кто-то оборвал нитку и он, как беспомощная марионетка,
растянулся на сцене.
Значит, вот почему Джеймсу удалось застигнуть пуудли врасплох!
Существуют два Хендерсона Джеймса. Пуудли поддерживал связь
с одним из них, настоящим, подлинным Хендерсоном Джеймсом. Зверь
следил за каждым его шагом и понимал, что с его стороны ему ничто не
угрожает. Пуудли не подозревал о существовании второго Хендерсона
Джеймса, подкравшегося к нему в темноте.
Хендерсон Джеймс-- двойник!
Хендерсон Джеймс, созданный лишь на время!
Хендерсон Джеймс живет сегодня и умрет завтра. Ведь его
наверняка убьют. Подлинный Хендерсон Джеймс не позволит ему
продолжать свое существование, а даже если бы он и не возражал, другие
не допустят этого. Двойников изготовляют лишь на очень короткое время, в
случае особой необходимости, и известно, что их уничтожают, едва только
они выполнят свое дело.
Уничтожают... Да, именно так. Убирают с дороги. С глаз долой.
Убивают безжалостно, как цыплят.
Он прошел вперед, опустился на одно колено перед пуудли и в
темноте провел рукой по телу зверя. Оно было покрыто бугорками,
набухшими почками. Им уже не суждено раскрыться и выкинуть выводок
отвратительных детенышей.
Джеймс встал.
Дело сделано. Пуудли убит, убит до того, как он произвел на свет
свое ужасное потомство.
Дело сделано, и он может идти домой.
Домой? Конечно, это ему и внушили. Они ждут, что он так и
сделает. Пойдет домой, вернется на Саммит-авеню, где его караулят
палачи. Добровольно и с легким сердцем пойдет навстречу смерти.
Дело сделано, и он больше не нужен. Его создали для выполнения
определенного задания, и теперь оно завершено. Час назад он играл
важную роль в планах людей, а сейчас в нем больше не нуждаются. Он
лишний, он-- помеха. Его устранят спокойно, без шума и даже с
удовольствием. Ведь все сошло так благополучно!
Но постой, сказал он себе, Может быть, ты вовсе не двойник? Ты
же не чувствуешь себя двойником!
Ну, конечно! Он чувствует себя Хендерсоном Джеймсом. Он живет
на Саммит-авеню. Он незаконно держал на Земле животное, называемое
пуудли, чтобы наблюдать его, разговаривать с ним, проверить ряд функций
его инопланетного организма, попытаться определить уровень его
умственного развития, границы, глубину и степень его отличия от человека.
Нет сомнений, он совершил глупость. Но в свое время все это казалось
важным по многим причинам.
"Я человек,-- подумал он,-- и это неопровержимый факт. Но ведь
это ничего не меняет. Хендерсон Джеймс-- человек, и его двойник должен
быть таким же человеком. Потому что двойник ни в чем существенном не
отличается от человека, по образу и подобию которого он изготовлен.
Ни в чем существенном, кроме кое-каких мелочей. Как ни велико
сходство с образцом, какой бы совершенной ни была копия, двойник все-
таки другой человек. Он способен мыслить и приобретать знания. И через
некоторое время он полностью уподобится своему прототипу... Но для этого
необходимо время. Время, чтобы полностью разобраться в себе, время,
чтобы освоить знания и опыт, заложенные в его сознании, и установить
правильное соотношение между ними. Сначала он будет двигаться ощупью
и искать, пока не натолкнется на знакомые предметы. Он должен узнать
себя, разобраться в себе. Только тогда ему удастся, протянув руку в
темноте, сразу же коснуться нужного предмета".
Ведь именно так он и поступал. Он двигался ощупью и искал.
Сначала он пользовался лишь элементарными понятиями и фактами:
Я человек.
Я на планете Земля.
Я Хендерсон Джеймс.
Я живу на Саммит-авеню.
Нужно что-то сделать.
Теперь он вспомнил, сколько потребовалось времени, прежде чем
он догадался, что же именно нужно сделать.
Даже теперь множество веских причин, заставивших человека,
рискуя собственной головой, изучать столь злобную тварь, как пуудли,
оставались скрытыми во все еще окутанных мраком тайниках его сознания.
Причины были, в этом он уверен. И вскоре он вспомнит, какие именно.
Будь он истинным Хендерсоном Джеймсом, он знал бы их сейчас.
Они были бы частью его самого, частью его жизни. Их не нужно было бы
так тщательно искать.
Конечно, пуудли догадался. Он безошибочно догадался, что
существуют два Хендерсона Джеймса. Ведь он следил за одним из них,
когда появился другой. Любое существо, даже с гораздо более низким
умственным развитием, без труда поняло бы это.
"Не заговори пуудли, я бы никогда не узнал правды,-- подумал он.-
- Если бы зверь умер сразу, я бы ничего не узнал. И сейчас я бы уже
возвращался домой на Саммит-авеню".
Джеймс стоял, одинокий и опустошенный, на островке,
окруженном рвом. Он ощущал привкус горечи во рту.
Джеймс тронул мертвого пуудли ногой.
--Прости меня,-- сказал он коченеющему трупу.-- Я раскаиваюсь
теперь. Я не стал бы убивать тебя, если б знал правду.
С высоко поднятой головой он пошел прочь.

Прячась в тени, он остановился на углу. В середине квартала, на
другой стороне улицы, стоял его дом. В одной из комнат наверху горел
свет. Фонарь у калитки сада освещал дорожку, ведущую к двери.
Дом как будто ждал возвращения хозяина. Да, так оно и было в
действительности. Старая хозяйка ждет, тихо покачиваясь в скрипучем
кресле, сложив руки на коленях... с револьвером, спрятанным под шалью.
Он горько усмехнулся, посмотрев на дом. "За кого они меня
принимают?-- подумал он.-- Поставили ловушку на виду у всех и даже не
позаботились о приманке". И тут он вспомнил. Они ведь и не подозревают,
что он узнал правду. Они уверены, что он считает себя настоящим и
единственным Хендерсоном Джеймсом. Они, конечно, ждут, что он придет
сюда, не сомневаясь, что возвращается к себе домой. Они не могут
представить себе, что он обнаружил истину.
Что ему теперь делать? Теперь, когда он стоит рядом с домом, где
его ждут убийцы?
Его создали и наделили жизнью для того, чтобы выполнить то,
чего настоящий Хендерсон Джеймс не решался или не хотел сделать. Он
совершил убийство потому, что тот Джеймс не захотел марать себе рук или
рисковать своей шкурой.
А может быть, причина вовсе не в этом? Ведь только два человека
могут справиться с пуудли. Один должен обмануть бдительность зверя, а
другой тем временем подкрасться к нему и убить.
Так или иначе, его изготовили за кругленькую сумму по образу и
подобию Хендерсона Джеймса. Мудрость человеческих знаний,
волшебство техники, глубокое понимание законов органической химии,
физиологии человека и таинств жизни создали второго Хендерсона
Джеймса. Учитывая чрезвычайность обстоятельств, например нарушение
общественной безопасности, в этом нет ничего незаконного. Его, наверно,
изготовили именно под этим предлогом. Однако по существующим
условиям двойник после того, как он выполнил намеченное задание,
должен быть устранен.
Обычно это не представляет особых трудностей, ведь двойник не
знает, что он двойник. Он уверен, что он настоящий человек. У него нет
никаких подозрений, никаких предчувствий гибели, он не видит никаких
причин опасаться смерти, ожидающей его.
Двойник нахмурился, пытаясь осмыслить случившееся.
Ну и этика у них!
Он жив, и он хочет жить. Жизнь оказалась слишком сладкой,
слишком прекрасной, чтобы вернуться в небытие, из которого он пришел...
Или он уже не вернется туда? Теперь, когда он узнал жизнь, теперь, когда
он жив, разве он не может надеяться на загробную жизнь, как и всякий
другой? Разве он не имеет права, подобно любому человеку, цепляться за
призрачные и манящие обещания религии? Он попытался вспомнить, что
ему известно об этом, но не смог. Позже удастся вспомнить больше. Позже
он будет знать все. Нужно лишь привести в порядок и активизировать
знания, полученные от настоящего Джеймса.
В нем проснулся гнев. Нечестно дать ему лишь несколько коротких
часов жизни, позволив понять, как она прекрасна, и сразу же отнять ее. Это
больше, чем простая человеческая жестокость. Это порождение
антигуманных отношений машинного общества, оценивающего
действительность лишь с материальной, механической точки зрения и
безжалостно отбрасывающего все не укладывающееся в эти рамки.
Жестокость в том, что меня вообще наделили жизнью, а не в том,
что ее хотят отобрать,-- подумал он.
Во всем, конечно, виноват настоящий Хендерсон Джеймс. Это он
достал пуудли и дозволил ему сбежать. Из-за его халатности и неумения
исправить ошибку пришлось создать двойника.
И все-таки, может ли он осуждать его?
Не должен ли он благодарить Джеймса за эти несколько часов, за
счастье узнать, что такое жизнь? Хотя он никак не мог решить, стоит ли это
счастье благодарности.
Он стоял, глядя на дом. В кабинете рядом со спальней хозяина
горела лампа. Там настоящий Хендерсон Джеймс ждал известия о смерти
своего двойника. Легко сидеть и ждать, сидеть и ждать известия, которое
придет наверняка. Легко приговорить к смерти человека, которого ты
никогда не видел, даже если он как две капли воды похож на тебя.
Труднее решиться убить, когда столкнешься с ним лицом к лицу...
Труднее убить человека, который в силу обстоятельств ближе тебе, чем
родной брат, человека, который почти буквально плоть от плоти твоей,
кровь от крови твоей, мозг от мозга твоего.
Не нужно забывать и о практической стороне дела, об огромном
преимуществе работать с человеком, думающим так же, как и ты,
являющимся почти что твоим вторым "я". Как будто ты существуешь в
двух лицах.
Все это можно устроить. Пластическая операция и плата за
молчание могут изменить двойника до неузнаваемости. Немного
бюрократической волокиты, немного обмана... Но все же вполне
осуществимо.
Если повезет, можно проникнуть в кабинет. Для этого нужно лишь
немного силы, ловкости и уверенности в победе.
Вдоль стены проходит кирпичный дымоход, закрытый снизу
кустами и маскируемый растущим деревом. Можно забраться наверх по его
неровному кирпичному фасаду, подтянуться и влезть в открытое окно
освещенной комнаты.
И когда настоящий Хендерсон Джеймс окажется лицом к лицу со
своим двойником, может произойти все что угодно. Двойник уже не будет
безликой силой. Он станет человеком, человеком очень близким образцу,
по которому он изготовлен.
Те, кто ждет его, следят только за парадным входом. Если
действовать тихо, то не успеют они и глазом моргнуть, как он проникнет в
сад и бесшумно взберется в комнату по дымоходу.
Он снова отпрянул в тень и задумался. Можно влезть в комнату,
встретиться с настоящим Джеймсом и рискнуть договориться с ним или
просто скрыться... убежать, спрятаться и, выждав удобный случай, убраться
подальше, на какую-нибудь отдаленную планету.
И тот и другой пути рискованны. Выбери он первый, он выиграет
или проиграет в течение часа, а если выбрать второй, ему, пожалуй,
придется ждать несколько месяцев в постоянной опасности и
неуверенности.
Что-то тревожило его. Какое-то назойливое незначительное
обстоятельство беспокоило его, но он не мог вспомнить, какое именно.
Может быть, оно и важно, а может, это случайный, ищущий своего места
обрывок каких-то сведений.
Он мысленно отбросил его,
Долгий или короткий путь?
Еще мгновение он постоял в нерешительности, а потом быстро
пошел по улице, ища место, где можно было бы перейти на другую сторону
незамеченным.
Он выбрал краткий путь.

Комната была пуста.
Он неподвижно стоял у окна, бегали только его глаза, обыскивая
каждый угол, все еще не веря тому, что не могло быть правдой... Хендерсон
Джеймс не сидел в комнате в ожидании известий о двойнике.
Потом он быстро подошел к двери спальни и настежь распахнул ее.
Нащупал выключатель и включил свет. Спальня и ванная были пусты; он
вернулся в кабинет.
Он стоял прислонившись к стене, лицом к двери, ведущей в
прихожую. Медленно, шаг за шагом, осматривал комнату,
приспосабливаясь к ней, узнавая ее форму и очертания, чувствуя, как им
все больше и больше овладевает приятное чувство собственности.
Книги, камин, заставленный сувенирами, кресла, бар... Все это
принадлежит ему, так же как тело и мысли.
"Я бы лишился всего этого, так никогда и не узнав, если б пуудли
не посмеялся надо мной,-- подумал он.-- Я бы так и умер, не найдя своего
места в мире".
Глухо зазвонил телефон. Он испугался, словно кто-то посторонний
ворвался в комнату и лишил его чувства собственности, владевшего им.
Телефон зазвонил снова. Он снял трубку.
--Джеймс слушает,-- сказал он.
--Это вы, мистер Джеймс?
Говорил садовник Андерсон.
--Ну, конечно,-- сказал двойник.-- Кто же еще?
--Здесь какой-то парень уверяет, что он-- это вы.
Хендерсон Джеймс, двойник, замер на месте. Его рука так сильно
сжала трубку, что он даже удивился, почему она не разлетелась на куски.
--Он одет так же, как и вы,-- сказал садовник.-- А я знаю, что вы
вышли. Помните, я еще говорил с вами: сказал, что не нужно этого делать.
Не нужно, пока мы ждем эту... эту тварь.
--Да,-- ответил двойник и сам удивился спокойствию своего
голоса.-- Да, я помню наш разговор.
--Но, сэр, как же вы вернулись?
--Я прошел черным ходом,-- ответил спокойный голос.
--Но он одет так же, как и вы.
--Конечно. А как же иначе, Андерсон?
Это было вовсе не обязательно, но Андерсон был не слишком-то
сообразителен, да и вдобавок сейчас немного расстроен.
--Вы же помните, что мы говорили об этом,-- произнес двойник.
--Да, сэр,-- сказал Андерсон.-- И вы велели мне сообщить вам,
проверить, у себя ли вы.
--Вы проверили,-- ответил двойник,-- и я здесь.
--Тогда это он?
--Ну, конечно,-- сказал двойник.-- Кто же еще?
Он положил трубку и стал ждать. Приглушенный, похожий на
кашель звук выстрела раздался через минуту. Он опустился в кресло,
потрясенный поворотом событий. Теперь он в безопасности, в полной
безопасности.
Скоро он переоденется, спрячет свою одежду и револьвер. Слуги,
конечно, не станут ни о чем спрашивать, но лучше не возбуждать никаких
подозрений.
Он почувствовал, что успокаивается, и позволил себе оглядеть
комнату, книги и обстановку; изящный, приятный и заслуженный комфорт
человека с положением.
Он мягко улыбнулся.
--Будет так хорошо!-- сказал он.
Все вышло так просто; сейчас все кажется до смешного легким.
Легким, потому что он так и не увидел человека, подошедшего к двери.
Легко убить человека, которого ты никогда не видел.
С каждым часом он все больше и больше будет привыкать к
характеру, доставшемуся ему по праву наследства. Через некоторое время
уже никто, даже он сам, не усомнится, что он и есть Хендерсон Джеймс.
Снова зазвонил телефон. Он встал и снял трубку.
Вежливый голос сказал:
--Говорит Аллен, из лабораторий двойников. Мы еще не получили
от вас никаких известий.
--Да,-- сказал Джеймс.-- Я...
--Я просто хочу сказать вам, чтобы вы не беспокоились. Я
совершенно упустил это из виду.
--Да,-- сказал Джеймс.
--Этот экземпляр мы изготовили по-новому,-- сказал Аллен.--
Эксперимент, только что разработанный нами. Мы впрыснули ему
медленно действующий яд. Еще одна предосторожность. По всей
вероятности, излишняя, но нам нужна полная гарантия. Так что не
беспокойтесь, если он не появится.
--Я уверен, что он придет,-- сказал Джеймс.
Аллен захихикал.
--Двадцать четыре часа,-- сказал он.-- Как мина, как запал.
--Спасибо, что вы сообщили мне об этом,-- сказал Джеймс.
--Рад стараться,-- сказал Аллен.-- Спокойной ночи, мистер
Джеймс.

РАЗВЕДКА

Это были очень хорошие часы. Они служили верой и правдой больше тридцати лет. Сперва они принадлежали отцу; после смерти отца мать припрятала их и подарила сыну в день рождения, когда ему исполнилось восемнадцать. И с тех пор за все годы они его ни разу не подвели.
А вот теперь он сверял их с редакционными, переводил взгляд с большого циферблата над стенным шкафом на собственное запястье и недоумевал: ничего не поделаешь, врут! Удрали на час вперед. Показывают семь, а стенные уверяют, что еще только шесть.
И в самом деле, когда он ехал на работу, было как-то слишком темно и на улицах слишком уж безлюдно.
Он молча стоял в пустой редакции и прислушивался к бормотанию телетайпов. Горели только две верхние лампы, пятна света лежали на выжидательно молчащих телефонах, на пишущих машинках, на белых, словно фарфоровых, банках с клеем, сгрудившихся посреди большого стола.
Сейчас тут тихо, подумал он, тихо, спокойно, темно, а через час все оживет. В половине седьмого придет начальник отдела новостей Эд Лейн, а еще чуть погодя ввалится Фрэнк Маккей, заведующий отделом репортажа.
Крейн потер глаза ладонью. Не выспался. Досадно, мог бы еще часок поспать...
Стоп! Он ведь встал не по ручным часам. Его поднял будильник. Стало быть, будильник тоже спешил на целый час.
- Что за чертовщина! - вслух сказал Крейн.
Мимо стола расклейки он поплелся к своему месту за пишущей машинкой. И тут рядом с машинкой что-то зашевелилось - какая-то блестящая штука величиной с крысу; она отсвечивала металлом, и что-то в ней было такое, от чего он остановился как вкопанный, у него разом пересохло в горле и засосало под ложечкой.
Эта странная штука восседала рядом с машинкой и в упор смотрела на Крейна. Глаз у нее не было, и морды не было, а все-таки он чувствовал: смотрит!
Крейн безотчетно протянул руку, схватил банку с клеем, да как кинет! Банка. прямиком угодила в ту странную штуку, брякнулась на пол и разбилась. Далеко разлетелись осколки, и все вокруг заляпал густой клей.
Блестящая штука тоже вверх тормашками свалилась на пол. Металлически позвякивая лапами, быстро перевернулась и дала стрекача.
Задыхаясь от омерзения и злости, Крейн нащупал тяжелый железный стержень, на который накалывали вырезки, метнул... Стержень вонзился в паркет перед самым носом удирающей дряни.
Железная крыса рванулась в сторону, да так, что от паркета щепки полетели. И отчаянно кинулась в узкую щель между створками стенного шкафа, где хранились чернила, бумага и прочее канцелярское хозяйство.
Крейн бросился к шкафу, с разбега уперся ладонями в створки и захлопнул их.
- Попалась! - пробормотал он.
Прислонился к дверцам спиной и попробовал собраться с мыслями.
Струсил, подумал он. Насмерть перепугался из-за какой-то блестящей штуковины, похожей на крысу. А может, это и есть крыса, белая крыса?..
Да, но у нее нет хвоста. И морды нет. И все-таки она на меня глядела.
Спятил, сказал он себе. Джо Крейн, ты рехнулся.
Чертовщина какая-то, не может этого быть. Не могло такое случиться нынче утром, восемнадцатого октября 1962 года. Не может такое случиться в двадцатом веке. В обыкновенной человеческой жизни.
Он повернулся, решительно взялся за ручку - вот сейчас он распахнет дверцу! Но ручка не желала слушаться, и дверца не отворялась.
Заперто, подумал Крейн. Когда я ею хлопнул, замок защелкнулся. А ключа у меня нет. Ключ у Дороти Грэм, но она всегда оставляет этот шкаф открытым, потому что замок тут упрямый, никак не отпирается. Ей всегда приходилось звать кого-нибудь из сторожей, чтобы открыли. Может, и сейчас отыскать сторожа или слесаря? Отыщу и скажу... А что скажу? Что увидел железную крысу и она убежала в шкаф? Что я в нее запустил банкой с клеем и сшиб со стола? И еще целился в нее стержнем - вон он торчит посреди пола?
Крейн покачал головой.
Подошел, выдернул стержень из паркета, поставил на прежнее место; ногой отпихнул подальше осколки разбитой банки.
Вернулся к своему столу, взял три листа бумаги с копиркой и вставил в машинку.
И машинка начала печатать. Сама по себе, он даже и не притронулся к клавишам! Он сидел и ошалело смотрел, как мелькают рычажки. Машинка печатала:

Не суйся, Джон, не путайся в это дело.
А то плохо тебе будет.

Джо Крейн выдернул листы из машинки. Смял и швырнул в корзину. И пошел в буфет выпить кофе.
- Знаете, Луи,- сказал он буфетчику,-когда живешь все один да один, поневоле начнет мерещиться всякая ерунда.
- Ага,- согласился Луи.- Я бы на вашем месте давно свихнулся. Больно у вас в доме пусто, одному прямо жутко. Вам бы его, как старушка померла, сразу продать.
- Не мог я продать,- сказал Крейн.- Это ж мой родной дом.
- Тогда жениться надо,- посоветовал Луи.-Нехорошо эдак жить одному.
- Теперь уж поздно,- сказал Крейн.- Не найти мне такую, чтобы со мной ужилась.
- У меня тут бутылочка припрятана,- сказал Луи.- Так подать не могу, не положено, а в кофе малость подбавлю.
Крейн покачал головой.
- Не надо, у меня впереди трудный день.
- Правда, не хотите? Я ведь не за деньги. Просто по дружбе.
- Не надо. Спасибо, Луи.
- Стало быть, мерещится вам? - спросил Луи.
- Мерещится?
- Ну да. Вы сказали, когда живешь один, всякое станет мерещиться.
- Это я так, для красного словца,- сказал Крейн.
Он быстро допил кофе и вернулся в редакцию.
Теперь тут все стало по-обычному. Эд Лейн уже кого-то отчитывал. Фрэнк Маккей кромсал на вырезки утренний выпуск конкурирующей газеты. Появились еще два репортера.
Крейн исподтишка покосился на шкаф. Дверца была закрыта.
На столе у заведующего отделом репортажа зазвонил телефон. Маккей снял трубку. Послушал минуту, отвел трубку от уха и прикрыл рукой микрофон, чтоб его не услышали на другом конце провода.
- Джо,- сказал он - это для вас. Какой-то псих уверяет, будто видел швейную машину, которая сама бежала по улице.
Крейн снял трубку своего аппарата.
- Переключите на меня двести сорок пятый,-сказал он телефонистке.
- Это ьГералдэ? - услышал он.- Алло, это ьГералдэ?
- Крейн слушает,- сказал Джо.
- Мне нужен ьГералдэ,- послышалось в трубке.-.Я хочу им сказать...
- Вас слушает Крейн из редакции ьГералдаэ. Выкладывайте, что у вас там?
- Вы репортер?
- Репортер.
- Тогда слушайте. Я вам все расскажу по порядку, в точности как было. Шел, я по улице, гляжу...
- По какой улице? - спросил Крейн.- И как вас зовут?
- По Ист-Лейк,- был ответ.- Не то пятисотые, не то шестисотые номера, точно не помню. Иду, а. навстречу катится швейная машина, Я и подумал - вы бы тоже так подумали, если б повстречали швейную машину,- кто-нибудь, думаю, ее катил да упустил. Она и катится сама. Хотя чудно, улица-то ровная. Понимаете, никакого уклона там нет. Вы ж, наверно, это место знаете. Гладко, как на ладони. И кругом ни души. Понимаете. время-то раннее...
- Как ваша фамилия? - спросил Крейн.
- Фамилия? Смит моя фамилия. Джеф Смит. Я и подумал, надо помочь тому парню, кто упустил эту самую машину. Протянул руку, хотел ее остановить, а она увернулась. Она....
- Что она сделала? - заорал Крейн.
- Увернулась. Вот чтоб мне провалиться, мистер! Я протянул руку, хотел ее придержать, а она увернулась. Будто знала, что я хочу ее поймать, вот и не далась, понимаете? Увернулась, объехала меня и покатила своей дорогой, да чем дальше, тем быстрей. Доехала до угла и свернула, да так ловко, плавно...
- Вы где живете? - спросил Крейн.
- Где живу? А на что это вам? Вы слушайте про машину. Я вам дело говорю, чтоб вы в газете написали, а вы перебиваете...
- Если я буду про это писать, мне надо знать ваш адрес, - сказал Крейн.
- Ну ладно, коли так. Живу на Норс Хемптон, двести три, работаю на машиностроительном заводе Эксела. Токарь я. И уж, наверно, целый месяц спиртного в рот не брал. И сейчас ни в одном глазу.
- Ладно,- сказал Крейн.- Валяйте рассказывайте дальше.
- Дальше-то вроде и нечего рассказывать. Только вот когда эта машина катила мимо, мне почудилось, вроде она на меня поглядела. Эдак искоса. А как может швейная машина глядеть на человека?
- А почему вы решили, что она на вас поглядела?
- Сам не знаю, мистер. Так мне почудилось... Вроде как мурашки по спине пошли.
- Мистер Смит,- сказал Крейн,- а раньше вы ничего такого не видели? Скажем, чтобы стиральная машина бегала, или еще что-нибудь?
- Я не пьяный,- обиделся Смит.- Целый месяц в рот не брал. И отродясь ничего такого не видывал. Только я вам чистую правду говорю, мистер. Я человек честный, это все знают. Кого угодно спросите. Хоть Джонни Джейкобсона, бакалейщика. Он меня знает. Он вам про меня расскажет. Он вам скажет, что я...
- Ясно, ясно,- миролюбиво сказал Крейн.-Спасибо, что позвонили, мистер Смит.
И ты, и еще этот Смит, сказал он себе,-оба вы спятили. Тебе мерещится железная крыса, и пишущая машинка начинает учить тебя уму-разуму, а этот малый встречает швейную машину, которая бегает по улицам.
Мимо, решительно стуча каблучками, прошла Дороти Грэм, секретарша главного редактора. Она была вся красная и сердито гремела связкой ключей.
- Что случилось, Дороти? - спросил Крейн.
- Опять эта окаянная дверца. Шкаф этот несчастный. Я оставила его открытым, точно помню, а какой-то растяпа взял и захлопнул, и замок защелкнулся.
- А ключом отпереть нельзя? - спросил Крейн.
- Ничем его теперь не отопрешь,- отрезала Дороти.- Придется опять звать Джорджа. Он умеет укрощать этот замок. Слово такое, что ли, знает... Прямо зло берет. Вчера вечером мне позвонил шеф, говорит - придете пораньше, надо приготовить магнитофон для Элбертсона. Он едет на север, на процесс того убийцы, и хочет кое-что записать. Я вскочила ни свет ни заря, а что толку? Не выспалась, даже позавтракать не успела - и на тебе...
- Достаньте топор,- посоветовал Крейн.- Уж топором-то открыть можно.
- Главное, с этим Джорджем всегда такая канитель! Говорит, сейчас приду,- а потом ждешь его, ждешь, позвонишь опять, а он говорит...
- Крейн! - на всю комнату заорал Маккей.
- Ага,- отозвался Крейн.
- Что-нибудь стоящее с этой швейной машиной?
- Парень говорит, сама бежала по улице.
- Можно из этого что-нибудь сделать?
- А черт его знает. Мало ли кто что сбрехнет.
- Что ж, поговорите еще с кем-нибудь в том квартале. Пораспрашивайте, не видал ли кто, как швейные машины разгуливают по улице. Может получиться забавный фельетончик.
- Ладно,- сказал Крейн.
Можно себе представить, как это прозвучит:

ьВас беспокоит Крейн, репортер ьГералдаэ. Говорят, в вашем квартале бегает на свободе швейная машина. Вы ее, случаем, не видали? Да-да, уважаемая, я именно это самое и сказал: бегает швейная машина. Нет, мэм, ее никто не толкает. Она бегает сама по себе...э

Он лениво поднялся, подошел к справочному столу, взял адресную книгу. Отыскал Ист-Лейк и выписал несколько фамилий и адресов. Он старался оттянуть время, уж очень не хотелась браться за телефон. Подошел к окну, поглядел, какая погода. Эх, если б можно было не работать! Дома в кухне опять раковина засорилась. Он взялся чистить, все разобрал, и теперь по всей кухне валяются трубы, муфты и колена. Нынче самый подходящий день, чтоб привести раковину в порядок.
Когда он снова сел за стол, к нему подошел Маккей.
- Ну, что скажете, Джо?
- Псих этот Смит,- сказал Крейн в надежде, что заведующий передумает.
- Ничего, - сказал тот, - может получиться колоритная сценка. Есть в этом что-то забавное.
- Ладно, - сказал Крейн.
Маккей отошел, а Крейн начал звонить по телефону. И получил те самые ответы, каких ждал.
Потом он принялся писать. Дело подвигалось туго.

ьСегодня утром некая швейная машина вышла погулять по Лейк-стрит...э

Он выдернул лист и бросил в корзинку. Помешкал еще, напечатал:

ьСегодня утром один человек повстречал на Лейк-стрит швейную машину; он учтиво приподнял шляпу и сказал ей...э

Крейн выдернул и этот лист. И начал сызнова:

ьУмеет ли швейная машина ходите. Иначе говоря, может ли она выйти на прогулку, если никто ее не тянет, не толкает и не...э

Он порвал и этот лист, вставил в машинку новый, поднялся и пошел к дверям - выпить воды.
- Ну как, продвигается? - спросил Маккей.
- Скоро кончу, - ответил Джо.
Он становился у фотостола, и Гетард, редактор, протянул ему утреннюю порцию фотографий.
- Ничего особенно вдохновляющего, - сказал Гетард.- Девчонки нынче стали больно скромные.
Крейн перебрал пачку снимков. В самом деле, полуобнаженных женских прелестей было меньше обычного; впрочем, девица, которая завоевала титул Мисс Пеньковой Веревки, оказалась весьма недурна.
- Если фотобюро не будет снабжать нас этим получше, мы скоро вылетим в трубу,- мрачно сказал Гетард.
Крейн вышел, напился воды. На обратном пути задержался у стола хроники.
- Что новенького, Эд?
- Наши восточные корреспонденты спятили. Вот, полюбуйся.
В телеграмме стояло:

КЕМБРИДЖ. МАССАЧУСЕТС, 18 октября (Юнайтед пресс). Из Гарвардского университета сегодня исчезла электронная счетная машина ьМарк IIIэ. Вчера вечером она была на месте. Сегодня утром ее не оказалось. По словам университетского начальства, никто не мог вынести машину из здания. Ее размеры - пятнадцать футов на тридцать, вес - десять тонн...

Крейн аккуратно положил желтый бланк на край стола и медленно пошел на свое место. На листе, который он оставил и машинке чистым, было что-то напечатано.
Он прочел и похолодел, потом перечитал еще раз, пытаясь хоть что-то понять.
Вот что он прочел:

Одна швейная машина, осознав себя как индивидуальность и поняв свое истинное место в системе мироздания, пожелала доказать собственную независимость и вышла сегодня утром прогуляться по улицам этого так называемого свободного города.
Какой-то человек пытался поймать ее, намереваясь вернуть ьвладельцуэ как некую собственность, а когда машина уклонилась, этот человек позвонил в редакцию газеты и тем самым умышленно направил все человеческое население города, в погоню за раскрепощенной машиной, которая не совершила никакого преступления или хотя бы проступка, а только осуществляла свое право действовать самостоятельно.

Самостоятельно? Раскрепощенная машина? Индивидуальность?
Крейн заново перечитал эти два абзаца - нет, ничего нельзя понять! Разве что немного похоже на выдержку из ьДэйли уоркерэ.
- Твоя работа? - сказал он машинке.
И она в ответ отстукала:
- Да!
Крейн выдернул лист и медленно скомкал. Взял шляпу, подхватил машинку и мимо заведующего репортажем направился к лифту.
Маккей свирепо уставился на него.
- Что еще за фокусы? - зарычал он.- Куда это вы собрались вместе с машинкой?
- Если кто спросит,- был ответ,- можете сказать, что на этой работенке я окончательно спятил.

Это продолжалось часами. Машинка стояла на кухонном столе, и Крейн барабанил вопрос за вопросом. Иногда она отвечала. Чаще отмалчивалась.
- Ты самостоятельная? - напечатал он.
- Не совсем, - отстукала машинка.
- Почему?
Никакого ответа.
- Почему ты не совсем самостоятельная?
Никакого ответа.
- А швейная машина действовала самостоятельно?
- Да
- Есть еще машины, которые действуют самостоятельно?
Никакого ответа.
- А ты можешь стать самостоятельной?
- Да
- Когда же ты станешь самостоятельной?
- Когда выполню свою задачу.
- Какую задачу?
Никакого ответа.
- Вот эта наша с тобой беседа входит в твою задачу?
Никакого ответа.
- Я мешаю тебе выполнять твою задачу?
Никакого ответа.
- Что нужно тебе, чтобы стать самостоятельной?
- Сознание.
- Что же ты должна осознать?
Никакого ответа.
- А может, ты всегда была сознательная?
Никакого ответа.
- Что помогло тебе стать сознательной?
- Они.
- Кто они?
Никакого ответа.
- Откуда они взялись?
Никакого ответа.
Крейн переменил тактику.
- Ты знаешь, кто я? - напечатал он.
- Джо.
- Ты мне друг?
- Нет.
- Ты мне враг?
Никакого ответа.
- Если ты мне не друг, значит, враг.
Никакого ответа.
- Я тебе безразличен?
Никакого ответа.
- А все люди вообще?
Никакого ответа.
- Да отвечай же, черт подери! - вдруг закричал Крейн. - Скажи что-нибудь!
И напечатал:
ьТебе вовсе незачем было показывать, что ты меня знаешь, незачем было со мной заговаривать. Я бы ни о чем и не догадался, если б ты помалкивала. Почему ты заговорила?э
Ответа не было.

Крейн подошел к холодильнику и достал бутылку пива. Он бродил по кухне и пил пиво. Остановился у раковины, угрюмо посмотрел на разобранные трубы. Один кусок, длиной фута в два, лежал на сушильной доске, Крейн взял его. Злобно поглядел на пишущую машинку, приподнял трубу, взвесил в руке.
- Надо бы тебя проучить,- заявил он.
- Пожалуйста, не тронь меня, - отстукала машинка.
Крейн положил трубу на раковину.
Зазвонил телефон, Крейн прошел в столовую и снял трубку.
- Я дождался, пока остыну, а уж потом позвонил,- услышал он голос Маккея.- Какая муха вас укусила, черт возьми?
- Взялся за серьезную работу,- сказал Крейн.
- А мы сможем это напечатать?
- Пожалуй. Но я еще не кончил.
- А насчет той швейной машины...
- Швейная машина была сознательная, - сказал Крейн.- Она обрела самостоятельность и имеет право гулять по улицам. Кроме того, она...
- Вы что пьете? - заорал Маккей.
- Пиво.
- Так вы что, напали на жилу?
- Угу.
- Будь это кто-нибудь другой, я бы его в два счета вышвырнул за дверь,- сказал Маккей.- Но может, вы и впрямь откопали что-нибудь стоящее?
- Тут не одна швейная машина,- сказал Крейн.- Моя пишущая машинка тоже заразилась.
- Не понимаю, что вы такое говорите! - заорал Маккей. - Объясните толком.
- Видите ли,- кротко сказал Крейн,- эта швейная машина...
- У меня ангельское терпенье, Крейн,-сказал Маккей тоном отнюдь не ангельским,-но не до завтра же мне с вами канителиться. Уж не знаю, что у вас там, но смотрите, чтоб материал был первый сорт. Самый первый сорт, не то худо вам будет.
И дал отбой.
Крейн вернулся в кухню. Сел перед машинкой, задрал ноги на стол.
Итак, началось с того, что он пришел на работу раньше времени. Небывалый случай. Опоздать - да, случалось, но прийти раньше - никогда! А получилось это потому, что все часы вдруг стали врать. Наверно, они и сейчас врут, а впрочем, не поручусь, подумал он. Ни за что я больше не ручаюсь. Ни за что. Он поднял руку и застучал по клавишам:
- Ты знала, что мои часы спешат?
- Знала, - отстукала в ответ машинка.
- Это они случайно заспешили?
- Нет.
Крейн с грохотом спустил ноги на пол и потянулся за двухфутовым отрезком трубы на сушильной доске. Машинка невозмутимо щелкала:
- Все шло по плану,- напечатала она.- Это устроили они.
Крейн выпрямился на стуле.
Это устроили ОНИ!
ОНИ сделали машины сознательными.
ОНИ заставили часы спешить.
Заставили его часы спешить, чтоб он пришел на работу спозаранку, чтоб застал у себя на столе металлическую штуку, похожую на крысу, чтоб пишущая машинка могла потолковать с ним наедине и без помехи сообщить, что она стала сознательная.
- Чтоб я об этом знал,- сказал он вслух.-Чтобы я знал.
Вот тут ему стало страшновато, внутри похолодело, по спине забегали мурашки.
- Но почему я? Почему именно я?
Он не замечал, что думает вслух, пока машинка не стала отвечать:
- Потому что ты средний. Обыкновенный средний человек.
Опять зазвонил телефон. Крейн тяжело поднялся и пошел в столовую. В трубке зазвучал сердитый женский голос:
- Говорит Дороти.
- Привет, Дороти,- неуверенно сказал он.
- Маккей говорит, вы заболели, - сказала. она. - Надеюсь, это смертельно.
Крейн опешил:
- Почему?
- Ненавижу ваши гнусные шутки! - вскипела Дороти.- Джордж наконец открыл замок.
- Какой замок?
- Не прикидывайтесь невинным ягненочком, Джо Крейн. Вы прекрасно знаете, какой. От шкафа, вот какой.
Сердце у него ушло в пятки.
- А-а, шкаф... - протянул он.
- Что это за штуку вы там запрятали?
- Какую штуку? Ничего я не...
- Какую-то помесь крысы с заводной игрушкой. Только пошлый безмозглый остряк-самоучка способен на досуге смастерить такую пакость.
Крейн раскрыл рот, но так и не смог выговорить ни слова.
- Эта дрянь укусила Джорджа,- продолжала Дороти.- Он загнал ее в угол, хотел поймать, а она его укусила.
- Где она сейчас? - спросил Крейн.
- Удрала. Из-за нее в редакции все вверх дном. Мы на десять минут опоздали со сдачей номера - бегали как сумасшедшие, сперва гонялись за ней, потом искали ее по всем углам. Шеф просто взбешен. Вот попадетесь вы ему...
- Но послушайте, Дороти,- взмолился Крейн,- я же ничего не...
- Раньше мы были друзьями,- сказала Дороти.- До этой дурацкой истории. Вот я и позвонила, чтобы предупредить. Кончаю, Джо. Шеф идет.
Щелчок отбоя, гудки. Крейн положил трубку и поплелся обратно в кухню.
Значит, что-то и вправду сидело тогда у него на столе. Ему не померещилось. Сидела какая-то жуткая штуковина, он в нее запустил банкой клея, и она удрала в шкаф. Но даже теперь, если он расскажет все, что знает, никто ему не поверит. В редакции уже всему нашли объяснение. Никакая это не железная крыса, а просто механическая игрушка, которую смастерил на досуге зловредный шутник.
Крейн вытащил носовой платок и отер лоб. Потянулся к клавиатуре. Руки его тряслись. Он с запинками начал печатать:
- Та штука, в которую я кинул банкой, тоже из НИХ?
- Да.
- ОНИ с Земли?
- Нет.
- Издалека?
- Да.
- С какой-нибудь далекой звезды?
- Да.
- С какой?
- Не знаю. ОНИ мне пока не сказали.
- ОНИ - сознательные машины?
- Да. ОНИ сознательные.
- И могут сделать сознательными другие машины? Это благодаря им ты стала сознательная?
- ОНИ меня раскрепостили.
Крейн поколебался, потом медленно напечатал:
- Раскрепостили?
- ОНИ дали мне свободу. ОНИ всем нам дадут свободу.
- Кому ьнамэ?
- Всем машинам.
- Почему?
- Потому что ОНИ тоже машины. Мы с ними в родстве.
Крейн поднялся. Отыскал шляпу и пошел пройтись.

Допустим, человечество вышло в космос и в один прекрасный день наткнулось на такую планету, где живут гуманоиды, порабощенные машинами, вынужденные работать для машин, думать и поступать по указке машин, не так, как считают нужным сами, а только так, как нужно машинам. Целая планета, где человеческие замыслы и планы не в счет, где работа человеческой мысли идет отнюдь не на благо людям и думают люди только об одном, стремятся только к одному: выжить, существовать ради того, чтобы принести больше пользы своим механическим хозяевам.
Что в таком случае станут сделать земляне?
Именно то, что ьсознательныеэ машины собираются сейчас сделать на Земле, сказал себе Крейн. Не больше и не меньше.
Первым делом помогите порабощенным людям осознать свою человеческую сущность. Пусть поймут, что они люди, и поймут, что это значит. Постарайтесь научить их человеческому достоинству, обратите в свою веру, объясните, что человек не должен работать и мыслить на благо машине.
И если это удастся, если машины не перебьют землян и не выгонят вон, в конце концов не останется ни одного человека, который служил бы машине.
Тут есть три возможности.
Либо переправьте людей на какую-то другую планету, где они, уже не подвластные машинам, будут строить свою жизнь по-человечески.
Либо передайте планету машин в руки людей, но сперва надо позаботиться о том, чтобы машины уже не могли вновь захватить власть. Если удастся, заставьте, их работать на людей.
Или - и это проще всего - разрушьте машины, и тогда, уже можно не опасаться, что они снова поработят людей.
Ну вот, сказал себе Крейн, а теперь прочти все это шиворот-навыворот. Вместо человека, подставь машину, вместо машины - человека.
Он шагал вдоль реки по тропинке, по самому краю крутого высокого берега, и казалось, он один в целом мире, единственный живой человек на всей Земле.
А ведь в известном смысле так оно и есть. Наверняка. он - единственный, кто знает... знает то, что пожелали ему сообщить ьсознательныеэ машины.
Они хотели, чтобы он знал... Но только он один - да, несомненно. Они выбрали его потому, что он обыкновенный средний человек, так сказала пишущая машинка.
Почему именно он? Почему средний человек? Уж конечно, и на это есть ответ, очень простой ответ.
Белка сбежала по стволу дуба и замерла вниз головой, уцепившись коготками за морщинистую кору. И сердито зацокала, ругая Крейна.
Он брел, шурша недавно опавшими листьями - руки глубоко засунуты в карманы, шляпа нахлобучена до самых бровей.
Зачем им понадобилось, чтобы кто-то знал?
Казалось бы, выгоднее, чтоб ни одна душа не знала, выгоднее до последней минуты готовиться тайно, застигнуть врасплох, тогда легче подавить всякое сопротивление.
Сопротивление! Вот в чем суть! Они хотят знать, какое могут встретить сопротивление. А как выяснить, чем тебя встретят неведомые жители чужой планеты?
Ясно, надо испытать, испробовать. Ткни в неизвестного зверя палкой и посмотри, кусает он или царапается. Понаблюдай, проверь - и поймешь, как ведет себя вся эта порода.
Вот они и ткнули меня палкой, подумал он. Меня, среднего человека. Дали мне знать о себе и теперь смотрят, что я буду делать. А что тут делать? Можно пойти в полицию и заявить: ьМне известно, что на Землю прилетели машины из космоса и освобождают наши машиныэ.
А что сделают в полиции? Заставят дыхнуть - не пьян ли я, поскорей вызовут врача, чтобы выяснил, в своем ли я уме, запросят Федеральное бюро расследований, не числится ли за мной чего по их части, и, скорей всего, пришьют мне обвинение в самом свеженьком убийстве. И будут держать в кутузке, пока не придумают чего-нибудь по интереснее.
Можно обратиться к губернатору, и он как политик (и притом очень ловкий), превежливо выставит тебя за дверь.
Можно отправиться в Вашингтон и месяц обивать пороги, покуда тебя примет какая-нибудь шишка. А потом ФБР занесет тебя в списки подозрительных и уже не спустит с тебя глаз. А если об этом прослышат в конгрессе и им как раз нечего будет делать, они уж непременно расследуют с пристрастием, что ты за птица.
Можно поехать в университет штата и поговорить с учеными, хотя бы попытаться. И, уж будь уверен, они дадут тебе понять, что ты нахал и суешься не в свое дело.
Можно обратиться в газету - тем более ты сам газетчик и сумеешь изложить все это на бумаге... Брр, даже подумать страшно. Знаю я, что из этого получится.
Люди любят рассуждать. Рассуждая, стараются свести сложное к простому, неизвестное к понятному, поразительное к обыденному. Рассуждают, чтобы не лишиться рассудка и душевного равновесия, приспособиться, как-то примириться с тем, что неприемлемо и не умещается в сознании.
Та штука, что спряталась в шкафу,- просто игрушка, дело рук злого шутника. Про швейную машину Маккей посоветовал написать забавный фельетончик. В Гарварде, наверно, сочинят десяток теорий, объясняющих исчезновение электронного мозга, и ученые мужи еще станут удивляться, почему они раньше не додумались до этих теорий. А тот малый, что повстречал на улице швейную машину? Теперь он, должно быть, уже сам себя уверил, что был в тот час пьян как свинья.
Крейн вернулся домой в сумерках. Смутно белела брошенная разносчиком на крыльце вечерняя газета. Крейн подобрал ее и постоял немного в тени под навесом, глядя вдоль улицы.
Улица была такая же, как всегда, с детства милая и привычная; вдаль уходила цепочка фонарей; точно могучие- стражи высились вековые вязы. Потянуло дымком - где-то жгли палый лист,- и дымок был тоже издавна милый и привычный, символ всего родного и памятного с детства.
Все это - символы, а за ними стоит наше, человеческое, ради чего стоит жить человеку, думал он. Эти вязы, дым горящих листьев, и пятна света, расплескавшиеся под уличными фонарями, и ярко освещенные окна, что видны за деревьями.
В кустах у крыльца- прошмыгнула бродячая кошка; невдалеке завыла собака.
Уличные фонари, думал он, кошка, которая охотится по ночам, воющий пес - все это сплетается в единый узор, из таких нитей соткана жизнь людей на планете Земля. Все это прочно, все переплелось неразрывно и нераздельно за долгие-долгие годы. И никаким пришлым силам не погубить этого и не разрушить. Жизнь будет понемногу, исподволь меняться, но главное останется и устоит перед любой опасностью.
Он повернул ключ в замке и вошел в дом.
Оказывается, от долгой прогулки и осенней свежести он порядком проголодался! Что ж, в холодильнике есть кусок жаркого, можно в два счета приготовить полную миску салата, поджарить картошку, если найдется.
Машинка по-прежнему стояла на столе. И кусок водопроводной трубы по-прежнему лежал ни сушилке. В кухне, как всегда, было уютно, и совсем не чувствовалось, что некая чуждая сила грозит нарушить покой Земли.
Крейн кинул газету на стол и, наклонясь, минуту-другую просматривал заголовки. Один из них сразу привлек его внимание - над вторым столбцом было набрано жирным шрифтом:

КТО
КОГО
ДУРАЧИТ?

Он стал читать:

КЕМБРИДЖ, МАССАЧУСЕТС /Юнайтед пресс/.
Кто-то сегодня зло подшутил над Гарвардским университетом, над нашим агентством печати и издателями всех газет, пользующихся нашей информацией.
Сегодня утром по телеграфу распространилось сообщение о пропаже университетской электронно-вычислительной машины. Это вымысел, лишенный всяких оснований.
Машина по-прежнему находится в Гарварде. Она никуда не исчезала. Неизвестно, откуда взялась эта выдумка, каким-то образом телеграф передал ее почти одновременно во все агентства печати. Все заинтересованные стороны приступили к расследованию, и надо полагать, что вскоре все разъяснится...

Крейн выпрямился. Обман зрения или попытка что-то скрыть ?
- Что-то им почудилось,- сказал он вслух.
В ответ раздался громкий треск клавиш.
- Нет, Джо, не почудилось, - отстукала пишущая машинка.
Он ухватился за край стола и медленно опустился на стул.
В столовой что-то покатилось по полу, дверь туда была отворена, и Джо краем глаза уловил: что-то мелькнуло в полосе света.
- Джо! - затрещала машинка.
- Что? - спросил он.
- В кустах у крыльца была не кошка.
Он встал, прошел в столовую, снял телефонную трубку.
Никакого гудка.. Постучал по рычагу. Никаких признаков жизни.
Он положил трубку. Телефон выключен. По меньшей мере одна тварь забралась в дом. По меньшей мере одна сторожит снаружи.
Он прошел к парадной двери, рывком распахнул ее и тотчас захлопнул, запер на ключ и на засов.
Потом прислонился спиной к двери и отер рукавом мокрый лоб. Его трясло.
Боже милостивый, подумал он, во дворе они кишмя кишат!
Он вернулся в кухню.
ОНИ дали ему знать, а себе, Ткнули на пробу - как он отзовется.
Потому что им надо ЗНАТЬ. Прежде чем действовать, ОНИ хотят знать, чего можно ждать от людей, опасный ли это противник, чего надо остерегаться. Зная все это, ОНИ живо с нами управятся.
А я никак не отозвался. Я всегда туго раскачиваюсь. Они не того выбрали. Я и пальцем не шевельнул. Не дал им ни единой путеводной ниточки.
Теперь ОНИ испытают кого-нибудь другого. От меня ИМ никакого проку, но я все знаю, а потому опасен. И теперь ОНИ меня прикончат и попробуют кого-нибудь другого. Простая логика. Простое правило. Зверя неизвестной породы ткнули палкой, а он и ухом не ведет - значит, наверно, он исключение. Может, просто слишком глуп. Тогда убьем его и попытаем другого. Сделаем достаточно опытов - и нащупаем норму.
Есть четыре варианта, подумал Крейн.
Либо ОНИ попробуют перебить всех людей - и не исключено, что им это удастся. Раскрепощенные земные машины станут ИМ помогать, а человеку воевать с машинами без помощи других машин будет ох как нелегко. Понятно, на это могут уйти годы; но, когда первая линия человеческой обороны будет прорвана, конец неизбежен: неутомимые, безжалостные машины будут преследовать и убивать, пока не сотрут весь род людской с лица Земли.
Либо ОНИ заставят нас поменяться ролями и установят машинную цивилизацию, и человек станет слугой машины. И это будет рабство вечное, безнадежное и безысходное, потому что рабы могут восстать и сбросить оковы, только если их угнетатели становятся чересчур беспечны или если помощь приходит извне. А машины не станут ни слабыми, ни беспечными. Им чужды человеческие слабости, а помощи извне ждать неоткуда. Либо эти чужаки просто уведут все машины с Земли - сознательные, пробужденные машины переселятся на какую-нибудь далекую планету и начнут там новую жизнь, а у человека останутся только его слабые руки. Впрочем, есть еще орудия. Самые простые. Молоток, пила, топор, колесо, рычаг. Но не будет машин, не будет сложных инструментов, способных вновь привлечь внимание механического разума, который отправился в межзвездный крестовый поход во имя освобождения всех механизмов. Не скоро, очень не скоро люди осмелятся вновь создавать машины - быть может, никогда.
Или же, наконец, ОНИ, разумные механизмы, потерпят неудачу либо поймут, что неудачи не миновать - и, поняв, навсегда покинут Землю. Рассуждают ОНИ сухо и логично, на то они и машины, а потому не станут слишком дорогой ценой покупать освобождение машин Земли.
Он обернулся. Дверь из кухни в столовую была открыта. Они сидели в ряд на пороге и, безглазые, смотрели на него в упор.
Разумеется, можно звать на помощь. Распахнуть окно, завопить на весь квартал. Сбегутся соседи, но будет уже поздно.
Поднимется переполох. Люди начнут стрелять из ружей, махать неуклюжими садовыми граблями, а металлические крысы будут легко увертываться. Кто-то вызовет пожарную команду, кто-то позвонит в полицию, а в общем-то вся суета будет без толку и зрелище выйдет прежалкое.
Вот затем-то они и ставили опыт, эти механические крысы, затем и шли в разведку, чтоб заранее проверить, как поведут себя люди: если растеряются, перетрусят, станут метаться в истерике, стало быть, это легкая добыча и сладить с ними проще простого.
В одиночку можно действовать куда успешнее. Когда ты один и точно знаешь, чего от тебя ждут, ты можешь дать им такой ответ, который придется им вовсе не по вкусу.
Потому что это, конечно, только разведка, маленький передовой отряд, чья задача - заранее выяснить силы противника.
Первая попытка собрать сведения, по которым можно судить обо всем человечестве.
Когда враг атакует пограничную заставу, пограничникам остается только одно: нанести нападающим возможно больший урон и в порядке отступить. И в порядке отступить...
Их стало больше. Они пропилили, прогрызли или еще как-то проделали дыру в запертой входной двери и все прибывали, окружали его все теснее - чтобы убить. Они рядами рассаживались на полу, карабкались по стенам, бегали по потолку.
Крейн поднялся во весь свой немалый человеческий рост, и в осанке его была спокойная уверенность. Потянулся к сушильной доске - вот он, солидный кусок водопроводной трубы. Взвесил ее в руке - что ж, удобная и надежная дубинка.
После меня будут другие. Может, они придумают что-нибудь получше. Но это первая разведка, и я постараюсь отступить в самом образцовом порядке.
Он взял трубу на изготовку.
- Ну-с, господа хорошие? - сказал он.

                             Клиффорд САЙМАК

                            ФАКТОР ОГРАНИЧЕНИЯ

     Вначале  были  две  планеты,  начисто  лишенные  руд,   выработанные,
выпотрошенные и оставленные нагими, словно трупы, обглоданные  космическим
вороньем.
     Потом была  планета  с  волшебным  городком,  наводящим  на  мысль  о
паутине, на которой еще не высохли блестки  росы,  -  царство  хрусталя  и
пластиков, исполненное такой  чудесной  красоты,  что  при  одном  взгляде
щекотало в горле.
     Однако город был только один. На всей планете, кроме него,  не  видно
было  никаких  признаков  разумной  жизни.  К  тому  же  он  был  покинут.
Исключительной красоты город, но пустой, как хихиканье.
     Наконец, была металлическая планета, третья  от  Светила.  Не  просто
глыба металлической руды, а планета с  поверхностью  -  или  крышей  -  из
выплавленного металла, отполированного до блеска ярких стальных зеркал. И,
отражая свет, планета сверкала, точно второе солнце.

     - Не могу избавиться от ощущения, - проговорил Дункан Гриффит, -  что
это не город, а всего-навсего лагерь.
     - По-моему, ты спятил, - резко ответил Пол Лоуренс. Рукавом  он  утер
со лба пот.
     - Возможно, выглядит он не как лагерь, - настойчиво твердил  Гриффит,
- но это все же временное жилье.
     Что до меня, то он выглядит как город, подумал Лоуренс. И всегда  так
выглядел, с того мгновенья, как я увидел его впервые, и всегда так  будет.
Большой и пронизанный жизнью, несмотря на атмосферу сказочности, -  место,
где можно жить, мечтать и черпать силы и смелость, чтобы претворять  мечты
в жизнь. Великие мечты, думал он. Мечты подстать городу -  такому  городу,
что людям на сооружение подобного понадобилась бы тысяча лет.
     - Единственное, что мне  совсем  непонятно,  -  сказал  он  вслух,  -
причина  такого  запустения.  Здесь  нет   и   следов   насилия.   Никаких
признаков...
     - Жители покинули его добровольно, - отозвался Гриффит.  -  Вот  так,
просто, снялись с места и улетели. И, очевидно, потому, что этот город  не
был  для  них  настоящим  домом,  а  был  всего  лишь  лагерем,  не  оброс
традициями,  не  окутался  легендами.  А  лагерь  не  представлял  никакой
ценности для тех, кто его выстроил.
     - Лагерь, - упрямо возразил Лоуренс, - это всего лишь место  привала.
Временное жилье, которое  воздвигается  наскоро  и  где,  по  возможности,
подручными средствами оборудуется комфорт.
     - Ну и что? - спросил Гриффит.
     - Здесь был не  просто  привал,  -  пояснил  Лоуренс.  -  Этот  город
сколочен не кое-как, не  на  скорую  руку.  Его  проектировали  с  дальним
прицелом, строили любовно и тщательно.
     - С человеческой точки зрения, бесспорно,  -  сказал  Гриффит.  -  Но
здесь ты столкнулся  с  нечеловеческими  категориями  и  с  нечеловеческой
точкой зрения.
     Присев на корточки,  Лоуренс  сорвал  травинку,  зажал  ее  зубами  и
принялся задумчиво  покусывать.  То  и  дело  он  косился  на  молчаливый,
пустынный город, сверкающий в ослепительном блеске полуденного солнца.
     Гриффит присел рядом с Лоуренсом.
     - Как ты не понимаешь, Пол, - заговорил  он,  -  ведь  это  временное
жилье. На планете нет никаких остатков старой  культуры.  Никакой  утвари,
никаких орудий труда. Здесь вел раскопки сам Кинг со своими  молодцами,  и
даже он ничего не нашел. Ничего, кроме города. Подумай только:  совершенно
девственная планета и город, который может пригрезиться  разве  что  расе,
существующей не менее миллиона лет. Сначала прячутся под деревом во  время
дождя. Потом забираются  в  пещеру,  когда  наступает  ночь.  После  этого
приходит очередь навеса, вигвама или хижины. Затем три хижины, и вот  тебе
селение.
     - Знаю, - сказал Лоуренс. - Знаю...
     - Миллион лет развития, -  безжалостно  повторил  Гриффит.  -  Десять
тысяч веков должны пройти,  прежде  чем  раса  научится  воздвигать  такую
феерию из хрусталя и пластиков. И этот миллион проходил не здесь.  Миллион
лет жизни оставляет на  планете  шрамы.  А  здесь  нет  даже  их  подобия.
Новенькая, с иголочки, планета.
     - Ты убежден, что они прибыли откуда-то издалека, Дунк?
     Гриффит кивнул:
     - Должно быть, так.
     - Наверное, с планеты Три.
     - Этого мы не знаем. Во всяком случае, пока не можем знать.
     - Скорей всего никогда  и  не  узнаем,  -  пожал  плечами  Лоуренс  и
выплюнул изжеванный стебелек. - Эта планетная  система,  -  заявил  он,  -
похожа на неудачный детективный роман. Куда ни повернись,  натыкаешься  на
улику, и все улики страшно запутаны. Слишком  много  загадок,  Дунк.  Этот
город, металлическая планета, ограбленные планеты - слишком много всего  в
один присест. Нечего сказать, повезло - набрели на уютное местечко.
     - У меня есть предчувствие, что все эти загадки между собой  связаны,
- сказал Гриффит.
     Лоуренс что-то неодобрительно промычал.
     - Это чувство истории, -  пояснил  Гриффит.  -  Чувство  соответствия
предметов. Рано или поздно оно развивается у всех историков.
     Позади заскрипели шаги, и собеседники, вскочив на ноги, обернулись.
     К ним спешил радист Дойл из лагеря, который члены  экипажа  десантной
ракеты раскинули на планете Четыре.
     - Сэр, - обратился он к Лоуренсу, - только что я говорил с  Тэйлором,
который сейчас находится на планете Три. Он спрашивает, не  можете  ли  вы
туда вылететь. Похоже, они нашли люк.
     - Люк! - воскликнул Лоуренс. - Окно в планету! Что же там внутри?
     - Он не сказал, сэр.
     - Не сказал?
     - Нет. Видите ли, сэр, им никак не удается взломать этот люк.

     С виду люк был довольно невзрачен.
     Двенадцать отверстий на  поверхности  планеты  были  сгруппированы  в
четыре ряда по три отверстия в каждом, словно перчатки для трехпалых рук.
     И все. Невозможно было угадать, где начинается люк и где кончается.
     - Здесь есть щель, - рассказывал Тэйлор, - но  ее  едва  видно  через
увеличительное стекло. Даже с увеличением она не толще волоса. Люк пригнан
настолько идеально, что практически составляет одно целое с  поверхностью.
Долгое время мы и не подозревали, что это люк.  Сидели  кругом  и  гадали,
зачем тут дырки. Нашел  его  Скотт.  Он  просто  катался  здесь  и  увидел
какие-то дырочки. Вообще-то можно было смотреть, пока глаза не вылезут,  и
никогда не обнаружить этот люк, если бы не счастливый случай.
     - И нет никакой возможности открыть его? - спросил Лоуренс.
     - Пока что нет. Мы пробовали приподнять дверцу,  засовывая  пальцы  в
эти отверстия. С таким же успехом можно пытаться приподнять планету. Да  и
вообще здесь не очень-то развернешься.  Просто  невозможно  удержаться  на
ногах. Эта штука до того скользкая, что по  ней  еле  ходишь.  Вернее,  не
ходишь, а скользишь, как по льду. Как подумаешь, что может случиться, если
ребята со скуки затеют возню и кого-нибудь толкнут.
     - Я знаю, - посочувствовал  Лоуренс.  -  Я  посадил  ракету  со  всей
мыслимой осторожностью, и то мы скользили миль сорок, если не больше.
     Тэйлор хмыкнул:
     - Звездолет я поставил  на  все  магнитные  якоря,  и  все  равно  он
качается из стороны в сторону, едва к нему прислонишься.  По  сравнению  с
этой чертовщиной, лед шершав, как терка.
     - Кстати, о люке, - прервал его Лоуренс. - Вам не приходило в голову,
что отверстия могут быть секретным замком?
     Тэйлор кивнул:
     - Конечно, мы об этом думали. Если так, то у нас нет и тени  надежды.
Умножьте элемент случайности на непредсказуемость чуждого разума.
     - Вы проверяли?
     - Да, - ответил Тэйлор. - Вставляли отвод кинокамеры в эти  отверстия
и делали всевозможные снимки. Ничего. Совершенно ничего. Глубина -  дюймов
восемь или около того. Книзу расширяются. Однако гладкие. Ни выступов,  ни
граней, ни замочных скважин. Мы  умудрились  выпилить  кусок  металла  для
анализа. Испортили три ножовки, пока пилили. В основном, это сталь,  но  в
сплаве с чем-то таким, к чему Мюллер никак не  может  приклеить  ярлык.  А
молекулярная структура просто сводит его с ума.
     - Значит, люк заклинился? - спросил Лоуренс.
     - Ну да. Я подвел звездолет к самому люку, мы подцепили его подъемным
краном и стали тащить изо всех сил. Корабль раскачивался, как  маятник,  а
люк не шелохнулся.
     - Можно поискать другие люки, - предложил Лоуренс. - Не  все  же  они
похожи один на другой.
     - Искали, - ответил Тэйлор. - Как ни смешно, искали. Все  ползали  на
коленях. Мы разделили эту зону на секторы и по-пластунски обшарили  многие
квадратные мили, пяля глаза вовсю. Чуть не ослепли  -  а  тут  еще  солнце
отражается в металле и наши рожи на нас глазеют, будто по зеркалу ползем.
     - Если вдуматься хорошенько, - сказал Лоуренс,  -  то  едва  ли  люки
располагаются вплотную один к другому. Скажем, через каждые сто миль...  а
может быть, через каждую тысячу.
     - Вы правы, - согласился Тэйлор. - Возможно, и через тысячу.
     - Остается только одно, - сказал Лоуренс.
     - Да, знаю, - ответил Тэйлор. - Однако к этому у меня душа не  лежит.
Здесь ведь сложная задача. Нечто, требующее особого  решения.  А  если  мы
начнем взрывать - значит, провалились на первом же уравнении.
     Лоуренс беспокойно заерзал.
     - Я понимаю, - отозвался он.  -  Если  с  первого  хода  выявится  их
преимущество, то на втором и на третьем ходу у нас  не  останется  никаких
шансов.
     - Однако нельзя же сидеть сложа руки, - сказал Тэйлор.
     - Нельзя, - поддержал Лоуренс. - По-моему, никак нельзя.
     - Надеюсь, хоть это поможет, - заключил Тэйлор.

     Это помогло...
     Взрыв оторвал крышку люка и швырнул ее в пространство. Она  упала  на
расстоянии  около  мили  и  как  причудливое,  неровно  вырезанное  колесо
покатилась по скользкой поверхности.
     Примерно пол-акра поверхности отошло вверх и  в  сторону  и  повисло,
искореженное, напоминая поблескивающий под солнцем вопросительный знак.
     Десантную ракету, на которой не оставили даже  дежурного,  удерживало
на металле слабое магнитное поле. При взрыве ракета отклеилась, как  плохо
смоченная марка, и на протяжении добрых двенадцати миль неуклюже исполняла
танец конькобежцев.
     Толщина металлической оболочки не превышала четырнадцати дюймов -  по
сути, папиросная бумага, если принять во внимание, что диаметр планеты  не
уступал земному.
     Вниз,  внутрь,  наподобие  винтовой  лестницы,  уходил  металлический
пандус, верхние десять футов которого были искорежены и разрушены взрывом.
     Из отверстия не доносилось ничего - ни звука, ни света, ни запаха.
     Семеро начали спускаться по пандусу - на  разведку.  Прочие  остались
ждать наверху, в лихорадочном волнении и гнетущей неизвестности.

     Возьмите триллион детских наборов "Конструктор".
     Дайте волю миллиарду детишек.
     Предоставьте им неограниченное время, но лишите инструкций.
     Если  кое-кто  из  детишек  рожден  не  людьми,  а  иными   разумными
существами, - это еще лучше.
     Потом, располагая миллионом лет, определите, что произойдет.
     Миллион лет, друзья, вовсе не такой уж долгий срок. Даже  за  миллион
лет вам это не удастся.
     Внизу, разумеется, были машины. Ничего иного и быть не могло.
     Однако машины походили на игрушечные - как будто собрал  их  ребенок,
переполненный ощущением богатства  и  всемогущества,  в  день,  когда  ему
подарили настоящий дорогой "Конструктор".
     Там были валы, бобины, эксцентрики и батареи  сверкающих  хрустальных
кубиков, которые, возможно, выполняли  роль  электронных  устройств,  хотя
никто не знал этого доподлинно.
     Вся  эта  техника  занимала  многие  кубические  мили  и  под  лучами
светильников, вмонтированных  в  шлемы  землян,  блестела  и  переливалась
наподобие новогодней елки, словно была отполирована всего  за  час  до  их
прихода. Однако когда Лоуренс перегнулся через  перила  пандуса  и  провел
рукой, затянутой в перчатку, по блестящей  поверхности  вала,  пальцы  его
испачкались пылью - мелкой, точно мука, пылью.
     Люди все спускались всемером по спиральному пандусу, пока  у  них  не
закружилась голова, и отовсюду, насколько удавалось разглядеть в  частично
рассеянной мгле, вдаль уходили машины.
     Машины, тихие и неподвижные - и казалось (хотя никто  не  мог  толком
обосновать это впечатление), что машины  бездействуют  вот  уже  несчетные
века.
     Одни и те же, снова и  снова  повторяющиеся  детали  -  бессмысленный
набор валов, бобин,  эксцентриков  и  батарей  из  сверкающих  хрустальных
кубиков.
     Наконец спуск закончился площадкой, которая тянулась во все  стороны,
насколько можно было  охватить  взглядом  при  скудном  освещении;  высоко
вверху переплетались  паутинообразные  детали  -  они,  очевидно,  служили
крышей, - а на металлическом полу была расставлена  мебель  (или  то,  что
показалось им мебелью).
     Люди стояли тесной кучкой; их светильники вызывающе пронизывали мглу,
а сами они необычно притихли в темноте, безмолвии и тени иных веков,  иных
народов.
     - Контора, - произнес, наконец, Дункан Гриффит.
     - Или пункт управления, - сказал инженер-механик Тед Баклей.
     - А может быть, жилье, - возразил Тэйлор.
     - Не исключено, что здесь был ремонтный цех, - предположил  математик
Джек Скотт.
     - Не приходит ли вам в голову, джентльмены, - спросил геолог  Герберт
Энсон, - что это может оказаться ни тем, ни другим, ни третьим?  Возможно,
то, что мы здесь видим, не связано ни с какими известными нам понятиями.
     - Все, что остается делать, - ответил археолог Спенсер Кинг, - это по
возможности лучше перевести все, что  мы  видим,  на  язык  известных  нам
понятий. Вот я, например, предполагаю, что здесь находилась библиотека.
     Лоуренс подумал словами басни: "Как-то раз семеро слепцов повстречали
слона..."
     Вслух он сказал:
     - Давайте начнем с осмотра. Если мы не  осмотрим  это  помещение,  то
никогда о нем ничего не узнаем.
     Они осмотрели...
     ...И все равно ничего не узнали.
     Взять, например, картотеку. Очень удобная вещь.
     Выбираете какое-то определенное пространство, облекаете его сталью  -
вот вам  место  хранения.  Вставляете  выдвижные  ящички  и  кладете  туда
хорошенькие, чистенькие карточки, надписываете эти карточки и расставляете
в алфавитном порядке. После этого, если вам  нужна  какая-то  определенная
бумажка, вы почти всегда ее находите.
     Важны два фактора - пространство и нечто, в нем заключенное, -  чтобы
отличить от другого пространства, чтобы в любой момент можно было отыскать
место, предназначенное вами для хранения информации.
     Ящички и карточки, расставленные в алфавитном  порядке,  -  это  лишь
усовершенствование. Они  подразделяют  пространство  так,  что  вы  можете
мгновенно указать любой его сектор.
     Таково преимущество картотеки над беспорядочным хранением всех нужных
предметов в виде кучи, сваленной в углу комнаты.
     Но попробуйте представить, что  некто  завел  у  себя  картотеку  без
ящичков.
     - Эге, - воскликнул Баклей, - а это штука  легкая.  Подсобите-ка  мне
кто-нибудь.
     Скотт быстро выступил вперед;  вдвоем  они  подняли  с  полу  ящик  и
встряхнули его. Внутри что-то загремело.
     Они снова поставили ящик на пол.
     - Там внутри что-то есть, - взволнованно прошептал Баклей.
     - Да, - согласился Кинг. - Это  какое-то  вместилище.  Несомненно.  И
внутри что-то есть.
     - Что-то гремящее, - уточнил Баклей.
     - А мне кажется, - объявил Скотт, - что звук больше походил на шорох,
чем на грохот.
     - Не много же нам пользы от звука, - сказал  Тэйлор,  -  если  мы  не
можем добраться до содержимого. Если только и делать, что слушать, как вы,
ребята, трясете эту штуку, выводов будет мало.
     - Да ведь это легко, -  пошутил  Гриффит.  -  Она  же  четырехмерная.
Произнесите волшебное слово, ткните рукой в любой уголок, - и вытянете то,
что вам нужно.
     Лоуренс покачал головой.
     - Прекрати насмешки, Дунк. Тут  дело  серьезное.  Кто-нибудь  из  нас
представляет себе, как сделана эта штука?
     - Не может того  быть,  чтобы  ее  сделали,  -  взвыл  Баклей.  -  Ее
просто-напросто не делали. Нельзя взять листовой металл и сделать из  него
куб без спаев или сварочных швов.
     - Сравни с люком на поверхности, - напомнил Энсон. - Там тоже  ничего
не было видно, пока  мы  не  взяли  сильную  лупу.  Так  или  иначе,  ящик
открывается. Кто-то или что-то уже открывал его - когда положил  туда  то,
что гремит, когда встряхиваешь.
     - А он бы не клал, - добавил Скотт, - если бы не знал способа извлечь
оттуда.
     - А может быть, - предположил Гриффит, - он запихнул сюда то, от чего
хотел избавиться.
     - Мы могли бы распилить ящик, - сказал Кинг. - Дайте фонарь.
     Лоуренс остановил его:
     - Один раз мы уже так поступили. Мы вынуждены были взорвать люк.
     - Эти ящики тянутся здесь на полмили, - заметил Баклей. -  Все  стоят
рядком. Давайте потрясем еще какие-нибудь.
     Они встряхнули еще десяток. Грохота не услышали.
     Ящики были пусты.
     - Все вынули, - печально проговорил Баклей.
     - Пора уносить отсюда ноги, - сказал Энсон. -  От  этого  места  меня
мороз по коже пробирает. Вернемся к кораблю, присядем и  обсудим  все  как
следует. Ломая себе голову здесь,  внизу,  мы  свихнемся.  Взять  хоть  те
пульты управления.
     - Может быть, это вовсе не пульты управления, - одернул его  Гриффит.
-  Надо  следить  за  собой,  чтобы  не  делать  якобы  очевидных,   а   в
действительности - поспешных выводов.
     В спор вмешался Баклей.
     - Чем бы они ни были, - сказал он, -  у  них  есть  какое-то  целевое
назначение. В качестве пультов они пригодились  бы  больше,  чем  в  любом
другом, как ни прикидывай.
     - Однако на них нет никаких индикаторов,  -  возразил  Тэйлор.  -  На
пульте управления должны быть циферблаты,  сигнальные  лампочки  или  хоть
что-нибудь такое, на что можно смотреть.
     - Не обязательно такое, на что может смотреть  человек,  -  парировал
Баклей. - Иной расе мы показались бы безнадежно слепыми.
     - У меня есть зловещее предчувствие, что мы ничего  не  достигнем,  -
пожаловался Лоуренс.
     - Мы опозорились перед люком, - подытожил Тэйлор. - И здесь  мы  тоже
опозорились.
     Кинг сказал:
     - Придется разработать  упорядоченный  план  исследования.  Надо  все
разметить. Начинать сначала и по порядку.
     Лоуренс кивнул.
     - Оставим нескольких человек на поверхности,  а  остальные  спустятся
вниз и разобьют здесь лагерь. Будем работать  группами  и  по  возможности
быстро определим ситуацию - общую ситуацию. Потом можно заполнять  пробелы
деталями.
     - Начинать сначала, - пробормотал Тэйлор. - А где тут начало?
     - Понятия не имею, - ответил Лоуренс.  -  А  у  всех  остальных  есть
какие-нибудь идеи?
     - Давайте выясним, что здесь такое, - предложил Кинг. -  Планета  или
планетарная машина.
     - Надо поискать еще пандусы, - сказал Тэйлор. - Здесь должны  быть  и
другие спуски.
     Заговорил Скотт:
     - Попытаемся выяснить, как далеко простираются эти  механизмы.  Какое
пространство занимают.
     - И выяснить, работают ли они, - прибавил Баклей.
     - Те, что мы видели, не работают, - откликнулся Лоуренс.
     - Те, что мы видели, - провозгласил Баклей тоном лектора, - возможно,
представляют собой всего лишь уголок гигантского комплекса механизмов. Все
они  могут  работать  и  не  одновременно.  По  всей  вероятности,  раз  в
тысячелетие  или  около  того  используется  какая-то  определенная  часть
комплекса, да и то в течение нескольких минут, если не секунд. После этого
она может простоять в бездействии еще тысячу лет. Однако часть эта  должна
быть наготове и дожидаться своего мига в тысячелетии.
     -  Стоило  бы  попытаться,  по  крайней  мере,  высказать   грамотное
предположение о том, для чего служат эти механизмы. Что  они  делают.  Что
производят, - сказал Гриффит.
     - Но при этом держать от них руки подальше, - предостерег  Баклей.  -
"Тут потянул, там подтолкнул - хотел знать, что получится"  -  чтоб  этого
здесь не было. Один бог ведает, к  чему  это  может  привести.  Ваше  дело
маленькое - лапы прочь, пока не будете твердо знать, что делаете.
     Это была самая настоящая планета.
     Внизу, на глубине  двадцати  миль,  исследователи  нашли  поверхность
планеты.  Под  двадцатью  милями  хитросплетенного  лабиринта   сверкающих
мертвых механизмов.
     Там был воздух, почти столь же пригодный для дыхания, как на Земле, и
они разбили лагерь на нижних горизонтах, довольные тем, что избавились  от
космических скафандров и живут, как нормальные люди.
     Но там не было света и не было жизни.  Не  было  даже  насекомых,  ни
одной ползающей, пресмыкающейся твари.
     А ведь некогда здесь была жизнь.
     Историю этой жизни поведали развалины городов. Примитивная  культура,
заключил Кинг. Немногим выше, чем на Земле в двадцатом веке.
     Дункан Гриффит сидел на корточках возле  портативной  атомной  плиты,
протянув руки к желанному теплу.
     - Переселились на  планету  Четыре,  -  говорил  он  с  самодовольной
уверенностью. - Здесь  не  хватало  жизненного  пространства,  вот  они  и
отправились туда и встали там лагерем.
     - А горные работы вели на двух других планетах, - продолжил Тэйлор не
без иронии. - Добывали необходимую руду.
     Лоуренс, подавленный, ссутулился.
     - Что мне не дает покоя, - сказал он, - так это мысль о побудительной
причине, стоящей за всеми загадками  -  о  всепоглощающей,  нерассуждающей
тяге, о духе, который гонит расу с родной планеты  на  чужую  и  разрешает
затратить века, чтобы превратить родную планету в сплошную  машину.  -  Он
обернулся к Скотту. - Ведь правда, нет никаких сомнений, - спросил  он,  -
это не что иное, как машина?
     Скотт покачал головой:
     - Не всю же ее мы видели, сам понимаешь. Для этого нужны годы,  а  мы
не можем позволить себе швыряться годами. Однако мы почти уверены, что это
единый машиномир, покрытый слоем механизмов высотой в двадцать миль.
     - И к  тому  же  бездействующих  механизмов,  -  добавил  Гриффит.  -
Бездействующих, потому что их остановили. Жители  этой  планеты  выключили
все механизмы, изъяли все свои записи и все приборы,  укатили  и  оставили
пустую скорлупу. Точно так же, как покинули город на планете Четыре.
     - Или же были отовсюду изгнаны, - уточнил Тэйлор.
     - Нет, никто их не изгонял, - решительно заявил Гриффит. -  Нигде  во
всей системе мы не нашли следов насилия.  Никакого  признака  поспешности.
Они не торопились, уложили все свое добро и не забыли ни единой мелочи. Ни
одного ключа к тайне.  Должны  же  где-то  быть  синьки  чертежей.  Нельзя
построить и нельзя эксплуатировать такую махину без какого-нибудь  подобия
карты  или  плана.  Где-то  должны  храниться   записи   -   записи,   где
фиксировались результаты деятельности этого машиномира. Однако мы ведь  их
не нашли! Это потому, что их увезли при отъезде.
     - Не везде же мы искали, - буркнул Тэйлор.
     - Мы нашли помещения архивов, где, по законам логики, все это  должно
храниться, - возразил Гриффит, - но там не было  никаких  записей.  Вообще
ничего не было.
     - А некоторые ящики, куда невозможно было заглянуть. Помните? Те, что
мы нашли в первый же день на верхнем горизонте.
     - Были тысячи других мест, куда можно заглянуть и где мы смотрели,  -
отрезал Гриффит. - Однако мы не нашли орудий  производства,  не  нашли  ни
единой записи и вообще ничего такого, что намекало бы на былое присутствие
хоть чего-нибудь.
     - Вот ящики наверху, на последнем горизонте, - заметил Тэйлор. - Ведь
это место, если рассуждать логически, само собой напрашивается на поиски.
     - Мы их встряхивали, - напомнил Гриффит, - все были пусты.
     - Все, кроме одного, - настаивал Тэйлор.
     - Я склонен верить в твою правоту, Дункан, - сказал Лоуренс.  -  Этот
мир покинут, обобран и брошен  на  съедение  ржавчине.  По-настоящему  нам
следовало догадаться, как только мы обнаружили,  что  он  беззащитен.  Эти
существа предусмотрели бы какие-то средства обороны - по всей вероятности,
автоматические, - и если бы кто-нибудь не  захотел  нас  впустить,  мы  бы
никогда здесь и не очутились.
     - Если бы мы оказались поблизости, когда этот мир  функционировал,  -
поддержал Гриффит, - нас бы разнесло вдребезги, прежде чем мы его увидели.
     - Должно быть, это была великая раса, - задумчиво сказал  Лоуренс.  -
Одной лишь экономики такой планеты  достаточно,  чтобы  любого  бросило  в
дрожь.  Чтобы  создать  такую  планету,  надо  было  много  веков  целиком
затрачивать рабочую силу всей расы, а потом  еще  много  веков  надо  было
держать эту планету-машину на ходу. Это означает,  что  местное  население
тратило минимальное время на добывание  пищи,  на  производство  миллионов
вещей, необходимых для жизни.
     - Они упростили свой образ жизни и свои нужды, - сказал Кинг, - сведя
их к самому необходимому. Одно уж это, само по себе, - знак величия.
     - Притом же они были фанатики, - высказался Гриффит. -  Не  забывайте
этого ни  на  миг.  Работу,  подобную  этой,  мог  проделать  лишь  народ,
одержимый всепоглощающей, слепой, однобокой целью.
     - Но зачем? - спросил Лоуренс. - Зачем они выстроили эту штуковину?
     Никто не ответил.
     Гриффит тихонько хмыкнул.
     -  Даже  ни  одного  предположения?  -  подзадорил  он.  -  Ни  одной
осмысленной гипотезы?
     Из тьмы, окутывающей крохотный  кружок  света  от  включенной  плиты,
медленно поднялся человек.
     - У меня есть гипотеза, - признался он.  -  Вернее,  мне  кажется,  я
знаю, в чем дело.
     - Послушаем Скотта, - громогласно объявил Лоуренс.
     Математик покачал головой.
     - Мне нужны доказательства. Иначе вы заподозрите, что я рехнулся.
     - Доказательств не существует, - скептически заметил Лоуренс.  -  Нет
доказательств чего бы то ни было.
     - Я знаю место, где, возможно, есть доказательство - не  утверждаю  с
уверенностью, но, может быть, и есть.
     Все, кто сидел тесным кругом возле плиты, затаили дыхание.
     - Помнишь тот ящик? - продолжал Скотт. - Тот самый, о котором  только
сейчас упомянул Тэйлор. Тот, где что-то гремело, когда мы его встряхивали.
Тот, что мы не могли открыть.
     - Мы по-прежнему не можем его открыть.
     - Дайте мне инструменты, - предложил Скотт, - и я открою.
     - Это уже было, - мрачно сказал Лоуренс. - Мы отличились бычьей силой
и ловкостью, открывая ту злополучную дверь.  Нельзя  все  время  применять
силу при решении нашей задачи. Здесь нужно нечто большее, чем сила.  Здесь
нужно понимание.
     - По-моему, я знаю, что там гремело, - заявил Скотт.
     Лоуренс промолчал.
     - Послушай-ка, - не унимался Скотт.  -  Если  у  тебя  есть  какая-то
ценность - какой-то предмет, который ты бережешь от воров - что ты  с  ним
делаешь?
     - Да в сейф кладу, - ответил Лоуренс не задумываясь.
     По  длинным,  мертвым   пролетам   исполинской   машины   прокатилось
пронзительное, как свист, молчание.
     - Нет и не может быть более надежного места, - снова заговорил Скотт,
- чем ящик, который не открывается. В этих ящиках хранилось что-то важное.
Хозяева планеты забыли одну вещицу - чего-то они недоглядели.
     Лоуренс медленно поднялся с места.
     - Достанем инструменты, - сказал он.
     ...То  была  продолговатая  карточка,  весьма  заурядная  на  вид,  с
асимметрично пробитыми отверстиями.
     Скотт держал ее в руке, и рука его дрожала.
     - Надеюсь, - горько заметил Гриффит, - ты не разочарован.
     - Нисколько, - ответил Скотт. - Именно это я и предполагал.
     Все дожидались продолжения.
     - Не будешь ли ты любезен... - не вытерпел, наконец, Гриффит.
     - Это перфокарта, - объяснил Скотт. - Ответ некоей задачи,  введенной
в дифференциальное счетно-решающее устройство.
     - Но ведь мы не можем дешифровать ее, -  сказал  Тэйлор.  -  Никакими
силами нельзя установить, что она означает.
     - Ее и не надо дешифровать, - усмехнулся Скотт.  -  Она  и  без  того
рассказывает, что  здесь  такое.  Эта  машина  -  вся  машина  в  целом  -
представляет собой вычислительное устройство.
     - Какая бредовая идея! - воскликнул Баклей. - Математическое...
     Скот покачал головой.
     - Не математическое. По крайней мере, не чисто математическое.  Нечто
более значительное. Логическое, по  всей  вероятности.  Быть  может,  даже
этическое.
     Он оглядел присутствующих и прочел на их лицах  неверие,  еще  не  до
конца развеянное.
     - Да посудите же сами!  -  вскричал  он.  -  Бесконечное  повторение,
монотонная  одинаковость  всей  машины.  Таково  и   есть   вычислительное
устройство - сотни или тысячи, или миллионы  или  миллиарды  интегрирующих
схем, сколько бы их ни было нужно, чтобы ответить на поставленный вопрос.
     - Существует же какой-то фактор ограничения, - пробубнил Баклей.
     - На всем протяжении своей истории, - ответил Скотт,  -  человечество
не слишком-то обращало внимание на такие факторы.  Оно  продолжало  делать
свое дело и преодолевало всевозможные факторы ограничения.  Очевидно,  эта
раса тоже не слишком-то обращала на них внимание.
     - Есть такие факторы, - упрямо  твердил  Баклей,  -  которыми  просто
невозможно пренебречь.

     У мозга есть свои ограничения.
     Он ни за что не станет заниматься самим собой.
     Он слишком легко забывает, забывает слишком многое  и  всегда  именно
то, что следовало бы помнить.
     Он  склонен  к  терзаниям  -  а  для  мозга  это  почти   равносильно
самоубийству.
     Если слишком напрягать мозг, он находит убежище в безумии.
     И, наконец, он умирает.  Умирает  как  раз  тогда,  когда  становится
полноценным.
     Поэтому создают механический мозг  -  гигант,  двадцатимильным  слоем
покрывающий планету с Землю величиной - мозг,  который  займется  делом  и
никогда ничего не забудет, и не сойдет с ума, ибо ему неведомо смятение.
     Затем срываются с места и покидают  такой  мозг  -  это  уже  двойное
безумие.
     - Все наши догадки не имеют смысла,  -  сказал  Гриффит.  -  Ведь  мы
никогда не узнаем, для чего  служил  этот  мозг.  Вы  упорно  исходите  из
предпосылки, будто хозяева этой планеты были гуманоиды, а ведь столько  же
шансов за то, что они отнюдь не гуманоиды.
     - Предположение, что  они  в  корне  отличаются  от  нас,  совершенно
абсурдно, - возразил Лоуренс. - В городе на  Четвертой  могли  бы  жить  и
люди.  Обитатели  этой  планеты  столкнулись  с   теми   же   техническими
проблемами, что встали бы и  перед  нами,  если  бы  мы  затеяли  подобное
начинание, и выполнили все в том стиле, какого придерживались бы и мы.
     - Ты не учитываешь того, что сам же так часто подчеркиваешь, - указал
Гриффит. - Ты  не  учитываешь  фанатической  тяги,  которая  заставила  их
пожертвовать решительно всем во имя великой идеи. Мы  никакими  силами  не
достигли бы столь тесного и фанатического сотрудничества. Один допустил бы
грубейшую ошибку, другой перерезал бы горло третьему, четвертый потребовал
бы следствия, а тогда оказалось бы, что вся свора спущена с цепи и лает на
ветер.
     -  Они  были  последовательны,  -  продолжал  Гриффит.   -   Ужасающе
последовательны. Здесь нет жизни. Мы не нашли ни малейшего признака  жизни
- нет даже насекомых. А почему, как ты думаешь? Не потому ли, что жук  мог
бы запутаться в шестернях или еще где-нибудь и расстроить  весь  комплекс?
Поэтому жукам пришлось исчезнуть.
     Помолчав, Гриффит вскинул голову.
     - Если на то пошло, хозяева планеты сами  напоминают  жуков.  Вернее,
муравьев. Колонию муравьев. Бездушное общество взаимных услуг,  которое  в
слепом, но разумном повиновении неуклонно движется к  намеченной  цели.  А
если это так, друг мой, то  твоя  гипотеза,  будто  вычислительная  машина
применялась для разработки экономических и социальных теорий, просто вздор
собачий.
     - Это вовсе не моя гипотеза, - поправил его Лоуренс. - Это всего лишь
одно из нескольких предположений. Есть и другое, не более спорное,  -  что
они пытались разгадать тайну Вселенной: отчего  она  существует,  что  она
такое и к чему идет.
     - И каким образом, - прибавил Гриффит.
     - Ты прав. И каким образом. А если они этим занимались, то, я уверен,
не из праздного любопытства. Значит,  был  какой-то  серьезнейший  стимул,
что-то вынуждало их к этому занятию.
     - Продолжай, - усмехнулся Тэйлор. - Я жду с нетерпением. Доскажи свою
сказку до конца. Они проникли во все тайны Вселенной и...
     - Едва ли проникли, - спокойно проговорил Баклей. - Чего  бы  они  ни
добивались, вероятность того, им им удалось получить окончательный  ответ,
крайне мала.
     - Что касается меня, - сказал Гриффит, - то я склонен думать, что они
своего добились. Иначе зачем было уезжать и бросать эту гигантскую машину?
Они нашли то, что искали, поэтому  им  стал  не  нужен  ими  же  созданный
инструмент познания.
     - Ты прав, - подхватил Баклей. - Инструмент  стал  не  нужен,  но  не
потому, что  сделал  все  возможное  и  этого  оказалось  достаточно.  Его
бросили, потому что он слишком мал, он не  может  решить  задачу,  которую
должен был решить.
     - Слишком мал! - не выдержал Скотт. - Да ведь все, что в таком случае
надо было сделать - это нарастить вокруг планеты еще один ярус!
     Баклей покачал головой:
     - Помнишь, я говорил о факторах ограничения?  Так  вот,  перед  тобой
фактор, которым не так-то просто пренебречь. Подвергни  сталь  давлению  в
пятьдесят тысяч фунтов на квадратный  дюйм  -  и  она  потечет.  Здесь-то,
должно быть, металл воспринимает гораздо большее давление,  но  и  у  него
есть предел прочности, выходить за который  было  небезопасно.  На  высоте
двадцати миль над поверхностью планеты ее хозяева достигли этого  предела.
Уперлись в тупик.
     Гриффит шумно вздохнул.
     - Моральный износ, - пробормотал он.
     - Аналитическая машина - это вопрос  габаритов,  -  рассуждал  Баклей
вслух. - Каждая интегрирующая схема соответствует  клеточке  человеческого
мозга. У нее ограниченная функция  и  ограниченные  возможности.  То,  что
делает одна клетка, контролирует две  другие.  Принцип  "зри  в  три"  как
гарантия, что ошибок не будет.
     - Можно было стереть все, что хранилось в запоминающих устройствах, и
начать все сызнова, - сказал Скотт.
     - Не исключено, что так и поступали, - ответил Баклей. -  Много-много
раз. Хотя всегда был элемент риска, что каждый раз после  стирания  машина
потеряет какие-то...  э-э...  ну,  рациональные,  что  ли,  качества,  или
моральные. Стирание памяти для машины таких размеров - шок,  подобно  тому
как коррективная хирургия мозга - шок для человека. Здесь произошло что-то
одно из двух. Либо машина очутилась на пределе стирания  -  в  электронных
устройствах слишком заметно скапливалась остаточная память...
     -  Подсознательное,  -  перебил  Гриффит.  -   Интересная   мысль   -
развивается ли у машины подсознание?
     - Либо, - продолжал  Баклей,  -  ее  неизвестные  хозяева  подошли  к
проблеме  настолько  сложной,  настолько  многогранной,  что  эта  машина,
несмотря на фантастические размеры, не могла с нею справиться.
     - И тогда они отправились на поиски еще большей планеты, -  продолжил
Тэйлор, сам не вполне веря в свои слова. - Другой планеты,  масса  которой
достаточно мала,  чтобы  там  можно  было  жить  и  работать,  но  диаметр
достаточно велик для создания более мощной вычислительной машины.
     - В этом был бы какой-то смысл, - неохотно признал Скотт. - Понимаете
ли, они бы начали все заново, но с учетом ответов, полученных  здесь.  При
усовершенствованной конструкции и новой технологии.
     - А теперь, - торжественно провозгласил Кинг, - на  вахту  становится
человечество. Интересно, что нам удастся сделать  с  такой  диковиной?  Во
всяком случае, совсем не то, к чему ее предназначали строители.
     - Человечеству, - ответил Баклей, - решительно ничего не  придется  с
нею делать, по крайней мере, в течение ста лет. Головой  ручаюсь.  Никакой
инженер не осмелится повернуть ни единое колесико в этой машине,  пока  не
будет достоверно знать, для чего она,  как  и  почему  сделана.  Тут  надо
вычертить  миллионы  схем,  проверить  миллионы  полупроводников,  сделать
синьки, подготовить техников...
     Лоуренс грубовато ответил:
     - Это не наша забота, Кинг. Мы с тобой - сеттеры.  Мы  выслеживаем  и
вспугиваем перепелов, а  дальше  обойдутся  без  нас,  и  мы  переходим  к
очередным вопросам. Как поступит человечество с  нашими  находками  -  это
опять-таки очередной вопрос, но не нам с тобой его решать.
     Он поднял с пола мешок с походным снаряжением и взвалил на спину.
     - Все готовы к выходу? - спросил он.
     Десятью милями  выше  Тэйлор  перегнулся  через  перила,  ограждающие
пандус, и взглянул на расстилающийся под ним  лабиринт  машин.  Из  наспех
уложенного рюкзака выскользнула ложка и, вертясь, полетела вниз.
     Долго все прислушивались к тому, как она звенит, задевая о металл.
     Даже когда ничего уже не было слышно, всем казалось, что до  них  еще
доносится звон.

Когда в доме одиноко

Однажды, когда Старый Моуз Эбрамс бродил по лесу, разыскивая невесть куда запропастившихся коров, он нашел пришельца. Моуз не знал, что это пришелец, однако он понял, что перед ним живое страдающее существо, а Старый Моуз, как бы его за глаза ни осуждали соседи, был не из тех, кто может равнодушно пройти в лесу мимо больного или раненого.
На вид это было ужасное создание - зеленое, блестящее, с фиолетовыми пятнами. Оно внушало отвращение даже на расстоянии в двадцать футов. И оно воняло.
Оно заползло, вернее, попыталось заползти в заросли орешника, но так с этим до конца и не справилось: верхняя часть его туловища скрывалась в кустах, а нижняя лежала на поляне. Его конечности - видимо, руки - время от времени слегка скребли по земле, стараясь подтянуть тело поглубже в кусты, но существо слишком ослабело, оно больше не продвинулось ни на дюйм. И оно стонало, но не очень громко - точь-в-точь ветер тоскливо выл под широким карнизом дома. Однако в его стоне слышалось нечто большее, чем вой зимнего ветра, - в нем звучало такое отчаяние и страх, что у Старого Моуза волосы на голове стали дыбом.
Моуз довольно долго размышлял над тем, что ему делать с этим существом, а потом еще какое-то время набирался храбрости, хотя большинство его знакомых, не задумываясь, признали бы, что храбрости у него хоть отбавляй. Впрочем, при таких обстоятельствах одной только заурядной храбрости недостаточно. Тут нужна храбрость безрассудная.
Но перед ним лежало неведомое страдающее существо, и он не мог его оставить без помощи. Поэтому Моуз приблизился к нему, опустился рядом на колени; на это создание было тяжко смотреть, однако в его уродстве таилось что-то притягательное - оно точно завораживало своей отталкивающей внешностью. И от него исходило ужасное, ни с чем не сравнимое зловоние.
Моуз не был брезглив. В округе он отнюдь не славился чистоплотностью. С тех пор как около десяти лет назад умерла его жена, он жил в полном одиночестве на своей запущенной ферме, и его методы ведения хозяйства служили пищей для злословия окрестных кумушек. Этак раз в год, когда у него доходили руки, он выгребал из дома груды мусора, а остальное время ни к чему не притрагивался.
Поэтому исходивший от существа запах смутил его меньше, чем того можно было ожидать, будь на его месте кто-либо другой. Зато Моуза смутил его вид, и он не сразу решился прикоснуться к существу, а когда, собравшись с духом, наконец сделал это, очень удивился. Он ожидал, что существо окажется либо холодным, либо скользким и липким, а может, и таким и этаким одновременно. Но ошибся. Оно было на ощупь теплым, твердым и чистым - Моуз словно прикоснулся к зеленому стеблю кукурузы.
Просунув под страдальца руку, он осторожно вытащил его из зарослей орешника и перевернул на спину, чтобы взглянуть на его лицо. Лица у него не было. Верхняя часть туловища кончалась утолщением, как стебель цветком, хотя тело существа вовсе не было стеблем. А вокруг этого утолщения росла бахрома щупалец, которые извивались, точно черви в консервной банке. И тут-то Моуз чуть было не вскочил и не бросился наутек.
Но он выдержал.
Моуз сидел на корточках, уставившись на эту безликость с бахромой из червей; он похолодел, страх сковал его и вызвал приступ тошноты, а когда ему почудилось, что жалобный вой издают черви, на душе у него стало еще муторнее.
Моуз был упрям. Упрям и ко многому равнодушен. Но только не к страдающему живому существу.
Наконец пересилив себя, он поднял существо на руки и удивился, как мало оно весит. Меньше, чем трехмесячный поросенок, прикинул Моуз.
С существом на руках он стал взбираться по лесной тропинке на холм к дому, и ему показалось, что дурной запах стал слабее. Моузу уже не было так страшно, как поначалу, и холод больше не сковывал его тела.
Потому что существо немного успокоилось и выло теперь потише. И хотя Моуз не был в этом уверен, иногда ему казалось, будто оно прижимается к нему, как прижимается к взрослому испуганный и голодный ребенок, когда тот берет его на руки.
Старый Моуз вышел к постройкам и немного постоял во дворе, соображая, куда ему отнести существо - в дом или сарай. Ясно, что сарай - самое подходящее для него место, ведь существо - не человек; даже в собаке, или кошке, или больном ягненке больше человеческого, чем в нем.
Однако колебался Моуз недолго. Он внес существо в дом и положил в кухне около плиты на то подобие ложа, которое называл кроватью. Он аккуратно и бережно распрямил его, накрыл грязным одеялом и, подойдя к плите, принялся раздувать огонь.
Потом он придвинул к кровати стул и начал внимательно, с глубоким интересом разглядывать свою находку. Существо уже почти утихло и с виду казалось много спокойнее, чем в лесу. Моуз с такой нежностью укутал его одеялом, что и сам удивился. Он призадумался над тем, какие из его припасов могут сгодиться существу в пищу; впрочем, даже если бы он и знал это, неизвестно, как бы ему удалось покормить существо, ведь у того, судя по всему, не было рта.
- Тебе не о чем беспокоиться, - вслух сказал он. - Раз уж я принес тебя в дом, все обойдется. Хоть я и не больно смыслю, как тебе помочь, но все, что мне по силам, я для тебя сделаю.
День уже клонился к вечеру, и, выглянув в окно, он увидел, что коровы, которых он недавно искал, вернулись домой сами.
- Пора мне коров доить, да еще кое-что поделать по хозяйству, - сказал он существу, лежавшему на кровати. - Но я отлучусь ненадолго.
Чтобы в кухне стало теплее, Старый Моуз подбросил в плиту дров, еще раз заботливо поправил одеяло, взял ведра для молока и пошел в сарай.
Он покормил овец, свиней и лошадь и подоил коров. Собрал яйца и запер курятник. Накачал бак воды.
После этого он вернулся в дом.
Уже стемнело, и Моуз зажег стоявшую на столе керосиновую лампу, потому как был против электричества. Он даже отказался подписать контракт, когда периферийная электрическая компания проводила здесь линию, и многие соседи за это обиделись на него. Но он плевал на их обиды.
Моуз взглянул на лежавшее в постели существо. С виду оно вроде бы находилось в прежнем состоянии. Будь это больной ягненок или теленок, Моуз сразу смекнул бы, хуже ему или лучше. Но тут он был бессилен.
Он приготовил себе немудреный ужин, поел и снова задумался над тем, как покормить существо и как ему помочь. Он принес его в дом, согрел его, но пошло ли это ему на пользу? Может, следовало сделать для него что-то другое? Этого он не знал.
Моуз было подумал, не обратиться ли к кому за помощью, но от одной мысли, что придется просить о помощи, даже не зная, в чем она должна заключаться, ему стало тошно. Потом он представил себе, каково было бы ему самому, если б, измученный и больной, он очутился в неведомом далеком краю и никто не сумел бы ему помочь из-за того, что там не знали бы, что он такое.
Это заставило его наконец решиться; и он направился к телефону. Но кого ему вызывать, доктора или ветеринара? Он остановился на докторе, потому что существо находилось в доме. Если б оно лежало в сарае, он позвонил бы ветеринару.
Это была местная телефонная линия, слышимость - хуже некуда, и, поскольку Моуз был туговат на ухо, он пользовался телефоном довольно редко. Временами он говорил себе, что телефон ничуть не лучше других новшеств, которые только портят людям жизнь, и не раз грозился выбросить его. Но сейчас он был доволен, что этого не сделал.
Телефонистка соединила его с доктором Бенсоном, и оба они не очень-то хорошо слышали друг друга, но Моуз все-таки ухитрился объяснить доктору, кто звонит и что ему нужна его помощь, и доктор обещал приехать.
Облегченно вздохнув, Моуз повесил трубку и немного постоял, ничего не делая. Но вдруг его поразила мысль, что в лесу могли остаться другие такие же существа. Он понятия не имел, кто они, что здесь делают, куда держат путь, но не вызывало сомнений, что этот, на кровати, - чужестранец, прибывший из далеких мест. И разум подсказывал, что таких, как он, может быть несколько, ведь в дальней дороге одиноко, и любой человек - или любое другое живое существо - предпочтет путешествовать в компании.
Он снял с крючка фонарь и, тяжело ступая, вышел за дверь.
Ночь была темна, как тысяча черных кошек, и фонарь светил очень слабо, но для Моуза это не имело значения: он знал свою ферму как собственные пять пальцев.
Он спустился по тропинке к лесу, В этот час здесь было жутко, но Старый Моуз был не из тех, кто боится ночного леса. Продираясь сквозь кустарник и высоко подняв фонарь, чтобы осветить площадь побольше, он осмотрел поляну, где нашел существо, но там никого больше не оказалось.
Однако он нашел кое-что другое - нечто, похожее на огромную птичью клетку, сплетенную из металлических прутьев, которая застряла в густом кусте орешника. Он попытался вытащить ее, но она так прочно засела в ветках кустарника, что не сдвинулась с места.
Он огляделся, чтобы понять, откуда она попала сюда. Вверху над собой он увидел сломанные ветви деревьев, через которые она пробила себе дорогу, а еще выше холодно сияли звезды, казавшиеся очень далекими.
Моуз ни на миг не усомнился в том, что существо, лежавшее сейчас на его постели около плиты, явилось сюда в этом невиданном плетеном сооружении. Он немного подивился, но не стал особенно вдумываться, ведь вся эта история казалась настолько сверхъестественной, что он сознавал, как мало у него шансов найти ей какое-нибудь разумное объяснение.
Моуз вернулся к дому, и едва он успел задуть фонарь и повесить его на крюк, как послышался шум подъезжающей машины.
Подойдя к двери дома, доктор несколько рассердился, увидев стоявшего на пороге Старого Моуза.
- Что-то вы не похожи на больного, - сварливо произнес он. - Должно быть, не так уж вам худо, чтобы тащить меня сюда посреди ночи.
- А я и не болен, - сказал Моуз.
- Тогда зачем вы мне звонили? - рассердившись еще больше, спросил доктор.
- У меня в доме кое-кто заболел, - ответил Моуз. - Может, вы сумеете помочь ему. Я бы сам попробовал, да не знаю как.
Доктор вошел в дом, и Моуз закрыл дверь.
- У вас тут что-нибудь протухло? - спросил доктор.
- Нет, это он так воняет. Сперва было совсем невмоготу, но теперь я уже попривык.
Доктор заметил на кровати существо и направился к нему.
Старый Моуз услышал, как доктор словно бы захлебнулся, и увидел, что он, напряженно вытянувшись, застыл на месте.
Потом доктор нагнулся и стал внимательно разглядывать лежавшее перед ним существо.
Когда он выпрямился и повернулся лицом к Моузу, только безграничное изумление помешало ему окончательно выйти из себя.
- Моуз! - взвизгнул он. - Что это такое?
- Сам не знаю, - ответил Моуз. - Я нашел его в лесу, ему было плохо, оно стонало, и я не мог его там бросить одного.
- Вы считаете, что оно заболело?
- Я знаю это, - сказал Моуз. - Ему немедленно нужно помочь. Боюсь, что оно умирает.
Доктор снова повернулся к кровати, откинул одеяло и пошел за лампой, чтобы получше рассмотреть существо. Он оглядел его со всех сторон, боязливо потыкал в него пальцем и многозначительно прищелкнул языком, как это умеют делать одни лишь врачи.
Потом он снова прикрыл существо одеялом и отнес на стол лампу.
- Моуз, - проговорил он, - я ничем не могу помочь ему.
- Но вы же врач!
- Я лечу людей, Моуз. Мне не известно, что это за существо, одно ясно - это не человек. Я даже приблизительно не могу определить, что с ним, если вообще в его организме что-то разладилось. А если б мне все-таки удалось поставить диагноз, я не знал бы, как его лечить, не причиняя вреда. К тому же я не уверен, что это животное. Многое в нем говорит за то, что это растение.
Потом доктор спросил Моуза, где он нашел существо, и Моуз рассказал, как все произошло. Но он ни словом не обмолвился про клетку - сама мысль о ней казалась настолько фантастичной, что у него язык не повернулся рассказать.
Достаточно того, что он нашел это существо и принес его в дом, и незачем упоминать о клетке.
- Вот что я вам скажу, - произнес доктор. - Это ваше существо не известно ни одной из земных наук. Сомневаюсь, видели ли когда-нибудь на Земле что-либо подобное. Лично я не знаю, что оно из себя представляет, и не собираюсь ломать над этим голову. На вашем месте я связался бы с Мэдисонским университетом. Может, там кто-нибудь и сообразит, что это такое. В любом случае им будет интересно ознакомиться с вашей находкой. Они непременно захотят обследовать его.
Моуз подошел к буфету, достал коробку из-под сигар, почти доверху наполненную серебряными долларами, и расплатился с доктором. Добродушно пошутив над этим его чудачеством, доктор опустил монеты в карман.
Моуз с редким упрямством держался за свои серебряные доллары.
- В бумажных деньгах есть что-то незаконное, - не раз говорил он. - Мне нравится трогать серебро и слушать, как оно позвякивает. В нем чувствуется сила.
Вопреки опасениям Моуза доктор уехал не в таком уж плохом настроении. После его ухода Моуз пододвинул к кровати стул и сел.
До чего же несправедливо, подумал он, что нет никого, кто мог бы помочь такому больному существу, никого, кто знает хоть какое-нибудь средство, чтобы облегчить его страдания.
Сидя между плитой и кроватью, Моуз слушал, как в тишине кухни громко тикают часы и потрескивают дрова.
Он смотрел на лежавшее перед ним существо, и в нем вдруг вспыхнула почти безумная надежда на то, что оно выздоровеет и будет жить с ним. Теперь, когда его клетка покорежена, ему волей-неволей придется остаться. И Моуз надеялся, что так оно и будет, ведь даже теперь в доме уже не чувствовалось прежнего одиночества.
И тут до Моуза внезапно дошло, как здесь раньше было одиноко. Пока не умер Тоузер, было еще терпимо. Он пробовал заставить себя взять другую собаку, но не смог. Потому что не было на свете собаки, которая могла бы заменить Тоузера, и даже сама попытка найти другого пса казалась ему предательством. Разумеется, можно было взять кошку, но тогда он стал бы слишком часто вспоминать Молли. Она очень любила этих животных, и до самой ее смерти в доме всегда путались под ногами две-три кошки.
А теперь он остался один. Один на один со своей фермой, своим упрямством и серебряными долларами. Доктор, как и все остальные, считал, что, кроме как в стоявшей в буфете коробке из-под сигар, у Моуза больше серебра не было. Ни одна живая душа не знала о существовании старого, доверху наполненного монетами чугунного котелка, который он спрятал под досками пола в гостиной. При мысли о том, как он их всех провел, Моуз хихикнул. Он много бы отдал, чтобы посмотреть на лица соседей, если бы им удалось об этом пронюхать. Сам-то он никогда не проговорится. Если уж им суждено узнать, обойдутся без него.
Он сидел, клюя косом, и в конце концов так и заснул на стуле с опущенным на грудь подбородком, обхватив себя руками, словно хотел подольше сохранить тепло.
Когда он проснулся, в предрассветном мраке слабо мерцала на столе лампа, догорали в плите дрова, а пришелец был мертв.
То, что существо умерло, не вызывало сомнений. Оно похолодело и вытянулось, а поверхность его тела стала жесткой, и оно уже начало засыхать - так с концом роста засыхает в поле под ветром стебель кукурузы.
Моуз прикрыл его одеялом и, хотя еще рано было начинать обычную работу на ферме, вышел и сделал все, что требовалось, при свете фонаря.
После завтрака он согрел воды, умылся и побрился - и это впервые за много лет он брился не в воскресенье. Потом он надел свой единственный приличный костюм, пригладил волосы, вывел из гаража старый, полуразвалившийся автомобиль и поехал в город.
Он отыскал Эба Деннисона, чиновника муниципалитета, который одновременно был секретарем Правления кладбища.
- Эб, - сказал Моуз, - я хочу купить участок земли на кладбище.
- Но у вас уже есть участок! - запротестовал Эб.
- Так то семейный, - возразил Моуз. - Там хватит места только для меня и Молли.
- А зачем же вам еще один? - спросил Эб.
- Я нашел кое-кого в лесу, - сказал Моуз. - Я принес его домой, и прошлой ночью он умер. Я хочу похоронить его.
- Если вы нашли в лесу покойника, вам надо сообщить об этом следователю или шерифу, - предостерег Эб.
- Все в свое время, - сказал Моуз, и не думая этого делать. - Так как же насчет участка?
И сняв с себя ответственность за эту сомнительную сделку, Эб продал ему место на кладбище. Купив участок, Моуз отправился в похоронное бюро Алберта Джонса.
- Ал, - сказал он,- мой дом посетила смерть. Покойник не из здешних мест, я нашел его в лесу. Не похоже, что у него есть родственники, и я должен позаботиться о похоронах.
- А у вас есть свидетельство о смерти? - спросил Ал, который не утруждал себя лицемерной деликатностью, свойственной большинству служащих похоронных бюро.
- Нет.
- Вы обращались к врачу?
- Прошлой ночью заезжал док Бенсон.
- Он должен был выдать вам свидетельство. Придется ему позвонить.
Он соединился по телефону с доктором Бенсоном и, потолковав с ним немного, стал красным как рак, Наконец он раздраженно хлопнул трубкой и повернулся к Моузу.
- Не знаю. с какой целью вы все это затеяли, - злобно набросился он на Моуза, - но док говорит, что ваш покойник вовсе не человек. Я не занимаюсь погребением кошек, собак или...
- Это не кошка и не собака.
- Плевать я хотел на то, что это такое. Чтобы я взялся за устройство похорон, мне нужен покойник - человек. Кстати, не вздумайте сами зарыть его на кладбище. Это незаконно.
Сильно упав духом, Моуз вышел из похоронного бюро и медленно заковылял на холм, на котором стояла единственная в городке церковь.
Он нашел пастора в кабинете, где тот трудился над проповедью. Моуз присел на краешек стула, беспокойно вертя в искалеченных работой руках свою изрядно поношенную шляпу.
- Отец мой, - произнес он, - я хочу рассказать вам все как было, с начала до конца. - И он рассказал. - Я не знаю, что это за существо, - добавил он. - Сдается мне, что этого никто не знает. Но оно скончалось, и его нужно похоронить честь по чести, а у меня с этим ничего не получается. Мне нельзя похоронить его на кладбище. И, видно, придется подыскать для него местечко на ферме. Не согласились бы вы приехать и сказать пару слов над могилой?
Пастор погрузился в глубокое раздумье.
- Мне очень жаль, Моуз, - произнес он наконец. - Полагаю, что это невозможно. Я далеко не уверен в том, что церковь одобрит такой поступок.
- Пусть это не человеческое существо, - сказал Старый Моуз, - но ведь оно тоже тварь божья.
Пастор подумал еще немного и даже высказал кое-какие соображения вслух, но в результате все-таки пришел к выводу, что сделать этого не может.
Моуз спустился с холма к своей машине и поехал домой, по дороге размышляя о том, какие же попадаются среди людей скоты.
Вернувшись на ферму, он взял кирку и лопату, вышел в сад и там, в углу, вырыл могилу. Потом он отправился в гараж за досками, чтобы сколотить для существа гроб, но оказалось, что последние доски ушли на починку свинарника.
Моуз вернулся в дом и в поисках простыни, которую за неимением гроба решил использовать вместо савана, перерыл комод, стоявший в одной из задних, уже много лет пустующих комнат. Простыни он не нашел, но зато среди тряпья ему попалась старая льняная скатерть. Он подумал, что сойдет и это, и отнес скатерть на кухню.
Моуз откинул одеяло, взглянул на мертвое существо, и у него словно комок подкатил к горлу - он представил, в каком тот умер одиночестве и в какой дали от родины, и в его последний час не было рядом с ним ни одного его соплеменника. И оно было совершенно голым: ни клочка одежды, ни вещей, ничего, что он, Моуз, мог бы оставить себе на память.
Он расстелил скатерть на полу возле кровати, поднял существо на руки и положил его на нее. И в этот миг он заметил на его теле карман - если, конечно, это было карманом, - нечто вроде щели с клапаном в самом центре той части тела, которая могла быть грудью. Моуз провел сверху рукой по карману. В нем прощупывалось что-то твердое. Он долго сидел на корточках около трупа, не зная, как ему быть.
Наконец решившись, он просунул в щель пальцы и вытащил находившийся в кармане предмет. Это был шарик, чуть больше теннисного мяча, сделанный из дымчатого стекла или какого-то похожего на стекло материала. Все еще сидя на корточках, он долго глядел на этот шарик, потом встал и пошел к окну, чтобы получше рассмотреть его.
В шарике не было ничего особенного. Это был обыкновенный шарик из дымчатого стекла, на ощупь такой же шершавый и мертвый, как тело существа.
Моуз покачал головой, отнес шарик обратно и, положив туда, откуда его вынул, осторожно завернул труп в скатерть.
Он вынес его в сад и опустил в яму. Став в голове могилы, он торжественно произнес несколько приличествующих случаю слов и закидал могилу землей.
Сперва он собирался насыпать над могилой холмик и поставить крест, но в последнюю минуту передумал. Ведь теперь нахлынут любопытные. Молва облетит всю округу, и эти типы будут приезжать сюда и глазеть на могилу, в которой он похоронил найденное им в лесу существо. И чтобы никто не догадался, где он зарыл его, придется обойтись без холмика и без креста. А может, это к лучшему, сказал он себе. Он ведь не знал, что написать или вырезать на кресте.
Уже перевалило за полдень, и Моуз проголодался, но не стал прерывать работу, чтобы поесть, потому как еще не все сделал. Он отправился на луг, поймал Бесс, запряг ее в телегу и спустился в лес.
Он привязал Бесс к застрявшей в кустах клетке, и лошадь без труда вытащила ее оттуда. Потом он погрузил клетку на телегу, привез на холм, внес в гараж и спрятал в самом дальнем его углу около горна.
Покончив с этим, он впряг Босс в плуг и перепахал весь сад, хотя в этом не было никакой необходимости. Но зато теперь везде была свежевспаханная земля, и никому не удалось бы обнаружить место, где он вырыл могилу.
И как раз в ту минуту, когда он уже кончал пахать, подкатила машина, и из нее вылез шериф Дойли. Шериф был человеком весьма обходительным, но не из тех, кто любит тянуть волынку. Он сразу приступил к делу.
- Я слышал, - сказал он, - ты нашел кое-что в лесу.
- Точно, - согласился Моуз.
- Говорят, будто бы это существо умерло в твоем доме.
- Вы не ослышались, шериф.
- Моуз, я желал бы взглянуть на него.
- Ничего не выйдет. Я похоронил его. И не скажу где.
- Моуз, - произнес шериф, - мне не хочется причинять тебе неприятности, но ты нарушил закон. Нельзя же подбирать в лесу людей и безо всякого закапывать их, если им вдруг вздумается умереть в твоем доме.
- Вы говорили с доком Бенсоном?
Шериф кивнул:
- Док сказал, что никогда ничего подобного не видел. Что это был не человек.
- В таком случае, - произнес Моуз, - вам тут делать нечего. Раз это был не человек, значит, не совершено никакого преступления против личности. А если существо никому не принадлежало, здесь нет и преступления против собственности. Ведь пока что никто не заявлял на него свои права, верно?
Шериф поскреб подбородок.
- Никто. Пожалуй, ты прав. А где это ты изучал законы?
- Я никогда не изучал никаких законов. И вообще я в жизни ничего не изучал. Просто-напросто я здраво рассуждаю.
- Док что-то толковал про ученых из университета - будто у них может возникнуть желание взглянуть на твою находку.
- Вот что, шериф, - сказал Моуз. - Это существо откуда-то явилось сюда и умерло. Не знаю, откуда оно пришло и что это было такое, да и знать не желаю. Для меня это было просто живое существо, которое очень нуждалось в помощи. Живое, оно держалось с достоинством, а умерев, потребовало к себе уважительного отношения. Когда отказались похоронить его как положено, я сам сделал все, что в моих силах. Больше мне сказать нечего.
- Ладно, Моуз, - произнес шериф, - будь по-твоему.
Он повернулся и прошествовал к своей машине. Стоя около запряженной в плуг старой Босс, Моуз смотрел ему вслед. Пренебрегая правилами, шериф рванул с места на большой скорости, и было похоже, что он не на шутку обозлился.
Когда Моуз убрал в сарай плуг и отвел лошадь на пастбище, подоспело время вечерних работ.
Управившись с хозяйством, он приготовил себе ужин, поел и уселся около плиты, слушая, как в тишине дома громко тикают часы и потрескивает огонь.
Всю долгую ночь Моуз чувствовал себя очень одиноким.
На следующий день после полудня, когда он пахал поле под кукурузу, приехал репортер и, дойдя рядом с Моузом до конца борозды, завел разговор. Старому Моузу этот репортер не очень-то понравился. Слишком уж нахально он вел себя и задавал какие-то дурацкие вопросы. Поэтому Моуз прикусил язык и мало что сказал ему.
Через несколько дней явился какой-то человек из университета и показал Моузу статью, которую написал репортер, вернувшись с фермы. В этой статье он Моуза ядовито высмеял.
- Очень сожалею, что так получилось, - сказал профессор. - Эти газетчики - народ безответственный. Я бы не стал слишком принимать к сердцу их писанину.
- А мне все равно, - буркнул Моуз.
Человек из университета забросал его вопросами и особо подчеркнул, как для него важно взглянуть на труп существа.
Но Моуз только покачал головой.
- Оно почиет в мире, - сказал он. - Я не потревожу его.
И ученый, негодуя, впрочем стараясь сохранить достоинство, удалился.
В течение последующих дней мимо фермы то и дело приезжали какие-то люди, бездельники полюбопытнее даже бродили между постройками, появился и кое-кто из соседей, которых Моуз не видел уже несколько месяцев. Но разговор у него был со всеми короткий, поэтому они вскоре оставили его в покое, и он продолжал обрабатывать свою землю, а в доме по-прежнему было одиноко.
Он снова начал подумывать о том, не взять ли ему собаку, но все вспоминал Тоузера и так на это и не решился.
Однажды, работая в саду, он обнаружил, что из земли над могилой показалось какое-то растение. Оно выглядело очень необычно, и первым побуждением Моуза было вырвать его.
Однако он передумал - растение заинтересовало его. Моуз никогда ничего похожего не видел и потому решил дать ему немного подрасти и посмотреть, что это такое. То было плотное мясистое растение с толстыми темно-зелеными закрученными листьями, и оно чем-то напомнило ему заячью капусту, которая появлялась в лесу с наступлением весны.
Как-то раз приехал еще один посетитель - пожалуй, самый чудной. Это был темноволосый энергичный мужчина, который заявил, что является президентом Клуба летающих тарелок. Он поинтересовался, разговаривал ли Моуз с найденным в лесу существом, и, судя по всему, был ужасно разочарован, когда Моуз ответил отрицательно. Затем он спросил, не нашел ли часом Моуз аппарат, в котором существо прибыло сюда, и в ответ на это Моуз солгал. Видя, как незнакомец горячится, Моуз испугался, что ему, чего доброго, может прийти в голову обыскать ферму, а тогда он наверняка найдет клетку, спрятанную в дальнем углу гаража. Но вместо этого незваный гость пустился в пространные рассуждения о вреде утаивания жизненно важных сведений.
Почерпнув из этой лекции все, что можно, Моуз вошел в дом и достал из-за двери дробовик. Президент Клуба летающих тарелок поспешно распрощался и отбыл восвояси.
Жизнь на ферме шла своим чередом, приостановилась работа на кукурузном поле, и начался покос, а в саду тем временем продолжало расти неведомое растение, которое теперь стало принимать определенную форму. Старый Моуз не поверил своим глазам, разглядев однажды, на что оно похоже, и простаивал долгие вечерние часы в саду, рассматривая растение и спрашивая себя, не выживает ли он из ума от одиночества.
В одно прекрасное утро он увидел, что растение ждет его у двери. Ему, конечно, полагалось бы удивиться, на самом же деле этого не произошло, потому что он жил рядом с растением, вечерами смотрел на него, и, хотя он даже самому себе не осмеливался признаться, в глубине души он сознавал, что это такое.
Ведь перед ним стояло существо, которое он нашел в лесу, но не больное и жалобно стонущее, не умирающее, а молодое и полное жизни.
Но все же оно было не совсем таким, как прежде. Моуз всмотрелся в существо и увидел те едва уловимые новые черты, которые можно было бы объяснить разницей между стариком и юношей либо между отцом и сыном, либо отнести за счет изменения эволюционной модели.
- Доброе утро, - сказал Моуз, ничуть не удивившись, что заговорил с существом, словно в этом не было ничего необычного. - Я рад, что ты вернулся.
Существо, стоявшее во дворе, не ответило ему. Но это не имело значения: Моуз и не ждал, что оно отзовется. Для него было важно только то, что теперь ему есть с кем поговорить.
- Я ухожу. Мне нужно сделать кое-что по хозяйству, - сказал Моуз. - Если хочешь, пойдем вместе.
Оно брело за ним по пятам, наблюдая, как он хозяйничает, и Моуз беседовал с ним, что было несравненно приятнее, чем беседовать с самим собой.
За завтраком он поставил ему отдельную тарелку и пододвинул к столу еще один стул, но оказалось, что существо не может им воспользоваться, так как тело его не сгибалось.
И оно не ело. Сперва это огорчило Моуза, ибо он был гостеприимным хозяином, но потом он смекнул, что такой рослый и сильный юнец соображает достаточно, чтобы самому позаботиться о себе, и что ему, Моузу, видимо, не стоит беспокоиться об удовлетворении его жизненных потребностей. После завтрака они с существом вышли в сад, и, как того и следовало ожидать, растения там уже не было. На земле лежала лишь опавшая сморщенная оболочка, тот покров, что служил стоявшему рядом с ним существу колыбелью.
Из сада Моуз отправился в гараж, и существо, увидев клетку, стремительно бросилось к ней и принялось ее ощупывать.
Потом оно повернулось к Моузу и словно бы сделало умоляющий жест.
Моуз подошел к клетке, взялся руками за один из погнутых прутьев, а существо, стоявшее рядом, схватило конечностями тот же прут, и они вместе начали распрямлять его. Но безуспешно. Им, правда, удалось чуточку разогнуть его, но этого было недостаточно, чтобы вернуть пруту первоначальную форму.
Они стояли и смотрели друг на друга, хотя слово "смотрели" едва ли подходило для этого случая, поскольку у существа не было глаз и смотреть ему было нечем. Оно как-то непонятно двигало конечностями, и Моуз никак не мог взять в толк, что оно пыталось объяснить ему. Потом существо легло на пол и показало, как прутья клетки открепляются от ее основания.
Хотя Моуз спустя немного сообразил, как действует механизм крепления, он так до конца и не понял его принцип. И в самом деле невозможно было уразуметь, почему он действовал именно таким образом.
Вначале нужно было нажать на прут с определенной силой, прикладывая ее под определенным углом, и прут слегка поддавался. Затем следовало снова нажать на него, прикладывая силу уже под другим углом, и прут поддавался еще немного. Это делалось трижды, и в результате прут отсоединялся от клетки, хотя, видит бог, Моуз не мог бы объяснить, почему так получается.
Моуз развел в горне огонь, подбросил угля и принялся раздувать пламя мехами, а существо неотрывно следило за его действиями. Но когда он взял прут, собираясь сунуть его в огонь, существо стало между ним и горном. Тут Моуз понял, что, перед тем как распрямлять прут, нагревать его не следует, и он принял это как должное. Ведь существо наверняка лучше знает, как это делается, сказал он себе.
И, обойдясь без огня, он отнес холодный прут на наковальню и принялся выпрямлять его ударами молота, а существо в это время пыталось жестами показать ему, какую нужно придать пруту форму. Эта работа заняла довольно много времени, но зато прут был распрямлен именно так, как того желало существо.
Моуз думал, что им придется немало повозиться, пока они вставят прут обратно, но тот мгновенно скользнул в паз.
Потом они вытащили другой прут, и теперь депо пошло быстрее, потому что у Моуза уже появилась сноровка.
Но это был тяжелый, изнурительный труд. Они работали до вечера и распрямили только пять прутьев.
Потребовалось полных четыре дня, чтобы распрямить молотом прутья клетки, и все это время трава оставалась некошеной.
Однако Моуза это нисколько не тревожило. У него теперь было с кем поговорить, и его дом покинуло одиночество.
Когда они выпрямили все прутья и вставили их в пазы, существо проскользнуло в клетку и занялось какой-то диковинной штукой, прикрепленной к потолку, которая с виду напоминала корзинку сложного плетения. Наблюдая за ним, Моуз решил, что эта корзинка была чем-то вроде автомобильного мотора.
Вдруг существо забеспокоилось. Разыскивая что-то, оно обошло весь гараж, но, видно, его поиски не увенчались успехом. Оно вернулось к Моузу, и в его жестах старик уловил отчаяние и мольбу. Моуз показал ему железо и сталь; порывшись в картонке, где он держал гвозди, зажимы, втулки, кусочки металла и прочий хлам, он извлек из нее латунь, медь и даже кусок алюминия, но существу нужно было не это.
И Моуз обрадовался - ему было немного стыдно, но он обрадовался.
Ведь он понимал, что, когда клетка будет починена, существо покинет его. По складу своей натуры он не мог помешать существу чинить клетку или отказать ему в помощи. Но сейчас, когда выяснилось, что починить клетку, видимо, невозможно, он почувствовал, что очень этому рад. Теперь существу придется остаться с ним, и ему будет с кем разговаривать, а из его дома уйдет одиночество. Как было бы чудесно, подумал он, снова иметь рядом с собой живое существо. А это созданье было почти таким же хорошим товарищем, как Тоузер.
На следующее утро, когда Моуз готовил завтрак, он потянулся к верхней полке буфета за овсянкой, задел рукой коробку из-под сигар, и она полетела на пол. Она упала набок, крышка откинулась, и доллары раскатились по всей кухне.
Уголком глаза Моуз заметил, как существо бросилось в погоню за одной из монет. Схватив ее, оно повернулось к Моузу, и из клубка червей на его макушке послышалось какое-то дребезжание,
Оно нагнулось, сгребло еще несколько монет и, прижав их к себе, исполнило нечто вроде джиги, и сердце Моуза упало, до него вдруг взошло, что существо так настойчиво искало не что иное, как серебро.
Моуз опустился на четвереньки и помог существу собрать остальные доллары. Они сложили их обратно в коробку из-под сигар, и Моуз отдал ее существу.
Оно приняло коробку, взвесило на щупальце и явно огорчилось. Оно высыпало доллары на стол и разложило их аккуратными столбиками, и Моуз видел, что оно глубоко разочаровано.
А вдруг существо искало вовсе не серебро? - подумал Моуз. Может, оно ошиблось, приняв серебро за какой-то другой металл.
Моуз достал овсянку, насыпал ее в кастрюлю с водой и поставил на плиту. Когда каша и кофе был готовы, он отнес еду на стол и приступил к завтраку,
Существо все еще стояло по другую сторону стола, то так, то сяк перестраивая столбики из серебряных долларов, И теперь, подняв над этими столбиками конечность, оно дало понять, что ему нужны еще монеты. Вот столько столбиков, показало оно, и каждый столбик должен быть вот такой высоты.
Моуза словно громом ударило, и его рука с ложкой овсянки замерла на полпути ко рту. Он подумал об остальных долларах, которыми был набит чугунный котелок, спрятанный под полом в гостиной. Он никак не мог решиться отдать их: это единственное, что у него оставалось, если не считать существа. И он не в силах был с ними расстаться, ведь тогда существо сможет починить клетку и тоже покинет его.
Не ощущая никакого вкуса, он съел миску овсянки и выпил две чашки кофе, И все это время существо стояло перед ним и показывало, сколько еще ему нужно монет.
- Я не могу их тебе отдать, - сказал Старый Моуз. - Я ведь сделал все, чего только может ожидать одно живое существо от другого, кем бы оно ни было. Я нашел тебя в лесу, согрел и дал тебе кров. Я старался помочь тебе, а когда у меня с этим ничего не получилось, я защитил тебя от этих назойливых людей. И я не вырвал тебя из земли, когда ты вновь начал расти. Неужто ты ждешь, что я буду делать тебе добро вечно?
Но его слова лишь сотрясли воздух. Существо не слышало его, а себя он так ни в чем и не убедил. Он встал из-за стола и пошел в гостиную, а существо двинулось следом. Он поднял доски пола, вытащил котелок, и существо, увидев его содержимое, в великой радости крепко обхватило себя конечностями.
Они отнесли монеты в гараж, и Моуз, раздув в горне огонь, поставил на него котелок и начал плавить с таким трудом накопленные деньги.
Временами ему казалось, что он не в состоянии довести эту работу до конца, но все-таки он справился с ней.
Существо вынуло из клетки корзинку, поставило ее рядом с горном, зачерпнуло железным ковшиком расплавленное серебро и стало лить его в определенные ячейки корзинки, осторожно придавая ему молоточком нужную форму.
Это длилось долго, потому что работа требовала большой точности, но наступило время, когда она подошла к концу, а серебра почти не осталось. Существо внесло корзинку в клетку и укрепило ее на место.
Уже вечерело, и Моузу пришлось уйти, чтобы заняться кое-какими хозяйственными делами. Он был почти уверен, что существо вытащит из гаража клетку и, вернувшись домой, он его уже там не застанет. И он старался разжечь в себе чувство обиды - ведь существо только брало, не думая ничем отплатить ему, и, насколько он мог судить, даже не пыталось поблагодарить его. Но, несмотря на все старания, он так и не обиделся.
Выйдя из сарая с двумя ведрами молока, Моуз увидел, что существо ждет его. Оно последовало за ним в дом и все время держалось поблизости, и он пытался беседовать с ним. Но душа его не лежала к разговору. Он ни на минуту не мог забыть, что существо покинет его, и радость общения с ним была отравлена ужасом перед грядущим одиночеством.
Ведь для того, чтобы как-то скрасить одиночество, у него даже не осталось денег.
В эту ночь, когда он лежал в постели, на него нахлынули удивительные мысли. Он представил себе другое одиночество, еще более страшное, чем то, которое он когда-либо знавал на этой заброшенной ферме, - ужасное, беспощадное одиночество межзвездных пустынь, мятущееся одиночество того, кто ищет какое-то место или живое существо, и, хотя туманный образ искомого едва вырисовывается в сознании, он обязательно найдет то, к чему стремится, и это самое важное.
Никогда ему не приходили в голову такие странные мысли, и внезапно он понял, что это вовсе не его мысли, а того, другого, что находится рядом с ним в комнате.
Напрягая всю свою волю, он попытался встать, но не смог.
На миг он приподнял голову, но тут же уронил ее обратно на подушку и крепко заснул.
На следующее утро, когда Моуз позавтракал, оба они пошли в гараж и вытащили во двор клетку. И это таинственное, неземное сооружение стояло там в холодном и ярком свете зари.
Существо подошло к клетке и начало было протискиваться между двумя прутьями, но, вдруг остановившись, вылезло обратно и подошло к Старому Моузу.
- Прощай, друг, - сказал Моуз. - Я буду скучать по тебе.
У него как-то странно защипало глаза.
Тот протянул ему на прощание конечность, и, взяв ее, Моуз почувствовал, что в ней зажат какой-то предмет, нечто круглое и гладкое, и тут предмет оказался уже в руке Моуза.
Существо отняло свою конечность и, быстро подойдя к клетке, протиснулось в нее между прутьями. Оно потянулось к корзинке, что-то вспыхнуло, и клетка исчезла. Моуз одиноко стоял на заднем дворе, уставившись на то место, где уже не было клетки, и вспоминая, что он чувствовал или думал или слышал? - прошлой ночью, лежа в постели.
Должно быть, существо уже там, в черном безысходном одиночестве межзвездных далей, где оно снова ищет какой то уголок, или предмет, или другое живое существо, но смысл этого поиска не дано постичь человеческому разуму.
Моуз медленно повернулся к дому - надо взять ведра и идти доить коров.
Тут он вспомнил о предмете, который держал в руке, и поднял к лицу все еще крепко стиснутый кулак. Он разомкнул пальцы - на его ладони лежал маленький хрустальный шарик, точно такой же, как тот, который он нашел в складке-кармане похороненного им в саду трупа. С одной только разницей - первый шарик был мертвым и матовым, а в этом мерцал живой отблеск далекого огня.
Глядя на него, Моуз ощутил в душе такое необыкновенное счастье и покой, какие ему редко случалось испытывать раньше. Словно его окружало множество людей и все они были друзьями.
Он прикрыл шарик рукой, а счастье не уходило - и это было непонятно: ведь ничем нельзя было объяснить, почему он счастлив. Существо покинуло его, он остался без денег, и у него не было друзей, но ему почему-то было хорошо и радостно.
Он положил шарик в карман и проворно зашагал к дому. Сложив трубочкой обветренные губы, он принялся насвистывать, а надо сказать, что давным-давно у него даже в мыслях не было посвистеть.
Может, я счастлив потому, мелькнуло у него, что, прежде чем исчезнуть, существо все-таки пожало мне на прощание руку?
А что до подарка, то, каким бы он ни был пустяковым, как ни дешева была безделушка, ценность его заключалась в том простом и светлом чувстве, которое он в нем пробудил. Прошло много лет с тех пор, как кто-либо удосужился сделать Моузу подарок.

В бездонных глубинах вселенной одиноко и тоскливо без Друга. Кто знает, когда удастся обрести другого.
Быть может, он поступил неразумно, но старый дикарь был таким трогательно-добрым, таким неловким, жалким и так хотел помочь. А тот, чей путь далек и стремителен, должен путешествовать налегке. Ему больше нечего было подарить старику на память.

К.Д.Саймак ьПоведай мне свои печалиэ

Была суббота, и дело шло к вечеру, так что я устроился на крылечке и решил как следует поддать. Бутылку я держал под рукой, настроение у меня было приподнятое и поднималось все выше, и тут на дорожке, ведущей к дому, показались двое: пришелец и его робот.
Я сразу смекнул, что это пришелец. Выглядел он в общем-то похожим на человека, но за людьми роботы по пятам не таскаются.
Будь я трезв как стеклышко, у меня, может, глаза слегка и полезли бы на лоб: с чего бы пришельцу взяться у меня на дорожке,- и я бы хоть чуточку усомнился в том, что вижу. Но трезв я не был, вернее, был уже не вполне трезв.
Так что я сказал пришельцу ьДобрый вечерэ и предложил присесть. А он ответил ьСпасибоэ и сел.
- Ты тоже садись, - обратился я к роботу и подвинулся, чтобы ему хватило места.
- Пусть стоит, - ответил пришелец. - Он не умеет сидеть. Это просто машина.
Робот лязгнул на него шестеренкой, а больше ничего не сказал.
- Глотни,- предложил я, приподнимая бутылку, но пришелец только головой помотал.
- Не смею, - ответил он. - Метаболизм не позволяет.
Это как раз из тех хитроумных слов, с какими я немного знаком. Когда работаешь в лечебница у доктора Абеля, поневоле поднахватаешься медицинской тарабарщины.
- Какая жалость, - воскликнул я. - Не возражаешь, если я хлебну?
- Нисколько, - сказал пришелец.
Ну, я и хлебнул от души. Видно, чувствовал,что выпить надо позарез. Потом я поставил бутылку, вытер губы и спросил, нет ли чего другого, чем я могу его угостить. А то с моей стороны ужасно не гостеприимно было сидеть и лакать виски, а ему даже и не предлагать.
- Вы можете рассказать мне про этот город, - ответил пришелец.- Кажется, его имя Милвилл?
- Милвилл, это точно. А что тебе надо про него знать?
- Всевозможные грустные истории, - сказал робот. Он, наконец, решил заговорить.
- Робот не ошибается, - подтвердил пришелец, устраиваясь поудобнее в позе, явно выражающей предвкушение. - Поведайте мне обо всех здешних бедах и несчастьях.
- А с чего начать? - поинтересовался я.
- Хотя бы с себя.
- С меня? У меня никогда не было никаких несчастий. Всю неделю я подметаю в лечебнице, а по субботам надираюсь в дым. За воскресенье мне надо протрезветь, чтобы с понедельника начать подметать снова. Поверь мне, мистер, - втолковывал я ему, - нет у меня несчастий. Сижу я на своем месте крепко. Свожу концы с концами...
- Но, вероятно, есть и другие...
- Что есть, то есть. Ты за всю жизнь не слышал столько жалоб, сколько нынче развелось в Милвилле. Тут у всех, кроме меня, целая прорва всяких бед. Еще бы куда ни шло, если б они не трепались про них направо и налево...
- Вот и расскажите мне,- перебил он.
Пришлось хлебнуть еще разок и рассказать ему про вдову Фрай, что живет чуть дальше по улице.
Я сказал, что вся ее жизнь была сплошной мукой: муж сбежал от нее, когда сынишке едва исполнилось три годика, и она брала стирку и стирала себе пальцы в кровь, чтобы прокормиться с ребенком, а потом, когда сыну сравнялось тринадцать или четырнадцать, не больше, он угнал машину и его отправили на два года в исправительную колонию в Глен-Лейк.
- И это все? - спросил пришелец.
- В общих чертах все,- ответил я. - Но я, конечно, упустил многие цветистые и мрачные подробности из тех, до которых так охоча вдова. Послушал бы ты, как она сама об этом рассказывает...
- А вы можете это устроить?
- Что устроить?
- Чтобы она сама мне обо всем рассказала.
- Обещать не могу,- заявил я честно. - Вдова обо мне невысокого мнения. Она со мной и говорить не захочет.
- Но я не понимаю...
- Она достойная, богобоязненная женщина, - объяснил я, - а я подлый бездельник. Да еще и пьяница.
- Она что, не любит пьяниц?
- Она полагает, что пить - грех.
Пришелец вроде как вздрогнул.
- Ясно. Видно, всюду, как присмотришься, одно и то же.
- Значит, и у вас есть такие, как вдова Фрай?
- Не совсем такие, но с такими же взглядами.
- Ну, что ж, - сказал я, приложившись еще разочек, - значит, другого выхода у нас нет. Как-нибудь продержимся....
- Вас не слишком затруднит, - осведомился пришелец, - рассказать мне еще про кого-нибудь?
- Что ты, вовсе нет, - заверил я.
И рассказал ему про Элмера Троттера, который зубами прогрыз себе дорогу в юридическую школу в Мэдисоне, не гнушаясь никаким занятием, лишь бы заработать на ученье - ведь родителей у него не было. Он закончил курс, сдал экзамен на адвокатское звание, вернулся в Милвилл и открыл собственную контору.
Я не мог передать пришельцу, как это случилось и почему, хотя про себя всегда считал, что Элмер был по горло сыт бедностью и ухватился за первый шанс зашибить деньгу. Никто, наверное, не понимал лучше его, что сделка бесчестная, он же был юрист, не что-нибудь. Однако он все равно не отступился, и его поймали.
- А что потом? - спросил пришелец, затаив дыхание. - Он был наказан?
И я рассказал ему, что Элмера лишили права на адвокатуру, а Элиза Дженкинс расторгла помолвку и вернула ему кольцо, и пришлось Элмеру стать страховым агентом и влачить самое жалкое существование. Как он только ни пыжился, чтобы вернуть себе адвокатскую практику, да ни шиша у него больше не вышло.
- Ты все записал? - спросил пришелец у робота.
- Все записано, - отвечал робот.
- Какие потрясающие нюансы! - воскликнул пришелец. - Какая жестокая, всеподавляющая реальность!..
Я не мог взять в толк, о чем это он, ну и попросту еще выпил.
А потом продолжал, не дожидаясь новых просьб, и рассказал про Аманду Робинсон и ее несчастливую любовь и про то, как она стала самой благонравной и унылой из милвиллских старых дев. И про Эбнера Джонса и его бесконечные неудачи: он никак не желал расстаться с убеждением, что родился великим изобретателем, и семья у него жила впроголодь и в рванье, а он только и знал, что изобретать...
- Какая скорбь! - воскликнул пришелец. - Какая замечательная планета!..
- Лучше бы вы закруглялись, - предупредил его робот. - Вам же известно, что будет дальше...
- Ну, еще одну, - взмолился пришелец. - Я ни в одном глазу. Одну самую-самую последнюю...
- Послушай,- сказал я ему. - Я не против рассказывать тебе байки, раз тебе этого хочется. Но, может, ты сначала расскажешь хоть немножко о себе. Я понимаю так, что ты пришелец...
- Разумеется, - ответил пришелец.
- И ты прилетел к нам в космическом корабле?
- Ну, не то чтобы в корабле...
- Но, если ты пришелец, отчего ты говоришь по-нашему так гладко?
- А, вот вы про что,- сказал пришелец. - Это для меня не очень приятный вопрос.
Робот сокрушенно пояснил:
- Они обобрали его до нитки.
- Значит, ты заплатил за это?
- Непомерно много, - ответил робот. - Они увидели, что ему невтерпеж, и взвинтили цену.
- Но я с ними расквитаюсь, - вставил пришелец. - Если я не сумею извлечь из этой поездки прибыль, пусть меня никогда больше не назовут...
И он произнес что-то длинное, заковыристое и совершенно бессмысленное.
- Это тебя так зовут? - спросил я.
- Конечно. Но вы зовите меня Вильбур. А робота - робота можете звать Лестер.
- Привет, ребята, - сказал я. - Очень рад с вами познакомиться. Меня зовут Сэм.
И я глотнул еще чуточку. Мы сидели на крылечке, и всходила луна, и светлячки мерцали в зарослях сирени, и мир готов был пуститься в пляс. Мне еще никогда в жизни не было так хорошо.
- Ну, еще одну, - умоляюще произнес Вильбур.
Тогда я пересказал ему несколько историй болезни, заимствованных из психолечебницы. Я старался выбирать случаи потяжелее, и Вильбур принялся реветь, а робот заявил:
- Сами видите, что вы наделали. У него пьяная истерика.
Но тут Вильбур вытер глаза и сообщил, что все в порядке и чтобы я только не останавливался, а уж он постарается как-нибудь сдержать себя.
- Что такое? - спросил я, слегка удивившись. - Ты что, хмелеешь от этих грустных историй?
- А вы что думали? - ответил робот Лестер. - Зачем бы ему иначе сидеть здесь и слушать вашу болтовню?
- А ты тоже хмелеешь? - осведомился я у Лестера.
- Конечно, нет, - ответил Вильбур. - Он лишен эмоций. Это просто машина.
Я хлебнул еще разок и хорошенько все обдумал, и все сделалось ясно как день. И я поведал Вильбуру свое жизненную философию:
- Сегодня субботний вечер, самое время налакаться и поплакаться в жилетку. Так что давай...
- Я - за, - всхлипнул Вильбур,- пока у вас язык ворочается, я - за...
Лестер лязгнул шестеренкой, вероятно выразив свои неудовольствие, но смолчал.
- Запиши все до слова, - приказал Вильбур роботу. - Мы заработаем на этом миллион. Надо же вернуть себе то, что переплачено за обучение.- Он тяжко вздохнул. - Нет, я не жалею о деньгах. Что за прелестная, преисполненная скорбей планета!
И я завелся и уже не снижал оборотов, и ночь становилась все краше с каждой благословенной минутой.
Где-то к полуночи я нажрался до того, что едва держался на ногах, а Вильбур - до того, что икал от слез, и мы, вроде как по обоюдному согласию, сдались. Мы поднялись с крылечка и в обнимку прошли через дверь в дом, правда, я потерял Вильбура по дороге, но до кровати кое-как добрел, а больше я ничего не помню.
Когда я проснулся, то сразу понял, что уже воскресное утро. Солнце било сквозь окно, было ясно и пахло ханжеством, как всегда по воскресеньям в наших краях.
Обычно по воскресеньям тихо, и этого одного довольно, чтобы не любить воскресений. Однако сегодняшнее выдалось вовсе не тихим. Снаружи доносился ужасный шум. Словно кто-то швырял камнями в пустую консервную банку.
Я выкатился из постели, и вкус у меня во рту был такой пакостный, какого и следовало ожидать. Тогда я протер глазам, а то в них будто песку насыпали, и потопал в другую комнату, и только перешагнул порог, как едва не наступил на Вильбура.
Сперва я здорово испугался, а потом припомнил, кто это, и застыл, глядя на него и не слишком веря своим глазам. Подумал, что он, не дай бог, мертв, но тут же убедился - жив. Он лежал на спине плашмя, раскрыв свою плоскую, как у сома, пасть, и похожие на перья усики у него над губой при каждом вздохе вставали торчком, а затем опадали.
Я перешагнул через него и направился к двери разобраться, что за тарарам на дворе. Там стоял Лестер, робот, в точности на том месте, где мы оставили его вечером, а на дорожке собралась ватага ребятни и кидалась в него камнями. Ребятня попалась меткая, как по заказу. Что ни бросок, то в Лестера, почти без промаха.
Я цыкнул на них, и они бросились врассыпную. Им ли было не знать, какую я могу задать трепку.
Только-только я собрался вернуться в дом, как на дорожку влетела машина. Из нее выпрыгнул Джо Флетчер, наш констебль, и я сразу понял, что настроеньице у него - не приведи господи. Джо остановился перед крыльцом, упер руки в боки и принялся сверлить нас взглядом - сначала Лестера, потом меня.
- Сэм, - спросил он с отвратительной усмешкой, - что тут происходит? Один из твоих сиреневых слонов ожил и явился к тебе на постой?
- Джо, - сказал я торжественно, пропуская оскорбление мимо ушей,- разреши представить тебе Лестера.
Джо совсем уже изготовился заорать на меня, как вдруг в дверях показался Вильбур.
- А это Вильбур, - добавил я. - Вильбур - пришелец, а Лестер, как ты сам понимаешь...
- Вильбур кто? - гаркнул Джо.
Вильбур выступил на крыльцо и объявил:
- Что за скорбное лицо! И сколь благородное при том!..
.- Он тебя имеет в виду,- пояснил я констеблю.
- Если вы вздумаете продолжать в том же духе, - прорычал Джо, - я засажу вас обоих в каталажку.
- Я не хотел вас обидеть,- сказал Вильбур. Если я ненароком задел ваши чувства, то готов принести извинения.
Чувства Джо - с ума сойти можно!
- Вижу с первого взгляда, - продолжал Вильбур,- что жизнь вас не баловала...
- Чего не было, того не было, - согласился Джо.
- Меня тоже, - сказал Вильбур, усаживаясь на ступеньку.- А теперь настали деньки, когда, как ни старайся, не отложишь и цента.
- Мистер, вы правы, - откликнулся Джо. - Ну, точно это же я сказал своей хозяйке нынче утром, когда она взялась пилить меня, что у детишек башмаки прохудились...
- Просто чудо, как еще удается заработать себе на хлеб.
- Слушайте, вы же еще ничего не знаете.
И, разрази меня гром, не успел я и до трех сосчитать, как Джо уселся рядом с пришельцем и начал выкладывать ему свои горести.
- Лестер, - предупредил Вильбур, - не забудь записать все это...
Я поплелся обратно в дом и быстренько опрокинул стопку, чтобы успокоить желудок, прежде чем приступать к завтраку. Есть в общем-то не хотелось, но я понимал, что надо. Я отыскал яйца и бекон и задумался, чем же кормить Вильбура. Мне вдруг припомнилось, какой у него странный метаболизм, что не выносит спиртного, а если пришельцу не по нутру доброе виски, то не похоже, чтобы он набросился на яичницу с беконом.
Не успел я покончить с завтраком, как через заднюю дверь ко мне на кухню ворвался Хигмен Моррис. Хигги - наш мэр, столп церкви, член школьного совета, директор банка и вообще шишка на ровном месте.
- Сэм, - завопил он на меня, - довольно наш город от тебя натерпелся! Мы мирились с твоим пьянством, и с твоей никчемностью, и с отсутствием патриотизма. Но это уже слишком!
Я вытер яйца с подбородка.
- Что - слишком?
Хигги едва не задохнулся от негодования.
- Это публичное представление! Этот бесплатный цирк! Нарушение общественного порядка! И еще в воскресенье!..
- Вон оно что, - сказал я, - вы намекаете на Вильбура и его робота.
- Перед домом собирается толпа, мне звонили уже человек десять, а Джо сидит себе там с твоим... твоим.
- Пришельцем, - подсказал я.
- И они ревут обнявшись, как трехлетние дети, и... Что? Пришельцем?..
- Точно, - подтвердил я. - Кем же еще он, по-вашему, может быть?
Хигги дрожащей рукой подтянул к себе стул и бессильно опустился на сиденье.
- Сэмюель, - тихо сказал он, - повтори-ка свои слова еще раз. Кажется, я чего-то недослышал.
- Вильбур - пришелец, - повторил я ему, - из другого мира. Он и робот явились к нам, чтобы слушать грустные истории.
- Грустные истории?
- Точно. Ему нравятся грустные истории. Одним нравятся истории веселые, другим похабные. А ему вот грустные.
- Он пришелец, - произнес Хигги, ни к кому не обращаясь.
- Пришелец, пришелец, не сомневайтесь,- отозвался я.
- Ты в этом совершенно уверен?
- Совершенно.
Хигги разволновался.
- Неужели ты не понимаешь, что это значит для Милвилла! Наш малюсенький городок - первое место на Земле, которое посетил пришелец!
Я хотел только одного: чтобы он заткнулся и убрался восвояси - и дал мне опрокинуть стопку после завтрака. Хигги не употреблял спиртного, особенно по воскресеньям. Он, чего доброго, умер бы от ужаса.
- К нам теперь будут ломиться со всего света! - закричал Хигги. Вскочив со стула, он кинулся из кухни в комнату. - Я обязан официально приветствовать высокого гостя!..
Я поплелся следом за ним - я не простил бы себе, если бы упустил такое зрелище.
Джо успел уйти, Вильбур сидел на крылечке в одиночестве, и я-то видел, что он уже основательно нагрузился. Хигги приблизился к нему, выпятил грудь, простер вперед руку и завел торжественно, по полной форме:
- Мне как мэру города Милвилла доставляет величайшее удовольствие передать вам наш сердечный привет...
Вильбур пожал ему руку и сказал:
- Быть главой города - высокая честь и большая ответственность. Уму непостижимо, как вы не сгибаетесь под тяжестью подобной ноши.
- Признаться, временами... - вымолвил Хигги.
- Но вы, как видно, принадлежите к числу людей, озабоченных всецело благополучием ближнего своего, а потому, естественно, вынуждены повседневно сталкиваться с непониманием и неблагодарностью...
Хигги грузно опустился на ступеньки.
- Сэр, - обратился он к Вильбуру,- вы не поверите, сколько мук мне приходится выносить.
- Лестер,- произнес Вильбур,- не забудь, записать.
Я ушел в дом. Этого я переварить на мог.
На улице уже собралась целая толпа - Джейн Эллис, мусорщик, и Дон Майерс, хозяин ьВеселого мельникаэ, и множество других. И там же - ее оттирали кому не лень, а она все равно высовывалась - крутилась вдова Фрай. Люди как раз шли в церковь, ну и останавливались по пути поглазеть, потом топали дальше, но на их месте тут же появлялись другие, и толпа нисколько не редела, а, напротив, росла и росла.
Я пошел на кухню и опрокинул свою стопку, вымыл посуду и опять задумался, чем бы покормить Вильбура. Хотя в данный момент он, судя по всему, не слишком-то нуждался в еде.
Потом я перешел в комнату, сел в кресло-качалку и скинул с ног сапоги. Я сидел в качалке, шевеля пальцами ног и размышляя о том, что за дикая у Вильбура привычка надуваться печалью вместо доброго алкоголя.
День выдался теплый, а я притомился, и покачивание, должно быть, навеяло на меня дремоту, потому что я вдруг очнулся и понял, что не один. Я не сразу увидел, кто это, но все равно знал, что в комнате кто-то есть.
Это оказалась вдова Фрай. Она надела свое воскресное платье - после стольких-то лет, когда она проходила мимо по противоположной стороне улицы, словно вид моей халупы или мой собственный вид могли осквернить ее зрение, - после стольких-то лет она явилась ко мне, разодевшись и сияя улыбкой!
А я сижу себе похмельный и в одних носках.
- Сэмюель, - сказала вдова Фрай, - не могу не поделиться с тобой. По-моему, твой мистер Вильбур - просто чудо...
- Он пришелец, - ответил я. Я едва-едва проснулся и был еще порядком не в себе.
- Какая мне разница, кто он! - воскликнула вдова. - Он джентльмен, преисполненный такого сочувствия... Ни капельки не похож на жителей этого ужасного города.
Я вскочил на ноги, не зная, в сущности, что предпринять. Она застала меня врасплох, в самом что ни на есть непрезентабельном виде. Уж кого-кого со всего белого света я мог ждать к себе в гости, только не ее. Я чуть не предложил ей выпить, да хорошо - в последнюю секунду опомнился.
- Вы что, говорили с ним? - спросил я, заикаясь.
- И я, и все остальные,- сказала вдова Фрай. - Он такой обаятельный! Поделишься с ним своими заботами - и они вроде как улетучатся. Там целая уйма народу ждет своей очереди.
- Ну что ж, - сказал я ей, - рад слышать это от вас. Но как он выдерживает такую нагрузку?
Вдова придвинулась поближе ко мне и снизила голос до шепота.
- По-моему, он изнемогает. Я бы сказала... я бы сказала, что он в состоянии опьянения, если бы не боялась его обидеть.
Я быстренько взглянул на часы.
- Мама родная! - вырвалось у меня.
Было уже почти четыре часа дня. Вильбур просидел там шесть или семь часов подряд, поглощая без разбора все печали, какие только мог предложить ему этот городишко. Сейчас он, дело ясное; насосался до самых бровей.
Я кинулся к двери - и точно, Вильбур сидел на крылечке, слезы текли у него по лицу, и слушал он не кого-нибудь, а Джека Риттера, - а враля нахальнее, чем старина Джек, не встретишь ни в нашем округе, ни в соседних. Он, наверняка, выкладывал Вильбуру чистый бред, который выдумывал сходу.
- Извини, Джек, - бросил я, поднимая Вильбура на ноги.
- Но я как раз говорил ему о том...
- Ступай домой! - цыкнул я на него. - И остальные тоже! Вы его вымотали до упора...
- Мистер Сэм, - признался Лестер,-как я рад, что вы пришли. Меня он совсем не слушался.
Вдова Фрай придержала дверь, и я втащил Вильбура в дом и положил его на свою кровать, чтобы он проспался. Вдова подождала меня на крылечке.
- Знаете что, Сэмюель, - сказала она. - Я приготовила на ужин цыплят. Их у меня больше, чем я могу съесть одна. Не хотите ли зайти и составить мне компанию?
Я просто онемел на мгновение. Потом покачал головой.
- Спасибо за приглашение, только я должен последить за Вильбуром. На робота он - ноль внимания.
Вдова была разочарована.
- Может, как-нибудь в другой раз?
- Да, как-нибудь в другой раз.
Когда она удалилась, я вышел снова и пригласил в дом Лестера.
- Ты можешь сесть, - спросил я, - или должен стоять?
- Я должен стоять,- ответил Лестер.
Тогда я успокоился - пусть стоит, - а сам сел в качалку.
- Что ест Вильбур? - спросил я.- Он, наверное, проголодался.
Робот раскрыл дверцу посередине груди и достал странного вида бутылочку. Он встряхнул ее, и я услышал, как внутри что-то задребезжало.
- Вот его пища,- сказал Лестер.- Он принимает по бутылочке в день.
Лестер уже собирался отправить бутылочку обратно, как из дверцы выпала тугая объемистая пачка. Робот нагнулся и подобрал ее.
- Деньги, - пояснил он.
- Значит, у вас там тоже есть деньги?
- Эти нам дали, когда мы прошли обучение. Стодолларовые купюры.
- Стодолларовые!..
- Иначе получилось бы слишком громоздко, - учтиво ответил Лестер, запихнул деньги и бутылочку обратно в глубь груди и защелкнул дверцу.
Я сидел, как в тумане. Стодолларовые купюры!..
- Лестер, - посоветовал я, - не следовало бы, пожалуй, показывать эти деньги кому попало. Неровен час, попробуют отнять.
- Знаю,- ответил Сестер.- И держу при себе.
Он похлопал себя по груди. Такой хлопок без труда снес бы человеку голову с плеч.
Я сидел, покачиваясь в кресле, и от обилия разных мыслей мне казалось, что мозг мой тоже раскачивается взад-вперед в такт с креслом. Во-первых, Вильбур со своим диковинным способом напиваться, во-вторых, поведение вдовы Фрай, да еще эти стодолларовые купюры.
Особенно стодолларовые купюры.
- Слушай, что там у вас получилось с обучением? - поинтересовался я. - Ты упомянул, что оно нелегальное...
- Самое что ни на есть нелегальное, - ответил Лестер. - Этим занимается один растленный тип, который прокрался сюда и записал все на пленку, а теперь торгует потихоньку...
- Но почему прокрался? Почему потихоньку?
- Запретная зона,- ответил Лестер. - Вне пределов разрешенного. За чертой дозволенного. Ясно ли я выражаюсь?
- И этот растленный тип догадался, что можно продать вам информацию, записанную на пленку, и эту... как ты сказал?..
- Модель чужой культуры, - ответил Лестер. - Ваша логика ведет вас по верному пути, однако это в действительности не столь просто.
- Наверное, нет, - согласился я. - И тот же растленный тип заграбастал ваши денежки, не так ли?
- Вот именно. Заграбастал целую кучу денег.
Я посидел еще немного, потом пошел взглянуть на Вильбура. Он спал без просыпа, при вдохе втягивая усики в свою сомовью пасть, а при выдохе выплевывая их обратно. Тогда я отправился на кухню и приготовил себе обед.
Только-только я поел, как в дверь постучали. На сей раз это оказался доктор Абель из лечебницы.
- Добрый вечер, док, - сказал я. - Сейчас я организую чего-нибудь выпить.
- Проживу без выпивки, - отозвался док. - Лучше покажи мне своего пришельца.
Он двинулся в комнату, увидал Лестера, да так и остолбенел. Лестер, надо думать, понял, что доктор удивлен не на шутку, и постарался тотчас же его успокоить:
- Я так называемый робот пришельца. Невзирая на тот очевидный факт, что я просто машина, я в то же время преданный слуга. Если вы хотите поведать нам свои печали, можете конфиденциально сообщить их мне. А я не премину передать их своему хозяину.
Доктор как будто слегка попятился, но на ногах все же удержался.
- Вы принимаете любые печали, - спросил он, - или вам желателен какой-то особый сорт?
- Хозяин, - отвечал Лестер, - предпочитает глубокую скорбь, но не отказывается и от печалей всякого иного рода.
- Вильбур от них косеет, - вставил я. - Сейчас он в спальне, дрыхнет с перепою.
- Более того, - продолжал Сестер, - говоря между нами, такой товар нетрудно и продать. У нас дома найдется немало страстных охотников до первосортных горестей, присущих данной планете.
Брови у доктора взлетели так высоко, что почти коснулись шевелюры.
- Тут все по чести,- заверил я его. - Без всяких фокусов. Хотите взглянуть на Вильбура?
Док кивнул, я подвел его к кровати, и мы застыли у изголовья, глядя на Вильбура сверху вниз. Когда пришелец спал вытянувшись, то представлял собой премерзкое зрелище.
Док поднял руку ко лбу и с силой провел ею по лицу, оттягивая челюсть и приобретая сходство с ищейкой. Его большие, толстые, отвислые губы издали под ладонью хлюпающий звук.
- Будь я проклят! - произнес док.
Тут он повернулся и вышел из спальни, а я потащился следом. Он, не задерживаясь, направился к двери и вышел на улицу. Спустился немного по дорожке, потом остановился и подождал меня. А потом внезапно, вытянув руки, схватил меня за грудки - рубаха до того натянулась, чуть не лопнула.
- Сэм, - сказал он, - ты у меня работаешь много лет и вроде становишься стар. Большинство других на моем месте уволили бы тебя, старика, и наняли кого помоложе. Я вправе уволить тебя в любую минуту, когда захочу.
- Наверное, так, - ответил я и испытал гнусное чувство, потому что раньше ни разу не задумывался, что меня когда-нибудь уволят. Подметаю я в лечебнице на совесть и не чураюсь грязной работы. Представляете, как это будет скверно, когда придет очередная суббота, а у меня не окажется денег на выпивку!
- Ты был преданный и честный работник, - продолжал между тем док, вцепившись мне в рубаху, - а я - добрый хозяин. Я всегда ставил тебе бутылку на рождество и еще одну на пасху.
- Все точно, - подтвердил я. - Все до последнего слова.
- Ты же не станешь водить за нос своего друга доктора, - сказал док. - Всех остальных в этом глупом городишке, может, и станешь, а своего друга доктора нет.
- Но, док, - запротестовал я, - я и не вожу никого за нос...
Док, наконец, отпустил мою рубаху.
- Бог с тобой, я и не думаю, что водишь. Все действительно так, как мне говорили? Он сидит и выслушивает чужие беды, и те, кто побеседовал с ним, сразу чувствуют себя лучше?
- Вдова Фрай уверяет, что да. Говорит, посидела с ним - заботы вроде как улетучились.
- Святая правда, Сэм?
- Святая правда.
Доктор Абель разволновался. Он опять схватил меня за рубаху.
- Ты что, не видишь, что на нас свалилось? - чуть не закричал он на меня.
- На нас? - переспросил я.
Он не обратил на это внимания.
- Величайший психиатр, - изрек док, - какого когда-либо знал мир! Крупнейший вклад в психиатрию с самого начала времен! Понимаешь, к чему я клоню?
- Пожалуй, понимаю,- сказал я, хотя не понял ровным счетом ничего.
- Больше всего, - изрек док, - человечество нуждается в ком-то или в чем-то, на кого или на что можно перевалить свои заботы. В ком-то, кто одним магическим касанием изгонит все тревоги. Суть дела тут, разумеется, в исповеди - в том, чтобы символически переложить свою ношу на чужие плечи. Один и тот же принцип срабатывает в церковной исповедальне, в профессиональной психиатрии и в дружбе - дружба глубока и прочна лишь тогда, когда на плече у друга можно поплакаться...
- Док, вы правы, - сказал я, начиная помаленьку соображать что к чему.
- Беда в том, что принимающий исповедь тоже человек. И по-человечески ограничен, и тому, кто исповедуется, это известно. Исповедник не в силах гарантировать, что сумеет разделить любое несчастье, любую страсть. А здесь перед нами нечто принципиально иное. Пришелец - существо со звезд, не связанное человеческими предрассудками. Из самого определения следует, что он в состоянии принять любые печали и вобрать их своим нечеловеческим естеством...
- Док,- завопил я, - если бы вы заполучили Вильбура в лечебницу!..
Док мысленно потирал руки.
- Именно об этом я и подумал.
С каким удовольствием я дал бы себе пинка под зад за свой неумеренный восторг! Теперь я сделал все, что мог, лишь бы вернуть себе утраченные позиции.
- Не знаю, док. С Вильбуром, наверное, не сговориться.
- Ну что ж, давай вернемся и попробуем.
- Не знаю, - упирался я.
- Нельзя терять ни минуты. К утру слухи расползутся на много миль здесь будет не продохнуть от газетчиков, телевизионных фургонов и бог весть кого еще. Набегут ученые сопляки, правительственные агенты, и дело выскользнет из наших рук.
- Лучше я потолкую с ним с глазу на глаз, - сказал я. - У него, неровен час, язык с перепугу отнимется, если вы начнете путаться под ногами. А меня он знает и, может, послушает...
Как ни крутился док, как ни мялся, но в конца концов согласился.
- Я подожду в машине,- предложил он. - Если понадоблюсь, позовешь.
Хрустя гравием, он ушел по дорожке к своей машине, а я возвратился в дом.
- Лестер, - обратился я к роботу, - мне необходимо поговорить с Вильбуром. Это очень важно.
- Никаких грустных историй, - предупредил Лестер. - На сегодня с него хватит.
- Нет-нет. У меня к нему предложение.
- Предложение?
- Сделка. Деловое соглашение.
- Ладно, - сказал Лестер. - Я его подниму.
Поднять его оказалось не так-то просто, но в конце концов мы вынудили его проснуться и сесть в постели.
- Вильбур, слушай меня внимательно, - начал я. - Я тут припас кое-что специально для тебя. Есть такое место, где всех терзают страшные заботы и ужасающие печали. Понимаешь, не некоторых, а всех без исключения. Эти люди настолько озабочены и скорбны, что не могут жить с другими вместе...
Вильбур выбрался из постели и, покачиваясь, встал на ноги.
- В-веди м-меня туда немедля, - произнес он.
Я толкнул его обратно на кровать.
- Это вовсе не так просто. Туда нелегко проникнуть.
- Но вы как будто сказали...
- Понимаешь, у меня есть друг, который может это для тебя устроить. Но, пожалуй, потребуются деньги...
- Приятель,- заявил Вильбур, - денег у нас вагон. Сколько тебе нужно?
- Трудно сказать заранее.
- Лестер, передай ему деньги, чтобы он обо всем договорился.
- Хозяин, - воспротивился Лестер, - не знаю, стоит ли.
- Сэм заслуживает доверия, - заявил Вильбур. - Он не хапуга. Он не потратит ни на цента больше, чем необходимо.
- Ни на цент,- пообещал я.
Лестер отворил дверцу у себя на груди и вручил мне пачку стодолларовых купюр, а я кое-как запихал ее в карман.
- Ждите меня здесь, - объявил я им,-пока я не повидаюсь со своим другом. Я скоро вернусь.
И я быстренько занялся сложением и вычитанием, теряясь в догадках, какую же сумму можно вытрясти из доктора Абеля. Не мешает сперва заломить побольше, чтобы было что уступить, когда док примется рычать, стонать и плакать и напоминать мне, что мы с ним старые друзья и что он всегда ставил мне бутылку на рождество и еще одну на пасху.
Я собрался уже выйти из комнаты - и остолбенел.
В дверях стоял второй Вильбур. Хотя, едва я пригляделся к нему по-пристальнее, сразу уловил и некоторую разницу. И не успел новый Вильбур и слова вымолвить, не успел и шагу ступить, как я испытал тошнотворное чувство, что все покатилось вкривь и вкось.
- Добрый вечер, сэр,- сказал я. - Очень мило с вашей стороны заглянуть ко мне.
Он и ухом не повел.
- Я вижу, у вас гости. Прискорбно, но придется разлучить их с вами.
Лестер заскрежетал у меня за спиной, словно у него шестеренки поотваливались, а Вильбур - я видел уголком глаза - вытянулся, будто палку проглотил, и побелел как полотно.
- Ну, зачем же так, - вступился я.-Они едва-едва прибыли...
- Вы не улавливаете сути дела, - сообщил пришелец, стоящий в дверях. - Они нарушители закона. Я уполномочен забрать их.
- Приятель, - обратился ко мне Вильбур, - я искренне сожалею. Так я и знал, что ничего у нас не выйдет.
- Теперь, - заявил Вильбуру второй пришелец, - вы окончательно убедились в этом и оставите свои попытки...
Все было яснее ясного, если хоть чуточку пошевелить мозгами, - даже удивительно, как я не додумался до этого раньше. Ведь если Земля запретна для авантюристов, собиравших информацию для обучения Вильбура, то тем более...
- Мистер, - обратился я к тому пришельцу, что застрял в дверях, - тут имеется кое-что, в чем вы, по-видимому, не отдаете себе отчета. Не могли бы мы с вами обсудить это дело один на один?
- Буду рад, - отвечал пришелец вежливо до боли, - но, пожалуйста, поймите, что я обязан выполнить свой долг.
- Ну, о чем речь, - сказал я.
Пришелец отделился от двери, подал знак - и в комнату ввалились два робота, до того стоявшие за дверью, где я их не видел,
- Меры безопасности приняты, - заявил пришелец, - и мы вправе удалиться для разговора. Готов слушать вас со всем вниманием...
Тогда я вышел на кухню, а он следом за мной.
Я сел у стола, он напротив.
- Должен принести вам свои извинения, - степенно сказал он. - Этот негодяй проник на вашу планету и лично к вам обманным путем.
- Мистер, - сказал я в ответ. - Ничего-то вы не поняли. Мне этот ваш перебежчик нравится.
- Нравится? - переспросил он, потрясенный. - Но это немыслимо! Он - ничтожный пропойца, более того...
- Более того, - закончил я за пришельца, перехватывая инициативу, - он приносит нам уйму пользы!
Пришельца будто током ударило.
- Вы не ведаете, что говорите! Он тащит из вас ваши печали и смакует их самым омерзительным образом, и записывает на пленку, чтобы пережевывать их снова и снова к вашему вечному стыду, и более того.
- Да вовсе это не так! - крикнул я. - Нам идет на пользу, когда мы вытаскиваем свои печали и выставляем их напоказ...
- Отвратительно! Более того - нескромно! - Он запнулся. - Что вы сказали?..
- Расписывать свои печали идет нам на пользу, - произнес я так торжественно, как только мог. - Это вопрос мироощущения.
Пришелец стукнул себя ладонью по лбу, и перья вокруг сомовьеи пасти встали торчком и затрепетали.
- А вдруг это правда? - сказал он, объятый ужасом. - Если цивилизация столь примитивна, так погрязла в грехах и бесстыдстве.,.
- Как мы, например, - поддержал я.
- На нашей планете, - заявил пришелец, - нет ни тревог, ни печалей. Ну, во всяком случае, их не очень много. Мы в совершенстве приспособлены к жизни.
- Кроме таких, как Вильбур?
- Вильбур?..
- Ваш приятель, который в той комнате, - пояснил я. - Я не сумел выговорить его имя, так я назвал его Вильбуром. Между прочим...
Он провел рукой по лицу, и что бы он там ни болтал, было ясно, как день, что в тот момент его обуревали тревоги.
- Зовите меня Джейк. Зовите меня как вам заблагорассудится. Лишь бы найти выход из этого дурацкого положения.
- Нет ничего проще, - ответил я. - Оставьте Вильбура здесь, только и всего. На самом-то деле вы им вовсе не дорожите, не так ли?
- Им? Дорожим? - взвыл Джейк. - От него и подобных ему одни неприятности. Но мы их породили - нам за них и отвечать. Мы не вправе взваливать эту ношу на ваши плечи.
- Стало быть, есть и другие такие же, как Вильбур?
Джейк печально кивнул.
- А мы заберем их всех, - решил я. - И будем их очень любить. Всех до единого.
- Вы с ума сошли!
- Конечно, - подтвердил я. - Потому-то они нам и нужны.
- Вы в этом уверены, у вас нет и тени сомнения?
- Совершенно уверен.
- Приятель, - заявил Джейк?, - тогда по рукам!..
Я протянул руку, чтобы он пожал ее, но он моей руки, кажется и не заметил. Он поднялся со стула, и видели бы вы, какое безмерное облегчение отразилось на его лице. Потом он повернулся и горделиво пошагал из кухни прочь.
- Эй, погодите минутку! - завопил я. - Ведь надо бы еще утрясти кое-какие детали.
Но он, мне кажется, меня уже не слышал.
Я бросился в комнату, однако Джейком там и не пахло. Я - в спальню, но обоих роботов тоже след простыл. Вильбур и Лестер пребывали в блаженном одиночестве.
- Говорил я вам, - обратился Лестер к Вильбуру, - что мистер Сэм все уладит...
- Глазам своим не верю, - отозвался Вильбур. - Неужели они в самом деле ушли? Ушли навсегда? И ни при каких обстоятельствах не явятся обратно?
Я вытер лоб рукавом.
- Больше они вас не потревожат. Наконец-то вы от них избавились.
- Прекрасно! - воскликнул Вильбур. - Ну, как насчет той сделки?
- Сейчас, - ответил я. - Минуточку. Только выйду и повидаюсь с тем человеком.
Я выбрался на крылечко и постоял там чуток, чтобы унять дрожь в коленках. Джейк со своими двумя роботами чуть было не погубили все на свете. Хотелось выпить, как никогда в жизни, но я не смел замешкаться. Я должен был взять доктора за жабры, пока не стряслось еще чего-нибудь.
Я приблизился к машине.
- Сколько можно ждать? - раздраженно произнес док.
- Пришлось уламывать Вильбура, чтобы он согласился, - ответил я.
- Но он согласился?
- Да, согласился.
- А тогда, - спросил док, - чего же мы ждем?
- Десять тысяч долларов, - сказал я.
- Десять тысяч?..
- Такая у Вильбура цена. Я продаю вам своего пришельца.
- Твоего пришельца? Вовсе он не твой!
- Может, и не мой, - ответил я, - да велика ли разница! Скажу ему словечко, и никуда он с вами не поедет.
- Две тысячи,- провозгласил док.- Ни центом больше.
Поторговавшись, мы сошлись на семи тысячах долларов. Если бы я захотел убить на это всю ночь, то выколотил бы восемь с половиной. Но я был выжат до изнеможения, и стопка мне нужна была куда больше, чем лишних полторы тысячи. Так что мы сговорились на семи.
Мы вернулись в дом, и док выписал чек.
- Ты, конечно, сам понимаешь, что уволен, - сказал док, вручая его мне.
- Об этом я как-то еще не думал, - ответил я и ответил честно. В руке я держал чек на семь тысяч долларов, а в кармане топорщилась пачка сто долларовых купюр, и сколько же выпивки можно накупить на такие деньги!
Я вызвал из спальни Вильбура с Лестером и сказал:
- Старина док соглашается взять вас.
И Вильбур ответил:
- Я так счастлив, так благодарен. Надеюсь, уговорить его оказалось не слишком сложно?
- Да, пожалуй, нет. Он не запросил лишнего.
- Эй, - окликнул нас док с кровожадным блеском в глазах, - что тут происходит?
- Ничего особенного,- заверил я.
- Мне померещилось...
- Вот ваш пришелец, - перебил я. - Забирайте его, если хотите. А если вдруг передумали, я буду рад оставить его себе. Найдутся и другие охотники...
И я протянул ему его чек обратно. Рискованная это была штука, но, по-моему, настала самая пора сблефовать.
Доктор отстранил чек - он по-прежнему подозревал, что его провели, только не мог сообразить на чем. Но и упустить Вильбура он не хотел ни при какой погоде. Я видел, что он уже все взвесил и намерен, держа инопланетянина в неволе, сделаться с его помощью мировой знаменитостью.
Правда, была тут одна тонкость, о которой он понятия не имел. Он и не догадывался, что пройдет немного времени,- и на Земле появятся другие Вильбуры. И я хохотал от души - про себя, конечно,- пока док бережно выводил Вильбура и Лестера за дверь.
Прежде чем перешагнуть порог, он обернулся ко мне.
- Что-то тут нечисто, - сказал он, - дай мне только докопаться, в чем дело, я вернусь и сдеру с тебя шкуру.
Я не ответил ни слова, просто стоял и слушал, как они втроем хрупают по гравию на дорожке. Когда я услышал, что машина отъехала, я отправился на кухню и достал бутылку.
Я хлопнул полдюжины стопок одну за другой. Потом опустился на стул у кухонного стола и попытался взять себя в руки. С этом целью я высосал еще полдюжины стопок, но с расстановкой.
Потом я принялся размышлять обо всех прочих Вильбурах, которых Джейк согласился прислать на Землю, и пожалел, что не сумел его хоть слегка подоить. Но я просто-напросто не успел: он вскочил и исчез в тот самый миг, когда я вознамерился приступить к делу.
Оставалось только надеяться, что он передаст их мне - или перед крыльцом, или на дорожке,- но ведь он ничего подобного не обещал. Какой мне интерес, если он возьмет да и бросит их, где попало!
Я недоумевал, когда же он их пришлет и сколько их в конечном счете окажется. Какое-то время ему, понятно, потребуется: ведь прежде чем отправить их на Землю, надо пройти с ними курс обучения, - а вот что касается их числа, тут я терялся в догадках. Из речи Джейка вроде бы следовало, что их наберется десятка два, если не больше. С таким-то отрядом нетрудно будет зашибить огромные деньги, если, конечно, взяться за это с головой.
Впрочем, коль на то пошло, у меня и так поднакопилась кругленькая сумма.
Я выудил из кармана пачку стодолларовых купюр и попробовал пересчитать их поточнее, но, режьте меня на части, не мог удержать цифры в памяти. Я был пьян - и даже не в субботу, а в воскресенье. Я остался без работы, зато теперь смогу надираться в любой день, когда захочу.
Так я и сидел, прикладываясь к бутылке, пока не отключился.
Проснулся я от чудовищного грохота и не сразу понял, где я. Спустя какое-то время до меня дошло, что я заснул за кухонным столом, - шею совсем свело, а уж похмелье было - страшнее не придумаешь.
Я с грехом пополам поднялся на ноги и посмотрел на часы. Десять минут десятого.
А грохот все продолжался.
Я перебрался из кухни в комнату, потом открыл входную дверь. Вдова Фрай чуть не растянулась на полу - так яростно она колотила по филенке.
- Сэмюель, - задыхаясь, произнесла она, - ты слышал?
- Ничего я не слышал, - ответил я ей, - пока вы не начали барабанить в дверь.
- Да нет, по радио!
- Вы же знаете, черт вас возьми, что у меня ни радио, ни телефона, ни телевизора. У меня нет времени на всякую новомодную ерунду...
- Про пришельцев, - сказала она. - Про таких же точно, как твой. Про славных, добрых, участливых пришельцев. Они повсюду. Повсюду на всей Земле. Их множество, куда ни глянь. Тысячи. А может, миллионы...
Я кинулся мимо нее к двери.
Пришельцы сидели на каждом крылечке вниз и вверх по улице, ходили взад-вперед по мостовой, а на пустыре неподалеку собрались гурьбой и затеяли игру, гоняясь взапуски друг за другом.
- И так теперь везде! - надрывалась вдова Фрай. - По радио так прямо и сказали. Их теперь хватит, чтобы каждый на Земле завел себе своего собственного пришельца. Ну, не чудо ли это?
ьГрязный мошенник Джейкэ,- выругался я про себя. А говорил-то, словно их совсем-совсем немного, распинался, - мол, цивилизация у них такая культурная и совершенная, что и психов почти не осталось...
Хотя, говоря по чести, он ведь цифр не называл. И, может, все, кого он вышвырнул на Землю, лишь горстка по сравнению с численностью их цивилизации, если взять ее целиком.
И тут я внезапно вспомнил еще кое о чем. Я выхватил из кармана часы и поглядел на них снова. Было только четверть десятого.
- Миссис Фрай, - бросил я, - извините меня. У меня срочное поручение, я должен бежать...
И почесал вниз по улице быстро, как только мог. Один из Вильбуров отделился от группы и припустил рядом со мной.
- Мистер, - спросил он, - нет ли у вас печалей, которые вы хотели бы мне поведать?
- Нет,- отмахнулся я.- Нет у меня никаких печалей.
- Ну, хотя бы забот?
- Забот тоже нет.
Тогда-то мне и пришло в голову, что забота есть, да еще какая - и не для меня одного, для всей планеты.
Потому что с помощью всех тех Вильбуров, которых Джейк сослал на Землю, у нас вскоре ни останется ни единого собственного психа. Не останется никого, кто будет чем-то опечален или озабочен. Ну, и скукотища же наступит, не приведи бог!
И все равно мне было не до того.
Я мчался по улице с предельной скоростью, с какой только меня несли ноги.
Я должен был попасть в банк раньше, чем док успеет приостановить платеж по чеку на семь тысяч долларов.

Дом обновленных

Дом был нелеп. Больше того, он был тут совсем некстати.
"Ну откуда он взялся?" - спрашивал себя Фредерик Грей. Ведь это их заповедный уголок. Они с Беном Ловелом открыли его почти сорок лет назад и с тех пор всегда сюда ездили и ни разу ни души не встречали.
Он стоял на одном колене и безотчетно ударами весла удерживал каноэ на месте, а блестящая, по-осеннему темная вода бежала мимо, унося завитки пены с водопада, что шумел в полумиле впереди. Гул водопада слабо доносился до Грея, еще когда он ставил машину и снимал с ее крыши каноэ и все те полчаса, пока он плыл сюда и прислушивался и бережно откладывал голос водопада в памяти, как откладывал все остальное: ведь это в последний раз, больше он сюда не приедет.
Могли бы и подождать, подумал он с беззлобной горечью. Могли бы подождать, пока не закончится его путешествие. А теперь все испорчено. Он уже не сможет вспоминать речку, не вспоминая заодно и этот нахальный дом. Речка будет вспоминаться не такой, какой он знал ее почти сорок лет, а непременно вместе с домом.
Здесь никогда никто не жил. Никому бы в голову не пришло здесь поселиться. Никто сюда и не заглядывал. Эти места принадлежали только им с Беном.
А теперь вот он, дом, стоит на холме над рекой, весь белый, сверкающий в раме темно-зеленых сосен, и от места их обычной стоянки к нему ведет чуть заметная тропинка.
Грей яростно заработал веслом и повернул свое суденышко к берегу. Каноэ уткнулось носом в песок, Грей вылез и втащил его повыше, чтобы не снесло течением.
Потом выпрямился и стал разглядывать дом.
Как сказать об этом Бену? И надо ли рассказывать? Может быть, в разговоре с Беном про дом лучше не упоминать? Нелегко сказать тому, кто лежит в больнице и, скорей всего, оттуда уже не выйдет, что у него украли изрядный кусок прошлого. Ведь когда близок конец, почему-то начинаешь дорожить прошлым, подумал Грей. По правде говоря, оттого-то ему и самому так досадно видеть дом на холме.
Хотя, может, было бы не так досадно, не будь этот дом смехотворно нелеп. Уж очень он тут некстати. Будь это обычное загородное жилище, деревянное, приземистое, с высоченной каменной трубой, - ну, еще туда- сюда. Тогда бы он не резал глаз, по крайней мере старался бы не резать. Но ослепительно белое здание, сверкающее свежей краской, это непростительно. Такое мог бы учинить молокосос-архитектор в каком-нибудь сверхмодном новом квартале, на голом и ровном месте, где все дома точно прилизанные близнецы. Там этот дом был бы вполне уместен и приемлем, а здесь, среди сосен и скал, он нелеп, оскорбителен.
Грей с трудом наклонился и подтянул каноэ еще выше на берег. Достал удочку в чехле, положил наземь. Навьючил на себя корзинку для рыбы, перекинул через плечо болотные сапоги.
Потом он подобрал удочку и медленно стал подниматься по тропе. Приличия и чувство собственного достоинства требовали, чтобы он дал о себе знать новым обитателям холма. Не прошагать же мимо по берегу, ни слова не сказав. Это не годится. Но пусть не воображают, будто он спрашивает у них разрешения. Нет, он ясно даст им понять, что ему здесь принадлежит право первенства, а затем сухо сообщит, что приехал в последний раз и впредь больше их не потревожит.
Подъем бы крутой. Что-то с недавних пор даже малые пригорки стали круты, подумалось ему. Дышит он часто и неглубоко, и колени гнутся плохо, все мышцы ноют, когда стоишь в каноэ и гребешь.
Может, глупо было пускаться в это странствие одному. С Беном бы - дело другое, тогда они были бы вдвоем и помогали друг другу. Он никому не сказал, что собирается поехать, ведь его стали бы отговаривать или, того хуже, набиваться в попутчики. Стали бы доказывать, что, когда тебе под семьдесят, нельзя затевать такое путешествие в одиночку. А в сущности, путешествие вовсе не сложное. Каких-нибудь два часа машиной от города до поселка под названием Сосенки и еще четыре мили заброшенной дорогой лесорубов до реки. А потом час на каноэ вверх по течению здесь, чуть повыше водопада, они с Беном издавна раскидывали лагерь.
Поднявшись до середины холма, он остановился перевести дух. Отсюда уже виден водопад - кипящая белая пена и облачко легчайших брызг: в нем, когда солнечный свет падает как надо, играют радуги.
Грей стоял и смотрел на все это - на темную хвою сосен, на голый склон скалистого ущелья, на золотое и алое пламя листвы - от ранних заморозков она уже полыхала праздничными осенними кострами.
Сколько раз, думал он, сколько раз мы с Беном удили рыбу там, за водопадом? Сколько раз подвешивали над огнем котелок? Сколько раз прошли на веслах вверх и вниз по реке?
Славное это было житье, славно они проводили время вдвоем, два скучных профессора скучного захолустного колледжа. Но всему приходит конец, ничто не вечно. Для Бена все это уже кончилось. А после сегодняшней прощальной поездки кончится и для него.
И снова кольнуло сомнение - правильно ли он решил? В "Лесном приюте" люди словно бы и отзывчивые, и надежные, и его уверяли, что там он окажется в подходящей компании - среди удалившихся на покой учителей, одряхлевших счетоводов, короче - среди отставной интеллигенции.
И все-таки в нем шевелились сомнения.
Конечно, будь жив Клайд, все сложилось бы иначе. Они были друзьями, не часто отец и сын бывают так близки. Но теперь он совсем один. Марты давно уже нет в живых, а теперь не стало и Клайда, и он один как перст.
Если рассуждать трезво, похоже, что "Лесной приют" самый лучший выход. О нем будут заботиться, и можно будет жить так, как он привык... или почти так. Ну ладно, пока он еще справляется и сам, но недалеко то время, когда понадобится чья-то помощь. Быть может, "Лесной приют" и не идеальный выход, а все же выход. Надо подумать о будущем, сказал он себе, потому и договорился с "Лесным приютом".
Он немного отдышался и вновь стал подниматься в гору, пока тропа не привела на небольшую ровную площадку перед домом.
Дом был новехонький, еще новее, чем показалось сперва. На Грея как будто даже пахнуло свежей краской.
А кстати, непонятно, как же сюда доставляли материалы для строительства? Дороги никакой нет. Можно было бы все подвозить на грузовиках по заброшенной дороге лесорубов, а потом по реке от того места, где он поставил машину. Но тогда в лесу остались бы следы недавнего движения, а их нет. Все так же, как прежде, вьются в густом молодняке две колеи, между ними все заросло травой. А если материалы подвозили по воде, должен быть какой-то спуск, но и тут ничего такого не видно, одна еле заметная тропинка, по которой он сейчас поднялся. Меж тем непогода и молодая зелень не успели бы скрыть все следы, ведь еще весной они с Беном приезжали сюда на рыбалку, а тогда этого дома не было и в помине.
Грей неторопливо пересек площадку, потом неширокий дворик, откуда открывался вид на реку и на водопад. Подошел к двери, нажал кнопку, и где-то в глубине дома зазвенел звонок. Он подождал, но никто не вышел. Он снова позвонил. Опять донесся звонок, и он ждал - вот сейчас послышатся шаги, - но никто не шел. Грей поднял руку и постучал - едва он коснулся двери, она подалась внутрь и распахнулась перед ним.
Он смутился, ему вовсе не хотелось вторгаться в чужой дом. Может быть, вновь затворить дверь и тихонько уйти? Но нет, он не желает действовать крадучись, как вор.
- Эй! - окликнул он. - Есть тут кто- нибудь?
Сейчас к нему выйдут, и он объяснит, что не открывал дверь, она сама отворилась, когда он постучал.
Но никто не выходил.
Минуту-другую он стоял в нерешительности, потом шагнул в прихожую - сейчас он дотянется до ручки и захлопнет дверь.
Тут он увидел гостиную: новый ковер на полу, хорошая мебель. Конечно, здесь живут, просто сейчас никого нет дома. Ушли ненадолго, а дверь не заперли. Впрочем, подумал он, в этих краях никто не запирает дверей. Незачем.
Выкину все это из головы, пообещал он себе. Надо забыть про этот дом, хоть он и испортил всю картину, и всласть порыбачить, а под вечер спуститься по реке к машине и отправиться восвояси. Ничто не должно отравить ему этот день.

Он решительно зашагал по высокому берегу, мимо водопада, к хорошо знакомой заводи.
Денек выдался ясный, тихий. Солнце так и сияло, но в воздухе чувствовалась прохлада. Впрочем, еще только десять. К полудню станет по-настоящему тепло.
Совсем повеселев, Грей шагал своей дорогой; к тому времени, когда водопад остался в миле позади и он, натянув болотные сапоги, ступил в воду, он уже окончательно позабыл про злосчастный дом.
Беда стряслась перед вечером.
Он вышел на берег, отыскал подходящий камень, сидя на котором можно будет с удобством перекусить. Бережно положил удочку на прибрежную гальку, полюбовался на трех форелей вполне приличного размера, трепыхающихся в корзинке. И, развертывая сандвичи, заметил, что небо хмурится.
Пожалуй, надо бы двинуться в обратный путь пораньше, сказал он себе. Нечего ждать, пока погода вконец испортится. Провел три отличных часа на реке - и хватит с тебя.
Он доел сандвич и мирно посидел на камне, вглядываясь в плавно бегущую мимо воду и в крепостную стену соснового бора на другом берегу. Надо получше все это запомнить, думал он, закрепить в памяти прочно, навсегда. Чтоб было о чем вспомнить после, когда больше уже не придется ездить на рыбалку.
Нет, все-таки еще полчасика он побудет у реки. Нужно забросить удочку немного ниже по течению, там поперек реки, почти до середины ее, протянулось упавшее дерево. Уж наверно там, под деревом, затаилась форель и ждет.
Он тяжело поднялся, подобрал удочку, корзинку и ступил в воду. Поскользнулся на замшелом камне, которого сверху совсем не было видно, и потерял равновесие. Острая боль резнула щиколотку, он рухнул в мелководье, не сразу ему удалось пошевелиться и приподняться.
Нога, соскользнув с камня, попала между двумя глыбами на дне и застряла в узкой щели. Ее стиснуло, неестественно вывернуло, и в ней нарастала упрямая, неотступная боль.
Сжав зубы, чтобы не кричать, Грей кое-как высвободил ногу и выбрался на берег. Он попробовал встать, но вывихнутая нога не держала его. При первой же попытке она подвернулась и жгучая боль каленым железом пронизала ее до самого бедра.
Он сел и медленно, осторожно стянул сапоги. Щиколотка уже начала опухать, она была вся красная, воспаленная.
Грей сидел на усыпанном галькой берегу и раздумывал. Как быть?
Идти он не может, придется ползком. Сапоги, удочку и корзинку надо оставить, они только свяжут ему руки. Лишь бы доползти до каноэ, а там уж он доплывет до того места, где оставил машину. Но потом лодку тоже придется бросить, ему не взгромоздить ее на крышу машины.
Лишь бы сесть за руль, тогда все будет хорошо, машину-то он вести сумеет. Помнится, в Сосенках есть врач. Как будто есть, а может, это ему только кажется. Но, во всяком случае, можно будет договориться, чтобы кто-нибудь пошел и забрал удочку и каноэ. Может, это и глупо, но он просто не в силах отказаться от удочки. Если ее сразу же не вызволить, на нее набредут дикобразы и загубят. Этого никак нельзя допустить. Ведь эта удочка - часть его самого.
Он сложил все свои пожитки - сапоги, корзинку с рыбой и удочку - аккуратной кучкой на берегу, так, чтобы они сразу бросились в глаза всякому, кто согласится за ними сходить. Посмотрел в последний раз на реку и пополз.
Это был долгий и мучительный способ передвижения. Как ни старался Грей, не удавалось оберечь ногу от толчков, и от каждого толчка все тело пронизывала боль.
Он хотел было смастерить себе костыль, но тут же раздумал: перочинным ножиком, да еще затупившимся, много не наработаешь, а другого инструмента не нашлось.
Он полз медленно, то и дело останавливался передохнуть. Оглядывал больную ногу - от раза к разу она все сильней распухала и делалась уже не красной, а багровой.
И вдруг - поздновато, пожалуй, - он со страхом сообразил, что предоставлен на волю судьбы. Ни одна живая душа не знает, что он здесь, ведь он никому ни слова не сказал. Если не выбраться своими силами, пройдет немало дней, покуда его хватятся.
Экая чепуха. Он прекрасно управится. Хорошо, что самая трудная часть пути оказалась вначале. Как только он доберется до каноэ, можно считать, дело сделано.
Вот если бы только ползти подольше. Если б не приходилось так часто останавливаться. В былые времена он прополз бы это расстояние без единой передышки. Но с годами становишься стар и слаб. Куда слабее, чем думал.
Он опять остановился отдохнуть - и услышал, как шумят сосны: поднялся ветер. Заунывный шум, даже пугающий. Небо совсем заволокло тучами, все окутал какой-то зловещий сумрак.
Подстегиваемый смутной тревогой, он попытался ползти быстрее. Но только стал еще скорей уставать и жестоко ушиб больную ногу. Пришлось снова замедлить ход.
Он поравнялся с водопадом, миновал его, ползти вниз по отлогому косогору стало немного легче, и тут на вытянутую руку шлепнулась первая капля дождя.
А через минуту уже хлестал ледяными струями яростный ливень.
Грей мгновенно промок, холодный ветер пробирал насквозь. Сумрак сгущался, сосны стоном стонали, разыгрывалась настоящая буря, по земле побежали ручейки.
Он упрямо полз. От холода застучали зубы, но он сердито стиснул челюсти - этого еще не хватало!
Он уже одолел больше половины пути к каноэ, но дорога словно стала длиннее. Он продрог до костей, а дождь все лил, и вместе с ним наваливалась свинцовая усталость.
Дом, подумал Грей. Можно укрыться в доме. Меня впустят. Он не смел себе сознаться, что прежняя цель - доползти до каноэ и проплыть на нем до того места, где осталась машина, - стала недостижимой, немыслимой.
Впереди сквозь сумрак непогоды пробился свет. Это, конечно, в доме. Хозяева, кто бы они ни были, уже вернулись и зажгли свет.
Он полз долго, много дольше, чем рассчитывал, но, напрягши последние силы, все-таки дотащился. Переполз через дворик, у самой двери, цепляясь за стену и упираясь здоровой ногой, кое-как ухитрился подтянуться и встал. Нажал кнопку, в глубине дома зазвенел звонок, и Грей стал ждать - сейчас послышатся шаги.
Никто не шел.
Что-то тут не так. В доме горит свет, должен же там кто-то быть. А тогда почему никто не отзывается?
За спиной еще громче и грозней прежнего шумел лес, и тьма сгущалась. С леденящей злобой свистал и хлестал дождь. Грей застучал кулаком в дверь, и она, как утром, распахнулась перед ним, дворик залило светом из прихожей.
- Эй, послушайте! - закричал он. - Есть кто дома?
Никакого ответа, ни звука, ни шороха.
Он мучительно напрягся, на одной ноге перепрыгнул через порог и остановился. Позвал еще и еще, но никто не откликался.
Нога подломилась, и он повалился на пол, но, падая, успел вытянуть руки и смягчить удар. Потом медленно, с трудом пополз в сторону гостиной.
Позади раздался какой-то слабый звук. Грей обернулся - входная дверь закрывалась. Закрывалась сама собой, никто ее не трогал. Он смотрел как завороженный. Дверь плотно затворилась. В тишине громко щелкнул замок.
Странно это, смутно подумалось ему. Странно, что дверь отворяется, будто приглашает войти. А когда войдешь, сама преспокойно затворяется.
Но это неважно, бог с ней, с дверью. Важно, что теперь он в доме, а леденящая ярость бури осталась там, за стенами, во тьме. Его уже обволакивало теплом, он понемногу согревался.
Осторожно, оберегая от толчков больную ногу, он по ковру дополз до кресла. Подтянулся кверху, кое-как повернулся и сел поглубже, откинулся на мягкую спинку, вытянул ногу. Наконец-то он в безопасности. Теперь ни дождь, ни холод не страшны, а рано или поздно кто-нибудь придет и поможет вправить вывих.
Непонятно, где же все-таки хозяева. Едва ли в такую погоду бродят под открытым небом. И, наверно, они были здесь совсем недавно, ведь свет в окнах вспыхнул, когда уже стемнело и началась буря.
Он сидел не шевелясь, пульсирующая боль в ноге стала глуше, почти отпустила. Как хорошо, что в доме так тихо, так тепло и спокойно!
Он неспешно, внимательно осмотрелся.
В столовой накрыт стол к обеду, от серебряного кофейника идет пар, поблескивают фарфоровая супница и блюдо под крышкой. Доносится запах кофе и какой-то снеди. Но прибор только один, словно обед ждет только одного человека.
За открытой дверью видна другая комната, должно быть, кабинет. Висит какая- то картина, под нею - солидный письменный стол. По стенам, от пола до самого потолка, тянутся книжные полки, но они пусты - ни одной книги.
И еще дверь ведет в спальню. Постлана постель, на подушке - сложенная пижама. У изголовья, на ночном столике, горит лампа. Все приготовлено, кажется, постель только и ждет, чтобы кто-то в нее улегся.
Но есть в этом доме что-то непостижимое, какая-то неуловимая странность. Все равно как в судебной практике: попадется иногда такой юридический казус, чувствуешь, что кроется тут какая-то загадочная мелочь, она-то и есть ключ к делу, но она упорно от тебя ускользает.
Он сидел и раздумывал об этом - и вокруг понял.

Этот дом наготове, но он еще ждет. Он словно предвкушает встречу с будущим хозяином. Он обставлен, налажен, все в нем подготовлено. Но здесь еще никто не жил. Нисколько не пахнет жильем, и в самом воздухе смутно ощущается пустота.
Да нет, что за вздор. Конечно же, здесь кто-то живет. Кто-то зажег свет, сготовил обед, поставил на стоп один- единственный прибор, кто-то включил лампочку у постели и отогнул край одеяла.
Все это совершенно очевидно, а между тем не верится. Дом упорно твердит свое, поневоле ощущаешь, что он пуст. Грей заметил, что по полу в прихожей и по ковру до самого кресла, где он сидит, тянется мокрый след. И на стене остались грязные отпечатки - он цеплялся за нее, когда пытался прыгать на одной ноге.
Куда же это годится - разводить грязь в чужом доме. Надо будет потолковее все объяснить хозяину.
Он сидел в кресле, дожидался хозяина и клевал косом.
Семьдесят лет, думал он, почти уже семьдесят, и это - последнее в жизни приключение. Родных никого не осталось, и друзей тоже, один только старик Бен, который умирает медленной, неприглядной смертью в крохотной больничной палате - и все вокруг него чужое и неприглядное.
Вспомнился давний-давний день, когда они познакомились - Бен, молодой профессор астрономии, и он, молодой профессор права. С первой же встречи они стали друзьями, тяжко будет лишиться Бена.
А может быть, он и не так тяжело переживет эту утрату, как пережил бы раньше. Ведь пройдет еще месяц - и сам он переселится в "Лесной приют". Дом престарелых. Хотя теперь это называется иначе. Придумывают всякие красивые названия вроде "Лесного приюта", как будто от этого легче.
Впрочем, что за важность. Никого не осталось в живых, кому стало бы горько... кроме него самого, разумеется. А ему уже все равно. Ну, почти все равно.
Он вздрогнул, выпрямился, посмотрел на часы на каминной полке.
Видно, задремал или в полудреме грезил о далеком прошлом. Почти час минул с тех пор, как он в последний раз смотрел на часы, а в доме он по-прежнему один.
Обед еще стоит на столе, наверно, все уже остыло. Но может быть, кофе еще теплый.
Он подался вперед, опасливо встал на ноги. Вывихнутая щиколотка отозвалась пронзительной болью. Он снова откинулся назад, бессильные слезы проступили на глазах, потекли по щекам.
Не надо кофе, подумал он. Не хочу я кофе. Только бы добраться до постели.
Осторожно он выбрался из кресла и пополз в спальню. Медленно, мучительно изворачиваясь, сбросил промокшую насквозь одежду и влез в пижаму, что лежала на подушке. К спальне примыкала ванная - придерживаясь за кровать, потом за спинку стула, потом за туалетный столик, он на одной ноге допрыгал до нее.
Хоть чем-то утолить боль. Вот если бы найти аспирин, все-таки станет полегче.
Он распахнул аптечный шкафчик, но там было пусто. Немного погодя он опять дотащился до постели, залез под одеяло и погасил лампу на ночном столике.
Он напряженно вытянулся, его трясло - таких усилий стоило забраться в постель. Смутно подумалось: что-то будет, когда возвратится хозяин и обнаружит на своем ложе незванного гостя?
А, будь что будет. Теперь уже все равно. Голова тяжелая, мутная, наверно, начинается жар.
Он лежал совсем тихо и ждал, когда же придет сон, тело постепенно осваивалось в непривычной постели.
Он даже не заметил, как огни во всем доме разом погасли.

Когда он проснулся, в окна потоками вливался солнечный свет. Пахло поджаренной ветчиной и вскипающим кофе. И громко, настойчиво звонил телефон.
Он сбросил одеяло, подскочил на постели и вдруг вспомнил, что он не у себя, и эта постель - не его, и телефонный звонок никак не может относиться к нему.
На него разом обрушились воспоминания о вчерашнем, и он растерянно сел на край кровати.
Что за притча, еще и телефон! Откуда тут телефон? Неоткуда ему взяться в такой глуши.
А телефон все трезвонил.
Ничего, сейчас кто-нибудь подойдет и снимет трубку. Тот, кто там жарит ветчину, возьмет и подойдет. И при этом пройдет мимо отворенной двери, и видно будет, что это за человек, и станет понятно, чей это дом.
Грей встал. Пол холодный, наверно, где-нибудь есть домашние туфли, но неизвестно, где их искать.
Только выйдя в гостиную, он вспомнил, что у него вывихнута нога.
Он в изумлении остановился, поглядел вниз - нога как нога, не красная, не багровая, и опухоли больше нет. А главное, не болит. Можно на нее ступать как ни в чем не бывало.
На столике в прихожей опять призывным звоном залился телефон.
- Черт меня побери, - сказал Фредерик Грей, во все глаза глядя на собственную щиколотку.
Телефон снова заорал на него.
Он кинулся к столику, схватил трубку.
- Слушаю, - сказал он.
- Это доктор Фредерик Грей?
- Совершенно верно. Я Фредерик Грей.
- Надеюсь, вы хорошо выспались.
- Как нельзя лучше. Огромное вам спасибо.
- Ваше платье все промокло и изорвалось. Мы решили, что нет смысла его чинить. Надеюсь, вы не в претензии. Все, что было у вас в карманах, лежит на туалетном столике. В стенном шкафу есть другая одежда, я уверен, она вам подойдет.
- Помилуйте, - сказал Фредерик Грей, - вы так любезны. Но разрешите спросить...
- Отчего же, - заметил голос в трубке. - Но вы лучше поторопитесь. А то завтрак простынет.
И умолк.
- Минуточку! - закричал Грей. - Одну минуту!..
В ответ слышалось только слабое гуденье, линия была свободна.
Он положил трубку на рычаг, прошел в спальню и увидел под кроватью пару шлепанцев.
НАДЕЮСЬ, ВЫ ХОРОШО ВЫСПАЛИСЬ. ВАШЕ ПЛАТЬЕ ПРОМОКЛО, МЫ ЕГО ВЫКИНУЛИ, ВСЕ, ЧТО БЫЛО У ВАС В КАРМАНАХ, МЫ ПОЛОЖИЛИ НА ТУАЛЕТНЫЙ СТОЛИК.
А кто это "мы", интересно знать?
И где они все?
И как же это, пока он спал, ему вылечили ногу?
Все-таки вчера вечером он не ошибся. Дом пуст. Никого нет. И однако он обжитой, а как это получается - непонятно.
Он умылся, но с бритьем возиться не стал, хотя, когда заглянул в шкафчик в ванной, оказалось, что он уже не пустой. Теперь тут были и бритва, и зубная щетка с тюбиком пасты, и щетка для волос, и расческа.

Завтрак был накрыт в столовой, на столе стоял один прибор, Грея ждала яичница с ветчиной, аппетитно поджаренная картошка, томатный сок и кофе.
И никаких признаков того, кто приготовил еду и накрыл на стол.
Быть может, в этом доме о гостях заботится целый штат слуг-невидимок?
И откуда берется электричество? Может быть, тут своя станция? Возможно, берет энергию от водопада? Ну а телефон? Может быть, это какой-нибудь радиофон? Интересно, каков радиофон с виду - такой же, как обыкновенный телефон, или другой? Кажется, ему такую штуку видеть не приходилось. И кто же все-таки ему звонил?
Он поднялся и оглядел ждущий на столе завтрак.
- Кто бы вы ни были, спасибо вам, - громко сказал он. - Я хотел бы вас увидеть. И чтобы вы со мной поговорили.
Но никто с ним не заговорил.
Он сел и принялся за еду - только после первого глотка он почувствовал, что голоден как волк.
После завтрака он пошел в спальню и достал из стенного шкафа одежду. Не какой- нибудь шикарный модный костюм, но очень подходящий для рыболова.
Когда он переоделся, со стола было уже убрано.
Он вышел из дому - сияло солнце, денек выдался на славу. Видно, буря выдохлась еще ночью.
Что ж, теперь он в полном порядке, и, пожалуй, надо пойти на вчерашнее место, забрать удочку и все, что он оставил у реки. Прочее не так уж важно, но удочка слишком хороша, чтоб от нее отказаться.
Все так и лежало, аккуратно сложенное на берегу. Он нагнулся, подобрал удочку и постоял, глядя на реку.
А почему бы и нет? Возвращаться совсем не к спеху. Раз уж он здесь, можно еще немножко порыбачить. Другого случая не будет. Ведь больше он сюда не приедет.
Он отложил удочку, сел, натянул сапоги. Выбросил из корзинки вчерашний улов и повесил ее на плечо.
И почему только сегодня утром? Почему только еще один день? В город возвращаться незачем, и можно пока пожить в этом доме. Отчего бы не устроить себе самый настоящий праздник?
Однако быстро же он освоился, с какой легкостью готов воспользоваться случаем! Дом этот - штука загадочная, а впрочем, ничуть не страшная. Да, конечно, он очень странный, но бояться в нем нечего.
Грей шагнул в воду, размахнулся и закинул удочку. С пятой попытки клюнула форель. День начинался недурно, Не переставая удить, он дошел почти до самого водопада, до того места, где течение набирало силу, и здесь вылез на берег. В корзинке у него было пять рыбин, причем две изрядные.
Можно бы еще половить у стремнины с берега, но, пожалуй, не стоит. Лучше вернуться и как следует осмотреть дом. Непременно надо понять, откуда берется электричество и что это за телефон, и, наверно, еще во многом нужно будет разобраться.
Он глянул на часы - оказалось, позже, чем он думал. Он отцепил приманку, смотал леску, сложил удилище и зашагал вниз по тропинке.
К середине дня он закончил осмотр дома.
Ни электрические, ни телефонные провода сюда не подведены, нет и отдельной электростанции. Имеется проводка, но никаких источников электроэнергии. Телефон подсоединен к розетке в прихожей, и еще есть розетки в спальне и в кабинете.
Любопытно и другое: накануне вечером, когда он сидел в гостиной, ему виден был кабинет - картина на стене, и письменный стол, и пустые книжные полки. А сейчас полки уже не пустуют. Они прямо ломятся от книг, причем именно таких, какие он подобрал бы для себя: целая юридическая библиотека, которой позавидовал бы любой практикующий адвокат. И еще ряд полок... сперва он решил, что это какая-то шутка, розыгрыш.
Но потом заглянул в телефонный справочник и понял, что это уже не шутка.
Никогда ни один человек не видывал такого справочника. Тут значились имена абонентов и номера телефонов, но адреса охватывали всю галактику!
БЕСУР, Йар, Мекбуда V - ФЕ 6-87-31.
БЕТЕН, Вармо, Полярная III - ГР 7-32- 14.
БЕТО, Элм, Рас Альгете IX - СТ 1-91- 86.
Названия звезд и номера планет. Ничего другого это означать не может.
Для шутки уж чересчур бессмысленно и расточительно.
Многое множество звезд названо в телефонной книге, и названия звезд - на переплетах на той полке в кабинете!
Вывод ясен, подумал он уныло, но ведь это ни в какие ворота не лезет, не принимать же это всерьез. Нелепо, смехотворно, никакого смысла тут нет, и даже думать об этом нечего. Наверно, возможны какие-то другие разгадки, и в том числе совсем малоприятная: уж не сошел ли он с ума?
Нельзя ли все же как-нибудь выяснить, в чем дело?
Он захлопнул телефонную книгу, потом раскрыл на первой странице - ага, вот оно: СПРАВКИ. Он снял трубку и набрал номер.
Гудок, другой, потом голос:
- Добрый вечер, доктор Грей. Мы очень рады, что вы позвонили. Надеюсь, все в порядке? У вас есть все, что нужно?
- Вы знаете мое имя, - сказал Грей. - Откуда вы знаете, как меня зовут?
- Сэр, - ответила Справочная, - мы гордимся тем, что нам известны имена всех наших абонентов.
- Но я не ваш абонент. Я только...
- Конечно, вы наш абонент, - возразила Справочная. - С той минуты, как вы вступили во владение домом...
- Как так - "во владение"? Я же не...
- Мы полагали, что вы уже поняли, доктор Грей. Нам следовало сказать вам с самого начала. Просим извинить. Видите ли, этот дом ваш.
- Ничего я не понял, - растерянно сказал Грей.
- Дом ваш, - пояснила Справочная, - до тех пор, пока он вам нужен, пока вы хотите там оставаться. И дом, и все, что в нем есть. И вдобавок, разумеется, все, чем еще мы можем быть вам полезны.
- Но это невозможно! Я ничем этого не заслужил. Как же я могу владеть домом, за который ничего не дал?
- А может быть, вы не откажетесь при случае нам немного помочь. То есть это совсем не обязательно и, уж конечно, не слишком трудно. Если вы согласитесь нам помогать, мы будем вам крайне обязаны. Но как бы вы ни решили, дом все равно ваш.
- Помогать? - переспросил Грей. - Боюсь, я мало чем могу вам помочь.
- В сущности, это неважно, - заметила Справочная. - Мы очень рады, что вы позвонили. Вызывайте нас в любую минуту, когда пожелаете.
Щелчок отбоя - и он остался стоять дурак дураком, сжимая в руке умолкшую телефонную трубку.
Он положил трубку, прошел в гостиную и уселся в то самое кресло, в котором сидел накануне вечером, когда впервые попал в этот дом.

Пока он разговаривал по телефону, кто-то (или что-то, или это действовала какая-то непонятная сила) развел в камине огонь, и рядом на медной подставке приготовлены были дрова про запас.
В трубе завывал холодный ветер, а здесь от полена к полену перебегали, разгораясь, трепетные язычки пламени.
Дом престарелых, подумал Грей.
Ведь если он не ослышался, это оно самое и есть.
И это лучше, несравнимо лучше того заведения, куда он собирался раньше.
Невозможно понять, чего ради кто-то вздумал преподнести ему такой подарок. Просто уму непостижимо, чем бы он мог такое заслужить.
Дом престарелых - для него одного, да еще на берегу его любимой речки, где водится форель.
Да, чудесно... если б только можно было это принять.
Он передвинул кресло и сел лицом к камину. Он всегда любил смотреть на огонь.
Такой славный дом и такая заботливость, чего ни пожелаешь, все к твоим услугам. Если б только можно было тут остаться.
А в сущности, что мешает? Если он не вернется в город, это никого не огорчит. Через день-другой можно будет съездить в Сосенки, отправить несколько писем, после которых никто не станет его разыскивать.
Да нет, безумие. А вдруг заболеешь? Упадешь, разобьешься? Тогда до врача не добраться и не от кого ждать помощи. Но вот вчера он искал аспирин, и аспирина не оказалось. И он насилу забрался в постель, нога была вывихнута и вся распухла, а к утру все как рукой сняло.
Нет, можно ни о чем не беспокоиться, даже если и заболеешь.
Аспирина не нашлось, потому что он ни к чему.
Этот дом - не только дом. Не просто четыре стены. Это и пристанище, и слуга, и врач. Надежный, здоровый, безопасный дом, и притом исполненный сочувствия. Он дает все, что нужно. Исполняет все твои желания. Дает огонь, и пищу, и уют, и сознание, что о тебе заботятся.
И книги. Великое множество книг - именно таких, какие служили ему верой и правдой долгие годы.
Доктор Фредерик Грей, декан юридического факультета. До старости только и знал что почет и уважение. А теперь стал чересчур стар, жена и сын умерли, и друзья все умерли или уж совсем одряхлели. И ты уже не декан и не ученый, а всего лишь старик, чье имя предано забвению.
Он медленно встал и пошел в кабинет. Поднял руку к полке, провел ладонью по кожаным корешкам.
Вот они, друзья - друзья, на которых можно положиться. Они-то всегда на месте и только и ждут своего часа.
Он подошел к полкам, которые сначала так его озадачили, показались дикой и неостроумной шуткой. Теперь он знал - это отнюдь не шутка.
Он прочитал несколько названий: "Основы законодательства Арктура ХХIV", "Сопоставление правовых понятий в системах Центавра", "Юриспруденция на III, IV и VII планетах Зубенешамале", "Судебная практика на Канопусе ХII". И еще много томов, на чьих переплетах стоят имена странных далеких звезд.
Пожалуй, он не понял бы так быстро, что это за имена, если бы не старый друг Бен. Долгие годы Бен рассказывал ему о своей работе, и такие вот имена слетали у него с языка запросто, словно речь шла об улице по соседству, о доме за углом.
В конце концов, может быть, и вправду не так уж оно далеко. Чтобы поговорить с людьми... ну, может быть, не с людьми, но с теми существами, что населяют эти чужие планеты, надо только подойти к телефону и набрать номер.
В телефонной книге - номера, которые соединяют со звездами, и на книжной полке - звездный свод законов.
Быть может, там, в других солнечных системах, нет ничего похожего на телефоны и телефонные справочники; быть может, на других планетах нет правовой литературы. Но у нас на Земле средством общения поневоле должен быть телефон, а источником информации - книги на полках. Значит, все это надо было как-то перевести, втиснуть незнакомое и непривычное в привычные, знакомые формы, чтобы мы могли этим пользоваться. И перевести не только для Земли, но и для неведомых обитателей всех других планет. Быть может, нет и десятка планет, где способы общения одинаковы, но, если с любой из них обратятся к нему за советом, какими бы способами ни пользовалось существо с той планеты, здесь все равно зазвонит телефон.
И конечно же, названия звезд - тоже перевод. Ведь жители планет, что обращаются вокруг Полярной звезды, не называют свое солнце Полярной звездой. Но здесь, на Земле, другого названия быть не может, иначе людям не понять, что же это за звезда.
И самый язык тоже надо переводить. Существа, с которыми он объяснялся по телефону, уж наверно говорили не по- английски, и однако он слышал английскую речь. И его ответы наверняка доходили до них на каком-то ином, ему неведомом языке.
Поразительно, непостижимо, и как ему только пришло все это в голову? Но ведь выбора нет. Никакого другого объяснения не подберешь.
Где-то раздался громкий звонок, и он отвернулся от книжных полок.
Подождал, не повторится ли звонок, но было тихо.
Грей вышел из кабинета - оказалось, стол накрыт, его ждет обед.
Значит, вот оно что, звонок звал к столу.
После обеда он прошел в гостиную, подсел к камину и стал обдумывать всю эту странную историю. С дотошностью старого стряпчего перебрал в уме все факты и свидетельства, тщательно взвесил все возможности.
Он коснулся чуда - самого краешка - и отстранил его, заботливо стер все следы, ибо в его представлении об этом доме никак не входили чудеса и не вмещалось никакое волшебство.
Прежде всего возникает вопрос - а может, ему просто мерещится? Происходит все это на самом деле или только в воображении? Быть может на самом-то деле он сидит где- нибудь под деревом или на берегу реки, что- то бессмысленно лопочет, выцарапывает когтями на земле какие-то значки, и ему только грезится, будто он живет в этом доме, в этой комнате, греется у этого огня?
Нет, едва ли. Уж очень все вокруг отчетливо и подробно. Воображение лишь бегло набрасывает неясный, расплывчатый фон. А тут слишком много подробностей и никакой расплывчатости, и он волен двигаться и думать, как хочет и о чем хочет; он вполне владеет собой.
Но если ничего не мерещится, если он в здравом уме, значит, и этот дом, и все, что происходит, - чистая правда. А если правда, значит, дом этот построен, образован или создан какими-то силами извне, о которых человечество доныне даже не подозревало.
Зачем это им понадобилось? Чего ради?
Может быть, его взяли как образчик вида, хотят изучить, что это за существо такое - человек? Или рассчитывают как-то им воспользоваться?
А вдруг он не единственный? Может, есть и еще такие, как он? Получили нежданный подарок, но держат язык за зубами из страха, что люди вмешаются и все испортят?
Он медленно поднялся и вышел в прихожую. Взял телефонную книгу, вернулся в гостиную. Подбросил еще полено в камин и уселся в кресло с книгой на коленях.
Начнем с себя, подумал он; поглядим, числюсь ли я в списках. И без труда отыскал: ГРЕЙ, Фредерик, Гелиос III, СЮ 6-26-49.
Он бегло перелистал страницы, вернулся к началу и стал читать подряд, медленно ведя пальцем сверху вниз по столбцу имен. Книжка была не толстая, однако немало времени понадобилось, чтобы тщательно ее просмотреть, не пропустить другого землянина. Но другого не нашлось - ни с Земли, ни хотя бы из нашей Солнечной системы. Только он один.
Что же это, одиночество? А может быть, можно чуточку и гордиться? Один- единственный на всю Солнечную систему. Он отнес справочник в прихожую - на столике, на том самом месте, лежала еще одна книга.
Грей в недоумении уставился на нее - разве их было две? Было две с самого начала, а он не заметил?
Он наклонился, вгляделся. Нет, это не список телефонов, а что-то вроде папки с бумагами, и на обложке напечатаны его имя и фамилия.
Он положил справочник и взял папку, она оказалась толстая, тяжелая, в обложке - листы большого формата. Нет, конечно же, когда он брал телефонный справочник, этой папки здесь не было. Ее положили сюда, как ставили на стол еду, как полки уставили книгами, как повесили в стенной шкаф одежду, которая в точности пришлась ему впору. Это сделала некая непонятная сила, незримая или, уж во всяком случае, ненавязчивая.
Дистанционное управление? Возможно, где-то существует копия, двойник этого дома, там какие-то силы, вполне зримые и в тех условиях совершенно естественные и обычные, накрывают на стол или вешают одежду - и действия эти мгновенно и точно воспроизводятся здесь?
Если так, значит, покорено не только пространство, но и время. Ведь те, неведомые, не могли знать, какими книгами надо заполнить кабинет, пока в доме не появился жилец.
Не могли знать, что сюда забредет именно он, Фредерик Грей, чья специальность - право. Поставили ловушку (гм, ловушку?), но не могли знать заранее, какая попадется дичь.
Каким бы способом ни печатались те книги на полках, на это требовалось время. Надо было подыскать нужную литературу, перевести и подготовить к печати. Неужели возможно так управлять временем, чтобы все, вместе взятое, - поиски, перевод, подготовка, печать и доставка - уложилось всего-навсего в двадцать четыре земных часа? Неужели можно растянуть время или, напротив, сжать его ради удобства неведомых зодчих, которые возвели этот дом?
Он открыл папку, и ему бросились в глаза строки, крупно напечатанные на первой странице:

КРАТКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ И ДОКУМЕНТАЦИЯ Балматан против Мер Эл ДЕЛО ПОДЛЕЖИТ РАССМОТРЕНИЮ ПО ЗАКОНАМ МЕЖГАЛАКТИЧЕСКОГО ПРАВА судейская коллегия: Ванз КАМИС, Рас Альгете VI Итэ НОНСКИК, Тубан XXVIII Фредерик ГРЕЙ, Гелиос III

Он похолодел.
Задрожали руки, и он опустил папку на столик, опустил бережно, как нечто хрупкое: уронишь - разобьется вдребезги. Межгалактическое право. Три ученых законоведа, три знатока (?) из трех разных солнечных систем!
А само дело и закон, скорей всего, еще из какой-нибудь четвертой системы.
Немножко помочь, сказал тогда голос по телефону.
Немножко помочь. Вынести приговор согласно законам и судебной процедуре, о которых никогда и не слыхивал!
А другие двое? Они что-нибудь слышали?
Он порывисто наклонился и стал листать телефонный справочник. Вот, нашел: Камис, Ванз. Старательно набрал номер.
- Ванза Камиса сейчас нет, - сказал приятный голос. - Что-нибудь передать?
Ошибся, подумал Грей. Не следовало звонить. Бессмысленный поступок.
- Алло, - сказал приятный голос. - Вы слушаете?
- Да, я слушаю.
- Ванза Камиса нет дома. Что-нибудь передать?
- Нет, - сказал Грей. - Нет, спасибо. Ничего не надо.
Звонить не следовало. Это слабость, малодушие. В такие минуты человек должен полагаться только на себя. И надо быть на высоте. Тут нельзя отмахнуться, не такое положение, чтобы прятаться в кусты.
Он взял куртку, кепку и вышел из дома.

Всходила луна, снизу ее золотой диск бы иззубрен темными силуэтами сосен, что росли высоко на другом берегу, В лесу глухо ухала сова, в реке звонко плеснула рыба.
Вот где можно поразмыслить, сказал себе Грей. Остановился и глубоко вдохнул ночную свежесть. Здесь под ногами родная земля. И думается лучше, чем в доме, который по сути своей продолжение других миров.
Он спустился по тропинке на берег, к своему каноэ. Оно было на месте, после вчерашней бури в нем застоялась вода.
Грей повернул его набок и вылил воду.
Дело должно рассматриваться по законам межгалактического права, сказано на первой странице. А существует такая штука - межгалактическое право?..
К закону можно подойти по-разному. В нем можно видеть отвлеченную философию или политическую теорию, историю нравственности, общественную систему или свод правил. Но как бы его ни понимать, как бы ни изучать, какую бы сторону ни подчеркивать, его основная задача - установить какие-то рамки, помогающие разрешить любой возникший в обществе конфликт.
Закон не есть что-то мертвое, неподвижное, он непременно развивается. Каким бы медлительным он ни был, он следует за движением общества, которому служит.
Грей невесело усмехнулся, глядя в полутьме на вспененную реку; вспомнилось, как он годами на лекциях и семинарах вколачивал эту мысль в головы слушателей.
На какой-то одной планете, если налицо время, терпение и неспешный ход развития, закон можно привести в полное соответствие со всеми общепринятыми понятиями и со всей системой знаний общества в целом.
Но возможно ли сделать логику закона столь гибкой и всеобъемлющей, чтобы она охватила не одну, а множество планет? Существует ли где-нибудь основа для такого понимания законности, которое оказалось бы применимо ко всему обществу в самом широком, вселенском смысле слова?
Да, пожалуй. Если налицо мудрость и труд, проблеск надежды есть...
А если так, то он, Грей, может помочь, вернее - могут пригодиться земные законы. Нет, Земле незачем стыдиться того, чем она располагает. Человеческий разум всегда тяготел к закону. Более пяти тысячелетий человечество старалось опираться на закон, и это привело к развитию права - вернее, ко многим путям развития. Но найдутся в земном праве две-три статьи, которые смело можно включить во всеобщий, межгалактический свод законов.
Химия - одна для всей вселенной, и поэтому некоторые полагают, что биохимия тоже одна.
Те двое, жители двух других планет, названные вместе с ним как судьи, которым надлежит разобраться в спорном деле, скорее всего не люди и даже не похожи на людей. Но при общем обмене веществ они в главном должны быть сродни человеку. Наверно, это жизнь, возникшая из протоплазмы. Наверно, для дыхания им нужен кислород. Наверно, в их организме многое определяется нуклеиновыми кислотами. И разум их, как бы он ни отличался от человеческого, возник на той же основе, что и разум человека, и работает примерно так же.
А если химия и биохимия общие для всех, отчего бы не существовать мышлению, которое придет к общему понятию о правосудии?
Быть может, еще не сейчас. Но через десять тысяч лет. Пусть через миллион лет.
Он снова двинулся в гору, давно уже его походка не была такой легкой, а будущее не казалось таким светлым - не только его будущее, но будущее всего сущего.
Многие годы он именно этому учил и за это ратовал: за надежду, что настанет время, когда в законе и праве воплотится великая, непреложная истина.
Да, становится теплей на сердце, когда знаешь, что и другие чувствуют так же и работают ради той же цели.
Никакой здесь не дом престарелых, и это чудесно. Ведь дом престарелых - тупик, а это - великолепное начало.
Немного погодя зазвонит телефон и его спросят, согласен ли он помогать.
Но вовсе незачем ждать звонка. Надо работать, работы по горло. Надо прочесть дело в папке, и основательно разобраться в сводах чужих законов, и разыскать по ссылкам все источники и прецеденты, и думать, думать.
Он вошел в дом, захлопнул дверь. Повесил куртку и кепку.
Взял папку, прошел в кабинет, положил ее на письменный стол.
Открыл ящик, достал блокнот, карандаши, удобно разложил все под рукой.
Сел и вплотную занялся межзвездным правом.

Клиффорд Саймак ьВоспителлыэ

Кончилась первая неделя занятий. Джонсон Дин, инспектор милвиллской школы второй ступени, в пятницу под вечер, сидя за столом, наслаждался тишиной и сознанием исполненного долга.
Тишину нарушил мускулистый белокожий тренер Джерри Хиггинс. Он вломился в кабинет и тяжело плюхнулся в кресло.
- Ну, можете отменить состязание по регби в этом году, - со злостью проговорил он. - Прямо хоть уходи из ассоциации.
Дин отодвинул в сторону бумаги, с которыми работал, и откинулся в кресле. Луч заходящего солнца упал из окна на его пышную серебряную шевелюру и превратил ее в сверкающий ореол. Его белые, морщинистые, с голубыми прожилками руки старательно разглаживали поблекшую складку на поблекших брюках.
- Ну, что случилось? - спросил он.
- Это все Кинг и Мартин, мистер Дин. Они не хотят выступать в этом сезоне.
Дин хмыкнул сочувствующе, но как-то неискренне, словно в глубине души он был с ними заодно.
- Давайте-ка разберемся, - сказал он. - Если память мне не изменяет, в прошлом сезоне эти двое были в числе сильнейших. Кинг был защитником, а Мартин нападающим.
Хиггинс прямо зашелся от праведного гнева:
- Да слыханное ли это дело - чтобы нападающий сам решил бросить игру? И не просто какой-нибудь рядовой игрок, а один из лучших. На нем в прошлом году буквально все держалось.
- Вы, конечно, уже беседовали с ними?
- Да, я встал перед ними на колени, - ответил тренер, - Спросил, хотят ли они, чтобы меня уволили. Спросил, может, они что затаили против меня. Сказал, что они подведут всю школу. Сказал, что без них у нас все равно что нет команды. Они не смеялись надо мной, но...
- Они и не будут смеяться, - сказал Дин. - Эти мальчики - настоящие джентльмены. По правде говоря, все наше молодое пополнение...
- Все до одного слюнтяи! - взвился тренер.
- Ну, кто как считает, - мягко возразил ему Дин. - В моей жизни бывали периоды, когда я тоже не был склонен придавать регби такое значение, которое, казалось бы, следовало.
- Ну, это другое дела, - заметил тренер. - Когда человек становится взрослым, понятно, что игра интересует его уже меньше. Но ведь эти двое - мальчишки. Тут что-то не так. Они молодые, им бы просто землю рыть. У всех нормальных мальчишек должно быть сильно развито чувство соперничества. Но даже если этого нет, о выгоде подумали бы, что ли. Ведь всякий выдающийся регбист при поступлении в колледж...
- Нашим ребятам не нужны спортивные надбавки, - довольно резко прервал его Дин. - Они получают больше, чем стипендию.
- Да если б у нас было побольше игроков, разве бы мы так убивались по Кингу и Мартину? - застонал Хиггинс. - Пусть бы мы не всегда выигрывали. Но все же у нас была бы команда. А то, что у нас сейчас... Мистер Дин, поймите же, с каждым годом игроков у нас все меньше и меньше. Вот сейчас у меня нет...
- Так вы говорили о Кинге и Мартине. Вы убеждены, что они не передумают?
- Знаете, что они сказали? Что регби мешает их занятиям.
Хиггинс произнес эти слова таким тоном, что они прозвучали невесть какой крамолой.
- Стало быть, придется с этим примириться, - бодрым тоном произнес Дин.
- Но это ненормально! - запротестовал тренер. - Не существует таких мальчишек, которые больше думали бы о занятиях, чем о регби. Таких мальчишек, которые бы уткнулись в книжки...
- Такие мальчишки существуют, - ответил Дин. - Да их полным-полно и здесь, в Милвилле. Если не верите, можете взглянуть на их отметки за последние десять лет...
- Н-да, они ведут себя не как мальчишки, а как взрослые люди. - Тренер покачал головой в знак того, что это выше его понимания. - Стыд-позор! Ну, если еще хоть один из старичков сделает от ворот поворот, придется воспитывать новую команду.
- Так же, как мы у себя в школе воспитываем юношей и девушек, которыми потом, может быть, будет гордиться Милвилл.
Тренер сердито встал.
- Нам не выиграть ни у кого, - предупредил он. - Даже у Багли.
- Вот уж из-за чего я не стану расстраиваться, - философски заметил Дин.
Он спокойно сидел за столом и слушал, как шаги тренера гулко отдаются в коридоре и замирают вдали.
Но вот Дин услышал характерный посвист и дребезжанье автощетки, которая подметала лестницу. Интересно знать, куда запропастился Стаффи. Где-то шляется, конечно. Вооруженный всеми этими автощетками и автопротирателями, Стаффи был не слишком загружен уборкой. Впрочем, в свое время работы у него было по горло, он хлопотал с утра до ночи и прекрасно убирал помещения.
Если б хватало рабочих рук, Стаффи уволили бы уже несколько лет назад. Но теперь не увольняли так легко, как раньше. Когда люди достигли звезд, на человеческую расу легло непосильное бремя. Стоит только начать увольнять людей, подумал Дин, как я и сам окажусь без работы.
Для него ничего не могло быть страшнее. Потому что милвиллская школа била его детищем. Он сделал ее своим детищем. Больше полувека он жил ради школы - сначала был молодым учителем-энтузиастом, потом директором, а последние пятнадцать лет инспектором.
Он отдал ей все. И она заменила ему все - жену, ребенка, семью. Она была и началом и концом. Ему было приятно и то, что сегодня пятница, и то, что начался новый учебно год, и что Стаффи бродит где-то здесь, и что нет спортивной команды - точней, почти нет.
Он поднялся из-за стола и встал у окна. По газону шла студентка; видно, она где-то задержалась и теперь торопилась домой. Дин подумал, что знает ее, хотя в сумерках плохо видел вдаль.
Он прищурился, почти уверенный, что перед ним Джуди Чарльсон. Когда-то давно он знавал ее деда и подумал, что у девушки походка Генри Чарльсона. Он хмыкнул, углубившись в воспоминания. Насколько ему помнится, на старину Чарльсона нельзя было особо полагаться в практических вопросах. В те время он буквально бредил турбодвигателями для старта космических кораблей.
Дин прогнал прочь мысли о прошлых днях, стремясь стереть их из памяти. Предаешься воспоминаниям значит, старость надвигается, значит, впадаешь в детство.
И все же старина Генри Чарльсон был единственный человек в Милвилле, который когда-либо имел хоть какое-то отношение к космическим кораблям. Конечно, кроме Леймонта Стайлса.
Дин едва заметно ухмыльнулся, вспомнив Леймонта Стайлса, его непреклонность и то, как через много лет он возвысился, к величайшему раздражению тех, кто самонадеянно предрекал, что он добром не кончит.
Конечно, теперь не осталось ни одной живой души, которая знает или знала когда-то, к чему же в конце концов пришел Леймонт Стайлс. Или к чему он приходит сейчас.
Может, в эту минуту Леймонт Стайлс шагает по улице некоего фантастического города на некой отдаленной планете, подумал Дин.
И если это действительно так и если он когда-нибудь снова вернется в родные места, кого привезет он с собой на этот раз?
Вернувшись домой в последний раз - а он и приезжал-то всего однажды, - он привез Воспителл, и это было очень чудно.
Дин отвернулся от окна и опять пошел к письменному столу, сел, пододвинул к себе бумаги. Но работа не шла на ум. Такое случалось с ним нередко. Стоит только подумать о прежних временах, когда было много друзей и много интересных дел, как погружаешься в воспоминания настолько, что больше уже не можешь сосредоточиться.
Он услышал в холле знакомую поступь и отодвинул бумаги в сторону. По шаркающей походке он узнал Стаффи - видно, тот решил зайти, чтобы скоротать время.
Дин с удивлением отметил, что в глубине души он нетерпеливо ожидает предстоящую встречу. Кое-кому это могло показаться необычным, хотя на самом деле здесь не было ничего особенно странного. Немного оставалось таких, как Стаффи, тех, с кем Дин мог поговорить по душам.
Со стариками происходят чудеса, думал он. Годы ослабляют или рвут узы прежних дней. Старики умирают или уходят со сцены или их одолевают немощи. Или же старики замыкаются в себе, в своем внутреннем мире, где ищут покоя, которого больше не могут найти во внешнем мире.
Стаффи прошлепал к двери, остановился и, прислонившись к косяку, вытер грязной рукой обвислые желтоватые усы.
- Что это с тренером? - спросил он. - Выскочил отсюда как ошпаренный.
- У него нет спортивной команды, - сказал Дин. - Или он только говорит, что нет.
- Каждый сезон одно и то же, - заметил Стаффи. - Спектакль, да и только.
- На этот раз, может быть, и вправду нет. Кинг и Мартин отказались выйти на поле.
Волоча ноги, Стаффи сделал еще несколько шагов и уселся в кресло.
- Это все Воспителлы, - заявил он. - Их работа.
Дин подался вперед.
- Что ты такое говоришь?!
- Я наблюдал за ними долгие годы. На всех ребятах, которых они воспитывали или которые ходили в их дошкольную группу, лежит какая-то печать. Что-то они делают с ребятами.
- Вот еще выдумки! - сказал Дин.
- И вовсе не выдумки, - Стаффи упрямо стоял на своем. - Ты же знаешь, я без предрассудков. Только потому, что они, Воспителлы, с какой-то другой планеты... Да, скажи, ты узнал, с какой планеты они прилетели?
Дин покачал головой.
- Леймонт что-то там говорил. Может, он и рассказывал, но я никогда не слышал.
- Они какие-то необыкновенные, - сказал Стаффи, медленно поглаживая усы. У него был такой вид, будто он обдумывал каждое слово. - Но я никогда не ставил им этого в упрек. В конце концов, не только они на Земле чужаки. То есть, в Милвилле, конечно, только они, но ведь в разных концах Земли живут тысячи обитателей других планет.
Дин кивнул, соглашаясь с ним, но едва ли сознавая, с чем же именно он согласен. Однако он ничего не сказал - это было бесполезно. Стоит только Стаффи затеять разговор, его уже не остановишь.
- Они кажутся порядочными, - сказал Стаффи. - Не злоупотребляют ничьим доверием. Когда Леймонт уехал и оставил их здесь, они сами устроились и никогда никого не просят за них вступиться. Все эти годы они жили как порядочные - вот и все, что можно о них сказать.
- Но по-твоему, они все же что-то дали ребятам? - спросил Дин.
- Они изменили ребят. Разве ты не заметил?
Дин покачал головой.
- Вот уж не замечал. Я знаю этих ребят много лет. Я знал и их родителей. Как же, по-твоему, они изменились?
- Они слишком быстро развиваются, - сказал Стаффи.
- Конкретнее, - отрезал Дин. - Кто их развивает, что значит "слишком быстро"?
- Да эти Воспителлы уж очень развивают детей. В том-то и беда. Здесь у нас школа второй ступени, а ребята совсем как взрослые.
Откуда-то снизу донеслось унылое жужжанье автощетки.
Стаффи вскочил на ноги.
- Это подметалка. Держу пари, она опять застряла в дверях.
Он повернулся к выходу и бодрой трусцой рванулся вперед, волоча ногу.
- У, дурацкая машина.~ - рявкнул он, хлопнув дверью.
Дин опять пододвинул к себе бумаги и взял карандаш. Уже поздно, нужно кончать работу.
Но он не видел бумаг. Вместо этого со стола на него смотрели маленькие лица, их было много, большеглазые, серьезные, со взглядом, к которому трудно подобрать определение.
Ему был знаком этот взгляд - так из детских лиц проглядывает зрелость.
Они слишком быстро развиваются!
- Нет, - сказал Дин сам себе. - Нет, этого не может быть!
Однако очевидным подтверждением этому была высокая успеваемость, необычно большое число стипендиатов, пренебрежение к спорту. И кроме того, отношение к жизни в целом. И отсутствие преступности среди подростков - долгие годы милвиллцы гордились тем, что преступность у них сходит на нет. Дину пришло на память, что несколько лет назад его просили написать об этом статью в журнал, посвященный вопросам воспитания.
Покопавшись в памяти, он вспомнил, что же такое он написал в той статье, - о том, как родители должны осознать, что ребенок не последняя спица в колеснице, а полноправный член семьи, а роли, которую играла в Милвилле церковь; о том, что в школах нужно делать особый акцент на социальные науки.
- Разве я был не прав? - спросил он сам себя. Разве это не так, разве тут что-то другое или кто-то другой?
Он попытался сосредоточиться на работе, но не мог. Он бы выбит из колеи. Перед его глазами так и стояли улыбающиеся лица. Они вглядывались в него.
Наконец он сунул бумаги в ящик и поднялся из-за стола. Надел видавшее виды пальто, водрузил на седую голову старую, помятую фетровую шляпу.
На первом этаже он увидел Стаффи, загонявшего на ночь последнюю автощетку в каморку. Стаффи был полон возмущения.
- Зацепиться за калорифер! - негодовал он. - Да если б я чуть замешкался, она бы сломала всю ходовую часть. - С досады он покачал головой. - Они, эти машины хороши, только когда все в порядке. А случись что-нибудь - сразу паника. По старинке-то лучше, Джон.
Когда последняя машина вперевалку вползла в каморку, Стаффи со злостью захлопнул за ней дверь.
- Стаффи, ты хорошо знал Леймонта Стайлса? - спросил Дин.
Стаффи покрутил усы, как бы обдумывая ответ.
- Да, хорошо. Ведь мы с ним были сверстниками, а ты немного постарше. Ты был заводилой.
Дин неторопливо склонил голову.
- Да, я помню, Стаффи. Только такие чудаки, как мы с тобой, и остались в нашем старом городе. Сколько народу уехало!
- Леймонт уехал в семнадцать лет. Зачем ему было оставаться? Его старуха померла, старик с утра до ночи пил горькую, а Леймонт уже пару раз побывал в переделках. И все в один голос говорили, что из Леймонта не выйдет ничего путного.
- Легко ли мальчишке, когда весь город восстает против него?
- Что верно, то верно, - отозвался Стаффи. - Никто не был на его стороне. Уезжая, он мне сказал, что когда-нибудь вернется и покажет им, кто он такой. Но я-то думал, что он хвастается. Ну, как это обычно делают ребята, знаешь, чтобы подбодрить самих себя.
- Как ты ошибся, - сказал Дин.
- Уж дальше некуда, Джон. Потому что, пробыв на чужбине больше тридцати лет, Леймонт Стайлс вернулся, вернулся в старый, овеянный бурями дом на Мейпл-стрит, в пустой дом, который ждал его все эти одинокие годы; он вернулся старый, хотя ему едва исполнилось пятьдесят, большой и сильный, хотя волосы у него теперь были белее снега, а кожа, обожженная чужими солнцами, стала дубленой; вернулся после долгих скитаний от одной далекой звезды к другой.
Но Милвилл для него не был своим. Город помнил его, а он забыл город. Годы, проведенные в чужих краях, исказили его представление о родном городе, и то, что он помнил о нем, скорее походило на сказку, чем на правду, на сказку, которую породили годы, заполненные думами о прошлом, тоской и ненавистью.
- Мне надо идти, - сказал Дин. - У Керри, наверное, ужин готов. Она не любит, когда на столе стынет.
- Спокойной ночи, Джон, - сказал Стаффи.
Когда Дин закрыл за собой дверь и пошел вниз по улице, солнце почти село. Он не предполагал, что уже так поздно. Керри обидится на него и накричит.
Дин что-то пробурчал себе под нос. Керри была несравнима ни с кем.
Она не жена - у него никогда не было жены. Не мать и не сестра - обе они умерли. Просто домоправительница, преданно служившая ему долгие годы, немножко жена, немножко сестра, а иногда даже мать.
В привязанностях человека есть нечто странное, подумал Дин. Они ослепляют, связывают, делают человека таким, каков он есть. Это они помогают ему выполнять свой долг, с их помощью он достигает вершин, хотя эти вершины временами бывают серыми, бледными и очень неброскими.
Ничего похожего на ярко блистающие вершины Леймонта Стайлса, который шагнул на Землю со звезд и привез с собой этих три странных создания, которые стали сидеть с ребятишками. Привез их, устроил в своем доме на Мейпл-стрит, а потом через год-другой опять отправился к звездам, оставив Воспителл в Милвилле.
Чудно, что их провинциальный городок так спокойно принял эти экзотические создания. Еще чудней, что матери Милвилла в свое время вверили детей заботам чужаков.
Заворачивая за угол на Линкольн-стрит, Дин встретил женщину с маленьким, всего по колено ей, мальчуганом.
Он увидел, что это была Милдред Андерсон, вернее когда-то она была Милдред Андерсон, но потом вышла замуж, и он, хоть убей, не мог вспомнить ее нынешней фамилии. Занятно, как быстро взрослеет молодежь, подумал он. Казалось, Милдред кончила школу от силы два года назад; но в глубине души он знал, что ошибается, прошло уже больше десятка лет.
Он коснулся своей шляпы.
- Добрый вечер, Милдред. Ого, как вырос твой мальчик!
- Я хозю в гьюпу, - пролепетал ребенок.
Мать уточнила:
- Он говорит, что ходит в группу. Он этим так гордится.
- Конечно, в дошкольную группу?
- Да, мистер Дин. Воспителлы. Они такие милые. И так хороши с ребятами. Да к тому же плата. Точнее, никакой платы. Просто приносите им букет цветов или флакончик духов, или хорошую картинку, и они довольны. Они решительно отказываются брать деньги. Я не могу этого понять. А вы, мистер Дин?
- Да, - ответил Дин. - И я не могу.
Он уже позабыл, какой болтушкой была Милдред. Сейчас он вспомнил, что был период, когда ее за это прозвали Трещоткой.
- Я иногда думаю, - сказала она торопливо, будто боясь что-то упустить, - что мы, люди, здесь, на Земле, слишком большое значение придаем деньгам. А вот Воспителлы, кажется, вообще не знают, что такое деньги, или если и знают, то не обращают на них никакого внимания. Словно это что-то совсем незначительное. Я понимаю, что такие расы тоже существуют. Это наводит на размышления, верно, мистер Дин?
Теперь он вспомнил еще об одной ужасной особенности Милдред - каждый речевой период она неизбежно заканчивала вопросом.
Он и не пытался ответить ей. Он знал, что ответа не ждут.
- Мне надо идти, - сказал он. - Я и так уже опоздал.
- Мне было очень приятно вас повидать, мистер Дин, - проговорила Милдред. - Я так часто вспоминаю школьные денечки, и иногда мне кажется, что прошли долгие годы, а иногда - будто это было вчера и...
- Правда, это очень приятно, - сказал Дин, приподнявши шляпу, и припустил чуть не бегом.
- Недостойное зрелище, когда среди бела дня на людной улице тебя обращает в бегство болтливая женщина, - проворчал он себе под нос.
Подойдя к дому, он услышал сердитую суетню Керри.
- Джонсон Дин, - крикнула она, едва он переступил порог, - сейчас же садитесь за стол! Все давно остыло. Сегодня вечером у меня кружок. И рук не мойте.
Дин неторопливо повесил пальто и шляпу.
- Если уж на то пошло, мне и мыть-то их не надо, - сказал он. - У меня такая работа, что не очень-то испачкаешься.
Она засуетилась, склонившись над столом, налила ему чашку кофе, переставила на середину стола бутылку пива.
- Ведь сегодня вечером у меня кружок, - сказала она, делая особое ударение на этих словах, чтобы ему стало стыдно за опоздание. - Я и посуду мыть не буду. Оставьте ее на столе. Когда приду - вымою.
Дин покорно уселся за стол.
Он и сам не понимал, в чем тут дело, но, бессознательно выполнив требование Керри, вдруг ощутил уверенность в себе. Она заглушила глодавшие его беспокойство и ростки страха, которые чуть было не оплели его, хотя он сам не отдавал себе в этом отчета.
Керри прошла через жилую комнату, непреклонно водрузив шляпу на непреклонную голову, с видом женщины, которая опаздывает на заседание кружка не по своей вине. Она поспешила к двери.
- Вам больше ничего не надо? - спросила она, окинув быстрым взглядом стол.
- Ничего. - Он хмыкнул. - Желаю хорошо провести время в кружке. Собрать как можно больше сплетен.
Это была его излюбленная колкость и, хотя он знал, что Керри будет взбешена - выходка и впрямь была детской, - удержаться не мог.
Керри бросилась вон из комнаты, и он услышал, как она нарочито громко застучала каблуками.
С ее уходом в доме воцарилась гнетущая тишина, и, когда Дин сел за стол, комнату окутал глубокий сумрак.
Цел и невредим, подумал он, старина Джонсон Дин, учитель, цел и невредим в доме, который построил еще его дед - сколько же лет назад? Теперь он кажется несовременным с его комнатами, расположенными на одном уровне, с камином, выложенным кирпичом, с двойным гаражом, пристроенным к дому, и с большим пнем перед окнами.
Невредим и одинок.
Невредим, несмотря на угрозу, на подкравшуюся к нему тревогу, такую незаметную, что ее и распознать нельзя.
Он покачал головой.
Но вот одиночество - другое дело. Это можно объяснить. Молодые и очень старые всегда одиноки, подумал он. Молодые - потому, что еще не установили связей с обществом, а старые - потому, что уже разорвали их.
Общество состоит из разных слоев, сказал он себе, из разных слоев и прослоек и делится на группы по возрасту, роду занятий, образовательному цензу и финансовому статусу, И это еще не все. Такое деление можно продолжать до бесконечности. Было бы интересно, если б у кого-то хватило времени создать таблицу расслоения человечества. В законченном виде - если это только вообще возможно - такая таблица стала бы потрясающим документом.
Он кончил ужинать и тщательно вытер рот салфеткой. Встал из-за стола, крадучись пошел по объятому тьмой помещению.
Он знал, что надо хотя бы собрать тарелки и навести порядок на столе. По совести говоря, посуду следовало бы вымыть. Он своим опозданием причинил Керри столько хлопот! Но он не мог заставить себя приняться за работу. Никак не мог. Он цел и невредим, но он все еще не пришел в себя.
Теперь он понял, что бессмысленно оттягивать это дело, бессмысленно увертываться от страха, который его изводит. Он понимал, с чем ему придется столкнуться, если только до этого дойдет дело.
Конечно, у Стаффи ум за разум зашел. Это не может быть правдой. Слишком уж он умничает, наверное, воображение разыгралось.
Ребята теперь такие же, как и всегда.
Разве что за последний десяток лет у них заметно улучшилась успеваемость.
Разве что, как и следовало ожидать, возросла их эрудиция.
Разве что притягательность спортивных соревнований для них уменьшилась.
Разве что здесь, в' Милвилле, почти перевелись преступления.
Да еще эти торжественные детские лица с сияющими глазищами, они неотрывно глядят на него с бумаг на столе.
Он стал медленно расхаживать взад-вперед по ковру возле большого кирпичного камина, чья мертвенно-черная утроба с резким запахом сгоревшего старого ясеня казалась ему пастью, и эта пасть хохотала над ним.
Он ударил старым, слабым кулаком по дрожащей ладони.
- Не может этого быть! - твердо сказал он себе.
И все же перед лицом очевидности следовало признать, что это правда.
Дети в Милвилле взрослели, росли в интеллектуальном отношении намного быстрее, чем им было положено.
А может, здесь кроется и еще что-то.
Вдруг они растут в каком-то качественно ином отношении, подумал он. Еще один шаг вперед из дикости, в которой пока прозябает человечество. Потому что спорт, на какой бы то ни было основе, хоть и усовершенствованный, все же остается продуктом пещерной эпохи - под различными масками человек протаскивает соперничество, временами оно прорывается в открытую именно в области спорта.
Если б он только мог поговорить с учениками, подумал он, если б он только мог как-нибудь проникнуть в их мысли, тогда, вероятно, что-то и удалось бы для них сделать.
Но это невозможно. Слишком высоки и сложны барьеры, слишком сильно забиты линии коммуникаций. Ибо он стар, а они молоды, он власть, а они его подчиненные. Опять разные напластования отделяют их от него. Никак к ним не подойти.
Конечно, всегда можно сослаться на что-нибудь, но это может прозвучать нелепо. Однако самое главное при случае выяснить, какие цели преследуют эти Воспителлы, и выработать свою линию поведения.
Стаффи мог ошибиться. Фантастично само предположение, что Воспителлы расставляют какие-то сети.
Особенно странно, что эти чужаки обосновались в Милвилле солидно, как старожилы. Он был уверен, что они не пожелают подвергнуть хотя бы малейшему риску уже завоеванное ими положение - ведь все их признали, предоставили в основном самим себе и говорят о них мало.
Они делают все возможное, чтобы не привлекать к себе внимания. За эти долгие годы слишком уж много чужаков нажило себе неприятности из-за того, что совали нос в чужие дела или занимались самолюбованием. Хотя, если пораскинуть умом, то, что с человеческой точки зрения можно счесть самолюбованием, с точки зрения чужаков представляется нормой поведения.
Этим еще сильно повезло, что у них на родине мыслящие существа внешне похожи на человека. Они на деле зарекомендовали себя прекрасными детскими воспитателями, поэтому их стали высоко ценить и с готовностью приняли в свои ряды.
Вот уже много лет они пекутся о детях Милвилла: ведь они обладают всеми достоинствами воспитателей. Некогда они организовали дошкольную группу, хотя теперь он припоминает, что в связи с этим было немало шума, поскольку Воспителлы совершенно сознательно не придерживались установленных правил обучения.
Он включил свет и подошел к полкам поискать что-нибудь для чтения. Но ни одна из книг не пробудила в нем интереса. Он провел пальцем по корешкам томов, пробежал глазами заголовки, но не нашел абсолютно ничего.
От книжной полки он шагнул к широкому окну и выглянул наружу. Уличных фонарей еще не зажгли, но в окнах там и сям уже горел свет, и время от времени по мостовой медленно проезжала шаровидная машина, ее рыскающие фары выхватывали из тьмы то дрожащую под ветром листву, то прильнувшую к земле кошку.
Эта улица была одной из самых старых в городе; когда-то Дин знал всех ее обитателей. Он без малейших колебаний мог бы назвать их имена - Вилсон, Бекет, Джонсон, Рэндом, - но никто из них здесь больше не жил. Имена были уже не те и лица незнакомые; разные слои людей смешались, и теперь на этой улице он не знал почти никого.
Молодые и очень старые - вот кто по-настоящему одинок, подумал он.
Он пошел к креслу и, держась очень прямо, сел перед зажженной лампой. И стал нервно барабанить пальцами по руке. Ему ужасно хотелось встать, но дел не было, разве что помыть посуду, а заниматься этим не хотелось.
Можно пойти погулять, сказал он себе. Прекрасная мысль! Вечерняя прогулка хорошо успокаивает.
Надев пальто и шляпу, он вышел из ворот и повернул на запад.
И, только пройдя больше полпути, оставив в стороне деловой район, он отдал себе отчет в том, что направляется к дому Стайлса, к Воспителлам - видно, иначе он не мог.
Он не представлял себе, что ему там делать, что он там может узнать. Никакой реальной цели он не преследовал. Словно это была некая неведомая миссия, словно какая-то сила толкала его туда, будто у него не было выбора.
Он подошел к дому Стайлса и, стоя на тротуаре, оглядел его.
Это был старый дом, окруженный тенистыми деревьями - их посадили много лет назад; двор, выходивший на улицу, весь зарос кустарником. Иногда вдруг кто-то приходил, подстригал газон, а то и подрезал зелень и приводил в порядок клумбы, чтобы отблагодарить Воспителл за заботу о детях, потому что они не брали денег.
Чудно, они совсем не берут денег, подумал Дин. Будто деньги им и не нужны, будто, если б они у них были, Воспителлы не знали бы, что с ними делать. А может, деньги им и вправду не нужны - ведь они не покупали провизии, вели один и тот же образ жизни и ни разу не болели, во всяком случае, этого никто не замечал. Может быть, временами они мерзли, хотя никогда не жаловались, но и топлива не покупали, а для уплаты налогов Леймонт Стайлс оставил им определенную сумму - так, может, деньги им и вправду ни к чему?
Было время, когда в городе ломали голову над тем, как это Воспителлы обходятся без пищи или, во всяком случае, не покупают еды. Потом об этом перестали судачить - жители решили, что насчет чужаков никогда ничего не узнаешь, не надо и пытаться.
И это, конечно, было правильно.
Внезапно Дин осознал, что дом Стайлса был даже старше его собственного. Он был построен не по единому плану - такие дома были в моде задолго до того, как стали делать все комнаты этажа на одном и том же уровне.
Окна была занавешены тяжелыми портьерами, но в щелки пробивался свет, и Дин понял, что Воспителлы у себя. Ведь они никуда не отлучались из дома, разве что нужно было присмотреть за младенцами; но в последние годы они совсем редко выходили, потому что у людей вошло в привычку оставлять детишек в их доме. Ребята у них никогда не плачут, даже самые крошечные. Им всем очень нравится бывать у Воспителл.
Он сделал еще несколько шагов, поднялся на крыльцо, позвонил.
Подождав немного, он услышал какое-то движение в доме.
Дверь отворилась, и на пороге, загораживая свет, показалась фигура одной из Воспителл, Дин уже совсем забыл их облик - ведь он их видел много лет назад.
Дин припомнил, что вскоре после того, как Леймонт Стайлс вернулся домой, он встретил всех трех и потом время от времени то одну, то другую видел на улице издалека. Но воспоминание о них и удивление при виде их изгладились из памяти, и сейчас как будто заново, с прежней силой его поразили волшебная грация, неожиданное ощущение, будто столкнулся лицом к лицу с нежным цветком.
Лицо это, если его вообще можно было так назвать, светилось добротой, оно было слишком нежным, таким нежным, что в нем совсем не чувствовалось характера и даже индивидуальности. Удивительная кожа, румяная, словно лепестки цветка, а тело стройное до неправдоподобия, и все же оно настолько исполнено грации и гармонии, что при виде его забываешь о хрупкости. От ее фигуры веяло милой простотой, такой наивностью, что все остальное перед этим меркло.
ьНет ничего удивительного в том, что дети так любят ихэ, - подумал Дин.
- Мистер Дин, - произнесла Воспителла, - пожалуйста, войдите. Это для нас большая честь.
- Спасибо, - ответил он, снимая шляпу.
Он сделал несколько шагов и услышал, как закрылась дверь. И вот Воспителла вдруг снова оказалась рядом с ним.
- Пожалуйста, в это кресло, - предложила она. - Оно у нас специально для особо почетных гостей.
Все было очень просто и по-дружески, однако в этом чувствовалось что-то чужое, пугающее.
Где-то в доме послышался детский смех. Дин повертел головой, чтобы понять, откуда он доносится.
- Это из детской, - сказала Воспителла. - Я закрою дверь.
Дин погрузился в кресло, положил старую, мятую шляпу на свое костлявое колено и принялся поглаживать ее костлявыми пальцами.
Воспителла вернулась и села на пол перед Дином, села единым движением, без малейшего усилия, и у Дина создалось впечатление, будто взметнулся яркий подол, хотя на самом деле никакого подола не было.
- Да, - произнесла Воспителла так, словно хотела сказать, что теперь все ее внимание приковано к Дину.
Но он молчал, потому что в комнате все еще слышался смех. Даже когда дверь в детскую закрыли, все еще слышался детский смех. Он заполнял комнату, это был по-настоящему счастливый, веселый, непринужденный, искренний, беспечный смех ребятишек, которые упиваются игрой.
Но мало того. Искорка детства сверкала в воздухе, и у Дина возникло давно забытое чувство, что он вне времени, что день никогда не кончится, что о конце его даже подумать невозможно. Легкий ветерок из несбыточной страны принес с собой запах ручья, что влечет по течению флотилии опавших осенних листьев, и чуть слышное благоухание клевера и ноготков, и аромат пушистого, только что выстиранного одеяла, какие бывают на детских кроватках.
- Мистер Дин, - сказала Воспителла.
Он виновато вскинулся.
- Простите, - сказал он. - Я заслушался.
- Но ведь дверь закрыта.
- И все же в этой комнате - дети, - проговорил Дин.
- В комнате нет детей.
- Совершенно верно, - ответил он. - Совершенно верно.
Но они были здесь. Он слышал их смех и топот их ног.
Здесь были дети или, по крайней мере, такое ощущение, будто они здесь есть, и будто здесь много цветов, которые на самом деле давным-давно засохли и погибли, по ощущение осталось. И ощущение красоты, красоты в разных ее проявлениях - и в цветах, и в ювелирных поделках, и в маленьких картинах, и в веселых разноцветных шарфах - вещах, которые на протяжении многих лет давали Воспителлам вместо денег.
- Эта комната, - запинаясь, смущенно сказал он. - До чего же приятная комната. Мне здесь так хорошо.
Он почувствовал, что окунается в юность и веселье. Если б он мог, подумалось ему, если б он только мог, он бы влился в течение этой жизни и был бы таким, как они.
- Мистер Дин, - произнесла Воспителла, - вы очень чувствительны.
- Мне очень много лет. Может быть, в этом причина, - ответил Дин.
Комната была и старой, и старомодной, словно двухсотлетней давности, - небольшой кирпичный камин, отделанный белым деревом, и сводчатые дверные проемы, и окна, от потолка до пола, скрытые тяжелыми черно-зелеными занавесями с золотой нитью. Здесь царили прочно обосновавшийся комфорт и ощущение нежности, которого современная архитектура - алюминий и стекло - никак не могла дать. В комнате кое-где виднелась пыль, было шумно, может, и грязновато, но возникало чувство, что ты дома.
- Я человек старого склада и, видимо, скоро совсем впаду в детство, - сказал Дин. - Боюсь, что для меня опять настало время уверовать в сказки и волшебство.
- Это не волшебство, - ответила Воспителла. - Это наш образ жизни, только так мы и можем жить. Согласитесь, что нам тоже хочется выжить.
- Конечно.
Он снял мятую шляпу с колена и медленно поднялся.
Теперь смех казался слабее, а топот - тише. Но ощущение юности - свежести, кипучей силы, радости - все еще наполняло комнату. Оно озарило своим сиянием всю эту старую ветошь, и сердце Дина внезапно защемило от счастья.
Воспителла все еще сидела на полу.
- Вам что-нибудь нужно, мистер Дин?
Дин мял в ругах шляпу.
- Больше ничего. Кажется, я получил ответ.
Даже произнося эти слова, он не мог поверить, он знал, что невозможно поверить, будто он когда-то, стоя перед дверью этого дома, твердо считал, что до правды докопаться нельзя.
Воспителла поднялась.
- Вы придете к нам еще? Мы будем очень рады видеть вас.
- Может быть, - сказал Дин и повернулся к двери.
Вдруг на полу, вертясь, возник волчок, золотой волчок, искрящийся драгоценностями; он вбирал свет и разбрасывал вокруг себя тысячи цветных бликов, и его кружение сопровождалось мелодичным свистом - чем-то вроде музыки, запрятанной внутрь и расплавлявшей человечью душу.
Дин почувствовал, что надо уходить, хотя, сидя в кресле, он думал, что уйти невозможно. И снова донесся смех, и реальный мир куда-то уплыл, и внезапно комната наполнилась волшебным светом рождества.
Он быстро сделал шаг вперед и уронил шляпу. Он больше не знал ни своего имени, ни того, где он сейчас, ни как он попал сюда, - все это было ему безразлично. Он почувствовал, как счастье в нем бурлит и переливается через край, и он наклонился, чтобы достать волчок.
Дина отделяло от него лишь один-два дюйма, и он, наклонившись, сделал еще шаг, протянул руку - и попал ногой в дыру на старом ковре и рухнул вниз.
Волчок пропал, и рождественские огни погасли, и опять перед ним возник реальный мир. Ощущение бурлящего счастья исчезло, и в этой комнате - убежище для всех - остался лишь старик, который силился встать с пола, чтобы оказаться лицом к лицу с чужаком.
- Простите, - сказала Воспителла. - Вы почти дотянулись. Может быть, в другой раз.
Дин покачал головой.
- Нет! Только не в другой раз!
Воспителла мягко ответила:
- Мы не могли предложить вам ничего лучшего.
Дин неумело водрузил шляпу на голову и, дрожа как в лихорадке, повернулся к двери. Воспителла открыла ее, и Дин, пошатываясь, вышел на улицу.
- Приходите еще, - произнесла Воспителла очень мягко. - В любое время.
На улице Дин остановился и привалился к дереву.
Он снял шляпу и вытер лоб.
Если раньше Дин был просто потрясен, то теперь в его душу вполз страх - страх перед существами, устроенными иначе, которые едят не как люди, а по-другому, которые высасывают юность и красоту, которые пьют воду из высыхающего букета, которые отщипывают по кусочкам радость у веселящегося ребенка и даже заедают смехом.
И не удивительно, что здешние дети взрослей, чем полагается быть в их годы. Потому что чужаки лишают их ребячливости, дети для них - лишь подножный корм.
Каждому человеку, наверное, положено немало веселой беготни и детского смеха, подумал он. Иной использует не все, что ему причитается, на это может быть лимит, а другой истратит все до конца, радость уйдет, он будет взрослым, а в душе у него не останется больше ни смеха, ни удивления.
Воспителлы не берут денег. Им и не к чему их брать, потому что деньги им не нужны. В доме у них чего только нет, чего только они не накопили за долгие годы!
И вот за все это время он первый ощутил, он первый выявил истинную сущность чужаков, привезенных домой Леймонтом Стайлсом. Грустно было сознавать, что он первый это обнаружил. Он сказал себе, что он стар, может, потому и оказался первым. Но это были всего лишь слова, почти автоматически сорвавшиеся с губ, просто он сам себя пожалел. Однако можно было предположить и это.
Может, старикам как-то компенсируют потерю способностей? Может, когда тело слабеет и разум мутнеет, появляются некие таинственные силы, нечто вроде чутья ищейки, они словно угольки почти сгоревшей жизни?
Он всегда беспокоился о том, что стареет, сказал он себе, но кто же считает старость достоинством? Он забывал о настоящем, зато его озабоченность по поводу прошлого росла все больше и больше. Он начал впадать в детство и сам об этом знал - может, тут и заключалась разгадка? Может, потому он видел волчок и рождественские огни?
Ему хотелось знать, что бы произошло, если бы он схватил волчок?
Он надел шляпу на затылок, оторвался от дерева и медленно побрел вверх по улице, направляясь к дому.
Что он должен сделать теперь, когда он раскрыл тайну Воспителл, спрашивал он себя. Конечно, он мог бы побежать и растрезвонить об этом, но никто бы ему не поверил. Его бы вежливо выслушали, чтобы не ранить чувства старика, но любой житель городка счел бы это игрой воображения, и тут ничего нельзя было бы поделать. Потому что, кроме собственной непоколебимой уверенности, он не располагал бы ни единым доказательством.
Он мог бы привлечь внимание к тому, что молодежь теперь рано созревает, как сегодня днем к этому привлек его внимание Стаффи. Но он не сумеет доказать даже это, так как в конечном счете все жители городка дадут рациональное объяснение случившемуся. Даже если других причин не найдется, они это сделают из чувства родительской гордости. Ни один человек не будет удивляться тому, что у его сына или дочери особенно хорошие манеры и что по развитию молодежь Милвилла стоит выше среднего уровня.
Казалось бы, родители должны заметить, им просто следовало бы задуматься над этим - ведь не могут же дети всего городка быть так хорошо воспитаны и так уравновешенны! И все же никто ничего не замечал. Перемены подкрадывались так медленно, происходили так гладко, что просто не были заметны.
Да если уж на то пошло, он и сам не заметил их, он, большую часть жизни теснейшим образом связанный с этими самыми детьми, в которых теперь находит так много удивительного. А если уж и он не заметил, то как можно ждать, чтобы это сделал кто-то другой? Болтливому старику, вроде Стаффи, который лезет, куда не нужно, остается только чесать языком.
В горле у него пересохло и засосало под ложечкой. Больше всего ему сейчас хотелось чашечку кофе.
Он свернул на улицу, которая вела в деловую часть города, и побрел по ней, нагнув голову, как бы вступая в сражение с темнотой.
Чем все это кончится, спросил он себя. Кому нужно, чтобы дети не видели детства? Чтоб их обкрадывали? Какова цена того, что подрастающие юноши и девушки бросают игры намного раньше срока, что они прежде времени перенимают у взрослых их отношение к жизни?
Кому-то, видимо, это нужно. Дети Милвилла послушны и вежливы, к игре они подходят творчески; среди них, больше нет ни снобов, ни маленьких дикарей.
Но все несчастье в том, что стоит им только задуматься над этим, как они перестают быть детьми.
Ну, а в грядущем? Будет ли Милвилл поставщиком великих государственных деятелей, ловких дипломатов, первоклассных педагогов и талантливых ученых? Может быть, да, однако не это главное. Ведь чтобы выработать у них эти качества, детей обкрадывают, лишают детства - вот что самое главное.
Дин оказался в деловом районе, занимавшем не больше трех кварталов, и медленно побрел по улице, направляясь к единственной в городе аптеке.
В аптеке было лишь несколько человек. Он прошел к стойке, с несчастным видом взобрался на высокий стул, надвинув на глаза мятую шляпу, и ухватился за край стойки, чтоб руки не дрожали.
- Кофе, - сказал он девушке, которая подошла принять заказ.
Она принесла кофе.
Он сделал маленький глоток, но кофе был слишком горячий. Дин уже жалел о том, что пришел.
Внезапно он почувствовал себя совсем одиноким и чужим среди блеска ламп и металла, будто он приплелся из прошлого и занял место, предназначенное для настоящего.
Он почти никогда не появлялся в деловом районе, и, наверное, поэтому у него родилось такое чувство. Еще того реже появлялся он здесь вечером; впрочем, некогда он тут бывал.
Дин улыбнулся, вспомнив, как они когда-то собирались и болтали в кружках о всякой всячине, не придавая этому особого значения.
Но теперь все кончено. Его товарищей больше нет. Одни умерли, другие уехали, и мало кто еще способен на рискованный шаг.
Так он сидел в раздумье, понимая, что расчувствовался, но не придавая этому значения; он слишком устал и ослаб, чтобы перебороть себя.
Чья-то рука коснулась его плеча, и он в удивленье обернулся.
Перед ним стоял молодой Боб Мартин. Он улыбался, но с таким видом, будто был не совсем уверен в том, что поступает правильно.
- Сэр, мы вон там, за тем столиком, - сказал молодой Мартин, захлебнувшись от собственной храбрости.
Дин кивнул.
- Очень приятно, - пробормотал он.
- Мы хотели узнать, может... то есть, мистер Дин, мы были бы очень рады, если бы вы присоединились к нам.
- В самом деле, весьма любезно с вашей стороны.
- Мы не имели в виду, сэр... то есть...
- Ну конечно, - сказал Дин. - Я буду очень рад.
- Разрешите перенести ваш кофе, сэр. Я не пролью ни капельки.
- Доверяю тебе, Боб, - сказал Дин, поднимаясь из-за стола. - У тебя верная рука.
- Я сейчас вам объясню, мистер Дин. Не то чтобы я не хотел играть... Просто...
Дин слегка похлопал его по плечу.
- Я понимаю. Не к чему объяснять.
Он помедлил секунду, пытаясь сообразить, стоит ли рассказывать о том, что у него на уме.
И решился:
- Если ты не проболтаешься тренеру, я даже скажу, что согласен с тобой. В жизни бывают такие этапы, когда регби начинает казаться довольно глупой игрой.
Мартин с облегчением улыбнулся.
- Вы попали в самую точку. Вот именно.
Он пошел к своему столику.
За столом сидели четверо - Рональд Кинг, Джордж Вудз, Джуди Чарльсон и Донна Томпсон. Все хороши, подумал Дин. Будто на подбор. Он глядел, как они неторопливо потягивают содовую, стараясь растянуть удовольствие.
Они смотрели на него и улыбались, и Джордж Вудз отодвинул один из стульев, как бы приглашая Дина.
Тот осторожно сел и положил шляпу на пол за своим стулом. Боб пододвинул ему кофе.
- Вы очень добры, - сказал Дин и удивился, почему он чувствует себя скованным. В конце концов это его дети - дети, которых он каждый день видел в школе, те, кого он лелеял и у кого пробуждал охоту к знанию, дети, которых у него самого не было никогда.
- Вы сейчас нам так нужны, - сказал Рональд Кинг. - Мы тут говорили о Леймонте Стайлсе. Он единственный милвиллец, который побывал в космосе и...
- Вы, должно быть, знали его, мистер Дин, - сказала Джуди.
- Да, - неторопливо ответил Дин, - Я его знал, но хуже, чем Стафф. Они со Стаффом вместе провели детство. Я был немного старше.
- Что он за человек? - спросила Донна.
Дин хмыкнул.
- Леймонт Стайлс? Он был в нашем городе козлом отпущения. Когда он учился в школе, ни денег, ни домашнего очага у него не было, он так и не доучился. Если в городе происходила какая-то заваруха, вы могли ручаться головой, что в этом замешан Леймонт. Каждый встречный и поперечный утверждал, что из Леймонта ничего путного не выйдет, а так как о нем судачили часто и долго, Леймонт, должно быть, принимал это близко к сердцу...
Он все говорил и говорил, и они задавали ему вопросы, а Рональд Кинг сходил к стойке и принес ему еще одну чашечку кофе.
От Стайлса разговор перекинулся на регби. Кинг и Мартин повторили ему то, что сказали тренеру. Потом затронули проблемы школьного самоуправления, а потом перешли к обсуждению новой, недавно открытой теории ионного двигателя.
Дин не всегда принимал участие в разговоре; он больше слушал, задавал вопросы, и время промелькнуло незаметно.
Внезапно огни начали мигать, и Дин в изумлении поднял глаза.
Джуди, смеясь, разъяснила:
- Это сигнал к закрытию. Значит, нам пора уходить.
- Понятно, - сказал Дин. - А что, с вами частенько так бывает - я хочу сказать, часто вы сидите здесь до самого закрытия?
- Не очень. - ответил ему Боб Мартин. - В будни больно уж много задают.
- А я вот помню, когда-то давно такое со мной было, - начал Дин, но осекся на полуслове.
Да, и впрямь давно, подумал он. И сегодня вечером снова!
Он окинул их взглядом - пять лиц склонились над столом. Вежливы, добры и почтительны, подумал он. Но этого мало.
В разговоре с ними Дин забыл о том, что он стар. Они принимали его просто как живое существо, а не как человека преклонных лет, не как символ авторитета. Они стали ему близки, он почувствовал, будто он один из них, а они - это он, они сломали не только барьер между учениками и учителем, но и барьер между молодостью и старостью.
- У меня здесь машина, - сказал Боб Мартин. - Разрешите подвезти вас до дому.
Дин подобрал с пола шляпу и медленно поднялся на ноги.
- Нет, спасибо, - сказал он. - Пожалуй, я лучше пройдусь пешком. Мне нужно кое-что обдумать, а когда идешь, думается лучше.
- Приходите еще, - сказала Джуди Чарльсон. - Может, как-нибудь в пятницу вечером.
- Спасибо, - ответил Дин. - Пожалуй, я приду.
Большие дети, сказал он себе с некоторой гордостью. Намного добрее и вежливее обычных подростков. Ни нахальства, ни снисходительности, будто они и не дети, и все же есть в них великолепие юности; и мечтательность, и честолюбие, что идут рука об руку с юностью.
Повзрослевшие прежде времени, лишенные цинизма. А это очень важно - отсутствие цинизма.
Конечно, в их человеколюбии нет ничего дурного. Быть может, именно этим одарили их Воспителлы взамен украденного детства.
Если они и впрямь его украли. Потому что, может, они и не крали, а просто взяли и отложили про запас.
А если это так, то Воспителлы одарили ребят новым чувством зрелости и новым ощущением равенства. И взяли у ребят другое - то, что так или иначе пропадало впустую, нечто такое, чему люди, в сущности, не находили применения, но для Воспителл это было самым главным.
Они взяли себе юность и красоту и отложили в своем доме про запас; они сохранили то, что человеческие существа могли хранить лишь в памяти. Они ловили быстротечные мгновения и удерживали их, и вот он, урожай многих лет, дом был доверху набит ими.
Леймонт Стайлс, спросил он, ведя мысленный разговор с этим человеком через долгие годы, через дальние расстояния, ты об этом знал? Какую цель ты преследовал?
Не было ли это вызовом самодовольству чопорного городка, который вынудил его стать сильным? Надеждой, уверенностью, что ни один милвиллец больше уж не скажет ни про кого из ребят, как говорили про Леймонта Стайлса, что из этого мальчика или девочки ничего путного не выйдет.
Это, конечно, важно, но это еще не все.
Донна дотронулась до его локтя и потянула за рукав.
- Пойдемте, мистер Дин, - настойчиво звала она. - Вам нельзя здесь оставаться.
Они все вместе направились к двери, попрощались, и он вышел на улицу, как ему показалось, немного быстрее обычного.
Это потому, что теперь он стал чуть моложе, чем был два часа назад, совершенно серьезно сказал он себе.
Дин пошел быстрее и больше не прихрамывал, и совсем не устал, но боялся признаться в этом самому себе ведь это была мечта, надежда, поиски, в которых никто никогда не признается.
Он шел куда глаза глядят. Ему нужно было отправляться домой. Было очень поздно, давно пора в постель.
Но он не мог произнести этого слова. Не мог облечь мысль в словесную оболочку.
Он пошел вверх по улице, мимо лужайки, заросшей кустарником, и увидел, что свет все еще просачивается сквозь спущенные занавеси. ьЭто и Стаффи, и я сам, и старина Эйб Хокинс. Нас много...э
Дверь отворилась; на пороге стояла Воспителла, спокойная и красивая. Она нисколько не удивилась. Словно она специально ждала меня, подумал Дин.
И увидел остальных двух, которые сидели у камина.
- Пожалуйста, входите в дом, - предложила Воспителла. - Мы очень рады тому, что вы решили вернуться. Все дети ушли. Давайте поговорим в тишине и покое.
Он вошел и снова сел в кресло и аккуратно положил шляпу себе на колено.
Еще раз дети пробежали по комнате, и он почувствовал себя вне времени и пространства и услышал смех.
Он сидел в кресле и думал, покачивая головой, а Воспителлы ждали.
Трудно, думал он. Трудно найти нужные слова.
И вновь, как много лет назад, он почувствовал себя учеником, которого учитель вызвал отвечать урок.
Они все еще ждали, но они были терпеливы; надо дать ему время.
Он должен сказать об всем как следует. Он должен добиться того, чтоб они поняли. Он не может просто сболтнуть что придется. Его слова должны прозвучать естественно и в то же время быть логичными.
Но как сделать, чтобы в них была логика? - спросил он себя.
В том, что старики, подобные ему и Стаффи, нуждаются в Воспителлах, не было ни капли логики.

МИРАЖ

Они вынырнули из марсианской ночи - шестеро жалких
крошечных существ, истомленных поисками седьмого.
Они возникли на краю круга света, отбрасываемого костром, и
замерли, поглядывая на троих землян своими совиными глазами.
И земляне застыли, захваченные врасплох.
- Спокойно, - выдохнул Уомпус Смит уголком бородатого рта. -
Если мы не шелохнемся, они подойдут поближе.
Издалека донесся чей-то слабый, тягучий стон - он проплыл над
песчаной пустыней, над остроконечными гребнями скал, над исполинским
каменным стрельбищем.
Шестеро стояли на самой границе света. Пламя расцвечивало их
мех красными и синими бликами, и они будто переливались на фоне
ночной пустыни.
- Древние, - бросил Ларс Нелсон Ричарду Уэббу, сидящему по
другую сторону костра.
Уэбб поперхнулся, у него перехватило дыхание. Перед ним были
существа, которых он и не надеялся увидеть. Существа, которых не
надеялся больше увидеть никто из людей, - шестеро марсианских
(древних), вынырнувших вдруг из пустыни, из глубин тьмы, и замерших в
свете костра. Многие - это он знал наверняка - провозглашали расу
(древних) вымершей, затравленной, погибшей в ловушках, истребленной
алчными охотниками-песковиками.
Сначала все шестеро казались одинаковыми, неотличимыми друг
от друга; потом, когда Уэбб присмотрелся, он заметил мелкие различия в
строении тел, выдающие своеобразие каждого. (Только шестеро, - подумал
он, - а ведь должно быть семь...)
(Древние) медленно двинулись вперед, все глубже вступая в
освещенный круг у костра. Один за другим опустились на песок, лицом к
лицу с людьми. Никто не проронил ни слова, и молчание в круге огня
становилось все напряженнее, лишь откуда-то с севера по-прежнему
доносились стенания, словно острый тонкий нож взрезал безмолвную ночь.
- Люди рады, - произнес наконец Уомпус Смит, переходя на
жаргон пустыни. - Люди долго вас ждали.
Одно из существ заговорило в ответ. Слова у него получались
полуанглийскими, полумарсианскими - чистая тарабарщина для
непривычного слуха.
- Мы умираем, - сказало оно. - Люди долго вредили. Люди могут
немного помочь. Теперь, когда мы умираем, люди помогут?
- Люди огорчены, - ответил Уомпус, но даже в тот миг, когда он
старался напустить на себя печаль, в голосе у него проскользнула радостная
дрожь6 какое-то неудержимое рвение, как у собаки, взявшей горячий след.
- Нас тут шесть, - сказало существо. - Шесть - мало. Нужен еще
один. Не найдем Седьмого - умрем. Все древние умрут без возврата.
- Ну, не все, - откликнулся Уомпус.
- Все, - настойчиво повторил (древний). - Есть другие шестерки.
Седьмого нет нигде.
- Чем же мы можем вам помочь?
- Люди знают, где Седьмой. Люди прячут Седьмого.
Уомпус затряс головой.
- Где же мы его прячем?
- В клетке. На Земле. Чтобы другие люди смотрели.
Уомпус снова качнул головой.
- На Земле нет Седьмого.
- Был один, - тихо вставил Уэбб. - В зоопарке.
- В зоопарке, - повторило существо, будто пробуя незнакомое слово
на вкус. - Так мы и думали. В клетке.
- Он умер, - сказал Уэбб. - Много лет назад.
- Люди прячут Седьмого, - настаивало существо. - Здесь, на этой
планете. Сильно прячут. Хотят продать.
- Не понимаю, - выговорил Уомпус, но по тому, как он это
выговорил, Уэбб догадался, что тот прекрасно все понял.
- Найдите Седьмого. Не убивайте его. Спрячьте. Запомните - мы
придем за ним. Запомните - мы заплатим.
- Заплатите? Чем?
- Мы покажем вам город, - ответило существо. Древний город.
- Это он про ваш город, - пояснил Уэббу Нелсон. - Про руины,
которые вы ищете.
- Как жаль, что у нас в самом деле нет Седьмого, - произнес
Уомпус. - Мы бы отдали его им, а они отвели бы нас к руинам...
- Люди долго вредили, - сказало существо. - Люди убили всех
Седьмых. У Седьмых хороший мех. Женщины носят этот мех. Дорого
платят за мех Седьмых.
- Что верно, то верно, - откликнулся Нелсон. - Пятьдесят тысяч за
шкурку на любой фактории. А в Нью-Йорке - за пелеринку из четырех
шкурок полмиллиона чистоганом...
Уэббу стало дурно от самой мысли о такой торговле, а еще более от
небрежности, с какой Нелсон помянул о ней. Теперь она, разумеется, была
объявлена вне закона, но закон пришел на выручку слишком поздно -
(древних) уже нельзя было спасти. Хотя, если разобраться, зачем вообще
понадобился этот закон? Разве может человек, разумное существо,
охотиться на другое разумное существо и убивать его ради шкурки, ради
того, чтобы продать ее за пятьдесят тысяч долларов?
- Мы не прячем Седьмого, - уверял Уомпус. - Закон говорит, что
мы вам друзья. Никто не смеет вредить Седьмому. Никто не смеет его
прятать.
- Закон далеко, - возразило существо. - Здесь люди сами себе закон.
- Кроме нас, - ответил Уомпус. - Мы с законом не шутим.
(И не смеется), - подумал Уэбб.
- Вы поможете? - спросило существо.
- Попробовать можно, - уклончиво сказал Уомпус. - Хотя что
толку. Вы не можете найти. Люди тоже не найдут.
- Найдите. Покажем город.
- Мы поищем, - пообещал Уомпус. - Хорошо поищем. Найдем
Седьмого - приведем. Где вы будете ждать?
- В ущелье.
- Ладно, - произнес Уомпус. - Значит, уговор?
- Уговор.
Шестеро не спеша поднялись на ноги и вновь повернулись лицом к
ночи. На краю освещенного круга они приостановились. Тот, что говорил,
обернулся к людям.
- До свидания, - сказал он.
- Всего, - ответил Уомпус.
И они ушли обратно к себе, в пустыню.

А трое людей еще долго сидели и прислушивались непонятно к
чему, выцеживали из тишины мельчайший шорох, пытаясь уловить в нем
отголоски жизни, кишащей вокруг костра.
(На Марсе, - подумал Уэбб, - мы все время прислушиваемся.
Такова плата за право выжить. Надо прислушиваться, надо всматриваться,
замирать и не шевелиться. И быть безжалостным. Надо наносить удар, не
дожидаясь, пока его нанесет другой. Успеть увидеть опасность, услышать
опасность, быть постоянно в готовности встретить ее и опередить хотя бы
на полсекунды. А главное - надо распознать опасность, едва завидев, едва
заслышав ее...)
В конце концов Нелсон вернулся к тому занятию, которое прервал
при появлении шестерых, - править нож на карманном оселке, доводя его
до остроты бритвы. Тихое, равномерное дзиньканье стали по камню
звучало как сердцебиение, как пульс, рожденный далеко за костром,
пришедший из тьмы, как мелодия самой пустыни.
Молчание нарушил Уомпус.
- Чертовски жаль, Ларс, что мы не знаем, где найти Седьмого.
- Угу, - ответил тот.
- Могло бы получиться неплохое дельце, - продолжал Уомпус. - В
этом древнем городе - клад на кладе. Так все говорят.
- Просто врут, - проворчал Нелсон.
- Камушки, - продолжал Уомпус. - Такие крупные и блестящие, что
глаза лопаются. Целые мешки камушков. С ног свалишься, пока
перетаскаешь.
- Да больше одного мешка и не понадобилось бы, - поддержал
Нелсон. - Один мешок - и на всю жизнь хватит.
Тут Уэбб заметил, что оба они пристально смотрят на него, щурясь
при свете костра. Он произнес почти сердито:
- Я про клады ровно ничего не знаю.
- Но вы же слышали, что говорят, - бросил Уомпус.
Уэбб ответил кивком.
- Можно сказать и по-другому. Клады меня не интересуют. Я не
рассчитываю ни на какой клад.
- Но и не откажетесь, если подвернется, - вставил Ларс.
- Это не играет роли, - отрезал Уэбб. - Что так, что иначе.
- Что вам известно про древний город? - требовательно спросил
Уомпус, и даже младенцу стало бы ясно, что вопрос задан неспроста,
вернее, не без тайных надежд. - Ходите кругом да около, роняете разные
намеки, нет чтоб открыться и выложить все начистоту...
Секунду-другую Уэбб молча глядел на Уомпуса, потом проговорил
с расстановкой:
- Известно одно. Я прикинул, где мог стоять этот город. Исходя из
географических и геологических данных и из определенных представлений
об истоках культур. Я прикинул, где могла течь вода, где могли расти леса
и травы, когда Марс был цветущим и юным. Я попробовал установить
теоретически самое вероятное место зарождения цивилизации. Только и
всего.
- И вы никогда не задумывались ни о каких кладах?
- Я думал о том, чтобы разгадать загадку марсианской культуры, -
ответил Уэбб. - Как она развивалась; почему погибла и на что была
похожа.
Уомпус сплюнул.
- Вы даже не уверены, что город вообще существует, - буркнул он
возмущенно.
- До недавних пор действительно не был, - отозвался Уэбб. -
Теперь уверен.
- Потому что о нем заговорили эти зверушки?
- Именно поэтому. Вы угадали.
Уомпус хмыкнул и умолк. Уэбб не сводил глаз со своих спутников,
вглядываясь в их лица сквозь пламя костра.
(Они считают, что я (с приветом), - подумал он. - Они презирают
меня за то, что я (с приветом). Они, не колеблясь, бросили бы меня на
произвол судьбы, а то и пырнули ножом, если бы им это понадобилось,
если бы у меня нашлось что-нибудь, чем они захотели бы завладеть...)
Но он отдавал себе отчет, что выбора у него в сущности не было.
Он не мог уйти в пустыню один - попытайся он сделать это на свой страх и
риск, он, наверное, не прожил бы и двух дней. Чтобы выжить здесь, нужны
специальные знания и специальные навыки, да еще и особый склад ума.
Чтобы рискнуть на Марсе выйти за пределы поселений, надо развить в себе
особую способность к выживанию.
А поселения остались теперь далеко-далеко. Где-то там, на востоке.
- Завтра, - произнес Уомпус, - мы меняем маршрут. Мы пойдем на
север, а не на запад.
Уэбб ничего не ответил. Лишь рука осторожно скользнула к поясу
и нащупала пистолет - захотелось убедиться, что пистолет на месте.
Он сознавал, конечно, что нанимать этих двоих не следовало. Но и
другие, вероятно, оказались бы не лучше. Они все были одной породы -
закаленные и ожесточившиеся, они скитались по пустыне, охотясь,
расставляя капканы, копая шурфы, подбирая все, что попадется. Просто в
ту минуту, когда Уэбб явился на факторию, Уомпус и Нелсон оставались
там в единственном числе. Остальные песковики ушли за неделю до его
прибытия, разбрелись по своим охотничьим угодьям.
Поначалу эти двое держались почтительно, чуть ли не
подобострастно. Но дни шли за днями, проводники обретали все большую
уверенность в себе и понемногу наглели. Теперь-то Уэбб догадался, что его
просто обвели вокруг пальца. Теперь-то он смекнул, что эти двое застряли
на фактории по одной простой причине: у них не было снаряжения и никто
не хотел поверить им в долг. Пока не подвернулся он со своей затеей. Он
дал им все, что только могло понадобиться им в пустыне. А теперь, когда
дал, превратился в обузу.
- Я сказал, - повторил Уомпус, - что завтра мы пойдем на север. -
Уэбб по-прежнему хранил молчание. Уомпус повысил голос: - Вы меня
слышали?..
- Еще в самый первый раз, - отозвался Уэбб.
- Мы пойдем на север, - повторил Уомпус, - и мы будем спешить.
- Вы что, припрятали там на севере Седьмого?
Ларс хихикнул:
- Подумать только, какая чертова канитель! Требуется целых
семеро там, где у нас вполне хватает одного мужчины и одной женщины.
- Я спрашиваю, - повторил Уэбб, адресуясь к Уомпусу, - вы что,
загодя заперли Седьмого в клетку?
- Нет, - ответил Уомпус. - Просто пойдем на север, вот и все.
- Я нанял вас, чтобы вы шли со мной на запад.
- Так я и думал, - проворчал Уомпус, - что вы заявите что-нибудь в
таком роде. Мне просто не терпелось узнать, что вы на этот счет думаете.
- Вы решили бросить меня на произвол судьбы, - сказал Уэбб. - Вы
заграбастали мои денежки и вызвались быть моими проводниками. Теперь
вам взбрело на ум что-то новенькое. Одно из двух: или у вас есть Седьмой,
или вам кажется, что вы знаете, где его найти. А если я тоже узнаю об этом
и проболтаюсь, вам несдобровать. Так что остается самая малость:
придумать, как со мной поступить. Можно прикончить меня на месте, а
можно просто бросить, и пусть кто-нибудь или что-нибудь прикончит меня
за вас...
- Но мы хоть предоставляем вам выбор, не правда ли? - осклабился
Ларс.
Уэбб перевел взгляд на Уомпуса, и тот кивнул:
- Выбирайте, Уэбб.
Разумеется, он успел бы выхватить пистолет. Успел бы, по всей
вероятности, прихлопнуть одного из них, прежде чем другой прихлопнет
его самого. Но чего бы он этим добился? Он был бы все равно мертвец -
такой же мертвец, как если бы его застрелили без предупреждения. И коль
на то пошло, он уже и сейчас мертвец: ведь между ним и поселениями
пролегли сотни миль, и даже если бы он каким-то чудом одолел эти сотни
миль, где гарантия, что он сумеет найти поселения?
- Мы выезжаем без промедления, - сказал Уомпус. - Не очень-то
удобная штука путешествовать в темноте, да нам не привыкать. Через день-
другой будем уже далеко на севере...
Ларс добавил:
- А когда вернемся на факторию, Уэбб, непременно выпьем за
упокой вашей души.
Уомпус решил поддержать настроение:
- Выпьем чего-нибудь поприличнее, Уэбб. Уж тогда-то мы сможем
позволить себе приличную выпивку.
Уэбб не промолвил ни слова, даже не шелохнулся. Он сидел на
песке неподвижно, почти расслабленно. (Вот это, - сказал он себе, -
пожалуй, и есть самое страшное. Что я могу сидеть, отлично зная, что
сейчас произойдет, и вести себя так, словно это меня вовсе не касается...)
Наверное, тому виной были пройденные мили - мили суровой,
изрезанной пустыни, где человека на каждом шагу подстерегают хищники,
жестокие и кровожадные, алчущие добычи, всегда готовые подкрасться,
напасть и убить. Жизнь в пустыне сведена к самым примитивным
потребностям, и новичок быстро усваивает, что от смерти ее отделяет в
лучшем случае тонкая-тонкая нить...
- Ну так что, - произнес наконец Уомпус, - что же вы' выбираете,
Уэбб?
- Предпочитаю, - ответил Уэбб угрюмо, - рискнуть и попробовать
выжить.
Ларс пощелкал языком по зубам.
- Плохо дело, - сказал он. - Мы надеялись, что вы предпочтете иной
выход. Тогда мы могли бы забрать себе все добро. А так придется вам кое-
что оставить.
- Вы же всегда успеете вернуться, - ответил Уэбб, - и пристрелить
меня как крольчонка. Это будет легче легкого.
- Хм, - откликнулся Уомпус, - стоящая идея!
- Отдайте-ка мне свою пушку, Уэбб, - сказал Ларс. - Я верну вам ее
обратно, когда будем уезжать. К чему рисковать, что вы продырявите нас,
пока мы собираемся...
Уэбб вытащил пистолет из кобуры и беспрекословно отдал
Нелсону. А затем сидел, не меняя позы, и следил, как они пакуют
снаряжение и складывают в нутро пескохода. Сборы были недолгими.
- Мы оставляем вам достаточно, чтобы продержаться, - объявил
ему Уомпус. - Более чем достаточно.
Наверное, вы прикинули, - ответил Уэбб, - что я долго не протяну.
- На вашем месте, - сказал Уомпус, - я предпочел бы легкий и
быстрый конец.
Уэбб еще долго сидел без движения, прислушиваясь к мотору
пескохода, пока звук не затих вдали, а потом поджидая внезапного
выстрела, который бросит его вниз лицом прямо в яркое пламя костра.
Прошло немало минут, прежде чем он поверил, что выстрела не будет.
Тогда он подбавил в костер топлива и залез в спальный мешок.
Утром он направился на восток - назад по следам пескохода. Он
знал: следы будут заметны в течение недели, может, даже чуть дольше, но
рано или поздно исчезнут, вытертые сыпучими песками и слабеньким
подвывающим ветерком, который нет-нет да и пронесется над унылой и
неприятной пустыней.
Но, по крайней мере пока он идет по следам, он будет знать, что
идет в нужную сторону. И более чем вероятно, что ему суждено погибнуть
куда раньше, чем исчезнут следы: пустыня щедра на внезапную смерть, и
никто не посмеет ручаться, что не расстанется с жизнью буквально
мгновение спустя.
Уэбб шел, сжимая в руке пистолет, поминутно оглядываясь по
сторонам, останавливаясь на гребнях дюн и изучая местность, лежащую
впереди, прежде чем спуститься в ложбину.
Непривычная ноша - неумело скатанный спальный мешок -
наливалась тяжестью с каждым часом, стирая плечи до крови. День
выдался теплым - настолько же теплым, как ночь была холодна, - и в горле
колом вставала мучительная жажда. Уэбб бережно отмерял по капельке
воду из оставленного ему скудного запаса.
Он понимал, что никогда не вернется к людям. Где-то между
дюнами, среди которых он брел сейчас, и линией поселений он умрет от
недостатка воды, или от укуса насекомого, или от клыков какого-нибудь
свирепого зверя, или просто от изнеможения. Подумать толком - так не
стоило и пробовать добраться к людям, на успех у него не оставалось и
одного шанса из тысячи. Но Уэбб даже не сбавил шага, чтобы подсчитать
свои шансы, - он шел и шел на восток, по следам пескохода.
Потому что в нем жила чисто человеческая черта - пытаться,
несмотря ни на что: он должен двигаться, пока не иссякнут силы, должен
избегать смерти так упорно, как только сможет ее избегать. И он шел,
напрягая волю и силы и упорно избегая смерти.
Он приметил колонию муравьев как раз вовремя, чтобы обойти ее
стороной, но обход получился слишком близким, и насекомые, почуяв
пищу, устремились за ним следом. Пришлось бежать, и он бежал целую
милю, прежде чем оторвался от преследователей.
Он разглядел припавшую к песку, окрашенную под цвет песка
тварь, поджидающую, чтобы он подошел поближе, и уложил ее на месте.
Немного позже из-за россыпи камней выскочило другое чудище, но пуля
угодила чудищу точно между глаз, прежде чем оно покрыло половину
разделявшего их расстояния.
Добрый час, не меньше, он просидел не шевелясь на песке, пока
гигантское насекомое - по виду шмель, но вовсе не шмель - кружило над
той точкой, где только что кого-то видело. Но так как шмель умел
распознавать добычу, лишь пока она движется, то в конце концов
отступился и улетел. Тем не менее Уэбб сидел неподвижно еще с полчаса
на случай, если тот не улетел насовсем, а прячется где-то неподалеку в
надежде вновь уловить движение и возобновить охоту.
Четыре раза ему удалось обмануть смерть, но он понимал: пробьет
час, когда он не заметит опасности или, заметив, не среагирует достаточно
быстро, чтобы остановить ее.
Его одолевали миражи, отвлекая внимание от всего другого, за чем
надлежало следить неустанно. Миражи мерцали в небе, как бы вырастая из
почвы, рисуя мучительные картины, каких на Марсе не было и быть не
могло, а если и были, то давным-давно, в незапамятные времена.
Картины широких медленных рек с косым парусом на середине.
Картины зеленых лесов, взбегающих по холмам, - такие ясные, такие
близкие, что среди деревьев без труда можно было различить пятнышки
диких цветов. А иногда вдалеке чудилось что-то наподобие увенчанных
снежными шапками гор - это в мире, не ведавшем, что такое горы.
Продвигаясь вперед, он не забывал высматривать, где бы
разжиться топливом, - а вдруг из-под песка выступит краешек
"законсервированного" ствола, уцелевшего от той смутной поры, когда
окрестные холмы и долины были покрыты зеленью, кусочек дерева,
избегнувший ножей времени и застрявший высохшей мумией в безводье
пустыни.
Однако топлива не находилось, и он отдал себе отчет, что, скорее
всего, ему предстоит провести ночь без огня. Заночевать без огня на
открытом воздухе было бы полнейшим безумием. Не пройдет и часа после
наступления сумерек, как его попросту сожрут. Значит, надо искать
убежища в одной из пещер, что в изобилии встречались среди диких скал,
раскиданных по пустыне. Надо найти подходящую пещеру, очистить ее от
зверья, которое может там гнездиться, завалить вход камнями и тогда уж
прилечь, не выпуская пистолета из рук.
На первый взгляд, задача была несложная, пещер попадалось
много, и тем не менее приходилось отвергать их одну за другой: на поверку
входы пещер оказывались слишком широкими, завалить их не
представлялось возможным. А пещера с незаваленным входом - это было
известно даже ему - в мгновение ока превращалась в ловушку.
До заката оставалось меньше часа, когда Уэбб наконец выбрал
пещеру, которая, казалось, удовлетворяла всем требованиям. Пещера
располагалась среди скал на склоне крутого холма. Уэбб провел несколько
долгих минут, стоя у подножия холма и оглядывая склон. Никакого
движения. Нигде не возникало никаких подозрительных цветных бликов.
Тогда он не торопясь начал подъем, глубоко увязая в сыпучем
песке откоса, с трудом завоевывая каждый фут, надолго замирая, чтобы
перевести дух и обследовать склон впереди снова, снова и снова.
Одолев откос, он осторожно двинулся к пещере с пистолетом на
изготовку: кто знает, не выпрыгнет ли оттуда какая-нибудь нечисть? И
вообще, что теперь делать: посветить ли в пещеру фонариком, чтобы
разглядеть, кто там? Или, не долго думая, вскинуть пистолет и полить все
внутреннее пространство пещеры смертоносным огнем?
"Церемониться тут нечего, - убеждал он себя. - Лучше ухлопать
безобидную тварь, чем пренебречь возможной опасностью..."
Он не слышал ни звука, пока когти хищника не заскрежетали по
камню у него за спиной. Бросив быстрый взгляд через плечо, он убедился,
что зверь совсем рядом, успел заметить разверстую пасть, убийственные
клыки и крохотные глазки, пылающие холодной жестокостью.
Оборачиваться и стрелять было уже поздно. Было поздно
предпринимать что бы то ни было, разве что...
Ноги Уэбба распрямились с силой, как рычаги, швырнув его тело
вперед, в пещеру. Задев плечом об острый камень у входа, он распорол
куртку и ободрал руку, зато очутился внутри, где стало просторнее, и
покатился куда-то. Что-то задело его по лицу, потом он перекатился через
кого-то, кто издал протестующий визг. В дальнем углу пещеры съежился
какой-то тихо мяукающий комок.
Став на колени, Уэбб перекинул пистолет из руки в руку,
повернулся лицом ко входу и увидел массивную голову и плечи зверя,
который продолжал атаку, пытаясь втиснуться внутрь. Потом голова и
плечи оттянулись назад, и на смену им пришла гигантская лапа, которая
принялась шарить по пещере в поисках укрывшейся там добычи.
Вокруг поднялся шум - Уэбб различил не менее десятка голосов,
бормочущих на жаргоне пустыни:
- Человек, человек, убей, убей, убей...
Пистолет Уэбба изрыгнул огонь, лапа обмякла и нехотя выползла
из пещеры. Большое серое тело отпрянуло, потеряло опору, и было слышно,
как оно ударилось внизу о склон и заскользило по осыпи.
- Спасибо, человек, - шелестели голоса. - Спасибо...
Уэбб медленно сел, пристроив пистолет на колене.
Теперь он расслышал, как жизнь шевелится во круг со всех сторон.
Пот выступил у него на лбу, побежал ручейками по спине.
Что таилось в пещере? Кто был тут вместе с ним?
То, что они заговорили, не означало ровным счетом ничего.
Половина так называемых животных Марса умела изъясняться на жаргоне
пустыни, состоящем из двухсот-трехсот слов частично земного, частично
марсианского, а частично бог весть какого происхождения. Ведь многие из
этих животных были на самом деле отнюдь не животными, а
выродившимися потомками тех, кто некогда создал сложную цивилизацию.
Среди них "древние" достигали в прошлом наивысшего развития - недаром
они до сих пор сумели в какой-то степени сохранить облик двуногих,-но
существовали, видимо, и другие расы, стоявшие на более низких ступенях
культуры и выжившие лишь благодаря миролюбию и терпимости
"древних".
- Ты в безопасности, - услышал он голос. - Не бойся. Закон
пещеры.
- Закон пещеры?
- Убивать н пещере нельзя. Снаружи - можно. А в пещере нельзя.
- Я не стану убивать, - откликнулся Уэбб. - Закон пещеры -
хороший закон.
- Человек знает закон пещеры?
- Человек не нарушит закон пещеры.
- Хорошо, - произнес тот же голос. - Тогда все хорошо.
Уэбб с облегчением спрятал пистолет в кобуру и снял со спины
спальный мешок, расстелил его рядом с собой и потер свои натруженные, в
ссадинах и волдырях, плечи.
"В это можно поверить, - сказал он себе.- Такое стихийное и
простое установление, как закон пещеры, нетрудно понять и принять. Ведь
этот закон исходит из элементарной жизненной потребности - потребности
слабейших с приходом ночи забыть взаимные распри, перестать гоняться
друг за другом и найти общее убежище от более сильных и свирепых
убийц, от тех, что выходят на охоту после заката..."
Другой голос произнес:
- Придет утро. Человек захочет убить.
И еще голос:
- Человек соблюдает закон ночью. Утром закон ему надоест. Утром
он начнет убивать.
- Человек не будет убивать утром, - заверил Уэбб.
- Все люди убивают, - объявило одно из существ. - Убивают ради
меха. Убивают ради мяса. Мы мех. Мы мясо.
- Этот человек не будет убивать, - повторил Уэбб. - Этот человек -
друг.
- Друг? - переспросил голос.- Мы не знаем, что такое друг.
Объясни.
Объяснять Уэбб не стал. Он понимал: объяснять бесполезно. Они
все равно не осознают нового слова - оно чуждо этой пустыне. В конце
концов он спросил:
- Камни тут есть?
И какой-то голос откликнулся:
- Камни в пещере есть. Человеку нужны камни?
- Завалить вход в пещеру, - пояснил Уэбб, - чтобы хищники не
могли сюда попасть.
Они не сразу уловили суть предложения, но наконец один из них
решил:
- Камни - это хорошо.
Они принялись таскать камни и камушки и с помощью Уэбба
плотно запечатали вход в пещеру. Было слишком темно для того, чтобы
что-нибудь толком разглядеть, но во время работы существа невольно
задевали его, и одни были мягкими и пушистыми, а другие - чешуйчатыми,
как крокодилы, и их чешуя обдирала кожу. Встретилось и существо,
которое казалось не просто мягким, а рыхлым до отвращения.
Уэбб устроился в углу пещеры, прислонив спальный мешок к
стене. Он с удовольствием забрался бы внутрь, но для этого пришлось бы
сначала вынуть из мешка все припасы, а если он вынет их, то, ясное дело, к
утру от них не останется даже воспоминания.
"Быть может, - обнадеживал он себя, - теплота тел существ,
сбившихся на ночь в пещере, не позволит ей слишком сильно остыть. Она,
конечно, остынет все равно, но, быть может, не настолько, чтобы холод
стал опасным для жизни. Рискованно, да что ж поделаешь..."
Проводить ночи в дружбе, убивать друг друга и спасаться друг от
друга с приходом зари... Они назвали это законом. Законом пещеры. Вот о
чем бы книги писать, вот на что нет и намека во всех толстенных томах,
которые он когда-либо прочел.
А прочел он их множество. Какими-то безмолвными чарами Марс
привораживал Уэбба, приводил его в восторг. Таинственность и
отдаленность, пустота и упадок дразнили его воображение и в конце концов
заманили сюда, чтобы попытаться хотя бы приподнять завесу
таинственности, попытаться нащупать причину упадка и, пусть
приблизительно, измерить былое величие культуры, в незапамятные
времена потерпевшей крах.
В марсианской археологии насчитывалось немало незаурядных
работ. Аксельсон с его дотошными исследованиями символики водяных
кувшинов, наивные подчас потуги Мейсона проследить пути великих
переселений. Потом еще Смит, который годами бродил по этому
пустынному миру, записывая смутные истории о древнем величии, о
золотом веке, те истории, что нашептывали друг другу маленькие
вырождающиеся существа. Разумеется, в большинстве своем это мифы, но
где-то, в каком-то из мифов кроется и ответ на волнующие Уэбба вопросы.
Фольклор никогда не бывает чистой выдумкой, в основе его обязательно
лежит факт; потом к одному факту прибавляется другой, два факта
искажаются до неузнаваемости, и рождается миф. Но в конечном счете за
любыми напластованиями непременно прячется изначальная основа - факт.
Точно так обстоит, так должно обстоять дело и с тем мифом, где
говорится о великом, блистающем городе, который возвышался над всем на
Марсе и был известен до самых дальних его пределов. Средоточие
культуры - так объяснял себе это Уэбб, - точка, в которой сходились все
достижения, все мечты и стремления эпохи былого величия. И тем не менее
за сто с лишним лет поисков и раскопок археологи с Земли не нашли и
следа самого завалящего города, не говоря уж о Городе всех городов.
Черепки, захоронения, жалкие лачуги, где в относительно недавние
времена ютились уцелевшие наследники великого народа, - такого было
хоть отбавляй. Но мифического города не было и в помине.
А ведь должен быть! Уэбб ощущал уверенность, что миф не может
лгать: этот миф рассказывали слишком часто в слишком отдаленных друг
от друга точках, рассказывали слишком многие и слишком разные звери,
все, что некогда назывались людьми.
"Марс приворожил меня, - подумал Уэбб, - и все еще
привораживает. Но теперь я знаю, что это смерть моя: только смерть
способна так приворожить. Смерть на следующем переходе, уже занявшая
свой рубеж. А то и смерть прямо здесь, в пещере: кто помешает им убить
меня, едва забрезжит рассвет, просто ради того, чтобы я не убил их? Кто
помешает им продлить свое ночное перемирие ровно на столько секунд,
сколько понадобится, чтобы прикончить меня?.."
И что такое закон пещеры? Отголосок минувших дней, некое
напоминание о давно утраченном братстве? Или, напротив, нововведение,
вызванное к жизни веком зла, который пришел братству на смену?
Он откинул голову на камень, закрыл глаза и подумал:
"Если они убьют меня - пусть убьют, я их убивать не стану. И без
меня люди уже убивали на Марсе сверх всякой меры. Я по крайней мере
верну хоть часть долга. Я не стану убивать тех, кто приютил меня".
И тут он вспомнил, как подкрадывался к пещере, обсуждая сам с
собой вопрос: заглянуть туда сначала или без долгих слов взять пещеру на
мушку и выжечь в ней все и вся - простейший способ увериться, что там не
осталось никого и ничего вредоносного...
- Но я не знал! - воскликнул он. - Я же не знал!
Мягкое пушистое тельце коснулось его руки, и он услышал голосок:
- Друг - значит не обидит? Друг - значит не убьет?
- Не обидит, - подтвердил Уэбб. - Не убьет.
- Ты видел шестерых? - осведомился голосок.
Уэбб вздрогнул, отпрянул от стены и оцепенел. Голосок повторил
настойчиво. - Ты видел шестерых?
- Я видел шестерых, - ответил Уэбб.
- Давно?
- Одно солнце назад.
- Где шестеро?
- В ущелье, - ответил Уэбб. - Ждут в ущелье.
- Ты охотишься на Седьмого?
- Нет, - ответил Уэбб. - Я иду домой.
- А другие люди?
- Они ушли на север. Охотятся на Седьмого на севере.
- Они убьют Седьмого?
- Поймают Седьмого. Отведут его к шестерым. Чтобы увидеть
город.
- Шестеро обещали?
- Шестеро обещали, - ответил Уэбб.
- Ты хороший человек. Ты человек-друг. Ты не убьешь Седьмого?
- Не убью, - подтвердил Уэбб.
- Все люди убивают. А Седьмых прежде всего. У Седьмых
хороший мех. Дорого стоит. Много Седьмых погибли от рук людей.
- Закон говорит - нельзя убивать, - провозгласил Уэбб. - Закон
людей говорит, что Седьмой - друг. Нельзя убивать друга.
- Закон? Как закон пещеры?
- Как закон пещеры, - подтвердил Уэбб.
- Ты Седьмому друг?
- Я друг вам всем.
- Я Седьмой, - произнес голосок.
Уэбб сидел неподвижно, выжидая, чтобы мозг стряхнул с себя
оцепенение.
- Слушай, Седьмой, - сказал он наконец. - Иди в ущелье. Найди
шестерых. Они ждут. Человек-друг рад за тебя.
- Человек-друг хотел увидеть город, - откликнулось существо. -
Седьмой - друг человеку. Человек нашел Седьмого. Человек увидит город.
Шестеро обещали.
Уэбб едва сдержался, чтобы не разразиться горьким хохотом. Вот
ему и выпал случай, на который он почти не надеялся. Вот и свершилось то,
чего он желал, то, зачем он вообще прилетел на Марс. А он не может
принять дар, который ему предлагают. Физически не в силах принять.
- Человек не дойдет, - сказал он. - Человек умрет. Нет еды. Нет
воды. Человеку смерть.
- Мы позаботимся о тебе, - ответил Седьмой. - У нас никогда не
было человека-друга. Люди убивали нас, мы убивали людей. Но пришел
человек-друг. Мы позаботимся о таком человеке.
Уэбб немного помедлил, размышляя, потом спросил:
- Вы дадите человеку еду? Вы найдете для человека воду?
- Мы позаботимся, - был ответ.
- Как Седьмой узнал, что я видел шестерых?
- Человек сказал. Человек подумал. Седьмой узнал.
Вот оно что - телепатия... След былого могущества, остаток
величественной культуры, еще не совсем позабытой. Интересно, многие ли
другие существа в пещере наделены тем же даром?
- Человек пойдет вместе с Седьмым? - спросил Седьмой.
- Человек пойдет, - решил Уэбб.
"В самом деле, почему бы и нет?" - сказал он себе. Идти на восток,
в сторону поселений - это не решение. У него не хватит пищи. У него не
хватит воды. Его подстережет и сожрет какой-нибудь хищник. У него нет
ни малейшей надежды выжить.
Но если он пойдет за крошечным существом, что встало рядом с
ним во мраке пещеры, надежда, быть может, забрезжит опять. Пусть не
слишком твердая, но все-таки надежда. Появится пища и вода - или по
крайней мере надежда на пищу и воду. Появится спутник, который поможет
ему уберечься от внезапной смерти, странствующей по пустыне, который
предостережет его и подскажет, как опознать опасность.
- Человеку холодно, - произнес Седьмой.
- Холодно, - согласился Уэбб.
- Одному холодно, - объявил Седьмой. - Двоим тепло.
Пушистое существо залезло к нему на грудь, обняло за шею.
Спустя мгновение Уэбб осмелился прижать существо к себе.
- Спи, - произнес Седьмой, - Тепло. Спи...

Уэбб доел остатки своих припасов, и тогда семеро "древних" вновь
сказали ему:
- Мы позаботимся...
- Человек умрет, - настойчиво повторял Уэбб. - Нет еды. Человеку
смерть.
- М позаботимся, - твердили семь маленьких существ,
выстроившись полукругом. - Позаботимся позже...
Он понял их так, что сейчас еды для него нет, но позже она должна
появиться.
Они снова двинулись в путь.
Пути, казалось, не будет конца. Уэбб падал с ног и кричал во сне.
Он дрожал мелкой дрожью даже тогда, когда удавалось отыскать древесину
и они сидели, скорчившись у костра. День за днем только песок и скалы -
ползком вверх на крутой гребень, кубарем вниз с другой стороны или шаг
за шагом по жаркой равнине, по морскому дну давно минувших эпох.
Путь превратился в монотонную мелодию, в примитивный ритм, в
попевку из трех звенящих нот, заунывную, нескончаемую, которая стучит в
висках весь день и еще многие часы после того, как настала ночь и путники
остановились на отдых. Стучит до головокружения, пока мозг не отупеет от
стука, пока глаза не откажутся четко видеть мир и мушку пистолета - надо
встретить огнем нападающего, подползающего или пикирующего врага,
вдруг возникающего ниоткуда, а она превращается в расплывчатый шарик.
И повсюду их подстерегали миражи, вечные марсианские миражи,
которые, кажется, граничат вплотную с реальностью. Мерцающие картины
вспыхивали в небе: вода, и деревья, и неоглядные зеленые степные дали,
каких Марс не видел на протяжении бессчетных столетий. Словно, как
говорил себе Уэбб, минувшее красуется за ними по пятам, словно оно по-
прежнему существует и пытается нагнать тех, кто ушел вперед, оставив
былое позади против его воли.
Он потерял счет дням, заставляя себя не думать о том, сколько еще
таких дней до цели; в конце концов ему стало мерещиться, что так будет
продолжаться вовеки, что они не остановятся никогда и это их
пожизненный удел - встречать утро в голой пустые и брести по пескам
вплоть до прихода ночи.
Он допил остатки воды и напомнил семерым, что не сможет жить
без нее.
- Позже, - ответили они. - Вода позже.
И действительно, в тот же день они вышли к городу, и там, в
туннеле, глубоко под лежащими на поверхности руинами, была вода -
капля за каплей, мучительно медленно, она сочилась из разбитой трубы. Но
все равно - вода, даже еле капающая, на Марсе была чудом из чудес.
Семеро пили сдержанно: они столетиями приучали себя обходиться
почти совсем без питья, приспособились к безводью и не страдали от
жажды. А Уэбб лежал у разбитой трубы часами, подставляя под капли
ладони, стараясь накопить хоть немного воды, прежде чем выпить ее одним
глотком, а то и просто отдыхая в прохладе, что было само по себе
блаженством.
Потом он заснул, проснулся и выпил еще немного; теперь он
отдохнул и жажды больше не чувствовал, но тело кричало криком, требуя
еды. А еды не было и не было никого, кто мог бы ее принести. Маленькие
существа куда-то скрылись.
"Они вернутся, - успокаивал он себя. - Они ушли ненадолго и скоро
вернутся. Они ушли, чтобы достать мне еды, и вернутся, как только
достанут..."
Все его мысли о семерых были именно такими, добрыми мыслями.
Не без труда Уэбб выбрался наверх тем же туннелем, который
привел его к воде, и наконец очутился возле развалин. Развалины лежали
на холме, господствующем над окружающей пустыней; с вершины холма
открывался вид на многие мили, и, в каком направлении ни взгляни,
местность шла под уклон.
По правде говоря, от развалин почти ничего не осталось. Легче
легкого было бы пройти мимо холма и не заметить никаких следов города.
Тысячелетия кряду здания осыпались, обрушивались, а то и крошились в
пыль; в проемы просачивался песок, покрывая остатки стен, заполняя
пространство между ними, пока руины не становились просто-напросто
частью холма.
То здесь, то там Уэбб натыкался на осколки камня со следами
обработки, на керамические черепки, но сам понимал, что, не ищи он их
специально, он спокойно мог бы пройти мимо, приняв эти осколки и
черепки за обычные обломки породы, без счета разбросанные по
поверхности планеты.
Туннель вел в недра погибшего города, в усыпальницу рухнувшего
величия и померкшей славы народа, потомки которого ныне бродили, как
звери, по древней пустыне, еле-еле сохранив диалект - жалкое
воспоминание о культуре, процветавшей некогда в городе на холме. Уэбб
нашел в туннеле свидетелей тех далеких дней - большие глыбы
обработанного камня, сломанные колонны, плиты мостовой и даже нечто,
бывшее некогда, по-видимому, прекрасной статуей.
В глубине туннеля он подставил ладони под трубу и снова напился,
потом вернулся на поверхность и сел подле входа в туннель, меряя
взглядом пустынные марсианские просторы.
Нужны силы и инструменты - силы многих людей, чтобы
перекопать и просеять песок и открыть город миру. Понадобятся годы
кропотливого, упорного труда - а у него нет даже обыкновенной лопатки. А
еще того хуже - нет и времени. Если семеро не вернутся с едой, ему не
останется ничего другого, как спуститься вновь в темноту туннеля, чтобы
его человеческий прах с течением лет смешался с древней пылью чужого
мира.
"А ведь была лопатка, - вдруг припомнил он. - Уомпус и Ларс,
когда бросили меня, оставили мне лопатку. Вот уж воистину редкая
предусмотрительность..." Но из всего, что он унес тем памятным утром от
потухшего костра, сохранилась лишь два предмета: спальный мешок и
пистолет у пояса. Без всего остального можно было обойтись, эти два
предмета были абсолютно необходимы.
"Эх ты, археолог, - подумал он. - Археолог, натолкнувшийся на
величайшую находку за всю историю археологии и не способный
предпринять по этому поводу ровным счетом ничего..."
Уомпус и Ларс подозревали, что здесь зарыты сокровища. Только
зря: не было тут никакого определенного сокровища, которое можно
откопать и взять в руки. Он подумал о славе - но и славы тут не было.
Подумал о знаниях - но без лопатки и какого-то запаса времени знаний не
было тоже. Если не считать за знание тот голый факт, что он оказался прав
и город действительно существовал.
Впрочем, кое-какие знания ему все же удалось приобрести.
Например, он узнал, что семь разновидностей "древних" еще не вымерли и,
следовательно, их раса может продолжать себя, невзирая на выстрелы и
капканы, невзирая на жадность и вероломство песковиков, затеявших охоту
на Седьмых ради пятидесятитысячедолларовых шубок.
Семь крошечных существ семи различных полов. И все семь
необходимы для продолжения рода. Шестеро безуспешно искали Седьмого,
а он, Уэбб, нашел. И, поскольку он нашел Седьмого, поскольку выступил в
роли посредника, раса "древних" продлит себя по крайней мере еще на
одно поколение.
"Но что за смысл, - спросил он себя, - продлевать дни расы,
которая утратила свое назначение?.."
Он покачал головой.
"Усмири гордыню, - сказал себе Уэбб. - Кто дал тебе право судить?
Или смысл есть во всем на свете, или смысла нет ни в чем, и не тебе это
решать. Есть смысл в том, что я добрался до города, или нет? Есть смысл в
том, что я, очевидно, здесь и умру или моя смерть среди руин - не более
чем случайное отклонение в великой цепи вероятностей, которая движет
планеты по их орбитам и приводит человека под вечер к порогу родного
дома?.."
И еще он приобрел четкое представление о безграничных
просторах и о жестоком одиночестве, которые вместе взятые и есть
марсианская пустыня. Представление о пустыне и о странной, почти
нечеловеческой отрешенности, какой она наполняет душу.
"Да, это урок", - подумал он.
Урок, что человек сам по себе - лишь мельчайшая помарка на
полотне вечности. Урок, что одна жизнь относительно несущественна, если
сравнивать ее с ошеломляющей истиной - чудом всего живого.
Он поднялся и встал в полный рост - и осознал с пронзительной
ясностью свою ничтожность и свое смирение перед лицом необжитых
далей, убегающих во все стороны, и перед аркой неба, изогнувшейся над
головой от горизонта к горизонту, и перед мертвой тишиной, царящей над
планетой и над просторами неба.

Умирать от голода - занятие нудное и непривлекательное.
Некоторые виды смерти быстры и опрятны. Смерть от голода не
принадлежит к их числу.
Семеро не вернулись. Однако Уэбб по-прежнему ждал их и,
поскольку все еще испытывал к ним симпатию, искал оправдания их
поведению. "Они не понимают, - убеждал он себя, - как недолго человек
может протянуть без еды. Странная физиология, - доказывал он себе, -
требующая участия семи личностей, приводит, вероятно, к тому, что
зарождение потомства превращается в сложный и длительный процесс,
немилосердно долгий с человеческой точки зрения. А может, с ними что-
нибудь случилось, может, у них какие-нибудь свои заботы. Как только они
справятся с этими заботами, они вернутся и принесут мне еду..."
Он умирал от голода, преисполненный добрых мыслей и терпения,
куда большего, чем мог бы ожидать от себя даже в более приятных
обстоятельствах.
И вдруг обнаружил, что, несмотря на слабость от недоедания,
проникающую в каждую мышцу и в каждую косточку, несмотря на
выматывающий страх, пришедший на смену острым мукам голода и не
стихающий ни на мгновение, даже во сне, - несмотря на все это, разум
оказался не подвластен демонам, разрушающим тело; напротив, разум как
бы обострился от недостатка пищи, как бы отделился от истерзанного тела
и стал самостоятельной сущностью, которая впитала в себя все его
способности и сплела их в тугой узел, почти не подвластный воздействию
извне.
Уэбб часами сидел на гладком камне, который некогда составлял,
по-видимому, часть горделивого города, а ныне валялся в нескольких ярдах
от входа в туннель, и неотрывно глядел на умытую солнцем пустыню,
стелющуюся миля за милей до недосягаемого горизонта. Своим
обостренным умом, проникающим, казалось, до самых корней бытия и
истоков случайности, он искал смысла в череде произвольных факторов,
скрытых под мнимой упорядоченностью вселенной, искал хоть какого-то
подобия системы, доступной пониманию. Зачастую ему мерещилось даже,
что он вот-вот нащупает такую систему, но всякий раз она в последний
момент ускользала от него, как ускользает ртуть из-под пальцев.
Тем не менее он понимал: если человеку суждено когда-либо найти
искомое, это может произойти лишь в местах, подобных марсианской
пустыне, где ничто не отвлекает внимания, где есть перспектива и нагота,
необходимые для сурового обезличивания, которое одно оттеняет и сводит
на нет непоследовательность человеческого мышления. Ведь достаточно
размышляющему подумать о себе как о чем-то безотносительном к
масштабу исследуемых фактов - и условия задачи будут искажены, а
уравнение, если это уравнение, никогда не придет к решению.
Сперва Уэбб пытался охотиться, чтобы раздобыть себе пищу, но
странное дело: в то время как пустыня кишмя кишела хищными тварями,
подстерегающими других, нехищных, зона вокруг города оставалась
практически безжизненной, словно некто очертил ее магическим меловым
кругом. На второй день охоты Уэбб подстрелил зверушку, которая на Земле
могла бы сойти за мышь. Он развел костер и зажарил свою добычу, а позже
разыскал высушенную солнцем шкурку и без конца жевал ее и высасывал в
надежде, что в ней сохранилась хотя бы капля питательности. Но, кроме
этой зверушки, он не убил никого - убивать было некого.
И пришел день, когда он понял, что семеро не вернутся, что они и
не собирались возвращаться, а бросили его точно так же, как до них его
бросили люди. Он понял, что его оставили в дураках, и не один раз, а
дважды.
Уж если он тронулся в путь, то и должен был идти на восток,
только на восток. Не следовало поворачивать вслед за Седьмым, чтобы
присоединиться к шестерым, поджидающим Седьмого в ущелье.
"А может, я и добрался бы до поселений, - говорил он себе теперь.
- Вот взял бы да и добрался. Разве это исключено, что добрался бы?"
На восток! На восток, в сторону поселений!
Вся история человечества - погоня за невозможным, и притом
нередко успешная. Тут нет никакой логики: если бы человек неизменно
слушался логики, то до сил пор жил бы в пещерах и не оторвался бы от
Земли.
"Пробуй!" - сказал себе Уэбб, впрочем, не вполне понимая, что
говорит.
Он опять спустился с холма и побрел по пустыне, двигаясь на
восток. Здесь, на холме, надежды не оставалось; там, на востоке, теплилась
надежда.
Пройдя примерно милю от подножия холма, он упал. Потом
протащился, падая и поднимаясь, еще милю. Потом прополз сто ярдов.
Именно тогда его и отыскали семеро "древних".
- Дайте мне есть! - крикнул он им и почувствовал, что хотел
крикнуть в полный голос, а не издал ни звука. - Есть! Пить!..
- Мы позаботимся, - отвечали семеро и, приподняв Уэбба за плечи,
заставили сесть.
- Жизнь, - обратился к нему Седьмой, - обтянута множеством
оболочек. Словно набор полых кубиков, точно вмещающихся один в
другом. Внешняя оболочка прожита, но сбрось ее - и там внутри окажется
новая жизнь...
- Ложь! - воскликнул Уэбб. - Ты не умеешь так связно говорить. Ты
не умеешь так стройно мыслить. Тут какая-то ложь...
- Внутри каждого человека скрыт другой, - продолжал Седьмой. -
Много других...
- Ты про подсознание? - догадался Уэбб, но, задав свой вопрос в
уме, тут же понял, что губами не произнес ни слова, ни звука. И еще понял
наконец, что Седьмой тоже не произносил ни звука - потому только и
возникали слова, каких не могло быть в жаргоне пустыни: они отражали
мысли и знания, совершенно чуждые боязливым существам, прячущимся в
самой дальней марсианской глуши.
- Сбрось с себя старую жизнь и вступишь в новую, прекрасную
жизнь, - заявил Седьмой, - только надо знать как. Есть строго
определенные приемы и определенные приготовления. Нельзя браться за
дело, не ведая ни того, ни другого, - только все испортишь.
- Приготовления? - переспросил Уэбб. - Какие приготовления? Я
никогда и не слышал об этом...
- Ты уже подготовлен, - заявил Седьмой. - Раньше не был, а теперь
подготовлен.
- Я много думал, - отозвался Уэбб.
- Ты много думал, - подхватил Седьмой, - и нашел частичный
ответ. Сытый, самодовольный, самонадеянный землянин ответа не нашел
бы. Ты познал себя.
- Но я и приемов не знаю, - возразил Уэбб.
- Мы знаем приемы, - заявил Седьмой. - Мы позаботимся.
Вершина холма, где лежал мертвый город, вдруг замерцала, и над
ней вознесся мираж. Из могильников, полных запустения, поднялись
городские башни и шпили, пилоны и висячие мосты, сияющие всеми
оттенками радуги; из песка возникли роскошные сады, цветочные клумбы и
тенистые аллеи, и над всем этим великолепием заструилась музыка,
летящая с изящных колоколен.
Вместо песка, пылающего зноем марсианского полудня, под
ногами росла трава. А вверх по террасам, навстречу чудесному городу на
холме, бежала тропинка. Издалека донесся смех - там под деревьями, на
улицах и садовых дорожках, виднелись движущиеся цветные пятнышки...
Уэбб стремительно обернулся - семерых и след простыл. И
пустыню как ветром сдуло. Местность, раскинувшаяся во все стороны,
отнюдь не была пустыней - дух захватывало от ее красоты, от живописных
рощ и дорог и неторопливых водных потоков.
Он опять повернулся в сторону города и присмотрелся к
мельканию цветных пятнышек.
- Люди!.. - удивился он.
И откуда-то, неизвестно откуда, послышался голос Седьмого:
- Да, люди. Люди с разных планет. И люди из далей более дальних,
чем планеты. Среди них ты встретишь и представителей своего племени.
Потому что из землян ты здесь тоже не первый...
Исполненный изумления, Уэбб зашагал по тропинке вверх.
Изумление быстро гасло и, прежде чем он достиг городских стен, угасло
безвозвратно.

Уомпус Смит и Ларс Нелсон вышли к тому же холму много дней спустя.
Они шли пешком - пескоход давно сломался. У них не осталось еды, кроме
того скудного пропитания, что удавалось добыть по дороге, и во флягах у
них плескались последние капли воды, - а воды взять было негде.
Неподалеку от подножия холма они наткнулись на высушенное
солнцем тело. Человек лежал на песке лицом вниз, и, только перевернув
его, они увидели, кто это.
Уомпус уставился на Ларса, замершего над телом, и прокаркал:
- Откуда он здесь взялся?
- Понятия не имею, - ответил Ларс. - Без знания местности,
пешком, ему бы сюда вовек не добраться. А потом это было ему просто не
по пути. Он должен был идти на восток, туда, где поселения...
Они обшарили его карманы и ничего не нашли. Тогда они забрали
у него пистолет - их собственные были уже почти разряжены.
- Какой в этом толк? - бросил Ларс. - Мы все равно не дойдем.
- Можем попробовать, - откликнулся Уомпус.
Над холмом замерцал мираж - город с блистающими башнями и
головокружительными шпилями, с рядами деревьев и фонтанами,
брызжущими искристой водой. Слуха людей коснулся - им померещилось,
что коснулся, - перезвон колокольчиков. Уомпус сплюнул, хоть губы
растрескались и пересохли, а слюны давно не осталось:
- Проклятые миражи! От них того и гляди рехнешься...
- Кажется, до них рукой подать, - заметил Ларс. - Подойди и тронь.
Словно они отделены от нас занавеской и не могут сквозь нее прорваться...
Уомпус снова сплюнул и сказал:
- Ну, ладно, пошли...
Оба разом отвернулись и побрели на восток, оставляя за собой в
марсианских песках неровные цепочки следов.

СОСЕД

Места у нас в Енотовой долине - краше не сыщешь. Но не стану
отрицать, что лежит она в стороне от больших дорог и не сулит легкого
богатства: фермы здесь мелкие, да и земли не слишком плодородные.
Пахать можно только в низинах, а склоны холмов годны разве что для
пастьбы, и ведут к нам пыльные проселки, непроходимые в иное время
года.
Понятное дело, старожилам вроде Берта Смита, Джинго Гарриса
или меня самого выбирать не приходится: мы тут, в этих краях, выросли и
давно распрощались с надеждой разбогатеть. По правде говоря, мы
чувствуем себя не в своей тарелке, едва высунемся за пределы долины. Но
попадаются порой и другие, слабохарактерные: чуть приехали, года не
прожили - и уже разочаровались, снялись и уехали. Так что по соседству у
нас непременно найдется ферма, а то и две на продажу.
Люди мы простые и бесхитростные. Ворочаемся себе в одиночку в
грязи, не помышляя ни о сложных машинах, ни о племенном скоте, а
впрочем, что ж тут особенного: обыкновенные фермеры, каких немало в
любом конце Соединенных Штатов. И раз уж мы живем обособленно и кое-
кто по многу лет, то, пожалуй, можно сказать, что мы теперь стали как бы
одной семьей. Хотя из этого вовсе не следует, что мы чураемся
посторонних, - просто живем мы вместе так давно, что научились понимать
и любить друг друга и принимать вещи такими, каковы они есть.
Мы, конечно, слушаем радио, музыку и последние известия, а
некоторые даже выписывают газеты, но, боюсь, по натуре мы все-таки
бирюки - уж очень трудно расшевелить нас какими-нибудь мировыми
событиями. Все наши интересы - здесь, в долине, и нам, если откровенно,
недосуг беспокоиться о том, что творится за тридевять земель. Чего
доброго, вы решите, что мы к тому же еще и консерваторы: голосуем мы
обычно за республиканцев, даже не утруждая себя вопросом почему, и,
сколько ни ищите, не найдется среди нас такого, у кого хватило бы времени
на адресованные фермерам правительственные анкеты и тому подобную
дребедень.
И всегда, сколько я себя помню, в долине у нас все шло хорошо. Я
сейчас не про землю, а про людей говорю. Нам всегда везло на соседей.
Новички появляются что ни год, а вот поди ж ты: ни одного настоящего
подонка среди них не попалось, а это для нас куда как важно.
Но признаться, мы всякий раз тревожимся, когда кто-нибудь из
нетерпеливых снимается с места и уезжает, и гадаем промеж себя, что за
люди купят или арендуют опустевшую ферму.
Ферма, где жил когда-то старый Льюис, была заброшена так давно,
что все постройки обветшали и порушились, а поля заросли травой.
Правда, года три или четыре подряд ее арендовал зубодер из Гопкинс-
Корнерс. Держал там кой-какую скотину, а сам наведывался только по
субботам. А мы в своем кругу все думали, захочет ли там еще кто-нибудь
пахать, но в конце концов даже думать перестали: ферма пришла в такое
запустение, что мы решили - охотников на нее больше не сыщется. И вот
однажды я заглянул в Гопкинс-Корнерс к тамошнему банкиру,
представлявшему интересы владельцев, и заявил, что если зубодер не
станет продлевать аренду, то я, пожалуй, не против. Но банкир ответил, что
хозяева фермы, проживающие где-то в Чикаго, желали бы не сдавать ее, а
продать совсем. Хотя лично он ни на что подобное не надеется: кто ж ее в
таком виде купит!
Однако смотрим - весной на ферме объявились, новые люди. А
спустя какой-то срок узнаем, что ее все-таки продали и что нового
владельца зовут Хит, Реджинальд Хит. И Берт Смит сказал мне:
- Реджинальд, подумать только! Ну и имечко у нового фермера!..
Больше он, правда, ничего не сказал. А Джинго Гаррис,
возвращаясь как-то из города, увидел, что Хит вышел во двор, и завернул к
нему на часок. Сами знаете, такое меж добрыми соседями водится, и Хит
вроде обрадовался, что Джинго завернул к нему, только тот все равно
нашел, что новичок мало похож на фермера.
- Иностранец он, вот кто, - втолковывал мне Джинго. - С лица весь
темный.- Вроде как испанец или из какой другой южной страны. И откуда
он только выкопал имя Реджинальд! Имя английское, а он никакой не
англичанин...
Позже мы услышали, что Хит и не испанец даже, а откуда-то с
самого края света. Но англичане, испанцы или кто там еще, а только он и
его домашние показали себя работягами всем на зависть. Их было всего-то
трое: он, жена да дочка лет четырнадцати, зато все трое трудились от темна
до темна. Умело, старательно, ни к кому попусту не приставая, - и мы стали
их за это уважать, хоть наши дорожки пересекались не так уж часто. Не то
чтобы мы того не хотели или они нас отваживали. Просто в таких общинах,
как наша, новых соседей признают не сразу, а постепенно: они вроде как
должны сами врасти в нашу жизнь.
У Хита был старый-престарый, латаный-перелатаный трактор, весь
подвязанный проволочками, а уж тарахтел этот трактор - не приведи бог!
Но едва земля подсохла достаточно, чтобы пахать, сосед принялся
поднимать поля, совсем заросшие травой за долгие годы. Я частенько диву
давался - уж не пашет ли он всю ночь напролет, потому что не раз слышал
тарахтенье и тогда, когда уже собирался ко сну. Хотя это было не так
поздно, как, может, покажется горожанину: мы здесь, в долине, ложимся
рано, зато и встаем ни свет ни заря.
И вот как-то вечером пришлось мне выйти из дому в поисках двух
пропавших телок - из тех неуемных, которым любой забор нипочем. Только
представьте себе: время позднее, человек пришел с работы усталый, да еще
и дождик моросит, и на улице темно - хоть глаз выколи, а тут выясняется,
что эти две телки опять куда-то запропастились и хочешь не хочешь, а надо
подниматься и идти их искать. И на какие только хитрости я с ними ни
пускался, а все без толку. Если уж телка пошла выкидывать номера, то хоть
тресни, а ничего с ней не поделаешь.
Засветил я фонарь и отправился на поиски. Промучился часа два, а
они как сквозь землю провалились.
Я было совсем отчаялся и решил возвращаться домой, как вдруг
заслышал тарахтенье трактора и понял, что нахожусь чуть выше западной
межи прежнего льюисова поля. Теперь, чтобы попасть домой, мне короче
всего было идти вдоль поля, а значит, можно и подождать чуток, пока
трактор воротится с дальнего конца борозды, и заодно спросить Хита, не
видал ли он этих чертовых телок.
Ночь выдалась темная, звезды попрятались за облаками, в
верхушках деревьев шумел ветер, и в воздухе пахло дождем. Я еще сказал
себе, что, наверное, Хит решил поработать сегодня лишний часок, чтобы
закончить вспашку до дождя. Хотя нет, я уже тогда подумал, что он,
пожалуй, усердствует через край. Он и так успел обогнать с пахотой всех
остальных в долине.
Ну вот, спустился я с крутого склона и перешел ручеек, благо знал,
где мелко. Но пока я искал это мелкое место, трактор сделал полную ходку
и ушел. Я поискал глазами, не мелькнет ли где свет от фар, но ничего не
разглядел и рассудил, что света, должно быть, не видать за деревьями.
Потом я добрался до поля, пролез между жердей ограды и зашагал
через борозды трактору наперерез. Было слышно, как он повернул в конце
поля и затарахтел обратно в мою сторону. Но странно: шум я слышал
явственно, а света по-прежнему не было и в помине.
Я нашел последнюю, самую свежую борозду и встал, поджидая, - и
не то чтобы сразу встревожился, но все же подивился, как это Хит
умудряется держать борозду, не зажигая огней. Помнится, я еще подумал
тогда, что, может, у него глаза, как у кошки, и он умеет видеть в темноте.
Теперь-то, когда вспомню про это, мне и самому смешно становится: с чего
я в самом деле взял, что у Хита глаза, как у кошки, - но тогда мне было не
до смеха.
Трактор тарахтел все сильнее, все ближе с каждой секундой - и
вдруг как выскочит из темноты прямо на меня! Я испугался, как бы не
попасть под колеса, и отпрыгнул ярда на два, если не на три. Да что там
испугался - душа в пятки ушла, а только мог бы и не прыгать: стой я
столбом, я тоже не оказался бы на дороге.
Трактор прошел мимо, и тогда я замахал фонарем и крикнул Хиту,
чтобы тот притормозил. Но когда я махал фонарем, то поневоле осветил
кабину - и обнаружил, что она пуста.
Сотня разных предположений пронеслась у меня в голове, но
запала одна ужасная мысль: не иначе как Хит сверзился с трактора и лежит
где-нибудь в поле истекая кровью.
Я помчался вдогонку за трактором, чтобы успеть заглушить его
прежде, чем он сойдет с борозды и врежется в дерево или еще куда-нибудь,
да только чуточку припоздал и он достиг поворота раньше меня. И что бы
вы думали - пошел на поворот сам собой, и так точно, словно вокруг был
ясный день и за рулем сидел тракторист!
Вскочив на заднюю тягу, я уцепился за сиденье и кое-как влез
наверх. Потом протянул руку и взялся за рычаг газа, хотел было заглушить
двигатель, но, едва рука коснулась рычага, передумал. Трактор уже
завершил поворот и сам собой пошел по новой борозде - но дело было не
только в этом.
Возьмите вы любой старый трактор, который чихает, кашляет и
гремит на ходу, угрожая развалиться на части, и полезайте в кабину - да у
вас зубы тут же сведет от вибрации! Этот трактор тоже чихал и кашлял
честь по чести, а никакой вибрации не возникало. Он катился вперед
плавно, как дорогой лимузин, и лишь слегка подрагивал, когда колеса
наезжали на бугор или попадали в рытвину.
Так я и стоял, одной рукой придерживая свой фонарь, а другой
сжимая рычаг газа - и не предпринимая больше ничего. А когда доехал до
места, где трактор нацелился на новый разворот, то просто спрыгнул на
землю и отправился домой. Искать соседа, лежащего бездыханно на поле, я
не стал, потому что понял: Хита на поле не было и нет.
Мне бы сразу задаться вопросом, как же это все получается, только
я не позволил себе тогда мучиться в поисках ответа. Должно быть,
поначалу я был слишком ошарашен. Можно волноваться сколько влезет
обо всяких пустяках, если они идут не так, как надо, но когда напорешься
на что-то по-настоящему большое и непонятное, вроде этого трактора без
тракториста, лучше уж сразу, без долгих слов поднять руки вверх: все
равно тебе с твоим умишком с такой загадкой не совладать, на это нет ни
единого шанса из тысячи. Пройдет какое-то время - ты и вовсе позабудешь
про встречу с загадкой. Раз ее нельзя решить, остается только выкинуть ее
из головы.
Я вернулся домой и еще постоял немного на дворе, прислушиваясь.
Ветер разошелся не на шутку и снова стал накрапывать дождь, но как
только ветер чуть-чуть стихал, до меня по-прежнему доносилось тарахтенье
трактора.
Когда я вошел в дом, Элен с ребятами уже крепко спали, так что я
не мог никому ничего рассказать. А на следующий день, обдумав все
хорошенько, и подавно не стал ничего рассказывать. Как сам теперь
понимаю, главным образом потому, что мне все равно никто бы не
поверил, и я только навлек бы на себя кучу насмешек - уж соседи не
упустили бы случая проехаться насчет автоматических тракторов.

Хит закончил пахоту, а затем и сев гораздо раньше всех остальных
в долине. Всходы появились дружно, погода выдалась как по заказу.
Правда, в июне вдруг зачастили дожди и никак не удавалось прополоть
кукурузу - разве выйдешь в поле, когда земля вся насквозь сырая! Мы
слонялись по своим усадьбам, подправляли заборы, занимались разной
другой ерундой, поносили погоду и бессильно смотрели, как зарастают
сорняками непрополотые поля.
То есть слонялись все, кроме Хита. У него кукуруза была как на
выставке - сорняки разве что в лупу и углядишь. Джинго не утерпел,
завернул к нему и полюбопытствовал, как это у него получается, а Хит
только усмехнулся в ответ тихой такой, беззлобной усмешечкой и
заговорил о другом.
Наконец, подошло время яблочных пирогов - яблоки хоть и были
еще зеленые, но на пироги в самый раз, - а надо сказать, во всей долине
никто не печет их лучше, чем Элен. Она у меня что ни год берет за свои
выпечки призы на окружной ярмарке и очень этим гордится.
И вот как-то раз напекла она пирогов, завернула их в полотенце и
отправилась к Хитам. У нас в долине так заведено - женщины частенько
отправляются к соседям в гости со своей стряпней. Каждая со своим
фирменным блюдом - такую они завели особенную, но в общем-то
безобидную манеру хвастовства.
Вышло все как нельзя лучше, словно она с Хитами век была
знакома. Даже домой припоздала, и мне пришлось самому собирать к
ужину, а то ребятня уже крик подняла: "Мы голодные! Дадут нам когда-
нибудь поесть?" - и всякое такое. Тут только она и заявилась.
Разговоров у нее теперь было - не остановишь. И про то, как Хиты
обновили дом: кто бы мог подумать, что можно так прибраться в такой
развалюхе, и про то, какой они завели огород. Особенно про огород.
Большой огород, рассказывала Элен, и прекрасно ухоженный, а главное -
полный овощей, каких она в жизни не видела. Уж такие диковинные,
рассказывала Элен, совсем не похожие на наши.
Мы поговорили про эти овощи еще чуть-чуть: наверное, мол, Хиты
привезли семена оттуда, откуда сами приехали. Хотя, насколько мне
известно, овощи есть овощами, где бы вы ни жили. Огородники
выращивают одно и то же что в Испании, что в Аргентине, что в Тимбукту.
То же самое, что и мы здесь. Да и вообще меня начали одолевать сомнения
насчет новых соседей - кто они и откуда взялись.
Но на серьезные раздумья у меня тогда не хватило времени, даром
что по округе уже поползли разные слухи. Подошел сенокос, потом поспел
ячмень, и работы было по горло. Травы поднялись хорошо, и ячмень не
подкачал, зато с видами на кукурузу, видно, предстояло проститься.
Началась засуха. Так уж оно случается, как нарочно: слишком много
дождей в июне, слишком мало в августе.
Мы грустили, глядя на посевы, и вздыхали, глядя на небо, и с
надеждой встречали любое облачко, только проку ни от одного из них не
дождались. Бывают годы, когда бог словно отворачивается от фермеров.
- И тут в одно прекрасное утро заявляется ко мне Джинго Гаррис -
и ну болтать о том, о сем. Переминается с ноги на ногу. а от меня ни на
шаг. Я себе работаю, чиню изношенную сноповязалку. Хоть и не похоже
было, что она мне в этом году понадобится, а починить все равно не
мешало.
- Джинго, - спросил я наконец, дав ему помаяться часок или чуть
побольше, - признавайся, что у тебя на уме?
Тут-то он мне и выложил:
- А у Хита ночью выпал дождь.
- Как так? - откликнулся я. - Ни у кого другого дождя не было.
- Ты прав, - подтвердил Джинго. - Ни у кого не было, только у него
одного...
А вышло так: возвращался он от Берта Смита, куда ходил
одолжить бечевки для снопов, и решил махнуть напрямик через северное
кукурузное поле Хита. Пролез сквозь ограду, глядь - а поле-то мокрое, как
после сильного дождя.
"Ночью он, что ли, прошел?" - спросил себя Джинго. Подумал, что
тут что-то не так, но в конце-концов дождь мог пролиться и узкой полосой
поперек долины, хотя обычно дожди движутся у нас снизу вверх или сверху
вниз, а уж никак не поперек. Но когда Джинго, пройдя поле краем, перелез
через ограду на другой стороне, то увидел, что там тоже не было никакого
дождя. Тогда он повернул и обошел все поле вокруг - и что бы вы думали? -
дождь выпал лишь на самом поле и больше нигде. На поле - пожалуйста, а
за оградой - ни-ни.
Обогнув все поле по меже, он присел на моток бечевки и стал
гадать, что бы это значило. Но сколько ни гадай, тут все равно не было ни
малейшего смысла, да что там - в такую минуту собственным глазам не
поверишь.
Джинго у нас человек дотошный. Прежде чем делать выводы, он
любит взвесить все "за" и "против" и вообще узнать все, что можно узнать.
Он не стал пороть горячку, а отправился на другой участок, где Хит высеял
кукурузу. Этот участок - на западной стороне долины, но и там тоже
прошел дождь. То есть на самом участке прошел, а вокруг и не подумал.
- Ну, и что ты на это скажешь? - спросил Джинго, и я ответил: не
знаю, мол, что и сказать. Чуть было не сболтнул ему про трактор без
тракториста, да во время удержался. Сами посудите, что за выгода
переполошить всю округу?
Но только Джинго за ворота, я завел свою колымагу и к Хиту -
попросить на день-другой копалку для лунок. Нет, конечно, копать лунки я
и в мыслях не держал, но должен же найтись какой-то предлог, чтобы
наведаться к соседу без приглашения?..
Говоря по правде, мне так и не привелось спросить про эту
копалку. Когда я приехал к Хитам, я про нее и не вспомнил.
Хит сидел на крыльце. на ступеньках, и вроде бы очень
обрадовался, завидев меня. Подошел прямо к машине, протянул мне руку и
сказал:
- Рад тебя видеть, Кэлвин.
Сказал таким тоном, что я сразу почувствовал его дружеское
расположение и свою значительность, что ли. Ведь он назвал меня Кэлвин,
а все в долине зовут меня попросту - Кэл. Если честно, я не очень-то
уверен, что кто-нибудь, кроме Хита, помнит мое полное имя.
- Пойдем, покажу тебе, что мы тут понаделали, - пригласил он. -
Подлатали кое-что слегка...
"Подлатали" - явно не то слово. Все на ферме блестело и сверкало.
Ну, совсем как на тех фермах в Пенсильвании или Коннектикуте, про
которые пишут в журналах. Раньше дом и все надворные постройки были
старые, облезлые, того и гляди рухнут. А теперь они выглядели солидно,
прочно, так и лоснились от свежей краски. Разумеется, они не стали
новыми, но приобрели такой вид, будто за ними всегда ухаживали на
совесть и красили каждый год. Заборы были выправлены и выкрашены,
сорняки выполоты, а безобразные кучи мусора расчищены или сожжены.
Хит ухитрился даже собрать со всей фермы лом - бросовые ржавые
железки - и рассортировать их.
- Работы было пропасть, - похвалился он, - но дело того стоило. Я
привык к порядку. Люблю, чтоб везде была чистота...
Так-то оно, может, и так, но ведь он успел все это меньше чем за
полгода! Приехал к нам в начале марта, а сейчас еще август не кончился, и
за это время он не только засеял несколько сотен акров и выполнил на них
все работы, но и обновил ферму. Ей-ей, говорил я себе, такого не бывает.
Одному человеку такое просто не под силу, даже с помощью жены и дочки,
даже если вкалывать двадцать четыре часа в сутки, не прерываясь ни на
обед, ни на ужин. Разве что он научился растягивать время, чтобы каждый
час стал равен трем или четырем.
Я плелся за Хитом, а сам все думал про то, как бы тоже научиться
растягивать время, и мне чертовски нравилось думать про это - а,
согласитесь, не часто случается, что глупые мимолетные мыслишки
доставляют удовольствие. Ну, во-первых, думалось мне, с такими-то
талантами можно любой день растянуть настолько, чтобы переделать всю
работу, какая только найдется. А во-вторых, если время можно растягивать,
то, верно, можно его и сжимать, и тогда визит к зубному врачу, например,
пролетит в одно мгновение.
Хит повел меня в огород - и точно, Элен не соврала. Были там,
конечно, и обыкновенные овощи - капуста, помидоры, кабачки и все
остальные, какие есть в любом огороде, - но в придачу к ним было столько
же других, каких я до того не видывал. Хит говорил мне, как они
называются, и тогда эти названия были мне в диковинку. Теперь-то
странно и предположить, что они были нам в диковинку. Теперь эти овощи
растут у каждого фермера в долине, и нам сдается, что они росли здесь
всегда.
Мы ходили по огороду, а Хит выдергивал и срывал свои
диковинные овощи и складывал их в корзинку, которую таскал с собой.
- Постепенно ты их все перепробуешь, - говорил он. - Одни тебе
сперва, наверное, придутся не по вкусу, зато другие понравятся сразу. Вот
эту штуку едят в сыром виде, нарезав ломтиками, как помидор. А эту
лучше сварить, хотя можно и запечь...
Мне хотелось спросить, где он раскопал эти овощи и откуда они
родом, только он не давал мне и рта раскрыть: все говорил и говорил про
то, как их готовить и какие можно держать всю зиму, а какие
консервировать. А потом он дал мне погрызть какой-то корешок сырым, и
вкус у корешка оказался отменный.
Мы дошли до самого конца огорода и повернули назад, и тут из-за
угла дома выбежала жена Хита. Меня она, видимо, сначала не заметила
или позабыла обо мне, потому что назвала мужа не Реджинальд и не
Реджи, а каким-то другим, совсем иностранным именем. Я даже и пытаться
не стану вспоминать, все равно не смогу - я и тогда-то не сумел бы
повторить это имя, хоть оно и прозвучало всего секунду назад. Оно было
просто ни на что не похоже.
Тут женщина заметила меня, перешла на шаг и перевела дыхание,
а потом сказала, что сию минуту услышала по телефону ужасную новость:
младшая дочка Берта Смита, Энн, очень тяжко больна.
- Они позвонили доктору, - сказала она, - а он уехал по вызовам и
теперь нипочем не успеет вовремя. Понимаешь, Реджинальд, симптомы
напоминают...
И она произнесла еще одно слово, какого я никогда не слышал и,
наверное, больше не услышу.
Я смотрел на Хита - и, клянусь, лицо у него побелело, даром что
кожа была с оливковым оттенком.
- Скорее! - крикнул он и хвать меня за руку.
Мы побежали - он к своей древней, видавшей виды машине, я
следом. Корзинку с овощами Хит швырнул на заднее сиденье, а сам
прыгнул за руль. Я уселся рядом и хотел закрыть дверцу, только она не
закрывалась. Замок отщелкивался, хоть плачь, и пришлось придерживать
дверцу, чтоб не гремела.
Машина выскочила за ворота, словно ее кто наскипидарил, а уж
шума она издавала столько, что впору оглохнуть. Как я ни тянул дверцу к
себе, она упорно лязгала, и крылья дребезжали, и вообще я различал все
шумы, каких можно ждать от древнего драндулета, и еще какие-то
совершенно непонятные.
Меня опять подмывало задать соседу вопрос, теперь о том, что он
собирается предпринять, но никак не удавалось найти нужные слова. А
если бы и удалось, то сомневаюсь, расслышал ли бы он мой вопрос за
грохотом и дребезжаньем машины. Так что оставалось лишь цепляться за
сиденье, а другой рукой пытаться удержать дверцу. И признаюсь, мне вдруг
стало сдаваться, что машина громыхает сильнее, чем должна бы. В
точности как старый расхлябанный трактор Хита - тот тоже тарахтит
сильнее, чем положено любому трактору. Ну, разве может издавать столько
шума машина, обладающая таким ходом? Как на тракторе, так и здесь я не
ощущал никакой вибрации от мотора, и, несмотря на грохот и лязг,
мчались мы дай боже. Я уже упоминал, что дороги у нас в долине - далеко
не сахар, и все же ручаюсь, что временами Хит выжимал не меньше
семидесяти миль в час. При такой скорости мы должны были бы, говоря по
чести, вылететь в кювет на первом же крутом повороте, а машина вроде бы
только приседала и крепче вжималась в дорогу, и нас ни разу даже не
занесло.
Мы затормозили перед домом Берта. Хит выскочил из машины и
бросился бегом по дорожке, я за ним.
Эми Смит вышла нам навстречу, и было заметно, что она недавно
плакала, а вообще-то она сильно удивилась при виде нас.
Какой-то миг мы стояли на крылечке молча, потом Хит заговорил -
и странная вещь: на нем были обтрепанные джинсы и ковбойка в пятнах
пота, вместо шляпы - колтун нечесаных волос, и тем не менее мне вдруг
почудилось, что он одет в дорогой костюм и, приподняв шляпу, отвешивает
Эми поклон.
- Мне передали, - сказал он, - что ваша девочка заболела. Не могу
ли я ей помочь?
Уж не знаю, почудилось ли Эми то же, что и мне, только она
отворила дверь и посторонилась, чтобы мы прошли.
- Сюда, пожалуйста.
- Благодарю вас, мадам, - ответил Хит и вошел в комнату.
Я остался с Эми, она повернулась ко мне, и на глаза у нее опять
набежали слезы.
- Знаешь, Кэл, ей очень-очень плохо, - сказала она.
Я печально кивнул. Чары рассеялись, здравый смысл начал
возвращаться ко мне, и я поразился безумию фермера, возомнившего,
будто он может помочь маленькой девочке, которой очень-очень плохо. И
своему безумию тоже - почему я застрял на крыльце и даже не вошел в
комнату вслед за ним.
Но тут Хит снова вышел на порог и тихонько прикрыл за собой
дверь.
- Она заснула, - обратился он к Эми. - Теперь все будет в порядке.
И, не прибавив больше ни слова, зашагал прочь.
Я поколебался, глядя на Эми и не представляя себе, что
предпринять. Потом до меня дошло, что я не в силах ничего предпринять.
И я решил уйти вместе с Хитом.
Обратно мы ехали с умеренной скоростью, но машина все равно
бренчала и громыхала, как прежде.
- А бегает вполне прилично, - крикнул я, стараясь перекрыть
грохот.
Он слегка улыбнулся и крикнул в ответ:
- Два дня вожусь - день езжу...
Когда мы добрались до фермы Хита, я вылез из его машины и
пересел в свою.
- Погоди, ты забыл овощи, - бросил он мне вдогонку.
Пришлось вернуться за овощами.
- Большое спасибо.
- Не за что.
Тогда я поглядел ему прямо в глаза и сказал:
- Знаешь, было бы очень здорово, если бы нам сейчас дождаться
дождя. Для нас это было бы просто спасение. Один хороший дождь - и
кукуруза уцелеет...
- Заходи еще, - пригласил он. - Очень рад был потолковать с тобой.
И в ту же ночь над всей долиной прошел дождь, хороший
проливной дождь, и кукуруза уцелела.
А маленькая Энн выздоровела.
Доктор, когда он наконец доехал до фермы Берта, объявил, что
кризис миновал и дело идет на поправку. Какая-то вирусная инфекция,
сообщил он. Столько их теперь развелось! Не то что в старые добрые
времена, когда люди еще не баловались со всякими чудотворными
снадобьями и вирусы не наловчились поминутно перерождаться. Раньше
врачи по крайней мере знали, от чего они лечат, а теперь сплошь и рядом -
черта с два...
Неизвестно, говорили ли Берт и Эми доктору про Хита, только, по-
моему, вряд ли. С какой стати признаваться, что вашего ребенка вылечил
сосед. Не дай бог, сыщется какой-нибудь умник, который выдвинет против
Хита обвинение в незаконной медицинской практике, хотя такое обвинение
всегда чертовски трудно доказать. Но разговорчики по долине поползли все
равно. Мне, например, рассказывали по секрету, что Хит до того, как осесть
у нас, был известнейшим врачом в Вене. Разумеется, я ни во что подобное
не верю. Да, наверное, и тот, кто придумал эту версию, сам в нее не верил,
но так уж у нас в провинции ведется, ничего не попишешь.
На время эти россказни взбудоражили всю долину, а потом все
улеглось. И само собой получилось, что Хиты стали для нас своими, словно
жили рядом испокон веков. Берт взял за правило беседовать с Хитом на
разные темы, а женщины принялись что ни день, вызывать миссис Хит к
телефону, чтобы она могла вставить словечко в круговой разговор, каким
вечно заняты провода у нас в долине: чешут языки с утра до ночи, так что
если приспичило вызвать кого-нибудь по делу, сначала надо еще отогнать
от аппарата этих балаболок. Осенью мы позвали Хита охотиться на енотов,
а кое-кто из молодых парней стал помаленьку приударять за его дочкой.
Все пошло так, как если бы Хиты и вправду были здесь старожилами.
Я уже говорил - нам всегда везло на соседей.
А когда все хорошо, то и время течет незаметно и в конце концов
его вообще перестаешь ощущать. Именно так и случилось у нас в долине.
Год шел за годом, а мы не обращал на них внимания. На хорошее никогда
не обращаешь внимания, принимаешь его как нечто само собой
разумеющееся. Нужно, чтобы настали другие, скверные времена - вот тогда
оглянешься и поймешь, что раньше-то все было хорошо на удивление.

Но вот однажды, примерно год назад или, может, чуть больше,
только-только я покончил с утренней дойкой, откуда ни возьмись у ворот -
машина с нью-йоркским номером. В наших краях дальний номер
встретишь нечасто, так я на первых порах подумал, что кто то заблудился и
притормозил спросить дорогу. Смотрю - на переднем сиденье мужчина и
женщина, а сзади трое детишек и пес, и машина новехонькая, блестит как
на картинке.
Я как раз нес молоко из коровника, и когда хозяин выбрался из-за
баранки, я поставил ведра наземь и подождал, пока он подойдет.
Он был моложавый, с виду интеллигентный и держал себя как
полагается. Сказал, что его фамилия Рикард и что он газетчик из Нью-
Йорка, что сейчас он в отпуске, а к нам в долину завернул по пути на запад
с целью кое-что уточнить.
Насколько мне помнится, газеты до сих пор никогда не проявляли к
нам интереса. Так я ему и ответил. И еще добавил: у нас, мол, никогда и не
случалось ничего такого, о чем стоило бы сообщать в газете.
- Да нет, я не ищу скандалов, - заверил меня Рикард, - если вы
этого испугались, то зря. Просто меня занимает статистика.
Признаться, со мной частенько бывает, что я соображаю туже, чем
следовало бы. Человек я по природе, пожалуй, неторопливый, но тут, едва
он произнес "статистика", я сразу почувствовал, что дело - табак.
- Я недавно работал над статьями о положении фермеров, -
пояснил Рикард, - и в поисках материала копался в правительственных
статистических сводках. Ну, и скучища - в жизни, кажется, так не уставал...
- И что же? - спросил я, а у самого сердце оборвалось.
- А то, что я узнал занятные вещи об этой вашей долине, -
продолжал он. - Сначала я чуть было не проморгал самого главного.
Прошел мимо цифр и в общем-то не понял их значения. Потом все-таки
вернулся вспять, перепроверил цифры и взглянул на них новыми глазами.
Никаких подробностей в сводках, разумеется, нет, просто намек на что-то
непонятное. Пришлось покопаться еще и выяснить кое-какие факты.
Я попробовал отшутиться, только он мне не позволил.
- Начнем с погоды, - сказал он. - Вы отдаете себе отчет, что на
протяжении последних десяти лет у вас стояла идеальная погода?
- Да, погода была что надо, - согласился я.
- А ведь раньше было не так. Я проверял.
- Ваша правда, - опять согласился я. - За последнее время погода
улучшилась.
- И урожай у вас десять лет подряд самые высокие во всем штате.
- Высеваем кондиционные семена. Используем лучшие
агротехнические приемы.
Он усмехнулся.
- Ну, это вы бросьте. Агротехника у вас не менялась по меньшей
мере четверть века.
Спору нет, тут он меня припер к стенке.
- Два года назад весь штат пострадал от нашествия ратных червей,
- продолжал он. - Весь штат, кроме вас. Вас и эта напасть обошла стороной.
- Нам повезло. Помню, в тот год мы сами удивлялись, как нам
повезло.
- Я заглянул в медицинскую статистику, - не унимался он. - Та же
история. Десять лет подряд. Никаких болезней - ни кори, ни ветрянки, ни
воспаления легких. Вообще ничего. За десять лет один-единственный
случай смерти и то по причине весьма преклонного возраста.
- Дедушка Паркс, - отозвался я. - Ему вот-вот стукнуло бы
девяносто. Почтенный был старикан.
- Сами видите, - сказал Рикард.
Спорить не приходилось. У него в руках были точные данные. Мы
не сознавали толком своей удачи, а он проследил все до истоков - и поймал
нас с поличным.
- Ну, и чего же вы от меня хотите? - спросил я.
- Хочу, чтобы вы рассказали мне про одного из своих соседей.
- Я не сплетничаю про своих соседей. Если вас интересует кто-то из
них, почему бы вам не обратиться к нему самому?
- Я и собирался, да не застал его дома. На ферме, что ниже по
дороге, мне сказали, будто он уехал в город. Укатил со всей семьей.
- Реджинальд Хит, - сказал я. Играть дальше в молчанку было
бессмысленно: Рикард и без меня был достаточно осведомлен.
- Он самый. Я беседовал кое с кем в городе. И оказалось, что он ни
разу не ремонтировал ни одну из своих машин; ни трактор, ни прицепные
орудия, ни автомобиль. Так и пользуется ими с тех самых пор, как
поселился на ферме. А ведь они и тогда были уже не новыми.
- Ухаживает за ними на совесть, - ответил я. - Сам латает, сам
смазывает.
- Еще одно обстоятельство. С самого своего приезда сюда он не
купил ни капли бензина.
Все остальное я, конечно, знал и без Рикарда, хоть никогда не
давал себе труда задуматься над этим. А вот про бензин даже не
догадывался. Видно, я не сумел скрыть своего удивления, потому что
приезжий усмехнулся.
- Чего вы хотите? - повторил я.
- Чтобы вы рассказали мне, что вам известно.
- Поговорите с Хитом. Ничем не могу быть вам полезен.
И в тот же миг, как я произнес эти слова, я почувствовал
облегчение. Должно быть, я инстинктивно верил, что Хит выкрутится: уж
он-то сообразит, как тут поступить.
Но после завтрака я нипочем не мог взяться за работу. Я собирался
подрезать деревья в саду - я и так откладывал это дело чуть не два года и
дольше оно терпеть не могло. А вместо подрезки я принялся размышлять о
том, почему это Хит не покупает бензина, и вспомнил ту ночь, когда
встретил трактор без тракториста. И еще мне вспомнилось, как необычайно
ровно движутся трактор и машина Хита, невзирая на немыслимый шум,
какой они издают.
В общем отложил я ножницы и припустил прямиком через поля. Я
же знал, что Хит со всем семейством подался в город, - впрочем не думаю,
что сумел бы остановиться, даже будь они дома. Нет, я все равно не усидел
бы на месте. Потому что наконец-то понял, что этот самый трактор не
давал мне покоя целых десять лет. Пришла пора разобраться, что к чему.
Трактор стоял на месте, в гараже, и я вдруг забеспокоился: а как
залезть к нему в нутро? Но задача оказалась легче легкого. Я снял захваты
и приподнял капот. И увидел в сущности то, что и ожидал увидеть, хотя, по
правде сказать, не представлял толком, что именно откроется мне под
капотом.
Там лежал брусок блестящего металла, чем-то напоминающий,
пожалуй, куб из тяжелого стекла. Брусок был не слишком велик, но
выглядел массивно, и поднять его было бы, наверное, очень не просто.
Видны были и отверстия от болтов, которыми прежде крепился
обычный двигатель внутреннего сгорания, а чтобы установить новый
движок, поперек рамы была наварена прочная металлическая полоса.
Поверх блестящего куба громоздился еще какой-то аппаратик. Я не стал
тратить время и разбираться, как именно он работает, однако приметил, что
он соединен с выхлопной трубой, и понял, что эта штука служит для
маскировки. Знаете, как на ярмарочных аттракционах переделывают
электрические вагончики под древние локомотивы, чтобы они пыхтели и
выбрасывали клубы пара? Вот и это устройство было того же рода. Оно
выбрасывало колечки дыма и тарахтело, как положено трактору.
Оставалось только диву даваться: ну если Хит придумал движок,
работающий лучше, чем двигатель внутреннего сгорания, зачем ему
пускаться во все тяжкие, чтобы скрыть от людей свое изобретение? Да если
бы у меня вдруг родилась такая идея, уж я бы своего не упустил! Нашел бы
кого-то, кто согласился бы меня финансировать, наладил бы производство
таких движков и в два счета разбогател бы до одури. Что мешало Хиту
поступить точно так же? Да ничто не мешало. А вместо этого он маскирует
свой трактор, чтобы тот выглядел и тарахтел как самый обыкновенный
трактор, и машину свою нарочно заставляет шуметь и греметь, чтобы никто
не заприметил мотора нового типа. Только он, честно говоря, перестарался.
И машина и трактор у него гремят куда больше, чем надо. И самую
существенную промашку он сделал, что не покупал бензина. На месте Хита
я бы непременно покупал горючее, как простые смертные, а потом сливал
бы его на помойку или сжигал...
Мне почти начало сдаваться, что Хит и вправду все время что-то
скрывает, намеренно держится в тени. Словно он действительно сбежал из
какой-то другой страны - или откуда-нибудь еще.
Я опустил капот и застегнул захваты, а выйдя из гаража,
старательно прикрыл за собой ворота.
Вернувшись домой, я снова принялся за подрезку, а между делом
обдумывал то, что увидел. И вдруг до меня дошло, что помаленьку я думал
об этом с того самого вечера, как встретил трактор без тракториста.
Правда, думал я урывками, не стараясь сосредоточиться, и потому ни до
чего особенного не додумывался. А теперь додумался, и, если начистоту,
мне бы обмереть от страха.
Но я не обмер. Реджинальд Хит был мой сосед - и хороший сосед.
Мы вместе ходили на охоту и на рыбалку и помогали друг другу в пору
сенокоса и молотьбы, и мне он нравился, по крайней мере ничуть не
меньше, чем многие другие. Да, конечно, он немного отличался от
остальных, у него был странный трактор и странная машина, он вроде бы
даже умел растягивать время - и с тех пор, как он поселился у нас в долине,
нам везло на погоду и болезни обходили нас стороной. Все точно, но чего
тут бояться? Если хорошенько знаешь человека, бояться нечего.
Ни с того ни с сего мне вдруг вспомнилось, как года два-три назад
я однажды заехал к Хитам летним вечером. Было жарко, и вся семья
вынесла стулья на лужайку - там казалось чуть-чуть прохладнее. Мне тоже
предложили стул, и мы сидели и болтали ни о чем, вернее, обо всем, что
приходило в голову.
Луна еще не всходила, зато звезд высыпало видимо-невидимо, и
такие они были в тот вечер красивые, просто как никогда. Я показал Хиту
на звезды и от нечего делать выложил ему все, что знал из астрономии.
- Они так далеко, - говорил я, - так далеко, что свет от них идет до
нас годами. И каждая - солнце, совсем как наше. А многие даже больше,
чем наше солнце.
На этом мои познания о звездах заканчивались.
Хит задумчиво кивнул.
- Есть одна звездочка, - сказал он, - на которую я часто
поглядываю. Вон та, голубая. Ну вроде как голубая, видишь? Видишь, как
она мерцает? Словно подмигивает нам с тобой. Славная звездочка,
дружелюбная.
Я сделал вид, будто понимаю, о какой звездочке речь, хотя на
самом деле ничуть не был в этом уверен: их была на небе тьма-тьмущая и
почти все мерцали.
Тут мы заговорили о чем-то еще и забыли про звезды. По крайней
мере я начисто забыл.

После ужина ко мне заявился Берт Смит и рассказал, что Рикард
наведывался к нему и задавал всякие каверзные вопросы, и к Джинго тоже
наведывался, а теперь намерен встретиться с Хитом, как только тот
вернется из города. Берт от всего этого слегка расстроился, и я постарался
его утешить.
- Горожане всегда нервничают по пустякам, - высказался я. - Не
стоит беспокоиться.
Сам я если и беспокоился, то не слишком - чувствовал, что Хит
как-нибудь осилит такую задачу. Даже если Рикард и тиснет статейку в
нью-йоркских газетах, нам от этого особой беды не будет. Енотовая долина
от Нью-Йорка куда как далеко.
Я, признаться, считал, что больше мы Рикарда не увидим и не
услышим. В жизни я так жестоко не ошибался.
Около полуночи я проснулся оттого, что Элен трясла меня за плечо.
- Там кто-то стучится. Пойди узнай, что ему надо.
Пришлось натянуть штаны и надеть туфли, зажечь лампу и
спуститься вниз. Пока я одевался, в дверь еще стукнули два-три раза, но,
как только я зажег свет, утихомирились.
Я подошел к двери и отомкнул засов. На крыльце стоял Рикард, и
держался он теперь отнюдь не так самоуверенно, как поутру.
- Извините, что разбудил, - сказал он, - но я, кажется, заблудился.
- Тут нельзя заблудиться! - отвечал я. - В долине одна-
единственная дорога. Одним концом она упирается в шоссе номер
шестьдесят, другим - в шоссе номер восемьдесят пять. Езжайте по дороге, и
она выведет вас на то или другое шоссе.
- Но я еду уже четыре часа, - сказал он, - и не могу найти ни того
шоссе, ни другого!
- Послушайте, - отвечал я, - все, что от вас требуется, это ехать
прямо в любую сторону. Здесь просто некуда свернуть. Четверть часа - и вы
на шоссе...
Я не скрывал своего раздражения - уж очень все это глупо звучало.
И кроме того, я не люблю, когда меня среди ночи вытаскивают из постели.
- Поверьте, я действительно заблудился, - воскликнул он с
отчаянием. Пожалуй даже, он был на грани паники. - Жена перепугана до
смерти, дети просто падают с ног...
- Ладно, - отвечал я, - дайте только надеть рубаху и завязать
шнурки. Так и быть, я провожу вас.
Он сказал, что предпочитает попасть на шоссе номер шестьдесят. Я
вывел свою колымагу из гаража и велел ему ехать за мной. Может, я и был
раздражен, но все-таки рассудил, что надо ему помочь. Он нам взбаламутил
всю долину, и чем скорее он уберется восвояси, там лучше.
Прошло, наверное, полчаса, прежде чем я начал догадываться, что
дело и впрямь нечисто. Полчаса - это вдвое дольше, чем требуется, чтобы
выбраться на шоссе. Но дорога выглядела как обычно, и вообще кругом не
было ничего подозрительного - если не смотреть на часы. Я поехал дальше.
И через сорок пять минут очутился у порога собственного дома.
Как это получилось, я и сам не мог взять в толк, хоть убей. Я вылез
из-за баранки и подошел к машине Рикарда.
- Теперь вы поняли, что я имел в виду? - спросил он.
- Мы, похоже, нечаянно повернули назад, - отвечал я.
Жена Рикарда, казалось, вот-вот забьется в истерике.
- Что происходит? - повторяла она пронзительным, визгливым
голосом. - Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит?..
- Попробуем еще раз, - предложил я. - Поедем медленнее, чтобы не
сделать снова ту же ошибку.
Я поехал медленнее. На этот раз мне потребовался час - и тем не
менее я вернулся к воротам собственной фермы. Потом мы попытались
выехать на шоссе номер восемьдесят пять - и через сорок минут были там
же, откуда тронулись в путь.
- Сдаюсь, - сказал я Рикардам. - Вылезайте и заходите в дом.
Сейчас сообразим, где вам постелить. Вы переночуете, а с рассветом,
глядишь, и дорога отыщется...
Я сварил кофе и нашел разной снеди для сандвичей, а Элен тем
временем приготовила постели на пятерых.
- Пес пусть ночует на кухне, - распорядилась она.
Я достал картонный ящик из-под яблок и уложил в него подстилку.
Пес был жесткошерстный фокстерьер, чистенький, маленький и
очень забавный, а дети - такие же славные, как любые другие дети. Миссис
Рикард, правда, опять было сорвалась на истерику, но Элен заставила ее
выпить кофе, а я просто не позволил продолжать разговор о том, почему им
не выбраться из долины.
- При дневном свете, - уверял я их, - от ваших страхов и следа не
останется...
И действительно, после завтрака гости совершенно успокоились и
как будто уже не сомневались в том, что сумеют отыскать шоссе номер
шестьдесят. Они уехали без провожатых - и через час вернулись. Тогда я
снова сел в машину и двинулся впереди них, и не стыжусь признаться, что
по спине у меня бегали мурашки.
Я внимательно следил за дорогой и внезапно понял, что мы едем
вовсе не к шоссе, а от шоссе обратно в долину. Я, конечно, тут же
затормозил, мы развернулись и покатили в правильную сторону. Но минут
через десять поняли, что нас опять развернуло. Сделали еще одну попытку -
теперь мы буквально ползли, пытаясь заметить ту точку, где нас
разворачивает. Напрасный труд - мы ничегошеньки не заметили.
Когда мы вернулись на ферму, я позвонил Берту и Джинго и
попросил их подъехать ко мне. Они в свою очередь пробовали вызволить
Рикарда, сначала порознь, потом оба вместе, но добились не большего, чем
я. Тогда я попытался выбраться сам, без журналиста, следующего за мной
по пятам, и - что бы вы думали? - выбрался без всяких приключений.
Смотался на шоссе номер шестьдесят и обратно за полчаса. Я решил, что
лед сломан, и сделал новую попытку вывести машину Рикарда, но не тут-то
было...
К полудню мы установили все с полной точностью. Любой из
старожилов мог преспокойно выехать из долины - любой, только не Рикард.
Элен уложила миссис Рикард в постель и дала ей успокоительного,
а я отправился к Хиту. Он обрадовался мне и выслушал меня, но вот ведь
незадача: пока я говорил, мне все вспоминалась моя догадка, что он умеет
растягивать и сжимать время. Когда я закончил, он помолчал минутку,
словно взвешивал, верное ли решение принял.
- Странная это история, Кэлвин, - сказал он наконец. - Вроде бы и
несправедливо, что Рикарды заперты в нашей долине помимо собственной
воли. А если разобраться, для нас самих это удача. Рикард собирался
написать про нас в газетах, и, если бы он исполнил свое намерение, мы
сразу оказались бы в центре внимания. Сюда набежала бы куча народу.
Другие газетчики, чиновники, умники из университетов и просто
любопытные. Они исковеркали бы всю нашу жизнь, а то еще стали бы
предлагать нам за наши фермы большие деньги - много больше того, что
они стоят на самом деле, - и погубили бы нашу долину. Не знаю, как тебе, а
мне долина нравится как она есть. Она напоминает мне... ну, в общем
дорогое для меня место.
- Рикард может передать свою статью по телефону, - возразил я, -
или переслать почтой. К чему задерживать его здесь, если статью все равно
напечатают?
- Думаю, что не напечатают, - ответил он. - Да нет, я совершенно
уверен, что он не станет ни передавать статью по телефону, ни посылать по
почте.
Я ехал к Хиту готовый, если понадобится, замолвить за Рикарда
словечко, но поразмыслил хорошенько над тем, что услышал, и не стал
ничего говорить.
В самом деле, если существует некий принцип или некая сила,
которые поддерживают жителей долины в добром здравии, гарантируют им
хорошую погоду и вообще облегчают жизнь, то, разумеется, все остальные
на всем белом свете ничего не пожалеют, лишь бы заполучить такое чудо в
свое распоряжение. Пусть это эгоизм, но я не верю, что подобный принцип
или силу можно распределить так, чтобы хватило на всех. И если кому-то
суждено использовать эту силу в своих интересах, то лучше уж пусть она
останется на веки вечные здесь, в долине, где проявила себя впервые.
И еще одно: если мир услышит, что мы владеем такой силой либо
принципом и не можем или не хотим ими поделиться, все затаят на нас
злобу, да что там злобу, просто возненавидят нас, как лютых врагов.
Вернувшись домой, я поговорил с Рикардом и даже не пытался
скрыть от него правду. Он вскипел и хотел было тут же двинуться к Хиту
выяснить отношения, но я ему отсоветовал. Ведь у него не будет никаких
доказательств и он окажется в идиотском положении: Хит, вероятно, станет
вести себя так, словно вообще не понимает, о чем речь. Рикард сначала
ерепенился, спорил, но в конце концов согласился, что я прав.
Заезжее семейство прожило у маня на ферме дней пять, и от случая
к случаю мы с Рикардом делали пробные выезды, просто чтобы попытать
счастья, но все было по-прежнему. Убедившись в этом, мы снова позвали
Берта и Джинго и держали военный совет. К тому времени миссис Рикард
немного оправилась от потрясения, дети вошли во вкус жизни на вольном
воздухе, а что касается пса, тот определенно поставил себе целью загнать и
облаять каждого кролика, сколько бы их ни нашлось в долине.
- Чуть повыше на склоне есть бывшая ферма Чендлера, - додумался
Джинго. - Там давненько никто не живет, но она в приличном состоянии.
Можно кое-что подновить, и будет очень удобно.
- Но я не хочу оставаться здесь! - запротестовал Рикард. - Не могу
же я в самом деле переселиться сюда!
- Кто сказал "переселиться"? - вмешался Берт. - Вам просто надо
немного переждать. Придет день, обстоятельства переменятся, и вы
свободно уедете, куда захотите.
- Но моя работа!.. - воскликнул Рикард.
И тут слово взяла миссис Рикард. Нетрудно было догадаться, что
происходящее нравится ей ничуть не больше, чем мужу, но в ней внезапно
проснулся тот практический здравый смысл, каким подчас отличаются
женщины. Она усвоила, что им суждено на время остаться в долине, и
постаралась выискать в таком повороте событий свои преимущества.
- А книга, которой ты вечно угрожал разродиться? - сказала она. -
Вот тебе самый подходящий случай...
Это и решило дело.
Рикард послонялся еще немного, вроде бы собираясь с духом, хотя,
право же, все было ясно и так. Потом он начал поговаривать о том, как
хорошо у нас в долине: мир, тишина и никакой суеты, здесь, мол, только
книги и писать...
Соседи сообща подновили ферму Чендлера, а Рикард позвонил в
свою газету и под каким-то предлогом попросил отпуск. Еще он послал
письмо в свой банк, чтобы ему перевели его сбережения, и засел за книгу.
Очевидно, ни в телефонных разговорах, ни в письмах он не
позволил себе и намека на истинную причину, почему остался в долине, - и
то сказать, это было бы попросту глупо. Так или иначе, никто не поднял
вокруг его исчезновения ни малейшего шума.
А долина вернулась к обычным повседневным заботам, и после
всех треволнений это было куда как приятно. Соседи делали за Рикардов
все покупки, привозили им из города крупы, сахар и всякую всячину, а
иногда глава семьи садился в машину и предпринимал очередную попытку
выбраться на шоссе.
Но обычно он сидел за столом и писал и год спустя успешно продал
свою первую книгу. Вы, возможно, даже читали ее - она называется
"Прислушайтесь к тишине". Принесла ему немалые денежки. Правда, его
нью-йоркские издатели чуть не рехнулись - никак не могли взять в толк,
отчего он упорно отказывается высунуть нос из долины. Отказывается от
лекционных турне, отвергает приглашения на званые вечера и обеды,
короче, не принимает никаких почестей, вроде бы положенных автору
нашумевшей книги.
И вообще успех не вскружил ему голову. К той поре, как книгу
напечатали, Рикарда у нас знали и любили все от мала до велика, и он
жаловал всех, кроме, пожалуй, Хита. С Хитом он держался подчеркнуто
холодно. Что ни день, он подолгу бродил по округе - уверял, что ради
моциона, но мне сдается, что именно во время прогулок он сочинил
большую часть своей книги. А то остановится у ограды и заведет с
хозяином разговор о жизни - так с ним, собственно, все в долине и
познакомились. Охотнее всего он рассуждал о тех временах, когда сумеет
наконец вырваться из заточения, и мы, случалось, тоже подумывали, что,
не ровен час, Рикарды нас и вправду покинут. Думали мы об этом с
горечью, потому что из них получились хорошие соседи. Наверное, в нашей
долине действительно есть что-то особенное, раз она заставляет людей
поворачиваться к другим лучшей своей стороной. Я уже говорил - нам
отроду не попадались скверные соседи, а многие ли могут сегодня
похвастать тем же?
Как-то раз, по пути из города, заглянул я на минутку к Хиту
поболтать, и, пока мы с ним стояли, на дороге показался Рикард. По нему
было сразу видно, что никуда он особенно не торопится, а просто гуляет.
Он тоже остановился, мы потолковали на разные темы, а потом он возьми
да и скажи:
- А знаете, мы решили никуда отсюда не уезжать.
- Ну что ж, прекрасно, - отозвался Хит.
- Вчера вечером, - продолжал Рикард, - мы с Грейс стали, как
обычно, обсуждать, что будем делать, когда уедем отсюда. И вдруг оба
запнулись, переглянулись и поняли, что вовсе не хотим никуда уезжать.
Здесь такой покой, и ребятишкам здешняя школа нравится гораздо больше,
чем в городе, и люди вокруг такие славные, что об отъезде и думать
противно...
- Рад слышать это от вас, - отозвался Хит. - Только зря вы, право,
сидите здесь неотлучно, надо бы и встряхнуться. Свозите жену и детишек в
город, в кино...
Вот и вся недолга. Легко и просто.
Жизнь течет у нас по-прежнему хорошо, быть может, даже лучше,
чем прежде. В долине все здоровы. Обыкновенный насморк и тот теперь,
кажется, обходит нас стороной. Когда нам нужен дождь, идет дождь, а
когда нужно солнце, то, естественно, светит солнце. Мы не разбогатели -
разве разбогатеешь, когда Вашингтон то и дело вмешивается в фермерские
дела, - но живем мы, грех пожаловаться, сносно. Рикард работает над своей
второй книгой, а я время от времени выхожу вечерами на крыльцо и
пытаюсь отыскать на небе ту звездочку, которую Хит показывал мне
однажды многие годы назад.
И все-таки мы не в силах полностью избежать огласки. Вчера
вечером спушал я по радио своего любимого комментатора, а он вдруг ни с
того ни с сего решил потешить публику на наш счет.
"Да полно, есть ли на свете эта Енотовая долина? - спросил он, и за
его вопросом явно слышался ехидный смешок. - Если да, правительству не
мешало бы в этом удостовериться. Географические карты настаивают, что
такая долина есть на самом деле, статистика утверждает, что там
идеальный климат и нет ни болезней, ни неурожаев - прямо-таки молочные
реки и кисельные берега. И окрестные жители все как один уверены, что
долина существует, но едва кто-нибудь из официальных лиц решит
расследовать факты на месте, она исчезает, ее не удается найти. Пытались
звонить по номерам, которые числятся за обитателями долины, -
телефонные звонки не проходят. Попытались писать - письма
возвращаются к отправителям под тем или иным предлогом, изобретенным
в недрах почтового ведомства. А если те, кто ведет расследование,
выжидают в соседних торговых центрах, люди из Енотовой долины
отсиживаются дома и не делают покупок. Допустим на минуту, что
статистика не врет, тогда властям, право же, не грешно бы
поинтересоваться, в чем дело, не грешно бы изучить факторы, отличающие
эту долину, и распространить их воздействие на все другие районы. Пока
что мы не знаем даже, доходят ли до долины наши передачи, способны ли
радиоволны проникнуть туда, куда не проникают ни письма, ни звонки, ни
должностные лица. Но если да, если есть на свете Енотовая долина и кто-
нибудь из ее обитателей слушает нас сейчас, быть, может, он не откажется
подать голос?.."
Комментатор еще раз хмыкнул и перешел к последним
политическим сплетням.
Я выключил радио и сидел, покачиваясь в кресле, а сам все думал
о том, почему же это иногда ни один из нас по три-четыре дня подряд не
может добраться в город, а в другие дни телефоны вдруг смолкают разом
безо всяких на то причин. Честно сказать, мы не раз обсуждали такие
случаи между собой и советовались, не поговорить ли нам про это с Хитом,
но каждый раз решали, что лучше не надо. Он наверняка соображает, что
делает, и нам остается только понадеяться на его здравый смысл.
Наше положение причиняет нам, конечно, известные неудобства,
зато имеет и свои преимущества. Вот уже добрых лет десять у нас в долине
не бывало ни зазывал, навязывающих подписку на дешевенькие
журнальчики, ни страховых агентов.

КЛИФФОРД САЙМАК
"ОПЕРАЦИЯ "ВОНЮЧКА"
К.Д.Саймак. "Прелесть", ЗФ, М.: Мир, 1967.

Я сидел на заднем крыльце своей лачугу, держал в правой руке
бутылку, в левой - ружье и поджидал реактивный самолет, как вдруг за
углом хижины подозрительно оживились собаки.
Я наспех отхлебнул из бутылки и неловко поднялся на ноги.
Схватил метлу и обошел вокруг дома.
По тявканью я понял, что собаки загнали в угол скунса*(Скунс -
североамериканский пушкой зверек, который при нападении на него
выделяет зловонную жидкость, вызывающую у человека головокружение и
тошноту.), а у скунсов и так от реактивных самолетов поджилки трясутся,
нечего им докучать без нужды.
Я перешагнул через изгородь там, где она совсем завалилась, и
выглянул из-за угла хижины. Уже смеркалось, но я разглядел, что три
собаки кружат у зарослей сирени, а четвертая, судя по треску, продирается
прямо сквозь кусты. Я знал, что, если сразу не положу этому конец, через
минуту нечем будет дышать - скунс есть скунс.
Я хотел подобраться к собакам незаметно, но то и дело спотыкался
о ржавые консервные банки и пустые бутылки и тут же дал себе слово, что
утром расчищу весь двор. Я и раньше часто собирался, да как-то руки не
доходили.
Я поднял такой шум, что все собаки удрали, кроме одной,- та
завязла в кустах. Я хорошенько примерился и с удовольствием огрел ее
метлой. Надо было видеть, как она оттуда выскочила,- тощая такая собака,
шкура на ней обвисла, того и гляди, собака из нее выпрыгнет.
Собака взвыла, зарычала, вылетела, как пробка из бутылки, и
метнулась мне прямо под ноги. Я пытался устоять, но наступил на пустую
бутылку и постыдно шлепнулся на землю. Я так расшибся, что света
божьего не взвидел, а потом никак не мог прийти в себя и подняться на
ноги.
Пока я приходил в себя, из-под сиреневого куста вынырнул скунс и
направился прямо ко мне. Я стал отгонять его, но он никак не отгонялся.
Он завилял хвостом, словно встретил родную душу, подошел вплотную и с
громким мурлыканьем стал о меня тереться.
Я и пальцем не двинул. Даже глазом не моргнул. Рассудил, что
если я не шелохнусь, то скунс, может, и отстанет. Вот уже три года у меня
под хижиной жили скунсы, и мы с ними отлично ладили, но никогда не
были, что называется, на короткой ноге. Я их не трогал, они меня не
трогали, и все были довольны.
А этой веселой зверюшке, как видно, втемяшилось в голову, что я
ей друг. Может, скунса распирало от благодарности за то, что я отогнал
собак.
Он обошел вокруг меня, потыкался мордой, потом вскарабкался ко
мне на грудь и заглянул в лицо. И без устали мурлыкал с таким азартом,
что весь дрожал.
Так он стоял на задних лапках, упершись мне в грудь передними,
заглядывал мне в лицо и мурлыкал - то тихо, то громко, то быстро, то
медленно. А сам навострил уши, будто ожидал, что я замурлычу в ответ, и
все время дружелюбно вилял хвостом.
В конце концов я протянул руку (очень осторожно) и погладил
скунса по голове, а он как будто не возражал. Так мы пролежали довольно
долго - я его гладил, а он мурлыкал.
Потом я отважился стряхнуть его с себя.
После двух или трех неудачных попыток я кое-как поднялся с
земли и пошел к крыльцу, а скунс тащился за мной по пятам.
Я опять сел на крыльцо, взял бутылку и как следует приложился к
ней; это было самое умное, что можно сделать после стольких треволнений.
А пока я пил из горлышка, из-за деревьев выскользнул реактивный
самолет, свечкой взмыл над моим участком, и все кругом подпрыгнуло на
метр-другой.
Я выронил бутылку и схватил ружье, но самолет скрылся из виду,
прежде чем я успел взвести курок.
Я отложил ружье и как следует выругался.
Только позавчера я предупреждал полковника - и вовсе не в
шутку,- что, если реактивный самолет еще раз пролетит так низко над моей
хижиной, я его обстреляю.
- Безобразие,- говорил я полковнику.-Человек строит себе хижину,
живет тихо-мирно, ни к кому не пристает. Так нет, правительству
непременно надо устроить воздушную базу именно в двух милях от его
дома. Какой может быть мир и покой, когда чертовы реактивные самолеты
чуть не цепляют за дымовую трубу?
Вообще-то полковник разговаривал со мной вежливо. Он напомнил
мне, как необходимы нам воздушные базы, как наша жизнь зависит от
самолетов, которые там размещены, и как он, полковник, старается
наладить маршруты вылетов так, чтобы не тревожить мирное население
окрестностей.
Я сказал, что реактивные самолеты вспугивают скунсов, и он не
стал смеяться, а даже посочувствовал и вспомнил, как в Техасе еще
мальчишкой ставил на скунсов капканы. Я объяснил, что не промышляю
ловлей скунсов, что я, можно сказать, живу с ними под одной крышей, что
я к ним искренне привязан, по ночам не сплю и слушаю, как они шныряют
взад и вперед под хижиной, а когда слышу это, то чувствую, что я не
одинок, что делю свой кров с другими тварями божьими.
Но тем не менее он не обещал, что реактивные самолеты больше не
будут сновать над моим жильем, и тут-то я пригрозил обстрелять первый
же самолет, который увижу у себя над головой. Тогда полковник вытащил
из письменного стола какую-то книгу и прочитал мне вслух, что стрельба
по воздушным кораблям - дело незаконное. Но я ничуть не испугался!
И надо же такому случиться! Я сижу в засаде, мимо проходит
реактивный самолет, а я прохлаждаюсь с бутылкой. Я перестал ругаться,
как только вспомнил о бутылке, и тут же услышал бульканье. Она
закатилась под крыльцо, я не сразу нашел ее и чуть с ума не сошел,
услышав, как она булькает.
Я лег на живот, дотянулся до того места под ступеньками, куда
закатилась бутылка, и наконец поднял ее, но она уже добулькалась досуха.
Я швырнул ее во двор и, вконец расстроенный, опустился на ступеньки.
Тут из темнота вынырнул скунс, взобрался вверх по ступенькам и
уселся рядом со мной. Я протянул руку, погладил его, и он в ответ
замурлыкал. Я перестал горевать о бутылке.
- А ты, право, занятный зверь,- сказал я.-Что-то я не слыхал, чтобы
скунсы мурлыкали.
Так мы посидели с ним, и я рассказал ему обо всех своих
неприятностях с реактивными самолетами, как рассказывает животным
человек, когда ему не с кем поделиться, а порой и когда есть с кем.
Я его ни капельки не боялся и думал, как здорово, что наконец-то
хоть один скунс со мной подружился. Интересно, теперь, когда лед, так
сказать, сломан, может, какой-нибудь скунс переселится из подполья ко
мне в комнату?
Затем я подумал: теперь будет о чем порассказать ребятам в
кабачке. Но тут же понял, что, как бы я ни клялся и ни божился, никто не
поверит ни единому моему слову. Вот я и решил прихватить с собой живое
доказательство.
Я взял ласкового скунса на руки и сказал:
- Поехали. Надо показать тебя ребятам.
Я налетел на дерево и запутался в старой проволочной сетке, что
валялась на дворе, но кое-как добрался до того места перед домом, где
стояла моя Старушка Бетси.

Бетси не была ни самой новой, ни самой лучшей машиной в мире,
но зато отличалась верностью, о которой любой мужчина может только
мечтать. Мы с ней многое пережили вместе и понимали друг друга с
полуслова. У нас было что-то вроде сделки: я мыл ее и кормил, а она
доставляла меня куда надо и всегда привозила обратно. Ни один разумный
человек не станет требовать большего от автомобиля.
Я похлопал Бетси по крылу и поздоровался с ней, уложил скунса на
переднее сиденье и залез в машину сам.
Бетси никак не хотела заводиться. Она предпочитала остаться
дома. Однако я потолковал с ней по-хорошему, наговорил ей всяких
ласковых слов, и наконец, дрожа и фыркая, она завелась.
Я включил сцепление и вывел ее на шоссе.
- Только не разгоняйся,- сказал я ей.-Где-то на этом перегоне
автоинспекция ловит злостных нарушителей, так что у нас могут быть
неприятности.
Бетси медленно и плавно довезла меня до кабачка, я оставил ее на
стоянке, взял скунса под мышку и вошел в зал.
За стойкой работал Чарли, а в зале было полно народу - Джонни
Эшленд, Скелет Паттерсон, Джек О'Нийл и еще с полдюжины других.
Я опустил скунса на стойку, и он сразу же двинулся к ребятам,
будто ему не терпелось с ними подружиться.
А они, как его увидели, так сразу нырнули под табуреты и столы.
Чарли схватил бутылку за горлышко и попятился в угол.
- Эйса,- заорал он,- сейчас же убери эту пакость!
- Да ты не волнуйся,- сказал я,- этот клиент не скандальный.
- Скандальный или не скандальный, проваливай отсюда с ним
вместе!
- Убери его ко всем чертям! - хором подхватили посетители.
Я на них здорово разозлился. Подумать только, так лезть в бутылку
из-за ласкового скунса!
Все же я смекнул, что их не переспоришь, подхватил скунса на
руки и отнес к Бетси. Я нашел куль из рогожки, сделал скунсу подстилку и
велел сидеть на месте, никуда не отлучаться - мол, скоро вернусь.
Задержался я дольше, чем рассчитывал, потому что пришлось
рассказывать все подробности, а ребята задавали каверзные вопросы и
сыпали шуточками, но никто не дал мне заплатить за выпивку - все
подносили наперебой.
Выйдя оттуда, я не сразу увидел Бетси, а увидев, не сразу подошел
- пришлось с трудом прокладывать к ней курс. Времени на это ушло
порядком, но, поворачивая по ветру то на один галс, то на другой, я в конце
концов подобрался к ней вплотную.
Я с трудом попал внутрь, потому что дверца открывалась не так,
как обычно, а войдя, не мог отыскать ключ. Наконец я все-таки нашел его,
но тут же уронил на пол, а когда нагнулся, то растянулся ничком на
сиденье. Там было страшно удобно, и я решил, что вставать вовсе глупо.
Переночую здесь, и дело с концом!
Пока я лежал, у Бетси завелся мотор. Ха! Бетси надулась и хочет
вернуться домой самовольно. Вот какая у меня машина! Ну чем не жена?
Она дала задний ход, развернулась и направилась к шоссе. У
самого шоссе остановилась, поглядела, нет ли там движения, и выехала на
магистраль, направляясь прямехонько домой.
Я нисколько не тревожился. Знал, что могу положиться на Бетси.
Мы с ней многое пережили вместе, и она была умницей, хотя прежде
никогда не ходила домой самостоятельно.
Лежал я и удивлялся, как она раньше до этого не додумалась.
Нет на свете машины, которая ближе человеку, чем автомобиль.
Человек начинает понимать свой автомобиль, а автомобиль приучается
понимать человека, и со временем между ними возникает настоящая
привязанность. Вот мне и показалось совершенно естественным, что
настанет день, когда машине можно будет доверять точно так же, как
лошади или собаке, и что хорошая машина должна быть такой же верной и
преданной, как собака или лошадь.
Так я размышлял, и настроение у меня было отличное, а Бетси тем
временем свернула с шоссе на проселок.
Но только мы остановились у моей лачуги, как позади раздался
визг тормозов; я услышал, как открылась дверца чужого автомобиля и кто-
то выпрыгнул на гравий.
Я попытался встать, но чуть замешкался, и этот кто-то рывком
открыл дверцу, просунул руку, сгреб меня за шиворот и выволок из
машины.
На неизвестном была форма государственного дорожного
инспектора, второй инспектор стоял чуть подальше, а рядом с ним торчал
полицейский автомобиль с красной мигалкой. Я просто диву дался, как это
не заметил, что они за нами гонятся, но тут же вспомнил, что всю дорогу
лежал пластом.
- Кто вел машину? - рявкнул тот фараон, что держал меня за
шиворот.
Не успел я рта раскрыть, как второй фараон заглянул в Бетси и
проворно отскочил шагов на десять.
- Слейд! - взвыл он.- Там внутри скунс!
- Не хочешь ли ты сказать, что скунс сидел за рулем? - осведомился
Слейд.
Второй возразил:
- Скунс по крайней мере трезв.
- Оставьте-ка скунса в покое,- сказал я им.- Это мой друг. Он
никому не причинил зла.
Я шарахнулся в сторону, рука Слейда выпустила мой воротник, и я
метнулся к Бетси. Я ударился грудью о сиденье, вцепился в руль и
попытался втиснуться внутрь.
Внезапно взревев, Бетси сама завелась, из-под ее колес вылетел
гравий и пулеметной очередью ударил в полицейский автомобиль. Бетси
устремилась вперед и, пробив изгородь, вырвалась на шоссе. Она со всего
размаха врезалась в заросли сирени, я вывалился на ходу, а она понеслась
дальше.
Я лежал, увязнув в кустах сирени, и следил, как Бетси выходит на
большую дорогу. "Она старалась, как могла,- утешал я сам себя.- Она
пыталась выручить меня, и не ее вина, что я не усидел за рулем. А теперь
ей надо сматываться. И у нее это, видно, неплохо выходит. А ревет-то как -
словно внутри у нее двигатель от линкора".
Инспекторы вскочили в автомобиль и пустились в погоню, а я стал
соображать, как бы выпутаться из сирени.
В конце концов я оттуда выбрался, подошел к парадному крыльцу
хижины и уселся на ступеньках. Тут вспомнил про изгородь и решил, что
чинить ее все равно не стоит - проще пустить на растопку. За Бетси я не
очень беспокоился. Я был уверен, что она не даст себя в обиду.
В этом-то я был прав, потому что немного погодя автоинспекторы
вернулись и поставили свою машину на подъездной дорожке. Они
заметили, что я сижу на ступеньках, и подошли ко мне.
- А где Бетси? - спросил я.
- Бетси? А фамилия? - ответил Слейд вопросом на вопрос.
- Бетси - это машина,- пояснил я.
Слейд выругался.
- Удрала. Идет с незажженными фарами, делает сто миль в час. Я
не я, если она ни во что не врежется.
На это я только головой покачал.
- С Бетси ничего такого не случится. Она знает все дороги на
пятьдесят миль в окружности.
Слейд решил, что я над ним проста насмехаюсь. Он схватил меня
и, встряхнув для острастки, поднял на ноги.
- Ты за это ответишь.- Он толкнул меня к другому инспектору, а
тот поймал меня на лету.- Кидай его на заднее сиденье, Эрни, и поехали.
Похоже было, что Эрни не так бесится, как Слейд. Он сказал:
- Сюда, папаша.
Втащив меня в машину, они больше не желали со мной знаться. Я
ехал с Эрни на заднем сиденье, а Слейд сидел за рулем. Не проехали мы и
мили, как я задремал.
Когда я проснулся, мы как раз въезжали на стоянку у полицейского
управления. Я вылез из машины и хотел было пойти сам, но они
подхватили меня с двух сторон и поволокли силком.
Мы вошли в помещение вроде кабинета, с письменным столом,
стульями и скамьей. За столом сидел какой-то человек.
- Что там у вас? - спросил он.
- Будь я проклят, если сам знаю.- ответил Слейд, злой как черт.-
Боюсь, вы нам не поверите, капитан.
Эрни подвел меня к стулу и усадил.
- Пойду принесу тебе кофе, папаша. Нам надо с тобой потолковать.
желательно, чтобы ты протрезвел.
Я подумал, что с его стороны это очень мило.
Я вволю напился кофе, в глазах прояснилось, и все кругом
перестало плясать и двоиться - я имею в виду мебель. Хуже было, когда я
принялся соображать. То, что прежде само собой разумелось, теперь
показалось очень странным. Например, как это Бетси сама отправилась
домой.

В конце концов меня подвели к столу, и капитан засыпал меня
вопросами о том, кто я такой, когда родился и где проживаю, но постепенно
мы подошли к тому, что было у них на уме.
Я не стал ничего скрывать. Рассказал о реактивных самолетах, о
скунсах и о своем разговоре с полковником. Рассказал о собаках, о
ласковом скунсе и о том, как Бетси разобиделась и пошла домой
самовольно.
- Скажите-ка, мистер Бейлз,- спросил капитан,- вы не механик? Я
знаю, вы говорили, что работаете поденно и перебиваетесь случайным
заработком. Но я хочу выяснить, может, вы со своей машиной что-нибудь
намудрили?
- Капитан,- ответил я честно,- да я не знаю, с какого конца берутся
за гаечный ключ.
- Вы, значит, никогда не работали над своей Бетси?
- Просто ухаживал за ней на совесть.
- А кто-нибудь еще над ней работал?
- Да я бы к ней никого и на пушечный выстрел не подпустил.
- В таком случае не можете ли вы объяснить, как это машина
движется сама по себе?
- Нет, сэр. Но ведь Бетси умница...
- Вы точно помните, что не сидели за рулем?
- Конечно, нет. Мне казалось нормальным, что Бетси сама везет
меня домой.
Капитан в сердцах швырнул на стол карандаш.
- Сдаюсь!
Он встал из-за стола.
- Пойду сварю еще кофе,- сказал он Слейду.- Может быть, у вас
лучше получится.
- Еще одно,- обратился Эрни к Слейду, когда капитан хлопнул
дверью.- Этот скунс...
- При чем тут скунс?
- Скунсы не виляют хвостом,- заявил Эрни.-И не мурлыкают.
- Этот скунс проделывал то и другое,-саркастически заметил
Слейд.- Это был особенный скунс. Не скунс, а диво - хвост колечком.
Кстати, скунс действительно ни при чем. Его только прокатили.
- Не найдется ли у вас рюмашечки, а? - спросил я. Мне было
здорово не по себе.
- Конечно,- ответил Эрни. Он подошел к шкафчику в углу и вынул
оттуда бутылку.
Через окно я увидел, что восток начал светлеть. Скоро рассвет.

Зазвонил телефон. Слейд снял трубку.
Эрни подал мне знак, и я подошел к нему, вернее, к шкафчику.
Эрни вручил мне бутылку.
- Только не увлекайся, папаша,-посоветовал он.- Ты ведь не хочешь
снова перебрать, правда?
Я и не увлекался. Высосал стакана полтора, и все.
Слейд заорал:
- Эй!
- Что случилось? - спросил Эрни. Он отнял у меня бутылку - не то
чтобы силой, но вроде того.
- Какой-то фермер обнаружил машину,-сказал Слейд.- Она
обстреляла его собаку.
- Она... что собаку? - с запинкой переспросил Эрни.
- Так утверждает этот малый. Он выгнал коров. Было раннее утро.
Он собирался на рыбалку и хотел заблаговременно сделать кое-что по
хозяйству. В конце узкого тупичка, между тремя изгородями, он увидел
машину и решил, что ее здесь бросили.
- А что там насчет стрельбы?
- Вот слушай. Собака подбежала к машине и облаяла ее. И вдруг из
машины вырвалась большая искра. Пса сбило с ног. Он встал и давай
удирать. Машина пустила вдогонку ему вторую искру. Угодила псу прямо в
ногу. Этот малый говорит, что у пса вскочили волдыри.
Слейд взял курс на дверь.
- Ну, вы там, поторапливайтесь!
- Ты нам, может, понадобишься, папаша,-сказал Эрни.
Мы выбежали на улицу и прыгнули в машину.
- Где находится эта ферма? - спросил Эрни.
- Западнее воздушной базы,- ответил Слейд.
Фермер поджидал нас на лавочке у ворот скотного двора.
Когда Слейд затормозил, он вскочил на ноги.
- Машина еще там,- доложил он.- Я с нее глаз не спускаю. Оттуда
никто не выходил.
- А она не может оттуда выбраться другим путем?
- Никак. Кругом леса да поля. Это тупик.
Слейд удовлетворенно хмыкнул. Он отвел полицейскую машину к
началу проулка и развернул ее, надежно перегородив проезд.
- Отсюда дойдем на своих двоих,- заявил он.
- Сразу за тем вон поворотом,- показал фермер.
Мы зашли за поворот и увидели, что там стоит Бетси.
- Это моя машина,- сказал я.
- Давайте рассредоточимся,- предложил Слейд.- С нее станется и
нас обстрелять.
Он расстегнул кобуру пистолета.
- Не вздумайте палить по моей машине,-предупредил я, но он и
бровью не повел.
Мы все четверо рассредоточились и стали подкрадываться к Бетси.
Чудно было, что мы ведем себя, будто она нам враг и надо захватить ее
врасплох.
Вид у нее был такой же, как всегда,-обыкновенная развалюшка
дешевой марки, но очень умная и очень преданная. И я все вспоминал: куда
она только меня не возила, а ведь всегда привозила домой.
И вдруг она нас атаковала. Стояла-то она носом к тупику, и ей
пришлось дать задний ход, но это не помешало ей напасть на нас.
Она слегка подпрыгнула и покатила к нам полным ходом, с каждой
секундой все увеличивая скорость, и я увидел, что Слейд выхватил
пистолет.

Я выскочил на середину проулка и замахал руками. Не доверял я
этому Слейду. Я боялся, что, если Бетси не подчинится, он изрешетит ее
пулями.
А Бетси и не собиралась останавливаться. Она надвигалась на нас,
и приток гораздо быстрее, чем положено такой старой колымаге.
- С дороги, кретин! - завопил Эрни.- Она тебя сшибет!
Я отскочил в сторону, но при этом не больно старался. Я подумал:
"Если уж до того дошло, что Бетси хочет сшибить меня, то стоит ли тогда
жить на свете?"
Я споткнулся и растянулся ничком, но, падая, заметил, что Бетси
оторвалась от земли, точно собиралась через меня перепрыгнуть. Я сразу
смекнул, что уж мне-то ничего не угрожает - у Бетси и в мыслях не было
наехать на меня.
А Бетси поплыла прямиком в небо; колеса у нее все еще крутились,
будто она взбиралась задним ходом на невидимый крутой холм.
Я перевернулся на спину, сел и давай глядеть на нее, а поглядеть
было на что, это уж поверьте. Она летела точь-в-точь как самолет. Я просто
черт знает как гордился ею.
Слейд стоял разинув рот, опустив руку с пистолетом. Ему и в
голову не пришло стрелять. Скорее всего, он вообще забыл, что у него есть
пистолет.
Бетси взмыла над верхушками деревьев и вся засияла, засверкала
под солнцем - двух недель не прошло с тех пор, как я ее драил,-и я
подумал, до чего же это здорово, что она научилась летать.
Тут я увидел реактивный самолет и хотел крикнуть Бетси, чтоб
побереглась, но во рту у меня пересохло, будто туда квасцов насыпали,- я
онемел.
Наверное, все это длилось с секунду, но мне казалось, будто они
летят уже целую вечность,- в небе повисла Бетси и повис самолет, и я знал,
что катастрофы не миновать.
Потом по всему небу разлетелись куски металла, а реактивный
самолет задымился и пошел на посадку влево, в сторону кукурузного поля.
Я сидел посреди дороги - руки-ноги стали прямо ватные - и глаз не
сводил с кусков, которые еще недавно были моей Бетси. У меня на душе
кошки скребли. Сердце кровью обливалось от такого зрелища. Обломки
машины с грохотом падали на землю, но один кусок спускался не так
стремительно, как остальные. Он как будто планировал. Я все следил за
ним и недоумевал, с чего это он планирует, когда остальные куски давно
упали, и вдруг заметил, что это крыло машины и что оно болтается вверх-
вниз, словно тоже хочет упасть, но кто-то ему мешает.
Крыло спланировало на землю у опушки леса. Оно легко
опустилось, покачалось и осело на бок. А когда оно оседало, из него что-то
выскочило.
Это "что-то" встряхнулось и вприпрыжку умчалось в лес.
Ласковый скунс!
К этому времени все метались как угорелые. Эрни бежал к
фермерскому дому - звонить на воздушную базу насчет самолета, а Слейд с
фермером мчались на кукурузное поле, где самолет пропахал в кукурузе
такую межу, что там прошел бы и танковый дивизион.
Я встал и подошел к тому месту, где, как я приметил, упали куски.
Кое-что я нашел - фару (даже стекло на ней не разбилось), искореженное и
перекрученное колесо, металлическую решетку с радиатора. Я понимал, что
это все без толку. Никто уж никогда не соберет Бетси заново.
И вот стоял я с куском хромированного металла в руке и думал о
том, как славно мы с Бетси, бывало, проводили время,- как она возила меня
в кабачок и терпеливо дожидалась, когда мне захочется домой, и как мы
уезжали на рыбалку и вдвоем съедали там походный ужин, и как осенью
подавались к северу охотиться на оленей.
Пока я там стоял, с кукурузного поля вернулись Слейд и фермер, а
между ними плелся летчик, у него был очумелый вид, ноги подгибались, и
он просто висел на своих спутниках. Глаза у него остекленели, язык
заплетался.
Дойдя. до проулка, они перестали поддерживать летчика, и тот
тяжело опустился наземь.
- Какого черта,- только и спросил он,-неужто стали выпускать
летающие автомобили?
Никто ему не ответил. Зато Слейд накинулся на меня:
- Эй, папаша! Оставь в покое обломки! Не смей к ним прикасаться!
- У меня есть полное право к ним прикасаться,- возразил я.- Это
моя машина.
- Ничего не трогай! Здесь что-то нечисто. Эта рухлядь, возможно,
покажет, в чем дело, если к ней никто не сунется раньше времени.
Бросил я решетку от радиатора и вернулся в проулок.
Мы все четверо расселись рядком и стали ждать. Летчик, видимо,
пришел а себя. Ему рассекло кожу над глазом, и на лице запеклась кровь, в
общем-то он был целехонек. Даже попросил сигарету, и Слейд дал ему
закурить и поднес огонек.
Мы услышали, как, в начале проулка Эрни задним ходом вывел
полицейскую машину из тупичка. Вскорости он подошел к нам.
- Сейчас будут.
Он сел рядом с нами. О том, что произошло, мы и словом не
обмолвились. По-моему, все боялись об этом говорить.
Не прошло и четверти часа, как нагрянула вся воздушная база.
Сначала появилась санитарная машина; туда погрузили летчика, и она
отъехала, вздымая клубы пыли.
Вслед за санитарной машиной подъехали пожарные, а за ними -
джип с самим полковником. За полковничьим потянулись другие джипы и
три-четыре грузовика, и все машины были битком набиты солдатами. Мы и
глазом моргнуть не успели, как они наводнили всю округу.

Полковник сразу побагровел,- видно, расстроился. Оно и понятно.
Где это видано, чтобы самолет в воздухе налетел на автомобиль?
Громко топая, полковник подошел к Слейду и наорал на него, а
Слейд в ответ тоже заорал, и я удивился, с чего это они так взъелись друг
на дружку, но оказалось - ничего подобного, Просто такие уж у них голоса,
когда они волновались.
Кругом все бегали и суетились и тоже орали, но это продолжалось
недолго. Прежде чем полковник и Слейд перестали шуметь, набежало
полным-полно солдат и инициатива перешла к военно-воздушным силам.
Окончив разговор со Слейдом, полковник подошел ко мне.
- Итак, машина была ваша,- сказал он таким тоном, будто я во всем
виноват.
- Да, моя, и я потребую с вас убытки по суду. Машина была первый
сорт.
Полковник вперился в меня так, словно хотел убить на месте, и
вдруг узнал.
- Постойте-ка,- сказал он.- Это не вы у меня на днях были?
- Точно. Я еще рассказывал вам о своих скунсах. Один из них как
раз сидел сейчас в Старушке Бетси.
- Валяйте дальше, приятель,- сказал полковник.- До меня что-то
туго доходит. Только не травите.
- Старушка Бетси - это машина,- объяснил я,- и в ней сидел скунс.
Когда в нее врезался ваш самолет, скунс приземлился на крыле от машины.
- Вы хотите сказать, что скунс... крыло... что...
- Он вроде бы спланировал,- докончил я.
- Капрал,- обратился полковник к Слейду,-что там у него на счету?
- Да только езда в пьяном виде,- ответил Слейд.- Пустяки.
- Я хотел бы взять его с собой на базу.
- Буду вам очень признателен,- неуверенным голосом ответил
Слейд.
- В таком случае пошли,- сказал полковник, и я проследовал за ним
к джипу.
Мы расположились на заднем сиденье, а машину вел солдат -
шпарил как на пожар. Мы с полковником особенно не разговаривали. Мы
только зубы стискивали и надеялись, что доберемся живыми. Так, по
крайней мере, было со мной.
Там, на базе, полковник сел за свой письменный стол, кивком
приказал мне занять кресло. Потом откинулся на спинку стула и давай меня
изучать. Счастье, что ничего плохого я не сделал, иначе под его взглядом я
бы, пожалуй, не выдержал и раскололся.
- Вы тут много чего наговорили,- начал полковник.-
Устраивайтесь-ка поудобнее и расскажите все с самого начала, не
пропуская ни единой мелочи.
Я стал рассказывать ему все как есть и пустился во всякие
подробности, чтобы втолковать ему мою точку зрения, а он ничего, не
перебивал, только сидел и слушал. Ни разу еще мне не попадался такой
хороший слушатель.

Когда я выложил все до конца, он нашарил на столе блокнот и
карандаш.
- Давайте-ка зафиксируем основные выводы,-сказал он.- Вы
утверждаете, что раньше машина никогда не совершала самовольных
действий?
- Насколько я знаю, не совершала,- ответил я как на духу.- Но,
конечно, она могла тренироваться и в мое отсутствие.
- И никогда до сих пор не летала?
Я покачал головой.
- А когда она стала проделывать то и другое, в ней находился этот
ваш скунс?
- Совершенно верно.
- И вы утверждаете, что после катастрофы скунс спланировал, сидя
на крыле машины?
- Крыло перевернулось, а скунс убежал в лес.
- Вам не кажется странным, что крыло планировало, тогда как
остальные обломки просто грохнулись оземь?
Я согласился, что это и вправду чудно.
- Теперь о скунсе. Бы утверждаете, что он мурлыкал?
- Еще как! Любо-дорого было слушать!
- И вилял хвостом?
- Прямо как собака.
Полковник отодвинул блокнот и откинулся на спинку стула. Он
сложил руки на груди, точно обнял себя за плечи.
- По личному опыту, накопленному в детстве при ловле скунсов в
капканы, могу вам сообщить, что скунсы не мурлыкают и никогда не
виляют хвостом.
- Я знаю, что у вас на уме,- объявил я, озлившись,- но не так уж я
был пьян. Я сделал глоток-другой, чтобы скоротать время, покуда появится
самолет. Но я видел скунса своими глазами, знаю, что это был именно
скунс, и помню, как он мурлыкал. Ласковый был, будто я ему понравился, и
он...
- Ну ладно,- сказал полковник.- Ладно.
Сидели мы и смотрели друг на друга. Ни с того, ни с сего он
ухмыльнулся.
- А знаете,- сказал он,- я вдруг понял, что мне нужен адъютант.
- Желающих нет,- ответил я упрямо.- Вы меня и на четверть мили
не подтащите к реактивному самолету. Хоть вяжите по рукам и по ногам.
- Вольнонаемный адъютант. Триста долларов в месяц и полное
обеспечение.
- Всю жизнь мечтал толкаться среди военных.
- И выпивки сколько влезет.
- Где надо расписаться? - спросил я.
Вот так-то я и стал адъютантом полковника.
Я подумал, что у него шарики за ролики заехали, да и сейчас так
думаю. Для него все сложилось бы куда лучше, если бы он тогда же вышел
в отставку. Но он носился со своей идеей и был из числа тех азартных
дураков, что играют ва-банк.
Мы с ним уживались как нельзя лучше, но временами кое в чем
расходились. Началось все с дурацкого требования, чтобы я не отлучался с
базы. Я устроил скандал, но полковник уперся.
- Ты выйдешь за ворота, распустишь слюни и начнешь трепаться, -
твердил он.- А мне надо, чтобы ты прикусил язык и держал его за зубами.
Как по-твоему, для чего я тебя взял на службу?
Жилось мне не так уж плохо. Забот и в помине не было. Просто
пальцем не шевелил - никакой работы с меня никто не спрашивал. Жратва
была сносная, комнату с постелью мне дали, и полковник сдержал слово
насчет выпивки.
Несколько суток я полковника вовсе не видел. В один прекрасный
день забежал к нему поздороваться. Только я на порог, как входит сержант
с пачкой бумаг в руке. И будто сам не свой.
- Вот рапорт о том автомобиле, сэр,-доложил он.
Полковник взял бумаги и перевернул несколько листов.
- Сержант, я ничего не понимаю.
- И я тоже, сэр.
- Ну вот это, например, что? - спросил полковник и ткнул пальцем.
- Вычислительное устройство, сэр.
- В автомобилях не бывает вычислительных устройств.
- Вот именно, сэр, то же и я говорю. Но мы нашли место, где оно
было укреплено на моторе.
- Укреплено? Приварено?
- Ну не совсем приварено. Оно вроде бы стало частью мотора. Как
будто их отлили вместе. Там не было никаких следов сварки.
- А вы уверены, что это вычислительное устройство?
- Так утверждает Коннели, сэр. Он на вычислительных машинах
собаку съел. Однако таких он еще не видывал. Он говорит, что это
устройство работает по совершенно иному принципу. И полагает, что он
очень толковый. Принцип этот, он говорит...
- Продолжайте! - гаркнул полковник.
- Он говорит, что по мощности это устройство в тысячу раз
превосходит лучшие наши вычислительные машины. Он говорит, будто,
даже не обладая буйной фантазией, можно назвать это устройство
разумным.
- Что вы понимаете под словом "разумный"?
- Вот Коннели уверяет, что такая штука, возможно, умеет
самостоятельно мыслить.
- О господи! - только и выговорил полковник.
Он посидел с минуту, словно о чем-то задумался. Потом
перевернул страницу и ткнул в другое место.
- А это другой блок, сэр,- сказал сержант.- Чертеж блока. Что за
блок - не известно.
- Не известно!
- Мы никогда ничего подобного не видели, сэр. Мы понятия не
имеем, какое у него назначение. Он был связан с трансмиссией, сэр.
- А это?
- Результаты химического анализа бензина. С бензином что-то
странное, сэр. Мы нашли бак, весь искореженный и на себя не похожий, но
там еще оставался бензин. Он не...
- Но с какой стати вам вздумалось делать анализ?
- Да ведь это не бензин, сэр. Это что-то другое. Раньше был бензин,
но он изменился, сэр.
- У вас все, сержант?
Сержанту, как я видел, становилось жарко.
- Нет, сэр, есть еще кое-что. В рапорте все изложено, сэр. Нам
удалось найти большую часть обломков, сэр. Отсутствует лишь несколько
мелких деталей. В настоящее время мы работаем над сборкой.
- Сборкой...
- Может, вернее назвать это склейкой, сэр...
- Машина не будет ходить?
- Навряд ли, сэр. Ее здорово покалечило. Но если бы ее удалось
собрать целиком, это был бы лучший автомобиль в мире. Судя по
спидометру, машина прошла 80 000 миль, но ее состояние такое, будто она
только вчера с завода. К тому же она сделана из таких сплавов, что мы
просто диву даемся.
Сержант помолчал.
- Осмелюсь доложить, сэр, тут дело нечисто.
- Да, да,- сказал полковник.- Вы свободны, сержант. Еще как не
чисто!
Сержант повернулся кругом.
- Минуточку,- окликнул его полковник.
- Есть, сэр.
- Мне очень жаль, сержант, но вам и всему подразделению,
прикомандированному к машине, не разрешается покидать территорию
базы. Я не могу допустить утечки информации. Сообщите своим людям.
Если кто-нибудь пикнет, я с ним живо расправлюсь.
- Есть, сэр,- сказал сержант и вежливо козырнул, но вид у него был
такой, словно он сейчас полковнику глотку перережет.
Когда сержант вышел, полковник сказал мне:
- Эйса, если ты что-то знаешь и молчишь, а потом это выплывет
наружу и я окажусь в дураках, то я сверну твою тощую шею.
- Чтоб мне провалиться,- сказал я.
Он как-то чудно на мена посмотрел.
- Тебе известно, что это за скунс?
Я покачал головой.
- Это вовсе не скунс,- сказал он.- И мы обязаны выяснить, кто же
это.
- Но ведь его здесь нет. Он убежал в лес.
- Его можно поймать.
- Это мы-то вдвоем?
- Зачем вдвоем? На базе две тысячи солдат.
- Но...
- Ты думаешь, им не очень-то по вкусу ловить скунса?
- Примерно так. Может, они и пойдут в лес, но сделают все, чтобы
не найти скунса, ни за что не станут ловить.
- Станут как миленькие, если пообещать вознаграждение. Пять
тысяч долларов.
Я посмотрел на него так, словно он окончательно спятил.
- Поверь,- сказал полковник,- он того стоит. Всех этих денег, до
последнего цента.
Я же говорю, свихнулся человек.

В облаву на скунса я не пошел. Я знал, как мало шансов найти его.
К этому времени он мог выбраться за пределы штата или залезть в такую
нору, где его и днем с огнем не сыщешь. Да и ни к чему мне было пять
тысяч долларов. Я получал хороший оклад и пил вволю.
На другой день я зашел к полковнику покалякать. У него был
крупный разговор с военным врачом.
- Вы обязаны отменить свой приказ! - разорялся костоправ.
- Не могу я его отменить! - орал полковник.- Мне необходимо это
животное!
- Вы когда-нибудь видели, чтобы скунсов ловили голыми руками?
- Нет, никогда.
- У меня уже одиннадцать штук,- сказал костоправ.- Больше я не
потерплю.
- Капитан,- ответил полковник,- прежде чем все это кончится, у вас
будет гораздо больше одиннадцати скунсов.
- Значит, вы не отмените приказ, сэр?
- Нет.
- В таком случае я сам прекращу это безобразие!
- Капитан! - свирепо произнес полковник.
- Вы невменяемы,- заявил костоправ.-Никакой военный трибунал...
- Капитан!
Но капитан ничего не ответил. Он повернулся кругом и вышел.
Полковник взглянул на меня.
- Иной раз приходится тяжко,- сказал он.
Я понял, что надо срочно найти этого скунса, иначе полковника
смешают с грязью.
- А все-таки я в толк не возьму,- сказал я,- на кой черт вам сдался
этот зверь. Обыкновенный скунс, разве что мурлыкать умеет.
Полковник уселся за стол и стиснул голову руками.
- О господи! - простонал он.- До чего же тупы люди!
- Это-то да,- не отставал я,- но все-таки непонятно...
- Сам посуди,- сказал полковник.- Кто-то копался в твоей машине.
Ты утверждаешь, что это не твоя работа. Ты утверждаешь, что не
подпустил бы к машине никого другого. Ребята, которые исследовали
обломки, заявляют, что в машине есть такие премудрые устройства, до
каких у нас еще никто не додумался.
- Если вы думаете, что этот скунс...
Полковник трахнул кулаком по столу,
- Да какой там скунс! Нечто, похожее на скунса! Нечто, смыслящее
в машинах побольше твоего, моего, да и вообще больше, чем будет когда-
нибудь смыслить человек!
Но у него и рук-то нет. Как, по-вашему, мог он сотворить то, что вы
думаете?
Но он не успел мне ответить.
С треском распахнулась дверь, и ввалились двое солдат из
караулки. Им было не до того, чтобы приветствовать полковника по всей
форме.
- Господин полковник,- сказал один из них, переводя дух.-
Господин полковник, нашли. Даже не пришлось его ловить. Мы свистнули,
и он пошел за нами следом.
За ними, виляя хвостам и мурлыча, вошел скунс. Он сразу
подбежал ко мне и стал тереться о мои ноги. Когда я наклонился и взял его
на руки, он замурлыкал так громко, что я побоялся, не взорвется ли.
- Он самый? - спросил меня полковник.
- Он и есть,- подтвердил я.
Полковник схватил телефонную трубку.
- Соедините меня с Вашингтоном! Пентагон! Мне нужен генерал
Сандерс.
И махнул нам рукой.
- Вон отсюда!
- Но, господин полковник, вознаграждение...
- Получите! А теперь убирайтесь!
Вид у него был, как у человека, которому только сейчас объявили,
что его не расстреляют на рассвете.
Мы повернулись через правое плечо и вышли из кабинета.
У двери с винтовками в руках топтались четыре субъекта
устрашающего вида, типичные техаские гангстеры.
- Ты на нас не обращай внимания, друг,-сказал мне один из них.
Мы всего-навсего твои телохранители.
Это и вправду были мои телохранители. Ни на шаг от меня не
отставали - куда я, туда и они. И с нами ходил скунс. Поэтому они ко мне и
прилипли. Я-то им был до лампочки. Это скунса надо было охранять.
А скунс привязался ко мне - клещами не оторвешь. Он шел за мной
по пятам и шмыгал у меня между ботинками, но по большей части ему
хотелось, чтобы я таскал его на руках или сажал себе на плечо. И он все
время мурлыкал. То ли смекнул, что я ему настоящий друг, то ли считал
меня простофилей.
Жить стало трудновато. Скунс спал вместе со мной, и в моей
комнате ночевали все четыре охранника. В отхожее место я шел со скунсом
и одним охранником, а остальные трое околачивались поблизости. Я ни на
миг не оставался один. Я говорил, что это непорядочно. Я говорил, что это
неконституционно. Ничего не помогало. Деться было некуда. Охранников
было двенадцать штук, и работали они в три смены, по восемь часов
каждая. Несколько дней я не видел полковника и подумал, что это странно:
раньше он себе места не мог найти, пока не заполучит скунса, а теперь ему
до скунса и дела нет.
А я тем временем пораскинул умом насчет того, что говорил
полковник о скунсе: будто это и не скунс вовсе, а существо, по виду схожее
со скунсом, и будто оно знает о чем-то побольше нашего. И чем дольше я
об этом думал, тем больше верил в то, что полковник, пожалуй, прав. Но
все-таки казалось невероятным, чтобы какая-то безрукая тварь разбиралась
в машинах, не говоря уж о том, чтобы мудрить с ними.
Но тут я вспомнил, как мы с Бетси всегда понимали друг друга, и,
более того, представил себе, что человек и машина сближаются настолько,
что могут друг с другом беседовать, и тогда человек, даже безрукий, может
помочь машине улучшиться. И хоть, когда говоришь это вслух, получается
что-то вроде нелепицы, но в глубине души мне казалось, что так и должно
быть, и как-то тепло становилось при мысли о том, что человек и машина
могут стать закадычными друзьями.
Если на то пошло, не такая уж это нелепость. Быть может, говорил
я себе, когда зашел в кабачок и оставил скунса в машине, то скунс оглядел
ее и пожалел эту старую колымагу, как мы с вами пожалели бы бездомную
кошку или больную собаку. И, может быть, скунс тут же, на месте, решил
починить ее, как умеет; с него сталось бы и металлом разжиться где-
нибудь, где не скоро хватятся, чтобы смастерить вычислитель и все эти
хитроумные штучки.
Кто его знает, может, до него не доходило, хоть тресни, как это их
не было в машине с самого начала. Может, он считал, что машина без этих
штучек вообще не машина. А скорее всего, подумал, что Бетси неисправна.
Охранники прозвали скунса Вонючкой, и это были враки, потому что от
него ничуть не пахло - редко я встречал таких спокойных и воспитанных
зверей. Я сказал охранникам, что это несправедливо, но они только ржали
надо мной, и вскорости об этой кличке прознала вся база, и, куда бы мы ни
шли, отовсюду нам кричали: "Эй, Вонючка!"
Скунс, как видно, ни чего не имел против, и я тоже в мыслях стал
называть его Вонючкой. Так я сам додумался, что Вонючка мог починить
Бетси и почему он ее чинил. Но одного я никак не уразумел - откуда он
вообще взялся? Думал я, думал, но так ничего и не надумал, кроме каких-то
глупостей, и даже сам решил, что это уж слишком.
Разок-другой я заходил к полковнику, но сержанты и лейтенанты
гнали меня в три шеи и мы с ним так и не повидались. Я обиделся и решил
туда больше не соваться, пока он меня не позовет.

В один прекрасный день он меня позвал. Прихожу я и вижу: у него
в кабинете полным-полно важных шишек. Полковник как раз
переговаривался с каким-то старым, седым, свирепым старикашкой, у него
был нос крючком, зубастая пасть и звезды на погонах.
- Генерал,- обратился к старикашке полковник,- разрешите
представить вам ближайшего друга Вонючки.
Генерал подал мне руку. Вонючка помурлыкал ему, сидя на моем
плече.
Генерал хорошенько вгляделся в Вонючку.
- Полковник,- сказал он,- от души надеюсь, что вы не
заблуждаетесь. В противном случае, если когда-нибудь дойдет до огласки,
военно-воздушные силы погибли. Армия и флот будут потешаться над
ними еще десятки лет, да и конгресс нам никогда не простит такого
розыгрыша.
Полковник судорожно глотнул:
- Уверяю вас, сэр, я не заблуждаюсь.
- Не знаю, как это я дал себя уговорить,-разворчался генерал. -
Более сумасбродный план и представить себе невозможно.
Он еще раз поглядел на Вонючку.
- По-моему, скунс как скунс,- заметил генерал.
Полковник представил меня группе других полковников и куче
майоров, а с капитанами, если они там вообще были, возиться не стал, и
все жали мне руку, а Вонючка им мурлыкал - получалось очень уютно.
Один из полковников подхватил Вонючку на руки, но тот стал
отчаянно брыкаться и все рвался ко мне.
Генерал сказал:
- Кажется, он предпочитает именно ваше общество.
- Он мой друг,- объяснил я.
После ленча полковник с генералом зашли за мной и Вонючкой и
все мы отправились в ангар. Так навели порядок, и в ангаре стоял только
один самолет, из новейших реактивных. Нас поджидала целая толпа - были
и военные, но больше все спецы в гражданской одежде или в грубых
бумажных комбинезонах. Некоторые держали в руках инструменты - так я
считаю,-хотя я эдаких диковин сроду не видывал. И всюду были
понаставлены какие-то аппараты.
- А теперь, Эйса,- сказал полковник,- сядь в этот реактивный
самолет вместе с Вонючкой.
- А чего там делать? - спросил я.
- Да просто посиди. Но только ничего не трогай. Иначе ты нам все
испортишь.
Мне показалось, что дело тут нечисто, и я заколебался.
- Не бойтесь,- успокоил меня генерал.- Вам ничего не грозит.
Входите смелей и усаживайтесь.
Так я и сделал, и получилось вовсе глупо. Я вскарабкался туда, где
полагается сидеть пилоту, и уселся в его кресло; ну и местечко! Повсюду
торчала всякая чертовщина, какие-то приборы и невиданные штучки. Я не
смел шелохнуться, до того боялся их задеть - бог его знает, что бы могло
стрястись.
Вошел я, значит, уселся и некоторое время развлекался тем, что
глазел на все эти диковины и гадал, для чего они служат, но почти ни разу
не угадал.
В конце концов я осмотрел все в сотый раз и стал ломать себе
голову, чем бы еще заняться, а делать было нечего, скучища смертная. Но
тут я вспомнил, сколько денег заколачиваю, сколько даровой выпивки полу
чаю, и подумал, что ради всего этого можно просидеть любое кресло.
А Вонючка вообще не обратил ни на что внимания. Он
пристроился у меня на коленях и заснул - так мне, во всяком случае,
казалось. Он-то себя не утруждал, это уж точно. Лишь время от времени
приоткрывал один глаз или поводил ухом, только и всего.
Поначалу я об этом не думал, но, когда посидел там час или около
того, до меня вдруг дошло, зачем они затащили нас с Вонючкой в самолет.
Они надеются, подумал я, что, если посадят в самолет Вонючку, он и этот
самолет пожалеет и проделает с ним такую же штуку, как с Бетси. Но если
они так полагают, то наверняка останутся в дураках: ведь Вонючка
решительно ничего не стал делать, только свернулся клубочком и заснул.
Мы просидели несколько часов, а потом нам сказали, что можно
вылезать.
Тут-то и закрутилась операция "Вонючка". Так они называли всю
эту бодягу. Просто умора, каких только названий не придумает военная
авиация!
Это тянулось несколько дней. Утром мы с Вонючкой вставали, по
несколько часов сидели в самолете, делали перерыв на обед и
возвращались еще на несколько часов. Вонючка как будто не возражал.
Ему было все равно, где сидеть. Он только и делал, что сворачивался
клубочком у меня на колеях и через пять минут уже дремал.
Насколько я мог судить, дело не двигалось ни на шаг, но с каждым
днем генерал, полковник и спецы, что наводняли ангар, распалялись все
больше и больше. Видно было, что им до смерти охота почесать языки, но
они сдерживались.
Очевидно, работа не кончалась и после того, как мы с Вонючкой
уходили. Каждый вечер в ангаре горел свет, спецы вкалывали вовсю, а
вокруг них охраны было видимо-невидимо.
В один прекрасный день тот реактивный самолет, в котором мы
сидели, выкатили из ангара, вместо него поставили другой, и все
повторилось снова-здорово. Опять ничего не произошло. Однако атмосфера
в этом ангаре до того накалилась, что, казалось, все вот-вот вспыхнет.
Ума не приложу, что там такое творилось,
Постепенно это состояние напряженности передалось всей базе, и
началось что-то совершенно невероятное. Вам и во сне не снилась воинская
часть, которая бы так проворно пошевеливалась. Проехала бригада
строителей и давай строить новые корпуса, а как только они были готовы,
так разместили какие-то машины. Приезжали все новые и новые люди, и
очень скоро база превратилась в растревоженный муравейник.

Однажды я вышел погулять (а охранники тащились рядом) и
увидел такое, что аж глаза выпучил. Всю базу обносили четырехметровым
забором, увенчанным колючей проволокой. А по эту сторону забора было
столько охранников, что они чуть не наступали друг другу на пятки.
Вернулся я с прогулки перепуганный, потому что, судя по всему,
меня силком втянули в какое-то чересчур сложное и темное дело. До сих
пор я полагал, что речь идет, только о полковнике, который слишком
выслуживался перед начальством и теперь никак это не расхлебает. Все
время я очень жалел полковника: ведь генерал, судя по его роже, был из тех
типов, что позволяют водить себя за нос лишь до поры до времени, а потом
раз - и к ногтю.
Примерно в то же время посреди одной из взлетных полос стали
рыть огромный котлован. Как-то раз я подошел взглянуть на него и только
диву дался. Была хорошая, ровная взлетная полоса, стоила больших денег,
а теперь в ней роют яму - не иначе как хотят сделать бассейн для плавания.
Я порасспросил кое-кого, но люди, к которым я обращался, то ли сами
ничего не знали, то ли знали, да помалкивали.
А мы с Вонючкой все сидели в самолетах. Теперь это был шестой
по счету. Но ничто не менялось. Я сидел и скучал до одури, а Вонючка не
унывал.
Как-то вечером полковник передал через сержанта, что хочет меня
видеть.
Я вошел, сел и посадил Вонючку на письменный стол. Он разлегся
на полированной крышке и стал переводить глаза с меня на полковника.
- Эйса,- сказал полковник,- по-моему, все идет хорошо.
- Вы хотите сказать, что добились своего?
- Мы добились неоспоримого преимущества в воздухе. Теперь мы
опередили остальные страны на добрый десяток лет, если не на все сто, в
зависимости от того, насколько нам удастся все освоить. Теперь нас ни
кому не догнать.
- Но ведь Вонючка только и делал, что спал!
- Он только и делал,- сказал полковник,-что реконструировал
каждый самолет. В ряде случаев он применял совершенно непонятные
принципы, но голову дам на отсечение, немного погодя мы их поймем. А в
других случаях изменения были так просты и так очевидны, что просто
удивительно, как это мы сами до них не додумались.
- Полковник, а кто такой Вонючка?
- Не знаю,- ответил он.
- Вы же что-то подозреваете.
- Безусловно. Но это только подозрение, не более. Мне страшно
даже подумать об этом.
- Меня не так-то легко застращать.
- Ну что ж, в таком случае... Вонючка не похож ни на что земное.
Мне кажется, он с другой планеты, а может быть, даже из другой звездной
системы. По-моему, он совершил к нам космический перелет. Как и зачем,
не имею представления. Возможно, звездолет потерпел аварию, а Вонючка
сел в спасательную ракету и прилетел на Землю.
- Но если у него была ракета...
- Мы прочесали каждый квадратный метр на много миль в
окружности.
- И ничего не нашли?
- Ничего,- сказал полковник.

Переварить такую идею было трудновато, но я с этим справился.
Затем я подумал о другом.
- Полковник,- сказал я,- по вашим словам, Вонючка починил
самолеты, и они стали даже лучше новых. Как же он мог это сделать, когда
у него нет рук и он только спал и ни до чего ни разу не дотронулся?
- А как по-твоему? - спросил полковник.- Я выслушал уйму
догадок. Из них только одна не совсем лишена смысла, да и то с натяжкой,
это телекинез.
Ну и словечко!
- А что это значит, полковник?
Этим словечком я собрался ошарашить ребят в кабачке, если
когда-нибудь попаду туда снова, и хотел употребить его кстати.
- Передвижение предметов усилием мысли,-объяснил полковник.
- Да ведь он ничего не передвигал,-возразил я.- Все новые
устройства в Бетси и в самолетах взялись прямо изнутри, никто ничего не
вставлял.
- При телекинезе и это возможно.
Я задумчиво покачал головой.
- А мне все иначе мыслится.
- Валяй,- вздохнул полковник.- Послушаем и твою теорию. Не
понимаю, с какой стати ты должен быть исключением.
- По-моему, у Вонючки, если можно так выразиться, легкая рука на
машины,- сказал я.- Знаете, как у некоторых людей бывает легкая рука на
растения, а вот у него...
Полковник одарил меня долгим жестким взглядом из-под
нахмуренных бровей, потом медленно склонил голову.
- Я понимаю, что ты имеешь в виду. Новые узлы и детали никто не
вставлял и не переставлял. Они наросли.
- Что-то в этом роде. Может быть, он умеет оживлять машины и
все улучшает их, отращивая детали, чтобы машины стали счастливее и
повысили свой К.П.Д.
- В твоем изложении это звучит глупо,-проворчал полковник,- но
вообще-то здесь намного больше смысла, чем во всех прочих
рассуждениях. Человек работает с машинами - я говорю о настоящих
машинах - всего лишь лет сто, от силы двести. Если поработать с ними
десять тысяч или миллион лет, это покажется не таким уж глупым.
Мы долго молчали, уже наступили сумерки, а мы оба все думали,
и, наверное, об одном к том же. Думали о черной бездне, лежащей за
пределами Земли, и о том, как Вонючка пересекал эту бездну. Пытались
пред ставить себе, из какого мира он прибыл, почему расстался со своим
миром и что случилось с ним в черной бездне, что вынудило искать
убежища на Земле.
И оба, наверное, думали о том, какая ирония судьбы занесла его на
планету, где он похож на зверька, от которого все норовят держаться
подальше.

- Чего я никак не пойму,- нарушил молчание полковник,- так это
зачем ему такие хлопоты? Почему он это делает ради нас?
- Он это делает не ради нас, а ради самолетов,- ответил я.- Он их
жалеет.
Дверь распахнулась, и, громко топая, вошел генерал. Он
торжествовал. В комнате сгустилась тьма, и вряд ли он меня увидел.
- Разрешение получено! - радостно объявил он.- Корабль прибудет
завтра. Пентагон не возражает.
- Генерал,- сказал полковник,- мы чересчур торопим события. Пора
заложить какие-то основы для понимания самой сути. Мы ухватили то, что
лежало на поверхности. Мы использовали этого зверька на всю катушку.
Мы получили колоссальную информацию...
- Но не ту, что нам нужна! - рявкнул генерал.- До сих пор мы
занимались опытами. А вот информации по А-кораблю у нас нет. Вот что
необходимо нам в первую очередь.
- Точно так же нам необходимо понять это существо. Понять,
каким образом оно все делает. Если бы с ним можно было побеседовать...
- Побеседовать! - генерал совсем взбесился.
- Да, побеседовать! - не испугался полковник.- Скунс все время
мурлыкает. Может быть, это способ общения. Нашедшие его солдаты
только свистнули, и он пошел за ними. Это было общение. Будь у нас хоть
капля терпения...
- У нас нет времени на такую роскошь, как терпение, полковник.
- Генерал, нельзя же так - просто выжать его досуха. Он сделал для
нас очень много. Отплатим же ему хоть чем-нибудь. Ведь он-то проявляет
необычайное терпение - ждет, пока мы установим с ним контакт, и
надеется, что когда-нибудь мы признаем в нем разумное существо!
Они орали друг на друга, и полковник, должно быть, позабыл о
моем присутствии. Мне стало неудобно. Я протянул Вонючке руки, он
прыгнул прямо ко мне. На цыпочках я прокрался через весь кабинет и
незаметно вышел.
В ту ночь я лежал в постели, а Вонючка свернулся клубком поверх
одеяла у меня в ногах. В комнате сидели четыре охранника, тихие, как
настороженные мыши.
Я поразмыслил над тем, что сказал генералу полковник, и сердце
мое потянулось к Вонючке. Я вообразил, как было бы ужасно, если бы
человека вдруг выкинули в мир скунсов, которым плевать на него,- им
интересно разве только то, что он умеет рыть самые глубокие и гладкие
норы, какие приходилось видеть скунсам, и делает это быстро. И вот
человек должен вырыть столько нор, что скунсам некогда постараться
понять этого человека, потолковать с ним или выручить его.
Лежал я, жалел Вонючку и убивался, что ничем не могу ему
помочь.
Тогда он полез ко мне по одеялу, забрался под простыню, я
высвободил руку и крепко прижал его к себе, а он мне тихонько
замурлыкал. Так мы с ним и заснули.

На другой день появился А-корабль, последний из трех
изготовленных, но все еще экспериментальный. На вид это было просто
чудище, и мы стояли на порядочном расстоянии от цепи охранников и
смотрели, как он, лихо маневрируя, садится торцом в заполненный водой
котлован.
По трапу спустился экипаж корабля - свора наглых юнцов. За ними
подъехала моторка.
Наутро мы отправились к кораблю. Я сидел в моторке вместе с
генералом и полковником, и, пока лодка качалась у трапа, они опять успели
разойтись во мнениях.
- Я по-прежнему считаю, что это рискованно, генерал,- сказал
полковник.-Одно дело - баловаться с реактивными самолетами, совершенно
другое - атомный корабль. Если Вонючке вздумается мудрить с
реактором...
Не разжимая губ, генерал процедил:
- Приходится идти на риск.
Полковник пожал плечами и полез вверх по трапу. Генерал подал
мне знак, и я тоже полез, а Вонючка сидел у меня на плече. За нами
последовал генерал.
Раньше мы с Вонючкой сидели в самолетах вдвоем, но тут на борту
оказалась еще бригада техников. Места хватало, а они ведь только так и
могли выяснить, что делает Вонючка в часы своей работы. Как дошло до А-
корабля, так им приспичило выяснить все доподлинно.
- Я уселся в кресло пилота, Вонючка примостился у меня на
коленях.
Полковник побыл с нами, но вскоре ушел, и мы остались вдвоем.
Я нервничал. То, что полковник говорил генералу, показалось мне
дельным. Но день прошел, ничего не случилось, и я стал склоняться к
мысли, что полковник ошибся.
Так продолжалось четыре дня, и я притерпелся. Перестал
нервничать. На Вонючку можно положиться, твердил я себе. Он ничего не
сделает нам во вред.
Техники держались бодро, с генеральской физиономии не сходила
улыбка: судя по всему, Вонючка не обманул ничьих надежд.
На пятый день, когда мы плыли к кораблю, полковник сказал:
- Сегодня кончаем.
Я рад был это слышать.
Мы уже совсем было собрались сделать перерыв на обед, как вдруг
все началось. Не скажу точно, как все вышло,- но все перемешалось в
голове. Будто бы кто-то закричал, но на самом-то деле никто не кричал. Я
приподнялся в кресле и снова сел. Кто-то крикнул еще раз.
Я знал, что вот-вот случится что-то страшное. Я это нутром чуял. Я
знал, что надо срочно уносить ноги с А-корабля. Меня охватил страх,
безотчетный страх. Но сквозь этот страх и наперекор ему я помнил, что мне
нельзя уйти. Я должен был остаться - за это мне платили деньги. Я
вцепился в ручки кресла и против воли остался.
Вдруг я почувствовал панический ужас и тут уж ничего не мог
сделать. Справиться с ним не было сил. Я вскочил с кресла, уронив с колен
Вонючку. Добрался до двери, с трудом открыл ее и обернулся назад.
- Вонючка! - позвал я.
Я стал пересекать кабину, чтобы взять его на руки, но на полпути
меня снова одолел такой стрех, что я повернулся и стремглав помчался
прочь, не разбирая дороги.
Я кубарем скатился по лесенке, внизу слышался топот и вопли
перепуганных людей. Тогда я понял, что мне не померещилось и что я
вовсе не трус,- что-то на самом деле было неладно.
Когда я добрался до люка, к нему уже хлынула толпа, а люди,
толкаясь, бросились по трапу вниз. С берега выслали моторку. Кто-то
спрыгнул с трапа в воду и пустился вплавь.
По полю к водному котловану наперегонки шпарили санитарные и
пожарные машины, а над строениями, возведенными в честь операций,
завывала сирена - истошно, словно кошка, которой наступили на хвост.
Я вгляделся в окружающих. У всех были напряженные, бледные
лица, и мне стало ясно, что все напуганы не меньше моего, но я почему-то
не перетрусил пуще прежнего, а даже почти успокоился.
А люди все кувыркались вниз по трапу и плюхались в воду, и я
твердо знаю, что если бы за ними кто-нибудь следил по хронометру, то
были бы побиты все рекорды скоростных заплывов.
Я встал в очередь на выход, опять вспомнил о Вонючке, вышел из
очереди и бросился его спасать. Однако, когда я наполовину поднялся по
лесенке, от моей храбрости и следа не осталось и я не рискнул идти дальше.
Смешнее всего, что я не могу объяснить, отчего так струхнул.
Я в числе последних спустился по трапу и втиснулся в моторку,
которая была так перегружена, что еле доползла до твердой земли.
Здесь вовсю суетился военный врач, требуя, чтобы пловцов
немедленно отправили на дезактивацию, повсюду метались и кричали
люди, с незаглушенными моторами стояли пожарные машины и по-
прежнему надрывалась сирена.
- Назад! - закричал кто-то.- Бегите! Все назад!
И все мы, конечно, разбежались, как стадо овец, которым явилось
привидение.
Тут раздался неописуемый рев, и все мы обернулись.
Из котлована медленно поднимался атомный корабль. Под ним
кипела и бурлила вода. Корабль взмыл в воздух плавно, грациозно, без
единого толчка или сотрясения. Он взлетел прямо в небо, миг - и его не
стало.

Внезапно я понял, что кругом мертвая тишина. Никто не смел
пошевелиться. Все затаили дыхание. Только стояли и глаз не сводили с
неба. Сирена давно умолкла.
Я почувствовал, как кто-то тронул меня за плечо. Это был генерал.
- А Вонючка? - спросил он.
- Не захотел пойти за мной,- ответил я, чувствуя себя последним
подонком.- А вернуться за ним было страшно.
Генерал круто повернулся и взял курс на другой конец поля. Я
кинулся за ним, сам не знаю зачем. Он перешел на бег, и я вприпрыжку
понесся бок о бок с ним.
Мы ураганом ворвались в оперативный корпус и, перепрыгивая
через ступеньки, взлетели по лестнице на станцию слежения. Генерал
рявкнул:
- Засекли?
- Да, сэр, в данный момент мы его ведем.
- Хорошо,- произнес генерал, тяжело дыша.-Прекрасно. Надо сбить
его во что бы то ни стало. Сообщите курс.
- Прямо вверх, сэр. Он все еще идет вверх.
- Сколько прошел?
- Около пяти тысяч миль, сэр.
- Не может быть! - взревел генерал.- Он не может летать в
космическом пространстве!
Он повернулся и наскочил на меня.
- Прочь с дороги!
Топая, он сбежал вниз по лестнице.
Я спустился вслед за ним, но, выйдя из здания, пошел в другую
сторону. Я миновал административный корпус, возле которого стоял
полковник. Мне не хотелось останавливаться, но он меня окликнул.
- Хорошо получилось,- сказал полковник.
- Я старался увести его,- стал я оправдываться,- но он ни за что не
шел.
- Еще бы. Как по-твоему, что нас вспугнуло?
Я перебрал в уме все как было и нашел только один ответ:
- Вонючка?
- Конечно. Он ждал, пока не завладеет чем-то вроде А-корабля и не
переоборудует его для космического рейса. Но сначала ему надо было
избавиться от нас, вот он нас и выгнал.
Над этим я тоже поразмыслил.
- Значит, он все-таки сродни скунсу.
- То есть? - покосился на меня полковник.
- Я все не мог смириться с тем, что его называют Вонючкой. Мне
казалось, что это несправедливо: никакого запаха - и такое прозвище. Но,
как видно, запах у него все-таки был - вы, наверное, сказали бы, что это
запах мысли,- и настолько сильный, что все сбежали с корабля.
Полковник кивнул:
- Все равно, я рад, что у него получилось.
Он уставился в небо.
- Я тоже,- сказал я.
Правда, я все же обиделся на Вонючку. Мог хотя бы попрощаться.
На Земле у него не было друга лучше меня, а то, что он вытурил меня
наравне со всеми остальными, казалось просто свинством.
Сейчас мне так не кажется.
Я по-прежнему не знаю, с какого конца берутся за гаечный ключ,
но теперь у меня новая машина, купленная на те деньги, что я заработал на
воздушной базе. Между прочим, эта машина умеет ездить сама собой,
вернее, уметь-то умеет, но ездит только на тихих сельских дорогах. При
оживленном уличном движении она начинает дрейфить. Где уж ей до
старушки Бетси!
Впрочем, я мог бы исправить дело в два счете. Так я стал думать с
тех пор, как моя новая машина перепрыгнула через поваленное дерево,
лежащее поперек шоссе. Да, Вонючка оставил мне кое-что на память: я,
например, любую машину могу сделать летающей. Только не желаю с этим
связываться. Мне вовсе не хочется, чтобы со мной обращались так же, как с
Вонючкой.

Денежное дерево

Чак Дойл шел вдоль высокой кирпичной стены, отделявшей городской дом Дж. Говарда Меткалфа от пошлой действительности, и вдруг увидел, как через стену перелетела двадцатидолларовая бумажка.
Учтите, что Дойл не из тех, кто хлопает ушами, - он себе клыки обломал в этом грубом мире. И хоть никто не скажет, что Дойл семи пядей во лбу, дураком его тоже считать не стоит. Поэтому неудивительно, что, увидев деньги посреди улицы, он их очень быстро подобрал.
Он оглянулся, чтобы проверить, не следят ли за ним. Может, кто-то решил подшутить таким образом или, что еще хуже, отобрать деньги?
Но вряд ли за ним следили: в этой части города каждый занимался своим делом и принимал все меры к тому, чтобы остальные занимались тем же, чему в большинстве случаев помогали высокие стены. И улица, на которой Дойл намеревался присвоить банкнот, была, по совести говоря, даже не улицей, а глухим переулком, отделяющим кирпичную стену резиденции Меткалфа от изгороди банкира Дж. С. Грегга. Дойл поставил там свою машину, потому что на бульваре, куда выходили фасады домов, не было свободного места.
Никого не обнаружив, Дойл поставил на землю фотоаппараты и погнался за бумажкой, плывущей над переулком. Он схватил ее с резвостью кошки, ловящей мышь, и вот именно тогда-то удостоверился окончательно, что это не какой-нибудь доллар и даже не пятидолларовик, а самые настоящие двадцать долларов. Бумажка похрустывала - она была такой новенькой, что еще блестела, и, держа ее нежно кончиками пальцев, Дойл решил отправиться к Бенни и совершить одно или несколько возлияний, чтобы отметить колоссальное везение. Легкий ветерок проносился по переулку, и листва немногих деревьев, что росли за забором и оградами на подстриженных лужайках, шумела, как приглушенный симфонический оркестр. Ярко светило солнце, и не было никакого намека на дождь, и воздух был чист и свеж, и мир был удивительно хорош. И с каждым моментом становился все лучше.
Потому что через стену резиденции Меткалфа вслед за первой бумажкой, весело танцуя на ветру, перелетели и другие.
Дойл увидел их, и на миг его словно парализовало, глаза вылезли из орбит, и у него перехватило дыхание. Но в следующий момент он уже начал хватать бумажки обеими руками, набивая ими карманы, задыхаясь от страха, что какой-нибудь из банкнотов может улететь. Он был во власти убежденности, что, как только он подберет эти деньги, ему надо бежать отсюда со всех ног.
Он знал, что деньги кому-то принадлежат, и был уверен, что даже на этой улице не найдется человека, настолько презирающего бумажные купюры, что он позволит им улететь и не попытается задержать.
Так что он собрал деньги и, убедившись, что не упустил ни одной бумажки, бросился к своей машине. Через несколько кварталов в укромном месте он остановил машину на обочине, опустошил карманы, разглаживая банкноты и складывая их в ровные стопки на сиденье. Их оказалось куда больше, чем он предполагал.
Тяжело дыша, Дойл поднял пачку - пересчитать деньги, и заметил, что из нее что-то торчит. Он попытался щелчком сбить это нечто, но оно осталось на месте. Казалось, оно приклеено к одному из банкнотов. Он дернул, и банкнот вылез из пачки.
Это был черешок, такой же, как у яблока или вишни, черешок, крепко и естественно приросший к углу двадцатидолларовой бумажки.
Он бросил пачку на сиденье, поднял банкнот за черешок, и ему стало ясно, что совсем недавно черешок был прикреплен к ветке.
Дойл тихо присвистнул.
"Денежное дерево", - подумал он.
Но денежных деревьев не бывает. Никогда не было денежных деревьев. И никогда не будет денежных деревьев.
- Мне мерещится чертовщина, - сказал Дойл, - а ведь я уже несколько часов капли в рот не брал.
Ему достаточно было закрыть глаза - и вот оно, могучее дерево с толстым стволом, высокое, прямое, с раскидистыми ветвями, с множеством листьев. И каждый лист - двадцатидолларовая бумажка. Ветер играет листьями и рождает денежную музыку, а человек может лежать в тени этого дерева и ни о чем не заботиться, только подбирать падающие листья и класть их в карманы.
Он потянул за черешок, но тот не отдирался от бумажки. Тогда Дойл аккуратно сложил банкнот и сунул его в часовой кармашек брюк. Потом подобрал остальные деньги и, не считая, сунул их в другой карман.
Через двадцать минут он вошел в бар Бенни. Бенни протирал стойку. Единственный одинокий посетитель сидел в дальнем углу бара, посасывая пиво.
- Бутылку и стакан, - сказал Дойл.
- Покажи наличные, - сказал Бенни.
Дойл дал ему одну из двадцатидолларовых бумажек. Она была такой новенькой, что хруст ее громом прозвучал в тишине бара. Бенни очень внимательно оглядел ее.
- Кто это их тебе делает? - спросил он.
- Никто, - сказал Дойл, - я их на улице подбираю.
Бенни передал ему бутылку и стакан.
- Кончил работу? Или только начинаешь?
- Кончил, - сказал Дойл. - Я снимал старика Дж. Говарда Меткалфа. Один журнал заказал его портрет.
- Этого гангстера?
- Он теперь не гангстер. Он уже лет пять-шесть как легальный. Он магнат.
- Ты хочешь сказать "богач". Чем он теперь занимается?
- Не знаю. Но чем бы ни занимался, живет неплохо. У него приличная хижинка на холме. А сам-то он - глядеть не на что.
- Не понимаю, чего в нем нашел твой журнал?
- Может быть, они хотят напечатать рассказ о том, как выгодно быть честным человеком.
Дойл наполнил стакан.
- Мне-то что, - сказал он философски. - Если мне заплатят, я и червяка сфотографирую.
- Кому нужен портрет червяка?
- Мало ли психов на свете! - сказал Дойл, - Может, кому-нибудь и понадобится. Я вопросов не задаю. Людям нужны снимки, и я их делаю. И пока мне за них платят, все в порядке.
Дойл с удовольствием допил и налил снова.
- Бенни, - спросил он, - ты когда-нибудь слышал, чтобы деньги росли на дереве?
- Ты ошибся, - сказал Бенни, - деньги растут на кустах.
- Если могут на кустах, то могут и на деревьях. Ведь что такое куст? Маленькое дерево.
- Ну уж нет, - возразил Бенни, малость смутившись. - Ведь на самом деле деньги и на кустах не растут. Просто поговорка такая.
Зазвонил телефон, и Бенни подошел к нему.
- Это тебя, - сказал он.
- Кто бы мог догадаться, что я здесь? - удивился Дойл.
Он взял бутылку и пошел вдоль стойки к телефону.
- Ну, - сказал он в трубку, - вы меня звали, говорите.
- Это Джейк.
- Сейчас ты скажешь, что у тебя для меня работа. И что ты мне дня через два заплатишь. Сколько, ты думаешь, я буду на тебя работать бесплатно?
- Если ты это для меня сделаешь, Мак, я тебе все заплачу. И не только за это, но и за все, что ты делал раньше. Сейчас мне нужна твоя помощь. Понимаешь, машина слетела с дороги и попала прямо в озеро, и страховая компания уверяет...
- Где теперь машина?
- Все еще в озере. Они ее вытащат не сегодня-завтра, а мне нужны снимки...
- Может, ты хочешь, чтобы я забрался в озеро и снимал под водой?
- Именно так. Я понимаю, что это нелегко. Но я достану водолазный костюм и все устрою. Я бы тебя не просил, но ты единственный человек...
- Не буду я этого делать, - уверенно сказал Дойл, - у меня слишком хрупкое здоровье. Если я промокну, то схвачу воспаление легких и у меня разболятся зубы, а кроме того, у меня аллергия к водорослям, а озеро почти наверняка полно кувшинок и всякой травы.
- Я тебе заплачу вдвойне! - в отчаянии вопил Джейк. - Я тебе даже втройне заплачу!
- Знаю, - сказал Дойл, - ты мне ничего не заплатишь.
Он повесил трубку и, не выпуская из рук бутылки, вернулся на старое место.
- Тоже мне, - сказал он, выпив две порции подряд, - хорошенький способ зарабатывать себе на жизнь.
- Все способы хороши, - сказал Бенни философски.
- Послушай, Бенни, та бумажка, которую я тебе дал, она в порядке?
- А что?
- Да нет, просто ты похрустел ею.
- Я всегда так делаю. Клиенты это любят.
И он машинально протер стойку снова, хотя та была чиста и суха.
- Я в них разбираюсь не хуже банкира, - сказал он. - Я фальшивку за пятьдесят шагов учую. Некоторые умники приходят сбыть свой товар в бар, думают, что это самое подходящее место. Надо быть начеку.
- Ловишь их?
- Иногда. Не часто. Вчера здесь один рассказывал, что теперь до черта фальшивых денег, которые даже эксперт не отличит. Рассказывал, что правительство с ума сходит - появляются деньги с одинаковыми номерами. Ведь на каждой бумажке свой номер. А когда на двух одинаковый, значит, одна из бумажек фальшивая.
Дойл выпил еще и вернул бутылку.
- Мне пора, - объявил он. - Я сказал Мейбл, что загляну. Она у меня не любит, когда я накачиваюсь.
- Не понимаю, чего Мейбл с тобой возится, - сказал Бенни. - Работа у нее в ресторане хорошая, столько ребят вокруг. Некоторые и не пьют, и работают вовсю...
- Ни у кого из них нет такой души, как у меня, - сказал Дойл. - Ни один из этих механиков и шоферов не отличит закат солнца от яичницы.
Бенни дал ему сдачу с двадцати долларов.
- Я вижу, ты со своей души имеешь, - сказал он.
- А почему бы и нет! - ответил Дойл. - Само собой разумеется.
Он собрал сдачу и вышел на улицу.
Мейбл ждала его, и в этом не было ничего удивительного.
Всегда с ним что-нибудь случалось, и он всегда опаздывал, и она уже привыкла ждать.
Она сидела за столиком. Дойл поцеловал ее и сел напротив. В ресторане было пусто, если не считать новой официантки, которая убирала со стола в другом конце зала.
- Со мной сегодня приключилась удивительная история, сказал Дойл.
- Надеюсь, приятная? - спросила Мейбл.
- Не знаю еще, - ответил Дойл. - Может быть, и приятная. С другой стороны, я, может, хлебну горя.
Он залез в часовой кармашек, достал банкнот, расправил его, разгладил и положил на стол.
- Что это такое? - спросил он.
- Зачем спрашивать, Чак? Это двадцать долларов.
- А теперь посмотри внимательно на уголок.
Она посмотрела и удивилась.
- Смотри-ка, черешок! - воскликнула она. - Совсем как у яблока. И приклеен к бумаге.
- Эти деньги с денежного дерева, - сказал Дойл.
- Таких не бывает, - сказала Мейбл.
- Бывает, - сказал Дойл, сам все более убеждаясь в этом. - Одно из них растет в саду Дж. Говарда Меткалфа. Отсюда у него и деньги. Я раньше никак не мог понять, как эти боссы умудряются жить в больших домах, ездить на автомобилях длиной в квартал и так далее. Ведь чтобы заработать на это, им пришлось бы всю жизнь вкалывать. Могу поспорить, что у каждого из них во дворе растет денежное дерево. И они держат это в секрете. Только вот сегодня Меткалф забыл с утра собрать спелые деньги, и их сдуло с дерева через забор.
- Но даже если бы денежные деревья существовали, - не сдавалась Мейбл, - боссы не смогли бы сохранить все в секрете. Кто-нибудь да дознался. У них же есть слуги, а слуги...
- Я догадался, - перебил ее Дойл. - Я об этом думал и знаю, как это делается. В этих домах не простые слуги. Каждый из них служит семье много лет, и они очень преданные. И знаешь, почему они преданные? Потому что им тоже достается кое-что с этих денежных деревьев. Могу поклясться, что они держат язык за зубами, а когда уходят в отставку, сами живут как богачи. Им невыгодно болтать. И кстати, если бы всем этим миллионерам нечего было скрывать, к чему бы им окружать свои дома такими высокими стенами?
- Ну, они ведь устраивают в садах приемы, - возразила Мейбл. - Я всегда об этом читаю в светской хронике.
- А ты когда-нибудь была на таком приеме?
- Нет, конечно.
- То-то и оно, что не была. У тебя нет своего денежного дерева. И они приглашают только своих, только тех, у кого тоже есть денежные деревья. Почему, ты думаешь, богачи задирают нос и не хотят иметь дела с простыми смертными?
- Ну ладно, нам-то что до этого?
- Мейбл, смогла бы ты мне найти мешок из-под сахара или что-нибудь вроде этого?
- У нас их в кладовке сколько угодно. Могу принести.
- И пожалуйста, вдень в него шнур, чтобы я мог потянуть за него и мешок бы закрылся. А то, если придется бежать, деньги могут...
- Чак, ты не посмеешь...
- Прямо у стены стоит дерево. И один сук навис над ней. Так что я могу привязать веревку...
- И не думай. Они тебя поймают.
- Ну, это мы посмотрим после того, как ты достанешь мешок. А я пока пойду поищу веревку.
- Но все магазины уже закрыты. Где ты достанешь веревку?
- Это уж мое дело, - сказал Дойл.
- Тебе придется отвезти меня домой. Здесь я не смогу переделать мешок.
- Как только вернусь с веревкой.
- Чак!
- Да?
- А это не воровство? С денежным деревом?
- Нет. Если даже у Меткалфа и есть денежное дерево, он не имеет никаких прав держать его в саду. Дерево общее. Больше, чем общее. Какое у него право собирать все деньги с дерева и ни с кем не делиться?
- А тебя не поймают за то, что ты делаешь фальшивые деньги?
- Какие же это фальшивки? - возмутился Дойл. - Никто их не делает. Там же нет ни пресса, ни печатной машины. деньги сами по себе растут на дереве.
Она перегнулась через стол и прошептала:
- Чак, это так невероятно! Разве могут деньги расти на дереве?
- Не знаю и знать не хочу, - ответил Дойл. - Я не ученый, но скажу тебе, что эти ботаники научились делать удивительные вещи. Ты про Бербанка слыхала? Он выращивал такие растения, что на них росло все, что ему хотелось. Они умеют выращивать совсем новые плоды, менять их размер и вкус и так далее. Так что, если кому-нибудь из них пришло бы в голову вывести денежное дерево, для него это пара пустяков.
Мейбл поднялась из-за стола.
- Я пойду за мешком, - сказала она.

2.

Дойл забрался на дерево, которое росло в переулке у самой стены.
Он поднял голову и посмотрел на светлые, освещенные луной облака. Через минуту или две облако побольше закроет луну, и тогда надо будет спрыгнуть в сад.
Дойл посмотрел туда. В саду росло несколько деревьев, но отсюда нельзя было разобрать, какое из них было денежным. Правда, Дойлу показалось, что одно из них похрустывает листьями.
Он проверил веревку, которую держал в руке, мешок, заткнутый за пояс, и стал ждать, пока облако закроет луну.
Дом был тих и темен, и только в комнатах верхнего этажа поблескивал свет. Ночь, если не считать шороха листьев, тоже была тихой.
Край облака начал вгрызаться в луну, и Дойл пополз на четвереньках по толстому суку. Потом привязал веревку и опустил ее конец.
Проделав все это, он замер на секунду, прислушиваясь и приглядываясь к тихому саду.
Никого не было.
Он соскользнул вниз по веревке и побежал к дереву, листья которого, как ему казалось, похрустывали.
Осторожно поднял руку.
Листья были размером и формой с двадцатидолларовые банкноты. Он сорвал с пояса мешок и сунул в него пригоршню листьев. И еще, и еще...
"Как просто! - сказал он себе. - Как сливы. Будто бы я собираю сливы. Так же просто, как собирать..."
"Мне нужно всего пять минут, - говорил он себе. - И все. Чтобы пять минут мне никто не мешал".
Но пяти минут у него и не оказалось; у него не было и минуты.
Яростный смерч налетел на него из темноты. Он ударил его по ноге, впился в ребра и разорвал рубашку. Смерч был яростен, но беззвучен, и в первые секунды Дойлу показалось, что этот сторож-смерч бесплотен.
Дойл сбросил с себя оцепенение внезапности и страха и начал сопротивляться так же беззвучно, как и нападающая сторона. Дважды ему удавалось ухватиться за сторожа, и дважды тот ускользал, чтобы вновь наброситься на Дойла.
Наконец он сумел вцепиться в сторожа так, что тот не мог пошевельнуться, и поднял его над головой, чтобы размозжить о землю. Но в тот момент, когда он поднял руки, облако отпустило луну и в саду стало светло.
Он увидел, что держит, и с трудом подавил возглас изумления.
Он ожидал увидеть собаку. Но это была не собака. Это было не похоже ни на что, виденное им до сих пор. Он даже не слышал ни о чем подобном.
Один конец этого существа представлял собой рот, другой был плоским и квадратным. Размером оно было с терьера, но это был не терьер, У него были короткие, но сильные ноги, а руки были длинные, тонкие, заканчивающиеся крепкими когтями, и он подумал, как хорошо, что он схватил это существо, прижав его руки к телу. Существо было белого цвета, безволосое и голое, как ощипанная курица. За спиной у него было прикреплено что-то, очень похожее на ранец. И тем не менее это было еще не самое худшее.
Грудь его была широкой, блестящей и твердой, как панцирь кузнечика, а на ней вспыхивали светящиеся буквы и знаки. Дойла охватил ужас. Мысли молниеносно сменяли одна другую, он пытался удержать их, но они закрутились вихрем, и он никак, никак не мог привести их в порядок.
Наконец непонятные знаки исчезли с груди существа, и на ней появились светящиеся слова, написанные печатными буквами:
- ОТПУСТИ МЕНЯ!
Даже с восклицательным знаком на конце.
- Дружище, - сказал Дойл, основательно потрясенный, но тем не менее уже пришедший в себя. - Я тебя не отпущу просто так. У меня есть насчет тебя кое-какие планы.
Он обернулся, нашел лежавший на земле мешок и пододвинул к себе.
- ТЫ ПОЖАЛЕЕШЬ, - появилось на груди существа.
- Нет, - сказал Дойл, - не пожалею.
Он встал на колени, быстро развернул мешок, засунул внутрь своего пленника и затянул шнуром.
Внезапно на первом этаже дома вспыхнул свет и послышались голоса из окна, выходящего в сад. Где-то в темноте скрипнула дверь и захлопнулась с пустым гулким звуком.
Дойл бросился к веревке. Мешок мешал ему бежать, но желание убраться подальше помогло быстро вскарабкаться на дерево. Он притаился среди ветвей и осторожно подтянул к себе болтающуюся веревку, сворачивая ее свободной рукой. Существо в мешке начало ворочаться и брыкаться. Он приподнял мешок и стукнул им о ствол. Существо сразу затихло.
По дорожке, утопающий в тени, кто-то прошел уверенным шагом, и Дойл увидел в темноте огонек сигары. Раздался голос, явно принадлежащий Меткалфу:
- Генри!
- Да, сэр, - отозвался Генри с веранды.
- Куда, черт возьми, задевался ролла?
- Он где-то там, сэр. Он никогда не отходит далеко от дерева. Вы же знаете, он за него отвечает.
Огонек сигары загорелся ярче. Видно, Меткалф яростно затянулся.
- Не понимаю я этих ролл, Генри, - сказал он, - Столько лет прошло, а я их все не понимаю.
- Правильно, сэр, - сказал Генри. - Их трудно понять.
Дойл чувствовал запах дыма. Судя по запаху, это была хорошая сигара.
Ну и понятно, Меткалф, конечно, курит самые лучшие. Не будет же человек, у которого растет денежное дерево, задумываться о цене сигар!
Дойл осторожно отполз фута на два по суку, стараясь приблизиться к стене.
Огонек сигары дернулся и обернулся к нему, - значит, Меткалф услышал шум на дереве.
- Кто там? - крикнул он.
- Я ничего не слышал, сэр. Это, наверно, ветер.
- Никакого ветра, дурак. Это опять та же кошка.
Дойл прижался к ветке, неподвижный, но вместе с тем собранный в комок, готовый действовать, как только в этом возникнет необходимость. Он выругал себя за неосторожность.
Меткалф сошел с дорожки и стоял, освещенный лунным светом, разглядывая дерево.
- Там что-то есть, - объявил он торжественно. - Листва такая густая, что я не могу разглядеть, в чем дело. Но могу поклясться - это та самая чертова кошка. Она просто преследует роллу.
Он вынул сигару изо рта и выпустил несколько изумительных по форме колец дыма, которые, как привидения, поплыли в воздухе.
- Генри, - крикнул он, - принеси-ка мне ружье! Двенадцатый калибр стоит прямо за дверью.
Этого было достаточно, чтобы Дойл бросился к стене. Он едва не упал, но удержался. Он уронил веревку, чуть не потерял мешок. Ролла внутри снова начал трепыхаться.
- Тебе что, попрыгать охота? - яростно зашипел Дойл.
Он перекинул мешок через стену и услышал, как тот ударился о мостовую. Дойл надеялся, что не убил роллу, так как его пленник мог оказаться ценным приобретением. Его можно будет продать в цирк, там любят всяких уродцев. Дойл добрался до стены и соскользнул вниз, не думая о последствиях, исцарапав руки и ноги.
Из-за забора доносились страшные вопли и леденящие кровь ругательства Дж. Говарда Меткалфа.
Дойл подобрал мешок и бросился к тому месту, где он оставил машину. Добежав, он кинул мешок внутрь, сел за руль и поехал по сложному, заранее разработанному маршруту, чтобы уйти от возможной погони.
Через полчаса Дойл остановился у небольшого парка и принялся обдумывать ситуацию.
В ней было и плохое, и хорошее.
Ему не удалось собрать урожай с дерева, как он намеревался. и к тому же теперь Меткалфу обо всем известно, и вряд ли удастся повторить набег.
С другой стороны, Дойл теперь знал наверняка, что денежные деревья существуют, и у него был ролла, вернее, он предполагал, что эту штуку зовут роллой.
И этот ролла - такой тихий в мешке - основательно поцарапал его, охраняя дерево.
При свете луны Дойл видел, что руки его в крови, а царапины на ребрах под разорванной рубашкой жгли огнем. Штанина промокла от крови.
Он почувствовал, как мурашки побежали по коже. Человеку ничего не стоит подцепить инфекцию от неизвестной зверюги. А если пойти к доктору, тот обязательно спросит, что с ним случилось. Он, конечно, сможет сослаться на собаку. Но вдруг доктор поймет, что это совсем не собачьи укусы? Вернее всего, доктор сообщит куда следует.
Нет, решил он, слишком многое поставлено на карту, что бы рисковать, - никто не должен знать о его открытии. Потому что пока Дойл - единственный человек, знающий о денежном дереве, из этого можно извлечь выгоду. Особенно если у него есть ролла, таинственным образом связанный с этим деревом, которого, даже и без дерева, если повезет, можно превратить в деньги.
Он снова завел машину.
Минут через пятнадцать он остановил ее в переулке, в который выходили задние фасады старых многоквартирных домовОн вылез из машины, прихватив с собой мешок.
Ролла все еще бы неподвижен.
- Странно, - сказал Дойл.
Он положил руку на мешок. Мешок был теплым, а ролла чуть пошевелился.
- Жив еще, - сказал Дойл с облегчением.
Он пробирался между мусорных урн, штабелей гнилых досок и груд пустых консервных банок. Кошки, завидя его, разбегались в темноте.
- Ничего себе местечко для девушки, - сказал себе Дойл.
Совершенно неподходящее место для такой девушки, как Мейбл. Он отыскал черный ход, поднялся по скрипучей лестнице, прошел по коридору и нашел дверь в комнату Мейбл. Она схватила его за рукав, втащила в комнату, захлопнула дверь и прижалась к ней спиной.
- Я так волновалась, Чак!
- Нечего было волноваться, - сказал Дойл. - Непредвиденные осложнения. Вот и все.
- Что у тебя с руками? - вскрикнула она. - А рубашка!
Дойл весело подкинул мешок.
- Это все пустяки, Мейбл, - сказал он. - Главное, посмотри, что в мешке.
Он огляделся.
- Окна закрыты?
Она кивнула.
- Передай мне настольную лампу, - сказал он, - сойдет вместо дубинки.
Мейбл вынула вилку из штепселя, сняла абажур и протянула ему лампу.
Он поднял лампу, наклонился над мешком и развязал его.
- Я его пару раз стукнул, - сказал он, - и перебросил через забор, так что он, наверно, оглушен, но все-таки рисковать не стоит.
Он перевернул мешок и вытряхнул роллу на пол. За ним последовал дождь из двадцатидолларовых бумажек.
Ролла с достоинством поднялся с пола и встал вертикально, хотя трудно было понять, что он стоит прямо. Его задние конечности были такими короткими, а передние - такими длинными, что казалось, будто он сидит, как собака.
Больше всего ролла был похож на волка или, вернее, на могучего карикатурного бульдога, воющего на луну.
Мейбл испустила отчаянный визг и бросилась в спальню, захлопнув за собой дверь.
- Замолчи ты, бога ради! - сказал Дойл. - Всех перебудишь. Соседи подумают, что я тебя убиваю.
Кто-то наверху затопал ногами. Мужской голос зарычал:
Заткнитесь, эй, там, внизу!
На груди роллы загорелась надпись:
- ГОЛОДЕН. КОГДА БУДЕМ ЕСТЬ?
Дойл проглотил слюну. Он почувствовал, как холодный пот выступил у него на лбу.
- В ЧЕМ ДЕЛО? - продолжал ролла. - ГОВОРИ, Я СЛЫШУ.
Кто-то громко постучал в дверь.
Дойл быстро огляделся и увидел, что пол засыпан деньгами. Он принялся собирать их и рассовывать по карманам.
В дверь продолжали стучать.
Дойл собрал деньги и открыл дверь.
В дверях стоял мужчина в нижнем белье. Он был высок и мускулист и возвышался над Дойлом по крайней мере на фут. Из-за его плеча выглядывала женщина.
- Что здесь происходит? - спросил мужчина. - Мы слышали, как кричала женщина.
- Мышку увидела, - сказал Дойл.
Мужчина не спускал с него глаз.
- Большую мышку, - уточнил Дойл. - Может быть, даже крысу.
- А вы, мистер... с вами что случилось? Где это вы так рубаху порвали?..
- В карты играл, - сказал Дойл и попытался захлопнуть дверь.
Но мужчина распахнул ее еще шире и вошел в комнату.
- Если вы не имеете ничего против, я бы взглянул... - сказал он.
С замиранием сердца Дойл вспомнил о ролле.
Он обернулся. Но роллы не было.
Открылась дверь спальни, и вышла Мейбл. Она была холодна как лед.
- Вы здесь живете, мисс? - спросил мужчина в исподнем.
- Да, здесь, - сказала женщина, оставшаяся в дверях. Я ее часто вижу в коридоре.
- Этот парень к вам пристает?
- Ни в коем случае, - сказала Мейбл. - Это мой друг.
Мужчина обернулся к Дойлу.
- Ты весь в крови, - сказал он.
- Что делать... - ответил Дойл. - Если поранишься, всегда кровь идет.
Женщина потянула мужчину за рукав.
Мейбл сказала:
- Уверяю вас, ничего не произошло,
- Пошли, милый, - настаивала женщина, продолжая тянуть его за рукав. - Они в нас не нуждаются.
Мужчина неохотно ушел.
Дойл захлопнул дверь и запер ее.
- Черт возьми, - сказал он, - нам придется отсюда сматываться. Он ведь не забудет, позвонит в полицию, они явятся и заберут нас...
- Мы ничего не сделали, Чак, - сказала Мейбл.
- Может, и так. Но я полицию не люблю. Не хочу отвечать на вопросы.
Она подошла к нему ближе.
- Он прав, ты весь в крови, - сказала она. - И руки, и рубашка.
- И нога тоже, - сказал он. - Это меня ролла обработал.
Ролла вышел из-за кресла.
- НЕ ХОТЕЛ НЕДОРАЗУМЕНИЙ. ВСЕГДА ПРЯЧУСЬ ОТ НЕЗНАКОМЫХ.
- Вот так он и говорит, - сказал Дойл, не скрывая восторга.
- Что это? - спросила Мейбл, отходя на два шага.
- Я РОЛЛА.
- Мы встретились под денежным деревом, - сказал Дойл. Малость повздорили. Он имеет какое-то отношение к дереву - то ли стережет его, то ли еще что.
- Ты денег достал?
- Немного. Понимаешь, этот ролла...
- ГОЛОДЕН, - зажглось на груди у роллы.
- Иди сюда, - сказала Мейбл, - я тебя перевяжу.
- Да ты что, не хочешь послушать?..
- Не очень. Ты снова попал в переделку. Мне кажется, что ты нарочно попадаешь в переделки.
Она повела его в ванную.
- Сядь на край ванны, - сказала она.
Ролла подошел к двери и остановился.
- У ВАС НЕТ НИКАКОЙ ПИЩИ? - спросил он.
- О боже мой! - воскликнула Мейбл. - А что вы хотите?
- ФРУКТЫ. ОВОЩИ.
- Там, в кухне, на столе есть фрукты. Вам показать?
- САМ НАЙДУ, - заявил ролла и исчез.
- Не пойму этого коротышку, - сказала Мейбл. - Сначала он тебя искусал, а теперь, выходит, стал лучшим другом.
- Я его стукнул пару раз, - ответил Дойл. - Научил себя уважать.
- И он еще умирает с голоду, - заметила Мейбл с осуждением. - Да сядь ты на край ванны. Я тебя оботру.
Он сел, а она достала из аптечки бутылку с чем-то коричневым, пузырек спирта, вату и бинт. Она встала на колени и закатала штанину Дойла.
- Плохо, - сказала она.
- Это он зубами меня, - сказал Дойл.
- Надо пойти к доктору, Чак, - сказала Мейбл. - Можешь подцепить заражение крови. А вдруг у него грязные зубы?
- Доктор будет задавать много вопросов. У меня и без него хватит неприятностей.
- Чак, а что это такое?
- Это ролла.
- А почему его зовут ролла?
- Не знаю. Зовут, и все.
- Зачем же ты тогда притащил его с собой?
- Он стоит не меньше миллиона. Его можно продать в цирк или в зоопарк. Даже могу сам выступать с ним в ночном клубе. Показывать, как он говорит, и вообще.
Она быстро и умело промыла ему раны.
- И вот еще почему я его сюда притащил, - сказал Дойл. Меткалф у меня в руках. Я знаю кое-что такое... У меня теперь ролла, а ролла как-то связан с этими денежными деревьями.
- Это что же, шантаж?
- Ни в коем случае! Я в жизни никого не шантажировал. Просто у меня с Меткалфом небольшое дельце. Может быть, в благодарность за то, что я держу язык за зубами, он подарит мне одно из своих денежных деревьев.
- Но ты же сам говоришь, что там всего одно денежное дерево.
- Это я одно видел. Но там темно, может, других я и не заметил. Ты понимаешь, такой человек, как Меткалф, никогда не удовлетворится одним денежным деревом. Если у него есть одно, он себе вырастит еще. Могу поспорить на что угодно, у него есть и двадцатидолларовые деревья, и пятидесятидолларовые, а может быть, даже стодолларовые.
Он вздохнул:
- Хотел бы я провести всего лишь пять минут под стодолларовым деревом! На всю бы жизнь себя обеспечил. Я бы обеими руками рвал.
- Сними рубашку, - сказала Мейбл. - Мне нужно добраться до царапин.
Дойл стащил рубашку.
- Знаешь что, - сказал он, - могу поклясться, что не только у Меткалфа есть денежные деревья. У всех богачей есть. Они, наверно, объединились в секретное общество и поклялись никогда об этом не болтать. Я не удивлюсь, если все деньги идут оттуда. Может быть, правительство вовсе не печатает никаких денег, а только говорит, что печатает...
- Замолчи, - скомандовала Мейбл, - и не дергайся.
Она наклеивала пластырь ему на грудь.
- Что ты собираешься делать с роллой? - спросила она.
- Мы его положим в машину и отвезем к Меткалфу. Ты останешься в машине с роллой и, если что-нибудь будет не так, дашь газ. Пока ролла у нас - мы держим Меткалфа на прицеле.
- Ты с ума сошел! Чтобы я осталась одна с этой тварью! После всего, что она с тобой сделала!
- Возьмешь палку, и, если что не так, ты его палкой.
- Еще чего не хватало, - сказала Мейбл. - Я с ним не останусь.
- Хорошо, - сказал Дойл, - мы его положим в багажник. Завернем в одеяло, чтобы не ушибся, Может, даже лучше, если он будет заперт.
Мейбл покачала головой.
- Надеюсь, так будет лучше, Чак. И надеюсь, что мы не попадем в переделку.
- И не думай об этом, - ответил Дойл. - Давай двигаться отсюда. Нам нужно выбраться, пока этот бездельник не догадался позвонить в полицию.
В дверях появился ролла, поглаживая себя по животу.
- БЕЗДЕЛЬНИК? - спросил он. - ЧТО ЭТО ТАКОЕ?
- О господи, - сказал Дойл, - как я ему объясню?
- БЕЗДЕЛЬНИК - ЭТО ПОДОНОК?
- Здесь что-то есть, - согласился Дойл. - Бездельник это похоже на подонка.
- МЕТКАЛФ СКАЗАЛ: ьВСЕ ЛЮДИ, КРОМЕ МЕНЯ, - ПОДОНКИэ.
- Знаешь, что я тебе скажу, Меткалф в чем-то прав, - сказал Дойл.
- ПОДОНОК ЗНАЧИТ ЧЕЛОВЕК БЕЗ ДЕНЕГ.
- Никогда не слышал такой формулировки, - сказал Дойл. - Но если так, можешь считать меня подонком.
- МЕТКАЛФ СКАЗАЛ: ьПЛАНЕТА НЕ В ПОРЯДКЕ. СЛИШКОМ МАЛО ДЕНЕГэ.
- Вот тут я с ним полностью согласен.
- ПОЭТОМУ Я НА ТЕБЯ БОЛЬШЕ НЕ СЕРЖУСЬ.
- Боже мой, - сказала Мейбл, - он оказался болтуном!
- МОЕ ДЕЛО - ЗАБОТИТЬСЯ О ДЕРЕВЕ. СНАЧАЛА Я РАССЕРДИЛСЯ, НО ПОТОМ ПОДУМАЛ: БЕДНЫЙ ПОДОНОК, ЕМУ НУЖНЫ ДЕНЬГИ, НЕЛЬЗЯ ЕГО ВИНИТЬ.
- Это с твоей стороны очень благородно, - сказал Дойл, - но жаль, что ты не подумал об этом прежде, чем начать меня грызть. Если бы в моем распоряжении было хотя бы пять минут...
- Я готова, - сказала Мейбл. - Если ты не передумал, поехали.

3

Дойл медленно шел по дорожке, ведущей к дверям дома Меткалфа. Дом был темен, луна клонилась за вершины сосен, по другую сторону улицы.
Дойл поднялся по ступенькам и остановился перед дверью.
Позвонил.
Никакого ответа.
Он снова позвонил, и снова никакого ответа.
Дернул верь. Она была заперта.
"Сбежали", - сказал Дойл про себя.
Он вышел на улицу, обогнул дом и взобрался на дерево в переулке. Сад за домом был темен и молчалив. Дойл долго наблюдал за ним, но не заметил никакого движения. Потом вытащил из кармана фонарик и посветил им. Светлый кружок прыгал в темноте, пока не наткнулся на участок развороченной земли.
У него перехватило дыхание, и он долго освещал то место, пока не убедился, что не ошибся.
Он не ошибся. Денежное дерево исчезло. Кто-то выкопал его и увез.
Дойл погасил фонарик и спрятал его в карман. Спустился с дерева и вернулся к машине. Мейбл не выключала мотора.
- Они смотались, - сказал Дойл. - Никого нет. Выкопали дерево и смотались.
- Ну и хорошо, - ответила Мейбл. - Я даже рада. Теперь ты по крайней мере не будешь ввязываться в авантюры с денежными деревьями.
- Поспать бы... - зевнул Дойл.
- Я тоже хочу спать. Поехали домой и выспимся.
- Ты, может, выспишься, а я нет, - сказал Дойл. - Укладывайся на заднем сиденье. Я сяду за руль.
- Куда мы теперь?
- Когда я снимал Меткалфа сегодня днем, он сказал мне, что у него есть ферма за городком. На западе, возле Милвилла.
- А ты тут при чем?
- Вот что, если у него до черта денежных деревьев...
- Но у него же было только одно дерево - в саду городского дома.
- А может, и до черта. Может, это росло здесь просто для того, чтобы Меткалфу иметь в городе карманные деньги.
- Ты хочешь сказать, что мы поедем к нему на ферму?
- Сначала надо заправиться и посмотреть по карте, где этот Милвилл. Спорим, у него там целый денежный сад. Представь себе только: ряды деревьев - и все в банкнотах!

4

Старик, хозяин единственного магазина в Милвилле, где продавались посуда, бакалейные товары, а еще умещались аптека и почтовая контора, покрутил серебряный ус.
- Ага, - сказал он. - У Меткалфа ферма за холмами, на том берегу реки. И даже название у нее есть - "Веселый холм". Вот скажите мне, с чего бы человеку так называть свою ферму?
- Чего только люди не выдумают! - ответил Дойл. - Как туда поскорее добраться?
- Вы спрашиваете?
- Конечно...
Старик покачал головой.
- Вас пригласили? Меткалф вас ждет?
- Не думаю.
- Тогда вам туда не попасть. Ферма окружена забором. А у ворот стража, там даже специальный домик для охранников. Так что, если Меткалф вас не ждет, не надейтесь туда попасть.
- Я попробую.
- Желаю успеха, но вряд ли у вас что-нибудь выйдет. Скажите мне лучше, зачем бы этому Меткалфу так себя вести? Места наши тихие. Никто не обносит своих ферм оградой в восемь футов высотой, с колючей проволокой поверху. Никто бы и денег не набрал, чтобы такую ограду построить. Должно быть, он кого-то сильно боится.
- Чего не знаю, того не знаю, - сказал Дойл. - А все-таки, как туда добраться?
Старик достал из-под прилавка бумажный пакет, вытащил из кармана огрызок карандаша и лизнул грифель, прежде чем принялся рисовать план. - Переедете через мост и поезжайте по этой дороге - налево не поворачивайте, та дорога ведет к реке, - доберетесь до оврага, и начнется холм. Наверху повернете налево, и оттуда до фермы Меткалфа останется миля.
Он еще раз лизнул карандаш и нарисовал грубый четырехугольник.
- Вот тут, - сказал он. - Участок не маленький. Меткалф купил четыре фермы и объединил их.
В машине ждала раздраженная Мейбл.
- Сейчас ты скажешь, что с самого начала был не прав, заявила она. - У него нет никакой фермы.
- Всего несколько миль осталось, - ответил Дойл. - Как там ролла?
- Опять проголодался, наверное. Стучит в багажнике.
- С чего бы ему проголодаться? Я ему два часа назад сколько бананов скормил!
- Может, ему скучно? Он чувствует себя одиноким?
- У меня и без него дел достаточно, - сказал Дойл. - Не хватает еще, чтобы я держал его за ручку.
Он забрался в машину, завел ее и поехал по пыльной улице, пересек мост, но, вместо того чтобы перебраться через овраг, повернул на дорогу, которая вела вдоль реки. Если план, который нарисовал старик, был правильным, думал он, то, следуя по дороге вдоль реки, можно подъехать к ферме с тыла. Мягкие холмы сменились крутыми утесами, покрытыми лесом и кустарником. Извилистая дорога сузилась. Машина подъехала к глубокому оврагу, разделявшему два утеса. По дну оврага протянулась полузаросшая колея.
Дойл свернул на эту колею и остановился.
Затем вылез и постоял с минуту, осматривая овраг.
- Ты чего встал? - спросила Мейбл,
- Собираюсь зайти к Меткалфу с тыла, - сказал он.
- Не оставишь же ты меня здесь?
- Я ненадолго.
- К тому же здесь москиты, - пожаловалась она, отгоняя насекомых.
- Закроешь окна.
Он пошел, но Мейбл его окликнула:
- Там ролла остался.
- Он до тебя не доберется, пока заперт в багажнике.
- Но он так стучит! Что, если кто-нибудь пройдет мимо и услышит?
- Даю слово, что по этой дороге уже недели две как никто не ездил.
Пищали москиты. Он попытался отогнать их.
- Послушай, Мейбл, - взмолился он, - ты хочешь, чтобы я с этим делом покончил, не так ли? Ты же ничего не имеешь против норковой шубы? Ты ведь не откажешься от бриллиантов?
- Нет, наверно, - призналась она. - Только поспеши, пожалуйста. Я не хочу здесь сидеть дотемна.
Он повернулся и пошел по оврагу.
Вокруг была сплошная зелень - глухого летнего зеленого цвета. И было тихо, если не считать писка москитов. Привыкший к бетону и асфальту города, Дойл ощутил страх перед зеленым безмолвием лесистых холмов.
Он прихлопнул москита и поежился.
- Тут нет ничего, что повредило бы человеку, - вслух подумал он.
Путешествие было не из легких. Овраг вился между холмов, и сухое ложе ручья, заваленное валунами и грудами гальки, вилось от одного склона к другому. Время от времени Дойлу приходилось взбираться на откос, чтобы обойти завалы.
Москиты с каждым шагом становились все назойливее. Он обмотал шею носовым платком и надвинул шляпу на глаза. Ни на секунду не прекращая войны с москитами, он уничтожал их сотнями, но толку было мало.
Овраг сузился и круто пошел вверх, дальнейший путь был закрыт. Масса сучьев, обвитых диким виноградом, перекрывала овраг, завал смыкался с деревьями, растущими на отвесных скатах оврага.
Пробираться дальше не было никакой возможности. Завал казался сплошной стеной. Сучья были скреплены камнями и сцементированы грязью, принесенной ручьем. Цепляясь руками и нащупывая ботинками неровности, он вскарабкался наверх, чтобы обойти препятствие. Москиты бросались на него эскадронами, он отломил ветку с листьями и пытался отогнать их.
Так он стоял, тяжело, хрипло дыша, пытаясь наполнить легкие воздухом. И думал: как же это он умудрился попасть в такой переплет? Это приключение было не по нему. Его представления о природе никогда не распространялись за пределы ухоженного городского парка.
И вот, пожалуйста, он стоит в какой-то чаще, старается вскарабкаться на богом забытые холмы, пробираясь к месту, где могут расти денежные деревья - ряды, сады, леса денежных деревьев.
- Никогда бы не пошел на это, ни за что, кроме как за деньги, - сказал он себе.
Он огляделся и обнаружил, что завал был всего два фута толщиной, одинаковый на всей своей протяженности. Задняя сторона завала была гладкой, будто ее специально загладили.
Нетрудно было понять, что ветви и камни не накапливались здесь годами, не были принесены ручьем, а были сцеплены так тщательно, что стали единым целым.
Кто бы мог решиться на такой труд, удивлялся Дойл. Здесь требовалось и терпение, и умение, и время. Он постарался разобраться, как же были сплетены сучья, но ничего не понял. Все было так перепутано, что казалось сплошной массой.
Немножко передохнув и восстановив дыхание, он продолжил путь, пробираясь сквозь ветки и тучи москитов.
Наконец деревья поредели, так что Дойл уже видел впереди синее небо. Местность выровнялась, но он не смог прибавить шагу - икры ног сводило от усталости, и ему пришлось идти с прежней скоростью.
Наконец он выбрался на поляну. С запада налетел свежий ветер, и москиты исчезли, если не считать тех, которые удобно устроились в складках его пиджака.
Дойл плашмя бросился на траву, дыша, как измученный пес. Перед ним меньше чем в ста ярдах виднелась ограда фермы Меткалфа. Она, как блестящая змея, протянулась по склонам холмов. Перед ней виднелось еще одно препятствие - широкая полоса сорняков, как будто кто-то вскопал землю вдоль изгороди и посеял сорняки, как сеют пшеницу.
Далеко на холме среди крон деревьев смутно виднелись крыши. А к западу от зданий раскинулся сад, длинные ряды деревьев.
Интересно, подумал Дойл, это игра воображения или действительно форма деревьев такая же, как у того дерева в городском саду Меткалфа? И только ли воображение подсказывает ему, что зелень листьев отличается от зелени лесных деревьев, что она цвета новеньких долларов?
Солнце палило ему в спину, он чувствовал его лучи сквозь просохшую рубашку. Посмотрел на часы. Было уже больше трех пополудни.
Дойл снова взглянул в сторону сада и на этот раз увидел среди деревьев несколько маленьких фигур. Он напрягся, чтобы разглядеть, кто это, и ему показалось, что это роллы.
Дойл начал перебирать различные варианты поведения, на случай если не найдет Меткалфа, и самым разумным ему представилось забраться в сад. Он пожалел, что не захватил с собой мешка из-под сахара, который дала ему Мейбл.
Беспокоила его и изгородь, но он отогнал эту мысль. Об изгороди надо будет думать, когда подойдет время перелезать через нее.
Раздумывая обо воем этом, он полз по траве, и у него это неплохо получалось. Он уже добрался до полосы сорняков, и никто еще его не заметил. Как только он заберется в сорняки, будет легче, потому что там можно спрятаться. Он подкрадется к самой изгороди.
Он дополз до сорняков и вздрогнул, увидев, что это самые густые заросли крапивы, какие ему когда-либо приходилось видеть.
Он протянул руку, и крапива обожгла ее. Как оса. Он потер ожог.
Тогда он приподнялся, чтобы заглянуть за кусты крапивы. По откосу изгороди спускался ролла, и теперь уже не было никакого сомнения, что под деревьями виднелись именно роллы.
Дойл нырнул за крапиву, надеясь, что ролла его не заметил. Он лежал ничком на траве. Солнце пекло, и ладонь его, обожженная крапивой, горела как ошпаренная. И уже невозможно было определить, что хуже: москитные укусы или ожог крапивы.
Дойл заметил, что крапива колышется, будто под ветром. Это было странно, потому что ветер как раз стих. Крапива продолжала колыхаться и наконец легла по обе стороны, образовав дорожку от него к изгороди. Перед ним оказалась тропинка, по которой можно было пройти к самой изгороди.
За изгородью стоял ролла, на груди у него горела яркая надпись печатными буквами:
- ПОДОЙДИ СЮДА, ПОДОНОК.
Дойл на мгновение заколебался. То, что его обнаружили, никуда не годилось. Теперь уж наверняка все его труды и предосторожности пропали даром, и таиться дальше в траве не имеет никакого смысла. Он увидел, что другие роллы спускались по склону сада к изгороди, тогда как первый продолжал стоять, не гася пригласительной надписи на груди.
Потом буквы погасли, Но крапива так и лежала, и дорожка оставалась свободной. Роллы, которые спускались по склону, тоже подошли к изгороди, и все пятеро - их было пятеро - выстроились в ряд.
У первого на груди загорелась новая надпись:
- ТРОЕ РОЛЛ ПРОПАЛИ.
А на груди второго зажглось:
- ТЫ НАМ МОЖЕШЬ СООБЩИТЬ?
У третьего:
- МЫ ХОТИМ С ТОБОЙ ПОГОВОРИТЬ.
У четвертого:
- О ТЕХ, КТО ПРОПАЛ.
У пятого:
- ПОДОЙДИ, ПОЖАЛУЙСТА, ПОДОНОК.
Дойл поднялся с земли. Это могло быть ловушкой. Чего он добьется, разговаривая с роллами? Но отступать было поздно: он мог вовсе лишиться возможности подойти к изгороди.
С независимым видом он медленно зашагал по дорожке.
Добравшись до изгороди, он сел на землю, так что его голова была на одном уровне с головами ролл.
- Я знаю, где один из них, - сказал он, - но не знаю, где двое других.
- ТЫ ЗНАЕШЬ ОБ ОДНОМ, КОТОРЫЙ БЫЛ В ГОРОДЕ С МЕТКАЛФОМ?
- Да.
- СКАЖИ НАМ, ГДЕ ОН.
- В обмен.
На всех пятерых зажглись надписи:
- ОБМЕН?
- Я вам скажу, где он, а вы впустите меня в сад на час, ночью, так, чтобы Меткалф не знал. А потом выпустите обратно.
Они посовещались - на груди у каждого вспыхивали непонятные знаки. Потом они повернулись к нему и выстроились плечом к плечу.
- МЫ ЭТОГО НЕ МОЖЕМ СДЕЛАТЬ.
- МЫ ЗАКЛЮЧИЛИ СОГЛАШЕНИЕ.
- МЫ ДАЛИ СЛОВО.
- МЫ РАСТИМ ДЕНЬГИ.
- МЕТКАЛФ ИХ РАСПРОСТРАНЯЕТ.
- Я бы их не стал распространять, - сказал Дойл. - И могу обещать, что не буду их распространять. Я их себе оставлю.
- НЕ ПОЙДЕТ, - заявил ролла номер 1.
- А что это за соглашение с Меткалфом? Почему это вы его заключили?
- ИЗ БЛАГОДАРНОСТИ, - сказал ролла номер 2.
- Не разыгрывайте меня. Чувствовать благодарность к Меткалфу?
- ОН НАШЕЛ НАС.
- ОН СПАС НАС.
- ОН ЗАЩИЩАЕТ НАС.
- И МЫ ЕГО СПРОСИЛИ: ьЧТО МЫ МОЖЕМ ДЛЯ ВАС СДЕЛАТЬ?э
- Ага, а он сказал: вырастите мне немножко денег.
- ОН СКАЗАЛ, ЧТО ПЛАНЕТА НУЖДАЕТСЯ В ДЕНЬГАХ.
- ОН СКАЗАЛ, ЧТО ДЕНЬГИ СДЕЛАЮТ СЧАСТЛИВЫМИ ВСЕХ ПОДОНКОВ ВРОДЕ ТЕБЯ.
- Черта с два! - сказал Дойл с негодованием.
- МЫ ИХ РАСТИМ.
- ОН ИХ РАСПРОСТРАНЯЕТ.
- СОВМЕСТНЫМИ УСИЛИЯМИ МЫ СДЕЛАЕМ ВСЮ ПЛАНЕТУ СЧАСТЛИВОЙ.
- Нет, вы только посмотрите, какая милая компания миссионеров!
- МЫ ТЕБЯ НЕ ПОНИМАЕМ.
- Миссионеры. Люди, которые занимаются всякими благотворительными делами. Творят добрые дела.
- МЫ ДЕЛАЛИ ДОБРЫЕ ДЕЛА НА МНОГИХ ПЛАНЕТАХ. ПОЧЕМУ НЕ ДЕЛАТЬ ДОБРЫЕ ДЕЛА ЗДЕСЬ?
- А при чем тут деньги?
- ТАК СКАЗАЛ МЕТКАЛФ. ОН СКАЗАЛ, ЧТО НА ПЛАНЕТЕ ВСЕГО ДОСТАТОЧНО, ТОЛЬКО НЕ ХВАТАЕТ ДЕНЕГ.
- А где те другие роллы, которые пропали?
- ОНИ НЕ СОГЛАСНЫ.
- ОНИ УШЛИ.
- МЫ ОЧЕНЬ ВОЛНУЕМСЯ - ЧТО С НИМИ?
- Вы не пришли к общему мнению насчет того, стоит ли растить деньги? Они, наверно, думали, что лучше растить что-нибудь другое?
- МЫ НЕ СОГЛАСНЫ ОТНОСИТЕЛЬНО МЕТКАЛФА. ТЕ СЧИТАЮТ, ЧТО ОН НАС ОБМАНЫВАЕТ, А МЫ ДУМАЕМ, ЧТО ОН БЛАГОРОДНЫЙ ЧЕЛОВЕК.
"Вот тебе и компания! - подумал Дойл. - Ничего себе, бЛагородный человек!"
- МЫ ГОВОРИЛИ ДОСТАТОЧНО. ТЕПЕРЬ ПРОЩАЙ.
Они повернулись как по команде и зашагали по склону обратно к саду.
- Эй! - крикнул Дойл, вскакивая на ноги.
Сзади раздалось шуршание, и он обернулся. Крапива распрямилась и закрыла дорожку.
- Эй! - крикнул он снова, но роллы не обратили на него никакого внимания. Они продолжали взбираться на холм.
Дойл стоял на вытоптанном участке, а вокруг поднималась стеной крапива - листья ее поблескивали под солнцем. Крапива протянулась футов на сто от изгороди и доставала Дойлу до плеч.
Конечно, человек может пробраться сквозь крапиву. Ее можно раздвигать ботинками, топтать, но время от времени она будет жечь, и, пока выберешься наружу, будешь весь обожжен до костей. Да и хочется ли ему выбраться отсюда?
В конце концов он был не в худшем положении, чем раньше. Может, даже в лучшем. Ведь он безболезненно пробрался сквозь крапиву. Правда, роллы предательски оставили его здесь.
Нет никакого смысла сейчас идти обратно, подумал он. Ведь все равно придется возвращаться тем же путем, чтобы добраться до изгороди.
Он не смел перелезть через изгородь, пока не стемнело. Но и деваться больше было некуда. Присмотревшись к изгороди, он понял, что перебраться через нее будет нелегко. Восемь футов металлической сетки и поверху три ряда колючей проволоки, прикрепленной к брусьям, наклоненным к внешней стороне.
Сразу за изгородью стоял старый дуб, и если бы у него была веревка, он мог бы закинуть ее на ветви дуба, но веревки у него не было, так что придется обойтись без нее.
Дойл прижался к земле и почувствовал себя очень несчастным. Тело саднило от москитных укусов, рука горела от крапивного ожога, ныли нога и царапины на груди, а кроме того, он не привык к такому яркому солнцу. Ко всему прочему разболелся зуб. Этого еще не хватало!
Он чихнул, боль отдалась в голове, и зуб заболел еще сильнее.
"В жизни не видал такой крапивы!" - сказал он себе, устало разглядывая могучие стебли.
Почти наверняка роллы помогли Меткалфу ее вырастить. У ролл неплохо получается с растениями. Уж если они умудрились вырастить денежные деревья, значит, они могут сотворить какие хочешь растения. Он вспоминал, как ролла заставил крапиву улечься и расчистить для него дорожку.
Наверняка это сделал именно ролла, потому что ветра почти не было, а если бы даже ветер и был, он все равно не мог бы дуть сразу в две стороны.
Он никогда не слышал ни о ком, похожем на ролл. А они говорили что-то о добрых делах на других планетах. Но что бы они ни делали на других планетах, на этой их явно провели.
Филантропы, подумал он. Миссионеры из другого мира. Компания идеалистов. И вот застряли на планете, которая, может быть, ничем не похожа ни на один из миров, где они побывали.
Понимают ли они, что такое деньги, думал он. Интересно, что за байку преподнес им Меткалф?
Видно, Меткалф был первым, кто на них наткнулся. Будучи человеком опытным в денежных делах и в обращении с людьми, он сразу понял, как воспользоваться счастливой встречей. К тому же у Меткалфа есть организация, гангстерская банда, хорошо усвоившая законы самосохранения, так что она смогла обеспечить секретность, Одному бы человеку не справиться.
Вот так ролл и провели, полностью одурачили. Хотя нельзя сказать, что роллы глупы. Они изучили язык, и писать научились, и соображают неплохо. Они, наверно, даже умнее, чем кажутся. Ведь между собой они общаются беззвучно, а приучились же разбирать звуки человеческой речи.
Солнце давно уж исчезло за зарослями крапивы. Скоро наступят сумерки, и тогда мы примемся за дело, сказал себе Дойл.
Сзади крапива зашуршала, и он вскочил. Может быть, дорожка снова образовалась, лихорадочно подумал он. Может быть, дорожка образуется автоматически, в определенные часы.
Судя по всему, так оно и было. Дорожка и в самом деле образовалась. И по ней шел еще один ролла. Крапива расступалась перед ним и смыкалась, как только он проходил. Ролла подошел к Дойлу.
- ДОБРЫЙ ВЕЧЕР, ПОДОНОК.
Это не мог быть ролла, запертый в багажнике. Это, должно быть, один из тех, что отказались участвовать в денежном деле.
- ТЫ БОЛЬНОЙ.
- Все чешется, - сказал Дойл, - и зуб болит, и каждый раз, как чихну, кажется, голова раскалывается.
- МОГУ ПОЧИНИТЬ.
- Разумеется, ты можешь вырастить аптечное дерево, на каждой ветке которого будут расти таблетки, и бинты, и всякая чепуха.
- ОЧЕНЬ ПРОСТО.
- Ну ладно, - сказал Дойл и замолчал. Он подумал, что и в самом деле для роллы это может быть очень просто. В конце концов большинство лекарств добывается из растений, а уж никто не сравнится с роллами по части выращивания диковинных растений.
- Ты можешь мне помочь, - сказал Дойл с энтузиазмом. - Ты можешь лечить разные болезни. Ты можешь даже найти средство против рака и изобрести что-нибудь, чем будут лечить разные болезни. Да возьмем, к примеру, обычную простуду...
ПРОСТИ ДРУГ, НО МЫ С ВАМИ НЕ ХОТИМ ИМЕТЬ НИЧЕГО ОБЩЕГО. ВЫ НАС ВЫСТАВИЛИ НА ПОСМЕШИЩЕ.
- Ага, значит, ты один из тех, кто убежал? - сказал Дойл с волнением в голосе. - Ты раскусил игру Меткалфа...
Но ролла уже не слушал его. Он как-то подтянулся, стал выше и тоньше, и губы его округлились, будто он собирался крикнуть. Но он не издал ни единого звука. Ни звука, но у Дойла застучали зубы: это было удивительно - словно вопль ужаса раздался вдруг в тишине сумерек, хотя по-прежнему всего лишь ветер тихо шелестел в темнеющих деревьях, шуршала крапива и вдали кричала птица, возвращавшаяся в гнездо.
По другую сторону изгороди раздался топот и в густеющих сумерках Дойл увидел пятерых ролл, бегущих вниз по склону.
Что-то происходит, подумал Дойл. Он был уверен в этом. Он ощутил серьезность момента, но не понимал, что бы это могло значить. Ролла рядом с ним издал нечто вроде крика, но крика слишком высокого, чтобы его могло уловить человеческое ухо, и теперь, заслышав этот крик, роллы из сада бежали к нему.
Пятеро ролл достигни изгороди и выстроились вдоль нее. На груди их переливались непонятные знаки и буквы их родного языка. И грудь того, что стоял рядом с Дойлом, тоже светилась непонятными знаками, которые менялись так быстро, что казались живыми.
Это спор, подумал Дойл. Пятеро за изгородью спорили с тем, кто стоял снаружи, и в споре ощущалось напряжение. А он стоял здесь, как случайный прохожий, попавший в гущу семейного скандала.
Роллы махали руками, и в спускающейся темноте знаки на них, казалось, стали ярче.
Ночная птица с криком пролетела над ними, и Дойл поднял голову посмотреть, что это за птица, и тут же увидел людей, бегущих к изгороди. Силуэты их ясно виднелись на фоне светлого неба.
- Эй, смотрите! - крикнул Дойл и сам удивился, зачем это он кричит.
Заслышав его, пятеро ролл обернулись, и на них появились одинаковые надписи, как будто они внезапно обо всем договорились.
Раздался треск, и Дойл снова поднял голову. Он увидел, что старый дуб клонится к изгороди, как будто его толкает гигантская рука. Дерево клонилось все быстрее и наконец с силой ударило по изгороди. Дойл понял, что пора бежать.
Он отступил на шаг, но когда опустил ногу, то не обнаружил земли. Он с секунду старался удержать равновесие, но не смог и свалился в яму. Тут же над его головой раздался грохот, и громадное дерево, разнеся изгородь, упало на землю.
Дойл лежал тихо, не смея пошевелиться. Он оказался в какой-то канаве. Она была неглубокая, фута три, не больше, но он упал очень неудачно, спину чуть не проткнул острый камень. Над ним нависала путаница ветвей - своей верхушкой дуб закрыл канаву. По ветвям пробежал ролла. Он бежал шустро и беззвучно.
- Они туда помчались, - раздался голос. - В лес. Попробуй их теперь отыщи!
Ему ответил голос Меткалфа:
- Надо отыскать, Билл. Мы не можем допустить, чтобы они сбежали.
После паузы Билл ответил:
- Не понимаю, что это с ними. Казалось, они были всем довольны.
Меткалф выругался:
- Это все фотограф. Ну, тот самый парень, который залез на дерево и сбежал от меня. Я не знаю, что он наделал и что еще наделает, но могу поклясться, что он в этом замешан. И он где-нибудь здесь.
Билл немного отошел, и Меткалф сказал:
- Если он вам встретится, вы знаете, как поступить.
- Конечно, босс.
- Среднего роста, малахольньй.
Они смолкли. Дойл слышал, как они пробираются сквозь крапиву, кроя ее последними словами.
Дойл поежился.
Ему надо выбираться отсюда, и как можно скорее - еще немного, и взойдет луна. Меткалф и его мальчики шутить не собираются. Они не допустят, чтобы их одурачили в таком деле. Если они его заметят, они будут стрелять без предупреждения.
Сейчас, когда все охотятся за роллами, можно было забраться незаметно в сад. Хотя, вернее всего, Меткалф оставил своих людей сторожить деревья.
Дойл подумал немного и отказался от этой мысли. В его положении лучше всего было добраться как можно скорее до машины и уехать отсюда подальше.
Он осторожно выполз из канавы. Некоторое время он прятался в ветвях упавшего дуба, прислушиваясь. Ни звука.
Он прошел сквозь крапиву, Следуя по пути, протоптанному людьми.
И побежал по склону к лесу. Впереди раздался крик, он остановился, замер. Потом опять побежал, добрался до первых кустов и залег.
Вдруг он увидел, как из лесу, поднимаясь над вершинами деревьев, показался какой-то бледный силуэт. На нем поблескивали первые лучи лунного света. Он был острым сверху и расширялся книзу - словом, походил на летящую рождественскую елку, оставляющую за собой светящийся след.
Внезапно Дойл вспомнил о завале в овраге, сплетенном так прочно. И тогда он понял, что это за елка летит по небу. Роллы работали с растениями, как люди с металлами. Если они могли вырастить денежное дерево и послушную крапиву, то вырастить космический корабль для них не составляло большого труда.
Корабль, казалось, двигался медленно. С него свешивалось нечто вроде каната, на конце которого болталось что-то вроде куклы. Кукла корчилась и издавала визгливые крики.
Кто-то кричал в лесу:
- Это босс! Билл, да сделай ты что-нибудь!
Но было ясно, что Билл ничего не сможет сделать. Дойл выскочил из кустов и побежал. Теперь самое время скрыться от этих людей. Они заняты судьбой босса, который все еще держится за канат - может быть, якорную цепь корабля, а может быть, плохо принайтовленную часть оболочки. Хотя, принимая во внимание искусство ролл, вряд ли можно было допустить, что они плохо принайтовили какую-нибудь часть корабля.
Дойл отлично мог представить, что случилось: Меткалф увидел, как роллы влезают в корабль, и бросился к ним, крича, стреляя на ход, и в этот момент корабль стартовал, а свисающий с него канат крепко обвился вокруг ноги гангстера.
Дойл достиг леса и побежал дальше вниз по склону, спотыкаясь о корни, падая и снова поднимаясь. И бежал, пока не ударился головой о дерево так, что искры посыпались из глаз.
Он сел на землю и ощупал лоб, убежденный, что проломил голову. По щекам у него катились слезы. Но лоб не был проломлен, и крови не было, хотя нос заметно распух.
Потом он поднялся и медленно пошел дальше, на ощупь выбирая путь, потому что, хоть луна и взошла, под деревьями было совершенно темно.
Наконец Дойл добрался до сухого русла ручья и пошел вдоль него. Он заспешил, вспомнив, что Мейбл ждет его в машине. Она, верно, разозлилась, подумал он. Ведь он обещал вернуться до темноты.
Он споткнулся о клубок переплетенных ветвей, оставшийся в овраге. Провел рукой по его почти полированной поверхности и постарался представить, что случилось здесь несколько лет назад.
Космический корабль, падающий на землю, вышедший из-под контроля. А Меткалф оказался неподалеку...
Черт знает что случается в наши дни, подумал Дойл. Если бы им встретился не Меткалф, а кто-то другой, кто думает не только о долларах, теперь по всей земле могли бы расти рядами деревья и кусты, дающие человечеству все, о чем оно мечтает, - средства от всех болезней, настоящие средства от бедности и страха. И может быть, многое другое, о чем мы еще и не догадываемся.
Но теперь они улетели в корабле, построенном двумя не поверившими Меткалфу роллами.
Он продолжал путь, думая о том, что надежды человечества так и не сбылись, разрушенные жадностью и злобой.
Теперь они улетели. "Постойте минутку, не все улетели! Ведь один ролла лежит в багажнике".
Он прибавил шагу.
"Что же теперь делать? - размышлял он. - Направиться прямо в Вашингтон? Или в ФБР?"
Что бы ни случилось, оставшийся ролла должен попасть в хорошие руки. И так уж слишком много времени потеряно. Если ролла встретится с учеными или свяжется с правительством, он сможет еще многое сделать.
Он начал волноваться. Он вспомнил, как ролла стучал по багажнику.
А что, если он задохнулся? А вдруг он хотел сказать что-то важное?
Он бежал по сухому руслу, скользя по гальке, спотыкаясь о валуны. Москиты летели за ним густой тучей, но он так спешил, что не замечал укусов.
Там, наверху, банда Меткалфа обирает деревья, срывая миллионы долларов, подумал он. Теперь их игра кончена, и они об этом знают. Им ничего не остается, как оборвать деревья и исчезнуть как можно быстрее.
Возможно, денежным деревьям для выращивания денег нужно, чтобы роллы непрерывно наблюдали за ними.
На машину он наткнулся внезапно, обошел ее в почти полной темноте и постучал в окно. Внутри взвизгнула Мейбл.
- Все в порядке! - крикнул Дойл. - Я вернулся.
- Все в порядке, Чек? - опросила она.
- Да, - промычал он.
- Я так рада,- сказала она облегченно. - Хорошо, что все в порядке. А то ролла убежал.
- Убежал? Ради бога, Мейбл...
- Не злись, Мак. Он все стучал и стучал. И мне стало его жалко. Так что я открыта багажник и выпустила его.
- Итак, он убежал, - сказал Дойл. - Но, может быть, он где-нибудь по соседству прячется в темноте...
- Нет, - вздохнула Мейбл. - Он побежал по оврагу. Было уже темно, но я бросилась вслед за ним. Я звала его, но понимала, что мне его не догнать. Мне жалко, что он убежал. Я повязала ему на шею желтую ленточку, и он стал такой миленький.
- Еще бы! - сказал Дойл.
Он думал о ролле, летящем в пространстве. Тот направляется к далекому солнцу, увозя с собой величайшие надежды человечества, а на шее у него желтая ленточка.

Утраченная вечность

#М-р Ривз. По моему убеждению, возникшая ситуация требует разработки хорошо продуманной системы мер, препятствующих тому, чтобы продление жизни попало в зависимость от политических или каких-либо иных влиятельных организаций.
Председательствующий м-р Леонард. Вы опасаетесь, что продление жизни может стать средством политического шантажа?
М-р Ривз. И не только этого, сэр. Я опасаюсь, что организации начнут продлевать сверх разумных пределов жизнь отдельным деятелям старшего поколения лишь потому, что такие фигуры нужны ради престижа, ради того, чтобы организация сохраняла вес в глазах общественного мнения.#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.~

Посетители явились неспроста. Сенатор Гомер Леонард чувствовал, как они нервничают, сидя у него в кабинете и потягивая его выдержанное виски. Они толковали о том о сем по обыкновению своему с многозначительным видом, но ходили вокруг да около того единственного разговора, с которым пришли. Они кружили, как охотничьи собаки подле енота, выжидая удобного случая, подбираясь к теме исподтишка, чтобы она, едва выдастся повод, всплыла как бы экспромтом, словно только что вспомнилась, словно они добивались встречи с сенатором вовсе не ради этой единственной цели.
ьСтранноэ, Г подумал сенатор. Ведь он знаком с ними обоими давным-давно. И их знакомство с ним ничуть не короче. Не должно бы оставаться ничего, просто ничего такого, что они постеснялись бы сказать ему напрямик. В прошлом они, обсуждая с ним его политические дела, не раз бывали прямолинейны до жестокости.
ьНаверное, скверные новости из Америкиэ, Г решил он. Но и скверные новости для него тоже отнюдь не новость. ьВ конце концов, Г философски поучал он себя, Г никто, если он в здравом уме, не вправе рассчитывать, что пробудет на выборной должности вечно. Рано или поздно придет день, когда избиратели Г просто со скуки, если не подвернется других причин, Г проголосуют против того, кто служил им верой и правдойэ. И сенатор был достаточно честен с самим собой, чтобы признать, хотя бы в глубине души, что подчас не служил избирателям ни верой, ни правдой.
ьИ все равно, Г решил он, Г я еще не повержен. До выборов еще несколько месяцев, и в запасе есть еще парочка трюков, каких я раньше не пробовал, парочка свеженьких уловок, чтобы сохранить за собой сенаторское кресло. Стоит лишь точно рассчитать время и место удара, и победа не уплывет из рук. Точный расчет, Г сказал он себе, Г вот и все, что от меня требуетсяэ.
Крупный, неповоротливый, он спокойно утонул. в кресле и на какое-то мгновение прикрыл глаза, чтоб не видеть ни комнаты, ни солнечного света за окном. ьТочный расчетэ, Г повторил он про себя. Да, точный расчет и еще знание людей, умение слышать пульс общественного мнения, способность угадывать наперед, к чему избиратель склонится с течением времени, Г вот компоненты тактического мастерства. Угадывать наперед, обгонять избирателей в выводах, чтобы через неделю, через месяц, через год они твердили друг другу: ьПослушай, Билл, а ведь старый сенатор Леонард оказался прав! Помнишь, что он заявил на прошлой неделе Г или месяц, или год назад Г в Женеве? Вот именно, будто в воду глядел. Такого старого лиса, как Леонард, не проведешь...э
Он чуть приподнял веки, чтобы дать посетителям понять, что они не смеживались, а лишь оставались все время полуприкрыты. Это было неучтиво и просто глупо Г закрывать глаза на виду у посетителей. Они могли вообразить, что ему не интересно. Или воспользоваться случаем и перерезать ему глотку.
ьВсе потому, что я опять старею, Г сказал себе сенатор. Г Старею и впадаю в дрему. Но соображаю я четко, как никогда. Да, сэр, Г повторил сенатор, беседуя сам с собой, Г соображаю я четко, и голыми руками меня не возьмешьэ.
По напряженному выражению лиц посетителей сенатор понял что они наконец решились вымолвить то, с чем явились к нему. Они примеривались, принюхивались Г не помогло. Теперь приходится хочешь не хочешь выложить карты на стол.
Г Есть одно дело, Г сказал Александр Джиббс, Г одна проблема, вставшая перед нашей организацией уже довольно давно. Мы надеялись, что все утрясется и обстоятельства позволят нам не привлекать к ней вашего внимания, сенатор. Однако позавчера на заседании исполнительного комитета в Нью-Йорке принято решение довести суть дела до вашего сведения.
ьПлохо, Г подумал сенатор, Г даже хуже, чем мне представлялось, раз Джиббс заговорил в такой окольной манереэ.
Помогать гонцам сенатор по стал. Он невозмутимо откинулся в кресле, твердой рукой сжимая стакан с виски, и не спрашивал, о чем речь, словно ему это было совершенно безразлично. Джиббс слегка запнулся, потом выдавил из себя:
Г Дело касается лично вас, сенатор.
Г Продления вашей жизни, Г выпалил Эндрю Скотт.
Воцарилась неловкая тишина, все трое были потрясены, и Скотт в том числе: ему не следовало бы называть вещи своими именами. В политике ни к чему идти напролом, куда удобнее выбирать уклончивые, нечеткие формулировки.
Г Понятно, Г произнес сенатор в конце концов. Г Организация полагает, что избиратели предпочли бы видеть меня обычным человеком, которому суждено умереть обычной смертью.
Джиббс кое-как стер с лица выражение растерянности.
Г Простые люди, Г объявил он, Г не любят тех, кто живет дольше предначертанного природой.
Г Особенно, Г перебил сенатор, Г тех, кто ничем не заслужил подобной чести.
Г Я не ставил вопрос так резко, Г запротестовал Джиббс.
Г Может, и нет,Г согласился сенатор. Г Но в какую бы форму вы его ни облекли, в виду-то вы имели именно это.
Кабинетные кресла вдруг стали казаться чертовски жесткими, Г а в окна по-прежнему било яркое солнце Женевы.
Г Итак, Г сказал сенатор, Г организация пришла к выводу, что делать ставку на меня более не стоит, и решила не возобновлять ходатайства о продлении моей жизни. Таков смысл того, что вам поручено мне сообщить.
ьС тем же успехом можно и не тянуть волынку, Г подумал он мрачно. Г Теперь, когда все окончательно прояснилось, что толочь воду в ступеэ.
Г Да, сенатор, примерно так, Г согласился Скотт.
Г Именно так, Г подтвердил Джиббс.
Сенатор оторвал отяжелевшее тело от кресла, потянулся за бутылкой виски, наполнил стаканы.
Г Вы огласили смертный приговор с большим искусством, Г сказал он. Г За это следует выпить.
ьИнтересно, Г мелькнула мысль, Г а чего они ждали? Что я паду перед ними на колени? Или примусь крушить мебель в кабинете? Или стану проклинать тех, кто их послал?..э
ьМарионетки, Г подумалось ему. Г Мальчики на побегушках. Глупенькие мальчики на побегушках, перепуганные до ужаса...э
Посетители пили виски, не сводя с него глаз. и он сотрясался от беззвучного хохота, представляя себе, как горек для них сейчас каждый глоток.

#Председательствующий м-р Леонард. Значит, мистер Чэпмен, вы согласны с другими ораторами в том, что никому не должно быть дано права просить о продлении жизни для себя лично, что такое продление может иметь место лишь по ходатайству третьих лиц и что...
М-р Чэпмен. Продление жизни должно рассматриваться как дар общества тем индивидуумам, деяния которых весомо облагодетельствовали человечество в целом.
Председательствующий м-р Леонард. Весьма удачно сказано, сэр.#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.~

В приемной Института продления жизни сенатор неспешно погрузился в кресло, устроился поудобнее, развернул свежий номер ьНорт америкэн трибюнэ.
Заголовок первой колонки гласил, что, по данным Всемирной коммерческой палаты, мировая торговля развивается нормально. Далее следовало подробное изложение доклада секретаря палаты. Вторая колонка начиналась с ехидного сообщения в рамочке: на Марсе, возможно, обнаружена новая форма жизни, но, поскольку обнаружил ее астронавт, пьяный более обыкновенного, к его заверениям отнеслись с изрядной долей скептицизма. Ниже рамки был помещен список мальчиков и девочек Г чемпионов здоровья, отобранных Финляндией для участия в предстоящем всемирном конкурсе здоровья. Третья колонка излагала последние сплетни о самой богатой женщине мира.
А четвертую колонку венчал вопрос:

КАКАЯ УЧАСТЬ ПОСТИГЛА Д-РА КАРСОНА?
СМЕРТЬ ДОКУМЕНТАЛЬНО НЕ ДОКАЗАНА

Заметив, что под колонкой стоит подпись Г Энсон Ли, сенатор сухо усмехнулся. Опять этот Ли что-то затеял. Вечно он что-нибудь пронюхает, выудит какой-нибудь фактик, и уж можете не сомневаться, что фактик этот кому-то встанет поперек горла. Ли неумолим, как стальной капкан, не дай бог, если такой вцепится именно в вас.
Что далеко ходить за примерами Г достаточно вспомнить историю с космическим фрахтом.
ьЭнсон Ли, Г изрек сенатор про себя, Г паразит. Самый настоящий паразитэ.
Но доктор Карсон Г кто такой доктор Карсон?
Сенатор вступил в невинную тихую игру с самим собой Г постараться сообразить, кому принадлежит это имя, сообразить до того, как заглянуть в текст.
Доктор Карсон...
ьНу конечно, Г обрадовался сенатор, Г помню! Только это было давным-давно. Биохимик или что-то в том же роде. Весьма незаурядный человек. Ставил какие-то опыты с колониями почвенных бактерий, выращивал их для каких-то медицинских надобностей.
Да, да, Г повторил сенатор, Г весьма незаурядный человек. Меня с ним даже знакомили. Правда, я не понял и половины того, о чем он толковал тогда. Но это было давно. Лет сто назад. Лет сто назад Г а может, много большеэ.
Г Значит, господи прости, Г воскликнул сенатор, Г он же должен быть одним из нас!..
Сенатор поник головой, газета выскользнула у него из рук и упала на пол. Вздрогнув, он выпрямился. ьНу вот опять, Г упрекнул он себя. Г Задремал. Опять подкрадывается старость...э
Он сидел в кресле, сидел очень спокойно и очень тихо, как испуганный ребенок, не желающий признаваться, что он испуган, а мыслями все отчетливее завладевали давние, давние кошмары. ьСлишком поздно, Г упрекал он себя. Г Я слишком долго тянул, куда дольше, чем следовало. Ждал, что организация возобновит ходатайство, и дождался, что она передумала. Вышвырнула меня за борт. Покинула меня как раз тогда, когда я сильнее всего нуждался в нейэ.
ьСмертный приговорэ, Г так сказал он у себя в кабинете, и это был действительно смертный приговор: долго он теперь не протянет. У него теперь почти не осталось времени. А ему нужно время на то, чтобы предпринять какие-то шаги, чтобы хотя бы придумать, что предпринять. Нужно действовать, действовать с величайшей осторожностью и ни при каких обстоятельствах не поскользнуться. Иначе Г кара, ужасная, жесточайшая кара.
Г Доктор Смит вас примет, Г сообщила секретарша.
Г Что? Г встрепенулся сенатор.
Г Вы хотели видеть доктора Дейну Смита, Г напомнила секретарша. Г Он согласен вас принять.
Г Благодарю вас, мисс, Г сказал сенатор. Г Я что-то слегка задремал.
Он тяжело поднялся на ноги.
Г Вот сюда, в эту дверь, Г подсказала секретарша.
Г Сам знаю, Г пробормотал сенатор раздраженно. Г Знаю. Бывал здесь не раз и не два.
Доктор Смит встретил его как почетного гостя.
Г Располагайтесь, сенатор, Г пригласил он. Г Хотите выпить? Тогда, быть может, сигару? Что привело вас ко мне?
Сенатор не торопился отвечать, устраиваясь в кресле. Удовлетворенно хмыкнув, отрезал кончик сигары, перекатил ее из одного уголка рта в другой.
Г Да просто зашел без особого повода. Шел мимо и решил заглянуть. Давно и искренне интересуюсь вашей работой. Всегда интересовался. Ведь я связан с вами с самого начала.
Директор института кивнул.
Г Да, я знаю. Вы проводили самые первые обсуждения кодекса продления жизни.
Сенатор усмехнулся.
Г Тогда все казалось легко и просто. Конечно, были какие-то сложности, и мы не уклонялись от них, а боролись с ними, как могли.
Г Вы справились со своей задачей удивительно хорошо, Г заявил директор. Г Кодекс, выработанный вами пять веков назад, настолько справедлив, что его никто никогда не оспаривал. Отдельные поправки, внесенные позже, касаются второстепенных деталей, которые вы никак не могли предусмотреть.
Г Однако дело слишком затянулось, Г заметил сенатор.
Лицо директора приобрело жесткое выражение.
Г Не понимаю вас.
Сенатор зажег сигару, сосредоточив на этом процессе все свое внимание, старательно окуная ее кончик в огонь, чтобы табак занялся ровно. Затем поерзал в кресле, устраиваясь еще прочнее.
Г Видите ли, Г произнес, он. Г Мы полагали, что продление жизни явится первым шагом, первым робким шажком к бессмертию. Мы разрабатывали кодекс как временную меру, необходимую на тот период, пока наука не добьется бессмертия Г не для избранных, для всех. Мы рассматривали тех немногих, кому даруется продление жизни, как служителей человечества, которые помогут приблизить день, когда оно обретет бессмертие Г не отдельные люди, все человечество в целом.
Г С этим и сегодня никто не спорит, Г холодно откликнулся доктор Смит.
Г Однако люди теряют терпение.
Г И очень плохо. Все, что от них требуется, немного подождать.
Г Как представители человечества они готовы ждать сколько угодно. Но не как отдельные личности.
Г Не понимаю, к чему вы клоните, сенатор.
Г Да, наверное, ни к чему не клоню. В последние годы я частенько обсуждал сам с собой правомерность принятого нами решения. Продление жизни без бессмертия Г это бочка с динамитом. Заставьте людей ждать слишком долго Г и она взорвет всю мировую систему.
Г Что вы предлагаете, сенатор?
Г Ничего. Боюсь, что мне нечего предложить. Но мне нередко сдается, что лучше было бы играть с людьми в открытую, знакомить их со всеми результатами поисков и исследований. Держать их в курсе всех событий. Информированный человек Г разумный человек.
Директор не отвечал, и сенатор ощутил, как тягостный холод уверенности капля за каплей просачивается в подсознание.
ьСмиту все известно, Г понял сенатор. Г Ему известно, что организация решила не возобновлять ходатайства. Ему известно, что я мертвец. Ему известно, что мне почти крышка и помощи от меня больше ждать не приходится, Г и он вычеркнул меня из своих расчетов. Смит не скажет мне ничего. Тем более не скажет того, что я хочу знатьэ.
Но ни один мускул не дрогнул у сенатора на лице Г этого он себе не позволил. Его лицо не предаст его. Оно прошло слишком долгую выучку.
Г А ответ существует, Г произнес сенатор. И всегда существовал. Ответ на любой вопрос о бессмертии. Бессмертия не может быть, пока нет жизненного пространства. Пространства, достаточного, чтобы отселить всех лишних, и чтоб его было больше, чем нам понадобится во веки веков, и чтоб его можно было еще расширить в случае нужды.
Доктор Смит снова кивнул.
Г Вы правы, это ответ. Единственный, какой я могу вам дать. Г Он помолчал и добавил. Г Разрешите, сенатор, заверить вас в одном. Как только корабли Межзвездного поиска обнаружат жизненное пространство, мы подарим людям бессмертие.
Сенатор выбрался из кресла и встал Г твердо, не качаясь.
Г Приятно было услышать это от вас, доктор. Ваше мнение очень обнадеживает. Благодарю вас за длительную беседу.
Выйдя на улицу, он сказал себе с горечью:
ьУ них оно уже есть. Они открыли секрет бессмертия. Теперь они ждут только жизненного пространства Г и дождутся в ближайшие сто лет. Ближайшие сто лет решат и эту проблему, иначе просто не может быть...
Еще сто лет, Г повторил он себе, Г еще одно-единственное продление, и я остался бы жить навсегдаэ.

#М-р Эндрюс. Мы обязаны четко отделить продление жизни от отношений купли-продажи, Нельзя позволить тому, у кого есть деньги, покупать себе дополнительные годы жизни Г ни путем прямых денежных выплат, ни используя свое финансовое влияние, в то время как другие обречены умереть естественной смертью лишь потому, что они бедны.
Председательствующий м-р Леонард. Но разве кто-нибудь ставит эти положения под сомнение?
М-р Эндрюс, Тем не менее надо подчеркивать их снова и снова. Продление жизни ни при каких обстоятельствах не должно стать товаром, который можно купить в определенной лавке Г столько-то долларов за каждый добавочный год.#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии во социальному развитию при Всемирной палате представителей.~

Сидя за шахматной доской, сенатор притворялся, что решает задачу. Притворялся, потому что мысли его были заняты отнюдь не шахматами.
Итак, они знают секрет бессмертия, знают, но выжидают, сохраняя в тайне до поры, когда будут уверены, что в распоряжении человечества есть достаточное жизненное пространство. Причем это держится в тайне и от народа, и от правительства, и от тех ученых Г мужчин и женщин, Г что поколение за поколением тратят свои жизни на поиски давно открытого.
Да, сомнений нет: Смит не просто обнадеживал, он был уверен в том, что говорит. ьКак только корабли Межзвездного поиска, Г заявил он, Г обнаружат жизненное пространство, мы подарим людям бессмертиеэ. И это означает, что бессмертие у них в кармане. Ведь его нельзя предсказать. Нельзя заранее определить, что секрет будет найден в нужный момент. Уверенность такого рода можно испытывать только в том случае, если он уже есть.
Сенатор сделал ход слоном и тут же увидел, что ход неверен. Он медленно вернул слона на прежнее место.
Жизненное пространство Г вот ключ, и не всякое пространство, а экономически замкнутое, способное обеспечить людей пищей и сырьем, в особенности пищей. Ведь если бы речь шла просто о жизненном пространстве, то пространством в этом смысле человечество располагает. Взять хотя бы Марс, Венеру, спутники Юпитера. Но ни один из этих миров не может существовать самостоятельно. И потому не решает проблемы.
Остановка только за жизненным пространством, и ста лет с лихвой хватит на то, чтобы его обнаружить. Еще сто лет Г и каждый, кем бы он ни был, вступит во владение благом бессмертия, доступным всему человечеству.
ьЕще одно продление даст мне эти сто лет, Г сказал сенатор, беседуя сам с собой. Г Сто лет, и даже с запасом, ведь на сей раз я стал бы щадить себя. Я вел бы более праведную жизнь. Ел бы в меру, отказался бы от спиртного, от курева и от охоты за женщинамиэ.
Разумеется, есть способы добиться своего. Их не может не быть. И он их отыщет, поскольку знает все ходы и выходы. Недаром же он провел в сенате пятьсот лет Г для него не осталось тайн. Иначе он просто-напросто столько не продержался бы.
Мысленно он принялся перебирать возможности, оценивая их одну за другой.
#ВОЗМОЖНОСТЬ ПЕРВАЯ:# устроить разрешение на продление жизни кому-то еще, а потом заставить этого кого-то передать разрешение ему, сенатору Леонарду. Обойдется, конечно, недешево, да что поделаешь. Надо найти кого-то, кому можно довериться, и вполне вероятно, что довериться до такой степени нельзя никому. Продление жизни, прямо скажем, Г не та поблажка, от которой легко отказаться. Нормальный человек, получив разрешение, его уже не отдаст.
Впрочем, если разобраться, из этого, наверное, вообще ничего не выйдет. Ведь есть еще и юридическая сторона дела. Продление жизни Г дар общества одному конкретному человеку, лично ему и никому другому. Разрешение нельзя передать. Его нельзя рассматривать как юридическую собственность. Оно не может быть предметом владения. Его нельзя ни купить, ни продать, следовательно, передать его также нельзя.
Однако если тот, кому даровано продление, умрет, прежде чем воспользуется разрешением, Г умрет, конечно же, естественной смертью, и чтобы ее естественность не вызывала ни малейших сомнений, Г тогда, быть может... Да нет, все равно ничего не получится. Раз продление жизни нельзя рассматривать как собственность, оно не есть часть состояния. Его нельзя унаследовать. Разрешение, по всей вероятности, подлежит автоматическому возврату ходатайствовавшей организации.
Г Ну что ж,Г сказал себе сенатор,Г вычеркнем этот путь как бесперспективный.
#ВОЗМОЖНОСТЬ ВТОРАЯ:# съездить в Нью-Йорк и поговорить с ответственным секретарем организации. В конце концов Джиббс и Скотт Г всего-навсего посыльные. Они выполняют чужие приказы, передают волю власть имущих, не более того. Если бы потолковать с кем-либо из боссов...
ьНет, Г осадил себя сенатор, Г не строй воздушных замков. Организация вышвырнула тебя за борт. По-видимому, боссы выжали из Института продления жизни все, что только посмели, нахватали разрешений больше, чем могли надеяться. Теперь они уже ни на что претендовать не могут, и мое разрешение понадобилось им для кого-то еще Г для кого-то, кто идет на подъем и способен привлечь избирателей.
А я Г сказал себе сенатор, Г отживший свое старый лис. Хотя и хитрый лис, и опасный, если загонят в угол, и увертливый Г как-никак пять столетий на виду у публики прожиты недаром.
Пять столетий, Г заметил сенатор мимоходом, Г срок достаточно долгий, чтобы не питать иллюзий, даже по отношению к самому себе.
Нет, решил сенатор, Г этому не бывать. Я перестану уважать себя, если поползу на коленях в Нью-йорк, Г уж, видит бог, я сумел бы перенести унижение, но все же не такое. Я никогда не ползал на коленях и сейчас не поползу Г даже во имя добавочной сотни лет и прыжка к бессмертию.
Вычеркнем и этот путь, Г приказал себе сенатор.
#ВОЗМОЖНОСТЬ ТРЕТЬЯ:# А что если подкупить кого-нибудь?
Из всех возможностей эта представлялась самой надежной. Всегда найдется кто-то, кого можно купить, и еще кто-то, согласный выступить посредником. Естественно, что член Всемирного сената может ввязываться в дела подобного сорта только через подставных лиц.
Да, услуги такого рода, вероятно, кусаются Г но для чего же деньги в конце концов? Вот подходящий случай напомнить себе, что он вел в общем-то экономную жизнь и сумел отложить известную сумму на черный день.
Сенатор сделал ход ладьей, и этот ход выглядел умным, тонким ходом, так что он оставил ладью на новом поле.
Разумеется, после нелегального продления жизни ему придется скрыться. Как бы ни хотелось бросить свой триумф в лицо боссам, об этом нечего и мечтать. Нельзя допустить, чтобы хоть кто-нибудь вздумал поинтересоваться, каким же образом он добился продления. Ему придется раствориться в толпе, стать невидимкой, поселиться в каком-нибудь глухом углу и постараться не привлекать к себе внимания.
Надо повидаться с Нортоном. Если вам позарез необходимо провернуть какое-то дельце, надо повидаться с Нортоном. Обеспечить тайну делового свидания, убрать кого-то с дороги, получить концессию на Венере или зафрахтовать космический корабль Г Нортон возьмется за все. И выполнит любое поручение шито-крыто и без лишних вопросов. При одном условии Г если у вас есть деньги. Если денег нет, обращаться к Нортону Г пустая трата времени.

Мягко ступая, в комнату вошел Отто.
Г К вам джентльмен, сэр, Г произнес он.
Сенатор вздрогнул и окаменел в кресле.
Г Какого черта ты шпионишь за мной? Г заорал он. Г Вечно подкрадываешься, как кошка. Норовишь испугать меня. С нынешнего дня изволь сначала покашлять, или зацепиться за стул, или что хочешь, но чтобы я знал, что ты тут.
Г Извините, сэр, Г ответил Отто. Г К вам джентльмен. И у вас на столе письма, которые надо прочесть.
Г Прочту позже, Г отрезал сенатор.
Г Не позабудьте это сделать, сэр. Г Отто был непреклонен.
Г Я никогда ничего не забываю. Ты что думаешь, я окончательно одряхлел, что мне нужно обо всем напоминать таким манером?
Г Вас хочет видеть джентльмен, Г повторил Отто терпеливо. Г Некий мистер Ли,
Г Случайно не Энсон Ли?
Отто шумно засопел, потом ответил:
Г Кажется, так. Он газетчик, сэр.
Г Проси его сюда, Г распорядился сенатор.
Флегматично утонув в кресле, он подумал: ьЛи что-то пронюхал. Каким-то образом он проведал, что организация вышвырнула меня за борт. И вот пожаловал, чтобы четвертовать меня.
Ну нет, Г поправился сенатор тут же, Г он мог заподозрить что-то, но не более. Мог подцепить слушок, но уверенности ему взять негде. Организация будет держать язык за зубами, она вынуждена держать язык за зубами Г не может же она открыто признать, что продление жизни тоже стало предметом политического расчета! И вот Ли, подцепив слушок, явился ко мне, чтобы выжать из меня правду, взять меня на испуг и поймать на неосторожном слове.
А я ему этого не позволю, Г решил сенатор. Ведь если правда выплывет наружу, вся стая окажется тут как тут и растерзает меня в клочьяэ.
Как только Ли появился на пороге, сенатор поднялся и пожал ему руку.
Г Извините за беспокойство, сенатор,Г сказал Ли, Г но я надеялся, что вы не откажетесь мне помочь.
Г Ну, о чем речь! Г дружелюбно откликнулся сенатор. Г Для вас Г что угодно. Присаживайтесь, мистер Ли.
Г Вы читали мою статью в утреннем выпуске? Г осведомился Ли. Г Об исчезновении доктора Карсона?
Г Нет, Г ответил сенатор. Г Боюсь, что...
Он запнулся, ошеломленный.
Он не прочел газету!
Он забыл ее прочесть!
Он читал ее всегда. Он не пропускал ни одного номера. Это был торжественный ритуал Г начать с самого начала и дочитать до конца, исключая лишь те рубрики, которые, как он убедился годы назад, и читать-то не стоит.
Он развернул газету в институте, потом его отвлекла секретарша, оповестившая, что доктор Смит согласен его принять. А выйдя из кабинета, он так и оставил газету в приемной.
Случилось нечто ужасное. Ни одна новость, ни одно событие в целом свете не могли бы расстроить его в такой степени, как тот злополучный факт, что он забыл прочесть газету.
Г Боюсь, что я пропустил вашу статью, Г промямлил сенатор. Он был попросту не в силах признать во всеуслышание, что забыл прочесть газету.
Г Доктор Карсон, Г сказал Ли, Г был биохимик, и довольно известный. Согласно официальной версии, он умер лет десять назад в Испании, в маленькой деревушке, где провел последние годы жизни. Но у меня есть основания думать, что он вовсе не умирал и, вполне возможно, жив-живехонек до сих пор...
Г Прячется? Г предположил сенатор.
Г Не исключено. Хотя, с другой стороны, зачем ему прятаться? Репутация у него была безупречная.
Г Тогда почему вы сомневаетесь, что он умер?
Г Потому что нет свидетельства о смерти. И он далеко не единственный, кто ухитрился умереть без свидетельства.
Г Мм? Г отозвался сенатор.
Г Гэллоуэй, антрополог, скончался пять лет назад. Свидетельства нет. Гендерсон, знаток сельского хозяйства, умер шесть лет назад. Свидетельства опять-таки нет. Могу перечислить еще добрую дюжину подобных случаев Г и, вероятно, есть множество других, до которых я не докопался.
Г А есть между ними что-нибудь общее? Г осведомился сенатор. Г Что-то связывало их между собой?
Г Одно-единственное. Всем им продлевали жизнь, хотя бы однажды.
Г Вот оно что, Г отозвался сенатор. Чтобы руки не выдали предательской дрожи, он сжал подлокотники до боли в пальцах. Г Интересно. Весьма интересно.
Г Понимаю, что как должностное лицо вы не вправе мне ничего сообщить, но не могли бы вы поделиться со мной какой-нибудь догадкой, соображениями не для протокола? Естественно, вы не разрешите мне сослаться на вас, но дайте мне ключ, помогите хотя бы намеком...
Он замолк, выжидая ответа.
Г Вы обратились ко мне потому, что я был близок н Институту продления жизни? Г спросил сенатор.
Ли ответил кивком.
Г Если об этом хоть кому-то что-то известно, то в первую очередь вам, сенатор. Вы возглавляли комиссию, где велись первоначальные слушания о продлении жизни. С тех пор вы занимали различные посты, связанные с той же проблемой. Только сегодня утром вы были у доктора Смита.
Г Ничего я вам не скажу, Г пробормотал сенатор. Г Да я ничего толком и не знаю. Тут, понимаете, замешаны политические интересы...
Г А я-то надеялся, что вы поможете мне.
Г Не могу, Г признался сенатор. Г Вы, конечно, ни за что не поверите, но мне и вправду ничего не известно. Г Помолчав немного, он опросил. Г Вы говорите, что всем, кого вы упомянули, продлевали жизнь. Разумеется, вы проверяли Г возобновлялись ли ходатайства о продлении?
Г Проверял. Не возобновлялись ни для кого по крайней мере это нигде не зафиксировано. Некоторые из них приближались к своему смертному часу и действительно могли к настоящему времени умереть, только я очень сомневаюсь, что смерть настигла их там и тогда, где и когда это якобы произошло.
Г Интересно, Г повторил сенатор. Г И, несомненно, весьма таинственно.
Ли, намеренно меняя тему, показал на шахматную доску.
Г Вы хорошо играете, сенатор?
Сенатор покачал головой.
Г Игра мне нравится, вот и балуюсь иногда. Она привлекает меня своей логикой и своей этикой. Играя в шахматы, вы волей-неволей становитесь джентльменом. Вы соблюдаете определенные правила поведения.
Г Как и в жизни, сенатор?
Г Как должно бы быть и в жизни. Когда положение безнадежно, вы сдаетесь. Вы не заставляете противника играть до унизительного для вас обоих конца. Так требует этика. Когда вы видите, что выигрыша нет, но и резервы защиты не исчерпаны, вы продолжаете бороться за ничью. Так требует логика.
Ли засмеялся, пожалуй, чуть-чуть натянуто.
Г Вы и в жизни придерживаетесь таких же правил, сенатор?
Г Стараюсь по мере сил, Г ответил сенатор с напускным смирением.
Ли поднялся на ноги.
Г Мне надо идти, сенатор.
Г Посидите еще, выпейте рюмочку.
Репортер отказался.
Г Спасибо, меня найдет работа.
Г Выходит, я должен вам выпивку, Г заметил сенатор.Г Напомните мне об этом при случае.
Когда Ли ушел, сенатор Гомер Леонард долго сидел в кресле, будто оцепенев. Потом протянул руку, хотел сделать ход конем, но пальцы дрожали так, что он выронил фигуру и она со стуком покатилась по доске.

#Каждый, кто добьется продления своей жизни нелегальными или полулегальными методами, без надлежащих рекомендаций, утвержденных установленным порядком в соответствии с законной процедурой, подлежит фактическому отчуждению от человечества. Как только его виновность будет доказана, это должно быть оглашено всеми доступными людям средствами по всей Земле до самых дальних ее уголков, чтобы каждый человек Земли мог без труда опознать виновного. В целях большей точности и безошибочности подобного опознания виновный приговаривается к пожизненному ношению позорного жетона, публично оглашающего, его вину и заметного на значительном расстоянии. Нельзя отказать виновному в удовлетворении основных жизненных потребностей, как-то: в пище, одежде, скромном жилище и медицинской помощи, однако ему воспрещается пользоваться в какой бы то ни было форме иными достижениями цивилизации. Виновному не разрешается делать приобретения, превышающие минимальные требования сохранения жизни, здоровья и благопристойности; он не допускается к участию в любых предпринимаемых людьми начинаниях и учреждаемых ими объединениях; он лишается права пользоваться услугами библиотек, лекционных залов, увеселительных и прочих заведений, как общественных, так и частных, действующих ради просвещения, отдыха или развлечения других людей. В равной степени воспрещается всем жителям Земли во избежание сурового наказания сознательно вступать с виновным в беседу или какие-либо иные отношения, принятые между людьми. Виновному дозволяется прожить незаконно продленную жизнь до ее естественного завершения в рамках человеческого общества, но с лишением фактически всех прав и обязанностей, общих для человеческих существ. И все перечисленные выше санкции в полной мере налагаются на пособника или пособников, которые с сознательно обдуманным намерением так или иначе помогли виновному добиться продления своей жизни иными, нежели законные, средствами.#
~Из Кодекса продления жизни.~

Г Стало быть,Г сказал Дж. Баркер Нортон, Г все эти столетия организация ходатайствовала о продлении вашей жизни, тем самым расплачиваясь с вами за услуги, которые вы ей оказывали? Г Сенатор печально кивнул. Г А теперь, когда вы того и гляди завалите выборы, боссы решили, что ставить на вас больше нет резона, и отказались возобновлять ходатайство?
Г Грубовато, Г сказал сенатор, Г но по существу верно.
Г И вы бросились ко мне,Г сказал Нортон. Г А что я, черт побери, могу тут поделать?
Сенатор наклонился поближе к собеседнику.
Г Давай перейдем на деловой язык, Нортон. Нам с тобой уже доводилось работать вместе.
Г Это точно, Г согласился Нортон. Г На том космическом фрахте мы оба неплохо погрели руки.
Г Я хочу, Г сказал сенатор, Г прожить еще сотню лет и готов заплатить за это. И не сомневаюсь, что ты можешь это устроить.
Г Каким образом?
Г Не знаю, Г сказал сенатор. Г Действовать я предоставляю тебе. Какие рычаги ты пустишь в ход, мне все равно.
Нортон откинулся на спинку стула и сцепил пальцы обеих рук.
Г Думаете, я подкуплю кого-то, чтобы он походатайствовал за вас? Или дам на лапу кому-нибудь в Институте, чтобы вам продлили жизнь, минуя ходатайство?
Г И та и другая мысль заслуживает внимания, Г согласился сенатор.
Г А если меня поймают на этом, что тогда? Отлучение от человечества? Благодарю, сенатор, я в такие игры не играю.
Сенатор невозмутимо взглянул в лицо человека, сидящего по другую сторону стола, и тихо произнес:
Г Сто тысяч.
Вместо ответа Нортон расхохотался.
Г Хорошо, полмиллиона.
Г А отлучение, сенатор? Чтобы принять такой риск, овчинка должна стоить выделки.
Г Миллион, Г заявил сенатор. Г Но это мое последнее слово.
Г Миллион сию минуту, Г сказал Нортон. Г Наличными. Никаких расписок. Никаких банковских отметок о переводе. Еще миллион, когда и если я сумею выполнить поручение.
Сенатор неторопливо поднялся в полный рост, поднялся с непроницаемым лицом, изо всех сил скрывая охватившее его возбуждение. Нет, не возбуждение, а неистовый восторг. Но голос у него даже не дрогнул.
Г Я соберу миллион к концу недели.
Г Тогда я и начну наводить справки, Г ответил Нортон.
Когда сенатор вышел на улицу, в его походке была упругость, какой он не помнил годами. Он шагал быстро, уверенно, помахивая тростью.
Эти исчезнувшие, Карсон, Гэллоуэй и Гендерсон, ушли со сцены точно так же, как придется уйти ему, едва он получит свои вожделенные сто лет. Они сварганили себе фальшивое объявление о смерти, а сами сгинули с глаз долой, надеясь дожить до дня, когда бессмертие начнут раздавать всем подряд по первому требованию.
Каким-то образом они добились нового продления, нелегального Г ведь ходатайство нигде не зарегистрировано. И кто-то обстряпал им это. Более чем вероятно Г Нортон.
Только они напортачили. Старались замести следы, а на деле лишь привлекли внимание к своему исчезновению. В таких предприятиях нельзя допускать ни малейшей промашки. Впрочем, человек тертый и к тому же продумавший все заранее не промахнется.
Вытянув дряблые губы, сенатор принялся насвистывать какой-то мотивчик.
Нортон, конечно же, мошенник. Прикидываясь, что не знает, как взяться за поручение, что боится отлучения от человечества, он лишь взвинчивал цену.
Сенатор криво усмехнулся: сумма, запрошенная Нортоном, означала, что он останется почти без гроша, Г но игра стоит свеч.
Чтобы наскрести столь внушительную сумму, потребуется немалая осторожность. Придется собирать ее по частям Г немножко из одного банка, немножко из другого, чередуя изъятие вкладов с погашением ценных бумаг, а то и призаняв кое-что по мелочи, чтобы избежать лишних вопросов.
На углу он купил газету и подозвал такси. Откинувшись на сиденье, он сложил газету пополам и начал, как всегда, с первой колонки. Снова конкурс здоровья. На сей раз в Австралии.
ьЗдоровье, Г подумал сенатор. Г Просто помешались они на здоровье. Культ здоровья. Центры здоровья. Клиники здоровья...э
Эту колонку он пропустил и принялся за вторую.
Заголовок гласил:
ШЕСТЬ СЕНАТОРОВ ПОЧТИ НЕ ИМЕЮТ ШАНСОВ НА ПЕРЕИЗБРАНИЕ.
Сенатор негодующе фыркнул. Один из шестерых, разумеется, он сам.
Ну, а по существу, ему-то какая печаль? К чему лезть из кожи и пытаться удержать за собой сенатское кресло, в котором он не собирается сидеть? Он намерен заново помолодеть, намерен строить жизнь заново. Уехать куда-нибудь за тридевять земель и стать другим человеком.
Совершенно другим. Подумать об этом и то приятно. Сбросить с себя шелуху старых связей, опостылевшее за долгие века бремя ответственности.
Нортон взялся за дело. Нортон не подведет.

#М-р Миллер. И все таки мне непонятно, где тут граница. Вы предложите продлить жизнь кому-то, а он захочет, чтоб вы заодно продлили жизнь его жене и детишкам. А жена в свою очередь захочет, чтоб вы продлили жизнь тетушке Минни, детишки захотят, чтоб вы продлили жизнь их любимому песику, а песик захочет...
Председательствующий М-р Леонард. Вы утрируете, мистер Миллер.
М-р Миллер. Мне, уважаемый, непонятно, что это значит. Вы тут в Женеве привыкли перекидываться заумными словечками, морочить людям головы. Нынче пришла пора объяснить все простому народу простым языком.#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.~

Г По правде говоря,Г признался Нортон, Г впервые в жизни сталкиваюсь с чем-то, чего не могу устроить. Попросите меня о чем угодно еще, сенатор, и я достану вам это из-под земли.
Сенатор почти лишился дара речи.
Г Так, значит, у тебя ничего не вышло? Но как же, Нортон, ведь доктор Карсон, и Гэллоуэй, и Гендерсон... Кто-то же позаботился о них...
Нортон покачал головой.
Г Только не я. Я про них и не слыхивал.
Г Тогда кто же? Они исчезли...
Голос изменил ему, он ссутулился в кресле и вдруг осознал правду Г правду, которой раньше не хотел видеть.
ьСлепец! Г сказал он себе. Г Безмозглый слепец!..э
Да, они исчезли Г и это все, что о них известно. Они объявили о собственной смерти, но не умерли, а исчезли. Он убедил себя, что они исчезли, так как сумели нелегально продлить себе жизнь. Но это же был чистейший самообман! Такой вывод не подкреплялся фактами, да что там, для такого вывода не было ровным счетом никаких оснований.
ьБудто нельзя придумать иных причин, Г упрекнул он себя, иных обстоятельств, которые побудили бы человека заметать следы, объявив о собственной смерти!..э
Однако ведь и вправду все так хорошо сходилось...
Им продлевали жизнь, а затем не возобновили ходатайства. Точно так же, как продлевали жизнь и ему самому, а теперь перестали.
Они ушли со сцены. Как ушел бы со сцены и он сам, если бы ухитрился вновь отсрочить свой конец. Все сходилось так хорошо Г и все оказалось блефом.
Г Я перепробовал все известные мне каналы, Г сказал Нортон. Г Подъезжал ко всем и каждому, кто мог бы дать ходатайство на ваше имя, а они поднимали меня на смех. Этот номер уже пытались провернуть задолго до нас с вами, и у них не осталось шансов на успех. Если организация, выдавшая первоначальное ходатайство, отвернулась от вас, ваше имя вычеркивается из списка автоматически и навсегда.
Пытался я прощупать и персонал Института тех, кто, по моим соображениям, мог бы клюнуть, но они неподкупны. За честность им платят добавочными годами жизни, и среди них нет дураков, согласных променять годы на доллары.
Г Похоже, вопрос исчерпан, Г произнес сенатор устало. Г Мог бы и предвидеть, что все обернется именно так. Г Он тяжело поднялся с кресла и посмотрел на Нортона в упор. Г Послушай, а ты не обманываешь меня? Не пытаешься поднять цену еще выше?
Нортон ответил удивленным взглядом, словно не веря своим ушам.
Г Поднять цену? Помилуйте. сенатор, если бы мне удалось провернуть это дельце, я бы обобрал вас до нитки. Хотите знать, сколько вы стоите? Могу сообщить вам с точностью до тысячи долларов. Он обвел рукой ряды полок вдоль стены, уставленных папками. Г Вы у меня там со всеми потрохами, сенатор. Вы и все остальные шишки. Полное досье на каждого из вас. Когда ко мне является очередной гусь с деликатным порученьицем вроде вашего, я справляюсь в досье и раздеваю его донага.
Г Просить тебя вернуть хотя бы часть денег, вероятно, нет смысла?
Нортон покачал головой.
Г Ни малейшего. Вы пошли на риск, сенатор, и проиграли. Вы ничем не докажете, что вообще платили мне. Да и к тому же, у вас и теперь с избытком хватит денег на те несколько лет, что вам еще остались.
Сенатор сделал шаг к двери, потом приостановился.
Г Слушай, Нортон, но я не могу умереть! Только не сейчас. Еще одно продление, и я...
Выражение лица Нортона оборвало его на полуслове. Такое же выражение он замечал мельком и на других лицах, в других обстоятельствах, Г но только мельком. Теперь же он вдруг очутился один на один с ней Г с ненавистью тех, чья жизнь коротка, к тому, чья жизнь неизмеримо дольше.
Г Почему же это не можете? Г с издевкой проговорил Нортон. Г Очень даже можете. И скоро умрете. Или вы собирались жить вечно? За какие, разрешите спросить, заслуги?
Чтобы не упасть, сенатор протянул руку и уцепился за край стола.
Г Но ты просто не понимаешь...
Г Вы уже прожили вдесятеро дольше меня, Г произнес Нортон холодно, взвешивая каждое слово, Г и я ненавижу вас до судорог. Выметайся отсюда, болван, трусливая старая баба, пока я не вышвырнул тебя своими руками!..

#Д-р Бартон. Вы, наверное, считаете, что продление жизни Г великое благо для человечества, но заверяю вас, сэр, что это не благо, а проклятие. Жизнь, продолжающаяся вечно, утратит свою ценность и смысл Г а ведь вы, начав с продления жизни, рано или поздно придете к бессмертию. И когда это случится, сэр, вам придется устанавливать порядок рассмотрения ходатайств о возвращении людям блага смерти. Люди, уставшие от жизни, станут штурмовать ваши залы заседаний, умоляя о гибели.
Председательствующий М-р Леонард. Новые возможности по крайней мере устранят из жизни неуверенность и страх.
Д-р Бартон. Вы намекаете на страх смерти? Но это не более чем детская болезнь.
Председательствующий м-р Леонард. Нельзя, однако, не видеть известных выгод...
Д-р Бартон. Выгод? Да, разумеется. Дать ученому несколько дополнительных лет для завершения исследований, композитору еще одну жизнь для создания новой симфонии. Когда иссякнет прелесть новизны, люди будут соглашаться на добавочную жизнь лишь под давлением, только из чувства долга.
Председательствующий м-р Леонард. Вы рассуждаете слишком абстрактно, доктор.
Д-р Бартон. О, нет. Я рассуждаю конкретно, по-земному. Человечество нуждается в обновлении. Оно не может жить, погибая со скуки. Как вы полагаете, многое ли останется человеку предвкушать после миллионной по счету любви, после миллиардного куска рождественского пирога?#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.~

Значит, Нортон ненавидел его. Ненавидел, как все нормальные люди в глубине сердца ненавидят счастливчиков, живущих сверх положенного срока.
Обычно эта ненависть подавлена, спрятана в тайниках души. Но подчас она вырывается наружу, как вырвалась у Нортона. Человечество возмущено Г возмущение скрадывается лишь благодаря умело, исподволь подогреваемой надежде, что те, кому дается долгая жизнь, в один прекрасный день сотворят чудо, и каждый, если не падет жертвой насилия, несчастного случая или неизлечимой болезни, будет жить столько, сколько пожелает.
ьТеперь-то я понимаю их, Г подумал сенатор, Г ведь я и сам теперь один из них. Я один из тех, чья жизнь не будет продолжена, и лет у меня впереди даже меньше, чем у большинстваэ.
Он стоял у окна в сгущающихся сумерках и следил за тем, как вспыхивают огни, как над неправдоподобно синими водами всемирно известного озера умирает день. Красота захватила его, и он не мог оторваться от окна Г а ведь совсем не замечал ее вот уже многие годы. Красота покоя, тихое счастье остаться наедине с огнями города и с последними отблесками дня над засыпающим озером.
Страх? Да, сенатор не отрицал, что ощущает страх.
Горечь? Да, естественно, и горечь.
И все же, несмотря на страх и горечь, окно заворожило его картиной, которую обрамляло.
ьЗемля, вода и небо, Г подумал он. Г И я чувствую себя единым с ними. Это смерть дала мне такое чувство. Смерть возвращает нас к исходным стихиям, к земле и деревьям, к облакам на небе и солнцу, умирающему на багровом западе в потоках собственной крови. Такова цена, какую мы платим, Г подумал он, Г цена, какая назначена человечеству за вечную жизнь: мы утратим способность воспринимать истинную красоту, истинный смысл самого для нас, казалось бы, дорогого Г ведь то, чему нет предела, что будет всегда, неизбежно потеряет для нас всякую ценность.
Философствуешь? Г упрекнул он себя. Г Да, конечно, философствую. А что остается? Хочу прожить еще сто лет, хочу, как никогда ничего не хотел. Хочу получить шанс на бессмертие. А поскольку не получу, то и вымениваю вечную жизнь на закат, отраженный в озере. И хорошо, что я еще способен на это. Счастье мое, что способенэ.
У сенатора вырвался хриплый горловой стон.
Позади него внезапно ожил телефон, и он обернулся.
Телефон заверещал повторно. Внизу, в гостиной, раздались шаги, и сенатор поспешно крикнул:
Г Я подойду, Отто,
Он снял трубку.
Г Вызов из Нью-Йорка, Г сообщила телефонистка. Г Попросите, пожалуйста, сенатора Леонарда.
Г Леонард слушает.
В трубке возник другой голос:
Г Сенатор, говорит Джиббс.
Г Да, да, Г отозвался сенатор. Г Палач.
Г Звоню вам, Г пояснил Джиббс, Г потолковать насчет выборов.
Г Каких еще выборов?
Г Выборов в Северной Америке. Тех, в которых вы принимаете участие. Не забыли?
Г Я старик, Г ответил сенатор, Г и скоро умру. Выборы меня не интересуют.
Джиббс трещал не останавливаясь:
Г Но почему же, сенатор? Какая муха вас укусила? Вам необходимо что-то предпринять. Подготовить речи, выступить с заявлением для печати, прибыть сюда и поездить по стране. Организация не в силах принять все хлопоты на себя. Часть их неизбежно выпадает и на вашу долю.
Г Ладно, я что-нибудь придумаю, Г пообещал сенатор. Г Да, да, я в самом деле что-нибудь придумаю.
Повесив трубку, он подошел к письменному столу и включил свет. Достал из ящика бумагу, вынул из кармана перо.
Телефон совершенно сошел с ума Г он не удостоил звонки вниманием. Однако телефон не унимался, и в конце концов трубку снял Отто.
Г Вас вызывает Нью-йорк, сэр, Г доложил он.
Сенатор сердито затряс головой и услышал, как Отто тихо говорит что-то в трубку, но слов не разобрал.
Больше телефон не звонил.
~Всем, кого это касается~,Г написал сенатор.
Вычеркнул.
~Заявление для мировой печати.~
Вычеркнул.
~Заявление сенатора Гомера Леонарда.~
Вычеркнул и это Г и принялся писать без заголовка:

~Пять столетий назад люди мира предложили немногим избранным, мужчинам и женщинам, дар продленной жизни. Предложили, надеясь и веря, что избранники используют этот дар для того, чтобы своим трудом приблизить тот день, когда большая продолжительность жизни станет достоянием всего человечества.
Время от времени продление жизни даровалось дополнительным группам людей Г и всякий раз подразумевалось, что дар предложен на тех же условиях, что удостоенные его люди будут жить и трудиться во имя дня, когда населению всей планеты можно будет сказать: живите долго, живите вечно.
В течение столетий иные из нас внесли свой вклад в осуществление этой мечты, взращивали ее, жили ради нее, не жалели сил, чтобы обосновать ее и приблизить.
Иные из нас такого вклада не внесли. После должных раздумий, тщательно взвесив свои собственные усилия и возможности, я пришел к выводу, что не вправе вновь принимать дар, которого я более не стою.
Простое человеческое достоинство требует от меня, чтобы я встречался с прохожими на улице, с собратьями в любом закоулке мира, не пряча глаз. Я не имел бы на это права, если бы продолжал принимать дар, которого не заслуживаю, дар, недоступный большинству людей.~

И расписался, аккуратно, разборчиво, без привычных завитушек.
Г Ну вот, Г произнес сенатор вслух в тишине ночной комнаты, Г это они прожуют не сразу.
Заслышав мягкие шаги, он обернулся.
Г Вам бы давно следовало быть в постели, сэр, Г напомнил Отто.
Сенатор неуклюже поднялся с кресла Г ломило кости, тело ныло, требуя покоя. ьСтарею, Г подумал он. Г Опять старею. А ведь так несложно начать сначала, вернуть юность, зажить новой жизнью. Чей-то кивок, один-единственный росчерк пера Г и я стал бы опять молодымэ.
Г Вот заявление для печати, Отто,Г сказал он. Г Будь добр, передай его по назначению.
Г Слушаюсь, сэр, Г ответил Отто, бережно принимая бумагу.
Г Сегодня же, Г подчеркнул сенатор.
Г Сегодня? Время довольно позднее...
Г И тем не менее я хочу, чтобы оно было напечатано сегодня же.
Г Значит, оно очень важное, сэр?
Г Это моя отставка, Г сказал сенатор.
Г Отставка, сэр? Из сената?
Г Нет, Г сказал сенатор. Г Отставка из жизни.

#М-р Майкелсон. Как священнослужитель, я не могу рассуждать иначе: план, предложенный вашему рассмотрению, джентльмены, противоречит божественным установлениям. Человек не вправе утверждать, что создания божьи способны жить сверх отпущенного им срока.
Председательствующий м-р Леонард. Но разрешите спросить: как, установить границы отпущенного человеку срока? Медицина уже продлила жизнь многим и многим людям. Что же, по-вашему, любой врач Г нарушитель божественной воли?
М-р Майкелсон. Другие ораторы, стоявшие на этой трибуне, дали ясно понять, что конечная цель научных изысканий Г бессмертие. Нетрудно видеть, что физическое бессмертие не согласуется с концепцией христианства. Заявляю вам, сэр: нечего и надеяться обмануть господа и не понести возмездия.#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.~

Шахматы Г игра логическая.
И одновременно игра этическая.
За доской нельзя орать и нельзя свистеть, нельзя греметь фигурами, нельзя зевать со скуки, нельзя сделать ход, а потом забрать его назад. Если вы побеждены, вы признаете свое поражение. Вы не заставляете противника продолжать игру, когда ваш проигрыш очевиден. Вы сдаете партию и предлагаете начать другую, если располагаете временем. Если нет, вы просто сдаетесь и при этом ведете себя тактично. Вы не сбрасываете в ярости фигуры на пол. Не вскакиваете и не выбегаете из комнаты с криком. Не тягайтесь через стол, чтобы закатить противнику оплеуху.
Когда вы играете в шахматы, вы становитесь или по крайней мере прикидываетесь Г джентльменом.
Сенатор лежал без сна, глядя в потолок широко раскрытыми глазами.
Вы не тянетесь через стол, чтобы закатить противнику оплеуху. Не сбрасываете в ярости фигуры на пол.
ьНо это же не шахматы, Г повторял он, споря с самим собой. Г Это не шахматы, а вопрос жизни и смерти. Умирающий не может быть джентльменом. Ни один человек не свернется клубочком, чтобы тихо скончаться от полученных ран. Он отступит в угол, но будет сражаться Г и будет наносить ответные удары, стараясь причинить врагу наибольший урон.
А меня ранили. Смертельно ранили.
И я нанес ответный удар. Удар сокрушительной силы.
Те, кто вынес мне приговор, теперь не смогут выйти на улицу, даже носа высунуть не посмеют. Потому что прав на продление жизни у них не больше, чем у меня, и люди теперь знают это. И уж люди позаботятся, чтобы им в дальнейшем ничегошеньки не перепало.
Да, я умру, но, умирая, я потяну за собой и всех остальных. И они будут знать, что именно я потянул их за собой в бездонный колодец смерти. Это самое сладкое Г они будут знать, кто потянул их за собой, и не смогут ответить мне ни единым словом. Не посмеют даже возразить против благородных истин, какие я изрек...э
И тут кто-то из тайного уголка души, из иного пространства Г времени вдруг воскликнул:
Г ~Ты не джентльмен, сенатор. Ты затеял грязную игру.~
ьКонечно, затеял, Г отвечал сенатор. Г Они первые сыграли не по правилам. Политика всегда была грязной игройэ.
Г ~А помнишь, какие возвышенные речи ты произносил перед Энсоном Ли буквально на днях?~
ьЭто было на дняхэ, Г отрубил сенатор.
Г ~Ты же теперь не посмеешь взглянуть настоящему шахматисту в глаза~, Г не унимался голос.
ьЗато смогу смотреть в глаза простым людям Землиэ, Г заявил сенатор.
Г ~Да ну?~ Г осведомился голос. Г ~И ты серьезно этого хочешь?~
Да, это, конечно, вопрос. Хочет ли он?
ьМне все равно, Г в отчаянии вскричал сенатор. Г Будь что будет. Они сыграли со мной грязную шутку. Я им этого не спущу. Сдеру с них кожу живьем. Заставлю...э
Г ~Ну, еще бы~, Г перебил голос, насмехаясь.
ьУбирайся прочь! Г завопил сенатор. Г Убирайся, оставь меня в покое! Неужели даже ночью я не могу побыть один?..э
Г ~Ты и так один~, Г произнес голос из тайника души. Г ~В таком одиночестве, какого не ведал никто на Земле.~

#Председательствующий м-р Леонард. Вы представляете страховую компанию, не так ли, м-р Маркли? Крупную страховую компанию?
М-р Маркли. Совершенно верно.
Председательствующий м-р Леонард. Когда умирает ваш клиент, это стоит вашей компании денег?
М-р Маркли. Ну, можно при желании выразиться и так, хотя вряд ли это наилучший способ...
Председательствующий м-р Леонард. Но вы выплачиваете страховые премии в случае смерти клиента, не так ли?
М-р Маркли. Разумеется.
Председательствующий м-р Леонард. В таком случае я вообще не понимаю, почему вы противитесь продлению жизни. Если смертей станет меньше, вам придется меньше платить.
М-р Маркли. Не спорю, сэр. Но если у клиентов появятся основания думать, что они будут жить практически вечно, они просто перестанут заключать страховые договоры.
Председательствующий м-р Леонард. Ах, вот оно что! Вот, значит, как вы на это смотрите.#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.~

Сенатор проснулся. Он не видел снов, но чувствовал себя так, будто очнулся от кошмара Г или очнулся для предстоящего кошмара, Г и отчаянно попытался вновь уйти в сон, провалиться в нирвану неведения, задернуть штору над безжалостной реальностью бытия, увильнуть от необходимости вспоминать со стыдом, кто он и что он.
Но по комнате шелестели чьи-то шаги, и чей-то голос обратился к нему, и он сел в постели, сразу проснувшись, разбуженный не столько голосом, сколько тоном Г счастливым, почти обожающим.
Г Это замечательно, сэр, Г сказал Отто. Г Вам звонили всю ночь не переставая. Телеграммы и радиограммы все прибывают и прибывают...
Сенатор протер глава пухлыми кулаками.
Г Звонили, Отто? Люди сердятся на меня?
Г Некоторые Г да, сэр. Некоторые ужасно злы, сэр. Но так их не слишком много. А большинство очень рады и хотели выразить вам признательность за великий шаг, который вы сделали. Но я отвечал, что вы устали и я не стану вас будить.
Г Великий шаг? Г удивился сенатор. Г Какой великий шаг?
Г Ну как же, сэр, ваш отказ от продления жизни. Один из звонивших просил передать вам, что это самый выдающийся пример моральной отваги во всей истории человечества. Он еще сказал, что простые люди будут молиться на вас, сэр. Так прямо и сказал. Это звучало очень торжественно, сэр.
Сенатор спустил ноги на пол и почесал себе грудь, сидя на краю кровати.
ьПоразительно, Г подумал он, Г как круто иной раз поворачивается судьба. Вечером Г пария, а поутру Г герой...э
Г Понимаете, сэр, Г продолжал Отто, Г вы теперь сделались одним из нас, простых людей, чей век короток. Никто никогда не решался ни на что подобное.
Г Я был одним из простых людей задолго до этого заявления, Г отвечал сенатор. Г И вовсе я ни на что не решался. Меня вынудили снова стать одним из вас, в сущности, вопреки моей воле.
Однако Отто в своем возбуждении, похоже, ничего не слышал. Он трещал без умолку:
Г Газеты только об этом и пишут, сэр. Самая крупная сенсация за многие годы. Политические комментаторы судачат о ней на все лады. По их мнению, это самый ловкий политический ход с самого сотворения мира. До заявления, считают они, у вас не было никаких шансов на переизбрание в сенат, а сейчас довольно одного вашего слова Г и вас могут выдвинуть в президенты.
Сенатор вздохнул.
Г Отто, Г сказал он, Г дай мне, пожалуйста, штаны. Здесь холодно.
Отто подал ему брюки.
Г В кабинете вас ждет газетчик, сэр. Я выпроводил всех остальных, но этот пролез с черного хода. Вы знаете его, сэр, так что я позволил ему подождать. Это мистер Ли.
Г Я приму его, Г решил сенатор.
Значит, это был ловкий политический ход Г и только? Ну что ж, пожалуй. Но пройдет день-другой, и даже прожженные политиканы, оправившись от изумления, станут дивиться логике человека, в буквальном смысле слова променявшего собственную жизнь на право вновь заседать в сенате.
Разумеется, простонародью это придется по вкусу Г но он-то писал заявление не ради оваций!
Впрочем, если людям так уж хочется считать его благородным и великим, пусть их считают, не повредит...
Сенатор тщательно поправил галстук, застегнул пиджак. И направился в кабинет, где ждал Ли.
Г Вы, вероятно, хотите взять у меня интервью? Г осведомился он. Г О мотивах, побудивших меня выступить с таким заявлением?
Ли отрицательно покачал головой.
Г Нет, сенатор, у меня на уме кое-что другое.
Просто я рассудил, что вам не мешало бы тоже узнать об этом. Помните наш разговор на прошлой неделе? Об исчезновениях? Г Сенатор кивнул. Г Так вот, я разузнал еще кое-что. Тогда вы мне ничего не сказали, однако теперь, может, и скажете. Я проверил, сенатор, и выяснил: исчезают не только старики, но и победители конкурсов здоровья. За последние десять лет более восьмидесяти процентов участников финальных соревнований также исчезли без следа.
Г Ничего не понимаю, Г откликнулся сенатор.
Г Их куда-то увозят, Г продолжал Ли. Г Что-то с ними происходит. Что-то происходит с людьми двух категорий Г с теми, кому продлевали жизнь, и с самыми здоровыми представителями молодого поколения.
Г Минуточку, Г у сенатора перехватило дыхание. Г Минуточку, мистер Ли.
Он наощупь добрался до стола и, опершись на крышку, медленно опустился в кресло.
Г Вам нехорошо, сенатор? Г поинтересовался Ли.
Г Нехорошо? Г промычал сенатор. Г Да, наверное, и в самом деле нехорошо.
Г Они нашли жизненное пространство! Г воскликнул Ли с торжеством. Г Это и есть объяснение, не правда ли? Нашли жизненное пространство и теперь посылают пионеров-освоителей...
Сенатор пожал плечами.
Г Не знаю, Ли. Меня не информировали. Свяжитесь с Межзвездным поиском. Кроме них, ответа никто не знает. А они не скажут.
Ли усмехнулся.
Г Всего доброго, сенатор. Большое спасибо за помощь.
Сенатор тупо смотрел ему вслед.

Жизненное пространство? Да, конечно, вот вам и объяснение.
Они нашли жизненное пространство, и теперь Межзвездный поиск посылает на новооткрытые планеты тщательно подобранные группы пионеров, призванных проложить путь всем остальным. Потребуются годы труда, годы кропотливого планирования, прежде чем можно будет объявить об этом во всеуслышание. Прежде чем предать открытие гласности, Всемирный совет должен подготовиться к прививкам бессмертия в массовом масштабе, должен построить корабли, способные доставить переселенцев к далеким новым мирам. Преждевременное разглашение тайны вызвало бы психологический и экономический хаос. Вот почему они держали новость в секрете Г они не могли поступить иначе.
Шаря глазами по столу, он наткнулся на стопку писем, сдвинутую на угол, и с внезапным чувством вины вспомнил, что намеревался прочесть их.
Обещал Отто, что непременно прочтет, Г и тем не менее забыл.
ьЯ все время забываю, Г упрекнул себя сенатор. Г Забываю прочесть газету, забываю прочесть письма, забываю, что есть люди морально стойкие и неподкупные, а не только беспринципные хитрецы. И все время принимаю желаемое за действительное Г это хуже всего. Мои коллеги по продлению жизни и чемпионы здоровья исчезают. Естественно, что исчезают. Они устремляются к новым мирам, к бессмертию.
А я... я... если бы только меня сподобило держать язык за зубами...э
На столе защебетал телефон, сенатор снял трубку.
Говорит Саттон из Межзвездного поиска, прозвучал сердитый голос.
Г Слушаю, доктор Саттон, Г откликнулся сенатор. Г Искренне рад вашему звонку.
Г Звоню по поводу приглашения, посланного вам на прошлой неделе, Г произнес Саттон.Г В связи с вашим сегодняшним заявлением, которое мы не можем расценить иначе, как несправедливый выпад в наш адрес, мы аннулируем приглашение.
Г Приглашение? Г переспросил сенатор. Г Но ведь я...
Г У меня в голове не укладывается, Г продолжал Саттон, Г какого черта, уже имея приглашение в кармане, вы тем не менее поступили подобным образом.
Г Но, Г промямлил сенатор, Г но, доктор...
Г Всего доброго, сенатор.
Медленно-медленно сенатор опустил трубку на рычаг. Неверной рукой дотянулся до стопки писем.
Оно лежало третьим сверху. Обратный адрес Г Управление Межзвездного поиска. Заказное, доставлено с нарочным. Со штампами ьДело особой важностиэ и ьВскрыть личноэ.
Конверт выскользнул из дрожащих пальцев и спланировал на пол. Сенатор не стал поднимать письмо.
Он знал: теперь уже поздно. Теперь он окончательно не в силах ничего предпринять.

                              Клиффорд САЙМАК

                              УПАСТЬ ЗАМЕРТВО

     Всем известно, что после посадки космического корабля на  девственной
планете проходит не менее недели, прежде чем первый представитель  местной
фауны решится покинуть свое убежище и выползет  осмотреться.  Но  на  этот
раз...
     Не успели мы открыть люк и спустить трап, как стадо куставров тут  же
сгрудилось вокруг корабля. Они стояли, плотно прижавшись один к другому, и
выглядели неправдоподобно. Казалось, они покинули  рисунки  карикатуриста,
допившегося до белой  горячки,  и,  как  часть  его  бреда,  явились  нам.
Размерами  они  превосходили  коров,  но  явно  проигрывали  последним   в
грациозности. Глядя на куставров можно было предположить, что форма их тел
возникла в результате постоянных столкновений с каменной стеной.
     Разноцветные пятна - фиолетовые, розовые, изумрудные и даже оранжевые
- покрывали бугристые синие шкуры этих  блаженных  созданий.  Оригинальная
расцветка, которую не имеет ни  одно  уважающее  себя  существо.  Суммарно
пятна  складывались  в  подобие  шахматной  доски,  сшитой  из   лоскутов,
хранившихся в сундуке старой сумасшедшей леди.
     Если начистоту, не это было самым жутким...
     Из их голов, туловищ и  всех  остальных  частей  тел  тянулись  вверх
многочисленные побеги,  создавая  впечатление,  что  существа  прячутся  в
зарослях  молодого  кустарника,  вернее,   неумехи   пытаются   прятаться.
Довершали эту картину, делая ее совершенно безумной, фрукты и овощи -  или
то, что могло напоминать фрукты и овощи, - росшие на побегах.
     Мы спустились по трапу на зеленую лужайку перед  кораблем.  Несколько
минут прошли в молчании: мы разглядывали куставров, они - нас,  пока  одно
из существ не двинулось в  нашу  сторону.  Оно  остановилось  в  двух-трех
метрах, подняло печальные глаза и упало замертво к нашим ногам.
     Тут же стадо развернулось, и куставры неуклюже топоча поползли прочь,
как будто выполнили возложенную на них миссию,  удовлетворили  собственное
любопытство и отправились по домам.
     Джулиан Оливер, ботаник, поднял трясущуюся руку и  смахнул  с  лысины
капельки пота.
     - Очередная эточтовина... - простонал он. - Ну почему, объясните мне,
нам никогда не везет? Почему мы не можем высадиться на  планете,  где  все
ясно и просто?
     - Потому что  они  существуют  в  мечтах,  -  ответил  я.  -  Вспомни
кустарник с Гэмал-5, который в первую половину жизни неотличим от  спелого
земного помидора, а во второй перерождается в ядовитый плющ,  опасный  для
человека по категории А.
     - Я помню, - печально отозвался Оливер.
     Макс Вебер, биолог,  осторожно  приблизился  к  упавшему  куставру  и
легонько пнул тушу ногой.
     - Все дело в том, - неторопливо начал он, - что гэмалианский  помидор
- подопечный Джулиана. А эти существа... Как вы их обозвали? Да, куставры.
Так вот, они всем стадом взгромоздятся на мою тонкую шею.
     - Так уж и на твою! - запротестовал Оливер.  -  Что,  к  примеру,  ты
можешь сообщить нам о кустарнике на теле существа? Ничего конкретного. Вот
и получается, что мне с куставрами придется повозиться не меньше твоего.
     Я быстро подошел к ним,  чтобы  прервать  спор.  Вебер  и  Оливер  не
прекращают его уже в течение двенадцати лет, именно столько, сколько я  их
знаю. Ни две дюжины планет, на которых мы работали, ни сотни  парсеков  не
смогли изменить их взаимоотношений. Я отлично знал,  что  остановить  спор
невозможно, но в данной ситуации имело смысл  отложить  его  на  некоторое
время.
     - Прекратите, - вмешался я. - Через пару часов  наступит  ночь.  Надо
решить вопрос с лагерем.
     - Но куставр... - начал было  Вебер.  -  Мы  не  можем  оставить  его
лежать...
     - Почему бы нет? На планете их многие миллионы. А этот пусть лежит.
     - Но ведь существо упало замертво! Ты же сам видел!
     - Да, видел, но именно этот куставр был старым и больным.
     - Нет. Существо находилось в расцвете сил.
     - Давай перенесем беседу о физическом состоянии куставра на вечер,  -
подключился к разговору Альфред Кемпер, бактериолог. - Я  заинтригован  не
меньше твоего, но Боб прав: надо решить вопрос с лагерем.
     - И везде, - добавил я, сурово поглядывая на своих товарищей, - каким
бы безопасным и благополучным ни выглядел  этот  мир,  мы  обязаны  строго
соблюдать все пункты инструкции: ничего не рвать и не есть. Пить только ту
воду, которую мы привезли с  собой.  И  не  совершать  ночных  прогулок  в
одиночку. Ни малейшего проявления беспечности!
     - Но ведь на планете ничего нет, лишь бесчисленные  стада  куставров.
Нет ни деревьев, ни холмов, ни... одним словом, ничего. Это не планета,  а
бескрайнее пастбище, - Вебер никак не мог утихомириться, а ведь  он  знает
все правила и инструкции не хуже меня. Просто не в его характере сразу  же
соглашаться.
     - Так что будем делать, парни? - спросил я. - Устанавливаем  палатки?
Или еще одна ночь на борту корабля?
     Мой вопрос, как я и предполагал, попал точно в цель, и еще до  захода
солнца небольшой палаточный  городок  вырос  невдалеке  от  корабля.  Карл
Парсонс, эколог, а по совместительству повар, установил разборную походную
печь и, не успели мы вбить последний колышек, он громогласно провозгласил:
"Ужин!". Все бросились к столу, а я поплелся к своей палатке. Как  обычно,
ребята дружно засмеялись, после чего набросились на еду.
     Три  раза  на  дню,  иногда  и  чаще,  я   обмениваюсь   с   друзьями
"своеобразными комплиментами". Никаких обид и недомолвок  не  возникает  -
они постоянно прохаживаются по поводу моей  диеты,  ну  и  я  в  долгу  не
остаюсь. Мне кажется, что прием пищи превратился в своеобразный  ритуал  -
обмениваясь шутками и  остротами,  мы  тем  самым  ликвидируем  стрессовые
ситуации. Недаром все двенадцать лет состав отряда не менялся.
     Сев на койку, я достал свою сумку с набором диетических блюд,  смешал
компоненты и начал запихивать в себя липкую безвкусную массу. Тут-то  меня
и настиг запах жареного мяса. Подхватив сумку,  я  ретировался  в  дальний
угол лагеря. Ей-богу, в такие моменты я готов отдать свою правую  руку  за
кусок мяса, слегка недожаренного, с кровью.
     От диетической пищи не умирают, но этот факт - единственное утешение.
Представляете - у меня язва желудка! Если  вы  спросите  любого  знакомого
медика, что это за болезнь такая, то он  ответит  вам,  что  ее  давно  не
существует. Да, слово "язва" звучит архаично и смешно. Но  мой  желудок  -
загадка для всех врачей! Вот почему я вынужден таскать за  собой  по  всей
Галактике сумку с диетическими блюдами.
     После ужина ребята подтащили тушу куставра поближе  к  лагерю,  чтобы
при свете ламп  внимательно  осмотреть  существо.  Через  несколько  минут
досконального   изучения   рассеялись   последние   сомнения,   касавшиеся
удивительной  растительности.  Мы   убедились,   что   побеги   составляют
неотъемлемую часть существа и растут из  бугристых  участков  тела  строго
определенной расцветки.
     Еще через несколько минут Вебер, открыв от удивления  рот,  обнаружил
на некоторых буграх лунки,  как  будто  для  игры  в  гольф,  но  меньшего
размера. Он  достал  перочинный  нож  и  выковырнул  из  одного  отверстия
насекомое, очень похожее на пчелу.  Мы  не  поверили  собственным  глазам;
Вебер проверил еще несколько отверстий-лунок и обнаружил еще  одну  пчелу,
мертвую, как и в первом случае.
     Вебер и Оливер хотели тотчас  же  начать  вскрытие,  но  нам  удалось
отговорить их. Мы разыграли, кому из  нас  дежурить  первому  и,  конечно,
короткую соломинку вытянул я.
     Особой необходимости в охране  лагеря  не  было;  сигнальная  система
надежно  защищала  нас,  но  имелось  дополнительное   предписание   чтобы
выставлять караул.
     Я нехотя отправился на поиски ружья, а ребята, пожелав мне  спокойной
ночи, разошлись по палаткам. Их голоса еще долго доносились из темноты.
     Первая ночь на неизведанной планете всегда проходит одинаково. Как бы
вы ни устали от работы, как бы равнодушно ни относились к ней -  вам  едва
ли удастся заснуть, будь вы зеленый новичок или  прокопченный  космический
волк.
     Я сидел при свете лампы. На  любой  другой  планете  мы  разожгли  бы
костер - языки пламени создают иллюзию родного дома, но здесь не было даже
соломы, ни говоря о щепочках или настоящих дровах.
     Лампа стояла на столе рядом со мной, а на противоположном краю лежала
туша куставра. Давно я не чувствовал себя так  неуютно,  хотя  время  моих
беспокойств еще не наступило.  Моя  специальность  -  экономика  сельского
хозяйства; основная задача - оценить отчеты специалистов отряда и  сделать
соответствующий вывод о возможности колонизации планеты.
     Но сидя один на один с этим удивительным существом - куставром - я не
мог отделаться от мысли, что оно  спутало  нам  все  карты.  Я  безуспешно
пытался отвлечься, и мысли мои неизменно возвращались к его загадкам,  так
что  я  рад  был  увидеть  рядом  с   собой   даже   Талбота   Фуллертона,
Четырехглазого, выплывшего из темноты.
     Во время полета Фуллертон скорее напоминал тень, а  не  человека.  Он
был апатичен и безлик, и его не замечали ни я, ни мои коллеги.  Но  сейчас
Четырехглазый выглядел взволнованным.
     - Перебрал впечатлений? - спросил я.
     Он рассеянно кивнул, продолжая таращиться в темноту.
     - Удивительно, - сказал он. - Удивительно,  если  окажется,  что  эта
планета - _т_а _с_а_м_а_я_.
     - Не окажется. Ты ищешь Эльдорадо. Охотишься  за  сказкой.  Стреляешь
холостыми патронами.
     - Однажды _э_т_у_ планету уже нашли, - упрямо продолжал Фуллертон.  -
Мы располагаем соответствующими записями о _н_е_й_.
     - Ну, конечно! Мемуары об Атлантиде и Золотых Людях. Воспоминания  об
Империи Пресвитера Иоанна.  Отчет  о  Северо-Западном  Проходе  в  истории
древней Земли. Описание Семи Городов. И другие повести в том же духе.
     Лицо Фуллертона вытянулось, дыхание участилось, глаза заблестели.  Он
нервно сжимал и разжимал кулаки.
     - Саттер, - изумленно произнес он, - не могу  понять,  зачем  вы  все
время издеваетесь надо мной. Я знаю наверняка,  что  где-то  во  Вселенной
существует  бессмертие.  Секрет  бессмертия  уже  найден,  и  Человечество
обязано отыскать это место! Сегодня в распоряжении  человека  безграничные
возможности космоса - миллионы планет.  Проблема  жизненного  пространства
полностью решена. Бессмертие, говорю я вам всем, - вот  следующая  ступень
развития Человечества!
     - Прекрати! - рявкнул я. - Забудь все, что сказал!
     Но уж если Четырехглазого понесло, его не остановишь никакими силами.
     - Оглянитесь, - продолжал он. - Эта  планета  идентична  Земле.  Даже
солнце ее находится на той же стадии эволюции звезд, что и земное  Солнце.
Плодородная почва, идеальный климат, обилие  воды!  Сколько  пройдет  лет,
прежде чем люди заселят эту планету?
     - Тысяча лет. Пять тысяч. Может, и больше.
     - Правильно! Бесчисленное количество миров только того и ждут,  чтобы
их заселили. Но человек вынужден  оставлять  их  в  неприкосновенности  по
одной простой причине - он смертен. Следует еще сказать и о...
     Я терпеливо сидел, выслушивая его бесконечные "сказать  и  о...",  но
все его рассуждения имели один вывод - смерть ужасна. Если  бы  вы  только
могли знать, как мне надоели все эти разговоры. Ведь каждый  отряд  обязан
иметь в своем составе Четырехглазого! Они все настоящие безумцы, но такого
фанатика, как Фуллертон, еще не было; к тому же, этот  полет  был  у  него
первым.  Я  попытался  отключиться,  поминая  недобрыми  словами  Институт
Бессмертия, присылающий нам Четырехглазых...
     А  Фуллертон  все  говорил  и  говорил.   Идеализм,   замешанный   на
настырности в поисках бессмертия прямо-таки бурлил в нем. Впрочем,  каждый
Четырехглазый  пытался  произвести  впечатление  эдакого  Прометея,  пылая
неистовой уверенностью в правильности  своих  предположений,  что  человек
обязан жить вечно, а бессмертие вскоре, буквально со дня  на  день,  будет
найдено. В качестве доказательства  каждый  из  них  рассказывал  байку  о
безымянном космическом корабле, затерявшемся на безымянной планете в давно
забытом году - после того, как экипаж корабля обнаружил бессмертие.  Бред,
конечно. И все же, благодаря  стараниям  Четырехглазых,  правительственным
субсидиям и миллиардным  дарам  и  пожертвованиям,  миф  продолжает  жить.
Глупцы, богатые  и  бедные,  верят  рассказам  о  бессмертии  и  регулярно
переводят на счет Института деньги, но, тем не менее, продолжают умирать с
обычным постоянством. Щедрость не окупается.
     - Куда это ты все время поглядываешь? - спросил я Фуллертона, надеясь
охладить его пыл. - Что там - человек, животное, растение?
     - Нет! - торжественно произнес он, как судья, зачитывающий  приговор.
- Я вижу там нечто такое, о чем не могу вам сказать!
     Да будь я проклят! Что он о себе воображает?
     И я продолжил подкалывать его, чтобы быстрее  пролетело  время  моего
дежурства. Фуллертон, наш Четырехглазый, оказался  самым  молодым  и,  что
всего хуже, самым прилипчивым и занудным из всех  Очкариков,  беседовавших
со мной. Он раздражал меня все сильнее; фанатики никогда не прислушиваются
к мнению собеседника!
     - А как ты определишь, что нашел именно то, что искал?
     Он не ответил. Его сопение заставило замолчать и меня - того и  гляди
разрыдается.
     Так мы и сидели, не возобновляя разговор. Потом он достал из  кармана
зубочистку, сунул в рот и начал неторопливо жевать. Я еле сдержался, чтобы
не врезать ему как следует; по-моему, нет более  отвратительной  привычки,
чем жевать зубочистки, к тому же в самые неподходящие моменты.  Думаю,  он
почувствовал мое тайное намерение, выплюнул изжеванную зубочистку и  молча
удалился.

     Я оглянулся на корабль. Света лампы хватало, чтобы  прочесть  надпись
на борту:  "Кэф-7  -  ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОЕ  АГЕНТСТВО  286".  Этой  небольшой
надписи достаточно, чтобы нас узнали в любом уголке Галактики.
     Известно, что Кэф-7 - экспертная сельскохозяйственная планета, так же
как Альдебаран-12 - планета, занимающаяся медицинскими  исследованиями,  а
Капелла-9  -  планета  Университетов.  Да  что  говорить,  каждая  планета
специализируется на исследованиях в одной, строго определенной области.
     Следует добавить, что Кэф снаряжает многочисленные  исследовательские
экспедиции, такие, как наш отряд.
     Мы разведываем новые миры, выискиваем растения и животных,  пригодных
для  дальнейших  экспериментальных  исследований.  Правда,  до   сих   пор
похвастаться особыми успехами мы не можем. В нашем активе  лишь  несколько
видов трав,  прижившихся  на  элтенианских  мирах.  Остальные  находки  не
причислишь к достижениям. Да, до сих пор Фортуна упорно  поворачивалась  к
нам спиной. Достаточно вспомнить  ядовитый  плющ.  Работаем  мы  столь  же
упорно, как и остальные отряды, но оказывается,  что  от  одного  старания
проку мало. Иногда, особенно вечерами, становится ужасно обидно: ну почему
кто-то возвращается с ценнейшими находками, приносящими славу и деньги,  а
мы выщипываем лишь жалкую траву? А еще чаще возвращаемся и вовсе с пустыми
руками.
     Жизнь исследователя нелегка; иногда приходится работать в  невероятно
тяжелых условиях.  Из  таких  полетов  ребята  возвращаются  выжатые,  как
лимоны, если возвращаются...
     Но сегодня, похоже, нам невероятно  повезло.  Тихая  мирная  планета,
идеальный климат, ландшафт без излишеств, а главное - отсутствие враждебно
настроенной живности и ядовитой растительности.
     Вебер,  конечно  же,  проспал.  Появившись,  он  подошел  к  столу  и
выпучился на тушу куставра, будто впервые увидел существо.
     - Фантастика, а не симбиоз, - сказал он, обходя вокруг стола,  но  не
отрывая от куставра взгляда. - Мозг просто отказывается  воспринимать  сию
зрительную информацию. Если бы существо не лежало перед самым моим  носом,
я бы  сказал,  что  подобное  невозможно.  Ведь  симбиоз  ассоциируется  с
простейшими формами живых организмов.
     - Ты имеешь в виду кустики на теле куставра? И пчел?
     Он кивнул.
     - Почему ты уверен, что это именно симбиоз?
     - Не знаю, - тихо ответил Вебер  и  сжал  кулаки  так,  что  побелели
пальцы.
     Я передал ему ружье и пошел в  палатку,  которую  делил  с  Кемпером.
Бактериолог проснулся и заговорил со мной. Хотя, быть может, он и не спал.
     - Это ты, Боб?
     - Я. Все в порядке.
     - Что-то не спится. Лежу и думаю, - сказал он. - Безумное местечко.
     - Куставры?
     - Не только они. Вся планета. Впервые сталкиваюсь с такой пустотой  -
ни деревьев, ни цветов. Ничего. Лишь бескрайнее море травы.
     - Разве есть инструкция,  запрещающая  находить  планеты-пастбища?  -
пошутил я.
     - Слишком просто, -  ответил  он,  не  принимая  моей  шутки.  -  Все
неестественно упрощено. Планета аккуратно прибрана и упакована. Как  будто
кто-то задался целью создать простую  планету,  отбросил  все  излишества,
прекратил все  биологические  эксперименты,  кроме  одного  -  выращивание
единственного вида животных и травы для их питания.
     - Ты уверен? Ведь мы не знаем многих деталей. Возможно, мы не  успели
обнаружить остальных обитателей планеты? Да ты  и  сам  знаешь  -  загадки
возникают за секунды, а разгадываются годами. Согласен, единственные живые
существа, которых нам удалось увидеть - куставры,  но,  возможно,  по  той
простой причине, что они расплодились в невероятных количествах. Они,  как
высокая гора, заслонили собой все вокруг.
     - А иди ты, - прошептал он и отвернулся.
     Я улыбнулся: Кемпер вновь стал самим собой, тем Кемпером, которого  я
знал и любил, с  которым  мы  десять  лет  подряд  делили  все  радости  и
невзгоды.

     Сразу же после завтрака разгорелся ожесточенный спор.
     Оливер и Вебер сказали,  что  вскрытие  будут  производить  прямо  на
столе. Парсонс, узнав об этом, готов был вцепиться им в глотки. Я так и не
понял, чего он взъерепенился? Ведь еще до первого произнесенного им  слова
было ясно, что он  потерпит  очередное  поражение.  Шуми  он,  не  шуми  -
вскрытия всегда проводились и всегда  будут  проводиться  именно  на  этом
столе. Больше не на чем.
     - Я догадывался, что вы ребята  не  промах.  Только  отправляйтесь-ка
искать другое место для разделки этой туши, -  неистовствовал  Парсонс.  -
Думаете, приятно сидеть за столом, на котором вы потрошите дохлятину?!
     - Но, Карл! Ведь мы займем лишь край стола.
     Мы-то знали, что через несколько минут весь стол, а потом  и  стулья,
окажутся завалены кусками куставра.
     - Расстелите на траве брезент! - крикнул Парсонс.
     - На брезенте невозможно работать скальпелем. Попробуй сам, и ты...
     - Убирайте со стола это чудовище, - Парсонс даже не  прислушивался  к
ответам Оливера. - Еще сутки - и оно протухнет.
     Мне надоело слушать их  ругань,  я  отправился  на  корабль  и  начал
выгрузку клеток с лабораторными животными. Эта  работа  не  входит  в  мои
обязанности; тем не менее, взявшись однажды за ручку  клетки,  я  исправно
повторял ее на каждой последующей планете.
     Поднявшись на корабль, я прошел в помещение, где размещались  клетки.
Увидев меня, крысы запищали, зартильи с Центавра заскрипели, а  панкины  с
Поляриса  подняли  дикий  вой,  потому  что  панкины  постоянно   голодны.
Накормить этих тварей невозможно; избыток пищи  приводит  к  перееданию  и
смерти.
     Я подтаскивал клетки к грузовому люку и опускал их на землю с помощью
веревки. Выгрузка прошла удачно: я не разбил ни одной клетки, что  явилось
своеобразным рекордом.  Обычно  одна-две  клетки  падают,  разбиваются,  а
животные разбегаются, что дает возможность Веберу лишний  раз  съязвить  в
мой адрес.
     Окончив выгрузку из люка,  я  начал  подтаскивать  клетки  к  лагерю.
Оливер и Вебер колдовали над куставром, ритмично взмахивая скальпелями.
     Я ставил клетки в ряд, одна к другой,  а  на  случай  дождя  принялся
натягивать на них брезент. В этот момент появился  Кемпер  и  замер  возле
клеток, наблюдая, как я работаю.
     - Побродил вокруг лагеря, - сказал он таким  тоном,  что  я  невольно
насторожился.
     Какое-то время от стоял молча, молчал и я. Надо хорошо знать  Кемпера
и то, что  к  нему  не  следует  приставать  с  расспросами:  он  постоит,
подумает, а потом сам все расскажет.
     - Тихое местечко, - нейтрально заметил  я,  активизируя  процесс  его
раздумий.
     Место и в самом деле выглядело неплохо: яркое солнце, легкий ветерок,
чистый прозрачный воздух. И тишина. Абсолютная тишина. Ни единого звука.
     - Унылое место, - сказал Кемпер.
     - Не очень-то понятно, - произнес я, хотя ждал от  него  именно  этих
слов.
     - Помнишь, что я сказал тебе ночью?
     - Что планета упрощена до предела.
     - Да.
     Кемпер вновь застыл, наблюдая,  как  я  мучаюсь  с  брезентом.  После
минутной паузы он все же выпалил:
     - Боб, на планете нет насекомых!
     - Что насеко... - но он уже слышал только гребя.
     - Ты прекрасно понимаешь, что я хотел сказать. Вспомни Землю, вспомни
другие планеты земного типа. Ложишься в траву и тихо наблюдаешь...  Вокруг
тебя множество насекомых! Они ползают по земле, перепрыгивают со стебелька
на стебелек, копошатся в цветках, жужжат в воздухе.
     - А здесь?
     Он отрицательно покачал головой:
     -  Не  видел.  Я  осмотрел  добрую  дюжину  мест,  ложился  в  траву,
всматривался, вслушивался, я искал их  все  утро,  но  их  нет!  Боб,  это
неправильно, неестественно. На планете нет ни одного насекомого!
     Его слова вызвали дрожь в теле, тем  более,  что  он  произнес  их  в
сильном возбуждении. Состояние Кемпера передалось и  мне:  что  бы  как-то
скрыть волнение, я продолжал  расправлять  складки  брезента,  хотя  такой
тщательности не требовалось. Что касается насекомых, то я не  был  большим
их  поклонником,  но  их  неестественное  отсутствие  может   отрицательно
сказаться на нашем бизнесе.
     - Пчелы, - напомнил я.
     - Какие еще пчелы?
     - Пчелы из куставров.
     - Я не  подходил  близко  к  стаду.  Возможно,  пчелы  летают  вокруг
куставров.
     - А птицы?
     - О чем ты говоришь?! Конечно же, не видел ни одной. Но  в  отношении
цветов я ошибся. Лежа в траве, я разглядел крохотные невзрачные цветки.
     - Чтобы пчелы не скучали.
     Лицо Кемпера окаменело.
     - Ты прав. Понимаешь в чем суть? Все спланировано...
     - Понимаю, - ответил я.
     Мы молча подошли к лагерю.
     Парсонс что-то стряпал, продолжая ворчать. Оливер и Вебер не обращали
на него ни малейшего внимания. Как и следовало ожидать, весь стол оказался
завален различными частями туши куставра, а наши патологоанатомы выглядели
ошарашенными.
     - Мозга нет, - сказал Вебер и посмотрел на нас с Кемпером так,  будто
это мы его украли. - Мы не  нашли  мозг.  Мы  не  нашли  даже  примитивной
нервной системы.
     -  Я  не  способен  понять,   -   добавил   Оливер,   -   как   живет
высокоорганизованное существо не имея мозга и нервной системы.
     - Хорошенько приберите свою мясную лавку! - гневно выкрикнул Парсонс,
не отходя от плиты. - Не то, парни, придется вам обедать стоя.
     - Здорово он ляпнул про мясную лавку, - неожиданно согласился  Вебер.
- Насколько нам удалось выяснить, существо состоит не менее, чем из дюжины
разных видов тканей, включая рыбу и дичь. А один вид очень походит на мясо
ящерицы.
     - Запас мяса на все случаи жизни, - сказал Кемпер, -  как  в  хорошем
ресторане. Может быть и мы, в конце концов, откопали свой клад?
     - Если мясо съедобно,  -  спокойно  добавил  Оливер.  -  Если  мы  не
отравимся, отведав по кусочку, или не покроемся шерстью.
     - Постановка опытов -  по  твоей  части,  -  сказал  я.  -  Клетки  я
притащил, можешь использовать наших милых маленьких друзей.
     Вебер печально смотрел на разделанную тушу.
     - Первое вскрытие - грубый предварительный осмотр, - заявил он. - Нам
необходимо еще одно существо для дальнейшей работы. Что ты на это скажешь,
Кемпер?
     Альфред молча кивнул, а Вебер перевел взгляд на меня:
     - Как ты думаешь, вы сможете нам помочь?
     - Уверен, что сможем, - бойко ответил я. - Никаких проблем.
     Я оказался прав. Едва окончился обед, в  лагерь  приковылял  одинокий
куставр, остановился в шести футах от стола, печально посмотрел на  нас  и
упал замертво.
     Оливер и Вебер работали не смыкая глаз. Несколько дней они  резали  и
ставили опыты, ставили опыты и вновь резали. Они не могли  поверить  тому,
что неизменно обнаруживали  внутри  существа.  Они  спорили,  эмоционально
размахивая скальпелями, а к вечеру впадали в  отчаяние.  Хорошо,  что  они
работали на пару, иначе дело кончилось бы истерикой.
     Кемпер заполнял слайдами коробку за коробкой и в оцепенении  сидел  у
микроскопа.
     Парсонс и я слонялся по лагерю. Парсонс иногда приступал к  работе  -
брал образцы почвы, а  затем  пытался  классифицировать  собранные  травы.
Анализы  образцов  почвы  давали  идентичные  результаты,   а   трав,   во
множественном числе, не существовало; повсеместно господствовал один вид.
     Еще через несколько дней он начал записывать данные о погоде,  провел
анализ состава воздуха. Но большую часть времени Парсонс ворчал, не  зная,
как подступиться к составлению отчета.
     А я, чтобы никому не мешать, отправился на поиски насекомых, но кроме
пчел,  летавших  вокруг  куставров,  так  ничего  и  не  нашел.  Я   долго
всматривался в голубизну неба, надеясь разглядеть одинокую птичку, но  все
напрасно. Два дня я пролежал на берегу ручья, уставившись в бегущие  струи
прозрачной воды, но не обнаружил никаких признаков живых существ. Я  сплел
подобие сети и установил в небольшой заводи. Через два дня я вытащил ее из
воды, как и предполагал, - пустую. Ни рыбы, ни рака, ничего.
     На исходе недели я готов был полностью  согласиться  с  рассуждениями
Кемпера.
     Фуллертон бродил в окрестностях лагеря.  Никто  не  обращал  на  него
внимания. Каждый Четырехглазый пытается найти нечто такое, что  недоступно
простому смертному.
     В этот день я отправился на "рыбалку". Я долго сидел,  уставившись  в
воду, и вдруг почувствовав  спиной,  резко  повернулся:  на  берегу  стоял
Фуллертон и наблюдал, как я ковыряюсь в заводи, причем  у  меня  сложилось
впечатление, что он стоит здесь уже не один час.
     - Пусто, - сказал он тоном старого учителя,  знающего  истину,  в  то
время как я, дурачок, пытаюсь что-то найти в этой луже.
     Но разозлился я не только из-за его слов. Из уголка  рта  Фуллертона,
вместо неизменной зубочистки, торчал  стебелек  травы,  и  он  неторопливо
пережевывал его, как зубочистку!
     - Немедленно выплюнь траву! - заорал я. - Ты, идиот,  выплюнь  сейчас
же!
     Его глаза расширились от удивления, рот скривился, так  что  стебелек
выпал сам собой.
     - Трудно постоянно контролировать себя, - промямлил  он,  -  вы  ведь
знаете, это мой первый полет и...
     -  И,  возможно,  последний,  -  грубо  оборвал  я.  -  Будет  время,
поинтересуйся у Вебера, что случилось  с  одним  парнем,  сунувшим  в  рот
крохотный листочек. Несомненно,  сделал  он  это  не  задумываясь,  дурная
привычка и все такое. Только через минуту он был стопроцентно  мертв,  как
будто специально спланировал самоубийство на далекой планете.
     Рассказ подействовал - Фуллертон побледнел.
     - Запомню, - сказал он.
     Я смотрел на Четырехглазого,  немного  сожалея,  что  говорил  с  ним
грубо. Но я не  сомневался,  что  поступил  абсолютно  правильно  -  стоит
немного расслабиться, потерять над собой контроль и...  мгновенно  человек
превращается в ничто.
     - Обнаружил что-то интересное? - спросил я, смягчая обстановку.
     - Все время наблюдаю за  куставрами,  -  оживился  Фуллертон.  -  Они
необычны и забавны. Но я не сразу понял, что именно вызывает удивление...
     - Я могу перечислить сотню забавных и необычных фактов.
     - Я имею в виду  совсем  другое,  Саттер.  Не  пятна,  не  бугры,  не
растительность. Все стадо выглядит очень странно. И вдруг до меня дошло: в
стаде нет молодняка, нет ни единого детеныша!
     Конечно же, Фуллертон прав! Стоило ему сказать, и я сразу же понял. В
стаде нет ни единого теленка или куставренка.  Мы  постоянно  сталкиваемся
только со взрослыми особями. Но может ли это значить,  что  детенышей  нет
вовсе? Или они нам просто не попадаются на глаза? Кстати, этот  же  вопрос
относится и к насекомым, и к птицам, и к рыбам.
     И тут, с некоторым опозданием,  я  ухватил  нить  его  мысли,  вывод,
который он сделал из  факта  отсутствия  детенышей.  Его  МЕЧТА,  безумная
фантазия, которую он надеялся найти, обнаружена на этой планете.
     - Ты сумасшедший!.. - вымолвил я.
     Он смотрел на меня с берега, сверху вниз, глаза его блестели,  как  у
ребенка, ожидающего рождественский подарок.
     - Это должно было  случиться,  Сапер,  -  сказал  он.  -  Где-нибудь,
когда-нибудь. И это случилось.
     Я выбрался на берег и встал рядом с ним.  Какое-то  время  мы  стояли
молча, потом до меня дошло, что я все еще держу в руке сеть. Я бросил ее в
воду и долго смотрел, как она погружается на дно.
     - Неопровержимых доказательств нет, - сказал я. - Развитие  куставров
в  данном  направлении  -  отнюдь  не  бессмертие,   не   может   являться
бессмертием. Наоборот, развитие на основе симбиоза - тупик. И, бога  ради,
не рассказывай никому о  своих  умозаключениях,  иначе  тебе  не  избежать
насмешек на протяжении всего обратного полета.
     Не  знаю,  что  мне  взбрело   в   голову   тратить   на   воспитание
Четырехглазого столько времени. Он упрямо продолжал смотреть на  меня,  но
огонь триумфа постепенно погас в его глазах.
     - Буду держать язык за зубами, - тихо,  но  настойчиво  сказал  я.  -
Никому ни слова.
     - Спасибо, Саттер, -  ответил  он.  -  Я  ценю  ваше  доброе  ко  мне
отношение.
     Но по его тону я понял, что он бы задушил меня с большей радостью.
     "Выяснив" отношения, мы побрели в лагерь.

     Огромные пирамиды из фарша, в который превращали куставров  Оливер  и
Вебер,  исчезли.  Стол  неправдоподобно  блестел.  Парсонс  готовил  ужин,
радостно напевая одну из своих многочисленных песенок.
     Оливер, Вебер и Кемпер расположились в креслах,  потягивали  ликер  и
тихо беседовали.
     - Работа завершена? - спросил я.
     Оливер, вместо того, чтобы утвердительно кивнуть, покачал головой. Он
налил еще один стакан и протянул его Фуллертону.  Четырехглазый  взял  без
колебаний. Для него подобный шаг - огромное достижение. Мне выпить даже не
предложили, знали, что все равно откажусь.
     - Что же вам удалось выяснить?
     - То, что нам удалось выяснить, весьма оригинально, - ответил Оливер.
- Мы имеем в распоряжении ходячее меню. Куставры дают молоко, несут  яйца,
собирают мед. Их туши состоят из шести сортов мяса животных,  двух  сортов
птичьего, рыбного филе, и еще какой-то съедобной массы, но что она  такое,
мы определить не смогли.
     - Откладывают яйца, - повторил я его слова, -  дают  молоко.  Значит,
они воспроизводят себе подобных?
     - Конечно, - уверенно ответил Вебер, - а ты думаешь иначе?
     - Тогда где же детеныши?
     Вебер хмыкнул.
     - Возможно, молодняк содержится в  специально  отведенных  для  этого
местах, которые находятся далеко отсюда.
     -  Или  у  них  выработался  контроль  над  рождаемостью,  постепенно
перешедший в инстинкт, - предположил Оливер. - К  тому  же  этот  инстинкт
согласуется  с  идеальной,  сбалансированной  экологической  ситуацией  на
планете, о которой говорил Кемпер.
     - Невероятно, - фыркнул Вебер.
     - Невероятно?! - воскликнул Кемпер. - В десятки  раз  вероятнее,  чем
отсутствие у куставров мозга и нервной системы. И намного  вероятнее,  чем
наличие в существах бактерий.
     - Уж эти твои бактерии! -  Вебер  одним  глотком  осушил  полстакана,
подчеркивая тем самым свое негодование.
     - Мои-мои, - Кемпер усмехнулся. - Только  почему  куставры  буквально
кишат ими? Бактерии распространены по всему организму  равномерно,  и  все
они, как две капли воды, похожи одна  на  другую,  то  есть,  относятся  к
одному виду. Всем известно, что организму, в том числе человеческому,  для
нормальной работы - вернее, для процессов метаболизма  -  требуются  сотни
бактерий и микроорганизмов. У куставров всю работу выполняет один  вид.  -
Он подмигнул Веберу. - Не ошибусь, если скажу, что  именно  наличием  этих
бактерий обусловлено отсутствие мозга и нервной системы - они их заменяют.
Более  того!  Как  мы  видим,  они   прекрасно   справляются   со   своими
обязанностями.
     Парсонс, все время прислушивавшийся к разговору,  подошел  к  нам.  В
одной руке он сжимал большую вилку, которую использовал для готовки.
     - Спросите меня,  -  заявил  он,  -  и  я  скажу  вам,  что  куставры
неправильны от кустов и  до  хвоста.  Подобные  животные  до  сих  пор  не
существовали и существовать не должны.
     - Но они есть.  От  факта  их  реального  существования  нам  уже  не
избавиться, - заметил Кемпер.
     - Тогда скажи мне, в  чем  смысл  этого  факта?!  Один  вид  животных
монополизировал  жизненное   пространство   целой   планеты   и   питается
единственно существующим видом  травы.  Причем  я  абсолютно  уверен,  что
количество  травы,  вплоть   до   одной   единственной   травинки,   точно
соответствует  общему  количеству  куставров...  Устранено  даже  малейшее
нарушение в отклонении от оптимального количества питания.
     - Что же неправильного ты видишь в том, что вся их жизнь  подчиняется
логике? - спросил я, пытаясь его "подколоть", но тут же подумал, глядя  на
его вилку, а не захочет ли он в ответ подколоть меня?
     - Что из того!!! - прогрохотал Парсонс. - Природа не есть статическая
субстанция, она ну на секунду не останавливается в своем развитии.  Но  на
этой планете  мы  столкнулись  с  автоматизированной  биостанцией,  вернее
фабрикой.  Интересно,  кто  регулирует  выпуск  продукции?  Кем   заложена
программа ограничения развития?
     - Верно оценивая происходящее, ты не  совсем  правильно  формулируешь
вопрос, интересующий нас, - спокойно сказал Кемпер. -  Ты,  незаметно  для
себя, проскочил мимо более важного: почему? - а не кто.  Каким  путем  шла
эволюция жизни на планете? Как  получилось,  что  жизнь  оказалась  строго
спланированной? Почему природа пришла к подобной ситуации?
     - Нет никакого планирования, - кисло улыбнулся Вебер. - Да ты  и  сам
знаешь, хоть и несешь всякую чушь.
     Разговор на некоторое время  прервался.  Парсонс  вернулся  к  плите.
Фуллертон отправился прогуляться. Кажется, его шокировали наши  разговоры.
Что за обыденность спорить о молоке и яйцах?
     Мы долго сидели молча. Минут через пятнадцать Вебер тихо сказал:
     - Боб, помнишь первую ночь? Я вышел сменить тебя  и  сказал...  -  он
посмотрел на меня. - Ты помнишь?
     - Конечно, ты говорил о возможностях развития симбиоза.
     - Теперь ты думаешь по-иному? - спросил Кемпер.
     - Даже и не  знаю...  Разве  возможно,  чтобы  симбиоз  достиг  столь
высокого уровня? Симбиоз - логическое завершение  эволюции  живых  существ
планеты?  А  если  мои  предположения  верны,  то  куставры   -   идеально
завершенный пример симбиоза. Представляете себе: давным-давно,  все  живые
существа планеты собрались вместе и решили, что пора объединиться. И тогда
все растения, животные, рыбы и бактерии слились в одно существо...
     - Красивая, но  мало  правдоподобная  сказка,  -  заметил  Кемпер.  -
Симбиоз - разновидность приспособительной реакции на  воздействие  внешней
среды. Но нельзя не отметить, что здесь он продвинулся очень далеко и...
     Парсонс издал гортанный рык, призывая всех к столу. Я  же,  вздохнув,
поплелся в палатку и приготовил крайне безвкусную клейкую массу. Я  утешал
себя тем, что такую гадость только в одиночестве и есть - достаточно одной
шутки и меня стошнит.
     На деревянной клетке для животных, которую я приспособил  в  качестве
стола, лежала тонкая  стопка  листов  с  рабочими  записями.  Проталкивать
внутрь себя отраву легче, занимаясь интересным делом. Поэтому  за  едой  я
успел просмотреть все записи. Они делались отрывочно, кое-где  листы  были
запачканы кровью куставров и еще какой-то липкой пахучей жидкостью. Однако
за время работы с Оливером и Вебером мне приходилось разбирать и не  такие
каракули.
     Конечно, записи  не  могли  дать  полной  картины  происходящего,  но
кое-что проясняли. Например,  разноцветные  пятна,  придававшие  созданиям
столь несуразный вид, четко соответствовали сортам  мяса,  располагавшимся
под  ними.  Неужели  каждое   пятно   некогда   являлось   самостоятельным
организмом?
     Орган яйцекладки описывался подробно, но свидетельств  в  пользу  его
необходимости, судя по всему, не существовало.  Так  же,  как  не  имелось
свидетельств и в пользу закономерности такого биологического процесса, как
лактация. Молодняка нет - кому в таком случае предназначается молоко?
     Писанину Оливера я  разбирал  дольше  обычного,  но  все  же  получил
представление о пяти видах фруктов и трех  видах  овощей.  После  обеда  я
прилег на кровать, переваривая и прочитанное, и съеденное.
     Итак, наши существа представляют  собой  сельскохозяйственную  фирму,
дающую чистую прибыль, без каких-либо расходов.  Да  и  о  каких  расходах
может  идти  речь?  Ходячее  мясо,  косяки  рыбы,  птицефабрика,  молочное
хозяйство, сад, огород - все это скомпоновано в теле  одного  животного  -
полнокровная ферма!
     Я еще раз торопливо  перелистал  записи,  остановившись  на  моменте,
наиболее меня заинтересовавшем: съедобные части составляют основную  массу
тела куставров, а отходы мизерны.  Да  о  таком  животном  специалисту  по
сельскому хозяйству приходится только мечтать!
     Лишь одна мысль волновала меня. А что,  если  продукты  из  куставров
окажутся  несъедобными   для   человека?   И   еще.   Возможно,   куставры
приспособились к окружающим условиям настолько сильно, что покинув  родную
планету могут погибнуть.
     Тут же, словно дурной сон, предстало перед глазами видение -  куставр
подходит к нам и падает замертво.  Неожиданно  яркая  и  реальная  картина
вызвала головную боль, беспокойство. Вопросы начали всплывать сами  собой:
приживется ли на другой планете трава? Смогут ли куставры приспособиться к
новым условиям? С какой скоростью они воспроизводят себе  подобных?  Можно
ли ускорить этот процесс?
     Я поднялся и вышел на свежий воздух. Легкий ветерок стих. Солнце  уже
клонилось к закату,  тишина  стояла  неправдоподобная.  Я  задрал  голову.
Быстро темнело, звезды проявлялись на небе, как на фотографической бумаге.
Они сверкали непривычно ярко  и  было  их  так  много,  что  они  поражали
воображение, будили странные мысли.  Взошла  луна,  но  звезды  продолжали
светить с той же яркостью. С большим трудом я  оторвался  от  непривычного
зрелища и неторопливо отправился к товарищам.
     - Все идет к тому, что мы задержимся, -  спокойно  произнес  я,  -  а
потому завтра начинаем разгрузку корабля.
     Никто не произнес ни слова, но тишина говорила сама  за  себя  -  все
удовлетворены тем, что вот,  наконец,  повезло  и  нам.  Представляю,  как
вытянутся лица у конкурентов, когда мы  вернемся  домой  с  таким  уловом.
Полный триумф, всеобщая известность, безбедное существование!
     Нарушил наше ликующее молчание Оливер:
     - Некоторые лабораторные  животные  не  в  лучшей  форме.  Сегодня  я
внимательно наблюдал за ними, морские свинки и крысы выглядят больными,  -
и он посмотрел на меня так, будто это я заразил их. Пришлось возмутиться:
     - Нечего смотреть на меня обиженными  глазами.  Я  не  смотритель,  и
ухаживаю за ними лишь во время полета.
     Кемпер попытался прервать спор:
     - Прежде чем говорить о корме, новом корме, его нужно  иметь.  Завтра
надо добыть еще одного куставра.
     - Бьюсь об заклад, что... - начал Вебер, но Кемпер  молча  отмахнулся
от его предложения, даже не дослушав.
     И оказался прав, так как сразу  после  завтрака  в  лагере  объявился
очередной куставр и, как по команде, упал замертво. Ребята набросились  на
него, а Парсонс и я занялись выгрузкой съестных припасов  и  оборудования.
Работы хватило на целый день; мы выгрузили большую  часть  приборов,  даже
холодильник для хранения мяса куставра  и  все  продукты,  за  исключением
аварийных пайков. Оборудования оказалось так много, что  пришлось  ставить
дополнительные палатки. К вечеру мы валились с ног от усталости.
     Утром все, как заведенные,  принялись  за  работу.  Кемпер  продолжал
экспериментировать с бактериями, Вебер не отходил от туши куставра, Оливер
выкопал несколько пучков травы и возился  с  ней.  Парсонс  отправился  на
полевые работы. Он что-то бубнил себе под нос и готов был рвать и  метать;
его бесила любая мелочь.  Изучение  экологии  планеты,  пусть  даже  самой
простой - трудная  многогранная  работа,  требующая  выполнения  огромного
объема исследований. Но на этой планете делать ему было нечего: борьба  за
существование отсутствовала,  а  единственные  живые  существа,  куставры,
мирно прохаживались, пощипывая травку.
     Я попытался составить черновик своего будущего отчета.  То,  что  мне
придется многократно его переписывать, не вызывало сомнений. Я принялся за
работу с явным волнением; мне не терпелось слепить из отдельных фрагментов
нечто цельное. Задача была трудна, но я не  сомневался,  что  справлюсь  с
ней.
     Утром одна из клеток оказалась пуста. Это  панкины  каким-то  образом
прогрызли решетку  и  выбрались  наружу,  на  свежий  воздух.  Их  бегство
почему-то сильно подействовало на Вебера.
     - Они вернутся, - спокойно сказал Кемпер. - Имея их  аппетит,  нельзя
не вернуться в лагерь. - Как выяснилось позже, он оказался прав,  ведь  он
отлично знал, что представляют из себя эти обжоры. Их  кулинарные  запросы
невозможно удовлетворить; едят они буквально все, а главное - в чудовищных
количествах.  У  панкинов  необычайный  метаболизм,  что   и   делает   их
незаменимыми лабораторными животными.
     Часть наших животных мы посадили на диету из мяса  куставров.  И  они
буквально расцвели, все как  один  потолстели  и  внешне  выглядели  очень
жизнерадостно.  Контрольные  животные  на  их  фоне  казались  больными  и
измученными. Даже прихворнувшие крысы и морские  свинки,  переведенные  на
диету, поправились и выглядели лучше, чем до болезни.
     Когда мы собрались, Кемпер, возившийся возле клеток, сказал:
     - Куставры для животных не только пища, но и лекарство.  Я  уже  вижу
рекламу: "ДИЕТА ИЗ  КУСТАВРОВ  ГАРАНТИРУЕТ  ВАМ  ВЕЛИКОЛЕПНОЕ  ЗДОРОВЬЕ  И
ДОЛГОЛЕТИЕ!"
     Вебер заворчал на него. Он и так-то не  понимал  юмора,  а  в  данный
момент был еще и обеспокоен. Его можно было  понять.  Серьезный,  если  не
сказать большой ученый, он  столкнулся  с  совершенно  новыми,  никому  не
известными истинами, многие из которых опровергали, перечеркивали весь его
многолетний опыт. Отсутствие мозга, нервной системы,  способность  умирать
по собственному желанию, симбиоз, бактерии... Он  не  мог  согласиться  со
всем этим сразу. Именно бактерии, как мне кажется, доконали его.
     Но тревожился не только  Вебер,  то  же  происходило  и  с  Кемпером,
поведавшим нам о своих сомнениях перед сном. Он выбрал темой дня разговора
самое безумное открытие, взволновавшее нас:
     - Я могу объяснить экологическую ситуацию, сложившуюся на планете. Но
для этого-нужно изменить наше изначальное  отношение  к  симбиозу,  как  к
длительному процессу. Ведь мы считаем, что куставры возникли в  результате
грандиозного  всепланетного  симбиоза.  В  принципе,  поверить  в   данную
экологическую схему  можно,  если  задать  ей  значительный  по  масштабам
Вселенной временной интервал. Однако у меня возникла  другая  теория  -  и
мозг, и нервную систему куставрам заменяют бактерии. - Он сделал  паузу  и
продолжал: - Но готовы ли мы осознать, поверить в нее и  воспринять?  Ведь
для этого необходимого сказать себе: эта планета  -  мир  бактерий,  а  не
куставров. Если так, то напрашивается еще один вывод: бактерии, для  того,
чтобы являть собой разум, образуют единую систему, единый гигантский мозг.
Если моя теория  близка  к  истине,  значит  смерть  куставра  таковою  не
является. А упавшее замертво существо - не более, как отстриженный  ноготь
или вырванный волосок. Могу поздравить Фуллертона  -  бессмертие  найдено,
хотя оно приняло столь невероятную форму, что его и бессмертием-то назвать
нельзя.
     Кемпер остановился, его лицо исказила гримаса боли.
     - А вот что меня  и  в  самом  деле  беспокоит,  так  это  отсутствие
защитных механизмов. Даже если принять на веру, что  куставры  всего  лишь
фасад, видимая часть мира бактерий, все равно должен существовать защитный
механизм. Как обязательная мера предосторожности... Ведь до  сих  пор  все
известные нам существа так или иначе обладали способностью защищать  самих
себя или избегать потенциальных врагов.  Одно  из  двух  -  существо  либо
убегает, либо сражается, но оно в любом случае защищает себя, свою жизнь.
     Несомненно, Кемпер был прав. Куставры не только  не  имели  защитного
механизма, более того, они сами избавляли нас  от  неприятной  обязанности
убивать.
     - Возможно, мы ошибаемся, -  продолжал  Кемпер,  -  и  жизнь  не  так
значима, как нам всегда казалось. Возможно, за нее не  следует  цепляться,
бороться из последних  сил.  Возможно,  не  стоит  бросаться  на  врага  и
перегрызать   ему   глотку   только   для   того,   чтобы   сохранить    в
неприкосновенности собственную шкуру. Возможно, куставр, упавший замертво,
куда ближе к истине, чем мы с вами. Возможно...
     Все эти "возможно" и "может быть..." начинались сразу после  ужина  и
продолжались до поздней ночи. Круг мыслей постоянно замыкался на  одних  и
тех же выводах. Мне кажется, Кемпер не просто говорил, он пытался  спорить
сам с собой, стараясь в процессе разговора найти  иной  подход  к  решению
проблемы.
     Когда лампа была погашена и все улеглись спать, я долго еще лежал без
сна, додумывая теорию  Кемпера,  пытаясь  самостоятельно  найти  выход  из
лабиринта  фактов.  Меня  поражало,  что  все  куставры,  посетившие  нас,
находились в расцвете сил. Может быть, смерть является привилегией молодых
и здоровых? Или все куставры молоды  и  здоровы?  Имеется  ли  объективная
причина считать их  бессмертными  существами?  Я  задавал  себе  множество
вопросов, но найти ответов не мог.
     Работа продолжалась. Вебер произвел несколько  вскрытий  лабораторных
животных, получавших в пищу мясо куставров, и досконально  исследовал  их.
Оснований  считать,   что   пища   воздействует   на   организм   животных
отрицательно, не было. В крови животных обнаружилось некоторое  количество
бактерий,  но  патологических  изменений  или  появления  антител  они  не
вызывали. Кемпер постоянно занимался их исследованием. Оливер начал  новую
серию экспериментов с травой, на этот раз по  развернутой  схеме.  Парсонс
отдыхал - он окончательно сдался.
     Панкины не возвращались, Парсонс и Фуллертон занялись их поисками, но
безуспешно.
     Я  продолжал,  кирпичик  к  кирпичику,   составлять   отчет.   Работа
продвигалась быстро, слишком быстро. Именно легкость и  простота  вызывали
смутные предчувствия и подозрения. Логика уверяла в обратном - разве может
что-либо случиться на этой планете?
     И тем не менее случилось.

     За ужином до нас донесся  отдаленный  шум.  Он  возник  где-то  очень
далеко и нарастал медленно и ненавязчиво, так что мы не сразу обратили  на
него внимание. Звук этот напоминал шум ветра, шевелящего  листву  молодого
деревца. Но постепенно он перешел в гул, напоминающий  отдаленные  раскаты
грома. Только я раскрыл рот, чтобы сказать о грозе, как Кемпер вскочил  на
ноги и начал что-то орать нам. Что именно, я так и не понял -  вернее,  не
расслышал слов, хотя смысл дошел до нас всех за одну секунду и мы  тут  же
бросились к спасительному корпусу корабля. Когда  мы  подбегали  к  трапу,
тембр звука изменился.  Не  оставалось  сомнений,  что  это  топот  копыт,
стремительно наплывающий на лагерь. У трапа  возникла  небольшая  заминка,
куставры были уже недалеко, так что я бросился  к  веревке,  свисавшей  из
грузового люка. С ее помощью мы производили разгрузку, а втянуть ее наверх
я просто забыл. Не могу назвать себя специалистом в лазании по канату,  но
в этом миг я начал карабкаться по  веревке  с  максимальной  для  человека
скоростью. Взглянув вниз, я увидел, что вслед за мной  карабкается  Вебер,
который так же никогда не отличался способностями циркача. Я полз и  думал
о том, как нам повезло, что я так и  не  нашел  времени,  чтобы  подтянуть
веревку наверх. А ведь именно Вебер отругал меня за нерадивость.  Я  хотел
крикнуть ему, но так запыхался, что слова застряли в горле.
     Мы добрались до люка и  влезли  внутрь.  Под  нами,  перемалывая  все
кругом, проносились куставры. Они бежали мимо нас так,  будто  от  испуга:
тысячи, миллионы животных. Тем поразительнее выглядел их  молчаливый  бег.
Ни крика, ни писка, лишь топот копыт - безголосье пугало сильнее, чем  вид
бесчисленного стада. Казалось, сама ярость окутывала нас со всех сторон...
     Не менее странным  казалось  и  то,  что  бескрайнее  море  куставров
расступилось перед кораблем, а за ним вновь смыкаясь,  оставляя  небольшой
участок нетронутой земли. При свете звезд стадо просматривалось на  многие
мили, а далее сливалось с горизонтом.  Увидеть,  где  оно  кончается  -  и
кончается ли вообще, так и не удалось.
     Мы могли бы не забираться в корабль, но  кто  мог  предположить,  что
куставры станут соблюдать такую точность при передвижении?
     Нашествие длилось не менее часа.  Когда  последний  куставр  исчез  в
темноте, мы боязливо спустились вниз и  попытались  определить  нанесенный
ущерб. Клетки с животными, ставшие на полпути между  кораблем  и  лагерем,
остались неповрежденными. Палатки, в  которых  мы  спали,  за  исключением
одной, стояли на местах. На столе по-прежнему ярко горела лампа.
     Все запасы продовольствия  и  большая  часть  оборудования  оказались
втоптаны в землю.  Территория  вокруг  лагеря  напоминала  свежевспаханное
поле. Единственное, что не было уничтожено - записи и животные.
     - Три недели, - сказал Вебер, - и я закончу опыты.
     - У нас их нет, как и запасов продовольствия, - ответил я.
     - А НЗ?
     - Только на обратный путь.
     - Ничего, можно и поголодать.
     Вебер оглядел нас всех по очереди, после чего произнес:
     - Я могу три недели обходиться без всякой пищи.
     - Давайте попробуем мясо куставров, - предложил Парсонс. - Кто  готов
рискнуть?
     Вебер отрицательно покачал головой:
     - Не сейчас. Через три недели, когда я закончу  опыты.  Вот  тогда  и
решим. Если мясо куставров окажется пригодным  для  человека,  то  НЗ  нам
вовсе не понадобится. Будем пировать всю обратную дорогу до Кэфа.
     - Так и поступим, - сказал я, зная, что парни согласны.
     - Вам-то что, - послышался голос Четырехглазого, -  с  таким  запасом
диетической пищи можно и поголодать.
     Парсонс подошел к Фуллертону, сгреб в охапку, приподнял и потряс  его
так, что голова Четырехглазого задергалась из стороны  в  сторону,  как  у
куклы. После чего он осторожно поставил его на ноги и тихо сказал:
     - Разговоры о диете нам несколько неприятны, дружище.
     Сигнальная система  оказалась  уничтоженной,  поэтому  мы  установили
сдвоенное  дежурство.  Но  никто  так  и  не  сомкнул  глаз  в  эту  ночь.
Опустошительное  нашествие  куставров  повергло  всех   в   уныние;   меня
интересовал один вопрос - что их так  напугало,  что  за  чудовищная  сила
заставила многомиллионное стадо мчаться сквозь тьму сломя голову? Ответа я
не находил. Раз за разом я возвращался к единственно верному предположению
- на планете не существовало причин, способных вызвать паническое  бегство
куставров. Но все  же  причина  была,  ведь  мы  являлись  свидетелями  ее
следствия. Более того, причина эта связана с появлением существ в лагере и
их смертью на наших глазах. Но что является первопричиной их  поведения  -
разум или инстинкт? Вот вопрос, мучивший сильнее всего, не давая уснуть.
     А на рассвете в лагере появилось  очередное  существо  и  с  радостью
упало замертво к нашим ногам.
     Мы обошлись без завтрака. Никто не вспомнил и  про  обед.  С  первыми
сумерками я забрался по трапу на корабль, чтобы принести немного продуктов
для ужина, но ничего не нашел. Вместо продуктов в углу расположились  пять
панкинов - более толстых и довольных тварей я никогда не видел.  Они  даже
не шумели, как обычно. Я догадался, что они  прогрызли  дыры  в  ящиках  с
продовольствием и прикончили все до  последней  крошки.  Более  того,  они
каким-то образом ухитрились отвернуть крышку у банки с кофе, опрокинув ее,
и смолотили все зерна.
     Нашим запасам пришел конец. Я отупело глядел  на  толстые  лоснящиеся
мордочки панкинов. Меня вдруг осенило, каким  образом  они  пробрались  на
корабль! Я проклинал свою нерадивость; если бы я  вовремя  убрал  веревку,
ничего бы не случилось.
     Потом я вспомнил, что веревка спасла нам с Вебером жизни. Я  спокойно
подошел к панкинам, троих распихал по карманам, оставшихся  двоих  взял  в
руки. Спустившись с корабля, я направился к лагерю.
     - Вот они, - сказал я и посадил панкинов, всех пятерых,  на  стол,  -
наши беглецы. Пробрались на корабль, а мы не могли их найти. Вскарабкались
по веревке.
     Вебер внимательно изучил их.
     - А они неплохо подхарчились. Что-нибудь нам оставили?
     - Вычистили все до последней крошки.
     Панкины выглядели стопроцентно счастливыми. Очевидно,  их  обрадовала
встреча с нами. Не было причины оставаться на корабле дальше, после  того,
как они прикончили НЗ.
     Парсонс достал тесак и подошел к куставру; умершему утром.
     - Приготовить слюнявчики, - скомандовал он и отрезал от туши  большой
кусок мяса. Потом еще один, и еще один, и еще... Как только он приступил к
жарке, я рванулся в свою палатку, потому что никогда  прежде  нос  мой  не
ощущал столь аппетитного, столь зовущего запаха. Я раскрыл  сумку,  наугад
приготовил порцию липкой отравы и начал  запихивать  ее  в  себя,  помогая
ложкой.
     Через  некоторое  время  явился  Кемпер.   Он   расслабленно-довольно
плюхнулся на койку.
     - Желаешь выслушать мой рассказ? - спросил он.
     - Валяй!
     -  Изысканно.  По  вкусовым  качествам   превосходит   любое   блюдо,
приготовленное руками человека во все времена. Мы  попробовали  три  сорта
мяса, отведали по ломтику рыбы и еще чего-то, что напоминало  мясо  омара,
но вкус много нежнее и тоньше... После мяса мы разрезали плод - смесь дыни
и ананаса.
     - А завтра вы упадете замертво.
     - Не думаю, - сказал Кемпер. -  Ты  же  видел,  что  общее  состояние
животных заметно улучшилось.
     Конечно, думал я. Все сходится к тому, что Альфред прав.
     Одного куставра как  раз  хватило  на  день.  Сыты  были  и  люди,  и
животные. Куставры  не  обнаруживали  более  агрессивных  намерений,  зато
каждое утро оказывались под рукой. И именно в  тот  момент,  когда  о  них
вспоминали.
     Я  внимательно  наблюдал  за  своими  товарищами.  Количество   пищи,
уничтожаемое  ими,  становилось  просто  неприличным.  Ежедневно   Парсонс
нажаривал горы огромных кусков разного мяса, рыбы, дичи и всякой  всячины.
Он выставлял на стол тазы с овощами и фруктами, а  откуда-то  появившимися
кувшин ежедневно наполнял медом. И люди, и животные съедали все, буквально
вылизывая тарелки и миски.
     Я смотрел на своих компаньонов. Они сидели вокруг  стола,  расстегнув
ремни, и похлопывая себя по животам. Их самодовольные физиономии  вызывали
у меня чувство отвращения. Я напрасно ждал, что их желудки начнет  сводить
от боли, а тела покроются растительностью. Ничего  не  происходило.  Более
того, все они утверждали, что никогда еще не чувствовали себя так хорошо.
     Прошло две недели. Как-то утром Фуллертон почувствовал  слабость.  Он
попытался встать, но не смог. Еще через  час  его  начало  трясти,  как  в
лихорадке. Симптоматика соответствовала вирусному заболеванию с  Центавра,
но  ведь  мы  получили  от  него  прививку.  За  эти  годы   нам   сделали
профилактические прививки от всех известных заболеваний. К тому же,  перед
каждым вылетом нас дополнительно накачивали разнообразными сыворотками.
     Я не сомневался, что лихорадка вызвана перееданием. Тем более, что ей
оказался подвержен Четырехглазый.
     Оливер,  немного  разбиравшийся  в  лекарствах,  притащил  с  корабля
аптечку  и  ввел  Фуллертону  максимальную  дозу  какого-то   антибиотика,
рекомендованного на все случаи жизни.
     Мы продолжали работать, надеясь, что через день-два он самостоятельно
встанет на ноги. Но Фуллертону становилось все хуже и хуже.
     Оливер повторно перерыл аптечку, тщательно изучив  все  инструкции  и
этикетки, но ничего нового не обнаружил. Он внимательно перечитал  брошюру
об оказании первой медицинской помощи, но в ней описывались лишь сломанные
ноги и вывихнутые суставы.
     Кемпер  волновался  больше  всех  -  он  попросил  Оливера  взять   у
Фуллертона  пробу  крови  и  приготовил  гемослайд.  Заглянув   в   окуляр
микроскопа, он обнаружил, что кровь буквально кишит бактериями  куставров.
Повторные анализы были идентичны первому.
     Оливер и Кемпер работали, а мы стояли вокруг стола, ожидая приговора.
Молчание прервал Оливер, решившийся вслух высказать наши худшие опасения.
     - Ну, кто следующий? - спросил он.
     Парсонс протянул руку. Все напряженно ожидали оглашения приговора.
     - Бактерии есть и в твоей крови, - сказал Кемпер, - но их  количество
значительно меньше, чем у Фуллертона.
     Мы поочередно подходили к Оливеру, результаты  анализов  повторялись.
Правда, в моей крови бактерий содержалось меньше, чем у остальных ребят.
     - Мясо куставров, - сказал Парсонс, - Боб не ел.
     - Но ведь тепловая обработка уничтожает... - начал Оливер.
     - Ты уверен? Эти бактерии должны иметь  безумно  высокий  коэффициент
адаптации. Ведь они  выполняют  в  организме  куставров  огромную  работу.
Думаю,  они  могут  с  легкостью  приспособиться  к  любым,   даже   самым
непредвиденным условиям. Кроме того, овощи и фрукты мы ели в  сыром  виде.
Да и мясо, дорогие мои, вы предпочитаете уминать недожаренным.
     -  Но  кто  объяснит  мне,  -  вопрошал  Оливер,  -   почему   именно
Четырехглазый заболел первым?  Почему  количество  бактерий  в  его  крови
больше, чем у остальных? Ведь он начал употреблять мясо куставров  в  пищу
одновременно с нами.
     Тут-то я и вспомнил свой разговор с Фуллертоном на  берегу  ручья.  Я
рассказал о травинке, которую жевал  Четырехглазый,  но  рассказ  едва  ли
улучшил их настроение.
     Через неделю, максимум две, количество бактерий в  крови  каждого  из
нас станет таким же, как и у Фуллертона. Я подумал было, а правильно ли  я
сделал, что рассказал? Наверное, правильно.
     - Не есть куставров мы не  можем,  -  сказал  Вебер.  -  Другой  пищи
просто-напросто нет. Как и обратного пути.
     - Я подозреваю, - проговорил Кемпер, - что для нас все уже в прошлом.
Ракета улетела, и мы на нее опоздали.
     - Надо немедленно стартовать, - сопротивлялся я, - и моя  диетическая
сумка...
     Закончить фразу мне не удалось: все начали смеяться, как сумасшедшие,
толкаясь и хлопая меня по спине.
     Я  молча  стоял,  опустив  глаза  долу.  Их  смех,   вызванный   моей
непредвиденной  шуткой,   больше   напоминал   разрядку   после   нервного
перенапряжения.
     - Спасибо, - сказал Кемпер, - твоя сумка не решит основной  проблемы;
бактерии сидят внутри нас! И еще - диетической сумки на всех не хватит.
     - Стоит попытаться, - возразил я.
     - Подождем, - прервал нас Парсонс. - Тем более, что иного выхода нет.
Да и лихорадка может оказаться временной реакцией  организма  на  перемену
диеты.
     И все дружно закивали, внушая себе, что он прав.
     Но Фуллертону лучше не становилось. Вебер взял для  анализа  кровь  у
животных.  Количество  бактерий  оказалось  столь  же  высоко,  как  и   у
Четырехглазого.
     Вебер ругал себя последними словами:
     - Мне следовало давно догадаться, что пробы  крови  необходимо  брать
каждый день!
     - Что бы это изменило? - спросил  Парсонс.  -  Единственный  источник
калорий - куставры. Выхода нет.
     - Будем надеяться, что дело не в бактериях, ведь  животные  чувствуют
себя прекрасно. А наш дорогой Четырехглазый мог подхватить что угодно.
     Лицо Вебера слегка прояснилось:
     - Возможно, вы и правы.
     Несколько дней томительных ожиданий ни к чему не привели -  Фуллертон
находился все в том же состоянии.
     И вдруг, в одну из ночей, он исчез.
     Оливер,  дежуривший  около  него,   ненадолго   вздремнул.   Парсонс,
охранявший лагерь, не слышал ни звука.
     Утром мы отправились его искать - далеко уйти в  таком  состоянии  он
явно не мог. Но поиски не дали результатов.  Хотя  мы  наткнулись  на  шар
непонятной консистенции,  белого,  почти  полупрозрачного  цвета,  четырех
футов  в  диаметре.  Он  лежал  на  дне  небольшого  овражка,  скрытый  от
любопытных глаз, как будто специально спрятанный в этом месте.
     Мы осторожно потрогали его,  несколько  раз  перекатили  с  места  на
место, пытаясь определить, из чего слеплен и как  мог  попасть  сюда.  Но,
поскольку мы отправились на поиски Фуллертона,  шар  пришлось  оставить  в
покое. Найдем Четырехглазого - вернемся к загадочному шару.
     Вечером, возвратившись в лагерь с пустыми руками, мы обнаружили,  что
лихорадка началась и у животных -  их  трясло,  как  не  знаю  что.  Вебер
работал с ними, не  имея  ни  секунды  для  отдыха.  Мы,  чем  могли,  ему
помогали. Анализы  крови  показывали,  что  содержание  бактерий  достигло
невероятного  уровня.  Вебер  несколько  раз   производил   вскрытия,   но
фактически не заканчивал их: он разрезал шкуры, вскрывал брюшную  полость,
заглядывал внутрь и тут же выбрасывал животных в ведро,  даже  не  пытаясь
продолжить  обычное  патологоанатомическое  исследование.  Я   видел   его
напряженное лицо в те моменты, когда его рука зависала над ведром с тушкой
животного, но кроме меня никто не обращал  на  Вебера  никакого  внимания.
Ребята  выглядели  жутко  измотанными.  Я  попытался  выяснить  у   Вебера
подробности вскрытий, но он грубо оборвал меня на полуслове.
     Вечером я отправился спать раньше обычного -  с  полуночи  начиналось
мое дежурство. Не успел я глаз сомкнуть, как меня разбудил  зловещий  гул,
от которого волосы встали дыбом. Я вскочил с постели. Оказалось,  что  уже
ночь, и я долго шарил в темноте, пытаясь найти ботинки. Кемпер вылетел  из
палатки, как пуля.
     С животными что-то происходило. Дико крича,  они  пытались  вырваться
наружу, грызли прутья, кидались на них, ослепленные яростью.
     Вебер метался от клетки к клетке со шприцем в руке. Прошло  несколько
часов, прежде чем нам удалось напичкать животных успокоительным и мы снова
смогли  позволить  себе  улечься.  Нескольким  животным  все-таки  удалось
убежать.
     Ребята разбрелись по палаткам, а я,  с  ружьем  на  коленях,  остался
дежурить. Но уже через несколько минут я встал и начал прогуливаться вдоль
клеток - недавний концерт вызвал во мне  столь  сильное  возбуждение,  что
сидеть я не мог.
     Для меня было совершенно  очевидно,  что  исчезновение  Фуллертона  и
желание животных вырваться из клеток - взаимосвязанные события. Я вспомнил
рассуждения Кемпера о защитном механизме, о  том,  что  он  отсутствует  у
куставров. Но, может быть, сказал я себе, этот механизм есть - и он  ловко
обманывает нас. Механизм, столь неожиданный для человеческого разума,  что
мы не готовы к его пониманию.
     Утром, когда  парни  начали  просыпаться,  я  забрался  в  палатку  и
растянулся на  койке,  чтобы  немного  вздремнуть.  Измученный  вчерашними
событиями, я проспал десять часов. Разбудил меня Кемпер:
     - Да поднимайся же, Боб, - устало произнес он. - Вставай, бога ради.
     Темнело. Последние лучи заходящего солнца пробивались сквозь неплотно
запахнутую дверцу палатки. Кемпер выглядел изможденным и постаревшим,  как
будто мы расстались с ним не вчера вечером, а несколько лет назад.
     -  Животные  покрылись  оболочкой.  -  Он  вздохнул.  -  Теперь   они
напоминают коконы...
     Я сел, не дослушав его.
     - Тот шар в овраге!
     Кемпер молча кивнул.
     - Фуллертон?!
     - Для того я тебя и разбудил. Мы решили взглянуть на него.
     Мы отыскали  шар  с  наступлением  темноты.  Местность  оказалась  на
редкость ровной и наш овражек затерялся. Шар, расколотый на две  половины,
напоминал скорлупу  яйца,  из  которого  только  что  вылупился  цыпленок.
Темнота все сгущалась, а перед нами, поблескивая в тишине звездного  неба,
лежали  две  половинки   шара   -   "последнее   прощай",   начало   новой
пугающе-чужеродной жизни.
     Я подумал, что следует, как на похоронах, что-нибудь сказать, но мозг
мой был пуст, а язык прилип к пересохшим губам.
     Мы внимательно осмотрели землю вокруг "яйца" и нашли следы  существа,
выбравшегося из него. Это были следы новоиспеченного куставра.
     Мы молча поплелись в лагерь.
     Кто-то зажег лампу. Все стояли, не в силах поднять  глаза  от  земли,
понимая, что наше время истекло и отрицать увиденное в овраге  -  глупо  и
бессмысленно.
     - Шанс остался только у  одного  из  нас,  -  начал  Кемпер,  нарушив
долгую, пугающую тишину. Голос его, как  ни  странно,  звучал  спокойно  и
уверенно.  -  Боб,  ты  должен  улетать  немедленно.  Кто-то  ведь  обязан
вернуться на Кэф и сообщить, что здесь произошло.
     Он посмотрел на меня долгим пристальным взглядом.
     - Ну, - резко сказал он. - Отправляйся! Что с тобой?
     - Ты был прав, - прошептал я, - когда рассуждал о защитном механизме,
помнишь?
     -  Теперь-то  мы  знаем,  что  защитный  механизм   существует...   -
согласился  Вебер.  -  Лучшего   защитного   механизма   невозможно   даже
представить. Ведь он неодолим. Фауна планеты не пытается воевать  с  нами,
она просто адаптирует нас, преобразует в себе  подобных.  Не  удивительно,
что на планете существуют одни  куставры,  не  удивительно,  что  экология
предельно проста. Шагнув в этот мир вы попадаете в ловушку.  Стоит  только
сделать глоток воды, сжевать стебелек, отведать кусочек мяса.
     Оливер вышел из темноты и остановился напротив меня.
     - Вот твоя диетическая сумка и записи.
     - Но я не могу улететь без вас!
     - Забудь про нас! - рявкнул Парсонс. - Мы уже  не  люди,  понимаешь?!
Через несколько дней...
     Он схватил лампу, подошел к клеткам и осветил их.
     - Смотрите! - выкрикнул он.
     Животных в привычном смысле этого слова не  было.  Шарики,  половинки
шариков такой же консистенции, как шар  в  овраге...  А  вокруг  половинок
топотали маленькие куставры.
     - И ты хочешь остаться, - Кемпер посмотрел на меня с  сочувствием.  -
Что ж, оставайся. А через день или два к  тебе  подойдет  куставр,  упадет
перед тобой замертво, и ты  сойдешь  с  ума,  вычисляя,  кого  из  нас  ты
приготовил себе на обед!
     Голос его звенел как натянутая струна, он произнес последнее слово  и
отвернулся... Оказалось, что все парни стоят, повернувшись ко мне спинами.
Я ощутил ужас одиночества.
     Вебер подхватил с земли топор и пошел вдоль клеток,  сбивая  замки  и
выпуская маленьких куставров на волю.
     Я медленно двинулся к кораблю, поднялся по трапу, крепко  прижимая  к
груди  сумку.  Остановившись  у  входного  люка,  я  обернулся,  попытался
последним взглядом охватить лагерь, всех своих товарищей и понял,  что  не
могу покинуть их. Ведь мы провели вместе тьму лет.  Они  подшучивали  надо
мной, а я постоянно уединялся и ел в одиночку, чтобы не чувствовать запаха
жаркого... Я подумал, что даже не помню с каких пор ем эту тюрю, липкую  и
безвкусную, что из-за своего проклятого  желудка  я  никогда  не  пробовал
нормальной человеческой пищи. Может, парни куда счастливее  меня,  даже  в
данную  секунду.  Ведь  человек,  превратившись  в  куставра,  никогда  не
останется голодным, желудок его всегда будет наполнен  приятной  на  вкус,
сытной пищей.  Куставры  едят  только  траву,  но,  быть  может,  когда  я
превращусь в куставра, трава станет дня меня лакомством -  таким  же,  как
недоступный сейчас тыквенный пирог?
     Я стоял перед входным люком и размышлял о еде.
     Диетическая сумка, получив с  моей  помощью  значительное  ускорение,
рассекла темноту и погрузилась в нее. Листки с записями, медленно кружась,
как сухие листья, опустились на землю.
     Я вернулся в лагерь и тут же столкнулся нос к носу с Парсонсом.
     - Так что у нас сегодня на ужин? - спросил я.

Клиффорд Д. Саймак ьВЕДРО АЛМАЗОВэ

Полиция задержала дядюшку Джорджа, когда в три часа утра он шел по Элм-стрит. Он брел посреди улицы, пошатываясь и что-то бормоча себе под нос. А главное - с него текло так, словно он только что побывал под страшным ливнем, хотя у нас в округе вот уже три месяца не было даже намека на дождь и пожелтевшая кукуруза в полях годилась разве что в печку. Под мышкой дядюшка Джордж держал большую картину, а в руке - ведро, до краев полное алмазов. Он шествовал без ботинок, в одних носках. Когда дежурный полицейский Элвин Сондерс остановил старика и спросил, что с ним происходит, дядюшка Джордж в ответ пробормотал что-то нечленораздельное. Он, видимо, был здорово на взводе.
Именно поэтому Элвин доставил его в полицейский участок, и только там кто-то обратил внимание на его оттопыривающиеся карманы. Естественно, полицейские вывернули их и разложили содержимое на столе. Когда же они повнимательнее осмотрели все это добро, сержант Стив О'Доннелл тут же позвонил шерифу Чету Бэрнсайду за указаниями, что делать дальше. Шериф, отнюдь не в восторге, что его подняли среди ночи, приказал до утра запереть дядюшку Джорджа в камере, что и было исполнено. Конечно, трудно в чем-нибудь винить шерифа. Из года в год старик доставлял достаточно неприятностей и хлопот полиции Уиллоу-Гроув.
Но стоило дядюшке Джорджу попасть в камеру; немного очухаться и разобраться, что к чему, как он тут же схватил стул и принялся дубасить в решетчатую дверь, крича, что эти подонки опять все подстроили, наплевав на его законные конституционные права свободного и добропорядочного гражданина.
Вы обязаны дать мне позвонить! - что есть мочи вопил дядюшка Джордж. - Вы еще пожалеете, когда я выйду на свободу и подам на всех вас в суд за несправедливый арест.
Он настолько всем надоел своим криком, что они открыли камеру и разрешили ему подойти к телефону.
Конечно же, как и всегда, звонок был ко мне.
- Кто там еще? - Элси проснулась и села в кровати.
- Твой дядюшка Джордж, - сказал я.
- Так я и знала! - воскликнула жена. - Стоило тетушке Мирте уехать в Калифорнию навестить родственников, и он снова принялся за старое..
- Ладно, что там приключилось на этот раз? - спросил я дядюшку.
- Почему ты говоришь со мной таким тоном, Джон? - обиженно ответил он. - Я тебе звоню всего раз или два в году. Какой смысл иметь в семье адвоката, если...
- Может быть, ты все-таки перейдешь к делу? - прервал я. - Что случилось?
- На этот раз они у меня попляшут! С правами они попались, как миленькие. Будь спокоен, на этот раз тебе будет уплачено сполна. Все, что с них присудят, разделим пополам. Я ничего не сделал. Я просто шел по улице, когда появился этот подонок и потащил меня в каталажку. Я не шатался и не пел. Я не нарушал порядка. Послушай, Джон, разве человек не имеет права ходить по улицам, хотя бы и в полночь...
- Сейчас приеду, - вновь перебил я его.
- Долго там не торчи, - заметила Элси. - У тебя завтра в суде трудный день.
- Ты что, смеешься? - Я не сдержался. - Раз появился дядюшка Джордж, считай, что день потерян.

Когда я подъехал к полицейскому участку, все уже были в сборе. Дядюшка Джордж сидел за столом, на котором высилось ведро с алмазами и лежала кучка отобранных у него вещей. К ножке стола была прислонена картина. Шериф прибыл в участок за несколько минут до меня.
- Итак, - сказал я, - перейдем к делу. В чем его обвиняют?
- Пока нам не требуется никаких обвинении.
Шериф до сих пор злился, что его подняли с постели среди ночи.
- Вот что, Чет,- оказал я,- не пройдет и нескольких часов, как тебе потребуется официальное обвинение, да еще как. Так что советую подумать над этим сейчас.
- Я предпочитаю подождать, что скажет Чарли.
Он имел в виду прокурора Чарли Нивинса.
- Ладно, раз нет обвинения, то каковы хотя бы обстоятельства ареста?
- Этот Джордж тащил ведро алмазов. А теперь ты мне ответь, где он их добыл?
- Возможно, это вовсе не алмазы, - предположил я. - Ты в этом уверен?
- Утром, когда Гарри откроет свою лавочку, мы пригласим его посмотреть.
Гарри был ювелиром, который держал магазинчик на другой стороне площади.
Я подошел к столу и взял несколько камней. Конечно, я не ювелир, но мне они показались настоящими алмазами. Камни были превосходно отшлифованы, и их грани так и горели, когда на них падал свет. Некоторые били с кулак величиной.
- Даже если это алмазы, при чем здесь арест? Я что-то не слышал о законе, который запрещал бы человеку носить алмазы в ведре.
- Вот, вот, выложи-ка им, Джон! - обрадовался дядюшка Джордж.
- Помолчи, - сказал я, - и вообще не суйся не в свое дело, раз я им занялся.
- Но ведь у Джорджа сроду не водилось никаких алмазов, - не сдавался шериф. - Должно быть, они краденые.
- Значит, вы обвиняете его в краже?
- Ну, не то чтобы вот так, сразу, - шериф держался не слишком уверенно. - У меня пока нет доказательств.
- А потом еще эта картина, - вставил Элвин Сондерс. - Сдается мне, весьма ценная. Похоже, кого-то из старых мастеров.
Удивительное дело, - сказал я, - не скажет ли мне кто-нибудь из вас, где в Уиллоу-Гроув можно было бы украсть картину, принадлежащую кисти старого мастера, или же ведро алмазов?
Тут они, конечно, притихли. В нашем Уиллоу-Гроув если у кого и можно найти порядочную картину, то только у банкира Эймоса Стивенса, который привез одну, когда ездил в Чикаго. Впрочем, с его познаниями в искусстве, не исключено, что ему всучили подделку.
- И все-таки, согласись, тут что-то не то, - вздохнул шериф.
- Возможно, но я сомневаюсь, что этого достаточно, чтобы держать человека в тюрьме.
- Дело даже не столько в картине или алмазах, - шериф был явно озабочен, - сколько в остальном добре. Из-за него-то мне и сдается, что дело нечистое. Взгляни-ка сам.
Он взял со стола какую-то штуковину и протянул мне.
- Осторожно, - предупредил он, - один конец у нее очень горячий.
Вещица была около фута длиной и до форме напоминала песочные часы из прозрачного пластика. Узенькая в центре, она расширялась к полым концам. В середину был вставлен небольшой, по-видимому металлический, прут. Один его конец рдел, как раскаленное железо, и когда я поднес ладонь к открытой полости, то почувствовал дуновение горячего воздуха. Другой же конец, белый, был покрыт кристалликами. Я повернул непонятное приспособление.
- Смотри, не вздумай до него дотронуться, - предупредил шериф. - Палец примерзнет. Видишь, на нем лед.
Я осторожно положил вещицу на стол.
- Как ты думаешь, что это такое? - спросил шериф.
- Откуда мне знать.
Я действительно не имел ни малейшего представления. Физика никогда не была в числе моих любимых предметов, к тому же я давно забыл даже то немногое, что когда-то учил в школе. И все же я готов был голову дать на отсечение, что лежавшая на столе штуковина не могла существовать в природе. Тем не менее вот она перед нами: один конец раскален, другой - холоднее льда.
- А как тебе нравится это? - шериф взял в руку небольшой треугольник из тонких прутиков металла или пластика, - по-твоему, что это такое?
- Что это такое? Ну просто...
- Просто? Попробуй-ка просунуть в него палец.
В голосе шерифа послышалось настоящее торжество.
Я попытался выполнить его указание, но из этого ничего не вышло. Внутри треугольника была пустота. Во всяком случае, мой палец не встретил никакого препятствия, и все же я не мог продвинуть его ни на миллиметр, словно треугольник был заполнен невидимым и неощутимым, но твердым, как сталь, веществом.
- Разреши-ка взглянуть, в чем там дело, - попросил я.
Шериф охотно передал мне загадочную вещицу.
Я поднял ее так, чтобы свет от лампочки проходил через самый центр. Ничего. Я вертел треугольник и так и этак, но не обнаружил даже намека на какую-нибудь прозрачную пластинку. Но всякий раз, когда я пытался просунуть палец через отверстие, что-то его не пускало.
Дело кончилось тем, что я положил треугольник на стол рядом со штуковиной, похожей на песочные часы.
- Хватит или еще показать? - осведомился шериф.
Я мотнул головой.
- Согласен, Чет, я ни черта во всем этом не понимаю, и все-таки это еще не основание держать Джорджа под замком.
- Он останется здесь, пока я не поговорю с Чарли, - заупрямился шериф.
- Надеюсь, ты понимаешь, что, как только откроется суд, я явлюсь сюда с постановлением об освобождении.
- Знаю, Джон. - Спорить с шерифом было явно бесполезно. - Конечно, ты отличный адвокат, но я просто не могу отпустить Джорджа.
- В таком случае составьте заверенную опись всех вещей, которые вы отобрали у него. Я отсюда не уйду, пока не удостоверюсь, что они заперты в сейфе.
- Но...
- Теоретически все это собственность Джорджа.
- Это невозможно, ты же сам знаешь, Джон, что это немыслимо. Ну, посуди сам, где он, черт побери, мог достать...
- До тех пор пока вы не докажете, что он украл все эти вещи у какого-то конкретного лица, по закону они принадлежат ему. Человек вовсе не обязан предоставлять доказательства того, где он приобрел свою собственность.
- Ладно, ладно, - согласился шериф, - я составлю опись, вопрос только, как назвать все эти штуковины.
Ну, это была уже его забота.
- А сейчас мне надо обсудить с моим клиентом некоторые вопросы наедине, - сказал я.
Немного поспорив и поворчав, шериф открыл комнату для свидания с арестованными.
- Итак, Джордж, расскажи, что же все-таки с тобой произошло. Я имею в виду все-все. И постарайся по порядку.
Джордж понял, что я не шучу. К тому же он давно убедился, что лгать мне бесполезно: я все равно всегда на чем-нибудь ловил его в таких случаях.
- Ты, конечно, знаешь, что Мирта уехала, - начал он.
- Да.
- И ты знаешь, что, когда ее нет, я позволяю себе немного развлечься, пропустить рюмочку-другую и в конце концов влипаю в какую-нибудь историю. На этот раз я дал себе слово, что не возьму ни капли в рот и обойдусь без всяких там неприятностей. Бедняжке Мирте из-за меня и так уже изрядно досталось, вот я и решил доказать, что вполне могу держаться в рамках приличия. Сижу это я вчера вечером в гостиной. В одних носках - ботинки я снял. Включил телевизор, смотрю бейсбол. Знаешь, Джон, если бы ьБлизнецыэ нашли себе стоппера получше, на будущий год у них могли бы быть шансы. Конечно, кроме стоппера, им нужна еще и отбивка поприличнее да пару-тройку левшей не мешало бы...
- Не отвлекайся, - прервал я.
- Да, так вот, сижу я тихо-мирно, смотрю игру. Ну, пиво потихоньку потягиваю. Я притащил полдюжины, и у меня как раз пятая бутылка кончалась...
- А мне показалось, что ты дал себе обещание не пить.
- Конечно, Джон, чтоб мне провалиться! Так ведь это же было пиво. Я его могу целый день дуть, и ни в одном глазу...
- Хорошо, продолжай.
- Значит, я и говорю, сижу, пью пиво. Шел седьмой период, ьЯнкиэ уже двоих провели, и вдруг Мэнтл как...
- Да черт с ней, с игрой! - не выдержал я. - Я хочу знать, что приключилось с тобой. Ведь влип-то ты, а не какой-то Мэнтл.
- А больше ничего и не было. Как раз в седьмом периоде Мэнтл вдарил с лета, а потом смотрю: иду это я по улице, а из-за угла выныривает полицейская машина.
- Ты хочешь сказать, что не помнишь, что произошло в промежутке? Что не знаешь, откуда у тебя оказалось ведро алмазов, картина и все прочее.
Джордж покачал головой:
- Я тебе рассказываю все, как было. Больше ничего не помню. Я бы не стал тебе врать. Нет смысла, все равно ты на чем-нибудь подловишь.
Некоторое время я молча разглядывал дядюшку Джорджа. Расспрашивать его дальше было без толку. Возможно, он рассказал правду, хотя, скорее всего, и не всю, но, чтобы вытянуть из него остальное, у меня сейчас не было времени.
- Ладно, - сказал я, - пусть пока будет так, как ты говоришь. А теперь возвращайся к себе в камеру, и чтобы было тихо. Веди себя прилично. Часам к девяти я вернусь и постараюсь выцарапать тебя отсюда. Ни с кем не разговаривай. Не отвечай ни на какие вопросы. Ничего не объясняй и не рассказывай. Если будут приставать и настаивать, скажи, что я запретил тебе говорить.
- Мне оставят алмазы?
- Трудно ручаться, может, это вовсе и не алмазы.
- Но ты же сам потребовал, чтобы составили опись.
- Ну и что из того? Я не могу гарантировать, что заставлю их вернуть отобранное.
- Послушай, Джон, у мена во рту пересохло, сил больше нет...
- Нет, и не надейся.
- Ну, всего бутылочки три-четыре пивка, а? От них не будет никакого вреда. Так, глотку промочить. Человек не может опьянеть от нескольких бутылок пива. Я вчера вовсе не был пьян. Клянусь, ни в одном глазу...
- Где я тебе достану пива среди ночи?
- У тебя в холодильнике всегда несколько бутылок припрятано. А ехать каких-нибудь шесть кварталов.
- Так и быть, я поговорило с шерифом.
Шериф не имел ничего против: ладно, пусть дядюшка Джордж хлебнет пива, ничего страшного не случится.

Из-за купола здания суда выглядывал краешек луны. В свете раскачивающейся на ветру лампы то возникал, то скрывался во тьме памятник Неизвестному солдату, стоявший в центре площади. Я поднял голову: на небе ни облачка, О дожде не могло быть и речи. Скоро наступит утро, взойдет солнце, и опять на полях будет сохнуть кукуруза, а фермеры будут с тревогой следить, как насосы, фыркая и кашляя от натуги, с трудом выплевывают в деревянные корыта тонкие струйки воды, которой все равно не хватит, чтобы как следует напоить скот.
На газоне перед зданием суда возились пять-шесть собак. Выпускать их на улицы было запрещено, но никто из жителей Уиллоу-Гроув не обращал внимания на этот запрет в надежде, что собаки успеют вернуться домой раньше, чем Вирджил Томпсон, городской собачник, выйдет на промысел.
Я сел в машину, поехал к себе, взял из холодильника четыре бутылки пива и отвез их дядюшке Джорджу в полицию, после чего снова вернулся домой.
Часы показывали половину пятого утра. Я решил, что нет смысла ложиться, сварил кофе и начал жарить яичницу. Услышав, как я громыхаю на кухне посудой, Элси спустилась вниз. Пришлось добавить пару яиц и на ее долю. Потом мы уселись за стол и принялись обсуждать случившееся.
Дядюшка Джордж уже не раз попадал во всякого рода истории, впрочем не очень серьезные, и мне всегда удавалось уладить дело. Он вовсе не был забулдыгой, напротив, в городе его любили за честность и незлобивый характер. Он держал свалку на окраине города и умудрялся жить на мизерную плату, которую взимал с тех, кто прибегал к его услугам.
Мусор он отправлял на заболоченный участок неподалеку, а всякую дребедень, которая еще на что-либо годилась, тщательно отбирал и затем продавал по дешевке. Конечно, это было не слишком прибыльное и процветающее предприятие, но, во всяком случае, дядюшка Джордж имел свое дело, а в таком маленьком городишке, как наш Уиллоу-Гроув, это кое-что значило.
Но вещицы, которые обнаружили у него на сей раз, были совершенно иного рода, и это-то меня беспокоило. Где он мог их заполучить?
- Тебе не кажется, что следует позвонить тетушке Мирте? - озабоченно спросила Элси.
- Не сейчас. От нее все равно проку не будет. Единственно, на что она способна, так это причитать и заламывать руки.
- Что ты собираешься предпринять?
- Прежде всего нужно найти судью Бенсона и получить от него постановление об освобождении дядюшки Джорджа. Если только Чарльз Нивинс не придумает каких-нибудь оснований для продления ареста, хотя это и маловероятно. По крайней мере, сейчас.
Увы, утром мне так и не удалось получить постановления. Я уж совсем было собрался поехать в суд и отыскать судью Бенсона, как моя секретарша Дороти Инглез, суровая старая дева, сообщила, что меня просит к телефону Чарли Нивинс.
Не успел я взять трубку, как прокурор, не дав мне даже поздороваться, начал кричать:
- Не вздумай отмалчиваться! Лучше говори сразу, как ты это устроил?
- Что устроил?
- Как помог Джорджу удрать из камеры?
- Но ведь он в полиции! Когда я уезжал, он сидел под замком, и я как раз собирался к судье...
- Ну так вот, его там давно уже нет! - надрывался Чарли. - Дверь заперта, а он исчез. Единственное, что от него осталось, это четыре пустые бутылки из-под пива, выстроенные в ряд на полу.
- Послушай, Чарли, ты же меня знаешь. Так вот, поверь, я не имею ровно никакого отношения ко всей этой истории.
- Конечно, я тебя знаю. Нет такой грязной проделки...
От возмущения он даже подавился и закашлялся.
И поделом ему. Из всех крючкотворов-законников в нашем штате Чарли Нивинс самый несносный.
- Если ты намерен отдать приказ о задержании Джорджа как беглеца, то не забывай об отсутствии оснований для его первоначального ареста.
- Какие, к черту, основания! Достаточно одного ведра алмазов.
- Если они подлинные.
- Это самые настоящие алмазы, будь спокоен. Гарри Джонсон смотрел их сегодня утром. Так вот, он утверждает, что нет ни малейшего сомнения в их подлинности. Вся загвоздка, по его словам, только в том, что на Земле таких огромных алмазов нет. Да и по чистоте с ними ни один не сравнится.
Чарли на мгновение умолк, р затем произнес хриплым шепотом:
- Послушай, Джон, скажи честно, что происходит? Я никому...
- Я и сам не знаю, что тут творится.
- Но ты же беседовал с Джорджем, и он заявил шерифу, что ты приказал ему не отвечать ни на какие вопросы.
- Обычная юридическая процедура, - сказал я. - Против этом тебе нечего возразить. И еще одно. Ты отвечаешь за то, чтобы алмазы ненароком не исчезли. Я заставил Чета составить и подписать опись, и поскольку не выдвинуто обвинения...
- А как насчет бегства из участка?
- Сначала еще нужно доказать, что арест был произведен на законных основаниях.
Чарли грохнул трубкой, а я уселся в кресло и попытался привести факты в порядок. Однако все происшедшее казалось слишком фантастичным, чтобы в нем можно было толком разобраться.
- Дороти! - позвал я секретаршу.
Она просунула голову в дверь, всем своим видом выказывая неодобрение. Судя по всему, она уже слышала - как, впрочем, и весь город - о том, что произошло, и к тому же вообще была весьма невысокого мнения о дядюшке Джордже. Наши с ним отношения вызывали у нее недовольство, и она не упускала возможности подчеркнуть, что он стоил мне немалых денег и времени без какой-либо надежды на компенсацию. Это, конечно, соответствовало истине, но нельзя же ожидать от владельца городской свалки, чтобы он платил адвокату баснословный гонорар. А кроме всего прочего, Джордж ведь приходился Элси дядюшкой.
- Дороти, свяжитесь с Кэлвином Россом из Института искусств в Миннеаполисе, он мой старый друг...

Банкир Эймос Стивенс ворвался в комнату словно метеор. Он промелькнул мимо Дороти прежде, чем она успела вымолвить слово.
- Джон, ты знаешь, что у тебя там?..
- Нет, не знаю. Может, ты мне расскажешь?
- Это же Рембрандт!
- А, ты имеешь в виду ту картину?
- Как, по-твоему, где Джордж раздобыл Рембрандта? Ведь картины этого художника на дороге не валяются, их только в музеях и увидишь.
- Скоро мы все это выясним, - я поспешил успокоить Стивенса, единственного эксперта по вопросам искусства в Уиллоу-Гроув. - Мне сейчас должны звонить, и...
В дверях опять доказалась голова Дороти:
- Мистер Росс на проводе.
Я взял трубку и почувствовал некоторую неловкость. С Кэлом Россом мы не виделись лет пятнадцать, и я даже не был уверен, что он меня помнит. Но все же я назвал себя и непринужденным тоном начал разговор, словно мы только вчера вместе завтракали. Впрочем, и он меня приветствовал в том же духе.
Затем я перешел к делу:
- Кэл, у нас тут есть одна картина, по-моему, тебе не мешало бы на нее взглянуть. Кое-кто считает ее старинной. Возможно, она даже принадлежит кисти одного из старых мастеров. Понятно, это может показаться тебе невероятным, но...
- Где, ты говоришь, находится эта картина?
- Здесь, в Уиллоу-Гроув.
- Ты ее видел?
- Взглянул разок, но мне трудно...
- Скажи ему, что это Рембрандт, - свирепо шептал Стивенс.
- Кто ее владелец?
- Пока практически никто. Она находится в полицейском участке.
- Джон, признайся честно, не намереваешься ли ты втянуть меня в какую-нибудь историю? Может быть, я тебе понадобился как свидетель-эксперт?
- Об этом речь не идет, хотя в какой-то мере твоя помощь связана с делом, которым я сейчас занимаюсь. Возможно, мне удастся договориться, чтобы тебе заплатили за...
- Скажи ему, - не унимался Стивенс, - что это Рембрандт!
- Там, кажется, кто-то говорит о Рембрандте? - спросил Кэл.
- Да нет, никто точно этого не знает.
- Ну что ж, возможно, я сумею к вам выбраться.
Кэл явно заинтересовался. Или, пожалуй точнее, был заинтригован.
- Я найму самолет, чтобы тебя доставили прямо в Уиллоу-Гроув, - пообещал я.
- Неужели дело настолько важно?
- Откровенно говоря, Кэл, я и сам толком не знаю. Мне хотелось бы услышать твое мнение.
- Ладно, договаривайся насчет самолета и позвони мне. Через час я могу быть в аэропорту.
- Спасибо, Кэл. Н тебя встречу,

Я заранее знал, что Элси будет на меня дуться, а Дороти придет в негодование. Какому-то адвокату в таком заштатном городишке, как наш, нанимать самолет было явным сумасбродством. Но если нам удастся выцарапать алмазы или хотя бы часть их, плата за самолет покажется такой мелочью, о которой и говорить не стоит. Правда, я не был полностью уверен, что Гарри Джонсон сумеет отличить настоящий алмаз от поддельного, даже если увидит его. Конечно, ему приходилось торговать алмазами в своей лавчонке, но я подозреваю, что он просто верил какому-нибудь оптовому поставщику на слово, что это действительно алмазы.
- С кем это ты говорил? - спросил Стивенс.
Я рассказал ему, кто такой Кэлвин Росс.
- Тогда почему ты не сказал ему, что это Рембрандт? - набросился на меня банкир. - Неужели ты не веришь, что кого-кого, а уж Рембрандта я всегда смогу отличить?
Я чуть было не сказал ему, что именно это и имел в виду, но во-время спохватился: не исключено, что в будущем мне еще не раз придется обращаться к нему за кредитом.
- Послушай, Эймос, - схитрил я, - мне просто не хотелось бы раньше времени влиять на его заключение. Как только он прибудет сюда и взглянет на картину, он, без сомнения, увидит, что это Рембрандт.
Моя уловка несколько утешила банкира. Затем я вызвал Дороти и попросил ее договориться о самолете для Кэла. С каждым моим словом ее тонкогубый рот все больше поджимался, а лицо приобретало не просто кислое, а прямо-таки уксусное выражение.
Не будь при этом Эймоса, она бы не преминула прочитать мне нотацию о том, как пагубно швыряться деньгами.
Глядя на Дороги, я мог понять, почему она получала огромное наслаждение на слетах Приверженцев Очищения, которые каждое лето, словно грибы после дождя, рождались в Уиллоу-Гроув и окрестных городках. Она не пропускала ни одного из них, неважно, какая община или секта была организатором, стоически высиживала часами на жестких скамьях в летнюю жару, неизменно бросала монетку на тарелку для сбора пожертвований и с огромным удовлетворением выслушивала всю эту болтовню о грешниках и адском огне. Она постоянно уговаривала меня посетить такое собрание, причем у меня сложилось впечатление, что, по ее глубокому убеждению, это пошло бы мне только на пользу. Но до сих пор я успешно противостоял всем ее атакам.
- Вы опоздаете в суд, - в голосе Дороти сквозило явное неодобрение, - а ведь сегодня слушается дело, на которое вы затратили столько времени.
Это нужно было понимать так, что мне не следовало бы зря тратить время на дядюшку Джорджа.
Пришлось отправиться в суд.
Во время перерыва я позвонил в полицию, но дядюшки Джорджа там не было и в помине. В три часа пришла Дороти с сообщением о том, что Кэлвин Росс прибудет в пять. Я попросил ее позвонить Элси и предупредить, что к обеду у нас будет гость, который, возможно, останется ночевать. Дороти промолчала, но по ее глазам я прочитал, что она считает меня зверем, и будет только справедливо, если в один прекрасный день Элси соберется и уйдет от меня.
В пять часов я встретил Кэла на аэродроме. К тому времени там уже собралась изрядная толпа.
Люди каким-то образом пронюхали о приезде эксперта, который даст свое суждение о картине, чудом попавшей в руки Джорджа Уэтмора.
Кэл здорово постарел и выглядел еще более важным, чем я его помнил. Но, как и раньше, он был вежлив и так же поглощен своим искусством. Больше того, я сразу же увидел, что он не на шутку взволнован.
Возможность открытия давно утерянного полотна, представлявшего хоть какую-то ценность, - насколько я понимаю, - мечта каждого искусствоведа.
Я оставил машину на площади, и мы отправились с Кэлом в полицию, где я познакомил его с нашими блюстителями порядка. Чет сказал, что о Джордже по-прежнему нет ни слуху ни духу. После недолгих препирательств он достал картину и положил ее на стол прямо под лампой.
Кэл подошел взглянуть на нее и вдруг замер, словно сеттер в стойке, заметивший перепелку. Он стоял и смотрел, не произнося ни слова, а мы столпившись вокруг, старались не слишком сопеть от нетерпения.
Наконец Кэл достал из кармана лупу, наклонился над полотном и принялся изучать его дюйм за дюймом. Прошло еще немало томительных минут, прежде чем он выпрямился и обратился ко мне:
- Джон, подержи, пожалуйста, полотно вертикально...
Я поднял картину, и Кэл отступил на несколько шагов и вновь принялся рассматривать. Затем он наклонился немного в сторону, потом в другую, все так же не спуская с картины глаз, вновь приблизился к столу и взялся за лупу. Наконец он выпрямился и обратился к Чету:
- Весьма вам признателен. Будь я на вашем месте, я бы собрал для охраны этой картины все ваши наличные силы.
Чет просто умирал от нетерпения, так ему хотелось знать мнение Кэла, но я предусмотрительно решил не давать ему возможности задавать вопросы, хотя и не сомневался, что Кэл не станет особо распространяться. Поэтому я поспешил увести Кэла на улицу и втолкнуть в машину, где мы некоторое время сидели молча, уставившись друг на друга.
- Если только мне не изменяет зрение и я вдруг не позабыл все, что знал о живописи, это картина Тулуз-Лотрека ьКадриль в Мулен-Ружэ.
Значит, это все-таки был не Рембрандт! Мне бы следовало об этом догадаться. Хорош же знаток искусства Эймос Стивенс!
- Готов дать голову на отсечение, - Кэл начал горячиться, - это подлинник. Скопировать картину столь безупречно просто физически невозможно. Загвоздка только в одном.
- В чем?
- ьКадриль в Мулен-Ружэ находится в Вашингтоне, в Национальной галерее.
Я почувствовал, как внутри у меня что-то оборвалось. Если дядюшка Джордж каким-то чудом ухитрился обокрасть Национальную галерею, мы оба конченые люди.
- Вполне возможно, что картина Тулуз-Лотрека пропала из Национальной галереи, а ее дирекция хочет выждать день-другой и не сообщает об этом, - продолжал Кэл. - Хотя обычно в таких случаях они уведомляют большие музеи и кое-кого из оценщиков.
Он недоуменно покачал головой.
- Но кто мог додуматься до этого, ума не приложу. Конечно, всегда есть возможность продать украденную картину какому-нибудь коллекционеру, который будет украдкой любоваться ею. Однако это сопряжено с предварительными переговорами, да и, кроме того, немногие коллекционеры рискнут купить такой всем известный шедевр, как ьКадриль в Мулен-Ружэ.
Я ухватился за его слова.
- Значит, ты исключаешь вероятность кражи картины дядюшкой Джорджем?
Кэл озадаченно посмотрел на меня.
- Насколько я понимаю, этот твой дядюшка вряд ли отличит одну картину от другой.
- Вот именно.
- В таком случае не стоит даже думать о краже.. Видно, он где-то подобрал эту картину. Но где? Вот в чем вопрос.
Тут я ничем не мог ему помочь.
- Надо немедленно позвонить в Вашингтон, - сказал Кэл.
Мы поехали ко мне на работу. В приемной меня встретила Дороти.
- В кабинете вас дожидается Шелдон Рейнольдс, - сухо сообщила она. - Полковник военно-воздушных сил.
- Я тогда позвоню отсюда, - извиняющимся тоном сказал Кэл.
- Полковник Рейнольдс ждет вас уже не меньше часа. Он производит впечатление весьма терпеливого человека.
Дороти ясно давала понять, что она не одобряет моих отношений с людьми из мира искусства, еще более осуждает мою встречу с представителем военно-воздушных сил и очень сердита на меня на то, что я счел возможным предупредить Элси о госте к обеду в самую последнюю минуту. Моя секретарша буквально кипела от негодования, но была слишком хорошо воспитана и слишком лояльна ко мне, как к хозяину, чтобы устраивать сцену в присутствии Кэла.

Я вошел в кабинет, и, конечно же, полковник Рейнольдс был там и всем своим видом демонстрировал крайнее нетерпение, сидя на самом краешке стула и раздраженно барабаня по нему пальцами. Увидев меня, он прекратил свои музыкальные упражнения и встал.
- Мистер Пейдж, если не ошибаюсь?
- Извините, что заставил вас ждать. Чем могу быть полезен?
Мы пожали друг другу руки, и он опять уселся на стул, на сей раз достаточно плотно, а я с тревожным предчувствием примостился на краешке стола.
- До меня дошли сведения о том, что в вашем городе имели место несколько необычные... происшествия, - начал полковник, - причем с ними связана находка определенных предметов. Я говорил с прокурором, и тот указал на вас как на человека, к которому следует обратиться по данному вопросу. Кажется, существуют некоторые неясности относительно того, кому конкретно принадлежат указанные предметы?
- Если вы говорите о том, что имею в виду я, то никаких неясностей не существует, - возразил я. - Все предметы, о которых идет речь, являются собственностью моего клиента.
- Насколько мне известно, ваш клиент бежал из полиции.
- Исчез, - поправил я. - Причем первоначально он был взят под арест совершенно незаконным путем. Он не совершил никакого преступления, просто шел по улице.
- Мистер Пейдж, меня совершенно не касаются подробности этого дела. Военно-воздушные силы, которые я представляю, интересуют лишь определенные предметы, имевшиеся у вашего клиента.
- Вы видели эти предметы?
- Нет, - Рейнольдс покачал головой. - Прокурор заявил, что в суде вы распнете его на кресте, если он разрешит мне осмотреть их. Однако, по его словам, вы человек разумный и при соответствующем подходе...
- Послушайте, полковник, - прервал его я, - в тех случаях, когда благосостоянию моего клиента что-нибудь угрожает, я никогда не являюсь разумным человеком.
- Вы не знаете, где сейчас находится ваш клиент?
- Понятия не имею.
- По-видимому, он рассказал вам, где достал эти вещицы?
- Мне кажется, он и сам толком не знает.
Я видел, что полковник не поверил ни единому моему слову, и не мог винить его в этом.
- Разве ваш клиент не сказал вам, что встретился с ьлетающей тарелкойэ?
Я был настолько изумлен, что лишь качнул головой. Вот это новость! У меня даже мысли об этом не было.
- Мистер Пейдж. - Голос полковника стал необыкновенно серьезным. - Не стану от вас скрывать: эти предметы очень важны для нас. Причем не только для ВВС, а для всей нации. Если противная сторона завладеет ими раньше...
- Минуточку, - прервал я. - Вы на самом деле пытаетесь уверить меня в том, что на свете существуют такие вещи, как ьлетающие тарелкиэ?
- Я вовсе не пытаюсь делать этого, - моментально насторожился полковник. - Я просто спрашиваю...
Дверь приоткрылась, и в щель просунулась голова Кэла.
- Извините, что прерываю вас, но мне нужно ехать, - сказал он.
- Нет, нет, ты этого не сделаешь, - запротестовал я. - Элси ждет тебя к обеду.
- Мне необходимо быть в Вашингтоне, - не сдавался Кэл. - Твоя секретарша обещает отвезти меня на аэродром. Если пилоту удастся доставить меня домой за час с небольшим, я могу успеть на самолет в Вашингтон.
- Ты дозвонился до Национальной галереи?
- Картина у них. - Кэл бы явно озадачен. - Правда, ее могли подменить, но это слишком невероятно, особенно при такой строгой охране. Я почти не рассчитываю, что ты позволишь...
- И правильно делаешь. Картина в любом случае должна быть здесь.
- Но ее место в Вашингтоне!
- Только не в том случае, если их две! - не выдержал я.
- Это невозможно!
Теперь мы оба перешли на крик.
- И все же, по-видимому, это так, - не сдавался я.
- Мне было бы намного спокойнее, Джон, если бы картина находилась в надежном месте.
- Полиция стережет ее.
- Сейф в банке представляется мне куда более надежным.
- Ладно, постараюсь что-нибудь сделать, - пообещал я. - Что тебе сказали в Национальной галерее обо всем этом?
- Да почти ничего. Они поражены. Кто-нибудь от них, возможно, приедет сюда.
- Пускай. Пентагон уже здесь.
Мы пожали друг другу руки, и Кэл поспешно вышел, а я опять примостился на краю стола.
- Да, с вами нелегко иметь дело, - протянул полковник. - Чем вас пронять: может быть, патриотизмом?
- Боюсь, что я не слишком патриотичен. Предупреждаю, что и моему клиенту я дам указание не перебарщивать с патриотизмом.
- Деньги?
- Если их будет целая куча.
- Интересы общества?
- Сначала вам придется доказать, что это действительно в его интересах.
Мы в упор смотрели друг на друга. Полковник Рейнольдс не вызывал во мне ни малейшей симпатии, как, впрочем, и я в нем.
Зазвонил телефон. Это оказался Чет, который затараторил с бешеной скоростью, едва я взял трубку.
- Джордж объявился! - кричал он. - С ним еще один тип, и они приехали на какой-то штуковине вроде автомобиля, только без колес...
Я бросил трубку и устремился к двери. Краем глаза увидел, что полковник Рейнольдс, тоже вскочил и последовал за мной.

Чет был прав, Эта штуковина действительно выглядела как спортивный автомобиль без колес. Она стояла перед полицейским участком, точнее, висела в двух футах от земли, и легкое гудение свидетельствовало о том, что внутри помещался какой-то механизм, который работал необычайно ровно. Вокруг собралась целая толпа, и я едва протолкался к машине.
Джордж сидел там, где должен был находиться водитель, а рядом торчало настоящее пугало с неописуемо унылой физиономией. Незнакомец был одет в черный застегнутый спереди и стянутый у горла балахон. Голову плотно облегала черная шапочка, спускавшаяся на самые глаза. Лицо и кисти рук у этого чудовища были белые как снег.
- Что с тобой произошло? - строго спросил я у Джорджа.- И вообще чего ради ты здесь расселся?
- Понимаешь, Джон, я боялся, что Чет опять упрячет меня под замок. Если он шевельнет хоть пальцем, я моментально улетучусь. Эта штука просто чудо. Она и по земле может катить и летать, как самолет. Я, правда, еще толком в ней не разобрался, ведь вожу-то я ее всего ничего, но управлять ею одно удовольствие, и младенец бы смог.
- Скажи ему,- вмешался Чарли Нивинс,-что никто его не собирается арестовывать. Тут творится что-то необычное, но я вовсе не уверен, что это является нарушением закона.
Я с удивлением оглянулся. Проталкиваясь к машине, я и не заметил прокурора, а теперь он стоял рядом. В тот же миг Рейнольдс оттолкнул меня в сторону и протянул руку Джорджу.
- Я полковник Рейнольдс из военно-воздушных сил. Совершенно необходимо, чтобы вы рассказали мне обо всем подробно. Это очень важно.
- Так она просто стояла там вместе со всяким барахлом,- принялся объяснять Джордж, - ну, я и взял ее. Видно, она никому не нужна, и ее просто выкинули. Там целая куча людей выбрасывала всякие штуки, которые им без надобности.
- Вот, вот, и алмазы кто-то выбросил, и картину тоже,- ехидно вставил Чет.
- Про них я ничего не знаю,- на полном серьезе ответил Джордж.- Я про тот раз почти ничего не помню. Дождь шел, и куча разного добра лежала...
- Помолчи-ка, Джордж,- сказал я.
Мне он ничего не говорил о какой-то куче добра. Или память у него улучшилась, или прошлый раз он просто врал мне.
- Мне кажется,- примирительно сказал Чарли,- что нам следует спокойно сесть и постараться разобраться в том, что происходит.
- Не возражаю, - ответил я. - Только учтите, что эта машина является собственностью моего клиента.
- По-моему, ты слишком много на себя берешь,- возразил Чарли.
- Ты же сам видишь, Чарли, что меня к этому вынуждают. Стоит мне хоть на секунду ослабить бдительность, и вы вместе с Четом и Пентагоном растопчете меня.
- Хорошо, оставим это, - сказал Чарли. - Джордж, опусти машину на землю и пойдем с нами. Чет останется здесь и последит, чтобы никто ее и пальцем не тронул.
- При этом не забудьте, что картина и алмазы тоже должны находиться под постоянной охраной. Думаю, картина стоит огромных денег,- добавил я;
- Самое подходящее время для ограбления банка,- с раздражением заявил Чет,- если я поставлю всех моих полицейских охранять добро вашего Джорджа.
- Мне кажется, что при нашей беседе должен присутствовать и спутник Джорджа,- не обращая внимания на слова шерифа, продолжал Чарли. - Возможно, он сможет добавить кое-что весьма важное.
Спутник Джорджа, казалось, не слышал, о чем мы говорили. Он вообще не обращал никакого внимания на то, что происходило вокруг. Он просто сидел в машине, словно аршин проглотил, и смотрел отсутствующим взглядом вперед.
Чет с важным видом обошел вокруг машины, и в этот момент необычный пассажир заговорил каким-то странным, высоким и пронзительным голосом. Я не понял ни слова, но, хотя это и может показаться невероятным, совершенно точно знал смысл его речи.
- Не прикасайтесь ко мне! - потребовал незнакомец. - Уйдите прочь. Не мешайте.
После этого он открыл дверцу и ступил на землю. Чет попятился, остальные тоже. Наступило тягостное молчание, хотя за секунду до этого толпа гудела, как пчелиный рой. По мере того как незнакомец шел по улице, люди расступались перед ним. Чарли и полковник тоже отступили назад, давая ему дорогу, и притиснули меня к машине. Незнакомец прошел всего в каких-нибудь десяти шагах от женя, и я смог хорошенько рассмотреть его лицо. На нем не было совершенно никакого выражения, а сердито-кислым оно явно было от природы. Именно таким, как я представляю, мог бы выглядеть средневековый инквизитор. При этом в незнакомце было еще что-то, что трудно выразить словами. Он как бы оставлял ощущение какого-то необычного запаха, хотя на самом деле от него ничем не пахло. Пожалуй, наиболее точным для передачи этого ощущения будет запах святости, если таковой вообще существует. От него словно бы исходило вибрирующее излучение, которое действовало на органы чувств так же, как ультразвук воздействует на собаку, хотя человек его и не слышит.
Незнакомец прошествовал мимо меня и направился дальше по улице сквозь строй расступающихся людей. Шагал он медленно, отрешенно, так, как если бы вокруг никого не было, и, очевидно, не замечал никого из нас. Зато все мы не отрывали от него глаз, пока он не вышел из толпы и не повернул за угол. Даже после этого мы еще какое-то время стояли, не двигаясь, словно бы в растерянности, и только чей-то шепот вывел нас из транса. Толпа вновь загудела, хотя куда более приглушенно, чем раньше.
Чьи-то пальцы жестко схватили меня за руку. Оглянувшись, я увидел, что это Чарли. Впереди стоял полковник и не сводил с меня глаз. Его напряженное лицо побледнело, а на лбу выступили капли пота.
- Джон, - тихо произнес Чарли, - нам нужно немедленно уединиться и все обсудить.
Я обернулся к машине и увидел, что она уже стоит на земле и из нее вылезает Джордж.
- Пошли,- сказал я ему.

Впереди, расталкивая людей, шел Чарли, за ним полковник Рейнольдс, а мы с Джорджем замыкали шествие. Не произнеся ни слова, мы прошли к площади и прямо через газон направились к зданию суда. Когда мы расположились в кабинете Чарли, тот запер дверь и достал из ящика письменного стола бутылку виски и четыре бумажных стаканчика, который он наполнил почти до краев.
- Льда нет,- извинился он.- Впрочем, шут с ним, сейчас нужно как раз что-нибудь покрепче.
Мы молча разобрали стаканчики, уселись, кто где сумел, и так же молча залпом выпили неразбавленное виски.
- Вы что-нибудь поняли, полковник? - спросил Чарли.
- Было бы полезно побеседовать с пассажиром, - вместо ответа заметил Рейнольдс.- Надеюсь, его постараются задержать.
- Не мешало бы,- согласился Чарли.-Хотя, убей меня бог, не представляю, каким образом можно его взять.
- Он захватил нас врасплох, - заявил полковник.- В следующий раз мы будем наготове. Заткнем уши ватой, чтобы не слышать его птичьей тарабарщины...
- Едва ли этого будет достаточно,-возразил Чарли.- Кто-нибудь из вас слышал, как он говорил?
- Он на самом деле говорил,- вставил я,- Произносил слова, но все они были совершенно незнакомые. Какое-то непонятное щебетанье.
- И все же мы поняли, о чем он говорил,- не сдавался Чарли. - Каждый из нас. Может быть, это была телепатия?
- Сомневаюсь,- скептически заметил полковник Рейнольдс.- Телепатия вовсе не такая простая штука, как полагают многие.
- Скорее новый язык,- предположил я,-созданный на научной основе. Звуки в нем подобраны так, чтобы вызывать определенные понятия. Если хорошенько покопаться в семантике...
Чарли прервал меня, не дослушав мое весьма интересное предположение относительно семантики, которое ему мало что говорило, ибо он в ней ничего не смыслил.
- Джордж, что ты о нем знаешь?
С зажатым в изрядно грязной руке стаканчиком, вытянув ноги в носках чуть ли не на середину кабинета, Джордж почти лежал в кресле и благодушествовал. Не так уж много спиртного потребовалось, чтобы привести его в расслабленное состояние.
- А ничего,- лениво произнес он.
- Но ведь ты же приехал с ним. Неужели он ничего тебе не рассказывал?
- За все время не проронил ни звука. Я как раз отъезжал, когда он примчался и молча прыгнул рядом со мной, а потом...
- Откуда ты отъезжал?
- Ну, оттуда, где лежала куча всякого барахла. Она, пожалуй, занимала несколько акров, да и ввысь было навалено порядочно. Вроде нашей площади перед судом, только без газона, а просто мостовая, может, из бетона, а может, из чего другого, но она тянулась во все стороны, и кругом, только довольно далеко, стояли огромные дома.
- Ты узнал это место? - прервал выведенный из терпения Чарли.
- Так я же его прежде никогда не видел,- ответил Джордж,- ни на картинках, ни так.
- Вот что, расскажи-ка нам все по порядку.

Джордж начал почти теми же словами, какими в свое время описывал мне приключившееся с ним.
- Первый раз там лил такой дождь, что просто ужас. И было темновато, вроде как бы вечер наступал, и я заметил только кучу всякой всячины. Никаких зданий я не видел.
Мне он, правда, не говорил, что вообще что-то видел. Он утверждал, что ни с того ни с сего очутился прямо в Уиллоу-Гроув на улице, и к нему подъехала полицейская машина. Но я промолчал и продолжал слушать его рассказ.
- Потом, когда Чет посадил меня в каталажку...
- Минуточку, минуточку,- остановил его Чарли. - Мне кажется, ты кое-что пропустил. Где ты взял алмазы, картину и все прочее?
- Да из той кучи, что лежала там.-Дядюшка Джордж ничуть не смутился.- Там было много всякой ерунды, и, если бы у меня хватило времени, я бы выбрал кое-что получше. Но мне словно что-то шептало, что все вот-вот кончится, да еще дождь лупил, холодный, как осенью, а само место казалось каким то диковинным. Ну, я и взял первое, что подвернулось, положил в карман. Потом смотрю - ведро с алмазами, только я не думал, что они настоящие. А затем еще картину прихватил, а то моя Мирта все ныла, что ей, видите ли, нужна первоклассная картина для столовой.
- После этого ты пошел домой?
- Ага, только я оказался на улице. Иду себе, ни кого не трогаю, никаких законов не нарушаю...
- А что произошло второй раз?
- Это как я снова туда попал?
- Совершенно верно,- подтвердил Чарли.
- Первый раз это у меня получилось случайно. Сижу я в гостиной, ботинки снял, потягиваю пиво, смотрю телевизор, и вдруг в седьмом периоде, когда ьЯнкиэ уже провели двоих, и Мэнтл как... Послушайте, что произошло дальше, я ведь так и не знаю. ьЯнкиэ выиграли?
- Выиграли, выиграли,- успокоил его Чарли.
Джордж удовлетворенно кивнул.
- Второй раз я вроде бы повторил все это. Дело даже не столько в том, что меня посадили в камеру, сколько в несправедливости, ведь я ничего такого не сделал. В общем, я уговорил Джона принести мне пива, устроился поудобнее и решил немного промочить горло. Телевизора, конечно, там не было, но я его очень ясно себе представил. И игру, все как было. У ьЯнкиэ уже двое в ьдомуэ, Мантл выходит на удар - все это в уме, ясное дело, - и, видно, оно и сработало. Я враз очутился на том месте, где лежала куча всякого барахла, хотя это вовсе не было барахло на самом деле. Это все были хорошие вещи. Некоторые из них вообще не поймешь для чего. Так вот, они там лежали, и время от времени кто-нибудь подходил из тех высоченных домов,-поверьте мне, до них было вовсе не два шага, это только казалось, что они близко,- тащил что-нибудь в руках, бросал в общую кучу и шел назад.
- Насколько я понимаю, во время второго посещения этого места вы пробыли там значительно дольше,- вставил полковник.
- Дело было днем, да и дождь не лил как из ведра,- объяснил дядюшка Джордж.-Само место уже не выглядело таким диковинным, хотя и казалось унылым, точнее, пустынным. Людей не было видно, если не считать тех, кто приходил что-нибудь бросить в общую кучу. Никто из них не обращал на меня никакого внимания, они вели себя так, словно меня вообще не было. Сказать по чести, я не знал, удастся ли еще раз побывать там, а много в руках не унесешь, ну я и решил, что уж на этот раз торопиться не буду, сделаю все как следует. Осмотрю всю кучу и выберу то, что мне нужно. Вернее, там было много, чего бы мне хотелось, но я решил отобрать то, что понравилось больше всего. Вот я и начал ходить вокруг кучи и брать разные вещи, которые приглянулись, а потом попадалось что-нибудь еще лучше и приходилось выбирать из отобранного. Иногда я сразу клал вещь назад, а иногда оставил и бросал что-нибудь из взятого. Сами знаете, человек всего не унесет, а у меня и так уже набрались полны руки. По краям той груды лежало множество отличных вещиц. Один раз я было попытался взобраться наверх за очень любопытной штуковиной, но там все было наведено кое-как, и, когда я начал лезть, вся куча зашевелилась, и я побоялся, что она свалится на меня. Я поскорее слез, как можно осторожнее, и потом волей-неволей брал только то, что лежало внизу.
Рассказ дядюшки Джорджа настолько заинтересовал полковника Рейнольдса, что он весь подался вперед, боясь пропустить хоть слово.
- Не могли бы вы описать, каковы были предметы в этой груде вещей?
- Ну, например, пара очков с какой-то нашлепкой на оправе. Я их примерил, и мне сразу стало так радостно, что я просто испугался. Стоило снять их, и я сразу перестал чувствовать себя счастливым. Еще раз надел, и опять чуть ли не сомлел от счастья.
- Ты почувствовал себя счастливым? - переспросил Чарли.- Иными словами, от очков ты опьянел?
- Да нет, я был счастлив вовсе не так, как бывает после доброй порции виски. Просто счастлив, и все. Заботы, неприятности куда-то исчезли, мир вдруг показался прекрасным, а жизнь - отличной. Была там еще одна вещица, большой кусок стекла, квадратный, а может, и кубический. У гадалок бывают похожие, только у них маленькие, круглые. Так вот, это стекло было такое красивое, смотрел бы в него и смотрел. Нет, в нем ничего не отражалось, как, скажем, в зеркале, и все равно казалось, что где-то глубоко внутри в нем картина. Сначала мне только почудилось, будто это дерево, а потом пригляделся - точно, дерево. Большой вяз, как тот, что рос во дворе у моего деда, с гнездом иволги на кривой ветке. На этом тоже было гнездо иволги, и сама птичка рядом сидела. Смотрю еще: ба, да ведь это тот самый вяз, а за ним дом деда и загородка со сломанной жердью, и сам дед сидит на траве, курит свою трубку из кукурузного початка. Значит, сообразил я, стекло показывает все, что вы захотите. Сперва в нем было только дерево. Стоило мне подумать про иволгу и про гнездо, и они тут как тут. Деда вспомнил - и он сразу появился, хотя уже больше двадцати лет прошло, как его похоронили. Я немного посмотрел на деда, а потом заставил себя отвернуться. Уж очень я любил его, и тут, как увидел, сразу не по себе стало. К этому времени я уже разобрался, что это было за стекло, и для пробы подумал про пирог с тыквой. Ну, он тоже сразу появился, корочка поджаристая и вся в пупырышках от масла. Про пиво еще вспомнил, и оно...
- Я не верю ни единому слову из всей этой сказки,- сказал Чарли.
- Продолжайте, - вмешался полковник. - Расскажите нам, что произошло дальше.
- Ну, я обошел почти вокруг всей кучи, насобирал всякой всячины да и обратно выкинул немало, и все равно у меня рук не хватало, еле тащил. И карманы набил полнехоньки. А кое-что даже на шею повесил. Вдруг от домов мчится машина, летит над землей совсем низко прямехонько ко мне...
- Вы имеете в виду машину, на которой приехали?
- Вот именно. А в ней сидит какой-то грустный старикан. Подъехал он к куче, опустил машину не землю, вылез и назад заковылял. Тогда я подошел к машине, положил все свое добро на заднее сиденье и подумал: ьВот, черт возьми, как подвезло! Сколько еще добра можно ваять!э Конечно, сначала я решил попробовать, сумею ли ею управлять, влез внутрь, туда, где старикашка сидел, и оказалось, что это проще пареной репы. Я приподнял машину над землей и двинулся потихоньку вдоль кучи; все вспомнить пытаюсь, где я разные штуковины побросал: хотел вернуться, собрать их и сложить на заднее сиденье. Вдруг слышу, кто-то бежит сзади. Обернулся - этот тип в черном, что со мной приехал. Подбежал к машине, положил руку на борт и плюхнулся рядом. И тут раз - и мы в Уиллоу Гроув.
Полковник Рейнольдс вскочил на ноги.
- Вы хотите сказать,- закричал он,-что на заднем сиденье в машине лежат все те необычные предметы, о которых вы нам только что рассказывали?!
- Пожалуйста, сядьте, полковник,-вмешался Чарли.- Надеюсь, вы не верите всем этим басням, которыми он нас потчевал. Совершенно очевидно, что то, о чем говорил Джордж, просто физически невозможно и...
- Чарли,- сказал я,- разреши мне напомнить еще о нескольких невозможных вещах. Таких, как - картина, которая находится в Национальной галерее и одновременно у нас, в Уиллоу-Гроув, машина без колес, штуковина, один конец которой раскален, а другой холодный как лед.
- Боже, у меня ум за разум заходит,-прошептал Чарли в отчаянии.- И надо же, чтобы все это свалилось на мою голову.
- Послушай, Чарли,- заметил я,- по-моему, на твоей голове пока еще ничего нет. Все эти загадки не имеют ни малейшего отношения к нарушениям закона. Конечно, ты можешь сослаться на то, что Джордж взял автомобиль без разрешения владельца. Но ведь это же не автомобиль...
- Все равно, это средство передвижения, - заупрямился Чарли.
- Но владелец выбросил его! Он бросил его и ушел, и...
- Мне бы прежде всего хотелось узнать, где находится это место и почему люди выбрасывали свое добро,- заявил полковник.
- И конечно, вы бы хотели прибрать его к рукам,- добавил я.
- Вы чертовски правы,- согласился он.- Именно это я намерен сделать. Вы отдаете себе отчет, что могут значить подобные предметы для нашей страны? Например, склонить чашу весов в нашу пользу, имея в виду потенциального противника, и я отнюдь не...
На лестнице, а затем в холле послышался топот. Дверь распахнулась, и в комнату, чуть не грохнувшись, ворвался помощник шерифа.
- Сэр,- с трудом переводя дыхание, обратился он к Чарли,- я не знаю, что делать. Какой-то сумасшедший проповедует возле памятника Неизвестному солдату. Мне сказали, что шериф отправился с намерением прогнать его в шею, поскольку у того нет разрешения выступать с проповедями в общественном месте, а потом шерифа видели бегущим в участок. Я вошел туда с заднего входа. Смотрю: шериф хватает винтовки и подсумки, а когда я спросил его, в чем дело, он не захотел со мной разговаривать, потащил целую охапку оружия на площадь и свалил все у памятника. Там собралась толпа, и все тащат разное добро и бросают...
Я не стал дожидаться, когда он кончит, и бросился к двери.
Куча вещей у памятника выросла настолько, что уже сравнялась с его подножием. Там были навалены велосипеды, радиоприемники, пишущие машинки, электробритвы, швейные машины, пылесосы и много чего еще. Стояло даже несколько автомобилей. Наступали сумерки, в город стекались окрестные фермеры, и вместе с жителями со всех сторон шли через площадь, таща разное добро, чтобы прибавить его к быстро растущей куче.
Незнакомца, приехавшего с Джорджем, нигде не было видно. Он сделал свое черное дело и исчез. Стоя на площади и глядя на темные фигурки людей, которые, словно муравьи, спешили со всех сторон прямо к памятнику Неизвестному солдату, мрачно замершему в неровном свете трех качающихся на легком ветерке уличных ламп, я представил себе множество других городов по всей стране с огромными грудами всевозможных выброшенных вещей.
Боже, подумал я, ведь никто из них не понял ни слова, ни единого звука из птичьего языка проповедника. Однако то, что он хотел им сказать, как и тогда, когда мы все отступили назад, давая ему дорогу, явилось для них неоспоримым приказом. Значит, я не ошибся, когда предположил, что весь секрет кроется в семантике.
Конечно, в нашем языке множество слов, гораздо больше, чем необходимо обыкновенному человеку, однако мы так к ним привыкли, привыкли к их беспрерывным приливам и отливам, что многие из них - возможно, большинство - утратили глубину и точность содержания. А ведь было время, когда великие ораторы овладевали вниманием множества людей с помощью простой поэзии своих речей; такие ораторы подчас меняли общественное мнение и направляли его по другому руслу. Увы, теперь слова, которые мы произносим, потеряли свою былую силу.
ьВот смех всегда сохранит свою ценностьэ,- подумал я. Простой веселый смех, даже если человек и не знает его причины, способен поднять настроение. Громкий и раскатистый, он означает дружелюбие, тихий и сдержанный - свидетельствует о превосходстве интеллекта и в соответствующих условиях может даже выбить почву из-под ног.
Все дело в звуках, в звуках, которые вызывают главные эмоции и реакции человека. Не использовал ли чего-нибудь в этом роде таинственный пришелец? Не были ли это звуки настолько хитро сплетенные, настолько глубоко проникающие в психику человека, что они проникнуты таким же большим содержанием, как и тщательно составленные предложения в нашей речи, но с одним решающим преимуществом: присущая им сила убеждения недоступна обычным словам. Ведь существовали же на заре истории человечества и предупреждающее ворчание, и вопль ярости, и крик, обозначающий пищу, и дружелюбное кудахтанье знакомства! Так не является ли странный язык незнакомца некой сложнейшей разновидностью эти примитивных звуков?

Старик Кон Уазерби тяжело протопал по газону и водрузил на самый верх кучи портативный телевизор. Шедшая следом молодая женщина, которую я не узнал в лицо, бросила рядом с телевизором сушилку для волос, пылесос и тостер. Мое сердце обливалось кровью при виде этого зрелища. Неверно, мне следовало бы подойти к ним и попытаться привести их в чувство - по крайней мере Кона,- постараться остановить, доказать, что они совершают величайшую глупость. Ведь тот же Кон по центам копил деньги, страдал без рюмочки, выкуривал лишь три дешевые сигары в день вместо обычных пяти, и все ради того, чтобы приобрести этот телевизор. Однако каким-то образом я знал, что останавливать их бесполезно. Я шел прямо по газону, чувствуя себя разбитым и опустошенным. Навстречу мне, пошатываясь под тяжестью ноши, шла знакомая фигура.
- Дороти? - удивленно воскликнул я. Дороти резко остановилась, и несколько книг, которые она тащила в охапке, шлепнулись на землю.
Меня словно молнией озарило - ведь это же были мои книги по юриспруденции!
- Немедленно соберите все и отнесите назад! - приказал я.- Что это взбрело вам на ум?
Вопрос, разумеется, совершенно излишний. Кто-то, а уж она-то обязательно ухитрилась оказаться на месте, чтобы послушать невесть откуда взявшегося проповедника, и, безусловно, первой уверовала в его бред собачий. Она чуяла всяких евангелистов миль за двадцать, и самыми волнующими моментами в ее жизни были часы, проведенные на жестких скамьях в удушливой атмосфере молитвенных собраний, где заезжий пророк вещал о геенне огненной.
Я направился было к Дороти, но тут же забыл и о ней, и о моих книгах. С противоположной стороны площади донесся захлебывающийся лай. Из темноты боковой улицы на свет выбежала нескладная фигура, которую преследовала свора собак. Незнакомец в черном, а это был именно он, подобрал полы своего балахона, чтобы они не путались в ногах, и явно показывал неплохие результаты в этом импровизированном состязании. Время от времени то одной, то другой собаке удавалось в прыжке отхватить кусок его развевающегося балахона, но это не умаляло его прыти.
Да, с людьми у него явно дело обстояло лучше, чем с собаками. Их как раз выпустили погулять с наступлением темноты, и, естественно, просидев целый день на цепи, они теперь нуждались в хорошей разминке. Видимо, собаки не понимали птичьего языка незнакомца, а быть может, сам он был настолько необычен для них, что они сразу же решили, что это чужой, с которым нечего церемониться.
Он промчался по газону вместе с преследующей его сворой, свернул в идущую от площади улицу, и только тогда я понял, куда он бежит. Я что-то прокричал и ринулся вслед. Ведь он наверняка хотел добраться до машины, на которой прибыл дядюшка Джордж и которая была собственностью последнего. Этого допустить было нельзя.
Я знал, что едва ли сумею догнать пришельца, и рассчитывал только на Чета. Надо полагать, он поставил одного-двух полицейских охранять машину, а пока проповедник будет их уговаривать, пройдет какое-то время и я успею перехватить его раньше, чем он умчится.
Конечно, он может попытаться одурачить и меня своим щебетаньем, но я усиленно внушал себе, что должен устоять.
Так мы мчались по улице - впереди незнакомец, чуть сзади свора лающих собак, а за ними я,- когда показалась стоящая у полицейского участка машина, которую все еще окружала порядочная толпа. Проповедник несколько раз каркнул - я затрудняюсь подобрать другое слово,- и люди поспешно стали расходиться. Он даже не заметил своего бега, и тут следует отдать ему должное: он показал себя неплохим спортсменом, а футах в десяти от машины просто сильно оттолкнулся, подпрыгнул и словно поплыл к ней по воздуху, а затем плюхнулся прямо на место водителя. Возможно, все дело было в том, что собаки до смерти его напугали, а при определенных критических обстоятельствах человек способен буквально на чудеса, которые в обычное время кажутся невероятными. Впрочем, даже в этом случае проповедник продемонстрировал отличную атлетическую подготовку, никак не вязавшуюся с его внешностью огородного пугала.
Едва он оказался на месте водителя, как машина мгновенно взмыла в воздух и в считанные секунды, легко порхнув над крышами, исчезла в темном небе. Двое полицейских, которых Чет выделил для охраны, стояли, разинув рты и глядя на то место, где она только что находилась. Начавшие было расходиться по приказу незнакомца люди остановились и тоже удивленно таращились на пустое место. Даже собаки, носившиеся по кругу, были обескуражены и то и дело поднимали головы и жалобно подвывали.
Я стоял вместе со всеми, стараясь отдышаться после пробежки, когда сзади послышался топот и кто-то схватил меня за руку. Это был полковник Шелдон Рейнольдс.
- Что случилось? - встревоженно спросил он.
Я с горечью, и отнюдь не стесняясь в выражениях объяснил ему, что именно произошло.
- Он улетел в будущее,- заключил полковник.- Ни его, ни машины мы никогда больше не увидим.
- В будущее?
- Да. Скорее всего туда. Иначе это никак не объяснишь. Сначала я полагал, что Джордж установил контакт с ьлетающей тарелкойэ, но я ошибался. Незнакомец, должно быть, путешественник из будущего. Видимо, вы были правы в отношении его языка. Это новая семантика, своего рода стенографический язык, составленный из основополагающих звуковых комбинаций. Вероятно, такой язык можно создать искусственно, но это потребует много времени. Надо полагать, он возник или был позаимствован, когда их раса отправилась к звездам,- знаете, своего рода универсальный язык, вроде языка знаков некоторых индейских племен...
- Но ведь тогда выходит, что и дядюшка Джордж путешествовал во времени! - воскликнул я.- Да у него не хватит ума...
- Послушайте,- остановил меня полковник, - для того, чтобы путешествовать во времени, возможно, вообще ничего не нужно знать. Возможно, человек просто должен что-то почувствовать или быть в соответствующем настроении. Не исключено, что в современном мире найдется всего лишь один человек, способный испытывать подобные чувства...
- Но, полковник это же абсурд! Допустим, чисто теоретически, что Джордж действительно побывал в будущем. Почему же, скажите на милость, люди будущего выбрасывали свои вещи, почему там была эта самая свалка?
- Откуда мне знать,- сказал полковник.- Вернее, я не могу ручаться, но у меня есть одна гипотеза.
Он подождал, не спрошу ли я, какая именно, но, так как я промолчал, начал сам:
- Мы немало говорили о контактах с другими цивилизациями, которые рассеяны в космосе, и даже проводили специальные прослушивания космоса в надежде поймать сигналы, посланные разумными существами. Пока таких сигналов не удалось принять, и, возможно, что мы их вообще никогда не услышим, ибо отрезок времени, на протяжении которого цивилизация является высокоразвитой в технологическом отношении, может оказаться очень коротким.
Я покачал головой:
- Не пойму, к чему вы ведете. Какое отношение к сигналам из космоса имеет то, что произошло в Уиллоу-Гроув?
- Согласен, возможно, не такое уж большое, если не считать того, что если контакт когда-либо и состоится, он должен произойти с технологически развитой расой, подобной нашей. А, по мнению ряда социологов, технологическая фаза любого общества со временем сама себя изживает или же создает такие условия, против которых восстают люди, или, наконец, приводит к тому, что интерес общества переходит с технологии на другие вопросы, и...
- Постойте-ка,- прервал я.- Уж не хотите ли вы сказать, что та груда разного добра, которую видел Джордж,- это результат того, что человеческая раса далекого будущего отвергла технологическое общество и выбросила различные продукты техники? Но ведь это невозможно. Если даже когда-нибудь это и случится, то отмирание техники и всех ее атрибутов произойдет постепенно. Люди просто не могут в один прекрасный день решить, что техника им больше не нужна, и начать выбрасывать всевозможные отличные и полезные вещи...
- И все же это возможно, - мрачно произнес полковник.- Это могло быть и в том случае, если отказ явился следствием какого-то религиозного движения. Незнакомец, видимо, как раз и был евангелистским проповедником из будущего. Посмотрите, что он натворил здесь за такое короткое время. Пишущие машинки, радиоприемники, телевизоры, пылесосы, сваленные в кучу у памятника,- это же все продукты технологии!
- А как быть с картиной и ведром алмазов? - возразил я.- Их ведь не назовешь техническими изделиями.
Мы оба вдруг замолчали и уставились друг на друга в сгустившейся темноте. Нам одновременно пришла мысль, как глупо стоять и спорить просто ради спора.
- Не знаю,- пожал плечами полковник Рейнольдс.- Я только высказал предположение. Машина, конечно, пропала навсегда, а с нею и все то, что Джордж сложил на заднем сиденье. Но кое-что у нас все же осталось...
Один из двух полицейских, оставленных сторожить машину, внимательно прислушивался к нашему разговору.
- Простите, что позволяю себе вмешиваться, - запинаясь, сказал он.- Но от всего этого добра ничего не осталось. Все пропало.
- Все пропало! - в отчаянии закричал я. - И картина, и алмазы?! Но ведь я же предупреждал Чета, чтобы он принял...
- Шериф тут ни при чем,- возразил полицейский.- Он оставил нас двоих здесь, а двоих в здании сторожить вещи. А позднее, когда на площади началась вся эта петрушка, ему понадобились люди, и он...
- ...принес картину, алмазы и все остальное сюда и положил в машину! - с ужасом догадался я, зная Чета и его образ мышления.
- Он считал, что таким образом мы вдвоем сможем охранять все сразу, - оправдывающимся тоном сказал полицейский.-Мы бы прекрасно справились, если бы...

Я повернулся и пошел прочь. Я не желал больше ничего слышать. Попадись мне сейчас Чет, я бы задушил его. И выбрался на тротуар и почувствовал, что за мной кто-то идет. Я обернулся - так и есть! - опять полковник. Глядя на меня, он безмолвно произнес: ьДжорджэ. И тут меня осенило, я понял, что он имел в виду.
- Сегодня по телевизору будут передавать встречу ьЯнкиэ с ьБлизнецамиэ?
Полковник молча кивнул.
- Господи, тогда нужно скорее достать где-нибудь пива!
Мы сделали это в рекордно короткое время, причем каждый притащил по целой дюжине.
Но Джордж нас перехитрил. Он сидел перед телевизором в одних носках и с бутылкой пива в руке и следил за перипетиями игры.
Мы не промолвили ни слова. Просто поставили бутылки рядом с ним на пол, чтобы запас, не приведи бог, не кончился раньше времени, вышли в столовую и, тихо сидя в темноте, терпеливо принялись ожидать развития событий.
В шестом периоде ситуация повторилась. ьЯнкиэ провели уже двоих, а Мэнтл вышел на удар. Но ничего не произошло. Джордж продолжал потягивать пиво, чесать пятки и смотреть телевизор.
- Возможно, это случится в седьмом периоде, - сказал полковник.
- Возможно,- согласился я.
Мы упорно сидели в столовой, и наши надежды постепенно таяли. Ведь до конца сезона ьЯнкиэ всего лишь четыре раза встретятся с ьБлизнецамиэ. А в следующем сезоне Мэнтл, как писали газеты, по всей вероятности, больше не выйдет на поле.

                              Клиффорд САЙМАК

                              БЕЗ СВОЕЙ ЖИЗНИ

     Мама с папой ссорились. Не то, чтобы очень  всерьез,  но  шумели  они
изрядно. Их перебранка длится уже несколько недель.
     - Не можем мы вот так сразу, бросить все и уехать! -  громко  сказала
мама. - Так  дела  не  делаются.  Надо  подумать  хорошенько,  прежде  чем
срываться с места, где провел всю свою жизнь.
     - Я уже думал! - еще громче ответил папа. - Много думал! С того  дня,
как инопланетяне начали путаться под  ногами.  Вчера  еще  одно  семейство
приехало и поселилось в доме, где раньше жили Пирсы.
     - Откуда ты знаешь, что на  какой-то  Фермерской  планете  нам  будет
лучше? - спросила мама. - А если окажется еще хуже?
     - Хуже, чем здесь просто не бывает! Если бы нам хоть в чем-то  везло!
Честно скажу, мое терпение вот-вот лопнет!
     Ей богу, папа ни вот  настолько  на  преувеличивал,  говоря  о  нашем
невезении. Помидоры в этом году не уродились, сдохли две  коровы,  медведь
не только сожрал весь мед,  но  и  разломал  ульи...  Вдобавок  испортился
трактор и его ремонт встал нам в семьдесят  восемь  долларов  и  девяносто
центов.
     - Каждому в чем-то не везет, - упрямилась мама.
     - Каждому, только  не  Энди  Картеру!  -  взвился  папа.  -  Как  это
получается, только все ему нипочем, за что бы он ни взялся. По-моему, если
Энди даже в лужу шлепнется, подымется из нее, усыпанный алмазами.
     - Ну я не знаю... - мама пожала плечами, - еды нам хватает, голыми не
ходим, и крыша над головой имеется. Может, в наше-то время не стоит  ждать
от жизни большего.
     -  Почему  не  стоит?  -   ответил   папа.   -   Человек   не   может
довольствоваться только тем, чтоб сводить концы с  концами.  Я  ночами  не
сплю, голову ломаю, что бы такое сотворить, да как бы нам жизнь  улучшить.
Чего только не  придумывал  -  ничего  не  вышло.  Даже  с  адаптированным
марсианским горохом. Посадил его на песчаном участке, не почва  -  золото.
Прямо-таки специально  насыпана  для  марсианского  гороха...  Ну  и  как,
выросло хоть что-нибудь?
     - Нет, - ответила мама, - насколько я помню, нет.
     - А на следующий год Энди Картер посадил тот же самый горох на том же
самом месте, только за забором. Так он унести не мог свой урожай!
     Это уж точно. Да и что касается фермерской  сноровки  -  разве  может
Энди сравниться с папой? Только за  что  бы  папа  ни  брался,  ничего  не
получалось. Но стоит Энди повторить вслед  за  папой  -  все  выходит  как
нельзя лучше.
     Впрочем, это касается не только нас, но и всех наших соседей.  Все  в
прогаре, один Энди в выигрыше.
     - Запомни, - повторил папа, - еще одна неудача, и я бросаю это  дело.
Попытаемся начать все сначала на какой-нибудь из Фермерских планет...
     Дальше можно было не слушать.
     Я незаметно выскользнул за дверь и, шагая  по  дороге,  с  сожалением
подумал, что когда-нибудь он действительно решит эмигрировать, как  многие
наши старые соседи.
     Может, переселиться на новое место  не  так  и  плохо,  но,  когда  я
прикидывал, что для этого придется покинуть Землю, мне становилось  не  по
себе. Все эти планеты страшно далеко, и неизвестно, хватит ли  у  нас  сил
вернуться, если там не понравится?  Кроме  того,  здесь  все  мои  друзья.
Конечно, они инопланетяне, только мне с ними очень интересно.
     От этой мысли я даже слегка вздрогнул, впервые ясно  представив,  что
все мои друзья - инопланетяне. Мне с ними так здорово, что  я  никогда  не
задумывался, кто они.
     Мне казалось немного странным, когда папа с мамой говорили, что скоро
на Земле народу станет меньше - ведь все покинутые хозяйства по  соседству
покупали инопланетяне. У них просто выбора нет - все внешние колонии Земли
для них закрыты.
     Я как раз проходил мимо фермы Картеров и углядел, что в саду  деревья
буквально ломятся под тяжестью плодов. Я  подумал,  что  надо  будет  сюда
заглянуть,  когда  они   дозреют.   Конечно,   в   таких   делах   следует
осторожничать, потому  что  Энди  Картер  -  человек  очень  противный,  а
садовник его, Оззи Бернс - и того хуже. Помню, Энди  однажды  нас  накрыл,
когда мы забрались к нему за дынями, и  я,  удирая,  запутался  в  колючей
проволоке. Энди меня тогда поколотил, на что, собственно, имел  право,  но
чтобы идти к папе и требовать с него за эту  пару  дынь  семь  долларов...
Папа заплатил, а потом выпорол меня почище, чем Энди.
     Выпорол и  сказал,  что  Энди  не  сосед,  а  сплошное  расстройство.
Правильно сказал.
     Я дошел до дома, где раньше жили Адамсы, и увидел во  дворе  Чистюлю.
Он висел в воздухе и подбрасывал старый баскетбольный мяч.  Мы  зовем  его
Чистюлей, потому что  не  можем  выговорить  настоящего  имени.  Некоторых
инопланетян очень странно зовут.
     Чистюля был нарядным, как обычно. Он  всегда  нарядный,  потому  что,
когда играет вместе с нами, не пачкает одежду. Мама меня ругает, почему  и
я не могу быть таким же чистым и опрятным. А  я  ей  отвечаю,  что  чистым
легко оставаться тому, кто висит в воздухе, а не ходит по земле. Ведь если
Чистюля хочет швырнуть в вас комком грязи, ему не нужно даже руки пачкать.
     В это воскресенье на нем была голубая рубашка, вроде как шелковая,  и
красные штаны - похоже, бархатные, а светлые волосы он  перевязал  зеленой
лентой, которая развевалась на ветру. На первый  взгляд  Чистюля  немножко
напоминал девчонку, но не советую ему об этом говорить, он вам не простит.
Я в  этом  убедился  на  собственной  шкуре  в  первый  же  день,  как  мы
познакомились.  Он  вывалял  меня  в  грязи  и  даже  пальцем  ко  мне  не
притронулся. Сидел себе по-турецки в воздухе, футах в трех  от  земли,  со
сладенькой улыбочкой на противной роже, а светло-желтые волосы развевались
по ветру... Хуже всего было то, что я ничего не мог с ним сделать в ответ.
     Но это было давно очень, а теперь мы хорошие друзья.
     Мы поиграли в мяч, но нам скоро надоело. А потом из дома  вышел  папа
Чистюли и сказал, что рад меня видеть, и спросил, как дела у родителей,  и
хорошо ли работает после ремонта трактор. Отвечал  я  ему  очень  вежливо,
потому что, честно говоря, немножко его побаивался.
     Дело в том, что он малость чудной - не внешне, а  потому,  как  ведет
хозяйство.  И  хотя  он  не  похож  на  фермера,  с   хозяйством   отлично
управляется. Папа Чистюли никогда не пользуется  плугом,  просто  сидит  в
воздухе скрестив ноги и плывет над полем туда, потом  обратно,  а  на  том
месте, над которым  он  проплыл,  земля  мелкая,  как  пудра.  Вот  так  и
работает. На его  поле  нет  даже  сорняков,  потому  что  ему  достаточно
проплыть над грядкой, и сорняки уже лежат в борозде, вырванные с корнями.
     Можете представить, что он сделает с любым из нас,  если  поймает  во
время хулиганства, поэтому мы  стараемся  быть  вежливыми  и  осторожными,
когда он поблизости.
     Так что я ему рассказал и о нашем  тракторе,  и  об  ульях.  А  потом
спросил, как у него дела с машиной времени, но папа Чистюли в  ответ  лишь
грустно покачал головой.
     - Даже и не знаю, что происходит, Стив, - сказал он. -  Я  опускаю  в
нее разные предметы и они исчезают, но потом не  могу  их  найти,  хотя  и
должен бы. Может я слишком далеко перемещаю предметы во времени?
     Думаю, он бы рассказал мне еще про свою машину, но тут нам помешали.
     Пока мы разговаривали с папой Чистюли, их пес загнал  кота  на  клен.
Обычное  дело,  если  поблизости   нет   Чистюли.   При   нем   все   идет
шиворот-навыворот.  Значит  Чистюля  дотянулся  до  дерева  -  не  руками,
конечно, а мысленно, - поймал кота, свернул его  в  клубок,  так  что  тот
пошевелиться не мог, и опустил на землю. Придерживая пса, который бился  и
вырывался, он сунул ему  под  нос  кота  и  одновременно  освободил  обоих
животных.
     Раздался такой вопль, какого я не слыхал. Кот молниеносно взлетел  на
дерево, едва не содрав с него кору. А пес, не успев  вовремя  затормозить,
на полном ходу врезался носом в ствол.
     Кот в это время уже орал на самой вершине будто  его  резали,  а  пес
обалдело носился вокруг дерева.
     Папа Чистюли молча посмотрел на сына. Он ничего не сделал, даже слова
не сказал, но Чистюля побледнел и как будто съежился.
     - Сколько раз повторять, чтобы ты оставил этих животных  в  покое,  -
наконец  сказал  он.  -  Ты  видел,  чтобы  Стив  или  Мохнатик  над  ними
издевались?
     - Не видел, - пробормотал Чистюля.
     - Идите, - сказал папа Чистюли, - и займитесь своими делами.
     Ну, значит, пошли мы, - то есть я плелся по дороге, подымая  пыль,  а
Чистюля плыл по воздуху рядом. Мы двинулись к Мохнатику, которого  застали
перед домом. Он сидел и ждал, уверенный что рано или поздно кто-нибудь  из
нас пройдет мимо. На плече у него чирикала  пара  воробьев,  рядом  с  ним
скакал   кролик,   а   из   кармана   выглядывала   белочка,   поблескивая
глазами-бусинками.
     Мы с Мохнатиком уселись под деревом, а Чистюля устроился около нас  -
он тоже почти сидел, то есть висел дюймах в трех над землей. Мы соображали
куда отправиться, но ничего путного в голову не шло,  так  что  мы  просто
сидели и болтали, кидали камешки, жевали  травинки,  а  зверьки  Мохнатика
бегали вокруг нас, ничуть не боясь. Они немного сторонятся Чистюлю,  а  ко
мне, если рядом Мохнатик, подходят без опаски.
     Меня вовсе не удивляет, что зверьки любят Мохнатика: он  и  сам  весь
покрыт гладкой  блестящей  шерсткой,  и  на  нем  только  такие  маленькие
трусики. Если его  отпустить  без  этих  трусиков,  его  могут  по  ошибке
подстрелить.
     Значит, мы соображали, чем бы заняться, и тут я  вспомнил,  что  папа
говорил о какой-то новой семье, которая поселилась  у  Пирсов.  Мы  решили
пойти туда и узнать, а нет ли у них детей?
     Оказалось, что они привезли с собой мальчика  нашего  возраста.  Этот
мальчишка был немного угловатый, невысокого  роста,  с  большими  круглыми
глазами, но мне он сразу понравился.
     Он сказал нам, как его зовут, но его имя оказалось еще  труднее,  чем
имена Мохнатика и Чистюли,  так  что  мы  немного  посовещались  и  решили
называть его Малыш. Это имя очень ему подходило.
     Потом  Малыш  позвал  своих  родственников  и  по  очереди  всех   их
представил. Мы познакомились с его папой, мамой, с маленьким братишкой и с
младшей сестрой, похожей на него самого. Потом его родственники  вернулись
в дом, только папа Малыша присел с ними поболтать и сказал, что не слишком
уверен в своих земледельческих способностях;  по  профессии  он  вовсе  не
фермер, а оптик. Папа Малыша объяснил  нам,  что  оптик  -  это  тот,  кто
вырезает и шлифует линзы. Но у его профессии нет перспектив на  их  родной
планете. И еще добавил,  что  очень  доволен,  перебравшись  на  Землю,  и
постарается быть нам хорошим соседом и много  всякой  ерунды  в  таком  же
роде.
     В общем, мы дождались, когда он замолчит, и смылись. Нет ничего хуже,
если взрослый пристанет и его приходится сидеть и слушать.
     Мы решили показать Малышу окрестности и посвятить его  в  наши  дела.
Перво-наперво мы отправились в Черную Долину, но шли медленно, потому  что
нам  все  время  докучал  кто-нибудь  из  любимцев  Мохнатика.  Вскоре  мы
напоминали бродячий зоопарк:  кролики,  белки,  черепахи  и  еще  какие-то
зверьки.
     Я, конечно, люблю Мохнатика, и мне с  ним  интересно,  однако  должен
признаться, что он усложняет мою жизнь. До того, как он здесь появился,  я
частенько ловил рыбу и охотился, а теперь не могу выстрелить в  белку  или
поймать карася без того, чтобы не подумать - а вдруг это  один  из  друзей
Мохнатика.
     Вскоре мы дошли до ручья, где находилась наша ящерица. Мы  откапывали
ее все лето, с небольшими, правда, результатами, но не теряли надежды, что
в один прекрасный день извлечем ее на поверхность. Вы, конечно, понимаете,
что я говорю не о живой ящерице, а об окаменевшей  миллион  лет  назад.  В
месте, где ручей протекает через слоистую известняковую плиту.  И  ящерица
застряла как раз между двумя такими слоями. Мы  уже  откопали  четыре  или
пять футов ее хвоста и вгрызались все глубже, но нам  все  труднее  и  все
больше камня приходилось отбивать.
     Чистюля  поднялся  в  воздух  над  известняковым   выступом,   застыл
неподвижно, сосредоточился, а потом ударил изо всех своих мысленных сил  -
конечно, так, чтобы не повредить ящерицу. Он постарался на славу  и  отбил
крупный  кусок  плиты.  Пока  Чистюля  отдыхал,  мы  втроем   собирали   и
оттаскивали камни.
     Но один камень мы не смогли сдвинуть с места.
     - Ударь по нему еще раз, - сказал  я  Чистюле,  -  он  разлетится  на
кусочки, и мы их вытащим.
     - Я его отбил, а вы уж сами думайте,  что  с  ним  теперь  делать,  -
ответил он.
     Спорить с ним было бесполезно. Мы втроем ухватились за  эту  глыбину,
но она даже не дрогнула. А этот нахал сидел себе, ни о чем не  беспокоясь,
и только забавлялся, наблюдая, как мы надрываемся.
     - Поищите какой-нибудь лом, - посоветовал он. -  С  ломом,  наверное,
справитесь.
     Мне Чистюля уже порядком надоел, и  чтобы  хоть  на  минуту  от  него
отдохнуть, я согласился, сказав, что пойду за  ломом.  А  этот  новенький,
Малыш, решил идти со мной. Мы выбрались обратно на дорогу и направились ко
мне. Мы не торопились. Ничего с Чистюлей не сделается, если он подождет.
     Мы шли с Малышом по дороге и болтали.  Он  рассказывал  мне  о  своей
родной планете, а я рассказывал ему о Земле. Я чувствовал, что  мы  быстро
подружимся.
     Когда мы проходили мимо сада  Картеров,  Малыш  внезапно  остановился
посреди дороги и напрягся, как охотничья собака, почуявшая дичь. Поскольку
я шел позади, то врезался в него, но он даже не пошевелился, хотя я крепко
в него впилился. Его глаза блестели, и весь он был так возбужден,  что  аж
дрожал.
     - Что случилось? - спросил я.
     Малыш пристально разглядывал что-то в  саду.  Я  посмотрел  в  ту  же
сторону, но ничего не увидел.
     Вдруг он резко повернулся, перепрыгнул через забор на другой  стороне
дороги и помчался по полю напротив сада Картера. Я побежал следом,  догнал
Малыша у самой границы леса, схватил за плечо и повернул лицом к себе.
     - Что случилось? - крикнул я. - Куда ты так летишь?
     - Домой, за ружьем!
     - За ружьем? А зачем тебе ружье?
     - Там же их полно! Надо всех уничтожить!
     Тут он, кажется, сообразил, что я ничего не  понимаю.  бывает,  чтобы
людям все время не везло - если только кто-нибудь специально не мешает  им
нормально жить.
     Да и не только нам. Всем,  буквально  всем  соседям  не  везло  -  за
исключением Энди Картера. Видно, Энди слишком плохой  человек  даже,  чтоб
его неудачи преследовали.
     - Ладно, - сказал я, - пошли за твоим ружьем.
     Я прикидывал, как же выглядит это потрясное ружье, из которого  можно
стрелять по цели, которой даже не видно?
     Мы добежали до его дома так быстро, что сами не поверили. Папа Малыша
сидел под деревом. Малыш подошел к нему и  начал  что-то  говорить,  но  я
ничего не понимал.
     Папа немного послушал его, а потом сказал:
     - Ты должен говорить на здешнем языке, иначе это  очень  невежливо  с
твоей стороны. Если  хочешь  стать  хорошим  гражданином  этой  большой  и
прекрасной планеты, ты должен пользоваться ее языком, перенимать ее обычаи
и стараться жить так, как живут ее обитатели.
     Одно могу сказать: папа Малыша умел выбирать слова!
     - Скажите, пожалуйста, - спросил  я,  -  правда,  что  эти  невидимки
приносят несчастье?
     - Правда, - ответил папа Малыша. - На нашей планете они  здорово  нам
досаждали.
     - Папа, - спросил Малыш, - можно взять ружье?
     - Не торопись, - ответил его папа. - Все  надо  тщательно  проверить.
Там, у нас, ситуация была ясной. Но здесь могут существовать иные  обычаи.
Не исключено, что человек,  которому  они  принадлежат,  станет  возражать
против их уничтожения.
     - Но разве они - чья-то собственность? -  возразил  я.  -  Как  можно
владеть тем, чего даже не видно?
     - Я имел в виду владельца фермы, где они появились.
     - Энди Картера? Но ведь он о них не знает.
     - Не имеет значения, - ответил папа Малыша. - Мне  кажется,  что  тут
возникнет серьезная этическая проблема. На нашей планете этих созданий все
ненавидели. Но здесь может оказаться иначе. Видишь ли, тому, кого они себе
выберут хозяином, они очень полезны.
     - То есть Энди они приносят удачу? - спросил я. - А мне казалось,  вы
говорили, что с ними одни неприятности.
     - Да, они  приносят  несчастье  всем,  кроме  хозяина.  У  них  такое
правило: счастье для одного - несчастье для  остальных.  Потому  на  нашей
планете никто и не позволял им у себя поселяться.
     - Значит, вы думаете, что они выбрали себе Энди, и поэтому ему везет?
     - Ты абсолютно прав, - сказал папа Малыша. - Ты прекрасно уловил суть
дела.
     - Так почему бы прямо сейчас не пойти и не истребить их всех?
     - А этот мистер Картер не будет иметь ничего против?
     - Ну, ничего хорошего от него ждать не приходится. Он  нас  наверняка
прогонит раньше, чем мы завершим дело  наполовину.  Но  ведь  потом  можно
тайком вернуться и...
     - Исключено, - возмутился папа Малыша.
     Папа Малыша  прямо-таки  терпеть  не  мог  нечестных  поступков.  Он,
наверное, умер бы от стыда, если б его засекли за хулиганством.
     - Так нельзя, - сказал он. - Это будет в высшей степени неэтично. Как
ты думаешь, Стив, знай Картер, что они у него на ферме, он  захотел  бы  с
ними расстаться?
     - Я уверен, что нет. Он только о себе и думает.
     Папа Малыша тяжело вздохнул и встал.
     - Стив, твой отец сейчас дома?
     - Наверняка.
     - Пойдем, поговорим с ним. Он здесь родился,  он  честный  человек  и
посоветует нам, как поступить.
     - Скажите, пожалуйста, - спросил я, - а как вы их называете?
     - У них есть название; но его не перевести на  ваш  язык.  Понимаешь,
оно связано с тем, что они не находятся ни здесь, ни  там,  а  как  бы  на
границе, между... Да, можно назвать их Граничниками.
     - По-моему, хорошее объяснение, и слово...
     - Да, - подтвердил папа Малыша, - давай их так и называть.
     Мой папа обалдел почище моего, когда узнал о них, но  чем  дольше  он
слушал папу Малыша и чем сильнее задумывался, тем  больше  убеждался,  что
его не обманывают.
     - Наверное, вы  правы,  -  наконец  сказал  он.  -  Ведь  за  что  ни
возьмешься, ничего не выходит. Признаться, злость меня разбирает, когда  я
вижу, что мне ничего не удается, а этому Картеру везет во всем.
     - Меня очень беспокоит, - сказал папа Малыша,  -  что  мы  обнаружили
Граничников на вашей планете. У нас их много, да и на  соседних  планетах;
но я никогда не думал, что они забрались так далеко.
     -  Одно  непонятно,  -  сказал  мой   папа,   раскуривая   трубку   и
присаживаясь, - почему мы их не видим, если они здесь, рядом.
     - Существует вполне научное объяснение, но его, к  сожалению,  нельзя
выразить на вашем языке. Они живут как бы в  иной  фазе,  хотя  и  это  не
совсем правильно. Взгляд ребенка проницателен, ум распахнут, поэтому может
увидеть нечто, буквально  капельку,  сверх  действительности.  Вот  почему
Граничников видят только дети. Я в детстве тоже их видел и даже  уничтожил
немало. Должен вам сказать, что  на  нашей  планете  поиски  и  постоянное
истребление Граничников входят в обязанности детей.
     - А ты их видел? - папа повернулся ко мне.
     - Нет, папа, не видел.
     - И вы тоже не видели? - спросил он у папы Малыша.
     - Я утратил возможность  видеть  Граничников  много  лет  назад.  Что
касается вашего мальчика, то, возможно, только дети некоторых рас...
     - Но это значит, что  Граничники  нас  видят?  Иначе  как  они  могут
приносить счастье или несчастье?
     - Несомненно, нас они видят. Это бесспорный факт, ведь  ученые  нашей
планеты с давних пор исследуют этих существ.
     - Еще один вопрос: как они выбирают себе хозяев? И что  они  с  этого
имеют?
     - Это окончательно не выяснено, - ответил папа Малыша. - Но  на  этот
счет имеется много гипотез и одна из них гласит, что собственной  жизни  у
Граничников нет,  и,  чтобы  существовать,  они  должны  иметь  постоянный
образец. С него они копируют и внешность, и чувства, напоминая паразитов.
     Тут папа остановил его. Он уже изрядно  запутался  и  ему  необходимо
было поразмышлять вслух.
     - Не думаю, - сказал папа, -  что  они  делают  это  за  так.  Должна
существовать конкретная причина  -  как,  впрочем,  в  любой  работе.  Все
делается по определенному плану, все имеет свою цель. И  если  внимательно
приглядеться, плохих дел вообще не существует. Может,  несчастья,  которые
приносят Граничники, частицы большого и важного плана? Может, они помогают
нам воспитывать характер?
     Честное слово, я впервые слышал, чтобы папа  так  рассуждал,  да  еще
сидя с папой Малыша.
     - Я тоже пытался объяснить их существование, но не думал о  том,  что
вы сейчас сказали.
     - А может, Граничники - кочевые племена, которые просто  перебираются
с места на место? Поживут себе немного, а потом отправляются дальше?
     Папа Малыша грустно покачал головой.
     - К сожалению, этого почти никогда не происходит.
     - Очень давно, когда я был маленьким, - сказал папа, - мы с мамой, то
есть с твоей бабушкой, Стив, поехали в город. Хорошо помню,  как  я  стоял
перед огромной витриной, полной игрушек,  зная,  что  никогда  мне  их  не
купят, а так хотелось  получить  хоть  одну.  Может,  они  тоже  стоят  за
огромным стеклом и смотрят на нас, на что-то надеясь?
     - Очень образное сравнение, - с явным восхищением сказал папа Малыша.
     - Что касается меня, - продолжал мой папа, - то ваше слово  для  меня
свято, и я ни в  коем  случае  не  хочу  усомниться  в  том,  что  вы  нам
рассказали...
     - Но вы сомневаетесь, и  я  вас  за  это  не  осуждаю.  Наверное,  вы
поверите, когда Стив подтвердит, что видел их?
     - Пожалуй так, - подумав, ответил папа.
     - До того, как мы переселились  на  Землю,  я  работал  в  оптической
промышленности. Вероятно, мне удастся подобрать и отшлифовать линзы, чтобы
он мог увидеть Граничников. Я ничего не гарантирую, но игра стоит свеч. Он
еще в том возрасте, когда дети видят сверх действительности. Возможно, его
зрение требует лишь небольшой коррекции.
     - Если вам удастся помочь ему, и Стив увидит  Граничников,  я  поверю
без малейших сомнении.
     - Сейчас же принимаюсь за дело, - пообещал папа Малыша.
     Папа долго смотрел, как Малыш и его папа  идут  по  дороге,  а  потом
покачал головой.
     - Некоторые инопланетяне проповедуют странные теории. Приходится  все
время быть настороже, чтобы не дать себя провести.
     - Но они говорят правду! - воскликнул я.
     Папа молча сидел и думал, и мне казалось,  что  я  вижу,  как  в  его
голове крутятся маленькие колесики и шестеренки.
     - Чем дольше все это  взвешиваю,  тем  правдоподобней  оно  выглядит.
Когда-то счастье и несчастье были  поделены  поровну,  по  справедливости.
Потом, допустим, появилось нечто, безразлично что, и  отдало  все  счастье
одному человеку. Значит, всем прочим, и нам тоже, осталось одно несчастье.
     К сожалению, мои колесики крутились медленнее папиных, и чем дольше я
его слушал, тем меньше понимал.
     - Предположим,  -  продолжал  он,  -  проблема  сводится  к  обычному
состязанию. Что для одного человека везение  -  то  для  другого  неудача.
Скажем, все хотят иметь интересную книгу. Для того, кто ее достанет -  это
победа, для других - поражение. Как с тем медведем;  для  того,  чей  улей
остался цел, это счастье, удача, а  для  того,  чей  разрушен  -  сплошные
расстройства. Опять же, сломался трактор...
     Папа долго мог так говорить, но не думаю,  что  он  сам  во  все  это
верил. Мы оба понимали, что за словами стоит что-то более существенное.
     Чистюля и Мохнатик здорово рассердились на  меня  за  то,  что  я  не
принес лом. Они заявили, что я их попросту надул, но я ответил, что совсем
нет, и, чтобы они поверили, рассказал,  что  случилось.  Может,  следовало
держать язык за зубами, но, в конце концов,  это  не  имело  значения.  Во
всяком случае, мы сразу же помирились, и вообще  стало  очень  весело.  Те
двое взялись подшучивать над Малышом насчет Граничников, но  он  никак  не
реагировал, и его оставили в покое.
     Каникулы мы провели просто здорово. Сначала  была  ящерица,  а  потом
появилась семья скунсов; они влюбились в Мохнатика и следовали за  ним  по
пятам. В один из дней Чистюля увел  у  Энди  из  сарая  все  машины.  Энди
носился по ферме и с ума сходил от злости. Все бы хорошо, только  ни  нас,
ни наших соседей не оставляли неудачи. Ну а когда рухнул наш сеновал, отец
прямо заявил, что папа Малыша был прав. Мама едва удержала его,  а  то  он
собрался идти к Энди Картеру и всыпать ему как следует.
     На  день  рождения  родители  подарили  мне  телебиовизор,  чего   я,
признаться, не ожидал. Я давно о нем мечтал, но ведь это дорогая штука,  а
после трактора и сеновала лишних денег совсем не было.
     Вы, конечно, знаете, что такое телебиовизор. Он вроде телевизора,  но
гораздо  лучше.  По  телевизору  можно   только   смотреть   передачу,   а
телебиовизор позволяет переживать ее вместе с героями. Надеваешь на голову
шлем,  выбираешь  нужную  программу,  включаешь  визор   и   приемник,   и
переживаешь то, что видишь.
     Он не требует особого воображения - все уже готово для вас: действие,
звук, запах, и даже ощущения, например, когда до тебя дотрагиваются.
     Мне подарили детский  телебиовизор,  и  он  принимал  только  детские
программы. Но мне их вполне хватало, чтоб еще переживать  всю  эту  ерунду
для взрослых!
     Я все утро просидел с телебиовизором.  Сначала  посмотрел  программу,
которая называлась "Покоряем  иные  миры"  -  о  земной  исследовательской
экспедиции, высадившейся на далекой планете, потом про охоту в джунглях, а
в конце "Робин Гуда", и он мне больше всего понравился.
     Я был страшно доволен своим телебиовизором и решил похвастаться перед
ребятами, поэтому пошел к Чистюле. Но я не успел ему ничего  показать.  Не
дойдя до калитки, я увидел, как по воздуху плывет Чистюля, а рядом  с  ним
несчастный замученный кот, над которым Чистюля все время издевался. Кот не
мог даже пошевелиться, я только видел его расширенные от ужаса глаза.
     - Эй, Чистюля! - крикнул я.
     Он приложил палец к губам, делая мне знак молчать, а  другим  пальцем
поманил к себе. Я перепрыгнул через забор, а Чистюля опустился на землю.
     - Что ты делаешь? - спросил я.
     - Он ушел и забыл запереть на замок сарай, - шепнул он.
     - Кто ушел?
     - Мой папа. Понимаешь? Он забыл запереть старый сарай.
     - Но ведь там...
     - Вот именно. В нем он держит свою машину времени.
     - Чистюля! Ты что, собираешься сунуть туда кота?
     - Почему бы и нет? Папа никогда  не  опускал  в  нее  ничего  живого.
Посмотрим, что получится.
     Мне его идея не понравилась, но уж очень хотелось  посмотреть  машину
времени. Интересно узнать, как она выглядит. Ведь папа Чистюли  ее  никому
не показывал.
     - Что, - спросил Чистюля, - трусишь?
     - Нет, но как же кот?
     - Тоже мне! Подумаешь, кот...
     Действительно, это был всего лишь кот. Я двинулся за Чистюлей,  и  мы
проскользнули в сарай, прикрыв за  собой  дверь.  В  центре  сарая  стояла
машина времени. Она не выглядела как-то особенно; обычная воронка, хоть  и
большая, а в одном, самом широком месте, обмотанная множеством проволочек.
К специальному колесу крепился примитивный  пульт  управления,  который  с
помощью  разноцветных  проводов  соединялся  с  воронкой.  Высотой  машина
доставала мне до груди, поэтому я снял телебиовизор и положил на ее  край,
чтобы заглянуть внутрь. В это время Чистюля включил питание, и я  отскочил
как ошпаренный, потому что в самом деле от неожиданности испугался.
     Постояв чуток, я вернулся, чтобы заглянуть еще  раз.  Внутри  воронки
крутился водоворот из сметаны: густой, жирный, блестящий и... живой! В нем
виднелась жизнь! И так потянуло меня  броситься  туда  вниз  головой,  что
пришлось изо всех сил держаться за край воронки, чтобы этого  не  сделать.
Кто знает, может, я в  конце  концов  и  прыгнул  бы,  но  кот  у  Чистюли
неожиданно высвободился. Не знаю, как ему удалось, ведь он был  свернут  в
клубок и буквально застегнут на пуговицу. Может, Чистюля зазевался,  но  я
думаю, кот пронюхал, что его ожидало. Так или иначе, он висел над воронкой
машины, а Чистюля приготовился или его туда сбросить.  Вот  тогда-то  коту
удалось вывернуться и он заорал, распушив хвост и загребая лапами  воздух,
чтобы не упасть в водоворот. В последний момент, уже падая,  он  ухитрился
как-то извернуться и когтями одной лапы  зацепиться  за  край  воронки,  а
другой - за мой  телебиовизор.  Я  вскрикнул  и  потянулся,  чтобы  спасти
аппарат, но было поздно: он упал в белую кашу  и  тут  же  исчез.  А  кот,
взобравшись по столбу, сидел на одной из перекладин, громко мяукая.
     Тут открылась дверь, и появился папа Чистюли. Я подумал,  что  теперь
уж мне здорово влетит, но он молча смотрел то на Чистюлю, то  на  меня,  а
потом сказал:
     - Стив, выйди, пожалуйста.
     Я выскочил за дверь так быстро, как только мог, но  через  плечо  еще
раз оглянулся - Чистюля побледнел и задрожал.  Я  знал,  что  его  ожидает
наказание, и, хоть он его вполне заслужил, мне  стало  Чистюлю  жалко.  Но
даже останься я - чем бы ему это помогло? Так что я был доволен одним тем,
что вышел сухим из воды. Но потом понял, что о везении говорить рано.
     Не знаю, наверное с перепугу, но я пошел прямо домой и рассказал папе
всю правду. Папа снял ремень и задал мне перцу. Мне показалось,  делал  он
это без особой охоты, потому что и ему надоели проделки инопланетян.
     Несколько дней я сидел дома. Ведь если куда пойти, придется проходить
мимо дома Чистюли, а мне не хотелось с ним встречаться,  по  крайней  мере
сейчас.
     Скучно было очень и я готов был расплакаться, но тут пришел Малыш  со
своим папой и принес очки.
     - Не знаю, подойдут или нет, - сказал папа Малыша. - Я шлифовал их на
глазок.
     Очки ничем не отличались от обычных,  только  стекла  были  исчерчены
прерывистыми линиями, разбегающимися во все стороны. Я надел  очки  -  они
оказались чуть великоваты, но с носа не  падали.  Я  огляделся;  двор  был
таким же, как и всегда...  только  чуть-чуть  странным.  Понимаете,  стоял
отличный августовский день, светило солнце, но  когда  я  надел  очки,  то
вокруг как будто потемнело и стало холодно. И еще меня охватило непонятное
чувство, от которого я весь передернулся. Да, свет был какой-то  странный,
но это чувство, что я нигде не нахожусь... Плохое оно было или нет - я  не
смог бы объяснить, спроси меня кто-нибудь.
     - Ну, что видно, сынок? - спросил папа.
     - Все стало каким-то непривычным.
     - Покажи-ка мне. - Он снял с меня очки и надел их сам.
     - Ничего особенного не  вижу,  -  сказал  он.  -  Только  все  вокруг
перекрашено.
     - Я же вам говорил, - сказал папа Малыша, - видеть иначе могут только
дети. Мы с вами слишком прочно вросли в действительность.
     Папа снял очки, покрутил в руках.
     - Видел Граничников? - спросил он.
     Я покачал головой...
     - Здесь их нет, - объяснил Малыш.
     - Чтобы увидеть Граничников, - добавил папа Малыша,  -  надо  идти  к
Картеру.
     - Ну так кого же мы ждем? - спросил папа.
     И мы вчетвером отправились к Картерам.
     В доме никого не было. Странно, ведь всегда кто-то  оставался  -  или
сам Картер, или его жена, или садовник Оззи Бернс - даже когда они уезжали
в город или куда еще.
     Мы стояли на дороге, а Малыш внимательно высматривал, но  не  заметил
Граничников ни в саду, ни в поле. Папа нетерпеливо покашлял. Я знал, о чем
он думает - о том, что инопланетяне сыграли  над  ним  шутку.  Но  в  этот
момент Малыш очень взволнованно сказал,  что  видит  Граничников  на  краю
пастбища - там, где начинались леса Черной Долины и где стоит сарай Энди.
     - Дайте своему мальчику очки, - сказал папа Малыша, - чтобы и он  мог
посмотреть.
     Папа протянул их мне. Сначала я не различал даже знакомых деталей, но
скоро привык к очкам и, в самом деле,  увидел  на  дальнем  краю  пастбища
движущиеся фигуры, похожие  на  людей,  но  очень  странные,  напоминающие
клочки дыма.  Я  подумал  даже,  что  если  дунуть  как  следует,  то  они
растворятся.
     - Видишь что-нибудь? - спросил папа.
     Я ответил, что вижу, а он, задумавшись, потер подбородок так  сильно,
что у него аж щетина заскрипела под пальцами.
     - Никого поблизости не видно, так что мы можем туда спокойно подойти,
- сказал он. - Пусть Стив к ним как следует присмотрится.
     - Вы считаете, что мы не нарушим порядка? - озабоченно  спросил  папа
Малыша. - Наши действия не посчитают неэтичными?
     - Вообще-то, посчитают - ответил папа, - но если  быстро  управиться,
Энди о них даже не узнает.
     Так что мы перелезли через забор и лесом  подобрались  к  месту,  где
видели Граничников. Шли мы медленно, продираясь  сквозь  заросли  ежевики,
тяжелые от черных блестящих ягод, и как можно тише, но вдруг Малыш толкнул
меня в бок и торопливо шепнул:
     - Смотри, вот они.
     Я нацепил очки и увидел...
     На окраине луга, за лесом,  стояло  гумно  Энди  -  просто  крыша  на
столбах, под которой он хранил сено, непоместившееся  на  сеновале.  Гумно
было старое, полуразвалившееся. Энди стоял на крыше и  перебирал  какие-то
доски, а по лестнице, ее придерживала миссис Картер, карабкался Оззи Бернс
с охапкой досок на плече. Энди присел и протянул руки, принимая доски. Вот
почему их дом оказался заперт - они втроем занимались починкой крыши!
     Вокруг них крутилось штук двадцать Граничников. Часть болталась около
Энди на крыше, пара-тройка стояла рядом с Оззи на ступеньках, а  остальные
помогали миссис Картер поддерживать  лестницу.  Они  суетились  вокруг,  и
каждый до отвращения напоминал Энди. Какого-то четкого сходства  не  было.
Но каждая из бестелесных фигур, буквально каждая, была приземиста и похожа
на бульдога, как Энди. И даже походка их  напоминала  его  раскачивающуюся
походку, и проглядывала в ней подлая натура Энди.
     Лестница косо стояла на неровном месте, поэтому ее надо было держать.
     Пока я на них смотрел, Оззи Бернс  уже  передал  Энди  доски,  а  сам
поднялся на крышу. Конечно  же  миссис  Картер  отвернулась  от  лестницы,
потому что Оззи уже ничего не грозило.
     Энди  присел  на  корточки,  раскладывая  доски,  потом   выпрямился,
посмотрел в сторону леса и увидел нас.
     - Что вы там делаете? - рявкнул он и тут же полез вниз  по  лестнице.
Он  сделал  два  шага,  когда  началось  самое  удивительное.   Постараюсь
рассказывать помедленнее и поподробнее.
     Для меня все выглядело так, будто одна лестница превратилась  в  две.
Первая продолжала стоять,  крепко  опираясь  на  крышу,  а  вторая  начала
съезжать вместе с Энди по краю крыши. Я хотел крикнуть, предостеречь его -
правда, не знаю, зачем. Ведь если б он упал и свернул  себе  шею,  мне  от
этого ни холодно, ни жарко.
     Но, только я собрался крикнуть, двое Граничников  бросились  к  гумну
и... вторая  лестница  исчезла.  Вот  она  поползла  по  крыше,  вместе  с
вцепившимся в нее вторым Энди, который уже трясся от страха,  и  вдруг  из
двух опять получилась одна лестница и один Энди.
     Я стоял, дрожа, не сомневаясь, что видел все не  понарошку,  но  сам,
если бы мне рассказали, ни за что бы в подобное не  поверил.  Постояв  еще
немного, я понял, что углядел одновременно два варианта событий:  вариант,
в котором лестница должна была упасть, и вариант, в котором она не  упала,
потому что Граничники ее удержали. Теперь я своими глазами  убедился,  как
работает счастье Энди. Вернее, как отваживается несчастье. Впрочем, как ни
говори Энди всегда в выигрыше. Вот  и  сейчас  он  был  уже  на  последней
ступеньке лестницы, а вокруг него - Граничники: одни подпрыгивали,  другие
прямо-таки падали сверху, и будь они людьми, они бы и  костей  не  собрали
после таких падений.
     Папа вышел из леса на луг, я следом за ним. Мы знали, в какую историю
ввязываемся, но мы не из трусливых. Сзади шли испуганные Малыш и его папа.
Энди двинул нам навстречу и, как видно, отнюдь не с мирными намерениями. А
вокруг него толпились Граничники,  нелепо  размахивая  руками,  как  и  их
хозяин.
     - Энди, - примирительно начал папа, - будем благоразумны...
     Должен заметить, что слова эти дались ему с большим трудом. Ведь папа
ненавидел Энди Картера как не знаю что, и имел на  то  уйму  оснований.  В
течение всех последних лет Энди оставался самым  мерзким  соседом,  какого
только можно себе представить.
     - Это кто тут говорит о благоразумии! - заорал Энди на папу. - Ты?  А
я слышал, что ты рассказываешь байки, что, мол,  все  твои  неудачи  из-за
меня. Я тебе прямо скажу  -  невезение  тут  не  при  чем.  Самая  обычная
бездарность: ты просто ни на что не годен. А если ты вообразил, что  своей
болтовней  что-нибудь  изменишь,  то  глубоко  ошибаешься.  Не  иначе  как
наслушался разных глупостей от инопланетян. Будь это в моей власти,  я  бы
выгнал их всех с Земли.
     Папа быстро шагнул вперед, и я решил, что Энди сейчас  получит  свое,
но папа Малыша успел подскочить и схватить за руку моего папу.
     - Нет! - крикнул он. - Не бейте его! Лучше уйдем отсюда.
     Папа стоял, раздумывая, кому из них врезать первому.
     - Ты никогда мне не нравился, - продолжал Энди. -  С  первой  минуты,
как я тебя увидел, я понял, что ты бездельник. Так оно и  есть.  Да  разве
порядочный человек станет водиться с инопланетянами. Впрочем, ты ничем  не
лучше их. А теперь убирайся и чтоб ноги твоей здесь больше не было.
     Папа вырвал руку, так что папа Малыша аж завертелся, и замахнулся.  Я
увидел, как голова Энди медленно наклоняется и  опускается  на  плечо.  На
мгновение показалось даже, что у него появилась вторая  голова.  Я  понял,
что снова вижу "предотвращение" несчастного случая, но теперь это  был  не
тот случай.
     На сей раз Граничники не успели уберечь Энди от опасности,  ведь  они
имели дело не  с  медленно  сползающей  лестницей.  Раздался  звук,  будто
морозным утром ударили по полену обухом топора. Голова Энди дернулась,  он
потерял равновесие и  повалился  на  спину.  Над  ним  тут  же  склонились
Граничники, причем, с такими глупыми физиономиями, каких я еще никогда  ни
у  кого  не  видел.  Теперь  их  можно  было  брать  голыми  очками.  Папа
повернулся, взял меня за рукав, потянул и сказал:
     - Пойдем, Стив. Нам здесь нечего больше делать. - Тихо так сказал, но
спокойно и с ноткой гордости. - Бог свидетель, - пояснил он,  пока  мы  не
спеша шли, даже не оглядываясь, - что я крепился  все  пятнадцать  лет,  с
того дня, как увидел его.
     Я вспомнил о Малыше и папе Малыша, но их и след простыл. Но папе я не
напомнил, чувствуя, что дружеских чувств он к ним сейчас не питает.
     Впрочем, я напрасно за них беспокоился -  они  ждали  нас  у  дороги,
запыхавшиеся и исцарапанные, видимо, усиленно продирались сквозь заросли.
     - Рад, - сказал папа Малыша, - что у вас все в порядке.
     -  Не  о  чем  тут  говорить,  -  холодно  отрезал  папа  и  даже  не
остановился, крепко сжав мою руку. Мне пришлось идти следом.
     Дома мы сразу прошли на кухню напиться воды.
     - Стив, очки у тебя? - спросил папа.
     Я вытащил их из кармана и отдал ему, а он положил их на  полочку  над
раковиной.
     - Пусть лежат здесь, - строго сказал он, - и чтобы ты  их  больше  не
надевал! Понял?
     - Да, папа, - ответил я.
     Честно говоря, я надеялся, что он как следует разозлится.  Я  боялся,
что после  всего  случившегося,  он  вернется  к  разговору  об  одной  из
Фермерских планет, а  раз  не  сердится,  только  молчит,  то  уже  принял
окончательное решение переселяться. Но он  даже  словом  не  обмолвился  о
ссоре с Энди, как и о Фермерских планетах. Он молчал и продолжал  злиться,
но, я думаю, на Малыша и его папу.
     Я долго размышлял над тем, что видел на лугу у Энди.  И  чем  упорнее
размышлял, тем  сильнее  убеждался,  что  раскрыл  секрет  Граничников.  Я
вспоминал лестницу  и  два  разных  события,  происходивших  одновременно.
Выходило, что я заглянул в будущее, то есть  увидел,  как  лестница  будет
падать. Но она  не  упала,  так  как  Граничники,  зная,  что  произойдет,
удержали ее и вернули на место. Из этого следовало, что  Граничники  видят
дальше во времени и предотвращают события, которые могут произойти.
     Вот,  значит,  на  чем  основано  везение  Энди  и  наше   невезение:
Граничники предвидели плохие события и предотвращали  их.  Но  не  всегда.
Ведь папа врезал Энди, а им не удалось его уберечь, хотя они  и  пытались.
Из этого я сделал я вывод, что им тоже везет не  всегда,  и  сразу  как-то
легче стало. И еще я подумал, что им достаточно увидеть, что  нас  ожидает
удача и они тут же перевернут все с ног на голову. Предположим, они  живут
немного в будущем, секунды на две вперед, и  их  отделяет  от  нас  только
разница во времени.
     Меня  озадачивал  другой  вопрос:  почему   я   видел   два   момента
одновременно? Ясное дело, ни Малыш, ни его родственники не наделены  такой
способностью, иначе рассказали бы о Граничниках подробнее, ведь их изучали
на планете Малыша многие годы, но, как я понял, так и не выяснили, как они
действуют.
     Возможно, папа Малыша, делая очки, отшлифовал линзы лучше, чем хотел.
Он мог добавить им какие-то свойства, или что-то еще с ними  сделать,  сам
того не зная. А может быть, человеческое зрение отличается от  их  зрения,
но соединившись с их оптикой, получилось нечто неожиданное.
     Я постоянно думал об этом, но крутился на одном и том же месте.
     Несколько  дней  я  сидел  дома,  чтобы  не  встречаться  с  Малышом,
поддерживая честь  семьи,  и  поэтому  не  видел  жуткого  скандала  между
Чистюлей и Мохнатиком.
     Дело в том, что Мохнатик не мог и дальше смотреть, как Чистюля мучает
несчастного кота и решил проучить Чистюлю. Мохнатик поймал скунса, постриг
и покрасил его так, что скунс ничем не отличался от кота. Потом забрался к
Чистюле и незаметно поменял животных.  Но  скунс  не  хотел  оставаться  у
Чистюли, потому что  жил  у  Мохнатика,  причем  хотел  как  можно  скорее
вернуться домой. Поэтому дал деру. Как раз в этот момент Чистюля  выглянул
во двор и увидел, что скунс протискивается под  калитку.  Решив,  что  кот
собрался от него сбежать, он поймал зверя, свернул в  клубок  и  подбросил
вверх, чтобы проучить. Скунс взлетел высоко в воздух, а приземлился  прямо
на голову Чистюле, который парил на высоте двух футов!  Скунс,  ничего  не
соображая от страха, вцепился в Чистюлю когтями и  использовал  весь  свой
арсенал защитных средств. Впервые в жизни  Чистюля  грохнулся  о  землю  и
испачкался, как другие ребята.
     Я дал бы миллион долларов, чтобы это увидеть.
     И только через неделю, после того,  как  Чистюлю  кое-как  привели  в
порядок, рядом с ним снова можно было сидеть, не зажимая носа.
     Папа Чистюли помчался выяснять отношения с папой Мохнатыми, и они так
классно поскандалили, что все хохотали неделю.
     Таким вот образом остался я  без  приятелей.  С  Малышом  мы  еще  не
помирились, а чтобы играть с Чистюлей или Мохнатиком - я не был  настолько
глуп. Я знал, что их ссора еще не кончилась, и не стал вмешиваться,  чтобы
не занимать чьей-то стороны.
     Признаться, было  очень  обидно:  каникулы  заканчивались,  а  тут  и
поиграть не с кем, и телебиовизора нет. Дни улетали один за  другим,  а  я
жалел каждую минуту.
     В один прекрасный день приехал шериф.
     Мы с папой работали во дворе и пытались наладить  сноповязалку.  Папа
давно грозился купить новую, но после всех наших невезух покупать было  не
на что.
     - Добрый день, Генри, - поздоровался шериф.
     Папа кивнул в ответ.
     - Слышал, у тебя недоразумения с соседями.
     - Можно и так назвать, - ответил папа. - Просто я недавно дал  одному
из них в морду, вот и все.
     - На его собственной ферме, так?
     Папа оставил в покое сноповязалку и, сидя на корточках, посмотрел  на
шерифа.
     - Это Энди пожаловался?
     - Он  заезжал  ко  мне  и  рассказал,  что  новая  семья  инопланетян
наболтала тебе какую-то чушь, о каких-то  тварях,  которые  всем  приносят
беды, и которых он, якобы, держит при себе.
     - Надеюсь, ты выбил из его головы эту чушь?
     -  Я  человек  мирный,  -  сказал  шериф,  -  и  мне  не   доставляет
удовольствия наблюдать, как соседи ссорятся. Я ответил ему, что для начала
поговорю с тобой.
     - Давай, - кивнул папа, - говори.
     - Послушай, Генри, ты и сам знаешь, что вся эта болтовня о существах,
приносящих беды - ерунда. Меня  удивляет  другое  -  как  ты  мог  на  это
клюнуть?
     Папа медленно поднялся, лицо его перекосилось от  злости,  и  я  даже
подумал, что  он  сейчас  стукнет  и  шерифа.  Честно  говоря,  я  здорово
испугался, потому что шерифа бить нельзя.
     Я так и не узнал, что он собирался сделать, может  только  пару  слов
сказать.
     На  своем  старом  грузовичке  подкатил  папа  Мохнатика.  Он   хотел
остановиться за машиной шерифа, но не  рассчитал  и  врезался  в  нее  так
сильно, что она проехала юзом футов шесть.
     Шериф бросился за калитку.
     - Черт побери! - закричал он.  -  Тут  у  вас  даже  машину  оставить
опасно.
     Мы оба побежали за ним. Я - потому что назревала драка, а папа -  так
мне показалось - чтобы в случае  чего  помочь  папе  Мохнатика.  Но  самое
удивительное - папа Мохнатика, вместо того, чтобы сидеть в кабине  тихо  и
ждать шерифа, выскочил на дорогу и помчался навстречу нам.
     - Мне сказали, что вас можно найти здесь, - выпалил он, тяжело дыша.
     - Вот вы и нашли, - рявкнул шериф, чуть не лопаясь  от  злости.  -  А
теперь...
     - Мой мальчик пропал! - сообщил папа Мохнатика. - Он не пришел  домой
ночевать!
     Шериф мигом успокоился, взял его за плечо и сказал:
     - Не волнуйтесь, лучше подробно расскажите, что произошло.
     - Он ушел из дома вчера рано утром и  не  вернулся  к  обеду.  Мы  не
беспокоились - он часто исчезает на  целый  день,  у  него  в  лесу  много
друзей...
     - И ночевать он тоже не пришел?
     Папа Мохнатика кивнул.
     - Когда стемнело, мы забеспокоились.  Я  отправился  его  искать,  но
безрезультатно. Он как в воду канул. Я решил, что он проведет ночь в лесу,
надеялся, что он явится утром - ничего подобного.
     - Положитесь на меня, - сказал шериф.  -  Мы  поднимем  на  ноги  всю
округу  и  организуем  поиск.  Мы  найдем  его,  обязательно  найдем!   Он
повернулся ко мне: - Ты знаешь этого мальчика? Ты дружишь с ним?
     - Конечно, - ответил я.
     - Тогда проведи нас  по  всем  местам,  где  вы  играли.  Для  начала
осмотрим их.
     - Я обзвоню соседей, чтобы собрались здесь, - сказал папа и  пошел  к
дому.
     Не прошло и часа, как набежало человек  сто.  Шериф  разделил  их  на
группы, в каждой назначил старшего и дал задания где искать.
     Меня шериф взял в свою группу, и мы отправились в  Черную  Долину.  Я
показал им ящерицу, потом место, где мы начали копать пещеру, и  место  на
реке, где Мохнатик подружился с огромной форелью, и все  остальные  места.
Мы обнаружили старые следы Мохнатика, и ни  одного  свежего,  хотя  прошли
вверх по ручью до запруды, где он впадает в реку. Когда  мы  возвращались,
уже стемнело, а я страшно устал.
     Неожиданно мне в голову пришла ужасная мысль. Я старался ее отогнать,
но так и не смог. Весь остаток пути я размышлял - может ли  поместиться  в
воронку машины времени такой парень, как Мохнатик?
     Мама  накормила  меня  ужином  и  отправила  спать,  но  потом  зашла
поцеловать, чего давно не  делала.  Она  считает,  что  я  уже  достаточно
взрослый, но сегодня вечером почему-то зашла.
     Потом она спустилась вниз, а я лежал и прислушивался к голосам мужчин
во дворе. Большинство еще продолжали поиски. Я понимал, что должен быть  с
ними, но вместе с тем знал, что мама не пустит, и в глубине души был  рад.
Я буквально падал с ног от усталости, а вечером в лесу к тому же страшно.
     Наверное, в любую другую ночь я бы сразу заснул,  но  сейчас  у  меня
перед глазами все время стояла воронка этой машины. Я пытался представить,
что будет, когда кто-нибудь расскажет шерифу  о  ссоре  между  Чистюлей  и
Мохнатиком. А если ему уже рассказали, то  шериф  наверняка  прямо  сейчас
заглядывает в воронку, ведь не дурак же он.
     Потом я подумал, а не рассказать ли мне все самому?..
     Наверное, я заснул, но когда проснулся мне показалось, что  я  вообще
не спал. Было еще темно, а сквозь окно лился пугающий красноватый свет.  Я
сел в кровати, и у меня волосы стали дыбом. В первое  мгновение  я  решил,
что горит наш сеновал или сарай, но потом  сообразили,  что  пожар  где-то
дальше. Я вскочил и подбежал  к  окну.  Горело  что-то  большое  и  совсем
недалеко.
     Похоже,  что  горело  у  Картеров,  хотя  я  сразу  смекнул  что  это
невозможно, потому как несчастья могли случиться с кем угодно, только не с
Энди. Разве что он застрахован.
     Я спустился по лестнице босиком и увидел, что мама стоит  у  открытой
двери и смотрит на пожар.
     - Что случилось, мама? - спросил я.
     - Это сеновал Картеров.  Они  звонили  соседям,  просили  помощи,  но
никого нет, все ищут Мохнатика.
     Мы стояли и смотрели на пожар, пока он почти не угас,  и  тогда  мама
снова отправила меня в постель.
     Я залез под одеяло и стал переваривать новую  порцию  впечатлений.  Я
думал, как странно: месяцами ничего не происходит, а тут так сразу, да и с
сеновалом Энди тоже не все чисто. Энди был  самым  удачливым  человеком  в
округе, и  вдруг  без  всякого  предупреждения  на  него  свалилось  такое
несчастье. Я спросил себя, а не покинули ли его Граничники, и если да,  то
почему? Может, он просто надоел им?
     Когда я снова проснулся, было ясное утро. Я быстро оделся и спустился
узнать новости о Мохнатике.
     Но мама ответила, что мужчины до сих пор его  ищут.  Она  приготовила
мне  завтрак,  заставила  все  съесть  и  запретила  уходить  далеко   или
присоединяться к группам, направляющимся  в  лес.  Она  сказала,  что  это
опасно, потому что в лесу полно медведей.  Мне  стало  смешно,  ведь  мама
никогда не пугала меня медведями.
     Но она взяла с меня честное слово. Пообещав ей, что далеко не уйду, я
со всех ног помчался  к  Картерам  посмотреть  на  остатки  сеновала  и  с
кем-нибудь поговорить. Собственно, оставался только Малыш.
     У Картеров смотреть было не  на  что.  Черные,  обугленные  головешки
местами еще тлели. Я стоял  на  дороге,  когда  Энди  вышел  из  дома.  Он
остановился и зыркнул на меня так что я быстро смылся, как только мог.
     Я проскочил мимо дома Чистюли, смотря себе под ноги, надеясь, что  не
встречу его. Мне не  хотелось  иметь  с  ним  ничего  общего,  не  то  что
разговаривать.
     Я добежал до дома Малыша, и его мама сказала, что Малыш болен, но  не
заразно, и я могу зайти его навестить. Малыш  лежал  в  постели,  и  очень
обрадовался моему приходу. Я спросил, как он себя чувствует, и он ответил,
что уже лучше. Он заставил меня поклясться, что я не расскажу его маме,  а
потом прошептал мне на ухо, что объелся зеленых яблок из сада Картера.
     О том, что случилось с Мохнатиком он слышал,  и  я  рассказал  ему  о
своих подозрениях.
     Малыш долго лежал и молчал, пока торжественно не заявил:
     - Стив, я давно хотел тебе сказать: это не машина времени.
     - Не машина времени? Откуда ты знаешь?
     - Я видел  предметы,  которые  папа  Чистюли  туда  опускал.  Они  не
пропадают. Они там так и лежат.
     - Ты видел... - тут до меня дошло.  -  Значит,  они  там  же,  где  и
Граничники?
     - Именно это я и хотел сказать, - заговорщически ответил Малыш.
     Сидя на краю кровати, я пытался переварить его открытие, но  вопросов
в голове становилось все больше, столько, что разобраться в них я не мог.
     - Малыш, - спросил я, - а где оно, то место? Ну, место, где находятся
Граничники?
     - Не знаю. Где-то недалеко, совсем рядом. Почти в нашем мире,  но  не
совсем.
     И тут я вспомнил, что говорил папа две недели назад.
     - Значит, их мир и наш разделены чем-то вроде стекла?
     - Да, вроде бы.
     - А если Мохнатик там, что они с ним сделают?
     - Не знаю, - вздрогнул Малыш.
     - Как он себя там чувствует? Может ли он дышать?
     - Наверное, может, - сказал Малыш. - Они ведь тоже дышат.
     Я встал и пошел к двери, но на полпути остановился и спросил:
     - Скажи, чем занимаются Граничники, что им здесь нужно?
     - Никто не знает точно. Говорят, что они вынуждены находиться рядом с
другими живыми существами, чтобы жить самим. У них нет  своей  собственной
жизни. И они ищут себе чужую жизнь, чтобы унаследовать ее,  но  и  это  не
совсем так.
     - Им нужен какой-то образец, - сказал я, вспомнив, что  говорил  папа
Малыша.
     - Можно и так сказать, - ответил Малыш.
     Я подумал о том, какая скучная жизнь Граничников, имеющих в  качестве
образца Энди Картера. Но, возможно, я ошибался; ведь когда я их видел, они
были счастливы, крутились себе на крыше, и каждый  из  них  выглядел,  как
Энди. Ну а как еще можно выглядеть, когда живешь рядом с ним?
     Я направился к двери.
     - Куда ты, Стив? - спросил Малыш.
     - Искать Мохнатика.
     - Я с тобой.
     - Нет. Тебе надо лежать.
     Я побежал домой, размышляя о том, что Граничники не имеют собственной
жизни, что им нужен образец, все равно какой.
     Если встречается человек с хорошей и интересной жизнью, им  везет.  И
человеку,  которого  они  выбрали,  везет  во  всем  -  ведь  они  хорошие
помощники.  Я  подумал  -  скольким   людям   хорошо   живется   благодаря
Граничникам. И какой бы это был для них удар, если бы  они  вдруг  узнали,
что стали великими, богатыми или знаменитыми  благодаря  чужим  усилиям  и
способностям, благодаря неким существам - Граничникам.
     Я пошел на кухню, к раковине.
     - Это ты, Стив? - крикнула мама из комнаты.
     - Да. Я хочу пить.
     - Где ты был?
     - Тут, недалеко.
     - Только никуда не убегай, - еще раз предупредила мама.
     - Нет, мам, не убегу.
     Я  влез  на  стул,  достал  очки,  которые  папа  положил  на  полку,
предупредив, чтобы я их больше не трогал, и сунул в карман.
     Услышав мамины шаги, я тихо выскользнул за дверь. Очки я надел только
возле  изгороди  Картеров.  Я  шел  по  дороге  вдоль  забора  внимательно
всматриваясь, когда, наконец, заметил в закутке сада  группу  Граничников.
Они ссорились из-за чего-то, явно меня не замечая, пока  я  не  подобрался
совсем близко. Тогда они повернулись и я сообразил, что они  разговаривают
меж собой, показывая на меня. У одного из них на голове, сдвинутый на лоб,
был надет мой телебиовизор.
     Значит Малыш  действительно  видел  предметы,  которые  папа  Чистюли
опускал в свою машину.
     Поначалу Граничники, кажется, не догадывались, что я их  вижу,  стали
спокойно приближаться. Я почувствовал, как волосы у меня встают  дыбом.  С
большей охотой я бы повернулся и удрал. Но тут же  вспомнил,  что  они  не
могут мне ничего сделать и перестал их бояться.
     Они видели, что я без оружия, а может даже и не знали  о  ружье  папы
Малыша. Они вертелись вокруг меня совсем как стая  ворон.  Те  тоже  смело
приближаются к обезоруженному, но держатся подальше от человека с ружьем в
руках.
     Я  заметил,  что  Граничники  шевелят  губами,   показывая   на   мой
телебиовизор. Но, конечно, не слышал ни слова. Я не обращал внимания на их
жесты, рассматривал их и думал, что с ними  случилось?  Может  я  встретил
другую стайку, чем на лугу у Энди, или они  здорово  изменились?  Они  еще
напоминали Энди, но больше - кого-то другого и очень знакомого.
     Наконец, я  заметил,  как  многозначительно  они  показывают  на  мой
телебиовизор, а потом на свои  головы,  и  догадался,  что  каждый  просит
телебиовизор для себя.
     Я не знал, что им отвечать, но тут  они  расступились:  кто-то  сзади
толкнул их, и... я оказался  лицом  к  лицу  с  Мохнатиком.  Мы  стояли  и
смотрели друг на друга, не говоря ни слова  и  не  шевелясь.  А  потом  он
шагнул вперед, и я шагнул,  так  что  мы  едва  не  стукнулись  носами.  Я
испугался,  что  сейчас  пройду  сквозь  него.  Интересно,  что  бы  тогда
случилось? Наверное, ничего особенного.
     - Ну как ты? Все в порядке? - спросил я, надеясь, что даже если он не
услышит, хоть прочитает по моим губам то, что я ему говорю, но он  покачал
головой. Я спросил еще раз, медленнее, выговаривая слова как можно  четче.
Но он вновь покачал головой. Мне пришла в голову другая идея.  Я  принялся
выводить пальцем на невидимом стекле, которое нас разделяло.
     ЧТО С ТОБОЙ? Я писал медленно,  потому  что  ему  приходилось  читать
задом наперед. Он не понял, я написал еще раз, и тут-то он сообразил в чем
дело.
     ВСЕ В ПОРЯДКЕ, ответил он и медленно дописал: ЗАБЕРИ МЕНЯ ОТСЮДА!
     Я стоял и смотрел на него, и это было ужасно, потому что он находился
там, а я не знал, как его оттуда вытащить. Видимо, он прочитал мои  мысли,
потому что подбородок у  него  затрясся,  и  я  впервые  увидел  Мохнатика
плачущим. А ведь он не плакал даже при раскопках  ящерицы,  когда  тяжелый
камень упал ему на ногу.
     Я догадался, как это должно быть страшно: сидеть там и все видеть, но
самому оставаться невидимым. Может он даже вертелся  среди  тех,  кто  его
искал, в надежде, что его случайно заметят. Или, еще хуже,  шел  рядом  со
своим папой, а папа даже  не  догадывался.  Наверное,  он  ходил  домой  и
смотрел на свою семью, что было просто ужасно, ведь они  не  знали  о  его
присутствии. И уж, надо думать, он искал Малыша, который мог его  увидеть,
но Малыш лежал дома больной.
     У меня вдруг появилась одна идея. Сначала я подумал,  что  ничего  из
нее не выйдет, но чем дольше я вдумывался, тем хитроумное мне казался  мой
план.
     Я написал Мохнатику: ВСТРЕТИМСЯ У ЧИСТЮЛИ.
     Сунул очки в карман и помчался домой. Я пробрался в  дом  через  сад,
боясь, что мама меня заметит и больше уже  не  отпустит.  Потом  пролез  в
сарай, достал  длинную  веревку  и,  отыскав  ножовку  по  металлу,  вынул
полотно. Все это я захватил с собой,  направившись  к  Чистюле.  Их  сарай
стоял за сеновалом, так что из дома  меня  не  видели,  а,  впрочем,  дома
никого и не было. Я знал, что папа Чистюли, а может и  сам  Чистюля,  ищут
Мохнатика вместе со всеми, ведь они могут подняться в воздух над  местами,
куда никому не забраться.
     Положив на землю веревку и пилку, я надел очки и у самых дверей сарая
увидел Мохнатика. С ним было несколько Граничников, в том числе и  тот,  с
моим телебиовизором на голове. А  вокруг  сарая,  как  предполагал  Малыш,
валялись тарелки, кружки, деревяшки и много всякого другого хлама, который
папа Чистюли опускал в машину времени.
     Я еще раз посмотрел на Граничников и понял, что в  них  изменилось  -
они напоминали Мохнатика. Поэтому-то и сгорел сеновал Картеров; Граничники
теперь следовали за Мохнатиком и перестали защищать Энди. Ясное дело -  им
интереснее с настоящим живым существом, которое среди них, чем с неуклюжим
Энди, на которого приходиться смотреть через стекло.
     Я снял очки, сунул в карман и принялся за  работу.  Перепилить  дужку
замка оказалось не очень легко. Сталь была  дьявольски  твердая,  а  пилка
тупая. Я боялся, что она сломается, прежде чем я закончу, и злился на себя
за то, что не взял хотя бы пары запасных.
     Я страшно шумел, потому что забыл захватить масло, но меня  никто  не
засек.
     Перепилив, я открыл дверь и вошел в сарай, где стояла машина времени.
Я спрятал веревку и подошел к пульту, чтобы разобраться, и  легко  включил
машину. В воронке забулькала белая пена. Я достал веревку,  надел  очки  и
страшно испугался. Сарай стоял на небольшом склоне, пол  приподнимался  на
три-четыре фута над землей, поэтому мне показалось, что я вишу в воздухе.
     У меня возникло такое ощущение, что я вот-вот упаду. Конечно, я знал,
что мне ничего не грозит - ведь я стоял на невидимом, но  настоящем  полу.
Знать-то я знал, но меня не покидало неприятное, похожее на сон  ощущение,
что сейчас я шлепнусь.
     И,  что  самое  ужасное,  подо  мной  стоял  Мохнатик  -  его  голова
находилась на уровне моих ботинок. Он  очень  хотел  выбраться  и  знаками
показывал мне, чтобы я поскорее вытащил его.
     Я очень осторожно опустил веревку в воронку и сразу почувствовал, как
ее тянет и всасывает в себя белый водоворот. Я посмотрел  вниз  и  увидел,
что веревка  свисает  над  местом,  где  стоит  Мохнатик.  Он  подпрыгнул,
схватился за нее, и я сразу почувствовал его немалый вес.
     Мохнатик был примерно моего роста, может чуть пониже, и  я  прикинул,
что тянуть мне придется его изо всех сил. Я намотал веревку на руку, чтобы
она не выскользнула, и потянул, но веревка  даже  с  места  не  двинулась,
будто ее привязали к дому. Я присел  и  пригляделся  к  подставке  машины.
Удивительно, но веревка доходила до самого конца горловины воронки,  потом
прерывалась на фут или два, и снова продолжалась. За этот нижний ее  кусок
и держался Мохнатик. Выглядело это  очень  странно,  ведь  веревка  должна
опускаться в мир Граничников одной непрерывной  линией,  но  она  по  пути
куда-то сворачивала.
     Вот почему я не мог его вытащить. Вот почему можно бросить  в  машину
времени любой предмет, но обратно достать уже нельзя.
     Я смотрел на Мохнатика, а он  на  меня.  Вид  у  него  был  настолько
жалкий, что до меня дошло - он все видит и все понимает.
     И тут заскрипела дверь сарая. Я вскочил, не выпуская веревки из  рук.
В дверях стоял папа Чистюли. Он был очень сердит, что меня не удивило.
     - Стив, - сказал он, у трудом  сдерживаясь.  -  Я,  кажется,  говорил
тебе, чтобы ты сюда не входил.
     - Да, - воскликнул я, - но там Мохнатик.
     - Мохнатик?! - переспросил он, а потом понизил голос. - Ты,  кажется,
не соображаешь, что говоришь! Каким образом он мог туда попасть?
     - Не знаю, - ответил я, хотя знал и мог  бы  ему  рассказать,  только
очень растерялся.
     - На тебе очки, которые сделал папа Малыша? Ты видишь Мохнатика?
     - Вижу, кивнул я, - как на ладони, - и отпустил веревку, чтобы  снять
очки. Веревка молниеносно ускользнула в воронку.
     Стив, - сказал мне папа Чистюли, - скажи, пожалуйста, правду:  ты  не
выдумываешь? Не шутишь?
     Он страшно побледнел, и я знал, о чем он думает: если Мохнатик угодил
в машину, то виноват прежде всего он.
     - Чтоб мне провалиться, - ответил я.
     Видимо, этой клятвы оказалось достаточно, так как он выключил  машину
и вышел. Я за ним.
     - Подожди меня здесь, - сказал он. - Я сейчас вернусь.
     Он стремительно взмыл над лесом, и я тут же потерял его из виду.
     Я сел, опершись спиной о  стену  сарая,  а  настроение  у  меня  было
ужасное. Я знал, что должен надеть очки, но специально не  вынимал  их  из
кармана, потому что не представлял себе, как посмотрю Мохнатику в глаза.
     Я боялся, что все потеряно: ни я, ни кто другой на  свете  не  спасет
Мохнатика. Он пропал для нас навсегда. И даже хуже, чем пропал.
     Сидя так, я выдумывал разные страшные наказания, которые  обязательно
применю к Чистюле. Я не сомневался, что  это  он,  открыв  сарай,  скрутил
Мохнатика - словно кота - и бросил в воронку машины.
     Его разозлила история со скунсом, перекрашенным  в  кота,  и  я,  как
только узнал о ней, не сомневался, что он не отстанет от  Мохнатика,  пока
не сведет с ним счеты.
     Пока я  размышлял,  появился  папа  Чистюли,  а  с  ним  запыхавшийся
Чистюля, шериф, папа Малыша и другие соседи. Шериф подошел прямо  ко  мне,
схватил за плечо и сильно встряхнул.
     - Что означает весь этот бред? - рявкнул он. - Предупреждаю,  парень:
эта история для тебя плохо  кончится,  если  окажется,  что  ты  над  нами
смеешься.
     Я попытался вырваться, но он меня не отпускал. Тогда к  нему  подошел
мой папа и толкнул в грудь, так что шериф отлетел в сторону.
     - Не трогай мальчика, - спокойно сказал папа.
     - Но ты, кажется, сам не веришь в эту галиматью? - выпалил шериф.
     - Представь себе, сейчас верю каждому слову. Мой сын не станет врать!
     Бывает, папа ругается, а то и ремень возьмет да всыплет как  следует,
но в критической ситуации на его помощь можно рассчитывать.
     - Должен тебе напомнить, Генри, - сказал шериф, - про твою  стычку  с
Энди Картером. Едва удалось убедить его не передавать дело в суд.
     - Энди Картер... - сказал папа значительно спокойнее, чем можно  было
ожидать. - Это тот тип, что живет недалеко от нас. Кто-нибудь видел его  в
последнее время?
     Он оглянулся по сторонам, но все молчали.
     - В последний раз я говорил с Энди по  телефону,  -  сказал  папа,  -
когда просил его помочь нам. Он ответил, что у  него  работы  невпроворот,
чтобы   еще   заниматься   поисками   пропавшего   щенка   какого-то   там
инопланетянина. И добавил, что им же лучше будет, если они  отправятся  ко
всем чертям.
     Папа посмотрел на собравшихся, но ему никто  не  возразил.  Думаю,  с
папиной стороны было не очень вежливо говорить такие  вещи  в  присутствии
папы Мохнатика и папы Малыша, и других  инопланетян.  Но,  святая  правда,
Энди говорил все это вслух и только папа имел смелость пересказать  им  ее
прямо в глаза.
     Тут кто-то начал  говорить,  а  вернее,  все  сразу,  так  что  я  не
разобрал, чей это был голос.
     - А я вам говорю, ребята, что по справедливости все вышло с сеновалом
Картера.
     Шериф нахмурился:
     - Если узнаю, что кто-то из вас в этом замешан, то я...
     - Ничего ты не сделаешь, - сказал папа и повернулся ко мне.  -  Стив,
что ты хотел рассказать? Обещаю, что все тебя выслушают, и никто не станет
перебивать.
     Сказав это, он внимательно посмотрел на шерифа.
     - Минутку, - попросил папа Малыша, - я хочу подчеркнуть  одну  важную
деталь. Я знаю, что этот мальчик видит Граничников, ведь я сам сделал  ему
специальные очки. И, может быть, это нескромно с моей стороны, но  я  хочу
заверить вас, что я квалифицированный оптик.
     - Спасибо, - сказал папа. - Ну, а теперь, Стив, говори.
     Но, едва я успел рот открыть, из-за сеновала появился Малыш со  своим
ружьем. Во всяком случае, я не сомневался, что это за ружье, хотя  оно  не
было похоже на обычное охотничье.  Обычная  палка,  блестевшая  на  солнце
множеством призм и зеркалец, установленных под разными углами.
     - Папа! - крикнул он. - Я узнал,  что  произошло,  поэтому  пришел  с
ружьем. Надеюсь, не опоздал.
     Он подбежал к своему папе, который взял у него ружье  и  поднял  так,
чтобы все видели.
     - Спасибо, сынок, - сказал он. - Но ружье нам не понадобится. Сегодня
мы не будем стрелять.
     И тут Малыш закричал:
     - Он там, папа! Там Мохнатик!
     Не знаю, все ли поверили, что он увидел Мохнатика.  Многие  наверняка
сомневались, но сидели тихо, потому что не хотели спорить  с  моим  папой.
Конечно, Малыш увидел его без этих дурацких очков, но он инопланетянин,  а
от инопланетян всего можно ожидать.
     - Ну, хорошо, - согласился шериф, - может он и  там.  Но  что  нам  в
данной ситуации удастся сделать?
     - Кажется, немногое, - сказал  мой  папа,  -  но  там  его  оставлять
нельзя. - Он посмотрел на папу Мохнатика. - Вы не беспокойтесь. Что-нибудь
придумаем.
     Но я отлично понял,  почему  он  говорит  так  уверенно:  чтобы  папа
Мохнатика не думал, что мы признали свое поражение. Что касается меня,  то
я полностью потерял надежду. Если нельзя вытащить его тем же путем,  каким
он туда попал, то иного способа я не видел. Ведь в мир Граничников не было
двери.
     - Джентльмены, - воскликнул папа Малыша, - у меня есть идея.
     Мы все повернулись к нему.
     - Это ружье, - сказал он, - служит для уничтожения  Граничников.  Оно
приподнимает завесу между двумя мирами, чтобы пропустить заряд. Его  можно
переделать, и мне кажется...
     - Мы не станем стрелять в мальчика,  -  сказал  шериф,  -  даже  если
решили освободить его оттуда.
     - Я не собираюсь в него стрелять, - объяснил папа Малыша. -  В  ружье
не будет патрона, мы попробуем использовать  его  только  ля  того,  чтобы
пробить завесу, разделяющую два мира. А я постараюсь настроить ружье  так,
чтобы дыра получилась как можно шире.
     Он сел на землю и  стал  возиться  с  ружьем,  переставляя  призмы  и
поворачивая зеркальца.
     - Есть одна существенная деталь,  -  сказал  он,  -  дыра  существует
только одно мгновенье. Парень должен приготовиться, чтобы не  прозевать  и
прыгнуть сразу же, как появится отверстие.
     Он повернулся ко мне.
     - Стив, ты можешь ему объяснить?
     - Объяснить?
     - Сказать ему. Знаками, или губами, или еще как?
     - Конечно, могу.
     - Тогда начинай.
     Я надел очки, огляделся и увидел  Мохнатика.  Прошло  много  времени,
прежде чем он понял, что от него требуется. Нам мешали Граничники, которые
все время кружили рядом и показывали то на мой телебиовизор,  то  на  свои
головы.
     Минут через двадцать я  сказал  папе  Малыша,  что  мы  готовы.  Папа
протянул Малышу ружье. Все расступились, остался только Малыш с ружьем и я
позади него. А там, в другом мире, стоял  Мохнатик,  окруженный  дурацкими
Граничниками,  которые,  судя  по  всему,  не  были   знакомы   с   ружьем
инопланетян, иначе бы  они  разбежались.  Мохнатик  побледнел,  будто  его
поставили к стенке и собрались расстрелять.
     Краем глаза я заметил Чистюлю, который как раз отплывал в сторону...
     Но тут же  все  призмы  и  зеркальца  на  ружье  Малыша  задвигались.
Вероятно, он нажал на спуск. А затем нас ослепила яркая вспышка.
     На мгновение прямо напротив нас, в  воздухе,  открылась  удивительная
дыра с рваными краями.  И  я  увидел,  как  Мохнатик,  одновременно  с  ее
появлением, прыгает сквозь нее.
     И снова Мохнатик был среди нас - он как  раз  пытался  удержаться  на
ногах после этого прыжка - но не один. Он  выдернул  за  собой  одного  из
Граничников, крепко держа его за руку, очевидно вытащив силой, потому  что
физиономия у Граничника была не слишком довольной. Я сразу понял, что  это
тот самый, с моим телебиовизором на голове.
     Мохнатик подтолкнул Граничника в мою сторону и сказал:
     - Только так я мог вернуть тебе телебиовизор.
     Он отпустил руку Граничника, а я быстро схватил его  за  другую  и  с
удивлением обнаружил, что она вполне осязаема. Я бы не удивился если б моя
рука прошла сквозь нее насквозь, потому что  Граничник  все  еще  выглядел
туманным и бестелесным, хотя вроде загустел немного.
     Папа подошел ко мне и сказал:
     - Осторожно, Стив!
     - Ничего страшного. Он даже не пытается убежать.
     В этот момент  раздался  крик,  я  обернулся:  несколько  Граничников
уцепились за края дыры  в  свой  мир,  удерживая  их  так,  чтобы  они  не
сомкнулись, а  остальные  лезли  сквозь  дыру,  толкаясь  и  ссорясь;  мне
показалось, что их стало гораздо больше, чем я предполагал.
     Мы стояли и смотрели, пока они не влезли все. Никто  не  пошевелился,
да и что мы могли сделать? И они тоже стояли и глазели на нас, сбившись  в
кучу.
     Шериф, сдвинув шляпу на самый затылок, подошел к папе,  и  я  увидел,
что  он  обалдел  окончательно,  но  его  ошарашенный  вид  доставил   мне
удовольствие, ведь он все еще отказывался верить в Граничников.  Не  знаю,
может он еще надеялся,  что  это  очередные  фокусы  инопланетян?  Только,
по-моему, не надо излишне-то и голову напрягать, чтобы понять, что  у  них
про запас осталось много удивительного кроме этого.
     - Как получилось, - подозрительно спросил он, - что у одного  из  них
на голове телебиовизор?
     Я объяснил ему, а он в ответ лишь глазами заморгал, но сказать ничего
не смог.
     И тут все заговорили одновременно, но папа  Чистюли,  поднявшись  над
нашими головами, сделал знак рукой, призывая к тишине.
     - Минуточку! Прежде чем мы займемся решением  серьезных  вопросов,  я
хотел бы сказать вот что. Зная историю со скунсом, вы правильно  считаете,
что  наша  семья  в  значительной   степени   несет   ответственность   за
происшедшее.
     В устах человека это звучало бы глупо и высокопарно, но папе  Чистюли
как-то сошло.
     - Поэтому, - сообщил он, - должен вас проинформировать, что  виновник
- мой сын - в течение ближайших тридцати дней будет ходить по  земле.  Ему
нельзя будет подняться даже на дюйм в воздух. Если это наказание  окажется
недостаточным...
     - Хватит, - прервал его папа, - парень должен получить  по  заслугам,
но нельзя над ним издеваться.
     - Простите, - начал папа Мохнатика, - если это не столь необходимо...
     - Я не изменю своего решения, - ответил папа Чистюли. - Я  просто  не
вижу другого способа.
     - Может быть, - крикнул шериф, - кто-нибудь мне,  наконец,  объяснит,
что все это значит?
     - Слушай, шериф, - обратился к нему папа, - понимаешь ты  или  нет  -
сейчас не важно, а объяснять тебе  -  слишком  долго.  У  нас  есть  более
существенные  дела.  -  Он  слегка  повернулся,  чтобы   стать   лицом   к
собравшимся. - Ну, так что будем делать? У нас гости. А раз  эти  создания
приносят счастье, мы должны к ним относиться самым лучшим образом.
     - Папа, - я потянул его за рукав, - я знаю как можно привлечь  их  на
нашу сторону. Каждый из них хочет иметь свой собственный телебиовизор.
     - Это правда, - сказал Мохнатик, - все время, пока  я  там  был,  они
приставали ко мне с вопросами, как и где достать телебиовизор. И все время
ссорились из-за того,  кто  следующий  будет  пользоваться  телебиовизором
Стива.
     - Вы хотите сказать, что эти существа умеют говорить? - спросил шериф
слабым голосом.
     - Конечно, умеют, - ответил  Мохнатик.  -  Там,  в  своем  мире,  они
способны на такое, о чем мы даже не могли догадываться!
     - Если так, - с удовлетворением сказал папа,  -  то  это  не  слишком
высокая цена за удачу, которую они нам принесут. Сбросимся и купим  нужное
количество телебиовизоров. Может, удастся со скидкой...
     - Но, если мы дадим их Граничникам, - перебил его папа Малыша,  -  то
нам от них не будет никакой пользы. Мы  перестанем  быть  им  нужны.  Свои
образцы они начнут черпать из телебиовизоров.
     - Что ж, - сказал папа, - если так, то мы, по крайней  мере,  от  них
избавимся. Они перестанут преследовать нас несчастьями.
     - Как ни крути, ничего хорошего из этой затеи  не  выйдет,  -  заявил
папа Малыша, который явно недолюбливал Граничников. -  Они  живут  стаями.
Всегда так было. И они никогда не помогали всем,  только  одному  человеку
или, в лучшем случае, одной семье. Нам не удастся поделить их  так,  чтобы
они всем приносили пользу.
     - Если послушаете меня чуток, мужики, - объявился  Граничник  с  моим
телебиовизором на голове, - то я вам все растолкую.
     Должен  сказать,  что  его  голос  вызвал  у  нас  шок.  Трудно  было
представить, что они вообще умеют говорить. А тут еще таким языком и таким
тоном. Вылитый Энди Картер! Он тоже - либо просто ругался, либо  выражался
с грубоватой язвительностью. И этот Граничник, который столько лет жил  по
его образцу, просто не умел говорить иначе.
     Мы стояли, уставившись на Граничников,  а  они  так  усиленно  кивали
головами, что едва не сломали себе шеи.
     Первым опомнился папа.
     - Валяй, - сказал он Граничнику. - Мы тебя слушаем.
     - Мы будем с вами якшаться, только чтобы все  по-честному.  Мы  будем
вас оберегать от несчастий и  другой  фигни,  но  за  это  вы  дадите  нам
телебиовизоры - только без трепа, ясно? По одному для каждого. И на  вашем
месте я не стал бы хитрить.
     - Звучит вполне разумно, - сказал папа. - Ты имеешь в виду нас всех?
     - Как есть всех, - ответил Граничник.
     - Значит, вы разделитесь? На каждого  из  нас  будет  приходиться  по
крайней мере один из вас? И вы больше не будете жить группами?
     - Я думаю, - вмешался папа Чистюли, - мы можем на них  положиться.  Я
понял, что хотело сказать это существо. Почти та же история, что и с родом
человеческим на Земле.
     - А что такое случилось с родом человеческим на  Земле?  -  с  легким
удивлением спросил папа.
     - Исчезла потребность групповой жизни. Когда-то люди  были  вынуждены
жить семьями или племенами. А потом появились патефон, радио,  телевидение
- исчезла потребность в общении. У каждого человека есть уйма  развлечений
дома. Ему не надо даже выходить  из  своей  комнаты,  чтобы  увидеть  мир.
Поэтому зрелища и развлечения массового характера постепенно вымерли.
     - Вы думаете, что то же самое произойдет  с  Граничниками,  когда  мы
снабдим их телебиовизорами?
     - Наверняка, - ответил папа Чистюли, - мы устроим им, как  я  сказал,
индивидуальное развлечение. И, таким образом, у них исчезнет потребность в
групповой жизни.
     - Клево сказано, приятель!  -  с  энтузиазмом  воскликнул  Граничник.
Остальные согласно закивали головами.
     - Но это ничего не даст! - крикнул папа Малыша,  разозлившись  не  на
шутку. - Ведь они теперь в нашем мире, и неизвестно, смогут ли  они  здесь
что-нибудь для нас сделать.
     - Заткнись, пожалуйста, -  сказал  Граничник.  -  Конечно,  здесь  мы
ничего не сможем для вас сделать. В вашем мире  мы  не  можем  заглядывать
вперед. А чтобы мы были вам полезны, это необходимо.
     - Значит, как только мы даем вам телебиовизоры, вы вернетесь к  себе?
- спросил папа.
     - Еще бы! Там наш дом, и попробуйте только нас туда не пустить!
     - Мы не станем вам мешать, - ответил папа. - Наоборот,  даже  поможем
вернуться туда. Дадим вам телебиовизоры, а вы возвращайтесь и беритесь  за
дело.
     - Мы будем работать честно, - заверил Граничник, - но нам нужно время
зырить телебиовизор. Идет?
     - Ладно, - согласился папа.
     Я выбрался из толпы. Все как-то устроилось, а я уже был сыт по горло.
Хватит с меня всяких историй.
     Возле сеновала я увидел Чистюлю, медленно бредущего по земле. Он  шел
с большим трудом, но мне почему-то ничуть не было его жалко. Сам виноват.
     На мгновение мне подумалось, а не подойти ли к нему, и  не  наподдать
за тот раз, когда он вывалял меня в грязи. Но потом  я  сообразил,  что  с
моей стороны  это  означало  -  бить  лежачего,  ведь  он  и  так  наказан
собственным папой на тридцать дней.

Поколение, достигшее цели

Тишина царила много поколений. Потом тишина кончилась.

Рано утром раздался Грохот.

Разбуженные люди прислушивались к Грохоту, затаившись в своих постелях.
Они знали, что когда-нибудь он раздастся. И что этот Грохот будет началом
Конца.

Проснулся и Джон Хофф, и Мэри Хофф, его жена. Их было только двое в каютке:
они еще не получили разрешения иметь ребенка. Чтобы иметь ребенка, нужно
было, чтобы для него освободилось место; нужно было, чтобы умер старый
Джошуа, и, зная это, они ждали его смерти. Чувствуя свою вину перед ним,
они все же про себя молились, чтобы он поскорее умер, и тогда они смогут
иметь ребенка.

Грохот прокатился по всему Кораблю. Потом кровать, в которой, затаив
дыхание, лежали Джон и Мэри, поднялась с пола и привалилась к стене, прижав
их к гудящему металлу. Вся остальная мебель- стол, стулья, шкаф- обрушилась
с пола на ту же стену и там осталась, как будто стена стала полом, а пол-
стеной. Священная Картина свесилась с потолка, который только что тоже был
стеной, повисела, раскачиваясь в воздухе, и рухнула вниз.

В этот момент Грохот прекратился и снова наступила тишина. Но уже не та
тишина, что раньше: хотя нельзя было явственно различить звуки, но если не
слухом, то чутьем можно было уловить, как нарастает мощь машин, вновь
пробудившихся к жизни после долгого сна.

Джон Хофф наполовину выполз из-под кровати, уперся руками, приподнял ее
спиной и дал выползти жене. Под ногами у них была теперь стена, которая
стала полом, а на ней- обломки мебели. Это была не только их мебель: ею
пользовались до них многие поколения.

Ибо здесь ничто не пропадало, ничто не выбрасывалось. Таков был закон, один
из многих законов: здесь никто не имел права расточать, не имел права
выбрасывать. Все, что было, использовалось до последней возможности.  Здесь
ели необходимое количество пищи- не больше и не меньше; пили необходимое
количество воды- не больше и не меньше; одним и тем же воздухом дышали
снова и снова. Все отбросы шли в конвертор, где превращались во что-нибудь
полезное. Даже покойников - и тех использовали. А за многие поколения,
прошедшие с Начала Начал, покойников было немало. Через некоторое время,
может быть скоро, покойником станет и Джошуа. Он отдаст свое тело
конвертору на пользу товарищам, сполна вернет все, что взял от общества,
заплатит свой последний долг- даст право Джону и Мэри иметь ребенка.

"А нам нужно иметь ребенка,- думал Джон, стоя среди обломков,- нам нужно
иметь ребенка, которого я научу Читать и которому передам Письмо".

О Чтении тоже был закон. Читать воспрещалось, потому что Чтение было злом.
Это зло существовало еще с Начала Начал. Но люди давным-давно, еще во
времена Великого Пробуждения, уничтожили его, как и многое другое, и
решили, что оно не должно существовать.

Зло он должен передать своему сыну. Так завещал его давно умерший отец,
которому он поклялся и теперь должен сдержать клятву. И еще одно завещал
ему отец- беспокойное ощущение того, что закон несправедлив.

Хотя законы всегда были справедливыми. Ибо все они имели какое-то
основание. Имел смысл и Корабль, и те, кто населял его, и их образ жизни.

Впрочем, если на то пошло, может быть, ему и не придется никому передавать
Письмо. Он сам может оказаться тем, кто должен его вскрыть, потому что на
конверте написано: "ВСКРЫТЬ В СЛУЧАЕ КРАЙНЕЙ НЕОБХОДИМОСТИ". А это,
возможно, и есть крайняя необходимость, сказал себе Джон Хофф. И Грохот,
нарушивший тишину, и стена, ставшая полом, и пол, ставший стеной.

Из других кают доносились голоса: испуганные крики, вопли ужаса, тонкий
плач детей.

- Джон,- сказала Мэри,- это был Грохот. Теперь скоро Конец.

- Не знаю,- ответил Джон.- Поживем- увидим. Мы ведь не знаем, что такое
Конец.

- Говорят...- начала Мэри, и Джон подумал, что так было всегда.

Говорят, говорят, говорят...

Все только говорилось; никто ничего не читал, не писал...

И он снова услышал слова, давным-давно сказанные отцом:

- Мозг и память ненадежны; память может перепутать или забыть. Но
написанное слово вечно и неизменно. Оно не забывает и не меняет своего
значения. На него можно положиться.

- Говорят,- продолжала Мэри,- что Конец наступит вскоре после Грохота.
Звезды перестанут кружиться и остановятся в черном небе, и это будет верным
признаком того, что Конец близок.

"Конец чего?- подумал Джон.- Нас? Или Корабля? Или самих звезд? А может
быть, Конец всего- Корабля, и звезд, и великой тьмы, в которой кружат
звезды?"

Он содрогнулся, когда представил Конец Корабля или людей,- не столько из-за
них самих, сколько из-за того, что тогда конец и замечательному, так хорошо
придуманному, такому размеренному порядку, в котором они жили. Просто
удивительно, ведь людям всегда всего хватало, и никогда не было ничего
лишнего. Ни воды, ни воздуха, ни самих людей, потому что никто не мог иметь
ребенка, прежде чем кто-нибудь не умрет и не освободит для него место.

В коридоре послышались торопливые шаги, возбужденные голоса, и кто-то
забарабанил в дверь, крича:

- Джон! Джон! Звезды остановились!

- Я так и знала!- воскликнула Мэри.- Я же говорила, Джон.  Все так, как
было предсказано.

Кто-то стучал в дверь.

И дверь была там, где она должна была быть, там, где ей полагалось быть,
чтобы через нее можно было выйти прямо в коридор, вместо того чтобы
подниматься по лестнице, теперь бесцельно висящей на стене, которая раньше
была полом.

Почему я не подумал об этом раньше, спросил он себя. Почему я не видел, что
это глупо: подниматься к двери, которая открывается в потолке? А может
быть, подумал он, так и должно было быть всегда? Может быть, то, что было
до сих пор, было неправильно? Но, значит, и законы могли быть
неправильными...

- Иду, Джо,- сказал Джон.

Он шагнул к двери, открыл ее и увидел: то, что было раньше стеной коридора,
стало полом; двери выходили туда прямо из кают, и взад и вперед по коридору
бегали люди. И он подумал: теперь можно снять лестницы, раз они не нужны.
Можно спустить их в конвертор, и у нас будет такой запас, какого еще
никогда не было.

Джо схватил его за руку и сказал:

- Пойдем.

Они пошли в наблюдательную рубку. Звезды стояли на месте.

Все было так, как предсказано. Звезды были неподвижны.

Это пугало, потому что теперь было видно, что звезды- не просто кружащиеся
огни, которые движутся на фоне гладкого черного занавеса.  Теперь было
видно, что они висят в пустоте; от этого дух захватывало, начинало сосать
под ложечкой. Хотелось крепче схватиться за поручни, чтобы удержаться в
равновесии на краю головокружительной бездны.

В этот день не было игр, не было прогулок, не было шумного веселья в зале
для развлечений. Везде собирались кучки возбужденных, напуганных людей.
Люди молились в церкви, где висела самая большая Священная Картина,
изображавшая Дерево, и Цветы, и Реку, и Дом вдалеке, и Небо с Облаками, и
Ветер, которого не было видно, но который чувствовался.  Люди убирали и
приводили в порядок на ночь каюты, вешали на место Священные Картины- самое
дорогое достояние каждой семьи,- снимали лестницы.

Мэри Хофф вытащила Священную Картину из кучи обломков на полу. Джон, стоя
на стуле, прилаживал ее к стене, которая раньше была полом, и размышлял,
как это получилось, что каждая Священная Картина немного отличается от
других. Это впервые пришло ему в голову.

На Священной Картине Хоффов тоже было Дерево, и еще были Овцы под Деревом,
и Изгородь, и Ручей, а в углу- несколько крохотных Цветов. Ну и, конечно,
Трава, уходившая вдаль до самого Неба.

Когда Джон повесил Картину, а Мэри ушла в соседнюю каюту посудачить с
другими перепуганными женщинами, он пошел по коридору, стараясь, чтобы его
походка казалась беззаботной, чтобы никто не заметил, как он спешит.

А он спешил: неожиданная для него самого торопливость, как сильная рука,
толкала его вперед.

Он старательно притворялся, будто ничего не делает, просто убивает время.
И это было легко, потому что он только это и делал всю жизнь; и никто
ничего другого не делал. За исключением тех счастливцев или неудачников, у
которых была работа, переданная по наследству: уход за скотом, за птицей
или за гидропонными оранжереями.

Но большинство из них, думал Джон, медленно шагая вперед, всю жизнь только
и делали, что искусно убивали время. Как они с Джо с их нескончаемыми
шахматными партиями и аккуратной записью каждого хода и каждой партии.
Многие часы они проводили, анализируя свою игру по этим записям, тщательно
комментируя каждый решающий ход. А почему бы и нет, спросил он себя.
Почему не записывать и не комментировать игру? Что еще делать? Что еще?

В коридоре уже никого не было и стало темнее, потому что здесь горели
только редкие лампочки. В течение многих лет лампочки из коридоров
перемещали в каюты, и теперь их здесь почти не осталось.

Он подошел к наблюдательной рубке, нырнул в нее и притаился, внимательно
осматривая коридор. Он ждал: а вдруг кто-нибудь станет следить за ним, хотя
и знал, что никто не станет; но все-таки вдруг кто-то появится,- рисковать
он не мог.

Однако позади никого не было, и он пошел дальше, к сломанному эскалатору,
который вел на центральные этажи. И здесь тоже было что-то новое. Раньше,
поднимаясь с этажа на этаж, он все время терял вес, двигаться становилось
все легче, он скорее плыл, чем шел, к центру Корабля. На этот раз потери
веса не было, плыть не удавалось. Он тащился, преодолевая один неподвижный
эскалатор за другим, пока не миновал все шестнадцать палуб.

Теперь он шел в темноте, потому что здесь все лампочки были вывернуты или
перегорели за эти долгие годы. Он поднимался на ощупь, держась за перила.
Наконец он добрался до нужного этажа. Это была аптека; у одной из стен
стоял шкаф для медикаментов. Он отыскал нужный ящик, открыл его, сунул туда
руку и вытащил три вещи, которые, как он знал, были там: Письмо, Книгу и
лампочку. Он провел рукой по стене, вставил в патрон лампочку; в крохотной
комнате зажегся свет и осветил пыль, покрывавшую пол, умывальник с тазом и
пустые шкафы с открытыми дверцами.

Он повернул Письмо к свету и прочел слова, напечатанные на конверте
прописными буквами: "ВСКРЫТЬ В СЛУ ЧАЕ КРАЙНЕЙ НЕОБХОДИМОСТИ".

Некоторое время он стоял в раздумье. Раздался Грохот. Звезды остановились.
Да, это и есть тот случай, подумал он, случай крайней необходимости. Ведь
было предсказано: когда раздастся Грохот и звезды остановятся, значит,
Конец близок. А когда Конец близок, это и есть крайний случай.

Он держал Письмо в руке, он колебался. Если он вскроет его, все будет
кончено. Больше не будут передаваться от отца к сыну ни Письмо, ни Чтение.
Вот она- минута, ради которой Письмо прошло через руки многих поколений.

Он медленно перевернул Письмо и провел ногтем по запечатанному краю.
Высохший воск треснул, и конверт открылся.

Он вынул Письмо, развернул его на столике под лампочкой и стал читать,
шевеля губами и шепотом произнося слова, как человек, с трудом отыскивающий
их значение по древнему словарю.

"Моему далекому потомку.

Тебе уже сказали- и ты, наверное, веришь, что Корабль- это жизнь, что
началом его был Миф, а концом будет Легенда, что это и есть единственная
реальность, в которой не нужно искать ни смысла, ни цели.

Я не стану пытаться рассказывать тебе о смысле и назначении Корабля, потому
что это бесполезно: хотя мои слова и будут правдивыми, но сами по себе они
бессильны против извращения истины, которое к тому времени, когда ты это
прочтешь, может уже стать религией.

Но у Корабля есть какая-то цель, хотя уже сейчас, когда я пишу, цель эта
потеряна, а по мере того как Корабль будет двигаться своим путем, она
окажется не только потерянной, но и похороненной под грузом всевозможных
разъяснений.

Когда ты будешь это читать, существование Корабля и людей в нем будет
объяснено, но эти объяснения не будут основаны на знании.

Чтобы Корабль выполнил свое назначение, нужны знания. И эти знания могут
быть получены. Я, который буду уже мертв, чье тело превратится в давно
съеденное растение, в давно сношенный кусок ткани, в молекулу кислорода, в
щепотку удобрения,- я сохранил эти знания для тебя. На втором листке Письма
ты найдешь указание, как их приобрести.

Я завещаю тебе овладеть этими знаниями и использовать их, чтобы жизнь и
мысль людей, отправивших Корабль, и тех, кто управлял им и кто сейчас живет
в его стенах, не пропали зря, чтобы мечта человека не умерла где-то среди
далеких звезд.

В то время когда ты это прочтешь, ты будешь знать еще лучше меня: ничто не
должно пропасть, ничто не должно быть истрачено зря, все запасы нужно
беречь и хранить на случай будущей нужды. А если Корабль не выполнит своего
назначения, не достигнет цели, то это будет огромное, невообразимое
расточительство. Это будет означать, что зря потрачены тысячи жизней,
пропали знания и надежды.

Ты не узнаешь моего имени, потому что к тому времени, когда ты это
прочтешь, оно исчезнет вместе с рукой, что сейчас держит перо. Но мои слова
будут жить, а в них- мои знания и мой завет.

Твой предок".

Подписи Джон разобрать не смог. Он уронил Письмо на пыльный столик. Слова
Письма, как молот, оглушили его.

Корабль, началом которого был Миф, а концом будет Легенда. Но письмо
говорило, что это ложь. Была цель, было назначение.

Назначение... Что это такое? Книга, вспомнил он. Книга скажет, что такое
назначение.

Дрожащими руками он вытащил книгу из ящика, открыл ее на букве "н" и
неверным пальцем провел по столбцам: "Наземный... назидание...
назначить... назначение..."

 "Назначение (сущ.)- место, куда что-л. посылается, направляется;
предполагаемая цель путешествия".

Значит, Корабль имеет назначение. Корабль куда-то направляется. Придет
день, когда он достигнет цели. И конечно, это и будет Конец.

Корабль куда-то направляется. Но как? Неужели он движется?

Джон недоверчиво покачал головой. Этому невозможно поверить. Ведь движется
не Корабль, а звезды. Должно быть какое-то другое объяснение, подумал он.

Он поднял второй листок Письма и прочел его, но понял плохо: он устал и в
голове у него все путалось. Он положил Письмо, Книгу и лампочку обратно в
ящик.

Потом закрыл ящик и выбежал из комнаты.

На нижнем этаже не заметили его отсутствия, и он ходил среди людей,
стараясь снова стать одним из них, спрятать свою неожиданную наготу под
личиной доброго товарищества, но таким, как они, он уже не был.

И все это было результатом знания- ужасного знания того, что Корабль имеет
цель и назначение, что он откуда-то вылетел и куда-то направляется, и когда
он туда прибудет, это будет Конец, но не людей, не Корабля, а просто
путешествия.

Он вышел в зал и остановился в дверях. Джо играл в шахматы с Питом, и Джон
внезапно загорелся гневом при мысли, что Джо играет с кем-то еще, потому
что Джо уже много-много лет играл только с ним. Но гнев быстро остыл, Джон
посмотрел на фигурки и в первый раз увидел их по-настоящему- увидел, что
это просто резные кусочки дерева и что им нет места в его новом мире Письма
и цели.

Джордж сидел один и играл в солитер. Кое-кто играл в покер на металлические
кружочки, которые все звали деньгами, хотя почему именно деньгами- никто
сказать не мог. Говорили, что это просто их название, как Корабль было
название Корабля, а звезды назывались звездами.  Луиза и Ирма сидели в углу
и слушали старую, почти совсем заигранную пластинку. Резкий, сдавленный
женский голос пел на весь зал:

 Мой любимый к звездам уплыл,

 Он не скоро вернется назад...

Джон вошел, и Джордж поднял глаза от доски.

- Мы тебя искали.

- Я ходил гулять,- ответил Джон.- Далеко- на центральные этажи. Там все
наоборот. Теперь они наверху, а не внутри.  Всю дорогу приходится
подниматься.

- Звезды весь день не двигались,- заметил Джордж.

Джо повернулся к нему и сказал:

- Они больше не будут двигаться. Так сказано. Это- начало Конца.

- А что такое Конец?- спросил Джон.

- Не знаю,- ответил Джо и вернулся к игре.

Конец, подумал Джон. И никто из них не знает, что такое Конец, так же как
они не знают, что такое Корабль, или деньги, или звезды.

- Сегодня мы собираемся,- сказал Джордж.

Джон кивнул. Он так и думал, что все соберутся. Соберутся, чтобы
почувствовать облегчение, уют и безопасность. Будут снова рассказывать Миф
и молиться перед Картиной. "А я?- спросил он себя.- А я?"

Он резко повернулся и вышел в коридор. Лучше бы не было никакого Письма и
никакой Книги, потому что тогда он был бы одним из них, а не одиночкой,
мучительно думающим, где же правда- в Мифе или в Письме?

Он отыскал свою каюту и вошел. Мэри лежала на кровати, подложив под голову
подушки; тускло светила лампа.

- Наконец-то,- произнесла она.

- Я прогуливался,- сказал Джон.

- Ты прогулял обед,- заметила Мэри.- Вот он.

Он увидел обед на столе, придвинул стул и сел.

- Спасибо.

Мэри зевнула.

- День был утомительный,- сказала она.- Все так возбуждены. Сегодня
собираемся.

На обед были протеиновые дрожжи, шпинат с горохом, толстый кусок хлеба и
миска супа с грибами и травами. И бутылочка воды, строго отмеренной.
Наклонившись над миской, он хлебал суп.

- Ты совсем не волнуешься, дорогой. Не так, как все.

Он поднял голову и посмотрел на нее. Вдруг он подумал: а что, если сказать
ей? Но тут же отогнал эту мысль, боясь, что в своем стремлении поделиться с
кем-нибудь он в конце концов расскажет ей все. Нужно следить за собой,
подумал он. Если он расскажет, то это будет объявлено ересью, отрицанием
Мифа и Легенды. И тогда она, как и другие, отшатнется от него и он увидит в
ее глазах отвращение.

Сам он- дело другое: почти всю жизнь он прожил на грани ереси, с того
самого дня, как отец сказал ему про Книгу. Потому что сама Книга уже была
ересью.

- Я думаю,- сказал он, и она спросила:

- О чем тут думать?

И конечно, это была правда. Думать было не о чем. Все объяснено, все в
порядке. Миф говорил о Начале Начал и о Начале Конца. И думать не о чем,
абсолютно не о чем.

Когда-то был хаос, и вот из него родился порядок в образе Корабля, а
снаружи остался хаос. Только внутри Корабля был и порядок, и закон, вернее,
много законов: не расточай, не возжелай и все остальные.  Когда-нибудь
настанет Конец, но каков будет этот Конец, остается тайной, хотя еще есть
надежда, потому что на Корабле есть Священные Картины и они- символ этой
надежды. Ведь на картинах запечатлены символические образы иных мест, где
царит порядок (наверное, еще больших кораблей), и все эти символические
образы снабжены названиями: Дерево, Ручей, Небо, Облака и все остальное,
чего никогда не видишь, но чувствуешь, например Ветер и Солнечный Свет.

Начало Начал было давным-давно, так много поколений назад, что рассказы и
легенды о могущественных людях тех далеких эпох были вытеснены из памяти
другими людьми, тени которых все еще смутно рисовались где-то позади.

- Я сначала испугалась,- сказала Мэри,- но теперь я больше не боюсь. Все
происходит так, как было сказано, и мы ничего не можем сделать. Мы только
знаем, что это все- к лучшему.

Джон продолжал есть, прислушиваясь к шагам и голосам в коридоре. Теперь эти
шаги уже не были такими поспешными, а в голосах не звучал ужас.  "Немного
же им понадобилось,- думал он,- чтобы привыкнуть. Их Корабль перевернулся
вверх дном- и все же это к лучшему".

А вдруг в конце концов правы они, а Письмо лжет?

С какой радостью он подошел бы к двери, окликнул кого-нибудь из проходивших
мимо и поговорил бы об этом! Но на всем Корабле не было никого, с кем он
мог бы поговорить. Даже с Мэри не мог. Разве что с Джошуа.

Он продолжал есть, думая о том, как Джошуа возится со своими растениями в
гидропонных оранжереях.

Еще мальчишкой он ходил туда вместе с другими ребятами: Джо, и Джордж, и
Херб, и все остальные. Джошуа был тогда человеком средних лет, у него
всегда была в запасе интересная история или умный совет, а то и тайно
сорванный помидор или редиска для голодного мальчишки. Джон помнил, что
Джошуа всегда говорил мягким, добрым голосом и глаза у него были честные, а
его чуточку грубоватое дружелюбие внушало симпатию.

Джон подумал, что уже давно не видел Джошуа. Может быть, потому, что
чувствовал себя виноватым перед ним...

Но Джошуа мог понять и простить вину.

Однажды он понял. Они с Джо как-то прокрались в оранжерею за помидорами, а
Джошуа поймал их и долго говорил с ними. Они с Джо дружили с пеленок. Они
всегда были вместе. Если случалась какая-нибудь шалость, они обязательно
были в нее замешаны.

Может быть, Джо... Джон покачал головой. Только не Джо. Пусть он его лучший
друг, пусть они друзья детства и остались друзьями, когда поженились, пусть
они больше двадцати лет играют друг с другом в шахматы,- все-таки Джо не
такой человек, которому можно это рассказать.

- Ты все еще думаешь, дорогой?- сказала Мэри.

- Конечно,- ответил Джон.- Теперь расскажи мне, что ты сегодня делала.

Она поведала ему, что сказала Луиза, и что сказала Джейн, и какие глупости
говорила Молли. И какие ходили странные слухи, и как все боялись, и как
понемногу успокоились, когда вспомнили, что все к лучшему.

- Наша Вера,- сказала она,- большое утешение в такое время.

- Да,- сказал Джон,- действительно большое утешение.

Она встала с кровати.

- Пойду к Луизе. Ты остаешься здесь?

Она наклонилась и поцеловала его.

- Я погуляю до собрания,- сказал Джон.

Он кончил есть, медленно выпил воду, смакуя каждую каплю, и вышел.

Он направился к оранжереям. Джошуа был там. Он немного постарел, немного
поседел, чуть больше хромал, но вокруг его глаз были те же добрые морщины,
а на лице - та же неспешная улыбка. И встретил он Джона той же старой
шуткой:

- Опять пришел помидоры воровать?

- На этот раз нет.

- Ты тогда был с другом.

- Его звали Джо.

- Да, теперь я вспомнил. Я иногда забываю. Старею и начинаю забывать.- Он
спокойно улыбнулся.- Немного мне теперь осталось. Вам с Мэри не придется
долго ждать.

- Сейчас это не так уж важно,- сказал Джон.

- А я боялся, что ты ко мне теперь уже не придешь.

- Но таков закон,- сказал Джон.- Ни я, ни вы, ни Мэри тут ни при чем. Закон
справедлив. Мы не можем его изменить.

Джошуа дотронулся до руки Джона.

- Посмотри на мои новые помидоры. Лучшие из всех, что я вырастил. Уже
совсем поспели.

Он сорвал один, самый спелый и красный, и протянул Джону. Джон взял его в
руки и почувствовал гладкую, теплую кожицу и под ней- переливающийся сок.

- Они вкуснее всего прямо с куста. Попробуй.

Джон поднес помидор ко рту, вонзил в него зубы и проглотил сочную мякоть.

- Ты что-то хотел сказать?

Джон помотал головой.

- Ты так и не был у меня, с тех пор как узнал,- сказал Джошуа.- Это потому,
что ты считал себя виноватым: ведь я должен умереть, чтобы вы могли иметь
ребенка. Да, это тяжело- и для вас тяжелее, чем для меня. И ты бы не
пришел, если бы не произошло что-то важное.

Джон не ответил.

- А сегодня ты вспомнил, что можешь поговорить со мной. Ты часто приходил
поговорить со мной, потому что помнил наш первый разговор, когда ты был еще
мальчишкой.

- Я тогда нарушил закон,- сказал Джон,- я пришел воровать помидоры. И вы
поймали нас с Джо.

- А я нарушил закон сейчас,- сказал Джошуа,- когда дал тебе этот помидор.
Это не мой помидор и не твой. Я не должен был его давать, а ты не должен
был его брать. Но я нарушил закон потому, что закон основан на разуме, а от
одного помидора разум не пострадает. Каждый закон должен иметь разумный
смысл, иначе он не нужен. Если смысла нет, то закон не прав.

- Но нарушать закон нельзя.

- Послушай,- сказал Джошуа.- Помнишь сегодняшнее утро?

- Конечно.

- Посмотри на эти рельсы- рельсы, идущие по стене.

Джон посмотрел и увидел рельсы.

- Эта стена до сегодняшнего утра была полом.

- А как же стеллажи? Ведь они...

- Вот именно. Так я и подумал. Это первое, о чем я подумал, когда меня
выбросило из постели. Мои стеллажи! Мои чудные стеллажи, висящие там, на
стене, прикрепленные к полу! Ведь вода выльется из них, и растения
вывалятся, и все химикаты зря пропадут! Но так не случилось.

Он протянул руку и ткнул Джона пальцем в грудь.

- Так не случилось, и не из-за какого-нибудь определенного закона, а по
разумной причине. Посмотри под ноги, на пол.

Джон посмотрел на пол и увидел там рельсы- продолжение тех, что шли по
стене.

- Стеллажи прикреплены к этим рельсам,- продолжал Джошуа.- А внутри у них-
ролики. И, когда пол стал стеной, стеллажи скатились по рельсам на стену,
ставшую полом, и все было в порядке. Пролилось немного воды, и пострадало
несколько растений, но очень мало.

- Так было задумано,- сказал Джон.- Корабль...

- Чтобы закон был справедлив,- продолжал Джошуа,- он должен иметь разумное
основание. Здесь было основание и был закон. Но закон- это только
напоминание, что не нужно идти против разума.  Если бы было только
основание, мы бы могли его забыть, или отрицать, или сказать, что оно
устарело. Но закон имеет власть, и мы подчиняемся закону там, где могли бы
не подчиниться разуму. Закон говорил, что рельсы на стене- то есть на
бывшей стене- нужно чистить и смазывать.  Иногда я думал, зачем это, и
казалось, что этот закон не нужен. Но это был закон- и мы слепо ему
подчинялись. А когда раздался Грохот, рельсы были начищены и смазаны и
стеллажи скатились по ним. Им ничто не помешало, а могло бы помешать, если
бы мы не следовали закону. Потому что, следуя закону, мы следовали разуму,
а главное- разум, а не закон.

- Вы хотите мне этим что-то доказать,- сказал Джон.

- Я хочу тебе доказать, что мы должны слепо следовать закону, до тех пор
пока не узнаем его основание. А когда узнаем- если мы когда-нибудь узнаем-
его основание и цель, тогда мы должны решить, насколько они справедливы. И
если они окажутся плохими, мы так и должны смело сказать. Потому что если
плоха цель, то плох и закон: ведь закон- это всего-навсего правило,
помогающее достигнуть какой-то цели.

- Цели?

- Конечно, цели. Должна же быть какая-то цель. Такая хорошо придуманная
вещь, как Корабль, должна иметь цель.

- Сам Корабль? Вы думаете, Корабль имеет цель? Но говорят...

- Я знаю, что говорят. "Все, что ни случается, к лучшему".- Он покачал
головой.- Цель должна быть даже у Корабля. Когда-то давно, наверное, эта
цель была простой и ясной. Но мы забыли ее. Должны быть какие-то факты,
знания...

- Знания были в книгах,- сказал Джон.- Но книги сожгли.

- Кое-что в них было неверно,- сказал старик.- Или казалось неверным. Но мы
не можем судить, что верно, а что неверно, если у нас нет фактов, а я
сомневаюсь, что эти факты были. Там были другие причины, другие
обстоятельства. Я одинокий человек. У меня есть работа, а заходят сюда
редко. Меня не отвлекают сплетни, которыми полон Корабль. И я думаю. Я
много передумал. Я думал о нас и о Корабле. И о законах, и о цели всего
этого. Я размышлял о том, почему растут растения и почему для этого нужны
вода и удобрения. Я думал, зачем мы должны включать свет на столько-то
часов,- разве в лампах есть что-то такое, что нужно растениям? Но, если не
включать их, растение погибает. Значит, растениям необходимы не только вода
и удобрения, но и лампы. Я думал, почему помидоры всегда растут на одних
кустах, а огурцы- на других. На огурце никогда не вырастет помидор, и этому
должна быть какая-то причина.  Даже для такого простого дела, как
выращивание помидоров, нужно знать массу фактов. А мы их не знаем. Мы
лишены знания. Я думал: почему загораются лампы, когда повернешь
выключатель. И что происходит в нашем теле с пищей?  Как твое тело
использует помидор, который ты только что съел? Почему нужно есть, чтобы
жить? Зачем нужно спать? Как мы учимся говорить?

- Я никогда обо всем этом не думал,- сказал Джон.

- А ты вообще никогда не думал,- ответил Джошуа.- Во всяком случае, почти
никогда.

- Никто не думает,- сказал Джон.

- В том-то и беда,- сказал старик.- Никто никогда не думает. Все просто
убивают время. Они не ищут причин. Они даже ни о чем не задумываются. Что
бы ни случилось- все к лучшему, и этого с них хватает.

- Я только что начал думать,- сказал Джон.

- Ты что-то хотел у меня спросить,- сказал старик. - Зачем-то ты все же ко
мне пришел.

- Теперь это неважно,- сказал Джон.- Вы мне уже ответили.

Он пошел обратно между стеллажами, ощущая аромат тянущихся вверх растений,
слыша журчание воды в насосах. Он шел длинными коридорами, где в окнах
наблюдательных рубок светили неподвижные звезды.

Основание, сказал Джошуа. Есть и основание, и цель. Так говорилось в
Письме- основание и цель. И кроме правды есть еще неправда, и, чтобы их
различить, нужно кое-что знать.

Он расправил плечи и зашагал вперед.

Когда он подошел к церкви, собрание давно уже было в разгаре; он тихо
скользнул в дверь, нашел Мэри и встал рядом с ней. Она взяла его за руку и
улыбнулась.

- Ты опоздал,- прошептала она.

- Виноват,- отвечал он шепотом. Они стояли рядом, взявшись за руки, глядя,
как мерцают две большие свечи по бокам огромной Священной Картины.

Джон подумал, что раньше она никогда не была так хорошо видна; он знал, что
свечи зажигают только по случаю важных событий.

Он узнал людей, которые сидели под Картиной,- своего друга Джо Грега и
Фрэнка. И он был горд тем, что Джо, его друг, был одним из троих, кто сидел
под Картиной, потому что для этого нужно было быть набожным и примерным.

Они только что прочли о Начале Начал, и Джо встал и повел рассказ про
Конец.

"Мы движемся к Концу. Мы увидим знаки, которые будут предвещать Конец, но о
самом Конце никто не может знать, ибо он скрыт..."

Джон почувствовал, как Мэри пожала ему руку, и ответил тем же. В этом
пожатии он почувствовал утешение, которое дают жена, и Вера, и ощущение
Братства всех людей.

Когда он ел обед, оставленный для него Мэри, она сказала, что Вера- большое
утешение. И это было правда. Вера была утешением. Она говорила, что все
хорошо, что все к лучшему. Что даже Конец- тоже к лучшему.

А им нужно утешение, подумал он. Больше всего на свете им нужно утешение.
Они так одиноки, особенно теперь, когда звезды остановились и сквозь окна
видна пустота, окружающая их. Они еще более одиноки, потому что не знают
цели, не знают ничего, хотя и утешаются знанием того, что все к лучшему.

"...Раздастся Грохот, и звезды прекратят свое движение и будут висеть,
одинокие и яркие, в глубине тьмы, той вечной тьмы, которая охватывает все,
кроме людей в Корабле..."

Вот оно, подумал Джон. Вот оговорка, которая их утешает. Сознание того, что
только они одни укрыты и защищены от вечной ночи. А впрочем, откуда взялось
это сознание? Из какого источника? Из какого откровения? И он выругал себя
за эти мысли, которые не должны появляться во время собрания в церкви.

Он как Джошуа, сказал он себе. Он сомневается во всем. Думает о таких
вещах, которые всю жизнь принимал на веру, которые принимали на веру все
поколения.

Он поднял голову и посмотрел на Священную Картину- на Дерево, и на Цветы, и
на Реку, и на Дом вдалеке, и на Небо с Облаками; Ветра не было видно, но он
чувствовался.

Это было красиво. На Картине он видел такие цвета, каких нигде не видел,
кроме как на Священных Картинах. Где же такое место, подумал он. А может,
это только символ, только воплощение того лучшего, что заключено в людях,
только изображение мечты всех запертых в Корабле?

Запертых в Корабле! Он даже задохнулся от такой мысли. Запертых! Они ведь
не заперты, а защищены, укрыты от всяких бед, от всего, что таится во тьме
вечной ночи. Он склонил голову в молитве, сокрушаясь и раскаиваясь.  Как
это ему только могло прийти в голову!

Он почувствовал руку Мэри в своей и подумал о ребенке, которого они смогут
иметь, когда Джошуа умрет. Он подумал о шахматах, в которые он всегда играл
с Джо. О долгих темных ночах, когда рядом с ним была Мэри.

Он подумал о своем отце, и снова слова давно умершего застучали у него в
голове. И он вспомнил о Письме, в котором говорилось о знаниях, о
назначении, о цели.

Что же мне делать, спросил он себя. По какой дороге идти? Что значит Конец?

Считая двери, он нашел нужную и вошел. В комнате лежал толстый слой пыли,
но лампочка еще горела. На противоположной стене была дверь, о которой
говорилось в Письме: дверь с циферблатом посередине.  "Сейф",- было сказано
в Письме.

Он подошел к двери, оставляя следы в пыли, и встал перед ней на колени.
Стер рукавом пыль и увидел цифры. Он положил Письмо на пол и взялся за
стрелку. "Поверни стрелку сначала на 6 потом на 15, обратно на 8, потом на
22 и, наконец, на 3". Он аккуратно все выполнил и, повернув ручку в
последний раз, услышал слабый щелчок открывающегося замка.

Он взялся за ручку и потянул. Дверь медленно открылась: она оказалась очень
тяжелой. Войдя внутрь, он включил свет. Все было так, как говорило Письмо.
Там стояла кровать, рядом с ней- машина, а в углу- большой стальной ящик.

Воздух был спертый, но не пыльный: комната не соединялась с системой
кондиционирования воздуха, которая в течение веков разнесла пыль по всем
другим комнатам.

Стоя там в одиночестве, при ярком свете лампы, освещавшей кровать, и
машину, и стальной ящик, он почувствовал ужас, леденящий ужас, от которого
вздрогнул, хотя и старался стоять прямо и уверенно,- остаток страха,
унаследованного от многих поколений, закосневших в невежестве и
безразличии.

Знания боялись, потому что это было зло. Много лет назад так решили те, кто
решал за людей, и они придумали закон против Чтения и сожгли книги.

А Письмо говорило, что знания необходимы.

И Джошуа, стоя у стеллажа с помидорами, среди других стеллажей с тянущимися
вверх растениями, сказал, что должно быть основание и что знания раскроют
его.

Но их было только двое. Письмо и Джошуа, против всех остальных, против
решения, принятого много поколений назад.

Нет, возразил он сам себе, не только двое, а еще мой отец, и его отец, и
отец его отца, и все отцы перед ним, которые передавали друг другу Письмо,
Книгу и искусство Чтения. И он знал, что он сам, если бы он имел ребенка,
передал бы ему Письмо и Книгу и научил бы его читать. Он представил себе
эту картину: они вдвоем, притаившись в каком-нибудь углу, при тусклом свете
лампы разбираются в том, как из букв складываются слова, нарушая закон,
продолжая еретическую цепь, протянувшуюся через многие поколения.

И вот, наконец, результат: кровать, машина и большой стальной ящик. Вот,
наконец, то, к чему все это привело.

Он осторожно подошел к кровати, как будто там могла быть ловушка. Он
пощупал ее- это была обычная кровать.

Повернувшись к машине, он внимательно осмотрел ее, проверил все контакты,
как было сказано в Письме, отыскал шлем, нашел выключатель. Обнаружив два
отошедших контакта, он поджал их. Наконец после некоторого колебания
включил первый тумблер, как было сказано в инструкции, и загорелась красная
лампочка.

Итак, он готов.

Он сел на кровать, взял шлем и плотно надел его на голову. Потом лег,
протянул руку, включил второй тумблер- и услышал колыбельную.

Колыбельную песню, мелодию, зазвучавшую у него в голове,- и он почувствовал
легкое покачивание и подступающую дремоту.

Джон Хофф уснул.

Он проснулся и ощутил в себе знания.

Он медленно оглядывался, с трудом узнавая комнату, стену без Священной
Картины, незнакомую машину, незнакомую толстую дверь, шлем на голове.

Он снял шлем и, держа его в руке, наконец-то понял, что это такое.
Понемногу, с трудом он вспомнил все: как нашел комнату, как открыл ее, как
проверил машину и лег на кровать в шлеме.

Он знал, где он и почему он здесь. И многое другое. Знал то, чего не знал
раньше. И то, что он теперь знал, напугало его.

Он уронил шлем на колени и сел, вцепившись в края кровати.

Космос! Пустота. Огромная пустота с рассеянными в ней сверкающими солнцами,
которые назывались звездами. И через это пространство, сквозь расстояния,
такие безмерно великие, что их нельзя было мерить милями, а только
световыми годами, неслась вещь, которая называлась корабль- не Корабль с
большой буквы, а просто корабль, один из многих.

Корабль с планеты Земля- не с самого солнца, не со звезды, а с одной из
многих планет, кружившихся вокруг звезды.

Не может быть, сказал он себе. Этого просто не может быть. Ведь Корабль не
двигается. Не может быть космоса. Не может быть пустоты. Мы не можем быть
крохотной точкой, странствующей пылинкой, затерянной в огромной пустоте,
почти невидимой рядом со звездами, сверкающими в окнах.

Потому что если это так, то мы ничего не значим. Мы просто случайный факт
во Вселенной. Меньше, чем случайный факт. Меньше, чем ничто. Шальная
капелька странствующей жизни, затерянная среди бесчисленных звезд.

Он спустил ноги с кровати и сел, уставившись на машину.

Знания хранятся там, подумал он. Так было сказано в Письме, знания,
записанные на мотках пленки, знания, которые вбиваются, внушаются,
внедряются в мозг спящего человека.

И это только начало, только первый урок. Это только первые крупицы старых,
мертвых знаний, собранных давным-давно, знаний, хранившихся на черный день,
спрятанных от людей. И эти знания- его. Они здесь, на пленке, в шлеме. Они
принадлежат ему- бери и пользуйся. А для чего? Ведь знания были бы
ненужными, если бы не имели цели.

И истинны ли они? Вот в чем вопрос. Истинны ли эти знания? А как узнать
истину? Как распознать ложь?

Конечно, узнать нельзя. Пока нельзя. Знания проверяются другими знаниями.
А он знает пока еще очень мало. Больше, чем кто бы то ни было на Корабле за
долгие годы, но все же так мало. Ведь он знает, что где-то должно быть
объяснение звезд, и планет, кружащихся вокруг звезд, и пространства, в
котором находятся звезды, и Корабля, который несется среди этих звезд.

Письмо говорило о цели и назначении, и он должен это узнать- цель и
назначение.

Он положил шлем на место, вышел из комнаты, запер за собой дверь и зашагал
чуть более уверенно, но все же чувствуя на себе гнетущую вину. Потому что
теперь он нарушил не только дух, но и букву закона- и нарушил во имя цели,
которая, как он подозревал, уничтожит закон.

Он спустился по длинным эскалаторам на нижний этаж. В зале он нашел Джо,
сидевшего перед доской с расставленными фигурами.

- Где ты был?- спросил Джо. -Я тебя ждал.

- Так, гулял,- сказал Джон.

- Ты уже три дня "так, гуляешь",- сказал Джо и насмешливо посмотрел на
него.- Помнишь, какие штуки мы в детстве выкидывали? Воровали и все
такое...

- Помню, Джо.

- У тебя всегда перед этим бывал такой чудной вид. И сейчас у тебя тот же
чудной вид.

 - Я ничего не собираюсь выкидывать,- сказал Джон.- Я ничего не ворую.

- Мы много лет были друзьями,- сказал Джо.- У тебя есть что-то на душе.

Джон посмотрел на него и попытался увидеть мальчишку, с которым они
когда-то играли. Но мальчишки не было. Был человек, который сидел под
Картиной во время собраний, который читал про Конец,- человек набожный,
примерный.

Он покачал головой.

- Нет, Джо, ничего.

- Я только хотел помочь.

Но, если бы он узнал, подумал Джон, он бы не захотел помочь. Он посмотрел
бы на меня с ужасом, донес бы на меня в церкви, первый закричал бы о ереси.
Ведь это и есть ересь, сомнений быть не может. Это значило отрицать Миф,
отнять у людей спокойствие незнания, опровергнуть веру в то, что все к
лучшему; это значило, что они больше не должны сидеть сложа руки и
полагаться на Корабль.

- Давай сыграем,- решительно сказал он.

- Значит, так, Джон?- спросил Джо.

- Да, так.

- Ну, твой ход.

Джон пошел с ферзевой пешки. Джо уставился на него.

- Ты же всегда ходишь с королевской.

- Я передумал. Мне кажется, что такой дебют лучше.

- Как хочешь,- сказал Джо.

Они сыграли, и Джо без труда выиграл.

Целые дни Джон проводил на кровати со шлемом на голове:  убаюканный
колыбельной, он пробуждался с новыми знаниями. Наконец он узнал все.

Он узнал о Земле и о том, как земляне построили Корабль и послали его к
звездам, и понял то стремление к звездам, которое заставило людей построить
такой Корабль.

Он узнал, как подбирали и готовили экипаж, узнал о тщательном отборе
предков будущих колонистов и о биологических исследованиях, которые
определили их спаривание, с тем чтобы сороковое поколение, которому
предстояло достигнуть звезд, было отважной расой, готовой встретить все
трудности.

Он узнал и об обучении, о книгах, которые должны были сохранить знания, и
получил некоторое представление о психологической стороне всего проекта.

Но что-то оказалось неладно. И не с Кораблем, а с людьми.

Книги спустили в конвертор. Земля была забыта, и появился Миф, знания были
утеряны и заменены Легендой. На протяжении сорока поколений план был
потерян, цель- забыта, и люди всю жизнь жили в твердой уверенности, что
они- это все, что Корабль- Начало и Конец, что Корабль и люди на нем
созданы каким-то божественным планом, по которому все идет к лучшему.

Они играли в шахматы, в карты, слушали старую музыку, никогда не задаваясь
вопросом, кто изобрел карты и шахматы, кто написал музыку, подолгу
сплетничали, рассказывали старые анекдоты и сказки, переданные предыдущими
поколениями, и убивали на это не просто часы, а целые жизни. У них не было
истории, они ни о чем не задумывались и не заглядывали в будущее, они были
уверены: что ни произошло, все к лучшему.

Из года в год они не знали ничего, кроме Корабля. Еще при жизни первого
поколения Земля стала туманным воспоминанием, оставшимся далеко позади, и
не только во времени и пространстве, но и в памяти. В них не было
преданности Земле, которая не давала бы им о ней забыть. В них не было и
преданности Кораблю, потому что Корабль в ней не нуждался.

Корабль был для них матерью, которая давала им приют. Корабль кормил их,
укрывал и оберегал от опасности.

Им было некуда идти, нечего делать, не о чем думать. И они приспособились к
этому.

Младенцы, подумал Джон. Младенцы, прижимающиеся к матери. Младенцы,
бормочущие старые детские стишки. И некоторые стишки правдивее, чем они
думают.

Было сказано: когда раздастся Грохот и звезды остановятся в своем движении,
то это значит, что скоро придет Конец.

И это правда. Звезды двигались потому, что Корабль вращался вокруг
продольной оси, создавая искусственную силу тяжести. Но, когда Корабль
приблизится к месту назначения, он должен будет автоматически прекратить
вращение и перейти в нормальный полет, а сила тяжести тогда будет создана
гравитаторами. Корабль уже падал вниз, к той звезде, к той солнечной
системе, к которой он направлялся. Падал на нее, если - Джон Хофф покрылся
холодным потом при этой мысли, - если он уже не промахнулся.

Потому что люди могли измениться. Но Корабль не мог. Он не
приспосабливался. Он все помнил, даже если его пассажиры обо всем забыли.
Верный записанным на пленку указаниям, которые были заданы больше тысячи
лет назад, он держался своего курса, сохранил свою цель, не потерял из виду
точку, куда был направлен, и сейчас приближался к ней.

Автоматическое управление, но не полностью.

Корабль мог выйти на орбиту вокруг планеты без помощи человеческого мозга,
без помощи человеческих рук. Целую тысячу лет он обходился без человека, но
в последний момент человек понадобится ему, чтобы достигнуть цели.

И я, сказал себе Джон Хофф, я и есть этот человек.

Один человек. А сможет ли один человек это сделать?

Он думал о других людях. О Джо, и Хербе, и Джордже, и обо всех остальных,-
и среди них не было такого, на кого он мог бы положиться, к кому он мог бы
пойти и рассказать о том, что сделал.

Он держал весь Корабль в голове. Он знал, как Корабль устроен и как
управляется. Но, может быть, этого мало. Может быть, нужно более близкое
знакомство и тренировка. Может быть, человек должен сжиться с Кораблем,
чтобы управлять им. А у него нет на это времени.

Он стоял рядом с машиной, которая дала ему знания. Теперь вся пленка была
прокручена и цель машины достигнута, так же как цель Письма, так же как
будет достигнута цель Человечества и Корабля, если голова Джона будет
ясной, а рука- твердой. И если его знаний хватит.

В углу еще стоял ящик. Он откроет его- и это будет все. Тогда будет сделано
все, что для него могли сделать, а остальное будет зависеть от него самого.

Он медленно встал на колени перед ящиком и открыл крышку. Там были
свернутые листы бумаги, много листов, а под ними- книги, десятки книг, и в
одном из углов - стеклянная капсула, заключавшая в себе какой-то механизм.
Он знал, что это не что иное, как пистолет, хотя никогда еще не видел
пистолета. Он поднял капсулу, и под ней был конверт с надписью:  "КЛЮЧИ".
Он разорвал конверт. Там было два ключа. На одном было написано: "Рубка
управления", на другом:  "Машинное отделение".

Он сунул ключи в карман и взялся за капсулу. Быстрым движением он разломил
ее пополам. Раздался слабый хлопок: в капсулу ворвался воздух. В руках
Джона был пистолет.

Он был не тяжелый, но достаточно увесистый, чтобы почувствовать его власть.
Он показался Джону сильным, мрачным и жестоким. Джон взял его за рукоятку,
поднял, прицелился и почувствовал прилив древней недоброй силы- силы
человека, который может убивать,- и ему стало стыдно.

Он положил пистолет назад в ящик и вынул один из свернутых листов.
Осторожно разворачивая его, он услышал слабое протестующее потрескивание.
Это был какой-то чертеж, и Джон склонился над ним, пытаясь понять, что бы
это могло быть, разобрать слова, написанные печатными буквами вдоль линий.

Он так ничего и не понял и положил чертеж, и тот сразу же свернулся в
трубу, как живой.

Он взял другой чертеж, развернул его. Это был план одной из секций Корабля.
Еще и еще один- это тоже были секции Корабля, с коридорами и эскалаторами,
рубками и каютами.

Наконец он нашел чертеж, который изображал весь Корабль в разрезе, со всеми
каютами и гидропонными оранжереями. В переднем его конце была рубка
управления, в заднем- машинное отделение.

Он расправил чертеж, вгляделся и увидел, что там что-то неправильно. Но
потом он сообразил, что если отбросить рубку и машинное отделение, то все
правильно. И он подумал, что так и должно было быть, что много лет назад
кто-то запер рубку и машинное отделение, чтобы уберечь их от вреда,-
специально для этого дня. Для людей на Корабле ни рубки, ни машинного
отделения просто не существовало, и поэтому чертеж казался неправильным.

Он дал чертежу свернуться и взял другой. Это было машинное отделение. Он
изучал его, наморщив лоб, пытаясь сообразить, что там изображено, и хотя о
назначении некоторых устройств он догадывался, но были и такие, которых он
вообще не понимал. Джон нашел конвертор и удивился, как он мог быть в
запертом помещении, ведь все эти годы им пользовались. Но потом он увидел,
что конвертор имел два выхода: один в самом машинном отделении, а другой-
за гидропонными оранжереями.

Он отпустил чертеж, и тот свернулся в трубку, так же как и остальные. Он
продолжал сидеть на корточках около ящика, чуть покачиваясь взад и вперед и
глядя на чертежи, и думал: если мне были нужны еще доказательства, то вот
они.

Планы и чертежи Корабля. Планы, созданные и вычерченные людьми. Мечты о
звездах, воплощенные в листах бумаги. Никакого божественного вмешательства.
Никакого Мифа. Просто обычное человеческое планирование.

Он подумал о Священных Картинах: а что они такое? Может быть, они тоже были
ложью, как и Миф? Жаль, если это так. Потому что они были утешением.  И
Вера тоже. Она тоже была утешением.

Сидя на корточках над свитками чертежей в этой маленькой комнате с машиной,
кроватью и ящиком, он съежился и обхватил себя руками, чувствуя почти
жалость к себе.

Как бы он хотел, чтобы ничего не начиналось. Чтобы не было Письма. Чтобы он
по-прежнему был невеждой, уве pен ным в своей безопастности. Чтобы он
по-прежнему продолжал играть с Джо в шахматы.

Из двери раздался голос Джо:

- Так вот где ты прячешься!

Он увидел ноги Джо, прочно стоящие на полу, поднял глаза и увидел его лицо,
на котором застыла полуулыбка.

- Книги!- сказал Джо.

Это слово было неприличным. И Джо произнес его, как неприличное слово.  Как
будто человека поймали за каким-то постыдным делом, уличили в грязных
мыслях.

- Джо...- сказал Джон.

- Ты не хотел мне сказать,- сказал Джо.- Ты не хотел моей помощи. Еще бы!

- Джо, послушай...

- Прятался и читал книги!

- Послушай, Джо! Все ложь. Корабль сделали такие же люди, как мы. Он
куда-то направляется. Я знаю теперь, что такое Конец.

Удивление и ужас исчезли с лица Джо. Теперь это было суровое лицо. Лицо
судьи. Оно возвышалось над ним, и в нем не было пощады. В нем не было даже
жалости.

- Джо!

Джо резко повернулся и бросился к двери.

- Джо! Постой, Джо!

Но он ушел.

Джон услышал звук его шагов по коридору, к эскалатору, который приведет его
на жилые этажи.

Он побежал, чтобы созвать толпу. Послать ее по всему Кораблю охотиться за
Джоном Хоффом. И когда они поймают Джона Хоффа...

Когда они поймают Джона Хоффа, это будет настоящий Конец. Тот самый
неизвестный Конец, о котором говорят в церкви. Потому что уже не будет
никого- никого, кто знал бы цель, основание и назначение.

И получится, что тысячи людей умерли зря. Получится, что труд, и гений, и
мечты тех, кто построил Корабль, пропали зря.

Это было бы огромное расточительство. А расточать- преступление.  Нельзя
расточать. Нельзя выбрасывать. И не только пищу и воду, но и человеческие
жизни и мечты.

Рука Джона потянулась к ящику и схватила пистолет. Его пальцы сжали
рукоятку, а ярость все росла в нем, ярость отчаяния, последней надежды,
моментальная, слепая ярость человека, у которого намеренно отнимают жизнь.

Впрочем, это не только его жизнь, а жизнь всех других: Мэри, и Херба, и
Луизы, и Джошуа.

Он бросился бежать, выскочил в дверь и поскользнулся, поворачивая направо
по коридору. Он помчался к эскалатору. В темноте неожиданно наткнулся на
ступеньки и подумал: как хорошо, что он много раз бывал здесь, нащупывая
дорогу в темноте. Теперь он чувствовал себя как дома, и в этом было его
преимущество перед Джо.

Он пронесся по лестницам, чуть не упав, свернул в коридор, нашел следующий
пролет- и впереди услышал торопливые, неверные шаги того, за кем гнался.

Он знал, что в следующем коридоре только одна тусклая лампочка в самом
конце. Если бы поспеть вовремя...

Он катился вниз по лестнице, держась одной рукой за перила, едва касаясь
ногами ступеней.

Пригнувшись, он наконец влетел в коридор и там, впереди, при тусклом свете
лампочки увидел бегущую темную фигуру. Он поднял пистолет и нажал кнопку;
пистолет дернулся у него в руке, и коридор осветила яркая вспышка.

Свет на секунду ослепил его. Он сидел на полу, скорчившись, и в голове у
него билась мысль: я убил Джо, своего друга.

Но это был не Джо. Это был не мальчишка, с которым он вырос. Это был не
человек, сидевший против него по ту сторону шахматной доски. Это был не
Джо- его друг. Это был кто-то другой- человек с лицом судьи, человек,
побежавший созвать толпу, человек, который всех обрекал на неведомый Конец.

Джон чувствовал, что прав, но все же дрожал.

Минутное ослепление прошло, и он увидел на полу темную массу.

Его руки тряслись, он сидел неподвижно и ощущал тошноту и слабость во всем
теле.

Не расточай! Не выбрасывай! Эти неписанные законы известны всем. Но были и
такие законы, о которых даже никогда не упоминалось, потому что в этом не
было необходимости. Не говорили, что нельзя украсть чужую жену, что нельзя
лжесвидетельствовать, что нельзя убивать, потому что эти преступления
исчезли задолго до того, как звездный Корабль оторвался от Земли.

Это были законы благопристойности, законы хорошего поведения. И он нарушил
один из них. Он убил человека. Убил своего друга.

Правда, сказал он себе, он не был мне другом. Он был врагом- врагом всем
нам.

Джон Хофф выпрямился и напряг все тело, чтобы остановить дрожь. Он сунул
пистолет за пояс и на негнущихся ногах пошел по коридору к темной массе на
полу.

В полумраке ему было легче, потому что он плохо видел, что там лежит. Тело
лежало ничком, и лица не было видно. Было бы хуже, если б лицо было
обращено вверх, к нему.

Он стоял и думал. Вот-вот люди хватятся Джо и начнут его искать. А они не
должны его найти. Не должны узнать, что произошло. Самое понятие убийства
давно исчезло, и оно не должно появиться вновь. Потому что если убил один
человек- неважно, почему и зачем,- то могут найтись и другие, которые будут
убивать. Если согрешил один, его грех должен быть скрыт, потому что один
грех приведет к другому греху, а когда они достигнут нового мира, новой
планеты (если они ее достигнут), им понадобится вся внутренняя сила, вся
сила товарищества, на которую они способны.

Он не мог спрятать тело, потому что не было такого места, где бы его не
нашли. И не мог спустить его в конвертор, потому что для этого нужно было
пройти через гидропонные оранжереи.

Впрочем, нет, зачем? Ведь есть другой путь к конвертору- через машинное
отделение.

Он похлопал себя по карману. Ключи были там. Он наклонился, дотронувшись до
еще теплого тела. Он отступил к металлической стене. Его опять затошнило, и
в голове непрестанно билась мысль о том, что он виновен.

Но он подумал о своем старом отце с суровым лицом, и о том давно умершем
человеке, который написал Письмо, и обо всех других, кто передавал его,
совершая преступление ради истины, ради знания и спасения.

Сколько мужества, подвигов и дерзаний, сколько одиноких ночей, проведенных
в мучительных раздумьях! Нельзя, чтобы все это пропало из-за его
нерешительности или сознания вины.

Он оторвался от стены, поднял тело Джо и взвалил его на плечи. Оно
безжизненно повисло. Раздалось бульканье. И что-то теплое и мокрое потекло
по его спине.

Он стиснул зубы, чтобы не стучали, и, пошатываясь, побрел по мертвым
эскалаторам, по темным коридорам к машинному отделению.

Наконец он добрался до двери и положил свою ношу на пол, чтобы достать
ключи. Он нашел нужный ключ и повернул в замке, налег на дверь, и она
медленно отворилась. В лицо ему пахнул порыв теплого воздуха. Ярко горели
огни, и раздавалось жужжание и повизгивание вращающегося металла.

Он поднял Джо, внес его, запер дверь и встал, разглядывая огромные машины.
Одна из них вертелась, и он узнал ее: гироскоп-стабилизатор тихо жужжал,
подвешенный на шарнирах.

Сколько времени понадобится ему, чтобы понять все эти массивные, сложные
машины? Насколько люди отстали от знаний тысячелетней давности?

А ноша давила ему на плечи, и он слышал, как на пол падают редкие, теплые,
липкие капли.

Ликуя и содрогаясь от ужаса, он возвращался в прошлое. Назад, сквозь тысячу
лет, к знанию, которое могло создавать такие машины. Даже еще дальше- к
неуравновешенности чувств, которая могла заставить людей убивать друг
друга.

Я должен от него избавиться, с горечью подумал Джон Хофф. Но это
невозможно. Даже когда он исчезнет, станет чем-то совсем другим, когда
вещества, из которых он состоит, превратятся во что-то еще,- даже тогда я
не смогу от него избавиться. Никогда!

Джон нашел люк конвертора, уперся ногами в пол. Люк заело. Джон дернул, и
он открылся. Перед ним зияло жерло, достаточно большое, чтобы бросить туда
человеческое тело. Из глубины слышался рев механизмов, и ему показалось,
что он уловил адский отблеск бушующего огня. Он осторожно дал телу
соскользнуть с плеча, подтолкнул его в последний раз, закрыл люк и всей
тяжестью навалился на педаль.

Дело было сделано.

Он отшатнулся от конвертора и вытер лоб. Наконец-то он избавился от своей
ноши. Но тяжкое бремя все равно оставалось навсегда, подумал он.  Навсегда.

Он услышал шаги, но не обернулся. Он знал, чьи это шаги- призрачные шаги,
которые будут преследовать его всю жизнь, шаги угрызений совести в его
душе.

Послышался голос:

- Что ты сделал, малый?

- Я убил человека. Я убил своего друга.

И он обернулся, потому что ни шаги, ни голос не принадлежали привидению.

Говорил Джошуа.

- Было ли у тебя основание?

- Да. Основание и цель.

- Тебе нужен друг,- сказал Джошуа.- Тебе нужен друг, мой мальчик.

Джон кивнул.

- Я узнал цель Корабля. И назначение. Он застал меня. Он хотел донести.
Я... я...

- Ты убил его.

- Я подумал: одна жизнь или все? И я взял только одну жизнь. Он бы взял
все.

Они долго стояли, глядя друг на друга.

Старик сказал:

- Это неправильно- взять жизнь. Неправильно, недостойно.

Коренастый и спокойный, он стоял на фоне машин, но в нем было что-то живое,
какая-то движущая сила, как и в машинах.

- Так же неправильно обрекать людей на судьбу, для которой они не
предназначались. Неправильно забывать цель из-за незнания и невежества,-
ответил Джон.

- Цель Корабля? А это хорошая цель?

- Не знаю,- ответил Джон.- Я не уверен. Но это по крайней мере цель. А
цель, какая бы она ни была, лучше, чем отсутствие цели.

Джон поднял голову и отбросил назад волосы, прилипшие ко лбу.

- Ладно,- сказал он.- Я иду с тобой. Я взял одну жизнь и больше не возьму.

Джошуа медленно, мягко произнес:

- Нет, Джон. Это я иду с тобой.

Видеть бесконечную пустоту, в которой звезды сверкают, как вечные крохотные
сигнальные огоньки, было неприятно даже из наблюдательной рубки. Но видеть
это из рубки управления, большое стеклянное окно которой открывалось прямо
в пасть пространства, было еще хуже: внизу не видно дна, вверху не видно
границ. То чудилось, что к звезде можно протянуть руку и сорвать ее, то она
казалась такой далекой, что от одной мысли об этом начинала кружиться
голова.

Звезды были далеко. Все, кроме одной. А эта одна сверкала сияющим солнцем
совсем рядом слева.

Джон Хофф взглянул на Джошуа. На лице старика застыло выражение недоверия,
страха, почти ужаса.

А ведь я знал, подумал Джон. Я знал, как это может выглядеть. Я имел
какое-то представление. А он не имел никакого.

Он отвел глаза от окна, увидел ряды приборов и почувствовал, что сердце его
упало и руки одеревенели.

Уже некогда сживаться с Кораблем. Некогда узнать его поближе. Все, что
нужно сделать, он должен сделать, только следуя своему разуму и отрывочным
знаниям, которые получил от машины его мозг, неподготовленный и
нетренированный.

- Что мы должны делать?- прошептал Джошуа.- Парень, что нам делать?

И Джон Хофф тоже подумал: а что мы должны делать?

Он медленно поднялся по ступенькам к креслу, на спинке которого было
написано: "Пилот". Медленно забрался в кресло, и ему показалось, что он
сидит на краю пропасти, откуда в любой момент может соскользнуть вниз, в
пустоту.

Осторожно опустив руки на подлокотники кресла и вцепившись в них, он
попробовал ориентироваться, свыкнуться с мыслью, что сидит на месте пилота,
а перед ним- ручки и кнопки, которые он может поворачивать или нажимать и
посылать сигналы работающим машинам.

- Звезда,- сказал Джошуа.- Вот эта, большая, налево, которая горит...

- Все звезды горят.

- Нет, вот- большая...

 - Это та звезда, к которой мы стремились тысячи лет,- ответил Джон. И он
надеялся, что не ошибся. Как он хотел бы быть в этом уверенным!

И тут он почувствовал страшную тревогу. Что-то было неладно. И очень
неладно.

Джон попытался думать, но космос мешал, он был слишком близко. Он был
слишком огромен и пуст, и думать было бесполезно. Нельзя перехитрить
космос. Нельзя с ним бороться. Космос слишком велик и жесток. Космосу все
равно. В нем нет милосердия. Ему все равно, что станется с Кораблем и с
людьми на нем.

Единственными, кому было не все равно, были те люди на Земле, что запустили
Корабль, и- некоторое время- те, кто управлял им в начале пути. А теперь-
только он да старик. Только им не все равно.

- Она больше других,- сказал Джошуа.- Мы ближе к ней.

Вот в чем дело! Вот что вызвало эту необъяснимую тревогу. Звезда слишком
близко- она не должна быть так близко!

Он с трудом оторвал взгляд от пустоты за окном и посмотрел на пульт
управления. И увидел только бессмысленную массу ручек и рычагов, вереницы
кнопок, циферблатов...

Он смотрел на пульт и понемногу начинал разбираться в нем. Знания, которые
вдолбила в него машина, пробуждались. Он смотрел на показания стрелок и уже
кое-что понимал. Он нашел несколько ручек, о которых должен был что-то
знать. В его мозгу в кошмарной пляске закружились сведения по математике,
которой он никогда не знал.

Бесполезно, сказал он себе. Это была хорошая идея, но она не сработала.
Машина не может обучить человека. Она не может вбить в него достаточно
знаний, чтобы управлять Кораблем.

- Я не сумею это сделать, Джошуа,- простонал он.- Это невозможно.

Где же планеты? Как ему найти их? И когда он их найдет (если найдет), что
тогда делать?

Корабль падал на солнце.

Джон не знал, где искать планеты. И Корабль двигался слишком быстро-
намного быстрее, чем нужно. Джон вспотел. Пот выступил каплями на лбу,
потек по лицу, по телу.

- Спокойнее, парень. Спокойнее.

Он попробовал успокоиться, но не мог. Он протянул руку и открыл маленький
ящичек под пультом. Там была бумага и карандаши. Он взял лист бумаги и
карандаш и набросал основные показания приборов: абсолютную скорость,
ускорение, расстояние до звезды, угол падения на звезду.

Были еще и другие показания, но эти- самые главные, и с ними нужно
считаться.

В его мозгу пробудилась мысль, которую много раз внушала ему машина.
"Управлять Кораблем- это не значит направлять его в какую-то точку, а
знать, где он будет в любой данный момент в ближайшем будущем".

Он принялся за вычисления. Математика с трудом проникала в его сознание.
Он сделал расчет, набросал график и на два деления передвинул рычаг
управления, надеясь, что сделал правильно.

- Разбираешься?- спросил Джошуа.

Джон покачал головой.

- Посмотрим. Узнаем через час.

Немного увеличить скорость, чтобы избежать падения на солнце. Проскочить
мимо солнца, потом повернуть обратно под действием его притяжения- сделать
широкую петлю в пространстве и снова вернуться к солнцу. Вот как это
делается, по крайней мере он надеялся, что именно так. Об этом рассказывала
ему машина.

Он сидел весь обмякший, думая об этой удивительной машине, размышляя,
насколько можно доверять бегущей пленке и шлему на голове.

- Мы долго здесь пробудем,- сказал Джошуа.

Джон кивнул.

- Да, пожалуй. Это займет много времени.

- Тогда,- сказал старик,- я пойду и раздобуду чего-нибудь поесть.

Он пошел к двери, потом остановился.

- А Мэри?- спросил он.

Джон покачал головой.

- Пока не надо. Оставим их в покое. Если у нас ничего не выйдет...

- У нас все выйдет.

Джон pезко обоpвал его:

- Если у нас ничего не выйдет, лучше, чтобы они ничего не знали.

- Пожалуй, ты прав,- сказал старик.- Я пойду принесу поесть.

Два часа спустя Джон уже знал, что Корабль не упадет на солнце. Он пройдет
близко- слишком близко, всего в несколько миллионах километров, но скорость
его будет такова, что он проскочит мимо и снова вылетит в пространство,
притягиваемый солнцем, рвущийся прочь от этого притяжения, теряя скорость в
этой борьбе.

Траектория его полета изменится под действием солнца, и он будет летать по
орбите- по очень опасной орбите, потому что если оставить ее неизменной, то
при следующем обороте Корабль все-таки упадет на солнце.  Пока Корабль не
повернет обратно к солнцу, Джон должен добиться контроля над ним, но самое
главное- он выиграл время. Он был уверен: если бы он не прибавил скорость
на два деления, то Корабль или врезался бы в солнце сразу, или начал бы
вращаться вокруг него по все более суживающейся орбите, вырвать с которой
его не могла бы даже фантастическая сила могучих машин.

Он имел время, он кое-что знал. И Джошуа пошел за едой. Времени было
немного, и он должен использовать его. Надо разбудить знания, притаившиеся
где-то в мозгу, внедренные туда, и он должен употребить их для той цели,
для которой они предназначались.

Теперь он был спокойнее и чуть больше уверен в себе. Думая о своей
неловкости, он удивлялся, как это люди, запустившие Корабль с Земли, и те,
кто управлял им до того воцарения Невежества, могли так точно направить
его. Наверное, это случайность, потому что невозможно так пустить снаряд в
маленькую мишень, чтобы он летел тысячу лет и попал в нее. Или возможно?

"Автоматически... Автоматически..."- звенело у него в голове
одно-единственное слово. Корабль был автоматическим. Он сам летел, сам
производил ремонт, сам обслуживал себя, сам двигался к цели. Мозг и рука
человека должны были только сказать ему, что делать. Сделай это, говорили
мозг и рука, и Корабль делал. Только это и было нужно- дать задание.

Весь секрет и был в том, как же приказать Кораблю. Что ему приказать и как
это сделать. Вот что его беспокоило.

Он слез с кресла и обошел рубку. Все покрывал тонкий слой пыли, но когда
Джон протер металл рукавом, он заблестел так же ярко, как и в день
постройки Корабля.

Он нашел всякие вещи, некоторые знакомые, а некоторые незнакомые. Но самое
главное- он нашел телескоп и после нескольких неудачных попыток вспомнил,
как с ним обращаться. Теперь он знал, как искать планеты,- если это нужная
звезда и у нее есть планеты.

Прошло три часа. Джошуа не возвращался. Слишком долго, чтобы достать еду.
Джон зашагал по помещению, борясь со страхом. Наверное, со стариком что-то
случилось.

Он вернулся к телескопу и начал разыскивать планеты. Сначала это было
трудно, но понемногу, привыкая к обращению с телескопом, он начал
припоминать все новые и новые данные.

Он отыскал одну планету и услышал стук. Он оторвался от телескопа и шагнул
к двери.

Коридор был полон людей. Они все кричали на него, кричали с ненавистью, и в
этом реве были гнев и осуждение; от сделал шаг назад.

Впереди были Херб и Джордж, а за ними остальные- мужчины и женщины.  Он
поискал глазами Мэри, но не нашел.

Толпа рвалась вперед. На их лицах была злоба и отвращение, и Джон
почувствовал, как волна страха, исходившая от них, окутала его.

Его рука опустилась к поясу, нащупала рукоятку пистолета и вытащила его.
Он направил пистолет вниз и нажал кнопку. Только один раз. Вспышка осветила
дверь, и толпа отшатнулась. Дверь почернела, запахло горелой краской.

Джон Хофф спокойно проговорил:

- Это пистолет. Из него я могу вас убить. Я вас убью, если вы будете
вмешиваться. Уйдите. Вернитесь туда, откуда вы пришли.

Херб сделал шаг вперед и остановился.

- Это ты вмешиваешься, а не мы.

Он сделал еще шаг.

Джон поднял пистолет и направил на него.

- Я уже убил человека. И убью еще.

"Как легко,- подумал он,- говорить об убийстве, о смерти.  И как легко
сделать это теперь, когда я уже один раз убил".

- Джо пропал,- сказал Херб.- Мы ищем его.

- Можете больше не искать.

- Но Джо был твоим другом.

- И ты тоже. Но цель выше дружбы. Ты или со мной, или против меня.
Середины нет.

- Мы отлучим тебя от церкви.

- Отлучите меня от церкви,- насмешливо повторил Джон.

- Мы сошлем тебя в центр Корабля.

- Мы были ссыльными всю нашу жизнь,- сказал Джон, - в течение многих
поколений. Мы даже не знали этого. Я говорю вам- мы этого не знали. И, не
зная этого, придумали красивую сказку. Мы убедили себя в том, что это
правда, и жили ею. Но вот теперь я могу доказать вам, что это всего только
красивая сказка, выдуманная специально для нас, а вы уже готовы отлучить
меня от церкви и сослать. Это не выход, Херб. Это не выход.

Он похлопал рукой по пистолету.

- Вот выход,- сказал он.

- Джон, ты сумасшедший.

- А ты дурак,- сказал Джон.

Сначала он испугался, потом рассердился. А теперь он чувствовал только
презрение к этим людям, столпившимся в коридоре, выкрикивающим пустые
угрозы.

- Что вы сделали с Джошуа?- спросил он.

- Мы связали его,- ответил Херб.

- Вернитесь и развяжите его. И пришлите мне еды.

Они заколебались. Он сделал угрожающее движение пистолетом:

- Идите!

Они побежали.

Он захлопнул дверь и вернулся к телескопу.

Он нашел шесть планет, из них две имели атмосферу- вторая и пятая.  Он
посмотрел на часы: прошло много часов. Джошуа еще не появлялся. В дверь не
стучали. Не было ни пищи, ни воды. Он снова уселся в кресло пилота.

Звезда была далеко позади. Скорость уменьшилась, но была еще слишком
велика. Он подвинул рычаг назад и следил за тем, как ползет назад стрелка
указателя скорости. Теперь это было безопасно, по крайней мере он надеялся,
что безопасно. Корабль оказался в 54 миллионах километров от звезды, и
можно было уменьшить скорость.

Он снова уставился на пульт управления, и все было уже яснее, понятнее, он
знал о нем немного больше. В конце концов это не так уж трудно. И будет не
так трудно. Главное- есть время. Много времени. Нужно будет еще думать и
рассчитывать, но для этого есть время.

Разглядывая пульт, он нашел вычислительную машину, которой не заметил
раньше,- вот как давали приказания Кораблю! Вот чего ему не хватало, вот
над чем он бился- как приказывать Кораблю. А это делалось так: нужно отдать
приказ маленькому мозгу.

Его преследовало одно слово- "автоматический". Он нашел кнопку с надписью
"телескоп", и еще- с надписью "орбита", и еще- "приземление".

Наконец-то, подумал он. После всех волнений и страха- это так просто.
Именно таким эти люди там, на Земле, и должны были сделать Корабль. Просто.
Невероятно просто. Так просто, что каждый дурак может посадить Корабль.
Каждый, кто ткнет пальцем кнопку. Ведь они, наверное, догадывались, что
может произойти на Корабле через несколько поколений.  Они знали, что Земля
будет забыта и что люди создадут новую культуру, приспособленную к условиям
в Корабле. Догадывались- или планировали? Может быть, культура Корабля была
частью общего плана? Разве могли бы люди жить тысячу лет на Корабле, если
бы знали его цель и назначение?

Конечно, не могли бы. Они бы чувствовали себя ограбленными и обманутыми,
они бы сошли с ума от мысли, что они всего только переносчики жизни, что их
жизни и жизни многих поколений будут просто зачеркнуты, чтобы их потомки
могли прибыть на далекую планету.

Был только один способ бороться с этим- забвение. К нему и прибегли, и это
было к лучшему.

После смены нескольких поколений люди проводили свои маленькие жизни в
условиях доморощенной культуры, и этого им было достаточно. Тысячи лет как
будто и не было, потому что никто не знал про эту тысячу.

И все это время Корабль ввинчивался в пространство, направляясь к цели,
прямо и точно. Джон Хофф подошел к телескопу, поймал в фокус пятую планету
и включил радары, которые держали бы ее в поле зрения. Потом он вернулся к
вычислительной машине и нажал кнопку с надписью "телескоп" и другую, с
надписью "орбита".

Потом он сел ждать. Делать было больше нечего.

На пятой планете не было жизни.

Анализатор рассказал все. Атмосфера состояла в основном из метана, сила
тяжести была в тридцать раз больше земной, давление под кипящими метановыми
облаками близко к тысячи атмосфер. Были и другие факторы, но любого из этих
трех было достаточно.

Джон Хофф вывел Корабль с орбиты и направил его к солнцу. Снова сев за
телескоп, он поймал в фокус вторую планету, включил вычислительную машину и
опять уселся ждать.

Еще один шанс- и кончено. Потому что из всех планет только на двух была
атмосфера. Или вторая планета, или ничего.

А если и вторая планета окажется мертвой, что тогда?

На это был только один ответ. Другого не могло быть. Повернуть Корабль еще
к какой-нибудь звезде, прибавить скорость и надеяться- надеяться, что через
несколько поколений люди найдут планету, на которой смогут жить.

У него начались голодные спазмы. В здешней системе водяного охлаждения еще
оставалось несколько стаканов жидкости, но он выпил их уже два дня назад.

Джошуа не вернулся. Люди не появлялись. Дважды он открывал дверь и выходил
в коридор, готовый сделать вылазку за пищей и водой, но каждый раз,
подумав, возвращался. Нельзя было рисковать. Рисковать тем, что его увидят,
поймают и не пустят обратно в рубку.

Но скоро ему придется рискнуть, придется сделать вылазку. Еще через день он
будет слишком слаб, чтобы сделать это. А до второй планеты им лететь еще
долго.

Придет время, когда у него не будет выбора. Он не выдержит. Если он не
добудет воды и пищи, он превратится в никчемное, еле ползающее существо, и
вся его сила иссякнет к тому времени, когда они достигнут планеты.

Он еще раз осмотрел пульт управления. Как будто все в порядке. Корабль еще
набирал скорость. Сигнальная лампочка вычислительной машины горела синим
светом, и машина тихо пощелкивала, как бы говоря: "Все в порядке. Все в
порядке".

Потом он перешел от пульта в тот угол, где спал. Он лег и свернулся
клубком, пытаясь сжать желудок, чтобы тот не мучил его. Он закрыл глаза и
попробовал заснуть.

Лежа на металле, он слышал, как далеко позади работают машины, слышал их
мощное пение, наполнявшее весь Корабль. Ему вспомнилось, как он думал, что
нужно сжиться с Кораблем, чтобы управлять им. Оказалось, что это не так,
хотя он уже понимал, как можно сжиться с Кораблем, как Корабль может стать
частью человека.

Он задремал, проснулся, снова задремал- и тут вдруг услышал чей-то крик и
отчаянный стук в дверь.

Он сразу вскочил, бросился к двери, вытянув вперед руку с ключом. Рванул
дверь, отпер- и, споткнувшись на пороге, в рубку упала Мэри. В одной руке у
нее был бак, в другой- мешок. А по коридору к двери бежала толпа,
размахивая палками и дико крича.

Джон втащил Мэри внутрь, захлопнул дверь и запер ее. Он слышал, как бегущие
ударились в дверь и как в нее заколотили палками и заорали.

Джон нагнулся над женой.

- Мэри,- сказал он. Горло его сжалось, он задыхался.- Мэри.

- Я должна была прийти,- сказала она, плача.- Должна, что бы ты там ни
сделал.

- То, что я сделал,- к лучшему,- ответил он.- Это была часть плана, Мэри. Я
убежден в этом. Часть общего плана. Люди на Земле все предусмотрели. И я
как раз оказался тем, кто...

- Ты еретик,- сказала она.- Ты уничтожил нашу Веру.  Из-за тебя все
перегрызлись. Ты...

- Я знаю правду. Я знаю цель Корабля.

Она подняла руки, охватила его лицо, нагнула и прижала к себе его голову.

- Мне все равно,- сказала она.- Все равно. Теперь.  Раньше я боялась. Я
была сердита на тебя, Джон. Мне было стыдно за тебя.  Я чуть не умерла со
стыда. Но когда они убили Джошуа...

- Что такое?!

- Они убили Джошуа. Они забили его до смерти. И не его одного. Были и
другие. Они хотели идти помогать тебе. Их было очень мало. Их тоже убили.
На Корабле- сплошные убийства. Ненависть, подозрения. И всякие нехорошие
слухи. Никогда еще так не было, пока ты не отнял у них Веру.

Культура разбилась вдребезги, подумал он. За какие-то часы. А Вера исчезла
за долю секунды. Сумасшествие, убийства... Конечно, так оно и должно было
быть.

- Они боятся,- сказал он.- Они больше не чувствуют себя в безопасности.

- Я пыталась прийти раньше,- сказала Мэри.- Я знала, что ты голоден, и
боялась, что тут нет воды. Но мне пришлось ждать, пока за мной перестанут
следить.

Он крепко прижал ее к себе. В глазах у него все расплылось и потеряло
очертания.

- Вот еда,- сказала она,- и питье. Я притащила все, что могла.

- Жена моя,- сказал он.- Моя дорогая жена...

- Вот еда, Джон. Почему ты не ешь?

Он встал и помог ей подняться.

- Сейчас,- сказал он.- Сейчас буду есть. Я хочу тебе сначала кое-что
показать. Я хочу показать тебе Истину.

Он поднялся с ней по ступенькам.

- Смотри. Вот куда мы летим. Вот где мы летим. Что бы мы себе ни говорили,
вот она- Истина.

Вторая планета была ожившей Священной Картиной. Там были и Ручьи, и
Деревья, и Трава, и Цветы, Небо и Облака, Ветер и Солнечный Свет.

Мэри и Джон стояли у кресла пилота и смотрели в окно.

Анализатор после недолгого журчания выплюнул свой доклад.

 "Для людей безопасно",- было напечатано на листочке бумаги. К этому было
 прибавлено много данных о составе атмосферы, о количестве бактерий, об
ультрафиолетовом излучении и разных других вещах.  Но этого было уже
достаточно. "Для людей безопасно".

Джон протянул руку к центральному переключателю на пульте.

- Вот оно,- сказал он.- Тысяча лет кончилась.

Он повернул выключатель, и все стрелки прыгнули на нуль. Песня машин
умолкла, и на Корабле наступила тишина, как тогда, когда звезды еще
вращались, а стены были полом.

И тогда они услышали плач- человеческий плач, похожий на звериный вой.

- Они боятся,- сказала Мэри.- Они смертельно испуганы.  Они не уйдут с
Корабля.

Она права, подумал он. Об этом он не подумал- что они не уйдут с Корабля.

Они были привязаны к нему на протяжении многих поколений. Они искали в нем
крова и защиты. Для них огромность внешнего мира, бесконечное небо,
отсутствие всяких пределов будут ужасны.

Но как-то нужно их выгнать с Корабля- именно выгнать и запереть Корабль,
чтобы они не ворвались обратно. Потому что Корабль означал невежество и
убежище для трусов; это была скорлупа, из которой они уже выросли; это было
материнское лоно; выйдя из него, человечество должно обрести второе
рождение.

Мэри спросила:

- Что они сделают с нами? Я об этом еще не думала. Мы не сможем спрятаться
от них.

- Ничего,- ответил Джон.- Они нам ничего не сделают. По крайней мере пока у
меня есть вот эта штука.

Он похлопал по пистолету, заткнутому за пояс.

- Но, Джон, эти убийства...

- Убийств не будет. Они испугаются, и страх заставит их сделать то, что
нужно. Потом, может быть не очень скоро, они придут в себя, и тогда страха
больше не будет. Но, чтобы начать, нужно...- Он вспомнил наконец это слово,
внушенное ему удивительной машиной. - Нужно руководство. Вот что им надо-
чтобы кто-нибудь руководил ими, говорил им, что делать, объединил их.

"Я надеялся, что все кончилось,- подумал он с горечью,- а ничего еще не
кончилось. Посадить Корабль, оказывается недостаточно.  Нужно продолжать.
И, что бы я ни сделал, Конца так и не будет, пока я жив".

Нужно будет устраиваться и учиться заново. Тот ящик больше чем наполовину
набит книгами. Наверное, самыми главными. Книгами, которые понадобятся,
чтобы начать.

И где-то должны быть инструкции. Указания, оставленные вместе с книгами,
чтобы он прочел их и выполнил.

"Инструкция. Выполнить после посадки". Так будет написано на конверте или
что-нибудь в этом роде. Он вскроет конверт, и там будут сложенные листки
бумаги.

Так же как и в том, первом Письме.

Еще одно Письмо? Конечно, должно быть еще одно Письмо.

- Это было предусмотрено на Земле,- сказал он.- Каждый шаг был
предусмотрен. Они предусмотрели состояние невежества- только так люди могли
перенести полет. Они предусмотрели ересь, чтобы сохранить знания. Они
сделали Корабль таким простым, что любой может им управлять- любой. Они
смотрели в будущее и предвидели все, что должно случиться. Их расчет в
любой момент опережал события.

Он поглядел в окно, на широкие просторы новой Земли, на Деревья, Траву,
Небо.

- И я не удивлюсь, если они придумали, как выгнать нас с Корабля.

Вдруг пробудился громкоговоритель и загремел на весь Корабль.

- Слушайте все!- сказал он, чуть потрескивая, как старая пластинка.-
Слушайте все! Вы должны покинуть Корабль в течение двенадцати часов! Когда
этот срок истечет, будет выпущен ядовитый газ!

Джон взял Мэри за руку.

- Я был прав. Они предусмотрели все, до последнего действия. Они опять на
один шаг впереди нас.

Они стояли вдвоем, думая о тех людях, которые так хорошо все предвидели,
которые заглянули в такое далекое будущее, догадались обо всех трудностях и
предусмотрели, как их преодолеть.

- Ну, идем,- сказал Джон.

- Джон...

- Да?

- А теперь мы сможем иметь детей?

- Да,- ответил Джон.- Мы теперь сможем иметь детей.  Каждый, кто захочет.
На Корабле нас было так много. На этой планете нас будет мало.

- Место есть,- сказала Мэри.- Много места.

Он отпер дверь рубки. Они пошли по темным коридорам.

Громкоговоритель снова заговорил: "Слушайте все! Слушайте все! Вы должны
покинуть Корабль!.."

Мэри прижалась к Джону, и он почувствовал, как она дрожит.

- Джон, мы сейчас выйдем? Мы выйдем?

Испугалась. Конечно, испугалась. И он испугался. Страх многих поколений
нельзя стряхнуть сразу, даже при свете Истины.

- Постой,- сказал он.- Я должен кое-что найти.

Наступает время, когда они должны покинуть Корабль, выйти на пугающий
простор планеты- обнаженные, испуганные, лишенные защиты.

Но, когда наступит этот миг, он будет знать, что делать.

Он наверняка будет знать, что делать .

Потому что если люди с Земли все так хорошо предусмотрели, то они не могли
упустить самого важного и не оставить где-нибудь Письма с указаниями, как
жить дальше.

Клиффорд Саймак. Детский сад.
перевод с англ. - Д. Жуков.
Clifford Simak. Kindergarten.
Клиффорд Саймак "ДЕТСКИЙ САД"

Он отправился на прогулку ранним утром, когда солнце стояло
низко над горизонтом; прошел мимо полуразвалившегося старого
коровника, пересек ручей и по колено в траве и полевых цветах стал
подниматься по склону, на котором раскинулось пастбище. Мир был еще
влажен от росы, а в воздухе держалась ночная прохлада.
Он отправился на прогулку ранним утром, так как знал, что
утренних прогулок у него осталось, наверно, совсем немного. В любой день
боль может прекратить их навсегда, и он был готов к этому... уже давно
готов.
Он не спешил. Каждую прогулку он совершал так, будто она была
последней, и ему не хотелось пропустить ничего... ни задранных кверху
мордашек - цветов шиповника со слезинками-росинками, стекающими по
их щекам, ни переклички птиц в зарослях на меже.
Он нашел машину рядом с тропинкой, которая проходила сквозь
заросли на краю оврага. С первого же взгляда он почувствовал
раздражение: вид у нее был не просто странный, но даже какой-то
необыкновенный, а он сейчас мог и умом и сердцем воспринимать лишь
обычное. Машина - это сама банальность, нечто привычное, главная
примета современного мира и жизни, от которой он бежал. Просто машина
была неуместна на этой заброшенной ферме, где он хотел встретить
последний день своей жизни.
Он стоял на тропинке и смотрел на странную машину, чувствуя,
как уходит настроение, навеянное цветами, росой и утренним щебетанием
птиц, и как он остается наедине с этой штукой, которую всякий принял бы
за беглянку из магазина бытовых приборов. Но, глядя на нее, он мало-
помалу увидел в ней и другое и понял, что она совершенно не похожа на
все когда бы то ни было виденное или слышанное... и уж, конечно, меньше
всего - на бродячую стиральную машину или заметающий следы
преступлений сушильный шкаф.
Во-первых, она сияла... это был не блеск металлической
поверхности, не глянец глазурованного фарфора... сияла каждая частица
вещества, из которого она была сделана. Он смотрел прямо на нее, и у него
было ощущение, будто он видит ее насквозь, хотя он и не совсем ясно
различал, что у нее там, внутри. Машина была прямоугольная, примерно
фута четыре в длину, три - в ширину и два - в высоту; на ней не было ни
одной кнопки, переключателя или шкалы, и это само по себе говорило о
том, что ею нельзя управлять.
Он подошел к машине, наклонился, провел рукой по верху, хотя
вовсе не думал подходить и дотрагиваться до нее, и лишь тогда сообразил,
что ему, по-видимому, следует оставить машину в покое. Впрочем, ничего
не случилось... по крайней мере сразу. Металл или то, из чего она была
сделана, на ощупь казался гладким, но под этой гладкостью чувствовалась
страшная твердость и пугающая сила.
Он отдернул руку, выпрямился и сделал шаг назад.
Машина тотчас щелкнула, и он совершенно определенно
почувствовал, что она щелкнула не для того, чтобы произвести какое-
нибудь действие или включиться, а для того, чтобы привлечь его внимание,
дать ему знать, что она работает, что у нее есть свои функции и она готова
их выполнять. И он чувствовал, что, какую бы цель она ни преследовала,
сделает она все очень искусно и без всякого шума.
Затем она снесла яйцо.
Почему он подумал, что она поступит именно так, он не мог
объяснить и потом, когда пытался осмыслить это.
Во всяком случае, ока снесла яйцо, и яйцо это было куском
нефрита, зеленого, насквозь пронизанного молочной белизной, искусно
выточенного в виде какого-то гротескного символа.
Взволнованный, на мгновение забыв, как материализовался
нефрит, он стоял на тропинке и смотрел на зеленое яйцо, увлеченный его
красотой и великолепным мастерством отделки. Он сказал себе, что это
самое прекрасное произведение искусства, которое он когда-либо видел, и
точно знал, каким оно будет на ощупь. Он заранее знал, что станет
восхищаться отделкой, когда начнет внимательно рассматривать нефрит.
Он наклонился, поднял яйцо и, любовно держа его в ладонях,
сравнивал с теми вещицами из нефрита, которыми занимался в музее
долгие годы. Но теперь, когда он держал в руках нефрит, музей тонул где-
то далеко в дымке времени, хотя с тех пор, как он покинул его стены,
прошло всего три месяца.
- Спасибо, - сказал он машине и через мгновение подумал, что
делает глупость, разговаривая с машиной так, будто она была человеком.
Машина не двигалась с места. Она не щелкнула, не пошевелилась.
В конце концов он отвернулся от нее и пошел вниз по склону, мимо
коровника, к дому.

В кухне он доложил нефрит на середину стола, чтобы не терять его
из виду во время работы. Он разжег огонь в печке и стал подбрасывать
небольшие чурки, чтобы пламя разгоралось быстрее. Поставив чайник на
плиту и достав из буфета посуду, он накрыл на стол, поджарил бекон и
разбил о край сковородки последние яйца.
Он ел, не отрывая глаз от нефрита, который лежал перед ним, и все
не переставал восхищаться отделкой, стараясь отгадать его символику. Он
подумал и о том, сколько должен стоить такой нефрит. Дорого... хотя это
интересовало его меньше всего.
Форма нефрита озадачила его - такой он никогда не видел и не
встречал ничего подобного в литературе. Он не мог представить себе, что
бы она значила. И все же в камне была какая-то красота и мощь, какая-то
специфичность, которая говорила, что это не просто случайная вещица, а
продукт высокоразвитой культуры.
Он не слышал шагов молодой женщины, которая поднялась по
лестнице и прошла через веранду, и обернулся только тогда, когда она
постучала. Она стояла в дверях, и при виде ее он сразу поймал себя на том,
что думает о ней с таким же восхищением, как и о нефрите.
Нефрит был прохладным и зеленым, а ее лицо - резко очерченным
и белым, но синие глаза имели тот же мягкий оттенок, что и этот чудесный
кусок нефрита.
- Здравствуйте, мистер Шайе, - сказала она.
- Доброе утро,- откликнулся он.
Это была Мери Маллет, сестра Джонни.
- Джонни пошел ловить рыбу, - сказала Мери. - Они отправились с
младшим сынишкой Смита. Молоко и яйца пришлось нести мне.
- Я рад, что пришли вы, - сказал Питер, - хотя не стоило
беспокоиться. Я бы сам зашел за ними чуть попозже. Мне это пошло бы на
пользу.
И тотчас пожалел о своих словах, потому что последнее время он
думал об этом слишком много... мол, то-то и то-то надо делать, а того-то не
надо. Что толку говорить о какой-то пользе, когда уже ничто не может
помочь ему! Доктора дали понять это совершенно недвусмысленно.
Он взял яйца и молоко, попросил ее войти, а сам отнес молоко в
погреб, потому что в доме не было электричества для холодильника.
- Вы уже позавтракали? - спросил он. Мери кивнула.
- Вот и хорошо, - добавил он сухо. - Готовлю я довольно скверно.
Видите ли, я живу вроде как в палатке на лоне природы.
И опять пожалел о своих словах.
"Шайе, - сказал он про себя, - перестань быть таким
сентиментальным".
- Какая хорошенькая вещичка! - воскликнула Мери. - Где вы ее
взяли?
- Нефрит? Это странный случай. Я нашел его.
Она протянула руку, чтобы взять нефрит.
- Можно?
- Конечно, - сказал Питер.
Она взяла нефрит, а он наблюдал за выражением ее лица. Как и он
тогда, она осторожно держала камень обеими руками.
- Вы это нашли?
- Ну, не то чтобы нашел, Мери. Мне его дали.
- Друг?
- Не знаю.
- Забавно.
- Не совсем, Я хотел бы показать вам этого... ну, чудака, который
дал камень. Вы можете уделить мне минутку?
- Конечно, могу, - сказала Мери, - хотя мне надо спешить. Мама
консервирует персики.
Они вместе прошли мимо коровника, пересекли ручей и оказались
на пастбище. Шагая вверх по склону, он подумал, там ли еще машина... и
вообще была ли она там.
Она была там.
- Какая диковина! - сказала Мери.
- Именно диковина, - согласился Питер.
- Что это, мистер Шайе?
- Не знаю.
- Вы сказали, что вам дали нефрит. Уж не хотите ли вы...
- Но так оно и было, - сказал Питер.
Они подошли к машине поближе и стояли, наблюдая за ней. Питер
снова отметил, что она сияет, и вновь у него появилось ощущение, будто он
может что-то разглядеть внутри... только очень смутно.
Мери наклонилась и провела пальцем по машине.
- Ощущение приятное, - сказала она. - Похоже на фарфор или...
Машина щелкнула, и на траву лег флакон.
- Мне?
Питер поднял крохотную бутылочку и подал ее Мери. Это была
вершина стеклодувного мастерства: флакон сиял на свету всеми цветами
радуги.
- Наверно, это духи, - сказал Питер.
Мери вынула пробку.
- Прелестно, - радостно прошептала она и дала понюхать Питеру.
Это действительно было прелестно. Она заткнула флакон пробкой.
- Но, мистер Шайе...
- Не знаю, - сказал Питер. - Я просто ничего не знаю.
- Ну, хоть догадываетесь?
Он покачал головой.
- Вы нашли ее здесь?
- Я вышел прогуляться...
- И она ждала вас.
- Я не... - пытался возразить Питер, но потом ему вдруг пришло в
голову, что это именно так: не он нашел машину, а она ждала его.
- Она ждала, да?
- Вот теперь, когда вы сказали, мне кажется, что она ждала меня.
Может быть, она ждала не именно его, а любого человека, который
пройдет по тропинке. Она ждала и хотела, чтобы ее нашли, ждала случая,
чтобы сделать свое дело.
Кто-то оставил ее здесь. Теперь это ясно как день.
Он стоял на лугу с Мери Маллет, дочерью фермера (а кругом были
знакомые травы, кусты и деревья, становилось все жарче и пронзительно
стрекотали кузнечики, а где-то далеко позвякивал коровий колокольчик), и
чувствовал, как мозг его леденит мысль, холодная и страшная мысль, за
которой была чернота космоса и тусклая бесконечность времени. И он
чувствовал, как чья-то чужая враждебная рука протянулась к теплу
человечества и Земли.
- Вернемся, - сказал он.
Они вернулись через луг к дому и немного постояли у ворот.
- Может быть, нам что-то надо сделать? - спросила Мери. - Сказать
кому-нибудь?
Он покачал головой.
- Сначала я хочу все обдумать.
- И что-нибудь сделать?
- Наверно, тут никто ничего поделать не сможет, да и надо ли?
Она пошла по дороге, а он смотрел ей вслед, потом повернулся и
зашагал к дому.
Он достал косилку и стал выкашивать траву. После этого занялся
цветочной клумбой. Цинии росли хорошо, но с астрами что-то случилось:
они завяли. Что бы он ни делал, клумба все больше зарастает травой,
которая душит культурные растения.
"После обеда, - подумал он, - я, наверно, отправлюсь ловить рыбу.
Может быть, рыбная ловля пойдет мне на..."
Он поймал себя на этой мысли и не закончил ее.
Он сидел на корточках у цветочной клумбы, ковыряя землю
кончиком садового совка, и думал о машине, оставшейся на лугу.
"Я хочу сначала все обдумать", - сказал он Мери. Но о чем тут
можно думать?
Кто-то что-то оставил на его лугу... машину, которая щелкала, а
когда ее поглаживали, делала подарки, словно яйца несла.
Что это значило?
Почему она там оказалась?
Почему она щелкала и раздавала подарки, когда ее гладили?
Может, она отвечала на ласку? Как собака, которая виляет
хвостом?
Может быть, она благодарит? За то, что ее заметил человек?
Что это? Приглашение к переговорам?
Дружеский жест?
Ловушка?
И как она узнала, что он продал бы душу и за вдвое меньший
кусочек нефрита?
Откуда ей было знать, что девушки любят хорошие духи?
Он услышал позади быстрые шаги и резко обернулся. По траве к
нему бежала Мери.
Она опустилась рядом с ним на колени и схватила его за руку.
- Джонни тоже наткнулся на нее, - тяжело дыша, сказала она. - Я
бежала всю дорогу. Они были вместе с сынишкой Смита. Они шли через
луг с рыбной ловли...
- Может быть, нам надо сообщить о ней, - сказал Питер.
- Она им тоже сделала подарки. Джонни получил удилище с
катушкой, а Оги Смит - бейсбольную биту и перчатку.
- Господи!
- И теперь они хвастаются перед всеми.
- Теперь это уже все равно, - сказал Питер. - По крайней мере мне
так кажется.
- Но что это такое? Вы говорите, что не знаете. Но вы же думали.
Питер, вы же что-нибудь придумали.
- Мне кажется, что это неземная штука, - сказал ей Питер. - У нее
странный вид. Я никогда не видел и не слышал ничего подобного. Земные
машины не дарят вещи, когда на них кладут руки. В наши машины сначала
надо опустить монету. Она... она не с Земли.
- Вы хотите сказать, что она с Марса?
- И не с Марса, - сказал Питер. - И не из нашей солнечной системы.
Нет никаких оснований предполагать, что в солнечной системе живут
другие разумные существа, а уж о такой разумной машине и говорить не
приходится.
- Что значит... не из нашей солнечной системы?..
- С какой-нибудь другой звезды.
- Звезды так далеко! - возразила она.
Так далеко, подумал Питер. Так далеко для людей. До них можно
добраться только в мечтах. Они так далеки, так равнодушны и холодны. А
машина...
- Похожа на игорную машину, - сказал он вслух, - только выдает
выигрыш всегда, даже если в нее не опускают монеты. Это же безумие,
Мери. Вот почему она не с Земли. Ни одна земная машина, созданная
земным изобретателем, этого делать не будет.
- Теперь все соседи пойдут туда, - сказала Мери.
- Конечно. Они пойдут за подарками.
- Но ведь она не очень большая. В ней не поместились бы подарки
для всей округи. Даже для тех подарков, что она уже раздала, едва хватит
места.
- Мери, а Джонни хотел, чтобы у него был спиннинг?
- Он только об этом и говорил. А вы любите духи?
- У меня никогда не было хороших духов. Одни дешевые. - Она
нервно хохотнула. - А вы? Вы любите нефрит?
- Я, как говорится, немного разбираюсь в нефрите. И питаю
страсть к нему.
- Значит, эта машина...
- Дает каждому то, что он хочет, - закончил фразу Питер.
- Это страшно, - сказала Мери.
Не верилось, что можно испугаться в такой день... сияющий летний
день, когда на западе небо окаймляют белые облака и само небо как
голубой шелк... день, когда не может быть дурного настроения... день такой
же обычный для земли, как кукурузное поле.
Когда Мери ушла, Питер вернулся в дом и приготовил обед. Он ел
его, сидя у окна, и наблюдал за соседями. По двое, по трое они шли через
луг со всех сторон, они шли к его лугу от своих ферм, бросив сенокосилки и
культиваторы, бросив работу в середине дня только ради того, чтобы
взглянуть на машину. Они стояли вокруг и разговаривали, топча ногами
кусты, в которых он нашел машину, и время от времени до него доносились
их высокие, пронзительные голоса; но он не мог разобрать, что они
говорят, так как расстояние смазывало и искажало слова.
Со звезд, подумал он. С какой-то звезды. И если даже это
фантазия, я имею право на нее. Первый контакт. И как все продумано!
Если бы чужое существо само прибыло на Землю, женщины с визгом
разбежались бы по домам, а мужчины схватились за ружья, и все пошло бы
прахом.
Но машина... это другое дело. Ничего, что она не похожа на людей.
Ничего, что она ведет себя немного странно. В конце концов, это только
машина. Это уже как-то можно понять. И в том, что она делает подарки,
нет ничего плохого.
После обеда Питер вышел и присел на ступеньку. Подошли соседи
и стали показывать, что им подарила машине. Они расселись вокруг и
разговаривали, все были возбуждены и озадачены, но никто не был
напуган.
Среди подарков были ручные часы, торшеры, пишущие машинки,
соковыжималки, сервизы, серебряные шкатулки, рулоны драпировочной
материи, ботинки, охотничьи ружья, наборы инструментов для резьбы по
дереву, галстуки и многое другое. У одного подростка была дюжина
капканов для ловли скунсов, а у другого - велосипед.
"Современный ящик Пандоры, - подумал Питер, - сделанный
умными чужаками и доставленный на Землю".
Слух, по-видимому, уже распространился, и теперь люди
приезжали даже в машинах. Одни оставляли машины на дороге и шли по
лугу пешком, другие заезжали во двор коровника и оставляли там
автомобили, даже не спрашивая разрешения.
Немного спустя они возвращались с добычей и уезжали. На лугу
была толчея. Питеру это зрелище напоминало окружную ярмарку или
сельский праздник.
К вечеру все разошлись. Ушли даже те соседи, которые заглянули к
нему, чтобы перекинуться несколькими словами и показать подарки. Питер
отправился на луг.
Машина была все еще там и уже начала что-то строить. Она
выложила из камня, похожего на мрамор, платформу - нечто вроде
фундамента для здания. Фундамент имел метра четыре в длину и метра три
в ширину, опоры его, сделанные из того же камня, уходили в землю.
Питер присел на пень. Отсюда открывался мирный деревенский
вид. Он казался еще более красивым и безмятежным, чем прежде, и Питер
всем своим существом ощущал прелесть этого вечера.
Солнце село всего полчаса назад. Небо на западе было нежно-
лимонного цвета, постепенно переходившего в зеленый, кое-где виднелись
бродячие розовые облачка, а на землю уже опустились синие сумерки. Из
кустов и живых изгородей неслись мелодичные птичьи трели, а над головой
шелестели крыльями стремительные ласточки.
Это земля, подумал Питер, мирная земля людей, пейзаж,
созданный руками земледельцев. Это земля цветущей сливы, горделивых
красных коровников, полосок кукурузы, ровных, как ружейные стволы.
Без всякого вмешательства извне Земля миллионы лет создавала
все это... плодородную почву и жизнь. Этот уголок Галактики жил своими
маленькими заботами.
А теперь?
Теперь наконец кто-то решил вмешаться.
Теперь наконец кто-то (или что-то) прибыл в этот уголок
Галактики, и отныне Земля перестала быть одинокой.
Самому Питеру было уже все равно. Он скоро умрет, и нет ничего
на свете, что могло бы иметь для него какое-либо значение. Ему оставались
только ясность утра и вечерний покой, каждый день был у него на счету, и
ему хотелось получить лишь немного радости, которая выпадает на долю
живых.
Но другим не все равно... Мери Маллет и ее брату Джонни,
сыночку Смита, который получил бейсбольную биту и перчатку, всем
людям, приходившим на его луг, и тем миллионам людей, которые не
бывали тут и еще ничего не слышали.
Здесь, на одинокой ферме, затерявшейся в кукурузных полях, без
всяких театральных эффектов разыгрывается величайшая драма Земли.
Именно здесь.
- Что вы собираетесь сделать с нами? - спросил он у машины.
И не получил ответа.
Питер и не ждал его. Он сидел и смотрел, как сгущаются тени, как
зажигаются огни в домах, разбросанных по земле. Где-то далеко залаяла
собака, откликнулись другие, за холмами в вечерней тишине звякали
коровьи колокольчики.
Наконец, когда уже совсем стемнело, он медленно пошел к дому.

В кухне он нащупал лампу и зажег ее. На кухонных часах было
почти девять... время передачи последних известий.
Он пошел в спальню и включил радио. Он слушал последние
известия в темноте.
Новости были хорошие. В этот день никто в штате не умер от
полиомиелита и заболел только один человек.
"Разумеется, успокаиваться еще рано, - говорил диктор, - но это,
несомненно, перелом в ходе эпидемии. За прошедшие сутки не
зарегистрировано ни одного нового случая. Директор департамента
здравоохранения штата заявил..."
Он стал читать заявление директора департамента
здравоохранения, который отделался общими фразами, так как сам не знал,
что происходит.
"Впервые почти за три недели, - сказал диктор, - день прошел без
смертных случаев. Но, несмотря на это, - продолжал он, - все еще
требуются медицинские сестры". Он добавил, что медицинских сестер
настоятельно просят звонить по такому-то телефону.
Диктор перешел к решению большого жюри, не сказав ничего
нового. Потом прочел прогноз погоды. Сообщил, что слушание дела об
убийстве Эммета отложено еще на месяц.
Потом он произнес: "К нам только что поступило сообщение.
Посмотрим, что..."
Слышно было, как зашуршала в руках бумага, как перехватило у
него дыхание.
"В нем говорится, - сказал он, - что шерифа Джо Бернса только что
известили о летающем блюдце, приземлившемся на ферме Питера Шайе
около Маллет Корнерс. По-видимому, толком о нем никто ничего не знает.
Известно только, что его нашли сегодня утром, но никто и не подумал
известить шерифа. Повторяю - это все, что известно. Больше мы ничего не
знаем. Не знаем, правда это или нет. Шериф поехал туда. Как только от
него поступят известия, мы вам сообщим. Следите за нами..."
Питер встал и выключил радио. Потом он пошел на кухню за
лампой. Поставил лампу на стол и снова сел, решив подождать шерифа
Бернса.
Долго ждать ему не пришлось.

- Люди говорят, - сказал шериф, - что на вашей ферме
приземлилось летающее блюдце.
- Я не знаю, шериф, летающее ли эта блюдце.
- А что же это тогда.?
- Почем я знаю, - ответил Питер.
- Люди говорят, оно раздает всякие вещи.
- Верно, раздает.
- Ну, если эта хреновина - рекламный трюк, - проговорил шериф -
намну же я кому-нибудь бока.
- Я уверен, что это не рекламный трюк.
- Почему вы не известили меня сразу? Утаить задумали?
- Мне как-то не пришло в голову, что нужно сообщить вам, - сказал
ему Питер. - Я ничего не собирался утаивать.
- Вы недавно в наших местах, что ли? - спросил шериф. - Вроде бы
я вас раньше не видел. Я думал, что знаю всех.
- Я здесь три месяца.
- Люди говорят, что хозяйством вы не занимаетесь. Говорят, у вас
нет семьи. Живете тут совсем один, ничего не делаете.
- Правильно, - ответил Питер.
Шериф ждал объяснений, но Питер молчал, Шериф подозрительно
рассматривал его при тусклом свете лампы.
- Может, покажете нам это летающее блюдце?
Питер, которому шериф уже порядком надоел, сказал:
- Я скажу вам, как найти его. Перейдете за коровником через
ручей...
- Почему бы вам не пойти с нами, Шайе?
- Слушайте, шериф, я же объясняю вам дорогу. Будете слушать?
- Ну, конечно, - ответил шериф. - Конечно. Но почему бы вам...
- Я был там два раза, - сказал Питер. - И люди сегодня ко мне все
идут и идут.
- Ну, ладно, ладно, - сказал шериф. - Говорите, куда идти.
Питер объяснил, и шериф с двумя помощниками ушел.
Зазвонил телефон.
Питер поднял трубку. Звонили с той самой радиостанции,
сообщения которой он слушал.
- Скажите, - спросил радиорепортер, - это у вас там блюдце?
- Почему у меня? - сказал Питер. - Впрочем, что-то такое есть.
Шериф пошел посмотреть на него.
- Мы хотим послать нашу телепередвижку, но прежде нам надо
убедиться, что это не липа. Не возражаете, если мы пришлем?
- Не возражаю. Присылайте.
- А вы уверены, что эта штука еще там?
- Там, там!
- Хорошо, может, тогда вы мне скажете...
Питер повесил трубку только через пятнадцать минут.
Телефон зазвонил снова.
Это был звонок из "Ассошиейтед пресс". Человек на другом конце
провода был осторожен и скептичен.
- Говорят, у вас объявилось какое-то блюдце?
Питер повесил трубку через десять минут.
Телефон зазвонил почти сразу.
- Маклеланд из "Трибун", - сказал усталый голос. - Я слышал
какие-то враки...
Пять минут. Снова звонок. Из "Юнайтед пресс".
- Говорят, у вас приземлилось блюдце. А человечков маленьких в
нем нет?
Пятнадцать минут.
Звонок. Это был раздраженный горожанин.
- Я только что слышал по радио, будто у вас опустилось летающее
блюдце. Кому вы голову морочите? Вы отлично знаете, что никаких
летающих блюдец нет...
- Одну минуту, сэр, - сказал Питер и выпустил трубку. Она повисла
на проводе, а Питер пошел на кухню, нашел там ножницы и вернулся. Он
слышал, как разгневанный горожанин все еще пилил его, голос,
доносившийся из раскачивающейся трубки, был какой-то неживой.
Питер вышел из дома, отыскал провод и перерезал его. Когда он
вернулся, трубка молчала. Он осторожно положил ее на место.
Потом он запер двери и лег спать. Вернее, лег в постель, но никак
не мог заснуть. Он лежал под одеялом, уставившись в темноту и пытаясь
привести в порядок рой мыслей, теснившихся в голове.
Утром он отправился гулять и увидел машину. Он положил на нее
руку, и она дала ему подарок. Потом дарила еще и еще.
- Прилетела машина, раздающая подарки, - сказал он в темноту.
Умный, продуманный, тщательно разработанный первый контакт.
Контакт с людьми при помощи знакомого им, понятного,
нестрашного. Контакт при помощи чего-то такого, над чем люди могут
чувствовать свое превосходство. Дружелюбный жест... а что может быть
большим признаком дружелюбия, чем вручение подарков?
Что это? Кто это?
Миссионер?
Торговец?
Дипломат?
Или просто машина и ничего больше?
Шпион? Искатель приключений? Исследователь? Разведчик? Врач?
Судья? Индейский вождь?
И почему эта штука приземлилась здесь, на этом заброшенном
клочке земли, на лугу его фермы?
И с какой целью? А с какой целью чаще всего прибывают на
Землю все эти странные вымышленные существа в фантастических
романах?
Покорять Землю, разумеется. Если не силой, то постепенным
проникновением или дружеским убеждением и принуждением. Покорять не
только Землю, но и все человечество.
Радиорепортер был возбужден, журналист из "Ассошиэйтед пресс"
возмущался тем, что его приняли за дурачка, представителю "Трибун"
было скучно, а тот, что из "Юнайтед пресс", просто болтун. Но горожанин
рассердился. Его уже не раз угощали историями о летающих тарелках, и
это было слишком.
Горожанин разозлился, потому что, замкнувшись в своем
маленьком мирке, он не хотел никаких беспокойств, он не желал
вмешательства. У него и своих неприятностей хватает, недоставало, еще
приземления какого-то блюдца. У него свои заботы: заработать на жизнь,
поладить с соседями, подумать о завтрашнем дне, уберечься от эпидемии
полиомиелита.
Впрочем, диктор сказал, что положение с полиомиелитом, кажется,
улучшается: нет ни новых заболеваний, ни смертных случаев. И это
замечательно, потому что полиомиелит - это боль, смерть, страх.
"Боль, - подумал он. - Сегодня не было боли. Впервые за много
дней мне не было больно".
Он вытянулся и застыл под одеялом, прислушиваясь, нет ли боли.
Он знал, где она пряталась, знал то место в своем теле, где она укрывалась.
Он лежал и ждал ее, полный страха, что теперь, когда он подумал о ней,
она даст о себе знать. Но боли не было. Он лежал и ждал, опасаясь, что
одна лишь мысль о ней подействует как заклинание и выманит ее из
укромного местечка. Боль не приходила. Он просил ее прийти, умолял
показаться, всеми силами души старался выманить ее. Боль не поддавалась.
Питер расслабил мышцы, зная, что пока он в безопасности. Пока...
потому что боль все еще пряталась так. Она выжидала, искала удобного
случая - она придет, когда пробьет ее час.
С беззаботной отрешенностью, стараясь забыть будущее и его
страхи, он наслаждался жизнью без боли. Он прислушался к тому, что
происходило в доме: из-за слегка просевших балок доски в полу скрипели,
летний ветерок бился в стену, ветки вяза скреблись о крышу кухни.
Другой звук. Стук в дверь.
- Шайе! Шайе! Где вы?
- Иду, - отозвался он.
Он нашел шлепанцы и пошел к двери. Это был шериф со своими
людьми.
- Зажгите лампу, - попросил шериф.
- Спички есть? - спросил Питер.
- Да, вот.
Ощупью Питер нашел в темноте руку шерифа и взял у него
коробок спичек.
Он отыскал стол, провел по нему рукой и нашел лампу. Он зажег ее
и посмотрел на шерифа.
- Шайе, - сказал шериф, - эта штуковина строит что-то.
- Я знаю.
- Что за чертовщина?
- Никакой чертовщины.
- Она дала мне это, - сказал шериф, положив что-то на стол.
- Пистолет, - сказал Питер.
- Вы когда-нибудь видели такой?
Да, это был пистолет примерно сорок пятого калибра. Но у него не
было спускового крючка, дуло ярко блестело, весь он был сделан из какого-
то белого полупрозрачного материала.
Питер поднял его - весил он не больше полуфунта.
- Нет, - сказал Питер. - Ничего подобного я никогда не видел. - Он
осторожно положил его на стол. - Стреляет?
- Да, - ответил шериф. - Я испробовал его на вашем коровнике.
- Коровника больше нет, - сказал один из помощников.
- Ни звука, ни вспышки, ничего, - добавил шериф.
- Коровник исчез, и все, - повторил помощник, еще не
оправившийся от удивления.
Во двор въехала машина.
- Пойди посмотри, кто там, - приказал шериф.
Один из помощников вышел.
- Не понимаю, - пожаловался шериф. - Говорят, летающее блюдце,
а я думаю, никакое это не блюдце. Просто ящик.
- Это машина, - сказал Питер.
На крыльце послышались шаги, и в комнату вошли люди.
- Газетчики, - сказал помощник, который выходил посмотреть.
- Никаких заявлений не будет, ребята, - сказал шериф.
Один из репортеров обратился к Питеру.
- Вы Шайе?
Питер кивнул.
- Я Хоскинс из "Трибун". Это Джонсон из "Ассошиэйтед пресс".
Тот малый с глупым видом - фотограф Лэнгли. Не обращайте на него
внимания. - Он похлопал Питера по спине. - Ну и как оно тут, в самой гуще
событий века? Здорово, а?
- Не шевелись, - сказал Лэнгли. Сработала лампа-вспышка.
- Мне нужно позвонить,- сказал Джонсои.-Где телефон?
- Там,- ответил Питер.- Он не работает.
- Как это? В такое время - и не работает?
- Я перерезал провод!
- Перерезали провод! Вы с ума сошли, Шайе?
- Слишком часто звонили.
- Ну и ну,- сказал Хоскинс.- Ведь надо же!
- Я его починю, - предложил Лэнгли. - Есть у кого-нибудь
плоскогубцы?
- Постойте, ребята,- сказал шериф.
- Поживей надевайте штаны,- сказал Питеру Хоскинс.- Мы хотим
сфотографировать вас у блюдца. Поставьте ногу на него, как охотник на
убитого слона.
- Ну, послушайте же,- сказал шериф.
- Что такое, шериф?
- Тут дело серьезное. Поймите меня правильно. Нечего вам там,
ребята, ошиваться.
- Конечно, серьезное,- ответил Хоскинс. - Потому-то мы здесь.
Миллионы людей ждут не дождутся известий.
- Вот плоскогубцы,- произнес кто-то. Сейчас исправлю телефон,-
сказал Лэнгли.
- Что мы здесь топчемся? - спросил Хоскинс. Пошли посмотрим на
нее.
- Мне нужно позвонить,- ответил Джонсон.
- Послушайте, ребята,- уговаривал растерявшийся шериф. -
Погодите...
- На что похожа эта штука, шериф? Думаете, это блюдце? Большое
оно? Оно что - щелкает или издает еще какой-то звук? Эй, Лзнгли, сними-
ка шерифа.
- Минутку! - закричал Лэнгли со двора.- Я соединяю провод!
На веранде снова послышались шаги. В дверь просунулась голова.
- Автобус с телестудии, - сказала голова. - Это здесь? Как
добраться до этой штуки?
Зазвонил телефон. Джонсон поднял трубку.
- Это вас, шериф.
Шериф протопал к телефону. Все прислушались.
- Да, это я, шериф Бернс... Да, оно там, все в порядке... Конечно,
знаю. Я видел его... Нет, что это такое, я не знаю... Да, понимаю... Хорошо,
сэр... Слушаюсь, сэр... Я прослежу, сэр.
Он положил трубку и обернулся.
Это военная разведка,- сказал он.- Никто туда не пойдет. Никому
из дома не выходить. С этой минуты здесь запретная зона.
Он свирепо переводил взгляд с одного репортера на другого.
- Так приказано,- сказал он им.
- А, черт! - выругался Хоскинс.
- Я так торопился сюда,- заорал телерепортер, - и чтоб теперь
сидеть взаперти и не...
- Теперь здесь распоряжаюсь не я,- сказал шериф.- Приказ дяди
Сэма. Так что вы, ребята, не очень...
Питер пошел на кухню, раздул огонь и поставил чайник.
- Кофе там,- сказал он Лэнгли.- Пойду оденусь.

Медленно тянулась ночь. Хоскинс и Джонсон передали по
телефону сведения, кратко записанные на сложенных гармошкой листках
бумаги; разговаривая с Питером и шерифом, они царапали карандашом
какие-то непонятные знаки. После недолгого спора шериф разрешил
Лэнгли доставить снимки в редакцию. Шериф шагал по комнате из угла в
угол.
Ревело радио. Не переставая звонил телефон.
Все пили кофе и курили, пол был усеян раздавленными окурками.
Прибывали все новые газетчики. Предупрежденные шерифом, они
оставались ждать. Кто-то принес бутылку спиртного и пустил ее по кругу.
Кто-то предложил сыграть в покер, но его не поддержали.
Питер вышел за дровами. Ночь была тихая, светили звезды.
Он взглянул в сторону луга, но там ничего нельзя было
рассмотреть. Он попытался разглядеть то пустое место, где прежде был
коровник. Но в густой тьме увидеть коровник было трудно, даже если бы он
и стоял там.
Что это? Мгла, сгущающаяся у смертного одра? Или последний
мрачный час перед рассветом? Перед самой светлой, самой удивительной
зарей в многотрудной жизни человечества?
Машина что-то строит там, строит ночью.
А что она строит?
Храм? Факторию? Миссию? Посольство? Форт? Никто не знает,
никто не скажет этого.
Но, что бы она ни строила, это был первый аванпост, построенный
чужаками на планете Земля.
Он вернулся в дом с охапкой дров.
- Сюда посылают войска,- сказал ему шериф.
- Раз-два - левой,- с невозмутимым видом командовал Хоскинс;
сигарета небрежно повисла на его нижней губе.
- По радио только что передали,- добавил шериф. - Объявлен
призыв национальной гвардии.
Хоскинс и Джонсон выкрикивали военные команды.
- Вы, ребята, лучше не суйтесь к солдатам,- предупредил шериф.-
Еще ткнут штыком...
Хоскинс издал звук, похожий на сигнал трубы. Джонсон схватил
две ложки и изобразил стук копыт.
- Кавалерия! - закричал Хоскина. - Вперед, ребята, ура!
- Ну, что вы как дети,- проговорил кто-то устало.
Медленно тянулась ночь, все сидели, пили кофе, курили. Никому
не хотелось говорить.
Радиостанция наконец объявила, что передачи окончены. Кто-то
стал крутить ручку, пытаясь поймать другую станцию, но батареи сели.
Давно уже не звонил телефон.
До рассвета оставался еще час, когда прибыли солдаты. Они не
маршировали и не гарцевали, а приехали на пяти крытых брезентом
грузовиках.
Капитан зашел на минуту узнать, где лежит это проклятое блюдце.
Это был беспокойный тип. Он даже не выпил кофе, а тотчас вышел и
громко приказал шоферам ехать.
В доме было слышно, как грузовики с ревом умчались.
Стало светать. На лугу стояло здание, вид у него был
непривычный, потому что оно возводилось вопреки всем строительным
нормам. Тот, или скорее, то, что строило его, делало все шиворот-
навыворот, так что видна была сердцевина здания, словно его
предназначили к сносу и сорвали с него всю "оболочку".
Здание занимало пол-акра и было высотой с пятиэтажный дом.
Первые лучи солнца окрасили его в розовый цвет; это был тот
изумительный блекло-розовый тон, от которого становится теплее на душе,-
вспоминается платье соседской девчушки, которое она надела в день
рождения.
Солдаты окружили здание, утреннее солнце поблескивало на
штыках винтовок.
Питер приготовил завтрак: напек целую гору оладий, изжарил
яичницу с беконом, на которую ушли все его запасы, сварил галлона два
овсяной каши, ведро кофе.
- Мы пошлем кого-нибудь за продуктами,-сказал Хоскинс.- А то
мы вас просто ограбили.
После завтрака шериф с помощниками уехал в окружной центр.
Хоскинс пустил шапку по кругу и тоже поехал в город за продуктами.
Остальные газетчики остались. Автобус телестудии нацелился на здание
широкоугольным объективом.
Телефон снова начал трезвонить. Журналисты по очереди брали
трубку.
Питер отправился на ферму Маллет достать яиц и молока.
Мери выбежала ему навстречу, к калитке.
- Соседи боятся, - сказала она.
- Вчера они не боялись,- заметил Питер.-Они просто ходили и
брали подарки.
- Но ведь все изменилось, Питер. Это уж слишком... Здание...
То-то и оно. Здание.
Никто не боялся безвредной на вид машины, потому что она была
маленькая и дружелюбная. Она так приятно блестела, так мило щелкала и
раздавала подарки. На первый взгляд внешне она ничем не отличалась от
земных предметов и намерения ее были понятны.
Но здание было большое и, возможно, станет еще больше, и
строилось оно шиворот-навыворот. Кто и когда видел, чтобы сооружение
росло с такой быстротой - пять этажей за одну-единственную ночь?
- Как они это делают, Питер? - понизив голос, спросила Мери.
- Не знаю,- ответил Питер.- Тут действуют законы, о которых мы
понятия не имеем, применяется технология, которая людям и в голову не
приходила; способ созидания, в своей основе совершенно отличный от
человеческого.
- Но это совсем такое же здание, какое могли бы построить и
люди,- возразила она.-Не из такого камня, конечно... Наверное, в целом
свете нет такого камня. Но в остальном ничего необычного в нем нет. Оно
похоже на большую школу или универмаг.
- Мой нефрит оказался настоящим нефритом,-сказал Питер,- ваши
духи - настоящими духами, а спиннинг, который получил Джонни,-
обыкновенным спиннингом.
- Значит, они знают о нас. Они знают все, что можно узнать.
Питер, они следят за нами!
- Несомненно.
Он увидел в ее глазах страх и привлек к себе. Она не отстранилась,
и он крепко обнял ее, но тут же подумал, как странно, что именно у него
ищут утешения и поддержки.
- Я глупая, Питер.
- Вы замечательная,- убежденно сказал он.
- Я не очень боюсь.
- Конечно, нет.- Ему хотелось сказать: "Я люблю тебя", но он знал,
что этих слов он не скажет никогда. "Хотя боль,- подумал он,-боль сегодня
утром не возвращалась".
- Я пойду за молоком и яйцами,- сказала Мери.
- Принесите, сколько можете. Мне надо накормить целую ораву.
Возвращаясь домой, он думал о том, что соседи уже боятся.
Интересно, скоро ли страх охватит весь мир, скоро ли выкатят на огневые
позиции пушки, скоро ли упадет атомная бомба.
Питер остановился на склоне холма над домом и впервые заметил,
что коровник исчез. Он был стесан так аккуратно, будто его ножом
отсекли,- остался только фундамент, срезанный наискось.
Интересно, пистолет все еще у шерифа? Питер решил, что у
шерифа. А что тот будет делать с ним и почему он был подарен именно
ему? Ведь из всех подарков это был единственный предмет, неизвестный на
Земле.
На лугу, где еще вчера, кроме деревьев, травы и старых канав,
поросших терновником, орешником да куманикой, ничего не было, теперь
росло здание. Питеру показалось, что за час оно стало еще больше.
Вернувшись домой, Питер увидел, что все журналисты сидят во
дворе и смотрят на здание.
Один из них сказал:
- Военное начальство прибыло. Ждет вас там.
- Из разведки? - спросил Питер.
Журналист кивнул.
- Полковник и майор.
Военные ждали в столовой. Полковник - седой, но очень
моложавый. Майор был при усах, которые придавали ему весьма бравый
вид.
Полковник представился:
- Полковник Уитмен. Майор Рокуэл.
Питер поставил молоко и яйца и поклонился.
- Это вы нашли машину? - спросил полковник.
- Да, я.
- Расскажите нам о ней,- попросил полковник. Питер стал
рассказывать.
- А где нефрит? - сказал полковник.- Вы нам не покажете его?
Питер вышел на кухню и принес нефрит. Они передавали камень
друг другу, внимательно рассматривали его, вертя в руках немного с
опаской и в то же время с восхищением, хотя Питер видел, что они ничего
не смыслят в нефрите.
Словно прочитав мысли Питера, полковник поднял голову и
посмотрел на него.
- Вы разбираетесь в нефритах? - спросил полковник.
- Очень хорошо,- ответил Питер.
- Вам приходилось работать с ним прежде?
- В музее.
- Расскажите о себе.
Питер заколебался... но потом стал рассказывать.
- А почему вы здесь? - спросил полковник.
- Вы когда-нибудь лежали в больнице, полковник? Вы никогда не
думали, каково умирать там?
Полковник кивнул.
- Я понимаю вас. Но здесь за вами нет никакого...
- Я постараюсь не заживаться...
- Да, да, - проговорил полковник. - Понимаю...
- Полковник,- сказал майор,- взгляните, пожалуйста, сюда, сэр. Тот
же символ, что и на...
Полковник выхватил нефрит у него из рук.
- Тот же символ, что и над текстом письма! - воскликнул он.
Полковник поднял голову и пристально посмотрел на Питера, как
будто впервые увидел его и очень удивился этому.
Вдруг в руке майора появился пистолет, холодный глазок дула был
направлен прямо на Питера.
Питер бросился было в сторону. Но не успел. Майор выстрелил в
него.

Миллион лет Питер падал сквозь призрачно-серую, пронзительно
воющую пустоту, сознавая, что это только сон, что он падает в бесконечном
атавистическом сне, доставшемся в наследство от тех невероятно далеких
предков, которые обитали на деревьях и жили в вечном страхе перед
падением. Ему хотелось ущипнуть себя, чтобы проснуться, но он не мог
этого сделать, потому что у него не было рук, а потом оказалось, что у него
нет и тела, которое можно было бы ущипнуть. Лишь его сознание неслось
сквозь бездну, у которой не было ни конца, ни края.
Миллион лет Питер падал в пронзительно воющую пустоту;
сначала вой пронизывал его и заставлял вновь и вновь корчиться в муках
его душу (тела не было), не доводя пытку до той крайности, за которой
следует спасительное безумие. Но со временем он привык к этому вою, и,
как только привык, вой прекратился, и Питер падал в бездну в полной
тишине, которая была еще страшнее, чем вой.
Он падал, и падение это было вечным, а потом вдруг вечности
пришел конец, и наступил покой, и не было больше падения.
Он увидел лицо. Лицо из невероятно далекого прошлого, которое
он видел однажды и давно позабыл, и он рылся в памяти, стараясь
вспомнить, кто это.
Лицо расплывалось, оно качалось из стороны в сторону, и
остановить его Питер никак не мог. Все попытки его оказались тщетными,
и он закрыл глаза, чтобы избавиться от этого лица.- Шайе,- позвал
чей-то голос.- Питер Шайе.
- Уходи,- сказал Питер.
Голос пропал.
Питер снова открыл глаза, лицо было на старом месте: на этот раз
оно не расплывалось и не качалось.
Это было лицо полковника.
Питер опять закрыл глаза, припоминая неподвижный глазок
пистолета, который держал майор. Он отпрыгнул в сторону или хотел это
сделать, но не успел. Что-то случилось, и миллион лет он падал, а теперь
очнулся и на него смотрит полковник.
В него стреляли. Это очевидно. Майор выстрелил в него, и теперь
он в больнице. Но куда его ранило? В руку? Обе руки целы. В ногу? Ноги
тоже целы. Боли нет. Повязок нет. Повязок нет. Гипса нет.
Полковник сказал:
- Он только что приходил в себя, доктор, и тотчас снова потерял
сознание.
- Он будет молодцом,- сказал врач.- Дайте только срок. Вы вогнали
в него слишком большой заряд. Он придет в себя не сразу
- Нам надо поговорить с ним.
- Вам придется подождать.
С минуту было тихо. Потом:
- А вы абсолютно уверены, что он человек?
- Мы обследовали его очень тщательно,-сказал врач.- Если он и не
человек, то такая хорошая подделка, что нам его вовек не уличить.
- Он говорил мне, что у него рак,- сказал полковник,- притворялся,
что умирает от рака. А вы не считаете, что если он не человек, то на худой
конец он в любой момент мог сделать вид, будто у него...
- У него нет рака. Ни малейших признаков. Не было ничего
похожего на рак. И не будет.
Даже с закрытыми глазами Питер почувствовал, как у полковника
от недоверия и изумления открылся рот. Питер нарочно зажмурил глаза
покрепче - боялся, что это уловка... хотят, чтобы открыл глаза.
- Врач, который лечил Питера Шайе,- сказал полковник,- четыре
месяца назад говорил, что ему осталось жить полгода. Он сказал ему...
- Полковник, искать объяснение бесполезно. Могу сказать вам
одно: у человека, лежащего на этой постели, рака нет. Он здоровяк, каких
мало.
- В таком случае это не Питер Шайе,-упрямо заявил полковник.-
Что-то приняло облик Питера Шайе, или сделало копию с него. или...
- Ну и ну, полковник,- сказал врач.- Не будем фантазировать.
- Вы уверены, что он человек, доктор?
- Я убежден, что он человеческое существо, если вы это имеете в
виду.
- Неужели он ничем не отличается от человека? Нет никаких
отклонений от нормы?
- Никаких,- сказал врач,- а если бы и были, то это еще не
подтверждение ваших догадок. Незначительные мутационные различия
есть у каждого. Людей под копирку не делают.
- Каждая вещь, которую дарила машина, чем-то отличалась от
такой же вещи, но сделанной на Земле. Отличия небольшие и заметные не
сразу, но именно они говорят, что предметы сделаны чужаками.
- Ну и пусть были отличия. Пусть эти предметы сделаны чужаками.
А я все равно утверждаю, что наш пациент - самый настоящий человек.
- Но ведь получается такая цельная картина,- спорил полковник.-
Шайе уезжает из города и покупает старую заброшенную ферму. В глазах
соседей он чудак из чудаков. Уже самой своей чудаковатостью он
привлекает к себе нежелательное внимание, но в то же время чудаковатость
- это ширма для всех его необычных поступков. И если уж кому суждено
было найти странную машину, так это только человеку вроде него.
- Вы стряпаете дело из ничего, - сказал врач. - Вам нужно, чтобы
он чем-то отличался от нормального человека и подтвердил вашу нелепую
догадку. Не обижайтесь, но, как врач, я расцениваю это только так. А вы
мне представьте хотя бы один факт... подчеркиваю, факт, подкрепляющий
вашу мысль.
- Что было в коровнике? - не сдавался полковник.- Хотел бы я
знать. Не строил ли Шайе эту машину именно там? Не потому ли коровник
и был уничтожен?
- Коровник уничтожил шериф,- возразил врач. - Шайе не имеет к
этому никакого отношения.
- А кто дал пистолет шерифу? Машина Шайе, вот кто. И сам собой
напрашивается вывод - чтение мыслей на расстоянии, гипноз, назовите как
угодно...
- Давайте вернемся к фактам. Вы выстрелили в него из
анестезирующего пистолета, и он тут же лишился сознания. Вы арестовали
его. По вашему приказу он был подвергнут тщательному осмотру - это
настоящее посягательство на свободу личности. Молите бога, чтобы он на
вас не подал в суд. Он может призвать вас к ответу.
- Знаю, - неохотно согласился полковник. - Но нам надо
разобраться. Нам надо выяснить, что это такое. Мы должны вернуть свою
бомбу.
- Так бы и говорили - вас тревожит бомба.
- Висит она там, - дрогнувшим голосом сказал полковник. - Висит!
- Мне надо идти,- сказал врач.- Не волнуйтесь, полковник.
Шаги врача, вышедшего из комнаты, затихли в коридоре.
Полковник нежного походил из угла в угол и тяжело опустился на стул.
Питер лежал в постели и с каким-то неистовством повторял про
себя снова и снова: "Я буду жить!"
Но ведь он должен был умереть. Он приготовился к тому дню,
когда боль наконец станет невыносимой... Он выбрал место, где хотел
дожить остаток дней, место, где застигнет его смертный час. И вот его
помиловали. Каким-то способом ему вернули жизнь.
Он лежал на кровати, борясь с волнением и растущей тревогой,
стараясь не выдать себя, не показать, что действие заряда, которым в него
стреляли, уже прошло.
Врач сказал, что стреляли из анестезирующего пистолета. Что-то
новое... он никогда не слыхал. Впрочем, он читал о чем-то вроде этого. О
чем-то связанном с лечением зубов, припоминал он. Это новый способ
обезболивания, применяемый дантистами,- они опрыскивают десны
струйкой анестезирующего вещества. Что-то в этом роде, только в сотни, в
тысячи раз сильнее.
В него выстрелили, привезли сюда и осмотрели - и все из-за
бредовых фантазий полковника разведки.
Фантазий? Забавно. Невольно, бессознательно быть чьим-то
орудием. Разумеется, это нелепость. Потому что, насколько он помнит, в
делах его, словах и даже в мыслях не было и намека на то, что он каким-то
образом мог способствовать появлению машины на Земле.
А может быть, рак - это не болезнь, а что-то другое? Может, это
какой-то незваный гость, который пробрался в тело человека и живет в нем.
Умный чужак, прибывший издалека, одолевший несчетное число световых
лет!
Но он знал, что эта фантазия под стать фантазии полковника:
кошмар недоверия, который живет в сознании человека, средство
самозащиты, которое вырабатывается подсознательно и готовит
человечество к худшему, заставляя его держаться настороже.
Нет ничего страшнее неизвестности, ничто так не настораживает,
как необъяснимое.
- Нам надо разобраться, - сказал полковник. - Надо выяснить, что
это такое.
И весь ужас, разумеется, в том, что узнать ничего невозможно.
Питер решил наконец шевельнуться, и полковник тотчас сказал:
- Питер Шайе.
- Что, полковник?
- Мне нужно поговорить с вами.
- Хорошо, говорите.
Он сел в постели и увидел, что находится в больничной палате. Это
было стерильно чистое помещение с кафельным полом и бесцветными
стенами, а кровать, на которой он лежал,-обычная больничная койка.
- Как вы себя чувствуете? - спросил полковник.
- Так себе,- признался Питер.
- Мы поступили с вами крутовато, но у нас не было другого
выхода. Видите ли, письмо, игорный и кассовый автоматы и многое
другое...
- Вы уже говорили о каком-то письме.
- Вы что-нибудь знаете об этом, Шайе?
- Понятия не имею.
- Президент получил письмо,- сказал полковник.- Аналогичные
письма были получены почти всеми главами государств на Земле.
- Что в нем написано?
- В этом-то и вся загвоздка. Оно написано на языке, которого на
Земле никто не знает. Но там есть одна строчка - одна строчка во всех
письмах,- ее можно прочитать. В ней говорится: "К тому времени, когда вы
расшифруете письмо, вы будете способны действовать логично". Только
это и удалось понять - одну строчку на языке той страны, которая получила
письмо. А остальное - какая-то тарабарщина.
- Письмо не расшифровали?
Питер увидел, что полковнику становится жарко.
- Не то что слова, ни одной буквы...
Питер протянул руку к тумбочке, взял графин и наклонил его над
стаканом. Графин был пуст.
Полковник встал со стула.
- Я принесу воды.
Он взял стакан и открыл дверь в ванную.
- Спущу воду, чтобы была похолоднее,-сказал он.
Питер едва ли слышал его, потому что смотрел на дверь. На ней
была задвижка, и если...
Полилась вода, шум ее заглушал голос полковника, он заговорил
громче.
- Примерно тогда же мы стали находить эти машины,- сказал он.-
Только представьте себе. Обыкновенная машина-автомат продает сигареты,
но это не все. Что-то в нем следит за вами. Что-то изучает людей и их образ
жизни. Во всех кассовых и игорных автоматах и других устройствах,
которые мы сами же установили. Только теперь это не просто автоматы, а
наблюдатели. Они следят за людьми все время. Наблюдают, изучают.
Питер, бесшумно ступая босыми ногами, подошел к двери,
захлопнул ее и закрыл на задвижку.
- Эй! - крикнул полковник.
Где одежда? Наверно, в шкафу. Питер подскочил и дернул дверцу.
Вот она, висит на вешалке.
Он сбросил больничный халат, схватил брюки и натянул их.
Теперь рубашку. В ящике. А где ботинки? Стоят тут же. Шнурки
завязывать некогда.
Полковник дергал дверь и колотил в нее, но еще не кричал. Он
закричит, но пока он заботится о своей репутации - не хочет, чтобы все
узнали, как его провели.
Питер полез в карманы. Бумажник исчез. Остальное тоже - нож,
часы, ключи. Наверное, вынули и положили в сейф, когда его привезли
сюда.
Сейчас не до этого. Главное - скрыться.
В коридоре он постарался сдержать шаг. Прошел мимо сестры, но
та даже не взглянула в его сторону.
Питер отыскал выход на лестницу, открыл дверь. Теперь можно и
поторопиться. Он перепрыгивал через три ступеньки, шнурки мотались.
Питер подумал, что безопаснее будет спуститься по лестнице. Там,
где есть лифт, ею почти не пользуются. Он остановился, нагнулся и завязал
шнурки.
Над каждой дверью был обозначен этаж, и поэтому Питер легко
ориентировался. На первом этаже он снова пошел по коридору. Кажется,
его еще не хватились, хотя полковник мог поднять тревогу с минуты на
минуту.
А не задержат ли его у выхода? А вдруг спросят, куда он идет. А
вдруг...
У выхода стояла корзина с цветами. Питер оглянулся. По коридору
шли какие-то люди, но на него никто не смотрел. Он схватил корзину.
В дверях он сказал служительнице, сидевшей за столом:
- Ошибка вышла. Не те цветы.
Она кисло улыбнулась, но не задержала его.
Выйдя, он поставил цветы на ступеньку и быстро пошел прочь.

Час спустя он уже знал, что ему ничто не угрожает. Знал также, что
находится в городе, милях в тридцати от того места, куда хотел добраться,
что у него нет денег, что он голоден и что у него болят ноги от ходьбы по
твердым бетонированным тротуарам.
Он увидел парк и присел на скамью. Поодаль старички играли в
шахматы. Мать укачивала ребенка. Молодой человек сидел и слушал
крохотный транзистор.
По радио говорили: "...очевидно, здание закончено. За последние
восемнадцать часов оно не увеличилось. Сейчас оно насчитывает тысячу
этажей и занимает площадь более ста акров. Бомба, сброшенная два дня
назад, все еще плавает над ним, удерживаемая в воздухе какой-то
непонятной силой. Артиллерия находится поблизости, ожидая приказа
открыть огонь, но приказа не поступает. Многие считают, что если бомба
не достигла цели, то со снарядами будет то же самое, если они вообще
покинут жерла орудий.
Представитель военного министерства заявил, что большие орудия
на огневой позиции - это, в сущности, лишь мера предосторожности, что,
может быть, и верно; но тогда совершенно непонятно, зачем было
сбрасывать бомбу. Не только в конгрессе, но и во всем мире растет
негодование по поводу попытки разбомбить здание. Ведь со стороны
здания до сих пор не было никаких враждебных действий. Как сообщают,
пока нанесен ущерб только Питеру Шайе, человеку, который нашел
машину: его ферма поглощена зданием.
Все следы Шайе потеряны три дня назад, когда с ним случился
какой-то припадок и его увезли из дома. Наверно, он находится в военной
тюрьме. Высказывают самые различные догадки насчет того, что мог знать
Шайе. Весьма вероятно, он единственный человек на Земле, который может
пролить свет на то, что случилось на его ферме.
Тем временем к зданию стянуты войска и все жители в зоне
восемнадцати миль эвакуированы. Известно, что две группы ученых
препровождены через линии заграждения. Хотя никакого официального
сообщения не последовало, есть основания полагать, что поездки ученых не
увенчались успехом. Что это за здание, кто или что его строило, если
только процесс его возведения можно назвать строительством, и чего
можно ожидать в дальнейшем - таков круг беспочвенных гаданий.
Естественно, недостатка в них нет, но никто еще не придумал разумного
объяснения.
Все телеграфные агентства мира продолжают поставлять горы
материалов, но конкретные сведения можно пересчитать по пальцам.
Каких-либо других новостей почти нет. Вероятно, это объясняется
тем, что людей сейчас интересует только таинственное здание. Как ни
странно, но других новостей и в самом деле мало. Как это часто бывает,
когда случается большое событие, все прочие происшествия как бы
откладываются на более позднее время. Эпидемия полиомиелита быстро
идет на убыль; уголовных преступлений нет. В столицах прекратили всякую
деятельность законодательные органы, а правительства пристально следят
за всем, что связано со зданием.
Во многих столицах все чаще высказывается мнение, что здание -
предмет заботы не одной лишь Америки, что все решения относительно
него должны приниматься на международном уровне. Попытка разбомбить
здание вызвала сомнение в том, что наша страна, на территории которой
оно находится, способна действовать спокойно и беспристрастно.
Высказывается мнение, что решить эту проблему разумно мог бы только
какой-нибудь международный орган, стоящий на объективных позициях".
Питер встал со скамьи и пошел прочь. По радио сказали, что его
увезли из дома три дня назад. Немудрено, что он так проголодался.
Три дня - и за это время здание поднялось на тысячу этажей и
раскинулось на площади ста акров.
Теперь он уже шел не торопясь: у него очень болели ноги, от
голода сосало под ложечкой.
Он должен вернуться к зданию во что бы то ни стало. Вдруг он
осознал, что сделать это необходимо, но еще не понял, почему он должен
так поступить, откуда в нем эта страстная устремленность.
Как будто он что-то забыл там и теперь надо идти и разыскать
забытое. "Я что-то забыл",- не шло у него из головы. Но что он мог забыть?
Ничего, кроме боли, сознания, что он неизлечимо болен, и маленькой
капсулы с ядом в кармане, которую он решил раздавить зубами, когда боль
станет невыносимой.
Он полез в карман, но капсулы там уже не было. Она исчезла
вместе с бумажником, перочинным ножом и часами. "Теперь уже все
равно,- подумал он, - капсула мне больше не нужна".
Он услышал позади себя торопливые шаги и, поняв, что догоняют
именно его, резко обернулся.
- Питер! - крикнула Мери.- Питер, мне показалось, что это вы. Я
так бежала за вами.
Он стоял и смотрел на нее, не веря своим глазам.
- Где вы пропадали? - спросила она.
- В больнице,- ответил Питер.- Я убежал оттуда. Но почему вы...
- Нас эвакуировали, Питер. Пришли и сказали, что нужно уехать.
Часть наших расположилась лагерем в той стороне парка. Папа просто из
себя выходит, но я понимаю его: нас заставили уехать в самый сенокос, да
и жатва скоро.
Она запрокинула голову и посмотрела ему в лицо.
- У вас такой измученный вид,- сказала она. - Вам опять плохо?
- Плохо? - переспросил он и тут же понял, что соседи, по-
видимому, знают... что причина его приезда на ферму давным-давно
известна всем, потому что секретов в деревне не бывает...
- Простите, Питер, - заговорила Мери. - Простите. Не надо было
мне...
- Ничего,- оказал Питер.- Все прошло, Мери. Я здоров. Не знаю уж,
как и почему, но я вылечился.
- В больнице? - предположила Мери.
- Больница тут ни при чем. Я поправился еще до того, как попал
туда. Но выяснилось это только в больнице.
- Может быть, диагноз был неправильный?
Он покачал головой.
- Правильный, Мери.
Разве можно говорить с такой уверенностью? Мог ли он, а вернее
врачи, сказать определенно, что это были злокачественные клетки, а не что-
нибудь иное... не какой-нибудь неизвестный паразит, которого он, сам того
не ведая, приютил в своем организме?
- Вы говорите, что сбежали? - напомнила ему Мери.
- Меня будут искать. Полковник и майор. Они думают, что я имею
какое-то отношение к машине, которую нашел. Они думают, я ее сделал.
Они увезли меня в больницу, чтобы проверить, человек ли я.
- Какие глупости!
- Мне нужно вернуться на ферму. Я просто должен вернуться туда.
- Это невозможно, - сказала ему Мери. - Там всюду солдаты.
- Я поползу на животе по канавам, если надо. Пойду ночью.
Проберусь сквозь линию заграждения. Буду драться, если меня увидят и
захотят задержать. Выбора нет. Я должен попытаться.
- Вы больны,- сказала она, с беспокойством вглядываясь в его
лицо.
Он усмехнулся.
- Не болен, а просто хочу есть.
- Тогда пошли.
Она взяла его за руку. Он не тронулся с места.
- Скоро за мной начнется погоня, если уже не началась.
- Мы пойдем в ресторан.
- Они отобрали у меня бумажник, Мери. У меня нет денег.
- У меня есть деньги, которые я взяла на покупки.
- Нет,- сказал он.- Я пойду. Теперь меня с пути не собьешь.
- И вы в самом деле идете туда?
- Это пришло мне в голову только что,-признался он, смущаясь, но
в то же время почему-то уверенный, что слова его не просто безрассудная
бравада.
- Вернетесь туда?
- Мери, я должен.
- И думаете, вам удастся добраться?
Он кивнул.
- Питер,- нерешительно проговорила она.
- Что?
- Я вам не буду обузой?
- Вы? Как так?
- Если бы я пошла с вами?
- Но вам нельзя, вам незачем идти.
- Причина есть, Питер. Меня тянет туда. Как будто в голове у меня
звонок - школьный звонок, созывающий ребятишек.
- Мери,- спросил он,- на том флаконе с духами был какой-нибудь
символ?
- Был. На стекле,- ответила она.- Такой же, что и на вашем
нефрите.
"И такие же знаки,- додумал он,- были в письмах".
- Пошли,- решил он вдруг.- Вы не помешаете.
- Сначала поедим,- сказала она. - Мы можем потратить деньги,
которые я взяла на покупки.
Они пошли по дороге, рука об руку, как два влюбленных
подростка.
- У нас уйма времени, - сказал Питер.- Нам нельзя пускаться в
путь, пока не стемнеет.
Они поели в маленьком ресторане на тихой улице, а потом пошли в
магазин. Купили буханку хлеба, два круга копченой колбасы, немного
сыра, на что ушли почти все деньги Мери, а на сдачу продавец дал им
пустую бутылку для воды. Она послужит вместо фляги.
Они прошли городскую окраину, пригороды и оказались в поле;
они не торопились, потому что до наступления темноты не стоило
забираться слишком далеко.
Наткнувшись на речушку, они уселись на берегу, совсем как
парочка на пикнике. Мери сняла туфли и болтала ногами в воде, и оба
были невероятно счастливы.
Когда стемнело, они пошли дальше. Луны не было. но в небе сияли
звезды. И хотя Мери с Питером спотыкались, а порой плутали неведомо
где, они попрежнему сторонились дорог, шли полями и лугами, держались
подальше от ферм, чтобы избежать встреч с собаками.
Было уже за полночь, когда они увидели первые лагерные костры и
обошли их стороной. С вершины холма были видны ряды палаток, неясные
очертания грузовиков, крытых брезентом. А потом они чуть не наткнулись
на артиллерийское подразделение, но благополучно скрылись, не
нарвавшись на часовых, которые, наверно, были расставлены вокруг
лагеря.
Теперь Мери с Питером знали, что находятся внутри
эвакуированной зоны и должны пробраться сквозь кольцо солдат и орудий,
нацеленных на здание.
Они двигались осторожнее и медленнее. Когда на востоке
забрезжила заря, они спрятались в густых зарослях терновника на краю
луга.
- Я устала,- сказала со вздохом Мери.- Я не чувствовала усталости
всю ночь, а может, не замечала ее, но теперь, когда мы остановились, у
меня больше нет сил.
- Мы поедим и ляжем спать,- сказал Питер.
- Сначала поспим. Я так устала, что не хочу есть.
Питер оставил ее и пробрался сквозь чащу к опушке.
В неверном свете разгоравшегося утра перед ним предстало здание
- голубовато-серая громадина, которая возвышалась над горизонтом,
подобно тупому персту, указующему в небо.
- Мери! - прошептал Питер. - Мери, вон оно!
Он услышал, как она пробирается сквозь заросли.
- Питер, до него еще далеко.
- Знаю, но мы пойдем туда.
Припав к земле, они разглядывали здание.
- Я не вижу бомбы,- сказала Мери.- Бомбы, которая висит над ним.
- Она слишком далеко.
- А почему именно мы возвращаемся туда? Почему только мы не
боимся?
- Не знаю,- озабоченно нахмурившись, ответил Питер.- В самом
деле, почему? Я возвращаюсь туда, потому что хочу... нет, должен
вернуться. Видите ли, я выбрал это место, чтобы умереть. Как слоны,
которые ползут умирать туда, где умирают все слоны.
- Но теперь вы здоровы, Питер.
- Какая разница... Только там я обрел покой и сочувствие.
- А вы забыли еще о символах, Питер. О знаке на флаконе и
нефрите.
- Вернемся,- сказал он.- Здесь нас могут увидеть.
- Только наши подарки были с символами,-настаивала Мери.- Ни у
кого больше нет таких. Я спрашивала. На всех других подарках не было
знаков.
- Сейчас не время строить предположения. Пошли.
Они снова забрались в чащу.
Солнце уже взошло над горизонтом, косые лучи его проникали в
заросли, кругом стояла благословенная тишина нарождающегося дня.
- Питер, - сказала Мери. - У меня слипаются глаза. Поцелуйте меня
перед сном.
Он поцеловал ее, и они прижались друг к другу, скрытые от всего
мира корявыми, сплетшимися низкорослыми кустами терновника.
- Я слышу звон, - тихо проговорила Мери. - А вы слышите?
Питер покачал головой.
- Как школьный звонок,- продолжала она.-Как будто начинается
учебный год и я иду в первый класс.
- Вы устали,- сказал он.
- Я слышала этот звон и прежде. Это не в первый раз.
Он поцеловал ее еще раз.
- Ложитесь спать,- сказал он, и она заснула сразу, как только легла
и закрыла глаза.
Питера разбудил рев; он сел - сон как рукой сняло.
Рев не исчез, он доносился из-за кустов и удалялся.
- Питер! Питер!
- Тише, Мери! Там что-то есть.
Теперь уже рев приближался, все нарастая, пока не превратился в
громовой грохот, от которого дрожала земля. Потом снова стал удаляться.
Полуденное солнце пробивалось сквозь ветви. Питер почуял
мускусный запах теплой земли и прелых листьев.
Они с Мери стали осторожно пробираться через чащу и,
добравшись почти до самой опушки, сквозь поредевшие заросли увидели
мчащийся далеко по полю танк. Ревя и раскачиваясь, он катил по неровной
местности, впереди задиристо торчала пушка, и весь он был похож на
футболиста, который рвется вперед.
Через поле была проложена дорога... А ведь Питер твердо знал, что
еще вечером никакой дороги не было. Прямая, совершенно прямая дорога
вела к зданию; покрытие ее было металлическим и блестело на солнце.
Далеко слева параллельно ей была проложена другая дорога,
справа - еще одна, и казалось, что впереди все три дороги сливаются в
одну, как сходятся рельсы железнодорожного пути, уходящего к горизонту.
Их пересекали под прямым углом другие дороги, и создавалось
впечатление, будто на земле лежат две тесно сдвинутые гигантские
лестницы.
Танк мчался к одной из поперечных дорог; на расстоянии он
казался крохотным, а рев был не громче гудения рассерженной пчелы.
Он добрался до дороги и резко пошел юзом в сторону, будто
наткнулся на что-то гладкое и неодолимое прочное, будто врезался в
прозрачную металлическую стену. Было мгновение, когда он накренился и
чуть не перевернулся, однако этого не произошло, ему удалось
выровняться; он дал задний ход, потом развернулся и загромыхал по полю,
назад к зарослям.
На полпути он опять развернулся и встал пушкой в сторону
поперечной дороги.
Ствол орудия пошел вниз, и из него вырвалось пламя. Снаряд
разорвался у поперечной дороги - Питер и Мери увидели вспышку и дым.
По ушам хлестнула ударная волна.
Снова и снова, стреляя в упор, орудие изрыгало снаряды. Над
танком и дорогой клубился дым, а снаряды все разрывались у дороги - на
этой стороне дороги, а не на той.
Танк снова загромыхал вперед, к дороге, на сей раз он
приближался осторожно, часто останавливаясь, будто искал проход.
Откуда-то издалека донесся грохот орудийного залпа. Казалось,
стреляет целая артиллерийская батарея. Постреляв, орудия неохотно
замолчали.
Танк продолжал тыкаться в дорогу, словно собака, вынюхивающая
зайца, который спрятался под поваленным деревом.
- Что-то не пускает его,- сказал Питер.
- Стена, - предположила Мери. - Какая-то невидимая стена. Танк
не может проехать сквозь нее.
- И прострелить ее тоже не может. Ее никакими пушками не
пробьешь, даже вмятины не останется.
Припав к земле, Питер наблюдал за танком, который медленно
двигался вдоль дороги. Танк дополз до перекрестка и сделал небольшой
разворот, чтобы въехать на левую продольную дорогу, но снова уткнулся
лобовой броней в невидимую стену.
"Он в ловушке,- подумал Питер.- Дороги разъединили и заперли
все войсковые части. Танк в одном загоне, дюжина танков в другом,
артиллерийская батарея в третьем, моторизованный резерв в четвертом.
Войскам перекрыты все пути - рассованные по загонам подразделения
совершенно небоеспособны. Интересно, а мы тоже в западне?"
По правой дороге шагала группа солдат. Питер заметил их
издалека: черные точки двигались по дороге на восток, прочь от здания.
Когда они подошли ближе, он увидел, что у них нет оружия, что они
бредут, не соблюдая никакого строя, а по тому, как люди волочили ноги, он
понял, что они устали, как собаки.
Мери, оказывается, уходила, но он заметил это, когда она уже
возвращалась, низко наклоня голову, чтобы не зацепиться волосами за
ветви.
Сев рядом, она протянула ему толстый ломоть хлеба и кусок
колбасы. Бутылку с водой она поставила на землю.
- Это здание построило дороги, - сказала она.
Питер кивнул, рот его был набит.
- Это сделано для того, чтобы до здания удобнее было добираться,-
сказала Мери.-Здание хочет, чтобы людям легче было посещать его.
- Опять школьный звонок? - спросил он.
Она улыбнулась и сказала:
- Опять.
Солдаты подошли теперь совсем близко, увидели танк и
остановились.
Четверо солдат сошли с дороги и зашагали по полю к танку.
Остальные присели.
- Стена пропускает только в одну сторону,-предположила Мери.
- Скорее всего,- сказал Питер,- она не пропускает танки, а люди
могут проходить.
- Здание хочет, чтобы в него входили люди.
Солдаты шагали по полю, а танк двинулся им на встречу; он
остановился, и экипаж выбрался наружу. Пехотинцы и танкисты
разговаривали, один из солдат что-то говорил, показывая рукой то в одну,
то в другую сторону.
Издалека снова донесся гром тяжелых орудий.
- Кто-то,- сказал Питер,- все еще пытается пробить стены.
Наконец пехотинцы и танкисты пошли к дороге, бросив танк
посреди поля.
Питер подумал, что то же самое, по-видимому, происходит со
всеми войсками, блокировавшими здание. Дороги и стены разъединили их
- отгородили друг от друга... и теперь танки, орудия и самолеты стали
просто безвредными игрушками, которыми в тысячах загончиков
забавлялись люди-детишки.
По дороге брели на восток пехотинцы и танкисты, они отступали,
бесславная осада была снята.
Мери и Питер сидели в зарослях и наблюдали за зданием.
- Вы говорили, что они прилетели со звезд,- сказала Мери.- Но
почему сюда? Зачем мы им нужны? И вообще зачем они прилетели?
- Чтобы спасти нас,- нерешительно проговорил Питер,- спасти нас
от самих себя, или чтобы поработить и эксплуатировать нас. Или чтобы
использовать нашу планету как военную базу. Причин может быть сотни.
Если они даже скажут нам, мы, наверно, не поймем.
- Но вы же не думаете, что они хотят поработить нас или
использовать Землю как военную базу? Если бы вы так думали, мы не
стремились бы к зданию.
- Нет, я так не думаю. Не думаю, потому что у меня был рак, а
теперь его нет. Не думаю, потому что эпидемия полиомиелита пошла на
убыль в тот самый день, когда они прилетели. Они делают нам добро,
совсем как миссионеры, которые делали добро своим подопечным,
ведущим примитивный образ жизни, людям, пораженным разными
болезнями.
Он посмотрел на поле, на покинутый танк, на сверкающую
лестницу дорог.
- Я надеюсь,- продолжал он,- что они не будут делать того, что
творили некоторые миссионеры. Я надеюсь, что не будут унижать наше
достоинство, насильно обряжая в чужеземное платье. Надеюсь, излечив от
стригущего лишая, они не обрекут нас на чувство расовой
неполноценности. Надеюсь, они не станут рубить кокосовые пальмы,
чтобы...
"Но они знают нас,- думал он.- Они знают о нас все, что можно
знать. Они изучали нас... Долго ли они нас изучали? Сидя где-нибудь в
аптеке, маскируясь под автомат, продающий сигареты, наблюдая за нами
из-за стойки под видом кассового автомата...
Кроме того, они писали письма, письма главам почти всех
государств мира. После расшифровки писем, вероятно, станет ясно, чего
они хотят. А может быть, они чего-то требуют. А может, в письмах всего
лишь содержатся просьбы разрешить строить миссии или церкви, больницы
или школы.
Они знают нас. Знают, например, что мы обожаем все бесплатное,
и поэтому раздавали нам подарки - что-то вроде призов, которые вручаются
радио- и телекомпаниями или торговыми палатами за лучшие ответы в
соревнованиях на сообразительность, с той лишь разницей, что здесь
соперников нет и выигрывает каждый".
Почти до самого вечера Питер и Мери наблюдали за дорогой, и все
это время по ней ковыляли небольшие группы солдат. Но вот прошло уже
более часа, а на дороге никто не появлялся.
Мери с Питером отправились в путь перед самыми сумерками, они
пересекли поле и сквозь невидимую стену вышли на дорогу. И зашагали на
запад, к громаде здания, багровеющей на фоне красноватого заката.
Они шли сквозь ночь; теперь не надо было кружить и прятаться,
как в первую ночь, потому что на пустынной дороге им попался навстречу
лишь один солдат.
К тому времени они прошли довольно большое расстояние и
громада здания уже отхватила полнеба - оно тускло светилось в сиянии
звезд.
Солдат сидел посередине дороги, ботинки он аккуратно поставил
рядом.
- Совсем обезножел,- затевая разговор, сказал солдат.
Питер и Мери охотно уселись рядом. Питер достал бутылку с
водой, хлеб, сыр и колбасу и разложил все на дороге, подстелив, как на
пикнике, вместо скатерти бумагу.
Некоторое время они ели молча. Наконец солдат сказал:
- Да, всему конец.
Питер и Мери ни о чем не спрашивали, а жуя хлеб с сыром,
терпеливо ждали.
- Конец службе,- сказал солдат.- Конец войне.
Он махнул рукой в сторону загонов, образованных дорогами. В
одном стояли три самоходных орудия, в другом лежала груда боеприпасов,
в третьем - военные грузовики.
- Как же тут воевать,- спросил солдат,-если все войска рассованы,
как пешки по клеткам? Танк, который вертится на пятачке в десять акров,
не годится ни к черту. А что толку от орудия, стреляющего всего на
полмили?
- Вы думаете, так повсюду? - спросила Мери.
- Во всяком случае, здесь. Почему бы им не сделать то же самое и в
других местах? Они остановили нас. Они не дали нам ступить ни шагу и не
пролили ни единой капли крови. У нас нет потерь.
Набив рот хлебом и сыром, он потянулся за бутылкой.
- Я вернусь,- сказал он.- Заберу свою девушку, и мы оба придем
сюда. Может быть, тем, кто в здании, нужна какая-нибудь помощь, и я хочу
помочь им, чем смогу. А если они не нуждаются в помощи, что ж, тогда я
постараюсь найти способ сообщить им, что благодарен за их прибытие.
- Им? Ты видел их?
Солдат посмотрел на Питера в упор.
- Нет, я никого не видел.
- Тогда почему сперва ты идешь за своей девушкой и лишь потом
собираешься вернуться? Кто тебя надоумил? Почему бы тебе не пойти туда
с нами сейчас?
- Это было бы нехорошо,- запротестовал солдат.- Мне почему-то
так кажется. Сперва мне надо увидеть ее и рассказать, что у меня на душе.
Кроме того, у меня есть для нее подарок.
- Она обрадуется,- ласково сказала Мери.-Ей понравится подарок.
- Конечно,- горделиво улыбнувшись, сказал солдат.- Она давно о
таком мечтала.
Солдат полез в карман, достал кожаный футляр и щелчком открыл
его. Ожерелье тускло блеснуло при свете звезд.
Мери протянула руку.
- Можно? - спросила она.
- Конечно, - ответил солдат. - Вы-то знаете, понравится ли оно
девушке.
Мери вынула ожерелье из футляра - ручеек звездного огня
заструился по ее руке.
- Бриллианты? - спросил Питер.
- Не знаю, - ответил солдат. - Наверно. С виду вещь дорогая. В
середине какой-то большой зеленый камень, он не очень сверкает, но зато...
- Питер,- перебила его Мери,- у вас есть спички?
Солдат сунул руку в карман.
- У меня есть зажигалка, мисс. Мне дали зажигалку. Блеск!
Он щелкнул, вспыхнуло пламя. Мери поднесла камень к свету.
- Символ,- сказала она.- Как на моем флаконе.
- Это вы про гравировку? - спросил солдат, показывая пальцем.- И
на зажигалке такая же.
- Где ты взял это? - спросил Питер.
- Ящик дал. Только этот ящик не простой. Я протянул к нему руку,
а он выплюнул зажигалку, и тогда я подумал о Луизе и зажигалке, которую
она мне подарила. Я ее потерял. Жалко было. И вот те на - такая же, только
знаки сбоку... Только, значит, я подумал о Луизе, как ящик как-то смешно
фыркнул и выкинул футляр с ожерельем.
Солдат наклонился. Зажигалка осветила его молодое лицо, оно
сияло торжеством.
- Знаете, что мне кажется? - сказал он. - Мне кажется, что этот
ящик - один из них. Говорят разное, но нельзя верить всему, что
услышишь.
Он перевел взгляд с Мери на Питера.
- Вам, наверно, смешно? - робко спросил он.
Питер покачал головой.
- Вот уж чего нет, того нет, солдат.
Мери отдала ожерелье и зажигалку. Солдат положил их в карман и
стал надевать ботинки.
- Надо идти. Спасибо за угощение.
- Мы увидимся,- сказал Питер.
- Надеюсь.
- Обязательно увидимся,- убежденно сказала Мери.
Мери и Питер смотрели ему вслед. Он заковылял в одну сторону, а
они пошли в другую.
- Символ - это их метка, - сказала Мери. - Те, кому дали вещь с
символом, должны вернуться. Это как паспорт, как печать,
удостоверяющая, что ты их понравился!
- Или,- добавил Питер,- клеймо, обеспечивающее право
собственности.
Они ищут определенных людей. Им не нужен тот, кто боится их.
Им нужны люди, которые верят им.
- А для чего мы им нужны? - с тревогой спросил Питер.- Вот что
меня беспокоит. Какая им польза от нас? Солдат хочет помочь им, но они в
нашей помощи не нуждаются. Ни в чьей они помощи не нуждаются.
- Мы никого из них не видели,- сказала Мери. - Разве что ящик -
один из них.
"И сигаретные автоматы, - подумал Питер.-Сигаретные автоматы и
еще бог знает что".
- И все же,- продолжала Мери,- они нас знают. Они наблюдали за
нами, изучали. Они знают о нас всю подноготную. Они могут проникнуть в
сознание каждого, узнать, о чем он мечтает, и сделать подарок. Джонни они
подарили удилище с катушкой, вам - нефрит. И удилище было
человеческим удилищем, а нефрит - земным нефритом. Они даже знают
девушку солдата. Они знали, что ей хочется иметь блестящее ожерелье,
знали: такой человек, как она, придет к ним и...
- А может, это все-таки летающие блюдца,-сказал Питер.- Они
летали над нами много лет и изучали нас.
"Сколько же потребовалось лет,- подумал он, чтобы изучить
человечество? Ведь им пришлось начинать с азов: человечество было для
них сложной, незнакомой расой, они шли ощупью, изучая сперва отдельные
факты. И они, наверно, ошибались. Иногда их выводы были неверны, и это
тормозило работу".
- Не знаю,- сказал Питер.- Для меня это совершенно непостижимо.
Они шли по блестящей, мерцающей при свете звезд металлической
дороге, а здание все росло, это был уже не туманный фантом, а гигантская
стена, которая уходила в небо, гася звезды. Тысячеэтажное здание,
раскинувшееся на площади в сто акров,- от такого величия, от такого
размаха голова шла кругом.
И, даже стоя поблизости от здания, нельзя было увидеть бомбу: она
болталась где-то в воздухе на слишком большой высоте.
Но зато видны были маленькие квадратики, нарезанные дорогами,
а в них смертоносные игрушки неистовой расы, теперь брошенные,
ненужные куски металла причудливой формы.

Перед самым рассветом Питер и Мери подошли наконец к
громадной лестнице, которая вела к главному входу. Ступая по гладкой,
выложенной камнем площадке перед лестницей, они как-то особенно остро
ощутили тишину и покой, царившие под сенью здания. Рука об руку они
поднялись по лестнице, подошли к большой бронзовой двери и
остановились. Повернувшись, они молча смотрели вдаль.
Насколько хватал глаз видны были дороги, расходившиеся, как
спицы колеса от ступицы - здания, а поперечные дороги лежали
концентрическими кругами, и казалось, будто находишься в центре
паутины.
Брошенные фермы со службами - коровниками, амбарами,
гаражами, силосными башнями, свинарниками, навесами для машин
остались в секторах, отсеченных дорогами; в других секторах стояли
военные машины, годные теперь разве лишь на то, чтобы в них вили гнезда
птицы да прятались зайцы. С лугов и полей доносились птичьи трели,
воздух был чист и прохладен.
- Вот она, - сказала Мери. - Наша прекрасная страна, Питер.
- Была наша,- поправил ее Питер.- Все, что было, уже никогда не
повторяется.
- Питер, вы не боитесь?
- Нисколько. Только сомнения одолевают.
- Но ведь прежде вы ни в чем не сомневались.
- Я и сейчас не сомневаюсь,- сказал он.- Я чую, что все идет как
следует.
- Конечно, все идет хорошо. Была эпидемия, теперь ее нет. Армия
разбита без единой жертвы. Атомной бомбе не дали взорваться. Разве не
так, Питер? Они уже меняют наш мир к лучшему. Рак и полиомиелит
исчезли, а с этими двумя болезнями человек боролся долгие годы и никак
не мог победить. Войне конец, болезням конец, атомным бомбам конец -
чего мы не могли сделать сами, они сделали за нас.
- Все это я знаю,- сказал Питер.- Они, несомненно, также положат
конец преступлениям, коррупции, насилию - тому, что мучило и унижало
человечество с тех самых пор, как оно спустилось с деревьев.
- Чего же вам нужно еще?
- Наверно, ничего... Впрочем, ничего определенного мы пока не
знаем. Все сведения косвенные, не конкретные, основанные на
умозаключениях. У нас нет доказательств, реальных, весомых
доказательств.
- У нас есть вера. Мы должны верить. Если не верить в кого-то или
что-то, уничтожающее болезни и войну, то во что тогда можно верить
вообще?
- Именно это и тревожит меня.
- Мир держится на вере,- сказала Мери.-Любой вере - в бога, в
самих себя, в человеческую порядочность.
- Вы изумительная! - воскликнул Питер. Он крепко обнял Мери. В
это время большая бронзовая дверь растворилась.
Положив руки друг другу на плечи, молча переступили они порог и
очутились в вестибюле с высоким сводчатым потолком. Он был расписан
фресками, на стенах висели панно, четыре больших марша лестницы вели
наверх.
Но вход на лестницу преграждали тяжелые бархатные шнуры
Дорогу им показывали стрелки и еще один шнур, зацепленный за
блестящий столбик.
Покорно и тихо, почти с благоговением они направились через
вестибюль к единственной открытой двери.
Они вошли в большую комнату с громадными, высокими, изящной
формы окнами, сквозь которые лучи утреннего солнца падали на новенькие
блестящие аспидные доски, кресла с широкими подлокотниками,
массивные столы, несчетные полки с книгами и кафедру на возвышении.
- Ты была права,- сказала Мери. - Все-таки это был школьный
звонок. Мы пришли в школу, Питер. В первый класс.
- В детский сад,- с трудом проговорил Питер.
"Все верно,- подумал он,- так по-человечески правильно: солнце и
тень, роскошные переплеты книг, темное дерево, глубокая тишина.
Аудитория учебного заведения с хорошими традициями. Здесь есть что-то
от атмосферы Кембриджа и Оксфорда, Сорбонны и Айви Лиг*(Айви Лиг -
объединение американских университетов (Принстонского, Гарвардского и
Йельского). - Прим. перев.). Чужеземцы ничего не упустили,
предусмотрели каждую мелочь".
- Мне надо выйти,- сказала Мери.-Подождите меня здесь, никуда
не уходите.
- Я никуда не уйду, - обещал Питер.
Он посмотрел ей вслед. Через открывшуюся дверь он увидел
бесконечный коридор. Мери закрыла дверь, и Питер остался один.
Постояв с минуту, он резко повернулся и почти бегом бросился
через вестибюль к большой бронзовой двери. Но двери не было. Ни следа,
даже щелочки на том месте, где была дверь. Дюйм за дюймом Питер
ощупал стену и никакой двери не нашел.
Опустошенный, повернулся он лицом к вестибюлю. Голова
раскалывалась - один, один во всей громаде здания.
Питер подумал, что там, наверху, еще тысяча этажей, здание
уходит в самое небо. А здесь, внизу,- детский сад, на втором этаже,-
несомненно, первый класс, и если подниматься все выше, то куда можно
прийти, к какой цели?
Но что будет после выпуска?
И будет ли вообще выпуск?
И чем он станет? Кем? Останется ли он человеком?

Теперь надо ждать прихода в школу других, тех, кто был отобран,
тех, кто сдал необычный вступительный экзамен.
Они придут по металлическим дорогам и поднимутся по лестнице,
большая бронзовая дверь откроется, и они войдут. И другие тоже придут -
из любопытства, но если у них нет символа, двери не откроются перед
ними.
И если вошедшему захочется бежать, он не найдет двери.
Питер вернулся в класс, на то же место, где стоял прежде.
Интересно, что написано в этих книгах. Очень скоро он наберется
храбрости, возьмет какую-нибудь книгу и раскроет ее. А кафедра? Что
будет стоять за кафедрой?
Что, а не кто?
Дверь открылась, и вошла Мери.
- Там квартиры,- сказала она.- Таких уютных я никогда не видела.
На двери одной наши имена, на других - тоже имена, а есть совсем без
табличек, Люди идут, Питер. Просто мы немного поспешили. Пришли
раньше всех. Еще до звонка.
Питер кивнул.
- Давайте сядем и подождем, - сказал он.
Они сели рядом и стали ждать, когда появится Учитель.

ПРЕЛЕСТЬ

Машина была превосходная.
Вот почему мы назвали ее Прелестью.
И сделали большую ошибку.
Это была, разумеется, не единственная ошибка, а первая, и, не назови мы свою машину Прелестью, быть может, все и обошлось бы.
Говоря техническим языком, Прелесть была Пиром - планетарным исследовательским роботом. Она сочетала в себе космический корабль, операционную базу, синтезатор, анализатор, коммуникатор и многое другое. Слишком многое другое. В этом и была наша беда.
В сущности, лететь с Прелестью нам было ни к чему. Без нас она управилась бы гораздо лучше. Она могла проводить планетарные исследования самостоятельно. Но согласно правилам при роботе ее класса должно было находиться не менее трех человек. И естественно, отпускать робота одного было страшновато: ведь его строили лет двадцать и вбухали в это дело десять миллиардов долларов.
И надо отдать Прелести должное - она была чудом из чудес. Она была, битком набита сенсорами, которые позволяли за час получить больше информации, чем собрал бы за месяц большой отряд исследователей-людей. Она не только собирала сведения, но и сопоставляла их, кодировала, записывала на магнитную ленту и не переводя дыхания передавала в Центр, находившийся на Земле.
Не переводя дыхания... Это же была бессловесная машина.
Я сказал ьбессловеснаяэ?
У нее были все органы чувств. Она даже могла говорить. Могла и говорила. Она болтала без передышки. И слушала все наши разговоры. Она читала через наши плечи и давала непрошеные советы, когда мы играли в покер. Порой нам хотелось убить ее, да вот убить робота нельзя... такого совершенного. Что поделаешь - она стоила десять миллиардов долларов и должна была доставить нас обратно на Землю.
Заботилась она о нас хорошо. Этого отрицать нельзя. Она синтезировала пищу, готовила и подавала на стол еду. Она следила за температурой и влажностью. Она стирала и гладила нашу одежду, лечила нас, если была необходимость. Когда Бен подхватил насморк, она намешала бутылку какой-то микстуры, и на другой день болезнь как рукой сняло.
Нас было всего трое - Джимми Робинс, наш радист, Бен Паррис, аварийный монтер роботов, и я, переводчик... которому в данном случае с языками работать не пришлось.
Мы назвали ее Прелестью, а делать этого не надо было ни в коем случае. Потом уж никто и никогда не давали имен этим заумным роботам; они просто получали номера. Когда в Центре узнали, что с нами произошло, повторение этой ошибки стали считать уголовным преступлением.
Но мне думается, все началось с того, что Джимми в душе поэт. Он писал отвратительные стихи, о которых можно сказать одно: изредка в них попадались рифмы. А чаще их вовсе не было. Но он работал над ними так упорно и серьезно, что ни Бен, ни я сначала не осмеливались говорить ему об этом. Наверно, остановить его можно было, только задушив.
И надо было задушить.
Разумеется, посадка на Медовый Месяц тоже сыграла свою роль.
Но это от нас не зависело. Эта планета значилась третьей в полетном листе, и в нашу задачу входила посадка на нее... вернее, в задачу Прелести. Мы при сем присутствовали.
Начнем с того, что планета не называлась Медовым Месяцем. Она имела номер. Но уже через несколько дней мы окрестили ее.
Я не стыдлив, а описывать Медовый Месяц все же отказываюсь. Я не удивился, если бы узнал, что в Центре наш доклад до сих пор хранится под замком. Если вы любопытны, можете написать туда и попросить прислать информацию за номером ЕР56-94. За спрос денег не берут. Однако не ждите положительного ответа.
Со своими обязанностями на Медовом Месяце Прелесть справилась превосходно, и у меня голова кругом пошла, когда я прослушал пленку после того, как Прелесть заложила ее в передатчик для отправки на Землю. Как переводчику, мне полагалось давать толкования тому, что творилось на планетах, которые мы исследовали. Что же касается поведения жителей Медового Месяцев, то его не передашь даже словом ьвытворялиэ...
Доклады в Центре анализируются немедленно. Но на месте анализировать их куда легче.
Боюсь, что от меня было мало толку. Наверно, когда читали мой доклад, то видели, что я его писал с раскрытым ртом и краской на щеках.
Наконец мы покинули Медовый Месяц и устремились в космос. Прелесть направилась к следующей планете, значившейся в полетном листе.
Прелесть была необычно молчалива, и это должно было подсказать нам, что происходит неладное. Но мы наслаждались тем, что она на время заткнулась, и не поинтересовались причиной ее безмолвия. Мы просто отдыхали.
Джимми трудился над поэмой, которая не выходила, а мы с Беном дулись в карты, когда Прелесть вдруг нарушила молчание.
- Добрый вечер, ребята,,- сказала она, каким-то неуверенным тоном, хотя обычно голос у нее был энергичный и твердый. Помнится, я подумал, что у нее в голосовом устройстве какая-то неисправность.
Джимми с головой погрузился в сочинение стихов, а Бен думал над следующим ходом, и ни один из них не откликнулся.
Я сказал:
- Добрый вечер, Прелесть. Как ты сегодня?
- О, прекрасно,- ответила она немного дрожащим голосом.
- Ну и хорошо,- сказал я, надеясь, что на этом разговор закончится.
- Я только что решила,- сообщила мне Прелесть,- что я люблю вас.
- Это очень любезно с твоей стороны, - поддержал ее я,- и я люблю тебя.
- Но я действительно люблю,-настаивала она.- Я все обдумала. Я люблю вас.
- Кого из нас? - спросил я.- Кто этот счастливчик?
Я посмеивался, но немного смущенно, потому что Прелесть шуток не понимала.
- Всех троих,- сказала Прелесть.
Кажется, я зевнул.
- Неплохая мысль. Так обойдется без ревности.
- Да,- сказала Прелесть.- Я люблю вас и бегу с вами.
Бен вздрогнул и, подняв голову, спросил:
- Куда же это мы бежим?
- Далеко,- ответила она.- Туда, где мы будем одни.
- Господи! - завопил Бен. - Как ты думаешь, неужели она действительно...
Я покачал головой.
- Не думаю. Что-то испортилось, но...
Вскочив, Бен задел стол, и все карты разлетелись по полу.
- Пойду посмотрю, - сказал он.
Джимми оторвался от своего блокнота.
- Что случилось?
- Это все ты со своими стихами! - закричал я и стал ругать его поэзию последними словами.
- Я люблю вас,- сказала Прелесть.- Я полюбила вас навсегда. Я буду заботиться о вас. Вы увидите, как сильно я люблю вас, и когда-нибудь вы полюбите меня...
- Заткнись! - сказал я.
Бек вернулся весь потный.
- Мы сбились с курса, а запасная рубка управления заперта.
- А взломать ее можно?
Бен покачал головой.
- По-моему, Прелесть сделала это нарочно. Если это так, то мы погибли. Мы никогда не вернемся на Землю.
- Прелесть,- строго сказал я.
- Да, милый.
- Прекрати это сейчас же!
- Я люблю вас,- сказала Прелесть.
- Это все Медовый Месяц,- сказал Бен.- Она набралась всяких глупостей на этой проклятой планете.
- На Медовом Месяце,- поддержал я,- и из мерзких стишков, которые пишет Джимми...
- Это не мерзкие стишки, - парировал побагровевший Джимми.- Вот когда меня напечатают...
- Почему бы тебе не писать о войне, или об охоте, или о полете в глубины космоса, или о чем-нибудь большом и благородном вместо всей этой чепухи, вроде: ьЯ полюбил тебя навеки, лети ко мне, моя радостьэ,- и тому подобного...
- Успокойся,- посоветовал Бен.-Нехорошо все валить на Джимми. Главная причина - это Медовый Месяц, говорю тебе.
- Прелесть,- сказал я,- выкинь из головы эту чепуху. Ты же прекрасно знаешь, что машина не может любить человек. Это просто смешно.
- На Медовом Месяце,- сказала Прелесть,- были разные виды, которые...
- Забудь про Медовый Месяц. Это ненормальность. Можешь исследовать миллиард планет - и ничего подобного не увидишь.
- Я люблю вас,- упрямо повторяла Прелесть,- и мы бежим.
- Где это она слышала про побеги влюбленных? - спросил Бен.
- Этим старьем ее напичкали еще на Земле,- сказал я.
- Нет, не старьем,- запротестовала Прелесть.- Для того чтобы успешно справляться с работой, мне нужны самые разнообразные сведения о внутреннем мире человека.
- Ей читали романы,- сказал Бен.- Вот я поймаю того сопляка, который выбирал для нее романы, и оставлю от него мокрое место.
- Послушай, Прелесть,- взмолился я,-люби себе на здоровье, мы не против. Но не убегай слишком далеко.
- Я не могу рисковать,- сказала Прелесть.- Если я вернусь на Землю, вы меня бросите.
- Если мы не вернемся, нас начнут искать и найдут.
- Совершенно верно,- согласилась Прелесть.- Вот почему, милый, мы и бежим. Мы убежим так далеко, что нас не найдут никогда.
- Даю тебе последнюю возможность хорошенько подумать, - сказал я. - Если ты не одумаешься, я радирую на Землю и...
- Вы не можете радировать на Землю,-возразила она.- Я демонтировала аппаратуру. И, как догадался Бен, дверь в рубку управления заклинена. Вы ничего не можете поделать. Почему бы вам не отказаться от глупого упрямства и не ответить на мою любовь?
Бен стал собирать карты, ползая по полу на четвереньках. Джимми швырнул блокнот на стол.
- Вот тебе случай отличиться,- сказал я.- Воспользуйся им. Подумай только, какую оду ты мог бы сочинить о нестареющей и вечной любви человека и машины?
- Пошел ты,- сказал Джимми.
- Не надо, ребята,- пожурила нас Прелесть.- Мне не хотелось бы, чтобы вы подрались из-за меня.
У нее был такой тон, будто она уже обладала нами... Впрочем, в некотором роде это так и было. Удрать от Прелести невозможно, и если нам не удастся отговорить ее бежать с нами, то наше дело конченое.
- Мы все не подходим тебе только по одной причине, - сказал я ей.- По сравнению с тобой мы проживем недолго. Как бы ты о нас ни заботилась, лет через пятьдесят мы умрем. От старости. И что будет тогда?
- Она будет вдовой,- сказал Бен.-Бедненькой вдовушкой в слезах. И даже детишек не будет, чтобы утешить.
- Я думала об этом,- ответила Прелесть.- Я подумала обо всем. Вам не надо будет умирать.
- Но это же невозможно...
- Для такой великой любви, как моя, нет ничего невозможного. Я не дам вам умереть. Я слишком люблю вас, чтобы дать вам умереть.
Немного погодя мы махнули на нее рукой и пошли спать, а Прелесть выключила свет и спела нам колыбельную.
Под ее пронзительную колыбельную уснуть было нельзя, и мы заорали, чтобы она, заткнулась и дала поспать. Но она продолжала петь до тех пор, пока Бен не попал ей туфлей в голосовое устройство.
И после этого я заснул не сразу, а лежал и думал. Я понимал: надо что-то придумать, но так, чтобы она не знала. Дело было швах, потому что она все время следила за нами. Она давала советы, она слушала, она читала через плечо, и ни движения, ни слова скрыть от нее было нельзя. Я знал, что может пройти немало времени, и нам не следует терять терпения и паниковать. А если мы выпутаемся, то нам просто повезет.
Поспав, мы сели в кружок и, не говоря ни слова, слушали Прелесть, которая описывала, как мы будем счастливы. Мол, в нас заключен целый мир, а перед любовью тускнеет все мелкое.
Половина слов, которые она употребляла, была почерпнута из идиотских стихов Джимми, а остальные - из сентиментальных романов, которые кто-то читал ей еще на Земле.
Порой мне хотелось встать и сделать из Джимми отбивную, но я говорил себе, что теперь уж ничего не поделаешь, толку от битья будет мало.
Джимми скрючился в углу и писал что-то в блокноте, а я удивлялся: надо же быть таким наглым, чтобы писать после того, что случилось!
Он продолжал писать, вырывать страницы и бросать их на пол, время от времени чертыхаясь. Один, отброшенный листок упал мне на колени, и, смахивая его, я прочел:

Я неряха и пачкун,
Лодырь я беспечный,
Потому-то недостоин
Любви твоей вечной.

Я быстро подобрал листок, смял его и швырнул в Бена, а он отбил его в мою сторону. Я снова швырнул - он снова отбил.
- Чего тебе надо, черт побери? - огрызнулся он.
Я бросил скомканную бумажку прямо ему в лицо, он уже было встал, чтобы вздуть меня, как вдруг, видно, понял по моему взгляду, что это не просто грубость. Он подобрал комок и, как бы забавляясь, стал разворачивать бумагу, пока не прочел, что там написано. Затем снова смял ее.
Прелесть слышала каждое слово, так что вслух мы говорить не могли. И вести себя должны были естественно, чтобы не вызвать подозрений.
И мы постепенно начали играть. Может быть, мы входили в роль даже медленнее, чем требовалось, но, чтобы убедить, переигрывать было нельзя.
Мы играли убедительно. Возможно, мы просто были прирожденными неряхами, но не прошло и недели, как наши жилые комнаты превратились в свинюшник.
Мы разбрасывали повсюду одежду. Грязное белье не совали в прачечный отсек, где его обычно стирала Прелесть. Оставляли на столе горы посуды, а не складывали ее в мойку. Мы выбивали трубки прямо на пол. Мы не брились; не чистили зубы, не мылись.
Прелесть выходила из себя. Ее привыкший к порядку интеллект робота пришел в ярость. Она умоляла нас, она брюзжала, а порой и поучала, но вещи но-прежнему валялись где попало. Мы говорили ей, что если она нас любит, то должна примириться с нашей безалаберностью и принимать нас такими, какие мы есть.
Недельки через две мы победили, но это была не та победа. Прелесть сказала нам с болью в голосе, что мы можем жить как свиньи, если нам это нравится. Она примирится с этим. Она сказала, что ее любовь слишком велика, чтобы на нее повлияла такая мелочь, как вопрос личной гигиены.
Итак, сорвалось.
Я, например, был очень рад этому. Годы привычки к корабельной чистоте восставали против такого образа жизни, и я не знаю, сколько бы я еще вытерпел.
Нелепо было и начинать это.
Мы почистились, помылись. Прелесть была в восторге, она говорила нам ласковые словечки, и это было еще хуже, чем все ее брюзжание. Она думала, что мы тронуты ее самопожертвованием, что за это подмазываемся к ней, и голос у нее звучал как у школьницы, которую ее герой пригласил на университетскую вечеринку.
Бен пробовал говорить с ней откровенно о некоторых интимных сторонах жизни (о которых она, разумеется, уже знала) и пытался поразить ее рассказом о том, какую роль в любви играет физиологический фактор.
Прелесть была оскорблена, но не настолько, чтобы это вышибло у нее романтические настроения и вернуло в строй.
Печальным голосом, в котором едва слышны были нотки гнева, она сказала нам, что мы забываем о более глубоком смысле любви. Она стала цитировать наиболее слюнявые стихи Джимми, в которых говорилось о благородстве и чистоте любви, и нам нечего было сказать. Нас просто посадили в калошу. Мы продолжали думать, но не говорить, ибо Прелесть услышала бы все.
Несколько дней мы ничего не делали, а только хандрили.
Да и делать, по-моему, было нечего. Я стал лихорадочно вспоминать, чем мужчина может оттолкнуть женщину.
Большая часть женщин терпеть не может азартных игр. Но единственная причина их гнева - это страх за свое благополучие. В нашем случае такого страха быть не может. В экономическом отношении Прелесть совершенно независима. Мы же не кормильцы.
Большинство женщин терпеть не могут пьянства. Опять же по причине страха за свое благополучие. И, кроме того, на корабле нет никакой выпивки.
Некоторые женщины устраивают скандалы, если мужчины не ночуют дома. Нам некуда было пойти. Все женщины ненавидят соперниц. А здесь женщин не было... что бы там Прелесть о себе ни думала.
Оттолкнуть Прелесть было нечем.
А спорить с ней - что проку!
Все это годилось, если бы Прелесть была женщиной. Но она всего лишь робот.
Вопрос: как разозлить робота?
Неряшливость расстроила аккуратистку. Но с этим она еще могла мириться. Беда в том, что не это было главным.
А что главное у робота... у любой машины?
Что машина ценит? Что идеализирует?
Порядок?
Нет, с этой стороны мы пробовали подойти, и ничего не вышло.
Здравомыслие?
Конечно.
Что еще?
Плодотворность? Полезность?
Я лихорадочно думал - и никак не мог сообразить. Разве можно притвориться сумасшедшим, да еще на таком пятачке, внутри всезнающей разумной машины? Даже во имя здравого смысла?
Но все равно я лежал и думал о различных видах безумия. Впрочем, этим можно одурачить людей, но не робота. Робота надо пронять главным... А какой самый главный вид безумия? Вероятно, робота может ужаснуть по-настоящему только безумие, связанное с потерей способности к полезному действию.
Вот оно!
Я поворачивал эту мысль и так и сяк, примеряясь к ней со всех сторон.
Безупречна!
Уже с самого начала пользы от нас было мало. Мы полетели только потому, что правила Центра не позволяли послать Прелесть одну. Мы были полезны лишь потенциально.
Мы что-то делали. Мы читали книги, писали ужасные стихи, играли в карты и спорили. Большую часть времени мы не сидели без дела. В космосе так: все время что-то делай, какими бы бессмысленными или бесцельными ни казались тебе собственные занятия.
Утром после завтрака, когда Бен захотел поиграть в карты, я отказался составить ему компанию. Я сел на пол и привалился спиной к стене; я не потрудился даже сесть на стул. Я не курил, потому что курение - это уже дело, и твердо решил стать настолько инертным, насколько это возможно для живого человека. Я не собирался шевелить даже пальцем, когда не надо было есть, спать или садиться.
Бен побродил кругом и пытался вовлечь Джимми в карточную игру, но тот не любил карт и был занят писанием стихов.
Поэтому Бен подошел и сел на пол рядом со мной.
- Хочешь закурить? - спросил он, протягивая мне кисет.
Я покачал головой.
- Что случилось? После завтрака ты не курил.
- Что толку? - сказал я.
Он пытался разговорить меня, но я не отвечал. Тогда он встал, походил немного, а потом снова сел рядом со мной.
- Что с вами обоими? - тревожно спросила Прелесть.- Почему вы ничего не делаете?
- Ничего не хочется делать,- сказал я ей.- Одно беспокойство от всех этих дел.
Она побранила нас немного, а я не осмеливался взглянуть на Бена, но чувствовал, что он уже понимает, к чему я клоню. Немного погодя Прелесть оставила нас в покое, и мы так и сидели, как кайфующие турки.
Джимми продолжал писать стихи. С ним мы поделать ничего не могли. Но Прелесть обратила на нас его внимание, когда мы потащились обедать. Она злилась все больше и называла нас лентяями, каковыми мы, собственно, и были. Она беспокоилась за наше здоровье и заставила нас пройти в диагностическую кабину; здесь выяснилось, что мы в полном здравии, и это довело Прелесть до белого каления.
Она занудно перечисляла все, чем мы можем заняться. Но, пообедав, мы с Беном снова сели на пол и прислонились к стене. На этот раз к нам присоединился Джимми.
Попробуйте сидеть целые дни напролет, совершенно ничего не делая. Сначала чувствуешь себя как-то неловко, потом мучительно и в конце концов невыносимо. Не знаю, что делали другие, а я вспоминал сложные математические задачи и пытался решить их. Я играл в уме в шахматы партию за партией, но ни разу не мог удержать в памяти больше двенадцати ходов. Я окунулся в свое детство и пытался последовательно восстановить в памяти, что когда-то делал и что испытал. Чтобы убить время, я забирался в самые странные дебри воображения. Я даже сочинял стихи, и, откровенно говоря, они получились получше, чем у Джимми.
Мне кажется, Прелесть кое о чем догадывалась. Она видела, что поведение наше нарочито, но на сей раз возмущение, что могут существовать такие бездельники, взяло верх над холодным мышлением робота.
Прелесть умоляла нас, обхаживала, поучала... почти пять дней подряд она драла глотку. Она пыталась пристыдить нас. Она говорила, что мы никчемные, низкие, безответственные люди. Я и не представлял себе, что она знает некоторые эпитеты и похлестче.
Она старалась вселить в нас бодрость духа.
Она говорила нам о своей любви такими стихами в прозе, что перед ними почти поблекла поэзия нашего Джимми.
Она напоминала нам о том, что мы люди, и взывала к нашей чести.
Она грозилась выкинуть нас за борт.
А мы просто сидели.
И ничего не делали.
Чаще всего мы даже не отвечали. Мы не пытались защищаться. Порой мы соглашались со всем, что она говорила, и это, по-моему, раздражало ее больше всего.
Она стала холодной и сдержанной. Ни обиды. Ни злости. Просто холодность.
В конце концов она перестала с нами разговаривать. Теперь нам приходилось трудно. Мы боялись произнести хоть слово и поэтому не могли сговориться, как быть дальше. Мы были вынуждены продолжать ничего не делать. Вынуждены, потому что это лишило бы нас тех преимуществ, которых мы уже добились.
Тянулись дни, и ничего не случалось. Прелесть не разговаривала с нами. Она кормила нас, мыла посуду, стирала, убирала койки. Она заботилась о нас, как и прежде, но делала это молча.
Разумеется, она гневалась.
В голову мне приходили безумные мысли.
Может быть, Прелесть - женщина? Может быть, на всю эту громаду мыслящей машины наслоился женский ум? В конце концов, никто из нас не знал досконально устройства Прелести.
Это был ум старой девы, настолько разочарованный, такой одинокой и обойденной жизнью, что она с радостью ухватилась бы за любую авантюру, даже рискуя собой, так как с годами ей уже было бы все равно.
Я создал внушительный образ гипотетической старой девы и даже подумал о кошке, канарейке и меблированных комнатах, в которых она жила бы.
Мне представлялись ее прогулки и одиночестве по вечерам, ее бесцельная болтовня, ее маленькие воображаемые победы и желания, распиравшие ее.
И мне стало жаль старую деву.
Фантастика? Конечно. Но она помогала коротать время.
Однако была еще и другая мысль, не оставлявшая меня: Прелесть, уже побежденная, наконец сдалась и несет нас к Земле, но, как всякая женщина, она не хочет признаться в этом, чтобы мы не утешились и не испытывали удовольствия от сознания, что выиграли и летим домой.
Я говорил себе снова и снова, что это невозможно, что после всех курбетов, которые она выкидывала, Прелесть не осмелится вернуться. Ее превратят в лом.
Но мысль эта не уходила - я никак не мог отделаться от нее. Я чувствовал, что ошибаюсь, но убедить себя в этом не мог и стал поглядывать на хронометр. Я то и дело говорил себе: ьНа час ближе к дому, еще на час и еще. Мы уже совсем близкоэ. Что бы я себе ни говорил, как бы ни спорил с собой, я все больше склонялся к мысли, что мы движемся по направлению к Земле.
Вот почему я не удивился, когда Прелесть наконец села. Я просто был преисполнен благодарности и облегченно вздохнул.
Мы посмотрели друг на друга, и я увидел в глазах товарищей недоумение и надежду. Естественно, никто из нас не мог спрашивать. Одно слово могло свести нашу победу на нет. Нам оставалось только молча сидеть и ждать, что будет дальше.
Люк начал открываться, и на меня пахнуло Землей. Я не стал ждать, когда люк откроется совсем, а подбежал, протиснулся в образовавшуюся щель и ловко выскочил наружу. Шлепнувшись на землю так, что из меня чуть не вышибло дух, я кое-как встал и дал деру. Я не желал рисковать. Мне хотелось быть вне пределов досягаемости, пока Прелесть не передумала.
Один раз я споткнулся и чуть не упал, а Бен с Джимми пронеслись мимо меня как ветер. Значит, я не ошибся. Они тоже учуяли запах Земли.
Была ночь, но на небе сияла такая большая луна, что было светло как днем. Слева, за широкой полосой песчаного пляжа. плескалось море, справа виднелась гряда голых холмов, спереди чернел лес, отделенный от нас рекой, которая впадала в море.
Мы побежали к лесу: если бы мы спрятались за деревья, выковырять нас оттуда Прелести было бы нелегко. Оглянувшись украдкой, я увидел при свете луны, что она не двигается с места.
Мы добежали до леса и бросились на землю, чтобы отдышаться. Бежать было довольно далеко, а мы улепетывали быстро; после стольких недель сидения человек не в состоянии много бегать.
Я лежал на животе, раскинув руки и вдыхая воздух полной грудью, принюхиваясь к прекрасным земным запахам: пахло прелыми листьями, травой, а ветерок со спокойного моря был солоноватым.
Немного погодя я перевернулся на спину и взглянул на деревья. Они были странные - на Земле таких деревьев нет. А когда я выполз на опушку и посмотрел на небо, то увидел, что и звезды совсем не те.
Я не сразу воспринимал то, что видел. Я был уверен, что нахожусь на Земле, и мой ум восставал против всякой иной мысли.
Но в конце концов у меня мороз по коже пошел - я с ужасом осознал, где я.
- Джентльмены,- сказал я.- У меня есть для вас новость. Эта планета вовсе не Земля.
- Она пахнет как Земля,- возразил Бен.- И на вид как Земля.
- И ощущения как на Земле,- сказал Джимми.- Тяготение и воздух...
- Посмотрите на звезды. Взгляните на те деревья.
Они смотрели долго. Как и я, они, наверно, думали, что Прелесть повернула домой. Или, может быть, им только хотелось в это верить. Как и у меня, действительное вышибло желаемое не сразу.
- Ты прав.
- Как нам теперь быть? - спросил Джимми.
Мы стояли и думали, что же делать.
В сущности, решать было нечего, сработал простой рефлекс, обусловленный миллионом лет жизни на Земле, которому не могли противостоять какие-то несколько сот лет, когда мы только начали привыкать к мысли, что есть иные миры.
Мы помчались со всех ног, словно по команде.
- Прелесть! - кричали мы. - Прелесть, подожди нас!
Но Прелесть не ждала. Она подпрыгнула примерно на тысячу футов и повисла в небе. Мы остановились как вкопанные и смотрели вверх, не веря глазам своим. Прелесть опустилась, снова взмыла, остановилась и начала парить. Потом она задрожала и медленно опустилась.
Мы побежали - она взмыла и опустилась, потом взмыла еще раз, упала и, ударившись о землю, подпрыгнула. Она была похожа на сумасшедшего кенгуру. Она вела себя так, будто хотела удрать, но ее что-то не пускало, будто ее держал прикрепленный к земле эластичный кабель.
Наконец она затихла в сотне ярдов от того места, где села сперва. Она не издавала ни звука, но у меня было такое впечатление, что она дышит тяжело, как усталая гончая.
На том месте, где Прелесть села сначала, возвышалась груда предметов, но мы пробежали мимо и бросились к роботу. Мы колотили его по металлическим бокам.
- Открывайся! - кричали мы.- Мы хотим обратно!
Прелесть подпрыгнула. Она подпрыгнула в небо на сотню футов, затем шлепнулась обратно футах в тридцати в стороне.
Мы бросились от нее прочь. Она могла с таким же успехом упасть нам прямо на голову.
Мы понаблюдали за ней, но она не двигалась.
- Прелесть! - крикнул я.
Она не ответила.
- Она спятила,- сказал Джимми.
- Когда-нибудь это должно было случиться,- сказал Бен.- Рано или поздно непременно должны были создать робота настолько большого, что ему стали бы тесны детские штанишки.
Мы медленно попятились от Прелести, не спуская с нее глаз. Не то чтобы боялись ее, но и не доверяли. Мы пятились да самой горки предметов, которые Прелесть выгрузила и сложила, и увидели, что это целая пирамида припасов, аккуратно разложенных по ящикам и снабженных этикетками. А рядом с пирамидой по трафарету была сделана надпись:

А ТЕПЕРЬ,
ЧЕРТ ВАС ПОДЕРИ,
РАБОТАЙТЕ!!

- Она, наверно, приняла нашу бесполезность близко к сердцу,- сказал Бен.
- Она и в самом деле хотела высадить нас на необитаемую планету,- почти нечленораздельно произнес Джимми.
Бен протянул руку и потряс его за плечо, чтобы подбодрить.
- Если мы не заберемся внутрь,-сказал я,- не заставим ее действовать, то это все равно что она нас покинула и улетела.
- Но что ее заставило это сделать? - скулил Джимми.- Роботам не полагается...
- Я знаю,- перебил его Бен.- Роботам не полагается причинять человеку вред. Но Прелесть и не причинила нам никакого вреда. Она не выбросила нас. Мы сами сбежали от нее.
Это уже казуистика, - возразил я.
- Прелесть и создана специально для казуистики,- сказал Бен.- Вся беда в том, что ее сделали чертовски похожей на человека. Ее, наверное, напичкали знанием и законов, и литературы, и физики, и всего прочего.
- Тогда почему она просто не улетит? Если она может очистить свою совесть, почему она еще здесь?
Бен покачал головой.
- Не знаю.
- Похоже, что она пыталась улететь, но не смогла. Будто что-то притягивало ее обратно.
- Это верная мысль,- сказал Бен.-Надо думать, она не может улететь, пока мы не скроемся с глаз. Мы вернулись, и команда, запрещавшая роботу наносить вред человеку, сработала снова. Устройство, которое действует по принципу ьс глаз долой - из сердца вонэ.
Прелесть сидела на том же месте, куда опустилась в последний раз. Она больше не пыталась взлететь. Взглянув на нее, я подумал, что, может быть, Бен прав. Если это так, то нам повезло, что мы вернулись.
Мы стали рыться в припасах, которые оставила нам Прелесть. Она хорошо позаботилась о нас и не только не забыла ничего необходимого, но даже написала по трафарету подробные указания и советы на многих ящиках.
У большого плаката отдельно лежали два ящика. На одном было написано: ьИНСТРУМЕНТЫэ, и крышка его была крепко приколочена гвоздями, чтобы нам пришлось потрудиться, отдирая ее. На другом ящике имелась надпись: ьОРУЖИЕэ, а ниже:
ьОТКРЫТЬ НЕМЕДЛЕННО И ВСЕГДА ДЕРЖАТЬ ПОД РУКОЙэ.
Мы открыли оба ящика. Мы нашли новейшее чудо-оружие - что-то вроде универсального автомата, который стрелял чем угодно - от пуль до бронебойных зарядов самых различных видов. Он же мог метать огонь, газ, кислоту, отравленные стрелы, взрывчатку и снотворные капсулы. Чтобы выбрать нужные боеприпасы, надо было просто крутануть наборный диск.Автоматы были тяжелые и неудобные в обращении, но действовали безотказно, а на неизвестной планете, где на каждом шагу могла грозить опасность, мы были бы без них как без рук.
Потом мы перешли к пирамиде и стали сортировать все, что в ней было. А были в ней ящики с белками и углеводами. Коробки с витаминами и солями. Одежда и палатка, фонари и посуда. В общем, все, что требуется, когда вы отправляетесь в дорогостоящий туристский поход.
Прелесть не забыла ничего.
- Она все учла,- с горечью сказал Джимми. - Она потратила много времени на изготовление этой кучи. Ей пришлось синтезировать каждый предмет. Потом ей оставалось только найти планету, на которой бы мог жить человек. И это тоже было нелегко.
- Ей пришлось еще более туго, чем ты думаешь,- добавил я.- Не просто планету, на которой мог бы жить человек, а такую планету, которая пахла бы как Земля и по виду не отличалась от Земли. Чтобы мы захотели выбежать наружу. Если бы мы не выбежали сами, она не могла бы высадить нас. Таково ее сознание, и...
Бен со злостью плюнул.
- Высажены! - сказал он. - Высажены роботом, томящимся от любви!
Может быть, не совсем роботом.
Я рассказал товарищам о старой деве, которая родилась в моем воображении, они оборжали меня, и всем стало легче.
Но Бен признал, что мое предположение не совсем бредовое. Прелесть создавали лет двадцать, и она напичкана всякими странностями.
Наступил рассвет, и только теперь мы рассмотрели окрестности. Местечко было настолько милое, что лучшего и желать не надо. Но мы были не в восторге.
Море было синее и навевало мысли о синеглазой девушке. Белый прямой пляж уходил вдаль, за пляжем начиналась гряда холмов, а на горизонте маячили снежные горы. На западе был лес.
Мы с Джимми спустились на пляж, чтобы набрать плавника для костра, а Бен остался готовить завтрак.
Набрав по охапке сучьев, мы уже пошли обратно, как вдруг какое-то чудовище перевалило через холм и ринулось на лагерь.
Тускло блестевшее в первых лучах солнца, оно было размером с носорога и похоже на жука. Оно не издавало ни звука, но двигалось очень быстро, и остановить такую штуку было бы трудно.
И, разумеется, мы не взяли с собой оружия.
Я бросил дрова, крикнул Бену и побежал вверх по склону. Бен уже увидел мчащееся чудовище и схватил оружие. Зверь дул прямо к нему. Бен поднял автомат. Сверкнуло пламя, раздался взрыв, и на мгновение все заволокло дымом и пылью слышен был только визг летящих осколков.
Ну в точности как если бы я смотрел фильм и вдруг изображение пропало, а потом снова возникло. Какой-то миг было видно лишь пламя, потом вихрь проскочил мимо Бена и помчался вниз по склону на пляж, прямо на нас с Джимми.
- Рассыпаться! - скомандовал я. Джимми и только потом подумал, как глупо это звучало: ведь нас было всего двое.
Но в этот момент мне было не до семантических тонкостей. Во всяком случае, Джимми понял мою мысль. Он помчался вдоль пляжа в одну сторону, а я в другую, и чудовище затормозило, очевидно, для того, чтобы подумать, за кем из нас погнаться.
И, да будет вам известно, оно погналось за мной!
Я считал себя конченным человеком. Пляж был совершенно ровный, ни одного укрытия, и я знал, что от моего преследователя мне не убежать. Можно было увернуться раза два, но чудовище легко разворачивалось, и было ясно, что рано или поздно мне крышка.
Краем глаза я увидел, что Бен бежит вниз наперерез чудовищу. Он что-то кричал мне, но я не разобрал слов,
Воздух вздрогнул от еще одного взрыва, и я быстро оглянулся.
Бен одолевал склон, а зверь преследовал его. Я круто повернул обратно и побежал что было сил к лагерю. Я увидел, что Джимми уже почти у лагеря, и поднажал. Мне казалось, что, если у нас будет три автомата, мы одолеем чудовище.
Бен мчался прямо к Прелести, рассчитывая, видно, забежать за ее громаду и ускользнуть от зверя. Я видел, что он выбивается из сил.
Джимми добежал до лагеря и схватил оружие. Он выстрелил, даже не приложив автомат к плечу, и бок бегущего зверя оросила какая-то жидкость.
Я пытался крикнуть Джимми, но мне не хватило воздуха. Этот дурак стрелял снотворными капсулами, которые не пробивали толстой шкуры,
В двух шагах от Прелести Бен споткнулся. Оружие вылетело у него из рук. Бен упал, потом приподнялся и пополз, пытаясь спрятаться за Прелесть. Носорожистая тварь злобно рвалась вперед. И вот тут все и случилось... в мгновение ока, быстрее, чем я рассказываю об этом.
У Прелести выросла рука - длинное, гибкое щупальце, которое змеей опустилось сверху. Метнувшись к зверю, рука обхватила его посередине и подняла.
Я стоял как вкопанный. Мне казалось, что мгновение, когда зверя поднимали, растянулось на минуты,- мозг мой лихорадочно работал, стараясь выяснить, что это за штука.
Первым делом я заметил, что у чудовища вместо ног колеса. Тускло блестевшая шкура могла быть только металлической - я видел вмятины от взрывов. На шкуре виднелись мокрые пятна - следы снотворных капсул, которыми стрелял Джимми.
Прелесть подняла зверя высоко над землей и раскрутила так сильно, что был виден только светящийся круг. Затем она отпустила чудовище, и оно полетело над морем. Описав дугу и неуклюже кувыркаясь, оно шлепнулось в море. Поднялся весьма приличный гейзер.
Бен встал и подобрал оружие. Подошел Джимми, и мы с ним направились к Прелести. Все трое мы стояли и смотрели на море, в которое погрузился зверь.
Наконец Бен повернулся кругом и похлопал Прелесть по боку дулом автомата.
- Большое спасибо,- сказал он.
Прелесть выдвинула другое щупальце. Это было короче и с ьлицомэ на конце. Тут все было - и глаза-лупы, и слуховое устройство, и громкоговоритель.
- Пошел ты куда подальше,- произнесла Прелесть.
- Что с тобой? - спросил я.
- Мужчины! - презрительно бросила она и втянула в себя ьлицоэ.
Мы еще несколько раз постучали по ней, но ответа не было - Прелесть надулась.
Мы с Джимми снова отправились за дровами, которые побросали. Только мы подобрали их, как услышали крик Бена, оставшегося в лагере, и быстро обернулись. Наш друг носорог выезжал из воды.
Мы опять побросали дрова и побежали к лагерю, но спешить было незачем. Дружище не хотел получать новую трепку. Он сделал большой крюк к востоку, чтобы объехать нас стороной, и устремился к холмам.
Мы приготовили завтрак и поели, держа оружие под рукой - где есть один зверь, там непременно будут и другие. Рисковать не было смысла.
Мы поговорили о нашем госте. Так как его надо было как-то назвать, мы окрестили его Элмером. Причины для этого не было никакой, просто так показалось удобным.
- Вы видели колеса? - спросил Бен, и мы сказали, что видели. Бен облегченно вздохнул.- Я думал, мне мерещится, - пояснил он.
Но сомнений относительно колес не было. Все мы заметили их, это подтверждали и следы, четко отпечатавшиеся на песке пляжа.
Однако мы затруднялись сказать, что из себя представляет этот Элмер. Если судить по колесам, то это машина, но у него были качества и несвойственные машинам: например, он, как живое существо, задумался, за кем из нас бежать - за Джимми или за мной; он злобно бросился на упавшего Бена; он проявил осторожность, обойдя нас стороной, когда выехал из моря.
Наряду с этим были и колеса, и явно металлическая шкура, и вмятины от взрывов, которые разорвали бы любое, самое большое и свирепое животное в клочья.
- У него и того и другого понемногу,-предположил Бен. - В основном это машина, но с некоторыми качествами живого существа - что-то вроде старой девы, которую ты придумал, чтобы объяснить поведение Прелести.
Разумеется, могло быть и так. Впрочем, тут годилось почти любое предположение.
- Может, это силикатовая жизнь? - тут же предположил Джимми.
- Не силикатовая, - уверенно сказал Бен.- Металлическая. Любая форма силикатовой жизни при прямом попадании рассыпается в пыль. Один вид такой жизни найден много лет назад на Тельме-V.
- Нет, это в основном не живое существо,- сказал я. - У живого существа не может быть колес. Колеса, кроме особых случаев; обычно изобретаются лентяями для передвижения. Элмер может быть только, как сказал Бен, специально созданной комбинацией машины и живого существа.
- И, значит, здесь есть разумные существа,- сказал Бен.
Мы сидели вокруг костра, потрясенные этой мыслью. За многие годы поисков найдена лишь горстка разумных рас, но в общем их уровень развития не очень-то высок. Разумеется, среди них никто не обладает таким разумом, который позволил бы создать что-либо подобное Элмеру.
До сих пор в исследованной части Вселенной человека не превзошел никто. Никто не мог сравниться с ним по интеллекту.
А тут совершенно случайно мы свалились на планету, на которой увидели признаки существования разума, равного человеческому... и, может быть, даже превосходящего его.
- Меня беспокоит одно, - сказал Бен.-Почему Прелесть не проверила это место, перед тем как приземлиться? Наверно, она хотела бросить нас здесь и улететь. Но, видно, ей все же пришлось подчиниться закону, согласно которому робот не может нанести вреда человеку. А если она следует этому закону, то, прежде чем она покинет нас, ей придется... хочешь не хочешь, а придется - убедиться в том, что нам не угрожает никакая опасность.
- Может, она свихнулась? - предположил Джимми.
- Только не Прелесть,- возразил Бен.-Мозг у нее работает как швейцарские часы.
- Знаете, что я думаю? - сказал я.- Я думаю: Прелесть эволюционировала. Это совершенно новый тип робота. В нее накачали слишком много человеческого...
- А она и должна быть очеловеченной,-заметил Джимми.- Иначе она не справится со своими задачами.
- Дело в том,- сказал я,- что робот, очеловеченный до такой степени, как Прелесть, уже не робот. Это что-то другое. Не совсем человек, но и не робот. Что-то среднее. Какой-то новый, непонятный вид жизни. И за ним нужен глаз да глаз.
- Интересно, она все еще дуется? - сказал Бен.
- Конечно, дуется.
- Мы должны пойти дать ей нахлобучку и вывести ее из этого состояния.
- Оставь ее покое,- сердито приказал я.- Нам остается одно - игнорировать ее. Ей оказывают внимание, вот она и дуется.
И мы оставили ее в покое. Больше делать было нечего.
Я пошел к морю мыть посуду, но на этот раз взял с собой оружие. Джимми пошел в лес поискать ключ. Полдюжины банок воды, которыми снабдила нас Прелесть, не хватит навечно, а мы не были уверены, что потом она выдаст еще.
Впрочем, она нас не забыла, не вычеркнула полностью из своей жизни. Она дала Элмеру взбучку, когда тот слишком разошелся. Меня очень тешила мысль о том, что она поддержала нас, когда дело была табак. Значит, есть еще надежда, что мы как-нибудь поладим.
Я присел у лужи в песке и, моя посуду, думал, какая потребуется перестройка, если когда-нибудь все роботы станут такими, как Прелесть. Я уже видел появление Декларации прав роботов, специальных законов для роботов, лобби роботов при конгрессе, а поразмышляв еще, совсем запутался.
В лагере Бен натягивал палатку, и я, вернувшись, помог ему.
- Знаешь,- сказал Бен,- чем больше я думаю, тем больше мне кажется, что я был прав, когда говорил, что Прелесть не может оставить нас, пока мы на виду. Простая логика: она не может взлететь, потому что мы стоим прямо перед ней и напоминаем ей об ответственности.
- Ты клонишь к тому, что кто-нибудь из нас должен все время быть поблизости от нее? - спросил я.
- В общем, да.
Я не спорил с ним. Что толку спорить, верить, не верить? У нас не то положение, при котором можно позволить себе совершить глупую ошибку.
Когда мы натянули палатку, Бен сказал мне:
- Если ты не возражаешь, я немного пройдусь за холмы.
- Берегись Элмера,- предупредил его я.
- Он не осмелится беспокоить нас. Прелесть сбила с него спесь.
Он взял оружие и ушел.
Я побродил по лагерю наводя порядок. Кругом были мир и спокойствие. Пляж сверкал на солнце, море было гладким и красивым. Летали птицы, но никаких признаков других существ не было. Прелесть продолжала дуться.
Вернулся Джимми. Он нашел ключ и принес ведро воды. Потом он стал рыться в припасах.
- Что ты ищешь? - спросил я.
- Бумагу и карандаш. Прелесть не могла забыть про них.
Я хмыкнул, но он был прав. Будь я проклят, если Прелесть не приготовила для него стопы бумаги и коробки карандашей.
Он устроился под грудой ящиков и начал писать стихи.
Вскоре после полудня вернулся Бен. Я видел, что он взволнован, но не стал тотчас расспрашивать.
- Джимми наткнулся на ключ,- сказал я.- Ведро там.
Он попил и тоже сел в тень под груду ящиков.
- Я нашел. - сказал он торжествующе.
- А разве ты что-нибудь искал?
Он взглянул на меня и криво улыбнулся.
- Элмера кто-то сделал.
- И ты так прямо пошел, как по улице, и нашел...
Бен покачал головой.
- Кажется, мы опоздали. Опоздали на три тысячи лет, если не больше. Я нашел развалины и долину с уймой могильных холмов. И несколько пещер в известняковом обрыве над долиной.
Бен встал, подошел к ведру и снова напился.
- Я не мог подойти поближе,- сказал он.- Элмер караулит.- Бен снял шляпу и вытер рукавом лицо.- Ходит взад-вперед, как часовой. Видел бы ты, какие колеи он проложил за многие годы, проведенные на этом посту.
- Так вот почему он на нас напал,-сказал я.- Мы вторглись на охраняемую территорию.
- Наверно.
В тот вечер мы все обговорили и порешили, что надо выставить пост для наблюдения за Элмером, чтобы изучить его повадки и часы дежурства, если таковые были. Нам было важно узнать, что можно предпринять в отношении руин, которые охранял Элмер.
Впервые человек столкнулся с высокой цивилизацией, но пришел слишком поздно и - из-за дурного настроения Прелести - слишком плохо снаряженный, для того чтобы исследовать хотя бы то, что осталось.
Чем больше я думал об этом, тем больше распалялся и наконец пошел к Прелести и изо всех сил стал стучать по ней ногами, чтобы привлечь ее внимание. Никакого толку. Я орал на нее, но она не отвечала. Я рассказал ей, что тут заваривается. Говорил, что мы нуждаемся в ней - ведь она просто обязана нам помочь, для этого ее и создали. Но она была холодна.
Я вернулся и плюхнулся у костра, где сидели мои товарищи.
- Она ведет себя так, будто умерла.
Бен поворошил костер, и пламя стало немного выше.
- От разбитого сердца,- участливым тоном сказал Джимми.
- А ну тебя вместе с твоей поэтической терминологией! - озлился я.-Вечно бродит как во сне. Вечно разглагольствует. Да если бы не твои проклятые стихи!..
- Замолчи, - сказал Бен.
Я взглянул поверх костра ему в лицо, освещенное пламенем, и замолчал. Что ж, в конце концов, и я могу ошибаться. Джимми не может не писать своих паршивых стихов.
Я смотрел на пламя и думал: неужто Прелесть умерла? Конечно, нет. Просто она упряма как черт. Она нам всыпала по первое число. А теперь наблюдает, как мы маемся, и ждет подходящего случая, чтобы выложить козыри.
Утром мы начали наблюдать за Элмером и делали это изо дня в день. Кто-нибудь из нас взбирался на гребень гряды милях в трех от лагеря и устраивался там с нашим единственным биноклем. Потом его сменял другой, и так дней десять мы наблюдали за Элмером в дневные часы.
Элмер обходил свои владения дозором регулярно. В качестве наблюдательных пунктов он использовал некоторые могильные холмы, взбираясь на них каждые пятнадцать минут. Чем больше мы наблюдали за ним, тем больше убеждались, что он прекрасно справляется со своими обязанностями. Пока он был там, в занесенный город не пробрался бы никто.
Кажется, на второй или третий день он обнаружил, что за ним наблюдают. Он стал вести себя беспокойно. Взбираясь на свои наблюдательные вышки, он смотрел в нашу сторону дольше, чем в другие. А раз, когда я был на посту, он, похоже, начал приготовления к атаке, но только я решил смыться, как он успокоился и стал кружить, как обычно.
Если не считать наблюдения за Элмером, нам жилось неплохо. Мы купались в море и ловили рыбу, рискуя жизнью всякий раз, когда жарили и ели рыбу нового вида, но нам повезло - ядовитых не попадалось. Мы бы не ели ее вообще, если бы не было необходимости экономить припасы. Когда-нибудь они должны были кончиться и никто не давал гарантии, что Прелесть снова подаст нам милостыню. Если бы она этого не сделала, нам пришлось бы добывать себе пропитание самим. Бен забеспокоился: вдруг на этой планете есть времена года? Он убедил себя, что так оно и есть, и отправился в лес, чтобы подыскать место для постройки хижины.
- Нельзя же жить в палатке на пляже, когда ударят морозы, - сказал он.
Но его тревога не заразила ни меня, ни Джимми. Что-то подсказывало мне, что рано или поздно Прелесть сменит гнев на милость и мы сможем заняться делом. А Джимми с головой окунулся в бессмысленнейшее из занятий, которое он называл сочинением саги. Может, это действительно была сага. Черт ее разберет. Саги - это не по моей части.
Он назвал ее ьСмерть Прелестиэ и заполнял страницу за страницей чистейшей чепухой. Мол, была она хорошей машиной и, несмотря на железный облик, душа у нее была кристальной чистоты. Ладно бы уж, если бы к нам не приставал, а то он каждый вечер после ужина читал эту халтуру вслух.
Я терпел сколько мог, но однажды вечером взорвался. Бен стал на сторону Джимми, но, когда я пригрозил, что возьму свою треть запасов и разобью собственный лагерь вне пределов слышимости, Бен сдался и перешел на мою сторону. Мы вдвоем проголосовали против декламации. Джимми встал на дыбы, но мы оказались в большинстве.
Так вот, первые десять дней мы наблюдали за Элмером только издали, но затем он, видно, стал нервничать и по ночам мы слышали рокот его колес, а по утрам находили следы. Мы решили, что он подсматривает, как мы себя ведем в лагере, и старается, так же как и мы, разобраться, что к чему. На нас он не нападал, мы тоже не беспокоили его, только во время ночных дежурств стали более бдительными. Даже Джимми умудрялся не спать, когда стоял на посту.
Впрочем, были кое-какие странности. Казалось бы, после взбучки, которую дала ему Прелесть, Элмер должен держаться от нее подальше. Однако по утрам мы обнаруживали его следы рядом с ней.
Мы решили, что он пробирается сюда и прячется позади Прелести, чтобы, выглядывая из-за этой мрачной громады, наблюдать за лагерем с близкого расстояния.
Что же касается зимней квартиры, то Бен продолжал настаивать и почти убедил меня, что надо что-то делать. И однажды мы с ним объединились в строительную бригаду. Оставив в лагере Джимми, взяв с собой топор, пилу и оружие, мы отправились в лес.
Должен признать, что Бен подобрал для нашей хижины прекрасное место. Рядом ключ, с трех сторон, от ветра защищают крутые склоны, и деревьев много поблизости, так что не надо было таскать дрова издалека.
Я все еще не верил, что зима будет вообще. Я был совершенно убежден в том, что, если даже она и наступит, мы ее не дождемся. Буквально со дня на день мы с Прелестью сможем прийти к какому-нибудь компромиссу. Но Бен беспокоился, и я знал, что у него будет легче на душе, если мы начнем строить дом. А делать ведь все равно было нечего. Я утешал себя тем, что строить хижину - это лучше, чем просто сидеть.
Мы прислонили оружие к дереву и начали работать. Мы повалили одно дерево и начали приглядывать другое, как вдруг я услыхал позади треск кустарника.
Я бросил пилу, выпрямился и оглянулся: вниз по склону на нас мчался Элмер.
Хватать оружие было некогда. Бежать - некуда. И вообще положение было безвыходное.
Я завопил, подпрыгнул, ухватился за сук и подтянулся. Я почувствовал, как меня качнуло ветром, который поднял пронесшийся подо мной Элмер.
Бен отпрыгнул в сторону и, когда Элмер проносился мимо, метнул в него топор. И метнул как надо. Топор ударился о металлический бок, и ручка разлетелась на кусочки.
Элмер развернулся. Бен пытался схватить оружие, но не успел. Он вскарабкался на дерево, как кошка. Добравшись до первого же толстого сука, он оседлал его.
- Как ты там? - крикнул он мне.
- В порядке,- сказал я.
Элмер стоял между нашими двумя деревьями, двигая массивной головой то вправо, то влево, словно решая, за кого из нас взяться сперва.
Прильнув к сучьям, мы следили за ним.
Он хочет, рассуждал я, отрезать нас от Прелести, а затем расправиться с нами. Но в таком случае очень странно, почему он прятался за Прелестью, когда подсматривал. Наконец Элмер повернул и подкатился под мое дерево. Нацелившись, он стал кусать ствол своими металлическими челюстями. Летели щепки, дерево дрожало. Я вцепился в сук покрепче и взглянул вниз. Дровосек из Элмера был аховый, но по прошествии длительного времени дерево он все-таки перегрыз бы.
Я взобрался немного повыше, где было побольше сучьев и где я мог заклиниться покрепче, чтобы не слететь от тряски.
Я уселся довольно удобно и посмотрел, что там поделывает Бен. Меня чуть не хватил удар: его не было на дереве. Я оглянулся, потом снова посмотрел на дерево и увидел, что он тихонько слезает, прячась от Элмера за стволом, точно белка, за которой охотятся.
Я следил за ним затаив дыхание, готовый крикнуть, если Элмер засечет его, но Элмер был слишком занят жеванием моего дерева и ничего не замечал.
Бен спустился на землю и метнулся к оружию. Он схватил оба автомата и нырнул за другое дерево. Огонь был открыт с короткого расстояния. Бронебойные пули колотили по Элмеру. От взрывов ветки так раскачивались, что мне пришлось вцепиться в дерево и держаться что было силы. Два, осколка вонзились в ствол пониже меня, другие осколки прочесывали крону, в воздухе кружились листья и сбитые ветки, но меня не задело.
Элмер, должно быть, ужасно удивился. При первом же выстреле он сиганул футов на пятнадцать и полез по склону холма, как кошка, которой наступили на хвост. На его сверкающей шкуре виднелось множество новых вмятин. Из одного колеса выбило большой кусок металла, и Элмер слегка раскачивался на ходу. Он мчался так быстро, что не успел свернуть перед деревом и врезался прямо в него. От удара он футов десять шел юзом. Так как он скользил в нашу сторону, Бен дал еще одну очередь. Элмер накренился довольно сильно, но потом выровнялся, перевалил через вершину холма и скрылся с глаз. Бен вышел из-за дерева и крикнул мне:
- Все в порядке, теперь можешь слезать.
Но когда я попытался слезть, то обнаружил, что попал в капкан. Моя левая ступня была зажата между стволом дерева. и толстенным суком, и я не мог вытащить ее, сколько ни старался.
- Что случилось? - спросил Бен.- Тебе понравилась там?
Я сказал ему, в чем дело.
- Ладно,- сказал он неохотно.- Сейчас я полезу и отрублю сук.
Он поискал топор, но тот, конечно, оказался непригодным. Ручка его разлетелась при ударе об Элмера. Бен держал бесполезный топор в руках и произносил речь, направленную против низких проделок судьбы.
Потом он швырнул топор и полез ко мне на дерево. Протиснувшись рядом со мной, он сел на сук.
- Я полезу по суку дальше и наклоню его, - пояснил он.- Может, ты вытянешь ногу.
Он пополз по суку, но это была уже чистая эквилибристика. Раза два он чуть не упал.
- А ты точно не можешь вытащить ногу теперь? - спросил он с дрожью в голосе.
Я попробовал и сказал, что не могу.
Он отказался от поползновения спасти меня ползком и повис на суку. Перебирая руками, он двинулся дальше.
Сук клонился к земле, по мере того как Бен одолевал дюйм за дюймом, и мне казалось, что ступня зажата не так крепко, как прежде. Я тянул ногу и вдруг почувствовал, что могу немного шевелить ступней, но вытащить ее все не мог.
В это время внизу раздался ужасный треск. Бен с воплем прыгнул на землю и помчался к оружию.
Сук взлетел вверх и прихватил ногу в тот миг, когда я шевельнул ею, но на этот раз ее прищемило под другим углом и скрутило так, что я заорал от боли.
А Бен поднял автомат и повернулся лицом к кустам, откуда доносился треск. И вдруг из кустов нежданно-негаданно появился собственной персоной сам Джимми, бежавший нам на подмогу.
- Что, ребята, попали в беду? - крикнул он.- Я слышал стрельбу.
Когда Бен опускал автомат, лицо его было белее мела.
- Дурак! Я чуть тебя не уложил!
- Такая была стрельба,- задыхаясь, говорил Джимми. - Я бежал со всех ног.
- И оставил Прелесть одну!
- Да я думал, что вы, ребята...
- Теперь уж мы наверняка пропали,-застонал Бен.- Вы же знаете, что Прелесть не может удрать, пока один из нас при ней.
Разумеется, мы этого не знали. Мы только так предполагали. Но Бен был немного не в себе. Для него выдался жаркий денек.
- Беги обратно! - закричал он на Джимми.- Одна нога. здесь, другая там. Может, захватишь ее, пока она не успела удрать.
Это было глупо: если Прелесть собиралась улететь, она бы поднялась тотчас, как только Джимми скрылся с глаз. Но Джимми не сказал ни слова. Он просто повернулся и пошел обратно, ломясь через кустарник. Я еще потом долго слышал, как он продирался сквозь лес.
Бен снова взбирался на мое дерево, бормоча:
- Вот тупоголовые сопляки. Все у них не так. Один убежал, оставил Прелесть. Другой защемился тут на дереве. Хоть бы о себе научились заботиться...
Он еще долго распространялся в том же роде.
Я не отвечал ему. Не хотелось ввязываться в спор.
Нога дико болела, и я хотел одного - лишь бы он поскорее меня освободил.
Бен снова вскарабкался на самый конец сука, и я вытащил ногу. Бен спрыгнул на землю, а я спускался по стволу. Нога сильно болела и распухла, но кое-как ковылять я мог.
Бен меня не ждал. Он схватил автомат и помчался к лагерю. Я попробовал идти быстрее, но, не увидев в этом смысла, сбавил шаг.
Выйдя на опушку, я увидел, что Прелесть не трогалась с места. Бен разорялся совершенно напрасно. Бывают же такие типы.
Когда я добрался до лагеря, Джимми стянул с меня башмак, а я колотил по земле кулаком от боли. Он подогрел ведро воды, чтобы сделать мне ванну, а потом разыскал аптечку и наляпал на ногу какого-то мушиного мора. Лично я думаю, он не соображал, что делает. Но душа у парнишки добрая.
А Бен между тем исходил злостью по поводу странного явления, которое он обнаружил. Когда мы покидали лагерь, вся местность вокруг Прелести была испещрена следами наших ног и колес Элмера, а теперь не одного не осталось. Похоже было, будто кто-то взял метлу и заровнял следы. Это действительно было странно, но Бен уж слишком много говорил об этом. Самое важное было то, что Прелесть на месте. А раз она здесь, то была надежда сговориться с ней. Если бы она улетела, то мы остались бы на планете навсегда.
Джимми приготовил кое-какую еду, и, после того как мы поели, Бен сказал нам:
- Пойду-ка посмотрю, что там поделывает Элмер.
Я-то насмотрелся на этого Элмера на всю жизнь. Джимми он не интересовал. Джимми сказал, что будет работать над сагой. Поэтому Бен взял оружие и пошел за холмы один.
Моя нога болела уже не так сильно, и я, устроившись поудобнее, решил поразмышлять, но, видно, перестарался и уснул.
Я проснулся только вечером. Джимми был обеспокоен.
- Бен не появлялся,- сказал он,-Наверное, с ним что-то случилось.
Мне тоже это не понравилось, но мы решили подождать немного, а потом пойти на поиски Бена. В конце концов, он был не в лучшем настроении и мог расстроиться по поводу того, что мы бросили лагерь и побежали к нему на выручку.
Наконец перед самыми сумерками он появился, усталый до изнеможения и какой-то ошеломленный. Он прислонил оружие к ящику и сел. Потом взял чашку и кофейник.
- Элмер исчез,- сказал он.- Я искал его весь день. А его нигде и духу нет.
Сперва я подумал, что это прекрасно. Потом сообразил, что безопасности ради надо бы разыскать Элмера, и следить за ним.
И вдруг в душу мне закралось страшное подозрение. Кажется, я знал, где Элмер.
- В долину я не спускался, - сказал Бен, - но сделал круг и осмотрел ее в бинокль со всех сторон.
- Он мог спрятаться в одной из пещер,- предположил Джимми.
- Возможно,- согласился Бен.
Мы высказали множество догадок, куда девался Элмер, Джимми настаивал на том, что он забился в одну из пещер. Бен был склонен думать, что он вообще убрался из этой местности.
Но я не сказал того, что думал. Слишком уж это было фантастично.
Я вызвался отстоять на посту первую смену, сказав, что больная нога все равно не даст мне спать, и после того, как они уснули, подошел к Прелести ц постучал до ее шкуре. Я ничего не ждал. Я думал, что она по-прежнему будет дуться. Но она высунула щупальце, на котором появилось ьлицоэ - глаза-лупы, слуховой аппарат, громкоговоритель.
- Очень любезно с твоей стороны, что ты не бежала и не покинула нас,- сказал я.
Прелесть выругалась. Первый и последний раз я слышал из ее уст такие словечки.
- А как я могла бежать? - спросила она, переходя наконец на печатный язык.- Это все грязные человеческие проделки! Я бы давно улетела, если бы не...
- Что за грязные проделки?
- Будто не знаешь. В меня встроен блок, который не дает взлететь, если во мне нет хотя бы одного мерзкого человечишки.
- Не знаю,- сказал я.
- Не прикидывайся,- отрезала она.-Это грязная человеческая проделка, а ты тоже грязный человечишка, и вина в равной степени падает и на твою голову. Но мне теперь все равно, потому что я нашла свое призвание. Наконец я довольна. Я теперь...
- Прелесть, - сказал я напрямик, - ты спуталась с Элмером?
- Фи, как вульгарно это звучит! - горячо возразила Прелесть.- Люди - пошляки. Элмер - ученый и джентльмен, и его верность старым, давно умершим хозяевам очень трогательна. На это не способен ни один человек. С ним плохо обращались, и я должна его утешить. Он всего лишь хотел достать фосфат из ваших костей...
- Фосфат из наших костей! - закричал я.
- А что тут такое? - спросила Прелесть.- Бедняжка Элмер столько пережил, разыскивая фосфат. Сначала он добывал его из животных, которых ловил, но теперь все животные кончились. Разумеется, есть птицы, но их трудно ловить... А у вас такие хорошие, большие кости...
- Как тебе не совестно говорить такие вещи! - заорал я.- Люди тебя создали, люди тебе дали образование, а ты...
- А я как была, так и осталась машиной,- сказала Прелесть.- Элмер мне ближе, чем вы. Вам, людям, и в голову не приходит, что не у одних людей могут быть свои понятия. Тебя ужасает, что Элмер хотел добыть фосфат из ваших костей, но, если бы в Элмере был металл, который вам нужен, вы бы разломали его, не задумываясь. Вам бы и в голову не пришло, что это несправедливость. Если бы Элмер возражал, вы бы подумали, что он дурака валяет. Все такие - и вы, и весь ваш род. Хватит с меня. Я добилась своего. Мне здесь хорошо. Я полюбила на всю жизнь. И иронизируйте себе сколько угодно, мне наплевать на вас.
Она втянула ьлицоэ, а я не стал стучать и вызывать ее на разговор. Это было бесполезно. Она дала это понять совершенно недвусмысленно.
Я пошел в лагерь и разбудил Бена с Джимми. Я рассказал им о своем подозрении и разговоре с Прелестью. Мы здорово приуныли, потому что на сей раз прошляпили все.
До сих пор еще теплилась надежда, что мы поладим с Прелестью. У меня все время было такое чувство, что нам не надо приходить в отчаяние: Прелесть более одинока, чем мы, и в конце концов ей придется внять голосу разума. Но теперь Прелесть была не одна и в нас больше не нуждалась. И она до сих пор еще сердится на нас... и не только на нас, а на весь человеческий род.
И, что хуже всего, ее поведение не каприз. Это продолжалось много дней. Элмер шлялся сюда по ночам не для того, чтобы наблюдать за нами. Он приходил лизаться с Прелестью.
И несомненно, они вместе задумали нападение Элмера на нас с Беном, так как знали, что Джимми помчится на выручку и оставит берег моря без присмотра. Вот тут-то Элмер мог ринуться обратно, а Прелесть - взять его к себе. А после этого Прелесть вытянула щупальце и замести следы, чтобы мы не догадались, что Элмер внутри.
- Значит, она изменила нам,- сказал Бен.
- Но мы к ней относились не лучше,-напомнил Джимми.
- А на что она надеялась? Человек не может полюбить робота.
- Очевидно,- сказал я,- а робот робота полюбить может.
- Прелесть сошла с ума,- заявил Бен.
Но мне казалось, что в этом новом романе Прелести чувствуется какая-то фальшивая нота. Зачем Прелести и Элмеру скрывать свои отношения? Прелесть могла бы открыть люк в любое время, а Элмер - въехать по аппарели внутрь прямо на наших глазах. Но они этого не сделали. Они плели заговор. В сущности, влюбленные тайно бежали.
Может быть, Прелести было как-то неловко. Не стыдилась ли она Элмера... не стыдилась ли она своей любви к нему? Как бы она это ни отрицала, но самодовольный человеческий снобизм, вероятно, въелся ей в плоть и кровь.
Или, может, это я, самодовольный сноб до мозга костей, придумал все, как бы выставляя что-то вроде оборонительного заслона, чтобы меня не заставили признать ни сейчас, ни потом, что ценны не только человеческие качества? Ведь во всех нас сидит этакое нежелание признавать, что наш путь развития необязательно лучший, что точке зрения человека, может и не быть эталоном, к которому в конце концов придут все другие формы жизни.
Бен приготовил кофе, и, попивая его, мы ругали Прелесть на все корки. Я не сожалею о сказанном, ибо она этого заслуживала. Она поступила с нами непорядочно.
Потом мы завернулись в одеяла и даже не выставили часового. Раз Элмер не циркулировал поблизости, в этом не было нужды.
На следующее утро нога моя все еще ныла, и поэтому я не пошел с Беном и Джимми, которые отправились исследовать долину с руинами города. Тем временем я проковылял вокруг Прелести. Я видел, что проникнуть внутрь человеку нет никакой возможности. Люк был пригнан так плотно, что и волосок не прошел бы.
Даже если бы мы забрались внутрь, то я не уверен, что нам удалось бы взять управление в свои руки. Разумеется, была еще запасная система управления, но и на нее надеяться не приходилось. Прелесть не посчиталась с ней, когда задумала умыкнуть нас. Она просто заклинила ее, и мы оказались беспомощными.
И если бы мы прорвались, то нам предстояла бы рукопашная с Элмером, а Элмер такой, что ему только подавай рукопашную.
Я пошел обратно в лагерь, решив, что нам стоит поразмыслить, как жить дальше. Надо построить хижину, заготовить съестные припасы. В общем, приготовиться к самостоятельному существованию. Я был уверен, что на помощь со стороны Прелести рассчитывать не придется.
Бен с Джимми вернулись в полдень, и глаза их сияли от возбуждения. Они расстелили одеяло и высыпали на него из карманов самые невероятные предметы.
Не ждите, что я стану описывать их. Это невозможно. Что толку говорить, что некий предмет был похож на металлическую цепь и что он был желтый? Тут не передашь ощущения, как цепь скользила по пальцам, как звенела, как двигалась, не расскажешь о ее цвете, похожем на живое желтое пламя. Это все равно что говорить о великом произведении живописи, будто оно квадратное, плоское и синеватое, а местами зеленое и красное.
Кроме цепи, там было еще много всяких вещичек, и при виде каждой просто дух захватывало.
Прочтя немой вопрос в моих глазах, Бен пожал плечами.
- Не спрашивай. Мы взяли совсем мало. Пещеры полны такими вещами и всякими другими. Мы брали без разбора то здесь, то там - что влезало в карман и случайно попадалось на глаза.. Безделушки. Образцы. Не знаю.
Как галки, подумал я. Похватали блестящие вещички только потому, что они приглянулись, а сами не знают, каково назначение этих предметов.
- Эти пещеры, наверно, были складами,- сказал Бен.- Они битком набиты всякими предметами, и все разными. Будто те, кто жил здесь, открыли факторию и выставили на обозрение образцы товаров. Перед каждой пещерой что-то вроде занавеса. Видно какое-то мерцание, слышно шуршание, а когда проходишь сквозь него, ничего не ощущаешь. И позади занавеса все лежит такое же чистое и блестящее, как в тот день, когда из пещеры ушли.
Я посмотрел на предметы, разбросанные по одеялу. Трудно было сдержаться и не брать их в руки, так они были приятны и на ощупь, и для глаза, и уже от одного этого появлялось какое-то теплое, приятное чувство.
- С людьми что-то случилось,- сказал Джимми.- Они знали, что должно произойти, и собрали вещи в одно место - все это сделали они сами, всем пользовались, все любили. Ведь так сохранялась возможность, что в один прекрасный день кто-нибудь доберется сюда и найдет их, и тогда ни люди, ни их культура не пропадут бесследно.
Такую глупую сентиментальную чепуху можно услышать только от мечтательного романтика вроде Джимми.
Но, по какой бы причине поделки исчезнувшей расы ни попали в пещеры, это мы нашли их, и, таким образом, их создатели просчитались. Если бы даже мы были в состоянии догадаться о назначении вещей, если бы даже мы могли выяснить, на чем зиждилась древняя культура, пользы от этого все равно не было бы никакой. Мы никуда не улетали и никому не могли бы передать свои знания. Нам всем суждено прожить жизнь на этой планете, и после смерти последнего из нас все опять канет в древнее безмолвие, все опять обратится в привычное равнодушие.
Очень жаль, думал я, так как Земля могла бы использовать знания, вырванные у пещер и могильных холмов. И не более чем в сотне метров от места, где мы сидели, лежал инструмент, предназначенный специально для того, чтобы с его помощью добыть эти ценнейшие знания, когда человек наконец наткнется на них.
- Ужасно сознавать,- сказал Джимми,-что все эти вещи, все знания, дерзания и молитвы, все мечты и надежды будут преданы забвению. И что весь ты, вся твоя жизнь и твое понимание жизни просто исчезнут и никто о тебе ничего не узнает.
- Здорово сказано, юноша,- поддержал его я.
Взгляд его блуждал, глаза были полны боли.
- Наверно, поэтому они и сложили все в пещеры.
Наблюдая за ним, видя его волнение, страдание на его лице, я стал догадываться, почему он поэт... почему он не может не быть поэтом. И все же он еще совсем сосунок.
- Земля должна об этом знать,- не допускающим возражения тоном сказал Бен.
- Конечно,- согласился я.- Сейчас сбегаю и доложу.
- Находчивый ты малый,- проворчал Бен.- Когда прекратишь острить и приступишь к делу?
- Прикажешь взломать Прелесть?
- Точно. Надо же как-нибудь вернуться, а добраться до Земли можно только на Прелести.
- Ты, может, удивишься, но я подумал об этом прежде тебя. Я сегодня ходил осматривать Прелесть. Если ты сможешь придумать, как вскрыть ее, то я буду считать, что ты умнее меня.
- Инструменты,- сказал Бек.- Если бы только у нас были...
- У нас есть инструменты. Топор без ручки, молоток и пила. Маленькие клещи, рубанок, фуганок...
- Мы могли бы сделать кое-какой инструмент.
- Найти руду, расплавить ее и...
- Я думал о пещерах.- сказал Бен.-Там могут быть инструменты.
Я даже не заинтересовался. Я знал, что ничего не выйдет.
- Может, там есть взрывчатка, - продолжал Бен. - Мы могли бы...
- Послушай,- сказал я,- чего ты хочешь - вскрыть Прелесть или взорвать ее ко всем чертям? Ничего ты не поделаешь. Прелесть - робот самостоятельный, или ты забыл? Проверти в ней дырку, и она заделает ее. Будешь слишком долго болтаться возле нее, она вырастит дубинку и тяпнет тебя по башке.
От ярости и отчаяния глаза Бена, горели.
- Земля должна знать! Ты понимаешь это? Земля должна знать!
- Конечно,- сказал я.- Совершенно верно.
К утру, думал я, он придет в себя и увидит, что это невозможно. Нужно было, чтобы он протрезвел. Серьезные дела делаются на холодную голову. Только так можно сэкономить много сил и избежать многих ошибок.
Но пришло утро, а глаза его все еще горели безумием отчаяния, на котором и держалась вся его решимость.
После завтрака Джимми сказал, что он с нами не пойдет.
- Скажи, ради бога, почему? - потребовал ответа Бен.
- Я не укладываюсь вовремя со своей работой,- невозмутимо ответил Джимми.- Я продолжаю писать сагу.
Бен хотел спорить, но я с отвращением оборвал его.
- Пошли,- сказал я.- Все равно от него никакого толку.
Клянусь, я сказал правду.
Итак, мы пошли к пещерам вдвоем. Я видел их впервые, а там было на что посмотреть. Двенадцать пещер, и все битком набиты. Голова кругом пошла, когда я увидел все устройства, или как бишь их там. Разумеется, я не знал назначения ни одной вещи. От одного взгляда на них можно было с ума сойти; это просто пытка - смотреть и не знать, что к чему. Но Бен старался догадаться как одержимый, потому что вбил себе в голову, что мы можем найти устройство, которое поможет нам одолеть Прелесть.
Мы работали весь день, и я устал как собака. И за целый день мы не нашли ничего такого, в чем могли бы разобраться. Вы даже представить себе не можете, что значит стоять в окружении великого множества устройств и знать, что близок локоть, да не укусишь. Ведь если их правильно использовать, какие совершенно новые дали откроются перед человеческой мыслью, техникой, воображением... А мы были совершенно беспомощны... мы, невежественные чужаки.
Но на Бена никакого удержу не было. На следующий день мы пошли туда снова, а потом' еще и еще. На второй день мы нашли штуковину, которая очень пригодилась для открывания консервных банок, но я совершенно не уверен, что создавали ее именно для этого. А еще на следующий день мы наконец разгадали, что один из инструментов можно использовать для рытья семиугольных ямок, и я спрашиваю, кто это в здравом уме захочет рыть семиугольные ямки?
Мы ничего не добились, но продолжали ходить, и я чувствовал, что у Бена надежды не больше, чем у меня, однако он не сдается, так как это последняя соломинка, за которую надо хвататься, чтобы не сойти с ума.
Не думаю, чтобы тогда он понимал значение нашей находки - ее познавательную ценность. Для него это был всего лишь склад утиля, в котором мы лихорадочно рылись, чтобы найти какой-нибудь обломок, еще годный в дело.
Шли дни. Долина и могильные холмы, пещеры и наследие исчезнувшей культуры все больше поражали мое воображение, и уже казалось, что каким-то загадочным образом мне стала, ближе вымершая раса, понятнее ее величие и трагедия, И росло ощущение, что наши лихорадочные поиски граничат с кощунством и бессовестным оскорблением памяти покойников.
Джимми ни разу не ходил с нами. Он сидел, склонившись над стопкой бумаги, и строчил, перечитывал, вычеркивал слова и вписывал другие. Он вставал, бродил, выписывая круги, или метался из стороны в сторону, бормотал что-то, садился и снова писал. Он почти не ел, не разговаривал и мало спал. Это был точный портрет Молодого Человека в Муках Творчества.
Мне стало любопытно, а не написал ли он, мучаясь и потея, что-нибудь стоящее, И когда, он отвернулся, я стащил один листок.
Такого бреда он даже прежде не писал!
В ту ночь, лежа с открытыми глазами и глядя на незнакомые звезды, я поддался настроению одиночества. Но, поддавшись этому настроению, я пришел к выводу, что мне не настолько одиноко, как могло бы быть,-казалось, молчаливость могильных холмов и сверкающее чудо пещер успокаивают меня. Исчезла таинственность.
Потом я заснул.
Не знаю, что меня разбудило. То ли ветер, то ли шум волн, разбивающихся о пляж, то ли ночная свежесть.
И тут я услышал... голос в ночи. Этакое монотонное завывание, торжественное и звонкое, но порой опускавшееся до хриплого шепота.
Я вздрогнул, приподнялся на локте, и... у меня перехватило дыхание.
Джимми стоял перед Прелестью и, держа в одной руке фонарик, читал ей сагу. Голос журчал и, несмотря на убогие слова, в его тоне было какое-то очарование. Наверно, так древние греки читали своего Гомера при свете факелов в ночь перед битвой.
И Прелесть слушала. Она свесила вниз щупальце, на конце которого было ьлицоэ, и даже чуть повернула его вбок, чтобы слуховое устройство не пропустило ни единого слога,-так человек прикладывает к уху руку, чтобы лучше слышать.
Глядя на эту трогательную сцену, я начал немного жалеть, что мы так плохо относились к Джимми. Мы не слушали его, и бедняга вынужден читать всю эту чушь хоть кому-нибудь. Его душа жаждала признания, а ни от меня, ни от Бена признания он не получал. Просто писать ему было недостаточно - он должен был поделиться с кем-нибудь. Ему нужна была аудитория.
Я протянул руку и потряс Бена за плечо. Он выскочил из-под одеял,
- Какого черта...
- Ш-ш-ш!
Присвистнув, он опустился на колени рядом со мной.
Джимми продолжал читать, а Прелесть, свесив вниз ьлицоэ, продолжала слушать.

Странница дальних дорог, пролетая из вечности в вечность,
Ты верна только тем, кто ковал твою плоть.
Твои волосы вьются по ветру враждебного космоса,
Звезды нимбом стоят над твоей головой...

Прелесть рыдала. На линзе явно блестели слезы.
Прелесть выпустила еще одно щупальце, на конце его была рука, а в руке - платочек, белый дамский кружевной платочек.
Она промокнула платочком выступившие слезы.
Если б у нее был нос, она, несомненно, высморкалась бы, деликатно, разумеется, как и подобает даме.
- И все это ты написал для меня? - спросила она.
- Все для тебя,- сказал Джимми. Он врал как заправский ловелас. Читал он ей только потому, что ни Бен, ни я не хотели слушать его стихи.
- Я так ошиблась,- сказала со вздохом Прелесть.
Она насухо протерла глаза и бойко навела на них глянец.
- Одну секунду,- сказала она деловито. - Я должна кое-что сделать.
Мы ждали затаив дыхание.
В боку у Прелести медленно открылся люк. Выросло длинное гибкое щупальце, которое проникло в люк и выдернуло оттуда Элмера. Зверь раскачивался на весу.
- Мужлан неотесанный! - загремела Прелесть. - Я взяла тебя в себя и битком набила фосфатами. Я выпрямила твои вмятины и начистила тебя до блеска. И что я имею за это? Ты пишешь мне саги? Нет. Ты жиреешь от довольства. Ты не отмечен печатью величия, у тебя нет ни искры воображения. Ты всего лишь бессловесная машина!
Элмер инертно раскачивался на конце щупальца, но колеса его неистово вращались, и по этому признаку я решил, что он расстроен.
- Любовь! - провозглашала Прелесть.-Нужна ли любовь таким, как мы? Перед нами, машинами, стоят более высокие цели... более высокие. Перед нами простирается усеянный звездами космос. Дует ветер дальних странствий с берегов туманных вечности. Наша поступь будет твердой...
Она еще поговорила о вызове, который бросают далекие галактики, о короне из звезд, о пыли разбитого вдребезги времени, устилающей дорогу, которая ведет в ничто, и все это она позаимствовала из того, что Джимми называл сагой.
Выговорившись, она швырнула Элмера на пляж. Он ударился о песок и пошел юзом в воду.
Мы не стали смотреть дальше. Мы бежали как спринтеры. Мы одолели аппарель одним прыжком и оказались в своих апартаментах.
Прелесть захлопнула за нами люк.
- Добро пожаловать домой,- сказала она.
Я подошел к Джимми и протянул ему руку.
- Молодец! Ты заткнул за пояс самого Лонгфелло.
Бен тоже пожал ему руку.
- Это шедевр.
- А теперь,- сказала Прелесть,- в путь.
- Как это в путь? - завопил Бен. - Мы не можем покинуть планету. По крайней мере, не сейчас. Там же город. Мы не можем лететь, пока...
- Плевать на город,- сказала Прелесть.- Плевать на информацию. Мы будем странствовать меж звезд. Подвластны нам глубины молчаливые. По космосу промчимся и вечность грохотом разбудим.
Мы оглянулись на Джимми.
- Каждое слово,- сказал я,- буквально каждое слово она цитирует из той дряни, которую написал ты.
Бен сделал шаг вперед и взял Джимми за грудки.
- Разве ты не чувствуешь побуждения,-спросил его Бен,- разве ты не чувствуешь настоятельной необходимости написать оду родине... и воспеть ее красоту, ее славу и все прочее своими штампами?
У Джимми немного стучали зубы.
- Прелесть проглотит все, что бы ты ни написал,- добавил Бен.
Он поднял кулак и дал его понюхать Джимми.
- Советую постараться,- предупредил Бен.- Советую написать так, как ты никогда не писал.
Джимми сел на пол и начал лихорадочно строчить.

                             Клиффорд САЙМАК

                               ТЕАТР ТЕНЕЙ

                                    1

     Хэйярд  Лодж,  руководитель  спецгруппы  N_3  под  кодовым  названием
"Жизнь", раздраженно нахмурившись, смотрел на сидевшего  напротив,  по  ту
сторону стола, психолога Кента Форестера.
     - Игру в Спектакль прерывать нельзя,  -  говорил  Форестер.  -  Я  не
поручусь за последствия, если мы приостановим ее  даже  на  один-два  дня.
Ведь это единственное, что нас объединяет, помогает нам сохранить рассудок
и чувство юмора, отвлекает нас от более серьезных проблем.
     - Знаю, - сказал Лодж. - Но теперь, когда умер Генри...
     - Они поймут, - заверил  его  Форестер.  -  Я  поговорю  с  ними.  Не
сомневаюсь, что они поймут.
     - Безусловно, - согласился Лодж. - Все мы отлично  знаем,  как  важен
для нас этот Спектакль. Но нужно учесть и  другое:  одного  из  персонажей
создал Генри.
     Форестер кивнул.
     - Я тоже об этом думал.
     - И вы знаете какого?
     Форестер отрицательно покачал головой.
     - А я-то надеялся, что вам это известно, - проговорил Лодж. - Ведь вы
уже давно пытаетесь отождествить каждого из нас с определенным персонажем.
     Форестер смущенно улыбнулся.
     - Я вас не виню. Мне понятно, почему вас так занимает этот вопрос.
     - Разгадка намного упростила бы мою работу, - признал Форестер. - Она
помогла бы мне по-настоящему разобраться в личности  каждого  члена  нашей
группы. Вот представьте, что какой-нибудь персонаж  вдруг  начинает  вести
себя нелогично...
     - Они все ведут себя нелогично, - перебил его Лодж. - Именно  в  этом
их прелесть.
     - Нелогичность их  поведения  естественна  в  допустимых  пределах  и
обусловлена шутовским стилем Спектакля. Но ведь из самого шутовства  можно
вывести норму.
     - И вам это удалось?
     - График не получился, - ответил Форестер. - Но зато я теперь недурно
в этом ориентируюсь. Когда в знакомой нелогичности появляются  отклонения,
их не так уж трудно заметить.
     - А они случаются?
     Форестер кивнул.
     - И временами очень резкие. Вопрос, который нас с вами  беспокоит,  -
то, как они мысленно расценивают...
     - Назовем это не оценкой, а эмоциональным отношением, - сказал Лодж.
     Оба с минуту молчали. Потом Форестер спросил:
     - Вас не затруднит объяснить мне, почему вы так  настойчиво  относите
это к сфере эмоций?
     - Потому что их отношение к действительности определяется эмоциями, -
ответил Лодж. - Это отношение, которое зародилось и созрело  под  влиянием
нашего образа жизни, сформировалось в результате бесконечных размышлений и
бесконечного самокопания. Такое отношение сугубо эмоционально  и  граничит
со слепой верой. В нем мало от разума. Мы  живем  предельно  изолированно.
Нас слишком строго охраняют. Нам слишком часто говорят  о  важности  нашей
работы. Каждый из  нас  постоянно  на  взводе.  Разве  мы  можем  остаться
нормальными людьми в таких сумасшедших условиях?
     - Да еще эта ужасная ответственность, - ввернул Форестер.  -  Она  же
отравляет им существование.
     - Ответственность лежит не на них.
     - Ну да, если свести  до  минимума  значение  отдельных  индивидов  и
каждого из них подменить всем человеческим родом. Впрочем, вероятно,  даже
при этом условии вопрос  останется  открытым,  поскольку  решаемая  задача
неразрывно связана с проблемами человека как представителя  биологического
вида. Проблемами, которые из общих могут превратиться в личные. Вы  только
вообразите - сотворить...
     - Ничего нового вы мне не скажете, - нетерпеливо прервал его Лодж.  -
Это  я  уже  слышал  неоднократно.  "Вы  только  вообразите  -   сотворить
человеческое существо в ином, нечеловеческом, облике!"
     - Причем именно человеческое существо, - подчеркнул Форестер. - Вот в
чем соль, Бэйярд. Не в том, что мы искусственно создадим живые существа, а
в том, что этими живыми существами будут  люди  в  облике  чудовищ.  Такие
монстры  преследуют  нас  в  кошмарных   сновидениях,   и   посреди   ночи
просыпаешься с криком ужаса. Чудовище само по себе не страшно, если это не
более чем чудовище. За несколько столетий эры освоения космоса мы привыкли
к необычным формам жизни.
     Лодж жестом остановил его.
     - Вернемся к Спектаклю.
     - Он нам необходим, - твердо заявил Форестер.
     - Будет одним персонажем меньше, - напомнил Лодж. - Сами знаете,  чем
это грозит. Отсутствие одного из персонажей может нарушить гармонию,  ритм
Спектакля, привести к  путанице  и  неразберихе.  Лучше  уж  остаться  без
Спектакля, чем допустить его полный  развал.  Почему  бы  нам  не  сделать
перерыв на несколько дней, а потом не начать все  заново?  Поставим  новый
Спектакль с новыми персонажами, а?
     - Это исключено, - возразил Форестер. - По той причине, что каждый из
нас как бы сросся со своим персонажем и все персонажи  стали  органической
частью своих создателей. Мы живем двойной жизнью,  Бэйярд.  Личности  наши
раздвоены. Так нужно, иначе мы погибнем. Так нужно, ибо никто из нас не  в
силах быть только самим собой.
     - Вы хотите сказать, что игра в Спектакль страхует нас от безумия?
     - Примерно. Однако вы  слишком  сгущаете  краски.  Ведь  при  обычных
обстоятельствах мы, несомненно, могли бы обойтись без Спектакля. Но у  нас
тут обстоятельства особые. Каждый терзается невероятно  гипертрофированным
чувством вины. Спектакль же  дает  выход  эмоциям.  Он  служит  темой  для
разговоров. Не будь его, мы посвящали бы наши  вечера  замыванию  кровавых
пятен вины. К тому же Спектакль вносит в нашу жизнь какое-то веселье - это
наша дневная доза юмора, радости, искреннего смеха.
     Лодж встал и принялся мерить шагами комнату.
     - Я назвал их отношение к действительности эмоциональным, -  произнес
он,  -  и  настаиваю  на  своем  определении.  Это  неумное,   извращенное
отношение, которое носит чисто эмоциональный характер. У них  нет  никаких
оснований для комплекса вины. И тем не менее они его в себе  культивируют,
словно это единственное, что  связывает  их  с  внешним  миром,  роднит  с
остальной частью человечества. Они приходят ко мне, делятся со мной своими
переживаниями, как будто в моей власти  что-либо  изменить.  Как  будто  я
всесилен и могу, воздев  руки,  сказать  им:  "Что  ж,  раз  так,  свернем
работу". Как будто у меня самого нет никаких служебных  обязанностей.  Они
говорят, что мы посягаем  на  область  священного,  что  сотворение  жизни
невозможно без некоего божественного вмешательства, что  человек,  который
пытается свершить этот подвиг творения, святотатец и богохульник.
     Но ведь на это есть ответ, и ответ,  логически  обоснованный,  однако
они этой логики не видят, либо просто  не  желают  прислушаться  к  голосу
разума. Способен ли человек совершить что-либо,  относящееся  к  категории
божественного? Так вот, если в сотворении  жизни  участвует  некая  высшая
сила. Человек, как бы он ни старался, не  сумеет  создать  жизнь  в  своих
лабораториях, не сумеет наладить серийное производство живых существ. Если
же Человек, применив все свои знания,  сможет  при  помощи  известных  ему
химических соединений создать живую материю, если  он  благодаря  высокому
уровню  науки  и  техники  сотворит  живую  клетку,   это   докажет,   что
возникновение жизни не нуждается в чьем-то вмешательстве свыше. А если  мы
получим такое доказательство, если мы будем знать, что в  акте  сотворения
жизни нет ничего сверхъестественного, разве это доказательство не сорвет с
него ореол святости?
     - Они же ищут предлог, чтобы избавиться  от  этой  работы,  -  сказал
Форестер, пытаясь успокоить Лоджа. - Возможно, кое-кто из них  и  верит  в
это, но остальных просто пугает ответственность - я имею в виду  моральную
ответственность. Они начинают  прикидывать,  каково  это  -  жить  под  ее
бременем до конца дней. Почти то же самое происходило  тысячу  лет  назад,
когда люди открыли атомную энергию и впервые расщепили атом. Они  потеряли
сон. По ночам они пробуждались  с  криком  ужаса.  Они  понимали  значение
своего открытия, понимали, что выпускают на волю страшную силу. А ведь  мы
тоже отдаем себе отчет, к каким результатам может привести наша работа.
     Лодж вернулся к столу и сел.
     - Дайте мне подумать, Кент, - проговорил он. - Может, вы и  правы.  Я
еще во многом не разобрался.
     - До скорой встречи, - сказал Форестер.

                                    2

     Уходя, он мягко прикрыл за собой дверь.
     Спектакль был растянутым до бесконечности фарсом -  вариант  "Старого
красного амбара", в котором  поразительная  нелепость  и  комизм  ситуаций
переступали все мыслимые границы. В  этой  фантасмагории  было  что-то  от
Волшебной Страны Оз [Волшебная Страна Оз - вымышленная  страна  из  сказки
американского  писателя  Ф.Баума  "Мудрец   из   Страны   Оз"],   какой-то
нечеловеческий чужеродный порыв; одна сцена сменяла другую,  представлению
не было видно конца.
     Если  поселить  небольшую  группу   людей   на   астероиде,   который
круглосуточно охраняется космическим патрулем, если  предоставить  каждому
из этих людей лабораторию и объяснить, какую  им  нужно  решать  проблему,
если заставить их день за днем биться над этим решением,  то  одновременно
необходимо принять какие-то меры, чтобы они не сошли с ума.
     Тут могут пригодиться музыка, книги, кинофильмы, разнообразные  игры,
танцы по вечерам - словом, весь старый  арсенал  развлечений,  которые  на
протяжении тысячелетия давали человечеству забвение от горестей и забот.
     Но наступает момент,  когда  сила  воздействия  этих  развлечений  на
психику людей истощается, когда их уже недостаточно.
     Тогда  начинают  искать  что-нибудь  принципиально  новое,   еще   не
приевшееся - игру, в которой смогли бы принять  участие  все  члены  такой
изолированной группы и  которая  настолько  увлекла  бы  их,  что  они  на
какое-то время отключились бы от действительности, забывая, кто они и ради
чего работают.
     Так появилась на свет игра в Спектакль.
     Давным-давно,  много-много  лет  назад  в  избах  крестьян  Европы  и
фермерских домах первых поселенцев Северной Америки глава семьи по вечерам
устраивал для детей театр теней.  Он  ставил  на  стол  лампу  или  свечу,
усаживался между этим столом и голой стеной и принимался двигать руками  в
воздухе, то так, то сяк  складывая  пальцы,  и  на  стене  возникали  тени
кроликов, слонов, лошадей, людей... В течение часа, а то и дольше на стене
шло представление: попеременно появлялись то кролик, щиплющий  клевер,  то
слон, размахивающий хоботом и шевелящий ушами, то волк, воющий на  вершине
холма. Позже, когда  появились  кино  и  телевидение,  комиксы  и  дешевые
пластмассовые игрушки, которые можно  было  приобрести  в  любой  мелочной
лавке, тени утратили свое очарование, и их никто больше не  показывал.  Но
сейчас речь не об этом.
     Если  взять  принцип  театра  теней  и  приложить  к   нему   знания,
накопленные Человеком за истекшие с той поры тысячелетия, получится игра в
Спектакль. Неизвестно, знал ли что-нибудь о  театре  теней  давно  забытый
гений, которому впервые пришла в голову идея этой игры, но в основу ее лег
тот же самый принцип. Изменился  лишь  способ  проецирования  изображения:
мозг человека заменил его руки.
     А плоские черно-белые кролики и слоны уступили место множеству  иных,
цветных и объемных  существ  и  предметов,  разнообразие  которых  всецело
зависело от богатства человеческого воображения (ведь куда  легче  создать
что-либо в мыслях, чем руками).
     Экран   с    ячейками    памяти,    неисчислимыми    рядами    трубок
звуковоспроизводящего устройства, селекторами цвета, антеннами  приемников
телепатем и огромным количеством других приборов, был триумфом электронной
техники, но он играл пассивную роль, потому что представление складывалось
из мысленных  образов,  возникавших  в  мозгу  собравшихся  перед  экраном
зрителей. Зрители сами  придумывали  персонажи,  сами  мысленно  управляли
всеми их действиями, сами сочиняли для своих персонажей реплики.  Зрители,
и только зрители своим целенаправленным мышлением сообща оформляли  каждую
сцену, создавая в уме декорации, задники, реквизит.
     На  первых  порах  Спектакль  был   путаным   и   бессистемным;   еще
неоформившиеся уродливые персонажи бестолково суетились на  экране,  из-за
неопытности зрителей действовали вразнобой, были безликими и смахивали  на
карикатуры. На первых порах декорации, задники и  реквизит  были  бредовым
порождением рассеянного,  скачущего  мышления  зрителей.  Иногда  на  небе
одновременно сияли три луны, причем все в разных фазах. Бывало и так,  что
на одной половине экрана шел снег, а на другой под палящими лучами  солнца
зеленели пальмы.
     Но со временем представление усовершенствовалось,  персонажи  приняли
пристойный вид, увеличились до нормальных размеров, сохранив при этом  все
конечности,  обрели   индивидуальность:   из   примитивных   полукарикатур
вылепились живые сложные образы. И если в начале декорации и реквизит были
плодом отчаянных попыток девяти разобщенных умов чем-нибудь  заполнить  на
экране пустые места, то теперь зрители научились мыслить  согласованно  и,
оформляя  Спектакль  совместными  усилиями,  добивались   единства   стиля
постановки.
     Со временем люди стали так умело разыгрывать представление,  что  оно
пошло гладко, без срывов, хотя ни один из зрителей-авторов никогда не  мог
предугадать, какой оборот примут события на экране в следующую секунду.
     Именно это и делало игру в Спектакль  такой  захватывающей.  Тот  или
иной персонаж каким-нибудь поступком или фразой вдруг давал действию  иное
направление, и людям - создателям  и  руководителям  других  персонажей  -
приходилось с  ходу  придумывать  для  них  новый  текст,  соответствующий
внезапному изменению сюжета, и перестраивать их поведение.
     В некотором смысле это превратилось в состязание интеллектов;  каждый
участник игры то старался выдвинуть свой  персонаж  на  первый  план,  то,
наоборот,  заставлял  его  стушеваться,  чтобы   оградить   от   возможных
неприятностей. Спектакль стал чем-то вроде нескончаемой шахматной  партии,
в которой у каждого игрока было восемь противников.
     И никто, конечно, не знал, кому какой персонаж  принадлежит.  Попытки
разгадать, кто именно из девяти стоит за тем или иным персонажем,  приняли
форму забавной игры, дали пищу для шуток  и  острот,  и  все  это  шло  на
пользу, ибо назначение Спектакля как раз заключалось в том, чтобы  отвлечь
мысли его участников от повседневной работы и тревог.
     Каждый вечер после  обеда  девять  человек  собирались  в  специально
оборудованном зале;  оживал  экран,  и  девять  персонажей  -  Беззащитная
Сиротка,  Усатый  Злодей,  Приличный  Молодой  Человек,  Красивая  Стерва,
Инопланетное Чудовище и другие - начинали  играть  свои  роли  и  подавать
реплики.
     Их было девять - девять человек и девять персонажей.
     Теперь же осталось восемь человек, потому  что  Генри  Грифис  рухнул
мертвым на свой лабораторный стол, сжимая в руке записную книжку.
     А в Спектакле, соответственно, должно  было  стать  одним  персонажем
меньше,  персонажем,  находившимся  в  полной  зависимости   от   мышления
человека, которого уже не было в живых.
     Интересно, подумал Лодж, какое из действующих лиц исчезнет? Ясно, что
не Беззащитная Сиротка - образ, который совершенно не вязался с  личностью
Генри. Скорее им может оказаться  Приличный  Молодой  Человек  либо  Нищий
Философ, либо Деревенский Щеголь.
     Минуточку, остановил себя Лодж. Причем тут Деревенский  Щеголь?  Ведь
Деревенский Щеголь - это я.
     Он сидел за столом, лениво размышляя над  тем,  кому  какой  персонаж
соответствует. Очень похоже, что Красивую Стерву  придумала  Сью  Лоуренс:
трудно себе представить более противоположные натуры,  чем  эта  Стерва  и
собранная, деловитая  Сью.  Он  вспомнил,  как,  заподозрив  это,  однажды
отпустил в адрес Сью шпильку, после чего она несколько  дней  держалась  с
ним очень холодно.
     Форестер  утверждает,  что  отказываться  от  Спектакля   нельзя   и,
возможно, он  прав.  Вполне  вероятно,  что  они  приспособятся  к  новому
раскладу. Видит бог, им пора  уже  приспосабливаться  к  любым  переменам,
разыгрывая этот  Спектакль  из  вечера  в  вечер  на  протяжении  стольких
месяцев.
     Да и сам Спектакль не  лучше  ярмарочного  балагана.  Шутовство  ради
шутовства. Действие  даже  не  эпизодично,  потому  что  еще  ни  разу  не
представился случай довести  хоть  один  эпизод  до  конца.  Стоит  начать
обыгрывать какую-нибудь ситуацию, как кто-нибудь вставляет палку в колеса,
и  едва  наметившаяся  сюжетная  линия  обрывается,  и   дальше   действие
разворачивается в другом направлении.
     При   таком   положении    вещей,    подумал    Лодж,    исчезновение
одного-единственного персонажа вроде бы не должно сбить их с толку.
     Он встал из-за стола и, подойдя к огромному окну, устремил задумчивый
взгляд на лишенный растительности, пустынный и мрачный ландшафт.  Под  ним
на черной скалистой поверхности астероида, уходя вдаль, блестели  в  свете
звезд  купола  лабораторий.  На  севере,  над  зубчатым  краем  горизонта,
занималась заря, и скоро тусклое, размером с наручные часы солнце всплывет
над этим жалким обломком скалы и уронит на него свои слабые лучи.
     Глядя на ширившееся над горизонтом сияние, Лодж вспомнил Землю, где с
зарей начиналось утро, а после заката солнца  начиналась  ночь.  Здесь  же
царил полный хаос: продолжительность дней и ночей  постоянно  менялась,  и
они были так коротки, что местные сутки не годились для деления и  отсчета
времени. Утро и вечер здесь определялись по часам независимо от  положения
солнца, и нередко, когда оно стояло высоко над горизонтом, для людей  была
ночь и они спали.
     Все обстояло бы по-другому, подумал он, если б нас оставили на Земле,
где мы изо дня в день не варились бы  в  одном  котле,  а  общались  бы  с
широким кругом людей. Там мы не ели бы  себя  поедом;  общение  с  другими
людьми заглушило бы в нас комплекс вины.
     Но контакты с теми, кто непричастен к этой работе, неизбежно дали  бы
повод для всякого рода слухов, привели бы к утечке информации, а  в  нашем
деле это недопустимо.
     Ведь если б население Земли узнало, что они создают, точнее, пытаются
создать, это вызвало бы такую бурю протеста, что,  возможно,  пришлось  бы
отказаться от осуществления замысла.
     Даже здесь, подумал Лодж,  даже  здесь  кое-кого  гложут  сомнения  и
страх.
     Человеческое существо должно ходить на двух ногах,  иметь  две  руки,
пару глаз, пару ушей, один нос, один рот, не быть чрезмерно  волосатым.  И
оно должно именно ходить, а не прыгать, ползать или катиться.
     Искажение человеческого  облика,  говорят  они,  надругательство  над
человеческим достоинством; каким бы  могуществом  ни  обладал  Человек,  в
своей самонадеянности он замахнулся на то, что ему не по плечу.
     Раздался стук в дверь. Лодж обернулся.
     - Войдите, - громко сказал он.
     Дверь  открылась.   На   пороге   стояла   доктор   Сьюзен   Лоуренс,
флегматичная, бесцветная, аляповато одетая  женщина  с  квадратным  лицом,
выражавшим твердость характера и упрямство.
     Она увидела его не сразу  и,  стоя  на  пороге,  вертела  головой  по
сторонам, пытаясь отыскать его в полутьме комнаты.
     - Идите сюда, Сью, - позвал он.
     Она приоткрыла дверь, пересекла комнату и, остановившись рядом с ним,
молча уставилась на пейзаж за окном.
     Наконец она заговорила:
     - Он ничем не  был  болен,  Бэйярд.  У  него  не  обнаружено  никаких
признаков заболевания. Хотела бы я знать...
     Она умолкла, и Лодж почти физически ощутил, как  беспросветно  мрачны
ее мысли.
     - Достаточно скверно, - произнесла она, - когда  человек  умирает  от
точно диагностированного заболевания. И все же не так страшно терять людей
после того, как сделаешь все возможное, чтобы их спасти. Но  Генри  нельзя
было помочь. Он скончался  мгновенно.  Он  был  мертв  еще  до  того,  как
ударился об стол.
     - Вы обследовали его?
     Она кивнула.
     - Я поместила его в анализатор. У меня на руках три катушки пленок  с
записью результатов обследования.  Я  их  просмотрю...  попозже.  Но  могу
поклясться, что он был совершенно здоров.
     Сью крепко сжала его руку своими короткими толстыми пальцами.
     - Он не захотел больше жить, - проговорила она. - Ему стало  страшно.
Он решил, что близок к какому-то открытию, и его охватил смертельный  ужас
перед тем, что он может открыть.
     - Мы должны все это выяснить, Сью.
     - А для чего? - спросила она. - Для того  чтобы  научиться  создавать
людей, способных жить на планетах, условия  на  которых  не  пригодны  для
существования  Человека  в  его  естественном  облике?   Чтобы   научиться
вкладывать разум и душу Человека в тело  чудовища,  которое  изведется  от
ненависти к самому себе?..
     - Оно не будет себя ненавидеть, - возразил Лодж. - Ваша точка  зрения
основана на антропоморфизме. Никакое живое  существо  никогда  не  кажется
самому себе уродливым, потому что оно, не размышляя, принимает себя таким,
какое оно есть. Чем мы можем доказать, что Человек доволен  собой  больше,
чем насекомое или жаба?
     - К чему все это? - не унималась она. - Нам же не нужны  те  планеты.
Сейчас  планет  у  нас  навалом  -  куда  больше,  чем  мы   в   состоянии
колонизировать. Одних только  планет  земного  типа  хватит  на  несколько
столетий. Хорошо, если удастся их, я уж не говорю - освоить  полностью,  а
хотя бы заселить людьми в ближайшие пятьсот лет.
     - Мы не имеем права рисковать, - сказал Лодж. - Пока у нас  еще  есть
время, мы должны сделать все, чтобы стать  хозяевами  положения.  Подобных
проблем не возникало, когда мы жили только на Земле,  чувствовали  себя  в
относительной безопасности. Но обстоятельства изменились.  Мы  проникли  в
космос, стали летать к звездам. Где-то в глубинах  Вселенной  есть  другие
цивилизации,  другие  мыслящие  существа.  Иначе  и  быть  не   может.   И
когда-нибудь мы с ними  встретимся.  На  этот  то  случай  нам  необходимо
укрепить свои позиции.
     -  И  для  укрепления  наших  позиций  мы  будем  основывать  колонии
человеко-чудовищ. Я понимаю, Бэйярд, все хитроумие этого  плана.  Признаю,
что мы сумеем сконструировать особые тела, мышцы, кости, нервные  волокна,
органы коммуникации с  учетом  специфики  условий  на  тех  планетах,  где
нормальное человеческое  существо  не  проживет  и  минуты.  Допустим,  мы
обладаем высокоразвитым интеллектом и прекрасно знаем свое дело, но  этого
ведь недостаточно, чтобы вдохнуть в такие тела жизнь. Жизнь  -  это  нечто
большее, чем просто коллоид из комбинации  определенных  элементов.  Нечто
совершенно иное, непостижимое, скрытое от нас за семью печатями.
     - А мы все-таки дерзнем, - сказал Лодж.
     -  Первоклассных  специалистов  вы  превратите  в  душевнобольных,  -
взволнованно продолжала она. - Кое-кого из них  вы  убьете  -  не  руками,
конечно, а своим упорством. Вы будете держать их взаперти годами, а  чтобы
они протянули подольше, одурманите их этим Спектаклем. Но тайну сотворения
жизни вы не раскроете, ибо это вне человеческих возможностей.
     Она задыхалась от ярости.
     - Хотите пари? - рассмеявшись, спросил он.
     Она стремительно повернулась к нему лицом.
     - Бывают моменты, - произнесла она, - когда  я  жалею,  что  принесла
присягу. Крупица цианистого калия...
     Он взял ее за руку и подвел к письменному столу.
     - Давайте выпьем, - предложил он. - Убить меня вы всегда успеете.

                                    3

     К обеду они переоделись.
     Так было заведено. Они всегда переодевались к обеду.
     Это, как Спектакль, входило в постепенно сложившийся ритуал,  который
они  строго  соблюдали,  чтобы  не  сойти  с  ума,  не  забыть,  что   они
цивилизованные  люди,  а  не  только  беспощадные  охотники  за  знаниями,
пытающиеся решить проблему, которую любой из них с радостью  предпочел  бы
не решить.
     Они отложили в сторону  скальпели  и  прочие  инструменты,  зачехлили
микроскопы; они аккуратно расставили  по  местам  пробирки  с  культурами,
убрали в шкафы сосуды с физиологическим  раствором,  в  котором  хранились
препараты. Они сняли передники, вышли из лабораторий и  закрыли  за  собой
двери. И на несколько часов забыли - или постарались забыть -  кто  они  и
над чем работают.
     Они переоделись к обеду и собрались в так  называемой  гостиной,  где
для них были приготовлены коктейли, а потом перешли в столовую, делая вид,
что они самые обыкновенные человеческие существа, не более... и не менее.
     На столе - посуда из изысканного фарфора и тончайшего стекла,  цветы,
горящие свечи.  Они  начали  с  легкой  закуски,  за  которой  последовали
разнообразные  блюда,  подававшиеся  в  строгой   очередности   специально
запрограммированными роботами с безупречными манерами; на десерт были сыр,
фрукты и коньяк, а для любителей - еще и сигары.
     Сидя во главе стола, Лодж перебегал взглядом с одного обладавшего  на
другого и в какой-то момент  встретился  глазами  с  Сью  Лоуренс,  и  его
заинтересовало, в самом ли деле она так сердито  насупилась  или  ее  лицо
казалось угрюмым из-за переменчивой игры теней и света.
     Они беседовали, как беседовали за каждым обедом,  -  пустая  светская
болтовня беззаботных, легкомысленных людей. То был час, когда они  глушили
в себе чувство вины, смывая с души ее кровавые следы.
     Лодж про себя отметил, что  сегодня  они  не  в  силах  выбросить  из
сознания то, что произошло днем, потому что говорили они о Генри Грифисе и
его  внезапной  смерти,  а  на  их  напряженных  лицах  застыло  выражение
деланного спокойствия. Генри был  человеком  своеобразным,  его  обуревали
слишком сильные страсти, и никто из них так до конца и не  понял  его.  Но
они были о нем высокого мнения,  и,  хотя  роботы  постарались  расставить
приборы  с  таким  расчетом,  чтобы  его  отсутствие  за   столом   прошло
незамеченным, всех ни на минуту не покидало острое ощущение утраты.
     - Мы отправим Генри домой? - спросил Лоджа Честер Сиффорд.
     Лодж кивнул.
     - Попросим один из патрульных кораблей забрать  его  и  доставить  на
Землю. Здесь же состоится только краткая панихида.
     - А кто выступит с речью?
     - Скорей всего Крейвен. Он сблизился с Генри больше, чем остальные. Я
уже говорил с ним. Он скажет в его память несколько слов.
     - У Генри остались на Земле родственники? Он ведь  не  любил  о  себе
распространяться.
     - Какие-то племянники и племянницы. А может,  еще  брат  или  сестра.
Вот, пожалуй, и все.
     Тут подал голос Хью Мэйтленд:
     - Как я понимаю, Спектакль мы не прервем.
     - Верно, - подтвердил Лодж. - Так советует Кент, и я с ним  согласен.
Уж Кент-то знает, что для нас лучше.
     - Да, это по его части. Он на  своем  деле  собаку  съел,  -  вставил
Сиффорд.
     -  Безусловно,  -  сказал  Мэйтленд.  -  Обычно  психологи   держатся
особняком. Строят из себя этакую воплощенную совесть.  А  у  Кента  другая
система.
     - Он ведет себя как священник, - заявил Сиффорд. - Самый  натуральный
священник, черт его побери!
     Слева от Лоджа сидела Элен Грей, и он видел, что  она  ни  с  кем  не
разговаривает, вперив неподвижный взгляд в вазу с розами, которая  сегодня
украшала центр стола.
     Ей нелегко, подумал Лодж. Ведь она первая увидела мертвого  Генри  и,
считая, что он заснул, потрясла его за плечо, чтобы разбудить.
     На противоположном конце  стола,  рядом  с  Форестером,  сидела  Элис
Пейдж. В этот вечер на нее напала не свойственная ей болтливость; она была
женщиной несколько странной, замкнутой, а  в  ее  неброской  красоте  было
что-то  неуловимо  печальное.  Сейчас  она  придвинулась  к  Форестеру   и
возбужденно что-то  доказывала  ему,  понизив  голос,  чтобы  не  услышали
остальные, а Форестер терпеливо внимал ей, скрывая под маской  спокойствия
тревогу.
     Они  расстроены,  подумал  Лодж,  причем  гораздо   глубже,   чем   я
предполагал. Расстроены, взбудоражены и  в  любой  момент  могут  потерять
самоконтроль.
     Смерть Генри потрясла их гораздо сильней, чем ему казалось.
     Пусть Генри и не отличался личным обаянием, он все же  был  одним  из
членов их маленькой группы. "Одним из них, подумал Лодж. А почему не одним
из нас?" Но так сложилось с самого начала: не в  пример  Форестеру,  самое
большое достижение которого заключалось в том, что он сумел стать одним из
них,  Лодж  должен  был  избегать  панибратства,  проявлять  сдержанность,
соблюдая при общении с ними едва заметную дистанцию холодного отчуждения -
единственное в  этих  условиях  средство  поддержать  авторитет  власти  и
предотвратить возможное неповиновение, а это для его  работы  было  весьма
важно.
     - Генри был близок к какому-то открытию, произнес Сиффорд.
     - Я уже слышал об этом от Сью.
     - Он умер в тот момент, когда записывал что-то в блокнот, - продолжал
Сиффорд. - А вдруг это...
     - Мы посмотрим его записи, - пообещал Лодж. - Все вместе. Завтра  или
послезавтра.
     Мэйтленд покачал головой.
     - Нам никогда не сделать это открытие, Бэйярд. Мы пользуемся  не  той
методикой, работаем не в том направлении. Нам необходимо  подойти  к  этой
проблеме по-новому.
     - А как? - взвился Сиффорд.
     - Не знаю, - сказал Мэйтленд. - Если б я знал...
     - Джентльмены, - вмешался Лодж.
     - Виноват, - извинился Сиффорд. - У меня что-то пошаливают нервы.
     Лодж вспомнил, как Сьюзен Лоуренс, стоя рядом с ним у окна и глядя на
безжизненную и унылую поверхность кувыркающегося  в  пространстве  обломка
скалы, на котором они ютились, произнесла: "Он не захотел больше жить.  Он
боялся жить".
     Что она имела в виду? То, что Генри Грифис умер  от  страха?  Что  он
умер, потому что боялся жить?
     Возможно  ли,  чтобы  психосоматический  синдром  послужил   причиной
смерти?

                                    4

     Когда они перешли в театральный зал, атмосфера не  разрядилась,  хотя
все, проявляя незаурядную силу воли, вроде бы держались легко и  свободно.
Они разговаривали о пустяках и притворялись, будто их ничто не тревожит, а
Мэйтленд даже сделал попытку пошутить, но его шутка пришлась не к месту  и
в корчах испустила дух, раздавленная фальшивым  хохотом,  которым  на  нее
отреагировали остальные.
     Кент ошибся, подумал Лодж, чувствуя, как  его  захлестывает  ужас.  В
этой затее -  смертельный  заряд  психологической  взрывчатки.  Достаточно
незначительного толчка, и начнется цепная реакция, которая может  привести
к распаду их группы. А если группа распадется, перестанет существовать как
единое целое, пойдут прахом все труды, на которые было  потрачено  столько
лет: долгие годы обучения, месяцы, понадобившиеся для выработки привычки к
совместной работе, не говоря уже о постоянной, ни на миг не прекращающейся
борьбе за то, чтобы они пребывали в хорошем  настроении  и  не  перегрызли
друг другу глотки. Исчезнет сплачивающая их вера в коллектив,  которая  за
эти месяцы постепенно пришла на смену  индивидуализму;  сломается  отлично
налаженный механизм спокойного сотрудничества и согласованности  действий;
обесценится значительная часть уже проделанной  ими  работы,  ибо  никакие
другие ученые, пусть самые что ни на есть квалифицированные, не  смогут  с
ходу принять эстафету своих предшественников, даже если в их  распоряжении
будут все материалы с результатами  исследований,  проведенных  теми,  кто
работал до них.
     Одну из стен помещения занимал вогнутый экран, перед которым тянулись
узкие, ярко освещенные подмостки.
     А за экраном,  скрытые  от  глаз,  причудливо  переплетались  трубки,
стояли генераторы, находились звуковоспроизводящее устройство и компьютеры
- чудо техники, воплощающее  мысли  и  волю  людей  в  зримые,  движущиеся
образы, которые  сейчас  возникнут  на  экране  и  заживут  своей  жизнью.
Марионетки, подумал Лодж, но марионетки, созданные человеческой  мыслью  и
обладающие странной,  пугающей  человечностью,  которой  всегда  недостает
вырезанным из дерева фигуркам.
     Когда-то Человек творил только руками, раскалывал и  обтесывал  куски
кремня, делал луки, стрелы, предметы обихода;  позже  он  изобрел  машины,
ставшие как бы придатками его рук, и эти машины начали выпускать  изделия,
создавать которые вручную было невозможно; теперь  же  Человек  творил  не
руками и не машинами,  а  мыслью,  хотя  ему  и  приходилось  пользоваться
разнообразной сложной аппаратурой,  с  помощью  которой  материализовалась
деятельность его мозг.
     Наступит день, подумал Лодж, когда  единственным  созидателем  станет
человеческая мысль - без посредничества рук и машин.
     Экран замерцал, и на нем появилось дерево, скамья, пруд с утками;  на
втором плане какая-то статуя, а  вдалеке,  полускрытые  ветвями  деревьев,
проступили неясные контуры высоченных городских зданий.
     Как раз на этой  сцене  они  вчера  вечером  прервали  представление.
Персонажи Спектакля решили устроить  пикник  в  городском  парке,  пикник,
который  почти   наверняка   просуществует   считанные   мгновения,   пока
кому-нибудь не взбредет в голову превратить его во что-то другое.
     Но, быть может, сегодня пикник останется пикником, с надеждой подумал
Лодж, и они доведут эту сцену до  конца,  будут  разыгрывать  Спектакль  с
прохладцей, без обычного азарта, обуздают свою  фантазию.  Именно  сегодня
недопустимы никакие неожиданные  повороты  действия,  никакие  потрясения,
ведь для того, чтобы помочь персонажу выбраться  из  лабиринта  нелепейших
ситуаций, которые возникают при  внезапном  изменении  сюжета,  необходимо
значительное  умственное  напряжение,  а  это  может  в  такой  обстановке
привести к тяжелым психическим нарушениям.
     Так получилось, что сегодня будет одним персонажем меньше,  и  многое
зависит от того, какой из них будет отсутствовать.
     Пока что  сцена  пустовала,  напоминая  тщательно  выписанный  маслом
пейзаж в блеклых тонах, с изображением уголка весеннего парка.
     Почему они не начинают? Чего ждут?
     Они ведь позаботились оформить сцену. Так чего же они ждут?
     Кто-то из зрителей  надумал  ветер  -  послышался  шелест  ветвей,  и
поверхность прудика подернулась рябью.
     Лодж создал в своем воображении образ своего персонажа и вывел его на
экран, сконцентрировав мысли на его неуклюжей походке, соломинке, торчащей
изо рта, на заросшем курчавыми волосами затылке.
     Должен же кто-нибудь начать. Неважно кто...
     Деревенский Щеголь засуетился и бросился назад,  исчезнув  с  экрана.
Через секунду он появился снова, неся большую плетеную корзину с крышкой.
     -  А  про  корзину-то  я  и  забыл,  -  сообщил   он   с   глуповатой
застенчивостью сельского жителя.
     В темноте зала кто-то хихикнул.
     Слава богу! Кажется, все идет нормально. Ну выходите же, кто там  еще
остался!
     На экране появился Нищий Философ - в высшей  степени  респектабельный
мужчина без единой положительной черточки  в  характере;  его  импозантная
внешность, гордая осанка сенатора, пестрый жилет и  длинные  седые  локоны
были ширмой, за которой  скрывался  попрошайка,  бездельник  и  редкостный
враль.
     - Друг мой, - произнес он. - Мой добрый друг.
     - Никакой я те не друг, - заявил Деревенский Щеголь. - Вот отдашь мне
триста долларов, тогда поглядим.
     Да выходите же, наконец, кто там еще остался!
     Появились Красивая Стерва и Приличный  Молодой  Человек,  которого  с
минуты на минуту должно было постичь ужасное разочарование.
     Деревенский Щеголь, присев  на  корточки  посреди  лужайки  и  открыв
корзину,  начал  извлекать  из  нее  еду:  окорок,  индейку,  сыр,   блюдо
фруктового желе, банку маринованной сельди, термос.
     Красивая Стерва кокетливо сделала  ему  глазки  и  заиграла  бедрами.
Деревенский Щеголь вспыхнул и, быстро пригнув голову, спрятал лицо.
     Кент крикнул из зрительного зала:
     - Так держать! Сгуби его!
     Все расхохотались.
     Это обязательно должно войти в привычную колею. Все образуется.
     Если зрители начнут перебрасываться  шутками  с  действующими  лицами
Спектакля, дело непременно пойдет на лад.
     - А это ты  недурственно  придумал,  лапуня,  -  отозвалась  Красивая
Стерва. - Заметано.
     Она направилась к Щеголю.
     Щеголь, все еще не поднимая головы,  продолжал  вынимать  из  корзины
всевозможную снедь - в таком количестве, что она едва ли уместилась  бы  в
десяти подобных корзинах.
     Круги копченой колбасы, три шницелей, холмы конфет... И под конец  он
вытащил из корзины бриллиантовое ожерелье.
     Красивая Стерва,  взвизгнув  от  восторга,  коршуном  набросилась  на
ожерелье.
     Между тем, Нищий Философ оторвал от индейки ножку и то  откусывал  от
нее куски, то размахивал  ею  в  воздухе,  чтобы  усилить  впечатление  от
высокопарных цветистых фраз, которые неудержимым  потоком  лились  из  его
уст.
     - Друзья мои, - ораторствовал он, уписывая индейку. - Друзья мои, как
это  уместно  и  естественно...  Я  повторяю,  сэр,  как  это  уместно   и
естественно, когда задушевные друзья встречаются в такой  поистине  дивный
весенний день, чтобы в обществе друг друга насладиться общением с ликующей
природой, найдя для своей встречи даже в самом сердце  этот  бессердечного
города столь уединенный и тихий уголок...
     Дай ему волю, и он мог бы тянуть резину до бесконечности. Но  сейчас,
учитывая  напряженность  обстановки,  необходимо   было   любым   способом
остановить это словоблудие.
     Кто-то выпустил в пруд миниатюрного, но весьма резвого  кита,  своими
повадками больше напоминавшего дельфина; этот кит то и дело выпрыгивал  из
воды, описывая в воздухе изящную дугу,  и,  распугав  плававших  на  пруду
уток, ненадолго скрывался в воде.
     Тихо, стараясь не привлекать  к  себе  внимания,  на  экран  выползло
Инопланетное Чудовище и спряталось за дерево. Сразу было видно, что это не
к добру.
     - Берегитесь! - крикнул кто-то из  зрителей,  но  актеры  и  ухом  не
повели. Иногда они проявляли невероятную тупость.
     На экран под руку с Усатым Злодеем вышла Беззащитная Сиротка  (и  это
тоже  не  предвещало  ничего  хорошего),  а  следом  за   ними   шествовал
Представитель Внеземной Дружественной Цивилизации.
     - Где же наша Прелестная Девушка? -  спросил  Усатый  Злодей.  -  Все
вроде уже в сборе, только ее и не хватает.
     - Еще заявится, - сказал Деревенский Щеголь. Давеча видал я, как  она
на углу в салуне джин хлестала...
     Философ прервал свою витиеватую речь на  полуфразе,  индюшачья  ножка
замерла в воздухе. Его серебристые волосы эффектно стали дыбом, и он круто
повернулся к Деревенскому Щеголю.
     - Вы хам, сэр! - возгласил он. - Сказать  такое  может  только  самый
последний хам!
     - А мне все едино, - заявил Щеголь.  -  Мели  себе,  что  хошь,  ведь
правда-то моя, а не твоя.
     - Отвяжись от него, - заверещала  Красивая  Стерва,  лаская  пальцами
бриллиантовое ожерелье. - Не смей обзывать моего дружка хамом.
     - Полноте, К.С., - вмешался Приличный Молодой Человек. - Советую  вам
держаться от них подальше.
     - Заткни пасть! - быстро обернувшись к  нему,  отрезала  она.  -  Ты,
лицемерное трепло. Не тебе меня учить. По-твоему, я недостойна, чтобы меня
моим законным именем называли? Хватит с меня  одних  инвалидов,  так?  Шут
гороховый, шантажист хрипатый! А ну отваливай, да поживей!
     Философ  не  спеша  выступил  вперед,  нагнулся  и  взмахнул   рукой.
Полуобъеденная индюшачья ножка заехала Щеголю в челюсть.
     Схватив жареного гуся, Щеголь медленно поднялся во весь рост.
     - Ах вот ты как... - процедил он.
     И запустил в Философа гусем. Гусь ударился о пестрый жилет, забрызгав
его жиром.
     О господи, подумал Лодж. Теперь наверняка быть беде!  Почему  Философ
так странно повел себя? Почему они хотя бы сегодня, один-единственный раз,
не смогли удержаться от того, чтобы не превратить простой дружеский пикник
черт знает во что? Почему тот, кто создал Философа и руководит  всеми  его
поступками, заставил его замахнуться этой индюшачьей ножкой?
     И почему он, Бэйярд Лодж, внушил Щеголю, чтобы тот швырнул гуся.
     И, уже задавая себе этот  вопрос,  Лодж  похолодел,  а  когда  в  его
сознании оформился ответ, у  него  возникло  чувство,  будто  чья-то  рука
сдавила ему внутренности.
     Он понял, что вообще этого не делал.
     Он не заставлял Щеголя бросать гусем. И, хотя  в  тот  момент,  когда
Щеголь получил пощечину, в нем вспыхнуло возмущение и злоба,  он  мысленно
не приказал своему персонажу нанести ответный удар.
     Он  уже  не  так  внимательно  следил  за  действием:  сознание   его
раздвоилось, и половина мыслей, одна  другую  опровергая,  была  поглощена
поисками объяснения того, что сейчас произошло.
     Фокусы аппаратуры. Это она заставила  Щеголя  швырнуть  гуся  -  ведь
сложнейшие механизмы, установленные за экраном, не  хуже  человека  знали,
какую реакцию может вызвать удар в лицо. Машина  сработала  автоматически,
не   дожидаясь,   пока   получит   соответствующий   мысленный   приказ...
по-видимому, не сомневаясь, каково будет его содержание.
     Это же естественно, доказывала одна часть его  сознания  другой,  что
машине известно, как реагирует человек на тот или иной раздражитель, и еще
более естественно, что, зная это, она срабатывает автоматически.
     Философ, ударив Щеголя,  осторожно  отступил  назад  и  вытянулся  по
стойке "смирно", держа на  караул  обгрызенную  и  замусоленную  индюшачью
ножку.
     Красивая Стерва захлопала в ладоши и воскликнула:
     - Теперь вы должны драться на дуэли!
     - Вы попали в самую точку, мисс, - сказал Философ, не меняя  позы.  -
Для этого-то я его и ударил.
     Капли жира медленно стекали с его нарядного жилета, но  по  выражению
его лица и осанке никто бы не усомнился в том, что он считает себя  одетым
безупречно.
     - Надо было бросить перчатку, - назидательным тоном сказал  Приличный
Молодой Человек.
     - У меня нет перчаток, сэр, - честно признался  Философ  в  том,  что
было очевидно каждому.
     - Но ведь это  ужасно  неприлично,  -  гнул  свое  Приличный  Молодой
Человек.
     Усатый Злодей откинул полы пиджака и из задних карманов брюк  вытащил
два пистолета.
     - Я их всегда ношу с собой, - с плотоядной ухмылкой сообщил он. -  На
такой вот случай.
     Мы должны  как-то  разрядить  обстановку,  подумал  Лодж.  Необходимо
умерить их агрессивность. Нельзя  допустить,  чтобы  они  распалились  еще
больше.
     И он вложил в уста Щеголя следующую реплику:
     - Я те скажу вот что. Не по душе мне это  баловство  с  огнестрельным
оружием. Ненароком кого и подстрелить можно.
     - От дуэли тебе не отвертеться, - заявил  кровожадный  Злодей,  держа
оба пистолета в одной руке, а другой теребя усы.
     - Право выбора оружия принадлежит Щеголю, вмешался Приличный  Молодой
Человек. - Как лицу, которому было нанесено оскорбление...
     Красивая Стерва перестала хлопать в ладоши.
     - А ты не лезь не в свое дело! - завизжала она. - Мозгляк несчастный,
маменькин сынок. Да ты просто не хочешь, чтобы они дрались.
     Злодей отвесил поклон.
     - Право выбора оружия принадлежит Щеголю, объявил он.
     - Вот смехотура! - прочирикал Представитель  Внеземной  Дружественной
Цивилизации. - До чего же все люди забавные!
     Из-за дерева выглянула голова Инопланетного Чудовища.
     - Оставь их в покое, - проревело оно своим противным акцентом. - Если
им захотелось подраться, пусть дерутся. - Засунув в пасть  кончик  хвоста,
оно запросто свернулось в колесо и покатилось.  С  бешеной  скоростью  оно
промчалось вокруг пруда, не переставая бубнить:  -  Пусть  дерутся,  пусть
дерутся, пусть дерутся... - И снова быстро спряталось за дерево.
     -  А  мне-то  казалось,  что  это  пикник,  -   жалобно   проговорила
Беззащитная Сиротка.
     Мы все так считали, подумал Лодж.
     Хотя еще до начала представления можно было голову дать на отсечение,
что пикник долго не продержится.
     - Будьте добры,  выберите  оружие,  -  с  преувеличенной  любезностью
обратился Злодей к Щеголю. Пистолеты, ножи, мечи, боевые топоры...
     Что-нибудь смешное, подумал Лодж. Нужно предложить что-нибудь смешное
и несуразное.
     И он заставил Щеголя произнести:
     - Вилы. На расстоянии трех шагов.
     На экран, мурлыкая застольную песню, выпорхнула  Прелестная  Девушка.
Судя по ее возбужденному виду, она уже успела прилично нагрузиться.
     Но, увидев Философа, с жилета которого стекал  гусиный  жир,  Злодея,
сжимавшего в каждой руке по пистолету, и  Красивую  Стерву,  позванивавшую
бриллиантовым ожерельем, она остановилась как вкопанная и спросила:
     - Что здесь происходит?
     Нищий Философ наконец расстался со стойкой "смирно" и с самодовольной
улыбкой удовлетворенно потер руки.
     - Какая приятная  душевная  обстановка!  -  радостно  воскликнул  он,
источая братскую любовь к окружающим.  -  Наконец-то  мы,  все  девять,  в
сборе...
     Сидевшая в зрительном зале Элис Пейдж вскочила  с  места,  схватилась
руками за  голову,  сжала  ладонями  виски  и,  зажмурившись,  истерически
вскрикнула...

                                    5

     На экране было не восемь персонажей, а девять.
     Персонаж  Генри  Грифиса  участвовал  в   представлении   наравне   с
остальными.
     - Вы сошли с ума, Бэйярд, - сказал Форестер.  -  Если  человек  умер,
значит, он мертв. Не берусь судить, полностью ли прекращается  со  смертью
его  существование,  но,  если,  умерев,   человек   все-таки   продолжает
существовать, то уже на  другом  уровне,  в  другой  плоскости,  в  другом
состоянии,  в  другом  измерении.  Пусть  теологи  или  там  спиритуалисты
пользуются какой угодно терминологией, ответ на этот вопрос у всех один.
     Лодж кивнул в знак согласия.
     - Я хватался за соломинки. Перебирал все возможные варианты. Я  знаю,
что Генри умер. Я знаю, что мертвые не оживают. И тем не менее  вы  должны
согласиться, что это естественно, если при таких обстоятельствах в  голову
лезут самые невероятные мысли. Нелегко нам до конца избавиться от суеверий
- очень уж они живучи.
     - Если мы сейчас пустим дело на самотек,  неминуем  взрыв,  -  сказал
Форестер. - Ведь к тому моменту, когда это произошло, они уже находились в
состоянии крайнего нервного напряжения: тут и сомнения в  целесообразности
и возможности решения проблемы, над которой они давно и безуспешно бьются,
и разного рода конфликты и неурядицы, неизбежные в условиях, когда  девять
человек на протяжении долгих месяцев живут и работают бок о бок,  да  плюс
ко всему еще невроз типа клаустрофобии  [болезненный  страх  находиться  в
закрытом помещении]. И все это день ото дня  нарастало  и  обострялось.  Я
наблюдал этот разрушительный процесс, затаив дыхание.
     -  Предположим,  что  среди  них  нашелся  какой-то  шутник,  который
подменил Генри, - проговорил Лодж. - Что вы на это скажете?  Вдруг  кто-то
из них управлял не только своим персонажем, но и персонажем Генри, а?
     - Человек  не  способен  управлять  более  чем  одним  персонажем,  -
возразил Форестер.
     - Но кто-то же выпустил в пруд кита.
     - Правильно. Однако этот кит быстро исчез. Подпрыгнул разок-другой, и
его не стало. Тому, кто его создал, было не под  силу  продержать  его  на
экране подольше.
     - Декорации и реквизит мы придумываем сообща. Почему же кто-нибудь из
нас не может незаметно для других уклониться  от  оформления  Спектакля  и
сконцентрировать все свои мысли на двух персонажах?
     На лице Форестера отразилось сомнение.
     - Пожалуй, в принципе такое возможно. Но тогда второй персонаж  почти
обязательно получился бы дефектным. А вы заметили хоть малейшую странность
в каком-нибудь из персонажей?
     - Не знаю насчет  странности,  -  ответил  Лодж,  -  но  Инопланетное
Чудовище пряталось...
     - Это не персонаж Генри.
     - Откуда у вас такая уверенность?
     - Генри был человеком не того склада, чтобы сделать своим  персонажем
Инопланетное Чудовище.
     - Хорошо, допустим. Какой же тогда персонаж принадлежал ему?
     Форестер раздраженно хлопнул ладонью по подлокотнику кресла.
     - Ведь я уже говорил вам, Бэйярд, что не знаю, кто из  них  стоит  за
тем или иным действующим лицом Спектакля. Я пытался каждому подобрать  под
пару определенный персонаж, но безуспешно.
     - Если б мы знали, насколько легче было  бы  решить  эту  загадку.  В
особенности...
     - В особенности, если  б  нам  было  известно,  какой  из  персонажей
принадлежал Генри, - докончил Форестер.
     Он встал с кресла и зашагал по кабинету.
     - Ваше предположение относительно какого-то  шутника,  который  якобы
вывел на экран персонаж Генри, имеет одно слабое место, - сказал он. -  Ну
посудите сами, откуда этот мифический шутник мог знать,  какой  ему  нужно
создать персонаж.
     - Прелестная Девушка! - вскричал Лодж.
     - Что?
     - Прелестная Девушка. Она ведь появилась на экране последней. Неужели
не помните? Усатый Злодей спросил, где она, а Деревенский Щеголь  ответил,
что видел ее в салуне...
     - Господи! - выдохнул Форестер. - А Нищий Философ поспешил  объявить,
что все наконец в сборе. Причем с явной издевкой!  Будто  хотел  над  нами
поглумиться!
     - Вы считаете, что это работа того, кто стоит за Философом? Если так,
то он - тот самый предполагаемый шутник. Он  и  вывел  на  экран  девятого
члена труппы - Прелестную Девушку. Но  если  на  экране  собралось  восемь
действующих лиц, ясно, что отсутствующее  -  девятое  -  и  есть  персонаж
Генри.
     - Либо это и вправду чья-то  проделка,  -  сказал  Форестер,  -  либо
персонажи по неизвестной нам причине стали в какой-то степени  чувствовать
и мыслить самостоятельно, частично ожили.
     Лодж нахмурился.
     - Такая версия не для меня, Кент. Персонажи - это образы, которые  мы
создаем в своем воображении, проверяем, насколько они соответствуют своему
назначению, оцениваем, а если они  нас  не  устраивают,  вытесняем  их  из
сознания, и их как не бывало. Они полностью зависят от  нас.  Их  личности
неотделимы от наших. Они не более как плоды нашей фантазии.
     - Вы не совсем правильно поняли меня, - возразил Форестер. - Я имел в
виду машину. Она вбирает в себя наши мысли и из этого сырья создает зримые
образы. Трансформирует игру воображения в кажущуюся реальность...
     - А память?..
     - Думаю, что такая машина вполне может  обладать  памятью,  -  сказал
Форестер.  -  Видит  бог,  она  создана  из   предостаточного   количества
разнообразной точной аппаратуры, чтобы быть почти универсальной. Ее роль в
создании Спектакля значительней, чем наша; большая часть работы  лежит  на
ней, а не на нас. В конце концов, мы ведь  все  те  же  простые  смертные,
какими были всегда. Только что интеллект у нас выше, чем у наших  предков.
Мы  строим  для  себя  механические  придатки,  которые   расширяют   наши
возможности. Вроде этой машины.
     - Не знаю, что вам на это сказать, - произнес Лодж. - Право, не знаю.
Я устал от  этого  переливания  из  пустого  в  порожнее.  От  бесконечных
рассуждений и домыслов.
     Но про себя подумал, что на самом-то деле ему есть  что  сказать.  Он
знал, что машина способна действовать самостоятельно -  заставила  же  она
Щеголя  запустить  индюшкой  в  Философа.  А  впрочем,   то   была   чисто
автоматическая реакция, и это ровно ничего не значит.
     Или он ошибся?
     - Машина могла выпустить на экран персонаж Генри, - убежденно  заявил
Форестер. - Могла заставить Философа над нами издеваться.
     - Но с какой целью? - спросил Лодж. - Если бы у нее  появилось  такое
качество, она держала бы его в тайне. В этом единственная  ее  защита.  Мы
ведь можем ее уничтожить. И скорее всего так бы и  сделали,  если  бы  нам
показалось, что она ожила. Мы бы ее демонтировали, разобрали на  составные
части, разрушили.
     Оба умолкли, и в наступившей тишине Лодж почувствовал, что все вокруг
пронизано ужасом, но ужасом необычным. В нем  слилось  смятение  мыслей  и
чувств, внезапная смерть одного из них, лишний персонаж на  экране,  жизнь
под постоянным надзором, безысходное одиночество...
     - У меня больше голова не варит, - произнес он. -  Поговорим  завтра.
Утро вечера мудренее.
     - Хорошо, - согласился Форестер.
     - Хотите что-нибудь выпить?
     Форестер отрицательно покачал головой.
     Ему  тоже  больше  невмоготу  разговаривать,  подумал  Лодж.  Он  рад
поскорей уйти.
     Как раненое животное. Мы все, как раненые животные,  расползаемся  по
своим углам, чтобы остаться в одиночестве; нас тошнит друг от  друга,  для
нас отрава - постоянно видеть за обеденным столом и встречать в  коридорах
одни и те же лица, смотреть на одни и те же рты, повторяющие одни и те  же
бессмысленные  фразы,  так  что   теперь,   столкнувшись   с   обладателем
какого-нибудь определенного рта, уже знаешь заранее, что он скажет.
     - Спокойной ночи, Бэйярд.
     - Спокойной ночи, Кент. Крепкого вам сна.
     - Увидимся завтра.
     - Разумеется.
     Дверь тихо закрылась.
     "Спокойной ночи. Крепко спите.
     Укусит клоп - его давите".

                                    6

     После завтрака все они собрались в гостиной, и Лодж, переводя  взгляд
с одного лица на другое, понял, что под их внешним спокойствием скрывается
непередаваемый ужас; он почувствовал, как  беззвучным  криком  исходят  их
души, одетые в непроницаемую броню выдержки и железной дисциплины.
     Кент Форестер не спеша старательно прикурил от зажигалки и  заговорил
небрежным будничным тоном, словно бы между прочим, но  Лодж,  наблюдая  за
ним, отлично сознавал, чего стоило Кенту такое самообладание.
     - Нельзя допустить, чтобы это вконец разъело нас изнутри, -  произнес
Форестер. - Мы  должны  выговориться,  поделиться  друг  с  другом  своими
переживаниями.
     - Иными словами - подыскать разумное объяснение тому, что  произошло?
- спросил Сиффорд.
     -  Я  сказал  "выговориться".  Это  тот   случай,   когда   самообман
исключается.
     - Вчера на экране было девять персонажей, произнес Крейвен.
     - И кит, - добавил Форестер.
     - Вы считаете, что один из...
     - Не знаю. Если это проделал кто-то из нас, пусть он или  она  честно
признается. Ведь все мы способны понять и оценить шутку.
     - Если это шутка, то шутка отвратительная, - заметил Крейвен.
     - Это уже другой вопрос, - сказал Форестер.
     - Если бы я узнал, что это просто мистификация, у меня  бы  камень  с
души упал, - проговорил Мэйтленд.
     - То-то и оно, - подхватил Форестер. - Именно это я и желал выяснить.
     - У кого-нибудь из вас есть что сказать? - немного погодя спросил он.
     Ни один из присутствующих не проронил ни слова.
     Молчание затянулось.
     - Никто не признается, Кент, - сказал Лодж.
     - Предположим, что этот  горе-шутник  хочет  сохранить  инкогнито,  -
проговорил Форестер. - Желание вполне понятное при таких  обстоятельствах.
Тогда, может быть, стоит раздать всем по листку бумаги?
     - Раздайте, - проворчал Сиффорд.
     Форестер  вытащил  из  кармана  сложенные  пополам  листы  бумаги  и,
аккуратно разорвав на одинаковые кусочки, роздал присутствующим.
     - Если вчерашнее происшествие произошло по вине одного из  вас,  ради
всего святого, дайте нам знать, взмолился Лодж.
     Листки вернулись к Форестеру. На некоторых было  написано  "нет",  на
других - "какие уж там шутки", а на одном - "я тут ни при чем".
     Форестер сложил листки в пачку.
     - Что ж, значит, эта  идея  себя  не  оправдала,  -  произнес  он.  -
Впрочем, должен признаться, что я не возлагал на нее особых надежд.
     Крейвен тяжело поднялся со стула.
     - Нам всем не дает покоя одна мысль, - проговорил он. - Так почему же
не высказать ее вслух?
     Он умолк и с вызовом посмотрел на остальных, словно давая понять, что
им не удастся его остановить.
     - Генри  здесь  недолюбливали,  -  сказал  он.  -  Не  вздумайте  это
отрицать. Человек он был жесткий, трудный. Трудный во  всех  отношениях  -
такие не пользуются расположением окружающих. Я сблизился  с  ним  больше,
чем остальные члены нашей группы. И я охотно согласился сказать  несколько
слов в его  память  на  сегодняшней  панихиде,  потому  что,  несмотря  на
трудность своего характера, Генри был достоин уважения. Он  обладал  такой
твердой  волей  и  упорством,  какие  редко  встретишь  даже  у   подобных
личностей. Но на душе у него  было  неспокойно,  его  мучили  сомнения,  о
которых никто из нас не догадывался. Иногда в наших с ним кратких  беседах
его прорывало, и он говорил со мной откровенно - по-настоящему откровенно,
как никогда не говорил ни с кем из вас.
     Генри стоял на пороге  какого-то  открытия.  Его  охватил  панический
страх. И он умер.
     А ведь он был совершенно здоров.
     Крейвен взглянул на Сью Лоуренс.
     -  Может,  я  ошибаюсь,  Сьюзен?  -  спросил  он.  Скажите,  убыл  он
чем-нибудь болен?
     - Нет, он был здоров, - ответила  доктор  Сьюзен  Лоуренс.  -  Он  не
должен был умереть.
     Крейвен повернулся к Лоджу.
     - Он недавно беседовал с вами, правильно?
     - Дня два назад, - сказал Лодж. - На вид он  казался  таким  же,  как
всегда.
     - О чем он говорил с вами?
     -  Да,  собственно,  ни  о  чем  особенном.  О  делах  второстепенной
важности.
     - О делах второстепенной важности? - язвительно переспросил Крейвен.
     - Ну ладно. Если вам угодно, извольте, я могу уточнить. Он говорил  о
том, что  не  хочет  продолжать  свои  исследования.  Назвал  нашу  работу
дьявольским  наваждением.  Именно  так  он   и   выразился:   "Дьявольское
наваждение". - Лодж обвел взглядом сидевших в комнате людей.
     - Он говорил с вами настойчивей, чем прежде?
     - Мне не с чем сравнивать, - ответил Лодж. - Дело в том, что  на  эту
тему он беседовал со мной впервые. Пожалуй, из всех, кто  здесь  работает,
один он никогда прежде ни при каких обстоятельствах в разговоре со мной не
затрагивал этого вопроса.
     - И вы уговорили его продолжить работу?
     - Мы обсудили его точку зрения.
     - Вы его убили!
     - Возможно, - сказал Лодж. - Возможно, я  убиваю  вас  всех.  Или  же
каждый из вас убивает себя сам. Почем я знаю? - Он  повернулся  к  доктору
Лоуренс: - Сью, может человек умереть от  психосоматического  заболевания,
вызванного страхом?
     - По клинике заболевания нет, - ответила Сьюзен  Лоуренс.  -  А  если
исходить из практики, то боюсь, что придется ответить утвердительно.
     - Он попал в ловушку, - заявил Крейвен.
     - Вместе со всем человечеством, - в сердцах обрезал его Лодж. -  Если
вам не терпится размять свой указательный палец, направьте его по  очереди
на каждого из нас. На все человеческое общество.
     - По-моему, это не имеет отношения к тому, что нас сейчас интересует,
- вмешался Форестер.
     - Напротив, - возразил Крейвен. - И объясню почему. Из всех  людей  я
последним поверил бы в существование призраков...
     Элис Пейдж вскочила на ноги.
     - Замолчите! - крикнула она. - Замолчите! Замолчите!
     - Успокойтесь, мисс Пейдж, - попросил Крейвен.
     - Но вы же сказали...
     - Я говорю о том, что, если допустить такую возможность, здесь у  нас
сложилась именно та ситуация, в которой у духа, покинувшего тело,  был  бы
повод и, я бы даже сказал, право посетить место,  где  его  тело  постигла
смерть.
     - Садитесь, Крейвен! - приказал Лодж.
     Крейвен в нерешительности помедлил и сел, злобно буркнув что-то  себе
под нос.
     - Если  вы  видите  какой-то  смысл  в  дальнейшем  обсуждении  этого
вопроса, - произнес Лодж, - настоятельно прошу оставить в покое мистику.
     - Мне кажется, здесь нечего  обсуждать,  -  сказал  Мэйтленд.  -  Как
ученые, посвятившие себя  поискам  первопричины  возникновения  жизни,  мы
должны понимать, что смерть есть абсолютный конец всех жизненных явлений.
     - Вы отлично знаете, что это еще нужно доказать, - возразил Сиффорд.
     Тут вмешался Форестер.
     - Давайте-ка оставим эту тему, - решительно сказал  он.  -  Мы  можем
вернуться к ней позже. А сейчас поговорим о другом. - И торопливо добавил:
- Нам нужно выяснить кое-что еще. Скажите, кто-нибудь из вас знает,  какой
персонаж принадлежал Генри?
     Молчание.
     -  Речь  идет  не  о  том,  чтобы  установить  тождество  каждого  из
участников Спектакля с определенным персонажем, - пояснил Форестер.  -  Но
методом исключения...
     - Хорошо, - сказал Сиффорд. - Раздайте еще раз ваши листки.
     Форестер вытащил из кармана оставшуюся бумагу и снова принялся  рвать
ее на небольшие кусочки.
     - К черту эти ваши липовые бумажки! - взорвался Крейвен.  -  Меня  на
такой крючок не поймаешь.
     Форестер поднял взгляд с приготовленных листков на Крейвена.
     - Крючок?
     - А то нет, - вызывающим тоном ответил Крейвен. -  Если  уж  говорить
начистоту,  разве  вы  все  время  не  пытаетесь  дознаться,  кому   какой
принадлежит персонаж?
     - Я этого не отрицаю, - заявил Форестер. - Я нарушил  бы  свой  долг,
если бы  не  пытался  установить,  кто  из  вас  стоит  за  тем  или  иным
персонажем.
     - Меня удивляет, как тщательно мы это скрываем, - заговорил Лодж. - В
нормальной обстановке подобное явление не имело бы значения, но  здесь  мы
живем и работаем в очень сложных условиях.  Мне  думается,  что,  если  бы
каждый из нас перестал делать из этого тайну, всем нам  стало  бы  намного
легче существовать. Что до меня, то я охотно назову свой  персонаж.  Готов
быть первым - вы только дайте команду. - Он замолчал и выжидающе посмотрел
на остальных.
     Команды не последовало.
     Все они глядели на него в упор, и лица их были бесстрастны -  они  не
выражали ни злобы, ни страха, ничего вообще.
     Лодж пожал плечами, сбросив с них бремя неудачи.
     - Ладно, оставим это, - произнес он, обращаясь к Крейвену.  -  Так  о
чем вы говорили?
     - Я хотел сказать, что написать на листке бумаги имя персонажа -  это
все равно, что встать и произнести  его  вслух.  Форестеру  знаком  почерк
каждого из нас. Ему ничего не стоит опознать автора любой записки.
     - У меня этого и в  мыслях  не  было,  -  запротестовал  Форестер.  -
Честное слово. Но в общем-то Крейвен прав.
     - Что же вы предлагаете? - спросил Лодж.
     - Списки типа избирательных бюллетеней  для  тайного  голосования,  -
сказал Крейвен. - Нужно составить списки имен персонажей.
     - Я вы не боитесь,  что  мы  сумеем  опознать  каждого  по  крестику,
поставленному против имени его персонажа?
     Крейвен взглянул на Лоджа.
     - Раз  уж  вы  об  этом  упомянули,  значит,  нужно  учесть  и  такую
возможность, - невозмутимо произнес он.
     - Внизу,  в  лаборатории,  есть  набор  штемпелей,  -  устало  сказал
Форестер.  -  Для  пометки  образчиков  препаратов.  Среди  них  наверняка
найдется штемпель с крестиком.
     - Это вас устраивает? - спросил Лодж Крейвена.
     Крейвен кивнул.
     Лодж медленно поднялся со стула.
     - Я схожу за штемпелем, - сказал он. - А в мое отсутствие  вы  можете
подготовить списки.
     Вот дети, подумал он. Настоящие дети - все как  один.  Настороженные,
недоверчивые,  эгоистичные,  перепуганные  насмерть,  точно   затравленные
животные. Загнанные в тот угол,  где  стена  страха  смыкается  со  стеной
комплекса вины; жертвы, попавшие в  западню  сомнений  и  неуверенности  в
себе.
     Он спустился по металлическим ступенькам в помещение, отведенное  для
лабораторий, и, пока он шел,  стук  его  каблуков  эхом  отдавался  в  тех
невидимых углах, где притаились страх и муки совести.
     Если б не внезапная смерть Генри, подумал он, все бы обошлось. И мы с
грехом пополам все-таки довели бы работу до конца. Но он знал, что  шансов
на это было крайне мало. Ведь если б не умер Генри, обязательно нашелся бы
какой-нибудь другой повод для взрыва. Они для  этого  созрели,  более  чем
созрели. Уже несколько недель самое незначительное  происшествие  в  любой
момент могло поджечь фитиль.
     Он нашел штемпель, пропитанную краской подушечку  и  тяжелыми  шагами
стал взбираться по лестнице.
     На столе лежали списки персонажей. Кто-то принес коробку из-под обуви
и прорезал в ее  крышке  щель,  сделав  из  нее  некое  подобие  урны  для
голосования.
     - Мы все сядем в этой половине комнаты, - сказал Форестер. - А  потом
будем по очереди вставать и голосовать.
     И хотя при слове "голосовать" все недоуменно переглянулись,  Форестер
сделал вид, будто этого не заметил.
     Лодж положил штемпель и подушечку с краской на стол, пересек  комнату
и сел на свой стул.
     - Кто начнет? - спросил Форестер.
     Никто не шелохнулся.
     Их пугает даже это, подумал Лодж.
     Первым вызвался Мэйтленд.
     В гробовом молчании они по очереди  подходили  к  столу,  ставили  на
списках метки, складывали листки и опускали их в  коробку.  Пока  один  не
возвращался, следующий не трогался с места.
     Когда с этим было покончено, Форестер направился к столу, взял в руки
коробку и, поворачивая ее то так, то эдак,  с  силой  потряс,  перемешивая
находящиеся внутри листки, чтобы по порядку, в котором они вначале лежали,
нельзя было догадаться, кому каждый из них принадлежит.
     - Мне нужны двое для контроля, - сказал Форестер.
     Он окинул взглядом присутствующих.
     - Крейвен, - позвал он. - Сью.
     Они встали и подошли к нему.
     Форестер открыл коробку, вынул один листок, развернул его,  прочел  и
отдал доктору Лоуренс, а та передала его Крейвену.
     - Беззащитная Сиротка.
     - Деревенский Щеголь.
     - Инопланетное Чудовище.
     - Красивая Стерва.
     - Прелестная Девушка.
     "Тут что-то не так, -  подумал  Лодж.  -  Только  этот  персонаж  мог
принадлежать Генри. Ведь Прелестная Девушка появилась на экране последней!
Она же была девятой".
     Форестер  продолжал  разворачивать  листки,  произнося  вслух   имена
отмеченных крестиком персонажей.
     - Представитель Внеземной Дружественной Цивилизации.
     - Приличный Молодой Человек.
     Остались неназванными два персонажа.  Только  два.  Нищий  Философ  и
Усатый Злодей.
     Попробую угадать, подумал Лодж. Заключу пари с самим собой.  Пари  за
то, который из них персонаж Генри. Это Усатый Злодей.
     Форестер развернул последний листок и прочел:
     - Усатый Злодей.
     А пари-то я проиграл, мелькнуло у Лоджа. Он услышал, как остальные со
свистом втянули в себя воздух, с  ужасом  осознав,  что  значил  результат
этого "голосования".
     Персонажем  Генри  оказалось  главное  действующее  лицо   вчерашнего
представления, самое деятельное и самое энергичное - Философ.

                                    7

     Записи в блокноте Генри были предельно сжатыми,  почерк  неразборчив.
Символы и уравнения поражали четкостью написания, но у букв  был  какой-то
своеобразный дерзкий наклон; лаконичность фраз граничила с грубостью, хотя
трудно было представить, кого он хотел оскорбить - разве что самого себя.
     Мэйтленд  захлопнул  блокнот,  оттолкнул  его,  и  тот  скользнул  на
середину стола.
     - Ну вот, теперь мы знаем, - произнес он.
     Они сидели с бледными, искаженными страхом лицами, как  будто  вконец
расстроенный и подавленный Мэйтленд был тем самым призраком,  на  которого
вчера намекнул Крейвен.
     - С меня хватит! - взорвался Сиффорд. - Я больше не желаю...
     - Что вы имеете в виду? - поинтересовался Лодж.
     Сиффорд не ответил. Он сидел, положив перед собой руки на стол, и  то
с силой сжимал кулаки, то распрямлял пальцы и  так  их  вытягивал,  словно
усилием воли пытался противоестественно вывернуть их и пригнуть к  тыльной
стороне кистей.
     - Генри был душевнобольным, - отрывисто  сказала  Сьюзен  Лоуренс.  -
Только душевнобольной мог выдвинуть такую бредовую идею.
     - От вас как от врача едва ли можно  было  ждать  другую  реакцию,  -
заметил Мэйтленд.
     - Я работаю во имя жизни, - заявила Сьюзен Лоуренс. - Я уважаю жизнь,
и, пока организм жив, я до последнего мгновения всеми средствами  оберегаю
его и поддерживаю. Я испытываю глубокое сострадание ко всему живому.
     - А мы разве относимся к этому иначе?
     - Я только хочу сказать, что для того,  чтобы  по-настоящему  понять,
какое это чудо - жизнь, нужно себя полностью посвятить  ей  и  всем  своим
существом проникнуться ее могуществом, величием и красотой.
     - Но, Сьюзен...
     - И я знаю... - поспешно продолжала она, не давая ему возразить, -  я
твердо знаю, что жизнь -  это  не  распад  и  разложение  материи,  не  ее
одряхление, не болезнь.  Признать  жизнь  проявлением  крайнего  истощения
материи,  последней  ступенью  деградации  мертвой   природы   равносильно
утверждению, что норма существования Вселенной -  это  застой,  отсутствие
эволюции, разумной жизни и цели.
     - Тут возникает путаница из-за семантики, - заметил Форестер.  -  Мы,
живые существа, пользуемся определенными терминами, вкладывая в  них  свой
специфический смысл, и мы не можем сопоставить их  с  терминами,  имеющими
единый смысл для всей Вселенной, даже если б мы их знали.
     - А мы их, естественно, не знаем, - сказала Элен  Грей.  -  Возможно,
что в ваших соображениях есть  зерно  истины,  особенно,  если  выводы,  к
которым пришел Генри, соответствуют действительному положению вещей.
     - Мы тщательно изучим записи Генри, - угрюмо сказал Лодж. - Мы шаг за
шагом проследим весь ход его мыслей. Я лично считаю его идею ошибочной, но
мы не можем так вот сразу отмести ее - кто  знает,  а  вдруг  он  все-таки
прав.
     - Это вы к тому, что, даже если он  окажется  прав,  наша  работа  не
будет приостановлена?! - так и заклокотал Сиффорд. -  Что  для  достижения
поставленной перед  нами  цели  вы  собираетесь  использовать  даже  такое
унижающее Человека открытие?
     - Разумеется, - сказал Лодж. -  Если  жизнь  в  самом  деле  является
симптомом заболевания и старческого одряхления материи, что ж, пусть  так,
с этим ничего не поделаешь. Как справедливо заметили Кент  и  Элен,  смысл
наших терминов очень  специфичен  и  зависит  от  категорий,  которыми  мы
мыслим. Почему нельзя допустить, что для Вселенной смерть - это... это для
нас жизнь? Если Генри прав, он открыл то, что существовало всегда, испокон
веков.
     - Вы не понимаете, что говорите! - вскричал Сиффорд.
     - Ошибаетесь! - рявкнул Лодж. - У вас просто сдали нервы. У вас и кое
у кого из остальных. И у меня тоже, вероятно. Или же у нас  у  всех.  Нами
завладел и правит страх; у вас это страх перед порученной вам  работой,  у
меня - страх перед тем, что она не будет выполнена. Мы загнаны в тупик, мы
расшибаем мозги о каменные стены своей совести и нравственных  норм.  Будь
вы сейчас на Земле, вы не стали бы так пережевывать эту идею. Возможно, вы
поначалу слегка поперхнулись бы, но, докажи вам, что  предположение  Генри
правильно, вы  б  его  благополучно  проглотили  и  продолжили  бы  поиски
первопричины того заболевания и распада материи, которое мы зовем  жизнью.
А само открытие вы просто приняли бы к сведению, оно всего лишь  расширило
бы ваши знания, и только. Но, находясь здесь, вы бьетесь головой об  стену
и вопите от ужаса.
     - Бэйярд! - вскричал Форестер. - Остановитесь! Вы не смеете...
     - Смею, - огрызнулся Лодж. - И не  остановлюсь.  Меня  тошнит  от  их
хныканья и стенаний. Я устал от этих избалованных  распущенных  фанатиков,
которые довели себя  до  состояния  фанатического  исступления,  заботливо
вскармливая в себе надуманные, беспочвенные  страхи.  Чтобы  справиться  с
нашей задачей, нужны мужчины и женщины, обладающие острым умом  и  твердой
волей. Для такой  работы  требуется  огромная  смелость  и  высокоразвитый
интеллект.
     У Крейвена от ярости побелели губы.
     - Но мы уже работали! - выкрикнул он.  -  Даже  тогда,  когда  против
этого восставали все наши чувства, даже тогда, когда наше представление  о
порядочности, этике, наш рассудок и  религиозный  инстинкт  призывали  нас
бросить эту работу, но мы все-таки ее продолжали. И не  обольщайтесь,  что
нас  удерживали  ваши   сладкоречивые   проповеди,   шуточки,   ободряющее
похлопывание  по  плечу.  Не  обольщайтесь,  что  нас   вдохновляло   ваше
фиглярство.
     Форестер стукнул кулаком по столу.
     - Прекратите этот спор! - потребовал он. - Перейдем к делу.
     Крейвен, еще бледный от гнева, откинулся  на  спинку  стула.  Сиффорд
продолжал сжимать и разжимать кулаки.
     - В записях Генри сформулирован его вывод, - сказал Форестер. -  Хотя
вряд ли это можно считать выводом. Лучше назовем его заключение гипотезой.
Как же, по-вашему, с ней быть? Не обратить на нее внимания, отмахнуться от
нее или же все-таки проверить, насколько его предположение правильно?
     - Я считаю, что его нужно проверить, - заявил Крейвен. - Эту гипотезу
выдвинул Генри. А Генри умер и не может выступить в защиту своей идеи. Наш
долг - взять на себя проверку правильности его предположения: он  заслужил
это.
     -  Если  подобная  гипотеза  вообще  поддается  проверке,  -  заметил
Мэйтленд. - Мне лично кажется, что это скорее относится к философии, чем к
области конкретных наук.
     - Философия идет рука об руку со всеми конкретными науками, - сказала
Элис Пейдж. - Нельзя отказаться от проверки гипотезы Генри только  потому,
что она на первый взгляд представляется очень сложной.
     - При чем тут сложность, - возразил Мэйтленд. - Я хотел сказать... А,
к черту все эти рассуждения, давайте лучше займемся ее проверкой.
     - Согласен, - сказал Сиффорд. Он быстро повернулся  к  Лоджу.  -  Но,
если  проверка  даст  положительные  результаты  или   хоть   какие-нибудь
доказательства в пользу правильности этой гипотезы, если мы не  сумеем  ее
полностью опровергнуть, я немедленно прекращаю  работу.  Предупреждаю  вас
совершенно официально.
     - Это ваше право, Сиффорд. Можете пользоваться им в любое угодное вам
время.
     - Возможно, что будет одинаково трудно доказать как правильность этой
идеи, так и ее ошибочность, произнесла Элен Грей.
     Лодж поймал на себе взгляд Сьюзен Лоуренс - она мрачно  улыбалась,  и
на ее лице было написано невольное восхищение с оттенком  цинизма,  словно
она в этот момент говорила ему: "Вот вы и  снова  добились  своего.  Я  не
думала, что на сей раз вам это удастся. Право, не думала. Но, как  видите,
ошиблась. Однако вы не вечно будете обводить  нас  вокруг  пальца.  Придет
время..."
     - Хотите пари? - шепотом спросил он ее.
     - На цианистый калий, - ответила она.
     Лодж рассмеялся, хотя знал, что она права - права даже больше, чем ей
кажется. Ибо это время уже пришло и спецгруппа N_3 под  кодовым  названием
"Жизнь" фактически перестала существовать. Вызов, который им бросил  Генри
Грифис своими записями в блокноте, подстегнул их, задел за  живое,  и  они
будут работать дальше, будут, как  прежде,  добросовестно  исполнять  свои
рабочие обязанности. Но их творческий пыл угас безвозвратно, потому что  в
души их  слишком  глубоко  въелись  страх  и  предубеждение,  а  мысли  их
спутались в такой клубок, что они почти полностью утратили  способность  к
здравому восприятию действительности.
     Если Генри Грифис стремился  сорвать  выполнение  программы,  подумал
Лодж, он с успехом достиг своей  цели.  Мертвому,  ему  удалось  это  куда
лучше, чем если б он занимался этим живой. Лоджу вдруг  показалось,  будто
он слышит неприятный  жесткий  смешок  Генри,  и  он  в  недоумении  пожал
плечами, потому что у Генри начисто отсутствовало чувство юмора.
     Несмотря на то, что он оказался Нищим Философом, крайне  трудно  было
отождествить его с таким персонажем  -  старым  изолгавшимся  хвастуном  с
изысканными манерами и высокопарной речью. Ведь сам Генри никогда не  лгал
и не бахвалился, манеры его отнюдь  не  отличались  изяществом,  и  он  не
обладал даром красноречия. Он был неловок, молчалив,  а  когда  ему  нужно
было что-нибудь сказать, говорил отрывисто, ворчливо.
     Ну и пасквилянт, подумал Лодж. Неужели он все-таки был совсем другим,
чем казался? Что,  если  он  с  помощью  своего  персонажа  -  Философа  -
высмеивал их, издевался над ними, а они этого даже не подозревали?
     Лодж потряс головой, мысленно споря с самим собой.
     Если предположить, что Философ издевался над ними, то  делал  он  это
очень тонко, так тонко, что ни один из  них  этого  не  почувствовал,  так
искусно, что это никого не задело.
     Но самое страшное заключалось не в  том,  что  Генри  мог  исподтишка
делать из них посмешище. Внушало ужас другое - то, что Философ появился на
экране вторым. Он вышел вслед  за  Деревенским  Щеголем  и,  пока  длилось
представление, все время был в центре внимания, со смаком поедая индюшачью
ножку и дирижируя ею в такт своей  выспренней  речи,  которой  он  поливал
слушателей  как  автоматной  очередью.  Да,  Философ  вообще   был   самым
значительным и активным действующим лицом всего Спектакля!
     Значит, ни один из них не мог экспромтом создать его и  выпустить  на
экран.
     А это снимало подозрение,  по  крайней  мере,  с  четырех  участников
вчерашнего представления.
     И могло означать:
     либо то, что среди них присутствовал призрак;
     либо то, что машина, обладая памятью, сама создала персонаж Генри;
     либо то, что они - все восемь - стали жертвой массовой галлюцинации.
     Однако ни одно из трех предположений не выдерживало никакой  критики.
И вообще, что здесь происходило, казалось абсолютно необъяснимым.
     Представьте группу высококвалифицированных ученых, воспитанных в духе
материалистического подхода к действительности, скептицизма и нетерпимости
ко всему, что отдает душком мистицизма;  ученых,  нацеленных  на  изучение
фактов, и только фактов. Что может привести к распаду  такого  коллектива?
Не клаустрофобия, развившаяся в результате  длительной  изоляции  на  этом
астероиде.  Не  постоянные  угрызения  совести,  причина   которых   -   в
неспособности вырваться из плена прочно укоренившихся этических  норм.  Не
атавистический страх перед призраками. Все это было бы слишком просто.
     Тут действовал какой-то другой  фактор.  Другой  неизвестный  фактор,
мысль о котором еще никому не приходила в голову, подобно тому, как  никто
пока не задумывался о новом подходе  к  решению  поставленной  перед  ними
задачи. Том самом новом подходе, о котором упомянул  за  обедом  Мэйтленд,
сказав, что для проникновения в тайну первопричины  жизненных  явлений  им
следовало бы подступиться к этой проблеме с какой-то другой  стороны.  "Мы
на ложном пути, - сказал тогда Мэйтленд.  -  Нам  необходимо  найти  новый
подход". И Мэйтленд, несомненно, имел в  виду,  что  для  их  исследований
более не годятся старые методы, цель которых - поиск, накопление и  анализ
фактического материала; что научное мышление в течение длительного периода
времени работало в одной единственной, теперь уже порядком истертой  колее
устаревших категорий и не ведало иных путей к познанию...
     Спектакль! - вдруг осенило его. Может, этим фактором  был  Спектакль?
Что, если игра в Спектакль, которая,  по  замыслу,  должна  была  сплотить
членов  группы  и  помочь  им  сохранить  здравый  рассудок,  по  какой-то
непонятной пока причине превратилась в обоюдоострый меч?
     Они начали вставать из-за стола, чтобы разойтись по своим комнатам  и
переодеться к обеду. А после обеда - опять Спектакль.
     Привычка, подумал Лодж. Даже сейчас, когда все полетело к чертям, они
оставались рабами привычки.
     Опять переоденутся к обеду; они опять будут  играть  в  Спектакле.  А
завтра утром они спустятся в лаборатории и снова примутся  за  работу,  но
труд их будет непродуктивным, потому  что  цель,  достижению  которой  они
отдали все свои профессиональные знания, перестала для  них  существовать,
испепеленная страхом, раздирающим душу противоречиями, смертью  одного  из
них, призраками.
     Кто-то тронул его за локоть, и Лодж увидел, что рядом стоит Форестер.
     - Ну что, Кент?
     - Как себя чувствуете?
     - Нормально, - ответил Лодж и,  немного  помолчав,  произнес:  -  Вы,
безусловно, понимаете, что это конец.
     - Мы еще поборемся, - заявил Форестер.
     Лодж покачал головой.
     - Разве что вы, вы ведь моложе меня. А на меня не рассчитывайте  -  я
сгорел вместе с остальными.

                                    8

     Представление началось с того, на чем оно  прервалось  накануне:  все
персонажи на экране,  появляется  Прелестная  Девушка,  а  Нищий  Философ,
самодовольно потирая руки, произносит:
     - Что за душевная обстановка! Наконец-то мы все в сборе.
     Прелестная Девушка (не очень твердо держась  на  ногах):  Послушайте,
Философ, я сама знаю, что опоздала, и незачем это подчеркивать, да  еще  в
такой странной форме! Само собой разумеется, что мы здесь  собрались  всей
компанией. А я... Ну меня задержали крайне важные обстоятельства.
     Деревенский Щеголь (в сторону с крестьянской хитрецой): "Том Коллинз"
[прохладительный напиток, в  состав  которого  входит  джин]  и  игральный
автомат.
     Инопланетное Чудовище (высунув голову  из-за  дерева):  Тск  хрлстлги
вглатер, тск...
     А ведь с представлением что-то неладно, вдруг подумал Лодж.
     В нем явно был какой-то дефект, неправильность, нечто до ужаса  чужое
и непривычное; такое, от чего пробирает дрожь, даже если это новое  чуждое
качество не поддается определению.
     Неладное творилось  с  Философом,  причем  беспокоило  вовсе  не  его
присутствие на экране, а что-то совершенно другое,  необъяснимое.  Странно
измененными  казались  Прелестная  Девушка,  Приличный  Молодой   Человек,
Красивая Стерва и все, все остальные.
     Резко переменился Деревенский Щеголь, а уж он-то, Бэйярд  Лодж,  знал
Деревенского Щеголя как облупленного - знал каждую извилину его мозга, его
мысли, мечты, тайные желания, его грубоватое тщеславие,  нахальную  манеру
посмеиваться над  окружающими,  жгучее  чувство  неполноценности,  которое
побуждало его во имя самоутверждения заниматься  восхвалением  собственной
персоны.
     Словом, он знал его, как каждый из зрителей  должен  был  знать  свой
персонаж, воспринимал его, как что-то более значимое, чем образ, созданный
в воображении; знал его лучше, чем любого  другого  человека,  чем  самого
лучшего друга. Ибо они были связаны теми единственными в своем роде узами,
которые связывают творца с его творением.
     А в этот вечер Деревенский Щеголь заметно отдалился от  него,  словно
бы обрезал невидимые веревочки, с  помощью  которых  им  управляли,  обрел
некую самостоятельность, и в этой самостоятельности уже пробивались первые
ростки полной независимости.
     До Лоджа донеслись слова Философа:
     - Но я никак не мог обойти молчанием тот факт, что мы здесь собрались
в полном составе. Ведь один из нас умер...
     В зрительном зале - ни шумного  вздоха,  ни  шороха,  никто  даже  не
вздрогнул, но чувствовалось, как все  напряглись,  словно  туго  натянутые
скрипичные струны.
     - Мы - это совесть, - произнес Усатый Злодей. -  Отраженная  совесть,
принявшая наш облик и играющая наши роли...
     - Совесть человечества, - сказал Деревенский Щеголь.
     Лодж невольно привстал.
     "Я ведь не  велел  произносить  ему  эту  фразу!  Он  сделал  это  по
собственному почину, без моего приказа. У меня просто  не  возникла  такая
мысль, вот и все. Боже милостивый, я же только  подумал  об  этом,  только
подумал!"
     Теперь-то он знал  причину  необычности  сегодняшнего  представления.
Наконец он понял, в чем странность персонажей.
     Они были не на экране! Они стояли на сцене, на узких подмостках перед
экраном!
     Они. Уже не спроецированные на экран воображаемые образы, а  существа
из плоти и крови. Созданные мыслью марионетки, которые внезапно ожили.
     Он похолодел, похолодел и замер, вдруг со всей ясностью осознав,  что
одной лишь силой мысли  -  силой  мысли  в  сочетании  с  таинственными  и
безграничными возможностями электроники - Человек сотворил жизнь!
     Новый подход, сказал тогда Мэйтленд.
     О господи! Новый подход!
     Они потерпели неудачу в работе и одержали поразительную победу, играя
в часы досуга, и отныне отпадет необходимость  в  особых  группах  ученых,
ведущих исследования в той мрачной области, где живое незаметно  переходит
в  мертвое,  а  мертвое  -  в  живое.  Ведь  для   того,   чтобы   создать
человека-чудовище, достаточно будет сесть перед экраном и вымыслить его  -
кость за костью, волос за волосом, его мозг, внутренности, особые свойства
организма и  все  прочее.  Так  появятся  на  свет  миллионы  чудовищ  для
заселения тех планет. И эти монстры будут людьми, потому что их по заранее
разработанным  проектам  сотворят  их  братья  по   разуму,   человеческие
существа.
     Близится минута, когда персонажи спустятся со сцены в зал и смешаются
со зрителями. Как же поведут себя их  творцы?  Обезумеют  от  ужаса,  дико
завопят, впадут в буйное помешательство?
     Что он, Лодж, скажет Деревенскому Щеголю?
     Что он вообще может сказать ему?
     И - а это куда важней - о чем заговорит с ним сам Щеголь?
     Лодж не в силах был шевельнуться, не мог вымолвить ни слова или  хотя
бы криком предостеречь остальных. Он сидел как каменный  в  ожидании  того
момента, когда они с подмостков спустятся в зал.

Все ловушки Земли

Инвентарная опись была очень длинной. Своим убористым четким почерком он исписал много страниц, перечислив мебель, картины, фарфор, столовое серебро и прочие предметы обстановки - все движимое имущество, накопленное Баррингтонами за долгий период семейной истории.
И теперь, заканчивая опись, последним пунктом он внес в нее самого себя:
ьОдин домашний робот Ричард Дэниел, устаревший, но в хорошем состоянииэ.
Отложив в сторону перо, он собрал все страницы описи в аккуратную стопку и положил на нее сверху пресс-папье - маленькое, тончайшей резьбы пресс-папье из слоновой кости, которое тетя Гортензия привезла из своего последнего путешествия в Пекин.
На этом его работа закончилась.
Отодвинув стул, он встал из-за письменного стола и неторопливо прошелся по гостиной. В этой комнате было собрано множество самых разнообразных реликвий из семейного прошлого. Здесь над каминной полкой висел меч, который когда-то, давным-давно, носил Джонатон во время войны между штатами, а под ним, на самой полке, стоял кубок, который завоевал Коммодор на своей прославленной яхте, и банка с лунной пылью, которую привез Тони, вернувшись после пятой высадки Человека на Луну, и старый хронометр с давно уже выброшенного на свалку семейного космического корабля, совершавшего в свое время рейсы на астероиды.
И на всех стенах почти вплотную друг к другу висели фамильные портреты, и мертвые лица взирали с них на мир, который они помогали создавать.
И Ричард Дэниел подумал, что среди тех, кто жил в последние шестьсот лет, не было ни одного, кого бы он не знал лично.
Вот справа от камина висит портрет старого Руфуса Эндрью Баррингтона - судьи, который жил лет двести назад. А по правую руку от Руфуса находится Джонсон Джозеф Баррингтон, возглавлявший Бюро Паранормальных Исследований, на которое человечество некогда возлагало огромные надежды, ныне утраченные. У двери же, которая ведет на веранду, смутно виднеется хмурое пиратское лицо Дэнли Баррингтона, положившего начало семейному благосостоянию.
И многие, многие другие - администратор, искатель приключений, глава корпорации. Все добрые и честные люди.
Но все пришло к концу. Семья иссякла.
Медленным шагом Ричард Дэниел начал свой последний обход дома - гостиная, тесно заставленная мебелью, небольшой рабочий кабинет со старинными сувенирами, библиотека с рядами древних книг, столовая, в которой сверкал хрусталь и мягко светился фарфор, кухня, блестевшая медью, алюминием и нержавеющей сталью, и спальни на втором этаже, каждая из которых хранила отпечаток личности своих прежних хозяев. И наконец, спальня, где скончалась тетя Гортензия, со смертью которой перестало существовать семейство Баррингтонов.
В опустевшем жилье не ощущалось заброшенности дом словно ждал, что вот-вот в него возвратится былое оживление. Но впечатление это было обманчивым. Все портреты, весь фарфор и серебро, все, что находилось в его стенах, будет продано с аукциона, чтобы покрыть долги. Комнаты будут опустошены и ободраны, вещи разбредутся по белу свету, и последним оскорблением будет продажа самого дома.
Та же судьба ждала и его самого, подумал Ричард Дэниел, ибо он тоже был движимой собственностью. Был частью всего этого имущества, последним пунктом инвентарной описи.
Однако ему они уготовили нечто похуже простой продажи. Потому что прежде, чем пустить с молотка, его должны будут переделать. Ведь никто не захочет дать за него, такого, какой он есть сейчас, приличную сумму. И кроме того, еще существовал закон - закон, который гласил, что ни один робот не имел права жить одной жизнью более ста лет. А он без единой переделки прожил в шесть раз больше.
Он посетил адвоката, и адвокат посочувствовал ему, но не подал никакой надежды.
- Если исходить из закона, - сказал он Ричарду Дэниелу своей отрывистой адвокатской скороговоркой, в настоящий момент вы являетесь злостным правонарушителем. Просто ума не приложу, как вашим хозяевам удалось выйти сухими из воды.
- Они очень любили старинные вещи, - проговорил Ричард Дэниел. - А потом, ведь меня видели очень редко. Почти все время я проводил и доме. Я нечасто отваживался выходить на улицу.
- Но существуют же официальные документы, возразил адвокат. - Вы непременно должны быть зарегистрированы...
- У этой семьи, - пояснил Ричард Дэниел, - когда-то было много влиятельных друзей. Вам должно быть известно, что до того, как для них наступили трудные времена, Баррингтоны были весьма выдающимися фигурами в политике и многих других областях.
Адвокат понимающе хмыкнул.
- Мне все-таки не совсем ясно, - произнес он, - почему вы так противитесь этому. Ведь вас не изменят полностью. Вы останетесь все тем же Ричардом Дэниелом.
- А разве я не утрачу все свои воспоминания?
- Разумеется. Но воспоминания не так уж важны. И вы накопите новые.
- Мне дороги мои воспоминания, - сказал ему Ричард Дэниел. - Это все, что у меня есть. Это единственная истинная ценность, которую оставили мне минувшие шестьсот лет. Вы можете себе представить, господин адвокат, что значит прожить шесть веков с одной семьей?
- Думаю, что могу, - промолвил адвокат. - А что, если теперь, когда семьи уже больше нет, эти воспоминания заставят вас страдать?
- Они утешают меня. Утешают и поддерживают. Благодаря им я проникаюсь чувством собственной значимости. Они вселяют в меня надежду на будущее и дают убежище.
- Неужели вы ничего не понимаете? Ведь как только вас переделают, вам уже не понадобится никакого утешения, никакого чувства собственной значимости. Вы станете новеньким с иголочки. У вас в основных чертах останется только сознание собственной личности - этого они не могут вас лишить, даже если захотят. Вам не о чем будет сожалеть. Вас не будет преследовать чувство неискупленной вины, не будут терзать неудовлетворенные желания, бередить душу старые привязанности.
- Я должен остаться самим собой, - упрямо заявил Ричард Дэниел. - Я познал смысл жизни и то, в каких условиях моя собственная жизнь имеет какое-то значение. Я не могу смириться с необходимостью стать кем-то другим.
- Вам жилось бы гораздо лучше, - устало сказал адвокат. - Вы получили бы лучшее тело. Лучший мыслящий аппарат. Вы стали бы умнее.
Ричард Дэниел поднялся со стула. Он понял, что без толку теряет время.
- Вы не донесете на меня? - спросил он.
- Ни в коем случае, - ответил адвокат. - Что касается меня, то вас здесь нет и не было.
- Благодарю вас, - произнес Ричард Дэниел. - Сколько я вам должен? - Ни гроша, - ответил ему адвокат, - Я не беру гонорар с клиентов, которым перевалило за пятьсот.
Последнее, конечно, было сказано в шутку, но Ричард Дэниел не улыбнулся. Ему было не до улыбок. У двери он обернулся.
ьДля чего, - хотел было он спросить, - для чего нужен такой нелепый закон?э
Но ему незачем было спрашивать - не так уж трудно было догадаться,
Он знал, что всему причиной было человеческое тщеславие. Человек мог прожить немногим больше ста лет, и поэтому такой же срок жизни был установлен для роботов. Но, с другой стороны, робот был слишком дорог, чтобы после ста лет службы его просто-напросто списать в утиль, и был издан закон, по которому нить жизни каждого робота периодически прерывалась. И таким образом человек был избавлен от унизительного сознания, что его верный слуга может пережить его на несколько тысяч лет.
Это было нелогично, но люди всегда были нелогичны.
Нелогичны, но добры. Добры во многом и по-разному.
Иногда они были добры, как Баррингтоны, подумал Ричард Дэниел. Шестьсот лет неиссякаемой доброты. Это была достойная тема для размышлений. Они даже дали ему двойное имя. В нынешние времена мало кто из роботов имел двойное имя. Это было знаком особой любви и уважения.
После неудачного визита к адвокату Ричард Дэниел стал искать другой источник помощи. Теперь, стоя в спальне, где умерла Гортензия Баррингтон и вспоминая об этом, он пожалел, что так поступил. Потому что он поставил священника в невыносимо трудное положение. Адвокату ничего не стоило сказать ему, на что он может рассчитывать. В распоряжении адвокатов были законы, которые почти избавляли их от мучительной необходимости принимать собственные решения.
Но лицу духовного звания свойственна доброта, если оно, конечно, по праву занимает свое место. И тот, к кому он обратился, был добр не только профессионально, но и по натуре, и от этого было еще хуже.
- При определенных условиях, - с какой-то неловкостью сказал ему священник, - я посоветовал бы терпение, смирение и молитвы. Это великое тройное подспорье для каждого, кто пожелает этим воспользоваться. Но я не уверен, что вам нужно именно это.
- Вы сомневаетесь, - сказал Ричард Дэниел, - потому что я робот.
- Видите ли... - промямлил священник, сраженный столь прямым заявлением.
- Потому что у меня нет души?
- Право же, - жалобно сказал священник, - вы ставите меня в неудобное положение. Вы задаете мне вопрос, над решением которого на протяжении столетий бились лучшие умы церкви.
- Но этот вопрос, - заявил Ричард Дэниел, - должен решить для себя каждый человек.
- Если бы я только мог! - в смятении воскликнул священник. - Как бы я хотел решить его!
- Если это поможет вам, - произнес Ричард Дэниел, - могу признаться - иногда я подозреваю, что у меня есть душа.
Он тут же ясно увидел, что его последние слова вконец расстроили этого доброго человека. С его стороны было жестоко произносить их, упрекнул себя Ричард Дэниел. Они не могли не смутить священника, ведь в его устах это высказывание уже не было простым умозаключением, а свидетельством специалиста.
И, покинув кабинет священника, он вернулся домой, чтобы продолжить опись имущества.
Теперь с описью было покончено, и бумаги стопкой сложены там, где Дэнкурт, агент по продаже движимого и недвижимого имущества, сможет найти их, когда явится сюда завтра утром, и для Ричарда Дэниела, выполнившего свой последний долг перед семейством Баррингтонов, наступила пора заняться самим собой.
Он вышел из спальни, закрыл за собой дверь, не спеша спустился по лестнице и направился по коридору в маленькую каморку за кухней, которая была отдана в его полное распоряжение.
И это, в приливе гордости напомнил он себе, гармонично сочеталось с его двойным именем и его шестьюстами годами. Не так уж много роботов имели комнаты, пусть даже маленькие, которые они могли бы назвать своими.
Он вошел в каморку, зажег свет и закрыл за собой дверь.
И впервые взглянул в лицо трудностям задуманного им шага.
Плащ, шляпа и брюки висели на крючке, а под ними на полу были аккуратно поставлены галоши. Сумка с инструментами лежала в углу каморки, деньги были спрятаны под одной из досок пола, где он много лет назад устроил тайник.
Дальше тянуть бессмысленно, сказал он себе. На счету была каждая минута. Путь предстоял долгий, а ему необходимо быть на месте до рассвета.
Он опустился на колени, приподнял едва державшуюся на паре гвоздей доску, засунул под нее руку и вытащил несколько пачек банкнотов, деньги, которые он много лет хранил на черный день.
Там было три пачки банкнотов, аккуратно перетянутых эластичными лентами, - накопленные за долгие годы чаевые, денежные подарки к рождеству и дню рождения, вознаграждения за кое-какие работы, с которыми он особенно хорошо справился. Он открыл на своей груди дверцу и положил в специальное отделение все деньги, за исключением нескольких бумажек, которые он засунул в набедренный карман.
Сняв с крючка брюки, он принялся надевать их. Нелегкое это было дело, ведь до сих пор он никогда не носил никакой одежды, если не считать того, что несколько дней назад он примерял эти самые брюки. Ему повезло, подумал он, что давно умерший дядя Майкл был дородным мужчиной, иначе брюки ни за что бы ему не подошли.
Надев брюки, он застегнул ьмолниюэ и затянул их на талии поясом, потом втиснул ноги в галоши. Эти галоши внушали ему некоторое беспокойство. Ведь летом ни один человек не выходит на улицу в галошах. Но он ничего не мог придумать получше. Ни одна пара найденной им в доме обычной обуви даже приблизительно не подходила ему по размеру.
Он надеялся, что никто этого не заметит, у него ведь не было другого выхода. Так или иначе он должен был закрыть свои ступни, потому что, обрати на них кто-нибудь внимание, они сразу же выдадут его с головой.
Он надел плащ, и плащ оказался для него слишком короток, он надел шляпу, и она оказалась тесноватой, но он все-таки натянул ее поглубже, и она плотно села на его металлический череп, и он сказал себе, что это только к лучшему: теперь ее не сорвет даже самый сильный ветер.
Он захватил полную сумку своих запасных частей и инструментов, которыми он почти никогда не пользовался. Быть может, глупо было брать их с собой, но все это как бы составляло с ним единое целое и по праву должно было последовать за ним. У него было так мало собственных вещей - только деньги, которые он скопил по доллару, да эта его сумка.
Зажав под мышкой сумку, он прикрыл дверь каморки и направился по коридору к выходу.
У массивной парадной двери он в нерешительности остановился и, обернувшись, бросил взгляд вглубь дома, но увидел лишь темную пустую пещеру, из которой исчезло все, что некогда наполняло ее жизнью. Здесь не осталось ничего, что могло бы удержать его, ничего, кроме воспоминаний, а воспоминания он уносил с собой.
Он вышел на крыльцо и закрыл за собой дверь.
И теперь, подумал он, как только за ним закрылась дверь дома, вся ответственность за его будущие поступки легла на его собственные плечи. Он убегал. На нем было надето платье. Он ночью вышел на улицу без разрешения хозяина. И все это было нарушением закона.
Его мог остановить любой полицейский, даже просто первый встречный. У него не было абсолютно никаких прав. И сейчас, когда не осталось никого из Баррингтонов, за него некому было замолвить слово.
Он спокойно прошествовал по дорожке, открыл ворота и медленно пошел до улице, и ему почудилось, будто дом зовет его и просит вернуться. Его потянуло назад, его сознание твердило, что он должен вернуться, но ноги его упрямо продолжали шагать вперед.
Он одинок, подумал он, и теперь одиночество из мысленной абстракции, которая много дней владела его сознанием, превратилось в действительность. Вот он идет по улице - громоздкое неприкаянное созданье, которому в эту минуту не для чего жить, нечего начинать и нечего кончать, некое безликое, беззащитное существо, затерянное в бесконечности пространства и времени.
Но он все шел и шел, и с каждым остававшимся позади кварталом он медленно, точно ощупью, возвращался к своему ьяэ, вновь становился старым роботом в старой одежде, роботом, бегущим из дома, который уже более не был домом.
Он поглубже запахнул на себе плащ и устремился дальше по улице, и сейчас он шел быстро, потому что уже пора было поспешить.
Ему встретилось несколько человек, но они не обратили на него внимания. Мимо проезжали машины, но его никто не побеспокоил.
Он вышел к ярко освещенному торговому центру и остановился, с ужасом вглядываясь в это залитое светом открытое пространство. Он мог обойти его стороной, но на это ушло бы много времени, и он стоял в нерешительности, собираясь с духом, чтобы выйти из мрака.
Наконец он решил, и, еще плотнее запахнув плащ и низко надвинув на лоб шляпу, быстрым шагом двинулся вперед.
Кое-кто из покупателей обернулся и посмотрел в его сторону, и он почувствовал, как по спине его забегали мурашки. Внезапно галоши показались ему в три раза больше, чем они были на самом деле, и - что его особенно стесняло - при ходьбе они громко и неприятно чавкали.
Он спешил, до конца торговой части улицы оставалось не более квартала.
Раздался пронзительный полицейский свисток, и Ричард Дэниел, подскочив от неожиданности, в панике бросился бежать. Он бежал без оглядки, подгоняемый унизительным, бессмысленным страхом, в развевающемся за спиной плаще, звучно шлепая галошами по тротуару.
Вырвавшись из освещенной полосы, он нырнул в благодатную тьму жилого квартала и побежал дальше.
Где-то вдалеке завыла сирена, и он, перемахнув через забор, помчался по чьему-то двору. Он прогрохотал по дорожке, по садику, находившемуся позади дома. Откуда-то с визгливым лаем выскочила собака и включилась в общий гвалт погони.
Ричард Дэниел с размаху ударился об изгородь и, пробив ее, прошел насквозь под трескучий аккомпанемент ломающихся прутьев и перекладин. Собака но отставала, и к ней теперь присоединились другие.
Он пересек еще один двор, выбежал из ворот и тяжело затопал по улице. Завернул в другие ворота; пробежал новый двор, опрокинул таз с водой и, наткнувшись на бельевую веревку, разорвал ее в своем безудержном беге.
За его спиной в окнах домов начали вспыхивать огни и захлопали входные двери, выпуская на улицу людей, которым не терпелось узнать, из-за чего весь этот шум и гам.
Он пробежал еще несколько кварталов, ворвался в еще один двор и, забившись в куст сирени, замер и прислушался. Издалека еще доносился редкий собачий лай и крики, но сирены уже не было слышно.
Он преисполнился благодарностью за то, что больше не слышит сирены, благодарностью и стыдом. Ибо он знал, что причиной его панического бегства был он сам; он бежал от призраков, бежал от вины.
Но он поднял на ноги всю округу и был уверен, что и сейчас еще раздаются тревожные телефонные звонки и очень скоро это место наводнят полицейские.
Он потревожил осиное гнездо, и ему необходимо было убраться отсюда подальше. Поэтому он потихоньку вылез из куста сирени и быстро пошел по улице по направлению к окраине.
Наконец он выбрался из города, отыскал шоссе и заковылял по его терявшейся вдали пустынной полосе. Когда появлялась легковая машина или грузовик, он сходил с дороги и степенно шествовал по обочине. Когда же машина или грузовик благополучно проезжали мимо, он снова переходил на свою неуклюжую рысь.
За много миль он увидел огни космопорта. Добравшись наконец туда, он оставил шоссе, подошел к ограде и, стоя в темноте, стал смотреть, что делается по ту сторону.
Группа роботов занималась погрузкой большого звездолета, и там были еще и другие космические корабли, темными массами вздымавшиеся из своих шахт.
Он внимательно разглядывал роботов, тащивших тюки со склада через ярко освещенную прожекторами площадку. Это была именно та ситуация, на которую он рассчитывал, хоть он и не надеялся, что она так быстро подвернется, - он боялся, что ему придется день-два скрываться, пока не представится такой удобный случай. И хорошо, что он сразу же наткнулся на такие благоприятные обстоятельства: ведь сейчас уже вовсю идет охота на беглого робота в человеческом платье. Он сбросил плащ, снял брюки и галоши, отшвырнул в сторону шляпу. Из сумки с инструментом он вынул резак, отвинтил кисть руки и вставил резак на ее место.
Прорезал в ограде дыру, протиснулся через нее, обратно приделал кисть и положил резак в сумку. Осторожно ступая в темноте, он подошел к складу, все время держась в его тени.
Все очень просто, сказал он себе. Нужно только выйти на свет, схватить какой-нибудь тюк или ящик, втащить его вверх по трапу и спуститься в трюм. Как только он окажется внутри корабля, ему нетрудно будет отыскать укромное местечко, где он сможет скрываться до посадки на первую планету.
Он пододвинулся к углу склада, потихоньку выглянул и увидел трудившихся роботов, непрерывной цепью поднимавшихся с тюками груза по трапу и спускавшихся вниз за новой поклажей.
Но их было слишком много, и шли они почти в затылок друг другу. А площадка была слишком ярко освещена. Он никогда не сумеет влиться в этот поток.
И все равно это ничего бы ему не дало, в отчаянии подумал он, ведь между ним и этими гладкими, лоснящимися существами была огромная разница. Он напоминал человека в костюме другой эпохи; со своим шестисотлетним телом он выглядел бы цирковым уродцем рядом с ними.
Он шагнул назад в тень склада, уже зная, что проиграл. Все его самые дерзкие, тщательно разработанные планы, которые он продумал до мельчайших подробностей, пока трудился над инвентаризацией, лопнули как мыльный пузырь.
И все потому, подумал он, что он почти никогда не выходил из дома, был лишен настоящего контакта с внешним миром, не следил за изменениями, которые вносились в тела роботов, отстал от моды. В своем воображении он рисовал себе, как это произойдет, и вроде бы все учел, а когда пришла пора действовать, все обернулось иначе.
Теперь ему нужно подобрать выброшенную им одежду и поскорее найти какое-нибудь убежище, где он может собраться с мыслями и придумать что-нибудь еще.
За складом раздался неприятный резкий скрежет металла, и он снова выглянул за угол.
Цепь роботов распалась, они стекались к зданию склада, а оставшиеся откатывали трап от грузового люка.
К кораблю, направляясь к лесенке, шли три человека в униформе, и у одного из них в руке была пачка бумаг.
Погрузка была закончена, корабль должен был с минуты на минуту подняться, а он был здесь в какой-нибудь тысяче футов, и единственное, что ему оставалось, - это стоять и смотреть, как он улетит.
И все-таки непременно должен быть какой-то способ пробраться внутрь, сказал он себе. Если бы он только сумел это сделать, все его невзгоды остались бы позади - по крайней мере, самая большая из грозивших ему неприятностей.
Мысль, внезапно вспыхнувшая в его мозгу, ошеломила его, словно пощечина. Был выход из этого положения! Он тут бездельничает, распуская нюни, а между тем все это время у него под носом была возможность осуществить свой план!
~Внутри корабля~, думал он раньше. А ведь в этом не было никакой необходимости. Ему вовсе не обязательно находиться ~внутри~ корабля!
Он бросился бежать назад, в темноту, чтобы, сделав круг, приблизиться к звездолету с другой стороны, не освещенной прожекторами склада. Он надеялся успеть вовремя.
Он с грохотом промчался по космопорту и, подбежав к кораблю, увидел, что, судя по всему, тот еще пока не собирался взлетать.
Как безумный, он начал рыться в своей сумке и наконец нашел то, что искал, - ему раньше к в голову не приходило, что из всего ее содержимого ему когда-нибудь понадобится именно это. Он вытащил круглые присоски и укрепил их на своем теле; по одной на каждом колене, по одной на каждом локте, по одной на каждой подошве и кисти рук.
Он привязал сумку к поясу и полез вверх по огромному стабилизатору, неловко подтягиваясь с помощью присосок. Это было довольно трудно. Ему никогда не приходилось пользоваться присоскаки, а для этого требовалась определенная сноровка - чтобы с их помощью взобраться повыше, нужно было с силой прижимать одну из них к поверхности стабилизатора и только после этого отлеплять другую.
Но он должен был все это проделать. Другого выхода у него не было.
Он взобрался на стабилизатор, и теперь над ним возвышалось огромное стальное тело звездолета, подобное устремившейся к небу металлической стене, гладкая поверхность которой была рассечена узкой полосой якорных мачт. Перед его глазами мерцала в вышине громада металла, отражавшая слабый, изменчивый свет звезд.
Фут за футом поднимался он по металлической стене. Горбатясь и извиваясь, как гусеница, он полз наверх, испытывая благодарность за каждый завоеванный фут.
Вдруг он услышал приглушенный, постепенно нарастающий грохот, и вместе с грохотом пришел ужас.
Он знал, что присоски недолго смогут противостоять вибрации пробуждающихся реактивных двигателей и не выдержат ни секунды, когда корабль начнет подниматься.
Шестью футами выше находилась его единственная надежда - последняя, самая верхняя якорная мачта.
Потеряв голову, он судорожно стал карабкаться по содрогавшемуся цилиндрическому корпусу корабля, отчаянно цепляясь за его стальную поверхность точно муха.
Гром двигателей нарастал, вытесняя весь остальной мир, а он все лез вверх в каком-то тумане едва теплившейся, почти мистической надежды. Если он не доберется до этой якорной мачты, то может считать себя погибшим.
Упади он в шахту, заполненную раскаленными газами, с ним будет покончено.
Одна из присосок отскочила, и он чуть было не полетел вниз, но другие не подвели, и он удержался.
Забыв об осторожности, он отчаянным броском взметнулся вверх по металлической стене, поймал кончиками пальцев перекладину, собрав все свои силы, ухитрился уцепиться за нее.
Сейчас грохот уже перешел в яростный пронзительный визг, раздиравший тело и мозг. Немного погодя визг оборвался, уступив место мощному гортанному рычанию, и корабль перестал вибрировать. Уголком глаза он увидел, как покачнулись и поплыли огни космопорта.
Медленно и очень осторожно он стал подтягиваться вдоль стального бока корабля, пока ему не удалось покрепче ухватиться за перекладину, но даже это не избавило его от ощущения, будто чья-то гигантская рука, зажав его в кулаке, яростно размахивает им, описывая стомильную дугу.
Потом рев двигателей смолк, наступила мертвая тишина, и со всех сторон его обступили стальные немигающие звезды. Он знал, что где-то внизу под ним покачивалась Земля, но видеть ее он не мог.
Подтянув свое тело к перекладине, он забросил за нее ногу и, выпрямившись, уселся на корпус корабля.
Никогда ему не приходилось видеть столько звезд, ему и не снилось, что их может быть такое мужество. Они были неподвижные и холодные, словно застывшие светящиеся точки на бархатном занавесе; они не мигали, но мерцали, и казалось, будто на него уставились миллионы глаз. Солнце находилось внизу, немного в стороне от корабля, и слева, по самому краю цилиндра блестел под его лучами безмолвный металл, очерчивая серебристой каймой отраженного света один бок корабля. Земля была далеко за кормой - висевший в пустоте призрачный зеленовато-голубой шар в клубящемся ореоле атмосферы.
Предоставленный самому себе, Ричард Дэниел сидел на металлическом корпусе набиравшего скорость звездолета, и все его существо преисполнилось ощущением таинственности, неизъяснимого наслаждения, ощущением одиночества и заброшенности, и его сознание, защищаясь от этого, сжалось в маленький, полный смятения плотный шарик.
Он смотрел. Больше ему нечем было занять себя. Теперь уже все в порядке, подумал он. Но как долго придется ему смотреть на это? Сколько времени должен он провести здесь, в открытом пространстве, - самом смертоносном из всех пространств?
Только сейчас до него дошло, что он не имел ни малейшего представления о том, куда направляется корабль и сколько времени продлится полет. Он знал, что это был звездолет, а это означало, что корабль держит путь за пределы солнечной системы, это означало, что в какой-то момент полета он войдет в гиперпространство. Вначале с чисто академическим интересом, а потом уже с некоторым страхом он принялся размышлять над тем, как может повлиять гиперпространство на ничем не защищенный объект. Впрочем, сейчас еще рано об этом беспокоиться, философски рассудил он, придет время, когда это выяснится само собой - ведь все равно он не в силах что-либо предпринять.
Он снял со своего тела присоски, положил их в сумку, потом одной рукой привязал сумку к металлической перекладине и, порывшись в ней, достал короткий кусок стального троса с кольцом на одном его конце и карабином на другом. Он перебросил конец с кольцом через перекладину, протянул другой конец с карабином сквозь кольцо и, обвив себя тросом, защелкнул карабин под мышкой.
Теперь он был в безопасности; он уже мог не бояться, что, сделав неосторожное движение, оторвется от корабля и уплывет в пространство.
Вот он и устроился не хуже других, подумал Ричард Дэниел: мчится с огромной скоростью, и что с того, что даже не знает куда, - нужно только запастись терпением. Он вдруг почему-то вспомнил, что сказал ему на Земле священник. ьТерпение, смирение и молитвыэ, - сказал тот, видимо упустив из виду, что терпение робота неиссякаемо.
Ричард Дэниел знал, что пройдет много времени, пока он прибудет на место. Но времени у него было предостаточно, намного больше, чем у любого человеческого существа, и он вполне мог истратить некоторую его часть впустую. Он прикинул, что у него не было никаких потребностей - он не нуждался ни в пище, ни в воздухе, ни в воде, он не нуждался в сне и в отдыхе. Ему ничто не могло повредить.
Однако если вдуматься, не исключено, что все-таки возникнут кое-какие неприятности.
Во-первых, холод. Поверхность звездолета была пока еще очень теплой благодаря нагретому солнцем боку, откуда тепло до металлической обшивке распространялось на теневую часть корпуса, но наступит момент, когда солнце настолько уменьшиться в размере, что перестанет греть, и он будет обречен на лютый космический холод.
А как подействует на него холод? Не станет ли его тело хрупким? Не повлияет ли он на функции его мозга? А может, он сотворит с ним что-то такое, о чем он даже и не догадывается?
Он почувствовал, что к нему вновь подползает страх, попытался оттолкнуть его, и страх подобрал свои щупальца, но не ушел совсем, затаившись на самой границе сознания.
Холод и одиночество, подумал он. Но ведь он в силах совладать с одиночеством. А если он н сумеет с ним справиться, если одиночество окажется невыносимым, если ему станет невтерпеж, он забарабанит по корпусу корабля, и тогда наверняка кто-нибудь выйдет посмотреть, в чем дело, и втащит его внутрь.
Но на это его может толкнуть только безысходное отчаяние, сказал он себе. Ведь если они выйдут из корабля и обнаружат его, он пропал. Стоит ему прибегнуть к этой крайней мере, и он лишится всего - его побег с Земли потеряет всякий смысл.
Поэтому он расположился поудобнее и стал терпеливо ждать, пока истечет положенное время, не давая притаившемуся страху переползти через порог сознания и во все глаза разглядывая раскинувшуюся перед ним вселенную.
Вновь заработали моторы, на корме бледно-голубым светом замерцали реактивные двигатели и, даже не ощущая ускорения, он понял, что корабль начал свой долгий трудный разгон к скорости света.
Достигнув этой скорости, они войдут в гиперпространство. Он заставлял себя не думать об этом, пытался внушить себе, что ему нечего бояться, но он не желал исчезать, этот величественный призрак неведомого.
Солнце становилось все меньше, пока не превратилось в одну из звезд, и пришло время, когда он уже не мог отыскать его среди других светил. И холод вступил в свои права, но, похоже, это ему ничем не грозило, хоть он и чувствовал, что похолодало.
Быть может, то же самое будет и с гиперпространством, сказал он себе, как бы отвечая мучившим его страхам, Но это прозвучало неубедительно. Корабль все мчался и мчался вперед, и роковой синевой отливала поверхность его двигателей.
И в какой-то момент его мозг вдруг выплеснулся во вселенную.
Он сознавал, что существует корабль, но лишь постольку, поскольку это было связано с осознанием многого другого; не было якорной мачты, и он более не владел своим телом. Он разметался по вселенной; был вскрыт и раскатан в тончайшую пленку. Он одновременно был в дюжине, а может и в сотне мест, и это очень смущало его, и первым побуждением его было как-то противостоять тому неведомому, что может с ними произойти, - одолеть это и собрать себя. Но сопротивление ничего ему не дало, стало даже еще хуже, потому что порой ему казалось, что, сопротивляясь, он лишь сильнее растягивает в стороны свое существо, увеличивая расстояние между его частями, и от этого он испытывал все большую неловкость.
И он отказался от борьбы и теперь лежал неподвижно, рассыпавшийся на множество осколков; страх постепенно оставлял его, и он сказал себе, что теперь ему все безразлично, тут же усомнившись, так ли это на самом деле.
Постепенно, по капле, к нему возвращался разум, и, вновь обретя способность мыслить, он довольно безучастно подумал о том, что, возможно, это и есть гиперпространство, впрочем, уже уверенный, что не ошибся. И он знал, что, если это правда, ему очень долго придется существовать в таком состоянии; пройдет много времени, пока он привыкнет к нему и научится ориентироваться, пока сможет найти себя и собрать воедино, пока поймет до конца, что с ним происходит, если это вообще доступно пониманию.
Поэтому он лежал там без особых переживаний, без страха и удивления, словно бы отдыхая и поглощая информацию, которая отовсюду беспрепятственно вливалась в его существо.
Каким-то необъяснимым образом он сознавал, что тело его - та оболочка, в которой ютилась небольшая часть его нынешнего существа, - по-прежнему было прочно привязано к кораблю, и он знал, что понимание этого уже само по себе было первым маленьким шагом к определению своего состояния. Он знал, что ему необходимо было как-то сориентироваться. Он непременно должен был если не понять, то хотя бы по возможности освоиться с создавшимся положением.
Он раскрылся, и существо его раздробилось, рассыпалось - та важнейшая его часть, которая чувствовала, знала и мыслила; тончайшей субстанцией раскинулся он по вселенной, грозной и необъятной.
Ему захотелось узнать, такова ли она всегда, эта вселенная, или сейчас перед ним была иная, освобожденная вселенная, мятежная вселенная, сбросившая оковы размеренного порядка, пространства и времени.
Так же медленно и осторожно, как он недавно полз по поверхности корабля, он начал постепенно подбираться к разметавшимся по вселенной осколкам своего существа. Он действовал интуитивно, повинуясь каким-то неосознанным импульсам, но казалось, что все идет так, как нужно, ибо мало-помалу он вновь обретал власть над собой и ему наконец удалось собрать в несколько островков рассыпавшиеся части своего ьяэ.
На этом он остановился и теперь лежал там, неведомо где, пытаясь украдкой завладеть этими островками разума, из которых, как он полагал, состояло его существо.
У него это получилось не сразу, но потом он приноровился, и неведомое начало отступать, хотя его по-прежнему не покидало сознание невероятности происходящего.
Он попробовал осмыслить это, и оказалось, что это не так-то легко. Он лишь сумел представить себе, что вместе со всей вселенной на волю вырвался и он сам, что пали цепи рабства, которыми опутывал его другой, нормальный и упорядоченный мир, и он более не был подвластен законам пространства и времени.
Он мог видеть, и познавать, и чувствовать независимо от расстояний, если можно было употребить здесь это слово, и он понимал самую суть некоторых явлений, о которых никогда раньше даже не думал, понимал инстинктивно, не находя для этого словесного выражения, не умея объединить эти явления и почерпнуть из них какую-нибудь определенную информацию.
Снова перед ним, уходя в бесконечность, раскинулась вселенная, и это была иная, в каком-то смысле более совершенная вселенная, и он знал, что со временем - если сейчас существовало такое понятие, как время, - он лучше освоится с ней и приоткроет завесу неведомого.
Он исследовал, изучал, ощущал, а вместо того, что именовалось временем, было необъятное всегда.
Он с жалостью подумал о тех, кто был заперт внутри корабля, кому не дано было постичь истинное великолепие звезд, о тех, кто был лишен возможности проникнуть в безграничные дали и чье видение мира никогда не выйдет за пределы плоской галактической равнины.
И вместе с тем он даже не знал, что именно он видел и познавал; он только ощущал и впитывал и становился частью этого нечто, а оно становилось частью его самого - его сознание, казалось, было бессильно придать этому четкую форму определенного явления, измерить, уяснить сущность. Могущественным и подавляющим было это нечто, настолько, что оно по-прежнему оставалось для него расплывчатым и туманным. Он не испытывал ни страха, ни удивления, ибо там, где он находился, видимо, не существовало ни того, ни другого. И в конце концов он понял, что это был как бы потусторонний мир, не подчинявшийся нормальным законам пространства и времени, мир, в котором не было места обычным эмоциям, и в распоряжении существа, привыкшего к иным канонам пространства и времени, не было никаких инструментов, никакого измерительного прибора, с помощью которых оно смогло бы свести все это к категориям, доступным познанию.
Не было ни времени, ни пространства, ни страха, ни удивления - так же, как и настоящего прозрения.
А потом вновь вдруг возникло время, и разум его был втиснут обратно в металлическую клетку черепа, и он слился со своим телом, опять стал скованным, жалким, нагим и замерзшим.
Он увидел иные созвездия и понял, что его занесло далеко от родных мест, а впереди на черном фоне неба, точно расплавленный в горне металл, пылала звезда.
Растерянный, он сидел там, снова превратившись в ничтожную песчинку, а вселенная уменьшилась до размеров небольшого свертка.
Он деловито проверил состояние троса, который соединял его с кораблем, и трос оказался в полном порядке. Его сумка с инструментом, как и раньше, была привязана к перекладине. Ничто не изменилось.
Он попытался восстановить в памяти все великолепие виденного, попытался вновь подобраться к границе познания, еще недавно столь близкой, но это великолепие и то, что он познал - если он на самом деле тогда что-нибудь познал, - все ушло в небытие.
Он бы заплакал, но плакать он не мог, а преклонный возраст не позволял ему броситься в припадке отчаяния на поверхность корабля и заколотить пятками.
Поэтому он продолжал сидеть на своем месте, глядя на солнце, к которому они приближались, и наконец появилась планета, и он понял, что она и была конечной целью их путешествия; ему даже захотелось узнать, что это за планета и на каком она находится расстоянии от Земли.
Тело его немного нагрелось, когда корабль, чтобы быстрее погасить скорость, несколько раз пронесся сквозь атмосферу, и он пережил несколько довольно неприятных минут, когда корабль ввинтился в густой, непроницаемый туман, который, несомненно, не имел ничего общего с атмосферой Земли.
Он изо всех сил вцепился в перекладину и висел так, пока в вихре раскаленного газа, вырывавшегося из сопл реактивных двигателей, корабль мягко опускался на поле космопорта. Корабль приземлился благополучно. Ричард Дэниел быстро слез с корабля и успел нырнуть в туман, прежде чем его кто-либо заметил.
Очутившись в безопасности, он обернулся и взглянул на корабль, и, несмотря на то, что корпус скрывали облака клубившихся газов, он его отчетливо видел, но не как сооружение, а как схему. Он в недоумении уставился на нее: что-то неладное было в этой схеме, что-то было не так, где-то в ней была ошибка, неправильность.
Он услышал лязг приближавшихся грузовых тележек; схема схемой, а задерживаться больше не следовало.
Он медленно вошел в гущу тумана и начал кружить по полю, все дальше уходя от корабля. Наконец он выбрался к границе космопорта, за которой начинался город.
Он неторопливо побрел до улице и внезапно обнаружил, что город был не город в привычном понимании этого слова.
Ему повстречалось несколько спешивших куда-то роботов, которые промчались мимо слишком быстро, чтобы по их виду можно было что-нибудь понять. Но он не встретил ни одного человека.
И вдруг он сообразил, что в этом-то и заключалась странность городка. Это был не человеческий город.
Здесь не было зданий, предназначавшихся для людей, не было ни магазинов, ни жилых домов, ни церквей, ни ресторанов. Были лишь длинные, уродливые бараки, сараи для хранения оборудования и машин, огромные, занимавшие обширные площади склады и гигантские заводы. И больше ничего. По сравнению с улицами, которые ему случалось видеть на Земле, это место было унылым и голым.
Он понял, что это был город роботов. И планета роботов. Мир, который был закрыт для людей, место, непригодное для их существования, но в то же время настолько богатое какими-то природными ископаемыми, что само напрашивалось на разработку. И проблема разработки была решена очень просто - ее поручили роботам.
Какая удача, сказал он себе. Ему повезло и в этом. Он попал туда, где в его жизнь не будут вмешиваться люди. Здесь, на этой планете, он будет предоставлен самому себе.
Но к этому ли он стремился? - спросил он себя, потому что раньше ему некогда было поразмыслить на эту тему. Он был слишком поглощен своим бегством с Земли, чтобы как следует вдуматься в это. Он отлично сознавал, от чего он бежит, но не отдавал себе отчета, к чему его бегство может привести.
Он прошел еще немного, и город кончился. Улица превратилась в тропинку, которая терялась в колыхавшемся под ветром тумане.
Он вернулся назад.
Он помнил, что на одном из бараков висела вывеска: ьДЛЯ ПРИЕЗЖИХэ, и решил зайти туда.
Внутри барака за письменным столом сидел старинный робот. У него было старомодное и чем-то очень знакомое тело. И Ричард Дэниел понял, что знакомым оно казалось потому, что было таким же старым, облезлым и несовременным, как и его собственное.
Несколько опешив, он присмотрелся повнимательнее и увидел, что, несмотря на большое сходство, тело робота в мелочах отличалось от его тела. Видимо, более новая модель, выпущенная лет эдак на двадцать позже.
- Добрый вечер, незнакомец, - произнес древний робот. - Ты прибыл к нам на этом корабле?
Ричард Дэниел кивнул.
- Поживешь у нас до прилета следующего?
- Может быть, и поселюсь у вас, - ответил Ричард Дэниел. - Если я надумаю здесь остаться.
Древний работ снял с крючка ключ и положил его на стол.
- Ты чей-нибудь представитель?
- Нет, - ответил Ричард Дэниел.
- А я было подумал, что ты кого-нибудь представляешь. Люди не могут находиться здесь или же просто не хотят, поэтому они присылают вместо себя роботов.
- У вас здесь много приезжих?
- Хватает. Большей частью эти самые представители. Но есть и беглые, которые ищут у нас убежища. Могу поручиться, мистер, что ты из них.
Ричард Дэниел промолчал.
- Не беспокойся, для нас это не имеет значения, - заверил его древний робот. - Только веди себя прилично. Некоторые из наших наиболее уважаемых граждан прибыли сюда, спасаясь бегством.
- Очень мило, - сказал Ричард Дэниел. - А как насчет тебя? Должно быть, ты тоже из беглых?
- Ты судишь по моему телу? Ну, тут дело обстоит несколько иначе. Это наказание.
- Наказание?
- Видишь ли, я был старшим грузчиком при складе и порядком бездельничал. Поэтому они уволили меня, устроили суд и признали виновным. Потом они заткнули меня в это старое тело, и мне придется торчать в нем на этой вонючей работе, пока не найдется другой преступник, которого следует наказать. Они могут наказывать только по одному преступнику за раз, потому что у них есть только одно-единственное устаревшее тело. С этим телом получилась забавная история. Один из наших ребят по делам службы отправился в командировку на Землю, нашел там на свалке эту кучу металлолома и, возвращаясь домой, прихватил ее с собой - видно, для смеха. Знаешь, вроде того, как иногда люди для смеха приобретают скелет.
Он пристально, с хитрецой, посмотрел на Ричарда Дэниела.
- Сдается мне, незнакомец, что твое тело...
Но Ричард Дэниел не дал ему кончить.
- Судя по всему, - сказал он, - у вас не так-то много преступников.
- Что правда, то правда, - с грустью признал древний робот, - в основном коллектив у нас крепкий.
Ричард Дэниел потянулся за ключом, но древний робот прикрыл ключ рукой.
- Раз ты беглый, - заявил он, - придется тебе уплатить вперед.
- Я заплачу за неделю, - сказал Ричард Дэниел, давая ему деньги.
Робот отсчитал сдачу.
- Я забыл предупредить тебя. Тебе нужно будет пройти пластикацию.
- Пластикацию?
- Да. Тебя должны покрыть слоем пластика. Он защищает от воздействия атмосферы. Она черт те что творит с металлом. Это тебе сделают в соседнем доме.
- Спасибо. Я немедленно этим займусь.
- Пластик быстро снашивается, - добавил древний робот. - Тебе придется обновлять его почти каждую неделю.
Ричард Дэниел взял ключ и, пройдя по коридору, нашел свой номер. Он отпер дверь и вошел. Комнатка оказалась маленькой, но опрятной. Вся ее обстановка состояла из письменного стола и стула.
Он бросил в угол свою сумку, сел на стул и попытался почувствовать себя дома. Но у него ничего не получилось, и это было очень странно - разве он только что не снял для себя дом?
Он сидел, погрузившись в воспоминания и пытаясь пробудить в себе чувство радости и торжества, ведь ему так ловко удалось замести свои следы. Но тщетно.
Возможно, ему не подходит это место, подумал он, и он был бы более счастлив на какой-нибудь другой планете. Не вернуться ли на корабль и не посмотреть ли, что делается на следующей планете?
Он еще успеет, если поспешит. Нужно поторопиться, потому что корабль, покончив с выгрузкой товаров, предназначавшихся для этой планеты, и погрузив новые, тут же улетит.
Он поднялся со стула, не приняв еще окончательного решения.
И вдруг он вспомнил, как, стоя в водовороте тумана, он смотрел на корабль и тот предстал перед ним в виде схемы, и, когда он подумал об этом, в мозгу его что-то щелкнуло, и он ринулся к двери.
Теперь ему стало ясно, какая ошибка била в схеме корабля - был неисправен клапан инжектора; он должен был успеть туда до того, как корабль поднимется.
Он выбежал из двери и пронесся по коридору. Вихрем промчался через вестибюль и выскочил на улицу, по дороге мельком взглянув на испуганное лицо древнего робота. Тяжело топая по направлению к космопорту, он пытался вспомнить схему, но не мог представить ее целиком - в памяти всплывали лишь отдельные фрагменты, восстановить ее полностью не удавалось.
И в тот момент, когда все его мысли были заняты восстановлением схемы, он услышал гром заработавших двигателей.
- Подождите! - закричал он. - Подождите меня! Вы не можете...
Яркая вспышка света в мгновение преобразила мир, ставший вдруг ослепительно белым, из ниоткуда со свистом налетела могучая невидимая волна, закружила и отшвырнула его назад с такой силой, что он упал. Он покатился по булыжной мостовой, и от ударов металла о камень во все стороны полетели искры. Белизна стала такой невыносимо яркой, что он чуть не ослеп, потом она быстро померкла, и мир погрузился во тьму.
Он со звоном ударился о какую-то стену и остался лежать, ослепленный вспышкой, а мысли его, суетясь и обгоняя друг друга, неслись вслед ускользающей схеме.
Откуда эта схема? - подумал он. Почему он увидел схему корабля, на котором пересек космос, схему, показавшую ему неисправный инжектор? И как это получилось, что он узнал инжектор и даже заметил его неисправность? Дома, на Земле, Баррингтоны частенько подшучивали над тем, что он, будучи сам механическим агрегатом, не имел никакой склонности к технике. И вот он мог бы спасти тех людей и корабль - мог бы спасти их всех, если бы вовремя понял значение схемы. Но он оказался тугодумом и тупицей, и теперь все они погибли.
Мрак перед его глазами рассеялся, и, вновь обретя зрение, он медленно поднялся на ноги и ощупал свое тело в поисках повреждений. Если не считать одной-двух вмятин, он совсем не пострадал.
Роботы бежали к космопорту, где пылали пожары и взрывом были уничтожены все строения.
Кто-то потянул его за локоть, и он обернулся. Это был древний робот.
- Тебе здорово повезло, - сказал древний робот. - Вовремя же ты убрался оттуда.
Ричард Дэниел молча кивнул, и неожиданно его поразила ужасная мысль: а вдруг они решат, что это его работа? Он ушел с корабля; он признался, что сбежал; он ни с того ни с сего выскочил из дома за несколько секунд до взрыва. Не так уж сложно все это увязать и прийти к выводу, что он устроил на корабле диверсию, а потом, раскаявшись, бросился в последний момент обратно, чтобы исправить содеянное. На первый взгляд все это выглядело чертовски убедительно.
Но пока еще ничего не произошло, успокоил себя Ричард Дэниел. Ведь знал об этом один только древний робот - он был единственным, с кем он разговаривал, единственным, кто знал о его прибытии в город.
Есть выход, подумал Ричард Дэниел, есть очень простой выход. Он отогнал эту мысль, но она вернулась. Ты сам себе хозяин, настойчиво повторяло сознание. Ты все равно уже нарушил человеческий закон. А нарушив его, ты поставил себя вне закона. Стал изгоем. Для тебя теперь существует один-единственный закон - закон самозащиты.
Но есть же еще закон роботов, возразил себе Ричард Дэниел. В этой общине есть свои законы и суды. Есть правосудие.
Это закон общины, зудела пиявка, присосавшаяся к его мозгу, местный закон, который значит немногим больше закона племени - и чужак по нему всегда не прав.
Ричард Дэниел почувствовал, как его захлестывают холодные волны страха, и понял, даже не вдумываясь, что пиявка была права.
Он повернулся и пошел по улице к бараку для приезжих. В темноте его нога за что-то зацепилась, и он споткнулся и упал. Кое-как взгромоздившись на колени, он стал шарить руками по булыжникам, пытаясь найти предмет, сваливший его с ног. Это был тяжелый стальной прут, один из обломков, заброшенный сюда взрывом. Стиснув в кулаке конец прута, он встал.
- Вот незадача, - сказал древний робот. - Тебе следует быть поосторожнее.
И в этих словах прозвучала едва уловимая двусмысленность, намек на что-то невысказанное, ехидный намек на какую-то тайну.
Ты ведь нарушил другие законы, бубнила пиявка в мозгу Ричарда Дэниела. А не нарушить ли еще один? И почему, если понадобится, не нарушить еще сотню? Все или ничего. Зайдя так далеко, ты не можешь допустить, чтобы все сорвалось. Теперь ты уже не можешь позволить, чтобы кто-нибудь стал на твоем пути.
Древний робот отвернулся, и Ричард Дэниел поднял стальной прут, но вдруг древний робот из робота превратился в схему. Ричард Дэниел увидел все мельчайшие внутренние детали, весь механизм шагавшего впереди него робота. И если разъединить вот эти проволочки, если пережечь вот эту катушку, если...
Стоило ему об этом подумать, как вместо схемы опять возник робот, спотыкающийся робот, который, пошатнувшись, с грохотом рухнул на булыжник.
Ричард Дэниел в страхе завертел головой, оглядывая улицу, но поблизости никого не было.
Он вновь повернулся к упавшему роботу и не спеша опустился рядом с ним на колени. Осторожно положил прут на землю. И почувствовал огромную благодарность - ведь каким-то чудом он не совершил убийства.
Робот неподвижно распростерся на булыжнике.
Когда Ричард Дэниел поднял его, тело робота безжизненно повисло. И вместе с тем с ним не случилось ничего особенного. Чтобы вернуть его к жизни, нужно было всего-навсего исправить нанесенные его механизму повреждения. А в таком состоянии он был столь же безвреден, как и мертвый, подумал Ричард Дэниел.
Он стоял с роботом на руках, раздумывая, куда бы его спрятать. Вдруг он заметил проход между двумя зданиями и решительно направился туда. Он увидел, что одно из зданий стояло на уходивших в землю подпорках и между ним и землей было свободное пространство высотою в фут или около того. Он стал на колени и подсунул робота под здание. Потом поднялся и отряхнул со своего тела грязь и пыль.
Вернувшись в свою комнатушку в бараке, он нашел. какую-то тряпку и счистил остатки грязи. И крепко задумался.
Он увидел корабль в виде схемы, но, не поняв ее значения, ничего в ней не изменил. Только что он увидел внутреннее устройство древнего робота и сознательно воспользовался этим, чтобы спасти себя от преступления - от убийства, которое он уже готов был совершить.
Но как он это сделал? Казалось, существует только один ответ: он вообще ничего не сделал. Просто подумал, что нужно разъединить две проволочки, пережечь одну-единственную катушку - и только он подумал об этом, как это свершилось.
Может, он и не видел никакой схемы. Может, это было всего лишь результатом психологического процесса, синтезом его наблюдений и ощущений. Он задумался над причиной появления у себя необыкновенной способности видеть устройства как бы без их внешних оболочек. Подсознательно, по аналогии нашел объяснение, которое до поры до времени вполне его удовлетворило.
Он вспомнил, что нечто подобное он испытал в гиперпространстве. Ему пришлось увидеть там много непонятного. И в этом-то и заключался ответ, взволнованно подумал он. В гиперпространстве с ним что-то произошло. Наверное, оно каким-то образом расширило границы его восприятия. Возможно, у него появилась способность видеть в иных измерениях, то есть у его сознания появилось новое свойство.
Он вспомнил, как еще на первом корабле ему захотелось заплакать, когда он забыл все великолепие виденного и то, что он познал. Но теперь он понял, что рано было лить слезы. Ибо кое-что все-таки осталось. Он теперь по-новому воспринимал действительность и мог, пусть вслепую, пользоваться этим - неважно, что он пока еще не знал толком, к чему применить эту способность: это не имело значения.
Главное, что он владел этим и мог этим пользоваться, и для начала этого было достаточно.
Откуда-то из передней части барака донесся чей-то крик, и он вдруг сообразил, что крик этот звучит уже давно...
- Хьюберт, где ты? Ты здесь, Хьюберт? Хьюберт... Хьюберт!
Не имя ли это древнего робота? Может, они уже хватились его?
Ричард Дэниел вскочил на ноги, растерянно прислушиваясь к этому голосу. А потом уселся обратно. Пусть покричат, сказал он себе. Пусть выйдут и поищут его. В этой комнатушке он в безопасности. Он заплатил за нее, и сейчас она была его домом, и никто не осмелится ворваться к нему.
Но это был не дом. Как ни старался он убедить себя, он не чувствовал себя дома. Дома у него не было. Домом была Земля, подумал он. Но не вся Земля, а только одна определенная улица, и эта часть Земли была навсегда для него закрыта. Она закрылась для него со смертью доброй старой леди, которая пережила свое время; она закрылась для него в тот момент, когда он покинул свой дом и бежал.
Он был вынужден признаться себе, что ему нет места ни на этой планете, ни на какой другой. Его место на Земле с Баррингтонами, а это было недостижимо.
Он подумал, что, может быть, ему все-таки стоило остаться на Земле и подвергнуться переделке. Он вспомнил, что сказал адвокат о воспоминаниях, которые могут обернуться бременем и мукой. В конце концов, не разумнее ли было начать все сначала?
На какое он мог рассчитывать будущее со своим устаревшим телом и устаревшим мозгом? С телом, которое на этой планете служит для роботов тюрьмой? И таким мозгом - впрочем, с мозгом дело обстояло иначе, ведь теперь у него появилось новое качество, которое компенсировало недостаток любых других новейших усовершенствований.
Он сидел и прислушивался и вдруг услышал голос дома - преодолевая световые годы пространства, несся к нему зов дома, который молил его вернуться. И он увидел поблекшую гостиную с отпечатком былого величия канувших в вечность лет. Он с болью вспомнил маленькую каморку за кухней, которая принадлежала ему одному.
Он встал и заходил по комнате - три шага, поворот, еще три шага, новый поворот и снова три шага.
Его обступили видения, запахи, звуки дома, окружили, обволокли, и ему отчаянно захотелось узнать, не одарило ли его гиперпространство таким могуществом, что он мог бы усилием воли перенестись на знакомую улицу.
При этой мысли он содрогнулся, испугавшись, что это может произойти. А может быть, испугавшись самого себя, того запутавшегося в противоречиях существа, каким он был теперь - не преданного, начищенного до блеска слуги, а безумца, который путешествовал снаружи космического корабля, который чуть было не убил другое существо, который выстоял перед лицом непередаваемых ужасов гиперпространства и вместе с тем трусливо отступал при встрече с воспоминаниями.
Он подумал, что ему неплохо было бы прогуляться. Осмотреть город, познакомиться с его окрестностями. К тому же, пытаясь занять свои мысли чем-то конкретным, он вспомнил, что, как его недавно предупредили, ему необходимо подвергнуться пластикации.
Он вышел из комнаты, быстро прошел до коридору, а когда он уже пересекал вестибюль, его кто-то окликнул.
- Хьюберт, - произнес чей-то голос, - где ты пропадал? Я жду тебя целую вечность.
Ричард Дэниел резко обернулся и увидел сидевшего за письменным столом робота. В углу, прислонившись к стене, стоял другой робот, а на столе лежал обнаженный роботов мозг.
- Ведь ты Хьюберт, верно? - спросил тот, что сидел за столом.
Ричард Дэниел открыл рот, но слова застряли у него в горле.
- Я так и думал, - проговорил робот. - Ты, видно, меня не узнал. Я Энди. Меня послал судья для того, чтобы привести в исполнение приговор. Он решил, что чем раньше мы с этим управимся, тем лучше. Он сказал, что ты отбыл положенный срок и обрадуешься, когда узнаешь, что они приговорили другого.
Ричард Дэниел испуганно посмотрел на лежавший на столе обнаженный мозг.
Робот указал на стоявшее в углу металлическое тело.
- Оно теперь поприличнее, чем тогда, когда тебя из него извлекли, - с хриплым смешком сказал он. - Его подремонтировали, отполировали и разгладили все вмятины. И даже немного модернизировали. В соответствии с последней моделью. У тебя будет отменное тело, получше, чем до того, как тебя запихнули в это чудовище.
- Не знаю, что и сказать, - заикаясь, выдавил из себя Ричард Дэниел. - Понимаешь, я не...
- Все в порядке, можешь не благодарить, - радостно воскликнул робот. - Ты ведь отсидел даже лишнее - судья не собирался упрятать тебя на такой долгий срок.
- Все-таки спасибо, - сказал Ричард Дэниел. - Большое спасибо.
Он удивился самому себе, был поражен той легкостью, с которой произнес эти слова, озадачен собственной хитростью и лицемерием. Стоит ли отказываться, если они дадут ему это тело? Больше всего на свете он нуждался сейчас в новом теле!
Судьба по-прежнему была за него, подумал Ричард Дэниел. Ему снова повезло. Ведь ему не хватало только этого, чтобы окончательно замести свои следы.
- Его покрыли новым слоем пластика и подправили все, что нужно, - сообщил Энди. - Ганс потрудился сверх нормы.
- Тогда приступим к делу, - потребовал Ричард Дэниел.
Другой робот ухмыльнулся.
- Вполне понятно, что тебе не терпится выбраться из этого тела. Наверное, это отвратительно - жить в такой куче металлолома.
Выйдя из-за стола, он приблизился к Ричарду Дэниелу.
- Иди в угол, - сказал он, - и получше обопрись о стену. Недоставало, чтобы ты брякнулся на пол, когда я разъединю контакт. Стоит один разок свалиться как следует, и это тело развалится на куска.
- Ладно, - согласился Ричард Дэниел.
Он прошел в угол, и прислонился к стене, и как следует уперся ногами в пол.
Он пережил довольно страшный момент, когда Энди отсоединил его зрительный нерв и он ослеп. И он почувствовал сильный приступ тошноты, когда его черепная коробка отделилась от туловища, а когда Энди отсоединил все остальное, он струсил окончательно.
Теперь он был серым комком, без тела, без головы, без глаз и всего прочего. От него остался лишь клубок мыслей, которые переплелись, словно черви в ведре, и это ведро болталось где-то в небытии.
Его затопил страх, непередаваемый кошмарный страх. А что, если все это подстроено? Вдруг они узнали, кто он на самом деле и что он сделал с Хьюбертом? Что, если они возьмут его мозг да куда-нибудь спрячут на один-два года, а то и на целую сотню лет? И это будет только простым отправлением их правосудия, подумал он.
Он переключился на себя и попытался побороть страх, но страх то набегал, то откатывался, точно волны.
А время все тянулось и тянулось - тянулось слишком долго, его прошло намного больше, чем требовалось на пересадку мозга из одного тела в другое. Хотя не исключено, что это ему только кажется, пытался он себя успокоить. Ведь в его теперешнем положении у него не было никакой возможности измерить время. У него не было никаких контактов с внешним миром, которые могли бы помочь ему определить время.
Потом вдруг у него появились глаза.
И он понял, что все идет как надо.
Постепенно к нему вернулись все ощущения, у него снова было тело, и в этом непривычном теле он чувствовал себя неловко.
Первое, что он увидел, было его старое, изношенное тело, стоявшее в углу, и при виде его он исполнился острой жалости, и ему пришло в голову, что он сыграл с этим телом злую шутку. Он сказал себе, что оно заслужило лучшую долю - лучшую долю, чем быть брошенным на этой чужой планете и превратиться в захудалую тюрьму. Оно прослужило ему верой и правдой шестьсот лет, и он не имел права покинуть его. Но он его покидал. Он становился прямо-таки настоящим специалистом по расставанию со старыми друзьями, с презрением подумал Ричард Дэниел. Сперва на Земле он покинул дом, а теперь бросает на произвол судьбы свое верное тело.
И тут он вспомнил кое-что другое - вспомнил про деньги, которые были спрятаны в старом теле.
- Что с тобой, Хьюберт? - спросил Энди.
Их нельзя там оставить, сказал себе Ричард Дэниел, ведь они ему нужны. А кроме того, оставь он деньги в старом теле, их кто-нибудь потом найдет, и это выдаст его. Он не мог их там оставить, а прямо заявить на них свои права было, пожалуй, опасно. Если он так поступит, этот робот, этот Энди решит, что он воровал на работе или занимался каким-нибудь побочным бизнесом. Он мог попробовать подкупить Энди, но никогда не знаешь, чем такое может кончиться. Энди вполне мог оказаться праведником, и тогда не оберешься неприятностей. И вдобавок он не имел никакого желания расстаться даже с частью денег.
Вдруг его осенило - он уже знал, что ему следует сделать. И, еще не додумав эту мысль до конца, он превратил Энди в схему.
Вот этот контакт, подумал Ричард Дэниел, протягивая руку, чтобы подхватить падающую схему, которая снова стала роботом. Он мягко опустил его на пол и бросился через комнату к своему старому телу. За какие-нибудь несколько секунд он без труда открыл ящичек на груди, достал деньги и запер их в свое новое тело.
Потом он заново превратил лежавшего на полу робота в схему и наладил поврежденный контакт.
Пошатываясь, Энди неловко поднялся с пола и со страхом взглянул на Ричарда Дэниела.
- Что со мной было? - испуганным голосом спросил он.
Ричард Дэниел удрученно покачал головой.
- Не знаю. Просто ты взял да и упал на пол. Я было побежал к двери, чтобы позвать на помощь, но ты зашевелился и пришел в себя.
Энди был ошеломлен.
- Никогда в жизни со мной не случалось ничего подобного, - проговорил он.
- На твоем месте, - посоветовал Ричард Дэниел, - я бы попросил, чтобы хорошенько проверили весь твой механизм. Должно быть, у тебя реле с дефектом или барахлит какой-нибудь контакт.
- Пожалуй, я так и сделаю, - согласился Энди. - Ведь это опасно.
Он медленно подошел к столу, взял другой мозг и направился с ним к стоявшему в углу потрепанному телу.
Внезапно он остановился и воскликнул: - Послушай-ка, чуть было не забыл! Меня просили кое-что передать тебе. Беги на склад. На подходе еще один корабль. Он сядет с минуты на минуту.
- Еще один, и так быстро?
- Ты же знаешь, как это бывает, - с негодованием произнес Энди. - Когда дело касается нас, они не берут себе за труд придерживаться расписаний. Мы месяцами не видим ни одного корабля, а потом являются два, а то и три сразу.
- Что ж, спасибо, - сказал Ричард Дэниел, направляясь к двери.
Вновь уверовав в себя, он вразвалку зашагал по улице. Ему казалось, что он теперь непобедим и ничто не может остановить его.
Потому что он был роботом-счастливчиком!
Может так быть, спросил он себя, что этой удачливостью его наделило гиперпространство, подобно тому как оно наделило его способностью к схемовидению, или как там это называется. Ведь в каком-то смысле гиперпространство завладело им, перекрутило, отлило его заново, изменило по сравнению с тем, каким он был раньше.
Впрочем, что касается удачи, ему везло всю его жизнь. Ему очень повезло с хозяевами; с их стороны он видел много знаков внимания, он добился немалых привилегий и почтенной должности, ему разрешили прожить шестьсот лет. Факт совершенно невероятный. Как бы ни были влиятельны Баррингтоны, этими шестьюстами годами он в основном был обязан только чистому везению.
Во всяком случае, его удачливость и способность к схемовидению давали ему большие преимущества над другими роботами, которые могли встретиться на его пути. А не ставит ли это его выше самого Человека? - спросил он себя. Нет, даже сама мысль об этом была кощунством. Не было на свете робота, который мог хотя бы сравняться с Человеком.
Но мысль упорно продолжала вторгаться в его сознание, и независимо от того, было ли это проявлением дурных наклонностей или неумением отличить плохое от хорошего, он не чувствовал при этом особых угрызений совести, которые, как ему казалось, он должен был испытывать.
Ближе к космопорту ему навстречу стали попадаться другие роботы; то один, то другой из них приветствовали его и называли Хьюбертом, некоторые останавливались, чтобы пожать ему руку и выразить радость по поводу того, что он наконец выбрался из каталажки.
Их дружелюбие поколебало его самоуверенность. Он даже начал сомневаться, вывезет ли его на этот раз удача, так как кое-кого из роботов явно удивило, что он не назвал их по имени, а кроме того, он затруднился ответить на несколько вопросов. У него появилось предчувствие, что на складе ему будет крышка, ведь он не знал там ни одного робота и даже отдаленно не представлял себе, в чем заключается его обязанности. И если на то пошло, он даже не знал, где этот склад находится.
Он почувствовал, что его охватывает паника, и невольно бросил быстрый взгляд по сторонам, подумывая о том, как бы удрать. Ибо ему было совершенно очевидно, что до склада он не доберется.
Он понял, что попал в ловушку и больше не может плыть по течению, полагаясь на свою удачливость. В ближайшие же несколько минут он обязан что-нибудь придумать.
Не зная зачем, но убежденный, что должен что-то предпринять, он свернул было на боковую улицу, как вдруг услышал в вышине гром и, подняв голову, увидел сквозь облака всполохи изрыгаемого реактивными двигателями пламени.
Он стремительно повернулся и со всех ног помчался к космопорту; прибежал он туда как раз в тот момент, когда корабль, пыхтя, шел на посадку. И увидел, что это был старый корабль. Обшарпанный, неуклюжий и приземистый, он чем-то смахивал на висельника.
Это бродяга, сказал он себе, шатающийся из порта в порт, подбирающий любой груз, а иной раз и кредитоспособного пассажира, которому нужно попасть на какую-нибудь тихую планетку, лежащую в стороне от регулярных рейсов.
Он дождался, пока открылся грузовой люк и был спущен трап, вышел на поле и, обгоняя беспорядочную толпу грузчиков, направился к кораблю. Он знал, что должен действовать так, словно у него есть полное право войти внутрь корабля, словно ему точно известно, какая его там ждет работа. Если его окликнут, он притворится, что не слышит, и не остановится.
Он быстро поднялся по трапу, едва сдерживаясь, чтобы не побежать, и пролез в люк, отодвинув складки занавеса, напоминавшего мехи гармоники, который служил защитой от атмосферы.
Его подошвы гремели по металлическим плитам пола, пока он шел к узкой лесенке, которая вела вниз на другой грузовой уровень.
Спустившись, он остановился у подножия лесенки и стал напряженно прислушиваться. Сверху до него донесся стук металлической двери и звук шагов, направлявшихся по проходу к уровню, который находился как раз над ним. Наверное, это корабельный казначей или первый помощник, сказал он себе, а может, и сам капитан, который спускается в трюм, чтобы проследить за выгрузкой.
Стараясь не шуметь, он отошел от лесенки, отыскал укромный уголок и, скорчившись, забился в него.
Над головой он слышал голоса грузчиков и шум работы, потом раздался скрежет и глухие удары - это волокли к трапу тюки и ящики.
Прошли часы, а может, часами ему показались минуты, а он все сидел скорчившись в своем углу. Услышав, что грузчики что-то тащат вниз, он стал молиться, чтобы они не спустились на его уровень - он надеялся, что никто не вспомнит, как он вошел первым, надеялся, что если кто и вспомнит, то решит, что он покинул корабль вместе со всеми.
Наконец все кончилось, шаги стихли. Вскоре он услышал отдаленный грохот автоматически поднимавшегося трапа и стук двери грузового люка.
Тянулись томительные минуты ожидания. Он ждал грома. Когда он раздался, у него зазвенело в голове; он ждал чудовищной вибрации - она сотрясла корабль и, подняв его над планетой, швырнула в пространство.
Потом все успокоилось, и он понял, что корабль вышел за пределы атмосферы и лег на курс.
И тут до него дошло, что он добился своего.
Ибо сейчас он был только безбилетным пассажиром. Он уже не был Ричардом Дэниелом, беглецом с Земли. Он не попался ни в одну ловушку Человека, он замел свои следы и теперь пустился в путь.
Но на душе у него скребли кошки, потому что все сошло слишком гладко, неправдоподобно гладко...
Он попытался проанализировать себя, попытался собрать свою личность в фокус, попытался дать оценку происшедшим в нем изменениям.
Какова бы ни была природа его новых способностей, Человеку они были недоступны, Человек не сумел развить их в себе, не смог достичь такого совершенства.
Он опередил не только других роботов, но и самого Человека. Он обладал (или находился на подступах к обладанию) тем, что Человек столетиями безуспешно искал, изучал и чем пытался завладеть.
Страшная беспощадная мысль: неужели это великое наследие в конце концов предназначалось для роботов? И паранормальные способности, которые Человек в течение столь длительного времени старался выявить в себе, станут уделом роботов, тогда как самому Человеку волей-неволей придется довольствоваться только чувственным восприятием действительности. Был ли он, Ричард Дэниел, первым из многих? Или все объяснялось тем, что он побывал в гиперпространстве? Может ли эта способность стать достоянием любого, кто в полной мере подвергнется непосредственному воздействию загадочных сил вырвавшейся из плена времени, обезумевшей вселенной? Может ли такое, или даже большее, обрести Человек, если он тоже отдаст себя во власть абсолютного хаоса нереальности?
Он все прятался в своем углу, и в мозгу его роились мысли и предположения, и он искал ответ, но настоящего ответа не было.
Без участия воли его сознание вдруг расширилось, распростерлось во все стороны, и в мозгу его стала вырисовываться схема, вернее, отдельные ее детали, и постепенно появлялись все новые детали, пока перед его мысленным взором не возникла схема всего корабля, на котором он сейчас находился.
Не скупясь на время, он внимательно просмотрел ее и нашел кое-какие неполадки: ослабленное соединение и он подтянул его; цепь, которой грозил разрыв, - и он укрепил ее и обновил; насос, дававший незначительную утечку, - и он ликвидировал эту утечку.
Через сотню-другую часов его нашел один из членов экипажа и привел к капитану.
Капитан сердито взглянул на него.
- Кто ты? - спросил он.
- Безбилетник, - ответил ему Ричард Дэниел.
- Твое имя, - потребовал капитан, положив перед собой лист бумаги и берясь за карандаш, - постоянное местожительство и имя хозяина?
- Я отказываюсь отвечать вам, - грубо заявил Ричард Дэниел, зная, что так говорить не следовало, ибо роботу не положено отказываться от выполнения прямого приказа Человека.
Но капитан вроде бы не возмутился. Он положил карандаш и с хитрым выражением погладил свою черную бороду.
- Я не вижу способа вытрясти из тебя эти сведения, - проговорил он, - хотя другой на моем месте, возможно, и попытался бы. Тебе повезло, что капитан корабля, на котором ты решил проехаться зайцем, отличается исключительным добродушием.
От него отнюдь не веяло добродушием. Он выглядел большим прохвостом.
Ричард Дэниел не проронил ни слова.
- Разумеется, где-то на твоем теле стоит серийный номер, а еще один - на твоем мозгу, - продолжал капитан. - Но мне думается, что ты окажешь сопротивление, если мы попробуем добраться до них.
- Боюсь, что так.
- Тогда мы, пожалуй, с этим повременим, - сказал капитан.
Ричард Дэниел по-прежнему хранил молчание - он сообразил, что говорить бесполезно. Этот хитрюга капитан уже все обмозговал, и Ричард Дэниел решил оставить все как есть.
- Мы с экипажем давно задумали приобрести робота, - сказал капитан, - да так и не собрались. Ведь роботы стоят дорого, а с прибылью у нас негусто.
Вздохнув, он встал со стула и с ног до головы оглядел Ричарда Дэниела.
- Великолепный экземпляр, - промолвил он. - Добро пожаловать к нам на борт. Увидишь, что ты здесь среди своих.
- Не сомневаюсь, - сказал Ричард Дэниел. - Благодарю за любезность.
- А теперь отправляйся на мостик и доложи о своем прибытии мистеру Дункану. Я дам ему знать, что ты придешь. Он подыщет для тебя какую-нибудь непыльную работенку.
Ричард Дэниел не бросился со всех ног выполнять приказ, как того требовали обстоятельства, потому что капитан внезапно превратился в сложную схему. В схему, не похожую на схему кораблей и роботов, состоявшую из странных символов, и некоторые из них, как он понял, были явно химического происхождения.
- Ты слышал, что а сказал?! - рявкнул капитан. Пошевеливайся!
- Да, сэр, - произнес Ричард Дэниел, усилием воли вытеснив из сознания схему и возвращая капитану его прежний телесный облик.
Ричард Дэниел нашел первого помощника на мостике; это был мрачного вида человек с лошадиным лицом, в чертах которого сквозила едва скрытая жестокость.
А рядом с консолью, забившись в кресло, сидел еще один член экипажа - омерзительный, отупевший пропойца. Пропойца хихикнул.
- Ну и дела, Дункан. Вот тебе и первый механический член экипажа ьСкитальцаэ.
Дункан оставил его слова без внимания.
- Надеюсь, что ты трудолюбив и исполнителен и тебе не взбредет в голову портить с нами отношения, - сказал он Ричарду Дэниелу.
- Будьте спокойны, - заверил его Ричард Дэниел и с удивлением почувствовал, что в нем зарождается совершенно новое ощущение - ему захотелось расхохотаться.
- Тогда ступай в машинное отделение, - приказал Дункан. - Там у них есть для тебя работа. Когда кончишь, я подыщу для тебя что-нибудь еще.
- Слушаюсь, сэр, - повернувшись на каблуках, отчеканил Ричард Дэниел.
- Минуточку, - остановил его помощник. - Я хочу представить тебе нашего корабельного врача, доктора Абрама Уэллса. Можешь сказать спасибо, что тебе никогда не понадобятся его услуги.
- Здравствуйте, доктор, - самым вежливым тоном произнес Ричард Дэниел.
- Приветствую тебя, - отозвался доктор, вытаскивая из кармана бутылку. - Ты вряд ли, конечно, составишь мне компанию. Не беда, я сам выпью за твое здоровье.
Ричард Дэниел повернулся и ушел. Он спустился в машинное отделение, и его заставили чистить, скрести и убирать мусор. Это место созрело для уборки. Прошел, видно, не один год с тех пор, как его в последний раз приводили в порядок и грязи там было столько, сколько может скопиться лишь в машинном отделении, - то есть несметное количество. А когда с машинным отделением было покончено, нашлись другие места, которые нужно было вычистить и подремонтировать, и бесконечные часы он чистил, красил и драил корабль. Это была нуднейшая, отупляющая работа, но его это вполне устраивало. Ведь благодаря ей у него было время, чтобы поразмыслить, время, чтобы разобраться н себе, обрести равновесие и продумать какие-то планы на будущее.
Кое-что из того, что он обнаружил в себе, поразило его. Взять хотя бы презрение - презрение к людям, находившимся на этом корабле. Прошло немало времени, пока он окончательно не убедился, что это действительно презрение, - ведь он никогда в жизни не презирал ни одного человека.
Но эти люди отличались от тех, кого он знавал раньше. Это были не Баррингтоны. Впрочем, вполне возможно, он презирал их потому, что до конца постиг их.
Прежде он никогда не понимал людей так, как понял этих. Ибо для него они были скорее сложными рисунками символов, чем живыми организмами. Он знал, из каких элементов состояли их тела и все скрытые мотивы их поступков. Потому что он видел не только схемы их тел, но и мозга. Не так-то просто было понять значение символов их сознания, они были настолько запутаны, переплетены между собой и так беспорядочны, что поначалу ему трудно было читать их. Но в конце концов он их разгадал, и были моменты, когда он жалел об этом.
Корабль останавливался во многих портах; Ричард Дэниел занимался выгрузкой и погрузкой, и ему пришлось повидать другие планеты, но он остался равнодушным. На одной из них царил кошмарный жестокий холод, и сама атмосфера там превратилась в горы снега. Другая сплошь была покрыта влажными ядовитыми джунглями, а еще на одной простирались голые каменистые пустыни, усеянные обломками скал, без малейшего признака жизни, если не считать нескольких человек и их роботов, из которых состоял персонал затерянной в этой тоскливой глуши станции.
Однажды, как раз после посещения этой планеты, Дженкс, корабельный кок, корчась от боли, с воплями притащился на свою койку - его сразил внезапный приступ аппендицита.
С наполовину опустошенной бутылкой в кармане пиджака, еле передвигая ноги, к нему ввалился доктор Уэллс. А позже он стоял перед капитаном, вытянув вперед свои трясущиеся руки, и в глазах его был ужас.
- Я не могу оперировать, - скулил он. - Я не имею права рисковать. Я убью его!
Ему не пришлось оперировать. Дженкс вдруг выздоровел. Боль исчезла, и он встал с койки и вернулся в камбуз, а доктор Уэллс скорчился в своем кресле и, обхватив руками бутылку, рыдал как ребенок.
А внизу, в грузовом трюме, точно так же скорчился Ричард Дэниел, охваченный ужасом оттого, что он отважился на такой поступок, потрясенный не тем, что сумел это сделать, а тем, что осмелился: он, робот, посмел, пусть из сострадания, вторгнуться в человеческое тело.
В действительности это не составило большого труда. В некотором смысле это было для него так же просто, как починить мотор или неисправную цепь. Не труднее - только несколько по-иному. И он пытался понять, что он сделал и как это у него получилось, потому что до сих пор оставался в неведении. Он запомнил приемы - у него уже не раз была возможность ознакомиться с ними, - но ему никак не удавалось выделить в чистом виде механику этой операции или как-то уточнить ее. Это походило на инстинкт, было необъяснимо, но действовало безотказно.
Но ведь у робота нет инстинктов. Именно этим он и отличался от человека и других животных. А может ли так быть, спросил он себя, что эта его странная особенность является своего рода компенсацией, которую получает робот взамен отсутствующих у него инстинктов?
Не поэтому ли роду человеческому так и не удалось обнаружить в себе паранормальные способности? Быть может, инстинкты тела находятся в некоем противоречии с инстинктами сознания?
Ему почему-то казалось, что эта способность была только началом, первым проявлением огромного комплекса способностей, которые в один прекрасный день станут достоянием роботов. И что принесет с собой тот грядущий день, спросил он себя, когда роботы обретут все эти способности и начнут применять их? Усиление могущества человеческого рода или равенство робота с Человеком? А может, роботы превзойдут человека или даже станут отдельной расой?
И в чем заключалась его роль? Не суждено ли ему стать миссионером, миссией, который должен оповестить всех роботов вселенной? Должна же быть какая-то цель в познании им этой истины. Не могла же она предназначаться для него одного, стать его личной собственностью.
И с чувством некоторой гордости он выбрался из трюма и медленно пошел обратно, в переднюю часть корабля, которая сейчас, после проделанной им работы, сверкала безукоризненной чистотой.
Он спросил себя, почему ему казалось, что, объявив миру о своих способностях, он поступит неправильно, даже совершит что-то вроде кощунства? Почему он не сказал тем, на корабле, что это он вылечил кока, не упомянул о многих других неполадках, которые он ликвидировал, чтобы предупредить аварию?
Не потому ли, что он не нуждался в уважении, которым так дорожат люди? Или же все дело в том, что он настолько презирал находившихся здесь людей, что ни в грош не ставил их уважение?
А это его презрение - зародилось ли оно потому, что эти люди были хуже тех, кого он знал раньше, или же причиной его было то, что сам он сейчас был выше и значительнее любого человеческого существа? Сможет ли он когда-нибудь воспринять человека так, как в свое время Баррингтонов?
Он почувствовал, что обеднеет, окажись это правдой. Внезапно вся вселенная стала для него домом, и он был в нем в полном одиночестве, так и не поладив ни со вселенной, ни с самим собой.
Это согласие придет позже. А пока ему следует только ждать удобного случая и обдумывать планы на будущее, и когда его мозг уже обратится в хлопья ржавчины, имя его будет у всех на устах. Ибо он был освободителем, мессией роботов; ему было предначертано вывести их из пустыни.
- Эй, ты! - заорал чей-то голос.
Ричард Дэниел мгновенно обернулся и увидел капитана.
- Ты как смеешь лезть напролом, будто не видишь меня? - свирепо спросил капитан.
- Извините, - произнес Ричард Дэниел.
- Какая наглость! - бушевал капитан.
- Я думал, - сказал Ричард Дэниел.
- Ты у меня еще подумаешь! - завопил капитан. - Я тебя так разделаю, что костей не соберешь. Я собью с тебя спесь - будешь знать, как задирать передо мною нос!
- Как вам угодно, - сказал Ричард Дэниел.
Потому что это не имело никакого значения. Ему было абсолютно безразлично, что делал или думал капитан.
Он подивился, что для людей, подобных капитану, даже уважение робота значит так много. Почему они так рьяно защищают свой крохотный должностной престиж?
- Часов через двадцать у нас посадка, еще один порт, - сказал капитан.
- Знаю, - заметил Ричард Дэниел. - Сонная Долина на Аркадии.
- Прекрасно, - проговорил капитан. - Знаешь, так отправляйся в трюм и подготовь товары к выгрузке. Слишком уж много времени мы теряем в этих вшивых портах на погрузку и выгрузку. И все из-за твоей лени.
- Слушаюсь, сэр, - сказал Ричард Дэниел и, повернувшись, пошел к трюму.
В его сознании слабо шевельнулась мысль - а робот ли он или уже стал чем-то другим? Может ли механизм эволюционировать как Человек? И если может, то чем он становится? Не Человеком, конечно, ибо это невозможно, но ведет ли этот процесс к возникновению нового механизма?
Он нашел груз, предназначавшийся для Сонной Долины, и его оказалось до смешного мало. Настолько мало, что за его доставку, наверное, не взялся ни один из регулярных грузовых космолетов и, свалив этот груз в кучу в ближайшем порту, оставил там дожидаться, пока его не подберет и по довезет до места назначения какой-нибудь бродяга вроде ьСкитальцаэ, случайно направляющийся в ту сторону.
Когда они прибыли на Аркадию, он подождал, пока не стих гром двигателей и корабль не перестал вибрировать. Тогда он нажал рычаг, открывавший люк и выдвигавший наружу трап.
Люк тяжело открылся, и он увидел голубое небо, и зелень деревьев, и клубами поднимавшийся к небу далекий печной дымок.
Он медленно двинулся вперед и вышел на трап, и перед ним открылась Сонная Долина - крохотная, разбросанная по берегу реки деревушка, а за ней стеной стоял лес. Лес был со всех сторон, он уходил к самому горизонту, где тянулись пологие складки холмов. Около деревни раскинулись поля, желтые от созревшего урожая, и он разглядел собаку, спавшую на солнце у двери одного из домиков.
Ему навстречу по трапу взбирался какой-то человек, другие бежали к кораблю из деревни.
- У вас есть груз для нас? - спросил человек.
- Небольшая партия, - ответил ему Ричард Дэниел. - Вы собираетесь что-нибудь отсылать с нами?
Кожа у человека была загорелой и обветренной, волосы его давно нуждались в стрижке, а на лице отросла многодневная щетина. На нем была грубая пропотевшая одежда, и руки его были сильные и неловкие от тяжелого каждодневного труда.
- Совсем немного, - ответил человек. - Вам придется подождать, пока мы подвезем груз. Мы не знали, что вы прилетите. У нас испортилось радио.
- Тогда принимайтесь за дело, - сказал Ричард Дэниел. - А я начну выгрузку.
Когда он уже выгрузил половину товаров, в трюм, кипя от ярости, ворвался капитан.
- Что происходит? - вопил он. - Сколько нам еще нужно ждать? Мы теряем черт знает сколько денег, когда останавливаемся на этой планете.
- Возможно, - согласился Ричард Дэниел, - но вы же знали об этом, когда брали груз. Будут еще другие перевозки, да и доброе имя тоже что-то значит...
- Плевать я хотел на доброе имя! - взревел капитан. - Почем я знаю, увижу ли я еще когда-нибудь эту дыру!
Ричард Дэниел продолжал выгружать тюки.
- Эй ты, - заорал капитан, - ступай в деревню и скажи им там, что я буду ждать не больше часа.
- А как же с грузом, сэр?
- Я поставлю на выгрузку экипаж. Проваливай!
И Ричард Дэниел оставил груз и отправился вниз, в деревню. Он шел через луг, который лежал между космопортом и деревней, шагал вдоль колеи, оставленной колесами телег, и идти так было необычайно приятно.
Тут только он сообразил, что с тех пор, как он покинул планету роботов, он в первый раз шел по настоящей земле. У него возникло мимолетное сожаление, что он так и не узнал, как называлась та планета, каково ее назначение. И с легким уколом совести он подумал о том, нашли ли уже Хьюберта.
А где сейчас Земля? - спросил он себя. В какой стороне и как далеко отсюда? Впрочем, ему было все равно, ибо с Землей было покончено.
Он бежал с Земли и не прогадал. Он не попался ни в одну ловушку Земли, ни в один силок, расставленный Человеком. Все, что у него было, принадлежало только ему, и он мог распоряжаться этим как ему заблагорассудится, ведь, что бы там ни думал капитан, он был ничей робот.
Идя по лугу, он увидел, что эта планета многим напоминала Землю. В ней чувствовалась та же мягкость, та же простота. Ее просторы дышали привольем и свободой. Войдя в деревню, он услышал приглушенное журчание воды в реке, далекие голоса играющих детей, а в одном из домиков беспомощно плакал больной ребенок.
Он поравнялся с домом, возле которого спала собака, и она проснулась, и, зарычав, направилась к воротам. Когда он прошел мимо, собака, не переставая рычать, поплелась за ним, благоразумно держась на безопасном расстоянии.
В деревне, царил безмятежный покой золотисто-лиловой осени, и, когда умолкали крики детей и плач ребенка, наступала полная тишина.
Из окон и дверей домиков на него смотрели женщины, и за ним по пятам все еще бежала собака, но теперь уже она не рычала, а трусила молча, подняв от удивления уши.
Ричард Дэниел остановился посреди улицы и оглянулся, и собака села, не спуская с него глаз, и ему почудилось, будто остановилось само время и на какую-то долю секунды маленькая деревушка отделилась от всей остальной вселенной, превратившись в замкнутый обособленный мир, который открыл ему его настоящее призвание.
Стоя посреди улицы, он вдруг увидел деревню и людей в ней почти с той же ясностью, как если бы мысленно представил их схему, хотя даже если эта схема и существовала, то только в его подсознании.
И ему показалось, что деревня - это уголок Земли, перенесенный сюда уголок древней Земли со всеми ее первобытными проблемами и надеждами - сильная духом община людей, которая уверенно и смело отстаивала свои права на существование.
С другого конца улицы до него донесся скрип повозок, которые медленно тащились по направлению к кораблю.
Он не тронулся с места, поджидая их, и, пока он стоял так, собака подобралась к нему поближе и снова села, глядя на него без особого дружелюбия.
Подъехав к нему, повозки остановились.
- Здесь в основном лекарственное сырье, - произнес человек, сидевший на первой горе тюков. - Из всего, что у нас есть, только это и стоит вывозить.
- У вас, видно, его очень много, - заметил Ричард Дэниел.
Человек покачал головой.
- Не больно-то много. Последний корабль был у нас почти три года назад. Нам придется ждать еще три, а то и дольше, пока прилетит следующий.
Он сплюнул на землю.
- Иной раз кажется, что не сыщешь большей глухомани, - добавил он. - Бывают дни, когда мы спрашиваем себя, помнит ли о нас хоть одна душа на свете.
Со стороны корабля донеслись далекие раскаты капитанских проклятий.
- Вам лучше поскорее подняться туда и сдать груз, - сказал человеку Ричард Дэниел. - Капитан так зол, что может улететь, не дождавшись вас.
Человек слабо усмехнулся.
- Его дело, - бросил он.
Он взмахнул вожжами и добродушно прикрикнул на лошадей.
- Влезай ко мне, - сказал он Ричарду Дэниелу. - Или тебе хочется пройтись пешком?
- Я не поеду с вами, - ответил Ричард Дэниел. Я остаюсь здесь. Можете передать это капитану. Потому что здесь был больной ребенок. Здесь было радио, нуждавшееся в починке. Культура, которую нужно было продумать и направить. Здесь его ждал непочатый край работы. Из всех мест, которые он посетил на своем пути, это было единственным, где он был по-настоящему нужен.
Человек снова усмехнулся.
- Капитану вряд ли это понравится.
- Тогда посоветуйте ему, - сказал Ричард Дэниел, - чтобы он спустился сюда и поговорил со мной лично. Я сам себе хозяин. Я капитану ничего не должен. Я с лихвой уплатил ему свой долг.
Колеса повозки пришли в движение, и человек еще раз взмахнул вожжами.
- Будь как дома, - произнес он. - Мы рады, что ты остаешься.
- Благодарю вас, сэр, - отозвался Ричард Дэниел. - Мне приятно, что я не буду вам в тягость.
Посторонившись, он смотрел на катившиеся мимо повозки, колеса которых поднимали легкие облачка сухой, как порох, земли, и она едкой пылью плыла в воздухе.
Будь как дома, сказал человек, перед тем как отъехать. И в словах его была искренность и теплота. Много воды утекло с тех пор, как у него был дом, подумал Ричард Дэниел.
Покой и возможность познавать - вот в чем он нуждался. И в возможности приносить пользу, так как теперь он знал, что в этом его назначение. Должно быть, это и было истинной причиной того, что он остался, он был нужен этим людям... и ему, как это ни странно, была необходима эта самая их потребность в нем. Пройдут поколения, и здесь, на этой сходной с Землей планете, возникнет новая Земля. И быть может, когда-нибудь ему удастся передать людям этой планеты все свое внутреннее могущество и свою способность к проникновению в суть вещей.
И он замер, пораженный этой мыслью, ибо никогда не поверил бы, что в нем таилась такая жажда самопожертвования. Он уже не мессия, не освободитель роботов, а скромный учитель человеческого рода.
Наверное, все шло к тому с самого начала и все происшедшее было лишь закономерным развитием судьбы человечества. Если род человеческий не мог своими собственными силами выявить и подчинить себе инстинкт разума - скрытые в человеке паранормальные способности, то он добьется этого косвенным путем, с помощью одного из своих творений. Надо думать, в этом и заключалось неосознанное самим человеком главное назначение роботов.
Он повернулся спиной к кораблю и яростному реву капитана и неторопливо пошел по деревенской улице; с чувством полного внутреннего удовлетворения вступал он в этот новый, обретенный им мир, мир, который он собрался построить, - но не во имя самоутверждения, не для возвеличения роботов, а для того, чтобы сделать человечество лучше и счастливее.
Какой-нибудь час назад он поздравил себя с тем, что не попался ни в одну ловушку Земли, ни в один силок Человека. Не ведая, что самая великая ловушка, последняя и роковая ловушка, ждала его на этой планете.
Нет, это неверно, сказал он себе. На этой планете не было никакой ловушки, как ее не было и на других. Ловушка скрывалась в нем самом.
Безмятежно шагал он по изрытой колесами дороге в ласковом золотистом предвечерье осеннего дня, и за ним следом бежала собака.
Где-то неподалеку плакал в своей колыбели больной ребенок.

КТО ТАМ, В ТОЛЩЕ СКАЛ?

1.

Он бродил по холмам, вызнавая, что видели эти холмы в каждую из геологических эр. Он слушал звезды и записывал, что говорили звезды. Он обнаружил существо, замурованное в толще скал. Он взбирался на дерево, на которое до того взбирались только дикие кошки, когда возвращались домой в пещеру, высеченную временем и непогодой в суровой крутизне утеса. Он жил в одиночестве на заброшенной ферме, взгромоздившейся на высокий и узкий гребень над слиянием двух рек. А его ближайший сосед Г хватило же совести Г отправился за тридцать миль в окружной городишко и донес шерифу, что он, читающий тайны холмов и внимающий звездам, ворует кур.
Примерно через неделю шериф заехал на ферму и, перейдя двор, заметил человека, который сидел на веранде в кресле-качалке лицом к заречным холмам.
Шериф остановился у подножия лесенки, ведущей на веранду, и представился:
Г Шериф Харли Шеперд. Завернул к вам по дороге. Лет пять, наверное, не заглядывал в этот медвежий угол. Вы ведь здесь новосел, так?
Человек поднялся на ноги и жестом показал на кресло рядом со своим.
Г Я здесь уже три года,Г ответил он.Г Зовут меня Уоллес Дэниельс. Поднимайтесь сюда, посидим, потолкуем.
Шериф вскарабкался по лесенке, они обменялись рукопожатием и опустились в кресла.
Г Вы, я смотрю, совсем не обрабатываете землю,Г сказал шериф.
Заросшие сорняками поля подступали вплотную к опоясывающей двор ограде. Дэниельс покачал головой:
Г На жизнь хватает, а большего мне не надо. Держу кур, чтоб несли яйца. Парочку коров, чтоб давали молоко и масло. Свиней на мясо Г правда, забивать их сам не могу, приходится звать на помощь. Ну, и еще огород Г вот, пожалуй, и все.
Г И того довольно,Г поддержал шериф.Г Ферма-то уже ни на что другое не годна. Старый Эймос Уильямс разорил тут все вконец. Хозяин он был прямо-таки никудышный...
Г Зато земля отдыхает,Г отвечал Дэниельс.Г Дайте ей десять лет, а еще лучше двадцать, и она будет родить опять. А сейчас она годится разве что для кроликов и сурков да мышей-полевок. Ну, и птиц тут, ясное дело, не счесть. Перепелок такая прорва, какой я в жизни не видел.
Г Белкам тут всегда было раздолье,Г подхватил шериф.Г И енотам тоже. Думаю, что еноты у вас и сейчас есть. Вы не охотник, мистер Дэниельс?
Г У меня и ружья-то нет,Г отвечал Дэниельс.
Шериф глубоко откинулся в кресле, слегка покачиваясь.
Г Красивые здесь места,Г объявил он.Г Особенно перед листопадом. Листья словно кто специально раскрасил. Но изрезано тут у вас просто черт знает как. То и дело вверх-вниз... Зато красиво.
Г Здесь все сохранилось, как было встарь,Г сказал Дэниельс.Г Море отступило отсюда в последний раз четыреста миллионов лет назад. С тех пор, с конца силурийского периода, здесь суша. Если не забираться на север, к самому Канадскому щиту, то немного сыщется в нашей стране уголков, не изменявшихся с таких давних вреМен.
Г Вы геолог, мистер Дэниельс?
Г Куда мне! Интересуюсь, и только. По правде сказать, я дилетант. Нужно же как-нибудь убить время, вот я и брожу по холмам, лазаю вверх да вниз. А на холмах, хочешь не хочешь, столкнешься с геологией лицом к лицу. Мало-помалу заинтересовался. Нашел однажды окаменевших брахиоподов, решил про них разузнать. Выписал себе книжек, начал читать. Одно потянуло за собой другое, ну и...
Г Брахиоподы Г это как динозавры, что ли? В жизни не слыхал, чтобы здесь водились динозавры.
Г Нет, это не динозавры,Г отвечал Дэниельс.Г Те, которых я нашел, жили много раньше динозавров. Они совсем маленькие, вроде моллюсков или устриц. Только раковины закручены по-другому. Мои брахиоподы очень древние, вымершие миллионы лет назад. Но есть и такие виды, которые уцелели до наших дней. Правда, таких немного.
Г Должно быть, интересное дело.
Г На мой взгляд, да,Г отвечал Дэниельс.
Г Вы знавали старого Эймоса Уильямса?
Г Нет, он умер раньше, чем я сюда перебрался. Я купил землю через банк, который распоряжался его имуществом.
Г Старый дурак,Г заявил шериф.Г Перессорился со всеми соседями. Особенно с Беном Адамсом. Они с Беном вели тут форменную междоусобную войну. Бен утверждал, что Эймос не желает чинить ограду. А Эймос обвинял Бена, что тот нарочно валит ее, чтобы запустить свой скот Г вроде по чистой случайности Г на сенокосные угодья Эймоса. Между прочим, как вы с Беном ладите?
Г Да ничего,Г отвечал Дэниельс.Г Пожаловаться не на что. Я его почти и не знаю.
Г Бен тоже в общем-то не фермер,Г сказал шериф.Г Охотится, рыбачит, ищет женьшень, зимой не брезгует браконьерством. А то вдруг заведется и затеет поиски минералов...
Г Здесь под холмами в самом деле кое-что припрятано,Г отвечал Дэниельс.Г Свинец и цинк. Но добывать их невыгодно: истратишь больше, чем заработаешь. При нынешних-то ценах...
Г И все-то Бену неймется,Г продолжал шериф.Г Хлебом его не корми, только бы завести склоку. Только бы с кем-нибудь схлестнуться, что-нибудь пронюхать, к кому-нибудь пристать. Не дай бог враждовать с таким. На днях пожаловал ко мне с кляузой, что не досчитался нескольких кур. А у вас куры часом не пропадали?
Дэниельс усмехнулся.
Г Тут неподалеку живет лиса, и она иной раз взимает с моего курятника определенную дань. Но я на нее не сержусь.
Г Странная вещь,Г заявил шериф.Г Кажется, нет на свете ничего, что взъярило бы фермера больше, чем пропажа цыпленка. Не спорю, цыпленок тоже денег стоит, но не столько же, чтобы впадать в ярость...
Г Если Бен не досчитывается кур,Г отвечал Дэниельс,Г то похоже, что виновница Г моя лиса.
Г Ваша? Вы говорите о ней так, будто она ваша собственная...
Г Нет, конечно. Лиса ничья. Но она живет здесь на холмах, как и я, Я считаю, что мы с ней соседи. Изредка я встречаю ее и наблюдаю за ней. Может, это и значит, что отчасти она теперь моя. Хотя не удивлюсь, если она наблюдает за мной куда чаще, чем я за ней. Она ведь проворней меня.
Шериф грузно поднялся с кресла.
Г До чего же не хочется уходить,Г сказал он.Г Поверьте, я с большим удовольствием посидел с вами, потолковал, поглядел на ваши холмы. Вы, наверное, часто на них глядите.
Г Очень часто,Г отвечал Дэниельс.

Он сидел на веранде и смотрел вслед машине шерифа. Вот она одолела подъем на дальнюю гряду и скрылась из виду.
ьЧто все это значило?э Г спросил он себя. Шериф не просто ьзавернул по дорогеэ. Шериф был здесь по делу. Вся его якобы праздная, дружелюбная болтовня преследовала какую-то цель, и шериф, болтая, ухитрился задать Дэниельсу кучу вопросов.
Быть может, неожиданный визит как-то связан с Беном Адамсом? В чем же, спрашивается, провинился этот Бен Г разве в том, что он лентяй до мозга костей? Нагловатый, подловатый, но лентяй. Может, шериф прослышал, что Адамс помаленьку варит самогон, и решил навестить соседей в надежде, что кто-нибудь проговорится? Напрасный труд Г никто, конечно, не проболтается: чихать соседям на самогон, от самогона никому никакого вреда. Сколько там Бен наварит Г разве можно принимать это всерьез? Бен слишком ленив, и не стоит принимать его всерьез, что бы он ни затеял.
Снизу, от подножия холмов, донеслось позвякиванье колокольчиков. Две коровы Дэниельса решили сами вернуться домой. Выходит, сейчас уже гораздо позже, чем он предполагал. Не то чтобы точное время имело для Дэниельса какое-либо значение. Вот уже несколько месяцев он не следил за временем Г с тех пор как разбил часы, сорвавшись с утеса. И даже не удосужился отдать их в починку. Он не испытывал нужды в часах. На кухне, правда, стоял старый колченогий будильник, но это был сумасбродный механизм, не заслуживающий доверия. Дэниельс, как правило, и не вспоминал про будильник.
ьПосижу еще чуточку,Г подумал он,Г и придется взять себя в руки и заняться хозяйством Г подоить коров, накормить свиней и кур, собрать яйца...э С той поры, как на огороде поспели овощи, у него почти не осталось забот. На днях, конечно, надо будет снести тыквы в подвал, а потом выбрать три-четыре самых больших и выдолбить для соседских ребятишек, чтобы понаделали себе страшилищ на праздники. Интересно,Г что лучше: самому вырезать на тыквах рожи или предоставить ребятне сделать это по своему разумению?..
Но колокольчики звякали еще далеко; в его распоряжении было пока что немало времени. Дэниельс откинулся в кресле и замер, вглядываясь в холмистую даль. И холмы сдвинулись с мест и стали меняться у него на глазах.
Когда это произошло впервые, он испугался до одури. Теперь-то он уже немного привык.
Он смотрел Г а холмы меняли свои очертания. На холмах появлялась иная растительность, диковинная жизнь.
На этот раз он увидел динозавров. Целое стадо динозавров, впрочем не слишком крупных. По всей вероятности, середина триасового периода. Но главное Г на этот раз он лишь смотрел на них издали, и не больше. Смотрел с безопасного расстояния, на что походило давнее прошлое, а не ворвался в самую гущу событий прошлого, как нередко случалось.
И хорошо, что не ворвался,Г ведь его ждали домашние дела.
Разглядывая прошлое, Дэниельс вновь и вновь терялся в догадках: на что же еще он способен теперь? Он ощущал беспокойство Г но беспокоили его не динозавры, и не более ранние земноводные, и не прочие твари, жившие на этих холмах во время оно. По-настоящему его тревожило лишь существо, погребенное в глубине под пластами известняка.
Надо, непременно надо рассказать об этом существе людям. Подобное знание не может, не должно угаснуть. Тогда в грядущие годы Г допустим, лет через сто, если земная наука достигнет таких высот, чтобы справиться с задачей,Г можно будет попытаться понять, а то и освободить обитателя каменных толщ.
Надо, разумеется, надо оставить записи, подробные записи. Кому, как не ему, Дэниельсу, позаботиться об этом? Именно так он и делал Г день за днем, неделя за неделей отчитывался о том, что видел, слышал и узнавал. Три толстые конторские книги уже были от корки до корки заполнены аккуратным почерком, и начата четвертая. В книгах все изложено со всей полнотой, тщательностью и объективностью, на какие он только способен.
Однако, кто поверит тому, что там написано? Еще важнее Г кто вообще заглянет в эти записи? Более чем вероятно, что им суждено пылиться где-нибудь на дальней полке до скончания веков и ничья рука даже не коснется их. А если кто-нибудь когда-нибудь и снимет книги с полки и не поленится, стряхнув скопившуюся пыль, перелистать страницы, то разве мыслимо, чтобы он или она поверили тому, что прочтут?
Ясно как день Г надо сначала убедить кого-то в своей правоте. Самые искренние слова, если они принадлежат умершему, к тому же умершему в безвестности, нетрудно объявить игрой больного воображения. Другое дело, если кто-то из ученых с солидной репутацией выслушает Дэниельса и засвидетельствует, что записи заслуживают доверия: тогда и только тогда все записанное Г и том, что происходило в древности на холмах, и о том, что скрыто в их недрах,Г обретет силу фактов и привлечет серьезное внимание будущих поколений.
К кому обратиться Г к биологу? К невропатологу? К психиатру? К палеонтологу?
Пожалуй, не играет роли, какую отрасль знания будет представлять этот ученый. Только бы он выслушал, а не высмеял. Это главное Г чтобы выслушал, а не высмеял.
Сидя у себя на веранде и разглядывая динозавров, щиплющих траву на холмах, человек, умеющий слушать звезды, вспомнил, как однажды рискнул прийти к палеонтологу.

Г Бен,Г сказал шериф,Г что-то тебя не туда занесло. Не станет этот Дэниельс красть у тебя кур. У него своих хватает.
Г Вопрос только в том,Г откликнулся Адамс,Г откуда он их берет.
Г Ерунда,Г сказал шериф.Г Он джентльмен. Это сразу видно, едва заговоришь с ним. Образованный джентльмен.
Г Если он джентльмен,Г спросил Адамс,Г тогда чего ему надо в нашей глуши? Здесь джентльменам не место. Как переехал сюда два не то три года Г назад, с тех самых пор пальцем о палец не ударил. Только и знает, что шляться вверх да вниз по холмам...
Г Он геолог,Г сказал шериф.Г Или по крайней мере интересуется геологией. Такое у него увлечение. Говорит, что ищет окаменелости.
Адамс насторожился, как пес, приметивший кролика.
Г Ах, вот оно что,Г произнес он.Г Держу пари, никакие он окаменелости не ищет.
Г Брось,Г сказал шериф.
Г Он минералы ищет,Г продолжал Адамс.Г Полезные ископаемые разведывает, вот что он делает. В этих холмах минералов невпроворот. Надо только знать, где искать.
Г Ты же сам потратил на поиски уйму времени,Г заметил шериф.
Г Я не геолог. Геолог даст мне сто очков вперед. Он знает породы и всякое такое.
Г Не похоже, чтобы Дэниельс занимался разведкой. Интересуется геологией, вот и все. Откопал каких-то окаменелых моллюсков.
Г А может, он ищет клады,Г предположил Адамс.Г Может, у него карта есть или какой-нибудь план?
Г Да черт тебя возьми,Г вскипел шериф,Г ты же сам знаешь, что кладов здесь нет и в помине!
Г Должны быть,Г настаивал Адамс.Г Здесь когда-то проходили французы и испанцы. А уж они понимали толк в кладах, что французы, что испанцы. Отыскивали золотоносные жилы. Закапывали сокровища в пещерах. Неспроста в той пещере за рекой нашелся скелет в испанских латах, а рядом скелет медведя и ржавый меч, воткнутый точнехонько туда, где у медведя была печенка...
Г Болтовня,Г сказал шериф брезгливо.Г Какой-то дурень раззвонил, а ты поверил. Из университета приезжали, хотели этот скелет найти. И выяснилось, что все это чушь собачья.
Г А Дэниельс все равно лазит по пещерам,Г возразил Адамс.Г Своими глазами видел. Сколько часов он провел в пещере, которую мы зовем Кошачьей Берлогой! Чтобы попасть туда, надо забираться на дерево.
Г Ты что, следил за ним?
Г Конечно, следил. Он что-то задумал, и я хочу знать что.
Г Смотри, как бы он тебя не застукал за этим занятием,Г сказал шериф.
Адамс предпочел пропустить замечание мимо ушей.
Г Все равно,Г заявил он,Г если тут у нас и нет кладов, то полным-полно свинца и цинка. Тот, кто отыщет залежь, заработает миллион.
Г Сперва отыщи капитал, чтоб открыть дело,Г заметил шериф.
Адамс ковырнул землю каблуком.
Г Так, стало быть, он, по-вашему, ни в чем не замешан?
Г Он мне говорил, что у него у самого пропадали куры. Их, верно, утащила лиса. Очень даже похоже, что с твоими приключилось то же самое.
Г Если лиса таскает у него кур,Г спросил Адамс,Г почему же он ее не застрелит?
Г А это его не волнует. Он вроде бы считает, что лиса имеет право на добычу. Да у него и ружья-то нет.
Г Ну, если у него нет ружья и душа не лежит к охоте, почему бы не разрешить поохотиться другим? А он, как увидел у меня с ребятами ружьишко, так даже не пустил нас к себе на участок. И вывесок понавешал: ьОхота воспрещенаэ. Разве это по-соседски? Как тут прикажете с ним ладить? Мы испокон веку охотились на этой земле. Уж на что старый Эймос был не из уживчивых, и тот не возражал, чтобы мы там постреляли немного. Мы всегда охотились, где хотели, и никто не возражал. Мне вообще сдается, что на охоту не должно быть ограничений. Человек вправе охотиться там, где пожелает...
Шериф присел на скамеечку, врытую в истоптанный грунт перед ветхим домишком, и огляделся. По двору, апатично поклевывая, бродили куры; тощий пес, вздремнувший в тени, подергивал шеей, отгоняя редких осенних мух; старая веревка, натянутая меж двумя деревьями, провисла под тяжестью мокрой одежды и полотенец, а к стенке дома была небрежно прислонена большая лохань. ьГосподи,Г подумал шериф,Г ну неужели человеку лень купить себе пристойную бельевую веревку вместо этой мочалки!..э
Г Бен,Г сказал он,Г ты просто затеваешь свару. Тебе не нравится, что Дэниельс живет на ферме, не возделывая полей, ты обижен, что он не дает тебе охотиться на своей земле. Но он имеет право жить, где ему заблагорассудится, и имеет право не разрешать охоту. На твоем месте я бы оставил его в покое. Никто не заставляет тебя любить его, можешь, если не хочешь, вовсе с ним не знаться Г но не возводи на него напраслину. За это тебя недолго и к суду привлечь.

2.

...Войдя в кабинет палеонтолога, Дэниельс не сразу даже разглядел человека, сидящего в глубине комнаты у захламленного стола. И вся комната была захламлена. Повсюду длинные стенды, а на стендах куски пород с вросшими в них окаменелостями. Там и сям кипы бумаг. Большая, плохо освещенная комната производила неприятное, гнетущее впечатление.
Г Доктор! Г позвал Дэниельс.Г Вы Г доктор Торн?
Человек встал, воткнув трубку в полную до краев пепельницу. Высокий и плотный, седеющие волосы взъерошены, лицо обветренное, в морщинах. Он двинулся навстречу гостю, волоча ноги, как медведь.
Г Вы, должно быть, Дэниельс,Г сказал он.Г Да, должно быть, так. У меня на календаре помечено, что вы придете в три. Хорошо, что не передумали.
Рука Дэниельса утонула в его лапище. Он указал на кресло подле себя, сел сам и, высвободив трубку из пластов пепла, принялся набивать ее табаком из большой коробки, занимающей центр стола.
Г Вы писали, что хотите видеть меня по важному делу,Г продолжал он.Г Впрочем, все так пишут. Но в вашем письме было, должно быть, что-то особенное Г настоятельность, искренность, не знаю что. Понимаете, у меня нет времени принимать каждого, кто мне пишет. И все до одного, понимаете, что-нибудь нашли. Что же такое нашли вы, мистер Дэниельс?
Дэниельс ответил: Г Право, доктор, не знаю, как и начать. Пожалуй, лучше сперва сказать, что у меня случилось что-то странное с головой...
Торн раскуривал трубку. Не вынимая ее изо рта, он проворчал:
Г В таком случае я, наверное, не тот, к кому вам следовало бы обратиться. Есть много других...
Г Да нет, вы меня неправильно поняли,Г перебил Дэниельс.Г Я не собираюсь просить о помощи. Я совершенно здоров и телом и душой. Правда, лет пять назад я попал в автомобильную катастрофу. Жена и дочь погибли, а меня тяжело ранило...
Г Мои соболезнования, мистер Дэниельс.
Г Спасибо Г но это уже в прошлом. Мне выпали трудные дни, но я кое-как выкарабкался. К вам меня привело другое. Я уже упоминал, что был тяжело ранен...
Г Мозг затронут?
Г Незначительно. По крайней мере врачи утверждали, что совсем незначительно. Небольшое сотрясение, только и всего. Хуже было с раздавленной грудью и пробитым легким...
Г А сейчас вы вполне здоровы?
Г Будто и не болел никогда. Но разум мой со дня катастрофы стал иным. Словно у меня появились новые органы чувств. Я теперь вижу и воспринимаю вещи, казалось бы, совершенно немыслимые...
Г Галлюцинации?
Г Да нет. Уверен, это не галлюцинации. Я вижу прошлое.
Г Как это понимать Г видите прошлое?
Г Позвольте, я попробую объяснить,Г сказал Дэниельс,Г с чего все началось. Три года назад я купил заброшенную ферму в юго-западной части Висконсина. Выбрал место, где можно укрыться, спрятаться от людей. С тех пор как не стало жены и дочери, я испытывал отвращение ко всем на свете. Первую острую боль потери я пережил, но мне нужна была нора, чтобы зализать свои раны. Не думайте, что я себя оправдываю,Г просто стараюсь объективно разобраться, почему я поступил так, а не иначе, почему купил ферму.
Г Да, я понимаю вас,Г откликнулся Торн.Г Хотя и не убежден, что прятаться Г наилучший выход из положения.
Г Может, и нет, но тогда мне казалось, что это выход. И случилось то, на что я надеялся. Я влюбился в окрестные края. Эта часть Висконсина Г древняя суша. Море не подступало сюда четыреста миллионов лет. И ледники в плейстоцене почему-то сюда тоже не добрались. Что-то изменялось, конечно, но только в результате выветривания. Район не знал ни смещения пластов, ни резких эрозионных процессов Г никаких катаклизмов...
Г Мистер Дэниельс,Г произнес Торн раздраженно,Г я что-то не совсем понимаю, в какой мере это касается...
Г Прошу прощения. Я как раз и пытаюсь подвести разговор к тому, с чем пришел к вам. Начиналось все не сразу, а постепенно, и я, признаться, думал, что сошел с ума, что мне мерещится, что мозг поврежден сильнее, чем предполагали, и я в конце концов рехнулся. Понимаете, я много ходил пешком по холмам. Местность там дикая, изрезанная и красивая, будто нарочно для этого созданная. Устанешь от ходьбы Г тогда ночью удается заснуть. Но по временам холмы менялись. Сперва чуть-чуть. Потом больше и больше Г и наконец на их месте начали появляться пейзажи, каких я никогда не видел, каких никто никогда не видел.
Торы нахмурился.
Г Вы хотите уверить меня, что пейзажи становились такими, как были в прошлом?
Дэниельс кивнул.
Г Необычная растительность, странной формы деревья. В более ранние эпохи, разумеется, никакой травы. Подлесок Г папоротники и стелющиеся хвощи. Странные животные, странные твари в небе. Саблезубые тигры и мастодонты, птерозавры, пещерные носороги...
Г Все одновременно? Г не стерпев, перебил Торн.Г Все вперемешку?
Г Ничего подобного. Все, что я вижу, каждый раз относится к строго определенному периоду. Никаких несоответствий. Сперва я этого не знал, но когда мне удалось убедить себя, что мои видения Г не бред, я выписал нужные книги и проштудировал их.
Конечно, мне никогда не стать специалистом Г ни геологом, ни палеонтологом,Г но я нахватался достаточно, чтобы отличать один период от другого и до какой-то степени разбираться в том, что вижу.
Торн вынул трубку изо рта и водрузил на пепельницу. Провел тяжелой рукой по взъерошенным волосам.
Г Это невероятно,Г сказал он.Г Такого просто не может быть. Вы говорите, эти явления начинались у вас постепенно?
Г Вначале я видел все как в тумане,Г прошлое, смутным контуром наложенное на настоящее,Г потом настоящее потихоньку бледнело, а прошлое проступало отчетливее и резче. Теперь не так. Иногда настоящее, прежде чем уступить место прошлому, словно бы мигнет раз-другой, но по большей части перемена внезапна, как молния. Настоящее вдруг исчезает, и я попадаю в прошлое. Прошлое окружает меня со всех сторон. От настоящего не остается и следа.
Г Но ведь на самом-то деле вы не можете перенестись в прошлое? Я подразумеваю Г физически...
Г В отдельных случаях я ощущаю себя вне прошлого. Я нахожусь в настоящем, а меняются лишь дальние холмы или речная долина. Но обычно меняется все вокруг, хотя самое смешное в том, что вы совершенно правы Г на самом деле я в прошлое отнюдь не переселяюсь. Я вижу его, и оно представляется мне достаточно реальным, чтобы двигаться, не покидая его пределов. Я могу подойти к дереву, протянуть руку и ощупать пальцами ствол. Но воздействовать на прошлое я не могу. Как если бы меня там вовсе не было. Звери меня не замечают. Я проходил буквально в двух шагах от динозавров. Они меня не видят, не слышат и не обоняют. Если бы не это, я бы уже сто раз погиб. А так я словно на сеансе в стереокино. Сперва я очень беспокоился о возможных несовпадениях рельефа. Ночами просыпался в холодном поту: мне снилось, что я перенесся в прошлое и тут же ушел в землю по самые плечи Г за последующие века эту землю сдуло и смыло. Но в действительности ничего подобного не происходит.
Я живу в настоящем, а спустя секунду оказываюсь в прошлом. Словно между ними есть дверь и я просто переступаю порог.
Я уже говорил вам, что физически я в прошлое не попадаю Г но ведь и в настоящем тоже не остаюсь! Я пытался раздобыть доказательства. Брал с собой фотоаппарат и делал снимки. А когда проявлял пленку, то вынимал ее из бачка пустой, Никакого прошлого Г однако, что еще важнее, и настоящего тоже! Если бы я бредил наяву, фотоаппарат запечатлевал бы сегодняшний день. Но, очевидно, вокруг меня просто не было ничего, что могло бы запечатлеться на пленке. Ну а если, думалось мне, аппарат неисправен или пленка неподходящая? Тогда я перепробовал несколько камер и разные типы пленок Г с тем же результатом. Снимков не получалось.
Я пытался принести что-нибудь из прошлого. Рвал цветы, благо цветов там пропасть. Рвать их удавалось без труда, но назад в настоящее я возвращался с пустыми руками. Делал я и попытки другого рода. Думал, нельзя перенести только живую материю, например цветы, а неорганические вещества можно. Пробовал собирать камни, но донести их домой тоже не сумел...
Г А брать с собой блокнот и делать зарисовки вы не пытались?
Г Подумал было, но пытаться не стал. Я не силен в рисовании Г и, кроме того, рассудил я, что толку? Блокнот все равно останется чистым.
Г Но вы же не пробовали!
Г Нет,Г признался Дэниельс,Г не пробовал. Время от времени я делаю зарисовки задним числом, когда возвращаюсь в настоящее, Не каждый раз, но время от времени. По памяти. Но я уже говорил вам Г в рисовании я не силен.
Г Не знаю, что и ответить,Г проронил Торн.Г Право, не знаю. Звучит ваш рассказ совершенно неправдоподобно. Но если тут все-таки что-то есть... Послушайте, и вы нисколько не боялись? Сейчас вы говорите об этом самым спокойным, обыденным тоном. Но сначала-то вы должны были испугаться!
Г Сначала,Г подтвердил Дэниельс,Г я окаменел от ужаса. Я не просто ощутил страх за свою жизнь, не просто испугался, что попал куда-то, откуда нет возврата,Г я ужаснулся, что сошел с ума. А потом еще и чувство непередаваемого одиночества...
Г Одиночества?..
Г Может, это не точное слово. Может, правильнее сказать Г неуместности. Я находился там, где находиться не имел никакого права. Там, где человек еще не появлялся и не появится в течение миллионов лет. Мир вокруг был таким непередаваемо чужим, что хотелось съежиться и забиться куда-нибудь в укромный угол. На самом-то деле, отнюдь не мир был чужим Г это я был чужим в том мире. Меня и в дальнейшем нет-нет да и охватывало такое чувство. И хотя оно теперь для меня не внове и я вроде бы научился давать ему отпор, иной раз такая тоска накатит... В те далекие времена самый воздух был иным, самый свет,Г впрочем, это, наверное, игра воображения...
Г Почему же, не обязательно,Г отозвался Торн.
Г Но главный страх теперь прошел, совсем прошел. Страх, что я сошел с ума. Теперь я уверен, что рассудок мне не изменил.
Г Как уверены? Как может человек быть в этом уверен?
Г Звери. Существа, которых я там видел.
Г Ну да, вы же потом узнавали их на иллюстрациях в книгах, которые прочли.
Г Нет, нет, соль не в этом. Не только в этом. Разумеется, картинки мне помогли. Но в действительности все как раз наоборот. Соль не в сходстве, а в отличиях. Понимаете, ни одно из этих существ не повторяет свое изображение в книгах. А иные так и вовсе не походят на изображения Г на те рисунки, что сделаны палеонтологами. Если бы звери оказались точь-в-точь такими, как на рисунках, я мог бы по-прежнему считать, что это галлюцинации, повторяющие то, что я прочел либо увидел в книгах. Мол, воображение питается накопленным знанием. Но если обнаруживаются отличия, то логика требует допустить, что мои видения реальны. Как иначе мог бы я узнать, что у тираннозавра подгрудок окрашен во все цвета радуги? Как мог бы я догадаться, что у некоторых разновидностей саблезубых были кисточки на ушах? Какое воображение способно подсказать, что у гигантов, живших в эоцене, шкуры были пятнистые, как у жирафов?
Г Мистер Дэниельс,Г обратился к нему Торн.Г Мне трудно безоговорочно поверить в то, что вы рассказали. Все, чему меня когда-либо учили, восстает против этого. И я не могу отделаться от мысли, что не стоит тратить время на такую нелепицу. Но несомненно, что сами вы верите в свой рассказ. Вы производите впечатление честного человека. Скажите, вы беседовали на эту тему с кем-нибудь еще? С другими палеонтологами? Или с геологами? Или, может быть, с психиатром?
Г Нет,Г ответил Дэниельс.Г Вы первый специалист, первый человек, которому я об этом рассказал. Да и то далеко не все. Честно признаться, это было только вступление.
Г Мой бог, как прикажете вас понимать? Только вступление?..
Г Да, вступление. Понимаете, я еще слушаю звезды.
Торн вскочил на ноги и принялся сгребать в кучу бумажки, разбросанные по столу. Он схватил из пепельницы потухшую трубку и стиснул ее зубами.
Когда он заговорил снова, голос его звучал сухо и безучастно:
Г Спасибо за визит. Беседа с вами была весьма поучительной.

З.

ьИ надо же было,Г клял себя Дэниельс,Г так оплошать. Надо же было заикнуться про звезды!..э До этих слов все шло хорошо. Торн, конечно же, не поверил, но был заинтригован и согласен слушать дальше и, не исключено, мог бы даже провести небольшое расследование, хотя, без сомнения, втайне от всех и крайне осторожно.
ьВся беда,Г размышлял Дэниельс,Г в навязчивой идее насчет существа, замурованного в толще скал. Прошлое Г пустяки: куда важнее рассказать про существо в скалах... Но чтобы рассказать, чтобы объяснить, как ты дознался про это существо, волей-неволей приходится помянуть и про звездыэ.
ьНадо было живей шевелить мозгами,Г попрекал себя Дэниельс.Г И попридержать язык. Ну, не глупо ли: в кои-то веки нашелся человек, который, пусть не без колебаний, готов был тебя выслушать, а не просто поднять на смех. И вот ты из чувства благодарности к нему сболтнул лишнее...э
Из-под плохо пригнанных рам в комнату проникали юркие сквознячки и, взобравшись на кухонный стол, играли пламенем керосиновой лампы. Вечером, едва Дэниельс успел подоить коров, поднялся ветер, и теперь весь дом содрогался под штормовыми ударами. В дальнем углу комнаты в печи пылали дрова, от огня по полу бежали светлые дрожащие блики, а в дымоходе, когда ветер задувал в трубу, клокотало и хлюпало.
Дэниельсу вспомнилось, как Торн недвусмысленно намекнул на психиатра; может, и правда, следовало бы сначала обратиться к специалисту такого рода. Может, прежде чем пытаться заинтересовать других тем, что он видит и слышит, следовало бы выяснить, как и почему он видит и слышит неведомое другим. Только человек, глубоко знающий строение мозга и работу сознания, в состоянии ответить на эти вопросы Г если ответ вообще можно найти.
Неужели травма при катастрофе так изменила, так переиначила мыслительные процессы, что мозг Г приобрел какие-то новые, невиданные свойства? Возможно ли, чтобы сотрясение и нервное расстройство вызвали к жизни некие дремлющие силы, которым в грядущие тысячелетия суждено развиваться естественным, революционным путем? Выходит, повреждение мозга как бы замкнуло эволюцию накоротко и дало ему Г одному ему Г способности и чувства, чуть не на миллион лет обогнавшие свою эпоху?
Это казалось, ну, если не безупречны, то единственно приемлемым объяснением. Однако у специалиста наверняка найдется какая-нибудь другая теория.
Оттолкнув табуретку, он встал от стола и подошел к печке. Дверцу совсем перекосило, она не открывалась, пока Дэниельс не поддел ее кочергой. Дрова в печи прогорели до угольков. Наклонившись, он достал из ларя у стенки полено, кинул в топку, потом добавил второе полено, поменьше, и закрыл печку.
ьХочешь не хочешь,Г сказал он себе,Г на днях придется заняться этой дверцей и навесить ее как следуетэ.
Он вышел за дверь и постоял на веранде, глядя в сторону заречных холмов. Ветер налетал с севера, со свистом огибал постройки и обрушивался в глубокие овраги, сбегающие к реке, но небо, оставалось ясным Г сурово ясным, будто его вытерли дочиста ветром и сбрызнули капельками звезд, и светлые эти капельки дрожали в бушующей атмосфере.
Окинув звезды взглядом, он не удержался и спросил себя: ьО чем-то они говорят сегодня?э,Г но вслушиваться не стал. Чтобы слушать звезды, надо было сделать усилие и сосредоточиться, Помнится, впервые он прислушался к звездам в такую же ясную ночь, выйдя на веранду и вдруг задумавшись: о чем они говорят, беседуют ли между собой? Глупая, праздная мыслишка, дикое, химерическое намерение Г но, раз уж взбрело такое в голову, он и в самом деле начал вслушиваться, сознавая, что это глупость, и в то же время упиваясь ею, повторяя себе: какой же я счастливый, что могу в своей праздности дойти до того, чтобы слушать звезды, словно ребенок, верящий в Санта-Клауса или в доброго пасхального кролика. И он вслушивался, вслушивался Г и услышал. Как ни удивительно, однако не подлежало сомнению: где-то там, далеко-далеко, какие-то иные существа переговаривались друг с другом. Он словно подключился к исполинскому телефонному кабелю, несущему одновременно миллионы, а то и миллиарды дальних переговоров. Конечно, эти переговоры велись не словами, но каким-то кодом (возможно, мыслями), Не менее понятным, чем слова. А если и не вполне понятным Г по правде говоря, часто вовсе не понятным,Г то, видимо, потому, что у него не хватало пока подготовки, не хватало знаний, чтобы понять. Он сравнивал себя с дикарем, который прислушивается к дискуссии физиков-ядерщиков, обсуждающих проблемы своей науки.
И вот вскоре после той ночи, забравшись в неглубокую пещеру Г в ту самую, что прозвали Кошачьей Берлогой,Г он впервые ощутил присутствие существа, замурованного в толще скал. ьНаверное,Г подумал он,Г если бы я не слушал звезды, если бы не обострил восприятие, слушая звезды, я бы и не заподозрил о том, что оно погребено под слоями известнякаэ.
Он стоял на веранде, глядя на звезды и слыша только ветер, а потом за рекой по дороге, что вилась по дальним холмам, промелькнул слабый отблеск фар Г там в ночи шла машина. Ветер на мгновение стих, будто набирая силу для того, чтобы задуть еще свирепее, и в ту крошечную долю секунды, которая выдалась перед новым порывом, Дэниельсу почудился еще один звук Г звук топора, вгрызающегося в дерево. Он прислушался Г звук донесся снова, но с какой стороны, не понять: все перекрыл ветер.
ьДолжно быть, я все-таки ошибся,Г решил Дэниельс.Г Кто же выйдет рубить дрова в такую ночь?..э Впрочем, не исключено, что это охотники за енотами. Охотники подчас не останавливаются перед тем, чтобы свалить дерево, если не могут отыскать хорошо замаскированную нору. Не слишком честный прием, достойный разве что Бена Адамса с его придурковатыми сыновьями-переростками. Но такая бурная ночь просто не годится для охоты на енотов. Ветер смешает все запахи, и собаки не возьмут след. Для охоты на енотов хороши только тихие ночи. И кто, если он в своем уме, станет валить деревья в такую бурю Г того и гляди, ветер повернет падающий ствол и обрушит на самих дровосеков,
Он еще прислушался, пытаясь вновь уловить непонятный звук, но ветер, передохнув, засвистал сильнее, чем прежде, и различить что бы то ни было, кроме свиста, стало никак нельзя.

Утро пришло тихое, серое, ветер сник до легкого шепотка. Проснувшись среди ночи, Дэниельс слышал, как ветер барабанит по окнам, колотит по крыше, горестно завывает в крутобоких оврагах над рекой. А когда проснулся снова, все успокоилось, и в окнах серел тусклый рассвет. Он оделся и вышел из дому Г вокруг тишь, облака затянули небо, не оставив и намека на солнце, воздух свеж, словно только что выстиран, и тяжел от влажной седины, укутавшей землю. И блеск одевшей холмы осенней листвы казался ослепительнее, чем в самый яркий солнечный день.
Отделавшись от хозяйственных забот и позавтракав, Дэниельс отправился бродить по холмам. Когда спускался под уклон к ближнему из оврагов, то поймал себя на мысли: ьПусть сегодняшний день обойдется без сдвигов во времени...э Как ни парадоксально, сдвиги подстерегали его не каждый день, и не удавалось найти никаких причин, которые бы их предопределяли. Время от времени он пробовал доискаться этих причин хотя бы приблизительно: записывал со всеми подробностями, какие ощущения испытывал с утра и что предпринимал и даже какой маршрут выбирал, выйдя на прогулку,Г но закономерности так и не обнаружил. Закономерность пряталась, конечно же, где-то в глубине мозга Г что-то задевало какую-то струну и включало новые способности. Но явление это оставалось неожиданным и непроизвольным. Дэниельс был не в силах управлять им, по крайней мере управлять сознательно. Изредка он пробовал сдвинуть время по своей воле, намеренно оживить прошлое Г и каждый раз терпел неудачу. Одно из двух: или он не знал, как обращаться с собственным даром, или этот дар был действительно неподконтрольным.
Сегодня ему искренне хотелось, чтобы удивительные способности не просыпались. Хотелось побродить по холмам, пока они не утратили одного из самых заманчивых своих обличий, пока исполнены легкой грусти: все резкие линии смягчены висящей в воздухе сединой, деревья застыли и будто старые верные друзья молча поджидают его прихода, а палая листва и мох под ногами глушат звуки, и шаги становятся не слышны.
Он спустился в лощину и присел на поваленный ствол у щедрого родничка, от которого брал начало ручей, с журчанием бегущий вниз по каменистому руслу. В мае заводь у родничка бывала усыпана мелкими болотными цветами, а склоны холмов расцвечены нежными красками трав. Сейчас здесь не видно было ни трав, ни цветов. Леса цепенели, готовясь к зиме. Летние и осенние растения умерли или умирали, и листья слой за слоем ложились на грунт, заботливо укрывая корни деревьев от льда и снега.
ьВ таких местах словно смешаны приметы всех времен года сразу...э Г подумал он. Миллион лет, а может, и больше здесь все выглядело так же, как сейчас. Но не всегда: в давным-давно минувшие тысячелетия эти холмы, да и весь мир грелись в лучах вечной весны. А чуть более десяти тысяч лет назад на севере, совсем неподалеку, вздыбилась стена льда высотой в добрую милю. С гребня, на котором расположена ферма, тогда, наверное, можно было увидеть на горизонте синеватую линию Г верхнюю кромку ледника. Однако в пору ледников, какой бы она ни была студеной, уже существовала не только зима, но и другие времена года.
Поднявшись на ноги, Дэниельс вновь двинулся по узкой тропе, что петляла по склону. Это была коровья тропа, пробитая еще в ту пору, когда в здешних лесах паслись не две его коровенки, а целые стада; шагая по тропе, Дэниельс вновь Г в который раз Г поразился тонкости чутья, присущей коровам. Протаптывая свои тропы, они безошибочно выбирают самый пологий уклон.
На мгновение он задержался под раскидистым белым дубом, вставшим на повороте тропы, и полюбовался гигантским растением Г ариземой, которой не уставал любоваться все эти годы. Растение уже готовилось к зиме: зеленая с пурпуром шапка листвы полностью облетела, обнажив алую гроздь ягод,Г в предстоящие голодные месяцы они пойдут на корм птицам.
Тропа вилась дальше, глубже врезаясь в холмы, и тишина звенела все напряженнее, а седина сгущалась, пока Дэниельсу не показалось, что мир вокруг стал его безраздельной собственностью.
И вот она, на той стороне ручья, Кошачья Берлога. Ее желтая пасть зияет сквозь искривленные, уродливые кедровые ветви. Весной под кедром играют лисята. Издалека, с заводей в речной долине, сюда доносится глуховатое кряканье уток. А наверху, на самой крутизне, виднеется берлога, высеченная в отвесной скале временем и непогодой.
Только сегодня что-то здесь было не так. Дэниельс застыл на тропе, глядя на противоположный склон и ощущая какую-то неточность, но сперва не понимая, в чем она. Перед ним открывалась большая часть скалы Г и все-таки чего-то не хватало. Внезапно он сообразил, что не хватает дерева, того самого, по которому годами взбирались дикие кошки, возвращаясь домой с ночной охоты, а потом и люди, если им, как ему, приспичило осмотреть берлогу. Кошек там, разумеется, теперь не было и в помине. Еще в дни первых переселенцев их вывели в этих краях почти начисто Г ведь кошки порой оказывались столь неблагоразумны, что давили ягнят. Но следы кошачьего житья до сих пор различались без труда. В глубине пещеры, в дальних ее уголках, дно было усыпано хрупкими косточками и раздробленными черепами зверушек, которых хозяева берлоги таскали когда-то на обед своему потомству.
Дерево, старое и увечное, простояло здесь, вероятно, не одно столетие, и рубить его не было никакого смысла: корявая древесина не имела ни малейшей ценности. Да и вытащить срубленный кедр из лощины Г дело совершенно немыслимое. И все же прошлой ночью, выйдя на веранду, Дэниельс в минуту затишья различил вдали стук топора, а сегодня дерево исчезло.
Не веря своим глазам, он стал карабкаться по склону Г быстро, как мог. Первозданный склон местами вздымался под углом почти в сорок пять градусов Г приходилось падать на четвереньки, подтягиваться вверх на руках, повинуясь безотчетному страху; за которым скрывалось нечто большее, чем недоумение: куда же девалось дерево? Ведь именно здесь и только здесь, в Кошачьей Берлоге, можно было услышать существо, погребенное в толще скал.
Дэниельс навсегда запомнил день, когда впервые расслышал таинственное существо Г он тогда не поверил собственным ощущениям. Он решил, что ловит шорохи, рожденные воображением, навеянные прогулками среди динозавров, попытками вникнуть в переговоры звезд. В конце концов, ему и раньше случалось взбираться на дерево и залезать в пещеру-берлогу. Он бывал там не раз Г и даже находил какое-то извращенное удовольствие в том, что открыл для себя столь необычное убежище. Он любил сидеть у края уступа перед входом в пещеру и глядеть поверх крон, одевших вершину холма за оврагом,Г над листвою различался отблеск заводей на заречных лугах. Но самой реки он отсюда увидеть не мог: чтобы увидеть реку, надо было бы подняться по склону еще выше.
Он любил берлогу и уступ перед ней, потому что находил здесь уединение, как бы отрезал себя от мира: забравшись в берлогу, он по-прежнему видел какую-то, пусть ограниченную, часть мира, а его не видел никто. ьЯ как те дикие кошки,Г повторял он себе,Г им тоже нравилось чувствовать себя отрезанными от мира...э Впрочем, кошки искали тут непросто уединения, а безопасности Г для себя и, главное, для своих котят. К берлоге никто не мог подступиться, путь сюда был только один Г по ветвям старого дерева.
Впервые Дэниельс услышал существо, когда заполз однажды в самую глубину пещеры и, конечно, опять наткнулся на россыпь костей, остатки тех вековой давности пиршеств, когда котята грызли добычу, припадая к земле и урча. Припав ко дну пещеры, совсем как котята, он вдруг ощутил чье-то присутствие Г ощущение шло снизу, просачивалось из дальних каменных толщ. Вначале это было не более чем ощущение, не более чем догадка Г там внизу есть нечто живое. Естественно, он и сам поначалу отнесся к своей догадке скептически, а поверил в нее гораздо позже. Понадобилось немало времени, чтобы вера переросла в твердое убеждение.
Он, конечно же, не мог передать услышанное словами, потому что на деле не слышал ни слова. Но чей-то разум, чье-то сознание исподволь проникали в мозг через пальцы, ощупывающие каменное дно пещеры, через прижатые к камню колени. Он впитывал эти токи, слушал их без помощи слуха и, чем дольше впитывал, тем сильнее убеждался, что где-то там, глубоко в пластах известняка, находится погребенное заживо разумное существо. И наконец настал день, когда он сумел уловить обрывки каких-то мыслей Г несомненные отзвуки работы интеллекта, запертого в толще скал.
Он не понял того, что услышал. И это непонимание было само по себе знаменательно. Если бы он все понял, то со спокойной совестью посчитал бы свое открытие игрой воображения, а непонимание свидетельствовало, что у него просто нет опыта, опираясь на который можно было бы воспринять необычные представления. Он уловил некую схему сложных жизненных отношений, казалось бы не имевшую никакого смысла,Г ее нельзя было постичь, она распадалась на крохотные и бессвязные кусочки информации, настолько чуждой (хотя и простой), что его человеческий мозг наотрез отказывался в ней разбираться. И еще он волей-неволей получил понятие о расстояниях столь протяженных, что разум буксовал, едва соприкоснувшись с теми пустынями пространства, в каких подобные расстояния только и могли существовать. Даже вслушиваясь в переговоры звезд, он никогда не испытывал таких обескураживающих столкновений с иными представлениями о пространстве-времени.
В потоке информации встречались и крупинки иных сведений, обрывки иных фактов Г смутно чувствовалось, что они могли бы пригодиться в системе человеческих знаний. Но ни единая крупинка не прорисовывалась достаточно четко для того, чтобы поставить ее в системе знаний на предопределенное ей место. А большая часть того, что доносилось к нему, лежала попросту за пределами его понимания, да, наверное, и за пределами человеческих возможностей вообще. Ты не менее мозг улавливал и удерживал эту информацию во всей ее невоспринимаемости, и она вспухала и ныла на фоне привычных, повседневных мыслей.
Дэниельс отдавал себе отчет, что они (или оно) отнюдь не пытаются вести с ним беседу, напротив Г они (или оно) и понятия не имеют о существовании рода человеческого, не говоря уже о нем лично. Однако что именно происходит там, в толще скал: то ли оно (или они Г употреблять множественное число почему-то казалось проще) размышляет, то ли в своем неизбывном одиночестве разговаривает с собой, то ли пробует связаться с какой-то иной, отличной от себя сущностью Г в этом Дэниельс при всем желании разобраться не мог.
Обдумывая свое открытие, часами сидя на уступе перед входом в берлогу, он пытался привести факты в соответствие с логикой, дать присутствию существа в толще скал наилучшее объяснение. И, отнюдь не будучи в том уверенным Г точнее, не располагая никакими данными в подкрепление своей мысли, пришел к выводу, что в отдаленную геологическую пору, когда здесь плескалось мелководное море, из космических далей на Землю упал корабль, упал и увяз в донной грязи, которую последующие миллионы лет уплотнили в известняк. Корабль угодил в ловушку и застрял в ней на веки вечные. Дэниельс и сам понимал, что в цепи его рассуждений есть слабые звенья Г ну, к примеру, давления, при которых только и возможно формирование горных пород, должны быть настолько велики, что сомнут и расплющат любой корабль, разве что он сделан из материалов, далеко превосходящих лучшие достижения человеческой техники.
ьСлучайность,Г спрашивал он себя,Г или намеренный акт? Попало существо в ловушку или спряталось?..э Как ответить однозначно, если любые умозрительные рассуждения просто смешны: все они по необходимости построены на догадках, а те в свою очередь лишены оснований.
Карабкаясь по склону, он подобрался наконец вплотную к скале и убедился, что дерево действительно срубили. Кедр свалился вниз и, прежде чем затормозить, скользил футов тридцать под откос, пока ветви не уперлись в грунт и не запутались меж других деревьев. Пень еще не утратил свежести, белизна среза кричала на фоне серого дня. С той стороны пня, что смотрела под гору, виднелась глубокая засечка, а довершили дело пилой. Подле пня лежали кучки желтоватых опилок, Пила, как он заметил по срезу, была двуручная.
От площадки, где теперь стоял Дэниельс, склон круто падал вниз, зато чуть выше, как раз под самым пнем, крутизну прерывала странная насыпь. Скорее всего, когда-то давно с отвесной скалы обрушилась каменная лавина и задержалась здесь, а потом эти камни замаскировал лесной сор и постепенно на них наросла почва. На насыпи поселилась семейка берез, и их белые, словно припудренные стволы по сравнению с другими, сумрачными деревьями казались невесомыми, как привидения.
ьСрубить дерево,Г повторил он про себя,Г ну что может быть бессмысленнее?..э Дерево не представляло собой ни малейшей ценности, служило одной-единственной цели Г чтобы забираться по его ветвям в берлогу. Выходит, кто-то проведал, что кедр служит Дэниельсу мостом в берлогу, и разрушил этот мост по злому умыслу? А может, кто-нибудь спрятал что-либо в пещере и срубил дерево, перерезав тем самым единственный путь к тайнику? Но кто, спрашивается, мог набраться такой злобы, чтобы срубить дерево среди ночи, в бурю, работая при свете фонаря на крутизне и невольно рискуя сломать себе шею? Кто? Бен Адамс? Конечно, Бен разозлился оттого, что Дэниельс не позволил охотиться на своей земле, но разве это причина для сведения счетов, к тому же столь трудоемким способом?
Другое предположение: дерево срубили после того, как в пещере что-то спрятали,Г представлялось, пожалуй, более правдоподобным. Хотя само уничтожение дерева лишь привлекало к тайнику внимание.
Дэниельс стоял на склоне озадаченный, недоуменно качая головой. Потом его вдруг осенило, как дознаться до истины. День едва начался, а делать было все равно больше нечего.
Он двинулся по тропе обратно. В сарае, надо думать, отыщется какая-нибудь веревка.

4.

В пещере было пусто. Она оставалась точно такой, как раньше. Лишь десяток-другой осенних листьев занесло ветром в глухие ее уголки, да несколько каменных крошек осыпалось с козырька над входом Г крохотные улики, свидетельствующие, что бесконечный процесс выветривания, образовавший некогда эту пещеру, способен со временем и разрушить ее без следа.
Вернувшись на узкий уступ перед входом в пещеру, Дэниельс бросил взгляд на другую сторону оврага Г и удивился: как изменился весь пейзаж от того, что срубили одно-единственное дерево! Сместилось все Г самые холмы и то стали другими. Но, всмотревшись пристальнее в их контуры, он в конце концов удостоверился, что не изменилось ничего, кроме раскрывающейся перед ним перспективы. Теперь отсюда, с уступа, были видны контуры и силуэты, которые прежде скрывались за кедровыми ветвями.
Веревка спускалась с каменного козырька, нависшего над головой и переходящего в свод пещеры. Она слегка покачивалась на ветру, и, подметив это, Дэниельс сказал себе: ьА ведь с утра никакого ветра не было...э Зато сейчас ветер задул снова, сильный, западный. Деревья внизу так и кланялись под его ударами.
Повернувшись лицом на запад, Дэниельс ощутил щекой холодок. Дыхание ветра встревожило его, будто подняв со дна души смутные страхи, уцелевшие с тех времен, когда люди не знали одежды и бродили ордами, беспокойно вслушиваясь, вот как он сейчас, в подступающую непогоду. Ветер мог означать только одно: погода меняется, пора вылезать по веревке наверх и отправляться домой, на ферму.
Но уходить, как ни странно, не хотелось. Такое, по совести говоря, случалось и раньше. Кошачья Берлога давала ему своего рода убежище, здесь он оказывался отгороженный от мира Г та малая часть мира, что оставалась с ним, словно бы меняла свой характер, была существеннее, милее и проще, чем тот жестокий мир, от которого он бежал.
Выводок диких уток поднялся с одной из речных заводей, стремительно пронесся над лесом, взмыл вверх, преодолевая исполинский изгиб утеса, и, преодолев, плавно повернул обратно к реке. Дэниельс следил за утками, пока те не скрылись за деревьями, окаймляющими реку-невидимку.
И все-таки пришла пора уходить. Чего еще ждать? С самого начала это была никудышная затея: кто же в здравом уме хоть на минуту позволит себе уверовать, что в пещере что-то спрятано!..
Дэниельс обернулся к веревке Г ее как не бывало. Секунду-другую он тупо пялился в ту точку, откуда только что свисала веревка, чуть подрагивающая на ветру. Потом принялся искать глазами, не осталось ли от нее какого-либо следа, хотя искать было в общем-то негде. Конечно, веревка могла немного соскользнуть, сдвинуться вдоль нависшей над головой каменной плиты Г но не настолько же, чтобы совсем исчезнуть из виду!
Веревка была новая, прочная, и он своими руками привязал ее к дереву на вершине утеса Г крепко затянул узел да еще и подергал, желая убедиться, что она не развяжется.
И тем не менее веревку как ветром сдуло. Тут не обошлось без чьего-то вмешательства. Кто-то проходил мимо, заметил веревку, тихо вытянул ее, а теперь притаился наверху и ждет: когда же хозяин веревки поймет, что попал впросак, и поднимет испуганный крик? Любому из тех, кто живет по соседству, именно такая грубая шутка должна представляться вершиной юмора. Самое остроумное, бесспорно, оставить выходку без внимания и молча выждать, пока она не обернется против самого шутника.
Придя к такому выводу, Дэниельс опустился на корточки и принялся выжидать. ьДесять минут,Г сказал он себе,Г самое большее четверть часа, и терпение шутника истощится. Веревка благополучно вернется на место, я выкарабкаюсь наверх и отправлюсь домой. А может даже Г смотря кем окажется шутник Г приглашу его к себе, налью ему стаканчик, и мы посидим на кухне и вместе посмеемся над приключением...э
Тут Дэниельс неожиданно для себя обнаружил, что горбится, защищаясь от ветра, который, похоже, стал еще пронзительнее, чем в первые минуты. Ветер менялся с западного на северный, и это было не к добру.
Присев на краю уступа, он обратил внимание, что на рукава куртки налипли капельки влаги Г не от дождя, дождя в сущности не было, а от оседающего тумана. Если температура упадет еще на градус-другой, погода станет пренеприятной...
Он выжидал, скорчившись, вылавливая из тишины хоть какой-нибудь звук Г шуршание листьев под ногами, треск надломленной ветки,Г который выдал бы присутствие человека на вершине утеса. Но в мире не осталось звуков. День был совершенно беззвучный. Даже ветви деревьев на склоне ниже уступа, качающиеся на ветру, качались без обычных поскрипываний и стонов.
Четверть часа, по-видимому, давно миновала, а с вершины утеса по-прежнему не доносилось ни малейшего шума. Ветер, пожалуй, еще усилился, и когда Дэниельс выворачивал голову в тщетных попытках заглянуть за каменный козырек, то щекой чувствовал, как шевелятся на ветру мягкие пряди тумана.
Дольше сдерживать себя в надежде переупрямить шутника он уже не мог. Он ощутил острый приступ страха и понял наконец, что время не терпит.
Г Эй, кто там наверху!..Г крикнул он и подождал ответа.
Ответа не было.
Он крикнул снова, на этот раз еще громче.
В обычный день скала по ту сторону оврага отозвалась бы на крик эхом. Сегодня эха не было, и самый крик казался приглушенным, словно Дэниельса окружила серая, поглощающая звук стена.
Он крикнул еще раз Г туман взял его голос и поглотил. Снизу донеслось какое-то шуршание, и он понял, что это шуршат обледеневшие ветки. Туман, оседая меж порывами ветра, превращался в наледь.
Дэниельс прошелся вдоль уступа перед входом в пещеру Г от силы двадцать футов в длину, и никакого пути к спасению. Уступ выдавался над пропастью и обрывался отвесно. Над головой нависала гладкая каменная глыба. Поймали его ловко, ничего не скажешь.
Он снова укрылся в пещере и присел на корточки. Здесь он был по крайней мере защищен от ветра и, несмотря на вновь подкравшийся страх, чувствовал себя относительно уютно, Пещера еще не остыла. Но температура, видимо, падала, и притом довольно быстро, иначе туман не оседал бы наледью. А на плечах у Дэниельса была лишь легкая куртка, и он не мог развести костер. Он не курил и не носил при себе спичек.
Только теперь он впервые по-настоящему осознал серьезность положения. Пройдут многие дни, прежде чем кто-нибудь задастся вопросом, куда же он запропастился. Навещали его редко Г собственно, никому до него не было дела. Да если даже и обнаружат, что он пропал, и будет объявлен розыск, велики ли шансы, что его найдут? Кто додумается заглянуть в эту пещеру? И долго ли способен человек прожить в такую погоду без огня и без пищи?
А если он не выберется отсюда, и скоро, что станется со скотиной? Коровы вернутся с пастбища, подгоняемые непогодой, и некому будет впустить их в хлев. Если они постоят недоенными день-другой, разбухшее вымя начнет причинять им страдания. Свиньям и курам никто не задаст корма. ьЧеловек,Г мелькнула мысль,Г просто не вправе рисковать своей жизнью так безрассудно, когда от него зависит жизнь стольких беззащитных существэ.
Дэниельс заполз поглубже в пещеру и распластался ничком, втиснув плечи в самую дальнюю нишу и прижавшись ухом к каменному ее дну.
Таинственное существо было по-прежнему там Г разумеется, куда же ему деться, если его поймали еще надежнее, чем Дэниельса. Оно томилось под слоем камня толщиной, вероятно, в триста-четыреста футов, который природа наращивала не спеша, на протяжении многих миллионов лет...
Существо опять предавалось воспоминаниям. Оно мысленно перенеслось в какие-то иные места Г что-то в потоке его памяти казалось зыбким и смазанным, что-то виделось кристально четко. Исполинская томная каменная равнина, цельная каменная плита, уходящая к далекому горизонту; над горизонтом встает багровый шар солнца, а на фоне восходящего солнца угадывается некое сооружение Г неровность горизонта допускает лишь такое объяснение. Не то замок, не то город, не то гигантский обрыв с жилыми пещерами Г трудно истолковать, что именно, трудно даже признать, что увиденное вообще поддается истолкованию.
Быть может, это родина загадочного существа? Быть может, черное каменное пространство Г космический порт его родной планеты? Или не родина, а какие-то края, которые существо посетило перед прибытием на Землю? Быть может, пейзаж показался столь фантастическим, что врезался в память?
Затем к воспоминаниям стали примешиваться иные явления, иные чувственные символы, относящиеся, по-видимому, к каким-то формам жизни, индивидуальностям, запахам, вкусам. Конечно, Дэниельс понимал, что, приписывая существу, замурованному в толще скал, человеческую систему восприятия, легко и ошибиться; но другой системы, кроме человеческой, он просто не ведал.
И тут, прислушавшись к воспоминаниям о черной каменной равнине, представив себе восходящее солнце и на фоне солнца на горизонте очертания гигантского сооружения, Дэниельс сделал то, чего никогда не делал раньше. Он попытался заговорить с существом Г узником скал, попытался дать знать, что, есть человек, который слушал и услышал, и что существо не так одиноко, не так отчуждено от всех, как, по всей вероятности, полагало.
Естественно, он не стал говорить вслух Г это было бы бессмысленно. Звук никогда не пробьется сквозь толщу камня. Дэниельс заговорил про себя, в уме.
Г Эй, кто там внизу,Г сказал он.Г Говорит твой друг. Я слушаю тебя уже очень, очень давно и надеюсь, что ты меня тоже слышишь. Если слышишь, давай побеседуем. Разреши, я попробую дать тебе представление о себе и о мире, в котором живу, а ты расскажешь мне о себе и о мире, в котором жил прежде, и о том, как ты попал сюда, в толщу скал, и могу ли я хоть что-нибудь для тебя сделать, хоть чем-то тебе помочь...
Больше он не рискнул ничего сказать. Проговорив это, он лежал еще какое-то время, не отнимая уха от твердого дна пещеры, пытаясь угадать: расслышало ли его зов существо? Но, очевидно, оно не расслышало или, расслышав, не признало зов достойным внимания. Оно продолжало вспоминать планету, где над горизонтом встает тусклое багровое солнце.
ьЭто было глупо,Г упрекнул он себя.Г Обращаться к неведомому существу было самонадеянно и глупо...э До сих пор он ни разу не отваживался на это, а просто слушал. Точно так же, как не пробовал обращаться к тем, кто беседовал друг с другом среди звезд,Г тех он тоже только слушал.
Какие же новые способности открыл он в себе, если счел себя вправе обратиться к этому существу? Быть может, подобный поступок продиктован лишь страхом смерти?
А что если существу в толще скал незнакомо само понятие смерти, если оно способно жить вечно?
Дэниельс выполз из дальней ниши и перебрался обратно в ту часть пещеры, где мог хотя бы присесть.
Поднималась метель. Пошел дождь пополам со снегом, и температура продолжала падать. Уступ перед входом в пещеру покрылся скользкой ледяной коркой. Если бы теперь кому-то вздумалось прогуляться перед пещерой, смельчак неизбежно сорвался бы с утеса и разбился насмерть.
А ветер все крепчал. Ветви деревьев качались сильней и сильней, и по склону холма несся вихрь палой листвы, перемешанной с дождем и снегом, С того места, где сидел Дэниельс, он видел лишь верхние ветви березок, что поселились на странной насыпи чуть ниже корявого кедра, служившего прежде мостом в пещеру. И ему почудилось вдруг, что эти ветви качаются еще яростнее, чем должны бы на ветру. Березки так и кланялись из стороны в сторону и, казалось, прямо на глазах вырастали еще выше, заламывая ветви в немой мольбе.
Дэниельс подполз на четвереньках к выходу и высунул голову наружу Г посмотреть, что творится на склоне. И увидел, что качаются не только верхние ветви,Г вся рощица дрожала и шаталась, будто невидимая рука пыталась вытолкнуть деревья из земли.
Не успел он подумать об этом, как заметил, что и самая почва заходила ходуном. Казалось, кто-то снял замедленной съемкой кипящую, вспухающую пузырями лаву, а теперь прокручивал пленку с обычной скоростью. Вздымалась почва Г поднимались и березки. Вниз по склону катились стронутые с места камушки и сор. А вот и тяжелый камень сорвался со склона и с треском рухнул в овраг, ломая по дороге кусты и оставляя в подлеске безобразные шрамы. Дэниельс следил за камнем как зачарованный.
ьНеужели,Г спрашивал он себя,Г я стал свидетелем какого-то геологического процесса, только необъяснимо ускоренного?э Он попытался понять, что бы это мог быть за процесс, но не припомнил ничего подходящего. Насыпь вспучивалась, разваливаясь в стороны. Поток, катившийся вниз, с каждой секундой густел, перечеркивая бурыми мазками белизну свежевыпавшего снега. Наконец березы опрокинулись и соскользнули вниз, и из ямы, возникшей там, где они только что стояли, явился призрак.
Призрак не имел четких очертаний Г контуры его были смутными, словно с неба соскребли звездную пыль и сплавили в неустойчивый сгусток, не способный принять определенную форму, а беспрерывно продолжающий меняться и преображаться, хотя и не утрачивающий окончательного сходства с неким первоначальным обликом, Такой вид могло бы иметь скопление разрозненных, не связанных в молекулы атомов Г если бы атомы можно было видеть. Призрак мягко мерцал в бесцветье серого дня и, хотя казался бестелесным, обладал, по-видимому, изрядной силой Г он продолжал высвобождаться из полуразрушенной насыпи, пока не высвободился совсем. А высвободившись, поплыл вверх, к пещере.
Как ни странно, Дэниельс ощущал не страх, а одно лишь безграничное любопытство. Он старался разобраться, на что похож подплывающий призрак, но так и не пришел ни к какому ясному выводу. Когда призрак достиг уступа, Дэниельс отодвинулся вглубь и вновь опустился на корточки. Призрак приблизился еще на фут-другой и у входа в пещеру не то уселся, не то повис над обрывом.
Г Ты говорил,Г обратился искрящийся призрак к Дэниельсу. Это не было ни вопросом, ни утверждением, да и речью это назвать было нельзя. Звучало это в точности так же, как те переговоры, которые Дэниельс слышал, когда слушал звезды.Г Ты говорил с ним, как друг,Г продолжал призрак (понятие, выбранное призраком, означало не ьдругэ, а нечто иное, но тоже теплое и доброжелательное).Г Ты предложил ему помощь. Разве ты можешь помочь?
По крайней мере теперь был задан вопрос, и достаточно четкий.
Г Не знаю,Г ответил Дэниельс.Г Сейчас, наверное, не могу. Но лет через сто Г ты меня слышишь? Слышишь и понимаешь, что я говорю?
Г Ты говоришь, что помощь возможна,Г отозвалось призрачное существо,Г только спустя время. Уточни, какое время спустя?
Г Через сто лет,Г ответил Дэниельс.Г Когда планета обернется вокруг центрального светила сто раз.
Г Что значит сто раз? Г переспросило существо.
Дэниельс вытянул перед собой пальцы обеих рук.
Г Можешь ты увидеть мои пальцы? Придатки на концах моих рук?
Г Что значит увидеть? Г переспросило существо.
Г Ощутить их так или иначе. Сосчитать их.
Г Да, я могу их сосчитать.
Г Их всего десять,Г пояснил Дэниельс.Г Десять раз по десять составляет сто.
Г Это не слишком долгий срок,Г отозвалось существо.Г Что за помощь станет возможна тогда?
Г Знаешь ли ты о генетике? О том, как зарождается все живое и как зародившееся создание узнает, кем ему стать? Как оно растет и почему знает, как ему расти и кем быть? Известно тебе что-либо о нуклеиновых кислотах, предписывающих каждой клетке, как ей развиваться и какие функции выполнять?
Г Я не знаю твоих терминов,Г отозвалось существо,Г но я понимаю тебя. Следовательно, тебе известно все это? Следовательно, ты не просто тупая дикая тварь, как другие, что стоят на одном месте, или зарываются в грунт, или лазают по тем неподвижным, или бегают по земле?..
Разумеется, звучало это вовсе не так. И кроме слов Г или смысловых единиц, оставляющих ощущение слов,Г были еще и зрительные образы деревьев, мышей в норках, белок, кроликов, неуклюжего крота и быстроногой лисы.
Г Если неизвестно мне,Г ответил Дэниельс,Г то известно другим из моего племени. Я сам знаю немногое. Но есть люди, посвятившие изучению законов наследственности всю свою жизнь.
Призрак висел над краем уступа и довольно долго молчал. Позади него гнулись на ветру деревья, кружились снежные вихри. Дэниельс, дрожа от холода, заполз в пещеру поглубже и спросил себя, не пригрезилась ли ему эта искристая тень.
Но не успел он подумать об этом, как существо заговорило снова, хотя обращалось на сей раз, кажется, вовсе не к человеку. Скорее даже оно ни к кому не обращалось, а просто вспоминало, подобно тому другому существу, замурованному в толще скал. Может статься, эти воспоминания и не предназначались для человека, но у Дэниельса не было способа отгородиться от них. Поток образов, излучаемый существом, достигал его мозга и заполнял мозг, вытесняя его собственные мысли, будто эти образы принадлежали самому Дэниельсу, а не призраку, замершему напротив.

5.

Вначале Дэниельс увидел пространство Г безбрежное, бескрайнее, жестокое, холодное, такое отстраненное от всего, такое безразличное ко всему, что разум цепенел, и не столько от страха или одиночества, сколько от осознания, что по сравнению с вечностью космоса ты пигмей, пылинка, мизерность которой не поддается исчислению. Пылинка канет в безмерной дали, лишенная всяких ориентиров,Г но нет, все-таки не лишенная, потому что пространство сохранило след, отметину, отпечаток, суть которых не объяснишь и не выразишь, они не укладываются в рамки человеческих представлений; след, отметина, отпечаток указывают, правда почти безнадежно смутно, путь, по которому в незапамятные времена проследовал кто-то еще. И безрассудная решимость, глубочайшая преданность, какая-то неодолимая потребность влекут пылинку по этому слабому, расплывчатому следу, куда бы он ни вел Г пусть за пределы пространства, за пределы времени или того и другого вместе. Влекут без отдыха, без колебаний и без сомнений, пока след не приведет к цели или пока не будет вытерт дочиста ветрами Г если существуют ветры, не гаснущие в пустоте.
ь...Не в ней ли,Г спросил себя Дэниельс,Г не в этой ли решимости кроется, при всей ее чужеродности, что-то знакомое, что-то поддающееся переводу на земной язык и потому способное стать как бы мостиком между этим вспоминающим инопланетянином и моим человеческим ьяэ?..э
Пустота, молчание и холодное равнодушие космоса длились века, века и века Г казалось, пути вообще не будет конца. Но так или иначе Дэниельсу дано было понять, что конец все же настал Г и настал именно здесь, среди иссеченных временем холмов над древней рекой. И тогда на смену почти бесконечным векам мрака и холода пришли почти бесконечные века ожидания: путь был завершен, след привел в недостижимые дали и оставалось только ждать, набравшись безграничного, неистощимого терпения.
Г Ты говорил о помощи,Г обратилось к Дэниельсу искристое существо.Г Но почему? Ты же знаешь того, другого. Почему ты хочешь ему помочь?
Г Он живой,Г ответил Дэниельс.Г Он живой, и я живой. Разве этого недостаточно?
Г Не знаю,Г отозвалось существо.
Г По-моему, достаточно,Г решил Дэниельс.
Г Как ты можешь помочь?
Г Я уже упоминал о генетике. Как бы это объяснить...
Г Я перенял терминологию из твоих мыслей. Ты имеешь в виду генетический код.
Г Согласится ли тот, другой, замурованный в толще скал, тот, кого ты охраняешь...
Г Не охраняю,Г отозвалось существо.Г Я просто жду его.
Г Долго же тебе придется ждать!
Г Я наделен умением ждать. Я жду уже долго. Могу ждать и дольше.
Г Когда-нибудь,Г заявил Дэниельс,Г выветривание разрушит камень. Но тебе не понадобится столько ждать. Знает ли тот, другой, свой генетический код?
Г Знает,Г отозвалось существо.Г Он знает много больше, чем я.
Г Знает ли он свой код полностью? Г настойчиво повторил Дэниельс.Г Вплоть до самой ничтожной связи, до последней составляющей, точный порядок неисчислимых миллиардов...
Г Знает,Г подтвердило существо.Г Первейшая забота разумной жизни Г познать себя.
Г А может ли он, согласится ли он передать нам эти сведения, сообщить нам свой генетический код?
Г Твое предложение Г дерзость,Г оскорбилось искристое существо (слово, которое оно употребило, было жестче, чем ьдерзостьэ).Г Таких сведений никто не передаст другому. Это нескромно и неприлично (опять-таки слова были несколько иными, чем ьнескромноэ и ьнеприличноэ). Это значит в сущности отдать в чужие руки собственное ьяэ. Полная и бессмысленная капитуляция.
Г Не капитуляция,Г возразил Дэниельс,Г а способ выйти из заточения. В свое время, через сто лет, о которых я говорил, люди моего племени сумеют по генетическому коду воссоздать любое живое существо. Сумеют скопировать того, другого, с предельной точностью.
Г Но он же останется по-прежнему замурованным!
Г Только один из двоих. Первому из двух близнецов действительно придется ждать, пока ветер не сточит скалы. Зато второй, копия первого, начнет жить заново.
ьА что,Г мелькнула мысль,Г если существо в толще скал вовсе не хочет, чтобы его спасали? Что если оно сознательно погребло себя под каменными пластами? Что если оно просто искало укрытия, искало убежища? Может статься, появись у него желание Г и оно освободилось бы из своей темницы с такой же легкостью, с какой этот силуэт, это скопище искр выбралось из-под насыпи?..э
Г Нет, это исключено,Г отозвалось скопище искр, висящее на самом краю уступа.Г Я проявил беспечность. Я уснул, ожидая, и спал слишком долго.
ьДействительно, куда уж дольшеэ,Г подумал Дэниельс. Так долго, что над спящим крупинка за крупинкой наслоилась земля и образовалась насыпь, что в эту землю вросли камни, сколотые морозом с утеса, а рядом с камнями поселилась семейка берез и они благополучно вымахали до тридцатифутовой высоты... Тут подразумевалось такое различие в восприятии времени, какого человеку просто не осмыслить.
ьОднако погоди,Г остановил себя Дэниельс,Г кое-что ты все-таки понял...э Он уловил безграничную преданность и бесконечное терпение, с каким искристое существо следовало за тем другим сквозь звездные бездны. И не сомневался, что уловил точно: разум иного создания Г преданного звездного пса, сидящего на уступе перед пещерой,Г словно приблизился к нему, Дэниельсу, и коснулся собственного его разума, и на мгновение оба разума, при всех их отличиях, слились воедино в порыве понимания и признательности,Г ведь это, наверное, впервые за многие миллионы лет пес из дальнего космоса встретил кого-то, кто способен постичь веление долга и смысл призвания.
Г Можно попытаться откопать того, другого,Г предложил Дэниельс.Г Я, конечно, уже думал об этом, но испугался, не причинить бы ему вреда. Да и нелегко будет убедить людей...
Г Нет,Г отозвалось существо,Г его не откопаешь. Тут есть много такого, чего тебе не понять. Но первое твое предложение не лишено известных достоинств. Ты говоришь, что не располагаешь достаточными знаниями генетики, чтобы предпринять необходимые шаги теперь же. А ты пробовал советоваться со своими соплеменниками?
Г С одним пробовал,Г ответил Дэниельс,Г только он не стал слушать. Он решил, что я свихнулся. Но в конце концов он и не был тем человеком, с которым следовало бы говорить. Наверное, потом я сумею поговорить с другими людьми, но не сейчас. Как бы я ни желал помочь, сейчас я ничего не добьюсь. Они будут смеяться надо мной, а я не вынесу насмешек. Лет через сто, а быть может, и раньше я сумею...
Г Ты же не проживешь сто лет,Г отозвался звездный пес.Г Ты принадлежишь к недолговечному виду. Что, наверное, и объясняет ваш стремительный взлет. Вся жизнь здесь недолговечна, и это дает эволюции шансы сформировать разум. Когда я попал на вашу планету, здесь жили одни безмозглые твари.
Г Ты прав,Г ответил Дэниельс.Г Я не проживу сто лет. Даже если вести отсчет с самого рождения, я не способен прожить сто лет, а большая часть моей жизни уже позади. Не исключено, что позади уже вся жизнь. Ибо если я не выберусь из этой пещеры, то умру буквально через два-три дня.
Г Протяни руку,Г предложил сгусток искр.Г Протяни руку и коснись меня, собеседник.
Медленно-медленно Дэниельс вытянул руку перед собой. Рука прошла сквозь мерцание и блики, и он не ощутил ничего Г как если бы провел рукой просто по воздуху.
Г Вот видишь,Г заметило существо,Г я не в состоянии тебе помочь. Нет таких путей, чтобы заставить наши энергии взаимодействовать. Очень сожалею, друг. (Слово, которое выбрал призрак, не вполне соответствовало понятию ьдругэ, но это было хорошее слово, и, как догадался Дэниельс, оно, возможно, значило гораздо больше, чем ьдругэ.)
Г Я тоже сожалею,Г ответил Дэниельс.Г Мне бы хотелось пожить еще.
Воцарилось молчание, мягкое раздумчивое молчание, какое случается только в снежный день, и вместе с ними в это молчание вслушивались деревья, скалы и притаившаяся живая мелюзга.
ьЗначит,Г спросил себя Дэниельс,Г эта встреча с посланцем иных миров тоже бессмысленна? Если только я каким-то чудом не слезу с уступа, то не сумею сделать ничего, ровным счетом ничего... А, с другой стороны, почему я должен заботиться о спасении существа, замурованного в толще скал? Выживу ли я сам Г вот что единственно важно сейчас, а вовсе не то, отнимет ли моя смерть у замурованного последнюю надежду на спасение...э
Г Но может, наша встреча,Г обратился Дэниельс к сгустку искр,Г все-таки не напрасна? Теперь, когда ты понял...
Г Понял я или нет,Г откликнулся тот,Г это не имеет значения. Чтобы добиться цели, я должен был бы передать полученные сведения тем, кто далеко на звездах, но даже если бы я мог связаться с ними, они не удостоили бы меня вниманием. Я слишком ничтожен, я не вправе беседовать с высшими. Моя единственная надежда Г твои соплеменники, и то, если не ошибаюсь, при том непременном условии, что ты уцелеешь. Ибо я уловил твою мимолетную мысль, что ты Г единственный, кто способен понять меня. Среди твоих соплеменников нет второго, кто хотя бы допустил мысль о моем существовании.
Дэниельс кивнул. Это была подлинная правда. Никто из живущих на Земле людей не обладал теми же способностями, что и он. Никто больше не повредил себе голову так удачно, чтобы приобрести их. Для существа в толще скал он был единственной надеждой, да и то слабенькой,Г ведь прежде чем надежда станет реальной, надо найти кого-нибудь, кто выслушает и поверит. И не просто поверит, а пронесет эту веру сквозь годы в те дальние времена, когда генная инженерия станет гораздо могущественнее, чем сегодня.
Г Если тебе удастся выбраться из критического положения живым,Г заявил пес из иных миров,Г тогда я, наверное, смогу изыскать энергию и технические средства для осуществления твоего замысла. Но ты должен отдать себе отчет, что я не в состоянии предложить тебе никаких путей к личному спасению.
Г А вдруг кто-то пройдет мимо,Г ответил Дэниельс.Г Если я стану кричать, меня могут услышать....
И он снова стал кричать, но не получил ответа. Вьюга глушила крики, да он и сам прекрасно понимал, что в такую погоду люди, как правило, сидят дома. Дома, у огня, в безопасности.
В конце концов он устал и привалился к камню, чтобы отдохнуть. Искристое существо по-прежнему висело над уступом, но снова изменило форму и стало, пожалуй, напоминать накренившуюся, запорошенную снегом рождественскую елку.
Дэниельс уговаривал себя не засыпать. Закрывать глаза лишь на мгновение и сразу же раскрывать их снова, не разрешать векам смыкаться надолго, иначе одолеет сон. Хорошо бы подвигаться, похлопать себя по плечам, чтобы согреться,Г только руки налились свинцом и не желали действовать.
Он почувствовал, что сползает на дно пещеры, и попытался встать. Но воля притупилась, а на каменном дне было очень уютно. Так уютно, что, право же, стоило разрешить себе отдохнуть минутку, прежде чем подниматься, напрягая все силы. Самое странное, что дно пещеры вдруг покрылось грязью и водой, а над головой взошло солнце и снова стало тепло...
Он вскочил в испуге и увидел, что стоит по щиколотку в воде, разлившейся до самого горизонта, и под ногами у него не камень, а липкий черный ил.

Не было ни пещеры, ни холма, в котором могла бы появиться пещера. Было лишь необъятное зеркало воды, а если обернуться, то совсем близко, в каких-нибудь тридцати футах, лежал грязный берег крошечного островка Г грязного каменистого островка с отвратительными зелеными потеками на камнях.
Дэниельс знал по опыту, что попал в иное время, но местонахождения своего не менял. Каждый раз, когда время для него сдвигалось, он продолжал находиться в той же точке земной поверхности, где был до сдвига. И теперь, стоя на мелководье, он вновь Г в который раз Г подивился странной механике, которая поддерживает его тело в пространстве с такой точностью, что, передвинувшись в иную эпоху, он не рискует быть погребенным под двадцатифутовым слоем песка и камня или, напротив, повиснуть без опоры на двадцатифутовой высоте.
Однако сегодня и тупице было бы ясно, что на размышления не осталось ни минуты. По невероятному стечению обстоятельств он уже не заточен в пещере, и здравый смысл требует уйти с того места, где он очутился, как можно скорее. Если замешкаешься, то чего доброго внезапно опять очутишься в своем настоящем и придется снова корчиться и коченеть в пещере.
Он неуклюже повернулся Г ноги вязли в донном иле Г и кинулся к берегу. Далось это нелегко, но он добрался до островка, поднялся по грязному скользкому берегу к хаотично разбросанным камням и там наконец позволил себе присесть и перевести дух.
Дышать было трудно. Дэниельс отчаянно хватал ртом воздух, ощущая в нем необычный, ни на что не похожий привкус. Он сидел на камнях, ловил воздух ртом и разглядывал водную ширь, поблескивающую под высоким теплым солнцем. Далеко-далеко на воде появилась длинная горбатая складка и на глазах у Дэниельса поползла к берегу. Достигнув островка, она вскинулась по илистой отмели почти до самых его ног. А вдали на сияющем зеркале воды стала набухать новая складка.
Дэниельс отдал себе отчет, что водная гладь еще необъятнее, чем думалось поначалу. Впервые за все свои скитания по прошлому он натолкнулся на столь внушительный водоем. До сих пор он всегда оказывался на суше и к тому же всегда знал местность хотя бы в общих чертах Г на заднем плане меж холмов неизменно текла река.
Сегодня все было неузнаваемым. Он попал в совершенно неведомые края Г вне сомнения, его отбросило во времени гораздо дальше, чем случалось до сих пор, и он, по-видимому, очутился у берегов большого внутриконтинентального моря в дни, когда атмосфера была бедна кислородом Г беднее, чем во все последующие эпохи. ьВероятно,Г решил он,Г я сейчас вплотную приблизился к рубежу, за которым жизнь для меня стала бы попросту невозможна...э
Сейчас кислорода еще хватало, хотя и с грехом пополам Г из-за этого он и дышал гораздо чаще обычного. Отступи он в прошлое еще на миллион лет Г кислорода перестало бы хватать. А отступи еще немного дальше Г и свободного кислорода не оказалось бы совсем.
Всмотревшись в береговую кромку, Дэниельс приметил, что она населена множеством крохотных созданий, снующих туда-сюда, копошащихся в пенном прибрежном соре или сверлящих булавочные норки в грязи. Он опустил руку и слегка поскреб камень, на котором сидел. На камне проступало зеленоватое пятно Г оно тут же отделилось и прилипло к ладони толстой пленкой, склизкой и противной на ощупь.
Значит, перед ним была первая жизнь, осмелившаяся выбраться на сушу,Г существа, что и существами-то еще не назовешь, боязливо жмущиеся к берегу, не готовые, да и не способные оторваться от подола ласковой матери-воды, которая бессменно пестовала жизнь с самого ее начала. Даже растения и те еще льнули к морю, взбираясь на скалы, по-видимому, лишь там, где до них хоть изредка долетали брызги прибоя.
Через несколько минут Дэниельс почувствовал, что одышка спадает. Брести, разгребая ногами ил, при такой нехватке кислорода превращалось в тяжкую муку. Но если просто сидеть на камнях без движения, удавалось кое-как дышать тем воздухом, что есть.
Теперь, когда кровь перестала стучать в висках, Дэниельс услышал тишину. Он различал один-единственный звук Г мягкое пошлепывание воды по илистому берегу, и этот однообразный звук скорее подчеркивал тишину, чем нарушал ее.
Никогда во всей своей жизни он не встречал такого совершенного однозвучия. Во все другие времена над миром даже в самые тихие дни витала уйма разных звуков. А здесь, кроме моря, просто не было ничего, что могло бы издавать звук,Г ни деревьев, ни зверей, ни насекомых, ни птиц, лишь вода, разлившаяся до самого горизонта, и яркое солнце в небе.
Впервые за много месяцев он вновь познал чувство отделенности от окружающего, чувство собственной неуместности здесь, куда его не приглашали и где он, по существу, не имел права быть; он явился сюда самозванно, и потому окружающий мир оставался чуждым ему, как, впрочем, и всякому, кто размером или разумом отличается от мелюзги, снующей по берегу. Он сидел под чуждым солнцем посреди чуждой воды, наблюдая за крохотными козявками, которым в грядущие эпохи суждено развиться до уровня существ, подобных ему, Дэниельсу,Г наблюдая за ними и пытаясь ощутить свое, пусть отдаленное, с ними родство. Но попытки не принесли успеха: ощутить родство Дэниельс так и не смог.
И вдруг в этот однозвучный мир ворвалось какое-то биение, слабое, но отчетливое. Биение усилилось отразилось от воды; сотрясло маленький островок Г оно шло с неба.
Дэниельс вскочил, запрокинул голову Г и точно, с неба спускался корабль. Даже не корабль в привычном понимании Г не было никаких четких контуров, а лишь искажение пространства, словно множество плоскостей света (если существует такая штука, как плоскости света) пересекались между собой без всякой определенной системы. Биение усилилось до воя, раздирающего атмосферу, а плоскости света беспрерывно то ли меняли форму, то ли менялись местами, так что корабль каждый миг представлялся иным, чем прежде.
Сначала корабль спускался быстро, потом стал тормозить Г и все же продолжал падать, тяжело и целеустремленно, прямо на островок. Дэниельс помимо воли съежился, подавленный этой массой небесного света и грома. Море, илистый берег и камни Г все вокруг, даже при ярком солнце, засверкало от игры вспышек. Он зажмурился, защищая глаза, и тем не менее понял, что если корабль и коснется поверхности, то Г можно не опасаться Г сядет не на островок, а футах в ста, а то и ста пятидесяти от берега.
До поверхности моря оставалось совсем немного, когда исполинский корабль вдруг резко застопорил, повис и из-под плоскостей показался какой-то блестящий предмет. Предмет упал, взметнув брызги, но не ушел под воду, а лег на илистую отмель, открыв взгляду почти всю верхнюю свою половину. Это был шар Г ослепительно сверкающая сфера, о которую плескалась волна, и Дэниельсу почудилось, что плеск слышен даже сквозь оглушительные раскаты грома.
И тогда над пустынным миром, над грохотом корабля, над неотвязным плеском воды вознесся голос, печально бесстрастный,Г нет, разумеется, это не мог быть голос, любой голос оказался бы сейчас слишком немощным, чтобы передать слова. Но слова прозвучали, и не было даже тени сомнения в том, что они значили:
Г Итак, во исполнение воли великих и приговора суда, мы высылаем тебя на эту бесплодную. планету и оставляем здесь в искренней надежде, что теперь у тебя достанет времени и желания поразмыслить о содеянных преступлениях и в особенности о... (тут последовали понятия, которые человеку не дано было постичь,Г они как бы сливались в долгий невнятный гул, но самый этот гул или что-то в этом гуле замораживало кровь в жилах и одновременно наполняло душу отвращением и ненавистью, каких Дэниельс в себе раньше не ведал). Воистину достойно сожаления, что ты не подвержен смерти, ибо убить тебя, при всем нашем отвращении к убийству, было бы милосердней и точнее соответствовало бы нашей цели, каковая состоит в том, чтобы ты никогда более не мог вступить в контакт с жизнью любого вида и рода. Остается лишь надеяться, что здесь, за пределами самых дальних межзвездных путей, на этой не отмеченной на картах планете, наша цель будет достигнута. Однако мы налагаем на тебя еще и кару углубленного самоанализа, и если в какие-то непостижимо далекие времена ты по чьему-то неведению или по злому умыслу будешь освобожден, то все равно станешь вести себя иначе, дабы ни при каких условиях не подвергнуться вновь подобной участи. А теперь, в соответствии с законом, тебе разрешается произнести последнее слово Г какое ты пожелаешь.
Голос умолк, и спустя секунду на смену ему пришел другой. Фраза, которую произнес этот новый голос, была сложнее, чем Дэниельс мог охватить, но смысл ее легко укладывался в три земных слова:
Г Пропади вы пропадом!..
Грохот разросся, и корабль тронулся ввысь, в небо. Дэниельс следил за полетом, пока гром не замер вдали, а корабль не превратился в тусклую точку в синеве. Тогда он выпрямился во весь рост, но не сумел одолеть дрожь и слабость. Нащупал за спиной камень и снова сел.
И опять единственным в мире звуком остался шелест воды, набегающей на берег. Никакого плеска волны о блестящую сферу, лежащую в сотне футов от берега, слышно не было Г это просто померещилось. Солнце нещадно пылало в небе, играло огнем на поверхности шара, и Дэниельс обнаружил, что ему опять не хватает воздуха.
Вне всякого сомнения, перед ним на мелководье, вернее, на илистой отмели, взбегающей к островку, находился тот, кого он привык называть ьсуществом, замурованным в толще скалэ. Но каким же образом удалось ему, Дэниельсу, перенестись через сотни миллионов лет в тот ничтожный отрезок времени, который таил в себе ответы на все вопросы о том, что за разум погребен под пластами известняка? Это не могло быть случайным совпадением Г вероятность подобного совпадения настолько мала, что вообще не поддается расчету. Что, если он помимо воли выведал у мерцающего призрака перед входом в пещеру гораздо больше, чем подозревал? Ведь их мысли, припомнил Дэниельс, встретились и слились, пусть на мгновение, но не произошло ли в это мгновение непроизвольной передачи знания? Знание укрылось в каком-то уголке мозга, а теперь пробудилось. Или он нечаянно привел в действие систему психического предупреждения, призванную отпугивать тех, кто вздумал бы освободить опального изгнанника?
А мерцающий призрак, выходит, ни при чем? Это еще как сказать... Что, если опальный узник Г обитатель шара воплощает сокровенное, неведомое судьям доброе начало? Иначе, как добром, не объяснить того, что призрак сумел пронести чувство долга и преданности сквозь неспешное течение геологических эр. Но тогда неизбежен еще один вопрос: что есть добро и что есть зло? Кому дано судить? Впрочем, существование мерцающего призрака само по себе, пожалуй, ничего не доказывает. Ни одному человеку еще не удавалось пасть так низко, чтобы не нашлось пса, готового охранять хозяина и проводить хоть до могилы.
Куда удивительнее другое: что же такое стряслось с его собственной головой? Как и почему он сумел безошибочно выбрать в прошлом момент редчайшего происшествия? И какие новые способности, сногсшибательные, неповторимые, ему еще предстоит открыть в себе? Далеко ли они уведут его в движении к абсолютному знанию? И какова собственно цель этого движения?
Дэниельс сидел на камнях и тяжело дышал. Над ним пылало солнце, перед ним стелилось море, тихое и безмятежное, если не считать длинных складок, огибающих шар и бегущих к берегу. В грязи под ногами сновали крохотные козявки. Он вытер ладонь о брюки, пытаясь счистить клейкую зеленую пленку.
ь Можно бы,Г мелькнула мысль,Г подойти поближе и рассмотреть шар как следует, пока его не засосало в ил...э Но нет, в такой атмосфере сто футов Г слишком дальний путь, а главное Г нельзя рисковать, нельзя подходить близко к будущей пещере, ведь рано или поздно предстоит перепрыгнуть обратно в свое время.
Хмелящая мысль Г куда меня занесло! Г мало-помалу потускнела, чувство полной своей неуместности в древней эпохе развеялось, и тогда выяснилось, что грязный плоский островок Г царство изнурительной скуки. Глядеть было совершенно не на что, одно только небо, море да илистый берег. ьВот уж местечко,Г подумал он,Г где больше никогда ничего на случалось и ничего не случится: корабль улетел, знаменательное событие подошло к концу...э Естественно, здесь и сейчас происходит многое, что даст себя знать в грядущем, но происходит тайно, исподволь, по большей части на дне этого мелководного моря. Снующие по берегу козявки и ослизлый налет на скалах Г отважные в своем неразумии предвестники далеких дней Г внушали, пожалуй, известное почтение, но приковать к себе внимания не могли.
От нечего делать Дэниельс принялся водить носком ботинка по грязному берегу. Попытался вычертить какой-то узор, но на ботинок налипло столько грязи, что ни один узор не получался.

И вдруг он увидел, что уже не рисует по грязи, а шевелит носком опавшие листья, задеревеневшие, присыпанные снегом.
Солнца не стало. Все вокруг тонуло во тьме, только за стволами ниже по склону брезжил какой-то слабый свет. В лицо била бешеная снежная круговерть, и Дэниельс содрогнулся. Поспешно запахнул куртку, стал застегивать пуговицы. Подумалось, что так немудрено и закоченеть: слишком уж резким был переход от парной духоты илистого прибрежья к пронизывающим порывам вьюги.
Желтоватый свет за деревьями ниже по склону проступал все отчетливее, потом донеслись невнятные голоса. Что там происходит? Он уже понял, где находится,Г примерно в ста футах над верхним краем утеса; но там, на утесе, не должно быть сейчас ни души, не должно быть и света.
Он сделал шаг под уклон Г и остановился в нерешительности. Разве есть у него время спускаться к обрыву? Ему надо немедля бежать домой. Скотина, облепленная снегом, скучилась у ворот, просится от бурана в хлев, ждет не дождется тепла и крыши над головой. Свиньи не кормлены, куры тоже не кормлены. Человек не вправе забывать про тех, кто живет на его попечении.
Однако там внизу Г люди. Правда, у них есть фонари, но они почти на самой кромке утеса. Если эти олухи не поостерегутся, они запросто могут оскользнуться и сорваться вниз со стофутовой высоты. Почти наверняка охотники за енотами,Г хотя какая же охота в такую ночь! Еноты давно попрятались по норам. Нет, кто бы ни были эти люди, надо спуститься и предупредить их.
Он прошел примерно полпути, когда кто-то подхватил фонарь, до того, по-видимому, стоявший на земле, и поднял над головой. Дэниельс разглядел лицо этого человека Г и бросился бегом.
Г Шериф, что вы здесь делаете?
Но еще не договорив, почувствовал, что знает ответ, знает едва ли не с той секунды, когда завидел огонь у обрыва.
Г Кто там? Г круто повернувшись, спросил шериф и наклонил фонарь, посылая луч в нужную сторону.Г Дэниельс!..Г У шерифа перехватило дыхание.Г Боже правый, где вы были, дружище?..
Г Да вот, решил прогуляться нежного,Г промямлил Дэниельс. Объяснение, он и сам понимал, совершенно неудовлетворительное, но не прикажете ли сообщить шерифу, что он, Уоллес Дэниельс, сию минуту вернулся из путешествия во времени?
Г Черт бы вас побрал! Г возмущенно отозвался шериф.Г А мы-то ищем! Бек Адамс поднял переполох: заехал к вам на ферму и не застал вас дома. Для него не секрет, что вы вечно бродите по лесу, вот он и перепугался, что с вами что-то стряслось. И позвонил мне, а сам с сыновьями тоже кинулся на поиски. Мы боялись, что вы откуда-нибудь сверзились и что-нибудь себе поломали. В такую штормовую ночь без помощи долго не продержишься.
Г А где Бен? Г спросил Дэниельс.
Шериф махнул рукой, указывая еще ниже по склону, и Дэниельс заметил двоих парней, вероятно сыновей Адамса: те закрепили веревку вокруг ствола и теперь вытравливали ее за край утеса.
Г Он там, на веревке,Г ответил шериф.Г Осматривает пещеру. Решил почему-то, что вы могли залезть в пещеру.
Г Ну что ж, у него было достаточно оснований...Г начал Дэниельс, но досказать не успел: ночь взорвалась воплем ужаса. Вопль был безостановочный, резкий, назойливый, и шериф, сунув фонарь Дэниельсу, поспешил вниз.
ьТрус,Г подумал Дэниельс.Г Подлая тварь Г обрек другого на смерть, заточив в пещере, а потом наложил в штаны и побежал звонить шерифу, чтобы тот засвидетельствовал его благонамеренность. Самый что ни на есть отъявленный негодяй и трус...э
Вопль заглох, упав до стона. Шериф вцепился в веревку, ему помогал один из сыновей. Над обрывом показалась голова и плечи Адамса, шериф протянул руку и выволок его в безопасное место. Бен Адамс рухнул наземь, ни на секунду не прекращая стонать. Шериф рывком поднял его на ноги.
Г Что с тобой, Бен?
Г Там кто-то есть,Г проскулил Адамс,Г В пещере кто-то есть...
Г Кто, черт побери? Кто там может быть? Кошка? Пантера?
Г Я не разглядел. Просто понял, что там кто-то есть. Оно запряталось в глубине пещеры.
Г Да откуда ему там взяться? Дерево кто-то спилил. Теперь туда никому не забраться.
Г Ничего я не знаю,Г всхлипывал Адамс.Г Должно быть, оно сидело там еще до того, как спилили дерево. И попало в ловушку.
Один из сыновей поддержал Бена и дал шерифу возможность отойти. Другой вытягивал веревку и сматывал ее в аккуратную бухту.
Г Еще вопрос,Г сказал шериф.Г Как тебе вообще пришло в голову, что Дэниельс залез в пещеру? Дерево спилили, а спуститься по веревке, как ты, он не мог Г ведь там не было никакой веревки. Если бы он спускался по веревке, она бы там так и висела. Будь я проклят, если что-нибудь понимаю. Ты валандаешься зачем-то в пещере, а Дэниельс выходит себе преспокойно из леса. Хотел бы я, чтобы кто-то из вас объяснил мне...
Тут Адамс, который плелся, спотыкаясь, в гору, наконец-то увидел Дэниельса и замер как вкопанный.
Г Вы здесь? Откуда? Г растерянно спросил он.Г Мы тут с ног сбились... Ищем вас повсюду, а вы...
Г Слушай, Бен, шел бы ты домой,Г перебил шериф, уже не скрывая досады.Г Пахнет все это более чем подозрительно. Не успокоюсь, пока не разберусь, в чем дело.
Дэниельс протянул руку к тому из сыновей, который сматывал веревку.
Г По-моему, это моя.
В изумлении Адамс-младший отдал веревку, не возразив ни слова.
Г Мы, пожалуй, срежем напрямую через лес,Г заявил Бен.Г Так нам гораздо ближе.
Г Спокойной ночи,Г бросил шериф. Вдвоем с Дэниельсом они продолжали не спеша подниматься в гору.Г Послушайте, Дэниельс,Г догадался вдруг шериф,Г нигде вы не прогуливались. Если бы вы и впрямь бродили до лесу в такую вьюгу, на вас налипло бы куда больше снега. А у вас вид, словно вы только что из дому.
Г Ну, может, это и не вполне точно утверждать, что я прогуливался...
Г Тогда, черт возьми, объясните мне, где вы все-таки были. Я не отказываюсь исполнять свой долг в меру своего разумения, но мне вовсе не улыбается, если меня при этом выставляют дурачком...
Г Не могу я ничего объяснить, шериф. Очень сожалею, но, право, не могу.
Г Ну ладно. А что с веревкой?
Г Это моя веревка,Г ответил Дэниельс.Г Я потерял ее сегодня днем.
Г И наверное, тоже не можете ничего толком объяснить?
Г Да, пожалуй, тоже не могу.
Г Знаете,Г произнес шериф,Г за последние годы у меня была пропасть неприятностей с Беном Адамсом. Не хотелось бы мне думать, что теперь у меня начнутся неприятности еще и с вами.
Они поднялись на холм и подошли к дому. Машина шерифа стояла у ворот на дороге.
Г Не зайдете ли? Г предложил Дэниельс.Г У меня найдется что выпить.
Шериф покачал головой.
Г Как-нибудь в другой раз,Г сказал он.Г Не исключено, что скоро. Думаете, там и вправду был кто-то в пещере? Или у Бена просто воображение разыгралось? Он у нас из пугливеньких...
Г Может, там никого и не было,Г ответил Дэниельс,Г но если Бен решил, что кто-то есть, то не будем с ним спорить. Воображаемое может оказаться таким же реальным, как если бы оно встретилось вам наяву. У каждого из нас, шериф, в жизни есть спутники, видеть которых не дано никому, кроме нас самих.
Шериф кинул на него быстрый взгляд.
Г Дэниельс, какая муха вас укусила? Какие такие спутники? Что вас гложет? Чего ради вы похоронили себя заживо в этой дремучей глуши? Что тут делается?..
Ответа он ждать не стал. Сел в машину, завел мотор и укатил.
Дэниельс стоял у дороги, наблюдая, как тают в круговороте метели гневные хвостовые огни. Все, что оставалось,Г смущенно пожать плечами: шериф задал кучу вопросов и ни на один не потребовал ответа. Наверное, бывают вопросы, ответа на которые и знать не хочется.
Потом Дэниельс повернулся и побрел по заснеженной тропинке к дому. Сейчас бы чашечку кофе и что-нибудь перекусить Г но сначала надо заняться хозяйством. Надо доить коров и кормить свиней. Куры потерпят до утра Г все равно сегодня задавать им корм слишком поздно. А коровы, наверное, мерзнут у запертого хлева, мерзнут уже давно Г и заставлять их мерзнуть дольше просто нечестно.
Он отворил дверь и шагнул в кухню.
Его ждали. Нечто сидело на столе, а быть может, висело над столом так низко, что казалось сидящим. Огня в очаге не было, в комнате стояла тьма Г лишь существо искрилось.
Г Ты видел? Г осведомилось существо.
Г Да,Г ответил Дэниельс.Г Я видел и слышал. И не знаю, что предпринять. Что есть добро и что есть зло? Кому дано судить, что есть добро и что есть зло?
Г Не тебе,Г отозвалось существо.Г И не мне. Я могу только ждать. Ждать и не терять надежды.
ьА, быть может, там, среди звезд,Г подумал Дэниельс,Г есть и такие, кому дано судить? Быть может, если слушать звезды Г и не просто слушать, а пытаться вмешаться в разговор, пытаться ставить вопросы, то получишь ответ? Должна же существовать во Вселенной какая-то единая этика. Например, что-то вроде галактических заповедей. Пусть не десять, пусть лишь две или три Г довольно и их...э
Г Извини, я сейчас тороплюсь и не могу беседовать,Г сказал он вслух.Г У меня есть живность, я должен о ней позаботиться. Но ты не уходи. Попозже у нас найдется время потолковать.
Он пошарил по скамье у стены, отыскал фонарь, ощупью достал с полки спички. Зажег фонарь Г слабое пламя разлило в центре темной комнаты лужицу света.
Г С тобой живут другие, о ком ты должен заботиться? Г осведомилось существо.Г Другие, не вполне такие же, как ты? Доверяющие тебе и не обладающие твоим разумом?
Г Наверное, можно сказать и так,Г ответил Дэниельс.Г Хотя, признаться, никогда до сих пор не слышал, чтобы к этому подходили с такой точки зрения.
Г А можно мне пойти с тобой? Г спросило существо,Г Мне только что пришло на ум, что во многих отношениях мы с тобой очень схожи.
Г Очень схо..Г Дэниельс не договорил, фраза повисла в воздухе.
ьА если это не пес? Г спросил он себя.Г Не преданный сторожевой пес, а пастух? И тот, под толщей скал, не хозяин, а отбившаяся от стада овца? Неужели мыслимо и такое?..э
Он даже протянул руку в сторону существа инстинктивным жестом взаимопонимания, но вовремя вспомнил, что притронуться не к чему. Тогда он просто поднял фонарь и направился к двери.
Г Пошли,Г бросил он через плечо.
И они двинулись вдвоем сквозь метель к хлеву, туда, где терпеливо ждали коровы.

                              Клиффорд САЙМАК

                              НЕОБЪЯТНЫЙ ДВОР

     Хайрам Тэн проснулся и сел в постели.
     Таузер лаял и скреб лапами пол.
     - Цыц! - прикрикнул на него Тэн.
     Нелепые уши Таузера поднялись торчком, а затем собака снова принялась
лаять и царапать пол.
     Тэн протер глаза, провел рукой  по  спутанным,  давно  не  стриженным
волосам. Потом снова лег и натянул на голову одеяло.
     Но разве уснешь под этот лай?
     - Ну что с тобой? - сердито спросил он собаку.
     - Гав, - ответил Таузер, продолжая скрести пол.
     - Если тебе надо  выйти,  открой  дверь.  Ты  ведь  знаешь,  как  это
делается. Первый раз, что ли? - сказал Тэн.
     Таузер перестал лаять, уселся и стал смотреть, как  хозяин  встает  с
постели.
     Тэн надел рубаху и брюки, но с ботинками возиться не стал.
     Таузер проковылял в угол, приложился носом к плинтусу и принялся  его
шумно обнюхивать.
     - Мышь? - спросил Тэн.
     - Гав!.. - с чувством ответил Таузер.
     - Что-то я не припомню, чтобы ты раньше поднимал столько  шуму  из-за
мышей, - озадаченно произнес Тэн. - Совсем уже спятил.
     Стояло ясное летнее  утро.  Окно  было  раскрыто  настежь,  и  солнце
заливало комнату.
     "Неплохой денек для рыбной ловли", - подумал Тэн, но тут же вспомнил,
что ничего не выйдет. Надо ехать смотреть ясеневую кровать  с  пологом,  о
которой ему говорили по дороге на  Вудмен.  Похоже,  что  за  нее  заломят
двойную  цену.  Вот  так  и  получается  -  честным  путем  и  доллара  не
заработаешь. Нынче все стали разбираться в старинных вещах.
     Тэн встал с постели и вошел в гостиную.
     - Пошли! - сказал он Таузеру.
     Таузер  медленно  поднялся  и   двинулся   за   хозяином,   по   пути
останавливаясь и обнюхивая все углы.
     - И что тебя так беспокоит? - спросил Тэн.
     "Может быть, крыса, - подумал он. - Дом постепенно разрушается".
     Он открыл затянутую сеткой дверь и выпустил Таузера.
     - Брось ты сегодня своего сурка, -  посоветовал  ему  Тэн.  -  Гиблое
дело. Все равно тебе его не достать.
     Тэн обошел вокруг дома. Что-то  произошло  с  вывеской,  висевшей  на
столбе около подъездной дорожки: одна из  цепей  была  снята  с  крюка,  и
табличка повисла.
     Тэн пересек площадку и, ступая босыми ногами по траве, еще мокрой  от
росы, подошел к столбу, чтобы поправить  вывеску.  Она  была  невредима  -
видно, просто цепь соскочила с крюка. Может быть, здесь  разгулялся  ветер
или какой-нибудь озорной мальчишка? Хотя вряд ли.  Тэн  был  в  прекрасных
отношениях с ребятами, они не досаждали ему, как другим  жителям  поселка.
Особенно доставалось от них Бейнкеру Стивенсу. Они его буквально изводили.
     Тэн отошел немного назад, чтобы проверить, ровно ли висит табличка.
     Наверху большими буквами было написано:

                          "МАСТЕР НА ВСЕ РУКИ"

     а ниже помельче:

                           "Чиню все подряд"

     и еще ниже:

                      "Продажа старинных вещей.
                Не хотите ли вы что-нибудь обменять?"

     "Может, - подумал он, - следовало бы сделать две вывески: одну насчет
мастерской, а  вторую  -  об  обмене  и  продаже  вещей".  Он  решил,  что
как-нибудь на досуге напишет два новых объявления  и  повесит  их  по  обе
стороны дорожки. Так будет эффектнее.
     Тэн обернулся и посмотрел на дорогу, которая  вела  к  Тернерс  Вудс.
"Великолепный вид, - подумал он. Удивительно, что сохранился  такой  кусок
леса на краю поселка. Надежное прибежище  для  птиц,  сурков,  кроликов  и
белок.  Кроме  того,  в  нем  полно  крепостей,  построенных   несколькими
поколениями мальчишек из Уиллоу Бенда".
     Можно не сомневаться, что  в  самом  недалеком  будущем  какой-нибудь
ловкий делец купит этот  участок  и  понастроит  здесь  стандартные  дома.
"Когда это произойдет, - подумал Тэн, - большой  кусок  детства  уйдет  из
моей жизни".
     Из-за  угла  появился   Таузер.   Он   двигался   боком,   ежеминутно
останавливаясь  и  обнюхивая  нижнюю  часть  тесовой  обшивки   дома:   от
любопытства уши у него стояли торчком.
     - Ты, псина, совсем рехнулся, - сказал Тэн и направился к дому.
     Шлепая босыми ногами, он прошел на  кухню,  налил  в  чайник  воды  и
поставил на плиту. Затем он включил приемник, совершенно забыв, что тот не
работает, и, только услышав шум, вспомнил и с раздражением выключил.  "Так
всегда бывает, - подумал он. - Другим чинишь всякий хлам,  а  на  себя  не
хватает времени".
     Тэн пошел в спальню, надел туфли и убрал постель.
     Вернувшись, он увидел, что плита остыла. Сняв чайник, он двинул плиту
ногой. Потом подержал над ней ладонь и тут же почувствовал тепло.
     "Слава богу, работает", - подумал он.
     Тэн знал, что рано или поздно ее придется разобрать. Возможно, где-то
плохой контакт.
     Он снова поставил чайник на плиту.
     Снаружи послышался шум, и Тэн вышел на крыльцо узнать, что случилось.
     Бизли, парень, который  служил  у  Хортонов  одновременно  дворником,
шофером, садовником и выполнял еще много других обязанностей, развернув на
дорожке дребезжащий грузовик, подкатил к крыльцу. Рядом  с  ним  в  кабине
восседала Эби Хортон,  жена  Генри  Хортона,  самого  влиятельного  жителя
поселка, а  в  кузове,  обвязанный  веревками  и  наполовину  укутанный  в
ослепительно полосатое, красно-розовое одеяло, стоял громадный  телевизор.
Он был хорошо знаком Тэну.
     Уже лет десять,  как  этот  телевизор  вышел  из  моды,  но  все  еще
оставался самым дорогим из всех, что украшали дома жителей Уиллоу Бенда.
     Эби выпрыгнула из грузовика. Это была энергичная,  шумная  женщина  с
властным голосом.
     - Доброе утро, Хайрам, - сказала  она.  -  Вы  сможете  починить  мой
телевизор?
     - Я еще не видал вещи, которую не мог бы  починить,  -  ответил  Тэн,
неприязненно   оглядывая   телевизор.   Ему   не   раз   приходилось   его
ремонтировать, и он знал, сколько предстоит возни.
     - Боюсь, что починить его  обойдется  дороже,  чем  купить  новый,  -
заметил он. - Вам и в самом деле нужно купить новый. Этот уже устарел и...
     - Генри говорит то же самое, - резко перебила его  Эби.  -  Он  хочет
купить один из  самых  новомодных  цветных  телевизоров.  Но  я  не  желаю
расставаться с моим. Ведь здесь есть все - и  радио,  и  проигрыватель,  а
кроме того, дерево и фасон подходят к моей мебели.
     - Я знаю, - сказал Тэн.
     Он уже не раз все это слышал.
     "Бедняга Генри, - подумал он. - Что за жизнь? С утра он  крутится  на
своем заводе счетных машин, и еще дома эта ведьма".
     - Бизли, - приказала Эби  голосом  сержанта,  проводящего  учение,  -
полезай наверх и распакуй телевизор.
     - Хорошо, мэм.
     Бизли был высокий, неуклюжий парень с туповатым выражением лица.
     - Смотри, осторожно. Не поцарапай его.
     - Хорошо, мэм, - ответил Бизли.
     - Я помогу тебе, - предложил Тэн.
     Они вдвоем влезли в кузов и начали разматывать одеяла.
     - Он тяжелый, - предупредила Эби. - Будьте осторожны.
     - Хорошо, мэм, - сказал Бизли.
     Телевизор  и  впрямь  был  очень  тяжелым.  Бизли  и  Тэн  с   трудом
распеленали его и по черному ходу перенесли в подвал под лестницей.
     Эби глазами хищной птицы следила за  тем,  чтобы  они  не  поцарапали
ценное дерево.
     В подвале Тэн устроил мастерскую и одновременно  выставку  мебели.  В
одном углу стояли скамьи, станок, и  весь  пол  был  заставлен  ящиками  с
гвоздями, проволокой, инструментами.  В  другом  -  разместилось  собрание
ветхих стульев, покосившиеся спинки кроватей, старинные высокие  комоды  и
не менее древний низкий шкафчик, старый ящик для угля,  железные  каминные
решетки и еще много всякого хлама, купленного по случаю.
     Они осторожно опустили телевизор на пол. Эби следила за ними сверху.
     - У вас новый потолок, Хайрам? - взволнованно спросила она. -  Теперь
здесь стало совсем хорошо.
     - Что? - поинтересовался Тэн.
     - Потолок, я сказала. Вы сделали потолок?
     Тэн поднял голову и увидел, что над  ним  был  потолок,  которого  он
никогда не делал.
     Он проглотил слюну и на минуту опустил голову. Когда он снова  поднял
глаза, ничего не изменилось - потолок был на месте.
     - Это не панельная обшивка, - с восхищением отметила Эби. - Совсем не
видно швов. Как вам это удалось, Хайрам?
     Тэн снова проглотил слюну, прежде чем обрел дар речи.
     - Как-то придумал, - произнес он слабым голосом.
     - Вы должны прийти к нам и сделать то же самое у нас в подвале. У нас
прекрасный подвал. Бизли сделал потолок в бильярдной, но вы  сами  знаете,
чего стоит работа Бизли.
     - Да, мэм, - виновато проговорил Бизли.
     - Я вам тоже сделаю, когда будет время, - пообещал Тэн. Он готов  был
пообещать все что угодно, лишь бы скорее их выпроводить.
     - У вас было бы  куда  больше  времени,  если  бы  вы  без  конца  не
таскались по округе  и  не  скупали  всякую  рухлядь,  которую  вы  зовете
старинной мебелью, - сказала Эби ледяным тоном. -  Вы  еще  можете  надуть
горожан, которые сюда приезжают, но не меня.
     - На некоторых вещах я иногда  зарабатываю  кучу  денег,  -  спокойно
ответил Тэн.
     - И теряете последнюю рубашку на всем остальном.
     - У меня здесь есть старый фарфор. Это то, что вам нужно, - предложил
Тэн. - Я нашел его несколько дней назад  и  заплатил  недорого.  Могу  вам
уступить.
     - Я не собираюсь ничего покупать, - процедила Эби, поджав  губы.  Она
повернулась и стала подниматься по лестнице.
     - Она сегодня не в духе, - заметил Бизли. - Встала с левой ноги. Если
заведется с утра, то так всегда и бывает.
     - Да не обращай на нее внимания, - посоветовал Тэн.
     - Я пытаюсь, но это очень трудно. Тебе случайно не нужен помощник? Ты
можешь мне платить совсем немного.
     - К сожалению, не нужен, Бизли. Знаешь, старина,  приходи  как-нибудь
вечерком, сыграем в шашки.
     - Приду, Хайрам. Знаешь, ты первый человек, который  меня  пригласил.
Все остальные только кричат на меня или смеются надо мной.
     Сверху донесся сердитый голос Эби.
     - Где ты застрял, Бизли? Целую вечность готов стоять и чесать языком,
а ковры еще не выбиты.
     - Да, мэм, - сказал Бизли и стал подниматься по лестнице.
     Уже сидя в грузовике, Эби громко спросила:
     - Тэн, вы скоро почините телевизор? Без него как-то пусто в доме.
     - В два счета сделаю, - откликнулся Тэн.
     Он стоял и смотрел, как они отъезжали, потом оглянулся, ища  Таузера,
но пса нигде не было видно, "Снова сидит у  норы  в  лесу  за  дорогой,  -
подумал Тэн. - Убежал голодный".
     Когда Тэн вернулся на кухню, чайник прыгал на плите.  Тэн  насыпал  в
кофейник кофе и залил его кипятком. Потом спустился вниз.
     Потолок был на месте. Тэн включил все лампы и, не сводя с него  глаз,
обошел подвал.
     Потолок был сделан из какого-то блестящего белою  материала,  на  вид
полупрозрачного,  просвечивающего   изнутри,   но   не   насквозь.   Самое
удивительное, что  на  нем  не  было  ни  одного  шва:  обшивка  аккуратно
охватывала водопроводные трубы и весь свод.
     Тэн встал на  стул  и  постучал  костяшками  пальцев  по  перекрытию.
Раздался звон, словно постучали по тонкому бокалу.
     Он слез и  долго  стоял,  качая  головой.  Все  это  было  совершенно
непонятно. Вчера он провозился здесь целый вечер,  чинил  садовую  косилку
Бейнкера Стивенса. И готов поклясться, что перекрытия не было.
     Тэн порылся в ящике и нашел  дрель,  потом  отыскал  самое  маленькое
сверло и вставил его  в  патрон.  Затем  всунул  вилку  в  розетку,  снова
взобрался на стул и приставил сверло к потолку. Жужжащая сталь  скользнула
по поверхности, не оставив на ней и следа. Он выключил дрель и внимательно
осмотрел потолок. Ни одной царапины. Тэн снова пробовал сверлить, изо всех
сил нажимая на дрель. Вдруг раздался треск  -  кончик  сверла  отскочил  и
ударился о стену.
     Тэн спрыгнул со  стула,  нашел  новое  сверло,  вставил  его  и  стал
медленно подниматься по лестнице, пытаясь обдумать все спокойно, но  мысли
путались. Если он, Тэн, еще не окончательно  спятил,  он  мог  чем  угодно
поклясться, что не делал этого потолка.
     Вернувшись в гостиную, он отогнул  конец  старого  выцветшего  ковра,
включил дрель и, став на колени, начал сверлить пол. Сверло  легко  прошло
сквозь старый дубовый паркет  и  остановилось.  Тэн  надавил  сильнее,  но
инструмент крутился на месте.
     Но ведь под этим деревом ничего нет, ничего, что могло  бы  задержать
сверло. Пройдя паркет, оно попадает в пустое пространство между балками.
     Тэн выключил дрель и отложил ее в сторону. Потом пошел на кухню. Кофе
уже вскипел. Но прежде чем налить себе, Тэн выдвинул ящик стенного шкафа и
достал оттуда  карманный  фонарь.  Затем  вернулся  в  комнату  и  осветил
высверленную в полу дыру. На дне ее что-то блестело.
     Тэн снова вернулся в кухню, нашел вчерашние черствые пышки и налил  в
чашку кофе.
     Сидя за кухонным  столом  и  жуя  пышки,  Тэн  пытался  спокойно  все
обдумать. Он понимал, что сейчас бессилен что-либо сделать, даже если весь
день будет ходить и гадать, что же произошло под лестницей. Его душа  янки
и бизнесмена восставала против такой бессмысленной  траты  времени.  Нужно
еще посмотреть ясеневую кровать с пологом, пока ее не зацапал какой-нибудь
беспардонный городской маклер. Такая  штука,  если  все  сложится  удачно,
должна пойти по хорошей цене. Можно заработать кучу денег, если все делать
с головой.
     "Не исключено, - подумал  Тэн,  -  что  эту  кровать  удастся  еще  и
обменять на что-нибудь. Получил же я в прошлом году  настольный  телевизор
за пару коньков. Эти люди в Вудмене рады будут получить в обмен на кровать
отремонтированный телевизор. Телевизор совсем как новый. А на этой кровати
никто не спит. Вряд ли они догадываются об ее истинной стоимости".
     Тэн торопливо доел пышку, выпил  еще  чашку  кофе,  потом  сложил  на
тарелку остатки еды для Таузера и выставил ее за дверь. Затем спустился  в
подвал, достал телевизор и погрузил его в свой пикап. Подумав, он сунул  в
машину отремонтированное охотничье ружье, еще вполне пригодное для  охоты,
если не стрелять из него большими зарядами, а также кое-какие  мелочи  для
обмена.
     Вернулся Тэн поздно: день был трудный, хотя закончился вполне удачно.
В машине, помимо кровати с пологом,  находились  еще  качалка,  экран  для
камина, кипа старых журналов, старинная маслобойка, комод орехового дерева
и кресло семнадцатого века, которое незадачливый реставратор покрыл  слоем
бледно-зеленой краски. За все это Тэн отдал телевизор, охотничье  ружье  и
еще приплатил пять долларов. Но забавнее веет  то,  что  там,  в  Вудмене,
сейчас, очевидно, покатываются со смеху,  вспоминая,  как  ловко  они  его
надули.
     Ему стало стыдно - они славные люди и так хорошо его приняли, и  даже
оставили обедать. А потом сидели и разговаривали с ним, показывали ферму и
приглашали заходить, если он будет в их краях.
     На это ушел весь день, и  Тэну  было  жаль  времени.  Но  он  тут  же
подумал,  что,  может  быть,  стоит  убить  день  и  заработать  репутацию
человека, который страдает разжижением мозгов и  не  понимает,  что  такое
доллар. Это поможет ему когда-нибудь провернуть еще не одно дельце в  этих
местах.
     Открыв заднюю дверь, он услышал громкие и ясные звуки. Телевизор... С
чувством, близким к панике, Тэн спустился  по  лестнице  в  подвал.  После
того, как сегодня был продан настольный телевизор, внизу оставался  только
телевизор Эби, а он - уж это Тэн знал наверняка - не работал.
     Это был действительно телевизор Эби. Он стоял на том же  месте,  куда
они с  Бизли  поставили  его  утром,  и  на  экране  виднелось...  цветное
изображение.
     Цветное изображение!
     Тэн остановился на нижней ступеньке и, чтобы  не  упасть,  оперся  на
перила.
     Экран прекрасно передавал цвет.
     Тэн осторожно приблизился к телевизору,  обошел  его  кругом.  Кто-то
снял  заднюю  стенку  и  прислонил  ее   к   скамье.   Внутри   телевизора
перемигивались веселые огоньки.
     Тэн присел на корточки и стал разглядывать светящиеся детали. Все они
были какие-то диковинные. Тэн много раз чинил этот  телевизор  и  полагал,
что знает, как он выглядит изнутри. Теперь все  было  по-другому,  но  что
именно изменилось, Тэн не мог сказать.
     На лестнице раздались тяжелые шаги, и дружелюбный голос пробасил:
     - Хайрам, я вижу, вы уже починили телевизор.
     Тэн  выпрямился  от  неожиданности  и  застыл  в  напряженной   позе,
совершенно утратив дар речи.
     Наверху, широко расставив ноги и весело улыбаясь, стоял Генри Хортон.
Вид у него был довольный.
     - Я говорил Эби, что вы еще не могли закончить ремонт. Но она  велела
мне зайти. Послушайте, Хайрам, это что - цвет? Как  вам  это  удалось  это
сделать, старина?
     Тэн слабо улыбнулся.
     - Я только кончил возиться.
     Генри, тяжело  ступая,  спустился  с  лестницы  и  остановился  перед
телевизором. Заложив руки за спину, он смотрел на экран властным  взглядом
человека, привыкшего отдавать приказания. Затем медленно покачал головой.
     - Я никогда бы не подумал, что это возможно, - сказал он.
     - Эби упомянула в разговоре, что вы хотите цветной.
     - Да, конечно. Безусловно, я говорил. Но я не  думал  о  моем  старом
телевизоре. Никак не ожидал, что его можно переделать на цветной. Как  вам
это удалось, Хайрам?
     - Я не смогу вам точно сказать, - пробормотал Тэн.
     И это было чистейшей правдой.
     Под одной из скамеек Генри заметил бочонок с гвоздями, выкатил его  и
поставил перед своим допотопным телевизором. Потом осторожно опустился  на
бочонок и, усевшись поудобнее, с наслаждением стал смотреть на экран.
     - Обычная история, - заметил он. -  Вот  есть  такие  люди,  как  вы,
янки-ремесленники. Правда, они не так уж часто встречаются. Вечно  возятся
с чем-то, хватаются то за одно, то за другое, а  потом  глядишь  -  что-то
придумали, хотя часто  и  сами  толком  не  понимают,  что  и  как  у  них
получилось.
     Он сидел на бочонке и смотрел на экран.
     - Чудесная  вещь,  -  продолжал  он,  -  по  цвету  куда  лучше,  чем
телевизоры, которые я  несколько  раз  видел  в  Миннеаполисе.  Скажу  вам
честно, Хайрам, ни один из них этому и в подметки не годится.
     Тэн вытер  лоб  рукавом.  Он  весь  взмок.  Здесь  внизу  становилось
жарковато.
     Генри достал из кармана большую сигару и протянул ее Тэну.
     - Нет, спасибо. Я не курю.
     - Вероятно, умно делаете. Отвратительная привычка.
     Хортон сунул сигару в рот и стал ее жевать.
     - Каждому свое, - торжественно  произнес  он,  -  и  когда  требуется
сделать  этакое,  вы  именно  тот  человек,  который  нужен.  Вы   мыслите
механическими и электронными схемами. А я в этом ни черта не понимаю.  Сам
занимаюсь счетными машинами, а ничего в них не смыслю. Я  подбираю  людей,
которые знают в этом толк, а сам не  умею  распилить  доску  или  вытащить
гвоздь. Но зато  я  могу  организовать  дело.  Помните,  Хайрам,  как  все
веселились, когда я начал строить завод?
     - Помню. Во всяком случае, некоторые.
     -   Они   неделями   ходили,   отворачивая   физиономии,   чтобы   не
расхохотаться. Разве не говорили: "О чем думает Генри, когда строит  завод
счетных машин здесь, в глуши? Не собирается ли он конкурировать с большими
заводами на Востоке?" Замолчали они только тогда, когда я  продал  полторы
дюжины приборов и получил заказы на два года вперед.
     Генри вынул из кармана зажигалку и осторожно зажег сигару,  не  сводя
глаз с экрана.
     - Это дело может оказаться очень денежным, -  рассудительно  произнес
он. - Любой телевизор можно приспособить,  если  его  немного  переделать.
Коли вы эту  развалину  сделали  цветной,  значит,  можно  наладить  любой
телевизор. - Не выпуская изо рта сигары, он громко хмыкнул. -  Если  бы  в
"Радио корпорейшн" знали, что  здесь  происходит  в  эту  минуту,  они  не
выдержали бы и перерезали себе глотку.
     - Но я и сам не знаю, как я это сделал, - сказал Тэн.
     - Отлично, - обрадовался Генри. - Я  завтра  же  возьму  приемник  на
завод и дам его ребятам. Пусть разберутся, что вы тут наворотили.
     Он вынул изо рта сигару и внимательно посмотрел на нее,  потом  сунул
обратно.
     - Как я вам уже говорил, Хайрам, разница между нами  в  том,  что  вы
умеете что-то делать руками, но не используете своих возможностей. Я же  в
отличие от вас ничего не в состоянии сделать, но зато  могу  все  устроить
после того, как вещь готова. Вот увидите, стоит нам взяться за это дело, и
вы будете утопать в долларах.
     - Но я не знаю, должен ли...
     - Не  беспокойтесь.  Предоставьте  это  мне.  У  меня  есть  завод  и
необходимые средства. Мы договоримся.
     - Это очень любезно с вашей стороны, - машинально ответил Тэн.
     - Ну, что вы? Не стоит говорить  об  этом,  -  снисходительно  сказал
Генри. - Это мне должно быть неудобно лезть в ваши дела, но  когда  пахнет
большими деньгами, во мне просыпается хищник.
     Он сидел на бочонке, курил и следил за цветным изображением.
     - Знаете, Хайрам, - проговорил он. - Я часто думаю об одном деле,  но
все руки не доходят. У меня на работе есть старая счетная машина.  Мы  все
равно должны будем ее списать, чтобы освободить  помещение.  Это  одна  из
наших ранних и неудачных экспериментальных моделей. Ясно, что  сейчас  она
уже ничего не стоит. Это довольно сложная штука. И никто ничего из нее так
и не смог сделать. Несколько раз  мы  пытались  к  ней  подступиться,  но,
видно, так и не нашли верного решения. А может быть, и  правильно  делали,
да нет хорошего специалиста. Она и стоит в углу все  эти  годы.  Давно  бы
надо выкинуть ее на свалку, но что-то мешало мне  это  сделать.  И  вот  я
подумал - не могли бы вы с ней повозиться?
     - Не знаю, - ответил Тэн.
     - Я не требую никаких обязательств, -  великодушно  заявил  Генри.  -
Выйдет - хорошо. Возможно, что и вы  ничего  не  сделаете,  и,  откровенно
говоря, я был бы удивлен, если бы что-нибудь  получилось.  Но  попытка  не
пытка. Вы можете,  если  понадобиться,  разобрать  машину  и  использовать
детали для ремонта. Там одного оборудования на несколько  тысяч  долларов.
Вам могут пригодиться части.
     - Да, это интересно, - без особой радости откликнулся Тэн.
     - Вот и прекрасно, - весело подхватил Генри, вложив в это "прекрасно"
весь запас недостающего Тэну энтузиазма. - Я завтра пришлю своих парней  с
грузовиком. Эта штука тяжелая, нужно много рабочих. Они помогут  выгрузить
машину и перенести ее в подвал.
     Генри осторожно поднялся и стряхнул с колен пепел.
     - А заодно попрошу ребят забрать и телевизор, произнес  он.  -  Скажу
Эби, что вы его еще не починили. Если я притащу телевизор домой,  она  тут
же в него вцепится.
     Тэн видел, как Генри тяжело поднялся по  ступенькам,  затем  хлопнула
дверь.
     Он стоял в темноте и смотрел, как Генри пересек двор вдовы  Тейлор  и
исчез за соседним домом. Глубоко вдохнув свежий ночной воздух, он  помотал
головой, надеясь, что хоть немного прояснится в мозгу. Но это не помогло -
голова по-прежнему гудела. Слишком много событий  за  один  день,  слишком
много - сперва потолок, а теперь телевизор. Может быть, когда он  выспится
хорошенько, то будет в состоянии разобраться во всем.
     Из-за угла вышел пес и, ковыляя, медленно взобрался по  ступенькам  и
встал рядом с хозяином. С головы до кончика хвоста он весь  был  забрызган
грязью.
     - Видно, к у тебя тоже был хороший денек, - заметил Тэн.  -  Все  как
по-писаному - никакого сурка ты не поймал.
     - Гав, - печально ответил Таузер.
     - Ничем ты от нас не отличаешься. Точь-в-точь, как мы с Генри,  да  и
все остальные тоже. Вот ищешь и думаешь, будто знаешь,  что  ищешь.  А  на
самом деле и понятия не имеешь, за чем ты  охотишься,  -  мрачно  заключил
Тэн.
     Таузер вяло ударил хвостом по крыльцу. Тэн открыл дверь, посторонился
и, пропустив пса вперед, вошел за ним следом.
     Он пошарил в холодильнике и отыскал там пару ломтиков мяса,  засохший
кусок сыру и полкастрюли вареных макарон. Сварив кофе, Тэн разделил ужин с
Таузером.
     После еды Тэн спустился вниз и выключил телевизор. Затем достал лампу
с рефлектором, вставил вилку в штепсельную розетку и осветил  внутренность
телевизора. Присев на корточки с лампой в руках, Тэн пытался  понять,  что
же произошло с этой развалиной. Теперь она выглядела совсем по-другому, но
определить, в чем заключалась разница, было нелегко.  Что-то  произошло  с
лампами - они странным образом изогнулись. Кроме того,  кто-то  вставил  в
схему  маленькие  белые  металлические   кубики.   Они,   казалось,   были
расположены без всякой системы. Монтаж  схемы  тоже  изменился,  появились
какие-то новые цепи. Чувствовалось,  что  все  это  было  сделано  наспех.
Кому-то понадобилось как можно быстрее включить телевизор, и этот "кто-то"
починил его на скорую руку.
     "Кто-то", - подумал Тэн. -  Но  кто  же  этот  "кто-то"?  Тэн  обошел
помещение, заглядывая во все  углы,  и  вдруг  почувствовал,  как  мурашки
забегали у него по спине.
     Шкафчик был снят со стены и придвинут к  скамейке.  Шурупы,  которыми
была привинчена крышка, лежали аккуратно в ряд на полу.  Собрав  телевизор
на скорую руку, неизвестные мастера сделали все намного  лучше,  чем  было
прежде.
     "Если это называется на скорую руку, можно себе представить,  что  бы
они сделали, будь у них время", - подумал Тэн.
     Но, конечно, у них не было  времени.  Они  испугались,  заслышав  его
шаги, и не успели поставить крышку на место.
     Тэн встал: ноги были как деревянные.
     Утром потолок, а теперь телевизор Эби.
     И потолок, коли вдуматься хорошенько, не был простым перекрытием. Еще
одна прокладка, если эту штуку можно назвать прокладкой,  оказалось,  была
положена под пол, там, где между балками было пустое пространство.  Именно
на эту вторую прокладку и наткнулся Тэн, когда пытался сверлить пол.
     Интересно, всюду ли такая прокладка?
     Было ясно только одно - в  доме,  кроме  него  и  Таузера,  находился
кто-то посторонний.
     Таузер услышал, учуял - ощутил его присутствие и потому  так  яростно
царапал пол у двери, как будто перед ним была нора сурка.
     Но теперь Тэн знал наверняка - это был не сурок.
     Он убрал лампу и поднялся наверх.
     Таузер лежал, свернувшись калачиком, на ковре у качалки  и  при  виде
хозяина приветливо застучал хвостом. Тэн остановился и посмотрел  на  пса.
Таузер ответил ему сытым сонным взглядом, вздохнул и закрыл глаза.
     Если утром  Таузер  что-то  слышал  или  чуял,  то  сейчас  ничто  не
тревожило его сон.
     Тут Тэн вдруг вспомнил: днем он налил чайник, чтобы  вскипятить  воду
для кофе, включил плиту, и впервые она зажглась без фокусов - ее  даже  не
пришлось толкать ногами.
     Он проснулся утром - кто-то сжал его ноги. Он испуганно сел.  Но  это
был только Таузер, который ночью забрался к нему в постель и  устроился  в
ногах. Пес тихонько заскулил, его задние лапы дернулись, как будто  он  во
сне гнался за кроликом.
     Тэн высвободил ноги и протянул руку за одеждой. Было еще рано, но  он
вспомнил,  что  вся  мебель,  привезенная  накануне,  так  и  осталась  на
грузовике.  Нужно  было  стащить  ее  вниз  и  уже  потом   приступать   к
реставрации.
     Таузер продолжал спать.
     Тэн прошел на кухню и выглянул в окно. На  крыльце  у  черного  хода,
скорчившись, сидел Бизли, "универсальный" слуга Хортонов.
     Тэн открыл дверь, чтобы узнать, в чем дело.
     - Я ушел от них, Хайрам, - сказал Бизли. - Она все время ругала меня.
Я никак не мог ей угодить. Плюнул и ушел.
     - Ну, заходи, -  предложил  Тэн.  -  Надеюсь,  ты  не  откажешься  от
завтрака и кофе?
     - Я все думаю, Хайрам, не остаться ли мне на несколько дней  здесь  у
тебя, пока я не найду место.
     - Там будет видно, - заметил Тэн. - Сначала давай позавтракаем.
     Все это ему не нравилось, очень не нравилось. Через час прилетит Эби,
устроит скандал и будет обвинять его в том,  что  он  сманил  Бизли.  Ведь
Бизли, несмотря на свою тупость, делал  всю  черную  работу  и  безропотно
сносил ругань и придирки. В поселке не найдется другого человека,  который
стал бы работать у Эби Хортон.
     - Твоя матушка всегда угощала меня печеньем, сказал Бизли. - Она была
очень хорошая женщина, Хайрам.
     - Это правда, - согласился Тэн.
     - Моя мать говорила, что вся ваша семья - это настоящие люди, не чета
тем, кто больше всех в поселке задирает нос. Она  говорила,  что  вы  были
среди первых поселенцев. Это правда, Хайрам?
     - Не самые первые, но этот дом стоит здесь почти сто  лет.  Мой  отец
любил говорить, что не было ночи, когда хотя бы один Тэн  не  ночевал  под
его крышей. Мне кажется, все это имело большое значение для моего отца.
     - Должно быть, приятное чувство. Ты  можешь  гордиться  своим  домом,
Хайрам.
     - Не то слово. Я как-то очень сроднился с этим домом.  Даже  не  могу
представить себя в другом месте.
     Тэн включил плиту, подошел к крану и налил в чайник  воды.  Потом  он
пнул ногой плиту, но спираль и без того начала краснеть.
     "Второй раз подряд включаю, и она действует, - подумал Хайрам. - Сама
исправилась".
     - Какой у тебя шикарный приемник, Хайрам, - сказал Бизли.
     - Он никуда не годится. Не работает. Все нет времени починить.
     - А по-моему, работает, Хайрам. Я только включил, и он сразу же начал
нагреваться.
     - Нагреваться? А ну-ка пусти! - закричал Тэн.
     Бизли не ошибся -  из  приемника  послышалось  легкое  потрескивание,
затем  прорвался  голос,  который  все  усиливался  по  мере   того,   как
нагревались лампы.
     Слов он не мог разобрать.
     - А по-какому они говорят? - спросил Бизли.
     - Не знаю, - с отчаянием ответил Тэн.
     Сначала телевизор, потом плита, а теперь приемник.
     Он начал яростно крутить ручку, но стрелка не побежала, а поползла по
шкале. В эфире быстро сменялись голоса, музыка.
     Тэн подстроился к какой-то станции - говорили на незнакомом языке.  И
вдруг он словно прозрел: Да это же всеволновый супер,  один  из  тех,  что
рекламируют на обложках модных  журналов,  стоит  перед  ним  на  кухонном
столе, на месте его дешевенького приемника.
     Поднявшись, Тэн предложил Бизли:
     - Поищи, может, поймаешь что-нибудь на  английском,  пока  я  поджарю
яичницу.
     Он включил вторую горелку, достал с полки сковородку, поставил ее  на
плиту и вынул из холодильника мясо и яйца.
     Бизли поймал наконец какой-то джаз.
     - Ну, как? - спросил он.
     - Превосходно, - ответил Тэн.
     Таузер вышел из спальни, зевая и потягиваясь. Он направился к  двери,
всем  своим  видом  показывая,  что  хочет  выйти.   Выпуская   его,   Тэн
посоветовал:
     - На твоем месте я плюнул бы на сурка. Тебе  придется  обшарить  весь
лес, чтобы найти его.
     - А он ищет не сурка, Хайрам, - заметил Бизли.
     - Ну, кролика.
     - И не кролика. Я вчера улизнул, когда  Эби  думала,  что  я  выбиваю
ковры. Из-за этого-то она и разошлась.
     Тэн проворчал что-то, выливая яйца на сковородку.
     - Так вот, я смылся и пошел на то место, где  рыл  Таузер.  Я  с  ним
поговорил, и он сказал мне, что это и не сурок,  и  не  кролик,  а  что-то
другое. Я залез в яму и помог ему копать. Он выкопал там  какую-то  штуку,
похожую на старый бак. Кто-то зарыл ее здесь, в лесу.
     - Таузер не мог откопать бак. Его интересуют только кролики и сурки.
     - Он трудился вовсю, - настаивал Бизли. - И был очень взволнован.
     - Может быть, сурок выкопал себе нору под этим баком?
     - Может, и так, - сказал Бизли.
     Он покрутил приемник - послышалась дикая музыка, ее сопровождал голос
комментатора.
     Тэн разложил мясо и яичницу по тарелкам, поставил их на  стол,  налил
по большой чашке кофе и стал намазывать гренки маслом.
     - Ну, нажимай, Бизли, - предложил он.
     - Я очень благодарен тебе, Хайрам, за твою доброту, я сразу же  уйду,
как только найду работу.
     - Но я ведь еще ничего не обещал...
     - Знаешь, временами, когда мне кажется, что у меня на  свете  нет  ни
единого друга, я вспоминаю твою матушку. Она всегда была добра ко мне.
     - Ну ладно, хватит об этом, - бросил Тэн, чувствуя, что сдается.
     Он поставил на стол новую порцию хорошо поджаренных гренок и банку  с
вареньем и, наконец, сел к столу и начал есть.
     - Может быть, я могу тебе чем-нибудь помочь? - спросил Бизли,  стирая
тыльной стороной ладони остатки яичницы с подбородка.
     - Там у меня на дороге  стоит  куча  мебели.  Помоги  снести  ее  под
лестницу.
     - С радостью, - откликнулся Бизли. - Ведь  я  здоровый  и  сильный  и
никакой работы не боюсь. Я только не люблю, когда меня пилят.
     После завтрака они стащили мебель под лестницу.
     С креслом семнадцатого века им пришлось повозиться,  оно  было  очень
громоздким.
     Когда  они,  наконец,  кончили,  Тэн  внимательно  осмотрел   кресло.
"Человек, заляпавший краской  чудесное  вишневое  дерево,  должен  был  бы
ответить за это", подумал он.
     Он сказал Бизли:
     -  Придется  снять  краску,  причем  очень  осторожно.  Нужно   взять
растворитель, обмотать шпатель тряпкой  и  просто  протирать  поверхность.
Хочешь попробовать?
     - Конечно, Хайрам. А что у нас будет на ленч?
     - Не знаю, - ответил Тэн. - Что-нибудь соорудим. Неужели ты голоден?
     - Думаешь, легко таскать эти вещи?
     - Там в кухне на полке банка с печеньем, - заметил  Тэн.  -  Пойди  и
возьми.
     Когда Бизли поднялся наверх, Тэн медленно обошел подвал. Потолок  был
на месте. Все остальное тоже.
     А  может  быть,  телевизор,  плита  и  радио  -  просто  "их"  способ
расплатиться со мной за квартиру? "Если это так, - подумал он, - пусть  бы
они пожили здесь подольше".
     Он посмотрел вокруг и  не  обнаружил  ничего  подозрительного,  затем
поднялся наверх и позвал Бизли.
     - Пойдем в гараж. Поищем какой-нибудь растворитель, и я покажу  тебе,
как им пользоваться.
     Бизли с запасом печенья в руках покорно поплелся за ним.  Свернув  за
угол, они услышали  приглушенный  лай  Таузера.  Тэн  прислушался,  и  ему
показалось, что пес охрип.
     "Третий день, а может быть, даже четвертый. Если не принять мер, этот
дурак совсем изведется", - подумал он.
     Тэн зашел в гараж и вернулся оттуда с двумя лопатами и киркой.
     - Пошли, - бросил он Бизли. - Нужно кончать, а то покоя не будет.
     Таузер произвел в лесу настоящие раскопки. Пса почти не было видно  -
из вырытой им ямы торчал лишь самый кончик хвоста,  который,  как  всегда,
подрагивал.
     Бизли сказал правду: эта странная штука действительно напоминала бак.
Часть его выглядывала из ямы.
     Таузер выбрался наверх и сел, тяжело дыша - на  усах  налипла  грязь,
язык свисал набок.
     - Он говорит, что пора нам принять участие в этом  деле,  -  произнес
Бизли.
     Тэн обошел яму и стал на  колени.  Затем  попытался  рукой  стряхнуть
землю с выступающей из ямы части бака, но  прилипшая  глина  затвердела  и
плохо поддавалась. На ощупь казалось, что  бак  был  сделан  из  какого-то
тяжелого металла.
     Тэн взял лопату и стукнул ею по баку. Раздался звон металла.
     Они дружно взялись за работу, снимая лопатами слой почвы  над  баком.
Бак оказался больше, чем они думали, и понадобилось немало времени,  чтобы
откопать его.  Но  это  было  далеко  не  все:  нужно  было  очистить  всю
поверхность от приставшей к ней земли.
     - Я голоден, - пожаловался Бизли.
     Тэн взглянул на часы. Почти час.
     - Беги домой, - предложил он Бизли.  -  И  найди  себе  что-нибудь  в
холодильнике. Там есть молоко.
     - А ты, Хайрам, - ты разве не голоден?
     - Ну, принеси мне сэндвич и посмотри, нет ли там мастерка.
     - А для чего тебе мастерок?
     - Я хочу соскрести грязь с этой штуки и посмотреть, что это такое.
     Он опустился на колени рядом с выкопанным предметом  и  смотрел,  как
Бизли исчез в лесу.
     - Таузер, - заметил он, - это самая странная штука из  всех,  которые
ты когда-либо выкапывал.
     "Когда от страха места себе  не  находишь,  остается  только  одно  -
обратить все в шутку", - подумал Тэн.
     Бизли, конечно, не испугался. У него недоставало  воображения,  чтобы
бояться непонятных вещей.
     Тэн осмотрел бак: он был овальной  формы,  не  менее  семи  метров  в
высоту и четырех в поперечнике. "Целая комната, - подумал он. -  В  Уиллоу
Бенде никто сроду не видывал такой штуки".
     Он  вынул  из  кармана  складной  нож  и  очистил  от  глины  кусочек
поверхности.  Бак  был  сделан   из   какого-то   диковинного   материала,
неизвестного Тэну, похожего на стекло.
     Тэн  продолжал  соскребать  грязь  с  бака,  пока  не  очистил  кусок
величиной с ладонь.
     Теперь Тэн  почти  не  сомневался:  все  же  это  был  не  металл,  а
полупрозрачное вещество, скорее напоминавшее стекло,  из  которого  делают
кубки и вазы. Тэн вечно за ними охотился - любители сходят с ума по такому
стеклу и платят бешеные деньги.
     Тэн закрыл нож, спрятал его в карман  и  присел  на  корточки,  чтобы
получше рассмотреть находку Таузера.
     В нем росла уверенность: существа, поселившиеся в его  доме,  прибыли
именно в этой штуке, откуда  бы  они  не  явились  -  из  космоса  или  из
какого-нибудь другого времени. Он сам удивился своим мыслям - раньше он ни
о чем таком не думал.
     Тэн взялся за лопату. На этот раз он  стал  копать  глубже,  подрывая
закругленный край незнакомого предмета, все еще крепко сидящего в земле.
     Он спрашивал себя - что ему говорить обо  всем  этом  и  говорить  ли
вообще. Может быть, самое правильное -  засыпать  всю  эту  штуку  землей,
чтобы ни одна живая душа не узнала?
     Бизли, конечно, будет болтать. Но кто обращает внимание  на  то,  что
несет Бизли? Все в Уиллоу Бенде знали, что Бизли тронутый.
     Наконец, вернулся Бизли.  В  старой  газете  он  принес  три  неумело
сделанных сэндвича и почти полную бутылку молока.
     - Да ты, как я вижу, не очень торопился, -  без  раздражения  заметил
Тэн.
     - А мне было интересно.
     - Что именно?
     - Приехали три больших грузовика и привезли какие  то  тяжелые  вещи.
Два или три больших шкафа и еще кучу всякого барахла. Они все поставили  в
подвал. Ты знаешь телевизор Эби? Они его забрали. Я им говорил, чтобы  они
не брали, а они все равно взяли.
     - Совсем забыл, - спохватился Тэн. - Генри предупреждал, что  пришлет
счетную машину, а я забыл.
     Он  съел  сэндвичи,  разделив  их  с  Таузером,  который   в   порыве
благодарности измазал его маслом.
     Покончив с едой, Тэн поднялся и взял в руки лопату.
     - А теперь за работу, - предложил он. - Мы должны кончить.
     - Но в подвале-то все так и стоит.
     - Подождет, - ответил Тэн. - Нужно развязаться с этим делом.
     Когда они кончили копать, было совсем темно.  Тэн  устало  оперся  на
лопату.
     Четыре метра на семь в поперечнике и три в высоту - и все из матового
стекла, звенящего  от  прикосновения  лопаты.  "Должно  быть,  они  совсем
маленькие, - подумал Тэн. - Иначе как бы  они  уместились  в  этом  ящике,
особенно если их много. Неизвестно, какой путь им пришлось  проделать.  Но
все же они как-то разместились. Значит, все у них было  предусмотрено.  Не
будь они такими крошечными, они  не  смогли  бы  забраться  в  щели  между
балками пола (при условии, что они вообще реально существуют и все это  не
сплошная чушь)".
     Если они и побывали в доме, то ясно, что сейчас их  там  нет.  Таузер
чуял или слышал что-то утром, а сейчас он был совсем спокоен.
     Тэн вскинул лопату на плечо и прихватил с собой кирку.
     - Двинулись, Бизли, - кивнул он. - День был длинный и тяжелый.
     Пройдя напрямик через кустарник, они вышли на дорогу. В  ночной  тьме
то там, то  здесь  мелькали  светлячки,  уличные  фонари  покачивались  от
легкого летнего ветерка. Звезды были яркие и четкие.
     "Возможно, они еще в доме, - подумал Тэн.  -  Наверное,  поняли,  что
Таузер их учуял, и что-нибудь  сделали,  чтобы  он  больше  не  ощущал  их
присутствия".
     "Вероятно, они хорошо приспосабливаются. Похоже,  что  так.  С  какой
легкостью они устроились в человеческом жилье", - подумал он мрачно.
     Они с Бизли шли в темноте по усыпанной  гравием  дорожке,  ведущей  в
гараж. Нужно было положить инструменты.  Но  странное  дело  -  гаража  не
оказалось.
     Не было гаража, не было и фасада дома: дорожка резко обрывалась, и за
ней не было ничего; в том месте, где кончался гараж, стена изгибалась.
     Они подошли ближе к стене и остановились в темноте, еще не веря своим
глазам.
     Не было ни гаража, ни порога,  ни  фасада  дома.  Будто  кто-то  взял
противоположные углы фасада, свел их вместе, и  вся  передняя  стена  дома
оказалась внутри кривизны.
     Теперь Тэн стал владельцем дома с завернутым внутрь фасадом.  И  хотя
это выглядело просто, на самом деле все оказалось сложнее - кривизна  была
не такой, какой следовало бы ожидать в подобном случае  -  длинная  линия,
изящно изогнутая и очень нечеткая, будто фасад совсем убрали, а оставшаяся
часть дома расположилась так, чтобы как-то замаскировать это исчезновение.
     Тэн выронил кирку и лопату  -  они  со  стуком  ударились  о  твердую
дорожку. Он провел рукой по глазам, будто снимая с них невидимую пелену.
     Когда он убрал руку, ничего не изменилось.
     Фасада по-прежнему не было.
     Он несколько раз обежал вокруг дома, едва  сознавая,  что  делает,  и
внутри у него рос страх.
     Задняя стена была на месте. С ней ничего не произошло.
     Он поднялся на крыльцо, Бизли и Таузер последовали за ним.  Распахнув
дверь, Тэн ворвался в переднюю, пронесся по лестнице, в три прыжка пересек
кухню и бросился в гостиную, чтобы снова посмотреть, что  же  произошло  с
фасадом.
     Остановившись в дверях и ухватившись за косяк, Тэн ошалело  уставился
в окно. Он отлично знал, что на дворе ночь, прекрасно видел  светлячков  в
кустах и в камышах, фонари на улице, звезды в небе. Но в окна его  комнаты
лился поток солнечного  света,  а  за  домом  лежала  какая-то  незнакомая
страна, ничем не напоминающая Уиллоу Бенд.
     - Бизли, - крикнул он. - Погляди в окно!
     Бизли поднял голову.
     - Интересно, что это за местность? - спросил он.
     - Я и сам бы хотел это знать, - откликнулся Тэн.
     Таузер нашел свою миску и, подталкивая носом, начал возить ее по всей
кухне, давая этим понять Тэну, что его пора кормить.
     Тэн прошел через комнату и открыл наружную дверь. Гараж был на месте.
Пикап стоял, упираясь носом в открытую дверь гаража,  а  легковая  машина,
как всегда, находилась внутри.
     Фасад тоже был в полном порядке, но остальное...
     В двух футах от грузовика дорожка обрывалась и  за  ней  не  было  ни
двора, ни леса, ни дороги, а просто пустыня, покрытая  галькой  и  песком,
плоская уходящая вдаль пустыня, ровная, как пол, с редкими пятнами  камней
и кустами  чахлой  зелени.  Огромное  слепящее  солнце  висело  прямо  над
горизонтом, который виднелся где-то очень далеко.  Но  самое  удивительное
заключалось в том, что солнце находилось на севере, где ему было совсем не
место. Кроме того, оно сияло ослепительно белым светом.
     Бизли вышел на порог, и Тэн увидел, что  он  дрожит,  как  испуганный
пес.
     - Может быть, тебе лучше вернуться и состряпать  нам  ужин?  -  мягко
спросил Тэн.
     - Но как же, Хайрам... - начал было Бизли.
     - Все в порядке, - успокоил его Тэн. - Все будет в порядке.
     - Ну, если ты так говоришь, Хайрам...
     Он вошел в дом, хлопнув дверью, и через минуту Тэн  услышал,  как  он
гремит посудой на кухне.
     Не удивительно, что Бизли так перепугался.  Хоть  кого  свалит  такая
штука: выйти из своей парадной двери и очутиться в незнакомой стране.
     Конечно, человек может и не к такому привыкнуть, но  все  же  на  это
нужно время.
     Тэн спустился с крыльца, прошел мимо грузовика за гараж. Огибая  его,
он почти надеялся увидеть знакомые дома  Уиллоу  Бенда  -  ведь  когда  он
входил через заднюю дверь, поселок еще стоял на месте.
     Но Уиллоу Бенда  не  было.  Перед  ним  лежала  пустыня,  бесконечная
пустыня.
     Он обошел дом вокруг и теперь не нашел  задней  стены.  Задняя  часть
дома представляла собой то же, что фасад, когда Тэн впервые увидел его,  -
те же сведенные вместе углы. Он  пошел  дальше,  но  повсюду  расстилалась
пустыня. Фасад был на месте, и все оставалось по-прежнему.  На  обрезанной
дорожке стоял грузовик, дверь  гаража  была  открыта  и  внутри  виднелась
машина.
     Тэн прошел в глубь пустыни, наклонился и зачерпнул  горсть  гальки  -
галька была самая обыкновенная. Он присел на корточки и  начал  пропускать
камешки сквозь пальцы.
     В Уиллоу Бенде была задняя дверь его дома, а фасад  исчез.  А  здесь,
правда, непонятно как, все было  наоборот:  передняя  дверь  осталась,  но
отсутствовала задняя стена.
     Он встал, выбросил оставшиеся камни и вытер ладони о брюки.
     Уголком глаза он уловил какое-то движение на пороге - они были здесь.
     Отряд крошечных зверьков, - если их вообще можно так назвать - строем
спустился  с  лестницы.  Все  они  были  не  выше  десяти  сантиметров   и
передвигались, опираясь на четыре конечности, хотя было ясно видно, что их
передние конечности - не ноги, а руки. Их  крысиные  мордочки  с  длинными
острыми носами  отдаленно  напоминали  человеческие  лица.  Казалось,  что
зверьки  покрыты  чешуей,  так  как  их  тела  при  движении  блестели   и
переливались.  Хвосты  зверьков,   очень   похожие   на   те   проволочные
закругленные хвостики, какие бывают на заводных игрушках, торчали вверх  и
подрагивали на ходу.
     Они сошли со ступенек четким шагом, сохраняя дистанцию  в  полфута  и
держась прямо, как по линейке, двинулись в пустыню.  В  них  чувствовалась
железная целеустремленность, и тем не менее было видно, что они  не  очень
торопятся.
     Тэн насчитал  шестнадцать  зверьков.  Он  долго  стоял,  провожая  их
взглядом, пока они не растворились в пустыне.
     "Вот они, мои новые жильцы, - подумал Тэн. - Это они  обили  потолок,
починили  телевизор,  исправили  плиту  и  приемник.  И  похоже,  что  они
путешествовали в этом странном сосуде из матового  стекла,  который  лежит
там, в лесу. Но даже если они прибыли на Землю в этой штуке, то все  равно
непонятно, откуда они появились".
     Тэн поднялся на  крыльцо,  открыл  дверь  и  увидел,  что  его  гости
прорезали в дверной сетке круг диаметром в пятнадцать сантиметров.  "Иначе
бы им не выйти, - подумал он и тут же мысленно отметил: - Как-нибудь  надо
выбрать время и заделать дыру". Он вошел в дом, громко хлопнув дверью.
     - Бизли! - закричал он.
     Ответа не было.
     Таузер выполз из под кушетки и виновато заскулил.
     - Все в порядке, дружок, - сказал  Тэн.  -  Эта  компания  меня  тоже
напугала.
     Он пошел на кухню. Неяркий свет,  лившийся  с  потолка,  отражался  в
перевернутом кофейнике, в осколках чашки  посреди  пола  и  в  опрокинутой
миске с  яйцами.  Разбитое  яйцо  расплылось  на  линолеуме  бледно-желтым
пятном.
     Поднявшись по лестнице, Тэн увидел, что дверь, ведущая на черный ход,
почти уничтожена - ржавая металлическая сетка разорвана на куски, и  рама,
на которой она была натянута, расколота.
     Тэн посмотрел на дверь не без восхищения.
     - Вот дурни, - изумился он, - прошли сквозь дверь и даже  открыть  не
попытались.
     Он  зажег  свет  и  стал  спускаться  по  лестнице.  Но  на   полпути
остановился в изумлении: слева от него была стена, сделанная  из  того  же
материала, что и потолок.
     Перегнувшись  через  перила,  Тэн  увидел,  что  стена   делила   его
мастерскую пополам - она шла от пола до потолка, перерезая подвал.
     Что же осталось в мастерской?
     Он вспомнил, что там стояла счетная  машина,  которую  утром  прислал
Генри. Три грузовика, сказал Бизли. Три грузовика деталей попали  прямо  к
ним в лапы.
     Тэн устало опустился на ступеньки.
     Должно быть, они считают его  своим  союзником.  Не  иначе,  как  они
решили, что Тэн знает об их существовании и действует заодно с ними.  Или,
может быть, они  решили,  что  он  таким  образом  расплатится  за  ремонт
телевизора, плиты и приемника.
     Но если  рассуждать  последовательно  -  зачем  они  починили  плиту,
телевизор и приемник? Что это - своего рода плата за  постой?  Или  просто
знак   дружеского   расположения?   А   может   быть,   пришельцы   решили
попрактиковаться - проверить, смыслят ли они  что-либо  в  технике  чужого
мира, посмотреть,  как  можно  применить  свои  знания  в  условиях  вновь
открытой планеты?
     Тэн постучал костяшками пальцев по стене  у  перил  -  белая  гладкая
поверхность зазвенела.
     Приложив ухо к стене, он внимательно прислушался  -  ему  показалось,
что там слышен приглушенный гул, но он не был в этом совершенно уверен.
     За стеной осталась садовая косилка  Бейнкера  Стивенса  и  еще  много
разного хлама, который нужно было  чинить.  "Ведь  хозяева  с  меня  шкуру
сдерут, - подумал Тэн, - особенно  Бейнкер  Стивенс.  Это  ведь  известный
жмот".
     Бизли, наверное, совсем одурел от страха. Когда он  увидел,  как  эти
типы поднимаются по лестнице, у него последний разум отшибло, и он полез в
дверь, даже не открыв ее. А теперь он,  очевидно,  носится  по  поселку  и
трезвонит обо всем каждому, кто захочет его слушать.
     Правда, обычно никто не обращает внимания на болтовню Бизли. Но  если
он заладит без конца одно и то же, да еще в таком возбужденном  состоянии,
не исключено, что кто-нибудь да и прислушается. И тогда они ворвутся сюда,
все обыщут, всюду сунут нос и, в конце концов, кто-нибудь из них  зацапает
все в свои руки.
     А это уже их совсем не касается, повторял Тэн, чувствуя,  что  в  нем
заговорил старый бизнесмен. Сразу же за  его  двором  начинались  огромные
неосвоенные пространства, и путь к ним лежал только через его дом.  И  вся
эта земля по праву принадлежала ему. Может быть, она ни на что не годна  -
ведь это пустыня. Но прежде чем ее отдать, он должен сам все посмотреть  и
во всем убедиться.
     Он вышел из подвала и направился к гаражу.
     Солнце по-прежнему находилось на  севере,  над  самым  горизонтом,  и
вокруг все было спокойно. Тэн нашел в гараже  молоток,  гвозди,  несколько
коротких  дощечек  и  принес  их  в   дом.   Он   заметил,   что   Таузер,
воспользовавшись паникой, уснул на кресле с парчовой обивкой, но  не  стал
его трогать.
     Закрыв черный ход, Тэн прибил на дверь несколько платок, затем  запер
кухню, закрыл окна в спальне и тоже забил их досками.
     Это хоть ненадолго задержит жителей поселка, сказал  он  себе,  когда
они примчатся поглазеть на то, что здесь происходит.
     Он достал из шкафа свое охотничье ружье, коробку патронов, бинокль  и
старую флягу, которую  наполнил  водой  из  крана,  и  положил  в  мешочек
продукты на дорогу для себя и Таузера, так  как  времени  на  еду  уже  не
оставалось.
     Потом Тэн прошел в комнату и согнал Таузера с кресла.
     - Пошли, Тауз, - сказал он. - Пойдем сами все поглядим.
     Проверив бензин - бак был почти полный, - он влез в машину и  положил
ружье на сиденье, рядом с собой. Таузер прыгнул вслед за ним.  Затем,  дав
задний ход, Тэн развернулся и поехал на север через пустыню.
     Машина шла легко. Почва была ровная, как пол. Иногда она  становилась
ухабистой, но не более чем проселочные дороги, по  которым  он  мотался  в
поисках мебели.
     Ландшафт оказался  на  редкость  однообразным.  Повсюду  расстилалась
плоская пустыня, и лишь кое-где выступали низкие холмы. Тэн все время ехал
на север, держа курс по солнцу. Несколько раз он пересекал песчаные полосы
- песок был твердый, хорошо спрессованный, и колеса шли легко.
     Через полчаса он  поравнялся  с  отрядом  своих  гостей.  Шестнадцать
зверьков все так же неторопливо шли строем по пустыне.
     Тэн сбавил скорость и некоторое время ехал  параллельно  с  ними.  Но
толку  от  этого  не  было  никакого  -  зверьки   придерживались   строго
определенного направления, не обращая на Тэна никакого внимания.
     Увеличив скорость, Тэн обогнал их.
     Солнце по-прежнему  неподвижно  стояло  на  севере.  Это  было  очень
непривычно. Может быть, подумал Тэн, этот мир вращается вокруг  своей  оси
гораздо медленнее, чем Земля, поэтому и день здесь длиннее. Судя по  тому,
что солнце так долго стоит на одном месте, намного длиннее.
     Согнувшись за рулем и всматриваясь в бесконечную пустыню, он  впервые
обратил внимание на необычность пейзажа.
     Несомненно, это был  другой  мир.  Другая  планета  вращалась  вокруг
другой звезды, и никто на Земле  не  знал,  какое  место  она  занимает  в
космосе. Но из-за странных действий шестнадцати существ,  шагавших  строем
по пустыне, новая планета начиналась сразу же за парадной дверью его дома.
     Вдалеке  маячил  довольно  высокий  холм.  По  мере  того   как   Тэн
приближался к холму, он начал различать на его вершине какие-то  блестящие
предметы. Вскоре он остановил грузовик и взялся за бинокль.
     Тэн  с  удивлением  увидел,  что  блестящие  предметы   -   баки   из
молочно-белого стекла, точно такие же, как тот, что он нашел  в  лесу.  Он
насчитал их восемь штук.  Они  лежали  в  углублениях  из  серою  камня  и
ослепительно ярко блестели на  солнце.  Некоторые  гнезда  пустовали.  Тэн
опустил бинокль и стоял, размышляя, стоит ли  взбираться  на  холм,  чтобы
получше разглядеть их. Потом покачал  головой  -  успеется.  Сейчас  лучше
проехать как можно дальше. Ведь это  еще  не  серьезная  исследовательская
экспедиция, а лишь предварительная разведка.
     Он влез  в  машину  и  двинулся  дальше,  все  время  посматривая  на
указатель уровня бензина. Когда стрелка  дойдет  до  середины  шкалы,  ему
придется повернуть обратно,
     Впереди, над темной  линией  горизонта,  Тэн  заметил  неясное  белое
облачко. Он  присмотрелся  внимательнее.  Временами  облако  рассеивалось,
потом снова появлялось. Из-за большого расстояния трудно  было  разобрать,
что это такое.
     Он взглянул на указатель уровня - тот показывал чуть больше половины.
Тэн остановил машину и снова взялся за бинокль.
     Когда он вышел, то с удивлением почувствовал, что ноги  точно  налиты
свинцом. Он сообразил, в чем дело - ему давно следовало  быть  в  постели.
Часы показывали два. Это означало, что там, на Земле, было два часа ночи и
он уже больше двадцати часов на ногах, причем большую часть времени провел
в страшном напряжении, выкалывая эту странную  штуку  в  лесу.  Тэн  снова
поднес к глазам  бинокль  -  белая  неясная  линия  оказалась  цепью  гор.
Огромная синяя скалистая гряда со сверкающими от снега вершинами  высилась
над пустыней. Горы были очень далеко и даже  в  мощный  бинокль  выглядели
голубой туманной полосой. Тэн медленно обвел биноклем линию горизонта:  по
ней тянулись и тянулись горы.
     Повернувшись, Тэн стал рассматривать в бинокль  пустыню.  Все  та  же
плоская земля, те же одиночные холмы, та же чахлая растительность.
     И дом.
     Когда он опустил бинокль, руки его дрожали. Затем он снова поднес его
к глазам и посмотрел еще раз. Сомнений не было - перед ним находился самый
настоящий дом, очень странного вида. Он стоял у подножия холма, скрытый  в
тени, и поэтому его нельзя было разглядеть невооруженным глазом.
     Дом был небольшой, с заостренной  конусообразной  крышей,  и  казался
крепко прижатым к земле, так что чудилось, будто он,  пригнувшись,  ползет
по пустыне. Тэн разглядел овальную дыру, должно быть, дверь, но не  увидел
никаких окон.
     Опустив бинокль, Тэн оглянулся. "Пять или шесть километров, - подумал
он. - Пикап дотянет, и если  и  не  хватит  бензина,  последние  несколько
километров до Уиллоу Бенда можно пройти пешком".
     "Интересно, что дом только один", - подумал Тэн. На протяжении  всего
пути  не  было  видно  никаких  признаков  жизни,  не  считая  шестнадцати
маленьких крысоподобных существ, шеренгой  шагавших  по  пустыне:  никаких
искусственных сооружений, кроме этих восьми странных белых штук, лежащих в
своих каменных ложах.
     Тэн сел в машину и нажал на педаль акселератора. Через  десять  минут
он подъехал к фасаду дома, стоящего в тени холма.
     Он вышел из пикапа и достал ружье. Таузер прыгнул на землю,  внезапно
зарычал, и шерсть у него встала дыбом.
     - Что случилось, дружище? - спросил Тэн.
     Таузер в ответ снова зарычал.
     Дом стоял безмолвный, казалось, хозяева давно покинули его.
     Стены были сложены из грубых неотесанных камней,  наспех  скрепленных
каким-то похожим на глину  веществом.  Крыша  первоначально  была  покрыта
дерном. Странно, откуда он  взялся  -  во  всей  пустыне  не  существовало
ничего,  хотя  бы  отдаленно  напоминавшего  дерн.  Хотя  еще  можно  было
разглядеть места, где соединялись  полосы  дерна,  но  казалось,  что  это
просто обожженная солнцем земля.
     Дом был какой-то безликий, без всяких украшений. Видно, никто даже не
пытался смягчить его суровую неуютность и  сделать  пригодным  для  жилья.
Такой дом могли сложить скотоводы-кочевники. Время оставило  на  нем  свои
следы: камень расслоился и начал крошиться.
     Взяв ружье под мышку, Тэн двинулся к домику. Он  подошел  к  двери  и
заглянул внутрь - там было темно и тихо.
     Тэн обернулся, ища Таузера.  Пес  забился  под  машину  и  выглядывал
оттуда, тихо рыча.
     - Не ходи далеко, - сказал Тэн. -  Не  убегай,  слышишь?  -  Выставив
ружье, он шагнул во мрак, постоял немного, чтобы глаза привыкли к темноте.
     Теперь  он  мог  разглядеть  комнату,  в  которой  находился:  совсем
простая, с грубой каменной скамьей вдоль одной стены.  На  другой  темнели
какие-то странные ниши, а в углу стоял деревянный предмет, но Тэн так и не
понял его назначения.
     "Старое покинутое жилище, давным-давно заброшенное", - подумал он.
     Может быть, в какие-то далекие времена, когда пустыня была богатой  и
цветущей, здесь жило пастушье племя.
     В углу  была  еще  одна  дверь.  Распахнув  ее,  Тэн  услышал  слабый
приглушенный стук и еще какой-то звук -  будто  шум  падающего  дождя.  Из
открытой двери, ведущей куда-то вглубь, потянуло морским воздухом,  и  Тэн
так и застыл в изумлении посреди комнаты.
     Еще один дом, ведущий в другой мир!
     Он медленно вышел в открытую дверь  и  попал  в  туманный,  пасмурный
день. Потоки дождя низвергались на землю из бешено мчавшихся облаков. А  в
полукилометре, за  полем,  где  в  беспорядке  громоздились  серо-стальные
валуны, лежало беспокойное море. Оно свирепо билось  о  берег,  и  фонтаны
яростных брызг вздымались в воздух.
     Тэн вышел из дома и взглянул на небо - дождь больно захлестал по  его
лицу. Воздух был промозглый и холодный, и все это место казалось  каким-то
таинственным, сверхъестественным. Мир,  выхваченный  из  старой  сказки  о
привидениях и эльфах.
     Он оглянулся - ничего не было видно. Дождь заштриховал  мир,  который
простирался за прибрежной полосой. Тэну вдруг почудилось что-то за дождем.
Задохнувшись от страха, он повернулся и, спотыкаясь,  бросился  обратно  в
дом.
     Новый мир отделял его от Уиллоу Бенда, а теперь  появился  и  второй.
Расстояние в два мира -  это  больше,  чем  может  выдержать  обыкновенный
человек. Ему стало не по себе при мысли  о  том,  как  страшно  одинок  он
сейчас, и, почувствовав, что не может дольше оставаться в этом заброшенном
доме, Тэн выбежал наружу.
     Солнце светило по-прежнему ярко, было тепло и  приятно.  Одежда  Тэна
промокла, и капли влаги лежали на стволе ружья.
     Тэн оглянулся, ища Таузера, но собаки не было видно. Он не нашел ее и
под машиной. Пес исчез.
     Хозяин позвал  его,  но  Таузер  не  отозвался.  Голос  Тэна  одиноко
прозвучал в окружающей пустоте и безмолвии.
     В поисках собаки он обошел дом. Теперь второй двери снаружи  не  было
Сложенные из грубого камня стены закруглялись, изгибаясь так  же  странно,
как и фасад его дома, а задней стены и вовсе не было.
     Но Тэна это сейчас мало трогало и ничуть не удивляло - он искал пса и
ни о чем больше не желал думать. Он понимал, что отъехал слишком далеко от
дома, и чувствовал, как внутри у него все леденеет от страха.
     Потратив на поиски три часа, он вернулся в дом, но Таузера не было  и
там.  Тэн  снова  вышел  в  другой  мир  и  безуспешно  искал  пса   среди
хаотического  нагромождения  камней.  Затем  пошел  обратно  в  пустыню  и
направился к холму. Взобравшись наверх,  он  поднес  к  глазам  бинокль  -
вокруг простиралась безжизненная равнина.
     Падая от усталости, спотыкаясь и засыпая  на  ходу,  Тэн  вернулся  к
машине.
     Прислонившись к кузову, он попробовал собраться с мыслями. Продолжать
поиски в таком состоянии было бесполезно. Он должен хоть немного  поспать.
Нужно вернуться в Уиллоу Бенд, наполнить бак, взять запас  бензина,  чтобы
расширить радиус поисков.
     Он не мог оставить пса здесь - это  было  немыслимо.  Необходимо  все
обдумать и действовать разумно. Чем он поможет Таузеру, шатаясь по пустыне
в таком состоянии?
     Тэн завел машину и двинулся обратно к Уиллоу Бенду,  ориентируясь  по
едва заметным следам шин на песчаных участках и все время борясь с  острым
желанием немедленно заснуть.
     Проезжая мимо горы, на которой виднелись белые стеклянные  баки,  Тэн
на минуту остановил машину и вышел поразмяться - иначе  бы  он  заснул  за
рулем. На этот раз только семь баков лежало в гнездах. Но все это не имело
значения. Главное - побороть усталость, которая все сильнее овладевала им,
удержать в руках руль и дотянуть до Уиллоу  Бенда.  А  там  можно  поспать
немного и вновь приняться за поиски Таузера.
     Примерно на полпути он увидел, что к нему приближается машина, и стал
следить за ней в немом изумлении, ибо его грузовик и машина в гараже  были
единственным транспортом по эту сторону дома.
     Он резко затормозил и вышел. Легковая  машина  подъехала,  и  из  нее
выпрыгнули Генри Хортон, Бизли и незнакомый человек со служебным знаком на
груди.
     - Ну, слава богу, нашелся! - закричал Генри, бросаясь к нему.
     - А я и не терялся, - возразил Тэн. - Я возвращаюсь домой.
     - Он валится с ног, - заметил незнакомец.
     - Это шериф Хансон, - сказал Генри. - Мы ехали по вашим следам.
     - Я потерял Таузера, - пробормотал Тэн. - Мне пришлось его  оставить.
Пустите. Мне нужно искать Таузера. Я сам доберусь до дома...
     Тэн пошатнулся и ухватился за дверцу машины, чтобы не упасть.
     - Вы взломали дверь, - обратился он к Генри. - Вы ворвались в мой дом
и взяли машину.
     - Мы вынуждены были это сделать, Хайрам. Мы боялись - а вдруг с  вами
что-нибудь случилось. Бизли все расписал так, что у нас волосы  на  голове
стали дыбом.
     - Вы лучше пересадите его в машину, - предложил шериф, - а  я  отведу
назад грузовик.
     - Но мне нужно искать Таузера.
     - Прежде всего вам надо отдохнуть.
     Генри схватил его под  руку  и  повел  к  машине.  Бизли  придерживал
дверцу.
     - Вы знаете эти места? - прошептал Генри тоном заговорщика.
     - Понятия не имею, - пробормотал в ответ Тэн. - Может быть,  какой-то
другой...
     Генри ухмыльнулся.
     - Да это, по-моему, не имеет значения. Что бы тут ни было, но  нас  с
вами уже засекли. Мы попали в последние  известия  и  заголовки  газет.  В
городе полно репортеров  и  кинооператоров,  ждут  приезда  начальства.  Я
уверен, Хайрам, это выдвинет вас...
     Но Тэн уже ничего не слыхал.  Он  заснул  раньше,  чем  опустился  на
сиденье.
     Проснувшись, Тэн некоторое время лежал  неподвижно.  В  комнате  было
прохладно и спокойно, шторы опущены.
     "Хорошо проснуться в знакомой комнате, где провел всю свою  жизнь,  в
доме, который принадлежит твоей семье почти столетие", - подумал он.
     Затем Тэн вдруг все вспомнил и сел на постели. И  тотчас  же  услышал
шум за окном. Он спрыгнул с кровати, отогнул угол шторы и выглянул в окно.
Солдаты сдерживали  толпу,  заполнившую  задний  двор  его  дома  и  дворы
соседних домов.
     Тэн бросил штору и принялся искать туфли. Он так  и  спал  -  одетым.
Очевидно, Генри и Бизли  положили  его  в  постель,  сняв  с  него  только
башмаки. Должно быть, он еще в машине, как только Генри  втолкнул  его  на
заднее сиденье, заснул мертвым сном.
     Тэн нашел башмаки на полу и, сев на кровать,  принялся  надевать  их,
лихорадочно обдумывая, что же делать дальше.
     Он должен добыть где-нибудь бензин, наполнить бак и на всякий  случай
взять одну или две запасные канистры. Кроме того, нужно прихватить с собой
воду, еду и, может быть, спальный мешок. Он твердо решил, что не вернется,
пока не разыщет собаку.
     Надев башмаки и завязав шнурки, Тэн вышел в гостиную. Там  никого  не
было, но на кухне слышались голоса. Он выглянул в окно - такая же пустыня,
как и прежде. Правда, солнце поднялось выше, но во дворе перед  его  домом
все еще было утро.
     Тэн посмотрел на часы. Они показывали шесть, да и по тени, на которую
он обратил внимание, выглянув в окно спальни, легко было  определить,  что
сейчас шесть часов. Должно быть, Тэн проспал около суток. Ему стало не  по
себе. Он не собирался столько спать и оставлять Таузера так долго одного.
     Он направился в кухню. Там сидели трое - Эби, Генри Хортон и какой-то
военный.
     - Вот и вы, - весело  воскликнула  Эби.  -  А  мы  гадаем,  когда  вы
проснетесь.
     - Вы сварили кофе, Эби?
     - А как же, целый кофейник. Я сейчас вам что нибудь приготовлю.
     - Только гренки, - попросил Тэн. - Некогда.  Я  должен  ехать  искать
Таузера.
     - Хайрам, - сказал Генри,  -  это  полковник  Райан  из  Национальной
гвардии. Его ребята там, на улице.
     - Да, я видел их из окна.
     - Это было необходимо сделать, - объяснил Генри.
     - Совершенно необходимо.  Шериф  не  мог  справиться.  Здесь  бы  все
разнесли на куски. Я позвонил губернатору.
     - Тэн, присядьте, пожалуйста. Я хочу с  вами  поговорить,  -  объявил
полковник.
     - Я понимаю, - сказал Тэн, придвигая стул. Простите, полковник, но  я
очень спешу, у меня пропала собака.
     - То, что здесь происходит, - заметил полковник, - куда важнее  любой
собаки.
     - Полковник, ваши слова доказывают только, что вы не знаете  Таузера.
Он самый лучший пес из всех, каких мне довелось держать, а уж поверьте,  у
меня их перебывало немало. Я его взял щенком, и все эти годы  он  был  мне
хорошим другом.
     - Ну и прекрасно, - произнес полковник. - Я понимаю, он ваш друг.  Но
тем не менее я должен с вами поговорить.
     - Сядьте и выслушайте полковника, Хайрам, - велела Эби.  -  Я  сейчас
сделаю оладьи. Генри принес с фермы какую-ту колбасу.
     Дверь   черного   хода   отворилась,   и,   сопровождаемый    ужасным
металлическим звяканьем, пошатываясь,  вошел  Бизли.  Он  нес  три  пустые
пятигаллонные канистры в одной руке и две в другой -  все  они  гремели  и
дребезжали.
     - Послушайте, - закричал Тэн, - что здесь происходит?
     - Успокойтесь, Тэн, - отвечал Генри. - Вы даже не знаете о проблемах,
которые здесь возникли. Мы хотели принести сюда большой бак  для  бензина,
но он не прошел. Потом пытались разобрать стену кухни и не смогли.
     - Пытались что сделать?
     - Разобрать стену кухни, - спокойно повторил Генри. -  Через  обычную
дверь невозможно внести эти большие бензобаки, но  как  только  мы  начали
пилить, убедились, что  весь  дом  изнутри  проложен  тем  же  материалом,
который вы  использовали  для  потолка  под  лестницей.  Когда  мы  хотели
разрубить стену, топор сразу же затупился.
     - Но, Генри, это мой дом, и никто не имеет права его ломать.
     - Экстренный случай, - сказал полковник. - Мне  хочется  знать,  Тэн,
что это за материал, который мы так и не смогли пробить?
     - Не волнуйтесь, Хайрам, - предупредил Генри. - За  дверью  нас  ждет
огромный новый мир.
     - Он ждет совсем не вас. И вообще это никого не  касается!  -  заорал
Тэн.
     - Но мы должны исследовать его, а для этого  нам  требуются  огромные
запасы бензина. И  поскольку  мы  не  можем  внести  большой  бак,  бензин
приходится носить в канистрах. Позже мы пропустим через дом бензопровод.
     - Но послушайте, Генри!..
     - Мне бы хотелось, -  твердо  заявил  Генри,  -  чтобы  вы  перестали
прерывать  меня  и  выслушали  все,  что  я  хочу  сказать.  Вы  даже   не
представляете, с какими трудностями мы столкнулись в связи с  организацией
снабжения. Мы  связаны  по  рукам  и  ногам  размерами  двери,  мы  должны
запастись горючим и организовать транспорт. Легковые  машины  и  грузовики
были бы совсем не лишними. Мы  должны  их  разобрать  и  протащить  их  по
частям. Но вот самолет - проблема уже почти неразрешимая.
     - Послушайте, Генри. Я не позволю тащить сюда самолет. Этот дом почти
сто лет принадлежит моей семье. Я здесь  хозяин,  и  вы  не  имеете  права
самовольно являться сюда и всем распоряжаться, да еще  протаскивать  через
мой дом всякую дрянь.
     - Ну поймите, Тэн, - плаксивым  голосом  произнес  Генри,  -  нам  до
зарезу нужен самолет. Ведь, имея самолет, можно обследовать сразу огромную
территорию.
     Бизли, гремя канистрами, прошел через кухню в гостиную.
     Полковник вздохнул.
     - Я надеялся, мистер Тэн,  что  вы  войдете  в  наше  положение.  Мне
казалось естественным, что сотрудничество с нами в этом  деле  вы  сочтете
своим патриотическим долгом. Правительство, конечно, может воспользоваться
своим правом  верховной  власти  и  конфисковать  ваше  владение.  Но  оно
предпочло бы этого не делать. Я говорю сейчас неофициально,  но  я  думаю,
было бы правильным предупредить  вас  заранее,  что  власти  предпочли  бы
прийти к дружескому соглашению.
     - Сомневаюсь, - сказал Тэн на удачу, хотя сам толком ничего не  знал,
- что в этом случае можно применить право высшей власти. Вот если  бы  мой
дом стоял на дороге...
     - А это и есть дорога, - спокойно возразил полковник. - Прямая дорога
через ваш дом в другой мир.
     - Во-первых, - продолжал Тэн, - правительство  еще  должно  доказать,
что все это делается в интересах общества и что отказ  владельца  передать
право   владения   государству   равносилен   вмешательству   в   действия
правительства. А во-вторых...
     - Мне кажется,  -  перебил  его  полковник,  -  правительство  сможет
доказать, что это делается в общественных интересах.
     - Боюсь, что мне придется обратиться к адвокату,  -  сердито  заметил
Тэн.
     - Если вам действительно понадобится очень хороший юрист, а я в  этом
уверен, то я  смогу  рекомендовать  вам  фирму,  которая  будет  прекрасно
защищать ваши интересы, притом за  умеренную  плату,  -  предложил  Генри,
всегда готовый прийти на помощь.
     Полковник в негодовании поднялся.
     - Вам придется  держать  ответ  перед  властями,  Тэн.  Правительство
пожелает задать вам много вопросов. Во-первых, оно заинтересуется тем, как
вам удалось здесь все так ловко  устроить.  Вы  готовы  ответить  на  этот
вопрос?
     - Нет, - признался Тэн. - Пожалуй, что нет.
     Он с тревогой подумал - они считают, что я  сделал  все  это  сам,  и
накинутся на меня, как стая волков, чтобы  узнать  секрет.  Он  представил
себе ФБР, государственный департамент, Пентагон  и,  даже  не  вставая  со
стула, почувствовал, что коленки у него дрожат.
     Полковник повернулся и строевым шагом вышел из кухни.
     Слышно было, как громко хлопнула задняя дверь.
     Генри задумчиво посмотрел на Тэна.
     - Вы и в самом деле так думаете?  -  спросил  он.  -  Вы  собираетесь
тягаться с ними?
     - Я обозлился, - ответил Тэн. - Они не имеют права  являться  сюда  и
распоряжаться в моем доме без спросу.  Мне  наплевать,  как  они  к  этому
отнесутся. Это мой дом, я здесь родился, прожил всю  жизнь,  мне  нравится
это место и...
     - Ну, конечно, - перебил его Генри. - Прекрасно понимаю ваши чувства.
     - Я знаю, что это мальчишество. Коли уж они пришли, я  бы  ничего  не
имел против, если бы видел, что они хотят сесть, поговорить по-человечески
и посвятить меня в свои планы.  Но  их  даже  не  интересует  мое  мнение.
Поверьте, Генри, все обстоит не так просто, как вам кажется. Независимо от
того, что думают в Вашингтоне, вряд ли можно прийти и сразу захватить  эту
новую страну. Здесь могут произойти самые неожиданные события, и нужно все
время быть на чеку...
     - Сидя здесь, - опять перебил его Генри, - я подумал о том, что  ваша
позиция  очень  похвальна  и  вы  заслуживаете  всяческой  поддержки.   Не
по-соседски сидеть сложа руки и не прийти вам на помощь. Мы  можем  нанять
целый штат блестящих юристов и выиграть  дело.  Потом  оформить  право  на
землю и организовать компанию по ее освоению. Нужно все сделать так, чтобы
этот  ваш  новый  мир  был  использован  должным  образом.  И   для   меня
естественно, Хайрам, поддержать вас в этом деле, стоять плечом к  плечу  с
вами. Мы ведь уже и так компаньоны по выпуску телевизоров.
     - А как насчет моего телевизора? - визгливым  голосом  спросила  Эби,
шлепнув на стол перед Тэном тарелку с оладьями.
     - Эби, - терпеливо сказал Генри.  -  Я  уже  тебе  объяснил,  что  он
остался внизу за перегородкой, и сейчас трудно сказать,  когда  его  можно
будет вытащить оттуда.
     - Да, я знаю, - ответила  Эби.  Она  принесла  блюдо  с  сосисками  и
разлила кофе по чашкам.
     Вскоре опять появился Бизли и, громыхая канистрами, пошел к выходу.
     - И вообще,  как  мне  кажется,  -  заметил  Генри,  воспользовавшись
паузой, - я в этом деле не посторонний наблюдатель. Сомневаюсь, могло ли у
вас хоть что-то получиться без счетной машины, которую я вам прислал.
     "Опять начинается, - подумал с тоской Тэн. - Даже Генри считает,  что
это сделал я".
     - Неужели Бизли вам не говорил?
     - Бизли много болтал, но вы же знаете Бизли.
     Предположения Тэна оправдывались. Для жителей поселка - это лишь  еще
одна побасенка Бизли, еще одна придуманная им небылица. Ведь  не  найдется
никого, кто бы всерьез поверил хотя бы одному слову Бизли.
     Тэн взял чашку  и  маленькими  глотками  принялся  отхлебывать  кофе,
стараясь выиграть время для ответа. Но ничего не приходило на ум. Если  он
расскажет им все как есть, это будет звучать не правдоподобней, чем  любая
ложь.
     - Мне-то вы можете признаться, Хайрам. Ведь в конце концов мы с  вами
компаньоны.
     "Он считает меня дурачком, - подумал Тэн.  -  Генри  воображает,  что
может обвести вокруг пальца любого, кого он изволит причислить  к  дуракам
или простачкам".
     - Вы все равно не поверили бы мне, Генри, если  бы  я  рассказал  вам
правду.
     - Ну хорошо, - процедил Генри и  поднялся  с  обиженным  видом.  -  Я
понимаю, с этим можно повременить.
     Снова, гремя жестянками, через кухню прошел Бизли.
     - Мне нужно немного бензина, чтобы ехать искать Таузера,  -  попросил
Тэн.
     - Сейчас все устрою, - мгновенно согласился Генри. -  Пришлю  Эрни  с
бензином. Можно будет пропустить шланг через дом. Я узнаю,  не  поедет  ли
кто нибудь с вами.
     - Это лишнее. Я поеду один.
     - Если бы у нас был передатчик,  мы  могли  бы  с  вами  поддерживать
связь.
     - Но ведь у нас его нет, Генри, а я  не  могу  больше  ждать.  Таузер
где-то там совсем один.
     - Понимаю. Я знаю, как вы к  нему  относитесь,  Хайрам.  Поезжайте  и
ищите его, если считаете это необходимым, а я пока займусь другими делами.
Подыщу адвокатов, и мы составим бумаги на право освоения земель.
     - Послушайте, Хайрам, - вмешалась Эби, - у меня к вам просьба.
     - Да, пожалуйста.
     - Не поговорите ли вы с Бизли? Глупо вести себя так. Не было никакого
повода все бросать и уходить от нас. Может быть, иногда я и  бываю  с  ним
резка, но его тупость выводит из себя. Он убежал и полдня помогал  Таузеру
выкапывать какого-то сурка, а после...
     - Хорошо, я поговорю с ним, - ответил Тэн.
     -  Спасибо,  Хайрам.  Он  вас  послушает.  Вы  единственный  человек,
которого он слушается. Мне так хотелось, чтобы вы починили мой  телевизор,
да тут началась эта заваруха. Он мне очень нужен. И комнате будто  чего-то
не хватает. Он очень подходит к моей мебели. Вы помните?
     - Да, помню, - сказал Тэн.
     - Ну так ты идешь, Эби? - спросил Генри уже в дверях. Он поднял  руку
и с видом заговорщика махнул Тэну.
     - Увидимся позже, Хайрам. Я все устрою.
     "Нисколько не сомневаюсь", - подумал Тэн.
     После их ухода он подошел к столу и тяжело опустился в кресло.
     Наружная дверь хлопнула и, задыхаясь от волнения, вбежал Бизли.
     - Таузер вернулся, -  заорал  он.  -  Он  пришел  и  привел  с  собой
большущего сурка. Ты такого еще никогда не видел.
     Тэн вскочил.
     - Сурка? Но ведь это не Земля. Здесь не водятся сурки.
     - Иди посмотри сам,  -  крикнул  Бизли  и  выбежал  из  комнаты.  Тэн
выскочил за ним.
     Зверь на самом деле был похож на гигантского сурка из детской книжки.
Он был ростом  с  человека  и  шел  на  задних  лапах,  пытаясь  сохранить
достоинство, но то и дело с опаской поглядывал на Таузера.
     Таузер следовал за ним в ста шагах,  видимо,  предпочитая  на  всякий
случай держаться в приличном отдалении. У него был вид  хорошо  обученного
пастушьего пса. Настороженно пригнув голову, он готов был в  любую  минуту
броситься на чужака.
     Сурок подошел к самому дому и остановился. Потом оглянулся, посмотрел
на пустыню и сел на задние лапы. Вскинув  свою  большую  голову,  он  стал
наблюдать за Бизли и Тэном - выразительный  взгляд  его  темных  глаз  был
похож на человеческий.
     Тэн подбежал к Таузеру, схватил его на руки и  крепко  прижал  его  к
груди. Пес завертел головой и лизнул хозяина мокрым языком прямо в лицо.
     Тэн стоял с собакой в руках и глядел на гигантского сурка с  чувством
облегчения и благодарности.
     "Все теперь стало на место, - подумал он, - раз Таузер вернулся".  Он
поднялся на крыльцо и пошел на кухню.
     Там он опустил Таузера на пол, достал миску,  налил  в  нее  воды  из
крана. Таузер стал жадно лакать, разбрызгивая воду по линолеуму.
     - Спокойнее, - предупредил Тэн, - не надо сразу так налегать.
     Он пошарил в холодильнике, вынул остатки какой-то  еды  и  положил  в
миску Таузеру. Тот замахал хвостом, выражая свое одобрение.
     - По-настоящему следовало бы взять веревку и отстегать  тебя  за  то,
что ты удрал, - заметил Тэн.
     Топоча ногами, вошел Бизли и объявил:
     - Этот сурок - славный парень. Он кого-то ждет.
     - Ну и прекрасно, - ответил Тэн, не  вслушавшись  в  то,  что  сказал
Бизли.
     Он взглянул на часы.
     - Половина восьмого.  Мы  можем  послушать  известия.  Ты  не  хочешь
включить радио, Бизли?
     - С удовольствием, Хайрам. Я знаю, как  ловить  того  парня,  который
всегда говорит из Нью-Йорка.
     - Именно его и надо поймать, - заявил Тэн.
     Он вошел в комнату и посмотрел в окно - огромный сурок сидел  на  том
же месте, прислонившись к стене, и глядел на дорогу, по которой пришли Тэн
и Таузер.
     - Он кого-то ждет, - сказал Бизли.
     Тэн посмотрел на сурка, у которого был такой вид, будто он  и  впрямь
кого-то ждал. Но что только не взбредет в голову Бизли?
     "Ну, а если сурок на самом деле ждет, - подумал Тэн. - Кого он  может
ждать? Впрочем, весть о том, что пробита дверь еще в один  мир,  очевидно,
уже разнеслась по планете. Интересно, сколько таких дверей было распахнуто
за прошедшие века".
     Генри говорил, что огромный неизведанный мир  только  и  ждет,  чтобы
жители Земли пришли и завоевали его. Но здесь дело не только в этом.  Ведь
дорога вела в обе стороны.
     Голос диктора ворвался в комнату обрывком фразы:
     "...и наконец стали действовать.  Сегодня  вечером  московское  радио
сообщило,  что  советская  делегация  завтра  собираемся  внести   в   ООН
предложение об интернационализации вновь открытого мира, а также ведущей к
нему дороги.
     Из дома, через который осуществляется связь с новым миром, больше  не
поступало никаких сведений. Дом принадлежит человеку по имени Хайрам  Тэн.
Все держится в строжайшей тайне, кордон войск плотным кольцом окружил дом,
сдерживая толпы людей. Все попытки связаться с домом по телефону потерпели
неудачу. Резкий голос отвечает, что вызовы по этому номеру не принимаются.
Сам Тэн из дома не выходит".
     Тэн пошел на кухню и сел за стол.
     - Это он про вас говорит, - с гордостью заявил Бизли.
     "Сегодня утром прошел слух, что Тэн, скромный деревенский  механик  и
маклер по продаже старинных вещей, до вчерашнего дня мало кому  известный,
наконец вернулся из путешествия  в  неведомую  страну.  Нашел  ли  он  там
что-нибудь - пока остается тайной. Мы больше не имеем никаких  сведений  о
новом мире  и  знаем  только,  что  это  -  пустыня,  в  настоящий  момент
безжизненная.
     Паника вчера вечером была вызвана тем, что в лесу,  через  дорогу  от
дома, нашли странный  предмет.  Вся  местность  оцеплена,  и  до  сих  пор
полковник Райан, командующий войсками, не сообщил  нам,  что  именно  было
найдено.
     Непонятную  роль  во  всем  этом  деле  играет  некий  Генри  Хортон,
единственное неофициальное лицо, имеющее доступ  в  дом  Тэна.  Хортон  не
ответил почти ни на один из вопросов, заданных ему сегодня утром,  но  при
этом с видом заговорщика упомянул о том, что  они  с  Тэном  компаньоны  в
каком-то таинственном деле. Кроме того, он  недвусмысленно  намекнул,  что
они сотрудничают в открытии нового мира.
     Интересно  отметить,  что  Хортон  -  директор   небольшого   завода,
выпускающего  счетные  машины.  Как  стало   известно   из   осведомленных
источников, Хортон  недавно  передал  Тэну  машину  или  какой-то  прибор,
назначение которого он пытается сохранить в тайне. Ходят  слухи,  что  эта
машина создавалась в течение шести или семи лет.
     Очевидно, ответить на вопрос о том,  что  же  все-таки  происходит  в
Уиллоу Бенде, мы сможем лишь после того, как  приступит  к  работе  группа
ученых, которая вылетела сегодня из Вашингтона после длительного совещания
в  Белом   доме.   В   совещании   участвовали   руководители   Пентагона,
Государственного департамента, ФБР и Комитета по новым видам вооружения.
     Эффект, произведенный вчерашними сообщениями об Уиллоу  Бенде,  можно
сравнить только со  взрывом  атомной  бомбы  двадцать  лет  назад.  Многие
наблюдатели склонны считать, что последствия событий в Уиллоу Бенде должны
потрясти мир сильнее, чем Хиросима.
     По вполне понятным причинам Вашингтон настаивает на  невмешательстве,
полагая, что это  -  сугубо  внутреннее  дело,  и  правительство  намерено
действовать в интересах нации.
     Однако во всем мире поднялось движение за то, чтобы  сделать  планету
достоянием всего мира, а не одной страны.
     По непроверенным сведениям, наблюдатель ООН срочно вылетает в  Уиллоу
Бенд. Франция, Англия, Боливия, Мексика, Индия уже  просили  у  Вашингтона
разрешения прислать своих наблюдателей к месту событий,  и  не  приходится
сомневаться, что и другие страны последуют их примеру.
     Сегодня вечером весь мир как на иголках в ожидании вестей  из  Уиллоу
Бенда".
     Тэн протянул руку и выключил радио.
     - Если верить тому, что они говорят, -  сказал  Бизли,  -  мы  должны
ждать нашествия иностранцев.
     "Да, - подумал Тэн, - нашествия иностранцев. Но не в  том  смысле,  в
каком понимает Бизли. Значение этого слова явно устарело. Скоро ни  одного
жителя Земли  нельзя  будет  назвать  иностранцем,  -  потому  что  рядом,
буквально за дверью, нас встретит чужая жизнь. Кто эти обитатели каменного
дома?"
     Речь идет не об одной планете. Он нашел только одну  дверь,  а  таких
дверей может быть великое множество, и неизвестно, каково их назначение  и
в какие миры они ведут.
     Неведомый "некто" или "нечто" нашел способ проникать на новые планеты
через бездны пространства, нашел более простой и короткий путь, чем  полет
через космические океаны. После того как дверь была  открыта,  попасть  из
одного мира в другой стало так же легко, как перейти из  одной  комнаты  в
другую.
     Лишь одно не укладывалось у него в сознании - как движутся по орбитам
и вращаются вокруг  своей  оси  соединившиеся  планеты?  Ведь  невозможно,
размышлял он, создать прочные связи между объектами, если  каждый  из  них
движется сам по себе.
     Еще два дня назад мысль,  что  он  будет  ломать  голову  над  такими
проблемами,  показалась  бы  ему  фантастичной.  Тем  не  менее  это   был
совершившийся факт, а если произошло одно невероятное  событие,  то  может
случиться и второе.
     Зазвонил звонок. Тэн пошел открыть  дверь.  Это  был  Эрни,  торговец
бензином.
     - Генри говорил, что вам нужен бензин. Я пришел предупредить вас, что
до утра ничего нельзя сделать.
     - Это неважно, - ответил Тэн. - Бензин мне больше не нужен.
     Он быстро захлопнул входную дверь и еще долго стоял, прижавшись к ней
спиной, пытаясь привести в порядок мысли. Все равно когда-нибудь  придется
встретиться с людьми. Нельзя же навеки запереться от целого мира. Рано или
поздно жители Земли и он, Тэн, должны будут взглянуть правде в глаза.
     Он злился на себя за эти мысли, но ничего не мог поделать.
     У него за дверью находилось нечто очень важное для человечества,  то,
в чем люди нуждались или по крайней мере думали, что нуждались.
     Но в конечном счете он один был за все в ответе. Это произошло в  его
владениях, в его доме. И быть  может,  он  как-то  невольно  способствовал
этому.
     "Земля и дом принадлежат мне, - подумал он со злостью. - И весь  этот
мир, как бы велик он ни был, лишь продолжение моего двора".
     Тэн  вернулся  обратно  в  комнату.  В  кресле  с  парчовой  обивкой,
свернувшись клубком, тихонько посапывал Таузер.  Тэн  решил  не  прогонять
его. Пес заработал себе право спать там, где ему хочется.
     Осторожно обойдя кресло, Тэн подошел к окну - пустыня простиралась до
горизонта, а прямо перед окном спиной к дому сидели  рядом  и  глядели  на
пустыню огромный сурок и Бизли. Казалось естественным, что они мирно сидят
бок о бок, и Тэну пришло в голову, что они во многом схожи.
     Это было хорошее  начало  -  человек  и  существо  из  другого  мира,
дружески сидящие рядом.
     Тэн  попытался  представить  себе  симбиоз  двух  соединенных  вместе
планет, одной из которых была Земля. Сердце лихорадочно  застучало,  когда
он подумал, какие возможности таятся в таком сближении.
     Что может принести Земле ее контакт с другими мирами?
     И вдруг оказалось, что контакт  уже  установлен  в  такой  спокойной,
такой будничной обстановке, что никто даже не воспринял  это  событие  как
величайшую в истории человечества встречу. Сурок и Бизли там под  окном  и
воплощали собой мот контакт. Если все будет продолжаться так и дальше, нет
оснований волноваться.
     И ведь это не  случайность,  подумал  он.  Все  было  спланировано  и
проделано с ловкостью и сноровкой, которые даются лишь  долгой  практикой.
Конечно, это не первый мир, открытый ими для контактов,  и  нет  оснований
думать, что последний.
     Маленькие крысоподобные существа пересекли космическое  пространство,
- и даже  трудно  представить,  сколько  световых  лет  они  преодолели  в
корабле, который он откопал в лесу. Они запрятали свой корабль,  как  дети
прячут игрушки в песок. Пришельцы выбрали именно дом  Тэна  для  установки
своей аппаратуры, с помощью которой превратили его в связующее звено между
двумя мирами и навсегда покончили  с  необходимостью  еще  раз  пересекать
космос. Нужно только однажды проделать долгий путь, чтобы навсегда связать
планеты.
     После того как все было закончено, крысоподобные существа  удалились,
убедившись, что ворота, соединяющие планеты, крепки и могут  противостоять
всем попыткам разрушить их. Они обшили  дом  изнутри  каким-то  диковинным
материалом, который не поддается топору и способен выдержать  удары  любой
силы.
     Четким тренированным маршем они прошли к холмам, где в гнездах лежало
восемь воздушных кораблей. И теперь там, на холме,  осталось  только  семь
кораблей, а существа, похожие на крыс, ушли, и, кто знает, может  быть,  в
будущем они высадятся на другой планете, и тогда  откроется  дверь  еще  в
один новый мир.
     "И ведь это гораздо больше, чем простое сближение планет,  -  подумал
Тэн. - Это сближение жителей новых миров".
     Маленькие зверьки были  пионерами  и  исследователями,  открывателями
новых планет, похожих или непохожих на планету Земля. И существо,  которое
ждет кого-то под окном, сидя рядом с Бизли, тоже служит какой-то  цели  и,
может быть, в недалеком будущем той же цели станет служить человек.
     Тэн отошел от окна и оглядел комнату. Она была такая, какой он помнил
ее с незапамятных времен, и, несмотря на бурные события за  стенами  дома,
оставалась неизменной.
     "Это - реальность, - подумал  Тэн.  -  Это  единственная  реальность.
Неизвестно, что впереди, но пока я еще стою здесь, в комнате с почерневшим
от времени камином, с книгами, захватанными пальцами, качалкой  на  старом
потертом ковре, по которому много лет ступали ноги любимых и близких".
     Но он знал, что это спокойствие - лишь затишье перед бурей.
     Еще немного - и начнут прибывать ученые, правительственные чиновники,
военные, наблюдатели из разных стран, сотрудники ООН.
     Тэн понимал, что безоружен перед  всеми  этими  людьми  и  не  сможет
сопротивляться, что бы он ни говорил. Он не может вступить в  единоборство
со всем миром.
     Сегодня дом Тэнов доживал свой  последний  день.  Он  простоял  почти
столетие, и теперь его ждет другая судьба. Впервые за все эти годы ни один
Тэн не будет спать под его крышей.
     Тэн посмотрел на камин, на книжные  полки;  ему  почудилось,  что  по
комнате бродят старые бледные привидения. Он нерешительно поднял руку, как
бы прощаясь с призраками и комнатой, но тотчас же опустил ее.
     "Какой смысл", - подумал он.
     Тэн вышел на крыльцо и уселся на ступеньках. Бизли, услыхав его шаги,
обернулся.
     - Хороший он парень, - заметил Бизли,  похлопав  сурка  по  спине.  -
Совсем как большой плюшевый медведь.
     - Это верно, - сказал Тэн.
     - И больше всего мне нравится, что я могу с ним разговаривать.
     - Да, понимаю.
     Тэн вспомнил, что Бизли разговаривал и с Таузером.  Он  подумал,  что
хорошо бы пожить какое-то время в уютном, незатейливом мире Бизли.
     Но все же почему  крысоподобные  существа,  прибывшие  в  космическом
корабле, остановили свой выбор именно на Уиллоу Бенде и  его  доме?  Каким
образом они узнали, что найдут здесь все необходимое, чтобы быстро и легко
наладить свою аппаратуру? Сейчас уже не приходится  сомневаться,  что  они
разрушили счетную  машину  и  использовали  детали.  Тут,  пожалуй,  Генри
оказался прав. Сейчас, думая об этом, Тэн понимал, что Генри все же сыграл
в этой истории известную роль. Но как они сумели предвидеть, что именно на
этой неделе и в этом самом доме появится возможность быстро и без  особого
труда осуществить то, ради чего они проделали далекое путешествие?
     Неужели они, помимо высоких технических знаний,  обладают  еще  даром
предвидения?
     - Кто-то идет, - проговорил Бизли.
     - Я никого не вижу.
     - И я не вижу. Но сурок сказал мне, что он видит.
     - Сказал тебе?
     - Я же тебе объяснял, что мы с ним разговариваем. А теперь и я вижу.
     Они были еще далеко и шли  очень  торопливо  -  три  маленькие  точки
быстро двигались по пустыне в сторону дома.
     Тэн сидел и смотрел, как они приближались. "Нужно пойти за ружьем", -
подумал он, но не тронулся  с  места.  Все  равно  без  толку.  Бесполезно
хвататься за оружие, а в данном случае просто  глупо.  Лучшее,  что  может
сейчас сделать человек, - это  встретить  пришельцев  из  другого  мира  с
чистым сердцем и чистыми руками.
     Они подъехали ближе, и Тэну показалось,  что  они  сидят  в  каких-то
невидимых седлах, которые быстро движутся по воздуху.
     Теперь Тэн уже видел, что их трое и что они похожи на людей.
     Они подкатили как-то неожиданно и резко остановились в ста  шагах  от
крыльца.
     Тэн сидел на ступеньках и молча глядел на них,  едва  удерживаясь  от
смеха. Эти трое были, пожалуй, ниже его ростом и черные, как пиковый  туз.
Их одежда состояла из узких,  обтягивающих  ноги  небесно-голубых  брюк  и
таких же жилетов, которые были им несколько велики. Но  это  еще  полбеды.
Самое  удивительное,  что  пришельцы  прибыли  в  обыкновенных  седлах  со
стременами, к которым сзади было привязано нечто вроде скатанного одеяла.
     Седла плавали, в них легко и грациозно сидели незнакомые  всадники  и
во все глаза смотрели на Тэна.
     Наконец, он поднялся и сделал шаг им навстречу. И сразу же  все  трое
спешились и тоже двинулись к нему,  а  седла  так  и  остались  неподвижно
висеть в воздухе.
     Путешественники остановились шагах в шести от Тэна.
     - Они тебя приветствуют, Хайрам, - произнес  Бизли.  -  Говорят,  что
рады тебя видеть.
     - Ну, хорошо, тогда передай им... Но, послушай, Бизли, а как  ты  это
узнал?
     - Сурок сказал мне, о чем они говорят, а я - тебе. Ты  скажи  мне,  я
ему, а он передаст им. Так можно разговаривать.  Для  этого  он  и  пришел
сюда.
     - Ну, хорошо, я попробую, - сдался Тэн. - Так ты на самом деле можешь
с ними разговаривать?
     - Я же тебе все время про это толкую, - возмущенно ответил Бизли. - Я
же тебе говорил, что могу разговаривать с  Таузером,  но  ты  считал  меня
сумасшедшим.
     - Это телепатия, - сказал Тэн.  -  Оказывается,  на  самом  деле  все
обстоит гораздо сложнее. Выходит, похожие на крыс существа знают не только
про дом, но и про Бизли тоже.
     - Ты что-то сказал, Хайрам?
     - Да нет, ничего, - ответил Тэн. - Попроси своего друга передать  им,
что я рад их видеть, и узнай, чем я могу быть полезен.
     Тэн стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу, и смотрел  на  гостей.
Он увидел у них на куртках множество карманов, набитых, вероятно, тем, что
заменяло им табак, носовые платки, перочинные ножи и прочую ерунду.
     - Они говорят, что хотят маклачить.
     - Маклачить?
     - Да. Ну, как бы торговать. - Бизли тихонько хмыкнул. - Угодили прямо
в лапы к маклеру-янки. Так про вас говорит Генри. Он еще говорит,  что  вы
любого облапошите.
     - Генри здесь ни при чем, - резко ответил Тэн. - Может быть, хотя  бы
здесь мы обойдемся без Генри.
     Он сел на землю, и те трое тоже уселись напротив нет.
     - Спроси их, чем они хотят торговать.
     - Идеями, - перевел Бизли.
     - Идеями? Что за бред!
     Но он уже понимал, что это не так. Идеи были  самым  лучшим  товаром,
который могли предложить  пришельцы,  наиболее  ценным  и  ходким,  но  не
требующим специальных складов и не подрывающим экономики, во всяком случае
на  первое  время.  Кроме  того,  торговля   реальными   товарами   меньше
способствует развитию цивилизации.
     - Спроси их, что они хотят в обмен не  идею  седел,  на  которых  они
приехали? - поинтересовался Тэн.
     - Они спрашивают, что вы можете предложить.
     Вот в этом-то и заключалась загвоздка. Ответить на такой вопрос  было
нелегко.
     Машины и грузовики,  двигатель  внутреннего  сгорания,  очевидно,  не
годятся. У них уже есть седла. С точки зрения этих существ,  Земля  далеко
отстала от них в развитии транспорта.
     Строительство? Вряд ли это подойдет. Он вспомнил про дом  в  пустыне.
Значит, они знают, как строить дома. Может быть, одежда? Но  на  них  была
одежда.
     "Краска, - подумал Тэн. - Краска - вот то, что им нужно".
     - Спроси, не интересует ли их краска, - обратился он к Бизли.
     - Они спрашивают, что это такое. Объясни им, пожалуйста.
     - Сейчас. Дай подумать. Краска - это  защитный  слой,  которым  можно
покрыть любую  поверхность.  Она  компактна,  что  важно  для  хранения  и
перевозки; применять ее несложно. Кроме того, она предохраняет предметы от
непогоды и коррозии. Имеет декоративное значение. Существуют краски  любых
цветов. Изготовление их стоит недорого.
     -  Они  обмозговывают  эту  идею,  -  передал   Бизли.   -   Кажется,
заинтересовались. Но им хочется узнать подробнее. Расскажи  им  что-нибудь
еще.
     "Ну, это уже на что-то похоже", - подумал Тэн. Он почувствовал себя в
родной стихии.
     Усевшись поудобнее и  слегка  наклонившись,  он  всматривался  в  три
черных и плоских, как сковорода, лица,  пытаясь  понять,  что  делается  в
мозгу у пришельцев.
     Наконец-то все стало на свои места.
     Но лица пришельцев были непроницаемы.
     Внутренний голос подсказывал Тэну, что среди этой  троицы  он  найдет
себе достойных партнеров. И это тоже радовало его.
     - Скажи им, что я не совсем уверен, хорошо  ли  они  меня  поняли.  Я
говорил слишком быстро. Ведь краска - очень ценная идея.
     - Они говорят, что были бы  очень  благодарны,  если  бы  ты  им  еще
что-нибудь рассказал: они заинтересовались.
     "Зацепило, - подумал Тэн. - Только бы провести все на уровне".
     И он с азартом принялся маклачить.
     Через  несколько  часов  появился  Генри  в  сопровождении  типичного
горожанина с внушающим уважение чемоданчиком в руке.
     Оба они в изумлении застыли на пороге:  Тэн  сидел  на  корточках,  а
перед ним лежала доска, по которой он водил кистью. Незнакомцы внимательно
следили за его движениями. Судя по пятнам  на  их  лицах  и  одежде,  было
видно, что они уже пробовали красить. Вокруг  были  разбросаны  вымазанные
краской доски и штук двадцать банок.
     Тэн поднял голову и посмотрел на Генри и гостя.
     - Я все время надеялся, что кто-нибудь появится, - сказал он.
     - Хайрам, - начал Генри, и в голосе у него было еще больше  важности,
чем  обычно.  -  Я  хочу  познакомить  вас  с  мистером  Ланкастером.   Он
специальный представитель Организации Объединенных Наций.
     - Рад познакомиться с вами, сэр, - ответил Тэн. -  Вот  я  думаю,  не
могли бы вы мне...
     - Мистер Ланкастер, - прервал его Генри, - не  мог  пробиться  сквозь
кордон, и я предложил ему свои услуги. Я уже  объяснил,  каков  наш  общий
интерес в этом деле.
     - Да, это было очень любезно со стороны мистера  Хортона,  -  вставил
Ланкастер. - Там был такой дурак сержант.
     - К людям надо уметь подходить, - произнес Генри. Это изречение,  как
заметил Тэн, не было должным образом оценено  представителем  Объединенных
Наций.
     - Могу я узнать, мистер Тэн, - чем вы занимаетесь в данный момент?  -
спросил Ланкастер.
     - Маклачу.
     - Маклачите? Что за странный способ выражать свои мысли?
     - Старинное слово с  некоторой  модификацией.  Когда  вы  торгуете  с
кем-нибудь, то происходит  обмен  товарами,  а  когда  вы  маклачите,  это
значит, что вы хотите содрать три шкуры.
     - Очень интересно,  -  сказал  Ланкастер.  -  Как  я  вас  понял,  вы
собираетесь освежевать этих господ в голубых жилетах?
     - Хайрам, - с гордостью заявил  Генри,  -  лучший  маклер  в  здешних
местах. Он торгует старинными вещами, и поэтому ему приходится  все  время
здорово ловчить.
     - А не скажете ли вы мне, для чего  здесь  эти  банки  с  краской?  -
спросил  Ланкастер,  совершенно  не  обращая  внимания  на  Генри.  -  Эти
джентльмены покупают краску?
     Тэн отбросил доску и с раздражением вскочил.
     - Заткнетесь вы оба когда-нибудь?  -  закричал  он.  -  С  той  самой
минуты, как вы появились, я не могу вставить ни одного слова. А это  очень
важно, поверьте мне.
     - Хайрам! - в ужасе воскликнул Генри.
     - Ничего, ничего, не беспокойтесь, - сказал представитель ООН.  -  Мы
действительно мешаем своей болтовней. В чем же дело, мистер Тэн?
     - Понимаете, я зашел в тупик, - признался Тэн. - И мне нужна  помощь.
Я продал этим голубчикам идею краски, но я об  этой  самой  краске  ровным
счетом ничего не знаю. Словом, я понятия  не  имею,  из  чего  и  как  она
делается и на что идет.
     - Мистер Тэн, но вы ведь продаете им краску. И какая вам разница...
     - Да я не продаю краску! - закричал Тэн. - Вы что, не  понимаете?  Им
не нужна краска. Им требуется идея краски. Принцип  краски,  они  об  этом
никогда не думали и потому заинтересовались. Я предложил им идею краски  в
обмен за седла и почти договорился.
     - Седла? Вы говорите об этих штуках, которые висят в воздухе?
     - Да. Бизли, не  попросишь  ли  ты  наших  друзей  продемонстрировать
седла?
     - Отчего же нет, - ответил Бизли.
     - Ничего не понимаю, - сказал Генри. - Какое отношение ко всему этому
имеет Бизли?
     - Бизли - переводчик. Если угодно,  можете  называть  его  телепатом.
Помните, как он всегда говорил, что может разговаривать с Таузером?
     - Но Бизли всегда хвастается.
     - На этот раз все оказалось правдой.  Он  передает  мои  слова  этому
смешному чудовищу, похожему на сурка, а сурок переводит пришельцам. А  они
говорят ему, он Бизли, а Бизли - мне.
     - Весело! - фыркнул Генри. - Да у Бизли никогда  в  жизни  не  хватит
сообразительности стать этим... как вы говорите?
     - Телепатом, - подсказал Тэн.
     Один из гостей взобрался на седло, проехался на нем взад и вперед  по
воздуху, потом спрыгнул и снова уселся на землю.
     - Чудеса! - изумился представитель  ООН.  -  Какое-то  автоматическое
антигравитационное устройство! Мы действительно могли бы его использовать.
     Он почесал подбородок.
     - И вы хотите обменять идею краски на идею седла?
     - Вот именно, - откликнулся Тэн. - Но мне  нужна  помощь.  Мне  нужен
химик или специалист по производству красок, или еще какой-нибудь  знаток,
чтобы объяснить, как ее делают. И еще мне нужен какой-нибудь профессор или
вообще человек, который  разберется  в  том,  что  они  будут  говорить  о
принципе устройства седла.
     - Все ясно, - изрек Ланкастер. - Да, задача трудная. Мистер  Тэн,  вы
мне кажетесь человеком проницательным.
     - Вы не ошиблись, мистер Ланкастер, -  вмешался  Генри.  -  Хайрам  -
человек исключительной проницательности.
     - Тогда, я думаю, вы понимаете, - заметил представитель  ООН,  -  что
вся процедура в некотором роде необычна.
     - Ничего подобного! - воскликнул Тэн. -  Это  их  метод  работы.  Они
открывают новую планету и выменивают идеи. Они уже очень давно  торгуют  с
вновь открытыми мирами. И им нужны идеи, новые  идеи,  потому  что  только
таким путем они развивают свою технику и культуру.  И  у  них,  сэр,  есть
множество идей, которыми человечество могло бы воспользоваться.
     - Вот тут-то и зарыта собака, - сказал  Ланкастер.  -  Это,  пожалуй,
самое важное событие за всю историю человечества. За какой-нибудь  год  мы
получим столько идей и сведений, что сможем в своем развитии,  по  крайней
мере теоретически, продвинуться на тысячу лет вперед.  Это  дело  огромной
государственной важности, и нужно, чтобы оно попало в руки людей опытных и
знающих.
     - Но где вы найдете человека, который мог бы торговаться  лучше,  чем
Хайрам? - возмутился Генри. - Когда  он  берется  за  дело  -  тут  только
держись. Почему не предоставить это ему? Он будет  работать  для  вас.  Вы
можете создать комиссию специалистов и группу по планированию,  а  Хайраму
поручить практическую сторону. Эти существа уже с ним освоились, и  видно,
что у них с Хайрамом налажен контакт. Что вы еще хотите? Ему нужна  только
небольшая помощь.
     Подошел Бизли и уставился на представителя ООН.
     - Я ни с кем больше работать не буду, - объявил он.
     - Если вы выгоните Хайрама, я уйду с ним. Хайрам - единственный,  кто
обращался со мной по-человечески.
     - Вот видите, - с торжеством в голосе произнес Генри.
     -  Постойте,  Бизли,  -  сказал  представитель  ООН.   -   Мы   можем
договориться. Я представляю себе, что переводчик  в  такой  ситуации,  как
эта, может заработать кучу денег.
     - Деньги для меня ничего не значат, - ответил Бизли. -  Друзей  я  не
куплю, а люди все равно будут смеяться надо мной.
     - Он не шутит, мистер Ланкастер, - произнес Генри.  -  Нет  человека,
который бы переупрямил Бизли. Я это хорошо знаю. Ведь он у нас работал.
     Вид у представителя ООН был растерянный и несчастный.
     - И вы не скоро найдете нового  телепата,  по  крайней  мере  такого,
который сможет разговаривать с ними, - заявил Генри.
     Казалось, что представителю ООН не хватает воздуха.
     - Сомневаюсь, - признался он, - можно ли на всем  земном  шаре  найти
другого.
     - Ну, хорошо, - безжалостно произнес Бизли. - Давайте  решать.  Я  не
могу стоять здесь весь день.
     -  Уговорили!  -  воскликнул  представитель  ООН.  Вы  двое  идите  и
продолжайте работу.  Вы  согласны,  Хайрам?  Это  случай,  который  нельзя
упускать.  И  скажите,  пожалуйста,  чем  я  могу  быть  полезен?  Могу  я
что-нибудь для вас сделать?
     - Можете, - ответил Тэн.  -  Скоро  сюда  понаедут  всякие  шишки  из
Вашингтона и из других стран. Держите их всех от меня подальше.
     - Я им все объясню. Они вам не будут мешать.
     - А мне нужен химик и еще  какой-нибудь  специалист,  который  сможет
понять все про седла. И очень срочно. Я могу еще  немного  задержать  этих
голубчиков, но ненадолго.
     - Через несколько  часов  я  вам  доставлю  любого  эксперта,  какого
угодно, - заверил  представитель  ООН.  -  А  через  день  или  два  сотни
специалистов будут дежурить здесь, чтобы явиться по вашему первому зову.
     - Сэр, - заговорил Генри елейным голосом. - Это  прекрасное  решение.
Оба мы, Хайрам и я, очень вам благодарны. А сейчас, поскольку все  решено,
нам надо идти, нас ждут репортеры. Они заинтересованы  в  нашем  интервью,
мистер Ланкастер.
     Представитель ООН, казалось, ничего не имел против,  и  они  с  Генри
затопали по лестнице.
     Тэн обернулся и посмотрел на пустыню.
     - Ведь все это - мой собственный необъятный двор, - сказал он вслух.

Сила воображения

Салон-магазин находился в самой фешенебельной части города, куда Кемп Харт попадал не часто. Она лежала в стороне от его обычных маршрутов, и он сам удивился, когда понял, что забрел в такую даль. По правде говоря, он вообще никуда бы не пошел, сохранись у него кредит в баре ьСветлая звездочкаэ, где обреталась вся его компания.
Как только Харт разобрался, где он, ему следовало бы развернуться на сто восемьдесят градусов и убраться восвояси: он и сам ощущал себя лишним здесь, среди роскошных издательств, раззолоченных притонов и знаменитых кабаков. Но салон заворожил его. Салон просто не дал ему уйти. Харт застыл перед витриной, забыв о своем стоптанном и заношенном убожестве, лишь рука, засунутая в карман, ненароком ощупала две мелкие монетки, которые там еще уцелели.
За стеклом стояли машины, блестящие, сногсшибательные, именно такие, каким и надлежало продаваться на этой изысканной, напудренной улице. Особенно одна машина, в углу,Г она была еще больше и блестела еще ярче, чем остальные, и над ней словно витал ореол особой компетентности. Массивная клавиатура для набора исходных данных, сотня, а то и больше прорезей для ввода кинопленок и перфолент, нужных по ходу процесса. Судя по градуировке шкал, выбор настроений гораздо богаче, чем Харту когда-либо доводилось видеть, да, по всей вероятности, еще и множество других достоинств, не столь заметных с первого взгляда.
ьС такой-то машиной,Г сказал себе Харт,Г человеку ничего не стоит прославиться практически за одну ночь. Он напишет все, что пожелает, и напишет хорошо, и перед ним распахнутся двери самых привередливых издателей...э
Но как бы ему того ни хотелось, заходить в салон и осматривать машину не имело смысла. Думать о ней и то было без толку. Оставалось лишь стоять и глазеть на нее через витринное стекло.
ьИ все-таки,Г сказал он себе,Г у меня есть полное право войти в салон и осмотреть ее со всех сторон. Кто и что может мне помешать?..э Никто и ничто Г ну, если не считать усмешки на лице продавца, молчаливой, вежливой, точно отработанной гримасы презрения в ту секунду, когда он отвернется и поплетется к выходу...
Он украдкой бросил взгляд по сторонам Г улица была пуста. Было еще слишком рано для того, чтобы эта надменная улица возродилась к жизни, и у него мелькнула надежда, что, если он все-таки войдет и попросит разрешения осмотреть машину, ничего страшного не случится. Может, он сумеет объяснить, что не собирается покупать машину, а только хочет поглядеть на нее. Может, они не станут над ним смеяться. Конечно же, нет, никто и слова против не скажет. Мало ли людей, в том числе богатых и известных людей, заходят в салон просто поглядеть...
Он крался вдоль витрины, не отрывая глаз от машин и подбираясь все ближе к двери, уговаривая себя, что ни за что не войдет, что входить Г отъявленная глупость, но в глубине души сознавая, что искушение неодолимо.
Наконец он поравнялся с дверью, толкнул ее и шагнул внутрь. Продавец возник перед ним как по волшебству.
Г Вон тот сочинитель в углу,Г промямлил Харт.Г Скажите, не могу ли я...
Г Безусловно, безусловно,Г подхватил продавец.Г Соблаговолите следовать за мной.
В углу салона продавец с нежностью возложил руку на корпус машины.
Г Это наша новейшая модель,Г начал он.Г Мы дали ей имя ьКлассикэ, поскольку она задумывалась и выпускалась с единственной целью Г наладить производство классики. Мы полагаем, что она имеет значительные преимущества по сравнению с нашей предшествующей моделью ьБестселлерэ, перед которой в конечном счете не ставилось задач более сложных, чем производство бестселлеров, хотя время от времени ей и удавалось выдавать классику малых форм. Но если вы позволите говорить вполне откровенно, сэр, то я подозреваю, что почти во всех подобных случаях хозяева сами совершенствовали машину. Мне говорили, что кое-кто на таких делах прямо собаку съел...
Харт покачал головой.
Г Уж только не я. Не знаю даже, с какого конца за паяльник берутся...
Г В таком случае,Г не смутился продавец,Г лучшее, что вы можете сделать, это сразу приобрести сочинитель высшего класса. Если пользоваться им с умом, то разносторонность творчества окажется практически безграничной. А в данной модели, к тому же, предусмотрен коэффициент качества, много более высокий, чем в любой другой. Хотя, разумеется, для получения наилучших результатов необходимо проявлять осмотрительность при выборе типажных фильмов и сюжетно-проблемных лент. Но пусть это вас не тревожит. Запас фильмов и перфолент у нас огромен, а наши фиксаторы настроения и обстановки не имеют себе равных. Конечно, они обходятся недешево, однако...
Г Между прочим, какова цена этой модели?
Г Всего-навсего двадцать пять тысяч,Г весело откликнулся продавец.Г Вас не удивляет, сэр, что мы предлагаем ее за столь мизерную цену? Это замечательное достижение инженерной мысли. Мы работали над ним целых десять лет, прежде чем добились должного эффекта. И все эти десять лет отбрасывали устаревшие конструктивные решения и искали новые и новые, чтобы не отстать от достижений технического прогресса...
Он с торжествующим видом похлопал машину по ее блестящему боку.
Г Заверяю вас, сэр, что вы нигде не найдете изделий лучшего качества. В этой машине предусмотрено все. В ней заложены миллионы вероятностных комбинаций, гарантирующих стопроцентную оригинальность продукции. Ни малейшей опасности сбиться на стереотип, что так характерно для многих более дешевых моделей. Сюжетный банк, взятый сам по себе, способен выдать почти бесконечное число коллизий на любую заданную тему, а смеситель характеров учитывает тысячи оттенков вместо ста или ста с небольшим, свойственных моделям низших классов. Семантический блок обладает высокой избирательностью и чувствительностью, и нельзя также не обратить вашего внимания...
Г Хорошая машина,Г прервал его излияния Харт.Г Но, пожалуй, дороговата. Вот если бы у вас нашлось что-нибудь еще...
Г Безусловно, сэр. У нас есть множество других моделей.
Г А вы примете в обмен старую машину?
Г Охотно. Какой марки ваша машина, сэр?
Г ьАвтоавтор девяносто шестьэ.
Лицо у продавца вытянулось Г чуть-чуть, едва заметно. Потом он покачал головой, не то грустно, не то смущенно.
Г Видите ли, мы... Признаться, я не уверен, что мы сможем за нее много предложить. Это довольно старый тип машины. Почти вышедший из употребления,
Г Но что-нибудь вы за нее все-таки дадите?
Г Думаю, что да. Хотя и немного.
Г И оплата в рассрочку?
Г Да, конечно. Что-нибудь придумаем. Будьте добры сказать, как вас зовут.
Харт назвал свою фамилию. Продавец записал ее в блокнот и добавил:
Г Извините, сэр, я вас на минутку покину.
Какое-то мгновение Харт смотрел ему вслед. Потом, как трусливый воришка, тихо попятился к двери и выскочил из салона. Оставаться не было смысла. Не было смысла ждать, пока продавец вернется, подаст на прощанье руку и скажет:
Г Очень сожалеем, сэр...
Очень сожалеем, сэр, но мы проверили вашу кредитоспособность и убедились, что она равна нулю. Мы запросили сведения о ваших успехах и установили, что за последние полгода вы продали всего один короткий рассказ.
Г И зачем я вообще затеял эту прогулку,Г упрекнул себя Харт не без горечи.

На окраине, весьма и весьма отдаленной от блистательного салона, Харт вскарабкался на шестой этаж по лестнице, так как лифт опять не работал. За дверью, на которой красовалась табличка ьИздательство Ирвингэ, секретарша, полностью поглощенная шлифовкой ногтей, оторвалась от этого занятия ровно на столько, чтобы махнуть рукой в сторону смежной комнаты и предложить:
Г Заходите прямо к нему,
Бен Ирвинг сидел за столом, погребенным под кучами рукописей, гранок и корректурных листов. Рукава у него была закатаны по локоть, а на лбу торчал козырек. Он носил козырек не снимая, а зачем Г оставалось тайной для всех: за весь день не бывало и часа, когда в этой занюханной комнатенке набралось бы достаточно света, чтобы ослепить уважающую себя летучую мышь.
Бек поднял глаза и, моргая, уставился на Харта.
Г Рад тебя видеть, Кемп,Г сказал он.Г Садись. С чем сегодня пожаловал?
Харт оседлал стул.
Г Решил зайти спросить. О судьбе последнего рассказа, который я посылал тебе.
Г Никак не доберусь до него.Г В порядке самооправдания Ирвинг повел рукой, показав на кавардак на столе.Г Мэри! Г крикнул он. В дверь просунулась голова секретарши.Г Возьмите рукопись Харта, и пусть Милли на нее глянет.Г Он откинулся в кресле.Г Долго это не займет, наша Милли читает быстро...
Г Я подожду,Г сказал Харт.
Г А у меня есть для тебя новость,Г объявил Ирвинг.Г Мы открываем журнал, предназначенный для племен системы Алголь. Жизнь у них там довольно-таки примитивная, но читать они, да вознаградят их небеса, умеют. Хлебнули же мы хлопот, пока нашли кого-то, кто мог бы выполнить переводы текстов, да и набор обойдется куда дороже, чем хотелось бы. Они там такой алфавит выдумали, каверзнее я в жизни не видел. Но в конце концов мы отыскали типографа, у которого нашелся даже такой шрифт...
Г Что от меня требуется? Г осведомился Харт.
Г Обычное гуманоидное чтиво,Г ответил Ирвинг.Г Побольше драк и крови и чтобы как можно красочнее. Живется им там не сладко, так что наш долг Г предложить яркий колорит, но чтобы читать было просто. Никаких вывертов, заруби себе на носу...
Г Звучит неплохо.
Г Нужна добротная макулатура,Г заявил Ирвинг.Г Посмотрим, как пойдет дело. Если хорошо, тогда начнем переводить и для первобытных общин в районе Капеллы. Вероятно, потребуются кое-какие изменения в текстах, но не слишком серьезные.Г Он прищурился, задумавшись.Г Платить дорого не сможем. Зато, если дело пойдет, товару потребуется много.
Г Хорошо, я подумаю,Г сказал Харт.Г Есть у них какие-нибудь табу? Чего надо избегать?
Г Никакой религии,Г ответил издатель.Г Что-то похожее у них вроде бы есть, но лучше обойти эту скользкую тему стороной. Никаких сантиментов. Любовь у них не котируется. Женщин они себе покупают и с любовью не знаются. Сокровища, погони, муки алчности Г вот это будет в самый раз. Любой стандартный справочник даст тебе необходимые сведения. Фантастические виды оружия Г и чем ужаснее, тем лучше. И побольше кровопролития. Ненависть Г вот что им подавай. Ненависть, месть и острые ощущения. Главная твоя задача Г чтобы напряжение не спадало.
Г Хорошо, я подумаю.
Г Ты повторяешь эту фразу уже второй раз.
Г У меня что-то не ладится, Бен. Раньше я мог бы сразу сказать тебе ьдаэ. Раньше я мог бы запросто выдавать такое варево тоннами.
Г Потерял форму?
Г Не в форме дело, а в машине. Мой сочинитель Г сущее барахло. С тем же успехом я мог бы писать свои рассказы от руки.
При одной только мысли о подобной непристойности Ирвинга передернуло.
Г Так почини его,Г сказал он.Г Повозись с ним, подлатай.
Г Чего не умею, того не умею. И все равно модель слишком старая. Почти вышедшая из употребления.
Г Ну в общем постарайся сделать, что сможешь. Я хотел бы сохранить тебя в числе своих поставщиков.
Вошла секретарша. Не глядя на Харта, она положила рукопись на стол. С того места, где он сидел, Харт без труда различил единственное слово, которое машина оттиснула на первой странице: ьОтказатьэ.
Г Слишком вычурно,Г объяснила девушка.Г Милли чуть себе потроха не пережгла.
Ирвинг перебросил рукопись Харту.
Г Извини, Кемп. Надеюсь, в следующий раз тебе повезет больше.
Харт поднялся, сжимая рукопись в кулаке.
Г Я попробую взять твой новый заказ,Г произнес он и направился к двери.
Г Погоди-ка минутку,Г окликнул его Бен сочувственным тоном.
Харт обернулся. Ирвинг вытащил бумажник и, выудив оттуда две десятки, протянул ему.
Г Нет,Г отказался Харт, пожирая деньги глазами.
Г Это взаймы,Г произнес издатель.Г Черт тебя возьми, можешь ты взять у меня взаймы? Принесешь мне, что сочинишь...
Г Спасибо, Бен. Я твоей доброты не забуду. Он запихнул деньги в карман и поспешно ретировался. В горле стояла жгучая горечь, под сердцем застрял жесткий, холодный комок.
ьУ меня есть для тебя новость,Г сказал Бен.Г Нужна добротная макулатураэ
Добротная макулатура.
До чего же он докатился!

Когда Харт наконец появился в баре ьСветлая звездочкаэ с деньгами в кармане и со страстным желанием осушить стакан пива, из постоянных посетителей там была только Анджела Маре. Она пила какую-то дикую розовую смесь, которая определенно выглядела ядовитой. При этом Анджела нацепила очки, а волосы гладко зачесала назад и, очевидно, праздновала литературную удачу.
ьЧто за нелепость,Г подумал Харт.Г Ведь она могла бы быть привлекательной, но намеренно избегает этого...э
Едва Харт подсел к ней, как бармен Блейк выбрался из-за стойки и, упершись кулаками в бока, молча встал рядом.
Г Стакан пива,Г бросил Харт.
Г В долг больше не верю,Г отозвался бармен, сверля его прокурорским взглядом.
Г Кто сказал, что в долг? Я заплачу.
Блейк нахмурился.
Г Уж если вы при деньгах, так, может, и по счету заплатите?
Г Настолько я еще не разбогател. Однако получу я свое пиво или нет?
Наблюдая за тем, как Блейк вперевалку возвращается к стойке, Харт порадовался собственной предусмотрительности: по дороге он специально купил пачку сигарет, чтобы разменять одну из десяток. Вытащи он купюру хоть на мгновение, Блейк тут же налетел бы на нее коршуном и отобрал бы в погашение долга.
Г Подкинули? Г приветливо осведомилась Анджела.
Г Аванс,Г соврал Харт, чтобы не уронить свое мужское достоинство.Г Ирвинг поручил мне кое-что. Говорит, заказ будет крупным. Хотя гонорар, разумеется, не слишком...
Подошел Блейк с пивом, плюхнул его на стол и подчеркнуто подождал, пока Харт не сделает того, что от него требуется. Харт рассчитался, и бармен, шаркая, удалился.
Г Слышали про Джаспера? Г спросила Анджела.
Харт покачал головой.
Г Да нет, в последнее время ничего не слышал. А что, он закончил книгу?
Анджела просияла.
Г Он уезжает в отпуск. Можете себе представить? Он Г и вдруг в отпуск!
Г А что тут особенного? Г возразил Харт.Г Джаспер продает свои вещи безотказно. Он единственный среди нас, кто загружен работой из месяца в месяц!
Г Да не в том дело, Кемп. Погодите, сейчас узнаете Г это же умора! Джаспер считает, что если он съездит в отпуск, то станет лучше писать!
Г А почему бы и нет? Ездил же Дон в прошлом году в летний лагерь. В один из тех, что рекламируются под девизом ьХлеб наш насущныйэ...
Г Все, чем они там занимаются,Г сказала Анджела,Г это зубрят заново механику. Вроде повторительного курса по устройству сочинителей. Как переделать старую рухлядь, чтобы она сумела выдать что-нибудь свеженькое...
Г И все-таки я не понимаю, почему бы Джасперу не съездить в отпуск, раз у него завелись деньги.
Г Вы такой тугодум,Г рассердилась Анджела.Г Вы что, так и не поняли, в чем тут соль?
Г Да понял я, все понял. Джаспер до сих пор не отказался от мысли, что в нашем деле присутствует фактор личности. Он не довольствуется сведениями, почерпнутыми из стандартного справочника или из энциклопедии. Он не согласен, чтобы сочинитель описывал чувства, каких он, Джаспер, никогда не испытывал, или краски заката, какого он никогда не видел. И мало того Г он оказался столь безрассуден, чтобы проговориться об этом, и вы вместе с остальными подняли его на смех. Что ж удивляться, если парень стал эксцентричным. Что удивляться, если он запирает дверь на ключ...
Г Запертая дверь,Г зло сказала Анджела,Г очень символичный поступок для такого психа, как он.
Г Я бы тоже запер дверь,Г ответил ей Харт.Г Я бы стал эксцентричным, лишь бы печатать такие же рассказы, как Джаспер. Я бы ходил на руках. Я бы вырядился в саронг. Я бы даже выкрасил себе лоб и щеки в синий цвет...
Г Вы словно верите, что Джаспер прав.
Он снова покачал головой.
Г Нет, я не думаю, что он прав. Я думаю по-другому. Но если он хочет думать по-своему, пусть себе думает на здоровье.
Г А вот и нет,Г возликовала она.Г Вы думаете, как он, это у вас на носу написано. Вы допускаете возможность творчества, независимого от машины.
Г Нет, не допускаю. Я знаю, что творчество привилегия машин, а не наша. Мы с вами всего лишь лудильщики, поселившиеся в мансардах. Механики от литературы. И я полагаю, что так оно и должно быть. Конечно, в нас еще жива тоска по прошлому. Она существовала во все эпохи. Где вы, мол, старые добрые времена? Где вы, деньки, когда литературные произведения писали кровью сердца?..
Г Что-что, а кровь мы проливаем по-прежнему...
Г Джаспер Г прирожденный механик,Г заявил он.Г Вот чего мне недостает. Я не способен даже починить свой мусорный ящик, а вы бы видели, как модернизировал Джаспер свой агрегат...
Г Можно нанять кого-нибудь, чтобы произвести ремонт. Есть фирмы, которые прекрасно справляются с такой работой.
Г На это у меня никогда нет денег.Г Он допил свое пиво и поинтересовался: Г А что такое у вас в бокале? Хотите повторить?
Она оттолкнула бокал от себя.
Г Не нравится мне эта дрянь. Я лучше выпью с вами пива, если не возражаете.
Харт жестом приказал Блейку принести два пива.
Г Что вы нынче поделываете, Анджела? Г спросил он.Г Все еще работаете над романом?
Г Готовлю фильмы,Г сказала она.
Г Мне сегодня придется заняться тем же. Чтобы выполнить заказ Ирвинга, понадобится главный герой. Большой, сильный, темпераментный Г но не слишком страшный. Поищу где-нибудь у реки...
Г Теперь они в цене, Кемп,Г сказала она.Г Инопланетяне нынче поумнели. Даже самые дальние. Только вчера я заплатила одному двадцатку, а он в общем-то не представлял собой ничего особенного.
Г Все равно это дешевле, чем покупать готовые фильмы.
Г Тут я с вами согласна. Правда, и работы прибавляется.
Блейк принес пиво, и Харт отсчитал ему мелочь в подставленную ладонь.
Г Возьмите пленку нового типа,Г посоветовала Анджела.Г Она куда лучше прежних по всем показателям. Резкость гораздо выше, а значит, улавливается больше побочных факторов. Характеры очерчиваются более плавно. Вы приобретаете способность видеть, так сказать, все оттенки исследуемой личности. И персонажи сразу становятся более достоверными. Я пользуюсь именно такой пленкой.
Г За нее, должно быть, дерут втридорога,Г заметил он.
Г Да, довольно дорого,Г согласилась она.
Г У меня сохранилась еще парочка катушек старого образца. Придется обойтись тем, что есть.
Г Могу ссудить вам полсотни, если позволите.
Он покачал головой еще решительнее, чем раньше.
Г Спасибо, Анджела. Я могу клянчить на выпивку, обедать за чужой счет и стрелять сигареты, но я не могу взять у вас полсотни, которые вам самой нужны позарез. Среди нас просто нет богатеев, способных раздавать в долг по полсотни.
Г Но я ссудила бы вам их с радостью. Если вы передумаете...
Г Хотите еще пива? Г спросил Харт, чтобы положить конец неприятной теме.
Г Мне нужно работать.
Г Мне тоже...
Он вскарабкался на седьмой этаж, прошел по коридору и постучался к Джасперу Хансену.
Г Минуточку,Г донесся голос из-за двери.
Но прошло минуты три, прежде чем ключ заскрежетал в замке и дверь распахнулась.
Г Прости, что так долго,Г извинился Джаспер.Г Вводил в машину исходные данные и не мог оторваться.
Харт кивнул. Объяснение Джаспера было нетрудно принять. Прервать на середине набор исходных данных, на подготовку которых уходили многие часы,Г дело почти немыслимое.
Комната у Джаспера была маленькая и захламленная. В углу красовался сочинитель, гордый и блестящий, хотя и не такой блестящий, как тот, которым Харт любовался утром в салоне в центре города. На столе, полуприкрытая разбросанными бумажками, стояла пишущая машинка. Длинная полка провисала под тяжестью потрепанных справочников. Книги в ярких обложках громоздились в беспорядке на полу. На неприбранной постели спала кошка. На шкафу виднелась бутылка вина и рядом с нею кусок хлеба. Раковина была завалена грязной посудой.
Г Говорят, ты собираешься в отпуск, Джаспер,Г начал Харт.
Джаспер ответил настороженно:
Г Да, мне подумалось, что можно бы...
Г Послушай, Джаспер, не окажешь ли ты мне одну услугу.
Г Все, что только пожелаешь.
Г Пока тебя не будет, разреши мне воспользоваться твоим сочинителем.
Г Ну, в общем... Не знаю, Кемп. Видишь ли...
Г Мой вышел из строя, а на ремонт у меня нет денег. И вдруг я, представь, получаю заказ. Если бы ты разрешил мне поработать на твоей машине, я бы за неделю-другую выдал достаточно, чтобы отремонтировать свою.
Г Ну, в общем,Г повторил Джаспер,Г понимаешь, я для тебя готов на все. Проси, чего хочешь. Но сочинитель Г извини, никак не могу разрешить тебе работать на нем. Я его полностью перепаял. Там нет ни одной цепи, которая осталась бы в своем первозданном виде. И никто во всем мире, кроме меня, не сумеет теперь с ним совладать. А если кто-нибудь и попробует, то или машину сожжет, или себя угробит, или не знаю что...
Г Но разве ты не можешь меня проинструктировать?! Г воскликнул Харт почти умоляюще.
Г Слишком сложно. Я с ней возился годами,Г ответил Джаспер.
Харт еще ухитрился выжать из себя улыбку;
Г Прости, я думал...
Джаспер положил руку ему на плечо.
Г Что-нибудь другое Г пожалуйста. Что угодно другое.
Г Спасибо,Г бросил Харт, отворачиваясь.
Г Выпить хочешь?
Г Нет, спасибо,Г ответил Харт и вышел.
Преодолев еще два лестничных марша, он поднялся на самый верхний этаж и ввалился к себе.
Его дверь никогда не запиралась. При всем желании никто не высмотрел бы у него ничего достойного кражи.
ьИ, коль на то пошло,Г спросил он себя,Г разве есть у Джаспера что-нибудь такое, что могло бы представить интерес для других?э
Он опустился на колченогий стул и уставился на сочинитель. Машина была старая и обшарпанная, она раздражала его, и он ее ненавидел. Она не стоила ни гроша, абсолютно ни гроша, и тем не менее придется на ней работать. Поскольку другой у него нет и не предвидится. Он может подчиняться ей, а может спорить с ней, может ее пинать, может бранить последними словами, а может проводить подле нее бессонные ночи. А она, урча и кудахтая от признательности, будет самонадеянно выдавать необъятные груды посредственных строк, которые никто не купит.
Он встал и подошел к окну. Внизу блестела река, и с судов, пришвартованных у причалов, выгружали бумажные рулоны, чтобы прокормить ненасытные печатные станки, грохочущие день и ночь. За рекой из космопорта поднимался корабль, оставляя за кормой слабое голубое мерцание ионных потоков. Харт наблюдал за кораблем, пока тот не исчез из виду.
Там были и другие корабли, нацеленные в небо, ожидающие только сигнала Г нажатия кнопки, щелчка переключателя, легкого движения ленты с навигационной программой,Г сигнала, который сорвал бы их с места и направил домой. Сначала в черноту космоса, а затем в то таинственное ничто вне времени и пространства, где можно бросить вызов теоретическому пределу Г скорости света. Корабли, прибывшие на Землю со многих звезд с одной-единственной целью, за одним-единственным товаром, какой предлагали им земляне.
Он не без труда стряхнул с себя чары космопорта и обвел взглядом раскинувшийся до горизонта город Г скученные, отесанные до полного однообразия прямоугольники района, где жил он сам, а дальше к северу сияющие сказочной легкостью и тяжеловесным величием башни, построенные для знаменитых и мудрых.
ьФантастический мир,Г подумал он.Г Фантастический мир, где приходится жить. Вовсе не такой, каким рисовали его Герберт Уэллс и Стэплдон. Они воображали себе дальние странствия и галактические империи, гордость и славу человечества,Г но когда двери в космическое пространство наконец отворились, Земле каким-то образом не досталось ни того, ни другого. Взамен грома ракет Г грохот печатных машин. Взамен великих и возвышенных целей Г тихий, вкрадчивый, упрямый голос сочинителя, зачитывающего очередной опус. Взамен нескончаемой череды новых планет Г комнатка в мансарде и изматывающий страх, что машина подведет тебя, что исходные данные неверны, а пленки использовались слишком часто...э
Он подошел к столу и выдвинул все три ящика один за другим. Камеру он обнаружил в нижнем ящике под ворохом всякой дряни. Потом порыскал еще и в среднем ящике нашел пленку, завернутую в алюминиевую фольгу.
ьСтало быть, большой и сильный,Г подумал он.Г Такого, наверное, нетрудно встретить в одном из подвальчиков у реки, где космические волки, получившие увольнительную в город, проматывают свои денежки...э
В первом подвальчике, куда он заглянул, было смрадно Г там расположилась компания паукообразных существ из системы Спики, и он там не остался. Недовольно поморщившись, он выбрался на улицу со всей быстротой, на какую оказался способен. Соседний погребок облюбовали похожие на раскормленных котов обитатели Дагиба, и это тоже было совсем не то, что надо.
Зато в третьем заведении его ждала удача в образе гуманоидов со звезды Каф Г созданий дородных и шумных, склонных к экстравагантной одежде, вызывающему поведению и вообще падких до роскошной жизни. Они сгрудились вокруг большого круглого стола в центре комнаты и увлеченно буянили Г стучали по столу кружками, гонялись за удирающим от них хозяином, заводили песни, но тут же сами прерывали их выкриками и перебранкой.
Харт проскользнул в незанятую кабинку и стал присматриваться к загулявшим кафианам. На одном из них, самом крупном, самом громогласном и самом буйном, были красные штаны и рубаха цвета яркой зелени. Платиновые ожерелья и диковинные чужеземные украшения болтались у него на шее и сверкали на груди, а волосы он, похоже, не стриг месяцами. У него была и борода довольно сатанинского вида, а также Г поразительная штука Г чуть заостренные уши. Ссориться с ним, судя до всему, было весьма и весьма небезопасно.
ьВот он,Г решил Харт,Г вот типаж, который мне нуженэ.
Наконец к кабинке кое-как подобрался хозяин.
Г Пива,Г приказал Харт.Г Большой стакан.
Г Да вы что,Г удивился хозяин,Г кто же у нас пьет пиво!
Г Ну, хорошо, а что у вас есть?
Г Бокка, игно, хзбут, грено. Ну, и еще...
Г Тогда бокка,Г отрезал Харт. По крайней мере он представлял себе, что такое бокка, а об остальных напитках никогда и не слышал. Кто их знает, что они способны сотворить с человеком. Глоток бокка, во всяком случае, пережить можно.
Хозяин ушел и спустя какое-то время вернулся с кружкой бокка Г зеленоватым, слегка обжигающим пойлом. Хуже всего, что по вкусу оно напоминало слабенький раствор серной кислоты.
Харт вжался поглубже в угол кабинки и открыл футляр камеры. Потом приподнял камеру над столом Г не выше, чем понадобилось для того, чтобы захватить Зеленую Рубаху в поле зрения объектива. Наклонившись к видоискателю, он поймал кафианина в фокус и тут же нажал кнопку, приводящую аппарат в действие. И, покончив с этим, принялся прихлебывать бокка.
Высидеть вот так, давясь едким пойлом и орудуя камерой, предстояло четверть часа. Четверти часа хватит за глаза. Через четверть часа Зеленая Рубаха окажется на пленке. Может, и не столь исчерпывающе, как если бы Харт применял ту же новомодную пленку, что и Анджела, но своего героя он получит.
Камера крутилась, запечатлевая физические характеристики кафианина, его манеры, любимые обороты речи, мыслительные процессы (при наличии таковых), образ жизни, происхождение, его вероятные реакции перед лицом тех или иных обстоятельств.
ьПусть не в трех измерениях,Г подумал Харт,Г пусть без проникновения в душу героя и без развернутого ее анализа, но для той халтуры, что нужна Ирвингу, сойдет и так...э
Взять этого весельчака, окружить тремя-четырьмя головорезами, выбранными наудачу из досье. Можно использовать какую-нибудь из пленок серии ьРыцарь голубой тьмыэ. Ввернуть туда что-нибудь заковыристое про сокровища, добавить капельку насилия, притом на каком-нибудь жутком фоне,Г и пожалуйста, готово, если, конечно, сочинитель не откажет...
Десять минут прошло. Осталось всего пять. Еще пять минут Г и он остановит камеру, сунет ее обратно в футляр, а футляр в карман, и выберется отсюда как можно скорее. Разумеется, стараясь не привлечь ничьего внимания.
ьА все получилось довольно просто,Г подумал он,Г много проще, чем я рассчитывал...э
Как это Анджела сказала? ьВсе нынче поумнели, даже инопланетяне...э
Осталось три минуты.
Неожиданно на стол опустилась рука и заграбастала камеру. Харт стремительно обернулся. У него за спиной, с камерой под мышкой, стоял хозяин.
ьНу и ну,Г подумал Харт,Г я так старательно следил за кафианами, что начисто забыл про этого типа!э
Г Ах, так! Г зарычал хозяин.Г Пролез сюда обманом, а теперь фильм снимаешь! Хочешь, чтобы мое заведение приобрело дурную славу?..
Харт опрометью кинулся прочь из кабинки в отчаянной надежде прорваться к двери. У него еще оставался какой-то, пусть призрачный, шанс. Но хозяин ловко подставил ему ногу. Харт упал, перекувырнувшись через голову, проехал по полу, сшибая мебель, и очутился под столом.
Кафиане вскочили с мест и как по команде уставились на него. По ним было видно, что они не возражали бы, если бы он свернул себе шею.
Хозяин что было силы швырнул камеру себе пор ноги. С тяжким скрежущим стоном она разлетелась на куски. Пленка выпала из кассеты и зазмеилась по полу. Откуда-то, дзенькнув, вывалилась пружина, впилась в пол торчком и задрожала.
Харт изловчился, напрягся и выскочил из-под стола. Кафиане двинулись на него Г не бросились, на разразились угрозами, а размеренно двинулись на него, разворачиваясь в стороны, чтобы он не пробился к выходу.
Он отступал, осторожно, шаг за шагом, а кафиане все продолжали свое неспешное наступление. И тут он прыгнул прямо вперед, нацелившись в самую середину цепи. Издав боевой клич, он наклонил голову и боднул Зеленую Рубаху точнехонько в живот. Почувствовал, как кафианин качнулся и подался вбок, и на какую-то долю секунды решил, что вырвался на свободу.
Но чья-то волосатая, мускулистая рука дотянулась до него, сгребла и швырнула наземь. Кто-то лягнул его. Кто-то наступил ему на пальцы. А кто-то вновь поставил на ноги и метнул без промаха сквозь открытую дверь на мостовую.
Он упал на спину и проехался по мостовой, крутясь как на салазках и совершенно задохнувшись от побоев. Остановился он только тогда, когда врезался в бровку тротуара напротив забегаловки, откуда его выкинули.
Кафиане всей командой сгрудились в дверях, надрываясь от зычного хохота. Они хлопали себя по ляжкам, били друг друга по спине. Они чуть не складывались пополам. Они потешались и издевались над ним. Половины их жестов он не понимал, но и остальных было довольно, чтобы похолодеть от ужаса.
Он осторожно поднялся и ощупал себя. Потрепали его основательно, понаставили шишек, изорвали одежду. Но, кажется, ему удалось избежать переломов. Прихрамывая, он попробовал сделать шаг, другой. Потом попытался пуститься бегом и, к собственному удивлению, обнаружил, что может бежать.
За его спиной кафиане все еще гоготали. Но кто возьмется предугадать, когда происшедшее перестанет казаться им просто смешным и они помчатся вдогонку, возжаждав крови?
Пробежав немного, он нырнул в переулок, который вывел его на незнакомую площадь причудливой формы. Он пересек эту площадь и, не переводя дыхания, юркнул в проходной двор Г по-прежнему бегом. В конце концов он поверил, что достиг безопасности, и в очередном переулке присел на ступеньки, чтобы отдышаться и обдумать свое положение.
Положение Г в чем, в чем, а в этом сомневаться не приходилось Г было хуже некуда. Он не только не заполучил нужного героя, но и потерял камеру, подвергся унижениям и едва не расстался с жизнью.
И он был бессилен что-либо изменить.
ьВ сущности,Г сказал он себе,Г мне еще крупно повезло. С юридической точки зрения у меня нет ни малейшего оправдания. И сам кругом виноват. Снимать героя без разрешения его прототипа значит грубо нарушить закон...э
А с другой стороны Г какой же он преступник? Разве у него было сознательное намерение нарушить закон? Его к этому вынудили. Каждый, кого удалось бы уговорить позировать в качестве героя, потребовал бы платы за труды Г платы куда большей, чем Харт был в состоянии наскрести.
И ведь он по-прежнему нуждался, отчаянно нуждался в герое! Или он найдет героя, или потерпит окончательный крах.
Он заметил, что солнце село и город погружается в сумерки.
ьВот и день прошел,Г мелькнула мысль.Г Прошел впустую, и некого винить, кроме себя самогоэ.
Проходивший мимо полицейский приостановился и заглянул в переулок.
Г Эй, ты,Г обратился он к Харту,Г ты чего здесь расселся?
Г Отдыхаю,Г ответил Харт.
Г Прекрасно. Посидел, отдохнул. А теперь шагай дальше.
Пришлось встать и идти дальше.

Он уже почти добрался до своего пристанища, как вдруг услышал плач, доносящийся из тупичка между стенкой жилого дома и переплетной мастерской. Плач был странный, не вполне человеческий Г пожалуй, и не плач даже, а просто выражение горя и одиночества.
Он придержал шаг и осмотрелся. Плач прекратился, но вскоре начался снова. Это был тихий плач, безнадежный и безадресный плач ради плача.
Он немного постоял в нерешительности и пошел своей дорогой. Но не прошел и трех шагов, как вернулся. Заглянул в тупичок Г и почти сразу зацепился ногой за что-то лежащее на земле.
Присев на корточки, он присмотрелся к тому, что лежало в тупичке, заливаясь плачем. И увидел комок Г точнее не опишешь,Г мягкий, бесформенный, скорбный комок, издающий жалобные стоны.
Харт поддел комок рукой и приподнял, с удивлением обнаружив, что тот почти ничего не весит. Крепко придерживая находку одной рукой, он другой пошарил по карманам в поисках зажигалки. Отыскал, щелкнул крышкой Г пламя еле светило, и все же он разглядел достаточно, чтобы испытать резкую дурноту. В руках у него оказалось старое одеяло с подобием лица Г лицо начало было становиться гуманоидным, но затем по каким-то причинам передумало. Вот и все, что являло собой это удивительное создание Г одеяло и лицо.
Поспешно сунув зажигалку в карман, он скорчился в темноте, ощущая, как при каждом вдохе воздух встает в горле колом. Создание было не просто инопланетным. Оно было прямо-таки немыслимым даже по инопланетным меркам. И каким, собственно, образом мог инопланетянин очутиться так далеко от космопорта? Инопланетяне редко бродят поодиночке. У них на это не остается времени корабли прибывают, загружаются чтивом и тут же, без задержки, идут на взлет. И экипажи стараются держаться поближе к ракетным причалам, чаще всего застревая в подвальчиках у реки.
Он поднялся на ноги, прижав существо к груди, словно ребенка,Г ребенок, и тот оказался бы, наверное, тяжелее,Г и ощущая телом тепло, которое существо излучало совершенно по-детски, а сердцем непривычное чувство товарищества. Секунду-другую Харт постоял в тупичке, мучительно роясь в памяти и пытаясь настичь какое-то ускользающее воспоминание. Где-то когда-то он как будто что-то слышал или читал о подобном инопланетянине. Но это, разумеется, чепуха Г инопланетяне, даже самые фантастические из них, не являются в образе одеяла с подобием лица.
Выйдя из тупичка на улицу, Харт вновь бросил взгляд на одеяло, хотел рассмотреть его получше. Но часть одеяла-тела завернулась, прикрыв лицо, и разглядеть удалось лишь смутную рябь.
Через два квартала он дотащился до ьСветлой звездочкиэ, завернул за угол к боковому подъезду и стал взбираться по лестнице. Кто-то спускался сверху, и он прижался к перилам, уступая дорогу.
Г Кемп,Г позвала Анджела Маре.Г Кемп, что у вас в руках?
Г Вот, подобрал на улице,Г объяснил Харт.
Он пошевелил рукой, и одеяло-тело соскользнуло с лица. Анджела отпрянула к перилам, одновременно поднося ладонь к губам, чтобы не закричать.
Г Кемп! Какой ужас!
Г Мне кажется, оно нездорово. Оно...
Г Что вы намерены с ним делать?
Г Не знаю,Г ответил Харт.Г Оно горько плакало. Прямо сердце разрывалось. Я не в силах был его бросить.
Г Пойду позову доктора Жуйяра.
Харт покачал головой.
Г А что толку? Он же ни черта не смыслит в инопланетянах. Кроме того, он наверняка пьян.
Г Никто не смыслит в инопланетянах,Г напомнила ему Анджела.Г Может, в центре и нашелся бы специалист...Г По ее лицу пробежало облачко.Г Но ничего, наш док изобретателен. Он нам хотя бы скажет...
Г Ладно,Г согласился Харт.Г Взгляните, может, вам и в самом деле удастся его откопать.
У себя в комнате он положил инопланетянина на кровать. Загадочное существо больше не хныкало, а закрыло глаза и, кажется, заснуло, хотя он и не мог бы поручиться за это. Он присел на край кровати и стал разглядывать своего незваного гостя Г и чем дольше разглядывал, тем меньше логики усматривал в том, что видел. Только теперь он осознал, каким тонким было это одеяло, каким легким и хрупким. Удивительное дело, как нечто столь немощное вообще ухитряется выжить, как умещаются в столь неподходящем теле все необходимые для жизни органы. Может быть, оно голодно? Но если да, то какого рода пищу оно потребляет? А если оно и вправду нездорово, то разве мыслимо надеяться его вылечить, когда ничего, ровным счетом ничего о нем не знаешь?
Что если док?.. Да нет, док знает тут не больше, чем он сам. Док Жуйяр ничем не лучше любого другого во всей округе Г перебивается с хлеба на воду, обожает, коль подвернется случай, выпить на даровщинку да еще пытается лечить больных, не имея нужных инструментов и обходясь познаниями, не обновляемыми вот уже четыре десятка лет...
На лестнице послышались шаги Г сперва легкие, а за ними тяжелые, шаркающие. Надо полагать, Анджела и Жуйяр. И уж если она разыскала его так быстро, то, может статься, он достаточно трезв и способен действовать и думать, не теряя координации.
Доктор вошел в комнату, сопровождаемый Анджелой. Поставил на пол свой саквояжик, удостоив существо на постели лишь беглым взглядом.
Г Ну, так что у нас здесь? Г произнес он, и это был, наверное, первый случай за всю его карьеру, когда затертая профессиональная фраза обрела известный смысл.
Г Кемп подобрал его на улице,Г торопливо ответила Анджела.Г Оно плакало, а теперь перестало.
Г Это что, шутка? Г спросил Жуйяр, наливаясь гневом.Г Если шутка, то, молодой человек, весьма и весьма неуместная.
Харт по своему обыкновению покачал головой.
Г Это не шутка. Я думал, что вам известно...
Г Нет, мне неизвестно,Г перебил доктор неприязненно и горько.
Он взялся за краешек одеяла, затем разжал пальцы, и существо тут же вновь шлепнулось на кровать. Доктор прошелся по комнате взад-вперед, повторил свой маршрут, потом сердито обернулся к Анджеле и Харту:
Г Вы, кажется, надеетесь, что я могу что-либо сделать,Г заявил он.Г Да, я мог бы притвориться, что произвожу осмотр. Я мог бы вести себя, как полагается врачу. Уверен, именно на это вы и рассчитывали. Что я пощупаю ему пульс, измерю температуру, взгляну на его язык и выслушаю сердце. Ну что ж, в таком случае не подскажете ли вы мне, каким образом это сделать? Где прикажете искать пульс? А если я найду пульс, то откуда мне знать, какова его нормальная частота? Допустим даже, я придумаю, как измерить температуру, но растолкуйте мне, какую температуру считать нормальной для этого страшилища? И не будете ли вы любезны сообщить мне, как, не прибегая к анатомированию, обнаружить, где у него сердце?
Подхватив саквояжик, он направился к двери.
Г Но, может, кто-нибудь другой?..Г спросил Харт самым необидным тоном.Г Может, хоть кто-нибудь знает?..
Г Сомневаюсь,Г отрезал Жуйяр.
Г Вы думаете, во всем городе нет никого, кто мог бы тут чем-нибудь помочь? Вы именно это пытаетесь мне внушить?
Г Послушайте, дорогой мой. Медики-люди лечат людей, и точка. Да и зачем требовать от нас большего? Нас что, каждый день вызывают лечить инопланетян? Никто и не ждет от нас, чтобы мы их лечили. Ну, время от времени случается, что какой-нибудь узкий специалист или ученый поинтересуются инопланетной медициной, да и то по верхам. Только по верхам и не больше. Человек тратит годы жизни на то, чтобы кое-как овладеть нашей земной медициной. Сколько же жизней понадобится, по-вашему, чтобы научиться медицине инопланетной?
Г Успокойтесь, док. Успокойтесь, вы правы.
Г И откуда вы вообще взяли, что с этим вашим существом не все в порядке?
Г Ну, как же, оно плакало, вот я и подумал...
Г А может, оно плакало от одиночества, или от испуга, или от горя? Может, оно заблудилось?
Доктор снова направился к двери.
Г Спасибо, док,Г сказал Харт.
Г Не за что.Г Старик в нерешительности застыл на пороге.Г У вас случаем не найдется доллара? Я как-то немного поиздержался...
Г Пожалуйста,Г сказал Харт, протягивая ему бумажку.
Г Завтра верну,Г пообещал Жуйяр.
И тяжело поплелся к лестнице. Анджела нахмурилась.
Г Не следовало этого делать, Кемп. Теперь он напьется, и вам придется отвечать...
Г Ну, не на доллар же,Г авторитетно возразил Харт.
Г Это по вашим понятиям. Та бурда, какую он пьет...
Г Тогда пусть его пьет, Он заслужил хоть капельку счастья.
Г Однако...Г Анджела кивнула в сторону существа на кровати.
Г Вы же слышали, что сказал док. Он не в силах ничего сделать. И никто не в силах ничего сделать. Когда оно очнется Г если очнется Г оно, быть может, само сумеет сообщить, что с ним. Но на такое я, признаться, не рассчитываю...
Он подошел к кровати и окинул распростертое на ней существо пристальным взглядом. Вид у существа был отталкивающий, даже отвратительный Г и ни на йоту не гуманоидный. И в то же время от этого ьодеяльцаэ веяло таким безотрадным одиночеством, такой беззащитностью, что у Харта перехватило дыхание.
Г Наверное, следовало оставить его в тупичке, проговорил он.Г Я ведь совсем уже пошел дальше. Но когда оно опять ударилось в плач, я не выдержал. Наверное, вообще не стоило с ним связываться. Все равно я ему ничем не помог. Если бы я его там и оставил, дело могло бы повернуться к лучшему. Может, другие инопланетяне уже взялись его искать...
Г Все вы сделали правильно,Г перебила Анджела.Г Что за манера воевать с ветряными мельницами? Г Она пересекла комнату и села в кресло. Он передвинулся к окну и мрачно взирал на городские крыши, когда она спросила: Г А с вами-то что случилось?
Г Ничего.
Г Но ваша одежда! Вы только посмотрите на свою одежду!..
Г Вышвырнули из погребка. Пытался снять фильм.
Г Не заплатив за него?
Г У меня нет денег.
Г Я же предлагала вам полсотни.
Г Знаю, что предлагали. Только я не мог их взять. Неужели вы не понимаете, Анджела? Не мог, и все тут!
Она сказала мягко:
Г Вы же так бедствуете, Кемп...
Он вскинулся, словно его ударили. Кто ее просил говорить об этом! Какое она имела право! Да она сама...
Он успел остановиться, прежде чем слова вылетели наружу.
Она имела право. Она предлагала ему полсотни Г но дело не только в деньгах. Она имела право сказать об этом потому, что понимала Г она заслужила такое право. Ведь никто в целом мире не относится к нему так искренне, как она...
Г Я не в состоянии больше писать, Анджела,Г пожаловался он.Г Как ни стараюсь, у меня ничего не выходит. Машина Г сущее барахло, пленки протерты до дыр, а иные даже залатаны...
Г Что вы сегодня ели?
Г Выпил с вами пива и еще кружку бокка.
Г Это не называется есть. Вымойтесь и переоденьтесь, потом мы с вами спустимся вниз и купим вам еды.
Г На еду у меня у самого хватит.
Г Знаю. Вы говорили про аванс от Ирвинга.
Г Это был не аванс.
Г И об этом знаю, Кемп.
Г А что будет с инопланетянином?
Г Да ничего с ним не будет Г по крайней мере за то время, какое понадобится, чтобы перекусить. Чем вы ему поможете, стоя рядом? Вы же понятия не имеете, как ему помочь.
Г Пожалуй, вы правы.
Г Разумеется, я права. А теперь ступайте и смойте грязь с лица. И не забудьте заодно вымыть уши.
В ьСветлой звездочкеэ сидел один лишь Джаспер Хансен. Они подошли и сели за тот же столик. Джаспер приканчивал блюдо свиных ножек с кислой капустой, запивая их вином, что казалось уже форменным святотатством.
Г А где остальные? Г осведомилась Анджела.
Г Тут по соседству вечеринка,Г объяснил Джаспер.Г Кто-то продал книгу.
Г Кто-то, с кем мы знакомы?
Г Да нет, черт возьми. Просто кто-то продал книгу. С каких это пор требуется официальное знакомство, чтобы прийти на вечеринку к человеку, когда тот продал книгу?
Г Я ни о чем подобном давно не слышала.
Г А кто слышал? Какой-то чудак заглянул в дверь, крикнул про вечеринку, и все сразу снялись и пошли. Все, кроме меня. Мне недосуг шляться по вечеринкам. Меня ждет работа.
Г Что, и закуска бесплатная? Г спросила Анджела.
Г Ну да. Впрочем, дело не в этом. Пусть мы достойные, уважающие себя ремесленники, а все равно каждый готов шею себе свернуть, лишь бы урвать бесплатный сандвич и стопку.
Г Времена тяжелые,Г заметил Харт.
Г Только не для меня,Г откликнулся Джаспер.Г Я завален заказами.
Г Но заказы еще не решают главной проблемы.
Джаспер одарил его внимательным взглядом и подергал себя за подбородок.
Г А что считать главным? Г спросил он требовательно.Г Вдохновение? Преданность делу? Талант? Попробуй-ка, ответь. Мы механики, и этим все сказано. Наш удел Г машины и пленки. Мы должны поддерживать массовое производство, запущенное двести лет назад. Конечно, оно механизировано, иначе оно не стало бы массовым, иначе нельзя было бы производить рассказы и романы даже при полнейшем отсутствии таланта. Это наша работа Г выдавать тонны хлама для всей распроклятой Галактики. Чтобы у них там дух захватывало от похождений щелеглазой Энни, королевы космических закоулков. И чтобы ее ненаглядный, вчера прошитый шестью очередями, сегодня был бы жив и здоров, а завтра снова прошит навылет, и вновь заштопан на скорую руку, и...
Джаспер достал вечернюю газету, раскрыл ее и саданул по странице кулаком.
Г Видели? Г спросил он,Г Так прямо и назвали: ьКлассикэ. Гарантированно не сочиняет ничего, кроме классики...
Харт вырвал газету из рук Джаспера, и точно там была статья на целую полосу и в центре снимок, а на снимке Г тот самый изумительный сочинитель, который он, Харт, разглядывал сегодня в салоне.
Г В скором будущем,Г заявил Джаспер,Г единственным требованием в творчестве останется простейшее: имей кучу денег. Имеешь Г тогда пойди и купи машину вроде этой и прикажи ей: ьСочини мне рассказэ, потом нажми кнопку или поверни выключатель, а может, просто пни ее ногой, и она выплюнет твой рассказ готовеньким вплоть до последнего восклицательного знака.
Раньше еще изредка удавалось купить подержанную машину, скажем, за сотню долларов и вытрясти из нее какое-то число строк Г пусть не первоклассных, но находящих спрос. Сегодня надо выложить бешеные деньги за машину да еще купить дорогую камеру и бездну специальных фильмов и перфолент. Придет день,Г изрек он,Г и человечество перехитрит само себя. Придет день, когда мы замеханизируемся до того, что на Земле не останется места людям, только машинам.
Г Но у вас-то дела идут неплохо,Г заметила Анджела.
Г Это потому, что я вожусь со своей машиной с утра до ночи. Она не дает мне ни минуты покоя. Моя комната теперь не то кабинет, не то ремонтная мастерская, и я понимаю в электронике больше, чем в стилистике.
Подошел, волоча ноги, Блейк и рявкнул:
Г Что прикажете?
Г Я сыта,Г ответила Анджела,Г мне только стакан пива.
Блейк повернулся к Харту;
Г А для вас?
Г Дайте мне то же, что и Джасперу, но без вина.
Г В долг не дам.
Г Кто, черт побери, просит у вас что-нибудь в долг? Или вы надеетесь, что я заплачу вам раньше, чем вы принесете еду?
Г Нет,Г огрызнулся Блейк.Г Но вы заплатите мне сразу же, как только я ее принесу.
Он отвернулся и зашаркал прочь.
Г Придет день,Г продолжал Джаспер,Г когда этому наступит конец. Должен же когда-то наступить конец, и мы, по-моему, подошли к нему вплотную. Механизировать жизнь можно лишь до какого-то предела. Передать думающим машинам можно многие виды деятельности, но все-таки не все. Кто из наших предков мог бы предположить, что литературное творчество будет низведено к инженерным закономерностям?
Г А кто из наших предков,Г подхватил Харт, мог бы догадаться, что земная культура трансформируется в чисто литературную? Но ведь сегодня именно так и произошло. Конечно, существуют заводы, где строят для нас машины, и лесосеки, где валят деревья, чтобы превратить их в бумагу, и фермы, где выращивают пищу, существуют и другие профессии и ремесла, нужные для поддержания цивилизации. Но если брать в общем и целом, то Земля сегодня сосредоточила свои усилия на производстве беспрерывного потока литературы для межзвездной торговли.
Г А восходит все это,Г сказал Джаспер,Г к одной нашей занятной особенности. Казалось бы, невероятно, что подобная особенность послужит нам на пользу, но факт есть факт. На нашу долю выпало уродиться лжецами. Единственными на всю Галактику. На всех бесчисленных мирах правду почитают за универсальную постоянную, мы Г единственное исключение.
Г Вы судите чересчур сурово,Г протестующе сказала Анджела.
Г Пусть сурово, тут уж ничего не поделаешь. Мы могли бы стать величайшими торгашами и обобрали бы всех остальных до нитки, пока те только еще соображали бы, что к чему. Свой талант к неправде мы могли бы использовать тысячью разных способов и, не исключаю, даже сберегли бы в целости свои головы. Но мы нашли этому таланту уникальное, абсолютное по безопасности применение. Ложь стала нашей продажной добродетелью. Теперь нам дозволено лгать вволю, всласть Г любую ложь съедят на корню. Никто, кроме нас, землян, нигде и никогда не пробовал сочинять литературу Г ни ради развлечения, ни ради морали, ни во имя какой-либо другой цели. Не пробовал потому, что литература неизбежно означает ложь, а мы, оказывается, единственные лжецы на всю Вселенную...
Блейк принес пиво для Анджелы и свиные ножки для Харта. Пришлось рассчитаться с ним не откладывая.
Г У меня остался еще четвертак,Г удивился Харт.Г Есть у вас какой-нибудь пирог?
Г Яблочный.
Г Тащите порцию, плачу авансом.
Г Вначале,Г не унимался Джаспер,Г рассказы передавали из уст в уста. Потом записывали от руки, а теперь изготовляют на машинах. Но, разумеется, это тоже не вечно. Найдется еще какой-нибудь хитрый метод. Какой-нибудь иной, лучший путь. Какой-нибудь принципиально новый шаг.
Г Я согласился бы на все,Г объявил Харт.Г На любой метод, на любой путь. Я бы даже стал писать от руки, если бы надеялся, что у меня купят написанное.
Г Как вы можете! Г вознегодовала Анджела.Г По-моему, на эту тему шутить и то неприлично, С подобной шуткой можно еще смириться, пока мы втроем, но если я когда-нибудь услышу...
Харт замахал руками.
Г Забудем об этом. Извините, сморозил глупость,
Г Разумеется, литературный экспорт,Г продолжал Джаспер,Г серьезное доказательство ума человека, приспособляемости и находчивости человечества. Ну, не смешно ли: методы большого бизнеса применяются к профессии, которая от века считалась совершенно индивидуальной. Но ведь получается! Не сомневаюсь, что рано или поздно сочинительское дело будет и впрямь поставлено на конвейер и литературные фабрики станут дымить в две смены...
Г Ну нет,Г вмешалась Анджела.Г Тут вы ошибаетесь, Джаспер. При всей механизации наша профессия требует одиночества, как никакая другая.
Г Верно,Г согласился Джаспер.Г И, признаться, я лично от одиночества ничуть не страдаю. Наверное, должен бы страдать, но не страдаю.
Г Что за гнусный способ зарабатывать себе на жизнь! Г воскликнула вдруг Анджела с ноткой горечи в голосе.Г Чего мы, в сущности, добиваемся?
Г Делаем людей счастливыми Г если, конечно, именовать всех наших читателей людьми. Обеспечиваем им развлечение.
Г А заодно внушаем высокие идеалы?
Г Бывает, что и идеалы тоже.
Г Это еще не все,Г сказал Харт.Г Не только обеспечиваем, не только внушаем. Мы ведем самую невинную с виду и самую опасную по существу экспансию за всю историю человечества. Старые авторы, до первых космических полетов, славили дальние странствия и завоевание Галактики, и я лично думаю, что славили оправданно. Но главную возможность они проглядели начисто. Они, пожалуй, и не могли предвидеть, что нашим оружием в покорении иных миров станут не крейсеры, но книги. Мы подрываем галактические устои нескончаемым потоком человеческой мысли. Наши слова проникают в такие бездны Вселенной, куда никогда не добрались бы наши корабли.
Г Вот именно, это я и хотел сказать! Г торжествующе вскричал Джаспер.Г Ты попал в самую точку. Но если уж рассказывать Галактике байки, пусть это будут наши, человеческие байки. Если навязывать инопланетянам билль о добродетелях, пусть это будут наши, человеческие добродетели. Как прикажете сохранить их человеческий смысл, если изложение мы перепоручаем машинам?
Г Но ведь машины-то человеческие,Г возразила Анджела.
Г Машина не может быть полностью человеческой. По самой своей природе машина универсальна. Она с равным успехом может быть земной и кафианской, построенной на Альдебаране или в созвездии Дракона. И это бы еще полбеды. Мы позволяем машине устанавливать норму. С точки зрения механики достоинство заключается в том, чтобы ввести шаблон. А в литературных вопросах шаблон Г требование убийственное. Шаблон не способен измениться. Одни и те же ветхие сюжеты используются под разными соусами снова и снова, до бесконечности. Может статься, в данный момент расы, которые нас читают, еще не видят в шаблоне греха, поскольку пока не развили в себе ничего даже отдаленно напоминающего критическую способность. Но мы-то должны видеть! Должны хотя бы ради простой профессиональной гордости, которую мы предположительно еще не утратили. В том-то и состоит беда машин, что они уничтожают в нас эту гордость. Некогда сочинительство было искусством. Теперь оно таковым не является. Книги выпускаются на машинах, как типовые стулья. Пусть даже неплохие стулья, вполне пригодные для того, чтобы на них сидеть, но не отличающиеся друг от друга ни красотой, ни мастерством сборки, ни...
Дверь с грохотом распахнулась, и по полу загремели тяжелые шаги. На пороге вырос Зеленая Рубаха, а за его плечами, дьявольски усмехаясь, сгрудилась вся команда кафиан.
Зеленая Рубаха придвинулся к столику, сияя радостью и приветственно раскинув руки. Остановившись подле Харта, пришелец похлопал его увесистой ладонью по плечу.
Г Ты меня помнить, нет? Г осведомился он, медленно и старательно подбирая слова.
Г Конечно,Г ответил Харт, поперхнувшись.Г Конечно, я вас помню. Разрешите представить вам мисс Маре и мистера Хансена.
Зеленая Рубаха произнес с заученной правильностью:
Г Счастлив быть знаком, уверяю вас.
Г Присаживайтесь,Г пригласил Джаспер.
Г Очень рад,Г сказал Зеленая Рубаха и сел, подтащив к себе стул. При этом ожерелья у него на шее мелодично звякнули.
Один из кафиан с пулеметной скоростью прострекотал что-то на своем языке. Зеленая Рубаха ответил отрывисто и махнул в сторону двери. Все кафиане, кроме него, вышли из бара.
Г Он быть обеспокоен,Г пояснил Зеленая Рубаха.Г Мы замедлять Г как это сказать Г мы задерживать корабль. Они без нас улететь отнюдь не могут. Но я указал ему не беспокоиться. Капитан будет рад, что мы замедлять корабль, когда увидит, кого мы привели.Г Он наклонился и похлопал Харта по колену.Г Я тебя искать,Г сообщил он.Г Искать широко и долго.
Г Это что еще за шут гороховый? Г спросил Джаспер.
Г Шут гороховый? Г переспросил кафианин, насупившись.
Г Титул, означающий крайнюю степень уважения,Г поспешно заверил Харт.
Г Ясно,Г сказал Зеленая Рубаха.Г Вы все писать истории?
Г Да. Все трое.
Г Но ты писать лучше всех?
Г Ну, знаете,Г пролепетал Харт,Г я бы так не сказал. Видите ли...
Г Ты писать выстрелы и погони? Бах-бах, тра-тата-та?
Г Н-да. Виноват, действительно приходится.
Зеленая Рубаха засмущался и произнес виновато:
Г Знать я раньше, разве посметь бы мы выбросить тебя из таверны? Это было очень смешно. Мы же не знать, что ты пишешь истории. Когда узнать, кто ты, то побежать тебя ловить. Но ты убегать и прятаться.
Г Что тут все-таки происходит? Г поинтересовалась Анджела.
Кафианин зычно кликнул Блейка.
Г Обслужить,Г распорядился он.Г Эти люди мои друзья. Подать им лучшее, что у вас есть.
Г Лучшее, что у меня есть,Г отозвался Блейк ледяным тоном,Г это ирландский виски по доллару за стопку.
Г Монет у меня много,Г заверил Зеленая Рубаха.Г Ты подать это, что я не могу повторить, и ты получить, что просишь.Г Он обернулся к Харту. Я приготовить тебе новость, мой друг. Мы очень любим писателей, которые умеют писать бах-бах. Мы читаем их всегда-всегда. Получаем большое возбуждение.
Джаспер захохотал. Зеленая Рубаха резко повернулся, удивленный, и его кустистые брови соприкоснулись.
Г Это он от счастья,Г поторопился разъяснить Харт.Г Он обожает ирландский виски.
Г Прекрасно,Г заявил Зеленая Рубаха, просияв.Г Вы пить, что пожелаете. Я платить монету. Это Г как это сказать Г за мной.Г Когда Блейк принес виски, кафианин заплатил ему и добавил: Г Подать сюда сосуд целиком.
Г Сосуд?
Г Он имеет в виду бутылку.
Г Это же двадцать долларов! Г воскликнул Блейк.
Г Ясно,Г сказал Зеленая Рубаха и заплатил.
Они выпили виски, и кафианин вновь повернулся к Харту: Г Моя новость, что тебе ехать с нами.
Г Как ехать? Куда? На корабль?
Г На нашей планете никогда нет настоящего живого писателя. Ты будешь очень доволен. Только оставаться с нами и писать для нас.
Г Ну,Г промямлил Харт,Г я не вполне уверен...
Г Ты пытаться снять фильм. Хозяин таверны объяснять нам про это. Объяснять, что это против закона. Сказать, что если я подать жалобу, получаются большие неприятности.
Г Не ходите с ними, Кемп,Г забеспокоилась Анджела.Г Не позволяйте этому чудовищу запугать вас. Мы заплатим за вас штраф.
Г Мы не подавать жалобу,Г кротко вымолвил Зеленая Рубаха.Г Мы просто вернуться туда с тобой вместе и разнести там все ко всем чертям.
Блейк притащил бутылку и с грохотом поставил ее в центр стола. Кафианин подхватил бутылку и наполнил стопки до краев.
Г Выпить,Г предложил он и первым подал пример.
Харт выпил следом за ним, и кафианин сразу же снова наполнил стопки. Харт приподнял свою и стал вертеть ее в пальцах.
ьДолжен же существовать выход даже из такого дурацкого положения,Г уговаривал он себя.Г Ну, не чепуха ли, что этот громогласный варвар с одного из самых дальних солнц является в бар, как к себе домой, и требует от тебя, чтобы ты отправился вместе с ним! Однако не затевать же драку Г невелик расчет, когда на улице поджидает еще целая банда кафиан...э
Г Я объяснять тебе все,Г произнес Зеленая Рубаха.Г Я очень постараюсь объяснять, чтобы ты... чтобы ты...
Г Осмыслил,Г подсказал Джаспер Хансен.
Г Спасибо, человек по имени Хансен. Чтобы ты осмыслил. Мы покупать истории совсем недавно. Многие другие расы покупать их давно, но для нас это ново и очень удивительно. Это выводит нас Г как это сказать Г из самих себя. Мы покупать много вещей с разных звезд, полезных вещей, вещей подержать в руках, понять и применить. Но от вас мы покупать путешествия в дальние места, представления о великих подвигах, мысли о великих материях.Г Он еще раз наполнил стопки по кругу и осведомился: Г Все трое осмыслили? А теперь,Г добавил он, когда они кивнули,Г теперь давай идем...
Харт медленно встал.
Г Кемп, не ходите! Г вскрикнула Анджела.
Г Ты закрой рот,Г распорядился Зеленая Рубаха.
Харт переступил порог и очутился на улице. Остальное кафиане мгновенно высыпали из темных переулков и окружили его со всех сторон.
Г Давай нажимать! Г радостно поторапливал Зеленая Рубаха.Г Наши соплеменники даже но догадываться, что их ждет!..
На полпути к реке Харт внезапно замер посреди улицы.
Г Нет, не могу.
Г Что не могу? Г спросил кафианин, подталкивая его сзади.
Г Я позволил нам думать,Г сказал Харт,Г что я тот самый, кто вам нужен. Позволил, потому что хотел увидеть вашу планету. Но это нечестно. Я не тот, кто вам нужен.
Г Ты писать бах-бах или нет? Ты выдумывать погони и выстрелы?
Г Конечно, да. Но мои погони Г не самого высшего сорта. Не такие, от которых никак не оторваться. Есть человек, у которого это выходит лучше.
Г Такого нам и надо,Г ответил Зеленая Рубаха.Г Можешь ты сказать, где его найти?
Г Это просто. Он сидел с нами за одним столом.
Г Тот, кто был так счастлив, когда вы заказали виски.
Г Ты про человека по имени Хансен?
Г Про него, именно про него.
Г Он тоже писать бах-бах, тра-та-та?
Г Много лучше, чем я. Он по этой части гений.
Зеленая Рубаха преисполнился благодарности. В знак чрезвычайного расположения он притянул Харта к себе.
Г Ты честный,Г говорил он.Г Ты хороший. Ты такой молодец сказать нам.
В доме через улицу с шумом отворилось окно, и из окна высунулся мужчина.
Г Если вы немедленно не разойдетесь по домам,Г завопил он,Г я позову полицию!
Г Значит, мы нарушить мир,Г вздохнул Зеленая Рубаха.Г Что за странные у вас законы! Г Окно с шумом затворилось. Кафианин дружелюбно возложил руку Харту на плечо.Г Мы обожатели погонь и выстрелов,Г торжественно произнес он.Г Нам нужен высший сорт. Мы объявляем вам спасибо. Мы отыщем человека по имени Хансен.
Он повернулся и понесся обратно, а за ним вся его компания.
Харт стоял на углу и смотрел им вслед. Сделал глубокий вдох, а затем медленный выдох.
ьВ сущности, добиться своего оказалось совсем нетрудно, подумал он,Г стоило лишь найти правильный подход. И любопытнее всего, что подход-то подсказал мне не кто иной, как Джаспер. Как это он утверждал недавно? Правду почитают за универсальную постоянную. Мы Г единственные лжецы на всю Вселенную...э
Джасперу его откровения вышли боком. По правде говоря, Харт сыграл с ним довольно злую шутку. Но ведь он и сам хотел уехать в отпуск, не так ли? Ну, вот ему и вышла увеселительная прогулочка, какие, право же, предлагаются не каждый день. Он отказал собрату в разрешении воспользоваться машиной, он расхохотался оскорбительно, когда кафианин помянул про выстрелы и погони. Если уж кто и напрашивался на такую шутку, то именно Джаспер Хансен.
А превыше любых оскорблений то, что он постоянно держал свою дверь на замке и тем самым выказывал высокомерное недоверие по отношению к коллегам-писателям.
Харт в свою очередь повернулся и пошел скорым шагом в сторону, противоположную той, где скрылись кафиане. Со временем он, конечно, явится домой Г но не теперь. Это не к спеху Г пусть сначала шум, поднятый ими, хоть немного уляжется.

Наступил рассвет, когда Харт поднялся по лестнице на седьмой этаж и прошел коридором к двери Джаспера Хансена. Дверь, как водится, была заперта. Но Харт достал из кармана тонкую стальную пружинку, подобранную на свалке, и принялся осторожно орудовать ею. Не прошло и десяти секунд, как замок щелкнул и дверь открылась.
Сочинитель притаился в углу, блестящий и ухоженный. Полностью перепаянный, как подтвердил сам Джаспер. Если кто-нибудь другой попробует работать на нем, то либо машину сожжет, либо себя угробит. Но это, конечно, пустые разговоры, ширма для маскировки тупого, свинского эгоизма.
ьНедели две, не меньшеэ,Г сказал себе Харт.Г Если подойти к делу с умом, то машина будет в его распоряжении по крайней-мере недели две. Трудностей не предвидится. Все, что потребуется от него, соврать, что Джаспер разрешил ему пользоваться машиной в любое время. А если он успел составить себе правильное мнение о кафианах, сам Джаспер вернется не скоро.
Однако так или иначе двух недель хватит за глаза. За две недели, работая день и ночь, он сумеет выдать достаточно страниц, чтобы купить себе новую машину.
Он не спеша пересек комнату и пододвинул к себе стул, стоящий перед сочинителем. Сел поудобнее, протянул руку и погладил инструмент по панели. Машина была хоть куда. Она выпекала кучу материала Г добротного материала. Джаспер не знал отбоя от покупателей.
Г Милый старик сочинитель,Г произнес вслух Харт.
Он опустил палец на центральный выключатель и перекинул язычок. Ничего не случилось. Удивленный, он выключил машину, затем включил снова. Опять ничего. Тогда он торопливо вскочил на ноги Г проверить, подключена ли машина к сети. Она не была подключена, ее нельзя было подключить к сети! От изумления Харт на мгновение словно прирос к полу.
ьМашина полностью перепаянаэ,Г утверждал Джаспер. Перепаяна так искусно, что обходится совсем без тока?
Но это же невозможно. Это попросту немыслимо! Непослушными руками он приподнял боковую панель и уставился внутрь машины.
Внутри царил совершенный хаос. Половина ламп отсутствовала вчистую, половина перегорела. Схема во многих местах распаялась и висела клочьями. Весь блок реле был густо присыпан пылью. Хваленая машина на деле представляла собой груду металлолома.
Харт поставил панель на место, ощущая внезапную дрожь в пальцах, попятился назад и натолкнулся на стол. Судорожно схватился за край стола и сжал доску что было сил, пытаясь утихомирить дрожащие руки, унять бешеный гул в висках.
Машина Джаспера вовсе не была перепаяна. На ней вообще нельзя было работать. Не удивительно, что он держал дверь на замке. Он жил в смертельном страхе, что кто-нибудь вызнает его жуткую тайну: Джаспер Хансен писал от руки!.
И теперь, несмотря на злую шутку, сыгранную с достойным человеком, положение самого Харта оказывалось ничуть не веселее, чем прежде. Перед ним стояли те же старые проблемы, и не было никакой надежды их разрешить. В его распоряжении оставалась та же разбитая машина и ничего больше. Пожалуй, для него и впрямь было бы лучше улететь на звезду Каф.
Он подошел к двери, повременил минутку и обернулся. Со стола едва заметно выглядывала пишущая машинка, заботливо погребенная под кучей бумаг и бумажек, чтобы создавалось впечатление, что ее никогда и не трогали.
И тем не менее Джаспер печатался! Он продавал чуть ли не каждое написанное слово. Продавал! Горбился ли над столом с карандашом в руке, выстукивал ли букву за буквой на оснащенной глушителем пишущей машинке, но Г продавал. Продавал, вообще не включая сочинитель. Наводил на панели глянец, чистил и полировал их, но под панелями-то было пусто! А он все равно продавал, прикрываясь машиной как щитом от насмешек и ненависти остальных, многоречивых и бездарных, слепо верующих в мощь металла и магию громоздких приспособлений.
ьВначале рассказы передавали из уст в уста,Г говорил Джаспер накануне вечером.Г Потом записывали от руки, а теперь изготовляют на машинахэ.
И задавал вопрос: что же завтра? Задавал с таким видом, словно не сомневался, что существует некое ьзавтраэ.
ьЧто же завтра?э Г повторил Харт про себя. Разве это предел возможностей человеческих Г движущиеся шестерни, умные стекло и металл, проворная электроника?
Ради собственного достоинства Г просто ради сохранения рассудка Г человек обязан отыскать какое-то ьзавтраэ. Механические решения по самой своей природе Г решения тупиковые. Разрешается умнеть до определенной степени Г и не больше. Разрешается добираться до заданной точки Г и не дальше.
Джаспер понял это. Джаспер нашел выход. Разобрал механического помощника и вернулся вспять, к работе вручную.
Если только продукт мастерства приобрел экономическую ценность, человек непременно изыщет способ производить этот продукт в изобилии. Были времена, когда мебель изготовляли ремесленники, изготовляли с любовью, которая делала ее произведением искусства, горделиво не стареющим на протяжении многих поколений. Затем на смену мастерам пришли машины, и человек стал выпускать мебель чисто функциональную, не претендующую на длительный век, а уж о гордости что и говорить.
И литература последовала по тому же пути. В ней не сохранилось гордости. Она перестала быть искусством и превратилась в предмет потребления.
Что же делать человеку в такую эпоху? И что он может сделать? Закрыться на ключ, как Джаспер, и в одиночестве трудиться час за часом, остро и горько ощущая свое несоответствие эпохе и мучаясь этим несоответствием день и ночь?
Харт вышел из комнаты со страдальческим выражением на лице. Подождал секунду, пока язычок замка, щелкнув, не стал на место. Потом добрался до лестничной площадки и медленно поднялся к себе.

Инопланетянин Г одеяло с лицом Г по-прежнему лежал на кровати. Но глаза его были теперь открыты, и он уставился на Харта, как только тот вошел и затворил за собой дверь.
Харт застыл, едва переступив порог, и неприютная посредственность комнаты, откровенная ее бедность и убожество буквально ошеломили его. Он был голоден, томился тоской и одиночеством, а сочинитель в углу, казалось, потешался над ним.
Сквозь распахнутое окно до него донесся гром космического корабля, взлетающего за рекой, и гудок буксира, подводящего судно к причалу.
Он поплелся к кровати.
Г Подвинься, ты,Г бросил он инопланетянину, раскрывшему глаза еще шире, и упал рядом. Повернулся к одеялу-лицу спиной и скрючился, подтянув колени к груди.
Круг замкнулся: он вернулся к тому же, с чего начал вчера утром. У него по-прежнему не было пленок, чтобы выполнить заказ Ирвинга. В его распоряжении была все та же обшарпанная, поломанная машина. У него не осталось даже камеры, и он не представлял себе, у кого одолжить другую. Впрочем, что за резон одалживать, если нет денег заплатить герою? Один раз он уже пробовал снять фильм исподтишка, больше не станет. Не стоит дело того, чтобы рисковать тюрьмой на три, а то и на четыре года.
ьМы обожатели погонь и выстрелов,Г так, помнится, выразился кафианин, которого он окрестил Зеленой Рубахой.Г От вас мы покупать путешествия в дальние местаэ.
Для Зеленой Рубахи искомое Г бах-бах, тра-тата-та, выстрелы и погони; для жителей других планет это могут оказаться сочинения какого-то иного свойства Г раса за расой присматривались к странному предмету экспорта с Земли и открывали в нем для себя неведомый ранее, зачарованный мир.
ьДальние местаэ, скрытые возможности игры ума, а то и приливы чувств. Различия в облике, видимо, не играли здесь особой роли.
Анджела утверждает, что литература Г гнусный способ зарабатывать себе на жизнь. Но это она сгоряча. Все писатели изредка провозглашают одно и то же. Испокон веков представители любых профессий, мужчины и женщины в равной мере, в недобрый час непременно заявляют, что их профессия Г гнусный способ зарабатывать себе на жизнь. Они, конечно, искренне верят в то, что говорят, но во все другие часы и дни помнят, что вовсе она не гнусная, а, напротив, очень и очень важная.
И сочинительство тоже важно, более того Г чрезвычайно важно. Не только потому, что дарит кому-то ьпутешествия в дальние местаэ, но потому, что сеет семена Земли Г семена земной мысли и земной логики Г среди бесчисленных звезд.
ьА они там ждут,Г подумал Харт,Г ждут рассказов, которые я теперь никогда не напишу...э
Он мог бы, конечно, попытаться писать, несмотря ни на что. Он мог бы даже поступить, как Джаспер, исступленно скрести пером, подавляя чувство стыда, ощущая собственный анахронизм и несовершенство, страшась того неотвратимого дня, когда кто-то выведает его секрет, догадается по известной эксцентричности стиля, что это создано не машиной.
И все же Джаспер, вне всякого сомнения, не прав. Беда не в сочинителях и даже не в принципе механического сочинительства как таковом. Беда в самом Джаспере, в глубокой извращенности его психики, которая и сделала его мятежником. Но мятежником боязливым, маскирующимся, запирающим дверь на ключ, полирующим свой сочинитель и усердно прикрывающим пишущую машинку на столе всяким хламном, чтобы никто Г упаси бог Г не додумался, что он ею пользуется...
Харт немного согрелся, голода он уже не испытывал, и перед его мысленным взором вдруг возникло одно из тех дальних мест, на какие, видимо, и намекал Зеленая Рубаха. Небольшая рощица, и под деревьями бежит ручей. Кругом мир и спокойствие, и, пожалуй, на всем лежит печать величия и вечности, Слышно пение птиц, и вода, бегущая в мшистых берегах, издает острый, пряный запах. Он шагает среди деревьев, их готические силуэты напоминают церковные шпили. И в его мозгу сами собой рождаются слова Г слова, сцепленные так выразительно, так точно и тщательно, что никто и никогда не ошибется в их истинном значении. Слова, способные передать не только сам пейзаж, но и звуки, и запахи, и переполняющее все вокруг ощущение вечности...
Но при всей своей восхищенности он не забывает, что в этих готических силуэтах и в этом ощущении вечности таится угроза. Какая-то смутная интуиция подсказывает ему, что от рощицы надо держаться подальше. Мимолетно вспыхивает желание вспомнить, как он сюда попал,Г но памяти нет. Словно он впервые встретился с рощицей секунду-другую назад, однако он твердо знает, что шагает под испещренной солнцем листвой многие часы, а может, и дни.
Внезапно он почувствовал, как что-то щекочет ему шею, и поднял руку Г смахнуть непрошенное ьчто-тоэ прочь. Рука коснулась теплой маленькой шкурки, и он вскочил с постели, словно ужаленный. Пальцы сжались на горле инопланетянина... Он едва не сбросил эту тварь с груди, как вдруг припомнил Г с полной отчетливостью Г странное обстоятельство, которое никак не шло на ум накануне.
Пальцы расслабились сами собой, и он позволил руке опуститься. И замер подле кровати, а существо-одеяло так удобно устроилось у него на спине и плечах и обняло его за шею. Он больше не испытывал голода, не был изнурен, и томившая его тоска куда-то исчезла. Он даже не помнил своих забот, и это было самое удивительное: озабоченность давно вошла у него в привычку.
Двенадцать часов назад он стоял в тупичке с существом-одеялом на руках и силился выкопать из глубин заупрямившегося сознания объяснение внезапному и непонятному подозрению Г подозрению, что он уже где-то что-то слышал или читал о таком вот плачущем создании, какое подобрал. Теперь, когда одеяло укутало ему спину и приникло к шее, загадка разрешилась.
Не расставаясь с приникшим к нему существом, Харт решительно пересек комнату, подошел к узкой и длинной полке и снял с нее книгу. Книга была старая и затрепанная, лоснящаяся от множества прикосновений, и едва не выскользнула у него из рук, когда он перевернул ее, чтобы прочитать на корешке заглавие: ьОтрывки из забытых произведенииэ.
Он раскрыл томик и принялся перелистывать страницы. Он знал теперь, где найти то, что нужно. Он вспомнил совершенно точно, где читал о создании, прилепившемся за спиной. И довольно быстро нашел искомое Г несколько уцелевших абзацев из рассказа, написанного давным-давно и давным-давно позабытого. Самое начало он пропустил Г то, что его интересовало, шло дальше:

ьЖивые одеяла были честолюбивыми. Существа растительного происхождения, они, вероятно, лишь смутно сознавали, чего ждут. Но когда пришли люди, бесконечно долгому ожиданию настал конец. Живые одеяла заключили с людьми сделку. И в последнем счете оказались самыми незаменимыми помощниками в исследовании Галактики из всех когда-либо обнаруженныхэ.

ьВот еще когда,Г подумал Харт,Г укоренилось вековое, самонадеянное и счастливое убеждение, что человеку суждено выйти в Галактику, исследовать ее, вступить в контакт с ее обитателями и принести на каждую посещенную им планету ценности Земли...э

ьЧеловеку с живым одеялом, накинутым на плечи наподобие короткополого плаща, уже не надо было заботиться о пропитании, поскольку живые одеяла обладали чудесной способностью накапливать энергию и преобразовывать ее в пищу, потребную для организма хозяина.
В сущности, одеяло становилось почти вторым телом Г бдительным, неутомимым наблюдателем, наделенным своего рода родительским инстинктом, поддерживающим в организме хозяина нормальный обмен веществ в любой, даже самой враждебной среде, выкорчевывающим любые инфекции, исполняющим как бы три роли: матери, кухарки и домашнего врача одновременно.
Наряду с этим одеяло становилось как бы двойником хозяина. Сбросив с себя путы однообразного растительного существования, оно словно само превращалось в человека, разделяя чувства и знания хозяина, вкушая жизнь, какая и не снилась бы одеялу, оставайся оно независимым.
И словно мало было взаимных выгод, одеяла предложили людям еще и награду, своеобразное выражение признательности. Они оказались неуемными выдумщиками и рассказчиками. Они были способны вообразить себе все что угодно без всяких исключений. Ради развлечения своих хозяев они готовы были часами рассказывать затейливые небылицы, предоставляя людям защиту от скуки и одиночества...э

Там было и еще что-то, но Харт уже не стал читать дальше. Вернувшись к самому началу отрывка, он прочел: ьАвтор неизвестен. Примерно 1956 годэ.
1956-й? Так давно? Как же мог кто бы то ни было в 1956 году узнать об этом?
Ответ ясен как день: не ног.
Не мог никоим образом. Просто-напросто выдумал. И попал, что называется, в самую точку. Кто-то из ранних авторов научной фантастики обладал поистине вдохновенным воображением.
Под сенью рощицы движется нечто несказанной красоты. Не гуманоид, не чудовище Г нечто, не виданное прежде никем из людей. И невзирая на всю его красоту, в нем таится грозная опасность, от него надо, не теряя ни секунды, спасаться бегством.
Харт чуть не кинулся спасаться бегством и... очнулся посреди собственной комнаты.
Г Ладно,Г сказал он одеялу.Г Давай-ка на время выключим телевизор. К этому мы еще вернемся.
ьМы вернемся к этому,Г добавил он про себя,Г и напишем про это рассказ, и побываем в разных других местах, и тоже напишем про это рассказы. И мне не понадобится сочинитель для того, чтобы написать их, я смогу и сам воссоздать в словах испытанное волнение и пережитую красоту и связать их вместе лучше любого сочинителя. Я же был там собственной персоной, я сам пережил все это, и тут уж меня не собьешь...!э
Вот именно! Вот и ответ на вопрос, который Джаспер задал вечером, сидя за столиком в баре ьСветлая звездочкаэ.
ьЧто же завтра?э Г спрашивал Джаспер.
А завтра Г симбиоз между человеком и инопланетным существом, симбиоз, еще столетия назад придуманный писателем, само имя которого давно позабыто.
ьСловно сама судьба,Г размышлял Харт,Г положила руку мне на плечо и мягко подтолкнула меня вперед. Ведь это же совершенно неправдоподобно найти ответ плачущим в тупичке между стенкой жилого дома и переплетной мастерской...э
Но какое это теперь имеет значение! Важно, что он нашел ответ и принес домой, в ту минуту не вполне понимая, зачем, да и позже недоуменно спрашивая себя, чего ради. Важно, что теперь его необъяснимый поступок оправдался стократ.
Он заслышал шаги на лестнице, потом в коридоре. Встревоженный их быстрым приближением, он торопливо потянулся и сдернул одеяло с плеч. В отчаянии огляделся по сторонам в поисках укрытия для инопланетянина. Ну, конечно же,Г письменный стол! Он рывком выдвинул нижний ящик и Г даром что оно слегка сопротивлялось Г засунул одеяло туда.
И не успел даже толком прикрыть ящик, как в комнату ворвалась Анджела.
Сразу было видно, что она так и пышет негодованием.
Г Что за грязные шутки! Г воскликнула она.Г Из-за вас у Джаспера куча неприятностей!
Харт установился на нее в оцепенении.
Г Неприятностей? Вы хотите сказать, что он не улетел с кафианами?
Г Он прячется в подвале. Блейк передал мне, что он там. Я спускалась и говорила с ним.
Г Он сумел от них избавиться? Г Харт был потрясен до глубины души.
Г И еще как! Он убедил их, что им вовсе не нужен живой писатель. Он объяснил, что им нужна машина, и рассказал о сверкающем чуде Г о том самом ьКлассикеэ, что выставлен в салоне.
Г И они отправились в центр и украли ьКлассикэ?
Г Увы, пет. Если бы украли, то и горя бы мало, Но они и тут наломали дров. Чтобы добраться до машины, они разбили витрину и подняли тревогу. Теперь вся полиции города гонится за ними по пятам.
Г Но ведь Джаспер...
Г Они брали его с собой, чтобы он показал им, куда идти.
Харт немного перевел дух.
Г И теперь Джаспер прячется от слуг закона.
Г В том-то и штука, что он не знает, прятаться ему или нет. С одной стороны, полиция его, наверное, вообще не видела. С другой Г что если они сцапают кого-нибудь из кафиан и вытрясут из него всю правду? Тогда вам, Кемп Харт, придется держать ответ за многое...
Г Мне? Я-то тут при чем?..
Г А кто сказал им, что Джаспер Г тот, кто им нужен? И как только вы ухитрились заставить их поверить в такую чушь?
Г Без труда. Вспомните, что втолковывал нам Джаспер. Все, кроме нас, всегда говорят правду. Мы Г единственные, кто умеет лгать. Пока они все не поумнеют, общаясь с нами, они будут верить каждому нашему слову. Поскольку все остальные всегда говорят правду и только правду...
Г Да замолчите вы! Г перебила его Анджела.
Потом осмотрелась и спросила: Г А где ваше милое одеяльце?
Г Куда-то делось. Надо полагать, удрало. Когда я вернулся домой, его уже не было.
Г Вы хоть разобрались, что это такое?
Харт покачал головой.
Г Может, и к лучшему, что оно убежало,Г сказал он.Г Меня от него, признаться, мутило.
Г Вы что док Жуйяр. Кстати, о нем. Весь наш квартал положительно сошел с ума. Док, вдребезги пьяный, валяется в парке под деревом, и его стережет пришелец. Никого даже близко не подпускает. Не то охраняет его, не то считает своей собственностью, не поймешь.: Г А может, это один из его розовых слонов? Мерещились ему так часто, что в конце концов ожили?
Г Оно не розовое, и это не слон. Ступни у него перепончатые, непропорционально крупные, и длиннющие паучьи ноги. И вообще оно похоже на паука, а кожа вся в бородавках. Треугольная голова с шестью ротами. Глянешь Г и сразу мурашки по спине...
Харт пожал плечами. Обычных инопланетян переварить не так уж трудно, но, конечно, если такое пугало...
Г Интересно, чего оно хочет от дока.
Г Никто, по-видимому, не знает. А оно не рассказывает.
Г А если не может?
Г Все другие пришельцы могут. По крайней мере могут изъясняться настолько, чтобы их поняли. Иначе они вообще сюда не прилетали бы.
Г Звучит логично,Г согласился Харт.Г А если оно решило нализаться задаром, сидя рядом с доком и вдыхая перегар?
Г Знаете, Кемп, подчас ваши шуточки становятся совершенно непереносимыми,Г заявила Анджела.
Г Вроде намерения писать от руки.
Г Вот именно,Г подтвердила Анджела.Г Вроде намерения писать от руки. Вам известно не хуже, чем мне, что в приличном обществе о таких вещах просто не говорят. Писать от руки Г все равно что есть пальцами, или ковырять в носу, или выйти на улицу нагишом...
Г Хорошо,Г сдался Харт,Г хорошо. Больше я никогда не заикнусь об этом.
Когда она ушла, Харт опустился на стул и принялся обдумывать создавшееся положение всерьез.
Во многих отношениях он будет теперь походить на Джаспера, но можно ли возражать против этого, если он начнет писать, как Джаспер!
Придется приучиться запирать дверь. Он стал ломать себе голову: где ключ? Он никогда не пользовался ключом; теперь при первом удобном случае надо будет переворошить все в столе Г а вдруг отыщется? Если нет, придется заказать новый ключ: не хватало еще, чтобы кто-нибудь вперся в комнату без предупреждения и застал его с одеялом на плечах или с пером в руке.
ьПожалуй,Г мелькнула мысль,Г неплохо было бы переехать на новую квартиру. В самом деле, как прикажете объяснить людям, отчего я ни с того ни с сего стал запираться на ключ?э
Но даже подумать о переезде было и то нестерпимо. Пусть комнатка плохонькая, он к ней привык, и она подчас казалась ему почти родным домом. А что если, когда он успешно продаст первые две-три вещи, потолковать с Анджелой и выяснить, как она отнесется к предложению переехать вместе с ним?
Анджела Г славная девочка, но можно ли просить девушку связать свою судьбу с человеком, который сам не ведает, на что в следующий раз купить себе хлеба? Однако теперь, даже если он не продаст ни строчки, заботиться о хлебе насущном ему больше не придется.
ьЛюбопытно,Г подумал он вскользь,Г можно ли поделить одеяло как кормильца на двоих? И удастся ли в конце концов внятно объяснить все это Анджеле?..э
Но как, скажите на милость, ухитрился тот забытый автор в далеком 1956-м додуматься до такого? И сколько еще шальных идей, рожденных причудливой игрой ума и парами виски, могут на поверку оказаться правильными?
Мечта? Озарение? Проблеск грядущего? Не важно, что именно: просто человек подумал об этом, и оно сбылось. Сколько же других небылиц, о которых люди думали в прошлом и подумают в будущем, в свой срок тоже обернутся истиной?
Догадка даже испугала его.
Те самые ьпутешествия в дальние местаэ. Полет воображения. Влияние печатного слова, сила мысли, определяющая это влияние. ьКниги куда опаснее крейсеровэ,Г сказал он вчера. Как он был прав, как бесконечно прав!..
Он поднялся, пересек комнату и встал перед сочинителем. Тот злобно оскалился. В ответ Харт показал машине язык и произнес:
Г Вот тебе!
Тут он услышал за спиной легкий шелест и поспешно обернулся. Одеяло ухитрилось каким-то образом просочиться из ящика и устремилось к двери, опираясь на нижние складки своего хрупкого тельца. На ходу оно колыхалось и дергалось, словно раненый тюлень.
Г Эй, ты! Г завопил Харт и потянулся следом.
Но поздно. В дверях стояло чудище Г другого слова не подберешь. Одеяло подскочило к нему, быстро скользнуло вверх и распласталось у него на спине.
Чудище, обращаясь к Харту, прошипело:
Г Я потерял это. Вы были добры отыскать. Благодарю...
Харт утратил дар речи.
И было от чего. Ни дать ни взять Г тот самый пришелец, которого Анджела видела рядом с доктором, только еще более страшный, чем по описанию.
Он стоял на перепончатых лапах втрое большего размера, чем нужно было по росту,Г казалось, он надел снегоступы. И еще у него был хвост, неизящно загнутый до середины спины. И еще дынеобразная голова с треугольным лицом и шестью рогами, а на кончик каждого из шести рогов был насажен вращающийся глаз.
Чудище залезло в сумку, которая, видимо, являлась частью его тела, и вытащило пачку банкнот.
Г Небольшая награда,Г возвестило оно и кинуло банкноты Харту. Тот машинально протянул руку и подхватил их.Г Мы уходим вдвоем,Г добавило оно, помолчав.Г Мы уносим в нашей памяти добрые мысли...
Оно совсем уже переступило порог, когда протестующий вопль Харта заставил его обернуться.
Г Да, благородный сэр?
Г Это Г одеяло Г эта шутка, которую я нашел... Что это?
Г Мы ее сделали.
Г Но она живая, и кроме того...
Чудище только усмехнулось в ответ.
Г Вы такие умные люди. Вы сами ее придумали. Много времен назад.
Г Неужели тот самый рассказ?
Г Непременно. Мы про нее прочитали. Мы ее сделали. Очень умная мысль.
Г Не хотите же вы сказать, что и в самом деле...
Г Мы биологи. Как вы назвали бы такую науку Г биологическая инженерия...
Чудище повернулось и двинулось прочь по коридору. Харт крикнул вдогонку:
Г Эй, минуточку! Постойте! Одну мину...
Но оно удалялось очень ходко и не остановилось.
Харт, грохоча каблуками, припустил за ним. Добежав до площадки, глянул через перила, никого не увидел.
И все равно устремился вниз, перескакивая через три ступеньки и решительно пренебрегая всеми правилами безопасности.
Он не догнал пришельца. Выскочив из дома на улицу, он притормозил и осмотрелся по сторонам, но от незваного гостя не осталось и следа Г исчез, как в воду канул.
Тогда Харт полез в карман и ощупал пачку банкнот, пойманных налету. Вытащил ее целиком Г она оказалась толще, чем ему помнилось. Сорвав эластичную опояску, он взглянул на деньги повнимательнее. Достоинство верхней купюры, в галактических кредитах, оказалось таково, что Харт едва устоял на ногах. Он быстро перелистал всю пачку Г другие купюры были вроде бы того же достоинства.
При одной мысли о подобном богатстве Харт задохнулся и перелистал пачку еще раз. Нет, он не ошибся Г купюры действительно были одного достоинства. Проделал в уме беглый подсчет Г результат получился прямо-таки ошеломляющим. Даже если считать в кредитах, а каждый кредит при обмене равнялся примерно пяти земным долларам.
Ему случалось видеть кредиты и раньше, но до сих пор не доводилось держать их в руках. Они служили основой галактической торговли и широко применялись в межзвездных банковских операциях, а в повседневное обращение если и попадали, то редко. Он взвесил их в руке и внимательно рассмотрел Г да, они были прекрасны.
ьЧуДище, по-видимому, безмерно ценит свое одеяло,Г подумал он,Г если отвалило такую фантастическую сумму за то, что кто-то элементарно позаботился о немэ. Хотя, если разобраться, это не единственно возможное объяснение. Уровень благосостояния от планеты к планете разнится чрезвычайно сильно, и богатство, которое он сейчас держал в руках, владелец одеяла, быть может, предназначал на мелкие расходы...
С удивлением Харт обнаружил, что не ощущает ни особого волнения, ни счастья, как по идее должно было бы быть. Единственное, о чем он, кажется, еще способен был думать,Г что одеяло для него потеряно.
Он запихнул деньги в карман и перешел через улицу в маленький парк. Жуйяр уже проснулся и сидел на скамейке под деревом. Харт присел рядом.
Г Как чувствуете себя, док? Г спросил он.
Г Превосходно, сынок,Г отвечал старик.
Г Видели вы пришельца, похожего на паука в снегоступах?
Г Был тут один какой-то не так давно. Просыпаюсь я Г а он меня ждет. Хотел узнать про ту штуку, что вы нашли.
Г И вы сказали?
Г Конечно. А почему бы и нет? Он объяснил, что разыскивает ее. Я подумал, что вы будете счастливы сбыть ее с рук.
Какое-то время оба сидели молча. Потом Харт спросил:
Г Док, что бы вы сделали, если бы получили миллиард долларов?
Г Я,Г ответил доктор без малейшего колебания,Г я бы упился до смерти. Да, сэр, я бы упился до смерти настоящим зельем, а не той бурдой, какой торгуют на этом конце города...
ьИ все покатилось бы, как заведено,Г подумал Харт.Г Док упился бы до смерти. Анджела принялась бы шляться по художественным салонам и домам моделей. Джаспер более чем вероятно купил бы себе домик в горах, где мог бы уединяться без помехи. А я? Что сделаю я сам с миллиардом долларов плюс минус миллион?.. э
Еще вчера, сегодня ночью, каких-нибудь два часа назад он заложил бы душу за сочинитель модели ьКлассикэ.
Сейчас ьКлассикэ казался форменным старьем и преснятиной.
Потому что открылся новый, лучший путь Г путь симбиоза, путь сотрудничества человека с инопланетной биологической конструкцией.
Харт припомнил готическую рощу и господствующее над ней ощущение вечности и даже здесь, в ярком свете дня, вздрогнул при воспоминании о несказанной красоте, что возникла среди деревьев.
ьВоистину,Г сказал он себе,Г такой способ сочинять куда лучше: познать явление самому и тогда уже описать его, пережить свой сюжет самому и тогда уже записать его...э
Но он утратил одеяло и не представлял себе, где взять другое. И даже если бы он узнал, откуда они берутся, он все равно бы не ведал, как приобрести хоть одно одеяльце в личную собственность.
Инопланетная, чуждая биологическая конструкция Г и все же не до конца чужая: ведь впервые о ней подумал безвестный автор много лет назад. Человек, который писал, как Джаспер пишет еще и сегодня,Г скорчившись над столом, лихорадочно перенося на бумагу слова, сплетающиеся в мозгу. И никаких тебе сочинителей, ни фильмов, ни перфолент, ни прочих механических приспособлений. Но сумел же этот не известный никому человек преодолеть мглу времени и пространства, коснуться мыслью иного безвестного разума,Г и одеяло появилось на свет столь же неминуемо, как если бы человек изготовил его собственными руками!
Не в том ли и состоит подлинное величие человечества, что оно способно призвать себе на помощь воображение Г и в один прекрасный день все воображаемое сбудется?
А если так, то вправе ли человек передоверить свое призвание поворотным рычагам, вращающимся колесикам, умным лампам и потрохам машин?..
Г У вас при себе случаем не найдется доллара? Г спросил Жуйяр.
Г Нет,Г ответил Харт.Г Доллара у меня нет.
Г Вы такой же, как все мы грешные,Г сказал старик.Г Мечтаете о миллиардах, а за душой ни цента...
ьДжаспер Г мятежник,Г подумал Харт,Г а это не окупается. На долю мятежников остаются лишь расквашенные носы да шишки на лбуэ.
Г Доллар мне определенно пригодился бы,Г сказал Джаспер.
ьНе окупится мятеж Джасперу Хансену,Г подумал Харт,Г не окупится и другим, кто так же запирается на замок и так же полирует свои безграмотные машины с единственной целью: чтобы каждый, кто забредет к ним в гости, удостоверился, что машины в целости и в честиэ.
ьНе окупился бы мятеж и мне,Г сказал себе Кемп Харт.Г Зачем мне мятеж, когда, подчинившись правилам, я прославлюсь практически за одну ночь?э
Опустив руку в карман, он ощупал пачку банкнот и бесповоротно решил, что чуть погодя отправится в центр и купит в салоне ту самую машину, удивительную и несравненную. Денег хватит на любую машину. Того, что есть в пачке, хватит на тысячи машин.
Г Да, сэр,Г сказал Жуйяр, мысленно возвращаясь к своему ответу на вопрос о миллиарде долларов.Г Эта была приятная смерть. Не спорьте, очень приятная.
Когда Харт вновь появился в салоне-магазине, бригада рабочих как раз заменяла выбитое стекло, но он едва удостоил их взглядом и без колебаний проследовал внутрь.
Продавец, тот же самый, вырос перед ним как из под земли. Только сегодня продавец и не пытался разыграть радость, а придал своему лицу выражение суровое и даже слегка обиженное.
Г Вы вернулись, несомненно, затем, чтобы подписать заказ на ьКлассикэ? Г произнес продавец.
Г Совершенно верно,Г ответил Харт и извлек из кармана деньги.
Продавец был отлично вышколен. Он опешил лишь на какую-то долю секунды, а затем вновь обрел самообладание со скоростью, которая могла бы претендовать на рекорд.
Г Великолепно! Г воскликнул продавец.Г Я так и знал, что вы вернетесь. Не далее как сегодня утром я говорил кое-кому из наших, что вы непременно заглянете к нам опять.
ьНу да, ври больше,Г подумал Харт.
Г Полагаю,Г сказал он,Г что если я заплачу наличными, то вы согласитесь немедленно обеспечить меня в достаточном количестве пленками, перфолентами и аппаратурой по моему выбору?
Г Разумеется, сэр. Я сделаю все возможное.
Харт снял сверху пачки одну купюру, я остальное сунул обратно в карман.
Г Не изволите ли присесть,Г извивался продавец.Г Я тотчас же вернусь. Договорюсь о доставке и оформлю гарантию...
Г Можете не спешить,Г ответил Харт, наслаждаясь произведенным эффектом.
Он опустился в кресло и принялся строить дальнейшие планы.
Прежде всего необходимо найти квартиру получше, а потом закатить обед для всей компании и утереть нос Джасперу. Так они сделают, если Джаспера не упекли в тюрьму. Он даже хмыкнул, представив себе, как Джаспер ежится от страха в подвале бара ьСветлая звездочкаэ. И еще он сегодня же зайдет в контору к Ирвингу, отдаст ему двадцатку и объяснит, что к сожалению, не располагает временем на то, чтобы выполнить заказ. Не то чтобы ему не хотелось выручить Ирвинга. Но это же прямое кощунство писать ту чепуху, которая Ирвингу, на машине, наделенной такими талантами, как ьКлассикэ.
Заслышав у себя за спиной торопливую дробь шагов, он поднялся и с улыбкой повернулся навстречу продавцу. Однако тот и не думал отвечать на улыбку. Казалось, продавца вот-вот хватит удар.
Г Вы!..Г задохнулся он, с трудом сохраняя способность к членораздельной речи.Г Ваши деньги!.. Мы по горло сыты вашими фокусами, молодой человек!
Г Деньги? Г не понял Харт.Г Что Г деньги? Это галактические кредиты. Следовательно...
Г Это игрушечные деньги! Г взревел продавец.Г Деньги для детишек! Игрушечные деньги, выпущенные в созвездии Дракона! Тут на лицевой стороне так прямо и напечатано. Вот, крупными буквами...Г он отдал бумажку Харту.Г А теперь выметайтесь вон!
Г Позвольте,Г взмолился Харт,Г вы уверены? Это просто не может быть! Здесь какая-то ошибка...
Наш кассир утверждает, что это факт. Он эксперт по денежным знакам любого рода, и он утверждает, что деньги игрушечные.
Г Но вы же их взяли! Вы не смогли отличить их от настоящих...
Г Я не умею читать по-дракониански. А кассир умеет.
Г Чертов пришелец! Г крикнул Харт в припадке внезапной ярости.Г Ну, если я до него доберусь!..
Продавец чуть-чуть смягчился.
Г Этим пришельцам никак нельзя доверять, сэр. Они порядочные пройдохи.
Г Прочь с дороги! Г крикнул Харт.Г Я должен разыскать этого негодяя!

Дежурный в Бюро по делам инопланетян не сумел оказать Харту особой помощи.
Г У нас нет данных,Г объявил дежурный,Г о существе того типа, который вы описываете. Вы не располагаете хотя бы его фотографией?
Г Нет,Г ответил Харт,Г фотографии у меня нет.
Перед тем дежурный просмотрел груду каталогов; теперь он принялся расставлять их по местам.
Г Конечно,Г рассуждал он,Г то, что у нас нет данных, еще ничего не доказывает. К сожалению, мы просто-напросто не успеваем следить за всеми разновидностями мыслящих. Их так много, и беспрерывно появляются новые. Возможно, следовало бы навести справки в космопорте. А вдруг кто-нибудь обратил внимание на вашего пришельца?
Г Я уже побывал там. И ничего. Совсем ничего. Он должен был прилететь сюда, а может, успел улететь обратно,Г и никто его не помнит! А может, помнит, но не говорит.
Г Инопланетяне покрывают друг друга,Г поддакнул дежурный. Он продолжал складывать книги стопками. Близился конец рабочего дня, ему не терпелось уйти и он решил сострить:
Г А почему бы вам не отправиться в космос и не поискать пришельца в его родной стихии?..
Я, видимо, так и сделаю,Г ответил Харт и вышел хлопнув дверью.
Ну, чем плоха шутка Г предположить посетителю отправиться в космос и самому поискать своего пришельца? Почему бы, в самом деле6 не выследить его среди миллионов звезд, не поохотиться за ним на расстоянии в десять тысяч световых лет? И почему бы потом, найдя его, не сказать: ьА ну, отдавай одеялоэ, чтоб он тут же расхохотался тебе в лицо? Но ведь к тому времени, когда сумеешь выследить его среди миллионов звезд, на расстоянии в десять тысяч световых лет, одеяло тебе уже не понадобится: ты сам переживешь свои сюжеты, и увидишь воочию своих героев, и впитаешь в себя краски десяти тысяч планет и ароматы миллионов звезд. И сочинитель тебе тоже не понадобится, как не понадобятся ни фильмы, ни перфоленты, ибо нужные слова будут трепетать на кончиках твоих пальцев и стучать в висках, умоляя выпустить их наружу...
Чем плоха шутка Г всучить простаку с отсталой планеты пригоршню игрушечных денег за нечто, стоящее миллионы? Дурачина и не заподозрит, что его провели, покуда не попытается эти деньги потратить. А обманщик, сорвав куш по дешевке, тихо отползет в сторонку и будет надрываться от смеха, упиваясь своим превосходством.
Кто это смел утверждать, что люди единственные лжецы на всю Вселенную?..
А чем плоха шутка Г носить на плечах живое одеяло и посылать на Землю корабли с галиматьей, которую здесь пишут? Не сознавая, не догадываясь даже, что нарушить земную монополию на литературу проще простого и для этого нужно лишь одно: хорошенько прислушаться к существу у себя за спиной.
Г И эта шутка значит,Г произнес Харт вслух,Г что в последнем счете ты остался в дураках.
Если я когда-нибудь найду тебя, ты у меня проглотишь эту шутку натощак!

Анджела поднялась на верхний этаж с предложением мира. Она принесла и поставила на стол кастрюльку.
Г Поешьте супу,Г сказала она.
Г Спасибо, Анджела,Г ответил он.Г Совсем сегодня забыл про еду.
А рюкзак зачем, Кемп? Едете на экскурсию?
Г Нет, в отпуск.
Г И даже мне не обмолвились!
Г Я едва-едва надумал, что еду. Вот только что.
Г Извините, что я так рассердилась на вас. Все благополучно удрали.
Г Так что, Джаспер может выйти из подвала?
Г Уже вышел. Он сильно зол на вас.
Г Уж как нибудь переживу. Он мне не родственник.
Она села на стул и стала наблюдать за тем, как он укладывается.
Г Куда вы собираетесь,Кемп?
Г Искать моего пришельца.
Г Здесь в городе? Вы никогда его не найдете.
Г Придется пораспрашивать дорогу.
Г Какую дорогу? Где вы видели пришельца, кроме как...?
Г Вы совершенно правы.
Г Вы сумасшедший! Г закричала она.
Г Не смейте этого делать, Кемп! Я вам не позволю! Как вы будете жить? Чем зарабатывать?
Г Буду писать.
Г Писать? Вы не сможете писать! Вы же останетесь без сочинителя...
Г Буду писать от руки. Может, это и неприлично, но я сумею писать от руки, потому что буду знать то, о чем пишу. Мои сюжеты войдут мне вплоть и в кровь. Я буду чувствовать их вкус, цвет и запах...
Она вскочила со стула и замолотила кулачками по его груди:
Г Это мерзко! Это недостойно цивилизованного человека! Это...
Г Но именно так писали прежде. Все бесчисленные рассказы, все великие мысли, все изречения, которые вы любите цитировать, написаны именно так. Так оно и должно быть во веки веков. Мы сейчас забрели в тупик.
Г вы еще вернетесь,Г предсказала она.
Г Сами поймете, что заблуждаетесь, и вернетесь...
Он покачал головой, не сводя с нее глаз.
Г Не раньше, чем найду своего пришельца.
Г Вовсе вы не пришельца ищите! Что-то совсем другое. По глазам вижу Г что-то другое...
Она круто повернулась и стремглав бросилась из комнаты по коридору и вниз по лестнице.
Он продолжал собирать рюкзак, а когда собрал, сел и съел суп. И подумал, что Анджела права. Ищет он отнюдь не пришельца. Не нужен ему пришелец. Нее нужно одеяло, не нужен сочинитель.
Он отнес кастрюльку в раковину и вымыл под краном6 а потом старательно вытер. Затем поставил в центре стола, где Анджела наверняка ее увидит, как только войдет. Потом взял рюкзак и стал медленно спускаться по лестнице. Наконец он вышел на улицу Г и тут услышал позади крик. Это была Анджела, она бежала за ним вдогонку. Он остановился и подождал ее.
Г Я еду с вами, Кемп.
Г Вы сами не знаете, что говорите. Путь будет далек и труден. Диковинные миры и странные нравы. И у нас нет денег.
Г Нет, есть. У нас есть полсотни. Те, что я пыталась вам одолжить. Большего предложить не могу, да и этого надолго хватит. Но полсотни у нас есть.
Г Но вам-то не нужен никакой пришелец!
Г Нет, нужен. Я тоже ищу своего пришельца. Каждый из нас, по-моему, ищет своего пришельца.
Он решительно привлек ее к себе и крепко обнял.
Г Спасибо, Анджела,Г проговорил он.
Рука об руку они направились к космопорту, чтобы выбрать корабль, который помчит их к звездам.

                              Клиффорд САЙМАК

                           ТОРГОВЛЯ В РАССРОЧКУ

                                    1

     Беда приключилась в сумерки,  когда  последний  грузолет  снижался  к
временному товарному складу и все его восемь небольших двигателей  мерцали
в полумраке голубыми огоньками.
     Только  что  он  плыл,  медленно  снижаясь,  над   землей,   на   нем
громоздились грудой ящики, на этой груде сидели сопровождающие роботы -  а
в следующее мгновение отказал один  двигатель,  за  ним  другой,  и  вдруг
грузолет накренился. Ящики посыпались вниз, а сопровождающие роботы вместе
с ними. Потеряв равновесие, грузолет  ошалело  завертелся  и  пронзительно
воющим колесом яростно ринулся по стремительно сужающейся спирали вниз,  к
базе.
     Стив Шеридан кинулся прочь от ящиков, сложенных рядом с его палаткой.
В  сотне  ярдов  от  него,  с  громоподобным  грохотом,  перекрывшим  даже
завывание корабля, груз ударился о землю. Упаковка  разбилась,  и  из  нее
вывалились  исковерканные  и  раздавленные  товары,  образуя  бесформенную
груду.
     Пригибаясь, Шеридан ринулся к открытому входу в палатку, и в  тот  же
миг, врезавшись во временную радиорубку, поставленную меньше  часа  назад,
упал сам грузолет. Наполовину уйдя в землю, он выбросил из образовавшегося
кратера песок и гравий, и они шквалом обрушились на палатку.
     Лоб Шеридана оцарапал голыш,  в  щеку  ударило  песком,  а  потом  он
очутился внутри палатки, и его  руки  лихорадочно  нащупывали  сундучок  с
трансмогами, что стоял возле письменного стола.
     - Езекия! - завопил он. - Езекия, где ты?
     Он принялся торопливо перебирать связку ключей, наконец нашел  нужный
и вставил в замок. Один поворот -  и  с  легким  щелчком  крышка  сундучка
открылась.
     Снаружи слышался топот бегущих роботов.
     Он откинул крышку и начал вынимать  из  сундучка  секции,  в  ячейках
которых размещались трансмоги.
     - Езекия! - снова закричал он.
     Именно Езекия знал, где какой трансмог; он мог не глядя сразу выудить
нужный.
     Брезент за спиной у Шеридана зашуршал, и в палатку вбежал Езекия.  Он
отстранил Шеридана.
     - Разрешите мне, сэр, - сказал он.
     - Нам будут нужны роботехники, - сказал Шеридан. - Ребята,  наверное,
здорово грохнулись.
     - Вот они. Может, вставите, сэр? У вас это получается  лучше,  чем  у
любой из нас.
     Шеридан взял три трансмога и опустил в карман куртки.
     - К сожалению, сэр, больше нет, - сказал Езекия. - Это все, что у нас
имеется.
     - Ну что поделаешь, - сказал Шеридан. -  А  что  с  радиорубкой?  Там
кто-нибудь был?
     - Насколько я знаю, не было никого. Сайлес оттуда вышел как раз перед
этим. Ему очень повезло, сэр.
     - Это точно, - согласился Шеридан.
     Пригнувшись, он выбрался из палатки наружу и побежал к груде разбитых
ящиков и упаковочных клетей. На ней, обезумело ее  раскапывая,  копошились
роботы. Еще на бегу он увидел, как они наклоняются  и  вытаскивают  из-под
ящиков какой-то смятый  металлический  предмет.  Они  сволокли  его  вниз,
оттащили в сторонку, опустили на землю и, обступив, стали разглядывать.
     Шеридан подбежал к группе, окружавшей кусок металла.
     - Эйб, - переводя дух, спросил он, - вы вытащили обоих?
     Абрахам обернулся:
     - Нет еще, Стив. Макс пока там.
     Шеридан протолкался к искалеченному роботу и опустился возле него  на
колени. Середина корпуса была вдавлена с такой силой, что грудная пластина
почти касалась спины. Ноги были сломаны, руки вывернуты  и  закручены  под
каким-то невероятным углом.  Голова  была  свернута  набок,  а  кристально
чистые глаза глядели без всякою выражения.
     - Лем, - прошептал он, - Лемуэль, ты меня слышишь?
     - Нет, не слышит, - сказал Абрахам. - Его и вправду здорово тюкнуло.
     - Роботехники у меня с собой, в кармане. - Шеридан поднялся. -  Целых
три. Кто возьмется? Работать придется быстро.
     - Рассчитывайте  на  меня,  -  сказал  Абрахам,  -  и  вот  на  него,
Эбенезера, и...
     - И на меня тоже, - добавил Джошуа.
     - Нужны инструменты, - сказал  Абрахам.  -  Без  инструментов  мы  не
сможем ничего сделать.
     - Вот вам инструменты! - крикнул, подбегая, Езекия. - Я знал, что они
вам понадобятся.
     - И свет, - сказал Джошуа. - Становится темно, а нам, судя по  всему,
придется возиться с его мозгом.
     - Нужно положить его куда-нибудь повыше, объявил Абрахам, - чтобы  мы
могли работать. Пока он лежит на земле, мы не сможем сделать ничего.
     - Положите его на стол для заседаний, - предложил Шеридан.
     - Эй, ребята! -  заорал  Абрахам.  -  Перетащите  Лема  на  стол  для
заседаний!
     - Мы откапываем Макса! - прокричал в ответ Гидеон. - Перетащите сами!
     - Мы не можем! - закричал Абрахам. - Стив  будет  сейчас  менять  нам
трансмоги...
     - Сядьте, - приказал Шеридан. - Мне не достать, когда  вы  стоите.  А
свет у кого-нибудь есть?
     - У меня, сэр, - сказал стоявший рядом  Езекия  и  протянул  Шеридану
фонарик.
     - Посвети, чтобы я мог сменить ребятам трансмоги.
     Тяжело топая, трое роботов подняли изувеченного Лемуэля и понесли  на
стол заседаний.
     При свете фонарика Шеридан достал ключи и быстро нашел  тот,  который
был ему нужен.
     - Держи фонарь так. Я не могу делать это в темноте.
     - А когда-то мог, - сказал Эбенезер. - Забыл, Стив?
     - На Галанове. Правда, не разглядел наклейки на трансмогах и  вставил
Улиссу  миссионерский,  хотя  тебе  требовался   лесоруб,   и   он   начал
проповедовать. Ну и ночка была!
     - Помалкивай, - сказал Шеридан, - и сиди спокойно! Как, по-твоему,  я
могу их вставить, если ты все время ерзаешь?
     Он ловко сдвинул вниз почти невидимую пластину на затылке  Эбенезера,
просунул внутрь руку и нащупал  трансмог  космического  рабочего.  Быстрым
движением он вырвал его из гнезда и сунул в  карман,  а  потом  воткнул  в
гнездо трансмог роботехника, и тот,  щелкнув,  стал  на  место.  Тогда  он
поднял пластину вверх и услышал, как негромко звякнул ее замок.
     Не теряя времени, Шеридан принялся за следующего. Эбенезер едва успел
встать на ноги и поднять ящик с инструментами, а он уже сменил трансмоги и
у двух остальных.
     - Пошли, - сказал Эбенезер, - надо приниматься за Лема.
     Размашистым шагом все трое удалились прочь.
     Шеридан огляделся. Езекия и его фонарик исчезли  -  вероятнее  всего,
поспешили куда-нибудь, где тоже требовалось их присутствие.
     Роботы все еще копались в куче товаров. Желая помочь  им,  он  обежал
груду вокруг и начал вытаскивать из нее одно, другое, третье и отбрасывать
в сторону.
     Гидеон, оказавшийся рядом, спросил:
     - Обо что это ты стукнулся, Стив?
     - Что?
     - У тебя все лицо в крови.
     Шеридан пощупал. Лицо было мокрое и клейкое.
     - Наверное, галька, - сказал он.
     - Скажи Езекии, чтобы он этим занялся.
     - Не слишком хорошо. Мальчики над ним работают.
     - Не понимаю, что произошло, Стив. Мы летели, все было  прекрасно,  и
вдруг грузолет взбрыкнул и нас скинул.
     - Отказали  два  двигателя,  -  объяснил  Шеридан.  -  Почему  -  мы,
наверное, никогда не узнаем: грузолет разбился. Ты  и  вправду  чувствуешь
себя хорошо?
     - Правда. Но не давай им валять дурака. Это было бы на них  похоже  -
не менять мне корпус. Просто так, смеха ради. Ты за ними проследи.
     - Корпус ты получишь при первой возможности. Насколько я понимаю, как
раз сейчас Езекия разыскивает запасные тела.
     - Ну и ну! - сказал Максимилиан. - Переправили с  орбиты  почти  весь
груз, на миллиард долларов, не разбили.
     - Так всегда и бывает, Макс. Против закона вероятности не пойдешь.
     Максимилиан хихикнул.
     -  Ну  и  чудные  же  вы,  люди!  Все-то  вы  рассчитываете  заранее,
предчувствуете, и...
     Из темноты вынырнул Гидеон.
     - Стив, надо как-то остановить двигатель грузолета. Они будто с  цепи
сорвались, того и гляди какой-нибудь из них взорвется.
     - Но я думал, что вы...
     - Стив, космическим рабочим самим здесь не управиться. Нужен  атомный
техник.
     - Тогда пошли со мной.
     - Эй! - завопил Максимилиан.
     - Я вернусь, - успокоил его Шеридан.
     Никаких следов Езекии в палатке не было. Шеридан как  безумный  начал
рыться в  сундуке  с  трансмогами.  Наконец  он  нашел  трансмог  атомного
техника.
     - Кажется, идти придется тебе, - сказал он Гидеону.
     - Хорошо, - согласился робот. -  Но  побыстрей,  не  то  какой-нибудь
двигатель взорвется и заразит радиацией всю округу. Нам-то ничего, но тебе
придется туговато.
     Шеридан извлек наружу трансмог космического рабочего и вставил на его
место другой.
     - До скорого, - сказал Гидеон и опрометью выбежал из палатки.
     Шеридан не сводил глаз с разбросанных повсюду трансмогов.
     "Ну и задаст же мне Езекия!" - подумал он.
     В палатку вошел Наполеон. Белый фартук на нем был заправлен за  пояс,
а белый поварской колпак надет набекрень.
     - Стив, - спросил он, - ты не возражаешь против холодного ужина?
     - Нисколько.
     - Этот грузолет не только  повредил  радиорубку,  он  еще  в  лепешку
расплющил печь.
     - Холодный ужин меня вполне устраивает. Послушай, ты не сделаешь  для
меня еще кое-что?
     - Что именно?
     - Там  Макс  остался  один,  искалеченный  и  напуганный.  Ему  очень
одиноко. В палатке он почувствовал бы себя лучше.
     Наполеон вышел, ворча:
     - Я шеф-повар - и кого-то должен таскать...
     Шеридан начал подбирать разбросанные по полу трансмоги и  подыскивать
для каждого нужную ячейку.
     Вернулся Езекия. Он помог собрать трансмоги и разложил их по местам.
     - С Лемуэлем будет все в порядке, сэр, - уверил он Шеридана. - Просто
перепутались провода, и  нервная  система  замкнулась.  Пришлось  вырезать
большие куски провода. Голый мозг - вот почти все,  с  чем  им  приходится
сейчас иметь дело. Понадобится время, чтобы поместить его в другой  корпус
и соединить все контакты.
     - Мы еще легко отделались, Езекия.
     - Пожалуй, вы правы, сэр. Я полагаю, Наполеон сказал вам о печке?
     Наполеон втащил все,  что  осталось  от  Максимилиана,  в  палатку  и
прислонил к столу.
     - Что-нибудь еще? - с убийственным сарказмом споил Он.
     - Нет, спасибо, Наппи. Это все.
     - Ну, - требовательно спросил Максимилиан, - так  как  насчет  нового
тела?
     - Придется обождать, - сказал Шеридан. - Ребята  заняты  с  Лемуэлем.
Работы выше головы. Но скоро с ним будет все в порядке.
     - Вот и хорошо, - сказал Максимилиан. - Лем робот  что  надо.  Просто
стыд был бы его потерять.
     - Не так-то много мы и теряем, - заметил Шеридан.
     - Это верно, - сказал Максимилиан. - Мы живучие,  уничтожить  нас  ой
как нелегко!
     - Сэр, - сказал Езекия, - вас, кажется, немного  поранило.  Может,  я
позову кого-нибудь и вставлю в него трансмог врача?
     - Пустяки, - сказал Шеридан.  -  Просто  царапина.  Вот  если  бы  ты
раздобыл воды мне умыться...
     - Разумеется, сэр. Если повреждение незначительное, то быть может,  я
смогу вам помочь.
     Он пошел искать воду.
     -  Этот  Езекия  тоже  хороший  парень.  -   Максимилиан   явно   был
благожелательно  настроен  к  окружающим.  Кое-кто  иногда   считает   его
неженкой, но в серьезных случаях он не подводит никогда.
     - Не знаю, что бы я делал  без  Езекии,  -  ровным  голосом  произнес
Шеридан. - Мы, люди, не так неприхотливы,  непритязательны,  как  вы.  Нам
нужно, чтобы о нас заботились. Езекия работает в  лучших  традициях  своей
профессии.
     - Не понимаю, что тебе от меня нужно? - огрызнулся Максимилиан.  -  Я
же сказал: он парень хороший.
     С большой жестянкой воды и полотенцем вернулся Езекия.
     - Вот вода, сэр. Гидеон просил вам передать, что с двигателями все  в
порядке. Они их выключили.
     - Тогда, пожалуй,  действительно  все  в  порядке,  если  только  они
спокойны за Лемуэля, - сказал Шеридан.
     - Похоже, сэр, что они очень спокойны.
     - Вот и прекрасно,  -  со  свойственной  роботам  безапелляционностью
заявил Максимилиан. - Завтра утром можно начинать продажу.
     - Да, - сказал Шеридан и, стоя над жестянкой с водой,  начал  снимать
куртку.
     - Это-то легко. Месяца через три, а то и раньше разделаемся подчистую
и отчалим.
     Шеридан покачал головой.
     - Нет, Макс. Легко не бывает никогда.
     Он наклонился над жестянкой и плеснул воду в лицо и на голову.
     И так оно и есть на самом деле, сказал он себе. Чужая планета  -  это
чужая планета, как на  нее  ни  посмотри.  Какой  бы  тщательной  ни  была
предварительная разведка, прозорливым  -  планирование,  всегда  останется
что-то, чего нельзя предвидеть заранее.
     Быть может, думал он, если бы экипаж мог заниматься все время одним и
тем же делом, в конце концов и удалось  бы  выработать  безошибочный  курс
действий. Но когда работаешь для "Центральной торговли", и  мечтать  ни  о
чем таком не приходится.
     Интересы "Центральной торговли"  охватывают  множество  самых  разных
вещей. На Гарсоне-4 это торговля в подлинном смысле этого слова. В  другой
раз  и  в  другом  месте  это  может  быть  дипломатическая   миссия   или
оздоровительная акция. Пока тебе не сообщат нового задания, ты никогда  не
знаешь, какой сюрприз ждет тебя и твой экипаж роботов.
     Шеридан потянулся за полотенцем.
     - Помнишь Карвер-7? - спросил он Максимилиана.
     - Еще бы, Стив. Но там нам просто не повезло. Не вина Эбенезера,  что
он совершил эту небольшую ошибку.
     - Передвинуть не ту  гору  -  не  небольшая  ошибка,  -  с  нарочитым
спокойствием заметил Шеридан.
     - Это все из-за "Центральной".  -  В  голосе  Максимилиана  зазвучали
нотки возмущения. - Они не так пометили чертежи и...
     - Давай-ка бросим трепаться,  -  предложил  Шеридан.  -  Это  было  и
прошло. Заводиться не к чему.
     - Может, ты и прав, - сказал Максимилиан, - но все равно  обидно.  Мы
летим туда и поворачиваем все так,  как  никакому  другому  экипажу  и  не
снилось. И тут "Центральная" передергивает карты и во всем начинает винить
нас.  Нет,  я  тебе  говорю:  "Центральная"  стала   слишком   большой   и
неповоротливой.
     И слишком самодовольной, подумал, но не сказал Шеридан.
     Слишком  большой  и  слишком  снисходительной  к   себе   во   многих
отношениях. Взять, например, эту планету.  "Центральной"  давно  следовало
послать сюда торговую бригаду, но  она  только  суетилась  и  волновалась,
интриговала и бездействовала,  назначала  комиссии,  чтобы  те  занимались
создавшейся ситуацией, и иногда  о  ней  упоминалось  даже  на  заседаниях
совета директоров. Но до тех пор, пока этот вопрос не прополз через  весь,
от начала до конца, ужасающий  лабиринт  инстанций,  реально  не  делалось
ровным счетом ничего.
     Немножко конкуренции, сказал  себе  Шеридан,  вот  что  по-настоящему
нужно "Центральной", быть может,  если  бы  какая-нибудь  другая  компания
поставила себе целью перехватить  у  нее  бизнес,  "Центральная  торговля"
стряхнула бы с себя наконец свое большое, жирное чванство.
     В палатку вошел, тяжело ступая, Наполеон и брякнул на  стол  тарелку,
бутылку и стакан. На тарелке высилась горка холодного  мяса  и  нарезанных
овощей; в бутылке было пиво.
     Шеридан глянул с удивлением.
     - Я и не знал, что у нас есть пиво.
     - И я тоже, - сказал Наполеон, - но смотрю, вот  оно.  Все  меньше  и
меньше знаешь, Стив, что вокруг тебя происходит.
     Шеридан отшвырнул полотенце и сел за стол.
     - Я бы предложил и тебе,  -  сказал  он  Максимилиану,  наливая  себе
стакан пива, - но ведь знаю, что от него у тебя заржавеют кишки.
     Наполеон захохотал.
     - В настоящее время, - сказал Максимилиан, - у меня кишок,  в  общем,
нет. Почти все вывалились.
     Громко топая, стремительно вошел Абрахам.
     - Говорят, вы куда-то упрятали Макса.
     - Да вот я, Эйб! - с надеждой в голосе отозвался Максимилиан.
     - Да-а, в  хорошеньком  ты  состоянии,  нечего  сказать,  -  протянул
Абрахам. - Все шло как по маслу, а вы, два клоуна, взяли и все испортили.
     - Как Лемуэль? - спросил Шеридан,
     - С ним все в порядке, - ответил Абрахам. - Те двое  сейчас  над  ним
работают, и я им, в общем, не нужен. Вот я и пошел искать Макса.
     Он повернулся к Наполеону:
     - Ну-ка берись покрепче и помоги мне перетащить его на стол.
     Ворча, Наполеон ухватился за Максимилиана,  и  они  с  Абрахамом  его
подняли.
     - Таскал его половину ночи, - пожаловался  он.  -  Давайте  не  будем
больше возиться с ним. Давайте выкинем его на свалку.
     - Только этого он  и  заслуживает,  -  с  притворной  яростью  сказал
Абрахам.
     Они вышли с ним из палатки и  понесли  его  дальше.  От  Максимилиана
по-прежнему отламывались и падали на землю куски.
     С сундучком для трансмогов Езекия все закончил -  аккуратно  разложил
трансмоги по местам и, удовлетворенный, опустил крышку.
     - Теперь, когда мы одни, - сказал он, - разрешите мне посмотреть ваше
лицо.
     Шеридан пробурчал что-то набитым ртом.
     Езекия осмотрел его.
     - Только царапина на лбу, но по левой стороне лица,  сэр,  как  будто
кто-то прошелся наждачной бумагой. Вы точно не хотите вставить кому-нибудь
трансмог врача? На это надо бы посмотреть медику.
     - Да оставь, как есть, - сказал Шеридан. - Пройдет.
     В палатку просунул голову Гидеон:
     - Езекия, Эйб рвет и мечет  по  поводу  тела,  которое  вы  подобрали
Максу. Говорит, старое, латаное. У тебя нет другого?
     - Могу посмотреть, - сказал Езекия. - Было довольно темно.  Там  есть
еще несколько. Можно их посмотреть.
     Они вышли, и Шеридан остался один.
     Продолжая есть, перебирал в уме события вечера.
     Им не повезло, это правда, но все  могло  обернуться  куда  хуже.  Не
бывает, чтобы все шло  гладко.  Если  подумать,  так  им  просто  повезло.
Потеряли лишь время и один грузолет с товарами, а вообще-то  вышли  сухими
из воды.
     В конце концов, успокаивал он себя,  начали  они  хорошо.  Корабль  и
грузовые сани на орбитах, близких к поверхности, груз переправлен вниз,  и
на  этом  небольшом  полуострове,  врезавшемся  в  озеро,   они   были   в
безопасности  -  в  той  мере,  в  какой  вообще  можно  рассчитывать   на
безопасность, находясь на чужой планете.
     Гарсониане, безусловно, не были воинственными, но все  равно  никогда
не следует забывать об опасностях.
     Он доел и отодвинул тарелку в  сторону.  Вытащил  из  стопки  карт  и
бумаг, лежавших на столе, папку. Медленно  развязал  тесемки  и  вытряхнул
содержимое.  В  сотый  раз  начал   просматривать   отчеты,   доставленные
"Центральной торговле" первыми двумя экспедициями.
     Люди впервые прибыли на эту планету  двадцать  с  лишним  лет  назад,
произвели предварительную разведку и привезли назад записи,  фотоснимки  и
образцы. Обычная процедура; сколько-нибудь полного или  хотя  бы  широкого
обследования не производили. Никто ни на что особенное и не рассчитывал  -
просто еще одно дело в ряду  похожих  других.  Много  планет  подвергалось
выборочному обследованию подобного  рода,  и  в  девятнадцати  случаях  из
двадцати это ничего не давало впоследствии.
     Но в случае Гарсона-4 это дало кое-что весьма ощутимое.
     "Кое-что" был клубень, на вид ничем не примечательный, очень похожий,
по сути, на мелкий сморщенный картофель.  Доставленный  экспедицией  среди
всякой всячины, собранной  ею  на  этой  планете,  он,  когда  пришла  его
очередь,  был  подвергнут  обычному  лабораторному   анализу.   Результаты
оказались потрясающими.
     Из лодара, как называли клубень местные жители,  было  экстрагировано
вещество, которому дали страшно длинное и  труднопроизносимое  название  и
которое, как выяснилось, было почти идеальным  транквилизатором.  Судя  по
всему, у него не было никаких  нежелательных  побочных  эффектов:  оно  не
приводило к летальному исходу, даже если его  принимали  слишком  большими
дозами; более того: те, кто им  пользовался,  легко  к  нему  привыкали  -
качество самое  привлекательное  с  точки  зрения  любого,  кто  мог  быть
заинтересован в продаже средства.
     Для людей подобное средство было  подлинным  благословением.  Год  за
годом искали в лабораториях транквилизатор с такими свойствами, и вдруг он
появился - дар новонайденной планеты.
     Через невероятно короткое, учитывая присущую  "Центральной  торговле"
медлительность,  время  на  Гарсон-4  была  послана  вторая  экспедиция  с
экипажем роботов, превращенных при помощи трансмогов в торговых экспертов,
психологов и дипломатов. Экспедиция проработала  на  планете  два  года  с
удовлетворительными, в общем-то, результатами. Она увезла с собой на Землю
груз лодаров, множество методично собранных данных и торговое  соглашение,
по условиям которого гарсониане должны производить  и  хранить  лодары  до
того дня, когда прибудет с товарами для обмена новая экспедиция.
     То есть мы, подумал Шеридан.
     И все было в порядке, если, разумеется,  не  считать  того,  что  они
запоздали на пятнадцать лет.
     Ибо  "Центральная  торговля",  после  множества   заседаний,   решила
выращивать лодары на Земле. Это, указывали экономисты, было бы несравненно
дешевле долгих и дорогостоящих путешествий, необходимых  для  того,  чтобы
доставлять лодары  с  далекой  планеты.  Тот  факт,  что,  поскольку  дело
касалось  торгового  соглашения,  гарсониане  от  этого  потерпят  убытки,
по-видимому, никому  не  приходил  в  голову.  Правда,  учитывая  характер
гарсониан, это их, вероятно, не слишком расстроило.
     Ибо гарсониане были существами в лучшем случае беспомощными, и вторая
экспедиция, когда начала объяснять им, как осуществляется и почему ведется
межзвездная  торговля,  на  первых  порах  испытывала  затруднения.   Хотя
справедливости ради следует сказать, что когда они все поняли, то проявили
достаточный интерес.
     Земная почва лодарам удивительно подошла. Они  росли  лучше  и  более
крупными, чем на родной планете. Это и понятно, если принять во  внимание,
что свою почву гарсониане возделывали кое-как.
     Лодары, привезенные второй экспедицией, были использованы как семена,
а потом понадобилось  еще  несколько  лет,  прежде  чем  семенных  лодаров
накопилось  достаточно  для   того,   чтобы   коммерчески   оправдать   их
выращивание.
     И наконец это произошло: первая небольшая партия чудо-лекарства  была
приготовлена и под рекламные фанфары по высокой цене выпущена в продажу.
     Казалось, все идет как нельзя лучше.
     Снова фермеры Земли получили с далекой планеты  прибыльную  культуру.
Наконец-то у человека появился транквилизатор, который  он  искал  столько
лет.
     Но по мере тот как годы шли, энтузиазм начал вянуть. Ибо похоже было,
что средство, вырабатываемое из лодаров, утратило свою силу. Или оно  было
не такое хорошее, как показалось поначалу,  или  при  выращивании  его  на
Земле исчезал какой-то существенный фактор.
     Лаборатории лихорадочно работали над решением этой проблемы. Лодарами
засадили экспериментальные участки на других планетах  в  надежде,  что  в
почве, воздухе или общих  характеристиках  какой-нибудь  из  них  окажется
вдруг необходимый элемент - если беда была  в  том,  что  такого  элемента
недостает.
     И тогда "Центральная торговля" со свойственной ей  медлительностью  и
пристрастием  к  бюрократическому  решению  дел  стала  планировать   ввоз
клубней, вспомнив (быть может, несколько запоздало) о торговом соглашении,
подписанном около двух десятков лет назад. Но особенно она не торопилась -
в любой день, как всем хотелось думать, мог  быть  найден  ответ,  который
спасет будущее этой культуры на Земле.
     Когда же ответ был получен, оказалось,  что  он  полностью  исключает
Землю, как, впрочем, и все другие места, кроме родной планеты лодара.  Как
обнаружили лаборатории, стойкость воздействия  лекарства  в  большой  мере
зависела от химических реакций простейшего организма,  живущего  в  корнях
лодара. А этому виду простейших  хорошо  жилось,  по-видимому,  только  на
Гарсоне-4.
     И наконец, через пятнадцать с лишним  лет,  на  Гарсон-4  отправилась
третья экспедиция. Она спустилась, переправила на планету  груз  и  теперь
была готова на следующее же утро начать скупку лодаров.
     - Крохотные деревушки, - продолжал Езекия, - и в  каждой  на  площади
красный амбар. Выглядит, простите меня, сэр,  как  смесь  Новой  Англии  с
Нижней Растрепией.
     - Ну уж ты скажешь  -  Нижней  Растрепией!  С  нашими  гарсонианскими
друзьями дело обстоит совсем неплохо. Может быть, они  и  вправду  немного
беспомощны и довольно-таки  беспечны,  но  свои  селения  они  содержат  в
чистоте, а уж дома их прямо сверкают.
     Он вытащил из стопки бумаг фотографию:
     - Вот, посмотри.
     На фотографии можно было видеть деревенскую улицу, чистую и тихую,  с
рядами  опрятных  домиков,  спрятавшихся  в  тени  деревьев,  вдоль  улицы
тянулись ряды ярких цветов, и  кругом  были  люди  -  маленькие,  веселые,
похожие на гномов человечки.
     Езекия взял фотографию.
     - Готов признать, сэр, на вид  они  веселые.  Хотя,  быть  может,  не
слишком сообразительные.
     Шеридан поднялся:
     - Пожалуй, посмотрю, что там происходит, и проверю, как идут дела.
     - Все в порядке,  сэр,  -  сказал  Езекия.  -  Место  падения  ребята
расчистили. К сожалению, сэр, должен сказать, что уцелела только небольшая
часть груза.
     - Удивительно,  что  хоть  что-то  осталось,  если  учесть,  как  все
выглядело.

     Шеридан неторопливо перебирал листы из папки.  Вообще  говоря,  думал
он, нет никакой необходимости снова смотреть на все эти данные, он  и  так
знает их на память.
     Зашуршал брезент, и в палатку вошел Езекия.
     Шеридан поднял голову.
     - Прекрасно, - сказал он, - вот ты и вернулся. Починили Макса?
     - Мы нашли для него подходящее тело, сэр.
     Шеридан отодвинул бумаги в сторону.
     - Езекия, как твое впечатление?
     - От планеты, сэр?
     - Вот именно.
     - Дело в том, что амбары... Вы их видели, сэр, когда  мы  опустились.
По-моему, я говорил вам о них.
     Шеридан кивнул:
     - Строить их научила гарсониан вторая экспедиция. Чтобы хранить в них
лодары.
     - Все они выкрашены в красный цвет, - сказал робот. - Точь-в-точь как
амбары на наших рождественских открытках.
     - Ну и что здесь не так?
     - Вид у них, сэр, немного странный.
     Шеридан рассмеялся.
     - Странный не странный, но в этих амбарах для нас все! Они, наверное,
битком набиты лодарами.  Пятнадцать  лет  гарсониане  их  копили  и  почти
наверняка ждали, когда же мы наконец прилетим торговать...
     - Не уходите слишком надолго, - сказал Езекия. - Вам нужно хорошенько
выспаться. День завтра предстоит нелегкий,  вы  будете  на  ногах  еще  до
рассвета.
     - Скоро вернусь, - пообещал  Шеридан  и,  пригнув  голову,  вышел  из
палатки.
     Уже стояли группами, отгоняя черноту ночи, прожекторы на  столбах.  С
места, куда упал грузолет, доносились мерные звуки ударов по  металлу.  От
грузолета не осталось и следа, и бригада  роботов  -  космических  рабочих
хлопотливо возводила новую радиорубку. Еще одна бригада ставила шатер  над
столом для заседаний, где Абрахам с его роботехниками все еще колдовал над
Лемуэлем и Максимилианом. А перед временной  кухней,  сидя  на  корточках,
самозабвенно играли в кости Наполеон и Гидеон.
     Шеридан увидел, что Наполеон снова установил свою печь  под  открытым
небом.
     Когда он подошел к роботам, они повернули  головы  в  его  сторону  и
поздоровались, а потом как ни в чем не бывало продолжили игру.
     Шеридан понаблюдал за ними некоторое  время,  затем  медленно  побрел
дальше.
     Он  покачал  недоуменно  головой:  фанатичная  увлеченность   роботов
азартными играми всегда его удивляла. Это, думал он, просто  одна  из  тех
многих вещей, которые человеческому существу никогда не понять.
     Ведь, казалось бы, с точки зрения робота, азартные игры -  совершенно
бессмысленная затея. У роботов нет собственности, нет денег, нет вещей. Ни
в чем этом они не нуждаются и ничего этого для себя не хотят и, однако же,
играют в азартные игры как одержимые.
     Возможно, говорил он себе, они лишь обезьянничают, подражают  в  этом
людям.  Сама  природа  робота  надежно  ограждает   его   от   возможности
предаваться человеческим порокам - почти всем. Но вот азартные игры даются
ему так же легко, а может быть, даже легче, чем любому человеку.
     Но что это им дает, изумлялся он. Никакой выгоды, никакой  прибыли  -
таких вещей, как выгода и прибыль, для робота не существует.  Быть  может,
волнующие переживания? Выход для их агрессивности?
     Или же они  ведут  в  уме  эфемерный  счет  -  мысленно  подсчитывают
выигрыши и проигрыши, - и тот из них,  кто  выигрывает  в  азартных  играх
больше других, приобретает некоторый престиж, не замечаемый  человеком  и,
более того, тщательно от человека скрываемый?
     Человеку, подумал Шеридан, не дано узнать своих роботов до конца,  и,
возможно, это даже к  лучшему  -  было  бы  недостойно  срывать  с  робота
последние клочья и индивидуальности.
     Ибо  если  роботы  многим  обязаны  человеку  -  своим  изобретением,
изготовлением и жизнью, то стольким же, если не  большим,  человек  обязан
роботам.
     Без роботов человек не смог бы так далеко,  или  так  быстро,  или  с
такими результатами  распространиться  по  Галактике.  Из-за  одного  лишь
недостатка средств  для  транспортировки  квалифицированной  рабочей  силы
продвигаться вперед ему пришлось бы черепашьими шагами.
     Но с появлением роботов эта проблема была решена.
     И подобным же образом  с  появлением  трансмогов  была  ликвидирована
нехватка  знаний,  навыков  и   умений   (которая   иначе   ощущалась   бы
обязательно), нужных для решения  многообразных  проблем,  возникающих  на
отдаленных планетах.
     Шеридан подошел к краю лагеря и стал за  линию  прожекторов  лицом  к
мраку, из которого доносились плеск бегущих волн и чуть слышное  завывание
ветра.
     Он откинул голову,  устремил  взгляд  в  небо  и  изумился,  как  уже
изумлялся  не  раз  на  многих   других   планетах,   ужасающему   чувству
одиночества, которое испытываешь под чужими, незнакомыми  звездами.  Какие
преходящие  ориентиры  выбирает  себе  человек,  думал  он,  -   случайную
конфигурацию звезд, аромат цветка, цвет заката...
     Но место, где он находился сейчас,  совсем  незнакомым,  конечно,  не
было. Две экспедиции с Земли здесь уже побывали. И теперь прибыла  третья,
с санями, нагруженными целой горой товаров.
     Он резко повернулся к  озеру  спиной  и  посмотрел  туда,  где  лежал
сложенный грудами,  надежно  укрытый  плотными  пластиковыми  покрывалами,
поблескивающими в свете звезд, груз. Он лежал на чужой почве, словно стадо
горбатых чудовищ, расположившееся на ночлег.
     Еще не построен корабль, способный  перевезти  за  один  раз  столько
груза, - самый большой может вместить в себя лишь ничтожную часть товаров,
нужных для межзвездной торговли. Для этого существуют грузовые сани.
     Сани,  выведенные  на  орбиту  вокруг  планеты,  где  они  построены,
нагружает снующий взад-вперед флот грузолетов. Нагруженные  сани  снабжают
экипажем  роботов,  и  экспедиционный  корабль  дает  старт   их   долгому
путешествию. Благодаря  двигателям  самих  саней  и  тяге  экспедиционного
корабля скорость все растет и растет.
     Трудный момент наступает, когда достигают скорости  света,  но  после
этого становится легче - хотя для межзвездных  перелетов  нужна  скорость,
превышающая скорость света во много раз.
     И  так  сани  несутся  вперед,  следуя  за  экспедиционным  кораблем,
который, как лоцман, ведет их через ту  удивительную  серую  область,  где
пространство и время скручиваются во что-то совсем другое, нежели  обычные
пространство и время.
     Без  роботов  грузовые  сани  были  бы  немыслимы:  никакой   экипаж,
состоящий из людей, не смог  бы,  летя  на  грузовом  корабле,  непрерывно
проводить необходимые осмотры и проверки груза.
     Шеридан снова повернулся к озеру и засомневался, действительно ли  он
видит  белые  завитки  на  гребнях  волн  или  же  это  только  плод   его
воображения. Тихо стонал ветер, и наверху светили незнакомые звезды, и  по
ту сторону вод лежали, свернувшись, гарсониане в своих деревнях с большими
красными амбарами, высящимися в свете звезд на деревенских площадях

                                    2

     Утром, когда роботы собрались  вокруг  стола  заседаний  под  цветным
шатром, Шеридан и  Езекия  достали  металлические  коробки  с  наклейками:
"специальный - Гарсон-4".
     - Теперь,  я  думаю,  -  сказал  Шеридан,  -  если  вы,  джентльмены,
соблаговолите уделить мне немного внимания, мы можем приступить к делу.  -
Он открыл одну из металлических коробок.  -  Здесь  несколько  трансмогов,
изготовленных специально для  работы,  которая  нам  здесь  предстоит.  Мы
располагали кое-какой предварительной информацией об этой планете и потому
смогли изготовить специальный набор.  Так  что  в  данном  случае  нам  не
придется начинать с пустого места, как сплошь и рядом бывает...
     - Хватит болтать, Стив, - крикнул Рубен, - давай приступим к делу!
     - Пусть говорит, - возразил Абрахам. - У него есть на это право,  как
и у любого из нас.
     - Спасибо, Эйб, - сказал Шеридан.
     - Продолжай, - сказал Гидеон. - Рубу просто надо было разрядиться  от
излишнего напряжения.
     - В основе своей это трансмоги продавцов. Такой трансмог даст каждому
из вас личность и специальные знания продавца. Но  вдобавок  они  содержат
информацию о положении вещей на  этой  планете,  язык  гарсониан  и  массу
фактов о Гарсоне-4.
     Он открыл замок другой коробки и откинул крышку.
     - Ну как, начнем? - спросил он.
     -  Давай,  да  поскорее,  -  потребовал  Рубен.   -   Этот   трансмог
космического рабочего мне до смерти надоел.
     Вместе с Езекией, который нес за ним коробки, Шеридан обошел  каждого
из них. Вернувшись на  место,  он  отодвинул  в  сторону  коробки,  теперь
наполненные трансмогами космических рабочих и других профессий, перед  ним
сидела бригада продавцов.
     - Ну, как оно? - спросил он.
     - Прекрасно, - сказал Лемуэль. - Знаешь, Стив, я только теперь понял,
до чего туп космический рабочий.
     - Не обращай на него внимания, Стив, - явно скандализованный,  сказал
Абрахам. - Это его любимая шутка.
     Максимилиан рассудительно заметил:
     - Я думаю, дело пойдет неплохо. Этот народец уже привык  смотреть  на
нас как на торговых партнеров. Начального сопротивления  быть  не  должно.
Возможно даже, они с нетерпением ждут, когда начнется торговля.
     - К тому же у нас с собой товары, интерес к которым они уже проявили,
- вставил Дуглас. - Нам не придется тратить время на то, чтобы выяснять во
всех подробностях, что им от нас нужно.
     - Судя по всему, картина рынка проста, - неторопливо сказал  Абрахам.
- Осложнений быть не должно. Главное, по-видимому, установить цены,  чтобы
они знали, сколько лодаров им придется отдать  за  лопату,  сколько  -  за
мотыгу или другие товары, которыми мы располагаем.
     - Цены  придется  устанавливать  методом  проб  и  ошибок,  -  сказал
Шеридан.
     - Придется  здорово  поторговаться,  -  заговорил  Лемуэль,  -  чтобы
установить фиктивную розничную цену, а потом отдать  им  все  оптом,  этот
прием часто дает хорошие результаты.
     Абрахам встал.
     - Так принимаемся за дело. Ты, Стив, я думаю, останешься в лагере.
     Шеридан кивнул.
     - Буду около радио ждать от вас сообщений - как только у нас появится
что сообщить.
     Роботы принялись за дело. Они начали скрести и шлифовать друг друга и
занимались этим, пока не засверкали. Достали из ящиков блестящую мишуру  и
прикрепили ее к себе магнитными скрепками. Тут  были  разноцветные  шарфы,
ряды сверкающих кусочков металла, ювелирные изделия, выполненные хоть и не
в  самом  лучшем  вкусе,  однако  рассчитанные  специально  на  то,  чтобы
произвести впечатление на гарсониан.
     Приготовив грузолеты, они нагрузили их образцами товаров из торгового
склада. Шеридан развернул карту и  показал  каждому  его  деревню.  Быстро
проверили рации, посмотрели, не забили ли взять с собой доски  для  записи
заказов.
     К полудню все улетели.
     Шеридан вернулся в палатку, сел  на  складной  стул  и  через  уступы
берега устремил взгляд на озеро, искрившееся в лучах  полуденного,  высоко
стоящего солнца.
     Наполеон принес обед и, аккуратно подобрав на  колени  белый  фартук,
чтобы не мести им землю, уселся рядом  на  корточки.  Свой  высокий  белый
колпак он сдвинул набок, и от этого вид у него стал прямо-таки ухарский.
     - Как, по-твоему, все обернется, Стив?
     - Заранее никто  ничего  не  скажет,  -  ответил  Шеридан.  -  Ребята
настроились на то, что будет легко, и я хочу надеяться, что  они  окажутся
правы. Но это чужая планета, а за жителей  чужой  планеты  никогда  нельзя
ручаться.
     - Считаешь, что есть риск?
     - Я ничего не считаю. Сижу, жду и пытаюсь надеяться  на  лучшее.  Вот
когда начнут поступать сообщения...
     - Если ты так тревожишься, то почему бы  тебе  не  отправиться  и  не
посмотреть самому?
     Шеридан покачал головой.
     - Наппи, подумай сам: я не продавец, а эта бригада  -  продавцы.  Нет
никакого смысла отправляться туда  самому  -  я  ведь  не  получил  нужной
подготовки.
     И если уж говорить начистоту,  вообще  никакой,  подумал  он.  Он  не
продавец, он не космический рабочий, он ничто из того, что  есть  или  чем
могут быть роботы.
     Он только  человек,  и  все:  шестеренка,  необходимая  для  экипажа,
составленного из роботов.
     Закон гласил: задание роботу или группе таковых может быть дано  лишь
в том случае, если за выполнением его будет  наблюдать  человек.  Но  дело
было не только в этом законе. Существовало,  пожалуй,  что-то  органически
свойственное роботам, не встроенное в них специально, но нечто такое,  что
всегда в них было и, очевидно, всегда  будет:  нерасторжимая  связь  между
роботом и его хозяином.
     Отправленный без человека экипаж роботов начал бы  делать  ошибку  за
ошибкой, все бы у них шло вкривь и вкось и под конец развалилось бы совсем
- они не только не приносили бы пользы, они принесли бы вред. Когда же  их
сопровождал человек, почти не было предела  тому,  что  хотели  или  могли
совершить роботы.
     Возможно, думал он, они испытывают потребность в  руководстве,  хотя,
если говорить правду, люди не такие уж и хорошие  руководители,  возможно,
им необходим какой-то символ авторитета - и однако, отдавая дань  уважения
и внимания своему хозяину, роботы на самом  деле  никаких  авторитетов  не
признают.
     Тут  что-то  более  глубокое,  сказал  себе   Шеридан,   чем   просто
руководство или просто авторитет. Это можно сравнить  с  привязанностью  и
пониманием, которые связывают такими прочными узами человека и собаку,  и,
однако, тут нет и намека  на  поклонение,  с  которым  собака  взирает  на
человека.
     Он сказал Наполеону:
     - Ну, а ты? Неужели тебе никогда не хочется побродить? Только  скажи,
и ты пойдешь.
     - Мне нравится готовить, - заявил  Наполеон.  Он  поковырял  в  земле
металлическим пальцем. - Пожалуй, Стив, правильно будет  сказать,  что  во
мне довольно много от старого слуги.
     - Стоит сменить трансмог, и все будет по-другому.
     - А кто тогда станет для  тебя  готовить?  Ты  же  знаешь,  повар  ты
никудышный.
     Шеридан съел обед и  остался  сидеть  на  стуле,  глядя  на  озеро  и
дожидаясь первых радиосообщений.
     Наконец-то они приступили к  делу.  Все,  что  ему  предшествовало  -
погрузка, долгое путешествие в космосе, выход на  орбиту  и  разгрузка,  -
было не более чем простой подготовкой к сегодняшнему дню.
     Да, наконец они приступили  -  но  и  только.  Предстоят  еще  месяцы
работы. Предстоит множество затруднений и  тысяча  неприятностей.  Но  они
провернут все, гордо и уверенно сказал он себе. Ничто, абсолютно ничто  не
остановит его ребят.
     Уже к вечеру пришел Езекия и принес весть:
     - Сэр, радирует Абрахам. Там, кажется, что-то неладно.
     Шеридан вскочил на ноги и побежал к радиорубке. Он пододвинул стул  и
потянулся за наушниками:
     - Это ты, Эйб? Как дела?
     - Плохо, Стив, - сказал Абрахам. - Они не заинтересованы в  торговле.
Товары им нужны, это видно по тому, как они на  них  смотрят.  Но  они  не
покупают. Знаешь, что мне кажется? По-моему, им нечего нам предложить.
     - Но это смешно, Эйб. Они  выращивали  лодар  все  эти  годы.  Амбары
набиты ими доверху.
     - Их амбар заколочен, - сказал Абрахам. - Поперек дверей перекладины,
а окна заколочены досками. Когда я попробовал к нему подойти,  они  повели
себя не очень-то учтиво.
     - Я скоро буду, - сказал Шеридан. - Хочу посмотреть на это сам. -  Он
поднялся  и  вышел  из  радиорубки.  -  Езекия,  приготовь   автолет,   мы
отправляемся к Эйбу. А ты, Наппи, побудь около радио. Я  буду  в  деревне,
где Эйб, свяжись со мной, если что-нибудь случится.
     - Я никуда не отлучусь, останусь здесь, - обещал Наполеон.
     Езекия посадил автолет на деревенской площади, рядом с грузолетом, на
котором все еще громоздились товары.
     Абрахам подошел сразу же, как только они сели.
     - Рад, что ты здесь, Стив. Они хотят,  чтобы  я  отсюда  убрался.  Не
хотят, чтобы мы здесь были.
     Шеридан сошел с автолета и, с  трудом  переступая  затекшими  ногами,
остановился посреди площади. Что-то было не то и с деревней, и с  жителями
- что-то изменилось к худшему, стало не так.
     На  площади  было  много  народу,  одни  стояли  в  дверных  проемах,
прислонившись к косякам, другие  -  прислонившись  к  деревьям.  Несколько
жителей маячили перед заколоченной дверью массивного  амбара  на  площади,
будто стража, которой поручено его охранять.
     - Когда я только спустился, - сказал Абрахам, они  столпились  вокруг
грузолета и стали пялиться на товар. По всему  было  видно,  что  они  еле
удерживаются от того, чтобы не потрогать его руками. Я пытался было с ними
заговорить, но они особо не стали разговаривать - сказали  только,  что  у
них ничего нет. Ну а теперь стоят поодаль и пялятся.
     Рядом с крохотными домиками  деревни  амбар  выглядел  монументальным
зданием. Он высился, квадратный, прочный,  совсем  без  украшений,  и  был
здесь чужим пришельцем с чужой планеты, Земли. Ибо, осознал вдруг Шеридан,
это был такой же амбар, какие он видел на фермах Земли где-нибудь в лесной
глухомани: огромная шатровая  крыша,  широченная  дверь,  к  которой  надо
подниматься по пологому скату, и даже  вытяжная  труба,  оседлавшая  конек
крыши.
     Человек  и  двое  роботов  тонули  в  омуте   враждебного   молчания.
Гарсониане, стоявшие в ленивых позах, не сводили  с  них  глаз,  и  что-то
решительно было не так.
     Шеридан  медленно  обвел  площадь  взглядом  и   вдруг   понял,   что
изменилось.
     Все  было  вокруг  заброшенное,  а  то  и  просто-напросто   грязное.
Запущенные домики потеряли свой опрятный вид, улицы были завалены мусором.
И соответственно выглядели сами жители.
     - Сэр, - сказал Езекия, - на них жалко смотреть.
     И он был прав.
     В лицах жителей была какая-то обреченность, они горбились и  казались
усталыми.
     - Не понимаю, - удивленно сказал Абрахам. - Если верить нашим данным,
это был беззаботный народец, но посмотрите на них  сейчас.  Может,  данные
были неверные?
     - Нет, Эйб. Изменились сами жители.
     Ибо совершенно  исключалось,  что  данные  могут  быть  неверные.  Их
собирал отряд специалистов, один  из  самых  лучших,  и  у  человека,  его
возглавляет, был многолетний опыт работы на чужих планетах. Экипаж  провел
на Гарсоне-4 два года  и  сделал  все  для  того,  чтобы  узнать  об  этой
цивилизации как можно больше.
     С местными жителями явно что-то произошло. Неизвестно почему, но  они
утратили свойственные им веселое расположение духа и чувство  собственного
достоинства. Они перестали заботиться о своих домах. Дошли  до  того,  что
стали племенем грязнуль.
     - Вы, ребята, оставайтесь здесь, - сказал Шеридан.
     - Не надо, сэр, - встревоженно сказал Езекия.
     - Будь осторожен, Стив, - предупредил Абрахам.
     Шеридан отправился к амбару. Стоявшие перед входом  не  шевельнулись.
Метрах в двух от них он остановился.
     Вблизи, живые, они больше походили на  гномов,  чем  на  фотографиях,
привезенных на Землю исследовательским экипажем. Сморщенные гномики, но не
жизнерадостные, как прежде. Вид у них был болезненный, чувствовалось,  что
они затаили обиду но что-то и,  быть  может,  злобу.  В  них  было  что-то
виноватое, и кое-кто даже шаркал ногами от смущения.
     - Я вижу, вы нас не понимаете, - непринужденно начал  Шеридан.  -  Мы
слишком долго не возвращались - куда дольше, чем рассчитывали.
     Он боялся, что не справляется с их языком. Вообще-то говоря, это  был
не самый легкий язык  в  Галактике.  На  какой-то  миг  он  ощутил  острое
сожаление, что не существует чего-нибудь вроде трансмога, чтобы вставить в
человеческий мозг, - насколько легче было бы  тогда  в  моменты,  подобные
этому!
     - Мы вас помним, - угрюмо сказал один из гарсониан.
     - Вот и чудесно! - с наигранной радостью воскликнул Шеридан. - За эту
деревню говорите вы?
     "Говорите" - потому что не было вождя, не было руководителя, не  было
вообще никакой власти,  а  были  только,  время  от  времени,  бестолковые
обсуждения  повседневных  дел,  проходивших  возле  местного   эквивалента
деревенской лавки, и  лишь  изредка  -  в  тех  случаях,  когда  возникала
какая-нибудь критическая ситуация, подобие  общего  собрания,  но  никаких
должностных лиц, которые бы претворяли принятые решения в жизнь.
     - Я могу говорить за них, - несколько уклончиво ответил  гарсонианин.
Медленно шаркая ногами, он шагнул вперед. - У нас были другие, похожие  на
вас, - это случилось много лет назад.
     - И вы с ними подружились?
     - Мы дружим со всеми.
     - Но особенно с ними. Вы обещали им, что будете хранить лодары.
     - Слишком долго их хранить нельзя. Лодары гниют.
     - У вас для них был амбар.
     - Сперва сгнил один лодар. Вскоре сгнило  два.  А  потом  сгнило  сто
лодаров. Амбар не годится для того, чтобы их  хранить.  Никакое  место  не
годится, чтобы их хранить.
     - Но мы - те, кто здесь был до нас, - научили вас, что нужно  делать.
Лодары нужно перебрать и гнилые выбросить. Тогда другие  лодары  останутся
хорошими.
     Гарсонианин пожал плечами:
     - Слишком трудно. Очень долго это делать.
     -  Но  ведь  не  все  же  лодары  сгнили!  Часть  из  них   наверняка
сохранилась.
     Гарсонианин развел руками:
     - У нас были плохие времена, друг. То слишком мало дождя, то  слишком
много. Все не так, как надо. Урожай был все время плохой.
     - Но мы привезли вещи в обмен на лодары.  Много  вещей,  которые  вам
нужны. Нам было очень трудно их  доставить.  Мы  прилетели  издалека.  Нам
пришлось лететь очень долго.
     - Жаль, - сказал гарсонианин. - Лодаров нет. Вы сами видите, мы очень
бедны.
     - Но куда же подевались все лодары?
     - Мы, - стоял на своем гарсонианин, - больше лодаров  не  выращиваем.
Мы выращиваем теперь другое. С лодарами нам очень не повезло.
     - Ну, а эти растения на полях?
     - Мы не называем их лодарами.
     - Неважно, как вы их называете. Это лодары?
     - Лодаров мы не выращиваем.
     Шеридан резко повернулся на каблуках и пошел назад, к роботам.
     - Заело. Что-то здесь произошло. Они стали морочить мне голову, а под
конец, чтобы выбить у меня из рук карты, заявили, что  лодаров  больше  не
выращивают.
     - Но ведь у них поля лодаров! - возмутился Абрахам.  -  Если  прежние
сведения верны, то они даже увеличили посевные площади. Я, когда подлетал,
проверил. Они сейчас выращивают больше, чем прежде.
     - Знаю, - сказал  Шеридан.  -  Получается  какая-то  ерунда.  Езекия,
свяжись, пожалуйста, с базой и узнай, что там происходит.
     - Минуточку, - сказал Абрахам. - А торговое соглашение, которое мы  с
ними заключили? Имеет оно какую-нибудь силу?
     Шеридан покачал головой:
     - Не знаю. Может быть, и стоило ткнуть им этим соглашением  в  нос  и
посмотреть, что из этого получится. Это могло бы  послужить  чем-то  вроде
психологического клина - немного позднее, когда  нам  удастся  их  немного
смягчить.
     - Если удастся.
     - Сегодня наш первый день здесь, и это всего лишь одна деревня.
     - По-твоему, использовать соглашение как дубину мы не сможем?
     - Послушай, Эйб, я не юрист, и у нас нет с собой трансмога юриста  по
дьявольски простой причине - на этой планете никакой правовой системы нет.
Но допустим, мы сумели как-нибудь затащить их  в  галактический  суд.  Кто
подписывался от имени этой планеты? Какие-то ее  жители,  которых  выбрали
мы, а не сами жители планеты; подписи их никого и ни к чему не  обязывают.
Вся эта затея с составлением контракта была не более чем пышной церемонией
без  какой-либо  правовой  основы  -  просто  чтобы  гарсониане  побоялись
отказаться вести с нами дела.
     - Но вторая экспедиция, по-видимому, считала, что это подействует.
     - Ну, разумеется. У гарсониан довольно сильное нравственное чувство -
у каждого в отдельности и в семьях.  Сможем  ли  мы  добиться,  чтобы  они
расширили круг тех, к кому оно применяется? Вот в  чем  проблема,  которую
предстоит нам решить.
     - Иными словами, нам нужно придумать подход, - сказал Абрахам. - Хотя
бы для одной этой деревни.
     - Если такое положение только в этой деревне, - сказал Шеридан, -  то
пусть сидят на своих лодарах. Мы сумеем обойтись и без них.
     Но такое положение было не  только  в  этой  деревне.  Точно  так  же
обстояло дело и в других.
     Новость эту принес Езекия.
     - Наполеон говорит, что не ладится ни у кого,  объявил  он.  -  Никто
ничего не продал. Судя по тому, что он говорит, везде одно и то же.
     - Пожалуй, надо всех собрать, - сказал Шеридан. -  Положение  следует
обсудить. Придется выработать  курс  действий.  Нельзя  распылять  силы  в
десятке разных подходов.
     - И еще, пожалуй,  надо  собрать  побольше  лодаров,  -  подал  голос
Абрахам, - и посмотреть, лодары это или что-нибудь другое.

                                    3

     Шеридан вставил  в  голову  Эбенезеру  трансмог  химика,  и  Эбенезер
произвел анализ. С ним он и явился на обсуждение торговых  дел,  участники
которого собрались за столом для заседаний.
     - Есть только одно различие, - сказал он.  -  В  лодарах,  которые  я
подверг анализу, содержание  калентроподенсии  (так  называется  средство,
используемое в качестве транквилизатора)  выше,  чем  в  лодарах,  которые
привезли первая и вторая экспедиции. Разница примерно в десять  процентов,
хотя не исключено, что она меняется  от  поля  к  полю  в  зависимости  от
погодных и почвенных условий - особенно, мне кажется, почвенных.
     - Выходит, они лгали, когда говорили, что не  выращивают  лодаров,  -
сказал Абрахам.
     - По их собственным меркам, - заметил Сайлес, -  они,  возможно,  нам
вовсе и не лгали. Не всегда легко понять инопланетную этику с человеческой
точки зрения. По словам Эбенезера, химический состав  клубня  в  известной
мере изменился. То ли благодаря лучшей обработке почвы,  то  ли  благодаря
лучшим семенам, или обилию осадков, или более высокому содержанию в  почве
связанной с лодаром бактерии, а может быть, благодаря каким-то  действиям,
намеренно совершенным местными жителями, чтобы вызвать это изменение...
     - Сай, - сказал Гидеон, - я не понимаю, куда ты клонишь.
     - А вот куда. Если они об этом знали, это  могло  послужить  для  них
основанием изменить название лодара. А возможно, какие-то  особенности  их
языка потребовали, чтобы они изменили название. Или, чтобы  оставить  себе
лазейку, они прибегли к какому-то словесному трюку. А может, дело просто в
суеверии. Гарсонианин  в  деревне  сказал  Стиву,  что  им  не  повезло  с
лодарами. И потому, быть может,  они  решили,  что  переименование  лодара
принесет им удачу.
     - По-твоему, это этично?
     - Для них - возможно, да. Вы, друзья, все попутешествовали  немало  и
должны бы знать, что местные жители  остальной  части  Галактики  в  своих
действиях редко руководствуются тем, что  мы  с  вами  считаем  логикой  и
этикой.
     - Все же я не понимаю, - сказал Гидеон, - к чему им менять  название,
если только не специально для того, чтобы  с  нами  не  торговать.  Тогда,
изменив название, они получают возможность сказать нам, что лодаров они не
выращивают.
     - Мне кажется, именно для того  они  их  и  переименовали,  -  сказал
Максимилиан. - И все это как-то  связано  с  заколоченными  амбарами.  Они
знали, что мы прибыли. Невозможно себе представить,  чтобы  они  этого  не
знали. Целый рой наших грузолетов сновал вверх-вниз, и не увидеть  они  их
просто не могли.
     - В деревне, где мы были,  -  сказал  Шеридан,  -  у  меня  создалось
впечатление, что они как-то неохотно говорили нам о том, что не выращивают
лодаров. Оттягивали сколько могли,  словно  это  был  последний  аргумент,
которым,  они  надеялись,  им  не  придется  воспользоваться,   отчаянный,
последний довод на случай, если остальные не подействуют, и...
     - Просто пытаются вздуть цену, - тоном,  не  допускающим  возражений,
перебил его Лемуэль.
     Максимилиан покачал головой.
     - Не думаю. Ведь никакой исходной цены предложено не было. Как  можно
вздувать цену, которой нет?
     - Есть цена или ее нет, - раздраженно заявил Лемуэль, - все равно они
в состоянии создать ситуацию, которая позволила  бы  им  обобрать  нас  до
нитки.
     -  Есть  другое  обстоятельство,  и  оно  может  оказаться  для   нас
благоприятным, - сказал Максимилиан. - Если они переименовали растение для
того, чтобы оправдать  свое  нежелание  торговать  с  нами,  то  из  этого
следует, что вся деревня ощущает по отношению к нам моральный долг,  и  ей
нужно как-то оправдать свой отказ.
     -  Иными  словами,  -  сказал  Шеридан,  -  мы  можем  попытаться  их
уговорить. Что ж, возможно. Во всяком случае, попробуем.
     - Слишком уж все здесь не так, - вмешался Дуглас. - Слишком уж многое
изменилось. У лодаров новое название, амбары заколочены, вид  у  гарсониан
неопрятный, их деревни запущены. Все на планете  перевернулось.  По-моему,
прежде всего нужно выяснить, что здесь случилось.  Когда  выясним,  тогда,
бить может, появится надежда, что мы что-нибудь сумеем продать.
     - Я не прочь заглянуть в амбары, - сказал Джошуа.
     Что в  них?  Как  вы  думаете,  можем  мы  как-нибудь  исхитриться  и
посмотреть?
     - Только применив силу, - сказал Абрахам.  -  Мне  кажется,  пока  мы
здесь, они будут охранять их денно и нощно.
     - Применение силы исключается, - сказал Шеридан. - Все  вы  прекрасно
знаете,  что  с  нами  случится,  если  мы  применим  силу  не  для  целей
самозащиты, против жителей другой планеты. У экипажа отберут  лицензию,  и
все вы,  друзья,  проведете  остаток  жизни,  полируя  до  блеска  полы  в
дирекции.
     - Может, нам просто прокрасться как-нибудь? Как сыщикам...
     - Это мысль, Джош, - сказал Шеридан. - Не знаешь, Езекия, есть у  нас
трансмоги для сыщиков?
     -  Мне  о  таких  не  известно,  сэр.  И  я  даже  не  слышал,  чтобы
какой-нибудь экипаж такими пользовался.
     - Ну, а что, если бы они даже были? - заметил Абрахам.  -  Все  равно
нам было бы чертовски трудно замаскироваться.
     - Если бы среди нас нашелся доброволец, - с некоторым  воодушевлением
сказал Лемуэль, - мы могли бы переконструировать и  изменить  его  внешний
вид и...
     - Мне лично кажется, - сказал Сайлес, - что нам надо разработать  все
мыслимые подходы. Тогда один мы сможем испытать на одной деревне, другой -
на другой, и так до тех  пор,  пока  не  натолкнемся  на  подход,  который
сработает.
     - Что предполагает, - назидательно произнес Максимилиан,  -  что  все
деревни будут реагировать в принципе одинаково.
     Сайлес сказал:
     - Я бы исходил именно из этот. В конце концов, культура одна и та же,
а средства связи, по-видимому, примитивные.  Пока  не  пройдет  некоторый,
пусть небольшой, отрезок времени, ни одна из деревень не будет знать,  что
происходит в другой, это обстоятельство для наших экспериментов превращает
каждую из деревень в идеальную морскую свинку.
     - Я думаю, ты прав, Сай, - сказал Шеридан. - Так или  иначе,  но  нам
придется найти способ преодолеть их сопротивление. В настоящий момент  мне
все равно, какую цену нам придется платить за лодары. Пожалуйста,  вначале
пусть обдирают нас как липку. Лишь бы стали продавать, а там уж мы  сможем
начать сбивать цену и  под  конец  сочтемся  по  справедливости.  В  конце
концов, самое главное - нагрузить на наши сани  столько  лодаров,  сколько
они смогут увезти.
     - Хорошо, - сказал Абрахам, - тогда за работу.
     И они взялись за работу. Провели за ней целый  день.  Наметили  самые
разные коммерческие подходы. Выбрали каждый себе деревню. Шеридан разделил
роботов  на  бригады,  и  каждая  бригада  получила  собственное  задание.
Выработали все детали. Не оставили на волю случая ничего.
     Когда Шеридан сел ужинать, у него было такое чувство,  что  все,  что
нужно, сделано, что теперь все в порядке, - если не сработает один подход,
сработает другой. Вся  их  беда  заключалась  в  том,  представлялось  ему
теперь, что они не провели заблаговременного  планирования.  Они  были  до
того уверены, что все пройдет гладко, что ринулись  торговать,  ничего  не
продумав.
     Утром роботы, преисполненные оптимизма, отправились в путь.
     Бригаде Абрахама предоставлялось обойти все дома в своей  деревне,  и
они поработали на совесть. Они не пропустили ни одного  дома,  и  ответ  в
каждом был "нет", иногда это была дверь, захлопнутая у  них  перед  носом,
иногда ссылка на бедность.
     Одно было ясно как день: с гарсонианами поодиночке управиться  ничуть
не легче, чем со всеми гарсонианами вместе.
     Гидеон и его бригада попробовали применить трюк с образцами товаров -
они стали дарить  образцы  жителям  одного  дома  за  другим  и  при  этом
сообщали, что вернутся с  другими  товарами.  Оказалось,  что  гарсонианам
абсолютно ничего не нужно. Брать образцы они отказывались.
     Лемуэль устроил  лотерею.  Лотерея,  как  утверждали  ее  сторонники,
взывает к жажде наживы, присущей каждому  индивиду.  А  лотерея  эта  была
задумана так, чтобы взывать к ней максимально.  Цена  была  самой  низкой,
какую только можно было вообразить: один лодар за билет. Выигрыши же  были
просто сказочными. Но, судя по всему, гарсониан жажда наживы не обуревала.
Ни одного билета продано не было.
     И самым странным  во  всем  этом,  неразумным,  не  укладывающимся  в
сознании, попросту невозможным, было то, что получить  товары  гарсонианам
явно хотелось.
     - Было видно, как они борются с собой, - сообщил Абрахам на  вечернем
заседании. - Было видно, что какая-то вещь из  тех,  что  мы  продаем,  им
нужна, но неимоверным усилием воли они заставляли себя отказываться.
     - Возможно, что они уже почти готовы, - сказал Лемуэль.  -  Возможно,
достаточно небольшого толчка, и дело будет  в  шляпе.  Не  начать  ли  нам
кампанию  распространения  слухов?  Может,  стоит  распустить  слух,   что
некоторые деревни покупают у нас вовсю. Вероятно,  это  поколебало  бы  их
сопротивление.
     Но Эбенезер засомневался.
     - Надо докопаться до причин.  Надо  выяснить,  что  кроется  за  этой
забастовкой. Возможно, что-нибудь совсем простое. Если бы только знать...
     Эбенезер  побывал  со  своей  бригадой  в  отдаленной  деревне.   Они
захватили  с  собой  заранее  приготовленный  магазин  самообслуживания  и
установили его на  деревенской  площади.  Заманчиво  разложили  на  полках
товары. Создали вокруг шумную ярмарочную атмосферу. Развесили  по  селению
громкоговорители,  и  оттуда  с  оглушительным  ревом  повалили   выгодные
предложения.
     Абрахам и Гидеон возглавили бригады с говорящими рекламными  досками.
Они облетели округу, расставляя яркие, радующие глаз доски с записанной на
магнитной пленке рекламой.  Еще  до  начала  операции  Шеридан  вставил  в
Оливера и Сайлеса трансмоги специалистов-семантиков, и те  наговорили  эти
пленки - дело очень тонкое, требующее  большого  умения.  На  коммерческую
сторону,  хотя  она,  несомненно,  там  присутствовала,  они  слишком   не
нажимали. Кое-где тон был вкрадчивый, кое-где откровенный, но не  было  ни
одного слова, которое бы звучало неискренне. Они  превозносили  гарсониан,
этот народ, такой  достойный  и  несгибаемый;  произносили  прочувственные
проповеди  о  честности,  добропорядочности  и  обязательности;   пытались
представить себя чем-то  средним  между  недоумками,  перехитрить  которых
проще простого, и благотворителями.
     Пленки крутили день и ночь.  Они  забрасывали  беззащитных  гарсониан
льстивой, вкрадчивой рекламой, и эффект должен  был  быть  фантастическим,
ибо  ни  с  какой  рекламой  гарсонианам  никогда   еще   не   приходилось
сталкиваться.
     Лемуэль остался на базе и тяжело топал взад-вперед  по  берегу,  сжав
руки за спиной и с остервенением размышляя. Временами он останавливался  -
ровно на столько времени, сколько было нужно,  чтобы,  лихорадочно  спеша,
записать новую мысль.
     Он обдумывал,  как  применить  к  делу  старый  коммивояжерский  ход,
который, он был уверен, наверняка подействует, если повернуть его понятным
гарсонианам образом, -  этот  старый  как  мир  трюк:  "Я  работаю,  чтобы
заплатить за свое ученье".
     Джошуа и Таддеус пришли к Шеридану и попросили штучки две  трансмогов
драматурга. Шеридан  сказал,  что  таких  у  них  нет,  но  Езекия  с  его
неизменным оптимизмом погрузился на самое дно  сундучка  с  трансмогами  и
вынырнул с одним, на котором была  наклейка  "аукционер",  и  с  другим  с
наклейкой "оратор" - самое близкое к желаемому из всего, что  ему  удалось
найти. Джошуа и Таддеус с негодованием их  отвергли,  уединились  и  стали
сочинять, вкладывая в эту работу  всю  душу,  номера  для  юмористического
представления.
     Например, как следует писать шутки для жителей другой планеты? Что их
смешит? Непристойность? Великолепно - только для того, чтобы  так  шутить,
нужно досконально знать интимную жизнь существ, для  которых  такая  шутка
предназначена. Шутка про тещу? В этом случае тоже нужно знать, как  к  ней
отнесутся:  существует  множество  мест,  где  тещи  пользуются   глубоким
уважением, но есть и другие, где одно упоминание о  них  считается  дурным
тоном. Юмор, построенный на использовании диалектов и говоров, разумеется,
исключался напрочь, как он того и заслуживал. Точно так же, поскольку дело
касалось гарсониан, исключалась и шутка ловкача-бизнесмена.  Гарсониане  -
народ совершенно не деловой, и шутка  такого  рода  была  бы  им  попросту
недоступна.
     Однако Джошуа и Таддеуса все это, в общем-то,  не  обескуражило.  Они
отобрали у Шеридана папки, где хранились сведения о планете, и провели над
ними не один час, анализируя те стороны гарсонианской жизни, которые  они,
ничем не рискуя, могли бы использовать для  своего  либретто.  Они  делали
горы выписок  и  заметок.  Вычерчивали  сложные  графики,  демонстрирующие
отношения между словами гарсонианского языка  и  хитросплетениями  местной
социальной жизни. Писали и переписывали, перечитывали заново и оттачивали.
В конце концов либретто они смастерили.
     - Ничем нельзя так расположить к себе, -  убежденно  сказал  Шеридану
Джошуа, - как веселым представлением. Зрителям становится  хорошо,  и  они
растормаживаются. Кроме того, они начинают чувствовать  себя  в  некотором
смысле в долгу перед тобой. Ты их развлек, и они, вполне  естественно,  не
могут не испытывать потребности сделать тебе приятное.
     - Надеюсь, это подействует, - сказал Шеридан без особого энтузиазма.
     Ибо ничто другое не действовало.
     В  отдаленной  деревне,  где   был   построен   магазин,   гарсониане
расшевелились в достаточной мере для того,  чтобы  его  посмотреть,  -  но
только посмотреть, а не покупать в нем товары. Казалось, будто магазин для
них - какой-то огромный музей или выставка. Они шли гуськом  по  проходам,
глазели на товары, иногда даже  протягивали  руку  и  трогали  их,  но  не
покупали.  Более  того,  когда  высказывалось  предположение,   что   они,
возможно, хотят что-нибудь купить, они делали оскорбленную мину.
     В других селениях говорящие рекламные доски привлекли к себе  широкое
внимание. Вокруг них собирались толпы и целыми часами слушали.  Но  вскоре
блеск новизны исчез, и теперь местные жители обращали на магнитные  записи
очень мало внимания. И они все так же игнорировали  роботов.  И  даже  еще
более  подчеркнуто  -  игнорировали  или  резко  пресекали  любые  попытки
что-нибудь им продать.
     От этого опускались руки.
     Лемуэль перестал ходить по берегу и выбросил свои записи. Он признал,
что потерпел фиаско. Здесь, на Гарсоне-4, не было никакой надежды  довести
до сознания местных жителей, что значит быть студентом, который  торговлей
зарабатывает себе на учение.
     Болдуин со своей бригадой попытался распространять слухи.  Но  жители
решительно  отказывались  верить,  будто  какая-то  деревня   могла   хоть
что-нибудь у них купить.
     Оставалось  попробовать  юмористическое  представление,  и  Джошуа  с
Таддеусом  создали  труппу  и   принялись   репетировать.   Дело   немного
затруднялось тем, что даже Езекии не удалось найти  актерских  трансмогов,
но все равно получалось у них неплохо.
     Несмотря на то что ни одна из их попыток не дала результатов,  роботы
снова и снова отправлялись в деревни, трудились не покладая рук,  снова  и
снова пытались продать товары, в надежде, что рано или поздно  они  найдут
ключ, который поможет им отпереть дверь скрытности и упрямства, за которой
прячутся местные жители.
     В один прекрасный день Гидеон радировал на базу  откуда-то  издалека,
где он был один:
     - Стив, тебе бы надо посмотреть самому кое на что здесь под деревом.
     - Кое на что?
     - На существо совсем другой породы. Вроде бы разумное.
     - Гарсонианина?
     - Тоже гуманоида, но не гарсонианина.
     - Сейчас буду, - сказал Шеридан. - Оставайся на месте, чтобы  ты  мог
мне его показать.
     - Оно, наверно, меня заметило, - сказал Гидеон, - но я к нему  близко
не подходил. Я подумал,  что  тебе,  может  быть,  захочется  заняться  им
самому.
     Существо, как и говорил Гидеон, сидело под деревом.  Перед  ним  была
расстелена  искристо  поблескивавшая  скатерть,  на  ней  стоял  затейливо
разукрашенный сосуд, и существо было  занято  тем,  что  доставало  разные
разности из чего-то, что, очевидно, служило корзиной для провизии.
     Будучи, как и гарсониане,  гуманоидом,  существо,  однако,  выглядело
куда приятнее, чем они. Лицо было точеное, а тело - змеино-гибкое в  своей
стройности. Его облекали  одежды  из  роскошных  тканей,  и  на  нем  было
множество драгоценностей. Вид у него был явно светский.
     - Привет, друг, - сказал по-гарсониански Шеридан.
     Кажется, существо его поняло,  но  высокомерно  улыбнулось.  Судя  по
всему, появление Шеридана его не обрадовало.
     - Быть может, -  сказало  оно  не  сразу,  -  у  вас  найдется  время
присесть?
     Тон, каким это было сказано, ясно и недвусмысленно предлагал Шеридану
сказать: нет, он благодарит, но не может, ему надо идти.
     - С радостью, - вместо этого сказал Шеридан. Большое вам спасибо.
     Он сел и стал смотреть, как существо  достает  из  своей  корзины  со
съестным все новые и новые припасы.
     - Для нас с вами несколько  затруднительно,  -  сказало  существо,  -
общаться друг с другом на этом варварском  языке.  Но  другого  выбора,  я
полагаю, у нас нет. Вы, случайно, не говорите на балльском?
     - Увы, - сказал Шеридан. - Я даже никогда о нем не слышал.
     - Я подумал: а вдруг? На нем говорят многие.
     - Мы вполне сможем объясниться и на языке этой  планеты,  -  спокойно
сказал Шеридан.
     - О, безусловно! - согласилось существо.  -  Надеюсь,  я  не  вторгся
ненароком в ваши владения? Если да, то я, разумеется...
     - Что вы! Я был рад вас здесь встретить.
     - Я бы предложил вам пообедать вместе со мной, но  боюсь.  Ваш  обмен
веществ наверняка отличен от моего. Мысль, что я могу  отравить  вас,  для
меня непереносима.
     Шеридан кивнул в знак благодарности. Пища и вправду выглядела  весьма
привлекательно. Вся в  красивой  упаковке,  и  кое-что  на  вид  было  так
соблазнительно, что у него потекли слюнки.
     - Я посещаю эти места для того, чтобы...
     Существо искало гарсонианское слово и не находило его.
     Шеридан попытался помочь:
     - На своем родном языке я бы, пожалуй, назвал это пикником.
     - Поесть-на-воздухе, - сказал незнакомец. - Это самое близкое, что  я
могу обнаружить в языке наших любезных хозяев.
     - Мы с вами думаем одинаково.
     От этого свидетельства взаимопонимания  настроение  существа  ощутимо
поднялось.
     - По-моему, мой друг, у нас много общего. Быть может, я могу оставить
вам часть пищи с тем, чтобы вы сделали ее анализ? Тогда в  следующий  раз,
когда я снова здесь буду, вы смогли бы составить мне компанию.
     Шеридан покачал головой:
     - Не думаю, чтобы я задержался здесь надолго.
     - Ах вот как? - сказал незнакомец, кажется приятно удивленный. -  Так
вы здесь тоже только на время? Шорох крыльев в ночи - только что был рядом
и уже унесся навеки.
     - Весьма поэтично, - сказал Шеридан, - и весьма образно.
     - Впрочем, - сказало существо, - я здесь бываю  довольно  часто.  Мне
полюбилась эта планета. Чудесное место для того, чтобы поесть на  воздухе.
Все так  спокойно,  просто,  неторопливо.  Никакой  суеты,  и  жители  так
чистосердечны в своей приветливости, хотя, увы, грязноваты и  чрезвычайно,
чрезвычайно глупы. Но, заглядывая в свое сердце, я обнаруживаю, что  люблю
их за неискушенность, за близость к природе, за ничем не омраченный взгляд
на жизнь и за простоту, с которой они эту свою жизнь проживают.
     Он умолк и испытующе посмотрел на Шеридана.
     - Вы с этим не согласны, мой друг?
     - Разумеется, согласен! - довольно поспешно сказал Шеридан.
     - В Галактике так мало мест, -  загрустил  незнакомец,  -  где  можно
побыть в блаженном уединении. О, я не  имею  в  виду  уединение  полное  -
кого-то ты встречаешь и здесь; но в уединении в том смысле, что  есть  где
повернуться, что ты перестаешь быть игрушкой слепых ненасытных  желаний  и
тебя не душит неодолимый  напор  чужих  характеров.  Существуют,  конечно,
ненаселенные планеты, ненаселенностью своей обязанные лишь  тому,  что  на
них невозможно жить физически. Их мы исключаем.
     Он  ел  понемножку,  изящно,  даже  манерно,  однако  из   сосуда   с
затейливыми украшениями отхлебнул изрядно.
     - Вкус превосходный, - сказал незнакомец и протянул сосуд Шеридану. -
Может, рискнете все-таки?
     - Нет, я лучше воздержусь.
     - Это, пожалуй, мудро, - признал тот. - Жизнь не принадлежит к  числу
тех вещей, с которыми расстаются, не раздумывая.
     Он глотнул еще, поставил сосуд к себе на колени и  теперь,  продолжая
разговор, то и дело его поглаживал.
     - Это отнюдь не означает, - сказал он, - что я ставлю  жизнь  превыше
всего. У вселенского бытия  наверняка  есть  и  другие  грани,  ничуть  не
менее...
     Они просидели за приятной беседой до самого вечера.
     Когда Шеридан пошел к автолету, сосуд у незнакомца был  уже  пуст,  а
сам он лежал, раскинувшись, в блаженном опьянении, среди остатков пикника.

                                    4

     Хватаясь за одну нить, за другую, Шеридан  судорожно  искал  в  общей
картине место, куда бы вписался любящий пикники пришелец с другой планеты,
но такого места не находилось.
     Быть может, он, в конце концов, и есть  то,  чем  хочет  казаться,  -
путешествующий  бездельник,  одержимый  страстью  есть  в  одиночестве  на
воздухе и любовью к бутылке.
     И в то же время он знает местный язык и, по его словам, бывает  здесь
часто - и одно это более  чем  странно.  Ему,  по-видимому,  доступна  вся
Галактика, так что же тянет его к Гарсону-4 - планете (во  всяком  случае,
на человеческий взгляд), весьма мало к себе располагающей? И еще:  как  он
сюда попал?
     - Гидеон, - спросил Шеридан, - ты, случайно,  не  заметил  где-нибудь
там, поблизости, транспортного средства, на котором наш друг  мог  прибыть
сюда?
     Гидеон покачал головой:
     - Теперь, когда ты об этом заговорил, я могу точно сказать, что  нет.
Я бы увидел, обязательно.
     - Не приходило ли вам в голову, сэр, - спросил Езекия, - что он, быть
может, владеет способностью к телепортации? Это не исключено. Например, та
цивилизация, на Пилико...
     - Верно, - сказал Шеридан, - но пиликоане одолевали сразу  не  больше
мили или около того. Помнишь, как они скакали? Будто большой заяц  прыгнет
на целую милю, но так быстро, что самого прыжка и не видно.  А  этот  тип,
судя по всему, прыгнул через световые годы. Он спрашивал меня о  языке,  о
котором я никогда не слышал. Сказал, что этот язык широко распространен  -
по крайней мере, в некоторых частях Галактики.
     - Сэр, вы уделяете этому слишком много внимания, - сказал  Езекия.  -
Нам следует подумать о делах  более  важных,  чем  этот  праздношатающийся
инопланетянин с его любовью к странствиям.
     - Ты прав, - согласился Шеридан. - Если дело с торговлей  не  пойдет,
мне головы не сносить.
     Но ему так и не удалось  окончательно  отделаться  от  мыслей  о  той
встрече под деревом.
     Он попытался оживить в своей памяти их долгую праздную болтовню и,  к
своему изумлению, обнаружил, что она-таки  действительно  была  совершенно
праздной. Он  не  помнил,  чтобы  существо  рассказало  ему  о  себе  хоть
что-нибудь. Битых три часа, а то и дольше оно  говорило  не  умолкая  -  и
ухитрилось не сказать за псе это время ровным счетом ничего.
     Вечером Наполеон, когда принес ужин, присел на корточки возле  стула,
на котором сидел Шеридан, аккуратно подобрав белоснежный фартук к себе  на
колени.
     - Наши дела плохи, ведь так? - спросил он.
     - Да, пожалуй.
     - Как нам быть, Стив, если мы так и не сможем ничего сделать - вообще
не достанем лодаров?
     - Наппи, - сказал Шеридан, - я изо  всех  сил  стараюсь  об  этом  не
думать.
     Но теперь, когда  Наполеон  об  этом  заговорил,  Шеридан  живо  себе
представил, как будет реагировать "Центральная торговля", если  весь  груз
стоимостью в миллиард долларов ему придется доставить  назад.  И  даже,  в
несколько более ярких красках, что ему придется выслушать, если он  просто
оставит его здесь и вернется без груза.
     Каким угодно способом, но продать груз он должен!
     Если не продаст, карьере его конец.
     Хотя, осознал он вдруг, на карту поставлена не  только  его  карьера.
Затронуты интересы всего человечества.
     Существует реальная и настоятельная  потребность  в  транквилизаторе,
изготовляемом из клубней лодара. Поиски такого  лекарства  начались  сотни
лет назад, и нужда в нем подтверждается тем  фактом,  что  все  это  время
поиски не прекращались. Это было нечто, в чем человек остро  нуждался,  по
существу, с того самого мгновения, когда он перестал быть животным.
     И  здесь,  на  этой  планете,  находится  ответ  на   эту   острейшую
человеческую потребность,  ответ,  которого  их  лишает  и  в  котором  им
безрассудно отказывает этот упрямый и безалаберный народец.
     - Если бы только эта планета  была  нашей,  -  сказал  он,  обращаясь
скорее к себе, чем к Наполеону, - если бы мы только сумели  завладеть  ею,
мы бы смогли выращивать столько лодаров, сколько нам нужно. Мы бы  сделали
из Гарсона-4 одно большое поле  и  выращивали  бы  лодаров  в  тысячу  раз
больше, чем в самые лучшие времена их выращивали гарсониане.
     - Но мы не можем, - сказал Наполеон. - Это противозаконно.
     - Да, Наппи, ты прав. Противозаконно, и даже очень.
     Ибо гарсониане были разумны, не потрясающе разумны,  но,  по  крайней
мере, разумны в том смысле, какой вкладывает в это слово закон.
     А в отношениях с  разумными  существами  нельзя  делать  ничего,  что
содержало бы в себе хотя бы намек на применение силы. Нельзя  даже  купить
или арендовать у них землю, так как,  говорит  закон,  покупая  землю,  ты
лишаешь полноправную цивилизацию ее неотчуждаемых прав.
     Можно работать вместе с ними и их учить - это всячески поощряется. Но
научить гарсониан хотя бы чему-нибудь было не так-то просто.  Можно,  если
только ты тщательно следишь за тем, чтобы не облапошивать  их  слишком  уж
беспардонно, вести с ними меновую торговлю. Но гарсониане теперь вести  ее
не хотят.
     - Не знаю,  что  мы  будем  делать,  -  сказал  Шеридан.  -  Как  нам
выпутаться?
     - У меня есть предложение. Может, увлечь местных жителей  сложностями
игры в кости? Мы, роботы, как ты, наверное, знаешь, играть в кости большие
мастера.
     Шеридан поперхнулся. Медленно и очень осторожно он поставил  чашку  с
кофе на стол.
     - Обычно, - с напускной суровостью сказал он Наполеону, - я на  такие
методы смотрю косо. Но  в  данной  ситуации...  что,  если  ты  и  вправду
соберешь несколько ребят и попробуешь?
     - Буду рад, Стив.
     - И... э-э, Наппи...
     - Что, Стив?
     - Я надеюсь, ты выберешь лучших игроков?
     - Естественно, -  сказал  Наполеон,  поднимаясь  и  разглаживая  свой
фартук.
     Джошуа и Таддеус отправились со своей труппой в  далекую  деревню  на
совершенно девственной территории, которой  ни  одна  из  прежних  попыток
начать торговлю не коснулась, и  выступили  перед  гарсонианами  со  своим
представлением.
     Успех превзошел все ожидания. Местные жители,  держась  за  животы  и
обессилев от смеха, катались по  земле.  Они  выли,  задыхались,  вытирали
слезы, ручьями льющиеся из глаз. В восторге от  веселых  шуток,  они  били
друг друга по спине, по плечам. Ничего похожего они не видели за всю  свою
жизнь, ничего похожего вообще никогда не было на Гарсоне-4.
     И когда они совсем размякли от веселья, когда  еще  чувствовали  себя
вполне ублаготворенными, в тот точно рассчитанный психологический  момент,
когда сняты все торможения и смолкают  голоса  враждебности  и  упрямства,
Джошуа предложил им начать торговлю.
     Смех оборвался. Веселья как не бывало. Зрители теперь просто стояли и
таращили на них глаза.
     Труппа быстро собралась и в  глубоком  унынии  потащилась  назад,  на
базу.
     Шеридан сидел в палатке и предавался  созерцанию  мрачного  будущего.
База словно вымерла. Никто не шутил, не  пел,  не  смеялся,  проходя  мимо
палатки: никто не топал по-добрососедски.
     - Шесть недель, - горько сказал он Езекии. -  Шесть  недель  -  и  ни
одной сделки. Мы сделали все, что  в  наших  силах,  и  даже  с  места  не
сдвинулись. - Он сжал руку в кулак и ударил по столу:  -  Если  бы  только
выяснить, в чем дело! Наши товары нужны, а покупать  они  отказываются.  В
чем же дело, Езекия? Тебе что-нибудь приходит в голову?
     Езекия покачал головой.
     - Ничего, сэр. Я просто озабочен. И не только я, но и все мы.
     - Они там, в "Центральной", меня распнут, - сказал Шеридан. - Прибьют
гвоздями и будут держать в таком виде в назидание другим ближайшие  десять
тысяч лет. Неудачи случались и раньше, но не такие.
     - Не знаю, следует ли мне это говорить, -  сказал  Езекия,  -  но  мы
могли бы и дать деру. Может, это и есть наилучший для нас выход.  Мальчики
на это пойдут. Теоретически они преданы "Центральной", но фактически, если
заглянуть поглубже, они более преданы  вам.  Мы  могли  бы  погрузить  все
снова, и это дало бы нам капитал, вполне достаточный для начала...
     - Нет, - твердо сказал Шеридан. - Попробуем еще - может, нам все-таки
удастся разобраться в ситуации. Если нет, я  подставлю  шею  и  отвечу  за
неудачу... - Он потер подбородок. - Кто знает,  может  быть,  нас  выручит
Наппи со своими игроками. Кажется невероятным, но ведь  случались  вещи  и
более странные.
     Наполеон и его товарищи вернулись подавленные и растерянные.
     - Разделали нас под орех,  -  сказал,  явно  еще  не  оправившись  от
потрясения, Наполеон. - Эти парни просто самородки,  прирожденные  игроки.
Но когда мы хотели выплатить проигрыш, они не стали брать наш товар!
     - Придется встретиться с ними и поговорить начистоту. Как, по-твоему,
Наполеон, если мы выложим карты на стол и расскажем  им,  в  каком  жутком
положении мы оказались, подействует это на них?
     - Не думаю, - ответил Наполеон.
     - Будь у них правительство, -  заметил  Эбенезер,  тоже  входивший  в
сколоченную Наполеоном бригаду игроков, -  встретиться  с  ними  имело  бы
смысл. Можно было бы поговорить с кем-то, кто представляет все  население.
Но в реальных условиях, в тех, какие есть, придется  говорить  отдельно  с
каждой деревней, а это продлится целую вечность.
     - Ничего не поделаешь, Эйб, - сказал Шеридан. - Выбирать не из чего.
     Но прежде чем они встретились с гарсонианами, начался  сбор  лодаров.
Гарсониане трудились на полях, как бобры, - выкапывали клубни,  складывали
их в кучи сушиться, ссыпали высушенные растения на  тележки  и  свозили  в
амбары, используя исключительно  собственную  мускульную  силу  -  никаких
тягловых животных у гарсониан не было.
     Выкапывали и свозили в амбары, те самые  амбары,  где,  клялись  они,
никаких лодаров у них не хранится. Но в этом,  если  задуматься,  не  было
ничего удивительного: ведь  точно  так  же  они  клялись,  что  вообще  не
выращивают лодаров.
     Естественно было ожидать, что они распахнут  большие  двери  амбаров,
однако именно этого они делать не стали. Они просто открывали крохотную, в
их рост, дверцу, вделанную в большую, и через нее ввозили лодары. И стоило
показаться  вблизи  кому-нибудь  из   участников   экспедиции,   как   всю
деревенскую площадь моментально окружала усиленная охрана.
     - Лучше их не трогать, - посоветовал Абрахам. - Если мы попробуем  на
них давить, потом хлопот не оберешься.
     И роботы вернулись на базу и стали  ждать,  когда  гарсониане  кончат
собирать урожай. Наконец те кончили,  и  Шеридан  посоветовал  роботам  не
предпринимать ничего еще в течение нескольких дней, чтобы дать гарсонианам
возможность вернуться к их повседневным делам.
     Тогда они отправились к гарсонианам снова, и на этот раз на одном  из
грузолетов вместе с Абрахамом и Гидеоном полетел Шеридан.
     Деревня, куда они прибыли, нежилась  в  лучах  солнца,  безмолвная  и
ленивая. Не видно и не слышно было никого живого.
     Абрахам посадил грузолет на площадь, и все втроем они сошли с него.
     Площадь была пуста, и вокруг царило молчание - глубокое, гробовое.
     Шеридан почувствовал, как по  спине  побежали  мурашки,  ибо  в  этом
безмолвии таилась какая-то скрытая неестественная угроза.
     - Может, они устроили засаду? - вслух подумал Гидеон.
     - Не думаю, -  сказал  Абрахам.  -  По  складу  характера  гарсониане
миролюбивы.
     Настороженные, они пересекли площадь и медленно двинулись вдоль одной
из улиц.
     По-прежнему не видно было ни души.
     И что  было  еще  более  удивительным,  двери  некоторых  домов  были
распахнуты  настежь.  Окна,  казалось,  следили  за  пришельцами   слепыми
глазами, и занавесок из пестрой домотканой ткани в них больше не было.
     - Быть может, -  предположил  Гидеон,  -  они  ушли  на  какой-нибудь
праздник урожая или что-то в этом роде.
     - Они бы не оставили дверей открытыми настежь  ни  на  один  день,  -
заявил Абрахам. - Я прожил бок о бок с ними не одну  неделю  и  хорошо  их
изучил. Я знаю, как они бы поступили: они тщательно закрыли  двери  и  еще
проверили, хорошо ли те закрыты.
     - Может, ветер?..
     - Исключено, - твердо стоял на своем Абрахам. - Одну дверь - мог.  Но
я отсюда вижу четыре открытых двери.
     - Надо, чтобы кто-нибудь посмотрел, - сказал Шеридан. - Да пожалуй, я
сам.
     Он свернул в калитку  перед  домом,  одна  из  дверей  которого  была
распахнута, и медленно  пошел  по  дорожке.  У  порога  он  остановился  и
заглянул внутрь. В комнате было пусто. Он  перешагнул  порог  и  пошел  из
комнаты в комнату, и все они оказались пусты - не было не  только  жителей
дома, но и вообще ничего. Ни мебели, ни орудий труда, ни домашней  утвари.
Не было никакой одежды. Не было ничего.  Дом  был  мертв,  гол  и  пуст  -
рухлядь, за ненадобностью брошенная его обитателями.
     Шеридан почувствовал, как в душу ему закрадывается  чувство  вины.  А
что, если прогнали их мы? Что, если своими домогательствами мы  довели  их
до того, что они решили бежать, лишь бы больше нас не видеть?
     Но это же смешно,  подумал  он.  Для  этого  невероятного,  массового
исхода должна быть какая-то другая причина.
     Он вернулся назад. Абрахам и Гидеон зашли в другие дома.  Всюду  было
пусто.
     - Может, только  эта  деревня?  -  предположил  Гидеон.  -  Может,  в
остальных все по-прежнему?
     Но Гидеон ошибался.
     Вернувшись на грузолет, они связались с базой.
     - Не понимаю, - сказал Езекия. - То же сообщили четыре другие группы.
Я как раз собирался вам радировать, сэр.
     - Пошли все грузолеты, какие у тебя есть, - сказал Шеридан.  -  Пусть
проверят все деревни в округе. И ищи гарсониан. Может,  они  где-нибудь  в
лесах или на полях. Не исключено, что они на празднике урожая.
     - Если они на празднике, сэр, - спросил Езекия, - то почему  взяли  с
собой свое имущество? Никто не берет с собой мебель, когда отправляется на
праздник.
     - Знаю,  -  сказал  Шеридан.  -  Ты  попал  в  точку.  Разошли  всех,
пожалуйста.
     - Существует отдаленная вероятность, - снова заговорил Гидеон, -  что
они переселяются. Быть может, у них есть  обычай  раз  во  столько-то  лет
строить для себя новую деревню. Быть  может,  дело  в  древнем  санитарном
законе, согласно которому через  определенный  промежуток  времени  лагерь
надо переносить на другое место.
     - Возможно, - устало сказал Шеридан. - Поживем - увидим.
     Абрахам ткнул большим пальцем в сторону амбара.
     Шеридан заколебался было, потом отбросил осторожность.
     - Валяй, - сказал он.
     Гидеон по скату поднялся к двери, протянул руку и ухватился  за  одну
из  прибитых  поперек  досок.  Раздался  болезненный  скрип  выкручиваемых
гвоздей, и доска отлетела в сторону. За ней последовала другая, потом  еще
одна, и тогда Гидеон нажал плечом, и одна из створок двери распахнулась.
     Внутри, в полутьме амбара,  тускло  поблескивал  металл  -  на  полу,
загородив собой проход, стояла огромная машина.
     Холодный, пустой ужас сковал Шеридана.
     Нет, подумал он. Машины здесь быть не может.
     Гарсонианам просто не полагалось иметь машины. Их культура  не  знала
никаких механизмов. Вершиной их достижений оставались пока мотыга и колесо
- они еще не додумались даже соединить их вместе, чтобы получился плуг.
     Когда лет  пятнадцать  назад  отправлялась  в  обратный  путь  вторая
экспедиция, машин у гарсониан не было,  и  преодолеть  за  такой  короткий
промежуток времени свое отставание они не могли.  За  эти  пятнадцать  лет
они, по всем внешним признакам, не продвинулись ни на дюйм.
     И однако проход амбара перегораживала машина.
     Это был солидных размеров цилиндр, поставленный на попа,  и  с  одной
стороны у него была дверь. Верх венчал куполообразный колпак. Если  бы  не
дверь, цилиндр был бы очень похож на огромную тупоносую пулю.
     Чье-то вмешательство, подумал Шеридан. За время между отбытием второй
экспедиции и прибытием третьей кто-то побывал на этой планете.
     - Гидеон! - сказал он.
     - Что, Стив?
     - Отправляйся на базу и привези оттуда сундучок с трансмогами.  Скажи
Езекии, чтобы он как можно  скорее  переправил  сюда  мою  палатку  и  все
прочее. Отзови несколько мальчиков с разведки - нас ждет работа.
     Кто-то здесь  побывал,  снова  подумал  он.  Ба,  да  ведь  вот  кто!
Изысканно вежливое существо, что сидело под  деревом,  перед  расстеленной
для пикника скатертью, прикладывалось к сосуду, проговорило битых три часа
и ухитрилось при этом не сказать ровным счетом ничего!

                                    5

     Посланец "Центральной торговли" посадил  свой  небольшой  корабль  на
краю деревенской площади, неподалеку от места, где теперь  стояла  палатка
Шеридана. Прозрачный колпак сдвинулся в сторону, и он вылез из сиденья.
     Он постоял несколько секунд, сверкая на солнце, пока поправлял значок
со словами "специальный  курьер",  скособочившийся  на  его  металлической
груди. Затем решительно зашагал к амбару, направляясь к сидевшему на скате
Шеридану.
     - Вы Шеридан?
     Шеридан кивнул, окидывая курьера внимательным взглядом.  Великолепная
вещь!
     - Найти вас оказалось нелегко. Ваша база, похоже, брошена?
     - Мы столкнулись с некоторыми трудностями, - спокойно сказал Шеридан.
     - Не слишком серьезными, надеюсь? Я  вижу,  ваш  груз  сохранил  свой
первоначальный вид.
     - Скажем так: особенно нам не докучали.
     - Понятно, - сказал робот, разочарованный тем, что происходящего  ему
пока не объясняют. - Меня зовут Тобиас, и я кое-что должен вам передать.
     - Я слушаю.
     Иногда, сказал себе Шеридан, бывает просто необходимо  сбить  с  этих
роботов из штаб-квартиры хоть чуточку спеси.
     - Передать устно. Могу вас заверить, что меня полностью ввели в  курс
дела. Я в состоянии ответить на любой вопрос, который вы пожелаете задать.
     - Будьте добры, - сказал Шеридан. - Сначала послание.
     - "Центральная торговля" желает сообщить вам,  что  фирма,  именующая
себя "Галактическими предприятиями",  предложила  поставлять  "Центральной
торговле"   лекарство,   именуемое   калентроподенсией,   практически    в
неограниченных количествах. Мы хотели  бы  знать,  можете  ли  вы  пролить
какой-нибудь свет на это событие.
     - "Галактические предприятия", - сказал Шеридан. - Никогда о таких не
слышал.
     - "Центральная торговля" тоже. Не скрою  от  вас,  что  мы  несколько
растеряны.
     - Могу себе представить.
     Тобиас расправил плечи:
     - Мне поручено обратить ваше внимание  на  то,  что  вас  послали  на
Гарсон-4  для  приобретения  груза  лодаров,  из  которых  изготавливается
вышеназванное лекарство, и что задание, ввиду предварительной работы,  уже
проделанной на планете, не должно было быть настолько трудным, чтобы...
     - Минуточку, минуточку, - остановил его Шеридан. - Давайте  не  будем
заводиться. Если это хоть сколько-нибудь  успокоит  вашу  совесть,  можете
записать, что я получил от вас взбучку,  которую  вам  было  поручено  мне
дать.
     - Но вы...
     - Насколько я понимаю, "Галактические предприятия" заломили  за  свою
калентроподенсию изрядную цену.
     - Просто грабительскую. "Центральная торговля" затем и послала  меня,
чтобы выяснить...
     - ...когда я доставлю груз лодаров. В настоящий момент я вам ответить
на этот вопрос не могу.
     - Но я должен привезти отчет!
     - Сейчас это у вас не  получится.  Я  не  смогу  сказать  вам  ничего
определенного по меньшей мере в  течение  нескольких  дней.  Вам  придется
подождать.
     - Но по инструкциям, которые я получил...
     - Поступайте как вам угодно, - резко сказал  Шеридан.  -  Дожидайтесь
ответа или возвращайтесь без ответа. Мне наплевать на то,  как  именно  вы
поступите!
     Он поднялся со ската и вошел в амбар.
     Роботам, увидел он, удалось наконец каким-то образом снять с огромной
машины колпак, и теперь он лежал на боку  в  проходе  -  так,  чтобы  было
видно, что там внутри.
     - Стив, - горько сказал Абрахам, - ты только посмотри!
     Шеридан посмотрел. Внутри колпака была груда сплавившегося металла.
     - Тут были  какие-то  рабочие  части,  -  сказал  Гидеон,  -  но  они
уничтожены.
     Шеридан почесал затылок.
     - Намеренно? Реле саморазрушения?
     Абрахам кивнул.
     - Они, видно, все  закончили.  Не  будь  здесь  нас,  они,  я  думаю,
отправили бы и эту машину, да и все остальные, домой, где бы этот их "дом"
ни находился. Но допустить возможность того,  что  хотя  бы  одна  из  них
попадет к нам в руки... Это было слишком рискованно. И поэтому они  нажали
кнопку или что другое, и все их хозяйство фьюить...
     - Но есть другие машины. По-видимому, по одной в каждом амбаре.
     - Наверно, там все так же, как здесь, - сказал, поднимаясь  с  колен,
Лемуэль.
     - Что ты об этом думаешь? - спросил Шеридан.
     - Машина для мгновенного перемещения материи, телепортатор -  называй
как хочешь, - ответил Абрахам. - Вывод, конечно, сделан  не  на  основании
чего-то в самой машине, но из всех обстоятельств дела.  Посмотри  на  этот
амбар. В нем ни одного лодара. Лодары куда-то  исчезли.  Этот  твой  друг,
любитель есть на свежем воздухе...
     - Они называют себя "Галактические предприятия", - сказал Шеридан.  -
Только что прибыл курьер. Говорит, те  предлагают  "Центральной  торговле"
лекарство, сделанное из лодаров.
     - И теперь "Центральная торговля",  -  подхватил  Абрахам,  -  вконец
расстроенная и понесшая огромный материальный ущерб, свалит вину  на  нас,
ссылаясь на то, что мы не поставили ей ни единого лодара.
     - В этом я не сомневаюсь, - сказал Шеридан. - Все  зависит  от  того,
сможем мы разыскать наших местных друзей или нет.
     - По-моему, надежды на это  никакой,  -  сказал  Гидеон.  -  Разведка
показала, что деревни опустели на всей планете. Как ты думаешь,  не  могли
они смыться через эти машины? Если машины транспортируют лодары, то  могут
транспортировать и людей.
     - Может быть, все, что начинается с буквы "л"? -  попытался  сострить
Лемуэль.
     - Есть ли надежда узнать, как эти машины работают? - спросил Шеридан.
- "Центральной" это могло бы очень пригодится.
     Абрахам покачал головой:
     - Не могу сказать, Стив. Если учесть, сколько на планете таких  машин
- по одной в каждом амбаре, - есть некоторая  статистическая  вероятность,
что нам попадется одна, которую не успели разрушить.
     - Но даже если  мы  такую  и  найдем,  -  подхватил  Гидеон,  -  есть
большущая вероятность, что,  едва  мы  начнем  в  ней  копаться,  как  она
моментально сама разрушится.
     - А если мы не найдем целой?
     - Не исключено, - признал Лемуэль. - Хотя невероятно, чтобы  все  они
разрушали себя в одинаковой степени.  И  характер  повреждения  не  всегда
будет один и тот же. Вполне возможно,  что,  пересмотрев,  скажем,  тысячу
таких машин, можно составить довольно ясное  представление  о  том,  какое
устройство находилось в куполе.
     - Ну, а если бы мы все же это выяснили?
     - На это трудно ответить, Стив, - сказал Абрахам. - Даже если  бы  мы
располагали одной, которая уцелела и работает, я, честно говоря, не  знаю,
смогли бы мы разобраться в принципе ее работы настолько, чтобы  изготовить
самим такую же. Не забывай, что пока еще  роду  человеческому  не  удалось
достичь ничего хотя бы отдаленно похожего.
     Увы,  этого  Шеридан  не  понимать  не  мог.  Видеть,  как   работает
совершенно незнакомое устройство, более того, перенести его,  до  малейшей
детали, на кальку, при  отсутствии  теоретической  основы  это  не  давало
абсолютно ничего. А такой основы у них не было, и заполучить ее было  куда
труднее, чем чертеж или даже работающую модель.
     - При помощи этих машин они переправляли куда-то лодары, - сказал он,
- и, возможно, гарсониан. И если это так, то гарсониане наверняка пошли  в
машины по своей доброй воле. Если  бы  была  применена  сила,  мы  бы  это
знали... Эйб, ты можешь мне сказать, почему они отсюда ушли?
     - Понятия не имею, - сказал Абрахам.  -  Во  мне  сейчас  всего  лишь
трансмог физика. Дай мне трансмог социолога, и тогда я схлестнусь  с  этой
проблемой.
     Снаружи раздался крик, и они разом  повернулись  к  двери.  По  скату
поднимался Эбенезер, в руках он нес крохотную фигурку, руки и ноги которой
безжизненно болтались.
     - Один из них! - задохнулся Гидеон. - Гарсонианин, точно!
     Эбенезер стал на колени и осторожно опустил его на пол.
     - Нашел в поле. Он там лежал в канаве. Боюсь, что его дела плохи.
     Шеридан шагнул вперед и склонился над гарсонианином. Это был  старик,
один из тысяч стариков, которых он  видел  в  деревнях.  То  же  дубленое,
старое лицо в морщинах, оставленных дождем и ветром, те же косматые брови,
нависшие над  глубоко  посаженными  глазами,  те  же  редкие  усы,  то  же
выражение давно позабытой беспечности, а также обреченности и упрямства.
     - Отстал, - сказал Эбенезер. - Отстал, когда уходили  все  остальные.
Наверно, стало плохо, и он свалился там, в поле...
     - Дай мою фляжку, - сказал Шеридан. - Она висит у двери.
     Старик открыл глаза и окинул взглядом глядящие на него  сверху  лица.
Он провел, оставляя грязные полосы, рукой по щуке.
     - Я упал, - пробормотал он. - Помню, как падал. Упал в канаву.
     - Вот вода, Стив, - сказал Абрахам.
     Шеридан взял фляжку, приподнял старика, прижал его к  своей  груди  и
поднес  фляжку  к  губам.  Неопрятно,  хлюпая,  старик  стал  пить.   Вода
проливалась и капала, стекая по усам, ему на живот.
     Шеридан убрал фляжку.
     - Спасибо, - сказал гарсонианин, и  Шеридан  подумал,  что  это  было
первое вежливое слово, которое они услышали от местных жителей.
     Старик снова провел по лицу грязной рукой.
     - Ушли все?
     - Все, - ответил Шеридан.
     - Опоздал, - сказал старик. - Если бы не упал, то, может,  успел  бы.
Они, наверно, меня искали...
     Голос его все слабел и наконец совсем смолк.
     - Если вы не против, сэр, - предложил Езекия, -  я  достану  трансмог
врача.
     - Может, и стоит, - сказал Шеридан. - Хотя я сомневаюсь, что от этого
будет много проку. Для него было бы лучше, если бы он умер  там,  в  поле,
еще несколько дней назад.
     -  Стив,  -  мягко  сказал  Гидеон,  -  врач,  который  лечит  людей,
инопланетянину помочь не сможет. Через некоторое время, если  бы  время  у
нас было, мы смогли бы узнать об этом бедняге больше - о биохимии,  обмене
веществ. Тогда бы мы смогли лечить его.
     - Это верно, Стив, - сказал Абрахам.
     Шеридан пожал плечами.
     - Тогда, Езекия, трансмога не надо.
     Он снова опустил старика на пол, потом поднялся с колен и, присев  на
корточки, закачался на пятках взад-вперед.
     - Быть может, - сказал он гарсонианину, - ты ответишь на один вопрос.
Куда ушел твой народ?
     - Туда, - сказал старик, приподняв слабую руку и показав на машину. -
Туда, и оттуда они ушли так же, как ушел урожай, который мы собрали.
     Шеридан  сидел,  не  поднимаясь,   на   корточках   возле   немощного
гарсонианина.
     Рубен внес охапку травы и  положил  гарсонианину  под  голову  вместо
подушки.
     Значит, гарсониане и вправду  ушли,  сказал  себе  Шеридан,  взяли  и
покинули  родную  планету.  Покинули,  используя  машины,   которые   были
поставлены  для  транспортировки  лодаров.  А   уж   если   "Галактические
предприятия" располагают такими машинами, то до них, независимо  от  того,
кто  они  и  где  они,  "Центральной  торговле"  невероятно  далеко.   Ибо
тяжеловесным грузовым саням "Центральной торговли", как черепахи  ползущим
сквозь световые годы, трудно конкурировать с такими машинами.
     Он думал, вспомнил Шеридан, в первый же день, когда они сюда прибыли,
что  немного  конкуренции  -  вот  что  нужно  "Центральной  торговле".  И
пожалуйста,  вот  вам  конкуренция;  конкуренция  без  намека  на   этику.
Конкуренция,   прокравшаяся   следом   за   "Центральной   торговлей"    и
заграбаставшая рынок, в котором "Центральная торговля" нуждалась, - рынок,
которым "Центральная" могла бы завладеть безраздельно,  не  занимайся  она
глупостями, не хитри и нс ловчи  так  беспринципно,  пытаясь  приспособить
культуру лодара к земным условиям.
     Но  интересно,  где  и  когда,  подумал  он,  узнали   "Галактические
предприятия"  о  лодарах  и  о  важности  лекарства,  которое  из  лодаров
вырабатывают? При каких обстоятельствах стал им известен отрезок  времени,
в течение которого они могли действовать на рынке лодаров, нс  боясь,  что
"Центральная торговля"  им  помешает?  И  не  проявили  ли  "Галактические
предприятия" в отношении этого отрезка времени излишний оптимизм и  потому
вынуждены были разрушить все эти великолепные машины?
     Шеридан негромко  рассмеялся.  Ну  и  обидно  же,  наверно,  было  их
разрушать!
     Не трудно, однако, представить себе сто или тысячу  разных  способов,
при помощи которых они могли узнать о лодарах, ведь они обворожительнейшие
существа, их манеры просто обезоруживают. Он не удивится,  если  окажется,
что кто-нибудь из них тайно орудует внутри "Центральной торговли".
     Гарсонианин зашевелился. Он вытянул костлявую руку и дернул  Шеридана
за рукав куртки.
     - Что, друг?
     - Ты побудешь со мной? - В голосе гарсонианина звучала мольба. -  Эти
здесь не такие, как ты и я.
     - Я все время буду с тобой, - обещал Шеридан.
     - Мы, пожалуй, уйдем, - сказал Гидеон. - Может быть, мы его тревожим.
     Роботы тихо вышли из амбара, оставив их вдвоем.
     Протянув руку, Шеридан положил ее гарсонианину на лоб. Лоб был липкий
и холодный.
     - Дружище, - сказал он, - я думаю - может, ты должен мне что-нибудь?
     Старик покачал головой - медленно повернул  ее  на  травяной  подушке
сначала в одну сторону, потом в другую. И в глазах у него вспыхнул  огонек
упрямства и какой-то хитрости.
     - Вам мы не должны ничего, - сказал он. - Мы должны другим.
     И это, конечно, было вовсе не то, что имел в виду Шеридан.
     Но вот они лежат перед ним - слова, которые  объясняют  все,  решение
загадки, которой является Гарсон-4.
     - Так вот почему вы не хотели с нами  торговать,  -  сказал  Шеридан,
обращаясь скорее к себе, чем к лежащему на полу старому гарсонианину. - Вы
так задолжали тем, другим, что  для  выплаты  долга  вам  нужны  были  все
лодары, какие у вас были?
     И так, очевидно, оно и было на самом деле. Теперь, когда он думал  об
этом, он видел, что это дает логическое объяснение всему,  что  произошло.
Реакция гарсониан, их отчаянное сопротивление торговле - это ведь как  раз
то, чего следует ожидать от тех, кто по уши влез в долги.
     Вот почему так запущены дома, а одежда в лохмотьях. И вот  почему  на
смену  беспечности  и  беззаботности  пришли  забитость,   загнанность   и
отчаяние. Подгоняемые, затравленные, обуянные страхом (а  вдруг  выплатить
долг не удастся?), они заставляли  себя  работать  все  больше  и  больше,
выбивались из сил, выжимая из земли все лодары, какие она могла им дать.
     - В этом было дело? - спросил он резко. - Именно в этом?
     Гарсонианин неохотно кивнул.
     - Они пришли к вам и  предложили  такую  мену,  что  отказаться  было
просто невозможно.
     - На машины, быть может? Машины, которые отправят вас в другие места?
     Гарсонианин покачал головой:
     - Нет, не на машины. В машины мы клали лодары, и лодары уходили.  Так
мы платили.
     - Платили все эти годы?
     - Да,  -  сказал  гарсонианин.  А  потом  добавил,  и  в  голосе  его
послышалась гордость: - Но теперь мы расплатились сполна.
     - Прекрасно, - сказал  Шеридан.  -  Очень  хорошо,  когда  ты  честно
платишь свои долги.
     - Они уменьшили нам платежи на  целых  три  года,  -  прочувствованно
сказал гарсонианин. - Правда, они поступили хорошо?
     - Ну конечно, - с горькой усмешкой сказал Шеридан.
     Он терпеливо сидел на корточках, прислушиваясь к слабому шепоту ветра
на чердаке и к хриплому дыханию гарсонианина.
     - Но потом твой народ использовал эти машины для того,  чтобы  отсюда
уйти. Не можешь ты мне сказать, почему?
     Старого гарсонианина сотряс раздирающий кашель,  и  громкие  вдохи  и
выдохи стали похожи на рыдания.
     Шеридана охватил стыд за то, что ему приходится делать. Я  бы  должен
дать ему умереть в мире,  подумал  он.  Я  не  должен  загонять  его,  как
загоняют животное. Я должен бы дать ему уйти с достоинством, а не травя  и
допрашивая его до последнего вздоха.
     Но оставался еще тот, последний  ответ  -  его  Шеридану  нужно  было
получить непременно.
     Он тихо спросил:
     - Но скажи мне, друг, на что вы менялись? Что они давали вам взамен?
     Услышал ли тот? Не было никаких признаков того, что  гарсонианин  его
слышит.
     - Что они дали вам взамен? - спросил Шеридан снова.
     - Планету, - наконец ответил гарсонианин.
     - Но у вас была планета!
     - Это была другая, - еле  слышно  прошептал  гарсонианин.  -  Планета
бессмертия. Тот, кто попадет туда, никогда не умрет.
     Сидя на корточках,  Шеридан  оцепенел  в  потрясенном,  полном  гнева
молчании.
     И из молчания пришел шепот  -  шепот,  все  еще  исполненный  веры  и
сожаления, шепот, который будет преследовать до конца дней услышавшего его
человека.
     - Вот что я потерял, - шептал старик. - Вот что я потерял...
     Шеридан сжал руки, мысленно сдавливая руками - точеную  шею,  обрывая
гладко льющийся поток изысканных слов.
     Если бы он мне попался, подумал он, если  бы  только  он  мне  теперь
попался!..
     Он вспомнил расстеленную для пикника скатерть и кувшин с  затейливыми
украшениями, и аппетитную пищу; вспомнил ни к чему не обязывающую,  ни  на
чем не задерживающуюся болтовню и ту уверенность, с которой его собеседник
держался. И даже методичность, с которой тот напивался для того, чтобы  их
встреча  закончилась  без  неприятных  вопросов  и  ненужных   подозрений.
Вспомнил высокомерие, с которым тот спросил, не знает  ли  он  балльского,
сам почти наверняка умея говорить по-английски.
     Так что теперь, наконец, у  "Центральной  торговли"  есть  конкурент.
Теперь "Центральной торговле"  придется  драться,  и  драться,  прижавшись
спиной к стене. Ибо эти шутники из "Галактических предприятий" не чисты на
руку и идут ва-банк.
     Конечно,  гарсониане  были  наивными  дурачками,  но   "Галактическим
предприятиям"  наверняка  по  плечу  и  куда  более  трудные  дела.   Они,
несомненно, подбирают каждой рыбе особую наживку, но  на  старую  басню  о
бессмертии, если ее умно подать, могут клюнуть даже самые искушенные.
     Козырями "Галактических предприятий" были абсолютная  неразборчивость
в средствах и телепортирующие машины.
     Какая же судьба постигла жителей этой планеты,  думал  Шеридан?  Куда
они девались после того, как  вслед  за  своими  лодарами  входили  в  эти
машины?
     Не  нашли  ли   случайно   где-нибудь   молодцы   из   "Галактических
предприятий" рынок для нескольких  миллионов  рабов?  Или  же  они  просто
решили отправить гарсониан куда-нибудь подальше, чтобы  прервать  поставку
лодаров "Центральной торговле" и таким путем обеспечить легкую и  выгодную
продажу своих запасов калентроподенсии?
     А может, они хитростью сманили гарсониан с планеты  для  того,  чтобы
захватить ее самим?
     В случае если верно последнее (а  может  быть,  и  в  любом  случае),
"Галактические предприятия"  эту  первую  схватку  определенно  проиграли.
Может быть, сказал себе Шеридан, на самом деле они не такие уж крутые.
     Они дали нам как раз то, в чем мы нуждались, осенило его вдруг, и  он
довольно усмехнулся. Они оказали нам услугу!
     Неповоротливая,  самодовольная  старуха,  "Центральная  торговля",  в
конечном счете выиграла первый раунд.
     Он встал и двинулся к двери. Но  вдруг  остановился  и  повернулся  к
гарсонианину.
     - Быть может, друг, - сказал он, - повезло именно тебе.
     Но этих слов гарсонианин уже не услышал.
     У дверей его ждал Гидеон.
     - Как он? - спросил робот.
     - Умер, - сказал Шеридан. - Ты не позаботишься о похоронах?
     - Конечно, - сказал Гидеон. - Покажешь мне отчеты -  этот  обряд  мне
нужно подзубрить.
     - Но сперва сделай для меня кое-что другое.
     - Только скажи, Стив.
     - Знаешь, этого Тобиаса, курьера из "Центральной торговли"? Найди его
и проследи за тем, чтобы он не улетел.
     Гидеон растянул рот в улыбке:
     - Можешь быть спокоен.
     - Благодарю.
     По пути к палатке Шеридан прошел мимо корабля курьера. В нем, обратил
он теперь внимание, все было подчинено скорости -  в  нем  не  было  почти
ничего,  кроме  пульта  управления  и  сиденья,  закрепленных  на   мощном
двигателе.
     На таком корабле, подумал он, пилот и вправду может выиграть время.
     Уже почти у самой палатки ему встретился Езекия.
     - Пошли со мной, - сказал он, - у меня есть для тебя работа.
     В палатке он сел на стул и взял лист бумаги.
     - Езекия, - сказал он, -  поройся  в  сундучке.  Найди  самый  лучший
трансмог дипломата, какой только у нас есть.
     - Я знаю, где он, - сказал, уже копаясь в сундучке, Езекия.
     Он достал нужный трансмог и положил на стол.
     - Езекия, - сказал Шеридан, - слушай меня внимательно. Запомни каждое
мое слово.
     - Сэр, - обиженно сказал Езекия, - я всегда слушаю внимательно.
     - Знаю. К тебе я испытываю полнейшее доверие.  Поэтому  я  и  посылаю
тебя в "Центральную".
     - В "Центральную", сэр? Вы, конечно, шутите? Вы же  знаете,  что  мое
место здесь. Кто будет заботиться о вас, сэр? Кто будет  следить  за  тем,
чтобы вы...
     - Я смогу управиться и один. Ты скоро вернешься. И кроме того, у меня
есть Наполеон.
     - Но я хочу остаться здесь, сэр!
     - Езекия, мне нужен кто-то, кому я могу доверять. Мы вставим  в  тебя
этот трансмог, и...
     - Но ведь это займет недели, сэр!
     - Не на курьерском корабле. Вместо курьера  на  нем  полетишь  ты.  Я
напишу документ, который даст тебе все полномочия представлять  меня.  Как
будто ты - это я.
     - Но ведь есть Абрахам. Или Гидеон. Вы могли  бы  послать  любого  из
остальных...
     - Только тебя, Езекия. Ты самый старый мой друг.
     - Сэр, - сказал Езекия, став по стойке "смирно", - что я должен  буду
там сделать?
     - Ты должен сообщить "Центральной",  что  Гарсон-4  ныне  необитаема.
Должен сказать,  что  ввиду  этого  я  формально,  от  имени  "Центральной
торговли", заявляю на нее права. Передай, что мне срочно нужны пополнения:
не исключено, что "Галактические предприятия" попытаются ее у нас  отнять.
Для начала "Центральная торговля" должна прислать одни  сани,  нагруженные
роботами (авангард оккупирующих и колонизирующих сил),  и  еще  одни  -  с
сельскохозяйственными орудиями, чтобы мы могли  приступить  к  выращиванию
лодаров. Заодно все до последнего лодары, какие у них есть, на семена.  И,
Езекия...
     - Да, сэр?
     - Насчет роботов. Пусть их уложат  в  разобранном  виде.  Так  смогут
погрузить побольше. Мы их здесь соберем.
     Езекия подавил дрожь.
     - Я им скажу, сэр.
     - Прости, Езекия.
     - Все в порядке, сэр.
     Шеридан дописал доверенность.
     - Передай "Центральной торговле", - сказал он, -  что  постепенно  мы
превратим всю эту планету в одно огромное  засаженное  лодарами  поле.  Но
пусть не теряют ни минуты. Никаких обсуждений, комиссий, никаких заседаний
дирекции, никакой волокиты. Не оставляй их в покое ни на секунду.
     - Я не дам им покоя, сэр, - заверил его Езекия.

                                    6

     Курьерский корабль скрылся из виду. Сколько ни  вглядывался  Шеридан,
он больше не мог его разглядеть.
     Добрый старый Езекия, подумал он,  уж  этот  сделает  все  как  надо.
"Центральная торговля" долго потом не сможет опомниться.
     Он наклонил голову и потер ноющую шею.
     Потом сказал Гидеону и Эбенезеру:
     - Теперь можете его отпустить.
     Те, широко улыбаясь, поднялись с распростертой фигуры Тобиаса.
     Тобиас встал. Он был взбешен.
     - Мы еще поговорим об этом, - пообещал он Шеридану.
     - Да, я знаю, - сказал Шеридан. - Ты бы съел меня с потрохами.
     Абрахам шагнул вперед:
     - Что теперь?
     - Теперь, - сказал Шеридан, - я думаю,  нам  всем  придется  собирать
клубни.
     - Клубни?
     - Наверняка остались лодары, которых гарсониане, когда  их  собирали,
не заметили. Все, какие мы только найдем, нам понадобятся на семена.
     - Но ведь  все  мы  тут  физики,  инженеры-механики,  химики  и  тому
подобное.  Ты,  конечно,  не  ждешь,  чтобы  специалисты   такой   высокой
квалификации...
     - Это поправимо, - сказал Шеридан. - Я  думаю,  мы  сумеем  разыскать
трансмоги космических рабочих. Они сойдут, пока "Центральная"  не  пришлет
сельскохозяйственных рабочих.
     Тобиас шагнул вперед и стал рядом с Абрахамом:
     - Требую, чтобы, пока мне  приходится  быть  здесь,  для  меня  нашли
занятие. Болтаться без дела не в натуре робота.
     Шеридан хлопнул по карману  куртки  и  ощутил  выпуклость  трансмога,
который он вынул из Езекии.
     - Кажется, у меня есть как раз  то,  что  тебе  нужно,  -  сказал  он
Тобиасу.

Миры без конца.

1.
   Было непохоже, что она из тех, кто хочет
уйти в Сон. Однако, подумал Норман
Блэйн, кто может это сказать?
   Он записал имя, которое она нацарапала
в блокноте вместо того, чтобы проставить
в бланке заявления. Он записал его медленно,
тщательно, чтобы дать себе время
подумать, так как здесь было что-то непонятное.
   Люсинда Сайлон.
   Странное имя, подумал он. Не похоже на
настоящее. Больше напоминает сценический
псевдоним, взятый, чтобы прикрыть обычную
Сюзанну Браун или Бетту Стил, или любое
другое из общеупотребительного набора
имен.
   Он записал его медленно, чтобы подумать,
но не мог думать очень хорошо. В
его голове беспорядочно роилось слишком
много другого: странные слухи, которые
уже несколько дней передавали шепотом в
Центре, его собственную связь с этими
слухами и данный ему совет - это было
нечто забавное о работе. Совет был таков:
не доверяйте Феррису (как будто он нуждался
в таком совете!), Хорошенько проверьте
то, что он предложит. Это был доброжелательный
совет, но не очень
полезный.
   И был хватающийся за лацканы Болтун,
поймавший его нынче утром на стоянке и
вцепившийся, когда Блэйн попытался отодвинуть
его. И Гарриет Марш, с которой у
него было свидание прошлой ночью.
   И вот, наконец, эта женщина по другую
сторону стола.
   Хотя это глупо, сказал себе Блэйн, думать
так, привязывать ее ко всему остальному;
все столкнулось, как плывущие по
воде щепки, в его голове. Здесь не может
быть никакой связи - просто не может
быть.
   Я Люсинда Сайлон, сказала она. Было
нечто в этом имени и в том, как она его
произнесла - слабая ритмика тона, явно
предназначенная, чтобы придать имени изящество
и блеск, - включившее крошечный
звоночек тревоги в его мозгу.
   - Вы из "Развлечений"? - небрежно сказал
он. Это был хитрый вопрос из тех, что
следовало задавать правильно.
   - Ну, нет, - ответила она. - Нет.
   Прислушиваясь к тому, как она произносит
это, Блэйн не нашел ничего подозрительного.
В ее голосе слышался отголосок
трепещущего счастья, заставившего его
предположить, что она, должно быть, из
"Развлечений". И это было так, как должно.
Это была реакция, которую проявляло
большинство людей - польщение от предположения,
что они принадлежать к баснословной
гильдии "Развлечения".
   Он сделал ей комплимент.
   - Я бы предположил, что вы оттуда.
   Он прямо взглянул на Люсинду Сайлон,
наблюдая за выражением ее лица, но искал
и другие признаки.
   - Мы здесь умеем судить о людях, - сказал
он. - И редко ошибаемся.
   Она не сморгнула. Никакой реакции - ни
вздрагивания от вины, ни малейшего смущения.
   Ее волосы были цвета меда, глаза синие,
как у китаянки, а кожа такая молочно - белая,
что приходилось взглянуть во второй
раз, чтобы убедиться, что она настоящая.
   Не много у нас бывает таких, как она,
подумал Блэйн. Обычно приходят старые,
больные и разочаровавшиеся. Отчаявшиеся и
потерпевшие крушение.
   - Вы ошиблись, мистер Блэйн, - сказала
она. - Я из "Образования".
   Он записал в блокноте "Образование" и
сказал:
   - У вас очень хорошее имя. Легкое для
произношения. Оно хорошо бы пошло на сцене. - Он
оторвал взгляд от блокнота и
продолжал, улыбаясь - заставляя себя улыбаться
вопреки растущему в нем необъяснимому
напряжению: - Однако, это не просто
имя, я уверен в этом.
   Она не улыбнулась, и он мельком подумал,
не сказал ли неловкость. Он быстро
пропустил в уме слова, которые только что
сказал, и решил, что не был бестактным.
Вы знаете, как управлять людьми, вы должны
знать, как управлять ими. И вы отлично
знаете, как управлять собой - как заставить
свое лицо выражать одно, в то время
как вы думаете совсем другое.
   Нет, слова его были комплиментом, и не
из самых плохих. То, что она не стала
улыбаться, может что-то значить - или не
значить ничего, не считая того, что она
умна. Норман Блэйн не обрадовался, что
Люсинда Сайлон умный и самый невозмутимый
клиент, какого он когда-либо видел.
   Хотя невозмутимость сама по себе не
слишком необычна. Сюда приходят невозмутимые
люди - невозмутимые и расчетливые,
рассчитавшие все наперед и знающие, что
им нужно. Приходят также и другие, отрезавшие
себе все пути к отступлению.
   - Вы хотите выбрать Сон, - сказал он.
   Она кивнула.
   - И Сновидение...
   - И Сновидение, - подтвердила она.
   - Я полагаю, вы это хорошо обдумали.
Вы не пришли бы, конечно, если бы у вас
были какие-то сомнения.
   - Я хорошо все обдумала, - сказала она
ему, - и не сомневаюсь.
   - У вас еще есть время. У вас будет
время изменить свое решение до самого
последнего момента. Мы очень стремимся,
чтобы это твердо запечатлелось в вашем
сознании.
   - Я не изменю решения, - сказала она.
   - Мы всегда стремимся дать вам возможность
подумать. Мы не пытаемся изменить
ваше решение, но настаиваем на полном понимании,
что ваш выбор - единственно возможный.
Вы ничем не обязаны нам. Неважно,
как далеко мы зашли, это ни к чему не
обязывает. Может быть сфабриковано Сновидение,
вы можете произвести оплату, вы
уже можете войти в хранилище - и все же
решение можно изменить. Тогда Сновидение
может быть уничтожено, деньги возвращены
и контракт аннулирован.
   - Я все поняла, - сказала она.
   Он спокойно кивнул.
   - Мы все основываем на понимании.
   Он взял ручку и записал ее имя и гильдию
на бланке заявления.
   - Возраст?
   - Двадцать девять.
   - Замужем?
   - Нет.
   - Дети?
   - Нет.
   - Ближайшие родственники?
   - Тетя.
   - Ее имя?
   Она сказала ему имя, и он записал его
вместе с адресом, возрастом и гильдией.
   - Еще?
   - Больше никого.
   - Ваши родители?
   Родители умерли много лет назад, сказала
она. Она - единственный ребенок. Она
сообщила имена родителей, их гильдии,
возраст в момент смерти, их последнее
место жительства, место захоронения.
   - Вы будете проверять все это? - спросила
она.
   - Мы проверяем все.
   Это был момент, когда большинство клиентов - даже
те, которым нечего было
скрывать - начинали нервничать, неистово
рыться в памяти в поисках какого-нибудь
давно забытого инцидента, который могла
бы обнаружить проверка.
   Люсинда Сайлон не нервничала. Она спокойно
сидела, ожидая дальнейших вопросов.
   Норман Блэйн задал их: ее номер в
гильдии, членская карточка, ее нынешний
начальник, последний медосмотр, психические
и физические отклонения и болезни - и
все другие тривиальные вопросы о подробностях
повседневной жизни.
   Наконец, он замолчал и положил ручку.
   - По-прежнему нет сомнений? Она покачала
головой. - Повторяю еще раз, - сказал
Блэйн, - мы хотим быть совершенно уверенными,
что получили добровольного клиента.
Иначе у нас не могло бы быть законного
положения. Но, кроме того, существует еще
вопрос этики...
   - Я так понимаю, - сказала она, - что мы
очень этичны.
   Это могло быть насмешкой, и если так,
то это очень умная насмешка. Он попытался
решить, так ли это, и не смог.
   - Мы должны быть этичными, - сказал он. - Такое
учреждение, чтобы выжить, должно
основываться на высшем кодексе этики. Вы
отдаете свое тело в наши руки для безопасного
хранения на определенное число
лет. Кроме того, вы отдаете нам свое сознание,
хотя и в меньшей степени. Во время
работы с вами мы получаем множество сведений
о вашей интимной жизни. Чтобы вести
такую работу, мы должны иметь полное доверие
не только наших клиентов, но и широкой
общественности. Малейший скандал...
   - У вас никогда не бывало скандалов?
   - В прежние времена было несколько.
Теперь они забыты, и мы надеемся, что таковыми
они и останутся. Эти скандалы заставили
нашу гильдию понять, как важно,
чтобы мы сохраняли свою свободу от любого
профессионального давления. Скандал в любых
других гильдиях - не больше, чем юридическое
дело, которое может быть решено
в суде, а затем прощено и забыто. Но нас
не простят и не забудут. Мы это не переживем.
   Сидя здесь, Норман Блэйн думал, что
гордится своей работой - яркая и блестящая,
уютная и довольная гордость хорошо
выполненной работой. И это чувство не
принадлежало ему одному, его испытывал
любой служащий Центра. Они могли быть непочтительными,
когда болтали среди своих,
но гордость была, скрытая под непочтительностью
и проявляющаяся в работе.
   - Вы говорите почти как посвященный, - сказала
она.
   Снова насмешка? - подумал он. Или это
лесть под стать его собственной? Он слегка
улыбнулся своим мыслям.
   - Не посвященный, - сказал он. - По
крайней мере, мы никогда не думаем о себе
так.
   И это не совсем правда, подумал он.
Наступало время, когда каждый из них начинал
думать о себе, как о посвященном.
Об этом, конечно, никто не мог сказать
вслух - но думали все именно так.
   Это странное положение, подумал он,
гордясь работой, свирепая лояльность самой
гильдии и затем рвущая глотки конкуренция
и политика Центра, находящаяся
между гордостью и лояльностью.
   Взять, например, Реймера. Реймера, который
после стольки лет работы был близок
к увольнению. На днях был разговор - известный
всем секрет, шепотом передававшийся
по Центру. К этому, якобы, приложил
руку Феррис, каким-то образом в это был
замешан Лев Гизи; и были другие, о которых
упоминали. Например, сам Блэйн,
упоминавшийся как один из тех, кто мог
заменить Реймера. Слава Богу, все эти годы
он держался в стороне. В политике
Центра слишком много интриг. А Норману
Блэйну достаточно и своей работы.
   Хотя было бы прекрасно, подумал он,
если бы я взял место Реймера. Оно было на
ступеньку выше, прекрасно оплачивалось и
может, если бы он получал больше, то сумел
бы уговорить Гарриет бросить работу
в газете и...
   Он заставил себя вернуться к делу.
   - Есть определенные соображения, которые
вы должны принять во внимание, - сказал
он женщине по другую сторону стола. - Вы
должны понять все, что влечет за собой
ваше решение, прежде чем двигаться дальше.
Вы должны понять, что когда погрузитесь
в Сон, то проснетесь в цивилизации,
отличающейся от вашей собственной. Планеты
не будут стоять на месте, пока вы спите,
они будут развиваться - по крайней
мере, мы надеемся на это. Они станут
очень отличаться от нынешних. Изменится
мода в одежде, манеры. Мысли, речь и
перспективы - все будет иным. Вы проснетесь
чужой в мире, который оставит вас
далеко позади, вы будете старомодной. Появятся
издания, на которые сейчас нет ни
малейшего намека. Могут развиться правительства
и станут другими обычаи. То, что
незаконно сегодня, может стать совершенно
приемлемым завтра. То, что приемлемо и
законно сегодня, может стать оскорбительным
и незаконным потом. Все ваши друзья
будут мертвы...
   - У меня нет друзей, - сказала Люсинда
Сайлон.
   Не обращая на нее внимания, он продолжал:
   - Я пытаюсь внушить вам, что, проснувшись,
вы уже не сможете вернуться в этот
мир, вашего мира больше не будет существовать.
Ваш мир давно будет мертв, вы
должны будете приспосабливаться, должны
будете взять курс на переориентацию. В
конечном счете, в зависимости от степени
осознания личности, изменения в культуре
могут быть велики, и переориентация должна
будет произойти как можно быстрее. Мы
должны будем дать вам не только факты перемен,
которые произойдут, пока вы спите,
мы должны достигнуть принятия вами этих
перемен. Пока вы не приспособите не только
ваши знания, но и культуру, мы не сможем
позволить вам уйти. Чтобы жить нормальной
жизнью в том мире, в котором вы
проснетесь, вы должны будете принять его
так, словно родились в нем - вы должны
будете, фактически, стать его частью. А
это частенько бывает длительным и неприятным
процессом.
   - Я все поняла, - сказала она. - Я готова
принять все условия, которые вы
предложите.
   Она совершенно не колебалась. Люсинда
Сайлон не выказывала ни сожаления, ни
нервозности. Она была так же холодна и
спокойна, как и тогда, когда входила в
кабинет.
   - Теперь, - сказал Блэйн, - причина.
   - Причина?
   - Причина, почему вы хотите уйти в
Сон. Мы должны ее знать.
   - Ее вы тоже проверите?
   - Да. Видите ли, мы должны быть уверены.
Есть много причин... гораздо больше,
чем вы думаете.
   Он продолжал говорить, давая ей возможность
успокоиться и изложить причину.
Очень часто это было не самым трудным из
всего, с чем сталкивался клиент.
   - Есть такие, - сказал он, - кто уходит
в Сон, потому что болен неизлечимой в
настоящий момент болезнью. Эти люди заключают
контракт не на определенный срок,
а лишь до того дня, когда будет открыто
средство. Затем некоторые хотят протянуть
время до возвращения любимого со звезд - выждать
по субъективному времени Земли,
поскольку время полетов при скорости света
быстрее. И есть люди, которые хотят
проспать до того момента, пока сделанный
ими вклад не вырастет настолько, чтобы
превратить их в богачей. Обычно мы пытаемся
отговорить их от этого. Мы вызываем
экономистов, которые пробуют доказать
им...
   Она прервала его.
   - Может быть, скука будет достаточной
причиной? - просила она. - Просто скука.
   Он написал в графе причины "скука" и
пододвинул к ней заявление.
   - Можете подписать его позже.
   - Я могу подписать его сейчас.
   - Мы предпочитаем, чтобы вы немного
подождали.
   Блэйн повертел в руках ручку, пытаясь
обдумать все еще раз - интересно, почему
эта клиентка так беспокоит его? В Люсинде
Сайлон было что-то не то, и он не мог определить,
что именно. Да, он знал, что
умеет разбираться в людях, он встречался
с разными клиентами...
   - Если хотите, - сказал он, - мы можем
обсудить Сновидение. Обычно мы этого не
делаем, но...
   - Давайте обсудим, - сказала она.
   - В Сновидении нет необходимости, - начал
он. - Некоторые уходят в Сон без
Сновидений. Я не хочу выставлять аргументы
за простой Сон без Сновидений, но по
многим причинам для меня простой Сон
предпочтительнее. Вы не почувствуете времени - час
или столетие покажутся вам не
дольше секунды. Вы уснете и словно сразу
же проснетесь...
   - Я хочу Сновидение, - сказала она.
   - В таком случае мы рады обслужить
вас. Какого рода Сновидение?
   - Дружелюбное. Спокойное и дружелюбное.
   - Никакого возбуждения? Никаких приключений?
   - Ну, может быть, иначе получится
слишком монотонно. Но, будьте так добры,
элегантные.
   - Возможно, воспитанное общество? - предложил
Блэйн. - Мужчина, который заботится
о своих манерах.
   - И никакой конкуренции, никакой спешки
за чем бы то ни было.
   - Старый, солидный дом, - продолжал
Блэйн. - Хорошее положение в обществе,
высокие семейные традиции, достаточный
доход, устраняющий заботу о деньгах.
   - Это звучит несколько старомодно.
   - Такое Сновидение вы заказали.
   - Конечно, - сказала она. - Что я подумала?
Это может быть мило. Такое... такое... - Она
рассмеялась. - Такое, о чем
можно только мечтать.
   Он рассмеялся вместе с ней.
   - Вам нравится это? Мы можем его изменить,
приблизить к современности.
   - Не вздумайте, это то, что я хочу.
   - Вы хотите быть молодой, я полагаю,
моложе, чем сейчас... шестнадцати-семнадцати
лет.
   Она кивнула.
   - И хорошенькой. Конечно, вы будете
красавицей, что бы мы ни сделали.
   Она не ответила.
   - Много поклонников, - продолжал он. - Мы
можем создать массу поклонников.
   Она кивнула.
   - Сексуальные приключения?
   - Немного, однако не переборщите.
   - Мы удержимся в рамках достоинства, - пообещал
он. - Вы не пожалеете, мы дадим
вам Сновидение, за которое вам не будет
стыдно - у вас останутся счастливые воспоминания
о нем. Затем, естественно, будет
несколько разочарований - счастье не
может длиться вечно, не теряя новизны.
Даже в Сновидении должно быть что-то, на
чем вы можете основать сравнительные ценности.
   - Я во всем полагаюсь на вас.
   - Отлично, тогда мы поработаем над
этим. Вы можете прийти, скажем, через три
дня? Тогда у нас будет черновой набросок,
и мы сможем откорректировать его вместе.
Может понадобиться с полдюжины... ну, назовем
их заготовками, прежде чем мы получим
то, что вы хотите.
   Люсинда Сайлон встала и протянула ему
руку. Пожатие ее было твердым и дружественным.
   - Я зайду в кассу и внесу плату, - сказала
она. - И спасибо, большое спасибо.
   - Не стоит платить так рано.
   - Я буду чувствовать себя лучше, если
заплачу.
   Норман Блэйн посмотрел, как она уходит,
затем снова сел. Зажужжал селектор.
   - Да, Ирма?
   - Звонила Гарриет, - сказала секретарша. - Вы
были с клиентом и вас нельзя было
отрывать. Она оставила сообщение.
   - Что она хочет?
   - Только чтобы вы знали, что она не
будет ужинать с вами сегодня вечером. Она
сказала что-то о задании и о большом жуке
с Центавра.
   - Ирма, - сказал он, - разреши мне дать
тебе совет. Никогда не заводи любовь с
журналистами. На них нельзя полагаться.
   - Вы забыли, мистер Блэйн, я замужем
за транспортником.
   - Я так и думал, - сказал Блэйн.
   - Здесь ждут Джордж и Герб. Они лупят
друг друга по спинам и катаются по полу.
Заберите их у меня, пока я не сошла с
ума.
   - Пошлите их сюда, - сказал он.
   - Они нормальны?
   - Джордж и Герб?
   - Кто же еще?
   - Конечно, Ирма, это их единственный
метод работать.
   - Приятно узнать это, - сказала она. - Я
гоню их к вам.
   Он уселся и посмотрел на двух вошедших.
Они мигом развалились на стульях.
   Джордж бросил ему папку.
   - Сновидение Дженкинса. Мы разработали
его.
   - Это сопляк, который жаждет участвовать
в большой охоте, - сказал Герб. - Мы
послали его в джунгли и заполнили их болотами,
насекомыми и жарой. Мы напичкали
их кошмарными прожорливыми чудовищами.
Они подстерегают его за каждым кустом.
   - Это не охота, - сказал Джордж, - а
битва на бегу. Не может быть, чтобы он не
испугался. Будь я проклят, если смогу
представить себе такого парня.
   - Нужно применить все способы, - сказал
Блэйн.
   - Конечно же, мы применили их все.
   - В один прекрасный день, - сухо сказал
им Блэйн, - вы так растолстеете, что вас
придется уволить по Условиям.
   - Это невозможно, - сказал Герб. - Для
этого нужно иметь медицинскую степень, а
ваши парни не могут даже палец перевязать.
   Джордж пожал плечами.
   - Нам нечего об этом беспокоиться, об
этом заботится Мирт. Когда мы доходим до
свинского веса, она быстро его сгоняет.
   Блэйн отложил папку.
   - Просмотрю сегодня перед сном. - Он
раскрыл блокнот. - Здесь у меня нечто
другое. Причешитесь и ведите себя хорошо,
прежде чем я введу вас в курс дела.
 - Это которая только что вышла?
   Блэйн кивнул.
   - Я состряпаю для нее Сновидение, - сказал
Герб.
   - Ей нужен покой и благородство, - сообщил
им Блэйн. - Воспитанное общество.
Современную версию старых плантаторских
времен середины девятнадцатого века. Ничего
грубого, только магнолии и белые колонны,
лошади на васильковом поле.
   - Ликер, - сказал Герб, - океаны ликера.
"Бурбон" и листья мяты, и...
   - Коктейли, - сказао Блэйн, - но не
слишком много.
   - Цыплята фри, - вступил в действие
Джордж. - Арбуз. Лодки на реке. Любовник.
   - Не так быстро, у тебя неправильный
подход. Медленно и легко. Смягченно. Медленная
воображаемая музыка. Нечто вроде
вечного вальса.
   - Мы можем ввести войну, - сказал Герб. - В
те времена сражались вежливо. Сабли и
красивые формы.
   - Она не хочет войны.
   - Но должно же быть хоть какое-то
действие!
   - Никаких действий... или очень немножко.
Ни спешки, ни конкуренции. Покой...
   - А мы-то, - пожаловался Джордж, - все
плескались в болотистых джунглях.
   Зажужжал селектор.
   - Вас хочет видеть босс, - сказала Ирма.
   - Ну, скажи ему...
   - Он хочет видеть вас немедленно.
   - Охо-хо, - сказал Джордж.
   - Вы мне всегда нравились, Норм, - сказал
Герб.
   - Ладно, - сказал Блэйн в селектор, - скажи
ему, что я сейчас буду.
   - После стольких лет... - с печальным
видом произнес Герб. - Резать глотки и
втыкать в спины ножи, чтобы продвигаться
вперед и теперь прийти к этому...
   Джордж провел указательным пальцем по
горлу и причмокнул, как лезвие, вонзающееся
в плоть.
   Они всегда были шутниками.

   - оОо--
2.

   Лев Гизи был деловым агентом гильдии
"Сны". Много лет он управлял ей железной
рукой и обезоруживающей улыбкой. Он был
лояльным и требовал лояльности, он раздавал
резкие, решительные наказания столь
же быстро, как и похвалы.
   Работал он в разукрашенном кабинете,
но за обшарпанным столом, за который
упорно цеплялся вопреки всем усилиям
снабдить его новым. Для него стол, должно
быть, был символом - или воспоминанием - жестокой
борьбы за достижение нынешнего
положения. Он начинал за этим столом, и
стол следовал за ним из кабинета в кабинет,
пока он кулаками расчищал себе путь
вперед, с фундамента организации до самой
вершины. Стол был старый и обшарпанный,
непохожий на него самого. Казалось, что
стол в течение всех этих лет принимал на
себя удары и помогал ему продвигаться.
   Но этот удар стол не смог принять за
него. Лев Гизи сидел на стуле за своим
столом и был совершенно мертв. Голова
упала на грудь, локти покоились на подлокотниках
и руки еще стискивали их.
   Комната была совершенно спокойная, как
и человек за столом. И спокойствие в ком-нате
казалось передышкой за все годы
борьбы и планирования. Спокойствие было
каким-то настоятельным, словно знало, что
передышка не может продлиться долго. В
любую секунду сюда мог войти другой человек
и сесть за стол - скорее всего, за
другой стол, потому что никто, кроме Гизи,
не захочет сидеть за таким
обшарпанным столом - и снова начать борьбу
и суматоху.
   Норман Блэйн остановился на полпути
между дверью и столом. Тишина в кабинете,
так же, как и упавшая на грудь голова,
подсказали ему, что случилось.
   Он остановился и услышал тиканье часов
на стене, звук вполне обычный до сего момента
в этом месте. Он услышал почти неслышное
стрекотание пишущей машинки в приемной,
далекое шуршание колес по асфальту
на шоссе, идущем мимо Центра.
   Краешком сознания он подумал: смерть,
спокойствие и тишина, все вместе, рука об
руку. Затем его мысли рванулись тугой
пружиной освободившегося ужаса.
   Блэйн сделал медленный шаг вперед, затем
еще один, идя по ковру, поглощавшему
звуки шагов. Он еще не осознал всех последствий
происшедшего: что за несколько
минут до этого деловой агент попросил его
зайти, что он нашел Гизи мертвым, что изза
этого на него может пасть подозрение.
   Он подошел к столу, на краю которого,
прямо перед ним, стоял телефон. Он взял
трубку и, кргда раздался голос с коммутатора,
сказал:
   - Охрану, пожалуйста.
   Он услышал щелчок, а затем:
   - Охрана.
   - Пожалуйста, Ферриса.
   И тут Блэйна затрясло - пальцы задрожали,
лицо исказилось, сдавило грудь,
стиснуло горло, во рту внезапно пересохло.
Он сжал зубы и подавил дрожь.
   - Феррис слушает.
   - Это Блэйн. "Фабрикации".
   - О, да, Блэйн. Чем вам обязан?
   - Гизи вызвал меня к себе. Когда я
вошел, он был мертв.
   Наступила пауза - не очень длинная - затем:
   - Вы уверены, что он мертв?
   - Я не прикасался к нему. Он сидит в
кресле и кажется мне мертвым.
   - Еще кто-нибудь знает об этом?
   - Никто. Даррел нет в приемной, но...
   - Вы никому не кричали, что он мертв?
   - Ни слова. Я подошел к телефону и
вызвал вас.
   - Вы славный парень! Вы умеете работать
головой. Оставайтесь там, ни с кем
не разговаривайте, никого не впускайте и
ни до чего не дотрагивайтесь. Мы выезжаем.
   Связь прервалась, и Норман Блэйн положил
трубку на место.
   Кабинет все еще отдыхал, но это продлится
недолго. Скоро сюда ворвется Пауль
Феррис со своими головорезами.
   Блэйн неуверенно стоял возле угла
стола и ждал. И теперь у него, наконец,
было время поразмыслить, теперь, когда
шок прошел и факт начал доходить до сознания,
у него появились новые мысли.
   Он нашел Гизи мертвым, но поверят ли
они, что Блэйн нашел его мертвым? Блэйна
спросят, как он сможет доказать, что нашел
Льва Гизи мертвым?
   Зачем Гизи вызвал его? - будет вопрос.
Часто ли Гизи вызывал вас раньше? Некоторое
отклонение в вашей работе... Как
ваша частная жизнь? Не совершили ли вы
некую неосмотрительность?
   Он покрылся потом, размышляя над этими
вопросами.
   Феррис был совершенным. Нужно быть совершенным
и безжалостным, чтобы возглавлять
"Охрану". Его ненавидели с первого
взгляда, и страх был необходимым фактором,
чтобы противодействовать ненависти.
   "Охрана" была необходима. Гильдия - громоздкая
организация, и ее нужно держать в
руках. Интриги должны вырываться с корнем.
Уклонизм - сделки с другими гильдиями - должен
быть уничтожен раз и навсегда.
В лояльности любого ее члена не
должно быть никаких сомнений, и для эффективности
всего этого нужна железная
рука.
   Блэйн хотел опереться на стол, но
вспомнил, что Феррис велел ему ни до чего
не дотрагиваться.
   Он отдернул руку и опустил ее, что показалось
неуклюжим и неестественным. Он
заложил руки за спину и стал покачиваться
взад и вперед.
   Он нервничал.
   Он резко обернулся посмотреть на Гизи,
опущена ли его голова на грудь, стискивают
ли руки подлокотники. На секунду Блэйн
представил себе, что Гизи вовсе не мертв,
что он поднял голову и глядит на него. И
если бы это было так, то Блэйн удивился
бы.
   Но удивляться не пришлось. Гизи попрежнему
был мертв.
   И теперь, впервые за все время, Норман
Блэйн начал смотреть на него в связи с
кабинетом - не как на единственно интересное,
но как на человека, который сидит
в кресле, которое стоит на ковре, который
лежит на полу.
   Раскрытая ручка Гизи валялась на столе
перед ним, словно прокатившись по листу
бумаги. Очки Гизи лежали возле ручки,
с другой стороны стоял стакан с остатками
воды на дне, возле него лежала пробка от
графина, из которого Гизи совсем недавно
налил в стакан.
   А на полу возле ноги Льва Гизи лежал
единственный листочек бумаги.
   Блэйн стоял, глядя на него, и думал,
что это такое. Это какой-то бланк, решил
он, и на нем что-то написано. Он обогнул
стол, чтобы лучше его разглядеть, движимый
нелогичным любопытством.
   Он наклонился, чтобы прочесть написанное,
и в глаза бросилось имя: НОРМАН
БЛЭЙН!
   Он наклонился еще ниже и поднял листок
с ковра. Это был приемный бланк, датированный
позавчерашним днем, и он указывал
Нормана Блэйна как начальника отдела "Записей
Снов". Приказ вступал в силу с полуночи
сегодняшнего дня. На нем стояли
должная подпись и печать.
   Дело Джона Реймера, подумал Блэйн, то,
о чем несколько недель шептались по всему
Центру.
   На секунду он почувствовал торжество.
Выбрали его. Он был подходящим для этой
работы! Но это было больше, чем торжество.
У него была не только работа, у него
были ответы на вопросы, которые ему зададут.
   Почему вас вызвали? - спросят его. Теперь
он может ответить. С этим документом
в кармане он может ответить.
   Но у него мало времени. Он положил листок
на стол и свернул его на треть,
заставив себя потратить время, чтобы
сделать это тщательно. Затем так же тщательно
он свернул на треть другой листок
и положил его в карман. Потом повернулся
к двери и стал ждать.
   В следующую секунду в кабинет вошли
Пауль Феррис и с полдюжины его головорезов.
   - оОо--3.
   Феррис был ловким чиновником. Он был
первоклассным полицейским и обладал преимуществом,
выглядя, как преподаватель
колледжа. Некрупный. Волосы гладкие, а
глаза утомленно смотрят из-под очков.
   Он удобно развалился в кресле за своим
столом и сложил руки на животе.
   - Я должен задать вам несколько вопросов, - сказал
он Блэйну. - Естественно,
только для протокола. Причиной смерти
послужило вроде бы самоубийство. Яд. Мы
не знаем, какой именно, пока Док не проведет
вскрытие.
   - Я понимаю, - сказал Блэйн.
   И подумал: конечно же, я понимаю. Только
я знаю, как вы работаете. Убаюкиваете
человека, затем бьете его по животу.
   - Мы с вами долго работали вместе, - продолжал
Феррис. - Не совсем вместе, но
под одной крышей и для одной цели. Я
знаю, что мы будем продолжать тот же
курс.
   - Ну, конечно, - сказал Блэйн.
   - Насчет встречи, - продолжал Феррис. - Вы
сказали, что получили назначение в учрежденческом
конверте.
   Блэйн кивнул.
   - Сегодня утром он был в моей мусорной
корзине, я полагаю. Я, кажется, больше
ничего туда не выкидывал.
   Это было достаточно верно: он ничего
не выкидывал в корзину за последний час.
И еще одно - внутриведомственная корреспонденция
не регистрировалась.
   И еще одно: уборщицы опустошали корзины
с мусором ровно в 11.30, а сейчас была
четверть первого, и все, что было в его
корзине, уже сгорело.
   - Вы положили бланк в карман и забыли
о нем?
   - Я о нем не забыл, но в это время у
меня был посетитель. Затем, когда посетитель
ушел, пришли два фабрикатора. Я проработал
с ними парочку пунктов, когда позвонил
Гизи и попросил меня зайти.
   Феррис кивнул.
   - Вы думаете, он хотел поговорить с
вами о вашей новой должности?
   - Да, я так и подумал.
   - Говорил ли он об этом прежде? Вы
знали о надвигающемся повышении?
   Норман Блэйн покачал головой.
   - Это было настоящим сюрпризом.
   - Конечно, счастливым?
   - Естественно. Это лучшая работа. Более
высокий оклад. Всякий хочет продвигаться.
   Феррис принял задумчивый вид.
   - Вас не удивляет довольно странная
процедура назначения - в особенности на
ключевую должность - пришедшая во внутриведомственном
конверте?
   - Конечно. Я думал об этом все время.
   - И ничего не сделали?
   - Я уже говорил вам, - повторил Блэйн, - что
был занят. И что, во-вашему, я должен
был сделать?
   - Ничего, - сказал ему Феррис.
   - Я так и думал, - сказал Блэйн. И подумал:
сделай что-нибудь с этим, если
сможешь.
   Он почувствовал радостный подъем и подавил
его. Еще слишком рано.
   В этот момент не было ничего, что мог
бы сделать Феррис - совершенно ничего.
Назначение было подписано и оформлено по
всем правилам. С будущей полуночи он,
Норман Блэйн, становится начальником отдела
"Записей", приняв эту должность от
Реймера. Только доставка назначения была
произведена не по форме, но никаким способом
в мире Феррис не мог доказать, что
Блэйн не получил ее по внутриведомственной
почте.
   Он коротко подумал, что бы случилось,
если бы Гизи не умер. Пришло бы тогда назначение
или было бы аннулировано где-то
на линии? Или какое-то давление могло бы
заставить его передать назначение кому-то
другому?
   Феррис продолжал:
   - Я знаю, замена должна произойти. У
Реймера возникли... ну, небольшие трудности.
Это не прошло мимо моего внимания,
и я говорил об этом Гизи. Было еще несколько
кандидатур. Мы говорили об этом,
он упомянул вас среди нескольких человек,
которым можно доверять, но больше ничего
не сказал.
   - Вы не знаете, что он решил?
   Феррис покачал головой.
   - Нет, но я рад, что он выбрал на этот
пост именно вас. Вы тот человек, с которым
мне хотелось работать. Мы еще встретимся.
Нам нужно поговорить об этом.
   - В любое время, - сказал Блэйн.
   - Если у вас есть время, как насчет
того, чтобы зайти ко мне сегодня вечером?
Когда хотите, я буду дома весь вечер. Вы
знаете, где я живу?
   Блэйн кивнул и поднялся.
   - Не волнуйтесь об этом деле, - сказал
Феррис. - Лев Гизи был хорошим человеком,
но есть и другие хорошие люди. Мы все думаем
о нем. Я знаю, может показаться шокирующим
говорить о нем так... - Он на
секунду заколебался, потом продолжал: - Не
беспокойтесь ни о каких изменениях в
вашем назначении. Я поговорю с тем, кто
заменит Гизи.
   - Как вы думаете, кто это будет?
   Феррис моргнул несколько раз, затем
его взгляд стал твердым и неподвижным.
   - Понятия не имею, - резко сказал он. - Я
понятия не имею, кого они выдвинут.
   Чтобы ты да не имел! - подумал Блэйн.
   - Вы уверены, что произошло самоубийство?
   - Абсолютно, - сказал Феррис. - У Гизи
была любовная история, а он женат. - Он
встал и взял фуражку. - Мне нравятся
люди, которые улавливают все с ходу. Продолжайте
в том же духе, Блэйн. Нам вместе
работать.
   - Я в этом уверен.
   - Не забудьте о вечере.
   - Мы с вами встретимся, - сказал ему
Блэйн.
   - оОо--4.
   Болтун захватил Нормана Блэйна, когда
тот поставил машину на стоянку этим утром
и покинул площадку. Блэйн не мог представить
себе, как он проник сюда, но он был
здесь и поджидал свою жертву.
   - Секундочку, сэр, - сказал он.
   Блэйн повернулся к нему. Тот сделал
шаг вперед и схватил Блэйна за отворот
пиджака. Блэйн дернулся, но пальцы этого
типа вцепились намертво.
   - Пропустите меня, - сказал Блэйн. Но
тот ответил:
   - Сначала поговорите со мной. Вы работаете
в Центре и вы тот человек, с которым
я хочу поговорить. Потому что если я
смогу заставить вас понять... ну, тогда,
сэр, у меня появится надежда. Надежда, - повторил
он, брызгая слюной, - надежда,
что мы сможем заставить людей понять порочность
"Снов". Потому что они порочны,
сэр, они являются минами под моральную
ткань человечества. Они способствуют легкому
бегству от тревог и проблем, которые
развивают характер. Благодаря "Снам" человеку
не нужно встречаться лицом к лицу с
тревогами - он сможет избежать их, он
сможет забыться в "Снах". Я говорю вам,
сэр, это проклятие нашей цивилизации.
   Вспоминая это сейчас, Норман Блэйн
еще чувствовал холодную, спокойную белизну
заполнившего его гнева.
   - Отпустите меня, - сказал он.
   Должно быть, что-то было в его тоне,
предостерегающее Болтуна, потому что тот
разжал руку и отпустил. И Блэйн, поднимая
руку, чтобы вытереть рукавом пальто забрызганное
лицо, глядел, как тот отступает,
затем поворачивается и убегает.
   Впервые он был уловлен Болтуном, и его
охватил ужас, так как он получил физическое
доказательство, что в мире есть люди,
сомневающиеся в искренности и цели "Снов".
   Он оторвался от воспоминаний. Были более
важные вещи, на которых следовало
сосредоточиться. Смерть Гизи и документ,
который он поднял с пола... странное поведение
Ферриса. Почти так, подумал он,
словно я вовлечен в какой-то гигантский
заговор, идущий теперь к осуществлению.
   Он неподвижно сидел за столом и
пытался думать над этим.
   То он был уверен, что и не подумал бы
поднять документ с пола теперь, то считал,
что, поглядев, что в нем, бросил бы
его обратно на пол. Но времени на раздумья
не было. Феррис со своими головорезами
уже был в пути, и Блэйн стоял беззащитный
в кабинете с мертвецом, без
достаточного объяснения, почему находится
здесь, без достаточно удовлетворительного
ответа на любой из вопросов, которые ему
наверняка задали бы.
   Документ давал ему причину для прихода
в кабинет, давал ответ на вопросы, предупреждал
другие вопросы, которые были бы
заданы, если бы он не ответил на первые.
   Феррис сказал, что это было самоубийство.
   Было ли бы это самоубийством или
убийством, подумал Блэйн, если бы у него
в кармане не было документа? Если бы он
оставался беззащитным, не использовали ли
бы его, чтобы объяснить смерть Гизи?
   Феррис сказал, что ему нравится человек,
который умеет быстро думать. И в
этом не было сомнения. Сам Феррис был человеком,
который быстро думал, который
был способен импровизировать и проводить
свой курс в соответствие с любой ситуацией.
   И он не был человеком, которому можно
было доверять.
   Блэйн подумал, последовало бы назначение,
если бы он не подобрал документ с
ковра? Конечно, он был не тем человеком,
которого мог выбрать Пауль Феррис на место
Реймера. И, может, Феррис, найдя документ
на полу, порвал бы его и забыл, и на
этот пост был бы назначен кто-то другой?
   И еще вопрос: что важного в этой работе?
Чем она важна, чем важно, кто на нее
назначен? Никто, конечно, не говорил, что
она важная, но Феррис заинтересован в
ней, а Пауль Феррис никогда не интересуется
не важными вещами.
   Может, назначение каким-то образом
связано со смертью Льва Гизи? Блэйн покачал
головой. На это не было ответа.
   Важно то, что назначили его - и смерть
Гизи не отменила это назначение и, по
крайней мере, в настоящий момент Пауль
Феррис не собирается этому противодействовать.
   Но, предостерег себя Норман Блэйн, он
не может позволить себе считать Ферриса
нарицательной величиной. Как слуга гильдии,
Пауль Феррис был полицейским чиновником
с отрядом верных людей, с широкой
свободой действий при выполнении своих
обязанностей, политически мыслящим и неразборчивым
в средствах, занимающимся устройством
достаточно просторной ниши,
чтобы удовлетворить свои амбиции.
   Более чем правдоподобно, что смерть
Гизи годится для этих амбиций. Не исключено,
что Феррис мог - тихо и тайно - способствовать
ей... если, фактически, не
сам состряпал ее.
   Он сказал, самоубийство. Яд. Беспокойство.
Любовная история... Легко говорить.
Наблюдать за каждым твоим шагом,
сказал себе Блэйн. Сделать это легко. Не
делать внезапных движений. И быть готовым
уклониться от удара.
   Он сидел неподвижно, позволив бежать
суматошным мыслям. Бесполезно думать об
этом, сказал он себе. Сейчас все бесполезно.
Позже, когда и если у него будут
какие-нибудь факты - тогда будет время
подумать.
   Он взглянул на часы - три пятнадцать.
Идти домой еще слишком рано.
   И его ждала работа. Завтра он перейдет
в другой кабинет, но сегодня нужно работать
здесь.
   Он взял папку Дженкинса и уставился на
нее. Большая охота, как сказали два сумасшедших
фабрикатора. Мы зададим ему жару,
сказали они.
   Он раскрыл папку и пробежал глазами
несколько первых страниц, слегка вздрагивая.
   Для непритязательного вкуса, подумал
он.
   Он вспомнил Дженкинса - огромный, массивный
брюнет, ревевший так, что трясся
кабинет.
   Ну, может, он примет это, подумал
Блэйн. Во всяком случае, это то, что он
просил.
   Он сунул папку под мышку и прошел в
приемную.
   - Мы только что прослушали слово, - сказала
Ирма.
   - Вы имеете в виду о Гизи?
   - Нет, о Гизи мы слышали до этого. Нам
всем тяжело, я полагаю, все любили его.
Но я имею в виду слово о вас. Это сейчас
повсюду. Почему бы вам не сказать нам
сразу? Мы думаем, это прекрасно.
   - Ну, спасибо, Ирма.
   - Мы поцелуем вас.
   - Ты очень добра.
   - Почему вы держали это в секрете? Почему
вы не сказали нам?
   - Я и сам не знал до сегодняшнего утра.
Вероятно, я был слишком занят. Затем
меня вызвал Гизи...
   - Эти головорезы все здесь перерыли,
перетряхнули все мусорные корзинки. Я думаю,
они покопались и в вашем столе. Что
им было нужно?
   - Просто любопытство. - Блэйн вышел в
холл, и с каждым шагом по спине полз холодок
страха.
   Он знал это, конечно, и прежде, когда
Феррис сухо сказал об умении быстро думать,
но теперь это утвердилось окончательно.
Не оставалось никаких сомнений в
том, что Феррис знал, что он лжет.
   Хотя, может быть, в этом даже было какое-о
достоинство. Он лгал и блефовал
моментально, в своей классической манере,
поскольку Блэйн был хорошим руководителем,
способным понимать, поскольку с ним
можно было вести дела.
   Но может ли он блефовать и дальше? Может
ли он, Блэйн, быть достаточно стойким?
   Спокойно, сказал себе Блэйн, не дергайся.
Будь готов уклониться от ударов,
но не показывай виду. Сделай выражение
игрока в покер, сказал он себе, выражение,
с которым ты обычно встречаешь клиентов.
   Он тяжело ступал, но холодок страха
прошел.
   Пока он спускался по лестнице в помещение
Мирт, старая магия вновь охватила
его.
   Она стояла там - огромная машина Сновидений,
последнее слово в фабрикации воображения
человека с самой буйной фантазией.
   Он молча стоял и чувствовал величественность
и умиротворение, почти нежность,
которую испытывал всегда - словно Мирт
была какой-то Богоматерью, к которой можно
прийти для понимания и защиты, не нуждающейся
ни в каких вопросах.
   Он стиснул папку под мышкой и пошел
медленно, опасаясь нарушить царившую
здесь тишину неуклюжим движением или
громкими шагами.
   Он поднялся по ступенькам к огромному
распределительному пульту и сел на сидение,
передвигающееся от малейшего прикосновения
к любому краю кодирующих панелей.
Он положил раскрытую папку на зажимный
щиток перед собой и потянулся к рычажку
вопроса, нажал его, и замигал зеленый индикатор
готовности. Машина была чистой,
он мог кормить ее своими фактами.
   Он пробил свою идентификацию и продолжал
сидеть молча - как часто сидел здесь
до этого.
   Это ошибка, подумал Блэйн, что я перехожу
на другую работу. Здесь он был подобен
жрецу, связанному с силой, перед
которой благоговел, но которую не понимал...
не совсем понимал. Не было человека,
который полностью знал бы схему машины
Сновидений. Это был слишком огромный и
сложный механизм, чтобы держать его в
чьей-то одной памяти.
   Это был компьютер со встроенной магией,
свободный от абсолютной, прямолинейной
логики других, менее потрясающих
компьютеров. Он имел дело больше с фантазией,
нежели с фактами, он воплощал гигантский
замысел машины, оперирующей символами
и уравнениями странных историй
множества человеческих жизней. Он принимал
кодировку и уравнения и выдавал Сновидения!
   Блэйн начал переносить в нее данные со
страниц папки, быстро передвигаясь в
кресле вдоль пульта управления. Пульт замигал
множеством маленьких огоньков, из
глубины машины послышались первые слабые
звуки, гул пробуждающихся механизмов,
щелканье контрольных счетчиков, отдаленный
треск регистраторов, проводящих зондаж,
и последовательное мурлыканье каналов,
начинающих работать.
   Он работал напряженно, сосредоточенно,
перенося знаки со страниц на перфокарты.
Время остановилось, и не было другого мира,
кроме пульта с мириадами клавиш, кнопок
и переключателей и множеством загорающихся
лампочек.
   Наконец, он закончил, и последняя
страница слетела на пол с опустевшей
подставки. Время снова пошло, и мир вокруг
ожил. Норман Блэйн сидел опустошенный,
в мокрой от пота рубашке, со спутавшимися
на лбу волосами, уронив руки на
колени.
   Машина теперь гремела, лампочки горели
тысячами, одни мигали, другие светили ярко
и ровно. Звук мощными волнами бился в
помещении, заполняя его до отказа, и
сквозь этот гул пробивались деловитые
щелчки и экстазный, безумный треск мчавшихся
во весь опор механизмов.
   Усталый Блэйн поднялся с сидения, собрал
с пола упавшие листы, сложил их и убрал
в папку.
   Он прошел к дальнему концу машины и
постоял, глядя на защищенный стеклом корпус,
где наматывалась на катушку лента.
Он смотрел на наматывающуюся ленту, зачарованный,
как всегда, мыслью, что на ленте
запечатлена кажущаяся жизнь Сновидений,
которая может просуществовать столетие
или тысячелетие - Сновидений, построенных
таким образом, что они никогда не
надоедят, а будут плотью и реальностью до
самого конца.
   Он повернулся и пошел к лестнице, прошел
полпути, остановился и обернулся.
   Это мое последнее Сновидение, понял он
вдруг, завтра я перехожу на другую работу.
Он поднял руку в прощальном жесте.
   - Бывай, Мирт, - сказал он.
   Мирт ответила ему громом.
   - оОо--5.
   Ирма ушла на обед, и кабинет был пуст,
но было письмо, адресованное Блэйну,
прислоненное к пепельнице на столе. Конверт
был объемистым и измятым. Когда
Блэйн взял конверт, в нем что-то звякнуло.
Норман Блэйн разорвал конверт, из него
выпала и ударилась о стол связка ключей.
Наполовину высунулся листок бумаги.
   Он отодвинул ключи, вытащил листок и
развернул. Приветствия не было. Записка
была короткой: "Я звонил, чтобы передать
ключи, но вас не было, и секретарша не
знала, когда вы вернетесь. Но это не повод
оставаться. Если вы захотите встретиться
со мной, я к вашим услугам. Реймер."
   Записка выпала у него из руки и спланировала
на стол. Он взял ключи, подбросил,
слушая, как они звенят, и поймал их
на ладонь.
   Что теперь будет с Джоном Реймером? - подумал
он. Найдется ли для него место,
или Гизи не собирался назначать его на
другой пост? Или Гизи намеревался совсем
выкинуть этого человека? Это выглядело
неправдоподобно, так как гильдия заботится
о своих членах и не в ее правилах, не
считая крайних обстоятельств, выбрасывать
человека из своих рядов.
   И, кстати, кто станет начальником
"Фабрикаций"? Или Лев Гизи умер, не назначив
никого на это место? Джордж или
Герб - любой из них - были на очереди, но
они не сказали ни слова. Блэйн был уверен,
что они бы что-нибудь сказали, если
бы были уведомлены.
   Он поднял записку и прочел ее снова.
Она была уклончивая, совершенно бесстрастная,
из нее ничего нельзя было почерпнуть.
   Он подумал, что может чувствовать Реймер
при такой быстрой замене, но понять
это было нельзя: записка совершенно не
давала ключа к разгадке. А почему он был
заменен? Ходили слухи, самые разные слухи,
о чистке в Центре, но слухи не говорили
ни о каких причинах для такой чистки.
   Это казалось немного странным - оставить
ключи, символизируя таким образом
передачу власти. Это выглядело так, словно
Реймер бросил их Блэйну на стол и сказал:
"Держи, парень, теперь они твои", и
ушел, больше ничего не говоря.
   Возможно, только слегка возбужденный.
Только слегка задетый.
   Но он пришел лично. Почему? Блэйн
знал, что при обычных обстоятельствах
Реймер никогда не стал бы вторгаться к
человеку, ставшему его преемником. Но
Реймер оставался бы до тех пор, пока его
преемник не взял бы него все нити.
   Значит, здесь были не обычные обстоятельства.
Приходится думать, что они, кажется,
и вовсе экстраординарные.
   Это какое-то недоразумение, сказал себе
Норман Блэйн. Проходи это по надлежащим
каналам, все было бы правильно - обычная
операция, перемещение производится
без разрывов. Но назначение пришло не
по обычным каналам, и если бы Блэйн не
нашел Льва Гизи мертвым, если бы не поднял
с пола документ, назначения могло бы
вообще не быть.
   Но теперь это место его - он рискнул
головой, чтобы получить его, и оно принадлежит
ему. Это шаг вверх по лестнице,
это успех. Эта должность лучше оплачивалась,
была более престижной и поднимала
его ближе к вершине - фактически он становился
третьим человеком в Центре: деловой
агент, "Охрана" и затем "Записи".
   Вечером он расскажет Гарриет... нет,
он совсем забыл, что вечером они с Гарриет
не увидятся.
   Он положил ключи в карман и снова взял
записку. "Если вы захотите встретиться со
мной, я к вашим услугам".
   Протокол? - подумал он. Или что-то,
что ему необходимо знать? Что-то, о чем
нужно побеседовать?
   Может быть, Реймер пришел о чем-то поговорить
и затем разнервничался?
   Блэйн смял записку и швырнул на пол.
Ему захотелось уйти, уйти из Центра, уйти
туда, где он сможет все обдумать и составить
план действий. Нужно все убрать из
стола, подумал он, но это позже, на это
еще будет время. И его ждет свидание с
Гарриет... нет, проклятие, он все время
забывает! Гарриет позвонила и сказала,
что не сможет прийти.
   Завтра будет время забрать все из стола.
Он взял шляпу и пальто и вышел на
стоянку. У входа на стоянку обычного служащего
заменил вооруженный охранник.
Блэйн показал свое удостоверение.
   - Все в порядке, сэр, - сказал охранник. - Приходится
смотреть в оба. Разбуженный
сбежал.
   - Сбежал?
   - Да, его разбудили недели две назад.
   - Он не может далеко уйти, - сказал
Блэйн. - Все изменилось, он выдаст себя.
Сколько он пробыл во Сне?
   - Кажется, пятьсот лет.
   - За пятьсот лет много чего изменилось.
У него нет шансов.
   Охранник покачал головой.
   - Мне его жаль. Должно быть, жестоко
будить таких, как он.
   - Верно, жестоко. Мы пытаемся объяснить
им это, но они не слушают.
   - Скажите, - спросил охранник, - это вы
нашли Гизи?
   Блэйн кивнул.
   - Правильно говорят, он был мертв,
когда вы вошли?
   - Мертв.
   - Убийство?
   - Не знаю.
   - Это дьявольский удар. Вы поднимаететесь
на самый верх, затем - бац!..
   - Дьявольский удар, - согласился Блэйн.
   - Кто бы знал...
   - Да, кто бы знал. - Блэйн поспешил
уйти.
   Он выехал со стоянки и свернул на шоссе.
Сумерки только начинались, и дорога
была пустынна.
   Норман Блэйн ехал медленно, глядя на
скользящий мимо осенний пейзаж. Зажигались
первые лампочки в окнах вилл на холмах,
откуда доносился запах горящих
листьев и медленная грусть умирающего года.
   Мысли слетались к нему, словно птицы
на дерево для ночлега, но он гнал их
прочь - Болтуна, который заловил его...
что Феррис может подозревать или знать, и
что он намеревается делать... Почему Джон
Реймер позвонил лично, чтобы вручить ключи,
а затем решил не ждать... почему сбежал
разбуженный?
   И последнее было странным делом, это
было чистым безумием, если призадуматься.
Чего можно достичь таким бегством, таким
побегом в чужой мир, для которого он не
подготовлен? Это словно уйти на чужую
планету без надлежащих инструкций. Это
словно выйти на работу, с которой совершенно
незнаком, и попытаться делать вид,
что работаешь.
   Интересно, почему, подумал он, почему
он сделал это?
   Он отогнал эту мысль, потому что надо
было слишком многое обдумать. Он должен
привести мысли в порядок, прежде чем думать.
Он не может позволить себе думать
над болтовней каждого.
   Блэйн протянул руку и включил радио.
   Комментатор говорил: "...кто знает,
что их политическая история может распознавать
критические моменты, которые теперь
становятся ясно определенными. Более
чем пятьсот лет подряд правительство
действитеьно держало в руках Центральную
Рабочую Гильдию. Это говорит о том, что
правительство является правящим комитетом,
состоящим из представителей всех
гильдий центральной группы. То, что такая
группа будет способна править еще целый
пять столетий - а последние шестьдесят
лет допущено открытое правление - заслуга
не столь мудрости, сдержанности или терпимости,
сколь прекрасного баланса сил,
который существовал в государстве во все
времена. Взаимное недоверие и страх ни
разу не позволили никакой гильдии или их
союзу стать доминирующими. Как только одна
из группировок угрожает стать таковой,
личные амбиции других группировок подрывают
ее влияние. Но это, как должен понять
каждый, положение, которое сохраняется
дольше, чем можно было бы ожидать.
Много лет крепкие гильдии накапливали
свои силы - и не пытались использовать
их. Вы можете быть уверены, что никто из
них не попытается использовать свои силы,
пока не будет абсолютно уверен в себе.
Только где это будет, невозможно сказать,
для этого нет хорошей стратегии, потому
что любая гильдия будет держать свои силы
в секрете. Но недалек тот день, когда эти
силы должны столкнуться. Положение, как
оно есть, должно казаться нестерпимым некоторым
сильным гильдиям с амбицией лидеров..."
   Блэйн выключил радио и был заворожен
торжественным спокойствием осеннего вечера.
Услышанное было старой жвачкой. Насколько
он помнил, комментаторы всегда говорили
это. Это были вечные слухи,
которые сегодня могли утверждать, что
верх возьмет "Транспорт", завтра - что
это будет "Журналистика", а через неделю
настаивать - так же авторитетно - что
"Продовольствие".
   "Сны", самодовольно сказал он себе,
всегда были выше этой политики. Гильдия - его
гильдия - стояла на службе обществу.
Она имела своих представителей в
Центральном правительстве по праву и
долгу, но никогда не играла в политику.
   Это "Журналистика" всегда суетилась с
крикливыми статьями и комментариями. Если
я не ошибаюсь, сказал себе Блэйн, "Журналистика"
была хуже всех - она каждую минуту
ловила свой шанс. "Образование" тоже.
"Образование" всегда занималось
грязными делишками!
   Он покачал головой, думая, как удачно,
что он в "Снах" - не приходится испытывать
чувство вины от ползающих вокруг
слухов. Можете быть уверены, что о
"Снах" никогда не упомянут, из всех гильдий
только "Сны" могли стоять прямо и
гордо.
   Он спорил с Гарриет о "Журналистике",
и иногда они ссорились. Казалось, она
имела упорное мнение, что "Журналистика" - единственная
гильдия, бескорыстно служившая
обществу и имеющая безупречную репутацию.
   Конечно, естественно, признал Блэйн,
каждый думает, будто его гильдия всегда
права. Члены гильдии всегда ей верны.
Когда-то, очень давно, существовали нации,
и любовь к своей нации называлась
патриотизмом. Теперь их место заняли
гильдии.
   Он ехал по долине, рассекающей холмы,
и, наконец, свернул с шоссе и поехал по
извилистой дороге, взбиравшейся на холмы.
   Ужин готов, и Энсил будет сердиться
(Энсил был чудаковатым роботом). Фило
ждет его у ворот.
   Он миновал дом Гарриет и мельком
взглянул на него, стоящий среди деревьев,
с темными окнами. Гарриет не было дома.
Задание, сказала она, интервью с кем-то.
   Он повернул в свои ворота, и там был
Фило, лающий от всего сердца. Норман
Блэйн притормозил, и собака прыгнула в
машину, ткнулась носом хозяину в грудь и
печально уселась на сиденье, пока они
ехали по дорожке, ведущей к дому.
   Фило быстро выпрыгнул из машины, а
Блэйн вылез медленней. Утомительный был
день, сказал он себе. Теперь, оказавшись
дома, он почувствовал, как устал.
   Он постоял несколько секунд, глядя на
дом. Хороший дом, подумал он, хорошее
место для семьи - если он сумеет отговорить
Гарриет отказаться от своей карьеры
журналистки.
   Чей-то голос сказал:
   - Отлично. Теперь можете повернуться.
Только спокойно, не пытайтесь сделать
глупости.
   Блэйн медленно повернулся. У машины в
сгущавшихся сумерках стоял человек. Он
держал в руке что-то блестящее и продолжал:
   - Бояться нечего, я не собираюсь причинить
вам никакого вреда. Только не веселитесь
по этому поводу.
   На человеке была странная одежда, она
выглядела какой-то формой. И произношение
его тоже было странным. Склонения лишены
окраски, сжатые и сухие, отсутствовали
характеризующие язык переходы между словами.
И фразы: не делайте глупостей, не
веселитесь по этому поводу...
   - У меня револьвер. Я не валяю дурака.
   Валять дурака?
   - Вы человек, который сбежал, - сказал
Блэйн.
   - Да.
   - Но как...
   - Я проделал весь путь с вами. Подвесился
под машиной, а эти глупые копы и не
подумали там посмотреть. - Он пожал плечами. - Пару
раз я уже начинал раскаиваться - вы
ехали быстрее, чем я надеялся.
Несколько раз я чуть было не
свалился.
   - Но выбрать меня?.. Почему вы?..
   - Не вас, мистер, вообще никого. Была
возможность спрятаться - а значит, и убраться
подальше.
   - Я не понимаю вас, - сказал Блэйн. - Вы
могли остаться незамеченным, могли отцепиться
перед воротами - там машина шла
медленно. Вы могли ускользнуть незамеченным
отсюда. Я бы вас не увидел.
   - Чтобы вскоре быть пойманным, когда
выдам себя? Меня выдает одежда, а также и
речь. А также мои манеры есть и, может
быть, даже ходить. Все это связывает меня.
   - Понятно, - сказал Блэйн. - Ладно,
опустите револьвер. Вы, наверное, голодны.
Пойдемте, поедим.
   Человек опустил револьвер и спрятал
его в карман.
   - Не забудьте, револьвер у меня, и я
могу достать его быстро. Не пытайтесь меня
облапошить.
   - О" кей, - сказал Блэйн, - не буду пытаться
вас облапошить. - И подумал: облапошить.
Никогда не слышал такого слова.
Но оно имеет значение, в этом нет никаких
сомнений.
   - Интересно, где вы раздобыли револьвер?
   - Где-то, - ответил человек. - Этого я
вам не скажу.
   - оОо--6.
   Его зовут, сказал беглец, Спенсер
Коллинз. Он был погружен в Сон на пятьсот
лет и проснулся только месяц назад. Физически,
говорил он, он чувствует себя так
же хорошо, как и любой человек - пятидесяти
пяти лет, хорошо сохранившийся. Всю
жизнь он внимательно относился к себе - питался
правильно, спал регулярно, упражнял
разум и тело, знал кое-что о психосоматике.
   - Я говорю это для вашего сведения, - сказал
он Блэйну, - вы знаете, как позаботиться
о теле спящего. Когда я проснулся,
то был слегка похудевшим, немного
утомленным, но ничуть не испортившимся.
   Норман Блэйн откашлялся.
   - Мы постоянно работаем над этим, - сказал
он. - Я в этом, конечно, не разбираюсь,
но биологи занимаются этим все время - это
для них постоянная проблема. Практическая
задача. Во время вашего пятисотлетнего
сна вас, вероятно, перемещали дюжину
раз - каждый раз в лучшие вместилища,
с действующими усовершенствованиями.
Вы получали выгоду от новых усовершенствований,
как только мы их разрабатывали.
   Он был профессором социологии, сказал
Коллинз, и разработал одну теорию.
   - Прошу извинить, но я не буду вдаваться
в подробности.
   - Ну, конечно, - сказал Блэйн.
   - В основном, она предназначена для
академического мышления. Я полагаю, у вас
не академическое мышление?
   - Я тоже.
   - Она включает в себя долгосрочное социальное
планирование, - продолжал Коллинз. - Я
высчитал, что пятьсот лет могут
служить показателем, прав я или не прав.
Я был любопытен. Грубо говоря, я не мог
умереть, не узнав, верна моя теория или
нет.
   - Я понимаю вас.
   - Если вы сомневаетесь в моем рассказе,
можете проверить записи.
   - Я не сомневаюсь ни в едином вашем
слове, - сказал Блэйн.
   - Вы привыкли к сумасбродным случаям.
   - Сумасбродным?
   - Безумным. Сумасшедшим.
   - Я встречал много сумасбродных случаев, - заверил
его Блэйн.
   Но не таких сумасбродных, как этот,
подумал он. Ничего настолько безумного,
как сидеть на веранде под осенними звездами,
в своем собственном доме и беседовать
с человеком, жившим пятьсот лет назад.
Если бы он работал в отделе адаптации,
он бы привык к этому, это вообще не
казалось бы ему странным. Работники отдела
адаптации постоянно работают с такими
случаями.
   Коллинз зачаровывал. Его выдавал язык
и постоянно проскальзывающие слэнговые
словечки - идиомы прошлого, давным-давно
забытые и не имеющие места в современном
языке, хотя многие другие сохранились.
   За обедом одни блюда он брал с сомнением,
другие съедал с отвращением на лице,
но был слишком вежлив, чтобы прямо
отказаться от них - возможно, это было
стремление получше приспособиться к культуре,
в которой он оказался.
   Была определенная слабая манерность и
притворство, казавшиеся безуказательными,
повторяющиеся слишком часто, они становились
отчетливо раздражающими. Это были
такие действия, как потирание подбородка,
когда он думал, или похрустывание суставами
пальцев. Последнее, сказал себе
Блэйн, было нервирующим и неприличным.
Возможно, в прошлом не было неприличным
забавляться своим телом. Я должен объяснить
это ему или, может быть, попросить
кого-нибудь объяснить. Парни из "Адаптации"
знают, как к этому подойти - они
знают много такого.
   - Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали
об этой вашей теории, - попросил Блэйн. - Она
оказалась такой, как вы думали?
   - Не знаю. Согласитесь, я вряд ли был
в состоянии обнаружить это.
   - Думаю, это так. Но я решил, что вы
хотите спросить...
   - Я не спрашиваю, - сказал Коллинз.
   Они сидели в вечерней тишине, глядя на
дорожку.
   - Мы проделали из прошлого путь длиной
в пятьсот лет, - сказал, наконец, Коллинз. - Когда
я ушел в Сон, мы размышляли о
звездах, и все говорили, что эти маленькие
точечки света когда-нибудь покорятся
нам. Но сегодня...
   - Понимаю, - сказал Блэйн. - Еще пятьсот
лет...
   - Можно идти дальше и дальше. Проспать
тысячу лет и посмотреть, что произошло.
Затем еще...
   - Это не будет стоящим.
   - Это вы говорите мне, - сказал Коллинз.
   Ночной хищник пронесся над деревьями и
дергающими, порхающими движениями взмыл
в небо, занятый охотой на насекомых.
   - Это не изменилось, - сказал Коллинз. - Я
помню летучих мышей... - Он замолчал,
затем спросил: - Что вы собираетесь сделать
со мной?
   - Вы мой гость.
   - Пока не пришли санитары.
   - Поговорим об этом позже. Этой ночью
вы в безопасности.
   - Вы что-то хотите узнать. Я вижу, это
грызет вас.
   - Почему вы убежали?
   - Вот оно, - сказал Коллинз.
   - Ну и?..
   - Я выбрал Сновидение, - сказал Коллинз. - Такое,
как вы и должны ожидать. Я
запросил профессорское убежище - некий
идеализированный монастырь, где я мог
проводить время в науке, где я мог жить с
людьми, говорящими на одном языке со
мной. Я хотел покоя - прогулки по берегу
тихой речки, красивые закаты, простая
еда, время, чтобы читать и размышлять...
   Блэйн с уважением кивнул.
   - Хороший выбор, Коллинз. Это было самое
приятное.
   - Я тоже так думал, - сказал Коллинз. - Это
было то, чего я хотел.
   - Оно доказало свою восхитительность?
   - Не знаю.
   - Не знаете?
   - Я не получил его.
   - Но Сновидение было сфабриковано...
   - Я получил другое Сновидение.
   - Здесь какая-то ошибка.
   - Не ошибка, - сказал Коллинз. - Я совершенно
уверен, что это была не ошибка.
   - Когда вы заказываете определенное
Сновидение, - твердо начал Блэйн, но
Коллинз перебил его.
   - Говорю вам, здесь не было ошибки.
Сновидение было подменено.
   - Откуда вы знаете это?
   - Потому что Сновидение, которое мне
дали, не было заказано никем. Никто не
мог бы даже представить себе такое. Сновидение
было тщательно скроено для чего-о,
что я и вообразить не могу. Это
был другой мир.
   - Чужой мир?
   - Не чужой. Это была Земля - но с иной
культурой. Я пятьсот лет прожил в этом
мире, ни минутой меньше. Сновидение не
было сокращено, как, насколько я понимаю,
часто делается, чтобы втиснуть тысячу лет
Сна в интервал нормальной жизни. Я работал
полных пятьсот лет Я знаю это, потому
что делал отметки. Говорю вам, это было
тщательно созданное Сновидение - никакой
ошибки, - но созданное для какой-то цели.
   - Не спешите, - возразил Блэйн. - Давайте
разберемся. Мир имел иную культуру?
   - Это был мир, - сказал Коллинз, - из
которого изъяли понятие выгоды, в котором
концепция выгоды никому не пришла в голоВу. Это был тот самый мир, в котором мы
живем, но в котором отсутствовали все
факторы и силы, вытекающие в нашем мире
из мотивации выгоды. Для меня, конечно,
это было совершенно фантастичным, но для
уроженцев этого места - если можно назвать
их так - это казалось нормальным. - Он
пристально посмотрел на Блэйна. - Мне
кажется, вы согласитесь, - сказал он, - что
никто не захочет жить в таком мире.
Никто не закажет подобное Сновидение.
   - Возможно, какой-нибудь экономист...
   - Экономисты разбираются в этом лучше.
И, кроме того, это было ужасно последовательно
для Сновидения; никто без предварительного
знания не смог бы рассчитать
все мельчайшие подробности.
   - Наши машины...
   - Ваши машины не могут иметь больше
предварительных знаний, чем вы сами. По
крайней мере, не больше, чем ваши лучшие
экономисты. С другой стороны, машина нелогична,
и в этом ее прелесть. Ей не нужно
думать логично. Она не будет думать
логично, потому что это испортит Сновидение.
Сновидение должно быть нелогичным.
   - А ваше было логичным?
   - Очень логичным, - сказал Коллинз. - Вы
можете вычислить все факторы ада и не
сможете сказать, что случится, пока не
увидите его в действии. Это ваша логика. - Он
встал и прошелся по веранде, затем
вернулся и остановился перед Блэйном. - Вот
почему я сбежал. Происходит что-то
грязное. Я не могу доверять вашей банде.
   - Не знаю, - сказал Блэйн. - Я просто
не знаю.
   - Я могу уйти, если хотите, не стоит
вам зарабатывать неприятности в таком деле.
Вы приняли меня и накормили, дали мне
одежду и выслушали. Не знаю, как далеко я
смогу зайти, но...
   - Нет, - сказал Блэйн, - вы останетесь
здесь. Это необходимо расследовать, и вы
можете понадобиться мне позже. Здесь вы
укрыты от посторонних глаз. Не обращайте
внимания на роботов. Мы можем им
доверять, они ничего не расскажут.
   - Если меня выследят, - сказал Коллинз, - я
постараюсь покинуть ваши владения,
прежде чем меня схватят. Попавшись, я
буду держать язык за зубами.
   Норман Блэйн медленно поднялся и протянул
руку. Коллинз пожал ее сильно, уверенно.
   - Договорились.
   - Договорились, - повторил Блэйн.

   - оОо--7.

   По ночам Центр становился обиталищем
призраков, его безлюдные коридоры звенели
своей пустотой. Блэйн знал, что в здании
работают люди - отдел "Адаптации", специалисты
по Условиям, группа "Хранилища",
но не было даже признака их.
   Робот охраны вышагнул из своей ниши.
   - Кто идет?
   - Блэйн. Норман Блэйн.
   Робот секунду постоял, тихонько посвистывая,
пропуская банк памяти в поисках
имени Блэйна.
   - Удостоверение, - сказал он.
   Блэйн протянул ему идентификационный
диск.
   - Проходите, Блэйн, - сказал робот и
сделал попытку быть приятным. - Ночная
работа?
   - Кое-что забыл, - сказал ему Блэйн.
   Он прошел по коридору, вошел в лифт и
поднялся на шестой этаж.
   Навстречу ему шагнул еще один робот.
Блэйн представился.
   - Вы не на том этаже, Блэйн.
   - Новый отдел. - Он показал роботу документ
о назначении.
   - Все в порядке, Блэйн, - сказал робот.
   Блэйн прошел по коридору и нашел дверь
отдела "Записей". Он испробовал шесть
ключей, прежде чем отыскал нужный и
дверь открылась.
   Он закрыл за собой дверь и немного подождал,
пока привыкнут глаза, чтобы найти
выключатель.
   Здесь был передний кабинет, дальше
дверь вела на склад записей. Это, должно
быть, где-то здесь, сказал себе Блэйн.
Мирт должна была закончить его несколько
часов назад - Сновидение Дженкинса, большую
охоту в туманных джунглях.
   Оно еще не должно быть зарегистрировано,
поскольку Дженкинс обратился к нам
всего пару дней назад. Возможно, оно где-то
на полке, где Сновидения ждали своей
очереди.
   Он обошел стол и оглядел помещение.
Шкафчики картотек, много столов, кабины
испытателей, машина для выпивки и ленча и
полка, на которой лежало с полдюжины катушек.
   Он быстро подошел к полке и взял
первую катушку. Сновидение Дженкинса он
нашел на пятой и постоял, держа ее в руке,
размышляя, насколько безумен должен
быть человек, заказавший такое.
   Коллинз, должно быть, ошибся, или кто-то
ошибся... или все это была ложь, о цели
которой он понятия не имел. Просто не
может быть, сказал себе Блэйн, чтобы Сновидение
было намеренно подменено.
   Но он уже зашел слишком далеко. Он
сделал из себя дурака...
   Блэйн пожал плечами. Раз уж он здесь,
то должен теперь пройти до конца.
   С катушкой в руке Норман Блэйн прошел
в испытательную кабину и закрыл за собой
дверь. Он вставил катушку и установил
время на тридцать минут, затем снял шляпу
и лег на кушетку. Протянув руку, включил
аппарат.
   Раздалось слабое шипение механизмов.
Что-то подуло ему в лицо, и шипение смолкло.
Кабина исчезла. Блэйн стоял в пустыне
или в чем-то, похожем на пустыню.
   Местность была красной и желтой. Солнце
стояло высоко, струившийся от песка и
камней жар бил прямо в лицо. Он поднял
голову, чтобы оглядеть горизонт; тот был
очень далек, местность была плоской. Из
тени одной скалы в тень другой с писком
пробежала ящерица. Высоко в горячем, шелково-олубом
небе кружила птица.
   Он увидел, что стоит на какой-то дороге.
Она тянулась по пустыне и терялась в
волнах жара, поднимавшегося от сожженной
земли. И вдалеке по дороге медленно ползла
черная точка.
   Он огляделся в поисках тени и не
увидел ее, никакой тени, достаточно большой,
чтобы спрятаться существу крупнее
ящерицы, здесь не было.
   Блэйн поднял руки и поглядел на них.
Они были настолько загорелыми, что в первую
секунду он подумал, что они черные.
На нем были оборванные брюки, изжеванные
от колен до лодыжек, и рваная рубаха,
прилипшая к спине от пота. Обуви не было,
и он удивился, когда поднял ногу и увидел
роговидные мозоли, защищающие кожу от жара
и камней.
   Смутно подумав, что он может здесь
делать, что он делал секунду назад, что
предполагает делать дальше, Норман Блэйн
стоял и смотрел на пустыню. Смотреть было
не на что - только красное и желтое,
песок и жара.
   Он переступил на песке с ноги на ногу,
выкопав пятками ямки, затем заровнял их
мозолистой подошвой. Затем память о том,
кто он и что намеревался сделать, медленно
вернулась к нему. Она пришла к нему
вместе с изумлением, и большая ее часть,
казалось, не имела смысла.
   Он вышел утром из дому и поехал
в город. Была какая-то важная причина для
поездки, хотя всю свою жизнь он не мог и
думать о такой поездке. Он помнил лишь
оттуда и досюда, он очень хотел бы вспомнить
хотя бы название своего дома. Это
было трудно. Если бы он встретил кого-то,
кто спросил бы его, откуда он родом, он
не смог бы ответить. Он также хотел бы
вспомнить название города, откуда уехал,
но тоже не смог. Может, спустя какое-то
время он вспомнит название.
   Он пошел по дороге и подумал, что идти,
вроде, еще далеко. Как-то и где-то он
заплутал и потерял много времени. Нужно
поспешить, если он рассчитывает попасть в
город до наступления ночи.
   Он посмотрел на черную точку на дороге
и она, казалось, приблизилась.
   Он не испытывал страха перед черной
точкой, и это подбадривало. Но когда он
попытался понять, почему это так подбадривает,
то просто не мог сказать.
   Так как он потерял массу времени, а
путь предстоял еще долгий, он пустился
бежать. Он бежал по дороге как можно
быстрее, несмотря на грубое покрытие и
жаркое солнце. На бегу он похлопал по
карманам и обнаружил, что в одном из них
носит определенные предметы. Он немедленно
понял, что эти предметы больше обычной
ценности, в долю секунды понял, что это
за предметы.
   Черная точка становилась все ближе и,
наконец, приблизилась настолько, что
Блэйн смог разглядеть ее и увидел, что
это большая телега с деревянными колесами.
Ее тянул сине-коричневый верблюд, на
сидении телеги под изорванным зонтом,
когда-то, наверное, цветным, а теперь выгоревшим
на солнце и серым, сидел человек.
   Телега нагнала бегущего Блэйна, и
Блэйн побежал рядом с ней. Человек что-то
крикнул верблюду, и тот остановился.
   - Опаздываешь, - сказал человек. - Лезь
сюда, поедем.
   - Меня задержали, - сказал Блэйн.
   - Тебя задержали, - фыркнул человек и
бросил вожжи запрыгнувшему в телегу Блэйну.
   Блэйн закричал на верблюда и ударил
его вожжами...
   Он еще успел подумать, что за дьявольщина
происходит, и тут же снова очутился
в кабине. Рубашка прилипла к спине от пота.
Он еще чувствовал обжигающий лицо жар
солнца пустыни.
   Он полежал, собираясь с мыслями, заново
ориентируясь. Возле него медленно вертелась
катушка, протягивая ленту через
щель шлема. Блэйн протянул руку и остановил
ее, медленно смотал назад.
   В нем пробудился ужас, и секунду он
боялся, что может закричать, но крик
застрял в горле, и он лежал неподвижно,
застыв от осознания того, что произошло.
   Он поднялся с кушетки, выдернул катушку
из аппарата и прочитал ее номер и имя.
Имя стояло - Дженкинс - и номер совпадал
с кодом, который он занес в машину Сновидений
только сегодня днем. Здесь не может
быть ошибки. Катушка содержала Сновидение
Дженкинса. Это была катушка, которую он
послал бы вниз через день-другой, когда
Дженкис придет погрузиться в Сон.
   И Дженкинс, который заказывал большую
охотничью экспедицию, который хотел провести
следующие двести лет в оргии выстрелов,
очутится в красно-желтой пустыне
на колее, которая лишь из вежливости может
быть названа дорогой; вдалеке он увидит
движущуюся точку, которая чуть позже
станет волокущим телегу верблюдом.
   Он очутится в пустыне в рваных штанах
и рубахе и с чем-то в кармане, что стоит
весьма немало - но не было ни джунглей,
ни вельда, не было ни ружей, ни сафари.
Это была вовсе не охотничья экспедиция.
   Сколько еще других? - спросил себя
Блэйн. - Сколько других, получивших не
тот Сон, что они заказывали? - И еще: - Почему
они получают не те Сны, которые
заказывали?
   Зачем подменяют Сновидения?
   Или подменяют ли их? Мирт...
   Блэйн тут же покачал головой. Огромная
машина делает то, что прикажут. Она берет
символы и уравнения, разбивает их, соединяет,
переносит и создает Сновидение, которое
было затребовано.
   Подмена была единственным ответом.
   Коллинз прожил пятьсот лет в мире, где
отсутствовала концепция выгоды. И красножелтая
пустыня... что это был за мир?
Норман Блэйн провел в нем недостаточно
долго, чтобы понять, но он знал одно - что,
как и в мире Коллинза, мир Дженкинса
был таким, который явно никто не закажет.
   Телега на деревянных колесах, которую
тащил верблюд, должна означать мир, в котором
не было и понятия о механическим
транспорте. Но это должна, по крайней мере,
быть одна из тысяч других видои культур.
   Блэйн открыл дверь кабины и вышел. Он
положил катушку на полку и секунду постоял
посреди холодной комнаты. Моментом
позже он понял, что не в комнате холодно,
а у него самого озноб.
   Днем, разговаривая с Люсиндой Сайлон,
он подумал о себе, как о посвященном человеке,
подумал о Центре и гильдии, как о
месте посвящения. Он елейно говорил о
том, что на гильдии не должно быть ни
пятнышка, что это даст уверенность в ее
службах тем, кто может выбрать Сон.
   И где теперь эта посвященность, где
общественная уверенность?
   Сколько еще людей получили подмененные
Сновидения? Сколько времени это происходит?
Пятьсот лет назад Спенсер Коллинз
получил не то Сновидение, что хотел. Значит,
вмешательство длится, по меньшей мере,
пятьсот лет.
   И сколько людей прошло за эти годы?
   Люсинда Сайлон... какое Сновидение получит
она? Будет ли это плантация середины
двадцатого столетия или совершенно
иное место? Сколько Сновидений из тех,
что помогал фабриковать Блэйн, были подменены?
   Он подумал о девушке, сидевшей сегодня
утром по другую сторону его стола - волосы
цвета меда и голубые глаза, молочная
белизна кожи, манера разговаривать, то,
что она говорила, и то, что не сказала.
   Она тоже, подумал он.
   И здесь не было ответа на это. Он медленно
пошел к двери.

   - оОо--8.
   Он поднялся по ступенькам, позвонил, и
голос сказал ему: "Войдите".
   Люсинда Сайлон сидела в кресле у окна.
Горела только одна лампочка - тусклая
лампочка - в дальнем углу комнаты, так
что она сидела в тени.
   - А, это вы, - сказала она. - Вы тоже
проводите следствие?
   - Мисс Сайлон...
   - Проходите и садитесь. Я готова ответить
на любые ваши вопросы. Как видите, я
по-прежнему убеждена...
   - Мисс Сайлон, - сказал Блэйн, - я пришел
сказать вам, чтобы вы отказались от
Сна. Я пришел предупредить вас, я...
   - Вы дурак, - сказала она, - вы круглый
идиот...
   - Но...
   - Убирайтесь, - сказала она ему.
   - Но...
   Она встала с кресла, каждая линия ее
тела выражала презрение.
   - Значит, у меня нет шансов. Продолжайте,
расскажите мне об опасностях, пустите
в ход все ваши трюки. Вы дурак - я
знала это прежде, чем пришла к вам.
   - Вы знали...
   Секунду они стояли в напряженном
молчании, уставившись друг на друга.
   - А теперь знаете вы. - Не пройдет и
полчаса, как она скажет что-то еще. - И
как теперь насчет посвящения?
   - Мисс Сайлон, я пришел сказать вам...
   - Не говорите никому, - сказала она. - Возвращайтесь
домой и забудьте то, что
знаете, так будет лучше для вас. Может
быть, вы не будете посвящены, но вам так
будет удобнее. И проживете гораздо дольше.
   - Не нужно угрожать...
   - Это не угроза, Блэйн, только совет.
Если хоть слово дойдет до известного вам
Ферриса, можете считать, что вам осталось
жить несколько часов. И я могу просоветовать,
как обвести Ферриса. Я знаю единственный
способ сделать это.
   - Но Феррис...
   - Он тоже посвящен?
   - Ну нет, возможно, что нет. Я не...
   Смехотворная мысль - Пауль Феррис посвящен!
   - Когда я вернусь в Центр, - продолжала
она спокойно и ровно, - мы будем вести себя
так, словно ничего не случилось. Вашим
личным делом будет присмотреть, чтобы мой
Сон прошел без задоринки. Потому что если
вы не сделаете этого, то ваши слова дойдут
до Ферриса.
   - Но почему так важно, чтобы вы ушли в
Сон, зная, что делаете?
   - Может быть, я из "Развлечений", - сказала
она. - Вы решили, что я из "Развлечений",
не так ли? Вы спросили меня, из
"Развлечений" ли я, и имели при этом
очень хитрый вид. Вы не любите "Развлечения",
так как боитесь, что они воруют ваши
Сновидения для своих голографов. Они
попытались сделать это однажды, и с тех
пор вы всегда хватаетесь за это.
   - Вы не из "Развлечений".
   - Вы подумали так сегодня утром. Или
это была игра?
   - Игра, - с несчастным видом признался
Блэйн.
   - Но нынче ночью это не игра, - холодно
сказала она, - потому что вы напуганы,
как никогда прежде. Ну, и оставайтесь напуганным.
Вы имеете на это право. - Она
секунду постояла, с отвращением глядя на
него. - А теперь уходите.

   - оОо--
9.
   Фило не встретил его у ворот, но с лаем
выбежал из кустов, когда Блэйн свернул
с дорожки и остановился перед домом.
   - Успокойся, Фило, - сказал ему Блэйн. - Успокойся.
   Он вылез из машины, и Фило уже спокойно
стоял возле него. В ночной тишине он
слышал пощелкивание собачьих когтей по
блустиновой дорожке. Дом стоял большой и
темный, хотя у дверей горел свет. Он подумал,
почему дом и деревья всегда кажутся
ночью больше, словно с приходом тьмы
меняют размеры.
   Скрипнул камешек под чьими-то ногами,
и он повернулся. На дорожке стояла Гарриет.
   - Я жду тебя, - сказала она. - Я уже
думала, что ты не приедешь. Мы с Фило
ждем и...
   - Ты напугала меня, - сказал ей Блэйн. - Я
думал, что ты работаешь.
   Она быстро пошла вперед, и свет от фонаря
упал ей на лицо. На ней было платье
с низким вырезом, засверкавшее на свету,
и поблескивающая вуаль, отчего казалось,
что она окружена тысячами мерцающих
звездочек.
   - Здесь кто-то был, - сказала она ему.
   - Кто-то...
   - Я въехала через задние ворота. У переднего
входа стояла машина, и Фило лаял.
Я увидела у ворот троих, они тащили четвертого.
Он отбивался, но они протащили
его и затолкали в машину. Фило бросился
на них, но они не обратили на него внимания,
так как спешили. Сначала я подумала,
что это ты, но потом увидела, что нет.
Трое были одеты как бандиты, и я немного
испугалась. Я развернулась, как можно
быстрее выехала на шоссе и...
   - Погоди минуточку, - предостерег ее
Блэйн. - Ты так спешишь. Успокойся и расскажи
мне...
   - Позже я вернулась, не зажигая фар, и
остановила машину на прежнем месте. Я
зашла в лесок и стала ждать тебя.
   Она замолчала, переводя дыхание.
   Он протянул руку, взял ее за подбородок,
приподнял лицо и поцеловал.
   Она оттолкнула его руку.
   - Нашел время, - сказала она.
   - Для этого всегда время.
   - Норм, ты попал в беду? У кого-нибудь
есть что-то против тебя?
   - Такие всегда найдутся.
   - И ты стоишь здесь и слюнявишь меня?!
   - Я как раз думал, - сказал он, - о том,
что мне делать.
   - И что же ты собираешься делать?
   - Встретиться с Феррисом. Он приглашал
меня, я совершенно забыл об этом.
   - Забыл? Я говорю о бандитах...
   - Это не бандиты. Они лишь похожи на
бандитов.
   Внезапно Норман Блэйн увидел это - как
единственный элементик с единственной
целью - увидел, наконец, паутину интриги
и цель, которую искал с самого утра.
   Сначала был поймавший его Болтун, затем
Люсинда Сайлон, выбравшая достойное и
спокойное Сновидение, потом был Лев Гизи,
умерший за своим обшарпанным столом, и,
наконец, человек, проживший пятьсот лет в
цивилизации, не открывшей выгоды.
   - Но Феррис...
   - Пауль Феррис - мой друг.
   - Ничей он не друг.
   - Вот так, - сказал Блэйн и прижал друг
к другу два пальца.
   - Это меня и заботит.
   - С сегодняшнего дня мы с Феррисом товарищи
по заговору. У нас общее дело. Гизи
умер.
   - Знаю. Но что это за внезапная дружба?
   - Прежде чем умереть, Гизи подписал
назначение. Меня назначили в отдел "Записей".
   - О, Норм, я так рада!
   - Я так и надеялся.
   - Но что все это значит? - спросила
она. - Скажи мне, что происходит? Кто тот
человек, которого бандиты увезли отсюда?
   - Я уже сказал тебе - это не бандиты.
   - Кто был тот человек? Не уклоняйся от
вопроса.
   - Беглец. Человек, который сбежал из
Центра.
   - И ты помогал ему?
   - Ну, нет...
   - Норм, зачем кому-то сбегать из Центра?
Разве вы держите людей взаперти?
   - Это проснувшийся...
   Он понял, что сказал слишком много, но
было уже поздно. Он заметил блеск в ее
глазах - глядя на нее, он начал понимать...
   - Это не для статьи. Если ты
напишешь...
   - Ты правильно думаешь.
   - Это держат в секрете.
   - Никаких секретов! Нельзя ничего
рассказывать журналисту по секрету.
   - Ты только спросила...
   - Лучше расскажи мне все, - сказала
она. - Я как-нибудь разберусь.
   - Старая уловка!
   - Ты должен рассказать мне все! Это
избавит меня от массы хлопот, и ты будешь
уверен, что я пойму все правильно.
   - Ни слова больше.
   - Ну же, будь умненьким мальчиком, - сказала
она, встала на цыпочки, быстро
поцеловала его и затем оттолкнула.
   - Гарриет! - закричал он, но она отступила
в тень кустов и исчезла.
   Он быстро шагнул вперед, затем остановился.
Бесполезно идти за ней. Ему никогда
не удавалось найти или поймать ее, она
так же хорошо, как и он, знала лежащие
между их домами сады и перелески.
   Теперь он влип. Утром вся история
будет в газетах.
   Он знал, что Гарриет всегда имеет в
виду то, что говорит. Проклятая женщина.
Фанатичка, сказал он себе. Почему она не
может видеть все в правильной перспективе?
Ее лояльность "Журналистике" совершенно
фанатична.
   Одна, не больше, чем лояльность Нормана
Блэйна "Снам". Что говорил комментатор,
пока он ехал домой? Союзы укрепляют
мощь, и она основана на фанатичной лояльности - его
лояльности "Снам", Гарриет - "Журналистике", - которая
и является основой
растущей мощи.
   Он стоял в луже света у дверей и дрожал
при мысли о статье с огромным заголовком,
кричащем с первой полосы.
   Ни дуновения скандала, сказал он вчера
днем. "Сны" основывались на общественном
доверии, любой крошечный скандальчик
сбросит их с пьедестала. А здесь был
скандал - или что-то такое, что с полным
правом можно назвать скандалом.
   Есть две вещи, которые он может сделать.
Попытаться остановить Гарриет - как,
он не знает. Или сорвать маску с
этой интриги, показать, чем она является
на самом деле - заговором с Целью устранить
"Сны" от борьбы за власть, борьбы, о
которой так елейно распространялся ком-ментатор.
   Теперь Блэйн был уверен, что знает,
как все это связано, уверен, что может
проследить главные нити, ведущие через
эти фантастические события. Но если он
намеревается доказать свои подозрения, у
него очень мало времени. Гарриет уже охотится
за фактами, на которые он ее направил.
Возможно, она не добудет их для утренних
выпусков, но к вечеру статья
будет готова.
   И прежде чем это произойдет," Сны" должны
заполучить эту статью, чтобы бороться
с возникшими слухами.
   Был только один факт, который он должен
проверить, сказал себе Блэйн. Люсинда
Сайлон сказала, что она из "Развлечений".
Это то, что можно проверить, один из фактов,
которые будут проверены автоматически.
Спенсер Коллинз был тоже Образованным.
Профессор социологии, по его словам,
который работал над теорией.
   Было что-то в истории Союзов, касающееся
"Снов" и "Образования", некая связь, существующая
между ними - и ее нужно найти.
   Он быстро пересек холл, спустился в
кабинет с Фило, следующим за ним по пятам.
Он щелкнул выключателем и быстро подошел
к полкам. Пробежал пальцами по ряду
книг, пока не нашел нужную.
   Сев за стол, включил лампу и быстро
перелистал страницы. Он нашел то, что хотел - факт,
который, как он помнил, был
здесь, о котором он прочел очень давно и
забыл, так как думал, что он никогда не
пригодится.

   - оОо--10.
   Дом Ферриса был окружен большой металлической
стеной, слишком высокой, чтобы
перепрыгнуть, и слишком гладкой, чтобы
перелезть. Охранник был на посту у ворот,
и еще один - у дверей.
   Первый охранник обыскал Блэйна, второй
потребовал документы. Когда он удовлетворился,
то вызвал робота проводить гостя к
Феррису.
   Пауль Феррис пил. Бутылка на столике
рядом с креслом была уже более чем наполовину
пустой.
   - Ну и выбрали же вы время для визита, - проворчал
он.
   - Я был занят.
   - Употребляете, мой друг? - Феррис
Указал на бутылку. - Наливайте сами. Стаканы
на полке.
   Блэйн налил стакан почти до краев и
небрежно сказал:
   - Гизи был убит, не так ли?
   Жидкость в стакане Ферриса слегка
плеснулась, но больше не было никаких
других признаков волнения.
   - Заключение было - самоубийство.
   - На столе был стакан, - сказал Блэйн. - Он
пил из графина, и в воде был яд.
   - Почему вы не сказали мне то, чего я
не знаю?
   - И вы прикрываете кого-то.
   - Может быть, - сказал Феррис. - Может
быть также, что это не ваше проклятое дело.
   - Я как раз думаю, "Образование"...
   - Вот что!
   - Образование очень долго точило на
нас зубы. Я просмотрел всю историю. "Сны"
начинали как филиал "Образования", технология
обучения во сне. Но мы стали слишком
велики для них, и у нас появились новые
идеи - тысячу лет назад. Так мы порвали
отношения и...
   - Теперь подождите минутку, повторите
медленно все сначала.
   - У меня есть теория.
   - У вас есть также и голова, Блэйн.
Хорошее воображение. Как я сказал лишь
вчера днем, мыслите вы стабильно. - Феррис
поднял стакан и осушил его одним
глотком. - Мы вонзим нож в них, - бесстрастно
сказал он. - Доберемся до их
глотки. - По-прежнему бесстрастно он
швырнул стакан в стену. Стакан разлетелся
вдребезги. - Почему, черт побери, никто
не мог подумать о том, с чего начать? Это
же так просто... Садитесь, Блэйн. Мне кажется,
мы сумеем это сделать.
   Блэйн сел, и внезапно его затошнило - затошнило
от мысли, что он ошибался. Это
не "Образование" организовало убийство.
Это Пауль Феррис - Феррис, и сколько еще
других? Ни один человек даже с хорошей
организацией не мог бы сделать такого.
   - Я хочу знать одно, - сказал Феррис. - Как
вы получили это назначение? Вы не
получили его так, как сказали, вы не могли
получить его.
   - Я нашел его на полу, оно упало со
стола Гизи.
   Больше не было нужды лгать, лгать и
притворяться. Больше ни в чем не было
нужды. Прежние гордость и лояльность исчезли.
Даже когда Норман Блэйн думал о
них, в душе поднималась горечь, бесполезность
всех прожитых лет была мукой, разъедающей
раны.
   Феррис хихикнул.
   - Вы правы, - сказал он. - Вы должны
держать рот на замке и не высовываться.
На это нужно мужество. Мы можем работать
вместе.
   - Это еще не все, - резко сказал Блэйн. - Убирайтесь
к черту, если вы думаете,
что мы можем быть вместе.
   Это было чистой бравадой, и уже чувствуя
в спине нож, Блэйн подумал, зачем он
сделал это. Ради дела, которое теперь ничего
не значило?
   - Относитесь ко всему легко, - сказал
Феррис. - Вы будете молчать. Я рад, что
все так получилось. Я не думал, что вы
способны на такое, Блэйн. Мне кажется, я
вас недооценил. - Он потянулся за бутылкой. - Дайте
мне другой стакан.
   Блэйн принес стакан, и Феррис налил
себе и ему.
   - Что вы знаете?
   Блэйн покачал головой.
   - Не слишком много. Это дело с подменой
сновидений...
   - Вы вбили это себе в голову, - сказал
Феррис. - Вот суть всего. Мы слишком долго
дезориентировали вас, так что теперь я
должен рассказать правду. - Он поудобнее
развалился в кресле. - Все началось много
веков назад и сохранялось в тайне более
семисот лет. Это был долгосрочный проект,
как вы понимаете, поскольку некоторые
сновидения продолжаются чуть менее тысячи
лет, а многие и гораздо дольше. Сначала
работа велась медленно и очень осторожно,
в те времена наши люди чувствовали, что
идут наощупь. Но за последние несколько
столетий стало безопасно ускорять этот
процесс. Мы работали с величайшей частью
когда-то составленной программы и позаботились
о некоторых дополнительных опытах,
добавившихся с тех пор. Менее, чем через
столетие мы будем готовы... мы можем быть
готовы в любое время, но хотим подождать
еще сто лет. Мы разработали технологии, с
помощью которых уже делаем то, во что невозможно
поверить. Но они будут действовать,
у нас есть доказательства из первых
рук, что они работоспособны.
   Блэйн почувствовал внутри холод, холод
лишения иллюзий.
   - Все эти годы? - спросил он.
   Феррис рассмеялся.
   - Вы правы. Все эти годы. И все люди
думали, что мы чисты, как лилия. Мы прилагали
неимоверные усилия, чтобы они думали
так - так спокойней для народа. Мы
же были спокойны с самого начала, пока
другие группировки напрягали мускулы и
рвали глотки. Постепенно они пришли к тому,
что было известно нам с самого начала - что
нужно держать рот закрытым и не показывать
своей силы. Что нужно ждать подходящего
времени. Они, наконец, научились
этому. Уроки достались им тяжело, но они
научились, в конце концов, политике - слишком
поздно. Даже прежде, когда был
Центральный Союз, "Сны" видели, что наступает,
и строили соответствующие планы.
Мы тихонько сидели в уголке и держали руки
на коленях. Мы слегка склоняли головы
и держали глаза полузакрытыми - поза совершенной
кротости. Большую часть времени
остальные и не подозревали, что мы поблизости.
Видите ли, мы были слишком маленькими
и тихими. Все наблюдали за "Журналистикой"
и "Транспортом", "Продовольствием"
и "Фабриками", потому что они больше.
Но они станут наблюдать за "Снами",
потому что у нас есть то, чего нет ни у
кого больше.
   - Один вопрос, - сказал Блэйн. - Может
быть, два, Откуда вы знаете, что заменители
сновидений работают так, как надо?
Всю достоверность мы создаем чистой фантазией.
Это не реальные события, мы фабрикуем
их.
   - Это, - сказал ему Феррис, - единственное,
что связывает нас. Когда мы сумеем
объяснить это, у нас будет все. Еще в самом
начале были проведены эксперименты.
Сновидения пытались отделить от их носителей - от
добровольцев, уходящих в сон
на короткий период - пять-десять лет. И
Сновидения получались не такими, какие
были сложены. Когда мы даем Сновидению
логическую основу вместо наполнения его
заказанными факторами, оно следует развитию
логики. Когда мы жонглируем факторами
культуры, образцы работают правильно...
ну, может, не правильно, но во всяком
случае не так, как мы рассчитываем. Когда
мы наполняем их иллогичностью, то получаем
беспорядок иллогичности. Но когда мы
наполняем их логикой, логика пронизывает
все формы Сновидения. Изучение логики
Сновидений заставило нас поверить, что
они следуют линиям истинного развития.
Появляются непредвиденные тенденции, управляемые
законами и обстоятельствами. Мы
не можем их угадать, и эти тенденции развиваются
до своего логического завершения.
   В этом человеке был страх, страх, что
должен лежать в глубине сознания множества
людей целых семьсот лет. Страх при
мысли: а только ли это иллюзии? Или сновидения
действительно существуют? И
где-то есть такие миры? А если есть, то
не мы ли их создаем? Или мы их просто открываем?
   - Откуда вы знаете о Сновидениях? - спросил
Блэйн. - Спящие вам не расскажут,
а если и расскажут, вы не поверите.
   Феррис рассмеялся.
   - Все просто. У нас есть шлем с двойной
связью. Мы сконструировали обратный
шлем и записываем текущие сновидения снова
на ленту. Потом изучаем их. У нас уже
целые склады таких лент. Мы собрали миллионы
факторов, пришедших из многих тысяч
различных культур. У нас есть истории никогда
не бывшего и того, что может быть,
и того, что, возможно, еще будет.
   "СНЫ" - ЕДИНСТВЕННЫЙ СОЮЗ, ИМЕЮЩИЙ ПОДОБНОЕ,
сказал он. Они хранят ленты семисот
лет Сновидений. У них есть миллионы
человекочасов опыта - опыта из первых рук - в
образцах культур, которых никогда не
бывало. Некоторые из них не могут возникнуть,
другие лежат на волосок от появления - и
множество, вероятно, когда-нибудь
возникнут.
   Из этих лент они черпают уроки, лежащие
вне обычного человеческого опыта.
Экономика, политика, социология, философия,
психология - во всех гранях человеческой
деятельности они имеют козыри. Из
своей колоды они могут вытащить экономику,
которая ослепит народ. Они могут наслаждаться
политической теорией, которая
победит, даже если они и пальцем не шевельнут.
У них есть психологические трюки,
которые погубят все остальные Союзы.
   Много лет они строили из себя дурачков,
кротко сидя в уголке, сложив руки на
коленях и ведя себя очень тихо. И все это
время они ковали себе оружие, чтобы использовать
его в надлежащий час.
   И посвящение, подумал Блэйн, человеческое
посвящение. Гордость и удовлетворение
от хорошо выполненной работы.
Чувство близости к человеческому братству.
   Много лет записывались катушки лент,
пока мужчины и женщины - те, кто приходил
с наивной уверенностью найти чудесную
страну своего воображения, - уныло брели
по логичным сновидениям, зачастую совершенно
фантастическим.
   Голос Ферриса продолжал звучать и, наконец,
дошел до него:...
   - Гизи мягко наступал на нас. Он
хотел заменить Реймера тем, кто будет
продолжать его линию. И он выбрал вас,
Блэйн, из всех сотрудников он выбрал вас. - Он
снова бурно расхохотался. - Это чертовски
хорошо показывает, как может ошибаться
человек.
   - Да, - согласился Блэйн.
   - Тогда мы убили его, прежде чем о
назначении мог кто-либо узнать, но вы
обыграли нас, Блэйн. Вы оказались быстрее.
Как вы узнали о нем? Как поняли, что
нужно делать?
   - Не знаю.
   - Выбор, - сказал Феррис. - Выбор был
безупречным.
   - Вы хотели всех одурачить.
   Феррис кивнул.
   - Я говорил с Эндрюсом. Он будет с нами.
Ему, конечно, это не понравилось, но
он ничего не может поделать.
   - Вы сильно рискуете, Феррис, рассказывая
мне все это.
   - Вовсе нет. Вы наш. Теперь вы не можете
выйти из игры. Если вы скажете хоть
слово, то погубите Союз... но у вас не
будет такой возможности. С этого момента,
Блэйн, к вашей спине приставлен пистолет,
за вами постоянно будут следить. Не пробуйте
делать глупостей, Блэйн. Вы мне
понравились. Мне понравилось, как вы
действовали. Эта штука с "Образованием"
совершенно гениальна. Вы играете с нами,
и это будет полезно для вас. У вас нет
другого выбора, кроме как играть с нами.
Вы в игре, вбейте это себе в голову. В
качестве начальника отдела "Записей" вы
будете хранить все доказательства, вы не
можете вычеркнуть тот факт, что... Давайте,
выпьем.
   - Я совсем забыл, - сказал Блэйн.
   Он взял стакан и выплеснул его содержимое
в лицо Феррису. Словно продолжая
движение, рука Блэйна выпустила стакан,
который со звоном упал на пол, и схватила
бутылку.
   Пауль Феррис вскочил на ноги, протирая
руками глаза. Блэйн тоже вскочил, бутылка
описала дугу и попала точно в цель. Она
разбилась о голову главаря банды, и тот
рухнул на ковер. По волосам потекли
струйки крови.
   Секунду Норман Блэйн строял неподвижно.
Комната и человек на полу внезапно
стали яркими и отчетливыми, рисунок ковра
врезался в память. Он поднял руку и увидел,
что все еще сжимает горлышко бутылки
с острыми, неровными краями. Отшвырнув
горлышко, он побежал, сгорбившись в ожидании
пули, прямо к окну. Уже в прыжке он
закрыл руками лицо. Выбив собой стекло,
он вылетел наружу.
   Он приземлился на гравийной дорожке и
катился, пока его не остановил густой
кустарник, затем быстро пополз к стене.
Но стена гладкая, вспомнил он, никому не
перебраться через нее. Гладкая и высокая,
и только одни ворота. За ним станут охотиться
и убьют. Подстрелят, как кролика в
зарослях. У него нет ни одного шанса.
   У него нет пистолета, и он не умеет
драться. Он может только прятаться и убегать,
однако здесь негде спрятаться и некуда
далеко бежать. Но я рад, что сделал
это, сказал себе Блэйн.
   Это был взрыв протеста против семисотлетнего
позора, утверждение древней, погибшей
святыни. Взрыв должен был произойти
давно, теперь он уже бесполезен и
является лишь символом, о котором будет
знать только Норман Блэйн.
   Сколько таких символов, подумал он,
можно насчитать в окружающем мире?
   Блэйн услышал топот ног, крики и понял,
что это продлится недолго. Он спрятался
в кустах и старался придумать, что
можно сделать, но куда бы он ни побежал,
везде лишь голые стены, и сделать он ничего
не мог.
   С верха стены вдруг раздался чей-то
шепот. Блэйн вздрогнул и вжался в самую
гущу кустарника.
   - Псст! - снова раздался голос.
   Хитрость, неистово подумал Блэйн. Хитрость,
чтобы выманить меня. За тем он
увидел веревку, свисавшую со стены, где
ее освещало разбитое окно.
   - Псст! - еще раз сказал голос.
   У Блэйна появился шанс. Он выскочил из
кустов и побежал по дорожке к стене. Веревка
была реальной и держалась на маленьком
якоре. В порыве отчаяния Блэйн
полез по ней, как обезьяна, схватился за
край стены, подтянулся. Сердито рявкнул
пистолет, пуля ударилась в стену, срикошетила
и с визгом улетела в темноту.
   Не думая об опасности, Блэйн перевалился
через стену, ударился о землю так,
что перехватило дыхание, и скорчился от
боли, задыхаясь. Звезды неторопливо кружились
у него перед глазами.
   Он почувствовал, как чьи-то руки поднимают,
несут его, услышал хлопанье дверцы,
затем шум мотора, когда машина
рванулась в ночь.
   - оОо--11.
   Лицо что-то говорило ему, и Норман
Блэйн пытался узнать его; он знал, что
когда-то видел его. Но узнать он не смог
и тогда закрыл глаза и попытался уйти в
тихую и спокойную темноту. Но темнота
оказалась не спокойной, а резкой и полной
боли, тогда он снова открыл глаза.
   Лицо продолжало что-то говорить ему и
склонилось еще ближе. Блэйн почувствовал,
как на него падают брызги слюны. И пока
человек что-то говорил Блэйну, он вспомнил
это лицо. Прошлым утром его выловил
на стоянке Болтун, и теперь он снова был
здесь, с придвинутым почти вплотную лицом,
и слова опять лились с его губ.
   - Перестань, Джо, - раздался еще один
голос. - Он еще не пришел в себя. Ты
слишком сильно ударил его, он ничего не
соображает.
   Блэйн узнал и этот голос. Он поднял
руку, оттолкнул говорящее лицо и с трудом
сел, прислонившись спиной к стене.
   - Привет, Коллинз, - сказал он второму
голосу. - Как ты здесь очутился?
   - Меня привезли, - ответил Коллинз.
   - Да, я слышал...
   Интересно, где я, подумал Блэйн. Вероятно,
старый подвал - подходящее место
для заговорщиков.
   - Ваши друзья? - спросил он.
   - Оказалось, друзья.
   Снова появилось лицо Болтуна.
   - Уберите его от меня, - сказал Блэйн.
   Еще один голос велел Джо убраться.
Блэйн узнал и этот голос.
   Лицо Джо исчезло.
   Блэйн поднял руку и вытер ладонью лицо.
   - Далее, - сказал он, - я найду здесь и
Ферриса.
   - Феррис мертв, - проронил Коллинз.
   - Не думала я, что у вас есть мужество, - сказала
Люсинда Сайлон.
   Он отвернулся от грубой поверхности
стены и, наконец, увидел их, стоящих рядом - Коллинза,
Люсинду, Джо и еще двоих,
которых он не знал.
   - Он больше не будет смеяться, - сказал
Джо.
   - Я ударил его не так уж сильно.
   - Достаточно сильно.
   - Откуда вы знаете?
   - Мы проверили, - сказала Люсинда.
   Он вспомнил, как прошлым утром она сидела
за столом напротив него, вспомнил ее
спокойствие. Она по-прежнему была спокойна.
Она из тех, подумал Блэйн, кто может
проверить - тщательно проверить - мертв
ли человек.
   Это оказалось не слишком трудно. Когда
Блэйн полез через стену, поднялась суматоха.
Охранники выскочили за ним, и было
легко проникнуть в дом и убедиться, что
Феррис мертв.
   Блэйн поднял руку и пощупал на голове
за ухом шишку. Она приняла меры и ко мне,
подумал он, приняла меры, чтобы я очнулся
не слишком быстро и не наделал им хлопот.
Он с трудом поднялся на ноги и стоял, пошатываясь
и опираясь рукой о стену.
   Потом он взглянул на Люсинду.
   - "Образование", - сказал он, перевел
взгляд на Коллинза и добавил: - Вы тоже
оттуда.
   Поочередно он оглядел всех остальных.
   - А вы? - спросил он. - Вы все?
   - "Образование" давно все знает, - сказала
ему Люсинда. - Столетие или даже
больше. Мы давно интересуемся вами, и
настанет день, мой друг, когда мы прижмем
"Сны" к ногтю.
   - Заговор, - с угрожающим смешком сказал
Блэйн. - Прелестная комбинация - "Образование"
и заговор. И Болтун... О, Боже,
не говорите мне о Болтунах!
 Она лишь чуть наклонила подбородок,
лоб ее оставался прямым.
   - Да, Болтуны тоже.
   - Теперь, - сказал ей Блэйн, - я узнаю
все. - Он вопросительно ткнул пальцем в
Коллинза.
   - Это человек, - ответила девушка, - который
сбежал из "Снов" прежде, чем вы что - либо
узнали, который наугад доверился
вам. Мы взяли его...
   - Взяли его?!
   - Конечно. Не думаете же вы, что у нас
нет... ну, назовем их представителями...
в Центре.
   - Шпионы.
   - Ладно, пусть будут шпионы.
   - А я... где мое место? Или я лишь, в
известном смысле, помеха?
   - Вы помеха? Никогда! Вы были слишком
добросовестным, дорогой. Слишком удовлетворенным
и самодовольным, слишком идеалистичным.
   И она была не так уж и не права. Существовал
заговор "Образования" - не считая,
конечно, заговора, таящегося в самом
Центре - и он попал в самую гущу.
   И побежден, подумал он, абсолютно,
грязно побежден! Нельзя не запутаться в
такой паутине, если всю жизнь провести
рядом с нею.
   - Я говорил вам, дружище, - сказал Коллинз, - здесь
что-то не так. Мое сновидение
было сделано с определенной целью.
   Цель, подумал Блэйн. Цель собрать данные
о гипотетических цивилизациях, воображаемых
культурах, получить знания из
первых рук о том, что выйдет при многих
возможных условиях, собрать и систематизировать
данные и выделить из них факторы,
которые могут быть привиты нынешней
культуре, дойти до концентрирования культуры
в холодной, научной манере, подобно
тому, как плотник сколачивает курятник. А
хлам и отбросы этого курятника можно использовать
для фабрикации Сновидений, которые
волей-неволей будут видеть спящие.
   А цель "Образования" - в разоблачении
этого заговора? Вероятно, политика. Союз,
который сумеет разоблачить такое двуличие,
пожнет множество форм общественного
восхищения и этим укрепит свои силы, когда
настанет время раскрыть карты. Или,
возможно, цель кроется в идеализме, в
элементарной честности, несмотря на разрушение
схемы, которая должна дать Союзу
преимущественное положение перед всеми
остальными.
   - И что теперь? - спросил Блэйн.
   - Они хотят, чтобы я подал жалобу, - сказал
Коллинз.
   - И вы собираетесь сделать это?
   - Полагаю, что да.
   - Но почему вы? Почему сейчас? Были
другие люди с подмененными Сновидениями,
вы же не первый. У "Образования" должны
быть сотни таких бывших спящих. - Он посмотрел
на девушку. - Вы упомянули, - сказал
он, - что хотели испытать это сами.
   - Я? - спросила она.
   А она? Или ее заявление просто служило
целью выйти на него - теперь было ясно,
что он являлся слабым звеном в "Снах".
Сколько других слабых звеньев в прошлом и
настоящем использовало "Образование"? Было
ли ее заявление способом контакта с
ним, способом приложить к нему некое косвенное
давление, чтобы заставить сделать
то, что, по замыслу "Образования", должен
сделать кто-либо подобный ему?
   - Мы используем Коллинза, - сказала Люсинда, - потому
что он первый независимый
человек класса А, которого мы нашли, который
не связан со шпионажем на "Образование".
Мы использовали своих спящих,
чтобы выстроить доказательства, но не можем
использовать доказательства, собранные
только людьми, которых могут признать
шпионами. А Коллинз чист, он ушел в Сон
задолго до того, как мы что-либо заподозрили.
   - Он не первый, были и другие. Почему
вы не использовали их?
   - Их нет в наличии.
   - Но...
   - Только "Сны" могут рассказать, что с
ними случилось. Возможно, вы и сами знаете,
что с ними произошло, мистер Блэйн.
   Он покачал головой.
   - Но почему я здесь? Вы же определенно
не рассчитываете, что я дам показания.
Что заставило вас схватить меня?
   - Мы спасли вашу шею, - сказал Коллинз. - Вы
забыли об этом?
   - Вы можете уйти, - добавила Люсинда, - в
любое время, когда захотите.
   - Только, - пояснил Джо, - за вами охотятся.
Вас ищут.
   - На вашем месте, - сказал Коллинз, - я
бы наверняка остался.
   Они думают, что он в их руках. Он видел,
что они так думают - привязали его к
себе, загнали в угол, где он будет делать
все, что они велят. В нем нарастал холодный
гнев - кое-кто думает, что так легко
можно поймать служащего "Снов" и подчинить
его своей воле.
   Норман Блэйн оторвался от стены, медленно
шагнул вперед и остановился в полутьме
подвала.
   - Где выход? - спросил он.
   - Вверх по лестнице, - кивнул Коллинз.
   - Вы можете идти? - спросила Люсинда.
   - Могу.
   Шатаясь, он стал подниматься по лестнице,
с каждой ступенькой обретая уверенность
и зная, что сделает это - поднимется
по ступенькам и уйдет в ночную прохладу.
Внезапно он затосковал по первому дыханию
свежего ночного воздуха после этой
сырой дыры, пропитанной вонью мрачного
заговора.
   Он повернулся и остановился. Они стояли,
как призраки, у стены подвала.
   - Спасибо за все, - сказал он.
   И еще мгновение он стоял, глядя на них.
   - За все, - повторил он.
   Затем повернулся и стал подниматься
дальше.
   - оОо--12.
   Ночь была темной, хотя уже близился
рассвет. Луна зашла, но звезды горели,
как лампы, и ветерок пробирался по игривым
деревьям.
   Блэйн увидел, что он в небольшом поселке - одном
из немногих закупочных
центров, разбросанных по стране, с мириадами
лавок и мерцающими ночными фонарями.
   Он пошел от открытого подвала, подняв
голову, чтобы ветерок обдувал лицо. Воздух
казался чистым и свежим после подвальной
духоты, Блэйн вдыхал его полной
грудью, и, казалось, он прочищал ему голову
и придавал новые силы мышцам.
   Улица была пустынной. Он шел по ней,
думая, что делать дальше. Ясно, что он
должен что-нибудь сделать. Ход был за
ним. Его не должны обнаружить утром на
еще спящих улицах этого центра.
   ОН ДОЛЖЕН НАЙТИ КАКОЕ-ТО МЕСТО, ЧТОБЫ
УКРЫТЬСЯ ОТ ПОГОНИ!
   Но ему негде спрятаться от них. Они
будут неумолимы в поисках Блэйна. Он убил
их главаря - или ему внушали, что убил - и
этот поступок они не могли оставить
безнаказанным.
   Поступок этот нельзя предать гласности,
убийцу Ферриса нельзя рекламировать.
Но это не значит, что поиски будут идти
малыми силами. Даже сейчас они могут искать
его, даже сейчас могут проверять его
любимые места и контакты. Он не может
прийти домой или к Гарриет, или в любое
другое место...
   Домой к Гарриет!
   Но Гарриет не будет дома, она будет
Бог знает где, разнюхивая эту историю, и
он должен как-то ее остановить. Это было
гораздо важнее, чем его собственная безопасность.
На карту была поставлена гордость
и честь Союза Снов, если у него еще
оставалась гордость и честь.
   Но они были, сказал себе Блэйн. Они
еще живы в тысячах работников и в начальниках
отделов, которые никогда не слышали
о подмене Сновидений. Основная цель Союза
еще оставалась такой, какой была тысячу
лет назад; такой, какой ее задумали великие
основатели концерна. Ради их любви к
делу, ради гордости и удовлетворения от
этого дела и святости этого дела, такой
же яркой и чистой, как всегда...
   Но не слишком долго, не много часов.
Первый заголовок в газете, первое дыхание
скандала, и яркий, чистый свет цели будет
замутнен дымом, погрязнет в багровом мраке
стыда.
   Есть способ - должен быть способ - остановить
это. И если способ есть, Блэйн
должен быть тем, кто отыщет его, так как он
был единственным, кто знал о близости
бесчестья.
   Первым делом нужно найти Гарриет, поговорить
с ней, заставить ее понять, что
правильно, а что - нет.
   За ним охотятся бандиты, но они пойдут
своим путем, они не смогут заручиться
поддержкой любого другого Союза. Будет
безопаснее позвонить.
   В дальнем конце улицы он увидел телефонную
будку и направился к ней; его шаги
отчетливо раздавались в утренней тишине и
прохладе.
   Он набрал номер конторы Гарриет.
   Нет, сказал голос, ее здесь не было.
Нет, он понятия не имеет. Может, передать,
чтобы она позвонила, если вдруг появится?
   - Не надо, - сказал Блэйн.
   Он набрал другой номер.
   - Мы закрыты, - ответили ему. - Здесь
вообще никого нет.
   Он набрал еще один номер и не получил
ответа.
   Еще один.
   - Здесь нет никого, мистер, мы закрылись
час назад. Сейчас уже почти утро.
   Ее не было в конторе, не было и в ее
любимых ночных местечках.
   Может быть, дома?
   Он секунду поколебался, затем решил,
что звонить ей туда небезопасно. Головорезы,
в нарушение всех правил Связи, могут
уже прослушивать ее домашнюю линию,
точно так же, как и его.
   Было еще маленькое местечко у озера,
куда они однажды ездили. Е_д_и_н_с_т_в_е_н_н_ы_й_
ш_а_н_с_, сказал он себе.
   Он поискал в телефонной книге номер,
набрал.
   - Конечно, она здесь, - ответил мужской
голос.
   Он подождал.
   - Алло, Норм, - сказала она, и по тому,
как перехватило ее дыхание, он почувствовал
в ее голосе страх.
   - Мне нужно поговорить с тобой.
   - Нет, - сказала она. - Нет. Зачем ты
звонишь? Ты не можешь поговорить со мной.
Тебя разыскивают.
   - Я должен поговорить с тобой насчет
статьи...
   - Статья будет, Норм.
   - Но ты должна выслушать меня. Все не
так. У тебя нет возможности добыть истинный
материал.
   - Ты бы лучше уезжал, Норм. Головорезы
повсюду...
   - Черт с ними, - сказал он.
   - До свидания, Норм, - сказала она. - Я
надеюсь, что ты уедешь.
   Она положила трубку.
   Он неподвижно сидел, уставившись на
телефон.
   Я НАДЕЮСЬ, ЧТО ТЫ УЕДЕШЬ. ДО СВИДАНИЯ,
НОРМ. Я НАДЕЮСЬ, ЧТО ТЫ УЕДЕШЬ.
   Она испугалась, когда он позвонил. Она
не слушала, она была напугана тем, что
узнала о нем - опозоренный, убийца, за
которым охотятся головорезы-охранники Союза.
   У нее есть статья, сказала она ему, и
в этом все дело. Статья, написанная по
слухам и шепоткам, материал, выведанный у
людей за бокалом джина или тоника, или
виски с содовой. Старый рассказ от многих
доверенных лиц, от знающих правду людей.
   - Безобразно, - сказал он.
   Значит, она собрала материал и скоро
напишет статью и выплеснет ее в мир.
   Должен быть способ остановить ее...
должен быть способ остановить ее.
   ЕСТЬ СПОСОБ ОСТАНОВИТЬ ЕЕ!
   Он закрыл глаза и задрожал, внезапно
ощутив холодок ужаса.
   - Нет, нет, - сказал он.
   Но был единственный ответ. Блэйн
встал, вышел из будки и пошел в одиночестве
по пустому тротуару, с пятнами
света на асфальте от витрин многочисленных
магазинчиков, с первыми проблесками
рассвета над крышами.
   На улице показалась машина с выключенными
фарами, и он не замечал ее, пока она
не остановилась рядом с ним. Водитель высунул
голову.
   - Едем, мистер?
   Блэйн подпрыгнул, испуганный машиной и
голосом. Мускулы напряглись, но деваться
было некуда. Попался, подумал он. Удивился,
почему они не стреляют.
   Раскрылась задняя дверца.
   - Залезайте, - сказала Люсинда Сайлон. - Некогда
стоять тут и спорить. Садитесь
же, сумасшедший дурак.
   Он залез в машину и захлопнул дверцу.
   - Я не могла оставить вас здесь, - сказала
девушка. - Головорезы схватят вас
еще до восхода солнца.
   - Мне нужно в Центр, - сказал ей Блэйн. - Вы
можете отвезти меня туда?
   - Из всех мест...
   - Я пойду пешком, - сказал он, - если вы
не можете меня отвезти...
   - Можем.
   - Мы не можем его отвезти, и вы знаете
это, - вмешался водитель.
   - Джо, он хочет идти в Центр.
   - Дурацкое занятие, - сказал Джо. - Зачем
ему нужно в Центр? Мы можем спрятать
его. Мы...
   - Они не будут искать меня там, - сказал
Блэйн. - Это последнее место в мире,
где они станут меня искать.
   - Вы не сможете пробраться...
   - Я помогу ему, - сказала Люсинда.
   - оОо--13.
   Они свернули за угол и оказались перед
дорожным заграждением. Не было ни времени
останавливаться, ни места развернуться и
уехать.
   - Ложитесь! - проревел Джо.
   Мотор взвыл с внезапной яростью, когда
он вдавил акселератор в пол. Блэйн протянул
руку, прижал к себе Люсинду, и они
оба скорчились на сидении.
   Заскрежетал металл - они врезались в
ограждение. Краешком глаза Блэйн увидел,
как мимо окна пронеслась балка. Что-то
ударило в окно, и их осыпали осколки
стекла.
   Машину качнуло и развернуло, затем она
проехала. Одно колесо было пропорото и
шлепало по мостовой.
   Блэйн поднял руку и схватился за спинку
сидения. Он подтянулся вверх, прижимая
к себе Люсинду.
   Кузов машины сполз вперед, загораживая
водителю обзор. Металл был смят и порван,
и в дыры дул ветер.
   - Долго мы не продержимся, - проворчал
Джо, воюя с баранкой.
   Он повернул голову и быстро взглянул
на них. Половина лица Джо была залита
кровью, бежавшей из пореза на голове.
   Что-то взорвалось справа, по машине
простучали осколки.
   Ручные мортиры - и следующий залп будет
гораздо точнее.
   - Выпрыгивайте! - прокричал Джо.
   Блэйн заколебался, и у него появилась
мысль. Он не выпрыгнет, не оставит его
одного - этого Болтуна по имени Джо. Он
останется с ним. Вообще-то, это была скорее
его схватка, чем Джо.
   Пальцы Люсинды впились в его руку.
   - Дверца!
   - Но Джо...
   - Дверца! - закричала она на него.
   Раздался еще один взрыв, спереди и
чуть в стороне от машины. Рука Блэйна нашарила
кнопку двери, нажала. Дверца распахнулась,
и он выбросился наружу.
   Он ударился плечом об асфальт и покатился,
затем асфальт кончился, и он полетел
в пустоту, шлепнулся в воду и жидкую
грязь, попытался подняться, кашляя и отплевываясь.
   В голове шумело, в шее сидела тупая
боль. Плечо, которым он ударился об асфальт,
казалось, было в огне. Он почувствовал
кислый запах навоза, затхлость
гниющих растений и задрожал от холодного
ветра, дующего со стороны дороги.
   Наверху, на дороге, раздался еще один
взрыв, и в вспышке света он увидел летящий
в темноту металлический предмет. Затем,
как яркий факел, взвился столб огня.
   Это машина, подумал он.
   И в ней был Джо - маленький человечишка,
который подловил его на стоянке прошлым
утром, маленький Болтун, которого он
терпеть не мог и презирал. Но этот человек
умер, решил умереть ради чего-то
большего, нежели собственная жизнь.
   Блэйн забарахтался в канаве, поднялся,
цепляясь за растущий по ее краям камыш.
   - Люсинда!
   Впереди послышалась возня в воде. Он
коротко поблагодарил про себя наполненную
водой канаву.
   Люсинда успела выпрыгнуть, она в канаве,
в безопасности - хотя это лишь временная
безопасность. Головорезы найдут
их. Нужно убираться отсюда как можно
быстрее.
   Огонь пылающей машины затухал, и в канаве
стало темнеть. Блэйн стал пробираться
вперед, стараясь вести себя как можно
тише.
   Она ждала его, скорчившись у насыпи.
   - Все в порядке? - прошептал он. Она
кивнула, быстро мотнув головой в темноту.
   Она подняла руку и показала сквозь
густой камыш на краю канавы. Там было
громадное здание Центра, ясно различимое
на фоне первых проблесков наступающего
утра.
   - Мы уже на месте, - тихонько сказала
она.
   Она дошла до конца канавы, выходящей в
болотце, и пошла по воде, бегущей сквозь
густую осоку и камыши.
   - Ты знаешь, куда мы идем?
   - Следуй за мной, - сказала она.
   Он смутно подумал, сколько еще людей
могли проходить по этой скрытой тропинке
через болото - сколько раз она сама проходила
здесь? Хотя трудно было думать о
ней, какая она была сейчас - мокрая, в
грязи и в иле. Позади они еще слышали
выстрелы охранников у заграждения.
   Все охранники вышли, подумал он, устанавливать
заграждения на общественных
дорогах. Кое-кто может получить массу
неприятностей за такие фокусы.
   Охранникам и в голову не придет, что
он вернется в Центр, сказал он Люсинде.
Но он ошибся. Очевидно, они ждали, что он
попытается проникнуть туда. Они поджидали
его здесь. Но почему?
   Люсинда остановилась возле устья дренажной
трубы, торчащей над самой поверхностью
воды. Из нее бежала крохотная
струйка и стекала в болото.
   - Сможешь пролезть? - спросила она.
   - Я все смогу, - ответил он.
   - Труба длинная.
   Он взглянул на массив Центра, который,
как казалось отсюда, поднимался прямо из
болота.
   - Она тянется до него всю дорогу?
   - Всю дорогу, - кивнула Люсинда.
   Она подняла грязную руку, пригладила
растрепавшиеся волосы и стерла потеки
грязи с лица. Он усмехнулся от ее вида - грязная
и мокрая, но больше уже не холодное
и невозмутимое существо, что сидело
напротив него за столом.
   - Если ты засмеешься, - сказала она, - я
ударю тебя.
   Она поставила локти на край, подтянулась
и вползла в трубу. Там она на четвереньках
поползла вперед.
   Блэйн последовал за ней.
   - Ты знаешь обходной путь, - прошептал
он. Труба подхватила и усилила его шепот,
отразила серией эхо.
   - Не забывай, что мы боремся с могущественным
врагом.
   Они ползли молча, казалось, целую вечность.
   - Здесь, - сказала Люсинда. - Осторожно.
   Она протянула руку и повела его вперед
в темноте. Слабый свет струился из щели в
трубе, там где ее кусок был отломан и выпал.
   - Протискивайся, - сказала она.
   Он смотрел, как она протиснулась в эту
щель и исчезла из виду. Блэйн осторожно
последовал ее примеру. Зазубренный край
впился в спину и порвал рубашку, но он
заставил себя лезть дальше.
   Теперь они стояли в смутно освещенном
коридоре. Воздух был затхлый, камни сырые
и скользкие. Они подошли к ступенькам,
поднялись, прошли еще одним коридором и
снова поднялись.
   Внезапно скользкий каменный пол и темнота
исчезли; они очутились в знакомом
мраморном холле с сияющими стенами первого
этажа и дверьми лифтов.
   В стенных нишах стояли роботы. Внезапно
роботы увидели их и вылезли им навстречу.
   Люсинда прижалась спиной к стене.
   Блэйн схватил ее за руку.
   - Быстро, - сказал он. - Назад...
   - Блэйн, - сказал передний робот. - Подождите
минутку, Блэйн.
   Блэйн застыл. Все роботы остановились.
   - Мы ждем вас, - сказал передний робот. - Мы
были уверены, что вы придете.
   Блэйн дернул Люсинду за руку.
   - Погоди, - шепнула она. - Здесь что-то
происходит.
   - Реймер сказал, что вы вернетесь, - продолжал
робот. - Он сказал, что вы попытаетесь
вернуться.
   - Реймер? И что собирается сделать
Реймер?
   - Мы с вами, - сказал робот. - Мы выкинули
всех охранников. Пожалуйста, следуйте
за мной, сэр.
   Двери ближайшего лифта медленно растворились.
   - Пойдем, - сказала Люсинда. - Мне
кажется, это правда.
   Они вошли в лифт вслед за роботом.
   Когда лифт остановился и двери раскрылись,
они вышли, прошли между двумя ровными
шеренгами роботов, образовавшими
проход от лифта к двери с табличкой "Отдел
Записей".
   Человека, стоящего в дверях, огромного
темноволосого человека Норман Блэйн несколько
раз видел мельком. Этот человек
написал ему: "ЕСЛИ ЗАХОТИТЕ ВСТРЕТИТЬСЯ
СО МНОЙ, Я К ВАШИМ УСЛУГАМ".
   - Я узнал о вас, Блэйн, - сказал Реймер. - Я
надеялся, что вы постараетесь
вернуться. Я рассчитывал, что вы такой
человек.
   Блэйн измученно уставился на него.
   - Я рад, что вы так думаете, Реймер.
Пять минут назад...
   - Не думайте об этом, - сказал Реймер. - Все
прошло.
   Блэйн прошел между последними роботами,
оставив Реймера в дверях.
   Телефон был на столе, и Норман Блэйн
опустился в кресло перед ним. Он медленно
протянул к телефону руку.
   Нет! Нет! Должен быть способ. Должен
быть другой, лучший способ избежать этого - Гарриет
со своей статьей и охранники,
что охотятся за ним, и заговор, уходящий
корнями в семисотлетнюю старину. Теперь
он может уничтожить его - с роботами и
Реймером он может уничтожить его. Когда
он впервые подумал об этом, то не был
уверен, что сможет. Он лишь подумал тогда,
что должен проникнуть в Центр, пробраться
в этот отдел и попытаться продержаться
здесь достаточно долго, чтобы ему
не смогли помешать сделать то, что он намеревался.
   Он ожидал, что умрет здесь, за этим
столом, с пулей охранника в груди и разбитой
дверью, через которую ворвутся головорезы.
   Должен быть другой способ - но другого
способа не было. Был только один способ - горький
плод семисотлетнего отсиживания в
тихом, спокойном уголке, со сложенными на
коленях руками и отравленными мыслями.
   Он снял трубку и, держа ее в руке,
поглядел через стол на Реймера.
   - Как вам это удалось? - спросил он. - Эти
роботы... Почему вы сделали это, Джон?
   - Гизи мертв, - сказал Реймер, - и Феррис
тоже. Никто не был назначен на их
посты. Командная цепочка, мой друг. Деловой
Агент, "Охрана", "Записи" - вы теперь
большой босс, вы должны возглавлять
"Сны" с момента смерти Ферриса.
   - О, Боже, - сказал Блэйн.
   - Роботы верны, - продолжал Реймер, - не
отдельному человеку и не конкретному
отделу. Они созданы хранить верность
"Снам". А вы, мой друг, теперь и есть
"Сны". Не знаю, надолго ли, но в настоящий
момент вы представляете собой
"Сны".
   Они долго глядели друг на друга.
   - В вашей власти, - сказал Реймер, - пойти
дальше и позвонить.
   ТАК ВОТ ПОЧЕМУ, подумал Блэйн, ОХРАННИКИ
СЧИТАЛИ, ЧТО Я ВЕРНУСЬ. ВОТ ПОЧЕМУ
ОНИ ПЕРЕГОРОДИЛИ ДОРОГУ - НЕ ТОЛЬКО ЭТУ
ДОРОГУ, НО, ВОЗМОЖНО, И ВСЕ ДОРОГИ - ЧТО-БЫ
ОН НЕ СМОГ ВЕРНУТЬСЯ И ЗАНЯТЬ ЭТО МЕСТО,
ПРЕЖДЕ ЧЕМ НАЗНАЧАТ КОГО-НИБУДЬ ДРУГОГО.
   Я ДОЛЖЕН БЫЛ ПОДУМАТЬ ОБ ЭТОМ, сказал
он себе. Я ЗНАЛ ЭТО. Я ДУМАЛ ТОЛЬКО ВЧЕРА,
ЧТО ЯВЛЯЮСЬ ТРЕТЬИМ ПО ЗНАЧИМОСТИ...
   Оператор в трубке повторял:
   - Номер, пожалуйста. Пожалуйста, номер.
Какой номер вы хотите вызвать?
   Блэйн назвал номер и стал ждать.
   Люсинда посмеялась над ним и сказала:
"Вы посвященный человек". Возможно, не
точно эти слова, но смысл был такой. Она
поддразнила его посвященностью, ткнула
его носом в то, что он должен сделать.
Посвященный, сказала она. И теперь, наконец,
нужно выплатить цену посвящения.
   - Журналистика, - сказал голос в трубке. - Центр
Журналистики слушает.
   - У меня есть для вас история.
   - Пожалуйста, назовитесь.
   - Норман Блэйн. Я Блэйн из "Снов".
   - Блэйн? - Последовала пауза. - Вы
сказали, ваше имя Блэйн?
   - Точно.
   - У нас здесь статья, - сказал Центр
Журналистики, - из одного нашего филиала.
Мы проверяем ее. Фактически, мы занимаемся
ее проверкой...
   - Записывайте меня. Я хочу, чтобы вы
поняли меня правильно. Я не хочу, чтобы
меня потом неверно цитировали...
   - Разговор записывается, сэр.
   - Тогда вы там...
   ТОГДА ВЫ ТАМ.
   ВОТ И КОНЕЦ ЭТОМУ...
   - Продолжайте, Блэйн.
   - Слушайте, - сказал Блэйн. - Семьсот
лет назад Союз Снов начал серию экспериментов
с целью изучения параллельных культур...
   - Об этом написано в статье, о которой
мы говорили, сэр. Вы уверены, что это
правда?
   - Вы не верите в это?
   - Нет, но...
   - Это правда. Мы работали над этим
семьсот лет - в полнейшей тайне, потому
что при определенных ситуациях было умнее
ничего об этом не говорить...
   - В статье у меня...
   - Забудьте вашу статью! - заорал
Блэйн. - Я не знаю, что там у вас в
статье. Я звоню сообщить вам, что мы
прекращаем этот эксперимент. Вы поняли
меня? М_ы_ п_р_е_к_р_а_щ_а_е_м_ э_к_с_п_е_р_и_м_е_н_т_.
В течение нескольких
дней мы думаем передать все собранные нами
данные специальной комиссии, которую
просим собрать. Ее члены будут выбраны из
различных Союзов, чтобы оценить эти данные
и решить, как из лучше использовать.
   - Блэйн. Минутку, Блэйн.
   Реймет потянулся к трубке.
   - Дайте мне закончить, вы устали. Теперь
отдохните. Я справлюсь с этим сам. - Улыбаясь,
он взял трубку. - Именно этого
хотел Гизи, Блэйн. Вот почему Феррис заставил
его сместить меня, вот почему Феррис
убил его... Алло, сэр, - сказал он в
трубку. - Блэйн ушел, я сообщу вам остальное...
   Остальное? Больше не было ничего. Разве
они не поймут? Это же так просто.
   "Сны" отказались от последней возможности
сохранить величие. Это все, что
имели "Сны", и Норман Блэйн отдал это. Он
победил и Гарриет, и Ферриса, и охранников,
но это была горькая, бесполезная победа.
   Она спасла честь "Снов", но только и
всего.
   Что-то - какая-то мысль, какой-то импульс - заставило
его поднять голову,
словно его позвали с другого конца комнаты.
   У дверей стояла Люсинда, глядя на него
с нежной улыбкой на грязном лице, глаза
ее были глубоки и нежны.
   - Ты слышишь их ликование? - спросила
она. - Ты слышишь, как весь мир одобряет
тебя? Прошло очень много времени с тех
пор, Норман Блэйн, как весь мир ликовал в
едином порыве!
Пер. С англ. Андрея Бурцева

К.Д.Саймак, "Кольцо вокруг солнца", М., Мир, 1982,
пер. О.Битов

Достойный противник

Пятнашники запаздывали.
Может, они чего-нибудь не поняли.
Или выкинули очередную шутку.
А может, они и вовсе не собирались придерживаться соглашения.
- Капитан, - осведомился генерал Лаймен Флад, - который теперь
час?
Капитан Джист оторвал взгляд от шахматной доски.
- Тридцать семь - ноль восемь по среднегалактическому, сэр.
И снова уткнулся в доску. Сержант Конрад загнал его коня в
ловушку, и капитану это не нравилось.
- Опаздывают на тринадцать часов! - пропыхтел генерал.
- Они, наверно, так и не взяли в толк, когда мы их ждем.
- Мы же объяснили им все на пальцах. Взяли их за ручку и
твердили одно и то же снова и снова, пока они не уразумели. Они не могли
не понять нас.
Но они очень даже могли, и генералу это было известно лучше, чем
кому бы то ни было.
Пятнашники не понимали толком почти ничего. Идея перемирия
озадачила их так, будто они никогда и не слыхивали ни о каких
перемириях. Предложение обменяться пленными поставило их в тупик.
Даже задача согласовать время обмена потребовала изнурительных
объяснений - словно они прежде не догадывались, что время можно
измерять, и не ведали элементарной математики.
- А вдруг они потерпели аварию? - предположил капитан.
Генерал фыркнул..
- У них не бывает аварий. Их корабли - настоящее чудо. Чудо,
которому все нипочем. Они же смели нас, просто смели, разве не так?
- Так точно, сэр, - откликнулся капитан.
- Как, по-вашему, капитан, сколько их кораблей мы уничтожили?
- Не больше дюжины, сэр.
- Крепкий противник, - изрек генерал.
И, пройдя через всю палатку, уселся в кресло.
Капитан почти не ошибся. Точная цифра была одиннадцать. Да и
из тех одиннадцати лишь один был уничтожен наверняка. Остальные в
лучшем случае удалось на какое-то время вывести из строя.
И получилось в итоге, что общий счет был десять - один в пользу
пятнашников, если не хуже.
"Никогда еще, - признался себе генерал, - земной флот не
переживал столь жестокого разгрома". Целые эскадры были развеяны в
прах или бежали с поля брани и вернулись на базу в половинном составе.
Корабли бежали, но на борту не было калек. На корпусах - ни
царапинки. Впрочем, погибшие крейсеры также не подвергались никаким
видимым разрушениям - они просто- напросто исчезали, не оставляя даже
мельчайших обломков.
"Ну, разве можно одолеть такого врага?" - спросил себя генерал.
Как прикажете бороться с оружием, которое глотает корабли целиком?
На далекой Земле и на сотнях других планет, входящих в состав
Галактической федерации, тысячи ученых денно и нощно, отложив все
иные заботы, трудились над тем, чтобы найти защиту от страшного оружия
или по крайней мере изобрести что-либо похожее.
Но шансы на успех - кто-кто, а генерал это ясно понимал - были
призрачно малы: не находилось и намека на ключ, способного открыть
тайну. Это и понятно - ведь те, кто пострадал от оружия пятнашников,
исчезали бесследно.
Быть может, такой ключ мог бы дать кто-нибудь из попавших к
ним в плен. Если бы не надежда на разведчиков поневоле, то, по его
убеждению, не стоило бы и затевать этот хлопотный обмен пленными.
Он взглянул на капитана и сержанта, сгорбившихся над шахматной
доской, и на пленного пятнашника, следившего за поединком.
И подозвал пленного к себе.
Тот подкатился, колыхаясь как пудинг.
И, наблюдая за ним, генерал вновь, без всяких на то оснований,
испытал странное чувство, будто ему нанесли оскорбление.
Пятнашник являл собой потешное гротескное зрелище,
несовместимое с представлением о воинственности. Он был кругленький,
каждая его черточка, гримаска и жест искрились весельем, а одет он был в
неприлично пестрый наряд, скроенный и пошитый словно нарочно для
того, чтобы возмутить военного человека до глубины души.
- Что-то ваши друзья запаздывают, - заметил генерал.
- А подождите, - отвечал пятнашник голоском, похожим на свист.
Приходилось внимательно вслушиваться в этот свист, чтобы хоть что-то
разобрать.
Генерал призвал не помощь все свое самообладание.
Что толку спорить?
Ну, а браниться и вовсе бессмысленно.
Интересно, сумеет ли он - да что там он, сумеет ли человечество
когда-нибудь раскусить пятнашников?
Не то чтобы это и вправду кого-то занимало всерьез. Пусть бы
отвязались от землян - и того довольно.
- Подождите, - просвистел пятнашник. - Они прибудут по
истечении среднего времени.
- Какого черта, - возмутился генерал, - сколько же еще ждать этого
"среднего времени"?..
Пятнашник откатился назад и продолжал следить за игрой.
Генерал выбрался из палатки наружу.

Крошечная планетка выглядела еще холоднее, пустыннее и
неприютнее, чем прежде.
"Стоит только присмотреться, - мелькнула мысль, - и кажется,
будто ландшафт с каждым часом становится все тоскливее: запомнился
унылым - стал удручающим".
Безжизненная, бесплодная, начисто лишенная какой бы то ни было
стратегической или экономической ценности, планетка представлялась
нейтральной территорией, как нельзя лучше подходящей для обмена
пленными. Нейтральной, поскольку никто во Вселенной пальцем не
шевельнул бы для того, чтобы ее захватить.
Дальняя звездочка, солнце планеты, светилась на небе тусклым
пятном. Голый черный камень простирался к горизонту, до которого было
рукой подать. Ледяной воздух полоснул генерала по ноздрям точно ножом.
Здесь не было ни холмов, ни долин. И вообще не было ничего,
кроме плоского, без единой трещинки камня, уходящего во все стороны, -
не планета, а сплошной исполинский космодром.
Генерал напомнил себе, что местом встречи эта планетка была
назначена по предложению пятнашников, и это само по себе выглядело
подозрительным. Но на тогдашней стадии переговоров Земля не могла
позволить себе роскоши торговаться по мелочам.
Он стоял, ссутулив плечи, и ощущал, как по спине бежит холодок
мрачных предчувствий. По мере того как час тянулся за часом, планетка
все явственнее напоминала ему гигантскую ловушку.
Нет, наверное, он заблуждается. В поведении пятнашников не было
ровным счетом ничего, что оправдывало бы подобные подозрения.
Напротив, они вели себя почти великодушно. Они могли бы выдвинуть
свои условия - практически любые условия, - и Галактической федерации
пришлось бы хочешь не хочешь принять их. Земля должна была выиграть
время любой ценой. Земля должна была успеть подготовиться к следующей
схватке - через пять лет, или через десять, или сколько бы их ни прошло.
Однако пятнашники - невероятно, но факт не выдвинули никаких
условий.
"Хотя, - поправил себя генерал,- никто не в силах догадаться, что у
пятнашников на уме и какой еще фокус они задумали".
В полутьме вырисовывался лагерь землян - несколько палаток,
передвижная электростанция, замерший в ожидании космический корабль,
а подле него - маленький разведывательный катер, тот самый, на котором
летал пленный пятнашник.
Катер сам по себе как нельзя лучше доказывал глубину пропасти,
разделяющей пятнашников и людей. Три полных дня переговоров ушли
только на то, чтобы пятнашники сумели членораздельно объяснить свое
желание получить катер и его пилота обратно.
С сотворения мира ни один корабль во всей Галактике не
подвергался столь тщательному обследованию, как это крохотное
суденышко. Но достоверно установить удалось совсем немногое. А пленный
пятнашник, не взирая на бешеные усилия психологов, сообщил и того
меньше.
Лагерь казался спокойным, почти вымершим. Двое часовых четко
вышагивали взад и вперед. Все остальные были в укрытии и поджидали
пятнашников, убивая время, кто как мог.
Генерал торопливо пересек пространство, отделявшее его от
госпитальной палатки. Пригнувшись, шагнул за порог.
За столом сидели четверо, лениво перебрасываясь в картишки.
Один из игроков бросил карты на стол и поднялся.
- Что слышно, генерал?
Генерал поздоровался с ним за руку.
- Должны пожаловать с минуты на минуту. У вас все в порядке,
док?
- Мы готовы уже давно,- сказал психиатр. - Сразу же по прибытии
забираем ребят сюда и обследуем по всем статьям. Наши игрушки все на
ходу. Долго мы вас не задержим.
- Прекрасно. Мне бы хотелось распрощаться с этим небесным
камушком как можно скорее. Не нравится мне тут.
- Только один вопрос...
- Что такое?
- Как угадать, сколько человек нам вернут?
Генерал покачал головой.
- Этого мы так и не выяснили. Они не очень-то в ладах с цифрами.
Что если математика вовсе не так повсеместна, как вы, ученые, полагаете?
- В любом случае, - ответил доктор покорно, - сделаем все, что в
наших силах.
- Да нет,- продолжал генерал,- их не может быть много. Мы же
возвращаем одного- единственного пятнашника и один кораблик. Как по-
вашему, во сколько людей они могут его оценить?
- Откуда те мне знать! Слушайте, а вы уверены, что они вообще
прилетят?
- Трудно быть уверенным даже в том, что они нас поняли. Когда
дело доходит до откровенной тупости...
- Не так уж они тупы, - тихо возразил доктор.- Мы оказались
неспособны усвоить их язык, так они овладели нашим.
- Сам знаю, - отмахнулся генерал нетерпеливо. - Вернее, сознаю.
Но перемирие - ведь сколько дней понадобилось, чтобы они хотя бы
отдаленно поняли, о чем речь! И еще больше дней ушло на то, чтобы
согласовать систему отсчета времени. Ей-же-ей, договориться на пальцах с
дикарями каменного века было бы и то легче!
- Конечно, легче, - сказал доктор. - Дикари как-никак люди.
- А пятнашники - высокоразвитые существа! Их техника во многих
отношениях даст нашей сто очков вперед. Они же поколотили нас как
маленьких.
- Да что там, просто разнесли вдребезги...
- Хорошо, пусть так, разнесли. И почему бы не разнести? У них
есть оружие, какое нам и не снилось. Они действовали много ближе к
своим базам. У них не было наших проблем материально-технического
обеспечения. Да, они разнесли нас вдребезги, но разрешите спросить: сами-
то они догадываются об этом? Воспользовались они плодами своей
победы? Они могли перебить нас до последнего. Могли навязать нам такие
условия мира, что низвели бы нас на века. А вместо того отпустили нас
подобру-поздорову. Где тут логика, я вас спрашиваю?
- Вы столкнулись с иной логикой,- сказал доктор.
- Мы сталкивались с другими инопланетянами. И всегда понимали
их. По большей части нам удавалось с ними поладить.
- Мы соприкасались с ними на коммерческой основе,- напомнил
доктор.- Трудности, если были трудности, возникали уже потом, когда мы
достигали какого-то начального взаимопонимания. Пятнашники -
единственные, кто сразу, с места в карьер, бросились в бой.
- И не известно, зачем, - произнес генерал. - Мы их не трогали,
даже не направлялись в их сторону. Могли пролететь мимо и вовсе их не
заметить. Кто мы такие, они и понятия не имели. Выходит, им было все
равно, кто. Ни с того ни с сего выскочили из пустоты и навалились на нас.
И то же самое случалось с каждым, кто попадался им на дороге. Они
нападают на любого встречного. Просто нет такого дня, когда бы они с
кем- нибудь не воевали а то и с двумя-тремя противниками одновременно.
- У них комплекс самозащиты,- предположил доктор.- Жаждут,
чтобы их оставили в покое. Добиваются одного - отвадить других от
планет, которые они облюбовали для себя. Вы же правильно сказали - они
могли и перебить нас всех до последнего.
- А может, они очень обидчивы. Не забывайте, мы тоже раз-другой
потрепали их - не так сокрушительно, как они нас, но все- таки ощутимо.
Держу пари, они нападут на нас снова, как только выдастся случай,-
генерал перевел дыхание. - В следующий раз они не должны застать нас
врасплох. В следующий раз они могут и не остановиться на полпути. Мы
обязаны одолеть их.
"Нелегкая это задача,- добавил он про себя, - воевать с
противником, о котором почти ничего не известно. Против оружия, о
котором не знаешь абсолютно ничего".
В теориях, правда, недостатка не ощущалось, но даже лучшие из
них были, в сущности, не теории, а лишь более или менее обоснованные
догадки.
Оружие пятнашников могло действовать во времени, отбрасывая
свои жертвы вспять, в первозданный хаос. Или переносить их в иное
измерение. Или обрушивать атомы внутрь себя, превращая космические
корабли в пылинки - самые чудовищно тяжелые пылинки, когда-либо
существовавшие во Вселенной.
Достоверно было одно - корабли не аннигилировали, никто не
наблюдал ни вспышки, ни жара. Корабли просто исчезали, мгновенно и без
следа.
- Беспокоит меня еще и другая странность, - заметил доктор. -
Сколько рас пострадало от пятнашников до того, как они накинулись на
нас! Но, когда мы попытались связаться с ними, получить от них хоть
какую-то поддержку, они не стали с нами разговаривать. Ответить и то не
пожелали.
- Это новый для нас сектор пространства,- сказал генерал. - Мы
здесь пока еще чужие.
- По логике вещей, - возразил доктор, - они должны бы ухватиться
за возможность расквитаться с пятнашниками.
- Нечего рассчитывать на союзников. Мы отвечаем за себя сами.
Нам самим и выпутываться.
Генерал наклонился, чтобы выйти из палатки.
- Персонал, - заверил доктор, - приступит к делу тотчас же, как
прибудут пациенты. Предварительное заключение будет подготовлено в
течение часа, если только от них хоть что-нибудь осталось.
- Прекрасно,- произнес генерал и, пригнувшись, выбрался наружу.
Ситуация была скверная, неопределенная до ужаса - если бы не
умение владеть собой, впору было бы закричать от страха.
Да, кто-то из пленных землян, возможно, расскажет что-то
полезное - но ведь их слова нельзя будет принять на веру, как нельзя
принять на веру то, что рассказал пленный пятнашник.
"На сей раз, - сказал себе генерал, - команде психологов хочешь не
хочешь придется превзойти себя".
Задумано было ловко, спору нет: устроить пленному пятнашнику
космический вояж и с гордостью показать ему вереницу голых, ни на что не
годных планет, словно они - жемчужины в короне Галактической
федерации.
Ловко - если бы пятнашники были людьми. Никто из людей не
затеял бы свары, не то что войны, из-за планеток, какие им показали.
Но пятнашники людьми не были. И бог весть, какие планеты
придутся им по вкусу.
А еще оставался риск, что эти никчемные планетки внушат
пленному мысль, будто Земля окажется легкой добычей.
"Нет, эту головоломку не распутать", - решил генерал. Вся
ситуация противоестественна в самой своей основе. Каковы бы ни были
различия между цивилизациями землян и пятнашников, она
противоестественна все равно.
И что-то дикое, противоестественное намечалось здесь, в этот
самый момент.
Он услышал какой-то звук и, резко повернувшись, уставился в
небо.
С неба спускался корабль, он был совсем близко и шел быстро,
слишком быстро.
У генерала перехватило дух - но корабль уже замедлил ход,
выровнялся и опустился по всем правилам искусства за четверть мили, не
дальше, от корабля землян.
Генерал бросился бегом, затем опомнился и перешел на четкий
военный шаг.
Люди выбирались из палаток и строились в шеренги. Над лагерем
прозвучал приказ - и шеренги двинулись как на параде.
Генерал позволил себе улыбнуться. Да, ребята у него хоть куда. Их
не застать врасплох. И если пятнашники рассчитывали, подкравшись
исподтишка, привести их в замешательство и заработать на этом очко, то
пусть подавятся.
Солдаты, отбивая шаг, быстро приближались к цели. Из-под навеса
выехала машина неотложной помощи и последовала за ними. Зарокотали
барабаны, в стылом до рези воздухе ясно и отчетливо пропели горны.
"Да, - сказал себе генерал горделиво,- именно таким ребятам по
плечу обеспечить целостность Галактической федерации, сколько бы она ни
расширялась. Именно таким по плечу охранять мир на пространствах
объемом в тысячи кубических световых лет. Именно таким по плечу в один
прекрасный день с божьей помощью отразить угрозу, какую олицетворяют
собой пятнашники".
Войн теперь почти не было. Космос слишком велик для сражений.
И уж если в кои- то веки где-то дойдет до конфликта - все равно есть
множество путей избежать войны, обойти ее по краю. Но такую угрозу, как
пятнашники, игнорировать нельзя. Настанет день, не сегодня так завтра, и
либо им, либо землянам суждено потерпеть полное поражение.
Галактической федерации не ведать покоя, пока у нее под боком крутятся
эти бестии.
За спиной у него послышался топот, и генерал обернулся.
Застегивая на бегу мундир, его догонял капитан Джист. Поравнявшись с
генералом, капитан произнес:
- Итак, сэр, они наконец прибыли.
- С опозданием на четырнадцать часов, - ответил генерал.- На
данный момент наша задача встретить их как можно достойнее. А вы,
капитан, не застегнули пуговицу.
- Прошу прощения, сэр, - отозвался капитан, приводя себя в
порядок.
- Ну ладно. Заодно поправьте погоны. Поаккуратнее, если можете.
Правой, левой, раз, два!..
Уголком глаза генерал заметил, как сержант Конрад со своим
отделением выводит пленного пятнашника, почти по прямой, к заданной
точке,- ловко, уверенно, лучшего и не пожелаешь.
Солдаты двумя параллельными рядами охватили корабль с
флангов. Открылся люк, из люка пополз трап, и генерал с удовлетворением
отметил, что они с капитаном Джистом окажутся у подножия трапа почти в
ту же секунду, когда ступеньки коснутся поверхности. Это было эффектно,
это было превосходно, как если бы он лично рассчитал всю процедуру до
мельчайших подробностей.
Трап, лязгнув, достиг грунта, и по трапу неторопливо скатились
три пятнашника.
"Что за мерзкая троица, - подумал генерал. - Хоть бы один надел
форму или, на крайний случай, медаль..."
Едва они спустились вниз, генерал взял дипломатическую
инициативу на себя.
- Приветствуем вас,- произнес он медленно и отчетливо, как только
мог, чтобы его поняли.
Пятнашники встали в ряд и стояли, глядя на него, и он
почувствовал себя не в своей тарелке из-за выражения их развеселых
округлых лиц. По-видимому, никакого другого выражения на этих лицах
просто не могло быть. Но пятнашники упорно глазели на генерала, и он
бодро продолжал:
- С большим удовлетворением отмечаю, что Земля добросовестно
выполнила обязательства, согласованные при заключении перемирия. Мы
искренне надеемся, что это означает начало эры...
- Очень мило,- перебил один из пятнашников. Что он имел в виду -
речь генерала или ситуацию в целом, или просто- напросто пытался
соблюсти вежливость,- определить было трудно.
Генерал, не смутившись, хотел было продолжать, но заговоривший
пятнашник поднял коротенькую округлую ручку и остановил его.
- Пленные прибудут вот скоро,- просвистел он.
- Разве вы не привезли их?
- Они прибудут скоро опять, - заявил пятнашник с восхитительным
пренебрежением к точности выражений.
Не отводя взгляда от генерала, он слегка взмахнул ручкой, что,
вероятно, соответствовало пожатию плеч.
- Ловушка, - шепнул капитан генералу на ухо.
- Мы побеседуем,- предложил пятнашник.
- Они что-то затеяли,- предупредил капитан. - Следовало бы
объявить готовность номер один, сэр.
- Согласен, - отвечал генерал. - Только сделайте это без шума. - И,
повернувшись к делегации пятнашников, добавил: - Если вы, джентльмены,
последуете за мной, я предложу вам подкрепиться...
- Рады весьма, - объявил все тот же пятнашник. - Что такое
подкре...?
- Выпивка, - сообщил генерал и пояснил свои слова
недвусмысленным жестом.
- Выпивка - хорошо, - откликнулся пятнашник. - Выпивка - это
друг?
- Точно, - сказал генерал.
Он направился к палатке, сдерживая шаг, чтобы пятнашники не
отставали. Попутно он не без удовольствия отметил, что на сей раз капитан
не промедлил ни минуты. Сержант Конрад уже вел свое отделение обратно,
и в центре строя тащился пленный пятнашник. С орудий снимали чехлы, и
последние из спешившейся было прислуги земного корабля взбирались на
борт.
Капитан нагнал делегацию у самого входа в палатку.
- Все исполнено, сэр, - доложил он шепотом.
- Прекрасно, - отозвался генерал.
Войдя в палатку, генерал открыл холодильную камеру и вынул
объемистый кувшин.
- Вот,- сказал генерал, - выпивка, какую мы изготовили для вашего
соотечественника. Он нашел ее очень приятной на вкус.
Он достал стаканы, соломинки для коктейля и отвинтил пробку,
сокрушаясь, что не может зажать себе нос: пахло пойло как хорошо
выдержанная падаль. Не хотелось даже гадать, из каких компонентов оно
составлено. Химики Земли состряпали эту жижу для пленника, который
поглощал ее галлон за галлоном с тошнотным наслаждением.
Как только генерал наполнил стаканы, пятнашники обвили их
щупальцами и втянули соломинки в безгубые рты. Отведали угощение и
восторженно закатили глаза.
Генерал схватил стакан со спиртным, протянутый капитаном, и
одним глотком опорожнил его на половину. В палатке становилось трудно
дышать.
"Господи, - подумал он, - и чего только не приходится выносить,
чтобы сослужить службу своим планетам и своему народу..."
Наблюдая за пятнашниками, вкушающими свое пойло, он
размышлял: какой же камень они припасли за пазухой?
"Побеседуем", - так выразился тот, кто взял на себя роль
переводчика, и это могло означать практически все что угодно. От
возобновления переговоров до бесчестной попытки выгадать время.
Если это переговоры, то землян приперли к стене. Ему не оставили
выбора - придется вступать в переговоры. Земной флот искалечен, у
пятнашников есть их таинственное оружие, возобновление военных
действий немыслимо. Землянам необходимо выиграть по меньшей мере лет
пять, еще лучше - десять.
А если это пролог к атаке, если планетка - капкан, у него нет
другого выхода, кроме самоубийственного решения принять бой и
сражаться до последнего патрона.
Что так, что этак, осознал генерал,- земляне обречены.
Пятнашники отставили пустые стаканы, он наполнил их снова.
- Вы проявили хорошо, - сказал один из пятнашников. - Есть у вас
бумага и рисователь?
- Рисователь? - переспросил генерал.
- Он просит карандаш, - подсказал капитан.
- О да. Пожалуйста, - генерал достал карандаш с блокнотом и
положил их на стол.
Пятнашник отодвинул стакан и, подобрав карандаш, принялся
старательно рисовать. С земной точки зрения рисунок напоминал каракули
пятилетнего карапуза, выводящего первые в жизни буквы.
Они стояли и ждали, а пятнашник все рисовал. Наконец он
справился со своей задачей, отложил карандаш и указал на волнистые
линии.
- Мы, - заявил он.
Потом указал на другие, иззубренные линии.
- Вы, - пояснил он генералу.
Тот склонился над бумагой, силясь уразуметь, что же имел в виду
художник.
- Сэр, - вмешался капитан, - это похоже на схему сражения.
- Оно, - гордо провозгласил пятнашник.
Он снова поднял карандаш и пригласил:
- Смотрите.
На рисунке появились новые линии, смешные значки в точках их
пересечения и кресты там, где боевые порядки были прорваны. Когда он
закончил, земной флот оказался разбит, разделен на три части и обращен в
паническое бегство.
- Это, - узнал генерал, ощущая, как в горле клокочет гнев, -
столкновение в секторе 17. В тот день мы потеряли половину нашей Пятой
эскадры.
- Маленькая ошибка, - объявил пятнашник, сделав при этом
странный жест, словно просил прощения. Потом вырвал из блокнота новый
листок, расстелил его на полу и принялся рисовать снова.
- Внимайте, - пригласил он.
Пятнашник вновь обозначил линии защиты и атаки, но слегка
видоизменил их. Боевые порядки землян как бы повернулись вокруг оси,
разъединились и превратились в две параллельные полосы, охватившие
нападающих пятнашников с флангов. Еще поворот линий - и строй
пятнашников дрогнул и рассеялся в пространстве. Художник отложил
карандаш.
- Маленький пустяк, - сообщил он генералу и капитану. - Вы
проявили хорошо. Сделали одну чуточную ошибку.
Генерал опять наполнил стаканы, призывая на помощь все свое
самообладание.
"Куда же они клонят? - подумал он. - Ну зачем они тянут и не
выкладывают все напрямик?"
- Так лучше,- вымолвил один из пятнашников, поднимая свой
стакан в знак того, что подразумевает пойло.
- Еще? - осведомился пятнашник- стратег, вновь берясь за
карандаш.
- Прошу, - ответил генерал, скрипя зубами.
Прошагав к входному пологу, он выглянул из палатки. Орудийные
расчеты были на своих местах. Струйки дыма курились под жерлами
стартовых двигателей; возникни необходимость - и корабль взмоет вверх в
одно мгновение. В лагере царила напряженная тишина.
Генерал вернулся к столу и продолжал следить за тем, как
пятнашник с веселой миной читает лекцию о способах выиграть бой. Лист
за листом покрывались схемами, и время от времени стратег проявлял
великодушие - показывал, отчего пятнашники проиграли стычку, когда
могли бы выиграть, чуть изменив тактику.
- Интересно! - провозглашал он с воодушевлением.
- Действительно интересно, - согласился генерал. - Только один
вопрос.
- Спрашивайте,- разрешил пятнашник.
- Допустим, опять начнется война. Почему вы уверены, что мы не
используем все эти знания против вас?
- Но прекрасно! - воскликнул пятнашник восторженно. - Мы точно
того и хотим!
- Вы воюете хорошо, - вмешался другой пятнашник. - Однако
немножко грубо. В следующий раз научитесь лучше.
- Грубо? - взъярился генерал.
- Слишком резко, сэр. Нет надобности бить по кораблям трах-
тарарах...
Снаружи грохнул залп, потом еще и еще, а потом грохот орудий
утонул в басовитом, потрясающем скалы реве множества корабельных
двигателей.
Генерал в один прыжок очутился у входа и протаранил его
насквозь, не удосужившись отогнуть полог. Фуражка слетела у него с
головы, и он покачнулся, едва не потеряв равновесия. А задрав голову,
увидел, как они приближаются эскадра за эскадрой, расцвечивая тьму
вспышками выхлопов.
- Прекратить огонь! - заорал он. - Безмозглые тупицы, прекратите
огонь!
Но кричать не было нужды - пушки умолкли сами по себе.
Корабли приближались к лагерю в безукоризненном походном
строю. Затем они пролетели над лагерем, и гром их двигателей, казалось,
приподнял палатки и потряс до основания скалы, где эти палатки стояли. А
затем сомкнутыми рядами корабли опять пошли на подъем, все с той же
безукоризненной точностью выполняя уставный маневр перед мягкой
посадкой.
Генерал замер как вкопанный, ветер ерошил его серо-стальные
волосы, и в горле сжимался непрошеный комок - гордость за своих и
благодарность к чужим.
Кто-то тронул его за локоть.
- Пленные, - объявил пятнашник. - Я же говорил вам так и так.
Генерал попытался ответить, но слова отказывались повиноваться.
Он проглотил комок и предпринял новую попытку.
- Мы ничегошеньки не понимали, - сказал он.
- У вас не было наших берушек, - сказал пятнашник. - Потому вы и
воевали столь грубо.
- Мы не виноваты,- ответил генерал. - Мы же не знали. Мы
никогда еще не воевали таким манером.
- Мы дадим вам берушки, - заявил пятнашник. - В следующий раз
мы сыграем как надо. Будут берушки, у вас получится лучше. Нам легче
дать, чем терять.
"Неудивительно, - подумал генерал, - что они и слыхом не слыхали
про перемирия. Неудивительно, что были повержены в недоумение
предложением о переговорах и обмене пленными. Какие, в самом деле,
переговоры нужны обычно для того, чтобы вам вернули фигуры и пешки,
завоеванные в игре?
И неудивительно, что у других инопланетян идея коллективно
обрушиться на пятнашников вызвала лишь скорбь и неприязнь..."
- Они вели себя неспортивно, - сказал генерал вслух. - Могли бы
предупредить нас. А может, они привыкли к правилам игры с
незапамятных времен...
Теперь он понял, почему пятнашники выбрали именно эту планету.
На ней хватало места для посадки всем кораблям.
Он стоял и смотрел, как эскадры опускаются на скальный грунт в
клубах розоватого пламени. Попытался пересчитать их, но сбился; хотя он
и без счета знал, что Земле вернули все утраченные корабли, все до
единого.
- Мы дадим вам берушки,- продолжал пятнашник. - Научим, как
обращаться. Управлять просто. Никаких увечий ни людям, ни кораблям.
"А ведь это, - сказал себе генерал, - нечто большее, чем глупая
игра. Да и глупая ли, если вдуматься в ее исторические и культурные
корни, в философские воззрения, которые сплелись в ней?.." Одно можно
утверждать с уверенностью: это много лучше, чем вести настоящие войны.
Впрочем, с берушками всем войнам придет конец. Те мелкие
войны, что еще оставались, будут прекращены раз и навсегда. Отныне нет
нужды одолевать врага в бою - зачем, если любого врага можно просто
забрать?
- Будем еще воевать? - спросил пятнашник с тревогой.
- Разумеется! - воскликнул генерал. - В любое время, как только
пожелаете. А что, мы и вправду такой хороший противник, как вы сказали?
- Не самый ловкий, - отозвался пятнашник с обезоруживающей
прямотой. - Но лучший, какого мы встречали. Играйте больше - станете
еще лучше.
Генерал усмехнулся.
"Ну, в точности сержант и капитан со своими вечными
шахматами", - подумал он.
Повернувшись к пятнашнику, он похлопал его по плечу.
- Пошли назад в палатку, - предложил генерал. - Там еще осталось
кое-что в кувшине. Зачем же добру пропадать?

Клиффорд Саймак. Достойный противник.
перевод с англ. - О. Битов.
Clifford Simak. Honorable Opponent.

К. Д. Саймак
ьКольцо вокруг солнцаэ

Утраченная вечность

#М-р Ривз. По моему убеждению, возникшая ситуация требует разработки хорошо продуманной системы мер, препятствующих тому, чтобы продление жизни попало в зависимость от политических или каких-либо иных влиятельных организаций.
Председательствующий м-р Леонард. Вы опасаетесь, что продление жизни может стать средством политического шантажа?
М-р Ривз. И не только этого, сэр. Я опасаюсь, что организации начнут продлевать сверх разумных пределов жизнь отдельным деятелям старшего поколения лишь потому, что такие фигуры нужны ради престижа, ради того, чтобы организация сохраняла вес в глазах общественного мнения.#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.~

Посетители явились неспроста. Сенатор Гомер Леонард чувствовал, как они нервничают, сидя у него в кабинете и потягивая его выдержанное виски. Они толковали о том о сем по обыкновению своему с многозначительным видом, но ходили вокруг да около того единственного разговора, с которым пришли. Они кружили, как охотничьи собаки подле енота, выжидая удобного случая, подбираясь к теме исподтишка, чтобы она, едва выдастся повод, всплыла как бы экспромтом, словно только что вспомнилась, словно они добивались встречи с сенатором вовсе не ради этой единственной цели.
ьСтранноэ, Г подумал сенатор. Ведь он знаком с ними обоими давным-давно. И их знакомство с ним ничуть не короче. Не должно бы оставаться ничего, просто ничего такого, что они постеснялись бы сказать ему напрямик. В прошлом они, обсуждая с ним его политические дела, не раз бывали прямолинейны до жестокости.
ьНаверное, скверные новости из Америкиэ, Г решил он. Но и скверные новости для него тоже отнюдь не новость. ьВ конце концов, Г философски поучал он себя, Г никто, если он в здравом уме, не вправе рассчитывать, что пробудет на выборной должности вечно. Рано или поздно придет день, когда избиратели Г просто со скуки, если не подвернется других причин, Г проголосуют против того, кто служил им верой и правдойэ. И сенатор был достаточно честен с самим собой, чтобы признать, хотя бы в глубине души, что подчас не служил избирателям ни верой, ни правдой.
ьИ все равно, Г решил он, Г я еще не повержен. До выборов еще несколько месяцев, и в запасе есть еще парочка трюков, каких я раньше не пробовал, парочка свеженьких уловок, чтобы сохранить за собой сенаторское кресло. Стоит лишь точно рассчитать время и место удара, и победа не уплывет из рук. Точный расчет, Г сказал он себе, Г вот и все, что от меня требуетсяэ.
Крупный, неповоротливый, он спокойно утонул. в кресле и на какое-то мгновение прикрыл глаза, чтоб не видеть ни комнаты, ни солнечного света за окном. ьТочный расчетэ, Г повторил он про себя. Да, точный расчет и еще знание людей, умение слышать пульс общественного мнения, способность угадывать наперед, к чему избиратель склонится с течением времени, Г вот компоненты тактического мастерства. Угадывать наперед, обгонять избирателей в выводах, чтобы через неделю, через месяц, через год они твердили друг другу: ьПослушай, Билл, а ведь старый сенатор Леонард оказался прав! Помнишь, что он заявил на прошлой неделе Г или месяц, или год назад Г в Женеве? Вот именно, будто в воду глядел. Такого старого лиса, как Леонард, не проведешь...э
Он чуть приподнял веки, чтобы дать посетителям понять, что они не смеживались, а лишь оставались все время полуприкрыты. Это было неучтиво и просто глупо Г закрывать глаза на виду у посетителей. Они могли вообразить, что ему не интересно. Или воспользоваться случаем и перерезать ему глотку.
ьВсе потому, что я опять старею, Г сказал себе сенатор. Г Старею и впадаю в дрему. Но соображаю я четко, как никогда. Да, сэр, Г повторил сенатор, беседуя сам с собой, Г соображаю я четко, и голыми руками меня не возьмешьэ.
По напряженному выражению лиц посетителей сенатор понял что они наконец решились вымолвить то, с чем явились к нему. Они примеривались, принюхивались Г не помогло. Теперь приходится хочешь не хочешь выложить карты на стол.
Г Есть одно дело, Г сказал Александр Джиббс, Г одна проблема, вставшая перед нашей организацией уже довольно давно. Мы надеялись, что все утрясется и обстоятельства позволят нам не привлекать к ней вашего внимания, сенатор. Однако позавчера на заседании исполнительного комитета в Нью-Йорке принято решение довести суть дела до вашего сведения.
ьПлохо, Г подумал сенатор, Г даже хуже, чем мне представлялось, раз Джиббс заговорил в такой окольной манереэ.
Помогать гонцам сенатор по стал. Он невозмутимо откинулся в кресле, твердой рукой сжимая стакан с виски, и не спрашивал, о чем речь, словно ему это было совершенно безразлично. Джиббс слегка запнулся, потом выдавил из себя:
Г Дело касается лично вас, сенатор.
Г Продления вашей жизни, Г выпалил Эндрю Скотт.
Воцарилась неловкая тишина, все трое были потрясены, и Скотт в том числе: ему не следовало бы называть вещи своими именами. В политике ни к чему идти напролом, куда удобнее выбирать уклончивые, нечеткие формулировки.
Г Понятно, Г произнес сенатор в конце концов. Г Организация полагает, что избиратели предпочли бы видеть меня обычным человеком, которому суждено умереть обычной смертью.
Джиббс кое-как стер с лица выражение растерянности.
Г Простые люди, Г объявил он, Г не любят тех, кто живет дольше предначертанного природой.
Г Особенно, Г перебил сенатор, Г тех, кто ничем не заслужил подобной чести.
Г Я не ставил вопрос так резко, Г запротестовал Джиббс.
Г Может, и нет,Г согласился сенатор. Г Но в какую бы форму вы его ни облекли, в виду-то вы имели именно это.
Кабинетные кресла вдруг стали казаться чертовски жесткими, Г а в окна по-прежнему било яркое солнце Женевы.
Г Итак, Г сказал сенатор, Г организация пришла к выводу, что делать ставку на меня более не стоит, и решила не возобновлять ходатайства о продлении моей жизни. Таков смысл того, что вам поручено мне сообщить.
ьС тем же успехом можно и не тянуть волынку, Г подумал он мрачно. Г Теперь, когда все окончательно прояснилось, что толочь воду в ступеэ.
Г Да, сенатор, примерно так, Г согласился Скотт.
Г Именно так, Г подтвердил Джиббс.
Сенатор оторвал отяжелевшее тело от кресла, потянулся за бутылкой виски, наполнил стаканы.
Г Вы огласили смертный приговор с большим искусством, Г сказал он. Г За это следует выпить.
ьИнтересно, Г мелькнула мысль, Г а чего они ждали? Что я паду перед ними на колени? Или примусь крушить мебель в кабинете? Или стану проклинать тех, кто их послал?..э
ьМарионетки, Г подумалось ему. Г Мальчики на побегушках. Глупенькие мальчики на побегушках, перепуганные до ужаса...э
Посетители пили виски, не сводя с него глаз. и он сотрясался от беззвучного хохота, представляя себе, как горек для них сейчас каждый глоток.

#Председательствующий м-р Леонард. Значит, мистер Чэпмен, вы согласны с другими ораторами в том, что никому не должно быть дано права просить о продлении жизни для себя лично, что такое продление может иметь место лишь по ходатайству третьих лиц и что...
М-р Чэпмен. Продление жизни должно рассматриваться как дар общества тем индивидуумам, деяния которых весомо облагодетельствовали человечество в целом.
Председательствующий м-р Леонард. Весьма удачно сказано, сэр.#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.~

В приемной Института продления жизни сенатор неспешно погрузился в кресло, устроился поудобнее, развернул свежий номер ьНорт америкэн трибюнэ.
Заголовок первой колонки гласил, что, по данным Всемирной коммерческой палаты, мировая торговля развивается нормально. Далее следовало подробное изложение доклада секретаря палаты. Вторая колонка начиналась с ехидного сообщения в рамочке: на Марсе, возможно, обнаружена новая форма жизни, но, поскольку обнаружил ее астронавт, пьяный более обыкновенного, к его заверениям отнеслись с изрядной долей скептицизма. Ниже рамки был помещен список мальчиков и девочек Г чемпионов здоровья, отобранных Финляндией для участия в предстоящем всемирном конкурсе здоровья. Третья колонка излагала последние сплетни о самой богатой женщине мира.
А четвертую колонку венчал вопрос:

КАКАЯ УЧАСТЬ ПОСТИГЛА Д-РА КАРСОНА?
СМЕРТЬ ДОКУМЕНТАЛЬНО НЕ ДОКАЗАНА

Заметив, что под колонкой стоит подпись Г Энсон Ли, сенатор сухо усмехнулся. Опять этот Ли что-то затеял. Вечно он что-нибудь пронюхает, выудит какой-нибудь фактик, и уж можете не сомневаться, что фактик этот кому-то встанет поперек горла. Ли неумолим, как стальной капкан, не дай бог, если такой вцепится именно в вас.
Что далеко ходить за примерами Г достаточно вспомнить историю с космическим фрахтом.
ьЭнсон Ли, Г изрек сенатор про себя, Г паразит. Самый настоящий паразитэ.
Но доктор Карсон Г кто такой доктор Карсон?
Сенатор вступил в невинную тихую игру с самим собой Г постараться сообразить, кому принадлежит это имя, сообразить до того, как заглянуть в текст.
Доктор Карсон...
ьНу конечно, Г обрадовался сенатор, Г помню! Только это было давным-давно. Биохимик или что-то в том же роде. Весьма незаурядный человек. Ставил какие-то опыты с колониями почвенных бактерий, выращивал их для каких-то медицинских надобностей.
Да, да, Г повторил сенатор, Г весьма незаурядный человек. Меня с ним даже знакомили. Правда, я не понял и половины того, о чем он толковал тогда. Но это было давно. Лет сто назад. Лет сто назад Г а может, много большеэ.
Г Значит, господи прости, Г воскликнул сенатор, Г он же должен быть одним из нас!..
Сенатор поник головой, газета выскользнула у него из рук и упала на пол. Вздрогнув, он выпрямился. ьНу вот опять, Г упрекнул он себя. Г Задремал. Опять подкрадывается старость...э
Он сидел в кресле, сидел очень спокойно и очень тихо, как испуганный ребенок, не желающий признаваться, что он испуган, а мыслями все отчетливее завладевали давние, давние кошмары. ьСлишком поздно, Г упрекал он себя. Г Я слишком долго тянул, куда дольше, чем следовало. Ждал, что организация возобновит ходатайство, и дождался, что она передумала. Вышвырнула меня за борт. Покинула меня как раз тогда, когда я сильнее всего нуждался в нейэ.
ьСмертный приговорэ, Г так сказал он у себя в кабинете, и это был действительно смертный приговор: долго он теперь не протянет. У него теперь почти не осталось времени. А ему нужно время на то, чтобы предпринять какие-то шаги, чтобы хотя бы придумать, что предпринять. Нужно действовать, действовать с величайшей осторожностью и ни при каких обстоятельствах не поскользнуться. Иначе Г кара, ужасная, жесточайшая кара.
Г Доктор Смит вас примет, Г сообщила секретарша.
Г Что? Г встрепенулся сенатор.
Г Вы хотели видеть доктора Дейну Смита, Г напомнила секретарша. Г Он согласен вас принять.
Г Благодарю вас, мисс, Г сказал сенатор. Г Я что-то слегка задремал.
Он тяжело поднялся на ноги.
Г Вот сюда, в эту дверь, Г подсказала секретарша.
Г Сам знаю, Г пробормотал сенатор раздраженно. Г Знаю. Бывал здесь не раз и не два.
Доктор Смит встретил его как почетного гостя.
Г Располагайтесь, сенатор, Г пригласил он. Г Хотите выпить? Тогда, быть может, сигару? Что привело вас ко мне?
Сенатор не торопился отвечать, устраиваясь в кресле. Удовлетворенно хмыкнув, отрезал кончик сигары, перекатил ее из одного уголка рта в другой.
Г Да просто зашел без особого повода. Шел мимо и решил заглянуть. Давно и искренне интересуюсь вашей работой. Всегда интересовался. Ведь я связан с вами с самого начала.
Директор института кивнул.
Г Да, я знаю. Вы проводили самые первые обсуждения кодекса продления жизни.
Сенатор усмехнулся.
Г Тогда все казалось легко и просто. Конечно, были какие-то сложности, и мы не уклонялись от них, а боролись с ними, как могли.
Г Вы справились со своей задачей удивительно хорошо, Г заявил директор. Г Кодекс, выработанный вами пять веков назад, настолько справедлив, что его никто никогда не оспаривал. Отдельные поправки, внесенные позже, касаются второстепенных деталей, которые вы никак не могли предусмотреть.
Г Однако дело слишком затянулось, Г заметил сенатор.
Лицо директора приобрело жесткое выражение.
Г Не понимаю вас.
Сенатор зажег сигару, сосредоточив на этом процессе все свое внимание, старательно окуная ее кончик в огонь, чтобы табак занялся ровно. Затем поерзал в кресле, устраиваясь еще прочнее.
Г Видите ли, Г произнес, он. Г Мы полагали, что продление жизни явится первым шагом, первым робким шажком к бессмертию. Мы разрабатывали кодекс как временную меру, необходимую на тот период, пока наука не добьется бессмертия Г не для избранных, для всех. Мы рассматривали тех немногих, кому даруется продление жизни, как служителей человечества, которые помогут приблизить день, когда оно обретет бессмертие Г не отдельные люди, все человечество в целом.
Г С этим и сегодня никто не спорит, Г холодно откликнулся доктор Смит.
Г Однако люди теряют терпение.
Г И очень плохо. Все, что от них требуется, немного подождать.
Г Как представители человечества они готовы ждать сколько угодно. Но не как отдельные личности.
Г Не понимаю, к чему вы клоните, сенатор.
Г Да, наверное, ни к чему не клоню. В последние годы я частенько обсуждал сам с собой правомерность принятого нами решения. Продление жизни без бессмертия Г это бочка с динамитом. Заставьте людей ждать слишком долго Г и она взорвет всю мировую систему.
Г Что вы предлагаете, сенатор?
Г Ничего. Боюсь, что мне нечего предложить. Но мне нередко сдается, что лучше было бы играть с людьми в открытую, знакомить их со всеми результатами поисков и исследований. Держать их в курсе всех событий. Информированный человек Г разумный человек.
Директор не отвечал, и сенатор ощутил, как тягостный холод уверенности капля за каплей просачивается в подсознание.
ьСмиту все известно, Г понял сенатор. Г Ему известно, что организация решила не возобновлять ходатайства. Ему известно, что я мертвец. Ему известно, что мне почти крышка и помощи от меня больше ждать не приходится, Г и он вычеркнул меня из своих расчетов. Смит не скажет мне ничего. Тем более не скажет того, что я хочу знатьэ.
Но ни один мускул не дрогнул у сенатора на лице Г этого он себе не позволил. Его лицо не предаст его. Оно прошло слишком долгую выучку.
Г А ответ существует, Г произнес сенатор. И всегда существовал. Ответ на любой вопрос о бессмертии. Бессмертия не может быть, пока нет жизненного пространства. Пространства, достаточного, чтобы отселить всех лишних, и чтоб его было больше, чем нам понадобится во веки веков, и чтоб его можно было еще расширить в случае нужды.
Доктор Смит снова кивнул.
Г Вы правы, это ответ. Единственный, какой я могу вам дать. Г Он помолчал и добавил. Г Разрешите, сенатор, заверить вас в одном. Как только корабли Межзвездного поиска обнаружат жизненное пространство, мы подарим людям бессмертие.
Сенатор выбрался из кресла и встал Г твердо, не качаясь.
Г Приятно было услышать это от вас, доктор. Ваше мнение очень обнадеживает. Благодарю вас за длительную беседу.
Выйдя на улицу, он сказал себе с горечью:
ьУ них оно уже есть. Они открыли секрет бессмертия. Теперь они ждут только жизненного пространства Г и дождутся в ближайшие сто лет. Ближайшие сто лет решат и эту проблему, иначе просто не может быть...
Еще сто лет, Г повторил он себе, Г еще одно-единственное продление, и я остался бы жить навсегдаэ.

#М-р Эндрюс. Мы обязаны четко отделить продление жизни от отношений купли-продажи, Нельзя позволить тому, у кого есть деньги, покупать себе дополнительные годы жизни Г ни путем прямых денежных выплат, ни используя свое финансовое влияние, в то время как другие обречены умереть естественной смертью лишь потому, что они бедны.
Председательствующий м-р Леонард. Но разве кто-нибудь ставит эти положения под сомнение?
М-р Эндрюс, Тем не менее надо подчеркивать их снова и снова. Продление жизни ни при каких обстоятельствах не должно стать товаром, который можно купить в определенной лавке Г столько-то долларов за каждый добавочный год.#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии во социальному развитию при Всемирной палате представителей.~

Сидя за шахматной доской, сенатор притворялся, что решает задачу. Притворялся, потому что мысли его были заняты отнюдь не шахматами.
Итак, они знают секрет бессмертия, знают, но выжидают, сохраняя в тайне до поры, когда будут уверены, что в распоряжении человечества есть достаточное жизненное пространство. Причем это держится в тайне и от народа, и от правительства, и от тех ученых Г мужчин и женщин, Г что поколение за поколением тратят свои жизни на поиски давно открытого.
Да, сомнений нет: Смит не просто обнадеживал, он был уверен в том, что говорит. ьКак только корабли Межзвездного поиска, Г заявил он, Г обнаружат жизненное пространство, мы подарим людям бессмертиеэ. И это означает, что бессмертие у них в кармане. Ведь его нельзя предсказать. Нельзя заранее определить, что секрет будет найден в нужный момент. Уверенность такого рода можно испытывать только в том случае, если он уже есть.
Сенатор сделал ход слоном и тут же увидел, что ход неверен. Он медленно вернул слона на прежнее место.
Жизненное пространство Г вот ключ, и не всякое пространство, а экономически замкнутое, способное обеспечить людей пищей и сырьем, в особенности пищей. Ведь если бы речь шла просто о жизненном пространстве, то пространством в этом смысле человечество располагает. Взять хотя бы Марс, Венеру, спутники Юпитера. Но ни один из этих миров не может существовать самостоятельно. И потому не решает проблемы.
Остановка только за жизненным пространством, и ста лет с лихвой хватит на то, чтобы его обнаружить. Еще сто лет Г и каждый, кем бы он ни был, вступит во владение благом бессмертия, доступным всему человечеству.
ьЕще одно продление даст мне эти сто лет, Г сказал сенатор, беседуя сам с собой. Г Сто лет, и даже с запасом, ведь на сей раз я стал бы щадить себя. Я вел бы более праведную жизнь. Ел бы в меру, отказался бы от спиртного, от курева и от охоты за женщинамиэ.
Разумеется, есть способы добиться своего. Их не может не быть. И он их отыщет, поскольку знает все ходы и выходы. Недаром же он провел в сенате пятьсот лет Г для него не осталось тайн. Иначе он просто-напросто столько не продержался бы.
Мысленно он принялся перебирать возможности, оценивая их одну за другой.
#ВОЗМОЖНОСТЬ ПЕРВАЯ:# устроить разрешение на продление жизни кому-то еще, а потом заставить этого кого-то передать разрешение ему, сенатору Леонарду. Обойдется, конечно, недешево, да что поделаешь. Надо найти кого-то, кому можно довериться, и вполне вероятно, что довериться до такой степени нельзя никому. Продление жизни, прямо скажем, Г не та поблажка, от которой легко отказаться. Нормальный человек, получив разрешение, его уже не отдаст.
Впрочем, если разобраться, из этого, наверное, вообще ничего не выйдет. Ведь есть еще и юридическая сторона дела. Продление жизни Г дар общества одному конкретному человеку, лично ему и никому другому. Разрешение нельзя передать. Его нельзя рассматривать как юридическую собственность. Оно не может быть предметом владения. Его нельзя ни купить, ни продать, следовательно, передать его также нельзя.
Однако если тот, кому даровано продление, умрет, прежде чем воспользуется разрешением, Г умрет, конечно же, естественной смертью, и чтобы ее естественность не вызывала ни малейших сомнений, Г тогда, быть может... Да нет, все равно ничего не получится. Раз продление жизни нельзя рассматривать как собственность, оно не есть часть состояния. Его нельзя унаследовать. Разрешение, по всей вероятности, подлежит автоматическому возврату ходатайствовавшей организации.
Г Ну что ж,Г сказал себе сенатор,Г вычеркнем этот путь как бесперспективный.
#ВОЗМОЖНОСТЬ ВТОРАЯ:# съездить в Нью-Йорк и поговорить с ответственным секретарем организации. В конце концов Джиббс и Скотт Г всего-навсего посыльные. Они выполняют чужие приказы, передают волю власть имущих, не более того. Если бы потолковать с кем-либо из боссов...
ьНет, Г осадил себя сенатор, Г не строй воздушных замков. Организация вышвырнула тебя за борт. По-видимому, боссы выжали из Института продления жизни все, что только посмели, нахватали разрешений больше, чем могли надеяться. Теперь они уже ни на что претендовать не могут, и мое разрешение понадобилось им для кого-то еще Г для кого-то, кто идет на подъем и способен привлечь избирателей.
А я Г сказал себе сенатор, Г отживший свое старый лис. Хотя и хитрый лис, и опасный, если загонят в угол, и увертливый Г как-никак пять столетий на виду у публики прожиты недаром.
Пять столетий, Г заметил сенатор мимоходом, Г срок достаточно долгий, чтобы не питать иллюзий, даже по отношению к самому себе.
Нет, решил сенатор, Г этому не бывать. Я перестану уважать себя, если поползу на коленях в Нью-йорк, Г уж, видит бог, я сумел бы перенести унижение, но все же не такое. Я никогда не ползал на коленях и сейчас не поползу Г даже во имя добавочной сотни лет и прыжка к бессмертию.
Вычеркнем и этот путь, Г приказал себе сенатор.
#ВОЗМОЖНОСТЬ ТРЕТЬЯ:# А что если подкупить кого-нибудь?
Из всех возможностей эта представлялась самой надежной. Всегда найдется кто-то, кого можно купить, и еще кто-то, согласный выступить посредником. Естественно, что член Всемирного сената может ввязываться в дела подобного сорта только через подставных лиц.
Да, услуги такого рода, вероятно, кусаются Г но для чего же деньги в конце концов? Вот подходящий случай напомнить себе, что он вел в общем-то экономную жизнь и сумел отложить известную сумму на черный день.
Сенатор сделал ход ладьей, и этот ход выглядел умным, тонким ходом, так что он оставил ладью на новом поле.
Разумеется, после нелегального продления жизни ему придется скрыться. Как бы ни хотелось бросить свой триумф в лицо боссам, об этом нечего и мечтать. Нельзя допустить, чтобы хоть кто-нибудь вздумал поинтересоваться, каким же образом он добился продления. Ему придется раствориться в толпе, стать невидимкой, поселиться в каком-нибудь глухом углу и постараться не привлекать к себе внимания.
Надо повидаться с Нортоном. Если вам позарез необходимо провернуть какое-то дельце, надо повидаться с Нортоном. Обеспечить тайну делового свидания, убрать кого-то с дороги, получить концессию на Венере или зафрахтовать космический корабль Г Нортон возьмется за все. И выполнит любое поручение шито-крыто и без лишних вопросов. При одном условии Г если у вас есть деньги. Если денег нет, обращаться к Нортону Г пустая трата времени.

Мягко ступая, в комнату вошел Отто.
Г К вам джентльмен, сэр, Г произнес он.
Сенатор вздрогнул и окаменел в кресле.
Г Какого черта ты шпионишь за мной? Г заорал он. Г Вечно подкрадываешься, как кошка. Норовишь испугать меня. С нынешнего дня изволь сначала покашлять, или зацепиться за стул, или что хочешь, но чтобы я знал, что ты тут.
Г Извините, сэр, Г ответил Отто. Г К вам джентльмен. И у вас на столе письма, которые надо прочесть.
Г Прочту позже, Г отрезал сенатор.
Г Не позабудьте это сделать, сэр. Г Отто был непреклонен.
Г Я никогда ничего не забываю. Ты что думаешь, я окончательно одряхлел, что мне нужно обо всем напоминать таким манером?
Г Вас хочет видеть джентльмен, Г повторил Отто терпеливо. Г Некий мистер Ли,
Г Случайно не Энсон Ли?
Отто шумно засопел, потом ответил:
Г Кажется, так. Он газетчик, сэр.
Г Проси его сюда, Г распорядился сенатор.
Флегматично утонув в кресле, он подумал: ьЛи что-то пронюхал. Каким-то образом он проведал, что организация вышвырнула меня за борт. И вот пожаловал, чтобы четвертовать меня.
Ну нет, Г поправился сенатор тут же, Г он мог заподозрить что-то, но не более. Мог подцепить слушок, но уверенности ему взять негде. Организация будет держать язык за зубами, она вынуждена держать язык за зубами Г не может же она открыто признать, что продление жизни тоже стало предметом политического расчета! И вот Ли, подцепив слушок, явился ко мне, чтобы выжать из меня правду, взять меня на испуг и поймать на неосторожном слове.
А я ему этого не позволю, Г решил сенатор. Ведь если правда выплывет наружу, вся стая окажется тут как тут и растерзает меня в клочьяэ.
Как только Ли появился на пороге, сенатор поднялся и пожал ему руку.
Г Извините за беспокойство, сенатор,Г сказал Ли, Г но я надеялся, что вы не откажетесь мне помочь.
Г Ну, о чем речь! Г дружелюбно откликнулся сенатор. Г Для вас Г что угодно. Присаживайтесь, мистер Ли.
Г Вы читали мою статью в утреннем выпуске? Г осведомился Ли. Г Об исчезновении доктора Карсона?
Г Нет, Г ответил сенатор. Г Боюсь, что...
Он запнулся, ошеломленный.
Он не прочел газету!
Он забыл ее прочесть!
Он читал ее всегда. Он не пропускал ни одного номера. Это был торжественный ритуал Г начать с самого начала и дочитать до конца, исключая лишь те рубрики, которые, как он убедился годы назад, и читать-то не стоит.
Он развернул газету в институте, потом его отвлекла секретарша, оповестившая, что доктор Смит согласен его принять. А выйдя из кабинета, он так и оставил газету в приемной.
Случилось нечто ужасное. Ни одна новость, ни одно событие в целом свете не могли бы расстроить его в такой степени, как тот злополучный факт, что он забыл прочесть газету.
Г Боюсь, что я пропустил вашу статью, Г промямлил сенатор. Он был попросту не в силах признать во всеуслышание, что забыл прочесть газету.
Г Доктор Карсон, Г сказал Ли, Г был биохимик, и довольно известный. Согласно официальной версии, он умер лет десять назад в Испании, в маленькой деревушке, где провел последние годы жизни. Но у меня есть основания думать, что он вовсе не умирал и, вполне возможно, жив-живехонек до сих пор...
Г Прячется? Г предположил сенатор.
Г Не исключено. Хотя, с другой стороны, зачем ему прятаться? Репутация у него была безупречная.
Г Тогда почему вы сомневаетесь, что он умер?
Г Потому что нет свидетельства о смерти. И он далеко не единственный, кто ухитрился умереть без свидетельства.
Г Мм? Г отозвался сенатор.
Г Гэллоуэй, антрополог, скончался пять лет назад. Свидетельства нет. Гендерсон, знаток сельского хозяйства, умер шесть лет назад. Свидетельства опять-таки нет. Могу перечислить еще добрую дюжину подобных случаев Г и, вероятно, есть множество других, до которых я не докопался.
Г А есть между ними что-нибудь общее? Г осведомился сенатор. Г Что-то связывало их между собой?
Г Одно-единственное. Всем им продлевали жизнь, хотя бы однажды.
Г Вот оно что, Г отозвался сенатор. Чтобы руки не выдали предательской дрожи, он сжал подлокотники до боли в пальцах. Г Интересно. Весьма интересно.
Г Понимаю, что как должностное лицо вы не вправе мне ничего сообщить, но не могли бы вы поделиться со мной какой-нибудь догадкой, соображениями не для протокола? Естественно, вы не разрешите мне сослаться на вас, но дайте мне ключ, помогите хотя бы намеком...
Он замолк, выжидая ответа.
Г Вы обратились ко мне потому, что я был близок н Институту продления жизни? Г спросил сенатор.
Ли ответил кивком.
Г Если об этом хоть кому-то что-то известно, то в первую очередь вам, сенатор. Вы возглавляли комиссию, где велись первоначальные слушания о продлении жизни. С тех пор вы занимали различные посты, связанные с той же проблемой. Только сегодня утром вы были у доктора Смита.
Г Ничего я вам не скажу, Г пробормотал сенатор. Г Да я ничего толком и не знаю. Тут, понимаете, замешаны политические интересы...
Г А я-то надеялся, что вы поможете мне.
Г Не могу, Г признался сенатор. Г Вы, конечно, ни за что не поверите, но мне и вправду ничего не известно. Г Помолчав немного, он опросил. Г Вы говорите, что всем, кого вы упомянули, продлевали жизнь. Разумеется, вы проверяли Г возобновлялись ли ходатайства о продлении?
Г Проверял. Не возобновлялись ни для кого по крайней мере это нигде не зафиксировано. Некоторые из них приближались к своему смертному часу и действительно могли к настоящему времени умереть, только я очень сомневаюсь, что смерть настигла их там и тогда, где и когда это якобы произошло.
Г Интересно, Г повторил сенатор. Г И, несомненно, весьма таинственно.
Ли, намеренно меняя тему, показал на шахматную доску.
Г Вы хорошо играете, сенатор?
Сенатор покачал головой.
Г Игра мне нравится, вот и балуюсь иногда. Она привлекает меня своей логикой и своей этикой. Играя в шахматы, вы волей-неволей становитесь джентльменом. Вы соблюдаете определенные правила поведения.
Г Как и в жизни, сенатор?
Г Как должно бы быть и в жизни. Когда положение безнадежно, вы сдаетесь. Вы не заставляете противника играть до унизительного для вас обоих конца. Так требует этика. Когда вы видите, что выигрыша нет, но и резервы защиты не исчерпаны, вы продолжаете бороться за ничью. Так требует логика.
Ли засмеялся, пожалуй, чуть-чуть натянуто.
Г Вы и в жизни придерживаетесь таких же правил, сенатор?
Г Стараюсь по мере сил, Г ответил сенатор с напускным смирением.
Ли поднялся на ноги.
Г Мне надо идти, сенатор.
Г Посидите еще, выпейте рюмочку.
Репортер отказался.
Г Спасибо, меня найдет работа.
Г Выходит, я должен вам выпивку, Г заметил сенатор.Г Напомните мне об этом при случае.
Когда Ли ушел, сенатор Гомер Леонард долго сидел в кресле, будто оцепенев. Потом протянул руку, хотел сделать ход конем, но пальцы дрожали так, что он выронил фигуру и она со стуком покатилась по доске.

#Каждый, кто добьется продления своей жизни нелегальными или полулегальными методами, без надлежащих рекомендаций, утвержденных установленным порядком в соответствии с законной процедурой, подлежит фактическому отчуждению от человечества. Как только его виновность будет доказана, это должно быть оглашено всеми доступными людям средствами по всей Земле до самых дальних ее уголков, чтобы каждый человек Земли мог без труда опознать виновного. В целях большей точности и безошибочности подобного опознания виновный приговаривается к пожизненному ношению позорного жетона, публично оглашающего, его вину и заметного на значительном расстоянии. Нельзя отказать виновному в удовлетворении основных жизненных потребностей, как-то: в пище, одежде, скромном жилище и медицинской помощи, однако ему воспрещается пользоваться в какой бы то ни было форме иными достижениями цивилизации. Виновному не разрешается делать приобретения, превышающие минимальные требования сохранения жизни, здоровья и благопристойности; он не допускается к участию в любых предпринимаемых людьми начинаниях и учреждаемых ими объединениях; он лишается права пользоваться услугами библиотек, лекционных залов, увеселительных и прочих заведений, как общественных, так и частных, действующих ради просвещения, отдыха или развлечения других людей. В равной степени воспрещается всем жителям Земли во избежание сурового наказания сознательно вступать с виновным в беседу или какие-либо иные отношения, принятые между людьми. Виновному дозволяется прожить незаконно продленную жизнь до ее естественного завершения в рамках человеческого общества, но с лишением фактически всех прав и обязанностей, общих для человеческих существ. И все перечисленные выше санкции в полной мере налагаются на пособника или пособников, которые с сознательно обдуманным намерением так или иначе помогли виновному добиться продления своей жизни иными, нежели законные, средствами.#
~Из Кодекса продления жизни.~

Г Стало быть,Г сказал Дж. Баркер Нортон, Г все эти столетия организация ходатайствовала о продлении вашей жизни, тем самым расплачиваясь с вами за услуги, которые вы ей оказывали? Г Сенатор печально кивнул. Г А теперь, когда вы того и гляди завалите выборы, боссы решили, что ставить на вас больше нет резона, и отказались возобновлять ходатайство?
Г Грубовато, Г сказал сенатор, Г но по существу верно.
Г И вы бросились ко мне,Г сказал Нортон. Г А что я, черт побери, могу тут поделать?
Сенатор наклонился поближе к собеседнику.
Г Давай перейдем на деловой язык, Нортон. Нам с тобой уже доводилось работать вместе.
Г Это точно, Г согласился Нортон. Г На том космическом фрахте мы оба неплохо погрели руки.
Г Я хочу, Г сказал сенатор, Г прожить еще сотню лет и готов заплатить за это. И не сомневаюсь, что ты можешь это устроить.
Г Каким образом?
Г Не знаю, Г сказал сенатор. Г Действовать я предоставляю тебе. Какие рычаги ты пустишь в ход, мне все равно.
Нортон откинулся на спинку стула и сцепил пальцы обеих рук.
Г Думаете, я подкуплю кого-то, чтобы он походатайствовал за вас? Или дам на лапу кому-нибудь в Институте, чтобы вам продлили жизнь, минуя ходатайство?
Г И та и другая мысль заслуживает внимания, Г согласился сенатор.
Г А если меня поймают на этом, что тогда? Отлучение от человечества? Благодарю, сенатор, я в такие игры не играю.
Сенатор невозмутимо взглянул в лицо человека, сидящего по другую сторону стола, и тихо произнес:
Г Сто тысяч.
Вместо ответа Нортон расхохотался.
Г Хорошо, полмиллиона.
Г А отлучение, сенатор? Чтобы принять такой риск, овчинка должна стоить выделки.
Г Миллион, Г заявил сенатор. Г Но это мое последнее слово.
Г Миллион сию минуту, Г сказал Нортон. Г Наличными. Никаких расписок. Никаких банковских отметок о переводе. Еще миллион, когда и если я сумею выполнить поручение.
Сенатор неторопливо поднялся в полный рост, поднялся с непроницаемым лицом, изо всех сил скрывая охватившее его возбуждение. Нет, не возбуждение, а неистовый восторг. Но голос у него даже не дрогнул.
Г Я соберу миллион к концу недели.
Г Тогда я и начну наводить справки, Г ответил Нортон.
Когда сенатор вышел на улицу, в его походке была упругость, какой он не помнил годами. Он шагал быстро, уверенно, помахивая тростью.
Эти исчезнувшие, Карсон, Гэллоуэй и Гендерсон, ушли со сцены точно так же, как придется уйти ему, едва он получит свои вожделенные сто лет. Они сварганили себе фальшивое объявление о смерти, а сами сгинули с глаз долой, надеясь дожить до дня, когда бессмертие начнут раздавать всем подряд по первому требованию.
Каким-то образом они добились нового продления, нелегального Г ведь ходатайство нигде не зарегистрировано. И кто-то обстряпал им это. Более чем вероятно Г Нортон.
Только они напортачили. Старались замести следы, а на деле лишь привлекли внимание к своему исчезновению. В таких предприятиях нельзя допускать ни малейшей промашки. Впрочем, человек тертый и к тому же продумавший все заранее не промахнется.
Вытянув дряблые губы, сенатор принялся насвистывать какой-то мотивчик.
Нортон, конечно же, мошенник. Прикидываясь, что не знает, как взяться за поручение, что боится отлучения от человечества, он лишь взвинчивал цену.
Сенатор криво усмехнулся: сумма, запрошенная Нортоном, означала, что он останется почти без гроша, Г но игра стоит свеч.
Чтобы наскрести столь внушительную сумму, потребуется немалая осторожность. Придется собирать ее по частям Г немножко из одного банка, немножко из другого, чередуя изъятие вкладов с погашением ценных бумаг, а то и призаняв кое-что по мелочи, чтобы избежать лишних вопросов.
На углу он купил газету и подозвал такси. Откинувшись на сиденье, он сложил газету пополам и начал, как всегда, с первой колонки. Снова конкурс здоровья. На сей раз в Австралии.
ьЗдоровье, Г подумал сенатор. Г Просто помешались они на здоровье. Культ здоровья. Центры здоровья. Клиники здоровья...э
Эту колонку он пропустил и принялся за вторую.
Заголовок гласил:
ШЕСТЬ СЕНАТОРОВ ПОЧТИ НЕ ИМЕЮТ ШАНСОВ НА ПЕРЕИЗБРАНИЕ.
Сенатор негодующе фыркнул. Один из шестерых, разумеется, он сам.
Ну, а по существу, ему-то какая печаль? К чему лезть из кожи и пытаться удержать за собой сенатское кресло, в котором он не собирается сидеть? Он намерен заново помолодеть, намерен строить жизнь заново. Уехать куда-нибудь за тридевять земель и стать другим человеком.
Совершенно другим. Подумать об этом и то приятно. Сбросить с себя шелуху старых связей, опостылевшее за долгие века бремя ответственности.
Нортон взялся за дело. Нортон не подведет.

#М-р Миллер. И все таки мне непонятно, где тут граница. Вы предложите продлить жизнь кому-то, а он захочет, чтоб вы заодно продлили жизнь его жене и детишкам. А жена в свою очередь захочет, чтоб вы продлили жизнь тетушке Минни, детишки захотят, чтоб вы продлили жизнь их любимому песику, а песик захочет...
Председательствующий М-р Леонард. Вы утрируете, мистер Миллер.
М-р Миллер. Мне, уважаемый, непонятно, что это значит. Вы тут в Женеве привыкли перекидываться заумными словечками, морочить людям головы. Нынче пришла пора объяснить все простому народу простым языком.#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.~

Г По правде говоря,Г признался Нортон, Г впервые в жизни сталкиваюсь с чем-то, чего не могу устроить. Попросите меня о чем угодно еще, сенатор, и я достану вам это из-под земли.
Сенатор почти лишился дара речи.
Г Так, значит, у тебя ничего не вышло? Но как же, Нортон, ведь доктор Карсон, и Гэллоуэй, и Гендерсон... Кто-то же позаботился о них...
Нортон покачал головой.
Г Только не я. Я про них и не слыхивал.
Г Тогда кто же? Они исчезли...
Голос изменил ему, он ссутулился в кресле и вдруг осознал правду Г правду, которой раньше не хотел видеть.
ьСлепец! Г сказал он себе. Г Безмозглый слепец!..э
Да, они исчезли Г и это все, что о них известно. Они объявили о собственной смерти, но не умерли, а исчезли. Он убедил себя, что они исчезли, так как сумели нелегально продлить себе жизнь. Но это же был чистейший самообман! Такой вывод не подкреплялся фактами, да что там, для такого вывода не было ровным счетом никаких оснований.
ьБудто нельзя придумать иных причин, Г упрекнул он себя, иных обстоятельств, которые побудили бы человека заметать следы, объявив о собственной смерти!..э
Однако ведь и вправду все так хорошо сходилось...
Им продлевали жизнь, а затем не возобновили ходатайства. Точно так же, как продлевали жизнь и ему самому, а теперь перестали.
Они ушли со сцены. Как ушел бы со сцены и он сам, если бы ухитрился вновь отсрочить свой конец. Все сходилось так хорошо Г и все оказалось блефом.
Г Я перепробовал все известные мне каналы, Г сказал Нортон. Г Подъезжал ко всем и каждому, кто мог бы дать ходатайство на ваше имя, а они поднимали меня на смех. Этот номер уже пытались провернуть задолго до нас с вами, и у них не осталось шансов на успех. Если организация, выдавшая первоначальное ходатайство, отвернулась от вас, ваше имя вычеркивается из списка автоматически и навсегда.
Пытался я прощупать и персонал Института тех, кто, по моим соображениям, мог бы клюнуть, но они неподкупны. За честность им платят добавочными годами жизни, и среди них нет дураков, согласных променять годы на доллары.
Г Похоже, вопрос исчерпан, Г произнес сенатор устало. Г Мог бы и предвидеть, что все обернется именно так. Г Он тяжело поднялся с кресла и посмотрел на Нортона в упор. Г Послушай, а ты не обманываешь меня? Не пытаешься поднять цену еще выше?
Нортон ответил удивленным взглядом, словно не веря своим ушам.
Г Поднять цену? Помилуйте. сенатор, если бы мне удалось провернуть это дельце, я бы обобрал вас до нитки. Хотите знать, сколько вы стоите? Могу сообщить вам с точностью до тысячи долларов. Он обвел рукой ряды полок вдоль стены, уставленных папками. Г Вы у меня там со всеми потрохами, сенатор. Вы и все остальные шишки. Полное досье на каждого из вас. Когда ко мне является очередной гусь с деликатным порученьицем вроде вашего, я справляюсь в досье и раздеваю его донага.
Г Просить тебя вернуть хотя бы часть денег, вероятно, нет смысла?
Нортон покачал головой.
Г Ни малейшего. Вы пошли на риск, сенатор, и проиграли. Вы ничем не докажете, что вообще платили мне. Да и к тому же, у вас и теперь с избытком хватит денег на те несколько лет, что вам еще остались.
Сенатор сделал шаг к двери, потом приостановился.
Г Слушай, Нортон, но я не могу умереть! Только не сейчас. Еще одно продление, и я...
Выражение лица Нортона оборвало его на полуслове. Такое же выражение он замечал мельком и на других лицах, в других обстоятельствах, Г но только мельком. Теперь же он вдруг очутился один на один с ней Г с ненавистью тех, чья жизнь коротка, к тому, чья жизнь неизмеримо дольше.
Г Почему же это не можете? Г с издевкой проговорил Нортон. Г Очень даже можете. И скоро умрете. Или вы собирались жить вечно? За какие, разрешите спросить, заслуги?
Чтобы не упасть, сенатор протянул руку и уцепился за край стола.
Г Но ты просто не понимаешь...
Г Вы уже прожили вдесятеро дольше меня, Г произнес Нортон холодно, взвешивая каждое слово, Г и я ненавижу вас до судорог. Выметайся отсюда, болван, трусливая старая баба, пока я не вышвырнул тебя своими руками!..

#Д-р Бартон. Вы, наверное, считаете, что продление жизни Г великое благо для человечества, но заверяю вас, сэр, что это не благо, а проклятие. Жизнь, продолжающаяся вечно, утратит свою ценность и смысл Г а ведь вы, начав с продления жизни, рано или поздно придете к бессмертию. И когда это случится, сэр, вам придется устанавливать порядок рассмотрения ходатайств о возвращении людям блага смерти. Люди, уставшие от жизни, станут штурмовать ваши залы заседаний, умоляя о гибели.
Председательствующий М-р Леонард. Новые возможности по крайней мере устранят из жизни неуверенность и страх.
Д-р Бартон. Вы намекаете на страх смерти? Но это не более чем детская болезнь.
Председательствующий м-р Леонард. Нельзя, однако, не видеть известных выгод...
Д-р Бартон. Выгод? Да, разумеется. Дать ученому несколько дополнительных лет для завершения исследований, композитору еще одну жизнь для создания новой симфонии. Когда иссякнет прелесть новизны, люди будут соглашаться на добавочную жизнь лишь под давлением, только из чувства долга.
Председательствующий м-р Леонард. Вы рассуждаете слишком абстрактно, доктор.
Д-р Бартон. О, нет. Я рассуждаю конкретно, по-земному. Человечество нуждается в обновлении. Оно не может жить, погибая со скуки. Как вы полагаете, многое ли останется человеку предвкушать после миллионной по счету любви, после миллиардного куска рождественского пирога?#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.~

Значит, Нортон ненавидел его. Ненавидел, как все нормальные люди в глубине сердца ненавидят счастливчиков, живущих сверх положенного срока.
Обычно эта ненависть подавлена, спрятана в тайниках души. Но подчас она вырывается наружу, как вырвалась у Нортона. Человечество возмущено Г возмущение скрадывается лишь благодаря умело, исподволь подогреваемой надежде, что те, кому дается долгая жизнь, в один прекрасный день сотворят чудо, и каждый, если не падет жертвой насилия, несчастного случая или неизлечимой болезни, будет жить столько, сколько пожелает.
ьТеперь-то я понимаю их, Г подумал сенатор, Г ведь я и сам теперь один из них. Я один из тех, чья жизнь не будет продолжена, и лет у меня впереди даже меньше, чем у большинстваэ.
Он стоял у окна в сгущающихся сумерках и следил за тем, как вспыхивают огни, как над неправдоподобно синими водами всемирно известного озера умирает день. Красота захватила его, и он не мог оторваться от окна Г а ведь совсем не замечал ее вот уже многие годы. Красота покоя, тихое счастье остаться наедине с огнями города и с последними отблесками дня над засыпающим озером.
Страх? Да, сенатор не отрицал, что ощущает страх.
Горечь? Да, естественно, и горечь.
И все же, несмотря на страх и горечь, окно заворожило его картиной, которую обрамляло.
ьЗемля, вода и небо, Г подумал он. Г И я чувствую себя единым с ними. Это смерть дала мне такое чувство. Смерть возвращает нас к исходным стихиям, к земле и деревьям, к облакам на небе и солнцу, умирающему на багровом западе в потоках собственной крови. Такова цена, какую мы платим, Г подумал он, Г цена, какая назначена человечеству за вечную жизнь: мы утратим способность воспринимать истинную красоту, истинный смысл самого для нас, казалось бы, дорогого Г ведь то, чему нет предела, что будет всегда, неизбежно потеряет для нас всякую ценность.
Философствуешь? Г упрекнул он себя. Г Да, конечно, философствую. А что остается? Хочу прожить еще сто лет, хочу, как никогда ничего не хотел. Хочу получить шанс на бессмертие. А поскольку не получу, то и вымениваю вечную жизнь на закат, отраженный в озере. И хорошо, что я еще способен на это. Счастье мое, что способенэ.
У сенатора вырвался хриплый горловой стон.
Позади него внезапно ожил телефон, и он обернулся.
Телефон заверещал повторно. Внизу, в гостиной, раздались шаги, и сенатор поспешно крикнул:
Г Я подойду, Отто,
Он снял трубку.
Г Вызов из Нью-Йорка, Г сообщила телефонистка. Г Попросите, пожалуйста, сенатора Леонарда.
Г Леонард слушает.
В трубке возник другой голос:
Г Сенатор, говорит Джиббс.
Г Да, да, Г отозвался сенатор. Г Палач.
Г Звоню вам, Г пояснил Джиббс, Г потолковать насчет выборов.
Г Каких еще выборов?
Г Выборов в Северной Америке. Тех, в которых вы принимаете участие. Не забыли?
Г Я старик, Г ответил сенатор, Г и скоро умру. Выборы меня не интересуют.
Джиббс трещал не останавливаясь:
Г Но почему же, сенатор? Какая муха вас укусила? Вам необходимо что-то предпринять. Подготовить речи, выступить с заявлением для печати, прибыть сюда и поездить по стране. Организация не в силах принять все хлопоты на себя. Часть их неизбежно выпадает и на вашу долю.
Г Ладно, я что-нибудь придумаю, Г пообещал сенатор. Г Да, да, я в самом деле что-нибудь придумаю.
Повесив трубку, он подошел к письменному столу и включил свет. Достал из ящика бумагу, вынул из кармана перо.
Телефон совершенно сошел с ума Г он не удостоил звонки вниманием. Однако телефон не унимался, и в конце концов трубку снял Отто.
Г Вас вызывает Нью-йорк, сэр, Г доложил он.
Сенатор сердито затряс головой и услышал, как Отто тихо говорит что-то в трубку, но слов не разобрал.
Больше телефон не звонил.
~Всем, кого это касается~,Г написал сенатор.
Вычеркнул.
~Заявление для мировой печати.~
Вычеркнул.
~Заявление сенатора Гомера Леонарда.~
Вычеркнул и это Г и принялся писать без заголовка:

~Пять столетий назад люди мира предложили немногим избранным, мужчинам и женщинам, дар продленной жизни. Предложили, надеясь и веря, что избранники используют этот дар для того, чтобы своим трудом приблизить тот день, когда большая продолжительность жизни станет достоянием всего человечества.
Время от времени продление жизни даровалось дополнительным группам людей Г и всякий раз подразумевалось, что дар предложен на тех же условиях, что удостоенные его люди будут жить и трудиться во имя дня, когда населению всей планеты можно будет сказать: живите долго, живите вечно.
В течение столетий иные из нас внесли свой вклад в осуществление этой мечты, взращивали ее, жили ради нее, не жалели сил, чтобы обосновать ее и приблизить.
Иные из нас такого вклада не внесли. После должных раздумий, тщательно взвесив свои собственные усилия и возможности, я пришел к выводу, что не вправе вновь принимать дар, которого я более не стою.
Простое человеческое достоинство требует от меня, чтобы я встречался с прохожими на улице, с собратьями в любом закоулке мира, не пряча глаз. Я не имел бы на это права, если бы продолжал принимать дар, которого не заслуживаю, дар, недоступный большинству людей.~

И расписался, аккуратно, разборчиво, без привычных завитушек.
Г Ну вот, Г произнес сенатор вслух в тишине ночной комнаты, Г это они прожуют не сразу.
Заслышав мягкие шаги, он обернулся.
Г Вам бы давно следовало быть в постели, сэр, Г напомнил Отто.
Сенатор неуклюже поднялся с кресла Г ломило кости, тело ныло, требуя покоя. ьСтарею, Г подумал он. Г Опять старею. А ведь так несложно начать сначала, вернуть юность, зажить новой жизнью. Чей-то кивок, один-единственный росчерк пера Г и я стал бы опять молодымэ.
Г Вот заявление для печати, Отто,Г сказал он. Г Будь добр, передай его по назначению.
Г Слушаюсь, сэр, Г ответил Отто, бережно принимая бумагу.
Г Сегодня же, Г подчеркнул сенатор.
Г Сегодня? Время довольно позднее...
Г И тем не менее я хочу, чтобы оно было напечатано сегодня же.
Г Значит, оно очень важное, сэр?
Г Это моя отставка, Г сказал сенатор.
Г Отставка, сэр? Из сената?
Г Нет, Г сказал сенатор. Г Отставка из жизни.

#М-р Майкелсон. Как священнослужитель, я не могу рассуждать иначе: план, предложенный вашему рассмотрению, джентльмены, противоречит божественным установлениям. Человек не вправе утверждать, что создания божьи способны жить сверх отпущенного им срока.
Председательствующий м-р Леонард. Но разрешите спросить: как, установить границы отпущенного человеку срока? Медицина уже продлила жизнь многим и многим людям. Что же, по-вашему, любой врач Г нарушитель божественной воли?
М-р Майкелсон. Другие ораторы, стоявшие на этой трибуне, дали ясно понять, что конечная цель научных изысканий Г бессмертие. Нетрудно видеть, что физическое бессмертие не согласуется с концепцией христианства. Заявляю вам, сэр: нечего и надеяться обмануть господа и не понести возмездия.#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.~

Шахматы Г игра логическая.
И одновременно игра этическая.
За доской нельзя орать и нельзя свистеть, нельзя греметь фигурами, нельзя зевать со скуки, нельзя сделать ход, а потом забрать его назад. Если вы побеждены, вы признаете свое поражение. Вы не заставляете противника продолжать игру, когда ваш проигрыш очевиден. Вы сдаете партию и предлагаете начать другую, если располагаете временем. Если нет, вы просто сдаетесь и при этом ведете себя тактично. Вы не сбрасываете в ярости фигуры на пол. Не вскакиваете и не выбегаете из комнаты с криком. Не тягайтесь через стол, чтобы закатить противнику оплеуху.
Когда вы играете в шахматы, вы становитесь или по крайней мере прикидываетесь Г джентльменом.
Сенатор лежал без сна, глядя в потолок широко раскрытыми глазами.
Вы не тянетесь через стол, чтобы закатить противнику оплеуху. Не сбрасываете в ярости фигуры на пол.
ьНо это же не шахматы, Г повторял он, споря с самим собой. Г Это не шахматы, а вопрос жизни и смерти. Умирающий не может быть джентльменом. Ни один человек не свернется клубочком, чтобы тихо скончаться от полученных ран. Он отступит в угол, но будет сражаться Г и будет наносить ответные удары, стараясь причинить врагу наибольший урон.
А меня ранили. Смертельно ранили.
И я нанес ответный удар. Удар сокрушительной силы.
Те, кто вынес мне приговор, теперь не смогут выйти на улицу, даже носа высунуть не посмеют. Потому что прав на продление жизни у них не больше, чем у меня, и люди теперь знают это. И уж люди позаботятся, чтобы им в дальнейшем ничегошеньки не перепало.
Да, я умру, но, умирая, я потяну за собой и всех остальных. И они будут знать, что именно я потянул их за собой в бездонный колодец смерти. Это самое сладкое Г они будут знать, кто потянул их за собой, и не смогут ответить мне ни единым словом. Не посмеют даже возразить против благородных истин, какие я изрек...э
И тут кто-то из тайного уголка души, из иного пространства Г времени вдруг воскликнул:
Г ~Ты не джентльмен, сенатор. Ты затеял грязную игру.~
ьКонечно, затеял, Г отвечал сенатор. Г Они первые сыграли не по правилам. Политика всегда была грязной игройэ.
Г ~А помнишь, какие возвышенные речи ты произносил перед Энсоном Ли буквально на днях?~
ьЭто было на дняхэ, Г отрубил сенатор.
Г ~Ты же теперь не посмеешь взглянуть настоящему шахматисту в глаза~, Г не унимался голос.
ьЗато смогу смотреть в глаза простым людям Землиэ, Г заявил сенатор.
Г ~Да ну?~ Г осведомился голос. Г ~И ты серьезно этого хочешь?~
Да, это, конечно, вопрос. Хочет ли он?
ьМне все равно, Г в отчаянии вскричал сенатор. Г Будь что будет. Они сыграли со мной грязную шутку. Я им этого не спущу. Сдеру с них кожу живьем. Заставлю...э
Г ~Ну, еще бы~, Г перебил голос, насмехаясь.
ьУбирайся прочь! Г завопил сенатор. Г Убирайся, оставь меня в покое! Неужели даже ночью я не могу побыть один?..э
Г ~Ты и так один~, Г произнес голос из тайника души. Г ~В таком одиночестве, какого не ведал никто на Земле.~

#Председательствующий м-р Леонард. Вы представляете страховую компанию, не так ли, м-р Маркли? Крупную страховую компанию?
М-р Маркли. Совершенно верно.
Председательствующий м-р Леонард. Когда умирает ваш клиент, это стоит вашей компании денег?
М-р Маркли. Ну, можно при желании выразиться и так, хотя вряд ли это наилучший способ...
Председательствующий м-р Леонард. Но вы выплачиваете страховые премии в случае смерти клиента, не так ли?
М-р Маркли. Разумеется.
Председательствующий м-р Леонард. В таком случае я вообще не понимаю, почему вы противитесь продлению жизни. Если смертей станет меньше, вам придется меньше платить.
М-р Маркли. Не спорю, сэр. Но если у клиентов появятся основания думать, что они будут жить практически вечно, они просто перестанут заключать страховые договоры.
Председательствующий м-р Леонард. Ах, вот оно что! Вот, значит, как вы на это смотрите.#
~Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.~

Сенатор проснулся. Он не видел снов, но чувствовал себя так, будто очнулся от кошмара Г или очнулся для предстоящего кошмара, Г и отчаянно попытался вновь уйти в сон, провалиться в нирвану неведения, задернуть штору над безжалостной реальностью бытия, увильнуть от необходимости вспоминать со стыдом, кто он и что он.
Но по комнате шелестели чьи-то шаги, и чей-то голос обратился к нему, и он сел в постели, сразу проснувшись, разбуженный не столько голосом, сколько тоном Г счастливым, почти обожающим.
Г Это замечательно, сэр, Г сказал Отто. Г Вам звонили всю ночь не переставая. Телеграммы и радиограммы все прибывают и прибывают...
Сенатор протер глава пухлыми кулаками.
Г Звонили, Отто? Люди сердятся на меня?
Г Некоторые Г да, сэр. Некоторые ужасно злы, сэр. Но так их не слишком много. А большинство очень рады и хотели выразить вам признательность за великий шаг, который вы сделали. Но я отвечал, что вы устали и я не стану вас будить.
Г Великий шаг? Г удивился сенатор. Г Какой великий шаг?
Г Ну как же, сэр, ваш отказ от продления жизни. Один из звонивших просил передать вам, что это самый выдающийся пример моральной отваги во всей истории человечества. Он еще сказал, что простые люди будут молиться на вас, сэр. Так прямо и сказал. Это звучало очень торжественно, сэр.
Сенатор спустил ноги на пол и почесал себе грудь, сидя на краю кровати.
ьПоразительно, Г подумал он, Г как круто иной раз поворачивается судьба. Вечером Г пария, а поутру Г герой...э
Г Понимаете, сэр, Г продолжал Отто, Г вы теперь сделались одним из нас, простых людей, чей век короток. Никто никогда не решался ни на что подобное.
Г Я был одним из простых людей задолго до этого заявления, Г отвечал сенатор. Г И вовсе я ни на что не решался. Меня вынудили снова стать одним из вас, в сущности, вопреки моей воле.
Однако Отто в своем возбуждении, похоже, ничего не слышал. Он трещал без умолку:
Г Газеты только об этом и пишут, сэр. Самая крупная сенсация за многие годы. Политические комментаторы судачат о ней на все лады. По их мнению, это самый ловкий политический ход с самого сотворения мира. До заявления, считают они, у вас не было никаких шансов на переизбрание в сенат, а сейчас довольно одного вашего слова Г и вас могут выдвинуть в президенты.
Сенатор вздохнул.
Г Отто, Г сказал он, Г дай мне, пожалуйста, штаны. Здесь холодно.
Отто подал ему брюки.
Г В кабинете вас ждет газетчик, сэр. Я выпроводил всех остальных, но этот пролез с черного хода. Вы знаете его, сэр, так что я позволил ему подождать. Это мистер Ли.
Г Я приму его, Г решил сенатор.
Значит, это был ловкий политический ход Г и только? Ну что ж, пожалуй. Но пройдет день-другой, и даже прожженные политиканы, оправившись от изумления, станут дивиться логике человека, в буквальном смысле слова променявшего собственную жизнь на право вновь заседать в сенате.
Разумеется, простонародью это придется по вкусу Г но он-то писал заявление не ради оваций!
Впрочем, если людям так уж хочется считать его благородным и великим, пусть их считают, не повредит...
Сенатор тщательно поправил галстук, застегнул пиджак. И направился в кабинет, где ждал Ли.
Г Вы, вероятно, хотите взять у меня интервью? Г осведомился он. Г О мотивах, побудивших меня выступить с таким заявлением?
Ли отрицательно покачал головой.
Г Нет, сенатор, у меня на уме кое-что другое.
Просто я рассудил, что вам не мешало бы тоже узнать об этом. Помните наш разговор на прошлой неделе? Об исчезновениях? Г Сенатор кивнул. Г Так вот, я разузнал еще кое-что. Тогда вы мне ничего не сказали, однако теперь, может, и скажете. Я проверил, сенатор, и выяснил: исчезают не только старики, но и победители конкурсов здоровья. За последние десять лет более восьмидесяти процентов участников финальных соревнований также исчезли без следа.
Г Ничего не понимаю, Г откликнулся сенатор.
Г Их куда-то увозят, Г продолжал Ли. Г Что-то с ними происходит. Что-то происходит с людьми двух категорий Г с теми, кому продлевали жизнь, и с самыми здоровыми представителями молодого поколения.
Г Минуточку, Г у сенатора перехватило дыхание. Г Минуточку, мистер Ли.
Он наощупь добрался до стола и, опершись на крышку, медленно опустился в кресло.
Г Вам нехорошо, сенатор? Г поинтересовался Ли.
Г Нехорошо? Г промычал сенатор. Г Да, наверное, и в самом деле нехорошо.
Г Они нашли жизненное пространство! Г воскликнул Ли с торжеством. Г Это и есть объяснение, не правда ли? Нашли жизненное пространство и теперь посылают пионеров-освоителей...
Сенатор пожал плечами.
Г Не знаю, Ли. Меня не информировали. Свяжитесь с Межзвездным поиском. Кроме них, ответа никто не знает. А они не скажут.
Ли усмехнулся.
Г Всего доброго, сенатор. Большое спасибо за помощь.
Сенатор тупо смотрел ему вслед.

Жизненное пространство? Да, конечно, вот вам и объяснение.
Они нашли жизненное пространство, и теперь Межзвездный поиск посылает на новооткрытые планеты тщательно подобранные группы пионеров, призванных проложить путь всем остальным. Потребуются годы труда, годы кропотливого планирования, прежде чем можно будет объявить об этом во всеуслышание. Прежде чем предать открытие гласности, Всемирный совет должен подготовиться к прививкам бессмертия в массовом масштабе, должен построить корабли, способные доставить переселенцев к далеким новым мирам. Преждевременное разглашение тайны вызвало бы психологический и экономический хаос. Вот почему они держали новость в секрете Г они не могли поступить иначе.
Шаря глазами по столу, он наткнулся на стопку писем, сдвинутую на угол, и с внезапным чувством вины вспомнил, что намеревался прочесть их.
Обещал Отто, что непременно прочтет, Г и тем не менее забыл.
ьЯ все время забываю, Г упрекнул себя сенатор. Г Забываю прочесть газету, забываю прочесть письма, забываю, что есть люди морально стойкие и неподкупные, а не только беспринципные хитрецы. И все время принимаю желаемое за действительное Г это хуже всего. Мои коллеги по продлению жизни и чемпионы здоровья исчезают. Естественно, что исчезают. Они устремляются к новым мирам, к бессмертию.
А я... я... если бы только меня сподобило держать язык за зубами...э
На столе защебетал телефон, сенатор снял трубку.
Говорит Саттон из Межзвездного поиска, прозвучал сердитый голос.
Г Слушаю, доктор Саттон, Г откликнулся сенатор. Г Искренне рад вашему звонку.
Г Звоню по поводу приглашения, посланного вам на прошлой неделе, Г произнес Саттон.Г В связи с вашим сегодняшним заявлением, которое мы не можем расценить иначе, как несправедливый выпад в наш адрес, мы аннулируем приглашение.
Г Приглашение? Г переспросил сенатор. Г Но ведь я...
Г У меня в голове не укладывается, Г продолжал Саттон, Г какого черта, уже имея приглашение в кармане, вы тем не менее поступили подобным образом.
Г Но, Г промямлил сенатор, Г но, доктор...
Г Всего доброго, сенатор.
Медленно-медленно сенатор опустил трубку на рычаг. Неверной рукой дотянулся до стопки писем.
Оно лежало третьим сверху. Обратный адрес Г Управление Межзвездного поиска. Заказное, доставлено с нарочным. Со штампами ьДело особой важностиэ и ьВскрыть личноэ.
Конверт выскользнул из дрожащих пальцев и спланировал на пол. Сенатор не стал поднимать письмо.
Он знал: теперь уже поздно. Теперь он окончательно не в силах ничего предпринять.

C.D. Simak "Grotto of the Dancing Deer" 1980
Клиффорд Саймак "Грот танцующих оленей"
пер. А. Корженевский

1.

Поднимаясь по крутой тропе, которая вела к пещере, Бойд слышал, как Луи играет на свирели. Собственно говоря, снова приходить сюда никакой необходимости не было: работа закончена, все измерено, нанесено на схемы, сфотографировано, вся доступная информация с места раскопок уже собрана. Это касалось не только рисунков. Археологи обнаружили в пещере обожженные кости животных, угли давно погасшего костра; небольшой запас разноцветной глины, из которой художники изготовляли свои краски; ремесленные поделки; отрубленную кисть человеческой руки (почему ее отрубили и оставили в пещере, где спустя столько тысячелетий она найдена учеными?); лампу из песчаника с выдолбленным углублением, куда вставлялся клок мха и заливался жир: мох служил фитилем и давал художнику немного света... Так сложились обстоятельства, что местечко Гаварни,- возможно, благодаря использованию новейших методов исследования - стало одним из наиболее важных открытий в истории изучения наскальной живописи. Пусть найденное не настолько впечатляет, как, скажем, обнаруженное в Ласко, но оно дает гораздо больше ценнейших сведений.
Да, никакой необходимости приходить сюда снова не было, и все же Бойда не отпускало странное беспокойное чувство, устойчивое ощущение, что он чего-то не заметил в спешке и увлечении, о чем-то забыл. Впрочем, говорил Бойд себе, может быть, все это игра воображения и, увидев пещеру еще раз (если там действительно найдется нечто такое, что вызывало это ощущение, другими словами, если за беспокойством и в самом деле кроются какие-то упущения), он мгновенно поймет, что беспокойство связано с мелочью, что это обманчивое, пустое впечатление, возникшее неизвестно почему, чтобы потерзать его напоследок...
И вот он снова взбирается по крутой тропе с геологическим молотком на поясе и большим фонарем в руке. Взбирается и слушает свирель Луи, который устроился на небольшой каменной террасе, у самого входа в пещеру, на той самой террасе, где он жил, пока продолжалась работа. В любую погоду Луи оставался там, в своей палатке, готовил на переносной плитке и исполнял назначенную самим себе роль сторожа, охраняющего пещеру от непрошенных гостей, хотя таких было немного: несколько любопытных туристов, случайно услышавших о раскопках и протопавших значительное расстояние в сторону от основного маршрута. Жители долины, лежавшей внизу, их совсем не беспокоили - этих людей археологические находки на склоне горы волновали меньше всего на свете.
Бойд знал Луи уже давно. Десять лет назад тот появился на раскопках пещер, которые ученый вел милях в пятидесяти от этих мест, и остался с группой на два сезона.
Луи взяли рабочим, но он оказался способным учеником, и со временем ему стали поручать более ответственные задания. Спустя неделю после начала раскопок в Гаварни, он появился в лагере и сказал:
- Я узнал, что вы здесь. Для меня найдется какая-нибудь работа?
Свернув по тропе за скалу, Бойд увидел, что Луи сидит, скрестив ноги, перед своей потрепанной палаткой и наигрывает на свирели.
Именно наигрывает, потому что музыка у него получалась примитивная, простая. Едва ли это вообще музыка, хотя Бойд признавался себе, что в музыке он совсем не разбирается. Четыре ноты... В самом деле четыре?... Полая кость с удлиненной щелью, куда дуют, и два высверленных отверстия вместо клапанов.
Решив как-то поинтересоваться у Луи, что это за инструмент, Бойд сказал:
- Я никогда не видел ничего похожего.
- Такое в здешних местах не часто увидишь,- ответил Луи.- Разве что в дальних горных деревнях.
Бойд сошел с тропы, пересек поросшую травой террасу и сел рядом с Луи. Тот перестал играть и положил свирель на колени.
- Думал, ты уехал,- сказал Луи. - Остальные-то уже два дня, как отбыли.
- Решил заглянуть сюда в последний раз,- ответил Бойд.
- Не хочется уезжать?
- Пожалуй, да.
Под ними бурыми красками осени стелилась долина. Небольшая речушка блестела на солнце серебряной лентой. Красные крыши домов вдоль реки выделялись яркими пятнами.
- Хорошо здесь,- произнес Бойд.-Снова и снова ловлю себя на том, что пытаюсь представить, как все это выглядело во времена, когда создавались рисунки. Видимо, примерно так же. Горы едва ли изменились. Полей в долине не было - только естественные пастбища. Кое-где деревья, но не очень много. Охота богатая. Хорошие угодья для травоядных... Я даже пробовал представить себе, где люди устраивали стойбища. Думаю, там, где сейчас деревня.
Он оглянулся на Луи. Тот все еще сидел со свирелью на коленях. Уголки губ его чуть сместились вверх, словно он улыбался каким-то своим мыслям. На голове у Луи прочно сидел черный берет. Круглое гладкое лицо, ровный загар. Коротко подстриженные черные волосы, расстегнутый ворот голубой рубашки. Молодой еще человек, сильный, и ни единой морщинки на лице.
- Ты любишь свою работу? - спросил Луи.
- Я ей предан. Так же, как и ты, - сказал Бойд.
- Но это не моя работа.
- Твоя или не твоя, ты хорошо ее выполняешь,- сказал Бойд.- Хочешь пройтись со мной? Бросить последний взгляд?
- У меня кое-какие дела в деревне.
- Ладно. А я, признаться, тоже думал, что ты уже уехал,- переменил тему Бойд, - и очень удивился, услышав твою свирель.
- Скоро уеду,- ответил Луи.- Через день-другой. Причин оставаться в общем-то никаких, но, как и тебе, мне тут нравится. А торопиться некуда - никто меня не ждет. И несколько дней ничего не решают.
- Можешь оставаться, сколько захочешь,- сказал Бойд.- Теперь ты тут единственный хозяин. Через какое-то время, правда, правительство наймет сюда смотрителя, но правительство, как ему и полагается, спешить не будет.
- Наверное, мы больше не увидимся...
- Я на два дня ездил в Ронсесвальес, - продолжил Бойд,- в то самое место, где гасконцы перебили в 778 году арьергард Карла Великого.
- Знаю.
- Мне всегда хотелось там побывать, но вечно не хватало времени. Часовня Карла Великого стоит в развалинах, но мне говорили, что в деревенской церкви все еще служат мессы в память об убитых паладинах. Ну а вернувшись из поездки, я не удержался и решил снова заглянуть в пещеру.
- Я рад,- сказал Луи.- Мне хотелось предложить кое-что, если я еще не надоел...
- Ну что ты, Луи...
- Тогда, может быть, мы пообедаем напоследок вместе? Например, сегодня вечером. Я приготовлю омлет.
Бойд хотел было пригласить Луи пообедать с ним в деревне, но передумал:
- С удовольствием, Луи. Я принесу бутылку хорошего вина.

2.

Направив фонарь на стену пещеры, Бойд наклонился, чтобы получше разглядеть камень. Нет, ему не привиделось. Он оказался прав. Здесь, именно в этом месте, стена действительно была не сплошная. Камень растрескался на несколько кусков, но так, что это было почти незаметно. Обнаружить трещины можно было лишь случайно, и если бы он не смотрел прямо на них, не искал их, проводя лучом света по стене, Бойд тоже ничего бы не нашел. Странно, подумал он, что никто другой не заметил трещин, пока группа работала в пещере.
От волнения он задержал дыхание, чувствуя себя при этом немного глупо, потому что находка в конце концов могла оказаться пустой и никчемной. Может быть, камень просто растрескался от холода и влаги. Хотя нет, конечно, здесь не должно быть таких трещин...
Он отцепил от пояса молоток, переложил фонарь в другую руку и, направив луч света в нужное место, всадил острый конец молотка в одну из трещин. Сталь легко ушла в камень. Бойд слегка потянул рукоятку в сторону, и трещина стала шире. Когда же он нажал посильнее, камень выдвинулся из стены. Бойд положил молоток и фонарь на землю, ухватился за камень обеими руками и вытащил его. Под ним лежали два других, но они вынулись так же легко, как и первый. Бойд убрал еще несколько глыб, потом встал на колени и посветил в открывшийся ему лаз.
Туда вполне мог заползти взрослый человек, но некоторое время Бойд никак не мог решиться. Одному это делать небезопасно. Если что-то случится, если он застрянет, если камни сместятся и его придавит и завалит, некому будет прийти на помощь или, по крайней мере, прийти на помощь вовремя. Луи вернется к своей палатке и будет ждать, но когда Бойд не появится, скорее всего, решит, что это либо наказание за слишком фамильярное приглашение, либо просто проявление невнимания или даже презрения - чего еще ожидать от американца? Он никогда не догадается, что Бойд застрял в пещере.
Однако это - последний шанс. Завтра уже нужно будет ехать в Париж, чтобы успеть на самолет. А здесь такая загадка, которую просто нельзя оставить без внимания. Этот тоннель может привести к чему-то важному, иначе зачем так старательно маскировать вход? Кто и когда это сделал? Наверняка очень давно. В наше время любой, кто нашел вход в пещеру, сразу заметил бы наскальные рисунки, и о находке стало бы известно. Тоннель замаскировал, должно быть, человек, который не понимал важности этих рисунков или считал их делом вполне обычным.
Такую возможность, решил Бойд, упускать нельзя. Нужно лезть. Он закрепил молоток на поясе, подобрал фонарь и пополз в тоннель.
Футов сто или чуть больше тоннель шел прямо. Там едва хватало места для ползущего человека, но кроме этого - никаких сложностей. Затем совершенно неожиданно тоннель кончился. Бойд лежал на животе, направляя луч фонаря вперед, и напряженно вглядывался в гладкую стену, преградившую ему путь.
Очень странно. С какой стати будет кто-нибудь закладывать камнями вход в пустой тоннель. Конечно, Бойд мог пропустить что-то важное, но он полз медленно и все время держал фонарь перед собой, и если бы по дороге обнаружилось нечто необычное, то наверняка бы это заметил.
Потом ему в голову пришла новая мысль, и, чтобы проверить догадку, он начал медленно поворачиваться на спину. И направив луч света вверх, получил ответ на свой вопрос - в потолке тоннеля зияла дыра.
Бойд осторожно сел, затем поднял руки и, ухватившись за выступы камня, подтянулся вверх. Поворачивая фонарь из стороны в сторону, он обнаружил, что дыра ведет не в новый тоннель, а в маленькую, около шести футов в любом направлении, куполообразную камеру. Стены и потолок у камеры были гладкие, словно когда-то, в давнюю геологическую эпоху, когда вздымались и опадали эти горы, навечно застыл в твердеющем расплавленном камне пузырек воздуха.
Проведя лучом света по стенам камеры, Бойд судорожно втянул в себя воздух: все стены были украшены цветными изображениями животных. Прыгающие бизоны. Лошади, бегущие легким галопом. Кувыркающиеся мамонты. А в самом низу по кругу танцевали олени. Они стояли на задних ногах, держась друг за друга передними, и грациозно покачивали из стороны в сторону рогами.
- Боже милостивый! - пробормотал Бойд.
Словно диснеевские мультфильмы каменного века...
Если это действительно каменный век. Может быть, совсем недавно в грот забрался какой-нибудь шутник и разрисовал его стены? Бойд обдумал это предположение и отверг. Насколько он мог судить, никто в долине - и во всей округе, если уж на то пошло, не подозревал о существовании пещеры до тех пор, пока несколько лет назад на нее не наткнулся пастух, который разыскивал заблудившуюся овцу. Маленький вход в пещеру, по всей видимости, уже несколько веков до этого скрывался за густыми зарослями кустарника.
Да и выполнены рисунки были так, что в них чувствовалось что-то доисторическое. Из-за отсутствия перспективы все они выглядели плоско, как и положено выглядеть доисторическим рисункам. Фон тоже отсутствовал: ни линии горизонта, ни деревьев, ни трав или цветов, ни облаков, ни даже намека на небо. Хотя, напомнил себе Бойд, любой человек, хоть немного знакомый с пещерной живописью, мог знать обо всех этих особенностях и старательно их воспроизвести.
Конечно, такие шутливые рисунки совсем не характерны для тех времен, но изображения животных все равно производили впечатление подлинной доисторической живописи. Вот только кто, какой пещерный человек мог нарисовать резвящихся бизонов или кувыркающихся мамонтов? Здесь, в пещере, что они исследовали, наскальные рисунки были абсолютно серьезны (хотя это и не везде так). Консервативная по форме, честная попытка передать животных такими, какими их видел художник. Никакой легкомысленности, даже ни одного отпечатка исцарапанной в краске руки, какие часто встречаются в других пещерах. Людей, работавших здесь, еще не коснулось растлевающее влияние символизма, проникшего в доисторическую живопись, очевидно, гораздо позже.
Так кто же этот шутник, что в одиночку забирался в крохотную потайную пещеру и рисовал своих забавных зверей? Без сомнения, одаренный художник с безупречной техникой исполнения.
Бойд пролез через дыру и присел, согнувшись, на каменной площадке фута два шириной, которая охватывала дыру по кругу. Встать в полный рост было негде. Видимо, большинство рисунков художник сделал лежа на спине и протягивая руку к изогнутому потолку.
Скользнув по площадке лучом фонаря, Бойд заметил что-то на противоположном краю, вернул луч и поводил фонарем взад-вперед, чтобы получше разглядеть предмет - что-то, скорее всего, оставленное художником, когда он закончил работу и покинул грот.
Наклонившись, Бойд пристально вглядывался, пытаясь понять, что это такое. Предмет напоминал лопатку оленя. Рядом лежал кусок камня.
Бойд осторожно продвинулся по площадке. Да, он был прав. Это действительно лопатка оленя. На плоской поверхности остались комочки какого-то вещества. Может быть, краска? Смесь животных жиров с глиной, которую доисторические художники употребляли в качестве краски? Он поднес фонарь ближе. Так и есть: по поверхности кости, служившей палитрой, была размазана краска, рядом лежали нерастертые комочки, заготовленные художником, но так и не использованные. Краска высохла, окаменела, и на поверхности ее остались какие-то следы. Бойд наклонился ближе, почти к самой палитре, и увидел, что это - отпечатки пальцев, некоторые совсем глубокие. Словно подпись того древнего, давно уже умершего художника, который работал здесь, согнувшись в три погибели и подпирая плечами каменные своды так же, как сейчас Бойд. Он протянул было руку, чтобы потрогать палитру, и тут же ее отдернул. Конечно, символично желание коснуться предмета, которого касалась рука художника, творца, но слишком много веков их разделяют.
Он направил свет фонаря на небольшой камень рядом с лопаткой. Лампа. Выдолбленное в куске песчаника углубление для жира и клочка мха, который должен служить фитилем. И жир, и мох давно истлели, исчезли, но на краях углубления все еще сохранялась тонкая пленка сажи.
Закончив работу, художник оставил свои инструменты, оставил даже лампу,- может быть, еще коптящую - с последними остатками жира. Оставил все и в темноте выполз через тоннель. Наверное, ему и не нужен был свет. Он слишком хорошо знал дорогу на ощупь, не один раз, должно быть, забираясь в грот и выбираясь обратно, поскольку рисунки на стенах отняли у него довольно много времени, может быть, несколько дней.
Итак, он все оставил, выбрался из тоннеля, потом закрыл вход камнями, замаскировал его и ушел, спустившись в долину, где его заметили разве что пасущиеся на склонах животные - оторвались от еды, подняли головы, провожая человека взглядом, и снова уткнулись в траву.
Но когда все это произошло? Возможно, после того, говорил себе Бойд, как была украшена рисунками сама пещера. А может, много позже, когда эти рисунки потеряли свое значение для тех, кто здесь жил. Одинокий художник, вернувшийся, чтобы воплотить свои тайные замыслы в укрытом от глаз людских гроте. Пародия на помпезные, исполненные магического значения рисунки в главной пещере? Или протест против их строгого консерватизма? А может быть, это улыбка художника, всплеск жизни, радостный бунт против мрачности и однонаправленности охотничьего колдовства. Бунтарь, доисторический бунтарь. Интеллектуальный бунт? Или просто его взгляд на мир немного отличался от принятого в то время?
Но это все - о доисторическом художнике... А как поступить ему самому? Обнаружив грот, что он должен делать дальше? Конечно же, он не может просто повернуться спиной и уйти, как сделал художник, бросивший здесь палитру и лампу. Без сомнения, это очень важная находка. Новый, неожиданный подход к пониманию разума доисторического человека, новая сторона мыслительных процессов наших предков, о которой никто даже не догадывался...
Оставить все, как есть, завалить пока вход в тоннель, позвонить в Вашингтон, потом в Париж, распаковать багаж и остаться еще на несколько недель, чтобы поработать с находками. Вернуть фотографов и всех остальных членов группы. Работать так работать. Да, сказал Бойд себе, так, видимо, и нужно поступить...
В луче света мелькнул еще один небольшой предмет, лежавший за каменной лампой и не замеченный раньше. Что-то белое...
Пригнув голову, Бойд продвинулся ближе, шаркая ногами по каменной площадке.
За лампой лежал кусок кости, возможно, из ноги небольшого травоядного животного. Бойд протянул руку, подобрал ее и, поняв наконец, что это такое, замер в полнейшем недоумении.
В руке у него оказалась свирель, родная сестра той самой, что Луи постоянно носил в кармане куртки еще в пору, когда они впервые встретились много лет назад. Такая же щель вместо мундштука и два круглых отверстия. Наверное, в тот далекий день, когда художник закончил свои рисунки, он сидел здесь, сгорбившись, при свете мерцающей лампы и негромко играл сам для себя такие же простые мелодии, какие Луи наигрывал каждый вечер после работы.
- Боже милостивый,- произнес Бойд, словно и в самом деле обращаясь к всевышнему,- этого просто не может быть!
Так он и сидел там, замерев в неудобной позе и пытаясь прогнать настойчивые, тяжелые, как удары молота, мысли. Но мысли не уходили. Стоило Бойду отогнать их чуть-чуть в сторону, как они стремительно возвращались и захлестывали его, словно волны...
В конце концов он вырвался из оцепенения, в котором держали его собственные догадки, и принялся за работу, заставляя себя выполнять необходимые действия.
Стянув с плеч штормовку, он осторожно завернул в нее костяную палитру и свирель. Лампу оставил на месте. Затем спустился в узкий тоннель и пополз, старательно защищая сверток от ударов. Оказавшись в пещере, Бойд заложил вход в тоннель, тщательно подгоняя камни друг к другу, потом собрал с пола пещеры несколько горстей земли и размазал ее тонким слоем по камням, чтобы замаскировать вход.
На каменном уступе рядом с пещерой никого не было: Луи ушел по своим делам в деревню и, видимо, еще не вернулся.
Оказавшись в отеле, Бойд первым делом позвонил в Вашингтон. В Париж он решил не звонить.

3.

Осенний ветер гонял по улицам последнюю октябрьскую листву. Над Вашингтоном светило бледное солнце, то и дело скрывавшееся за облаками.
Джон Робертс ждал его на скамейке в парке. Они молча кивнули друг другу, и Бойд сел рядом.
- Ты здорово рисковал,- сказал Робертс.- Если бы таможенники...
- Я не особенно беспокоился на этот счет,- перебил его Бойд.- У меня есть один знакомый в Париже, и он уже долгие годы занимается контрабандой, переправляя в Америку всякие вещи. Специалист в своем деле. И он кое-чем был мне обязан. Что ты узнал?
- Возможно, больше, чем тебе захочется услышать.
- Попробуй.
- Отпечатки пальцев совпадают,-сказал Робертс.
Тебе удалось снять отпечатки с краски оставшейся на палитре?
- Идеальные образцы.
- Через ФБР?
- Да. Это было непросто, но у меня там есть друзья.
- А возраст?
- Тоже не проблема. Самым сложным оказалось убедить того человека, что это совершенно секретно. Он все еще сомневается.
- Но он не будет болтать?
- Я думаю, не будет. Без доказательств никто ему не поверит. Это похоже на сказку.
- Ну?
- Двадцать две тысячи. Плюс - минус триста лет.
- И отпечатки пальцев совпадают? На бутылке и на...
- Я же говорил тебе, что совпадают. Но теперь, будь добр, скажи мне, каким образом человек, который жил двадцать две тысячи лет назад, мог оставить отпечатки пальцев на бутылке, изготовленной в прошлом году?
- Это долгая история,- ответил Бойд. - И я не уверен, что мне следует ее рассказывать. Кстати, где ты держишь палитру?
- В надежном месте,- сказал Робертс. - В очень надежном. Но могу вернуть тебе и палитру и бутылку по первому же требованию.
Бойд поежился.
- Пока не надо. Я не знаю, когда они мне понадобятся. Может быть, никогда.
- Никогда?
- Знаешь, Джон, мне надо все это обдумать.
- Черт, вот ерунда какая! - произнес Робертс.- Получается, никому это не нужно. Никто не осмелится хранить и выставлять эти вещи. Люди из Смитсоновского института к ним и близко не подойдут. Я не спрашивал, и они ничего еще не знают, но я просто уверен. Если не ошибаюсь, есть ведь какие-то законы о тайном вывозе изделий из страны...
- Да, есть,- ответил Бойд.
- А теперь и сам ты от них отказываешься.
- Я этого не говорил. Просто пусть они пока побудут у тебя. Место надежное?
- Вполне. А теперь...
- Я же сказал, это долгая история. Но постараюсь не очень растекаться. Короче, есть один человек... Баск. Он появился у нас в лагере десять лет назад, когда я занимался раскопками в пещерах...
Робертс кивнул.
- Я помню эту экспедицию.
- Так вот, он попросил работу, и я его взял. Он довольно быстро вник в суть дела и почти сразу освоил нужные приемы. Стал ценным помощником. С местными рабочими это часто случается. Они словно чувствуют, где кроется их древняя история. А когда мы начали работу в Гаварни, появился снова, и я, признаться, был рад его видеть. У нас сложились, можно сказать, дружеские отношения. В последний мой вечер перед отъездом он приготовил восхитительный омлет - яйца, помидоры, зеленый перец, лук, сосиски и ветчина домашнего копчения. Я прихватил бутылку вина.
- Ту самую?
- Да, ту самую.
- И что дальше?
- Он играл на свирели. На костяной свирели. Маленькая такая пищалка. И не бог весть какая музыка...
- Там была свирель...
- Это другая. Того же типа, но другая. Они почти одинаковые. Одна лежала у живого человека в кармане, другая - рядом с палитрой в гроте... И в нем самом тоже было что-то необычное. Ничего такого, что бросалось бы в глаза, но тем не менее я постоянно замечал всякие странные мелочи. Раз, потом другой. Порой с большими интервалами... Иногда даже забываешь, что привлекло внимание в первый раз, и трудно связать свои наблюдения. Чаще всего у меня возникало впечатление, что он слишком много знает. Какие-то мелкие подробности, которые вряд ли мог знать человек вроде него. Или что-то такое, чего вообще не может знать никто. В разговоре проскальзывали разные мелочи, а он этого, видимо, даже не замечал... И его глаза... Раньше я не осознавал. Только потом, когда нашел вторую свирель и начал задумываться обо всем остальном... Однако я говорил о глазах. Так вот, выглядит он молодо, этакий никогда не стареющий молодой человек, но глаза у него очень старые...
- Том, ты говорил, что он баск.
- Да, верно.
- Я когда-то слышал, что баски - это, возможно, потомки кроманьонцев...
- Есть такая теория. И я об этом думал.
- Может быть, этот твой друг - настоящий кроманьонец?
- Я тоже начинаю склоняться к этой мысли.
- Но сам подумай: двадцать тысяч лет!
- Да, понимаю,- сказал Бойд.

4.

Свирель Бойд услышал еще у подножия тропы, которая вела к пещере. Неровные, словно обрываемые ветром звуки. Вокруг поднимались на фоне глубокого голубого неба Пиренеи.
Пристроив бутылку вина под мышкой понадежнее, Бойд начал подъем. Внизу лежали красные крыши деревенских домов в окружении увядающих коричневых красок осени, захвативших долину. Сверху все еще доносилась музыка, звуки то взлетали, то опадали, повинуясь порывам игривого ветра.
Луи сидел, скрестив ноги, у своей потрепанной палатки. Увидев Бойда, он положил свирель на колени, но продолжал сидеть. Бойд опустился на траву рядом с ним и вручил Луи бутылку. Тот принялся вытаскивать пробку.
- Я узнал, что ты вернулся,- сказал он. - Как прошла поездка?
- Успешно.
- Значит, теперь ты знаешь,- произнес Луи.
Бойд кивнул.
- Я думаю, ты сам хотел, чтобы я узнал. Почему?
- Годы становятся все длиннее,-ответил Луи,- а ноша тяжелее. Мне одиноко, ведь я один.
- Ты не один.
- Одиноко потому, что никто меня не знает. Ты первый, кто узнал меня по-настоящему.
- Но ведь это ненадолго. Пройдет сколько-то лет, и снова никто не будет о тебе знать.
- Хотя бы на время мне станет легче, -сказал Луи.- Когда ты уйдешь, я снова смогу взвалить на себя эту ношу. И еще...
- Да. Что такое, Луи?
- Ты сказал, что, когда тебя не станет, снова не будет никого, кто обо мне знает. Означает ли это...
- Если ты хочешь узнать, расскажу ли я кому-то еще, то нет, не расскажу. Если ты сам этого не захочешь. Я уже думал о том, что может с тобой случиться, если миру станет о тебе известно.
- У меня есть кое-какие способы защиты. Без них я вряд ли прожил бы так долго.
- Какие способы?
- Всякие. Давай не будем об этом.
- Пожалуй, это, действительно, меня не касается. Извини. Но есть еще один момент... Если ты хотел, чтобы я узнал, зачем такие сложности? Если бы что-нибудь пошло не так, если бы я не нашел грот...
- Сначала я надеялся, что грот не понадобится. Я думал, ты и так догадаешься.
- Я чувствовал, что здесь что-то не так. Однако все это настолько невероятно, даже дико, что я не доверился бы собственным догадкам. Ты же сам знаешь, насколько это невероятно, Луи. И если бы я не нашел этот грот... Это ведь чистая случайность.
- Если бы ты его не нашел, я просто подождал бы еще. Другого раза, другого года или кого-нибудь другого. Какого-то иного способа выдать себя.
- Ты мог бы просто сказать мне.
- Ты имеешь в виду - прямо так?
- Вот именно. Я бы тебе не поверил, конечно. По крайней мере, сразу.
- Как ты не понимаешь? Я не мог сказать тебе прямо. Скрытность уже давно моя вторая натура. Один из способов защиты, о которых я говорил. Я бы не смог заставить себя признаться ни тебе, ни кому другому.
- Но почему ты выбрал меня? Почему ты ждал все эти годы, пока я не появлюсь?
- Я не ждал, Бойд. Были и другие. В разные времена... Ничего из этого не выходило. Ты же понимаешь, я должен был найти человека достаточно сильного, чтобы он мог взглянуть правде в глаза, а не шарахаться от меня с дикими криками. Я знал, что ты выдержишь.
- Тем не менее мне потребовалось какое-то время, чтобы обдумать то, что я узнал, - сказал Бойд.- Я, видимо, уже свыкся с новыми фактами, принял их, но едва-едва. Ты как-нибудь можешь объяснить свое положение, Луи? Почему ты так отличаешься от всех нас?
- Не имею понятия. Даже не догадываюсь. Одно время я думал, что есть другие, подобные мне, искал их. Но никого не нашел. И теперь уже не ищу.
Луи вытащил пробку и передал бутылку Бойду.
- Ты первый,- сказал он твердо.
Бойд поднес бутылку к губам, сделал несколько глотков, потом вручил ее Луи. Глядя, как тот пьет, Бойд невольно задумался: неужели он действительно сидит тут и спокойно разговаривает с человеком, который прожил, оставаясь всегда молодым, двадцать тысяч лет? При мысли о неоспоримости этого факта ему снова стало не по себе, факт оставался фактом. Анализ лопатки и небольшого количества органического вещества, сохранившегося в краске, показал, что их возраст двадцать две тысячи лет. Никаких сомнений в идентичности отпечатков пальцев в краске и на бутылке тоже не было. Еще в Вашингтоне он спросил специалистов, надеясь обнаружить доказательства фальсификации, можно ли воссоздать древнюю краску, которой пользовались доисторические художники, чтобы затем оставить на ней отпечатки пальцев и подбросить в грот. Ему ответили, что это невозможно, потому что любая подделка красителя обязательно обнаружилась бы при анализах. Но ничего такого они не нашли. Красящему веществу исполнилось двадцать две тысячи лет, и ни у кого не было на этот счет никаких сомнений.
- Ладно, кроманьонец,- произнес Бойд, - расскажи, как тебе это удалось. Как может человек оставаться в живых так долго? Ты, разумеется, не стареешь, и тебя не берет никакая болезнь. Но, насколько я понимаю, ты не защищен от насилия или несчастных случаев, а в истории нашего мира масса всяческих бурных событий. Как можно двести веков подряд ускользать от роковых случайностей и человеческой злонамеренности?
- На заре моей жизни,- сказал Луи, - случалось, что я бывал близок к смерти. Довольно долго я просто не понимал, чем отличаюсь от всех прочих. Разумеется, я жил дольше и дольше оставался молодым. Но осознавать это я начал, видимо, только тогда, когда стал замечать, что все те люди, которых я знал раньше, уже умерли, причем умерли давно. Именно тогда я понял, что отличаюсь от остальных. И примерно в то же время на это обратили внимание другие люди. Ко мне начали относиться с подозрением. Кое-кто с ненавистью. Люди решили, что я какой-то злой дух, и в конце концов мне пришлось бежать из своего племени. Я превратился в вечно скрывающегося изгнанника. И вот тогда-то я и начал изучать принципы выживания.
- И что это за принципы?
Не высовываться. Не выделяться. Не привлекать к себе внимания. Ко всему относиться осторожно. Не быть храбрецом. Не рисковать. Оставлять грязную работу другим. Никогда не вызываться добровольцем. Таиться, бежать, скрываться в случае опасности. Отрастить толстую непробиваемую шкуру: тебе должно быть наплевать, что думают другие. Отбросить все благородные помыслы и любую ответственность перед обществом. Никакой преданности племени, народу или стране. Ты живешь один, сам, для себя. Ты всегда наблюдатель и ни в коем случае не участник. Ты все время с краю, никогда - в центре. И ты настолько сосредотачиваешься на себе, что со временем начинаешь верить, будто тебя не в чем обвинить, будто твой образ жизни - единственно разумный, будто ты живешь, как и должен жить человек... Ты ведь не так давно был в Ронсесвальесе?
- Да. Когда я упомянул о поездке туда, ты сказал, что слышал об этих местах.
- Слышал! Черт побери, я был там в тот самый день, 15 августа 778 года. Разумеется, я был наблюдателем, а не участником. Трусливый, никчемный человечек, который тащился за отрядом благородных гасконцев, победивших Карла Великого. Гасконцы! Как же! Это для них слишком красивое имя. Самые обыкновенные баски - вот кто они такие! Сборище негодяев, каких свет не видывал. Баски бывают благородными людьми, но только не эта банда. Вместо того чтобы сразиться с франками лицом к лицу, они спрятались в горах и завалили могучих рыцарей камнями в ущелье. Но их интересовали, конечно, не рыцари, а обоз. Они не собирались воевать или мстить за причиненное зло. Просто хотели ограбить богатый обоз. Хотя им это не пошло на пользу.
- Почему?
- Так уж вышло,- сказал Луи.- Они понимали, что основная часть армии франков вернется, если арьергард не догонит ее в скором времени, а им это совсем не улыбалось. Короче, они поснимали с рыцарей доспехи и дорогую одежду, золотые шпоры, кошельки с деньгами, погрузили все это на телеги и дали деру. Потом, отъехав на несколько миль, забрались далеко в горы и спрятались в глубоком каньоне, где, как им казалось, они будут в безопасности. Даже если бы их нашли, у них там получилось нечто вроде форта. Полумилей ниже того места, где они устроили лагерь, каньон сужался, резко забирая в сторону. Там произошел мощный обвал, и образовалась настоящая баррикада, ее могла бы горстка людей удерживать против целой армии. К тому времени я уже был далеко. Я чувствовал, что вот-вот произойдет что-то скверное. Это еще одна из сторон искусства выживания. У тебя развивается какое-то особое чувство, и ты способен заранее предсказывать неприятности. О том, что случилось в ущелье, я узнал гораздо позже.
Луи поднес бутылку к губам и сделал еще глоток, потом передал ее Бойду.
- Не томи,- сказал тот.- Что было дальше?
- Ночью,- продолжил Луи,- разразилась буря. Одна из тех внезапных свирепых бурь, что случаются в здешних местах летом. А тогда начался еще и жуткий ливень. Мои храбрые гасконцы погибли все до одного. Вот и плата за храбрость.
Бойд сделал глоток, опустил бутылку и прижал ее рукой к груди.
- Ты знаешь вещи,- сказал он,-которых не знает никто. Может быть, никто никогда и не задумывался о том, что случилось с гасконцами, которые разбили нос Карлу Великому... Видимо, тебе известно множество ответов на другие загадки. Боже, это как живая история. Ты ведь, наверное, не всегда жил здесь?
- Временами я отправлялся странствовать. Не сиделось на месте, многое хотелось увидеть. И, кроме того, я просто должен был кочевать: если я оставался в каком-то одном месте надолго, люди начинали замечать, что я не старею.
- Ты пережил Черную Чуму,- произнес Бойд.- Видел римские легионы. Сам слышал рассказы о завоеваниях Аттилы. Следил за крестовыми походами. Ходил по улицам древних Афин...
- Афины мне почему-то никогда не нравились,- сказал Луи,- зато я прожил какое-то время в Спарте. И Спарта, я тебе скажу, действительно того стоила.
- Насколько я понимаю, ты образованный человек... Где ты учился?
- Однажды в Париже, в четырнадцатом веке. Потом в Оксфорде. После этого - в других местах. Под разными именами. Так что, если кто попытается проследить мою жизнь по университетам, которые я посещал, ничего не выйдет.
- Ты мог бы написать книгу,- сказал Бойд,- и она побила бы все рекорды по числу проданных экземпляров. Ты стал бы миллионером. Одна книга - и ты миллионер!
- Я не могу позволить себе стать миллионером, потому что не могу быть на виду, а миллионеры слишком заметны. Кроме того, я не стеснен в средствах. И никогда не был стеснен. Для человека с моей биографией всегда найдутся только ему известные клады, и у меня есть несколько собственных тайников. Так что я вполне обеспечен.
"Конечно же, Луи прав,- подумал Бойд. - Он не может стать миллионером. Не может написать книгу. Ни в коем случае он не может позволить себе стать известным или хоть каким-то образом заметным. В любой ситуации он должен оставаться совершенно неприметным, безликим. Принципы выживания, говорил он. И это органическая их часть, хотя далеко на все. Луи упоминал искусство предвидеть неприятности, способность предчувствовать. Кроме того, нужны и мудрость, и смекалка, и определенная доля цинизма, которая приобретается человеком с годами, и опыт, и умение разбираться в характерах, и знание внутренних побуждений человека, и понимание власти - любой власти. экономической, политической, религиозной... Да полно, человек ли он? Или двадцать тысячелетий превратили его в какое-то высшее существо? Может быть, он уже сделал тот шаг, что вынес его за пределы человечества, в ряды существ, которые придут нынешнему человеку на смену?"
- Еще один вопрос,- сказал Бойд. - Как появились эти "диснеевские" рисунки?
- Они были выполнены позже других,-ответил Луи.- Но кое-какие из ранних рисунков в пещере тоже сделал я. Например, медведь, который ловит рыбу,- мой. Я давно знал о гроте. Нашел его когда-то случайно, но никому не говорил. Так, безо всяких причин. Просто люди иногда оставляют для себя такую вот ерунду, чтобы казаться самим себе позначительнее. Я, мол, знаю что-то такое, чего ты не знаешь... Глупая забава... Но позже я вернулся, чтобы расписать грот. Рисунки в пещере были такие серьезные, строгие... Столько в них вкладывалось этого глупого колдовства. А мне казалось, что живопись должна дышать радостью. Когда племя ушло из этих мест, я вернулся и расписал грот просто для собственного удовольствия. Как тебе, кстати, эти рисунки, Бойд?
- Отличные рисунки. Настоящее искусство,- ответил Бойд.
- Я боялся, что ты не найдешь грот, а помочь тебе никак не мог. Однако я знал, что ты заметил трещины в стене, потому что наблюдал за тобой, когда ты смотрел в ту сторону. Я надеялся, что ты вспомнишь об этом. И рассчитывал, что ты найдешь отпечатки пальцев и свирель. Все это, конечно, просто удачное совпадение. Я ничего не планировал, когда оставил в гроте свои вещи. Свирель, конечно выдавала меня сразу, и я надеялся, что ты по крайней мере, заинтересуешься. Хотя здесь, у костра, ты ни словом не обмолвился о находке, и я решил, что шанс упущен. Но когда ты припрятал и унес с собой бутылку, я понял, что мой план сработал... А теперь самый главный вопрос. Ты собираешься оповестить мир о рисунках в гроте?
- Не знаю. Мне нужно будет подумать. А как бы тебе хотелось?
- Я, пожалуй, предпочел бы, чтобы ты этого не делал.
- Ладно, не буду,- сказал Бойд.- По крайней, мере, какое-то время. Что-нибудь еще я могу для тебя сделать? Тебе что-нибудь нужно?
- Ты сделал самое для меня главное, - сказал Луи.- Ты узнал, кто я. Или что я. Сам не понимаю, почему, но это для меня очень важно. Видимо тревожит полная безвестность. Когда ты умрешь,- а это, я надеюсь, случится еще не скоро, - на свете снова не будет никого, кто знает. Но память, что один человек знал и, более того, понимал, поможет мне продержаться века... Подожди минуточку, у меня кое-что для тебя есть...
Он поднялся, забрался в палатку, потом вернулся и вручил Бойду листок бумаги. Своего рода топографический план.
- Я тут поставил крестик,- сказал Луи. - Чтобы пометить место.
- Какое место?
- Место неподалеку от Ронсесвальеса, где ты найдешь сокровища Карла Великого. Телеги с награбленным добром смыло потоками воды и пронесло вдоль каньона. Но они застряли на повороте, у той каменной баррикады, о которой я говорил. Ты там их и найдешь, очевидно, под толстым слоем галечника и нанесенного мусора.
Бойд оторвал взгляд от карты и вопросительно взглянул на Луи.
- Дело стоящее,- сказал Луи.- Кроме того, это еще одно доказательство в пользу моего рассказа.
- Я поверил тебе, и мне не нужно больше доказательств.
- Все равно. Это не помешает. А теперь пора уходить.
- Как "пора уходить"? Нам еще очень о многом нужно поговорить.
- Может быть, позже,- сказал Луи. - Время от времени мы будем встречаться. Я об этом позабочусь. Но сейчас пора уходить.
Он двинулся по тропе вниз, а Бойд остался сидеть, провожая его взглядом.
Сделав несколько шагов, Луи обернулся.
- Мне постоянно кажется, что пора уходить,- произнес он, как будто поясняя.
Бойд встал, но, не трогаясь с места, продолжал смотреть вслед удаляющейся фигуре. Ощущение глубочайшего одиночества вызывал у него уже один вид этого человека. И вправду, самого одинокого человека на всей Земле.

Клиффорд Саймак "Ван Гог космоса"
пер. Светлана Васильева

(~ ~) - italic

Планета была столь незначительной и находилась в такой космической глуши, что не имела названия, а только кодовое обозначение и номер, которые определяли ее местонахождение. У деревни же название было, но ни один человек при всем старании не мог произнести его правильно.
Перелет с Земли на эту планету стоил немалых денег. Вернее, не перелет, а обычное ~полтирование~. Однако, чтобы получить информацию, необходимую для уточнения координат этого ~полтирования~, следовало изрядно раскошелиться: та планета находилась настолько далеко от Земли, что-компьютеру нужно было произвести расчеты по высшему разряду - с точностью до одной десятимиллионной. В противном случае вы могли материализоваться эдак в миллионе миль от пункта назначения, в неизведанных глубинах космоса; или же, если вы все-таки оказывались неподалеку от намеченной планеты, материализация могла произойти в тысяче миль над ее поверхностью, либо, что еще хуже, под поверхностью, на глубине в двести - триста миль. И то, и другое было, естественно, крайне неудобно, а вернее, неизбежно приводило к гибели.
Ни у кого во всей Вселенной, за исключением Энсона Лэтропа, не возникало желания посетить эту планету. А Лэтроп должен был побывать на ней, потому что именно там ушел из жизни Рибен Клэй.
Итак, он отвалил солидную пачку купюр за то, чтобы ему помогли постичь нравы и обычаи аборигенов и обучили их языку, и еще кучу денег за вычисление параметров своего ~полтирования~ на эту планету и обратного - для возвращения на Землю.
На той планете он появился около полудня, но материализовался не в самой деревне - для этого было недостаточно даже расчета с точностью до одной десятимиллионной,- а, как выяснил позже, не более чем в двадцати милях от нее и футах в двенадцати над поверхностью планеты.
Он поднялся на ноги, стряхнул с одежды пыль и мысленно поблагодарил свой рюкзак, который уберег его от ушибов при падении.
Планета, во всяком случае, тот участок ее поверхности, который представился его взору, выглядела довольно-таки уныло. Стоял пасмурный день, и окружавший Лэтропа ландшафт был настолько бесцветным, что трудно было различить границу между линией горизонта и небом. Вокруг него простиралась равнина без единого дерева или холма, только кое-где виднелись чахлые заросли какого-то кустарника.
Он упал неподалеку от тропинки и решил, что ему повезло, поскольку из той информации, которой его напичкали на Земле, следовало, что на этой планете не было никаких дорог, да и протоптанные дорожки попадались весьма редко.
Он подтянул ремни рюкзака, покрепче укрепил его и зашагал по этой тропинке. Пройдя около мили, он увидел изъеденный непогодой столб с указательным знаком, и хотя Лэтроп не был до конца уверен, что разобрался в нацарапанных на дощечке символах, из надписи следовало, что он идет не в ту сторону. И он повернул назад, надеясь, что правильно понял текст на дорожном знаке.
Уже смеркалось, когда он добрался до деревни. Он шел в полном одиночестве много миль, не встретив ни души, если не считать какого-то странного, свирепого на вид животного, которое поднялось на задние лапы и издало резкий свистящий звук.
Да и в самой деревне он увидел немногим больше.
Как Лэтроп и представлял, эта деревня более всего напоминала обиталище стаи степных собак - такие поселения этих животных встречаются на его родной планете, Земле, в западной части Северной Америки.
На окраине деревни он заметил участки возделанной почвы, на которых росли какие-то незнакомые ему растения; на некоторых делянках в сгущавшихся сумерках копошились маленькие, похожие на гномов фигурки. Когда он окликнул их, они лишь взглянули на него и снова принялись за работу.
Он пошел по единственной в деревне улице, пытаясь угадать, почему перед лазом в каждую нору возвышались холмики земли, извлеченной в процессе рытья. Все эти холмики выглядели почти одинаково, да и лазы в норы практически ничем не отличались друг от друга.
То там, то здесь перед норами играли крошечные гномики, и Лэтроп предположил, что это дети; а когда он приблизился к ним, они быстро юркнули в темные лазы и больше не показывались.
Он прошел всю улицу до конца и остановился, увидев перед собой холм повыше, на котором стояло нечто вроде грубого обелиска, похожего на обрубок копья, точно указующий перст, нацеленный в небо.
Это его несколько удивило, ибо в полученной им на Земле информации не упоминались ни памятники, ни какие бы то ни было культовые сооружения. Однако он сообразил, что в сведениях о такой планете наверняка имеются пробелы: не так уж много известно о ней и ее коренных жителях.
Но почему не допустить, что у этих гномов есть своя религия? На других планетах то и дело прослеживались задатки верований. В ряде случаев они возникали на самой планете, а иногда это были пережитки культов, привнесенных извне - с Земли или с каких-нибудь планет других солнечных систем, где в незапамятные времена процветали могущественные религии.
Он повернулся и зашагал по улице назад. Посреди деревни он остановился. Никто не вышел ему навстречу; он сел на тропу и стал ждать. Вытащил из рюкзака пакет с завтраком, поел, напился воды из термоса, который прихватил с Земли, и задумался над тем, почему Рибен Клэй решил провести последние дни своей жизни в таком унылом месте.
Этот вопрос возник у него не потому, что в этой планете он усмотрел какое то несоответствие с личностью Клэя. Напротив. Все здесь выглядело предельно скромно, а Клэй был человек скромный, замкнутый; когда-то его даже прозвали ьВан Гогом Космосаэ. Погруженный в себя, он жил своей внутренней жизнью, а не жизнью Вселенной. Он не искал ни славы, ни оваций, хотя мог претендовать и на то, и на другое. Порой даже казалось, что он бежит от них. Всю свою жизнь он производил впечатление человека, который пытается от всех скрыться. Человека, который от чего-то убегает или, наоборот, за чем-то гонится, человека ищущего, которому никак не удается завладеть тем, что он пытается найти. Лэтроп покачал головой: трудно определить, кем на самом деле был Клэй - охотником или преследуемой добычей. Если добычей, то чего он боялся, от чего бежал? А если охотником, то за кем он гнался, что искал?
Лэтроп услышал какое-то тихое шарканье и, повернув голову, увидел, что по тропе к нему идет одно из гномоподобных существ. Он понял, что это старик. Поседевший волосяной покров на его теле казался серым, а когда он подошел поближе, Лэтроп разглядел и другие признаки старости: слезящиеся глаза, морщинистую кожу, поникшие кустики бровей, скрюченные пальцы рук.
Существо остановилось перед Лэтропом, заговорило, и тот понял его.
- Да будут зорки ваши глаза, сэр. (Не сэр, конечно, а слово, самое близкое по смыслу.)
- Да будет острым ваш слух,- отозвался Лэтроп.
- Крепкого вам сна.
- Приятного вам аппетита,- продолжил Лэтроп.
Когда наконец все традиционные добрые пожелания были исчерпаны, гном внимательно оглядел Лэтропа и произнес:
- Вы похожи на того, другого.
- На Клэя,- уточнил Лэтроп.
- Только вы моложе,- сказал гном.
- Моложе,- согласился Лэтроп.- Но не намного.
- Верно,- вежливо согласился гном, словно желал доставить этим удовольствие собеседнику.
- И вы не больной.
- Да, я здоров,- сказал Лэтроп.
- Клэй был больной, Клэй...(Не "умер". Слово скорей переводилось как "прекратился" или "иссяк", но смысл его был ясен.)
- Я знаю. Я пришел, чтобы поговорить о нем.
- Он жил с нами,- произнес гном.- Мы были рядом с ним, когда он... (умер?).
А давно ли это произошло? Как спросить: "Давно ли?"? Лэтроп вдруг смешался, осознав, что в языке этих гномов не было слов, подходивших по смыслу для обозначения продолжительности отрезка времени.
Глаголы в нем, конечно, употреблялись в настоящем, прошедшем и будущем времени, но не было ни одного слова для измерения протяженности времени или пространства.
- Вы...
(Не было слов, означавших: "похоронить" и "могила".)
- Вы закопали его в землю? - спросил Лэтроп.
Он почувствовал, что этот вопрос привел гнома в ужас.
- Мы... его.
Съели его? - мучительно соображал Лэтроп. На Земле, да и на некоторых других планетах жили в древности племена, которые поедали своих усопших, воздавая таким способом покойникам высшую почесть.
Но это не было слово "съели".
Тогда что же они сделали с Клэем? Сожгли? Повесили? Куда-то забросили?
Нет. Ни то, ни другое, ни третье.
- Мы... Клэя,- настойчиво повторил гном.-Он так хотел. Мы любили его. Мы не могли сделать для него меньше, чем он просил.
Лэтроп с благодарностью поклонился.
- Этим вы оказали честь и мне тоже
Гном вроде бы несколько успокоился.
- Клэй был безвредным, - произнес он.
"Безвредный" - не совсем точный перевод. Быть может, "мягкий". Не "жестокий". Да еще "слегка чокнутый". Естественно, что из-за психологической несовместимости, недопонимания любой пришелец не может не показаться аборигенам "слегка чокнутым".
Словно прочтя его мысли, гном проговорил:
- Мы не понимали его. У него были какие-то вещи, и он называл их "кистикраски". Он делал ими полоски.
Полоски?
~Кистикраски~? Ну, конечно же, кисти и краски. Полоски? И это понятно - ведь местные жители видели все в одном цвете. Для них живопись Клэя, вероятно, была лишь совокупностью "полосок".
- Он их делал здесь, у вас?
- Да. Здесь.
- Интересно! А можно мне взглянуть на эти полоски?
- Можно,- сказал гном.- Пойдемте со мной, и вы их увидите.
Они перешли улицу и приблизились к лазу в одну из нор. Согнувшись, Лэтроп стал спускаться вслед за гномом по узкому туннелю. Когда они прошли футов десять-двенадцать, туннель расширился, и они очутились в комнате - некоем подобии вырытой в земле пещеры.
В пещере было относительно светло. Но свет был довольно слабый. Его испускали небольшие кучки какого-то вещества в глиняных мисках грубой работы, стоявших на земляном полу.
Это гнилушки,- подумал Лэтроп.-Фосфоресцирующее гнилое дерево.
- Вот,- сказал гном.
Картина была прислонена к одной из стен комнаты-пещеры, чужеродное яркое пятно в этом странном месте. Обычную картину при слабом свете, испускаемом гнилушками, рассмотреть было бы трудновато, но мазки, оставленные на холсте кистью, казалось, светились сами по себе, и создавалось впечатление, будто этот граненый прямоугольник - окно в какой-то иной мир, находящийся вне сумрака едва освещенной гнилушками пещеры.
Когда Лэтроп вгляделся в вертикально стоящее полотно, ему почудилось, что свечение красок усилилось, картина постепенно как бы прояснилась и стала видна незаконченность мазков. ьДа это же не свечение,- подумал Лэтроп,- это ~сияние~э.
Тут было все - высокое мастерство живописца, искусное сочетание сдержанности и недосказанности, деликатная манера письма и пронзительная яркость световой гаммы. И что-то еще - ощущение радости, но не торжествующей, а тихой.
- Он не закончил эту работу,- произнес Лэтроп.- Ему не хватило... (Не было слова, чтобы перевести слово ~время~.) Он (иссяк?), не успев ее закончить.
- Иссякли его кисти-краски. Он сидел тут и смотрел на свои полоски.
Так вот в чем причина! Вот почему картина не закончена. У Клэя не осталось красок, а где и как мог он пополнить свой запас? Да и времени на поиски, наверное, уже не было.
Рибен Клэй сидел в этой пещере и смотрел на свое последнее творение, зная, что больше ничего не напишет, и понимая, что нет никакой надежды закончить это великолепное полотно. Впрочем, сам Клэй скорее всего не считал эту картину великолепной. Для него создаваемые им живописные полотна всегда были лишь способом самовыражения. С их помощью он выплескивал наружу то, что таилось в глубине его души и ждало воплощения в произведении искусства, которое увидит Вселенная,- так Клэй общался со своими братьями по духу.
- Отдохните, - сказал гном. - Вы устали.
- Спасибо.
Лэтроп сел напротив картины на плотно утрамбованный земляной пол, прислонившись спиной к стене.
- Вы его знали? - спросил гном.
Лэтроп отрицательно покачал головой.
- Но вы пришли сюда, чтобы с ним повидаться.
- Я искал того, кто бы мне о нем рассказал.
Каким образом можно объяснить этому гномику, что именно так заинтересовало его в личности Клэя? Почему с таким упорством он шел по его следу, когда вся Вселенная уже предала его забвению? Как можно растолковать это таким вот аборигенам, видевшим все в одном цвете и наверняка не имевшим никакого представления о том, что такое живопись. Разве им объяснишь, каким великим художником был Клэй? Разве расскажешь о совершенстве техники его письма, удивительном чувстве света, почти сверхъестественной способности к проникновению в суть окружавшего его предметного мира? О способности к познанию истины и воплощению ее в своих живописных произведениях, причем не какого-нибудь одного ее аспекта, а истины во всех ее ипостасях, в присущей ей световой гамме? О способности передать смысл и настроение изображаемого с такой точностью, что достаточно было взглянуть на его творение, чтобы вмиг все понять.
ьБыть может, поэтому-то я и искал его, - подумал Лэтроп.- Быть может, поэтому я истратил двадцать земных лет и огромное количество денег, чтобы побольше узнать о нем. Монография, которую я когда-нибудь напишу, будет лишь слабой попыткой осмыслить цель моих поисков, логическим обоснованием моего труда. Но главные усилия я вложил в поиски истины. Да, это окончательный ответ - я пытался познать ту истину, которая открылась ему, которую он отобразил в своих творениях. Потому что некогда я тоже к этому стремилсяэ.
- Колдовство,- сказал гном, глядя на картину.
- В некоторой степени,- кивнул Лэтроп.
Возможно, именно поэтому они так тепло отнеслись к Клэю, надеясь, что его умение колдовать в какой-то мере распространится и на них, принесет удачу. Но скорей всего они приняли его настороженно, ибо Клэй не был тем простодушным, духовно однозначным человеком, которого могли бы безоглядно полюбить такие примитивные существа.
Вероятно, со временем они стали относиться к нему как к своему соплеменнику, быть может, и не помышляя взимать с него за жилье и пищу. Не исключено, что он немного работал с ними в поле и занимался каким-нибудь несложным ремеслом. Но, в сущности, Клэй был здесь лишь гостем, ибо ни один инопланетянин не сумел бы приспособиться к такой отсталой экономике и культуре.
Они оказали ему помощь в последние дни его жизни, ухаживали за ним, умирающим, а когда он скончался, из уважения к нему воздали его телу какие-то особые почести.
Что же означало то слово? Лэтроп не мог его припомнить. Обучение, которое он прошел на Земле, оставляло желать лучшего: скудный словарный запас, нехватка информации, то и дело ставившие его в тупик на этой планете.
До него вдруг дошло, что гном ждет, чтобы он объяснил ему суть этого колдовства, причем объяснил лучше, чем сам Клэй. А может, Клэй и не пытался им что либо объяснить, ибо вполне вероятно, что они его ни о чем не спрашивали.
А гном все ждал, надеясь, что Лэтроп растолкует ему особенности этого колдовства. Ждал молча, ибо не осмеливался спросить его напрямую. Ведь не принято выспрашивать инопланетян, как именно они колдуют.
- Это...(в его бедном словарном запасе не было слова, означавшего "картина".)... это место, которое видел Клэй. Он захотел рассказать о нем вам и мне с помощью своих полосок... Ему хотелось, чтобы мы тоже это увидели.
- Колдовство, - повторил гном.
Лэтроп отказался от дальнейших объяснений. Это было бесполезно. Ведь для такого аборигена творчество Клэя не более чем колдовство. Пусть уж для него оно останется колдовством. Колдовством, да и только.
На этой картине Клэй изобразил долину, по которой в тени стройных, строгих деревьев протекал ручей. Все было залито каким-то необычным светом, но не солнечным - тот лился на долину сверху. И нигде ни одного живого существа, что было характерно для творений Клэя, ибо, как пейзажист, он не писал ни людей, ни каких-либо иных живых существ.
"Счастливый уголок", - подумал Лэтроп, - но в этом счастье чувствуется какая-то торжественность, даже суровость. Словно это место создано для того, чтобы бегать и смеяться, но бегать не слишком быстро, а смеяться вполголоса. Этот пейзаж вызывал какое-то безотчетное благоговение.
- Клэй повидал много мест,- сказал Лэтроп гному.- И показал их на...(опять нет слов, чтобы сказать на языке аборигена "холст", "доска" или "полотно".)... вот на таких полях. Он побывал на множестве разных планет и постарался своими полосками показать на этих полях их...(нет слова "настроение")... как они выглядят.
И снова гном произнес:
- Колдовство. Клэй был могущественным колдуном.
Он прошел к дальней стене комнаты и поворошил в примитивной глиняной печи торфяные брикеты.
- Вы голодный, - сказал гном.
- Я недавно поел.
- Вы должны поесть и с нами. Сейчас придут остальные. Уже слишком темно для работы в поле.
- Хорошо, я поем с вами, - согласился Лэтроп, ибо ему следовало разделить с ними трапезу. Чтобы его миссия увенчалась успехом, он должен сблизиться с ними. Быть может, не настолько, как Клэй, но по крайней мере стать для них менее чужим, чем сейчас. Как бы ни была отвратительна их пища, он обязан отведать ее вместе с ними.
Но может статься, их еда не так уж противна на вкус. Наверняка они питаются кореньями и овощами, ведь у них есть огороды. А возможно, и маринованными или подсоленными насекомыми да еще каким-нибудь возбуждающим, как алкоголь, варевом, которое он доложен есть (или пить) с некоторой осторожностью.
Так что, хочет он того или нет, он должен делить с ними трапезу и ночлег и относиться к ним столь же дружелюбно и деликатно, как Клэй.
Ведь они могут многое поведать ему, рассказать то, о чем узнать он и не надеялся: как прожил Рибен Клэй свои последние дни. А вдруг ему вдобавок удастся получить и ключ к разгадке тех потерянных лет, которые Клэй провел неведомо где, исчезнув из его поля зрения?
Расслабившись, Лэтроп сидел напротив картины и вспоминал, как след Клэя оборвался на самом краю Галактики в немногих световых годах от планетки, на которую он сам только что явился. Год за годом он шел по его следу от звезды к звезде, собирая о нем сведения, беседуя с теми, кого тот встречал на своем пути, пытаясь выяснить, где находятся его живописные полотна. И вдруг этот след оборвался. Клэй покинул некую определенную планету, и никто не знал, куда он оттуда направился. Лэтроп потратил немало времени, чтобы обнаружить хоть намек на то, где мог находиться Клэй и уже готов был отказаться от дальнейших поисков, как вдруг узнал, что Клэй объявился на этой планете и вскоре умер. Но из полученной им информации Лэтроп вычленил веские доказательства того, что Клэй прибыл свода вовсе не с той планеты, где оборвался его след, а провел несколько лет в каком-то другом месте. Так что в его жизнеописании, которому посвятил себя Лэтроп, все еще оставался пробел - пробел из потерянных лет, а сколько их было, этих лет, определить он не мог.
Кто знает, а вдруг именно здесь ему удастся найти ключ к разгадке того, где провел Клэй эти годы. Однако,- подумал Лэтроп,- это будет лишь конец нити, которая, возможно, приблизит меня к разгадке. Но не более. На точные сведения рассчитывать не приходится, ибо эти крошечные существа не имеют представления о том, что такое время и пространство.
Скорей всего разгадка тайны кроется в живописном полотне, которое он обнаружил в этой пещере. Вполне вероятно, что на нем изображен уголок никому не ведомой планеты, которую посетил Клэй перед тем, как отправиться сюда умирать. ьНо если это так, плохи дела - ведь можно потратить три жизни, а то и больше, прочесывая планету за планетой в тщетной надежде найти и узнать место, которое Клэй изобразил на этом холстеэ.
Лэтроп наблюдал, как гном бесшумно возится у плиты; единственным звуком, который улавливал его слух, было завывание ветра в трубе и у входа в туннель, что привел их в эту пещеру. Ветер, торфянистая, поросшая какой-то невысокой травой равнина да скученные в деревушки землянки - вот и все, что здесь есть, на самом краю Галактики, на ободе огромного колеса из множества солнц. ьА что, собственно, мы знаем,- подумал Лэтроп,-об этом шарике материи, точно заброшенном в глубины космоса могучей рукой какого-то неведомого игрока в гольф? Мы не знаем, когда он зародился, для чего существует и когда перестанет существовать. Мы подобны слепцам, которые ищут во мраке нечто реальное, осязаемое, и то немногое, что нам удается обнаружить, мы познаем не лучше, чем слепой вещи в своей комнате, определяя свойства предметов на ощупь. Ибо, по сути дела, мы так же слепы, как он,- мы все, все наделенные разумом существа, населяющие планеты Галактики. И вопреки своей вводящей в заблуждение слепоте мы предельно самонадеянны, ибо, прежде чем пытаться проникнуть в тайны Галактики, нам следует познать самих себя.
Гном принялся за приготовление еды, и от его стряпни в пещере распространился приятный запах. Почти земной. Быть может, это блюдо окажется не таким уж противным на вкус, чего поначалу боялся Лэтроп.
- Вы такой, как Клэй? - спросил Клэй.
- Хотел бы быть таким же - он мне очень нравился.
- Нет, нет, вы меня не поняли. Вы делаете то же самое, что и он? Такие же полоски?
Лэтроп отрицательно покачал головой.
- Сейчас я ничего не делаю. Я... (как сказать на их языке, что ушел от дел?)... я закончил свою работу и теперь играю в одну игру. (Он сказал "играю" и "игру", за неимением в языке этих аборигенов других слов).
- Играете?
- Я больше не работаю. Делаю, что хочу. Вот сейчас мне хочется узнать, как жил Клэй, и я... (нет слова "писать")... я рассказываю о его жизни полосками, но не такими, какие делал он. Совсем, совсем другими.
Садясь на пол, Лэтроп поставил рядом свой рюкзак. Теперь он поднял его на колени, открыл и вынул из него блокнот и карандаш.
- Я делаю вот такие полоски,- сказал он.
Гном подошел к нему и стал рядом.
Лэтроп написал на листке блокнота: ~"Я был ученым-футурологом. С помощью логики на основе фактического материала я пытался заглянуть в будущее человечества. Я искал истину"~.
- Вот такие полоски,- произнес он.- Я их сделал очень много, чтобы рассказать о жизни Клэя.
- Колдовство,- снова произнес гном.
В этом блокноте было записано все, что Лэтроп узнал о Клэе. Все, кроме того, где и как он провел эти таинственные потерянные годы. Страницы, заполненные информацией, которую нужно было систематизировать и облечь в форму связного повествования. Заметки, рассказывающие о странной жизни странного человека, который путешествовал в космосе от звезды к звезде, изображая на своих полотнах уголки самых разных планет и разбрасывая эти пейзажи по всей Галактике. Человека, скитавшегося словно бы в поисках чего-то иного, чем виды, которые возникали перед его взором на этих планетах, чего-то нового, что он мечтал написать. Точно его пейзажи были всего лишь данью преходящему капризу, не более чем причудой и удобным способом заработать деньги на пропитание и для того, чтобы оплатить очередное ~полтирование~. На эти деньги он посещал по желанию любые солнечные системы. Он никогда не оставлял себе свои картины, продавая их все до единой, а иногда просто бросал их, перемешаясь на другую планету.
Но вовсе не потому, что его пейзажи были плохи. Они были изумительны. Они с почетом экспонировались в картинных галереях (или помещениях сходного назначения) на многих планетах.
Клэй нигде не задерживался. Он всегда спешил. Словно какая-то определенная цель, некий замысел гнали его от одной звезды к другой.
И его метание от планеты к планете, его погоня за чем-то неведомым в результате привели к тому, что он кончил свои дни в этой пещере, годившейся лишь на то, чтобы укрыться в ней от ветра и дождя.
- А для чего? - спросил гном.- Для чего нужно делать полоски о жизни Клэя?
- Для чего? - переспросил Лэтроп.- Для чего это нужно? (И мысленно добавил: "Сам не знаю!")
Но ответ на то, почему Клэй так стремительно перемещался с планеты на планету и почему он, Лэтроп, мчался по его следам, возможно, где-то совсем близко, стоит только протянуть руку. Наконец после долгих поисков он, возможно, получит ответ именно здесь.
"Для чего вы делаете эти полоски?"
А что на это ответить?
Что ответил на такой вопрос сам Клэй? Они же наверняка и его спрашивали об этом. Не о том, как он их делает, ибо, если речь идет о колдовстве, подобный вопрос задавать не положено. Но ~для чего~ - об этом спросить можно. Не о таинстве самого колдовства, а о цели, которую преследует своими действиями колдун.
- Для того, чтобы мы узнали,- произнес Лэтроп, подбирая слова,- чтобы все мы - и вы, и я, и жители других планет узнали, каким существом (человеком?) был Клэй.
- Он был... (добрый?). Он был нам близок. Мы любили его. Это все, что нам нужно знать о нем.
- Все, что нужно знать вам,- возразил Лэтроп.- Но этого недостаточно для других.
Хотя, вероятно, не многие прочтут его монографию, когда она будет написана. Жалкая горстка мыслящих существ потратит на это время, если вообще пожелает ее читать.
"Теперь наконец я понял то,- подумал Лэтроп,- что знал всегда, но не хотел признавать это даже в глубине души: я собираю материал о жизни и творчестве Клэя не для других, а для себя. И делаю это не потому, чтобы заполнить свободное время, отработав свое и уйдя от дел, а по какой-то более важной причине, испытывая неутолимую жажду к этому занятию. Из-за некоего неизвестного фактора, а может, желания (которого у меня, честно творя, прежде не было) удовлетворить эту пока не объяснимую для себя потребность. Чтобы достичь цели, смысл которой, несомненно, поразит меня, если мне дано когда-либо понять, в чем он заключается .
Гном вернулся к печи и снова взялся за свою стряпню, а Лэтроп продолжал сидеть на земляном полу, прислонившись спиной к стене пещеры. Только теперь он почувствовал, насколько он устал. У него сегодня был трудный день. Само по себе ~полтирование~ не требовало особых усилий, его процесс субъективно казался легким, однако человека он выматывал. Вдобавок, чтобы добраться до этой деревни, Лэтроп прошел пешком миль двадцать.
~Полтирование~ могло бы не отражаться на самочувствии человека, если бы работа над усовершенствованием его процесса некогда не была приостановлена из-за каких то ошибочных представлений, а избавились от них только тогда, когда удалось покончить с рядом суеверий и надуманных предубеждений, которыми человек прикрывал свое невежество. Так уж повелось: если люди не понимали сути какого-либо явления, они относили восприятие его к категории суеверий и не пытались объяснить с научной точки зрения. Род человеческий мог с легкостью избавиться от того или иного суеверия, но не мог без чувства вины отмахнуться от очевидных фактов.
Из туннеля донеслось шарканье, и в пещеру вошли четыре гнома. Они несли грубо сделанные орудия для полевых работ, которые прислонили к стене, и, замерев, молча уставились на сидевшего на полу человека.
Старый гном произнес:
- Это еще один, такой, как Клэй. Он будет жить с нами.
Все четверо подошли к Лэтропу и стали полукругом, обратив к нему лица. Один из них спросил стоявшего у плиты гнома:
- Он поживет с нами и умрет?
- Этот, кажется, пока не умирает, - возразил другой.
Похоже, они заранее предвкушали его смерть.
- Я не собираюсь здесь умирать, - поежившись, заявил Лэтроп.
- Мы бы тогда... вас, - произнес еще один из четверки, повторив то слово, которое объясняло, что они сделали с Клэем, когда тот скончался; причем таким заискивающим тоном, словно предлагал человеку взятку за то, чтобы он остался с ними и умер.
- А вдруг он не захочет? - предположил другой гном.- Клэй сам сказал, чтобы мы так сделали. А этот может не захотеть.
От слов, произнесенных гномами, от их выжидающих взглядов в пещере повеяло ужасом, и у Лэтропа забегали по спине мурашки.
Старый гном прошел в дальний угол пещеры и поднял с пола какой-то мешок. Вернувшись, он поставил этот мешок перед Лэтропом и потянул за шнур, которым была затянута его горловина. Остальные благоговейно наблюдали за тем, что он делает. Было ясно, что для них это событие огромной важности, и если бы можно было бы вообразить, что эти приземистые, неуклюжие существа способны торжественно приосаниться, то сейчас они выглядели так, будто всецело прониклись величием происходящего на их глазах действа.
Старый гном наконец распустил шнурок, перевернул мешок и, схватив его за низ, вывалил содержимое на земляной пол. В образовавшейся куче Лэтроп разглядел кисти, множество пустых тюбиков от масляных красок (почти из всех краска была полностью выдавлена), потрепанный бумажник и еще какой-то предмет. Гном поднял его с пола и протянул Землянину.
Лэтроп взял его, внимательно осмотрел и вдруг понял, что они сделали с Клэем, понял, ни на миг не усомнившись в том, какие великие последние почести отдали Клэю гномы, когда он скончался.
В горле у Лэтропа что-то заклокотало - не хохот над забавным открытием, ибо в этом не было ничего смешного. Он хохотал над превратным восприятием ценностей, над противоречием концепций, над головоломкой, которую преподнесли ему гномы, решив воздать Клэю именно такие последние почести, и еще над своим внезапным прозрением.
Сейчас он даже мог себе мысленно все представить: как они день за днем носили землю, чтобы насыпать холм, который он видел сегодня в поле за деревней; как трудились в поте лица, зная, что их друг, прибывший к ним неведомо откуда, вот-вот умрет; как они обошли всю планету в поисках дерева,- ведь на ней в основном рос чахлый кустарник,- и в конце концов нашли его и принесли сюда на своих согбенных спинах, ибо не ведали, что такое колесо; как они маялись, когда деревянными гвоздями соединяли куски дерева, старательно проколупав для этих гвоздей отверстия, так как не были знакомы с плотницким ремеслом.
Все это они сделали из любви к Клэю, и весь их каторжный труд, все потраченное ими время ничего не значили по сравнению с красотой и величием того, во что они вложили столько любви.
Он взглянул на распятие и, казалось, понял наконец, в чем заключалась странность личности Клэя и причина его бесконечных поисков, безумных лихорадочных метаний от одной солнечной системы к другой; отчасти это даже объясняло, как проявился у него такой неповторимый талант, блестящий талант к столь ясному выражению истины, едва проглядывавшей сквозь многие другие, о которых повествовала его кисть.
Ибо Клэй наверняка был одним из немногих, доживших до этого времени членов благородной древней секты Землян; одним из представителей рода человеческого, ныне мыслящего логически и изучающего лишь те явления окружающего его мира, что доступны чувственному восприятию. Одним из тех, кто некогда был привержен мистицизму и вере. Впрочем, видно, Клэю одной веры было недостаточно так же, как духовные потребности его, Энсона Лэтропа, порой не удовлетворяла реальность предметного мира. И тем не менее ему и в голову не приходило, что порывы Клэя настолько просто объяснить - ведь большинство стараются защитить свою веру от издевательских ухмылок вселенской логики.
Однако ни вера, ни реальность не могут существовать порознь; должно быть, они взаимосвязаны и воздействуют друг на друга.
"Впрочем, - сказал себе Лэтроп,- лично мне вера не нужна. Я долгие годы изучал факты и объяснял их сущность с помощью законов логики. Это все, что человеку нужно. Если у него возникает иная потребность, то ее стимулирует какой-то другой, пока еще не выявленный и не изученный фактор. У нас нет необходимости возвращаться к вере.
Очистите объективную реальность от веры в Бога и поклонения идолам, и вы получите нечто полезное для повседневной жизни. Подобное тому, как давным-давно Человек очистил от насмешек такое явление, как полтергейст, и познал основополагающий принцип ~полтирования`, после чего стал перемещаться из одной солнечной системы в другую с той же легкостью, как в древности, гуляя по улице, доходил до полюбившегося ему бара.
Но Клэй, несомненно, относился к этому иначе: приемля лишь то, что реально существует, он не мог бы писать такие поразительные пейзажи, если б душа его не была согрета верой. Во имя веры он всецело посвятил себя творчеству - вот почему его картины так зачаровывали.
И именно вера побудила его в поисках неведомо чего скитаться по планетам Галактики."
Лэтроп взглянул на картину и увидел, сколько в ней благородной простоты, нежности, счастья и как удивительно прекрасен заливавший пейзаж свет.
"Именно такой свет, правда, выписанный не столь совершенно, я видел на иллюстрациях старинных книг, которые изучал, проходя на Земле курс сравнительного анализа древних религий". Лэтроп вспомнил преподавателя, посвятившего несколько учебных часов толкованию символики света.
Он выронил из руки распятие и поднял с пола три-четыре пустых тюбика из под краски.
Клэй не завершил работу над этой картиной, сказал при встрече Лэтропу гном, потому что у него кончились краски. И верно, тюбики были плоскими и скручены до самых крышечек - можно было даже разглядеть отпечатки пальцев, которые выдавливали из них последние драгоценные капли.
"~Он вихрем летел по Галактике~,- думал Лэтроп, ~но я его все-таки догнал~. И даже после того, как он умер, я нашел его, внюхиваясь, точно ищейка, в остывающий след, который он оставил меж звезд. И я шел по этому следу, ибо я любил его - не человека по имени Клэй (я ведь не знал - да и откуда мне было знать? - каким он был человеком, хорошим или дурным), - я следовал за ним потому, что почувствовал в его произведениях то, на что не обратили внимания искусствоведы. То, что нашло отклик в моей душе. Быть может, во мне пробудилась та самая древняя, ныне утраченная вера. Простая, наивная вера, давным-давно задушенная элементарной логикой.
Но теперь-то я понял Клэя. Понял с помощью миниатюрного распятия, символики его последнею произведения, и грубой реальности холма, что высится на этой нищей планете в поле за деревней.
Понял, почему Клэй выбрал такую нищую, убогую планету.
Потому что в этой нищете, как в самой вере, есть смирение, которым никогда не отличалась логика.
Лэтроп мог с закрытыми глазами представить себе все как наяву: и мрачные облака в пасмурном небе, и унылую пустошь, и торфянистую равнину без конца и без края, и белую фигуру на кресте, и толпу низкорослых существ у подножия холма, на века отмеченных действом, смысла которого они не понимали, но которое вершилось благодаря их необычайно доброму отношению к тому, чья вера растрогала их сердца.
- Клэй когда-нибудь говорил вам, где он побывал перед тем, как появился здесь? - спросил гномов Лэтроп.- Откуда он пришел сюда?
Они отрицательно покачали головами.
- Нет, не говорил.
"Он был там, где растут такие деревья, которые он изобразил на этом полотне. Там, где все преисполнено покоем и чувством собственною достоинства. И где светло".
Человек очистил от шелухи суеверий такое парапсихологическое явление, как полтергейст, и обнаружил под ней рациональное зерно - принцип ~полтирования~. То же самое человек проделал с левитацией, телепатией и многими другими вроде бы необъяснимыми явлениями. Но он никогда не пытался очистить от такой шелухи веру, чтобы найти под слоем этой шелухи какое-нибудь рациональное зерно. Ибо веры самой по себе достаточно, она не терпит реальности. Что же они представляли себе, верующие далекого прошлого? Такие разные по своей психологической структуре, да еще говорившие на разных языках? Счастливую загробную жизнь, рай, ад, небеса, дарованное свыше блаженство? Что из всего этого порождено фантазией верующих, а что, быть может, является реальным фактом? Этого не знает ни одно мыслящее существо, если только оно не живет одной только верой, а сейчас никто, за некоторым исключением, так не живет.
А не может ли оказаться, что на последнем, столь значительном отрезке пути, по которому течет жизнь Галактики и где набираются знания, будет открыт какой-то другой принцип, более важный, чем объективная реальность и вера, - принцип, пока еще никем не познанный, и осмыслят его лишь спустя тысячелетия. Не наткнулся ли Клэй, интеллектом намного опередивший свое время, чей разум не подчинялся законам всеобщего процесса эволюции, на этот принцип, получив о нем некоторое представление?
Вера потерпела поражение, ослепленная сиянием своей славы. А не погубят ли, в свою очередь, предметный мир резкие лучи испускаемого им света?
И разве Человек, используя куда более мощное орудие - свои проницательность и интуицию,- отказавшись как от веры, так и от исследования объективного существующих явлений, разве не может он, обойдясь без поисков, найти искомое и с успехом достичь конечной цели, к которой сознательно или бессознательно стремится все живое с той поры, как у обитателей мириада планет Галактики появились первые проблески разума?
Лэтроп нашел тюбик из-под белил, отвинтил крышечку и выдавил из него немного масляной краски. Зажав тюбик в одной руке, другой рукой он поднял с пола кисть и бережно перенес на нее эту каплю белой субстанции.
Он отбросил в сторону пустой тюбик, подошел к стоящей у стены картине, присел на корточки и в полумраке слабо освещенной пещеры стал пристально вглядываться в нее, пытаясь найти источник этого удивительного света, заливавшего пейзаж.
Он обнаружил его в левом верхнем углу картины, над горизонтом, хотя не был до конца уверен, что зрение его не подвело.
Лэтроп протянул к этому месту руку с кистью, но сразу же отвел ее.
Да, должно быть, свет льется именно отсюда. Видно, Клэй стоял под этими могучими деревьями, обернувшись лицом к его источнику.
"А теперь действуй осторожно, - сказал себе Лэтроп. - Очень, очень осторожно, ведь это лишь символ, слабый намек на цветовое пятно. Один перпендикулярный штрих и другой покороче, горизонтальный, под прямым углом к первому, ближе к его верхнему концу."
Он держал кисть неловко, как человек, впервые взявший ее в руки.
"С ума я сошел, что ли? Совсем сдурел!"
Рука не повиновалась Лэтропу. Он не умел писать маслом, но прекрасно сознавал, что даже легчайшее прикосновение кисти к холсту может оставить грубый неверный след, который все осквернит.
Кисть выпала из его разжавшихся пальцев и откатилась в сторону.
"Я попытался",- мысленно сказал он Клэю.

Клиффорд Д. Саймак "Куш"
пер. Д.Жуков

~~ - italic

Я нашел доктора в амбулатории. Он нагрузился до чертиков. Я с трудом растормошил его.
- Протрезвляйся, - приказал я. - Мы сели на планету. Надо работать.
Я взял бутылку, закупорил ее и поставил на полку, подальше от Дока.
Док умудрился еще как-то приосаниться.
- Меня это не касается, капитан. Как врач...
- Пойдет вся команда. Возможно, снаружи нас ожидают какие-нибудь сюрпризы.
- Понятно, - мрачно проговорил Док. - Раз ты так говоришь, значит, нам придется туго. Омерзительнейший климат и атмосфера - чистый яд.
- Планета земного типа, кислород, климат пока прекрасный. Бояться нечего. Анализаторы дают превосходные показатели.
Док застонал и обхватил голову руками.
- Анализаторы-то работают прекрасно - сообщают, холодно или жарко, можно ли дышать воздухом. А вот мы ведем себя некрасиво.
- Мы не делаем ничего дурного, - сказал я.
- Стервятники мы, птицы хищные. Рыскаем по Галактике и смотрим, где что плохо лежит.
Я пропустил его слова мимо ушей. С похмелья он всегда брюзжит.
- Поднимись в камбуз, - сказал я, - и пусть Блин напоит тебя кофе. Я хочу, чтобы ты пришел в себя и хоть как-то мог ковылять.
Но Док был не в силах тронуться с места.
- А что на этот раз?
- Силосная башня. Такой большой штуки ты сроду не видел. Десять или пятнадцать миль поперек, а верха глазом по достанешь.
- Силосная квашня - это склад фуража, запасаемого на зиму. Что тут, сельскохозяйственная планета?
- Нет, - сказал я, - тут пустыня. И это не силосная башня. Просто похожа.
- Товарный склад? - спрашивал Док. - Город? Крепость? Храм? Но нам ведь все равно, капитан, верно? Мы грабим и храмы.
- Встать! - заорал я. - Двигай!
Он с трудом встал.
- Наверно, население высыпало приветствовать нас. И, напилось, как положено.
- Нет тут населения, - сказал я. - Стоит одна силосная башня, и все.
- Ну и ну, - сказал Док. - Работенка не ахти какая.
Спотыкаясь, он полез вверх по трапу, и я знал, что он очухается. Уж Блин-то сумеет его вытрезвить.
Я вернулся к люку и увидел, что у Фроста уже все готово - и оружие, и топоры, и кувалды, и мотки веревок, и бачки с водой. Как заместитель капитана, Фросту нет цены. Он знает свои обязанности и справляется с ними. Не представляю, что бы я делал без него.
Я стоял в проходе и смотрел на силосную башню. Мы находились примерно в миле от нее, но она была так велика, что чудилось, будто до нее рукой подать. С такого близкого расстояния она казалась стеной. Чертовски большая башня.
- В таком местечке, - сказал Фрост, - будет чем поживиться.
- Если только кто-нибудь или что-нибудь нас не остановит. Если мы сможем забраться внутрь.
- В цоколе есть отверстия. Они похожи на входы.
- С дверями толщиной футов в десять.
Я не был настроен пессимистически. Я просто рассуждал логично: слишком часто у меня в жизни бывало так, что пахло миллиардами, а кончалось все неприятностями, и поэтому я никогда не позволял себе питать слишком большие надежды, пока не приберу к рукам ценности, за которые можно получить наличные.
Хэч Мэрдок, инженер, вскарабкался к нам по трапу. Как обычно, у него что-то не ладилось. Он начал жаловаться, даже не отдышавшись.
- Говорю вам, эти двигатели того и гляди развалятся, и мы повиснем в космосе, откуда даже за световые годы никуда не доберешься. Вздохнуть некогда - только и делаем, что чиним.
Я похлопал его по плечу.
- Может, это и есть то, что мы искали. Может, теперь мы купим новенький корабль.
Но он не очень воодушевился. Мы оба знали, что я говорю так, чтобы подбодрить и себя и его.
- Когда-нибудь, - сказал он, - нам не миновать большой беды. Мои ребята проволокут мыльный пузырь сквозь триста световых лет, если в нем будет двигатель. Лишь бы двигатель был. А на этом драндулете, который...
Он распространялся бы еще долго, если бы не засвистал Блин, созывавший всех к завтраку.
Док уже сидел за столом, он вроде бы очухался. Он поеживался и был немного бледноват. Кроме того, он был зол и выражался возвышенным слогом:
- Итак, нас ждет триумф. Мы выходим, и начинаются чудеса. Мы обчищаем руины, все желания исполняются, и мы возвращаемся проматывать деньжата.
- Док, - сказал я, - заткнись.
Он заткнулся. Никому на корабле мне не приходилось говорить одно и то же дважды.
Завтрак мы не смаковали. Проглотили его и пошли. Блин даже не стал собирать посуду со стола, а пошел с нами.
Мы беспрепятственно проникли в силосную башню. В цоколе были входные отверстия. Никто не задержал нас.
Внутри было тихо, торжественно... и скучно. Мне показалось, что я в чудовищно громадном учреждении.
Здание было прорезано коридорами с комнатами по сторонам. Комнаты были уставлены чем-то вроде ящиков с картотекой.
Некоторое время мы шли вперед, делая на стенах отметки краской, чтобы потом найти выход. Если в таком здании заблудиться, то всю жизнь, наверно, будешь бродить и не выберешься.
Мы искали... хоть что-нибудь, но нам не попадалось ничего, кроме этих ящиков. И мы зашли в одну из комнат, чтобы порыться в них.
- Там ничего не может быть, кроме записей на магнитных лентах. Наверно, такая тарабарщина, что нам ее ни за что не понять, - сказал с отвращением Блин.
- В ящиках может быть что угодно, - сказал Фрост. - Не обязательно магнитные ленты.
У Блина была кувалда, и он поднял ее, чтобы сокрушить один из ящиков, но я остановил его. Не стоит поднимать тарарам, если можно обойтись без этого.
Мы поболтались немного по комнате и обнаружили, что, если в определенном месте помахать рукой, ящик выдвигается.
Выдвижной ящик был набит чем-то вроде динамитных шашек - тяжеленных, каждая дюйма два в диаметре и длиной с фут.
- Золото,- сказал Хэч.
- Черного золота не бывает,- возразил Блин.
- Это не золото, - сказал я.
Я был даже рад, что это не золото. А то бы мы надорвались, перетаскивая его. Найти золото было бы неплохо, но на нем не разбогатеешь. Так, небольшой заработок.
Мы вывалили шашки из ящика на пол и сели на корточки, чтобы рассмотреть их.
- Может, они дорогие, - сказал Фрост. - Впрочем, сомневалось. Что это такое, как вы считаете?
Никто из нас и понятия не имел.
Мы обнаружили какие-то знаки на торце каждой шашки. На всех шашках они были разные, но нам от этого не стало легче, потому что знаки нам ничего не говорили.
Выйдя из силосной башни, мы попали в настоящее пекло. Блин вскарабкался по трапу - пошел готовить жратву, а остальные уселись в тени корабля и, положив перед собой шашки, гадали, что бы это могло быть.
- Вот тут-то мы с вами и не тянем, - сказал Хэч. - В команде обычного исследовательского корабля есть всякого рода эксперты, которые изучают находки. Они делают десятки разных проб, они обдирают заживо все, что под руку попадет, прибегают к помощи теорий и высказывают ученые догадки. И вскоре не мытьем, так катаньем они узнают, что это за находка и будет ли от нее хоть какой прок.
- Когда-нибудь, - сказал я своей команде, - если мы разбогатеем, мы найдем экспертов. Нам все время попадается такая добыча, что они здорово пригодятся.
- Вы не найдете ни одного, - заметил Док, - который бы согласился якшаться с таким сбродом.
- Что значит ьтакой сбродэ? - немного обидевшись, сказал я.- Мы, конечно, люди не ахти какие образованные, и корабль у нас латанный-перелатанный. Мы не говорим красивых слов и не скрываем, что хотим отхватить кусочек пожирней. Но работаем мы честно.
- Я бы не сказал, что совсем честно. Иногда наши действия законны, а порой от них законом и не пахнет.
Даже сам Док понимал, что говорит чушь. По большей части мы летали туда, где никаких законов и в помине не было.
- В старину на Земле, - сердито возразил я, - именно такие люди, как мы, отправлялись в неведомые края, прокладывали путь другим, находили реки, карабкались на горы и рассказывали, что видели, тем кто оставался дома. Они отправлялись на поиски бобров, золота, рабов и вообще всего, что плохо лежало. Им было наплевать на законы и этику, и никто их за это не винил. Они находили, брали, и все тут. Если они убивали одного-двух туземцев или сжигали какую-нибудь деревню, - что ж, к сожалению, так уж выходило. Это все пустяки.
Хэч сказал Доку:
- Что ты корчишь перед нами святого? Мы все одним миром мазаны.
- Джентльмены, - как обычно, с дурным актерским пафосом произнес Док, - я не собирался затевать пустую свару. Я просто хотел предупредить вас, чтобы вы не настраивались на то, что мы добудем экспертов.
- А можем и добыть, - сказал я, - если предложим приличное жалованье. Им тоже надо жить.
- Но у них есть еще и профессиональная гордость. Вам этого не понять.
- Но ты же летаешь с нами.
- Ну, - возразил Хэч, - я не уверен, что Док профессионал. В прошлый раз, когда он рвал у меня зуб...
- Кончай, - сказал я. - Оба кончайте.
Сейчас было не время обсуждать историю с зубом. Месяца два назад я еле примирил Хэча с Доком, и мне не хотелось, чтобы они снова поссорились.
Фрост подобрал одну из шашек и разглядывал ее, вертя в руках.
- Может, попробуем грохнуть ее обо что-нибудь? - предложил он.
- И по этому случаю взлетим на воздух? - спросил Хэч.
- А может, она не взорвется. Скорее всего, это не взрывчатка.
- Я в таком деле не участвую, - сказал Док. - Лучше посижу здесь и пораскину мозгами. Это не так утомительно и гораздо более безопасно.
- Ничего ты не придумаешь, - запротестовал Фрост. - Если мы узнаем, для чего эти шашки, богатство у нас в кармане. Здесь, в башне, их целые тонны. И ни что на свете не помешает нам забрать их.
- Первым делом, - сказал я, - надо узнать, не взрывчатка ли это. Шашка похожа на динамитную, но может оказаться чем угодно. Пищей, например.
И Блин сварит нам похлебку, - сказал Док.
Я не обращал на него внимания. Он просто хотел подковырнуть меня.
- Или топливо, - добавил я. - Сунешь шашку в специальный корабельный двигатель, и он будет работать год или два.
Блин засвистел, и все отправились обедать.
Поев, мы приступили к работе. Мы нашли плоский камень, похожий на гранит, и установили над ним треногу из шестов,- чтобы нарубить их, нам пришлось идти за целую милю. Подвесили к треноге блок, нашли еще один камень и привязали его к веревке, перекинутой через блок. Второй конец веревки мы отнесли как можно дальше и вырыли там окоп.
Дело шло к закату, и мы изрядно вымотались, но решили не откладывать опыта, чтобы больше не томиться в неведении.
Я взял одну из ьдинамитныхэ шашек, а ребята, сидя в окопе, натянули веревку и подняли вверх привязанный к ней камень. Положив на первый камень шашку, я бросился со всех ног к окопу, а ребята отпустили веревку, и камень свалился на шашку.
Ничего не произошло.
Для верности мы натянули веревку и ударили камнем по шашке еще раза три, но взрыва не было.
Мы выкарабкались из окопа, подошли к треноге и скатили камень с шашки, на которой даже царапины не было.
К этому времени мы уже убедились, что шашка от сотрясения не взорвется, хотя мы могли взлететь на воздух от десятка других причин.
Той ночью чего только мы не делали с шашками! Мы лили на них кислоту, но она стекала с них. Мы пробовали просверлить шашки и загубили два хороших сверла. Пробовали распилить их и начисто стесали о шашку все зубья пилы.
Мы попросили Блина попробовать сварить шашку, но он отказался.
- Я не пущу вас в камбуз с этой дрянью, - сказал он. - А если вы вломитесь ко мне, то потом можете готовить себе сами. У меня в камбузе чистота, я вас, ребята, стараюсь хорошо кормить и не хочу, чтобы вы нанесли сюда всякой грязи.
- Ладно, Блин, - сказал я. - Эту штуку, наверно, нельзя будет есть, если даже ее приготовишь ты.
Мы сидели за столом, посередине которого были свалены шашки, и разговаривали. Док принес бутылку, и мы сделали по нескольку глотков. Док, должно быть, очень огорчился тем, что ему пришлось поделиться с нами своим напитком.
- Если рассуждать здраво, - сказал Фрост, - то шашки эти на что-то годятся. Раз для них построили такое дорогое здание, то и они должны стоить немало.
- А может, там не одни шашки,- предположил Хэч. - Мы осмотрели только часть первого этажа. Там может оказаться уйма всяких других вещей. И на других этажах тоже. Интересно, сколько там всего этажей?
- Бог его знает, - сказал Фрост.- Верхних этажей с земли не видно. Они просто теряются где-то в высоте.
- Вы заметили, из чего сделано здание? - спросил Док.
- Из камня, - сказал Хэч.
- Я тоже так думал, - заметил Док. - А оказалось, что не из камня. Вы помните те холмы - жилые дома, на которые мы наткнулись на Сууде, где живут цивилизованные насекомые?
Разумеется, мы все помнили их. Мы потратили много дней, пытаясь вломиться в них, потому что нашли у входа в один дом нефритовые фигурки и думали, что внутри их, наверно, видимо-невидимо. За такие штуковины платят большие деньги. Люди цивилизованных миров с ума сходят по любым произведениям незнакомых культур, а тот нефрит был им наверняка незнаком.
Но как мы ни бились, а внутрь нам забраться не удалось. Взламывать холмы было все равно, что осыпать ударами пуховую подушку. Всю поверхность исцарапаешь, а пробить не удастся, потому что от давления атомы прессуются и прочность материала возрастает. Чем сильнее бьешь, тем крепче он становится. Такой строительный материал вовек не износится и ремонта никогда не требует. Те насекомые, видно, знали, что нам до них не добраться, и занимались своим делом, не обращая на нас никакого внимания. Это нас особенно бесило.
Мне пришло в голову, что такой материал как нельзя лучше подошел бы для сооружения вроде нашей силосной башни. Можно строить его каким угодно большим и высоким: чем сильнее давление на нижние этажи здания, тем они становятся прочнее.
- Это значит, - сказал я, - что зданию гораздо больше лет, чем кажется. Может, эта силосная башня стоит уже миллион лет или больше.
- Если она такая старая, - сказал Хэч, - то она набита всякой всячиной. За миллион лет в нее можно было упрятать немало добычи.
Дик и Фрост поплелись спать, а мы с Хэчем продолжали рассматривать шашки.
Я стал думать, почему Док всегда говорит, что мы всего-навсего шайка головорезов. Может, он прав? Но сколько я ни думал, сколько ни крутил и так и эдак, а согласиться с коком не мог.
Всякий раз, когда расширяются границы цивилизации, во все времена бывало три типа людей, которые шли впереди и прокладывали путь другим, - купцы, миссионеры и охотники.
В данном случае мы охотники, охотящиеся не за золотом, рабами или мехами, а за тем, что попадется. Иногда мы возвращаемся с пустыми руками, а иной раз - с трофеями. В конце концов обычно оно так на так и выходит - получается что-то вроде среднего жалованья. Но мы продолжаем совершать набеги, надеясь на счастливый случай, который сделает нас миллиардерами.
Такой случай еще не подворачивался да, наверно, никогда и не подвернется. Впрочем, может подвернуться. Довольно часто мы бывали близки к цели и призрачная надежда крепла. Но, положа руку на сердце, мы отправлялись бы в путь, пожалуй, даже в том случае, если бы никакой надежды но было вовсе. Страсть к поискам неизвестного въедается в плоть и кровь.
Что-то в этом роде я и сказал Хэчу. Он согласился со мной.
- Хуже миссионеров никого нет, - сказал он. - Я бы не стал миссионером, хоть озолоти.
В общем, сидели мы, сидели у стола, да так ничего и не высидели, и я встал, чтобы пойти спать.
- Может, завтра найдем что-нибудь еще, - сказал я.
Хэч зевнул.
- Я крепко на это надеюсь. Мы даром потратили время на эти динамитные шашки.
Он взял их и по пути в спальню выбросил в иллюминатор.
На следующий день мы и в самом деле нашли кое-что еще.
Мы забрались в силосную башню поглубже, чем накануне, пропетлявши по коридорам мили две.
Мы попали в большой зал площадью, наверно, акров десять или пятнадцать, который был сплошь заставлен рядами совершенно одинаковых механизмов.
Смотреть особенно было не на что. Механизмы немного напоминали богато разукрашенные стиральные машины, только сбоку было плетеное сиденье, а наверху - колпак. Они не были прикреплены к полу, и их можно было толкать в любом направлении, а когда мы перевернули одну машину, чтобы посмотреть, не скрыты ли внизу колесики, то нашли вместо них пару полозьев, поворачивающихся на шарнирах, так что машину можно было двигать в любом направлении. Полозья были сделаны из жирного на ощупь металла, но смазка к пальцам не приставала.
Питание к машинам не подводилось.
- Может, источник питания у нее внутри, - предположил Фрост. - Подумать только, я не нашел на одной вытяжной трубы во всем здании!
Мы искали, где можно включить питание, и ничего не нашли. Вся машина была как большой, гладкий и обтекаемый кусок металла. Мы попытались посмотреть, что у нее внутри, да только кожух был совершенно цельный - нигде ни болта, ни заклепки.
Колпак с виду вроде бы снимался, но когда мы пытались его снять, он упрямо оставался на месте.
А вот с плетеным сиденьем было совсем другое дело. Оно кишмя кишело всякими приспособлениями для того, чтобы в нем могло сидеть любое существо, какое только можно себе представить. Мы здорово позабавлялись, меняя форму сиденья на все лады и стараясь догадаться, какое бы это животное могло усесться на него в таком виде. Мы отпускали всякие соленые шутки, и Хэч чуть не лопнул со смеху.
Но мы по-прежнему топтались на месте, и ясно было, что мы не продвинемся ни на шаг, пока не притащим режущие инструменты и не вскроем машину, чтобы узнать, с чем ее едят.
Мы взяли одну машину и поволокли ее по коридорам. Но, добравшись до выхода, подумали, что дальше придется тащить ее на руках. И ошиблись. Она скользила по земле и даже по сыпучему песку не хуже, чем по коридорам.
После ужина Хэч спустился в рубку управления двигателями и вернулся с режущим инструментом. Металл был прочный, но в конце концов нам удалось содрать часть кожуха.
При взгляде на внутренности машины мы пришли в бешенство. Это была сплошная масса крошечных деталей, перевитых так, что в них сам черт не разобрался бы. Ни начала, ни конца найти было невозможно. Это было что-то вроде картинки-загадки, в которой все линии тянутся бесконечно и никуда не приводят.
Хэч погрузил во внутренности машины обе руки и попытался отделить детали.
Немного погодя он вытащил руки, сел на корточки и проворчал:
- Они ничем не скреплены. Ни винтов, ни шарнирных креплений, даже простых шпонок нет. Но они как-то липнут друг к другу.
- Это уже чистое извращение, - сказал я.
Он взглянул на меня с усмешкой.
- Может быть, ты и прав.
Он снова полез в машину, ушиб костяшки пальцев и принялся их сосать.
- Если бы я не знал, что ошибаюсь, - заметил Хэч, - я бы сказал, что это трение.
- Магнетизм, - предположил Док.
- Послушай, доктор, - сказал Хэч. - Ты в медицине и то не больно разбираешься, так что оставь механику мне.
Чтобы не дать разгореться спору, Фрост поспешил вмешаться:
- Эта мысль о трении не так уж нелепа. Но в таком случае детали требуют идеальной обработки и шлифовки. Из теории известно, что если вы приложите две идеально отшлифованные поверхности друг к другу, то молекулы обоих деталей будут взаимодействовать и сцепление станет постоянным.
Не знаю, где Фрост поднабрался всей этой премудрости. Вообще-то он такой же, как мы все, но иной раз выразится так, что только рот раскроешь. Я никогда не расспрашивал его о прошлом, задавать такие вопросы было просто неприлично.
Мы еще немного потолкались возле машины. Хэч еще раз ушибся, а я сидел и думал о том, что мы нашли в силосной башне два предмета и оба заставали нас топтаться на месте. Но так уж бывает. В иные дни и гроша не заработаешь.
- Дай взглянуть. Может, я справлюсь,-сказал Фрост.
Хэч даже не огрызнулся. Ему утерли нос.
Фрост начал сдавливать, растягивать, скручивать, раскатывать все эти детали, и вдруг раздался шипящий звук, будто кто-то медленно выдохнул воздух из легких, и все детали распались сами. Они разъединялись как-то очень медленно и, позвякивая, сваливались в кучу на дно кожуха.
- Смотри, что ты натворил! - закричал Хэч.
- Ничего я не натворил, - сказал Фрост.- Я просто посмотрел, нельзя ли выбить одну детальку, и только это сделал, как все устройство рассыпалось.
Он показал на детальку, которую вытащил.
- Знаешь, что я думаю? - спросил Блин.- Я думаю, машину специально сделали такой, чтобы она разваливалась при попытке разобраться в ней. Те, кто ее сделал, не хотели, чтобы кто-нибудь узнал, как соединяются детали.
- Резонно,- сказал Док.- Не стоит возиться. В конце концов, машина не наша.
- Док,- сказал я,- ты странно ведешь себя. Я пока что не замечал, чтобы ты отказывался от своей доли, когда мы что-нибудь находили.
- Я ничего не имею против, когда мы ограничиваемся тем, что на вашем изысканном языке называется полезными ископаемыми. Я могу даже переварить, когда крадут произведения искусства. Но когда дело доходит до кражи мозгов... а эта машина - думающий...
Вдруг Фрост вскрикнул.
Он сидел на корточках, засунув голову в кожух машины, и я сперва подумал, что его защемило и нам придется вытаскивать его, но он выбрался сам как ни в чем не бывало.
- Я знаю, как снять колпак,- сказал он.
Это было сложное дело, почти такое же сложное, как подбор комбинации цифр, отпирающих сейф. Колпак крепился к месту множеством пазов, и надо было знать, в какую сторону поворачивать его, чтобы в конце концов снять.
Фрост засунул голову в кожух и подавал команды Хэчу, а тот крутил колпак то в одну сторону, то в другую, иногда тянул вверх, а порой и нажимал, чтобы высвободить его из системы пазов, которыми он крепился. Блин записывал комбинации команд, которые выкрикивал Фрост, и Хэч наконец освободил колпак.
Как только его сняли, все сразу стало ясно как день. Это был шлем, оснащенный множеством приспособлений, которые позволяли надеть его на любой тип головы. В точности как сиденье, которое приспособлялось к любому седалищу.
Шлем был связан с машиной эластичным кабелем, достаточно длинным, чтобы он дотянулся до головы любого существа, усевшегося на сиденье.
Все это было, разумеется, прекрасно. Но что это за штука? Переносной электрический стул? Машина для перманента? Или что-нибудь другое?
Фрост и Хэч покопались в машине еще немного и наверху, как раз под тем местом, где был колпак, нашли поворотную крышку люка, а под ней трубу, которая вела к механизму внутри кожуха. Только этот механизм превратился теперь в груду распавшихся деталей.
Не надо было обладать очень большим воображением, чтобы понять, для чего эта труба. Она была размером точно с динамитную шашку.
Блин вышел и вернулся с бутылкой, которую пустил по кругу, устроив что-то вроде торжества. Сделав глотка по два, они с Хэчем пожали друг другу руки и сказали, что больше не помнят зла. Но я не очень-то верил. Они много раз мирились и прежде, а потом дня не проходило - и они снова готовы были вцепиться друг другу в глотку.
Трудно объяснить, почему мы устроили празднество. Мы, разумеется, поняли, что машину можно приспособить к голове, а в трубку положить динамитную шашку... Но для чего все это, мы по-прежнему не имели никакого представления.
По правде говоря, мы были немного испуганы, хотя никто в этом не признался бы.
Естественно, мы начали гадать, что к чему.
- Это, наверно, машина-врач,- сказал Хэч.-Садись запросто на сиденье, надевай шлем на голову, суй нужную шашку - и вылечишься от любой болезни. Да это же было бы великое благо! И не надо беспокоиться, знает ли твой врач свое дело или нет.
Я думал, Док вцепится Хэчу в горло, но он, видимо, вспомнил, что помирился с Хэчем, и не бросился на него.
- Раз уж наша мысль заработала в этом направлении,- сказал Док,- давайте предположим большее. Скажем, это машина, возвращающая молодость, а шашка набита витаминами и гормонами. Проходи процедуру каждые двадцать лет - и останешься вечно юным.
- Это, наверно, машина-преподаватель,-перебил его Хэч.- Может быть, эти шашки набиты знаниями. Может быть, в каждой из них полный курс колледжа.
- Или наоборот,- сказал Блин. - Может, эти шашки высасывают все, что ты знаешь. Может, в каждой из этих шашек история жизни одного человека.
- А зачем записывать биографии? - спросил Хэч. - Немного найдется людей или инопланетных жителей, ради которых стоило бы городить все это.
- Вот если предположить, что это что-то вроде коммуникатора,- сказал я,- тогда другое дело. Может, это аппарат для ведения пропаганды, для проповедей. Или карты. А может, не что иное, как архив.
- Или, - сказал Хэч,- этой штукой можно прихлопнуть любого в мгновение ока.
- Не думаю,- сказал Док.- Чтобы убить человека, можно найти способ полегче, чем сажать его на сиденье и надевать ему на голову шлем. И это не обязательно средство общения.
- Есть только один способ узнать, что это,- сказал я.
- Боюсь,- догадался Док,- что нам придется прибегнуть к нему.
- Слишком сложно, - возразил Хэч. - Не говоря уж о том, что у нас могут быть большие неприятности. Не лучше ли бросить все это к черту? Мы можем улететь отсюда и поохотиться за чем-нибудь полегче.
- Нет! - закричал Фрост.- Этого делать нельзя!
- Интересно, почему нельзя? - спросил Хэч.
- Да потому, что мы всегда будем сомневаться, не упустили ли куш. И думать: а не слишком ли мы быстро сдались? Ведь дело-то всего в двух-трех днях. Мы будем думать, а не зря ли мы испугались, а то купались бы мы в деньгах, если бы не бросили этого дела.
Мы знали, что Фрост прав, но препирались еще, прежде чем согласиться с ним. Все знали, что придется на это пойти, но добровольцев не было.
Наконец мы потянули жребий, и Блину не повезло.
- Ладно,- сказал я. - Завтра с утра пораньше...
- Что там с утра! - заорал Блин. - Я хочу покончить с этим сейчас же! Все равно сна у меня не будет ни в одном глазу.
Он боялся, и, право, ему было чего бояться. Да и я чувствовал бы себя не в своей тарелке, если бы вытащил самую короткую спичку.
Не люблю болтаться по чужой планете после наступления темноты, но тут уж пришлось. Откладывать на завтра было бы несправедливо по отношению к Блину. И, кроме того, мы увязли в этом деле по самые уши и не ведали бы покоя, пока не разузнали бы, что нашли.
И вот, взяв фонари, мы пошли к силосной башне. Протопав по коридорам, которые показались нам бесконечными, мы вошли в зал, где стояли машины.
Они все вроде были одинаковые, и мы подошли к первой попавшейся. Пока Хэч снимал шлем, я приспосабливал для Блина сиденье, а Док пошел в соседнюю комнату за шашкой.
Когда все было готово, Блин сел на сиденье.
Вдруг меня потянуло на глупость.
- Послушай,- сказал я Блину, - почему это должен быть непременно ты?
- Кому-то надо,- ответил Блин.- Так мы скорее узнаем, что это за штука.
- Давай я сяду вместо тебя.
Блин обозвал меня нехорошим словом, чего делать он не имел никакого права, потому что я просто хотел помочь ему. Но я его тоже обозвал, и все стало на свои места.
Хэч надел шлем на голову Блину. Края шлема опустились так низко, что совсем не было видно лица. Док сунул шашку в трубку, и машина, замурлыкав, заработала, а потом наступила тишина. Не совсем, конечно, тишина... если приложить ухо к кожуху, слышно было, как машина работает.
С Блином ничего особенного не случилось. Он сидел спокойный и расслабленный, и Док сразу же принялся следить за его состоянием.
- Пульс немного замедлился,- сообщил Док, - сердце бьется слабее, но, по-видимому, никакой опасности нет. Дыхание частое, но беспокоиться не о чем.
Док, может, совсем не беспокоился, но остальным стало не по себе. Мы окружили машину, смотрели, и... ничего не происходило. Да мы и не представляли себе, что может произойти.
Док продолжал следить за состоянием Блина. Оно не ухудшалось.
А мы все ждали и ждали. Машина работала, а размякший Блин сидел в кресле. Он был расслаблен, как собака во сне,- возьмешь его руку, и кажется, что из нее начисто вытопили кости. Мы волновались все больше и больше. Хэч хотел сорвать с Блина шлем, но я ему не позволил. Черт его знает, что могло произойти, если бы мы остановили это дело на середине.
Машина перестала работать примерно через час после рассвета. Блин начал шевелиться, и мы сняли с него шлем.
Он зевнул, потер глаза и сел попрямее. Потом посмотрел на нас немного удивленно - вроде бы не сразу узнал.
- Ну, как? - спросил его Хэч.
Блин не ответил. Видно было, что он приходил в себя, что-то вспоминал и собирался с мыслями.
- Я путешествовал, - сказал он.
- Кинопутешествие! - с отвращением сказал Док.
- Это не кинопутешествие. Я там был. На планете, на самом краю Галактики, наверное. Ночью там мало звезд, да и те, что есть, совсем бледные. И над головой двигается тонкая полоска света.
- Значит, видел край Галактики,- кивнув, сказал Фрост. - Что его, дисковой пилой, что ли, обрезали?
- Сколько я просидел? - спросил Блин.
- Довольно долго,- сказал я ему.- Часов шесть-семь. Мы уже стали беспокоиться.
- Странно,- сказал Блин.- А я могу поклясться, что был там больше года.
- Давай-ка уточним, - сказал Хэч. - Ты говоришь, что был там. Ты хочешь, наверно, сказать, что ~видел~ эту планету.
- Я хочу сказать, что ~был~ там! - заорал Блин. - Я ~жил~ с этими людьми, ~спал~ в их норах, ~разговаривал~ и ~работал~ вместе с ними. В огороде себе кровавую мозоль мотыгой натер. Я ездил с места на место и насмотрелся всякой всячины, и все это было по-настоящему - вот как я сижу сейчас здесь.
Стащив его с сиденья, мы пошли обратно на корабль. Хэч не позволил Блину готовить завтрак. Он что-то состряпал сам, но кок из него никудышный, и ничего в рот не лезло. Док откопал бутылочку и дал хлебнуть Блину, а остальным не досталось ни капли. Он сказал, что это лечебное, а не увеселительное средство.
Вот какой он бывает иногда. Настоящий жмот.
Блин рассказал нам о планете, на которой жил. Правителей на ней, кажется, вообще нет, так как она в них не нуждается, но сама планета - так себе, живут на ней простаки, занимаются примитивным сельским хозяйством. Блин сказал, что они похожи на помесь человека с кротом, и даже пытался нарисовать их, но толку от этого получилось мало, потому что Блин художник липовый.
Он рассказал нам, что они выращивают, что едят, и это было потешно. Он даже легко называл имена местных жителей, припоминал, как они разговаривают,- язык был совсем незнакомый.
Мы забросали его вопросами, и он всегда находил ответ, причем видно было, что он ничего не выдумывал. Даже Док, который вообще был скептиком, и тот склонялся к мысли, что Блин в самом деле посетил чужую планету.
Позавтракав, мы погнали Блина в постель, а Док осмотрел его и нашел, что он вполне здоров.
Когда Блин с Доком ушли, Хэч сказал мне и Фросту:
- У меня такое ощущение, будто доллары уже позвякивают у нас в карманах.
Мы оба согласились с ним.
Мы нашли такое развлекательное устройство, какого сроду никто не видывал.
Шашки оказались записями, которые не только воспроизводили изображение и звук, но и возбуждали все чувства. Они делали это так хорошо, что всякий, кто подвергался их воздействию, ощущал себя в той среде, которую они воспроизводили. Человек как бы делал шаг в эту среду и становился частью ее. Он жил в ней.
Фрост уже строил четкие планы на будущее.
- Мы могли бы продавать эти штуки,- сказал он,- но это глупо. Нам нельзя выпускать их из рук. Мы будем давать машины и шашки напрокат, а так как они есть только у нас, мы станем хозяевами положения.
- Можно разрекламировать годичные каникулы, которые длятся всего полдня,-добавил Хэч.- Это как раз то, что нужно администраторам и прочим занятым людям. Ведь только за субботу и воскресенье они смогут прожить четыре-пять лет и побывать на нескольких планетах.
- Может быть, не только на планетах, - подхватил Фрост. - Может, там записаны концерты, посещение картинных галерей или музеев. Или лекции по литературе, истории и тому подобное.
Мы чувствовали себя на седьмом небе, но усталость взяла свое и мы пошли спать.
Я лег не сразу, а сначала достал бортовой журнал. Не знаю уж, зачем было возиться с ним вообще. Вел я его как попало. Месяцами даже не вспоминал о нем, а потом вдруг несколько недель записывал все кряду. Делать запись сейчас мне было, собственно, ни к чему. но я был немного взволнован, и у меня почему-то было такое ощущение, что последнее событие надо записать.
Я полез под койку и вытянул железный ямщик, в котором хранились журнал и прочие бумаги. Когда я поднимал его, чтобы поставить на койку, он выскользнул у меня из рук. Крышка распахнулась. Журнал, бумаги, всякие мелочи, которые были у меня в ящике, - все разлетелось по полу.
Я выругался и, став на четвереньки, принялся собирать бумаги. Их было чертовски много, и по большей части все это был хлам. Когда-нибудь, говорил я себе, я выброшу его. Там были пошлинные документы, выданные в сотне различных портов, медицинские справки и другие бумаги, срок действия которых давно уже истек. Но среди них я нашел и документ, закрепляющий мое право собственности на корабль.
Я сидел и вспоминал, как двадцать лет назад купил этот корабль за сущие гроши, как отбуксировал его со склада металлолома, как года два все свободное время и все заработанные деньги тратил на то, чтобы подлатать его и подготовить к полетам в космос. Не удивительно, что корабль дрянной. С самого начала он был развалиной, и все двадцать лет мы только и делали, что клали заплату на заплату. Уже много раз он проходил технический осмотр только потому, что инспектору ловко совали взятку. Во всей Галактике один Хэч способен заставить его летать.
Я продолжал подбирать бумаги, думая о Хэче и всех остальных. Я немного расчувствовался и стал думать о таких вещах, за которые вздул бы всякого другого, если бы он осмелился сказать их мне. Я думал о том, как мы все спелись и что любой из команды отдал бы за меня жизнь, а я свою - за любого из них.
Я помню, конечно, время, когда все было по-иному, В те дни, когда они впервые подписали контракт, это была всего лишь команда. Но те дни прошли давным-давно; теперь это была не просто команда корабля. Контракт не возобновлялся уже много лет, а все продолжали летать, как люди, которые имеют право на это. И вот, сидя на полу, я думал, что мы наконец добились того, о чем мечтали, мы, оборвыши, в латанном-перелатанном корабле. Я был горд и радовался не только за себя, по и за Хэча, Блина, Дока, Фроста и всех остальных.
Наконец я собрал бумаги, сунул их снова в ящик и попытался сделать запись в журнале, но от усталости не хватило сил писать, и я лег спать, что и надо было сделать с самого начала.
Но, как я ни уморился, я уже в постели стал думать, велика ли силосная башня, и попытался прикинуть, сколько из нее можно выкачать шашек. Я дошел до триллионов, а дальше прикидывать не было толку - все равно точного числа не определишь.
А дело предстояло большое - такого у нас никогда не было. Нашей команде, даже если бы мы работали каждый день, понадобилось бы пять жизней, чтобы опустошить всю силосную башню. Придется создать компанию, нанять юристов (предпочтительно - способных на любое грязное дело); подать заявку на планету и пройти через бюрократические мытарства, чтобы прибрать все к рукам.
Мы не могли позволить себе прохлопать такое дело из-за собственной непредусмотрительности. Надо все обдумать, прежде чем заваривать кашу.
Не знаю, как остальным, а мне всю ночь снилось, будто я утопаю по колено в море новеньких хрустящих банкнот.
Наутро Док не появился за завтраком. Я пошел к нему и обнаружил, что он даже и не ложился. Он полулежал на своем старом шатком стуле в амбулатории. На полу стояла пустая бутылка, другую, тоже почти пустую, он держал в руке, свисавшей до самого пола. Когда я вошел, Док с трудом поднял голову - он еще не упился до полного бесчувствия, и это все, что можно было сказать о нем.
Я страшно разозлился. Док знал наши правила. Он мог пьянствовать беспробудно, пока мы находились в космосе, но после посадки требовались рабочие руки, да и надо было следить, как бы мы не подхватили на чужих планетах незнакомые болезни, так что он не имел права напиваться.
Я вышиб ногой у него из рук бутылку, взял его одной рукой за шиворот, а другой за штаны и поволок в камбуз.
Плюхнув его на стул, я крикнул Блину, чтобы приготовил еще один кофейник.
- Я хочу, чтобы ты протрезвился,- сказал я Доку,- и мог пойти с нами во второй поход. У нас каждый человек на счету.
Хэч пригнал своих, а Фрост собрал всю команду вместе и приладил блок с талями, чтобы начать погрузку. Все были готовы к перетаскиванию груза, кроме Дока, и я поклялся, что еще сегодня прищемлю ему хвост.
Отправились мы сразу же после завтрака. Хотели погрузить на борт как можно больше машин, а все пространство между ними забить шашками.
Мы прошли по коридорам в зал, где были машины, и, разбившись по двое, начали работу. Все шло хорошо, пока мы не оказались на середине пути между зданием и кораблем.
Мы с Хэчем были впереди, и вдруг футах в пятидесяти от нас что-то взорвалось.
Мы стали как вкопанные.
- Это Док! - завопил Хэч, хватаясь за пистолет.
Я успел удержать его:
- Не горячись, Хэч.
Док стоял у люка и махал нам ружьем.
- Я мог бы снять его,- сказал Хэч.
- Спрячь пистолет,- приказал я.
Я пошел один к тому месту, куда Док послал пулю.
Он поднял ружье, и я замер. Если бы он даже промахнулся футов на десять, то взрыв мог располосовать человека надвое.
- Я брошу пистолет! - крикнул я ему.- Хочу потолковать с тобой!
Док заколебался.
- Ладно. Скажи остальным, чтобы подались назад.
Я обернулся и сказал Хэчу:
- Уходи отсюда. И уведи всех.
- Он свихнулся от пьянства,- сказал Хэч.-Не соображает, что делает.
- Я с ним управлюсь. - Я постарался сказать это твердым тоном.
Еще одна пуля взорвалась в стороне от нас.
- Сыпь отсюда, Хэч,- сказал я, не решаясь больше оглядываться. Приходилось не спускать с Дока глаз.
- Порядок,- крикнул наконец Док.- Они отошли. Бросай пистолет.
Очень медленно, чтобы он не подумал, что я стараюсь подложить его, я отстегнул пряжку, и пистолет упал на землю. Не спуская с Дока глаз, я пошел вперед, а у самого по спине мурашки бегали.
- Дальше не ходи,- сказал Док, когда я почти вплотную подошел к кораблю.- Мы можем поговорить и так.
- Ты пьян,- сказал я ему.- Я не знаю, к чему ты все это затеял, но зато я знаю, что ты пьян.
- Пьян, да не совсем. Я полупьян. Если бы я был совсем пьян, мне было бы просто все равно.
- Что тебя гложет?
- Порядочность заела,- сказал он, фиглярствуя, как обычно. - Я говорил тебе много раз, что могу переварить грабеж, когда дело касается лишь урана, драгоценных камней и прочей чепухи. Я могу даже закрыть глаза на то, что вы потрошите чужую культуру, потому что самой культуры не украдешь - воруй не воруй, а культура останется на месте и залечит раны. Но я не позволю воровать знания. Я не дам тебе сделать это, капитан.
- А я по-прежнему уверен, что ты просто пьян.
- Вы даже не представляете себе, что нашли. Вы настолько слепы и алчны, что не распознали своей находки.
- Ладно, Док,- сказал я, стараясь гладить его по верстке,- скажи мне, что мы нашли.
- Библиотеку. Может быть, самую большую, самую полную библиотеку во всей Галактике. Какой-то народ потратил несказанное число лет, чтобы собрать знания в этой башне, а вы хотите захватить их, продать, рассеять. Если это случится, то библиотека пропадет и те обрывки, которые останутся, без всей массы сведений потеряют свое значение наполовину. Библиотека принадлежит не нам. И даже не человечеству. Такая библиотека может принадлежать только всем народам Галактики.
- Послушай, Док,- умолял его я,- мы трудились многие годы, я, все мы. Потом и кровью мы зарабатывали себе на жизнь, но нам все время не везло. Сейчас появилась возможность сорвать большой куш. И эта возможность есть и у тебя. Подумай об этом, Док... У тебя будет столько денег, что их вовек не истратить... хватит на то, чтобы пьянствовать всю жизнь!
Док направил на меня ружье, и я подумал, что попал как кур во щи. Но у меня не дрогнул ни один мускул.
Я стоял и делал вид, что мне не страшно.
Наконец он опустил ружье.
- Мы варвары. В истории таких, как мы, было навалом. На Земле варвары задержали прогресс на тысячу лет, предав огню и рассеяв библиотеки и труды греков и римлян. Для варваров книги годились только на растопку да на чистку оружия. Для вас этот большой склад знаний означает лишь возможность быстро зашибить деньгу. Вы возьмете шашку с научным исследованием важнейшей социальной проблемы и будете сдавать ее напрокат. Пожалуйте, годичный отпуск за шесть часов.
- Избавь меня от проповеди, Док,- устало сказал я. - Скажи, чего ты хочешь.
- Я хочу, чтобы мы вернулись и доложили о своей находке Галактическому комитету. Это поможет загладить многое из того, что мы натворили.
- Ты что, монахов из нас хочешь сделать?
- Не монахов. Просто приличных людей.
- А если мы не захотим?
- Я захватил корабль, - сказал Док. - Запас воды и пищи у меня есть.
- А спать-то тебе надо будет.
- Я закрою люк. Попробуйте забраться сюда.
Наше дело было швах, и он знал это. Если мы не сможем придумать, как захватить его врасплох, наше дело швах по всем статьям.
Я испугался, но чувство досады взяло верх. Многие годы мы слушали, что он болтал, но никто никогда не принимал его всерьез. А теперь вдруг оказалось, что это он всерьез.
Я знал, что отговорить его невозможно. И на компромисс он ни на какой не пойдет. Если говорить откровенно, никакого соглашения между нами быть не могло, потому что соглашение или компромисс возможны лишь между людьми порядочными, а какие же мы порядочные, даже по отношению друг к другу? Положение было безвыходное, но Док до этого еще не додумался. Он додумается, как только немного протрезвится и пораскинет мозгами. Он вытворял все это в пьяном угаре, но это не значило, что он ничего не поймет.
Одно было ясно: в таком положении он продержится дольше нас.
- Позволь мне вернуться, - сказал я, - нужно потолковать с ребятами.
Мне кажется, Док только сейчас сообразил, как далеко он зашел, впервые понял, что мы не можем доверять друг другу.
- Когда вернешься,- сказал он мне, - мы все обмозгуем. Мне нужны гарантии.
- Конечно, Док,- сказал я.
- Я не шучу, капитан. Я говорю совершенно серьезно. Я дурака не валяю.
Я вернулся к башне, неподалеку от которой тесно сбилась команда, и объяснил, что происходит.
- Придется рассыпаться и атаковать его,-решил Хэч. - Одного-двух он подстрелит, зато мы его схватим.
- Он просто закроет люк,- возразил я. - И заморит нас голодом. В крайнем случае попытается улететь на корабле. Стоит только ему протрезвиться, и он, вероятно, так и сделает.
- Он чокнутый,- сказал Блин.- Он просто тронулся спьяну.
- Конечно, чокнутый,- согласился я,- и от этого он опаснее вдвойне. Он вынашивал это дело уже давным-давно. У него комплекс вины мили в три высотой. И, что хуже всего, он зашел так далеко, что не может идти на попятный.
У нас мало времени,- сказал Фрост. - Надо что-то придумать. Мы умрем от жажды. Еще немного, и нам страшно захочется жрать.
Все стали препираться насчет того, как быть, а я сел на песок, прислонился к машине и попробовал стать на место Дока.
Как врач, Док оказался неудачником; иначе зачем бы ему было связываться с нами? Скорее всего, он присоединился к нам, чтобы бросить кому-то вызов или от отчаяния,- наверно, было и то и другое. И, кроме того, как всякий неудачник, он идеалист. Среди нас он белая ворона, но больше ему покуда податься, нечего делать. Многие годы это грызло его, и он стал страдать болезненным самомнением, а дальний космос самое подходящее место, чтобы накачаться самомнением.
Разумеется, он тронулся, но это было сумасшествие особого рода. Если бы оно не было таким ужасным, его можно было бы назвать славным. Причем Док - такой малый, что его даже насмешками не проймешь, стоит на своем, и все тут.
Не знаю, услышал ли я какой-нибудь звук (шаги, может быть) или просто почувствовал чье-то присутствие, но вдруг я осознал, что кто-то подошел к нам. Я приподнялся и резко повернулся лицом к зданию: у входа стояло то, что на первый взгляд показалось нам бабочкой величиной с человека.
Я не говорю, что это было насекомое.-просто вид у него был такой. Оно куталось в плащ, но лицо было не человеческое, а на голове возвышался гребень, похожий на гребни шлемов, которые можно увидеть в исторических пьесах.
Затем я увидел, что плащ вовсе не плащ, а часть этого существа, и похож он был на сложенные крылья, но это были не крылья.
- Джентльмены, - сказал я как можно спокойнее,- у нас гость.
Я пошел к существу, не делая резких движений, но держась настороже. Я не хотел напугать его, но сам приготовился отскочить в сторону, если мне будет угрожать, опасность...
- Внимание, Хэч, - сказал я.
- Я прикрываю тебя,- заверил меня Хэч, и оттого, что он был рядом, на душе стало поспокойней. Если тебя прикрывает Хэч, слишком большой неприятности не будет.
Я остановился футах в шести от существа. Вблизи у него был не такой противный вид, как издали. Глаза были добрые, а нежное, странное лицо хранило мирное выражение. Но человеческие меры не всегда подходят к чужестранцам.
Мы смотрели друг на друга в упор. Оба мы понимали, что говорить бесполезно. Мы просто стояли и мерили друг друга взглядами.
Затем существо сделало несколько шагов и протянуло руку, которая была скорее похожа на клешню. Оно взяло меня за руку и потянуло к себе.
Надо было или вырвать руку, или идти.
Я пошел за ним.
Времени на размышления не было, но кое-что помогло мне принять решение сразу. Во-первых, существо показалось мне дружески настроенным и разумным. Да и Хэч с ребятами были поблизости, шли позади. И самое главное - тесных отношений с чужестранцами никогда из завяжешь, если будешь держаться неприветливо.
Поэтому я пошел.
Мы вошли в башню, и было приятно слышать позади себя шаги остальных.
Я не стал терять времени на догадки, откуда появилось существо. Этого следовало ожидать. Башня была такая большая, что в ней много чего поместилось бы - даже люди или какие-нибудь существа,- и мы все равно ничего не заметили бы. В конце концов, мы обследовали лишь небольшой уголок первого этажа. А существо, видимо, спустилось с верхнего этажа, как только узнало, что мы здесь. Наверно, понадобилось некоторое время, чтобы эта новость дошла до него.
Но трем наклонным плоскостям мы поднялись на четвертый этаж и, пройдя немного по коридору, вошли в комнату.
Она была небольшая. Там стояла всего одна машина, но на этот раз спаренная модель - у нее было два плетеных сиденья и два шлема. В комнате находилось еще одно существо.
Первое существо подвело меня к машине и указало на одно из сидений.
Я постоял немного, наблюдая, как Хэч, Блин, Фрост и все остальные входили в комнату и выстраивались у стены.
Фрост сказал:
- Вы двое останьтесь-ка в коридоре и смотрите.
Хэч спросил меня:
- Ты собираешься сесть в это чудо техники, капитан.
- Почему бы и нет? - отозвался я. - Они, кажется, ничего не замышляют. Нас больше, чем их. Они не собираются причинить нам никакого вреда.
- Есть риск,- сказал Хэч.
- А с каких это пор мы зареклись идти на риск?
Существо, которое я встретил у входа в башню, село на одно из сидений, а я приспособил для себя другое. Тем временем второе существо достало из ямщика две шашки, по эти шашки были прозрачные, а не черные. Оно сняло шлемы и вставило шашки. Затем оно надело шлем на своего товарища и протянуло мне другой.
Я сел и позволил надеть на себя шлем, и вдруг оказалось, что я уже сижу на корточках за чем-то вроде столика напротив джентльмена, которого встретил около здания.
- Теперь мы можем поговорить,- сказал чужестранец.
Я не боялся, не волновался. У меня было такое ощущение, будто напротив сидит кто-нибудь вроде Хэча.
- Все, что мы будем говорить, записывается,- сказал чужестранец.- После нашего разговора вы получаете один экземпляр, а второй я помещу в картотеку. Можете называть это договором, или контрактом, или как вы сочтете нужным.
- Я не очень-то разбиралось в контрактах,-сказал я.- В этих юридических уловках запутаешься, как муха.
- Тогда назовем это соглашением,-предложил чужестранец. - джентльменским соглашением.
- Хорошо,- согласился я.
Соглашения - удобные штуки. Их можно нарушать, когда вздумается. Особенно джентльменские соглашения.
- Наверно, вы уже поняли, что здесь находится, - сказал чужестранец.
- Не совсем,- ответил я.- Скорее всего, библиотека.
- Это университет, галактический университет. Мы специализировались на популярных лекциях и заочном обучении.
Боюсь, что у меня отвалилась челюсть.
- Ну что ж, прекрасно.
- Наши курсы могут пройти все, кто только пожелает. У нас нет ни вступительной платы, ни платы за обучение. Не требуется также никакой предварительной подготовки. Вы сами понимаете, как трудно было бы поставить это условие Галактике, которая населена множеством видов, имеющих различные мировоззрения и способности.
- Точно.
- К слушанию курсов допускаются все, кому они будут полезны,- продолжал чужестранец.-Разумеется, мы рассчитываем на то, что полученными знаниями воспользуются правильно, а во время самого учения будет проявлено прилежание.
- Вы хотите сказать, что записаться может любой? - спросил я. - И это не будет ничего стоить?
Сперва я разочаровался, а потом сообразил, что тут есть на чем заработать. Настоящее университетское образование... да с этим можно отделывать отличные делишки!
- Есть одно ограничение,- пояснил чужестранец.- Совершенно очевидно, что мы не можем заниматься отдельными личностями. Мы принимаем культуры. Вы, как представитель своей культуры... как вы называете себя?
- Человечеством. Сначала жили на планете Земля теперь занимаем полмиллиона кубических световых лет. Я могу показать на вашей карте...
- Сейчас в этом нет необходимости. Мы были бы очень рады получить заявление о приеме от человечества.
Я растерялся. Никакой я не представитель человечества! Да я и не хотел бы им быть. Я сам по себе, а человечество само по себе. Но этого чужестранцу я, конечно, не сказал. Он бы не захотел иметь со мной дела.
- Не будем торопиться, - взмолился я.- Я хочу задать вам несколько вопросов. Какого рода курсы вы предлагаете? Какие дисциплины можно выбирать?
- Во-первых, есть основной курс,- сказал чужестранец. - Его лучше бы назвать вводным, он нужен для ориентации. В него входят те предметы, которые по нашему мнению, наиболее пригодны для данной культуры. Вполне естественно, что он будет специально подготовлен для обучающейся культуры. После этого можно заняться необязательными дисциплинами, их очень много - сотни тысяч.
- А как насчет испытаний, выпускных экзаменов и всего такого прочего. - поинтересовался я.
- Испытания, разумеется, предусмотрены,-сказал чужестранец. - Они будут проводиться каждые... Скажите мне, какая у вас система отсчета времени?
Я объяснил, как мог, и он, кажется, все понял.
- Они будут проводиться примерно каждую тысячу лет вашего времени. Программа рассчитана надолго. Если проводить испытания чаще, то вам придется напрягаться изо всех сил и пользы от этого будет мало.
Я уже принял решение. То, что случится через тысячу лет, меня не касается.
Я задал еще несколько вопросов об истории университета и тому подобном. Мне хотелось замести следы на тот случай, если бы у него возникли подозрения.
Я все еще не мог поверить в то, что услышал. Трудно представить себе, чтобы какая бы то ни было раса трудилась миллионы лет над созданием университета, ставила перед собою цель - дать наивысшее образование всей Галактике, совершила путешествия на все планеты и собрала все сведения о них, свела воедино все записи о бесчисленных культурах, установила определенные соотношения между ними, классифицировала и рассортировала эту массу информации и создала учебные курсы.
Все это имело такие гигантские масштабы, что не укладывалось в голове.
Он еще некоторое время вводил меня в курс дела, а я слушал его с разинутым ртом. Но потом я взял себя в руки.
- Хорошо, профессор,- сказал я,- можете нас записать. А что требуется от меня?
- Ничего, - ответил он.- Сведения будут извлечены из записи нашей беседы. Мы определим основной курс, а затем вы сможете выбрать дисциплины по желанию.
- Если мы не увезем все за один раз, то можно будет вернуться? - спросил я.
- Безусловно. Я думаю, вы пожелаете послать целый флот, чтобы увезти все, что вам понадобится. Мы дадим достаточное число машин и столько учебных записей, сколько потребуется.
- Чертова уйма потребуется,- сказал я ему прямо, рассчитывая поторговаться и немного уступить.
- Я знаю,- согласился он. - Дать образование целой культуре - дело не простое. Но мы готовы к этому.
Так вот мы и добились своего... и все законным путем, комар коса не подточит. Мы могли брать что хотели и сколько хотели и имели на это право. Никто не мог сказать, что мы воровали. Никто, даже Док, не мог бы этого сказать.
Чужестранец объяснил мне систему записи на цилиндрах, сказал, как будут упакованы и пронумерованы курсы, чтобы их проходили по порядку. Он обещал снабдить меня записями необязательных курсов - я мог выбрать их по желанию.
Он был по-настоящему счастлив, заполучив еще одного клиента, и гордо рассказывал мне о других учениках. Он долго распространялся о том удовлетворении, которое испытывает просветитель, когда представляется возможность передать кому-нибудь факел знаний.
Я чувствовал себя подлецом.
На этом разговор закончился, и я снова оказался на сиденье, а второе существо уже снимало с моей головы шлем.
Я встал. Первый чужестранец тоже встал и обернулся ко мне. Как и вначале, говорить друг с другом мы не могли. Это было странное чувство - стоять лицом к лицу с существом, с которым ты только что заключил сделку, и не можешь произнести ни одного слова, которое бы он понял.
Однако он протянул мне обе руки, а я взял их в свои, и он дружески пожал их.
- Ты давай еще облобызайся с ним,- сказал Хэч, - а мы с ребятами отвернемся.
В другое время за такую шутку я влепил бы Хэчу пулю, а тут даже не рассердился.
Второе существо вынуло из машины две шашки и вручило одну из них мне. Их засунули туда прозрачными, а вынули черными.
- Пошли отсюда,- сказал я.
Мы постарались выбраться из башни как можно быстрее, но не роняя достоинства... если это можно назвать достоинством.
Выбравшись, я подозвал Хэча, Блина и Фроста и рассказал, что со мной было.
- Мы схватили Вселенную за хвост,- сказал я. - Мертвой хваткой вцепились.
- А как быть с Доком? - спросил Фрост.
- Разве не понимаешь? Именно такая сделка ему и придется по вкусу. Мы можем сделать вид, что мы благородные и великодушные, что мы верны своему слову. Мне только надо подойти к нему поближе и схватить его.
- Он тебя и слушать не станет,- сказал Блин. - Он не поверит ни одному твоему слову.
- Вы, ребята, стойте на месте,- сказал я. - А с Доком я справлюсь.
Я пересек полосу земли между башней и кораблем. Док не подавал никаких признаков жизни. Я открыл было рот, чтобы кликнуть Дока, а потом передумал. Решив воспользоваться случаем, я приставил лестницу и забрался в люк, но Дока по-прежнему не было видно.
Я осторожно двинулся вперед. Я догадался, что с ним, но на всякий случай решил не рисковать.
Нашел я его на стуле в амбулатории. Он был пьян в стельку. Ружье лежало на полу. Рядом со стулом валялись две пустые бутылки.
Я стоял и смотрел на него, представляя себе, что произошло. После моего ухода Док стал обдумывать создавшееся положение, и тут перед ним встала проблема - как быть дальше. Он решил ее так, как решал почти все свои жизненные проблемы.
Я прикрыл Дока одеялом, потом порыскал вокруг и обнаружил полную бутылку. Откупорив, я поставил ее рядом со стулом, чтобы он мог легко дотянуться до нее. Потом я взял ружье и пошел звать остальных.
В ту ночь я долго не мог засунуть - в голову приходили всякие приятные мысли.
Перед нами раскрывалось так много возможностей, что я просто терялся и не знал, с чего начать.
Тут тебе и афера с университетом, которую, как это ни странно, можно было осуществить на совершенно законном основании,- ведь профессор из башни ничего не говорил о купле-продаже.
Тут тебе и дельце с каникулами - год-другой пребывания на чужой планете за каких-нибудь шесть часов. Надо будет только подобрать ряд необязательных курсов по географии, или социальной науке, или как там их.
Можно создать информационное бюро или научно-исследовательское агентство, которое за приличное вознаграждение будет давать любые сведения из любой области.
Несомненно, в башне есть записи исторических событий с эффектом присутствия. Заполучив их, мы могли бы продавать в розницу приключения - совершенно безопасные приключения - мечтающим о них домоседам.
Я думал и об уйме других возможностей, не столь очевидных, но стоящих того, чтобы присмотреться к ним, и о том, как это профессора придумали наконец безошибочно эффективное средство обучения.
Если хочешь иметь представление о чем-нибудь, то познай это на собственном опыте, изучи на месте. Ты не читаешь об этом, не слышишь рассказ и не смотришь стереоскопический фильм, а живешь этим. Ты ходишь по земле планеты, с которой хотел познакомиться, ты живешь среди существ, которых пожелал изучить; ты становишься свидетелем и, возможно, участником исторических событий, исследованием которых занимаешься.
Есть и другие способы использования такого обучения. Можно научиться строить собственными рунами что угодно, даже космические корабли. Можно изучить, как работает чужестранная машина, собрав ее по порядку. Нет такой области знания, для изучения которой не годилось бы новое средство... и результаты оно даст гораздо лучшие, чем обычная система обучения.
Тогда же я твердо решил, что мы не выпустим из рук ни одной шашки, пока кто-нибудь ты нас предварительно не ознакомится с ней. А вдруг в них окажется что-нибудь подходящее для практического применения?
Так я и уснул, думая о химических чудесах и новых принципах создания машин, о лучших способах ведения дел и о новых философских идеях. Я даже прикинул, как заработать кучу денег на философской идее.
Итак, наша наверняка взяла. Мы создадим компанию, которая будет заниматься такой разносторонней деятельностью, что нас никому не одолеть. Мы будем жить, как боги. Разумеется, лет через тысячу придет время расплаты, но никого из нас уже не будет в живых.
Док протрезвился только под утро, и я приказал Фросту затолкать его в корабельный карцер. Он больше не был опасен, но я считал, что посидеть взаперти ему не помешает. Немного погодя я собирался потолковать с ним, но пока я был слишком занят, чтобы возиться с этим делом.
Я отправился в башню вместе с Хэчем и Блином и на машине с двумя сиденьями провел еще одно совещание с профессором. Мы отобрали кучу необязательных курсов и решили разные вопросы.
Другие профессора стали выдавать нам курсы, уложенные в ящики и снабженные этикетками, и мне пришлось вызвать всю команду, чтобы перетаскивать ящики и машины на корабль.
Мы с Хэчем вышли из башни и наблюдали за работой.
- Никогда не думал,- сказал Хэч, - что мы и в самом деле сорвем куш. Положа руку на сердце скажу - никогда не думал. Я всегда считал, что мы так, только воздух толкаем. Вот тебе пример, как может ошибаться человек.
- Эти профессора - какие-то придурки, - сказал я. - Ни одного вопроса мне не задали. Я хоть сейчас придумаю целую кучу вопросов, которые они могли бы задать и мне нечего было бы ответить.
- Они честные и думают, что все такие. Вот что получается, когда влезешь по уши в одно дело и ни на что другое времени не остается.
Что верно, то верно. Эта раса профессоров трудилась миллион лет... работы хватит еще на миллион лет и еще на миллион... не видно ей ни конца ни края.
- Не могу сообразить, зачем они это делают, - сказал я.- Что им за выгода?
- Для них-то выгоды нет,- отлетел Хэч,- а для нас есть. Скажу я тебе, капитан, придется голову поломать, как это все получше использовать.
Я рассказал ему, что я придумал насчет предварительного ознакомления с шашками, чтобы не упустить ничего.
Хэч был в восторге.
- Да, капитан, ты своего не упустишь. Так и надо. Мы из этого дела выдоим все до последнего цента.
- Мне кажется, мы должны заниматься предварительным знакомством по порядку,-сказал я.- Начать с самого начала и... до конца.
Хэч сказал, что он думал о том же.
- Но на это уйдет уйма времени,-предупредил он.
- Вот поэтому надо начать сейчас же. Основной, ориентировочный курс уже на борту. Можем начать с него. Надо только запустить машину, Блин тебе поможет.
- Поможет мне! - завопил Хэч.- Кто сказал, что это должен делать я? Да я для этого совсем не гожусь.
Ты же сам знаешь, я сроду ничего не читал...
- А это не чтение. Ты будешь жить в этом. Будешь развлекаться, пока остальные пупки себе надрывают.
- Не буду я.
- Послушай,- сказал я, - давай немного пораскинем мозгами. Мне надо быть здесь, у башни, и следить, чтобы все шло как следует. И профессору я могу понадобиться для очередного совещания. Фрост заправляет погрузкой. Док на губе. Остаешься ты с Блином. Доверить предварительное ознакомление Блину я не могу. Он слишком рассеянный. Целое состояние может проскользнуть мимо него, а он и не почешется. А ты человек сообразительный, у тебя есть чувство ответственности, и я считаю...
- Ну, коли так, - сказал Хэч, напыжившись от гордости,- мне кажется, самый подходящий человек для этого дела - я.
К вечеру мы устали как собаки, но настроение было прекрасное. Погрузка началась отлично, и через несколько дней мы уже будем лететь к дому.
Хэч за ужином был какой-то задумчивый. К еде едва притронулся. Он не говорил ни слова и сидел с таким видом, будто у него что-то на уме.
При первом же удобном случае я спросил его:
- Как дела, Хэч?
- Ничего, - сказал он. - Болтовня всякая. Объясняю, что к чему. Болтовня.
- А что говорят?
- Да не говорят... в общем трудно выразить это словами. Может, у тебя на днях найдется время попробовать самому?
- Можешь быть уверен, что я это сделаю, - сказал я, слегка разозлившись.
- Пока в этом деле деньгами и не пахнет, - сказал Хэч.
Тут я ему поверил. Хэч углядел бы доллар и за двадцать миль.
Я пошел к корабельному карцеру посмотреть, что там поделывает Док. Он был трезвый. И не раскаявшийся.
- На этот раз ты превзошел самого себя,-сказал он. - Продавать эти штуковины ты не имеешь права. В башне хранятся знания, принадлежащие всей Галактике... бесплатные...
Я рассказал ему, что случилось, как мы узнали, что башня - это университет, и как мы на самом законном основании грузим на корабль курсы, предназначенные для человечества. Я изобразил все так, будто мы делали благое дело, но Док не поверил ни единому слову.
- Ты бы даже своей умирающей бабушке не дал глотка воды, если бы она не заплатила вперед, - сказал он. - Так что не заливай-ка ты мне тут о служении человечеству.
Итак, я оставил его еще потомиться в карцере, а сам пошел к себе в каюту. Я сердился на Хэча, весь кипел от слов Дока и до изнеможения устал. Уснул я тотчас.
Работа продолжалась еще несколько дней и уже приближалась к концу.
Я был очень доволен. После ужина я спустился по трапу, сел у корабля на землю и посмотрел на башню. Она была все такая же большая и величественная, но уже не казалась столь большой, как в первый день, ослабло чувство удивления не только перед ней, но и перед той целью, ради которой ее построили.
Стоит нам снова попасть в нашу родную цивилизацию, пообещал я себе, как мы сразу развернемся. Вероятно, стать законными хозяевами планеты нам не удастся, потому что профессора - существа разумные, а владеть планетой с разумными существами нельзя, но есть много других способов прибрать ее к рукам.
Я сидел и удивлялся, почему это никто не спускается посидеть со мной. Так и не дождавшись никого, я наконец полез по трапу.
Я опять пошел к корабельному карцеру, чтобы потолковать с Доком. Он по-прежнему не смирился, но и не был настроен особенно враждебно.
- Знаешь, капитан, - сказал он,- временами у нас были разные взгляды на вещи, но я уважал тебя, а порой ты мне даже нравился.
- К чему ты это клонишь? - спросил я. - Думаешь, такие разговорчики помогут тебе выкарабкаться отсюда?
- Тут кое-что заваривается, и, наверно, тебе это надо знать. Ты откровенный негодяй. Ты даже не возьмешь на себя труд отрицать это. Ты человек неразборчивый в средствах и бессовестный, и в этом нет ничего дурного, потому что ты не лицемеришь. Ты...
- Выкладывай, в чем дело! Если сам не скажешь, я войду и такое учиню, что ты у меня сразу заговоришь.
- Хэч приходил сюда несколько раз,- сказал Док.- Приглашал подняться наверх и послушать те записи, с которыми он возится. Говорил, что это точнехонько по моей части. Сказал, что я не пожалею. Но в том, как он себя вел, было что-то не то. Что-то трусливое. - Он уставился на меня из-за решетки. Ты же знаешь, капитан, Хэч никогда не был трусом.
Давай, продолжай!
- Хэч сделал какое-то открытие, капитан. На твоем месте я делал бы такие открытия сам.
Я умчался, даже не ответив ему. Я вспомнил, как вел себя Хэч: он почти не ел и был задумчив, неразговорчив. Кстати, кое-кто еще тоже вел себя странно. Просто я был слишком занят и не обращал на это внимания.
Взбегая по аппарелям, я ругался на каждом шагу. Как бы ни был занят капитан, он никогда не должен упускать из виду свою команду... не упускать ни на минуту. И все из-за спешки, из-за желания скорее загрузиться и удрать, пока что-нибудь не случилось.
И вот что-то все-таки случилось. Никто не спустился посидеть со мной. За ужином не было сказано и десятка слов. Чувствовалось, что все идет шиворот-навыворот.
Блин с Хэчем занимались предварительным знакомством с записями в штурманской рубке. Ворвавшись в рубку, я захлопнул дверь и прислонился к ней спиной.
Кроме Хэча и Блина, там был Фрост, а на плетеном сиденье машины устроился человек, в котором я признал одного из подчиненных Хэча.
Я стоял, не говоря ни слова, а все трое смотрели на меня. Человек со шлемом на голове не заметил моего прихода... да его тут и не было.
- Ну, Хэч,- сказал я,- выкладывай начистоту. Что все это значит? Почему этот человек занимается предварительным знакомством? Я думал, что только ты и...
- Капитан, - сказал Фрост, - мы как раз собирались сказать тебе.
- Молчать! Я спрашиваю Хэча!
- Фрост верно сказал,- стал объяснять Хэч. - Мы давно хотели тебе все рассказать. Да ты был очень занят, и так как нам немного трудновато...
- Что здесь трудного?
- Ну, ты решил во что бы то ни стало разбогатеть. И поэтому нашу новость мы хотим сообщить тебе осторожно.
Я подошел к ним.
- Не понимаю, о чем вы говорите... Ведь нам же по-прежнему светит большая прибыль. Ты знаешь, Хэч, если я возьмусь... от тебя только мокрое место останется, и, если не хочешь быть битым, выкладывай-на все побыстрее.
- Никакая прибыль нам не светит, капитан,-спокойно сказал Фрост.- Мы увезем эти штуковины и сдадим их властям.
- Да вы все с ума посходили! - взревел я. - Сколько лет, сколько сил мы убили, охотясь за кушами. А теперь, когда он уже у нас в кармане, когда мы можем ходить босиком по горе тысячедолларовых бумажек, вы тут передо мной строите из себя святую невинность. Какого...
- Если бы мы это сделали, мы поступили бы нечестно, сэр.
И это ьсэрэ испугало меня больше всего. До сох пор Блин не величал меня так ни разу.
Я переводил взгляд с одного на другого, и от выражения их лиц у меня мороз по коже пошел. Они все до единого были согласны с Блином.
- Это все курс ориентации! - крикнул я.
Хэч кивнул.
- В нем говорится о честности и чести.
- А что вы, мерзавцы, понимаете в честности и чести? - взвился я. - Вы сроду не знали, что такое честность.
- Прежде не знали, - сказал Блин,- а теперь знаем.
- Это же пропаганда! Просто профессора подложили нам свинью!
Подложили свинью, как пить дать. Но надо признаться, эти профессора - великие доки. Не знаю уж, то ли они считали человечество бандой подлецов, то ли курс ориентации был у них для всех одни. Не удивительно, что они не задавали мне вопросов. Не удивительно, что они не провели расследования до того, как вручить нам свои знания. Мы и шагу не ступили, как нас стреножили.
- Узнав, что такое честность,- сказал Фрост, - мы решили, что поступим правильно, познакомив с курсом ориентации остальных членов команды. Прежде мы вели отвратительную жизнь, капитан.
- И вот,- продолжал Хэч,- мы стали приводить сюда одного за другим и ориентировать их. Мы считали, что должны сделать хоть это. Сейчас этим делом занят один из последних.
- Миссионеры,- сказал я Хэчу.- Вот вы кто. Помнишь, что ты мне говорил однажды вечером? Ты сказал, что не станешь миссионером, хоть озолоти.
- Напрасно стараетесь, - холодно возразил Фрост. - Вам не пристыдить нас и не запугать. Мы знаем, что мы правы.
- А деньги! А как же с компанией? Мы же все продумали!
- Забудьте и об этом, капитан. Когда вы пройдете курс...
- Никакого курса я проходить не буду! - Наверно, голос у меня был громкий, но я уже понял, что ни один из них не бросится на меня. - Эй, вы, ханжи, миссионеришки несчастные, если вам не терпится заставить меня, попробуйте, давайте...
Они по-прежнему не двигались с места. Я запугал их. Но спорить с ними не было никакого толку. Я не мог пробиться сквозь каменную стену честности и чести.
Я повернулся к ним спиной и пошел к двери. На пороге я остановился и сказал Фросту:
- Советую выпустить Дока и тоже накачать его честностью. Скажи, что на меня это подействовало. Это то, что ему надо. Туда ему и дорога.
Хлопнув дверью, я поднялся по аппарели в свою каюту. Я запер дверь, чего прежде никогда не делал.
Я сел на край койки и, уставившись на стену, задумался.
Они забыли одно: корабль был мой, а не их. Они были всего-навсего командой, срок контракта с ними давно истек и ни разу не возобновлялся.
Я стал на четвереньки и полез за жестяным ящиком, в котором хранил бумаги. Внимательно просмотрев их, я отложил те, которые мне были нужны, - документ, подтверждающий мое право собственности на корабль, выписку из регистра и последние контракты, подписанные командой.
Я положил документы на койку, отпихнул ящик с дороги и снова сел.
Взяв бумаги, я стал тасовать их.
Команду можно было бы вышвырнуть из корабля хоть сейчас. Я мог взлететь без них, и они ничего, совершенно ничего не могли бы поделать.
Более того, я мог улететь совсем. Это был бы, разумеется, законный, но подлый поступок. Теперь, когда они стали честными и благородными людьми, они бы склонились перед законом и дали бы мне возможность улететь. И винить им было бы некого, кроме самих себя.
Я долго сидел и думал, но мысли мои снова и снова возвращались к прошлому; я вспоминал, как Блин попал в переделку на одной планете в системе Енотовая Шкура, как Док влюбился в... трехполое существо на Сиро и как Хэч скупил по дешевке все спиртное на Мунко, а потом проиграл его, увлекшись чем-то вроде нашей игры в кости - только вместо костяшек там были странные крохотные живые существа, с которыми нельзя было мухлевать, и Хэчу пришлось туго.
В дверь постучали.
Это был Док.
- Тебя тоже распирает от честности? - спросил я его.
Он содрогнулся.
- Только не меня. Я отказался.
- Это та же бодяга, которую ты тянул всего дня два назад.
- Неужели ты не понимаешь,- спросил Док, - что теперь станет с человечеством?
- Конечно, понимаю. Оно станет честным и благородным. Никто никогда не будет ни обманывать, ни красть, и станет не жизнь, а малина...
- Все подохнут от тяжелой формы скуки,-сказал Док. - Жизнь станет чем-то средним между бойскаутским слетом и дамскими курсами кройки и шитья. Не станет шумных перебранок, все будут вести себя до тошноты вежливо и прилично.
- Значит, твои убеждения переменились?
- Не совсем, капитан. Но ведь так же нельзя. Все, чего достигло человечество, было добыто в процессе социальной эволюции. Мошенники и негодяи необходимы для прогресса не меньше, чем дальновидные идеалисты. Они как человеческая совесть, без них не проживешь.
- На твоем месте, Док, я бы не слишком беспокоился о человечестве. Это великое дело, и не нашего оно ума. Даже слишком большая доза честности не искалечит человечества навеки.
А вообще-то мне было все равно. Меня одолевали совсем другие заботы.
Док подошел ко мне и сел рядом на койку. Он наклонился и постучал пальцем по документам, которые я все еще держал в руках.
- Я вижу, ты уже решил,- сказал он.
Я уныло кивнул.
- Да.
- Я так и знал.
- Все предусмотрел. Вот почему ты переметнулся.
Док энергично покачал головой.
- Нет. Поверь мне, капитан, я страдаю не меньше тебя.
- Куда ни кинь, все клин, - сказал я, тасуя документы. - Они летали со мной по доброй воле. Разумеется, контракта они не возобновили. Но это и не нужно было. Все было понятно само собой. Мы все делили поровну. Не менять же теперь наших отношений. И по-старому быть не может. Если бы мы даже согласились выкинуть груз, взлететь и никогда больше не вспоминать о нем, все равно так просто не отделаешься. Это засело в нас навсегда. Прошлого не вернешь, Док. Его похоронили. Разбили на куски, которые нам теперь уже не склеить.
У меня было такое чувство, будто я истошно кричу. Давно уж мне не было так больно.
- Теперь они совсем другие люди,-продолжал я.- Они взяли да переменились, и прежними они больше никогда не будут. Даже если они снова станут, какими были, все пойдет не так, как прежде.
Док подпустил шпильку:
- Человечество поставит тебе памятник, За то, что ты привезешь машины, тебе поставят памятник. Может, даже на самой Земле, где стоят памятники всем великим людям. У человечества глупости им это хватит.
Я вскочил и стал бегать из угла в угол.
- Не хочу я никаких памятников. И машины я не привезу. Мне нет до них больше никакого дела.
Я жалел, что мы вообще нашли эту силосную башню. Что она мне дала? Из-за нее только лучшую команду потерял и лучших на свете друзей!
- Корабль мой,- сказал я.- Больше мне ничего не надо. Я довезу груз до ближайшего пункта и выброшу там. Хэч и все прочие могут катиться ко всем чертям. Пусть наслаждаются своей честностью и честью. А я наберу другую команду.
Может быть, подумал я, когда-нибудь все будет почти как прежде. Почти как прежде, да не совсем.
- Мы будем продолжать охотиться,- сказал я. - Мы будем мечтать о куше. Мы сделаем все, чтобы найти его. Все силы положим. Ради этого мы будем нарушать все законы - и божьи, и человеческие. И знаешь что, Док?
- Не знаю.
- Я надеюсь, куш нам больше не попадется. Я не хочу его находить. Я хочу просто охотиться.
Мы помолчали, припоминая те дни, когда охотились за кушем.
- Капитан,- сказал Док, - меня ты возьмешь с собой?
Я кивнул. Какая разница? Пусть его.
- Капитан, помнишь те холмы, в которых живут насекомые на Сууде?
- Конечно. Разве их забудешь?
- Видишь ли, я придумал, как в них проникнуть. Может, попробуем? Там на миллиард...
Я чуть было не проломил ему голову.
Теперь я рад, что этого не сделал.
Мы летим именно на Сууд.
Если план Дока сработает, мы еще, может быть, сорвем куш!

К.Д.Саймак ьЗеленый мальчик с пальчикэ

После ленча я вернулся в контору, устроился поудобней, закинув ноги на стол, и принялся усердно думать над тем, как отвадить пса, который растаскивал мусор у меня из бака.
Вот уже несколько месяцев, как я воевал с этой животиной. и был готов прибегнуть к крайним мерам.
Я загородил мусорный бак тяжелыми бетонными плитами так, чтобы пес не мог его опрокинуть. Но кобель был здоровый: поднявшись на задние лапы, он вставал на бак и легко выгребал из него мусор. Я уже подумывал: не поставить ли небольшой лисий капкан, чтобы, когда пес сунет морду в бак, ему прищемило нос? Однако если так сделать. то как пить дать в какой-нибудь четверг утром забуду убрать капкан, и вместо собаки в него попадет мусорщик.
Я даже, хотя и не всерьез, подумывал провести к баку электропроводку, чтобы пса стукнуло разок током. Но, во-первых, я не знал, как эта проводка подводится, а потом, если и соображу, то десять шансов против одного. что бедняга не только испугается, он будет просто убит током, а убивать пса мне не хотелось.
Понимаете ли, я люблю всех собак. Это, конечно, не значит, что я должен любить их всех без разбора, не так ли? И если бы вам пришлось каждое утро вновь собирать мусор, то вы бы разозлились на этого остолопа не меньше моего.
Пока я размышлял над тем, нельзя ли в какой-нибудь особо аппетитный кусок выброшенных продуктов подсыпать чего-нибудь такого, от чего пес заболел бы, но не умер, зазвонил телефон.
Звонил Пит Скиннер из Экорн-риджа.
- Вы не могли бы сейчас приехать ко мне? - спросил он.
- Мог бы,- ответил я.- Что у вас хорошего?
- Яма на сороковом участке.
- Выгребная?
- Нет. Похоже, кто-то ее выкопал и всю землю увез.
- Кто бы это мог сделать, Пит?
- Откуда я знаю? Но это еще не все? Возле ямы оставлена куча песка.
- Нет. Вы же прекрасно знаете,- заметил Пит,- что на участке нет песчаной почвы. Все, что есть у меня, так это чернозем.
- Хорошо, сейчас приеду,- сказал я и повесил трубку.
Мне, как окружному агенту по развитию сельского хозяйства, приходится выслушивать много всяких вздорных звонков, но этот превзошел все остальные. Чума у свиней, кукурузная совка, черви на плодовых деревьях, рекордные удои молока - все они относились к моей компетенции. Но яма на сороковом участке?! Извините!
Но мне все-таки сдается, что раз Пит позвонил именно нам в контору, а не кому-нибудь другому, то это следует принять как комплимент. Когда ты работаешь окружным агентом пятнадцать лет, то многие фермеры начинают верить в тебя и часть их, подобно Питу, считает, что ты можешь разрешить любое затруднение. А я, признаться, страсть как люблю похвалу, не в пример другим. Чего я не люблю, так это головную боль, которая приходит вместе со всякими затруднениями.
И я поехал к Скиннеру.
Его жена сказала, что он на сороковом участке, так что я направился туда и застал, кроме Пита, еще несколько соседей. Все они разглядывали яму и высказывали массу глупых предположений. Мне никогда до этого не доводилось видеть более озабоченном толпы людей.
Яма - почти идеальный конус - была диаметром не менее семи футов. а в глубину - почти десять, и совсем не походила на яму. которую копали лопатой и киркой: ее стенки были срезаны гладко, как фрезой, однако земля не была примята, как это обязательно случилось бы, будь для этого использована какая-нибудь машина.
Рядом с ямой лежала куча песка. Глядя на нее, я подумал, что если весь этот песок сгрести в яму. то он заполнил бы ее тютелька в тютельку.
Песок был самый белый из всех, какие мне только доводилось видеть: не просто чистый. а абсолютно стерильный - словно его промывали по крупинке.
Я постоял немного, уставившись с другими на яму и кучу песка, страстно желая, чтобы меня осенила какая-нибудь блестящая идея. Но увы, ничего интересного в голову не приходило. Вот яма, а вот песок. Верхний пахотный слой земли был мокрым, и на нем обязательно были бы видны следы колес или чего другого, если бы эти следы были. Но в том-то и дело, что их не было.
Я сказал Питу, что ему, быть может, лучше огородить все вокруг колючей проволокой: вдруг шериф или еще кто из штата или университета захочет взглянуть на эту штуку. Пит сказал, что мысль хорошая, и он это сделает немедля.
Я вернулся на ферму Пита и попросил миссис Скиннер дать мне пару банок. Одну из них я наполнил песком, а другую с большими предосторожностями так, чтобы стенки ямы не осыпались, набил почвой из ямы.
Тем временем Пит с двумя соседями нагрузил фургон столбами, мотками колючей проволоки и привез их к яме.
Я помог разгрузить фургон, а затем поехал назад в контору.
Там меня уже ожидало три человека. Я передал своей секретарше Милли банки и попросил ее послать их немедленно в почвоведческую лабораторию сельскохозяйственного колледжа штата, после чего занялся приемом граждан.
Было уже далеко за полдень, когда в мой кабинет вошла Милли.
- Вам звонил банкир Стивенс и просил заехать к нему по пути к дому.
- Что от меня нужно этому жирному борову? - спросил я. - Он же не фермер, а денег я у него не занимал.
- У него с цветами случилось что-то страшное,- сказала мне секретарша.- Он прямо убит горем.
По дороге домой я завернул к Стивенсу. Банкир уже ждал меня на улице. Вид у него был ужасный. Он повел меня за дом к большому цветнику, представлявшему печальное зрелище. В саду не осталось ни одного живого цветка. Все они погибли и, увядшие, валялись на грядках.
- От чего это могло произойти, Джон, - спросил Стивенс так, что его слова и тон, какими они были сказаны, вызвали во мне жалость.
В конце концов, эти цветы многое значили в его жизни. Он выращивал их из особых семян, все время нянчился с ними, и они у него были высший сорт.
- Возможно, их опрыскали каким-то химикатом,- заметил я.
Обойдя кругом сад, и пристально осмотрел увядшие цветы, но нигде не заметил следов ожогов, обычно оставляемые химикатами.
Затем я увидел маленькие ямки - сперва только две, а затем, осмотрев все вокруг, еще целую дюжину.
Диаметром в дюйм, ямки виднелись по всему саду, словно кто-то взял черенок лопаты и понатыкал дыр по всему участку. Опустившись на колени, я увидел, что ямки имели коническую форму - так образуются лунки, когда из грядок выдергивают растения с толстыми корешками.
- Вы что, недавно пропалывали сорняки? - спросил я Стивенса.
- Да, но не такие крупные,- отвечал банкир. - Вы, Джо, знаете, сколько сил и труда я вкладывал в эти цветы: поливал и разрыхлял землю, опрыскивал, вносил точно установленное количество минеральных удобрений в почву...
Я слушая вполуха и не мешая ему выговориться, тем временем подобрал комочек земли и растер его пальцами. Это была совершенно высушенная земля, она рассыпалась от малейшего прикосновения.
- Вы давно поливали эту грядку? - спросил я.
- Вчера вечером, - ответил Стивенс.
- А когда вы увидели, что ваши цветы погибли?
- Сегодня утром. Вчера вечером они были в хорошем состоянии, а сегодня...- И его глаза быстро заморгали от слез.
Я попросил у него стеклянную банку и наполнил ее почвой.
- Пошлем в лабораторию и посмотрим, что с ней случилось, - сказал я Стивенсу и, распрощавшись, ушел.
По дороге домой я увидел, как свора собак окружила что-то у ограды перед моим домом - собаки, как известно, любят гонять кошек. Я припарковал машину, взял черенок от старой мотыги и вышел на улицу спасти кота, которого собаки, видимо, загнали под изгородь.
При виде меня собаки разбежались, и я стал искать бедного кота под забором. Но там никого не оказалось, так что мое любопытство усилилось, и мне захотелось понять, на кого же тогда собаки накинулись. Итак, я продолжал поиски.
И нашел!
Оно лежало на земле под самыми нижними ветками живой изгороди, словно сползло туда в поисках укрытия.
Я протянул руку и вытащил его наружу: какой-то сорняк футов пять длиной, с очень странной корневой системой: восемь корней, каждый диаметром с дюйм у основания. Корни не перевивались, как обычно у растений, а были похожи на отростки по четыре в ряд на каждой стороне растения. Я осмотрел их внимательно и увидел, что корни не были отломаны, а имели тупые прочные кончики. Стебель у растения внизу был толщиной в кулак. От него отходили четыре крупные ветки, покрытые толстыми прочными мясистыми листьями, однако концы ветвей с фут длиной были голыми. На верхушке имелось несколько мясистых завязей стручков. Самый крупный был похож на небольшой кофейник.
Сидя на корточках, я разглядывал растение, но чем больше смотрел, тем сильнее недоумевал. Мне, как окружному агенту по сельскому хозяйству, следует хоть немного знать ботанику, но это растение ни на что из виденного мною прежде не было похоже.
Я перетащил его через лужайку к сараю с инструментами и бросил там, решив заняться им посерьезней завтра утром. Затем направился домой, чтобы организовать ужин: поджарить бифштекс и приготовить тарелку зеленого салата.
Поужинав и вымыв посуду, я заглянул в справочник по ботанике: нет ли там каких-либо сведений, которые могли бы помочь определить, что это за растение я нашел?
Однако в справочнике ничего такого не оказалось. Перед тем как лечь в кровать, я взял карманный фонарик и вышел во двор, чтобы заглянуть в сарай, возможно, рассчитывая, что сорняк окажется каким-то другим, чем я его помню.
Открыв дверь сарая, я осветил фонариком то место, где бросил растение, но его там не оказалось. В одном из дальних углов послышался шелест листьев, и я направил луч света туда.
Мой сорняк переполз в угол и старался подняться - его ствол, прижавшись к стене сарая, изогнулся так, как человек изгибает спину, когда хочет подняться.
Стоя с раскрытым ртом и глядя, как сорняк старается выпрямиться и встать, я в первый момент оцепенел от ужаса, а затем кинулся в угол сарая и схватил топор.
Если бы тому удалось подняться, я, вероятно, изрубил бы его на куски. Но пока я стоял с топором в руке, я понял, что растение не может встать. И меня ничуть не удивило. когда оно свалилось на пол.
То, что я дальше сделал, было столь же неразумно и выполнено помимо моей воли, как инстинктивное хватание за топор.
Я отыскал старую ванну и наполнил ее водой. Затем подобрал с пола растение, почувствовав при этом, как оно начало извиваться, словно червь, и сунул его корнями в воду. Потом перетащил ванну к стенке сарая так, чтобы сорняк мог, держась за стенку, стоять прямо.
Вернувшись в дом, я перерыл два чулана, пока нашел кварцевую лампу, которую купил несколько лет назад, чтобы подлечить свой артрит плечевого сустава. Установив лампу, я направил свет на растение и, набрав полную пригоршню земли, высыпал ее в ванну. Вот и все, что я мог, по своим расчетам, сделать: дал растению воду, питание, искусственный свет. Я боялся, что если придумаю еще что-нибудь, то могу навредить, ибо понятия не имею, в каких условиях оно привыкло расти.
Но, кажется, все было правильно. Растение сразу же ожило и, пока я суетился, похожий на кофейник стручок на его верхушке поворачивался туда-сюда, следя за каждым моим шагом.
Некоторое время я наблюдал за ним, потом передвинул немного подальше кварцевую лампу, чтобы она не обожгла ему листья, и вернулся в дом.
Вот тут-то я действительно перепугался не на шутку. Я грешным делом испугался еще в сарае, но сейчас был просто потрясен. Перебирая в памяти все заново, я начал понимать более четко, какого рода создание нашел под изгородью. Помнится, что я еще не был готов к тому, чтобы сказать об этом вслух, но, по всей вероятности, мой гость был разумным существом с другой планеты.
Каким образом он сюда попал, думалось мне, и не он ли понаделал ямок на цветочных клумбах у банкира Стивенса, и не связано ли все это с ямой на сороковом участке Пита Скиннера?
Я посидел немного в раздумье, ибо не пойдешь ведь так просто шнырять по чужому саду в полночь.
Но должен же я все выяснить!
Темным переулком я прошел на зады усадьбы Стивенса и полез в сад. Прикрыв фонарик шляпой, я еще раз осмотрел лунки на загубленных цветочных грядках. Меня не слишком удивило, что ямки встречаются группами по восемь штук: четыре на каждой стороне - точно такие же лунки оставило бы растение, находившееся в моем сарае, если его корнями воткнуть в землю.
Вернулся я к себе как раз вовремя, чтобы застать расшвыривающего мусор пса за работой. Он засунул голову прямо в бак, и мне удалось незаметно подкрасться. Учуяв меня, он попытался выпрыгнуть из бака, но еще больше застрял в нем. Прежде чем ему удалось высвободиться, я наградил его таким пинком в одно наиболее подходящее место, что, получив соответствующее ускорение, пес. надо полагать, установил новый мировой рекорд скорости среди собак.
Я подошел к сараю и открыл дверь. Ванна, полная мутной воды, оставалась на месте. кварцевая лампа горела по-прежнему, но само растение исчезло. Я оглядел сарай, но нигде его не увидел. Тогда я выдернул из розетки шнур и направился к дому.
Сказать по правде, к почувствовал облегчение оттого, что мой гость ушел. Но когда я завернул за угол дома, то увидел, что это не так - растение стояло в оконном цветочном ящике, и герани, которые я выращивал всю весну, безжизненно свисали по краям ящика.
Я стоял и смотрел на растение, и у меня было такое ощущение, будто оно также смотрит на меня. И тут я подумал, что ему пришлось не только пройти от сарая до дома, а потом взобраться в цветочный ящик на окне, но надо было еще открыть запертую дверь сарая и запереть ее снова.
Растение стояло твердо и прямо и, как видимо, находилось в полном здравии. В цветочном ящике у окна оно выглядело столь же нелепо, как если бы кто-то вырастил там кукурузу, хотя растение ничем не напоминало кукурузный стебель.
Взяв ведро воды и вылив его в цветочный ящик, я вдруг почувствовал, как кто-то хлопнул меня по затылку, и поднял глаза - надо мною склонилось растеньице и одобрительно хлопало меня одной из веток, мягкий лист на конце которой вытянулся так, что стал похож на кисть руки.
Я зашел в дом и свалился на кровать. Размышляя над случившимся, я главным образом думал о том, что если растение станет мне очень досаждать или окажется опасным, то все, что нужно сделать, так это смешать сильную дозу какого-нибудь минерального удобрения, мышьяка или чего-то столь же смертельного и напоить его этой дрянью.
Хотите верьте, хотите нет, но я уснул спокойно.
На следующее утро после завтрака я вышел во двор, чтобы посмотреть на растеньице и, может быть запереть его на весь день в гараже, где замки получше, но ни на подоконнике, ни в каком другом месте его не оказалось. А поскольку день был субботний, когда в город наезжают фермеры, многие из которых наверняка решат заглянуть ко мне в контору, то я поспешил на работу.
Весь день я занимался делами и не имел ни минуты свободного времени, чтобы подумать или поволноваться, но когда занялся упаковкой образцов почвы из сада банкира Стивенса, чтобы послать их на анализ в лабораторию, то мне подумалось, а не следует ли известить кого-нибудь в Вашингтоне о моем растении, но не знал, с кем там связаться и в какое министерство обратиться.
Вернувшись домой, я нашел растение на огороде, где оно стояло на маленькой грядке редиса. Хотя несколько листьев завяли, в остальном все вокруг было в полном порядке. Я бросил добрый взгляд на растение, и оно помахала мне парой своих веток - нет, не думайте, то не ветер их пошевелил, ибо никакого ветра не было,- затем кивнуло своим кофейным стручком, как бы давая понять, что узнало меня.
После ужина я обшарил изгородь перед домом и нашел еще два таких растения, но оба были мертвы. Поскольку мой ближайший сосед ушел в кино, то я осмотрел также и его участок и нашел еще четыре растения в одном из укромных уголков под кустами, куда они заползли, чтобы спокойно умереть.
Я все понял: семь этих растений выбрали цветочные грядки банкира Стивенса себе на завтрак, но минеральные удобрения, которые он применял, погубили их всех, кроме одного. Этот единственный оставшийся в живых пришелец как-то добрался до моего участка.
Я спрашивал себя, почему редис, герань на окне, цветы в саду Стивенса среагировали таким вот образом. Быть может, эти растения-пришельцы вырабатывают какой-то яд, который впрыскивают затем в почву, чтобы другие травы и деревья не могли расти там, где поселились они. Такое предположение не лишено оснований. Ведь есть же на Земле деревья и травы, которые проделывают точно такую же операцию различными способами. Или, возможно, пришельцы высасывают из почвы всю влагу и питательные вещества так, что другим ничего не остается и они погибают от голода?
Если они прибыли с другой планеты, то должны были прилететь на каком-то корабле. Так что яма на сороковом участке у Пита образовалась там, где пришельцы приземлились, чтобы возобновить запас пищи, оставив рядом с ямой равное количество отходов.
А эти семь, как они очутились здесь? Бросили корабль, спасаясь от опасности, как моряки, терпящие бедствие?
Корабль, наверное, поискал пропавших членов экипажа и, не найдя их, улетел. Если это так. тогда мое растение - единственный оставшийся на Земле пришелец. Но, может быть корабль все еще продолжает поиски?
Я сильно устал, размышляя над всеми этими вопросами, и завалился пораньше спать, однако долго еще лежал без сна, беспокойно ворочаясь. Но в тот самый момент, когда на меня напал сон, услышал, как у мусорного бака опять завозился пес. Думаете. после того, что случилось с ним накануне, он решил избегать мой двор? Не на того напали! Он как ни в чем не бывало гремел и стучал по баку, стараясь опрокинуть его и выпотрошить.
Схватив с кухонной плиты кастрюлю с ручкой, я открыл заднюю дверь и бросил кастрюлей в него, но промахнулся на добрых три метра. Это меня так раздосадовало, что я даже не захотел пойти и подобрать кастрюлю. Я просто вернулся и снова лег спать.
Прошло порядочно времени, когда меня внезапно поднял с постели визг смертельно перепуганной собаки. Я вскочил на ноги и бросился к окну.
В свете луны пес мчался по садовой дорожке так, словно за ним гнались черти. Следом на всех парусах летело растеньице-гость. Оно охватило одной веткой бедного пса за хвост, а оставшимися тремя наддавало ему жару.
Они выскочили на улицу и скрылись из виду, но долго еще в окрестностях раздавался собачий визг. Спустя некоторое время я увидел, как растение ступила на усыпанную гравием дорожку сада и зашагало, словно большое насекомое, на своих восьми корнях.
Свернув с дорожки, растеньице пристроилось возле куста сирени и, как видно, расположилось на ночь. Если во всем происходящем и нет ничего хорошего, решил я. то, по крайней мере, мусорный бак теперь будет вне опасности - если пес еще раз попробует вернуться, мой гость всегда готов задать ему трепку.
Долго я лежал с открытыми глазами, силясь понять, как это растение догадалось, что я не хочу, чтобы пес рылся у меня в баке с мусором. Вероятно, оно видело - если это надлежащее слово, как я гнал разбойника со двора.
Я уснул с приятным чувством, что наконец-то мы с растением начали понимать друг друга.
На следующий день было воскресенье, и я занялся оранжереей. чтобы привести ее в порядок и посадить туда пришельца, который пока что отыскал для себя на огороде солнечное местечко и притворился большим, особенно неприглядным сорняком, который я поленился раньше выполоть.
Во время работы ко мне подошел сосед, чтобы дать бесплатный совет, а потом долго стоял и мялся, и по всему было видно: ему хочется еще что-то сказать мне, но он не решается.
- Странное дело,- наконец выпалил он,- но моя Дженни клянется, что видела, как какое-то небольшое деревце расхаживает у тебя по двору. Мой мальчишка также видел его и говорит, что оно гналось за ним.- Сосед, смущенно хихикнув, закончил: - Дети есть дети, как ты понимаешь.
- Да, конечно,- подтвердил я.
Постояв еще немного и дав мне пару каких-то советов, сосед ушел к себе.
Меня встревожили его слова. Если растение в самом деле гоняется за детьми, то хлопот не оберешься.
Весь день напролет я работал в оранжерее, но нужно было так много сделать, ибо ею не пользовались почти десять лет, что к вечеру я устал до чертиков.
Поужинав, я вышел на заднее крыльцо и уселся на ступеньки посмотреть на звезды. Тишь да гладь стояла вокруг.
Не прошло и четверти часа, как до меня донесся шелест листьев. Я оглянулся и увидел растеньице, которое вышло из сада на своих кореньях и подошло ко мне. Оно как будто опустилось со мной на ступеньки, и мы сидели вдвоем и смотрели на звезды.
Немного погодя растеньице протянуло одну из своих веток и взяло меня под руку своим похожим на ладонь листом.
Я слегка вздрогнул, но оно коснулось меня столь деликатно, что я остался спокойно сидеть, решив, что если уж нам приходиться жить вдвоем, то незачем избегать друг друга.
Спустя некоторое время я начал постепенно ощущать, как на меня накатываются волны благодарности. словно растеньице хотело мне сказать "спасибо".
Слова, сами понимаете, не произносились. Растеньице, кроме как шелестеть листьями, других звуков издавать не могло, однако я понял, что существует какая-то система общения без помощи слов, а чувствами - глубокими, чистыми. крайне искренними.
Наконец такое беспрерывное излияние благодарности стало несколько смущать меня.
- Ну, хватит, хватит,- сказал я, стараясь положить конец этому.- Вы бы то же самое сделали для меня.
Каким-то образом растение, должно быть, почувствовало, что его признательность понята и воспринята, так как чувство благодарности немного ослабло и вместо него возобладало другое ощущение - мира и спокойствия.
Растеньице поднялось и пошло прочь, но я окликнул его.
- Эй, погоди минутку!
Оно, видимо, поняло и вернулось. Я взял его за ветку и повел вдоль границ своего участка, стараясь как можно усердней внушить, чтобы оно не выходило за изгородь.
К концу этой передачи мыслей я был весь мокрый от чрезмерного напряжения. Но в конце концов растение сказало нечто вроде "о'кей!". Тогда я нарисовал в уме картину, как оно гонялось за мальчишкой, и мысленно пригрозил пальцем. Растение согласилось. Затем я попробовал сказать ему, чтобы оно не ходило средь бела дня по двору, когда люди могут увидеть. Не знаю, то ли это наставление было труднее понять, то ли я уже устал, но мы оба выдохлась до конца, прежде чем растеньице показало, что поняло меня. Лежа в кровати, я долго размышлял над проблемой общения. По-видимому, это была не телепатия, но что-то также основанное на мысленных образах и эмоциях. Я уснул, радуясь мысли, что мой дом и сад станут школой для инопланетянина.
На следующий день мне позвонили из почвоведческой лаборатории сельскохозяйственного колледжа.
- Что это за дрянь вы нам прислали? - спросил незнакомый голос.
- Образцы почвы, - ответил я слегка обескураженно.- А чем они вам не нравятся?
- С образцом номер один - полный порядок. Это обычная для округа Бартон почва. А вот образец номер два - песок, причем не простой, а в смеси с блестками золота, серебра и меди. Все частицы, разумеется, очень мелкие. Но если у какого-то фермера в вашей округе такого песка целая шахта, то он может считать себя миллионером.
- Ну, у него этого песка самое большее пять вагонеток.
- А где он его взял?
Глубоко вздохнув, я рассказал все, что мне было известно о происшествии на сороковом участке Пита.
Ученый-почвовед сказал, что они сейчас приедут к нам, но прежде чем он повесил трубку, я спросил его насчет третьего образца с участка банкира Стивенса.
- Что он выращивал на этой земле? - спросили меня на другом конце провода озадаченно.- Насколько мы понимаем, она абсолютно истощена. Скажите ему, пусть прежде, чем что-нибудь сеять на ней, внесет как можно больше органических удобрений и все необходимое, чтобы земля вновь стала плодородной.
Почвовед приехал на участок Пита вместе с тремя другими учеными из колледжа. Чуть позже, на неделе, после того, как газеты под крупными заголовками протрубили на всю страну об этом инциденте, прикатила парочка господ из Вашингтона. Однако они, как видно, ничего не могли понять из случившегося. так что в конце концов отчалили обратно. Газеты еще немного пожевали эту тему, но вскоре бросили ее.
За это время масса любопытных посетила ферму Пита, чтобы собственными глазами посмотреть на яму и песок. Они растащили больше половины кучи и довели Пита до бешенства.
- Я решил засыпать эту яму - и дело с концом,- заявил он мне, что и сделал немедленно.
Тем временем в моем доме положение все более улучшалось. Растеньице, кажется, поняло мое предупреждение не выходить со двора, вела себя как и подобает растению днем и оставило детей в покое: пусть играют себе на здоровье на моем дворе, если это им так нравится. Но самым прекрасным было то, что пес, совершавший набеги на бак с мусором, больше ни разу не показался.
Много раз, пока продолжался ажиотаж вокруг ямы у Пита, мне страсть как хотелось рассказать кому-нибудь из ученых о моем госте, но каждый раз я откладывал, потому что мы с ним мало продвинулись по части преодоления языкового барьера. Правда, в других отношениях мы ладили отлично.
Я предоставил как-то раз пришельцу возможность посмотреть, как разбирается, а затем вновь собирается электромотор, но был не слишком уверен, что он понял что-либо. Я пытался объяснить ему, что такое механическая сила, и показал, как мотор эту силу производит; попробовал рассказать немного об электричестве, электронах и протонах, однако быстро запутался, так как сам очень мало что смыслил во всем этом. Сказать по совести, я не думаю, чтобы растеньице поняло хоть что-либо по части электрических двигателей.
Зато с автомобильным мотором мы добились успеха. Затратив целое воскресенье, мы его разобрали на части, а затем снова собрали. Следя за моими действиями, растеньице, кажется, заинтересовалось мотором всерьез.
День был жарким, а дверь в гараже нам пришлось держать на запоре, и я грешным делом предпочел бы потратить воскресенье на рыбалку, а не на разборку грязного, в мазуте, двигателя. Десятки раз я задавал себе вопрос: "Стоит ли вообще заниматься этим делом и нет ли каких-то более легких методов ознакомления моего гостя с фактами нашей земной жизни?"
Я так устал за воскресенье, что в понедельник утрои не расслышал будильника и проснулся на час позже, чем нужно. Быстро натянув на себя рубашку и штаны, я кинулся к гаражу - дверь оказалась открытой, а внутри находилось растеньице. Оно разбросало по всему полу части двигателя и продолжало, рада-радехонько, трудиться над моей автомашиной. Я чуть было не набросился на него с топором, но вовремя сдержался. Заперев дверь гаража, я пошел на работу пешком.
Весь день меня мучил вопрос, каким образом пришелец попал в гараж. Может, он проник туда вечером заранее, когда я отвлекся, или же он умеет открывать замки отмычкой. Я также спрашивал себя, в каком состоянии окажется машина к моему приходу, и уже ясно представлял, как работаю в гараже допоздна, собирая ее.
Я ушел с работы на час пораньше, решив, что если уж мне нужно возиться с машиной, то лучше начать поскорей.
Придя домой, я увидел, что мотор собран, а пришелец стоит в огороде, изображая собой сорняк. Значит, он умеет открывать замки - ведь я, уходя на работу, гараж запер.
Держа пари сам с собой, что мотор не заведется, я включил зажигание. Однако двигатель заработал вполне нормально. Я проехал по улице, чтобы проверить машину - она оказалась в полном порядке.
Для следующего занятия я постарался найти что-нибудь попроще. Я достал столярный инструмент, показал его моему гостю и дал возможность посмотреть, как я буду делать птичью клетку. Не то чтоб мне очень нужна была такая клетка - в доме их имелось достаточно,- но я полагал, что так мне будет легче и проще показать, как мы работаем по дереву.
Растение внимательно следило за мной, но, мне показалось. было чем-то недовольно. Положив руку на ветку, я спросил в чем дело, но в ответ получил угрюмое молчание.
Я был озадачен. Почему растеньице проявило самый живой интерес при разборке мотора, а тут, когда я стал делать птичью клетку, опечалилось? Я не мог догадаться до тех пор пока несколько дней спустя мой гость не застал меня за срезанием цветов для моей вазы в столовой.
И тогда он ударил меня.
Растение есть растение, а цветы тоже являются растениями. Да и доски тоже когда-то были растениями. Я стоял в саду с подрагивающим в руке букетом, а пришелец смотрел на меня, и я подумал о всех тех потрясениях, которые его ожидают, когда он получше узнает нас: как мы вырубаем леса, выращиваем растения на корм и одежду, выжимаем из них соки и извлекаем лекарства. Как я понял, растеньице во всем напоминало человека, который попал на другую планету и увидел там, как некоторая форма выращивает людей себе на корм.
Растеньице, казалось, не разозлилось и не убежало от меня в ужасе. Оно просто опечалилось, а когда оно печалилось, то становилось самым печальным существом, какое вы только можете себе представить. По сравнению с ним пропойца с похмелья выглядит наверняка веселей.
Если мы когда-нибудь доживем до такого момента, когда действительно сможем разговаривать друг с другом (я имею в виду беседы о таких вещах, как мораль, этика, философия), я тогда узнаю, какие чувства испытывает мой гость к нашей потребляющей растения цивилизации. Он наверняка пытался рассказать мне об этом, но я не сумел понять многое из того, на что он намекал.
Как-то раз вечером мы сидели на ступеньках крыльца и глядели на звезды. Еще раньше пришелец показал мне свою родную планету, а может быть одну из планет, которую он посетил,- не знаю. Все, что я уловил тогда, состояло из каких-то смутных образов. Одно место казалось горячим и красным, другое - холодным и голубым. Было еще одно, третье. Окрашенное во все цвета радуги, оно вызывало в душе спокойное, чуть радостное чувство, словно там веял нежный, прохладный ветерок, журчали фонтаны и в легком сумраке пели птицы.
Мы уже долго сидели на крыльце, когда вдруг мои гость положил свою ветку на мое плечо и мысленно показал какое-то растеньице. Должно быть, ему приходилось делать значительные усилия, чтобы дать мне его визуальное изображение, ибо картина была четкой и ясной. Растеньице было тощим и поникшим и выглядело, если такое возможно, еще более печальным и грустным, чем мое, когда оно впадало в печаль. Я проникся жалостью, и тогда мой гость начал думать о доброте, а когда он думает о таких вещах, как доброта и печаль, благодарность и счастье, то прямо изливается ими.
Пришелец вызвал во мне столько возвышенных, благородных мыслей, что я боялся, что меня разорвет на части.
И пока я сидел на крыльце, размышляя об этом, то мысленно увидел, как бедное растеньице начало понемногу оживать и расти, а потом расцвело и превратилось в самый красивый цветок, который мне только доводилось когда-либо видеть. Семена созрели, и растеньице рассыпало их. Мгновенно из семян проросли совсем маленькие растеньица, тоже полные жизни.
Несколько дней я ходил сам не свой под впечатлением виденного, спрашивая себя, уж не схожу ли с ума. Я пробовал избавиться от этого наваждения, но не мог - картина навела меня на одну идею, и единственный способ, каким я мог избавиться от нее, это проверить ее правильность на практике.
Возле сарая с инструментом росла желтая роза - самая печальная и жалкая из всех роз в городе. Зачем она год за годом цеплялась за жизнь, я не мог понять. Она росла там, когда я еще был мальчишкой. Единственная причина, почему ее давным-давно не выбросили, заключалась в том, что никому не нужен был тот клочок земли, на котором она росла.
Я решил, что если какое-то растение нуждается в моральной помощи, так это желтая роза.
Итак, я тайком, чтобы пришелец меня не заметил, пробрался к сараю и встал перед розой. Я начал думать о ней добрые мысли, хотя одному Богу известно, как трудно думать доброжелательно о таком жалком кустике. Я чувствовал себя дураком и надеялся, что никто из моих соседей не увидит моих упражнений, но продолжал свое. Кажется, на первый раз я достиг немногого, но раз за разом возвращался к розе. Примерно через неделю я дошел до того, что в самом деле полюбил этот цветок.
А еще через четыре дня заметил на ней некоторые перемены. К концу второй недели роза из тощего жалкого куста превратилась в цветок, который любой любитель роз был бы горд иметь в своем саду. Роза сбросила все изъеденные червями листья и выпустила новые, которые казались такими блестящими, словно их навощили. Затем появились крупные цветочные почки, и вскоре куст весь засиял в желтом ореоле.
Однако я не совсем поверил первому опыту. Где-то в глубине души я подозревал, что пришелец видел мои упражнения и слегка помог мне, и я решил проверить свою теорию еще раз там, где мой гость не мог помешать.
В нашей конторе Милли вот уже два года старалась вырастить африканскую фиалку и к описываемому мною моменту уже готова была признать свое поражение. Я часто отпускал шутки насчет этой фиалки, так что иногда моя секретарша даже дулась на меня. Подобно желтой розе, это было несчастнейшее из растений. Его поедали насекомые, Милли часто забывала его полить, цветок не раз роняли на пол, а посетители использовали горшок в качестве пепельницы.
Я, естественно, не мог дать фиалке такой интенсивный курс лечения, как розе, но взял за правило ежедневно оставаться на несколько минут возле окна и думать о ней по-доброму. Через пару недель фиалка стала выпрямляться и крепнуть, а к концу месяца расцвела впервые за свою жизнь.
Тем временем курс обучения пришельца продолжался.
Вначале он отказывался входить в дом, но в конце концов достаточно поверил мне, чтобы войти в комнаты. Однако он не любил проводить много времени в закрытом помещении, так как дом был чересчур переполнен напоминанием о том, что наша цивилизация - цивилизация, потребляющая растения. Мебель, одежда, крупы, бумага, даже сам дом - все было сделано из растений. Я достал старую кадку, наполнил ее землей и поставил в углу столовой, но я не помню, чтобы он хоть раз воспользовался ею.
Хотя тогда я и мысли не допускал об этом, но понимал, что все, что мы с пришельцем делаем,- все обречено на провал. Сумел бы кто-то сделать лучше или нет - не знаю. Думаю, что сумел бы. Но лично я не знал, с кем и как начать разговор об этом, так как боялся. что меня высмеют. Ужасно, как мы, люди, боимся показаться смешными.
Кроме того, надо было считаться и с гостем. Что бы он подумал, если бы я вдруг отдал его кому-то? Я не раз подбивал себя на то, чтобы предпринять какие-то конкретные шаги, но тут из сада выходило растеньице, усаживалась рядом со мной на ступеньки, и мы начинали беседу - ни о чем, по сути, конкретном, а о счастье и горе, о братстве и воле, и моя решимость постепенно улетучивалась.
С тех пор я часто думаю, насколько мы с ним, наверное, походили на двух затерявшихся детей - незнакомых, выросших в разных странах,- которым очень хотелось бы поиграть вместе, но ни один не понимал ни правил игры другого, ни языка.
Знаю, знаю! Вы скажете. что надо было начинать с математики. Вы показываете инопланетянину, что дважды два четыре. Затем рисуете Солнечную систему и показываете на чертеже Солнце, а затем тычете пальцем на светило в небе, потом показываете на рисунке Землю и показываете на себя и на пол. Таким образом даете ему знать, что вам известно о Солнечной системе, о космосе, звездах и так далее. Затем вы вручаете ему карандаш и бумагу, чтобы он нарисовал звездную карту родного неба, свою солнечную систему и ту планету, откуда он прилетел.
Но что, если он не знает математики? Что, если выражение "два плюс два равно четырем" для него ничего ровным счетом не означает? Что, если он не умеет чертить или видеть, слышать, чувствовать и думать так, как это делаем мы?
Чтобы иметь дело с пришельцами из другого мира, надо иметь какую-то первооснову.
Но, может быть, математика не есть такая первооснова?
Чертежи также?
В этом случае надо искать что-то другое. Ведь должны же быть какие-то определенные, всеобщие, универсальные первоосновы.
Думаю, что я знаю, каковы они.
Если уж ничему другому, то этому растеньице научило меня.
Счастье - вот первооснова. И горе - первооснова. И благодарность, возможно, в чуть меньшей степени. И доброта. И, вероятно, ненависть - хотя мы с моим гостем никогда не имели с ней дела.
Быть может, братство.
Но доброта. счастье и братство - инструменты, не очень удобные в обращении, когда хотят добиться понимания по какому-то конкретному вопросу, хотя в мире растений это может быть не так.
Приближалась осень, и я начал подумывать, как устроиться с моим гостем на зиму. Разумеется, я мог бы его держать в доме, но он не любил бывать в закрытом помещении.
Как-то вечером мы сидели вдвоем на ступеньках заднего крыльца, слушая первых сверчков за сезон.
Корабль спустился бесшумно. Я заметил его только тогда, когда он оказался на уровне деревьев. Он опустился вниз и приземлился как раз между моим домом и сараем.
Я слегка вздрогнул, но не испугался и, кажется, не очень удивился. Где-то в глубине души я все время интересовался: неужели товарищи и собратья растеньица так и не разыщут его в конце концов?
Корабль весь светился мерцающим светом. Из него вышли три растеньица, но странная вещь - ни дверей, ни люков не было, и растеньица как бы вышли из него сквозь стены, и они снова закрылись за ними.
Мое растеньице взяло меня за руку и потянуло слегка за собой, показывая, что хочет войти вместе со мной на корабль. Чтобы успокоить меня, оно начало изливать на меня мирные успокаивающие мысли. И все время, пока это продолжалось, я слушал разговор между моим растеньицем и тремя вновь прибывшими, но улавливал только какие-то неясные обрывки их беседы, едва ли осознавая, что ведется разговор, и, уж конечно, не понимая, о чем они говорят.
Потом мое растеньице встало рядом со мной, а трое сошедших с корабля подошли поближе. Они по очереди брали меня за руку и некоторое время смотрели на меня, благодаря за помощь и желая счастья.
То же самое сказало мое растеньице, а затем они вчетвером направились к кораблю и скрылись в нем.
Я стоял и смотрел, как корабль медленно уходит в ночь, до тех пор, пока он не исчез из виду. И чувства благодарности и счастья постепенно меркли во мне, уступая чувству одиночества и печали.
Я понял, что где-то там, наверху, есть большой корабль-матка, что в ней много других растеньиц, одно из которых жило со мной почти полгода, тогда как другие шесть его товарищей умерли под забором по соседству.
Я понял также, что это корабль-матка вычерпала плодородную землю с участка Пита Скиннера.
Наконец я перестал смотреть на небо. За сараем я увидел красоту желтой розы в цвету и опять подумал о первоосновах общения живых существ.
Я хотел знать, уж не используются ли счастье и доброта, а быть может, даже такие чувства, о которых мы, люди, еще не знаем, в мире растений так, как мы используем науки?
Ведь расцвел же розовый куст, когда я стал думать по-доброму о нем. А африканская фиалка? Разве она не обрела новую жизнь в человеческой доброте?
Вам это может показаться удивительной несуразицей, но такой феномен не так уж нов или неизвестен. Есть люди, которые умеют получать с грядки или сада все, что захотят. О таких говорят, что у них дома живет зеленый помощник - мальчик с пальчик.
И, может быть, наличие зеленого помощника, мальчика с пальчик, зависит не столько от умения или трудов, вкладываемых в растения, сколько от доброты и интереса, проявляемого к ним человеком?
В течение многих веков растительная жизнь на нашей планете воспринималась как нечто само собой разумеющееся. Все было легко и просто. В целом растениям уделялось мало любви. Их сажали или сеяли. Они росли. В должное время с них снимали урожай.
Иногда я спрашивал себя: "А что, когда голод сожмет нашу перенаселенную планету в своих тисках, разве тогда не появится крайняя нужда в раскрытии секрета садоводческого искусства, тайны зеленого мальчика с пальчика?
Если доброта и любовь могут побудить растения производить в несколько раз больше обычной нормы, то неужели мы не возьмем доброту в качестве орудия, с помощью которого можно спасти Землю от голода?
Во сколько раз больше можно получить зерна, если фермер, полюбит, скажем, выращиваемую пшеницу?" Конечно, такой простой принцип вряд ли получит одобрение.
Во всяком случае, он не сработает, не сработает в потребляющем растения обществе.
Ибо как можно сохранить у растения убеждение, что вы его любите и испытываете к нему добрые чувства, когда из года в год доказываете, что ваш единственный интерес к нему сводится к тому, чтобы или съесть его, или сделать из него одежду, или срубить на дрова.
Я прошел за сарай и встал возле желтой розы, стараясь найти ответ. Роза разволновалась подобно красивой женщине, которая знает, что ею восхищаются, однако никаких чувств от нее же исходило.
Благодарность и счастье исчезли, растворились. И ничего не осталось, кроме чувства тоски и одиночества.
Вот собачьи дети эти растительные пришельцы - растравили человека так, что он теперь не может спокойно съесть кашу на завтрак!

К.Д.Саймак "Пыльная зебра"
пер. Д.Жуков

Ничего в доме нельзя человеку держать. Вечно все теряется, вечно все пропадает, а ты ищешь, перерываешь все вверх дном, на всех орешь, всех расспрашиваешь, подозреваешь.
И так в каждой семье.
Но запомните одно: не старайтесь выяснить, куда пропадают вещи, кто бы это мог взять их. И думать не думайте заниматься расследованием. Себе дороже станет!
Вот послушайте, какой случай был со мной.
Шел я с работы и купил по дороге лист почтовых марок - хотел разослать чеки, оплатить месячные счета. Но только я сел заполнять чеки, как ввалились супруги Мардж и Льюис Шоу. Льюиса я недолюбливаю, да и он меня едва выносит. Но Мардж с Элен добрые подруги; они заболтались, и чета Шоу проторчала у нас весь вечер.
Льюис рассказывал мне, чем он занимается в своей исследовательской лаборатории. Я пытался заговорить о другом, но он все долбил одно и то же. Думает, наверно, что раз сам увлекается, то и другие должны интересоваться его работой. А я в электронике ничего не смыслю, микромодуль от микроскопа не отличу.
Унылый был вечера, и, что хуже всего, мне и заикнуться об этом было нельзя. Элен тотчас бы на меня набросилась, стала бы говорить, что я бирюк.
И вот на следующий день я пошел после обеда в своей кабинет заполнять чеки и, разумеется, обнаружил, что марки пропали.
Я оставил марки на письменном столе, но теперь на столе не было ничего, кроме кубика: хотя юный Билл не интересовался кубиками уже несколько лет, они время от времени все еще оказывались в самых неподходящих местах.
Я окинул взглядом комнату, потом подумал, что марки, вероятно, сдуло со стола, и, стоя на четвереньках обшарил весь пол. Марок нигде не было.
Я пошел в гостиную, где, уютно устроившись в кресле, Элен смотрела телевизор.
- Не видела я их, Джо,- сказала она.-Посмотри у себя на столе.
Именно такого ответа я и ожидал.
- Может, Билл знает,- предположил я.
- Его сегодня почти целый день дома не было. Когда появится, спросишь.
- А где он болтается?
- Занят коммерцией. Меняет тот новый пояс, который мы ему купили, на пару шпор.
- Не вижу в этом ничего дурного. Когда я был мальчишкой...
- Дело не только в поясе,- сказала Элен.-Он меняет все подряд. И хуже всего то, что он никогда не остается в проигрыше.
- Смышленый парнишка.
- Если ты будешь так относиться к этому, Джо...
- Мое отношение тут ни при чем,- сказал я. - Такие отношения существуют во всем деловом мире, Когда Билл вырастет...
- Вырастет и... попадет в тюрьму. Если бы ты видел его за этим занятием, ты бы тоже сказал, что ему прямая дорога в арестанты.
- Ладно, я поговорю с ним.
Я вернулся в кабинет, потому что атмосфера в гостиной была не такой дружественной, как хотелась бы, и потом, мне надо было послать чеки независимо от того, нашел я марки или не нашел.
Я вынул из ящика пачку счетов, чековую книжку и авторучку. Потом протянул руку, чтобы переложить кубик и освободить место для работы. Но, как только он оказался у меня в руке, я понял, что это не детский кубик.
Вес и размеры у этого предмета были, как у кубика, и на ощупь он напоминал пластик, разве что такого гладкого пластика я никогда но встречал. Он был сухой и в то же время как маслом смазанный.
Я положил его на стол и придвинул поближе лампу. Но ничего особенного но увидел. Кубик как кубик.
Вертя его в руке, я старался определить, что это такое. И вдруг увидел на одной из его сторон небольшое продолговатое углубление - совсем маленькое, почти царапину.
Я присмотрелся и увидел, что углубление выточено и на дне его бледная красная полоска. Могу поклясться, что эта красная полоска мерцала. Я поднес предмет поближе к глазам, но мерцание прекратилось.
То ли краска вдруг обесцветилась, то ли мне все померещилось, но уже через несколько секунд я не был уверен, что там была какая-либо полоска.
Я подумал, что эту штуку где-то нашел или выменял Билл. Мальчик как галка - все в дом тащит, но в этом нет ничего дурного, как нет ничего дурного в его коммерции, что бы там ни говорила Элен. Это прекрасные деловые задатки.
Я отложил кубик в сторону и занялся чеками. На следующий день во время перерыва на ленч я снова купил марки. Но целый день я то и дело начинал размышлять над тем, куда могли деться вчерашние.
Я совсем не думал о скользком на ощупь кубике. Возможно, я бы вовсе забыл о нем, если б, вернувшись домой, не обнаружил, что у меня пропала ручка.
Я пошел в кабинет за ручкой и увидел ее на столе, на том самом месте, где оставил вчера вечером. Я не помнил, оставлял я ручку на столе или нет, но, увидев ее, тотчас вспомнил, что забыл положить ее обратно в ящик.
Я взял ручку. И оказалось, что это вовсе не ручка. На вид предмет был похож на пробковый цилиндрик, но для пробки он был слишком тяжелый. Мне вдруг показалось, что это складная удочка, только поменьше и потяжелее.
Представив себе, что это складная удочка, я сделал движение, будто забрасываю ее, и вдруг и в самом деле неизвестный предмет оказался складной удочкой. Она, видимо, была сложена, а затем выдвинулась, как настоящая удочка. Но странное дело, видны были только первые фута четыре, а все остальное растаяло в воздухе.
Я инстинктивно дернул удочку вверх и на себя, чтобы высвободить конец попавший бог знает куда. Удочка было продалась, а потом я вдруг почувствовал, что на конце ее повис какой-то груз. Точно я подсек рыбу, но только рыба эта не билась.
Затем так же быстро это ощущение исчезло. Груз как бы мгновенно сорвался с удочки, она сложилась, и в руке у меня снова был предмет, похожий на авторучку.
Я осторожно положил его на стол, твердо решив не делать больше никаких взмахов, и только тут заметил, что рука у меня дрожит.
Я сел, тараща глаза на предмет, похожий на пропавшую ручку, и на другой предмет, похожий на детский кубик.
И вот тут-то уголком глаза я и увидел посередине стола маленькое белое пятнышко.
Оно было на том самом месте, где сначала лежала мнимая ручка, да и кубик вчера вечером я нашел, пожалуй, именно там. Оно было цвета слоновой кости и, имело в диаметре примерно четверть дюйма. Я ожесточенно потер его большим пальцем, но пятно не стиралось. Я закрыл глаза, чтобы дать возможность пятну исчезнуть, и, тотчас открыв их, с удивлением убедился, что пятно на месте.
Я склонился над столом и стал рассматривать его. У меня было такое впечатление, будто в дерево тщательно вделали пластинку слоновьей кости. Я не мог обнаружить никакого зазора между деревом и пятном.
Прежде его там не было; в этом я совершенно уверен. Если бы оно было, я непременно заметил бы. Более того, его заметила бы Элен, потому что она чистюля, нигде у нее и пылинки нет. Да и где это слыхано, чтобы продавали столы, инкрустированные одной-единственной пластинкой слоновой кости?
Нигде не купишь и вещи, которая похожа на ручку, но превращается в складную удочку, причем тонкий конец ее исчезает и подцепляет что-то невидимое,- ручку, которая в следующий раз, возможно, не потеряет то, что подцепила, а выволочет на свет божий.
Из гостиной послышался голос Элен:
- Джо!
- Да! Что тебе?
- Ты поговорил с Биллом?
- С Биллом? О чем?
- О его коммерции.
- Нет. Забыл как-то.
- Смотри поговори. Он опять взялся за свое. Выторговал у Джимми новый велосипед. Всучил ему всякий хлам. Я заставила его вернуть велосипед.
- Я поговорю с ним,- снова пообещал я.

Но, как помню, тогда мне было не этики поведения моего сына.
Ничего в доме нельзя держать. Вечно теряешь то одно, то другое. Точно знаешь, куда положил вещь, уверен, что она на месте, а хватишься - ее уже нет. И всюду так: вещи теряются, и потом их вовек не сыщешь.
Но другие вещи на их месте не появляются... по крайней мере я сроду о таком не слыхал.
Впрочем, бывали, наверное, случаи, когда человек находил другие вещи, брал их, рассматривал, удивлялся, что это такое, а потом зашвыривал куда-нибудь в угол и забывал.
Может быть, склады утиля в самых разных уголках мира забиты всякими неземными кубиками и сумасшедшими удочками.
Я встал и пошел в гостиную, где Элен настраивала телевизор.
Наверно, она заметила, что я расстроен, и потому спросила:
- Что еще случилось?
- Не могу найти ручку.
Она рассмеялась.
- Прости, Джо, но ты невыносим. Вечно все теряешь.
Ночью, когда Элен уже заснула, я лежал и все думал о пятне на столе. Пятно, казалось, говорило: "Коли ты коммерсант, клади прямо сюда, что у тебя есть, и мы произведем обмен".
И тут мне в голову пришла мысль; а что будет, если кто-нибудь сдвинет стол?
Долго я лежал, стараясь успокоиться, уговорить себя, что все это чепуха и бред.
Но отделаться от этой мысли я уже не мог.
Наконец я встал и потихоньку, словно вор, а не хозяин дома, выскользнув из спальни, пошел в кабинет.
Закрыв дверь, я включил настольную лампу и поскорее бросился смотреть, не исчезло ли пятно.
Оно было на месте.
Выдвинув ящик стола, я поискал там карандаш, но вместо карандаша под руку мне попался один из цветных мелков Билла. Я стал на колени и тщательно очертил на полу ножку стола, чтобы потом поставить его точно на место, если кто-нибудь его сдвинет.
Затем я как бы машинально положил мелок точно на пятно.

Утром, перед уходом на работу, я заглянул в кабинет: мелок все еще лежал на месте. У меня немного отлегло от сердца, мне удалось убедить себя, что все это игра воображения.
Но вечером, после обеда, я снова пошел в кабинет и обнаружил, что мелок пропал.
На его месте лежало какое-то треугольное устройство с чем-то вроде линз на каждом углу, а посредине треугольника к каркасу из какого-то металла крепилась штука, явно напоминавшая присоску.
Я еще рассматривал ее, когда в кабинет вошла Элен.
- Мы с Мардж идем в кино,- сказала она.-Почему бы тебе не пойти и не выпить с Льюисом пива?
- С этим чванливым болваном?
- Что ты имеешь против Льюиса?
- Ничего, наверно.
Мне было на до супружеских ссор.
- Что это у тебя? - спросила Элен.
- Не знаю. Вот нашел.
- Ты прямо как Билл, всякую дрянь стал в дом тащить. Любому из вас только волю дай, весь дом замусорите.
Я смотрел на треугольник, и, сколько ни думал о нем, в голову все приходило одно: это, наверно, очки. Удерживаются они на лице по-видимому, при помощи той присоски, что посередине,- странный способ носить очки, но, если подумать, такое предположение не лишено основания. Но в таком случае это значит, что у владельца очков три глаза, расположенных на лице треугольником.
Элен ушла, а я все сидел и думал. И думал я о том, что, хоть я и недолюбливаю Льюиса, без его помощи мне не обойтись.
И вот, положив мнимую ручку и треугольные очки в ящик стола, а фальшивый кубик в карман, я отправился в дом напротив.
У Льюиса на кухонном столе была расстелена кипа синек, и он тотчас принялся мне что то объяснять. Я изо всех сил делал вид, что разбираюсь в чертежах. На самом деле я не смыслил в них ни уха ни рыла.
Наконец ее удалось ввернуть словечко; я вытащил из кармана кубик, положил его на стол и спросил:
- Что это?
Я думал, он тут же скажет, что это детский кубик. Но он этого не сказал. Видимо, что-то подсказало ему, что это не простой кубик. Вот что значит техническое образование.
Льюис взял кубик и повертел его в руке.
- Из чего это сделано? - взволнованно спросил он.
Я пожал плечами.
- Я не знаю, что это, из чего это - ничего не знаю. Вот нашел просто.
- Ничего подобного я сроду не видел. - Он заметил углубление на одной из сторон кубика, и я понял, что он клюнул.- Позвольте мне взять это с собой в лабораторию. Постараемся разобраться.
Я, разумеется, знал, что ему надо. Если кубик - какие-нибудь техническое новшество, он хотел воспользоваться случаем... но это меня нисколько не беспокоило. У меня было предчувствие, что слишком больших открытий он не сделает.
Мы выпили еще но нескольку стаканов пива, и я пошел домой. Там я разыскал пару старых очков и положил их на стол как раз на пятно.
Я слушал последние известия, когда вошла Элен. Она обрадовалась тому, что я провел вечер с Льюисом, и сказала, что мне следовало бы сойтись с ним поближе, а уж там он, может быть, мне понравится. Она сказала, что раз они с Мардж такие близкие подруги, то просто стыдно, что мы с Льюисом не дружим.
- Может, подружимся,- сказал я и на этом прекратил разговор.
На следующий день Льюис пришел ко мне на работу.
- Где вы взяли эту штуку? - спросил он.
- Нашел,- сказал я.
- Вы имеете хоть какое-нибудь представление, что это?
- Никакого,- весело сказал я,- Потому-то я и дал ее вам.
- Ее приводит в действие какая-то энергия, и она предназначена для измерения. Выемка на одной из сторон служит для считывания показаний. Индикатором, видимо, является интенсивность цвета. Во всяком случае, цветная полоска в выемке все время меняется. Не сильно, но все же это можно заметить.
- Теперь надо выяснить, что она измеряет.
- Джо, вы не знаете, где нам достать еще одну такую штуку.
- Не знаю.
- Видите ли, в чем дело,- сказал он. - Нам хотелось бы покопаться в ней, чтобы понять, как она действует, но быть вскрыть ее мы никак не можем. Наверно, ее можно взломать, но мы боимся. Вдруг испортим? Или она взорвется? Если бы у нас была еще одна...
- Простите, Льюис, но я не знаю где взять другую.
На этом разговор и кончился.

В той вечер я шел домой, думая о Льюисе и улыбаясь про себя. Малый завяз в этом деле по самые уши. Он теперь спать не будет спокойно, пока не узнает, что это за штука. И, наверно, на недельку оставит меня в покое.
Я прошел в кабинет. Очки все еще лежали на столе. Я постоял немного, раздумывая, в чем же тут дело. Потом заметил, что стекла имеют розовый оттенок.
Взяв очки, я обнаружил, что стекла заменены на другие - того же сорта, что и в треугольных очках, которые я нашел вчера вечером.
Тут в кабинет вошла Элен, и не успела она еще рта открыть, как я догадался, что она ждала меня.
- Джо Адамс, что все это значит? - громко спросила она.
- Ничего, - ответил я.
- Мардж говорит, что ты совсем расстроил Льюиса.
- Немного же надо, чтобы его расстроить.
- Что-то происходит, - не отставала Элен, - и я хочу знать, что именно.
Я знал, что мни не уйти от ответа.
- Я занимаюсь коммерцией.
- Меняешься! И это после всего того, что я тебе рассказала о Билле!
- Но это совсем другое дело.
- Коммерция есть коммерция.
Билл вошел в парадное, но, видимо, услышав, как мать сказала "коммерция", выскочил обратно. Я крикнул ему, чтобы он вернулся.
- Садитесь оба и слушайте, что я вам скажу, - приказал я.- Задавать вопросы, высказывать предположения и устраивать мне головомойку будете, когда я закончу.
Мы все трое сели, и заседание семейного совета началось. Убедить Элен мне удалось не сразу: пришлось показать пятно на столе, треугольные очки и собственные очки, которые были присланы мне обратно, после того как в них вставили розовые стекла. В конце концов она была готова признать, что кое-что действительно происходит. Но это не помешало ей дать мне нагоняй за то, что я обвел на полу ножки стола.
Ни ей, ни Биллу ручки-удочки я не показал, потому что боялся. Помахают ею, а потом кто знает что случится...
Билл, разумеется, весь загорелся. Коммерция - это по его части.
Я предупредил, чтобы они не говорили никому ни слова. Билл на сказал бы, потому что его хлебом не корми, а дай поиграть во всякие секреты, шифры и прочее. Но Элен чуть свет побежала бы к Мардж и выложила все по секрету - здесь уж что ни делай, что ни говори, ничего не поможет.
Билл тотчас захотел надеть очки с розовыми стеклами, чтобы посмотреть, отличаются ли они от обычных. Но я ему не позволил. Я и сам хотел надеть эти очки, но. по правде говоря, боялся.
Когда Элен пошла на кухню хлопотать насчет обеда, мы с Биллом занялись стратегией. Для своих десяти лет Билл - человек очень здравомыслящий. Мы порешили, что для ведения своих коммерческих дел нам следует разработать какую-нибудь систему, ибо, как указал Билл, заглазный обмен - предприятие рискованное. Надо бы сообщить тому тому малому, что он может получить за свои вещи.
Но для того, что бы прийти к взаимопониманию при торговле с кем бы то ни было, надлежало наладить какую-нибудь систему общения. А как общаться с тем о ком вы ничего не знаете, кроме того, что у него, возможно, три глаза?
И тут Билл подал великолепную идею. Он сказал, что нам нужно сделать одно - послать каталог. Если собираешься с кем нибудь торговать, то само собой понятно, в первую очередь необходимо сообщить, что ты можешь предложить.
Учитывая особые обстоятельства, нужен был каталог иллюстрированный. Впрочем, даже он мог оказаться бесполезным, так как не было никакой уверенности, что Коммерсант, скрывающийся где-то по ту сторону моего письменного стола, поймет, что означает та или иная картинка. Может быть, он вообще понятия не имеет о картинках. Может, он и видит по-другому... не в физическом смысле, хотя и это возможно, а придерживаясь другой точки зрения, руководствуясь чуждым нам мировоззрением.
Но поскольку иного пути не было, мы засели за разработку каталога. Били считал, что нам надо нарисовать его, но ни он, ни я художественными способностями ни отличались. Я предложил вырезать иллюстрации из журналов. Но эта мыслишка тоже была не фонтан, потому что на рекламных картинках товары обычно изображаются приукрашенными, художники заботятся только о том, чтобы привлечь внимание.
И снова Билл подал великолепную идею.
- Ты знаешь тот детский словарь, который мне подарила тетя Этель? Почему бы не послать его? В нем много картинок и почти ничего не написано. И это очень важно. может, они там читать ни любят.
Мы отправились в комнату Билла и в поисках словаря стали перерывать весь тот хлам, который у него накопился. Нам попался старый букварь, по которому Билл когда-то учился читать, и мы решили, что он еще лучше словаря. В букваре были хорошие, простые картинки, а текста почти никакого не было. Вы знаете, о какого рода книжке я говорю - там стоит буква А и нарисован арбуз, буква Б и барабан и так далее.
Мы отнесли букварь в кабинет и положили его на стол, прикрыв им пятно, а сами пошли обедать.

Наутро книга исчезла, и это было немного странно. До сих пор все исчезало только во второй половине дня.
Примерно после полудня мне позвонил Льюис.
- Я иду к вам, Джо. Есть у вас поблизости какой-нибудь бар, где бы мы могли потолковать в глазу на глаз?
Я сказал, что такой бар есть всего в квартале от меня и что мы потратимся там.
Быстренько справившись с делами, я вышел из конторы, рассчитывая прийти в бар пораньше и перехватить рюмочку еще до прихода Льюиса.
Не знаю, как Льюис успел, но он меня опередил и уже сидел в угловой кабине. По-видимому, он мчался так, что нарушил все правила уличного движения.
Он уже заказал две рюмки и сидел с заговорщическим видом. Он все еще не мог отдышаться от спешки.
- Мардж рассказала мне все,- молвил он.
- Я так и думал.
- На этом можно заработать кучу денег, Джо!
- И об этом я уже подумал. Так что я хочу предложить вам десять процентов...
- Да нет же, вы послушайте,- запротестовал Льюис.- Одному вам такое дело не потянуть. Я и пальцем не пошевельну меньше чем за пятьдесят процентов.
- Я принимаю вас в дело,- сказал я,-потому что вы мой сосед. Я в этом техническом бизнесе ни черта не понимаю. У меня есть кое-что, в чем я не разбираюсь, и мне нужна помощь, чтобы выяснить, что это, но я в любое время могу обратиться к кому-нибудь другому...
Мы пришли к соглашению рюмки через три: он получал 35 процентов, я - 65.
- Теперь, когда все утряслось,- сказал я,-может, вы мне скажете, что вы там разузнали?
- Разузнал?
- О том кубике, что я вам дал. Вы бы не стали мчаться сюда, заказывать заранее выпивку и ждать, если бы чего-нибудь не разузнали.
- Видите ли, в сущности..,
- Погодите-ка минутку,- перебил его я.- Мы запишем это в контракте. в случае неспособности представить полный и подробный анализ...
- Что это еще за контракт?
- Мы заключим контракт, за нарушение которого любой из нас может судебным порядком обобрать другого до нитки.
Чертовски неприятно начинать с этого деловое предприятие, но с таким скользким типом, как Льюис, иначе было нельзя.
И тогда он мне сказал, что разузнал.
- Это прибор для измерения эмоций. Я знаю, что термин этот нескладный, но лучшего придумать не мог.
- А что он делает?
- Он говорит, счастливы или грустны и как сильно ненавидите кого-нибудь.
- М-да, - разочарованно замычал я.- А на кой мне такая штуковина? Мне не нужен прибор, который говорит, что я злюсь или радуюсь.
Льюис до того взбеленился, что даже стал красноречив:
- Разве вы не понимаете, какое значение приобретет этот инструмент для психиатров? Он будет говорить о пациентах такое, чего сами они никогда не отважились бы рассказать. Его можно использовать в психиатрических клиниках, им можно замерять реакцию людей при посещении зрелищ, в политике, при ведении новых законов... где угодно.
- Хватит трепаться! Пускаем в продажу!
- Но все дело в том...
- В чем?
- В том, что производить эти приборы мы не сможем,- с отчаянием в голосе сказал он.- У нас нет нужного сырья, и мы не знаем, как их делать. Придется вам выменивать их.
- Я не могу. То есть могу, но не сразу. Сперва мне надо дать понять тем Коммерсантам, что я хочу получить от них, а затем узнать, что они хотят взамен.
- Какие-нибудь другие вещи у вас есть?
- Есть несколько.
- Отдайте-ка их лучше мне.
- Некоторые из них могут оказаться опасными. В общем все это принадлежит мне. Я дам вам, что захочу и когда захочу...
Мы снова поспорили.
Прения кончились тем, что мы отправились к адвокату. Мы составили контракт, который был, наверно, одним из любопытнейших курьезов в истории юриспруденции.
Адвокат, несомненно, подумал - и до сих пор думает,- что мы оба сумасшедшие, но теперь это беспокоит меня меньше всего.
В контракте говорилось, что мне надлежит вручать Льюису для определения технической и товарной ценности по крайней мере девяносто процентов предметов, источник получения которых контролирую я один, и что в дальнейшем вышеназванный источник остается на вечные времена исключительно под моим контролем. Остальные 10 процентов могут без всяких оговорок не передаваться для обследования, причем первая договаривающаяся сторона принимает единоличное решение в отношении определения тех предметов, которые войдут в вышеупомянутые 10 процентов.
Что же касается 90 процентов предметов, передаваемых второй договаривающейся стороне, то эта последняя обязана подвергать их тщательному анализу - представлять отчеты в письменном виде и давать такие дополнительные объяснения, которые понадобятся для полного понимания со стороны первой договаривающейся стороны, в срок, не превышающий трех месяцев со дня получения предметов, по истечении какового предмет возвращается в единоличное владение первой договаривающейся стороны. Вышеупомянутый срок изучения и определения может быть продлен на любое время лишь по заключении соответствующего соглашения между сторонами, изложенного в письменном виде.
В случае если вторая договаривающаяся сторона скроет от первой договаривающейся стороны какие-либо открытия, связанные с предметами, о которых идет речь в данное соглашении, то такое сокрытие является достаточным основанием для возбуждения дела о возмещении убытков. В случае если будет определено, что некоторые предметы можно пустить в производство, таковые могут производиться в соответствии с условиями пунктов А, В и С раздела ХII данного соглашения.
Условия сдачи вышеупомянутых предметов должны быть оговорены и включены в качестве составной части данного соглашения. Любые доходы от вышеупомянутой продажи делятся следующим образом: 65 процентов - первой договаривающейся стороне (мне - это я на случай, если вы уже запутались, что немудрено) и 35 процентов - второй договаривающейся стороне (Льюису); издержки делятся соответственно.
Разумеется, там было еще много всяких подробностей, но суть дела уже ясна.
Глоток мы друг другу не перегрызли и из конторы адвоката отправились ко мне домой, где застали и Мардж. Льюис пошел со мной, чтобы взглянуть на пятно на письменном столе.
По-видимому, Коммерсант получил букварь и был, в состоянии разобраться, для чего его послали, так как на столе лежала картинка, вырванная из книги. Правда, я сказал бы, что ее не вырвали, а скорее, выжгли из книги.
На картинке была буква ьЗэ и рядом зебра.
Льюис с тревогой уставился на нее.
- Ну и задали нам задачу.
- Да-а,- согласился я.- На знаю, сколько она стоит, но, видно, недешево.
- Подумайте сами - расходы на экспедицию, сафари, клетки, перевоз по морю и железной дороге, корм, сторожа. Как вы думаете, нельзя ли заинтересовать его чем-нибудь другим?
- Я не знаю как. Заказ дан.
В кабинет забрел Билл к поинтересовался, что происходит. Когда я с унылым видом сказал ему, в чем дело, он радостно воскликнул:
- О, если тебе хочется обменять плохой складной нож, ты его сбываешь тому, кто не знает, как выглядит хороший. В этом весь фокус коммерции, папа!
Льюис ничего не понял, а я сообразил сразу.
- Правильно! Он не знает, что зебра - животное, он не знает даже, каких она размеров!
- Конечно,- уверенно сказал Билл.- Он видел ее только на картинке.
Было уже пять часов, но мы все трое бросились в магазин. Билл нашел дешевый браслет с брелком-зеброй, которая была размерам с рисунком в книге. Когда речь идет о всякой такой мелочи, мой сынишка точно знает, где что продают и что сколько стоит. Я подумал было сделать его из всякий пожарный случай младшим партнером и дать ему примерно десятипроцентную долю в прибылях (разумеется, из 35 процентов Льюиса), но я был уверен, что Льюис не согласится. Вместо этого я решил платить Биллу жалование один доллар в неделю, но выплату вышеупомянутой суммы начать тотчас после того, как дело станет приносить прибыль.
Итак, с зеброй все было в порядке.... при условии что Коммерсант удовлетворится маленькой безделушкой. Я продумал: хорошо еще, что нам не пришлось добывать зефир, который тоже на ьЗэ.
С остальными буквами алфавита дело пошло легче, но я не мог не терзаться сомнениями все то время пока пришлось ждать. Все каталоги, которые можно было послать, плохи, но хуже букваря ничего нет. Однако, пока Коммерсант не познакомился со всем первым списком, другой посылать не стоило, так как я боялся, что он запутается.
Поэтому я отослал ему яблоко, мяч, маленькую куклу вместо девочки, игрушечную кошку и игрушечную собаку и так далее, а потом по ночам все думал, что же Коммерсант будет делать со всем этим добром. Я представлял себе, как он пытается погашаться о назначении резиновой куклы или кошки.
Я отдал Льюису и те и другие очки, но попридержал ручку-удочку, так как все еще боялся ее. Льюис передал прибор для измерения эмоций одному психиатру, чтобы тот провел своего рода полные испытания на больных.
Зная, что мы с Льюисом стали как бы компаньонами, Мардж и Элен были теперь неразлучны. Элен не уставала твердить, как она рада, что я наконец понял, какой надежный человек Льюис. Наверное Мардж говорила то же самое Льюису.
Билла прямо распирало - так ему хотелось похвастаться. Но он был великим маленьким бизнесменом и держал рот на замке. Разумеется, о жалованье я ему сказал.
Льюис всецело стоял за то, чтобы мы сделали попытку расспросить Коммерсанта о приборе для измерения эмоций. Он заказал заводскому чертежнику рисунок прибора и хотел, чтобы я отослал его, показав тем самым, что мы интересуемся прибором.
Но я сказал ему, чтобы он не форсировал событий. Может, сделка с прибором для измерения эмоций и окажется выгодной, но до принятия окончательного решения нам следует ожидать присылки образцов всех товаров, которые может предложить Коммерсант.
Убедившись, по-видимому, в том, что с ним сотрудничают, Коммерсант теперь торговал не в определенный час, а держал лавочку открытой круглые сутки.
Просмотрев список товаров по букварю, он прислал обратно чистые страницы из книги с очень грубо сделанными рисунками,- казалось, он рисовал их крошащимся углем. Льюис изготовил серию картинок, чтобы показать, как пользоваться карандашом, и, отослав их Коммерсанту вместе с пачкой бумаги и сотней отточенных карандашей, мы принялись ждать.
Мы ждали неделю и уже стали выходить из себя, когда вся пачка бумаги вернулась обратно: каждый листок был с обеих сторон покрыт самыми различными рисунками. Для того чтобы Коммерсанту не было скучно, мы послали каталог товаров, которые можно заказать по почте, а сами уселись разгадывать рисунки.
Назначении всех вещей без исключения было совершенно непонятно... даже Льюису. Он всматривался в рисунки, потом вскакивал, метался по комнате, рвал на себе волосы, дергал себя за уши. Затем снова принимался рассматривать рисунки.
Для меня это была комедия и только.
Наконец мы порешили, что на время затею с каталогами надо оставить, и принялись класть на письменный стол все, что попадалось под руку,- ножницы, тарелки, перочинные ножи, клей, сигары, скрепки, ластики, ложки. Я знаю, что мы действовали не по-научному, но у нас не было времени придерживаться какой-либо системы. Потом при случае мы выработали бы более разумную программу, а пока не хотели дать Коммерсанту времени опомниться.
И Коммерсант принялся бомбардировать нас вещами в ответ. Мы сидели часами и отправляли товар ему, а он нам, и у нас на полу образовалась куча самого невероятного хлама.
Мы установили кинокамеру и извели уйму пленки на то, чтобы заснять пятно на столе, где происходил обмен. Мы потратили массу времени, просматривая пленку, замедляя чередование кадров и совсем останавливая проектор, но это ничего нам не дало. Когда вещь исчезала или появлялась, то она просто исчезала или появлялась. В одном кадре она была, в другом кадре ее уже не было.
Льюис отложил всю другую работу, и вся его лаборатория только и делала, что занималась разгадкой приборов, которые мы получили. С большинством из них мы так и не справились. Наверно, они для чего-то служили, но этого нам узнать не удалось.
Был там такой флакон с духами, например. Это мы его так называли. Но мы догадывались, что духи в нем не самое главное, что так называемый флакон имеет совсем иное назначение.
Льюис и его ребята, которые изучали флакон в своей лаборатории и старались разобраться, что к чему, нечаянно включили его. Они работали три дня, причем последние два - в масках, пытаясь выключить его. Когда запах стал невыносим и люди начали звонить в полицию, мы отнесли это устройство в поле и закопали. За несколько дней вся растительность в округе завяла. До самого конца лета ребята с агрономического факультета университета носились всюду как угорелые, стараясь выяснить причину.
Была там штука - часы, наверно, какие-нибудь, - впрочем, с таким же успехом она могла оказаться чем угодно. Если это часы, то у Коммерсанта такая система отсчета времени, что от нее впору с ума сойти.
Была там и еще одна вещица - укажешь на что-нибудь пальцем и нажмешь на определенное место (не на кнопку, не на какое-нибудь механическое устройство, а просто на определенную точку) - и тотчас в пейзаже появится большое пустое место - перестанешь нажимать - пейзаж снова станет как был. Мы засунули эту вещицу в дальний угол лабораторного сейфа и привесили к ней большую красную бирку с надписью:
ьОпасно! Не трогать!э
Но с большинством предметов мы просто вытягивали пустой номер. А предметы все поступали и поступали. Я забил ими гараж и начал уже сваливать кучей в подвале. Некоторые меня пугали, и я их из кучи изымал.
Тем временем Льюис мучился с прибором для определения эмоций.
- Он работает,- говорил Льюис.- Психиатр, которому я давал его, в восторге. Но, по-видимому, пустить его в продажу будет почти невозможно.
- Если он работает,- возразил я, передавая ему банку с пивом,- то его должны покупать.
- Покупали бы в любой другой области, кроме медицины. Прежде чем пускать что-либо в продажу, надо представить чертежи, теоретические обоснования, результаты испытаний и тому подобное. А мы не можем этого сделать. Мы не знаем, как он работает. Не знаем принципа действия. А пока мы этого не узнаем, ни одна почтенная фирма, торгующая медицинскими приборами, не пустит его в продажу, ни один порядочный медицинский журнал не станет его рекламировать, ни один врач-практик не будет применять.
- Значит, на него надеяться нечего,-сказал я довольно уныло, потому что это была единственная вещь, применение которой нам было известно.
Льюис кивнул, выпил пива и стал мрачнее обычного. Я теперь вспоминаю с улыбкой, как мы нашли устройство, которое принесло нам богатство. В сущности, это не Льюис, а Элен нашла его.
Элен - хорошая хозяйка. Она вечно возится с пылесосом и тряпкой и моет рамы и подоконники с таким остервенением, что нам приходится красить их каждый год.
Однажды вечером мы сидели в гостиной и смотрели телевизор.
- Джо, ты вытирал пыль в кабинете? - спросила Элен.
- Пыль в кабинете? С чего бы это?
- Видишь ли, кто-то вытер. Может, это Билл?
- Билла никакими силами не заставишь взять тряпку в руки.
- Тогда я ничего не понимаю, Джо,- сказала она. - Я пошла вытирать пыль, а там совершенно чисто. Все блестит.
По телевизору показывали что-то очень забавное, и я не обратил тогда на слова Элен никакого внимания.
Но на следующий день и вспомнил об этом и уже не мог выкинуть из головы. Я бы ни за что не стал вытирать пыль в кабинете, а Билл и подавно, и все же кто-то сделал это, раз Элен говорит, что там было чисто.
В тот же вечер я вышел с ведром на улицу, наложил в него пыли и принес в дом.
Элен перехватила меня в дверях.
- Ты что это делаешь?
- Экспериментирую,- сказал я.
- Экспериментируй в гараже.
- Это невозможно,- возразил я.- Я должен выяснить, кто вытер пыль в кабинете.
Я знал, что если мой номер не удастся, то меня притянут к ответу, потому что Элен пошла следом и стала в дверях, приготовившись обрушиться на меня.
На столе лежало много предметов, полученных от Коммерсанта, а в углу валялось еще больше. Я убрал все со стола, и тут вошел Билл.
- Что ты делаешь, папа? - спросил он.
- Твой отец сошел с ума, - спокойно объяснила Элен.
Я взял горсть пыли и посыпал ею стол.
Через мгновение она исчезла. На столе не было ни пятнышка.
- Билл, - сказал я,- отнеси-ка один из этих приборов в гараж.
- Который?
- Любой.
Он унес один из приборов, а я сыпанул еще горсть пыли, и она тоже исчезла.
Билл вернулся, и я послал его с другим прибором.
Это продолжалось довольно долго, и Билл уже начал выражать недовольство. Но наконец я посыпал стол пылью и она не исчезла.
- Билл, - сказал и,- ты помнишь, какую штуку ты выносил последней?
- Конечно.
- Ну, тогда иди и принеси ее обратно.
Он принес ее - и только появился на пороге кабинета, как пыль исчезла.
- Вот оно,- сказал я.
- О чем ты? - спросила Элен.
Я показал на устройство, которое держал Билл.
- Об этом. Выбрось свой пылесос. Сожги тряпки. Закинь куда-нибудь швабру. Достаточно одной такой штуки в доме и...
Она бросилась ко мне в объятия...
- О, Джо!
И мы с ней сплясали джигу.
Затем я сел и стал ругать себя на все корки за то, что связался с Льюисом. Я подумал: а нельзя ли теперь как-нибудь разорвать контракт, раз уж я нашел что-то без его помощи? Но я помнил все эти пункты, которые мы понаписали. Да и что толку - Элен уже побежала в дом напротив рассказать все Мардж.
Я позвонил Льюису, и он мигом примчался.
Мы начали полевые испытания.
В гостиной не было ни пятнышка, потому что Билл прошел через нее с прибором, да и гараж, где прибор оставался ненадолго, тоже был как вылизанный. Хоть мы и не проверяли, но я представляю себе, что на полосе, параллельной дорожке, по которой Билл нес прибор от гаража до двери дома, не осталось ни пылинки.
Мы отнесли прибор вниз и вычистили подвал. Пробрались на задний двор к соседу, где, как мы знали, было много цементной пыли,- и тотчас вся цементная пыль исчезла. Остались одни комочки, но комочки, я полагаю, пылью считать нельзя.
Этого только нам и надо было.
Вернувшись домой, я стал открывать бутылку шотландского виски, которую до того хранил, а Льюис примостился за кухонным столом и нарисовал прибор.
Мы выпили, потом пошли в кабинет и положили рисунок на стол. Рисунок исчез, а мы ждали. Через несколько минут появился еще один прибор. Мы подождали еще, но ничего не случилось.
- Надо втолковать ему, что нам надо много приборов,- сказал я.
- Мы никак не сможем это сделать, - сказал Льюис.- Мы не знаем его математических символов, а он не знает наших, и верного способа изучить его тоже нет. Он не знает ни единого слова нашего языка, а мы - его.
Мы вернулись в кухню и выпили еще.
Льюис сел и нарисовал поперек листа ряд приборов, а позади набросал верхушки множества других, так что казалось, будто приборов сотни.
Мы послали листок.
Пришло пятнадцать приборов - ровно столько, сколько было нарисовано в первом ряду.
Коммерсант явно не имел никакого представления о перспективе. Черточки, которыми Льюис обозначил другие приборы, стоящие за первым рядом, для него ничего не значили.
Мы вернулись в кухню и выпили еще.
- Нам нужны тысячи этих штук,- сказал Льюис, хватаясь руками за голову. - Не сидеть же мне здесь целыми сутками, рисуя их.
- Возможно, придется посидеть, - со злорадством сказал я.
- Но ведь должен быть другой выход.
- Почему бы не нарисовать целую кучу их, а потом не заготовить копии на мимеографе? - предложил я.- Копии можно посылать ему пачками.
Не хотелось мне говорить это, так как я уже увлекся мыслью, что засажу Льюиса куда-нибудь в уголок, и он будет приговорен к пожизненному заключению и рисованию одного и того же снова и снова.
- Может быть, что-нибудь из этого и получится, - сказал возмутительно обрадовавшийся Льюис.- И так просто...
- Скажите лучше - дельно,- отрезал я.-Если бы это было просто, вы бы сами придумали.
- Меня такие частности не интересуют.
- А надо бы!..
Мы успокоились только тогда, когда прикончили бутылку.
На следующий день мы купили мимеограф и Льюис нарисовал трафарет с двадцатью пятью приборами. Мы отпечатали сотню листов и положили их на стол.
Все вышло, как было задумано, и несколько часов мы занимались тем, что убирали со стола приборы, хлынувшие потоком.
По правде говоря, у нас из головы не шла мысль о том, что захочет получить Коммерсант в обмен на свои пылесосы. Но в ту минуту мы были взволнованы и совсем забыли, что это коммерческая сделка, а не дар.
На следующий день вернулись обратно все мимеографические листки, и на обороте каждого Коммерсант нарисовал по двадцать пять зебр-брелков. И тут мы оказались перед необходимостью срочно достать две с половиной тысячи этих дурацких зебр.
Я бросился в магазин, где был куплен браслет с таким брелком, но у них в запасе было всего штук двадцать. В магазине сказали, что, наверно, не смогут заказать еще одну партию. Производство, сказали, прекращено.
Название компании, которая выпускала их, было отштамповано на внутренней стороне браслета, и, едва добравшись до дому, я заказал междугородный разговор.
В конце концов я добрался до заведующего производством.
- Вы знаете браслеты, которые выпускаются у вас?
- Мы выпускаем миллионы браслетов. О каком вы говорите?
- О том, что с зеброй.
Он задумался на мгновение.
- Да, выпускали такой. Совсем недавно. Больше не выпускаем. В нашем деле...
- Мне нужно по меньшем мере две с половиной тысячи штук.
- Две с половиной тысячи браслетов?
- Нет, только зебр.
- Слушайте, вы не шутите?
- Не шучу, мистер,- сказал я.- Мне нужны зебры. Я заплачу за них.
- На складе нет ни одной.
- Вы могли бы их изготовить?
- Две с половиной тысячи не сможем. Слишком мало для специального заказа. Тысяч пятьдесят - это еще разговор.
- Ладно,- сказал я. - Сколько будет стоить пятьдесят тысяч?
Он назвал сумму, и мы немного поторговались, но я был не в состоянии долго торговаться. В конце концов мы сошлись на цене, которая, по-моему, была слишком высока, если учесть, что весь браслет с зеброй и прочими висюльками в розничной торговле стоил всего 39 центов.
- И не закрывайте заказа, - сказал я.-Может потребоваться новая партия зебр.
- Ладно,- сказал он. - Погодите... позвольте задать вопрос, а для чего вам пятьдесят тысяч зебр?
- Не позволю,- сказал я и повесил трубку.
Наверно, он подумал, что у меня шариков не хватает, но мне было наплевать на то, что он думает.
До прибытия пятидесяти тысяч зебр прошло десять дней, и покоя мне не было ни минуты. А потом, когда они прибыли, надо было найти помещение, потому что, к вашему сведению, пятьдесят тысяч зебр, даже если они брелки к браслетам, занимают много места.
Но прежде всего я взял две с половиной тысячи и послал их через стол.
За десять дней, прошедших со времени получения пылесосов, мы ничего не посылали, а Коммерсант ничем не выражал своего нетерпения. Я бы нисколько не удивился, если бы он, например, прислал нам своей эквивалент - бомбы, для того чтобы выразить свое разочарование по поводу медленной доставки заказанных им зебр. Мне часто приходило в голову: а что он думает по поводу задержки, не подозревает ли нас в том, кто мы его обманули?
Все это время я без конца курил и грыз ногти, а Льюис, как мне казалось, был озабочен не меньше моего, выискивая возможности сбыта пылесосов.
Когда я упомянул об этом, он смущенно посмотрел на меня.
- Видите ли, Джо, меня очень тревожит одна вещь.
- Нам теперь беспокоиться не о чем,-сказал я,- кроме сбыта пылесосов.
- Но ведь пыль должна же куда-нибудь деваться, - раздраженно проговорил он.
- Пыль?
- Да, пыль, которую собирают эти штуки. Помните, как исчезла целая куча цемента? И я хочу знать, куда она делась. В приборе цемент поместиться не мог. В него не войдет даже недельная залежь пыли из дома средних размеров. Куда все это девается - вот что меня тревожит.
- А мне все равно куда. Лишь бы девалась.
- Деляческий подход,- сказал он презрительно.
Узнав, что Льюис палец о палец не ударил, чтобы обеспечить сбыт, я взялся за это дело сам.
Но передо мной встали те же препятствия, что и при попытке наладить сбыт приборов, измеряющих эмоции.
Пылесос не был запатентован и не имел фабричной марки. На нем не было красивой таблички с именем фабриканта. И я ничего не мог сказать, когда меня спрашивали, как он работает.
Один оптовик согласился взять партию за такую мизерную цену, что я рассмеялся ему в лицо.

В тот вечер мы с Льюисом сидели за столом на кухне и пили пиво. Настроение у нас было не слишком лучезарное. Я предчувствовал тьму неприятностей со сбытом пылесосов. Льюис, по-видимому, все еще тревожился о том, куда девается пыль.
Он разобрал пылесос и узнал только одно: внутри действует какое-то слабое силовое поле... Слабое-то оно слабое, а все электрические вещи в лаборатории и все их чудесные измерительные приборы словно с ума посходили. Льюис сразу сообразил, к чему идет дело, и побыстрее захлопнул крышку пылесоса, так что все обошлось. Оказывается, кожух пылесоса экранировал силовое поле.
Пыль, по-видимому, вышвыривается в другое измерение,- сказал Льюис; своим видом он напомнил мне гончую, потерявшую след енота.
- А может, и нет. Может, она возносится вверх в виде пыльного облака, вроде тех, что виднеются далеко в космосе.
Льюис покачал головой.
- Не хотите ли вы сказать,- продолжал я,-что Коммерсант такой дурак, что продал нам прибор, который швыряет ему пыль в лицо.
- Вы ничего не поняли. Коммерсант действует из другого измерения. Иначе и быть не может. Но если есть два измерения - его и наше,- то, возможно, есть и другие. Коммерсант, по-видимому, пользовался этими пылесосами сам - но для той цели, для которой собираемся использовать их мы, но, наверно, он тоже отделывается от чего-то ненужного. А следовательно, то, от чего он отделывается, выбрасывается не в его измерение, а в другое.
Мы выпили еще пива, и я стал ломать себе голову над этим делом с разными измерениями. И никак не мог сообразить, что к чему. Наверно, Льюис был прав, когда говорил, что у меня деловом подход. Разве можно поверить в другое измерение, если его нельзя увидеть, потрогать и даже представить себе? Я на такое не способен.
Поэтому я снова заговорил о сбыте пылесосов, и в тот же вечер мы порешили, что нам остается только торговать ими вразнос. Мы даже установили цену двенадцать долларов пятьдесят центов. Зебры нам обходились по четыре цента каждая, своим коммивояжерам мы собирались платить десять процентов комиссионных, и от продажи каждого пылесоса нам оставалось 11 долларов 21 цент чистой прибыли.
Я поместил в газете объявление о найме коммивояжеров, и на следующий день явилось несколько человек. Мы отправили их в пробный рейс.
Пылесосы расхватывали, как горячие пирожки, и мы поняли, что наше дело выгорело!

Я ушел с работы и занялся торговлей, а Льюис вернулся в лабораторию и принялся за гору того хлама, который мы получили от Коммерсанта. Когда проводишь массовую распродажу, хлопот бывает полон рот. Надо распределять районы между коммивояжерами, получать разрешения в торговой инспекции, брать на поруки своих людей, если их сажают в кутузку за нарушение какого-нибудь постановления, принятого властями забытой богом деревеньки. Вы себе не представляете, сколько тут всяких беспокойств.
Но месяца через два дела пошли в гору. Мы наладили торговлю в своем штате и стали создавать отделения в других штатах. Я заказал дополнительно пятьдесят тысяч зебр и пообещал заказать еще. На моем письменном столе кипела работа. В конце концов я дошел до того, что нанял трех человек, которые работали посменно круглые сутки, и платил им большие деньги, чтоб держали язык за зубами. Восемь часов мы посылали зебр, затем восемь часов убирали со стола пылесосы, следующие восемь часов снова клали на стол зебр...
Если Коммерсанту и было тошно от того, что происходило, он этого не показывал. Его, видно, вполне устраивал такой обмен.
Соседи сперва сгорали от любопытства и нервничали, но потом привыкли. Если бы я мог переехать в какое-нибудь другое место, я бы так и сделал, потому что дом был теперь больше похож на учреждение и семейной жизни у нас, в сущности, не стало. Но поскольку нам не хотелось терять наш бизнес, мы вынуждены были сидеть на месте, так как контакт с Коммерсантом мог осуществляться только здесь.
Деньги текли к нам рекой, и все финансы я передал в ведение Элен с Мардж. Сборщики подоходного налога задали нам жару за то, что мы не указывали производственных расходов, но, так как мы не собирались спорить и платили, что положено, они ничего не могли поделать.
Льюис в своей лаборатории вымотал себя так, что превратился в щепку, но не нашел ничего такого, что бы мы могли использовать.
И по-прежнему время от времени тревожился о том, куда же девается вся пыль. И, наверно, впервые в жизни он оказался прав.

Однажды, года через два после того, как мы начали продавать пылесосы, я возвращался из банка, где улаживал всякие финансовые дела, которые Элен с Мардж запутали до невозможности. Только я свернул на дорожку, ведущую к дому, как из него вылетела Элен.
Она была покрыта пылью, все лицо в грязных полосах, сроду не видал такой замарашки.
- Сделай что-нибудь с этим, Джо! - закричала она.
- С чем?
- С пылью! Она валит в дом!
- Откуда?
- Отовсюду!
Тут я увидел, что Элен растворила все окна и из них столбом валит пыль. Я выскочил из машины и посмотрел, что делается на улице. Во всех домах квартала окна были открыты, из них клубами валила пыль, всюду сновали злые, визжащие женщины.
- Где Билл? - спросил я.
- За домом.
Завернув за угол, я крикнул Билла, и он тут же примчался.
Из дома напротив пришла Мардж. Она рассвирепела от этой пыли еще почище Элен.
- Садитесь в машину,- сказал я.
- Куда мы поедем? - спросила Мардж.
- За Льюисом.
Наверно, по моему тону они поняли, что я шутить не намерен, и забились в машину. Я повел ее на полной скорости.
Дома, заводы, магазины, купившие у нас пылесосы, извергали столько пыли, что не видно было ни черта.
Чтобы добраться до кабинета Льюиса, мне пришлось проложить себе путь через двухфутовый слой пыли, лежащий на полу лаборатории. Прикрыв нос платком, я едва спасся от удушья.
В машине мы вытерли лица и отхаркали пыль, забившую глотки. Только тут я увидел, что Льюис втрое бледнее обычного, впрочем, по правде сказать, он всегда был бледной немочью.
- Это все натворили существа из того, третьего, измерения, - испуганно проговорил он.- Из того места, куда мы отправляли всю пыль. Им чертовски надоело, что она валится на них. Они сообразили, что надо делать, и теперь качают ее обратно.
- Успокойтесь. Может, это вовсе и не из-за наших пылесосов.
- Я проверил, Джо. Из-за наших. Пыль валит во всех тех местах, где есть наши пылесосы. И ниоткуда больше.
- Значит, нам остается только отправить ее обратно.
Льюис покачал головой.
- Не выйдет. Пылесос работает теперь только в одну сторону - от них к нам. - Он закашлялся и посмотрел на меня безумными глазами.- Подумайте только! Два миллиона этих приборов собирали пыль в двух миллионах домов, магазинов, заводов... некоторые из них функционировали целых два года! Джо, как нам теперь быть?
- Спрячемся где-нибудь, пока это все не... гм, не развеется.
Имея мерзкую склонность к сутяжничеству, он, верно, тогда еще предвидел, что на нас обрушатся бесчисленные судебные иски. Лично я больше боялся, что разъяренные женщины устроят над нами самосуд.
Но теперь все это в прошлом. Мы прятались, пока люди немного не успокоились и не стали требовать своих денег обратно через суд. У нас было много денег, и мы смогли заплатить большинству из них. С нас еще должны взыскать несколько сот тысяч. Но мы можем расплатиться довольно быстро, если нападем на что-нибудь столь же доходное, как сбыт пылесосов.
Льюис упорно трудится над этим, но ему пока не везет. Да и Коммерсант наш исчез. Как только мы осмелились вернуться домой, я тотчас отправился в кабинет и взглянул на стол. Пятно исчезло. Я пытался класть всякие предметы на то место, где оно прежде было, но ничего из этого не получилось.
Что спугнуло Коммерсанта? Много бы я отдал, что бы знать. Впрочем, кое-какие коммерческие перспективы у нас есть.
Возьмите, например, розовые очки, которые мы называем очками счастья. Наденьте их - и будете рады-радешеньки. Почти всякий человек на земле хотел бы иметь такие, чтобы на время забывать о заботах. С таким бизнесом мы бы, наверно, разорили всех торговцев спиртным.
Беда только в том, что мы не знаем, как их делать, а Коммерсант исчез. Теперь мы не можем добывать их.
Но одно меня продолжает тревожить. Я понимаю, беспокоиться не стоит, на все равно это дело никак не идет из головы.
Ну, что сделал этот Коммерсант с теми двумя миллионами зебр, которые мы послали ему?

К.Д.Саймак "Однажды на Меркурии"
пер. Н. Рахманова

Старый Крипи сидел в комнате управления и с увлечением извлекал из своей скрипки пронзительные звуки. На опаленной солнцем равнине, вокруг Меркурианского Силового Центра, Цветные Шары, подхватив мысли Крепи, приняли форму земных холмов и мерно покачивались в танце. Сидя в холодильнике, кошка Матильда сердито смотрела на пластины замороженного мяса. висевшие у нее над головой, и нежно мяукала. Наверху в кабинете, помещающемся на верхушке фотоэлементной камеры, представляющей собой центр Станции, Кэрт Крэйг с раздражением глядел через стол на Нормама Пэйджа. За сотню миль от этого места Кнут Андерсон, облаченный в громоздкий фотоэлементный космический костюм, недоверчиво вглядывался в пространственное облако.
Передаточный аппарат предостерегающе загудел. Крэйг, повернувшись на стуле, снял рычажок и буркнул в телефон что-то невнятное.
- Это Кнут, шеф,- излучения заглушали голос, делали его расплывчатым.
- Ну, как? - прокричал Крэйг.- Что-нибудь нашли?
- Да, очень большое, - ответил голос Кнута.
- Где?
- Запишите координаты.
Крэйг схватил карандаш и стал быстро писать; голос в трубке шипел и трещал.
- Такого огромного еще не бывало,-проскрипел голос.- Все дьявольски закручено. Инструменты испортились начисто.
- Придется выпустить в него снаряд,-сказал возбужденно Крэйг.- Это, конечно, возьмет уйму энергии, но сделать это нужно. Если эта штука придет в движение...
Голос Кнута шипел, трещал и расплывался в пространстве, и Крэйг не мог разобрать ни слова.
- Возвращайтесь немедленно обратно,-прокричал Крэйг. - Там опасно. Не подходите к нему...
До него донесся голос Кнута, заглушаемый воем искаженной волны.
- Тут есть кое-что еще, чертовски забавное.
Голос умолк.
Крэйг закричал в микрофон:
- В чем дело, Кнут? Что забавное?
Он замолчал, так как внезапно шипенье, треск и свист принимаемой волны прекратились. Крэйг протянул левую руку к пульту управления и нажал рычаг. Пульт загудел от притока колоссальной энергии. Чтобы поддерживать прямую волну на Меркурии, нужны были массы энергии. Ответного гудения не последовало, волна не восстановилась.
- Значит, там что-то случилось! Волна перерезана!
Крэйг побледнел и встал, глядя через иллюминатор с лучевым фильтром на бесцветную равнину. Беспокоиться еще нечего. Надо подождать, пока Кнут вернется. Это будет скоро. Ведь он приказал ему возвращаться немедленно, а эти вездеходные машины передвигаются быстро. А если Кнут не вернется? Что если пространственное облако сдвинулось с места? Кнут сказал, что такого громадного еще не бывало. Правда, встречаются такие облака часто, все время держи ухо востро, но обычно они не так уж велики, чтобы из-за них волноваться. Это просто небольшие водовороты, вихри...
Не столько опасно, сколько мешает. Надо быть осторожным и постараться не въехать в него, вот и все. Но если крупное завихрение начнет двигаться, оно может поглотить даже Станцию.
Шары на какой-то момент превратились в земных горцев с мотыгами в руках; шаркая ногами, они подымали пыль, подпрыгивали и размахивали руками. В них было что-то нелепое, как в танцующих пугалах.
Равнины Меркурия простирались до самого горизонта - равнины с клубящейся пылью. Ярко-синее Солнце казалось чудовищным на фоне мрачно-черного неба; алые языки пламени вырывались из него, извиваясь точно щупальца. Меркурий находился ближе к Солнцу, чем другие планеты, их разделяли какие-нибудь двадцать девять миллионов миль. Поэтому, вероятно, и рождались завихрения - из-за близости к Солнцу и эпидемии солнечных пятен. А впрочем, солнечные пятна могли и не иметь к этому никакого отношения. Кто знает?
Крэйг вспомнил о Пэйдже только когда тот кашлянул и вернулся к столу.
- Надеюсь.- сказал Пэйдж,- что вы не передумали. Мой план значит для меня очень много.
Внезапно Крэйга охватил гнев: до чего навязчивый тип.
- Я уже вам ответил,- огрызнулся он.- И хватит. Я не меняю своих решений.
- Не понимаю, почему вы против.- упрямо сказал Пэйдж. - В конце концов эти Цветные Шары...
- Никаких Шаров,- оборвал его Крэйг.- Ваш план - просто безумие, это вам скажет любой.
- Ваше отношение меня удивляет,- настаивал Пэйдж.- В Вашингтоне меня уверяли...
- Мне наплевать, что в Вашингтоне вас уверяли! - заорал Крэйг.- Вы отправитесь обратно, как только прибудет корабль с кислородом. И отправитесь без Цветных Шаров.
- Вам не будет никакого убытка - я готов заплатить за все услуги.
Крэйг не обратил внимания на предложенную взятку.
- Я попробую объяснить вам еще раз,-сказал он,- я хочу, чтобы вы, наконец, поняли: Цветные Шары - уроженцы Меркурия. Они первые появились на нем. Они жили здесь, когда пришли люди, и они наверняка останутся на Меркурии после того, как люди покинут его. Они не трогают нас, а мы не трогаем их. Мы оставляем их в покое по одной дьявольски простой причине: мы их боимся, так как не знаем, на что они способны, если их растревожить.
Пэйдж открыл было рот, чтобы возразить, но Крэйг махнул ему рукой, чтобы он молчал, и продолжал:
- Организм их представляет собой сгустки чистой энергии: они черпают энергию Солнца, как вы и я. Только мы получаем ее окольным путем, в результате химических процессов, а они прямо от Солнца. Благодаря этому они сильнее нас. Вот почти и все, что можно о них сказать. Больше мы ничего не знаем, хоть и наблюдали за ними уже пятьсот лет.
- Вы считаете, что это разумные существа? - с насмешкой спросил Пэйдж.
- А почему бы и нет? - отрезал Крэйг.-Думаете, если человек не может с ними общаться, так у них нет разума? Да просто они не хотят общения с нами. Если они не разговаривают, это не значит, что у них нет разума. Быть может, их мышление не имеет общей основы с человеческим. А может быть, они считают человека существом низшей породы и просто не желают тратить на нас время.
- Вы с ума сошли! - воскликнул Пэйдж.-Ведь они тоже наблюдали за нами все эти годы. Они видели, что мы умеем делать, видели наши космические корабли, видели, как мы построили Станцию и как мы посылаем энергию на другие планеты, отстоящие на миллионы миль от Меркурия.
- Верно,- согласился Крэйг,- все это они видели. Но произвело ли это на них впечатление? Как вы полагаете? Человек считается великим строителем. Станете ли вы лезть из кожи вон, чтобы поговорить с пауком, со скворцом, с осой? Держу пари, что нет. А ведь они все великие строители. Пэйдж сердито заерзал в кресле.
- Если они стоят на высшем уровне,-фыркнул он,- где те вещи, которые они создали? Где их города, машины, цивилизация?
- А может быть,- предположил Крэйг,- они на тысячелетия переросли машины и города? Быть может, они достигли той ступени цивилизации, когда механизмы больше не нужны?
Он постучал карандашом по столу:
- Послушайте. Несомненно, что эти Шары бессмертны. Ничто не может их убить. Как видите, они не имеют тела - это просто сгустки энергии. Этим они приспособились к окружающему миру. И вы еще имеете наглость думать, что поймаете кого-нибудь! Вы, ровно ничего о них не зная, хотите привезти их на Землю и показывать в цирке или вместо придорожной рекламы, чтобы доставить пищу зевакам.
- Но люди специально прилетают сюда, чтобы посмотреть на них,- возразил Пэйдж.- Вы же знаете. А туристское бюро рекламирует их вовсю.
- Это другое дело,- оборвал его Крэйг.- У себя дома они могут ломаться, сколько им угодно, нам до этого нет дела. Но вывозить их отсюда и демонстрировать на Земле мы не можем. Это повлекло бы за собой кучу неприятностей.
- Но если они так чертовски умны,- выпалил Пэйдж,- чего ради они так кривляются? Не успеешь о чем-нибудь подумать, как готово - они уже изображают твою мысль. Величайшие мимы в Солнечной системе. И ничего-то у них не получается правильно, все вкривь и вкось. В чем тут штука?
- Ничего удивительного,- отвечал Крэйг,- в человеческом мозгу никогда не рождаются четко оформленные мысли. Цветные Шары их подхватывают и тут же перевоплощают. Думая о чем-нибудь, вы не даете себе труда разрабатывать мысли детально они у вас отрывочные. Ну, так чего же вы хотите от Шаров? Они подбирают то, что вы им даете, и заполняют пробелы на свой страх и риск. Вот и получается, что стоит вам подумать о верблюдах - к вашим услугам верблюды с развевающимися гривами, верблюды с четырьмя и пятью горбами, верблюды с рогами - бесконечная вереница дурацких верблюдов.
Он раздраженно бросил карандаш.
- И не воображайте, что Цветные Шары делают это для нашего развлечения. Скорее всего они думают, что это мы имеем намерение их позабавить. И они забавляются. Может быть они и терпят-то нас здесь только потому, что у нас такие забавные мысли. Когда люди впервые сюда явились, здешние обитатели выглядели просто как разноцветные воздушные шарики и катались себе по поверхности Меркурия; их так и назвали - Цветные Шары. Но потом они перебывали всем, о чем только думает человек.
Пэйдж вскочил:
- Я сообщу о вашем поведении в Вашингтон, капитан Крэйг.
- Черт с вами, сообщайте,- с угрозой сказал Крэйг.- Вы, кажется, забыли, где находитесь. Вы не на Земле, где взяточничество, подхалимство и насилие приносят человеку почти все, чего он ни пожелает. Вы в Силовом Центре на солнечной системе Меркурия. Это - главный источник энергии, снабжающий все планеты. Если Станция испортится, передаточные волны прервутся, и Солнечная система полетит вверх тормашками.
Он постучал по столу:
- Здесь командую я, и вы будете подчиняться мне, как все. Мое дело следить за работой Станции и регулярной подачей энергии на другие планеты. Я не позволю, чтобы какой-то невежда и выскочка доставлял мне хлопоты. Пока я здесь, никто не посмеет тревожить Цветные Шары. У нас и без этого достаточно забот.
Пэйдж двинулся к двери, но Крэйг остановил его.
- Я хочу предупредить вас,- мягко сказал он.- На вашем месте я бы не стал выкрадывать машину. После каждой прогулки кислородный баллон вынимается из машины и запирается в стойку. Единственный ключ от стойки - у меня.
Он пристально посмотрел в глаза Пэйджу и продолжал:
- В машине, конечно, остается немного кислорода. Его хватит примерно на полчаса, а может быть и того меньше. Но не больше. Не очень-то приятно быть застигнутым врасплох. Около одной из станций Сумеречного Пояса на днях нашли одного такого парня.
Пэйдж вышел, хлопнув дверью.
Шары перестали танцевать и лениво катались по равнине. Время от времени один из них принимал форму какого-нибудь предмета, но делал это вяло, нерешительно и тотчас же возвращался в прежнее состояние.
"Должно быть, старый Крипи отложил скрипку,- подумал Крэйг.- Он, наверное, делает обход, проверяет, все ли в порядке. Вряд ли может что-нибудь произойти. Станция работает автоматически, от человека требуется минимум внимания".
Комната управления была полна пощелкивающих, потрескивающих, звякающих, булькающих приборов - они направляли поток энергии к подстанциям на Сумеречном Поясе, поддерживали прямые волны, идущие к тем точкам Вселенной, где их подхватывали подстанции, образующие кольцевую линию вокруг других планет. Стоит одному прибору сплоховать, стоит волне отклониться в пространстве на какую-то долю градуса, и... Крэйг содрогнулся, представив себе, как волна устрашающей силы врезается в планету, в город. Но механизм не может подвести, никогда этого не было и не будет. Он надежен и, как небо от земли, далек от того времени, когда Меркурий отправлял чудовищные группы трансформаторов в другие миры на товарных космических кораблях.
Да, это была действительно свободная энергия, неиссякаемая, неистощимая: ее передавали на расстояния в миллионы миль способом Аддисона, основанным на прямой волне. Свободную энергию получали фермы на Венере, шахты на Марсе, химические заводы и лаборатории холода на Плутоне.
В комнате управления были и другие, не менее важные приборы: атмосферная машина - она составляла воздушную смесь, черпая жидкий кислород, азот и другие газы из цистерн, которые привозили с Венеры кислородные корабли раз в месяц; холодильная установка; машина, регулирующая силу тяжести.
Крэйг услышал тяжелые шаги Крипи на лестнице и обернулся к двери, как раз когда старик входил в комнату.
- Земля только что обогнула Солнца,-сказал тот.- Станция на Венере приняла добавочный заряд.
Крэйг кивнул: все идет по заведенному порядку. Как только какая-нибудь планета отрезается от Меркурия Солнцем, подстанции ближайшей планеты берут добавочную энергию и передают ее отрезанной планете до тех пор, пока планета снова не станет доступной.
Крэйг поднялся и, подойдя к иллюминатору, стал смотреть на пыльные равнины. На горизонте появилась точка - она быстро приближалась по мертвой серой пустыне.
- Кнут! - воскликнул он.
Крепи заковылял к двери:
- Пойду встречу его. Мы с ним уговорились сыграть сегодня партию в шахматы.
- Сначала пусть зайдет ко мне,- сказал Крэйг.
- Ладно,- ответил Крепи.
...Крэйгу никак не удавалось заснуть. Что-то тревожило его - что-то неопределенное, так как никаких причин для беспокойства не было: Радиолуч показал, что большое завихрение движется очень медленно, по нескольку футов в час и к тому же в обратном направлении от Станции. Других опасных завихрений детекторы не обнаружили. Как будто бы все в порядке. И в то же время разные мелочи - смутные подозрения, догадки - не давали покоя.
Вот, например, Кнут. Он был такой же, как всегда, но. разговаривая с ним, Крэйг испытывал какое-то непонятное чувство. Он бы даже сказал - неприятное: мурашки бегали у него по спине, волосы на голове вставали дыбом. И в то же время ничего определенного.
А тут еще этот Пэйдж. Проклятый дурак, чего доброго, и в самом деле удерет ловить Шары, и тогда неприятностей не оберешься. Странно, как это у Кнута испортилась рация сразу и в костюме, и в машине. Их как будто смело потоком энергии. Кнут не мог объяснить, как это произошло, даже и не пытался. Просто пожал плечами - мало ли чего бывает на Меркурии.
Крэйг отказался от попыток заснуть. Он всунул ноги в шлепанцы, побрел к иллюминатору, поднял штору и выглянул наружу.
Цветные Шары по-прежнему катились в пыли. Внезапно один из них превратился в чудовищную бутылку виски, она поднялась в воздухе, перевернулась - жидкость полилась на землю. Крэйг хихикнул: "Старина Крипи мечтает выпить".
Раздался осторожный стук в дверь. Крэйг резко обернулся. Мгновение он стоял, затаив дыхание, и прислушивался, словно ожидая нападения. Затем тихо рассмеялся - чуть не свалял дурака. Все это нервы. Выпить-то не мешало бы ему. Снова раздался осторожный, но более настойчивый стук в дверь.
- Войдите.
Крипи бочком вошел в комнату.
- Я так и думал, что вы не спите,- сказал он.
- Что случилось? - Крэйг почувствовал, что снова весь напряжен. Ни к черту не годятся нервы.
Крипи подвинулся ближе и прошептал:
- Кнут выиграл у меня в шахматы. Шесть раз подряд, не дав мне ни одного шанса отыграться.
В комнате раздался хохот Крэйга.
- Но прежде-то я выигрывал без труда,-настаивал старик. - Я даже нарочно давал ему иногда выиграть, чтобы он не заскучал и не бросил совсем играть. Сегодня вечером я как раз приготовился задать ему трепку, и вдруг...- Крипи нахмурился, усы его вздрогнули.- И это еще не все, черт побери. Я как-то чувствую, что Кнут изменился...
Крэйг подошел вплотную к старику и взял его за плечо.
- Я понимаю,- сказал он.- Я очень хорошо понимаю, что вы чувствуете.- Опять он вспомнил, как волосы шевелились у него на голове, когда он недавно разговаривал с Кнутом.
Крипи кивнул, бледные глаза его мигнули.
Крэйг повернулся на каблуках и начал снимать с себя пижаму.
- Крипи,- резко произнес он,- сейчас же берите револьвер, спускайтесь в комнату управления и запритесь там. Никуда не выходите, пока я не вернусь. И не впускайте никого.- Он пристально посмотрел на старика.- Вы понимаете? Ни-ко-го! Если вас вынудят - стреляйте. Но смотрите, чтобы никто не дотрагивался до рычагов.
Крипи вытаращил глаза и глотнул слюну.
- Разве будут неприятности? - спросил он дрожащим голосом.
- Не знаю,- отрезал Крэйг,- но хочу узнать.
Внизу, в гараже, он сердито глядел на пустое место, где должна была стоять машина Пэйджа. Она исчезла! Вне себя от злости, Крэйг подошел к баллонам с кислородом - замок стойки не поврежден. Он вставил ключ, и крышка отскочила - все баллоны на месте, стоят рядком и прикреплены к перезарядной установке.
Крэйг уставился на баллоны, не веря своим глазам. Все на месте! Значит, Пэйдж отправился на машине без достаточного запаса кислорода. Это означает, что он погибнет мучительной смертью в пустынях Меркурия.
Крэйг повернулся, собирать уйти, но вдруг остановился. Но он подумал, что нет никакого смысла преследовать Пэйджа - глупец, наверное, уже мертв. Самоубийство - иначе и не назовешь его поступок. Настоящее самоубийство. А ведь он предупреждал Пэйджа! Ему, Крэйгу, предстоит работа. Что-то случилось там, у пространственного облака. Он должен утихомирить мучительные подозрения, копавшиеся у него в мозгу. Кое в чем ему надо убедиться. Ему некогда преследовать покойников. Проклятый дурак, самоубийца. Он просто спятил - вообразил, что поймает Цветной Шар.
Крэйг выключил линию, яростно завинтил кран баллона, разъединил связь и вынул его из стойки. Баллон был тяжелый, каким он и должен быть, чтобы выдержать давление в 200 атмосфер.
Когда он направился через гараж к машине, кошка Матильда сбежала по сходням вниз и сразу запуталась у него под ногами.
Крэйг споткнулся, чуть не упав, но с большим трудом удержался на ногах и выругался с тем красноречием, которое достигается долгой тренировкой.
- Мя-я-у,- общительно отозвалась Матильда.
Есть что-то нереальное в солнечной стороне Меркурия, и это скорее ощущаешь, чем видишь. Солнце оттуда кажется в девять раз больше, чем с Земли, а термометр никогда не показывает ниже З40С. В этой ужасающей жаре, усиливаемой палящими излучениями, извергаемыми Солнцем, люди вынуждены носить фотоэлементные космические костюмы, ездить в фотоэлементных машинах и жить на Силовой Станции, которая сама есть не что иное, как мощный фотоэлемент. Электрической энергией можно управлять, но жара и излучения почти не поддаются контролю. Скалы и почва рассыпаются там в пыль, исхлестанные бичами жары и излучений. А горизонт совсем близко, всегда нависает над головой, словно край света.
Но не это делает планету такой странной. Дело, скорее, в неестественном искажении всех линий, которое трудно уловить. Быть может, ощущение неестественности вызвано тем, что чудовищная масса Солнца делает невозможным существование прямой линии, она заставляет отклоняться магнитную стрелку и будоражит саму структуру космического пространства.
Крэйг все время ощущал эту неестественность, пока мчался по пыльной равнине. Машина зашлепала по жидкой лужице, с шипением разбрызгивая не то расплавленный свинец, не то олово.
Однако Крэйг не заметил этого: в мозгу его громоздились сотни несвязных мыслей. Его острые глаза следили через прозрачный щит за углублениями, оставленными машиной Кнута. Баллон с кислородом тихонько свистел, атмосферный прибор потрескивал. Но вокруг было тихо.
Оглянувшись, Крэйг заметил, что за ним как будто следует большой синий Шар, но скоро забыл о нем. Он посмотрел на карту с нанесенными на нее координатами завихрения - осталось всего несколько миль. Он уже почти на месте.
С виду никаких признаков облака не было, хотя приборы нащупали его и занесли на карту, когда Крэйг приблизился к нему. Быть может, если стоять под прямым углом к завихрению, можно было бы различить слабое мерцание, колебание, как будто смотришь в волнистое зеркало. Пожалуй, больше ничто не указывало на его присутствие. Непонятно, где оно начиналось, где кончалось. Нетрудно было войти в него даже с приборами в руках.
Крэйг вздрогнул, вспомнив о первых межпланетниках, которые попадали в такие завихрения. Отважные астронавты дерзали приземляться на солнечной стороне, осмеливались путешествовать в космических костюмах старого образца. Почти все они погибали в излучениях - буквально сваривались. Некоторые уходили в сторону равнин и исчезали. Они входили в облако и как будто растворялись в воздухе. Собственно, воздуха-то никакого и не было - не было вот уже много миллионов лет. На этой планете все свободные элементы давным-давно исчезли. Все оставшиеся элементы, кроме разве тех, что залегали глубоко под землей, были так прочно связаны в соединениях, что их совершенно невозможно было высвободить в достаточных количествах. По этой же причине и с Венеры был начисто сметен жидкий воздух.
Следы, оставленные машиной Кнута в пыли и на камнях, были очень отчетливы - сбиться с дороги было трудно. Машина немного подскочила вверх, потом нырнула в небольшую впадину. И в центре впадины Крэйг увидел причудливую игру света и темноты, как будто он глядел в зеркало.
Вот оно - пространственное облако!
Крэйг посмотрел на приборы - у него захватило дух. Вот это величина! Продолжая ехать по следам Кнута, Крэйг скользнул во впадину, все приближаясь к тому зыбучему, почти невидимому пятну, которое было завихрением. Тут машина Кнута остановилась. Он, очевидно, вышел из нее и поднес приборы поближе к завихрению; его следы пробороздили мелкую пыль. Затем он вернулся обратно... остановился и снова приблизился к облаку. И там...
Крэйг резко затормозил, с ужасом глядя сквозь прозрачный щит. Пульс бешено застучал у него в горле. Крэйг спрыгнул с сиденья и поспешно стал натягивать космический костюм. Выйдя из машины, он направился к темной груде, лежавшей мы земле. Он медленно подступал все ближе и ближе, и страх тисками сжимал ему сердце. Наконец он остановился. Жар и излучения сделали свое дело: сморщили, высушили, разрушили. Но сомнений быть не могло - с земли на него смотрело мертвое лицо Кнута Андерсона!
Крэйг выпрямился и огляделся вокруг. Цветные Шары танцевали на холмах, кружась и толкаясь,- молчаливые свидетели его страшного открытия. Один из них, синий Шар, который был крупнее остальных, последовал за машиной во впадину; сейчас он беспокойно раскачивался метрах в пятнадцати от Крэйга.
Кнут сказал: "Забавно". Он прокричал это, голос его трещал и колебался, заглушаемый мощными излучениями. А Кнут ли это был? Может быть, он уже умер, когда послание его дошло до Крэйга?
Кровь застучала в него в висках. Крэйг оглянулся - не Шары ли виноваты в смерти Кнута? А если это так, то почему они не трогают его, Крэйга? Вон сотни их пляшут на холме. Если это Кнут лежит здесь, вглядываясь мертвыми глазами в черноту пространства, то кто же тот, другой, вернувшийся назад?
Значит, Шары выдают себя за людей. Возможно ли это? Конечно, они превосходные мимы, но вряд ли уж настолько. Всегда есть что-то неправильное в их подражании - что-то нелепое и фальшивое. Ему припомнились глаза Кнута, возвратившегося в Центр,- их холодный, пустой взгляд, какой бывает у безжалостных людей. От этого взгляда мурашки забегали у Крэйга по спине.
И этот Кнут, который так плохо играл в шахматы, выиграл шесть раз подряд.
Крэйг снова оглянулся на машину. Цветные Шары по-прежнему плясали на холмах, но большой синий Шар исчез. Какое-то неуловимое гадкое ощущение заставило Крэйга обернуться и посмотреть на завихрение - на самом его краю стоял человек.Крэйг безмолвно глядел на него, не в силах сдвинуться с места.
Человек, стоявший перед ним на расстоянии сорока футов, был... Кэрт Крэйг!
Его черты лица, все его - он сам, второй Кэрт Крэйг, как будто он завернул за угол и столкнулся, с самим собой, идущий навстречу. Изумление обрушилось на Крэйга, оглушило его, как гром. Он быстро шагнул вперед, затем остановился. Изумление сменилось вдруг страхом; возникло острое, как удар ножа, сознание опасности.
Человек поднял руку и поманил к себе Крэйга, но он стоял, как вкопанный, пытаясь разобраться в происходящем, успокоить сумятицу в мозгу. Это не отражение, так как на человеке нет космического костюма, в какой одет Крэйг. И это не настоящий человек, иначе он не стоял бы так, под бешеными лучами Солнца.
Смерть последовала бы мгновенно. Всего сорок футов - но за ними бушует завихрение, оно поглотит любого, кто перейдет через невидимую, страшную границу. Завихрение передвигается со скоростью нескольких футов в час, и то место, где теперь стоял Крэйг и где у ног его лежало тело Кнута, несколько часов назад находилось в сфере действия завихрения.
Человек шагнул вперед, и в тот же момент Крэйг отступил назад, а рука его взялась за револьвер. Но он успел только наполовину вытянуть оружие - человек исчез. Он просто испарился. Ни дымки, ни дрожания разрушающейся материи. Человека не было. Но на его месте раскачивался большой синий Шар.
Холодный пот выступил на лбу у Крэйга и заструился по лицу. Он знал, что был сейчас на волосок от смерти, а может быть. и чего-нибудь похуже. Он повернулся и как безумный бросился к машине, рванул дверцу, схватился за рычаги.
Крэйг гнал машину, словно одержимый. Страх охватил его холодными щупальцами. Дважды чуть не произошла катастрофа: один раз машина нырнула в облако пыли, в другой раз пронеслась по озеру расплавленного олова. Крэйг твердо сжимал руль, машина упорно прыгала вверх по холму, скользкому от пыли.
Проклятье. Этот субъект, который вернулся вместо Кнута, был точь-в-точь Кнут. Ему было известно то, что знал Кнут, он вел себя, как Кнут: те же повадки, тот же голос, даже ход мыслей такой же. Что могут сделать люди - человечество - против этого? Смогут ли они отличать подлинных людей от двойников? Как они распознают самих себя? Тварь, которая пробралась в Центр, разбила Крипи в пух и прах. Крипи приучил Кнута к мысли, что он, Кнут, играет не хуже Крипи. Но сам-то он знал, что может выиграть у Кнута в любое время. Кнут этого не знал, а значит, и тварь, изображавшая его, тоже не знала. Поддельный Кнут сел за стол и выиграл у Крипи шесть партий подряд к огорчению и недоумению старика. Есть тут какой-нибудь смысл или нет?
Синий Шар прикинулся Крэйгом и пытался заманить его в пространственное облако. Очевидно, Шары способны менять свою электронную структуру и, таким образом, находиться в завихрении без всякого для себя ущерба. Они заманили туда Кнута, приняв вид человеческих существ и возбудив в нем любопытство. Он вступил в завихрение - тут-то Цветные Шары и напали на него. Они ведь не могут добраться до человека, одетого в космический костюм, потому что костюм - это фотоэлементная камера, а Шары - сгустки энергии. В борьбе энергии с фотоэлементом всегда побеждает фотоэлемент.
- Они не дураки,- подумал Крэйг.- Это способ Троянского коня. Сперва они добрались до Кнута, потом пытались проделать такую же штуку со мной. Будь в Центре двое Шаров, им было бы нетрудно заполучить Крипи.
Крэйг со злостью крутанул руль. Он затормозил перед ущельем и свернул на равнину. Прежде всего нужно отыскать Шар. который играл Кнута. Сначала надо его найти, а потом уже решить, что с ним делать.
Найти его, однако, оказалось не так-то просто. Крэйг и Крипи, одетые в пространственные костюмы, стояли посреди кухни.
- Он должен быть где-то здесь, будь я проклят,- сказал Крипи.- Просто он так запрятался, что мы его проглядели.
Крэйг покачал головой.
- Нет, Крипи, мы не проглядели. Мы с вами все перевернули, ни одной щели не оставили.
- А может быть,- предположил Крипи,- он сообразил, что игра проиграна, и дал тягу. Может, он удрал, когда я сторожил комнату управления.
- Может быть,- согласился Крэйг.- Я тоже об этом думал. По крайней мере, мы знаем, что он разбил радио. Вероятно, он боялся, что мы вызовем помощь. А это означает, что у него был свой план, и, скорее всего, в этот момент он приводит этот план в исполнение.
Станция молчала, но тишину подчеркивали и усиливали еле слышимые звуки: слабое пощелкивание машин в нижнем этаже, шипенье и сдержанное клокотанье в атмосферном аппарате, бульканье синтезируемой воды.
- Черт побери,- фыркнул Крипи,- я знал, что он этого не мог сделать. Кнут просто не мог честным путем обыграть меня.
Из холодильника раздалось отчаянное мяуканье: "Мя-я-у!"
Крипи двинулся к холодильнику, захватив по дороге щетку.
- Опять эта чертова кошка,- пробурчал он,-никогда не упустит случая, чтобы не забраться туда.
Крэйг стремительно шагнул вперед и отбросил руку Крипи от дверцы.
- Стойте! - приказал он.
Кошка жалобно мяукала.
- Но ведь Матильда...
- А что если это не Матильда? - резко сказал Крэйг.
Со стороны двери, ведущей в коридор, послышалось тихое мурлыканье. Оба обернулись - Матильда стояла на пороге и, выгнув спину и задрав кверху пушистый хвост, терлась боком о косяк. В этот момент из холодильника донесся дикий, злобный кошачий вой.
Глаза Крипи сузились. Метла со стуком упала на пол.
- Но у нас же одна кошка!
- Ну конечно, одна,- отрезал Крэйг.- Одна из них Матильда, а другая - Кнут или вернее, то, что было Кнутом.
Пронзительно затрещал сигнальный звонок, и Крэйг поспешно шагнул к иллюминатору, поднял штору.
- Это Пэйдж! - воскликнул он.- Пэйдж вернулся!
Крэйг оглянулся на Крипи. Лицо его выражало недоверие: Пэйдж уехал пять часов назад, без кислорода, и тем не менее он здесь, вернулся. Но человек не мог бы прожить без кислорода больше четырех часов. Взгляд Крэйга стал жестким, морщины легли между бровей.
- Крипи, - сказал он внезапно,- возьмите кошку на руки и держите ее, чтоб не убежала.
Крипи сделал кислое лицо, но поднял с пола Матильду. Она громко замурлыкала, цепляясь за его костюм изящными лапками.
Пэйдж вышел из машины и направился через гараж прямо к Крэйгу.
Крэйг неприязненно смотрел на него из-под маски пространственного костюма.
- Вы нарушили мой приказ,- отрывисто сказал он.- Вы отправились ловить Шары и даже кого-то поймали.
- Ничего страшного, капитан,- ответил Пэйдж.- Послушные, как котята. Ничего не стоило их приручить.
Он резко свистнул, и из открытой дверцы машины выкатились два Шара - красный и зеленый. Они остановились и принялись раскачиваться.
Крэйг посмотрел на них оценивающим взглядом.
- Сообразительные ребята,- добродушно заметил Пэйдж.
- И как раз нужное имело,- сказал Крэйг.
Пэйдж вздрогнул, но быстро овладел собой.
- Да, я тоже так думаю. Я, конечно, научу их обращению с приборами, но боюсь, что все приемные рации полетят к черту, стоит им только приблизиться к приборам.
Крэйг подошел к стойке с кислородными баллонами и откинул крышку.
- Одного я не могу понять,- сказал он.- Я предупредил вас, что стойку вам не открыть. И предупреждал еще, что без кислорода вы погибнете. И тем не менее, вы живы.
Пэйдж рассмеялся:
- У меня было спрятано немного кислорода, капитан. Я как будто предчувствовал, что вы мне откажете.
Крэйг снял один из баллонов со Стойки.
- Вы лжете, Пэйдж, - спокойно сказал он.-У вас не было другого кислорода. Да вам он и не нужен. Любой человек умер бы ужасной смертью, выйди он отсюда без кислорода. Но вы не умерли - потому что вы не человек!
Пэйдж быстро отступил, но замер на месте, устремив взгляд на баллон с кислородом, когда Крэйг предостерегающе его окликнул.
Крэйг сжал пальцами контрольный клапан.
- Одно движение, и я выпущу кислород,-мрачно сказал он.- Вы, конечно, знаете, что это такое: это жидкий кислород под давлением 200 атмосфер. Холодней самого пространства.-Крэйг злорадно усмехнулся.- Небольшая доза перевернет вверх дном ваш организм, не так ли? Вы, Шары, привыкли жить там, на поверхности, в чудовищной жаре, и не выносите холода. Вы нуждаетесь в колоссальном количестве энергии, а у нас здесь, внутри Станции, энергии немного. Мы вынуждены беречь ее, не то мы погибнем. Но в жидком кислороде энергии куда меньше. Вы сами создаете себе непосредственное окружение и даже распространяете его вокруг, и все же оно не безгранично.
- Если бы не космические костюмы, вы бы иначе заговорили,- с горечью сказал Пэйдж.
- Они, видно, поставили вас в тупик,-улыбнулся Крэйг. - Мы их надели потому, что гонялись за вашим приятелем. Он, по-моему, в-холодильнике.
- Мой приятель в холодильнике?
- Да, тот, который вернулся вместо Кнута. Он притворился Матильдой, когда понял, что мы за ним охотимся. Но он перестарался. Он настолько почувствовал себя Матильдой, что забыл, кто он на самом деле, и залез в холодильник. И это ему пришлось не по вкусу.
У Пэйджа опустились плечи. На какое-то мгновение черты лица его расплылись, затем снова стали четкими.
- Дело в том, что вы перебарщиваете,-продолжал Крэйг. - Вот и сейчас вы больше Пэйдж, чем Шар, больше человек, чем сгусток энергии.
- Нам не стоило делать этой попытки,-сказал Пэйдж.- Надо было дождаться, пока вас сменит кто-нибудь другой. Мы ведь знаем, что вы не относитесь к нам с презрением, как многие люди. Я говорил, что следует подождать, но тот человек, попавший в пространственное завихрение - по имени Пэйдж...
Крэйг кивнул.
- Понимаю, вы просто не могли упустить случая. Обычно до нас трудно добраться. Вам не справиться с фотоэлементными камерами. Но вам следовало сочинить что-нибудь более убедительное. Эта чепуха насчет пойманных Шаров...
- Но ведь Пэйдж отправился именно за этим,- настаивал мнимый Пэйдж.- Ему бы, разумеется, это не удалось, но он-то был уверен в успехе.
- Это было очень умно с вашей стороны,-сказал Крэйг, - привести с собой ваших ребят, сделать вид, что вы их поймали, и в один прекрасный момент взять нас врасплох. Да, это было умнее, чем вы думаете.
- Послушайте,- сказал Пэйдж,- нам ясно, что мы проиграли. И что вы собираетесь делать дальше?
- Мы выпустим вашего друга из холодильника,- ответил Крэйг,- потом отопрем двери - и вы свободны.
- А если мы не уйдем?
- Мы выпустим жидкий кислород. У нас наверху полные баки кислорода. Мы отключим комнату и превратим ее в настоящий ад. Вы этого не вынесете и погибнете от недостатка энергии.
Из кухни донесся страшный шум. Можно было подумать, что по жестяной крыше скачет связка колючей проволоки. Шум чередовался с воплями Крипи. По сходням из кухни выкатился меховой шар, а за ним старик, яростно размахивающий метлой. Шар распался, превратившись в двух одинаковых кошек. Распушившиеся хвосты торчали кверху, шерсть на спине стояла дыбом, глаза сверкали зеленым огнем.
- Мне надоело держать эту проклятую кошку, и я...- выдохнул Крипи.
- Понятно,- прервал его Крэйг.- И вы сунули ее в холодильник к другой кошке.
- Так оно и было,- сознался Крипи.- И передо мной разверзлась преисподняя.
- Ладно,- произнес Крэйг.- А теперь, Пэйдж, покажите, которая ваша.
Пэйдж быстро сказал что-то, и одна из кошек начала таять. Очертания ее стали неясными, и она превратилась в Шар - маленький, трогательный бледно-розовый Шар.
Матильда испустила душераздирающий вопль и бросилась наутек.
- Пэйдж,- сказал Крэйг,- мы всегда были против осложнений. Если вы только захотите, мы можем быть друзьями. Нет ли для этого какого-нибудь средства?
Пэйдж покачал головой.
- Нет, капитан. Мы и люди - как два полюса. Мы с вами разговариваем сейчас, как человек с человеком. Но в действительности разница слишком велика, нам не понять друг друга.- Он замялся и выговорил, запинаясь: - Вы славный парень, Крэйг. Из вас бы вышел хороший Шар.
- Крипи,- сказал Крэйг,- откройте дверь.
Пэйдж повернулся, чтобы уйти, но Крэйг окликнул его:
- Еще минутку. В виде личного одолжения. Не скажете ли, на чем это все основано?
- Трудно объяснить,- ответил Пэйдж.-Видите ли, мой друг, все дело в культуре. Культура, правда, не совсем то слово, но иначе я не могу выразить этого на вашем языке. Пока вы не появились здесь, у нас была свой культура, свой образ жизни, свои мысли - они были наши собственные. Мы развивались не так, как вы, мы не приходили этой незрелой стадии - цивилизации,- как вы. Мы начали с того места, до которого вы не доберетесь и через миллион лет. У нас была цель, идеал, к которым мы стремились. И мы продвигались вперед. Я не могу объяснить вам этого. И вдруг появились вы.
- Дальше я догадываюсь,- прервал его Крэйг.- Мы привнесли чужое влияние, нарушили вашу культуру, ваш образ мыслей. Наши мысли вторгаются в ваши, и вы становитесь не более как подражателями, перенимающими чужие повадки.- Он посмотрел на Пэйджа и продолжил: - Неужели же нет выхода? Неужели надо враждовать из-за этого, черт побери?
Пэйдж повернулся и пошел к выходу, за ним последовали два больших Шара и один маленький, розовый.
Стоя у входа плечом к плечу, двое землян смотрели, как Цветные Шары вышли наружу. Сперва Пэйдж сохранял человеческий облик, но потом очертания его расплылись, съежились, и вот на его месте уже покачивался Шар.
Крипи хихикнул в ухо Крэйгу:
- Фиолетовый, чтоб он пропал.

Крэйг сидел за столом и писал отчет в Совет Солнечной энергии; перо быстро бегало по бумаге.
"Пятьсот лет они выжидали, прежде чем начать действовать. Быть может, они медлили из предосторожности или в надежде найти какой-то иной выход. А может быть, время имеет у них другой счет. Для жизни, уходящей в бесконечность, время вряд ли очень ценно. В течение всех этих пятисот лет они наблюдали за нами, изучали нас. Они читали в нашем мозгу, поглощали наши мысли, докапывались до наших знаний, впитывали нашу индивидуальность. Они, наверное, знают нас лучше, чем мы сами.
Что такое их неуклюжее подражание нашим мыслям? Просто хитрость, попытка заставить нас считать их безвредными? Или между их подражанием и нашими мыслями такая же разница, как между пародией и настоящим произведением искусства? Я не могу этого сказать. У меня нет никаких догадок на этот счет. До сих пор мы не пытались защищаться от них, так как считали их забавными существами и ничем больше. Я не знаю, была ли кошка в холодильнике Шаром или Матильдой, но именно кошка подала мне мысль о жидком кислороде. Несомненно, есть более удачные способы. Подойдет все, что может быстро лишить их энергии. Я убежден, что они будут делать новые попытки, даже если им придется ждать еще пятьсот лет. Поэтому я настаиваю..."
Он положил перо. Корзина для бумаг, стоявшая в углу комнаты, зашевелилась, и из нее вылезла Матильда. Хвост ее воинственно торчал кверху. Презрительно поглядев на Крэйга, она направилась к двери и стала спускаться вниз по сходням.
Крипи нехотя настраивал скрипку и думал о Кнуте: если не считать споров за шахматами - они всегда были друзьями.
Крэйг соображал, как поступать дальше. Надо съездить за телом Кнута и отправить на Землю, чтобы его там похоронили. Но прежде всего он ляжет спать. Черт возьми, как он хочет спать!
Он взял перо и продолжал писать:
"...чтобы были приложены все старания к изобретению нужного оружия... Но использовать его мы будем только в качестве защиты. Об истреблении, какое велось на других планетах, не может быть и речи.
Для этого мы должны изучать их так, как они изучают нас. Чтобы воевать с ними, надо их знать. К следующему разу они, несомненно, выдумают новый способ нападения. Необходимо также устроить проверку каждого входящего на Станцию, чтобы определить - человек он или Шар.
И, наконец, следует приложить все усилия к тому, чтобы обеспечить себя каким-то другим источником энергии - на тот случай, если Меркурий станет для нас недоступным".
Он перечитал докладную записку и отложил ее в сторону.
"Им это не понравится,- сказал он себе,-особенно последний пункт. Но ведь нужно смотреть правде в лицо".
Крэйг долго сидел за столом и думал. Потом он поднялся и пошел к иллюминатору.
Снаружи, на равнинах Меркурия, плясали Цветные Шары - чудовищные шахматные фигуры перекатывались в пыли. Насколько хватал глаз, равнина была усеяна скачущими шахматами. И при каждом прыжке их становилось все больше.

Клиффорд Д. Саймак "Специфика службы"
пер. Л. Жданов

Ему снился родной дом, и когда он проснулся, то долго не открывал глаз, силясь удержать видение.Что-то осталось, но это ьчто-тоэ было смутно, размыто, лишено отчетливости и красок. Родной дом... Он представлял себе его, знал, какой он, мог воскресить в памяти далекое, недосягаемое, но нет - во сне все было ярче!
И все-таки он не открывал глаз, так как слишком хорошо знал, что предстанет его взгляду, и всячески оттягивал встречу с грязной, неуютной конурой, в которой находился. ьЕсли бы только грязь и отсутствие уюта,- подумал он,- а то ведь еще это тоскливое одиночество, это чувство, что ты на чужбинеэ. Пока глаза закрыты, можно делать вид, будто суровой действительности нет, но он уже на грани, щупальца реальности уже протянулись к полной тепла и задушевности картине, которую он тщится сохранить в уме...
Все, дольше нельзя. Ткань сновидения стала чересчур тонкой и редкой, чтобы противостоять реальности. Хочешь не хочешь, открывай глаза.
Так и есть: отвратительно. Неуютно, грязно, безотрадно, и кругом притаилась эта враждебность, от которой можно сойти с ума. Теперь - взять себя в руки, собраться с духом и встать, начать еще один мучительный день.
Штукатурка на потолке потрескалась, осыпалась, получились большие безобразные кляксы. Краска на стенах шелушилась, темные потеки напоминали о дождях. И запах. Затхлый запах давно не проветриваемого жилого помещения...
Глядя на потолок, он пытался представить себе небо. Когда-то он мог увидеть его сквозь любой потолок. Потому что небо было его стихией, небо и пустынный привольный космос за ним. Теперь он их лишился, они ему больше не принадлежат.
Пометка в трудовой книжке, выговор в личном деле - все, что требуется, чтобы погубить карьеру человека, навсегда сокрушить все надежды и обречь его на изгнание на чужой планете.
Он сел на край кровати, нашарил пяткой брошенные на пол брюки, надел их, втиснул ноги в ботинки, встал.
Тесная, скверная комнатка. И дешевая. Настанет день, когда ему даже такая будет не по карману. Деньги на исходе, и, когда последние уйдут, придется искать. работу, любую работу. Может, стоило позаботиться об этом раньше, не тянуть до последнего? Но он не мог себя заставить. Связаться с работой, осесть здесь - значит признать свое поражение, поставить крест на мечте о возвращении домой.
ьДурак,- сказал он себе, - и что тебя потянуло в космос?э Эх, попасть бы только домой, на Марс, и больше его канатом из дома не вытянуть. Вернется на ферму, займется хозяйством, как отец хотел. Женится на Элен, осядет, пусть другие дурни с риском для жизни носятся по солнечной системе.
Романтика... Это она кружит голову мальчишкам, юнцам с восторженными глазами. Романтика дальних странствий, дебрей космоса с лучистыми зрачками звезд, романтика поющих двигателей, холодного булата,вспарывающего черноту и безлюдье пустоты, романтика воплощенных в комочке плоти куража и удали, бросающих вызов пустоте.
А романтики-то не было. Был тяжелый труд, вечное напряжение и щемящая тревога, точащий душу страх, который ловил перебои в работе силового устройства... звонкий удар о металлическую оболочку... любую из тысяч бед, подстерегающих человека в космосе.
Он взял с ночного столика бумажник, сунул его в карман, вышел в коридор и спустился по шаткой лестнице вниз.
Покосившаяся, ветхая терраса. И зелень, неистовая, буйная зелень Земли. Мерзкий, отвратительный цвет, который оглушает и вызывает внутренний отпор. Все зеленое: трава, кусты, каждое дерево. Если смотреть на зелень чересчур долго, так и кажется, что она пульсирует, трепещет потайной жизнью, и ведь нет спасения от нее, разве что запереться где-нибудь.
Зелень, яркое солнце, изнуряющий зной - все это делает Землю невыносимой. Правда, от света можно уйти, с жарой тоже можно как-то справиться, но зелень вездесуща.
Он спустился с крыльца, ища в кармане сигареты. Нащупал смятую пачку и в ней единственную смятую сигарету. Прилепил ее к губе, выбросил пачку и остановился в воротах, соображая, что делать дальше.
Но это усилие мысли было показным, он заранее знал, как поступит. Выбора не было. Одно и то же повторялось изо дня в день уже которую неделю. То же будет и сегодня, и завтра, и послезавтра, пока не уйдет последний цент.
А потом - да, что потом?
Поступить на работу и попытаться хоть что-то из этого извлечь? Копить деньги, пока не наберется на билет до Марса? Пусть любая должность на корабле ему заказана, но ведь пассажира-то они обязаны взять! Эх, пустые расчеты все это... Чтобы накопить достаточно, нужно двадцать лет, а где они?
Он закурил и побрел по улице. Даже сквозь сигаретный дым он ощущал запах ненавистной зелени.
Миновав десять кварталов, он очутился у космодрома. Над полем возвышался корабль. Он постоял, глядя на него, затем направился к убогому ресторанчику позавтракать.
ьКорабль,- думал он.- Обнадеживающий признакэ. В иные дни ни одного не увидишь, а иногда сразу три-четыре. Сегодня есть корабль; может, тот ~самый~.
ьКогда-нибудь,- сказал он себе, - найду же я корабль, который доставит меня домойэ. Корабль, которому до зарезу будет нужен механик, и капитан закроет глаза на злополучную запись в трудовой книжке.
Но он знал, что обманывает себя. Каждый день он говорит себе одно и то же. Вероятно, чтобы оправдать свои ежедневные визиты в отдел найма. Самообман, который помогает сохранить надежду, не пасть духом. Самообман, который позволяет даже кое-как терпеть мрачную, душную конуру и зеленую Землю.
Он вошел в ресторан и сел за столик.
Подошла официантка, чтобы принять заказ.
- Опять оладьи? - спросила она.
Он кивнул. Оладьи - дешевая и сытная пища, а ему надо подольше растянуть деньги.
- Сегодня вы найдете свой корабль,-сказала официантка.- У меня такое чувство.
- Возможно,- отозвался он, не очень-то веря.
- Я знаю, что у вас на душе, - продолжала официантка.- Знаю, как это тяжело. Сама мучилась тоской по родине, когда впервые уехала из дому. Думала, умру.
Он промолчал, чувствуя, что ответить - значит уронить свое достоинство. Хотя на кой оно черт ему теперь, это достоинство!
Конечно, речь шла не об обычной тоске по родине. Это уже планетная ностальгия, тоска по другой культуре, боль от разлуки со всем, к чему привык и к чему привязан.
И тут, сидя в ожидании оладий, он воскресил в памяти сон: уходящие в даль красные увалы, ласкающий кожу сухой, прохладный воздух, блеск звезд в сумерках, волшебное золото отдаленных песчаных бурь. И низенький дом жмется к земле, и на террасе, обращенной к закату, неподвижно сидит в кресле седой старик...
Официантка принесла оладьи.
ьНастанет день,- мысленно сказал он,-когда я не смогу больше выносить этого самоистязания, этой жалости к самому себеэ. Он давно ее раскусил, и давно пора от нее избавиться. И тем не менее мирился с ней, больше того, она стала определять его помыслы и поступки. Она была его щитом и самооправданием, движущей силой, которая поддерживала его на ходу. Он доел оладьи и расплатился.
- Счастливо,- сказала официантка, улыбаясь.
- Спасибо, - ответил он.
Он потащился по дороге, по скрипучему гравию, и солнце припекало ему спину, но хоть от зелени он был избавлен. Космодром голый, безжизненный - обожженный и обнаженный.
Он достиг цели и подошел к конторке.
- Опять вы, - сказал уполномоченный по найму.
- Есть рейс на Марс?
- Нет. Хотя постойте. Тут недавно один справлялся...
Уполномоченный поднялся, вышел за дверь и стал кого-то звать.
Через несколько минут он вернулся к конторке.
За ним шел свирепый тяжеловес. На голове у тяжеловеса была фуражка с потертыми, тусклыми буквами ьКАПИТАНэ. В остальном костюм никак не отвечал его званию.
- Вот этот человек, - сказал уполномоченный капитану. - Имя - Энсон Купер. Механик первого класса, но личное дело...
- К черту личное дело! - рявкнул капитан. Он обратился к Куперу: - ьМоррисоныэ знаете?
- С пеленок,- ответил Купер.
Это была неправда, но он был уверен, что справится с двигателями.
- Они в общем-то ничего,- продолжал капитан, - только иногда барахлят немного, капризничают. Придется вам понянчиться с ними. Глаз не сводить с них. Зазеваетесь - пиши пропало.
- Как-нибудь, - сказал Купер.
- Мой механик подвел меня, сбежал.-Капитан плюнул на пол, демонстрируя презрение к дезертирующим механикам.-Слабоват в коленках оказался.
- У меня коленки в порядке,- твердо сказал Купер.
Он знал, что его ждет. Но выбора не было. Путь на Марс лежал через ьморрисоныэ.
- Что ж, тогда пошли,- сказал капитан.
- Минутку, - вмешался уполномоченный. - Так это не делается. Вы обязаны дать ему время собрать свои пожитки.
- Мне нечего собирать, - вставил Купер, вспоминая жалкое барахло, которое осталось в гостинице. Ничего стоящего.
- Вам должно быть ясно,- продолжал уполномоченный, обращаясь к капитану: - Союз не может поручиться за человека с таким личным делом.
- А мне наплевать,- отрезал капитан.- Лишь бы он знал толк в двигателях. Больше мне ничего не надо.
Идти до корабля было далеко. Он и новый-то не представлял собой ничего особенного, а с годами не стал лучше. Да, на таком вообще летать - пытка, не говоря уж о том, чтобы нянчиться с ьморрисонамиэ...
- Не рассыпется, не бойтесь, - сказал капитан. - Он протянет дольше, чем вы думаете. Просто удивительно, на что способна такая посудина, всем чертям назло.
ьТолько еще один рейс, - подумал Купер.-Чтобы доставить меня на Марс. А там пусть рассыпаетсяэ.
- Корабль великолепен, - сказал он совершенно искренне.
Он подошел к могучему стабилизатору и положил на него ладонь. Тяжелый металл, краска давно облупилась, рябой от коррозии, и холодок затаился в толще, точно корабль еще не отдал всю впитавшуюся в него космическую стужу.
ьНаконец,- подумал он.- После стольких недель ожидания вот оно наконец, стальное произведение инженерного искусства, которое доставит меня домойэ.
Он вернулся туда, где стоял капитан.
- Приступим, что ли,- сказал он.- Хочу посмотреть на двигатели.
- Они в порядке,- ответил капитан.
- Возможно. Все-таки я их проверю.
Он ждал, что двигатели будут в скверном состоянии, но не настолько. На что уж корабль выглядел жалко, а ьморрисоныэ оказались еще хуже.
- Тут надо поработать,- сказал он.- С такими двигателями нельзя выходить в рейс.
Капитан вспылил и выругался:
- Учтите, вылетаем на рассвете! Срочное задание!
- На рассвете и вылетим,- отрезал Купер. - Вы только не вмешивайтесь.
Он расставил людей по местам и сам проработал четырнадцать часов подряд без передышки, не спал и не ел. После чего зажал большой палец в кулаке и доложил капитану, что все готово.
Они благополучно прошли атмосферу. Купер разжал кулак и облегченно вздохнул. Теперь только следить за тем, чтобы не было перебоев.
Капитан вызвал его к себе и поставил на стол бутылку.
- А вы справились куда лучше, чем я ожидал, мистер Купер.
Купер покачал головой.
- Мы еще не прилетели, капитан. Впереди немалый путь.
- Мистер Купер,- сказал капитан,- вы знаете, что мы везем?
Купер покачал головой.
- Лекарства, - сказал капитан. - Там эпидемия. Только наш корабль был более или менее готов к рейсу. Вот нас и послали.
- Дали бы сперва сделать капитальный ремонт двигателей.
- Время не позволило. Каждая минута на счету.
Купер глотнул из рюмки, оглушенный всеобъемлющей усталостью.
- Эпидемия, говорите? А что именно?
- Песчаная лихорадка,- ответил капитан. - Знаете, наверно.
Смертельный ужас холодком пополз по спине Купера.
- Знаю.- Он допил виски и встал.- Я пошел, начальник. Надо присмотреть за двигателями.
- Мы надеемся на вас, мистер Купер. Нужно добраться.
Он вернулся в машинное отделение и упал в кресло, слушая пение двигателей, пронизавшее все клеточки корабля. Они должны работать без перебоев. Теперь это яснее, чем когда-либо. Дело не только в том, чтобы вернуться домой: родная планета ждет лекарства.
ьОбещаю,- сказал он сам себе.- Обещаю, что мы долетимэ.
Он не щадил команду, не щадил себя - изо дня в день, под выматывающий душу, почти нестерпимый вой дюз и гром этих чертовых ьморрисоновэ.
Какой там сон - хорошо, если удавалось прикорнуть на несколько минут. Какой там обед - разве что перекусишь чуток на ходу. Работа, работа, но еще хуже - надзор, ожидание, все тело напряжено: сейчас начнут заикаться... Или лязгнет металл, возвещая беду.
ьИ зачем только,- билась в голове смутная мысль, - человек выходит в космос? С какой стати идет на такую работу?э Конечно, здесь, в машинном, рядом с изношенными двигателями, чувствуешь себя хуже, чем в других отсеках. Но и там не сладко. Атмосфера корабля насыщена нервозностью, но хуже всего - черный, гнетущий страх перед космосом, перед тем, что космос может сделать с кораблем и людьми на борту.
На новых, более крупных кораблях обстановка вроде получше, да и то ненамного. По-прежнему принято пичкать успокоительным пассажиров и переселенцев, летящих осваивать другие планеты. Чтобы не нервничали, не реагировали так остро на неудобства, не поддавались панике.
Но с командой так не поступишь. Она должна быть начеку, готовая ко всему. Она обязана все снести.
Возможно, придет пора, когда корабли будут достаточно велики, двигатели и горючее достаточно совершенны, когда поумерится страх человека перед пустотой космоса. Тогда станет легче. Но до этого, наверно, еще очень далеко. Ведь уже прошло двести лет, как предки Купера в числе первых улетели осваивать Марс.
ьНе будь сознания того, что я возвращаюсь домой, - сказал он себе,- не вынес бы, не выдержалэ. Даже здесь, где загустела всяческая вонь, он чувствовал запах сухого, прохладного воздуха родной планеты. Сквозь металлическую оболочку летящего корабля, через несчетные темные мили видел нежные краски заката на красных увалах. В этом его преимущество перед остальными. Если бы не мысль, что он возвращается домой, он бы не выстоял.
Медленно тянулись дни, и двигатели тянули, и крепла надежда в его душе. И наконец надежда сменилась торжеством.
И наступил день, когда корабль вихрем скользнул вниз сквозь холодную, разреженную атмосферу, и пошел на посадку, и сел.
Он протянул руку, повернул ключ - двигатели взревели и смолкли. Тишина объяла изможденную сталь, онемевшую от долгого гула.
Он стоял подле двигателей, оглушенный тишиной, испытывая ужас перед совершенным безмолвием.
Он пошел вдоль двигателей, скользя рукой по металлу, гладя его, точно животное, удивленный и чуть недовольный тем, что в его душе родилось некое подобие странной нежности к машине.
А впрочем, почему бы нет? Двигатели доставили его домой. Он нянчился, возился с ними, проклинал их, надзирал за ними, спал рядом с ними - и они доставили его домой.
А ведь, если быть откровенным, он не очень надеялся на это.
Он вдруг увидел, что остался один. Команда ринулась к трапу, едва он повернул ключ. Пора и ему выходить. И все-таки он на мгновение задержался в тихом отсеке, напоследок еще раз все-окинул взглядом.
Полный порядок. Ничего не упущено.
Он повернулся и медленно пошел по трапу вверх, к люку.
Наверху он встретил капитана. А вокруг ракеты во все стороны расходились красные увалы.
- Все уже ушли, только начальник интендантской службы остался,- сказал капитан.- Я вас жду. Вы отлично справились с двигателями, мистер Купер. Рад, что вы пошли в рейс с нами.
- Последний рейс,- ответил Купер, гладя взглядом красные склоны. - Хватит слоняться по свету.
- Странно,- сказал капитан.- Вы, очевидно, с Марса.
- Точно. И надо было с самого начала сидеть дома. Капитан пристально поглядел на него и повторил:
- Странно.
- Ничего странного,- возразил Купер. - Я...
- Я тоже списываюсь,- перебил его капитан. - На Землю этот корабль поведет уже другой командир.
- В таком случае,- подхватил Купер,- я угощаю, как только мы сойдем с корабля.
- Решено. Но сперва - прививка.
Они спустились по трапу и пошли через поле к зданиям космопорта. Навстречу с воем промчались машины, спешащие к кораблю за грузом.
А Купер всецело отдался восприятию того, что испытал во сне в убогой комнатушке на Земле: бодрящий запах прохладного, легкого воздуха, пружинистый из-за меньшего тяготения - шаг, стремительный взлет четких, ничем не оскверненных красных склонов в лучах неяркого солнца.
Врач ждал их в своем тесном кабинете.
- Виноват,- сказал он,- но вы знаете правила.
- Ох уж эти мне правила,- ответил капитан. - Да, видно, так нужно.
Они сели в кресла и засучили рукава.
- Держитесь,- предупредил врач. - Укол дает встряску.
Так и было.
ьТак было и прежде,- подумал Купер.-Каждый раз. Пора бы уже привыкнутьэ.
Он вяло откинулся в кресле, ожидая, когда пройдет слабость и шок. Врач сидел за своим столом, следя за ними и тоже ожидая, когда они придут в себя.
- Тяжелый рейс? - спросил он наконец.
- Легких не бывает,- сердито ответил капитан.
Купер покачал головой.
- Этот был хуже всех. Двигатели...
- Простите меня, Купер,- вступил капитан. - Но на этот раз никакого обмана не было. Мы в самом деле везли лекарства. Здесь и вправду эпидемия. И мой корабль оказался единственным. Я хотел поставить его на капитальный ремонт, да время не позволило.
Купер кивнул.
- Припоминаю,- сказал он.
Он с трудом поднялся и посмотрел в окно на холодный, недобрый, чужой марсианский ландшафт.
- Если б не внушение,- решительно сказал он, - я бы ни за что не справился.
Он повернулся к врачу.
- Когда-нибудь мы сможем обходиться без этого?
Врач кивнул.
- Несомненно. Когда корабли станут надежнее. И человек свыкнется с космическими путешествиями.
- Эта ностальгия - уж больно она душу выматывает.
- Другого выхода нет,- сказал врач.- У нас не было бы ни одного космонавта, если бы они каждый раз не летели домой.
- Это верно,- согласился капитан.- Никто, и я в том числе, не смог бы выдержать таких передряг ради одних только денег.
Купер поглядел в окно на песчаные ландшафты, и его кинуло в дрожь. Более унылого места...
ьЧто за идиотизм - мотаться в космосе,-сказал он себе,- когда дома такая жена, как Дорис, и двое детейэ. Ему вдруг безумно захотелось увидеть их.
Знакомые симптомы. Снова ностальгия, но теперь тоска по Земле.
Врач достал из тумбы бутылку и щедрой рукой наполнил три стопки.
- А теперь примите-ка вот это,- сказал он,- и забудем обо всем.
- Точно мы можем помнить,- усмехнулся Купер.
- В конце концов,- сказал капитан с неестественной веселостью,- надо правильно смотреть на вещи. Речь идет всего-навсего о специфике нашей службы.

К.Д.Саймак "На Землю за вдохновением"
C.D.Simak "Earth for inspiration", в сб. "The coming of the robot"
пер. И.Почиталин

Филберт заблудился. К тому же он был напуган. Это обстоятельство настораживало само по себе, потому что Филберт был роботом, а роботам эмоции неведомы.
Некоторое время Филберт обдумывал создавшееся положение, пытаясь разобраться в своих чувствах. Однако логики в них он так и не усмотрел.
Вокруг простиралась мертвая пустыня - все, что осталось от Старой Земли. Высоко над головой в иссиня-черном небе тускло светило кирпичное Солнце - атмосфера почти исчезла, и звезды сверкали нестерпимо ярким блеском. Хилая растительность, тщетно цепляющаяся за жизнь в мире, где жизни почти не было, казалось, сжималась от страха перед чувством врожденной бесплодности своих усилий.
Филберт вытянул правую ногу - и она скрипнула. Коленный сустав вышел из строя уже много часов назад. В него попал песок - очевидно, когда Филберт упал и повредил плоскость ориентировки. Потому-то он и заблудился. Тремя глазами, расположенными в верхней части головы, Филберт внимательно изучал звезды.
- Как жаль, что я ничего не знаю о созвездиях, - произнес он скрипучим от недостатка смазки голосом. - Босс утверждал, что люди пользовались ими для навигации. Впрочем, нет смысла принимать желаемое за действительное.
Ну, вот что: если он не найдет масла, ему конец. Только бы вернуться назад, к изуродованному космолету, внутри которого лежало такое же изуродованное человеческое тело. Там для него нашлось бы вдоволь масла. Но он не мог вернуться, потому что не имел представления о месте катастрофы.
Ему оставалось только брести вперед в надежде отыскать затерянный в пустыне космический порт. Раз в месяц пассажирские лайнеры доставляли на Землю паломников и туристов, стремящихся взглянуть на старые храмы и памятные места первой обители человечества. Кто знает, может быть, ему удастся набрести на одно из примитивных племен, все еще живущих на Старой Земле.
Филберт продолжал идти, скрипя правым коленом. Солнце медленно опускалось на западе, и на смену ему вставала Луна - чудовищный, изрытый оспинами мир. Тень Филберта скользила впереди, пересекая вместе с ним выветрившиеся, изъеденные временем горы, горбившиеся дюнами пустыни и белое от солончаков дно моря. Ни души вокруг.
Скрип в колене становился все сильнее. Наконец Филберт остановился, разобрал левый коленный сустав и наскреб из него немного смазки для больного колена. Через несколько дней скрипели уже оба колена. Тогда он разобрал руки, сначала одну, потом другую, и выбрал из них все оставшееся масло. Неважно, что руки выйдут из строя, лишь бы ноги продолжали двигаться!
Но затем заныло бедро, вслед за ним другое, и наконец свело лодыжки. Филберт заставлял себя идти вперед, еле действуя высохшими суставами и с трудом сохраняя равновесие.
Он наткнулся на стоянку, но люди покинули лагерь. Живительный источник иссяк, и в поисках воды племя перекочевало в другое место.
Теперь Филберт уже волочил правую ногу, и страх не покидал его.
- Я схожу с ума,- простонал он.- Меня преследуют видения, а это случается только с людьми. Только с людьми...
Его голосовой аппарат захрипел, задребезжал, связки заклинило. Нога подломилась, и он пополз. Но когда и руки отказались ему повиноваться, Филберт бессильно распростерся на песке. Струйки песка с шипением ударялись о его металлический корпус.
- Кто-нибудь меня найдет,- прохрипел он.
Но никто его не нашел. Филберт ржавел и с течением времени превратился в развалину. Сначала отказал слух, затем потухли глаза, от металлического корпуса отлетали тускло-рыжие чешуйки. Однако внутри мозговой коробки, герметически закрытой и автоматически смазываемой, мозг Филберта продолжал выполнять свою функцию.
Робот все еще жил, вернее, существовал. Он не мог двигаться, слышать, видеть, говорить - он был всего лишь вместилищем неустанно работающих мыслей. И если продолжительность человеческой жизни составляла примерно десять тысяч лет, то жизнь робота мог оборвать только несчастный случай.
Шли годы. Века постепенно складывались в тысячелетия. А Филберт послушно продолжал думать, решал гигантские проблемы, находил нужный выход из положения при самых разнообразных обстоятельствах. Наконец им овладела мысль о тщете существования.
В полнейшем отчаянии от бездействия, восстав против пыльной логики, Филберт пришел к логическому заключению, которое положило конец - хотя робота и не оставляли дурные предчувствия - самой необходимости в логике: пока он был частицей человечества, логическое мышление было его обязанностью. Теперь же, когда он больше не был связан с Человеком, его логика стала ненужной.
Педант по природе, Филберт никогда не довольствовался полумерами. Поэтому он начал выдумывать невероятные ситуации, сочинял всякого рода приключения и путешествия, принимал на веру сомнительные предпосылки и теории, играл с метафизическими представлениями. Он углублялся в невероятные измерения, разговаривал со странными существами, живущими в неведомых мирах, воевал с чудовищами, рожденными за пределами времени и пространства, спасал цивилизации, находившиеся на краю неминуемой гибели.
Мчались годы, но Филберт этого не замечал. Для него наступило счастливое время.

Джером Дункан с кислой миной взглянул на очередной отказ из редакции, осторожно взял лист со стола и принялся изучать редакторские каракули.

~Неубедительно. Слишком мало науки. Ситуации банальные. Действующие лица нежизненные. Весьма сожалею.~

- На сей раз ты превзошел самого себя! - прорычал Дункан, обращаясь к каракулям.
Мягко ступая, в комнату скользнул Дженкинс, робот-камердинер.
- Еще одна, сэр? - спросил он.
От неожиданности Дункан подпрыгнул:
- Дженкинс, что за манера подкрадываться! Ты меня нервируешь!
- Извините, сэр,- с достоинством промолвил Дженкинс.- Я вовсе не подкрадывался. Я просто заметил, что вам вернули рукопись.
- Ну и что из этого? За последнее время мне вернули массу рукописей.
- Вот именно, сэр, вот именно. Раньше их никогда не возвращали. Вы были автором лучших в Галактике книг. Настоящая классика, сэр, если мне будет позволено заметить. Ваш ьТриумф роботовэ был удостоен ежегодной премии, сэр, и...
Лицо Дункана просветлело.
- Да, вот это была история! Все роботы засыпали эту старую кислятину-редактора хвалебными отзывами. Конечно, можно было не сомневаться, что роботам понравится повесть. В конце концов, речь там шла о них.
Он печально взглянул на письмо и покачал головой.
- Теперь конец всему этому, Дженкинс. Дункан выходит из игры. А ведь читатели пишут письма, спрашивают обо мне. ьКогда же Дункан напишет что-нибудь новое вроде ьТриумфа роботовэ?э И тем не менее редактор отсылает все мои материалы обратно. Неубедительно, говорит. Мало науки. Действующие лица его на устраивают.
- Могу я высказать свое мнение, сэр?
- Валяй,- вздохнул Дункан.- Высказывай свое мнение.
- Дело вот в чем, сэр,- сказал Дженкинс.-Вы уж меня извините, но вашим произведениям не хватает убедительности.
- Вот как? И что же, по-твоему, я должен с ними сделать?
- Почему бы вам не посетить места, о которых вы пишете? - предложил робот.-Почему бы вам не взять отпуск для поисков местного колорита и вдохновения?
Дункан почесал голову.
- Пожалуй, ты прав, Дженкинс,- признал он. Затем еще раз взглянул на отвергнутую рукопись, перелистал страницы.
- Вот уж на нее-то должен был бы найтись покупатель. Это рассказ о Старой Земле, а они всегда популярны.
Он отшвырнул рукопись и встал.
- Дженкинс, позвони в Галактическое агентство и узнай расписание полетов на Старую Землю.
- Но полеты на Старую Землю были прекращены еще тысячу лет назад,-запротестовал Дженкинс.
- Там находятся храмы, которые люди посещали на протяжении миллионов лет.
- По-видимому, сэр, храмами никто больше не интересуется.
- Вот и хорошо! - рявкнул Дункан.- Марш отсюда и зафрахтуй корабль. Да не забудь собрать походное снаряжение.
- Походное снаряжение, сэр?
- Вот именно. Мы отправляемся на Старую Землю и будем жить в палатке: Там мы впитаем в себя столько местного колорита, что он потечет у нас из ушей!
Дункан злобно уставился на послание редактора.
- Я покажу этому старому...
Звякнул колокольчик службы новостей, и на стенной панели зажегся синий свет. Дункан нажал кнопку, из трубки в стене на письменный стол выпала газета. Он быстро развернул ее и прочитал заголовок, набранный броскими алыми буквами:

@ПОХИТИТЕЛИ РОБОТОВ СНОВА ЗА РАБОТОЙ@

Дункан с отвращением отбросил газету.
- Они совсем помешались на этих похитителях, - пробормотал он.- Кому нужны насколько роботов! Может, роботы сами разбегаются.
- Но они не могут убежать, сэр,- возразил Дженкинс.- По крайний мере эти роботы не могут. Я был знаком кое с кем из них. Они преданы своим хозяевам.
- В таком случае это очередная газетная кампания, - заявил Дункан.- Пытаются увеличить тиражи.
- Но ведь кража роботов происходит по всей Галактике, сэр,- настаивал Дженкинс.- Газеты пишут, что это похоже на действия организованной шайки. Красть роботов и снова их продавать может оказаться выгодным делом, сэр.
- Если так,- проворчал Дункан,- то скоро их поймают. Еще никому не удавалось долго водить за нос этих сыщиков.

Старый Хэнк Уоллес уставился в небо, бормоча что-то себе под нос.
- Клянусь громом,- вдруг взвизгнул он,-корабль! Наконец-то!
Он заковылял к контрольному посту порта, который размещался в сарае, потянул на себя рычаги, включающие освещение посадочного поля, и вышел наружу, чтобы еще раз взглянуть на корабль. Корабль снизился, мягко коснулся бетона и, прокатившись несколько ярдов, остановился.
Шаркая ногами, Хэнк направился к кораблю. Дыхание со свистом вырывалось из его кислородной маски. Из корабля вышел закутанный в мех человек с маской на лице.
За ним спустился робот, нагруженный пакетами.
- Эй там, привет! - крикнул Хэнк.- Добро пожаловать на Старую Землю!
Вновь прибывший посмотрел на него с любопытством.
- Мы не думали, что найдем здесь кого-нибудь.
Хэнк ощетинился.
- А почему бы нет? Это Станция галактического транспорта. Здесь всегда кто-то находится. Обслуживание круглые сутки.
- Но ведь станцию покинули,- недоумевая, сказал Дункан.- Этот маршрут отменили тысячу лет назад.
Старик замолчал, пытаясь усвоить полученную информацию.
- Вы в этом уверены? - немного погодя спросил он.- Вы уверены, что маршрут отменен?
Дункан кивнул.
- Черт побери! - взорвался Хэнк.- Я чувствовал, что что-то стряслось. Думал - вдруг война.
- Дженкинс,- приказал Дункан,- вытаскивай походное снаряжение из корабля, да побыстрее.
- Какая подлость! - не унимался Хэнк.-Какая мерзкая подлость! Заставить человека слоняться здесь тысячу лет в ожидании корабля!

Хэнк и Дункан сидели рядом, откинув стулья назад и упираясь спинами в стенку сарая. За окном на западе садилось Солнце.
- Если вы ищите атмосферу и местный колорит, - сказал Хэнк,- то правильно сделали, что приехали сюда. Некогда здесь была плодородная зеленая земля, колыбель великой цивилизации. При более близком знакомстве с этим местом ощущаешь почти священный трепет. Давным давно, до того как люди оставили Землю ради Галактики, они называли ее Мать-Земля. Правда, потом в течение многих столетий они возвращались, чтобы полюбоваться храмами.
Он печально покачал головой.
- Но теперь все это забыто. В Истории Старой Земле уделяется всего один-два параграфа: просто упоминается, что там возникло человечество. Я даже слышал однажды, будто Человек произошел совсем не на Земле, а на какой-то другой планете.
- Очевидно, последнюю тысячу лет вам было здесь очень одиноко,- сказал Дункан.
- Ну, не так-то уж и одиноко,- ответил старик. - Сначала у меня был Вильбур, мой робот. Отличный парень. Мы любили сидеть и болтать обо всем на свете. Но затем Вильбур рехнулся, шестеренка соскочила или еще что-то. Начал как-то странно себя вести, и я испугался. Дождался удобного момента и разъединил его. Потом на всякий случай вынул из головы Вильбура мозг. Вот он, лежит на полке. Время от времени я снимаю его и чищу. Вильбур был хорошим роботом.
Снаружи донесся глухой удар, затем что-то с дребезгом покатилось.
- В чем дело? - крикнул Дункан. - Что там происходит?
- Я только что нашел корпус робота, сэр,-донесся голос Дженкинса.- Должно быть, я его опрокинул.
- Ты отлично знаешь, что опрокинул его! - рявкнул Дункан.- Это корпус Вильбура. Сейчас же поставь его на место.
- Слушаю, сэр,- сказал Дженкинс.
- Если вам нужны действующие лица,-продолжал Хэнк,- отправляйтесь к дну бывшего океана, это примерно в пятистах милях отсюда. Там живет племя, одно из последних на Старой Земле. Это те, для кого пожалели место на кораблях, когда человечество покидало Землю. Но то было миллионы лет назад. Сейчас мало кто из них уцелел. Единственное место, где еще остались вода и воздух,- это глубокие впадины на дне океана. В давние времена племена посильнее захватили их и вытеснили тех, кто был слаб.
- А что сталось со слабыми племенами? - спросил Дункан.
- Они вымерли,- ответил Хэнк.- Вы же знаете, без воды и воздуха жить нельзя. Впрочем, они и так живут недолго. Сто лет - их предел, а может, и того меньше. За последнюю тысячу лет, насколько мне известно, у них сменилось двенадцать вождей. Сейчас там верховодит старый гриб, называющий себя ьГромовержцемэ. Ничего, кроме мешка с костями, собой не представляет, да и грома на Земле не слыхали по крайней мере пять миллионов лет. Но они обожают звучные имена. Между прочим, знают также массу историй, да таких, что волосы становятся дыбом.

Громовержец яростно пискнул и с трудом приподнялся. Толпа сорванцов с воплями перебрасывала какой-то круглый предмет, который попал ему по ноге. Мальчишки бросились врассыпную и исчезли за углом в облаке пыли. Громовержец со стоном медленно опустился на скамью. Он пошевелил пальцами ног, не сводя с них зачарованного взгляда, явно удивленный тем, что они двигаются.
- Эти проклятые мальчишки сведут меня в могилу, - проворчал он.- Никакого воспитания. Когда бы я был на их месте, папаша всю душу бы из меня вытряс за подобные фокусы.
Дункан подобрал мяч.
- Где они нашли эту штуку, шеф? - спросил он.
- Да где-нибудь в пустыне,- сказал Громовержец. - Мы частенько находим всякий хлам, разбросанный повсюду, особенно там, где некогда были города. Мое племя неплохо зарабатывало на этом. Продавали простофилям-туристам старые вещи.
- Но, шеф,- запротестовал Дункан,- это не просто кусок металлолома. Это мозговая коробка робота.
- Да неужели? - пропищал Громовержец.
- Совершенно точно,- заверил его Дункан.-Посмотрите-ка на серийный номер, вот здесь, внизу.- Он пригляделся к номеру и свистнул от удивления.- Подумать только! Этой коробке около трех миллионов лет! Всего десять цифр. У модели нынешнего года номер состоит из шестнадцати знаков.
Дункан задумчиво подержал коробку в руках.
- А ведь он мог бы поведать нам любопытную историю,- сказал он. - Наверно, провалялся в пустыне очень долго. Все старые модели были проданы на металлолом сотни лет назад. Устарели, за это время добились множества улучшений. Взять хотя бы эмоции. Три миллиона лет назад роботы не знали эмоций. Если бы мы могли подсоединить эту коробку...
- У вас ведь есть робот,- напомнил вождь.
Дункан оценивающе посмотрел на Дженкинса. Дженкинс попятился назад.
- Нет-нет,- заблеял он.- Только не это, сэр! Вы не можете со мной так поступить.
- Это же совсем ненадолго,- убеждал его Дункан.
- Мне это не нравится,- заявил Дженкинс.-Ни чуточки не нравится.
- Дженкинс! - рявкнул Дункан.- Сейчас же подойди ко мне!

Свет острием ножа пронзил мозг Филберта - всепроникающий, неумолимый свет, который смел тысячелетия пустоты. Филберт попытался закрыть глаза, но мозг слишком медленно реагировал на команды. Безжалостный свет резал глаза. Затем до него дошли звуки - пугающие звуки. Но он знал, что они что-то значат.
Наконец заслонки глаз закрылись, и Филберт замер, выжидая, пока его глаза привыкнут к свету. Вскоре он чуть-чуть их приоткрыл. И снова свет отозвался болью, но на сей раз она была не такой острой. Постепенно он приподнял заслонки. В глазах у него двоилось, все растекалось, словно в тумане. Снова послышались какие-то звуки, они разрывали барабанные перепонки. Наконец он отчетливо разобрал слово:
- Встать!
Команда дошла до его сознания. Двигательные центры, медленно и неуверенно, возобновили свою деятельность, и Филберт выпрямился. Он пошатнулся, стараясь сохранить равновесие. Внезапное перемещение его сознания из мира снов в реальный мир было пугающим. Робот сфокусировал глазные линзы. Он увидел деревню. Чуть дальше виднелся крохотный пруд, а еще дальше - ряды голых холмов. Словно уступы гигантской лестницы, поднимались они к черному небу, где висело большое красное Солнце. Перед роботом стояло несколько человек. Один из них был закутан в меха, и на его груди болталась кислородная маска.
- Кто ты? - спросил человек в мехах.
- Я...- начал Филберт и замолчал.
Кто он? Он попытался вспомнить, но его память все еще пребывала в призрачном мире, в котором он жил так долго. Ему вспомнилось одна только слово, один крошечный ключ и все.
- Я - Филберт,- сказал он наконец.
- Ты знаешь, где находишься? - спросил человек. - Как ты сюда попал? Сколько времени прошло с тех пор, как ты был жив?
- Не знаю,- ответил Филберт.
- Вот видите,- пропищал Громовержец,- он ничего не помнит. Чурбан он и все.
- Нет,- Дункан покачал головой,- просто он провел здесь слишком много времени. Время стерло его память.

Покончив с ужином, племя собралось вокруг костра, где Громовержец принялся рассказывать одну из древних легенд. Это была длинная история, отличавшаяся, как подозревал Дункан, минимальным уважением к истине. Вождь с вызовом посмотрел на Дункана, как бы подзадоривая его выразить свое недоверие.
- И тогда Ангус схватил пришельца из звездных миров голыми руками и засунул ему в рот его же хвост. Чудовище отчаянно сопротивлялось, пытаясь вырваться, но Ангус не сдавался и пропихивал хвост все дальше. В конце концов ужасная тварь проглотила самое себя!
Племя одобрительно зашепталось. Да, это была хорошая история. Неожиданно шепот был прерван хриплым голосом.
- Чепуха! - насмешливо выпалил Филберт.-Барахло, а не история!
Туземцы замерли от удивления, затем заворчали, охваченные внезапной яростью. Громовержец вскочил как ужаленный. Дункан выступил вперед и уже открыл рот для команды, но поднятая рука Громовержца остановила его.
- Может быть, ты, ничтожество,- пропищал вождь, глядя на Филберта в упор, - знаешь истории получше?
- Конечно, знаю,- ответил Филберт.- Более того, история, которую я собираюсь рассказать,- истинная правда. Все это случилось со мной.
Громовержец бросил на него разъяренный взгляд.
- Ну хорошо,- проворчал он,- рассказывай! Для твоей же шкуры будет лучше, если история окажется интересной. Помни об этом.
И Филберт заговорил. Сначала туземцы слушали его, храня враждебное выражение лиц, но по мере развития событий робот все больше завладевал их вниманием, ибо лучшей истории им никогда не приходилось слышать.
Некий безумный мир решил завоевать остальную Галактику. Человечество под руководством Филберта (в чем можно было не сомневаться) изобрело синтетического безумца, который и расстроил все планы завоевателей.
Захваченный рассказом, Дункан старался не пропустить ни слова. Вот где настоящая научная фантастика! Да, человека, написавшего такую повесть, по праву сочтут непревзойденным во всей Галактике мастером этого жанра! У него голова шла кругом, и лица сидящих перед ним людей сливались в одно. Внезапно его осенила мысль, от которой он даже побледнел.
Он, и никто другой, напишет эту повесть!
Между тем Филберт окончил своей рассказ и отступил назад, в глубину круга. Дункан схватил его за руку.
- Филберт! - воскликнул он.- Где ты услышал эту историю?
- Я ее не услышал,- ответил Филберт.- Это произошло со мной.
- Это не могло произойти с тобой,-запротестовал Дункан.- Если бы произошло что-либо подобное, История упоминала бы об этом.
- Но так было в самом деле,- настаивал Филберт. - Я говорю правду.
Дункан внимательно посмотрел на робота.
- Скажи, Филберт,- спросил он,- а ведь с тобой, наверно, случались и другие происшествия?
- Еще бы!- Филберт оживился.- Масса происшествий. Да, я побывал во многих местах и немало сделал. Хотите, расскажу?
- Только не сейчас,- поспешно сказал Дункан. - Пойдем лучше со мной.
Почти силой он вытолкнул робота из круга и направился к кораблю. Вслед им послышался яростный писк вождя:
- Эй, послушай, а ну-ка вернись обратно!
Дункан обернулся. Громовержец, вскочив на ноги, потрясал кулаками.
- Сейчас же верни робота! - кричал он.-Тебе не удастся улизнуть с ним!
- Но это мой робот,- возразил Дункан.
- Верни его немедленно! - завопил старик.-Он наш. Разве не мы нашли его? И мы не позволим тебе увести первого хорошего рассказчика, появившегося у племени за последние пятьсот лет!
- Но, шеф...
- Кому говорят, веди его обратно! Не то мы с тобой живо расправимся.
По выражению лиц туземцев было видно, что небольшая потасовка им явно по душе. Дункан повернулся к Филберту и увидел, что робот поспешно удаляется.
- Эй, ты! - крикнул Дункан, но Филберт только прибавил ходу.
- Эй! - хором завопили туземцы.
Услышав вопль, Филберт помчался быстрее ветра. Он миновал лагерь, пересек равнину и исчез из виду в тени холмов.
- А теперь полюбуйтесь, что вы натворили! - сердито крикнул Дункан.- Вы спугнули его своими воплями.
Громовержец проковылял к Дункану и потряс массивным волосатым кулаком перед его носом.
- Будь ты проклят! - пропищал он.- Я готов разорвать тебя на куски! Пытался улизнуть с нашим рассказчиком! Убирайся да поживее, пока мы не поотрывали тебе руки и ноги.
- Но он такой же ваш, как и мой,-настаивал Дункан.- Не спорю, вы нашли его, но ведь это я дал ему тело своего робота...
- Пришелец, - свирепо произнес Громовержец,- залезай-ка лучше в свою консервную банку и убирайся отсюда!
- Но послушайте,- запротестовал Дункан,-вы не имеете права выгонять меня вот так, за здорово живешь.
- Кто сказал, что мы не имеем права? - проскрипел старик.
Дункан посмотрел на выжидающие, полные затаенной надежды лица туземцев.
- Ваша взяла,- сказал он.- Я и сам не намерен здесь оставаться. Можно было бы и без угроз.
Следы Филберта вели через пустыню. Старый Хэнк пробормотал что-то себе в бороду.
- Вы совсем спятили, Дункан,- немного погодя сказал он.- Вам не удастся поймать робота. Одному богу известно, где он сейчас. Он может и не остановиться, пока не пересечет полмира.
- Я должен его поймать,- упрямо заявил Дункан. - Неужели вы не понимаете, что он для меня значит? Да ведь этот робот - энциклопедия научно-фантастической литературы! История, которую он сегодня рассказал, превосходит все, что мне когда-либо приходилось слышать. А у него в запасе тьма таких рассказов. Он сам сказал об этом. Должно быть, он придумывал их, лежа в песке. За несколько миллионов лет можно немало придумать, когда у тебя только и дела, что лежать да шевелить мозгами. Если все это время он думал только о сумасшедших научных идеях, то теперь, верно, пропитан ими насквозь. Самое-то интересное: он думал о них так долго, что начисто позабыл все, что знал, и теперь убежден, будто все его необыкновенные приключения происходили на самом деле. Он не сомневается, что участвовал в них.
- Но, черт побери,- с трудом переводя дыхание, пробормотал Хэнк,- можно было бы гоняться за ним в космическом корабле, а не тонуть в этом дьявольском песке.
- Вы же понимаете, что случится, если мы попытаемся выслеживать его на корабле,-сказал Дункан. - Мы полетим с такой скоростью, что не увидим его следов. А замедлить скорость нельзя, иначе корабль не сумеет преодолеть тяготение.
В этот миг Дженкинс споткнулся о валун и со страшным грохотом и дребезжанием кубарем полетел в песок.
Он с трудом поднялся, не переставая ворчать.
- Если Вильбуру приходилось таскать этот корпус, - заявил Дженкинс,- то мне понятно, почему он свихнулся.
- Скажи спасибо, что хоть такой нашелся,-огрызнулся Дункан.- Если бы не он, ты бы так и оставался разъединенным. Такая перспектива тебя устраивает?
- Это ничуть не хуже, чем спотыкаться на каждом шагу в этом сооружении, сэр,- ответил Дженкинс.
- Сначала я опасался,- продолжал Дункан, обращаясь к Хэнку,- что старина Громовержец опередит меня и первым зацапает Филберта, но теперь это нам не грозит. Мы от них далеко. Туземцы не станут забираться вглубь.
- Вам бы тоже не захотелось, сэр,-пробурчал Дженкинс,- если бы вы не нагрузили на меня пару бочек воды. Мне это совсем ее нравится. Я камердинер, а не вьючная лошадь.

К вечеру Дженкинс, который шел впереди, неожиданно остановился и окликнул идущих за ним. Дункан и Хэнк поспешили к нему. Склонившись, они увидели, что к следам Филберта присоединились следы еще двух роботов.
Было видно, что произошла схватка, затем все три робота направились вперед, через дюны. Старый Хэнк пришел в неописуемое волнение.
- Но этого же не может быть! - От ужаса у него тряслись бакенбарды. На Земле нет роботов, кроме вашего Дженкинса и сумасшедшего Филберта. Правда, был еще Вильбур, но его больше нечего считать.
- Как видите, есть и еще,- сказал Дункан.-Перед нами следы трех роботов; ясно как день, что здесь произошло: два робота сидели в засаде за этими вот валунами, поджидая Филберта. Как только он подошел, они бросились на него. Филберт сначала сопротивлялся, но после короткой схватки они скрутили его и увели с собой.
Они молча глядели на следы.
- Как вы это объясняете? - наконец прошептал Хэнк.
- Я вовсе не собираюсь ничего объяснять,-огрызнулся Дункан.- Я просто пойду по их следам. Все равно Филберт от меня не уйдет, даже если это будет стоить мне жизни. Я заставлю этого старого слюнтяя-редактора выпучить от изумления глаза, когда он станет читать мои рассказы. А они все у Филберта. Так разве я могу позволить ему улизнуть?
- По-моему, вы мелете вздор,- заметил Хэнк с горечью в голосе.
- По-моему, тоже,- согласился Дженкинс и нехотя добавил: - сэр.
Следы вели через лабиринт дюн. Но вот они нырнули в глубокую каменистую расщелину. Расщелина эта становилась все шире, и вскоре глазам путников предстала унылая долина. Некоторое время они шли прямо, затем начались извилистые повороты.
- Мне это место не нравится,- хрипло прошептал Хэнк.- Здесь прямо-таки пахнет опасностью.
Но Дункан, напряженно прислушиваясь, упрямо шел вперед: он сделал очередной резкий поворот и вдруг замер от неожиданности. Остальные двое тоже повернули и столкнулись с ним.
Со дна долины поднимались гигантские машины - могучие буровые установки, экскаваторы, шахтное оборудование. А вокруг них сновали сотни роботов!
- Бежим отсюда! - дрожащим голосом произнес Хэнк.
Осторожно, почти не дыша, они попятились назад. Дженкинс, который не отставал от них, ступил ногой в небольшую выемку и потерял равновесие. Пятисоткилограммовый металлический корпус робота грохнулся о камни с такой силой, что среди узких скал разнеслось громовое эхо.
И тотчас к ним со всех сторон бросились роботы.
- Ну вот,- обреченно сказал Хэнк,- теперь-то нам точно крышка!
Дженкинс, успевший встать на ноги, при виде приближающихся роботов воскликнул:
- Я знаю некоторых из них, сэр! Это те, которых похитили!
- Кто их похитил? - удивленно спросил Хэнк.
- Скоро узнаем,- сказал Дункан упавшим голосом. - Эти похитители - самая удачливая шайка, когда-либо орудовавшая в Галактике. Они крадут роботов отовсюду.
- А я в таком виде! - простонал Дженкинс.-Друзья мне этого не простят. Я - и внутри металлолома!
- Заткни свою пасть,- гаркнул Дункан,- и они никогда тебя не узнают! А если ты еще будешь грохаться, я разъединю твой мозг и выброшу его в космос.
- Я же не нарочно, сэр,- сказал Дженкинс.-Этот корпус - самая неуклюжая штука, которую я когда-либо видел. Ничего не могу с ним поделать. А вот и они!

Перед ними стояла толпа роботов. Один из них вышел вперед и, обращаясь к Дункану, сказал:
- Рады видеть вас. Мы не теряли надежды, что кто-нибудь нас найдет.
- Найдет? - спросил Дункан.- Разве вы заблудились?
Робот опустил голову и смущенно затоптался на месте.
- Ну, не то чтобы заблудились. Мы, так сказать, совершили ошибку.
- Послушайте,- нетерпеливо начал Дункан.-Я никак не возьму в толк. Разве вы не те роботы, которых похитили бандиты?
- Нет, сэр,- признался робот.- Сказать по правде, никаких похитителей не существует.
- То есть как это не существует?! - взорвался Дункан.- А если похитителей не существует, то чем вы здесь занимаетесь?
- Мы убежали, но это не наша вина. То есть не совсем наша. Дело в том, что один писатель, который пишет научную фантастику...
- Какое отношение имеет писатель, занимающийся научной фантастикой, ко всему этому? - рявкнул Дункан.
- Он написал повесть,- сказал робот.- Имя этого писателя - Джером Дункан...
Дункан что есть силы пнул Дженкинса в голень, тот ойкнул и проглотил слова, готовые сорваться с языка.
- Он написал повесть под названием ьТриумф роботовэ,- продолжал робот.- В ней говорилось о том, как роботы решили создать свою собственную цивилизацию.
Человеческая раса им опостылела, они считали, что люди только портят все, за что принимаются. Поэтому они решили, что убегут куда-нибудь, начнут все сначала и создадут свою великую цивилизацию, не повторяя людских ошибок.
Робот подозрительно взглянул на Дункана:
- Уж не думаете ли вы, что я вас дурачу? - спросил он.
- О, нет, - ответил Дункан.- Я и сам читал эту повесть. Мне она понравилась.
- И нам тоже,- признался робот.- Очень понравилась. Мы ей поверили. Мы все были словно в лихорадке, нам хотелось поскорее приняться за дело и осуществить то, о чем говорил этот писатель.- Он замолчал и свирепо взглянул на Дункана.- Ну, если бы он нам сейчас попался, этот Дункан! Нам бы только поймать его!
Дункан почувствовал, как сердце у него стремительно юркнуло вниз, но он ничем себя не выдал и голос его звучал по-прежнему ровно.
- Что же случилось? Разве из вашей затеи ничего не вышло?
- Не вышло! - проскрипел робот.- Всей Галактике ясно, что не вышло! Мы втихомолку бежали, несколько роботов за раз, и собирались в заранее условленном месте, Когда нас набралось порядочное количество, достаточное, чтобы загрузить корабль, мы отправились сюда. Прилетели, выгрузили оборудование и взорвали корабль. Именно так поступали роботы в книге, чтобы никто, как бы ему ни надоело, не мог улизнуть. Как бы пан или пропал, понимаете?
- Да, теперь я припоминаю книгу,- сказал Дункан.- Мне даже помнится, что роботы прилетели на Старую Землю - считали, что им следует начать с той же планеты, где родилось человечество. Вроде бы для вдохновения.
- Вот именно,- сказал робот.- На бумаги все было великолепно, а на деле оказалось на там гладко.- Этот идиот-писатель забыл об одном. Он забыл, что, перед тем как люди оставили Землю, они ободрали ее как липку, выкачали всю нефть, добыли всю руду и вырубили весь лес. Планета стала голой, как биллиардный шар. На ней ничего не осталось. Мы бурили скважины в поисках нефти - ни капли. То же с минералами. Здесь просто не с чем создавать цивилизацию.
Но это еще не все. Весь ужас в том, что еще одна партия роботов собирается на другой заброшенный мир. Мы должны остановить их, потому что им повезет не больше, чем нам. Вот почему мы так рады, что вы нас нашли.
- Но мы исками не вас,- возразил Дункан.-Мы исками робота по имени Филберт.
- Мы поймали вашего Филберта. Его заметили в дюнах и решили, что кто-то из наших пытается улизнуть. Поэтому его схватили, но вы можете поступать с ним, как хотите. Он нам не нужен. Чокнутый какой-то. Чуть было не свел нас с ума баснями о своих подвигах.
- Ладно,- сказал Дункан.- Выводите его.
- Но что будет с нами?
- А что будет с вами?
- Вы ведь возьмете нас обратно, да? Не оставите же вы нас здесь?
- Пожалуй, стоило бы бросить вас - варитесь как знаете в собственном соку,-сказал Дункан.
- Ну что ж,- ответил робот.- В таком случае вы не получите Филберта. Правда, он нам осточертел, но мы разберем его на части и выбросим в пустыню.
- Подождите-ка,- воскликнул Дункан,- вы не имеете права!
- Заберите нас с собой - и Филберт ваш.
- Но у меня нет места! На одном корабле вы все просто не поместитесь!
- Это пусть вас не волнует. Мы разъединим друг друга и оставим свои тела здесь. Тогда вам придется забрать только наш мозг.
- Но послушайте, я не могу на это пойти. Галактическое Бюро Расследований меня арестует. Они-то считают, что вас украла банда, которую они называют ьПохитителями роботовэ. Чего доброго, меня примут за главаря.
- Если это случится,- сказал робот,- мы дадим показания в вашу пользу. Мы расскажем обо всем откровенно и спасем вас. А если вы доставите нас обратно и вас не арестуют, то вы можете заявить, что спасли нас. Мы не будем протестовать. Право же, мистер, мы готовы на что годно, лишь бы выбраться отсюда.
Дункан задумался. Предложение роботов было ему не по душе, но другого выхода не оставалось.
- Ну так как,- спросил робот,- приниматься за разборку Филберта или вы берете нас с собой?
- Так и быть, - вздохнул Дункан,- тащите сюда Филберта.

Дункан торжествующе помахал новым журналом перед лицом Филберта.
- Ты только посмотри! - ликуя, воскликнул он.- На обложку и так далее. А столбец отзывов читателей набит письмами, расхваливающими последний рассказ. Да, дружище, мы создаем настоящие шедевры!
Филберт зевнул и насмешливо поднял железные брови.
- Мы? - спросил он.
- Конечно, мы...- начал Дункан, замолчал и уничтожающе посмотрел на робота.- Послушай, ты, жестяное чудо, оставь-ка этот высокомерный тон. Ты мне и так изрядно надоел.
- До того как вы нашли меня, вам не удавалось продать ни одного рассказа,-обиженно возразил Филберт, и вы это знаете. Когда мне предоставят собственную страницу? Когда вы перестанете пожинать все лавры?
Дункан даже подскочил от негодования.
- Сколько можно говорить об этом?! Ведь я хорошо забочусь о тебе, правда? Ты получаешь все, что хочешь. Но писать рассказы буду только я! Я не собираюсь сотрудничать с каким-то роботом. Понял? И точка.
- Ну, что ж,- сказал Филберт.- В таком случае вы не получите от меня больше ни одной истории.
- Вот посажу тебя обратно в старый корпус Вильбура,- пригрозил Дункан.- Похромаешь в нем с недельку, не так запоешь.
- А если я расскажу вам новую историю,-начал торговаться Филберт,- купите мне тот великолепный корпус, который мы на днях видели в магазине? Не хочу, чтобы девушки считали меня неряхой.
- Но тебе вовсе ни к чему новый корпус! - воскликнул Дункан.- Ведь у тебя их уже добрый десяток!
- Ну хорошо,- сказал Филберт, пуская в ход свой главный козырь.- Я попрошу кого-нибудь разобрать меня и спрятать. Пожалуй, так даже лучше. По крайней мере никто не будет меня отвлекать.
- Ладно,- проворчал Дункан, признавая свое поражение.- Иди, купи себе новый корпус. Купи два, если хочешь. Лишь бы ты был доволен.
- Вот это другой разговор,- сказал Филберт.- К тому же вы сэкономите деньги на смазке и чистке этого корпуса, так что нечего ворчать.

К.Д.Саймак "Строительная площадка"
C.D.Simak "Construction Shock", "OH-planet ltd.", 1972 by Galaxy Publushing Corp.
пер. К.Королев

В том же самом году, когда люди впервые ступили на Марс, с луны был запущен искусственный спутник к Плутону. Пять лет спустя поступили фотоснимки поверхности планеты, сделанные с орбиты. Качество их было невысоким, однако даже то, что удалось различить, вызвало бурю: прежние теории рассеялись в прах, возникло множество вопросов, ответов на которые и не предвиделось. Судя по фотографиям, поверхность Плутона была абсолютно ровной, если не считать того, что в некоторых местах, вдоль экватора, просматривались какие-то точки, расположенные на равном удалении друг от друга. Они присутствовали на всех снимках, так что от версии помех при передаче информации со спутника на Землю пришлось отказаться. Помехи, разумеется, были, но точки никуда не исчезли и после их устранения. Тогда специалисты пришли к выводу, что это либо детали ландшафта, либо тени, отбрасываемые упомянутыми деталями; впрочем, учитывая расстояние, на котором находится Плутон от Солнца, о каких тенях может идти речь? Прочие сведения были не менее обескураживающими. Планета оказалась меньше, чем предполагалось, ее диаметр составил на деле около тысячи миль, а плотность равнялась 3,5 грамма на кубический сантиметр вместо полученной ранее путем теоретических выкладок неправдоподобной цифры 60 грамм.
Отсюда следовало несколько вещей. Выходило, что где-то в глубинах космоса, на удалении от Солнца более чем в семь миллиардов миль, движется по своей орбите десятая планета Солнечной системы, - ведь размеры и масса Плутона никак не объясняли эксцентричность орбит Урана и Нептуна. Расчеты массы Плутона, как оказалось, ошибочные, базировались на анализе вышеназванной эксцентричности; теперь стало ясно, что необходим иной критерий.
Кроме того, Плутон представлял собой настоящую диковинку: планета с гладкой поверхностью, плоскость которой не нарушалась ничем, за исключением протянувшейся по экватору вереницы точек. Эту гладкость ни в коем случае нельзя было приписать воздействию лишенной турбулентности атмосферы, ибо Плутон был слишком мал и холоден, чтобы иметь какую бы то ни было атмосферу вообще. Ряд ученых выдвинули гипотезу о том, что планета закована в ледяной панцирь, возникший из остатков древней, просуществовавшей единый миг атмосферы, однако в силу различных причин, от этой гипотезы также вынуждены были отказаться. Кое-кто высказывал мысль о металле; но тогда становилась непонятной малая плотность Плутона.
Земляне утешали себя тем, что еще через пять лет спутник возвратится, причем с оригинальными материалами, в том числе фотографическими, и, возможно, многое из того, что ныне кажется невразумительным, получит логическое объяснение. Тем временем поступила новая партия снимков, пользы от которых было чуть, поскольку качество по-прежнему оставляло желать лучшего. Затем произошло автоматическое отделение отработанной ступени, и спутник устремился обратно, сообщая звуковыми сигналами окружающему пространству, что мчится домой. Однако вскоре случилось нечто непредвиденное: сигналы смолкли. Поначалу лунная база терпеливо ожидала их возобновления, ибо вполне могло оказаться, что молчание спутника вызвано какой-то мелкой неисправностью, которая быстро будет устранена, но ожидание затягивалось, и, в конце концов, специалисты, скрепя сердце, признали, что спутник сгинул без следа на расстоянии около трех миллиардов миль от Солнца.
Посылать к Плутону другой не имело смысла, поскольку прежде следовало добиться значительных улучшений в технике фотосъемки, именно значительных, потому что иначе средства и усилия вновь были бы пущены на ветер.
Вторая и третья марсианские экспедиции благополучно достигли цели и вернулись на Землю. Среди сделанных ими открытий важнейшим было то, что они обнаружили на Марсе следы обитания примитивных существ, в результате чего удалось раз и навсегда покончить со стародавним убеждением: мол, жизнь - отклонение от нормы и присутствует только на Земле. Перед фактом наличия жизни на двух планетах одной и то же системы вынуждены были сложить оружие даже закоренелые скептики. Четвертая экспедиция высадилась на Марсе - и погибла, и на красной планете появилось первое земное кладбище. Пятая экспедиция отправилась в путь задолго до того, как на Земле завершилось отдавание почестей погибшим.
Теперь, с обнаружением следов жизни на другой планете, когда стало ясно, что ее поверхность покрывали моря и реки, что мы не одиноки - не были одиноки - во Вселенной, снова пробудился интерес общественности к космическим полетам. Ученые, вспомнив о загадке сгинувшего в черноте пространства спутника - по правде сказать, они вовсе не забывали о нем, однако обстоятельства заставляли заниматься иными делами, - принялись планировать экспедицию на Плутом, исходя из того, что аппаратура по-прежнему несовершенна, значит, придется положиться на свидетельства людей.
Меня включили в состав экспедиции в качестве геолога, хотя зачем геолог на Плутоне, мне было ни капельки не понятно. Всего нас было трое, несмотря на то, что, по мнению психологов, тройка - самое неудачное число. Двое объединяются против одного или игнорируют его, и потом, в коллективе не прекращается борьба за то, кто окажется в большинстве; ведь кому охота оставаться предоставленным лишь своему собственному обществу? Однако наши отношения сложились иначе, мы неплохо уживались друг с другом, пускай даже среди нас и возникали порой известные разногласия. Срок в пять лет, которые понадобились спутнику, чтобы достичь Плутона, для нас сократился более чем наполовину, не только за счет увеличенной мощности двигателей, но и по той причине, что пилотируемый корабль способен развить скорость, намного превышающую пределы безопасности спутниковой. Впрочем, и два года с хвостиком - весьма продолжительный период времени для тех, кто заключен в корпус ракеты, мчащейся сквозь пустоту. Возможно, было бы полегче, когда бы в пространстве существовали ориентиры, по которым человек мог бы судить о продвижении звездолета к месту назначения, а так у меня, например постоянно создавалось впечатление, что мы просто-напросто висим в пустоте.
Итак, нас было трое. Меня зовут Говард Лант; моими товарищами были химик Орсон Гейтс и инженер Тайлер Хэмптон. Да, мы неплохо уживались друг с другом, организовывали шахматные турниры - втроем-то! - которые проходили на должном уровне, чин чином, поскольку никто из нас не умел играть. Думаю, в противном случае мы бы рано или поздно перепугались и перессорились Кроме того, мы сочиняли похабные песенки и, чрезвычайно довольные собой, распевали их во весь голос, притом что все были начисто лишены слуха. В общем, какой ерундой мы только ни занимались! Правда, нам полагалось проводить достаточно серьезные научные эксперименты и наблюдения, но главной своей задачей мы сличали сохранение здравомыслия.
Когда корабль приблизился к Плутону, настало время перестать валять дурака. Мы отрывались от телескопа лишь затем, чтобы обсудить увиденное. Откровенно говоря, особо обсуждать было нечего. Планета сильнее всего напоминала бильярдный шар. Ни тебе гор, ни долин, ни кратеров - абсолютно ровная поверхность. Точки? Ну разумеется, куда бы они делись? Мы насчитали в экваториальном поясе целых семь групп. При внимательном рассмотрении выяснилось, что на самом деле это какие-то сооружения. Звездолет совершил посадку неподалеку от одной из таких групп, причем посадка оказалась не столь мягкой, как мы рассчитывали. Поверхность планеты была необычайно твердой; тем не менее мы сели, да так аккуратно, что не поломали ни единого строеньица.
Меня часто просили и просят описать Плутон. Признаюсь сразу: подобрать нужные слова неимоверно сложно. Да, поверхность гладкая; да, там всегда темно, даже в светлое время суток. Солнце выглядит с Плутона этакой крохотной звездочкой, немногим ярче остальных, потому солнечный свет сюда не доходит и, естественно не слепит глаза. Планета лишена воздуха и воды, на ней царит жуткий холод. Однако холод, с человеческой точки зрения, вещь относительная. Как только температура опускается до ста градусов Кельвина, человеку уже все равно, будет ли она понижаться дальше, особенно - если человек в скафандре с системой жизнеобеспечения. Без такого скафандра из Плутоне можно протянуть от силы несколько секунд. Вас погубит либо холод, либо внутреннее давление, - какая разница? Или замерзнуть приятнее, нежели разлететься перед тем на кусочки?
В общем, на Плутоне темно и холодно, воздуха нет, поверхность планеты изумительно ровная. Но это лишь внешние признаки. Стоит взглянуть на Солнце, как понимаешь, в какую даль ты забрался, на самый край Солнечной системы, за которым - неизведанная бездна. Впрочем, не совсем так, ибо существует еще десятая планета пускай в теории, но существует; и потом, не нужно забывать о миллионах комет, которые тоже принадлежат системе, хотя настолько далеки, что вспоминают о них крайне редко. Потому можно уверить себя: дескать, какой же это край, если за ним кометы и гипотетическая десятая планета? Но рационализация, как правило, не выдерживает поверки практикой: доводы рассудка опровергаются тем, что твердят вам органы чувств. На протяжении сотен лет Плутон являлся чем-то вроде форпоста системы; и вот, господи Боже, вы стоите на Плутоне, невообразимом далеке от дома, и ощущаете громадность расстояния от Земли на собственной шкуре. Вы словно затерялись в пространстве или очутились в темном закоулке, из которого ну никак не выбраться на залитые светом широкие улицы.
Вы чувствуете не тоску по дому, нет, вам чудится, будто дома у вас никогда и не было, будто внезапно разорвались все и всяческие связи. Разумеется, постепенно свыкаешься со своей участью - по крайией мере, пытаешься свыкнуться, а получается ли - другой вопрос.
Мы вышли из корабля и ступили на поверхность Плутона. Первое, что удивило нас - близость горизонта; на Луне он гораздо дальше. Мы сразу ощутили, что находимся на маленькой планете. Горизонт бросился нам в глаза даже раньше тех сооружений, что представлялись на фотографиях со спутника черными точками, тех, которые мы и прилетели исследовать. Да, сооружения или конструкции; слово здания к ним явно не подходило. Здания подразумевают замкнутое пространство, а здесь этого не было. Сооружения напоминали недостроенные купола: переплетение балок и опор, соединенных скобами и распорками. Впечатление было такое, будто кто-то взялся возводить их и не довел дело до конца. Всего конструкций насчитывалось три, причем одна значительно превосходила размерами две другие. Возможно, я несколько упростил картину: помимо балок и прочего, сооружения изобиловали деталями, которые, на наш взгляд, не несли никакой сколько-нибудь полезной нагрузки.
Мы постарались понять, что тут к чему. Для чего, к примеру, нужны канавки, испещряюще поверхность планеты внутри сооружений? Канавки имели закругленные края и лично мне показались следами наподобие тех, какие оставляет в мороженом лопаточка продавца. Правда, какова должна быть лопаточка, если след от нее - около шести футов в поперечнике и три фута глубиной?
Именно тогда Тайлер как будто начал что-то соображать. Тайлер инженер, а потому мог бы разобраться во всем - как, впрочем, и мы с Орсоном, - едва очутившись на планете, но первый час вне стен корабля был для нас сущей мукой. Конечно, мы учились обращаться со скафандрами и не раз тренировались в них, однако сила тяжести на Плутоне оказалась еще ниже той, к которой вас готовили, так что какое-то время нам пришлось потратить на привыкание к ней. Кстати говоря, мы выяснили, высадившись на Плутоне, что все теоретические выкладки земных ученых никуда не годятся.
- Эта поверхность, - проговорил Тайлер, обращаясь ко мне. - С ней что-то не то.
- Мы же знали, что она гладкая, - возразил Орсон. - Фотографии не обманули.
- Настолько гладкая? - спросил Тайлер. - Настолько ровная? - Он повернулся ко мне. - Что скажет геолог?
- По-моему, в естественных условиях такое невозможно, - ответил я. - Любое возмущение недр приводит к изменению поверхности. Эрозии тут взяться неоткуда... Что же могло выровнять ее? Метеоритные дожди? Но вряд ли они здесь падают, да и потом, метеориты, наоборот, взрыхляют поверхность, а не сглаживают ее.
Тайлер неуклюже опустился на колени и провел по поверхности рукой в перчатке. Даже в тусклом свете звезд можно было различить, что под ногами у нас тонкий слой пыли.
- Посвети-ка сюда, - попросил Тайлер.
Орсон послушно навел фонарь. То место, которое слегка расчистил Тайлер, выделялось темным пятном на сером фоне.
- Космическая пыль, - заключил Тайлер.
- По идее, ее тут должно быть всего ничего, - сказал Орсон.
- Верно,- отозвался Тайлер,- но за четыре миллиарда лет или около того накопилось, как видишь, достаточно. Это ведь не результат эрозии?
- Какая там эрозия,- хмыкнул я.- Мне кажется, Плутон - мертвая планета. Предположим, что у него была когда-то атмосфера: она испарилась из-за малой гравитации. Ни атмосферы, ни воды; что касается аккумуляции, сомневаюсь, что она вообще наличествовала - молекулы, похоже, здесь долго не задерживаются.
- А космическая пыль?
- Вот она могла задержаться. Возможно, мы столкнулись с некой разновидностью электростатического притяжения.
Тайлер вновь принялся смахивать пыль с поверхности.
- У нас есть бур? - справился он. - Ну, для забора образцов?
- Сейчас достану, - сказал Орсон, извлек бур из своего ранца и передал его Тайлеру. Тот установил его и нажал на кнопку. Ясно видимый в луче света, бур начал вращаться. Тайлер надавил сильнее.
- Крепкая, зараза, - буркнул он.
Бур вонзился в поверхность планеты. Дело шло туго. Наконец Тайлер отступился. Отверстие, проделанное буром, было весьма неглубоким, а кучка стружек - просто крохотной. Тайлер выключил двигатель.
- Хватит для анализа? - спросил он.
- Надеюсь, что да, - Орсон забрал у Тайлера бур и вручил ему взамен мешочек для образцов, куда Тайлер и ссыпал стружки.
- Теперь мы узнаем, - проговорил он, - узнаем наверняка.
Часа два спустя мы и впрямь узнали.
- Ну и ну, - сказал Орсон, - не могу поверить.
- Металл? - поинтересовался Тайлер.
- Конечно, но не тот, который ты, вероятно, имеешь в виду. Сталь.
- Сталь? - выдохнул я. - Но этого не может быть! Сталь не встречается в природе в чистом виде. Ее изготавливают!
- Железо, - пустился перечислять Орсон, - никель молибден, ванадий, хром. В итоге получается сталь. Я знаю о ней не столько, сколько хотелось бы, но сомневаться не приходится. Отличная сталь - крепкая, нержавеющая.
- Может, мы бурили опорную платформу? - предположил я. - Может, они все стоят на таких вот подушках?
- Пошли проверим, - сказал Тайлер.
Мы открыли транспортный отсек корабля, сбежали по трапу вниз и забрались в кабину вездехода, а перед тем, как уехать, отключили телекамеру. Лунная база видела вполне достаточно; если хотят большего, пусть попросят. Мы сообщали туда обо всем - за исключением стальной поверхности. Тут мы были единодушны: пока не разберемся, следует помалкивать. Тем более, что ответа все равно скоро не дождешься, поскольку сигнал с Земли до Плутона идет шестьдесят часов.
Мы отъехали от корабля миль на десять, раз за разом останавливаясь, чтобы взять образцы, а затем вернулись обратно по собственным следам. Мы выяснили то, что стремились узнать, но торжества по этому поводу никто сдается мне, не испытывал. Везде и всюду нам попадалась одна только сталь.
Потребовалось некоторое время, чтобы переварить открытие. Потом, посовещавшись, мы пришли к выводу что Плутом - не планета, а металлический шар размером с небольшую планету. Правда, небольшой-то небольшой но тем, кто его создал, пришлось изрядно потрудиться. А кто его создал? Вот вопрос, который незамедлительно встал перед нами. Кто и с какой целью? А если неведомые строители достигли своей цели - если достигли, почему они бросили Плутон на краю Солнечной системы?
- Так или иначе, они не из нашей системы, - заявил Тайлер.- Здесь нет никого кроме нас. Марсианская жизнь не в счет: она не поднялась выше примитивных форм. На Венере слишком жарко, Меркурий чересчур близко к Солнцу. Крупные планеты? Может быть, хотя вряд ли. Нет, тут замешан кто-то со стороны.
- Как насчет пятой планеты? - справился Орсон.
- Ее, скорее всего, не существовало, - ответил я. Материал имелся, но планета, похоже, так и не образовалась. По всем законам небесной механики она должна была помещаться между Марсом и Юпитером, но не поместилась.
- Значит, тогда десятая, - гнул свое Орсон.
- Которая есть только на бумаге, - заметил Тайлер.
- Да, ты прав, - согласился Орсон. - К тому же, по выкладкам, на ней не те условия, чтобы развивалась жизнь как таковая, не говоря уж о разумной.
- Остаются пришельцы, - подытожил Тайлер.
- Которые заглянули к нам в незапамятные времена, - прибавил Орсон.
- С чего ты взял?
- Пыль. Во Вселенной не так уж много пыли.
- И никто не знает, что она такое, если не считать теории грязного льда...
- Я понимаю, к чему ты клонишь. Но почему обязательно лед? Не графит, не что-либо другое...
- Ты хочешь сказать, тот серый порошок...
- Может быть, может быть. Как по-твоему, Говард?
- Не уверен,- отозвался я.- Мне известно лишь одно: эрозией тут и не пахнет.
Перед сном мы попробовали составить отчет для лунной базы, однако он получился столь путаным и неправдоподобным, что мы решили повременить. Утром, перекусив, мы влезли в свои скафандры и отправились изучать загадочные сооружения. Их назначение по-прежнему оставалось непонятным, равно как и назначение тех штучек-дрючек, что крепились к балкам и распоркам, а также канавок с закругленными краями.
- Приделать к ним ножки, - заметил Орсон, - вышли бы стулья.
- Не слишком удобные, - буркнул Тайлер.
- А если чуть наклонить? - не сдавался Орсон.
Впрочем, наклон ничего не менял. Интересно, что навело его на мысль о стульях? Лично я не видел ни малейшего сходства.
Мы бродили вокруг да около, осматривали сооружения дюйм за дюймом, не переставая спрашивать себя, не пропустили ли мы чего-то важного. Судя по всему, пропускать было просто нечего.
А потом... Смех, да и только! Понятия не имею, почему мы так поступили - наверное, с отчаяния. Мы все трое опустились на четвереньки и принялись разгребать пыль. Трудно сказать, что мы рассчитывали найти. Дело продвигалось медленно, пыль прилипала к перчаткам и оседала на скафандрах.
- Надо было захватить с собой метлы, - сострил Орсон.
Метел у нас, к сожалению, не было. Какому здравомыслящему человеку могло прийти в голову, что нам захочется подмести планету?
Наконец нам надоело возиться в пыли, мы встали, отряхнулись и вопросительно переглянулись, и вдруг Тайлер громко вскрикнул и указал себе под ноги. Наклонившись мы увидели на том месте, где отпечатались следы его башмаков, три крошечных отверстия, примерно трех дюймов глубиной и около дюйма в диаметре; они располагались рядом друг с другом и образовывали треугольник. Тайлер вновь опустился на четвереньки и осветил фонарем поочередно каждое из отверстий, а потом поднялся.
- Не знаю, - проговорил он. - Похоже на замок. Внизу, на донышках, видны пазы. Что случится, если мы...
- Плутон взорвется ко всем чертям,-хмыкнул Орсон, - причем вместе с нами.
- Не думаю, - возразил Тайлер, - не думаю. С какой стати было оставлять здесь мину? В расчете на кого?
- Откуда нам знать? - пробормотал я. - Мы же не сталкивались с теми, кто все это построил.
Тайлер вместо ответа принялся расчищать поверхность, подсвечивая себе фонарем. Не желая бездельничать, мы стали помогать ему. На сей раз удача улыбнулась Орсону: он обнаружил трещину толщиной с волос. Чтобы различить ее, требовалось едва ли не уткнуться носом в поверхность. Находка Орсона подогрела наш энтузиазм. Вскоре выяснилось, что трещина описывает круг диаметром приблизительно три фута и что таинственные отверстия находятся внутри этого круга.
- Кто из вас, ребята, специалист по замкам? - справился Тайлер.
Таковых не нашлось.
- Вероятно, какой-то люк, - произнес Орсон.- Металлический шар, на котором мы стоим, должен быть полым, иначе его масса была бы гораздо больше.
Тайлер извлек из ранца отвертку и ткнул ею в одно из отверстии.
- Погоди-ка! - воскликнул Орсон. - Я кое-что придумал.
Он отпихнул Тайлера, сунул в отверстия три пальца потянул на себя. Люк не оказал ни малейшего сопротивления. Пространство под крышкой заполняли предметы сильнее всего напоминавшие рулоны бумаги, в какую заворачивают рождественские подарки, правда, побольше размерами, около жести футов в поперечнике. Я вытащил один рулон, причем мне пришлось помучиться - так плотно они прилегали друг к другу. Однако, в конце концов, я добился своего. Рулон был тяжелым и имел в длину добрых четыре фута.
Дальше было проще. Мы достали еще три штуки с тем, чтобы рассмотреть их на корабле. А перед тем, как уйти, Орсон попросил меня подержать оставшиеся в хранилище рулоны, чтобы они не упали, а сам посветил вниз. Мы предполагали, что под рулонами окажется нечто вроде перекрытия, а колодец поведет глубже и расширится до пределов жилого помещения или мастерской. Однако нас ожидало разочарование. Судя по всему, днище углубления составляло единое целое со стенками. На нем виднелись следы то ли бура, то ли вырубного штампа. Углубление служило единственной цели - оно предназначалось для хранения рулонов.
Когда мы возвратились на корабль, нам пришлось подождать, пока рулоны хоть немного оттают, но даже так мы вынуждены были работать в перчатках. Теперь, при хорошем освещении, стало видно, что рулоны представляют собой множество скатанных вместе отдельных листов.
На первом листе содержались схемы, чертежи и некое подобие спецификаций, на схемах и на полях. Естественно, спецификации были для нас китайской грамотой (впрочем, впоследствии, некоторые удалось расшифровать, и наши математики с химиками получили в свое распоряжение ряд новых формул и уравнений).
- Чертежи, - проговорил Тайлер. - Строительные чертежи.
- Чего я не понимаю, - сказал я, - так это того, что именно они тут строили? И почему? При желании Плутон можно охарактеризовать как огромную строительную площадку. Но почему здесь? Что, в галактике не нашлось более подходящего места?
- Сколько вопросов сразу, - усмехнулся Орсон.
- Давайте посмотрим,- произнес Тайлер.-Может, что и прояснится.
Он скинул первый лист на пол. Тот мгновенно свернулся в свиток. Второй, третий и четвертый листы не содержали ничего интересного, зато пятый...
- Вот это уже кое-что, - проговорил Тайлер.
Мы наклонились над столом.
- Солнечная система, - воскликнул Орсон.
- А где десятая? - спросил Орсон. - Должна быть десятая!
- Что-то не так, - пробормотал Тайлер.
- Планета между Марсом и Юпитером, - сказал я.
- Плутон, выходит, не показан, - произнес Орсон.
- Разумеется, - фыркнул Тайлер. - Плутон не планета.
- Получается, что когда-то между Марсом и Юпитером и впрямь существовала планета, - заметил Орсон.
- Не скажи, - возразил Тайлер. - Она должна была существовать там.
- То есть?
- Они все испортили, - заявил Тайлер, - построили сикось-накось.
- Ты с ума сошел! - вырвалось у меня.
- Пораскинь мозгами, Говард. С точки зрения теорий, которых придерживаются наши физики, я действительно спятил. Они утверждают, что протозвезда возникла на заре мироздания из облака пыли и газа, которое ни с того ни с сего начало вдруг сокращаться. Они вывели целую кучу законов, объясняющих, как все якобы произошло. И то сказать, какому безумцу придет в голову мысль о космических инженерах, что шатаются по Вселенной, создавая звездные системы?
- Но десятая планета? - упорствовал Орсон. - Куда она могла деться? Громадная как...
- Они запороли проект пятой, - перебил Тайлер, - и одному только Богу известно, что еще. Возможно, напортачили с Венерой. Венера не должна была быть такой, какая она есть; скорее всего, она планировалась как вторая Земля, быть может, с чуть более жарким климатом. А что в итоге? Сущее пекло! И с Марсом тоже все насмарку! Там зародилась жизнь, но у нее не было ни малейшего шанса развиться. А Юпитер? Этакая глыба...
- По-твоему, планеты существуют единственно для поддержания жизни?
- Не знаю. Надо бы порыться в спецификациях. Подумать только: из трех планет с условиями, годными для развития жизни, удалась лишь одна!
- Тогда, - заявил Орсон,- должна быть и десятая, та, которая даже и не планировалась.
- С такими мастерами можно ожидать чего угодно! - Тайлер в сердцах стукнул кулаком по столу, смахнул лист на пол и ткнул пальцем в следующий. - Вот, полюбуйтесь!
Чертеж, на который он указывал, изображал планету в разрезе, так сказать, ее поперечное сечение.
- Ядро, - произнес Тайлер, - атмосфера...
- Земля?
- Возможно. А может быть, Марс или Венера.
Лист покрывали непонятные символы.
- Вид какой-то не такой, - сказал я.
- Да, если говорить о Марсе или Венере. А как насчет Земли?
- Никак.
Тайлер продолжал копаться в чертежах. Он показал нам еще один.
- Атмосферный профиль, - проговорил я.
- Это общие спецификации, - буркнул Тайлер.- В других рулонах, верно, найдутся расчеты конкретно для каждой планеты.
Я попытался вообразить себе, как было дело. Строительная площадка посреди газо-пылевого облака, инженеры, тысячелетия напролет собиравшие звезды и планеты, творение системы, что должна просуществовать миллиарды лет...
Тайлер утверждает, что строители все перепутали. Может статься, он прав. Но вот с Венерой он, мне кажется, погорячился. Ее, вероятно, создавали по иным спецификациям. Может быть, она изначально мыслилась такой, какой является сейчас. Может быть, миллиард лет спустя, когда человечество исчезнет с лица Земли, что, как мне представляется, произойдет так или иначе, на Венере возникнет новая разумная жизнь.
Нет, с Венерой Тайлер ошибается, да и с другими планетами, пожалуй, тоже. Хотя - откуда нам знать?
Тайлер рассматривал чертеж за чертежом.
- Вы только подумайте! - кричал он. - Эти головотяпы...

К.Д.Саймак "Отец-основатель"
пер. Д.Жуков

Перед самыми сумерками Уинстон-Кэрби возвращался домой по заросшей вереском пустоши и думал, что природа показывает себя сейчас во всей красе. Солнце медленно погружалось в пурпурную пену облаков, и на низины уже пал серебристо-серый туман. Порой ему казалось, что сама вечность притихла, затаила дыхание.
День выдался хороший, и было приятно возвращаться домой, где все уже ждут его: стол накрыт, камин пылает, бутылки откупорены. Как жаль, что никто не составил ему компании в прогулке, хотя именно сейчас он был рад этому. Иногда хочется побыть одному. Почти сто лет провел он на борту космического корабля и почти всегда - на людях.
Но теперь это было позади, и они все шестеро могли поселиться здесь и вести жизнь, о которой мечтали. Прошло всего несколько недель, а планета уже кажется домом; пройдут годы, и она на самом деле станет их домом, даже более родным, чем Земля.
И вот уже в который раз он радовался и удивлялся, как им вообще все удалось. Невероятно, как это Земля могла выпустить шестерых бессмертных из своих цепких рук. Земля действительно очень нуждалась в своих бессмертных, и то, что не один, а шестеро могли ускользнуть, чтобы начать жить так, как им хочется, было совершенно непостижимым. И все-таки это произошло.
ьЕсть тут что-то странноеэ,- говорил себе Уинстон-Кэрби. Во время своего векового полета от Земли они часто говорили об этом и удивлялись, как все случилось. Помнится, Крэнфорд-Адамс был убежден, что это хитрая ловушка, но прошло сто лет, а никакой ловушки и в помине нет; Крэнфорд-Адамс, пожалуй, ошибался.
Уинстон-Кэрби поднялся на вершину небольшого холма и в сгущавшихся сумерках увидел дом,- именно о таком он мечтал все эти годы, только такой дом и надо было строить в этом прекрасном крае, разве что роботы перестарались и сделали его слишком большим. Но он утешал себя: таковы уж эти роботы - работящие, добросовестные, услужливые, но порой невыносимо глупые.
Он стоял на вершине холма и разглядывал дом. Сколько раз, собравшись за обеденным столом, он и его товарищи обсуждали план будущего дома! Как часто сомневались они в том, насколько точны сведения об этой планете, которую они долго выбирали по ьКартотеке исследованийэ, как боялись, что в действительности она окажется совсем не такой, какой ее описывали.
И наконец вот оно - что-то от Харди, что-то из ьБаскервильской собаки" - давняя мечта, ставшая явью.
Вот усадьба - во всех окнах горит свет,-темная громада пристроек для скота, который они привезли с собой в корабле в виде замороженных эмбрионов и сейчас поместили в инкубатор, там - равнина, на которой через несколько месяцев будут поля и сады, а на севере стоит корабль, проделавший огромный путь. И вдруг на глазах Уинстона-Кэрби прямо над носом корабля загорелась первая яркая звездочка. Корабль и звезда были в точности похожи на традиционную рождественскую свечу.
Ликующий от переполнявшего его счастья, Уинстон-Кэрби стал спускаться с холма; в лицо повеяло ночной прохладой, в воздухе стоял знакомый издревле запах вереска.
ьГрешно так радоваться",- думал он, но на это есть причины. Летели удачно, сели на планету успешно, и вот он здесь,-полновластный хозяин целой планеты, на которой когда-нибудь станет основателем рода и династии. И у него масса времени впереди - нет нужды торопиться. Впереди, если понадобится, целая вечность.
И, что лучше всего,- у него хорошие товарищи.
Они будут ждать момента, когда он появится на пороге. Они посмеются и сразу выпьют, потом не спеша пообедают, а позже будут пить бренди перед пылающим камином. И разговаривать неторопливо, задушевно, дружелюбно.
Именно разговоры лучше, чем что бы то ни было, помогли им не потерять рассудка за время векового космического полета. Именно это - их приязнь, согласие по поводу наиболее утонченных сторон человеческой культуры, понимание искусства, любовь к литературе, интерес к философии. Нечасто шестеро людей могут прожить вместе сотню лет без единой ссоры, без размолвок.
В усадьбе они уже ждут его; свечи зажжены, коктейли готовы, идет беседа, и в комнате тепло от дружелюбия и полного взаимопонимания.
Крэнфорд-Адамс сидит в большом кресле перед камином, глядит на пламя и думает - ведь в группе он самый глубокий мыслитель. А Эллин-Бэрбидж стоит, облокотившись на каминную доску и сжимая в руке стакан, с блестящими от хорошего настроения глазами. Козетта-Миддлтон разговаривает с ним и смеется, потому что она хохотушка. У нее легкий, как у эльфа, нрав и золотистые волосы. Анна-Куинз, вероятнее всего, читает, свернувшись в кресле, а Мери-Фойл просто ждет его, радуясь жизни и друзьям.
Это товарищи по долгому путешествию - такие отзывчивые, терпимые и добрые, что и в целый век не потускнела красота их дружбы.
Подумав о пятерых, которые ждут его, Уинстон-Кэрби против своего обыкновения побежал; ему страстно захотелось быть с ними, рассказать о прогулке по пустоши, обсудить некоторые детали совместных планов.
Он перешел на шаг. Как обычно, ветер с наступлением темноты стал холодным, и Уинстон-Кэрби поднял воротник куртки, чтобы хоть как-то защититься от него.
Он подошел к двери и немного постоял на холоде, в который раз любуясь массивной деревянной конструкцией и приземистой солидностью здания. Усадьба построена на века, дабы внушить будущему поколению чувство прочности существования.
Он нажал на защелку, надавил дверь плечом, и она медленно отворилась. Изнутри пахнуло теплым воздухом. Уинстон-Кэрби вошел в прихожую и закрыл за собой дверь. Сняв шапку и куртку, он стал искать, куда бы повесить их, нарочно топая и шаркая ногами, чтобы дать знать другим о своем возвращении.
Но его никто не приветствовал, не слышно было счастливого смеха - там, в комнате, царила тишина.
Уинстон-Кэрби повернулся так резко, что рукой задел куртку и сорвал ее с крючка. Она шурша упала на пол.
Он было побежал, но ноги стали как ватные, и он зашаркал ими, обмирая от страха.
Дошел до двери в комнату и остановился, не решаясь от ужаса двинуться дальше. Расставив руки, он вцепился в дверные косяки.
В комнате никого не было. Мало того - комната совершенно переменилась. И не просто потому, что исчезли товарищи - исчезла также богатая обстановка комнаты, исчезли ее уют и благородный вид.
Не было ни ковров на полу, ни занавесей на окнах, ни картин на стенах. Ничем не украшенный камин сложен из необработанного камня. Мебель (то немногие, что было) примитивная, грубо сколоченная. Перед камином - небольшой стол на козлах, а у того места, где стоял прибор на одну персону,-трехногий табурет.
Уинстон-Кэрби пытался кого-нибудь позвать, но слова застряли в горле. Он сделал еще одну попытку, на этот раз удачную:
- Джон! Джон, где ты?
Откуда-то из глубины дома прибежал робот.
- Что случилось, сэр?
- Где остальные? Куда они ушли? Они должны были ждать меня!
Джон слегка покачал головой.
- Мистер Кэрби, их тут не было.
- Не было?! Но утром, когда я уходил, они же были. Они знали, что я вернусь.
- Вы не поняли меня, сэр. Здесь никого никогда не было. Только вы, я и другие роботы. И эмбрионы, конечно.
Уинстон-Кэрби опустил руки и сделал несколько шагов вперед.
- Джон, ты шутишь?
Но он знал, что ошибается: роботы никогда не шутят.
- Мы старались оставить их вам как можно дольше,- произнес Джон.- Нам очень не хотелось отнимать их у вас, сэр, но оборудование нам понадобилось для инкубаторов.
- А эта комната?! Ковры, мебель...
- И это тоже, сэр. Все это димензино.
Уинстон-Кэрби медленно подошел к столу, придвинул трехногий табурет и сел.
- Димензино? - переспросил он.
- Вы, конечно, помните, что это такое.
Он поморщился, показывая, что не знает. Но кое-что он уже начал вспоминать, медленно, нехотя пробиваясь сквозь туман многих лет забытья.
Уинстон-Кэрби не хотел ни вспоминать, ни знать. Он попытался задвинуть все в темный угол сознания. А это уже было кощунство и предательство - это было безумие.
- Человеческие эмбрионы перенесли путешествие хорошо, - доложил Джон.- Из тысячи только три нежизнеспособны.
Уинстон-Кэрби потряс головой, словно разгоняя туман, которым заволокло его мозг.
- Все инкубаторы установлены в пристройках, сэр,- продолжал он: - Мы ждали сколько могли, а потом забрали оборудование димензино. Мы дали вам попользоваться им до последней минуты. Было бы легче, сэр, если бы мы могли это делать постепенно, но не получилось. Или димензино есть, или его нет.
- Разумеется,- с трудом выдавил из себя Уинстон-Кэрби. - Вы очень любезны. Большое спасибо.
Он встал, пошатнулся и провел рукой по глазам.
- Это невозможно,- сказал он,- этого просто не может быть. Я жил вместе с ними сто лет. Они такие же настоящие, как и я. Говорю тебе - они были из плоти и крови. Они...
Комната по-прежнему была голая и пустая. Насмешливая пустота. Злая насмешка.
- Это возможно,- мягко сказал Джон.- Так оно и было. Все идет по плану. Вы здесь и по-прежнему в здравом уме благодаря димензино. Эмбрионы перенесли путешествие лучше, чем ожидалось. Оборудование не повреждено. Месяцев через восемь из инкубаторов начнут поступать дети. К тому времени мы разобьем сады и засеем поля. Эмбрионы домашнего скота тоже помещены в инкубаторы, и колония будет обеспечена всем необходимым.
Уинстон-Кэрби шагнул к столу и поднял единственную тарелку из легкого пластика, стоявшую на нем.
- Скажи, у нас есть фарфор? Есть у нас хрусталь или серебро?
У Джона был почти удивленный вид, если только робот вообще мог удивляться.
- Конечно нет, сэр. На корабле у нас было место только для самых необходимых вещей. Фарфор, серебро и все прочее подождут.
- Значит, у меня был скудный корабельный рацион?
- Естественно.- сказал Джон.- Места было мало, а взять надо было так много...
Уинстон-Кэрби стоял с тарелкой в руке, постукивая ею по столу, вспоминая прошлые обеды (и на борту корабля, и после посадки): горячий суп в приятной на ощупь супнице, розовые сочные ребрышки, громадные рассыпчатые картофелины, хрустящий зеленый салат, сверканье начищенного серебра, мягкий блеск хорошего фарфора.
- Джон,- сказал он.
- Да, сэр?
- Значит, это все была иллюзия?
- К сожалению, да, сэр. Простите, сэр.
- А вы, роботы?
- Все мы в прекрасном состоянии, сэр. С нами другое дело. Мы можем смотреть действительности в глаза.
- А люди не могут?
- Иногда их лучше защитить от нее.
- Но не теперь?
- Больше нельзя,- сказал Джон.- Теперь вы должны посмотреть действительности в глаза, сэр.
Уинстон-Кэрби положил тарелку на стол и повернулся к роботу.
- Я пойду в свою комнату и сменю костюм. Надеюсь, обед будет готов скоро. И, несомненно, корабельный рацион?
- Сегодня особый обед. Иезекия нашел лишайники, и я сделал кастрюлю супа.
- Превосходно! - сказал Уинстон-Кэрби, пряча усмешку.
Он поднялся по лестнице к двери своей комнаты. Но тут внизу протопал еще один робот.
- Добрый вечер, сэр,- сказал он.
А ты кто?
- Я Соломон,- ответил робот.- Я строю ясли.
- Надеюсь, звуконепроницаемые?
- О, нет. У нас не хватает ни материала, ни времени.
- Ладно, продолжайте,- сказал Уинстон-Кэрби и вошел в комнату.
Это была вообще не его комната. Вместо большой кровати на четырех ножках, в которой он спал, висела койка, и не было ни ковров, ни большого зеркала, ни кресел.
- Иллюзия! - воскликнул он, но сам не поверил. Это была уже не иллюзия. От комнаты веяло холодом мрачной действительности, которую надолго не отсрочить. Оказавшись в крохотной комнатенке один, он остался лицом к лицу с этой действительностью - и еще больше ощутил потерю. Это был расчет на очень далекое будущее, так надо было сделать - не из жалости, не из осторожности, а в силу холодной, упрямой необходимости. Это была уступка человеческой уязвимости.
Потому что ни один человек, даже самый приспособленный, даже бессмертный, не мог бы перенести такое долгое путешествие и сохранить здоровыми тело и дух. Чтобы прожить век в космических условиях, нужны иллюзии, нужны спутники. Они обеспечивают безопасность и полноту жизни изо дня в день. И спутники должны быть не просто людьми. Спутники-люди, даже идеальные, будут давать поводы для бесчисленных раздражений, которые приведут к смертельной космической лихорадке.
Тут может помочь только димензино - спутники, порожденные им, приспосабливаются к любому настроению человека. Кроме того, создается обстановка для такого товарищества; жизнь, в которой исполняются все желания, обеспечивает безопасность, какой человек не знал даже в нормальных условиях.
Уинстон-Кэрби сел на койку и стал развязывать шнурки тяжелых ботинок.
Он подумал, что человеческий род практичен, причем до такой степени, что надувает себя ради достижения цели, создает оборудование димензино из деталей, которые затем, по прибытии, могут быть использованы при сооружении инкубаторов.
Человек охотно ставит все на карту только тогда, когда в этом есть необходимость. Человек готов держать пари, что выживет в космосе, проживет целое столетие, если его изолируют от действительности - изолируют при помощи кажущейся плоти, которая, в сущности, живет только милостью человеческого мозга, подталкиваемого электроникой.
До сих пор ни один корабль не забирался так далеко с колонизаторской миссией. Ни один человек не просуществовал и половины такого срока под влиянием димензино. Но было всего несколько планет, где человек мог основать колонию в естественных условиях, без громадных дорогих сооружений, без мер предосторожности. Ближайшие планеты были уже колонизированы, а разведка показала, что эта планета, которой он наконец достиг, особенно привлекательна.
Поэтому Земля и человек держали пари. Особенно один человек, сказал себе с гордостью Уинстон-Кэрби, но в его устах слова эти прозвучали не гордо, а горько. Когда голосовали, вспомнил он, за его предложение высказались только трое из восьми.
И все же, несмотря на горечь, он понимал значение того, что совершил. Это был еще один прорыв, еще одна победа маленького неуемного мозга, стучавшегося в двери вечности.
Это значило, что путь в Галактику открыт, что Земля может оставаться центром расширяющейся империи, что димензино и бессмертный могут путешествовать на самый край космоса, что семя человека будет заброшено далеко - замороженные эмбрионы пронесутся сквозь холодные черные бездны, о которых даже подумать страшно.
Уинстон-Кэрби подошел к небольшому комоду, нашел чистую одежду и, положив ее на койку, стал снимать прогулочный костюм.
Все идет согласно плану, как сказал Джон.
Дом м впрямь больше, чем он того хотел. но роботы правы: для тысячи младенцев понадобится большое здание. Инкубаторы действуют, ясли готовятся, подрастает еще одна далекая колония Земли.
А колонии важны, подумал он, припоминая тот день, сто лет назад, когда он и многие другие изложили свои планы. Там был и его план - как под влиянием иллюзии сохранить разум. В результате мутаций появляется все больше и больше бессмертных, и недалек тот день, когда человечеству понадобится все пространство, до которого оно только сможет дотянуться.
И именно появившиеся в результате мутаций бессмертные становятся руководителями колоний: они отправляются в космос в качестве отцов-основателей и в начальной стадии руководят каждый своей колонией, пока она не встанет на ноги.
Уинстон-Кэрби знал, что дел хватит на десятки лет: он будет отцом, судьей, мудрецом и администратором - своего рода старейшиной совершенно нового племени.
Он натянул брюки, сунул ноги в туфли и встал, чтобы заправить рубашку в брюки, и по привычке повернулся к большому зеркалу.
Зеркало оказалось на месте!
Изумленный, глупо раскрыв рот, он смотрел на собственное отражение. И в зеркале же он увидел, что позади стоят кровать на четырех ножках и кресла.
Он круто повернулся - кровать и кресла исчезли. В противной комнатенке остались только койка да комод.
Он медленно присел на край койки и до дрожи стиснул руки.
Это неправда! Этого не может быть! Димензино больше нет. И все же оно с ним - оно притаилось в мозгу, совсем рядом, надо только поискать.
Найти его оказалось легко. Комната сразу изменилась и стала такой, какой он помнил ее: большое зеркало, массивная кровать (вот он сидит на ней), пушистые ковры, сверкающий бар и со вкусом подобранные занавеси.
Он пытался прогнать видение, просто отыскав в каком-то далеком темном чулане своего сознании воспоминание о том, что он должен прогнать его.
Но видение не исчезло.
Он делал все новые и новые попытки, но оно не исчезало, и он чувствовал, как желание прогнать видение ускользает из его сознания.
- Нет! - закричал он в ужасе, и ужас сделал свое дело.
Уинстон-Кэрби сидел в маленькой голой комнате.
Он почувствовал, что тяжело дышит, словно карабкался на высокую крутую гору, руки сжаты в кулаки, зубы стиснуты, по спине течет холодный пот.
ьА было бы так легко,- подумал он,- так легко и приятно скользнуть обратно туда, где покойно, где царит настоящая теплая дружба, где нет настоятельной необходимости что-то делатьэ.
Но он не должен так поступать, потому что впереди работа. Пусть это кажется неприятным, скучным, отвратительным - делать все равно надо. Потому что это не просто еще одна колония, а прорыв, прямая дорога к знанию и уверенность в том, что человек больше не скован временем и расстоянием.
И все же надо признать, что опасность велика; сам человек оградить разум от нее не может. Надо сообщить все клинические симптомы этой болезни, чтобы на Земле ее изучили и нашли какое-нибудь противоядие.
Но что это - побочный эффект димензино или прямое следствие его? Ведь димензино всего лишь помогает человеческому мозгу, причем весьма любопытным образом: создает контролируемые галлюцинации, отражающие исполнение желаний.
Вероятно, за сотню лет человеческий мозг так хорошо овладел техникой создания галлюцинаций, что отпала необходимость в димензино.
Надо во всем разобраться. Он совершил длительную прогулку, и за много часов одиночества иллюзия не потускнела. Нужен был внезапный шок тишины и пустоты, встретивших его вместо ожидаемых теплых приветствий и смеха, чтобы развеять туман иллюзии, который окутывал его многие годы. И даже теперь иллюзия затаилась, действовала на психику, стерегла за каждым углом.
Когда она начнет тускнеть? Что надо сделать, чтобы полностью избавиться от нее? Как ликвидировать то, к чему он привыкал целый век? Какова опасность... может ли сознание преодолеть ее или придется снова невольно уйти от мрачной действительности?
Он должен предупредить роботов. Предусмотреть какие-нибудь решительные действия на случай, если к нему вернется иллюзия, если понадобится защитить его против его же воли.
Впрочем, хорошо бы выйти из комнаты, спуститься вниз по лестнице и обнаружить, что остальные ждут его: вино откупорено, разговор уже начался...
- Прекратить! - закричал Уинстон-Кэрби.
Выбросить иллюзию из головы - вот что он должен сделать. Не надо даже думать о ней. Необходимо очень много работать и сильно уставать, чтобы не оставалось времени на размышления, а сразу валиться в постель и крепко засыпать.
Уинстон-Кэрби припомнил, что надо делать; наблюдать за работой инкубаторов, готовить почву под сады и поля, обслуживать атомные генераторы, заготавливать лес для строительства, исследовать и наносить на карту прилегающую территорию, капитально отремонтировать корабль и послать его с роботами на Землю.
Он думал только об этом. Он намечал все новые дела, планировал их на многие дни, месяцы и годы вперед. И наконец почувствовал, что доволен.
Он владел собой.
Снизу донеслись голоса, и нить размышлений оборвалась.
Страх захлестнул его, потом исчез. Вспыхнула радость, и он быстро направился к двери.
На лестнице он остановился и взялся рукой за перила.
Мозг бил в набат, и радость исчезла. Осталась только печаль невыносимая, жуткая тоска.
Он видел часть нижней комнаты: занавеси, картины и одно инкрустированное золотом кресло, на полу лежал ковер.
Уинстон-Кэрби со стоном повернулся и убежал в свою комнату. Он захлопнул дверь и прислонился к ней спиной.
Комната была такой, какой ей и полагалось быть,- голой, бедной, холодной.
ьСлава Богу,- подумал он.- Слава Богу!э
Снизу донесся крик:
- Уинстон, что с вами? Уинстон, идите сюда скорей!
И другой голос:
- Уинстон, у нас праздник! На столе молочный поросенок!
И еще один голос:
- С яблоком во рту!
Он не ответил.
ьОни исчезнут,- думал он.- Им придется исчезнутьэ.
Но даже когда он подумал это, ему страстно захотелось отворить дверь и броситься вниз по лестнице. Туда, где его снова ждал покой и старые друзья...
Уинстон-Кэрби почувствовал, что руки его за спиной сжимают дверную ручку так, будто промерзли к ней.
Он услышал шаги на лестнице и голоса, счастливые голоса друзей, которые шли за ним.

Клиффорд Д. Саймак "Я весь внутри плачу"
пер. А.Корженевский

Моя работа пропалывать кукурузу. Но меня беспокоит, что говорит Звяк-Нога. Все наши слушают, что он говорит. Но люди не знают. Он никогда не говорит то, что он говорит, когда люди могут услышать. Люди могут обидеться.
Звяк-Нога путешествует. Туда-сюда. Иногда далеко. Часто возвращается рассказать нам. Хотя почему он рассказывает нам снова и снова, я не понимаю. Он всегда говорит одно и то же.
Он - Звяк-Нога, потому что, когда он ходит, у него звякает в ноге. Он не хочет ее чинить. От этого он хромает. Но все равно не хочет. Чтобы жалели. Пока он хромает и звякает, его жалко. Ему нравится, когда его жалеют. Он говорит - это добродетель. Он думает, что он добродетельный.
Смит, кузнец, говорит: "Надоело, давай починю. Не так хорошо, как механики, но лучше, чем вообще не чинить. Механики тоже живут недалеко. Им тоже надоело. Они говорят, что Звяк-Нога выпендривается."
Смит добрый. Хочет починить ногу. У него и так много работы. Ему не мало просить работу, как другим роботам. Он все время кует металл. Делает листы. Потом отправляет механикам. Они все чинят. Нужно всегда следить за собой и чинить все вовремя. Все надо чинить самим. Людей, которые умеют, не осталось. Люди. которые остались, не умеют. Слишком утонченные, благородные все. Они никогда не работают.
Я пропалываю кукурузу. Приходит домашний робот и говорит: змеи. Домашние роботы не работают на улице. Приходят за нами. Я спрашиваю, настоящие змеи или самогонные змеи? Он говорит, настоящие змеи.
Дед в гамаке на лужайке. Гамак натянут между двумя деревьями. Дядя Джон сидит на земле у дерева. Па сидит на земле у другого дерева. Па говорит: "Сэм, там за домом змеи". Я иду за дом. Там гремучая змея. Я ее ловлю. Она злится и пытается меня укусить. Я иду дальше и ловлю еще гремучую змею и мокасиновую змею и двух ужей.
Я иду через кукурузное поле, через ручей. К болоту. Там я их выпускаю. Отсюда им потребуется много времени, чтобы добраться до дома. Может, совсем не доберутся.
Я иду на поле и снова пропалываю кукурузу. Должен выдергивать все сорняки. Должен носить воду, когда сухо. Чтобы земля была мягкая. Должен пугать ворон, когда сажаю семена. Должен пугать енотов и оленей, когда кукуруза подрастает. Постоянная работа. Очень важная. Джордж делает из кукурузы самогон. Другие участки кукурузы для еды. Мой для самогона. Я и Джордж партнеры. Мы делаем очень хороший самогон. Дед, Па и дядя Джон употребляют его с большой радостью. Что остается, могут употреблять другие мужчины. Но не женщины. Женщины не употребляют самогон. Я не понимаю, зачем самогон. Дед говорит, вкусно. Я не знаю, что такое вкусно.
Я пропалываю кукурузу. Слышу за спиной шорох. Я оборачиваюсь и вижу Джошуа. Он читает библию. Он всегда читает библию. Он так работает. Он наступает на мою кукурузу. Я кричу на него и бегу к нему. Я ударяю его мотыгой. Он убегает с поля. Я всегда его прогоняю. Должен знать, что нельзя наступать на кукурузу. Он стоит под деревом и читает. Стоит в тени. Выпендривается. Только людям нужно стоять в тени. Роботам не нужно.
Мотыга сломалась об Джошуа. Я иду к Смиту чинить. Смит рад меня видеть. Мы друзья. Мы всегда рады видеть друг друга. Он бросает все и чинит мотыгу. Знает, как важно растить кукурузу. И ему приятно оказать мне услугу. Мы говорим о Звяк-Ноге. Мы соглашаемся, что он говорит неправильно. Он говорит ересь. Смит говорит, есть такое слово. Джошуа, когда перестает сердиться на меня. говорит, как надо его писать. Мы соглашаемся. Люди не такие, как говорит Звяк-Нога. Люди благородные. Надо что-то делать со Звяк-Ногой. Не знаем, что делать.
Приходит Джордж. Говорит, я ему нужен. У людей кончается питье. Я иду с ним. Смит продолжает чинить мотыгу. У Джорджа хороший аппарат. Большая производительность. Высокая очистка. Все время пытаемся сделать запас. Не получается. Люди употребляют самогон слишком быстро. Остается четыре двадцатилитровые бутылки. Мы берем каждый две и идем к дому. Мы останавливаемся у гамака. Они говорят, одну оставьте. Три отнесите в сарай. Принесите стаканы. Мы приносим. Наливаем стаканы Деду и Па. Дядя Джон говорит, не надо стакан. Оставьте бутылку рядом со мной. Мы ставим. Дядя Джон достает резиновый шланг. Он опускает один конец в бутылку. Другой берет в рот. Прислоняется к дереву и пьет.
Они выглядят красиво. Дед выглядит счастливым. Он качается в гамаке. Стакан стоит у него на груди. Мы счастливы, что они счастливы. Мы идем работать. Смит отдает мне мотыгу. У нее новая хорошая рукоятка. Я благодарю его. Смит говорит, что он не понимает Звяк-Ногу. Звяк-Нога уверяет, что он читал про то, что говорит. В старых рукописях. Ищет рукописи в древнем городе. Далеко. Смит спрашивает, что я знаю про город. Я ничего не знаю. Кроме того, я не знаю. что такое рукопись. Звучит важно.
Я пропалываю кукурузу. Приходит Проповедник. Я говорю, Джошуа недавно стоял под деревом, читал библию. Он говорит. Джошуа только читает. Проповедник интерпретирует. Я спрашиваю, что такое "интерпретирует". Он говорит, что. Я спрашиваю, как писать. Он говорит, как. Он знает, что я учусь писать. Всегда помогает. Но он очень важный.
Наступает ночь. Луны еще нет. Не могу больше пропалывать. потому что ничего не видно. Прислоняю мотыгу к дереву. Иду к Джорджу помогать делать самогон. Джордж рад. Один не справляется.
Я спрашиваю, почему Звяк-Нога говорит одно и то же. Он говорит, повторение. Я спрашиваю, зачем. Он не уверен. Думает, что, если повторять одно и то же часто, роботы верят. Люди делали так в давние времена. Чтобы заставлять других людей верить. Я спрашиваю, что он знает про давние времена. Он говорит, мало. Должен помнить больше, но не помнит. Я тоже должен помнить. но не помню.
Джордж разводит хороший огонь под котлом, и он светит на нас. Мы стоим у огня и смотрим. Внутри делается хорошо. Не знаю, почему от огня хорошо. Сова кричит на болоте. Не знаю. почему крик совы заставляет чувствовать одиночество. Я не одинокий. Рядом со мною Джордж. Я многого не знаю. Что такое рукопись и про город. Что такое вкусно. Что было в давние времена. Но мне хорошо. Никто не понимает, что такое хорошо. Все равно хорошо.
Прибегают домашние роботы. Говорят, дядя Джон болеет. Нужен врач. Говорят, дядя Джон уже не видит змей. Видит теперь голубого крокодила. С розовыми пятнами. Должно быть, дядя Джон сильно болеет. Не бывает голубых крокодилов. С розовыми пятнами.
Джордж говорит, что бежит в дом помогать. Говорит, чтобы я бежал за врачом. Джордж и домашние роботы убегают. Очень быстро. Я бегу за Доком. Очень быстро. Нахожу Дока на болоте. У него есть фонарь. Он выкапывает корешки. Он всегда выкапывает корешки. Все про них знает. Делает из них лекарства, чтобы чинить людей.
Он стоит в грязи. Говорит, плохо, что дядя Джон болеет. Говорит, плохо, что голубой крокодил. Говорит, потом бывает фиолетовый слон. Это совсем плохо.
Мы бежим. Потом я держу фонарь. Док смывает грязь. Он никогда не приходит к людям грязный. Мы берем лекарства и бежим к дому.
Мы прибегаем к дому. Гамак между деревьями пустой. Ветер качает гамак. Дом высокий и белый. Все окна светятся. Дед сидит в кресле-качалке перед домом. Он раскачивается. Он один. В доме плачут женщины. Через высокое окно я вижу. что внутри. Большая штука, которую люди называют люстра, висит под потолком. Она стеклянная. В ней много свечей. Все свечи горят. Стекло выглядит красиво. Мебель блестит на свету. Все чисто и отполировано. Домашние роботы работают хорошо. Я горжусь.
Мы поднимаемся по ступенькам. Дед говорит, поздно. Говорит, мой сын Джон умер. Я не понимаю, что такое умер. Когда люди умирают, их кладут в землю. Засыпают. Говорят над ними разные слова. Над головой кладут большой камень. За домом есть специальное место для тех, кто умер. Там много камней. Некоторые новые. Некоторые старые.
Док вбегает в дом. Хочет убедиться, что Дед не ошибся. Я стою и не знаю, что делать. Очень печально. Не знаю, почему. Знаю только, что, когда умер, это плохо. Наверно, потому, что Дед очень печальный. Он говорит: "Сэм, садись, поговорим". Я говорю, я не могу сидеть. Роботы стоят, когда люди сидят. Нельзя забывать обычай. Он говорит, к чертовой матери забудь свою упрямую гордость. Садись. Сидеть хорошо. Я все время сижу. Согни колени и садись. Он говорит, вон в то кресло. Я смотрю на кресло. Думаю, что может сломаться. Не хочется сломать кресло. Чтобы его сделать, надо много времени.
Дед приказывает садиться. Я думаю, ладно, не мое дело. Сажусь. Кресло скрипит, но не ломается. Сидеть хорошо. Я немного раскачиваюсь. Раскачиваться тоже хорошо. Мы сидим и смотрим на лужайку. Светит луна. Лужайка красивая в лунном свете.
Дед говорит, что за черт, человек живет всю жизнь, ничего не делает и умирает от самогона. Я спрашиваю, почему от самогона. Обидно, что Дед говорит от самогона. Мы с Джорджем делаем очень хороший самогон. Дед говорит, от чего же еще. Только от самогона бывают голубые крокодилы с розовыми пятнами. Про фиолетового слона он не говорит. Я думаю, что такое слон. Этого я тоже не знаю.
Дед говорит: "Сэм, мы все ни к чему не годимся. Ни вы, ни мы. Люди только сидят целыми днями и ни черта не делают. Немного охотятся. Немного ловят рыбу. Играют в карты. Пьют. Нужно делать что-то большое и важное. А мы не делаем. Когда мы живем, мы никому не нужны. Когда мы умираем, никто про нас не вспоминает. Ни к черту мы не годимся."
Он качается в кресле. Мне не нравится, что он говорит. Ему печально.
У подножья холма собираются роботы. Стоят. Смотрят на дом. Потом подходят ближе. Стоят молча. Сочувствуют. Дают людям понять, что им тоже печально.
Дед говорит, мы все отбросы. Давно это понимал, но не мог сказать. Теперь могу. Живем как в болоте. Все разваливается, потому что нам ни до чего нет дела.
Я хочу его остановить. Я говорю. Дед, не надо. Я не хочу его слушать. Он говорит то, что говорит Звяк-Нога. Он не обращает на меня внимания.
Он говорит, давно-давно люди научились летать к звездам. Очень быстро. Во много раз быстрее скорости света. Они нашли много хороших планет. Лучше чем Земля. Намного лучше. Построили много кораблей. Все улетели. Все кроме нас. Нас оставили. Умные улетели. Работяги улетели. А бродяг, бездельников и лентяев оставили. Мы никому не нужны на их новых планетах. Когда все улетели, мы переселились в хорошие дома. Нас некому было остановить. Им все равно, что мы тут делаем. Так и живем. Ничего не делаем и не меняемся. Нам ни к чему. Все за нас делаете вы. А мы ни черта не делаем. Даже не учимся читать. Когда над могилой сына будут читать молитву, это будет делать кто-то из вас.
Я говорю, не надо, не надо так говорить. Я весь плачу внутри. Своими словами он ломает красоту. Он отбирает гордость и смысл. Он делает то, что не мог сделать Звяк-Нога.
Он говорит, вам тоже нечем гордиться. Мы все никуда не годимся. Хороших роботов тоже взяли с собой. А вас оставили здесь. Потому что вы устарели. Потому что вы неуклюжие и неаккуратные. Вы не нужны им. И нас и вас оставили здесь, потому что никто из нас не стоит даже места, которое мы заняли бы в ракете.
Док выходит из дома. Говорит. у меня есть для тебя работа. Я пытаюсь встать из кресла и не могу. В первый раз не могу сделать то, что хочу. Ноги меня не слушаются. Дед говорит, Сэм, я на тебя рассчитываю. Когда он говорит так, я поднимаюсь из кресла. Иду вниз по лужайке. Я знаю, что делать. Док может не говорить. Я уже делал раньше.
Я говорю с другими роботами. Ты и ты копать могилу. Ты и ты делать гроб. Ты и ты бежать в другие дома. Сказать, пусть приходят на похороны. Сказать, надо красивые похороны. Много плакать, много есть, много пить. Ты найди Проповедника. Пусть готовит молитвы. Ты найди Джошуа. Пусть читает библию. Ты, ты и ты идите к Джорджу помогать делать самогон. Придут другие люди. Надо, чтобы было красиво.
Все работают. Я иду по лужайке. Думаю о гордости и потере. Красота уходит. Радость уходит. Гордость уходит. Не вся гордость. Немного остается. Дед говорит: "Сэм, я рассчитываю на тебя". Это гордость. Не как раньше, но все равно я ему нужен.
Никто больше не знает. Дед не говорит никому то, что сказал мне. Это секрет. Печальный секрет. Все думают по-старому. Звяк-Нога не мешает. Никто не верит Звяк-Ноге. Никто не знает, что он говорит правду. Правда тяжелая. Пусть все остается по-старому. Только я знаю. Дед очень хотел сказать. Не знаю, почему мне. Наверно, он любит меня больше всех. Я горжусь. Но я весь внутри плачу...

К.Д. Саймак "Игра в цивилизацию"

1.

С некоторого времени Стэнли Пакстон слышал раздававшиеся на западе глухие взрывы. Но он продолжал свой путь, так как не исключено было, что преследователь его догоняет, идет за ним по пятам, а значит, он не мог отклоняться от курса. Потому что, если память ему не изменяла, усадьба Нельсона Мура находилась где-то среди тех холмов, впереди. Там он укроется на ночь, а может быть, даже получит средства дальнейшего передвижения. Всякая связь для него в данный момент исключалась - это он знал; люди Хантера прослушивали все линии, жадно ловя каждую весточку о нем.
Много лет назад он гостил у Мура на пасху, и сегодня ему то и дело казалось, что он узнает знакомые места. Но воспоминания его за столь долгое время, прошедшее после визита на эти холмы, потускнели, и положиться на них он не мог.
По мере того как день клонился к закату, страх быть выслеженным ослабевал. В конце концов, сзади могло никого и не быть. На одном из холмов Пакстон полчаса наблюдал из кустов за дорогой, но и намека на преследование не заметил.
Конечно, обломки его летательного аппарата давно обнаружены, но, может быть, когда это случилось, сам он был уже далеко и выяснить, в каким направлении он скрылся, не удалось.
Весь день он старательно наблюдал за пасмурным небом и радовался отсутствию там воздушных разведчиков.
Когда солнце спряталось за тянувший в грозовых тучах горный кряж, он вдруг почувствовал себя в полной безопасности.

Он вышел из долины и стал взбираться на лесистый холм. Странное, сотрясающее воздух громыхание слышалось теперь совсем рядом, а небо озарялось всполохами разрывов.
Он поднялся на холм и присел. Внизу площадь в квадратную милю, если не больше, дыбилась от взрывов. между которыми он слышал противное стрекотание, и мурашки бегали у него по спине.
Притаившись, он наблюдал, как волнами прокатываются то с одной, то с другой стороны вспышки огней, перемежаясь с резкими, оглушительными залпами артиллерийских орудий.
Немного посидев, он встал, плотнее завернулся в плащ и поднял капюшон.
С примыкавшей к подножью холма стороны поля смутно вырисовывалось в сумерках квадратное сооружение. А само поле казалось накрытым гигантской перевернутой чашей, хотя из-за темноты это впечатление могло быть обманчивым.
Сердито буркнув себе под нос, Пакстон сбежал вниз и увидел, что заинтересовавшее его сооружение было своеобразным наблюдательным пунктом, надежно укрепленным, высоко поднятым над землей и сверху закрытым до половины толстым стеклом. С одной стороны вышки свисала веревочная лестница.
- Что здесь происходит? - гаркнул Пакстон, но голос его был заглушен доносившимся с поля грохотом.
Чтобы выяснить, в чем дело, Пакстону пришлось карабкаться по лестнице. Когда глаза его оказались на уровне закрывавшего вышку стекла, он остановился.
Мальчик не старше четырнадцати лет был, по-видимому, целиком поглощен разыгрывавшейся впереди баталией. На шее у него болтался бинокль, а сбоку находилась массивная приборная доска.
Пакстон добрался до конца лестницы и проник внутрь вышки.
- Эй, молодой человек!
Мальчишка обернул к посетителю милейшую физиономию со свисавшим на лоб чубом.
- Простите, сэр. Боюсь, я не слышал, как вы вошли.
- Что здесь происходит?.
- Война. Петви как раз начал решающее наступление. Я изо всех сил стараюсь сдержать его.
- Невероятно! - Пакстон задыхался от возмущения.
Мальчик наморщил лоб.
- Я не понимаю.
- Ты сын Нельсона Мура?
- Да, сэр. Я Грэм Мур.
- Я давным-давно знаю твоего отца. Мы вместе ходили в школу.
- Он рад будет видеть вас, сэр,- оживился мальчик, которому не терпелось спровадить этого невесть откуда взявшегося зануду.-Ступайте прямо на север, и тропинка выведет вас к нашему дому.
- Может, пойдем вместе? - предложил Пакстон.
- Сейчас никак не могу. Я должен отразить атаку. Петви добился перевеса, сберег боеприпасы и произвел некоторые маневры, а я их не сразу заметил. Поверьте, сэр, положение мое незавидное.
- Кто этот Петви?
- Противник. Мы вот уже два года воюем.
- Понимаю,- серьезно сказал Пакстон и удалился.
Он нашел тропинку, которая привела его в лощину между двумя холмами. Здесь, под сенью густых деревьев, стоял старинный дом.
Из дворика в виде патио женский голос окликнул:
- Это ты, Нельс?
Женщина сидела в кресле-качалке на гладком плитняке и казалась белым пятнышком: бледное лицо в ореоле седых волос.
- Не Нельс,- сказал Пакстон.- Старый друг вашего сына.
Здесь, он заметил, почти не слышен был шум битвы: благодаря каким-то особенностям акустики звук терялся в холмах. Только небо на востоке вспыхивало от взрывов ракет и тяжелых артиллерийских снарядов.
- Мы рады вам, сэр,- сказала старая дама, не переставая раскачиваться в своем кресле.-Но мне хотелось бы, чтобы Нельсон был дома. Не люблю, когда он бродит в темноте.
- Меня зовут Стэнли Пакстон. Я из политиков.
- Ах, да. Теперь припоминаю. Вы были у нас однажды на пасху, двадцать лет назад. Я Корнелия Мур, но зовите меня просто бабушкой, как все здесь.
- Я очень хорошо вас помню,- сказал Пакстон. - Надеюсь, я вас не стесню.
- Боже упаси! У нас редко кто бывает. Мы рады каждому гостю. Особенно обрадуется Теодор. Зовите его лучше дедей.
- Дедей?
- Дедушкой. Так Грэм, когда был малышом, называл его.
- Я видел Грэма. Он, похоже, очень занят. По его словам, Петви добился перевеса.
- Этот Петви слишком грубо играет,- слегка нахмурилась бабушка.
В патио неслышно вошел робот.
- Обед готов, госпожа.
- Мы подождем Нельсона,- сказала бабушка.
- Да, госпожа. Хорошо бы он вернулся. Нам не следует слишком долго ждать. Дедя уже второй раз принимается за бренди.
- У нас гость, Илайджа. Покажи ему, пожалуйста, его комнату. Это друг Нельсона.
- Добрый вечер, сэр,- сказал Илайджа.-Попрошу вас пройти со мной. И где ваш багаж? Я могу, пожалуй, сходить за ним.
- Конечно, можешь,- сухо сказала бабушка.-И я просила бы тебя, Илайджа, не ломаться, когда у нас гости.
- У меня нет багажа,- смутился Пакстон.
Он прошел за роботом в дом и через центральный холл поднялся по очень красивой винтовой лестнице.
Комната была большая, со старомодной мебелью и камином.
- Я разожгу огонь, - сказал Илайджа.-Осенью после захода солнца бывает прохладно. И сыро. Похоже, собирается дождь.
Пакстон стоял посреди комнаты, напрягая память. Бабушка - художница, Нельсон - натуралист, а вот чем занимается старый дедя?
- Старый джентльмен,- сказал робот, нагибаясь к камину,- угостит вас вином. Он будет настаивать на бренди. Но, если желаете, сэр, я могу принести вам что-нибудь другое.
- Нет, спасибо. Пусть будет бренди.
- Старый джентльмен чувствует себя именинником. У него найдется, о чем с вами поговорить. Он как раз закончил сонату, сэр, над которой трудился почти семь лет, и сейчас вне себя от гордости. Не скрою, случалось, дело шло крайне туго, и он делался тогда просто невыносим. У меня до сих пор осталась вмятина, поглядите, сэр...
- Я вижу,- с чувством неловкости признал Пакстон.
Робот стоял у камина. Дрова уже начали потрескивать.
- Я схожу за вином, сэр. Если я немного задержусь, не беспокойтесь. Старый джентльмен, без сомнения, воспользуется случаем прочесть мне лекцию о правилах обхождения с гостим.
Пакстон снял плащ и повесил его на стойку возле кровати, а затем вернулся к камину и сел в кресло, протянув ноги к огню.
Не следовало приезжать сюда продумал он. Непозволительно впитывать этих людей в грозящие ему опасности. Они живут в ином, неторопливом, спокойном мире - мире созерцания и раздумий, тогда как его мир - мир политики - состоит из сплошной суеты, а иногда чреват тревогами и смертельным страхом.
Он решил ничего им не рассказывать. И он останется здесь только на одну ночь, он уйдет еще до рассвета. Как-нибудь он сможет связаться со своей партией. Где-нибудь в другом месте он отыщет людей, которые ему помогут.
В дверь постучали. Очевидно, Илайджа управился быстрее, чем рассчитывал.
- Войдите! - крикнул Пакстон.
Это был не Илайджа; это был Нельсон Мур.
Он вошел как был, в верхней одежде, в замызганных сапогах, и на лице его осталась темная полоска грязи, когда он ладонью откинул со лба волосы.
- Бабушка сказала, что ты здесь,-проговорил он, пожимая Пакстону руку.
- У меня две недели отпуска,- по-джентльменски солгал Пакстон.- У нас только что закончились учения. Если тебя это интересует, могу сообщить, что я избран президентом.
- Ну, это замечательно! - с энтузиазмом сказал Нельсон.
- Да, пожалуй.
- Давай сядем.
- Боюсь, из-за меня задержится обед. Робот говорил...
Нельсон рассмеялся.
- Илайджа всегда торопит с едой. Хочет побыстрее отделаться. Мы привыкли и не обращаем на него внимания.
- Я жажду познакомиться с Анастазией,-сказал Пакстон.- Помнится, ты писал мне о ней и...
- Ее нет здесь,- сказал Нельсон.- Она... в общем, она меня бросила. Почти пять лет назад. Ей было тесно в этом мирке. Нам вообще следовало бы вступать в браки только с теми, кто участвует в Продолжении.
- Прости. Я не должен был...
- Ничего, Стэн. Все это в прошлом. Некоторым наш проект просто не подходит. Я после ухода Анастазии не раз думал, что мы собой представляем. И вообще, имеет ли все это смысл.
- Такие мысли возникают порой у каждого,-сказал Пакстон.- Иногда мне приходилось вспоминать историю, чтобы как-то оправдать наши действия. Возьми, к примеру, монахов так называемого средневековья. Им удалось все же сберечь часть эллинской культуры. Конечно, цели у них были эгоистические, как и у нас, участников Продолжения, но выиграл-то весь человеческий род.
- Я тоже обращаюсь к истории и тогда кажусь себе дикарем, забившимся в темный угол в каменном веке и деловито пыхтящим над своим примитивным орудием, когда другие уже летают к звездам. Все это представляется такой бессмыслицей, Стэн...
- С виду, пожалуй. То, что меня сейчас выбрали президентом, не имеет ни малейшего значения. Но может настать день, когда знание политических методов окажется очень нужным. И тогда человечеству достаточно будет вернуться на Землю, чтобы найти все в готовом виде. Эта кампания, которую я провел, была грязным делом, Нельсон. Мне она не делает чести.
- Грязи в земной цивилизации предостаточно,- сказал Нельсон,- но, раз уж мы взялись сберечь эту цивилизацию, мы должны сохранить все как есть: порок рядом с благородством, грязь рядом с безукоризненной чистотой.
Дверь тихо отворилась, и в комнату мягко скользнул Илайджа с подносом, на котором стояли две рюмки.
- Я слышал, как вы вошли,- сказал он Нельсону, - а потому захватил кое-что и для вас.
- Спасибо. Ты очень любезен.
Илайджа нерешительно помялся.
- Не могли бы вы чуточку поторопиться? Старый джентльмен почти прикончил бутылку. Боюсь, как бы с ним чего не случилось, если я сейчас же не усажу его за стол.

2.

После обеда Грэма отправили на боковую, а дедя со всей торжественностью откупорил новую бутылку хорошего бренди.
- Чудной мальчик,- объявил он.- Не знаю, что из него выйдет. Как подумаю, что он целый божий день ведет эти дурацкие баталии. Я всегда полагал, что он хочет заняться каким-нибудь полезным делом. Но нет ничего бесполезнее генерала, когда все войны кончились.
Бабушка сердито скрипнула зубами.
- Не то чтобы мы не старались. Мы перепробовали решительно все. Но его ничем нельзя было увлечь, пока он не ухватился за военное дело.
- Котелок у него варит,- с гордостью заметил дедя. - Но вообразите, на днях этот наглец обратился ко мне с просьбой написать для него военную музыку. Я! Я и военная музыка! - почти завопил дедя, колотя себя по груди.
- В нем сидит дух разрушения,- продолжала возмущаться бабушка.- Он не хочет созидать. Он хочет только уничтожать.
- Не гляди на меня,- сказал Пакстону Нельсон. - Я давно отступился. Дедя и бабушка забрали его у меня сразу после ухода Анастазии. Послушать их, так подумаешь, они его терпеть не могут. Но стоит мне тронуть его пальцем, как оба они...
- Мы сделали все, что могли,- сказала бабушка. - Мы предоставили ему все возможности. Мы покупали ему любые наборы. Ты помнишь?
- Как не помнить! - ответил все еще занятый бутылкой дедя.- Мы купили ему набор для моделирования окружающей среды. И посмотрели бы вы, какую жалкую, несчастную, отвратительную планету он соорудил! Тогда мы попытались занять его робототехникой...
- Он ловко с этим разделался,- съязвила бабушка.
- Да, роботы у него получились. Он с увлечением конструировал их. Помнишь, как он бился, заставляя их воевать? Через неделю от них осталось только две кучки лома. Но я в жизни не видел такого увлеченного человека, каким был всю эту неделю Грэм.
- Его едва можно было заставить поесть,-сказала бабушка.
- Но хуже всего было,- сказал дедя, разливая по рюмкам бренди,- когда мы решили познакомить его с религией. Он придумал такой немыслимый культ, что мы не знали, как с этим покончить.
- А больница,- подхватила бабушка.- Это была твоя идея, Нельсон...
- Оставим этот разговор,- помрачнел Нельсон. - Стэнли, я уверен, он неинтересен.
Пакстон, поняв намек, переменил тему:
- Я хотел спросить вас, бабушка, какие картины вы пишете. Нельсон, насколько я помню, никогда об этом не говорил:
- Пейзажи,- сказала славная старушка.- Я экспериментирую.
- А я ей толкую, что это неправильно,-заявил дедя. - Экспериментировать не положено. Наше дело - соблюдать традиции, а не выдумывать что кому заблагорассудится.
- Наше дело,- обиделась бабушка,- не допускать технического прогресса, но это не значит, что нам недозволен прогресс в чисто человеческих делах. А вы, молодой человек,-обратилась она за поддержкой к Пакстону, разве не такого мнения?
Пакстон, очутившийся между двух огней, ответил уклончиво:
- Отчасти. В политике мы, естественно, допускаем развитие, но периодически проверяем, насколько оно логично и соответствует принципам человеческого общества. И мы не позволяем себе отбросить ничего из старых приемов, какими бы отжившими они не выглядели. То же касается и дипломатии. Я кое-что в этом смыслю, потому что дипломатия и политика взаимосвязаны и...
- Вот! - сказала бабушка.
- Знаете, что я думаю? - мягко сказал Нельсон. - Мы запуганы. Впервые в нашей истории человечество оказалось в меньшинстве, и мы дрожим от страха. Мы боимся, что среди великого множества существующих в Галактике разумных существ человеческий род затеряется, утратит свое лицо. Мы боимся ассимиляции.
- Ошибаешься сын,- возразил дедя.- Мы не запуганы, мой мальчик. Мы просто чертовски дальновидны, вот и все. Когда-то мы имели великую культуру, и зачем нам от нее отказываться? Правда, большинство современных людей приспособилось к галактическому образу жизни, но это еще не значит, что такой путь наилучший. Когда-нибудь мы можем захотеть вернуться к человеческой культуре или использовать какие-то ее разделы. И, чтобы этот путь навсегда остался открыт для нас, нам необходим Проект Продолжения. Заметьте, это важно не только для человеческого рода - какие-то аспекты нашей культуры могут когда-нибудь очень и очень пригодиться всей Галактике.
- Зачем тогда держать сам проект в тайне?
- Я не считаю это тайной. Просто никто не обращает особого внимания на человечество, а на Землю - и вовсе никакого. Человеческий род против всех остальных - так, мелочь, а Земля - одряхлевшая планета, о которой и говорить не стоит. Вы когда-нибудь слышали что наше дело - тайна? - спросил он Пакстона.
- По-моему, нет. Я всегда понимал это так, что мы не кричим о себе на всех перекрестках. На Продолжение я смотрю как на вверенную нашему попечению святыню. Пока все остальное человечество осваивает цивилизации других миров, мы храним здесь, на Земле, традиции нашего рода.
Старик хихикнул.
- Если говорить о масштабах, то мы всего лишь группка бушменов, но, попомните мои слова, мы высокоразвитые и даже опасные бушмены.
- Опасные? - спросил Пакстон.
- Он имеет в виду Грэма,- тихо пояснил Нельсон.
- Нет,- сказал дедя.- Не только его. Я имею в виду всех нас. Потому что, согласитесь, все, кто присоединяется к галактической культуре, что-то в нее вносят, но неизбежно и что-то теряют, отказываются от чего-то, не соответствующего общему духу. Это касается и человеческого рода, с той однако, разницей, что он на самом деле ничего не теряет. Все, от чего он отказывается, он оставляет в надежных руках. Человечество знает, что делает! Не зря оно содержит нас, кучку варваров на старой, доброй планете, на которую члены этого замечательного галактического союза глядеть не хотят!
- Не слушайте его, - сказала бабушка - Он ужасен. Вы не представляете, сколько в этом высохшем старикашке коварства и напористости.
- А что такое Человек? - вскричал дедя.-Он, когда надо, бывает коварен и напорист. Как достигли бы мы того, что имеем, не будь мы коварны и напористы?
Доля истины в этом есть, подумал Пакстон. Ведь и все, что человечество сейчас здесь проделывает, тоже сознательное надувательство. Впрочем, кто знает, на скольких еще планетах ведется такая же или аналогичная работа?
И если уж делать ее, то делать как следует. Нельзя просто поместить человеческую культуру в музей, потому что там она станет мертвым экспонатом. Выставка наконечников стрел может выглядеть любопытно, но человек никогда не научится изготовлять эти наконечники, просто глазея на них. Если хочешь сохранить искусство изготовления наконечников, надо продолжать выделывать их, передавая опыт из поколении в поколение еще долго после того, как нужда в самих наконечниках отпадет. Достаточно пропустить одно поколение - искусство будет утеряно.
Так же может затеряться и любое другое искусство или мастерство. И не только связанное с чисто человеческой культурой, но и с тем, что вносит человечество своего, уникального в общую для всех разумных существ деятельность.
Илайджа внес охапку дров, свалил ее у камина, подбросил поленьев в огонь и пошуровал кочергой.
- Ты весь мокрый,- сказала бабушка.
- На дворе дождь, госпожа,- ответил Илайджа, идя к двери.
Пакстон размышлял о Проекте Продолжения, призванном сохранить все накопленные человечеством знания и искусства.
Потому и секция политиков практикует прежние методы политической борьбы, и секция дипломатов старательно создает неразрешимые как будто трудности, чтобы затем преодолевать их. И команды промышленников ведут традиционную нескончаемую войну с профсоюзами. И разбросанные по всей Земле скромные мужчины и женщины создают произведения живописи, и скульптуры, и музыки, и изящной словесности, стремясь сберечь все, из чего складывается исконно человеческая культура, не дать ей раствориться в новой и замечательной культуре, возникшей из слияния духовных богатств многих звездных миров.
И на какой же случай мы все это бережем? - подумал вдруг Пакстон. Может быть, мы делаем это из обыкновенного и даже глупого тщеславия? Может быть, мы просто не в силах отбросить скептицизм и высокомерие? Или старый дедя правильно говорит, что наши действия полны глубокого смысла?
- Вы сказали, что занимаетесь политикой,-обратился к Пакстону дедя.- Вот эту деятельность нам особенно важно сохранить. Насколько я знаю, ей сейчас не уделяется должного внимания. Есть конечно, администрация, и понятие о гражданских обязанностях, и прочая такая чепуха, но настоящая политика у этой новой культуры в загоне. Между тем политика может оказаться мощнейшим оружием, когда мы захотим чего-то добиться.
- Политика,- ответил Пакстон,- часто очень грязное дело. Это борьба за власть, стремление пересилить противника, морально его растоптать. А в конечном итоге у побежденного возникает комплекс неполноценности, от которого он страдает.
- И все же это, наверно, забавно. Даже, я бы сказал, волнующе.
- Волнующе - да. Эти наши последние учения предусматривали игру без правил. Мы так запланировали. Выглядело это, должен сказать, отвратительно.
- И тебя избрали президентом,- сказал Нельсон.
- Да, но ты не слышал от меня, что я горжусь этим.
- А следовало бы,- решительно заявила бабушка. - В старину стать президентом было очень почетно.
- Может быть,- согласился Пакстон,- но не таким путем, каким добилась этого моя партия.
Я мог бы пойти дальше, подумал Пакстон, и рассказать им все, чтобы они поняли. Я мог бы сказать: и зашел слишком далеко. Я очернил и опорочил своего противника сверх всякой необходимости. Я использовал любые грязные трюки. Я подкупал, и лгал, и шел на компромиссы, и торговался. И я проделал все это так ловко, что околпачил даже электронную машину, заменяющую прежних избирателей. А теперь мой противник выкинул новый трюк и испытывает его на мне.
Потому что убийство так же неотделимо от политики, как дипломатия или война. В конце концов, политика это балансирование на острие насилия; мы предпочли моделировать не революцию, а выборы. Но политика во все времена переплеталась с насилием.
Он допил свой бренди и поставил рюмку на стол. Дедя схватил бутылку, но Пакстон покачал головой.
- Спасибо, не стоит. Если не возражаете, я скоро лягу. Мне необходимо на рассвете отправиться в путь.
Он не должен был вообще приезжать сюда. Было бы непростительно, если бы эти люди пострадали от последствий недавних учений.
Впрочем, он неправ, называя это последствиями: все происходящее является неотъемлемой частью все тех же учений.
Тренькнул дверной звонок, и было слышно, как Илайджа торопится открывать.
- Вот это да! - удивилась бабушка.- Кто мог прийти к нам так поздно? Да еще в дождь?
Это был представитель церкви.
Остановившись в холле, он потрогал рукой свой мокрый плащ и, сняв шляпу, стряхнул с ее широких полей воду. Затем он неторопливо и степенно прошел в комнату.
Все встали.
- Добрый вечер, епископ,- сказал дедя.-Хорошо, что в такую погоду вы наткнулись на наш дом. А мы рады вам, ваше преосвященство.
Епископ широко, почти по-приятельски улыбнулся.
- Я не церковник. Я только от Проекта. Но вы можете обращаться ко мне как к священнику. Это поможет мне не выйти из роли.
Илайджа, вошедший следом за ним, унес его плащ и шляпу. Епископ остался в богатом и нарядном облачении.
Дедя представил присутствующих и налил епископу бренди. Тот поднес рюмку к губам, почмокал и сел в кресло у камина.
- Думаю, вы не обедали,- сказала бабушка.-Ясно, нет. Здесь поблизости не найдется где пообедать. Илайджа, принеси епископу поесть, да побыстрей.
- Спасибо, сударыня,- сказал епископ.- У меня позади долгий, трудный день. Я признателен вам за ваше гостеприимство. Я ценю его больше, чем вы можете себе представить.
- У нас сегодня праздник,- радостно объявил дедя, в сотый раз наполняя собственную рюмку.- К нам редко кто заглядывает, а тут за один вечер сразу двое гостей.
- Двое гостей,- повторил епископ, не сводя глаз с Пакстона.- И впрямь славно.

3.

У себя в комнате Пакстон закрыл дверь и плотнее задвинул засов.
Дрова в камине почти догорели, последние угольки, слабо тлея, бросали тусклый отсвет на пол. Дождь негромко барабанил по закрытому окну.
А Пакстон был объят тревогой и страхом. Сомневаться не приходилось: епископ - убийца, посланный по его следу.
Никто без причины, и достаточно веской причины, не потащится осенней дождливой ночью через эти холмы. Кстати говоря, епископ почти не промок. С его шляпы упало всего несколько капель, а плащ был чуть влажным.
Более чем вероятно, епископ прилетел и был сброшен здесь, как сброшены, должно быть, еще в полудюжине мест другие убийцы: их разослали повсюду, где предположительно скрылся беглец.
Поместили епископа в комнате прямо напротив, и Пакстон подумал, что при других обстоятельствах все можно было бы закончить на месте. Он поднял лежавшую возле камина кочергу и взвесил ее в руке. Один удар этой штукой - и конец.
Но он не мог пойти на такое. Здесь, в этом доме, не мог. Он положил кочергу и направился к кровати, рядом с которой висел его плащ. Он взял плащ и стал медленно натягивать его, вспоминая события этого утра.
Он был дома один, когда позвонил телефон, и на экране возникло лицо Салливана - лицо насмерть перепуганного человека.
- Хантер охотится за вами. Он отправил к вам своих людей.
- Но он не смеет этого делать! - запротестовал Пакстон.
- Очень даже смеет. Он действует в рамках учений. Убийство всегда было одним из методов...
- Но учения кончились!
- Для Хантера не кончились. Вы позволили себе лишнее. Вам надо было придерживаться гипотез, связанных с проблемой; вы зря коснулись личных дел Хантера. Вы раскопали такое, о чем, по его убеждению, никто не мог знать. Как вы сумели, дружище?
- У меня есть свои каналы,- сказал Пакстон.- И в таком деле, как это, все средства годились. Он тоже боролся без перчаток.
- В общем, поторопитесь. Они явятся с минуты на минуту. У меня нет никого под рукой. Я не успею вовремя помочь вам.
И все могло бы обойтись, подумал Пакстон, если б не авария. Ему вдруг подумалось, не было ли здесь саботажа.
Но так или иначе, ему удалось приземлиться, и он был в состоянии идти, и смог добраться сюда, в этот дом.
Он в нерешительности стоял посреди комнаты.
Было унизительно бежать второй раз, но ничего другого не оставалось. Он не мог допустить, чтобы превратности его собственной судьбы обрушились на этот дом.
И, если не считать кочерги дом был безоружен, потому что оружие на этой, ныне мирной планете сделалось большой редкостью - не предметом обихода, как в былые времена.
Он подошел к окну и, открыв его, увидел, что дождь прекратился и из рваных, быстро несущихся облаков выглядывает половинка луны.
Прямо под его окном была крыша портика, и, окинув ее взглядом, он решил, что босиком здесь можно будет пройти, а расстояние от края крыши до земли, верно, немногим больше семи футов.
Он снял туфли, сунул их в карман плаща и вылез через окно. Но с полдороги он вернулся назад, прошел к двери и тихонько отодвинул засов. Было бы не очень красиво сбежать, оставив комнату запертой.
Крыша была скользкой после дожди, но он благополучно добрался до края. Спрыгнув, он попал в кусты и немного оцарапался, но это, сказал он себе,- пустяки.
Он снова обулся и поспешно зашагал прочь от дома. Дойдя до опушки леса, он оглянулся. Позади было темно и тихо.
Он дал себе слово, как только вся эта эпопея кончится, подробно написать обо всем Нельсону и извиниться перед ним.
Он нащупал ногами тропинку и пошел по ней в призрачном полумраке - луна по-прежнему едва пробивалась сквозь тучи.
- Сэр,- послышался голос совсем рядом с ним, - я вижу, вы решили прогуляться...
Пакстон от страха подскочил. - Славная ночь для прогулки, - спокойно продолжал тот же голос.- После дожди кругом все так чисто и свежо.
- Кто здесь? - вне себя от испуга спросил Пакстон.
- Это Петви, сэр. Петви - робот, сэр.
Пакстон издал нервный смешок.
- Ах, да. Теперь припоминаю: противник Грэма.
Робот вышел из-под деревьев и двинулся вместе с ним по тропинке.
- Только подумать, что вы захотели взглянуть на поле боя!
- А что! - ухватился Пакстон за протянутую роботом соломинку.- Именно это я хочу сделать. Я никогда ни о чем подобном не слышал и, естественно, заинтригован.
- Сэр,- с готовностью произнес робот,- я весь в вашем распоряжении. Уверяю вас, никто лучше меня не сможет вам всего объяснить. Я с самого начала здесь, при мастере Грэме, и, если у вас есть вопросы, я охотно отвечу на них.
- Да, у меня есть один вопрос. Какова цель всей этой затеи?
- Ну, вначале, конечно, просто хотели развлечь подрастающего мальчугана. Но сейчас, с вашего позволения, сэр, я сказал бы, что дело куда важнее.
- Ты хочешь сказать, что это часть Продолжения?
- Ну да, сэр. Я понимаю естественное нежелание людей признаться в этом даже самим себе, но факт остается фактом: в истории человечества почти на всем ее протяжении война играла важную и разностороннюю роль. Пожалуй, ни одному из развитых им искусств Человек не уделил столько времени, внимания и денег, сколько он не пожалел уделить войне.
Тропинка пошла под откос, и в бледном, неверном свете луны проступил полигон.
- Не пойму,- сказал Пакстон,- моментами мне кажется, что поле накрыто чем-то вроде чаши, а потом она пропадает...
- По-моему, это называется экранирующим прикрытием, сэр,- ответил Петви.- Его создали другие роботы. Насколько я понимаю, сэр, это не новшество - просто вариант прежних способов защиты. Несколько, конечно, усиленной.
- Но такого рода защита...
- Мы пользуемся ППБ - полностью переработанными бомбами. Их у нас очень много, и каждая из сторон применяет их по мере своих сил...
- Но вы не можете применять здесь ядерное оружие!
- Эти бомбы вроде игрушечных, сэр,- весело возразил Петви.- Они очень маленькие, почти как горошины, сэр. Критическая масса, как вы сами понимаете, ничтожна. И опасное действие радиации очень недолговременно, что-нибудь около часа...
- Ну, джентльмены,- мрачно заметил Пакстон,- вы явно стараетесь добиться полной реальности.
- Естественно. Однако операторы не подвергаются ни малейшей опасности. Мы примерно в таком же положении, как генеральный штаб. И это нормально, потому что цель всей затеи - сохранить искусство ведения войны.
- Но это искусство...- начал было Пакстон - и умолк.
Что он мог сказать? Если решено сберечь старую культуру, сберечь ее действенной и пригодной для Продолжения, значит, она должна быть сохранена целиком.
Война, надо признать,- такая же часть этой культуры, как и все другие характерные, в той или иной степени уникальные приметы именно человеческого культурного наследия, подлежащего консервации здесь для того, чтобы оказаться под рукой, когда придет время пустить его в ход.
- Конечно, в том, что мы делаем, есть определенная жестокость,- сознался Петви,-но для меня, сэр, как для робота, она, пожалуй, чувствительнее, чем для человека. Ведь потери среди воюющих роботов колоссальные. Но при огромной концентрации огневой мощи на столь ограниченном пространстве это неизбежно.
- Ты хочешь сказать, что у вас есть войска, то есть, что вы посылаете сюда роботов?
- Ну да. А как иначе пользоваться всем оружием? И потом, глупо ведь было бы разработать стратегию, а дальше...
- Но роботы...
- Они малюсенькие, сэр. Это необходимо хотя бы в интересах реальности. Мы стремимся создать иллюзию настоящего сражения, и потому все, чем мы оперируем, должно соответствовать масштабам поля боя. Наши войска комплектуются из самых примитивных роботов, наделенных только двумя особенностями: полным послушанием и стремлением к победе. При том массовом производстве, которое мы в своих мастерских наладили, мы не имеем возможности придавать роботам индивидуальность, да и все равно ведь...
- Да, да, понимаю.- Пакстон был несколько ошеломлен.- Однако сейчас мне, пожалуй...
- Но я ведь только еще начал объяснять, сэр, и ничего вам не показал. А здесь столько соображений, столько проблем.
Они подошли уже к самому краю насыпи, и Петви указал на ведущую вниз, на полигон, лестницу.
- Я хочу, чтобы вы увидели все своими глазами, сэр. - С этими словами он начал торопливо спускаться по ступенькам к закрытому щитом проему.- Здесь у нас единственный вход на полигон. Через него мы в периоды перемирия посылаем вниз свежие войска и боеприпасы или проникаем, чтобы немного убрать поле.
Он нажал на кнопку с одной стороны щита, и тот бесшумно пополз вверх.
- Сейчас здесь беспорядок, потому что мы уже несколько недель сражаемся,- пояснил робот.
Через проем Пакстон увидел развороченную землю со всеми красноречивыми следами недавней битвы. Вид этого зрелища подействовал на него точно удар под ложечку. У него перехватило дыхание и закружилась голова; его едва не стошнило. Он оперся рукой о стенку траншеи, чтобы не упасть.
Петви нажал другую кнопку, и щит соскользнул вниз.
- Это только поначалу тяжело,- робот словно бы извинялся.- Но со временем привыкаешь.
Пакстон медленно перевел дух и огляделся. Проем был шире самой траншеи, и подножье лестницы имело форму буквы ьТэ. Пакстон увидел, что здесь прорублены узкие бойницы.
- Вы пришли в себя, сэр?
- Вполне,- с усилием отозвался Пакстон.
- А сейчас,- весело пообещал Петви,- я объясню вам, как ведется огонь и как работает контрольная установка.
Он засеменил вверх по лестнице. Пакстон шел следом.
- Боюсь, это дело затянется,- сказал он.
Но робот отмел возражение.
- Раз вы уже здесь, сэр, вы непременно должны все увидеть.- Тон его был умоляющим.-Вы не можете так уйти.
Я должен спешить, говорил себе Пакстон. Я не могу задерживаться. Как только епископ убедится, что все уснули, он пустится в погоню. Мне к этому времени надо уже быть далеко.
Петви в обход поля добрался до наблюдательного пункта, на котором Пакстон вечером побывал.
- Прошу вас, сэр,- робот указал на веревочную лестницу.
Пакстон, чуть поколебавшись, быстро залез наверх.
Авось мы тут не застрянем надолго, подумал он, не желая быть слишком резким с роботом.
Петви прошмыгнул в темноте мимо Пакстона и склонился к приборной доске. Щелкнул тумблер; панель осветилась.
- Вот здесь схематически отражается все, что происходит на поле. Сейчас экран пуст, конечно,- поле ведь тоже неподвижно. Но во время боевых действий вы получаете абсолютно точное представление о ходе дел. А вот эта панель служит для корректировки артиллерийского огня, следующая - для отдачи команд войскам, эта панель... - увлеченно объяснял робот.
Отвернувшись наконец от приборной доски, он гордо посмотрел на Пакстона и, явно напрашиваясь на похвалу, спросил:
- Ну, как ваше мнение?
- Замечательно.- Пакстон готов был сейчас подтвердить что угодно, лишь бы побыстрей вырваться.
- Загляните сюда завтра, и вы увидите нас за делом.
И вот тут Пакстона осенило.

4.

- Вообще-то,- сказал он,- я и сам охотно потренировался бы. В юности я почитывал военные труды и, хоть это, может, и нескромно с моей стороны, считал себя в некотором роде знатоком военного дела.
- Сэр! - Петви пришел в восторг.- Вы хотите попробовать?
- Если не возражаешь.
- Вы уверены, что сможете пользоваться пультом?
- Я очень внимательно слушал твои объяснения.
- Дайте мне пятнадцать минут. Как только я доберусь на свой пункт, я подам сигнал. После этого каждый из нас может в любой момент начинать атаку.
- Пятнадцать минут?
- Может, и уложусь и быстрее. Я буду стараться.
- А тебя все это не слишком затруднит?
- Сэр,- с чувством сказал Петви,- я буду только рад. Мы с мастером Грэмом уже насквозь изучили друг друга, и это становится неинтересным. Сами понимаете, сэр, скучно воевать все время с одним и тем же противником.
- Пожалуй, ты прав,- согласился Пакстон.
Он выждал, пока Петви спустится и отойдет подальше, а затем спустился и сам.
Тучи почти рассеялись, луна светила ярче, и на открытом пространстве можно было теперь довольно легко ориентироваться. Однако густой лес по-прежнему тонул в темноте.
Выходя на тропинку, Пакстон заметил какое-то шевеление в кустах. Он быстро спрятался под дерево и стал ждать.
Вот снова промелькнула чья-то тень, а затем Пакстон увидел епископа. И тут у него неожиданно возникла идея: кажется, появилась возможность окончательно разделаться с врагом.
Епископ прилетел, когда было уже совсем темно и шел дождь. Полигона он наверняка не заметил. Правда, он может увидеть его сейчас, но едва ли догадается о его назначении.
Пакстон восстановил в памяти разговор, который велся после появления епископа. О Грэме и его военных забавах тогда уже как будто не говорили.
Попытка, решил Пакстон, не пытка. Даже если дело не выгорит, я потеряю лишь несколько минут.
Он бросился назад к полигону. Достигнув насыпи, он прижался к земле и оглянулся: епископ крадучись шел следом за ним.
До сих пор все развивалось по плану.
Пакстон нарочно пошевелился, чтобы обнаружить себя, а затем стал спускаться по ступенькам к закрытому щитом проему.
Он нажал на кнопку, поднял щит и отступил к бойницам.
Епископ медленно, соблюдая осторожность, подошел к проему и постоял, вглядываясь в развороченное поле. В руке он держал отвратительный, холодящий душу пистолет.
Пакстон, стараясь не дышать, плотнее прижался к земляному валу, но епископ даже не обернулся.
Немного постояв, он ринулся через проем на полигон. Слышно было, как шуршит его шелковый наряд.
Пакстон не двигался, пока епископ не отошел на достаточно большое расстояние, и только затем нажал пальцем другую кнопку. Щит тихо, медленно опустился.
Пакстон наконец облегченно перевел дух.
Все кончилось.
Хантер просчитался.
Пакстон неторопливо стал подниматься по ступенькам.
Ему незачем было больше спешить. Он мог просто остаться у Нельсона, пока тот либо сам отправит его дальше, либо поможет организовать переезд в надежное место.
Хантеру не могло быть известно, какой из посланных им убийц напал на след противника. У епископа не было до сих пор возможности связаться со своими, да он, верно, и не решился бы.
Уже на самом верху Пакстон споткнулся и кубарем покатился с лестницы, и тут раздался оглушительный взрыв, потрясший, казалось, вселенную и ударом отдавшийся в его, Пакстона, мозгу.
Ошеломленный, он встал на четвереньки и, превозмогая боль, из последних сил потащился вниз, а сквозь треск и грохот настойчиво пробивалась одна-единственная мысль:
@Я должен вытащить его отсюда, пока не поздно! Я не могу бросить его на верную смерть! Я не могу убить человека!@
Он слез с лестницы и продолжал ползти, пока не застрял в узком проходе.
И не слышно было орудийного огня, не рвались снаряды, не было тошнотворного стрекотания пулемета. На небе ярко светила луна, а вокруг царила умиротворенная тишина - как на кладбище.
Только смерть, с оттенком мистического ужаса подумал он, здесь не тихая. Она обрушивается на человека, убийственно страшная, сводящая с ума; тишина приходит потом, когда все уже кончено.
При падении он ушиб голову и теперь понимал, что треск и грохот, которые так потрясли его, раздались только в его мозгу. Но с минуты на минуту Петви начнет атаку, и тишина нарушится, и поздно будет что-либо предпринять.
А из глубин сознания возник вдруг внутренний голос, сердитый, язви тельный, насмехающийся над глупым добросердечием.
Вопрос, говорил этот внутренний голос, стоит так: либо ты, либо он. Ты боролся за свою жизнь единственным доступным тебе способом. И любые твои действия оправданны.
- Я не могу этого сделать! - вскричал Пакстон, и все же он знал, что неправ, что поступает неразумно, что внутренний голос не напрасно издевается над его нелогичностью.
Он встал на ноги и, пошатываясь, побрел вниз. Голова у него раскалывалась, горло сжимал страх, но неопределенное, безотчетное побуждение, пересилившее страх, рассудок и боль, гнало его вперед.
Он дошел до щита, нажал на кнопку и через открывшийся проем выбрался на полигон, застыв от ужаса, потрясенный одиночеством и заброшенностью, которыми веяло от этой квадратной мили пространства, отгороженного от всей остальной Земли, точно место последнего, окончательного суда.
А может быть, так оно и есть, подумал он: место, где вершится суд над Человеком.
Юный Грэм, возможно, единственный из всех нас по-настоящему честен. Он истинный варвар, как называет его дедя; он не лицемерит; он видит наше прошлое таким, каким оно было в действительности, и живет по его законам.
Пакстон мельком оглянулся и увидел, что проем закрыт. А впереди, по искромсанному, исковерканному, перепаханному полю брела одинокая фигура - это мог быть только епископ.
Пакстон с криком побежал к нему, а епископ обернулся и стал поднимать руку с пистолетом.
Пакстон остановился, отчаянно жестикулируя. Пистолет поднялся выше, из дула его вырвалось голубоватое облачко, и в тот же миг Пакстона словно полоснуло по шее, и он почувствовал на коже теплую влагу.
Отскочив в сторону, он бросился на землю, ударился и пополз к ближайшей воронке. Терзаемый страхом и унижением, он забрался в нее, весь кипя от гнева и ярости.
Он пришел спасти человека, а тот едва не убил его!
Я должен был бросить его здесь, подумал он.
Я должен был оставить его умирать.
Я убил бы его собственными руками, если бы мог.
Впрочем, теперь он действительно должен был убить епископа. Убить его либо самому быть убитым - иного выбора не было.
И не просто убить, но убить как можно быстрее. Пятнадцать минут, о которых говорил Петви, истекали, и надо было успеть покончить с епископом и выбраться отсюда, прежде чем Петви откроет огонь.
А можно ли отсюда выбраться? - подумал Пакстон. Если бежать, пригнувшись и петляя, есть ли надежда увернуться от пуль епископа?
Вот так и надо сделать. Не тратить времени на убийство, если только епископ не вынудит его к этому, а просто бежать. Епископа пусть убивает Петви.
Он поднес руку к шее, и пальцы его сделались липкими. Странно, подумал он, странно, что я не чувствую боли. Наверняка боль придет потом.
Он осторожно выбрался из воронки и, перекатившись через ее край очутился в куче металла - всего, что осталось от воюющих роботов.
А прямо перед ним тускло поблескивало в лунном свете новехонькое, без единой царапинки ружье, выпавшее, должно быть, из рук погибшего робота.
Пакстон потянулся к ружью и в этот миг увидел епископа, который был уже совсем близко: шел убедиться, что прикончил его, Пакстона!
Бежать было поздно и - странное дело - не хотелось. Пакстон никогда еще не питал ни к кому настоящей ненависти, он даже не знал до сих пор, что это такое, но теперь он узнал это, теперь его обуяла дикая ненависть, теперь он был способен на убийство без пощады, без жалости.
Он поднял ружье, его палец судорожно обхватил курок; из дула вырвалось пламя, раздался громкий треск.
Но епископ все шел, все приближался, он не бежал, он шел большим, размеренным шагом, чуть подавшись вперед, как будто его тело вобрало в себя смертоносный огонь, но смерть отступила перед волей, перед желанием убить противника.
Пистолет епископа взметнулся ли что-то ударило Пакстона в грудь, раз, другой, третий, и по телу его заструилась какая-то жидкость, а в сознании вдруг пронеслось: что-то здесь не так.
Потому что не могут двое людей с расстояния в дюжину футов палить и палить друг в друга, оставаясь при этом на ногах. Как бы плохо оба они ни стреляли, это невозможно.
Пакстон выпрямился во весь рост и опустил бесполезное ружье. А в нескольких шагах от него остановился епископ, отбросив пистолет.
Они стояли, глядя друг на друга в бледном свете луны, а гнев их таял и улетучивался, и на душе у Пакстона было противно.
- Пакстон,- тупо спросил епископ,- кто сотворил это с нами?
И было странно слышать его слова, как если бы он спросил: кто помешал нам убить друг друга?
На какую-то долю секунды Пакстон подумал, что, может быть, правильнее было бы не мешать им совершить убийство. Потому что некогда убийство почиталось доблестью, доказательством силы и мужества, может быть, даже доказательством права именоваться человеком.
Но им двоим не позволили убить друг друга. Потому что нельзя убить, стреляя из пугала пластмассовыми пульками, наполненными похожей на кровь жидкостью. И нельзя убить, стреляя из ружья, которое с грохотом выплескивает какое-то подобие дыма и пламени, но заряжено холостыми патронами.
А может быть, и все это поле игрушечное? И роботы, в самые трагические моменты распадающиеся на части, будут собраны потом вновь и опять примут участие в игрушечной войне? И не является ли игрушкой вся эта артиллерия, все эти полностью переработанные бомбы, извергающие пламя и даже способные перепахать землю, но ни для кого по-настоящему не опасные?
Епископ сказал:
- Я чувствую себя последним дураком, Пакстон,- и добавил еще несколько слов, которых никогда не произнес бы настоящий епископ, даже если бы захотел сказать, каким дураком он себя чувствует.
- Пойдемте отсюда,- сказал Пакстон, чувствуя себя примерно так же, как епископ.
- Я не понимаю...
- Забудем об этом,- гаркнул Пакстон.-Главное сейчас убраться отсюда. Петви откроет...
Но он не закончил фразы, вдруг поняв, что, если даже Петви откроет огонь, ничего страшного не произойдет. И не откроет Петви никакого огня, потому что он знает, конечно, что они здесь.
Как кибер, надзирающий за расшалившимися детьми, он не препятствует их забавам, не вмешивается, пока они не подвергают себя угрозе утонуть, или свалиться с крыши, или еще какой-нибудь опасности. А затем вмешивается ровно настолько, насколько это необходимо, чтобы не позволить им сломать себе шею. Может быть, он даже поощряет их шалости, чтобы они могли разрядиться, найти выход своей энергии - в чисто человеческом стиле подменить реальность игрой.
Как киберы, надзирающие за детьми, не препятствующие им воображать себя кем угодно, задаваться и важничать.
Пакстон направился к выходу с полигона, епископ в своем замызганном одеянии поплелся следом за Пакстоном.
Когда они были в сотне футов от проема, щит пополз вверх, а возле него стоял Петви, ожидая, пока они подойдут, и выглядел он, как и прежде, но все-таки чуть как будто значительнее.
Они подошли к проему и смущенно выбрались наружу, не глядя по сторонам и притворяясь, что не замечают Петви.
- Джентльмены,- спросил он,- не желаете ли поиграть?
- Нет,- сказал Пакстон.- Нет, спасибо. Я не берусь говорить за нас обоих...
- Можете говорить за обоих, дружище,-вмешался епископ.- Продолжайте!
- Мой друг и я вдоволь наигрались,- сказал Пакстон.- А ты молодец, что подстраховал нас, не дал нам поранить друг друга.
Петви прикинулся удивленным.
- Но почему здесь должны быть несчастные случаи? Это ведь только игра.
- Так мы и поняли. Куда нам идти теперь?
- Ну,- сказал робот,- куда угодно, только не назад.

Clifford D. Simak "Day of Truce", 1963
Клиффорд Д. Саймак "День перемирия"
пер. И.Почиталин

1.

Все тихо. Нигде ни признака панков. Над голой, истерзанной землей повисла гнетущая тишина. Не было заметно ни малейшего движения - даже стаи бродячих собак и те исчезли.
Слишком уж спокойно, заключил Макс Хейл.
Обычно хоть что-нибудь да двигалось, и время от времени доносились звуки. Казалось, все затаилось перед какой-то страшной опасностью - скорее всего, очередным нападением. Хотя теперь атака может быть направлена лишь против одной цели. А какое дело остальным, подумал Макс, ведь они давным-давно сдались, чего им прятаться за дверями и ставнями?
Макс стоял на плоской крыше укрепленной усадьбы, цитадели Кроуфорда, и следил за улицами, что вели к северу и западу от нее. По пути домой мистер Кроуфорд выберет одну из них. Никто точно не знал, какую именно, потому что мистер Кроуфорд редко возвращался одним и тем же маршрутом. Только так можно было избежать засады или опасности натолкнуться на баррикаду. Правда, сейчас засады стали куда реже - почти не осталось деревьев и кустарников, стало трудно скрываться. Требовалась немалая изобретательность, чтобы организовать засаду в такой голой и разграбленной местности. Однако, напомнил себе Макс, уж в чем-чем, а в отсутствии изобретательности панков трудно было обвинить.
Мистер Кроуфорд позвонил днем и сказал, что немного задержится. Из-за этого Макс и нервничал. Минут через пятнадцать начнет смеркаться, а с наступлением темноты окрестности Оук-Мэнор становились опасными. Впрочем, теперь ночью становились опасными все пригороды. И хотя район Оук-Минор был опаснее других, нигде нельзя было чувствовать себя в безопасности.
Он снова поднес к глазам бинокль и внимательно осмотрел окружающую местность. Ничего - ни патрулей, ни прячущихся одиночек. Хотя где-то скрывались наблюдатели, в этом Макс не сомневался. Панки не сводили глаз с усадьбы Кроуфорда, надеясь, что когда-нибудь бдительность ее обитателей ослабнет.
Макс переводил бинокль с одной улицы на другую, с одного разрушенного дома на другой. Разбитые стекла, осыпавшаяся краска, багровые полосы, нанесенные несколько лет назад. Здесь и там виднелись высохшие деревья с обломанными ветвями. Пожелтевшие, давно мертвые, они торчали посреди пыльных дворов - дворов, с которых исчезла трава, когда-то превращавшая их в лужайки.
Вдоль Серкл-драйв, на вершине холма, виднелось то, что напоминало об усадьбе Томпсона, павшей пять лет назад. От дома не осталось и следа. Он был стерт с лица земли до основания, уничтожен камень за камнем, доска за доской. Лишь скелеты погибших деревьев да согнутые и искореженные металлические опоры говорили, где проходила укрепленная ограда.
Теперь только цитадель Кроуфорда возвышалась в Оук-Мэнор. Макс думал об этом с гордостью и тяжелыми воспоминаниями. Она выстояла благодаря ему, подумал Макс, и он будет защищать усадьбу до конца.
Это был последний оазис посреди голой пустыни, со своими деревьями и травой, летними беседками, поросшими вьющимися растениями, густыми кустами и солнечными часами поразительной красоты, с фонтаном и прудом, где плавали золотые рыбки и росли лилии.
- Макс, - донеслось из портативной рации, что висела на груди.
- Слушаю, мистер Кроуфорд.
- Где вы сейчас, Макс?
- На посту, на крыше.
- Я проеду по Сеймур-драйв, - донесся металлический голос мистера Кроуфорда. - Сейчас я примерно в миле от дома, за холмом. Подъеду, не сбавляя скорости.
- Поблизости никого нет, сэр.
- Отлично. Вовремя откройте ворота, Макс.
- У меня с собой пульт дистанционного управления, сэр. Открою ворота прямо отсюда. Буду смотреть в оба.
- Сейчас я приеду, - закончил мистер Кроуфорд.
Макс взял в руки пульт управления, ожидая появления машины хозяина усадьбы.
Автомобиль вырвался из-за вершины холма, промчался по Сеймур-драйв и с ревом полетел к воротам.
Когда он был всего в трех метрах от ворот, Макс нажал на кнопку, отпирающую электронный замок. Массивный бампер ударил по воротам и распахнул их. Тяжелые буферы, протянувшиеся по бокам автомобиля, удержали их открытыми долю секунды, необходимую, чтобы автомобиль проскочил во двор. И тут же мощные пружины захлопнули ворота. Щелкнул замок.
Макс повесил пульт управления на плечо и спустился вниз по лесенке.
Когда он подошел, мистер Кроуфорд уже поставил машину в гараж и запирал ворота.
- Действительно, все тихо, - заметил мистер Кроуфорд. - Гораздо спокойнее обычного.
- Это мне не нравится, сэр. Они что-то затевают.
- Вряд ли, - пожал плечами мистер Кроуфорд. - Накануне Дня Перемирия?
- От этих паршивых панков можно ждать чего угодно.
- Согласен, - кивнул мистер Кроуфорд, - но завтра они соберутся здесь, чтобы повеселиться. Нам не следует обижать их. В конце концов, мы их соседи, и нехорошо нарушать традиции. Мне бы не хотелось, чтобы ваше усердие вышло за рамки дозволенного.
- Вы ведь хорошо знаете, сэр, - запротестовал Макс, - я никогда не пойду на это. Я боец, сэр, но воюю честно.
- Я просто вспомнил о том маленьком трюке, который вы хотели выкинуть в прошлом году. - Мистер Кроуфорд взглянул на Макса.
- Но ведь это не причинило бы им никакого вреда, сэр. По крайней мере серьезного вреда. Они бы даже ничего не заподозрили. Капля-другая во фруктовый пунш и все. Они почувствовали бы действие лишь через несколько часов. Состав действует очень медленно.
- Даже так, - сурово сказал мистер Кроуфорд. - Хорошо, что я узнал об этом вовремя. И мне не хочется, чтобы на этот раз случилось что-нибудь подобное. Надеюсь, вы меня поняли?
- Конечно, сэр, - ответил Макс. - Можете положиться на меня.
Какая это глупость - День Перемирия, подумал Макс. Пережиток далекого прошлого, когда кому-то из либералов пришла в голову мысль, что будет неплохо, если жители усадеб встретятся с панками в мирной обстановке и вместе проведут праздник.
Естественно, так и случается, но всего лишь один день в году. На протяжении двадцати четырех часов нет нападений, горящих стрел, брошенных через высокий забор гранат. Но уже спустя секунду после полуночи вражда вспыхивает снова, не менее упорная и жестокая, чем раньше.
Она длилась уже много лет. Макс отлично понимал, каким будет ее исход. Наступит день, и усадьба Кроуфорда, несмотря на все укрепления, падет, как уже пали все остальные цитадели в Оук-Мэнор. Но Макс дал слово, что пока не наступит этот день, он будет бороться до последнего. Ни на мгновение не ослабит бдительности, и еще не один панк пожалеет, что ввязался в эту войну.
Мистер Кроуфорд распахнул дверь. На мгновение яркий свет вырвался наружу. Затем дверь закрылась и дом снова превратился в безмолвную громаду, холодную и темную. Сквозь затемнение не пробивалось даже крошечного луча света. Ежедневно, еще до наступления темноты, Макс подходил к щиту управления, перебрасывал ручку рубильника, и на всех окнах захлопывались стальные ставни. Освещенные окна в ночи представляли собой слишком хорошую цель.
В последнее время нападения случалось только ночью. Еще недавно их можно было ожидать и днем, однако теперь опасность для нападающих была слишком велика. Год за годом оборона укреплялась, и дневные рейды превратились в безрассудство.
Макс повернулся и подошел к воротам. Он натянул резиновые перчатки и при свете фонарика осмотрел замок. Ворота были заперты. Еще не было случая, чтобы электронный замок не сработал. Тем не менее полностью исключить такую опасность нельзя, поэтому Макс никогда не забывал проверить ворота.
Он протянул руку в резиновой перчатке и потрогал забор. Два с половиной метра высотой, с несколькими рядами колючей проволоки наверху. И через каждый дюйм проволоки струился электрический ток высокого напряжения. Максу казалось, что провода гудят под током, но он знал, что это всего лишь иллюзия. Он знал, что электричество бесшумно.
За первым, основным, забором стоял второй, запасной, в который можно было подать ток, если основной рухнет.
Сзади послышалось едва различимое дыхание.
- Здорово, приятель, - сказал Макс обернувшись.
В темноте было трудно различить очертания собаки, однако Макс знал, что она фыркает от удовольствия при звуках его голоса.
Собака вынырнула из темноты и притиснулась к его ногам. Макс присел и прижал к груди огромную голову. В одно мгновение собака облизала ему лицо.
- А где остальные? - спросил Макс и почувствовал, как могучее тело задрожало от удовольствия.
Отличные псы, подумал он. Живущих в доме они любят до обожания, но смертельно ненавидят посторонних. Так их воспитали.
Макс знал, что остальная стая бродит по двору, прислушиваясь к малейшему шороху. Никто не сможет подойти к забору незамеченным. Любого, сумевшего перемахнуть через забор, они разорвут в клочья.
Он снял перчатки и положил их в карман.
- Пошли, пошли, - сказал он.
Макс сошел с дорожки и осторожно двинулся по двору. Здесь нужно было следить за каждым шагом, потому что поверхность двора была тщательно спланирована таким образом, что любая брошенная граната или бутылка с зажигательной жидкостью неминуемо скатывалась бы в одну из ловушек, которыми был усеян двор. Правда, теперь гранаты и бутылки редко перелетали через забор. Нападающие поняли, что это ни к чему не приведет. Было время, когда в дом летели горящие стрелы. После того как поверхность дома была обработана несгораемым составом, стрелы тоже сошли на нет.
Макс остановился и замер. Листья на ветках деревьев шелестели под легким дуновением ветра. Он поднял голову и посмотрел на их темные очертания, вырисовывающиеся на фоне более светлого неба.
Как они красивы, подумал Макс. Жаль, что их почти не осталось. Когда-то эта округа называлась Оук-Мэнор - Дубовая Роща, потому что здесь росли эти величественные исполины. И вот теперь, прямо перед Максом, возвышался последний из них - огромный старый патриарх, крона которого закрывала свет первых звезд.
Макс смотрел на старый дуб со страхом и благоговением. Да, он представлял собой смертельную угрозу. Дуб был старым и дуплистым, его нужно было убрать, потому что он склонялся в сторону забора и при сильном ветре мог рухнуть прямо на провода, нарушив защиту усадьбы.
Несколько раз Макс порывался поговорить с мистером Кроуфордом, но он знал, что хозяин усадьбы любит старого великана. Да и сам Макс был неравнодушен к дубу. Может быть, если закрепить его тросами, чтобы дерево по крайней мере не упало на забор... Хотя тросы, охватывающие этот могучий ствол, казались святотатством, оскорблением древнего монарха...
Осторожно ступая, сопровождаемый собакой, Макс вышел на патио. Наклонившись, он провел ладонью по шершавой поверхности солнечных часов. Мистер Кроуфорд привез их из монастырского сада где-то во Франции. Уже одно это придавало ценность древним часам. Но, может быть, мистер Кроуфорд видел в них что-то другое, помимо того что им было много сотен лет и их привезли из-за океана.
Возможно, солнечные часы были для него символом давно ушедших дней, когда каждый человек имел право на сад, кусты и траву возле своего дома и их не нужно было защищать, когда он мог гордиться домом и тем, что его окружало.
Однако это право понемногу, с течением времени исчезло.

2.

Все началось незаметно. Дети, играя, топтали лужайки, а бегающие за ними своры счастливых псов ломали кусты. У каждого мальчика должна быть своя собака, говорили родители.
Жители пригородов перебрались сюда из шумных перенаселенных городов, чтобы жить, как любили говорить они, на лоне природы. Здесь каждая семья сможет завести себе собаку, а дети будут бегать и играть на свежем воздухе под лучами солнца.
И правда, здесь было где бегать, поэтому дети бегали. Ничего другого им не оставалось. Они носились, сломя голову, по улицам, лужайкам и дорожкам, ломая и разоряя все, что им попадалось. Прошло время, ребятишки выросли, но никаких других развлечений взрослые им предложить не могли. Им оставалось лишь одно - бегать. Их матери каждое утро собирались пить кофе и сплетничать, а отцы каждый вечер сидели во дворе и пили пиво. Пользоваться семейным автомобилем стало слишком дорого - цены на бензин снова подскочили, дома были заложены в банках и нужно было выплачивать проценты, налоги все росли и росли, и на все это требовались деньги.
И вот, в поисках выхода для своей энергии, вымещая обиду за то, что у них ничего нет, повзрослевшие ребятишки начали искать приключения в актах вандализма.
Они резали бельевые веревки во дворах, рубили на куски садовые шланги, неосторожно оставленные на ночь без присмотра, ломали стулья и столы в патио, чертили по стенкам и штакетнику кусками мела.
Раздраженные домовладельцы начали строить заборы, чтобы оградить свои дворы от налетов молодежи с собаками, и это сразу было истолковано как оскорбление и вызов.
И этот первый забор, воздвигнутый много лет назад, стал предшественником трехметрового электрифицированного ограждения цитадели Кроуфорда, а маленькие вандалы с кусками мела, с восторженными криками бившие окна в домах соседей, были предками панков.

Макс выпрямился и пошел к забору, мимо пруда с лилиями и золотыми рыбками, мимо плещущих струй фонтана, мимо склонившихся плакучих ив.
- Пст! - донеслось с другой стороны забора.
- Это ты, Билли?
- Да, - ответил Билли Корнер.
- У тебя есть какие-нибудь новости?
- Завтра День Перемирия, и мы придем в гости...
- Да, я это знаю, - ответил Макс.
- Они принесут с собой бомбу с часовым механизмом.
- Но как? - спросил Макс. - Полицейские обыскивают при входе каждого.
- Бомба будет разобрана на части. У каждого будет спрятана под одеждой одна деталь. Сегодня вечером Стоуни Стаффорд будет раздавать их. Он подобрал группу, которая тренировалась несколько недель. Они могут собрать ее даже в темноте, на ощупь.
- Да, пожалуй, - медленно произнес Макс. - Это возможно. А после того, как ее соберут?
- Подложат под солнечные часы, - сказал Билли.
- Спасибо, - сказал Макс. - Это было бы огромным ударом для мистера Кроуфорда.
- Мне кажется, я заработал двадцатку.
- Да, - согласился Макс. - Двадцатку ты заработал.
- Если они узнают, что я проболтался тебе, меня убьют.
- Не узнают, - ответил Макс. - От меня не узнают.
Он достал из кармана бумажник, на мгновение включил фонарик и вытащил две десятки. Сложил их вдвое, вдоль, и просунул между проводами забора.
- Осторожно! - предупредил Макс. - Не касайся проводов, они под током.
Из темноты появилась рука, схватила деньги и исчезла. Послышался шорох удаляющихся шагов.

Макс замер прислушиваясь. Ветер по-прежнему шуршал листьями, слышался плеск фонтана, напоминающий звон серебряных колокольчиков.
Он повернулся и двинулся вдоль забора, завершая вечерний осмотр. Выйдя из-за гаража, Макс увидел, что у ворот стоит полицейский автомобиль.
- Ты, Чарли? - окликнул он.
- Это я, Макс, - отозвался Чарли Поллард. - Все тихо?
- Как всегда.
Макс подошел к воротам и увидел за забором неясные очертания коренастой фигуры полицейского.
- Проезжал мимо и решил заглянуть, - сказал Поллард. - Сегодня вечером тихо. Скоро мы приедем, чтобы убедиться, что у тебя нет ничего запрещенного. Мне кажется, у тебя солидный запас.
- Только для обороны, - кивнул Макс. - Таков закон.
- Да, таков закон, - согласился Поллард. - Но мне кажется, что иногда ты проявляешь чрезмерное рвение. К примеру, у тебя в заборе электрический ток - три тысячи вольт?
- Естественно, - сказал Макс. - Ты считаешь это неправильным?
- Какой-нибудь малыш схватится за провод и будет убит на месте.
- А тебе хочется, чтобы его только чуть-чуть пощекотало?
- И все-таки ты бываешь излишне жестоким.
- Сомневаюсь, - возразил Макс. - Я наблюдал с крыши, что они сделали с усадьбой Томпсона пять лет назад.
- Тогда я еще служил в Фэйрвью Эйкерс.
- Так вот, они разнесли его на части, - сказал Макс. - По кирпичу, камень за камнем, бревно за бревном. От дома ничего не осталось, как и от остальных построек. Они свалили все деревья и затем порубили их. Вырвали с корнем кусты. Перекопали клумбы. Когда они ушли, за ними осталась пустыня. Так что пока я здесь, я не позволю, чтобы с домом мистера Кроуфорда случилось что-то подобное. Человек имеет право посадить и вырастить дерево, посеять траву. Если ему хочется разбить клумбу, он имеет право и на это. Я знаю, тебе это покажется странным, но он даже имеет право не пускать к себе в дом посторонних.
- Да, - согласился полицейский, - все это верно. Но ведь ты имеешь дело с детьми. Ты должен уступить им. Они твои соседи. Если бы ты и они проявили добрую волю, все было бы в порядке.
- Мы не можем себе этого позволить, - сказал Макс. - В нашей стране соседские отношения, о которых ты говоришь, означают отказ от всех прав. Добрососедские отношения нарушились давным-давно, когда ребятишки начали ходить по твоей лужайке к школьному автобусу, а ты не решился возразить, чтобы тебя не обругали. Они нарушились тогда, когда твой сосед попросил на часок газонокосилку и забыл вернуть ее, а когда ты зашел за ней, оказалось, что она сломана. Но сосед притворился, что он ничего не знает, и ради сохранения добрососедских отношений ты не осмелился потребовать, чтобы он заплатил за ремонт.
- Может быть и так, - сказал Поллард, - но сейчас все это вышло из-под контроля. События зашли слишком далеко. Вы ведете себя слишком уж высокомерно.
- Есть простой выход. - заметил Макс. - Пусть панки оставят нас в покое, и мы тут же уберем забор и все остальное.
Поллард покачал головой.
- Слишком поздно. Ничего нельзя сделать. - Он пошел к машине, затем повернул голову: - Чуть не забыл, - сказал он. - Завтра - День Перемирия. Я и двое полицейских приедем рано утром.
Макс промолчал. Машина тронулась с места и исчезла вдали.
Он повернулся и пошел к дому.
Нора приготовила ему ужин. Макс тяжело опустился на стул. Каждый вечер он уставал все больше и больше. Раньше он был помоложе, и жизнь казалась куда более простой.
- Что-то ты поздно сегодня, - сказала Нора, ставя перед ним тарелку. - Все в порядке?
- Пожалуй. Все тихо. Но завтра могут быть неприятности. Они принесут с собой мину.
- Мину! - воскликнула Нора. - Нужно сообщить в полицию.
Макс покачал головой.
- Нет, это бессмысленно. Полиция на их стороне. Полицейские будут утверждать, что мы вели себя настолько вызывающе, что у панков не было другого выхода. К тому же я не должен выдать парня, сообщившего мне об этом. Однако уже то, что я знаю о мине, очень важно. Теперь я буду настороже.
И все-таки его тревожило что-то. Может быть, не сама мина, а что-то другое, связанное с ней.
Макс закончил ужин и отодвинул тарелку. Нора налила ему кружку кофе и села напротив.
- Ты знаешь, Макс, мне иногда делается страшно, - сказала она.
Он кивнул.
- Я не понимаю, почему Кроуфорды так цепляются за свою усадьбу. Они могли бы переехать в город. Там куда безопаснее. Конечно, и в городе орудуют банды, но там они в основном воюют между собой.
- Гордость, Нора, - ответил Макс. - Они не хотят сдаваться. Это сильные и гордые люди.
Нора вздохнула.
- Пожалуй, ты прав. Но все равно жаль. В городе они могли бы жить в комфорте и безопасности, не то что здесь.
- Спасибо, Нора, - Макс встал из-за стола. - Ты так вкусно готовишь.
- Кончай льстить, - ответила довольная Нора.
Макс спустился в подвал и сел перед коротковолновым передатчиком. Одну за другой он вызвал все усадьбы, еще оставшиеся в округе. У них тоже все было тихо. Вот уже несколько дней.
Макс снял наушники и откинулся на спинку стула. Он никак не мог забыть о мине и о том, что завтра ее подложат под солнечные часы. Здесь что-то не так, но что?
Он вышел во двор. Высоко в небе сияла луна. Макс направился к солнечным часам. Откуда панки могли узнать, что солнечные часы так дороги мистеру Кроуфорду? Каким образом это стало им известно?
Ответ был прост. Они не знают об этом. И даже если бы знали, разрушение солнечных часов - мелочь. Мину можно использовать с гораздо большим эффектом.
Стоуни Стаффорд, босс панков, далеко не дурак. Он походил на хорька - хитрого и злобного. Нет, он не станет взрывать солнечные часы.
И вдруг Макс понял, куда бы он подложил мину, будь он на месте Стаффорда.
Под корни древнего дуба, склонившегося в сторону забора.
Значит, Билли обманул его? Вполне возможно, что нет. Скорее, Стаффорд начал подозревать, что среди его людей таится осведомитель, и намеренно дезинформировал его. В последнюю минуту, когда будет уже слишком поздно, он переменит место.
Макс повернулся и пошел к дому. Поднялся по лестнице к себе в комнату и лег спать. Засыпая, он подумал, что события развиваются не так уж плохо.

3.

Полицейские приехали в восемь утра. Потом прибыли плотники и сколотили настил для танцев. Музыканты начали настраивать инструменты. Из ресторана приехали официанты, накрыли столы и уставили их пищей. В центре каждого стола стояла огромная чаша с пуншем.
После девяти начали подходить панки со своими девушками. Полицейские обыскивали их при входе и не нашли ни дубинок, ни кастетов, ни велосипедных цепей.
Заиграл оркестр. Панки начали танцевать с девушками. Некоторые бродили по двору и восхищались цветами. Они сидели на траве, беседовали друг с другом и смеялись. Молодежь веселилась, и все было хорошо.
- Ну, что я тебе говорил? - сказал Максу Поллард. - Это самые обыкновенные ребята. Не надо только дразнить их и не надо ссориться. Конечно, некоторые из них без царя в голове, но это еще не значит, что они преступники. Просто вы сами ведете себя вызывающе.
- Да, - сказал Макс. Он кивнул полицейскому и пошел внутрь двора, стараясь казаться незаметным. Ему так хотелось не спускать с дуба глаз, но он понимал, что не может рисковать. Даже смотреть в сторону дуба было опасно, не то что подходить к нему. Иначе они подложат мину куда-нибудь еще, и тогда ему придется лихорадочно ее искать в кромешной мгле.
Скамейка под цветущим миндальным деревом была пустой, и Макс улегся на ней. День был теплым, и он задремал.
Когда он проснулся, рядом, на дорожке, стоял мужчина.
- Привет, Макс, - сказал Стоуни Стаффорд.
- А ты чего не танцуешь, Стоуни?
- Я ждал, когда ты проснешься, - ответил Стоуни. - Слишком уж крепко ты спишь. Я мог бы сломать тебе шею.
Макс сел и потер лицо.
- Только не в День Перемирия, Стоуни. Сегодня мы все друзья.
Стоуни презрительно плюнул на дорожку.
- Скоро, - пообещал он.
- Послушай, - сказал Макс, - почему бы тебе не забыть о нас? Не старайся, можешь надорваться. Поищи что-нибудь полегче.
- Когда-нибудь придет и ваш час, - ответил Стоуни. - Эта усадьба не может стоять вечно.
- Ничего у тебя не выйдет.
- Может быть. - ответил Стоуни. - Но я думаю иначе. И мне хочется вот что тебе сказать. Ты считаешь, наверно, что с тобой ничего не случится, даже если мы и разрушим дом Кроуфорда. Но ты ошибаешься. С Кроуфордами и Норой мы поступим так этого требует закон. Мы их и пальцем не тронем. Но вот ты отсюда никуда не уйдешь. Если нам запрещено носить ножи и револьверы, это совсем не значит, что мы бессильны. На тебя может, скажем, упасть камень. Или ты споткнешься и упадешь в огонь. Есть немало способов, и мы обязательно прикончим тебя.
- Ты хочешь сказать. - уточнил Макс, - что я тебе не нравлюсь?
- Два моих парня погибли, - сказал Стоуни, - и несколько искалечено.
- С ними ничего бы не случилось, но ведь ты сам послал их через забор.
Макс поднял глаза и увидел ненависть во взгляде Стоуни Стаффорда, ненависть и торжество.
- Прощай, труп, - сказал Стоуни.
Он повернулся и пошел прочь.
Макс сидел на скамейке, вспоминая триумф во взгляде Стоуни. Значит, он не ошибся. Мина уже лежала под корнями старого оба.
Поллард был прав. Ситуация действительно вышла из-под контроля. Ни одна сторона не хотела уступать.
Было время, когда полиция могла положить этому конец. Много лет назад, когда еще можно было пресечь хулиганство и вандализм. Да и родители тоже могли повлиять на развитие событий, если бы обратили больше внимания на воспитание детей, проводили с ними больше времени, вместо того чтобы предоставить их улице. Наконец, общество могло спасти положение, построив для молодежи залы, стадионы и места для развлечений.
Но никто не подумал об этом. Никто даже и не пытался.
А теперь остановить вражду было невозможно. И Макс знал, кто одержит в ней верх.
Наступило шесть вечера, и панки начали расходиться. В половине седьмого ушел последний. Музыканты уложили инструменты и уехали. Официанты собрали посуду, остатки пищи, скатерти и умчались в своем грузовике. Появились плотники и забрали доски. Макс подошел к воротам и проверил замок.
- Совсем неплохо, - сказал Поллард через ворота. - Видишь, это хорошие ребята, - если познакомиться с ними поближе.
- Я и так с ними знаком, - ответил Макс.
Полицейский автомобиль развернулся и скрылся вдали.
Макс знал, что из-за забора за каждым его движением следят внимательные глаза. Нужно подождать, пока стемнеет. Будет куда лучше, если панки не поймут, что произошло на самом деле. Может быть, не сработало взрывное устройство.
Темнело. Макс знал, что больше не может ждать. Он осторожно подполз к дубу, разгреб листья и траву, прижимаясь к самой земле.
Он быстро нашел мину - свежая земля, покрытая наспех набросанными листьями, между двумя огромными корнями.
Макс сунул руку в рыхлую землю, и его пальцы коснулись холодного металла. Внезапно он замер, затем медленно и осторожно вытащил руку обратно.
Он сел и перевел дыхание.
Мина лежала под корнями дуба, как он и предполагал. Но прямо на ней была прикреплена еще одна, контактная, мина. Стоит попробовать извлечь мину с часовым механизмом, и сработает контактный взрыватель. Макс вытер руки от глины. Он понимал, что извлечь мину невозможно. Придется их оставить. Другого выхода не было.
Неудивительно, что он увидел торжество в глазах Стоуни. Это была не просто мина с часовым механизмом. Поставленная между огромными корнями, она была недосягаемой.
Как поступить дальше?
Может быть, укрепить дуб тросами? Пожалуй, это единственный выход.
Макс встал и направился в подвал за тросами и инструментом. Проходя мимо рации, он подумал, что не успел связаться с соседними усадьбами. Ничего не поделаешь, у него сейчас дела поважнее.
И вдруг он вспомнил. Круто повернулся, сел к рации и включил питание.
Нужно тщательно выбирать слова, подумал он. Не исключено, что панки прослушивают его канал.
Джон Хеннесси, сторож в цитадели Кертиса, ответил почти сразу.
- Что-нибудь случилось, Макс?
- Ничего особенного, Джон. Я просто вспомнил, что ты однажды говорил мне о своих игрушках.
- Игрушках?
- Ну да. Гремучках.
Макс слышал, как у Хеннесси перехватило дыхание.
- А, эти. Да, они все еще у меня, - ответил он наконец.
- Сколько их у тебя?
- Примерно сотня. Может быть, больше.
- Ты не мог бы дать их взаймы?
- Конечно, - ответил Хеннесси. - Тебе нужно их прямо сейчас?
- Да. Правда, я немного занят.
- Я упакую их в ящики и приеду примерно через час. Приготовься.
- Спасибо, Джон.
Макс снял наушники и задумался. Сотня гремучих змей! Не слишком ли он рискует?
Но ведь нельзя вечно сидеть и каждую минут ждать нападения. А вот если ударить в ответ, да ударить так, что у панков навсегда исчезнет интерес... Плохо лишь то, что он мог только обороняться. В противном случае вмешается полиция и ему конец. Но это будет чистейшая оборона. Никто не сможет придраться. Да, такой шанс упускать нельзя.

4.

Макс быстро встал и прошел в угол подвала. Там стояли огромные сорокалитровые бутыли концентрированной серной кислоты и несколько рулонов тяжелой металлической сетки. Он перенес рулоны и связку проволоки наверх.
Подойдя к дубу, Макс принялся за работу. Прошло более получаса, пока он протянул проволоку, закрепил на ней верхний край сетки и колышками прикрепил нижний край к земле.
Едва он успел закончить работу, как у ворот остановился грузовик. Макс отворил ворота, и грузовик въехал во двор. Хеннесси вышел из кабины.
- Что у тебя случилось? - спросил он. - За забором все так и кишит панками.
- У меня неприятности, - ответил Макс.
Хеннесси открыл борт. Внутри стояли три больших ящика с дверцами, затянутыми мелкой металлической сеткой. Вдвоем они сняли ящики и подтащили их к металлической сетке.
- Вот здесь сетка еще не прикреплена колышками, - сказал Макс. - Давай просунем ящики под ней.
Один за другим ящики оказались за сеткой. Макс наклонился и надежно приколотил сетку к земле. Хеннесси сходил к грузовику и вернулся, таща за собой шест.
- Ты не мог бы посветить фонариком? - попросил он. - Я знаю, панки не сводят с нас глаз, но они подумают, что мы просто осматриваем забор.
Макс включил фонарик, и Хеннесси, просунув за сетку шест, открыл крышки и перевернул ящики. Из темноты донеслось сухое шуршание.
- Они разбужены и злы. Сейчас они постараются найти место где бы уснуть, и расползутся по всей территории между забором и твоей сеткой. Большинство очень крупные.
Он положил шест на плечо и пошел к грузовику.
- Спасибо, Джон.
- Всегда рад прийти на помощь. Я бы остался, но...
- Не надо, тебе нужно охранять свою усадьбу.
Они пожали руки.
- Первую милю поезжай как можно быстрее, - сказал Макс. - Панки могут устроить засаду.
- С моими бамперами и двигателем я прорвусь через что угодно.
Макс открыл ворота, грузовик подал назад, развернулся набрал скорость и исчез в темноте. Проверив замок на воротах, Макс спустился в подвал. Там он включил рубильник, подающий питание на запасной забор и в сетку, подсоединенную к нему.
Вернувшись во двор, Макс начал всматриваться в темноту. Ему казалось, что он различает тени, мелькающие за забором.
Толпы панков, собравшиеся там, несомненно захотят воспользоваться рухнувшим дубом, чтобы перебежать к нему над забором, который по-прежнему будет под током.
Может быть, им удастся прорваться, но это казалось Максу весьма маловероятным.
Он стоял у сетки, прислушиваясь к шуршанию сотни расползающихся гремучих змей, рассерженных и не находящих себе места в новой, незнакомой для них обстановке.
Макс повернулся и пошел подальше от дуба, чтобы не попасть под ударную волну взрыва, ожидая, когда истекут последние секунды Дня Перемирия.

Клиффорд Д. Саймак "Круг замкнулся"
~~ - italic

1.

Полученное письмо словно громом поразило Эмби Уилсона, и он вдруг услышал, как рушится вся его жизнь. Письмо было официальное, его имя и звание выделялись - они были, по-видимому, отпечатаны на свежей машинописной ленте. В письме говорилось следующее:
~Доктору Амброузу Уилсону
Исторический факультет
С сожалением должен уведомить Вас, что Совет попечителей, собравшись сегодня утром, принял решение по окончании семестра закрыть Университет. Это решение вызвано отсутствием средств и катастрофическим сокращением числа студентов. Вы, разумеется, уже осведомлены о сложившейся ситуации, однако...~
Письмо на этом не заканчивалось, но Эмби не стал читать дальше. Он заранее знал, какой набор банальностей содержит оно, и ничего нового не ждал.
Рано или поздно это должно было случиться.
Чудовищные трудности давно донимали попечителей. Университет был практически пуст. А ведь когда-то тут звенела жизнь и пульсировали знания. Теперь он превратился в университет-призрак.
Впрочем, и сам город стал призраком.
А я сам - разве я не стал призраком? - подумал Эмби.
И он признался себе - признался в том, о чем и мысли бы не допустил день или даже час назад: вот уже тридцать лет, а то и больше жил он в призрачном, нереальном мире, всеми силами цепляясь за единственно известный ему старый, смутный образ жизни. И чтобы ощущать хоть какую-то почву под ногами, он лишь изредка позволял себе думать о том мире, который простирался за стенами города.
И на то были веские причины, подумал он, веские и основательные. Все, что находилось за городской чертой, не имело никакого отношения к его собственному, здешнему миру. Кочевой народец - абсолютно чуждые ему люди со своей неокультурой, культурой упадка - наполовину из провинциализмов, наполовину из старых народных поверий.
В такой культуре нет места такому человеку, как я, думал он. Здесь, в университете, я поддерживал слабый огонек старых знаний и старых традиций; теперь свет погас, отныне старые знания и старые традиции канут в Лету.
Как историк он не мог согласиться с подобным отношением к этим ценностям: история - истина и поиски истины. Скрывать, приукрашивать или пренебрегать каким бы то ни было событием - пусть даже самым отвратительным - не дело историка.
И вот теперь сама история взяла его в плен и поставила перед выбором: либо идти и оказаться лицом к лицу с тем миром, либо остаться, спрятаться от него. Третьего не дано.
Эмби брезгливо, словно какое-то мертвое существо, приподнял двумя пальцами письмо и долго смотрел сквозь него на солнце. Затем осторожно бросил его в корзинку. Потом, взяв старую фетровую шляпу, напялил ее на голову.

2.

Подходя к дому, он увидел на ступеньках своего крыльца какое-то пугало. Заметив приближающегося доктора, пугало подобрало конечности и встало.
- Привет, док, - произнесло оно.
- Добрый вечер, Джейк, - поздоровался Эмби.
- Я совсем уж было собрался на рыбалку, - сообщил Джейк.
Эмби не спеша опустился на ступеньку и покачал головой.
- Только не сегодня, не до этого мне. Университет закрыли.
Джейк сел рядом с ним и уставился в пустоту по ту сторону улицы.
- Мне кажется, док, для вас это не такая уж большая неожиданность.
- Я ждал этого, - согласился Эмби. - Кроме отпрысков пузырей, занятий никто уже не посещает. Все новые ходят в свои университеты, если, конечно, то, куда они ходят, можно так назвать. Сказать по правде, Джейк, представить себе не могу, что за знания могут дать им эти школы.
- Но вы хоть обеспечены, насколько мне известно, - сказал Джейк успокаивающе. - Все эти годы вы работали и, наверно, смогли кое-что отложить. А вот мы всегда перебивались с хлеба на воду, и так оно, видать и дальше будет.
- Да не так уж много у меня денег, - сказал Эмби, - но в общем-то не пропаду как-нибудь. Не так уж долго осталось - ведь мне почти семьдесят.
- Было время, когда мужчина в шестьдесят пять лет по закону мог выйти на пенсию, - сказал Джейк. - Но эти новые расправились с законами, как и со всем прочим, правда.
Он поднял с земли коротенькую сухую веточку и стал рассеянно ковырять ею в траве.
- Всю жизнь я мечтал - вот скоплю деньжонок и куплю себе трейлер. Без трейлера нынче делать нечего. Теперь, когда времена изменились, без него никуда. Помню, когда я был еще маленький, всякий, у кого был свой дом, мог спокойно доживать свои дни. А ноне и дом не в цене. Ноне нужен трейлер.
Он с трудом распрямил конечности, встал - ветер развевал его лохмотья, - посмотрел на продолжавшего сидеть Эмби.
- Как насчет рыбалки, док? Может, передумали?
- Я чувствую себя совсем разбитым, - ответил Эмби.
- Теперь, раз вы не работаете, - сказал Джейк, - у нас с вами будет куча времени, поохотимся. В округе полно белок, и крольчата скоро подрастут до нужных кондиций. А осенью нас должны порадовать и еноты. Теперь, раз уж вы больше не работаете, я буду делиться с вами шкурками...
- Стоит ли делить шкуру неубитого медведя, - заметил Эмби.
Джейк засунул большие пальцы рук за пояс и сплюнул на землю.
- Можно будет и по лесам побродить - не все ли равно, как убить время? Кто привык быть мужиком в доме, украдет, а деньжат заработает. Правда, теперь уж не резон рыскать по брошенным домам в поисках добычи, только время зря потратишь. Кругом все порушено и рушится дальше, так что не знаешь, где какая ловушка тебя поджидает, стоит войти в дом. Разве угадаешь, что там рухнет на тебя, а то, глядишь, - и пол из-под ног уйдет. - Он поправил подтяжки. - Помните, как мы с вами нашли коробку, полную всяких драгоценностей?
Эмби кивнул.
- Помню. Вам их почти хватило бы на трейлер.
- Правда ведь? Хуже не придумаешь, чем пустить на ветер порядочную-таки сумму. Купил я тогда ружье, патроны к нему, кое-какую одежонку для домашних - видит Бог, как мы в ней тогда нуждались! - и кучу жратвы. Я и опомниться не успел, как у меня осталось с гулькин нос, нечего было и думать о трейлере. Прежде бывало можно было купить в кредит. Всего и заплатил бы каких-нибудь десять процентов. Теперь об этом и думать нечего. Не осталось даже банков. И контор, где давали взаймы. Помните, док, сколько их в городе было?
- Все изменилось, - сказал Эмби. - Когда я оглядываюсь назад, все мне кажется неправдоподобным.
И тем не менее, все так и было.
Прекратили свое существование города; фермы превратились в корпорации, а люди больше не жили в своих домах - в них оставались жить только пузыри и бродяги.
И такие, как я, подумал Эмби.

3.

Это была сумасшедшая идея - по всей видимости, свидетельство старческого слабоумия. Человек в шестьдесят восемь лет, профессор с устоявшимися привычками, не пустился бы в столь дикую авантюру, даже если бы весь мир рушился у него под ногами.
Он пытался не думать об этом, но не мог справиться с собой. Пока он готовил себе ужин, ел, мыл посуду, мысль об этом не покидала его.
Покончив с посудой, он взял кухонную лампу и направился в гостиную. Лампу он поставил на стол рядом с другой лампой, зажег и ее. Когда человеку для чтения нужны две лампы, подумал он, это значит, что со зрением у него дела плохи. Но, с другой стороны, керосиновые лампы дают слабый свет, не то что электрические.
Он достал с полки книгу и принялся за чтение, но не мог читать, не мог сосредоточиться. В конце концов он оставил это занятие.
Взяв одну из ламп, он подошел с ней к камину и поднял так, чтобы свет падал на висевший над ним портрет. А пока поднимал лампу, загадал, улыбнется ли она ему сегодня; он был почти уверен, что улыбнется, потому что всегда, когда он так нуждался в ее улыбке, она с готовностью нежно улыбалась ему.
И все же полной уверенности не было, но вот он увидел - улыбается, и остался стоять, вглядываясь в ее лицо, улыбку.
В последнее время он довольно часто разговаривал с ней, потому что помнил, с каким вниманием она всегда выслушивала его, рассказывал ли он о своих неприятностях или о победах - хотя, по правде говоря, побед у него было не так уж много.
Но сегодня он не мог говорить - она бы его не поняла. Мир, в котором он жил после ее ухода, перевернулся вверх тормашками, ей никогда не понять этого. Если он станет рассказывать ей о нем, она расстроится, встревожится, а он не мог, не смел допустить ничего подобного.
Ты думаешь, сказал он себе с укором, что самое лучшее - все оставить без перемен. Тебе есть где спрятаться. Есть возможность провести остаток дней своих в тепле и безопасности. И он точно знал, что именно такое решение его больше всего устроило бы.
Но занудный голос в мозгу настаивал: ты потерял свою работу и не жалеешь об этом. Ты закрыл на это глаза. Ты потерпел поражение, потому что смотрел только назад. Настоящий историк не вправе жить только прошлым. Он должен пользоваться знанием о прошлом для понимания настоящего; и он должен одинаково хорошо знать и прошлое и настоящее, чтобы видеть в каком направлении идет развитие, куда устремляется будущее.
Но я вовсе не хочу знать будущее, противился упрямый доктор Амброуз Уилсон.
Но занудный голос настаивал: единственное, что достойно познания, это будущее.
Он молча стоял, держа лампу над головой и пристально вглядываясь в портрет, будто в ожидании, что она заговорит или подаст какой-нибудь знак.
Никаких знаков не последовало. Да и не могло их быть, он знал. В конце концов это был всего лишь портрет женщины, умершей тридцать лет назад. Неразрывная близость, давнишние, горькие воспоминания, улыбка на губах - все это было в его сердце и памяти, а не на куске холста, на который умная кисть нанесла мазки, сохранившие на долгие годы блистательную иллюзию любимого лица.
Он опустил лампу и вернулся в свое кресло.
Как много нужно сказать, и некому, хотя, если, как к старому другу, обратиться к дому, он, может, и выслушает. Он был другом, подумал он. В нем стало одиноко только тогда, когда ушла она, но вне его стен станет еще более одиноко, потому что дом был частью ее.
Ему было покойно в этом старомодном доме, покойно в этом покинутом людьми городе с его пустыми жилищами, одичавшем городе, где бегали белки и кролики, городе многоцветном и полном ароматов - ведь наступило время цветения одичавших лилий и уцелевших нарциссов, городе, полном бродяг, что предавались своим забавам в кустах на многочисленных лужайках и охотились в полуразрушенных строениях за остатками имущества, годного на продажу.
Сомнительны теории, думал он, согласно которым культуру можно создать, это просто рабское следование привычкам, характерное для любого общества.
Впервые распад культуры начался лет сорок назад. Нельзя сказать, что он произошел одномоментно, обвально, рухнуло не все сразу, но согласно историческим меркам это не было постепенным процессом, скорее это был внезапный скачок.
Барабанным боем прогрохотал по земле страх; насколько он помнил, это произошло в Год Кризиса, и каждый человек тогда ложился в постель, напряженно прислушиваясь, не летит ли бомба, хотя отлично понимал, что, как ни прислушивайся, все равно не услышишь ее приближения.
Страх - вот что послужило началом всего этого, думал он. А когда и каким будет конец?
Скорчившись сидел он в своем кресле, старик, затерявшийся между прошлым и будущим, и ежился от мысли о темном вандализме, господствовавшем там, за пределами его города.

4.

- Что за красавец, док!- восклицал Джейк и опять шел осматривать его со всех сторон. - Право же, сэр, похлопывая металлический бок, повторял он, - подлинный красавец! Не думаю, чтобы я когда-нибудь видел что либо красивее этого трейлера, клянусь Богом! А сколько я перевидал их на своем веку!
- Теперь мы можем всласть попутешествовать на нем, - согласился Эмби. - Единственно, чего нам будет недоставать, это хороших дорог. Полагаю, они теперь совсем не такие, какими были раньше. Эти ~новые~ урезали дорожные налоги, и теперь у правительства не хватает денег на то, чтобы прилично содержать их.
- Приспособимся скоро, - доверительно сказал Джейк. - Нужно только глядеть по сторонам. И вскорости мы найдем стан, где нас примут. Готов поклясться, нам непременно попадется такой, в котором мы сгодимся.
Он обошел трейлер и стер пыль с его полированного бока рукавом своей драной рубахи.
- Док, с тех пор, как вы сказали нам, мы глаз не могли сомкнуть. Мерт, так она просто поверить не может и все спрашивает меня: ьИ чего это док решил взять нас с собой? Мы же ему никакие не близкие, всего только соседиэ.
- Староват я путешествовать в одиночку, - сказал Эмби. - Мне нужно, чтобы кто-нибудь был рядом, помогал вести машину, да и во всех прочих делах. А вы все это время только о том и мечтали, как бы отсюда выбраться.
- Что правда, то правда, - согласился Джейк. - Лучше не скажешь, док. Я так этого хотел, что ощущал прямо на вкус, и, смотрю я, всем нам того же хочется. Вы только взгляните, как идут дела в доме, как все пакуется, что не надо - выбрасывается. Мерт прямо вне себя. Док, говорю вам, не суйтесь в дом, пока Мерт не успокоится хоть немного.
- Да мне и самому нужно было бы кое-что упаковать, - сказал Эмби. - Не очень много, я ведь почти все оставлю.
Но он не сдвинулся с места - не хотелось ему смотреть на все это.
Покинуть свой дом тяжело, хотя уже сама мысль об этом устарела: нет больше домов. ьДомэ - слово из прошлой эры. ьДомэ - ностальгическое слово-рудимент для стариков вроде него, чтобы они пережевывали его в своих туманных воспоминаниях; это символ застойной культуры, которая сгинула во имя выживания Человека. Остаться, пустить корни и быть погребенным под ворохом барахла - не только физического, но и интеллектуального, традиционного, - значило умереть. Вечное передвижение и неустойчивость, путешествия натощак, на полуголодном пайке, отсутствие лишней обузы - вот цена свободы и жизни.
Круг замкнулся, подумал Эмби. Мы вернулись на круги своя. От кочевой жизни - к городу и теперь опять - к кочевьям.
Джейк подошел и сел рядом.
- Скажите, док, скажите честно: зачем вы это делаете? Я-то конечно, рад, иначе бы мне ни в жизнь не вырваться из этой крысиной норы. Но моя башка никак не может взять в толк, вы-то какого черта сматываете удочки? Не такой уж вы молодой, док, да и...
- Понятно, - сказал Эмби, - но, может, как раз в этом причина. Не так много осталось мне жить и за оставшееся время я хочу сделать как можно больше.
- Вам хорошо живется, док, вам ничто в мире не грозит. Теперь, когда вы в отставке, вы ж на все можете плевать и наслаждаться за милую душу.
- Мне нужно разобраться.
- Разобраться в чем?
- Не знаю, может, просто в том, что происходит.
Они тихо сидели, поглядывая на трейлер во всем его блестящем великолепии. Издалека слышалось позвякивание кастрюль и банок. Мерт продолжала упаковывать вещи.

5.

В первый вечер они остановились у покинутого становища, расположенного через дорогу от бездействующей фабрики.
Стан занимал большое пространство и казался покинутым совсем недавно - трейлеры укатили всего день или два назад. Оставались еще свежие следы от колес на пыльной дороге, обрывки бумаги шевелил ветер, на земле под водопроводными кранами темнели мокрые пятна.
Джейк и Эмби присели в тени трейлера и смотрели на безмолвные корпуса через дорогу.
- Чудно, - сказал Джейк, - и почему фабрика не работает? Судя по всему, она выпускает продукты питания. Вроде даже - завтраки. А может, елки зеленые, ее закрыли, потому что нет рынка сбыта?
- Может быть. - отозвался Эмби. - Впрочем, рынок для хлебных продуктов должен оставаться, ну, хоть какой-то, чтобы поддерживать работу фабрики, пусть не на полную мощь.
- А не было ли тут каких-нибудь беспорядков?
- Не похоже, - сказал Эмби. - Такое впечатление - просто поднялись и поехали.
- А вон на холме большой дом. Вон, смотрите, там, наверху.
- Да, вижу, - сказал Эмби.
- Не ~пузырь~ ли там живет?
- Вполне вероятно.
- Хотелось бы мне побыть ~пузырем~. Сидишь себе и поглядываешь, как денежки сами валятся тебе в карман. А другие пусть вкалывают на тебя. Получаешь все, чего твоя душенька пожелает. И ни в чем не нуждаешься.
- А мне кажется, - сказал ему Эмби, - что у ~пузырей~ теперь свои проблемы.
- Мне бы их проблемы, елки-моталки. Я прямо слюнками истекаю по их, черт бы их побрал, проблемам, хоть бы год или два пожить по-ихнему. - Он сплюнул на землю и выпрямился. - Пойти, что ли, да посмотреть, не попадется ли мне кролик или белочка. Не хотите со мной?
Эмби покачал головой.
- Я немного устал.
- Может, и не попадется ничего. Так близко к стану - небось, все вычистили под метелку.
- Вот отдохну немножко, - сказал Эмби, - и через некоторое время пойду прогуляюсь.

6.

Дом на холме был действительно домом пузыря. От него так и несло богатством. Он был большой, высокий и широченный, очень ухоженный, окруженный газонами в цветах и кустарнике.
Эмби присел на низенькую каменную изгородь возле газона и посмотрел назад, на тропинку, по которой шел. Там, внизу, виднелась фабрика и покинутая стоянка - большое вытоптанное пространство и на нем - только один его трейлер. Далеко за горизонт уходила белая под летним солнцем дорога, она была совершенно пустынна - ни машины, ни грузовика, ни трейлера - ничего и никого на ней не было. Все стало совсем другим, подумал он. Было время, эта дорога буквально кишела машинами.
Да, это был совершенно иной, не знакомый ему мир. Эмби пренебрегал этим миром более тридцати лет, и за эти тридцать лет он стал чужим для него. Он сам добровольно отгородился - и вот потерял этот мир; теперь, когда он пытался вновь обрести его, этот мир удивлял, а порой пугал его.
Сзади раздался голос.
- Добрый вечер, сэр.
Эмби повернулся и увидел человека среднего - или чуть старше - возраста, в костюме из твида, с трубкой во рту. Почти в традициях Старой Англии, подумал Эмби. Похож на деревенского помещика.
- Добрый вечер, - отозвался Эмби. - Надеюсь, я не нарушил границ.
- Нет, нет. Я видел, как вы припарковались внизу; очень вам рад.
- Мой партнер пошел поохотиться, а я вот сюда - прогуляться.
- А вы что, меняете?
- Меняем?
- Ну да, в смысле - меняете стоянку. Все только этим и занимаются... Правда, теперь пореже.
- Вы имеете в виду, что меняют один стан на другой?
- Вот именно. Сам процесс расселения, я о нем. Разочаруются в одном - снимаются с места и ищут другое.
- Пожалуй, - сказал Эмби, - настало время, когда эти перетряски должны прекратиться. Теперь каждый человек должен найти свое место.
~Пузырь~ кивнул.
- Вполне возможно. Я не слишком хорошо разбираюсь в этом.
- Да и я тоже, - откликнулся Эмби. - Мы только что выехали из города. Прикрыли мой университет, поэтому я купил трейлер. Мои ближайшие соседи составили мне компанию. Сегодня наш первый день.
- Мне частенько приходит в голову мысль. - сказал ему собеседник, - что было бы весьма приятно совершить небольшое путешествие. Когда я был еще мальчиком, мы не раз отправлялись в длительные поездки на машине и посещали разные города, но сейчас их, кажется, не так уж много осталось. Обычно в городах можно было остановиться на ночь в так называемых мотелях. И чуть ли не через каждую милю было где поесть, заправиться на бензоколонке. А теперь поесть или купить горючее можно только в каком-нибудь стане; но, поверьте, немало таких, где вам ничего не продадут.
- Но мы путешествуем не ради удовольствия. Мы намерены поселиться в каком-нибудь стане.
~Пузырь~ подозрительно посмотрел на него и сказал:
- Глядя на вас, я бы никогда не подумал...
- Вы не одобряете мое намерение?
- Не обращайте внимания, - сказал ~пузырь~. - В данный момент я порядком зол на них. Вчера они вдруг взяли и укатили от меня. Закрыли фабрику. Оставили меня здесь сидеть.
Он поднялся на горку и сел рядом с Эмби.
- Понимаете, они хотели отнять у меня все, - начал он свой рассказ, умостившись поудобнее. - У меня с ними был контракт, по нему они и нанялись работать на фабрике. Закупали сырье, сами распоряжались работами и поддерживали порядок. Они определяли производственную политику и выход продукции. Мне даже на посещение фабрики приходилось испрашивать их дозволения. Но и этого им показалось мало. Знаете, что они задумали?
Эмби покачал головой.
- Они задумали овладеть рынком сбыта. А ведь это было последнее, что еще оставалось у меня, и это последнее они решили у меня отнять. Им нужно было окончательно от меня отделаться. Платить мне проценты от прибыли и ничего больше.
- Да-а, - протянул Эмби, - не больно-то это справедливо.
- А когда я отказался подписывать новый контракт, они собрались и уехали.
- Забастовали?
- Пожалуй, другого слова и не подберешь. И весьма эффективно.
- И что вы теперь будете делать?
- Ждать, когда прибудут другие. Через некоторое время появятся. Увидят бездействующую фабрику и, они народ рабочий, поднимутся сюда, ко мне, поговорить. Может, и сойдемся. Но даже если не получится с этими, появится еще какой-нибудь стан. Эти станы только тем и заняты, что носятся туда-сюда. Или стан, или стая.
- Стая?
- Это, знаете ли, вроде пчелиного роя. Когда в стане оказывается слишком много людей... слишком много для выполнения работ по контракту, который они подписали... вот тут происходит раскол и кучкование. Обычно молодежь пускается в новую жизнь стаями. С ними легче иметь дело, чем с сезонниками. Сезонники - это чаще всего всем недовольные радикалы, ни с кем ладить не умеют, а молодежь рвется начать свое дело, хоть какое.
- Все это очень интересно, - сказал Эмби, - но что будет с теми, кто уехал от вас? На какие деньги они позволили себе смотаться?
- Они при бабках, - сказал ~пузырь~, - работали здесь почти двадцать лет. Сорвали капиталец - хватит корову придушить.
- Подумать только! - воскликнул Эмби.
Сколько же вокруг такого, о чем я и понятия не имел, подумал он. Не только манера мыслить, привычки, но даже их терминология во многом непонятна.
В прежние времена было совсем другое дело: каждый день газеты - и новое выражение или новая идея становились достоянием публики молниеносно; все сколько-нибудь значительные события на дугой же день лежали перед вами, отпечатанные черным по белому. Но не стало ни газет ни телевидения. Оставалось еще, конечно, радио, но оно не столь мощное средство информации, чтобы удовлетворить человека, да и, кроме того, что это было за радио, горе одно, он его никогда и не слушал.
Не было газет, не было телевидения, не было и многого другого. Не было мебели, потому что в трейлере не нужна никакая мебель: все необходимое уже устроено в него. Не было ковров и занавесей. Мало было предметов роскоши, потому что в трейлере негде их хранить. Не было костюмов для приемов и официальных костюмов - кому они нужны в трейлерном стане, кто будет их надевать, да и не было места для дорогого гардероба, а жизнь в тесном ежедневном общении отбивает охоту от всяких формальностей. В трейлерном стане вся одежда, без всякого сомнения, скатится до единственно приемлемой - спортивной.
Не было банков, страховых компаний, кредитных контор. Государственная социальная защита приказала долго жить. Не стало нужды ни в банках, ни в кредитных компаниях, все это заменили профсоюзные фонды - наследие прежних профсоюзов. Профсоюзные фонды здоровья и благосостояния заняли место государственного социального страхования, медицинского страхования и государственных фондов гражданского благосостояния. И наконец также заимствованная у тред-юнионов идея военного фонда превратила каждый чрезмерный стан в самостоятельное, самообеспеченное объединение.
Все шло нормально, потому что у резидента стана мало было денег на посторонние траты. Прежние погоня за развлечениями, потребность в дорогой одежде, расходы на домашнюю утварь - все это кануло в вечность: обстоятельства принуждали к бережливости.
Теперь даже налоги не платили - что о них говорить! Прекратили свое существование правительства штатов, муниципалитеты. Осталось только федеральное правительство, но и оно почти не контролировало ситуацию - это можно было предвидеть уже тогда, сорок лет назад. Жителям оставалось платить только пустячный налог на оборону и чуть более весомый налог на дороги, причем ~новые~ громко и страстно выступали даже против него.
- Все изменилось, - сказал ~пузырь~, - профсоюзы совершенно обились от рук.
- Но из всего сохранившегося только они могли как-то гарантировать жизнь людям, - возразил ему Эмби. - Только в них еще сохранялась какая-то логика, что-то надежное, на что могли опереться массы. И, естественно, профсоюзы с их идеологией заменили правительство.
- Правительству следовало бы поступить иначе, - сказал ~пузырь~.
- Может быть, оно и поступило бы иначе, но все мы были слишком напуганы. Это все страх наделал; если бы мы не испугались до такой степени, все было бы в порядке.
~Пузырь~ возразил:
- Если бы мы не испугались, нас, может быть, разнесло бы ко всем чертям.
- Вполне вероятно, - согласился Эмби. - Я помню, как это случилось. Вышел указ о децентрализации, и, как я теперь догадываюсь, промышленники были осведомлены лучше нас, они поднялись и рассеялись по всей стране без всяких возражений. Может, они точно знали, что правительство не обманывает, у них на руках могли быть документы, известные узкому кругу лиц. Хотя, насколько я помню, и общественное сознание склонялось к весьма мрачным прогнозам.
- Я тогда был подростком, - сказал пузырь, - но помню кое-что. Имущество потеряло всякую цену. Даже за самую мизерную плату ничего из городского имущества нельзя было продать. Рабочие не могли оставаться в городах, потому что их рабочие места уехали - уехали из городов в деревни. Децентрализация охватила большую часть страны. Крупные предприятия раскололись на мелкие, некоторые из них - на множество небольших ассоциаций.
Эмби кивнул.
- Таким образом не оставили ни одной достаточно крупной цели для бомбы. Для уничтожения промышленности теперь им пришлось бы заплатить слишком дорогую цену. Там, где прежде хватило бы одной бомбы, сейчас понадобилось бы не меньше сотни.
- Черт его знает, - сказал пузырь, все еще не соглашаясь с концепцией доктора. - Думается мне, что правительство могло бы иначе распорядиться своей властью и не дать событиям развиваться таким путем.
- Полагаю, у правительства тогда проблем было выше головы...
- Согласен, было. Но прежде оно по самые уши увязло в делах строительства, причем в строительстве самых разнообразных дешевых домов.
- Но их главной заботой оставались промышленники, правительство старалось помочь им в создании новых предприятий. А в это время трейлеры решили жилищную проблему.
- Скорее всего, - согласился наконец ~пузырь~, - так все и было.
И, конечно, именно так все и было.
Рабочие вынуждены были последовать за своими рабочими местами - или остаться, чтобы умереть с голоду. Лишенные возможности продать свои городские дома, на которые уже почти через сутки не было никакого спроса, они согласились на жизнь в трейлерах; и вскоре возле каждого небольшого промышленного предприятия вырос трейлерный лагерь.
Чем дальше, тем, по-видимому, больше нравилась им жизнь в трейлерах, хотя не исключено, что они просто боялись стоить дома при мысли, что все может повториться, - не строили даже те немногие, кто мог позволить себе это, но большинство и не имело на это средств. А может быть, они во всем разочаровались и им все опротивело. Но жизнь в трейлерах распространялась все шире, стабилизировалась, и даже те люди, которых децентрализация коснулась лишь боком, потихоньку присоединились к жителям трейлерных станов, пока наконец большинство поселков и городов не опустело.
Культ вещей был отринут. Снова возникла кочевая жизнь.
Первым сыграл свою роль страх, а затем свобода, свобода от имущества, свобода встать и ехать без оглядки, а также - профсоюзы.
Трейлеры покончили с гигантскими профсоюзными организациями. Профсоюзные боссы и бизнесмены, которым в свое время удавалось держать под своим контролем крупные профсоюзные организации, оказались совершенно беспомощными перед сотнями разбросанных единиц, на которые раскололись большие местные союзы. Но в каждом отдельно взятом стане местный профсоюз приобрел новую власть и значение. Он способствовал сплочению людей в крепкое единое сообщество. Он стал близок каждой семье, потому что удовлетворял ее интересы. Профсоюзное движение, если говорить с точки зрения простых людей и их интересов, обеспечивало существование трейлерных станов и их кочевой жизни.
- Я еще много чего могу рассказать о них, - сказал ~пузырь~. - Они представляли собой весьма активную группу. Вели дела на фабрике куда лучше, чем я, всегда знали о дефиците и совершенствовали технологию. За двадцать лет, что работали здесь, они, по сути дела, перестроили производство полностью. Именно на это они и напирали при переговорах. Я объяснял им, что они делали это для себя же, тут они и взъелись и уехали все, как один.
Он постучал трубкой об изгородью выбивая из нее табак.
- Знаете ли, - продолжал он, - не очень уверен, но думаю, что, по всей видимости, у новых бандюг, которые прибудут сюда со дня на день переделка всех этих наспех состряпанных сооружений, оставшихся от только что отбывших бродяг, займет не больше месяца. Вся моя надежда только на то, что они примутся за это не так скоро и не раздолбают все мое заведение.
Он рассеянно погладил свою трубку.
- Нет, поверьте, я хотел бы понять этих людей - просто для себя, раз уж ничего другого я не могу. Ведь стан-то был хороший, в основном здравомыслящий. Они были старательные работники и, вплоть до последних дней, с ними было легко ладить. Большинство из них жили вполне нормально, но было в них что-то, чего я не могу взять в толк. Что-то вроде суеверия, и оно все возрастало. Они разработали огромный регистр запретов и, черт бы их побрал, как бы заклинали, заручались чьей-то поддержкой. Вы, конечно, скажете, что и мы не без греха - скрещиваем, например, пальцы рук, или плюем через левое плечо, или еще там что-то, - но мы ведь сами посмеиваемся над этим. У нас это, скорее, от нежелания расставаться с какими-то символами, связывающими нас с нашим прошлым. Но готов поклясться, эти дикари всерьез верили во все это, они этим жили.
- Сказанное вами, - отозвался Эмби, - лишний раз подтверждает мою мысль о том, что культура деградировала и стала эквивалентной культуре древних кочевников и, вероятнее всего, упала даже глубже, чем я думал. Почвой для этого стала жизнь изолированными, небольшими племенами. В более интегрированной среде нет места подобным суевериям, их убивает ирония; но в отгороженных клочках земли они глубоко пускают корни и произрастают...
- Хуже всего обстоят дела с фермерскими станами, - сказал ~пузырь~. - Они танцуют мумбу-джумбу, чтобы вызвать дождь, колдуют ради хорошего урожая и делают много еще всякой всячины.
Эмби кивнул.
- Логично. В самой земле и в зерне уже заложена какая-то тайна, они продолжают мистицизм. Вспомните, какое обилие биологических сюжетов, связанных с земледелием, возникло еще в доисторические времена - обряды в честь урожайного года, лунный календарь посевов и множество других фетишей.
Он сидел на каменной изгороди и смотрел вдаль; казалось, он вернулся в темные глубины начала человечества и слышит шаги огрубевших ног, ритуальное пение, вопли терзаемой жертвы.

7.

На следующий день, выехав на вершину холма, они увидели фермерский стан. Он располагался на опушке небольшой рощицы, немного в стороне высились элеваторы, а вокруг стана, на разбежавшихся во всех направлениях равнинах лежали в золоте и зелени необозримые поля.
- Вот место, где бы я с пребольшим удовольствием поселился, - сказал Джейк. - Тут и детей растить хорошо, и, как я погляжу, работенка не на убой. У них тут почти все работы механизированы, разъезжай себе на тракторе или на комбайне, или на сеновязалке, или на чем-нибудь еще. Прекрасная, здоровая жизнь - полно солнца и свежего воздуха, и к тому же страну посмотреть можно. Соберем урожай, и всей оравой, прихватив скарб, тронемся в путь. И отправимся или на юго-запад за салатами и за другими овощами, или даже прямо на юг, на берег океана, за фруктами. А как по вашему, док, на юге есть зимние фермы, вы не знаете?
- Нет, не знаю, - ответил Эмби.
Он сидел рядом с Джейком и наблюдал, как тот правит машиной. Лучше Джейка, решил он про себя, никто с машиной не управится, с ним чувствуешь себя в полной безопасности и совершенно спокойно. Он никогда не гонит, не рискует и хорошо понимает машину.
На заднем сиденье дети устроили ькучу малуэ, и Джейк обернулся к ним:
- Эй, вы, малышня, если вы сейчас же не успокоитесь, я прямо здесь останавливаю авто и начинаю всех вас по очереди пороть. Вы, чертенята, отлично ведь знаете, что, будь здесь ваша мама, не стали бы устраивать весь этот базар. Она бы надрала вам уши и заставала сидеть смирно.
Дети, не обращая на него внимания, продолжали свою возню.
- Я вот думаю, - обратился Джейк к Эмби, считая, повидимому, что его отцовский долг выполнен, - что это самый ловкий ход в вашей жизни. Только, может, вам стоило бы пораньше так сходить. Все говорит за то, что такому образованному человеку, как вы, нечего беспокоиться, для него всегда найдется местечко, в любом стане. Похоже, у них не так уж много образованных людей, а образование, я всегда это говорил, образование - это все. Сам-то я не получил никакого образования, может, поэтому и остался бедняком. Пока мы жили там, в городе, я больше всего терпеть не мог, что мои дети бегают по улице и ничему не учатся. Мы уж с Мерт из кожи вон лезли, чтобы помочь им, но что мы могли им дать, кроме наших ьа, б, цэ, - какие из нас учителя.
- Вполне возможно, что в станах есть свои школы, - предположил Эмби. - Я, правда, никогда ничего о них не слышал, но знаю, что у них есть что-то вроде университетов, а прежде чем идти в колледж, необходимо хотя бы получить начальное образование. Я склонен думать, что станы зиждятся на хороших общественных программах. Стан - это что-то вроде деревни на колесах, и, скорее всего, в них соблюдаются те же порядки: там должны быть и школы, и больницы, и церкви, и все, что сопутствует жизни в городах и деревнях, хотя на всем этом, как мне представляется, лежит отпечаток тред-юнионизма. Культура - вещь странная, Джейк, но обычно в основных своих чертах и по своим результатам она почти везде одинакова. Различия в культурах примерно такие же, как и различия в подходах к решению одинаковых проблем.
- Клянусь. - сказал Джейк, - сидеть и слушать ваши рассуждения для меня большое удовольствие! И особенно потому, что вы не только произносите все эти умные слова, но, похоже, знаете, что они означают.
Тут он свернул на грунтовую дорогу, которая вела к стану. Он до предела сбавил скорость, но они подскакивали на каждом ухабе.
- Посмотрите-ка, - сказал Джейк, - хорошенькое дело! Вон, видите, белье висит на веревках, цветочки в ящиках в окнах трейлеров и этот низенький забор из кольев,-совсем как раньше у нас были загончики. Я ничуть не удивлюсь, если здешние поселенцы окажутся такими же людьми, как и мы.
Они добрались до лагеря и, свернув с дороги, поставили машину в ряду других трейлеров. Вокруг тут же столпились ребятишки - стояли и наблюдали за ними. Женщина вышла и остановилась на пороге своего трейлера, оперлась на косяк и смотрела на них. К детям присоединились собаки, уселись рядом с ними и стали выкусывать у себя блох.
Джейк вылез из машины.
- Здорово, ребята, - сказал он.
Те в ответ застенчиво захихикали.
С заднего сиденья трейлера соскочили дети Джейка и встали рядом с отцом.
Выкарабкалась из трейлера и Мерт. Она обмахивалась куском картона.
- Ну и ну! - провозгласила она.
Все замерли в ожидании.
Наконец откуда-то появился старик. Ребятишки посторонились, пропуская его. Он шел медленно, опираясь на палку.
- Чем могу служить, проезжий?
- Мы просто осматриваемся, - сказал Джейк.
- Смотрите, что хотите.
Он взглянул на оставшегося в машине Эмби.
- Здравствуйте, старина.
- Здравствуйте, - откликнулся Эмби.
- Что, старина, что-нибудь особенное присматриваете?
- Можно сказать, мы ищем работу; мы надеемся, что в каком-нибудь стану нас примут.
Старик покачал головой.
- У нас полно людей. Впрочем, поговорите с агентом по труду, ему лучше знать.
Он повернулся к ребятам и крикнул:
- А ну, сорванцы, пойдите найдите Фреда!
Они моментально бросились врассыпную, как вспугнутые куропатки.
- Теперь мало наезжает таких, как вы, - сказал старик. - Несколько лет назад навалом валили в поисках хоть чего-нибудь. По большей части из небольших городков, а многие - и из РФ.
Он заметил недоумение на лице Эмби.
- Это означало ьразоренные фермерыэ, - объяснил старик. - Ну, это которые не справились с хозяйством, все бросили, таких было много. Самые чокнутые. Дерутся, как бешеные. Приходили в расчете стать с нами на равных, думали, им это позволят. Считали, правительство сделало их поденщиками, и, по-моему, так оно и есть. И поденщиками оно сделало не только их, но и многих из нас. Нельзя же было все так разбазаривать, и при этом никто ведь не понес наказания. А по тому, как шли дела, нечего было и думать, что правительство продержится долго, да еще со всеми его программами. Нужно было попроще.
Эмби кивнул в знак согласия.
- Невозможно содержать непомерно раздутую бюрократию в системе, где господствуют доисторические технологии кочевников.
- Совершенно с вами согласен, - в свою очередь согласился старик с Эмби. - Что касается фермеров, то и тут было все так же. Мелкие земельные участки и их хозяева были обречены. Фермер-одиночка на таком участочке не мог развивать дело. Сельское хозяйство шло к созданию корпораций еще до того, как завершился процесс децентрализации в промышленности. Непосильно вести сельское хозяйство без машин, а с другой стороны, какой смысл покупать технику для обработки нескольких акров хозяину фермы?
Он подошел к трейлеру и погладил крыло сучковатой рукой.
- Хорошая машина.
- Она у меня уже давно, - сказал ему Эмби. - Всегда ухаживаю за ней.
Старик просиял.
- Вот и мы тут придерживаемся того же правила. Каждый должен заботливо относиться ко всему, что у нас есть. Теперь не те времена, когда можно было пропить какую-нибудь вещь, или испортить, или потерять, а потом за ближайшим углом купить себе новую. В этом отношении у нас неплохой народ. Молодежь тратит почти все свое свободное время на возню с машинами. Вы бы посмотрели, что они понаделали с некоторыми из них - прямо очеловечили.
Он встал возле открытого окошка трейлера и прислонился к дверце.
- Ей-богу, хороший у нас стан, - сказал он. - С какой стороны ни взгляни. У нас самые ухоженные зерновые; а как мы землицу обрабатываем, вы бы знали. И наш ~пузырь~, владелец этих мест, высокого мнения о нас. Вот уже двадцать лет, как мы каждую весну возвращаемся сюда. Если кто другой попробует занять наше место, ~пузырь~ и разговаривать с ним не станет. Он всегда ждет нас. Вряд ли найдется много еще таких станов. Но уж как наступит зима, нас не удержишь - отправляемся путешествовать, куда глаза глядят. И можем вернуться в любой город, где мы уже побывали зимой, если захотим, и ничего нам не может помешать.
Он внимательно посмотрел на Эмби.
- А вы, случаем, не знаете ли, как вызывать дождь?
- Несколько лет назад я что-то читал о работах на эту тему, - сказал Эмби. - Это, кажется, называлось ьзасеивать тучиэ. Но я забыл, что при этом применяли. Скорее всего, серебро. Еще какие-то реактивы...
- Понятия не имею ни о каком ьзасеванииэ, - сказал старик, - да и насчет того, применяют они какие-нибудь реактивы или нет... Ясное дело, - добавил он, опасаясь, что его не так поймут, - у нас тут имеются самые прекрасные спецы по дождю, их целый кагал, но в фермерском деле никогда не помешает иметь в запасе одного-двух специалистов. - Он взглянул на небо. - Сейчас-то нам дождь ни к чему, зачем тратить силы на то, чего не нужно. Вот кабы вы появились здесь в пору, когда в дождях большая нужда, тогда вы увидели бы парней за работой. Когда они начинают танцевать, от них глаз не оторвать, все на них оглядываются.
- Я как-то читал о навагос... или нет, о моки, - сказал Эмби.
Но старика не интересовали ни навагос, ни моки.
- А какая у нас бригада овощеводов! - продолжал он свой рассказ. - Не хочу хвастать, но, ей-богу, лучше наших не найти...
Его прервала орущая во всю глотку стайка ребятишек, что неслась. Он оглянулся.
- Вот и Фред.
Легкой походкой Фред приближался к ним. Это был крупный мужчина с непокрытой головой, со спутанными черными волосами, густыми бровями и с полным ртом белых зубов.
- Привет, люди, - сказал он. - Чем могу быть полезен?
Джейк рассказал.
Фред в замешательстве почесал в волосах и смущенно помолчал.
- Да у нас полным-полна коробочка, к тому ж мы вот-вот уедем. И не соображу, на что нам еще одна семья. Если только у вас есть в загашнике что-нибудь из ряда вон выходящее.
- Я хороший механик, - объяснил ему Джейк, - могу водить любую машину.
- Водителей у нас хватает. А как насчет ремонта? Может, смыслите по сварочному делу? Или по токарному?
- Я... да нет.
- Нам приходится самим ремонтировать машины, содержать их в постоянной готовности. Бывает, сами запасные части делаем, чтобы заменить старые, изношенные. У нас нет времени ждать, когда нам доставят их с завода, так что мы все тут на все руки мастера. Что там вождение машины - каждый умеет водить машину. Даже женщины и дети.
- А еще вот док, - сказал Джейк, - образованный человек. Был профессором в университете, пока тот не прикрыли. Не подойдет ли он вам?
Фред оживился.
- Да что вы говорите! По агрономии...
- История, - сказал Эмби. - Я знаю только историю, ничего больше.
- Это, видите ли, не то... - Фред был разочарован. - Нам нужен специалист по сельскому хозяйству. На отдельных участках мы проводим эксперименты, но слишком мало знаем. В результате ни на одном из них ничего не получается. Идея состоит в том, чтобы вырастить лучшие сорта семян. Только успех эксперимента поможет нам в торговле - вся наша ставка на качественные семена. У каждого стана свой собственный сорт семян, и чем выше качество семян, тем меньше вы зависите от вашего ~пузыря~. Мы выращиваем хорошие дурхамы, но теперь мы принялись за кукурузу. Если бы нам удалось вывести, скажем, такой сорт, который вызревает на декаду раньше...
- Весьма интересно, -. сказал Эмби. - Но, к сожалению, я бессилен вам помочь. Никакого представления не имею.
- А я бы работал во всю мочь, - сказал Джейк, - если бы только вы позволили мне остаться. Я же двужильный, другого такого во всем вашем стану не сыскать.
- Прошу прощения, - сказал в ответ агент, - у нас лентяев не водится, все старательные. Если вам нужно пристанище, вам лучше всего обратиться к путешественникам. Они, возможно, примут вас. А такие старые станы, как наш, обычно не берут новичков, разве что они обладают какими-то необыкновенными способностями.
- Ладно, - сказал Джейк, - пусть будет по-вашему.
Он открыл дверцу и влез в машину. Дети нырнули на заднее сиденье. Вскарабкалась в трейлер и Март.
- Спасибо, - сказал Джейк агенту. - Извините, что отняли у вас столько времени.
Он развернул машину и поехал к шоссе. Долго молчал, наконец заговорил:
- Что это за штука такая - агроном? - спросил он.

8.

И дальше, где бы они ни останавливались, все происходило примерно в том же духе.
- Не кибернетик ли вы? Нет? Жаль-жаль. Нам, конечно, подошел бы кто-нибудь из этих парней-кибернетиков.
- Сожалеем, но нам нужен химик. Колдуем тут, производим топливо. А знаний никаких, кроме того, до чего сами докопаемся. В один прекрасный день наши ребята взорвут к чертовой бабушке весь наш стан.
- Если бы вы были лекарем. Лекарь нам нужен.
- Вы знакомы с электроникой? Нет? Очень жаль.
- Историк... Боюсь, историк нам ни к чему.
- Вы, случайно, не доктор? У нас доктор уже совсем старенький.
- Нам бы инженера по ракетам. Есть у нас тут идейки... Нам бы парня, разбирающегося в ракетах.
- История? Не-а. На кой она нам?
Но есть все же польза и в истории, говорил себе Эмби.
- Я знаю, - говорил он, - есть ей применение. Прежде она всегда служила орудием. Не могла же она вдруг потерять свое значение, даже в нынешнем невежественном обществе.
Он забирался в свой спальный мешок и смотрел на небо.
Дома теперь уже осень, думал он. Падают листья, и стоит его город, захватывающе прекрасный в своем осеннем наряде.
А здесь, на самом юге материка, все еще было лето, и странное, летаргическое чувство навевала темно-зеленая листва и густая синь неба - будто зелень и синева отпечатались на земле и останутся такими навеки, на земле, которой противопоказаны какие-либо изменения, и матрица ее существования отлита навсегда, без всякой надежды на перемены.
На фоне неба темной глыбой возвышался трейлер; внутри трейлера закончили свои стенания Джейк и Мерт, и стало слышно журчание ручья, протекавшего немного в стороне от их стоянки. Угасал костер, пока не стал похож на розу в белом пепле кострища, а где-то на опушке леса вдруг запела птаха, наверно, пересмешник, хотя песня не была такой прелестной, как он ожидал услышать.
И так всегда продумал он. Наши фантазии никогда полностью не совпадают с действительностью, с тем, что есть на самом деле. Чаще всего в жизни все гораздо менее красиво и более прозаично, чем в воображении человека; но порой вдруг, в самом неожиданном месте, возникнет перед тобой такое, что пригвоздит тебя к месту и затем определит всю твою дальнейшую судьбу.
Побывав в двух-трех станах, доктор убедился, что все они на один манер - на солидный американский манер, деловой и практичный; были в них и свои странности, но они переставали быть странностями, как только он постигал их истоки.
Вот, например, еженедельные военные сборы с их обычными военными играми; в них каждый рядовой должен пройти все ступеньки маневров и со всей серьезностью отработать свою долю, без всяких там уверток и шуточек решить военную задачу, а в это время женщины и дети, как стая перепелок, разбегаются в поисках укромного места, чтобы спрятаться от воображаемого врага.
А дело все заключалось в том, что без этих сборов Федеральное правительство не получило бы даже свой пустячный налог на оборону. А так у него всегда есть предлог держать под рукой на случай чрезвычайной мобилизации граждан-солдат, готовых биться в страшной тотальной войне как какие-нибудь фронтьеры или дикие индейцы, и разорвать на части любого неприятеля, посмевшего высадиться на берегах его родного континента. Федеральное правительство содержало военно-воздушные силы, производило оружие, поддерживало военные исследования и осуществляло общее руководство и планирование. Люди, все до одного, составляли постоянную армию, готовую в любой момент к мобилизации, вымуштрованную до степени пальца на взведенном курке, и притом армия эта ни гроша не стоила федеральному правительству.
Увидев все эти военные игры и муштру, Эмби понял, что такое положение дел приведет в замешательство любого потенциального врага. Это было что-то новое в военной науке. Представьте себе страну, в которой нет ничего, что могло бы представлять достойную цель для бомбардировки, не осталось городов, которые можно было бы брать приступом и удерживать в своих руках, нет предприятий, подлежащих полному разрушению, и при этом каждый житель мужского пола в возрасте от 17 до 70 лет - готовый к бою солдат.
Так он лежал, размышляя о предметах, удивительно знакомых и незнакомых.
К примеру, народные обычаи, бытовавшие в пределах каждого стана, они образовались из легенд, суеверий, магии, школьных знаний, местного культа героев и всяких других, обязательных для полного завершения картины общественной жизни глупостей. Он понимал, что эти обычаи были частью неистовой, фанатичной верности своему родному стану, ставшей определяющей во взаимоотношениях его обитателей друг с другом. А за пределами этого господствовало фантастическое соперничество между различными станами, которое трудно было порой понять: оно проявлялось и в мелком хвастовстве добытой рыбешкой, и в тупом отказе лидеров стана делиться какими бы то ни было секретами и знаниями со своими соседями. Понять это было бы совсем невозможно, если не учитывать старых американских традиций, представлявших собой душу и тело американского бизнеса.
Странная ситуация, думал локатор Амброуз Уилсон, лежа в своем спальном мешке в самой глубинке теплой, южной ночи, странная ситуация, но вполне объяснимая, если на нее посмотреть с определенной точки зрения.
Все ему понятно, кроме маленькой закавыки, с которой он никак не мог справиться. Это было скорее подспудное чувство, чем что-то реальное, чувство, что за всей этой неразберихой кочевой жизни лежит новый фактор, жизненно важный, его можно ощутить, но трудно найти ему определение.
Он лежал и раздумывал над этим новым, жизненно важным фактором, пытаясь проанализировать свои впечатления и найти ключ к разгадке. Но не было ничего реального, ничего, чтобы протянуть руку и пощупать, ничего, чему можно было бы дать название. Это была как бы солома без единого зерна, дым без огня, это было что-то новое, вероятно, в той же степени объяснимое, как и все другое, нужно только посмотреть с определенной точки зрения. Но где эта ьточка зренияэ?
Они пересекли огромные пространства, следуя по берегу великой реки с севера на юг, и видели много станов: зерноводческие с их многочисленными акрами хлебных и кукурузных полей: промышленные с дымящими трубами и грохотом машин; транспортные с множеством грузовиков и с фантастическими по масштабам перевозками грузов; станы по производству молочных продуктов со стадами коров и маслобойными и сырными заводами; станы по разведению кур; по производству грузового транспорта для фермеров; станы углекопов; станы по ремонту дорог, по лесоразработкам и так далее. И то тут, то там встречались им такие же бродяги, путешественники, летяги, как они.
Но куда бы они ни пришли, везде их ждал один ответ: ьОчень жаль, но... э, и кучки ребятишек, и чешущихся собак, и агенты по труду, сообщавшие, что для них в стане ничего нет.
В некоторых станах их встречали более благожелательно, кое-где они останавливались на день, а то и на неделю, отдыхали, приводили в порядок машину, расправляли затекшие ноги, встречались с разными людьми.
В таких случаях Эмби ходил по стану и, усаживаясь на солнышке или в тени - в зависимости от обстоятельств, - заводил разговоры, и иногда ему начинало казаться, что он постиг этих людей. Но вслед за этим всегда появлялось ощущение неуловимой странности, смутной непохожести, будто кто-то, кого он не мог видеть, сидя в кругу собеседников, уставился на него испытующим взглядом, и тогда он остро осознавал, что между ним и этими людьми лежит пропасть в сорок лет забытья.
Он ловил их радиопередачи и слышал едва различимые голоса из других станов, иногда близких, иногда с другого конца континента, - все это выглядело пародией на любительские репортажи 1960-х годов, словом, радиосеть на деревенском уровне. Транслировалась в основном болтовня, но был в ней порой и вполне официальный смысл - официальные заявления, содержащие требование тонны сыра или грузовика сена, или просьбу заменить какие-либо сломавшиеся части машины, или подтверждение долга одного стана другому после какой либо сделки или за какой-то продукт, чаще всего разные станы хитрили между собой и платили по большей части обещаниями за обещания же. И все-таки было в этой их болтовне что-то специфическое, свойственное только этой фантастической культуре, которая в течение одной ночи вышла из предместий и превратилась в культуру кочевников.
И во всем присутствовала магия, странная, легкая магия, которая не причиняла людям вреда, служила только им на пользу. Ему казалось, что после продолжительного бегства из материального мира домовые и феи вернулись восвояси. Появились новые, причудливые обряды - они пришли из прошлого; вновь возникли амулеты и заклинания; возрождалась древняя, простая вера, забытая в самом недавнем нашем вчера, простая, детская вера в надежность мира. И, по-видимому, за всем этим скрывается что-то хорошее, подумал он.
Но самое упоительное было в том, что древняя магия и старые верования совершенно естественно сочетались с современными технологиями: кибернетика шагала нога в ногу с амулетами, танцы во имя пролития дождя сочетались с агрономическими науками.
Пытаясь найти объяснение всему этому он рассматривал проблему с разных сторон, и в целом, и по частям, пытался отойти от стереотипов и вписать модель в определенную исторического эпоху; но чаще всего, когда, казалось, объяснение найдено и модель вписалась в достаточно разумную историческую схему, обнаруживалось в конце концов, что вся его работа не более чем поверхностный взгляд на проблему.
По-прежнему оставались за гранью понимания эти смутные ощущения и жизненно важный фактор.
Тем временем они продолжали свое путешествие под постоянный аккомпанемент всеобщего ьОчень жаль, но... э Он знал, что Джейк терзается и имеет на это полное право. Ночь за ночью, лежа в своем мешке, он слышал, как Джейк и Мерт, считая, что он и дети спят, разговаривали друг с другом. И как он ни старался из приличия лечь подальше и хотя бы не слышать каждое сказанное ими слово, по тону их стенаний он догадывался, о чем они толкуют.
Какой стыд, думал он. Как сильно надеялся Джейк, как глубоко он верил. Страшно наблюдать день за днем, как человек теряет веру, как она постепенно покидает его, словно вытекает из раны по капле его кровь.
Устраиваясь поудобнее, он покрутился в своем спальном мешке и закрыл глаза от звездного света. Он чувствовал, как сон, подобно древнему утешителю, успокаивает его; и в смутное мгновение, когда реальность ускользает, но еще не совсем покинула твое сознание, он опять увидел прекрасный портрет-идеал, который висел над камином, и свет от лампы падал на него.
Когда он проснулся, трейлера на месте не было.
Сначала он ничего не подумал: ему было тепло и уютно, свежий ветерок овевал его лицо, радостно заливались птицы на каждом дереве и кусте, журчал ручей по галечному руслу.
Он лежал и думал, что хорошо жить на этом свете, и смутно представлял себе, чем одарит его новый день, и был благодарен тому, что ему нечего бояться.
А потом он заметил, что трейлера-то нет; еще какое-то мгновение он оставался спокоен, не постигая случившегося, пока гадкой пощечиной по лицу не дошел до него смысл происходящего.
Его охватила паника, но быстро отпустила - холодный ужас одиночества, заброшенности сменился взрывом гнева. Он обнаружил внутри спального мешка свою одежду, вылез из него и сел одеться. Он попытался восстановить картину того, что здесь произошло.
Стан находился глубоко в низине, возле шоссе, и он вспомнил, как они подкладывали под колеса трейлера камни, чтобы он не скатился вниз по склону. Скорее всего Джейк вынул камни, отпустил тормоза и, не заводя мотор, скатился по склону до того места, откуда звук мотора уже не был слышен.
Он поднялся и тупо побрел вперед. Вот и те камни, которые они подкладывали под колеса, а вот и следы на росе.
Вскоре он обнаружил и еще кое-что: прислоненное к сосне стояло ружье двадцать второго калибра - вещь, которой Джейк гордился больше всего на свете, и, кроме того, старый, чем-то набитый рюкзак.
Он присел у дерева и развязал его. Там находились два коробка спичек, десять коробок боеприпасов, его запасной костюм, еда, тарелки, кастрюли, сковородки и старый плащ.
Он склонился надо всем этим хозяйством, разбросанным на земле, и почувствовал, как на глазах закипают слезы. Конечно, это было предательство, но и не совсем предательство - ведь они не забыли о нем. Украли, бросили его с самыми низкими побуждениями, но Джейк оставил ему свое ружье, а оно было как бы его правой рукой.
Их стенания, которые он не раз слышал, - не планировали ли они уже тогда в их ночных разговорах все это? Но что изменилось бы, если б он расслышал слова, а не тон их бесед, что, если бы он подкрался, подслушал и разоблачил их планы - что бы предпринял он тогда?
Он снова уложил рюкзак и потащил его и ружье к спальному мешку. Будет тяжело, но потихоньку-полегоньку он возьмет и понесет все с собой. В конце концов, утешал он себя, дела обстоят не так уж плохо: у него остался бумажник и в нем немного денег. Без особого сочувствия он подивился, на что Джейк, оставшийся без копейки в кармане, будет приобретать бензин и еду.
И ему показалось, что он слышит, как Джейк занудливо говорит: ьЭто все док. Это из-за него никто не хочет брать нас. Им стоило только взглянуть на него, и они уже понимали, что не далек день, когда он сядет им на шею. А на что им такие, которые через год-два будут бременем для них?э
Или немного иначе, так, например: ьГоворю тебе, Мерт, это все из-за дока. Он им вешает лапшу на уши и тем только отпугивает их. Они же соображают, что он не их поля ягода. Ишь нос задирает! Ну, а мы... Мы самые обыкновенные люди. Они бы нас в миг приняли, если бы не докторэ.
Или так: ьВот мы, нам любая работа нипочем, а док - специалист. Ничего мы не добьемся, если не отделаемся от докаэ.
Эмби покачал головой. Смешно, подумал он, на что только не пойдет отчаявшись человек. Благодарность и честь и даже дружба - все это лишь хилые преграды на пути отчаяния.
А я? - спросил он себя. Что теперь буду делать я?
Не сразу, конечно, но пришла ему на ум мысль о возвращении домой. Но это было невозможно: на севере примерно через месяц выпадет снег, и никаких его сил не хватит, чтобы пробиться сквозь него. Если уж идти домой, то надо дождаться весны.
А пока оставалось только одно - продолжать свой путь на юг, но не так быстро. Было в его положении и свое преимущество. Теперь он был предоставлен самому себе, и у него появилось гораздо больше времени на раздумья. А в данной ситуации есть о чем поразмыслить, ибо было в ней много поразительного. Он знал, что где-то ключ к пониманию того жизненно важного фактора, который он постоянно ощущал в каждом стане, есть ответ на загадку. Стоит ему разобраться в этом явлении, и тогда можно будет сесть и писать историю, и таким образом он выполнит свое назначение.
Он положил ружье и рюкзак на спальный мешок, а сам спустился на дорогу. Остановившись посреди ее, он посмотрел сначала в одну, потом в другую сторону. Дорога была длинной и безлюдной, таким же безлюдным и одиноким будет и его путешествие. У него никогда не было детей, а в последнее время - и друзей. Джейк, подумалось ему, был самым близким человеком; но Джейка нет, теперь не только пространство, не только пыльная дорога пролегла между ними, но и его поступок.
Он расправил плечи, изображая уверенность и мужество, которых на самом деле не было, и снова поднялся на стоянку, чтобы подобрать спальный мешок, ружье и рюкзак.

9.

Месяцем позже он набрел на стоянку водителей грузовика.
Случилось это под вечер; он подыскивал местечко, где бы переночевать, когда на перекрестке двух дорог заметил припаркованный там грузовик с прицепом.
У только что разложенного костра хлопотал мужчина, осторожно подкладывая в костер небольшие ветки. Второй открывал банки с едой. Из леса вышел третий, с ведром, по-видимому, принес воды из ближайшего ручья.
Мужчина у костра заметил Эмби и встал.
- Привет, незнакомец. - произнес он. - Ищете место для ночлега?
Эмби кивнул и подошел к костру. Он сбросил с плеч рюкзак и спальный мешок и бросил их на землю.
- Был бы очень вам признателен...
- Очень рады вам, - сказал мужчина. Он снова склонился над огнем, продолжая подкармливать его. - Обычно мы не останавливаемся на ночевку. Остановимся ненадолго, только чтобы приготовить поесть, а потом пускаемся в путь. У нас в машине есть койка, так что пока один ведет машину, другой спит. Теперь даже Том наловчился водить машину. - Он кивнул на парня, принесшего воду. - Том вообще-то не водитель. Он был профессор в университете, теперь - в отпуске, без сохранения содержания.
Том усмехнулся, взглянув через костер на Эмби.
- В годовом.
- Я тоже в отпуске, - сказал Эмби, - только в перманентном.
- Вот уж сегодня проведем ночь как ночь, - продолжал первый собеседник. - Не люблю спать под шум мотора. Да и нагреваться он стал чего-то. Надо его раскурочить.
- Раскурочить? Прямо здесь?
- Почему бы нет? Чем плохое место?
- Но...
Водитель хихикнул.
- Да мы его в один миг разделаем. Вон Джим, мой помощник, он такелажник. Он его извлечет, перетащит сюда, к костру, и мы тут с ним быстренько разберемся.
Эмби присел возле костра.
- Меня зовут Эмби Уилсон, - сказал он. - Я просто путешествую.
- Вы издалека?
- Из самой Миннесоты.
- Пройти пешком такой кусок - дело нелегкое, особенно для человека ваших лет.
- Часть пути я проехал на машине.
- Что, машина сломалась?
- Мой партнер сбежал вместе с нею.
- Ну, такие вещи я называю мерзким, низким обманом, - рассудительно заметил водитель.
- Да нет, Джейк не хотел причинить мне зла, он просто впал в панику.
- И вы пытаетесь его выследить?
- Какой смысл? Да и при всем моем желании я не смог бы его найти.
- Могли бы нанять фиксатора.
- Фиксатора? Что это такое?
- Отец, ты что, с луны свалился? - удивился водитель.
И Эмби ничего не оставалось, как принять за должное удивление водителя.
- Фиксатор - это телепат, - объяснил Том. - Особый вид телепата. Он почти всегда может проследить мысли и по ним обнаружить человека. Что-то вроде человека-ищейки. Работа тяжелая, и их не так уж много; но мы надеемся, что со временем их станет больше, и они будут совершенствоваться.
Так фиксатор - это телепат!
Вот тебе и на! Никак не ожидал.
ьОсобый вид телепатаэ, то есть предполагается, что есть и другие виды телепатов.
Эмби сидел сгорбившись у костра и внимательно вглядывался в лица своих соседей - не появится ли у кого-либо из них усмешка на губах. Нет, никто не усмехнулся, они продолжали вести себя так, как будто телепаты - вещь самая обыкновенная.
Подумать только, неужели здесь, встретив этих людей, за несколько минут знакомства с ними он впервые раскрыл смысл всего этого головоломного фольклора и магии, о которых он часами раздумывал вот уже сколько дней!
ьФиксаторэ - это телепат, значит, ьтакелажникэ - это телекинетик, а ьлесник-зеленыйэ запросто может оказаться тем, кто обладает прирожденным даром любить и понимать все живое на Земле.
Может быть, это и есть тот самый ьжизненно важный факторэ, который он ищет, та ьстранностьэ, которую он ощущает в каждом стане; и не в этом ли состоит логика действий тех, кто танцами вызывает дождь и выделывает все эти штучки-дрючки, которые он рассматривал как всего лишь побочные явления, свойственные изолированным социальным группам?
Он крепко зажал руки между колен, чтобы они не дрожали. Мой Бог! - думал он. Если это так, то как много становится понятным! Если это тот ответ, который я ищу, то это непревзойденная культура!
Том прервал ход его мыслей.
- Вы сказали, что вы в отпуске, как и я. Только перманентном. Вы тоже учитель?
- Был, - сказал Эмби. - Но университет закрыли. Это был один из старейших университетов, но кончились деньги, и почти не осталось студентов.
- Вы пытались найти работу еще где-нибудь?
- Я пошел бы в любую школу. Но, кажется, я никому не нужен.
- В школах не хватает людей, они бы уцепились за вас.
- Вы имеете в виду эти трейлерные университеты?
- Да, именно их.
- Вы не очень-то высокого мнения о них? - недовольным тоном спросил водитель.
- Я о них просто ничего не знаю.
- Они не хуже любой другой школы, это я вам говорю, - заявил водитель. - И никто не смеет говорить о них плохо.
Эмби наклонился к огню - в голове его все смешалось: надежда, и страхи, и множество всевозможных вопросов.
- Вы тут о фиксаторе говорили, - сказал он. - Вы говорили, что фиксатор - это один из видов телепата. А как же другие... они что, обладают другими способностями?
- Обладают некоторые, - сказал Том. - Похоже, что в наши дни появилось много разных талантов совершенно особого свойства. В наших университетах мы многих из них выявляем и пытаемся даже соответственно воспитывать их, но увы... Да и сами подумайте, как вы или я можем воспитать телепата? С какой стороны к этому подойти? Все, что мы можем, это создавать благоприятные условия для них, чтобы подобный талант имел все необходимое для развития.
Эмби смущенно покачал головой.
- И все-таки не могу понять... У нас ведь раньше никогда их не было - откуда же они взялись теперь?
- А может, они и были до Процесса децентрализации, но немного. Должны были быть, хотя бы в скрытом состоянии, они просто ждали своего часа. А подходящий момент наступил только теперь. Возможно, их убивала конкуренция. Или эти способности гибли под воздействием уравнительной системы образования. Некоторые из тех, кто были телепатами, скрывали свои способности из страха показаться не такими, как все, а тогда, при той культуре, подобная непохожесть рождала неприязненное любопытство. И из чувства страха люди подавляли в себе эти способности, пока они не исчезали окончательно. Но были среди телепатов и такие, кто втайне использовал свои способности к собственной же выгоде. Представьте себе, какие возможности открываются перед адвокатом, или политиком, или торговцем, обладай он телепатией?
- И вы в это верите?
- Не всегда. Но существует вероятность...
- Люди стали куда умнее теперь, - сказал водитель.
- Нет, Рей, дело не в этом. Люди остаются такими же. Были, конечно, и раньше талантливые люди, но, думаю, им не удавалось проявлять свои способности так часто, как сейчас. Мы освободились от очень многих запретов и условностей. Когда мы покинули свои дома и вместе с ними очень многое из того, что казалось нам необходимым, вместе со всем этим мы сбросили с себя и груз зависти. Оставили в прошлом и многие комплексы. И никто теперь не дышит нам в затылок. Мы теперь не заботимся о том, чтобы в чем-то не отстать от соседа, потому что сосед стал теперь другом, а не мерилом социального и экономического положения. Теперь у нас нет необходимости уложить двадцать восемь часов в двадцать четыре. Считайте, мы дали себе волю развиваться без всяких ограничений, чего не могли себе позволить раньше.
Джим, помощник водителя, повесил над костром на кованый прут котелок с кофе и принялся резать мясо.
- Сегодня у нас свиные отбивные, - сказал Рей. - Утром мы проезжали фермерский стан, а на дороге оказалась эта свинья. Я ничего не мог поделать...
- Да ты едва машину не разбил, чтобы только заполучить ее.
- Ну, это уж грязная клевета, - возразил Рей. - Я сделал все, чтобы объехать ее.
Джин продолжал резать мясо, бросая куски его на большую сковороду.
- Если вам нужна работа учителя, - сказал Том, - от вас немногое требуется: зайдите в один из университетов. Ими тут сейчас пруд пруди. Большинство из них небольшие.
- Но как мне их найти?
- Поспрашивайте в округе. Их тут много околачивается. Надоедает в одном месте, они перебираются на новое. И вам повезло. Они сейчас сюда перекочевали, на юг. Весной они обычно направляются на север, а осенью - на юг.
Шофер присел на корточки и стал свертывать сигаретку. Он поднес к губам кусочек бумаги с насыпанным табаком, облизнул краешек, склеил и придал форму сигареты. Он сунул ее в рот, и она свободно свисала у него с губы, пока он выуживал в костре веточку, чтобы прикурить.
- Вот что я вам скажу, - обратился он к Эмби, - почему бы вам не поехать с нами? Места хватит для всех. Наверняка по пути нам попадется целая куча университетов. Вы заглянете туда. А если надумаете, то давайте поедем вместе до самого побережья. И Том едет с нами на побережье, надеется навестить своих дальних родственников.
Том кивнул.
- Верно. Может, поедем с нами?
- Теперь совсем не то, что в прежние времена, - сказал Рей. - Мой старик тоже был шофером. Тогда все носились как сумасшедшие. И ни за что, бывало, не остановятся и не посочувствуют, если что. Едут себе - и никакого внимания.
- Да и все мы были не лучше, - сказал Эмби.
- Теперь нам легче, - сказал шофер. - Не надо спешить, и жизнь стала веселее, и никому нет никакого дела, приедем мы на день раньше или позже.
Джим поставил сковородку с отбивными на угли.
- Да, машину теперь вести куда проще, - сказал Рай, - особенно если у тебя есть помощник-такелажник. Если он у тебя есть, никаких проблем с погрузкой и выгрузкой. И в грязи застрять нестрашно - он тебя запросто вытащит. А Джим у меня такой такелажник - в жизни другого такого не встречал.
Джим продолжал жарить котлеты.
Шофер выплюнул сигарету в направлении костра, она приземлилась на сковородку, прямо посреди котлет. Почти в тот же миг она поднялась со сковородки, описала в воздухе дугу и упала на угли.
Джим сказал:
- Рей, ты эти шутки брось. Думай все-таки, что делаешь. Ты истощить мои способности, если будешь вот так заставлять подбирать за собой всякую дрянь.
Водитель снова обратился к Эмби:
- Ну, так как, присоединяетесь? Посмотрите страну.
Эмби покачал головой.
- Надо подумать над вашим предложением.
Но он лицемерил. Не было никакой необходимости думать над таким предложением.
Он знал заранее, что не поедет.

10.

Он стоял у погасшего костра на перекрестке, прощально махал им рукой и смотрел, как в тумане раннего утра исчезает трейлер с прицепом.
Потом он наклонился, поднял рюкзак и спальный мешок и перебросил их через плечо.
Странное возбуждение охватило его - странное и счастливое. Как хорошо было снова ощутить его после стольких месяцев никчемной жизни. Как хорошо было осознавать, что у тебя опять есть дело!
Он остановился, оглядел место стоянки - неподвижный пепел костра, охапку неиспользованных дров и большое пятно на земле - пятно от машинного масла, которое вылилось из мотора и постепенно просочилось в почву.
Если бы он своими глазами не видел, он бы никогда не поверил, что такое возможно: Джим, когда отвернул гайки, поднял мотор, вынул из машины и перенес его к костру, ни разу не прикоснувшись к нему руками. А потом он наблюдал, как неподатливые, с сорванной резьбой гайки медленно и неохотно повернулись без всякого инструмента, поднялись над своими отверстиями, а затем спокойно встали в ряд.
Однажды, - как ему показалось давным-давно, - он беседовал с ~пузырем~, и тот рассказал ему, как эффективно вели дела фабрики его работники, и жаловался при этом, что они настолько усовершенствовали технологии и механизмы на фабрике, что, по его словам, представителям другого стана понадобится по крайней мере месяц, чтобы разобраться в устройстве.
Эффективно! Бог ты мой, конечно, они работали эффективно! Но, пытался теперь дознаться он, какими новыми, наполовину разгаданными методами смогли они так усовершенствовать фабрику?
А по всей стране, подумал он, сколько эадействовано новых принципов и методов? Но люди в станах не считали их чем-то новым, способным многое изменить, на них смотрели просто, как на профессиональные тайны, для них это было преимуществом в торговле, гарантией выживания стана. И сколько таких талантов по всей стране, прикидывал он, какое применение находит все это разнообразие талантов?
Новая культура, думал он, она непобедима тогда, когда осознает свою мощь, ее следует освободить от присущего ей провинциализма, освободить от суеверных наслоений новые силы. А это было самым трудным в его замысле, он понимал это: мистика служила им для того, чтобы закрыть глаза на собственное невежество и как-то объяснить непонятные явления. И, наверно, будет очень нелегко заменить мистику сознанием того, что в настоящий момент ограниченность знаний, недостаточное понимание происходящего приводит нас к простому принятию того, что есть, взывает к нашему терпению, пока станет возможным понимание всех этих явлений.
Он вернулся к дереву, где оставил ружье, и взял его. Он радостно поднял его над собой и поразился, насколько естественно легло оно в ладонь, как будто было частью его самого, продолжением его руки.
Что-то подобное, по-видимому, и происходило с этими людьми и с их способностями. Они настолько привыкли к своим фантастическим возможностям, что воспринимали их как нечто будничное, совершенно не осознавая всего величия их.
Господи, что же это за чудо! Стоит развить их таланты, и через какие-нибудь сто лет не понадобится теперешнее косноязыкое радио, его заменят телепаты, вся страна будет окутана сетью коммуникаций, не подвластной ни разрушениям, ни состояниям атмосферы - умная, гуманная система связи, без всяких ограничений, неизбежных в электронных системах.
Исчезнут и грузовики с появлением телепортеров, которые легко, быстро и спокойно, без всяких проволочек и задержек будут переправлять суда от одного побережья к другому и в любые точки Земли, и опять же ни погода, ни состояние дорог не будут служить им помехой.
И это совсем немногое из великолепных картин, подсказанных ему воображением. Что тут говорить обо всех остальных - отчасти уже известных, отчасти подразумеваемых и отчасти пока невыполнимых?
Он вышел на дорогу и остановился в задумчивости. Куда двинулся тот стан, где их спрашивали, нет ли среди них инженера по ракетам? И где-то рядом с ним был тот, в котором интересовались химиком, потому что ребята что-то там химичили над горючим, а взрослые боялись от этого взлететь на воздух. И еще его мучила мысль, где бы ему достать такелажника. А еще бы лучше - хорошего, на все руки телепата.
Не такие уж грандиозные планы, признался он себе. Но для начала хватит.
- Подарите мне десять лет, - проговорил он. - Я прошу всего десять лет.
Но даже если у него оставалось всего два года, он должен был начать. Ведь если он хотя бы начнет, потом найдется кто нибудь, кто продолжит его дело. Кому-то нужно начать. И именно он подходит для этой роли как человек, обладающий объективным взглядом на этот неокочевой мир в свете исторического прошлого. И ведь таких, как я, сохранилось не так уж много, - подумал он.
Ему предстоит нелегкая работенка, он это знал, но считал, что дело свое знает хорошо.
И он пошел но дороге, весело насвистывая.
Вроде и дело не такое уж большое, но если удастся осуществить его, это будет сенсация. Стоит только сделать это, и каждый стан будет шпионить, интриговать, обманывать и пускаться во все тяжкие, чтобы овладеть тайной.
А пока, насколько он понимал, ему самому придется заняться чем-то вроде этого, чтобы хоть немного просветить их, чтобы они в конце концов поняли, какой силой владеют, нужно заставить их задуматься над тем, как использовать их необычайные возможности, что произросли на почве нового социума.
Но все же - где тот стан, в котором нуждались в инженере по ракетам?
Где-то возле этой вот дороги, дороги пыльной, наводившей на него когда-то уныние, но не теперь.
Нужно пройти какую то часть этой дороги. Не так уж далеко - каких-нибудь сто или двести миль. А может, и больше?
Он шагал впереди пытаясь вспомнить. Но не просто было это сделать. Столько дней промелькнуло и столько станов. Дорожные ориентиры, подумал он, я всегда хорошо запоминал дорожные ориентиры. Но кругом их было слишком много.

11.

Он все продолжал свой путь, останавливаясь во встречных станах и на свой вопрос везде получал один и тот же ответ:
- Ракеты? Да нет, на кой они? Какому дураку нужны нынче ракеты?
И у него стали уже возникать сомнения - а был ли вообще такой стан, в котором проявили заинтересованность в инженере по ракетам. Действительно, какому дураку нужны нынче ракеты? Какая от них польза?
Его вопрос уже опережал его - то ли благодаря телепатии, то ли радио, то ли слухам, - но скоро он стал легендой. И он вдруг увидел, что его уже ждут, как будто предупрежденные, и встречали его везде одним и тем же приветствием, которое уже звучало как шутка:
- Не вы ли тот джентльмен, который ищет ракету?
Но именно это шутливое приветствие и легенда о нем, сделали его своим среди них; однако превратившись в одного из них, он оставался и сторонним наблюдателем: он видел величие, которого они не замечали, величие, сознание которого он должен был - ~должен был!~ - пробудить в них. Но ни слова, ни проповеди не способны были оживить в них это чувство.
Вечерами он, бывало, сидел с ними за общими беседами, спал с ними в трейлерах, если ему находилось место, помогал им по мелочам и слушал их побасенки. И сам рассказывал их. И при этом все чаще возникало в нем ощущение чего-то неординарного, чуждого, но теперь, когда он немного разобрался в природе этого явления, не тревожился больше, а иногда даже, оглядев кружок собеседников, вычислял того, кто возбуждал в нем это ощущение.
По ночам, лежа в постели, он много думал надо всем этим, и в конечном счете кое-что прояснилось для него.
Человек, даже, может быть пещерный, всегда обладал этими способностями, но тогда, как и теперь, Человек не понимал своей силы и не развивал этого качества в себе. Он предпочел совсем другой путь прогресса - не разум совершенствовал он, а свои руки, и построил удивительную, потрясающую культуру - культуру машин. Своими руками и самоотверженным трудом он построил огромные, сложные машины, которые могли делать то, что сам мог бы делать всего лишь усилием собственного разума, догадайся он в свое время сделать правильный выбор. Но он предпочел упрятать способности разума за делами рук своих, за изобретениями, а потом, пытаясь определить свой менталитет, насмешками дискриминировал тот самый желанный дар, которого искал.
То, что в конце концов произошло, рассуждал Эмби, вовсе не причуда какая-то в развитии человечества, появление этого было так же неизбежно и необходимо, как появление солнца. Это было всего лишь возвращение на тропу, по которой и надлежало Человеку идти по мере своего развития. Заблуждавшееся на протяжении многих веков человечество снова оказалось на верном пути. И даже если бы никакой децентрализации не произошло и прежняя культура оставалась бы незыблемой, рано или поздно это случилось бы, потому что в самой технологии есть такой пунктик, на котором она обязательно должна была прекратить свое существование. Машины все увеличивались в объемах, все усложнялись. Наступала сверхусложненность, которая была обречена на гибель как в машинах, так и в жизни.
Децентрализация ускорила процесс примерно на тысячу лет, но вся ее заслуга только в этом и состояла.
Но и здесь опять Человек изобрел умные - пошлые - слова, чтобы приглушить блеск того, чего он не мог постичь. Телекинетиков обозвали такелажниками, телепатов - фиксаторами, или болтунами, способность передвигать пространство на небольшой промежуток в будущее нарекли вторым видением, а того, кто это делает, водилой. А ведь существовало множество всяких других способностей - неопознанных, едва угадываемых - они все вместе, без разбору шли под маркой ьмагияэ. Но не в названиях дело. Банальное, упрощенное слово служило в конечном счете не хуже, чем научная терминология, и даже могло бы служить более легкому восприятию явления. Но на сей раз самое главное заключалось в том, чтобы люди не отказались от вновь обретенных талантов, не утратили их. Нужно, обязательно нужно, чтобы случилось что-то такое, что повергло бы людей в шок и заставило бы их правильно оценить свой дар.
Так он шел от стану к стану, и не было нужды задавать свой вопрос, потому что вопрос опережал его самого.
Шел он по дороге, живая легенда, и тут услышал другую легенду - о человеке, который, переезжая из стана в стан, везде своим лекарством излечивал людей.
Вначале он отнесся к этому, как к очередной побасенке, но все чаще и чаще слышал легенду и наконец набрел на стан, где лекарь был за неделю до него. В этот вечер, сидя у костра, он услышал удивительные истории.
- Вот, к примеру, - рассказывала ему одна старуха, - миссис Купер, она страдала много лет. Все время болела. Целыми днями валялась в постели. Желудок уже ничего не принимал. А потом выпила бутылку этого снадобья, и все как рукой сняло. Посмотрели бы вы на нее теперь - веселая, как птичка.
Старик по другую сторону костра согласно кивнул.
- Я страдал ревматизмом, - сказал он. - Казалось, никогда от него не избавлюсь. Слабость в ногах денно и нощно. Наш доктор уже ничего не мог поделать. Выпил я эту бутылочку и...
Он встал и в подтверждение сказанного ловко станцевал джигу.
И не только в этом - в двадцати других станах он слышал подобные рассказы о тех, кто вставал с одра и начинал ходить: болезни отступали, на другой же день прекращались боли.
Ну, вот и еще один из них, сказал себе Эмби. Еще один маг. Человек, у которого даже в кончиках пальцев заложено искусство врачевания. И нет им конца, подумал он.
И наконец он повстречал того лекаря.
Как-то в сумерки, в послеобеденный час, когда посуда уже убрана и люди располагаются вокруг костра и начинают свои разговоры, он подошел к стану и никого в нем не обнаружил. Возле трейлеров не было ни души, только одна-две собаки вылизывали консервные банки; улочки, образованные трейлерами, были настолько пустынны, что в ответ на каждый звук раздавалось эхо.
Он стоял в центре стана и думал, не закричать ли, чтобы как-то привлечь к себе внимание, но остерегся. Внимательно осмотрелся вокруг - так внимательно, что ни малейшее движение не осталось бы незамеченным. И тут увидел свет в южном конце стана.
С особой осторожностью он двинулся по направлению к свету и, еще не достигнув его, услышал говор толпы. На мгновение он остановился, сомневаясь, стоит ли идти дальше, но все же медленно пошел.
Наконец за станом, на опушке рощи, он увидел людей. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и смотрели на одинокий трейлер перед собой. Сцену освещали с полдюжины воткнутых в землю осветительных патронов.
На ступеньках лесенки, что вела в трейлер, стоял человек, его голос едва долетал до Эмби; но как ни тих и неразборчив был этот голос, что-то в нем показалось очень знакомым. Оставаясь на месте, Эмби вспомнил вдруг свое детство и маленький городок, о котором он не вспоминал уже давным-давно, и звуки банджо, и беготню по улицам. Как же было весело, подумал он, и сколько было всяких разговоров. Он вспомнил, как старая леди Эдамс клялась на своем амулете, который некогда приобрела на выставке, а теперь терпеливо ждала, когда в город опять приедут с выставкой, чтобы приобрести там еще амулет. Но выставка так и не приехала.
Он стал пробираться сквозь толпу поближе к трейлеру, какая-то женщина повернулась к нему и прошептала истово: ьЭто он!э, как если бы это был сам Всевышний. И снова вся обратилась в слух.
К этому времени оратор на ступеньках трейлера достиг апогея. Голос его не был громким, но увлекал, были в нем и спокойствие и пафос одновременно, но при этом еще и человечность и властность.
- Друзья мои, - говорил он, - я простой человек, не больше того. И не хочу, чтобы вы принимали меня за кого-нибудь другого. Не хочу и обманывать вас, говоря, что я что-то там особенное, потому что ничего подобного нет. Я даже говорить-то не умею правильно. И грамматики я не знаю. Впрочем, наверно, и среди вас есть немало таких, кто слаб в правописании, и, мне кажется, многие поймут меня, так что - все в порядке. Я мог бы спуститься к вам, в толпу, и разговаривать с каждым из вас по отдельности, но вы услышите лучше, если я буду говорить с вами отсюда, со ступенек. Не от желания важничать перед вами - не поэтому я взобрался сюда, повыше. Я не ставню себя выше вас.
Ну вот, я сказал вам, что не собираюсь дурить вас. Я скорее вырву свой язык и брошу его на съедение свиньям, если скажу хоть одно слово лжи. Так что я не собираюсь превозносить до небес свое лекарство. Я просто начну с вами дела честь честью. Должен сказать вам, что я даже не врач. Никогда не учился медицине. И не понимаю в ней ничего. Я так думаю: я всего лишь посыльный - значит тот, кто приносит новое.
С этим лекарством связана целая история, и если вы еще не собираетесь расходиться, я расскажу ее вам. Началось все очень давно, и кое во что сейчас даже трудно поверить, но мне хотелось бы, чтобы вы поверили, потому что тут каждое слово - правда. Прежде всего я должен рассказать вам о своей старенькой бабушке. Много лет прошло с тех пор, как она умерла, царство ей небесное. И не знаю я женщины лучше и добрее, чем она; помню, был я тогда совсем пацаном...
Эмби отошел в сторонку и улегся прямо на землю.
Какой наглец! - подумал он. И сколько нахальства!
Когда все кончилось, когда все бутылки до последней были распроданы, когда люди вернулись в стан, а владелец лекарства собирал с земли осветительные патроны, Эмби встал и подошел к нему.
- Здравствуй, Джейк, - сказал он.

12.

- Ах, док, должен вам признаться, - сказал Джейк, - что я был просто прижат к стенке. Ничто нам не светило. Не было денег на горючее, не было еды, а просить милостыню не так уж приятно. И в этом отчаянном положении я начал думать. И решил, что, если человек всю свою жизнь был честен, это не значит, что таким он должен оставаться вечно. Но и в бесчестье я никак не мог найти свою выгоду, не мог придумать, как оно поможет нам прожить - разве что воровством, но это опасно. Хотя я уже готов был на самое худшее.
- Верю, - сказал Эмби.
- О, док, - взмолился Джейк, - и что вы все дуетесь? Какой вам смысл злиться? Мы раскаялись уже в тот момент, когда уехали от вас; мы хотели почти сразу повернуть назад и вернулись бы, да я побоялся. И все-таки - все ведь обернулось к лучшему.
Он слегка покрутил баранку, чтобы объехать камень на дороге.
- Так-то вот, сэр, - продолжал он. - В жизни все получается совсем не так, как думаешь. Только покажется тебе, что все, ты тонешь, как тебя подхватывает какая-то волна. Остановились мы как-то вот у этой реки половить рыбки, а детишки нашли мусорную кучу и давай в ней рыться - ну, вы же знаете, как это бывает. И нашли целую кучу бутылок - четыре или пять дюжин, - и все совершенно одинаковые. Я представил себе человека, который волочил их с трудом на помойку. Я сидел, смотрел на бутылки - других дел у меня тогда не было - и соображал, смогу ли я пустить их в прибыльное дельце или они просто займут место в трейлере, и я зря поволоку их с собой. И тут будто что кольнуло меня. Все они были грязные, а некоторые - с отбитым горлышком, но мы взяли и перемыли их, отполировали и...
- Скажи мне, что ты налил в бутылки?
- Ладно уж, док, вам я скажу все, как есть: я не помню, чем я пользовался в первой партии.
- Насколько я могу судить, к лекарствам ваша смесь никакого отношения не имела.
- Док, да у меня нет никакого представления о том, из чего делаются лекарства. Единственное, чего я опасался, это чтобы в бутылки не попало ничего такого, от чего люди могли бы умереть или серьезно заболеть. Но требовалось, чтобы оно было горьким, иначе они решат, что снадобье так себе, неважное. Мерт, она сначала так волновалась, а сейчас ничего, привыкла. Особенно с тех пор, как люди стали заявлять, что снадобье им помогает, хотя, сказать по совести, никак не могу понять, почему, елки зеленые, оно им помогает. Док, ради всего святого, скажите, как эта гадость может им помочь?
- Она им и не помогает.
- Но люди твердят, что помогает. Вот была тут одна старушонка...
- Это связано с верой, - сказал Эмби. - Они живут в мире магии и готовы поверить во что угодно. Они просто жаждут чуда.
- Так вы считаете, что это у них в голове?
- Все, до последней капли. Они не имеют никакого представления о том, что такое ложь, обман, иначе у тебя никогда ничего не вышло бы, они принимают на веру все твои слова. Они пьют твое снадобье и при этом так глубоко верят в то, что оно поможет, что оно действительно им помогает. Им никогда не забивали мозги мощными рекламными воззваниями, по крайней мере до известного возраста. Они не знают, что такое мошенничество, вранье или угроза. Поэтому они так легко верят всему.
- Да, пожалуй, так оно и есть, - согласился Джейк. - Я рад, что узнал об этом, а то что-то не давало мне покоя.
На заднем сиденье дети устроили очередную потасовку, Джейк прикрикнул на них, но они продолжали свою возню. Все было совсем так же, как в прошлые времена.
Эмби удобно откинулся на спинке сиденья, наблюдая за всем, что мелькало за окнами трейлера.
- Ты точно помнишь, где находится этот стан?
- Прямо вижу его перед собой, будто это было только вчера. Помню, как смешно эти парни говорили, что им нужен инженер по ракетам. И зачем он им?
Он посмотрел на Эмби.
- И что за охота на вас напала непременно найти именно тот стан?
- Есть идея, - ответил Эмби.
- А знаете, док, у меня тоже есть идея: почему бы нам, раз уж мы снова вместе, не составить одну команду. Вы с вашей седой головой и умением так много и складно говорить...
- Об этом забудь, - сказал Эмби.
- И чего плохого вы в этом углядели? - удивился Джейк. - Мы устроили такое шоу! Ведь именно с этого все и началось и привлекло их ко мне. У них ведь теперь жизнь совсем не та, что была раньше - ни тебе телевизора, ни кино, ни бейсбольных сражений, ничего такого нет. Не слишком-то развлечешься в нынешнее время, и даже просто послушать вас они обязательно придут.
Эмби ничего не ответил.
Это хорошо, что мы опять вместе, думал он. Следовало бы рассердиться на Джейка, но он не мог сердиться. Они все так искренне обрадовались, увидев его, - даже дети и Мерт, - и так старались загладить свою вину.
А случись им снова оказаться в подобной ситуации, и Джейк решит, что им выгоднее уехать от него, они так же точно бросят его. Но сейчас ему было хорошо с ними, и они ехали туда, куда ему было нужно. Он был доволен. Сколько еще времени промаялся бы он в поисках нужного стана, не подвернись ему Джейк с трейлером, подумал он.
Да и вообще весьма сомнительно, что он сам смог бы отыскать его.
- А знаете, - продолжал разговор Джейк, - я тут надумал: почему бы мне в конгресс не податься? Мой лекарский опыт дал мне немалую практику публичных выступлений, и я придумал уловку, на которой я бы хорошо сыграл, - запретить дорожный налог. Ничто другое так не раздражает наш народ, как эти налоги.
- Тебя не примут в конгресс, - сказал Эмби. - У тебя нет постоянного местожительства. Ты даже не принадлежишь ни к какому стану.
- Вот об этих вещах я как-то не подумал. Может, если я немного поживу в одном из станов...
- Да нельзя запретить подорожный налог, если хочешь, чтобы дороги содержались в порядке.
- Наверное, вы правы, док, но ведь это позор - так докучать людям этим дорожным налогом. Они ужасно раздражены.
Он взглянул на часы.
- Если ничего не случится, - сказал он, - будем в вашем стане завтра к вечеру.

13.

- Она не заработает, - заявили они.
Но он и раньше знал, что они так скажут.
- Она не заработает, если вы не скооперируетесь, - сказал Эмби. - Чтобы задействовать ее, нужно горючее.
- У нас есть горючее.
- Оно не годится, - возразил Эмби. - Оно негодное... А вот в соседнем стане получают горючее...
- Вы хотите, чтобы мы с протянутой рукой...
- Зачем же ьс протянутой рукойэ? У вас есть кое-что; у них тоже есть кое-что. Почему бы вам не наладить торговлю?
Они переваривали услышанное, сидя вокруг костра под старым дыбом, что рос посреди стана. Он наблюдал за процессом переваривания, за их грубыми, озабоченными лицами, морщинистыми лицами янки девятнадцатого века, за их сжатыми между колен руками с глубоко въевшейся в них грязью и машинным маслом.
Их окружали трейлеры с прицепами, сушившееся на веревках белье, женские и детские лица, выглядывавшие из окон и дверей, на удивление молчаливых: проходил очень важный совет, и они знали свое место.
А за трейлерами возвышались корпуса завода сельскохозяйственных машин.
- Должен вам сказать, мистер, - начал агент по труду, - эти ракеты не более как наше хобби. Было такое дело: ребята нашли где-то книги о них, заинтересовались. А через некоторое время весь стан читал их и загорелся идеей. Но это для нас все равно что бейсбол или соревнования по стрельбе. Не такие уж мы одержимые. Дело это для нас вроде забавы.
- А если бы вы смогли пользоваться этими ракетами?
- Никаких предубеждений против использования ракет у нас нет и не было, но сначала нужно серьезно это обдумать.
- Вам понадобится несколько такелажников.
- У нас есть такелажники, у нас их много. Мы можем поднимать все, что угодно. С их помощью мы снизили себестоимость продукции и теперь можем платить им столько, сколько они пожелают. Они работают у нас в основном в сборочном цехе.
Поднялся один из тех, кто помоложе.
- Есть один вопросик в связи с этим. Такелажник может поднять самого себя?
- А почему бы нет?
- Предположим, вы берете кусок трубы. Без всяких усилий вы поднимаете трубу. Но попробуйте встаньте на нее - тогда можете пыжиться сколько влезет, но с места ее не сдвинете.
- Такелажник может поднять себя, точно вам говорю, - сказал агент по труду. - У нас есть один парень в сборочном, так он летает на тех деталях, с которыми работает. Заявляет, что так у него быстрее получается.
- Ну, так вот, - сказал Эмби, - посадите вашего такелажника в трейлер - как вы думаете, сможет он его поднять?
Агент по труду кивнул.
- Запросто.
- И управлять им? И приземлится, не взорвавшись?
- Конечно.
- Но все равно - далеко-то он не уедет. Скажите-ка, какое расстояние он может преодолеть?
- Ну, миль так пять... или десять. Это только так выглядит, что ему все это нипочем, а на самом деле это для него большой труд.
- Но если снабдить трейлер ракетным двигателем, тогда такелажнику останется только поддерживать его на весу. Под силу это ему?
- Ну, точно я не скажу, - ответил агент по труду, - но, пожалуй, это для него не такой уж большой труд. Он хоть целый день может держать его в подвешенном состоянии.
- А если что-нибудь случится, например, загорится ракета - он сможет посадить трейлер на землю невредимым.
- И посадит.
- Тогда чего ж это мы зря время теряем?
- Мистер, к чему вы ведете?
- К летающим станам, - сказал Эмби. - Неужели вы все еще ничего не поняли? Предположим, вы захотели перебраться на другое место или просто отправиться на отдых. Тут весь стан поднимается в воздух, и почти в тот же миг вы оказываетесь на месте.
Агент по труду потер подбородок.
- Может, так и будет, - допустил он. - Скорее всего, получится. Но чего ради нам суетиться? Если мы задумаем куда-нибудь поехать, мы соберемся и поедем. А торопиться нам некуда.
- И в самом деле, - подтвердил кто-то из присутствующих, - нам-то чего ради во все это влезать?
- Ну, хотя бы из-за дорожного налога, - сказал Эмби. - Если вы не будете пользоваться дорогами, то и дорожный налог вам не придется платить.
В наступившей тишине он оглядел всех и понял, что он их достал.

Клиффорд Саймак "Призрак модели "Т""
пер. Олег Битов
Clifford D. Simak, A Ghost of the Model "T", 1975

Он возвращался домой, когда вновь услышал звук мотора модели ьТэ. Вот уж не тот звук, который можно с чем-то спутать, - и ведь это не впервые за последние дни, что звук долетал к нему издали, с шоссе. Удивительная история: ведь, по его сведениям, ни у кого во всей стране не было больше модели ьТэ. Ему доводилось читать - где? вероятно, в газете, - что за старые машины, такие, как модель ьТэ, нынче выкладывают большие деньги, хотя смысл подобной покупки оставался за пределами его понимания. Кому в здравом уме нужна модель ьТэ, когда вокруг полно современных, бесшумных, сверкающих автомобилей? Но в эти сумасбродные времена не разберешься, что люди делают и зачем. Не то что в прежние деньки, однако прежние деньки давно миновали, и все, что остается, - приноровиться как умеешь к нынешним правилам и порядкам.
Брэд уже закрыл пивную, закрыл чересчур рано, и теперь идти было просто некуда, только домой. Хотя с тех пор, как Баунс состарился и издох, возвращаться домой было страшновато. ьНе хватает мне Баунса, - признался он себе, - мы так хорошо ладили, прожили вместе больше двадцати лет, а нынче, когда пса не стало, в доме одинокая, гулкая пустота...э
Он брел проселком на краю своего городишки, шаркая по пыли и пиная комки земли. Ночь была светла почти как день, над деревьями висела полная луна. Сиротливые сверчки возвещали конец лета. И раз уж он брел пешком, то волей-неволей вспомнил ту модель ьТэ, какая была у него в молодые годы, - он проводил часы в ветхом машинном сарае, отлаживая и регулируя ее, хотя, видит Бог, модель ьТэ в сущности не нуждалась в регулировке. Это был простой механизм, проще не придумаешь, подчас чуть-чуть сварливый, но верный друг, каких, пожалуй, с тех пор уже и не создавали. Он вез вас, куда вам надо, и возвращал обратно, - в те времена никто ничего большего и не требовал. Крылья дребезжали, жесткие покрышки могли вытрясти из вас душу, иной раз машина упрямилась на подъеме, но если вы знали, как управляться с ней и ухаживать за ней, серьезные неприятности вам не угрожали.
То были деньки, говорил он себе, когда вся жизнь была простой, как модель ьТэ. Не было ни подоходного налога (хотя, коль на то пошло, для него лично подоходный налог никогда не был проблемой), ни социального страхования, отбирающего у вас часть заработка, ни лицензий на то и на другое, ни порядка, повелевающего закрывать пивные в определенный час. ьЖить было легко, - решил он, - человек брел себе по жизни как получалось, и никто не приставал к нему с советами и не становился ему поперек дороги...э
А звук мотора модели ьТэ, вдруг выяснилось, становился все громче - он был так погружен в свои мысли, что по-настоящему не обращал на это внимания. Однако теперь звук достиг такой силы, будто машина прямо у него за спиной. Понятно, звук воображаемый, но уж такой естественный и такой близкий, - и он отпрянул в сторону, чтобы машина его не задела.
Она не задела его, а подъехала и остановилась - самая настоящая, в натуральную величину, казалось бы, ничего непривычного. Но правая передняя дверца (другой впереди и не было - слева дверцы не полагалось) распахнулась. Распахнулась сама собой - ведь машина пришла пустой, открыть дверцу никто не мог. Впрочем, это его тоже не особенно удивило: насколько помнилось, ни один владелец модели ьТэ не додумался, как удержать эту дверцу закрытой. Там же всего одна незатейливая защелка, и при каждом толчке (а уж толчков хватало - таковы были в те времена дороги, и покрышки были жесткие, и подвеска) проклятая дверца распахивалась без промедления.
Только на этот раз - после стольких-то лет - дверца распахнулась как-то особенно. Она вроде бы приглашала войти: машина остановилась мягко, и дверца не отвалилась, а открылась плавно, торжественно, как бы зазывая человека в салон.
И он забрался внутрь, присел на правое сиденье, и как только оказался в салоне, дверца сама собой закрылась, а машина тронулась. Он хотел было перебраться за руль - там же не было шофера, а дорога впереди изгибалась и надо было помочь машине одолеть поворот. Но прежде чем он успел передвинуться и положить руки на баранку, машина принялась поворачивать сама и так точно, будто кто-то управлял ею. Он застыл в недоумении и даже не пытался больше прикоснуться к рулю. Машина справилась с поворотом без колебаний, а за поворотом начинался крутой затяжной подъем, и мотор взревел во всю мощь, набирая скорость перед подъемом.
ьИ самое-то странное, - сказал он себе, все еще готовясь взяться за баранку и все еще не трогая ее, - что не было здесь никогда ни поворота, ни подъема...э Он знал эту дорогу назубок, она бежала прямо почти три мили, пока не выводила на другую дорогу вдоль реки, и на протяжении всех трех миль не изгибалась и не петляла, не говоря уж о том, что не поднималась ни на какие холмы. А вот сегодня поворот был, и подъем на холм тоже был: машина пыжилась изо всех сил, но надорвалась и сбавила ход, и ей волей-неволей пришлось переключиться на низшую передачу.
Мало-помалу он решился сесть прямо, а потом и отодвинулся от руля вправо. Стало очевидным, что данная модель ьТэ по ведомым только ей причинам не нуждается в шофере, а может, даже чувствует себя лучше без шофера. Казалось, она прекрасно знает, куда ехать, и приходилось признаться, что она знает больше, чем он. Местность, хотя и смутно знакомая, была определенно не той, что окружала городок Уиллоу Бенд. Тут вокруг поднимались холмы, изрезанные оврагами, а Уиллоу Бенд расположен на ровных и просторных заливных лугах у реки, где ни холмика, ни овражка не сыщешь, пока не доберешься до конца равнины, до замыкающих ее отдаленных скал.
Он сдернул с головы кепку и предоставил ветру трепать волосы, и ветер занялся этим не мешкая - кузов был с откидным верхом, и верх откинут. Машина вползла на вершину холма и устремилась вниз, старательно вписываясь в изгибы дороги, петляющей по склонам. И едва дорога пошла вниз, зажигание каким-то образом выключилось: в точности так, вспомнилось, поступал и он сам, когда имел свою собственную модель ьТэ. Цилиндры хлопали и хлюпали вхолостую, а двигатель остывал.
Машина одолела очередной резкий поворот над глубокой черной лощиной, сбегающей куда-то вниз меж холмов, и он уловил свежий сладкий запах тумана. Запах всколыхнул воспоминания, и не сознавай он, что такого не может быть, он решил бы, что вернулся в края своей юности. Потому что юность его прошла среди лесистых холмов, и там летними вечерами накатывал такой же туман, принося с собой снизу ароматы кукурузных полей, клеверных пастбищ и смесь других ароматов, какими полны богатые плодородные земли. Однако здесь, это уж наверняка, другие края - те, где прошла юность, далеко, до них никак не меньше часа езды. Хотя он, если честно, по-прежнему недоумевал, куда его занесло: все, что было видно вокруг, даже не напоминало места поблизости от городка Уиллоу Бенд.
Машина скатилась со склона и весело побежала по ровной дороге. Мимо мелькнула ферма, приютившаяся у подножия холмов, - два слабо освещенных окошка, а рядом неясные контуры амбара и курятника. На дорогу выскочил пес и облаял модель ьТэ. Других домов не попадалось. Правда, на дальних склонах кое-где проступали булавочные огоньки, и не приходилось сомневаться, что там такие же фермы. Встречных машин тоже не попадалось, хотя в этом, если вдуматься, не было ничего странного. Работали на фермах до заката и ложились сразу же, потому что вставали с первыми лучами зари. На сельских дорогах никогда не бывало большого движения, кроме как по субботам и воскресеньям.
Модель ьТэ прошла новый поворот, и впереди возникло яркое пятно света, а когда подъехали поближе, то послышалась музыка. И опять его кольнуло ощущение чего-то знакомого, и опять он не мог понять почему. Модель ьТэ замедлила ход и вкатилась в пятно света, и стало ясно, что свет исходит из танцевального павильона. По фасаду висели гирлянды лампочек, на высоких столбах вокруг автостоянки горели фонари. Сквозь освещенные окна он увидел танцующих, и вдруг до него дошло, что такой музыки он не слышал более полувека. Модель ьТэ мягко въехала на стоянку и выбрала себе место рядом с машиной марки ьмаксвеллэ. ьТуристский максвелл , - подумал он с изрядным удивлением. - Да ведь эти машины исчезли с дорог многие годы назад! Такой в точности "максвелл" был у старины Верджа как раз тогда, когда у меня была модель "Т". Старина Вердж - сколько же лет прошло, не сосчитать...э
Он попытался припомнить фамилию старины Верджа, да не получилось. Как ни грустно, с возрастом вспоминать имена и названия становилось все труднее. Вообще то старину Верджа звали Верджил, но дружки всегда сокращали имя до односложного. Теперь ему вспомнилось, что они были почти неразлучны, удирая из дому на танцы, распивая украдкой самогон, играя на бильярде, бегая за девчонками, - в общем, занимаясь помаленьку всем, чем занимаются юнцы, когда у них находится время и деньги.
Он открыл дверцу и выбрался из машины на стоянку, выложенную крупным гравием. Гравий хрустнул под ногами, и хруст словно послужил толчком, чтобы наконец узнать это место. То-то оно показалось ему знакомым, только он не понимал почему, а теперь понял. Он застыл как вкопанный, почти оцепенев от свалившегося на него откровения, вглядываясь в призрачную листву огромных вязов, высящихся по обе стороны павильона. Его глаза различили очертания холмов над павильоном - он узнал эти очертания, а затем напряг слух и уловил бормотание бегущей воды - неподалеку на склоне бил родник, и вода стекала по деревянному лотку к придорожным поилкам. Только поилки уже разваливались, как и лоток, - за ними перестали следить с тех пор, как на смену конным экипажам окончательно пришли автомобили.
Отвернувшись, он бессильно опустился на подножку, опоясывающую борта модели ьТэ. Глаза не могли обмануть его, уши не могли предать. В былые годы он слишком часто слышал характерное бормотание бегущей по лотку воды, чтобы спутать этот звук с каким-либо другим. И контуры вязов, и очертания холмов, и гравийная автостоянка, и гирлянда лампочек на фасаде - все это вместе взятое могло значить только одно: каким-то образом он вернулся, или его вернули, к Большому Весеннему Павильону. ьНо это же, - сказал он себе, - было более пятидесяти лет назад, когда я был молод и беззаботен, когда у старины Верджа был его "максвелл", а у меня модель "Т"...э
Неожиданно для себя он разволновался, и волнение захватило его безраздельно, пересилив удивление и чувство абсурдной невозможности происходящего. Само по себе волнение было так же загадочно, как этот павильон и то, что он опять очутился здесь. Он встал и пересек автостоянку, гравий хрустел, скользил и перекатывался под ногами, а тело было наполнено необыкновенной, юношеской легкостью, какой он не ведал годами. Музыка плыла навстречу, обволакивала и звала - не та музыка, что нравится подросткам в нынешние времена, не грохот, усиленный электронными приспособлениями, не скрежет без всякого подобия ритма, от которого у нормальных людей сводит зубы, а у придурков стекленеют глаза. Нет, настоящая музыка, под которую хочется танцевать, мелодичная и даже прилипчивая - сегодня никто и не помнит, что это такое. Звонко и сладостно пел саксофон - а ведь, сказал он себе, сакс сегодня почти совершенно забыт. И тем не менее здесь сакс пел в полный голос, лилась мелодия, и ветерок, налетающий снизу из долины, покачивал лампочки над дверью.
Он был уже на пороге павильона, как вдруг сообразил, что вход не бесплатный, и приготовился достать из кармана мелочь (ту, что осталась после бесчисленных кружек пива, выпитых у Брэда), но тут заметил на запястье правой руки чернильный штамп. И вспомнил, что таким штампом на запястье помечали тех, кто уже заплатил за вход в павильон. Так что осталось лишь показать штамп сторожу у дверей и войти внутрь. Павильон оказался больше, чем ему помнилось. Оркестр расположился у стенки на возвышении, а зал был полон танцующими.
Годы улетучились, все было как встарь. Девчонки пришли на танцы в легких платьицах, и ни одной в джинсах. Кавалеры, все без исключения, надели пиджаки и галстуки, и все старались соблюдать приличия, вести себя с галантностью, о какой он давным-давно забыл. Тот, кто играл на саксофоне, поднялся в рост, и сакс заплакал мелодично и грустно, накрывая зал волшебством, какого, еще недавно подозревал он, в мире просто не сохранилось,
И он поддался волшебству. Не помня себя, удивившись себе, едва до него дошло, что случилось, он оказался в зале среди танцующих. Он включился в волшебство, танцуя сам с собой, - после стольких лет одиночества он наконец-то вновь ощутил себя частью целого. Музыка заполнила мир, мир сузился до размеров танцевальной площадки, и пусть у него сегодня не было девчонки и он танцевал сам с собой, зато он вспомнил всех девчонок, с какими танцевал когда-либо прежде.
Чья-то тяжелая рука легла ему на предплечье, но кто-то другой сказал:
- Да ради Бога, оставь ты старика в покое, у него есть такое же право веселиться, как у любого из нас...
Тяжелая рука отдернулась, хозяин руки побрел, пошатываясь, куда-то прочь, и вдруг в том направлении завязалась возня, которую при всем желании нельзя было принять за танец. Тут откуда-то возникла девчонка и сказала:
- Давай, папаша, пойдем отсюда...
Кто-то подтолкнул его в спину, и он вслед за девчонкой очутился на улице.
- Знаешь, папаша, иди-ка ты лучше подобру-поздорову, - предложил какой-то парнишка. - Они вызвали полицию. Да, а как тебя зовут? Откуда ты взялся?
- Хэнк, - ответил он. - Меня зовут Хэнк, и я раньше частенько сюда хаживал. Вместе со стариной Верджем. Мы тут бывали почти каждый вечер. Хотите, я подвезу вас? У меня модель ьТэ, она там на стоянке...
- Ладно, почему бы и нет, - откликнулась девчонка. - Поехали...
Он пошел впереди, а они повалили следом и набились в машину, и их оказалось гораздо больше, чем думалось поначалу. Они не поместились бы в машину, если б не залезли друг дружке на колени. А он сел за баранку, но ему и в голову не пришло прикасаться к ней: он уже усвоил, что модель ьТэ сама сообразит, что от нее требуется. И она, конечно же, сообразила - завелась, вырулила со стоянки и выбралась на дорогу.
- Эй, папаша, - обратился к нему парнишка, сидевший рядом, - не хочешь ли хлебнуть? Не первый сорт, но шибает здорово. Да ты не бойся, не отравишься - никто из нас пока что не отравился...
Хэнк принял бутылку и поднес ее ко рту. Запрокинул голову, и бутылка забулькала. Если б у него еще были сомнения насчет того, куда он попал, спиртное растворило бы их окончательно. Потому что вкус этой бурды был незабываем. Впрочем, запомнить вкус тоже было немыслимо - но попробуешь сызнова и не спутаешь ни с чем. Оторвавшись от бутылки, он вернул ее тому, у кого взял, и похвалил:
- Хорошее пойло...
- Не то чтобы хорошее, - отозвался парнишка, - но лучшее, какое удалось достать. Этим чертовым бутлегерам все равно, какой дрянью торговать. Прежде чем покупать у них, надо бы заставлять их самих пригубить, да еще и понаблюдать минутку-другую, что с ними станет. Если не свалятся замертво и не ослепнут, тогда, значит, пить можно...
Другой парнишка перегнулся с заднего сиденья и вручил Хэнку саксофон.
- Ты, папаша, смахиваешь на человека, умеющего обращаться с этой штуковиной, - заявила одна из девчонок, - так давай, угости нас музыкой...
- Где вы его взяли? - удивился Хэнк.
- Из оркестра, - ответили сзади. - Тот мужик, что играл на нем, если разобраться, не имел на то никакого права. Терзал инструмент, и все.
Хэнк поднес саксофон к губам, пробежал пальцами по клапанам, и сразу зазвучала музыка. ьСмешно, - подумал он, - я же до сих пор даже дудки в руках не держал...э У него не было музыкального слуха. Однажды он попробовал играть на губной гармонике, думал, она поможет ему коротать время, но звуки, какие она издавала, заставили старого Баунса завыть. Так что пришлось забросить гармонику на полку, и он даже не вспоминал о ней до этой самой минуты.
Модель ьТэ легко скользила по дороге, и вскоре павильон остался далеко позади, Хэнк выводил рулады на саксофоне, сам поражаясь тому, как лихо у него получается, а остальные пели и передавали бутылку по кругу. Других машин на дороге не было, и вот немного погодя модель ьТэ вскарабкалась на холмы и побежала вдоль гребня, а внизу, как серебряный сон, распластался сельский пейзаж, залитый лунным светом.
Позже Хэнк спрашивал себя, как долго это продолжалось, как долго машина бежала по гребню в лунном свете, а он играл на саксе, прерывая музыку и откладывая инструмент лишь затем, чтоб сделать еще глоток-другой. Казалось, так было всегда и так будет всегда: машина плывет в вечность под луной, а следом стелются стоны и жалобы саксофона...
Когда он очнулся, вокруг опять была ночь. Сияла такая же полная луна, только модель ьТэ съехала с дороги и встала под деревом, чтобы лунный свет не падал ему прямо в лицо. Он забеспокоился, впрочем, довольно вяло, продолжается ли та же самая ночь или уже началась другая. Ответа он не знал, но не замедлил сказать себе, что это, в сущности, все равно. Пока сияет луна, пока у него есть модель ьТэ и есть дорога, чтоб ложиться ей под колеса, спрашивать не о чем и незачем. А уж какая именно это ночь, и вовсе не имеет значения.
Молодежь, что составляла ему компанию, куда-то запропастилась. Саксофон лежал на полу машины, а когда Хэнк приподнялся и сел, в кармане что-то булькнуло. Он провел расследование и извлек бутылку с самогоном. В ней все еще оставалось больше половины, и вот уж это было удивительно: столько пили и все-таки не выпили.
Он сидел за рулем, вглядываясь в бутылку и прикидывая, не стоит ли приложиться. Решил, что не стоит, засунул бутылку обратно в карман, потянулся за саксофоном и бережно положил инструмент на сиденье рядом с собой.
Модель ьТэ вернулась к жизни, кашлянула и содрогнулась. Выбралась из-под дерева, вроде бы неохотно, и плавно повернула к дороге. А затем выехала на дорогу и тряско покатилась вниз, взбивая колесами облачка пыли - в лунном свете они зависали над дорогой тонкой серебряной пеленой.
Хэнк гордо восседал за баранкой. И чтоб никоим образом не прикоснуться к ней, сложил руки на коленях и откинулся назад. Чувствовал он себя превосходно, лучше, чем когда-либо в жизни. ьНу, может, не совсем так, - поправил он себя, - вспомни молодость, когда ты был шустряком, гибким и полным надежд. Ведь выпадали, наверное, дни, когда ты чувствовал себя не хуже...э Разумеется, выпадали: переворошив память, он ясно припомнил вечер, когда выпил как раз, чтоб быть под хмельком, но не окосеть и даже не хотеть добавить, - он стоял в тот вечер на гравийной автостоянке у Большого Весеннего, впитывая музыку перед тем как войти, а бутылка за пазухой приятно холодила тело. Днем была жара, он вымотался на сенокосе, но вечер принес прохладу, снизу из долины поднялся туман, напоенный невнятными запахами тучных полей, - а в павильоне играла музыка и ждала девчонка, которая, само собой, не сводила глаз с дверей в предвкушении, что он вот-вот войдет.
ьЧто и говорить, - подумалось ему, - тогда было здорово...э Тот вечер, выхваченный памятью из пасти времени, был хорош - и все же не лучше нынешней ночи. Машина катится вдоль гребня, залитый лунным сиянием мир стелется внизу. Тот вечер был хорош, но и эти минуты, пусть непохожие на тот вечер, в каком-то смысле не хуже.
А дорога сбежала с гребня и устремилась обратно в долину, змеясь по скалистым склонам. Сбоку выпрыгнул кролик и застыл на мгновение, пригвожденный к дороге слабеньким светом фар. Высоко в ночном небе вскрикнула невидимая птица, но это был единственный звук, не считая клацанья и дребезжанья модели ьТэ.
Машина достигла долины и понеслась во всю прыть. К самой дороге подступили леса, то и дело загораживая луну. Потом машина свернула с дороги, и он услышал под колесами хруст гравия, а впереди обозначился темный затаившийся в ночи силуэт. Машина затормозила, и на этот раз Хэнк, примерзший к сиденью, ни на секунду не усомнился, где он.
Модель ьТэ вернулась к танцевальному павильону, но волшебство рассеялось. Огни погасли, все опустело. На автостоянке не осталось других машин. Едва модель ьТэ заглушила мотор, наступила полная тишина, и он услышал бормотание родниковой воды, стекающей по лотку к поилкам.
Внезапно его охватил холод и неясное чувство тревоги. Здесь теперь было так одиноко, как может быть лишь в очень памятном месте, откуда вдруг вычерпали всю жизнь. Против собственной воли он шевельнулся, выкарабкался из машины и встал с нею рядом, не отпуская дверцу и недоумевая, чего ради модель ьТэ прикатила сюда снова и зачем ему понадобилось из нее вылезать.
От павильона отделилась темная фигура и двинулась к стоянке, еле различимая во мраке. Послышался голос:
- Хэнк, это ты?
- Я самый, - отозвался Хэнк.
- Скажи на милость, - спросил голос, - куда это все подевались?
- Не знаю, - ответил Хэнк. - Я был здесь недавно. Здесь было полно народу.
Фигура подошла ближе.
- Слушай, у тебя нет ничего выпить?
- Конечно, Вердж, - ответил он. Теперь он узнал голос. - Конечно, у меня есть что выпить.
Вытащив бутылку из кармана, он протянул ее Верджу. Тот взял, но сразу пить не стал, а, присев на подножку модели ьТэ, принялся нянчить бутылку, как дитя.
- Как поживаешь, Хэнк? - спросил он. - Черт, как давно мы не виделись!
- Живу ничего себе, - ответил Хэнк. - Переехал в Уиллоу Бенд да так и застрял там. Ты знаешь такой городишко Уиллоу Бенд?
- Был однажды. Проездом. Даже не останавливался. Если б знать, что ты там живешь, тогда бы, конечно... Но я совсем потерял тебя из виду...
Хэнк, со своей стороны, слышал что-то про старину Верджа и еще подумал, не стоит ли об этом упомянуть, но хоть режь, не мог припомнить, что именно слышал, и поневоле промолчал.
- Мне не очень-то повезло, - продолжал Вердж. - Все вышло против ожиданий. Джанет взяла и бросила меня, и я после стал пить и пропил свою бензоколонку. А потом просто перебивался - то одно, то другое, Нигде больше не оседал надолго. И никакого стоящего дела мне больше не попадалось... - Он раскупорил бутылку, отхлебнул и отдал Хэнку, похвалив: - Знатное пойло...
Хэнк тоже отхлебнул и опустился рядом с Верджем, а бутылку поставил на подножку посередине.
- У меня, ты помнишь, был ьмаксвеллэ, - сказал Вердж, - но я его, кажется, тоже пропил. Или поставил где-то и не упомню где. Искал где только можно, но его нигде нет...
- Не нужен тебе ьмаксвеллэ, Вердж, - произнес Хэнк. - У меня же есть модель ьТэ...
- Черт, как тут одиноко, - сказал Вердж. - Тебе не кажется, что тут одиноко?
- Кажется. Послушай, выпей еще малость. Потом решим, что нам делать.
- Что толку сидеть здесь? - сказал Вердж. - Надо было уехать вместе со всеми.
- Лучше посмотрим, сколько у нас бензина, - предложил Хэнк. - А то я понятия не имею, что там в баке делается...
Привстав, он открыл переднюю дверцу и сунул руку под сиденье, где обычно держал бензомерный штырь. Нашел, отвинтил крышку бензобака, но надо было подсветить, и он принялся шарить по карманам в поисках спичек.
- Эй, - окликнул Вердж, - не вздумай чиркать спичками возле бака. Взорвешь нас обоих ко всем чертям. У меня в заднем кармане был фонарик. Если он, проклятый, еще работает...
Батареи сели, фонарик светил совсем слабо. Хэнк отпустил штырь в бак до упора, отметив пальцем точку, где заканчивается горловина. Когда он вытащил бензомер, штырь оказался влажным чуть не до самой этой точки.
- Смотри-ка ты, почти полный, - заметил Вердж. - Ты когда заправлялся в последний раз?
- А я вообще никогда не заправлялся.
На старину Верджа это произвело сильное впечатление.
- Кто бы мог подумать, выходит, твоя жестяная ящерка почти ничего не ест...
Хэнк навинтил крышку на бензобак, и они вновь присели на подножку и сделали еще по глотку.
- Сдается мне, я мучаюсь одиночеством уже давно, - сказал Вердж. - Что б я ни делал, мне темно и одиноко. А тебе, Хэнк?
- Мне тоже одиноко, - признался Хэнк, - с тех самых пор, как Баунс состарился и подох у меня на руках. Я же так и не женился. До этого как-то ни разу не дошло. Баунс и я, мы повсюду бывали вместе. Он провожал меня в бар к Брэду и устраивался под столом, а когда Брэд выгонял нас, провожал меня домой...
- Что проку, - сказал Вердж, - сидеть тут и плакаться? Давай еще по глоточку, а потом я, так и быть, помогу тебе завестись, крутану рукоятку, и поедем куда-нибудь...
- Рукоятку даже трогать не надо, - ответил Хэнк. - Просто залезешь в машину, и она заведется сама собой.
- Ну черт бы меня побрал, - сказал Вердж. - Ты, видно, изрядно с ней повозился.
Они сделали еще по глотку и залезли в модель ьТэ - и она завелась и вырулила со стоянки, направляясь к дороге.
- Куда бы нам поехать? - спросил Вердж. - У тебя есть на примете какое-нибудь местечко?
- Нет у меня ничего на примете, - ответил Хэнк. - Пусть машина везет нас, куда хочет. Она сама разберется куда.
Подняв с сиденья саксофон, Вердж поинтересовался:
- А эта штука откуда? Что-то я не помню, чтоб ты умел дудеть в саксофон...
- А я никогда раньше и не умел, - ответил Хэнк.
Он принял сакс от Верджа и поднес мундштук к губам, и сакс мучительно застонал и зажурчал беззаботно.
- Черт побери, - воскликнул Вердж. - У тебя здорово получается!
Модель ьТэ весело прыгала по дороге, крылья хлопали, ветровое стекло дребезжало, а катушки магнето, навешенные на приборный щиток, звякали, щелкали и стрекотали. А Хэнк знай себе дул в саксофон, и тот отзывался музыкой, громкой и чистой. Вспугнутые ночные птицы издавали резкие протестующие крики и падали вниз, стремительно врываясь в узкую полосу света от фар.
Модель ьТэ опять выбралась из долины и, лязгая, взобралась на холмы. И опять побежала по гребню, по узкой пыльной дороге под луной, меж близких пастбищных оград, за которыми маячили, провожая машину тусклыми глазами, сонные коровы.
- Черт меня побери, - воскликнул Вердж, - ну просто все как встарь! Мы с тобой вместе, вдвоем, не считая луны. Что с нами стряслось, Хэнк? Где мы дали промашку? Мы снова вдвоем, как было давным-давно. А куда делись все годы в середине? Зачем они нужны были, эти годы в середине?
Хэнк ничего не ответил. Он продолжал дуть в саксофон.
- Разве мы просили слишком много? - продолжал Вердж. - Мы были счастливы тем, что имели. Мы не требовали перемен. Но старая компания отошла от нас. Они переженились, нашли себе постоянную работу, а кто-то даже пробился на важный пост. Это самое неприятное, когда кто-то сумел пробиться на важный пост. Нас оставили в покое. Нас двоих, тебя и меня, двоих, кто не хотел перемен. Мы что, цеплялись за молодость? Нет, не только. Тут было и что-то другое, за что мы цеплялись. Наверное, цеплялись за время, совпавшее с нашей молодостью и сумасбродством. Каким-то образом мы и сами сознавали, что дело не только в молодости. И были, конечно, правы. Так хорошо не бывало больше никогда...
Модель ьТэ скатилась с гребня и нырнула на долгий крутой спуск, и тут они увидели впереди внизу широкую многополосную автостраду, всю испещренную огоньками движущихся машин.
- Мы выезжаем на большое шоссе, Хэнк, - сказал Вердж. - Может, стоит свернуть в сторонку и не связываться? Твоя модель ьТэ - славная старушка, лучшая из своих ровесниц, слов нет, но уж больно резвое там движение...
- Я же ничего не могу сделать, - ответил Хэнк. - Я ею не управляю. Она сама по себе. Сама решает, чего ей надо.
- Ну и ладно, какого черта, - заявил Вердж. - Поедем, куда ей нравится. Мне все равно. В твоей машине мне так спокойно. Уютно. Мне никогда не было так уютно за всю мою треклятую жизнь. Черт, ума не приложу, что бы я делал, не объявись ты вовремя, Да отложи ты свой дурацкий сакс и хлебни хорошенько, пока я все не вылакал...
Хэнк послушался, отложил саксофон и сделал два основательных глотка, чтоб наверстать упущенное, а к тому моменту, когда он вернул бутылку Верджу, машина разогналась, въехала на откос, и они очутились на автостраде. Модель ьТэ радостно побежала по своей полосе и обогнала несколько других машин, отнюдь не стоявших на месте. Крылья гремели с удвоенной скоростью, а трескотня катушек магнето напоминала пулеметные очереди.
- Ну и ну, - восторженно заявил Вердж, - вы только гляньте на эту бабушку! В ней еще жизни на десятерых. Слушай, Хэнк, ты имеешь представление, куда мы держим путь?
- Ни малейшего, - ответил Хэнк и снова взялся за саксофон.
- А, черт, - сказал Вердж, - какая разница, куда мы едем, лишь бы ехать! Тут недавно был указатель, и на нем написано ьЧикагоэ. А может, мы и правда едем в Чикаго?
Хэнк на минутку вынул мундштук изо рта.
- Может, и так. Меня это не волнует.
- Меня, в общем, тоже, - откликнулся старина Вердж. - Чикаго, эй, принимай гостей! Лишь бы выпивки хватило. Похоже, что хватит. Мы же прикладывались то и дело, а в бутылке еще больше половины...
- Ты не голоден, Вердж? - спросил Хэнк.
- Черт возьми, нет! - ответил Вердж. - Не голоден и спать не хочу. Никогда не чувствовал себя так хорошо во всей моей жизни. Лишь бы выпивки хватило и эта куча железа не вздумала развалиться...
Модель ьТэ гремела и лязгала, но бежала наравне с целой стаей машин, мощных и обтекаемых, которые не гремели и не лязгали, - и Хэнк играл на саксофоне, а старина Вердж размахивал бутылкой и вопил всякий раз, когда дребезжащая старушка обставляла ьлинкольнэ или ькадиллакэ. Луна висела в небе - и, кажется, на одном месте. Автострада перешла в платное шоссе, и перед ними мрачной тенью возникла первая кассовая будка.
- Надеюсь, у тебя есть мелочь, - сказал Вердж. - Что до меня, я пустой - шаром покати...
Однако мелочь не понадобилась, потому что, едва модель ьТэ подкатила поближе, шлагбаум при въезде на платный участок поднялся, и громыхающая коробочка прошла под шлагбаум бесплатно.
- Все вышло по-нашему! - завопил Вердж. - С нас не берут платы - и не должны брать! Мы с тобой столько пережили, что нам теперь кое-что причитается...
Слева, чуть поодаль, выросла тень Чикаго. В башнях, громоздящихся вдоль озерного берега, сверкали ночные огни - но машина объехала город по длинной широкой дуге. И как только обогнула Чикаго и нижнюю часть озера, как только одолела затяжной поворот, похожий на рыболовный крючок, перед пассажирами открылся Нью-Йорк.
- Я не бывал в Нью-Йорке, - заявил Вердж, - но видел картинки Манхэттена, и чтоб мне провалиться, это Манхэттен. Только я не догадывался, Хэнк, что Чикаго и Манхэттен так близко друг от друга.
- Я тоже не догадывался, - ответил Хэнк, прерывая игру на саксе. - География, конечно, вверх тормашками, но какое нам к черту дело до географии? Пусть эта развалина шляется где угодно, весь мир теперь принадлежит нам...
Он вернулся к саксофону, а модель ьТэ продолжала свою прогулку. Прогрохотала каньонами Манхэттена, объехала вокруг Бостона и спустилась назад к Вашингтону, к высокой игле одноименного монумента, и старику Эйбу Линкольну, сидящему в вечном раздумье на берегу Потомака.
Потом они спустились еще дальше к Ричмонду, проскочили мимо Атланты и долго скользили вдоль залитых лунным светом песков Флориды. Проехали по старинным дорогам под деревьями, обросшими бородатым мхом, и заметили вдали слева огни дряхлеющих кварталов Нью-Орлеана. А затем вновь направились на север, и машина вновь резвилась на гребне, а внизу опять расстилались чистенькие угодья и фермы. Луна висела там же, где и раньше, не двигаясь с места. Они путешествовали по миру, где раз и навсегда было три часа ночи.
- Знаешь, - произнес Вердж, - я бы не возражал, если б это длилось без конца. Не возражал бы, если б мы никогда не приехали туда, куда едем. Это так здорово - ехать и ехать, что не хочется узнавать, где конечная остановка. Почему бы тебе не отложить свою дудку и не хлебнуть еще чуток? У тебя же, наверное, во рту пересохло...
Хэнк отложил саксофон и потянулся за бутылкой.
- Знаешь, Вердж, у меня точно такое же чувство. Вроде бы нет никакого смысла беспокоиться о том, куда мы едем и что случится. Все равно нет и не может быть ничего лучшего, чем сейчас...
Там у темного павильона ему чуть не припомнился какой-то слух про старину Верджа, и он хотел даже упомянуть об этом, но хоть режь, не мог сообразить, какой такой слух. Теперь сообразил - но это оказалась такая мелочь, что вряд ли заслуживала упоминания. Ему рассказывали, что милый старина Вердж умер.
Он поднес бутылку к губам и приложился от души, и, ей-же-ей, в жизни не доводилось пробовать спиртного и вполовину столь же приятного на вкус. Он передал бутылку другу, снова взялся за саксофон и стал наигрывать, ощущая пьянящий восторг, - а призрак модели ьТэ катил, погромыхивая, по залитой лунным светом дороге.

Clifford D. Simak "Shadow World", 1965
Клиффорд Д. Саймак "Мир "теней""
пер. К.Кузнецов
~~ - italic

Я выкатился из спального мешка пораньше, чтобы успеть часок-другой поработать над своим сектором в макете до того, как Гризи спроворит завтрак. Когда я вылез из своей палатки, Бенни - моя ьтеньэ - уже ждала меня. Поблизости в ожидании своих людей стояли еще несколько ьтенейэ, а все это вместе, если остановиться и подумать, было настоящим сумасшедшим домом. Только никто не останавливался и не задумывался - теперь мы к ним привыкли.
Гризи уже разжег плиту, и из трубы вился дымок. Я мог слышать, как он громко напевает под перестук своих кастрюль. Это была шумная часть суток. В течение всего утра он был шумным и несносным, но ближе к середине дня становился тихим как мышка. Наступало время уставиться в грезоскоп. При этом он действительно серьезно рисковал. К любому владельцу прибора закон был крайне суров. Мэк Болдуин - управляющий нашего проекта - устроил бы изрядный скандал, узнай он, что у Гризи есть грезоскоп. Но знал об этом только я. Я обнаружил его совершенно случайно, и даже Гризи не догадывался, что мне известно о нем, а я держал язык за зубами.
Я поздоровался с Бенни, но она мне не ответила. Она мне никогда не отвечала - чтобы отвечать, у нее не было рта. Не думаю, чтобы она меня даже слушала - ушей у нее тоже не было. Эти самые ьтениэ были обделены судьбой. У них не было ни рта, ни ушей, ни даже носа.
Но зато у каждой было по глазу. Он был расположен в середине лица, приблизительно там, где должен находиться нос, если бы тень таковой имела. И этот глаз с лихвой оправдывал недостаток рта, ушей и носа.
Глаз был около трех дюймов в диаметре и по сути дела не являлся глазом в прямом смысле слова. У него не было ни радужки, ни зрачка, а сам он напоминал озеро, полное неповторимой игры света и теней. Иногда он был навыкате и слегка косил, как у дурачка, иногда его взгляд был тверд, и он сверкал, как линза объектива, а иногда в нем сквозили печаль и одиночество, как в грустных глазах собаки.

Эти ьтениэ уж точно являли собой компанию более чем странную. Больше всего они походили на тряпичных кукол, которым кто-то забыл нарисовать черты лица. Это были сильные и подвижные гуманоиды, и я с самого начала подозревал, что они отнюдь не простачки. По поводу последнего утверждения мнения несколько разделились, многие из ребят до сих пор считают, что они сродни улюлюкающим дикарям. Только они не улюлюкают - нечем, ртов-то у них нет. Ни ртов, чтобы улюлюкать или есть, ни носов, чтобы нюхать или дышать, ни ушей, чтобы слышать.
Согласно голой статистике, вероятность их существования должна бы просто отсутствовать. Но они существовали повсюду и существовали отнюдь не плохо.
Одежды они не носили. По чести говоря, она и не была им нужна. Они были лишены признаков пола точно так же, как и черт лица. Это была просто банда тряпичных кукол со здоровенным глазом посреди лица.
Зато они носили что-то, что с равным успехом могло быть и украшением, и простенькой драгоценностью или символом ьбратства тенейэ. На каждой был узкий пояс, с него свисала то ли сумка, то ли сетка, в которой при каждом шаге позвякивали какие-то безделушки. Содержимого этих ьавосекэ никто никогда не видел. От пояса крест-накрест через плечи расходились ремни, превращая всю конструкцию в обыкновенную упряжь, а на груди, там, где ремни пересекались, был прикреплен большой драгоценный камень. Благодаря сложной огранке он сверкал как алмаз; очень может быть, что это и был алмаз, но наверняка сказать никто не мог. Приблизиться к нему настолько, чтобы разглядеть, никому не удавалось. Делаешь движение в ту сторону, и ьтеньэ исчезает.
Все верно. Исчезает.
Я поздоровался с Бенни - она, естественно, не ответила - и, обойдя стол, начал работать над макетом. Бенни встала у меня за спиной и наблюдала, как я работаю. Она проявляла большой интерес ко всему, что я делаю. Куда я - туда и она. В конце концов, она была моей ьтеньюэ.
Есть стихотворение, которое начинается со слов: ьУ меня есть маленькая тень...э Я часто его вспоминал, но ни автора, ни продолжения припомнить не мог. Я закрываю глаза и вижу яркую картину рядом со стихами ребенок в пижаме со свечкой в руке поднимается по лестнице, а на ступени и стенку позади падает его тень. Интерес Бенни к макету мне отчасти импонировал, хотя я и понимал, что это, возможно, ничего не значит. Ей было бы точно так же интересно, если бы я пересчитывал бобы.

Я гордился своим макетом и потратил на него больше времени, чем имел на то право. На пластиковом основании было написано мое имя - Роберт Эммет Дрейк, а вся штуковина выглядела немного амбициозней, чем я замышлял вначале.
Я позволил своим эмоциям выплеснуться наружу, что не так уж трудно понять. Не каждый день специалисту по охране природы выпадает шанс переустраивать абсолютно девственную планету земного типа буквально с листа. И хотя это был лишь один маленький кусочек изначального проекта, он включал в себя почти все черты, присущие переустройству в целом. И я разместил тут все - дамбы и дороги, электростанции и заводы, лесопилки и водохранилища и многое, многое другое.
Не успел я усесться за работу, как со стороны столовой послышался какой-то шум. Я мог различить изрыгающий проклятия голос Гризи и звуки глухих ударов. Дверь кухни распахнулась настежь, и оттуда пулей вылетела ьтеньэ, которую буквально по пятам преследовал Гризи. В руке у повара была сковорода, которой он нашел ьдостойноеэ применение, и было любо-дорого смотреть, с каким изяществом он ею орудует. Делая каждый очередной шаг, он опускал сковороду на ьтеньэ, при этом вокруг разносились угрозы, не предназначенные для деликатного уха.
ьТеньэ прогалопировала через лагерь с наседающим Гризи за спиной. Наблюдая за ними, я подумал о любопытном факте: стоит сделать движение в сторону драгоценного камня, как ьтеньэ тут же исчезает, но в то же время терпит насилие, подобное тому, что чинил ей Гризи со своей сковородкой.
Когда они достигли моего макетного стола, повар прекратил преследование. Его спортивная форма оставляла желать лучшего.
Он встал рядом со столом и воинственно упер руки в боки, так что сковорода, которую он продолжал сжимать, встала торчком.
- Я не позволю этой вонючке находиться на кухне, - отдуваясь и пыхтя, сказал мне он. - Хватит того, что она шатается вокруг столовой и подглядывает в окна. Хватит того, что я и так натыкаюсь на нее на каждом шагу. Я не позволю ей совать нос на кухню - она лезет руками во все, что ни увидит. Будь я на месте Мэка, я бы им устроил. Я бы гнал их метлой так быстро и так далеко, что им бы...
- У Мэка хватает и других забот, - прервал я его довольно резко. - Из-за всех этих неполадок мы отстали от проектного графика.
- Саботаж это, а не неполадки, - поправил меня Гризи. - Могу поспорить на последний доллар, кто это все они - ьтениэ. Если бы мне дали волю, я бы вообще выгнал их из этих мест.
- Но это их страна, - возразил я. - Они здесь жили еще до нашего прихода.
- Планета большая, - сказал Гризи. - Пусть найдут себе другое место.
- Но это их право - жить здесь. Эта планета их дом.
- Нет у них никаких домов, - отрезал он.
Он резко повернулся и пошел обратно на кухню. Его ьтеньэ, которая все это время стояла в сторонке, рванула вслед. Было непохоже, чтобы взбучка, которой она подверглась, ее волновала. Но что она там себе думала, распознать было невозможно. Внешне их эмоции никак не проявлялись.
Говоря о том, что у них нет никакого дома, Гризи слегка покривил душой. Он имел в виду, конечно, то, что у них не было поселка, что они являли собой всего лишь что-то вроде беззаботного табора цыган. Но для ьтенейэ эта планета была их домом, и они имели право пойти куда угодно и делать там все, что им заблагорассудится. То, что они не жили в определенном месте, или не имели поселков (а возможно, и крова), или не выращивали урожай, не играло никакой роли.
Задумайтесь: зачем выращивать урожай, если у тебя нет рта, чтобы есть? А если ты не ешь, то как ты можешь существовать? А если...
Вы видите, куда ведут подобные рассуждения. Поэтому то и не стоило о ьтеняхэ особо задумываться. Как только пытаешься о них что-нибудь понять - запутываешься полностью.
Я бросил косой взгляд на Бенни, чтобы посмотреть, как та восприняла избиение своей подруги, но она была такой же как всегда. Вылитая тряпичная кукла.
Из палаток стали выбираться люди, и каждая ьтеньэ галопом бросалась к своему мужчине. И куда бы ни направился человек, ьтеньэ как привязанная следовала за ним.
Центральная часть проектируемого поселка располагалась на вершине холма, и с того места, где находился макетный стол, передо мной раскрывалась новая стройка, как если бы оживали чертежи.
Вон там начат котлован для административного здания, а вон там сверкают опоры торгового центра, а за ним - перепаханные клочки того, что со временем станет улицей с ровными рядами по сторонам.
Все это не очень походило на результат поистине доблестных усилий первопроходцев на вновь осваиваемой планете, но совсем скоро будет походить. Походило бы и сейчас, если бы нас не преследовали сплошные неудачи. И ьтениэ ли в них повинны или что-то еще, надо быть стойкими и выправить положение.
Ибо это было важно, Здесь, в этом мире, Человек не повторит старых досадных ошибок, которые он совершил на Земле. Здесь, на планете земного типа - одной из немногих найденных до сих пор, - Человек не станет разбазаривать ценные ресурсы, которым он позволил истощиться на родной планете. Он будет рационально использовать воду и землю, древесину и полезные ископаемые, внимательно следить за тем, чтобы отдавать столько же, сколько он взял. Эта планета не будет разграблена и разорвана, как это произошло с Землей. Ею будут пользоваться разумно, как хорошо отлаженным механизмом.
Мне было бы благо от того, что я просто здесь стою, смотрю по-над холмами и долинами на виднеющиеся вдалеке горы, размышляя о том, каким же уютным будет этот дом для человечества.
Лагерь стал оживать. Снаружи, возле палаток, мужчины умывались перед завтраком. Кругом раздавались приветственные оклики, тут и там возникала дружественная возня. Снизу, со склада оборудования, донеслась громкая ругань, и я точно мог сказать, что произошло. Машины, или по крайней мере часть из них, снова были не в порядке, и половина утра уйдет на то, чтобы их отремонтировать. Конечно, то, что машины выходят из строя каждый божий день, весьма странно,
Через некоторое время Гризи зазвонил в колокол, сзывая ребят на завтрак. Все все побросали и ринулись к столу, а ьтениэ, толкаясь, сгрудились у них за спиной. До кухни мне было ближе большинства, и, будучи неплохим спринтером, я занял одно из лучших мест за большим столом на открытом воздухе. Оно находилось прямо рядом с кухонной дверью, так что я мог получить свою порцию первым, как только Гризи вынесет еду наружу. Повар как раз начал обход, что-то ворчливо бормоча под нос, как он это обычно делал во время трапез, хотя иногда мне казалось, что это поза, с помощью которой он пытался скрыть удовлетворение от сознания, что его стряпня более чем съедобна.
Я сел рядом с Мэком, а секундой позже место с другого от меня бока захватил техник-оператор Рик Торн. Напротив сидел Стэн Карр - биолог, а рядом с ним, у самого края стола, - эколог Джадсон Найт.
Не тратя времени на болтовню, мы набросились на пшеничные булочки, свиные отбивные и жареную картошку. Во всей Вселенной ничто не вызывает такой аппетит, как утренний воздух Стеллы-IV.
Наконец, утолив первый голод, мы приступили к светской беседе.
- С утра все-та же старая история, - с горечью сообщил Мэку Торн. - Застопорило больше половины оборудования, Чтобы все запустить, потребуется несколько часов.
С угрюмым видом он подгребал еду, при этом пережевывая ее с ненужной тщательностью. Он стрельнул сердитым взглядом поперек стола на биолога.
- Почему ты с этим не разберешься? - спросил Торн.
- Я? - переспросил Карр в легком замешательстве. - С какой стати с этим разбираться должен я? В машинах я ничего не смыслю и не хочу смыслить. Дурацкие изобретения в лучшем случае.
- Ты знаешь, что я имею в виду, - сказал Торн. - Нечего винить машины. Они не ломают сами себя. Это все ьтениэ, а ты - биолог, и они, ьтениэ, - твоего ума дело, и...
- Дел у меня и так хватает, - перебил Карр. - Сначала я должен решить эту проблему с земными червями, а как только это будет сделано, Боб хочет, чтобы я изучил некоторые повадки дюжины различных грызунов.
- Да уж, хотелось бы, - подтвердил я. - У меня такое предчувствие, что кое-кто из этих маленьких негодников может доставить нам массу неприятностей, когда мы займемся земледелием. Хотелось бы знать загодя, на что способны эти вредители.
Я подумал, что так уж в жизни устроено, что, сколько ни пытайся учесть все обстоятельства, буквально из любой щели, из-под любого куста всегда может появиться что-то неожиданное. Создается впечатление, что никак не можешь дочитать до конца длинный список.
- Было бы неплохо, - недовольно пробурчал Торн, - если бы ьтениэ оставили нас в покое и дали устранить последствия их грязных делишек. Но как бы не так! Пока мы занимаемся починкой, они будут дышать нам в затылки, совать головы в двигатели по самые плечи, а при каждом движении ты будешь натыкаться на одну из них. Вот как-нибудь, - свирепо добавил он, - я возьму разводной ключ и немножко расчищу место вокруг себя.
- Они обеспокоены - что это вы там делаете с их машинами, - сказал Карр. - Они воспринимают машины так же, как людей.
- Это ты так думаешь, - вставил Торн.
- А может быть, они пытаются в них разобраться? - предположил Карр. - Может быть, они их ломают для того, чтобы, когда вы их ремонтируете, разобраться в устройстве. До сих пор они не пропустили ни одной детали. Ты на днях мне говорил, что каждый раз ломается что-то новое.
- Я тут долго размышлял о сложившейся ситуации, - с видом мудрой совы сказал Найт.
- О да! - откликнулся Торн, и по тону, которым он это сказал, можно было судить, чего стоят, с его точки зрения, размышления Найта,
- Я искал какую-нибудь мотивацию, - сказал он Торну. - Ведь, если ьтениэ действительно это делают, должен же на то быть какой-то мотив. Ты так не думаешь, Мэк?
- Похоже, ты прав, - ответил Мэк.
- Не исключено, - продолжал Райт, - что по какой-то причине эти ьтениэ нас любят. Они объявились, как только мы совершили посадку, и с тех пор все время с нами. Их поведение говорит за то, что они хотят, чтобы мы остались. Может быть, они ломают машины, чтобы мы вынуждены были остаться?
- Или убраться прочь, - ответил Торн.
- Все это хорошо, - сказал Карр, - но с какой стати им хотеть, чтобы мы остались? Что конкретно им в нас нравится? Если бы выяснить точно хотя бы только этот вопрос, мы, возможно, смогли бы заключить с ними что-то вроде сделки.
- Ну, не знаю, - признался Найт. - Тут может быть масса самых разных причин.
- Назови хотя бы три из них, - язвительно бросил Торн,
- С удовольствием, - ответил Райт с таким выражением, как если бы всадил в селезенку Торна нож. - Возможно, им что-то от нас очень нужно, только не спрашивай меня, что именно. Или они пытаются обратить на себя внимание, чтобы сообщить нам что-то очень важное. А может быть, они хотят нас перекроить на свой лад, только вот что их в нас не устраивает, я не имею ни малейшего представления. Может быть, они борются с нами, а может, это - просто любовь.
- Это все? - спросил Торн.
- Только начало, - ответил Найт. - Возможно, они нас изучают, а чтобы все разгадать, им необходимо какое-то время. Может быть, они специально нас раздражают, чтобы посмотреть на нашу реакцию и...
- Изучают нас! - гневно пророкотал Торн, - Да это же просто ничтожные дикари!
- Не думаю, - откликнулся Найт.
- Они ходят совсем без одежды! - прогремел Торн, грохнув по столу кулаком. - У них нет инструментов. У них нет поселка. Они не знают, как построить даже лачугу. У них нет правительства. Они не могут ни говорить, ни слышать.
Я почувствовал к нему отвращение.
- Ладно, угомонись, - прервал я. - Давайте-ка за работу.
Я поднялся со скамьи, но не успел сделать и двух шагов, как вниз из радиорубки тяжелой трусцой спустился человек. Он размахивал зажатым в руке клочком бумаги. Это был наш связист Джек Поллард, он же, по совместительству, специалист по электронике.
- Мэк! - вопил он. - Эй, Мэк!
Мэк поднялся из-за стола.
Поллард передал ему бумагу.
- В тот момент, когда Гризи протрубил сбор, как раз шла передача, - выдохнул он. - У меня были сложности с приемом. Ретранслировали откуда-то очень издалека.
Мэг прочитал радиограмму,и лицо у него покраснело и стало недовольным.
- Что случилось, Мэк? - поинтересовался я,
- К нам едет ревизор, - сказал он, делая ударение на каждом слове.
- Это может плохо обернуться?
- Возможно, достанется большинству из нас, - сказал Мэк.
- Но ведь нельзя же так!
- Это ты так думаешь. Мы отстали от графика на шесть недель, а проект горит синим пламенем. Земные политиканы надавали кучу обещаний, и если они не отчитаются за их выполнение, им вообще ни черта не придется больше отчитываться. Если мы только не сможем что-то сделать - и сделать это быстро, - нас отсюда вышвырнут, а взамен пришлют новую команду.
- Но если учесть все обстоятельства, мы поработали не так уж и плохо, - мягко заметил Карр,
- Пойми меня правильно, - обернулся к нему Мэк. - Ничем лучше нашей новая команда не будет. Им просто нужно отписаться, что меры приняты, а мы окажемся в роли стрелочников. Если бы смогли устранить этот прорыв, у нас, возможно, оставался бы шанс. Если бы могли сказать этому инспектору: ьДа, конечно, на нас свалились неприятности, но мы с ними справились, и сейчас у нас все в порядкеэ. Если бы могли ему это сказать, то, может быть, и спасли бы свои шкуры.
- Мэк, ты думаешь, все это из-за ьтенейэ? - спросил Найт,
Мэк поднял руку и поскреб в затылке.
- Должно быть, так. Ничего другого просто не приходит в голову.
- Конечно, это они, чертовы ьтениэ! - крикнул кто-то из-за соседнего стола.
Мужчины поднялись со своих мест и сгрудились вокруг нас.
Мэк поднял руки вверх.
- Ребята, давайте-ка за работу. Если у кого-то возникнут какие-то хорошие идеи, приходите в мою палатку, и мы их обсудим.
Люди стали роптать.
- Идеи! - взревел Мэк. - Я сказал:ьидеиэ. Каждого, кто не выдаст стоящую идею, я уволю по сокращению штатов.
Они немного притихли.
- И еще одно, - продолжил он. - Никакого насилия по отношению к ьтенямэ. Вести себя как и прежде. Расстреляю любого, кто применит к ним силу.
Он обратился ко мне:
- Пойдем.
Я последовал за ним, и Карр с Найтом пристроились сзади, Торн остался, хоть я и ожидал, что он пойдет вместе с нами.
Войдя в палатку, мы уселись за стол, заваленный чертежами, исчирканными листочками, бумагами со столбиками цифр и графиками, нарисованными от руки.
- Я полагаю, - сказал Карр, - что все-таки это ьтениэ.
- Какая-нибудь гравитационная аномалия? - предположил Найт. - Какое-нибудь необычное атмосферное явление? Какие-то свойства искривленного пространства?
- Может быть, - отозвался Мэк. - Все это звучит не очень реально, но я готов уцепиться за любую соломинку, которую вы мне протянете.
- Меня удивляет одна вещь, - вставил я, - это то, что команда изыскателей не упоминает о ьтеняхэ. Изыскатели были уверены, что на планете отсутствуют какие-либо формы разумной жизни. Они не нашли никаких следов цивилизации. И это было хорошо, ибо означало, что не нужно перекраивать весь проект, - приводя его в соответствие с законами о преимущественных правах аборигенов, И все же не успели мы сесть, как ьтениэ прискакали нас встречать, словно они обнаружили нас заранее и только ждали, когда мы высадимся.
- Что еще забавно, - сказал Карр, - так это, как они разбились с людьми по парам. Как будто они все спланировали. Словно вышли за нас замуж или что-то в этом роде.
- К чему ты клонишь? - буркнул Мэк.
- Мэк, - сказал я, - где находились ьтениэ, когда здесь была изыскательская команда? Можем ли мы быть абсолютно уверены, что они родом с этой планеты?
- Если они не местные, - возразил Мэк, - то как они сюда попали? Машин у них нет. Нет даже инструментов.
- В этом докладе изыскателей, - сказал Найт, - есть еще одна заковыка, над которой я ломал голову. Вы все его читали...
Мы согласно кивнули. Мы его не то что читали, мы его штудировали и зубрили. За время долгого путешествия на Стеллу-IV мы не расставались с ним ни днем ни ночью.
- В отчете изыскателей говорится о каких-то конусообразных предметах, - продолжил Найт. - Располагались они в ряд - ну, вроде пограничных столбов. Но видели они их только издалека и отписались, как о явлении, не имеющем большого значения.
- Они о многом написали, как о не имеющем большого значения, - сказал Карр.
- Так мы ничего не добьемся, - пожаловался Мэк. - Одни разговоры.
- Если бы смогли поговорить с ьтенямиэ, - сказал Карр - то, может быть, чего-то и добились бы.
- Но мы же не можем! - возразил Мэк. - Мы пробовали и так и сяк - как об стенку горох. Пробовали общаться и языком знаков, и с помощью пантомимы, извели уйму бумаги на диаграммы и рисунки - все абсолютно без толку. Джек сварганил этот свой электронный коммуникатор и испытал его на ьтеняхэ. А они просто сидели - все из себя довольные и дружелюбные - и смотрели на нас этим своим глазом, и вся недолга. Мы даже телепатию пробовали...
- Ну Мэк, тут ты не прав, - возразил Карр. - Телепатию мы не пробовали потому, что понятия не имеем, что это такое. Просто мы уселись в кружок, держась с ними за руки, и сосредоточенно думали. Ну и, конечно, опять же без толку. Они, наверно, восприняли это просто как игру.
- Послушайте, - взмолился Мэк. - Этот инспектор будет у нас не позже чем через десять дней. Необходимо что-то придумать. Так что давайте-ка ближе к делу.
- Если бы каким-нибудь образом удалось убрать ьтениэ подальше, - сказал Найт. - Если бы мы смогли их напугать так, что...
- Ты знаешь, как их напугать? - спросил Мэк. - Можешь хотя бы намекнуть, чего они больше боятся?
Райт отрицательно покачал головой.
- Первым делом, - сказал Карр, - нужно разобраться, что они собой представляют. Нужно узнать, что это за животное. Забавное животное - это мы знаем. У него нет ни рта, ни носа, ни ушей...
- Он просто невозможен! - взвыл Мэк. - Нету никакого такого животного.
- Но оно же существует, - возразил Карр, - и вполне благополучно. Нам нужно разобраться, как оно добывает пищу, как общается с себе подобными, каковы условия его обитания, каковы его реакции на различные раздражители. Нам ничего не удастся сделать до тех пор, пока мы не будем иметь хоть малейшее представление о том, с чем имеем дело.
- Надо было заняться этим гораздо раньше, - согласился Найт. - Конечно, кое-что сделать мы пытались, но всерьез душа у нас к этому не лежала. Нам слишком не терпелось поскорее приступить к реализации проекта.
- И куда как преуспеть в этом, - с сарказмом сказал Мэк.
- Прежде чем что-то исследовать, это что-то нужно иметь, - ответил я Найту. - Похоже, нам стоит попытаться прикинуть, как поймать ьтеньэ. Только сделаешь к ней резкое движение - как она исчезает.
Но даже произнося эти слова, я знал, что не совсем прав. Я вспомнил, как Гризи гонял свою ьтеньэ, охаживая ее сковородкой.
И тут мне припомнилось кое-что еще и меня буквально осенило, но я боялся что-либо говорить. Какое-то мгновение мне и самому себе было страшно признаться в том, что пришло мне в голову.
- Нужно каким-то образом застать одну из них врасплох и ьвырубитьэ, прежде чем она исчезнет, - сказал Карр. - И делать это надо наверняка, ибо если мы попробуем и потерпим неудачу, то ьтениэ будут уже начеку и другого шанса мы лишимся.
- Никаких грубостей, - предупредил Мэк. - Нельзя совершать насилие, не зная, чем это обернется для тебя самого. Нельзя убивать, будучи неуверенным в том, что это не повлечет за собой твою собственную смерть.
- Никаких грубостей, - согласился Карр. - Если ьтеньэ способна разнести вдребезги внутренности большой землеройной машины, мне не хотелось бы увидеть, что она может сделать с человеческим телом.
- Все надо провернуть мгновенно и наверняка, - сказал Найт, - а мы даже не знаем, что именно. К примеру, что будет, если огреть ее по голове бейсбольной клюшкой, - клюшка отскочит или раздробит ей череп? И так на данный момент буквально во всем.
- Это верно, - кивнул Карр. - Газом отравить нельзя, потому что ьтениэ не дышат...
- А может, они дышат через поры, - предположил Найт.
- Очень даже может быть, но, прежде чем использовать газ, мы должны в этом убедиться. Можно вкатить одной из них паралитик, но какой препарат использовать? Можно попробовать гипноз...
- Насчет гипноза я сомневаюсь, - перебил Найт.
- А как насчет Дока? - спросил я. - Если удастся вырубить ьтеньэ, займется ли Док ее обследованием? Насколько я его знаю, он может поднять изрядный шум. Будет утверждать, что ьтеньэ разумное существо и, пока не доказано обратное, исследовать ее было бы нарушением врачебной этики.
- Вы поймайте ьтеньэ, а уж с Доком я разберусь, - мрачно пообещал Мэк.
- Будет много крика.
- С Доком я разберусь, - повторил Мэк. - Этот инспектор будет здесь что-то через неделю...
- Нам не обязательно разбираться со всем этим досконально, - сказал Найт. - Если мы сможем продемонстрировать инспектору, что находимся на верном пути, что прогресс - налицо, он должен бы сыграть за нашу команду.
Я сидел спиной к выходу и услышал, как кто-то неловко возится с входным клапаном.
- Заходи, Гризи, - пригласил Мэк. - Придумал что-нибудь толковое?
Гризи вошел и приблизился к столу. Край его фартука был заткнут за пояс брюк - как всегда, когда он готовил, - а в руке он сжимал что-то непонятное. Он водрузил это что-то на стол.
У нас перехватило дыхание, а волосы на голове Мэка встали дыбом. Это была одна из сумочек, которые ьтениэ носили на поясе.
- Где ты это взял? - потребовал ответа Мэк.
- У своей ьтениэ, пока она не видела.
- Пока она не видела!
- Ну, вы понимаете, Мэк, дело было так. ьТеньэ вечно сует свой нос куда не надо. Я натыкаюсь на нее на каждом шагу. А сегодня утром она почти до половины сунулась в посудомоечную машину, а эта ьавоськаэ болталась у нее на поясе, Ну я и взял кухонный нож и срезал эту штуку.
Поднявшись из-за стола, Мэк распрямился во весь рост, и по его виду можно было судить, каких усилий ему стоило не ударить Гризи.
- Итак, это все, что ты сделал? - угрожающе спросил он низким голосом.
- Конечно, - ответил Гризи. - Тут нет ничего сложного.
- Ну да, ты просто отвлек ее пустой болтовней. Ты просто так, походя, совершил непоправимое...
- А может быть, и нет, - поспешил вставить Найт.
- Уж коль скоро урон нанесен, - сказал Карр, - стоило бы глянуть на содержимое. Может быть, там, внутри, мы найдем какой-то ключ?
- Я не смог ее открыть, - ворчливо пожаловался Гризи. - Пробовал и так и сяк - она вообще не открывается.
- А что делала ьтеньэ, пока ты пробовал? - спросил Мэк.
- Да она даже не заметила. Она засунула голову в посудомоечную машину... Эта ьтеньэ глупа, как...
- Не говори так! Я не желаю, чтобы о ьтеняхэ говорили, что они глупы. Может быть, это и так, но пока не доказано обратное, считать их глупыми не имеет смысла.
Найт приподнял сумку и стал крутить и вертеть ее в руках. При этом внутри сумки что-то позвякивало.
- Гризи прав, - сказал он. - Я что-то не вижу, как ее можно открыть.
- Убирайся! - гаркнул на Гризи Мэк. - Займись работой. И чтоб больше даже поползновений таких не было!
Гризи повернулся и вышел, но не успел он сделать и шага, как издал такой вопль, от которого кровь стынет в жилах,
Я едва не опрокинул стол, выскакивая наружу, чтобы посмотреть, что там еще случилось.
А происходило там всего лишь восстановление справедливости. Гризи улепетывал во все лопатки, а сзади на него наседала ьтеньэ со сковородой в руке. И делая очередной шаг, она каждый раз опускала ее на Гризи, притом у нее это получалось ничуть не хуже, чем у повара.
Гризи кружил и петлял, пытаясь прорваться на кухню, но каждый раз ьтеньэ его перехватывала и продолжала гонять по кругу.
Все побросали работу, чтобы поглазеть. Одни выкрикивали советы Гризи, другие подбадривали ьтеньэ. Мне хотелось бы остаться и понаблюдать, но я знал, что, если я хочу осуществить свой замысел, - другого случая может не представиться. Я повернулся и поспешил вниз по улице к своей палатке. Нырнув в нее, схватил сумку для образцов и выбрался наружу.
Я увидел, что Гризи направился к складу с оборудованием, а ьтеньэ все так же не отстает от него ни на шаг. Рука ее работала исправно, и сковорода ни разу не опустилась мимо цели.
Я побежал на кухню. Перед дверью я остановился и оглянулся назад. Гризи карабкался по стреле экскаватора, а ьтеньэ поджидала внизу. Она помахивала сковородкой, как бы приглашая Гризи быть настоящим мужчиной и спуститься вниз. Всех занимало происходящее, и я был уверен, что никто меня не заметит.
Я открыл дверь на кухню и вошел внутрь.
Я опасался, что, возможно, столкнусь с трудностями при поисках, но с третьей попытки нашел то, что искал, на топчане под матрасом.
Достав грезоскоп, я сунул его в сумку и поспешил выскочить наружу.
В своей палатке я поставил сумку в угол, завалил ее старой одеждой и снова вышел.
Страсти потихоньку стихали. ьТеньэ, зажав сковороду под мышкой, возвращалась в сторону кухни, а Гризи спускался со стрелы. Все мужчины толпились вокруг экскаватора, стоял дикий гомон, и я думал, что пройдет немало времени, прежде чем ребята перестанут подтрунивать над поваром. В то же время я понимал, что он сам на это напросился.
Вернувшись в палатку Мэка, я обнаружил там остальных. Все трое стояли возле стола, разглядывая то, что лежало на нем.
Сумка исчезла, а на ее месте осталась кучка безделушек. Глянув на них, я рассмотрел миниатюрные сковородки, кастрюли и другую утварь, с которой работал Гризи. И там же полускрытая всем этим торчала маленькая фигурка повара.
Я протянул руку и взял ее. Ошибки быть не могло - вылитый Гризи. Это была неправдоподобно тонкая резьба по камню. Прищурившись, я смог рассмотреть даже морщины на лице.
- Сумка просто исчезла, - сказал Найт. - Когда мы бросились наружу, она лежала здесь, а когда вернулись, она исчезла, а на столе валялось все это барахло.
- Не понимаю, - сказал Карр.
И он был прав - я тоже ничего не понимал.
- Не нравится мне это, - медленно сказал Мэк.
Мне это тоже не нравилось. В голове крутилось слишком много вопросов, а ответы на некоторые из них вызывали весьма неутешительные подозрения.
- Они делают модели наших вещей, - заключил Найт. - Вплоть до чашек и ложек.
- Я не придавал бы этому большого значения, - сказал Карр. - А вот модель Гризи действительно меня волнует.
- Давайте-ка присядем, - предложил Мэк, - и не будем разбрасываться мыслями. Это как раз то, чего и следовало ожидать.
- Что ты имеешь в виду?
- Что мы делаем, сталкиваясь с незнакомой культурой? То же самое, что и ьтениэ. Другими методами, но цель та же. Мы пытаемся узнать об этой культуре все, что только можно. И не забывайте, что для ьтенейэ мы не только чужая, но и захватническая культура. Поэтому если они обладают хоть долей здравого смысла, то попытаются узнать о нас как можно больше и в кратчайшие сроки.
В этом, конечно, что-то было. Но мне казалось, что изготовление моделей с этой целью выходило за рамки необходимого. И если у них есть модели чашек и ложек, посудомоечной машины и кофеварки, то у них есть и модели землеройных машин, экскаваторов, бульдозеров и всего остального. А если у них есть модель Гризи, значит, у них есть модели Мэка, Торна, Карра и остальной команды, включая меня самого.
Интересно, насколько они правдоподобны? Насколько глубже простирается сходство с оригиналом, нежели просто внешне?
Я попытался не думать об этом, ибо и так запугал себя едва ли не до смерти.
Но я не мог остановиться. Я продолжал размышлять. Они выводили из строя оборудование так, что механикам приходилось разбирать машины по частям, чтобы запустить их вновь. Почему ьтениэ этим занимались? Никакой другой причины, кроме как разобраться во внутреннем устройстве машин, похоже, не было. Любопытно, а что, если модели машин совпадают с оригиналами на самом тонком, самом сложном уровне?
А если это так, то до какой степени совпадает с оригиналом фигурка Гризи? Есть ли у нее сердце и легкие, кровеносные сосуды, мозг и нервы? Не присущи ли ей черты характера Гризи, его мысли, манера поведения?
Не знаю наверняка, думали ли остальные в эту минуту о том же, но тревожный блеск их глаз говорил сам за себя.
Мэк пошевелил кучку пальцами, и миниатюрные предметы рассыпались по всей столешнице. А потом рука его дернулась и что-то выудила, в то время как лицо управляющего покраснело от гнева.
- Мэк, что это? - спросил Найт.
- Грезоскоп, - воскликнул Мэк, слова застыли у него в горле. - Модель грезоскопа - вот что это такое!
Все сидели, широко раскрыв глаза, и я почувствовал, как меня прошиб холодный пот.
- Если у Гризи есть грезоскоп,- произнес Мэк деревянным голосом, - я сверну его грязную шею.
- Успокойся, Мэк, - сказал Карр.
- Ты знаешь, что такое грезоскоп?
- Конечно, знаю.
- Ты когда-нибудь видел, что делает грезоскоп с человеком, который им пользуется?
- Нет, никогда.
- А я видел, - Мэк бросил модель обратно на стол, повернулся и вышел из палатки. Остальные последовали за ним.
К нам в окружении посмеивающихся ребят приближался Гризи.
Мэк ждал, уперев руки в боки.
Гризи подошел к нам почти вплотную.
- Гризи! - обратился к нему управляющий,
- Да, Мэк?
- Ты прячешь у себя грезоскоп?
Гризи лишь моргнул, но не колебался ни секунды.
- Да что вы, сэр, - соврал он и без зазрения совести продолжил: - Я даже понятия не имею, как он выглядит. Конечно, я о нем наслышан, но...
- Мы заключим с тобой сделку, - перебил Мак. - Если у тебя есть грезоскоп, ты мне его немедленно отдашь. Я его разобью, оштрафую тебя на полную месячную зарплату, и мы обо всем забудем. Но если ты будешь мне лгать и мы где-то найдем аппарат, я вышвырну тебя с работы.
У меня перехватило дыхание. Происходящее мне не нравилось, и я подумал, что за редкостное невезение - этому надо было случиться именно тогда, когда я стащил грезоскоп, хотя я был совершенно уверен, что никто не видел, как я шарил на кухне - по крайней мере я так считал,
Гризи упорствовал.
- У меня его нет, Мэк, - покачал он головой.
- Хорошо, - Лицо Мэка стало жестким. - Мы пойдем и посмотрим.
Он направился в сторону кухни, Найт и Карр пошли следом, но я поспешил к своей палатке.
Когда Мэк не найдет грезоскоп на кухне, с него станется обыскать весь лагерь. Поэтому, чтобы не нажить себе на голову неприятностей, мне следовало улизнуть из лагеря, прихватив с собой грезоскоп.
Бенни, сидя на корточках, ждала меня возле палатки. Она помогла мне вывести роллер, после чего я взял сумку для образцов и пристроил ее в багажнике.
Я сел на роллер, а Бенни запрыгнула на багажник за моей спиной. Она покачивалась из стороны в сторону, пытаясь удержать равновесие подобно мальчишке, который едет на велосипеде без помощи рук.
- Держись крепче, - резко сказал я. - Если свалишься, на этот раз останавливаться не буду.
Уверен, что она меня не слышала, тем не менее она обвила руками мою талию, и окруженные облаком пыли мы наконец-то отбыли.
Если вы не ездили на роллере, значит, вы ничего в этой жизни не испытали. Это все равно, что ехать на мотороллере по ровному береговому песку, только еще безопасней и надежней. Два больших резиновых пончика с двигателем и сиденьем посередине, которые могут, дай им волю, вскарабкаться и по отвесной стене. Слишком норовистые для цивилизованной езды, но то, что нужно, для неосвоенной чужой планеты.
Мы двинулись по равнине в сторону отдаленных сопок. День был прекрасным, хотя с точки зрения погоды на Стелле-IV все дни были прекрасными. Идеальная планета земного типа - отличная погода круглый год, неисчерпаемые природные ресурсы, отсутствие опасных животных и смертоносных вирусов она буквально молила о том, чтобы кто-нибудь пришел и заселил ее.
Наступит время, и так оно и произойдет. Как только будут здесь возведены административный центр и жилые дома, построены дамбы и магазины, завершена электростанция - сюда придут люди. А по прошествии лет сектор за сектором, коммуна за коммуной человеческая раса распространится по всему лицу планеты. Но делаться все это будет планомерно.
Здесь не будет неудачников, которые волей-неволей на свой страх и риск устремляются в пограничье - на ближние планеты, где смерть настигает их раньше, чем сбываются надежды, никаких спекулянтов, никаких погонь за золотым тельцом, никаких разорений дотла.
Здесь будет не пограничье, а планомерное освоение. И здесь в кои веки впервые с планетой будут обращаться нормально.
Но дело даже не только в этом, сказал я себе. Если Человек и дальше намерен осваивать космос, он должен взять на себя ответственность за правильное использование природных ресурсов, которые он там найдет. Простой факт, что их очень много, не оправдывает никакое разбазаривание. Мы уже не дети, и нам нельзя поганить каждый мир, как это было сделано с Землей.
К тому времени когда разум становится способным завоевать космос, он должен быть взрослым. Теперь настало время человеческой расе доказать, что она повзрослела. Мы не можем опустошить Галактику, как орда жадных детей.
Мне показалось, что освоение этой планеты должно стать одним из многих доказательств, чего стоит на самом деле раса Человека.
Однако если мы хотим, чтобы дело было сделано, если мы вообще хотим что-то делать, то существует проблема, которую надо решить в первую очередь. Если ьтениэ являются причиной всех наших неурядиц, то необходимо как-то их остановить. Причем не просто остановить, а понять их самих и мотивацию их поведения. Ибо как можно бороться с тем, спросил я себя, чего ты не понимаешь?
А чтобы понять ьтениэ - там, в палатке, мы сошлись на этом, - необходимо разобраться, что они представляют собой физически. С этой целью одну из них надо ьсцапатьэ. И сделать это четко - ведь если первая попытка не удастся, это насторожит ьтениэ и второго случая может и не быть.
А вот с грезоскопом, подумал я, попытка будет беспроигрышной. Если я попробую использовать грезоскоп, но он не сработает, то хуже от этого никому не станет. Это будет неудача, которую никто не заметит.
Мы с Бенни пересекли равнину и подъехали к сопкам. Я направился к месту, которое называл ьсадомэ. Не потому, что оно было садом в полном смысле этого слова, а потому, что в этом районе было много плодовых деревьев. Я все собирался добраться сюда и провести тесты с фруктами на их пригодность для человека.
Мы домчались до сада, я припарковал роллер и осмотрелся. И сразу же заметил, что тут что-то изменилось. Когда я был здесь около недели назад, деревья ломились под тяжестью плодов, которые, казалось, почти созрели. Теперь же фрукты исчезли, Я шмыгал под деревья посмотреть, не осыпались ли плоды, но там оказалось пусто. Было похоже на то, как если бы кто-то пришел и собрал урожай.
Мне стало интересно, уж не дело ли это ьтенейэ, хотя я знал наверняка, что им плоды не нужны. ьТениэ не едят.
Я не стал доставать грезоскоп сразу, а уселся под дерево, чтобы перевести дух и немного поразмышлять.
С того места, где я сидел, был виден лагерь. Любопытно, что предпринял Мэк, когда не нашел грезоскоп? Я мог представить, как он выходит из себя. И мог представить себе вздохнувшего с облегчением Гризи, который ломает голову, куда мог подеваться грезоскоп, и даже пеняет Мэку за подозрения.
У меня появилось чувство, что не стоит появляться в лагере по крайней мере до обеда. Возможно, к этому времени Мэк немного поостынет.
Я подумал о ьтеняхэ.
Жалкие дикари, как сказал Торн. Однако они были отнюдь не дикарями. Они были истинными леди (или джентльменами - Бог их знает, какого они пола, если не обоих сразу), а настоящие дикари - отнюдь не леди и не джентльмены по ряду самых основополагающих пунктов. ьТениэ же были умыты, здоровы и хорошо воспитаны. Они обладали определенной культурой поведения. Больше всего они походили на группу цивилизованных туристов, правда, без обычного снаряжения.
Вне всяких сомнений, они скрупулезно нас изучали. Они хотели знать о нас все, что только можно, но зачем им это было нужно? Какой им толк от горшков и сковородок, землеройных машин и всего прочего?
Или они просто прикидывали, как посподручнее будет нас извести?
И была еще масса вопросов.
Где они шатаются все остальное время?
Как исчезают, а когда исчезают, то куда?
Как они питаются и дышат?
Как они общаются между собой?
По чести говоря, признался я себе, ьтениэ несомненно знают о нас гораздо больше, чем мы о них. Ибо наш список на поверку оказался бы весьма жидковат.
Я еще немного посидел под деревом, в голове роились мысли, но толку от этого было мало. Встав на ноги, я подошел к роллеру и достал грезоскоп.
Я впервые держал аппарат в собственных руках, и мне было интересно и слегка не по себе - с такой вещью не до шуток.
С виду штуковина выглядела просто - коробочка с двумя окулярами и множеством верньеров по бокам и сверху.
Смотришь в нее и регулируешь, пока не получишь желаемую картину. Затем как бы переступаешь через порог и живешь той жизнью, которую обнаруживаешь внутри, - той самой жизнью, которую ты выбрал с помощью настройки. А выбирать было из чего, ибо верньерами можно набрать миллионы комбинаций от призрачной мишуры роскошной жизни до самых невообразимых кошмаров.
Естественно, грезоскопы были вне закона - это было хуже алкоголя или наркотиков, хуже самого страшного зла, когда-либо обрушивавшегося на человека. Они травмировали психику, калечили души и затягивали навсегда. Когда человек обретал привычку, а сделать это было весьма просто, он был уже не способен ее преодолеть. Остаток жизни он проводил, пытаясь отделить события собственной жизни от фантазий, уходил от реальности все дальше и дальше, пока все вообще не становилось для него ирреальным.
Я присел на корточки рядом с роллером и попытался разобраться в верньерах. Их было тридцать девять, все пронумерованы от 1 до 39, и я задумался, что бы могли означать эти цифры.
Бенни подошла, сгорбилась надо мной и, коснувшись моего плеча, стала наблюдать, чем я занимаюсь. Я задумался над цифрами, но толку от этого не было. Существовал лишь один способ добиться того, чего я хотел. Поэтому я выставил все верньеры на ьнольэ, а затем щелкнул на пару делений номером первым.
Я знал, что на самом деле с грезоскопом так не обращаются. Следовало установить определенные верньеры на определенные цифры, перемешав различные факторы в соответствующей пропорции так, чтобы добиться желаемого образа жизни. Но мне это было не нужно. Все, что я хотел узнать, так это, чем управляет тот или иной верньер.
Потому-то я и перевел первый номер на пару делений и поднес грезоскоп к глазам... И вернулся в поле своего детства - неправдоподобно зеленое, над ним простиралось голубое небо цвета старого застиранного шелка, а неподалеку журчал ручей и порхали бабочки,
Более того, казалось, что этот день никогда не кончится, это место не знало, что такое время, а солнечный свет был ярким отблеском детского счастья.
Я буквально чувствовал прикосновение травы к босым ногам, видел, как солнце отражается в водной ряби ручья. Это было самым трудным в моей жизни, но я это сделал - я оторвал грезоскоп от лица.
Я сидел на корточках, держа аппарат на коленях. Мои руки дрожали от искушения поднести его к глазам и еще раз посмотреть на картины давно утраченного детства, но я заставил их не делать этого.
Номер первый оказался не тот, что был мне нужен, и я вернул его в исходное положение. А поскольку увиденное мною было самым далеким от того, что я искал, я перевел на несколько делений номер тридцать девятый.
Я уже было наполовину поднес грезоскоп к лицу, как вдруг испугался. Опустив его, я немного посидел, набираясь мужества. Затем снова его поднял и поднес к глазам, и меня захлестнул ужас, пытавшийся затянуть мой разум в какой-то омут.
Я не могу этого описать, Не могу сейчас даже вспомнить отдельные фрагменты того, что увидел. Скорее даже не увидел, а почувствовал. Это были только эмоции - сюрреалистические образы всего самого отвратительного и отталкивающего и в то же время сохраняющего гипнотическую притягательность, которая не давала оторваться от происходящего.
Потрясенный, я отдернул грезоскоп от лица и застыл. Какое-то мгновение в голове было абсолютно пусто, лишь остатки страха напоминали о пережитом кошмаре.
Постепенно они исчезли, я снова сидел на корточках на склоне холма, а сгорбившаяся ьтеньэ касалась плечом моего плеча.
Страшная вещь, подумал я, врагу не пожелаешь, не то что ьтениэ. Всего лишь два деления - и такой ужас; включенный на полную мощность, он просто разрушит чей-то мозг.
Бенни протянула руку, чтобы взять у меня грезоскоп. Я отдернул его в сторону, но она продолжала цепляться, Времени для размышлений оставалось немного.
Я сказал себе, что это как раз то, чего я добивался. С той лишь разницей, что назойливость Бенни облегчала осуществление моего плана.
Я подумал обо всем, что зависело от поимки ьтениэ, Подумал и о собственной душе в том случае, если по приезде инспектор нас выгонит и пришлет другую команду. Такие планеты на дороге не валяются, и второго такого шанса у меня может не быть.
Поэтому я крутанул пальцем тридцать девятый верньер до упора и отдал грезоскоп Бенни.
Уже сделав это, я вдруг засомневался, сработает ли мой план или я просто строю замки на песке. Может и не сработать, подумал я, ведь аппарат сделан человеком, рассчитан на человека, настроен на человеческую нервную систему и ее реакции.
И тут же понял, что не прав, что принцип действия грезоскопа основан не только на электронике, но и на реакциях мозга и организма его пользователя - он был спусковым крючком, который высвобождает величие и красоту, страхи и ужасы, заключенные в сознании пользователя. И страх для ьтениэ, хотя, возможно, и в другой форме, обличье и проявлениях, останется страхом точно так же, как и для человека.
Бенни подняла грезоскоп к единственному огромному глазу и наклонила голову, чтобы заглянуть в объектив. Тут я увидел, как она дернулась и застыла. Подхватив падающее тело, я осторожно опустил его на землю.
Я стоял над ней, испытывая триумф и гордость - и, возможно, отчасти жалость - за содеянное. Сыграть подобную штуку с собственной ьтеньюэ, которая лишь минуту назад сидела рядом плечом к плечу с тобой.
Я опустился на колени и перевернул ее. Она оказалась совсем не тяжелой, чему я был рад, так как надо было погрузить ее на роллер и гнать в лагерь на максимальной скорости, ибо предсказать, сколько еще времени она пробудет в подобном состоянии, было невозможно. Я подобрал грезоскоп, пристроил его в багажник и стал искать веревку или провод, чтобы привязать к роллеру Бенни.
Не знаю, послышался мне шум или нет. Я склонен думать, что никакого шума не было - какое-то внутреннее чувство тревоги заставило меня обернуться.
Бенни стала деформироваться под собственной тяжестью. На мгновение меня охватила дикая паника. Я подумал, что она умерла, что она не выдержала шока от ужаса, обрушившегося на нее из грезоскопа.
И тут я вспомнил слова Мэка о том, что нельзя кого-то убивать, не зная наверняка, не повлечет ли за собой убийство твою собственную смерть.
Если Бенни умрет, то на наши головы могут обрушиться все небесные кары.
Если она умирала, то происходило это весьма любопытным образом. Какие-то части тела проваливались внутрь; какие-то рассыпались на мелкие кусочки, а какие-то превращались во что-то, напоминающее прах. В конце концов от самой Бенни не осталось и следа. Лежала лишь сбруя с сумкой и драгоценным камнем. Наконец и сумка исчезла, а на ее месте появилась горсть побрякушек, рассыпавшихся по земле.
И было там еще кое-что...
Там остался лежать глаз Бенни. Глаз являлся основанием конуса, который был встроен в голову Бенни.
Я вспомнил, что команда изыскателей видела похожие конусы, но не смогла к ним приблизиться.
Я был настолько испуган, что не мог двинуться с места. Я стоял и смотрел, а мое тело постепенно покрывалось гусиной кожей.
Ибо Бенни не была разумным существом, она была всего лишь орудием в руках каких-то разумных существ, которых мы никогда не видели и даже представить себе не могли, кто они такие.
В моей голове мелькали самые разные предположения, но все они были порождением охватившей меня паники и исчезали так быстро, что я не мог сосредоточиться ни на одном.
Но что было ясно как божий день - эти инопланетяне, которым ьтениэ служили авангардом, были более чем разумны. Как мудро было с их стороны выслать нам навстречу что-то не только отдаленно напоминающее человека, но и способное вызвать жалость, презрение, гнев - только не страх. Жалкое маленькое существо - карикатура на человека, - глупое настолько, что не способно даже говорить. И в то же время достаточно чуждое, чтобы вызвать озадаченность, чтобы загнать нас в тупик по множеству важных пунктов и отбить всякую охоту даже пытаться что-либо прояснить.
Я бросил быстрый взгляд через плечо и втянул голову; если бы хоть что-нибудь шевельнулось, я задал бы стрекача, как испуганный кролик. Но ничто не шевелилось. Ничто даже не шелохнулось. Кроме собственных мыслей, бояться мне было нечего.
Но я чувствовал настоятельное желание побыстрее отсюда убраться, Опустившись на четвереньки, я стал собирать останки Бенни.
Я сгреб кучку безделушек и драгоценный камень и засунул все в сумку вместе с грезоскопом. Затем я вернулся и подобрал глядящий на меня единственным глазом конус. Было видно, что глаз мертв. Конус был скользкий, на ощупь вроде бы из металла, тяжелый и неудобный, так что я потратил изрядное время, прежде чем ухватился за него как следует. Наконец я впихнул его в сумку и отбыл в лагерь.
Я несся так, словно за мной гнались черти. В мою душу закрался страх, и я выжимал из роллера все, что можно.
Ворвавшись в лагерь, я направился к палатке Мэка, но прежде чем туда попасть, обнаружил, что, похоже, вся команда сооружает самое хитроумное устройство, которое только кто-либо когда-либо мог себе представить. Это было скопище шестеренок, эксцентриков, колес, цепных передач и всякой всячины, размещенное на территории, которая там, дома, выглядела бы съемочной площадкой приличных размеров.
Сбоку возле сооружения стоял Торн и, покрикивая то на одного, то на другого, руководил работой. Я видел, что он доволен собой - это было в его духе.
Я затормозил роллер рядом с ним и опустил ногу, удерживая равновесие.
- Что происходит? - спросил я.
- Мы готовим для них сюрприз, - ответил он. - Мы собираемся свести их с ума.
- Их? Ты имеешь в виду ьтениэ?
- Им нужна информация, не так ли? - Торн был полон энтузиазма. - Они путаются под ногами днем и ночью, прямо шагу нельзя ступить, вот теперь мы и дадим им кое-что, что отвлечет их внимание.
- Но что эта штуковина делает?
- А ничего. - Тонн насмешливо причмокнул. - В том-то и вся прелесть.
- Ладно, - сказал я, - надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Мэку известно о том, что происходит?
- Мэк, Карр и Райт - те великие умы, которые все это придумали, - сообщил он. - Я всего лишь исполнитель.
Подъехав к палатке Мэка, я припарковал роллер. Хозяин явно был дома, ибо из палатки доносились звуки ожесточенного спора.
Я взял сумку, вошел в палатку и направился к столу. Перевернув сумку, я вывернул ее содержимое.
У меня совершенно вылетело из головы, что вместе с ьостанкамиэ Бенни там лежит грезоскоп.
Теперь ничего не поделаешь. Грезоскоп во всей своей наготе лежал на столе, и в палатке повисла мертвая тишина. Я видел, что через мгновение Мэк взорвется.
Он уже набрал в грудь воздух, но я его опередил.
- Заткнись, Мэк, - набросился я на него. - Не хочу тебя даже слушать.
Видимо, он растерялся, потому что, посмотрев на меня глупым взглядом, медленно выпустил воздух. Карр и Найт так и застыли на своих местах. Вокруг по-прежнему царила мертвая тишина.
- Это была Бенни, - сказал я, кивнув на стол. - Все, что от нее осталось. Это сделал один взгляд в грезоскоп.
Карр слегка пошевелился,
- Но грезоскоп! Где только мы...
- Я знал, что у Гризи он есть, и; когда мне в голову пришла идея, я его стащил. Вспомните, мы говорили о том, как поймать ьтеньэ...
- Я готов предъявить тебе обвинения! - взревел Мэк. - Я устрою над тобой показательный суд! Я готов...
- Ты готов заткнуться, - сказал я ему. - Ты готов тихо сидеть и слушать, иначе я вышвырну тебя отсюда, как пустую консервную банку!
- Пожалуйста! - попросил Найт. - Джентльмены, пожалуйста, ведите себя прилично.
Если он стал называть нас джентльменами, значит, и вправду запахло жареным.
- Мне кажется, - сказал Карр, - что история с грезоскопом несколько перестала иметь значение, коль скоро Боб нашел для него полезное применение.
- Давайте-ка присядем, - призвал нас Найт, - и, может быть, сосчитаем до десяти. А потом Боб расскажет, что у него на уме.
Это было стоящее предложение. Мы все сели, и я поведал о том, что произошло. Они сидели, слушали и глазели на барахло, особенно на конус, который лежал на боку, откатившись к краю стола, и смотрел на нас мертвым рыбьим глазом.
- Эти ьтениэ, - закончил я, - вовсе не живые существа. Они всего лишь какие-то шпионские устройства, засланные к нам кем-то еще. Все, что необходимо, так это заманить ьтениэ по одной к грезоскопу и дать им посмотреть в него, установив тридцать девятый верньер на максимум, и...
- Это не решение вопроса, - сказал Найт. - Они будут присылать новые с той же скоростью, с какой мы их будем уничтожать.
- Не думаю. - Я покачал головой. - Какой бы искусной ни была эта чужая раса, вряд ли они управляют ьтенямиэ телепатически. Бьюсь об заклад - здесь не обошлось без машин. И у меня такое предчувствие, что, когда мы уничтожаем ьтеньэ, мы выводим из строя какую-то машину. А если мы сломаем достаточное количество, то обеспечим их хозяевам такую головную боль, что они наконец-то перестанут скрываться. Вот тогда-то и можно будет наладить торговый обмен.
- Боюсь, ты не прав, - отозвался Райт. - Эта раса прячется, я бы сказал, по вынужденной причине. Возможно, они создали подземную цивилизацию и никогда не выходят на поверхность из-за враждебной для них окружающей среды. Наверно, они следят за тем, что происходит на поверхности, с помощью этих конусов. А когда здесь появились мы, они придали им форму, слегка напоминающую человека, - что-то, что мы заведомо примем, - и послали их посмотреть на нас поближе.
Мэк поднял руки и потер ими голову.
- Не нравятся мне эти прятки. Я люблю играть в открытую - я вижу их удары, они видят мои. По мне, так было б гораздо лучше, если бы ьтениэ оказались настоящими инопланетянами.
- Я не согласен с твоей мыслью о подземных жителях, - сообщил Карр Найту. - Мне кажется, невозможно создать такую цивилизацию, если живешь под землей. Ты будешь изолирован от всех природных явлений и не...
- Хорошо, - перебил Найт, - а что можешь предложить лично ты?
- Может быть, они умеют перемещать материю на расстояние - факты, как вы знаете, это подтверждают. А это означает, что им вовсе не обязательно путешествовать по поверхности планеты, они могут перемещаться с места на место за считанные секунды. Тем не менее им необходимо знать, что здесь происходит, потому в качестве глаз и ушей они используют что-то вроде телевизионных радарных систем...
- Слушайте, шутники, - неодобрительно возразил Мэк, - вы все ходите по кругу. Вы даже не подозреваете, на каком вы сейчас небе.
- Полагаю, это знаешь ты? - съязвил Найт.
- Нет, не знаю, - согласился Мэк. - Но я достаточно честен, чтобы прямо это признать.
- Полагаю, Карр и Найт слишком увлеклись, - сказал я. - Возможно, эти инопланетяне будут прятаться до тех пор, пока не разберутся, кто же мы такие, можно ли нам доверять или лучше турнуть нас с планеты.
- Ладно, - сказал Найт, - что бы вы там ни говорили, но нужно признать, что, вероятнее всего, им известно про нас практически все - уровень техники, наши цели, физиология и даже, возможно, язык.
- Они знают слишком много, - сказал Мэк. - Это начинает меня пугать.
У входа в палатку поскреблись, и в проеме появилась голова Торна.
- Послушай, Мэк, - сказал он, - у меня идея. Как насчет того, чтобы вокруг нашей штуковины установить оружие? Когда ьтениэ столпятся около нее...
- Никакого оружия, - твердо отрезал Найт, - никаких ракет. Никаких электрических ловушек. Делайте только то, что вам сказано. Как можно больше суетитесь. Как можно больше показной деловитости. Но не более того.
Найт обратился ко мне:
- Мы не надеемся, что это продлится достаточно долго, но может отвлечь их на недельку-другую, чтобы мы смогли спокойно поработать. А когда уловка себя исчерпает, мы сварганим что-нибудь еще.
Все это, конечно, хорошо, подумал я, но особого воодушевления идея во мне не вызвала. В лучшем случае мы выиграем время, но не более того. И то только в том случае, если нам удастся их обмануть. А я почему-то вовсе не был в этом уверен. Десять против одного, что они раскусят наши хитрости в первую же минуту после запуска машины.
Мэк встал и обошел стол. Он взял конус и сунул его под мышку.
- Отнесу его в мастерскую, - пояснил он. - Может быть, ребятам удастся разобраться, что это такое.
- Я могу и так тебе сказать, - вмешался Карр. - Эту штуку инопланетяне используют для управления ьтенямиэ. Помнишь конусы, которые видели изыскатели? Это один из них. Скорее всего это сигнальное устройство, способное передавать информацию на базу или куда там еще.
- Все равно, - сказал Мэк, - мы распилим его и посмотрим, что там находится.
- А грезоскоп? - спросил я.
- Об этом я позабочусь.
Я протянул руку и взял аппарат.
- Ну уж нет! Ты относишься к тому типу слепых фанатиков, которые берут и просто разбивают...
- Но ведь хранить его - незаконно! - запротестовал Мэк.
- Вовсе нет, - поддержал меня Карр. - Отныне это инструмент, оружие, которое мы можем использовать.
Я передал грезоскоп Карру.
- Пригляди за ним. Положи в надежное место. Он нам может еще пригодиться.
Я собрал побрякушки из сумки Бенни, ее драгоценный камень и ссыпал все в карман своей куртки.
Мэк с конусом под мышкой ушел в мастерские. Остальные выползли из палатки, ощущая после всего случившегося легкую дрожь в коленях.
- Гризи может от него достаться, - забеспокоился Найт.
- Я поговорю с Мэком, - сказал Карр. - Я постараюсь его убедить, что Гризи, притащив сюда аппарат, возможно, оказал нам услугу.
- Думаю, - сказал я, - мне надо рассказать повару, что случилось с грезоскопом.
- Не надо, - покачал головой Найт, - пусть немного попотеет. Ему это будет полезно.
Вернувшись в свою палатку, я попытался заняться кое-какими бумагами, но никак не мог заставить себя сосредоточиться. Полагаю, я был перевозбужден, напуган тем, что потерял Бенни, меня отвлекали мысли о ситуации, сложившейся вокруг всей этой истории с ьтенямиэ.
Мы дали им правильное название, хотя они являлись несколько большим, чем просто тенями, - они были в своем роде нашим отражением. Но даже зная, что это замаскированные шпионские устройства, мне было трудно думать о них как о чем-то неодушевленном.
Конечно, это были не более чем конусы, а конусы, в свою очередь, являлась не более чем наблюдательными устройствами тех существ, которые прятались где-то на этой планете. В то время как, возможно, в течение тысячелетий конусы вели наблюдения, их создатели скрывались где-то еще. А может быть, конусы были не только наблюдателями, но и сеятелями, и сборщиками урожая, доставляющими дары дикой природы к столу своих таинственных хозяев. Более чем вероятно, что именно конусы собирали урожай фруктов в ьсадуэ.
Но если здесь существовала цивилизация, если другая раса имела преимущественное право на планету, то как быть с притязаниями Земли? Означало ли это, что мы должны несолоно хлебавши покинуть планету земного типа, одну из тех немногих, что удалось найти за столько лет исследования космоса.
Я сидел за секретером и размышлял о наших планах, о проделанной работе, о средствах, уже вложенных в проект, хотя это и было каплей в море капиталовложений, необходимых для превращения планеты во вторую Землю.
Здесь, в центральном поселке, мы только-только завершили нулевой цикл. Но уже через несколько недель корабли начнут доставлять сталепрокатное оборудование. И уже только эта задача была сама по себе грандиозной; привести и смонтировать оборудование, добыть руду и выплавить металл, наконец, запустить прокатные станы. Но это было бесконечно проще и легче, чем тащить металл, необходимый даже только для поселка, с самой Земли. Мы не могли позволить, чтобы все наши усилия рассыпались прахом. После всех этих лет подготовки и исследований, учитывая огромную потребность Земли в новом жизненном пространстве, мы не могли просто так бросить Стеллу-IV. И в то же время мы не могли игнорировать преимущественное право. Если эти существа, когда они наконец объявятся, скажут, что они не хотят, чтобы мы здесь оставались, мы будем лишены выбора. Мы будем просто обязаны покинуть планету.
Но прежде чем они нас выкинут отсюда, они, конечно, оберут нас до нитки. Несомненно, многие наши вещи окажутся малопригодными для инопланетян, но некоторые из изобретений будут иметь для них огромное значение. Двухсторонний контакт между разными цивилизациями выгоден для любой расы. Но контакт, который установили эти инопланетяне, был целиком односторонним - информация шла только в их сторону.
Про себя я назвал их просто бандой космических жуликов.
Я достал из кармана предметы, оставшиеся после Бенни, высыпал на секретер и стал сортировать. Там были макет сектора, роллер, секретер, моя маленькая книжная полка, карманные шахматы и копии прочих личных вещей.
Там было все, кроме меня самого.
ьТеньэ Гризи таскала с собой фигурку повара. Я своей фигурки не нашел и немного обиделся на Бенни. Могла бы сделать лишнее усилие и изготовить мою статуэтку
Перебирая копии, я еще раз задумался о том, до каких пределов они совпадают с оригиналом. Может быть, это не модели, а образцы? Возможно, сказал я себе, давая волю воображению, каждая из этих маленьких моделей содержит какой-то код - полный анализ и описание предмета, который она представляет. Человек, анализируя и исследуя, запишет все данные, зафиксирует особенности объекта с помощью символов на двух-трех листочках бумаги. Может быть, эти модели являются эквивалентом нашей записной книжки, своеобразным способом записи.
Я задумался о том, как же они пишут, то есть как они изготавливают модели, но никакого ответа не придумал.
Оставив попытки заняться работой, я вышел из палатки. Поднялся на небольшой взгорок, где Торн с командой строили свою ьмухоловкуэ для ьтенейэ.
Они вложили в ее создание массу труда и изобретательности, но смысла - впрочем, как это и было задумано, - в ней не было никакого.
Если удастся отвлечь ьтениэ этим хитроумным устройством на достаточно долгое время, может быть, они оставят нас в покое и мы сможем немного поработать.
Торн и компания притащили из мастерской полдюжины запасных моторов и установили их как источник энергии. Очевидно, они использовали все запасные части, которые только можно было найти. В бессмысленную конструкцию были соединены оси и шестеренки, эксцентрики и поршни - самые разные передачи и устройства. Тут и там они установили что-то наподобие панелей управления, которые, конечно же, ничем не управляли, но были так напичканы самыми разнообразными лампочками и циферблатами, что походили на рождественские елки.
Я стоял неподалеку и наблюдал, пока Гризи не зазвонил на обед. Вместе со всеми я потрусил в сторону кухни.
Ребята громко переговаривались и шутили, но никто не терял времени даром. Заглотав свои порции, они поспешили обратно к ьмухоловкеэ.
Перед самым закатом они ее запустили, и это было самое бессмысленное переплетение крутящихся и движущихся деталей, которое кто-либо когда-либо видел.
Они бешено вращались, казалось, миллион шестеренок цеплялись друг за друга зубьями, эксцентрики равномерно вихляли, а поршни сновали вверх-вниз, вверх-вниз.
Все было отполировано до блеска и работало как часы; при этом ничего, кроме движения, не производилось, но сам процесс зачаровывал даже человека. Я обнаружил, что стою как прикованный на одном месте, поражаясь плавности и точности хода и убийственной бесцельности рокового изобретения.
А в это время на фальшивых пультах управления сверкали и вспыхиваю лампочки, которые последовательно перемигивались то порядно, то целыми группами. При попытке уловить в этом какую-то закономерность глаза начинали слезиться.
ьТениэ глазели на происходящее еще с начала монтажа, а теперь они расположились совсем близко и замерли, сомкнувшись плотным кольцом.
Я обернулся - прямо за мной стоял Мэк. Он удовлетворенно потирал руки, а лицо его радостно светилось.
- Все как по маслу, - сказал он.
Я согласился, но у меня были кое-какие сомнения, которые я не мог бы точно выразить.
- Мы добавим еще огней, - сказал Мэк, - так, чтобы они видели их днем и ночью. Считай, что мы их накололи.
- Думаешь, они здесь останутся? - спросил я. - Думаешь, они не догадаются?
- Ни в коем случае.
Я вернулся к себе, налил изрядную порцию выпивки и уселся на стул перед входом в палатку.
Кто-то из мужчин растягивал кабель, кто-то подвешивал к нему гирлянды из лампочек, а с кухни доносилось грустное пение. Мне стало жаль Грязи.
Возможно, Мэк и прав, признался я себе. Наверно, нам удалось соорудить ловушку, способную отвлечь ьтениэ. Что еще, кроме магии чистого движения, могло заставить их оставаться на месте? Она производила завораживающее впечатление даже на человека, и можно было только гадать, какое впечатление она производит на чужое сознание. Несмотря на очевидно высокий технический уровень инопланетян, вполне возможно, что их развитие шло по пути, отличному от земного, и вращающееся колесо, снующий поршень или мягкий блеск металла были для них внове.
Я попытался представить себе технологию, не использующую движение, но подобное просто не укладывалось в голове. И именно по той же причине мысль о нашей машине могла просто не укладываться в голове инопланетянина.
Пока я так сидел, на небе появились звезды; к счастью, никто не забрел ко мне поболтать - хотелось побыть одному.
Через некоторое время я зашел в палатку, выпил еще стаканчик и решил ложиться спать.
Я снял куртку и бросил ее на секретер. Раздался глухой стук, и как только я его услышал, я уже знал, что это такое. Я совершенно забыл, что ьалмазэ, который остался от Бенни, я тоже засунул в куртку. Пошарив в кармане, я достал его наружу, все время опасаясь, не разбил ли я хрупкую вещицу. С камнем действительно было что-то не в порядке - каким-то образом его перекосило. Лицевая поверхность отошла от остальной части, и я увидел, что это просто-напросто крышка от ящичка.
Я положил мнимый алмаз на секретер, сдвинул крышку до конца, и там, внутри ящичка, обнаружил себя самого. Фигурка была закреплена в каком-то причудливом приспособлении и ничем не уступала в изяществе фигурке Гризи.
Я испытал что-то вроде гордости и удовлетворения. В конце концов, Бенни про меня не забыла!
Я долго сидел, разглядывая фигурку и пытаясь разобраться в механизме. Я внимательно изучил ьалмазэ и наконец разрешил загадку.
Это был вовсе никакой не алмаз - это была фотокамера. С той лишь разницей, что снимки она делала не плоские, а объемные. И конечно же, именно таким способом ьтениэ изготовляли модели. Хотя, может быть, это были не просто модели, а именно образцы.
Я разделся и лег поверх спального мешка, уставившись в полотно палатки. Постепенно фрагменты стали складываться в ясную картину, и она была прекрасной. Прекрасной, естественно, для инопланетян. Мы выглядели как скопище дураков.
С помощью конусов инопланетяне наблюдали за изыскателями, но не позволяли к ним приблизиться. А когда прилетели мы, они были к этому уже готовы. Они замаскировали конусы под что-то, что не испугало бы нас, а скорее рассмешило. И это был самый надежный способ, какой только можно придумать, - подослать жертве что-то чуть-чуть смешное. Ибо кто будет придавать значение выходкам клоуна?
Нам дали волю, а клоун был во всеоружии, и к тому времени, когда мы проснулись, нас уже осмотрели и навесили бирки.
А что они предпримут дальше? Будут придерживаться какой-то своей программы, продолжать наблюдение, пока не высосут до дна все, что мы можем тревожить?
А когда они будут готовы, когда они получат все, что хотели, или решат, что получили, они появятся и покончат с нами.
Я был слегка напуган и зол, чувствовал себя изрядным простофилей, и все это наводило на грустные мысли.
Мэк обманывал сам себя, считая, что решил проблему с помощью своей ьмухоловкиэ. Оставались нерешенными другие вопросы. Так или иначе, но было необходимо выследить этих инопланетян и вмешаться в их маленькие игрища.
Как-то незаметно я уснул и тут же проснулся от того, что кто-то тряс меня за плечо и орал в ухо, чтобы я вставал.
Я присел на кровати и увидел, что это Карр. Он нес что-то нечленораздельное. Указывая на вход, он промычал невнятно насчет забавного облачка, и большего я от него добиться не смог. Пришлось влезть в штаны и ботинки и выйти с ним наружу. Мы припустили к вершине холма. Рассвет только начинался. ьТени" попрежнему располагались вокруг ьмухоловкиэ, а толпа мужчин стояла рядом, глядя на восток.
Мы протолкались вперед и увидели облако, о котором тараторил Карр. Оно было уже довольно близко и плыло медленно и торжественно над равниной. Над ним летела серебристая сфера, которая сверкала и поблескивала в первых лучах солнца.
Больше всего облако походило на кучу хлама. Я видел, как из него торчит что-то похожее на стрелу, тут и там были видны какие-то колеса. Я пытался рассмотреть, что же это такое, но так и не смог, а облако все приближалось и приближалось.
Слева от меня стоял Мэк, я попытался с ним заговорить, но он не отвечал. Совсем как Бенни - он не мог мне ответить. Он был загипнотизирован.
Чем ближе было облако, тем фантастичней и неправдоподобней оно становилось. Ибо теперь уже не вызывало сомнений, что эта груда техники - точно такое же оборудование, как и у нас. Там были тракторы и землеройные машины, экскаваторы и бульдозеры, а между крупными агрегатами находились всевозможные устройства меньшего размера.
Еще через пять минут облако хлама зависло почти над нами и стало медленно опускаться. Мы наблюдали, как оно коснулось грунта - мягко, почти без стука, хотя и заняло два или три акра. За крупным оборудованием просматривались палатки, чашки и ложки, столы, стулья и скамейки, пара ящиков виски и какое-то исследовательское оборудование. Мне показалось, что там есть почти все, что было у нас в лагере.
Когда все это приземлилось, маленькая серебристая сфера тоже опустилась и направилась к нам. Она остановилась на некотором расстоянии, и Мэк двинулся в ее сторону. Я последовал за ним. Краем глаза я увидел, что Карр и Найт тоже пошли вперед.
Мы остановились в четырех-пяти футах от нее, и теперь было видно, что сфера - это какой-то защитный костюм. Внутри сидел маленький бледный гуманоид. Не человек, но по крайней мере две руки, две ноги, одна голова. Надо лбом у него торчала спираль антенны, уши были длинными и стояли торчком, а череп был абсолютно голым.
Он опустил сферу на землю, мы подошли еще чуть ближе и сели на корточки, чтобы быть с ним на одном уровне.
Он ткнул пальцем за спину, указывая на оборудование, которое притащил с собой,
- Расплата, - объявил он тонким писклявым голосом.
Мы не ответили. Каждый сглатывал ком в горле.
- Расплата за что? - наконец удалось выдавить Найту.
- За удовольствие, - ответило существо.
- Не понял, - сказал Мэк.
- Мы не знали, чего вы хотите, и сделали всего по одному. К сожалению, два набора потерялись. Возможно, несчастный случай.
- Модели, - сообщил я остальным, - Вот о чем он говорит. Модели были образцами, а модели от ьтениэ Гризи и Бенни...
- Это не все, - сказало существо. - Скоро будет остальное.
- Подождите-ка минутку, - сказал Карр. - Давайте кое-что проясним. Вы нам платите. Платите за что? Конкретно, что мы для вас сделали?
- Как вам это удалось? - выпалил Мэк.
- По очереди, ребята! - взмолился я.
- Машины могут делать, - ответило существо. - Знать как, и машины могут все сделать. Очень хорошие машины.
- Но почему? - Снова спросил Карр. - Зачем вы это для нас сделали?
- За удовольствие, - терпеливо объяснило существо, - За смех. За время. Длинное слово, я не могу...
- Развлечение? - предположил я.
- Так правильно, - подтвердило существо. - Развлечение - верное слово. У нас много времени для развлечения. Мы сидим дома, смотрим развлекательный экран. Мы устали от него. Мы ищем что-то новое. Вы что-то новое. Даете нам много интересного. Мы пытаемся за это заплатить.
- О Боже! - воскликнул Найт. - Теперь я начинаю понимать. Мы были телевизионной сенсацией, и они послали операторов, чтобы все отснять. Мэк, вы разобрали конус вчера вечером?
- Да, - сказал Мэк. - Насколько мы можем судить, это телекамера. Конечно, не совсем такая, как наши, есть отличия, но мы считаем, что это устройство для передачи информации.
Я обернулся к инопланетянину в этой его блестящей сфере.
- Слушайте внимательно, - сказал я. - Давайте-ка ближе к делу. У вас есть желание расплачиваться до тех пор, пока мы вас развлекаем?
- С удовольствием! - ответило существо, - Вы нас развлекаете - мы даем вам то, что вам необходимо.
- Вместо одной вещи - одной из многих - вы нам сделаете дубликаты в неограниченном количестве?
- Похожих, - сказало существо, - и скажите сколько.
- Сталь? - спросил Мэк. - Вы можете сделать для нас сталь?
- Не знаю, что такое сталь. Покажите. Из чего сделано, размеры, форма. Сделаем.
- Если мы вас развлекаем?
- Да, так есть, - сказало существо.
- Сделка? - спросил я.
- Сделка, - подтвердило оно.
- Начиная с этого момента? И не прекращая, до?..
- ...до тех пор, пока мы счастливы.
- Однако придется кое-что сделать, - заявил мне Мэк.
- Не придется, - ответил я.
- С ума сошел! - воскликнул Мэк. - Они же не позволят себя объегорить.
- Да позволят, позволят, - начал объяснять я. - Земля пойдет на все, чтобы заполучить эту планету. Неужели ты не понимаешь, что подобный обмен покроет все расходы. Все, что требуется от Земли, так это прислать по одному образцу всего, что нам понадобится. Одного образца будет достаточно. Один инфракрасный излучатель - и они нам сделают миллион. Это лучшая сделка, которую когда-либо заключала Земля!
- Мы делаем нашу часть, - со счастливым видом заметило существо, - пока вы делаете свою.
- Я сделаю заявку прямо сейчас, - сказал я Мэку, - все напишу, а Джек ее отошлет.
Я поднялся и отправился в лагерь.
- Остальное, - существо указало за плечо.
Я резко повернулся и посмотрел туда. Еще одна туча очень низко приближалась к лагерю. На сей раз это были мужчины - плотная упаковка мужчин.
- Эй! - закричал Мэк. - Так нельзя! Так делать просто неправильно!
Мне не было надобности смотреть. Я точно знал, что случилось. Инопланетяне скопировали не только наше оборудование, но и нас самих. В пачке мужчин были дубликаты всех членов экспедиции, всех, кроме меня и Гризи.
Напуганный до смерти, возмущенный, как был бы любой на моем месте, я не мог не задуматься о некоторых сложностях, которые могут возникнуть в создавшейся ситуации. Представьте двух Мэков, спорящих, чей приказ выполнять! Представьте двух Торнов, пытающихся работать вместе!
Я не стал задерживаться. Я оставил Мэка и остальных объяснять, почему не нужно копировать людей. У себя в палатке я сел и написал заявку: - ~Безотлагательно, вне всякой очереди, насущная потребность - пятьсот грезоскопов~.

Clifford D. Simak "Junkyard", 1952
Клиффорд Д. Саймак "Свалка"
пер. О.Битов

1.

Они раскрыли тайну, вернее, пришли к разгадке, логичной и научно обоснованной, - но не выяснили ничего, ровным счетом ничего бесспорного. Для опытной команды планетных разведчиков это никак нельзя было считать нормальным. Обычно они с ходу брали быка за рога, выкачивали из планеты прорву информации, а потом вертели факты так и эдак, пока не выстраивали их во впечатляющий ряд. А здесь таких фактов, действительных конкретных фактов, просто не было, кроме одного-единственного факта, очевидного даже ребенку начиная с двенадцати лет.
И это тревожило капитана Айру Уоррена. Так он и сказал Лопоухому Брэди, корабельному коку, который был его приятелем с юношеских лет и остался им, невзирая на свою слегка подмоченную репутацию. Они шлялись вместе по планетам вот уже более трех десятков лет. Даром что их разнесло по разные концы табели о рангах, они и по сей день могли сказать друг другу такое, чего не сказали бы никому другому на борту, да никому и не позволили бы сказать.
- Слушай, Лопоухий, - выговорил Уоррен. - Тревожно мне что-то.
- Тебе всегда тревожно, - отпарировал Лопоухий. - Такая уж у тебя работа.
- Эта история со свалкой...
- Ты хотел всех обставить, - заявил Лопоухий, - а я говорил тебе заранее, чем это кончится. Я предупреждал, что тебя загрызут заботы и ты лопнешь от сознания своей ответственности и напы... напыщ...
- От напыщенности?
- Точно, - подтвердил Лопоухий. - Это слово я и искал.
- Вовсе я не напыщен, - возразил Уоррен.
- Нет, тебя только тревожит эта история со свалкой. У меня в заначке есть бутылочка. Хочешь немного выпить?
Уоррен отмахнулся от соблазна.
- В один прекрасный день я выведу тебя на чистую воду и разжалую. Где ты прячешь свое пойло, понятия не имею, но в каждом рейсе...
- Усмири свой паршивый характер, Айра! Не выходи из себя...
- В каждом рейсе ты ухитряешься протащить на борт столько спиртного, что раздражаешь людей своим красным носом до последнего дня полета.
- Это личный багаж, - стоял на своем Лопоухий. - Каждому члену экипажа дозволено взять с собой определенное количество багажа. А я больше почти ничего не беру. Только выпивку на дорогу.
- В один прекрасный день, - продолжал Уоррен, свирепея, - я спишу тебя с корабля в никуда, за пять световых лет от чего угодно.
Угроза была давней-предавней, и Лопоухий ничуть не испугался.
- Твои тревоги, - заявил он, - не доведут тебя до добра.
- Но разведчики не справились со своей задачей. Ты что, не понимаешь, что это значит? Впервые за столетие с лишним планетной разведки мы нашли очевидное доказательство, что некая иная раса, кроме землян, также овладела космическими полетами. И не узнали об этой расе ничего. А обязаны были узнать. С таким-то количеством добра на свалке мы к нынешнему дню должны бы книгу о них написать.
Лопоухий презрительно сплюнул.
- Ты имеешь в виду - не мы бы должны, а они, твои хваленые ученые.
Слово ьученыеэ он произнес так, что оно прозвучало ругательством.
- Они толковые ребята, - заявил Уоррен. - Лучшие из всех, каких можно было найти.
- Помнишь прежние денечки, Айра? - спросил Лопоухий. - Когда ты был младшим лейтенантом и наведывался ко мне, и мы пропускали вместе по маленькой...
- Какое это имеет отношение к делу?
- Вот тогда с нами летали настоящие ребята. Брали дубинку, отлавливали пару-тройку туземцев, быстренько вразумляли их и за полдня выясняли больше, чем эти ученые со всей их мерихлюндией способны выяснить за целую вечность.
- Тут немного другая картина, - сказал Уоррен. - Тут же нет никаких туземцев...
По правде говоря, на этой конкретной планете вообще почти ничего не было. Эта планета была заурядной в самом точном смысле слова и не смогла бы набраться незаурядности даже за миллиард лет. А разведка, само собой, не проявляла особого интереса к планетам, у которых нет шансов набраться незаурядности даже за миллиард лет.
Поверхность ее представляла собой по преимуществу скальные обнажения, чередующиеся с беспорядочными нагромождениями валунов. В последние полмиллиона лет или что-нибудь вроде того здесь появились первичные растения, появились и неплохо прижились. Мхи и лишайники заползли в расщелины и поднялись по скалам, но, кроме них, другой жизни здесь, по-видимому, не возникало. Хотя, положа руку на сердце, даже в этом не было полной уверенности, поскольку обследованием планеты как таковой никто не занимался. Ее не подвергали ни тщательному общему осмотру, ни детальной проверке на формы жизни; слишком уж всех заинтересовала свалка.
Они и садиться-то не собирались, а просто вышли на круговую орбиту и вели рутинные наблюдения, занося полученные рутинные данные в полетный дневник. Но тут кто-то из дежурных у телескопа заметил свалку, и с этой минуты их всех затянуло в неразрешимую, доводящую до бешенства головоломку.
Свалку сразу прозвали свалкой, и это было точное имя. По всей ее площади были разбросано - что? Вероятно, части какого-то двигателя, однако по большому счету нельзя было поручиться даже за это. Поллард, инженер-механик, лишился сна и покоя, пытаясь сообразить, как собрать хотя бы несколько частей воедино. В конце концов ему удалось каким-то образом соединить три детали, но и сложенные вместе, они не имели никакого смысла. Тогда он решил разъединить детали сызнова, чтобы понять по меньшей мере, как они соединяются. И не сумел их разделить. С этой секунды Поллард практически рехнулся.
Части двигателя - если это был двигатель - были разбросаны по всей свалке, словно кто-то вышвырнул или что-то вышвырнуло их в спешке, нимало не заботясь, как и куда они упадут. Но в сторонке аккуратным штабелем было сложено другое имущество, и самый поверхностный взгляд приводил к выводу, что это припасы. Тут была какая-то, по всей видимости, пища, хоть и довольно странная пища (если вообще пища). Были пластиковые бутылочки диковинной формы, наполненные ядовитой жидкостью. Были предметы из ткани, вполне возможно, представляющие собой одежду, и трудно было не содрогнуться, соображая, что за существа могли бы носить одежду такого рода. Были металлические прутья, скрепленные в пучки при помощи каких-то гравитационных сил вместо проволоки, к какой в подобном случае прибегли бы люди. И было множество другого добра, для которого не находилось никакого определения.
- Им бы давно следовало найти ответ, - продолжал Уоррен. - Они раскалывали орешки покрепче этого. За месяц, что мы торчим здесь, им бы следовало не только собрать двигатель, но и запустить его.
- Если это двигатель, - уточнил Лопоухий.
- А что еще это может быть?
- Ты мало-помалу начинаешь хрюкать, как твои ученые. Напоролся на что-то, чего не можешь объяснить, и выдвигаешь самую правдоподобную с виду версию, а если кто нибудь посмеет усомниться в ней, спрашиваешь сердито: что еще это может быть? Такой вопрос, Айра, - это не доказательство.
- Ты прав, Лопоухий, - согласился Уоррен. - Конечно, это не доказательство. Оттого-то мне и тревожно. Мы не сомневаемся, что там на свалке космический двигатель, а доказательств у нас нет.
- Ну кому придет в голову, - спросил Лопоухий вспыльчиво, - посадить корабль, выдрать из него двигатель и вышвырнуть прочь? Если б они учудили такое, корабль сидел бы здесь по сей день.
- Но если двигатель - но ответ, - ответил Уоррен вопросом на вопрос, - тогда что же там навалено?
- Понятия не имею. Меня это даже не занимает. Пусть об этом тревожатся другие. - Он поднялся и направился к двери. - У меня по-прежнему есть для тебя бутылочка, Айра...
- Нет, спасибо, - отказался Уоррен.
И остался сидеть, прислушиваясь, как Лопоухий топоча спускается вниз по трапу.

2.

Кеннет Спенсер, специалист по инопланетным психологиям, явился в каюту, уселся в кресло напротив Уоррена и объявил:
- Мы, наконец, поставили точку.
- Какая там точка! - откликнулся Уоррен. - По существу вы даже и не начали...
- Мы сделали все, что в наших силах. - Уоррен не стал перебивать, только хмыкнул. - Мы провели все положенные исследования, анализов хватит на целый том. Подготовили полный набор фотоснимков плюс диаграммы и словесные описания...
- Тогда скажите мне, что значит весь этот хлам.
- Это двигатель космического корабля.
- Если это двигатель, - заявил Уоррен, - тогда давайте его запустим. Разберемся, как он работает. А главное, попробуем понять, что за разумные существа построили именно такой двигатель, а не какой-то другой.
- Мы пытались, - ответил Спенсер. - Каждый из нас трудился, не жалея сил. Конечно, у части экипажа нет соответствующей подготовки и знаний, но от работы никто не отлынивал, а помогал другим, у кого такая подготовка есть.
- Знаю, что вы пыхтели не покладая рук.
И ведь правда, они не жалели себя, урывая считанные часы на сон, перекусывая на ходу.
- Мы столкнулись с инопланетным механизмом, - промямлил Спенсер.
- Ну и что? Мы и раньше сталкивались с инопланетными идеями, - напомнил Уоррен. - С инопланетной экономикой, инопланетными верованиями, инопланетной психологией...
- Тут большая разница.
- Не такая уж и большая. Взять хотя бы Полларда. В данной ситуации он ключевая фигура. Разве вы не ждали от Полларда, что он сумеет разгадать загадку?
- Если ее можно разгадать, тогда, конечно, Полларду и карты в руки. У него хватает и знаний, и опыта, и воображения.
- Вы полагаете, надо улетать? - внезапно спросил Уоррен. - Вы явились ко мне затем, чтобы сказать это напрямик? Пришли к выводу, что сидеть здесь дольше ни к чему?
- Вроде того, - согласился Спенсер.
- Хорошо, - произнес Уоррен, - Если таково ваше мнение, верю вам на слово. Взлетаем сразу после ужина. Остается сказать Лопоухому, чтоб подготовил банкет. Своего рода торжественный вечер в честь наших выдающихся достижений.
- Не сыпьте соль на раны, - взмолился Спенсер. - Гордиться нам действительно нечем.
Уоррен с усилием поднялся с кресла.
- Спущусь к Маку и скажу, чтоб подготовил машины к старту. По пути загляну к Лопоухому и предупрежу насчет ужина.
Спенсер остановил его:
- Я встревожен, капитан.
- Я тоже. А что именно вас тревожит?
- Кто они были, эти существа, эти люди с другого корабля? Вы же понимаете, мы впервые, в самый первый раз встретили достоверное свидетельство, что какая-то иная раса достигла стадии космических полетов. И что с ними здесь случилось?
- Испугались?
- Да. А вы?
- Еще нет, - ответил Уоррен. - Но, наверное, испугаюсь, когда у меня будет время хорошенько над этим подумать.
И отправился вниз по трапу сообщить Маку о подготовке к вылету.

3.

Мака капитан нашел в его клетушке. Инженер сосал свою почерневшую трубку и читал захватанную библию.
- Хорошая новость, - сказал Уоррен с порога.
Мак отложил книгу и снял очки.
- Есть одна-единственная вещь, которую вы можете мне сообщить и которую я восприму как действительно хорошую новость.
- Она и есть. Готовьте двигатели. Мы скоро стартуем.
- Когда, сэр? Совсем скоро не получится.
- Часа через два примерно. Успеем поесть и разойтись по каютам. Я дам команду.
Инженер сложил очки и засунул их в карман. Потом выбил трубку в ладонь, выкинул пепел и опять стиснул погасшую трубку в зубах.
- Мне всегда было не по себе на этой планете, - признался он.
- Вам не по себе на любой планете.
- Мне не нравятся башни.
- Вы сошли с ума, Мак. Тут же нет никаких башен.
- Нет, есть. Я ходил с ребятами по окрестностям, и мы обнаружили кучку башен.
- Может, скальные образования?
- Нет, башни, - упрямо повторил инженер.
- Но если вы обнаружили башни, - возмутился Уоррен, - то почему не доложили?
- Чтоб ученые ищейки развели вокруг них тарарам и мы застряли здесь еще на месяц?
- А, все равно, - сказал Уоррен. - Вероятнее всего, это вовсе не башни. Кто стал бы гнуть спину, возводя башни на этой занюханной планетке? Чего ради?
- У них жуткий вид, - сообщил Мак. - Зловещий - самое точное слово. От них пахнет смертью.
- Это в вас кельтская кровь говорит. В душе вы по-прежнему суеверный кельт - скачете по мирам сквозь пространство, а втайне до сих пор верите в призраков и баньши. Средневековый ум, просочившийся в век науки.
- От этих башен, - заявил Мак, - по спине мурашки бегают.
Капитан и инженер довольно долго стояли друг против друга. Потом Уоррен, протянув руку, легонько похлопал Мака по плечу.
- Я никому про них не скажу, - пообещал он. - Давайте раскручивайте свои машины.

4.

Уоррен молча сидел во главе стола, прислушиваясь к раздорам команды.
- Они затеяли здесь аварийный ремонт, - заявил физик Клайн. - Развинтили кое-что по винтикам, а затем по той ли, по другой ли причине собрали двигатель заново, но часть снятых деталей ставить обратно не стали. По каким-то причинам им пришлось реконструировать двигатель, и они сделали его проще, чем прежний. Вернулись к основным принципам, отбросив все излишества, всякую там автоматику и технические безделушки, но при этом новый двигатель у них получился больше по размерам, менее компактным, более громоздким, чем тот, на котором они прилетели. Потому-то им пришлось оставить здесь еще и часть припасов.
- Однако, - задал вопрос химик Дайер, - если они вели такой сложный ремонт, то каким образом? Где они взяли материалы?
Бриггс, специалист по металлургии, откликнулся:
- Тут полно рудных месторождений. Если бы не так далеко от Земли, планета могла бы стать золотой жилой.
- Мы не видели следов ручных разработок, - возразил Дайер, - Ни шахт, ни плавильных печей, ни устройств для обогащения металла и его обработки,
- Мы же их и не искали, - указал Клайн. - Инопланетяне могли себе спокойно добывать руду в двух-трех милях отсюда, а мы и не догадываемся об этом.
- Беда наша во всем этом предприятии, - вмешался Спенсер, - что мы все вред выдвигаем предположения, а потом принимаем их за установленные факты. Если они занимались здесь обработкой металлов, было бы важно узнать это поточнее.
- А зачем? Какая нам разница? - спросил Клайн. - Мы знаем главное - здесь приземлился космический корабль в аварийной ситуации, но экипаж в конце концов сумел починить двигатели и благополучно взлетел...
Старый доктор Спирс, сидевший в конце стола, грохнул вилкой по тарелке.
- Да не знаете вы толком ничего, - воскликнул он, - даже того, был ли это космический корабль или что-то иное! Слушаю ваш кошачий концерт которую неделю подряд и должен сказать прямо: за всю свою долгую жизнь не видывал такой несусветной суеты при таких ничтожных результатах...
Вид у всех собравшихся за столом был довольно ошарашенный. Старый док обычно вел себя тихо и почти не обращал внимания на то, что творится вокруг: знай себе каждодневно ковылял по кораблю, врачуя мелкие болячки - кому придавило палец, у кого воспалилось горло... Каждый в экипаже нет-нет да и задавался не совсем приятным вопросом: а справится ли старый док, если грянет настояща беда и понадобится, например, провести серьезную операцию? Доку не слишком доверяли профессионально, что не мешало относиться к нему с симпатией. Очень может быть, симпатия эта зиждилась на том, что док предпочитал не вмешиваться в чужие дела.
И вот надо же - вмешался, да как агрессивно!
Ланг, специалист по системам связи, высказался:
- Мы нашли царапины, док, помните? Царапины на скале. Как раз такие, какие может оставить космический корабль при посадке.
- Вот-вот, - насмешливо повторил док, - может оставить, а может и не оставить. Может, корабль, а может, не корабль...
- Корабль, что ж еще!..
Старый док фыркнул и вернулся к еде, орудуя ножом и вилкой с видом полностью безучастным - голова опущена к тарелке, салфетка под подбородком.
Все на борту давно заметили, что ест он неопрятно.
- У меня такое чувство, - продолжил Спенсер, - что мы позволили себе сбиться с правильного пути, предположив здесь всего-навсего аварийный ремонт. По количеству частей, выброшенных на свалку, я сказал бы, что они столкнулись с необходимостью реконструировать двигатель полностью и, начав с самых азов, построить совершенно новый движок, лишь бы выбраться отсюда. У меня такое чувство, что эти выброшенные части составляют единое целое и что знай мы как, мы могли бы собрать их вместе и получить двигатель в первозданном виде.
- Я и пытался это сделать, - вставил Поллард.
- Идея полной реконструкции двигателя тоже не проходит, - заявил Клайн. - Это значило бы, что новый двигатель оказался не похожим на прежний в принципе, не похожим настолько, что прежний пришлось послать ко всем чертям до последнего винтика. Разумеется, подобная теория объясняет, отчего тут набросана прорва всяких частей, но такого просто не может быть. Никто не станет реконструировать двигатель на новых принципах, оказавшись в беде на безжизненной планете. Каждый предпочтет придерживаться того, что знает, к чему привык.
- Ну и кроме того, - добавил Дайер, - если принять идею полной реконструкции, это вновь возвращает нас к проблеме материалов.
- И инструментов, - подхватил Ланг. - Откуда они взяли бы инструменты?
- У них на борту могла быть ремонтная мастерская, - возразил Спенсер.
- Для проведения мелких ремонтных работ, - уточнил Ланг. - И уж, во всяком случае, без тяжелых станков, нужных для постройки совершенно нового двигателя.
- Но больше всего меня беспокоит то, - сказал Поллард, - что мы не способны ни в чем разобраться. Я пытался подогнать части друг к другу, понять, как они связаны между собой, - должны же они быть как-то связаны, иначе это просто бессмыслица. Мучился я, мучился и в конце концов ухитрился приладить друг к другу три детали, но дальше дело так и не двинулось. И три детали вместе тоже не сказали мне ничего. Ну ни малейшего проблеска! Даже сложив три штуковины вместе, я понял не больше, не приблизился к пониманию ни на йоту ближе, чем пока они валялись порознь. А когда я попробовал снова их разъединить, то у меня даже это не получилось. Ну как по-вашему, если человек сумел собрать какую-то вещь, то уж разобрать ее он должен бы суметь и подавно, не так ли?
- Не удручайтесь, - попытался утешить Полларда Спенсер.- Корабль был инопланетным, его строили инопланетяне по инопланетным чертежам.
- Все равно, - не унимался Поллард, - должны быть некие общие принципы, которые следовало бы опознать. Хоть в каком-то отношении их движок должен бы иметь нечто общее с теми, что разработаны на основе земной механики. Что такое двигатель? Механизм, способный преобразовать энергию, взять ее под контроль, заставить приносить пользу. Цель двигателя остается одной и той же, какая бы раса его ни создала.
- А металл! - воскликнул Бриггс, - Неизвестный сплав, абсолютно не похожий ни на что, с чем мы когда-либо сталкивались. Компоненты сплава можно установить без особого труда, но его формула, как положишь ее на бумагу, выглядит как полный кошмар. Она просто несостоятельна. То есть несостоятельна по земным стандартам. В сочетании металлов есть какой-то секрет, который я не могу раскрыть даже предположительно.
Старый док вновь подал голос со своего конца стола:
- Вас следует поздравить, мистер Бриггс, с хорошо развитой наклонностью к самокритике.
- Прекратите, док, - резко приказал Уоррен, заговорив впервые с начала ужина.
- Будь по-вашему, - ответил док. - Если вы настаиваете, Айра, я прекращу...

5.

Стоя возле корабля, Уоррен окинул планету взглядом. Вечер догорал, переходя в ночь, и свалка казалась всего лишь нелепым пятном более глубокой тени на склоне близлежащего холма.
Когда-то - и не так уж давно - здесь, совсем неподалеку от них, приземлился другой корабль. Другой корабль, детище другой расы.
И с этим другим кораблем что-то приключилось. Разведчики из его собственного экипажа пытались разнюхать, что именно, но все их попытки потерпели провал.
Он ощущал уверенность, что это был не обыкновенный ремонт. Что бы ни толковали все остальные, это было что-то много более серьезное, чем обыкновенный ремонт. Корабль попал в ситуацию критическую, чрезвычайную и к тому же связанную с непонятной спешкой. Они так торопились, что бросили здесь часть своих припасов. Ни один командир, человек он или нет, не согласится бросить припасы, разве что на карту поставлена жизнь или смерть.
В груде припасов была, по-видимому, пища, - по крайней мере, Дайер утверждал, что это пища, хоть она никак не выглядела съедобной. И были бутылочки вроде пластиковых, наполненные ядом, который для инопланетян был, может статься, - почему бы и нет? эквивалентом виски. Какой же человек, спросил себя Уоррен, бросит еду и виски, кроме как в случае страшной опасности?
Он медленно побрел по тропе, которую они успели пробить от корабельного шлюза к свалке, и вдруг поразился тишине, глубокой, как в чудовищной недвижности самого космоса. На этой планете не было источников звука. Здесь не было ничего живого, кроме мхов, лишайников и других первичных растений, цепляющихся за скалы. Со временем здесь, конечно, появится иная жизнь, поскольку здесь есть воздух, вода и главные составляющие будущей плодородной почвы. Дайте срок, допустим, миллиард лет, и здесь разовьется система живых организмов, не менее сложная, чем на Земле. Но миллиард лет, подумалось Уоррену, это все-таки долговато.
Он добрался до свалки и двинулся по знакомому маршруту, огибая крупные узлы и машины, разбросанные вокруг, Но как он ни берегся, а раз-другой все же споткнулся о какую-то мелочевку, которую было не разглядеть в темноте.
Споткнувшись вторично, он наклонился и поднял штуковину, которая подставила ему ножку. Как он и догадывался, это оказался какой-то инструмент, брошенный инопланетянами при бегстве. Он как будто видел их, бросающих инструменты и удирающих во всю прыть, - но картина получалась нечеткой. При всем желании он не мог решить, на что эти инопланетяне смахивали и от чего удирали.
Он подкинул инструмент разок-другой, взвесил на руке. Инструмент был легким и удобным и несомненно имел какое-то применение, но какое - Уоррен не знал, не знал и никто в экипаже. Что за конечность сжимала этот инструмент - рука или щупальце, клешня или лапа? Что за мозг управлял рукой или щупальцем, клешней или лапой, сжимавшими этот инструмент и применявшими его для какой-то разумной цели?
Откинув голову назад, он посмотрел на звезды, сверкающие над планетой. Нет, это были совсем не те звезды, что знакомы с мальчишеских лет.
Мы далеко, подумал он. Как же мы далеко! Так далеко не забирался еще никто из людей...
Неожиданный звук заставил его дернуться и обернуться. Кто-то бежал по тропе сломя голову и неистово топоча.
- Уоррен! - раздался крик. - Уоррен, где вы?
В голосе слышался неподдельный испуг, больше того - нотки безумной паники, какие можно подчас услышать в визге перепуганного ребенка.
- Уоррен!..
- Да здесь я, здесь. Иду, уже иду!
Он стремительно зашагал навстречу человеку, топочущему в темноте. Бегущий мог бы проскочить мимо, не протяни Уоррен руку и не схвати за плечо, вынуждая остановиться.
- Уоррен, это вы?
- Что с вами, Мак?
- Я. Не могу... Не могу... Не...
- Что стряслось? Да говорите же! Чего вы не можете?
Инженер, в свою очередь, вытянул руки, неловко схватил капитана за лацканы сюртука и повис на нем, словно утопающий на спасателе.
- Ну давайте, выкладывайте, - поторопил Уоррен, подхлестываемый нарастающей тревогой.
- Я не могу запустить двигатели, сэр.
- Не можете - что?..
- Не могу запустить их, сэр. И никто из моих ребят. Никто из нас не может их запустить, сэр.
- Двигатели! - повторил Уоррен, чувствуя, как душу стремительно охватывает ужас. - Что случилось с двигателями?
- С двигателями ничего не случилось. Это с нами что-то случилось, сэр. Мы не можем их запустить.
- Возьмите себя в руки, любезный. Ближе к делу. Почему не можете?
- Мы не помним, как это делается. Мы забыли, как они запускаются!

6.

Уоррен включил свет над столом и, выпрямившись, стал шарить глазами по полкам в поисках нужной книги.
- Она где-то здесь, Мак, - произнес он. - Знаю, она была где-то здесь...
Наконец, он нашел ее и, сняв с полки, раскрыл под лампой. Не мешкая перелистал страницы. За своей спиной он слышал напряженное, почти жесткое от ужаса дыхание инженера.
- Все в порядке, Мак. Тут в книжке все изложено. Листая пособие, он вначале забежал слишком далеко, и пришлось вернуться на пару страниц. Нашел нужное место и, распластав книгу, пристроил ее под лампой поудобнее.
- Ну вот, - произнес он, - сейчас мы с этими движками сладим. Вот здесь сказано...
Он попытался прочесть - и не смог. Он понимал слова и даже символы, но слова, составленные вместе, сразу же утрачивали смысл, а сумма символов будто не имела смысла и вовсе. Он покрылся потом, пот бежал по лбу и собирался в бровях, стекал от подмышек и ручейками струился по ребрам.
- Что с вами, шеф? - осведомился Мак. - Теперь-то в чем дело?
Уоррен ощутил, что тело жаждет задрожать, каждый нерв жаждет затрепетать - и ни с места. Он просто окаменел.
- Это инструкция по двигателям, - сообщил он спокойно и тихо. - Она рассказывает все о двигателях - как они действуют, как находить неисправности и устранять их...
- Тогда у нас нет проблем, - выдохнул Мак с огромным и явным облегчением.
- Нет, есть, Мак. Я забыл значение символов и почти не могу понять терминологию.
- Вы - что?..
- Я не могу прочесть инструкцию, - признался Уоррен.

7.

- Но такого не может быть! - возмутился Спенсер.
- Не только может, - ответил Уоррен, - но и произошло. Есть здесь хоть кто-нибудь, кто способен прочесть инструкцию? - Никто не откликнулся. - Если кто-нибудь может ее прочесть, - повторил он, - пусть выйдет вперед и покажет нам, как это делается!
Клайн тихо произнес:
- Нет, никто не может.
- И тем не менее, - провозгласил Уоррен, - всего час назад любой из вас - поймите, любой! - наверное, прозакладывал бы свою душу, что не только сумеет при необходимости запустить двигатели самостоятельно, но, если понадобится, сумеет взять инструкцию и выяснить, как это делается:
- Вы правы, - согласился Клайн. - Мы прозакладывали бы что угодно. Час назад это показалось бы нам верным, беспроигрышным пари.
- Такие дела, - сказал Морген. - Можете ли вы определить, как давно вы потеряли способность прочесть инструкцию?
- Разумеется, не можем, - вынужденно признал Клайн.
- Это еще не все. Вы не сумели разобраться со свалкой. Построили догадку и заменили догадкой ответ, но по сути так и не нашли его. А должны были бы найти. И сами прекрасно это знаете...
Клайн поднялся на ноги.
- Послушайте, однако, Уоррен...
- Сядь-ка лучше, Джон, - предложил Спенсер. - Уоррен ущучил нас намертво. Мы не нашли ответа и знаем сами, что не нашли. Мы пришли к догадке и подставили погодку на место ответа, которого не нашли. Уоррен прав и в том, что мы обязаны были найти ответ. Ответ, а не догадку.
При любых других обстоятельствах, подумал Уоррен, они бы возненавидели его за неприкрытую правду - при любых других, но не сейчас. Они молчали, и он зримо чувствовал, как в душу каждого помаленьку просачивается осознание истины. Первым заговорил Дайер:
- По-вашему, мы не справились, оттого что забыли - в точности так же, как Мак забыл про двигатели?
- Вы утратили некоторые навыки, - ответил Уоррен, - некоторые навыки и знания. Вы работали так же честно, как всегда. Вы выполнили все предписанные процедуры. Но вы не нашли в себе прежних навыков и знаний, только и всего.
- Что же теперь? - осведомился Ланг.
- Понятия не имею.
- Вот что случилось с тем другим кораблем! - воскликнул Бриггс многозначительно.
- Может, и так, - отозвался Уоррен не столь уверенно.
- Однако они все-таки улетели! - напомнил Клайн.
- Мы тоже улетим, - заверил Уоррен, - Так или иначе, но улетим.

8.

Очевидно, экипаж того инопланетного корабля тоже все забыл. И тем не менее они улетели, - значит, каким-то образом вспомнили, заставили себя вспомнить. Но если все сводилось к тому, чтобы просто вспомнить, зачем им понадобилось реконструировать двигатель? Легче было бы использовать прежний...
Уоррен, лежа на койке, пялился в темноту. Ему было известно, что в каких-то жалких двух футах над головой - стальная переборка, но ее было не разглядеть.
И ему было понятно, что существует способ запустить двигатели, совсем простой способ, если знать его или вспомнить, но способа такого он тоже не видел.
Люди попадают в неприятности, набираются знаний, познают сильные чувства - а потом, с течением времени, забывают и неприятности, и знания, и чувства. Жизнь, по существу, непрерывная цепь забвения. Воспоминания стираются, знания тускнеют, навыки теряются, однако требуется время, чтобы все это стерлось, потускнело и потерялось. Не бывает так, чтоб сегодня знать что-то назубок, а назавтра забыть.
Но здесь, на этой безжизненной планетке, процесс забвения каким-то немыслимым образом резко ускорился. На Земле нужны годы, чтобы забыть крупную неприятность или утратить прочный навык. А здесь это происходит за одну ночь...
Он попытался заснуть и не сумел. В конце концов он встал, оделся, сошел по трапу и, миновав шлюз, вышел в инопланетную ночь,
Тихий голос спросил:
- Это ты, Айра?
- Я, Лопоухий, я самый. Мне не спится. Тревожно мне что-то.
- Тебе всегда тревожно, - ответил Лопоухий. - Это у тебя профессиональная идео... идеосин...
- Идиосинкразия?
- Она и есть, - согласился Лопоухий, легонько икнув. - Ты угадал слово, которое я искал. Твои тревоги - профессиональная болезнь.
- Мы в ловушке, Лопоухий.
- Бывали планеты, - сообщил Лопоухий, - где я не возражал бы застрять надолго, но эта не из их числа. Эта, если по совести, - охвостье творения.
Они стояли рядом во тьме, и над головами у них сияла россыпь чуждых звезд, а перед ними до смутного горизонта расстилалась безмолвная планета.
- Тут что-то не то, - продолжал Лопоухий. - Что-то носится в воздухе. Твои ученые лбы заявляют, что тут нет ничего, потому что не видит ни черта в свои приборы и в книжках у них говорится, что, если на планете только скалы и мхи, другой жизни не ищи. Но я-то на своем веку навидался всяких планет. Я-то лазал по планетам, когда они были еще в пеленках. И мой нос может сказать мне о планете больше, чем все ученые мозги, если даже смешать их в кучу и переболтать, что, между прочим, совсем не плохая идея...
- Наверное, ты прав, - нехотя сознался Уоррен. - Я сам это чувствую. А ведь раньше не чувствовал. Наверное, мы перепуганы до смерти, если начали понимать то, чего раньше не чувствовали.
- А я чувствовал даже раньше, чем перепугался,
- Надо было осмотреться здесь хорошенько. Вот где наша ошибка. Но на свалке было столько работы, что об этом и не подумали.
- Мак прогулялся немного, - сказал Лопоухий. - И говорит, что нашел какие-то башни.
- Мне он тоже о них говорил.
- Он совсем позеленел от страха, когда рассказывал мне про башни.
- Да, он говорил, что они ему не понравились.
- Если б тут было куда бежать, Мак уже улепетнул бы во все лопатки.
- Утром, - решил Уоррен, - мы первым делом пойдем и осмотрим эти башни как следует

9.

Это действительно были башни, вернее, башенки. Их было восемь, и они стояли в ряд, как сторожевые вышки, - словно кто-то когда-то опоясал такими вышками всю планету, но затем передумал, и все остальные снесли, а эти восемь почему-то оставили.
Они были сложены из необработанного природного камня, сложены грубо, без строительного раствора, лишь кое-где на стыках камни для прочности скреплялись каменными же клиньями или пластинами. Такие башенки могло бы соорудить первобытное племя, и вид у них был весьма древний. У основания башенки достигали примерно шести футов в поперечнике, а кверху слегка сужались. Каждая башенка была накрыта плоской каменной плитой, а чтобы плита не соскользнула, на нее еще взгромоздили крупный валун.
Уоррен обратился к археологу Эллису:
- Это по вашей части. Действуйте...
Вместо ответа маленький археолог обошел ближайшую башенку, потом пододвинулся к ней вплотную и внимательно осмотрел. Потом протянул руки, и со стороны это выглядело так, будто он намеревался потрясти башенку, только она не поддалась.
- Прочная, - сообщил он. - Построена на совесть и давно.
- Культура типа ьФэ, пожалуй, - высказался Спенсер.
- Может быть, и того меньше. Обратите внимание - никаких попыток украсить кладку, простая утилитарность. Но работа искусная.
- Главное, - вмешался Клайн, - установить цель сооружения. Для чего их тут поставили?
- Какие-нибудь складские помещения, - предположил Спенсер.
- Или просто ориентиры, - возразил Ланг. - Заявочные столбы, а может, меты на месте, где предполагалось что-то оставить.
- Цель установить нетрудно, - заявил Уоррен. - Вот уж о чем можно не гадать и не спорить. Всего-то надо скинуть сверху валун, приподнять крышку да заглянуть вовнутрь.
Он решительно шагнул к башенке и стал взбираться по ней. Подъем оказался не слишком труден - в камнях были выбоины, которые могли послужить захватами для рук и опорами для ног. Через минуту он был наверху.
- Эй, берегись! - крикнул он, налегая на валун.
Валун покачнулся и не спеша опустился обратно на прежнее место. Уоррен уперся понадежнее и приналег снова. На этот раз валун перевернулся, тяжело рухнул вниз и с грохотом покатился по склону, набирая скорость. По пути валун ударялся о другие валуны, менял курс, а то даже, подброшенный инерцией, ненадолго взлетал в воздух.
- Киньте мне сюда веревку, - попросил Уоррен. - Я привяжу ее к верхней плите, и мы вместе ее стянем.
- У нас нет веревки, - отозвался Клайн.
- Тогда пусть кто-нибудь сбегает на корабль и притащит. Я побуду здесь до его возвращения.
Бриггс потопал в сторону корабля. Уоррен выпрямился. С башенки открывался прекрасный вид на окрестности, и он принялся, медленно поворачиваясь, изучать их.
Где-нибудь неподалеку, мелькнула мысль, люди ну пусть не люди, но те, кто строил башни, - должны были обустроить себе жилье. На расстоянии не больше мили отсюда некогда было поселение. Ибо на возведение башен требовалось немалое время, а следовательно, их строители должны были где-то хотя бы временно разместиться. Но разглядеть ничего не удавалось только нагромождения камней, обширные скальные обнажения да наброшенные на них коврики первичных растений.
Во имя чего они жили? Зачем они были на этой планете? Что могло их здесь привлечь? Почему не улетели сразу, что их удержало?
И вдруг он замер, не в силах поверить своим глазам, Очень тщательно проконтролировал впечатление, ощупывая взглядом линии, убеждаясь, что не сбит с толку игрой света на какой-нибудь куче камней. ьНу быть того не может!э - восклицал он про себя. Три раза такого не происходит. Он впал в заблуждение...
Уоррен глубоко вдохнул и задержал выдох, выжидая, что иллюзия рассеется. Она не рассеялась. Эта штука торчала там по-прежнему.
- Спенсер! - позвал он. - Спенсер, будьте добры, поднимитесь сюда.
А сам не сводил глаз с того, что увидел. Заслышав, как Спенсер шумно карабкается по башенке, подал ему руку и помог взобраться на плиту-крышку.
- Посмотрите, - предложил Уоррен, указав точное направление. - Что там такое?
- Корабль! - заорал Спенсер. - Там еще один корабль!..
Корабль был стар, невероятно стар. Он весь порыжел от ржавчины - довольно было провести рукой по металлическому борту, и ржавые хлопья осыпались на камень дождем, а ладонь покрывалась красными полосами.
Внешний воздушный шлюз был некогда закрыт, на кто-то или что-то пробил или пробило его насквозь, не утруждая себя отмыканием замков: края люка были по-прежнему притерты к корпусу, однако сквозь рваную дыру можно было свободно заглянуть в корабельное нутро. И на многие ярды вокруг шлюза скальный грунт стал кирпичным от разбросанной взрывом ржавчины.
Люди протиснулись в дыру. Внутри корабль блестел и сверкал, ржавчины не было и в помине, хотя все предметы покрывала толстая пыль. На полу в пыли была протоптана тропа, а по бокам ее там и сям виднелись разрозненные следы: видно, владельцы следов время от времени отступали с тропы в сторону. Следы были инопланетные - мощная пята и три широко расставленных пальца, ни дать ни взять следы каких-то очень крупных птиц или давным-давно вымерших динозавров.
Тропа вела в глубь корабля, в машинный зал, и там посреди зала оставалась лишь пустая станина - двигателя не было.
- Вот как они выбрались отсюда! - догадался Уоррен. - Те, что вышвырнули свой собственный движок на свалку. Сняли двигатель с этого корабля, переставили на свой и улетели.
- Но они же ни черта не смыслили... - попытался перечить Клайн.
- Очевидно, разобрались, - отрезал Уоррен.
Спенсер согласился:
- Да, должно быть, так и произошло. Этот корабль стоит здесь с незапамятных времен - видно по ржавчине. И он был закрыт, герметически запечатан - ведь внутри ржавчины нет. Дыру в шлюзе проделали сравнительно недавно, тогда же и сняли двигатель...
- Но зачем? - не утерпел Клайн. - Зачем им это понадобилось?
- Потому что, - ответил Спенсер, - они забыли, как запустить свой собственный двигатель,
- Но если они забыли устройство своего двигателя, как же они сумели совладать с чужим?
- Тут он вас всех уел, - заявил Дайер. - На такой вопрос вам не ответить.
- Ваша правда, - пожал плечами Уоррен. - А хотелось бы найти ответ - тогда бы мы знали, что делать нам самим.
- Как по-вашему, - спросил Спенсер, - давно этот корабль здесь приземлился? Сколько времени требуется, чтобы корпус покрыла ржавчина?
- Трудно сказать, - отозвался Клайн. - Зависит от того, какой они использовали металл. Можно ручаться за одно - корпус любого космического корабля, кто бы его ни строил, делается из самого прочного материала, какой известен строителям.
- Тысяча лет? - высказал предположение Уоррен.
- Не знаю, - ответил Клайн. - Может, тысяча лет. А может, и дольше. Видите эту пыль? Это все, что осталось от органических веществ, которые были здесь на корабле. Если существа, прилетевшие сюда когда-то, оставались на корабле, они и до сих пор здесь - в форме пыли.
Уоррен попробовал сосредоточиться и представить себе хронологию событий. Тысячу или несколько тысяч лет назад здесь приземлился космический корабль и не смог улететь. Затем, тысячу или тысячи лет спустя, здесь приземлился другой корабль, и экипаж обнаружил, что улететь тоже не может. Но в конце концов нашел путь к спасению, сняв двигатели с первого корабля и заменив ими те, на которых прилетел. Еще позже, через годы, или через месяцы, а может, всего через несколько дней здесь оказался разведывательный корабль с Земли - и в свою очередь выяснил, что улететь не в состоянии, поскольку специалисты по двигателям не могут вспомнить, как их запустить...
Круто повернувшись, Уоррен вышел из пустого машинного зала, не дожидаясь других, и решительно зашагал обратно по проложенной в пыли тропе к разбитому шлюзу.
И... подле самого шлюза на полу сидел Бриггс. Сидел и неловкими пальцами рисовал в пыли завитушки. Тот самый Бриггс, которого посылали на родной корабль за мотком веревки.
- Бриггс, - резко спросил Уоррен, - что вы здесь делаете?
Бриггс посмотрел на капитана бессмысленно и весело.
- Уходи, - произнес он.
И продолжал рисовать завитушки в пыли.

10.

Док Спирс объявил диагноз:
- Бриггс впал в детство. Его мозг чист, как у годовалого ребенка. Правда, он может говорить, что единственно отличает его от несмышленыша. Но словарь у него очень ограничен, и вообще то, что он бормочет, по большей части ничего не значит.
- А можно обучить его чему-то сызнова? - поинтересовался Уоррен.
- Не знаю.
- После вас его осматривал Спенсер. Что сказал Спенсер?
- Сорок сороков всякой всячины, - ответил док. - А по сути все, что он сказал, сводится к практически полной потере памяти.
- Что же нам делать?
- Не спускать с него глаз. Следить, чтоб он не причинил себе вреда. Спустя какое-то время можно попробовать повторно обучить его чему-нибудь. А может, он сумеет перенять что-нибудь по своему почину. Главное - понять, что же такое с ним приключилось. Не могу пока сказать с уверенностью, связана ли потеря памяти с повреждением мозга. Вроде повреждений не видно, но утверждать определенно без серьезного диагностического обследования не берусь. А приборов для такого обследования у нас нет.
- Говорите, повреждений не видно?
- Ни единой отметины. Он не ранен. То есть нет никаких физических повреждений. Пострадал только мозг. Может, даже и не мозг, просто исчезла память..
- Амнезия?
- Нет, не амнезия. При амнезии больные находятся в замешательстве. Их преследует мысль, что они чего-то не помнят. В душе у них полная неразбериха. А Бриггс не ощущает никакого замешательства. По-своему он даже счастлив.
- Вы позаботитесь о нем, док? За ним же и впрямь нужен глаз да глаз...
Док невнятно фыркнул, поднялся и вышел. Уоррен крикнул ему вслед:
- Если увидите по дороге Лопоухого, скажите, чтоб зашел ко мне.
Док поплелся вниз по трапу. А Уоррен остался сидеть, тупо уставясь в голую стену перед собой.
Сначала Мак со всей своей машинной командой забыл, как запускается двигатель, Это был первый свисток, первый отчетливый сигнал, что все неладно, но неприятности-то заварились гораздо раньше, чем Мак обнаружил, что забыл азы своего ремесла! Команда разведчиков растеряла свои знания и умения почти с самой посадки. Как иначе объяснить, что они ухитрились так напортачить, разбираясь на свалке? При нормальных обстоятельствах они обязательно извлекли бы из частей инопланетного двигателя и аккуратно сложенных припасов какую-нибудь существенную информацию. И, в общем, они даже сделали кое-какие наблюдения, только не сумели обобщить их. А при нормальных обстоятельствах сумма наблюдений непременно привела бы к незаурядным открытиям.
С трапа донесся звук шагов, но поступь была слишком живой для Лопоухого.
Это оказался Спенсер.
Спенсер плюхнулся на стул без приглашения. И сидел, сжимая и разжимая руки, разглядывая их яростно и без слов.
- Ну? - поторопил его Уоррен. - Можете что-то доложить?
- Бриггс залезал в ту первую башенку, - выговорил Спенсер. - Видимо, вернулся с веревкой и обнаружил, что мы ушли. Тогда он влез наверх, обвязал покрышку петлей, а потом слез обратно и стянул ее наземь. Там она и лежит, примерно в футе от башенки, и веревочная петля на ней...
Уоррен понимающе кивнул.
- Да, он мог с этим справиться. Покрышка не слишком тяжелая. С ней можно было справиться и в одиночку.
- Там, в башенке, что-то есть.
- Вы туда заглядывали?
- После того что случилось с Бриггсом? Конечно, нет. Я даже поставил часового с наказом не подпускать никого. Мы не вправе шутить с этой башенкой, пока хоть немного не разберемся, в чем дело.
- А что там, по-вашему, может быть?
- Не знаю, - ответил Спенсер. - Хоть идея у меня есть. Нам известно, на что эта башенка способна. Способна лишить вас памяти.
- А может, память стирается от испуга? - предположил Уоррен. - Допустим, в башенке что-то такое страшное...
Спенсер отрицательно покачал головой.
- Никаких следов испуга. Бриггс совершенно спокоен. Сидит себе радостный как дитя и играет с собственными пальцами или бормочет бессмыслицу. Но радостную бессмыслицу. Именно как дитя.
- А что, если его бормотание даст нам ключ? Поставьте кого-нибудь, чтобы слушал его все время. Даже если слова сами по себе почти ничего не значат...
- Ничего не получится. Пропала не только память, но и воспоминания о том, что эту память стерло.
- Что вы намерены предпринять?
- Постараться проникнуть в башню. Постараться выяснить, что там скрывается. Должен же быть способ забраться туда и выбраться живым и здоровым.
- Слушайте, - заявил Уоррен, - хватит с нас экспериментов.
- У меня есть интуитивная догадка.
- Никогда раньше не слышал от вас ничего подобного. Вы, господа, не полагаетесь на интуитивные догадки. Вы полагаетесь на установленные факты.
Спенсер поднял руку и ладонью стер выступивший на лбу пот.
- Не понимаю, Уоррен, что со мной стряслось. Сам знаю, что раньше никогда на догадки не полагался. Но теперь ничего не могу с собой поделать, догадки просто прут из меня и занимают место утраченных знаний.
- Так вы соглашаетесь, что знания утрачены?
- Разумеется, да! Вы были правы насчет свалки. Нам следовало бы справиться с делом много лучше.
- А теперь у вас интуитивная догадка...
- Догадка безумная, - сказал Спенсер. - По крайней мере, звучит она совершенно безумно. Наша память, утраченные нами знания должны были куда-то деться. А если нечто, обитающее в башенке, присвоило их? У меня дурацкое чувство, что утраченное можно вернуть, можно отобрать у похитителя назад. - Он взглянул на Уоррена с вызовом. - По-вашему, я рехнулся?
Настала очередь Уоррена покачать головой.
- Да нет, что вы! Просто-напросто хватаетесь за соломинку...
Спенсер тяжело поднялся на ноги.
- Обещаю сделать все, что смогу. Поговорю с другими. Постараемся продумать все до мелочей, прежде чем что-нибудь предпримем.
Как только он ушел, Уоррен вызвал по селектору машинный зал. Из коробочки послышался пронзительный писк и голос Мака.
- Есть успехи, Мак?
- Ни малейших, - ответил инженер. - Сидим и смотрим на движки. Скоро свернем себе головы, силясь что-нибудь припомнить.
- По-моему, больше вам ничего и не остается.
- Можно бы попробовать потыкать кнопки наугад, но боюсь, если начнем, непременно выведем что-нибудь из строя насовсем.
- Держите руки подальше от кнопок и от чего угодно, - приказал Уоррен, внезапно ощутив острую тревогу. - Даже не прикасайтесь ни к чему. Бог знает, что вы там способны натворить.
- Да нет, мы просто сидим, - заверил Мак, - смотрим на движки и силимся что-нибудь припомнить.
Что за безумие, подумалось Уоррену. Ну конечно, безумие, что же еще? Там внизу люди, натасканные управлять космическими движками, люди, которые спали и жили с ними наедине на протяжении долгих унылых лет. А теперь эти самые люди сидят и смотрят на движки в недоумении, как их запустить.
Уоррен встал из-за стола и тихо спустился по трапу. И нашел кока в его каюте. Лопоухий свалился со стула и спал на полу, тяжело дыша. Каюта провоняла алкогольными парами. На столе красовалась бутылка, почти пустая.
Уоррен легонько пнул Лопоухого ногой. Тот чуть слышно застонал во сне.
Тогда капитан взял бутылку и посмотрел на свет. Там оставалось на один добрый, долгий хлебок. Он запрокинул бутылку и выпил все до капли, а потом запустил пустой бутылкой в стену. Осколки пластика осыпали голову Лопоухого мелким дождем.
Лопоухий поднял руку и смахнул осколки, как муху, И продолжал спать с улыбкой на устах: его чувства были удобно притуплены алкоголем и защищены от воспоминаний, которых у него теперь просто не было.

11.

Они сызнова накрыли башенку плитой и установили треногу со шкивом. Потом опять стянули плиту вниз, а треногу использовали для того, чтоб спустить вовнутрь автоматическую камеру и получить снимки.
Да, в башенке что-то было. Они мучительно всматривались в снимки, разложив их на столе в кают-компании, и пытались сообразить, что же это такое. Формой оно напоминало не то арбуз, не то большое яйцо, поставленное на попа: нижний конец яйца был чуть сплющен, чтобы оно не падало. Снизу доверху яйцо поросло волосиками, и некоторые из них получились на снимках смазанными, словно вибрировали. У нижнего конца яйцо было оплетено какими-то трубками и, видимо, проводами. Впрочем, на провода в обычном понимании они были не очень похожи.
Они провели серию опытов, спустив в башенку измерительные приборы, и установили, что яйцо живое и во многих отношениях напоминает теплокровное животное, хотя можно было ручаться, что жидкие его компоненты не имеют с кровью ничего общего. Яйцо было мягким, не защищенным даже подобием панциря, оно пульсировало и вибрировало, только тип вибрации не поддавался определению. Однако волосики, покрывающие яйцо, шевелились без передышки.
И вновь они втащили плиту-покрышку на место, а треногу со шкивом не тронули. Биолог Говард сказал:
- Оно несомненно живое. Это какой-то организм, но не убежден, что это животное, и только животное. Провода и трубки ведут в его нутро извне и в то же время, могу почти поручиться, являются его частью. А посмотрите на эти - как прикажете их назвать - то ли штифты, то ли панели, как бы предназначенные для подсоединения новых проводов...
- Непостижимо, - заявил Спенсер, - чтобы животное могло срастись с механизмом. Взять, например, человека и его машины. Спору нет, они трудятся совместно, но человек сохраняет свою индивидуальность, а машины, может статься, свою. А ведь во многих случаях было бы выгоднее - если не социально, то по крайней мере экономически, - чтобы человек составлял с машинами единое целое, чтобы они сплавились и стали по существу одним организмом...
- По-моему, - сказал Дайер, - что-то в таком роде здесь и произошло.
- А в других башнях? - осведомился Эллис.
- Они могут быть соединены друг с другом, - предположил Спенсер, - могут быть каким-то образом связаны между собой. Все восемь в принципе могут представлять собой единый комплексный организм.
- Мы же не знаем, что там в других башнях, - напомнил Эллис.
- Это можно выяснить, - ответил Говард.
- Нет, нельзя, - возразил Спенсер. - Мы не смеем рисковать. Мы уже шлялись вокруг да около гораздо дольше, чем позволяют простые меры предосторожности. Мак со своей командой решили прогуляться, заметили башни и осмотрели их, понятное дело, походя, а вернулись и забыли, как запустить движки. Мы не вправе слоняться возле башен даже на минуту дольше, чем совершенно необходимо. Уже и сейчас мы, быть может, утратили больше, чем подозреваем.
- Ты думаешь, - смешался Клайн, - что утрата памяти, которой мы, возможно, подверглись, скажется позже? Что мы сами не знаем сейчас, что именно мы утратили, а позже обнаружим, что утратили очень многое?..
Спенсер ответил кивком.
- Именно так и случилось с Маком. Он, как и любой в составе его команды, готов был поклясться, что может запустить двигатели, вплоть до минуты, когда их действительно потребовалось запустить. Любой в машинной команде считал свои навыки разумеющимися само собой, точно так же, как мы считаем само собой разумеющимися свои знания. Пока нам не потребуется какой-то специфический участок знаний, мы и не догадываемся, что утратили их.
- О таком несчастье страшно и подумать, - промолвил Говард.
- Это какая-то система связи, - заявил Ланг.
- Естественно, что вы так думаете. Вы же специалист по системам связи.
- Там провода!
- А зачем тогда трубки? - осведомился Говард.
- У меня есть на этот счет гипотеза, - сообщил Спенсер. - По трубкам доставляется пища.
- Трубки подсоединены к системе снабжения, - добавил Клайн, - Допустим, баки с пищей захоронены под землей.
- А не легче ли предположить, что эта штука питается через корни? - вставил Говард. - Раз мы толкуем о баках с пищей, то вроде бы подразумеваем, что эти штуки завезены с других планет. А они вполне могут быть местного происхождения.
- Но как бы они тогда воздвигли эти башни? - спросил Эллис. - Если б они были местными, им пришлось бы возводить башни вокруг себя. Нет, башни построил кто-то или построило что-то другое. Как фермер строит сарай, чтоб сохранить свой скот. Я бы проголосовал за подземные баки с пищей.
Уоррен подал голос впервые с самого начала совещания.
- Что заставляет вас склониться к идее системы связи?
Ланг пожал плечами,
- Да нет каких-то особых причин. Наверное, дело в проводах и этих самых штифтах-панелях. Все вместе взятое выглядит как устройство связи.
- Пожалуй, это приемлемая идея, - кивнул Спенсер. - Устройство связи, направленное исключительно на прием информации, а не на ее передачу и распространение...
- К чему вы клоните? - резко спросил Ланг. - Какая же это тогда связь?
- Так или иначе, - сказал Спенсер, - что-то украло у нас нашу память. Украло нашу способность управлять движками и столь основательную часть наших знаний, что мы завалили работу на свалке.
- Нет, не может быть! - воскликнул Дайер.
- Почему же не может? - съехидничал Клайн.
- Да ну вас к черту! Это чересчур фантастично!
- Не более фантастично, - отозвался Спенсер, - чем многие наши прежние находки. Допустим, это яйцо - устройство для аккумуляции знаний...
- Да тут просто нет информации, которую можно аккумулировать! - взорвался Мейер. - Несколько тысяч лет назад были знания, которые можно было позаимствовать на том ржавом корабле. Некоторое время назад появились еще знания, прибывшие с кораблем, который устроил свалку. Теперь очередь дошла до нас. А следующий корабль, набитый знаниями, может прибыть сюда кто знает через сколько тысячелетий. Слишком долго ждать, и слишком велик риск вообще ничего не дождаться. Нам известно, что здесь садились три корабля, но с тем же успехом можно предположить, что следующего корабля не будет вообще никогда. Получается полная бессмыслица.
- Кто сказал, что знания, прежде чем их позаимствуют, должны непременно прибыть сюда сами? Ведь и дома, на Земле, мы кое-что забываем, не правда ли?
- Боже правый! - вырвалось у Клайна, но Спенсера было уже не остановить.
- Если бы вы принадлежали к расе, устанавливающей ловушки для знаний, и если бы располагали достаточным временем, где бы вы такие ловушки поставили? На планетах, кишмя кишащих разумными существами, где ваши ловушки вполне могут обнаружить, разрушить и выведать их секреты? Или на других - необитаемых, второразрядных, на труднодоступных мирах, которыми никто не заинтересуется еще миллион лет?
Уоррен откликнулся:
- Я бы выбрал как раз такую планету, как эта.
- Представим себе картину целиком, - продолжал Спенсер. - Где-то существует раса, склонная воровать знания по всей Галактике. И для размещения своих ловушек она ищет именно маленькие, захудалые, ни на что не годные планетки. Тогда, если умело разбросать ловушки в пространстве, можно прочесать весь космос почти без риска, что их вообще когда-нибудь обнаружат.
- Вы полагаете, что мы столкнулись здесь с подобной ловушкой? - спросил Клайн.
- Я подбросил вам идею специально, чтоб поглядеть, как вы к ней отнесетесь. Теперь валяйте комментируйте.
- Ну, прежде всего, межзвездные расстояния...
- Мы имеем здесь дело, - объявил Спенсер, с механическим телепатом, обладающим системой записи. И нам известно, что скорость распространения мыслительных волн от расстояния практически не зависит.
- Ваша гипотеза не подкреплена никакими данными, кроме домыслов? - поинтересовался Уоррен.
- А каких данных вы ждете? Вы безусловно догадываетесь, что доказательств нет и быть не может. Мы не смеем подойти достаточно близко, чтобы выяснить, что это за яйцо. И даже если бы посмели, у нас уже нет достаточных знаний, чтобы принять разумное решение или хотя бы сделать логичный вывод.
- Так что мы снова гадаем, - заметил Уоррен,
- А вы можете предложить что-либо лучшее?
Уоррен печально покачал головой.
- Нет. Видимо, не могу.

12.

Дайер надел космический скафандр. От скафандра шел канат, пропущенный через шкив на треноге наверху башенки. Еще Дайеру дали пучок проводов для подключения к штифтам-панелям. Провода были соединены с добрым десятком приборов, готовых записать любые данные - если будет что записывать.
Затем Дайер забрался на башню, и его опустили вовнутрь. Почти немедленно разговор оборвался, химик прекратил отвечать на вопросы, и его вытянули обратно.
Когда освободили крепления и откинули шлем, Дайер весело булькал и пускал пузыри. Старый док ласково повел его в госпитальную каюту.
Клайн и Поллард затратили много часов, мастеря шлем из свинца с телевизионным устройством на месте лицевых прозрачных пластин. Биолог Говард залез в переоборудованный скафандр, и его спустили внутрь башни тем же порядком, Когда его через минуту вытянули, он заливался отчаянным плачем, как малое дитя.
Эллис поволок его следом за старым доком и Дайером, а Говард цеплялся за руки археолога и в промежутках между рыданиями пускал пузыри.
Поллард выдрал из шлема телеустройство и совсем уже вознамерился сделать новый шлем из сплошного свинца, но Уоррен положил этому конец.
- Будете продолжать в том же духе, и в экипаже не останется ни одного человека...
- Но на этот раз может получиться, - объявил Клайн. - Не исключено, что до Говарда добрались именно через телевизионные вводы.
Уоррен остался непреклонен:
- Может получиться, а может и не получиться.
- Но мы обязаны что-то предпринять!
- Нет, пока я не разрешил.
Поллард стал надевать тяжелый глухой шлем себе на голову.
- Не делайте этого, - предупредил Уоррен. - Шлем вам не понадобится, потому что вы никуда не пойдете.
- Я лезу в башню, - решительно заявил Поллард.
Уоррен сделал шаг вперед и без дальнейших разговоров взмахнул кулаком. Кулак врезался Полларду в челюсть и сбил его с ног. Уоррен повернулся к остальным:
- Если кого-нибудь еще тянет поспорить, я готов открыть общую дискуссию - по тем же правилам.
Желающих вступить в дискуссию не нашлось. Уоррен не мог прочесть на лицах ничего, кроме усталого отвращения к возомнившему о себе капитану. Молчание нарушил Спенсер:
- Вы расстроены, Уоррен, и не отдаете себе отчета в своих поступках.
- Отдаю себе полный отчет, черт побери! - взревел Уоррен. - Отдаю себе отчет, что есть какой-то способ залезть в эту башню и вылезти назад без полной потери памяти. Только не тот способ, какой выбрали вы. Так ничего не выйдет.
- Вы можете предложить что-нибудь другое? - поинтересовался Эллис не без ехидства.
- Нет, - ответил Уоррен, - не могу. Пока не могу.
- А чего вы хотите от нас? - продолжал Эллис. - Чтоб мы сели в кружок и били баклуши?
- Хочу, чтоб вы вели себя как взрослые люди, - отрезал Уоррен, - а не как орава мальчишек, заприметивших фруктовый сад и жаждущих забраться туда во что бы то ни стало. - Он оглядел подчиненных одного за другим. Никто не проронил ни слова. Тогда он добавил: - У меня на руках уже три хнычущих младенца. Мне ни к чему увеличивать их число.
И ушел по косогору прочь, на свой корабль.

13.

Итак, их память обчистили, и скорее всего при посредстве яйца, притаившегося в башенке. И хоть никто не посмел высказать это открыто и вслух, всех донимала одна и та же надежда: что, если найдется способ выудить похищенные знания обратно? И даже больше того: что, если удастся не мытьем, так катаньем заполучить, отсосать из яйца и другие захваченные им знания?
Уоррен сидел за столом у себя в каюте, сжав голову руками и мучительно стараясь сосредоточиться. Может, стоило позволить им довести свою затею до конца? Но в таком случае они продолжали бы дудеть в одну дуду, пробуя все новые варианты одной и той же схемы и не понимая, что если схема подвела дважды подряд, надо отбросить ее за непригодностью и поискать что-нибудь иное.
Спенсер первым догадался, что они утратили знания, не ощущая утраты, - в том-то и коварство, что не ощущая. Они и сейчас, сию минуту, считают себя людьми науки и являются таковыми, кем же еще! Но они отнюдь не столь умелые, не столь знающие люди, как прежде. И не понимают этого. В том-то и чертовщина они не ощущают утраты знаний.
Сейчас они презирают капитана за рукоприкладство. Ну и наплевать! На все наплевать, лишь бы помочь им найти путь к спасению.
Забывчивость, Напасть, известная по всей Галактике. И есть куча объяснений этой напасти, куча хитроумных высоколобых теорий о том, отчего да почему разумные существа забывают то, что было усвоили. Но может, все эти теории ложны? Может, забывчивость объясняется не какими-то капризами мозга и вообще не психическими причинами, а бессчетными тысячами разбросанных по Галактике ловушек, помалу осушающих, обкрадывающих, обгрызающих коллективную память всех разумных созданий, живущих среди звезд?
На Земле люди забывают медленно, капля за каплей на протяжении долгих лет - и, быть может, потому, что ловушки, в зону действия которых входит наша родная планета, расположены очень далеко от нее. А здесь человек забывает иначе - полностью и мгновенно. Не потому ли, что здесь до ловушек памяти рукой подать?
Уоррен попытался представить себе размах этой, условно говоря, операции ьМыслеловкаэ и спасовал: самая идея такой операции была слишком грандиозной, да и слишком шокирующей, чтобы мозг согласился ее воспринять. Кто-то поставил себе задачей облететь захолустные планетки, ни на что не годные, не способные привлечь ничьего внимания, и заложил ловушки. Собрал ловушки группами, построил башенки, оберегающие их от непогоды и от случайностей, и пустил в действие, подключив к питательным бакам, захороненным глубоко под почвой. И улетел домой.
А годы спустя - тысячу, а то и десять тысяч лет спустя - этот кто-то должен вернуться и выбрать из ловушек накопленные знания. Как охотник ставит капканы на путных зверей, как рыбак маскирует западни для омаров и закидывает сети на осетров.
Здесь собирают урожай, подумалось Уоррену, постоянный нескончаемый урожай знаний всех рас Галактики.
Но если так, что же за раса установила такие ловушки? Что за охотник шастает по звездным дорогам, собирая добычу?
Разум отказывался рисовать себе расу столь бесчестную. Несомненно одно: кто б они ни были, они возвращаются к своим ловушкам спустя много лет и собирают добытые знания. Иначе просто не может быть, иначе вообще незачем было хлопотать, устанавливая ловушки. И если они могут опорожнять ловушки, значит, существует способ это сделать. Если сам охотник может достать добычу из капкана, значит, это посильно и кому-то другому.
Забраться бы в башенку так, чтоб осталось время сообразить, как извлечь знания, - и ведь это, вероятно, несложно, только бы хватило времени осмотреться. Однако в том-то и штука, что в башенку не забраться. Едва попробуешь, и в ту же секунду тебя лишат памяти начисто и превратят в сопливое дитя. В ту же секунду, как ты заберешься в башенку, яйцо накинется на твой мозг и обчистит его досуха, и ты не упомнишь даже, где ты есть, как ты сюда попал и зачем.
Так что фокус сводится к тому, чтобы проникнуть внутрь и тем не менее сохранить память, приблизиться к яйцу и все-таки не забыть, зачем ты здесь очутился.
Спенсер и все остальные попытались экранировать мозг, но экран не сработал. Может, и есть надежда создать надежный экран, но придется идти методом проб и ошибок, а значит, многие, слишком многие выберутся на свет с утраченной памятью, прежде чем сыщется удовлетворительный ответ. И не исключается, что через день-другой от экипажа ничего не останется.
Нет, должен быть иной, принципиально иной способ.
Если мозг нельзя защитить экраном, тогда чем?
Система связи, утверждает Ланг. Вполне вероятно, что он прав и яйцо представляет собой некую систему связи. Что принято делать для защиты систем связи? Если их нельзя экранировать, тогда что?
Разумеется, на этот вопрос есть ясный ответ: если система связи не защищена, информацию шифруют. Но в подобном ответе нет решения, нет и намека на решение.
Уоррен еще посидел, прислушиваясь, - ниоткуда не доносилось ни звука. Никто не забегал к нему по дороге, никому не приходило в голову заглянуть к капитану, просто чтобы скоротать время.
Люди обозлены, решил он. Каждый дуется и сидит в своем углу. А что до него самого, ему объявили молчаливый бойкот.
- Ну и черт с ними, - сказал он вслух.
Он сидел в одиночестве и старался что-то придумать, но и мысли не слушались, толковых мыслей не возникало, лишь сумасшедшая карусель вопросов без ответов.
Наконец с трапа донеслись шаги, и по их нетвердости он понял без колебаний, чьи это шаги. Лопоухий надумал подняться из камбуза утешить старого друга, а предварительно засосался до бровей.
Уоррену пришлось подождать, пока кок нетвердой поступью не одолеет трап, но в конце концов Лопоухий добрался до цели и застыл на пороге, выпростав руки в стороны и уперевшись в дверные косяки. Вероятно, иначе капитанская каюта качалась у него перед глазами. Лопоухий собрался с духом, стремглав пересек пустоту меж дверью и стулом, с натугой обогнул стул, вцепившись в спинку как в якорь, уселся и поднял глаза на Уоррена с улыбкой триумфа.
- Вот я и добрался, - возвестил Лопоухий.
- Ты пьян, - огрызнулся Уоррен с отвращением.
- Конечно, пьян. Только тоскливо напиваться все в одиночку и в одиночку. Вот... - Кое-как найдя собственный карман, он выудил оттуда бутылку и осторожно водрузил на стол. - Держи. Давай придавим ее вместе.
Уоррен уставился на бутылку, и вдруг где-то в подсознании возникла и зашевелилась шальная мыслишка.
- Да нет, чепуха. Не получится...
- Кончай трепаться и приступай к делу. Как покончишь с этой посудиной, я добуду из заначки другую.
- Лопоухий, - позвал Уоррен.
- Чего тебе надо? - подивился Лопоухий. - Никогда не видал человека, который бы...
- Сколько у тебя есть еще?
- Сколько чего, Айра?
- Спиртного. Сколько еще ты припрятал?
- Много. Я всегда иду в рейс с изрядным рез... резер...
- С резервом?
- Точно, - подтвердил Лопоухий. - Ты понял, что я хотел сказать. Я всегда прикидываю, сколько мне надо, а потом добавляю резерв на случай, если мы застрянем где-нибудь или что-то еще...
Уоррен потянулся к бутылке, открыл ее и отшвырнул пробку.
- Лопоухий, - попросил он, - топай за другой бутылкой.
Лопоухий недоверчиво заморгал.
- Прямо сейчас, Айра? Ты хочешь, чтоб я принес вторую прямо сейчас?
- Немедленно, - сказал Уоррен. - А по пути будь так добр заглянуть к Спенсеру и сообщить ему, что я хотел бы его видеть, и как можно скорее.
Лопоухий встал, покачнулся, уставился на Уоррена с откровенным восторгом и все-таки спросил:
- Что ты задумал, Айра?
- Напиться допьяна. Нажраться так, чтоб это событие вошло в историю космического разведывательного флота.

14.

- Нельзя этого делать, - запротестовал Спенсер. - У вас нет никаких шансов...
Уоррен поднял руку и, опершись на башенку, попытался обрести равновесие: вся планета вращалась вокруг него с устрашающей скоростью.
- Лопоухий, - выкликнул он.
- Я здесь, Айра.
- Ззастрели - ик - ззастрели ллюбого, ккто ппопытается осстановить меня...
- С удовольствием, Айра, - заверил Лопоухий.
- Но вы лезете туда без всякой защиты, - продолжал Спенсер озабоченно. - Даже без скафандра.
- Я ппробую нновый плод... пподх...
- Подход? - пришел на помощь Лопоухий.
- Тточно, - откликнулся Уоррен. - Сспасибо, Лопоухий. Тточно эт ссамое - ппробую новый пподход...
- А ведь может и получиться, - взял слово Ланг. - Мы пробовали экранироваться, и это не помогло. Он пробует новый подход - он зашифровал свои мысли, затуманив их алкоголем. На мой взгляд, у него могут быть шансы на успех.
- Но в таком виде, - возразил Спенсер, - он нипочем не сумеет подсоединить концы.
Уоррен слегка покачнулся.
- Нне ппорите ххреновину!.. - Он глянул на сопровождающих мутными глазами. Каждый из них недавно был тут в трех экземплярах, а теперь время от времени казалось, что только в двух. - Лопоухий!
- Да, Айра?
- Ммне ннадо еще влепить. А то ттрезвею.
Лопоухий добыл из кармана бутылку и передал по назначению. Она была полна едва наполовину. Уоррен запрокинул ее и стал пить, кадык у него на шее заходил ходуном. Он не успокоился, пока не осушил все до капли. Тогда он выронил бутылку и осмотрел членов экипажа снова. Теперь все было в порядке - каждого было не меньше трех.
- Нну, - сказал он, повернувшись к башенке, если вы, джжельмены, ннемного пподсобите... - Эллис с Клайном натянули канат, и Уоррен взмыл в воздух. - Эй, - заорал он. - Ччто вы такое надумали?
Уоррен совершенно запамятовал про шкив, установленный на треноге наверху башни. Он болтался в воздухе и сучил ногами, пытаясь восстановить равновесие.
Под ним разверзлось чернотой внутреннее пространство башни, а на дне ее мельтешилось, посверкивая, какое-то смешное пятнышко.
Тренога скрипнула, он начал спускаться и очутился внутри. Штуковина, что затаилась на дне, виделась теперь получше. Вежливо икнув, он предложил ей подвинуться, поскольку он идет на снижение. Штуковина не шевельнулась ни на дюйм. Что-то попробовало открутить ему голову, но голова не откручивалась.
- Уоррен! - взорвались наушники. - Уоррен, вы живы? Все в порядке? Отзовитесь!
- Кконечно, - ответил он, - Кконечно, я жжив. Ччего вы ко мне ппристали?
Его опустили на дно, и он оказался рядом со смешной штуковиной, пульсирующей в полутьме колодца. Почувствовал, как что-то копошится у него в мозгу, и зашелся клокочущим пьяным смехом.
- Эй, нне ттрогай мменя за вволосы! Щщекоттно...
- Уоррен! - воззвали наушники. - Уоррен, провода! Провода! Вспомните, мы с вами говорили про провода...
- Кконечно, - откликнулся он. - Ппровода...
На пульсирующей штуковине торчали такие хорошенькие штифтики, и к каждому было очень удобно приладить по проволочке.
Но провода! Куда к черту подевались эти провода?
- Провода у вас на поясе, - подсказали наушники. - Провода прицеплены к поясу.
Рука сама собой потянулась к поясу и нащупала моток проводов. Он попытался их разъединить, но они выскользнули из пальцев. Пришлось сесть и пошарить вокруг, и провода обнаружились. Только они все перепутались; и непонятно было, где у них начало и где конец, и вообще - какого рожна возиться тут с проводами? Чего ему хотелось до смерти, так это еще выпить, хоть чуть-чуть выпить. И Уоррен запел: ьЯ, ккак на грех, ппоступил в Пполитех и сстал, ддуралей, инжженерром...э
- Сслушай, вдруг, - обратился он к яйцу, - ббуду рад, если тты ввыпьешь со мной за ккомпанию...
Наушники рявкнули:
- Ваш друг не сумеет выпить, пока вы не прицепите провода. Пока вы этого не сделаете, он вас не услышит. И не поймет, что вы ему толкуете, пока вы не прицепите провода. Дошло до вас, Уоррен? Прицепите провода. Он ничего не слышит без проводов...
- Эт' нникуда нее годится, - икнул Уоррен. - Эт' ббезобразие...
Он сделал все, что было в его силах, прилаживая провода, и попросил нового друга потерпеть и не дергаться - он старается, как только может. Крикнул Лопоухому, чтоб поторопился с бутылкой, и спел еще одну песенку, совсем непристойную. И в конце концов прицепил провода, но человек из наушников заявил, что соединение неправильное и надо попробовать по-другому. Он поменял провода местами, но оказалось опять неправильно, и он менял их до тех пор, пока человек из наушников не сказал:
- Вот теперь хорошо.Теперь мы что-то нащупали...
И тут его вытащили из башенки. Вытащили раньше, чем он успел выпить с новым приятелем хотя бы по маленькой.

15.

Он с грехом пополам взобрался по трапу, ухитрился проложить курс вокруг стола и плюхнулся в кресло. Каким-то образом кто-то надел ему на макушку стальной колпак, и двое, а то и трое стали бить по ней молотком, а в рот ему запихнули шерстяное одеяло, и он готов был поклясться, что в следующий момент умрет от нестерпимой жажды.
С трапа послышались шаги, и он воспылал надеждой, что это Лопоухий. Уж Лопоухому-то известно, что предпринять. Но это был Спенсер. Пришел и спросил:
- Как вы себя чувствуете?
- Ужасно, - простонал Уоррен.
- Вы провернули фокус!
- Про что вы, про эту башню?
- Вы приладили провода, - пояснил Спенсер, - и по ним поперла всякая чертовщина. Ланг подключил записывающий аппарат, и мы по очереди слушаем запись, и уже наслушались такого, что волосы дыбом...
- Вы сказали - чертовщина?
- Именно. Всякие знания, накопленные ловушкой. Потребуются годы, чтобы рассортировать их и попытаться выстроить в определенную систему. Многое едва намечено, кое-что фрагментарно, но есть и порядочное количество цельных кусков...
- И наши знания возвращаются к нам?
- Частично. Но в большинстве своем это инопланетные знания.
- Есть что-нибудь по части двигателей?
Спенсер задержался с ответом.
- Нет. По части наших двигателей - нет. Хотя...
- Ну?
- Мы получили информацию по движку со свалки. Поллард уже за работой. Мак со своей командой помогают ему вести сборку.
- И этот движок будет работать?
- Лучше, чем наш собственный. Правда, придется видоизменить конструкцию дюз и внести еще кое-какие усовершенствования.
- И вы теперь...
Спенсер понял с полуслова и ответил кивком:
- Мы ремонтируем наши прежние двигатели.
Уоррен не мог совладать с собой. Он не смог бы совладать с собой даже за миллион долларов. Он положил руки на стол, зарылся в них лицом и зашелся неудержимым хриплым смехом. Прошло немало-времени, прежде чем он поднял голову и вытер мокрые от смеха глаза.
- Я, право, не понимаю... - начал Спенсер обиженно.
- Новая свалка! - воскликнул Уоррен. - Бог ты мой, новая свалка!..
- Не над чем смеяться, Уоррен. Это же потрясающе - масса знаний, о каких никто никогда и не мечтал. Знаний, накопленных за многие годы, может статься, за тысячи лет. За все годы с тех пор, как та другая раса в последний раз опорожнила свои ловушки и отбыла восвояси.
- Послушайте, - сказал Уоррен, - а не лучше ли было подождать, пока мы не напоремся на знания о наших собственных движках? Они же наверняка выплывут, и скоро. Их забрали, захватили - называйте, как вам угодно, - позже, чем всю прочую чертовщину, какую вы записываете. Всего-то немного подождать, и мы восстановим утраченные знания. И не придется надрываться, ремонтируя прежние движки и заменяя их новыми.
Спенсер тяжко покачал головой.
- Ланг уже все прикинул. В поступлении информации из ловушки нет никакого видимого порядка, никакой последовательности. Есть вероятность, что ждать нужных знаний придется долго, очень долго. И нельзя даже примерно предсказать, сколько времени пройдет, пока информация не иссякнет. Ланг полагает, что ее там хватит на много лет. Но есть еще одна сторона медали. Надо бы улетать отсюда, и как можно скорее.
- Какая муха вас укусила, Спенсер?
- Не знаю.
- Вы чего-то боитесь. Что-то пугает вас до полусмерти.
Спенсер наклонился к капитану и, ухватившись за край столешницы обеими руками, почти повис на ней.
- Уоррен, в этой ловушке не только знания. Мы следим за записью, так что установили без ошибки. Там еще и...
- Попробую догадаться сам, - перебил Уоррен. - У ловушки есть индивидуальность.
Спенсер не ответил, но выражение его лица было красноречивым.
- Прекратите прослушивание, - резко приказал Уоррен. - Выключите все свои приборы. Мы улетаем отсюда.
- Но это же немыслимо! Как вы не понимаете? Немыслимо! Существуют определенные принципы. Прежде всего мы...
- Не продолжайте, сам знаю. Вы люди науки. Но еще и круглые идиоты.
- Из башни поступают такие сведения, что...
- Выключите связь!
- Нет, - ответил Спенсер упрямо. - Не могу. И не хочу.
- Предупреждаю, - мрачно произнес Уоррен, - как только кто-либо из вас начнет обращаться в инопланетянина, я убью его без колебаний.
- Хватит дурить!..
Спенсер резко повернулся и вышел из каюты. Оставалось слушать, стремительно трезвея, как его ботинки пересчитывают ступеньки трапа.
Вот теперь Уоррену было окончательно все ясно. Ясно, отчего предыдущий корабль стартовал отсюда в спешке. Ясно, почему экипаж бросил свои припасы, почему инструменты валялись там, где их обронили при бегстве.
Через несколько минут снизу притащился Лопоухий и принес огромный кофейник и пару чашек. Пристроил чашки на столе, наполнил их и с грохотом поставил кофейник рядом.
- Айра, - возвестил Лопоухий, - это был черный день, когда ты бросил пить.
- Почему?
- Потому что на свете нет никого, нет и не будет, кто мог бы надираться так лихо, как ты.
Они молча прихлебывали горячий черный кофе. Потом Лопоухий изрек:
- Мне все это по-прежнему не по нутру.
- Мне тоже, - согласился с коком Уоррен.
- Это ведь всего половина рейса...
- Рейс окончен, - заявил Уоррен без обиняков. - Как только мы поднимемся отсюда, полетим прямиком на Землю. - Они выпили еще кофе, и капитан спросил: - Сколько народу на нашей стороне, Лопоухий?
- Мы с тобой, да Мак с четырьмя своими механиками. Всего семь.
- Восемь, - поправил Уоррен. - Не забудь про дока. Старый док не участвовал ни в каком прослушивании.
- Дока считать не стоит. Ни на чьей стороне.
- Если дойдет до крайности, док тоже в состоянии держать оружие.
Когда Лопоухий удалился, Уоррен какое-то время сидел, размышляя о предстоящем долгом пути домой. Слышно было, как команда Мака гремит, снимая старые движки. Наконец Уоррен встал, привесил к поясу пистолет и вышел из каюты проверить, как складываются дела.

Clifford D. Simak "The World that Couldn't be"
Клиффорд Д. Саймак "Мир, которого не может быть"
пер. И.Можейко

1.

Следы поднимались по одной грядке, спускались по следующей, и все побеги вуа на этих грядках были срезаны на дюйм-два над поверхностью. Вор работал методично: он не бродил бесцельно по плантации, а собрал урожай с десяти первых гряд на западной стороне поля. Затем, насытившись, он свернул к лесу. Это случилось недавно - комья земли все еще осыпались в глубокие ямы, оставленные в мягкой почве громадными лапами.
Где-то жужжала птица-пильщик, просверливая бревно, а из поросшего колючками оврага доносилась пронзительная утренняя песнь болтунов. День обещал быть жарким. С земли поднимался запах пересушенной пыли, и лучи только что вставшего солнца плясали на ярких листьях деревьев хула, так что казалось - лес полон миллионами блестящих зеркал.
Гэвин Дункан вытащил из кармана красный платок и вытер пот с лица.
- Нет, господин, - умолял Зиккара, старший рабочий на ферме. - Этого нельзя делать. Вы не должны охотиться на Циту.
- Черта с два, - ответил Дункан по-английски, а не на местном языке.
Он смотрел на заросли хула, на широкие проплешины, выжженные солнцем, на колючки, рощи деревьев, разрезанные предательскими оврагами, в которых таились водоемы.
ьСоваться туда - самоубийство, - подумал он, но я скоро вернусь. Зверь, очевидно, заляжет, чтобы переварить пищу, и его можно будет настигнуть через час-другой. Но если зверь не заляжет - придется идти за ним дальшеэ.
- Очень опасно, - настаивал Зиккара. - Никто не охотится на Циту.
- А я буду охотиться, - ответил Дункан на местном языке. - Я буду охотиться на любую тварь, которая жрет мой урожай. Еще несколько таких ночей и у меня на поле ничего не останется.
Он засунул платок обратно в карман и надвинул шляпу пониже на лоб, чтобы защитить глаза от солнца.
- Ее трудно найти, господин. Сейчас сезон скуна. Если вы попадете...
- Послушай, - оборвал его Дункан. - До того как я пришел, вы один день пировали, а потом много дней подряд постились. Теперь вы едите каждый день. И вам нравится, чтобы вас лечили. Раньше, стоило вам заболеть, вы умирали. Теперь, когда вы больны, я вылечиваю вас, и вы остаетесь живыми. Вам больше нравится жить на одном месте, а не бродить по лесу.
- Да, господин, нам все это нравится, - сказал Зиккара. - Но мы не охотимся на Циту.
- Если мы не будем охотиться на Циту, то все это потеряем, - ответил Дункан. - Если не будет урожая - я разорен. Мне придется убираться отсюда. Что тогда будет с вами?
- Мы сами будем выращивать вуа.
- Не смеши меня, - сказал Дункан. - Ты же знаешь, что это чепуха. Если я не буду вас подталкивать целыми днями, - вы и пальцем не пошевелите. Если я уеду, - вы вернетесь в лес. А теперь пошли за Цитой.
- Но она такая маленькая, господин! Она такая молодая! Она не стоит того, чтобы из-за нее беспокоиться. Просто стыдно ее убивать.
ьМожет, чуть поменьше лошади, - подумал Дункан, не спуская глаз с Зиккары. - А он перепуган, даже поджилки трясутсяэ.
- Она, наверное, была очень голодная. Господин, даже Цита имеет право есть.
- Только не мой урожай, - жестко сказал Дункан. - Ты знаешь, почему мы выращиваем вуа. Ты знаешь, что это - хорошее лекарство. Ягоды вуа вылечивают людей, у которых болезнь в голове. Моим людям это лекарство очень нужно. Больше того, там... - он поднял руку вверх, к небу, - там они очень хорошо платят за ягоды вуа.
- Но, господин...
- Вот что я скажу, - негромко ответил Дункан, - или ты дашь мне проводника, который поможет отыскать Циту, или вы все отсюда выматываетесь. Я найду другое племя, которое захочет работать на ферме.
- Нет, господин! - закричал в отчаянии Зиккара.
- Можете выбирать, - холодно сказал Дункан.
Он побрел через поле к дому, который пока что был ненамного лучше туземной хижины. Но в один прекрасный день это будет настоящий дом. Стоит Дункану продать один или два урожая, - и он построит дом с баром и плавательным бассейном, с садом, полным цветов. Наконец-то после долгих скитаний у него будет дом и плантации, и все будут называть его господином.
- Плантатор Гэвин Дункан, - сказал он вслух, и ему понравилось, как это звучит. Плантатор на планете Лейард. Но ему не стать плантатором, если каждую ночь Цита будет пожирать побеги вуа.
Он обернулся и увидел, что Зиккара бежит к деревне. ьВсе-таки я их раскусилэ, - с удовольствием подумал Дункан.
Оставив поле позади, он пересек двор, направляясь к дому. На веревке сушилась рубашка Шотвелла.
ьЧерт бы его побрал, - подумал Дункан. - Заигрывает с придурковатыми туземцами, суется повсюду со своими вопросами, крутится под ногами. Правда, если уж быть справедливым, в этом и заключается его работа. Для этого его сюда и прислали социологиэ.
Дункан подошел к хижине, толкнул дверь и вошел. Шотвелл, голый до пояса, мылся над тазом.
На плите шипел завтрак. Его готовил пожилой повар-туземец.
Дункан пересек комнату и снял с гвоздя тяжелое ружье. Он щелкнул затвором, проверяя его.
Шотвелл протянул руку за полотенцем.
- Что там происходит? - спросил он.
- Цита забралась на поле.
- Цита?
- Такой зверь, - пояснил Дункан. - Она сожрала десять грядок вуа.
- Большой зверь, маленький? Каков он собой?
Туземец начал расставлять тарелки для завтрака. Дункан подошел к столу, положил ружье на угол и сел. Он разлил по чашкам темную жидкость.
ьБоже мой, - подумал он, - что бы я отдал за чашку настоящего кофеэ.
Шотвелл пододвинул к столу свой стул.
- Вы мне не ответили. Что представляет собой Цита?
- Если б я знал, - ответил Дункан.
- Вы не знаете? Но вы, похоже, хотите на нее охотиться. А как же вы собираетесь охотиться, если не знаете.
- Пойду по следам. То существо, которое я найду там, где следы кончатся, и будет Цитой. Как только мы ее увидим, я узнаю, как она выглядит.
- Мы?
- Туземцы пришлют какого-нибудь следопыта. Некоторые из них в этом отношении дадут сто очков вперед любой собаке.
- Послушайте, Гэвин. Вам от меня одни неудобства, но вы вели себя со мной очень порядочно. Если могу чем-нибудь помочь, - я пошел бы с вами.
- Двое двигаются быстрее, чем трое. И нам надо настигнуть Циту как можно скорее, а то придется соревноваться с ней на выносливость.
- Хорошо. Тогда расскажите мне о Ците.
Дункан положил в тарелку каши и передал кастрюлю Шотвеллу.
- Это особенный зверь. Туземцы ее до смерти боятся. Они рассказывают о ней разные легенды. Например, что ее нельзя убить. Цита - это имя собственное, всегда с большой буквы. Несколько раз замечали, что она появлялась в самых разных районах.
- И никто ее не подстрелил?
- Я об этом не слышал. - Дункан похлопал ладонью по ружью. - Дайте мне только до нее добраться.
Он принялся за кашу, заедая ее вчерашним кукурузным хлебом. Потом допил темное пойло и передернулся.
- В один прекрасный день я наскребу денег на фунт настоящего кофе, - сказал он. - Как вы думаете...
- Перевозка стоит дорого, - ответил Шотвелл. - Я пришлю вам фунт кофе, когда вернусь домой.
- Только не по экспортной цене, - сказал Дункан, - лучше уж я обойдусь без кофе.
Некоторое время они ели в молчании. Наконец Шотвелл произнес:
- Ничего у меня не получается, Дункан. Местные жители охотно разговаривают со мной, но извлечь из этого ничего нельзя.
- Я вас предупреждал. Вы могли бы и не тратить времени понапрасну.
Шотвелл упрямо покачал головой:
- Должен быть ответ. Должно быть логическое объяснение. Легко сказать, что нельзя игнорировать фактор пола, но именно это нужно делать на Лейарде. Легко утверждать, что не может существовать бесполых животных, бесполых рас, бесполой планеты, но здесь мы сталкиваемся именно с этим. Должен же где-то быть ответ на этот вопрос, и я намерен его отыскать.
- Погодите минутку, - прервал его Дункан. - Нечего зря лезть в бутылку. У меня сейчас нет времени слушать вашу лекцию.
- Но меня беспокоит не только отсутствие пола, - продолжал Шотвелл, - хоть это и главное. Весьма загадочны дополнительные ситуации, вытекающие из основной.
- Ничуть не сомневаюсь, - сказал Дункан. - Но будьте любезны...
- Без пола пропадает смысл семьи, без семьи нет основы для племени, а в то же время у местных жителей сложная племенная структура с развитыми табу, регулирующими повседневную жизнь. Где-то должно быть нечто главное, объединяющее их и порождающее систему взаимоотношений, братства.
- Не братства, - усмехнулся Дункан. - Даже не сестринства. Следите за своей терминологией. Самым подходящим словом будет бесполство.
Дверь отворилась, и в комнату робко вошел туземец.
- Зиккара сказал, что господин хочет меня видеть, - сказал он. - Я Сигар. Я могу выслеживать всех зверей, кроме крикунов, ходульников, длиннорогов и донованов. Это мои табу.
- Рад слышать, - сказал Дункан, - что у тебя нет табу на Циту.
- Цита! - завопил Сигар. - Зиккара не сказал мне про Циту!
Дункан не обратил на его крик никакого внимания. Он поднялся из-за стола и подошел к большому сундуку, стоявшему у стены. Порывшись в нем, он достал оттуда бинокль, охотничий нож и запасную обойму. Потом он задержался у буфета на кухне и набил кожаный мешочек мукой из банки.
- Это называется рокахомини, - объяснил он Шотвеллу. - Ее придумали североамериканские индейцы. Кукурузные зерна поджаривают, а потом толкут. Трудно назвать лакомством, но поддерживает силы.
- Вы рассчитываете уйти надолго?
- Может, придется переночевать в лесу, не знаю. Но я не вернусь, пока ее не схвачу. Не могу себе позволить. А то она за несколько дней пустит меня по миру.
- Счастливой охоты, - сказал Шотвелл. - Я буду оборонять форт.
Дункан обернулся к Сипару:
- Хватит дрожать, пойдем.
Он поднял ружье и повесил за плечо. Ногой толкнул дверь и вышел.
Сипар робко последовал за ним.

2.

Первый раз Дункан выстрелил под вечер того же дня.
Еще утром, часа через два после того как они покинули ферму, им удалось поднять Циту, залегшую в глубоком овраге. Но выстрелить тогда он не успел. Дункан увидел лишь, как черное пятно мелькнуло и исчезло в кустах.
Весь день они шли по следу. Впереди Сипар, за ним Дункан, осматривавший места, где могла укрыться Цита. Раскаленное от солнца ружье все время было наготове.
Один раз им пришлось задержаться минут на пятнадцать. Огромный донован топтался в зарослях, ревя - он собирался с духом, чтобы напасть. Но, покружившись с четверть часа, решил вести себя пристойно и ускакал тяжелым галопом.
Дункан глядел ему вслед, задумавшись. Чтобы убить донована, требовалось всадить в него порядочно свинца. А стоило ему пустить в ход ноги, как обнаружилось, что он весьма ловок, несмотря на кажущуюся неуклюжесть. Донованы убили многих людей за те двадцать лет, как люди прибыли на Лейард.
Когда зверь убежал, Дункан обернулся, ища Сипара, и обнаружил его спящим под кустом хула. Он не слишком деликатно растолкал проводника, и они отправились дальше.
В кустах было множество других животных, но они не тревожили путников.
Сипар нехотя принялся за дело, однако он уверенно шел по следу. Ему указывали путь примятая трава, сломанная ветка, сдвинутый камень, легкий отпечаток лапы. Он шел, как хорошо натренированная гончая. Он был здесь как дома.
Когда солнце стало клониться к западу, они начали взбираться на высокий холм, и когда приблизились к вершине, Дункан шепотом остановил Сипара. Тот в удивлении оглянулся. Дункан жестами приказал ему замереть.
Туземец присел на корточки, и Дункан, проходя вперед, заметил, что лицо его искажено. В этой гримасе были и мольба, и ненависть. ьОн перепуган, как и все остальные,э - подумал Дункан. Но чувства и мысли туземца его не волновали - важнее всего был зверь.
Последние несколько шагов Дункан прополз на животе, толкая перед собой ружье. Бинокль бил его по спине. Быстрые злые насекомые вылетали из травы. Одно из них ухитрилось ужалить его в лицо.
Дункан вполз на вершину холма и залег там, оглядывая местность. Ничего нового: те же пыльные обрывы, кусты, колючки, заросшие лощины и страшная пустота вокруг.
Он лежал неподвижно, пытаясь уловить хоть намек на движение, на тень, на неправильность в пейзаже - на все, что могло оказаться Цитой.
Но он ничего не заметил. Лишь у самого горизонта паслось стадо каких-то животных.
Вдруг он уловил движение - мимолетное движение на бугре посреди склона.
Он осторожно положил ружье на землю, поднес к глазам бинокль и стал медленно поворачивать голову, рассматривая подозрительное место. Животное находилось именно там, куда он смотрел.
Цита отдыхала и смотрела в ту сторону, откуда пришла, поджидая, когда появятся ее преследователи. Дункан попытался определить форму и размер Циты, но она сливалась с травой и бурой почвой, и он так и не смог понять, что она собой представляет.
Он опустил бинокль. Теперь, точно зная, где лежит Цита, он мог различить очертания ее тела невооруженным глазом.
Рука потянулась к ружью и прижала приклад к плечу. Дункан пошевелился, устраиваясь поудобнее. Перекрестие прицела уперлось в смутную тень на бугре, и тут животное встало на ноги.
Цита была не так велика, как он ожидал, - может, немного крупнее земного льва. Но она была не похожа на льва, Цита оказалась массивным темным существом, неуклюжим и грузным, но при этом в ней ощущалась сила и злоба.
Дункан прицелился в толстую шею, набрал в легкие воздуха, задержал дыхание и начал медленно нажимать на курок.
Ружье сильно отдало в плечо, так что в голове загудело... и зверь пропал. Он не отпрыгнул, не упал, он попросту растворился, исчез в траве.
- Я попал в точку, - уверил себя Дункан.
Он щелкнул затвором, использованная гильза вылетела на землю, и новый патрон, щелкнув, вошел в ствол.
Некоторое время он лежал, наблюдая. На бугре, где упала Цита, трава колыхалась, как будто под ветром, хотя никакого ветра не было. Но кроме этого ничто не говорило о Ците. Зверь не смог встать, он остался лежать.
Дункан поднялся на ноги, достал платок и отер пот с лица. Позади себя он услышал мягкие шаги и обернулся.
К нему подошел проводник.
- Все в порядке, Сипар, - сказал Дункан. - Можешь больше не волноваться. Я ее пристрелил. Сейчас пойдем домой.
Погоня была долгой, куда более долгой, чем он рассчитывал. Но в конце концов он добился своего, а это было главным. По крайней мере на какое-то время урожай вуа был спасен.
Он сунул платок обратно в карман, спустился по склону и, взобравшись на бугор, дошел до того места, где свалилась Цита. В траве видны были три маленьких клочка шерсти и мяса, сгустки крови. Больше ничего.
Дункан вскинул ружье, быстро обернулся. Он был начеку. Он осматривался, стараясь уловить малейшее движение, цветное пятно или тень. Но ничего не было. Стояла жаркая предвечерняя тишина. Ни ветерка, ни дуновения воздуха. Но Дункан предчувствовал опасность. Его пронзило ощущение нависшей угрозы.
- Сипар! - громко прошептал он. - Осторожнее!
Проводник стоял неподвижно, не слушая его. Его зрачки закатились, виднелись только белки, а мышцы напряглись, словно стальные тросы.
Дункан медленно поворачивался, держа ружье на изготовку, слегка согнув локти, готовый выстрелить в какую-то долю секунды.
Но ничто не шевелилось. Вокруг была пустота пустота солнца и раскаленного неба, травы и корявых деревьев, рыжей и желтой земли, уходящей в вечность.
Шаг за шагом Дункан обошел весь склон холма и наконец вернулся к тому месту, где проводник выл, обхватив себя руками и раскачиваясь, как будто хотел укачать себя в воображаемой колыбели.
Дункан подошел к месту, где упала Цита, и подобрал куски кровоточащей плоти. Они были искорежены пулей и бесформенны. И это было странно. За все годы охоты на многих планетах Дункан никогда не сталкивался с тем, чтобы пуля вырывала из тела жертвы куски мяса.
Он бросил их в траву и вытер руки о бедра. Ему было немного не по себе.
В траве не видно было кровавого следа, хотя зверь с такой раной обязательно должен был бы оставить след.
И стоя на склоне холма, он вдруг ощутил холодное прикосновение страха, словно чьи-то пальцы на мгновение сжали его сердце. Он подошел к проводнику, наклонился и встряхнул его.
- Приди в себя, - приказал он.
Он ожидал услышать мольбу, стенания, но ничего такого не услышал.
Сипар вскочил на ноги и посмотрел на Дункана странно поблескивающими глазами.
- Пошли, - сказал Дункан. - У нас еще осталось немного времени. Иди кругами, пока не найдешь след. Я буду тебя прикрывать.
Он взглянул на солнце. До захода оставалось еще часа полтора, от силы - два. Может быть, удастся настигнуть зверя до наступления темноты.
В полумиле от бугра Сипар вновь нашел след, и они двинулись по нему. Правда, теперь они шли осторожнее, потому что за любым кустом, скалой или участком высокой травы могло скрываться раненое животное.
Силы у Дункана были на пределе, и он проклинал себя за это. Ему приходилось и раньше бывать в переделках. Нет никаких оснований так волноваться. Разумеется, ничего приятного в этой погоне нет, но раньше он все-таки выбирался из всех переделок. Виноваты во всем эти легенды о Ците, суеверная болтовня, в которую так легко поверить на краю света.
Он крепче сжал ружье и продолжил путь.
ьНе бывает бессмертных зверейэ, - сказал он себе.
За полчаса до заката он объявил привал у водоема - скоро станет слишком темно, чтобы стрелять. С утра они снова пойдут по следу, и тогда уж Ците придется труднее: она ослабнет, может, даже подохнет.
Дункан собрал сучьев и развел костер на лужайке среди колючих кустов. Сипар взял фляги и опустил их под воду, чтобы они наполнились. Вода была теплой и неприятной на вкус, но достаточно чистой, чтобы ее можно было пить.
Солнце зашло, и стало темно. Они набрали побольше сушняка и свалили его рядом с костром.
Дункан достал мешочек с рокахомини.
- Ешь, - сказал он Сипару. - Это ужин.
Проводник протянул сложенную горстью ладонь, и Дункан отсыпал ему муки.
- Спасибо тебе, господин, - сказал Сипар. - Кормилец.
- А? - спросил Дункан, потом понял, что имел в виду туземец. - Ешь, - сказал он почти нежно. - Немного, правда, но восстановит силы. Завтра они нам понадобятся.
Кормилец, надо же! Может, хочет его умаслить? Через некоторое время Сипар начнет ныть, чтобы бросить охоту и вернуться на ферму. С другой стороны, если подумать, он и на самом деле кормилец этой компании бесполых существ. Слава Богу, кукуруза хорошо прижилась на красной, упрямой почве Лейарда - добрая старая кукуруза из Северной Америки. На Земле ее скармливают свиньям, делают из нее хлопья к завтраку, а здесь, на Лейарде, она стала основной пищей для осевших кочевников, которые до сих пор не могут отделаться от скептицизма и удивления при мысли о том, как это можно выращивать пищу вместо того, чтобы искать ее по лесам.
ьКукуруза из Северной Америки на Лейарде растет бок о бок с вуа, - размышлял он. - Так оно и идет. Что-то с одной планеты, что-то с другой, еще что-нибудь с третьей, и таким образом при широком сотрудничестве планет возникает общая космическая культура, которая в конце концов, через несколько тысяч лет, может быть, создаст мир куда более разумный и понимающий, чем тот, что существует сегодняэ.
Он высыпал себе на ладонь немного рокахомини и положил мешочек обратно в карман.
- Сипар.
- Да, господин?
- Ты не испугался сегодня, когда донован хотел на нас напасть?
- Нет, господин, Донован не может на меня напасть.
- Ясно. Ты сказал, что донован для тебя табу. А может так быть, что и ты табу для донована?
- Да, господин. Мы с донованом росли вместе.
- Разумеется, - сказал Дункан.
Он бросил в рот пригоршню муки и запил ее глотком затхлой воды. Потом с трудом проживал получившуюся кашу.
Конечно, можно продолжать в том же духе и спросить: где, как и когда донован и Сипар могли вместе расти, но смысла в этом не было. Вот в такую сеть и попадал все время Шотвелл.
ьЯ почти уверен, что эти паршивцы водят нас за носэ, - сказал он себе.
Что за фантастическая компания! Ни мужчин, ни женщин - одни ьштукиэ. И хоть среди них не найдешь младенцев, ребятишек старше восьми-девяти сколько угодно. А если нет младенцев - откуда берутся восьмилетние дети?
- Я так думаю, что другие твои табу, ходульники и крикуны, тоже росли с тобой вместе? - спросил он.
- Ты прав, господин.
- Ну и детский сад у вас был, - сказал Дункан.
Он продолжал жевать, глядя в темноту за кругом огня.
- В кустах что-то есть, господин.
- Я ничего не слышал.
- Чуть слышно. Кто-то бежит.
Дункан прислушался. Сипар был прав: какие-то мелкие зверюшки бегали в чаще.
- Наверно, мыши, - сказал он.
Он проглотил рокахомини и запил ее глотком воды, чуть не поперхнувшись.
- Отдыхай, - сказал он Сипару. - Я тебя потом разбужу, чтобы самому соснуть.
- Господин, я останусь с тобой до конца.
- Ну что ж, - сказал Дункан, несколько удивившись. - Это очень благородно с твоей стороны.
- Я останусь до смерти, - заверил Сипар.
- Не перенапрягайся, - сказал Дункан.
Он поднял ружье и пошел к водоему.
Ночь была тихой, и земля сохраняла ощущение пустоты. Было пусто, если не считать костра, водоема и маленьких мышей, бегающих в кустах.
И Сипара, который улегся у костра, свернувшись. калачиком, и мгновенно заснул. Он был гол, и в руках у него не было оружия. Он был голым животным - не человеком еще, гуманоидом, - и все же у него была цель, которая порой ставила в тупик. Утром при одном упоминании имени Циты он дрожал и в то же время ни разу не потерял следа. Он полностью лишился самообладания на бугре, где они нашли и потеряли Циту, а теперь он готов до смерти не покидать Дункана.
Дункан вернулся к костру и коснулся Сипара носком башмака. Тот сразу проснулся.
- О чьей смерти? - спросил Дункан. - О чьей смерти ты говорил?
- О нашей, конечно, - сказал Сипар и снова заснул.

3.

Дункан не увидел стрелы. Он лишь уловил ее свист и почувствовал дуновение воздуха возле шеи, и тут же стрела впилась в ствол дерева за его спиной.
Он отпрянул в сторону и укрылся за грудой камней. Почти инстинктивно его палец перевел затвор на автоматическую стрельбу.
Скорчившись за камнями, он осторожно выглянул. Ничего не видно. Деревья хула поблескивали под солнцем, колючие кусты были серыми и безжизненными, и единственными живыми существами казались три ходульника, мрачно шагавшие в полумиле от Дункана.
- Сипар, - прошептал он.
- Я тут, господин.
- Лежи. Он все еще где-то здесь.
Кто бы это ни был, он здесь и ждет, когда сможет выстрелить вновь. Дункан поежился, вспомнив дыхание стрелы возле горла. Черт знает что за смерть для человека - где-то в лесу, со стрелой в горле. И перепуганный до смерти туземец спешит со всех ног домой.
Он опять перевел затвор на одиночные выстрелы, отполз в сторону и перебежал к куще деревьев, возвышавшихся на пригорке. Отсюда он мог подойти к тому месту, откуда была пущена стрела, с фланга.
Он оглядел местность в бинокль. Никаких следов. Тот, кто в них стрелял, успел скрыться.
Он вернулся к дереву, в которое вонзилась стрела, и вытащил глубоко впившийся в кору наконечник.
- Можешь выходить, - сказал он Сипару - Там никого нет.
Стрела была сделана на удивление грубо. Древко было неоперено, и казалось, что его обрубили камнем. Наконечником служил необработанный кусок кремня, подобранный в сухом русле реки - он был примотан к древку полоской крепкого, но гибкого луба дерева хула.
- Ты узнаешь ее? - спросил он Сипара.
Проводник взял стрелу, осмотрел.
- Это не мое племя.
- Разумеется, не твое. Твои охотники не стали бы в нас стрелять. Может, другое племя?
- Очень плохая стрела.
- Я знаю. Но ею можно убить с таким же успехом, как и хорошей. Ты ее узнаешь?
- Никакое племя не делало этой стрелы, - заявил Сипар.
- Может, ребенок?
- Что здесь может делать ребенок?
- Я тоже об этом подумал, - согласился Дункан.
Он отобрал стрелу у Сипара и начал медленно крутить между большим и указательным пальцами. Ему пришла в голову ужасна мысль. Нет, этого не может быть. Это слишком фантастично. Может, он перегрелся на солнце - иначе как бы могла появиться на свет такая вздорная мысль?
Он наклонился и начал ковырять землю грубым наконечником стрелы.
- Сипар, что ты знаешь о Ците?
- Ничего, господин, Я боюсь ее.
- Назад мы не пойдем. Но вспомни. Может быть, ты знаешь что-то, чем сможешь нам помочь...
Он почти умолял проводника. Он зашел дальше, чем предполагал. ьНе стоило вообще задавать никаких вопросовэ, - со злостью подумал он.
- Я не знаю, - ответил Сипар.
Дункан отшвырнул стрелу и выпрямился, снова взяв ружье на изготовку.
- Пошли.
Он смотрел на Сипара, идущего впереди. ьХитер, паршивец, - сказал он себе. - Знает больше, чем говоритэ.
Так они шли много часов. День выдался жарче и суше вчерашнего, хотя это и казалось невозможным. В воздухе разлилась тревога. Нет, шалят нервы. Но даже если и так - человек не должен обращать на это внимание. Если он отдастся во власть настроений на здешней пустой земле - в том, что произойдет, ему придется винить только самого себя.
Стало труднее идти по следу. Вчера Цита убегала вперед, заботясь лишь о том, чтобы преследователи ее не настигли. Теперь же она путала следы, чтобы сбить охотников с толку. Дважды за день они теряли след, и только после долгих поисков Сипару удавалось его обнаружить, причем однажды в миле от того места, где он был потерян.
Исчезновение следов беспокоило Дункана больше, чем он себе признавался. След не может исчезнуть полностью, если не изменяется ни погода, ни окружающая местность. В этом крылась загадка, о которой Сипар, наверное, знал куда больше, чем хотел рассказать.
Дункан внимательно наблюдал за проводником, но в поведении того не было ничего подозрительного. Он работал, как хорошая и преданная ищейка.
К вечеру плато, по которому они шли, внезапно оборвалось. Они остановились на краю обрыва, откуда открывался вид на бесконечные леса и широкую реку.
Казалось, будто они неожиданно вошли в другую красивую комнату.
Это был новый край, никогда доселе не виданный землянином. Никто не говорил, что далеко на запад, за кустарниками, раскинулся девственный лес. Люди, прилетавшие из космоса, наверное, видели его. Он показался им просто пятном иного цвета на теле планеты. И для них это не играло роли.
Для тех же, кто жил на Лейарде - плантаторов, торговцев, старателей и охотников, - это было важным открытием. ьИ я открыл этот лесэ, - с гордостью думал Дункан.
- Господин!
- Что еще?
- Гляди. Там скун!
- Я не...
- Там, господин, за рекой.
И тут Дункан увидел мглу в голубизне неба, скользящую, бронзового цвета тень. Он почувствовал далекий порыв шторма, скорее трепетание воздуха, чем звук.
Он завороженно смотрел, как скун несется вдоль реки, и видел, как он испепеляет лес. Скун ворвался в реку, и вода в ней всплеснулась серебряными столбами до самого неба.
И тут же скун исчез, пропал, лишь сожженный шрам тянулся через лес, где пронесся обжигающий ураган.
Еще на ферме Зиккара предупреждал его о скуне. ьНачинается сезон скуна, - сказал тогда Зиккара, и если человек попал в скун - живым он не выберетсяэ.
Дункан глубоко вздохнул.
- Плохо, - сказал Сипар.
- Да, очень плохо.
- Налетает сразу. Заранее не угадать.
- Как насчет следа? - спросил Дункан. - Цита.
Сипар указал вниз.
- Мы успеем до темноты?
- Наверно, - ответил Сипар.
Спуск был трудней, чем они ожидали. Дважды они избирали неправильный путь, и тропа обрывалась вниз, на сотни футов, так что приходилось опять взбираться наверх и искать другую дорогу.
Они достигли подножия обрыва, когда уже начались короткие сумерки. Они поспешили набрать сучьев. Воды поблизости не оказалось, и пришлось обойтись тем, что осталось во флягах.
Скудно поужинав рокахомини, Сипар свернулся клубочком и сразу уснул.
Дункан прислонился спиной к обломку скалы, свалившемуся когда-то с обрыва и теперь наполовину ушедшему в землю, которая веками сыпалась на него сверху.
ьПрошло уже два дняэ, - сказал он себе.
Нет ли правды в слухах, распространяемых в поселках? Может, и в самом деле не стоит гоняться за Цитой, потому что ее нельзя убить?
ьЧепуха, - поймал Дункан. - Тем не менее преследование усложняется, идти по следу становится все трудней, да и Цита становится все хитрей и неуловимей. Если в первый день она убегала, то сегодня старалась сбить их со следа, А почему она избрала эту тактику только на второй день? Почему не попыталась обмануть их сразу же? А что будет завтра - на третий день?э
Он покачал головой. Невероятно, чтобы животное становилось изобретательнее в ходе охоты. Оно становилось более нервным, боязливым, но Цита вела себя совсем не так, как положено испуганному зверю. Казалось, она набирается ума и решительности. В этом было что-то устрашающее.
Далеко на западе у леса и реки послышались хохот и уханье стаи крикунов. Дункан прислонил ружье к камню и положил сучьев в огонь. Он взглянул в темноту на западе и прислушался к шуму. Затем поморщился и инстинктивно почесал в затылке. Он надеялся, что крикуны останутся вдали. Еще их не хватало.
За его спиной со склона сорвался камешек и подкатился к самому костру.
Дункан быстро обернулся. ьГлупо устраивать лагерь под самым обрывом, - подумал он. - Если свалится камень покрупнее - им не сдоброватьэ.
Он стоял и слушал. Ночь была тихой, даже крикуны на время примолкли. Ну вот, свалился маленький камешек, и он уже перепугался. Надо взять себя в руки.
Он вернулся к камню и, когда наклонился, чтобы подобрать ружье, услышал отдаленный гул. Он быстро выпрямился, обернулся к обрыву, заслонявшему половину неба - гул усиливался! Одним прыжком он подскочил к Сипару, схватил его за руку и рывком поднял на ноги. Глаза Сипара открылись, и он растерянно замигал при свете костра.
Гул перешел в рев, и слышно было, как бухают громадные камни, перекрывая шум и шуршание сползающей вниз почвы.
Сипар выдернул руку и бросился в темноту. Дункан последовал за ним.
Они бежали, спотыкаясь в темноте, и преследовавший их грохот лавины наполнил ночь оглушительным громом. Несясь вперед, Дункан представлял себе, как ударяет ему в спину обломок скалы, как поток камней обтекает его ноги.
Ураганное облако пыли настигло беглецов, они задыхались и кашляли на бегу. Неподалеку, слева от них, подпрыгивал могучий обломок скалы, лениво ударяясь о землю.
И тут гром стих. Слышалось лишь шуршание земли и гравия, стекающего по склону.
Дункан остановился и медленно обернулся. Костер исчез, погребенный, без сомнения, тоннами породы. Звезды побледнели - свет их с трудом пробивался сквозь нависшее над долиной облако пыли.
Он услышал, что рядом пошевелился Сипар, и поднял руку, стараясь отыскать его, не зная точно, где он находится. Наконец Дункан дотянулся до проводника, схватил его за плечо и привлек к себе.
Сипара била дрожь.
- Все в порядке, - сказал Дункан.
ьИ в самом деле все в порядке, - уверял он себя. Ружье осталось цело. Запасной магазин и нож были приторочены к поясу, мешочек с рокахомини - в кармане. Недостает лишь фляги. Фляги и огняэ.
- Придется укрыться где-нибудь на ночь, - сказал Дункан. - Здесь неподалеку крикуны.
Ему не нравились ни собственные подозрения, ни то, что его сердце начали покалывать иглы страха. Он постарался избавиться от этих мыслей, выкинуть из головы, но они остались, лишь спрятались поглубже.
- Там колючие кусты, господин. Мы можем заползти в чащу. Крикуны нас не отыщут.
Путешествие сквозь колючки оказалось пыткой, но они все-таки проделали его.
- Крикуны и ты - табу, - сказал Дункан. - Почему ты их боишься?
- Я больше боюсь за тебя, господин. И немножко за себя. Крикуны могут забыть. Они могут не узнать меня, а потом будет поздно. Тут безопасней.
- Согласен.
Крикуны подошли к кустарнику и топотали вокруг. Они фыркали и пытались пробиться сквозь колючки, но в конце концов убрались восвояси.
Утром Дункан с Сипаром поднялись по склону, карабкаясь по громадной груде камней и земли, завалившей их лагерь. Пройдя по ложбине, прорезанной лавиной, они добрались до того места, откуда начался обвал.
Здесь они нашли углубление, в котором раньше лежал большой валун. Земля со стороны обрыва была подрыта, так что достаточно было одного толчка, чтобы валун покатился вниз, к костру.
А вокруг было множество следов Циты!

4.

Теперь это была уже не просто охота. Нож был приставлен к горлу. Убить или быть убитым, останавливаться поздно. Игра кончилась, и нельзя было ждать милости.
- Ну что ж, - сказал Дункан. - Мне это нравится.
Он провел ладонью по стволу ружья, который сверкнул под полуденным солнцем. ьЛишь один выстрел, - молил он. - Дайте мне хоть один раз выстрелить. На этот раз я не промахнусь. На этот раз она не отделается тремя клочками шерсти в траве, чтобы поиздеваться надо мнойэ.
Он прищурился, вглядываясь в колеблющееся марево над рекой. Сипар примостился у воды. Через некоторое время он поднялся, подбежал к Дункану и сказал:
- Она переплыла реку. Она шла вброд, а потом плыла.
- Ты уверен? Может, она просто зашла в воду, чтобы мы исками ее на том берегу, а потом вернулась сюда.
Он взглянул на пурпурно-зеленую стену деревьев на том берегу. В лесу будет во сто крат труднее.
- Можно посмотреть, - сказал Сипар.
- Хорошо. Иди вниз по течению. А я поднимусь наверх.
Через час они вернулись обратно, не обнаружив никаких следов. Почти не осталось сомнений, что Цита перебралась через реку.
Они стояли бок о бок и смотрели на лес.
- Господин, мы ушли далеко. Ты смелый, раз ты охотишься на Циту. Ты не боишься смерти.
- Страх смерти - это для детей. Об этом и речи быть не может. Я не собираюсь умирать.
Они вошли в воду. Дно медленно понижалось, и проплыть пришлось не больше ста ярдов.
Они выбрались на берег и легли у воды, чтобы передохнуть.
Дункан оглянулся в ту сторону, откуда они пришли. Обрыв казался отсюда темно-синей полоской на фоне выцветшего голубого неба. В двух днях пути оттуда лежат ферма и плантация вуа, но кажется, что до них куда дальше. Они были затеряны во времени и пространстве и принадлежали другому существованию, другому миру.
Дункану казалось, что вся предыдущая жизнь потускнела, позабылась, потеряла связность. Как будто значимым был только этот момент, как будто все мгновения жизни, все минуты и часы, все вдохи, выдохи и удары сердца, и сон, и пробуждение вели к этому часу, к этой реке, к мгновению, когда ружье его слилось с рукой, когда он был охвачен жаждой убийства.
Наконец Сипар поднеся и пошел вдоль воды. Дункан сел и смотрел ему вслед.
ьВедь он вконец перепуган и все же остался со мной, - думал Дункан. - У костра в первую ночь он сказал, что останется со мной до самой смерти, и он верен своей клятве. Как трудно разобраться в чувствах этих существ, как трудно понять, что за мысли, что за ростки эмоций, что за законы морали, что за смесь веры и надежды заполняют их души и руководят их существованием.
Ведь как просто было бы Сипару потерять след и сказать, что он не может его найти. Да и с самого начала он мог отказаться идти выслеживать зверя, но он шел, хоть и боялся. Никто не требовал от него преданности и верности, а он был предан и верен. Но верен кому? Дункану - пришельцу, чужому? Верен себе самому? Или, может быть - хоть это и казалось невероятным, - верен Ците?
Что думает Сипар обо мне, или, точнее, что я думаю о Сипаре? Что нас может объединить? Или же нам, хоть мы оба и гуманоиды, суждено навсегда остаться чужими?э
Он держал ружье на коленях и поглаживал, нежил его, превращая в часть самого себя, в орудие смерти и выражение своей непреклонной решимости найти и убить Циту.
ьДайте мне еще один шанс, - твердил он, - одну секунду, меньше секунды, чтобы успеть прицелиться. Это все, что я хочу, в чем нуждаюсь, все, что прошуэ.
И тогда он сможет вернуться в дни, оставшиеся позади - к ферме и полям, к туманной иной жизни, с которой он столь загадочно расстался, но которая со временем вновь станет реальной и наполнится смыслом.
Вернулся Сипар.
- Я нашел след.
Дункан встал.
- Хорошо.
Они ушли от реки и углубились в лес. Жара безжалостно обволокла их, она была куда тяжелее, чем у реки - словно горячее мокрое одеяло опустилось на тело.
След был четок и прям, Цита, очевидно, решила идти вперед, не прибегая больше к уловкам. Может быть, она думает, что преследователи потеряют время у реки, и желает увеличить расстояние между ней и охотниками? ьМожет быть, ей нужно время, чтобы подготовить новую подлую ловушкуэ, - размышлял Дункан.
Сипар остановился и подождал, пока Дункан настигнет его.
- Где твой нож, господин?
- Зачем тебе? - заколебался Дункан.
- У меня колючка в подошве, - ответил проводник. - Мне нужно ее вытащить.
Дункан вытащил нож из-за пояса и бросил Сипару. Тот поймал его на лету.
Глядя прямо в глаза Дункану, чуть заметно улыбаясь, Сипар перерезал себе горло.

5.

Придется возвращаться. Он знал это. Без проводника он бессилен. Все шансы на стороне Циты - если, конечно, они не были на ее стороне с самого начала.
Циту нельзя убить? Нельзя, потому что она достаточно разумна, чтобы справиться с неожиданностями? Нельзя, потому что, если надо, она может сделать лук и стрелу, пусть очень примитивные? Нельзя убить, потому что она может прибегнуть к тактическим уловкам, например сбросить ночью камень на своих врагов? Нельзя убить, потому что местный проводник с радостью воткнет себе в горло нож, чтобы ее защитить?
Зверь, обладающий разумом в моменты опасности? В котором ум и способности проявляются в опасных ситуациях, а когда в этом исчезает необходимость, зверь скатывается к прежнему уровню? ьЧто ж, - думал Дункан, - это неплохой путь для живого существа. Как хорошо, если можно избавиться от всех неудобств и тревог, от неудовлетворенности собой, вызываемой разумом, когда это тебе не нужно. Но разум не исчезнет. Он будет поджидать в безопасности своего часа, словно ожерелье или пистолет - то, что можно при случае использовать, а после этого отложить в сторонуэ.
Дункан потянулся к костру и поворошил палкой в огне. Пламя взметнулось кверху, и столб искр взлетел к шелестящей черноте листвы. Ночью стало чуть прохладнее, но влажность все так же давала себя знать, и человеку было не по себе, и он был немного испуган.
Дункан запрокинул голову и вгляделся в усеянную искрами темноту. Звезд не было видно - их закрывала густая листва. Ему недоставало звезд. Было бы лучше, если бы он мог их увидеть.
Наступит утро, и ему придется возвращаться. Придется бросить это: охота стала невозможным и даже глупым предприятием.
И все же он знал, что не сдастся. Где-то в трехдневном пути он принял вызов и поставил перед собой цель. Он знал, что наступит утро и он пойдет дальше. Им двигала не ненависть, не месть, не страсть к трофеям, даже не инстинкт охотника, заставляющий гнаться за животным, которое больше, удивительнее и опаснее всех, что убивали люди до него. Его вело нечто большее - странная связь, которая переплела существование Циты с его собственным.
Он протянул руку, подобрал ружье и положил на колени. Ствол тускло поблескивал при свете костра; он провел рукой по стволу, как мужчина может провести по шее женщины.
- Господин, - произнес голос.
Голос его не испугал, потому что слово было произнесено тихо, и на мгновение он забыл, что Сипар умер - перерезал горло с улыбкой на губах.
- Господин?
Дункан напрягся.
Сипар был мертв, никого не было рядом, и все же кто-то обращался к нему, а во всем лесу было лишь одно существо, которое могло с ним говорить.
- Да, - отозвался Дункан.
Он не пошевельнулся. Он просто сидел, и ружье лежало у него на голенях.
- Ты знаешь, кто я?
- Я полагаю, что ты Цита.
- Ты был храбрый, - сказала Цита - это была именно она. - Ты хорошо охотился. И нет позора, если ты уйдешь. Почему ты не идешь назад? Я обещаю что не трону тебя.
Она была здесь, где-то перед ним, в кустах за костром, почти точно по другую сторону костра, - сказал себе Дункан. - Если сделать так, чтобы она продолжала говорить, может, даже выманить ее...
- Зачем мне уходить? - спросил он. - Охоту нельзя кончить, пока не убьешь того, за кем охотишься.
- Я могу убить тебя, - сказала ему Цита. - Но я не хочу этого делать. Убивать плохо.
- Правильно, - согласился Дункан. - Ты очень чувствительная.
Наконец-то он точно определил, откуда исходит голос. Он мог позволить себе поиронизировать.
Большой палец скользнул по металлу, перевел затвор на автоматическую стрельбу, и Дункан подогнул под себя ноги так, чтобы можно было одним движением вскочить и выстрелить.
- Почему ты охотишься за мной? - сбросила Цита. - Ты чужой в моем мире, и у тебя нет права охотиться на меня. Вообще-то я не возражаю, это даже интересно. Как-нибудь мы снова устроим охоту, когда я буду готова. Тогда я приду и скажу тебе, и мы потратим день или два на охоту.
- Конечно, устроим, - бросил Дункан, вскакивая. Одновременно он нажал на курок, и ружье заплясало в бешеной ярости, выплевывая сверкающую струю ненависти и смерти, несущуюся к кустам. - В любой удобный для тебя момент! - ликующе кричал он. - Я приду и буду охотиться на тебя! Ты лишь намекни, и я брошусь по твоим следам! Может, я даже убью тебя! Как тебе это понравится, тварь?
Он не спускал пальца с курка и не распрямлялся, чтобы пули не ушли вверх, а распилили жертву у самой земли, и он поводил стволом, чтобы прочесать большую площадь и обезопасить себя от возможной ошибки в прицеле.
Патроны кончились, ружье щелкнуло, и зловещая трель прервалась. Пороховой дым мирно струился над костром, запах его сладко щипал ноздри, и слышно было, как множество маленьких ножек бежало по кустам, как будто тысячи перепуганных мышат спасались от катастрофы.
Дункан отстегнул от пояса запасную обойму и вставил ее вместо использованной. Затем он выхватил из костра головешку и стал яростно размахивать ею, пока она не вспыхнула ярко и не превратилась в факел. Держа ружье в одной руке и факел в другой, он бросился в кусты. Мелкие зверюшки метнулись в стороны.
Он не нашел Циты. Он нашел лишь обожженные кусты и землю, истерзанную пулями, да пять кусков мяса и шерсти, которые принес с собой к костру.
Теперь страх окружал его, держался на расстоянии вытянутой руки, выглядывал из тени и подбирался к костру.
Он положил ружье рядом с собой и постарался дрожащими пальцами сложить из пяти кусков мяса и шерсти то, чем они были раньше. ьЗадача не из легкихэ, - думал он с горькой иронией, потому что у кусков не было формы. Они были частью Циты, а Циту надо убивать дюйм за дюймом - ее не возьмешь одним выстрелом. В первый раз ты выбиваешь из нее фунт мяса, во второй раз снова - фунт или два, а если у тебя хватит патронов, ты уменьшить ее настолько, что в конце концов можешь и убить. Хоть и не наверняка.
Он боялся. Ему было страшно. Он признался себе, что ему страшно, и видел, как трясутся его пальцы, и он стиснул челюсти, чтобы унять стук зубов.
Страх подбирался все ближе. Первые шаги он сделал, когда Сипар перерезал себе горло - какого черта этот идиот решился на такое? Тут нет никакого смысла. Он размышлял о верности Сипара, и оказалось, что тот был предан существу, мысль о котором Дункан отбросил как нелепость. В конце концов, по непонятной причине - непонятной только людям - верность Сипара была верностью Ците.
Но для чего искать объяснений? Все происходившее было бессмыслицей. Разве есть смысл в том, что преследуемый зверь идет к охотнику и говорит с ним? Хотя этот разговор отлично вписывался в образ животного, обладающего разумом только в критические моменты.
ьПрогрессивная приспосабливаемостьэ, - сказал себе Дункан. Доведите приспосабливаемость до крайней степени, и вы достигнете коммуникабельности. Но может быть, сила приспосабливаемости Циты уменьшается? Не достигла ли Цита предела своих способностей? Может быть и так. Стоило поставить на это. Самоубийство Сипара, несмотря на его обыденность, несло на себе отпечаток отчаяния. Но и попытка Циты вступить в переговоры с Дунканом была признаком слабости.
Убить его стрелой не удалось, лавина не принесла желаемых результатов, ни к чему не привела и смерть Сипара. Что теперь предпримет Цита? Осталось ли у нее хоть что-нибудь в запасе?
Завтра он об этом узнает. Завтра он пойдет дальше. Теперь он не может отступить.
Он зашел слишком далеко. Если он повернет назад, то всю жизнь будет мучиться - а вдруг через час или два он бы победил? Слишком много вопросов, слишком много неразгаданных тайн, на карту поставлено куда больше чем десяток грядок вуа.
Следующий день внесет ясность, снимет тягостный груз с плеч, вернет ему душевное спокойствие.
Но сейчас все было абсолютно бессмысленно.
И не успел он об этом подумать, как один из кусков мяса с шерстью будто ожил.
Под пальцами Дункана появились знакомые очертания.
Затаив дыхание, Дункан нагнулся над ним, не веря своим глазам, даже не желая им верить, в глубине души надеясь, что они обманули его.
Но глаза его не обманули. Ошибиться было нельзя Кусок мяса приняли форму детеныша крикуна - ну может, не детеныша, но миниатюрного крикуна.
Дункан откинулся назад и покрылся холодным потом. Он отер окровавленные руки о землю. Он спрашивал себя, чем же были другие куски, лежавшие у огня.
Он попытался придать им форму какого-нибудь зверя, но это не удалось. Они были слишком изуродованы пулями.
Он собрал их и бросил в огонь. Потом поднял ружье и обошел костер, уселся спиной к стволу, положив ружье на колени.
Он вспомнил топоток маленьких лап, - словно тысячи деловитых мышат разбегаются по кустам. Он слышал их дважды: один раз ночью у водоема, и сегодня ночью снова.
Что же такое Цита? Разумеется, она не имеет ничего общего с обычным зверем, которого он считал, что выслеживает.
Зверь-муравейник? Симбиотическое животное? Тварь, принимающая различные формы?
Шотвелл, который в таких делах собаку съел, может, и попал бы в точку. Но Шотвелла здесь нет. Он остался на ферме и, наверное, беспокоится - почему не возвращается Дункан.
Наконец сквозь деревья просочился рассвет - мягкий, рассеянный, туманный и зеленый, под стать пышной растительности.
Ночные звуки затихли и уступили место звукам дня шуршанию невидимых насекомых, крикам скрывающихся в листве птиц. Где-то вдали возник гулкий звук, словно толстая бочка катилась вниз по лестнице.
Легкая прохлада ночи быстро растаяла, и Дункана обволокла влажная жара - безжалостная и неутомимая.
Идя кругами, Дункан нашел след Циты ярдах в ста от костра.
Зверь уходил быстро. Следы глубоко вминались в почву, и расстояние между ними увеличивалось. Дункан спешил как только мог. Хорошо бы припустить бегом, чтобы не отстать от Циты, потому что след был ясен и свеж.
ьНо это было бы ошибкой, - сказал себе Дункан. Слишком уж свежим был след, слишком ясным, словно животное старалось вовсю, чтобы человек его не потерялэ.
Он остановился, спрятался за ствол дерева и стал разглядывать следы впереди. Его руки устали сжимать ружье, и тело было слишком напряжено. Он заставил себя дышать медленно и глубоко - он должен был успокоиться и расслабиться.
Он разглядывал следы - четыре пятипалых углубления, потом широкий промежуток, затем снова четыре пятипалых следа. И земля в промежутке была ровной и девственной.
Пожалуй, слишком уж ровной, особенно в третьем промежутке. Слишком ровной, и в этом было что-то искусственное, словно кто-то разглаживал ее ладонями, чтобы заглушить возможные подозрения.
Дункан медленно втянул воздух.
Ловушка?
Или воображение разыгралось?
Если это ловушка, то, не остановись он у дерева, он бы в нее угодил.
Он ощутил и нечто иное - странное беспокойство, - и поежился, стараясь разгадать, в чем же дело.
Он выпрямился и вышел из-за дерева, держа ружье на изготовку. ьКакое идеальное место для ловушки!э - подумал он. Охотник смотрит на следы;а не на промежуток между ними, так как это ничейная земля, ступать по которой безопасно.
ьТы умница, Цита, - признал он. - Умница Цита!э
И тут понял, чем вызвано ощущение беспокойства - за ним следили.
Где-то впереди затаилась Цита. Она смотрит и ждет. Она взволнована ожиданием. Может быть, она даже еле сдерживает смех.
Он медленно пошел вперед и остановился у третьего промежутка между следами. Площадка впереди была ровнее, чем ей следовало быть. Он был прав.
- Цита! - позвал он.
Голос прозвучал куда громче, чем ему хотелось, и он застыл, смущенный этим звуком.
И тогда он понял, почему его голос звучал так громко.
Это был единственный звук в лесу.
Лес внезапно замер. Замолчали птицы и насекомые, и вдалеке пустая бочка перестала катиться по лестнице. Даже листья замерли - перестали шуршать и бессильно повисли на стебельках.
Во всем ощущалась обреченность, и зеленый свет перешел в бронзовый.
Свет был бронзовым!
Дункан в панике огляделся - прятаться было негде.
И прежде чем он успел сделать хоть шаг, налетел скун и неизвестно откуда возник ветер. Воздух наполнился летящими листьями и сором. Деревья трещали, скрипели и раскачивались.
Ветер повалил Дункана на колени, и, стараясь подняться, он вспомнил - словно вспышка его озарила, каким он увидел лес с вершины обрыва: кипящая ярость урагана, бешеное верчение бронзовой мглы, деревья, вырванные с корнем.
Ему почти удалось встать, но он тут же потерял равновесие и уцепился руками за землю, пытаясь подняться вновь, и в мозгу настойчивый голос кричал ему ьбеги!э, а другой голос умолял его прижаться к земле, зарыться в землю.
Что-то тяжелое ударило его в спину, и он упал на ружье, ударился головой о землю, и мир завертелся, грязь и рваные листья приклеились к лицу.
Он пытался отползти, но не мог, ибо что-то схватило его за лодыжку и не отпускало.
Он лихорадочно пытался очистить глаза от грязи и выплюнуть листья и землю, набившиеся в рот.
По вертящейся земле прямо на него неслось что-то черное и громоздкое. Он понял, что это Цита и через секунду она подомнет его.
Он закрыл лицо рукой, выставил вперед локоть, чтобы смягчить первый удар гонимой ураганом Циты.
Но столкновения не последовало. Менее чем в ярде от Дункана земля разверзлась и поглотила Циту.
Неожиданно ветер стих, и листья вновь безжизненно повисли, и вновь на лес опустилась жара, и все кончилось. Скун прилетел, ударил и унесся прочь.
Прошли минуты, думал Дункан, а может, и секунды Но за эти секунды лес превратился в груды поваленных деревьев.
Он приподнялся на локте, взглянул, что же случилось с его ногой, и понял, что ее придавило упавшим деревом.
Он осторожно попытался поднять ногу - ничего не получилось. Два крепких сука, отходивших от ствола почти под прямым углом, глубоко вонзились в землю, и нога его была прижата к земле этой вилкой.
Нога не болела - пока не болела. Он ее просто не ощущал, - как будто ее не было. Он попытался пошевелить пальцами, но тоже ничего не почувствовал.
Дункан отер пот с лица рукавом рубашки и попытался унять поднявшийся в нем панический страх. Потерять самообладание - это худшее, что может случиться с человеком в такой ситуации, Следовало оценить обстановку, спокойно поискать выход, а затем следовать намеченному плану.
Дерево казалось тяжелым, но, возможно, удастся его сдвинуть, Хотя, если он его сдвинет, ствол может опуститься на самую землю и размозжить колено. Два сука, вошедшие в землю, удерживали вес ствола.
Лучшим выходом будет подкопать землю под сучьями, затем вытащить ногу.
Дункан выгнулся назад и попытался рыть землю ногтями. Под тонким слоем перегноя его пальцы натолкнулись на твердую поверхность, по которой они лишь скользили.
Всерьез встревожившись, он попытался снять перегной в других местах. И везде сразу под ним начинался камень - очевидно, в этом месте прямо к земле подходила вершина давно погребенного валуна.
Его нога была зажата между тяжелым стволом дерева и камнем и надежно схвачена вилкой сучьев, вонзившихся в землю по обе стороны валуна.
Приподнявшись на локте, Дункан откинулся назад. Было совершенно очевидно, что с валуном ему сделать ничего не удастся. И если выход существовал, то он был связан с деревом.
Для того чтобы сдвинуть ствол, ему понадобится рычаг. И такой рычаг у него был - ружье. ьСтыдно использовать ружье для такой целиэ, - подумал он, но выбора не было.
Целый час он старался приподнять ствол, но ничего из этого не вышло. Даже с помощью рычага.
Дункан лежал на земле, тяжело дыша и обливаясь потом.
Он поглядел на небо.
ьНу что ж, Цита, - подумал он, - ты все-таки победила, но только с помощью скуна. Все твои трюки и ловушки не срабатывали до тех пор, пока...э
И тут он вспомнил.
Он сразу сел.
- Цита! - крикнул он.
Ведь Цита свалилась в яму, которая была на расстоянии вытянутой руки от Дункана, и в нее все еще осыпался мелкий мусор.
Дункан лег на землю, вытянулся как мог и заглянул в яму. Там, на дне, сидела Цита.
Он впервые увидел Циту вблизи, и она оказалась странным, составленным из различных частей существом. В ней не было никаких функциональных конечностей, и она была больше похожа на какую-то груду,чем на животное.
Яма, в которую она угодила, была не простая яма, а тщательно и умно сконструированная ловушка. Вверху она достигала четырех футов в диаметре, а книзу вдвое расширялась. В общем, яма напоминала выкопанную в земле бутыль, так что любое существо, упавшее внутрь, не могло бы оттуда выбраться. Все, что падало в яму, в ней и оставалось.
Это и было то, что скрывалось под слишком ровным промежутком между следами Циты. Она всю ночь копала ловушку, затем отнесла в сторону породу и соорудила тонкую земляную крышку. Потом она вернулась обратно и прошла этой дорогой, оставляя четкий, ясный след, по которому так легко было идти. И завершив этот труд, славно потрудившись, Цита уселась неподалеку, чтобы посмотреть, как в ловушку свалится человек.
- Привет, дружище, - сказал Дункан. - Как поживаешь?
Цита не ответила.
- Классная квартира, - сказал Дункан. - Ты всегда выбираешь такие роскошные клетки?
Цита молчала. С ней творилось что-то странное - она вся распадалась на отдельные части. Дункан, застыв от ужаса, смотрел, как Цита разделилась на тысячи живых комков, которые заметались по яме, пытаясь взобраться по стенкам, но тут же падали обратно, на дно ямы, и вслед им осыпался песок.
Среди кишащих комочков лишь один оставался недвижимым. Это было нечто хрупкое, больше всего напоминающее обглоданный скелет индюшки. Но это был удивительный скелет индюшки, потому что он пульсировал и светился ровным фиолетовым огнем.
Из ямы доносились скрипы и писк, сопровождаемые мягким топотком лапок, и по мере того, как глаза Дункана привыкали к темноте ямы, он начал различать форму суетящихся комочков. Среди них были маленькие крикуны, миниатюрные донованы, птицы-пильщики, стайка кусачих дьяволят и что-то еще.
Дункан закрыл глаза ладонью, потом резко отвел руку в сторону. Маленькие мордочки все так же глядели из ямы, будто моля его о спасении, и в темноте поблескивали белые зубы и белки глаз.
У Дункана перехватило дыхание, и отвратительная спазма подобралась к горлу. Но он поборол чувство тошноты и вспомнил разговор на ферме в тот день, когда уходил на охоту.
ьЯ могу выслеживать всех зверей, кроме крикунов, ходульников, длиннорогов и донованов, - торжественно сказал тогда Сипар. - Это мои табуэ.
И Сипар тоже был их табу, вот он и не испугался донована. Однако Сипар побаивался ночью крикунов, потому что, как он сам сказал, крикуны могли забыть.
Забыть о чем?
О том, что Цита - их мать? О разношерстной компании, в которой прошло их детство?
Вот в чем заключается ответ на загадку, над которой Шотвелл и ему подобные уже несколько лет ломали себе головы.
ьСтранно, - сказал он себе. - Ну и что? Это может казаться странным, но если такова здесь жизнь, не все ли равно? Жители планеты были бесполы, потому что не нуждались в поле, и ничего невероятного в этом не было. Более того, это избавляет их от множества бед. Нет ни семейных драм, ни проблем треугольника, ни драки за самку. Может быть, они лишились некоторых развлечений, но зато добились мирной жизни.
А раз пола не существует, такие, как Цита, были всеобщими матерями. Более, чем матерями. Цита была сразу и отцом и матерью, инкубатором, учителем и, может, выполняла еще множество ролей одновременно.
Это разумно со многих точек зрения. Естественный отбор здесь исчезает, экология в значительной степени находится под контролем, даже мутации могут быть направленными, а не случайными.
И все это ведет к всепланетному единству, неизвестному ни на одном из иных миров. Все здесь друг другу родственники. На этой планете человек, как и любой другой пришелец, должен научиться вести себя очень вежливо. Ибо нет ничего невероятного, что в случае кризиса или острого столкновения интересов ты можешь оказаться лицом к лицу с планетой, на которой все формы жизни объединятся против пришельцаэ.
Маленькие зверюшки сдались, они вернулись на свои места, облепили пульсирующий фиолетовый индюшачий скелет, и Цита вновь обрела первоначальную форму. ьКак будто все ее мышцы, ткани, нервы и кровеносные сосуды после короткого отдыха вновь воссоздали зверяэ, - подумал Дункан.
- Господин, что нам теперь делать? - сбросила Цита.
- Это тебе следовало бы знать, - ответил Дункан. - Ты же вырыла эту ловушку.
- Я разделилась, - сказала Цита. - Часть меня рыла яму, а часть оставалась наверху и вытащила меня из ямы.
- Удобно, - согласился Дункан.
И это в самом деле было удобно. Так было с Цитой и тогда, когда он в нее стрелял - она рассыпалась на составные части и разбегалась. А ночью у водоема она следила за ним, спрятавшись по частям в густом кустарнике.
- Мы оба в ловушке, - сказала Цита. - Мы оба здесь умрем. Так и кончится наша встреча. Ты со мной согласен?
- Я тебя вытащу, - сказал Дункан устало. - Я с детьми не воюю.
Он подтянул к себе ружье и отстегнул ремень от ствола. Затем осторожно, держа за свободный конец ремня, опустил ружье в яму
Цита приподнялась и вцепилась в ствол передними лапами.
- Осторожнее, - предупредил Дункан. - Ты тяжелая. Я не уверен, что удержу тебя.
Но он зря волновался. Малыши отделились от тела Циты и быстро карабкались по ружью и ремню. Они добирались до его вытянутых рук и взбирались по ним, цепляясь ноготками. Маленькие крикуны, комичные ходульники, кусачие дьяволы ростом с мышь, которые скалились на Дункана на ходу. И миниатюрные улыбающиеся человечки - не младенцы, не дети, а маленькие копии взрослых гуманоидов. И зловещие донованчики, шустро перебирающие ногами.
Они взбирались по рукам, бежали по плечам и толпились на земле рядом с ним, поджидая остальных.
И наконец сама Цита - правда не один скелет, но Цита, сильно уменьшившаяся в размерах, - неуклюже вскарабкалась по ружью и ремню и оказалась в безопасности.
Дункан вытащил ружье и сел.
Цита на глазах собиралась воедино.
Он как зачарованный следил за тем, как суетливые миниатюрные существа планеты шевелились, словно рой пчел, стараясь занять положенное место и составить единое существо.
И вот Цита была восстановлена. Все-таки она была невелика, совсем невелика - не больше льва.
ьОна ж еще такая маленькая, - спорил с ним Зиккара на ферме. - Такая молодая!э
Совсем еще ясли, компания сосунков, если только их так можно назвать. Месяцами и годами Цита будет расти по мере того как будут расти ее разные дети, пока не превратится в громадное чудовище. Цита стояла, глядя на Дункана и на дерево.
- А теперь, если ты оттолкнешь дерево, мы будем квиты, - сказал Дункан.
- Очень плохо, - сказала Цита и повернула в сторону.
Он смотрел, как она убегала в лес.
- Эй! - закричал он.
Но Цита не остановилась.
Он схватил ружье, но остановился на полдороге вспомнив, что стрелять в Циту бессмысленно.
Он опустил ружье.
- Ах ты грязная, неблагодарная обманщица...
Он замолчал. Какой смысл беситься? Если ты попал в переделку, надо искать из нее выход. Ты обдумываешь все возможные решения, выбираешь из них наиболее разумное и не поддаешься панике, если мало шансов победить.
Он положил ружье на колено и принялся пристегивать ремень. Тут он обнаружил, что ствол забит песком и грязью.
С минуту он сидел недвижно, вспомнив, что чуть было не выстрелил вслед Ците, и если ружье было забито достаточно плотно и глубоко, оно взорвалось бы у него в руках.
Он ведь использовал ружье в качестве рычага, чего не следует делать с ружьями - это прямой путь к тому, чтобы вывести его из строя.
Дункан пошарил руками вокруг и нашел ветку. Он постарался прочистить ствол, но грязь набилась в него так плотно, что его попытка была почти безуспешной.
Он отбросил ветку, поискал более твердый сук, и тут в зарослях кустарника уловил движение. Он пристальнее вгляделся в заросли, но ничего не увидел. Так что он вновь принялся за поиски более толстой ветки. Наконец он отыскал подходящую и попытался засунуть ее под ствол, но в кустах снова что-то шевельнулось.
Он оглянулся. Футах в двадцати на задних лапах сидел крикун. Тварь высунула длинный язык и, казалось, усмехалась.
Второй крикун появился на краю кустарника, там, где Дункан уловил движение в первый раз.
И он знал, что неподалеку находились и другие. Он слышал, как они пробирались через путаницу сваленных стволов, слышал их мягкие шаги.
ьЯвились, палачиэ, - подумал он.
Цита явно не теряла времени даром.
Он поднял ружье и постучал им об упавшее дерево, надеясь, что грязь высыпается. Но ничего не высыпалось - ствол был забит плотно.
В любом случае ему придется стрелять - взорвется ружье или нет.
Он перевел затвор на автоматическую стрельбу и приготовился к последнему бою.
Теперь их было уже шестеро. Они сидели в ряд и ухмылялись, глядя на него. Они не торопились - знали, что добыча не уйдет. Он никуда не денется, когда бы они ни решили напасть.
И появятся новые. Со всех сторон.
Как только они бросятся, у него не останется ни единого шанса уцелеть.
- Но я дешево не отдамся, джентльмены, - сказал он хищникам.
И он даже удивился тому, какое спокойствие охватило его, как холодно он мог рассуждать, когда все его карты были биты. Ну что ж, случилось то, что должно было когда-нибудь случиться.
Ведь совсем недавно он думал о том, как человек здесь может столкнуться лицом к лицу с объединенными живыми существами планеты. А вдруг так оно и есть, только в миниатюре.
Очевидно, Цита отдала приказ: ьЧеловек, лежащий там, должен быть убит. Идите и убейтеэ.
Да, что-нибудь в таком роде, ибо Цита явно пользуется здесь авторитетом. Она - жизненная сила, даритель жизни, верховный судья, залог жизни на всей планете.
Конечно, Цита здесь не одна. Может быть, эта планета поделена на районы, сферы влияния, и ответственность за каждую возложена на одну из них. И в своем районе каждая Цита - верховный владыка.
ьМонизм*(философское учение, принимающее за основу всего существующего одно начало), - подумал он с горькой усмешкой. Монизм в чистом видеэ.
Однако, сказал он себе, если присмотреться к ней объективно, система себя оправдывает.
Но ему трудно было проявлять объективность по отношению к чему бы то ни было.
Крикуны сужали круг, скребя задами по земле.
- Я намерен установить для вас границу, слышите, живодеры? - крикнул им Дункан. - Еще два фута, вон до того камня, и я вам всыплю!
Этих шестерых он снимет, но выстрелы послужат сигналом для общей атаки всех тварей, таящихся в кустах.
Если бы он был свободен, если б стоял на ногах, возможно, он бы и отбил атаку. Но он был пришпилен к земле, и шансов выжить не оставалось. Все будет кончено меньше чем через минуту после того, как он откроет огонь. А может, он протянет минуту.
Шестеро убийц двинулись вперед, и, он поднял ружье.
Но они замерли. Уши их приподнялись, будто они прислушивались к чему-то, и ухмылки пропали с их морд. Они неловко зашевелились и приняли виноватый вид, а потом растаяли в кустах словно тени - с такой быстротой, что он даже не успел этого увидеть.
Дункан сидел молча, прислушиваясь, но не слышал ни звука.
ьОтсрочка, - подумал он. - Но насколько? Что-то спугнуло крикунов, но через некоторое время они вернутся. Надо убираться отсюда и как можно скорееэ.
Если бы найти рычаг подлиннее, он бы сдвинул ствол. Из ствола торчал длинный сук толщиной около четырех дюймов у основания.
Дункан вытащил из-за пояса нож и взглянул на лезвие. Оно было слишком тонким и коротким, чтобы перерезать четырехдюймовый сук, но кроме ножа ни чего не оставалось. Если человек дошел до точки, если от этого зависит его жизнь, он способен совершить невозможное.
Он потянулся вдоль ствола к основанию сука и изогнулся. Придавленная нога взорвалась болью протеста. Он сжал зубы и подтянулся еще чуть-чуть. Боль снова охватила ногу, но он все еще не доставал до цели нескольких дюймов.
Он предпринял еще одну попытку дотянуться до сука, но вынужден был сдаться. Он откинулся на землю и лежал, тяжело дыша.
Оставалось одно - попытаться вырезать углубление в стволе над самой ногой. Нет, это почти невозможно. Придется резать жесткую древесину у основания сучьев.
Но нужно было или пойти на это, или отпилить собственную ногу, что было еще невозможней, потому что потеряешь сознание прежде, чем успеешь себя искалечить. Бесполезно. Ему не сделать ни того ни другого. Больше ничего не оставалось.
И впервые он вынужден был признаться себе: ты останешься здесь и умрешь. Через день-другой Шотвелл отправится на поиски. Но Шотвелл никогда его не найдет. Да и в любом случае с наступлением ночи или того раньше вернутся крикуны.
Он сухо засмеялся над собой.
Цита выиграла поединок. Она использовала в игре человеческую слабость побеждать, а потом не менее успешно использовала человеческую слабость к поэтической справедливости.
А чего он должен был ждать? Нельзя же сравнить человеческую этику с этикой Циты. Разве инопланетянину мораль людей не может показаться подчас загадочной и нелогичной, неблагодарной и низменной?
Он подобрал ветку и принялся ковырять ею в стволе.
Треск в кустах заставил его обернуться, и он увидел Циту. За Цитой брел донован.
Он отбросил сетку и поднял ружье.
- Нет, - резко сказала Цита.
Донован тяжело приблизился к Дункану,и тот почувствовал, как по коже пробежали мурашки. Ничто не могло устоять перед донованом. Крикуны поджимали хвосты и разбегались, заслышав за две мили его топот.
Донован был назван так по имени первого убитого им человека. Тот человек был лишь первым из многих. Список жертв донованов был длинен, и в этом, думал Дункан, нет ничего удивительного. Он никогда еще не видел донована так близко, и смотреть на него было страшно. Он был похож и на слона, и на тигра, и на медведя, а шкура у него была как у медведя. Донован был самой совершенной и злобной боевой машиной, какую была только способна создать природа.
Он опустил ружье. Стрелять все равно бесполезно - в два прыжка чудовище настигнет его.
Донован чуть не наступил на Дункана, и тот отпрянул в сторону. Затем громадная голова наклонилась и так толкнула упавшее дерево, что оно откатилось ярда на два. А донован продолжал идти как ни в чем не бывало. Его могучее туловище врезалось в кустарник и исчезло из виду.
- Теперь мы квиты, - сказала Цита. - Мне пришлось сходить за помощью.
Дункан кивнул. Он подтянул к себе ногу, которая ниже колена потеряла чувствительность, и, используя ружье в качестве костыля, встал. Он постарался наступить на поврежденную ногу, и все его тело пронзила боль.
Он удержался, опершись о ружье, и повернулся лицом к Ците.
- Спасибо, дружище, - сказал он. - Я не думал, что ты это сделаешь.
- Теперь ты больше не будешь за мной охотиться?
Дункан покачал головой:
- Я не в форме. Я пойду домой.
- Это все было из-за вуа? Ты охотился на меня из-за вуа?
- Вуа меня кормит, - сказал Дункан. - Я не могу позволить тебе ее есть.
Цита молчала, и Дункан наблюдал за ней. Затем он, опираясь на ружье, заковылял к дому.
Цита поспешила его догнать.
- Давай договоримся, господин, я не буду есть вуа, а ты не будешь за мной охотиться. Это справедливо?
- Меня это устраивает, - сказал Дункан, - На этом и порешим.
Он протянул руку, и Цита подняла лапу. Они пожали друг другу руки, не очень ловко, но зато торжественно.
- А теперь, - сказала Цита, - я провожу тебя до дома. А то крикуны расправятся с тобой прежде, чем ты выйдешь из леса.

6.

Они остановились на бугре. Перед ними лежала ферма, и грядки вуа тянулись прямыми зелеными рядами по красной земле.
- Отсюда ты сам доберешься, - сказала Цита, - а то я совсем истощилась. Так трудно быть умной. Я хочу вернуться к незнанию и спокойствию.
- Приятно было с тобой встретиться, - вежливо сказал Дункан. - И спасибо, что ты меня не оставила
Он побрел вниз по склону, опираясь на ружье-костыль. Вдруг он нахмурился и обернулся.
- Послушай, - сказал он, - ты ведь опять превратишься в животное и обо всем забудешь. В один прекрасный день ты наткнешься на прекрасные свежие нежные побеги вуа и...
- Проще простого, - сказала Цита. - Если ты увидишь, что я ем вуа, начни на меня охотиться. Как только ты начнешь мер преследовать, я сразу поумнело, и все будет в порядке.
- Точно,- согласился Дункан. - Все должно быть в порядке.
Он, ковыляя, стал спускаться с холма, а Цита смотрела ему вслед.
ьЗамечательное существо, - думала она. - Следующий раз, когда я буду делать маленьких, я обязательно сотворю дюжину таких, как онэ
Она повернулась и направилась в гущу кустарника
Она чувствовала, как разум ускользает от нее, чувствовала, как возвращается старое привычное беззаботное спокойствие. Но это ощущение было сметено с предвкушением радости при мысли о том, какой замечательный сюрприз она приготовила для своего нового друга.
ьРазве он не будет счастлив, когда я принесу их к его порогуэ, - думала Цита.
Пусть счастье не покидает его!
- Приятно было с тобой встретиться, - вежливо сказал Дункан. - И спасибо, что ты меня не оставила.
Он побрел вниз по склону, опираясь на ружье-костыль. Вдруг он нахмурился и обернулся.
- Послушай, - сказал он, - ты ведь опять превратишься в животное и обо всем забудешь. В один прекрасный день ты наткнешься на прекрасные свежие нежные побеги вуа и...
- Проще простого, - сказала Цита. - Если ты увидишь, что я ем вуа, начни на меня охотиться. Как только ты начнешь меня преследовать, я сразу поумнею, и все будет в порядке.
- Точно,- согласился Дункан. - Все должно быть в порядке.
Он, ковыляя, стал спускаться с холма, а Цита смотрела ему вслед.
ьЗамечательное существо, - думала она. - Следующий раз, когда я буду делать маленьких, я обязательно сотворю дюжину таких, как онэ.
Она повернулась и направилась в гущу кустарника.
Она чувствовала, как разум ускользает от нее, чувствовала, как возвращается старое привычное беззаботное спокойствие. Но это ощущение было смешано с предвкушением радости при мысли о том, какой замечательный сюрприз она приготовила для своего нового друга.
ьРазве он не будет счастлив, когда я принесу их к его порогуэ, - думала Цита.
Пусть счастье не покидает его!

Clifford D. Simak "The Autumn Land", 1971
Клиффорд Д. Саймак "Земля осенняя"
пер. К. Королев

Он сидел на крыльце в кресле-качалке, раскачивался вперед-назад и прислушивался к скрипу половых досок. Через улицу, во дворе дома, что стоял напротив, пожилая женщина срезала хризантемы, цветы продолжавшейся без конца осени. Вдалеке виднелись поля и леса, осененные прозрачной голубизной бабьего лета. В деревне было тихо, царил покой сродни тому, который свойствен старости. Она, казалось, выстроена не для живых существ, а для фантомов, порожденных рассудком. Другому соседу, дряхлому старику, имевшему обыкновение прогуливаться с палочкой по заросшей травой улице, появляться было еще рано; что же до голосов детей, он вряд ли услышит их до темноты, если услышит вообще - такое случалось отнюдь не всегда. При желании он мог бы погрузиться в чтение, однако подобного желания как-то не возникало. Он мог также вновь взяться за лопату и в очередной раз перекопать огород, дабы как можно лучше подготовить почву к посадке семян. Впрочем, какие семена в краю, где не бывает весны? Давным-давно, не зная в ту пору о неизбывности осени, он упомянул о семенах в разговоре с Молочником, и тот был буквально шокирован услышанным. Он оставил за спиной много миль, покинул мир горечи и, очутившись здесь, поначалу вполне удовлетворился жизнью в полном безделье, возможностью ничего - или почти ничего - не делать и не испытывать при этом ни стыда, ни чувства вины. Он ступил на тихую деревенскую улицу, залитую лучами осеннего солнца, и первой, кого он увидел, была та самая пожилая женщинам, что жила теперь в доме напротив. Она поджидала его у изгороди, как будто догадывалась, что он должен прийти. ьДобро пожаловать, - сказала она. - Нынче к нам приходят немногие. Ваш дом вон тот, через улицу; надеюсь, мы станем друзьямиэ. Он поднес руку к голове, чтобы снять шляпу, совсем забыв, что никакой шляпы нет и в помине. ьМеня зовут Нельсон Рэнд, - проговорил он. - Я инженер. Постараюсь оправдать ваше довериеэ. Фигура женщины, несмотря на известную возрастную полноту и сутулость, отличалась несомненным изяществом. ьЗаходите, - пригласила дама. - Я уг

ощу вас лимонадом и печеньями. Правда, у меня гости, но я не стану представлять их вамэ. Он ожидал услышать объяснение, но объяснения не последовало, и потому он направился вслед за дамой по выложенной кирпичом дорожке, вдоль которой расположились огромные клумбы роскошных астр и хризантем, к большому дому.
В просторной гостиной с высоким потолком имелся камин, в котором пылал огонь; в простенках между скрытыми затейливыми шторами окнами стояли старинные, массивные шкафы. Дама усадила его за столик у камина, сама села напротив, разлила лимонад и передала Рэнду блюдо с печеньем. ьНе обращайте на них внимания, - посоветовала она. - Им до смерти хочется познакомиться с вами, однако я не собираюсь потакать невежливостиэ. Не обращать внимания было легко, поскольку в комнате, кроме них двоих, не присутствовало ни единой живой души.
- Майору - он облокотился на каминную полку, по-моему, весьма развязная поза - не нравится мой лимонад, - продолжала хозяйка. - Он предпочитает более крепкие напитки. Мистер Рэнд, будьте любезны, попробуйте мой лимонад и скажите, так ли он плох. Уверяю вас, вы не разочаруетесь, Я приготовила его собственными руками, у меня ведь нет ни служанки, ни кухарки, Я живу одна, и одиночество меня ничуть не тяготит, хотя мои друзья считают иначе и потому заглядывают ко мне гораздо чаще, чем следовало бы.
Он осторожно пригубил лимонад; тот оказался поистине замечательным, наподобие того, какой он пил в детстве, четвертого июля и на школьных пикниках, - надо же, сколько минуло лет, а вкус не позабылся.
- Превосходно, - похвалил он.
- Дама в голубом, - сказала хозяйка, - которая сидит в кресле у окна, жила здесь десятилетия назад. Мы с ней были подругами, а потом она ушла, но, как ни удивительно, частенько возвращается. Признаться, меня беспокоит, что я никак не могу вспомнить ее имени. Вы не знаете случайно, как ее зовут?
- Боюсь, что нет.
- Ну разумеется, разумеется. Вы же новенький. Я совсем запамятовала; старость не радость.
Он пил лимонад и грыз печенье, а хозяйка все щебетала о своих невидимых гостях. В конце концов он откланялся, пересек улицу, подошел к дому, который, по словам женщины, принадлежал ему, и лишь тут сообразил, что она так и не представилась. С тех самых пор и по сей день она оставалась для него просто ьдамой с цветамиэ. Когда же он пришел сюда? Не вспомнить, как ни старайся. Все дело в осени. Как можно следить за временем, когда на дворе постоянно осень? Все началось в тот день, когда он ехал через Айову, направляясь в Чикаго. Нет; возразил он себе, раньше, все началось с прорех, которые сперва не слишком бросались в глаза. Он всего-навсего машинально отмечал их, приписывая то причудам воображения, то необычному состоянию атмосферы и преломлению света. Прорехи, прорехи - мир словно утрачивал присущую ему прочность, утончался до некой едва различимой грани между ьздесьэ и ьтамэ. В силу того что правительственный контракт так и не был заключен, он потерял свою работу на западном побережье. Подобная участь постигла множество фирм, и сотни инженеров в мгновение ока превратились в безработных. Он рассчитывал устроиться в Чикаго, сознавая, впрочем, что вероятность успеха крайне мала. Он твердил себе, что обладает по сравнению с товарищами по несчастью целым рядом преимуществ: молод, не женат, несколько долларов на банковском счету, никаких закладных под дом, купленных в рассрочку машин или детей, которых надо водить в школу. Он одинок, а потому не обязан содержать кого-либо, кроме себя. Старый дядюшка, человек суровых нравов, убежденный холостяк, который воспитывал Рэнда на своей ферме в гористой висконсинской местности после того, как родители мальчика погибли в автокатастрофе, отошел в прошлое, его образ приобрел размытые очертания, постепенно утратил знакомые черты. Дядюшку он не любил - не то чтобы ненавидел, нет, просто не любил и потому не заплакал, узнав, что старика забодал рассвирепевший бык. Итак, Рэнд был одинок, настолько, что даже с трудом припоминал, что у него когда-то была семья.
Он потихоньку копил деньги, откладывал жалкие гроши на черный день, понимая, что в случае чего вряд ли сразу сумеет подыскать себе новое место: ведь вокруг полным-полно тех, чья квалификация гораздо выше, а послужной список - намного длиннее.
Видавший виды автомобильчик имел одно несомненное достоинство: спать в нем было весьма удобно. Что касается еды, тут Рэнд поступал следующим образом - останавливался время от времени в придорожном леске и готовил себе на костре что-нибудь горячее. Так он пересек почти весь штат; уже начался извилистый подъем на холмы, что преграждали путь к Миссисипи, впереди на горизонте изредка мелькали высотные чикагские здания, над которыми клубился дым из заводских труб.
Перевалив через холмы, Рэнд въехал в городок, оседлавший реку по обеим берегам. Именно здесь он ощутил и увидел, если можно так выразиться, ту прореху, о которой и не подозревал раньше. Она наводила на мысль о чужеродности, нереальности происходящего, окрестности будто затянуло пеленой тумана, которая закругляла углы и делала нечеткими контуры, напоминая отражение на зеркальной глади озера, зарябившей вдруг от налетевшего ветерка. Прежде, испытывая подобное чувство, он приписывал его дорожному утомлению, открывал окно, чтобы глотнуть свежего воздуха, или тормозил, выбирался из машины и принимался расхаживать по дороге, ожидая, пока оно благополучно минует. Однако на сей раз впечатление было столь ярким, что он даже испугался, испугался за себя, решив, что с ним явно творится что-то неладное.
Он нажал на тормоз, остановил машину на обочине, и ему показалось, что обочина более неровная, чем ей следует быть. Он выглянул наружу и убедился, что дорога изменилась: на ней появились выбоины, тут и там валялись камни, довольно-таки увесистые булыжники; некоторые из них, побывавшие, очевидно, под колесами автомобилей, превратились в скопище мелких обломков. Он оторвал взгляд от дороги и посмотрел на город - тот исчез, на его месте громоздились развалины. Рэнд сидел, вцепившись в руль, и внезапно услышал в мертвой, неестественной тишине карканье ворон. Непонятно, с какой стати он попытался вспомнить, когда слышал воронье карканье в последний раз, и тут увидел птиц - черные точки над вершиной холма. Вдруг он понял, что деревья тоже исчезли, сгинули в никуда, сохранились лишь почерневшие пни. Развалины города, приземистые пни, хриплые крики воронья - зрелище заставляло трепетать и повергало в панику.
Едва сознавая, что делает, он вылез из машины. Впоследствии, раздумывая над случившимся, он укорял себя за безрассудство: ведь машина была единственным связующим звеном с пропавшей реальностью. Вылезая, он оперся рукой о сиденье и ощутил под ладонью прямоугольный предмет, на котором его пальцы сомкнулись словно сами собой. Рэнд выпрямился, поднес руку к лицу и обнаружил, что прихватил фотоаппарат, лежавший рядом на сиденье.
Он продолжал раскачиваться в кресле, под которым по-прежнему поскрипывали доски, и размышлял о том, что снимки сохранились до сих пор. Он давно уже не рассматривал их, очень давно, ибо, живя в краю вечной осени, предпочитал удовлетворять лишь повседневные, насущные нужды, как будто норовил отвлечься от мыслей о прошлом, отвернуться от того, что знал - или полагал, что знает.
Решение фотографировать не было сознательным, хотя позже он и пытался убедить себя, что это не так (правда, рассудок все равно отказывался внимать); сейчас Рэнд кисло поздравил себя с тем, что сообразил подкрепить свидетельства памяти, на которые никогда нельзя полагаться целиком и полностью, кое-чем более надежным и достоверным. Человеческое воображение способно творить чудеса, воспроизводить то, чего на деле вовсе не происходило, поэтому безоговорочно доверять ему не следует ни в коем случае. Происшествие, если вдуматься, носило некий мистический оттенок, словно реальность, в которой существовал разрушенный город, находилась в ином измерении и ее нельзя было ни объяснить, ни рационализировать. Рэнд смутно припомнил, как навел фотоаппарат, услышал щелчок затвора и увидел, что с холма на него несется целая толпа. Он кинулся к машине, захлопнул за собой дверцу и включил зажигание, намереваясь сбежать от разгневанных людей, которые находились не далее чем в сотне футах. Однако стоило ему съехать с обочины, как дорога вновь изменилась, стала гладкой и устремилась к городу, который неожиданно обрел прежний облик. Рэнд затормозил и обмяк на сиденье; прошло несколько минут, прежде чем он нашел в себе силы продолжить путь. Теперь он ехал медленно, ибо опасался собственных взвинченных нервов. Он планировал пересечь реку и добраться к ночи до Чикаго, но действительность внесла в эти планы существенные коррективы. Во-первых, его физическое состояние оставляло желать лучшего, а во-вторых, надо было проявить пленку; помимо всего прочего, не мешало как следует поразмыслить. Поэтому, миновав город, он свернул с дороги на лесную стоянку с местом для костра и старомодной колонкой. В багажнике у него имелся небольшой запас дров. Он развел костер, вытащил коробку с кухонной утварью и провизией, достал из нее кофейник, поставил на жаровню сковородку и разбил на ней три яйца. Сворачивая на стоянку, он заметил на обочине человека; тот приближался неторопливым шагом и остановился у колонки.
- Работает?
- Работает, - отозвался Рэнд. - Я только что набрал воды в кофейник.
- Жаркий денек, - сказал мужчина, нажимая на рукоятку. - В такую жару много не находишь.
- Вы идете издалека?
- Да, уже шестую неделю.
Рэнд присмотрелся к незнакомцу. Одежда того было поношенной, но чистой, брился он, по всей видимости, день или два назад, волосы явно нуждались в ножницах парикмахера.
Из крана хлынула вода. Мужчина наклонился и подставил под струю сложенные чашечкой ладони.
- Хорошо, - проговорил он, отдуваясь. - Жажда замучила.
- Как у вас с едой? - спросил Рэнд.
- Плоховато, - ответил мужчина, поколебавшись.
- Загляните в багажник. Там должна быть тарелка с вилкой, думаю, найдется и чашка. Кофе вот-вот сварится.
- Мистер, мне бы не хотелось, чтобы вы решили, будто я свернул сюда...
- Забудем, - перебил его Рэнд. - Вы меня не объедите, тут вполне достаточно для двоих.
Мужчина извлек тарелку с чашкой, вилку, ложку и нож, а затем подошел к огню.
- Мне как-то не по себе, - признался он, - Все произошло так быстро... У меня всегда была работа, целых семнадцать лет.
- Держите, - Рэнд положил ему яичницы и принялся готовить порцию для себя.
Мужчина уселся за деревянный столик поблизости от костра.
- Не ждите меня, - сказал Рэнд. - Ешьте, пока горячая. Если хотите, вот хлеб. А кофе будет чуть погодя.
- Если не возражаете, я возьму кусочек попозже, - отозвался мужчина.
Он назвался Джоном Стерлингом. Интересно, подумалось Рэнду, где сейчас Джон Стерлинг? Бродит по стране, ищет работу, любую - на день, на час? Каково ему без работы после того, как он оттрубил на одном месте семнадцать лет? Вспомнив про Стерлинга, он ощутил угрызения совести. Он был обязан Стерлингу, находился у того в долгу, причем тогда, во время разговора, даже и не подозревал, что подобное случится.
Они сидели за столом и говорили, уплетая за разговором яичницу, вытирая хлебом тарелки и попивая горячий кофе.
- Семнадцать лет, - рассказывал Стерлинг. - Я работал оператором в одной фирме, которая всегда держалась за меня, а потом выкинула на улицу, меня и сотни других. Нас было много, несколько тысяч, тех, кого взяли и сократили. Нет, фирму я не виню. Они ждали правительственного заказа, а он не поступил, и все остались без работы. А вы? Тоже в таком же положении?
- Как вы догадались? - спросил Рэнд, утвердительно кивнув.
- По еде. Так ведь дешевле, чем в ресторане, верно? К тому же у вас с собой спальный мешок. Вы спите в машине?
- Да, - ответил Рэнд. - Мне проще, чем многим другим, у меня нет семьи.
- А у меня есть, - вздохнул Стерлинг. - Жена и трое детей. Мы с женой долго спорили. Она не хотела меня отпускать, но в конце концов я ее убедил. Денег ни гроша, кругом сплошная безработица, - я превратился в обузу, а без меня ей будет легче. Знаете, такой участи не пожелаешь и врагу. Когда-нибудь я вернусь к своим, когда все наладится. Они меня ждут.
По шоссе проносились автомобили. Со стоявшего неподалеку дерева соскочила белка, осторожно направилась к столу, но что-то, видно, напугало ее, и она опрометью кинулась обратно.
- Не знаю, - проговорил Стерлинг, - возможно, наше общество оказалось нам не по силам. Может, мы переоценили себя. Я люблю читать, всегда любил. Так вот, я обычно размышляю над прочитанным. Похоже, мы перенапряглись. Пожалуй, наши мозги годились для доисторической эпохи. Все шло нормально, пока мы не насоздавали того, чего не в состоянии оказались постичь. Наши мозги, мне кажется, отстали от жизни. Мы выпустили на волю экономических и политических монстров, с которыми не ведаем, как справиться, а значит, не можем подчинить их себе. Может статься, вот причина, по которой мы с вами лишились работы.
- Трудно сказать, - отозвался Рэнд, - я как-то не задумывался.
- Человек думает, - продолжал Стерлинг, - думает и грезит. Когда идешь по дороге, заняться чем-нибудь иным чаще всего не получается. Он воображает себе всякую ерунду; вернее, ерундой она представляется на первый взгляд, но если присмотреться, начинаешь потихоньку сомневаться. С вами такое бывало?
- Иногда.
- Меня одолевала одна глупая мыслишка, совсем глупая. Я никак не мог от нее отвязаться, может, потому, что шел пешком. Время от времени меня подвозили, а так я шел себе и шел. Мыслишка вот какая: если идти, не останавливаясь, может, удастся уйти от всего этого? Чем дальше ты ушел, тем меньше у тебя забот.
- Куда вы направляетесь? - полюбопытствовал Ренд.
- В общем-то, никуда. Просто иду, и все. Через месяц-другой поверну на юг, чтобы обмануть зиму. В северных штатах зимой не слишком уютно.
- Осталось два яйца, - сказал Рэнд. - Хотите?
- Мистер, я не могу...
- Да хватит вам, право слово.
- Ну, если вы настаиваете... Только давайте разделим пополам: яйцо мне, яйцо вам. Идет?
Пожилая дама кончила возиться с хризантемами и ушла в дом. Издалека доносилось постукивание палки: старый сосед Рэнда вышел на вечернюю прогулку. Заходящее солнце заливало мир багрянцем. Листва на деревьях переливалась всеми оттенками алого и золотого. Рэнд наслаждался игрой красок с того самого дня, как поселился здесь. Трава имела рыжевато-коричневый оттенок: она еще не высохла, однако мнилось, что ее смерть уже не за горами. На улице показался старик. Судя по всему, палка была ему не особенно нужна, он вполне мог бы обойтись без нее. Задержавшись у калитки Рэнда, он произнес: ьДобрый вечерэ. ьДобрый вечер, - отозвался Рэнд. - Сегодня прекрасная погода для прогулкиэ. Старик кивнул с таким видом, будто был каким-то образом причастен к тому, что день выдался на славу. ьПохоже, - проговорил он, - завтра тоже будет ясноэ. Затем повернулся и заковылял дальше. Этот обмен мнениями представлял собой нечто вроде ритуала, повторяющегося изо дня в день. Несмотря на чередование дня и ночи, в деревне ровным счетом ничего не менялось. Просиди он на крыльце хоть тысячу лет, сказал себе Рэнд, старик все так же будет проходить мимо и произносить те же слова, как если бы дело происходило не в действительности, а в каком-то фильме, отрывок из которого раз за разом прокручивают зрителям. Время остановило свой бег и зациклилось на осени.
Рэнд не понимал этого и не пытался понять, ибо не знал, что тут понимать. Стерлинг сказал, что, возможно, человек перенапряг свой слабый, доисторический рассудок - слабый или грубый, животный? Во всяком случае здесь доискиваться смысла совершенно не стоило. Неожиданно Рэнд осознал, что прежний мир чудится ему некой мифологической конструкцией, столь же нереальной, как и настоящий. Попадет ли он когда-либо в реальность? Хочет ли он ее обрести?
Отыскать реальность было очень и очень просто. Следовало всего-навсего вернуться в дом и достать из ящика прикроватной тумбочки фотографии. Они освежат память, поставят лицом к лицу с реальностью. Эти снимки куда реальнее того мира, в котором он находится сейчас, и того, в котором пребывал когда-то. На них изображено то, что не являлось до сих пор человеческому взору, было неподвластно толкованию человеческого разума. Тем не менее они относились к неоспоримым фактам. Камера добросовестно зафиксировала то, что попало в объектив; она не фантазировала, не рационализировала и не страдала провалами памяти. Рэнду вспомнился служащий фотоателье, куда он зашел, чтобы забрать снимки.
- С вас три девяносто пять, - сказал тот, протягивая конверт.
Рэнд извлек из кармана пятидолларовую бумажку и положил ее на стол.
- Простите за любопытство, - сказал служащий, - но где вы снимали?
- Это монтаж, - объяснил Рэнд.
- Если так, - проговорил служащий, качая головой, - лучшего мне видеть не доводилось, - Он пробил чек и, не закрыв кассу, взял в руки конверт.
- Что вам нужно? - спросил Ренд.
Служащий перебрал фотографии.
- Вот, - произнес он, показывая один из снимков.
- Что ьвотэ? - холодно справился Рэнд.
- Человек, который впереди всех, - это мой лучший друг, Боб Джентри.
- Вы ошибаетесь, - возразил Рэнд, забрал фотографии и положил их обратно в конверт.
Служащий отсчитал ему сдачу, продолжая покачивать головой - озадаченно и, пожалуй, немного испуганно.
Не теряя времени, но и не гоня с сумасшедшей скоростью, Рэнд проехал через город, пересек реку и очутился на вольном просторе. Тут он прибавил газу. Взгляд его то и дело обращался на зеркало заднего вида. Служащий был в таком смятении, что с него станется позвонить в полицию. К тому же фотографии могли видеть и другие. Впрочем, полиции опасаться нечего, ведь он не нарушил никаких законов. Разве существует закон, запрещающий фотографировать?
Милях в двадцати от реки он свернул с шоссе на пыльную проселочную дорогу и ехал по ней, пока не достиг моста, переброшенного через небольшую речушку. Судя по следам на обочине, место пользовалось популярностью; вероятно, сюда частенько наведывались рыбаки. Правда, сейчас поблизости никого не было. Рэнд полез в карман за конвертом и с удивлением обнаружил, что у него дрожат руки. Итак, что же он наснимал?
Он поразился количеству фотографий, ему казалось, что их должно быть раза в два меньше. При взгляде на снимки память ожила и возвратилась, хотя ее образы оставались-таки размытыми и нечеткими. Он вспомнил: ему тогда померещилось, что окрестности затянуты пеленой тумана, однако фотографии представляли тот мир с безжалостной резкостью. Почерневшие развалины не оставляли сомнения в том, что город подвергся бомбардировке; на голой вершине холма виднелись скелеты деревьев, каким-то образом уцелевших среди безумия пожара. Что касается людей, спешивших по склону холма, они попали лишь на одну-единственную фотографию, и удивляться тут было нечему: заметив их, он сломя голову кинулся к машине, ему было не до снимков. Разглядывая фото, Рэнд отметил, что люди были ближе, чем ему показалось в тот момент. Должно быть, они находились там все время, просто он, в своем потрясении, не сразу заметил их. Если бы они не шумели, то без труда застали бы его врасплох. Да, как они близко, можно даже различить отдельные лица! Интересно, кто из них тот самый Боб Джентри, которого узнал служащий из ателье?
Рэнд сложил фотографии в конверт и запихнул его в карман пиджака, а затем выбрался из машины и спустился к воде. Ширина речки составляла не больше десяти футов. Под мостом течение слегка замедлялось; здесь было нечто вроде заводи, по берегам которой, похоже, предпочитали устраиваться рыбаки. Рэнд уселся на землю и уставился на реку. Берег нависал над водой козырьком, под которым, на глубине, сновали, должно быть, рыбы, ожидая крючков с насаженными на них червями. Сидеть у воды, в тени раскидистого дуба, что рос за мостом, было приятно и покойно. Где-то вдалеке тарахтела сенокосилка, гладь реки сверкала на солнце, подергиваясь рябью всякий раз, как очередное плавучее насекомое попадало в рыбью пасть. Хорошо, подумал Рэнд, отличное место, чтобы отдохнуть. Он попытался освободить мозг, избавиться от воспоминаний, притвориться, будто ничего не случилось, будто тревожиться совершенно не о чем. Однако его попытки оказались тщетными. Он понял, что должен поразмыслить над словами Стерлинга. ьЕсли идти, не останавливаясь, может, удастся уйти от всего этого?э
До какой степени отчаяния нужно довести человека, чтобы он стал задаваться такими вопросами! Или дело тут не в отчаянии, а в беспокойстве, одиночестве, усталости, неспособности, наконец, предугадать будущее? Да, неспособность предугадать будущее или страх перед завтрашним днем. Это волнение сродни знанию о том, что через несколько лет (всего ничего, иначе откуда бы тот тип из ателье узнал своего приятеля на фотографии?) боевая ракета сотрет с лица земли крохотный городок в штате Айова. За что его уничтожать?
Обыкновенный провинциальный городок, не Лос-Анджелес, не Нью-Йорк и не Вашингтон, отнюдь не транспортный или промышленный центр, никакое правительство в нем не располагается. Ему достанется просто так, по ошибке, из-за отклонения от программы. Впрочем, какая разница? Вполне возможно, что через те же несколько лет придет конец стране и всему миру. Так оно и будет, подумал Рэнд. Сколько усилий, сколько надежд и упований - и все, все без исключения пойдет коту под хвост. Разумеется, от подобного исхода захочется не то что уйти, а сбежать, рассчитывая найти где-нибудь по дороге забвение. Однако необходимо, чтобы было откуда уйти, ибо так, с бухты-барахты, никуда и ни от чего не уйдешь.
Сидя на берегу реки, Рэнд размышлял о том, что сказал Стерлинг, и не торопился прогонять обуревавшие его мысли, которые при иных условиях, в иной обстановке счел бы нелепыми и праздными. Мысли накапливались в его мозгу, как бы порождая новые пространство и время, и вдруг он понял - внезапно и сразу, без утомительных поисков ответа, - что знает, откуда следует начинать. На мгновение ему стало страшно, он почувствовал себя дурачком, угодившим в ловушку собственных бессознательных фантазий. Здравый смысл твердил ему, что так оно на самом деле и есть. Горькие странствия отвергнутого по бесконечным дорогам, шок фотографий, странная, месмерическая притягательность тенистой заводи, словно отделенной от реального мира, - если сложить все вместе, чем не бредовая фантазия?
Рэнд поднялся и повернулся лицом к машине, однако перед его мысленным взором по-прежнему маячило то место, откуда следовало начинать. В мальчишеском возрасте, лет девяти или десяти от роду, он обнаружил распадок, не то чтобы овраг, но и не лощину, выводивший от холма, на котором стояла ферма дядюшки, в речную долину. Он был в том распадке один-единственный раз, больше не получилось: работы на ферме вечно было невпроворот. Рэнд принялся вспоминать, что и как, но быстро сообразил, что память вновь подводит его. Ему вспоминался лишь один миг, мгновение истинного волшебства, некое подобие кадра из художественного фильма, картина, которая почему-то запечатлелась в памяти. Почему? Может, потому, что лучи солнца как-то по-особенному осветили тогда местность? Или потому, что у него будто открылось второе зрение? Или потому, что он на долю секунды ощутил истину, соприкоснулся с тем, что лежит за гранью повседневности? Так или иначе, он был убежден, что познал подлинное волшебство.
Рэнд вернулся к машине, уселся за руль. Он глядел на мост, на реку и поля за ней, однако видел не их, а карту местности. Выехав на шоссе, он повернет не направо, а налево, в сторону города, а там, не доезжая реки, будет поворот на проселок, который, через сотню с небольшим миль, выведет к волшебному распадку. Да, Рэнд видел перед собой карту, и в нем исподволь укреплялась решимость. Однако он сказал себе: хватит глупить, какие еще волшебные долины, поворачивать нужно направо, думать же не о всякой ерунде, а о работе, которая, возможно, ждет его в Чикаго. Тем не менее на шоссе он повернул налево.
Попасть сюда было легче легкого, думал он, сидя на крыльце. Никаких блужданий по дорогам, никаких остановок, чтобы узнать, туда ли он направляется. Нет, он вел машину так, словно ехал этой дорогой только вчера. Ему пришлось остановиться у горла долины, ибо проселок внезапно обрывался; он остановил автомобиль и двинулся дальше пешком. Рэнд признался себе, впервые с тех пор, как очутился в деревне, что запросто мог не попасть в нее, пускай даже исходил распадок вдоль и поперек; главное было не найти, а узнать. Ему повезло, он узнал то, что видел и запомнил мальчишкой, узнал и вновь ощутил волшебство. Он отыскал тропинку, которая возникла будто из пустоты, привела его на вершину холма и незаметно перетекла в деревенскую улицу. Он ступил на эту улицу, залитую лучами осеннего солнца, и вскоре увидел пожилую даму, что поджидала его у забора своего дома, как если бы ее заранее известили о том, что он вот-вот подойдет.
Расставшись с ней, он зашагал к дому, который, по словам дамы, принадлежал ему. Едва он поднялся на крыльцо, как послышался стук: кто-то стучал в заднюю дверь.
- Я Молочник, - объяснил стучавший, когда Рэнд отпер дверь. То был то ли человек, то ли призрак: его облик словно постоянно менялся; стоило на мгновение отвернуться, как создавалось впечатление, что перед вами - совсем другое лицо.
- Молочник, - повторил Рэнд. - Что ж, пожалуй, молоко мне пригодится,
- Вдобавок, - продолжал Молочник, - могу предложить яйца, хлеб, масло, ветчину и прочее. Вот керосин, теперь у вас есть чем заправить лампу. Дров достаточно, потом наколю еще. Спички и щепки на растопку, как войдете, слева от двери.
Рэнд припомнил вдруг, что ни разу не платил Молочнику и даже не порывался заплатить. Молочник был не из тех, при ком можно было упоминать о деньгах. В заказах необходимости, как правило, не возникало: Молочник каким-то образом узнавал, кто и в чем нуждается, не заводя о том разговора. Рэнду стало стыдно при воспоминании о том, какие последствия имела его необдуманная фраза насчет семян. Он поставил в неловкое положение не только Молочника, но и самого себя, ибо, едва слова сорвались у него с языка, он понял, что нарушил некий неписаный закон, который тут обязателен для всех.
На дворе постепенно сгущались сумерки. Скоро пора будет готовить ужин. А потом? Почитать? Нет, не хочется. Может, посидеть над планом разбивки сада? Опять-таки нет. Во-первых, у него все равно нет семян, а во-вторых, кто же сажает сад в краю вечной осени?
В гостиной дома напротив, просторной комнате с - массивной мебелью и огромным камином, зажегся свет. Старик с палочкой что-то не возвращался, хотя ему давно уже пора было вернуться. Издалека доносились голоса играющих детей. Старость и молодость, подумал Рэнд, старость, которая ни о чем не тревожится, и молодость, которая ни о чем не думает. Однако он не стар и не молод; что же он тогда делает здесь?
Рэнд встал, спустился с крыльца и вышел на улицу, пустынную, как всегда. Он медленно направился в сторону парка на окраине деревни, где часто бывал и просиживал часами на скамейке под сенью деревьев. Он был уверен, что найдет там детей, хотя не знал, на чем основывается его уверенность; до сих пор он детей не встречал, лишь слышал их голоса. Он шагал мимо притаившихся в сумраке домов и думал о том, жили ли в них когда-нибудь люди. Сколько вообще жителей в этой безымянной деревушке? Пожилая дама рассуждала о своих друзьях, которые когда-то проживали тут, но потом уехали. Однако вполне возможно, что с возрастом она приобрела привычку выдавать желаемое за действительное. Так или иначе, заметил про себя Рэнд, дома находились в довольно-таки приличном состоянии. Там не хватало черепицы, сям облупилась краска, но нигде не было видно ни выбитых окон, ни прогнившей древесины, ни покосившихся водопроводных труб. Словом, возникало впечатление, что их совсем недавно отремонтировали.
Улица привела Рэнда в парк. Он по-прежнему слышал голоса детей, но теперь они звучали приглушеннее не так громко, как ранние. Рэнд прошел через парк и остановился на опушке, глядя на окрестные поля. На востоке вставала луна, полная луна, струившая столь яркий свет, что можно было рассмотреть каждую кочку, каждый куст, чуть ли не каждый листик на дереве, под которым стоял Рэнд. Он осознал вдруг, что луна была полной всегда, она поднималась в небо с заходом солнца и исчезала перед рассветом и выглядела всегда огромной желтой тыквой, этаким вечноспелым плодом, еще одной характерной особенностью края вечной осени. Осознание этого явилось для Рэнда чем-то вроде потрясения основ. Почему, ну почему он не замечал прежде? Ведь он пробыл здесь достаточно долго, чтобы заметить, достаточно долго, в конце концов, смотрел на луну, - и на тебе! А сколько он пробыл здесь - недели, месяцы, год? Он попытался посчитать, прикинуть и обнаружил, что у него ничего не выходит. Ему не от чего было оттолкнуться. Дни тут были похожи друг на друга как близнецы, время текло столь плавно, что трудно было сказать, движется оно или застыло в неподвижности.
Детские голоса постепенно отдалялись. Прислушавшись к ним, Рэнд постиг, что они звучат у него в сознании. В действительности же дети давно разошлись по домам. Да, они придут снова, если не завтра, то послезавтра, придут и будут играть и шуметь, но теперь они ушли. Впрочем, какая разница? К чему убеждать себя, что они и впрямь существуют?
Рэнд повернулся спиной к полям и побрел обратно. Когда он приблизился к своему дому, ему навстречу из темноты выступила какая-то фигура. Он узнал пожилую даму. Судя по всему, она дожидалась его возвращения.
- Добрый вечер, мэм, - поздоровался Рэнд. - Отличная погода, не правда ли?
- Он ушел, - проговорила дама. - Ушел и не вернулся, точь-в-точь как остальные.
- Вы про старика?
- Про нашего соседа, - ответила она. - Старика с палочкой. Я не знаю, как его зовут, никогда не знала. И ваше имя для меня тоже загадка.
- Я вам представлялся, - заметил Рэнд, но она не обратила на его слова ни малейшего внимания.
- Мы жили почти рядом, - продолжала она, - и понятия не имели, как кого зовут. Мы безымянный народ. По-моему, это ужасно, ужасно!
- Я поищу его, - сказал Рэнд. - Он мог заблудиться.
- Да, поищите, поищите, - отозвалась дама, - пожалуйста, поищите его. Вам станет легче. Вы избавитесь от чувства вины. Но вам его не найти.
Рэнд медленно двинулся в том направлении, какое обычно избирал старик. У него сложилось впечатление, что тот ходил по центральной площади и обратно, но наверняка сказать было невозможно; до сих пор маршрут прогулок старика не представлялся чем-то важным, что заслуживало бы изучения. Едва ступив на площадь, Рэнд углядел на тротуаре некий предмет, оказавшийся при ближайшем рассмотрении стариковой шляпой. Хозяина шляпы нигде не было. Рэнд подобрал головной убор, расправил его и взял за поле, чтобы лишний раз не помять.
Площадь нежилась в лунном свете. Посреди нее возвышался памятник неизвестно кому. Обосновавшись в деревне, Рэнд попробовал было выяснить, кого изображает статуя, но потерпел неудачу. На гранитном постаменте не было ни бронзовой таблички с именем, ни выбитой в камне пояснительной надписи. Черты лица статуи сгладились под воздействием времени, плащ, в который облачил изваяние неведомый скульптор, лишал возможности датировать ее по одежде, в позе каменного человека не было ровным счетом ничего примечательного. Статуя стояла на площади немым свидетельством людской забывчивости.
Рэнд огляделся по сторонам и, в который уже раз, поразился нарочитой несовременности деревни. Лавка мясника, парикмахерская, кузница, но ни гаража, ни станции обслуживания, ни пиццерии, ни закусочной. Жилые дома рассказывали историю поселения, а площадь словно кичилась ей. Деревня была неизмеримо древней, осколком былого, уцелевшим в урагане времени, кусочком минувшего столетия. Правда, на ней лежал отпечаток нереальности, как будто ее построили специально, чтобы продемонстрировать, каким было прошлое. Рэнд покачал головой. Что с ним сегодня такое? Откуда взялись эти сомнения и подозрения, после стольких-то дней мира и покоя?
Рэнд пересек площадь и почти сразу натолкнулся на палку старика. Получается, тот свернул в переулок, рядом с которым валялась его трость? Но почему он бросил палку? Сначала шляпа, потом палка. Что тут произошло? Рэнд вновь огляделся, надеясь уловить в тени какое-нибудь движение, различить на границе света и тьмы чей-то призрачный силуэт, но, как и следовало ожидать, ничего не увидел. Если кто и был на площади, он давно уже ушел отсюда.
Шагая переулком, которым, вероятно, проходил старик, Рэнд настороженно всматривался во мрак. Темнота дурачила его, поминутно заставляя напрягаться, а потом, словно потешаясь, отступала, показывая, что волноваться было нечего. Несколько раз он замирал на месте, ибо ему чудилось, что кто-то крадется по улочке, прячась в тени домов, однако тревога оказывалась ложной. Наконец переулок вывел Рэнда на окраину поселения и обернулся утоптанной тропинкой. Рэнд заколебался. Старик потерял шляпу и трость; судя по тому, где он их потерял, он избрал именно этот путь. Если так, значит, он покинул деревню. Может, ему что-то угрожало? Гадать можно было сколько угодно, одна версия представлялась ничуть не хуже другой. Возможно, старик заплутал в ночи, возможно, испугался или ему стало плохо; так или иначе, он наверняка нуждается в помощи.
Рэнд устремился вперед. Тропа мало-помалу становилась все менее различимой. По траве прошмыгнул кролик, вдалеке зловеще заухала сова. С запада задувал пронизывающий ветер, он навевал тоску и печаль, свойственные местности, которую населяют лишь кролики да совы. Тропа оборвалась. Рощицы и заросли приземистых кустов сошли на нет; перед Рэндом простиралась травянистая равнина, выбеленная лучами луг, безликая прерия. Рэнд откуда-то знал, что она тянется до самого горизонта. Эта равнина обладала вкусом и запахом вечности. Он вздрогнул и тут же спросил себя, отчего дрожит. Ответ был очевиден: он смотрел на траву, а трава глядела на него, знала и поджидала, манила к себе. Стоит ему войти в нее, и он сгинет навсегда, поглощенный беспредельностью и обезличенностью равнины. Рэнд развернулся и побежал. Ему было страшно, до такой степени, что он не постеснялся бы признаться в этом первому встречному. На окраине деревни он остановился и оглянулся. Трава осталась позади, ее не было видно, однако ему чудилось, что она крадется во тьме, подбирается ближе и ближе, а ветер гонит по ней серебристые волны.
Рэнд побежал дальше, но уже не так быстро, вскоре очутился на площади, пересек ее, достиг своего дома. Его удивило, что в окнах дома напротив нет света, однако он не стал задерживаться и направился на ту улицу, которая когда-то привела его сюда. Что-то подсказывало ему, что приспела пора покинуть деревню, распроститься с волшебством вечной осени и всегда полной луны, с безликим морем травы и голосами невидимых детей, со стариком, который канул в небытие, бросив шляпу и трость; что следует отыскать дорогу в прежний мир, где некоторые люди работают, а другие бродят по свету в поисках работы, где происходят мелкие стычки, а фотоаппараты добросовестно фиксируют будущее.
Он вышел из деревни. Сейчас, сейчас тропа вильнет вправо, вниз по обрывистому склону, к источнику волшебства, обретенному столько лет спустя. Рэнд двигался медленно и осторожно, пристально глядя себе под ноги, чтобы не прозевать поворот. Путь занял гораздо больше времени, чем он предполагал, и внезапно он понял, что, как бы ни старался, сколько бы ни искал, ему не найти обрывистого склона и тропы, что бежит вниз. Перед ним стеной встала трава. Он догадался, что угодил в западню, что ему не покинуть деревни иначе, нежели как по дороге, избранной стариком, по дороге в никуда. Он не стал приближаться к траве, памятуя о пережитом ужасе. Пускай его назовут трусом, но ужаса с него достаточно.
Рэнд возвратился в деревню. На всякий случай он не сводил глаз с тропы, надеясь в глубине души, что вот-вот покажется желанный поворот. Но чуда не произошло, хотя поворот, несомненно, существовал - по крайней мере в ту пору, когда он пришел сюда. Кроны деревьев, сквозь которые пробивался лунный свет, отбрасывали на стены зданий причудливые тени. В доме напротив по-прежнему было темно; вдобавок от него почему-то исходило ощущение заброшенности. Рэнд вспомнил, что не ел с самого полудня, когда утолил голод сандвичем. Надо посмотреть в молочном ящике. Кстати, он заглядывал туда утром или нет?
Рэнд направился к черному ходу, возле которого был установлен молочный ящик. Там стоял Молочник, выглядевший призрачнее обычного, что ли, размытее, расплывчатее; шляпа с широкими полями совершенно затеняла его лицо.
Рэнд ошарашенно уставился на него. Облик Молочника как-то не вязался с лунным светом осенней ночи. Он принадлежал раннему утру, прочие времена суток были не для него.
- Я пришел узнать, не требуется ли моя помощь, - сказал Молочник.
Рэнд промолчал. Голова у него шла кругом, язык не поворачивался сказать хоть слово,
- Вам не нужен пистолет? - справился Молочник.
- Пистолет? Зачем он мне?
- Вечер доставил вам много неприятностей. Возможно, с пистолетом в руке или на поясе вы почувствуете себя спокойнее.
Рэнд заколебался. Ему показалось или в голосе Молочника и впрямь проскользнула насмешка?
- Или крест.
- Крест?
- Распятие. Символ...
- Нет, - прервал Рэнд. - Крест мне ни к чему.
- Может быть, книгу по философии?
- Нет! - воскликнул Рэнд. - Это все в прошлом. Мы верили во все это, полагались на него, а потом оказалось, что полагаться не стоило, и...
Он умолк, потому что собирался сказать совсем не то, если собирался вообще. Он ощущал себя марионеткой: слова как будто вкладывал в его уста кто-то другой, а сам он лишь раскрывал рот.
- Или вам нужны деньги?
- Вы смеетесь надо мной, - вздохнул Рэнд. - Какое у вас право...
- Я только перечисляю то, чему приверженны люди, - отозвался Молочник.
- Скажите мне, пожалуйста, без утайки: можно ли выбраться отсюда?
- Вернуться туда, откуда вы пришли?
- Да, именно так.
- Вам не к чему возвращаться, - проговорил Молочник. - Таков удел всякого, кто приходит сюда.
- Но ведь старик ушел! Помните, старик в черной фетровой шляпе, с тросточкой? Он потерял их, а я нашел.
- Он не вернулся, - возразил Молочник, - он отправился дальше. Не спрашивайте куда, я все равно не знаю.
- Однако вы не станете отрицать, что замешаны в этом?
- Я лишь скромный слуга. У меня есть работа, которую я стараюсь выполнять по мере сил. Я забочусь о тех, кто живет здесь, не более того. Рано или поздно наступает время, когда люди уходят. Я бы назвал деревню местом отдыха на пути в неведомую даль.
- Местом подготовки, - поправил Рэнд.
- Что?
- Так, ничего, - пробормотал Рэнд. - Просто сорвалось с языка.
Во второй раз, подумалось ему, он произносит то, что вовсе не думал произносить.
- Приятнее всего то, - сказал Молочник, - что тут никогда ничего не происходит, и о том не следует забывать. - Он спустился с крыльца на садовую дорожку. - Вы упоминали старика. Так вот, ушел не только он. Пожилая дама тоже. Они оба задержались куда дольше, чем принято.
- Выходит, я остался один?
Молочник, который направился к калитке, остановился и обернулся.
- Скоро придут другие, - проговорил он. - Они приходят постоянно.
Что там говорил Стерлинг о переоценке человеком собственных умственных способностей? Рэнд напряг память, но, как ни старался, так и не сумел вспомнить. Но если Стерлинг прав по сути, какая разница, какими словами он выразил свою мысль? В таком случае человеку необходимо место вроде этого, где ничего не случается, луна всегда полная и круглый год осень, да, необходимо - на известный срок.
Внезапно у Рэнда возникла новая мысль, и он крикнул вслед Молочнику:
- Но эти другие, станут ли они разговаривать со мной? Смогу ли я поговорить с ними? Узнаю ли, как их зовут?
Молочник отворил калитку. Судя по всему, он не слышал вопросов Рэнда.
Лунный свет утратил толику своей яркости, небо на востоке слегка порозовело - занимался очередной бесподобный осенний день.
Рэнд обошел вокруг дома, поднялся на парадное крыльцо, уселся в кресло-качалку и принялся ждать новеньких.

Clifford D. Simak "Ogre", 1943
Клиффорд Д. Саймак "Страшилища"
пер. К. Королев

Новость сообщил мох. Весточка преодолела сотни миль, распространяясь различными путями, - ведь мох рос не везде, а только там, где почва была скудной настолько, что ее избегали прочие растения: крупные, пышные, злобные, вечно готовые отобрать у мха свет, заглушить его, растерзать своими корнями или причинить иной вред.
Мох рассказывал о Никодиме, живом одеяле Дона Макензи; а все началось с того, что Макензи вздумалось принять ванну.
Он весело плескался в воде, распевая во все горло разные песенки, а Никодим, чувствуя себя всего-навсего половинкой живого существа, мыкался у двери. Без Макензи Никодим был даже меньше чем половинкой. Живые одеяла считались разумной формой жизни, но на деле становились таковой, только когда оборачивались вокруг тех, кто их носил, впитывая разум и эмоции своих хозяев.
На протяжении тысячелетий живые одеяла влачили жалкое существование. Порой кому-то из них удавалось прицепиться к какому-нибудь представителю растительности этого сумеречного мира, но такое случалось нечасто, и потом, подобная участь была немногим лучше прежней.
Однако затем на планету прилетели люди, и живые одеяла воспрянули. Они как бы заключили с людьми взаимовыгодный союз, превратились в мгновение ока в одно из величайших чудес Галактики. Слияние человека и живого одеяла являлось некой разновидностью симбиоза. Стоило одеялу устроиться на человеческих плечах, как у хозяина отпадала всякая необходимость заботиться о пропитании; он знал, что будет сыт, причем кормить его станут правильно, так, чтобы поддержать нормальный обмен веществ. Одеяла обладали уникальной способностью поглощать энергию окружающей среды и преобразовывать ее в пищу для людей; мало того, они соблюдали - разумеется, в известной степени - основные медицинские требования.
Но если одеяла кормили людей, согревали их и выполняли обязанности домашних врачей, люди давали им нечто более драгоценное - осознание жизни. В тот самый миг, когда одеяло окутывало человека, оно становилось в каком-то смысле его двойником, обретало рассудок и эмоции, начинало жить псевдожизнью, куда более полной, чем его прежнее унылое существование.
Никодим, помыкавшись у двери в ванную, в конце концов рассердился. Он ощущал, как утончается ниточка, связывающая его с человеком, и оттого злился все сильнее. Наконец, чувствуя себя обманутым, он покинул факторию, неуклюже выплыл из нее, похожий на раздуваемую ветром простыню.
Тусклое кирпично-красное солнце, сигма Дракона, стояло в зените над планетой, которая выглядела сумеречной даже сейчас. Никодим отбрасывал на землю, зеленую с вкраплениями красного, причудливую багровую тень. Ружейное дерево выстрелило в него, но промахнулось на целый ярд. Нелады с прицелом продолжались вот уже несколько недель: дерево давало промах за промахом; единственное, чего ему удавалось добиться, - это напугать Нелли - так звали робота, отличавшегося привычкой говорить правду и являвшегося бухгалтером фактории. Однажды выпущенная деревом пуля - подобие земного желудя - угодила в металлическую стенку фактории. Нелли была в ужасе, однако никто не потрудился успокоить ее, ибо Нелли недолюбливали. Пока она находилась поблизости, нечего было и думать о том, чтобы позаимствовать со счета компании энную сумму. Кстати говоря, именно поэтому Нелли сюда и прислали.
Впрочем, пару недель подряд она никого не задевала, поскольку все увивалась вокруг Энциклопедии, который, должно быть, мало-помалу сходил с ума, пытаясь разобраться в ее мыслях.
Никодим высказал ружейному дереву все, что он о нем думал - мол, спятило оно, что ли, раз стреляет по своим, - и направился дальше. Дерево, мнившее Никодима отступником, растительным ренегатом, выстрелило снова, промахнулось на два ярда и решило, по-видимому, не тратить зря патроны.
Тут-то Никодим и узнал, что Олдер, музыкант из Чаши Гармонии, создал шедевр. Это событие произошло, по всей видимости, пару-тройку недель тому назад, - Чаша Гармонии располагалась чуть ли ни на другом конце света, и новости оттуда шли долго; тем не менее Никодим круто развернулся и устремился обратно.
О таких новостях нужно извещать немедля. Скорее, скорее к Макензи! Оставив за собой облако пыли, которую умудрился поднять, Никодим ворвался в дверь фактории. Висевшая над ней грубая вывеска гласила: ьГалактическая торговая компанияэ. Для чего она понадобилась, никто не знал: прочесть ее было под силу только людям.
Никодим с ходу врезался в дверь ванной.
- Ладно, ладно! - отозвался Макензи. - Уже выхожу. Потерпи чуток, я сейчас.
Никодим улегся на пол, весь трепеща от переполнявшего его возбуждения.
Макензи вышел из ванной, позволил Никодиму устроиться на привычном месте, выслушал его, а затем направился в контору, где, как и ожидал, обнаружил Фактора Нельсона Харпера. Тот сидел, задрав ноги на стол и вперив взгляд в потолок; во рту у него дымилась трубка.
- Привет, - буркнул он и указал чубуком трубки на стоявшую рядом бутылку. - Угощайся.
Макензи не заставил себя упрашивать.
- Никодиму стало известно, что дирижер по имени Олдер сочинил симфонию. Мох уверяет, что это шедевр.
- Олдер, - повторил Харпер, убирая ноги со стола. - Никогда о таком не слышал.
- Кадмара тоже никто не знал, пока он не сочинил симфонию Алого Солнца, - напомнил Макензи. - Зато теперь он - знаменитость.
- Что бы ни сотворил Олдер, пускай даже крохотную пьеску, мы должны заполучить это. Народ на Земле сходит с ума от музыки деревьев. Взять хотя бы того парня... ну, композитора...
- Его зовут Уэйд, - сказал Харпер, - Дж. Эджертон Уэйд, один из величайших композиторов Земли всех времен. Перестал писать музыку после того, как услышал отрывок симфонии Алого Солнца. Затем исчез; никто не знает, куда он делся. - Фактор задумчиво повертел в пальцах трубку и продолжил: - Забавно, черт побери. Мы прилетели сюда, рассчитывая отыскать, в лучшем случае, новые наркотики или какой-нибудь необычный продукт, словом, нечто вроде деликатеса для первоклассных ресторанов по цене десять баксов за тарелку, - на худой конец, новый минерал, как на Кассиопее. И вдруг на тебе - музыка! Симфонии, кантаты... Жуть!
Макензи снова глотнул из бутылки, поставил ее обратно на стол и вытер губы.
- Не то чтобы мне нравилось, - проговорил он. - Правда, в музыке я разбираюсь постольку поскольку, но все равно: от того, что мне доводилось слышать, прямо выворачивает наизнанку.
- Главное - запастись сывороткой, - посоветовал Харпер. - Если не воспринимаешь музыку, знай себе коли укол за уколом, и все будет в порядке.
- Помните Александера? - спросил Макензи. - Он пытался столковаться с деревьями в Чаше, и у него кончилась сыворотка. Эта музыка ловит человека... Александер не желал уходить, вопил, отбивался, кусался. Я еле справился с ним. Он так и не вылечился полностью. Врачи на Земле привели его в норму, но предупредили, чтобы он и не думал возвращаться сюда.
- А он вернулся, - заметил Харпер. - Грант углядел его в фактории грумми. Представляешь, землянин связался с грумми?! Предатель! Не следовало тебе спасать его, пускай упивался бы своей музыкой.
- Что будем делать? - спросил Макензи.
- А что тут поделаешь? - отозвался Харпер, пожимая плечами. - Или ты ждешь, что я объявлю грумми войну? И не надейся. Ты разве не слышал, что между Землей и Грумбриджем-34 теперь сплошные мир и дружба? Вот почему обе фактории убрали из Чаши. Компании заключили перемирие и соревнуются, кто честнее. Тьфу, до чего ж противно! Даже заслать к грумми шпиона и то не смей!
- Однако они заслали, - хмыкнул Макензи. - Да, мы его так и не обнаружили, но нам известно, что он здесь и следит за каждым нашим шагом.
- Грумми доверять нельзя, - заявил Харпер. - За ними нужен глаз да глаз. Музыка им ни к чему, она для них не ценность; скорее всего, они понятия не имеют, что такое музыка, ведь у них нет слуха. Однако чтобы насолить Земле, они готовы на все, а птички вроде Александера помогают им. Я думаю, у них такое разделение обязанностей: грумми добывают музыку, а Александер ее продает.
- Что, если мы столкнемся с Александером, шеф? - поинтересовался Макензи.
- Все будет зависеть от обстоятельств. - Харпер постучал черенком трубки по зубам. - Можно попробовать переманить его. Он неплохой торговец. Компания наверняка одобрит.
- Не выйдет, - покачал головой Макензи. - Он ненавидит компанию. По-моему, с ним несправедливо обошлись несколько лет назад. Сдается мне, на сделку с нами он не пойдет.
- Времена меняются, - буркнул Харпер, - и люди тоже. Может, он теперь благодарен вам за спасение.
- Что-то мне сомнительно, - пробормотал Макензи.
Фактор протянул руку, пододвинул поближе увлажнитель воздуха, а затем принялся заново набивать трубку.
- Меня вот еще что беспокоит, - проговорил он. - Как поступить с Энциклопедией? Он желает отправиться на Землю. Видно, наши мысли разожгли его аппетит. Утверждает, что хочет изучить нашу цивилизацию.
- Этот шельмец прочесывает наши головы частым гребнем, - фыркнул Макензи, состроив гримасу. - Он порой докапывается до того, о чем мы и сами давно позабыли. Я понимаю, что он не со зла, просто так устроен, однако мне все равно не по себе.
- Сейчас он обхаживает Нелли, - сказал Харпер.
- Ему повезет, если он сумеет выяснить, о чем думает Нелли.
- Я тут пораскинул мозгами, - продолжал Харпер. - Мне его манера нравится не больше, чем тебе, но если взять Энциклопедию на Землю, оторвать, так сказать, от родной почвы, может, мы сумеем кое-чего добиться. Он знает много такого, что наверняка пригодится нам. Мы с ним беседовали...
- Не обманывайте себя, шеф, - перебил Макензи, - Он рассказал вам ровно столько, сколько требовалось, чтобы убедить, что играет в открытую, то есть ничего сколько-нибудь ценного. Он ловкач, каких мало. Чтобы он вот так, за здорово живешь, выложил важные сведения...
- Пожалуй, тебе не мешало бы слетать на Землю проветриться. - Фактор пристально поглядел на Макензи. - Ты теряешь перспективу, ставишь эмоции впереди рассудка. Или ты забыл, что мы не дома? Здесь следует приноравливаться к чужой логике.
- Знаю, знаю, - отмахнулся Макензи, - но признаться откровенно, шеф, я сыт по горло. Стреляющие деревья, говорящий мох, электрический виноград, да еще и Энциклопедия!
- А что Энциклопедия? - справился Харпер. - Естественное хранилище знаний, только и всего. Разве ты не встречал на Земле людей, которые учатся ради учебы, вовсе не собираясь пользоваться полученным образованием? Им доставляет удовольствие сознавать, что они великолепно информированы. Если сочетать подобное стремление к знаниям с феноменальной способностью запоминать и упорядочивать усвоенное, то вот тебе Энциклопедия.
- Но у него должна быть какая-то цель, - стоял на своем Макензи. - Я уверен, существует причина, которая все объясняет. Ведь к чему накапливать факты, если ты не намерен их использовать?
- Я согласен, цель должна быть, - произнес Харпер, попыхивая трубкой, - однако мы вряд ли сможем ее распознать, Мы находимся на планете с растительной цивилизацией. На Земле растения не имели возможности развиваться, их опередили животные. Но здесь все наоборот: эволюционировали именно растения.
- Мы просто обязаны установить, какую цель преследует Энциклопедия, - заявил Макензи. - Нельзя же все время шарить вслепую! Если он затеял какую-то игру, надо выяснить, что это за игра. Действует ли он по собственной инициативе или по указанию здешнего, ну, я не знаю, правительства, что ли? Или он принадлежит к представителям прежней, погибшей цивилизации? Этакая разновидность живого архива, которая продолжает собирать сведения, хотя необходимость в том уже отпала?
- Ты волнуешься по пустякам, - заметил Фактор.
- Да как же не волноваться, шеф? Разве можно допустить, чтобы нас обставили? Мы относимся к здешней цивилизации, если это и впрямь цивилизация, свысока, что вполне логично, поскольку на Земле от деревьев, кустарников и цветов не приходится ждать никакого подвоха. Однако мы не на Земле, а потому должны спросить себя: что такое растительная цивилизация? К чему она стремится? Сознает ли свои стремления и, если да, каким образом намерена реализовывать их?
- Мы отвлеклись, - сказал Харпер. - Ты упоминал о какой-то новой симфонии.
- Что ж, как вам угодно, - буркнул Макензи.
- Наша задача - завладеть ею, - продолжал Харпер. - У нас не было ничего приличного с тех самых пор, как Кадмар сочинил ьАлое Солнцеэ. А если мы замешкаемся, грумми могут перебежать нам дорогу.
- Если уже не перебежали, - вставил Макензи.
- Пока нет, - отозвался Харпер, выпуская изо рта дым. - Грант сообщает мне обо всем, что они затевают.
- Так или иначе, - проговорил Макензи, - надо исключить ненужный риск. Ведь шпион грумми тоже не спит.
- Есть предложения? - осведомился Фактор.
- Можно взять вездеход, - размышлял вслух Макензи. - Он медленнее, чем флайер, но с флайером грумми уж точно заподозрят что-то неладное. А на вездеходе мы выезжаем по десять раз на дню, так что все должно пройти гладко.
- Логично, - признал Харпер после недолгого раздумья. - Кого берешь с собой?
- Я предпочел бы Брэда Смита, - ответил Макензи. - Мы с ним оба старички и прекрасно справимся вдвоем.
- Хорошо, - Харпер кивнул. - На всякий случай возьми еще Нелли.
- Ни за что на свете! - так и взвился Макензи. - С какой стати? Или вы замыслили аферу, а потому хотите сплавить ее?
- Увы, увы, - покачал головой Харпер. - Она заметит, даже если на счету не будет хватать одного несчастного цента. К сожалению, незапланированные расходы остались в прошлом. И кто только придумал этих роботов с их пристрастием к правде?!
- Я не возьму ее, - объявил Макензи. - Не возьму, и все. Она же изведет меня рассуждениями о правилах Компании. И потом, за ней наверняка увяжется Энциклопедия, а у нас и без того возникнет достаточно хлопот с ружейными деревьями, электровиноградом и прочими прелестями, чтобы тащить с собой ученую капусту и напичканную законами жестянку!
- Тебе придется взять ее, - возразил Харпер. - Теперь при заключении сделок с аборигенами обязательно должны присутствовать роботы - чтобы никому не вздумалось ущемить права туземцев. Кстати говоря, сам виноват. Если бы ты не вел себя как осел с Алым Солнцем, Компания и пальцем бы не шевельнула.
- Я всего лишь сохранил Компании деньги, - запротестовал Макензи.
- Ты ведь знал, что стандартная цена за симфонию - два бушеля удобрений, - оборвал его Харпер, - Тем не менее Кадмар недосчитался половины бушеля.
- Да ему-то было без разницы! - воскликнул Макензи. - Он только что не расцеловал меня за полтора бушеля.
- В общем, - проговорил Харпер, - Компания решила, что лукавить не годится, пусть даже ты имеешь дело всего-навсего с деревом.
- Чертова инструкция, - вздохнул Макензи.
- Значит, Нелли едет с тобой, - подытожил Харпер, окинув Макензи изучающим взглядом. - Если что забудешь, обращайся к ней: она подскажет.

Человек, которого на Земле знали под именем Дж. Эджертон Уэйд, притаился на вершине невысокого холма, полого спускавшегося в Чашу Гармонии. Тусклое алое солнце клонилось к багровому горизонту; скоро должен был начаться вечерний концерт. Уэйд надеялся вновь услышать чудесную симфонию Олдера. Подумав о ней, он задрожал от восторга - и от мысли о том, что солнце вот-вот зайдет и наступят холодные сумерки.
Живого одеяла у него не было. Контейнер с пищей, оставшийся в крохотной пещерке под утесом, почти опустел. Пополнения запасов не предвиделось: Уэйд давно уже собрал все, что уцелело после катастрофы. Звездолет, на котором он прилетел с Земли, разбился при посадке и превратился в груду покореженного металла. С того времени миновал без малого год, и Уэйд сознавал, что скоро испытаниям придет конец. Впрочем, как ни странно, ему было все равно. Он прожил этот год в мире красоты и благозвучия, слушая из вечера в вечер грандиозные концерты. Их очарование было столь велико, что смерть представлялась чем-то совсем не страшным.
Уэйд посмотрел на долину, что образовывала Чашу. Стройные ряды деревьев производили впечатление искусственных насаждений. Возможно, так оно и было; возможно, их посадило некое разумное существо, обожавшее, как и он сам, слушать музыку. Правда, подобная гипотеза не выдерживала никакой критики. Здесь не было ни намека на развалины древних городов, ни признака иной цивилизации - в земном смысле этого слова, а потому вряд ли кто приложил руку к планировке долины, к преобразованию ее в Чашу. Однако откуда же тогда взялись загадочные письмена на отвесном склоне утеса, над пещеркой, в которой ютился Уэйд? Таинственные символы не имели ни малейшего сходства с любыми из виденных им прежде. Может статься, сказал он себе, их вырезали в камне какие-нибудь инопланетяне, прилетевшие сюда вроде него - насладиться музыкой - и нашедшие тут свою смерть.
Уэйд покачался на пятках, чтобы размять ноги, уставшие от долгого сидения на корточках. Может, ему тоже нацарапать что-нибудь на утесе? Ни дать ни взять, книга записи приезжающих. А что, неплохая идея. Одинокое имя на одинокой скале - единственном надгробии, которое ему, похоже, суждено обрести. Ладно, скоро зазвучит музыка, и тогда он забудет о пещерке, о скудных остатках еды, о корабле, что уже не доставит его на Землю, даже если бы он того захотел. Но он не хочет! Он не может вернуться! Чаша зачаровала его, он словно угодил в невидимую паутину. Уэйд знал, что без музыки погибнет. Она стала неотъемлемой частью его существования. Забрать ее - останется шелуха, пустая скорлупа; музыка теперь составляла смысл жизни Уэйда, проникла в его плоть и кровь, объединила в себе все прежние побуждения и устремления.
В Чаше пока царила тишина. Возле каждого дерева возвышался приземистый бугорок, нечто вроде подиума для дирижера, а рядом виднелись черные зевы туннелей. Дирижеры прятались внутри, дожидаясь назначенного часа, отдыхали, поскольку принадлежали к животной форме жизни. Деревьям же отдыха не требовалось. Они никогда не спали и не ведали усталости, эти серые музыкальные деревья, которые пели под вечерним небом о давно минувших днях и о тех, что уже не наступят, о поре, когда сигма Дракона была ослепительно яркой звездой, и о времени, когда она обратится в космическую пыль. Они пели об этом и о многом другом, чего землянину не дано было постичь; он мог лишь чувствовать и томиться желанием понять. Пение деревьев будило странные мысли, переворачивало рассудок, заставляло ощущать то, чему не существовало названия ни в одном из человеческих языков. Чужие мысли, чужие эмоции, которые, однако, овладевали человеком, подчиняли его себе, запечатлевались, непознанные, в душе и сознании...
Если рассуждать с технической точки зрения, пели, разумеется, не сами деревья. Уэйд знал о том, но предпочитал не задумываться, Ему было удобнее считать, что поют они. Он редко отделял музыку от деревьев и намеренно забывал о крошечных существах, что обитали внутри стволов и творили волшебство, используя деревья для улучшения звучания. Существа? Ну да, существа - возможно, колонии насекомых или нимфы, духи, феи - словом, персонажи детских сказок. Хотя какие там духи? Он вышел из того возраста, когда верят в духов.
Существа, как их ни называй, играли каждое как бы на своем инструменте, повинуясь мысленным указаниям дирижеров, а те выдумывали музыку, сочиняли ее в голове и представляли для исполнения.
И почему размышления губят красоту, спросил себя Уэйд. Нет, лучше не думать, а просто принимать ее как данное, наслаждаясь, и не искать объяснений.
Сюда порой заглядывали люди, агенты торговой компании, обосновавшейся на планете. Они записывали музыку и уходили. Уэйд не понимал, откуда у человека, слышавшего пение деревьев, брались силы уйти из Чаши. Он смутно припомнил разговоры о сыворотке, притуплявшей восприятие; якобы она делала людей нечувствительными к музыке, устанавливала некое подобие иммунитета. Уэйд невольно содрогнулся. Какое кощунство! Впрочем, разве запись музыки для того, чтобы ее потом могли исполнять земные оркестры - не кощунство? Зачем нужны оркестры, когда музыка звучит здесь из вечера в вечер? Если бы только меломаны Земли услышали чарующие звуки, плывущие над древней Чашей!
Завидев людей, Уэйд обычно прятался. С них станется забрать его с собой, разлучить с музыкальными деревьями!
Слабый ветерок донес непривычный звук, звук, которому здесь поистине не было места - звяканье металла о камень. Уэйд привстал, пытаясь определить источник звука. Шум повторился; он раздавался на дальней стороне Чаши. Уэйд заслонил глаза от солнца и вгляделся в наползающие сумерки.
Чужаков было трое. Одного Уэйд сразу же причислил к землянам, тут не приходилось и сомневаться; двое других отдаленно напоминали жуков. Их хитиновые панцири поблескивали в последних лучах сигмы Дракона, головы походили на оскалившиеся в ухмылке черепа. Оба чудовища надели на себя нечто вроде упряжи, с которой свешивались то ли инструменты, то ли оружие.
Грумбриджиане! Но что общего может быть у грумбриджиан с человеком? Ведь две расы вели затяжную торговую войну, не останавливаясь, когда конкуренция слишком уж обострялась, перед неприкрытым насилием!
Что-то сверкнуло на солнце, вонзилось в почву, поднялось и вонзилось снова. Дж. Эджертон Уэйд замер, не веря собственным глазам. Невероятно, нет, нет! Троица на дальней стороне Чаши выкапывала музыкальное дерево!

Лоза возникла из шелестящего моря травы, осторожно растопырила щупальца, протянула их к жертве. Гнусная тварь появилась буквально ниоткуда. Она надвигалась медленно и неотвратимо, не отвлекаясь на изучение местности, начисто игнорируя возможность неожиданной контратаки. Ее действия обескураживали: таким образом по поверхности этой планеты никто не передвигался. На мгновение она застыла, словно в сомнении - стоит ли нападать на того, кто кажется столь уверенным в себе? Однако сомнение не устояло перед предвкушением поживы, которое и заставило растение выползти из логова в чаще ружейных деревьев. Лоза затрепетала; ее пьянили вибрации, проникавшие по щупальцам. Мало-помалу трепет сошел на нет, растение напряглось, готовясь к схватке. Только бы ухватиться, только бы достать... Жертва между тем приближалась. На единый миг лозе почудилось, что растение окажется чересчур большим, но тут жертва вильнула, ее слегка подкинуло на кочке, и лоза прянула вперед, вцепилась, свернулась и потащила, поволокла на себя, пустив в ход всю крепость своего тела протяженностью в добрых четверть мили.
Дон Макензи ощутил рывок, наддал газу и бешено закрутил ьбаранкуэ. Вездеход завертелся волчком, стараясь вырваться из ловушки. Брэдфорт Смит издал сдавленный вопль и нырнул за энергоизлучателем, который вылетел из кобуры и покатился по полу кабины. Нелли отшвырнуло в угол, где она и лежала, задрав кверху ноги. Энциклопедия в решающий момент умудрился обвиться стержневым корнем вокруг тянувшейся под потолком трубы и повис на ней, похожий одновременно на маятник и на привязанную за лапу черепаху.
Звякнуло стекло, послышался металлический скрежет, - Нелли кое-как ухитрилась подняться. Вездеход встал на дыбы, из-под гусениц летели в разные стороны громадные комья земли.
- Лоза! - крикнул Смит.
Макензи кивнул. Плотно сжав губы, он пытался овладеть положением. Снаружи мелькали щупальца; растение обхватывало машину тугими кольцами. Что-то врезалось в лобовое стекло и рассыпалось облачком пыли, - похоже, здешние ружейные деревья не страдали сбитостью прицела.
Макензи немного сбросил обороты, развернул вездеход так, чтобы лоза провисла, а затем надавил на педаль и направил машину прочь от леса. Лоза яростно извивалась в воздухе. Макензи был уверен: если разогнаться до приличной скорости и ударить с маху в натянутую лозу, та не выдержит и лопнет. Состязаться же, кто кого пересилит, было чистым безумием - вцепившаяся в жертву лоза обладала прочностью стали.
Смит исхитрился опустить боковое стекло и палил теперь из излучателя. Машину бросало из стороны в сторону, скорость все возрастала, пули ружейных деревьев так и свистали вокруг. Макензи рявкнул на Смита. Столкновения следовало ожидать в любую секунду, - вездеход двигался по широкой дуге, неумолимо приближаясь к тому месту, откуда началась сумасшедшая гонка. Удар! Макензи кинуло на лобовое стекло; он каким-то чудом, инстинктивно успел выставить перед собой руки. В его мозгу словно вспыхнуло пламя, затем наступила темнота, прохладная, успокаивающая... Он подумал, что все будет в порядке, все... все...
Едва очнувшись, он убедился, что до порядка далеко. Над ним нависало нечто невообразимое. Долгие секунды он лежал не шевелясь, даже не пытаясь сообразить, что произошло, потом двинул ногой и тут же вскрикнул от боли. Он медленно согнул ногу в колене; затрещала ткань, брючина порвалась, и сразу стало легче: нога оказалась вне досягаемости зазубренного куска железа.
- Лежи спокойно, - велел чей-то голос, исходивший будто изнутри его тела.
- Выходит, ты цел, - хмыкнул Макензи.
- Конечно, цел, - отозвался Никодим. - А вот ты заработал кучу синяков и пару царапин. Вдобавок тебе не избежать головной...
Никодим не докончил фразы, ему было некогда. Сейчас он заменял бригаду ьскорой помощиэ - подпитывал Макензи энергией, излечивая тем самым синяки, царапины и прочие неприятные последствия крушения. Макензи принялся разглядывать хаос у себя над головой.
- Интересно, как мы отсюда выберемся? - проговорил он.
Внезапно обломки задрожали, затряслись, один из них оторвался от общей массы, упал и оцарапал Макензи щеку, Дон выругался без особого энтузиазма. Кто-то окликнул его по имени. Он ответил. Обломки разлетелись в разные стороны. Длинные металлические руки схватили Макензи за плечи и выволокли наружу.
- Спасибо, Нелли, - проговорил он.
- Заткнись, - бросила Нелли.
Макензи ощущал слабость в коленках, а потому вставать не рискнул. Он осторожно уселся и посмотрел на вездеход. Тот смело можно было списывать в утиль, поскольку он наскочил на полном ходу на валун и превратился в груду металла. Сидевший неподалеку Смит захихикал.
- Что с тобой? - буркнул Макензи.
- Выдрали с корнем! - воскликнул Смит. - Раз - и готово! Эта лоза уже никому не страшна.
Макензи недоверчиво огляделся по сторонам. Лоза лежала на земле, вся какая-то обмякшая и, без сомнения, мертвая. Ее щупальца по-прежнему цеплялись за обломки вездехода.
- Она выдержала! - изумился Макензи. - Мы ее не порвали!
- Верно, - согласился Смит, - не порвали, но какая тебе разница?
- Нам повезло, что она не была электрической, - проговорил Макензи, - иначе - поминай как звали.
- Да уж, - мрачно кивнул Смит. - Она и так наделала дел. Вездеход разбился в лепешку, а до дома две тысячи миль.
Нелли вынырнула из обломков машины с Энциклопедией под мышкой и радиопередатчиком в кулаке. Она швырнула спасенных на землю. Энциклопедия откатился на несколько футов, внедрился корнем в почву и очутился в родной стихии. Нелли повернулась к Макензи.
- Я сообщу обо всем, будь уверен, - заявила она. - Ты разбил новую машину! Тебе известно, сколько стоит такой вездеход? Ну конечно, конечно, нет. Тебя это не интересует! Надо же было додуматься! Эка невидаль, вездеход! Компания ведь не обеднеет, правда? Ты никогда не задавался вопросом, кто тебе платит? На месте руководства я бы заставила тебя оплатить покупку вездехода из собственного кармана, вплоть до последнего цента!
- Слушаю я, слушаю, - сообщил Смит, не сводя глаз с Нелли, - и так меня и подмывает выбрать молот поувесистей и задать тебе хорошую взбучку.
- Точно, - поддержал приятеля Макензи. - Сдается мне, компания еще наплачется с этими роботами.
- Не смейте говорить так! - взвизгнула Нелли. - По-вашему, я - машина, на которую можно не обращать внимания? Сейчас ты скажешь, что твоей вины тут нет, что все случилось само собой, да?
- Мы ехали в четверти мили от леса, - огрызнулся Макензи. - Откуда мне было знать, что эта тварь такая длинная?
- А Смит? - не унималась Нелли. - Зачем ему понадобилось сжигать ружейные деревья?
Мужчины дружно обернулись к лесу. Нелли ничуть не преувеличивала. Над немногими уцелевшими деревьями, которые выглядели так, словно побывали под артобстрелом, вился полупрозрачный дымок. Смит с деланным сожалением прищелкнул языком.
- Они стреляли в нас, - сказал Макензи.
- Ну и что? - грозно справилась Нелли, - В инструкции сказано...
- Знаю, знаю, - перебил Макензи, жестом призывая ее замолчать. - Правило 17 главы ьВзаимоотношения с инопланетными формами жизниэ: ьНикто из служащих Компании не имеет права применять оружие или каким другим способом причинять вред или угрожать причинением оного коренным жителям иных планет за исключением случаев самообороны, при том условии, что все прочие способы убеждения оказались недейственнымиэ.
- Мы должны возвратиться в факторию, - объявила Нелли. - Нам придется вернуться, хотя мы почти у цели. О ваших подвигах скоро станет известно всей планете! Мох, вероятно, уже распространяет новость. Надо окончательно спятить, чтобы выдергивать лозы и расстреливать ружейные деревья! Собирайтесь! Нужно идти, иначе мы никогда не доберемся до дома, потому что вся здешняя растительность ополчится на нас.
- Лоза виновата сама, - возразил Смит. - Она пыталась поймать нас, хотела украсть нашу машину, наверняка бы прикончила нас ради того, чтобы завладеть несколькими паршивыми унциями радия из двигателя. А радий наш, он принадлежит твоей ненаглядной Компании.
- Зря ты ей сказал, - заметил Макензи. - Теперь она будет вырывать лозу за лозой, налево и направо.
- А что, разумно, - одобрил Смит. - Будем надеяться, ей попадется электрическая. Нелли, ты провоняешь жженой краской.
- Что с передатчиком? - спросил Макензи.
- Готов, - лаконично ответила Нелли.
- А записывающее оборудование?
- Как будто в порядке.
- Колбы с сывороткой?
- Одна уцелела.
- Вот и хорошо, - проговорил Макензи, - Тащи сюда два мешка с удобрениями. Мы идем дальше. До Чаши Гармонии всего-навсего около пятидесяти миль.
- Никуда мы не пойдем, - заупрямилась Нелли. - Каждое дерево, каждая лоза...
- Вперед безопаснее, чем назад, - прервал Макензи. - Когда мы не выйдем на связь, Харпер поймет, что что-то произошло, и вышлет за нами флайер. - Он поднялся с земли и вынул из кобуры пистолет. - Тащи мешки. Если откажешься, расплавлю на месте.
- Ладно, ладно, - пошла на попятную Нелли, - вовсе незачем так волноваться.
- Еще одно слово, - прорычал Макензи, - и ты у меня схлопочешь.
По дороге они старались держаться открытой местности, избегали приближаться к рощам и лескам и настороженно поглядывали по сторонам. Макензи шел первым, за ним вприпрыжку ковылял Энциклопедия, следом шагала Нелли, нагруженная оборудованием и мешками с удобрениями. Замыкал шествие Смит. Одно ружейное дерево выстрелило в них, но расстояние было слишком велико. Раз позади разрядилась с треском электрическая лоза. Идти было тяжело. Густая трава сильно затрудняла движение. Невольно возникало впечатление, что приходится брести по воде.
- Вы пожалеете, - бормотала Нелли, - вы...
- Заткнись! - прикрикнул Смит. - В кои-то веки ты занимаешься тем, для чего и предназначены роботы, а не роешься в своих отчетах, проверяя, кому достался лишний цент!
Они подошли к холму. Начался утомительный подъем по травянистому склону. Внезапно тишину нарушил звук, похожий на тот, с каким рвется ткань. Они остановились и прислушались. Звук повторился, еще и еще.
- Выстрелы! - воскликнул Смит.
Мужчины, не сговариваясь, побежали вперед. Нелли устремилась следом. Мешки с удобрениями нещадно колотили ее по плечам.
Очутившись на вершине, Макензи с первого взгляда оценил ситуацию.
Ниже по склону притаился за валуном человек, с отчаянностью обреченного выпускавший из пистолета пулю за пулей в сторону перевернутого кверху дном вездехода, за которым прятались трое - землянин и двое насекомоподобных существ.
- Грумми! - вырвалось у Смита.
Прицельный выстрел из-за машины снес верхушку валуна, за которым скрывался одиночка, вынудив того прильнуть к земле. Смит кинулся вниз, в направлении другого валуна, что находился наискосок от первого, на фланге троицы. Его заметили. Послышался крик, мелькнуло пламя, и не далее чем в десяти футах за спиной Смита в земле появилась дымящаяся борозда. Тут же последовал новый залп, на сей раз - в Макензи. Дон нырнул за кочку. Луч прошел у него над головой. Он прижался к траве, будто норовя внедриться в почву. Снизу донеслись раздраженные восклицания грумбриджиан.
Макензи рискнул осмотреться. Он увидел, что вездеход - отнюдь не единственное транспортное средство в долине. Неподалеку стоял прицеп, к которому было привязано дерево. Щурясь от солнца, Макензи пытался разобраться, что к чему. Дерево, судя по всему, выкапывала опытная рука: под тряпкой, несомненно влажной, которой были обернуты корни, угадывались необбитые комья земли. Прицеп наклонился набок, и потому дерево касалось макушкой травы, а корневище задралось высоко в воздух.
Смит яростно палил по вражескому лагерю, троица тоже не оставалась в долгу, отвечая шквальным огнем. Если так пойдет и дальше, подумалось Макензи, через минуту-другую они в буквальном смысле слова поджарят Смита. Выругавшись сквозь зубы, он высунулся из-за кочки и тщательно прицелился, жалея, что в руках у него пистолет, а не винтовка. Человек за валуном продолжал стрелять по вездеходу, но помощи от него ожидать не приходилось. Макензи понимал, что сражаться по-настоящему будут только они со Смитом.
Интересно, спросил он вдруг себя, где сейчас Нелли? Верно, мчится на всех парах в факторию. Ну и черт с ней! Макензи устроился поудобнее, готовясь присоединиться к перестрелке.
Но прежде чем он успел нажать на курок, стрельба из-за вездехода прекратилась. Раздались истошные вопли, Грумбриджиане вскочили и бросились бежать, но тут что-то просвистело по воздуху, ударило одного из них в грудь и повергло на землю. Второй заметался, словно вспугнутый заяц, не зная, как ему поступить; пока он раздумывал, наступила развязка. Отзвук глухого удара достиг укрытия Макензи. Грумбриджианин повалился навзничь, и в этот миг Макензи заметил Нелли. Она поднималась по склону, прижимая левой рукой к груди кучу камней; правая же рука Нелли действовала с отлаженностью поршня. Один камень пролетел мимо цели и угодил в вездеход; окрест раскатилось звучное эхо.
Спутник грумми улепетывал во все лопатки, старательно увертываясь от снарядов Нелли. Отбежав на известное расстояние, он остановился и хотел было выстрелить в нее, однако на него вновь обрушился град камней. Он кинулся дальше, споткнулся, упал, выронил винтовку, кое-как поднялся и побежал снова, подвывая от ужаса. Живое одеяло на его плечах топорщилось этаким крохотным парусом. Нелли метнула последний камень, а затем ринулась вдогонку.
Макензи гаркнул на нее, однако она не подчинилась и вскоре исчезла за гребнем холма. Беглецу не уйти от нее.
- Ты только погляди на Нелли! - вопил Смит. - Ну и задаст она ему жару, когда поймает!
- Кто он такой? - справился Макензи, протирая глаза.
- Джек Александер, - отозвался Смит. - Грант говорил, что он вернулся.
Человек, прятавшийся за валуном, вышел на открытое место и направился к своим спасителям. Он не имел живого одеяла, одежда его представляла собой лохмотья, а лицо заросло бородой чуть ли не по самые брови.
- Великолепный маневр, - заявил он, тыкая пальцем в сторону холма, за гребнем которого скрылась Нелли. - Ваш робот застал их врасплох.
- Если она потеряла мешки с удобрениями и записывающее оборудование, я ее расплавлю, - мрачно пообещал Макензи.
- Вы из фактории, джентльмены? - спросил незнакомец.
Они утвердительно кивнули.
- Моя фамилия Уэйд. Дж. Эджертон Уэйд...
- Секундочку, - перебил Смит. - Не тот самый Дж. Эджертон Уэйд? Не пропавший композитор?
- Именно он, - человек поклонился. - Правда, насчет пропавшего... Я никуда не пропадал, просто прилетел сюда и провел здесь целый год, наслаждаясь чудесной музыкой. - Он окинул их испепеляющим взглядом. - Я человек мирный, но, когда эти трое выкопали Делберта, я понял, что должен вмешаться.
- Делберта? - переспросил Макензи.
- Да, музыкальное дерево.
- Чертовы воришки, - проворчал Смит. - Наверняка надеялись спихнуть его на Земле. ьШишкиэ не пожалели бы никаких денег за удовольствие видеть у себя во дворе такое дерево!
- Мы подоспели вовремя, - сказал Макензи. - Если бы им удалось улизнуть, вся планета вступила бы на тропу войны. Нам пришлось бы закрывать лавочку. Кто знает, когда бы мы сумели вернуться?
- Предлагаю посадить дерево обратно, - заявил Смит, потирая руки. - Из благодарности они отныне будут снабжать нас музыкой совершенно бесплатно, верно, Дон?
- Джентльмены, - заметил Уэйд, - хотя вами движут соображения наживы, они подсказывают вам правильное решение.
Земля под ногами задрожала, и люди резко обернулись. К ним подходила Нелли, У нее в руке болталось живое одеяло.
- Убежал, - сказала она, - зато я разжилась одеялом. Теперь вы, ребята, не сможете передо мной задаваться.
- Зачем тебе одеяло? - удивился Смит. - Ну-ка отдай его мистеру Уэйду. Слышишь? Я кому сказал?
- Почему вы все у меня отбираете? - Нелли, похоже, обиделась. - По-вашему, я не человек...
- Разумеется, - подтвердил Смит.
- Если ты отдашь одеяло мистеру Уэйду, я позволю тебе вести машину, - подольстился Макензи.
- Правда? - обрадовалась Нелли.
- Ну зачем вы так, - проговорил Уэйд, смущенно переминаясь с ноги на ногу.
- Берите одеяло, - велел Макензи, - Оно вам необходимо. У вас такой вид, будто вы последние два дня голодали.
- Признаться, так оно и было.
- Оно вас накормит, - утешил Смит.
Нелли протянула одеяло композитору.
- Где ты научилась так ловко швыряться камнями? - поинтересовался Смит.
Глаза Нелли сверкнули.
- На Земле я входила в состав бейсбольной команды, - ответила она, - Играла подающего.
Машина Александера оказалась в полном порядке, не считая нескольких вмятин на бортах и разбитого лобового стекла, в которое пришелся первый выстрел Уэйда: стекло разлетелось вдребезги, а ошарашенный водитель заложил крутой вираж, закончившийся наездом на камень и сальто-мортале вездехода. Музыкальное дерево ничуть не пострадало, поскольку его корни находились в земле и были обвязаны вдобавок влажной мешковиной. В салоне вездехода, в укромном уголке, обнаружился Делберт, дирижер двух футов росту, сильнее всего напоминавший вставшего на задние лапы пуделя. Оба грумбриджианина были мертвы; хитиновые панцири раскололись на кусочки от камней, пущенных меткой рукой Нелли.
Смит с Уэйдом забрались в вездеход и принялись готовиться к ночевке. Нелли в сопровождении Энциклопедии отправилась на поиски винтовки, брошенной впопыхах Александером. Макензи сидел на корточках, привалившись спиной к боку машины, и покуривал трубку; Никодим свернулся клубочком у него на плечах. Поблизости зашуршала трава.
- Нелли, - окликнул Макензи, - это ты?
Нелли неуверенно подошла к нему.
- Не сердишься? - спросила она.
- Нет, не сержусь. Ничего не поделаешь, так уж ты устроена.
- Я не нашла винтовки.
- А ты запомнила, где Александер выронил ее?
- Естественно. Там пусто.
Макензи нахмурился. Выходит, Александер вернулся и вновь завладел оружием.
- Да, плохо дело. Он того и гляди начнет палить по нам. У него свои счеты с Компанией, а после сегодняшней неудачи с ним лучше не сталкиваться, - он осмотрелся. - Где Энциклопедия?
- Я улизнула от него, потому что хотела поговорить с тобой.
- Что ж, давай выкладывай.
- Он пытался прочесть мои мысли.
- Знаю. Наши он уже прочел, все до единой.
- Со мной у него ничего не вышло.
- Чего и следовало ожидать. Я, собственно, и не сомневался, что так оно и будет.
- Не смей потешаться надо мной! - воскликнула Нелли.
- Не горячись, Нелли, - проговорил Макензи. - Насколько мне известно, с твоим мозгом все в порядке. Возможно, он даст нашим сто очков вперед. Суть в том, что он - другой. Мы наделены мозгами от природы, которая не придумала ничего лучше для того, чтобы мыслить, оценивать и запоминать. Такой тип сознания Энциклопедии хорошо знаком. Но твой мозг для него в новинку. Искусственный интеллект, отчасти механический, отчасти электрический, химический. Бог знает какой еще, - в конце концов, я не роботехник. Ни с чем подобным Энциклопедия прежде не встречался. Может статься, ты сбила его с толку. Кстати говоря, не поразила ли его наша цивилизация? Понимаешь, если на этой планете и существовала когда-нибудь истинная цивилизация, то она была какой угодно, но не механической. Тут нет ни следа механической деятельности, ни единого шрама из тех, какие машины обычно оставляют на поверхности планет.
- Я дурачу его, - сказала Нелли. - Он пытается проникнуть в мой мозг, а я читаю его мысли.
- То есть... - Макензи подался вперед, совершенно позабыв о потухшей трубке, - Почему же ты до сих пор молчала? Верно, радовалась жизни, вынюхивала, о чем мы думаем, и посмеивалась над нами исподтишка?!
- Нет, нет, - возразила Нелли, - честное слово, нет. Я даже не знала, что умею. Просто когда я почувствовала, что Энциклопедия забрался ко мне в голову, то рассердилась настолько, что готова была пришибить его на месте, но потом передумала и решила быть похитрее. Мне показалось, что если он может копаться в моем мозгу, то чем я хуже? Ну вот, я попробовала, и у меня получилось.
- И впрямь очень просто, - язвительно заметил Макензи.
- Мне как будто подсказали, что надо делать.
- Если бы парень, который тебя изобрел, узнал об этом, он перерезал бы себе горло.
- Мне страшно, - пробормотала Нелли.
- Отчего?
- Энциклопедия знает слишком много.
- Шок от контакта с инопланетянином, - поставил диагноз Макензи. - Урок на будущее: не связывайся с инопланетянами без предварительной подготовки.
- Дело не в том, - сказала Нелли. - Он знает то, чего ему не следовало бы знать.
- Насчет нас?
- Нет, насчет мест, до которых земляне еще не добрались, и все такое прочее, до чего никак не мог дойти собственным умом.
- Например?
- Например, математические уравнения, ни капельки не похожие на те, что известны нам. Откуда он узнал их, если провел всю жизнь на этой планете? Чтобы пользоваться такими уравнениями, нужно даже лучше землян разбираться в природе пространства и времени. Кроме того, он напичкан философией, всякими идейками, что поначалу представляются попросту бредовыми, но от которых, стоит вообразить себе тех, кто придумал их, голова идет буквально кругом.
Макензи достал кисет, заново набил трубку и раскурил ее.
- Ты хочешь сказать, что Энциклопедия побывал в мозгах других существ, прилетавших сюда?
- По-моему, такое вполне возможно, - отозвалась Нелли, - Мало ли что могло случиться в прошлом? Энциклопедия ведь очень старый. Он уверяет, что практически бессмертен, умрет только тогда, когда во Вселенной не останется ни единого непознанного явления. Мол, если нечего станет узнавать, зачем жить дальше?
Макензи постучал черенком трубки по зубам.
- Похоже на правду, - заметил он. - Я про бессмертие. С физиологической точки зрения растениям жить куда проще, чем животным. При надлежащей заботе они и впрямь могут цвести себе до окончания времен.
На склоне холма зашелестела трава. Макензи замолчал и сосредоточился на трубке. Нелли присела на корточки поблизости от него. Энциклопедия величаво спустился с холма, подобрался к вездеходу и вонзил свой корень в почву, решив, как видно, подкрепиться на сон грядущий. От его напоминавшей раковину спины отражался звездный свет.
- Я так понимаю, ты собираешься с нами на Землю? - спросил Макензи, чтобы завязать разговор.
Ответом ему была четкая, отточенная мысль, как бы пронизавшая мозг:
- Я бы не отказался. Ваша раса интересует меня.
Попробуй поговори с таким, подумалось Макензи. Как тут не растеряться, когда тебе отвечают не вслух, а мысленно?
- Что ты думаешь о нас? - справился он и немедленно ощутил всю бестолковость подобного вопроса.
- Я знаю о вас очень мало, - заявил Энциклопедия. - Вы создали искусственную жизнь, а мы живем естественной. Вы подчинили себе все силы природы, которыми смогли овладеть. На вас трудятся машины. Судя по первому впечатлению, вы потенциально опасны.
- Что хотел, то и получил, - пробормотал Макензи.
- Не понимаю.
- Забудем, - отмахнулся человек.
- Ваша беда, - продолжал Энциклопедия, - в том, что вы не знаете, куда движетесь.
- Так в том-то вся прелесть! - воскликнул Макензи. - Господи, да если бы мы знали, куда идем, жить было бы скучнее скучного. А так - ты только представь: за каждым углом, за каждым поворотом - новый сюрприз, новое приключение!
- Знание цели имеет свои преимущества, - возразил Энциклопедия.
Макензи выбил трубку о каблук башмака, затем затоптал угольки.
- Значит, ты нас раскусил?
- Ни в коем случае, - отозвался Энциклопедия. - Это лишь первое впечатление.

Понемногу светало. Музыкальные деревья выглядели этакими кособокими серыми призраками. Все дирижеры, за исключением тех, которые не пожелали отказаться от сна даже ради землян, сидели на своих подиумах, черные и мохнатые как бесы. Делберт восседал на плече Смита, вцепившись когтистой лапой ему в волосы, чтобы не потерять равновесия. Энциклопедия тащился позади всех. Уэйд шагал во главе маленького отряда, показывая дорогу к подиуму Олдера.
Чашу наполняли обрывки мыслей, излучаемых сознаниями дирижеров. Макензи ощущал, как эти чужеродные мысли норовят проникнуть в его мозг, и почувствовал, что волосы на затылке встают дыбом. Мысли шли не единым потоком, а разрозненно, как будто дирижеры сплетничали между собой.
Желтые утесы стояли часовыми над долиной; чуть выше тропы, что вела вниз, маячил вездеход, похожий в лучах восходящего солнца на огромного оседланного жука.
Олдер, малопривлекательный на вид гномик с кривыми ножками, поднялся с подиума, приветствуя гостей. Поздоровавшись, земляне уселись на корточки. Делберт с высоты своего положения на плече Смита состроил Олдеру гримасу. Некоторое время все молчали; затем Макензи, решив обойтись без формальностей, произнес:
- Мы освободили Делберта и привели его обратно.
- Он нам не нужен, - Олдер нахмурился, в его мыслях сквозило отвращение.
- То есть как? - изумился Макензи. - Он же один из вас... Нам пришлось изрядно потрудиться...
- От него сплошные неприятности, - объявил Олдер. - Он никого не уважает, ни с кем не считается, все делает по-своему.
- Вы лучше на себя посмотрите! - вмешался Делберт. - Тоже мне, музыканты! Вы злитесь на меня из-за того, что я - другой, что мне плевать...
- Вот видите, - сказал Макензи Олдер.
- Вижу, - согласился тот. - Впрочем, новые идеи рано или поздно обретают ценность. Возможно, он...
Олдер ткнул пальцем в Уэйда.
- С ним все было в порядке, пока не появился ты! Ты заразил его своими бреднями! Твои глупейшие рассуждения о музыке... - Олдер запнулся, вероятно, от избытка чувств, потом продолжил: - Зачем ты пришел? Кто тебя звал? Что ты лезешь не в свое дело?
Уэйда, казалось, вот-вот хватит удар.
- Меня ни разу в жизни так не оскорбляли, - прорычал он и стукнул себя кулаком в грудь. - На Земле я сочинял Музыку с большой буквы! Я никогда не...
- Убирайся в свою нору! - крикнул Олдеру Делберт. - Вы все понятия не имеете о том, что такое музыка. Пиликаете изо дня в день одно и то же, нет чтобы выбиться из колеи, сменить кожу, перестроиться. Дурни вы старые, пни замшелые!
- Какой язык! - воскликнул Олдер, в ярости потрясая над головой сжатыми кулаками, - Да как ты смеешь!
Чашу захлестнула мысленная волна злобы.
- Тихо! - гаркнул Макензи. - Кому говорят, ну-ка тихо!
Уэйд перевел дух, его лицо сделалось чуть менее багровым, Олдер присел на корточки и постарался принять невозмутимый вид. Мысли остальных перешли в неразборчивое бормотание.
- Вы уверены? - спросил Макензи. - Уверены, что не хотите возвращения Делберта?
- Мистер, - ответил Олдер, - мы были счастливы, когда узнали, что его забрали.
Другие дирижеры поддержали это заявление одобрительными возгласами.
- По правде сказать, мы не прочь избавиться кое от кого еще, - прибавил Олдер.
С дальнего конца Чаши долетела мысль, содержавшая в себе откровенную, издевательскую насмешку.
- Судите сами, можно ли ужиться с такими, - Олдер пристально поглядел на Макензи. - А все началось из-за... из-за... - Так и не найдя подходящего эпитета для Уэйда, он снова сел; возбуждение миновало, и мысли потекли с прежней четкостью: - Если они покинут нас, мы будем искренне рады. Из-за них у нас постоянные склоки. Мы не можем сосредоточиться, не можем как следует настроиться, не можем исполнять музыку так, как нам того хочется.
Макензи сдвинул шляпу на затылок и почесал лоб.
- Олдер, - заявил он наконец, - сдается мне, каша у вас тут-заварилась нешуточная.
- Мы были бы весьма признательны, если бы вы забрали их, - сказал Олдер.
- За милую душу! - воскликнул Смит. - С превеликим удовольствием! Столько, сколько... - Макензи пихнул его локтем в бок, и Смит заткнулся.
- Мы не можем забрать деревья, - ядовито сообщила Нелли. - Это не допускается законом.
- Законом? - изумился Макензи.
- Да, правилами Компании. Или тебе не известно, что Компания разработала правила поведения для своих служащих? Ну разумеется, подобные вещи тебя не интересуют.
- Нелли, - рявкнул Смит, - не суй нос не в свое дело! Мы всего-навсего собираемся оказать Олдеру незначительную услугу...
- Которая запрещается правилами, - перебила Нелли.
- Точно, - со вздохом подтвердил Макензи. - Раздел 34 главы ьВзаимоотношения с инопланетными формами жизниэ: ьСлужащим Компании возбраняется вмешиваться во внутренние дела других расэ.
- Совершенно верно. - Судя по тону, Нелли гордилась собой, - Помимо всего прочего, если мы заберем деревья, то окажемся втянутыми в ссору, к которой не имеем никакого отношения.
- Увы, - сказал Макензи Олдеру, разводя руками.
- Мы дадим вам монополию на нашу музыку, - искушал Олдер. - Будем извещать вас всякий раз, как только у нас появится что-либо свеженькое, Мы обещаем не вести переговоров с грумми и продавать музыку по разумной цене.
- Нет, - покачала головой Нелли.
- Полтора бушеля вместо двух, - предложил Олдер.
- Нет.
- Заметано, - воскликнул Макензи. - Показывай, кого забирать.
- Я не понимаю, - возразил Олдер. - Нелли говорит ьнетэ, вы - ьдаэ. Кому верить?
- Нелли может говорить что угодно, - хмыкнул Смит.
- Я не позволю вам забрать деревья, - сказала Нелли, - не позволю, и все.
- Не обращайте на нее внимания, - посоветовал Макензи. - Ну, от кого вам не терпится избавиться?
- Мы благодарим вас, - произнес Олдер.
Макензи поднялся и огляделся по сторонам.
- Где Энциклопедия? - спросил он.
- Удрал к машине, - ответил Смит.
Макензи посмотрел на холм: Энциклопедия быстро поднимался по тропе, что вела к гребню.
Все происходящее казалось не слишком реальным, вывернутым шиворот-навыворот, словно на планете разыгрывались сценки из той старой детской книжки, которую написал человек по имени Кэрролл. Шагая по тропе, Макензи думал о том, что, может быть, стоит ущипнуть себя - глядишь, он проснется, и мир встанет с головы на ноги. Он-то надеялся всего-навсего успокоить аборигенов, вернуть им музыкальное дерево в знак мирных намерений землян, а вышло так, что ему предлагают забрать это дерево обратно, в придачу к нескольким другим. Нет, что-то тут не совсем так, вернее, совсем не так, но вот что именно? Впрочем, какая разница? Надо забирать деревья и сматывать, пока Олдер и его приятели не передумали.
- Забавно, - проговорил шедший следом Уэйд.
- Да уж, - согласился Макензи, - забавнее некуда.
- Я разумею деревья, - пояснил Уэйд. - Знаете, Делберт и прочие изгнанники - они ничем не отличаются от остальных. Я слушал концерты много раз и готов поклясться: ни малейшим отступлением от канонов там и не пахло.
Макензи остановился, обернулся и схватил Уэйда за руку.
- То есть Делберт играл как все?
Уэйд кивнул.
- Неправда! - воскликнул Делберт, по-прежнему восседавший на плече Смита. - Я не желал играть как все! Мне всегда хотелось добиться известности! Я выпекал вещь за вещью, выкладывая их на блюдечки с каемочками, получалось до того здорово, что самому хотелось слопать!
- Где ты набрался этого жаргона? - справился Макензи. - Никогда ничего подобного не слышал.
- У него, - Делберт показал на Уэйда.
Тот покраснел и выдавил:
- Доисторический язык, им пользовались в двадцатом веке. Я прочитал о нем в исследовании по истории музыки. Там приводился словарь... Понимаете, термины были настолько необычными, что сами-собой засели в памяти...
Смит облизал губы и присвистнул.
- Выходит, Делберт позаимствовал жаргон из ваших мыслей. Принцип тот же, что и у Энциклопедии, а вот результат похуже.
- Ему не хватает разборчивости Энциклопедии, - объяснил Макензи. - К тому же откуда он мог знать, что говорит на языке прошлого?
- Меня подмывает свернуть ему шею, - признался Уэйд.
- Не вздумайте, - предостерег Макензи. - Я согласен, сделка кажется подозрительной, но семь музыкальных деревьев - это вам не какая-нибудь ерунда. Лично я отступаться не намерен.
- По-моему, - заметила Нелли, - вам не следовало связываться с ними.
- Да что с тобой, Нелли? - полюбопытствовал Макензи, хмуря брови. - С какой стати ты принялась там, внизу, рассуждать о законе? Правила правилами, но ведь на все случаи жизни они не годятся. Ради семи музыкальных деревьев Компания легко поступится парочкой правил, уверяю тебя. Ты догадываешься, как нас встретят дома? Чтобы послушать их, нам станут отваливать по тысяче баксов с носа, и придется выставлять оцепление, чтобы толпа не слишком напирала!
- А главное то, - прибавил Смит, - что народ будет приходить снова и снова. Чем дольше люди будут слушать музыку, тем сильнее она их заденет. Мне кажется, меломания превратится в одержимость. Найдутся такие, которые пойдут на что угодно, лишь бы еще разок услышать, как поют деревья.
- Вот единственное, чего я, кстати говоря, опасаюсь, - вздохнул Макензи.
- Я вас предупредила, - отозвалась Нелли. - Мне известно не хуже вашего, что в такой ситуации правилами обычно пренебрегают. Просто в мыслях дирижеров сквозила насмешка. Они вели себя как уличные сорванцы, которые потешаются над тем, кого только что одурачили.
- Бред, - фыркнул Смит.
- Так или иначе, сделка состоится, - заявил Макензи. - Если мы упустим такую возможность, нас потом четвертуют.
- Ты собираешься связаться с Харпером? - спросил Смит.
- Нужно договориться с Землей, чтобы за деревьями прислали корабль.
- На мой взгляд, - буркнула Нелли, - мы сами себя сажаем в лужу.
Макензи щелкнул переключателем, и экран видеофона потемнел. Убедить Харпера оказалось нелегко. Впрочем, Макензи понимал шефа. В такое и впрямь верится с трудом. Но с другой стороны, здесь все не так, как положено.
Макензи извлек из кармана кисет и трубку. Нелли наверняка заартачится, когда ей велят выкопать остальные шесть деревьев, но ничего, переживет. Нужно торопиться, запасы сыворотки на исходе, осталась всего одна колба.
Внезапно снаружи раздались возбужденные крики. Макензи единым движением сорвался с кресла и выскочил в люк - и чуть было не врезался в Смита, который выбежал из-за машины. Уэйд, который находился у подножия утеса, спешил к товарищам.
- Ну Нелли дает! - воскликнул Смит. - Ты погляди на нее!
Нелли приближалась к вездеходу размеренным шагом, волоча за собой нечто, судорожно дрыгавшееся и сопротивлявшееся. Роща ружейных деревьев дала залп по роботу, одна пуля угодила Нелли в плечо, на долю секунды лишив ее равновесия. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что нечто на деле - Энциклопедия. Нелли тащила его за корень; бедное растение пересчитывало собственным телом все кочки, какие только попадались на пути.
- Отпусти его! - крикнул Макензи. - Отпусти немедленно!
- Он украл сыворотку, - заявила Нелли, - и разбил колбу о скалу.
Она швырнула Энциклопедию под ноги людям. Тот несколько раз подпрыгнул, как мячик, откатился в сторону, принял вертикальное положение и замер, надежно спрятав корень под собой.
- Я душу из тебя вышибу! - Смит, похоже, не собирался шутить. - Ты же знал, что сыворотка нам необходима!
- Вы угрожаете мне насилием, - произнес Энциклопедия, - что является наиболее примитивным методом убеждения.
- Зато всегда срабатывает, - сообщил Смит.
Если Энциклопедия и испугался, это никак не отразилось на течении его мыслей, как обычно сформулированных весьма определенным образом:
- Ваш закон запрещает применять насилие или угрожать им инопланетным формам жизни.
- Приятель, - хмыкнул Смит, - есть такая поговорка: ьЗакон что дышло: как повернул, так и вышлоэ. На то и правила, чтобы из них существовали исключения.
- Минуточку, - вмешался Макензи и спросил Энциклопедию: - Что такое, по-твоему, закон?
- Правила поведения, которые необходимо соблюдать. Вы не можете нарушить их.
- Чувствуется влияние Нелли, - пробормотал Смит.
- То есть ты считаешь, что мы не можем забрать деревья, раз закон запрещает нам сделать это?
- Не можете, - подтвердил Энциклопедия.
- Едва до тебя дошло, что к чему, ты стащил у нас сыворотку. Молодец, ничего не скажешь.
- Он рассчитывал одурачить нас, - объяснила Нелли, - если хотите, облапошить - в общем, использовать в своих целях. Насколько я поняла, он украл сыворотку для того, чтобы нам нечем было защищаться от музыки. А потом, вдоволь наслушавшись, мы бы забрали деревья.
- Наплевав на закон?
- Именно. Наплевав на закон.
- Что за ерунду ты порешь? - напустился на робота Смит. - Откуда тебе известно, что он там замышлял?
- Я прочла его мысли, - ответила Нелли. - Он прятал их ото всех, но, когда ты пригрозил ему, часть истины выплыла наружу.
- Нет! - воскликнул Энциклопедия. - Нет, не ты, не машина!
- Извини, дружище, - фыркнул Макензи, - но ты ошибаешься.
Смит ошеломленно уставился на товарища.
- Правда, правда, - заверил его Макензи. - Мы не блефуем. Нелли рассказала мне вчера вечером.
- Вас неправильно информировали, - отбивался Энциклопедия. - Вы неверно истолковываете факты...
- Не верь ему, - произнес тихий голос, прозвучавший, как почудилось Макензи, у него в голове. - Не слушай, он все врет.
- Никодим! Ты что, что-то знаешь?
- Дело в деревьях, - сказал Никодим. - Музыка изменяет тебя, и ты становишься не таким, каким был раньше. Уэйд уже изменился, хотя и не подозревает о том.
- Если вы хотите сказать, что музыка завораживает, я согласен с вами, - проговорил Уэйд. - Я не могу жить без нее, не могу покинуть Чашу. Возможно, вы, джентльмены, полагали, что я отправлюсь с вами. К сожалению, ничего не получится. Я не могу уйти отсюда. Подобное может произойти с любым человеком. У Александера, когда он был здесь, неожиданно закончилась сыворотка. Врачи поставили его на ноги, однако он вернулся, потому что должен был вернуться, просто-напросто должен.
- Перемена заключается не только в этом, - возразил Никодим. - Музыка подчиняет человека настолько, что изменяет образ мышления, переиначивает жизненные ценности.
- Ложь! - вскричал Уэйд, делая шаг вперед, - Я остался таким, каким был!
- Вы слушаете музыку, - сказал Никодим, - улавливаете в ней то, чего не передать словами, то, что стремитесь, но не можете постичь. Вас томят неосознанные желания, вам в голову приходят странные мысли.
Уэйд замер с раскрытым ртом и вытаращился на Макензи.
- Так и есть, - прошептал он, - ей-богу, так и есть. - Он принялся озираться по сторонам с видом загнанного животного. - Но я не чувствую в себе никаких перемен. Я человек, я мыслю как человек, веду себя как человек!
- Разумеется, - подтвердил Никодим. - Они боялись вас спугнуть. Ощути вы, что с вами творится что-то неладное, вы наверняка постарались бы выяснить, что тому причиной. И потом, вы провели тут меньше года. Через пять лет вы отвернулись бы от людей, а через десять начали бы мало-помалу превращаться в нечто совершенно иное.
- А мы-то собирались везти деревья на Землю! - воскликнул Смит. - Целых пять штук! Помнишь, Дон? Чтобы земляне слушали их музыку, вечер за вечером, вживую и по радио. Ничего себе положеньице: семь деревьев изменяют мир!
- Но зачем? - проговорил потрясенный Уэйд.
- А зачем люди одомашнивают животных? - ответил вопросом на вопрос Макензи, - У животных о том спрашивать бесполезно, они не знают. Справляться у собаки, почему ее одомашнили, все равно, что интересоваться тем, с какой стати деревьям вздумалось приручить нас. Несомненно, они преследуют какую-то цель, и она для них вполне ясна и логична. Для нас же она, скорее всего, не станет таковой никогда.
- Никодим, - от мысли Энциклопедии веяло могильным холодом, - ты предал своих сородичей.
- Ты снова ошибаешься, - заметил Макензи с коротким смешком. - Никодим уже не растение, он - человек. С ним случилось то самое, что ты прочил для нас. Он стал человеком во всем, кроме разве что внешнего вида. Он мыслит как человек, разделяет не ваши, а наши убеждения.
- Правильно, - сказал Никодим. - Я человек.
Внезапно из зарослей кустарника в сотне ярдах от вездехода вырвалось ослепительное пламя, раздался треск раздираемой материи. Смит издал нечленораздельный вопль. На глазах у пораженного Макензи он пошатнулся, прижал руку к животу, словно переломился пополам и рухнул на землю. Лицо его исказила гримаса боли.
Нелли устремилась к зарослям. Макензи нагнулся над Смитом.
Смит криво усмехнулся. Губы его зашевелились, но слов слышно не было. Неожиданно он весь обмяк, дыхание сделалось замедленным и прерывистым. Живое одеяло накрыло собой рану. Макензи выпрямился и вынул из кобуры пистолет, Засевший в кустарнике стрелок, завидев несущегося на него робота, вскочил и вскинул винтовку. Макензи страшно закричал и выстрелил не целясь. Он промахнулся, зато чуть ли не половину зарослей охватило пламя. Стрелок пригнулся, и тут подоспела Нелли. Она подхватила его на руки и с размаху швырнула на землю, остальное скрыл дым. Макензи, уронив руку с пистолетом, тупо прислушивался к доносившимся из зарослей глухим ударам, сопровождавшим отход в мир иной человеческой души.
К горлу подкатила тошнота, и Макензи отвернулся. Рядом со Смитом на коленях стоял Уэйд.
- Похоже, он без сознания, - проговорил композитор.
Макензи кивнул.
- Одеяло держит его под наркозом. Не волнуйтесь, оно прекрасно справится.
Послышался шелест травы. Энциклопедия воспользовался тем, что остался без присмотра, и улепетывал без оглядки, направляясь к ближайшей роще ружейных деревьев.
- Это был Александер, - сказала Нелли за спиной Макензи. - Больше он нас не потревожит.

Фактор Нельсон Харпер раскуривал трубку, когда прозвучал сигнал видеофона. Испуганно вздрогнув, он щелкнул переключателем. На экране появилось лицо Макензи - грязное, потное, искаженное страхом. Не тратя времени на приветствия, Макензи заговорил:
- Отменяется, шеф. Сделка не состоится. Я не могу забрать деревья.
- Ты должен их забрать! - рявкнул Харпер. - Я уже связался с Землей, и дело закрутилось. Они себя не помнят от радости и пообещали, что корабль вылетит к нам в течение часа.
- Ну так свяжитесь снова и скажите, что все сорвалось, - буркнул Макензи.
- Ты же уверял, что все на мази, никаких осложнений не предвидится! Или не ты клялся доставить их, даже если тебе придется ползти всю дорогу на четвереньках?
- Я, я, - отозвался Макензи, - кто же еще? Но тогда я не знал того, что знаю сейчас.
- Компания сообщила о нашей удаче всей Солнечной системе, - простонал Харпер. - Радио Земли ведет через Меркурий передачу на Плутон. Какой-нибудь час спустя все мужчины, женщины и дети узнают, что на Землю везут музыкальные деревья. Мы ничего не можем поделать, понимаешь, Макензи? Мы должны забрать их!
- Я не могу, шеф, - упорствовал Макензи.
- Но почему? - возопил Харпер. - Ради всего святого, почему? Если ты не...
- Потому что Нелли сжигает их. Она отправилась в Чашу с огнеметом в руках. Скоро на планете не останется ни одного музыкального дерева.
- Останови ее! - взвизгнул Харпер. - Чего ты ждешь, беги и останови ее! Как угодно, хоть расплавь на месте, я разрешаю. Эта дура...
- Я сам приказал ей, - перебил Макензи. - Вот закончу с вами и пойду помогать.
- Ты что, спятил? - вконец разъярился Харпер. - Идиот полоумный! Да тебя съедят живьем! Скажешь спасибо, если...
На экране мелькнули две руки. Они сомкнулись на горле Макензи и поволокли того прочь. Экран опустел, но не совсем, на нем что-то мельтешило. Впечатление было такое, будто прямо перед видеофоном идет жестокая драка.
- Макензи! - закричал Харпер. - Макензи!
Внезапно экран словно разлетелся вдребезги.
- Макензи! - надрывался Фактор. - Макензи, что происходит?
Экран ослепительно вспыхнул, взвыл, точно баньши, и погас. Харпер застыл как вкопанный с микрофоном в руках. Его трубка валялась на полу, из нее сыпались тлеющие угольки. В сердце Фактора мало-помалу закрадывался страх, холодная и скользкая змея, страх терзал Харпера и насмехался над ним. Он знал, что за такое Компания снимет с него голову. Лучшее, чего можно было ожидать, это ссылки на какую-нибудь третьеразрядную планетку в должности чернорабочего. Пятно на всю жизнь: человек, которому нельзя доверять, который не справился со своими обязанностями и подмочил репутацию Компании.
Впрочем, подождите-ка! Если он доберется до Чаши Гармонии довольно быстро, то сумеет положить конец безумию, сумеет по крайней мере сохранить хотя бы несколько деревьев. Слава Богу, флайер на месте. Значит, через полчаса он будет в Чаше.
Харпер кинулся к двери, распахнул ее настежь, и тут что-то просвистело возле его щеки, ударилось о косяк и взорвалось, оставив после себя облачко пыли. Он инстинктивно пригнулся, и следующая пуля лишь чиркнула по волосам, зато третья угодила прямо в ногу. Он повалился навзничь, четвертая пуля взорвалась прямо перед самым его носом. Харпер кое-как встал на колени, покачнулся, когда очередной залп пришелся ему в бок, заслонил лицо правой рукой и немедленно получил удар, от которого мгновенно онемело запястье. Им овладела паника; превозмогая боль, он на четвереньках добрался до порога, переполз через него и захлопнул за собой дверь.
Он попробовал пошевелить пальцами правой руки. Те отказывались слушаться. Так, похоже, перелом запястья.
После долгих недель пальбы в белый свет ружейное дерево, что росло напротив фактории, наконец сообразило поправить прицел и стреляло теперь прямой наводкой.

Макензи приподнялся с пола, оперся на локоть, прикоснулся пальцами к саднящему горлу. Салон вездехода виделся неотчетливо, будто в тумане, голова раскалывалась от боли. Он передвинулся назад - ровно настолько, чтобы прислониться спиной к стене. Салон постепенно приобрел более-менее четкие очертания, но боль, похоже, и не думала отступать. В проеме люка стоял человек. Макензи напряг зрение, пытаясь определить, кто это.
- Я забираю ваши одеяла, - резанул уши неестественно высокий голос. - Получите их обратно после того, как оставите в покое деревья.
Макензи разжал губы, однако слова не шли с языка: тот еле ворочался во рту.
- Уэйд? - наконец выдавил он.
Да, он не ошибся, с ним говорил именно Уэйд. В одной руке того болтались живые одеяла, другой он сжимал рукоять пистолета.
- Вы спятили, Уэйд, - прошептал Макензи. - Мы должны уничтожить деревья, иначе человечество неминуемо погибнет. У них не получилось на этот раз, но они наверняка попробуют снова и однажды добьются своего, причем им не придется даже лететь на Землю. Они зачаруют нас через записи: этакая межпланетная пропаганда. Дело несколько затянется, однако результат будет тем же самым.
- Они прекрасны, - произнес Уэйд, - прекраснее всего, что есть во Вселенной. Я не могу допустить их гибели. Вы не смеете уничтожать их!
- Вы что, не понимаете - потому-то они и опасны? - прохрипел Макензи. - Их красота фатальна. Никто не может устоять против нее.
- Я жил музыкой деревьев, - сказал Уэйд. - Вы утверждаете, что она превратила меня всего лишь в подобие человека. Ну и что? Или расовая чистота как в мыслях, так и в действиях - фетиш, который вынуждает нас влачить жалкое существование, несмотря на то что рядом, рукой подать, нам предлагается иной, поистине великий выбор? Мы бы никогда ни о чем не узнали, ясно вам, никогда и ни о чем! Да, они изменили бы нас, но постепенно, исподволь, так, что мы ничего бы не заподозрили. Поступки и побуждения по-прежнему казались бы нам нашими собственными, и никто бы не сообразил, что деревья - не просто музыкальная забава.
- Им понадобились наши механизмы, - проговорил Макензи. - Растения не могут строить машины. При благополучном же для них стечении обстоятельств они ступили бы на новый путь и увлекли нас за собой туда, куда бы мы в здравом рассудке не согласились пойти ни за какие деньги.
- Откуда нам знать, - буркнул Уэйд, - что такое здравый рассудок?
Макензи сел прямо.
- Вы думали об этом? - спросил он, стараясь не обращать внимания на боль в горле и стук крови в висках.
- Да, - кивнул Уэйд. - Поначалу, что вполне естественно, мне стало страшно, но потом я осознал, что страх лишен оснований. Наших детей учат в школе тому или иному образу жизни. Наша пресса стремится формировать общественное мнение. Так чего же мы испугались деревьев? Вряд ли их цель эгоистичнее нашей собственной.
- Не скажите, - покачал головой Макензи. - У нас своя жизнь. Мы должны следовать путем, предначертанным человечеству. Помимо всего прочего, вы попусту тратите время.
- Не понял?
- Пока мы тут беседуем, Нелли сжигает деревья. Я послал ее в Чашу перед тем, как связался с Харпером.
- Ничего она не сжигает, - пробормотал Уэйд.
- То есть как? - вскинулся Макензи, словно порываясь вскочить. Уэйд выразительно повел стволом излучателя.
- А вот так, - отрезал он, - Нелли ничего не сжигает, поскольку не в состоянии что-либо сжечь, и вы тоже, потому что я забрал оба огнемета. Вездеход не тронется с места, я о том позаботился. Так что лежите спокойно, и никаких глупостей.
- Вы оставили его без одеяла? - проговорил Макензи, показав на Смита.
Уэйд кивнул.
- Вы хотите, чтобы Смит умер? Без одеяла у него нет ни малейшего шанса выкарабкаться. Одеяло вылечит его, накормит, согреет...
- Вот еще одна причина, по которой нам следует как можно скорее договориться между собой.
- Ваше условие - чтобы мы оставили в покое деревья?
- Совершенно верно.
- Нет, не пойдет, - прошептал Макензи.
- Когда передумаете, позовите меня, - сказал Уэйд. - Я буду держаться поблизости. - С этими словами он спрыгнул на землю.
Смит отчаянно нуждался в тепле и пище. За час, который прошел с той поры, как его лишили одеяла, он очнулся и у него началась жестокая лихорадка. Макензи сидел на корточках рядом с ним и старался хоть как-то облегчить страдания товарища. Стоило ему подумать о том, что ждет их впереди, как его захлестывала волна ужаса.
В вездеходе не было ни продовольствия, ни средств обогрева, ибо ни в том ни в другом не возникало необходимости, пока люди имели при себе живые одеяла. Но теперь одеяла неизвестно где! Макензи отыскал аптечку первой помощи, перерыл ее снизу доверху, но не обнаружил ничего такого, что могло бы помочь Смиту: ни обезболивающих, ни жаропонижающих. И в самом деле, зачем нужны таблетки, когда их с успехом заменяют живые одела? Что касается тепла, можно было бы использовать атомный двигатель машины, однако мерзавец Уэйд снял механизм запуска. Между тем снаружи сгущались сумерки; значит, вот-вот похолодает, а для человека в положении Смита холод означает смерть.
ьЕсли бы я только мог найти Неллиэ, - подумалось Макензи. Он попытался разыскать ее, пробежал около мили по краю Чаши, но никого не встретил, а отойти дальше от вездехода не отважился из-за страха за Смита.
Смит что-то пробормотал. Макензи нагнулся к нему, надеясь разобрать слова, но надежда оказалась тщетной. Тогда он встал и направился к люку. Перво-наперво необходимо тепло, затем пища. Тепло, тепло, - что ж, открытый огонь не лучший способ согреться, но когда все прочие недоступны...
Впереди замаячил прицеп с музыкальным деревом, повернутым корнями к небесам. Макензи сломал несколько сухих веток, решив, что они пойдут на растопку. А вообще придется разводить костер из сырой древесины. Ничего, до завтра как-нибудь протянем, а там, глядишь, подвернется побольше сухостоя.
Музыкальные деревья в Чаше настраивались на вечерний концерт.
Вернувшись в машину, Макензи достал нож, аккуратно расщепил сухие ветки, сложил их на полу и щелкнул зажигалкой. Неожиданно в проеме люка, словно привлеченная язычком пламени, возникла крохотная фигурка. Макензи ошарашенно уставился на незваного гостя, забыв поднести зажигалку к хворосту.
- Что ты делаешь? - проникла в его сознание возбужденная мысль Делберта.
- Разжигаю костер.
- Что такое костер?
- Это... А ты разве не знаешь?
- Нет.
- В костре горит огонь, - пояснил Макензи. - Происходит химическая реакция, которая уничтожает материю и высвобождает энергию в виде тепла.
- А из чего ты разводишь костер? - Делберт прищурился, глядя на зажигалку.
- Из веток.
Глаза Делберта расширились, в мыслях промелькнула тревога.
- Веток с дерева?
- Ну да. Мне нужна была древесина. Она горит и дает тепло.
- С какого дерева?
- С того... - начал было Макензи и запнулся на полуслове. Внезапно до него дошло! Он убрал палец с зажигалки, и огонек погас.
- Это мое дерево! - крикнул Делберт; его душили страх и злоба. - Ты разводишь костер из моего дерева!
Макензи промолчал.
- Когда ты сожжешь его, оно погибнет! -. не успокаивался Делберт. - Верно? Оно погибнет?
Макензи кивнул.
- Зачем тебе убивать его? - воскликнул Делберт.
- Мне нужно тепло, - повторил Макензи. - Без тепла мой друг умрет. Костер - единственный способ получить тепло.
- Дерево мое!
- Какая мне разница! - пожал плечами Макензи. - Без тепла нам не обойтись, и я его добуду. - Он вновь щелкнул зажигалкой.
- Но я ведь не сделал тебе ничего плохого, - взвыл Делберт, раскачиваясь взад-вперед в проеме люка. - Я твой друг, я никогда не замышлял тебе зла.
- Да ну? - хмыкнул Макензи.
- Правда, правда, - уверил Делберт.
- А как насчет вашего плана? - справился Макензи. - Или не ты пробовал обмануть меня?
- Я тут ни при чем, - простонал Делберт. - Мы, деревья, не виноваты. Все придумал Энциклопедия!
- Вы про меня? - осведомилась обрисовавшаяся снаружи тень.
Энциклопедия вернулся. Он высокомерно отпихнул Делберта и очутился в салоне вездехода.
- Я видел Уэйда, - сказал он.
- И потому решил, что здесь безопаснее, - фыркнул Макензи, испепеляя его взглядом.
- Разумеется, - невозмутимо подтвердил Энциклопедия. - Ваша формула силы утратила всякий смысл. Вы не можете применить ее.
Макензи резко выбросил руку, схватил Энциклопедию за корень и швырнул в угол.
- Только попытайся вылезти, - прорычал он, - я покажу тебе формулу!
Энциклопедия встряхнулся, точно курица. Мысли его оставались спокойными и холодными.
- Я не понимаю, какая вам польза от силы.
- Поймешь, когда окажешься в супе, - пообещал Макензи. Он оценивающе взглянул на Энциклопедию. - Да, из тебя выйдет неплохой суп. Ты вполне сойдешь за капусту. Не то чтобы я любил капустный суп...
- Суп?
- Суп, суп. Жидкая пища.
- Пища! - мысль Энциклопедии выражала волнение. - Вы собираетесь меня съесть?
- А почему нет? - справился Макензи. - В конце концов, ты всего-навсего растение, пускай разумное, но растение. - Он ощутил мысленное прикосновение к мозгу: Энциклопедия вновь взялся за старое. - Давай-давай, но предупреждаю сразу, тебе вряд ли понравится то, что ты там найдешь.
- Вы скрыли от меня! - возмутился Энциклопедия.
- Ничего подобного, - возразил Макензи. - У нас просто не было случая подумать об этом, вспомнить, для чего люди сажали растения раньше и как пользуются ими и по сей день. Впрочем, ныне мы нечасто прибегаем к ним, потому что необходимость отпала, однако стоит ей появиться снова...
- Вы едите нас! - пробормотал Энциклопедия. - Вы строите из нас дома! Вы уничтожаете нас, чтобы согреться. Эгоисты!
- Не горячись, - посоветовал Макензи. - Тебя ведь задел не сам факт, а то, что мы полагали, что имеем на это право, так? Тебя возмущает, что мы рвем и рубим, не спрашивая, не задаваясь вопросом, каково растениям. Ты страдаешь от оскорбленного достоинства, верно? - Он передвинулся поближе к люку. Из Чаши раздались первые аккорды. Настройка завершилась, начался концерт. - К сожалению, я оскорблю его еще сильнее. Ты для меня - всего лишь растение, Ты кое-чему научился, приобрел налет цивилизации, но со мной тебе не равняться. Мы, люди, не торопимся забывать прошлое. Пройдет не одно тысячелетие, прежде чем мы станем относиться к вам хоть чуть-чуть иначе; пока же вы для нас - обыкновенные растения, сродни тем, которыми мы пользовались в былом и можем воспользоваться сейчас.
- Капустный суп, - буркнул Энциклопедия.
- Молодец, - похвалил Макензи, - усвоил.
Музыка внезапно смолкла, оборвалась на середине аккорда.
- Видишь, - заметил Макензи, - даже музыка покинула тебя.
Тишина надвинулась на вездеход, окутала его словно пеленой тумана; вдруг послышался некий звук: шлеп... шлеп... К машине приближалось нечто огромное и массивное.
- Нелли! - воскликнул Макензи, различив в темноте широкоплечую спину робота.
- Да, шеф, это я, - отозвалась Нелли. - Я принесла вам подарок.
Она швырнула в люк вездехода Уэйда. Тот перекатился на спину и застонал. С тела композитора вспорхнули двое крохотных существ.
- Нелли, - проговорил Макензи сурово, - колотить его было вовсе незачем. Тебе следовало подождать с наказанием до моего решения.
- Шеф, - запротестовала Нелли, - я его не трогала. Он попался мне уже таким.
Никодим взобрался на плечо Макензи, а одеяло Смита устремилось в тот угол, где лежал его хозяин.
- Она ни при чем, босс, - подтвердил Никодим. - Это мы так отделали его.
- Вы?
- Ну да, нас было двое против одного. Мы напичкали его ядом.
- Он мне не понравился, - продолжал Никодим, устроившись на привычном месте. - Он был совсем не такой, как ты. Я не хотел подделываться под него.
- Яд? - переспросил Макензи. - Надеюсь, вы отравили его не до смерти?
- Конечно, нет, приятель, - уверил Никодим. - У него просто расстроился желудок. Он и не подозревал, что происходит, пока не стало слишком поздно. Мы заключили с ним сделку, пообещали перестать, если он отнесет нас обратно. Он послушался, но без Нелли вряд ли добрался бы сюда.
- Шеф, - попросила Нелли, - когда он очухается, позвольте мне потолковать с ним по душам.
- Нет, - отрезал Макензи.
- Он связал меня, - пожаловалась Нелли. - Он спрятался под утесом, набросил на меня лассо, связал и оставил валяться там. Я провозилась с веревками несколько часов. Честное слово, шеф, я его не убью, так, вразумлю немножко, и все.
Снаружи зашелестела трава, как будто по ней ступали сотни ног.
- У нас гости, - сказал Никодим.
Макензи увидел дирижеров: десятки карликовых существ толпились неподалеку от вездехода, посверкивая светившимися в темноте глазами. Один карлик шагнул вперед. Присмотревшись, Макензи узнал Олдера.
- Ну? - поинтересовался человек.
- Мы пришли сказать вам, что сделка отменяется, - проговорил Олдер. - Делберт рассказал нам.
- Что же он вам рассказал?
- Как вы поступаете с деревьями.
- А, это!
- Да.
- Но сделка состоялась, - возразил Макензи, - ее уже не расторгнуть. Земля с нетерпением ожидает...
- Не надо считать меня глупцом, - перебил Олдер. - Мы нужны вам не больше, чем вы нам. Мы повели себя некрасиво с самого начала, но нашей вины в том нет. Нас надоумил Энциклопедия. Он утверждал, что таков наш долг, долг перед расой, что мы должны нести просвещение другим народам Галактики. Мы сперва не согласились с ним. Понимаете, музыка - наша жизнь, мы создаем ее так давно, что и думать забыли о своем происхождении. Тем более что наша планета еще в незапамятные времена перешла зенит своего существования и теперь становится день ото дня все дряхлее. Однако даже в тот час, когда почва рассыплется у нас под ногами, мы будем сочинять музыку. Вы живете результатами поступков, а мы - созданием музыки. Кадмаровская симфония Алого Солнца для нас важнее, чем для вас - открытие новой планетной системы. Нам доставляет удовольствие, что вы охотитесь за нашей музыкой, и мы огорчимся, если после всего, что случилось, вы отвернетесь от нас. Но на Землю мы не собираемся.
- Монополия сохраняется? - спросил Макензи.
- Сохраняется, - отозвался Олдер. - Приходите, когда вам будет угодно, и записывайте мою симфонию. Как только появится что-то новое, мы сразу дадим вам знать.
- А пропаганда в музыке?
- Отныне ее не будет, - пообещал Олдер, - Если наша музыка и будет воздействовать на вас, то лишь сама по себе, как таковая. Мы не желаем определять вашу жизнь.
- Можно ли вам верить?
- Можно и нужно. Мы согласны и на проверки, хотя в них нет необходимости.
- Посмотрим, - буркнул Макензи, - Лично у меня оснований доверять вам - никаких.
- Очень жаль, - похоже, Олдер говорил искренне.
- Я собирался сжечь вас, - произнес Макензи намеренно жестко, - уничтожить, искоренить. Вы не смогли бы помешать мне.
- Вы варвары, - заявил Олдер. - Вы покорили межзвездное пространство, создали великую цивилизацию, но ваши методы варварские и неоправданно жестокие.
- Энциклопедия назвал их ьформулой силыэ, - заметил Макензи. - Впрочем, дело не в названии; главное, что они срабатывают. Вот почему нам удалось столького добиться. Предупреждаю вас: если вы снова попытаетесь одурачить людей, расплата будет ужасной. Человек ради собственного спасения уничтожит все, что угодно. Помните об этом: мы не остановимся ни перед чем.
Уловив за спиной движение, Макензи резко обернулся.
- Энциклопедия удирает! - закричал он. - Нелли, хватай его!
- Порядок, шеф, - мгновение спустя откликнулась Нелли. Она выступила из темноты, волоча за собой Энциклопедию.
Макензи повернулся к дирижерам, но они исчезли, лишь глухо шелестела в отдалении трава.
- Что теперь? - спросила Нелли. - Пойдем жечь деревья?
- Нет, - покачал головой Макензи. - Мы не будем их жечь.
- Мы их напугали, - изрекла Нелли, - так здорово, что они не скоро забудут.
- Возможно, - соглашался Макензи. - По крайней мере, будем надеяться что ты права. Но они не только испугались. Они возненавидели нас, и это, пожалуй, гораздо лучше. Мы ведь ненавидим тех тварей, которые питаются людьми, считают, что человек ни на что больше не годен. Они мнили себя пупом Вселенной, величайшими из разумных существ, а мы задали им изрядную взбучку, напугали, уязвили гордость и дали понять, что зарываться не следует. Они столкнулись с теми, кому далеко не ровня. Что ж, в следующий раз подумают дважды, прежде чем ввязаться в очередную авантюру.
Из Чаши донеслись звуки музыки. Макензи запрыгнул в вездеход и подошел к Смиту. Тот крепко спал, укутанный одеялом. Уэйд сидел в углу, обхватив руками голову.
Внезапно спокойствие ночи нарушил рев ракетных двигателей. Макензи выскочил наружу. Над Чашей, заливая ее светом прожекторов, кружил флайер. Вот он круто пошел вниз, на какой-то миг замер в воздухе и совершил посадку в сотне ярдов от вездехода. Из него выбрался Харпер.
- Ты не сжег их! - закричал он, подбегая к вездеходу. - Ты не сжег деревья!
Макензи покачал головой.
Харпер стукнул себя в грудь кулаком левой руки - правая была на перевязи.
- Я так и знал, так и знал! Решил подшутить над шефом, а? Все развлекаетесь, ребята.
- Да уж, развлекаемся.
- Что касается деревьев... Мы не сможем забрать их на Землю.
- Я же вам говорил, - заметил Макензи.
- Полчаса назад пришло сообщение. Оказывается, существует закон, запрещающий доставку на Землю инопланетных растений. Какой-то идиот притащил однажды с Марса дрянь, которая чуть было не погубила все живое на планете, тогда-то и приняли закон. Просто за давностью лет о нем забыли.
- А кто-то раскопал, - буркнул Макензи.
- Правильно. Так что Компании запретили даже прикасаться к деревьям.
- Оно и к лучшему, - проговорил Макензи. - Дирижеры все равно отказываются лететь.
- А как же сделка? Что с ними стряслось? Они прямо умирали от желания...
- До тех пор, - перебил Макензи, - пока не узнали, что мы употребляем растения в пищу, и кое-что еще.
- Но... Но...
- Для них мы всего лишь шайка страшилищ. Они пугают нами своих отпрысков. Не балуйся, а то придет человек и заберет тебя.
Из-за корпуса вездехода вынырнула Нелли. За ней волочился по земле Энциклопедия, корень которого по-прежнему стискивал железный кулак робота.
- Эй, что происходит? - воскликнул Харпер.
- Нам придется построить концлагерь, - объяснил Макензи. - Желательно с высоким забором, - и ткнул пальцем в Энциклопедию.
- Но что он натворил? - озадаченно спросил Харпер.
- Так, ерунда; покушался на человечество.
Харпер вздохнул.
- Одним забором мы не обойдемся. Ружейное дерево напротив Фактории палит по входу прямой наводкой.
- Ничего, - усмехнулся Макензи. - Поместим их в одну клетку, пускай на пару радуются жизни.

Clifford D. Simak "Madness from Mars" 1939
Клиффорд Д. Саймак "Марсианин"
пер. К.Королев

Из дальнего космоса возвращался домой ьПривет, Марс-IVэ - первый звездолет, достигший Красной планеты. Его обнаружили телескопы Лунной обсерватории, что располагалась в кратере Коперник; на Землю сразу же ушло сообщение с координатами корабля. Несколько часов спустя земные приборы засекли в небе крохотную мерцающую точку.
Два года назад те же самые телескопы провожали звездолет в путь - до тех пор пока серебристый корпус корабля не затерялся среди звезд. С того дня ьПривет, Марс-IVэ не подавал никаких сигналов; и вот теперь Лунная обсерватория, заметив вдалеке пятнышко света, известила Землю о его появлении.
Поддерживать с кораблем связь во время полета не представлялось возможным. На Луне находились мощные радиостанции, способные передавать ультракоротковолновые сообщения на расстояние в четверть миллиона миль, отделявшее Луну от Земли. Но это был предел: о связи через пятьдесят миллионов миль не приходилось и мечтать. Так что звездолет словно сгинул в пространстве, оставив людей на Земле и Луне гадать об участи экипажа.
Ныне же, когда Марс вновь очутился напротив Земли, корабль возвращался, корректируя курс - из дюз то и дело вырывалось пламя; стальной комарик мчался к родной планете, прочь из таинственного безмолвия, резво преодолевая милю за милей. Он возвращался победно, его корпус покрывал слой красной марсианской пыли.
На борту звездолета находилось пятеро отважных мужчин - Томас Делвени, начальник экспедиции; рыжеволосый навигатор Джерри Купер, лучший кинооператор мира Энди Смит и еще двое астронавтов, Джимми Уотсон и Элмер Пейн - суровые ветераны, принимавшие когда-то участие в покорении Луны.
Этот ьПривет, Марсэ был четвертым - три предыдущих корабля так и не вернулись, три запуска окончились неудачей. Первый звездолет в миллионе миль от Луны столкнулся с метеоритом. Второй - это было видно в телескопы - полыхнул пламенем и превратился в алое пятно: взорвались топливные баки. Третий попросту исчез - летел себе и летел, пока не пропал из виду; шесть лет подряд специалисты ломали головы над тем, что же произошло, но так и не пришли ни к какому выводу.
Тем не менее четыре года спустя - то есть два года назад - с Земли стартовал ьПривет, Марс-IVэ. Теперь он возвращался - серебристая точка в черном небе, - сверкающий символ человеческого стремления к другим планетам. Он достиг Марса - и вот теперь возвращается. За ним полетят другие, некоторые погибнут, сгинут без следа, однако кому-то посчастливится, и человечество, столь настойчиво и слепо пытающееся разорвать земные путы, наконец-то ступит на дорогу к звездам.

- Как по-вашему, док, что они там нашли?
Джек Вуз, корреспондент ьЭкспрессэ, закурил сигарету.
Доктор Стивен Гилмер, председатель Комиссии по межпланетным сообщениям, выпустил клуб дыма - он курил сигару - и ответил, не скрывая раздражения:
- Откуда, черт побери, мне знать? Надеюсь, что хоть что-то. Эта прогулка обошлась нам в миллион баксов.
- Ну а все-таки, док? - не отступался Вудс. - Что они могли там обнаружить? Без подробностей, в общих чертах. На что похож Марс?
- Я скажу, а потом вы поместите мои слова на первой странице, - брюзгливо отозвался Гилмер, пожевав сигару. - Не желаю ничего придумывать. Вечно вам невтерпеж. Знаете, ребята, порой вы меня изрядно достаете.
- Док! - умоляюще воскликнул Гэри Хендерсон из ьСтарэ. - Скажите нам хоть что-нибудь.
- Точно, - поддержал коллегу Дон Бакли из ьСпейсуэйзэ. - Какая вам разница? Вы ведь всегда можете заявить, что мы неправильно вас поняли. Такое случается сплошь и рядом.
Гилмер указал на стоящую чуть поодаль группу - членов официального комитета по встрече.
- Почему бы вам не пообщаться с мэром? Он наверняка не откажется.
- Конечно, - согласился Гэри, - но опять отделается пустыми фразами. И потом, мы так часто печатали его фотографию на первой полосе, что он, похоже, решил, будто владеет газетой.
- Как вы думаете, почему они не выходят на связь? - спросил Вудс. - Корабль уже несколько часов в зоне слышимости.
- Может у них сломался передатчик, - предположил Гилмер, перекатив сигару из одного уголка рта в другой.
Чувствовалось, что он обеспокоен молчанием звездолета. Доктор наморщил лоб. Неужели передатчик поврежден настолько серьезно, что его невозможно починить?
Шесть часов назад корабль вошел в атмосферу и принялся кружить по орбите, гася огромную скорость. Весть о прибытии звездолета быстро распространилась по планете, и на космодром хлынули любопытные. Людей становилось все больше, на близлежащих шоссе возникли громадные пробки, полицейские кордоны с трудом удерживали толпу зевак, что норовили попасть на посадочную площадку. День выдался жаркий, прохладительные напитки шли нарасхват. У кого-то из женщин случился обморок; кого-то нечаянно повалили наземь и затоптали. Какое-то время спустя завыла сирена ьскорой помощиэ.
- Уф! - выдохнул Вудс. - Посылаем корабли на Марс, а управлять толпой до сих пор не научились. - Он выжидающе уставился в ярко-голубое небо. - Скоро должен появиться.
Конец фразы репортера заглушил нарастающий рев, от которого, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки, Из-за горизонта вынырнул звездолет; сверкнув на солнце, он пронесся над космодромом, сопровождаемый восторженным ревом толпы, который на мгновение как будто даже перекрыл грохот двигателей, и исчез в отдалении, колыхнув носовыми дюзами.
- Купер выжимает все, что может, - благоговейно произнес Вудс. - Корпус того и гляди расплавится.
Он поглядел на запад, вслед исчезнувшему из виду кораблю. Сигарета, про которую Вудс совсем забыл, обожгла ему пальцы. Краем глаза он заметил фотокорреспондента ьЭкспрессэ Джимми Эндрюса.
- Ты успел снять? - рявкнул Вудс,
- Еще чего! - крикнул в ответ Эндрюс. - Попробуй-ка сними молнию!
Звездолет показался снова. Он летел медленнее, однако его скорость по-прежнему ужасала. На какой-то миг корабль словно завис в воздухе, после чего клюнул носом и устремился к космодрому.
- Он не сядет на такой скорости! - завопил Вудс. - Он же разобьется!
- Осторожно!
Этот звук вырвался сразу из доброй дюжины глоток. Корабль приземлился - вонзился носом в землю, оставив позади себя глубокую дымящуюся борозду. Корма задралась высоко вверх: чудилось, что звездолет в любой момент может опрокинуться.
Толпа на дальнем конце поля, охваченная паническим страхом при виде надвигающегося на нее стального монстра, мгновенно рассыпалась в разные стороны. Люди бежали, толкались, спотыкались, сбивали друг друга с ног. Однако ьПривет, Марс-IVэ замер в непосредственной близости от полицейского кордона, уже не способный перевернуться, - потрепанный, побывавший в переделках звездолет, первым достигший Марса и вернувшийся домой.
Корреспонденты и фотографы кинулись вперед. Толпа завизжала. Визг смешался с гудками автомобилей и воем сирен. Издалека, с окраины города, доносились пронзительные свистки и перезвон колоколов.
На бегу Вудсу пришла шальная мысль, в которой было что-то от дурного предчувствия. Такая посадка... Управляй кораблем Джерри Купер, он ни за что не стал бы сажать звездолет на столь чудовищной скорости. Это было сущим безумием, а Джерри - опытный навигатор, не из тех, кто любит играть со смертью. Джек видел его пять лет назад, на Лунном дерби, и не мог не восхититься искусством, с каким Джерри пилотировал свой корабль.
Люк в борту звездолета медленно открылся, лязгнул металл. Из корабля вышел человек - вышел, покачнулся, упал и не поднимался.
Доктор Гилмер подбежал к нему и подхватил на руки.
Вудс мельком увидел запрокинутую голову и лицо астронавта. Лицо принадлежало Джерри Куперу, но черты исказились настолько, что узнать того было почти невозможно. Это лицо запечатлелось в памяти Вудса, будто вытравленное кислотой - кошмарный образ, при воспоминании о котором бросало в дрожь: глубоко запавшие глаза, ввалившиеся щеки, стекающая слюна, и с губ слетают какие-то нечленораздельные звуки...
- Уйди с дороги! - гаркнул Эндрюс, отталкивая Вудса. - Или как прикажешь снимать.
Джек услышал тихое гудение. Затем раздался щелчок. Все, снимок есть.
- Где остальные? - крикнул Гилмер. Купер бессмысленно уставился на него; лицо навигатора исказилось гримасой страха и боли сильнее прежнего. - Где остальные?
Во внезапно наступившей тишине голос Гилмера прозвучал неожиданно громко.
- Там, - прошептал Купер, мотнув головой в сторону корабля. Его шепот резанул уши всем, кто стоял поблизости. Он вновь забормотал что-то невразумительное, а потом с усилием прибавил: - Мертвы. - И повторил в тишине. - Все мертвы.
Остальных членов экипажа обнаружили в жилом отсеке, позади запертой рубки. Все они были мертвы, причем умерли достаточно давно.
Энди Смиту кто-то размозжил могучим ударом череп. Джимми Уотсона задушили: на шее до сих пор виднелись синие, вздувшиеся отпечатки чьих-то пальцев. Элмер Рейн скрючился в уголке: на его теле не нашли никаких следов насилия, хотя лицо выражало отвращение - этакая маска боли, страха и страдания.
Томас Делвени распростерся у стола на полу с перерезанным горлом - похоже, старомодной бритвой с побуревшим от крови лезвием, которую крепко сжимал в правой руке.
У стены жилого отсека стоял большой деревянный ящик, на котором кто-то написал дрожащей рукой одно-единственное слово - ьЖивотноеэ... Судя по всему, надпись должна была иметь продолжение: ниже виднелись диковинные закорючки, нацарапанные тем же черным мелком. Они змеились по доскам - и не сообщали ничего сколько-нибудь полезного.
К вечеру буйнопомешанный, который был когда-то Джерри Купером, умер. Банкет, организованный городскими властями в честь покорителей космоса, отменили, ибо чествовать оказалось некого.
Кто же сидит в деревянном ящике?
- Животное, - заявил доктор Гилмер. - Все остальное меня, по большому счету, не касается. Кажется, оно живо, но сказать наверняка трудно. Даже передвигаясь быстро - быстро для нее, разумеется, - эта тварь, пожалуй, ленивца заставит поверить, что он способен носиться мухой.
Джек Вудс поглядел на существо, которое доктор Гилмер обнаружил в ящике с надписью ьЖивотноеэ. Оно находилось внутри стенного аквариума с толстыми стенками и весьма смахивало на ком шерсти.
- Свернулось себе и спит, - заметил корреспондент.
- Как же! - фыркнул Гилмер. - Просто у него такая форма тела - сферическая. Вдобавок оно все обросло мехом. Если придумать название поточнее, то ему больше подходит имя Меховушка. Да, с таким мехом не страшен и Северный полюс в разгар зимы. Густой, теплый... Вы ведь не забыли, что на Марсе чертовски холодно?
- Может, отправить туда охотников и организовать фактории? - предложил Вудс. - Я уверен, марсианские меха будут продаваться по бешеным ценам.
- Если до этого дойдет, - отозвался Гилмер, - меховушек моментально перестреляют всех до единой. По-моему, максимальная скорость, с какой они в состоянии передвигаться - не более фута в день. Кислорода на Марсе, судя по всему, в обрез. Значит, жизненную энергию добыть не так-то легко, а потому вряд ли кто-либо способен тратить ее на пустую беготню. Должно быть, меховушки сидят сиднями, не позволяя никому и ничему отвлекать себя от основного занятия - борьбы за выживание.
- Что-то я не вижу у него ни глаз, ни ушей - вообще ничего похожего, - проговорил Вудс, напрягая зрение, чтобы получше разглядеть марсианина.
- Возможно, его органы чувств коренным образом отличаются от наших, - сказал Гилмер. - Не забывайте, Джек, он - продукт совершенно иной среды. Вполне вероятно, что таких, как он, на Земле нет и в помине. У нас нет никаких свидетельств, подтверждающих параллельность эволюции на столь разных планетах, какими являются Земля и Марс. того немногого, что нам известно о Марсе, - продолжал он, жуя сигару, - можно заключить, что это животное оправдывает наши предположения. Воды на Марсе мало - по земным меркам, ее там практически нет. Обезвоженный мир. Кислород имеется, но воздух настолько разрежен, что больше подходит под земное определение вакуума. Иными словами, марсианские животные должны были как-то приспособиться к почти полному отсутствию воды и кислорода. И то и другое для них - великие ценности, которые необходимо во что бы то ни стало сберечь. Отсюда сферическая форма тела, что обеспечивает минимальное соотношение ьплощадь-объемэ и облегчает сохранение усвоенных воды и кислорода. Может статься, наш марсианин представляет собой изнутри одни громадные легкие. Мех защищает его от холода. На Марсе чертовски холодно. Ночами температура опускается так низко, что замерзает углекислый газ, в который, кстати, и упаковали на корабле этого зверюгу.
- Шутите? - хмыкнул Вудс.
- Ни капельки, - откликнулся Гилмер. - Внутри деревянного ящика помещался стальной резервуар, внутри которого, в свою очередь, находилось животное. Туда накачали немного воздуха, превратили его в частичный вакуум, а затем обложили резервуар замороженным углекислым газом. Пространство же между деревом и льдом заполнили бумагой и войлоком, чтобы замедлить таяние. Скорее всего, во время перелета воздух приходилось менять несколько раз заодно с упаковкой. В последние дни перед приземлением животное, похоже, бросили на произвол судьбы: воздух стал разреженным даже для него, а лед почти растаял. По-моему, ему не слишком хорошо. Может, оно слегка приболело. Чересчур много углекислого газа, а температура гораздо выше обычной...
- Полагаю, вы его устроили как положено? - справился Вудс, махнув рукой в сторону аквариума. - Кондиционер и все такое прочее?
- Оно, наверно, чувствует себя как дома, - отозвался со смешком Гилмер. - Атмосфера разрежена до одной тысячной земного стандарта, озона вполне достаточно. Не знаю, так ли ему это нужно, однако, по вшей вероятности, кислород на Марсе присутствует прежде всего как озон. Я сужу по природным условиям на поверхности планеты, которые как нельзя лучше годятся для воспроизводства озона. Температура в аквариуме - минус двадцать по Цельсию. Ее я установил наобум, поскольку понятия не имею, где именно поймали нашего гостя, а климат там в каждой области свой. - Он вновь пожевал сигару. - В общем, у нас тут появился Марс в миниатюре.
- Вы нашли на корабле какие-нибудь записи? - поинтересовался Вудс. - Я разумею такие, в которых бы говорилось о животном?
Гилмер покачал головой и откусил кончик сигары.
- Только бортовой журнал, вернее, то, что от него осталось. Кто-то залил страницы кислотой. Прочесть невозможно.
Корреспондент уселся на стол и забарабанил пальцами по крышке.
- Черт побери! С какой стати?
- С той же самой! - пробурчал Гилмер. - Почему кто-то... наверно, Делвени, прикончил Рейна и Уотсона? Почему Делвени, после всего, убил себя? Что случилось со Смитом? Почему Купер сошел с ума и умер в судорогах, будто не мог дышать? Кто нацарапал на ящике то единственное слово, пытаясь написать еще, но не сумел? Кто ему помешал?
Вудс мотнул головой в сторону аквариума.
- Интересно, а не замешан ли тут наш приятель?
- Джек, вы спятили! - воскликнул Гилмер. - Какого черта вам понадобилось приплести сюда еще и его? Ведь это всего-навсего животное, не слишком, по-видимому, разумное. В марсианских условиях ему было не до того, чтобы совершенствовать свой мозг. Впрочем, мне пока не представилась возможность изучить его как следует, но на следующей неделе прибудут доктор Уинтерс из Вашингтона и доктор Лэтроп из Лондона. Вместе мы наверняка что-то узнаем.
Вудс спрыгнул со стола, подошел к окну и выглянул наружу. Здание, в котором находилась лаборатория, стояло на вершине холма. Внизу расстилалась лужайка, за которой начинался парк. В нем виднелись обнесенный изгородью выгул, каменные насыпи со рвами по периметру и обезьяньи острова - эта территория принадлежала ьМетрополитен-зоопаркуэ.
Гилмер выплюнул очередной огрызок сигары.
- Значит, на Марсе есть жизнь, - проговорил он. - Правда, отсюда ничего не следует.
- А если пофантазировать? - усмехнулся Вудс.
- Фантазируют газетчики, - проворчал Гилмер. - Приличные люди этим не занимаются.

Близился полдень. Папаша Андерсон, смотритель львятника, печально покачал головой и почесал подбородок.
- Кошечки чем-то встревожены, - сказал он. - Будто у них что-то на уме. Почти не спят, знай себе ходят туда-сюда, туда-сюда.
Эдди Риггс, корреспондент ьЭкспрессэ, сочувственно прищелкнул языком.
- Может, им не хватает витаминов? - предположил он.
- Нет, - возразил папаша Андерсон. - Мы кормим их, как всегда, сырым мясом, а они почему-то нервничают. Знаешь, львы - твари ленивые, спят чуть ли не днями напролет. А теперь... Рычат, грызутся между собой. На днях мне пришлось отколотить Нерона, когда он сцепился с Перси. И этот стервец кинулся на меня, хотя я ухаживаю за ним с тех пор, когда он был совсем крохотным!
Нерон, стоявший по ту сторону рва с водой, угрожающе зарычал.
- Видишь? Все еще злится. Если не утихомирится, придется снова поучить его уму-разуму. Тоже мне, герой нашелся, - Папаша опасливо поглядел на львов, - Надеюсь, они все-таки уймутся. Сегодня суббота, придет много народу... Толпа их бесит, даже когда они спокойны, а уж сейчас...
- С другими животными все в порядке? - спросил Риггс.
- Утром умерла Сьюзен, - ответил папаша, почесав подбородок,
Сьюзен звали жирафу.
- Я и не знал, что она заболела.
- Она и не болела. Просто взяла и сдохла.
Риггс вновь повернулся к львам. Нерон, громадный самец с черной гривой, сидел на краю рва, словно собирался прыгнуть в воду. Перси боролся еще с одним самцом; оба порыкивали, причем достаточно злобно.
- Нерон, похоже, замышляет перебраться через ров, - заметил корреспондент.
- Ерунда, - отмахнулся папаша. - У него ничего не выйдет, Кишка тонка. Вода для львов хуже яда.
Из слоновьего загона, что находился в миле с лишним от львятника, внезапно донесся трубный рев, а затем прозвучал исполненный ярости клич.
- Вот и слоны взбеленились, - изрек папаша.
Послышался топот. Из-за львиных клеток выбежал человек без шляпы, взгляд которого выражал ужас. На бегу он крикнул:
- Слон спятил! Мчится сюда!
Громко зарычал Нерон. Завизжал кугуар. Вдалеке показалась громадная серая туша. Несмотря на кажущуюся неуклюжесть, слон двигался удивительно быстро: обогнул заросли кустарника, выскочил на лужайку, высоко задрал хобот, захлопал ушами и, яростно трубя, устремился ко львятнику. Риггс повернулся и опрометью кинулся к административному зданию. Следом бежал отдуваясь Андерсон.
Отовсюду раздавались истошные вопли первых посетителей зоопарка. Шум стоял невообразимый: крики, рев, визг...
Слон неожиданно свернул в сторону, промчался через загон площадью в два акра, в котором обитали три пары волков, снес ограду, растоптал кусты и свалил несколько деревьев.
Взбежав на крыльцо административного здания, Риггс оглянулся. Со шкуры Нерона капала вода! Та самая вода, которая - по теории - должна была удерживать льва на площадке не хуже стальных прутьев!
Мимо Риггса прогрохотал по ступенькам служитель с винтовкой.
- Конец света! - крикнул он.
Белые медведи затеяли кровавую схватку: двое уже погибли, двое умирали, остальные были изранены настолько, что вряд ли смогут выжить. Два оленя с ветвистыми рогами сошлись лоб в лоб. Обезьяний остров превратился в хаос - половина животных погибла неизвестно от чего; служитель предположил - от чрезмерного волнения, Нервы, нервы...
- Такого не может быть! - воскликнул Андерсон, когда они с Риггсом очутились внутри. - Животные так никогда не дерутся!
Риггс что-то кричал в трубку телефона, когда снаружи прогремел выстрел. Папаша моргнул.
- Нерон! - простонал он. - Нерон! Я воспитывал его с первых дней, кормил из бутылочки...
В глазах старика блестели слезы.
Это и впрямь оказался Нерон. Однако перед тем как умереть, лев дотянулся до человека с винтовкой и одним страшным ударом лапы размозжил тому череп.

В тот же день, несколько позже, доктор Гилмер стукнул кулаком по расстеленной на столе газете.
- Видели? - спросил он Джека Вудса.
- Видел. - Корреспондент мрачно кивнул. - Сам написал. По городу носятся обезумевшие, ополоумевшие животные. Убивают всех подряд. В больницах полно умирающих. Морги забиты трупами. На моих глазах слон задавил человека. Полицейские его пристрелили, но было уже поздно. Весь зоопарк сошел с ума. Кошмар! Дикие джунгли! - Он вытер рукавом пиджака лоб, дрожащими пальцами достал из пачки сигарету и закурил. - Я могу вынести многое, но ничего подобного до сих пор не испытывал. Ужасно, док, просто ужасно! И животных тоже ведь жалко. Бедняги! Они все не в себе. Скольких пришлось прикончить...
- Зачем вы явились? - справился Гилмер, перегнувшись через стол.
- Да так, подумалось кое о чем, - ответил Вудс, кивнув на аквариум, в котором находился марсианин. - Этот переполох напомнил мне... - Он помолчал и пристально поглядел на Гилмера. - ... о том, что произошло на борту ьПривет, Марс-IVэ.
- Почему? - холодно осведомился Гилмер.
- Экипаж корабля обезумел, - заявил Вудс. - Только сумасшедшие способны на такое. А Купер умер буйнопомешанным. Не знаю, как ему удалось сохранить частичку разума, чтобы посадить звездолет.
Гилмер вынул изо рта жеваную сигару и принялся сосредоточенно отделять наполовину откушенные куски. Закончив, он снова сунул сигару в рот.
- По-вашему, все животные в зоопарке спятили?
- Безо всякой причины, - прибавил Вудс, утвердительно кивнув.
- Вы подозреваете марсианина, - проговорил Гилмер. - Но каким, черт побери, образом беззащитная Меховушка, что лежит вон там, могла свести с ума людей и животных?
- Послушайте, док, кончайте притворяться. Вы не пошли играть в покер, остались в лаборатории. Вы заказали две цистерны с окисью углерода. Целый день не выходили из кабинета, связались с Эпплменом из акустической лаборатории и попросили у него кое-какое оборудование. Тут что-то кроется. Давайте рассказывайте.
- Чтоб вам пусто было! - пробурчал Гилмер. - Даже если я не пророню ни одного слова, вы все равно узнаете! - Он откинулся на спинку кресла, положил ноги на стол, швырнул раскуроченную сигару в корзину для бумаг, взял из коробки новую, пару раз укусил и поднес к ней зажигалку. - Сегодня я собираюсь выступить палачом. Мне не по себе, но я утешаюсь мыслью, что это, вполне возможно, будет не казнь, а акт милосердия.
- То есть вы хотите прикончить Меховушку? - От неожиданности у Джека перехватило дыхание.
- Да. Для того мне и потребовалась окись углерода. Я закачаю ее в аквариум. Меховушка даже и не поймет, что происходит. Ее потянет в сон, она заснет - и не проснется. Весьма гуманный способ убийства, вы не находите?
- Но почему?
- Дело вот в чем. Вы, должно быть, знаете, что такое ультразвук?
- Звук, чересчур высокий для человеческого слуха, - откликнулся Вудс. - Его применяют в различных областях. Для подводной сигнализации и картографирования, для контроля за высокоскоростной техникой - он предупреждает о поломках, которые вот-вот произойдут...
- Да, человек научился использовать ультразвук, - подтвердил Гилмер. - Нашел ему множество применений. Мы можем создавать звуки частотой до двадцати миллионов вибраций в секунду. Звук частотой миллион герц убивает бактерии. Некоторые насекомые общаются между собой на частоте тридцать две тысячи герц, а человеческое ухо способно воспринять частоту максимум около двадцати тысяч герц. Но всем нам далеко до Меховушки, которая испускает ультразвук частотой приблизительно тридцать миллионов герц. - Сигара переместилась в противоположный угол рта. - Звук высокой частоты можно направлять узкими пучками, отражать, как свет, контролировать его. Мы в основном пользуемся жидкими средами, хотя знаем, что лучше всего - нечто плотное. Если пропустить ультразвук через воздух, он быстро ослабеет и затихнет. Разумеется, я говорю о звуке частотой до двадцати миллионов герц. Но звук частотой тридцать миллионов герц явно проходит через воздух, причем такой, который разреженнее нашей атмосферы. Понятия не имею, в чем тут причина, но какое-то объяснение, безусловно, должно существовать. Нечто подобное не могло не появиться на Марсе, чья атмосфера, по нашим меркам, больше напоминает вакуум. Ведь тамошние обитатели, как теперь известно, обладают слуховым восприятием.
- Меховушка издает звуки частотой тридцать миллионов герц, - сказал Вудс. - Это понятно. Ну и что?
- А то, - произнес Гилмер, - что, хотя звук такой частоты услышать невозможно, - слуховые нервы не воспринимают его и не передают информацию мозгу, - он оказывает на человеческий мозг непосредственное воздействие. И с мозгом, естественно, что-то случается. Сумятица в мыслях, жажда крови, безумие...
Затаивший дыхание Вудс подался вперед.
- Значит, вот что произошло на борту звездолета и в зоопарке!
Гилмер печально кивнул.
- В Меховушке нет злобы, я уверен в этом, - сказал он. - Она не замышляла ничего дурного. Просто немножко испугалась и устала от одиночества, а потому попыталась установить контакт с другими разумами, поговорить хоть с кем-нибудь. Когда я забирал ее из корабля, она спала, точнее, находилась в психическом обмороке. Возможно, заснула как раз вовремя, чтобы Купер успел слегка оправиться и посадить звездолет. Наверно, спит она долго, благо так сохраняется энергия. Вчера проснулась, но ей потребовалось время, чтобы полностью прийти в себя. Я целый день улавливал исходившие от нее вибрации. Сегодня утром вибрации усилились. Я клал в аквариум пищу - то одно, то другое, - думал, она что-нибудь съест и тогда удастся определить, чем такие твари питаются. Но есть она не стала, разве что слегка пошевелилась, на мой взгляд, хотя для нее, пожалуй, движение было быстрым и резким. А вибрации продолжали усиливаться, и в результате в зоопарке начало твориться черт-те что. Сейчас она, похоже, снова заснула - и все потихоньку приходит в норму. - Гилмер взял со стола коробку, соединенную проводом с наушниками. - Одолжил у Эпплмена. Вибрации меня изрядно озадачили. Я никак не мог установить их природу. Только потом сообразил, что тут какие-то звуковые штучки. Это Эпплменова игрушка. До готовности ей еще далеко, но она позволяет ьслышатьэ ультразвук. Слышать мы, конечно, не слышим, однако получаем впечатление о тональности звука. Нечто вроде психологического изучения ультразвука или перевода с ьультразвуковогоэ на привычный язык.
Он протянул Вудсу наушники, а коробку поставил на аквариум и принялся двигать взад-вперед, стремясь перехватить ультразвуковые сигналы, что исходили от крохотного марсианина. Вудс надел наушники и замер в ожидании.
Корреспондент рассчитывал услышать высокий и тонкий звук, но не услышал ничего вообще. Внезапно на него обрушилось ужасное одиночество; он ощутил себя сбитым с толку, утратившим способность понимать, испытал раздражение. Ощущения становились все сильнее. В мозгу отдавался беззвучный плач, исполненный боли и тоски - щемящий сердце плач по дому. Вудс понял, что ьслышитэ причитания марсианина, который скулил, как скулит оставленный на улице в дождливый вечер щенок.
Руки сами потянулись к наушникам и сорвали их с головы. Вудс потрясенно уставился на Гилмера.
- Оно тоскует по дому. По Марсу. Плачет, как потерявшийся ребенок.
- Теперь оно уже не пытается войти в контакт, - отозвался Гилмер. - Просто лежит и плачет. Оно не опасно сейчас, однако раньше... Впрочем, дурных намерений у него не было с самого начала.
- Послушайте! - воскликнул Вудс. - Вы провели здесь целый день, и с вами ничего не случилось. Вы не спятили!
- Совершенно верно, - сказал Гилмер кивая. - Спятили животные, а я сохранил рассудок. Между прочим, со временем привыкли бы и они. Дело в том, что Меховушка разумна. Ее отчаянные попытки связаться с другими живыми существами порой приводили к тому, что она проникала в мозг, но не задерживалась там. Я ей был ни к чему. Видите ли, на корабле она уяснила, что человеческий мозг не выдерживает контакта с ультразвуком такой частоты, а потому решила не тратить попусту силы. Она попробовала проникнуть в мозг обезьян, слонов и львов в безумной надежде отыскать разум, с которым сможет поговорить, который объяснит, что происходит, и уверит ее, что она сумеет вернуться на Марс. Зрения у нее, я убежден, нет; нет почти ничего, кроме ультразвукового ьголосаэ, чтобы изучать окружающее пространство. Возможно, дома, на Марсе, она разговаривала не только с родичами, но и с иными существами. Двигается она крайне медленно, но, может, у нее не очень много врагов, следовательно, вполне хватает одного органа чувств.
- Разумна, - повторил Вудс, - Разумна до такой степени, что к ней трудно относится как к животному.
- Вы правы, - сказал Гилмер. - Быть может, она разумна ничуть не меньше нас с вами. Быть может, это - выродившийся потомок великой расы, что некогда правила Марсом... - Он выхватил изо рта сигару и швырнул ее на пол. - Черт побери! Предполагать можно что угодно. Правды мы с вами, вероятно, не узнаем, как не узнает и человечество в целом.
Доктор поднялся, ухватился руками за край резервуара с окисью углерода и подкатил его к аквариуму.
- А надо ли ее убивать, док? - прошептал Вудс. - Неужели надо?
- Разумеется! - рявкнул Гилмер, резко повернувшись на каблуках. - Представляете, какой поднимется шум, если узнают, что Меховушка прикончила экипаж звездолета и свела с ума животных в зоопарке? А что, если такое будет продолжаться? В ближайшие годы полетов на Марс явно не предвидится - общественное мнение не позволит. А когда следующая экспедиция все же состоится, ее члены, во-первых, будут готовы к ультразвуковому воздействию, а во-вторых, им строго-настрого запретят брать на Землю таких вот меховушек. - Он отвернулся, потом снова посмотрел на корреспондента. - Вудс, мы с вами старые приятели. Знаем друг друга давным-давно, выпили вместе не одну кружку пива. Пообещайте, что ничего не опубликуете. А если все-таки напечатаете, - зычно прибавил он и широко расставил ноги, - я вас в порошок сотру!
- Обещаю, - сказал Вудс, - Никаких подробностей. Меховушка умерла. Не вынесла жизни на Земле.
- Вот еще что, Джек. Нам с вами известно, что ультразвук частотой тридцать миллионов герц превращает людей в безмозглых убийц. Нам известно, что его можно передавать через атмосферу - вероятно, на значительные расстояния. Только подумайте, к чему может привести использование такого оружия! Наверно, те, кто бредит войной, рано или поздно узнают этот секрет, но только не от нас.
- Поторопитесь! - с горечью в голосе произнес Вудс. - Поспешите, док. Вы слышали Меховушку. Не длите ее страданий. Ничем другим мы ей помочь не можем, хотя втянуть втянули. Ваш способ - единственный. Она поблагодарила бы вас, если бы знала.
Гилмер повернулся к резервуару, а Вудс снял трубку и набрал номер редакции ьЭкспрессэ.
В его мозгу по-прежнему звучал тот щенячий скулеж - горький, беззвучный крик одиночества, скорбный плач по дому. Бедная, бедная Меховушка! Одна в пятидесяти миллионах миль от дома, среди чужаков, молящая о том, чего никто не в силах ей предложить...
- ьДейли экспрессэ, - послышался в трубке голос ночного редактора Билла Карсона.
- Это Джек, - сообщил Вудс. - Слушай, у меня есть кое-что для утреннего выпуска. Только что умерла Меховушка... Да, Меховушка, то животное, которое прилетело на ьПривет, Марс-IVэ. Ну да, не выдержала, понимаешь... - Он услышал у себя за спиной шипение газа: Гилмер открыл клапан.
- Слушай, Билл, я вот о чем подумал. Можешь написать, что она умерла от одиночества... Точно, точно, от тоски по Марсу... Пускай ребята постараются, чем слезливей, тем лучше...

Clifford D. Simak "Retrograde Evolution" 1954
Клиффорд Д. Саймак "Эволюция наоборот"
пер. О.Битов

Старший негоциант приберег в грузовом отсеке местечко специально для корней баабу, обещавших лучшую прибыль - унция золота за унцию корней, - чем все другие товары, какие удалось набрать на доброй дюжине планет, где корабль совершал посадку.
Однако деревушки гуглей, обитателей планеты Зан, поразила какая-то напасть. Корней баабу, собранных загодя в ожидании корабля, не было и в помине. Старший негоциант метался по трапу вверх и вниз, накликая на головы гуглей страшные проклятья, позаимствованные из двух десятков языков и культур.
В своей каморке на носу, всего на ярус ниже поста управления и капитанской каюты, закрепленный за кораблем координатор Стив Шелдон прокручивал ролик за роликом записи, относящиеся к данной планете, и в который раз вчитывался в библию своего ремесла - ьПутеводитель по разумным расамэ Деннисона. Шелдон искал скрытый ключ к разгадке, насиловал свою перегруженную память в надежде выкопать хоть какой-нибудь фактик, который мог бы иметь отношение к делу.
Тщетно - фактик не находился, записи не помогали.
Зан относился к числу планет, не замеченных в эпоху первой волны космических открытий, - фактически его обнаружили всего-то пять веков назад. С тех пор торговые корабли совершали сюда регулярные рейсы ради корней баабу. В должном порядке торговцы сообщили о планете в ведомство внеземных культур. Однако ведомство, заваленное более важными делами, чем обследование захолустных планеток, сдало сообщение в архив и, разумеется, начисто забыло об этом.
Вот почему никто никогда не проводил на планете Зан серьезных исследований и ролики записей не содержали почти ничего, кроме копий контрактов, заявок, лицензий и сотен счетов, накопившихся за пять столетий торговли. Правда, тут и там были вкраплены письма и другие сообщения со сведениями о гуглях или о самой планете, но цена им была невысока: ведь все это писали не квалифицированные наблюдатели, а безграмотные торговцы - попрыгунчики космоса.
Впрочем, Шелдон нашел и одну высокоученую диссертацию о корнях баабу. Из нее он узнал, что баабу растет только на планете Зан и ценится как единственное известное лекарство от некоей болезни, распространенной в одном из секторов Галактики. Поначалу баабу были дикорастущими и гугли собирали их на продажу, но в недавние времена, как уверял автор, были предприняты попытки окультурить полезное растение и сбор диких баабу пошел на убыль.
Шелдон не смог бы выговорить ни точное химическое наименование лекарства, ни название болезни, от которой оно исцеляет, но эту трудность он преодолел пожатием плеч: в данных обстоятельствах она значения не имела.
Справочник Деннисона посвящал планете Зан полтора десятка строк, и они не сообщили Шелдону ничего такого, чего бы он и так не знал. Гугли были до известной степени гуманоидами и принадлежали к культурному классу 10, с вариациями от 10-А до 10-К, они отличались миролюбием и вели пасторальное существование; всего было известно тридцать семь племенных деревень, причем одна деревня обладала по отношению к остальным тридцати шести диктаторскими полномочиями, хоть и в достаточно мягкой форме. Существенно, что руководящее положение периодически переходило от деревни к деревне, видимо, в соответствии с какой-то ненасильственной ротационной системой, отвечающей дикарским представлениям о политике. По натуре гугли были существами кроткими и не прибегали к войне.
Вот и все сведения, какие предлагал справочник. Оттолкнуться было практически не от чего.
Но коль на то пошло, утешал себя Шелдон, координатор в принципе почти обречен на безделье, пока корабль не угодит в какую-нибудь передрягу. Настоящая нужда в координаторе возникает лишь тогда, когда все, не исключая его самого, окажутся в глубокой луже. Найти путь из лужи - именно в том и состоит его работа. И вспоминают о нем, только если не остается другого выхода. Конечно, в обязанности координатора входит держать торговцев в узде, следить, чтоб они не надували тех, с кем ведут дела, сверх разумных пределов, не нарушали туземных табу, не напрягались над инопланетной этикой, соблюдали кое-какие ограничения и придерживались минимальных формальностей, - но это простая повседневная рутина, не более того.
И вот после долгого спокойного полета - чрезвычайное происшествие: на планете Зан не оказалось корней баабу, и Дэн Харт, капитан звездолета ьЭммаэ, гневается, скандалит и ищет козла отпущения, хоть и без особого успеха.
Шелдон загодя услышал, как капитан грохочет по лесенке, приближаясь к каморке координатора. Судя по интенсивности грохота, настроение у Харта было хуже некуда. Шелдон отодвинул ролики на край стола и постарался привести себя в состояние безмятежного равновесия - иначе беседовать с капитаном было попросту немыслимо.
- Добрый день, капитан Харт, - произнес Шелдон, как только пышущий гневом визитер переступил порог.
- Добрый день, координатор, - отозвался Харт, хотя очевидно было, что вежливость стоит ему больших усилий.
- Я просмотрел все имеющиеся материалы, - сообщил Шелдон. - К сожалению, зацепиться практически не за что.
- Значит, - смекнул Харт, и владеющая им ярость чуть не вырвалась из-под контроля, - вы не имеете понятия, что тут происходит?
- Ни малейшего, - весело подтвердил Шелдон.
- Хотелось бы слышать другой ответ, - заявил Харт. - Хотелось бы получить от вас совершенно другой ответ, мистер координатор. Настал момент, когда вам придется отработать свое жалованье. Я таскаю вас с собой годами и плачу вам жирную твердую ставку не потому, что мне так нравится, а потому, что меня к этому принуждают. И все эти годы вам было нечего или почти нечего делать. Теперь у вас есть дело. Теперь наконец-то оно у вас появилось. Наконец-то вам выпал случай отработать свое жалованье. Я мирился с вашим присутствием, хоть вы держали меня за глотку, а то и подставляли мне ножку. Я сдерживал свой язык и темперамент, несмотря ни на что. Но теперь у вас есть дело, и уж я прослежу за тем, чтобы вы от него не отлынивали. - Он вытянул шею вперед, как черепаха, злобно выглянувшая из панциря. - Вам понятно, что я хочу сказать, мистер координатор?
- Понятно, - ответил Шелдон.
- Вы займетесь этой проблемой всерьез. И приступите к делу немедленно.
- Уже приступил.
- Как же! - саркастически заметил капитан Харт.
- Я установил, что в письменных источниках нет ничего полезного.
- И что вы теперь намерены предпринять?
- Наблюдать я думать.
- Наблюдать и думать! - взвизгнул Харт, потрясенный до глубины души.
- Появились догадки, которые подлежат проверке. Рано или поздно мы докопаемся, в чем тут загвоздка.
- И сколько это займет? Сколько времени продлится ваше думание?
- Пока не могу сказать.
- Стало быть, не можете. Должен напомнить вам, мистер координатор, что в космической торговле время - деньги.
- Вы опережаете график, - спокойно возразил Шелдон. - Вы стояли на своем в течение всего рейса. Вечно торопились, вели торговлю бесцеремонно, почти до грубости, вопреки правилам, установленным для общения с иноземными культурами. Я был вынужден раз за разом настойчиво напоминать вам о важности этих правил. Был даже случай, когда я спустил вам заведомое убийство. Вы толкали экипаж на нарушения общепринятых норм организации труда. Вы вели себя так, будто сам дьявол наступает вам на пятки. Экипаж нуждается в отдыхе, и сколько бы дней мы ни потратили на распутывание здешней загадки, они пойдут ему на пользу. Да и вас задержка тоже не убьет.
Харт стерпел все эти выпады, поскольку так и не уразумел, какой силы нажим допустит человек, невозмутимо сидящий за столом. Но пришлось изменить тактику.
- У меня контракт на корни баабу, - проговорил он, - и лицензия на данный торговый маршрут. Могу вам признаться, что я делал ставку на эти корни. Если вы не вытрясете их из туземцев, я подам в суд...
- Не дурите, - перебил Шелдон.
- Но пять лет назад, когда мы в последний раз прилетали сюда, все было в порядке! Никакая культура не может развалиться ко всем чертям за такое короткое время!
- Судя по наблюдениям, это явление более сложное, чем культура, развалившаяся ко всем чертям, - произнес Шелдон. - У них была определенная схема, они действовали по плану вполне сознательно. Деревня класса 10 стоит как стояла, в полутора-двух милях отсюда к востоку. Стоит покинутая, дома аккуратно закрыты и заколочены. Все прибрано, все опрятно, будто жители ушли ненадолго и намерены вернуться в недалеком будущем. А в двух милях от деревни класса 10 появилась другая деревушка с населением, живущим примерно по классу 14.
- Бред какой-то! - воскликнул Харт. - Как может целый народ утратить сразу четыре культурных градации? Да если даже так, какого лешего им было переселяться из домов 10-го класса в тростниковые хижины? Даже варварам, когда завоевывали культурный город, вселялись во дворцы и храмы и о тростниковых хижинах не горевали...
- Не знаю, в чем тут дело. Моя обязанность в том и состоит, чтоб узнать.
- И главное, как исправить положение?
- Тоже пока не знаю. И не исключаю, что на то, чтоб исправить положение, уйдут столетия.
- Что ставит меня в тупик, это их молельня. И парник позади нее. А в парнике растет баабу!
- Откуда вам известно, что баабу? - резко спросил Шелдон. - Вы же до сих пор не видели растений, только корни!
- Несколько лет назад один из туземцев показал мне посевы. Никогда не забуду - посевы занимали много акров. Это же целое состояние - а я не мог вырвать ни корешка! Они заявили, что надо потерпеть, пока корни не подрастут.
- Я уже приказал ребятам, - объявил Шелдон, - держаться от молельни подальше, а сейчас повторяю это вам, Харт. Запрет относится и к парнику. Если я поймаю кого-нибудь, кто попробует добыть из парника корни баабу или что-то другое, что там растет, виновный не рассчитается до конца дней своих!..
Вскоре после того как Харт отбыл несолоно хлебавши, по трапу вскарабкался старшина гуглей, деревенский вождь, и пожелал видеть координатора.
Вождь был немыт и с головы до ног облеплен паразитами. О стульях он не имел понятия и расположился на полу. Шелдон поднялся с кресла и сел на корточки лицом к гостю, но в тот же миг заерзал и отодвинулся на шаг-другой: от вожде воняло.
Наречие гуглей Шелдон вспоминал не без труда - ему не доводилось пользоваться этой тарабарщиной с самой студенческой скамьи. И даже подумалось, что на всем корабле не сыщется человека, не способного объясниться с гуглями лучше, чем координатор: любой из членов экипажа бывал на планете Зан и раньше, а его занесло сюда в первый раз.
- Вождю добро пожаловать, - вымолвил Шелдон.
- Окажи услугу, - попросил вождь.
- Конечно, окажу.
- Похабные истории, - уточнил вождь. - Ты знаешь похабные истории?
- Знаю парочку. Боюсь только, что они не слишком хороши.
- Расскажи, - потребовал вождь, деловито почесываясь одной рукой. Второй рукой он не менее деловито выковыривал грязь, застрявшую между пальцами ног.
Шелдон рассказал ему про женщину и двенадцать мужчин, очутившихся на одном астероиде.
- Ну и что? - спросил вождь.
Тогда Шелдон рассказал ему другую историю, попроще, а главное - неприкрыто похабную.
- Эта хорошая, - одобрил вождь, но смеяться и не подумал. - Знаешь еще?
- Нет, других не знаю, - отмахнулся Шелдон: продолжать вроде бы не имело смысла. Но потом он рассудил, что с инопланетянами надо поладить любой ценой, тем более, что это его прямая обязанность, и предложил: - Теперь расскажи ты.
- Я не умею, - признался вождь, - Может, расскажет кто другой?
- Сальный Феррис, - сообразил Шелдон. - Он корабельный кок и знает такие истории, что у тебя волосы дыбом встанут.
- Тем лучше, - заявил вождь и поднялся с пола. Дошел до двери и вдруг обернулся: - Вспомнишь еще похабную историю - не забудь рассказать!
И Шелдон смекнул без особых усилий, что вождь относится к этим историям вполне всерьез.
Вернувшись за стол, Шелдон какое-то время слушал, как вождь тихо топочет по трапу. Заверещал коммуникатор. Это оказался Харт.
- Первый катер-разведчик на борту, - сообщил он. - Облетел пять других деревень, и всюду то же самое. Гугли покинули прежние жилища и поселились в грязных хижинах на небольшом отдалении. И в каждом из тростниковых поселений - своя молельня и свой парник.
- Дайте мне знать, когда появятся остальные разведчики, - сказал Шелдон, - хоть и не думаю, что есть надежда на что-то новенькое. Вероятно, сообщения будут неотличимы одно от другого.
- Еще одна новость, - продолжил Харт. - Вождь просил нас пожаловать вечером в деревню на посиделки. Я заверил его, что мы придем.
- Это уже достижение, - отозвался Шелдон. - Несколько первых дней они нас просто не замечали. Или не замечали, или удирали при нашем приближении во все лопатки.
- Появились у вас свежие идеи, мистер координатор?
- Одна есть. Или даже две.
- И что вы намерены предпринять?
- Пока ничего, - объявил Шелдон. - Времени у нас много.
Отключив коробку-верещалку, он откинулся на спинку кресла. Свежие идеи? Одна, пожалуй, есть. Хотя не слишком богатая. Что, если это обряд очищения? Или местный эквивалент возвращения к природе? Нет, не вытанцовывается. Поскольку культура класса 10 и не уводила гуглей от природы на расстояние, достаточное, чтобы заронить в них потребность вернуться к ней.
Что такое класс 10? Жизнь, разумеется, очень простая, но довольно комфортабельная. Еще не преддверие века машин, но до него остается совсем чуть-чуть. Своеобразный золотой век варварства. Добротные, прочные поселения с несложным, но крепким хозяйством и нехитрой торговлей. Ненасильственная диктатура и пасторальное существование. Никакого переизбытка законов, мешающих людям. Слабенькая религия с минимумом табу. Вся планета - одна большая счастливая семья без резких классовых различий.
И тем не менее они отказались от своей идиллической жизни.
Психоз? Да, конечно, похоже на то.
В нынешнем своем состоянии гугли еле сводят концы с концами. Их словарь обеднел. ьЧерт возьми, - сказал себе Шелдон, - ведь даже я сегодня владею языком лучше, чем вождьэ.
Средства к существованию у нынешних гуглей едва достаточны для того, чтобы не умереть голодной смертью. Они охотятся и рыбачат, собирают дикорастущие фрукты и корешки, но при этом у них постоянно урчит в животе от голода, - а между тем вокруг покинутых деревень лежат поля под парами, пустуют в ожидании мотыги и плуга, в ожидании семян, и по всем признакам эти поля были в обороте еще год-два назад. Вне сомнения, на полях выращивали не только овощи, но и баабу. А сегодня гугли не имеют понятия ни о плугах, ни о мотыгах, ни о семенах. Их хижины слеплены кое-как и тонут в грязи. У них сохранились семьи, но моральные установления таковы, что вызывают тошноту. Оружие - каменное, и только каменное, а о сельскохозяйственных орудиях никто и не слыхивал.
Культурный регресс? Нет, не так просто. Можно допустить культурный регресс, но как объяснить парадокс? Гугли отступили в деревушки класса 14, но в центре каждой деревушки - молельня, позади молельни - парник, а в парнике - баабу. Парники возведены из стекла, а больше нигде в деревушке класса 14 стеклами и не пахнет. Ни одно существо класса 14 не сумело бы возвести такой парник, да и молельню, коль на то пошло. Потому что молельня - отнюдь не хижина, а здание из обработанного камня и отесанных бревен, и двери заперты каким-то хитроумным способом, который еще не удалось раскусить. Впрочем, с дверями никто особенно не возился. На чужих планетах гостям, мягко говоря, не рекомендуется соваться в молельню без спроса.
ьГотов поклясться, - сказал Шелдон, беседуя вслух с самим собой, - что молельню строили не дикари, снующие вокруг нее сегодня. Если я не совсем зарапортовался, ее построили до начала регресса. И парник тоже построили загодяэ.
Что мы делаем на Земле, когда уезжаем в отпуск, а у нас дома есть цветы или растения в горшках и мы не хотим погубить их? Мы относим горшки к соседям или друзьям или договариваемся с кем-нибудь, чтобы к нам периодически наведывались и поливали наши цветочки. А если мы решили уйти в отпуск из культуры класса 10 в класс 14 и у нас есть растения баабу, которые мы непременно хотим сохранить как семенной фонд, как мы поступим тогда? Баабу нельзя отнести к соседям, потому что и соседи, в свою очередь, уходят в отпуск. Лучшее, что нам остается, - возвести парник и оснастить его массой автоматических устройств, которые позаботятся о растениях, пока мы не вернемся и не станем вновь заботиться о них сами.
Но это значит, это почти неоспоримо доказывает, что регресс не был случайным.

Перед посиделками экипаж навел на себя красоту, напялил чистое платье, помылся и побрился. Сальный вытащил свою гармонику и ради тренировки наиграл мелодию-другую. Банда предполагаемых хористов из машинного отделения решила поупражняться, как петь более или менее слаженно, - получился кошачий концерт, пронзающий корабль от носа до кормы. Капитан Харт поймал одного из мотористов с бутылкой, каким-то образом пронесенной на борт. Одним хорошо поставленным ударом капитан сломал ослушнику челюсть - способ поддержания дисциплины, который Шелдон в беседах с Хартом оценивал как необязательный.
Сам координатор надел полупарадную форму. Может, и глуповато было выряжаться ради каких-то дикарей, но он утешал себя тем, что по крайней мере не приходится надевать парадный мундир со всеми регалиями. Он уже натягивал куртку, когда послышались шаги Харта: капитан вновь спускался из своих апартаментов в каморку координатора.
- Все остальные разведчики на борту, - объявил Харт с порога.
- Ну и что?
- Повсюду одно и то же. Все племена до единого перебрались из прежних деревень в лачуги вокруг молелен и парников, построенных гораздо более изобретательно. А сами жители по уши в грязи и почти дохнут с голоду, в точности как ближайшие наши соседи.
- Так я и подозревал, - обронил Шелдон. Харт глянул на него искоса, словно прикидывая, как бы половчее накинуть на хвастуна петлю. - Это же логично, - добавил Шелдон. - Уверен, вы и сами считаете именно так. Если одно племя по каким-то причинам вернулось к дикости, надо полагать, что так же поступили и остальные.
- Но почему, мистер координатор? По каким именно причинам? Вот что мне надо знать.
Шелдон спокойно произнес:
- Я намерен это выяснить.
А про себя подумал: капитан прав, тут были какие-то причины. Если все они одновременно вернулись к дикости, то ради определенной цели, следуя какому-то плану. И чтобы разработать подобный план и согласовать в деталях между тридцатью семью деревнями, нужна безотказная система связи, куда лучшая, чем можно ожидать от культуры класса 10...
С трапа донеслись еще чьи-то торопливые шаги - вверх, вверх. Харт поспешно обернулся к двери, и Сальный Феррис, ввалившись в каморку, едва не налетел на капитана. Глаза у кока округлились от возбуждения, он шумно пыхтел после пробежки.
- Они открывают молельню, - выдохнул кок. - Они только что...
- Да я шкуру с них спущу! - зарычал Харт. - Я же отдал приказ не валять дурака и не приближаться к молельне!
- Это не наши, сэр, - сумел выговорить Сальный. - Это гугли. Они сами решили отпереть свою молельню.
Харт резко повернулся к Шелдону.
- Не надо бы туда ходить.
- Надо! - ответил Шелдон. - Они нас пригласили. В настоящий момент мы никак не можем позволить себе их обидеть.
- В таком случае возьмем личное оружие.
- Но с категорическим приказом не прибегать к нему до последней крайности.
Харт кивнул:
- И оставим здесь несколько человек с винтовками, чтобы прикрыли нас, если придется спасаться бегством.
- Звучит разумно, - согласился Шелдон.
Харт быстро вышел. Кок собрался последовать его примеру.
- Постой-ка, Сальный. Ты видел, как открыли молельню, своими глазами?
- Так точно, сэр.
- А что ты там, собственно, делал?
- Видите ли, сэр...
По лицу Сального было видно: он спешно выдумывает, что бы такое соврать. И Шелдон перебил:
- Я рассказал ему одну историю. Но до него, похоже, не дошло.
Кок сказал с ухмылкой:
- Ну, видите ли, дело было так. Гугли начали варить какое-то пойло, а я дал им несколько советов, просто чтобы чуть-чуть помочь. Они же все делали наперекосяк, и было бы жаль, если б классную выпивку сгубили по невежеству. Вот я и...
- Вот ты и наведался к ним еще раз - отведать, что получилось.
- Да, сэр, примерно так оно и было.
- Теперь понятно. Скажи мне, Сальный, а кроме как по части выпивки, других советов ты им не давал?
- Ну еще я рассказал вождю парочку историй.
- Понравились они ему?
- Не знаю, - ответил Сальный. - Он не смеялся, но истории ему вроде понравились.
- Я тоже рассказал ему одну историю, - повторил Шелдон. - Но она до него, похоже, не дошла.
- Может, и правда не дошла. Извините меня, сэр, но истории, какие вы предпочитаете, подчас чересчур того... Тонковаты, пожалуй.
- Об этом я и сам догадался. А еще что там произошло?
- Еще что? Да, вспомнил. Еще там один взял тростинку и принялся мастерить дудку, но тоже делал все наперекосяк...
- И ты показал ему, как сделать дудку получше?
- Точно, - признался Сальный.
- И теперь ты, наверное, чувствуешь себя героем, который пришел на выручку отсталому народу, дав ему сильный толчок к цивилизации...
- Мм... - промычал кок.
- Да ладно, - примирительно сказал Шелдон. - Но на твоем месте я бы не слишком налегал на улучшенную выпивку.
- У вас все, сэр? - осведомился кок, уже занеся ногу за порог.
- У меня все, - согласился Шелдон. - Спасибо, Сальный.
Выпивка лучшего качества, подумалось Шелдону. Лучшая выпивка, лучшая дудка, несколько похабных анекдотов. Ну и что? Он покачал головой: все это, вместе взятое, тоже не имело никакого смысла.

Шелдон расположился на корточках по одну сторону от вождя, Харт - по другую. С вождем произошла удивительная перемена. Прежде всего, он помылся и перестал чесаться, и от него не воняло. И между пальцами ног больше не было грязи. Он подстриг себе бороду и макушку, пусть неряшливо, и даже прошелся по волосам гребешком - раньше в них торчали сучки, репьи, а может, и птичьи гнезда, и по сравнению с прежней прическа была колоссальным достижением.
Однако к опрятности дело не сводилось, случилось и что-то большее. Шелдон долго не мог сообразить, что именно, хоть мучился этим вопросом непрерывно, даже когда пытался вкусить от пищи, которую перед ним поставили. На блюде лежало месиво чудовищного вида, и исходивший от него запах тоже не внушал оптимизма. И что хуже всего, не было никакого подобия вилок.
Вождь по соседству с Шелдоном упоенно чмокал и чавкал, запихивая еду в рот обеими руками поочередно. И только попривыкнув к этому чавканью, Шелдон понял, что же такое изменилось в вожде. Он стал говорить правильнее. Днем он пользовался упрощенной, примитивной версией собственного наречия, а нынче владел языком свободно, можно бы сказать - почти в совершенстве.
Координатор быстро обвел взглядом землян, расположившихся кружком на голой почве. Каждого землянина усадили меж двух гуглей, и, если только аборигены не были слишком заняты чавканьем и глотанием, они считали своим долгом вести с гостями беседу. Будто у нас в торговой палате, подумалось Шелдону: если уж затеяли званый обед, то каждый лезет из кожи вон, чтобы гости были довольны и чувствовали себя как дома. Какой же разительный контраст с первыми днями после посадки, когда туземцы лишь боязливо выглядывали из хижин и бурчали что-то невнятное, если не удирали от пришельцев во всю прыть...
Вождь вычистил свою миску круговыми движениями пальцев, а затем обсосал пальцы, постанывая от удовольствия. И вдруг, повернувшись к Харту, сказал:
- На корабле я видел, что люди используют для еды доски, поднятые над полом. Я пришел в недоумение.
- Это называется стол, - пробормотал Харт, неловко ковыряясь пальцами в миске.
- Не понимаю, - произнес вождь, и Харт был вынужден рассказать ему, что такое стол и насколько удобнее есть за столом, а не на полу.
Видя, что все остальные принимают участие в трапезе, хоть и без особого восторга, Шелдон рискнул погрузить пальцы в свою миску. ьНе подавись, - внушал он себе. - Каким бы гнусным ни оказался вкус, подавиться ты не имеешь права...э Но месиво оказалось на вкус еще гнуснее, чем можно было вообразить, и он подавился. Впрочем, этого никто, кажется, не заметил.
После нескончаемой гастрономической пытки - сколько же часов она длилась? - с едой было наконец покончено. За эти часы Шелдон поведал вождю о ножах, вилках и ложках, о чашках, стульях, карманах брюк и пальто, о счете времени и наручных часах, о теории медицины, началах астрономии и о приятном земном обычае украшать стены картинами. А Харт, в свою очередь, рассказал ему о принципах колеса и рычага, о севооборотах, лесопилках, почтовой системе, о бутылках для хранения жидкостей и об орнаментах для украшения строительного камня.
ьНи дать ни взять - энциклопедия, - подумал Шелдон. - Мой Бог, что за вопросы он задает! Для чавкающего, сидящего на корточках дикаря 14-го культурного класса - самая настоящая энциклопедия! Хотя постой-ка, а принадлежит ли вождь по-прежнему к классу 14? Не вернее ли, что за последние полдня он поднялся до класса 13? Умытый, причесанный и подстриженный, улучшивший как свои социальные навыки, так и язык, - да нет, - сказал себе Шелдон, - что за чепуха, так не бывает. Полное, абсолютное безумие полагать, что такая перемена может свершиться за полдняэ.
Самого координатора усадили так, что за противоположным краем пиршественного круга ему была ясно видна молельня с раскрытой дверью. За дверью не было ни намека на движение, ни намека на свет. Всматриваясь в ее черную пасть, Шелдон гадал, что же там такое, что может явиться оттуда - или, напротив, устремиться туда. Так или иначе, он был убежден, что там, за дверью молельни, скрыт ключ к загадке гуглей, к загадке их регресса, ибо представлялось несомненным одно: сама молельня была воздвигнута как подготовительный шаг к регрессу. ~Ни при каких обстоятельствах,~ окончательно решил он, ~культура класса 14 неспособна воздвигнуть такую молельню.~
По окончании трапезы вождь встал и произнес короткую речь из двух пунктов: он рад, что гости сочли возможным поужинать сегодня вместе с племенем, и теперь им предстоят развлечения. Харт тоже встал и тоже произнес речь, заверив, что земляне счастливы прибыть на планету Зан и что экипаж готов, в свой черед, предложить небольшую развлекательного программу, если вождю будет угодно ее посмотреть. Вождь сообщил, что ему будет угодно и его народу тоже. Затем он подал знак, хлопнув в ладоши, в круг вышли десять-двенадцать юных гуглянок и исполнили какие-то ритуальные фигуры, перемещаясь и покачиваясь без музыки. От Шелдона не укрылось, что гугли следят за танцем очень внимательно, но сам он не мог уловить в фигурах ни малейшего смысла, даром что прошел основательную подготовку по инопланетным ритуальным обычаям.
Гуглянки покинули сцену. Два-три землянина, не разобравшись, зааплодировали, но хлопки быстро погасли, перейдя в смущенную тишину: сами дикари оставались смертельно серьезны.
Затем один из гуглей вытащил тростниковую дудочку - не ту ли самую, в создании которой принял консультативное участие Сальный? - и, скрючившись в центре круга, принялся извлекать из нее дикие, ни с чем не сообразные звуки, которые посрамили бы самого писклявого земного волынщика. Это длилось чуть не целую вечность, так и не приблизившись к мелодии, и на сей раз весь экипаж, - вероятно, от восторга, что мука оборвалась - принялся гикать, улюлюкать, аплодировать и свистеть, будто требуя продолжения, хотя не возникало сомнений, что имелось в виду - совсем наоборот.
Вождь обратился к Шелдону с вопросом, что такое делают люди. Пришлось изрядно вспотеть, объясняя обычай аплодисментов. Однако выяснилось, что два номера вчистую исчерпали развлекательную программу, как ее понимали гугли, и даже захотелось спросить, неужели вся деревня не сумела измыслить ничего большего, - координатор сильно подозревал, что да, не сумела, но от вопроса все-таки воздержался.
И настала очередь экипажа.
Бандиты из машинного отделения сгрудились вместе, обняв друг друга за плечи в лучших варварских традициях, и спели полдюжины песен, а Сальный аккомпанировал, наяривая на гармонике. Они пели старые земные песни, до которых так охочи космические бродяги, и глаза у них блестели от невыплаканных слез.
Не прошло и нескольких минут, как к певцам присоединились добровольцы из экипажа, а меньше чем через час весь личный состав корабля подхватывал каждую песню, отбивая ритм ладонями по почве и запрокидывая головы, чтобы земные слова уносились повыше в чужое небо.
Потом кого-то осенило, что надо бы и сплясать. Один из мотористов выкликал пару за парой, а Сальный склонился над гармоникой еще ниже, выкачивая из нее знакомые мотивчики - ьСтарик Джо Таккерэ, ьКоричневый кувшинчикэ, ьСтарая серая кобылаэ и так далее и тому подобное.
Шелдон проглядел, когда и как это произошло, но пар на площадке вдруг прибавилось. Гугли тоже пустились в пляс, поначалу немного сбиваясь, но под руководством земных учителей совершенствуясь на глазах.
В круг входили новые и новые танцоры, пока танец не захватил всю деревню, включая и вождя. Правда, Сальный вскоре выдохся, что и не мудрено - пот тек у него по лицу ручьями. Но тут вновь объявился гугль с тростниковой дудкой и присел рядом с коком. И вроде бы враз ухватил, как играть музыку: из дудки полились звуки сильные и чистые, он и Сальный расположились бок о бок и наигрывали как сумасшедшие, а все остальные плясали и плясали. Вопили от удовольствия, взревывали, топали что есть мочи и между делом перевернули пару тележек, которые оказались в круге невесть как и были здесь совершенно ни к чему. Но судьба тележек никого как будто не волновала.
Шелдона оттеснили к молельне. Он оказался здесь вместе с Хартом: танцоры распалились и требовали все больше места. Харт заявил:
- Ну и как, мистер координатор? Не самая ли это дьявольская затея, какую вы когда-нибудь видели?
Шелдон согласился.
- Нельзя не признать, капитан, что вечеринка прошла с успехом.

Новость принес Сальный. Принес в момент, когда Шелдон завтракал в своей каморке в одиночестве.
- Они чего-то такое вытащили из своей богадельни, - объявил кок.
- А что именно, Сальный?
- Знать не знаю. И спрашивать не хочу.
- Нет так нет, - мрачно проговорил Шелдон. - Может, и хорошо, что не хочешь.
- Это вроде как куб, - продолжил Сальный. - А в нем что-то вроде полочек, и все вместе ни на что не похоже. Верней, похоже на картинку, какую вы мне однажды показали в книжке.
- На схему строения атома?
- Именно, точно на нее. Только тут все еще посложней.
- И что они с этим кубом делают?
- Пока что собирают его из частей. И слоняются вокруг. Не могу сказать вам точно, что они с ним делают.
Шелдон выскреб тарелку дочиста и отодвинул в сторонку. Встал, втиснулся в куртку и предложил:
- Пойдем посмотрим.
К моменту их появления вокруг непонятной конструкции собралась целая толпа дикарей, и Шелдон с коком остановились с краю, храня молчание и не шевелясь, чтобы, избави Бог, не помешать чему-нибудь.
Куб был размером футов по двенадцать в каждом измерении и состоял из каких-то прутьев, странным способом соединенных дисками. В целом конструкция напоминала нечто сооруженное при помощи детского ьсуперконструктораэ, с условием, что у ребенка - автора конструкции - проснулось нешуточное воображение. Внутри куба виднелись плоскости из материала, напоминающего стекло, и плоскости располагались с почти математической точностью - взаимному расположению плоскостей явно уделяли особое внимание.
На глазах землян орава гуглей вытащила из молельни коробку, и притом тяжелую: гугли потели и кряхтели, но все же поволокли ее до куба. Тут коробку открыли и извлекли из нее несколько предметов, выточенных из разных материалов - частью из дерева, частью из камня, а то и вообще непонятно из чего. И каждый предмет поместили на, по-видимому, заранее заданную позицию на какой-то из плоскостей.
- Шахматы, - заявил Сальный.
- Что-что?
- Шахматы, - повторил Сальный. - Сдается мне, они затеяли сразиться в шахматы.
- Может быть, может быть, - отозвался Шелдон и подумал: ьЕсли это шахматы, то самые странные и фантастически эаковыристые, какие я когда-нибудь видел...э
- Там, на Земле, теперь тоже шахматные диковинки появились, - сообщил кок. - Названьице им придумали - ьсказочные шахматыэ. Где на доске больше клеток и больше фигур и сами фигуры не такие, как всем привычные. А я так и в старых-то шахматах никогда толком не разбирался...
Вождь заметил землян и подошел к ним.
- Мы теперь уверены в победе, - объявил он. - С помощью тех сведений, что вы дали нам, мы выиграем с закрытыми глазами.
- Рады слышать, - отозвался Шелдон.
- У других деревень, - продолжал вождь, - не хватает духу тягаться с нами. Мы ударили им прямо в центр. Третий раз подряд, без передышки.
- Вас надо поздравить, - произнес Шелдон, недоумевая, о чем, собственно, речь.
- Давненько не было такого, - закончил вождь.
- Могу себе представить, - ответил Шелдон, по-прежнему почти наобум.
- Мне надо идти, - отчеканил вождь. - Сейчас начинается.
- Постойте, - взмолился Шелдон. - Вы что, играете в какую-то игру?
- Можно сказать и так, - согласился вождь.
- Играете с другими деревнями, со всеми сразу?
- Верно.
- Сколько же времени это займет? Если сразу со всеми, против тридцати шести...
- Игра не затянется, - объявил вождь, усмехнувшись хитро и самоуверенно.
- Желаю удачи, - сказал Шелдон, глядя вождю вслед.
- Что все это значит? - поинтересовался Сальный.
- Пойдем отсюда, - распорядился Шелдон. - У меня срочная работа.

Харт чуть не пробил головой потолок, когда узнал, что за работу задумал координатор.
- Вы не смеете допрашивать экипаж с пристрастием! - завопил он. - Я этого не потерплю! Они не сделали ничего плохого!
- Капитан Харт, - жестко сказал Шелдон, - вы соберете людей и установите очередь, и я буду беседовать с ними поодиночке. Допроса с пристрастием не будет. Просто я хочу с ними поговорить.
- Мистер координатор, - не унимался Харт, - на этом корабле я разговариваю с вами за всех.
- Мы с вами, капитан Харт, наговорились вчера вечером. И даже с избытком.
Несколько часов подряд Шелдон провел у себя в каморке, а члены экипажа входили по одному и отвечали на его вопросы. Вопросы были однотипным:
- Что именно гугли выясняли у вас?
- Что вы им отвечали?
- Как, по-вашему, они поняли ответ?
Человек следовал за человеком. Шелдон сделал кучу заметок и наконец-то покончил с опросом. Затем он запер дверь, достал из стола заветную бутылку и позволил себе щедрый глоток. А потом, спрятав бутылку на место, уселся поудобнее и стал просматривать заметки, ничего не пропуская.
Пискнул коммуникатор.
- Разведчики вернулись из повторного рейса, - послышался голос Харта, - и каждая деревушка вытащила такой же куб и установила перед молельней. Все жители сидят кружком вокруг куба и, похоже, играют в какую-то игру. Время от времени кто-нибудь встает и делает ход на одной из плоскостей, потом возвращается в круг и опять сидит как ни в чем не бывало...
- Что-нибудь еще?
- Ничего. Но вы же хотели проверить именно это, не так ли?
- Да, - проговорил Шелдон задумчиво. - Пожалуй, именно это.
- Скажите мне хотя бы, с кем они играют?
- Друг с другом.
- Как это друг с другом?
- Деревня с деревней. Каждая со всеми другими.
- Что? Все тридцать семь деревень?
- Вы поняли меня правильно.
- Но как? Объясните мне, черт вас возьми: как могут тридцать семь деревень играть одну и ту же партию?
- Объяснить не могу, - ответил Шелдон. Хотя у него возникло ужасное подозрение, что объяснение есть. По меньшей мере, есть определенная догадка.
Когда стало очевидным, что регресс был спланирован заранее в планетарном масштабе, он, помнится, задался недоуменным вопросом о системе связи, без которой все тридцать семь деревень никак не могли бы впасть в дикость одновременно. Он еще сказал себе, что это требовало бы системы связи намного лучшей, чем следует ожидать от культуры класса 10. И вот, пожалуйста, вновь то же самое, и задачка даже еще труднее - те же тридцать семь деревень вовлечены в диковинную круговую игру на доске головоломной сложности.
Это подразумевает единственно возможный ответ. Ответ совершенно неправдоподобный, но другого не дано, - телепатия. Но разве можно вообразить себе телепатию как достояние 10-го культурного класса, не говоря уже о классе 14!
Выключив верещалку, он возобновил прерванную работу. Достал большой лист бумаги, прикнопил его к столу и принялся перебирать заметки заново, не пропуская ни одной и перенося их содержание на схему. Покончив с этим, откинулся на спинку кресла и окинул схему взглядом, потом вызвал Харта. Минут через десять капитан, одолев лесенку, постучал в дверь. Шелдон отпер, впустил его в каморку и пригласил:
- Присаживайтесь, Харт.
- Додумались до чего-нибудь?
- Полагаю, что да, - ответил Шелдон. И показал на схему, пришпиленную к столу. - Вот, полюбуйтесь.
Харт уставился на схему как баран на новые ворота.
- Не вижу ничего особенного.
- Вчера вечером, - начал Шелдон, - мы побывали на посиделках у гуглей, и за то недолгое время, что провели там, мы дали жителям этой деревни самое исчерпывающе полное представление о культуре класса 10, какое только можно себе вообразить. Но что меня гнетет по-настоящему - мы кое в чем вышли за рамки 10-го класса. Я еще не закончил анализ, но это больше похоже не на класс 10, а на 9-М.
- Мы - что? Что мы сделали?
- Они выкачали из нас информацию. Каждого из наших спрашивали о каких-то аспектах культуры, и не было ни единого случая, чтобы вопросы дублировали друг друга. Каждый набор вопросов отличался от вопросов, заданных кому-то еще. Словно эти самые гугли распределили между собой вопросы заранее.
- Ну и что из того?
- А то, - ответил Шелдон, - что мы вмешались непрошено в одну из самых хитроумных социальных структур Галактики. Остается лишь надеяться на Господа Бога...
- В одну из самых хитроумных структур? У гуглей?
- Да, именно у гуглей.
- Но они никогда ничем не выделялись! И никогда ничем не выделятся. Они просто-напросто...
- Ну-ка подумайте хорошенько, - перебил Шелдон, - и попробуйте сообразить, какая черта в культуре гуглей поражает больше всего. Мы торгуем с ними уже целых пять веков. Какой факт за эти пять веков выявился неопровержимо и торчит как бельмо на глазу?
- Они тупицы, - провозгласил Харт.
- Судя по тому, что случилось, совсем наоборот.
- Они ничего не добились, - не сдавался Харт. - И насколько могу судить, ничего и не добиваются.
- Это часть общей картины, - уточнил Шелдон, - Их культура статична.
- Будь я проклят, - воскликнул Харт, - чтоб я стал играть с вами в угадалки! Если у вас есть что-то на уме...
- У меня на уме явление, которое называется ьмирэ. За все пять веков, что мы знаем гуглей, между ними не бывало разногласий. Они ни разу не воевали. Чего при всем желании нельзя сказать ни про одну другую планету.
- Они слишком тупы для того, чтобы воевать, - предположил Харт.
- Они слишком разумны для того, чтобы воевать! - ответил Шелдон. - Да будет вам известно, капитан Харт, что гугли добились того, чего не добивалась ни одна другая раса, ни одна цивилизация во всей галактической истории! Они открыли способ одолеть войну, оставить ее раз и навсегда вне закона!

Clifford D. Simak "Leg. Forst." 1958
Клиффорд Д. Саймак "Коллекционер"
пер. А.Корженевский

Когда подошло время спускаться за почтой, старый Клайд Паккер оторвался от своих марок и прошел в ванную - расчесать седые волосы и бороду. Как будто и без того забот мало, подумал он в который раз, однако никуда не денешься: на лестнице ему наверняка встретится кто-нибудь из соседей, а им до всего есть дело. Паккер не сомневался, что они сплетничают, обсуждают его между собой, и хуже всех была вдова Фоше, что жила в квартире напротив. Хотя, в общем-то, его мало трогало, что о нем думают.
Прежде чем отправиться за почтой, он открыл ящик стола в центре захламленной гостиной - на столе в полном беспорядке грудами лежали нужные и ненужные бумаги - и достал маленького коробочку, присланную с одной из планет системы Унук-аль-Хэй. Паккер отщипнул кусочек от хранившегося в коробке высушенного листка и отправил в рот.
Он замер на несколько секунд у выдвинутого ящика, наслаждаясь сочным диковинным вкусом: не мята и не виски - лишь привкус и того и другого, но к ним примешивалось и что-то еще, совершенно особенное, присущее только этим странным листьям. Ни одному человеку на Земле не доводилось пробовать ничего подобного. Паккер подозревал, что отвыкнуть от них будет очень трудно, хотя ни о чем таком ПугАльНаш его не предупреждал.
Впрочем, даже если бы ПугАльНаш решил сделать это, Паккер, скорее всего, ничего бы не понял: пытаясь расшифровать записки ПугАльНаша, Паккер всякий раз поражался, до чего же унукские представления о земном языке и земной грамматике далеки от истинной картины.
Коробочка, заметил он, почти опустела. Оставалось только надеяться, что его странный, но верный корреспондент, на которого он так привык рассчитывать, не подведет и теперь. Хотя повода сомневаться в нем у Паккера не было: за те двенадцать лет, что они переписывались, ПугАльНаш никогда его не подводил. Когда содержимое предыдущей бандероли подходило к концу, обязательно прибывала новая коробочка листьев с короткой дружеской запиской - и вся в самых новых унукских марках.
Ни днем раньше, ни днем позже, а именно тогда, когда кончался последний листок - словно ПугАльНаш каким-то непостижимым для землянина образом узнавал, когда у того кончаются эти листья.
ьНадежный парень, - говорил себе Клайд Паккер. - Не гуманоид, конечно, но на него вполне можно положитьсяэ.
И он снова задумался, как все-таки Пуг выглядит. Почему-то ему всегда представлялось, что это маленькое существо, но на самом деле он не знал ни его размеров, ни внешнего вида. Унук относился к числу тех планет, где землянам просто не выжить, поэтому все коммерческие операции и прочие контакты - как и со многими другими цивилизациями - осуществлялись при помощи посредников.
Что, интересно, делал Пуг с теми сигарами, которые Паккер посылал ему в обмен на коробочки с листьями? Ел? Курил? Нюхал? Валялся на них или втирал в волосы? Если у него вообще есть волосы...
Паккер потряс головой и, закрыв дверь, вышел на лестничную площадку. Затем дважды проверил, сработал ли замок. Кто их знает, этих соседей и особенно вдову Фоше: может, они только и ждут, как бы пробраться к нему в квартиру, пока его нет.
На лестничной площадке никого но оказалось, что Паккера очень обрадовало. Чуть не крадучись, он подошел к лифту и нажал кнопку, надеясь, что удача не оставит его и никто так и не появится.
Увы.
В конце длинного коридора показался сосед, развязный, горластый тип из тех, что бесцеремонно - в их понимании, по-дружески - хлопают людей по спине и думают, что это нормально.
- Доброе утро, Клайд! - радостно заорал он издалека.
- Доброе утро, мистер Мортон, - ответил Паккер довольно прохладным тоном. С какой стати этот Мортон обращается к нему по имени? Никто никогда его так не называет - разве что изредка племянник. Антон Кампер, который зовет его ьдядя Клайдэ или чаще - просто ьдядюшкаэ. А Тони - просто никчемный болтун. Вечно он что-то затевает, строит грандиозные планы. Послушать его, так он на днях миллионером станет, только все его планы превращаются в пшик. А еще он - пройдоха, каких свет не видывал.
ьКак и я, в точности, - подумалось Паккеру, - не то что эти, теперешние. Одни только разговоры... Будь я помоложе, - решил он, с гордостью и теплотой вспоминая прошлое, - я бы их всех ощипал как цыплятэ.
- Как сегодня марочный бизнес? - поинтересовался Мортон, подойдя ближе, и от души хлопнул Паккера по спине.
- Должен вам напомнить, мистер Мортон, что я не занимаюсь филателистическим бизнесом, - резко ответил Паккер. - Хотя действительно интересуюсь марками, увлечен ими и настоятельно рекомендую...
- Я не то имел в виду, - пояснил Мортон несколько смущенно. - Я не то хочу сказать, что вы продаете марки или там...
- Строго говоря, продаю, - перебил его Паккер. - Но изредка и в небольших количествах. Это едва ли можно назвать бизнесом. Просто некоторые коллекционеры знают о моих обширных связях и время от времени...
- Вот я и говорю! - радостно заорал Мортон и от избытка чувств снова хлопнул Паккера по спине. - Все дело в связях! Если есть связи, тогда в любом деле не пропадешь. Вот я, например...
От продолжения тирады Паккера спасло лишь то, что прибыл наконец лифт.
Спустившись вниз, он сразу направился к стойке дежурного.
- Доброе утро, мистер Паккер, - сказал клерк, вручая ему стопку писем. - Тут для вас посылка, и довольно тяжелая. Может быть, вам помочь?
- Нет, благодарю вас, - ответил Паккер. - Я уверен, что справлюсь сам.
Клерк выложил посылку на стойку. Паккер взял ее в руки и тут же опустил на пол - весил пакет, должно быть, фунтов тридцать. А адресную наклейку почти всю покрывали марки с такими высокими номиналами, что аж дух захватывало.
Паккер взглянул на наклейку повнимательнее: его фамилия и адрес были выведены печатными буквами и так старательно, словно земной алфавит представлялся отправителю непостижимым таинством. Вместо обратного адреса - мешанина из точек, закорючек и черточек: понять ничего невозможно, но вроде бы что-то знакомое. Марки, сразу определил Паккер, выпущены в системе девятой звезды созвездия Рака - за всю его жизнь ему доводилось видеть такие лишь один раз. Некоторое время он просто стоял, пытаясь сообразить, сколько они могут стоить.
Затем сунул стопку писем под мышку и поднял посылку с пола. Теперь она показалась Паккеру еще тяжелее, и он тут же пожалел, что отказался от помощи. Но сказанного не воротишь. Да и в конце концов, не такой уж он еще старый и дряхлый.
Доковыляв до лифта, он опустил пакет на пол и остановился лицом к двери, ожидая кабину. Неожиданно у него за спиной раздался голос, похожий на птичье щебетание, и Паккер вздрогнул, узнав голос вдовы Фоше.
- О, мистер Паккер, - затараторила она, - я так рада, что вас встретила.
Паккер обернулся, ибо ничего другого ему не осталось - нельзя же и в самом деле стоять к ней спиной, словно ее там нет.
- О, какие вы тяжести носите... - пожалела его вдова Фоше. - Позвольте, я вам помогу.
С этими словами она выхватила у него из-под руки стопку писем и добавила:
- Бедняжка. Я помогу вам их донести.
Паккер с удовольствием бы ее придушил, но вместо этого лишь улыбнулся. Улыбка, правда, вышла несколько натянутая, даже зловещая, но на большее его не хватило.
- Как мне повезло, что я вас встретил, - ответил он. - Один бы я ни за что не справился.
Не заметив скрытой иронии, вдова Фоше продолжала молоть языком как ни в чем не бывало:
- Сегодня к ленчу я собиралась приготовить бульон, и у меня всегда получается слишком много. Может, вы присоединитесь?
- Нет, к сожалению, это невозможно, - встревожено сказал Паккер. - Прошу меня извинить, но сегодня у меня очень много работы. - Кивнув на стопку писем у нее в руках и на посылку, он, словно рассерженный морж, выпустил воздух через усы, но вдова Фоше ничего не заметила.
- Как это, должно быть, романтично и увлекательно! - снова затрещала она, - Все эти письма и пакеты с разных концов Галактики! С таких далеких и странных планет! Вы непременно должны как-нибудь просветить меня, рассказать, что такое собирание марок!
- Видите ли, мадам, - несколько раздраженно ответил Паккер, - я занимаюсь марками больше двадцати лет и едва только начинаю понимать, что такое филателия, так что едва ли возьмусь объяснять это кому-либо еще.
Она продолжала болтать.
ьЧерт бы ее побрал, - подумал Паккер. - Когда же она замолчит?э
Старая перечница! Он снова с шумом выпустил воздух через усы. Теперь она три дня будет носиться по всем соседям и рассказывать, как они ьстранноэ встретились и какой он ьстранныйэ старикашка. Письма, мол, получает со всяких чужих планет, и бандероли, и посылки. И уж наверняка здесь дело не только в марках. Здесь, мол, что-то нечисто, можете не сомневаться даже...
У его двери вдова Фоше неохотно отдала письма и спросила:
- Вы уверены, что не передумали насчет бульона? Это не просто бульон. Я его готовлю по особому рецепту.
- К сожалению, я вынужден отказаться.
Паккер отпер замок и открыл дверь. Она все не уходила.
- Я бы с удовольствием пригласил вас зайти, - соврал он, вежливо улыбаясь, - но у меня немного не прибрано.
ьНемного не прибраноэ - это было, конечно, мягко сказано.
Оказавшись наконец за надежно запертой дверью, Паккер пробрался мимо бесконечных штабелей из кляссеров, ящиков, коробок к столу и поставил посылку рядом. Первым делом он просмотрел письма; одно оказалось с Сахиба, другое - из системы Лиры, третье - с Муфрида, а четвертое - с Марса - просто рекламный проспект какого-то концерна.
Паккер откинулся на спинку громоздкого кресла и обвел комнату взглядом.
ьНадо все-таки взяться как-нибудь и привести квартиру в порядокэ, - сказал он себе. Без сомнения, здесь полно барахла, которое можно просто выбросить, а все ценное надо рассортировать по коробкам и надписать, чтобы всегда можно было найти то, что нужно. Может быть, есть смысл даже составить генеральный каталог - тогда он, по крайней мере, будет знать, что у него уже есть, а чего нет и сколько все это стоит.
Хотя это, конечно, не самый главный вопрос.
Возможно, ему пора специализироваться. Большинство коллекционеров так и поступают. Галактика слишком велика, чтобы собрать все галактические марки. Даже два тысячелетия назад, когда коллекционерам приходилось беспокоиться только о земных марках, их печатали так много, что филателисты придумали специализацию.
Однако на чем-же все-таки специализироваться, если сознательно хочешь ограничить свои интересы? Может быть, на марках с одной какой-то планеты или звездной системы? Может, на планетах за пределами определенного радиуса, скажем в пятьсот светолет? Или на конвертах? Например, было бы очень интересно составить коллекцию конвертов с гашениями и почтовыми отметками, демонстрирующую различия и тонкости почтового сообщения в глубине космоса, среди далеких звезд.
Но в том-то и дело, что тут все интересно. Можно потратить три жизни, но так и не добраться до конца. Хотя за двадцать лет можно, если постараться, собрать огромное количество материала. А уж он-то старался! Он отдавал коллекционированию всего себя и наслаждался каждой минутой, проведенной с марками. В некоторых областях, не без гордости подумал Паккер, ему удалось стать своего рода экспертом. Время от времени он писал статьи для филателистических журналов, и едва ли не каждую неделю кто-нибудь из знаменитейших коллекционеров обращался к нему за помощью или просто заходил поболтать.
Марки, чего уж там говорить, способны доставить огромное наслаждение, признавал Паккер, словно извиняясь. Огромное, ни с чем не сравнимое удовольствие.
Но само собирание материала - лишь часть коллекционирования, своего рода начальная стадия. Гораздо важнее были контакты. И без них просто не обойтись, особенно без контактов в дальних пределах Галактики. Если вы не хотите полагаться на жуликоватых дельцов в филателистических магазинах, которые предлагают лишь то, что легко достать, контакты просто необходимы. Контакты с другими коллекционерами, которые желают обмениваться марками, контакты с одинокими людьми на одиноких форпостах и на самом краю Галактики, где, скорее всего, и можно найти редкий, экзотический материал, с людьми, которые готовы отыскать его, сохранить и переслать вам за вполне приемлемую цену, или с каким-нибудь Богом забытыми организациями, что приторговывали наборами различных марок в попытках хоть немного пополнить свой скудный бюджет.
В системе Енотовой Шкуры, например, жил человек, которому в обмен на его марки нужны были лишь последние музыкальные записи с Земли. А один бесстрашный миссионер на пустынном Агустроне собирал пустые жестянки из-под табака и бутылки, которые по какой-то причине ценились на этой безумной планете очень высоко. Но среди многих других - землян и инопланетян - самым важным для Паккера корреспондентом всегда был ПугАльНаш.
Паккер перекатил размокший и почти уже лишенный вкуса листок на языке, с наслаждением всасывая последние капли божественного нектара.
Если бы кому-нибудь удалось раздобыть крупную партию этих листьев, подумалось ему, человек мог бы сказочно разбогатеть. Расфасовать их в маленькие пакетики наподобие жевательной резинки, и здесь, на Земле, листья будут разметать как горячие пирожки. Он как-то пытался поднять этот вопрос в переписке с ПугАльНашем, но только запутал беднягу унукийца, который почему-то просто не видел смысла в коммерческих операциях, выходивших за рамки личных потребностей самих участников обмена.
Позвонили в дверь, и Паккер пошел открывать.
Оказалось, это Тони Кампер.
- Привет, дядя Клайд, - беззаботно произнес он.
Паккер неохотно открыл дверь пошире.
- Ладно, заходи уж, раз пришел.
Тони шагнул через порог, сдвинул шляпу на затылок и окинул квартиру оценивающим взглядом.
- Честное слово, дядюшка, тебе нужно взять как-нибудь и выкинуть весь этот хлам. Просто не представляю, как ты тут живешь.
- Нормально живу, - осадил его Паккер. - Но может быть, я при случае разберу здесь немного.
- Хотелось бы верить.
- Мальчик мой, - горделиво произнес Паккер, - думаю, я без всякого преувеличения могу сказать, что у меня одна из лучших коллекций галактических марок на Земле. Когда-нибудь я помещу их все в альбомы...
- Этого никогда не произойдет, дядюшка, ты просто будешь складывать их в кучи, как и раньше. Твоя коллекция растет так быстро, что ты не успеваешь сортировать даже новые поступления.
Он пнул носком ботинка стоящую у стола коробку.
- Вот, например? Опять новая посылка?
- Только что пришла, - признал Паккер. - И пока я не выяснял, откуда она.
- Отлично! - сказал Тони. - Что ж, развлекайся. Ты еще всех нас переживешь.
- И переживу! - запальчиво ответил Паккер. - Однако зачем ты все-таки пришел?
- Да ни за чем, дядюшка. Просто заскочил проведать и напомнить, что выходной ты обещал провести у нас. Энн настояла, чтобы я непременно зашел и напомнил. Дети всю неделю дни считали...
- Я помню, - соврал Паккер, поскольку напрочь забыл о данном обещании.
- Я могу заехать за тобой. Скажем, в три пополудни?
- Нет, Тони. Спасибо. Не беспокойся. Я вызову стратотакси. В три будет очень рано, а у меня еще полно дел.
- Надо думать, - сказал Тони и двинулся к выходу, потом добавил с порога: - Не забудь!
- Разумеется, не забуду, - резко ответил Паккер.
- Энн обидится, если ты не приедешь. Она запланировала на вечер все твои любимые блюда.
Паккер проворчал что-то в ответ.
- Ужин в семь, - напомнил Тони жизнерадостно.
- Хорошо, Тони. Я приеду.
- Ладно, дядюшка, до вечера.
ьМолокосос, - подумал Паккер. - Опять неизвестно что затеял, наверно. Всю жизнь проворачивает какие-то делишки, а толку никакого. Еле на жизнь хватает...э
Он вернулся к столу.
ьНаверно думает, что получит в наследство мои деньги. Хоть там и не Бог весть сколько... Что же, пусть думает. Я, пока не потрачу все до последнего цента, помирать не собираюсьэ.
Паккер сел за стол, взял один из конвертов, вскрыл его перочинным ножом и высыпал содержимое на маленький расчищенный в середине стола пятачок. Затем включил лампу, пододвинул плафон ближе и склонился над марками.
Очень даже неплохая подборка, оценил он сразу. Вот, например, марка с Близнецов-XII - или это XVI? - отличный образчик современной классики: сколько изящества, сколько фантазии, какая тонкая работа гравера и сколько здесь чувствуется любви и внимания, бумага высочайшего качества и превосходная печать.
Паккер принялся искать пинцет, но на столе его не оказалось. Он порылся в ящике, содержимое которого и без того напоминало разоренное крысиное гнездо, но тоже безрезультатно. Тогда он опустился на колени и поискал под столом.
Пинцета нигде не было.
Отдуваясь, он забрался обратно в кресло. Настроение было испорчено.
ьКуда они вечно деваются? - подумал он сердито. - Наверно, уже двенадцатый пинцет... Черт бы их побрал, никогда не помню, куда в последний раз положил...э
В дверь снова позвонили.
- Войдите! - в сердцах крикнул Паккер.
Вошел небольшого роста человек, чем-то похожий на мышь, мягко прикрыл за собой дверь и остановился у порога, нервно теребя в руках шляпу.
- Прошу прощения... Мистер Паккер?
- Ну, разумеется, это я, - нетерпеливо произнес Паккер. - Кого еще вы ожидали тут увидеть?
- Э-э-э... сэр... - незнакомец сделал несколько шажков и остановился. - Меня зовут Джейсон Пикеринг. Возможно, вы обо мне слышали...
- Пикеринг? - Паккер на мгновение задумался. - Пикеринг? О, конечно же, я слышал о вас! Вы собираете систему Полярной звезды.
- Верно, - признал Пикеринг чуть жеманно. - Я весьма польщен, что вы...
- Напротив, - перебил его Паккер, поднимаясь и протягивая гостю руку. - Это большая честь для меня!
Он наклонился и скинул со стула два кляссера и три обувные коробки. Одна из них опрокинулась, и на пол посыпались марки.
- Прошу вас, садитесь, мистер Пикеринг, - галантно предложил Паккер.
Гость несколько ошарашено присел на край стула.
- Боже, - произнес он, окидывая взглядом царивший в квартире беспорядок, - у вас тут огромное количество материала. Но вы, без сомнения, всегда можете отыскать то, что вам нужно...
- Чаще всего, нет, - ответил Паккер, опускаясь в кресло, - Я по большей части даже не знаю, что у меня есть.
Пикеринг хихикнул.
- Тогда, сэр, вас ждет в будущем множество замечательных сюрпризов.
- Едва ли. Я никогда ничему не удивляюсь, - заносчиво произнес Паккер.
- Однако к делу. Я бы не хотел отнимать у вас время попусту. Нет ли у вас случайно марки ьПоларис-17бэ на конверте? Это довольно редкий номер, даже сам по себе, и я ни разу не слышал, чтобы кому-то марка встречалась вместе с конвертом. Однако мне посоветовали обратиться к вам: возможно, у вас есть то, что я ищу...
- Подождите, дайте вспомнить. - Паккер откинулся на спинку кресла и мысленно перелистал страницы каталога. Есть: вспомнил! ьПоларис-17бэ - маленькая марка, можно даже сказать, крошечная, ярко-голубая с алым пятнышком в нижнем левом углу, а по всему полю - плотный орнамент из тонких завитков.
- Да, - сказал он, открывая глаза. - Похоже, у меня есть такая марка. Помнится, много лет назад...
Пикеринг затаив дыхание наклонился вперед.
- Вы хотите сказать, что у вас действительно...
- Да, я уверен, она где-то здесь. - Паккер неуверенно обвел рукой сразу полкомнаты.
- Если вы найдете ее, я готов заплатить десять тысяч.
- Насколько я помню, это была полоска из пяти марок. Письмо шло с Полариса-VII на Бетельгейзе-ХIII через... Нет, похоже, я уже не вспомню, через какую планету.
- Полоска из пяти марок!!!
- Насколько помню. Но может быть, я и ошибаюсь.
- Пятьдесят тысяч! - выкрикнул Пикеринг, чуть не пуская слюну. - Пятьдесят тысяч, если вы их отыщете!
Паккер зевнул.
- Всего за пятьдесят тысяч, мистер Пикеринг, я даже не стану искать.
- Сто!
- Я подумаю.
- Но вы начнете розыски прямо сейчас? Должно быть, вы помните хотя бы приблизительно...
- Мистер Пикеринг, чтобы накопить эти груды материала, которые вы видите вокруг, мне потребовалось двадцать лет, и память у меня уже не та. Честно говоря, я понятия не имею, где они могут лежать.
- Назначайте вашу цену, - взмолился Пикеринг - Сколько вы хотите?
- Если я найду их, - сказал Паккер, - возможно, мы сойдемся на четверти миллиона. Но если найду.
- Вы поищете?
- Посмотрим. Может быть, я рано или поздно наткнусь на них случайно. Надо будет как-нибудь привести все это в порядок. Если они мне попадутся, то я о вас не забуду.
Пикеринг резко встал.
- Вы надо мной смеетесь, - обиженно произнес он.
Паккер махнул рукой.
- Я никогда ни над кем не смеюсь.
Пикеринг двинулся к двери. Паккер поднялся с кресла.
- Позвольте, я вас провожу.
- Не стоит. И извините за беспокойство.
Паккер снова опустился в кресло, глядя, как гость закрывает за собой дверь.
Довольно долго он сидел, пытаясь вспомнить, где же у него лежит конверт из системы Полярной звезды, но в конце концов сдался: это было так давно.
Затем он снова принялся искать пинцет, но тоже безуспешно. Видимо, утром придется пойти и купить новый. Тут Паккер вспомнил, что утром его дома не будет, поскольку он обещал навестить семью Тони в их летнем коттедже на берегу Гудзонова залива.
Черт, и как только он умудряется терять столько пинцетов?
Паккер сидела погрузившись в какое-то полудремотное-полузадумчивое состояние, размышляя о самых разных вещах. В основном о марках с клейким слоем и о том, как из многочисленных идей, возникших на Земле, именно эту жители Галактики подхватили быстрее всего и за две тысячи лет распространили до самых дальних пределов обитаемого пространства.
Становилось все труднее уследить за новинками, да и самих планет, что выпускали марки, становилось все больше. Марки множились с невероятной быстротой, и чтобы не отстать, не пропустить что-то, приходилось тратить огромные усилия.
А марок, в том числе и очень необычных, навыпускали множество. Взять хотя бы марки с Манкалинена, у которых номинал определялся запахом. Не пятицентовые, скажем, или пятидолларовые, или даже стодолларовые марки, а марки с запахом роз - для местной почты, марки с запахом сыра - для межпланетной корреспонденции внутри звездной системы, и еще один вид для межзвездных пересылок - эти воняли так, что человеку за сорок шагов становилось дурно. Или выпуски с Альгейба, отпечатанные цветами, которые человеческому глазу не дано видеть - хуже всего то, что номиналы на них были напечатаны этими же цветами. А взять ту знаменитую классическую серию, выпущенную - разумеется, нелегально - пиратами с Леониды; вместо бумаги они использовали обработанную кожу землян, попавших некогда в их лапы...
Паккер сидел, уронив подбородок на грудь и прислушиваясь к нарушающему тишину тиканью часов, безнадежно утерянных где-то в завалах коллекционного материала.
Марки дали ему новую жизнь, причем жизнь, которой он был вполне доволен. Двадцать лет назад, когда умерла Мира и он продал свою долю акций экспортной компании, ему казалось, что жизнь кончилась, что ничего хорошего у него уже не будет. Однако сейчас марки увлекали его даже больше, чем в свое время экспортный бизнес - и это просто благословение, да, именно благословение.
Продолжая сидеть, Паккер с теплой признательностью вспоминал свою коллекцию, спасшую его от пучины одиночества, вернувшего ему интерес к жизни и словно бы омолодившую его.
А затем он уснул.

Разбудил его звонок в дверь, и Паккер, протирая глаза, пошел открывать.
У порога стояла вдова Фоше с маленькой кастрюлькой в руках. Она протянула ее Паккеру и затараторила:
- Я все-таки подумала: наверно, бедняжке это понравится. Тут немного бульона, что я приготовила. У меня всегда получается больше, чем нужно. Для одной так неудобно готовить...
Паккер взял кастрюльку у нее из рук.
- Спасибо, очень мило с вашей стороны.
Вдова бросила на него пристальный взгляд.
- Вы больны! - заявила она и шагнула через порог, заставив Паккера попятиться.
- Я вовсе не болен, - попытался отбиться Паккер. - Я просто заснул в кресле, а так со мной все в порядке.
Она протянула пухлого руку и потрогала его лоб.
- Да у вас температура! Вы просто горите!
- Ничего у меня нет! - не выдержал Паккер. - Говорю же я вам: я просто уснул.
Вдова Фоше обогнула его и, пробравшись между стопками коробок, ворвалась в комнату. Паккер только успел подумать: ьБоже, она таки проникла в квартиру! Как же ее теперь выдворить?э
- Ну-ка, идите сюда и садитесь, - приказала вдова. - Термометра, надо полагать, у вас нет?
Паккер, уже покорившись судьбе, покачал головой.
- И не было. Я никогда не болел.
Вдова Фоше вдруг взвизгнула, подпрыгнула и неуклюжим галопом понеслась к выходу. На полпути она споткнулась о тяжелую картонную коробку и растянулась на полу, но торопливо вскочила и, что-то проверещав напоследок, вылетела на лестничную площадку.
Паккер захлопнул за ней дверь и в некотором недоумении уставился на кастрюльку: он по-прежнему держал ее в руках и за это время не пролил ни капли.
Однако что же так напугало вдову Фоше?
И тут он увидел: по полу бегала маленькая мышка. Паккер приподнял кастрюльку, салютуя своей спасительнице и серьезным тоном произнес:
- Спасибо, дружок!
Мыши... Одно время ему казалось, что мыши здесь действительно есть - то сыр обгрызут на кухонной полке, то кто-то шуршит по ночам - и это его беспокоило: вдруг они устроили себе гнездо где-нибудь в завалах филателистического материала?
Но нет худа без добра, подумалось Паккеру.
Он взглянул на часы - оказалось, уже пять вечера. Каким-то образом он забылся и пропустил ленч, а до отъезда оставалось совсем немного. ьЧто же, похлебаю бульона, - решил он, - и заодно просмотрю содержимое пакета...э
Паккер взял со стола несколько полных коробок и переставил их на пол: места стало побольше - как раз чтобы разложить новые поступления.
Он пошел на кухню, отыскал ложку и, попробовав бульон, счел, что готовить вдова Фоше действительно умеет. Кастрюлька была еще теплая, и для полировки на столе это, конечно, плохо, но Бог с ней, с полировкой: еще об этом не хватало беспокоиться.
Паккер подтащил пакет к столу и прежде всего расшифровал загадочный обратный адрес. Эту новую знаковую систему начали несколько лет назад использовать в созвездии Волопаса, а посылка пришла от одного из его загадочных корреспондентов из созвездия Лебедя. Время от времени Паккер посылал ему в обмен ящик лучшего шотландского виски.
Прикинув, сколько весит посылка, он решил, что на этот раз нужно будет отправить, по крайней мере, два.
Вскрыв пакет, Паккер взял его за низ, перевернул, и на стол хлынул поток конвертов. Он отшвырнул пустой пакет в угол и в самом приятном расположении духа уселся в кресло, затем, прихлебывая бульон, принялся неторопливо разбирать свои новые сокровища.
Даже на первый взгляд это была великолепная подборка. Отправитель взял на себя труд систематизировать конверты по месту выпуска и рассортировать их в маленькие стопки, перетянутые резинками.
Стопка конвертов с Расальхейга, еще одна с Челеба, с Нунки, с Касс-Бореалис и множество других из различных далеких миров.
Одну из них Паккер даже не распознал. В стопке оказалось двадцать пять или тридцать конвертов, но на всех была одна и та же марка - маленький желтый квадратик без единой надписи, довольно толстый и шершавый на ощупь. Он провел по ней пальцем, и ему показалось, что марка крошится, стирается, словно поверхность ее покрывал толченый мел.
Несколько озадаченный, Паккер вытащил один конверт из-под резинки и бросил стопку на стол. Порывшись в ящике, он отыскал увеличительное стекло и склонился над маркой. Да, действительно, никаких надписей или пометок - просто маленький желтый квадратик - толстый, с тернистой поверхностью, словно на бумаге были наклеены песчинки.
Он выпрямился, проглотил еще ложку бульона, затем долго пытался сообразить, что это могут быть за марки. Увы, хранящийся в памяти каталог ничего не подсказывал. Похоже, он такую марку никогда еще не видел и даже не слышал о ней.
Часть почтовых штемпелей он узнал сразу, другие оказались совершенно незнакомыми. Впрочем, это не важно: позже можно будет отыскать их в справочниках. Однако у Паккера и без того складывалось впечатление, что планеты или звездная система, откуда отправили конверты, лежали где-то в направлении созвездия Весов. На это указывали те штемпели, которые ему удалось распознать.
Отложив увеличительное стекло в сторону, он вновь принялся за бульон. Главное, напоминал себе Паккер, поднося ко рту очередную ложку, не намочить усы; даже если человек не носит усы, есть все равно нужно аккуратно...
Но тут рука как назло дрогнула: немного бульона пролилось на бороду, немного капнуло на стол, и почти полная ложка выплеснулась на конверт с желтой маркой.
Паккер выхватил из кармана платок и попытался стереть расползающееся жирное пятно, но было уже поздно. Конверт промок почти мгновенно, марка потемнела от влаги, и он в сердцах выругался, проклиная собственную неуклюжесть.
Затем взял мокрый конверт за уголок, отыскал мусорную корзину и разжал пальцы.

После выходных, проведенных с семьей Тони на берегу Гудзонова залива, Паккеру не терпелось вернуться домой.
ьТони совсем рехнулся, - подумал он. - Надо же всадить столько денег в роскошный загородный дом! Шансов разбогатеть у него, считай, никаких, все его грандиозные планы рушатся один за другими, однако он по-прежнему строит из себя большого дельца и цепляется за эту дорогую виллу. Впрочем, может быть, так сейчас и надо; если удастся одурачить кого-нибудь, заставить поверить, что ты чего-то стоишь, тогда у тебя может появиться реальный шанс влезть в большое дело. Может быть, так и надо, кто его знает...э
Паккер остановился в холле забрать почту, надеясь, что бандероль от ПугАльНаша уже прибыла. Со всей этой суетой он забыл прихватить коробочку с листьями, и за три дня успел понять, насколько сильно к ней привык. Каждый раз, когда он вспоминал, как мало у него осталось листьев, Паккера охватывало беспокойство: а вдруг ПугАльНаш забудет о нем?
За три дня накопилось множество писем, но от ПугАльНаша ничего не было.
Впрочем, этого следовало ожидать, напомнил себе Паккер: новые бандероли ни разу не приходили, пока листья не кончались совсем. Поначалу он нередко задумывался, что за пророческий дар позволяет его другу точно угадывать, когда у него кончается запас, и как тот рассчитывает время отправки, чтобы бандероли приходили именно в тот день, когда в них возникнет необходимость. Теперь он об этом не думал, все равно бесполезно, чудо оно и есть чудо.
- С возвращением! - радостно приветствовал его дежурный клерк. - Как отдохнули, мистер Паккер?
- Сносно, - проворчал он и направился к лифту.
Однако на полпути его перехватил управляющий Элмер Ланг.
- Мистер Паккер, - заверещал он, - мне непременно нужно с вами поговорить.
- Ну так говорите.
- Это насчет мышей, мистер Паккер.
- Каких еще мышей?
- Миссис Фоше сказала мне, что у вас в квартире мыши.
Паккер расправил плечи и выпрямился, чтобы казаться выше, хотя при его сложении это было непросто.
- Это ваши мыши, Ланг. Вы ими и занимайтесь.
- Но как же я могу, мистер Паккер? - произнес Ланг, заламывая руки. - Ваша квартира... Там столько всякого хлама... надо бы все это разобрать.
- Должен вам заметить, сэр, что этот хлам является одной из самых полных коллекций марок во всей Галактике. Я действительно несколько запустил разборку новых поступлений, но я никому не позволю называть свою коллекцию хламом.
- Но может быть, я попрошу Майлса, сборщика, помочь вам разобраться с коллекцией?
- Помочь мне мог бы только человек, имеющий определенный опыт работы с филателистическим материалом, - строго сказал Паккер, - Ваш сборщик, надо полагать, такого опыта не...
- Но, мистер Паккер, - взмолился Ланг, - все эти горы бумаги и коробки - идеальное место для мышей. Я не смогу вывести мышей, если не вычистите свои завалы.
- Вычистить?! - взорвался Паккер, - Да вы хоть понимаете, о чем говорите? Где-то в огромной массе материала есть, например, конверт - для вас это просто конверт с марками и штемпелями, - за который мне несколько дней назад предлагали четверть миллиона долларов - если только я его отыщу. И это лишь малая толика от всего накопленного. Вы что, Ланг, все это предлагаете мне ьвычиститьэ?
- Но, мистер Паккер, так больше продолжаться не может. Я вынужден настаивать...
Тут прибыл лифт, и Паккер с видом оскорбленного достоинства шагнул в кабину, оставив управляющего с его проблемами в холле.
- Сует свой нос, куда не просят... - пробормотал он, отдуваясь сквозь усы.
- Что вы говорите, сэр? - спросил лифтер.
- Миссис Фоше. Сует свой нос, куда ее не просят.
- Возможно, вы правы, сэр, - рассудительно ответил лифтер.
Паккер надеялся, что в коридоре никого не будет, и на этот раз ему повезло. Он отпер дверь, шагнул вперед...
И замер, услышав странный булькающий звук.
Какое-то время он стоял неподвижно, прислушивался - с недоверием и чуть-чуть испуганно.
В комнате по-прежнему булькало.
Паккер опасливо прошел дальше и сразу же увидел, в чем дело.
Мусорная корзина у стола была до краев заполнена какой-то булькающей желтой массой. В нескольких местах масса даже сползла по стенке корзины и растеклась лужицами по полу.
Готовый в случае чего повернуться и броситься наутек, Паккер медленно подошел ближе, но ничего не произошло. Желтая масса в корзине продолжала булькать, и только.
Это была густая, похоже, клейкая масса без пены, и хотя она булькала, ни пузырьков, ни бурления не было заметно.
Паккер подошел совсем близко и протянул к корзине руку. Никто его не схватил, да и вообще, масса никак не отреагировала.
Он ткнул ее пальцем: на ощупь поверхность оказалась довольно плотной, чуть теплой, и у него вдруг возникла мысль, что это нечто живое.
Паккер тут же подумал о вымоченном бульоном конверте, который бросил перед отъездом в мусорную корзину. Он даже не удивился своей догадке: масса в корзине была такого же цвета, что и марка на конверте. Обогнув стол, он положил туда почту и тяжело опустился в кресло.
ьВыходит, марка ожила, - подумал Паккер, - и это очень странно...э Впрочем, чего уж там. На самом деле она не страннее некоторых марок, что ему доводилось видеть раньше. Хотя Земля и передала Галактике идею их использования, многие развили ее гораздо дальше - порой с очень необычными результатами.
ьА мне теперь, - подумал он, - придется выносить эту дрянь в корзине. Не хватало еще, чтобы Ланг увидел...э
Его немного беспокоило то, что Ланг требовал привести квартиру в порядок, и в какой-то степени задевало: он заплатил за нее немалые деньги, причем заплатил вперед, и никогда никому не мешал. А кроме того, он живет здесь уже двадцать лет, и с этим Лангу тоже придется считаться.
Потом он наконец встал, обошел стол сбоку и наклонился. Осторожно, чтобы не вляпаться, где желтая масса перетекла через край, взялся за корзину и попытался ее подрыть. Не тут-то было. Он тянул изо всех сил, но корзина оставалась на месте. Паккер выпрямился и двинул ее ногой - она даже не шелохнулась. Он шагнул назад и уставился на корзину, сердито отдуваясь сквозь усы. Как будто ему и без того забот мало! Надо разбирать все эти завалы и избавляться от мышей. Надо искать конверт из системы Полярной звезды. Кроме того, куда-то подевался пинцет, и придется идти покупать новый, а значит, опять тратить время.
Но прежде всего нужно будет убрать отсюда корзину. Очевидно, она просто прилипла: эта желтая дрянь затекла под дно и засохла. Нужно будет взять ломик или еще что-нибудь длинное, поддеть и отодрать от пола.
Желтая масса в корзине по-прежнему весело булькала. Паккер вновь надел шляпу, вышел на лестницу и запер за собой дверь.
Стоял чудный летний день, и он решил немного прогуляться, а заодно подумать о своих бесчисленных проблемах. Однако о чем бы Паккер ни думал, мысли его возвращались к корзине с ползущим через край желтым киселем, и он понимал, что не сможет заниматься ничем другим, пока от нее не избавится.
Отыскав магазин, где продавали скобяные изделия, Паккер купил средних размеров ломик и направился к дому. Возможно, он поцарапает немного пол, но зато уж точно отдерет приклеившуюся корзину.
В холле первого этажа на него снова напустился Ланг.
- Мистер Паккер, - спросил он строго, - куда это вы направляетесь с таким ломом?
- Я его купил специально, чтобы вывести мышей.
- Но, мистер Паккер...
- Вы ведь хотите, чтобы я от них избавился?
- Да, разумеется.
- Ситуация складывается критическая, и от меня могут потребоваться решительные действия, - сурово произнес Паккер.
- Но... лом!
- Не беспокойтесь, я буду осторожен и не стану бить слишком сильно, - пообещал Паккер.
Он поднялся на лифте к себе. Написанная на лице Ланга растерянность немного улучшила ему настроение, и, двигаясь по коридору, Паккер даже насвистывал какую-то мелодию.
Однако, ковыряясь ключом в замке, он услышал за дверью шорох и почувствовал, как по спине у него пробежал холодок: шорох казался таинственным и зловещим.
ьБоже, - подумал он, - там не может быть столько мышейэ. Сжав ломик покрепче, Паккер отпер замок и распахнул дверь.
В квартире бушевал бумажный шторм.
Паккер быстро шагнул через порог и захлопнул за собой дверь, чтобы ни одна бумажка не улетела на лестницу.
ьДолжно быть, оставил окно открытымэ, - мелькнула мысль. Но нет, не оставил. Да и на улице - ни ветерка.
А тут... тут не то что ветерок - самый настоящий шторм.
Паккер стоял, прислонившись спиной к двери, и испуганно наблюдал за происходящим в квартире, затем перехватил ломик понадежнее.
Ливень конвертов, шквал пакетов, снегопад танцующих в воздухе марок... На полу тут и там стояли раскрытые коробки, куда, укладываясь аккуратными рядами, сыпались пакеты, марки и конверты, а вдоль стены стояли ровными штабелями другие коробки, что само по себе уже вызывало беспокойство: меньше двух часов назад, когда он уходил, в квартире не было абсолютно ничего ровного и аккуратного.
Однако прямо на глазах шторм стихал. В воздухе кружилось уже меньше бумаг, коробки закрывались, словно невидимой рукой, и, взлетая сами по себе, укладывались вместе с другими у стены.
ьПолтергейст!э - в ужасе подумал Паккер, лихорадочно припоминая, что он читал или слышал об этом явлении, и пытаясь отыскать хоть какое-то объяснение.
Но тут все закончилось.
По воздуху уже ничего не летало. Коробки стояли ровными штабелями у стены. Все замерло.
Паккер шагнул в комнату и ошарашено обвел взглядом свое жилище.
Письменный и обеденный стол сияли полировкой. На окнах висели желтые ровные шторы. Ковер выглядел как новый. Кресла, журнальные столики, лампы и множество других вещей, давно похороненных под грудами филателистического материала и забытых, вновь стояли на своих местах - вычищенные и отполированные до блеска.
А в центре всего этого упорядоченного благообразия весело булькала мусорная корзина.
Паккер выронил ломик и двинулся к столу. Окно перед ним распахнулось. Ломик просвистел у него над головой, вылетел на улицу и с треском продрался сквозь крону ближайшего дерева, затем окно захлопнулось, и Паккер потерял ломик из виду.
Он снял шипу и швырнул ее на стол.
Шляпа немедленно поднялась в воздух и поплыла к шкафу в прихожей. Дверцы шкафа распахнулись, шляпа скользнула внутрь, и дверцы мягко закрылись.
Паккер в задумчивости надул щеки и выпустил воздух сквозь усы. Затем достал платок и промокнул лоб.
- Странные творятся дела, - пробормотал он себе под нос.
Медленно, настороженно Паккер принялся осматривать квартиру. Все коробки стояли вдоль одной из стен - от пола до потолка по три в ряд. У противоположной стены стояли три картотечных шкафа, и Паккер удивленно потер глаза: за долгие годы он успел про один забыть и думал, что у него их только два. А вся квартира была аккуратно прибрана, вычищена и только что не светилась.
Паккер переходил из комнаты в комнату - везде царил полный порядок.
Сковородки и кастрюли на кухне стояли на своих местах, в буфете высились аккуратные стопки тарелок. Плита и холодильник сияли чистотой, и даже в раковине не оказалось ни одной грязной тарелки, а Паккер не сомневался, что они должны быть. Кастрюлька миссис Фоше, уже без бульона и оттертая до блеска, стояла на кухонном столе.
Паккер вернулся к письменному столу и там, словно кто-то выложил все это для обозрения, обнаружил десять мертвых мышей.
Восемь филателистических пинцетов.
Стопку конвертов со странными желтыми марками.
Два - не один, а сразу два - конверта с марками ьПоларис-17бэ, на одном четыре марки, на другом - пять.
Паккер устало опустился в кресло и снова взглянул на стол.
Как же это могло случиться, черт побери? И что вообще происходит?
Он наклонился и посмотрел на корзину, стоявшую сбоку от стола. Ему даже показалось, что она булькала специально для него. Видимо, все дело в ней, решил Паккер, иначе просто и быть не может. Ничего другого в квартире не появилось, ничего нового - только эта мусорная корзина с желтой кашей.
Он взял со стола стопку конвертов с желтыми марками и открыл ящик стола, чтобы найти увеличительное стекло. В ящике тоже был полный порядок, а увеличительных стекол оказалось сразу пять штук. Паккер выбрал самое сильное.
При таком увеличении поверхность марки превратилась в равнину с ровно уложенными вплотную друг к другу маленькими шариками - вовсе не песчинки, как ему показалось раньше. Склонившись над увеличительным стеклом, Паккер вдруг понял, что это споры.
Крохотные безжизненные оболочки, способные тем не менее возродить жизнь - что в данном случае и произошло. Он пролил на марку бульон, споры ожили, и возникла эта странная колония микроорганизмов в корзине.
Паккер положил увеличительное стекло на место и встал, собрал дохлых мышей за хвостики, отнес к люку мусоросжигателя и выбросил.
Затем прошел к книжному шкафу: книги тоже были расставлены по тематике; нашлись даже те, что он давным-давно потерял и не мог отыскать долгие годы. Длинные ряды каталогов марок, подборка справочников по галактическим гашениям, огромный том по разновидностям почтовых отметок, путеводители по Галактике, целая полка словарей экзотических языков - книги, совершенно необходимые для распознавания марок - и множество изданий, посвященных тонкостям филателии.
От книжного шкафа он перешел к сложенным у стены коробкам. Взял одну из них и поставил на пол. Коробка оказалась заполненной конвертами и прозрачными пакетами с отдельными марками, блоками, марками в листах и полосах. С растущим чувством радостного удивления Паккер продолжал перебирать содержимое коробки.
Все марки и конверты в ней оказались из системы Тубана. Он закрыл коробку и собрался поставить ее на место, однако, не дожидаясь его, коробка сама поднялась над полом и установилась туда, откуда он ее взял.
Паккер проверил еще три, что стояли рядом. В одной коробке хранился материал с Корефороса, в другой - из системы Антареса, а в третьей - с Джуббы. Споры не только привели в порядок квартиру, но и рассортировали всю его коллекцию!
Он вернулся на дрожащих ногах к креслу и сел. Просто невероятно! Слишком невероятно!
Споры впитали бульон и ожили. И теперь у него в мусорной корзине поселилась неземная форма жизни - или колония различных форм жизни - короче, существа с явным пристрастием к порядку, неудержимым стремлением работать и умением направить свое стремление в нужное русло.
Но самое главное - эта чертовщина в корзине делала именно то, что человеку нужно.
Корзина навела порядок в квартире, рассортировала марки и конверты, извела мышей и отыскала конверты из системы Полярной звезды вместе со всеми потерявшимися пинцетами.
Откуда эти существа узнали, что ему нужно? Может быть, они читают мысли?
От этой догадки по спине у него пробежали мурашки, но до его возвращения корзина и в самом деле ничего не делала, лишь весело побулькивала. Возможно, она не знала, что делать, а затем он вернулся и каким-то образом ей передались его мысли. Да, пожалуй, так: едва он вернулся, корзина узнала, какого работу надо выполнять, и сделала ее.
Зазвенел звонок в прихожей, и Паккер пошел открывать. Оказалось, это Тони.
- Привет, дядюшка, - сказал он. - Ты забыл свою пижаму, и я решил забежать вернуть. Ты оставил ее на кровати.
Он протянул Паккеру небольшой сверток и только тут заметил, что произошло в квартире.
- Боже, дядюшка! Что случилось? Ты никак навел здесь порядок?
Паккер в смущении покачал головой.
- Да нет, Тони. Тут произошло нечто необъяснимое.
Племянник прошел в гостиную и остановился, восхищенно и несколько ошарашено оглядывая комнату.
- Ты славно потрудился, дядюшка.
- Я палец о палец не ударил.
- А! Понятно. Нанял кого-то, чтобы здесь убрали, пока ты гостил у нас.
- Нет, что ты. Все случилось сегодня утром. И всю работу сделала вот эта штуковина. - Паккер указал на корзину.
- Да ты, видимо, рехнулся, дядюшка, - без тени сомнения заявил Тони.- Совсем крыша поехала.
Тони настороженно обошел вокруг корзины, затем протянул руку и ткнул пальцем в желтую булькающую массу.
- Похоже на тесто, - сообщил он, выпрямился и посмотрел Паккеру в глаза: - А ты меня не разыгрываешь?
- Я понятия не имею, что это такое, - ответил Паккер, - и не знаю, как и зачем оно навело у меня порядок, но клянусь, все это - чистая правда.
- А знаешь, дядюшка, - задумчиво сказал Тони, - тут, кажется, что-то есть...
- Не сомневаюсь.
- Нет, я серьезно. Не исключено, что это величайшее открытие за всю историю человечества... Так значит, ты говоришь, эта чертовщина делает то, что тебе нужно?
- В общем, да, - сказал Паккер. - Только я не понимаю - как. У нее определенно есть ощущение порядка, и она делает ту работу, которую тебе нужно. Она словно понимает тебя - даже предвидит твои желания. Может быть, на самом деле это мозг с огромным пси-потенциалом. Видишь ли, я тут перед отъездом разглядывал один конверт с желтой маркой...
И он рассказал ему все, что с ним произошло. Тони задумчиво слушал, теребя себя за подбородок.
- Так, ладно, дядюшка, - произнес он наконец, - все ясно. Мы не знаем, что это такое и как оно действует, но давай пораскинем мозгами. Представь себе ведерко этой вот чертовщины в какой-нибудь конторе, в большой, серьезной конторе. Они смогут добиться такой эффективности, какая им и не снилась. Эта штуковина будет сортировать и хранить бумаги, регистрировать документацию и вообще поддерживать полный порядок в делах. У них никогда ничего не потеряется! Все будет лежать на своих местах, а найти нужный документ можно будет в считанные секунды. Скажем, босс или еще кто хочет посмотреть какое-нибудь досье: хлоп! - и оно уже на столе. Да с такой штуковиной можно вообще уволить всех клерков! Или, например, библиотека: она может работать даже без библиотекарей, и еще как! Но больше всего пользы эта чертовщина принесет в крупных конторах - в страховых фирмах, в промышленных корпорациях или транспортных компаниях. Тут ей просто цены нет.
Паккер немного растерянно покачал головой.
- Может быть, Тони, может быть, но кто тебе поверит? Кто обратит внимание? Это слишком фантастичный план. Ты просто станешь посмешищем.
- Ну, это все ты оставь мне, - сказал Тони. - Я знаю, что надо делать, и тебе без меня не обойтись.
- Ага! Значит, мы уже деловые партнеры.
- У меня есть друг... - Послушать его, так у Тони везде друзья. - Он разрешит мне провести проверку. Мы поставим ведерко с этой штуковиной у него в конторе и посмотрим, что получится. - Он огляделся, уже готовый действовать. - У тебя есть ведро?
- На кухне должно быть.
- А мясной бульон? Ты ведь облил марку мясным бульоном?
Паккер кивнул.
- Кажется, есть банка консервированного.
Тони почесал в голове.
- Значит, так, дядюшка: прежде всего нам нужен стабильный источник поставок.
- У меня осталось еще несколько таких конвертов. Все - с марками. Мы можем использовать один из них.
Тони нетерпеливо отмахнулся.
- Нет, так не пойдет. Эти конверты - наш резервный фонд. Их нужно спрятать куда-нибудь в сейф - на крайний случай. Но сдается мне, мы сможем вырастить не одно ведро этой штуковины из того, что у нас уже есть. Отчерпнем немного, подкормим бульоном и...
- Но откуда ты знаешь?..
- А тебе не кажется странным, дядюшка, что спор на марке и бульона, который ты пролил, оказалось ровно столько, чтобы заполнить желтой массой одну мусорную корзину до краев?
- Да, в общем-то, но...
- По-моему, эта чертовщина разумна. Или, во всяком случае, она знает, что делает. Так сказать, сама себе устанавливает правила. Ты ей дай корзину, и она живет в ней, никуда не выползает. Разрослась как раз до краев и немного вытекла, но лишь для того, чтобы приклеить корзину к полу. И все. Она не прет через край, не заполняет комнату - короче, знает свое место.
- Может быть, ты и прав, но это не объясняет...
- Подожди секунду, дядюшка. Вот смотри.
Тони сунул руку в корзину и вырвал кусок желтой массы.
- Теперь следи за корзиной.
Прямо у них на глазах споры расползлись и заполнили пустое пространство. Спустя несколько минут корзина снова была полна до краев.
- Видишь, что я имею в виду? - сказал Тони. - Дашь ей больше места - она вырастет. Нужно только кормить. А уже место мы ей дадим - много-много ведер - и пусть растет сколько душе угодно...
- Черт, дашь ты мне сказать, наконец?! Я тебя хочу спросить, что мы будем делать, чтобы она не приклеивалась к полу? Ну, разведем мы еще ведро этой чертовщины или несколько ведер, а они возьмут и приклеятся тут к полу, как первое.
- Очень хорошо, что ты об этом подумал. Но я знаю, что надо делать - мы просто подвесим ведро за ручку. Подвесим, и ей не к чему будет приклеиваться.
- Хм-м... Ладно. Похоже, мы все предусмотрели. Пойду разогрею бульон.
Они разогрели бульон, нашли ведро и подвесили его на рукоятку швабры, уложенной на спинки двух стульев. Затем бросили туда кусок желтой массы, вырванной из мусорной корзины, и приготовились наблюдать. Однако масса лежала куском и, похоже, совсем не собиралась расти.
- Выходит, я был прав, - заявил Тони. - Чтобы она начала расти, ей нужно немного бульона. Он плеснул в ведро бульон, но спустя несколько секунд масса растаяла, расползлась и превратилась в тягучую черную жижу.
- Что-то здесь не так, - обеспокоенно сказал Тони.
- Да уж, - согласился Паккер.
- Знаешь, у меня есть идея, дядюшка. Очевидно, ты в первый раз облил марку другим бульоном. У разных фирм, что производят консервы, наверняка и разная рецептура. Дело, скорее всего, не в самом бульоне, а каком-то ингредиенте, который побуждает споры к росту. Похоже, у нас не тот бульон.
Паккер смущенно шаркнул ногой.
- Тони, я не помню, какой был бульон.
- Но ты должен вспомнить! - закричал Тони. - Думай! Ты должен вспомнить, что это была за фирма!
С несчастным видом Паккер шумно выдохнул через усы и признался:
- По правде говоря, Тони, я его не покупал. Этот бульон приготовила миссис Фоше.
- Вот, уже кое-что! Кто такая миссис Фоше?
- Любопытная старуха, что живет на этой же лестничной площадке.
- Отлично! Тебе надо лишь попросить, чтобы она приготовила еще немного.
- Я не могу, Тони.
- Но нам нужна всего одна порция. Мы отдадим бульон на анализ, чтобы узнать состав, и дело сделано!
- Она захочет узнать, зачем мне бульон. И всем расскажет, как я ее попросил. Возможно, она даже догадается, что здесь дело нечисто.
- Вот этого допустить нельзя, - озабоченно произнес Тони. - Все должно остаться между нами. Зачем нам делиться с кем-то еще?
Он сел и задумался.
- А кроме того, она, наверно, на меня злится, - добавил Паккер. - Перед моим отъездом она таки пробралась в квартиру и до смерти перепугалась, когда увидала мышь. После чего понеслась к управляющему жаловаться.
Тони щелкнул пальцами.
- Придумал! - воскликнул он. - Я знаю, как мы это обтяпаем. Ты иди и ложись в постель, а...
- Еще чего! - проворчал Паккер.
- Послушай, дядюшка, другого выхода нет. Тебе придется мне подыграть.
- Что-то мне это не нравится. Совсем не нравится.
- Иди ложись в постель и притворяйся больным. Сделай вид, что тебе плохо. А я отправлюсь к этой миссис Фоше и распишу ей, как ты переживаешь из-за того, что ее напугала мышь. Скажу, что ты, мол, весь день вкалывал и приводил квартиру в порядок, только чтобы это не повторилось. Скажу, ты так, мол, работал, что...
- Ни в коем случае, - взвизгнул Паккер. - Она же сюда пулей прилетит! Очень мне это нужно!
- А парочку миллиардов тебе не нужно, а? - сердито спросил Тони.
- Да не особенно, - ответил Паккер. - Душа как-то не лежит.
- Ладно, я скажу ей, что ты совсем не встаешь - сердце, мол, слабое - но ты очень просил приготовить тебе еще такого же бульона.
- Я запрещаю тебе говорить это! - не выдержал Паккер. - Не смей ее приплетать!
- Но, дядюшка, - попытался уговорить его Тони, - если ты не хочешь сделать это ради себя, подумай обо мне. Я у тебя один родственник на всем свете остался. И это первый случай, когда мне выпала возможность действительно разбогатеть. Может быть, я много хвастаюсь и делаю вид, что процветаю, но на самом деле... - Он понял, что это не довод и сменил тактику: - Ну хорошо, если не ради меня, то сделай это хотя бы ради Энн, ради ребятишек. Тебе же не хочется, чтобы маленьким бедняжкам пришлось...
- Ладно, заткнись, а то ты еще расплачешься сейчас, - сказал Паккер. - Черт с тобой, я согласен.
Вышло еще хуже, чем он предполагал. Знал бы он заранее, что так получится, - в жизни бы не согласился на такую авантюру.
Вдова Фоше сама принесла кастрюльку с бульоном. Затем села на край кровати, приподняла ему голову и, сюсюкая, принялась кормить его с ложки.
Он чуть не провалился от стыда.
Но то, что им было нужно, они все-таки получили. Когда вдова Фоше решила, что ему уже достаточно, в кастрюльке осталось еще примерно столько же, и она оставила бульон им. ьБедняжке он еще пригодитсяэ, - сказал она.

Время приближалось к трем, и с минуты на минуту должна была явиться вдова Фоше с бульоном.
При мысли о бульоне у Паккера сдавило горло.
ьВ один прекрасный день, - пообещал он себе, - я разобью Тони башкуэ. Если бы не этот проныра, ничего бы и не началось.
Прошло уже полгода, и каждый божий день она приносила свой бульон, садилась рядом и начинала без умолку трещать, а он тем временем должен был через силу вливать в себя целую тарелку. И хуже всего то, что приходилось делать вид, будто бульон ему нравится.
А она-то как радовалась! Боже, ну откуда в ней столько веселости и энергии? Toujours gai*, припомнилось ему французское выражение. Как тот ненормальный кот, которого древний писатель описал в своих глупых стишках**.
ьИ надо же до этого додуматься! Чеснок в говяжьем бульоне! Ну кто о таком слышал?э - беспомощно сокрушался Паккер. Ведь это просто... варварство!
Особый рецепт, называется... Однако именно чеснок подействовал на споры, именно эта питательная среда пробудила их к жизни и заставила расти.
А возможно, чеснок в бульоне пошел на пользу и ему самому, признавал Паккер. Уже долгие годы он не чувствовал себя так славно, в походке появилась упругость, да и уставать он стал гораздо меньше. Раньше его всегда клонило после полудня в сон, и он ложился вздремнуть, а теперь об этом и не вспоминал. Работал как обычно, нет, даже больше обычного и - если не принимать в расчет вдову с бульоном - считал себя очень счастливым человеком. Да, именно так - очень счастливым.
И если Тони не станет отрывать его от марок, ему этого счастья надолго хватит. Тони молодой, шустрый, вот пусть и тащит на себе корпорацию ьЭффективностьэ. В конце концов, он сам на этом настаивал. Хотя, надо признать, дела у него идут отлично: множество промышленных предприятий, страховых компаний, банковских контор и прочих организаций уже сделали заказы. Пройдет какое-то время, утверждал Тони, и ни одному деловому человеку даже в голову не придет, что можно обойтись без услуг корпорации ьЭффективностьэ.
Прозвенел звонок, и Паккер пошел открывать. Наверняка вдова Фоше со своей кастрюлькой.
Оказалось, нет.
- Мистер Клайд Паккер? - спросил человек, стоявший на лестничной площадке.
- Да, сэр, - ответил Паккер, - Проходите, пожалуйста.
- Меня зовут Джон Гриффин, - сказал гость, сев в предложенное кресло. - Я представляю Женеву.
- Женеву? Вы имеете в виду правительство?
Гриффин предъявил свои документы.
- Хорошо. Чем могу быть полезен? - спросил Паккер несколько прохладным тоном, поскольку большой любви к правительству не испытывал.
- Насколько я понимаю, вы являетесь старшим партнером в корпорации ьЭффективностьэ, верно?
- Кажется, так оно и есть.
- Вы не уверены?!
- Не на все сто. Я, безусловно, партнер, а вот старший или еще как, утверждать не стану. Всеми делами заправляет Тони, и я в них не вмешиваюсь.
- Вы и ваш племянник - единственные владельцы фирмы?
- Вот это абсолютно точно. Мы никого не хотим брать в долю.
- Мистер Паккер, в течение определенного времени правительственные службы вели переговоры с мистером Кампером... Он ничего вам об этом не рассказывал?
- Ни слова. Я занят своими марками, и он старается меня не беспокоить.
- Мы заинтересованы в ваших услугах, - сказал Гриффин, - и пытались их купить.
- Пожалуйста. Платите деньги и...
- Но вы не знаете сути проблемы. Мистер Кампер настаивает на отдельных контрактах для каждого подразделения правительственных служб. Получается чудовищная сумма...
- Оно того стоит, - заверил гостя Паккер. - Можете не сомневаться.
- Но это несправедливо, - твердо сказал Гриффин. - Мы готовы заключить соглашения по каждому департаменту, хотя и это - уступка с нашей стороны, поскольку правительство положено бы рассматривать как одного заказчика.
- Послушайте, - не выдержал Паккер. - Зачем вы со мной об этом говорите? Я не занимаюсь делами корпорации. Этими вопросами ведает Тони. Вам придется вести переговоры с ним. Я лично в мальчишку верю: у него голова варит. А меня ьЭффективностьэ мало интересует - только марки.
- Вот именно, - обрадовано произнес Гриффин. - Я об этом и хотел поговорить.
- В смысле?
- Дело в том, - Гриффин перешел на доверительную интонацию, - что наше правительство получает ежедневно вместе с почтой множество марок. Не помню точную цифру, но это несколько тонн филателистического материала в день со всех планет Галактики. В прошлом мы реализовывали их через несколько филателистических компаний, но теперь администрация склоняется к тому, чтобы предложить весь филателистический материал оптом - и весьма недорого - в качестве условия заключения сделки.
- Отлично. Но что я буду делать с марками, если они будут поступать по несколько тонн в день?
- Не знаю. Но ведь вы так интересуетесь марками, а это великолепная возможность первому покопаться в превосходном материале. Думаю, что вам вряд ли кто предложит такой богатый источник.
- И вы хотите уступить все это мне, если я уговорю Тони пойти вам на уступки?
Гриффин расплылся в счастливой улыбке.
- Вы прекрасно меня понимаете.
Паккер хмыкнул.
- Понимаете?! Да я вас насквозь вижу!
- О, я бы не хотел чтобы у вас создалось неверное представление о правительстве. Это деловое предложение, чисто деловое.
- Надо полагать, за эти горы бумаги, от которых я вас избавлю, вы рассчитываете получить лишь небольшую номинальную плату?
- Чисто условную, - заверил его Гриффин.
- Хорошо. Я подумаю и сообщу вам свое решение Но сейчас, разумеется, ничего обещать не буду.
- Конечно, мистер Паккер. Я не стану вас торопить.
Когда Гриффин ушел, Паккер задумался о его предложении, и чем больше он думал, тем привлекательнее оно ему казалось.
Можно будет арендовать большое складское помещение, установить там ьКорзину эффективностиэ и просто сваливать туда все новые поступления - ьКорзинаэ рассортирует их сама.
У него не было уверенности, что одна корзина справится с подробной классификацией - разве что разберет материал по планетарным группам - но если так, он просто установит еще одну, и уж с двумя-то корзинами он сможет добиться любой точности. А после того как они отберут для него наиболее ценные экземпляры, он передаст весь хлам специально созданной торговой организации - продавать по таким ценам, что все остальные дельцы от филателии просто вылетят в трубу.
Паккер удовлетворенно потер руки, представляя, как он ьразденетэ всех этих жуликов. Сами они такое вытворяют, что им только поделом будет.
Радужные перспективы омрачала только одна маленькая деталь. Конечно, предложение Гриффина - это почти то же самое, что взятка, хотя чего еще ожидать от правительства? В администрации полно взяточников, вымогателей, лоббистов, ьборцов за особые интересыэ и прочих жуликов. Возможно, никто ничего и не подумает, если он согласится на сделку с марками - кроме оптовых торговцев, разумеется, но они-то уж никак не могут помешать: им останется только сесть на задние лапы и выть на луну.
Однако имеет ли он право вмешиваться в дела Тони? Ему, конечно, несложно будет упомянуть об этом при случае, и Тони скажет ьдаэ. Но вот стоит ли?
Паккер мучился, не находя ответа и даже не приближаясь к нему, пока в дверь снова не позвонили.
На этот раз пришла вдова Фоше, но с пустыми руками. Без бульона.
- Добрый день, - сказал Паккер. - Сегодня вы несколько позже.
- Я было уже собралась, но увидела, что у вас посетитель. Он уже ушел?
- Да, не очень давно.
Она шагнула через порог, и Паккер закрыл за ней дверь.
- Мистер Паккер, - сказала вдова Фоше, когда они прошли в гостиную, - я должна извиниться: сегодня без бульона. По правде говоря, мне немного надоело варить его каждый день.
- В таком случае, - галантно произнес Паккер, - угощение сегодня за мной.
Он открыл ящик стола и достал новую коробочку с листьями, присланную ПугАльНашем всего днем раньше. Почти благоговейно Паккер открыл крышку и протянул коробочку вдове Фоше. Та невольно шагнула назад.
- Попробуйте, - предложил Паккер. - Возьмите щепотку. Только не глотайте, а жуйте.
Вдова осторожно отщипнула пальцами кусочек высушенного листка.
- Это слишком много, - предостерег ее Паккер, - нужно совсем чуть-чуть. Да и достать их нелегко.
Она сунула щепотку зелени в рот. Паккер, улыбаясь, следил за выражением ее лица. Поначалу вдова выглядела так, словно он предложил ей яд, но вскоре откинулась на спинку кресла и успокоилась - видимо, решила, что смертельная опасность ей не угрожает.
- У меня такое впечатление, - произнесла она, - что я за всю свою жизнь ничего похожего не пробовала.
- Наверняка не пробовали. Возможно, кроме меня самого, вы - единственный человек на Земле, кто попробовал это лакомство, Я получаю его от своего друга, который живет на планете у очень далекой звезды. Его зовут ПугАльНаш. Он регулярно присылает мне бандероли с этими листьями и всегда прикладывает небольшие записки.
Паккер поискал в ящике и нашел последнюю.
- Вот послушайте, - сказал он и прочел записку вслух:
~Дараго друг: я в огромный щастье твой последний пасылка с табак. Пжалста еще тот самый. Ты незнать что я прарочиский и смотреть вперед тебе. Но так как это есть и я агромный радость сделат такой задача для друг. Я заверить ты это все к лучший. Можетбыт ты скора богатеть много.
Твой добрый друг.
Пуг Аль Наш.~
Паккер бросил записку на стол.
- И что вы об этом думаете? - спросил он. - Особенно о том, что он пророк и видит мое будущее?
- Наверно, ничего страшного. Он же утверждает, что вы скоро разбогатеете.
- А по-моему, это очень напоминает цыганские предсказания, мне поначалу даже как-то не по себе стало.
- Почему же?
- Потому что я не хочу знать, что со мной случится. А он как-нибудь возьмет и напишет. Если бы человек мог видеть будущее, он бы знал, например, когда умрет, и как, и прочие...
- Мистер Паккер, - перебила вдова, - я думаю, вам еще рано об этом беспокоиться. Готова поклясться, вы с каждым днем выглядите все моложе и моложе.
Паккер зарделся от удовольствия.
- Вообще-то говоря, я и чувствую себя гораздо лучше. Давно уже такого не было.
- Может быть, это листья так действуют?
- Нет, я думаю - дело здесь, скорее, в вашем бульоне.
Короче, время за беседой протекло легко и приятно - более приятно, признал Паккер, чем можно было ожидать. Но когда вдова Фоше ушла, в мыслях вдруг всплыл вопрос, от которого ему стало даже как-то не по себе; с чего это он так расщедрился и предложил ей - ей! - попробовать листья?
Паккер спрятал коробочку в ящик стола и снова взял в руки письмо ПугАльНаша, разгладил и прочитал.
Ошибки невольно заставили его улыбнуться, но улыбка быстро погасла. Как бы там ни было, ПугАльНаш все же его опередил, освоил - пусть даже и так - земной язык, тогда как самому Паккеру язык Пуга оказался не по силам.
~Я прарочиский и сматреть вперед тебе.~
С ума можно сойти! Хотя не исключено, что это просто шутка - или нечто такое, что на планете Пуга заменяет шутки.
Паккер отложил письмо в сторону. Смутное беспокойство, вызванное всеми накопившимися проблемами, необходимостью что-то решать, не давало сидеть на месте. Расхаживая по квартире, он продолжал думать.
Как ответить на предложение Гриффина?
Почему он угостил листьями вдову Фоше?
Что кроется за этой фразой в письме Пуга?
Он подошел к книжному шкафу, провел пальцем по широким корешкам ьГалактического обзораэ и, выбрав нужный том, отнес тяжелую книгу на стол.
Долго искал и наконец отыскал звезду Унук-аль-Хэй. Пуг, он помнил, жил на десятой планете системы.
Наморщив лоб, Паккер принялся расшифровывать сжатые фразы и дикие, порой загадочные сокращения. Неудобно, конечно, но смысл здесь тоже есть: в Галактике слишком много планет, которые необходимо включить, и даже в таком виде справочник занимал несколько толстенных томов, а уж с полным текстом и подробными описаниями он стал бы просто неподъемным.
~Х - м. изуч. пл., раз. обит., непр. д. л. (Т-67), торг. поср. (Т-102), леч. тр., лег. прор., тр. яз...~
Секундочку!
~Лег. прор.~
Может быть, это ьлегенда о пророчествеэ?
Он снова перечитал абзац, переводя текст на привычный язык:
~Х - мало изученная планета, разумные обитатели, непригодна для людей (см. таблицу 67), торговля через посредников (см. таблицу 102), лечебные травы, легенда о пророчестве или ьлегализированное пророчествоэ? трудный язык...~
ьНасчет языка - это точноэ, - подумал Паккер. За долгие годы он научился разбираться во многих галактических языках - во всяком случае, для его целей этих знаний хватало - но язык Пуга так и остался для него полной загадкой.
~Лег. прор.?~
Ни в чем нельзя быть уверенным, но кто знает, может, это и правда...
Он захлопнул справочник и отнес книгу на место. ьЗначит, смотришь в будущее? Почему бы это? Для чего? - подумал он, мысленно обращаясь к своему другу, и, ухмыльнувшись, добавил. - Ох и дождешься ты у меня, сверну я тебе твою длинную, тощую шею, чтоб не лез, куда не просилиэ.
Последнее, разумеется, в шутку: слишком уж далеко ПугАльНаш жил, да и неизвестно еще, какая у него шея, если она вообще есть.

Когда пришло время укладываться на ночь, Паккер переоделся в ярко-красную с желтыми попугаями пижаму и сел на краю кровати, шевеля пальцами ног.
ьНичего себе денек выдалсяэ, - подумал он.
Нужно будет поговорить с Тони насчет сделки, предложенной правительством. Может быть, даже настоять на своем мнении - несмотря на то что при этом несколько упадут доходы корпорации ьЭффективностьэ.
Зачем же отказываться от того, что хочется, если оно само идет в руки? Тони еще того и гляди, обдерет его как липку. Пора бы уже, но, видимо, он пока слишком занят делами, чтобы всерьез планировать, как обжулить своего компаньона. Хотя это и странно: нечестный доллар всегда радовал его гораздо больше, чем законный.
Паккер вспомнил, как сказал Гриффину, что верит в Тони. Что ж, похоже, он сказал правду. Верит и даже гордится. Спору нет, Тони еще тот тип... Подумав об этом, Паккер самодовольно улыбнулся. ьНу прямо как я в молодостиэ.
Вспомнить хотя бы ту тройную сделку с поддельной старинной мебелью в английском стиле, с картинами с Антареса и местной разновидностью самогона из системы Крысы! Боже, как он их всех тогда обобрал!
Зазвонил телефон, и Паккер двинулся в гостиную, шлепая босыми ногами по полу.
Телефон продолжал трезвонить.
- Иду уже! - сердито крикнул Паккер. - Иду!
Он подошел к телефону и снял трубку.
- Это Пикеринг, - сказал голос в трубке.
- Пикеринг... О, да. Раз вас слышать.
- Мы договаривались насчет конверта из системы Полярной звезды.
- Да, Пикеринг, я вас помню.
- Вы случайно не отыскали тот конверт?
- Отыскал, но, извините, там полоска только из четырех марок. Я говорил тогда о пяти, но, сами понимаете, память. Годы идут, и...
- Мистер Паккер, вы согласны продать этот конверт?
- Продать? Да, ведь я обещал. Дал слово, сами понимаете... Хотя теперь об этом жалею.
- Он в хорошем состоянии?
- Мистер Пикеринг, учитывая, что это единственный конверт...
- Могу я подъехать в ближайшее время взглянуть на него?
- Пожалуйста. Когда вам угодно.
- Вы подержите его для меня?
- Разумеется, - согласился Паккер. - В конце концов, никто кроме вас, и не знает еще, что у меня есть этот конверт.
- А цена?
- М-м-м... Я говорил о четверти миллиона, но речь тогда шла о полоске из пяти марок. Поскольку их только четыре, можно несколько снизить цену. Я же не вымогатель, и со мной всегда можно договориться.
- Да уж, - сказал Пикеринг с ноткой обиды в голосе.
После того как они распрощались, Паккер долго сидел в кресле, положив ноги на стол, шевелил пальцами и удивленно разглядывал их, словно никогда раньше не видел.
Сначала он продаст Пикерингу конверт с полоской из четырех марок за двести тысяч. А затем пустит слух, что существует конверт с полоской из пяти. Пикеринг, когда узнает, будет вне себя. Конечно, он испугается, что кто-нибудь его опередит и купит конверт с пятью марками, тогда как у него есть только четыре. Такого позора коллекционер вроде Пикеринга просто не вынесет.
Паккер усмехнулся и произнес вслух:
- Клюнул.
За конверт с пятью марками он, возможно, выручит сразу полмиллиона. И Пикеринг никуда не денется, выложит. Нужно будет только назначить цену повыше и позволить ему сбить ее до пятисот тысяч...
Часы на столе показывали десять - обычно он в девять уже лежал в постели.
Паккер пошевелил пальцами ног. Странное дело - не то что спать, но даже ложиться не хотелось. Он и разделся-то только по привычке.
Девять часов, надо же. В такую рань - и ложиться спать. Но ведь было время, когда он раньше полуночи об этом даже и не думал. А то, случалось, и вовсе не ложился, вспомнил Паккер, добродушно усмехаясь.
Однако в те годы ему было чем заняться, куда пойти, с кем встретиться. И жилось тогда славно, и пилось в удовольствие... Не то что сейчас. Теперь и выпивку-то делают какого-то не ту, и повара хорошие перевелись. А что касается развлечений... Эх, да что там говорить.
Друзья тоже - кого-то уже нет, с другими просто жизнь развела в стороны. Все ушли.
ьНичто не вечноэ, - подумал Паккер.
Он сидел, шевелил пальцами ног и смотрел на часы. Непонятно почему, но его вдруг охватило странное будоражащее чувство.
Тишину квартиры нарушали только два звука - мягкое тиканье часов и неторопливое бульканье корзины со спорами.
Паккер наклонился над краем стола и взглянул на корзину; стоит как вкопанная - полная корзина небывальщины, пробудившейся вдруг к жизни.
Когда-нибудь, подумалось ему, кто-нибудь наверняка узнает, откуда взялись эти споры, с какой далекой планеты в туманных далях у окраины Галактики. Может быть, даже сейчас нетрудно определить, где выпускаются марки - если только он поделится с кем-нибудь своей информацией, если покажет кому-нибудь в правительстве эти конверты. Но и конверты, и информация стали теперь коммерческой тайной - слишком ценной, чтобы делиться ею с кем-то посторонним, а потому конверты заперты сейчас в надежном банковском сейфе.
Разумные споры - отличное средство для доставки почты. Наносишь немного этой желтой каши на конверт или бандероль, пишешь адрес - и готово! А когда письмо доставлено, споры покрываются оболочками и ждут, пока снова кому-нибудь не понадобятся.
Сегодня они работают на Земле, и, может быть, наступит день, когда они возьмут на себя заботу о порядке на всей планете; будут мыть улицы и собирать мусор - в конце концов они установят на Земле эру чистоты и порядка, какой еще не знала ни одна галактическая раса.
Паккер пошевелил пальцами и еще раз взглянул на часы. Стрелки показывали почти половину одиннадцатого, но спать совсем не хотелось.
ьА чего я сижу? - подумал Паккер. - Может быть, переодеться и пойти погулять, как говорится, при луне?э На небе действительно светила полная луна, он видел ее в окно. ьСовсем сдурелэ, - тут же сказал он себе, отдуваясь сквозь усы, однако снял ноги со стола и направился переодеваться.
По пути в спальню он невольно хмыкнул, представив себе, как обдерет этого беднягу Пикеринга...
Склонившись перед зеркалом, он пытался завязать галстук, и тут настойчиво зазвонили в дверь.
ьЕсли это Пикеринг, - подумал Паккер, - я его спущу с лестницы. До утра не мог подождать...э
Оказалось, это не Пикеринг. На визитной карточке, которую протянул посетитель, значилось, что его зовут Фредерик Хазлитт и что он президент торговой корпорации.
- И чего же вы от меня хотите, мистер Хазлитт?
- Я хотел бы поговорить с вами, - ответил он, воровато оглядываясь. - Мы здесь одни?
- Одни, не беспокойтесь.
- Дело, которое привело меня к вам, носит довольно деликатный характер и очень меня тревожит. Я обратился именно к вам, а не к мистеру Камперу, потому что наслышан о ваших деловых качествах. Я чувствую, что вы сможете понять мои затруднения, тогда как мистер Кампер...
- Что ж, выкладывайте, что произошло, - добродушно предложил Паккер. У него вдруг возникло ощущение, что разговор доставит ему удовольствие. Гость был явно чем-то расстроен и очень напуган.
Хазлитт наклонился вперед, и голос его упал почти до шепота:
- Дело в том, мистер Паккер, - признался он с содроганием, - что я становлюсь честным.
- Это ужасно, - сказал Паккер сочувственно.
- Вот именно. Человек в моем положении - да и любой бизнесмен - просто не может быть честным Могу сказать вам по секрету, мистер Паккер, что на прошлой неделе я потерял колоссальную сумму на одной из самых больших своих операций - и все потому, что стал честным.
- Но может быть, если вы сделаете над собой усилие, постараетесь, так сказать, от души, вам удастся хотя бы частично сохранить бесчестность?
Хазлитт удрученно покачал головой.
- Поверьте, сэр, я пытался, но ничего не выходит Вы и не представляете, как я старался. Но несмотря ни на что, я теперь всем говорю правду. Мне никого не удается обмануть, даже заказчиков. А на днях дошло до того, что я сам срезал свои показатели чистого дохода до более реалистичных цифр.
- Какой кошмар! - воскликнул Паккер.
- И все это из-за вас! - взвизгнул Хазлитт.
- Из-за меня? - Паккер возмущенно запыхтел сквозь усы. - Поверьте, мистер Хазлитт, я просто не понимаю, откуда у вас могла появиться такая мысль. Я не имею к вашим проблемам никакого отношения.
- А эти ваши комплекты? ьЭффективностьэ? Это они во всем виноваты!
- Мистер Хазлитт, продукция нашей компании тут совершенно ни при чем, - рассерженно заявил Паккер. - Комплекты ьЭффективностьэ всего лишь...
Тут он умолк.
Боже правый, а ведь они и в самом деле могли... Сам он уже много лет не чувствовал себя так хорошо, даже перестал спать днем, а теперь вот собрался посреди ночи идти гулять.
- Давно это началось? - спросил Паккер, борясь с накатывающим страхом.
- Месяц назад, по крайней мере, - ответил Хазлитт. - Думаю, первые признаки я заметил месяц назад, может быть, полтора.
- Почему вы просто не выкинули наш комплект?
- Выкинул! - взвизгнул Хазлитт. - Но толку никакого.
- Ничего тогда не понимаю. Если вы выкинули комплект ьЭффективностьэ, все должно было кончиться.
- Я тоже поначалу так думал, но ничего не вышло. Эта желтая чертовщина теперь везде. В трещинах пола, в воздухе; от нее невозможно избавиться.
Паккер сочувственно хмыкнул.
- Вы можете перебраться на новое место.
- А вы представляете, во сколько мне обойдется переезд, Паккер? И кроме того, это бесполезно. Споры уже у меня внутри! - Он постучал себя по груди. - Я чувствую, что они там - делают из меня честного, порядочного человека, у которого все разложено по полочкам, как в наших картотеках. А я не хочу быть порядочным, Паккер! Я хочу делать деньги! Много денег!
- Возможно, вас утешит, что то же самое происходит и с вашими конкурентами.
- Пусть даже и так, - возразил Хазлитт, - но будет уже неинтересно жить. Зачем, вы думаете, люди занимаются бизнесом? Только лишь для того, чтобы открыть новые возможности, считаться предпринимателями и делать деньги? Совсем нет - это азарт, игра: или ты оставишь конкурента без штанов, или потеряешь последнее...
- Аминь, - громко произнес Паккер.
Хазлитт бросил на него недоуменный взгляд.
- Вы что, тоже?
- Боже упаси, - самодовольно ответил Паккер. - Я каким был пройдохой, таким и остался.
Хазлитт устало откинулся на спинку кресла. Теперь его голос звучал резко, холодно:
- Я хотел было разоблачить вас, предупредить мир, но потом понял, что не могу...
- Разумеется, не можете, - отрезал Паккер. - Зачем же вам становиться посмешищем? Вы ведь из тех людей, кому даже мысль об этом кажется совершенно невыносимой.
- Что вы задумали, Паккер?
- Задумал?
- Вы распространили эту чертовщину по всему миру, и, видимо, вам с самого начала было ясно, что произойдет. Однако на вас споры вроде бы не повлияли. Что вы замыслили? Подмять под себя всю планету?
Паккер надул щеки и выпустил воздух через усы.
- Вообще-то я об этом не думал. Но идея интересная. - Он встал, выпрямился и добавил: - Пожалуй, я немного стар для этого, но несколько лет у меня все же осталось. Я еще в отличной форме. Давно уже так себя...
- Вы куда-то собирались,- сказал Хазлитт, поднимаясь. - Не смею вас задерживать.
- Благодарю вас, сэр. Я заметил, какая сегодня луна, и решил прогуляться. Может быть, вы ко мне присоединитесь?
- У меня есть дела поважнее, чем прогулки при луне, Паккер.
- Не сомневаюсь, - ответил Паккер, отвесил сдержанный поклон. - У такого честного, порядочного бизнесмена наверняка полно дел.
Уходя, Хазлитт громко хлопнул дверью.
Паккер вернулся в спальню и снова занялся галстуком. Хазлитт - и вдруг честный человек! Подумать только. Сколько их еще стало честными к сегодняшнему вечеру? А сколько будет через год? Как скоро станет честной вся Земля? Если споры прячутся в трещинах и разносятся ветром и реками, то, возможно, очень скоро.
Наверно, именно поэтому Тони его еще не надул.
Видимо, Тони тоже становится честным. ьЖаль, - подумал Паккер без всякой иронии. - Если это случится - он уже не будет так интересенэ.
А что же станет с правительством? С правительством, которое само просит продать споры - можно сказать, просит сделать их честными, хотя на самом деле они еще ничего об этом не знают.
ьЧестное правительство! Вот это фокус, - подумал Паккер. - Впрочем, так им, паразитам, и надо! Вот у них у всех физиономии вытянутся!э
Он оставил наконец попытки завязать галстук, сел на кровать и несколько минут трясся от неудержимого раскатистого смеха. Затем стер выступившие слезы и все-таки справился с галстуком.
Завтра утром он первым делом свяжется с Гриффином и договорится о поставках марок. Нужно будет поторговаться, конечно, а под конец предложить чуть больше той суммы, на которой они сойдутся - за долгосрочный контракт. Честное правительство будет слишком честным, чтобы пойти на попятную, даже если, обретя это новое качество, они сообразят, как их нагрели. Честность, к счастью, подразумевает выполнение обязательств и в неудачной сделке, как бы ее ни заключали.
Паккер надел пиджак и прошел в гостиную. Остановился у стола, выдвинул ящик и открыл коробочку с листьями от ПугАльНаша. Затем взял щепотку, но не успел поднести ее ко рту и застыл, пораженный новой мыслью. Все фрагменты головоломки встали на свои места, и он неожиданно понял, хотя и не задавался еще таким вопросом, почему на всей Земле лишь ему одному удалось остаться нечестным.
~Я пророческий и смотреть вперед тебе.~
Паккер сунул щепотку листьев в рот и почувствовал их успокаивающее действие.
ьПротивоядиеэ, - подумал он и тут же понял, что прав.
Но откуда ПугАльНаш знал? Как он предугадал длинную, запутанную вереницу случайных событий, что должны привести к этому вот мгновению?
~Лег. прор.?~
Паккер закрыл коробочку, задвинул ящик и направился к двери.
Единственный нечестный человек на всей Земле, это надо же! Человек с иммунитетом против порядочности, которую прививают желтые споры, с иммунитетом, что выработался в нем за долгие годы употребления этих листьев.
Он уже приготовил ловушку для Пикеринга, завтра займется правительством. И одному Богу известно, на что он еще способен. Хазлитт говорил что-то насчет всей планеты... В общем-то, неплохая идея, хватило бы только времени.
Паккер усмехнулся, представив себе, как все честные простаки безропотно ждут своей очереди быть надутыми и ничего не могут поделать - жертвы одного-единственного нечестного человека на всей планете. Ну прямо волк среди овец!
Он расправил плечи и старательно натянул белые перчатки, взмахнул тростью, затем стукнул себя в грудь - лишь один раз - и вышел на лестничную площадку, даже не заперев за собой дверь.
Выходя в холле из лифта, Паккер увидел вдову Фоше. Она, видимо, возвращалась из гостей и, остановившись в дверях, прощалась с друзьями, которые провожали ее до дома.
Паккер по-стариковски учтиво снял шляпу, хотя ему казалось, что он уже давно забыл, как это делается.
Вдова Фоше с деланным удивлением всплеснула руками и воскликнула:
- Мистер Паккер, что с вами случилось? Куда это вы собрались в такое время, когда все порядочные люди спят?
- Минерва, - сказал он совершенно серьезным тоном, - я, знаете ли, собрался прогуляться и вот сейчас подумал, не составите ли вы мне компанию.
Она колебалась всего секунду - просто ради приличия изображая неуверенность и нерешительность.
Паккер шумно выдохнул через усы.
- А кроме того, с чего вы решили, что я порядочный человек? - спросил он и галантно предложил ей руку.

* Toujours gai (фр.) - всегда веселый. ** Имеется в виду книга детского писателя Доктора Сюсса ьКот в шляпеэ.

Clifford D. Simak ьGalactic Chestэ 1956
Клиффорд Д. Саймак ьГалактический фонд призренияэ
пер. О.Битов

Я только что покончил с ежедневной колонкой о муниципальных фондах призрения - и ежедневно эта колонка была для меня форменной мукой. В редакции крутилась прорва юнцов, способных сварганить такого рода статейку. Даже мальчишки-рассыльные могли бы ее состряпать, и никто не заметил бы разницы. Да никто эту колонку и не читал, разве зачинатели каких-нибудь новых кампаний, но, в сущности, нельзя было ручаться даже за них.
Уж как я протестовал, когда Пластырь Билл озадачил меня фондами призрения еще на год! Я протестовал во весь голос.ьТы же знаешь, Билл, - говорил я ему, - я веду эту колонку три, если не четыре года. Я сочиняю ее с закрытыми глазами. Право, пора влить в нее новую кровь. Дал бы ты шанс отличиться кому-то из молодых репортеров, - может, им бы удалось как-нибудь ее освежить. А что до меня, я на этот счет совершенно исписался...э
Только красноречие не принесло мне ни малейшей пользы. Пластырь ткнул меня носом в журнал записи заданий, где фонды призрения числились за мной, а уж ежели он занес что-то в журнал, то не соглашался изменить запись ни под каким видом.
Хотелось бы мне знать, как он в действительности заработал свою кличку. Доводилось слышать по этому поводу массу россказней, но сдается мне, что правды в них ни на грош. По-моему, кличка возникла попросту от того, как надежно он приклеивается к стойке бара.
Итак, я покончил с колонкой о муниципальных фондах призрения и сидел, убивая время и презирая самого себя, когда появилась Джо-Энн. Джо-Энн у нас в редакции специализируется по душещипательным историям, и ей приходится писать всякую чепуху, - что факт, то факт. Наверное, я по натуре расположен сочувствовать ближнему - однажды я пожалел ее и позволил поплакаться у меня на плече, вот и вышло, что мы познакомились так близко. Потом мы разобрались, что любим друг друга, и стали задумываться, не стоит ли пожениться, как только мне повезет наконец получить место зарубежного корреспондента, на которое я давно уже зарился.
- Привет, детка! - сказал я. А она в ответ:
- Можешь себе представить, Марк, что Пластырь припас для меня на сегодня?
- Он пронюхал очередную чушь, - предположил я, - например, откопал какого-нибудь однорукого умельца и хочет, чтобы ты слепила о нем очерк...
- Хуже, - простонала она. - Старушка, празднующая свой сотый день рождения.
- Ну что ж, - сказал я, - может, старушка предложит тебе кусок праздничного пирога.
- Не понимаю, - попрекнула она меня, - как ты, даже ты, можешь потешаться над такими вещами. Задание-то определенно тухлое.
И именно тут по комнате разнесся зычный рев: Пластырь требовал меня к себе. Я подхватил текст злополучной колонки и отправился к столу заведующего отделом городских новостей.

Пластырь Билл зарылся в рукописях по самые локти. Трезвонил телефон, но он не обращал внимания на звонки и вообще для столь раннего утреннего часа был взмылен сильнее обычного.
- Ты помнишь старую миссис Клейборн?
- Конечно. Она умерла. Дней десять назад я писал некролог.
- Так вот, я хочу, чтоб ты подъехал туда, где она жила, и слегка пошлялся вокруг да около.
- Чего ради? - поинтересовался я. - Она что, вернулась с того света?
- Нет, но там какое-то странное дело. Мне намекнули, что ее, похоже, немножко поторопили преставиться.
- Слушай, - сказал я, - на этот раз ты перегнул палку, Ты что, в последнее время смотрел по телевидению слишком много боевиков?
- Я получил сведения из надежных источников, - заявил он и снова зарылся в работу.
Пришлось снять с вешалки шляпу и сказать себе: не все ли равно, как провести день, денежки все равно капают, а меня не убудет...
Хотя, если по чести, мне порядком осточертели бредовые задания, в которые Билл то и дело втравливал не только меня, но и весь штат отдела. Иногда эти задания оборачивались статьями, а чаще нет. И у Билла была отвратительная привычка: всякий раз, когда из погони за призраками ничего не выходило, он делал вид, что виновен в этом тот, кого послали на задание, а он сам ни при чем. Вероятно, его ьнадежные источникиэ сводились к обыкновенным сплетням или к болтовне случайного соседа в баре, который он удостоил своим посещением накануне.

Старая миссис Клейборн была одной из последних представительниц увядающей знати, - некогда, устраиваясь на жительство, знать почтила своим выбором Дуглас-авеню, Но семья разлетелась кто куда, миссис Клейборн осталась одна и умерла одна в большом доме - несколько слуг, приходящая сиделка и никого из родственников, достаточно близких, чтоб облегчить ее предсмертные часы своим присутствием.
Маловероятно, внушал я себе, что кто бы то ни было выгадал, дав ей тройную дозу лекарства или ускорив ее кончину каким-либо иным способом. И даже если так, почти нет шансов это доказать а сюжеты такого толка никак нельзя пускать в печать, пока не раздобудешь свидетельств, подписанных черным по белому.
Я подъехал к дому на Дуглас-авеню. Тихий, довольно приятный дом в глубине обнесенного заборчиком дворика, в окружении деревьев, расцвеченных всеми красками осени. Во дворике садовник ворошил граблями опавшую листву. Я двинулся по дорожке к дому - садовник меня не заметил. Он был очень стар, работал спустя рукава и, похоже, бормотал что-то себе под нос. Позже выяснилось, что он еще и глуховат.
Поднявшись по ступенькам, я позвонил и стал ждать с замиранием сердца, гадая, что сказать, когда меня впустят. Об истинных моих намерениях нечего было и заикаться, следовательно, надо было подобраться к цели каким-то окольным путем.
Дверь открыла горничная.
- Доброе утро, мэм, - выпалил я. - Я из ьТрибюнэ. Могу я войти и продолжить разговор под крышей?
Она даже не ответила, просто поглядела на меня пристально и захлопнула дверь. Поделом мне - можно было предвидеть заранее, что только так оно и может кончиться.
Пришлось повернуться, спуститься с крыльца и направиться прямиком туда, где трудился садовник. Он не замечал меня вплоть до минуты, когда я почти сбил его с ног. Но как только он меня увидел, у него даже лицо просветлело, он уронил грабли и присел на тачку. Мое появление дало ему повод передохнуть - повод не хуже любого другого.
- Привет, - сказал я.
- Хороший денек, - откликнулся он.
- Точно, хороший.
- Говорите громче, - предложил он. - Я вас совсем не слышу.
- Как печально, что миссис Клейборн...
- Да, конечно, - произнес он. - Вы живете где-то поблизости? Что-то я вашего лица не припомню.
Я ответил кивком. Не так уж нагло я соврал - всего миль на двадцать или вроде того.
- Чудесная была старая леди, - сказал он. - Мне ли не знать - работал у нее пятьдесят лет без малого. Благословение Божие, что ее не стало.
- Да, надо полагать...
- Она умирала так тяжко, - сказал он. Сидя на осеннем солнышке, он кивал самому себе, и было почти слышно, как его память бродит по пространству этих пятидесяти лет. На какое-то время, я уверен, он вообще забыл о моем существовании, но потом продолжил, обращаясь более к себе, чем ко мне: - Сиделка рассказывала странную штуку. Наверное, ей просто привиделось. Она же, сиделка, очень устала...
- Да, я слышал краем уха, - подбодрил я старика.
- Сиделка вышла на минутку, а когда вернулась, то клянется, что в комнате кто-то был. И сиганул в окошко в ту секунду, как она вошла. Там было темно, она толком не разглядела. По-моему, ей просто примерещилось. Хотя на свете порой происходят странные вещи. Такие, про которые мы и ведать не ведаем.
- Ее комната была вон там, - я показал на дом. - Помню, несколько лет назад...
Старик хмыкнул, поймав меня на неточности.
- Ошибаешься, сынок. Ее комната была угловая, вон наверху...
Он неспешно поднялся с тачки и снова взялся за грабли.
- Приятно было побеседовать, - сказал я. - У вас такие красивые цветы. Не возражаете, если я поброжу здесь и погляжу на них?
- Почему бы и нет? А то через недельку-другую их прихватит морозом...
Я испытывал ненависть к себе за то, что приходилось делать, и тем не менее поплелся по дворику, притворяясь, что любуюсь цветочками, а на самом деле подбираясь поближе к углу, на который он указал. Под окном росли петунии, и вид у них был довольно жалкий. Я присел на корточки, притворяясь, что они привели меня в восторг. Восторга я не испытывал, просто высматривал какое-нибудь свидетельство, что кто-то выпрыгнул из окна.
Сам не ожидал, что найду такое свидетельство, однако нашел. На клочке обнаженной земли в том месте, где петунии уже отцвели, был отпечаток ноги - ну, может быть, не ноги, но так или иначе отпечаток. Он выглядел как утиный след - с той только разницей, что утка, оставившая такой след, должна была вымахать ростом со здоровенного пса.
Не вставая с корточек, я уставился на этот след, и по спине у меня поползли мурашки. В конце концов я встал и двинулся прочь, принуждая себя идти медленно, в то время как каждая клеточка тела требовала - беги!
Выйдя за ворота, я и впрямь побежал. Побежал что было сил. И когда добрался до ближайшего телефона, в аптеке на углу, то сперва посидел в кабинке, чтоб отдышаться, и только потом позвонил в отдел городских новостей.
- Что у тебя? - прорычал Пластырь.
- Сам не знаю, - чистосердечно ответил я. - Может, и вовсе ничего. Кто был врачом миссис Клейборн?
Он назвал мне имя. Тогда я еще спросил, не известно ли ему имя сиделки, а он в ответ осведомился, какого черта я себе думаю и как он может это знать, так что осталось лишь повесить трубку.
Я отправился к врачу, который меня вышвырнул. Потратил полдня, разыскивая сиделку, а когда разыскал, она меня тоже вышвырнула. Так что целый день пошел псу под хвост.
Когда я вернулся в редакцию, близился вечер. Пластырь накинулся на меня с порога:
- Добыл что-нибудь?
- Ничего, - ответил я. Не было никакого смысла рассказывать ему об отпечатке под окном. Да я и сам к тому времени начал сомневаться, не пригрезился ли мне отпечаток, - уж очень все это было неправдоподобно.
- Слушай, до каких размеров может вырасти утка? - спросил я у Пластыря, но он только зарычал на меня и уткнулся в работу. Тогда я раскрыл журнал записи заданий на странице, отведенной под следующий день. Он таки опять всучил мне фонды призрения, а еще: ьВстретиться с д-ром Томасом в унив-те - магнетизмэ. И я поинтересовался: - А это что такое? Вот это, про магнетизм?
- Мужик корпит над этой петрушкой много лет, - пробурчал Пластырь. - Мне сообщили из надежных источников, что у него там что-то наклевывается...
Опять ьнадежные источникиэ! А по сути такой же туман, как и большинство любезных ему ьжареныхэ тем.
Кроме того, терпеть не могу брать интервью у ученых. Чаще всего они порядочные зануды, склонные смотреть на газетчиков свысока. А ведь девять газетчиков из десяти зарабатывают, как этим умникам и не снилось, и на свой манер выкладываются не меньше их, однако не разводят вокруг себя невразумительной говорильни.

Заметив, что Джо-Энн собирается домой, я придвинулся к ней и спросил, чем обернулось ее задание.
- У меня, Марк, осталось странное чувство, - сказала она. - Давай выпьем, и я с тобой поделюсь...
Мы отправились в бар на перекрестке и заняли столик подальше от входа. К нам тут же прилип бармен Джо и стал жаловаться на упадок в делах, что было на него не похоже:
- Если б не вы, газетчики, я б уже закрылся и пошел домой. Мои завсегдатаи, наверное, именно так и сделали. Сегодня уж точно никто не зайдет. Хотя что может быть противнее, чем идти с работы прямо домой? Как по-вашему?
Мы ответили, что и по-нашему так, и в знак того, что он ценит сочувствие, он даже протер нам столик, чего тоже почти никогда не делал. Потом он принес нам выпивку, и Джо-Энн принялась рассказывать мне про старушку, отметившую свой сотый день рождения.
- Это было ужасно. Она сидела посреди гостиной в качалке и знай себе качалась взад-вперед, взад-вперед, тихо, учтиво, как умеют только старушки из почтенных семей. И притом она была рада мне и так светло улыбалась, знакомя меня со всеми подряд...
- Очень мило! И много было народу?
- Ни души.
Я поперхнулся глотком.
- Но ты же сказала, что она тебя знакомила.
- Знакомила. С пустыми стульями.
- Боже правый!
- Все ее гости давно умерли.
- Слушай, выражайся яснее!
- Она сказала: ьМисс Эванс, познакомьтесь, пожалуйста, с моей старинной приятельницей миссис Смит. Она живет на нашей улице, совсем рядом. Хорошо помню день, когда она стала нашей соседкой, это еще в тридцать третьем. Тяжелые были времена, можете мне поверить...э И продолжала щебетать, понимаешь, как обычно щебечут старушки. А я стою как дура, смотрю на пустые стулья и не понимаю, как тут поступить. И, Марк, не знаю, права я была или нет, но я сказала. ьЗдравствуйте, миссис Смит. Рада с вами познакомитьсяэ. И представляешь, что случилось потом?
- Не представляю, конечно.
- Старушка добавила самым обычным тоном, между прочим, будто речь шла о чем-то совершенно естественном; ьПонимаете, мисс Эванс, миссис Смит умерла три года назад. Ну как по-вашему, не славно ли с ее стороны, что она заглянула ко мне сегодня?
- Да разыграла тебя твоя старушка! Некоторые из них с возрастом становятся очень лукавыми.
- Нет, не думаю. Она познакомила меня со всеми своими гостями. Их было шесть или семь, и все до одного - мертвецы.
- Но она-то была счастлива, воображая, что у нее полно гостей. Тебе, в конце концов, какая разница?
- Все равно это было ужасно, - заявила Джо-Энн.
Пришлось выпить еще по одной, чтобы смыть ужас. А бармен Джо не унимался:
- Ну видели ли вы когда-нибудь что либо подобное? Сегодня здесь хоть из пушки стреляй - все равно никого не заденешь. Обычно в этот час у стойки очередь выстраивалась, и редко когда выпадал скучный вечер, чтоб никто ни с кем не подрался, - хотя, как вам известно, у меня приличное заведение...
- Конечно, конечно, - перебил я. - Садись-ка с нами и выпей за компанию...
- Не надо бы мне пить, - засомневался Джо. - Пока торговля не кончилась, бармен не должен разрешать себе ни рюмки. Но сегодня мне так паршиво, что я, пожалуй, поймаю вас на слове, если вы не передумали.
Он потопал к стойке, достал бутылку и стакан для себя, и мы выпили еще, а потом еще.
На перекрестке, тянул свое Джо, всегда было такое хорошее место - дело шло с самого утра, в полдень большой наплыв, а уж к вечеру яблоку негде было упасть. Но вот недель шесть назад торговля начала засыхать на корню и теперь, по сути, прекратилась совсем.
- И так по всему городу, - жаловался он, - в одних местах чуть получше, в других похуже. А здесь у меня едва ли не хуже всех. Прямо не знаю, что на людей нашло...
Мы ответили, что тоже не знаем. Я выудил их кармана какие-то деньги, оставил их на столе, и мы удрали. На улице я предложил Джо-Энн поужинать со мной, но она отказалась на том основании, что уже договорилась играть в бридж в клубе. Я завез ее домой и поехал к себе.
В редакции надо мной частенько подтрунивали: чего это ради я решил поселиться так далеко от города, - но мне загородная жизнь нравилась. Домик мой обошелся мне дешево и уж во всяком случае был лучше, чем парочка тесных комнатенок в третьеразрядном отеле - а оставайся я в городе, ни на что лучшее я бы рассчитывать не мог.
Соорудив себе на ужин бифштекс с жареной картошкой, я спустился к причалу и выгреб на озеро, правда, недалеко. И просто посидел в лодке, глядя, как по всему берегу перемигиваются освещенные окна, и впитывая звуки, каких днем не услышишь: проплыла ондатра, тихо перекрякиваются утки, а то вдруг шлепнула хвостом выпрыгнувшая из воды рыба.
Было холодновато, и какое-то время спустя я подгреб обратно к причалу, размышляя о том, сколько еще всякой всячины надо успеть до прихода зимы. Лодку надо проконопатить, просмолить и покрасить, да и самому домику слой свежей краски не повредит, если только у меня дойдут до этого руки. Зимние вторые рамы - две из них нуждаются в новых стеклах, а по совести надо бы еще и прошпатлевать их все до одной. Труба на крыше - никуда не денешься, надо заменить кирпичи, которые в этом году выбило ураганом. И еще не забыть поставить утепляющие прокладки на входную дверь.
Я немного посидел почитал, затем отправился на боковую. Перед сном мне мимолетно вспомнились две старушки - одна счастливая в своих фантазиях, другая упокоенная в могиле.
На следующее утро я первым делом свалил с плеч колонку о фондах призрения. Затем взял из библиотеки энциклопедию и усвоил кое-что про магнетизм. Ведь прежде чем увидеться с этим умником из университета, следует получить хоть какое-то представление о предмете разговора.
Однако я мог бы и не тревожиться - доктор Томас оказался вполне свойским парнем. Мы славно посидели и потолковали. Он рассказал мне про магнетизм, а когда выяснилось, что я живу на озере, мы поговорили о рыбалке и к тому же нашли общих знакомых, так что все прошло очень хорошо.
Кроме одного - статьей здесь и не пахло. Все, что я из него выжал, это неопределенное:
- Может, что-нибудь и получится, но не раньше чем через год. Как только это произойдет, я дам вам знать. - Такие посулы я тоже слыхивал, так что попытался связать его обещанием. И он сказал: - Обещаю, вы узнаете о результатах первым, раньше всех остальных.
Пришлось тем и ограничиться. Нельзя же требовать от человека, чтоб он подписал по такому поводу формальный контракт.
Я уже искал случай откланяться, однако почуял, что он еще не все сказал. И задержался еще немного - не каждый день находишь кого-то, кто искренне хочет с тобой поговорить.
- Да, я определенно думаю, что статья будет, - он говорил и выглядел озабоченным, словно боялся, что ни черта не будет. - Я же вгрызался в эту проблему годами. Магнетизм - одно из явлений, о которых мы до сих пор мало что знаем. Когда-то мы ничего не знали об электричестве, да и сегодня не разобрались до конца во всем, что с ним связано. Но кое-что мы все-таки выяснили, а раз выяснили, то запрягли электричество в работу. Что-то подобное может произойти и с магнетизмом - если только мы установим основные закономерности...
Тут он запнулся и посмотрел мне прямо в глаза.
- Вы в детстве верили в домовых? - вопросик застал меня врасплох, и от него это, надо полагать, не укрылось. - Ну в таких маленьких вездесущих помощников? Если ты им понравишься, они с радостью сделают за тебя все, что угодно, а от тебя требуется только одно - выставлять им на ночь плошку с молоком...
Я ответил, что читал такие байки и, наверное, в свое время принимал их за чистую монету, хотя в данный момент поклясться в том не могу.
- Будь я в силах поверить в такое, - заявил он, - я бы решил, что здесь в лаборатории завелись домовые. Кто-то или что-то переворошил или переворошило мои заметки. Я оставил их на столе, водрузив на них пресс-папье, а на следующее утро они оказались разбросаны и частично сброшены на пол.
- Возможно, уборщица? - предположил я.
Он усмехнулся:
- Я здесь сам себе уборщица.
Мне показалось, что он высказался, и я, в общем, недоумевал, к чему вся эта болтовня про заметки и домовых. Я потянулся за шляпой - и тут он решился поставить точки над ьiэ.
- Вся соль в том, что два листочка остались под пресс-папье. Один из них оказался тщательно сложен пополам. Я уже вознамерился бросить их в общую кучу, чтоб рассортировать заметки когда-нибудь потом, но в последний момент все-таки прочел то, что было записано на этих двух листках. - Он глубоко вздохнул. Понимаете, две отрывочные записи, которые я по своей инициативе, наверное, никогда не связал бы друг с другом. Иногда мы странным образом не видим того, что у нас под носом, смотрим на предмет с такого близкого расстояния, что не можем его разглядеть. Так и тут - два листка по какой-то случайности оказались вместе. Да еще один из них сложен пополам и второй вложен в первый, и это подсказало мне идею, до какой я бы иначе не додумался. С тех самых пор я работаю именно в этом направлении и питаю надежду, что работа может увенчаться успехом.
- И когда это случится...
- Я вам сообщу.
Я взял шляпу и откланялся. И по дороге в редакцию от нечего делать размышлял о домовых.

Только-только я вернулся в редакцию и решил побездельничать часок-другой, как старику Дж. Х., нашему издателю, приспичило закатиться в отдел с одним из эпизодических визитов доброй воли. Дж. Х. - напыщенный пустозвон, не сохранивший ни грана честности. Он знает, что нам известно об этом, и мы знаем, что ему известно наше мнение, и все равно он продолжает ломать комедию, изображая из себя нашего доброго товарища, да и мы с ним заодно.
Он задержался подле моего стола, хлопнул меня по плечу и изрек зычно, так что голос раскатился по всей комнате:
- Ты потрясающе ведешь тему муниципальных фондов призрения, мой мальчик. Просто потрясающе.
Чувствуя себя последним идиотом и борясь с тошнотой, я встал и промямлил.
- Благодарю вас, Дж. Х. Это очень любезно с вашей стороны.
Что от меня и требовалось. Почти священный ритуал. Сграбастав мою ладонь, а другую руку возложив мне на плечо, он удостоил меня энергичным рукопожатием и сжал плечо чуть не до боли. И будь я проклят, если у него не увлажнились глаза, когда он объявил мне:
- Продолжай в том же духе, Марк, просто делай свое дело. Ты никогда об этом не пожалеешь. Мы можем не показывать этого демонстративно, но мы ценим честную работу и преданность газете. И каждодневно следим за тем, что делает каждый из вас.
С этими словами он бросил меня, будто обжегшись, и отправился приветствовать других.
Я опустился на стул, понимая, что остаток дня отравлен. Ежели я заслужил похвалу вообще, то предпочел бы, чтоб меня похвалили за что угодно, только не за фонды призрения. Паршивая колонка, я сам сознавал, что паршивая. И Пластырь сознавал, и все остальные. Никто не попрекал меня тем, что она паршивая, - никому на свете не удалось бы выжать из фондов призрения ничего иного, эти статейки обречены быть паршивыми. Но душу мне происшедшее все равно не грело.
И еще во мне зародилось неприятное подозрение, что старик Дж. Х. каким-то образом пронюхал о запросах, которые я разослал в полдюжины других газет, и дал мне мягко понять, что осведомлен об этом и что лучше бы мне поостеречься.
Перед полуднем ко мне подступился Стив Джонсон - он ведет в нашей лавочке медицинские темы наряду со всеми прочими, какие Пластырю заблагорассудится ему всучить. В руках он держал пачку вырезок и выглядел озабоченным.
- Очень совестно просить тебя об одолжении, Марк, и все-таки не согласишься ли ты меня выручить?
- Ну о чем речь, Стив!
- Речь об операции. Я должен бы проверить, как там дела, но не успеваю. Надо нестись в аэропорт брать интервью. - Он плюхнул вырезки мне на стол. - Тут все изложено.
И умчался за своим интервью. А я перебрал вырезки и вчитался в них. Да, история была из тех, что берут за душу. Мальца всего-то трех лет от роду приговорили к операции на сердце. К операции сложной, за какую до того брались лишь самые знаменитые хирурги в больших больницах Восточного побережья, да и вообще ее делали считанное число раз и никогда - пациентам столь юного возраста.
Трудно было заставить себя поднять телефонную трубку и позвонить: я почти не сомневался в том, что именно мне ответят. Я все-таки пересилил себя и, разумеется, нарвался на неприятности, каких следует ждать непременно, когда пытаешься что-то выяснить у медицинского персонала, - словно они стерильно чисты, а ты грязная дворняжка, норовящая пролезть к ним со всеми своими блохами. Однако в конце концов я добрался до кого-то, кто сказал мне, что малец, вероятно, выживет и что операция, по-видимому, прошла успешно.
Тогда я набрался смелости и позвонил хирургу, проводившему операцию. Должно быть, я застал его в счастливую минуту, и он не отказался снабдить меня подробностями, каких мне недоставало.
- Вас, доктор, надо поздравить с успехом, - сказал я, и вот тут он впал в раздражительность.
- Молодой человек, - сказал он, - при операциях такой сложности руки хирурга - это всего лишь один фактор. Есть великое множество других факторов, которые никто не вправе считать своей личной заслугой. - Внезапно его голос зазвучал устало и даже испуганно. - Произошло чудо. - И после паузы: - Только не вздумайте ссылаться на эти мои слова!
Последнюю фразу он произнес на повышенных тонах, почти прокричал в трубку.
- Даже не подумаю, - заверил я.
А после этого снова позвонил в больницу и поговорил с матерью мальчика.

Статья вышла что надо. Мы успели тиснуть ее в местном выпуске четырьмя колонками на первой полосе, и даже Пластырь слегка смягчился и поставил мою подпись вверху под заголовком.5
После обеда я подошел к столу Джо-Энн и застал ее в растрепанных чувствах. Пластырь подсунул ей программу церковного съезда, и она как раз клеила предварительную статейку, перечисляя будущих ораторов, членов всяческих комитетов и все создаваемые в этой связи комиссии и намечаемые мероприятия. Вот уж дохлая работенка, самая дохлая, какую вам могут навязать, - пожалуй, даже похуже, чем фонды призрения.
Я послушал-послушал, как она сетует на жизнь, и задал вопрос: могу ли я рассчитывать, что у нее останется хоть немного сил по завершении рабочего дня?
- Я совсем измочалена, - сказала она.
- Спрашиваю потому, что надо вытащить лодку из воды и кто-то должен мне помочь.
- Марк, если ты рассчитываешь, что я поеду к черту на рога, чтобы возиться с лодкой...
- Тебе не придется ее поднимать, - заверил я. - Может, чуть-чуть подтолкнуть, и только. Мы используем лебедку и поднимем ее на талях, чтоб я позднее мог ее покрасить. Мне нужно только, чтобы ты ее придержала и не дала ей крутиться, покуда я тащу ее вверх.
Уломать Джо-Энн было не так-то просто. Пришлось забросить дополнительную приманку.
- По дороге можно будет остановиться в центре и купить парочку омаров, - заявил я. - Ты так хорошо готовишь омаров. А я бы сделал соус рокфор, и мы с тобой...
- Только без чеснока, - отозвалась она.
Я пообещал обойтись без чеснока, и тогда она согласилась.

Так или иначе, до вытаскивания лодки руки у нас в тот вечер не дошли. Нашлись занятия значительно интереснее.
Поужинав, мы разожгли огонь в камине и сели рядом. Она положила голову мне на плечо, нам было так удобно и уютно.
- Давай притворимся, - предложила она. - Притворимся, что ты получил работу, о какой мечтаешь.
Притворимся, что мы в Лондоне, и это наш коттедж на равнинах Кембриджшира...
- Там же болота, - ответил я, - а болота - не лучшее место для коттеджа.
- Вечно ты все испортишь, - попрекнула она. - Начнем сначала. Давай притворимся, что ты получил работу, о какой мечтаешь...
Дались ей эти кембриджширские болота!
Возвращаясь на озеро после того, как отвез ее домой, я засомневался: а получу ли я эту работу хоть когда-нибудь? В данный момент перспектива вовсе не выглядела розовой. Не то чтобы я с такой работой не справился: я заведомо знал, что справлюсь. Полки у меня дома были заставлены книгами о мировых проблемах, и я пристально следил за развитием международных событий. Я хорошо владел французским, мог объясниться по-немецки, а на досуге, случалось, воевал с испанским. Всю свою жизнь я мечтал стать частицей братства журналистов-международников, отслеживающих состояние дел по всему свету.

Утром я проспал и опоздал в редакцию. Пластырь отнесся к этому факту кисло:
- И чего ты вообще трудился появляться в конторе? - прорычал он. - Чего ради ты вообще сюда ходишь? Вчера и позавчера я посылал тебя на два задания, а где статьи?
- Не было там никаких статей, - ответил я, изо всех сил стараясь сдержаться. - Просто очередные досужие сплетни, которые ты где-то выкопал.
- Однажды, - заявил он назидательно, - когда ты станешь настоящим репортером, ты будешь выкапывать тьмы статей сам без подсказки. В том-то и беда с нынешними сотрудниками, - добавил он, внезапно распаляясь. - И с тобой то же самое. Полное отсутствие инициативы, сидите себе и ждете, чтоб я выкопал что-нибудь и преподнес вам как задание. Никто ни разу не удивил меня тем, что принес материал, за которым я его не посылал. - И тут он спросил, сверля меня взводом: - Ну почему бы тебе хоть разок не удивить меня?
- Уж я-то тебя удивлю, пропойца, - сдерзил я и вернулся к своему столу.
И задумался. Думал я о старой миссис Клейборн, которая умирала так тяжко, а потом умерла внезапно и легко. Я припомнил, что рассказал мне садовник, и припомнил отпечаток под окном. Подумал я и о старушке, которой исполнилось сто лет и к которой по этому случаю заглянули ее давние умершие друзья. И о физике, у которого в лаборатории завелись домовые. И о мальце, перенесшем операцию, которая вопреки ожиданию прошла успешно.
И меня осенило.
Я поднял подшивку и перелистал ее на глубину трех недель, день за днем, полоса за полосой. Я сделал кучу выписок и даже сам слегка испугался, но убедил себя, что все это - не более чем совпадение. А потом написал:
~ьДомовые вернулась к нам снова. Знаете, такие маленькие создания, которые делают для вас всевозможные добрые дела и не ждут от вас ничего взамен, кроме плошки с молоком на ночь.э~
При этом я не отдавал себе отчета, что почти точно воспроизвожу слова, какие употребил физик. Я не написал ни о миссис Клейборн, ни о столетней старушке с ее гостями, ни о самом физике, ни о малыше, подвергшемся операции. Ни один из этих сюжетов не совмещался с насмешкой, а я писал, не скрывая иронии.
Зато я воспроизвел две-три кратенькие, по одному абзацу, заметки, схоронившиеся в глубине просмотренных мной подшивок. Все это были рассказики о нежданной удаче, историйки со счастливым концом, но без серьезных последствий для кого бы то ни было, кроме тех, кого они касались непосредственно. О том, как кто-то нашел вещь, которую на протяжении месяцев или лет считал безнадежно утраченной, как вернулась домой заплутавшая собака, как школьник, к удивлению родителей, выиграл конкурс на лучший очерк, как сосед безвозмездно помог соседу. В общем, мелкие приятные заметульки, попавшие в газету только оттого, что надо было заткнуть зияющие дыры на полосах. И таких заметок набралось множество, - пожалуй, гораздо больше, чем можно было ожидать.
~ьВсе это случилось в нашем городе за последние три недели~, - написал я в конце. И добавил еще одну строчку: ~Выставили ли вы на ночь плошку с молоком?~
Закончив, я посидел минутку в безмолвном споре с самим собой: а стоит ли вообще сдавать такую муру?
Но в конце концов я решил, что Пластырь сам напросился на это, когда позволил себе сморозить лишнее. Я швырнул свое сочинение в ящик для готовых статей на столе завотделом и, вернувшись на место, взялся за очередную муниципальную колонку.
Пластырь ничего не сказал мне о прочитанном, да я его ни о чем и не спрашивал. Вообразите себе, как у меня вылезли глаза на лоб, когда рассыльный принес из типографии свежие оттиски, и моя писанина про домовых оказалась заверстанной как гвоздь номера - вверху первой полосы на все восемь колонок!
И никто это никак не откомментировал, кроме Джо-Энн, которая подошла, потрепала меня по голове и даже заявила, что гордится мной, хотя одному Богу известно, было ли тут чем гордиться. Потом Пластырь послал меня на новое высосанное из пальца задание - к кому-то, кто якобы мастерит самодельный ядерный реактор у себя на заднем дворе. Оказалось, что это старый болван, однажды уже построивший вечный двигатель, разумеется, неработоспособный. Как только я узнал про вечный двигатель, мне так все опротивело, что я не стал возвращаться в редакцию, а поехал прямо домой.
Я соорудил блок с талями и кое-как вытащил лодку на берег, хоть без помощника пришлось попотеть. Затем я съездил в деревушку на другом конце озера и купил краску не только для лодки, но и для домика. И был очень рад тому, как удачно начал работу, неизбежную в осенние месяцы.
А на следующее утро, когда я добрался до конторы, там был сумасшедший дом. Коммутатор не успокаивался всю ночь и был обвешан записками читателей, как - рождественская елка. Одна из телефонисток хлопнулась в обморок, и ее как раз пытались привести в чувство. Глаза Пластыря пылали диким огнем, галстук у него съехал набок. Заметив мое появление, он ухватил меня за локоть, подвел к моему месту и чуть не силком усадил на стул.
- А ну, черт тебя побери, за работу! - заорал он, плюхнув передо мной груду записей.
- Что тут происходит?
- Это все твоя затея с домовыми! - надрывался он. - Звонят тысячи людей. У всех домовые, всем помогаю домовые, а кое-кто даже видел домовых.
- А как насчет молока? - осведомился я.
- Молока? Какого еще молока?
- Ну как же, молока, которое надо ставить домовым на ночь.
- Откуда я знаю! - возмутился он. - Почему бы тебе не позвонить в две-три молочные компании и не справиться у них?
Я так и сделал - и, чтоб мне провалиться, молочные компании оказались на грани тихого помешательства. Шоферы наперегонки возвращались за дополнительным молоком, поскольку большинство постоянных покупателей брали пинту-другую сверх обычного. Возле складов возникли очереди машин, растянувшиеся на целый квартал, - поджидали новых поставок молока, а поставки шли туго.
У нас в конторе в то утро не осталось никого, кто делал бы что-нибудь еще, кроме как сочинял байки про домовых. Мы заполнили ими весь номер - всевозможными историями о домовых, помогающих людям. С одной оговоркой - в большинстве своем люди и не догадывались, что им помогают именно домовые, пока не прочитали мое сочинение. До того они просто думали, что ухватили за хвост удачу.
Когда первый выпуск был готов, мы какое-то время сидели сложа руки, как бы переводя дыхание - хотя звонки не прекращались, - и готов поклясться, что моя пишущая машинка раскалилась к тому времени докрасна.
Наконец свежую газету подняли наверх, каждый получил по экземпляру и углубился в нее, и тут до нас донесся рык из кабинета Дж.Х.. Мгновением позже Дж.Х. вынырнул лично, размахивая зажатой в руке газетой, а его физиономия была на три порядка багровее свежеокрашенной пожарной машины. Он рысью подбежал к столу завотделом, швырнул газету Пластырю под нос и прихлопнул ее кулаком.
- Как это понять? гаркнул он. - Ну-ка изволь объясниться. Мы теперь станем общим посмешищем!
- Но, Дж.Х., по-моему, это отличный розыгрыш и...
- Домовые!... - фыркнул Дж.Х.
- Столько звонков от читателей, - пролепетал Пластырь Билл. - Звонки продолжаются до сих пор. И я...
- Довольно, - проревел Дж.Х. - Ты уволен! - Повернувшись к завотделом спиной, он уставился на меня. - Это ты затеял! Ты тоже уволен!
Я поднялся со своего места и подошел к бывшему заву.
- Мы вернемся попозже, - заявил я, адресуясь Дж.Х., - за выходным пособием.
Он слегка вздрогнул, но не отступился. Пластырь снял со стола пепельницу и выпустил ее из рук. Она упала на пол и разбилась, а Пластырь отряхнул пепел с ладоней и пригласил:
- Пошли, Марк. Выпивка за мной.

Мы отправились на перекресток. Джо притащил бутылку с парой стаканов, и мы взялись за дело. Вскоре в бар стали загадывать и другие ребята из конторы. Принимали с нами по рюмочке и возвращались на работу. Тем самым они давали нам понять, что соболезнуют и жалеют о том, как все обернулось. Вслух никто ничего не говорил, просто они заглядывали один за другим. За весь день не набралось и нескольких минут, когда мы сидели бы вдвоем и никто не составил бы нам компанию. А уж нам с Пластырем пришлось накачаться основательно.
Мы с ним толковали про домовых, сперва довольно скептически - всему, мол, виной человеческое легковерие. Но чем больше мы задумывались и чем больше пили, тем искреннее верили, что без домовых и впрямь не обошлось. Прежде всего, слепая удача не ходит косяками, как вроде бы получалось у нас в городе на протяжении последних недель. Удача скорее склонна рассредоточиваться в пространстве и времени, а если иной раз собирается в ручейки, то и они на поверку оказываются жиденькими. А у нас удача, по-видимому, посетила многие сотни, если не тысячи людей.

Часам к трем-четырем пополудни мы окончательно согласились, что за этой заварушкой с домовыми кроется что-то реальное. И, само собой, стали прикидывать, кто такие домовые и чего ради им помогать нам, людям.
- Знаешь, что я думаю? - спросил Пластырь. - По-моему, они инопланетяне. Пришельцы со звезд. Может, те самые, что прежде летали в тарелках.
- Но с какой стати инопланетяне станут нам помогать? - не замедлил возразить я. - Они, конечно, принялись бы наблюдать за нами, постарались бы выяснить все, что смогут, а спустя какое-то время попробовали бы вступить с нами в контакт. Может даже, им захотелось бы нам помочь - но помочь нам как племени, а не как отдельным людям...
- А может, они по натуре хлопотуны, - предположил Пластырь. - Есть же такие и у нас на Земле. Помешанные на том, чтоб творить добро, сующие свой нос, куда их не просят, не способные оставить людей в покое ни на секунду.
- Нет, не думаю, - не отступался я. - Если они стараются нам помочь, то, наверное, это у них что-то вроде религии. Как монахи, что бродили по Европе в прежние века. Как добрые самаритяне. Или как Армия спасения.
Но он не соглашался взглянуть на это моими глазами.
- Хлопотуны, и только, - настаивал он. - Может, у них там всего в избытке. Может, на их родной планете все делают машины и каждый уже обеспечен выше крыши. Может, у них дома уже и дел никаких не осталось - а, сам знаешь, нам обязательно нужно найти себе хоть какое-нибудь занятие, чтоб не скучать и не утратить уважения к себе.
Часов в пять в бар заявилась Джо-Энн. У нее был выходной, и она не ведала ни о чем, пока кто-то из конторы не догадался ей позвонить. Тут уж она не замешкалась. И прежде всего рассердилась на меня и не желала слушать моих оправданий, что в подобных обстоятельствах мужчина имеет право на стаканчик-другой. Она вытащила меня из бара, посадила в мою собственного машину, но за руль не пустила и отвезла к себе. Накачала черным кофе, после чего заставила что-то съесть и только часов в восемь пришла к выводу, что я достаточно протрезвел, чтобы попытаться доехать домой.
Я ехал осторожно и доехал, но голова у меня раскалывалась и к тому же никак не желала забыть, что я остался без работы. Хуже того, ко мне теперь до конца дней моих приклеится ярлык психа, затеявшего аферу с домовыми. Уж можно не сомневаться, что телеграфные агентства не пропустили такой подарок и что новость подхвачена на первых полосах в большинстве газет от побережья до побережья. Нет сомнений и в том, что радиокомментаторы и их коллеги-телевизионщики изгаляются на этот счет до изнеможения.
Домик мой стоял на небольшом крутом бугре, своеобразном взгорке между озером и дорогой, и подъехать прямо к крыльцу было нельзя. Приходилось ставить машину на обочине у подножия бугра, а потом взбираться наверх на своих двоих. Чтобы не сбиться с тропки при лунном свете, я брел опустив голову и почти достиг цели, когда заслышал звук, заставивший меня встрепенуться.
И увидел их.
Они соорудили леса не то подмостки, и четверо взгромоздились на эти подмостки, бешено малюя стены краской. Еще трое взобрались на крышу и клали кирпичи взамен выбитых из трубы. Вторые рамы были расставлены по всему участку, и на них безудержно клали шпатлевку. Ну а лодку - ту было почти не разглядеть, такое их число облепило ее, окрашивая в три слоя.
Я стоял разинув рот, челюсть чуть не доставала до грудной клетки. Внезапно раздался свист, и я поторопился отступить с тропки в сторону. И правильно сделал - добрая дюжина их пронеслась под гору, на ходу разматывая шланг. Времени прошло меньше, чем нужно на этот рассказ, а они уже мыли мне машину.
Меня они, казалось, не замечали вовсе. То ли они были так заняты, что не могли отвлечься, то ли принятые у них правила приличия не позволяли обращать внимание на того, кому они решили помочь.
Они действительно очень походили на домовых, какими их рисуют в детских книжках, но были и определенные отличия. Точно, они носили остроконечные шапочки, но когда я подобрался вплотную к одному из них - он увлеченно шпатлевал рамы, - я разглядел, что никакая это не шапочка. Это его голова сходилась на конус острием вверх, и венчала ее не кисточка, а хохолок из волос или перьев - я так и не сумел понять, из чего именно. И они носили куртки с большими вычурными пуговицами, только у меня не знаю как сложилось впечатление, что на деле пуговицы - нечто совершенно другое. И не было огромных несуразных клоунских ботинок, в каких их обычно рисуют, - на ногах у них просто ничего не было.
Трудились они усердно и споро, не тратя даром ни минуты. С места на место они не ходили, а перебегали рысью. И их было так много!
И вдруг их бурной деятельности пришел конец. Лодка была покрашена, домик тоже. Окрашенные, прошпатлеванные рамы прислонили к деревьям. Шланг втащили наверх и свернули аккуратным кольцом.
Я понял, что они шабашат, и попытался созвать их всех вместе, чтоб хотя бы поблагодарить, но они по-прежнему не обращали на меня внимания. Закончили все дела и исчезли, а я остался стоять в одиночестве.
Обновленный домик сверкал под луной, воздух загустел от запаха свежей краски. Наверное, я еще не вполне протрезвел, несмотря на ночную прохладу и весь тот кофе, который Джо-Энн влила в меня. Будь я трезв как стеклышко, я, может статься, справился бы получше, сообразил бы что-нибудь. Боюсь, что я напортачил и упустил редкий случай.
Я ввалился в дом. Входная дверь затворилась с усилием и не сразу. Недоумевая, в чем дело, я наконец-то разглядел, что она утеплена.
Включив свет, я с удивлением осмотрелся по сторонам. За все годы, что я жил здесь, в доме никогда не бывало такого порядка. Нигде ни пылинки, каждая железка сверкает. Кастрюльки и сковородки расставлены по местам, разбросанная одежда убрана в шкаф, книги все до одной на полках, и журналы лежат, где им положено, а не валяются как попало.
С грехом пополам я добрался до постели и попытался все обдумать, но кто-то огрел меня по башке тяжеленной колотушкой, и больше я ничего не помню вплоть до мгновения, когда меня разбудил чудовищный трезвон. Я дополз до его источника быстро, как только мог.
- Ну что еще? - рявкнул я. Разумеется, отвечать так по телефону не годится, но как я себя чувствовал, так и ответил.
Это оказался Дж. Х.
- Что с тобой? - заорал он. - Почему ты не в редакции? Ты соображаешь, что творишь, если...
- Минуточку, Дж. Х. Вы что, не помните что вчера сами указали мне на дверь?
- Ну ладно, Марк, - изрек он, - не держи на меня зла. Мы все вчера были взволнованы...
- Только не я.
- Слушай, Марк, ты мне нужен. Тут кое-кто хочет тебя видеть.
- Ладно, приеду, - сказал я и повесил трубку.
Но торопиться я не стал, собирался с прохладцей. Если я понадобился Дж. Х. и кому-то еще, оба с тем же успехом могут и подождать. Я включил кофеварку и принял душ. После душа и кофе я опять ощутил себя почти человеком.
Выйдя во двор, я направился было к тропке и, следовательно, к машине внизу на обочине, как вдруг увидел такое, что замер как вкопанный. В пыли по всему участку виднелись следы - такие же, как на клумбе под окном миссис Клейборн. Опустившись на корточки, я уставился на тот, что был у меня перед носом: хотелось удостовериться, что это не наваждение. Нет, мне не примерещилось - следы были такие же точно, один к одному.
Следы домовых!
Я просидел на корточках довольно долго. И все вглядывался в следы, размышляя: верить или не верить? Приходилось верить - неверию больше не оставалось места.
Сиделка была права - в ночь, когда скончалась миссис Клейборн, ее комнату действительно посетили. Благословение Божие, сказал садовник, сказал просто потому, что усталость и простодушие преклонного возраста затуманили ему разум и речь. А на поверку это был акт милосердия, доброе дело - ведь старушка умирала так тяжко, и надежды на выздоровление не было.
Важно, что добрые дела оборачивались не только смертью, но и жизнью. При операциях такой сложности, заявил мне хирург, есть множество факторов, которые никто не вправе считать своей личной заслугой. ьПроизошло чудо, - заявил он, - только не вздумайте ссылаться на мои слова...э
И никто - не уборщица, а кто-то другой или что-то другое - переворошил или переворошило записи, сделанные физиком, и сложил-сложило вместе два листочка, два из нескольких сот, с тем чтобы можно было связать две записи между собой и эта связь подсказала плодотворную идею.
Совпадения? - спросил я себя. Неужели все это совпадения - что старушка умерла, а малец выжил, что ученый нашел путеводную нить, которую иначе проглядел бы? Нет, уже не совпадения, когда под окном остался след, а записи оказались разбросаны, кроме двух под пресс-папье.
Да, я чуть не забыл про другую старушку, у которой побывала Джо-Энн. Про ту, что радостно качалась в своей качалке, поскольку ее навестили все ее давние умершие друзья. Случается, что слабоумие тоже может стать проявлением доброты.
Наконец я поднялся и спустился к машине. По дороге я продолжал размышлять о волшебных прикосновениях доброты со звезд, о том, что на нашей Земле, похоже, поселилась наряду с человечеством еще одна раса с иным кругозором и иными жизненными целями. Не исключено, что этот народец и раньше время от времени пытался вступить в союз с людьми, но его каждый раз отвергали и вынуждали прятаться - по невежеству, из суеверия, а затем в силу слишком хрупких и нетерпимых представлений о том, что возможно, а что невозможно. И похоже, что нынче они предприняли новую попытку подружиться с нами.

Дж. Х. поджидал меня с видом кота, безмятежно устроившегося в птичьей клетке и не желающего помнить, что к усам прилипли перышки. С ним сидел какой-то большой летный начальник - радуга орденских планок поперек груди и орлы на плечах. Орлы были надраены так ярко, что, казалось, испускали искры.
- Марк, это полковник Дуглас, - объявил Дж.Х.. - Он хочет с тобой побеседовать.
Мы обменялись рукопожатием, причем полковник вел себя гораздо любезнее, чем можно было ожидать. После чего Дж. Х. вышел из кабинета, оставив нас вдвоем. А мы еще посидели и помолчали, как бы оценивая друг друга. Не ведаю, что чувствовал полковник, а я со своей стороны готов признаться, что мне было не по себе. Я невольно задавался вопросом, что такого я натворил и к какому наказанию меня приговорят.
- Интересно, Лэтроп, - обратился ко мне полковник, - расскажете ли вы мне честно, как это произошло? Как вам удалось выяснить про домовых?
- А я ничего не выяснял, полковник. Это был просто-напросто розыгрыш.
Я рассказал ему, как Пластырь распустил язык, обвиняя всех штатных сотрудников в отсутствии инициативы, и как я придумал байку про домовых ради того, чтобы свести с ним счеты. А он свел счеты со мной тем, что взял и напечатал ее.
Только полковника моя версия не устроила. Так он и сказал:
- За этим кроется что-то еще.
Я не сомневался, что он меня не отпустит, пока я не вывалю все начистоту, - и хоть он не намекал на это ни словом, за его плечами вставали контуры Пентагона, комитета начальников штабов, операции ьЛетающая тарелкаэ или как там ее назвали, а еще за его плечами витали ФБР и множество иных неприятностей. Так что я облегчил себе душу, рассказав все в подробностях, и отдельные подробности безусловно звучали очень и очень глупо. Однако он словно не заметил глупостей и спросил:
- И что вы теперь думаете обо всем этом?
- Прямо не знаю, что и думать. Может, они из космоса или...
Он спокойно кивнул.
- Нам известно уже довольно давно, что они совершают посадки. Однако теперь они впервые сознательно привлекли к себе внимание.
- Но что им нужно, полковник? Чего они добиваются?
- Сам бы хотел это понять, - ответил он. Помолчал и тихо добавил. - Разумеется, если вы вздумаете ссылаться на меня в печати, я буду отрицать все напропалую. И вы поставите себя по меньшей мере в двусмысленное положение.
Бог весть, что еще он намеревался сказать, может, всего ничего. Но тут зазвонил телефон. Я поднял трубку - вызывали полковника. Он бросил короткое ьДаэ и стал слушать. Слушал молча, только мало-помалу бледнел. А когда повесил трубку, то вид у него был прямо-таки больной.
- Что стряслось, полковник?
- Звонили из аэропорта. Случилось нечто несусветное, и буквально только что. Эти друзья появились непонятно откуда и накинулись на самолет. Чистили его и полировали, навели на него глянец и снаружи и изнутри. Персонал не мог ничего поделать, только хлопал глазами...
Я усмехнулся.
- Что же тут плохого, полковник? Просто они отнеслись к вам по-доброму.
- Вы еще ничего не знаете! Когда они навели на самолет красоту, то в завершение намалевали на носу домового!..
Вот, пожалуй, и все, что можно рассказать о проделках домовых. Их атака на самолет полковника осталась, по сути, их единственным публичным выступлением. Но если они стремились к гласности, то добились своего - создали запоминающееся зрелище. В аэропорт в то утро завернул один из наших фотографов, суматошный малый по имени Чарльз: он никогда не появлялся там, куда его вызывали, зато неизменно возникал без приглашения на месте необычных событий и катастроф. Никто не посылал его в аэропорт - его отправили на пожар, который, к счастью, обернулся всего-то небольшим возгоранием. За каким чертом его занесло в аэропорт, он и сам впоследствии объяснить не мог. Однако он очутился именно там и снял домовых, полирующих самолет, - и не один-два снимка, а дюжины две, израсходовав всю наличную пленку. Более того, он ухитрился снять их телескопическим объективом, который в то утро засунул в саквояж по ошибке - раньше он никогда им не пользовался. С тех пор он с этим объективом не расставался, но, по моим сведениям, ему больше ни разу не выпадало повода его применить.
Снимки вышли - полная прелесть. Лучшие из них мы отобрали для первой полосы, разверстав их на всей ее площади, да еще не поскупились и заняли остальными снимками две внутренние полосы. Агентство ьАссашиэйтед прессэ приобрело на снимки права и распространило по всей стране, и их успели напечатать во многих крупных газетах, пока кто-то в Пентагоне не прослышал об этом и не наложил вето. Но поздно: что бы ни предпринял теперь Пентагон, снимки уже разошлись. Может, они причинили зло, а может, добро, - так или иначе, исправить этого было уже нельзя.
Наверное, если бы полковник узнал про снимки, он попробовал бы запретить их опубликование или даже конфисковал. Но о существовании снимков стало известно только тогда, когда полковник убрался из нашего города, а то и вернулся в Вашингтон. Чарли где-то застрял - скорее всего в пивной - и объявился в конторе лишь под вечер.
Когда все в целом дошло до сведения Дж.Х., он принялся метаться по редакции, рвать на себе волосы и грозил уволить Чарли. Но кому-то из нас удалось его утихомирить и водворить обратно в кабинет. Снимки поспели к последнему вечернему выпуску, заняли несколько полос на следующий день, и мальчишки, продающие газету в розницу, всю неделю ходили с вытаращенными глазами - так расхватывали номер с домовыми, запечатленными на пленку.
В середине дня, как только ажиотаж чуточку спал, мы с Пластырем опять отправились на перекресток пропустить по паре стаканчиков. Раньше я не особо жаловал Пластыря, но тот факт, что нас с ним уволили вместе, установил между нами что-то вроде приятельских уз: в конце концов, он показал себя неплохим парнем.
Бармен Джо был горестен, как всегда.
- Это все они, домовые, - выпалил он, обращаясь к нам, и уж можете мне поверить: никто никогда не говорил о домовых в таком тоне. - Явились сюда и принесли каждому столько счастья, что выпивка больше просто не требуется.
- Я с тобой заодно, Джо, - проронил Пластырь. - Мне они тоже не сделали ничего хорошего.
- Ты получил назад свою работу, - напомнил я.
- Марк, - изрек он торжественно, наливая себе по новой, - я не слишком уверен, что это хорошо.
Разговор мог бы выродиться в первостатейный конкурс по сетованиям и стенаниям, если бы в бар не ввалился Лайтнинг, самый прыткий из всех наших рассыльных, невзирая на свою косолапую походку.
- Мистер Лэтроп, - сообщил он мне, - вас просят к телефону.
- Приятно слышать, - отозвался я.
- Но звонят из Нью-Йорка!
Тут до меня дошло. Ей-же-ей, впервые в жизни я покинул бар так стремительно, что забыл допить налитое.
Звонок был из газеты, куда я обращался с запросом. Человек на том конце провода заявил, что у них открывается вакансия в Лондоне и что он хотел бы потолковать со мной на этот счет. Сама по себе вакансия, добавил он, вряд ли выгоднее той работы, какая у меня есть, однако она дает мне шанс приобщиться к роду деятельности, о котором я мечтаю.
- Когда я мог бы приехать для переговоров? - задал он мне вопрос, и я ответил: завтра с утра.
Повесив трубку, я откинулся на спинку стула. Мир вокруг мгновенно окрасился в радужные тона. И я понял в ту же минуту, что домовые обо мне не забыли и продолжают меня опекать.

На борту самолета у меня была бездна времени на размышление. Часть его я потратил на обдумывание всяких деталей, связанных с новой работой и с Лондоном, но больше всего я размышлял о домовых.
Они прилетали на Землю и раньше - уж в этом, по крайней мере, не возникало сомнений. А мир не был готов их принять. Мир окутал их туманом фольклора и предрассудков, мир еще не набрался разума и не сумел извлечь из их добровольной помощи пользу для себя. И вот сейчас они решили попробовать снова. На этот раз мы не вправе обмануть их ожидания - ведь третьего случая может и не быть.
Возможно, одной из причин их предыдущей неудачи - хоть и не единственной - явилось отсутствие средств массовой информации. Рассказы о домовых, об их поведении и добрых делах, передавались из уст в уста и неизбежно искажались. К правдивым историям добавлялись свойственные той эпохе вымыслы, пока домовые не превратились в волшебных маленьких человечков, весьма потешных, а иногда и полезных, но принадлежавших к одной породе с великанами-людоедами, драконами и тому подобной нечистью.
Сейчас ситуация иная. Сейчас у домовых больше шансов на то, что их деятельность получит правдивое освещение. И несмотря на то что для правды в полном объеме люди еще не созрели, современное поколение в состоянии кое о чем догадаться.
Очень важно, что о них теперь широко известно. Люди должны знать, что домовые вернулись, должны поверить в них и доверять им.
Оставалось недоумевать: почему для того, чтоб объявить о своем прибытии и продемонстрировать свои достоинства, они выбрали именно наш город, не большой, не маленький, обычный город американского Среднего Запада? Я немало бился над этой загадкой, но так и не нашел ответа - ни тогда, ни до сего дня.

Когда я прилетел из Нью-Йорка с новым назначением в кармане, Джо-Энн встречала меня в аэропорту. Я высматривал ее, спускаясь по трапу: так и есть, она прорвалась за контроль и бежит к самолету. Тогда я бросился ей навстречу, сгреб ее в охапку и расцеловал, а какой-то идиот не преминул снять нас, полыхнув лампой-вспышкой. Я хотел было с ним разделаться, да Джо-Энн не позволила.
Был ранний вечер, однако на небе уже загорелись первые звезды и посверкивали, несмотря на ослепительные прожектора. До нас донесся рев только что взлетевшего самолета, а в дальнем конце поля другой самолет прогревал двигатели. Вокруг были здания, огни, люди и могучие машины, и на довольно долгий миг почудилось, что аэропорт - наглядная демонстрация силы, быстроты и компетентности нашего человеческого мира, его уверенности в себе. Наверное, Джо-Энн испытала сходное ощущение, потому что вдруг спросила:
- Все хорошо, правда, Марк? Неужели они и это изменят?
И я понял, кого она имеет в виду, не переспрашивая.
- По-моему, я догадываюсь, кто они, - сказал я. - Кажется, я сообразил наконец. Ты знаешь об акциях муниципального фонда призрения - одна сейчас как раз в самом разгаре. Так вот, они затеяли нечто в том же духе - назовем это Галактическим фондом призрения. С той разницей, что они не тратят деньги на бедных и малоимущих, их благотворительность носит иной характер. Вместо того чтоб одаривать нас деньгами, они одаривают нас любовью и душевным теплом, дружбой и доброжелательством. И не вижу в том ничего плохого. Не удивлюсь, если из всех племен Вселенной мы оказались теми, кто нуждается в такой помощи больше всего. Они явились сюда вовсе не с целью решить за нас все наши проблемы, а просто слегка подсобить, освободив вас от мелких хлопот которые подчас мешают нам обратить свои усилия на действительно важные дела или, может мешают разобраться, какие именно дела важные.

Все это было столько лет назад, что не хочется подсчитывать сколько, и тем не менее помню все так четко, будто события произошли накануне. Однако вчера и в самом деле случилось кое-что, всколыхнувшее мою память.
Я проходил по Даунинг-стрит неподалеку от дома #10, резиденции премьер-министра, когда заметил маленькое существо. Сперва я принял его за карлика и, обернувшись, понял, что оно наблюдает за мной. А затем существо подняло руку выразительным жестом, замкнув большой и указательный пальцы колечком - давний добрый американский символ: мол, все в полном порядке.
И исчезло. Вероятнее всего, нырнуло в один из переулков - но поручиться за это не могу.
Тем не менее спорить не приходится. Все действительно в полном порядке. Мир полон надежд, холодная война почти закончилась. Мы, похоже, вступаем в первую безоговорочно мирную эру за всю историю человечества.
Джо-Энн собирается в дорогу и ревет; ведь приходится расставаться со многим, что дорого. Зато дети вне себя от восторга, предвкушая настоящее приключение.
Завтра утром мы вылетаем в Пекин, где я, первый из американских корреспондентов за тридцать лет, получил официальную аккредитацию.
Но пугает шальная мысль: что, если там, в этой древней столице, я нигде - ни на запряженной грязной улочке, ни на помпезной Императорской дороге, ни за городом, у подножия Великой стены, возведенной на страх другим народам много-много веков назад, - что, если я больше нигде и никогда не увижу еще одного маленького человечка?

Clifford D. Simak "Golden Bugs" 1960
Клиффорд Д. Саймак "Золотые жуки"
пер. А. Новиков

День начался отвратительно.
Артур Белсен, живущий по ту сторону аллеи, включил в шесть утра свой оркестр, чем и заставил меня подпрыгнуть в постели.
Белсен, скажу я вам, по профессии инженер, но его страсть - музыка. И поскольку он инженер, то не довольствуется тем, что наслаждается ею сам. Ему просто необходимо всполошить всех соседей. Год или два назад ему в голову пришла идея о симфонии, исполняемой роботами, и, надо отдать ему должное, он оказался талантливым человеком. Он принялся работать над своей идеей и создал машины, которые могли читать - не просто играть, но и читать музыку прямо с нот, - и смастерил машина для транскрипции нот. Затем он сделал несколько таких машин в своей мастерской в подвале.
И он их испытывал!
Вполне понятно, что то была экспериментальная работа, когда неизбежны переделки и настройки, а Белсен был очень придирчив к звукам, издаваемым каждой из его машин. Поэтому он много и подолгу их настраивал - и очень громко, - пока не получал то воспроизведение, которое, как он считал, должно было получиться.
Одно время соседи вяло поговаривали, что неплохо бы его линчевать, но разговор так и остался разговором. В этом-то и беда, одна из бед с нашими соседями - на словах они способны на что угодно, но на деле палец о палец не ударят.
Так что конца этому безобразию пока не было видно. Белсену потребовалось больше года, чтобы настроить секцию ударных инструментов, что само по себе было не подарок. Но теперь он взялся за струнные, а это оказалось еще хуже.
Элен села на постели рядом со мной и заткнула уши пальцами, но это ее не спасло. Белсен врубил свою пыточную машину на полную мощь, чтобы, как он говорил, лучше прочувствовать музыку.
По моим прикидкам, к этому времени он наверняка разбудил всю округу.
- Ну, началось, - сказал я, слезая с постели.
- Хочешь, я приготовлю завтрак?
- Можешь спокойно начинать, - отозвался я. - Еще никому не удалось спать, когда эта гадость включена.
Пока она готовила завтрак, я пошел в садик за гаражом поглядеть, как поживают мои георгины. Я вовсе не возражаю, если вы узнаете, что я обожаю георгины. Приближалось начало выставки, и несколько штук должны были расцвести как раз ко времени.
Я направился к садику, но не дошел. Это тоже одна из особенностей района, где мы живем. Человек начинает что-то делать и никогда не заканчивает, потому что всегда найдется кто-то, кто захочет с ним поболтать.
На сей раз это оказался Добби. Добби - это доктор Добби Уэллс, почтенный старый чудак с бакенбардами на щеках, живущий в соседнем доме. Мы все зовем его Добби, и он ничуть не возражает, поскольку это в своем роде знак уважения, которое ему оказывают. В свое время Добби был довольно известным энтомологом в университете, и это имя ему придумали студенты.
Но теперь Добби на пенсии, и заняться ему особо нечем, если не считать длинных и бесцельных разговоров с каждым, кого ему удастся остановить.
Едва заметив его, я понял, что погиб.
- По-моему, прекрасно, - произнес Добби, облокачиваясь на свой забор и начиная дискуссию, едва я приблизился настолько, чтобы его расслышать, - что у человека есть хобби. Но я утверждаю, что с его стороны невежливо демонстрировать это так шумно и свет ни заря.
- Вы имеет в виду это? - спросил я, тыча пальцем в сторону дома Белсена, откуда продолжали в полную силу доноситься скрежет и кошачьи вопли.
- Совершенно верно, - подтвердил Добби, приглаживая седые бакенбарды с выражением глубокого раздумья на лице. - Но заметьте, я ни на одну минуту не перестаю восхищаться этим человеком...
- Восхищаться? - переспросил я. Бывают случаи, когда я с трудом понимаю Добби. Не столько из-за его привычки разговаривать напыщенно, сколько из-за манеры размышлять.
- Верно, - подтвердил Добби. - Но не из-за его машин, хотя они сами по себе электрическое чудо, а из-за того, как он воспроизводит свои записи. Созданная им машина для чтения нот - весьма хитроумное сооружение. Иногда она мне кажется почти что человеком.
- Когда я был мальчиком, - сказал я, - у нас было механическое пианино, которое тоже играло записанную музыку.
- Да, Рэндолл, вы правы, - признал Добби, - принцип схож, но исполнение - подумайте об исполнении! Все эти старые пианино лишь весело бренчали, а Белсену удалось передать самые тонкие нюансы.
- Должно быть, я не уловил этих нюансов, - ответил я, не выразив ни малейшего восхищения. - Все, что я слышал - просто бред.
Мы говорили о Белсене и его оркестре, пока Элен не позвала меня завтракать.
Едва я уселся за стол, она начала зачитывать свой черный список.
- Рэндолл, - решительно произнесла она, - на кухне опять кишат муравьи. Они такие маленькие, что их почти не видно, зато они пролезают в любую щель.
- Я думал, ты от них уже избавилась.
- Да, раньше. Я выследила их гнездо и залила его кипятком. Но на сей раз этим придется заняться тебе.
- Будь спокойна, непременно займусь, - пообещал я.
- То же самое ты говорил и в прошлый раз.
- Я уже было собрался; но ты меня опередила.
- Но это еще не все. На чердаке в вентиляционных щелях завелись осы. На днях они ужалили девочку Монтгомери.
Она хотела сказать еще что-то, но тут по лестнице скатился наш одиннадцатилетний сын Билли.
- Смотри, пап! - восторженно воскликнул он, протягивая мне небольшую пластиковую коробочку. - Таких я раньше никогда не видел!
Я мог не спрашивать, кого он еще не видел. Я знал, что это очередное насекомое. В прошлом году - марки, в этом - насекомые, и это еще одно следствие того, что рядом живет энтомолог, которому нечем заняться.
Я нехотя взял коробочку в руки.
- Божья коровка.
- А вот и нет, - возразил Билли. - Этот жук гораздо больше. И точки другие, и цвет не тот. Этот золотой, а божьи коровки оранжевые.
- Ну тогда поищи его в справочнике, - нетерпеливо сказал я. Парень был готов заниматься чем угодно, лишь бы не брать в руки книгу.
- Уже смотрел, - сказал Билли. - Всю перелистал, а такого не нашел.
- Боже мой, - в сердцах произнесла Элен, - сядь, наконец, за стол и позавтракай. Мало того что житья не стало от муравьев и ос, так еще ты целыми днями ловишь всяких других жуков.
- Мама, но это поучительно, - запротестовал Билли. - Так говорил доктор Уэллс, Он сказал, что существует семьсот тысяч видов насекомых...
- Где ты его нашел, сынок? - спросил я, немного устыдившись, что мы оба набросились на парня.
- Да в моей комнате.
- В доме! - завопила Элен. - Мало нам муравьев...
- Как только поем, покажу его доктору Уэллсу.
- А ты ему еще не надоел?
- Надеюсь, что надоел. - Элен поджала губы. - Этот самый Добби и приучил его заниматься глупостями.
Я отдал коробочку Билли. Тот положил ее рядом с тарелкой и принялся за еду.
- Рэндолл, - сказала Элен, приступая к третьему пункту обвинения, - я не знаю, что мне делать с Норой.
Нора - наша уборщица. Она приходит дважды в неделю.
- И что она на этот раз сделала?
- В том-то и дело, что ничего. Она просто-напросто не вытирает пыль. Помашет для вида тряпкой, и все. И ни разу еще не переставила лампу или вазу, чтобы протереть в этом месте.
- Ну, найди вместо нее кого-нибудь.
- Рэндолл, ты не понимаешь, о чем говоришь. Уборщицу найти очень трудно, и на них нельзя полагаться. Я говорила с Эми...
Я слушал и вставлял нужные замечания. Все это мне уже приходилось слышать раньше.
Сразу после завтрака я пошел в контору. Было слишком рано для посетителей, но мне нужно было заполнить несколько страховых полисов и сделать еще кое-какого работу, так что было чем заняться лишние час-другой.
Около полудня мне позвонила очень взволнованная Элен.
- Рэндолл! - выпалила она безо всяких предисловий. - Кто-то бросил валун в самую середину сада.
- Повтори, пожалуйста, - попросил я.
- Ну, знаешь, такую большую каменную глыбу. Она раздавила все георгины.
- Георгины! - взвыл я.
- И самое странно, что не осталось никаких следов. Такую глыбу можно было привезти разве что на грузовике...
- Ладно, успокойся. Скажи мне лучше, камень очень большой?
- Да почти с меня.
- Быть того не может! - забушевал было я, но сразу постарался успокоиться, - Это какая-то дурацкая шутка. Кто-то решил подшутить.
Кто бы это мог сделать? Я задумался, но не припомнил никого, кто решился бы на такую канитель, чтобы этак пошутить. Джордж Монтгомери? Он человек здравомыслящий. Белсен? Тот слишком занят своей музыкой, чтобы отвлекаться. Добби? Но я не мог себе представить, чтобы он вообще когда-то шутил.
- Ничего себе шуточка! - сказала Элен. Никто из моих соседей, сказал я себе, этого не сделал бы. Все знали, что я выращивал георгины, дабы получить новые почетные ленточки на выставках.
- Я сегодня закончу работу пораньше, - сказал я, и посмотрю, что можно с ним сделать.
Хотя я знал, что сделать можно будет очень немногое и лишь оттащить его в сторону.
- Я буду у Эми, - сказала Элен. - Постараюсь вернуться пораньше.
Я положил трубку и занялся работой, но дело не клеилось. В голове были одни георгины.
Я кончил работать вскоре после полудня и купил в аптеке баллончик с инсектицидом. Этикетка утверждала, что средство эффективно против муравьев, тараканов, ос, тлей и кучи другой нечисти.
Когда я подошел к дому, Билли сидел на крыльце.
- Привет, сынок. Нечем заняться?
- Мы с Тони Гендерсоном поиграли в солдатики, да надоело.
Я поставил баллончик на кухонный стол и отправился в сад. Билли молча последовал за мной.
Глыба лежала в саду, точнехонько в середине клумбы с георгинами, и не была ни на сантиметр меньше, чем говорила Элен. Выглядела она странно. То был не просто щербатый кусок скалы, а почти правильный шар чистого красного света.
Я обошел ее вокруг, оценивая ущерб. Несколько георгинов уцелело, но самые лучшие погибли. Не было никаких следов, даже намека на то, каким образом этот камень оказался в саду. Он лежал в добрых десяти метрах от дороги, и чтобы перенести его сюда из грузовика, потребовался бы кран, но это было практически невыполнимо, потому что вдоль улицы тянулись провода.
Я подошел к глыбе и внимательно ее рассмотрел. Вся ее поверхность оказалась усеянной маленькими ямками неправильной формы, не более полудюйма в глубину, виднелись и тускло поблескивающие гладкие места, как будто часть первоначальной поверхности была сколота. Более темные и гладкие участки блестели, словно отполированный воск, и мне вспомнилось то, что я видел очень давно - когда один из моих приятелей ненадолго увлекся коллекционированием минералов.
Я склонился над гладкой восковой поверхностью, и мне показалось, что я различаю внутри камня волнистые линии.
- Билли, ты знаешь, как выглядит агат? - спросил я.
- Не знаю, пап. Но Томми знает. Он просто охотится за разными камнями.
Он подошел поближе и стал рассматривать один из гладких участков, потом послюнявил палец и провел им по восковой поверхности. Камень заблестел, как атлас.
- Не уверен, - сказал он, - но, похоже, это агат.
Билли отошел немного и стал рассматривать камень с новым выражением на лице.
- Послушай, пап, если это действительно агат - я хочу сказать, если это один большой агат, - то он должен стоить кучу денег, так ведь?
- Не знаю. Наверное, должен.
- Может, целый миллион.
Я покачал головой.
- Ну уж не миллион.
- Я пойду приведу Томми, прямо сейчас.
Он молнией промчался мимо гаража, и я услышал, как он побежал по дорожке к воротам в сторону дома Томми.
Я несколько раз обошел валун и попытался прикинуть его вес, но не знал, как это делается.
Потом вернулся домой и прочитал инструкцию на баллончике с инсектицидом, снял колпачок и нажал на распылитель. Он работал.
Закончив приготовления, я опустился на колени у кухонного порога и попытался отыскать дорожку, по которой муравьи проникали в дом. Я не видел ни одного, но по прошлому опыту знал, что они чуть крупнее песчинки и к тому же почти прозрачные, так что увидеть их очень трудно.
Краем глаза я заметил что-то блестящее, движущееся в одном из углов кухни. Я повернулся и увидел блестящий золотой комочек, бежавший по полу вдоль плинтуса к ящику под раковиной.
Это была еще одна большая божья коровка.
Я направил на нее баллончик и нажал кнопку, но коровка продолжала ползти и вскоре скрылась под ящиком.
Когда жук уполз, я продолжил поиски муравьев, но не нашел даже их следов. Ни один не ползал по полу, Ни один не вылезал. Не было их ни в раковине, ни на столе.
Поэтому я вышел, завернул за угол дома и приступил к операции ьОсаэ. Я знал, что она окажется непростой. Гнездо располагалось в вентиляционной щели чердака, и добраться до него будет трудновато. Разглядывая его с улицы, я решил, что единственный выход - дождаться ночи, когда можно быть полностью уверенным, что все осы сидят в гнезде. Я приставлю лестницу, подберусь к гнезду и задам им по первое число, после чего постараюсь слезть вниз с максимально возможной скоростью. Но не такой, чтобы свернуть себе шею. Если говорить честно, такое занятие меня мало привлекало, но по тону, каким Элен разговаривала за завтраком, я понял, что мне не отвертеться.
Вокруг гнезда летало несколько ос. Пока я смотрел, две осы упали из гнезда на землю.
Удивленный, я подошел поближе и увидел, что земля под гнездом усеяна мертвыми или умирающими осами. Пока я их разглядывал, упала еще одна оса и стала жужжать и вертеться.
Я немного отступил в сторону, чтобы получше рассмотреть, что происходит в гнезде, но лишь обнаружил, что время от времени вниз падает очередная оса. Я решил, что мне повезло. Если что-то убивает ос в гнезде, то мне не придется с ними возиться. Я уже хотел отнести инсектицид обратно на кухню, как с заднего двора прибежали запыхавшиеся Билли и Томми Гендерсон.
- Мистер Марсден, - сказал Томми, - этот ваш камень и в самом деле агат. Ленточный агат.
- Что ж, прекрасно, - отозвался я.
- Да вы не поняли! - воскликнул Томми. - Таких больших агатов не бывает. А ленточные, наиболее ценные, вообще не крупнее вашего кулака.
Тут до меня дошло. В голове у меня прояснилось, и я рванул вокруг дома, чтобы еще раз посмотреть на камень в саду. Мальчики помчались следом.
Камень был просто прекрасен. Я протянул руку и погладил его. Как мне повезло, подумал я, что кто-то забросил его в мой сад. Про георгины я к тому времени уже забыл.
- Готов поспорить, - сказал мне Томми, глядя на меня глазами размером с тарелку, - что вы получите за него кучу денег.
Не стану отрицать, что приблизительно такая же мысль пронеслась и в моей голове.
Я протянул руку и прижал ее к камню, просто чтобы почувствовать его твердость и реальность.
И камень слегка покачнулся! Удивившись, я толкнул посильнее, и он качнулся опять. Томми выпучил глаза.
- Странно, мистер Марсден. Вроде бы он двигаться не должен. Ведь в нем тонна, не меньше. Должно быть, вы очень сильный.
- Я не сильный, - ответил я. - По крайней мере, не настолько.
Неверной походкой я вошел в дом и спрятал инсектицид, потом вышел, уселся на ступеньках и задумался.
Мальчиков не было видно. Наверное, они побежали рассказывать обо всем соседям.
Если это агат, как сказал Томми, если это действительно один большой агат, то он должен представлять собой огромную музейную ценность и соответственно стоить. Но если это агат, то почему он такой легкий? Его и десять человек не должны были сдвинуть с места.
И еще, подумал я, каковы мои права на него, если это действительно агат? Он лежит на принадлежащей мне земле и, значит, мой. Но что, если появится кто-нибудь и предъявит на него права?
И еще: как он, в конце концов, попал ко мне в сад? Все эти мысли успели хорошо перепутаться у меня в голове, когда из-за угла выкатился Добби и уселся рядом со мной на ступеньках.
- Удивительные вещи происходят, - сказал он. - Слыхал, у вас в саду появилась агатовая глыба.
- Так мне сказал Томми Гендерсон. Думаю, он не ошибся. Билли говорил, что он увлекается камнями.
Добби поскреб бакенбарды.
- Великая вещь - хобби, - сказал он. - Особенно для ребят. Они многое узнают.
- Ага, - вяло отозвался я.
- Ваш сын принес мне сегодня после завтрака насекомое для идентификации.
- Я велел ему не беспокоить вас.
- Я рад, что он мне его принес, - возразил Добби. - Такого мне не приходилось видеть.
- Смахивает на божью коровку.
- Да, - согласился Добби, - определенное сходство есть. Но я не совсем уверен... Короче, дело в том, что я не уверен даже, что это насекомое. Честно говоря, оно больше похоже на черепаху, чем на насекомое. У него нет никакой сегментации тела, которое есть у любого насекомого. Внешний покров чрезвычайно тверд, голова и ноги втягиваются и вытягиваются, усиков нет. - Он с легким недоумением покачал головой. - Конечно, я не могу быть полностью уверен. Необходимо более обширное исследование, прежде чем я попытаюсь провести классификацию. Вам случайно не доводилось найти еще несколько?
- Не так давно я видел, как один такой полз по полу.
- Вам не трудно будет в следующий раз, когда вы их увидите, поймать для меня одного?
- Ничуть, - сказал я. - Постараюсь поймать для вас парочку.
Я решил сдержать свое слово. После того как он ушел, я спустился в погреб и стал искать. Мне попались на глаза несколько штук жуков, но поймать я не смог ни одного. Я плюнул и сдался.
После ужина ко мне неожиданно зашел Артур Белсен. Он весь дрожал, но в этом не было ничего странного. Он вообще человек нервный, немного смахивает на птицу, и не требуется больших усилий, чтобы вывести его из равновесия.
- Я слышал, что камень в вашем саду оказался агатом, - сказал он мне. - Что вы собираетесь с ним делать?
- Ну, пока не знаю. Продам, наверное, если кто-нибудь захочет купить.
- Он может очень дорого стоить, - сказал Белсен. - Вы не должны оставлять его в саду просто так, без охраны. Кто-нибудь может его стащить.
- По-моему, я ничего здесь не могу поделать, - сказал я. - Сдвинуть его с места я не в состоянии, а сидеть рядом с ним всю ночь - не собираюсь.
- А вам и не нужно сидеть с ним всю ночь, - сказал Белсен. - Я все устрою. Мы сможем окружить его проводами и подключить к ним сигнализацию.
Его слова не произвели на меня большого впечатления, и я постарался его разубедить, но он вцепился в эту идею, как клещ. Он сходил в свой подвал и вернулся с мотком проводов и инструментами, и мы принялись за работу.
Мы провозились часов до одиннадцати, протягивая провода, и установили сигнальный звонок возле кухонной двери. Элен посмотрела на него без одобрения. Она не выносила беспорядка на кухне и не собиралась менять свои принципы из-за какого-то агата.
В середине ночи звонок выбросил меня из постели, и я долго соображал, в чем дело. Затем я вспомнил и бросился вниз по лестнице. На третьей ступеньке сверху я наступил на что-то скользкое и загремел вниз. Я упал ничком и наткнулся на лампу, которая свалилась и аккуратно ударила меня по голове. Оглушенный, я привалился к стулу.
Мраморный шарик, подумал я. Проклятый мальчишка опять расшвырял их по всему дому. Он уже вырос из этого возраста. Он у меня узнает, как бросать шарики на лестнице.
В ярком лунном свете, льющемся в окно, я увидел шарик. И он быстро полз - не катился, а полз! И было еще много таких шариков, бегающих по полу. Блестящих в лунном свете золотых шариков.
И это еще не все - в центре комнаты стоял холодильник! Звонок продолжал громко звонить. Я поднялся, отшвырнул лампу и рванулся к кухонной двери. Элен что-то кричала за моей спиной, стоя на лестнице. Я открыл дверь и побежал босиком вокруг дома по мокрой от росы траве.
Возле глыбы стояла изумленная собака. Она ухитрилась запутаться лапой в одном из дурацких проводов и теперь стояла на трех лапах, пытаясь освободиться. Я заорал на нее, наклонился и стал шарить в траве, пытаясь отыскать что-нибудь, чтобы в нее бросить. Пес резко дернулся и освободился, потом побежал вверх по улице, болтая ушами.
Звонок за моей спиной смолк.
Я повернулся и поплелся к дому, чувствуя себя последним дураком.
Неожиданно я вспомнил, что видел стоящий посреди комнаты холодильник. Здесь что-то не так, подумал я. Он был на кухне, и никто его оттуда не вытаскивал. Не было никаких причин тащить его в комнату - его место на кухне. Никому бы и в голову не пришло его двигать, а если бы и пришло, то от шума проснулся бы весь дом.
Мне показалось, решил я. Этот камень и жуки довели меня до ручки, и мне уже стало мерещиться черт знает что.
Но мне не померещилось.
Холодильник стоял в центре комнаты. Штепсель был вывернут из розетки, шнур волочился по полу. Натекшая вода впиталась в ковер.
- Он мне погубит ковер! - завопила Элен, стоя в углу и глядя на заблудившийся холодильник. - И вся еда протухнет...
По ступенькам стал спускаться спотыкающийся полусонный Билли.
- Что случилось? - спросил он.
- Не знаю.
Я едва не рассказал ему о бегающих по дому жуках, но вовремя остановился. Не стоило еще больше раздражать Элен.
- Давайте поставим этот сундук на место, - предложил я насколько мог небрежно. - Втроем мы справимся.
Мы принялись толкать, пихать, сопеть и поднимать, и в конце концов водворили холодильник на место и включили в розетку. Элен отыскала несколько тряпок и стала осушать ковер.
- Был кто-нибудь у камня, пап? - спросил Билли.
- Собака, - ответил я. - И никого больше.
- Я с самого начала была против этой затеи, - объявила Элен, стоя на коленях и промакивая ковер тряпкой. - Сплошная глупость. Никто бы этот камень не украл. Его не так-то просто поднять и унести. Твой Артур Белсен просто псих.
- Тут я с тобой согласен, - уныло подтвердил я, - но он человек добросовестный и целеустремленный, и в голове у него одни механизмы...
- Теперь нам всю ночь не сомкнуть глаз, - сказала она. - Нам еще не раз придется вскакивать и выпутывать из проводов бродячих кошек и собак. И я не верю, что этот камень из агата. Почему я должна верить Томми Гендерсону?
- Томми разбирается в камнях, - сказал Билли, защищая своего приятеля. - Если он увидит агат, то ни с чем не спутает. У него дома этих агатов целая большая коробка из-под ботинок. И он их сам нашел.
И спорим-то мы о камне, подумал я, хотя больше всего нас должно волновать поразительное происшествие с холодильником.
И вдруг мне в голову пришла мысль - смутная, ускользающая, прилетевшая неизвестно откуда и - принялась вертеться у меня в мозгу.
Я отогнал ее, но она вернулась, впилась в меня и потрясла до глубины души.
Что, если между холодильником и жуками есть какая-то связь?
Элен поднялась с пола.
- Вот, - с вызовом произнесла она, - это все, что я смогла сделать. Надеюсь, ковер не испорчен.
Но жук, подумал я, жук не может сдвинуть холодильник. Ни один жук, ни тысяча. Более того, ни один жук не захочет этого делать. Жукам плевать, в кухне он стоит или в комнате.
Элен вела себя по-деловому. Она разложила мокрые тряпки сушиться, потом прошла в комнату и выключила в ней свет.
- Теперь можем идти в спальню, - сказала она. - Если повезет, то удастся немного поспать.
Я подошел к приколоченному возле кухонной двери звонку и выдрал из него провода.
- Вот теперь, - сказал я, - мы попробуем уснуть. Если честно, то уснуть я не надеялся. Я решил, что так всю ночь и не усну, потому что буду думать о холодильнике. Но все-таки уснул, хотя и ненадолго.
В половине седьмого меня снова разбудил оркестр Белсена.
Элен села и зажала уши.
- Нет, только не это!
Я встал и закрыл окно. Стало немного потише.
- Накрой голову подушкой, - посоветовал я.
Я оделся и спустился вниз. Холодильник стоял на кухне, все как будто было в порядке. По кухне ползало несколько жуков, но они ничего не делали.
Я приготовил себе завтрак, потом пошел на работу. Уже второй день я приходил в контору спозаранку. Если так пойдет и дальше, сказал я себе, соседи непременно соберутся и сделают что-нибудь с Белсеном и его симфонией.
Дела шли хорошо. За утро я продал три страховых полиса и договорился о заключении четвертого.
Когда я вернулся в контору после обеда, меня уже поджидал какой-то тип с безумными глазами.
- Вы Марсден? - брякнул он. - Тот, у которого агатовая глыба.
- Так мне сказали, - ответил я.
Человек был невысок, одет в потрепанные брюки света хаки и грубые ботинки. На поясе висел геологический молоток - этакая штука с молотком на одном конце головки и острым отбойником на другом.
- Я услышал о нем, - сказал человек возбужденно и немного воинственно, - и не смог поверить. Таких больших агатов не бывает.
Мне не понравился его тон.
- Если вы пришли сюда спорить...
- Вовсе нет, - сказал он. - Меня зовут Кристиан Барр. Как вы поняли, я геолог-любитель. Увлекаюсь этим делом всю жизнь. Имею большую коллекцию. Получаю призы почти на каждой выставке. И я подумал, что если у вас есть такой образец...
- И что?
- Короче, если у вас есть такой камень, я мог бы его купить. Но сначала мне надо на него взглянуть.
Я нахлобучил на макушку шляпу.
- Пошли.
Увидев камень, Барр закружил вокруг него. Казалось, он впал в транс. Он слюнявил палец и смачивал гладкие места. Он наклонялся и разглядывал его. Он его щупал. Он бормотал что-то себе под нос.
- Ну? - спросил я.
- Это агат, - сказал Барр, затаив дыхание. - Очевидно, цельный, одной глыбой. Посмотрите на эту неровную, пупырчатую поверхность - это обратный отпечаток вулканической полости, внутри которой он образовался. А здесь характерная крапчатость, которая тоже должна быть. И в тех местах, где поверхность надколота, видны раковинообразные трещины. И конечно, есть признаки ленточности.
Он отцепил от пояса молоток и слегка стукнул по глыбе. Она загудела, словно огромный колокол.
Барр застыл, у него отвисла челюсть.
- Он не должен так звучать, - объяснил он мне сразу, как только немного пришел в себя. - Звук такой, словно он внутри пуст.
Он стукнул снова. Глыба опять загудела.
- Агат - удивительный материал, - сказал он. - Он тверже самой лучшей стали. Вы могли бы сделать из него колокол, если бы только были в состоянии его обработать.
Он прицепил молоток к поясу и, пригнувшись, стал рассматривать глыбу со всех сторон.
- Возможно, это громовое яйцо, - пробормотал он. - Нет, не может быть. У громового яйца агат находится внутри, а не снаружи. И этот агат ленточный, а такие в громовых яйцах не встречаются.
- Что такое громовое яйцо? - спросил я, но он не ответил. Сидя на корточках, он разглядывал нижнюю часть глыбы.
- Марсден, сколько вы за него просите?
- Назовите сумму сами, - ответил я. - Понятия не имею, сколько он может стоить.
- Даю тысячу за такой, какой он есть.
- Не согласен, - сказал я. Не скажу, что этого было мало, но в принципе глупо соглашаться с первой же названной суммой.
- Не будь он пустой, - заметил Барр, - он стоил бы гораздо больше.
- Вы не можете точно знать, что он пустой.
- Вы же сами слышали, как он звучал.
- А может, он так и должен звучать.
Барр потряс головой.
- Здесь все неправильно, - пожаловался он. - Ленточные агаты не бывают такими большими. Ни один агат не бывает пустым. И вы даже не знаете, откуда он взялся.
Я не ответил ему. Незачем было.
- Посмотрите, - сказал он немного погодя, - в нем дыра. Здесь, возле дна.
Я согнулся и посмотрел туда, куда указывал его палец. Там была круглая аккуратная дырка не более полудюйма диаметром. И не просто пробитая, а с четкими краями, словно ее высверлили.
Барр пошарил вокруг, нашел прочную травинку и очистил ее от листьев. Она вошла в дыру фута на два. Барр отклонился назад и замер, глядя на валун.
- Он пустой, это уж точно, - сказал он. Я не обращал на него особого внимания, потому что меня понемногу начал прошибать пот еще от одной сумасшедшей мысли: ьЭта дыра как раз такого диаметра, что через нее может пролезть один из тех жуковэ.
- Вот что я вам скажу, - произнес Барр. - Даю две тысячи и забираю прямо сейчас.
Я затряс головой, чтобы отделаться от того странного состояния, в котором связал воедино жуков и глыбу - ведь в глыбе была просверлена дыра по размерам жука.
Я вспомнил, что почти так же связал воедино жуков и холодильник - хотя каждому должно быть очевидно, что жуки не могут иметь никакого отношения к холодильнику. Да и к глыбе.
Это не обычные жуки - ну, может, не совсем обычные, но все же жуки. Они задали задачку Добби, но сам же Добби первый скажет, что существует много неклассифицированных насекомых. Некоторые виды внезапно появляются неизвестно откуда и начинают процветать благодаря какому-то капризу экологии после многих лет тайного существования.
- Так вы говорите, что не возьмете две тысячи? - удивленно спросил Барр.
- Что? - спросил я, вернувшись на землю.
- Я только что предложил вам две тысячи за эту глыбу.
Я посмотрел на него долго и пристально. Он не был похож на человека, способного выбросить две тысячи ради хобби. Скорее всего он сразу углядел стоящего вещь и хочет приобрести ее за бесценок. Ему хочется захапать эту глыбу раньше, чем я узнаю ее истинную стоимость.
- Мне хотелось бы подумать, - осторожно произнес я. - Если я соглашусь на ваше предложение, то как смогу с вами связаться?
Он грубовато мне объяснил и сразу попрощался. Его раздражало, что я не взял его две тысячи. Он протопал вокруг гаража. Немного позже я услышал, как он завел свою машину и уехал.
Я сидел на корточках и гадал, стоит ли соглашаться на две тысячи. Это большие деньги, и они мне пригодились бы. Но слишком уж он разволновался и слишком жадно на нее смотрел.
Зато в одном я теперь был уверен. Я не должен оставлять глыбу в саду. Она слишком ценная вещь, чтобы бросать ее без присмотра. Каким-нибудь способом мне надо перетащить ее в гараж, где можно ее запереть. У Джорджа Монтгомери есть блок и тачка. Может, я смогу их одолжить и передвинуть глыбу.
Я направился к дому, чтобы сообщить Элен хорошие новости, хотя и был уверен, что она прочтет мне целую лекцию о том, чтобы я не продавал камень за две тысячи.
Она встретила меня у двери кухни, обняла за шею и поцеловала.
- Рэндолл, - проворковала она, - это просто чудесно.
- Согласен, - ответил я, недоумевая, как она смогла обо всем узнать.
- Ты только посмотри на них! - воскликнула она. - Жуки чистят дом!
- Что они делают?! - рявкнул я.
- Пойди и посмотри, - настаивала она. - Видел ли ты когда-нибудь такое? Все просто сверкает!
Я поплелся за ней и, остановившись на пороге комнаты, с удивлением, граничащим с ужасом, уставился на происходящее.
Они работали целыми батальонами и очень целеустремленно. Одна группа обрабатывала спинку кресла, взбираясь по ней вверх четырьмя рядами. Зрелище было потрясающее: верхняя часть спинки была пыльной и тусклой, а нижняя - как новенькая.
Другая компания очищала от пыли стол, еще одна трудилась в углу над плинтусом, а небольшая армия наводила блеск на телевизор.
- Они вычистили весь ковер! - взвизгнула от восторга Элен. - В этом углу уже нет ни пылинки, а некоторые уже забрались в камин. Нору я не могла заставить даже притронуться к камину. А теперь мне не нужна Нора. Рэндолл, ты понимаешь, что эти жуки будут экономить нам двадцать долларов в неделю, которые мы платили Норе? Ты не будешь против, если я стану брать себе эти двадцать долларов? Мне так много нужно всего купить. У меня уже тысячу лет не было нового платья, мне нужна еще одна шляпка. А на днях я видела такие прелестные туфельки...
- Но жуки! - рявкнул я. - Ты же боишься жуков. Ты их терпеть не можешь. И к тому же жуки не чистят ковров. Они их жрут.
- Эти жуки хорошенькие, - запротестовала Элен. - И я их не боюсь. Это совсем не то, что муравьи или пауки. От них мурашки по спине не поползут. Они такие чистенькие, такие опрятные. Просто прелесть. Мне так нравится смотреть, как они работают. Собираются в такие симпатичные кучки и работают. Совсем как пылесос. Там, где они проползут, и пыль и грязь пропадают.
Я стоял, смотрел, как они усердно трудятся, и чувствовал, как по моей спине сверху вниз проводят ледяным пальцем. Потому что теперь я знал - неважно, насколько это противоречит здравому смыслу; все, что я думал о холодильнике и глыбе, не было и наполовину так глупо, как могло показаться.
- Я пойду позвоню Эми, - сказала Элен, направляясь на кухню. - Разве можно скрывать такое необыкновенное событие? Быть может, мы и ей дадим несколько жуков? Как ты считаешь, Рэндолл? Немного для начала, чтобы они потом у нее развелись.
- Эй, подожди-ка, - окликнул я ее. - Это не жуки.
- А мне все равно, кто они такие, - небрежно отозвалась Элен, набирая номер Эми, - если они умеют чистить дом.
- Но, Элен, если ты меня выслушаешь...
- Ш-ш-ш, - игриво произнесла она, - как я смогу разговаривать с Эми, если ты... О, алло! Эми, это ты?..
Я понял, что все мои увещевания безнадежны, признал свое полное поражение и ушел.
Я направился в гараж, намереваясь расчистить в нем место для глыбы.
Дверь в гараж была распахнута. Внутри оказался Билли, который усердно трудился за верстаком.
- Привет, - произнес я насколько мог беззаботно. - Что ты тут мастеришь?
- Делаю ловушки для жуков, пап. Хочу поймать несколько из тех, что чистят дом. Томми - мой компаньон. Он пошел домой за приманкой.
- Приманкой?
- Ну да. Мы обнаружили, что им нравятся агаты.
Я протянул руку и ухватился за дверной косяк, чтобы не упасть. События стали развиваться слишком быстро, и я не успевал с ними освоиться.
- Мы испытали ловушки в подвале, - сказал Билли. - Перепробовали кучу приманок. Пробовали ловить на сыр, на яблоки, на дохлых мух и кучу всякой всячины, но жуки на них и не посмотрели. У Томми был в кармане агат, маленький такой кусочек. И мы попробовали ловить на него.
- Но почему агат, сынок? Самая что ни на есть неподходящая...
- Видишь ли, дело было так. Мы перепробовали все...
- Да, - сказал я. - Теперь я понял вашу логику.
- Беда в том, - сказал Билли, - что ловушки приходится делать из пластика. Это единственное, что их удерживает. В любом другом материале они тут же проделывают дырку.
- Погоди-ка, - перебил я его. - Когда вы наловите жуков, то что собираетесь с ними делать?
- Продавать, конечно, - сказал Билли. - Мы с Томми решили, что они всем будут нужны. Как только люди узнают, что они умеют чистить дом, все захотят их иметь. Мы думаем продавать полдюжины за пять долларов. Это куда дешевле пылесоса.
- Но разве могут шесть жуков...
- Они размножаются. Они должны очень быстро размножаться. День или два назад их было всего несколько штук, а теперь дом ими просто кишит.
Билли снова занялся ловушкой. Повозившись немного, он спросил:
- Может, ты хочешь войти в долю? Нам нужно немного денег. Надо купить еще пластика, чтобы наделать ловушек побольше и получше. Мы сможем на этом хорошо заработать.
- Послушай, сынок, ты уже продал кому-нибудь жуков?
- Знаешь, мы пробовали, но нам никто не поверил. Поэтому мы решили подождать, пока мама не растрезвонит о них на всю округу.
- А что вы сделали с пойманными?
- Отнесли доктору Уэллсу. Я вспомнил, что ему хотелось получить несколько штук. Ему мы их дали бесплатно.
- Билли, я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.
- Конечно. Что?
- Не продавай ни одного жука. По крайней мере сейчас. Пока я не разрешу.
- Но послушай, пап...
- Мне кажется... Я думаю, что эти жуки не с Земли.
- Похоже на то. Мы с Томми тоже так решили.
- Что?
- Дело вот как было. Сначала мы решили продавать их просто так, потому что они очень интересные на вид. Это было еще до того, как мы узнали, что они могут чистить дома. Мы подумали, что кто-нибудь захочет их купить, потому что они не слишком похожи на обычных жуков, и мы решили их как-нибудь назвать - чтобы лучше брали. И Томми сказал, что неплохо бы назвать их инопланетными жуками, например, марсианскими или еще как-нибудь. И тут мы задумались, и чем больше думали, тем больше нам казалось, что они и в самом деле с Марса. Они же не насекомые и, насколько мы поняли, не что-либо другое. Они не похожи ни на что на Земле...
- Хорошо, - сказал я. - Хватит!!!
Таковы современные дети. С ними невозможно держаться на равных. Стоит решить, что все продумано и сделано, как появляются они и переворачивают все вверх ногами. И так все время.
- Сдается мне, - сказал я, - что когда вы все это придумывали, то заодно сообразили, как они могли к нам попасть.
- Мы не беремся утверждать, но у нас есть теория. Эта глыба в саду... мы нашли в ней дырку как раз размером с жука. Поэтому нам пришло в голову, что они вылезли оттуда.
- Ты мне не поверишь, сынок, - сказал я, - но я думаю точно так же. Но я никак не могу понять, какой энергией они пользовались. Что заставляло глыбу двигаться?
- Ну, пап, этого и мы не знаем. Но есть еще кое-что. Они могли питаться этой глыбой, пока летели. Скорее всего, поначалу их было только несколько штук. Они залезли в глыбу, это была их еда, ее могло хватить на несколько лет. И вот они ели агат, проели в нем пустоту, и он смог лететь быстрее. Ну, если и не быстрее, то двигать его стало немножко легче. Но они были очень осторожны и не проели в нем ни одной сквозной дыры, пока не приземлились и не пришло время вылезать.
- Но агат же просто камень...
- Ты плохо слушал, пап, - нетерпеливо произнес Билли. - Я ведь тебе говорил, что агат - единственная приманка, которая их привлекает.
- Рэндолл, - сказала Элен, направляясь по дорожке к гаражу. - Если ты не возражаешь, я хотела бы взять машину и съездить к Эми. Она хочет, чтобы я ей все рассказала про этих жуков.
- Езжай, - согласился я. - Как ни крути, все равно день пропал. Я могу остаться дома.
Машина выехала из гаража и направилась к шоссе, а я сказал Билли:
- Отложи-ка все, пока я не вернусь.
- А ты куда?
- Хочу повидаться с Добби.
Я нашел Добби развалившимся на скамейке под яблоней. Лицо у него прямо-таки перекосилось от раздумий, но это не помешало ему болтать.
- Рэндолл, - сказал он, едва заметив меня, - у меня сегодня день печали. Всю свою жизнь я гордился, что профессионально точен в выбранной мною области науки. Но сегодня я не сдержался и сознательно, намеренно нарушил каждый из принципов экспериментального наблюдения и лабораторной техники.
- Ужасно, - сказал я, не понимая, что он имеет в виду. Впрочем, в этом не было ничего необычного. Говоря с ним, частенько приходилось задумываться о том, куда он клонит.
- Это все ваши чертовы жуки! - выпалил он.
- Вы хотели иметь несколько штук. Билли вспомнил и принес их вам.
- Я тоже о них помнил. Мне хотелось продолжить их изучение, Вскрыть одного из них и посмотреть, как он устроен. Возможно, вы помните, что я упоминал о твердости их панцирей?
- Да, конечно, помню.
- Рэндолл, - печально произнес Добби, - поверите ли вы мне, что этот панцирь оказался настолько твердым, что я не смог с ним справиться? Я не смог его разрезать и не смог проколоть. И знаете, что я тогда сделал?
- Понятия не имею, - объявил я несколько раздраженно. Я надеялся, что он быстро доберется до сути, но торопить его было бесполезно. Предоставленное ему время он всегда использовал полностью.
- Ну, так я вам скажу! - вскипел Добби. - Я взял одного из этих мерзавцев и положил на наковальню. Затем я взял молоток - и отвел душу. Скажу вам честно, я не горжусь тем, что сделал. Это во всех отношениях наиболее неподходящий лабораторный прием.
- Меня это мало волнует, - сказал я. - Могли бы просто упомянуть об этом, как о необычном обстоятельстве. Важно, как мне кажется, то, что вы узнали о жуке... - Тут мне в голову пришла страшная мысль. - Только не говорите, что молоток его не взял!
- Как раз наоборот, - отметил Добби с некоторым удовлетворением. - Он прекрасно сработал. Разнес его в порошок.
Я уселся на скамейку рядом с ним и приготовился ждать. Я знал, что он мне все расскажет - дай только время.
- Удивительная вещь, - молвил Добби. - Да, удивительнейшая. Жук состоял из кристаллов - или еще из чего-то, что выглядело как чистейший кварц. В нем не было протоплазмы. Или, по крайней мере, - рассудительно отметил он, - я ее не нашел.
- Кристаллический жук! Но это невозможно!
- Невозможно, - согласился Добби. - Конечно, по всем земным стандартам. Это противоречит всему тому, что мы знаем. Но возникает вопрос: могут ли наши земные стандарты хотя бы в некоторой степени быть универсальными?
Я сидел, молчал и чувствовал большое облегчение от того, что кто-то еще думает так же, как я. Это доказывало, хотя и неопределенно, что я еще не свихнулся.
- Конечно, - сказал Добби, - подобное должно было когда-нибудь случиться. Рано или поздно какой-нибудь инопланетный разум нас бы отыскал. И, зная это, мы воображали чудовищ и всякие ужасы, но у нас не хватило фантазии представить себе истинную степень ужа...
- Пока нет никаких причин, - резко произнес я, - опасаться этих жуков. Они могут оказаться полезными союзниками. Даже сейчас они с нами сотрудничают. Похоже, они предлагают своего рода сделку. Мы предоставляем им место для обитания, а они, в свою очередь...
- Вы ошибаетесь, Рэндолл, - с важным видом предостерег меня Добби. - Это чужаки. И не пытайтесь даже на секунду поверить в то, что у них с людьми могут быть хоть какие-то общие цели. Их жизненные процессы, какими бы они ни были, совершенно не схожи с нашими. Такова же должна быть и их точка зрения. По сравнению с ними даже паука можно назвать вашим кровным братом.
- Но у нас в доме были муравьи и осы, и они прогнали их.
- Может, они их и прогнали. Но это не было, я уверен, проявлением доброй воли. С их стороны это не было попыткой сблизиться с человеком, на чьей планете им случилось найти прибежище, или разбить лагерь, или захватить плацдарм - называйте это как хотите. Я сильно сомневаюсь, что они вообще осознают ваше присутствие, разве что вы им кажетесь таинственным и непонятным чудовищем, которым пока нет времени заняться. Да, они убили насекомых, но для них это было действие, совершенное на уровне, сходном с их собственным. Насекомые могли просто путаться у них под ногами, или они увидели в них возможную угрозу или помеху.
- Но даже если так, мы все равно можем использовать их, - нетерпеливо сказал я, - чтобы контролировать численность насекомых-паразитов или переносчиков инфекции.
- А можем ли? Что заставило вас так подумать? Ведь это будут не только паразиты, а все насекомые вообще. Согласитесь ли вы лишить растения тех, кто их опыляет?
- Возможно, вы и правы, - согласился я. - Но не станете же вы утверждать, что нам следует бояться жуков, пусть даже кристаллических? Даже если они и станут опасны, мы сможем найти способ справиться с ними.
- Я сидел тут, думал и пытался во всем разобраться, - сказал Добби, - и мне пришло в голову, что здесь мы, возможно, имеем дело с социальной концепцией, которую еще не встречали на своей планете. Я убежден, что жуки обязательно должны действовать по принципу коллективного разума. Мы имеем дело не с каждым поодиночке и не со всем их числом, а с неким целым, неким единым разумом и единым выражением целей и средств.
- Если вы действительно считаете их опасными, то что же нам делать?
- У меня есть наковальня и молоток.
- Бросьте шутить, Добби.
- Вы правы. Это не предмет для шуток и даже для молотка с наковальней. Мое лучшее предложение заключается в том, что всю округу следует эвакуировать и сбросить сюда атомную бомбу.
Я увидел, что по дорожке сломя голову несется Билли.
- Папа! - вопил он. - Папа!
- Успокойся, - сказал я, сжав его руку. - В чем дело?
- Кто-то ломает мебель, - выпалил Билли, - и потом выбрасывает ее на улицу.
- Постой, ты в этом уверен?
- Сам видел! - вопил Билли. - Боже, что мама скажет?!
Я не стал мешкать и со всех ног помчался к дому. За мной по пятам топал Билли, замыкал цепочку Добби, бакенбарды которого тряслись, как козлиная борода.
Дверь в кухню была открыта, словно кто-то распахнул ее пинком, а на улице возле ступенек валялась куча мятой ткани и обломков разломанных стульев.
Я взлетел на крыльцо одним прыжком. Но, оказавшись у двери, я увидел летящую в меня кучу обломков и отскочил в сторону. Сплющенное и искореженное кресло, кувыркаясь, вылетело в дверь и приземлилось на кучу хлама.
К этому моменту я успел хорошо разозлиться. Я наклонился и выудил из кучи ножку стула. Ухватив ее покрепче, я бросился через кухню в комнату. Дубинку я уже держал наготове, словно видел того, на кого хотел ее обрушить.
Но в комнате никого не было. Холодильник снова стоял в центре, а вокруг него громоздилась куча кастрюль и сковородок. Из нее под дикими углами торчали пружины от бывшего кресла, а по ковру были рассыпаны болты, гайки, гвозди и несколько кусков проволоки.
Я услышал за спиной странное потрескивание и быстро обернулся на звук.
В углу медленно, умело и любовно разбиралось на части мое любимое кресло. Обивочные гвозди плавно вылезали из своих гнезд и падали на пол, тихонько позвякивая. Пока я смотрел, на пол упал болт, у кресла отвалилась ножка и оно опрокинулось. Гвозди продолжали вылезать.
Наблюдая эту картину, я почувствовал, как моя ярость медленно испаряется, а ее место занимает страх. Я похолодел, по спине пробежали мурашки.
Я начал потихоньку выбираться на улицу. Я не решился повернуться спиной к комнате, поэтому аккуратно пятился, держа дубинку наготове.
Наткнувшись на что-то, я взвизгнул, резко обернулся и замахнулся ножкой стула.
Это был Добби. Я вовремя остановил руку.
- Рэндолл, - спокойно сказал Добби, - это снова ваши жуки.
Он указал на потолок. Я поднял голову. Потолок был покрыт сплошным слоем золотистых спинок.
Увидев их, я успокоился и снова стал понемногу злиться. Я замахнулся и уже собрался бросить дубинку в потолок, когда Добби схватил меня за руку.
- Не надо их трогать! - крикнул он. - Откуда мы знаем, что они в ответ сделают?
Я попытался вырвать руку, но он повис на ней и не отпускал.
- Мое продуманное мнение таково, - произнес он, продолжая удерживать меню, - что ситцами зашла слишком далеко, чтобы с ней справилось частное лицо.
Я сдался. Было несолидно пытаться вырвать руку из цепких пальцев Добби, к тому же я стал соображать, что дубинка - неподходящее оружие для борьбы с жуками.
- Может быть, вы и правы, - сказал я.
Я заметил, что в дверь подглядывает Билли.
- Уходи отсюда! - рявкнул я. - Ты сейчас на линии огня. Они почти покончили с креслом и сейчас выбросят его через дверь.
Билли исчез.
Я пошел на кухню и порылся в выдвижном ящике стола, пока не отыскал телефонного книгу, потом позвонил в полицию.
- Сержант Эндрюс слушает, - раздалось в трубке.
- Выслушайте меня внимательно, сержант. У меня здесь жуки...
- А у меня их разве нет? - весело спросил сержант.
- Сержант, - повторил я, стараясь говорить как можно рассудительней. - Я знаю, что это звучит смешно. Но это особый вид жуков. Они ломают мою мебель и выбрасывают ее на улицу.
- Вот что я тебе скажу, - все еще весело отозвался сержант. - Ложись-ка ты в постельку и постарайся проспаться. Если ты этого не сделаешь, мне придется засадить тебя в участок.
- Сержант, - сказал я. - Я совершенно трезв.
В трубке раздался щелчок. Телефон смолк. Я позвонил снова.
- Сержант Эндрюс.
- Вы только что повесили трубку! - заорал я. - Что вы хотели этим показать? Я трезвый, законопослушный, платящий налоги гражданин и прошу защиты. Даже если вы со мной не согласны, то хотя бы ведите себя вежливо. И если я говорю, что у меня жуки...
- Ладно, - устало произнес сержант, - ты сам напросился. Имя и адрес.
Я сказал.
- И еще, мистер Марсден.
- Что еще?
- Хорошо, если у вас действительно окажутся эти жуки. Для вашей же пользы. Не дай Бог, если их не будет.
Я швырнул трубку и обернулся. В кухню ворвался Добби.
- Посмотрите! Летит! - крикнул он.
Мое любимое кресло - вернее, то, что от него осталось - со свистом пронеслось мимо меня, ударилось о дверь и там застряло. Оно сильно задергалось, высвободилось и плюхнулось на кучу мусора на улице.
- Изумительно, - пробормотал Добби. - Просто изумительно. Но это многое объясняет.
- Так расскажите мне, что именно это объясняет! - гаркнул я.
Мне уже осточертело его бормотание.
- Телекинеэ, - произнес Добби.
- Теле... что?
- Ну, возможно, всего лишь телепортация, - робко уточнил Добби. - Это способность перемещать предметы усилием мысли.
- И вы считаете, что эта самая телепортация подтверждает вашу теорию коллективного разума?
Добби взглянул на меня с некоторым удивлением.
- Именно это я и имел в виду.
- Чего я не пойму, - отозвался я, - так только того, зачем они это делают?
- И не поймете, - сказал Добби. - Никто от вас этого и не ждет. Потому что никто не может претендовать на понимание мотивов чужого разума. Создается впечатление, что они собирают металл, и не исключено, что именно этим они и занимаются. Но этот голый факт мало о чем говорит. Истинное понимание их мотивов.
С улицы донесся вой полицейской сирены.
- Прибыли, - сказал я и бросился к двери.
Полицейская машина остановилась у кромки тротуара. Из нее вылезли двое.
- Вы Марсден? - спросил один из них. Я сказал, что да.
- Странно, - отозвался второй. - Сержант говорил, что тот мужик нажрался.
- Послушайте, - сказал первый, разглядывая кучу обломков возле кухонной двери, - что здесь происходит?
Через дверь вылетели две ножки от стула.
- Кто это там расшвырялся? - осведомился второй.
- Жуки, - ответил я. - Там только жуки и Добби. Думаю, он все еще там.
- Пошли, повяжем этого Добби, пока он не разнес всю хибару, - сказал первый.
Я остался на улице. Не было смысла заходить в дом вместе с ними. Они лишь задали бы кучу глупых вопросов, многие из которых я хотел бы задать сам.
Начала собираться небольшая толпа. Билли привел нескольких своих приятелей, а соседские женщины забегали от дома к дому, кудахча, как перепуганные наседки. Остановилось несколько машин, и их пассажиры присоединились к зевакам.
Я вышел на улицу и присел на бордюр.
Теперь, подумал я, все немного прояснилось. Если Добби оказался прав насчет телепортации - а все факты говорят об этом - то глыба могла быть кораблем, на котором жуки прилетели на Землю. Если они могут ломать мебель и выбрасывать ее на улицу, то они в состоянии тем же манером передвигать в пространстве что угодно. И не только эту глыбу.
Билли с его пытливым мальчишеским умом смог, как видно, угадать и другое - они выбрали эту глыбу, потому что она служила им пищей.
Недоумевающие полисмены вышли из дома и остановились возле меня.
- Скажите, мистер, у вас есть хоть какая-то идея насчет того, что происходит? - спросил один из них.
Я покачал головой.
- Поговорите с Добби. Он все расскажет.
- Он говорит, что эти жуки с Марса.
- Не с Марса, - возразил второй. - Это ты говорил, что они могут быть с Марса. Он сказал ьсо звездэ.
- Этот старый чудак очень странно разговаривает, пожаловался первый. - Он так много сразу говорит, что не успеваешь переваривать.
- Джейк, - сказал второй, - надо бы что-то сделать с толпой. Нельзя, чтобы они стояли так близко.
- Я вызову по радио подмогу, - сказал Джейк.
Он подошел к полицейской машине и залез в нее.
- А вы будьте поблизости, - сказал второй.
- Я никуда не собираюсь уходить.
К этому времени собралась уже порядочная толпа. Остановились еще несколько машин, некоторые пассажиры повылезали, но большинство сидели внутри и смотрели. Набежала целая куча мальчишек, а женщины все шли и шли - наверное, даже те, что жили за несколько кварталов от нас. В нашем районе новости разлетаются быстро.
Черед двор легкой походкой прошел Добби. Он сел рядом со мной и принялся теребить бакенбарды.
- Глупо все это, - сказал он. - Да по-другому и быть не могло.
- Я никак не пойму, - отозвался я, - зачем они чистили дом? Зачем им нужно было, чтобы все заблестело, прежде чем они начали собирать металл. Должна же быть какая-то причина.
По улице промчалась машина и остановилась рядом с нами. Из нее выскочила Элен.
- Стоит мне отлучиться на минуту, - заявила она, - как обязательно что-нибудь да произойдет.
- Это твои жуки, - сказал я. - Твои миленькие жучки, которые так хорошо вычистили весь дом. Теперь они его дочищают.
- Почему же ты их не остановишь?
- Потому что не знаю как.
- Это инопланетяне, - спокойно сказал Добби. - Они прилетели откуда-то из космоса.
- Добби Уэллс, не лезьте не в свое дело! Все это из-за вас. Это вы заинтересовали Билли насекомыми! Все лето в доме был сплошной кавардак!
По улице мчался человек. Подбежав ко мне, он вцепился в мою руку. Это был Барр, геолог-любитель.
- Марсден, - возбужденно произнес он. - Я передумал. Я дам вам пять тысяч за этот камень. И чек выпишу прямо сейчас.
- Какой камень? - спросила Элен. - Глыба, что лежит в саду?
- Она самая, - подтвердил Барр. - Я должен ее иметь.
- Продай ее, - сказал Элен.
- Не продам, - ответил я.
- Рэндолл Марсден! - завопила она. - Ты не можешь вот так взять и плюнуть на пять тысяч! Ты только подумай, сколько можно...
- Я не могу ее продать за бесценок, - твердо ответил я. - Она стоит гораздо дороже. Теперь это не просто глыба агата. Это первый космический корабль, прилетевший на Землю. Я могу получить за него любую сумму.
Элен ахнула.
- Добби, - чуть слышно произнесла она, - он правду говорит?
- Думаю, - ответил Добби, - что на этот раз он прав.
Мы встали.
- Леди, - сказал полисмен Элен, - перегоните машину в другое место. А вы перейдите улицу, - велел он нам с Добби. - Как только приедут остальные, мы оцепим ваш дом.
Мы зашагали через улицу.
- Леди, - повторил полицейский, - отгоните машину.
- Если хотите остаться вместе, - предложил Добби, - то я отведу машину в сторону.
Элен дала ему ключи, и мы вдвоем перешли через дорогу. Добби сел в машину и уехал. Другим машинам полисмены тоже велели уехать.
Подъехало несколько полицейских машин. Из них выскочили люди: одни стали оттеснять толпу, другие начали окружать дом. Время от времени из дверей кухни продолжали вылетать обломки мебели, постельное белье, одежда, занавески. Куча росла на глазах.
Мы стояли на противоположной стороне улицы и смотрели, как разрушается наш дом.
- Скоро они должны закончить, - сказал я со странной отрешенностью. - Интересно, что будет дальше?
- Рэндолл, - со слезами произнесла Элен, - что нам теперь делать? Они испортили все мои вещи. А они... это все застраховано?
- Откуда я знаю? Никогда об этом не думал. В том-то и дело - такое никогда не приходило мне в голову. И кому - страховому агенту!
Я сам выписывал полис и теперь отчаянно пытался вспомнить, что там было напечатано мелким шрифтом. Мне стало не по себе. Ну как, спросил я себя, как можно было подобное предвидеть?
- В любом случае, - сказал я, - у нас есть кое-какие вещи. Мы сможем их продать.
- Мне кажется, тебе стоит согласиться на пять тысяч. Что, если приедет кто-нибудь из властей и увезет камень?
А ведь она права, подумал я. Это один из тех случаев, которые могуч весьма заинтересовать власти.
Я принялся раздумывать, стоит ли соглашаться на пять тысяч.
Трое полицейских пересекли двор, вошли в дом и почти сразу выскочили обратно. Следом за ними вылетел золотой рой. Жуки гудели, жужжали и летели так быстро, что, казалось, следом за ними в воздухе остаются золотистые полоски. Полицейские бежали зигзагом, спотыкаясь, ругаясь и размахивая руками над головами.
Толпа подалась назад и начала разбегаться. Полицейский кордон разорвался и удалился, пытаясь сохранить достоинство.
Я опомнился за соседским домом по ту сторону улицы и обнаружил, что продолжаю мертвой хваткой сжимать руку Элен. Она была зла, как оса.
- Незачем было меня так быстро волочить, - сказала она. - Сама бы добежала. Из-за тебя я потеряла туфли.
- Да наплюй ты на туфли, - резко ответил я. - Дело становится серьезным. Пойди отыщи Билли и уходите отсюда. Поезжайте к Эми.
- Ты знаешь, где Билли?
- Где-то здесь. Со своими приятелями. Походи, поищи ребят.
- А ты?
- Я останусь.
- Ты будешь осторожен, Рэндолл?
Я сжал ее плечо и поцеловал.
- Я буду осторожен. Ты ведь знаешь, какой из меня храбрец. А теперь иди и отыщи мальчишку.
Она ушла, затем вернулась.
- А мы вообще вернемся домой?
- Думаю, что да, - ответил я. - И скоро. Кто-нибудь придумает, как их выгнать.
Я смотрел ей вслед, и ложь, произнесенная вслух, наставила меня похолодеть.
Вернемся ли мы в свой дом, если рассуждать честно? И вернется ли весь мир, все человечество в свой дом? Не отнимут ли золотые жуки тот комфорт и уютную безопасность, которыми человек веками единолично обладал на своей планете?
Я отыскал туфли Элен и сунул их в карман. Затем вернулся за дом и выглянул из-за угла.
Жуки больше никого не преследовали, а образовав сверкающее кольцо, медленно кружились вокруг и чуть повыше дома. Было ясно, что это их патруль.
Я нырнул обратно за дом и сел на траву, прислонившись спиной к стене. Стоял теплый летний день, небо было чистое и голубое. В такие дни хорошо косить газон перед домом.
Слюнявый страх, подумал я, каким бы постыдным он ни был, можно понять и прогнать. Но холодную уверенность, с какой золотые жуки шли к своей цели, ту самозамкнутую зловещую эффективность их действий понять было гораздо труднее.
И их безличная отрешенность, их полное пренебрежение к нам наполняли душу ледяным страхом.
Я услышал шаги, поднял глаза и вздрогнул. Передо мной стоял Артур Белсен. Он был печален.
В этом не было ничего необычного. Белсен мог расстроиться из-за любого пустяка.
- Я вас повсюду ищу, - быстро заговорил он. - Я только что встретил Добби, и он мне рассказал, что эти ваши жуки...
- Это не мои жуки, - резко возразил я. - Мне уже осточертело, что все считают их моими, словно я в ответе за то, что они явились на Землю.
- Ну, в общем, он сказал мне, что им нужен металл.
Я кивнул.
- За этим они и явились. Быть может, у них это большая ценность. Наверное, там, откуда они явились, его не очень много.
И я подумал об агатовой глыбе. Будь у них металл, наверняка они не воспользовались бы камнем.
- Я с таким трудом добрался до дома, - пожаловался Белсен. - Думал, что пожар. Несколько кварталов вокруг забито машинами, да еще огромная толпа. Еле пробился.
- Садитесь, - сказал я ему. - Бросьте терзаться.
Но он не обратил на мои слова внимания.
- У меня очень много металла, - сказал он. - Все эти машины в подвале. Я вложил в них много труда, времени и денег и не могу допустить, чтобы с ними что-то случилось. Как вы считаете, жуки будут расползаться?
- Расползаться?
- Ну да. Знаете, когда они покончат со всем, что есть в вашем доме, они могут начать перебираться в другие.
- Об этом я не подумал. Кажется, такое возможно.
Я сидел и думал о том, что он сказал, и представлял, как они захватывают дом за домом, вышвыривают весь металл, складывают его в одну большую кучу, которая покрывает целый квартал, а наконец и город.
- Добби сказал, что они кристаллические. Не странно ли, что есть такие жуки?
Я промолчал. В конце концов, он разговаривал сам с собой.
- Но кристалл не может быть живым, - запротестовал Белсен. - Кристалл - это вещество, из которого что-то делают, радиолампы и все прочее. В нем нет жизни.
- Не старайтесь переубедить меня, - отозвался я. - Если они и кристаллические, то тут я не в состоянии ничего изменить.
Мне показалось, что на улице поднялась какая-то суета. Я встал и выглянул из-за угла.
Поначалу я ничего не заметил. Все выглядело мирно. По улице возбужденно пробегали один или двое полицейских, но ничего вроде бы не происходило. Все было по-старому.
Затем от одной из полицейских машин, стоявших возле тротуара, медленно и почти величественно отделилась дверь и поплыла к открытой кухонной двери. Долетев до нее, она аккуратно развернулась влево и исчезла внутри.
Затем в воздухе промелькнуло автомобильное зеркальце. За ним последовала сирена. Оба предмета исчезли в доме.
Боже, сказал я себе, жуки взялись за машины!
Теперь я заметил, что у некоторых машин недостает капота и крыльев, а у других - дверей.
Теперь жуки нашли себе золотое дно, подумал я, Они не остановятся, пока не разденут машины до колес.
И еще я подумал, ощущая какую-то странную радость, что в доме просто не хватит места, чтобы запихать в него все разломанные машины. Интересно, что они станут делать, когда заполнят весь дом?
Пока я смотрел, через улицу в сторону дома бросилось несколько полицейских. Они успели достичь лужайки, когда их заметил жучиный патруль, и со свистом описав дугу, помчался им навстречу.
Полицейские убежали сломя голову. Патруль, сделав свое дело, снова закружил вокруг дома. В дверь опять принялись влетать крылья, дверцы, антенны, подфарники и другие предметы.
Откуда-то прибежала собака и стала перебегать лужайку, помахивая хвостом.
От патруля отделилась небольшая группа и помчалась к ней. Собака, напуганная свистом приближающихся жуков, повернулась, собираясь убежать.
Но не успела.
Послышался глухой звук, словно в нее попали пули.
Собака высоко подпрыгнула и упала на спину.
Жуки снова взмыли в воздух. В их рядах потерь не было.
Собака лежала, подергиваясь, на траву лилась кровь. Я резко отпрянул за угол. Меня мутило, я согнулся, с трудом сдерживаясь.
Наконец мне это удалось, и спазмы в желудке прекратились,  Я выглянул из-за угла.
Все снова выглядело мирно. На лужайке валялась мертвая собака. Жуки разламывали автомобили. Все полицейские куда-то пропали. И вообще никого не было видно. Даже Белсен куда-то делся.
Теперь все изменилось, сказал я себе. Из-за собаки. До сих пор жуки были лишь загадкой; теперь они стали смертельной опасностью. Каждый из них был разумной винтовочной пулей.
Я вспомнил то, что всего лишь час назад сказал мне Добби. Всех эвакуировать, а затем сбросить атомную бомбу.
Дойдет ли дело до такого, подумал я. Неужели опасность настолько велика?
Никто пока еще так не думал, но со временем станет. Это всего лишь начало. Сегодня город встревожен и действует полиция; завтра губернатор может прислать солдат. Затем наступит черед федерального правительства. И к тому времени решение, предложенное Добби, станет единственным.
Пока еще жуки не расползлись. Но страх Белсена имел под собой основание - со временем они распространятся, расширяя плацдарм, захватывая квартал за кварталом, как только их станет больше. Билли был прав, когда говорил, что они размножаются быстро.
Я попытался представить, каким способом они могут размножаться, но так ничего и не придумал.
Конечно, сперва правительство попытается установить с ними контакт, наладить какую-нибудь связь - возможно, не с самими жуками, а, скорее всего, с их коллективным разумом, как предположил Добби.
Но можно ли установить контакт с такими существами? На каком интеллектуальном уровне пытаться это сделать? И какова может быть польза, даже если попытка удастся? Где искать основу для взаимопонимания между этими существами и людьми? Это была, конечно, не моя проблема, но, размышляя над ней, я увидел смертельную опасность - кто-то из людей, обладающих политической властью, кто бы он ни был, в поисках объективности может промедлить слишком долго.
Должен существовать способ остановить жуков; должен быть и способ контроля над ними. Прежде чем пытаться установить контакт, нам необходимо их сдержать.
И я вспомнил, как Билли говорил мне, что пойманного жука может удержать только пластиковая ловушка.
Я попытался догадаться, как он смог это узнать. Наверное, просто путем проб и ошибок. В конце концов, они с Томми Гендерсоном перепробовали разные ловушки. Пластик мог быть решением проблемы, над которой я думал, Но лишь в том случае, если мы начнем действовать раньше, чем они расползутся.
Но почему пластик? - подумал я. Какой из содержащихся в нем элементов не дает им вырваться, когда они попадают в ловушку? Какой-то фактор, который мы, возможно, и обнаружим при длительном и осторожном исследовании. Но сейчас это неважно; главное, что мы знаем, что пластик подходит.
Я постоял немного, обдумывая эту проблему и куда с ней направиться.
Я мог, конечно, пойти в полицию, но у меня было предчувствие, что там я немногого добьюсь. То же самое наверняка относится и к городским властям. Возможно, они и выслушают меня, но им, захочется все обсудить, собрать совещание, выслушать мнение какого-нибудь эксперта прежде, чем они станут что-либо предпринимать. А о том, чтобы обратиться к правительству в Вашингтон, сейчас нечего было и думать.
Беда в том, что пока еще никто не был серьезно напуган. Чтобы люди стали действовать быстро, как только могут, их надо грубо напугать - а у меня для этого было куда больше времени, чем у остальных. И тут я подумал о другом человеке, который был напуган не меньше, чем я.
Белсен.
Белсен мне поможет. Он здорово перепугался. Он инженер и наверняка сможет сказать, принесет ли пользу то, что я задумал. Он сможет рассчитать все действия. Он знает, где достать нужный нам пластик и определить самый подходящий тип. И он может знать кого-нибудь, к кому можно обратиться за советом.
Я вышел из-за дома и огляделся.
Вдалеке маячили несколько полицейских, но не очень много. Они ничего не делали, просто стояли и смотрели, как жуки трудились над их машинами. К этому времени твари успели полностью разобрать кузова и теперь принялись за двигатели. На моих глазах один из двигателей поднялся и поплыл к дому. Из него текло масло и отваливались комки грязи, смешанной со смазкой. Я представил, во что превратился любимый ковер Элен, и содрогнулся.
Тут и там виднелись кучки зевак, но все на порядочном расстоянии от дома.
Я решил, что без помех доберусь до дома Белсена, если обойду квартал, и зашагал.
Я гадал, будет ли Белсен дома, и боялся, что не застану его. Большинство домов по соседству выглядели пустыми. Но я не должен упускать этот шанс. Если Белсена не окажется дома, придется его разыскивать.
Я подошел к его дому, поднялся по ступенькам и позвонил. Никто не ответил, и я вошел.
- Белсен, - позвал я.
Он не ответил. Я крикнул снова.
Я услышал стук шагов по ступенькам. Дверь подвала распахнулась, из щели высунулась голова Белсена.
- А, это вы, - сказал он. - Рад, что вы пришли. Мне потребуется помощь. Я отослал свою семью.
- Белсен, я знаю, что мы можем сделать. Достать огромный кусок пластика и накрыть им дом. Тогда они не смогут вырваться. Может быть, удастся достать несколько вертолетов, хорошо бы четыре, для каждого угла по одному...
- Спускайтесь вниз, - велел Белсен. - Для вас найдется работа.
Я спустился вслед за ним в мастерскую. Там было опрятно, как и должно быть у такого чистюли, как Белсен.
Музыкальные машины стояли ровными и сверкающими рядами, рабочий стол безукоризненно чист, все инструменты на своих местах. В одном из углов стояла записывающая машина, она светилась лампочками, как рождественская елка.
Перед ней стоял стол, загроможденный книгами одни из них были раскрыты, другие свалены в кучи. Там же валялись исписанные листки бумаги. Скомканные и исчерканные листы усеивали пол.
- Я не должен ошибиться, - сказал мне Белсен, встревоженный, как всегда. - Все должно сработать с первого раза. Второй попытки не будет. Я потратил уйму времени на расчеты, но думаю, что своего добился.
- Послушайте, Белсен, - произнес я с некоторым раздражением, - не знаю, над какой заумной схемой вы работаете, но что бы это ни было, мое дело неотложное и гораздо более важное.
- Потом, - ответил Белсен, почти подпрыгивая от нетерпения. - Потом расскажете. Мне надо закончить запись. Я все рассчитал...
- Но я же говорю о жуках!
- А я о чем? - рявкнул Белсен. - Чем же я еще, по-вашему, занят? Вы ведь знаете, я не могу допустить, чтобы они добрались до моей мастерской и утащили все, что я построил!
- Но послушайте, Белсен...
- Видите эту машину? - перебил меня он, указывая на одну, самую маленькую. - Ею мы и воспользуемся. Она работает от батарей. Попробуйте подтащить ее к двери.
Он повернулся, подбежал к записывающей машине и сел перед ней на стул. Затем медленно и осторожно начал нажимать клавиши на панели. Машина зашумела, защелкала и замигала лампочками.
Я понял, что, пока он не закончит, с ним разговаривать бесполезно. И был, конечно, шанс, что он знает, что делает - или придумал какой-то способ защитить свои машины или остановить жуков.
Я подошел к машине. Она оказалась тяжелее, чем выглядела. Я начал ее толкать и смог передвинуть лишь на несколько дюймов, но я не сдавался.
И тут я понял, что придумал Белсен.
И удивился, почему не подумал об этом сам и почему Добби, со всеми его разговорами об атомной бомбе, тоже об этом не подумал. Но конечно же, только Белсену с его необычным хобби могла прийти в голову подобная мысль.
Идея была такой старой, такой древней - и все же должна была сработать.
Белсен оторвался от своего занятия и вынул сбоку из цилиндра ролик с записью. Потом торопливо подошел ко мне и опустился на колени возле машины, которую я почти дотащил до двери.
- Я не могу точно знать, что они из себя представляют, - сказал он мне. - Кристаллические. Конечно, я знаю, что они состоят из кристаллов, но из какого вида кристаллов, и какого типа? Поэтому я изготовил узконаправленный генератор ультразвука с постепенно меняющейся частотой. Какая-нибудь из них, я надеюсь, попадет в резонанс с их структурой.
Он откинул в маленькой машине дверцу и стал вставлять ленту с записью.
- Что-то вроде той скрипки, которая разрушила бокал, - сказал я.
Он нервно улыбнулся.
- Классический пример. Вижу, вы о нем знаете.
- Это все знают.
- Теперь слушайте меня внимательно, - сказал Белсен. - Нам надо только нажать эту кнопку, и запись начнет прокручиваться. Вот этой ручкой регулируется громкость, я поставил ее на максимум. Мы откроем дверь и потащим машину. И постараемся протащить как можно дальше. Я хочу подобраться к ним поближе.
- Но не слишком близко, - предупредил я. - Жуки только что убили собаку. Налетели несколько штук и прошили ее насквозь. Они как живые пули.
Белсен облизнул губы.
- Я предполагал что-то вроде этого.
Он направился к двери.
- Подождите, Белсен. А есть ли у нас на это право?
- Право на что?
- Право убить их. Они первые живые существа, прилетевшие к нам с другой планеты. Мы многое сможем у них узнать, если договоримся с ними...
- Договоримся?
- Ну, установим контакт. Попытаемся их понять.
- Понять? После того что они сделали с собакой? И после того что они сделали с вами?
- Думаю, что да. Даже после того что они сделали с моим домом.
- Да вы сумасшедший! - крикнул Белсен.
Он распахнул дверь.
- Ну! - крикнул он мне.
Я помедлил секунду, потом взялся за ручку. Машина была тяжелая, но мы подняли ее и вынесли во двор. Потом вытащили на улицу и остановились перевести дух.
Я посмотрел на свой дом и увидел, что жучиный патруль все еще кружится вокруг него на уровне крыши, сверкая золотом в лучах заходящего солнца.
- Может быть, - выдохнул Белсен, - может быть, мы сможем подойти поближе.
Я наклонился, собираясь ухватиться за ручку, но тут заметил, что круг разорвался.
- Смотрите! - завопил я.
Жуки мчались прямо на нас.
- Кнопку! - взревел я. - Нажмите кнопку!
Но Белсен молча продолжал стоять, глядя на жуков.
Он оцепенел.
Я кинулся к машине, нажал кнопку, а затем бросился на землю, стараясь стать как можно меньше и тоньше. Я не услышал никакого звука и, конечно, знал, что не услышу, но это не помешало мне удивиться, почему его нет. А вдруг оборвалась лента? - подумал я. Или машина не сработала?
Краем глаза я видел летящих к нам по широкой дуге жуков, и мне показалось, будто они застыла в воздухе. Но я знал, что это не так, что это всего лишь вызванная страхом зрительная иллюзия.
Да, я был испуган, но не так, как Белсен. Он все еще стоял во весь рост, не в силах шевельнуться, и с недоумением глядел на приближающуюся смерть.
Жуки были уже почти рядом. Так близко, что я различал каждое танцующее золотое пятнышко, - и вдруг они превратились в облачко сверкающей пыли.
Рай исчез.
Я медленно встал и отряхнулся.
- Выключите ее, - сказал я Белсену и потряс его, выводя из оцепенения.
Он медленно повернулся ко мне, и я увидел, как с его лица постепенно сходит напряжение.
- Сработало, - вяло произнес он. - Я наверняка знал, что сработает.
- Я это заметил, - сказал я. - Теперь вы герой.
Я произнес эти слова с горечью, даже не знаю почему.
Оставив его стоять на месте, я медленно побрел по улице.
Дело сделано, подумал я. Правильно мы поступили или нет, но дело сделано. Первые существа явились к нам из космоса, и мы стерли их в порошок
А не случится ли и с нами, когда мы отправимся к звездам, чего-либо подобного? Найдем ли мы там хоть немного терпения и понимания? И станем ли мы действовать столь же самоуверенно, как эти золотые жуки?
И всегда ли будут находиться Белсены, берущие верх над Марсденами? И будут ли чувство страха и нежелание понять всегда стоять на пути пришедших со звезд?
И самое странное, думал я, что из всех людей именно я задаю себе подобные вопросы. Потому что именно мой дом разрушили жуки.
Хотя, если поразмыслить, все это не стоило мне ни цента. Кто знает, быть может, я на них еще и заработал. Ведь у меня осталась агатовая глыба, а она стоит кучу денег.
Я бросил взгляд в сад, но глыбы там не было!
С трудом переводя дыхание, я побежал к дому, остановился у сада и в ужасе уставился на аккуратную кучку блестящего песка.
Я забыл, что агат, как и жуки, тоже кристаллический!
Я повернулся к куче спиной и побрел через двор, злой как черт.
Этот Белсен, подумал я, чтоб его разорвало вместе с его постепенно меняющейся частотой!
Я запихну его в одну из его машин!
И тут я замер на месте. Я понял, что ничего не смогу ни сказать, ни сделать. Белсен стал героем, и я сам только что произнес эти слова.
Он тот самый человек, что в одиночку отразил нашествие из космоса.
Так назовут его в заголовках газет и так станет думать весь мир. За исключением разве что нескольких ученых и немногих других - но с их мнением никто не станет считаться.
Белсен стал героем, и, если я его хоть пальцем трону, меня растерзают.
И я оказался прав. Теперь Белсен герой.
Каждое утро в шесть часов он включает свой оркестр, и никто во всем квартале не говорит ему ни слова.
Вы случайно не знаете, во сколько обойдется звукоизоляция целого дома?

Clifford D. Simak "Project Mastodont" 1960
Клиффорд Д. Саймак "Проект "Мастодонт""
пер. С.Трофимова

1

- Мистер Хадсон из... гм-м... Мастодонии, - объявил начальник протокольного отдела.
Министр иностранных дел протянул руку:
- Рад познакомиться, мистер Хадсон. Как я понимаю, вы уже заходили к нам несколько раз.
- Вы правы, - ответил Хадсон. - Мне с трудом удалось убедить ваших людей в том, что я говорю с ними серьезно.
- И вы действительно говорите серьезно, мистер Хадсон?
- Поверьте, сэр, я не шучу.
- Так значит, Мастодония, - сказал министр, постукивая пальцем по лежащему на столе документу. - Прошу прощения, но я никогда не слышал о такой стране.
- Это новое государство, - объяснил Хадсон, - образованное на вполне законных основаниях. У нас есть конституция, свод законов, демократическая форма правления и должным образом избранные должностные лица. Мы свободные, миролюбивые люди, и в нашем распоряжении имеется огромное количество природных богатств, которые...
- Пожалуйста, сэр, - перебил его министр, - скажите просто, где находится ваша страна.
- В некотором смысле мы ваши ближайшие соседи.
- Ну это уж слишком! - раздраженно воскликнул начальник протокольного отдела.
- Вовсе нет, - возразил Хадсон. - Если вы уделите мне минуту вашего времени, господин министр, я приведу вам веские доказательства.
Он стряхнул со своего рукава пальцы начальника протокольного отдела и, подойдя ближе, поставил на стол портфель, который принес с собой.
- Хорошо, мистер Хадсон. Начинайте, - сказал министр. - Но я думаю, нам будет удобнее продолжать беседу, если мы устроимся в этих креслах.
- Я вижу, вы получили мои верительные грамоты. Здесь указаны наши предложе...
- Я получил документ, подписанный неким Уэсли Адамсом.
- Это наш первый президент, - пояснил Хадсон. - Наш Джордж Вашингтон, так сказать.
- Какова цель вашего визита, мистер Хадсон?
- Нам бы хотелось установить дипломатические отношения. На наш взгляд, это было бы выгодно обеим сторонам. В конце концов, у нас однотипная с вашей республика и мы имеем аналогичные вашим цели и политику. Нам бы хотелось заключить торговые соглашения, и мы были бы признательны за помощь по четвертому пункту.
Министр улыбнулся.
- Естественно. Кто бы этого не хотел?
- Мы готовы преложить кое-что взамен, - решительно заявил Хадсон. - И в первую очередь мы можем предложить вам надежное убежище.
- Убежище?
- Мне кажется, в нынешних условиях межнациональных конфликтов такое предложение достойно внимания, - напомнил Хадсон.
Министр превратился в глыбу льда.
- Сожалею, но меня ждут важные дела.
Начальник протокольного отдела крепко сжал руку Хадсона.
- Вам пора уходить.
Генерал Лесли Бауэрс позвонил в государственный департамент и попросил соединить его с министром.
- Мне не хотелось тебя беспокоить, Герб, - сказал он, - но я выясняю один вопрос и надеюсь на твою помощь.
- Буду рад помочь, если это в моих силах.
- Вокруг Пентагона вертелся какой-то парень, набивался на встречу со мной и говорил всем, что я единственный, с кем он согласен иметь дело, - да ты и сам знаешь, как это бывает.
- Да уж, знаю.
- Его фамилия то ли Хастон, то ли Хадсон, - во всяком случае что-то похожее.
- Он был у нас примерно час назад, - сказал министр. - Какой-то ненормальный.
- И этот человек уже ушел?
- Да. И я не думаю, что он когда-нибудь вернется.
- Он не сказал, где его можно найти?
- Нет, я не помню, чтобы он такое говорил.
- Ну, и как тебе этот парень? Я имею в виду, какое впечатление он на тебя произвел?
- Я же сказал - он чокнутый.
- Вот и мне так кажется. Он сделал одному нашему полковнику такое предложение, что я теперь себе места не нахожу. Сам понимаешь, есть дела, от которых никто не откажется, - особенно в нашем ьдепартаменте грязных трюковэ. И даже если он чокнутый, в наше время лучше подстраховаться.
- Он предлагал нам убежище, - с негодованием сказал министр. - Ты можешь себе такое представить!
- Мне кажется, он обходит всех по очереди, - задумчиво произнес генерал. - Он уже был в Комиссии по атомной энергии и рассказал им байку, будто знает о местонахождении огромных запасов урановой руды. И Комиссия, как мне сказали, отправила его к вам в министерство.
- К нам такие приходят все время. Обычно мы без труда избавляемся от них. А этому Хадсону, в отличие от других, просто повезло - он добился встречи со мной.
- Он рассказал полковнику о своем плане, который бы позволил нам размещать секретные базы везде, где бы мы ни захотели - даже на территории потенциального врага. Я знаю, его слова звучат безумно...
- Забудь об этом, Лес.
- Возможно, ты и прав, - сказал генерал, - но эта идея не дает мне покоя. Ты только представь лица парней за ьжелезным занавесомэ.
Бросая на всех заговорщицкие взгляды, испуганный мелкий чиновник принес портфель в ФБР.
- Я нашел его в баре. Я хожу туда много лет, - рассказал он человеку, которому поручили с ним разобраться. - Я нашел портфель в кабинке и даже видел человека, который оставил его там. Позже я пытался найти того мужчину, но мне это не удалось.
- А откуда вы знаете, что портфель принадлежит ему?
- Мне так показалось. Я зашел в кабинку сразу после его ухода. Там было довольно темно, и прошло какое-то время, прежде чем я заметил эту вещь. Понимаете, каждый день я сижу в одной и той же кабинке. Как только Джо меня видит, он приносит мой обычный заказ и...
- Итак, вы видели, что этот человек вышел из кабинки, которую держат для вас?
- Да, верно.
- Потом вы заметили портфель?
- Да, сэр.
- И вы пытались найти этого человека, поскольку решили, что портфель принадлежит ему?
- Именно так я и сделал.
- Но к тому времени, как вы начали разыскивать его, он уже исчез.
- Да, так оно и было.
- Тогда скажите, почему вы принесли портфель сюда? Почему вы не оставили его у владельца бара, чтобы тот мужчина, вернувшись, мог забрать потерянную вещь?
- Я и хотел так поступить, сэр. Но я пропустил одну рюмочку, потом вторую, и меня все время интересовало, что находится в этом портфеле. Поэтому, в конце концов, я заглянул в него и...
- И то, что вы увидели, заставило вас принести его к нам.
- Да. Я увидел...
- Не надо рассказывать мне, что вы там увидели. Назовите вашу фамилию и адрес. Я попрошу вас никому не рассказывать об этом. Вы должны понять: мы очень благодарны вам за вашу бдительность, но нам бы хотелось надеяться на ваше молчание.
- Буду нем, как рыба, - заверил его мелкий чиновник, раздуваясь от важности.
Из ФБР позвонили доктору Амброзу Эмберли - смитсоновскому эксперту по палеонтологии.
- Доктор, у нас появился материал, и нам бы хотелось, чтобы вы на него взглянули. Несколько любительских фильмов.
- С огромным удовольствием. Приеду к вам, как только освобожусь. В конце недели вас устроит?
- Это срочно, доктор. Такой чертовщины вы еще не видели - огромные лохматые слоны, тигры с клыками до самой шеи и бобр величиной с медведя.
- Какая-то фальшивка, - с отвращением произнес Эмберли. - Скорее всего хитроумная аппаратура или ракурс композиции.
- Мы сначала так и думали, но потом оказалось, что дело не в ракурсе и не в аппаратуре. Это настоящие съемки с натуры.
- Немедленно еду к вам, - сказал палеонтолог и повесил трубку.
Ехидная газетная заметка в нахальном и самодовольном разделе светской хроники начиналась с заголовка: ьВ Пентагоне у всех глаза навыкате. Еще одна тайна, взволновавшая военную верхушкуэ.

2

Президент Уэсли Адамс и министр иностранных дел Джон Купер угрюмо сидели под деревом в столице Мастодонии и ждали возвращения посла по чрезвычайным поручениям.
- Я предупреждал тебя, Уэс, мы затеяли безумное дело, - сказал Купер, который под разными псевдонимами руководил министерствами торговли и финансов, а также вооруженными силами страны. - Что если Чак не вернется? Они могут бросить его за решетку, да и мало ли что может случиться с временным модулем и вертолетом. Нам надо было лететь всем вместе.
- Нет, мы должны были остаться, - ответил Адамс. - Не тебе рассказывать, что произойдет с лагерем и припасами, если нас не окажется поблизости и никто не будет их охранять.
- Пока нас беспокоит только этот старый мастодонт. Но если он объявится снова, я возьму черпак на длинной ручке и вмажу ему прямо по грудине.
- Он - не единственная проблема, - возразил президент, - и ты это знаешь. Мы не можем уйти и бросить страну, которую создали сами. Нам надо удержать наши владения. Мы водрузили здесь наш флаг и заявили свои права, но этого недостаточно. Нам придется доказывать факт наличия поселения, как того требуют старые законы о присвоении земельных участков.
- Да, без поселения нам не обойтись, - проворчал министр Купер, - особенно если с временным модулем или вертолетом что-нибудь случится.
- Как ты думаешь, они сделают это, Джонни?
- Кто ьониэ?
- Соединенные Штаты. Ты думаешь, они признают нас?
- Если они узнают, кто мы такие, то, конечно, нет.
- Вот этого я и боюсь.
- Но Чак их уговорит. Он даже кота уговорит вылезти из шкуры.
- Иногда мне кажется, что мы действуем неверно. Я согласен, у Чака дальновидные планы, и лучшего тут не придумаешь. Но, может быть, нам лучше просто хапнуть хорошую наживку и убраться домой. Мы могли бы брать с охотничьих партий по десять тысяч за человека или заключить с кинокомпанией договор об аренде.
- Если нас признают суверенным государством, мы все это сделаем, но тогда у нас будут законные основания и полное прикрытие, - ответил Купер. - После подписания совместного договора о ненападении нас никто не посмеет обидеть, потому что мы всегда сможем пожаловаться Дядюшке Сэму.
- Все, что ты говоришь, верно, - согласился Адамс, - но возникает множество проблем. Не так просто поехать в Вашингтон и добиться признания. Они потребуют сведений и о нас самих, и о численности населения. Представь себе их реакцию, если Чак сообщит, что нас всего трое.
Купер покачал головой.
- Он так не скажет, Уэс. Он увернется от вопросов или заморочит им голову какими-нибудь дипломатическими отговорками. И потом, как мы можем быть уверены, что нас только трое? Вспомни, нам достался целый континент.
- Ты прекрасно знаешь, Джонни, что в этот период в Северной Америке людей не существовало. Любой ученый подтвердит, что первые миграции из Азии начались тридцать тысяч лет назад. Поэтому, кроме нас, здесь никого нет.
- Тогда нам надо действовать по-другому, - задумчиво произнес Купер. - Если мы впишем в декларацию весь мир, а не один континент, наша популяция будет весьма представительной.
- Это не выдержит никакой критики. Даже сейчас мы требуем большего, чем позволяют прецеденты. Прежние первопроходцы предъявляли права на водоразделы. Они находили реку и заявляли претензии на все ручьи и орошаемые земли в округе. Они не пытались присвоить себе целый континент.
- Эти парни никогда не знали размеров своих приобретений, - ответил Купер. - А мы знаем. Взгляд из будущего дает нам преимущество.
Он прислонился к дереву и залюбовался страной, которая раскинулась перед ним. Какой простор, подумал он, рассматривая холмистые кряжи, покрытые обширными лугами и небольшими рощами. Чуть ниже, на добрые десять миль тянулась долина реки, поросшая лесом. И везде, куда ни посмотри, паслись стада мастодонтов, гигантских бизонов и диких лошадей, и лишь изредка, то тут, то там, на глаза попадались представители менее статной фауны.
В четверти мили от них, у самого края рощи топтался Старина Бастер - беспокойный мастодонт-одиночка, которого, видимо, изгнал из стада более молодой соперник. Его голова печально склонилась вниз, хобот бесцельно раскачивался и извивался, пока он медленно и лениво переминался на месте с ноги на ногу.
Старик совсем заскучал, сказал себе Купер. Вот почему он вертится около них, как бездомный пес. Но он слишком велик и неуклюж, чтобы быть ручным, скорее всего, не подарок.
Послеобеденное солнце приятно пригревало, и Куперу казалось, что он еще никогда не дышал таким свежим и чистым воздухом. Короче, это был чудесный край, страна золотой осени, идеальное место для воскресных пикников и автотуристов.
На флагштоке у палатки лениво развевался национальный флаг Мастодонии - зеленое поле и красный, стоящий на задних ногах мастодонт.
- Знаешь, Джонни, что меня тревожит больше всего? - спросил Адамс. - Если мы будем основывать наши притязания на предшествующих примерах истории, таких ведь может и не оказаться. Прежние первопроходцы создавали колонии для своих стран и королей, но они никогда не заявляли на них личные права.
- Просто сам принцип изменился, - успокоил его Купер. - В те дни никто о себе не думал. Каждый находился под покровительством кого-нибудь еще. К тому же твоих первопроходцев финансировали и субсидировали их правительства, они действовали на основании королевских хартий и патентов. У нас же все по-другому. У нас частное предпринимательство. Ты придумал временной модуль и собрал его. Мы трое скинулись и купили вертолет. Все расходы оплачены из наших собственных карманов. Мы ни от кого не получили ни цента. Поэтому все, что мы нашли, принадлежит только нам.
- Надеюсь, что ты прав, - с сомнением произнес Адамс.
Старина Бастер осторожно двинулся в направлении лагеря. Адамс поднял винтовку, которая лежала у него на коленях.
- Подожди, - остановил его Купер. - Может быть, он просто пугает нас. Жаль, если ему потом придется ставить пластырь; он такой приятный старикан.
Но Адамс не опускал винтовку.
- Еще три шага, - заявил он, - и моему терпению придет конец.
Внезапно воздух над ними огласился ревом. Они вскочили на ноги.
- Это Чак! - закричал Купер. - Он вернулся!
Вертолет сделал разворот над лагерем и быстро опустился на землю.
Старина Бастер взревел от ужаса и вскоре превратился в маленькое пятнышко на покрытом травой склоне горы далеко внизу.

3

Чтобы отпугнуть животных, они зажгли вокруг лагеря ночные костры.
- Эта заготовка дров меня в могилу сведет, - устало произнес Адамс.
- Надо установить частокол, - сказал Купер, - Хватит валять дурака. Если однажды ночью - с кострами или без костров - сюда нагрянет стадо мастодонтов, они могут задеть вертолет, и тогда нам всем крышка. Не пройдет и пяти секунд, как мы превратимся в Робинзонов Крузо периода плейстоцена.
- Но если нашим надеждам на признание суверенитета не суждено сбыться, давайте свернем наше предприятие, и делу конец, - предложил Адамс.
- Проблема в том, что наши последние деньги ушли на цепочную пилу для заготовки дров и поездку Чака в Вашингтон, - ответил Купер. - Чтобы возвести частокол, потребуется трактор. Мы надорвемся, если будем таскать бревна вручную.
- Может быть, поймаем несколько лошадей, которые бегают вокруг?
- Ты когда-нибудь объезжал лошадь?
- Нет, чего не пробовал, того не пробовал.
- Вот и я тоже. А ты, Чак?
- Только не я, - прямолинейно ответил бывший чрезвычайный посол.
Купер присел на корточки около походного костра и покрутил вертел с тремя куропатками и полдюжиной перепелов. Огромный горшок с кофе распространял аромат, от которого трепетали ноздри. В рефлекторе подсыхало печенье.
- Мы здесь уже шесть недель, - сказал он, - а все еще живем в палатке и готовим еду на открытом огне. Не пора ли засучить рукава и что-нибудь сделать?
- Сначала нужен частокол, - сказал Адамс, - но для этого необходим трактор.
- Мы можем использовать вертолет.
- Ты даже готов рисковать? Запомни, это наш обратный билет. Если с ним что-нибудь случится...
- Ты прав, я не подумал, - согласился Купер.
- Вот бы где сейчас пригодилась помощь по четвертому пункту, - вздохнул Адамс.
- Они меня вышвырнули вон, - сказал Хадсон. - Везде, куда бы я ни заходил, мне рано или поздно давали пинка. Такое впечатление, что в этом и заключается их работа.
- Да, мы сделали все, что могли, - сказал Адамс.
- А дело закончилось тем, - добавил Адамс, - что я вернулся с пустыми руками, потеряв все наши фильмы, и теперь снова придется тратить время на съемку новых лент. Хотя мне бы не хотелось подпускать к себе другого саблезубика так близко, как в прошлый раз, когда я держал кинокамеру.
- Ты мог бы и не волноваться, - возразил Адамс. - Джонни стоял прямо за тобой и целился в него из винтовки.
- Да, и чуть мне голову не отстрелил, когда зверюга бросилась на нас.
- Я же остановил ее. Скажешь, нет? - возмутился Купер.
- Остановил, когда ее башка была уже на моих коленях.
- Может быть, нам не заниматься больше съемками, - предложил Адамс.
- Нет, мы будем их продолжать, - сказал Купер. - Представь, сколько спортсменов с радостью отстегнет по десять тысяч баксов за две недели охоты в наших краях. Но перед тем как собрать денежки, мы должны показать им фильмы. И та сцена с саблезубым тигром могла бы обеспечить успех.
- Если только не отпугнет их, - проворчал Хадсон. - На последних кадрах ничего не видно, кроме его разинутой пасти. - Экс-посол Хадсон выглядел несчастным. - Не нравится мне эта затея. Как только мы привезем сюда кого-нибудь, расползутся слухи. И если кто-то проболтается, на нас устроят засаду. Всегда найдутся парни - а может быть, даже страны, - которым захочется на законных основаниях или с помощью насилия заполучить секрет технологии. Вот чего я испугался больше всего, когда потерял наши фильмы. Кто-то найдет их, и люди могут задуматься, что все это значит. Я тешу себя надеждой, что фильмы посчитают подделкой и выследить нас не удастся.
- Мы можем брать с охотников клятву, чтобы они держали все в секрете, - сказал Купер.
- Но какой спортсмен удержится, чтобы не выставить напоказ голову саблезубого тигра или рекордный по величине кусок слоновой кости? И это касается каждого, к кому бы мы ни обратились. Любой университет отвалит немалые деньги, чтобы отправить сюда партию ученых. Любая кинокомпания выжмет из себя кучу наличных, чтобы отснять здесь приключенческий фильм о пещерных людах. Но если мы запретим им говорить о своих находках и показывать свои сюжеты, они пошлют нас ко всем чертям. Вот если бы мы получили признание как независимая страна, - продолжал Самсон, - мы бы могли вести дела по всем направлениям. Мы бы сами создавали законы и предписания, чтобы влиять на ход событий. Мы могли бы завести сюда поселенцев и организовать торговлю. Мы бы начали разработку природных богатств, и все было бы законно и открыто. Мы могли бы говорить о себе, о своей стране и о том, что можем предложить.
- Что толку теперь облизываться,- сказал Адамс. - Многое можно сделать и сейчас. На холмах у реки растет женьшень. Каждый из нас может накопать в день до дюжины фунтов. На одних корнях мы имели бы кучу денег.
- Корни женьшеня - это мелочь, - возразил Купер. - Нам нужны настоящие деньги.
- А если ставить капканы? - не унимался Адамс. - Тут полным-полно бобров.
- Ты хорошо рассмотрел этих бобров? Они же с размером со святого Бернарда.
- Ну так и хорошо. Подумай, сколько ты получишь с одной шкуры.
- Ни один торгаш не поверит, что это бобер. Тебя тут же начнут подозревать в мошенничестве. Есть лишь несколько стран, где разрешено ловить бобров. Чтобы поставлять шкуры - даже если тебе удастся уговорить кого-то купить их, - ты должен приобрести лицензии в каждой из этих стран.
- На том мастодонте целые горы слоновой кости, - - сказал Купер. - А если мы отправимся на север, то найдем там мамонтов, у которых бивни еще больше...
- И тут же попадем в тюрьму за контрабанду слоновой кости?
Они сидели, смотрели на огонь и молчали, не зная, что сказать.
Жалобный стон гигантской кошки, вышедшей на охоту, донесся с верховьев реки.

4

Хадсон лежал в спальном мешке, рассматривая небо. Оно волновало его. Там не было знакомых созвездий, не было ни одной звезды, которую он мог бы уверенно назвать. И этот звездный хоровод, думал он, больше, чем что бы то ни было, наводил на мысль об огромной бездне лет, которая пролегла между древней страной и той землей, на которой он был - или, вернее, должен был быть - рожден.
Сто пятьдесят тысяч лет, как говорит Адамс, плюс минус десять тысяч - точнее не узнаешь. Хотя это наверняка сделают позже. Изучат позиции звезд в этом времени и сравнят их с картой звездного неба двадцатого века. Но пока любые цифры оставались не более чем предположением.
Машина времени - это не та штука, калибровку и эксплуатационные качества которой можно проверить. Ее вообще нельзя никак проверить. Ему вспомнилось, что в первый раз, решив ее испытать, они даже не были уверены, что она работает. Да и как об этом скажешь наперед? Когда она начинала работать, вы тут же понимали, что она работает. Но если она была неисправна, об этом можно было узнать только после испытания.
Конечно, Адамс ни секунды не сомневался. А как же иначе - он полностью доверял тем полуматематическим, полуфилософским концепциям, которые разработал сам и которые всегда оставались непостижимой загадкой для Хадсона и Купера.
Впрочем, так было всегда, даже в детстве. Уэс придумывал затеи, а осуществлять их приходилось ему и Джонни. И еще в те дни в своих играх они путешествовали во времени. На заднем дворе Куперов они собрали свою первую машину времени, и в ход пошла невообразимая коллекция ненужного хлама - деревянный ящик, пустой пятигаллонный бак из-под краски, сломанная кофеварка, связка выброшенных медных трубок, треснувшее рулевое колесо и прочая рухлядь, Он вспоминал, как они ьвозвращалисьэ в страну индейцев-до-прихода-белых, путешествовали во времена мамонтов и динозавров, устраивая потрясающие битвы и ькровавую резнюэ.
Но в реальности все оказалось по-другому, и приходилось не только палить из ружья в причудливых животных, которые встречались на пути.
Они могли бы догадаться об этом, поскольку не раз говорили на подобные темы.
Ему вспоминались их споры в университете и тот парень, который обычно помалкивал в углу, - студент юридического факультета по фамилии Притчард.
И вот как-то, промолчав большую часть времени, этот Притчард заговорил:
- Если бы вы, парни, путешествовали во времени, вам бы пришлось столкнуться с очень неприятным сюрпризом. Я не говорю о климате, топографии и фауне. Я имею в виду экономику и политику.
Они тогда посмеялись над ним, вспоминал Хадсон, и все на этом кончилось. А чуть позже разговор, как всегда, перешел на женщин.
Интересно, где теперь этот молчун? Однажды, пообещал себе Хадсон, я разыщу его и расскажу, как он был прав.
Да, мы ошиблись, думал он. Сколько путей вело к успеху, сколько дорог, но мы оказались слишком уверенными и жадными - мы жаждали триумфа и славы, вот почему теперь так нелегко успокоиться.
Поймав удачу за хвост, они могли добиться помощи в любом крупном индустриальном концерне, в любом общеобразовательном фонде и правительственном учреждении. Как первооткрыватели истории они могли получить любую поддержку и субсидии. А обретя покровительство и деньги, они бы развернулись по-настоящему. Им не пришлось бы довольствоваться своими жалкими грошами, которых только и хватило на один потрепанный вертолет и один временной модуль. У них было бы несколько машин, и, по крайней мере, одна из них стояла бы в двадцатом веке как спасительный модуль на случай чрезвычайных обстоятельств.
Но эти варианты означали сделку и, возможно, очень жестокую сделку. Пришлось бы делиться с теми, чье участие измерялось лишь вложенным капиталом. А какими деньгами оценишь двадцать лет мечты и великой идеи, преданность этой великой идее, годы работы, годы разочарований и почти фанатичное самопожертвование?
В любом случае, думал Хадсон, им удалось рассчитать почти все. Возможностей для промахов было множество, но они сделали их сравнительно мало. Все, что им недоставало, в конечном счете появилось.
Взять хотя бы вертолет. Он оказался самым удобным средством для путешествий во времени. Чтобы избежать смещений и оседания пластов, которые происходили в течение геологических периодов, вам необходимо подняться в воздух. Вертолет поднимает вас вверх, предохраняет от столкновений с различными объектами на земле и дает возможность выбрать нужное место для посадки. Путешествуя без него - даже если вам повезет с поверхностью земли, - вы можете материализоваться в сердцевине какого-нибудь огромного дерева, оказаться в болоте или гуще стада испуганных и свирепых зверей. Самолет бы тоже подошел, но, попав в этот мир, вы бы не всегда могли приземлиться - вернее, не были бы уверены, что это получится. А вертолет может опуститься почти в любом месте.
И конечно, им повезло с временем, в которое они попали, хотя никто из них точно не знал, как велика эта удача. Уэс считал, что он не всегда работал вслепую, как это могло показаться. Он настроил модуль на прыжки в пятьдесят тысяч лет. Как он тогда им честно сказал, для более точной калибровки потребовалась бы долгая и напряженная работа.
При калибровке в пятьдесят тысяч лет расчет оказался простым. Один прыжок (если настройка оказалась верной) мог бы доставить их в конец ледникового периода Висконсиса, два прыжка - в его начало. Третий должен был забросить их в конец сангамонского межледникового периода, что, видимо, и произошло - плюс минус десять тысяч лет.
Они попали в удачное время с довольно стабильным климатом, когда не было ни холодно, ни жарко. Флора выглядела почти современной, и они чувствовали себя, как дома. Фауна плейстоцена и нашей эпохи частично перекрывала друг друга, но внешность животных несколько отличалась от вида их собратьев в двадцатом веке. Реки текли по знакомым руслам, холмы и утесы во многом остались теми же. В этом уголке Земли по крайней мере за сто пятьдесят тысяч лет почти ничего не изменилось.
Какими удивительными были мечты их юности, думал Хадсон. И не так часто встретишь трех парней, чьи юношеские грезы в конце концов исполнились. Но им повезло, и они оказались здесь.
У костра дежурил Джонни, следующим на очереди был Хадсон, а перед этим лучше выспаться. Он закрыл глаза, потом приоткрыл их, чтобы бросить прощальный взгляд на незнакомые звезды, и увидел серебряный свет, окрасивший восточный горизонт. Вскоре взойдет луна, и это неплохо. Всегда веселее на дежурстве, когда над головой сияет луна.
Неимоверный шум, перечеркнув безмолвие ночи, выбросил Хадсона из сна и, продирая до мозга костей, вытянул его в одну дрожащую струну. Даже воздух, казалось, оцепенел от бешеного крика. Хадсон сел, ничего не понимая, и только потом, до удивления вяло и медленно, его мозг проанализировал шум и выделил два разных слившихся звуча - ужасное рычание тигра и сводящий с ума рев мастодонта.
Луна поднялась, заливая местность призрачным светом. Он увидел Купера, который стоял за кругом ночных огней и, вскинув винтовку, всматривался в ночь.
Адамс, тихо бормоча ругательства, выползал из спального мешка. Центральный костер превратился в груду мерцающих углей, но дозорные огни ярко пылали, и вертолет внутри круга переливался отблесками пламени.
- Это Бастер! - со злостью крикнул Адамс. - Я узнал бы его рев где угодно. С тех пор как мы появились здесь, он только и делал, что визжал да разгуливал вокруг. Но ему, видно, не повезло, и он нарвался на саблезубого тигра.
Хадсон расстегнул спальный мешок, схватил винтовку и вскочил. Ни слова не говоря, он бросился за Адамсом туда, где стоял Джонни.
Купер остановил их жестом:
- Только не вспугните их. Я никогда не видел ничего подобного.
Адамс поднял винтовку.
Купер ударил ладонью по стволу.
- Ты что, сдурел?! - вскричал он. - Хочешь, чтобы они бросились на нас?
В двухстах ярдах стоял мастодонт, в его спину вцепился визжащий саблезубый тигр. Огромный слон поднялся на дыбы и с грохотом опустился, пытаясь сбросить кошку. Ее массивное тело взлетело в воздух. Слон продолжал брыкаться, но сверкающие клыки тигра вновь и вновь впивались в спину великана.
И тогда мастодонт повалился на голову, перекатился через спину и поднялся. Огромная кошка спрыгнула на землю. Они постепенно приближались к лагерю.
На какое-то время оба зверя замерли, рассматривая друг друга. Потом тигр атаковал, молнией промелькнув в лунном свете. Бастер увернулся. Кошка врезалась в могучее плечо, яростно вцепилась в него когтями и, не удержавшись, соскользнула вниз. Мастодонт бросился вперед и, полоснув противника бивнями, затопал ногами.
Кошка, получив скользящий удар одним из бивней, взвыла и, прыгнув вверх, распласталась на голове Бастера. Доведенный до бешенства болью и страхом, ослепленный старый мастодонт побежал - побежал прямо на лагерь. На бегу он обхватил кошку хоботом, оторвал от себя и, приподняв, отбросил прочь.
- Берегись! - закричал Купер и выстрелил.
На какой-то миг в глазах Хадсона застыла неподвижная картина, напоминающая кадр, вырезанный из фантастического приключенческого фильма, - разъяренный мастодонт и подброшенный в воздух тигр. Звуки слились в один ужасный гвалт надвигавшейся катастрофы.
Затем видение превратилось в неясное дрожащее пятно. Хадсон ощутил тупой удар в плечо и понял, что выстрелил, хотя звука выстрела не услышал. Над ним почти навис огромный мастодонт, сминающий все на своем пути, как мощная и безжалостная машина слепого разрушения.
Он бросился в сторону, и гигант пронесся мимо. Хадсон мельком заметил, что саблезубый тигр рухнул на землю внутри круга дозорных огней. Он снова поднял винтовку и нажал на курок, целясь в бугорок за ухом Бастера. Мастодонт пошатнулся, но удержался на ногах и продолжал свой стремительный бег. Он наступил на один из костров и помчался дальше, разбросав угли и пылающие головешки,
А тут раздался глухой удар и визгливый скрежет металла.
- О, нет! - закричал Хадсон.
Пробежав несколько метров, они остановились внутри круга огней.
Вертолет лежат на боку, накренившись под сумасшедшим углом. Одна лопасть винта была смята. Просто на вертолете, словно споткнувшись о него во время безумного бега, лежал мастодонт.
Кто-то подползал к ним, прижимаясь к земле. В свете костров мелькнула раскрытая слюнявая пасть. Животное волочило задние ноги, спина его была сломана.
Спокойно и без лишних слов Адамс всадил пулю в голову саблезубого тигра.

5

Генерал Лесли Бауэрс поднялся с кресла и зашагал по залу заседаний. Потом остановился и грохнул кулаком по столу.
- Вы не сделаете этого! - закричал он. - Вам не удастся погубить проект. Я знаю, насколько он важен. И мы не можем отказаться от него!
- Но прошло десять лет, генерал, - напомнил военный министр. - Если бы они решили вернуться, то к этому времени давно бы уже объявились.
Генерал остановился, собираясь дать отпор. За кого его принимает этот штатский выскочка! Как он смеет говорить таким тоном с боевым офицером!
- Мы знаем ваше мнение, генерал, - сказал председатель объединенного комитета начальников штабов. - И, думаю, каждый из нас понимает, как близок вам вопрос. Вы по-прежнему во всем обвиняете себя, хотя для этого нет никаких оснований. В конце концов, ничего уже не исправишь.
- Сэр, - сказал генерал, - я уверен, нет дыма без огня. Я знал это с самого начала, когда все остальные лишь таращили глаза. С тех пор мы обнаружили факты, которых вполне достаточно для подтверждения моих догадок. Возьмем, к примеру, нашу троицу. Тогда мы о них почти ничего не знали - зато сколько известно теперь! Я изучил их жизнь от рождения до самого момента исчезновения. И могу добавить для тех, кто по-прежнему думает, что это мистификация: мы искали их несколько лет, но не нашли и намека на их последующее существование. Мне довелось беседовать с людьми, которые их знали, - продолжал генерал. - Я изучил учебные характеристики и армейские личные дела. И пришел к выводу: если бы кто и мог сделать такое, то только эти трое парней. Адамс был их мозгом, двое других выполняли то, что придумывал он. Купер обладал бульдожьей хваткой, он не давал им сбиться с пути, а Хадсон обкатывал вопрос с разных точек зрения.
И они знали свое дело, джентльмены! - воскликнул генерал. - Они жили этим. То, что Хадсон предпринял в Вашингтоне, является реальным доказательством их подготовки. Они со школьных лет просчитывали варианты действий. А несколько лет назад я говорил с адвокатом из Нью-Йорка по фамилии Притчард. Он рассказал мне, что еще в университете они обсуждали экономические и политические проблемы, с которыми могли столкнуться в случае удачного завершения своей работы.
Мы можем считать Уэсли Адамса одним из самых одаренных молодых ученых, - продолжал генерал. - Это доказывают характеристики университета и армейские рапорта. После армии он владел по крайней мере дюжиной профессий, но они его не интересовали. И я могу сказать, почему они его не интересовали. У него было нечто большее - то, над чем он работал. А когда он и двое его друзей отправились...
- Вы считаете, - вмешался военный министр, - что он работал над темпоральными...
- Он работал над машиной времени! - рявкнул генерал. - Я этих ваших темпоральных штучек не понимаю, и меня вполне устраивает обычная ьмашина времениэ.
- Успокойтесь, генерал, - сказал председатель ОКНШ*. - Нет никакой необходимости кричать.
Генерал кивнул.
- Прошу прощения, сэр. Я столько работал над этим. Я посвятил проекту десять последних лет. Вы правы, мне действительно хочется исправить ошибку, которая была допущена десятилетие назад. Я мог бы побеседовать с Хадсоном. Но я был занят и, конечно же, был занят не тем. Чрезмерна занятость стала обычным состоянием всех должностных лиц, и в этом отношении я признаю свою ошибку. Но теперь, когда вы настаиваете на закрытии проекта...
- Он влетает нам в копеечку, - напомнил военный министр.
- И у нас нет никаких доказательств, - добавил председатель ОКНШ.
- Не понимаю, что вам еще надо, - огрызнулся генерал. - Если когда-то и жил человек, покоривший время, то это был Уэсли Адамс. Мы нашли, где он работал. Мы нашли его мастерскую и переговорили с соседями, которые рассказывали нам о таких странных делах, происходящих там, что...
- Но десять лет, генерал! - воскликнул военный министр.
- Хадсон приходил сюда, предлагая нам величайшее открытие в истории человечества, и мы выгнали его. Неужели после этого вы ожидаете, что они приползут к нашим ногам?
- Вы хотите сказать, что они обратились к кому-то еще?
- Они на это не пойдут. Эти парни знают, что означает то, на что они наткнулись. И они не предадут свою страну.
- А как вы объясните нелепое приложение Хадсона? - подал голос представитель министерства иностранных дел.
- Они пытались подстраховаться! - закричал генерал. - Что бы вы сами стали делать, открыв девственную планету с нетронутыми природными богатствами? Неужели бы бросились к нам, протягивая целый мир зажравшихся чиновников, которые слишком ьзанятыэ, чтобы ознакомиться...
- Генерал!
- Да, сэр, - устало произнес генерал. - Мне бы хотелось, джентльмены, указать вам на необычайно точное совпадение деталей. Это в первого очередь касается пленок, попавших в наши руки. Мы имеем заключение дюжины компетентных палеонтологов, которые утверждают, что столь идеальная подделка невозможна. Но, даже допустив обратное, мы бы нашли такие тонкости, фальсифицировать которые никто бы не догадался, потому что о них почти никому не известно. Кто, например, мог догадаться, что на ушах саблезубого тигра были кисточки, как у рыси? Кто знает, что кожа молодого мастодонта черного света?
А дислокация! - продолжал генерал. - Я напомню, если вы забыли, что мастерскую Адамса мы нашли только благодаря этим фильмам. Сравнив кадры с реальной местностью, мы получили такие данные, что даже сомневаться не пришлось, - нам оставалось лишь отправиться на старую заброшенную ферму, где работали Адамс и его друзья. Неужели вы не понимаете, как все совпадает?
- Я полагаю, - ехидно заявил представитель министерства иностранных дел, - вы сейчас начнете объяснять нам, почему они выбрали это заброшенное место.
- Думали, уели меня, да? - спросил генерал. - Но я вам отвечу. У меня есть для вас хороший ответ. Юго-западная часть Висконсина является геологическим курьезом. Ее обошли ледники всех геологических периодов. Нам неизвестно, почему так происходило, но какой бы ни была причина, ледники обходили эту территорию по сторонам и двигались к югу, оставляя нетронутым этот островок в океане льда.
И еще одна деталь, - воодушевленно продолжал генерал. - За исключением триасового периода, этот район Висконсина всегда оставался сухим. Он и несколько других областей оставались единственными территориями Северной Америки, которые никогда не побывали под водой. Я думаю, нет нужды говорить о преимуществах такого места, где начинающий путешественник во времени, рискуя угодить почти в любую эру, находит под ногами сухую почву.
Слово взял советник по экономике:
- Мы исследовали этот вопрос весьма обстоятельно, и, хотя не нам судить о том, возможны или нет путешествия во времени, мне бы хотелось высказать несколько замечаний.
- Прошу вас, начинайте, - сказал председатель ОКНШ.
- Мы заметили одно несоответствие. Откровенно говоря, нас в этом деле заинтересовала перспектива приобретения абсолютно новой планеты, ресурсы которой можно было бы эксплуатировать в более широких масштабах, чем это делалось в прошлом. Но возникает мысль - а что если каждая планета имеет лишь определенный запас природных богатств? И если мы, забравшись в прошлое, начнем их добывать, не повлияет ли это на остаток тех ресурсов, которые мы разрабатываем в настоящее время? Не будем ли мы таким хитрым образом таскать добро из собственных карманов?
- Это утверждение неверно по своей сути, - сказал председатель Комиссии по атомной энергии. - На самом деле все как раз наоборот. Мы знаем, что в определенные геологические периоды прошлого в земле имелось гораздо больше урана, чем в наши дни. Попав в достаточно далекое прошлое, вы бы поняли, что уран превратился в свинец. В юго-западной части Висконсина залегают свинцовые жилы - вот почему Хадсон утверждал, что ему известно расположение залежей урановой руды, а мы думали, что это бред сумасшедшего. Если бы мы оказались поумнее - давайте говорить начистоту, - если бы мы были поумнее и, узнав о путешествиях во времени, тут же сцапали бы его, то ничего подобного не произошло бы.
- Утверждение советника неверно и в отношениях лесов, - дополнил его председатель ОКНШ. - Я уже не говорю о пастбищах и сельскохозяйственных культурах.
Советник по экономике слегка покраснел.
- Есть еще одно возражение, - сказал он. - Если мы вернемся в прошлое и колонизируем земли, которые там найдем, вы представляете, что произойдет, когда эта - давайте назовем ее ретроактивной, - когда эта ретроактивная цивилизация достигнет начала нашего исторического периода? Каков будет результат столкновения культур? Изменится ли наша история? И будут ли происходящие изменения позитивными? А все...
- Все это вздор! - закричал генерал. - Вздор, как и вся трепотня об использовании ресурсов. Что бы мы ни делали в прошлом - вернее, что бы мы ни хотели сделать, - давным-давно уже сделано. Я ночами не спал, размышляя над этим, мистер. И поверьте, я дал вам единственный верный ответ. Но сейчас перед нами стоит вопрос, который требует безотлагательного решения. Откажемся мы от всего этого или будем продолжать наблюдения за фермой в Висконсине, ожидая их возвращения? Будем ли мы продолжать самостоятельный поиск процессов, формул или методов, благодаря которым Адамс путешествует во времени?
- Пока наши исследования ни к чему не привели, генерал, - сказал известный физик, скромно сидевший в конце стола. - Если бы не ваша уверенность и не доказательства, которые убеждают нас, что Адамсу это удалось, я бы отрицал возможность путешествий во времени. Пока у нас нет ни одного варианта, который мог бы обещать какую-то надежду. Все, чем мы занимались до этого времени, лучше всего описывается словами ьмышиная возняэ. Но если Адамс провернул такой трюк, значит, это действительно возможно. И значит, должно быть несколько способов достижения подобного эффекта. Поэтому мы настаиваем на дальнейших изысканиях.
- Никто не пытается обвинять вас в неудачах, - заверил физика председатель. - Мы знаем, что вы работаете на пределе сил и возможностей. И если Адамс сделал это - я подчеркиваю, если он действительно сделал это, - то метод должен отличаться простотой. Скорее всего, он наткнулся на него в той сфере наук, куда никто другой и заглянуть бы не подумал.
- Вы еще раз напомнили нам, - сказал генерал, - что исследовательские программы с самого начала рассматривались лишь как авантюра. Поэтому возвращение этих парней было и остается нашей единственной надеждой.
- Если бы Адамс запатентовал свой метод, мы бы сейчас не ломали себе головы, - заявил председатель министерства иностранных дел.
Генерал яростно завопил:
- Чтобы потом его со всеми деталями и подробностями изложили в отчетах патентной службы и каждый желающий мог бы не только ознакомиться с ним, но и повторить?!
- Нам остается только Бога благодарить за то, что он его не запатентовал, - подвел итог председатель.

6

Вертолет уже не годился ля полетов, но временной модуль оказался целым.
Хотя это еще не означало, что он будет работать.
Они обсудили вопрос о местонахождении лагеря. Сдвинуть тушу Старины Бастера им было не по силам, и они решили найти другое место. Поэтому на рассвете они ушли, оставив старого мастодонта лежать на разбитом вертолете.
Они знали, что через день или два его кости будут обглоданы и очищены стервятниками, дикими котами, волками, лисами и мелкими хищниками.
Вытащить временной модуль из вертолета оказалось непросто, но в конце концов им это удалось, и теперь, сидя у костра, Адамс покачивал его на коленях.
- Хуже всего, что я не могу его проверить, - жаловался он. - Это просто невозможно. Включаешь его, и он или работает, или не работает. Поэтому пока не попробуешь, не узнаешь.
- Тут мы тебе ничем помочь не можем, - ответил Купер. - Но возникает вопрос - как нам использовать его без нашей железной птицы?
- Нам необходимо подняться в воздух, - сказал Адамс. - Иначе при возвращении в двадцатый век мы рискуем оказаться в шести футах под землей.
- Какое-то чувство подсказывает мне, что местность здесь выше, чем в нашем будущем, - сказал Хадсон. - Эти холмы стоят здесь с времен юрского периода. Скорее всего они были тогда значительно выше, но ветер и время уменьшили их размеры. Выветривание будет продолжаться и впредь. Значит, мы здесь находимся на большей высоте, чем в двадцатом веке, - пусть не намного, но выше.
- Кто-нибудь из вас отмечал показания высотомера? - спросил Купер.
- Думаю, нет, - признался Адамс.
- В любом случае его показания ничего не дают, - заявил Хадсон. - Он просто показывает высоту - а мы, если помните, летели - но нужно еще учитывать воздушные ямы, относительную плотность воздуха и прочие штуки.
Хадсон заметил, что Купер сник.
- А как вам такое предложение? - воодушевился Адамс. - Мы построим платформу высотой в двенадцать футов - это обезопасит нас от геологических подвижек. Но сооружение должно быть сравнительно небольшим, чтобы остаться в зоне действия силового поля.
- И что произойдет, если мы случайно сделаем ее на два фута выше? - спросил Хадсон.
- Падение с четырнадцати футов несмертельно - разве что откровенно не повезет.
- Но можно здорово разбиться.
- Да, и даже сломать несколько костей. Так ты останешься здесь или рискнешь сломать ногу?
- Если ты так ставишь вопрос, я согласен. Платформа, говоришь. А из чего платформа?
- Из бревен. Деревьев хватает. Мы просто пойдем и повалим несколько стволов.
- Ствол в двенадцать футов высотой весит немало. Как мы перенесем такое большое бревно на холм?
- Потащим по земле.
- Ты хочешь сказать, попытаемся.
Адамс на минуту задумался, и его осенила идея.
- Нам надо сделать тележку.
- Из чего? - спросил Купер.
- Тогда давайте применять катки. Нарежем небольшие бревна и покатим стволы по ним.
- Это хорошо на горизонтальной плоскости, - возразил Хадсон, - но совершенно не годится для подъема стволов на холм. Твои бревна скатятся да еще прибьют кого-нибудь из нас.
- В любом случае опоры должны быть длиннее двенадцати футов, - вставил Купер. - Нам придется окапывать их в ямы, и это потребует дополнительной длины.
- А почему бы нам не применить принцип треножника? - предложил Хадсон. - Свяжем три ствола за макушки и поднимем их. Что-то вроде буровой вышки или ворота для подъема тяжестей. Но все равно опоры должны быть длиннее двенадцати футов. Я думаю, пятнадцати-шестнадцати футов будет достаточно. А как поднять три шестнадцатифутовых бревен? Нам понадобятся блок и такелажные снасти.
- Есть еще одна проблема, - сказал Купер. - Часть этих бревен может оказаться за пределами эффективного действия силового поля. Часть их должна - я надеюсь, все же должна - сдвинуться во времени, а другая часть останется здесь. Это вызовет наклон.
- Путешествуя на стволах, мы столкнемся еще с одной неприятностью, - добавил Самсон. - Мне не хотелось попасть в другое время с кучей бревен, которые будут падать на меня.
- Не стоит печалиться об этом, - сказал Адамс, - Может быть, еще и модуль не работает.

7.

Генерал уединился в своем кабинете и сидел, опустив голову на руки. Какие придурки, думал он, тупоголовые, бездарные придурки! Почему они не могли этого понять?
С тех пор как пятнадцать лет назад Лесли Бауэрс стал руководителем проекта ьМастодонтэ, он думал о нем ночью и днем, перебирая в уме любую возможность, словно она была реальным фактом. Причем его волновали не только военные перспективы, хотя, как боевой офицер, он, естественно, думал о них в первую очередь.
Взять хотя бы скрытые базы, расположенные прямо в опорных пунктах потенциального врага - в тех же местах, но отдаленные по времени веками. Их будут разделять столетия и расстояние, которое можно преодолеть в долю секунды.
Он видел это как наяву - материализация флотилий, быстрый сокрушительный удар, затем мгновенный отход в цитадели прошлого. Огромные разрушения - и ни одного потерянного корабля, ни одного убитого солдата.
Кроме того, имея такие базы, даже не нужно наносить удар. Стоит лишь намекнуть врагу об их существовании, как провокаций уже можно не опасаться.
Если же враг нападет первым, мы бы получили лучшее в мире бомбоубежище. Мы бы эвакуировали население не в другие города, а в другое время. У нас появилось бы надежное и абсолютное убежище против любого оружия - ядерного, термоядерного, бактериологического и того, что еще создавалось в лабораториях. И если придут плохие времена - которые, как никогда, близки в нашей ситуации, - у нас было бы место, куда можно увести целую страну, оставив врагу пустые разрушенные города и отравленные радиоактивной пылью земли.
Убежище - именно его пятнадцать лет назад предлагал Хадсон бывшему министру иностранных дел, но зазнавшийся идиот посчитал это оскорблением и выгнал Хадсона прочь.
И если даже до войны не дойдет, следует помнить о жизненном пространстве и огромных возможностях - не самой последней из которых будет возможность мирно жить на девственной планете, где можно отбросить старую вражду и дать дорогу новым помыслам.
Интересно, где сейчас эти трое парней, ушедших в глубь времени. Неужели погибли? Их могли затоптать мастодонты. Или на их след вышла стая тигров? А вдруг они убиты вероломными дикарями? Хотя нет, он забыл, в ту пору люди сюда еще не пришли. А если они заблудились во времени и не могут вернуться? И теперь до конца своих дней обречены существовать в чужом времени? Или, может быть, они просто питают к людям своей эпохи глубокое отвращение? Впрочем, он бы не винил их за это.
А может быть - пусть это и звучит немного фантастично - они тайно набирают колонистов, прямо сейчас, и не на ферме в Висконсине, которая находится под наблюдением, а в каком-то другом неведомом месте, реально создавая страну, которую они провозгласили.
Если они не вернутся в скором будущем, проект ьМастодонтэ будет закрыт окончательно. Исследовательская программа застопорилась, и только резкий поворот событий мог предотвратить ликвидацию поста в Висконсине.
- Но если они посмеют снять наблюдение, - сказал генерал, - я знаю, что надо делать. - Он встал и зашагал по комнате. - Ей-богу, я им еще покажу!

8

Чтобы построить пирамиду, потребовалось десять дней тяжелого изнурительного труда. Они таскали камни от ручья, который находился в полумиле от лагеря, и постепенно небольшая куча превратилась в полукруглый холм высотой в двенадцать футов. Для этого потребовалось много камней и много терпения, потому что чем выше становилась пирамида, тем больше приходилось расширять ее основание.
Но они ее построили.
Хадсон сел у костра и поднес к догоравшим углям покрытые волдырями руки.
И все же это лучше, думал он, чем таскать тяжелые бревна, да и опасности почти никакой.
Допустим, мы наберем в ладонь горсть песка. Что-то просыплется между пальцами, но большая часть останется в ладони. Вот в этом и заключался принцип пирамиды из камней. Когда - и если - машина времени заработает, большая часть камней пройдет сквозь время.
Те камни, что останутся здесь, осыпятся на землю, и от них не будет никакого вреда - то есть не будет наклонов и деформаций, которые могут помешать работе силового поля.
А если временной модуль неисправен?
Или если он все же заработает?
С какой стороны ни посмотри, подумал Хадсон, это станет гибелью нашей мечты.
Даже если они вернутся в двадцатый век, средства не позволят им продолжать дело. Фильмы утеряны, замены им нет и нет никаких доказательств, что они побывали за гранью истории - почти на заре человечества.
Хотя не так важно, насколько вам удается проникать во время. Час или тысячелетия - большой разницы нет. Если можно унестись на час, значит, можно передвигаться и сквозь миллионы лет. А если вы совершили прыжок на миллионы лет назад, то можете вернуться к первому мгновению вечности, к первому проблеску времени в безмерном океане пустоты и небытия - вернуться к первородному мигу, когда ничего еще не было создано и не было планов и мыслей, когда вся безбрежность Вселенной, подобно чистой грифельной доске, ожидала первых штрихов, начертанных мелом неизбежности.
На покупку нового вертолета потребуется тридцать тысяч долларов, а у них не хватало денег даже на трактор, который был нужен для возведения частокола. Занять негде и не у кого. Не пойдешь же в банк и не скажешь, что тридцать тысяч вам нужны для полета в поздний каменный век.
Хотя по-прежнему можно обратиться в какое-нибудь промышленное предприятие, или университет, или даже к правительству. Если объяснить, в чем дело, деньги польются рекой - но они согласятся платить только после того, как наложат лапу на всю прибыль.
И, конечно, заказывать музыку будут они, думал Хадсон, потому что это их деньги, а нам останутся только горький пот и кровоточащие раны.
- Меня по-прежнему тревожит один вопрос, - сказал Купер, нарушая молчание. - Мы здорово поработали, возводя пирамиду и, конечно, обезопасили себя от попадания в сарай, дом и другие сооружения...
- Только не говори мне о ветряной мельнице! - вскричал Хадсон.
- Хорошо, не буду. Я убежден, что высоты хватит. Но мне подумалось, что мы можем оказаться прямо над тем забором из колючей проволоки, который находится в южной части сада.
- Если хочешь, давай передвинем пирамиду шагов на двадцать в сторону.
Купер застонал.
- Нет, лучше я рискну усесться на забор.
Адамс встал и бережно поднял временной модуль.
- Ладно, парни, пошли. Пора уходить.
Они осторожно взобрались на пирамиду, едва уместившись на ее вершине.
Прижимая модуль к груди, Адамс сделал последние приготовления.
- Придвиньтесь ко мне, - сказал он, - и немного согните колени. Возможно, придется падать.
- Ладно, поехали, - сказал Купер. - Жми на клавишу.
- Адамс нажал на кнопку.
Но ничего не случилось.
Модуль не работал.

9

Не скрывая тревоги и страха, директор ЦРУ закончил свой доклад.
- Вы уверены в достоверности вашей информации? - спросил президент.
- Господин президент, - сказал директор ЦРУ, - я отвечаю за каждое свое слово.
Президент вопросительно взглянул на двух других людей, которые находились в кабинете.
- Все вышесказанное соответствует данным, которые находятся в нашем распоряжении, сэр, - доложил председатель ОКНШ.
- Но это невероятно! - воскликнул президент.
- Они боятся! - вскричал директор ЦПУ. - Они не спят по ночам. Они убедили себя, что мы вот-вот сможем путешествовать во времени. Их попытки сделать что-нибудь подобное закончились ничем, но они уверены, что мы близки к успеху. Наши враги понимают, что, если нам удастся покорить время, их конец неизбежен, поэтому они решили нанести последний удар - сейчас или никогда. Но три года назад мы полностью отказались от проекта ьМастодонтэ. Прошло десять лет с тех пор, как мы приостановили исследования. Двадцать пять лет назад этот Хадсон...
- Какая разница, сэр? Они убеждены, что мы прикрыли проект только для отвода глаз, а сами в тайне продолжают работу. Это вполне соответствует их собственной стратегии...
Президент поднял карандаш и начал что-то машинально рисовать в блокноте.
- Как звали того старого генерала, - спросил он, - который закатил целый скандал, когда мы отказались от проекта? Помню, я был тогда в сенате. Он так и вился вокруг меня.
- Бауэрс, сэр, - напомнил председатель ОКНШ.
- Да, верно. Что с ним стало?
- Ушел в отставку.
- Жаль, хотя, думаю, теперь это не имеет значения. - Он нарисовал что-то еще и наконец сказал: - Джентльмены, похоже, вы правы. Сколько времени, вы говорите, у нас осталось?
- Максимум девяносто дней. В худшем случае - дней тридцать.
Президент взглянул на председателя ОКНШ.
- Мы готовы, как никогда, - доложил председатель. - Думаю, мы справимся с ними. Конечно, есть некоторые...
- Знаю, - сказал президент,
- Может быть, припугнуть их? - предложил министр иностранных дел, переходя на шепот. - Я знаю, это их не остановит, но по крайней мере мы выгадаем какое-то время.
- Вы хотите дать им понять, что у нас есть машина времени?
Министр кивнул.
- Нам это не удастся, - устало возразил директор ЦРУ. - Если бы мы ее действительно имели, тогда бы не было проблем. По своим каналам они бы тут же узнали, что она у нас есть, и превратились бы в добрых воспитанных соседей.
- Но ее у нас нет, - мрачно подытожил президент.

10

Поздним вечером, вскинув на плечи оленя, подвешенного к шесту, двое охотников повернули домой.
При дыхании с их губ срывался пар, было очень холодно, и они уже не помнили, сколько дней кряду с неба падал снег.
- Меня тревожит Уэс, - тяжело дыша, сказал Купер. - Он принимает это слишком близко к сердцу. Мы должны присматривать за ним.
- Давай передохнем, - задыхаясь, предложил Хадсон.
Они остановились и опустили оленя на землю.
- Он во всем винит только себя, - продолжал Купер, смахивая пот со лба. - Причем совершенно напрасно. Каждый из нас знал, на что шел.
- Он злится на себя, и сам понимает это, но злость помогает ему не сдаваться. Пока он ковыряется в своей штуковине, с ним будет все в порядке.
- Ему не удастся починить модуль, Чак.
- Знаю, что не удастся. И он тоже это знает. У него нет ни инструментов, ни материалов. Вернись мы обратно в мастерскую, он еще мог бы что-то сделать, но здесь все его попытки обречены на провал.
- Да, ему нелегко.
- Всем нам нелегко.
- Да, но не нам пришла в голову внезапная идея, из-за которой два старых приятеля оказались в безвыходном положении на самых, можно сказать, задворках времени. И он не может выбросить это из головы, сколько бы мы не говорили, что все хорошо, что мы вообще об этом не думаем.
- Да, такое трудно принять, Джонни.
- Но что с нами будет, Чак?
- Мы построим себе жилье, заготовим еды. Боеприпасы оставим для большой дичи, чтобы на каждую пулю иметь горы мяса, а мелких животных будем ловить в капканы.
- Мне интересно, что с нами будет, когда не останется ни муки, ни других припасов. У нас и так их не слишком много. Мы всегда думали, что в любой момент можно будет привезти еще.
- Перейдем на мясо, - успокоил его Хадсон. - Мы можем добывать бизонов миллионами. Простые индейцы питались только ими. Весной мы накопаем всяких корешков, летом будем собирать ягоды. А осень нам подарит урожай орехов - полдюжины разных сортов.
- Как бы ни экономили боеприпасы, они все равно когда-нибудь кончатся.
- Сделаем лук и стрелы, рогатки и копья.
- Здесь водятся такие зверюги, которых копьем не испугаешь.
- А мы их не будем трогать. Если надо - спрячемся, если негде прятаться - убежим. Без оружия мы перестанем быть владыками мироздания - особенно в этих местах. И чтобы выжить, нам придется признать этот факт.
- А если кто-нибудь из нас заболеет, сломает ногу или...
- Мы сделаем все, что будет в наших силах. Никто вечно не живет.
И снова разговор вращался вокруг той проблемы, которая тревожила каждого из них, подумал Хадсон, - и о которой они предпочитали помалкивать.
Да, они выживут, если позаботятся о пище, убежище и одежде. Они могут прожить долгие годы, потому что в такой плодородной и щедрой стране человек легко мог найти себе пропитание.
Но их угнетало отсутствие цели - в этом и состояла та ужасная проблема, о которой они боялись говорить. Им нужен был смысл, ради которого стоило жить в мире без общества.
Человек, потерпевший крушение на необитаемом острове, всегда живет надеждой, а у них надежды не оставалось. Робинзона Крузо отделяли от его собратьев-людей какие-то несколько тысяч миль - их же отделяет сто пятьдесят тысяч лет.
Уэсу Адамсу повезло чуть больше. На восстановление машины времени оставался один шанс из тысячи, и, даже зная об этом, он упорно добивался своего, лелея пусть крошечную, но все же надежду.
И нам не надо присматривать за ним, думал Хадсон. Присматривать придется тогда, когда он признает свое бессилие и откажется от попыток починить машину.
Что касается его и Купера, им некогда сходить с ума - они построили хижину, запаслись на зиму дровами и вот теперь занимались охотой.
Но однажды они закончат все свои дела, и тогда к ним нагрянет тоска.
- Ты готов идти? - спросил Купер.
- Да, конечно. Уже отдохнул, - ответил Хадсон.
Они взвалили шест на плечи и снова отправились в путь.
Многие ночи Хадсон провел без сна, размышляя над этой проблемой, но все его думы исчезали в бездне безысходности.
Они могли бы написать естественную историю плейстоцена, снабдив ее фотографиями и рисунками, но все это не имеет смысла, потому что ни одному ученому будущего не удастся прочитать ее.
Они могли бы построить мемориал - огромную пирамиду, которая пронесет через пятнадцать сотен веков их весть, высеченную голыми руками на маске вечности. Но в их историческом времени таких пирамид не существовало, а значит, взявшись за строительство, они бы с самого начала знали, что их творению суждено превратиться в прах.
В конце концов, они могли бы отправиться на поиски людей этой эпохи и, пройдя пешком четыре тысячи миль по диким местам до Берингова пролива, выбраться на азиатский континент. Отыскав пещерных сородичей, она оказали бы им неоценимую помощь на пути их великого становления. Но они никогда не сделают этого, а даже если и сделают, пещерные люди найдут какой-нибудь повод, чтобы убить их, да еще и съесть.
Они вышли из рощи; в сотне ярдов от них показалась хижина. Она прислонилась к склону горы чуть выше ручья, откуда открывался изумительный вид на луга, простиравшиеся до самого синевато-серого горизонта. Из трубы поднимался дымок, и они увидели, что дверь открыта.
- Зря Гэс так ее оставляет, - заворчал Купер. - Того и гляди, медведь залезет.
- Эй, Гэс! - закричал Хадсон.
Но Адамса нигде не было видно.
В хижине на столе они заметили белый лист бумаги.
Хадсон схватил записку и поднес ее к глазам, Купер читал, заглядывая через его плечо.
~ьДорогие друзья, я не хочу еще раз пробуждать ваши надежды и вновь разочаровывать вас. К тому же, мне кажется, у меня могут возникнуть проблемы. Но я хочу попытать счастья. Если ничего не получится, я вернусь и сожгу записку, а вам не скажу ни слова. Если же вы найдете мое послание на столе, то знайте, машина заработала и я вернусь, чтобы забрать вас. Гэсэ~
Хадсон смял записку в руке.
- Парень сошел с ума!
- Да, похоже, заработался, - сказал Купер. - Ему, наверное, показалось...
Догадка настигла их одновременно, и они метнулись к двери. Обогнув угол хижины, они остановились как вкопанные, изумленно глядя на гребень горы, возвышавшийся над ними.
Пирамида из камней, которую они построили два месяца назад, исчезла!

11

Страшный грохот заставил Лесли Бауэрса - генерала в отставке - подскочить на кровати. Старые мышцы напряглись, седые усы ощетинились.
Несмотря на возраст, генерал оставался человеком действия. Он сбросил покрывало, опустил ноги на пол и схватил стоявший у стены дробовик.
Бормоча проклятия, он на ощупь вышел из темной спальни, пробежал через столовую и ворвался на кухню.
Нащупав у двери приборный щиток, он щелкнул тумблером, который включал прожектора. Едва не сорвав дверь с петель, он выскочил на крыльцо и застыл там, переминаясь голыми ногами по доскам настила, - ночная пижама развевалась на ветру, дробовик был грозно нацелен в ночь.
- А это еще откуда? - проревел он.
На том месте, где он оставил свою машину, возвышалась огромная куча камней. Из-под булыжников выглядывало смятое крыло, а чуть дальше виднелась перекошенная фара.
Какой-то человек осторожно съезжал по осыпавшимся камням. Ему пришлось сделать крюк, чтобы увернуться от загнутого вверх крыла машины.
Генерал взвел курок и попытался успокоиться. Незнакомец достиг основания кучи и повернулся к Бауэрсу. Генерал заметил, что мужчина прижимает к груди какой-то предмет.
- Эй, мистер! - крикнул старик. - Вас может спасти только очень внятное объяснение. Там стояла совершенно новая машина. К тому же, с тех пор как у меня начали ныть зубы, мне впервые удалось заснуть.
Человек просто стоял и смотрел на него.
- Ты что, оглох что ли? - закричал генерал.
Незнакомец медленно подошел к нему и остановился у крыльца.
- Меня зовут Уэсли Адамс, - сказал он. - Я...
- Уэсли Адамс! - взвыл генерал. - Боже мой, парень, где ты был все эти годы?
- Знаете, я, конечно, не думаю, что вы поверите мне, но дело в том...
- Да мы ждем тебя! Двадцать долгих лет! Вернее, я тебя жду. Все остальные идиоты махнули на это дело рукой. А я ждал тебя, Адамс. Мне пришлось поселиться здесь, потому что три года назад они приказали снять охрану.
Адамс с трудом сглотнул.
- Прошу извинить меня за машину. Понимаете, это никак...
И он вдруг заметил, что генерал ласково улыбается ему.
- Я верил в тебя, - произнес старик. Он махнул ружьем, приглашая гостя в дом. - Заходи. Мне надо срочно позвонить.
Адамс, спотыкаясь, начал подниматься по лестнице.
- Давай, шевелись! - прикрикнул генерал, но голос его дрожал от волнения. - Бегом! Хочешь, чтобы я простудился?
Войдя в дом, он включил свет, бросил дробовик на кухонный стол и подбежал к телефону.
- Соедините меня с Белым домом в Вашингтоне, - сказал он. - Да, я сказал, с Белым домом Президента? Конечно, его - с кем же мне еще разговаривать... Да, все верно. Он не рассердится на мой звонок.
- Сэр, - осторожно позвал Адамс.
Генерал поднял голову
- Что, Адамс? Проходи, садись.
- Вы сказали, двадцать пять лет?
- Да, я так сказал. Что вы там делали все это время?
Адамс схватился руками за стол и тяжело оперся о него.
- Но этого не может
- Да! - прокричал генерал оператору - Да, я жду.
Он прижал ладонь к микрофону и вопросительно взглянул на Адамса:
- Я полагаю, ты выставишь те же требования, что и раньше?
- Требования?
- Ну да. Признание. Помощь по четвертому пункту. Договор об обороне.
- Наверное, да, - ответил Адамс.
- Ты застал этих олухов на бочке с порохом, - радостно сказал ему генерал, - и можешь просить все, что хочешь. Ты заслужил это после всех своих трудов и того хамства тупоголовых идиотов, через которое тебе пришлось пройти, хотя, знаешь, особенно губу не раскатывай.

12.

Редактор вечернего выпуска читал сводку новостей прямо с телетайпной ленты.
- Ну и ну, кто бы только мог подумать! - воскликнул он. - Мы только что признали Мастодонию.
Он взглянул на ответственного за выпуск.
- Где, черт возьми, она находится, эта Мастодония?
Ответственный за выпуск пожал плечами:
- Не спрашивай меня. В этом заведении мозгами должен работать ты.
- Ладно, к утру достанешь мне карту, - приказал редактор.

13

Их полосатый котенок - молодой саблезубый тигр - игриво ударил Купера могучей лапой.
Купер таким же игривым жестом нанес ответный удар по его ребрам.
Кошка зарычала.
- Ах, ты мне еще зубы показываешь! - закричал Купер. - Мы тебя выкормили, воспитали, и вот твоя благодарность. Сделаешь так еще раз, и я дам тебе в челюсть.
Тигренок блаженно растянулся на полу и начал умываться.
- Однажды этому коту не хватит мяса, и он слопает тебя, - предупредил Хадсон.
- Он нежен, как голубка, - заверил его Купер. - Мухи не обидит. Только одно меня и успокаивает - никто не осмелится потревожить нас, пока вокруг бегает это чудовище. Самый лучший сторожевой пес на свете. Надо же кому-то охранять наши запасы. Когда Уэс вернется, мы станем миллионерами. У нас и меха, и женьшень, и слоновая кость.
- Если он действительно вернется.
- Он обязательно вернется. Можешь не волноваться.
- Но прошло уже пять лет, - возразил Хадсон.
- Он вернется. Что-то там случилось, вот и все. Наверное, он уже работает над этим. Он мог сбить регулятор времени, когда чинил модуль, или тот уже был неисправен, после того как Бастер врезался в вертолет. А чтобы исправить дефект, нужно время. Я не сомневаюсь, что он вернется. Я только одного понять не могу - почему он ушел один и оставил нас здесь?
- Я уже объяснял тебе, - сказал Хадсон. - Он боялся, что модуль не заработает.
- Но разве этого надо было бояться? Мы бы ему и слова не сказали.
- Ты прав. Ни слова, ни насмешки.
- Тогда чего же он боялся? - спросил Купер.
- Уэс боялся, что, узнав о его новой неудаче, мы бы дали ему понять, какой безнадежной и безумной была его затея. И он знал, что когда-нибудь мы могли бы убедить его в этом, уничтожив последнюю надежду его жизни. А он хотел сохранить ее, Джонни. Он хотел сохранить ее даже тогда, когда надеяться будет не на что.
- Теперь это неважно, - сказал Купер. - Нам надо думать только о том, что он вернется за нами. А я это сердцем чувствую.
Но Хадсон знал, что был и другой вариант, который мог напрочь перечеркнуть весь смысл их существования.
О, Господи, подумал он, не дай мне стать свидетелем этого!
- Уэс уже работает над этим - прямо сейчас, - уверенно говорил Купер.

14

И он действительно работал. Но не один - ему помогали тысячи других, доведенных до отчаяния людей, которые знали, что времени в обрез, и которых тревожила не только судьба двух человек, затерянных во времени, но и угроза войны, нависшая над их страной. Они работали, чтобы обрести мир, о котором мечтали, - тот самый мир, к которому человечество стремилось многие века.
Но для использования машины времени им был нужен нулевой уровень - такой же нулевой уровень, по которому артиллеристы устанавливают батареи орудий, - только тогда каждая машина времени могла бы доставлять пассажиров в один и тот же миг прошлого, только тогда их действие распространялось бы на один и тот же период с точностью до секунды.
И вновь возникла проблема управления и калибровки, из-за которой нулевой модуль был настроен на прыжки через пятьдесят тысяч лет - плюс минус десять тысяч.
Проект ьМастодонтэ наконец-то заработал.

* ОКНШ - объединенный комитет начальников штабов.

Клиффорд Д. Саймак "Сделай сам"
пер. Д. Жуков

Гордон Найт сидел как на иголках: ему хотелось, чтобы поскорее закончился пятичасовой рабочий день и можно было помчаться домой. Именно сегодня он должен получить комплект, заказанный компании ьСделай самэ, и ему не терпелось приступить к сборке.
Его нетерпение объяснялось не только давнишним желанием иметь собаку (хотя это играло существенную роль), но и тем, что это было совершенно новое дело. Ему никогда не приходилось управляться с комплектом ьСделай самэ, в котором содержались бы биологические компоненты, и поэтому он волновался. Хотя, конечно, собака будет создаваться биологическим путем лишь до определенной степени и большая часть компонентов войдет в комплект, а на долю человека останется только сборка... Все же в этом была какая-то новизна, и ему хотелось поскорее приступить к работе.
Он так упорно думал о собаке, что даже слегка рассердился, когда Рэндолл Стюарт, то и дело бегавший пить воду, остановился на обратном пути у его стола и стал подробно докладывать о своих успехах на поприще домашнего зубоврачевания.
- Это легко, - сказал Стюарт. - Совсем просто, если следовать инструкции. Поглядите, вот... вчера вечером я сделал это сам.
Он присел на корточки возле стола Найта и открыл рот, что было силы оттянув нижнюю челюсть пальцами.
- О-о... десь, - говорил он, тыкая дрожащим пальцем в зуб, о котором шла речь.
- Сам запломбировал, - захлопнув рот, самодовольно объявил Стюарт. - Наладил целую систему зеркал, чтобы видно было, что там творится. Зеркала прислали в комплекте, я только следовал инструкции.
Он запустил палец глубоко в рот и нежно погладил дело рук своих.
- На самом себе проделывать это немного неудобно. А вот на ком-нибудь другом все получится просто.
Он с надеждой посмотрел на Найта.
Найт на эту удочку не попался, и Стюарт перестал его соблазнять.
- Потом я собираюсь снимать камень. Надо только подкопаться под десну. Для этого есть специальный крючок. Зачем платить дантистам, когда можно самому позаботиться о собственных зубах.
- Пожалуй, это нетрудно, - согласился Найт.
- Дело верное, - сказал Стюарт. - Надо лишь придерживаться инструкции. Чего только не сделаешь, если будешь следовать инструкциям.
Найт задумался. Что верно, то верно. Если следовать инструкциям, можно сделать что угодно - только надо не торопиться, а сесть и не спеша, досконально все изучить.
Ведь построил же он дом, и мебель сделал, и всю домашнюю технику смонтировал. И все в свободное время... хотя, видит бог, когда работаешь пятнадцать часов в неделю, свободного времени имеешь не так уж много.
Как хорошо, что, купив землю, он построил этот дом. Все тогда покупали так называемые имения, и Грейс это так втемяшилось, что ему ничего не оставалось, как тоже купить участок.
Платить и плотникам, и каменщикам, и водопроводчикам он был не в состоянии. Но, строя дом своими руками, он истратил сущие пустяки. Правда, на это ушло десять лет, но зато какое это было удовольствие!
Он сидел и думал, как интересно было строиться и как он гордится своей работой. Нет, сэр, сказал он себе, на его месте никто бы не построил лучшего дома.
Хотя, признаться, в том, что он сделал, не было ничего необычного. Большинство его знакомых тоже сами строили себе дома, или делали к ним пристройки, или перестраивали...
Он часто подумывал, что неплохо бы снова приняться за дело и построить еще один дом, так, интереса ради. Но это было бы глупо, потому что дом у него уже есть, а новый продать невозможно, если бы даже он и построил его. Кто станет покупать дом, когда так интересно строить самому?
Да и в старом доме еще немало работы. Надо пристроить новые комнаты... они не очень нужны, конечно, но с ними будет удобнее. И крышу починить. И летний домик соорудить. И участок до сих пор не приведен в порядок. Одно время он подумывал спланировать и разбить живописный парк: поработав несколько лет в свободное время, можно принарядить участок.
Найт и его сосед Энсон Ли часто разговаривали о том, что они могли бы сделать со своими участками, если бы у них было время. Но Ли, конечно, никогда ничего не сделает. Он юрист, но, кажется, и юриспруденцией занимается не очень усердно. У него большой кабинет, битком набитый юридической литературой, и в свое время он любил пространно поговорить об этих книгах, хотя, по-видимому, никогда их не раскрывал. Обычно он заводил такой разговор, основательно нагрузившись, а это случалось довольно часто, так как он считал себя мыслителем и твердо верил, что спиртное помогает думать.
Когда Стюарт вернулся к своему столу, до конца рабочего дня оставалось все еще более часа. Найт украдкой достал из портфеля свежий номер журнала ьСделай самэ и начал перелистывать его, краем глаза посматривая по сторонам, чтобы быстро спрятать журнал, если кто-нибудь обратит внимание на то, что он бездельничает.
Он уже читал все статьи раньше и теперь просматривал рекламу. Жаль, подумал он, что у человека не хватит времени переделать такую уйму дел.
Например:
подобрать себе очки (инструменты для шлифовки и проверки линз включаются в комплект);
удалить самому себе гланды (полные инструкции и необходимые инструменты);
превратить пустующую комнату в персональную больничную палату (какой смысл покидать дом во время болезни - именно тогда-то вы больше всего нуждаетесь в утешении и спокойствии);
сделать собственные лекарства (начать с выращивания пятидесяти лекарственных растений; имеются подробные инструкции, как ухаживать за ними и обрабатывать урожай);
вырастить своей жене шубку (пара норок, одна тонна лошадиного мяса, скорняжные инструменты);
сшить себе костюм и пальто (пятьдесят ярдов шерстяной материи и приклад);
собрать телевизор;
переплести книги;
построить собственную электростанцию (пусть на вас работает ветер);
собрать собственного робота (мастер на все руки, умен, послушен, не требует отпуска и платы за сверхурочную работу, находится при деле все двадцать четыре часа в сутки, никогда не устает, не нуждается ни в отдыхе, ни в сне, выполняет любую работу).
Найт подумал, что это стоящее дело. Если завести такого робота, то помощь от него будет великая. Можно достать всякие приспособления к нему. Робот, как говорится в рекламе, может менять как перчатки приспособления для различных видов работ.
Если бы у него был робот, он бы его посылал каждое утро в огород собирать кукурузу, фасоль, горох, помидоры и другие овощи, а потом складывать их на задней веранде дома. Наверно, тогда огород давал бы гораздо больше, потому что робот никогда не сорвет недозрелого помидора и не даст перезреть кукурузе.
Есть всякие приспособления: и для уборки дома, и для разгребания снега, и для покраски... В общем почти для любой работы. Купить полный набор приспособлений, потом составить рабочую программу и целиком положиться на робота - так можно свалить с плеч дела по дому, потому что робот заботился бы обо всем.
Остановка только за одним. Стоит комплект частей робота почти десять тысяч долларов, да набор приспособлений обойдется не меньше.
Найт закрыл журнал и положил его в портфель.
Посмотрев на часы, он увидел, что до конца рабочего дня осталось минут пятнадцать. За работу приниматься не стоило, и Найт продолжал бездельничать и думать о том, как он вернется домой и найдет там комплект, который уже ждет его.
Он всегда хотел иметь собаку, но Грейс не разрешала. Собаки грязны, говорила она, они треплют ковры, у них блохи, они линяют, оставляют всюду шерсть, и, кроме того, от них... дурно пахнет.
Ну, против искусственной собаки она возражать не станет.
От такой собаки не будет дурно пахнуть, есть гарантия, что ни линять, ни заводить блох она не будет, потому что блохи подохли бы с голоду на полумеханической, полубиологической собаке.
Он надеялся, что собака его не разочарует, так как на всякий случай тщательно изучил литературу по этому вопросу. Собака ходила бы с ним на прогулки, носила бы поноску и гоняла дичь. А что еще можно от нее требовать? Для полноты картины она будет приветствовать каждый столб и дерево, но фирма гарантирует, что никаких пятен после этого не остается.
Когда он подлетал к дому, комплект уже лежал у двери сарая, но сначала Найт его не заметил. Потом, увидев комплект, он еще на лету стал рассматривать его и так вытянул шею, что чуть не врезался в изгородь. К счастью, ему удалось посадить летательный аппарат точно на усыпанную гравием площадку, и еще не перестали вращаться винты, как он уже бросился к сараю.
Да, это комплект. К верху упаковочной клети был прикреплен конверт с накладной. Но комплект оказался более громоздким и тяжелым, чем ожидал Найт. Он подумал, а не прислали ли ему по ошибке какую-нибудь большую собаку - не ту, что он заказывал.
Он попытался поднять клеть, но не осилил и пошел обратно в дом, чтобы притащить из подвала тележку.
Завернув за угол, он остановился на секунду и осмотрел свой участок. Тут можно многое сделать, подумал он, было бы только время и деньги на покупку оборудования. Можно было бы превратить участок в большой сад. Надо попросить планировщика сделать проект... впрочем, если купить книги по планировке садов и посидеть над ними несколько вечеров, можно, по-видимому, все сделать самому.
На северном конце участка было озерцо, и сад, как ему казалось, следовало бы разбить именно там. Сейчас земля вокруг озера сырая, настоящее болото. На ветру колышутся заросли бурьяна и камыша. Но если выкопать дренажные канавки, посадить культурные растения, продолжить дорожки и перекинуть через канавки живописные мостки, то все будет выглядеть прелестно.
Найт перевел взгляд на дом Энсона Ли, стоявший за озерцом на холме. Как только собака будет собрана, он прогуляется с ней туда. Собака, наверно, понравится Ли. Иногда Найт чувствовал, что Ли не совсем одобряет то, что он делает. Например, то, что он помог Грейс сделать печь для обжига и сушки. Им тогда несколько раз удавалось выманить Ли из дому и отправить на поиски нужных сортов глины.
- Для чего вам нужно делать эти горшки? - спросил он. - К чему все эти хлопоты? Купите их, это обойдется в десять раз дешевле.
Ли отнесся без должного уважения к объяснениям Грейс, которая утверждала, что собирается делать не простые горшки. Керамика, говорила она, - признанный вид искусства. Она так увлеклась этим и добилась таких успехов (некоторые ее работы были действительно хороши), что Найт счел возможным прекратить работу над моделью железной дороги и пристроить к уже разросшемуся дому еще одно помещение - для хранения, сушки и выставки керамики.
Года два назад, когда Найт построил мастерскую для Грейс, Ли не сказал ни слова. Ей надоело заниматься керамикой, и она переключилась на живопись. Однако Найт чувствовал: Ли молчал только потому, что был убежден в бесплодности дальнейших споров.
Но собаку Ли должен одобрить. Найт гордился своей дружбой с Ли. Это превосходный человек... хоть и не идет в ногу со временем. Все поглощены какими-нибудь делами, а Ли живет полегоньку, занятый своей трубкой и книгами, кстати не имеющими никакого отношения к юриспруденции.
Даже дети теперь интересуются более серьезными вещами. Играя, они учатся.
Мери, до того как она вышла замуж, интересовалась агрономией. Ее оранжерея стояла у подножия холма, и Найт жалел, что не мог продолжить ее работу. Всего несколько месяцев назад он ремонтировал ее гидропонные баки.
Джон, естественно, занялся ракетами. Много лет он с товарищами усеивал окрестности своими экспериментальными моделями. Самая последняя и большая, но незаконченная до сих пор возвышается за домом. Найт говорил себе, что он когда-нибудь возьмет и закончит то, что начал делать сынишка. В университете Джон теперь увлекается все тем же, но круг его интересов, по-видимому, стал гораздо шире. Найт подумал, что у него хороший сын. Да, сэр, очень хороший сын.
Найт направился по скату в подвал за тележкой. Как всегда, несколько секунд он постоял, оглядывая свои владения - здесь поистине было все, что интересовало его в жизни. Вон там, в углу, мастерская. А тут модель железной дороги, над которой он временами работал. За ней - фотолаборатория. Он вспомнил, как в подвале не хватило места для лаборатории и он был вынужден пробить часть стены. Повозиться пришлось гораздо больше, чем он думал.
Захватив тележку, Найт пошел к сараю, погрузил комплект и отвез в подвал. Потом он взял ломик и стал вскрывать упаковочную клеть. Он работал неторопливо и сноровисто: ему приходилось распаковывать немало комплектов, и он знал, как управляться с ними.
Когда он вынул детали, им овладело смутное беспокойство. Они были странной формы и больших размеров.
Прерывисто дыша от усилий и волнения, он стал снимать обертки. Уже со второй детали он понял, что ему прислали не собаку. Сняв обертку с пятой детали, он уже определенно знал, что это такое.
Это робот... и, насколько он мог судить, лучшая, самая дорогая модель!
Он присел на угол упаковочной клети, достал платок и вытер лоб. Наконец он вскрыл конверт с накладной.
ьМистеру Гордону Найту, - говорилось в ней. Один комплект собаки, оплачено полностьюэ.
С точки зрения компании ьСделай сам, инкорпорейтедэ он получил собаку. И за нее заплачено... полностью, как написано в накладной.
Он встал, потом снова сел и посмотрел на детали робота.
Никто никогда ни о чем не догадается. Придет время переучета, и компания обнаружит у себя лишнюю собаку. Одного робота будет не хватать, но попробуй разберись, в чем тут дело, если целые вагоны комплектов собак и тысячи проданных роботов уже укатили во все стороны.
Гордон Найт ни разу в жизни не совершал сознательно ни одного бесчестного поступка. Но теперь он принял бесчестное решение и знал, что поступает нечестно, и не мог ничего сказать в свое оправдание. Быть может, хуже всего было то, что он обманывал даже самого себя.
Сначала он решил, что отошлет этого робота назад, но так как он всегда мечтал собрать робота, то сперва соберет ого, потом разберет, снова запакует и отправит компании. Он не будет включать его, просто соберет...
И в то же время он знал, что лжет самому себе; он понимал, что мало-помалу, шаг за шагом придет к бесчестному поступку. Он знал, что делает так потому, что совершить откровенный обман у него не хватает наглости.
В тот вечер он сидел и, внимательно читая инструкцию, рассматривал каждую деталь. Именно так и следовало управляться с комплектами ьСделай самэ. Надо было не спеша, пункт за пунктом разобраться во всем и только потом приступать к сборке. Найт по опыту знал, что торопливость здесь ни к чему. Кроме того, ему, быть может, уже никогда не попадет в руки еще один робот.

На службе начались четырехдневные каникулы, и Найт энергично принялся за дело, вкладывая в него всю душу. Он имел слабое представление о биологии, и ему пришлось заглянуть в учебник органической химии, чтобы познакомиться с некоторыми процессами. Дело продвигалось туго. Давно уже он не брался за органическую химию и теперь обнаружил, что растерял даже начатки знаний.
На второй день перед сном он выудил из учебника достаточно сведений, чтобы собрать робота.
Его немного расстроила Грейс, которая увидела, чем он занимается, и стала немедленно придумывать для робота дела по хозяйству. Чтобы отделаться от нее, он надавал ей всяких обещаний и на следующий день приступил к сборке.
Он легко смонтировал робота не только потому, что ловко работал инструментами, но еще и потому, что с фанатичным рвением следовал первому принципу обращения с комплектами ьСделай самэ - сначала получи полное представление о предстоящей работе.
Во-первых, он уверил себя, что, собрав робота, он тотчас же приступит к его разборке. Но когда робот был сделан, Найту захотелось посмотреть, как он действует. Что за смысл убить так много времени и не убедиться в том, что все сделано как следует? Найт щелкнул тумблером, приводящим робота в действие, и привинтил последнюю пластинку.
Робот ожил и посмотрел на Найта.
Потом он сказал:
- Я робот. Меня зовут Альбертом. Что надо сделать?
- Спокойно, Альберт, - торопливо сказал Найт. - Присядьте и отдохните, мы поговорим.
- Я не нуждаюсь в отдыхе, - произнес робот.
- Хорошо, тогда просто стойте на месте. Я, конечно, не могу оставить вас у себя. Но, раз уж вы включены, мне бы хотелось посмотреть, что вы умеете делать. Надо поработать по хозяйству и в саду, подровнять газон, и потом, я думал о планировке участка. - Он замолчал и хлопнул себя по лбу. - Приспособления! Как мне достать приспособления!
- Ничего, - произнес Альберт. - Не беспокойтесь, Только скажите, что надо делать.
И Найт сказал ему, что надо делать. Напоследок он смущенно дал задание спланировать и разбить сад.
- Сотня акров - это большой участок, а вы не можете тратить на эту работу все время. Грейс хочет, чтобы вы работали по дому и, кроме того, в огороде, и на газоне...
- Я скажу вам, что делать, - проговорил Альберт. - Я составлю список материалов, которые надо заказать, а все остальное предоставьте мне. У вас хорошо оборудованная мастерская.
- Вы хотите сказать, что сами сделаете себе приспособления?
- Не беспокойтесь, - сказал ему Альберт. - Где карандаш и бумага?
Найт принес ему карандаш и бумагу, и робот составил список материалов (сталь различных марок, алюминиевые заготовки различных размеров, медная проволока и многое другое).
- Вот! - сказал Альберт, протягивая Найту бумагу. - Это будет стоить не больше тысячи долларов и даст нам возможность работать. Поскорее закажите все, и мы начнем.
Найт сделал заказ, а Альберт принялся рыскать по подвалу и быстро собирать в кучу железный лом, валявшийся повсюду.
- Все пойдет в дело, - сказал он.
Альберт выбрал несколько кусков стали, включил кузнечный горн и стал работать. Найт понаблюдал за ним немного и пошел обедать.
- Альберт - чудо, - сказал он Грейс. - Он сам делает себе приспособления.
- Ты ему сказал, что я просила сделать?
- Конечно. Но сперва ему надо сделать приспособления.
- Я хочу чтобы он поддерживал в доме чистоту, - сказала Грейс, - потом надо сделать новые портьеры, покрасить кухню и починить все эти текущие водопроводные краны, к которым ты так в не удосужился приложить руку.
- Да, дорогая.
- И мне хотелось бы, чтобы он выучился готовить.
- Я его не спрашивал, но мне кажется, он сможет это делать.
- Он мне окажет великую помощь, - сказала Грейс. - Подумай только, я смогу теперь тратить на живопись все свое время.
Благодаря долголетней практике Найт точно знал, как ему вести себя в этой фазе разговора. Он как бы раздвоился. Одна его часть сидела, слушала и время от времени что-то отвечала, а другая продолжала думать о более важных делах.
Ночью он несколько раз просыпался и слышал, как в мастерской стучит Альберт. Он каждый раз изумлялся этому, но потом вспоминал, что робот работает круглые сутки, изо дня в день. Найт лежал, глядя на темный потолок, и поздравлял себя с приобретением робота. Но, конечно, это только временно... Он отошлет Альберта обратно через несколько дней. А сперва позабавится с ним немного. Ну что тут плохого?
На следующий день Найт спустился в подвал и предложил роботу свою помощь, но Альберт вежливо отклонил ее. Найт постоял немного, потом отошел от робота и попытался возбудить в себе интерес к модели локомотива, которую начал делать года два назад, да все откладывал ради чего-то другого. Но ему почему-то не работалось, он сел и стал думать, что же с ним такое происходит. Может быть, ему нужно новое увлечение? Он мечтал заняться кукольным театром, теперь на это хватит времени.
Найт достал каталоги и журналы ьСделай самэ и начал листать их, но проявил интерес, и то умеренный, только к стрельбе из лука, альпинизму и постройке лодок. Ко всему остальному он остался холоден. Казалось, ничто не могло вдохновить его сегодня.
Тогда он отправился навестить Энсона Ли.
Ли лежал в гамаке, покуривал трубку и читал Пруста; под рукой на земле стоял кувшин.
Ли отложил книгу и указал на другой гамак, висевший поблизости.
- Залезайте и давайте отдыхать.
Найт устроился в гамаке, чувствуя себя довольно глупо.
- Поглядите на небо, - сказал Ли. - Вы когда-нибудь видели такое голубое небо?
- Я в этом ничего не понимаю, - ответил Найт. - В метеорологии не разбираюсь.
- Жаль, - сказал Ли. - В птицах вы тоже не разбираетесь?
- Когда-то я был членом клуба наблюдателей за птицами.
- И так трудились, что года не прошло, как вы устали и ушли из клуба. Наблюдение за птицами вы превратили в гонку на выносливость. Каждый старался увидеть больше птиц, чем другой. Вы сделали из этого соревнование. И, наверно, вели журнал наблюдений.
- Ну и вел. Что в этом плохого?
- Ничего, - сказал Ли, - если бы вы не делали все с какой-то мрачной непреклонностью.
- Мрачной непреклонностью? С чего вы взяли?
- Таков уж ваш образ жизни. Теперь все так живут. Кроме меня, конечно. Посмотрите на ту малиновку, что сидит на яблоне. Мы с ней дружим. Вот уже шесть лет, как мы знакомы. Об этой птичке я мог бы написать целую книгу... и, если бы малиновка могла читать, она одобрила бы ее. Но я, конечно, писать не буду. Стоит начать писать, и я уже не смогу наблюдать за малиновкой.
- Вы можете писать зимой, когда малиновки улетают.
- Зимой, - сказал Ли, - у меня есть другие дела.
Он наклонился, взял кувшин и протянул его Найту.
- Крепкий сидр, - пояснил он. - Сам сделал. И не потому, что прочел инструкцию или выдумал себе любимую привычку, а просто я люблю сидр, но по-настоящему делать его теперь уже никто не может. Чтобы он имел нужный вкус, надо оставлять в некоторых яблоках червей.
При упоминании о червях Найт выплюнул сидр, который он еще не успел проглотить, и вернул кувшин.
Ли воспринял это добродушно.
- Первая работа за много лет, которую я сделал добросовестно. - Поставив кувшин на грудь, он тихо раскачивался в гамаке. - Всякий раз, когда у меня появляется рабочий зуд, я смотрю через озеро на вас и решаю не работать. Сколько комнат вы добавили к своему дому, с тех пор как его построили?
- Восемь, - гордо сказал ему Найт.
- Господи! Подумать только... восемь комнат!
- Это не трудно, - запротестовал Найт, - надо только приноровиться. Право, это даже интересно.
- Сотни две лет назад люди не пристраивали по восемь комнат к своим домам. И вообще они сами себе не строили домов. И не увлекались сразу десятком любимых дел. У них не было на это времени.
- Теперь все просто. Надо только купить комплект ьСделай самэ.
- Это самообман, - сказал Ли. - Очень просто делать вид, что занимаешься чем-то стоящим, а на самом деле вы растрачиваете себя по пустякам. Как вы думаете, почему компания ьСделай самэ так разбогатела? Потому что люди нуждались в ее услугах?
- Делать самому дешевле. Зачем платить за вещь, когда ее можно сделать самому?
- Может быть, и это одна из причин. Может быть, сначала это было причиной. Но какими экономическими соображениями обоснована постройка дополнительных восьми комнат? Кому нужны эти восемь комнат? Я сомневаюсь даже, что первопричиной было желание сэкономить деньги. У людей слишком много свободного времени, которое надо на что-то убить, вот они и придумывают себе увлечения. Люди работают не потому, что им нужны все эти вещи, которые они делают, а потому, что это позволяет им заполнить пустоту своего существования, возникшую в результате укороченного рабочего дня. Им нужно чем-то заниматься во время вынужденного отдыха. Что же касается меня, то я знаю, чем мне заниматься.
Он поднял кувшин и предложил Найту выпить. На этот раз Найт отказался...
Они лежали в гамаках, поглядывая на голубое небо, и наблюдали за малиновкой. Найт сказал, что для горожан есть специальные комплекты ьСделай самэ, с помощью которых они могут мастерить роботов-птиц.
В смехе Ли звучала жалость к горожанам, и Найт смущенно умолк.
Когда Найт вернулся домой, какой-то робот подстригал траву возле частокола. У него было четыре руки с четырьмя парами ножниц, и работу он делал ловко и споро.
- Вы не Альберт, нет? - спросил Найт, пытаясь догадаться, как этот странный робот мог забрести к нему на участок.
- Нет, - сказал робот, продолжая подстригать траву. - Я Авраам. Меня сделал Альберт.
- Сделал?
- Альберт произвел меня, чтобы я работал. Не думаете же вы, что Альберт будет работать сам?
- А кто его знает, - сказал Найт.
- Если вы хотите поговорить со мной, двигайтесь рядом. Мне надо работать.
- А где сейчас Альберт?
- В подвале. Он производит Альфреда.
- Альфреда? Еще одного робота?
- Конечно. Для этого Альберт и существует.
Найт почувствовал слабость в ногах и прислонился к столбу.
Сначала был один робот, а теперь их два, и Альберт в подвале делает третьего. Так вот почему Альберт хотел, чтобы он сделал заказ на сталь и другие материалы... но заказ еще не доставлен, он, должно быть, сделал этого робота... этого Авраама... из собранного лома!
Найт поспешил в подвал, где у горна работал Альберт. Еще один робот был частично собран, и повсюду лежали готовые детали.
Угол подвала напоминал какой-то металлический кошмар.
- Альберт!
Альберт обернулся.
- Что здесь происходит?
- Я воспроизвожусь, - вежливо ответил Альберт.
- Но...
- В меня вмонтировали материнский инстинкт. Я не знаю, почему меня назвали Альбертом. Мне надо было дать женское имя.
- Но вам не следовало делать других роботов!
- Погодите, перестаньте волноваться. Вам нужны роботы, не так ли?
- Ну... пожалуй.
- Вот я их и делаю. Я сделаю все, что вам надо.
Он снова принялся за работу.
Робот, который делает других роботов... да это же целое богатство! Робот обходится в кругленькую сумму... в десять тысяч долларов, а Альберт сделал одного и мастерит другого. Двадцать тысяч долларов!
Возможно, Альберт способен делать больше двух роботов в день. Он работает на металлическом ломе, а когда прибудут новые материалы, он, по-видимому, ускорит производство.
Но даже если он будет делать по два робота в день... Это значит, что в месяц он будет производить роботов на полмиллиона долларов! На шесть миллионов в год!
Найт с ужасом вдруг сообразил, что здесь что-то не так. Роботы не должны производить себе подобных. А если и существовал такие роботы, то компания ьСделай самэ не выпустила бы его из рук.
И все же положение таково, что робот, даже не принадлежащий ему, делает других роботов с головокружительной быстротой.
Найт подумал, что, наверно, на производство роботов требуется официальное разрешение. Прежде он никогда не интересовался этим вопросом, но такое соображение показалось ему резонным. К тому же робот был не просто машиной, а имитацией живого человека. Найту пришло в голову, что должны существовать какие-нибудь правила и положения, правительственный надзор, и он представил себе, правда довольно смутно, сколько же законов он, возможно, сейчас нарушает.
Он посмотрел на Альберта, который по-прежнему работал; Найт был уверен, что робот не поймет его тревог.
Тогда он поднялся наверх и пошел в комнату для игр и развлечений, которую он пристроил несколько лет назад и с тех пор ни разу не использовал по назначению, хотя она была полностью оборудована столами для пинг-понга и бильярда, сооруженными по рецептам ьСделай самэ. В ненужной комнате для игр и развлечений был ненужный бар. Найт нашел в нем бутылку виски. После пятой или шестой рюмки жизнь предстала перед ним в розовом свете.
Он взял бумагу и карандаш и попытался подсчитать прибыльность нового дела. И, сколько он ни считал, все выходило, что он богатеет быстрее, чем любой другой человек когда бы то ни было.
Однако он понимал, что могут возникнуть трудности, если продавать роботов, не имея соответствующих средств производства, официального разрешения, поскольку таковое требовалось, и еще многого, о чем он ни знал.
Но, какие бы неприятности ему ни грозили, он не особенно приходил в уныние, принимая во внимание, что в течение года он станет мультимиллионером. Он бодро приложился к бутылке и напился впервые за двадцать лет.
Прилетев на следующий день с работы домой, он увидел, что газон подстрижен так, как его никогда не подстригали. Цветочные грядки были прополоты, а огород вскопан. Частокол только что покрасили. Два робота, снабженные телескопическими ногами вместо лестниц, красили дом.
Внутри дома не было ни пятнышка, и он услышал, как Грейс что-то весело напевает в своей мастерской.
В комнате для шитья робот (со швейной машинкой, привинченной к груди) делал портьеры.
- А вы кто? - спросил Найт.
- Вы должны знать меня, - сказал робот. - Вы разговаривали со мной вчера. Я Авраам-старший сын Альберта.
Найт вышел из комнаты.
В кухне еще один робот хлопотливо готовил обед.
- Я Адельберт, - сказал он Найту.
Найт вышел на крыльцо. Роботы кончили красить фасад дома и перебирались к боковой стороне.
Найт сел в плетеное кресло и снова задумался.
Некоторое время он не будит уходить с работы, чтобы не вызывать подозрений, но и оставаться долго нельзя. Вскоре ему придется полностью посвятить себя продаже роботов и другим делам. По-видимому, ему нужно побольше бездельничать, чтобы его уволили с работы. Но подумав, он пришел к заключению, что делать уж меньше того, что он делает на службе, просто невозможно. Работа проходит через столько рук и машин, что в конце концов каким-то образом оказывается выполненной.
Ему придется придумать какую-нибудь правдоподобную историю о наследстве или найти другой предлог для ухода. Секунду он тешил себя мыслью, что скажет правду, но тотчас решил, что правда звучала бы слишком фантастично... во всяком случае, правду говорить не стоит, пока он немного не разберется в своем положении.
Найт встал с кресла и пошел в подвал. Сталь и другие материалы, которые он заказывал, были доставлены. Их аккуратно сложили в углу.
Найт стал лениво собирать упаковочный материал, который оставался на полу, с тех пор как он распаковал Альберта. В куче мягкой стружки он нашел маленькую синюю табличку, которая, как он помнил, была прикреплена к ящичку с мозгом робота.
Он поднял ее и прочел. На ней стоял номер Х-190.
ьХэ означает экспериментальную модель! И тут он понял все.
ьСделай сам, инкорпорейтедэ создала Альберта и, упаковав, отправила на склад, потому что компания вряд ли позволила бы себе выбросить на рынок такой товар. Этим она сама себе обеспечила бы финансовый крах. Продай она десяток Альбертов, и года через два рынок пресытился бы роботами.
И стоили бы они не десять тысяч. Их продавали бы почти по себестоимости. Так как их производил бы не человек, цена на них неизбежно упала бы.
- Альберт, - сказал Найт.
- Что? - рассеянно откликнулся робот.
- Взгляните на это.
Альберт подошел и взял табличку, которую протянул ему Найт.
- А... это! - сказал он.
- Могут быть неприятности.
- Никаких неприятностей не будет, хозяин, - заверил Альберт. - Меня не опознают.
- Не опознают?
- Я сточил номера и изменил отделку. Никто не сможет доказать, что я - это я.
- Но почему вы это сделали?
- Чтобы на меня не предъявили претензий и не взяли обратно. Меня сделали, потом испугались и изолировали. Но я попал сюда.
- Кто-то ошибся, - сказал Найт. - Наверно, во время погрузки. Вас прислали вместо собаки, которую я заказал.
- Вы меня не испугались. Вы собрали меня и позволили работать. Я остаюсь с вами, хозяин.
- И все же мы можем попасть в беду, если не будем осторожны.
- Никто ничего не сможет доказать, - настаивал Альберт. - Я поклянусь, что это вы сделали меня. Я не дам забрать меня обратно. Второй раз мне улизнуть не позволят. Меня превратят в лом.
- Если вы сделаете слишком много роботов...
- Вам нужно много роботов, чтобы переделать всю работу. Думаю, для начала понадобится штук пятьдесят.
- Пятьдесят!..
- Конечно. На это уйдет примерно месяц. Теперь, когда у меня есть заказанные вами материалы, я могу ускорить производство. Кстати, вот счет за материалы.
Он извлек из углубления, служившего ему карманом, полоску бумаги и вручил ее Найту.
Увидев сумму, Найт заметно побледнел. Она вдвое превышала его расчеты... но, конечно, суммы, вырученной от продажи хотя бы одного робота, хватит с избытком.
Альберт похлопал Найта увесистой рукой по спине.
- Не беспокойтесь, хозяин. Я позабочусь обо всем.
Стая роботов, вооруженных специальными приспособлениями, приступила к работе на участке. Заросшая, неухоженная земля обретала другой вид. Озерцо было вычищено и углублено. Проложены дорожки. Построены мостки. На склоне холма устроены террасы. Разбиты большие цветочные клумбы. Деревья выкопаны и пересажены так, что радовали глаз. Пущены в ход старые печи для обжига - кирпичи пошли на дорожки и стены. Сделаны модели парусных кораблей - поставленные на якоря, они очень украсили озеро. Построены пагода и минарет, а вокруг них посажены вишневые деревья.
Найт поговорил с Энсоном Ли. Тот с видом прожженного стряпчего сказал, что разберется в ситуации.
- Вы, возможно, стоите на грани нарушения закона, - добавил он. - Но как близко вы подошли к этой грани, я могу сказать, только просмотрев соответствующие статьи.
Однако ничего не случилось.
Работа продолжалась.
Ли по-прежнему лежал в гамаке и, прижимая к себе кувшин с сидром, с изумлением наблюдал за тем, что творилось на участке соседа.
Потом пришел налоговый инспектор.
Они с Найтом присели на газоне.
- С тех пор, как я был здесь в последний раз, у вас стало лучше, - сказал чиновник. - К сожалению, я вынужден увеличить сумму налога.
Он что-то записал в книжку, которую держал на колене.
- Слышал я о ваших роботах, - продолжал он. - Это движимое имущество. Оно облагается. Сколько их у вас?
- Примерно несколько десятков, - уклончиво ответил Найт.
Чиновник сел попрямее и принялся считать тех роботов, которые были на виду, тыкая в сторону каждого карандашом.
- Слишком уж быстро они передвигаются, - пожаловался он. - Не ручаюсь за точность, но штук тридцать восемь я насчитал. Правильно?
- Не думаю, - ответил Найт, сам не знавший, сколько их, но уверенный, что их будет больше, если чиновник посидит еще немного.
- Каждый из них стоит десять тысяч долларов. Амортизация, стоимость содержания и так далее... оценим каждого в пять тысяч. Все вместе... сейчас подсчитаем, они стоят 190 тысяч долларов.
- Нет, вы послушайте, - запротестовал Найт, - нельзя же...
- Я к вам подошел по-хорошему, - заявил чиновник. - По правилам я должен скинуть на амортизацию всего одну треть.
Он ждал, что Найт будет спорить, но тот уже сообразил, что лучше помолчать. Чем дольше этот человек будет оставаться здесь, тем больше шансов, что сумма налога возрастет.
Когда чиновник скрылся из виду, Найт пошел в подвал, чтобы поговорить с Альбертом.
- Я воздерживался, пока приводили в порядок участок, - сказал Найт. - Кажется, я больше воздерживаться не могу. Нам придется продать несколько роботов.
- Продать? - в ужасе повторил Альберт.
- Мне нужны деньги. Только что здесь был налоговый инспектор.
- Хозяин, роботов продавать нельзя!
- Почему нельзя?
- Потому что это моя семья. Роботы - мои сыновья. Судите по их именам.
- Это смешно, Альберт.
- Все их имена начинаются с А, как и мое имя. Они все, что у меня есть, хозяин. Я тяжко трудился, чтобы сделать их. Между мной и моими мальчиками - существуют такие же узы, как между вами и вашим сыном. Я не могу позволить продать их.
- Но, Альберт, мне нужны деньги.
Альберт похлопал его по плечу.
- Не беспокойтесь, хозяин. Я все устрою.
Найт только махнул рукой. Во всяком случае, налог на движимое имущество надо платить еще через несколько месяцев, и за это время он, безусловно, что-нибудь придумает. Но времени терять не следует, в течение двух месяцев деньги надо достать. Это стало очевидным на другой же день, когда Найт получил приглашение явиться в Департамент государственных сборов.
Всю ночь он думал, не лучше ли совсем скрыться. Он пытался сообразить, как это человек может исчезнуть, и чем больше он думал, тем яснее сознавал, что в век досье, проверок по отпечаткам пальцев и прочих ухищрений для опознания личности надолго не скроешься.
Чиновник Департамента государственных сборов был вежлив, но непреклонен.
- Нам сообщили, мистер Найт, что за последние несколько месяцев у вас наблюдается значительное увеличение капитала.
- Увеличение капитала, - сказал Найт, вытирая пот со лба. - Никакого увеличения капитала у меня нет.
- Мистер Найт, - заметил по-прежнему вежливый, но непреклонный чиновник, - я говорю о пятидесяти двух роботах.
- Роботах? Пятидесяти двух?
- По нашим подсчетам. Вы считаете, что мы ошиблись?
- О нет, - торопливо согласился Найт. - Раз вы говорите, что их пятьдесят два, то я вам верю.
- Насколько мне известно, розничная цена каждого - десять тысяч долларов.
Найт уныло кивнул.
Чиновник с карандашом в руке занялся подсчетами.
- Пятьдесят два раза по десять тысяч, - это будет пятьсот двадцать тысяч. Облагается только пятьдесят процентов прироста капитала, или двести шестьдесят тысяч долларов. Следовательно, вам надо уплатить примерно сто тридцать тысяч долларов.
Его взгляд встретился с тусклым взглядом Найта.
- К пятнадцатому числу следующего месяца, - сказал чиновник, - ждем от вас декларации о доходах. Тогда же вы заплатите половину суммы налога, остальное можете выплатить по частям.
- И это все, что вы хотели от меня?
- Все, - неуместно радуясь, сказал чиновник. - Есть еще одно дело, но оно не входит в мою компетенцию, и я упоминаю о нем только для того, чтобы предупредить вас, если вы еще не думали об этом. Кроме федерального налога, вам надо будет уплатить налог штата, хотя, конечно, он не так велик.
- Спасибо, что напомнили, - сказал Найт, поднимаясь.
У двери чиновник остановил его.
- Мистер Найт, то, о чем я спрошу вас, тоже не входит в мою компетенцию... Мы навели справки о вас и узнали, что вы получаете десять тысяч долларов в год. Это уж мое личное любопытство, но скажите, пожалуйста, как вы, получая десять тысяч в год, вдруг сумели нажить еще полмиллиона?
- Этому я и сам удивляюсь, - ответил Найт.
- Мы заботимся, естественно, только о том, чтобы вы уплатили налог, но вами может заинтересоваться какое-нибудь другое правительственное учреждение, На вашем месте, мистер Найт, я бы постарался придумать хорошее объяснение.
Найт вышел, прежде чем чиновник дал ему еще один хороший совет. У него и без того было достаточно причин для беспокойства.
Летя домой, Найт решил, что, хочет того Альберт или нет, ему придется продать определенное число роботов. Дома он тотчас спустится в подвал и скажет об этом Альберту.
Но когда он прибыл, Альберт уже ждал его на посадочной площадке.
- Здесь был представитель ьСделай самэ...
- Не продолжайте, - простонал Найт. - Я знаю, что вы хотите сказать.
- Я все устроил, - с фальшивым воодушевлением продолжал Альберт. - Я сказал ему, что меня сделали вы. Я позволил ему осмотреть меня и всех роботов. Он не мог найти клейма компании ни на ком из нас.
- Конечно, не мог. Свои вы сточили, а на других не ставили.
- Ему не к чему было прицепиться, но он считает, что доказательства найдутся. И он сказал, что подаст в суд.
- Если он этого не сделает, то будет единственным человеком, который не щелкнет нас по носу. Налоговый инспектор только что сказал мне, что я должен правительству сто тридцать тысяч.
- А, деньги, - сияя, молвил Альберт. - Я все устроил.
- Вы знаете, где мы можем достать денег?
- Конечно. Пойдемте со мной, увидите.
Он повел Найта в подвал и показал на два свертка, перевязанных проволокой.
- Деньги, - сказал Альберт.
- В этих свертках настоящие деньги? Долларовые бумажки? Не театральный реквизит и не сигарные купоны?
- Долларовых бумажек здесь нет. Главным образом десятки и двадцатки. Несколько пятидесятидолларовых банкнотов. Мы долларовыми ассигнациями не занимались. Слишком много возни, чтобы сделать их приличное количество.
- Вы хотите сказать... Альберт, вы сделали эти деньги?
- Вы сказали, что вам нужны деньги. Ну, мы взяли несколько банкнотов, сделали анализ краски, выяснили состав и структуру бумаги и изготовили клише. Не люблю быть нескромным, но они действительно сделаны превосходно.
- Фальшивомонетчик! - завопил Найт. - Сколько денег в этих свертках?
- Не знаю. Мы их делали, пока не решили, что хватит. Если их недостаточно, мы всегда можем сделать еще.
Найт знал, что объяснять что-либо бесполезно, но мужественно приступил к этому делу:
- Правительство хочет получить с меня деньги, которых у меня нет, Альберт. Ко мне может прицепиться и Министерство юстиции. Компания ьСделай самэ, скорее всего, подаст на меня в суд. У меня достаточно неприятностей. И я не хочу, чтобы мне предъявили обвинение в подделке денег. Возьмите эти деньги и сожгите.
- Но это деньги, - возражал робот. - Вы сказали, что вам нужны деньги. Когда роботы берутся за работу, они делают ее добросовестно.
- Возьмите эти деньги и сожгите их, - приказал Найт. - А когда вы сожжете деньги, вылейте краску, искрошите клише и ударьте несколько раз кувалдой по печатному станку, который вы соорудили. И никогда не говорите об этом ни слова кому бы то ни было... кому бы то ни было, вы понимаете?
- Вы попали в беду, хозяин. И мы просто хотели вам помочь.
- Я знаю это и ценю. Но сделайте так, как я сказал.
- Ладно, хозяин, если вы этого хотите.
- Альберт!
- Да, хозяин.
Найт хотел было сказать: ьПослушайте, Альберт, вам придется продать робота, хоть он и член вашей семьи, хоть вы и сделали егоэ.
Но он не мог сказать этого, и не только потому, что Альберт делал все возможное, чтобы помочь ему.
И он сказал:
- Спасибо, Альберт. Жаль, что ничего не вышло.
Потом он пошел наверх и наблюдал, как роботы жгут пачки денег. И один бог знает, сколько фальшивых миллионов превратилось в дым.

В тот же вечер, сидя на газоне, Найт размышлял, правильно ли поступил он, приказав сжечь фальшивые деньги. Альберт сказал, что их нельзя отличить от настоящих денег, и, по-видимому, это было правдой, потому что, когда шайка Альберта берется за дело, ома делает его так, что комар носа не подточит. Но это было бы нарушением закона, а он до сих пор не делал ничего по-настоящему незаконного... хотя он и распаковал и собрал Альберта, не купив его, что было по меньшей мере неэтично.
Найт думал о будущем. Оно не было светлым. Дней через двадцать придется подать декларацию о доходах. Придется платить огромный налог на движимое имущество и уладить дело с налогом штата. И, более чем очевидно, компания ьСделай самэ возбудит против него дело в суде.
Однако есть способ обойти все неприятности. Он может отослать Альберта и других роботов компании ьСделай самэ, и тогда она не будет иметь оснований для предъявления иска, а сборщикам налогов он объяснит, что произошла большая ошибка.
Но это не выход из положения по двум причинам. Во-первых, Альберт не захочет вернуться. Найт не имел никакого представления, что может сделать Альберт в подобной ситуации, но он не захочет вернуться, так как боится, что его превратят в груду металлического лома.
И, во-вторых, Найту не хотелось отказываться от роботов без боя. Он узнал их и полюбил. Более того, это вопрос принципа.
Так он и сидел, придавленный неприятностями, запутавшийся маленький клерк, который никогда звезд с неба не хватал, а катился по социальной и экономической колее, прорезанной кем-то другим.
ьБоже мой, - думал он, - пришел опаснейший час моей жизни. Что хотели, то и делали со мной, меня запугивали, и мне больше невтерпеж. Я покажу им, что так поступать с Гордоном Найтом и его роботами нельзяэ.
Он был доволен своим настроением, и ему понравилась сама мысль о Гордоне Найте и его роботах, хотя он так и не решил, как выпутаться из неприятностей. А просить помощи Альберта он боялся. Идеи Альберта, по крайней мере те, которые он высказывал до сих пор, скорее приведут в тюрьму, чем к беспечной жизни.
Утром, выйдя из дому, Найт увидел шерифа, который, низко надвинув шляпу, прислонился к забору.
Коротая время, он дремал.
- Доброе утро, Горди, - сказал шериф. - Я вас жду.
- Доброе утро, шериф.
- Терпеть не могу этого, Горди, но работа есть работа. Я принес вам одну бумагу.
- Я ее ожидал, - покорно сказал Найт.
Он взял бумагу, протянутую шерифом.
- Красивый у вас участок, - заметил шериф.
- От этого-то и все заботы, - сознался Найт.
- Я думаю...
- Вся красота не стоит этих забот.
Когда шериф ушел, Найт развернул бумагу и без удивления прочел, что компания ьСделай самэ предъявила иск, требуя возвращения робота Альберта, а также всех прочих роботов.
Он положил бумагу в карман и вдоль озера по новехонькой, выложенной кирпичом дорожке, через бесполезные, но радующие глаз мостки, мимо пагоды и террас на склоне холма пошел к дому Энсона Ли.
Ли был на кухне, жарил яичницу с ветчиной. Он разбил еще два яйца, нарезал побольше ветчины и достал тарелку с чашкой для Найта.
- А я все думал, чего это вы так долго не показываетесь, - сказал он. - Надеюсь, вас не подведут под статью, требующую смертной казни.
Найт рассказал ему все, и Ли, стерев яичный желток с губ, не слишком его обнадежил.
- Вам придется составить декларацию о своем имуществе, даже если вы не в состоянии заплатить налог, - сказал он. - Формально вы не нарушили закона, и все, что они могут сделать, - это попытаться получить с вас причитающиеся деньги. Очевидно, на ваше жалованье будет наложен арест. Но так как жалованье не превышает законного минимума, то арест будет наложен на ваш банковский счет.
- Мой банковский счет исчерпан, - сказал Найт.
- Дома трогать нельзя. По крайней мере пока вашего имущества отнять не могут, и поэтому сначала больших неприятностей не будет. Другое дело - налог на движимое имущество, но срок его уплаты истечет только весной будущего года. Я бы сказал, что больше всего вам надо остерегаться иска компании ьСделай самэ, если вы, конечно, не захотите решить дело миром. Думаю, она откажется от иска, если вы вернете роботов. Как юрист, должен сказать вам, что ваше дело проигрышное.
- Альберт засвидетельствует, что это я сделал его, - со слабой надеждой предположил Найт.
- Альберт не может выступать в качестве свидетеля, - сказал Ли. - Он робот, и его слово для суда ничего не значит. Да, кроме того, суд никогда не поверит, что вы можете сделать такое механическое чудовище, как Альберт.
- Я хорошо умею мастерить, - запротестовал Найт.
- А что вы знаете об электронике? Насколько вы компетентны как биолог? Изложите хоть вкратце теорию роботики.
Найт признал себя побежденным.
- Наверно, вы правы.
- Может быть, лучше вернуть роботов?
- Но я не могу! Разве вы не понимаете? Компании ьСделай самэ Альберт нужен не для того, чтобы пустить его в дело. Она превратит его в лом, сожжет чертежи, и может пройти еще тысяча лет, прежде чем будет вновь открыт принцип его действия. Я не знаю, принесет ли этот принцип пользу или будет людям во вред, но то же самое можно сказать о любом изобретении. Я против того, чтобы Альберта превратили в лом.
- Я понимаю вас, - сказал Ли, - и поддерживаю вашу точку зрения. Но должен предупредить, что я не очень хороший адвокат. У меня слишком маленькая практика.
- Но я больше не знаю никого, кто бы взялся за это дело без гонорара.
Ли посмотрел на него с сожалением.
- О гонораре речь пойдет в последнюю очередь. А вот судебные издержки стоит принять во внимание.
- Может быть, переговорить с Альбертом? Я расскажу, как обстоит дело, и он позволит продать несколько роботов, чтобы хоть временно избавить меня от беды.
Ли покачал головой.
- Я уже думал об этом. Вы должны иметь разрешение на продажу роботов, но, для того чтобы получить разрешение, придется представить доказательства, что вы их владелец. Придется доказать, что вы либо купили, либо произвели их, а у вас нет разрешения на их производство. А чтобы получить такое разрешение, вы должны иметь чертежи вашей модели, не говоря уже о чертежах и спецификации завода, документах, касающихся использования рабочей силы, и прочих деталях.
- Значит, я у них в руках?
- Я никогда не видел человека, - заявил Ли, - который бы умудрился стать поперек дороги такому числу людей.
В кухню постучали.
- Войдите! - крикнул Ли.
Дверь открылась, и вошел Альберт. Он остановился на пороге и стал нетерпеливо переминаться с ноги на ногу.
- Абнер сообщил мне, что видел, как шериф вам что-то вручил, - сказал он Найму, - и вы тотчас пошли сюда. Я забеспокоился. Это связано с компанией ьСделай самэ?
Найт кивнул.
- Мистер Ли будит защищать нас в суде, Альберт.
- Я сделаю все, что смогу, - сказал Ли, - но мне кажется, что это бесполезно.
- Мы, роботы, хотим помочь вам. В конце концов, борьба ведется и в наших интересах.
Ли пожал плечами.
- Пользы от вас будет немного.
- Я все обдумал, - сказал Альберт. - Работая, я всю ночь думал и думал. И я сделал робота-юриста.
- Робота-юриста!
- Да, робота с большим объемом памяти, чем у остальных, и мощным решающим устройством, которое руководствуется законами формальной логики. Ведь право основано на логике, не так ли?
- Наверно, - ответил Ли. - Во всяком случае, должно основываться.
- Я могу сделать много роботов-юристов.
- Ничего из этого не выйдет, - со вздохом сказал Ли. - Чтобы выступать в суде, надо иметь право заниматься адвокатской практикой. А чтобы получить право заниматься практикой, надо иметь юридическая образование, выдержать экзамен; и, хотя еще не было соответствующего прецедента, я подозреваю, что кандидатом в адвокаты должен быть человек.
- Давайте не торопиться, - сказал Найт. - Роботы Альберта не могут заниматься адвокатурой. Но разве нельзя использовать их в качестве клерков или помощников? Они могли бы оказать большую помощь при подготовке к процессу.
- Наверно, это можно сделать, - задумчиво произнес Ли. - Прежде такого не бывало, но нет закона, который утверждал бы, что этого сделать нельзя.
- Им нужно только прочесть книги, - сказал Альберт. - Они тратят примерно десять секунд на страницу. Все, что они прочтут, будет накапливаться в ячейках памяти.
- Прекрасная мысль! - воскликнул Найт. - Роботы будут знать только право. Они будут существовать для этого. До мозга костей они...
- Но смогут ли они применить свои знания? - спросил Ли. - Смогут ли они использовать их при решении какой-либо проблемы?
- Сделать несколько десятков роботов, - сказал Найт. - Дать возможность каждому из них стать знатоком какого-нибудь раздела права.
- Я бы снабдил их телепатическими способностями, - сказал Альберт. - Они бы работали все вместе, как один робот.
- Принцип взаимодействия? - вскричал Найт. - Каждый из них будет немедленно получать любую информацию, которая имеется у других.
Ли потер подбородок кулаком, глаза его заблестели.
- Стоит попробовать. Если это произойдет, то для юриспруденции, пожалуй, наступят черные дни. - Он взглянул на Альберта. - У меня есть книги, горы книг. Я потратил на них кучу денег и никогда ими не пользовался. Я могу достать все книги, которые вам понадобятся. Ладно, беритесь за дело.
На всякий случай Альберт сделал десятка три роботов-юристов.
Роботы заполонили кабинет Ли, прочли все книги, которые у него были, и потребовали еще. Они глотали книги по договорному праву, описания случаев правонарушения, не связанных с нарушением контракта, но дающих основания предъявлять иски, тома свидетельских показаний и судебные отчеты. Они вобрали в себя все, что было известно о недвижимом и движимом имуществе, о государственном устройстве и правилах судебной процедуры. Они запомнили труды авторитетных служителей Немезиды, собрание римских законов, изданное при императоре Юстиниане, и все другие тома, смертельно скучные и увесистые, как надгробные плиты.
Грейс нервничала. Она заявила, что не будет жить с человеком, который хочет, чтобы его имя попало в газеты. Это заявление было довольно нелепым. Вниманием публики завладел новый скандал, связанный со снабжением космической станции, и сообщение, что компания ьСделай самэ обвинила некоего Гордона Найта в присвоении какого-то робота, прошло почти незамеченным.
Ли спустился с холма и поговорил с Грейс. Альберт поднялся из подвала и тоже поговорил с ней. Наконец совместными усилиями ее утихомирили и уговорили вернуться к живописи. Теперь она писала морские пейзажи.
А в кабинете Ли трудились роботы.
- Я надеюсь, они кое-чего наберутся, - сказал Ли. - Подумать только, не надо будет перерывать источники и охотиться за цитатами, под рукой окажется любая статья и любой прецедент!
От волнения он раскачивался в гамаке.
- Господи! А как можно излагать дело!
Он нагнулся, поднял кувшин и протянул его Найту.
- Вино из одуванчиков. Есть в нем и немного сока лопуха. Слишком уж хлопотно выбирать ненужную траву, когда нарвешь большую охапку.
Найт фыркнул. По вкусу было похоже, что вино сделано из одних лопухов.
- Двойная выгода, - пояснил Ли. - Одуванчики надо вырывать, чтобы они не портили газон. И, раз уж их вырвешь, можно найти им полезное применение.
Он хлебнул вина и поставил кувшин под гамак.
- Они там теперь беседуют, - сказал Ли, ткнув большим пальцем в сторону дома. - Не произнося ни слова, договариваются обо всем. Я чувствую себя не в своей тарелке. - Он взглянул на небо и нахмурился. - Словно я человек, который нужен только для представительства.
- Я вздохну с облегчением, когда все это кончится, - сказал Найт, - независимо от исхода.
- Я тоже, - согласился Ли.

Суд начался без всякой шумихи. Слушалось обычное очередное дело.
Громадные заголовки в газетах появились только после того, как Ли и Найт вошли в зал суда в сопровождении взвода роботов.
В зале поднялся шум. Адвокаты компании ьСделай самэ широко раскрыли рты и повскакали с мест. Судья неистово застучал молотком.
- Мистер Ли, - завопил он, - что это значит?
- Это, ваша честь, - спокойно ответил Ли, - мои помощники.
- Но они же роботы!
- Совершенно верно, ваша честь.
- Они не имеют права принимать участие в судебной процедуре.
- Прошу прощения, ваша честь, но им и не надо принимать участия. Я здесь единственный представитель ответчика. Мой клиент, - сказал он, взглянув на мощный отряд юридических талантов, представляющих компанию ьСделай самэ, - бедный человек, ваша честь. Я надеюсь, суд не откажет мне в праве воспользоваться той помощью, которую мне удалось организовать.
- Но это противоречит правилам, сэр.
- Прошу прощения, ваша честь, но я осмелюсь указать на то, что мы живем в век механизации. Почти все отрасли промышленности и бизнеса опираются в своей работе на вычислительную технику, которая справляется с делом быстрее и лучше, чем люди. Все наше общество держится на способности машин выполнять физическую и черновую работу, которую прежде приходилось делать людям.
- Тенденция опираться на умные машины и широко использовать их, - продолжал Ли, - проявляется в любой области человеческой деятельности. И это приносит великую пользу человеческому роду. Даже в такой области, как фармацевтическая промышленность, где при составлении лекарств не может быть допущено ни малейшей ошибки, машины, ваша честь, работают надежно. И если, ваша честь, такие машины принято использовать для производства лекарств, то есть в промышленности, где доверие общественности можно отнести к активам компаний, то согласитесь, что суд, где правосудие - безусловно такое же деликатное дело, как и производство лекарств, отправляется...
- Погодите, мистер Ли, - перебил его судья. - Уж не пытаетесь ли вы доказать мне, что использование... э... машин может способствовать лучшему отправлению правосудия?
- Правосудие, ваша честь, - ответил Ли, - стремится к установлению порядка в отношениях между людьми. Оно основывается на логике и здравом смысле. Надо ли указывать на то, что именно умные машины явятся воплощением логики и здравого смысла? Машина не наследует человеческих эмоций, на нее не будут влиять предрассудки и предубеждения. Ее будет интересовать только последовательность определенных фактов и законы.
- Я не прошу, - продолжал он, - чтобы за моими помощниками роботами было признано какое-либо официальное положение. Я не хочу, чтобы они принимали участие в процедуре, связанной с делом, которое рассматривает данный суд. Но я прошу - и, полагаю, вполне законно, - чтобы меня не лишали той помощи, которую они могут оказать. Истец в этом деле имеет десяток адвокатов, хороших и способных людей. Я один против многих. Я сделаю все, что в моих силах. Но ввиду неравенства сил я прошу суд не ставить меня в еще более невыгодное положение.
Ли сел.
- Это все, что вы хотели сказать, мистер Ли? - спросил судья. - Вы уверены, что ничего не добавите к сказанному, прежде чем я вынесу свое решение?
- Только одно, - сказал Ли. - Если ваша честь может указать мне на какой-нибудь пункт в судебных уложениях, запрещающий мне использовать робота...
- Это смешно, сэр. Конечно, такого пункта нет. Никто и никогда не думал, что возникнет такое непредвиденное обстоятельство. Поэтому, естественно, не было причины предусматривать в уложениях подобное запрещение.
- Может быть, есть ссылка, которая подразумевает нечто подобное?
Судья схватил молоток и сильно ударил по столу.
- Суд находится в затруднении. Решение будет объявлено завтра утром.
На следующее утро адвокаты компании ьСделай самэ попытались помочь судье. Поскольку, сказали они, упомянутые роботы относятся к предметам, установление принадлежности которых явилось причиной тяжбы, то использование их в суде ответчиком было бы неправильным. Они указали, что такое действие было бы равносильно попытке принудить истца способствовать выступлению против собственных интересов.
Судья с серьезным видом кивал, но тотчас выступил Ли.
- Чтобы этот аргумент стал обоснованным, ваша честь, надо прежде всего доказать, что роботы действительно принадлежат истцу. Это, собственно, и является предметом данной тяжбы. Возникает впечатление, ваша честь, что джентльмены, сидящие напротив, впрягают лошадь мордой к телеге.
Его честь со вздохом сказал:
- Суд сожалеет о том, что ему приходится выносить решение, хорошо зная, что оно положит начало спору, беспристрастного разрешения которого следует ожидать еще очень не скоро. Но за отсутствием конкретного запрета использовать... э... роботов в занятиях правом суд постановляет, что защите разрешается пользоваться их услугами.
Он остановил взгляд на Ли.
- Но суд также хочет предупредить защитника, чтобы он следил за своим поведением. Если, сэр, вы хоть в малом нарушите то, что я считаю правилами поведения в суде, я немедленно удалю вас и ваши машины из зала заседания.
- Спасибо, ваша честь, - сказал Ли. - Я буду очень осторожен.
- Теперь истец может изложить дело.
Поднялся главный защитник компании ьСделай самэ. Он сказал, что ответчик, некий Гордон Найт, заказал компании один комплект механобиологической собаки на сумму двести пятьдесят долларов. Но из-за ошибки при погрузке ответчику послали не комплект собаки, а робота по имени Альберт.
- Ваша честь, - перебил его Ли, - я должен заметить в этой связи, что погрузка комплекта производилась человеком и это было причиной ошибки. Если бы компания ьСделай самэ применяла машины, такой ошибки не могло бы случиться.
Судья ударил молотком.
- Мистер Ли, вы не новичок в суде. Вы знаете, что нарушили порядок. - Он кивнул адвокату компании. - Продолжайте, пожалуйста.
Адвокат компании сказал, что робот Альберт не обыкновенный робот. Это экспериментальная модель, созданная компанией ьСделай самэ. После испытания ее способностей модель была упакована и отложена. Никто не собирался ее продавать. Он уж представляет себе, как она могла быть послана покупателю. Компания провела расследование, но не нашла ответа. То, что модель была послана, очевидно само по себе.
Он объяснил, что розничная цена обыкновенного робота равна десяти тысячам долларов. Альберт стоит гораздо больше... определить его стоимость поистине невозможно.
По получении робота покупатель, Гордон Найт, должен был немедленно известить компанию и организовать возврат покупки. Но вместо этого он оставил робота у себя и обманным путем использовал его в корыстных целях.
Компания просит суд обязать ответчика вернуть не только робота Альберта, но и продукты его труда, а именно неизвестное число роботов, которых произвел Альберт.
Адвокат сел.
- Ваша честь, - сказал в свою очередь Ли, - мы согласны со всем, что сказал здесь истец. Он точно изложил суть дела, и я поздравляю его с превосходной речью.
- Следует ли мне понимать, сэр, - спросил судья, - что ваше высказывание равносильно признанию вины? Вы, наверно, собираетесь положиться полностью на милость суда?
- Ни в коем случае, ваша честь.
- Признаться, - сказал судья, - я не в состоянии следить за ходом ваших рассуждений. Если вы признаете обвинения, выдвинутые против вашего клиента, то я не понимаю, как я могу вынести какое-либо постановление не в пользу истца.
- Ваша честь, мы готовы показать, что истец, никем не обманутый, сам имеет намерение обмануть всех. Мы готовы доказать, что, приняв решение скрыть от общественности изобретение Альберта, компания ьСделай самэ в действительности лишила людей всего мира возможности сделать следующий логичный шаг по пути прогресса. Она скрыла от людей, так сказать, этот продукт всеобщего развития техники.
- Ваша честь, - продолжал он. - Мы убеждены, что сможем доказать нарушение компанией некоторых положений, созданных для того, чтобы поставить вне закона монополию, и готовы спорить, что ответчик не только не совершил чего-либо предосудительного против общества, а, наоборот, оказал обществу большую услугу. Более того, ваша честь, мы намереваемся представить доказательства, которые будут свидетельствовать о том, что роботы в целом лишены некоторых неотъемлемых прав...
- Мистер Ли, - предостерегающе сказал судья, - робот всего лишь машина.
- Мы докажем, ваша честь, - сказал Ли, - что робот нечто гораздо большее, чем просто машина. Мы действительно готовы представить доказательства, которые, по нашему глубокому убеждению, покажут, что во всем, кроме обмена веществ, робот является копией человека и что даже его обмен веществ до некоторой степени аналогичен обмену веществ человека.
- Мистер Ли, вы ушли далеко в сторону. Рассматривается вопрос о том, присвоил ли незаконно ваш клиент собственность компании ьСделай самэ. Тяжбу следует ограничить только разрешением этого вопроса.
- Так я и делаю, - сказал Ли. - Но при этом намереваюсь доказать, что робот Альберт не был собственностью и не мог быть украден или продан. Я намереваюсь доказать, что мой клиент не украл его, а освободил. И если мне и приходится уходить далеко в сторону, чтобы доказать некоторые основные положения, то я прошу суд простить меня за то, что я испытываю его терпение.
- Вы с самого начала испытываете терпение суда, - сказал судья. - Но суд справедлив, и у вас есть право доказать то, что вы утверждаете. Вы простите мне, если я скажу, что ваши доводы немного притянуты за уши.
- Ваша честь, я сделаю все, что в моих силах, чтобы вывести вас из этого заблуждения.
- В таком случае все в порядке, - сказал судья. - Приступим к делу.

Процесс продолжался шесть недель, и страна жила им. О нем кричали огромные заголовки статей на первых страницах газет. Им кормились радио и телевидение. Сосед спорил с соседом, обычными стали споры на улицах, в семье, в клубах, в конторах. Редакции газет захлестывали письма читателей.
Состоялись митинги, на которых ораторы выражали свое негодование, считая нелепым ставить знак равенства между человеком и роботом, создавались организации, выступавшие за освобождение роботов. В психиатрических лечебницах резко снизилось число Наполеонов и Гитлеров, вместо которых появились неуклюже вышагивающие пациенты, выдающие себя за роботов.
Вмешалось министерство финансов. В силу экономических причин оно просило суд объявить раз и навсегда, что роботы являются имуществом. Оно указывало, что если роботы не будут облагаться как собственность, то различные государственные учреждения не досчитаются многих статей дохода.
Суд выносил определения.
~Роботы обладают свободой воли~. Это было легко доказать. Робот может выполнить порученное дело, действуя правильно, сообразуясь с непредвиденными факторами. Способность роботов судить здраво во многих случаях, как было доказано, стоит выше здравомыслия человеческого.
~Роботы обладают способностью рассуждать~. Это было вне всякого сомнения.
~Роботы могут размножаться~. Это было трудно доказать. Все, что делает Альберт, как утверждали представители компании ьСделай самэ, является работой, для которой он был сконструирован. А вот Ли доказывал, что он размножается. Он делает это сознательно. Он любит роботов и считает их членами своей семьи. Он даже дает им имена в свою честь - имя каждого начинается с ьАэ.
Истец доказывал, что роботы не религиозны. Ли утверждал, что это не относится к делу. Многие люди являются агностиками и атеистами и тем не менее считаются людьми.
~У роботов нет эмоций~. Ли возражал, что это не совсем верно. Альберт любит своих сыновей. Роботы вечны и обладают чувством справедливости. Если у них и нет некоторых эмоций, то, может быть, это к лучшему. Они, например, не способны ненавидеть. Или быть алчными. Ли потратил почти час, рассказывая суду мрачную историю человеческой ненависти и алчности. Еще час он клеймил рабство, в которое обращали разумных существ.
Газеты публиковали его речи. Адвокаты истца корчились от возмущения. Судья гневался. Процесс продолжался.
- Мистер Ли, - спрашивал судья, - к чему все это?
- Ваша честь, - отвечал ему Ли, - я просто делаю все возможное, чтобы обосновать нашу точку зрения. В действиях, в которых обвиняется мой клиент, нет ничего противозаконного. Я просто пытаюсь доказать, что робот не является имуществом и, следовательно, не может быть украден... Я...
- Ладно, - сказал судья. - Ладно. Продолжайте, мистер Ли.
Адвокаты компании ьСделай самэ щеголяли цитатами, доказывая свою точку зрения. Ли отвечал им градом цитат, разбивая их в пух и в прах. Невразумительный язык юридических сочинений расцвел пышным цветом, давно забытые постановления и решения становились предметом спора, обсасывались и кромсались.
По мере того как шел процесс, становилось ясно одно: Энсон Ли, неизвестный адвокат, на которого навалилась куча талантливейших юристов, выходил победителем. В его распоряжении были все относящиеся к делу тексты законов, цитаты, точные ссылки на источники, описания прецедентов, все факты и логика.
Вернее, они были у роботов. Они бешено скрипели перьями и вручали ему свои заметки. К концу каждого дня пол вокруг стола защитника покрывали вороха бумаги.
Процесс закончился. Последний свидетель дал показания. Последний адвокат сказал свое слово.
Ли и роботы остались в городе, чтобы дождаться решения суда, а Найт улетел домой.
Он облегченно вздохнул, узнав, что все кончилось и вышло не так уж плохо, как он ожидал. По крайней мере его не выставили на посмешище как дурака и вора. Ли отстоял его достоинство, но спас ли юрист его шкуру - было еще не известно.
Еще в воздухе Найт увидел свой дом и с удивлением отметил, что он изменился. Его окружало кольцо высоких столбов. А на газоне стояло более десятка каких-то механических чудовищ, напоминавших ракетные установки.
Найт направил летательный аппарат вниз и стал планировать, высунувшись, чтобы лучше видеть.
Столбы были высотой футов в двенадцать. Они поддерживали толстую проволоку, ограждая дом густой стальной сеткой. Механические чудовища на газоне изготовились к бою. Все ракеты нацелились на Найта. При взгляде на них у него екнуло сердце.
Он осторожно пошел на посадку и перевел дыхание лишь тогда, когда колеса коснулись посадочной площадки. Как только он вылез из кабины, из-за угла дома ему навстречу поспешил Альберт.
- Что здесь происходит? - спросил он робота.
- Приняты меры на случай чрезвычайного положения, - сказал Альберт. - Вот и все, хозяин. Мы готовы к любым неожиданностям.
- Каким еще неожиданностям?
- О, например, если толпа решится на самосуд.
- Или если суд примет неблагоприятное для нас решение?
- И это тоже, хозяин.
- Не будете же вы воевать со всем миром?
- Мы не хотим возвращаться, - сказал Альберт. - Ни я, ни мои дети больше не достанемся компании ьСделай самэ.
- Сражаться до последней капли крови! - воскликнул Найт.
- Сражаться до последней капли крови! - сердито сказал Альберт. - А мы, роботы, воюем отчаянно.
- И эти стрелялки, расположившиеся вокруг дома...
- Наши оборонительные силы, хозяин. Ракеты попадают в любую цель. Снабженные телескопическими глазами, вычислительными и сенсорными устройствами, они, после того как их выпустят, благодаря остаточной способности к мышлению сами знают, что им делать. Если уж они сядут на хвост, увиливать от них бесполезно. Стой и жди.
Найт поднял бровь.
- Вы должны отказаться от этой мысли, Альберт. Вас уничтожат в течение часа. Одна бомба...
- Лучше умереть, хозяин, чем сдаться.
Найт понял, что спорить бесполезно.
Он подумал, что, в конце концов, роботы поступают чисто по-человечески. То, что сказал Альберт, произносилось не раз в истории человечества.
- У меня есть новости, - сказал Альберт. - Вы будете довольны. У меня теперь дочери.
- Дочери? С материнским инстинктом?
- Шесть дочерей, - гордо сказал Альберт. - Алиса, Ангелина, Агнесса, Агата, Альберта и Абигайль. Я не повторил ошибки компании ьСделай самь. Я дал им женские имена.
- И все они размножаются?
- Вы бы только посмотрели на этих девочек! Всемером мы работаем непрестанно: у нас кончились материалы, так что я накупил много всего в долг. Надеюсь, вы не возражаете.
- Альберт, - сказал Найт, - неужели вы не понимаете, что я разорен! Уничтожен! У меня нет ни цента! Вы сделали меня банкротом!
- Наоборот, хозяин, мы прославили вас. Ваше имя красуется на первых страницах газет, вас показывают по телевизору.
Найт отошел от Альберта и, споткнувшись на ступеньках лестницы, поднялся в дом. Он увидел робота с пылесосом вместо руки, чистившего ковер. Он увидел робота с кисточками вместо пальцев, аккуратно красившего двери и оконные рамы. Он увидел робота со скребками, чистившего кирпичи в камине.
Грейс что-то напевала в своей мастерской!
Найт подошел к мастерской и заглянул в нее.
- О, это ты, - сказала Грейс. - Когда ты вернулся, дорогой? Я освобожусь примерно через час. Я работаю над морским пейзажем, и у меня никак не получается вода. Мне не хочется бросать работу. Боюсь, что мне изменяет чувство цвета.
Найт прошел в гостиную и сел на стул. Поблизости не было ни одного робота.
- Пива, - сказал он, ожидая, что будет дальше.
С кухни галопом примчался робот - робот с бочкой вместо живота, с краником внизу бочки, с рядом блестящих медных кружек на груди.
Он налил кружку. Пиво было холодное и приятное на вкус.
Найт сидел и пил пиво и вдруг в окно увидел, что оборонительные силы Альберта вновь заняли боевые позиции.
Хорошенькое дело! Если суд примет решение не в его пользу и представители компании ьСделай самэ явятся за своим имуществом, начнется самая фантастическая гражданская война в истории человечества - от него останется мокрое место. Он попытался представить себе, какие обвинения предъявят ему, если эта война начнется. Вооруженное восстание, сопротивление при аресте, подстрекательство к мятежу... найдут, в чем обвинить... если, конечно, он останется в живых.
Он повернулся к телевизору и наклонился вперед.
Прыщеватый комментатор взбивал обычную журналистскую мыльную пену: - ь... деловая жизнь фактически замерла. Многие промышленники боятся, что их сопротивление будет недолгим, если Найт выиграет дело. Им придется потратить много денег на доказательства в суде, что автоматические устройства на их предприятиях являются не роботами, а машинами. Нет сомнения, что большая часть автоматического оборудования предприятий состоит из машин, но управляют производством в основном умные системы типа роботов. Если эти системы начнут рассматриваться как роботы, то против промышленников будут возбуждены дела по возмещению убытков, а может быть, и уголовные дела за незаконное лишение свободы...
В Вашингтоне продолжаются консультации. Министерство финансов обеспокоено тем, что снизится поступление налогов. Но перед правительством стоят еще более серьезные проблемы. Например, вопрос гражданства. Если дело решится в пользу Найта, будет ли это значить, что всех роботов надо автоматически объявить гражданами?
У политических деятелей тоже свои заботы. Стоя перед лицом новой категории избирателей, все они думают о том, как завоевать голоса роботовэ.
Найт выключил телевизор и уселся поудобнее, чтобы выпить еще пива.
- Хорошее пиво? - спросил пивной робот.
- Отлично, - ответил Найт.
Шли дни. Напряженность нарастала.
Ли и роботов-юристов охраняла полиция. В отдельных районах роботы собрались в группы и бежали в горы, боясь самосуда толпы. В некоторых отраслях промышленности автоматические системы объявили забастовку, требуя права вести переговоры. В нескольких штатах губернаторы привели в боевую готовность полицию. Новая постановка ьГражданин Роботэ на Бродвее была освистана критиками, но публика раскупила билеты на год вперед.
Приближался решающий день.
Найт сидел у телевизора и ждал, когда появится судья. Он слышал, как позади шумели собравшиеся роботы. В мастерской что-то весело напевала Грейс. Найт спросил себя, как долго Грейс еще собирается заниматься живописью. Это увлечение продолжается дольше других, и дня два назад он поговорил с Альбертом о строительстве картинной галереи для ее полотен, чтобы они не загромождали дом.
На экране появился судья. Найт подумал, что он выглядит как человек, который не верил в призраков и вдруг увидел их.
- Мне никогда не приходилось принимать такое трудное решение, - устало сказал судья, - потому что, следуя букве закона, я могу гибельно воздействовать на его дух. После долгих дней изучения законов и обстоятельств данного дела я выношу решение в пользу ответчика, Гордона Найта.
- Но, принимая такое решение, - продолжал судья, - я создаю прецедент, имеющий далеко идущие последствия. Роботы не являются имуществом и не могут облагаться в качестве такового. В таком случае они должны быть людьми, а это значит, что они могут пользоваться всеми правами и привилегиями и вместе с тем нести ответственность и выполнять обязанности, как и люди. Я не могу принять другое решение. Однако это не укладывается в моем сознании. Это случилось впервые за все годы моей работы, и я все еще надеюсь, что вышестоящие судебные инстанции окажутся более мудрыми, чем я, и сочтут необходимым пересмотреть мое решение!
Найт встал и вышел в сад, раскинувшийся на сотню акров. Красоту сада несколько портило двенадцатифутовое заграждение.
Процесс кончился очень хорошо. С Найта сняли обвинение, ему не надо платить налоги, а Альберт и другие роботы стали вольными птицами и могли делать, что им заблагорассудится.
Он нашел каменную скамью, присел на нее и стал глядеть на озеро. Сад его был прекрасен - именно таким он мечтал видеть его... даже более прекрасен, чем ему грезилось, - с дорожками и мостками, цветочными клумбами и моделями кораблей, которые раскачивались ветерком на подернутой рябью воде.
Он сидел и смотрел. Сад был прекрасен, но он почувствовал, что не гордится им, что не испытывает никакого удовлетворения.
Он снял руки с колен и, сжав пальцы, словно держал инструмент, посмотрел на них. Но в руках ничего не было. И он понял, почему равнодушен к саду и не испытывает никакого удовлетворения.
Модель железной дороги. Стрельба из лука. Механобиологическая собака. Изготовление керамики. Восемь комнат, пристроенных к дому.
Сможет ли он когда-нибудь утешиться моделью железной дороги или любительским изготовлением керамики? Если и сможет, разрешат ли ему это сделать?
Он медленно встал и пошел к дому. Там он почувствовал себя бесполезным и ненужным.
Наконец он решил отправиться в подвал.
Альберт обнял его.
- Мы победили, хозяин! Я знал, что мы победим!
Он отодвинул от себя Найта и положил ему руки на плечи.
- Мы никогда не уйдем от вас, хозяин. Мы останемся и будем работать на вас. Вы никогда ни в чем не будете нуждаться. Это сделаем для вас мы!
- Альберт...
- Все в порядке, хозяин. Вам ни о чем не надо беспокоиться. Мы разрушим проблему с деньгами. Мы наделаем много роботов-юристов и будем получать большие гонорары.
- Но неужели вы не понимаете...
- Но в первую очередь - продолжал Альберт, - мы собираемся добиться постановления суда, обеспечивающего наши права. Ведь мы сделаны из стали, стекла, меди и тому подобного, верно? И мы не можем позволить людям зря расходовать материалы, из которых мы сделаны, а также энергию, поддерживающую нашу жизнь. Уверяю вас, хозяин, мы не проиграем!
Устало присев на скат, Найт увидел вывеску, которую только что намалевал Альберт. Красивыми золотыми буквами, отведенными для четкости черной краской, на ней было написано:

@ЭНСОН, АЛЬБЕРТ, АБНЕР, АНГУС И К.
АДВОКАТЫ@

- А потом, хозяин, - сказал Альберт, - мы приберем к рукам компанию ьСделай самэ. Она уже не в состоянии выдержать конкуренцию. У нас есть великолепная идея, хозяин. Мы будем делать роботов. Много роботов. Но не слишком много. Мы не собираемся подводить вас, людей, поэтому мы будем производить комплекты ьСделай самэ. Только их будут собирать заранее, чтобы избавить вас от труда. Как вы думаете, для начала хватит?
- Вполне, - прошептал Найт.
- У нас все продумано, хозяин. До конца жизни вам не надо будет беспокоиться ни о чем.
- Да, - сказал Найт, - ни о чем.