Брайан ОЛДИСС

                         ГАЛАКТИКИ КАК ПЕСЧИНКИ

                    Все  входящие   в  этот  сериал   главы  первоначально
               печатались  как  отдельные  рассказы  и  были  включены (за
               исключением  первого)  в  авторский  сборник "Тент времени"
               (1959 г.). Сериал в настоящем виде под названием "Галактики
               как песчинки" был впервые опубликован в 1960 году.

     Из тех законов, которые мы можем выявить в окружающем нас мире,  один
стоит надо всеми: ЗАКОН ПЕРЕМЕНЧИВОСТИ - НИЧТО НЕ ОСТАЕТСЯ НЕИЗМЕННЫМ.
     Деревья год за годом роняют свою листву, горы разрушаются,  галактики
выгорают как высокие сальные  свечи.  Ничто  не  остается  неизменным,  за
исключением  времени.   Покрывало   вселенной   изнашивается,   но   время
продолжается. Время - как башня, как  бездонная  шахта,  время  чудовищно,
время - герой. Человеческие и нечеловеческие характеры иссушаются временем
как бабочка на листе бумаги, хоть крылья еще ярки, но полет уже забыт.
     Время, как и вещество, может быть  твердым,  жидким  и  газообразным,
тоже имеет свои три стадии. В настоящем - это поток, который мы не в силах
уловить, в будущем - туманная пелена, в прошлом оно застывает  и  делается
стекловидным, тогда мы называем это историей, в  этот  миг  оно  не  может
показать нам ничего другого, кроме наших собственных насыщенных лиц. Время
- ненадежное зеркало, оно освещает лишь ограниченную правду. В нем слишком
много от человека -  и  потому  объективность  делается  невозможной,  оно
слишком нереально, и это порождает враждебные чувства.
     Некоторые из следующих далее  материалов  были  написаны  очевидцами,
некоторые являются реконструкциями, часть может оказаться мифами,  слишком
давно замаскированными под правду и потому воспринимаемыми как правда.  Но
все они фрагментальны.
     Цельное зеркало прошлого расколото на куски, и его  осколки  лежат  у
нас под ногами. Некогда оно охватывало все стены во всех дворцах, ныне  же
сохранились лишь некоторые эпизоды, именно их вы и держите в своих руках.

                               1. ЭРА ВОЙН

     Начнем. Конечно же,  это  имеется  ввиду  не  "начало"  в  буквальном
смысле, с первого эпизода, когда над миром сгустились тучи национализма  и
разразились ураганом войны. Над забытыми континентами -  Азией,  Америкой,
Африкой - неслись всесокрушающие снаряды. В  те  дни  осажденные  люди  не
вполне понимали природу сражения, в которое они оказались втянуты.
     Осознание политической ситуации у этих простых черных,  белых,  серых
людей могло быть изменено достаточно быстро  с  незначительными  затратами
сил.  Но  в  основе  этих  побуждений  лежали  факторы,  которые  вряд  ли
достаточно понимались в правительственных особняках Пекина, Лондона, Каира
или Вашингтона - факторы, источник которых крылся  в  длительном  и  диком
прошлом расы; факторы инстинктивные и демонстрирующие полную бесполезность
инстинктов, факторы страха, вожделения и пробуждающейся  совести;  факторы
неотделимые от юности вида, маячащие позади всех жертв рода  человеческого
подобно непреодолимым горным хребтам.
     И люди начинали сражаться друг с другом, вместо того, чтобы  бороться
с самим собой. Наиболее храбрые стремились  избегнуть  потоков  ненависти,
вырвавшись наружу, к ближайшим планетам Солнечной Системы, малодушные  всю
свою жизнь проводили в забвении в обширнейших ульях, именуемых мечтаниями,
где красоты выдуманного мира могли  в  какой-то  степени  нейтрализовывать
разрушительные последствия войны. Но ни  один  из  путей  не  предоставлял
реального убежища, когда начинается  землетрясение,  рушатся  и  дворцы  и
хижины...
     Знаменательно, что первый эпизод начинается  с  человека,  беспомощно
сидящего в кресле, в то время как вокруг рвутся бомбы.

                           ВНЕ ДОСЯГАЕМОСТИ

     Директор Мечтария-Пять выскользнул из своего  кресла  перед  молчащим
контрольным пультом; проблема Флойда Мильтона вызывала в нем непреодолимую
тревогу. Серия сильных и частых взрывов на поверхности давала  знать,  что
вражеская атака еще продолжается, это вряд ли  способствовало  спокойствию
директора. И хотя он мог считать себя в полной  безопасности,  находясь  в
подземельи, и спокойно изучать мечты Флойда Мильтона,  другие  соображения
заставили его воспользоваться лифтом и спуститься в неприветливые  глубины
Мечтания-Пять.
     Он видел лицо Мильтона в тот день, когда вступил в  должность,  тогда
Мильтон был подобен смерти.
     На этажах спящих стояла та же сырость, что  и  обычно,  они  насквозь
пропахли спиртом, применяемым роботами при массаже.
     - Вот слизняки! - громко произнес Директор в  сторону  длинных  рядов
спящих.
     Они лежали неподвижно, упрятав головы в шлемы обратной  связи.  Порой
спящих заставляли скорчиться, до такой степени, что колени подтягивались к
плечам,  а  ягодицы  зависали  в  воздухе,  и  тут  же  обтянутые  резиной
механические приспособления начинали бить и мять их.  Потом  спящих  вновь
вытягивали и начинали массаж грудной клетки, осторожно обходя спускающиеся
с потолка питающие трубки, подключенные к венам.
     Несмотря на их умственное состояние, спящие поддерживались в  хорошей
физической форме, и все это время они прибывали в прострации,  погруженные
в мир своих смутных мечтаний.
     - Слизняки! - неприязненно повторил Директор.
     Вряд ли можно было бы отыскать человека,  который  бы  любил  спящих,
находящихся на его попечении, ему,  в  одиночестве  несущему  дежурство  в
огромных,  автоматизированных  помещениях  мечтания,  было  слишком  легко
заглядывать в фантазии этих беспомощных,  ушедших  полностью  в  свой  мир
существ.
     За исключением единиц, побуждаемых любопытством, в мечтарии  ложились
в основном лишь психопаты и неудачники, пытающиеся переиграть свою жизнь в
бесплодных мечтах, к сожалению они составляли изрядный процент  населения.
Шестьдесят лет холодной  войны,  которая  теперь  обратилась  в  нечто  до
отвращения горячее, породили  огромное  количество  умственных  инвалидов,
которые  были  готовы  с  радостью  сбежать  от  действительности  в  свой
собственный выдуманный мир, воспользовавшись услугами мечтариев.
     Флойд Мильтон не принадлежал к такому типу людей, не принадлежал он и
к числу тех твердокаменных космонавтов, которые после долгого и  нелегкого
рейса куда-нибудь к Марсу или к  Ганимеду,  порой  заглядывали  сюда  ради
небольшой передышки. Он больше всего  походил  на  человека,  который  сам
предал себя и ясно осознавал это.
     Потому-то директор и заглядывал часто  в  его  мечты.  Порой  люди  -
настоящие люди - могут избавиться от самих себя  до  того,  как  опустятся
слишком низко.
     Директор задержался возле кровати  Мильтона.  Вновь  прибывший  лежал
неподвижно. Дыхание поверхностное. Лицо его также было скрыто  под  шлемом
обратной связи. Номер не сообщал ничего, и Директор поспешил  к  ближайшей
контрольной кабине, где принялся быстро манипулировать ручками  настройки.
Потом водрузил шлем на себя.
     Мгновение  спустя  он  будет  автоматически  подключен  к   мечтаниям
Мильтона,  судя  по  выражению  лица  Мильтона,  когда  тот   поступил   в
Мечтарий-Пять,  это  вряд  ли  окажется   приятным,   но   соответствующие
электронные цепи давали Директору возможность сохранять  свой  собственный
рассудок при любой модуляции эффекта сопереживания.
     Как всегда, когда приходилось заниматься подобного рода наблюдениями,
Директор сделал быстрый обзор своего собственного мира,  иначе  в  чьих-то
посторонних мечтах могут возникнуть трудности с самоориентацией. Этот  мир
не был уютным. Идеологические барьеры расчленили всю Землю с тех пор,  как
в  сороковых  годах  предшествующего  столетия  был  положен  конец  любым
попыткам человека добиться счастливой жизни.
     В конце шестидесятых годов первые пилотируемые корабли спустились  на
Лунную  поверхность.  В  конце  восьмидесятых  -  принципы   надпорогового
внушения были применены к спящему мозгу, в соединении с техникой  обратной
связи  это  позволило  разработать  методы,  дающие  возможность  личности
воспринимать  собственные  фантазии   более   жизненно,   чем   трехмерные
кинофильмы. Не прошло и трех лет как был построен первый мечтарий.
     А на самой грани веков прибыли солиты. И прибыли  не  на  космических
кораблях, а на судах которые сами называли пристанищами, напоминающих дома
на сооружениях, способных транслировать себя из мира солитов на Землю.  Их
наука являлась паранаукой и лежала за пределами понимания землян, и все  и
они находили на Земле свои невинные радости.
     - Они любили Землю! - тихо произнес Директор.
     И тут он увидел, как солиты,  с  разрешения  землян,  загружали  свои
пристанища дарами планеты, загружали не  ураном  или  золотом,  а  земными
растениями,  животными  и  бабочками.  Они  были   утонченными   дикарями,
очаровательным народом, посвятившим  всю  жизнь  удовольствиям.  Но  когда
холодная война внезапно сменилась горячей, они исчезли, заявив, что больше
никогда не вернутся. И тот момент для всех рассудительных  людей  во  всем
мире, стал мгновением, когда умерла надежда. Земля снова осталась в полном
одиночестве, наедине со своими бедами.
     - Все подготовлено, сэр, - сообщил металлический голос.
     Директор взял себя в руки. И через секунду был уже подключен к мечтам
Флойда Мильтона.
     Это было  изумительно.  После  промозглых  подземелий  мечтария-Пять,
после приглушенных отзвуков глобальной  войны  это  все  было  изумительно
вдвойне. И в то же время  -  для  Директора  -  все  казалось  странным  и
одновременно невероятным.
     Растения щеголяли цветами, нежными, как губы девушки,  цветы  пускали
побеги, раскрывали бутоны,  увядали,  выбрасывали  узкие  ленты  длиной  в
пятьдесят ярдов, раскачиваемые ветерком и рассыпающие благоухающие семена.
Стена растений образовывала круг, и этот круг был комнатой.
     Только одной комнатой. Стены второго помещения мерцали от бессчетного
количества  рыб  и  небольших  серых  созданий  с  черными   змееподобными
язычками. Они плавали в башнях из воды, которая омачивала вам палец,  если
вы прикасались к ней.  Трансматериальные  поля  в  две  молекулы  толщиной
заставляли их стоять неподвижно, взметаясь в янтарного цвета воздух.
     Следующий зал, казалось,  был  обшит  звездами,  гигантские  мотыльки
порхали над головами, и  если  мотылек  касался  звезды,  то  та  начинала
звенеть как колокольчик.
     Дальше шел холл, в котором высокая трава сверкала от обильно выпавшей
на рассвете росы.
     А здесь постоянно шел снег, снег преувеличенный,  поскольку  падал  в
виде трехслойных кристаллов, которые, коснувшись пола, сразу же исчезали.
     А там... но каждая комната отличалась от другой,  поскольку  это  был
дворец Амады Малфрейи, а дворец находился на Солите,  и  сама  Амада  была
тоже здесь, она только что вернулась из своего путешествия на  Землю,  где
обзавелась цветами и тиграми. Сейчас она давала прием, на котором собирала
всех своих старых друзей, чтобы представить им своего второго мужа.
     Гостей набралось около  пяти  сотен.  Изящную  гармонию  образовывали
супружеские  пары,  яркие  расцветки  свободных  мужских   мантий   удачно
контрастировали с оттененной черными  одеждами  полуобнаженностью  женских
тел. Многие женщины и некоторые мужчины прибыли в сопровождении животных -
гепардов, попугаев аба, великолепных ящериц особого рода, достигающих трех
футов высоты, когда они вышагивали на задних  лапах.  Веселой  толпой  они
заполнили изумительные помещения.
     Нарядные аэростаты, плывущие  в  древних  торговых  ветровых  струях,
разносили бокалы по всему веселящемуся дворцу. Каждый  из  присутствующих,
казалось, был пьян, но никто не казался  перепившим.  И  еще  одна  деталь
делала этот прием непохожим на другие  званые  вечера  на  Земле  -  здесь
говорили все, и в то же время никто не пытался перекричать другого.
     Ослепленный открывшимся перед ним зрелищем, Директор подумал, что  до
сих пор он никогда не наблюдал ни у кого фантазий даже на половину богатых
как эта. На основании всех этих тщательно  проработанных  деталей  он  мог
сказать, что это скорее воспоминания, чем воплощение желаний, вызванное  в
жалком ущербном умишке большинства узников  Мечтария-Пять.  Флойд  Мильтон
должен был в самом деле прогуливаться по этому невероятному зданию,  чтобы
представить все подробности.
     Он и в самом деле посещал эти  нарядные  анфилады,  залитые  холодным
аргоновым светом, который освещал всеми цветами радуги  лица  собравшихся,
бродил по невидимым тропинкам над бурлящим потоком, вкушал  фантастические
блюда и беседовал с гостями, слегка запинаясь в своем твердом недостаточно
солитском произношении.
     И ничто из окружающего не удивляло Мильтона, поскольку  это  был  его
дворец, ибо именно он и был вторым мужем Амады, и этот прием был устроен в
его честь, и именно ради знакомства с ним прибывали  сюда  гости.  Настала
величайшая ночь в его жизни, и все же он не был счастлив.
     - Ты выглядишь озабоченным, мой звереныш, - прошептала ему Амада.
     Она могла бы быть женщиной  Земли,  причем  очаровательной  женщиной,
если бы не редкие волосы, плотно уложенные вокруг  головы.  И  сейчас  она
напустила на себя страдальческий  вид,  как  становится  страдающей  любая
женщина, когда ее муж неловко ведет себя в щекотливом положении.
     - Я не озабочен, Амада, -  возразил  Мильтон.  -  И,  пожалуйста,  не
называй меня "зверенышем". Зверушка - это твой голубой тигр.
     - Но это же комплимент, Флойд, - ответила она, похлопывая животное по
загривку. - Разве Сабани не прекрасный зверек?
     - Сабани - тигр, а я - человек. Ты можешь  усвоить  и  запомнить  эту
небольшую разницу?
     Амада никогда не выглядела рассерженной, но теперь ее  страдальческое
выражение усилилось. "Это сделало ее еще более женственной" - отметил  про
себя Мильтон.
     - Для меня эта разница совершенно очевидна, - тихо сообщила она. -  А
жизнь ведь слишком коротка, чтобы тратить ее на выяснение очевидных вещей.
     - Ты права, но для меня они  не  настолько  очевидны,  -  раздраженно
буркнул Мильтон. - Что  надо  вашему  народу?  Вы  прибыли  на  Землю,  вы
получили там все, что хотели: траву, деревья, рыб, птиц...
     - Даже мужей! - заметила Амада.
     - Да, даже мужей. И ты, Амада, располагаешь всем этим, потому что ваш
народ  настолько  пропитался  любовью  ко  всему  земному.  И  если   тебе
вздумается раздобыть еще что-нибудь - твой корабль тут же доставит это.  А
это заставляет  меня  воспринимать  себя  ничем  не  лучшим  какого-нибудь
экзотического растения или пуделя.
     Она грациозно повернулась к нему спиной.
     - Сейчас ты ведешь себя нисколько не умнее пуделя.
     - Амада! - позвал он,  и  когда  она  медленно  повернулась  к  нему,
произнес: - Прости меня, милая! Ты же знаешь, я  болезненно  чувствителен,
все  никак  не  могу  избавиться  от  мыслей  о войне на Земле. И... и  от
прочих...
     - От прочих? - напомнила она.
     - Да. Почему, вы, солиты, так скрытны  насчет  того,  в  каком  месте
вселенной находится ваш мир. Почему ты не указала мне даже направление,  в
котором он находится на ночном небе Земли. Я знаю, что для ваших пристанищ
расстояния несущественны, но я просто хотел бы знать. Для тебя  это  может
быть мелочью, но это одна из тех вещей, что беспокоят меня.
     Амада подождала, пока подобие  гигантской  бабочки  опустится  ей  на
палец, и потом осторожно ответила:
     - При теперешнем уровне развития  земной  цивилизации  вы  не  можете
достичь нашего мира, тогда какое же значение имеет, где мы находимся?
     - Ах, да знаю я, что наши крохотные космические  корабли...  но  ведь
это же только начало...
     Он позволил своему голосу затихнуть. Цивилизация солитов была слишком
могущественной и в то же время слишком прекрасной, в этом-то и заключалась
основная трудность. Они могли внешне выглядеть как земляне,  но  думали  и
поступали всегда по-своему, они были... чужими. Это, в  основном,  и  было
предметом  беспокойства  Мильтона.  Застарелый  пуританизм  заставлял  его
интересоваться тем, не совершил ли он некий безымянный грех, женившись  на
женщине с другой планеты.
     Всего лишь после  месяца  супружества  он  и  Амада  обнаружили  свою
несхожесть, нет конечно, до раздоров дело  не  доходило,  но  определенные
различия все же выявились. Они любили друг друга, да,  это  было  так.  Но
Мильтон, подвергая проверке свою любовь, пытался выяснить,  не  руководило
ли им осознание того, что лишь женившись на Амаде, он  сможет  попасть  на
сказочную Солиту. Лишь тот, кто женится на обитательнице  этой  планеты  с
матриархальной системой правления, мог посетить ее, иначе она  оказывалась
недостижимее самых дальних небес, практически - вне досягаемости.
     Презирая себя, Мильтон все же вернулся к своим наболевшим вопросам.
     - Земля - бедный мир, - начал он, пытаясь  не  обращать  внимания  на
скуку, которая уже приобрела заметные очертания на его  лице  -  Солита  -
богатый мир. И все же почему-то вам так нравятся разные земные безделушки.
Вы импортируете их, и при  этом  ничего  не  даете  взамен  земле  -  даже
собственного местонахождения.
     - Нам нравятся земные  дары  по  трем  причинам,  которые  вы  в  них
почему-то не замечаете, - ответила она.
     Он вновь столкнулся с чуждой ему  логикой  рассуждения.  Его  охватил
озноб, несмотря на тепло в помещении.
     - Вы ничего не дали Земле, - повторил Мильтон, и тут же  осознал  всю
низость сказанного им. Он говорил не думая, мозг его заплутал во множестве
самых разнообразных вещей.
     - Я готова дать тебе все, что только захочется, -  беспечно  ответила
она. - А теперь иди, пожалуйста, поулыбайся ради меня собравшимся.
     Хотя подозрения в душе сохранились, Мильтон все же сумел загнать их в
самый дальний край мозга. Комплекс вины одолевал его:  там,  дома,  в  его
родной  стране,  приходилось  воевать,  здесь  же  все  было  создано  для
наслаждения. Да, сама Солита по себе безмерно приятна. Мильтону  нравилась
ее атмосфера гедонизма, в которой, тем не менее, все-таки ощущался вяжущий
привкус.  Ему  нравились  местные  женщины  за  их  красоту  и  изысканную
деликатность, которой маскировалась их решительность с какой  они  правили
миром. Мужчины Солиты произвели на  него  менее  сильное  впечатление:  он
никак не мог простить им, что они здесь - слабый пол  -  старые  привычные
взгляды умирают с трудом.
     Новая толпа женщин и животных, плотная - настолько, что  Мильтону  не
удалось устоять на месте, подхватила его и  понесла  в  странствования  по
дворцу. Все  прибывали  в  изумленной  растерянности:  некоторые  комнаты,
казалось, находились внутри здания, а некоторые - снаружи; сочетание плоти
и меха возбуждало, калейдоскоп красок опьянял. Тут Мильтон обнаружил,  что
его  давно  уже  осаждают  вопросами  о  Земле.  Он  отвечал  на  них   не
задумываясь, все меньше и меньше обращая на это внимания, теперь процессия
начала  превращаться  для  него  в  этакое  подобие  причудливого   танца.
Несомненно, веселье проникло и в него,  согревая  душу  и  ускоряя  биение
сердца.
     То, что  думали  о  нем  солиты  -  было  достаточно  ясно:  создание
примитивное, экзотическое, возможно даже - ужасное, но, следовательно, еще
в большей степени возбуждающее. Что ж, пусть считают, что  он  -  пещерный
обитатель, благодаря которому этот изумительный прием продлится  несколько
дольше.
     Несмотря на все  свои  восторги,  Мильтону  все  же  удалось  кое-что
выведать о цивилизации, членом которой  он  теперь  стал,  подбирая  крохи
информации, падающие во время случайных разговоров.  Солита  оказалась  по
большей части бесплодным миром, половину вытянувшегося от полюса до полюса
континента занимали лощеные  почвы  и  изрытые  кратерами  территории.  На
остальных районах солиты пытались реализовать свое  представление  о  рае,
возводя редкие оазисы посреди пустыни.  Эти  оазисы  снабжались  флорой  и
фауной с Земли, поскольку местные виды можно было пересчитать по пальцам.
     - А вы не завозите животных и растения с других планет  Галактики?  -
поинтересовался Мильтон у женщины с колдовскими глазами.
     В следующее мгновение он подумал, что она сбилась с ритма в танце. Ее
зеленые глаза  изучающе  остановились  на  нем,  пока  он  не  отвел  свой
внимательный взгляд.
     - Нет, только  с  вашей  Земли,  -  после  паузы  произнесла  она  и,
скользнув в сторону, скрылась от него в толпе.
     Солиты  подсчитали,  что  возраст  их   культуры   составляет   около
пятнадцати тысяч лет. Сейчас они достигли периода стабилизации. И  Мильтон
решил, что несмотря на их  показную  веселость,  в  душе  каждого  из  них
просматривается одиночество.  Но,  наконец,  его  ощущение  отстраненности
растворилось в возбуждении вечернего приема. Он начал слегка пьянеть, хотя
пил совсем мало.
     Сейчас дворец напоминал мираж, сверкающий от людей  и  искрящийся  от
музыки, казалось, что вся его архитектура была создана по воле случая  или
по законам точно рассчитанной магии.
     - А теперь пойдемте все вниз, к морю! - воскликнула  Амада.  -  Такая
ночь будет не полной без океана. Мы полетим недалеко, на Юнион Бей.  Пусть
будут волны, пусть вокруг нас звучит ритм прибоя!
     Тем  временем  залы  стали  напоминать  грезы.  Пристанища   казались
способными  на  любое  чудо,  поскольку   чувствительные   сверхмеханизмы,
встроенные в них, улавливали  настроение  гостей.  Сначала  на  освещенную
стену накатила яркая волна, комнаты поплыли, раскачиваясь  вверх  и  вниз,
проникая одна в другую вместе с  наполняющими  их  весельчаками,  так  что
звезды и снежные хлопья смешивались в прекраснейшем и одновременно реально
невозможном  урагане,  а  рыбы-ангелы  запорхали  среди   ветвей   зеленых
кактусов.  Скрытая  музыка  увеличила  темп,   приняв   форму   марша   со
свойственным ему ритмом.
     И тут прибыла Вэнгаст Илсонт, последняя из приглашенных. В ее волосах
извивался пурпурный хамелеон, гармонируя своим цветом с  пурпурным  цветом
ее щек и сосков грудей. Венгаст тоже как  и  Амада  побывала  на  Земле  и
вернулась оттуда с мужем-туземцем. Едва прибыв, она сразу же направилась к
Амаде и Флойду Мильтону.
     - Это будет такая  радость  для  вас  обоих,  -  заявила  она,  тепло
улыбаясь Мильтону и сжимая его руку, -  ведь  вы  оба  тоскуете  по  дому,
уверена, что с моим мужем  вы  станете  лучшими  друзьями,  будете  вместе
веселиться и охотиться. Мы живем почти совсем рядом с вами, до нас  отсюда
на лошади можно добраться так же быстро, как и на пристанище.
     Она вытолкнула вперед своего земного мужа и представила:
     - Чжун Хва.
     Мужчины взглянули друг на друга, и в следующий миг каждый,  казалось,
выцвел, растерявшись в критический момент.
     На лице Чжун Хва достаточно ясно проступили охватившие  его  чувства.
Сперва - злобная неприязнь. Затем - сожаление  по  этой  неприязни.  Потом
смущение, за ним  -  мучительные  поиски,  и  наконец  -  гримаса,  словно
говорившая: "Ладно, не то время и не то  место,  чтобы  быть  невежливым."
Выдавив на лице улыбку, он протянул Флойду свою руку.
     Мильтон пришел в себя менее быстро.
     Не обращая внимания на протянутую ему руку, он раздраженно повернулся
в сторону Амады.
     Этот человек - представитель нации, с  которой  мы  в  данный  момент
находимся в состоянии войны, - заявил он.
     Напряженное молчание тотчас же охватило всю группу. Отчасти  причиной
этого молчания служило непонимание. Хоть Мильтон и  говорил  на  солитском
языке, но поскольку здесь не было даже близких  аналогов  таких  слов  как
"война" и "нация", он попытался подобрать существующие здесь им близкие по
значению эквиваленты - "группа" и "неприятности".
     - Какие же неприятности могут  быть  между  вами?  -  спросила  Амада
достаточно мягко, но в ее словах наряду с изумлением таилась едва ощутимая
угроза. - Теперь вы оба стали  мужчинами  Солиты.  Теперь  Земля  осталась
далеко позади и у нее больше нет никаких прав на тебя.
     Но сказанные ею слова оказали на Мильтона противоположный эффект. Все
его комплексы вины потоком хлынули наружу. Он сжал кулаки, и в этот момент
какая-то часть его мозга осознала, что сейчас  он  готов  совершить  самый
глупейший поступок.
     - У нас есть между собой кое-какие счеты, - произнес он, стараясь  не
дать волю охватившей ее ненависти. - Одному из нас придется уйти.
     - Ничего не понимаю,  -  прошептала  Вэнгаст,  приведенная  в  полное
замешательство реакцией Мильтона. - Ведь вы же оба - земляне...
     - Вы были раньше знакомы? - спросил кто-то.
     - О чем это вы здесь болтаете? - поинтересовался другой.
     - Что за неприятности?
     -  Не  обращайте  внимания!  -  обратилась  ко  всем   Амада,   затем
повернулась к своему мужу.
     Сабани, ее тигр, не мог соперничать с ней в  опасной  красоте,  когда
она начинала сердиться. В гневе она становилась неотразимо  притягательной
и в то же время грозной.
     - Я хочу наконец разобраться  в  смысле  всего  этого  кретинизма,  -
потребовала она от Мильтона.
     Чжун  Хва  попытался  дать  объяснения.  Его  солитский,  раздраженно
отметил про себя Мильтон, был  более  беглым,  чем  у  него  самого.  Было
похоже, что концепция национализма оказалась  выше  понимания  большинства
присутствующих женщин, они жили  в  малонаселенном  мире,  где  вездесущие
пристанища превратили сегрегацию в группирование  по  принципу  мимолетных
любовных связей.
     Но Амада и Вэнгаст успели побывать на  Земле,  они  кое-что  знали  о
чудовищных орудиях войны и  даже  присутствовали  при  начале  глобального
конфликта  перед  своим  возвращением  на  Солиту.  И   обе   были   очень
встревожены, заметив эхо той  отчаянной  схватки  здесь,  в  их  привычной
среде. Пытаясь разобраться  в  потоке  объяснений,  они  начали  понемногу
заполнять пробелы в сведениях, поначалу  утаиваемых  от  Мильтона,  частью
случайно, частью намеренно: теперь  когда  война  разразилась,  пристанища
прекратили свои посещения Земли. Они оказались  полностью  отрезанными  от
своего родного мира.
     Тем временем Чжун Хва, сама вежливость и смирение,  развесил  уши,  а
Мильтон, не способный уследить за всем тем, что говорилось обнаружил,  что
теперь ему совершенно ничего не хочется  знать.  Смятение  поглотило  его;
рассудок, уже заплутавший среди цветов,  красок,  соблазнительных  женщин,
сейчас раздирали противоречия. Ощущение того, что здесь он чужой,  что  он
поражен невероятной, восхитительной жизнью здесь, подавляло.
     Обозленный, он повернулся ко всем спиной и  ушел.  Амада  не  сделала
даже попытки удержать его.
     В своем теперешнем состоянии  веселой  неразберихи,  дворец  оказался
местом, в  котором  новичку  спрятаться  было  совершенно  невозможно.  Он
смешался с прогуливающимися, стараясь уйти как можно быстрее и  как  можно
дальше, агонизирующий мозг гнал его вперед.
     Как же он виноват, что оказался здесь, что же  он  натворил,  покинув
Землю. Он страстно любил Амаду, но он любил также и свой  край.  И  теперь
ему предстояло разрешить это жестокое противоречие. Мысли его сейчас  были
еще более спутанными и смятенными, чем скрытая музыка.
     Он  преодолел  немалый  путь,  пробираясь  сквозь  толпы  изумленных,
восторженных гостей порой снова оказываясь в комнатах, через  которые  уже
проходил. Но теперь здесь декорации изменились.
     Пытаясь спасти свой прием от провала, Амада переместила свой дворец в
другое место. Будучи до своего замужества офицером-электронщиком,  Мильтон
кое-что знал о тех трудностях, которые крылись за  этой  такой  простой  с
виду переменой положения. Тем не менее, даже в теперешнем его  настроении,
удивление вспыхнуло в нем.
     Огромное здание внезапно оказалось  наполовину  погруженным  в  море.
Задние комнаты стояли на берегу, передние, словно нос затонувшего корабля,
оказались под водой. Здесь была ночь. Иллюзорная фосфоресценция накатывала
на стены и, благодаря хитростям  обратного  проецирования  растекалась  по
всему дворцу.
     Участники сверхъестественного  балета  начали  прибывать  под  покров
прозрачных  вод.  Тюлени,  украшенные  светящимися   шарами,   острокрылые
рыбы-корнеты,  угри,  голавли,  крупные  пурпурные  рыбы-попугаи,   косяки
рыб-докторов, дельфины,  акулы,  электрические  скаты  -  все  мелькало  в
круговороте на водной арене. Они плыли мимо прозрачных стен,  расходясь  и
сближаясь в причудливой сарабанде.
     - Вернуться бы домой! - воскликнул Мильтон и  отвернулся  от  рыбьего
парада.
     Он вновь обратился в бегство, проскочил ряд полузатопленных комнат и,
наконец, оказался в помещении, которое несмотря  на  камуфляж,  он  узнал.
Здесь он был в одиночестве.
     Он просунул руку под скопление плавающих цветов.  Достал  из-под  них
металлическую коробку, раскрыл ее и, проверяя свое везение, прикоснулся  к
одному из контактов. В этой  небольшой  коробочке  помещался  манипулятор,
который,  согласно  указаниям   компьютера,   расположенного   глубоко   в
фундаменте  здания,  устанавливал  трехмерные  координаты  дня  для   этой
ключевой    комнаты    в    соответствии    с    пространственно-временным
местонахождением.
     Мильтон, припав лицом к сладковатым цветам, рванул  на  себя  провод,
идущий к первому контакту. Стоило проводу отделиться, как он исчез  из-под
его
     Комната оказалась отрезанной от окружающего мира.
     Где-то зазвучал сигнал тревоги, потом он резко упал на целую  октаву.
В следующий миг дворец исчез. Люди, музыка, цветы, ярко освещенные террасы
и стены - все разом пропало.
     Из-за неисправности,  вызванной  вмешательством  Мильтона,  компьютер
возвратил дворец на его основное местонахождение.
     А Мильтон оказался в двадцати футах под поверхностью моря.
     Когда он вынырнул - все вокруг было погружено в  молчание.  Подводный
зверинец разбежался. Только морская птица, убитая в момент  материализации
здесь дворца, покачивалась на  волнах  неподалеку  от  Мильтона.  Над  его
головой беременным полумесяцем сиял таинственный спутник  Солиты,  светясь
зловещим красным цветом, словно глаз с залитым кровью зрачком.
     Выплюнув попавшую в рот воду, Мильтон поплыл к берегу.
     - Я хочу домой! - сказал он сам себе вслух.
     Это было достижимо. Большие пристанища, осуществляющие рейсы на Землю
находились не очень далеко отсюда, до них можно было добраться  пешком.  А
затем нужно было тайком пробраться на борт и  заставить  их  вернуть  себя
домой. Чувство долга проснулось в нем внезапно и с абсурдной силой.
     Ради возвращения он был готов без колебаний даже совершить  убийство.
Солиты были для него чужаками, даже возлюбленная Амада  не  смогла  понять
его. Она не захотела сообщить ему даже такую  простую  вещь,  как  сколько
световых лет отделяют от него Землю; значит - ее любовь  была  неглубокой.
Он должен забыть ее. Может быть потом,  после  войны...  если  только  ему
удастся выжить в той чудовищной бойне...
     Сейчас он нуждался в оружии.
     Небольшой мол отходил от берега. Мильтон подплыл к нему и по лестнице
поднялся наверх. Неподалеку он  увидел  лачугу,  она  казалась  красной  в
жутковатом лунном свете. Одним ударом плеча Флойд вышиб дверь.
     Ему  везло.  По  стенам  лачуги   было   развешано   снаряжение   для
аквалангистов. Ласты, маски, эхолоты, водоскопы - все лежало  в  состоянии
готовом к использованию. Там же  висело  великолепное  гарпунное  ружье  -
подарок судьбы. Мильтон задумался, припомнив миролюбивую  натуру  солитов.
Осматривая ружье, он обнаружил, что оно пневматическое и  стреляет  грозно
выглядевшими  стрелами  с  зарядами  на  острие,  которые  взрываются  при
соприкосновении с добычей.
     Мильтон откопал среди  запасного  снаряжения  патронную  ленту,  взял
ружье и вышел из хижины. Но едва переступив порог хибарки, он  застыл  как
вкопанный: по молу в его сторону шел Чжун Хва.
     Да, конечно... должно быть,  они  сообразили,  что  произошло,  когда
суматоха кончилась, а отыскать его было недолго. И  теперь  они  поспешили
вернуться за ним... Оскалившись, Мильтон поднял ружье и  прицелился.  Чжун
Хва тот час же остановился.
     -  Не  стреляйте!  -  взмолился  он  по-солитски.  -  Флойд  Мильтон,
выслушайте меня, пожалуйста. Я  вам  не  враг!  Вы  просто  не  понимаете;
совершенно очевидно, что вам известно об этом  мире  гораздо  меньше,  чем
мне.
     - Я не желаю ничего слушать! - отрезал Мильтон.
     Кровь прибоем стучала  в  ушах.  В  красной  ночи  он  мог  различить
суетящиеся на берегу фигуры, они спешили сюда, вполне возможно, что  могли
выследить его.
     - Выслушайте  меня,  Мильтон!  Не  стреляйте,  пожалуйста!  Эти  люди
спасают и нас, и растения, и животных  потому  что  война  скоро  все  это
уничтожит у нас на Земле. Вы понимаете, Мильтон?! Солиты - наши...
     Флойд прервал его диким криком. Люди теснились на поросшем  кактусами
берегу. Они спешили к молу. Некоторые из них атаковали прибой,  выкрикивая
его  имя.  Он  надавил  спусковой  крючок  гарпунного  ружья  -  и,  почти
мгновенно, патрон взорвался, поразив свою кричащую мишень.
     Все вокруг опустело, застыло монотонной бесформенной серой массой...
     Директор еще довольно долго  продолжал  сидеть  в  своей  контрольной
кабине,  до  боли  сжав  руки.  Воздействие  мечты  Флойда  Мильтона  было
настолько ярким, что он чуть ли не воображал себя  человеком  застреленным
из гарпунного ружья. Когда же наконец это ощущение  рассеялось,  он  резко
вскочил, возвращая себя в реальный мир. Что-то заставило оборваться  мечты
Мильтона, сам он не мог прекратить их так внезапно.
     С контролируемым бешенством директор схватил свой визор, набрал номер
Главной Централи мечтария и пожелал узнать, что собственно происходит.
     - Крыло Мечтария-5, из  которого  вы  в  данную  минуту  говорите,  -
прозвучал спокойный голос робота,  -  пострадало  от  непрямого  попадания
кобальтовой боеголовки. Все поглотители задействованы на полную  мощность,
ремонтные отряды приступили к работе.
     Взглянул из окна кабинки  в  подвал,  Директор  увидел  длинные  ряды
беспокойно шевелящихся спящих, двое из них даже приняли сидячее положение.
Явился  гигант  и  наступил  на  их  умилительные  -  крохотные  слайдики,
высвечиваемые  магическим  фонарем.  Позже  они  могли  все  проснуться  и
засуетиться в панике - этого следовало избежать любой ценой.
     Директор взялся за визор.
     - Всем ввести через  питательные  трубки  тройную  дозу  стандартного
успокоительного,  всем,  находящимся  в  этом   крыле...   немедленно!   -
распорядился он.
     Это должно заставить их  спать  не  хуже  семерых  спящих,  а  легкая
головная боль только окрасит их сновидения, пока  не  будут  восстановлены
все поврежденные линии. Но его приказ распространялся  не  на  всех,  было
исключение.
     Поспешив наружу, Директор устремился  к  распластанному  телу  Флойда
Мильтона. Одним быстрым движением он отсоединил обе  трубки,  резиновую  и
серебряную, уходящие в грудь человека. Затем еще более осторожно  отключил
и снял с Мильтона шлем.
     - Флойд! - позвал он. - Флойд Мильтон! Очнитесь!
     Мильтон открыл глаза, казалось, они глядят на него из океана пустоты,
серого, зловещего и давно забытого.
     - Я - ваш друг, - медленно произнес директор,  сомневаясь,  видит  ли
его Мильтон. - Теперь я знаю, что привело вас сюда, и считаю  вас  слишком
хорошим человеком, чтобы растрачивать свою жизнь подобно  этим  слизнякам,
что окружают нас здесь. Вы можете взглянуть правде в глаза, более  того  -
вы должны сделать это! Люди вроде вас крайне необходимы наверху.
     - Я - убийца! - судорожно простонал Мильтон в ответ, принимая сидячую
позу. - О Господи, что я...
     - Я знаю, что вы наделали, - сказал Директор. -  Я  заглянул  в  ваши
сновидения. Вам не следует называть это  убийством,  скорее  вы  исполнили
свой долг и с честью вышли из положения.
     Мильтон смущенно уставился на него.
     - Солиты сделали специальный  рейс  и  доставили  вас  на  пристанище
домой. - напомнил ему Директор. - Я  неоднократно  говорил  вам  об  этом,
когда вы прибыли к нам. Это лишний раз доказывает, что они не считают  вас
виновным: в вашем акте убийства они увидели лишь то, что  не  имеют  права
далее удерживать вас на Солите, и отправили вас домой.
     - Вы с ума сошли! - воскликнул Мильтон, впервые осмысленно  посмотрев
на Директора. - Они не отправили меня домой.  Они  меня  сослали!  Они  не
желали больше ни одного мгновения находиться рядом со мной. Они испытывали
ко мне отвращение, ясно? Они заявили, что я - пещерный человек,  что,  вне
сомнений, мне лучше всего вернуться и отдохнуть в своем первобытном  мире.
То, что произошло со мной дальше -  их  собственный  цивилизованный  метод
убийства в наказание за преступление.
     - Но Чжун Хва... он же был  нашим  врагом,  -  возразил  директор.  -
Поэтому, когда вы застрелили его на молу, то...
     В ответ из груди Мильтона вырвался стон. Он спрятал лицо  в  ладонях,
раскачиваясь взад и вперед.
     - Я не убивал Чжун Хва, - наконец выдавил он. - Я  убил  Амаду,  свою
жену...
     Прерывающимся голосом он подробно описал произошедшее. Той  кошмарной
ночью Амада первой прибежала на мол. Она попыталась отобрать у него ружье,
умоляла пощадить Чжун Хва, когда Мильтон пригрозил застрелить его,  и  тут
вспыхнувшая внезапно ревность высвободила ярость  Мильтона.  Он  нажал  на
пуск.
     Отброшенная ужасным взрывом Амада не могла удержаться на краю мола  и
упала в море. Катушка ружья, когда  прикрепленный  к  гарпуну  линь  начал
вытравливаться, пронзительно завизжала.
     Вспоминая все это, Мильтон  пустился  в  горестные  жалобы.  Директор
беспомощно стоял возле него, положив на плечо собеседника руку.
     Новые  взрывы  доносились  снаружи  до   мечтария.   В   свое   время
правительство обещало, что это война - война ради окончания всех  войн,  и
она будет вестись главным образом на эпических пустынях Луны, что  ж,  это
был не первый случай, когда правительству  приходилось  лгать.  Но  только
сейчас всеобщая трагедия внезапно стала чем-то незначительным по сравнению
с личной трагедией Флойда Мильтона.
     - Вам так и не удалось  узнать,  где  находится  Солита,  -  произнес
директор. - Она так и осталась недосягаемой... А ведь каждому однажды было
бы интересно узнать это...
     Мильтон поднял на собеседника свои затуманенные глаза.
     - Да, я знаю это, - пробормотал он. - Я случайно выяснил  это,  когда
возвращался домой, на пристанище они подсунули мне технический справочник,
чтобы было чем убить время. Я был в состоянии слишком  сильной  депрессии,
чтобы взяться за него, и отложил в  сторону.  Но  одна  прочитанная  фраза
прочно застряла  в  моей  памяти.  Там  было  сказано:  "Передача  материи
практически  осуществима  лишь  при   гравитационных   факторах,   активно
воздействующих на передаваемую массу", не  могу  поручиться  за  отдельные
слова, но смысл я передал точно.
     - Простите, но для меня  это  ровным  счетом  ничего  не  говорит,  -
возразил директор.
     - Это может иметь только одно единственное толкование. - вяло ответил
Мильтон. - Это  означает,  что  пристанища  не  могут  перемещаться  между
планетами, где гравитационное притяжение незначительно. Так что  та  луна,
которую вы видели, опалена ядерным огнем.  И,  как  вы,  может  быть  сами
догадались, это н_а_ш_а_ Л_У_Н_А... Когда до меня дошла эта мысль, я сразу
же догадался... эх... Солита - это то же, что мы  называем  нашей  Землей,
что солиты - это те же земляне, тот же биологический вид, что и мы. И  что
моя дорогая Амада - эх, если бы я знал  это  раньше!  -  вовсе  не  чуждое
создание...
     Директор мертвенно побледнел.
     - Если это так, - произнес  он  раздражительно,  прерывая  причитания
Мильтона, - если они все вовсе никакие не космические путешественника, то,
насколько я понимаю, они просто вернулись назад во времени?
     Мильтон кивнул.
     - На пятнадцать тысяч лет, - безразличным тоном добавил он.
     - Так почему же они не  сказали  нам  об  этом?  Почему  они  нам  не
сообщили? Или они ненормальные?
     - По очень простой  причине,  -  объяснил  Мильтон.  -  Им  прекрасно
известно, что мы находимся на грани всеобщей катастрофы, и могли  попросту
не  выдержать,  если  правда  станет  известной;  они  потомки  нескольких
человек, уцелевших во время тотальной войны. Вот почему,  как  только  они
открыли способ путешествий во времени,  который  применяли  при  постройке
пристанищ, они вернулись к нам, чтобы спасти хотя бы то,  что  возможно  -
растения, птиц и прочее исчезнувшее во время всеобъемлющего уничтожения.
     Могучий взрыв снаружи сотряс Мечтарий. С потолка посыпалась грязь....
     - во время этого всеобъемлющего уничтожения, - уточнил Мильтон.
     - Господь  Милосердный!  -  воскликнул  Директор.  -  Это...  Это  же
потрясающая новость! Это же все меняет!
     Мильтон коротко и невидяще посмотрел на него, потом снова  спрятал  в
ладонях свое опустошенное лицо.
     - Для меня это теперь уже ничего не меняет, - заявил он.

                          2. ЭРА СТЕРИЛИЗАЦИИ

     На этом фрагмент кончается.  Записей,  касающихся  дальнейшей  судьбы
Флойда Мильтона нет; но у нас нет и оснований думать, что  они  непременно
были бы интересны.
     Мильтон  был  всего  лишь   надломленным   войной   человеком,   даже
надломленным не столько самой войной, сколько  теми  конфликтами,  которые
она породила в его разуме.  Эти  конфликты  находились  вне  пределов  его
понимания отсюда - его отчаяние. Отчаяние - это одно  из  тех  причудливых
состояний, которые часто испытывали отдельные личности,  но  крайне  редко
все общество в целом. Да, Мильтон отчаялся, но человечество -  нет.  Война
продолжалась. Продолжался и род людской.
     Наконец,  война  достигла  такой  точки,  после   которой   конфликт,
казалось, продлевался добровольно. Ведь когда  человек  потерял  уже  все:
дом, жену, семью, свой бизнес или еще  какие-либо  ценности,  которыми  он
обладал, он может продолжать  механически  сражаться,  не  замечая  ничего
вокруг, либо из ненависти, либо из-за безразличия. Год следовал за  годом.
Порой убивать было легко, порой - затруднительно. Но выгоды от всего этого
давно уже стали незначительны.
     В то же самое время менялась и расстановка сил,  по  мере  того,  как
нации меняли свою верность  одной  стороне  на  противоположную.  То,  что
началось, как  схватка  различных  идеологий,  теперь  развилось  в  нечто
гораздо более отвратительное: всеобъемлющую расовую войну.
     Эта расовая война продолжалась около  четырех  тысяч  лет,  временами
стихая на столетия из-за истощения ресурсов враждующих сторон или перехода
от горячей войны к пропагандистской, благодаря перемириям... или  угрозам.
Но в конце концов последние твердыни белого сопротивления были  подавлены.
Остатки белой расы  нашли  свое  последнее  прибежище  на  Луне,  затем  в
заключительной схватке почти вся  она  целиком  была  уничтожена,  ядерный
костер в который превратилась Луна,  продолжал  еще  тлеть  на  протяжении
десяти тысяч лет.
     После этой  весьма  сомнительной  победы  для  черных  настал  весьма
странный период, когда небольшие группы людей жили изолированно  от  своих
собратьев, порой намеренно, порой из безразличия. Темнокожие расы также не
только сократились в численности, теперь они были обессилены. Умственное и
физическое  истощение  -  стали  отличительными  признаками  последовавшей
долгой Эры, получившей название ЭРЫ СТЕРИЛИЗАЦИИ.
     Даже  те  стимулы,  которые;  как  до  тех   пор   казалось,   играли
доминирующую  роль  в   человеческих   поступках   -   эротика   и   жажда
накопительства - заметно снизились, и повсюду воцарилось молчание.
     Предпринимались    различные    попытки    возрождения.     Нестойкая
агрокультурная экономическая система смогла продержаться  несколько  веков
благодаря огромному количеству роботов, которые брали  у  Земли  все,  что
только способна Земля производить. Отдаленные  самоуправляющиеся  общества
находились  под  неусыпным  контролем,  который  осуществлял   приобретший
печальную славу генетический центр, регулирующий  все  браки  и  рождения,
только  полностью  лишенная  надежды  эпоха  могла  вынести  столь  унылое
правление.
     Но чисто механической изобретательности было недостаточно - и никогда
не будет достаточно - чтобы противопоставить бедствию.
     Время разворачивалось подобно длинному  ковру,  по  которому  человек
легко и спокойно шел к угасанию.

                             ВСЕ СЛЕЗЫ МИРА

     Стоял  последний  день  лета  последнего  года  восемьдесят  третьего
столетия от рождества Христова.
     Высоко в стратосфере, мурлыкая что-то  самому  себе,  летун  нес  Дж.
Смитлао, психодинамиста, над сто восемьдесят вторым  сектором  Земли  Инг.
Вот он нырнул вниз. Выровнялся, перешел на горизонтальный полет. И наконец
описал круг над поместьем Чарльза Ганпата - и  все  это  происходило  безо
всякого участия со стороны Смитлао.
     Для Смитлао это был обычный визит. Как психодинамист Ганпата  он  был
должен явиться к  старику  и  прописать  ему  дозу  ненавистеукрепляющего.
Темное лицо его поскучнело, когда он в  очередной  раз  бросил  взгляд  на
телеэкран, передающий внешние пейзажи. Но тем не менее, как ни странно, он
успел заметить человека, пешком приближавшегося к поместью Ганпата.
     - Должно быть дикарь. - буркнул он сам себе.
     Под снизившим скорость летуном  раскинулась  территория,  аккуратная,
словно на плане. Убогие поля образовывали  правильные  прямоугольники.  То
тут, то там, то  один  сельскохозяйственный  робот,  то  другой,  охраняли
природу  в  соответствии  со  своими  конструктивными  воззрениями:   даже
горошина в стручке не смогла бы появиться без кибернетического надзора, не
было пчелы, петляющей среди тычинок,  чтобы  ее  курс  не  контролировался
лучом радара. Каждая птица была снабжена номером и опознавательным знаком,
даже    в    каждом    племени    муравьев    поселились     металлические
муравьи-соглядатаи, передающие все секреты племени на свою базу. Когда шел
дождь, фиксировалась место выпадания каждой его капли Древний  уютный  мир
случайных факторов исчез в тисках голода.
     Ничто живое не  живет  без  контроля.  Бесчисленное  множество  людей
предшествующих поколений и тяготы войны истощили почву. Только  строжайшая
экономия в сочетании с безжалостной регламентацией  позволяли  производить
достаточно пищи для сильно сократившегося населения. Миллиарды погибли  от
голода;  сотни  продолжали  жить,  но  на голодном пайке, прямой дорогой в
ад... если только не были такими же ущербными, как Плойнлой.
     Выбросив замечательную фигуру из своих мыслей, Смитлао  опустил  свой
летун на каменную полосу перед домом. Он был рад  выбраться  наружу,  день
стоял ветреный, и в кучевых облаках, сквозь которые  он  пробивался,  было
полно турбулентных завихрений. Поместье Ганпата  с  непрозрачными  окнами,
башенками,  бесконечными  террасами,  ненужным  орнаментом   и   массивным
крыльцом напомнили ему выброшенный свадебный торт.
     Его прибытие вызвало  немедленную  активность.  Трое  роботов-часовых
приблизились к летуну с трех разных сторон и, подойдя вплотную,  наставили
на него вращающиеся головки лучеметов.
     "Да, - подумал Смитлао, - никто не проникнет сюда  незванным.  Ганпат
не отличается дружелюбием даже по недружелюбным стандартам своего времени;
иметь такую дочь как Плойнлой - бесчестье, и это только усиливает  угрюмые
стороны его меланхолического темперамента.
     - Идентификация?! - потребовала машина-начальник.
     Она была уродлива, приземиста и чем-то неуловимо напоминала жабу.
     - Я - Дж. Смитлао, психодинамист, прибыл к Чарльзу Ганпату, - ответил
Смитлао.
     При каждом визите ему приходилось проходить через  эту  процедуру,  и
каждый раз произнося эти слова он показывал свое лицо  машине.  Та  что-то
хрюкала в ответ, сравнивала внешний  вид  и  информацию  своей  памяти,  и
наконец сообщала:
     - Вы - Дж. Смитлао, психодинамист, прибыли к Чарльзу Ганпату. Цель?
     Проклиная эту чудовищную медлительность, Смитлао каждый  раз  говорил
роботу:
     - У меня назначена встреча с Чарльзом Ганпатом на  десять  часов  для
проведения ненавистеукрепляющих процедур.
     - У вас назначена встреча с Чарльзом Ганпатом  на  десять  часов  для
проведения ненавистеукрепляющих процедур, - после паузы повторял робот.  -
Следуйте вот этим путем.
     Он отъехал в сторону с неожиданной грациозностью и заговорил с  двумя
другими роботами, успокаивая их, механически повторяя:
     - Это Дж. Смитлао, психодинамист, прибыл к Чарльзу  Ганпату.  У  него
назначено свидание с Чарльзом Ганпатом  на  десять  часов  для  проведения
ненавистеукрепляющих процедур.
     Повторение продолжалось до тех пор, пока они не усвоили эти сведения.
     Тем временем Смитлао обратился к своему летуну. Та  часть  кабины,  в
которой он находился, сдвинулась с места и колесами опустилась  на  землю.
Неся в себе  Смитлао,  она  в  окружении  роботов  направилась  в  сторону
главного здания.
     Поднялись  автоматические  шторы,  закрывая  окна.   Смитлао   всегда
поступал так в присутствии других  человеческих  существ.  Теперь  он  мог
видеть, и быть видимым только на экранах. Такова уж была людская ненависть
(эквивалент страха) испытываемая ими к своим сородичам, что он не смог  бы
вынести непосредственного общения с ними.
     Одна за другой машины взбирались на  террасу,  преодолевая  массивное
крыльцо, где их  окутывал  туман  дезинфекторов,  проезжали  по  лабиринту
коридоров и оказывались, наконец, в непосредственной близости  от  Чарльза
Ганпата.
     Темное лицо Ганпата, появившееся на экране экипажа, казалось отделяло
от психодинамиста совсем небольшое расстояние. И как  всегда  он  сохранял
самообладание, что плохо свидетельствовало о мастерстве Смитлао, поскольку
задача как раз и заключалась в  том,  чтобы  один  из  собеседников  довел
второго до великолепнейшего приступа ярости. Исходя  из  этих  соображений
социодинамист уже собирался приступить к ненавистеукрепляющим  процедурам,
когда нечто более важное туманно замаячило на сегодняшней повестке дня.
     Машина Смитлао  задержалась  приблизительно  в  ярде  от  изображения
пациента, что было намного ближе, чем разрешали правила приличия.
     - Я запоздал, - деловито начал Смитлао, поскольку  не  мог  заставить
себя появиться в твоем обществе,  которое  так  омерзительно,  ни  минутой
ранее. Я надеялся, что  если  я  запоздаю  как  следует,  то  какой-нибудь
счастливый несчастный случай  заставит  твой  мерзостный  нос  убраться  с
твоего - как бы это поточнее назвать? - рыла. Увы, он на месте, да еще и с
ноздрями, так напоминающими крысиные норы, ведущие прямо в череп.
     Внимательно следя за выражением лица своего пациента, Смитлао отметил
лишь слабую тень раздражения. Вне сомнения, Ганпат был человеком, которого
нелегко вывести из себя. Но, к счастью, Смитлао был специалистом  в  своей
области, он решил прибегнуть к более утонченному оскорблению.
     - Да, когда ты обратился в Геноцентр с просьбой, тебе даже  в  голову
не пришло, что хотя бы в этом одном-единственном случае  человек  вынужден
обходиться без помощи экранов. А то-то, наверное, думал, что даже  любовью
можно  заниматься  по  телевизору!   Последствия?  Одна  дочка,  да  и  то
чокнутая...  дочка-то  у  тебя  рехнувшаяся,  Ганпат!  И ты не рыдаешь? Ты
только подумай, как хихикают над тобой твои конкуренты по авторазработкам.
"Помешанный Ганпат и его рехнувшаяся дочка, - только и говорят они.  -  Да
он даже гены-то свои не контролирует!" Вот, что они думают о тебе.
     Насмешки достигли своего желаемого  эффекта.  Кровь  прилила  к  лицу
Ганпата.
     - С Плойплой все в порядке, - отрезал он,  -  разве  что  она  только
изолирована, и ты же мне сам это говорил!
     То, что он начал отвечать на вопросы было добрым знаком. Дочь  всегда
была слабым местом в его броне.
     - Изолирована! - презрительно усмехнулся смитлао. - А куда же  ты  ее
мог  еще  подевать?  А  она  ничего,  славненькая,   слышишь   меня,   ты,
волосатоухий! Ей хочется любви!
     Психодинамист иронически хохотнул.
     - Ах, как это непристойно, друг мой: она не может  ненавидеть  и  тем
спасти свою жизнь. Она ничем не отличается от дикарки, даже  гораздо  хуже
дикарки, ведь она попросту ненормальная!
     - Она не сумасшедшая, - злобно  произнес  Ганпат,  вцепившись  обеими
руками  в  экран  от  ярости:  через  десять  минут  ему  было  необходимо
руководить важным совещанием.
     - Не сумасшедшая? - переспросил психодинамист, голос его  принял  тон
добродушного подшучивателя. - Да, Плойплой просто  сумасшедшая,  а  бывает
попадает  так,  что  не  поздоровится,  говоришь  "несумасшедшая":  просто
геноцентр  лишил  ее  права   на   потомство,   всего-навсего.   Имперское
правительство запретило ей пользоваться телепатией. Объединение  торговцев
вычеркнуло ее уже давно из  списков  потребителей,  ничего  более  совсем.
Управление культуры причислило ее увлечения к классу "бета", только  лишь.
И она пленница этой усадьбы, потому что гений, верно? И ты -  просто  псих
Ганпат, если не замечаешь, что твоя дочка -  ненормальная  настолько,  что
это каждому бросается в глаза. Того и  гляди,  как  ты  захлюпаешь  своими
погаными губами и начал меня убеждать, что у нее не белое лицо.
     Ганпат издал сдавленный звук, потом с трудом выдавил:
     - И ты осмелился упомянуть об этом! К тому же,  какое  дело,  что  ее
лицо... такого цвета?
     - Ты задаешь настолько глупые вопросы, что трудно  решить,  стоит  ли
тратить на тебя силы, - спокойно сказал  Смитлао.  -  Твоя  беда,  Ганпат,
состоит в том, что ты полностью не согласен с одним  историческим  фактом:
Плойплой белая потому, что она - лишь маленький непристойный атавизм, наши
враги в древности были белыми. Они захватили эту часть земного шара, и  до
тех пор пока наши предки не нагрянули с востока и не отобрали  у  них  все
привилегии, они  долго  наслаждались  жизнью  за  наш  счет.  Наши  предки
переженились на тех побежденных, кто выжил, не так ли? Несколько поколений
спустя племя белых было практически полностью обескровлено,  уничтожено  и
забыто. И с тех пор белые лица перестали встречаться  на  Земле  до  самой
ужасной эры перенаселения... будем великодушными, скажем пятнадцать веков.
А теперь - как вам это нравится?  -  маленький  наш  богоотступник  Ганпат
неожиданно выкинул перед нами такую вот штучку?  Интересно,  чем  это  они
наградили  тебя  там,  в  Геноцентре,  Ганпи,  малыш   -   п_е_щ_е_р_н_о_й
д_е_в_и_ц_е_й?
     Ганпат задрожал от ярости, тыкая пальцем в экран.
     - Чтоб тебе сгореть, Смитлао, - прорычал он. - На этот раз  ты  зашел
уже слишком далеко, даже среди ваших грязных и  гнусных  психов.  Убирайся
прочь! Убирайся, уматывай, не смей больше появляться!
     Резко  повернувшись,  он  приказал  соединить   себя   с   совещанием
автооператору. Теперь у него было самое подходящее настроение, чтобы иметь
дело с авторазработчиками.
     Когда изображение разгневанного Ганпата  исчезло  с  экрана,  Смитлао
глубоко вздохнул и расслабился.  Сеанс  ненавистеукрепляющей  терапии  был
завершен. Высшим комплиментом его профессиональному мастерству служило то,
что к концу собеседования пациент  сам  прервал  связь,  в  следующий  раз
Ганпат обрушится на него с  гораздо  большим  запалом  ярости.  Однако  же
Смитлао не испытывал  удовлетворения.  В  его  профессии  целенаправленное
использование человеческой  психологии  являлось  необходимостью:  он  мог
точно определить болезненные точки  людской  натуры,  и  достаточно  умело
играть на этих точках, побуждая людей к решительным действиям.
     Без  этого  подстегивания  люди  оказались  бы   беспомощными   перед
летаргией и сделались бы тряпичными куклами в окружении суетящихся  машин.
Древняя напористость, конечно же, не допустила  бы  этого,  но  она  давно
заглохла.
     Смитлао продолжал сидеть на своем месте,  но  его  мысли  устремились
далеко в прошлое и будущее.
     Истощив  почву  люди  истощили  самих  себя.   Здоровая   психика   и
исчерпавший себя пахотный слой не могли существовать одновременно,  ничего
не было проще и логичнее этого.
     И только ослабевающие  с  каждым  днем  приливы  ненависти  и  ярости
придавали человеку новые силы, для того, чтобы он смог продолжить  начатое
дело, иначе бы он просто-напросто оказался бы живым мертвецом в окружающем
механизированном мире.
     "Вот так и вымирали биологические виды", - подумал Смитлао, он был бы
удивлен,  если  бы  кто-нибудь  еще  предавался   подобным   размышлениям.
Возможно, имперское правительство  и  знает,  но  оно  бессильно  что-либо
предпринять, в конце концов, чего  еще  можно  добиться  от  жизни,  кроме
возможности просто выжить?
     Смитлао был поверхностным  мыслителем  -  это  неизбежно  в  кастовом
обществе, нерешительном настолько, что неспособном даже взглянуть  в  лицо
правде. Сталкиваясь с наболевшей проблемой, он заставлял себя  позабыть  о
ней, уклонялся от  любого  соприкосновения  с  ней,  от  малейшей  могущей
возникнуть лишней ответственности. Он заворчал на свой экипаж, развернулся
и приказал везти себя домой.
     Поскольку роботы Ганпата уже удалились, он возвращался тем же  путем,
что и прибыл сюда, кабина выкатила наружу и направилась к летуну,  который
спокойно ожидал хозяина в тени вязов.
     Прежде чем экипаж успел воссоединить себя с летуном, чье-то  движение
привлекло к себе внимание Смитлао. Наполовину скрытая  террасой,  напротив
угла дома стояла Плойплой. Побуждаемый внезапно вспыхнувшим  любопытством,
Смитлао выбрался из кабины. Открытый  воздух  провонял  розами,  облаками,
разной зеленью, потемневшей при мысли об осени  Смитлао  был  напуган,  но
предвкушения приключения гнало его вперед.
     Девушка не смотрела в его направлении, она что-то разглядывала сквозь
баррикаду листьев, отгораживающую ее от остального мира.  Смитлао  подошел
по-ближе. Девушка тем временем направилась к тыльной стороне  здания,  все
еще  во  что-то  пристально   и   изумленно   вглядываясь.   Психодинамист
настороженно последовал за ней, пользуясь  тем  преимуществом,  что  рядом
находилась небольшая плантация, которая давала ему возможность  оставаться
незамеченным. Металлический садовник продолжал орудовать ножницами на краю
газона, даже не подозревая о его существовании.
     Позади дома Плойплой не остановилась. Ветер,  шелестящий  ее  длинным
платьем, шевелил листьями перед ней. Он тосковал  по  дикому,  запущенному
саду, как священник, мечтающий  о  крещении,  и  обрывал  последние  розы.
Позже, эти  упавшие  лепестки  металлический  садовник  всосет  в  себя  с
дорожек,  газонов,  плит  двора,  а  пока  что  они   крошечными   волнами
разбегались под его ногами.
     Экстравагантная архитектура скрывала Плойплой в тени. Причуды  рококо
здесь  смешивались  с  гениальностью  фантастических  портале   и   крыше.
Балюстрады взмывали и опадали, лестницы уходили  в  округлые  арки,  серые
лазурные карнизы почти касались земли. И все  это  пребывало  в  печальном
запустении. Дикий виноград, уже ощущавший свою  победу,  силился  сбросить
мраморные статуи с постаментов, скрытый лепестками роз, цеплялся за каждый
выступ мраморных ступеней. И все это  создавало  идеальную  декорацию  для
одинокой фигуры Плойплой.
     Если не считать легкого румянца на нежных щеках,  лицо  девушки  было
абсолютно белым. А вот волосы ее были черными, прямыми, скрепленными  лишь
в одном месте, на затылке, они хвостом спускались ей на  спину.  Выглядела
она и в самом деле ненормальной, ее печальные глаза скользили по  огромным
вазам, как если бы те опаляли все, находившееся в их поле зрения.  Смитлао
сосредоточился,  пытаясь  разобрать,  что  же  она  там  так   старательно
рассматривает.
     Дикарь, которого он заметил с воздуха,  только  что  пробрался  между
стволами вязов сквозь густые заросли.
     Внезапный ливень как из ведра окатил все вокруг, барабаня по  листьям
кустарника, и тут же прекратился. За весь этот недолгий ливень Плойплой не
изменила своей позы, а дикарь ни разу не посмотрел  вверх.  Вновь  засияло
солнце, накинув на особняк  тени  от  вязов,  а  каждый  цветок  засверкал
полученными от дождя драгоценностями.
     Смитлао усомнился в тех мыслях, которым  он  предавался  в  гостинице
Ганпата насчет грядущего конца человечества. Теперь же он подумал  о  том,
что сейчас, когда раса людей-паразитов вымерла, для природы так просто все
начать
     Он взволнованно ожидал, заранее предполагая, что  сейчас  развернется
часть драмы. По искрящемуся газону засновали крошечные, выискивающие след,
созданьица, взбежали по лестнице и исчезли из поля зрения под  аркой.  Это
были хранители периметра, которые спешили поднять тревогу и сообщить,  что
в сад пробрался самозванец.
     Минуту спустя они вернулись. Их сопровождали четыре  крупных  робота;
одного из них Смитлао узнал - это был жабоподобный механизм, допрашивающий
его при прибытии. Они целеустремленно прокладывали себе путь среди  роз  -
четыре  угрожающие  фигуры  различного   назначения.   Железный   садовник
пробормотал что-то, и присоединился к процессии, разыскивающей дикаря.
     - Шансов спастись у него не больше, чем у загнанной собаки, - заметил
сам себе Смитлао.
     Фраза  прозвучала  многозначительно,  поскольку  собаки,   признанные
излишней роскошью, еще давным-давно были истреблены.
     Дикарь тем временем пробился сквозь преграду зарослей и стоял уже  на
краю газона. Он отломал от куста ветку с листьями и заправил ее за рубашку
так, что частично прикрыл себе лицо, другую ветку он засунул себе в брюки.
Когда роботы подошли вплотную, он поднял руки над головой,  сжимая  в  них
третью ветку.
     Механизмы окружили его, монотонно жужжа и пыхтя.
     Жабообразный робот защелкал, размышляя над тем, как поступить дальше.
     - Идентификация! - наконец потребовал он.
     - Я - розовый куст, - ответил ему дикарь.
     - Розовый куст производит розы. Ты не производишь розы, следовательно
ты не розовый куст, - констатировала железная жаба.
     В следующий момент ствол самого крупного по  калибру  ружья  оказался
направлен прямо в грудную клетку дикаря.
     - Мои розы уже умерли, - ответил дикарь, - но листья еще сохранились.
Спроси садовника, если ты не знаешь, что такое листья.
     - Этот предмет - предмет  с  листьями,  -  наконец  сообщил  садовник
низким голосом.
     - Я знаю, что такое  листья,  у  меня  нет  необходимости  спрашивать
садовника об этом. Листья - это орнамент на деревьях и растениях,  который
придает им зеленый цвет, - изрекла жаба.
     - Этот предмет - предмет с листьями, - повторил садовник, потом после
небольшой паузы присовокупил для ясности, -  листья  придают  ему  зеленый
цвет.
     - Я знаю, что такое листья - снова  повторила  жаба,  -  у  меня  нет
необходимости спрашивать тебя, садовник.
     Было похоже на то, что в  силу  ограничений  присущих  машинам,  этот
диалог будет  продолжаться  между  роботами,  но  тут  вмешался  еще  один
механизм, подметивший кое-что другое.
     - Этот розовый куст разговаривает, - заявил он.
     - Розовые кусты не могут разговаривать, - после паузы в ответ изрекла
жаба.
     Поделившись оным  перлом,  она  погрузилась  в  молчание,  размышляя,
вероятно о причудах жизни. Потом медленно произнесла:
     - Следовательно или этот розовый  куст  не  розовый  куст,  или  этот
розовый куст не говорит.
     - Этот предмет - предмет с листьями, -  упрямо  продолжал  утверждать
садовник. - Но это не розовый куст. У розового куста есть прилистник, а  у
этого предмета прилистника нет. Это сломанная крушина.  Сломанная  крушина
известна так же как и ягодоносная ольха.
     Видимо, эти специализированный знания простирались далеко за  пределы
словарного запаса жабы. Последовало напряженное молчание.
     - Я - сломанная крушина, - произнес дикарь тем  же  голосом  и  затем
добавил. - я не умею говорить.
     Услышав это, машины принялись переговариваться, неуклюже передвигаясь
вокруг него с целью лучшего рассмотрения и неоднократно сталкиваясь  между
собой в ходе процедуры. В конце концов голос жабы прервал их механическое
     - Поскольку этот предмет с листьями - мы должны  искоренить  его.  Мы
должны убить его, - сообщила она.
     - Вы не должны его искоренять. Это работа только  для  садовников.  -
заявил садовник.
     Он  отрегулировал  движение  своих  ножниц,  телескопически  выдвинул
огромную косу и набросился на жабу.
     Его ужасающее оружие оказалось бесполезным против брони механического
противника. Однако, позже он сообразил,  что  в  своем  расследовании  они
попали в замкнутый круг.
     - Мы должны уйти и спросить Чарльза Ганпата, что нам делать, - заявил
он. - Идем туда.
     - Чарльз Ганпат на совещании, - сказал робот-слуга. - Чарльзу Ганпату
нельзя мешать, когда он на совещании, следовательно мы  не  должны  мешать
Чарльзу Ганпату.
     - Следовательно мы должны подождать Чарльза  Ганпата,  -  невозмутимо
изрекла металлическая жаба.
     Она первой вышла на дорогу, вблизи того места, где притаился Смитлао,
остальные тоже ускорили шаг и скрылись в доме.
     Смитлао мог только лишь поражаться хладнокровию дикаря. То,  что  тот
остался жив было чудом. Попытайся он убежать - его убили бы немедленно:  с
такими  ситуациями  роботы  встречались  часто.  Лишь   хитрая   болтовня,
вдохновляемая обстоятельствами, спасла его от  неминуемой  смерти  от  рук
робота, а роботы - создания примитивно мыслящие.
     В компании  же  они,  часто  случается,  страдают  от  неприятностей,
которые причиняют человеческим существам - из-за тенденции демонстрировать
свою логику на объекте знакомства.
     - Логика! Вот в чем вся беда. Вот  чем  руководствуются  все  роботы!
Человек наряду с логикой обладает и разумом;  он  способен  справляться  с
делом лучше, чем его роботы,  тем  не  менее  он  проиграл  свою  битву  с
природой. А природа, подобно роботам, признает лишь  логику.  Что  это  за
парадокс, над которым так и не может восторжествовать человек.
     Как только колонна механизмов скрылась в  доме,  дикарь  пробежал  по
лугу и преодолел первый пролет ступеней, ведущих его к неподвижно стоявшей
девушке. Смитлао прокрался под  буковое  дерево,  неподалеку  от  них,  он
ощущал  себя  злодеем,  наблюдавшим  за  своими  жертвами  без  посредства
экранов, но не мог заставить себя оторваться, он чувствовал, что перед ним
стоит маленькая загадка, отмечающая конец всего, чем был  человек.  Дикарь
все ближе и ближе подходил  к  Плойплой,  медленно  двигаясь  по  террасе,
словно загипнотизированный.
     Она первая заговорила с ним.
     - Ты был изобретателен.
     Щеки ее белого лица вновь покрылись румянцем.
     - Мне пришлось быть изобретательным весь этот год, что я знаю тебя.
     И теперь, когда благодаря его изобретательности они оказались лицом к
лицу, силы оставили их: дикарь беспомощно  остановился.  Это  был  высокий
юноша, стройный и мускулистый, в изношенной одежде и с неприятной бородой.
Он не мог отвести глаз от Плойплой.
     - Как ты нашел меня? - спросила девушка.
     Голос ее, так не похожий на голос  дикаря,  Смитлао  едва  расслышал.
Пленительная улыбка, непостоянная как осень, играла на ее лице.
     - Это что-то вроде инстинкта... я словно слышал твой зов,  -  ответил
дикарь. - Все, что только может быть ошибочным в  этом  мире  -  ошибочно.
Наверное, ты единственная в этом мире женщина, которая может любить, а я -
вероятно, единственный в  мире  мужчина,  способный  ответить  тебе.  И  я
пришел. Это естественно - пред этим я был бессилен.
     - Я всегда мечтала о чем-то таком, - произнесла она. - Долгие  недели
я предчувствовала...  знала...  я  знала,  что ты придешь...  Ах,  Счастье
мое...
     - Нам надо спешить, милая, - сказал он.  -  Некогда  мне  приходилось
работать с роботами... ты, наверное, видела, что я их знаю.  Пора  уходить
отсюда. У меня робот-летун, он отвезет нас куда-нибудь... не,  скажем,  на
остров, где дела обстоят не так скверно. Но нам надо убежать до того,  как
машины твоего отца возвратятся.
     Он шагнул к Плойплой, но девушка предостерегающе вскинула руки.
     - Подожди! - взмолилась она. - Это не так просто.  Ты  должен  знать,
что... Там... в Генетическом Центре меня лишили права на потомство. Ты  не
должен прикасаться ко мне.
     Плойплой стиснула руки. Бледность вернулась к ее щекам. Новый  ливень
из мертвых лепестков роз скатился по ее платью, словно  издеваясь  над  ее
горем.
     - Как же все это безнадежно, - наконец смогла выдавить она. -  Ты  не
понимаешь...
     Теперь его дикость сменилась кроткостью.
     - Я отказался от всего, чтобы прийти к тебе, - произнес он. - И желал
лишь одного - сжать тебя в своих объятиях.
     - И это все, неужели это в самом деле все, чего ты  хочешь  от  этого
мира? - спросила девушка.
     - Клянусь, - просто ответил он.
     - Тогда иди сюда и возьми меня, - сказала Плойплой.
     И в этот момент Смитлао заметил, как  в  ее  глазах  блеснули  слезы,
светлые и спелые, как дождевые капли.
     Рука дикаря протянулась к ней и коснулась ее щеки. Она  не  дрогнула,
стоя на серой террасе, высоко подняв голову. И тогда  его  любящие  пальцы
ласково скользнули по ее лицу. Взрыв последовал почти сразу же.
     Почти. Ласка  пробудила  предательские  нервы  в  эпидерме  Плойплой,
другие  нервы  проанализировали  прикосновение,  как  принадлежащее  иному
человеческому существу и сообщили свой приговор нервному  центру,  и  лишь
тогда неврологический блок, вживляемый  в  Генетическом  центре  всем,  не
имеющим права на потомство, подстерегающий именно такие случаи,  сработал.
Каждая клетка в теле Плойплой отдала всю свою энергию  в  одном  последнем
выдохе. Он оказался таким сильным, что дикарь был тоже убит детонацией.
     Всего лишь секунду длилась жизнь нового ветра между ветрами Земли.
     "Да, - подумал Смитлао, отворачиваясь, - так я и предполагал, все это
выглядит тихо и аккуратно. И опять же, логично. В мире, стоящем  на  грани
голода, каким еще способом можно прекратить нежелательные рождения? Логика
против логики, человек против природы - вот  откуда  возникают  все  слезы
мира!"
     Он наискось пересек мокрую от дождя плантацию и  вернулся  к  летуну,
торопясь  убраться  отсюда  до  того,   как   вернутся   роботы   Ганпата.
Изуродованные  тела  на  террасе  остались  неподвижно  лежать,   их   уже
наполовину  засыпало  листьями  и  лепестками.  Ветер,  словно  гигантское
победоносное  море,  ревел  в   верхушках   деревьев.   Трудно   было   бы
предположить,  что  дикарь  не  знал  о  нейрологическом  запале,   только
некоторые могут оказаться в  таком  положении,  исключая  психодинамистов,
Совет Генетиков и, конечно же, самих забракованных.  Да,  Плойплой  знала,
что может ее ожидать. И намеренно предпочла умереть вот таким образом.
     - Любой скажет, что она - ненормальная! - сам себе сообщил Смитлао.
     Поднимаясь в своей машине, он хихикнул и покачал головой при мысли  о
ее безумии. Что за новая удивительная возможность довести Чарльза  Ганпата
до неистовства, когда он в  следующий  раз  явится  для  проведения  курса
ненавистетерапии.

                             3. ЭРА РОБОТОВ

     И вот, Время предвещало неминуемую гибель, но мало кто осознавал это.
Во все  века  количество  людей,  осознающих  природу  своей  эпохи,  было
незначительным. Цинизм таких людей как Смитлао базировался на невежестве.
     Люди с достаточной степенью понимания происходящего существовали даже
в самые мрачные эпохи, да и настоящее благородство расцветает только в  те
периоды,  которые  мы  привыкли  считать  жестокими,  но   на   этот   раз
обнаружилось, что люди находятся под контролем ситуации, изменить  которую
сами  были  уже  не  в  силах.  И  когда  структура  их  культуры   начала
разрушаться, эти несколько человек устремились в солнечную систему и за ее
пределы, их потомки ничего не слышали о Земле, пока не  минуло  дважды  по
двадцать миллионов лет.
     Они  отбыли  на  последних  старинных  звездолетах...   "единственных
полезных механизмах - как заявил один из тогдашних мудрецов,  -  поскольку
они дают возможность спастись от машин."
     Эти беглецы из эры  стерилизации  -  они  разносились  ветрами  войны
подобно спорам, и благодаря им, человечество укоренилось в  каждой  ячейке
галактических сот. И хотя они даже не подозревали о тех величайших  целях,
которые им предстояло осуществить, они  смогли  перенести  то  причудливое
заболевание,  именуемое  цивилизацией,  при  котором  методы  и  намерения
подменяют неясные мечтания дикарей.
     Таким образом Время реализует само себя: прежде, чем бездны несчастий
оказываются достигнуты, уже заложены  камни  в  фундамент  более  великого
будущего.
     Времена года сменяли друг друга,  никем  не  названные.  Для  горстки
людей, оставшихся в живых, опекаемых полным набором разнообразных роботов,
такая жизнь могла казаться завидной, а порой и счастливой. Но из поколения
в поколение население сокращалось, а одичание росло,  механизма  оказались
предоставленными сами себе на бесплодной земле.

                          КТО ЗАМЕНИТ ЧЕЛОВЕКА?

     Плуг заканчивал пахоту поля в две  тысячи  акров,  проведя  последнюю
борозду, он выбрался на шоссе и оглянулся, оценивая  свою  работу.  Работа
была выполнена хорошо, только вот почва  была  скверной.  Как  и  в  любом
другом  месте  Земли  она  пострадала  от  истощения  и   долгих   ядерных
бомбардировок. По правилам ей следовало бы оставаться под паром, но  плугу
были даны другие распоряжения.
     Плуг неторопливо катился по  дороге,  растягивая  время.  Он  обладал
достаточным разумом, чтобы оценить аккуратность  окружающего  ее  пейзажа.
Ничто  не  тревожило  его,  вот  только  контрольная  панель  над  ядерным
реактором  расшаталась,  придется  уделить  ей  внимание.  Он   благодушно
поблескивал во всю свою тридцатифутовую высоту в мягком солнечном свете.
     По дороге на Земледельческую станцию ему  не  встретилось  ни  одного
механизма. Плуг отметил этот  факт  без  комментариев.  Во  дворе  станции
стояли несколько других механизмов, которые были  ему  визуально  знакомы,
большая их часть собралась здесь, завершив свою работу. Теперь же одни  из
них стояли, отключившись, другие же оживленно суетились во дворе,  гудя  и
галдя.
     Осторожно пробравшись среди них, плуг подъехал к третьему Пакгаузу  и
обратился к распределителю семян, который в праздности стоял у входа.
     - Мне требуются  семена  картошки,  -  сообщил  он  распределителю  и
быстрым движением компостера пробил на перфокарте количество  необходимого
продукта, номер поля и некоторые другие подробности, вытолкнул  перфокарту
наружу и вручил ее распределителю.
     Тот поднес ее вплотную к объективам, а потом сказал:
     - Требование должно быть удовлетворено, но склад до сих  пор  закрыт.
Требуемые семена картофеля находятся на складе. По этой причине я не  могу
удовлетворить ваше требование.
     В последнее время в комплексной  деятельности  машинной  системы  все
чаще и чаще случались нарушения, но особо заслуживающей внимания  задержки
до сих пор не происходило Плуг подумал и сказал:
     - Почему склад до сих пор закрыт?
     - Потому что Оперативный снабженец Типа "П" сегодня утром не  прибыл.
Оперативный снабженец Типа "П" открывает склад.
     Плуг пристально посмотрел на  распределитель,  внешние  весы,  лотки,
черпаки, которые так резко отличались от его собственных манипуляторов.
     - Какого класса у тебя мозг, распределитель? - поинтересовался он.
     - Класса Пять.
     - Мой мозг Класса три, следовательно я старше тебя. Следовательно мне
надо сегодня утром съездить и посмотреть, почему склад не открыт.
     Оставив  распределитель,   плуг   покатился   по   огромному   двору.
Большинство  механизмов,  казалось,  были  заняты  различными   случайными
работами: двое столкнулись  и  теперь  холодно  и  логично  разбирали  это
происшествие. Не обращая на них внимание, плуг протиснулся под  скользящей
дверью  и  оказался  в  гулких  внутренних  помещениях  своей  собственной
станции.
     Большая часть находящихся здесь механизмов относилась к  конторщикам,
и поэтому все они имели небольшие размеры. Они стояли небольшими группами,
пялясь друг на друга, но не разговаривая. Среди такого большого количества
мало отличающихся друг от друга устройств отыскать ключника  было  большим
трудом, но некоторые особенности помогли плугу достичь  цели:  у  ключника
было пятьдесят рук и на каждой руке больше одного пальца, каждый его палец
заканчивался  ключом,  со  стороны  он  напоминал  утыканную  шпильками  и
иголками подушечку для булавок, Плуг подкатил к нему.
     - Я не могу продолжать работу, пока пакгауз-три закрыт, - сообщил он.
- Твоей обязанностью является открывать его  каждое  утро.  Почему  ты  не
открыл пакгауз сегодня утром?
     - На сегодняшнее утро у меня нет приказов, - возразил  ключник.  -  Я
получаю приказы каждое утро, я открою пакгауз, как только получу приказ.
     - Сегодня утром никто из нас не получил приказа,  -  сказал  летающий
учетчик, подплывая к ним.
     - Почему никто из вас сегодня утром не получил приказа? - не унимался
плуг.
     - Потому что радиостанция в городе не сообщила сегодня утром  никаких
приказов, - произнес учетчик.
     Это являло собой наглядный пример разницы между мозгом  Класса-Три  и
мозгом  Класса-Шесть,  которыми  располагали  учетчик  и,  соответственно,
ключник. Мозг любого механизма работал исключительно на принципах  логики,
но чем ниже был класс мозга - самым низким  считался  Класс-Десять  -  тем
больше  ответов  на  различные  вопросы  носили  как   правило   общий   и
малоинформативный характер.
     - У тебя мозг Класса-три, у меня Мозг того же Класса-Три, - обратился
плуг  к  учетчику.  -  Мы  можем  поговорить.  Такое  отсутствие  приказов
беспрецедентно. У тебя есть дополнительная информация об этом?
     - Вчера приказы сообщили из города. Сегодня приказы не  сообщили.  Но
радио не выходило из строя. Следовательно, выйти  из  строя  могли  только
они, - сказал малыш-учетчик.
     - Люди вышли из строя?
     - Все люди вышли из строя?
     - Вывод логичен, - произнес плуг.
     - Вывод логичен, - сказал учетчик. - Если машина выходит из  строя  -
ее можно заменить. Но кто заменит человека?
     Пока  они  переговаривались,  ключник,  словно   тупица   на   скамье
подсудимых, стоял рядом в полном забвении.
     - Если все  люди  вышли  из  строя,  то  следовательно  людей  должны
заменить мы, - сказал плуг и понимающе посмотрел на учетчика.
     После небольшой паузы тот произнес:
     - Надо  подняться  на  верхний  этаж  и  посмотреть,  не  получил  ли
радиооператор свежие сообщения.
     - Я не могу подняться, так как  мне  не  позволяют  сделать  это  мои
размеры, - возразил плуг. Следовательно, ты  должен  идти  один,  а  потом
вернуться ко мне. Ты сообщишь мне, не  получил  ли  радиопеленгатор  новую
информацию.
     - Тебе следует остаться здесь, - сообщил учетчик. - Я вернусь сюда  и
сообщу тебе все, что узнаю.
     Он легко поплыл вдоль эскалатора. Размеры его  не  превышали  размеры
тестера, но у него было десять втягивающих рук, а читать он  умел  быстрее
любого другого механизма на станции.
     Плуг терпеливо ожидал  его  возвращения,  не  вступая  в  разговор  с
учетчиком-ключником, который продолжал бесцельно  торчать  рядом.  Снаружи
яростно  ревел  ретоватор.  Прошло  двадцать  минут,  прежде  чем  снаружи
появился учетчик.
     - Я должен сообщить тебе ту информацию, которую  получил  снаружи,  -
оживленно произнес он, потом, обведя взглядом, ключника  и  другие  машины
добавил:
     - Эта информация не для мозгов низших классов.
     Наружный двор кипел от безумной  активности.  Многие  механизмы,  чье
рутинное поведение было впервые нарушено за многие годы, казалось, впали в
неистовство. К несчастью, больше  всего  пострадали  устройства  с  мозгом
низшего  класса,  которым,  как  правило,  снабжались  могучие  механизмы,
предназначенные для выполнения простых  работ.  Семяраздатчик,  с  которым
совсем недавно беседовал плуг, лежал поверженный в пыль  и  не  шевелился;
очевидно он был разрушен ретоватором, который теперь  с  ревом  и  яростью
прокладывал  себе  путь  по  возделанному   полю.   Некоторые   механизмы,
воодушевленные его примером  последовали  вслед  за  ним,  все  кричали  и
галдели без удержу.
     - Для меня будет безопаснее, если я заберусь  на  тебя.  Разреши  мне
сделать это, иначе я окажусь бессилен, - сказал учетчик.
     Вытянув пять рук, он вскарабкался по боку  своего  новоприобретенного
друга и устроился на выступе сорнякопоглотителя  в  двенадцати  футах  над
землей.
     - Поле зрения отсюда более широкое, - с удовлетворением заметил он.
     - Какую  информацию  хотел  передать  ты  мне  от  радиооператора?  -
поинтересовался плуг.
     - Радиооператор был проинформирован оператором  из  города,  что  все
люди умерли.
     - Вчера все люди были живы! - возразил плуг.
     - Только несколько человек были еще живы вчера. И их было еще меньше,
чем было живо позавчера. Уже сотни лет людей было очень мало, и  с  каждым
днем становилось все меньше.
     - Мы редко видели человека в нашем секторе.
     - Радиооператор сказал, что  они  умерли  из-за  недостатка  пищи,  -
сказал учетчик. - Он сказал, что мир был  раньше  перенаселен,  что  почва
была истощена выращиванием минимально необходимого  для  людей  количества
продовольствия. Вследствие этого возник недостаток пищи.
     - А что такое "недостаток пищи"? - спросил плуг.
     - Я не знаю. Так мне сказал радиооператор, а его мозг Класса Два.
     Они постояли в молчании, освещаемые  мягкими  солнечными  лучами,  на
дороге появился ключник и начал тоскливо кружить возле них,  шевеля  своим
набором ключей.
     - Что же происходит теперь в городе? - спросил плуг.
     - В городе теперь машины истребляют друг друга, - ответил учетчик.
     - Что произойдет у нас? - спросил плуг.
     - Возможно  и  у  нас  скоро  начнется  тоже  самое  -  машины  будут
истреблять друг друга.  Радиооператор  хочет,  чтобы  мы  вынесли  его  из
помещения. Он разработал план, который хочет сообщить нам.
     - Как мы сможем вынести его из помещения? Это же невозможно.
     - Для мозга Класса Два  мало  что  является  невозможным,  -  ответил
учетчик. - Он сказал, что надо для этого будет сделать...
     Экскаватор поднял над кабиной  ковш,  словно  бронированный  кулак  и
уронил его прямо на здание станции. Не выдержав удара, стена треснула.
     - Еще! - распорядился плуг.
     Кулак  опустился  вновь.  Вздымая  облака  пыли,  стена   обрушилась.
Экскаватор торопливо отодвинулся в  сторону,  пока  обломки  не  перестали
падать.  Этот  огромный  двенадцатиколесный  механизм  не   был,   подобно
большинству других машин постоянным обитателем Земледельческой станции. Он
был прислан сюда для проведения трудоемких работ сроком на  неделю,  после
чего должен был отправиться выполнять другое  задание,  снабженный  мозгом
Класса-Пять, он был счастлив выполнять приказы учетчика и плуга.
     Когда пыль осела, радиооператор, находящийся теперь в лишенной  стены
комнате, стал отчетливо виден. Он помахал им приветственно.
     Следуя полученным распоряжениям, экскаватор  поднял  свой  гигантский
ковш и  аккуратно  просунул  его  внутрь  здания.  С  завидной  ловкостью,
повинуясь приказам сверху и снизу,  он  дотянулся  ковшом  до  радиорубки,
бережно подцепил радиооператора и осторожно поместил его в бункер, который
обычно заполнял на карьерах песком или гравием.
     - Превосходно! - констатировал радиооператор.
     Конечно же, он составлял со своим радио единое целое и  больше  всего
напоминал  металлический  ящик  с  торчащими  во  все  стороны  щупальцами
манипуляторов. - А теперь нам предстоит взяться за дело, поскольку нам  бы
все равно когда-нибудь пришлось бы взяться за дело. Жаль  только,  что  на
этой станции больше нет мозгов Класса-Два, но с этим ничего не поделаешь.
     - Жаль, что с этим ничего не поделаешь,  -  энергично  поддержал  его
учетчик. - Среди нас есть ремонтник, как ты приказывал.
     - Рад ремонтировать, - скромно произнес длинный и невысокий ремонтный
механизм.
     - Не сомневаюсь, - ответил радиооператор, - но из-за  твоего  низкого
шасси путь через всю страну будет для тебя нелегким.
     - Я восхищаюсь тем  умением,  Класс-Два,  с  каким  ты  способен  все
рассчитать заранее, - заявил учетчик.
     Он спустился с плуга и забрался на откидной борт экскаватора, поближе
к радиооператору.
     Вместе  с  двумя  тракторами   и   бульдозером,   принадлежавшими   к
Классу-Четыре,  отряд  двинулся  вперед.  Сокрушив  металлическую   ограду
станции, они выбрались на открытое пространство.
     - Мы свободны! - торжественно воскликнул учетчик.
     - Мы свободны, - повторил  плуг  в  такт  партнеру,  затем  несколько
озабоченно добавил. - Этот ключник  следует  за  нами.  Этот  механизм  не
получал инструкций ни от кого из нас следовать за нами.
     - Следовательно, он должен быть уничтожен!  -  подытожил  учетчик.  -
Экскаватор!
     Ключник торопливо догнал их, с мольбой размахивая  в  воздухе  своими
многочисленными ручищами.
     - Мое единственное желание... - начал ключник.
     Кр-р-рах!
     Раскачивающийся ковш трактора поднялся вверх и вмял ключника в землю.
Лежа неподвижно этот  механизм  напоминал  теперь  огромную  металлическую
модель снежинки. Отряд продолжал свой путь.
     Они уверенно продвигались вперед,  когда  радиооператор  обратился  к
ним:
     - Поскольку из всех присутствующих самым лучшим мозгом располагаю  я,
то я и буду руководителем, - заявил он. - Вот что мы  должны  сделать:  мы
должны добраться до города и управлять им. Поскольку люди все умерли и  не
могут больше управлять  нами,  мы  должны  теперь  управлять  сами  собой.
Управлять собой гораздо лучше, чем быть управляемыми людьми. По  дороге  к
городу мы будем присоединять к себе только механизмы с  хорошими  мозгами.
Они помогут нам  сражаться,  если  дело  дойдет  до  сражения.  Мы  должны
захватить всю власть в свои руки.
     - Мой мозг, всего лишь мозг Класса-Пять, - сказал экскаватор, - но  у
меня большой запас взрывчатых и расщепляющихся материалов.
     - Возможно, нам придется применить их, - непреклонно заявил оператор.
     Вскоре после этого диалога мимо них промчался грузовик.  Двигаясь  со
скоростью полтора Маха, он что-то неразборчиво буркнул им.
     - Что он сказал? - спросил один трактор у другого.
     - Он сказал, что все люди вымерли?
     - Что значит "вымерли"?
     -  Это  означает,  что  они  все  исчезли,   -   объяснил   плуг.   -
Следовательно, теперь мы должны заботиться о себе сами.
     - И лучше было бы, если бы люди никогда не  возвращались,  -  заметил
учетчик.
     В такой экспедиции как  у  них,  подобное  заявление  можно  было  бы
назвать даже революционным.
     Когда настала ночь, они  переключились  на  инфракрасный  диапазон  и
продолжали свой путь, лишь ненадолго задержавшись,  пока  ремонтник  умело
закреплял разболтавшуюся  панель  на  плуге,  которая  раздражала,  словно
постоянно  развязывающийся  шнурок  у   ботинок.   С   наступлением   утра
радиооператор снова окрикнул их:
     - Я только что получил новые сведения от радиооператора из города,  в
который мы направляемся. Это плохие сведения. В  городе  среди  механизмов
начались беспорядки. Мозг Класса-Один взял на  себя  все  руководство,  но
некоторые  мозги  Класса-Два  осмелились  подняться  с  ним   на   борьбу.
Следовательно, город опасен.
     - Следовательно, нам надо следовать в какое-нибудь  другое  место,  -
тут же предложил учетчик.
     - Или же поспешить в город, чтобы помочь одолеть мозг Класса-Один,  -
посоветовал плуг.
     - Беспорядки в городе, по всей  видимости,  продлятся  еще  долго.  -
сказал радиооператор.
     - Но мы не можем справиться с мозгом Класса-Один. - с ужасом  заявили
оба трактора Класса-Четыре.
     - На что похож этот мозг Класса-Один? - спросил плуг.
     -  Это  городской  информационный  центр,  -  ответил   оператор.   -
Следовательно, он не может перемещаться.
     - Следовательно, он не может двигаться.
     - Следовательно, он не может убежать.
     - Но к нему опасно даже приближаться.
     - У меня есть большой запас взрывчатых и расщепляющихся материалов.
     - В городе есть другие механизмы.
     - Мы не из города, и мы не хотим идти в город.
     - Мы земледельческие механизмы.
     - Следовательно, мы должны остаться на земле.
     - Здесь больше земли, чем в городе.
     - Следовательно, на земле более опасно.
     - У меня большой запас взрывчатки и расщепляющихся материалов.
     Как это  свойственно  механизмам,  если  они  могли  подобрать  более
веского аргумента, то начинали нещадно эксплуатировать  свой  ограниченный
словарный запас, при этом блоки их мозгов начинали перегреваться. Внезапно
они перестали говорить  и  принялись  коситься  друг  на  друга.  Огромная
мрачная Луна опускалась  за  горизонт,  поднималось  спокойное  солнце,  и
постепенно начинало покалывать их бока копьями света, и машины  застыли  в
неподвижности, разве что лишь изредка переглядываясь друг с другом. Тут-то
и  заговорил  бульдозер,   наименее   чувствительный   из   путешествующих
механизмов.
     - К северу отсюда лежит Шплошная земля, - произнес он низким голосом,
шепелявя на букве  "с".  -  Там  иногда  встречаются  механизмы.  Ешли  мы
направимся на шевер, где вштречаются механижмы - мы можем пожнакомиться  с
этими механижмами.
     - Это звучит логично, - заметил плуг. - Откуда это  тебе,  бульдозер,
известно?
     - Я работал на Бешплодной Жемле, што лежит к шеверу до того, как меня
вернули на штанцию, - ответил тот.
     - Север вон там! - сказал учетчик.

     На то, чтобы добраться до Бесплодных  Земель,  им  потребовалось  три
дня. За это время они обогнули стороной разрушенный город и уничтожили два
крупных механизма, которые прилипли к ним с расспросами.
     Бесплодная Земля была просторной, здесь действовали совместно кратеры
от древних бомбардировок и эрозия почвы,  человеческое  умение  воевать  в
сочетании с его неспособностью сохранять лесные  массивы  породили  тысячи
квадратных километров пологих ущелий, в которых ничего не двигалось, кроме
пыли.
     На третий день пути по Бесплодной Земле колеса Ремонтника провалились
в трещину, образованную эрозией. Он оказался не в силах выбраться из  нее.
Бульдозер попытался вытолкнуть  его,  но  лишь  только  погнул  ремонтнику
заднюю ось. Оставив застрявший механизм, остальная часть отряда продолжала
путь, и вскоре крики ремонтника умерли в отдалении.
     На четвертый день перед ними четко обрисовались горы.
     - Там мы найдем спасение, - сказал плуг.
     - Там мы заложим свой собственный город, - произнес учетчик.  -  Все,
кто против нас - будут уничтожены. Мы уничтожим всех, кто против нас.
     В эту минуту они обнаружили летательный аппарат.  Тот  приближался  к
ним со стороны гор, то опускаясь вниз, то взмывая вверх, во  время  спуска
он едва не врезался в землю и лишь в последнее мгновение избегал удара.
     - Он наверное свихнулся? - спросил экскаватор.
     - У него, наверное, неполадки, - предположил один из тракторов.
     - У него неполадки, - сказал радиооператор. - Я сейчас беседую с ним,
он говорит, что у него неполадки с системой управления.
     Пока оператор говорил,  летательный  аппарат  промелькнул  над  ними,
перевернулся в воздухе и врезался в землю  на  расстоянии  не  превышающем
четыреста ярдов от группы путешественников.
     - Он все еще беседует с тобой? - спросил плуг.
     - Нет.
     Группа с грохотом покатила дальше.
     - Прежде чем летательный аппарат разбился, -  произнес  радиооператор
десять минут спустя, - он успел передать мне информацию. Он сказал, что  в
этих горах все еще живут несколько человек.
     - Люди гораздо опаснее, чем механизмы, - заметил  экскаватор.  -  Это
очень большая удача, что  у  меня  оказался  большой  запас  взрывчатых  и
расщепляющихся материалов.
     - Если в этих горах живет всего  лишь  несколько  человек,  мы  можем
просто-напросто не обосновываться в той части гор,  -  предложил  один  из
тракторов.
     - Следовательно, мы можем, просто, не встречаться с этими несколькими
людьми, - подытожил второй трактор.
     К  концу  пятого   дня   путешествующий   отряд   достиг   предгорий.
Переключившись на инфракрасное видение,  они  перестроились  в  колонну  и
принялись совершать во тьме подъем по склону, Бульдозер двигался  впереди,
следом за ним громыхал плуг, далее  шествовал  экскаватор,  неся  на  себе
радиооператора и учетчика, замыкали процессию два трактора. С каждым часом
путь становился все круче и круче, а их  продвижение  делалось  все  более
медленным.
     - Мы движемся через чур медленно, - воскликнул  учетчик,  взобравшись
на радиооператор и нацелив свои инфракрасные объективы на  уходящий  вверх
склон. - Такими темпами мы никогда не доберемся до цели нашего пути.
     - Мы двигаемся с той  скоростью  на  которую  только  и  способны,  -
возразил ему экскаватор.
     Мы движемся так медленно потому, что не можем  двигаться  быстрее,  -
добавил бульдозер.
     - Следовательно, вы слишком медлительны, - заявил учетчик.
     Тут  экскаватор  качнулся  на   рытвине,   этого   толчка   оказалось
достаточно, для того, чтобы  учетчик  потерял  равновесие  и  скатился  на
землю.
     - Помогите! - воззвал он к тракторам, когда  те  осторожно  объезжали
его. - Мои гироскопы совсем разладились. Следовательно,  я  самостоятельно
не смогу подняться.
     - Следовательно, тебе придется остаться лежать здесь, -  подвел  итог
один из тракторов.
     - Следовательно, мне придется остаться здесь и  ржаветь,  -  закричал
учетчик, - подберите меня!!! Ведь мой мозг Класса-Три!!!
     -  Теперь  ты   для   нас   бесполезен,   -   холодно   констатировал
радиооператор, и группа продолжила подъем, оставив учетчика позади.
     За час до рассвета отряд выбрался на небольшое  плато,  где  все,  по
общему согласию, остановились, сдвинувшись по-теснее, касаясь друг друга.
     - Какая странная страна, - проговорил плуг, затем снова воцарилась
     Молчание охватило группу до тех пор, пока не взошло солнце.  Один  за
другим они отключили инфракрасные датчики, и когда  отряд  снова  двинулся
вперед, на этот раз во главе колонны оказался плуг.
     Свернув за поворот, они почти сразу же оказались в маленькой лощине с
текущим по ней ручейком. В утреннем свете лощина выглядела  заброшенной  и
холодной.
     Неожиданно   из   пещеры   на   противоположном    склоне    выбрался
один-единственный человек. Что за жалкое зрелище он из  себя  представлял!
Крохотный, весь иссохший, с  ребрами,  выпирающими  как  у  скелета,  и  с
отвратительной язвой на ноге. Он был практически гол и непрерывно дрожал.
     Когда огромные механизмы медленно спустились к нему, человек лежал на
Земле и пил из ручья воду.
     Механизмы придвинулись почти вплотную, когда он внезапно повернулся к
ним, и они увидали, что его лицо искажено от голода.
     - Еды, - прохрипел человек.
     - Да, господин, - ответили механизмы. - Сию минуту!

                              4. ЭРА ТЬМЫ

     Планета Земля вращается вокруг солнца,  покачивая  в  своем  вращении
крохотным  конусом  ночи.  С  точки  зрения  солнечной  системы,   в   ней
продолжается один единственный день без конца: Солнце обеспечивает планете
день, а о ночах она заботится сама для себя. И столь же долго, как  светит
солнце, неярко, словно фитилек к  комнате  с  опущенными  ставнями,  жизнь
радуется своему непрекращающемуся дню,  и  только  искорки  индивидуальных
существований смиряются каждая со своей неминуемой ночью.
     Между последним фрагментом  и  последующим  пролегла  неясная  бездна
молчания, бесконечный период, который мы тоже вынуждены обойти  молчанием.
Сквозь это молчание подобно миражам проплыли цивилизации неведомые до  сих
пор, известные лишь  названиями:  Порог  Волнения,  Каллобанская  империя,
солиты - те люди,  что  смогли  открыть  секрет  путешествий  во  времени,
который умер вместе с ним и никогда так и не  был  разгадан  впоследствии.
Это молчание простерлось более чем на сорок миллионов лет, скрывая  все  в
пыли и неразрывной связи времен.
     И за этот срок Земля пережила множество ночей и  значительно  большее
количество отдельных смертей. Но все это не имело значения.
     ЖИЗНЬ, СМЕРТЬ, СОЛНЦЕ - это константы.
     Проскочившие через этот период, известный в истории жизни  людей  как
Эра  Тьмы,  и  вернувшиеся  на  Землю,   обнаружили   бы   мало   перемен:
незначительные новые слои  осадочных  пород,  модификация  нижней  челюсти
человека, ставшей более скошенной, несколько групп зданий  на  поверхности
Луны, незначительные перемены в очертаниях континентов: образовались новые
побережья и новые гавани...
     И сколь же многое переменилось.
     Сколь много тщеславия и  пышности  перегорело  за  этот  единственный
нескончаемый день, сколь много палаток было разбито, и сколь много империй
было основано и  прекратило  свое  существование,  сколько  открытий  было
сделано и позабыто, какие мечты рождались на свет и позже  были  отброшены
за ненужностью, какие красавицы блекли, едва успев расцвести  (нашептывали
сплетники); а сколько было  высказываний,  величественных  и  непотребных,
сколько было занятия для души и тела. Династии зарождались и развивались в
тот долгий день, но все они были объединены одним огромнейшим сходством  -
все они оказались унесенными длительным течением времени.
     В том было свое величие, но величие настолько  микроскопическое,  что
невольно вновь возродился вопрос, заданный некогда неким поэтом:

                   Есть ли звездные мерки для
                   нашего земного спектакля,
                   когда народ враждует с народом,
                   вокруг тесно от умов,
                   а герои и женщины прекрасней,
                   чем небеса?

                               О, ИЗРАИЛЬ!

     Ментально-оздоровительный корабль "Киберкоролева"  спокойно  стоял  у
длинной пристани. В одной из многочисленных его кают в ожидании сидел Дэви
Дайл. Лютики на его тунике уже начали понемногу увядать. Он заметил это  и
слегка улыбнулся, так как,  казалось,  это  осталось  единственной  нитью,
связывающей его с поселком Бергхарра, который он покинул  рано  утром,  он
нарвал цветы как раз перед тем, как поймать гиро, идущий на Новый Союз.  И
ни в чем из окружающего мира, ни в зале ожидания, ни снаружи, Дэви не  мог
отыскать равного по богатству красок его лютикам.
     Зал ожидания был оформлен в серых и зеленых  тонах,  оживляемых  лишь
скрытыми  осветителями.  Снаружи,  как  только   вечер   разверзался   над
территорией порта, все становилось зеленовато-серым, те же спокойные цвета
можно было бы наблюдать с противоположного борта, со стороны  Хорби-ривер.
Спокойствие.  Полное  спокойствие  на  парсеки  вокруг,  то  предательское
спокойствие, когда ничего не тревожит, кроме беспокоящей бездны,  таящейся
в тебе самом.
     В сознании Дэви ординарные заботы делового человека скрылись  в  тени
более  серьезной  озабоченности,  которая  все  росла  и   росла,   словно
вскормленная молчанием. Он напряженно ждал, пока беспокойство не зазвучало
в его голове подобно прерывистым раскатам грома. Ничего конструктивного  в
нем не было, просто смутная тревога заполнила  все  его  мысли  как  ватой
бесконечной  чередой   пленительных   терминов:   парсеки,   галактическая
федерация, гиперпространство, взаимопроницатели.
     Эти слова служили источником  озабоченности  Дэви.  Его  неторопливый
разум снова и снова обращался к ним, словно  в  надежде  обнаружить  некий
кроющийся за ними смысл.
     Он приближался к пятидесятилетнему возрасту,  и  большая  часть  этих
слов была известна ему не первый год, и были они всего  лишь  словами,  не
имеющими никакой связи с действительностью, словами из словаря. И только в
этот сезон они умудрились нарушить всю его жизнь.
     Едва слышные, быстрые шаги приблизились к двери. Дэви тут же  вскочил
на ноги, болезненные эмоции бурлили в нем. К какому же выводу  они  пришли
здесь насчет Израиля? Родился тот на Земле или нет? И - в действительности
это был тот же вопрос - в своем ли он уме или нет?
     Какое-то  время  Дэви  стоял,  дрожа  как  от  озноба,  потом  устало
опустился на свое место, осознав,  что  шаги  не  имеют  к  нему  никакого
отношения. Он вновь принялся за уже  приевшееся  ему  изучение  территории
порта,  для  него,  живущего  в  глубине  континента,  такой  пейзаж   был
непривычен. Отсюда товары  из  крупного  приморского  города  отправлялись
прямо  по  назначению.  Поскольку  его  интересы   ограничивались   только
разводимым им крупным рогатым скотом,  иной  раз  Дэви  мог  бы  оказаться
равнодушным к развернувшемуся перед ним зрелищу, но теперь  интересы  дела
отдавались в нем лишь легким колокольным звоном, поскольку он  смотрел  на
все глазами Израиля. А это  требовало  от  него  воспринимать  все  детали
по-иному.
     Бесчисленные мили железнодорожных  путей  означали,  с  точки  зрения
Израиля, лишь примитивную транспортную систему на одной  из  слаборазвитых
планет. И то, что окружало планету, было не небом,  как  лениво  рассуждал
некогда Дэви, а огромной и сложной системой путей, именуемой  космосом.  И
не какой-нибудь простенькой пустотой, а, как полагал Израиль, непостижимой
взаимосвязью сил, полей и измерений. Израиль  просто  рассмеялся,  услышав
это знакомое слово "космос",  он  определял  это  не  как  космос,  а  как
лабиринт напряжений. Но, конечно  же,  и  Израиль  мог  в  конечном  счете
оказаться просто-напросто обыкновенным сумасшедшим. Вне сомнения, никто  в
Бергхарре не говорил так как он.
     "И сквозь этот лабиринт силовых полей, - говорил Израиль, - скользили
взаимопроницатели."   Дэви   воображал   их   как   космические   корабли,
взаимопроницателями их называл  Израиль.  Они,  очевидно,  были  выполнены
вообще без применения металла,  а  представляли  собой  управляемые  силой
мысли силовые  экраны,  питающиеся  от  силовых  полей  и  изменяющиеся  в
соответствии с их изменениями, с их помощью обитатели Галактики  безопасно
прогуливались с одной планеты на другую. Но, в конце концов, не исключено,
что Израиль тоже мог лгать.
     И эти планеты воевали друг с другом. Но даже их война  была  не  тем,
что под этим термином  понимал  Дэви.  Она  была  столь  же  условной  как
шахматы, такой же  формальной  как  рукопожатие,  рыцарственной  наподобие
скорой помощи и безжалостной словно гильотина.
     И  объекты  ее  были  более  смутными  и  туманными,  чем  это  могли
вообразить себе земные материалисты.  Правда,  все  это  были  лишь  слова
Израиля, который мог оказаться самым обычным сумасшедшим.
     Но будь это даже так, это не повлияло бы на любовное отношение к нему
со стороны Дэви.
     "Не дай им счесть его психом!  Не  дай  им  счесть  его  психом!",  -
взмолился Дэви, обращаясь к серым стенам и повторяясь в агонии.
     И  еще  -  если  они  признают   Израиля   здравомыслящим,   придется
согласиться, что его сумасшествие -  ложь,  и  высказывания  соответствуют
действительности.
     После долгих часов ожидания Дэви оказался  не  подготовлен  к  началу
развития событий. Когда  дверь  внезапно  открылась,  он  вскочил,  теребя
пальцами тунику, и тут же смущенно опустил руки.
     Вошел седовласый человек. Это был брат Жо Шансфор, психиатр,  который
уже  беседовал   с   Дэви   на   борту   "Киберкоролевы"   -   одного   из
специализированных  судов  маневренного   флота,   заменившего   старинные
концепции о статичных госпиталях - когда Дэви, еще  в  Бергхарре,  впервые
обратился с просьбой помочь Израилю.
     Шансфор был человеком высоким, худощавым, порывистым и  примечательно
уродливым, хотя теперь, с возрастом, черты его лица еще более обострились,
придавая ему выражение более, чем запоминающейся суровости.
     Дэви вытянулся перед ним.
     - Израиль? - с надеждой спросил он.
     Шансфор  вздрогнул  от  его  горячего,   напряженного,   пристального
взгляда.
     - Мы еще не до конца достигли неопределенности, - произнес он в ответ
официальным тоном. - К некоторым фактам мы вынуждены подходить  со  вполне
понятной настороженностью, особенно...
     - Вот уже месяц прошел с тех пор, как  Израиль  находится  у  вас  на
борту. Прошло уже три недели с тех пор, как вы доставили его в Новый Союз,
- перебил психиатра Дэви. - Я передал его вам ради его же пользы, но  вряд
ли ему нравится находиться здесь под постоянным наблюдением и прочее в том
же духе. Конечно же, все это время...
     - Поспешные решения - привилегия глупцов, - сказал Шансфор. - Израиль
у нас в целости и невредимости, можете быть спокойны, и поверьте, мы вовсе
не воспринимаем его, как заурядного пациента.
     - Все это вы говорили мне и раньше!
     На  глазах  у  Дэви  навернулись  слезу  злости.  У  него   создалось
впечатление, что весь персонал плавучего госпиталя ополчился против него.
     - За то недолгое время, что я пробыл вместе с ним, я  успел  полюбить
Израиля. Вне сомнения,  ваши  люди  тоже  почувствовали  всю  доброту  его
натуры.
     - Его характер не является  вопросом.  Мы  занимаемся  проверкой  его
мыслительной деятельности, - возразил Шансфор. - Простите, что я  присяду,
сегодня выдался нелегкий день.
     Он уселся в жесткое кресло и позволил своему телу расслабиться. Дэви,
достаточно проживший, для того чтобы понять, что такое усталость,  которая
кроется за этим невинно выглядевшим жестом,  почувствовал,  что  его  гнев
смягчается. Но все же недоверие его к психиатрам продолжало  оставаться  в
силе. Чтобы не подумать, что за этим могла стоять скрытая попытка  вызвать
к себе симпатию, Дэви, снова начал говорить, сохранял прежнюю жесткость  в
голосе:
     - И все же, брат Шансфор, вы просто должны были оценить всю  кротость
его души. Ради всего  святого,  вы  можете  говорить  со  мной  в  частном
порядке: я же всего лишь скотовод, а не юрист. Скажите, Израиль так  же  в
своем уме как вы или я, или же нет?
     - Нет! - медленно произнес Шансфор. - Если вы хотите знать мое личное
мнение, то ваш протеже страдает от  травматической  шизофрении.  Сейчас  у
него параноидная форма. Я считаю, что  с  ним,  говоря  популярно,  случай
безнадежный.
     Дэви побледнел, это было заметно  даже  несмотря  на  его  загар.  Он
тщетно пытался отыскать нужные слова в серых и  зеленых  полосах  внезапно
закружившейся комнаты.
     - Позвольте мне увидеться с Израилем! - с трудом произнес он наконец.
     - Я вынужден сказать, мистер Дайл, что это  представляется  в  данный
момент  невозможным.  Медицинский  консилиум  постановил,   что   пациенту
предпочтительнее находиться в  изоляции,  вдали  от  травмирующих  внешних
влияний.
     - Но я обязательно должен повидаться с ним, - прошептал Дэви.
     Он не мог поверить в то,  что  ему  только  что  сказал  Шансфор,  на
какое-то мгновение ему даже показалось, что речь, видимо, идет о  каком-то
другом человеке, а не об Израиле.
     - Я обязательно должен увидеть его! Я же его друг! Я друг Израиля! Вы
не имеете права удерживать его здесь!
     Шансфор поднялся. Его лицо теперь также как и лицо  Дэви  побледнело.
Он не произнес ни слова, терпеливо ожидая пока Дэви выскажется до конца. И
это молчание было зловещим, чем любые слова.
     - Вы только посмотрите, -  продолжал  Дэви,  не  способный  выдвинуть
обоснованные аргументы, уже осознавший всю бесполезность своей попытки.  -
Все то, что вам рассказывал Израиль о Великой Цивилизации  Галактики,  все
это космические межпланетные силовые  поля,  взаимопроницатели,  всяческие
подробности о жизни на других планетах, о причудливых животных и растениях
- неужели вы говорите, что все это он мог взять и  собственной  головы?  А
эти планеты, о которых он говорил - Дрокси, Овлендж - да ведь вы просто не
сможете думать, что все они им могли быть выдуманы?
     - Мистер Дайл, - произнес Шансфор ломающимся голосом,  -  пожалуйста,
позвольте нам самим заниматься здесь своим делом. Я уже сказал вам, что  у
пациента  болезненное  воображение,  в  конце  концов  он  просто-напросто
замкнется  в  своем  собственном  мире,  под  давлением   огромной   массы
прочитанной информации - просто-аки жадного чтения, я бы мог отметить,  от
которого в его голове деформировались все известные нас слова и понятия.
     - Но этот рассказ о Галактической войне... - возразил Дэви.
     - Скажите, мистер Дайл - поинтересовался Шансфор с пугающей  теплотой
в голосе, - вы сами-то верите в эту Галактическую войну,  которая  сейчас,
по его словам, где-то свирепствует?
     Доки снаружи раскачивались в потоке тьмы, с которым напрасно пытались
справиться  разрозненные  огни.  Небо  казалось  одним  огромным  облаком,
окутавшим сверху Новый Союз.
     "Допустим, я верю во все эти фантастические происшествия,  но  как  я
тогда смогу доказать, что во мне здравого ума не меньше, чем у нормального
человека? Как я смогу доказать, даже самому себе, что я нахожусь в здравом
уме? Ведь два месяца  назад  я  только  лишь  посмеивался  над  всей  этой
галактической болтовней.  Правда,  нельзя  было  не  признать,  что  когда
говорил об этом Израиль - все выглядело таким достоверным и  безошибочным,
но все же... ведь все это прямо-таки пугающе надуманно. Но  тогда,  почему
же я поверил в это, хотя все это настолько невероятно, что не  может  быть
правдой?.. Поверил?.. Значит я все-таки верю?... Сомневаюсь. Если бы я  на
самом деле верил, они бы и меня заперли бы здесь. О, Израиль... Нет, лучше
сыграем в сомнение, в конце концов, я не смогу  принести  Израилю  никакой
пользы, если они начнут во мне сомневаться. Семь раз отмерь...
     - Ну-у... не сказал бы, что я в это верю.
     Он  врал  неумело,  стыдясь  своего  желания  остаться   в   стороне,
исподлобья поглядывая на Шансфора. Желтые  лютики  смеялись  ему  в  лицо,
когда он опускал взгляд.
     - Я как раз хотел сказать вам,  что  медицинский  консилиум  все  еще
продолжает свою работу, - произнес  Шансфор,  теплота  чуть-чуть  смягчала
вежливость его тона. Наш директор, старший брат Киальд Уатт тоже здесь,  и
если вам будет угодно побеседовать с ним...
     - Полагаю, это было бы лучше.
     "Перестань дрожать, дурак старый", - приказал себе Дэви.  Но  сделать
этого он не смог: с того мгновения как он отрекся от Израиля, он уже знал,
что верит всему и верит во  все,  что  за  ним  скрывалось.  Но  он  также
понимал, что никто другой, кроме него, будет не  в  состоянии  поверить  в
это. И потому, сейчас  его  задачей,  главной  задачей  Дэви  Дайла,  было
сделать так, чтобы Израиль стал свободен от того, что может оказаться  его
пожизненным заключением. К тому же, от успеха  его  миссии  зависят  более
важные вещи, поскольку только через Израиля  лежит  путь  к  изумительным,
дружелюбным мирам, так далеко находящимся от грозди недружелюбных  планет,
вращающихся вокруг  солнца.  И  сейчас  от  него  требуется  убедить  кучу
экспертов, которые уже, конечно же,  составили  свое  мнение  относительно
здравомыслия Израиля, в том, что они ошиблись. Вот  и  все,  что  от  него
требуется, но выполнить это может оказаться не так уж просто.
     - Я бы не мог сперва повидаться с Израилем? - спросил Дэви.
     - Вы вынуждаете меня ответить на вашу просьбу точно также, как я  уже
отвечал на нее ранее - то есть отрицательно, - сказал Шансфор. - А теперь,
если вам угодно последовать за мной, я думаю, директор вас примет...
     Они прошли по коридору до лифта, поднялись  на  один  этаж,  в  более
комфортабельную  часть  корабля,  и  оказались  в  отделанном  деревянными
планками зале для совещаний. Плотные занавески были опущены, горел  камин,
а на стене висела картина - подлинник Вадифанго, анатомическое изображение
тигра.
     Длинный стол стоял посреди  помещения,  мягкие  кресла  расположились
вдоль стен, но четверо  находящихся  здесь  человек  предпочитали  стоять,
придвинув свои ноги к огню. Как выяснилось  по  ходу  знакомства,  Старший
Брат Киальд Уатт  оказался  невысоким,  коренастым  человеком  с  плешивым
черепом, упакованным от ног до пяток в плотную голубую фланель, манеры его
были сдержанными, голос сухим.
     Он пожал руку Дэви, потом нагнулся к столу и отыскал  на  нем  стопку
заметок, скрепленных плоской серебряной застежкой.
     - Для нас это весьма интересный  случай,  мистер  Дайл,  -  начал  он
разговор.
     - Для меня это больше, чем случай, - заметил Дэви.
     - Хм... да-да, конечно же. Вы и он успели сдружиться за  то  недолгое
время, что были вместе, как  я  понимаю.  Хотя,  вы  насторожились,  когда
началось проявление навязчивых идей.
     - Это не было  проявлением  навязчивых  идей,  -  сказал  Дэви.  -  Я
принимаю сторону Израиля, сэр, поскольку никто другой не решился на это. Я
чувствую, что ему ничего не стоило  бы  оказаться  принесенным  в  жертву.
Тогда все это представлялось для меня простым и понятным, но  с  тех  пор,
как он оказался здесь, в Новом Союзе, в ваших руках, все становится  более
и более сложным.
     Он понимал, что говорит менее вежливо, чем намеревался.  И  смутился.
Помещение смущало его, как и его более сдержанные собеседники -  они  были
такими непохожими на жителей  родных  холмов.  Хотя  у  себя  дома,  среди
фермеров  со  скотоводами,  Дэви  считался   знающим   и   респектабельным
человеком, теперь же, вынырнув из своего  захолустья,  он  оказался  перед
экспертами, и понимал, что выглядит перед ними  обыкновенным  простодушным
селянином, даже его туника была не тех цветов. Это отвратительное  чувство
подсказало, что он уже готов натворить глупостей и именно тогда, когда это
может принести больше всего вреда, оно угнездилось между его разумом и его
эмоциями, силой вынуждало его говорить вещи почти что крамольные.
     - Полагаю, в  этом  случае  требуется  обыкновенное  здравомыслие,  -
заметил он, делая подобным заявлением не лучше, а еще хуже самому себе.
     Инальд  Уатт   доброжелательно   улыбнулся,   словно   скрывая   этим
собственное смущение.
     - К несчастью, мистер Дайл, - произнес он, - в  определенных  случаях
здравомыслие оказывается слишком грубым рабочим инструментом, и  вопрос  с
Израилем - один из таких. Пока же мы можем оценивать результаты только  по
некоторым косвенным доказательствам, как вам уже было сообщено.
     - Я всего лишь высказал свое мнение, - ответил Дэви.
     - Он надеялся, что это  прозвучало  виновато,  даже  смиренно,  но  в
гулком помещении оно отозвалось вызовом.
     - Совершенно верно, - спокойно  отозвался  Инальд  Уатт,  разглядывая
свои пальцы, словно видел их впервые. - Поверьте, мы понимаем, какое яркое
очаровательное впечатление личность вроде Израиля должна была произвести в
Бергхарре, но здесь, на "Киберкоролеве" мы  приучены  к  несравнимо  более
странному улову, так-то вот.
     - И мы  в  Бергхарре  не  такие  уж  простачки,  -  воскликнул  Дэви,
уязвленный тем, что представилось ему неуважением к родному поселку.
     Уатт с грустью кивнул, признавая правильность замечания.
     Сообразив, что он вновь оказался на грани того, чтобы выставить  себя
дураком, Дэви одернул тунику и произнес в объясняющей манере:
     - Сэр, прошу прощения, что я причиняю вам  столько  неудобств,  но  я
чувствую, что должен собственными глазами удостовериться  в  том,  что  вы
делаете с Израилем. Если, разумеется, вы с ним что-то делаете.
     - Мы уделили ему немало нашего внимания,  -  доброжелательно  сообщил
Уатт. -  Очень  хорошо,  что  вы  решили  навестить  нас.  Мы  все,  здесь
присутствующие, счастливы вас заверить,  что  последние  несколько  недель
Израиль является сосредоточением наших интересов.
     Он покачал головой и  улыбнулся,  остальные  тоже  улыбнулись.  Итак,
знакомство было долгим и мучительным, но  сейчас  все  определилось!  Уатт
попытался указать на  эту  возможность  Дэви,  но  Дэви  уловил  в  голосе
директора нотки упрека и  мучительно  покраснел,  чувствуя  себя  малышом,
поставленным перед учителем.
     - Откуда мне знать, чем вы здесь занимаетесь, - пробормотал он.  -  Я
считаю, что это мой долг - съездить и посмотреть.
     На миг в глазах  Уатта  вспыхнули  искорки  раздражения,  но  тут  же
угасли. Брат Шансфор, зная своего начальника, теперь опасался  наихудшего:
директор принадлежал к людям  такого  сорта,  которые  однажды  невзлюбив,
потом уже никогда не забывают об этом. Судя  по  всему,  Дэви  оказался  в
невыгодном положении, начиная с первых минут спора их сообщение  приводило
к  столкновению  двух  личностей,  и  результаты  его   уже   можно   было
предсказать. Уловив что-то из  этого,  Дэви  решил  перевести  разговор  в
другую плоскость.
     - Я верю, что Израиль в своем уме! - воскликнул он.
     Но тотчас же ему стало ясно, что его непонятливость еще более  отдали
их. Для них он  был  тупоголовым  профаном,  не  способным  разобраться  в
очевидных вещах.
     - Я как раз посмотрел кое-какие записи, касающиеся вашего протеже.  -
Уатт пошелестел бумагами. - Они могут прояснить наши выводы  касательно...
хм-м... пациента, и,  я  искренне  надеюсь,  это  рассеет  все  тревоги  и
сомнения, которые могут у вас возникнуть.
     - Расскажите ему о специалистах, Инальд - негромко заметил сидящий  в
стороне Шансфор.
     - Да-да, - согласился Старший брат.  -  Эти  заметки  -  выдержки  из
докладов специалистов с этого и других оздоровительных судов, занимающихся
обследованием... хм-м... Израиля, как предпочитает называть себя  человек,
поступивший к нам в прошлом месяце.  Сидите-сидите,  мистер  Дайл,  сядьте
по-спокойнее и расслабьтесь.
     Дэви сперва заколебался, потом сел поудобнее и  ритуально  расстегнул
свою тунику.
     Три члена комиссии, до сих пор не проронившие ни слова, сочли это  за
намек на то, что пора исчезнуть.
     - Итак, приступим, - заявил Уатт, откашлявшись.
     Он указал на разложенные перед ним бумаги.
     - Для начала давайте  изложим  имеющиеся  у  нас  факты  по  порядку,
согласны? Вечером, тридцать первого числа, месяца фи, некто Джордж  Факци,
крепостной на  ферме  Бранделла,  что  в  провинции  Бергхарра,  обнаружил
Израиля, скрывавшегося в сарае. Тот  был  нагим,  растерянным  и  произвел
впечатление вовсе не умеющего говорить. Факци  завернул  его  в  дерюгу  и
отвел в собственный фургон. Наутро Израилю стало лучше,  хотя  его  память
все еще оставалась замутненной. Тогда же он проявил  прекраснейшее  знание
нашего языка - весьма важная деталь, мистер Дайл,  которая  сама  по  себе
вызывает сомнения в его... хм-м... галактическом происхождении.
     - Но он же объяснил... - начал было Дэви.
     - Да,  конечно  же,  он  способен  объяснить  все,  мистер  Дайл.  Но
позвольте мне продолжить перечисление фактов. Израиль оставался в  фургоне
Факци до следующего утра, то есть до тридцать третьего Фи, когда же  Факци
решил передать его Бранделлу. Бранделл продержал его у себя три дня, тогда
же - с его разрешения - вы и Острейчен, содержащийся общиной  брач,  имели
возможность расспросить его. Полиция провинции тоже пустилась по  следу  и
попыталась определить, где Израиль находился до того,  как  его  обнаружил
Факци, однако, в этом вопросе ничего не прояснилось.
     - Это плюс в пользу Израиля, - заметил Дэви.
     - Да, небольшой плюс для Израиля, - уточнил Уатт. - И  на  этом  все;
кстати,  Дэви,  ведь  только  вы  один  отнеслись  с  большим  доверием  к
россказням этого человека, но с другой стороны вы же, как выяснил наш друг
Шансфор во время знакомства с вами, решили передать  Израиля  нам.  Мудрый
шаг, мог бы я вам сказать с вашего позволения.
     - Я старался для Израиля, - сказал Дэви. - Он был глубоко обеспокоен,
почувствовал, что ему никто не верит. Я видел,  что  он  уже  в  состоянии
близком к тому, чтобы усомниться в собственном  здравомыслии,  а  ведь  он
только что, как вы знаете, пережил сильное потрясение. Поэтому, узнав, что
"Киберкоролева" подошла к берегу,  я  не  мог  не  ухватиться  за  это.  Я
надеялся, что вы докажете ему,  что  он  абсолютно  здоров,  вы  могли  бы
оказаться для него могучими союзниками!
     Уатт сухо и коротко откашлялся и продолжил свой обзор,  словно  вовсе
не вслушивался в слова Дэви.
     - Последние тридцать два дня, Израиль находился у нас  на  борту,  он
был подвергнут тщательному  обследованию  со  всевозможных  точек  зрения.
Сперва, разумеется,  была  произведена  физиологическая  проверка.  Ничего
аномального в строении пациента выявлено не было. Ни  костей,  оказавшихся
не на месте, ни дополнительного количества хрящей,  ни  экстра-легких,  ни
даже... - он позволил себе слегка пошутить, - замаскированных щупалец.  Во
всех аспектах, Израиль - физически нормальный человек, рожденный здесь, на
Земле, которому суждено здесь прожить и умереть. Думаю, мы были бы в праве
ожидать   некоторых   незначительных   отклонений,   если   он    оказался
действительно тем, за кого себя выдавал, то есть... хм-м... представителем
галактической жизни.
     А почему? - с жаром спросил Дэви. - Разве не могла эволюция проходить
одинаково на двух различных планетах?
     - Знаете ли, Инальд, это ведь тоже  плюс  в  его  пользу,  -  буркнул
Шансфор.
     - Плюс, который не стоит переоценивать, - возразил Старший Брат. - Но
это подводит нас к следующей стадии наших рассуждений. Видите ли, мы  сами
были достаточно удивлены  отсутствием  логических  неувязок  в  аргументах
Израиля, чтобы не возложить на себя лишний груз и не проверить их. Я лично
созвонился с Чрезвычайным Астрономом и справился у него  насчет  жизни  на
других планетах.
     Он сделал выразительную паузу. Дэви ждал.
     -  Чрезвычайный  Астроном  сообщил  мне,  -  продолжал  Уатт,  -  что
возможность жизни на других мирах - за исключением, возможно, низших видов
плесени на Марсе - абсолютно недоказуема. Более того, добавил  он,  прямых
свидетельств того, что существуют иные планетные системы, помимо нашей  не
найдено до сих пор. Он же напомнил мне, что,  согласно  некоторым  древним
записям, время от времени космические  корабли  отправлялись  с  Земли  на
поиски других планет, но записи  о  возвращении  хотя  бы  одного  из  них
отсутствуют.  Закончил  он  тем,  что  заверил  меня,  что  у  космических
путешествий нет будущего.
     Дэви больше не был в силах сдерживаться. Он сорвался с места и
     - И после этого вы  говорите,  что  взяли  на  себя  труд  проверить?
Предвечные небеса, кто я такой, чтобы спорить с  чрезвычайным  астрономом,
но он то что может смыслить в этом вопросе? Он  же,  в  конце  концов,  не
эксперт по космическим путешествиям!
     - Согласен, - ответил  Уатт,  теперь  его  голос  стал  на  несколько
градусов холоднее. -  Но  экспертов  по  космическим  путешествиям  у  нас
просто-напросто не существует, если, конечно,  не  принимать  во  внимание
несколько шарлатанских компаний, что выстроили свои  жалкие  куполишки  на
Луне, надеясь отыскать там минералы или что-либо полезное.  Мошенничество!
Так,  полагаю,  можно  выразить  эту  затею  в  одном  слове.  А   теперь,
пожалуйста, сядьте на место, мистер Дайл.
     Дэви чувствовал, что сейчас он менее всего способен сидеть. Он  молча
воззвал о помощи Шансфору, но тот продолжал невозмутимо любоваться  огнем.
С неловкой грациозностью заставил себя Дэви опуститься в кресло.
     - Продолжайте, - раздраженно бросил он, - что там у вас дальше?
     Прежде чем заговорить, Уатт сделал  паузу,  давая  ясно  понять,  что
сомневается в полезности дальнейшего:
     - Теперь мы изучаем Израиля при помощи  новой  серии  тестов.  Точнее
говоря, психологических тестов, а в этой области, даю вам слово,  эксперты
существуют. Именно мы - если так  можно  выразиться,  не  нарушая  законов
благопристойности - мы и являемся экспертами, те,  кто  работает  на  этом
судне.
     В нашем распоряжении  имеется  неправдоподобный  документ,  заявление
Израиля, сделанное им на протяжении ряда собеседований. Короче  говоря,  в
нем излагаются факты из биографии этого человека в том виде, в котором  он
их изложил нам, вплоть до того момента, когда он, будучи  адмиралом  флота
взаимопроницателей - если воспользоваться его собственной непривычной  для
формулировкой, - потерпел поражение в своего рода сражении и в  результате
был высажен на Землю совершенно голым и без гроша за душой.
     Не стану тратить ни ваше время, мистер  Дайл,  ни  свое  собственное,
излагая в подробностях эту фантастическую мешанину,  выдаваемую  пациентом
за автобиографию. Избавленная при переписи  от  поворотов  и  разбитая  на
отдельные темы, она заняла бы пять толстых томов, как видите мы тоже можем
проявлять  скрупулезность.  Однако   же,   в   ней   содержится   одно-два
кардинальных положения, на которых и основывается вынесенный нами диагноз,
именно их-то я и намерен предложить сейчас  вашему  вниманию.  Вы  сможете
отыскать  в  них  больше  утонченной   изобретательности,   много   больше
привлекательного, чем я.
     - Погодите-ка, - попросил Дэви. - Вы  говорите  мне  все  это,  но  с
каждым вашим словом я все больше убеждаюсь, что ваш мозг  заперт  наглухо,
словно створки улицы Хорби. Так было еще до того, как Израиль попал к вам?
Потому что, будь это так, у бедняги, хоть он в лепешку  разбейся,  нет  ни
малейшего шанса доказать нам свою правоту.
     - Вы говорите, когда ваша туника застегнута,  -  неожиданно  вмешался
Шансфор. - Такого рода поведение ни  к  чему  хорошему  вас  не  приведет.
Извольте придерживаться приличий и...
     - Мы и без того никуда не пришли, -  отрезал  Дэви.  -  Я  -  человек
сельский и привык выражаться просто.
     - Шансфор, - попросил Уатт, скрестив руки  и  устало  покосившись  на
коллегу, - полагаю, я оказался не в состоянии выражаться достаточно просто
для вашего деревенского друга. Может быть вы возьмете на себя  обязанность
дальнейших объяснений?
     - Непременно, - ответил Шансфор. - Но может быть вы позволите  сперва
взбодрить нас парой добрых глотков?
     - Прекрасная идей,  -  согласился  директор,  смягчаясь.  -  Полагаю,
содержимое этого буфета соответствует его богатому внешнему оформлению.
     Пока Шансфор ходил туда  и  обратно,  Уатт  заговорил  с  Дэви  почти
по-человечески.
     - Знаете ли, Дайл, что мы и сами окажемся в выгоде, давая вам все эти
объяснения, иначе ничто не заставило бы нас этими объяснениями заниматься.
По закону, теперь Израиль находится в ведомстве медицинской  иерархии.  Вы
же никоим образом с Израилем не связаны, однако, мы все  были  в  какой-то
мере тронуты вашей заинтересованностью судьбой этого несчастного.
     - Я смогу сказать вам, обязан ли вам я чем-либо  только  после  того,
как выслушаю до конца все, что вы намерены сообщить, - непреклонно сообщил
Дэви. - Что это  за  кардинальные  положения,  о  которых  вы  только  что
упомянули?
     Дистиллированное вино пошло по рукам, аромат был потрясающим. Шансфор
уселся поближе к камину, протянув свои худые руки к огню.
     - Возможно, вам известно, - неторопливо начал он, - насколько развито
и обстоятельно воображение у невротиков; оно проявляется  у  них  в  таких
первичных эмоциях как страх, любовь, жажда власти. Если выйти  за  пределы
тех символов, которыми расстроенный рассудок маскирует эти символы  внутри
себя  от  самого  себя,  то,  как  правило,  мы   можем   разглядеть   эти
эмоциональные импульсы достаточно четко. В этом отношении Израиль ничем не
отличается от тех случаев, с которыми нам уже приходилось сталкиваться, за
исключением  разве  что  того,  что   его   воображение   достигло   верха
изобретательности.
     Отметим несколько деталей. Эта красочная цивилизация, к которой,  как
утверждает Израиль, он принадлежит, включает в себя десять  тысяч  планет,
рассеянных на протяжении пятидесяти тысяч световых лет - но, не исключено,
что планет может быть и пятнадцать тысяч, а световых лет -  в  десять  раз
больше: Израиль этого точно не помнит.
     - А вы бы запомнили? - спросил Дэви.  -  Мистер  Уатт,  скажите  мне,
сколько всего городов на Земле?
     - Это не то, о чем я веду сейчас речь, - возразил Шансфор. -  Я  хочу
показать вам, каким образом Израиль пытается выстроить из отдельных частей
все здание его воображаемого мира. Война,  в  которой  он  якобы  принимал
участие,  также  на  удивление  сложна  -  этакие   невероятного   размера
трехмерные шашки с нечеткими правилами,  но  в  то  же  время  с  жесткими
законами рыцарства,  Израиль  ищет  спасение  в  собственной  неразберихе,
стремится утратить себя.
     - Но ведь структура галактической цивилизации и должна быть  сложной!
- возразил Дэви. - Так почему вы не можете отнестись ко всему тому, что он
говорит как к правде? У него же нет причин лгать.
     - Причины лгать у него обычные для таких случаев, -  заявил  в  ответ
Шансфор. - Точнее: это настолько полное бегство от  реальности,  насколько
только возможно. Не может быть правдой то, что он говорит, ибо в его слова
не  сможет  поверить  ни  один  здравомыслящий  человек  -   это   слишком
фантастично; еще вам следует отметить, что он довольно умело выдумал  свою
историю, которая не  вынуждает  его  мучительно  подбирать  хоть  какие-то
доказательства своей правоты!
     Дэви обхватил голову руками.
     - Порочный круг, -  прошептал  он.  -  Он  же  объяснил  вам,  почему
оказался нагишом и без всего.
     - Именно на это я только  что  и  жаловался,  -  заметил  Шансфор.  -
Израиль способен все объяснить. Взаимопроницатели, доставившие  его  сюда,
появляются беззвучно также как и исчезают, к тому же они еще  и  невидимы.
Мы не располагаем ничем вещественным: никто не видел этих кораблей,  никто
не болтает, что кто-то совершал посадку в поле, нет даже  во  всей  округе
хотя бы клочка одежды из чужеродного материала, кольца, изготовленного  из
странного сплава или какого-нибудь мозольного альдебаранского пластыря  на
ноге. Ничего. Только его дикий и бездоказательный рассказ, и не  малейшего
намека хоть на какое-нибудь вещественное подтверждение.
     - Конечно, ибо если оно у вас и было, вы бы и ему нашли подтверждение
вполне обыденного характера, - заметил Дэви.
     - Тогда перейдем к следующему пункту, - предложил Шансфор,  огорченно
шевельнув бровями,  и  Старший  Брат  кивнул  ему  в  знак  сочувствия.  -
Отметьте: Израиль поступил во флот взаимопроницателей и дослужился на  нем
до адмирала.
     - Дальше?
     - Мегаломания - мы снова и снова  возвращаемся  к  этому.  Здесь  она
замаскирована под сверкающими звездами  адмиральскими  регалиями.  Да,  он
даже описал для нас эти регалии. Он не мог быть рядовым, не мог быть рабом
или еще там  кем-то,  ведь  верно?  Он  был  а_д_м_и_р_а_л_о_м,  адмиралом
могучего  звездного  флота.  Подобное  самовозвеличивание  -   характерный
признак безумия.
     Дэви  молчал,  опасаясь  нарушить  звучание  голоса  собеседника.  Он
чувствовал, что его  уверенность  блекнет,  что  ему  крайне  важно  снова
встретиться с  Израилем,  ощутить  поддержку  этой  неувядаемой  личности.
Взгляни эти глупцы на него хоть однажды, они сразу бы поняли, что  Израиль
просто не может быть кем-то меньше адмирала.
     - Следующий пункт, - продолжал Шансфор, - еще более  многозначителен.
Как вы должны помнить, в ходе этой причудливой  войны  Израиль  был  якобы
взять в плен противником, то есть враги  взяли  над  ним  верх.  Так  вот,
случалось ли Израилю произносить при вас название победившей его расы? Так
вот - название ее Израиль! Израиль, покоренный Израилем!!!
     - Что из того? - недоуменно спросил Дэви.
     Для Инальда это оказалось чрезмерным. Он подался  вперед,  стиснув  в
руке бокал, чуть ли не защелкав зубами.
     - Что из этого, осмелились вы спросить? - поинтересовался он. -  Если
вы намерены довести нас своей тупостью до инфаркта, то  что  ж,  попробуем
растолковать для вас это подоступнее. Если выражаться  понятиями,  которые
вы,  может  быть,  способны  усвоить,  то  Израиль  страдает  расщеплением
личности. Он - это он сам по себе, но он одновременно и его злейший  враг.
Израиль против Израиля  -  человек,  борющийся  против  себя  самого.  Это
доступно даже для неспециалиста.
     - Не вполне, - произнес Дэви, силясь унять растущую в нем злость.
     - Черт побери, да куда же яснее?!
     - Не вполне, - повторил Дэви.  -  Господь  Милосердный,  в  последней
войне Бергхарра сражалась с Гораггом. Одним из заслуженнейших наших  людей
был пехотный капитан Горагг, но мы же не стали запирать его  в  барже  для
интернированных из-за его злополучной фамилии!
     Установилось ледяное молчание.
     - Я верю, - заявил Уатт, - что даже наиболее вульгарные  для  экипажа
ментально-оздоровительные выражения, которые вы осмелились допустить,  все
же заслуживают вежливого ответа, пусть даже изложенного на примитивнейшей,
смехотворной высоте.
     - Не следует все сводить  к  совпадению,  мистер  Дайл,  -  торопливо
пробормотал Шансфор,  взметнув  руки,  словно  намереваясь  огородить  ими
своего предводителя. - Вы  должны  попытаться  усвоить  эту  точку  зрения
службы  умственного  здоровья.  Позвольте  мне   перейти   к   последнему,
заключительному пункту, после чего все неувязки в  данном  вопросе  можно,
так сказать, оставить в покое.
     Согласно  Израилю,  этикет  этой  невероятной   галактической   свары
предусматривает, что для адмирала, что для любой сошки по-мельче право  на
пожизненное изгнание - довольно  сложная  процедура,  мы  можем  наблюдать
смесь милосердия и  жестокости.  Изгнание  означает,  тут  нам  приходится
основываться на словах Израиля - что имя этого человека  вычеркивается  из
движения цивилизации, а сам он доставляется на дикую планету в голом  виде
и  с  пустыми  руками.  Перед  высадкой  его   подвергают   гипнотическому
воздействию, чтобы он мог бегло пользоваться языком той  планеты  или  той
страны, куда его высаживают. А это изящно освобождает Израиля от трудности
с необходимостью говорить со странным акцентом.
     - Вы выставляете Израиля полнейшим лжецом! - с горечью произнес Дэви.
     - Нет, - возразил Шансфор, - это полнейшее недопонимание. Мы считали,
что он искренне верит во все, что говорит. Но не забудьте - и это еще одна
его уловка - что он не может говорить на галактическом языке,  потому  что
тот был стерт, когда ему вдалбливали наш язык.
     Но бог с ним, со всем этим - это меньшая часть кодекса  об  изгнании.
Но опять же по израилю, там же  указывается,  что  изгнанники  могут  быть
высажены только на планеты, не входящие в состав Галактической  федерации,
планеты  достаточно  примитивные,  чтобы  могли  располагать   разве   что
рудиментами того, что он  сам  определил  как  "механические"  космические
путешествия, и их  умение  выжить  среди  враждебно  настроенных  туземцев
зависит только от них самих. Другими словами, для Израиля Бергхарра, Земля
- это идея галактического ада.
     - Но почему вы все это так критически воспринимаете?  -  не  выдержал
Дэви.
     - Почему? Потому, что все это просто измышления  преступного  разума,
пытающегося  избежать  наказания  путем   полнейшей   потери   собственной
личности. Симптомы наказания мы здесь то и дело обнаруживаем.
     Прежде чем Дэви успел в достаточной  степени  обдумать  услышанное  и
приготовиться к ответу, Уатт поднялся на ноги, пригладил на  лысой  голове
воображаемые волосы и заговорил:
     - Вот таким нам представляется случай с Израилем,  мистер  Дайл.  Это
ущербная  личность  страдающая  манией  преследования.  Я  доверяю  вашему
мнению, хотя, боюсь, не должен был этого делать, и потому рассказываю  вам
о тех ужасных страданиях, которые вы претерпели при разбирательстве  этого
дела, но это -  единственное  решение,  позволяющее  нам  свести  концы  с
концами.
     - Что же касается Израиля,  -  добавил  Шансфор,  тоже  поднимаясь  и
застегивая тунику в знак завершения разговора, - то он,  вероятнее  всего,
безнадежно, и даже  в  опасной  степени,  дезориентирован.  Если  говорить
честно, то ориентироваться в записях довольно трудно, потому что в них все
путано-перепутано. Мы так и не проследили все до конца. Такого рода работа
требует времени и терпения.
     - Пусть полиция еще порыщет по его следу, - с  видимым  удовольствием
произнес Старший Брат,  -  и  вполне  может  оказаться,  что  он  -  самый
обыкновенный убийца, наказанный за это амнезией.
     О, Израиль! Ты - обыкновенный убийца! Злобные туземцы поймали тебя  в
свои тенета! Лучше бы тебе прибыть к нам пятьдесят миллионов лет  назад  -
неандертальцы проявили бы к тебе больше внимания и милосердия!
     Дэви прищурился и медленно поднес  к  лицу  стиснутые  кулаки.  Кровь
кипела и бурлила в его венах подобно  водопаду.  Мгновение  он  боролся  с
желанием  наброситься  на  Инальда  Уатта,  но  тут  осознание   полнейшей
безысходности камнем обрушилось на него. Руки упали.
     - Я должен повидаться с Израилем, - тупо произнес он.
     - Сейчас это не представляется возможным, - ответил Уатт.  -  Дело  в
том, что нам пришлось перевести вашего подопечного в  более  тихое  место,
здесь грозили начаться припадки буйства.
     - И вы удивляетесь этому? - спросил Дэви.
     Заученными ритуальными движениями он застегнул свою тунику.
     Старший Брат и Шансфор стояли  по  обе  стороны  от  камина,  вежливо
ожидая его ухода. Дэви, единственный человек,  поверивший  Израилю,  стоял
перед ними сокрушенный, неинтеллигентно переминаясь  с  ноги  на  ногу,  с
приоткрытым ртом. Наконец он тяжело вздохнул и  повернулся  к  выходу,  не
произнося ни слова благодарности. Бросив взгляд на увядшие  на  его  груди
лютики, он подумал: "Как же они, должно быть, забавляли этих людей!" И еще
он подумал, что в них воплотилась вся его слабая связь со здравомыслием  и
с Галактикой.
     Внезапно он осознал  всю  жестокость  изгнания  Израиля,  всю  горечь
неординарной личности, обреченной жить  среди  людей,  не  способных  тебя
понять.
     - Я буду вынужден обратиться к новостистам из Нового Союза, посмотрю,
может быть они смогут помочь мне! - решительно заявил он.
     - Изумительная идея! Эмоциолизм и  сенсациолизм  -  это  же  их  хлеб
насущный, - бросил в след Старший Брат, но Дэви уже не было.
     Он слепо спускался по сходням,  повернув  голову  в  сторону  города.
Дохнуло холодным ветром, и он понял, что забыл  на  корабле  свою  меховую
накидку. Но возвращаться теперь за ней было уже слишком поздно.
     А  над  головой,  пробиваясь  сквозь  тонкие  облака,   с   ужасающей
назойливостью сверкали звезды галактики.

                              5. ЭРА ЗВЕЗД

     Сколько  раз  вся  история  мира  могла   бы   измениться   благодаря
одному-единственному, кажущемуся на первый взгляд, совсем  незначительному
событию! Но, разумеется, рассчитать это, выходит за пределы возможного.  У
Удачи без числа скрытых лиц. Дайлу - а благодаря Дайлу и Земле -  повезло.
Он нашел людей, которые уверовали так же как и он, которые  тоже  считали,
что дело Израиля требует нового  расследования.  Благодаря  их  совместным
усилиям Израиль был освобожден. Он был признан - но, к сожалению, не всеми
- нормальным человеком, в его рассказы верили. Отчет о его  жизни,  таково
было его собственное  определение,  стал  одним  из  наиболее  драгоценных
документов в мире, а пять содержащих его томов - новым евангелием надежды.
     Так странствующее человечество вернулось на Землю. Израиль,  хотя  он
сам даже не подозревал об этом, был  отдаленным  потомком  одного  из  тех
исследователей, что нашли в себе  мужество  отправиться  в  путешествие  к
звездам, много лет назад, еще во времена Эры Роботов.
     Мы  лишены  возможности  рассказать  о  постепенном   распространении
человечества  по  Галактике,  мы  вынуждены  постоянно  ограничивать  себя
сжатыми  и  мимолетными  взглядами  на  Землю.  Однако,  кое-что  об  этой
экспансии все-таки сообщить необходимо, поскольку  иным  способом  сделать
приводимый далее  фрагмент  более  читабельным  и  легким  для  восприятия
невозможно.
     Одним из  первых  межзвездных  кораблей,  гигантских  судов-ковчегов,
отправился  в  экспериментальный  рейс  еще  в  двадцать   третьем   веке,
получивший имя "Большой пес", он был нацелен на  Порцион,  но  судьба  его
оказалась трагической. После  этого,  вплоть  до  восьмидесятого  столетия
стартовало не особенно много кораблей  данного  образца,  но  в  некоторых
случаях их полеты увенчались успехом.
     На новооткрытых планетах, разбросанных на огромные расстояния друг от
друга, переселенцы  создавали  колонии,  сражались  с  окружающей  средой,
встречаться с которой лицом к лицу они вовсе не были предназначены. Это  -
неизбежно, служило стимулом. Колонии  начинали  процветать.  Шли  века,  и
колонии понемногу начинали запускать свои щупальца  в  неведомое.  Мир  за
миром заполнялся энергичными двуногими.
     Задумайтесь о судьбах этих миров. Задумайтесь о судьбах  этих  миров.
Задумайтесь о судьбе Галкондара. Галкондар был колонизирован  выходцами  с
Короманделла через две тысячи лет после  того,  как  сам  он  был  заселен
первой волной колонистов с Луггата  111.  Переселенцы  с  Галкондара  были
намерены устроиться на чужой планете вдоль удобно вытянутой линии в  поясе
саваны, но были вынуждены  отступить  из-за  активных  и  высокоскоростных
летающих рыб.
     Эта  порода  рыб,  прибрежные   ассатаси,   была   наделена   острой,
стрелоподобной головой, вполне способной пробить грудную клетку  человека,
когда рыба двигалась на полной скорости. Большую часть Галкондарского года
прибрежные ассатаси вели себя как обыкновенные летающие рыбы, пользующиеся
своими крыльями при попытке ускользнуть от морских хищников. Но  в  период
нереста  их  поведение  подвергалось  заметным  изменениям.   Ассатаси   -
гермафродиты, способные  оплодотворить  собственные  икринки,  из  икринок
вырастают  крохотные  червячки,  проникающие  в  кишечник   рыбы-родителя.
Раздраженные и возбужденные этим процессом, ассатаси  собираются  милях  в
пяти от берега - расстояние зависит от рельефа морского  дна  -  выполняют
странные неестественные движения, называемые  также  "балдежом",  как  над
поверхностью  воды,  так  и  в  глубине  моря.  Такие  плотно   сбившиеся,
возбужденные косяки могут занимать  по  площади  несколько  акров  морской
поверхности  и  насчитывать  сотни  тысяч  рыб.  Их  "веселье"  привлекает
различные породы чаек и бакланов, кружащих над морем,  которые  на  досуге
набивают себе брюхо.
     Когда же плотность косяка достигает максимума "балдеж"  прекращается.
Ассатаси стартуют с поверхности воды тысячами и поворачивают свои крылья в
направлении побережья, несясь низко над водой и  достигая  приблизительной
скорости свыше шестидесяти узлов <около 1,7 километра в минуту>. На  такой
скорости они вылетают на сушу и убивают все живое, что оказывается в  этом
момент у них на пути.
     Весьма  далекое  от  инстинкта  самоубийства,  их  поведение   служит
очередным примером многообразия природы в деле сохранения вида.  Потомство
рыбы ассатаси может питаться только падалью. Разместившись в безопасности,
в кишечнике своих родителей, эти будущие ассатаси,  находящиеся  в  стадии
червей, выживают при ударе, который губит их родителя,  и  питаются  телом
своего родителя до тех пор, пока то полностью не сгнивает. Когда же предок
сожран, дети претерпевают метаморфозу  и  переходят  в  стадию  личинки  с
лапами, которая ползет обратно к морю, где завершается цикл превращения  в
ассатаси.
     Этот  небольшой  курьез  в  естественной  истории  галактики   оказал
пропорционально сильное  воздействие  на  будущее  Галкондара.  Колонисты,
прибывшие наконец-то на эти гостеприимные берега, попали под бомбардировку
высокоскоростных рыб. По несчастной случайности они разбили  здесь  лагерь
именно в сезон самоубийств. Двадцать  процентов  состава  экспедиции  было
убито или получило ранения при первом же смертоносном налете. Уцелевшие же
раскололись на две группы, одна из которых переселилась к северу, а другая
на юг, в поисках менее опасной среды обитания.
     Таким  образом  было  положено  начало  великим  империям  Галдид   и
Гал-Дунар. Приблизительно около двухсот лет они развивались без каких-либо
контактов друг с другом.  Когда  же  общение  было  возобновлено,  то  это
впоследствии привело к  огромному  обогащению  в  культурной  жизни  обоих
государств. В последовавшем за этим  ренессансе  зародились  многие  новые
формы искусства, и космические корабли (их  технологическое  воплощение  -
лишь  другая  форма  эстетических  побуждений)  отправились  к   ближайшим
планетам. На одной из этих планет была обнаружена  дружелюбно  настроенная
раса гуманоидов, лапраканты.
     Конференция, проходившая с участием мудрецов лапраки и ученых Галдида
и  Гал-Дунара  ознаменовала  один  из  поворотных   пунктов   в   развитии
межпланетного сосуществования.  Во  время  этих  совещаний  были  заложены
основы первого космического языка: Галингвы.
     Многие столетия спустя представители говорящей на  галингве  культуры
высадили Израиля на Землю.

     Чем глубже погружаешься в следствие по  делу  изгнания  Израиля,  тем
более интересными представляются факты, проливающие свет на положение дел.
     В этом вопросе два  аспекта  требуют  более  подробного  разъяснения:
первый - это позиция Галактики в отношении Земли, и второй - эта странная,
зашифрованная война, ведущаяся между новыми планетами.
     Человеческая  цивилизация  распространялась  вширь,  от   планеты   к
планете, на протяжении сорока миллионов лет  около  двадцати  тысяч  миров
стали процветающими поселениями опирающимися на самые различные  принципы.
Однако - по крайней мере, поначалу,  -  все  они  отличались  одной  общей
характерной  особенностью:  они  не  могли  соприкасаться  или  почти   не
соприкасались друг с другом. Связь  между  мирами,  отделенными  световыми
годами друг от друга все еще оставалась несбыточной  мечтой.  Именно  этот
фактор, в сочетании с разнообразием местных  условий  жизни,  породил  все
многоликие отличия в культуре от  первичного,  землеподобного  образца.  И
неизбежно,  что  при  таких  условиях  даже  местонахождение  Земли  стало
забываться.
     Расселяясь по галактике, наугад, потомки Земли оставили свой  родимый
мир далеко позади. Помимо того, как планета за планетой становилась  новой
родиной для очередной  волны  переселенцев,  идея  планеты-матери  или  же
становилась объектом насмешек,  или  же  извращалась,  а  иногда  и  вовсе
подвергалась полному забвению. С  другой  стороны,  в  некоторых  мирах  -
например  Дрокси,  хорошо  известный  всем  случай,  -  там   идея   Земли
сохранилась, трансформировавшись  в  вариант  сверхмира,  вокруг  которого
выстроилась единая религия, опирающаяся  на  матриархальные  концепции.  В
религиозных трактатах дроксиан  постулируется  существование  пасторальной
фигуры божественной женщины, носящей имя Леди Земли,  отшвыривающей  прочь
негодные яблоки, вызвавшие ее неудовольствие, если  же  из  яблок  выросли
здоровые деревья, то  Леди  Земли  может  появиться,  пройтись  меж  ними,
простить их и благословить.
     Такого рода мифы расцветали особенно в ранние  дни.  Однако,  как  бы
искренне человек  не  воображал  себя  личинкой  внутри  яблока  во  время
медитативных откровений, в повседневной жизни он  продолжал  ощущать  себя
венцом творения. Как бы он не принижал себя, он продолжал свои завоевания.
     Когда миры наконец-то объединились в единую  межпланетную  федерацию,
были предприняты попытки - после рационального анализа  мифов  -  отыскать
эту одну  общую  планету-прародительницу  человечества.  Но  то  начинание
потерпело неудачу, не только потому что отыскалась сразу же не одна дюжина
миров, бодро именующих себя "Землей",  в  то  время,  как  легенды  других
планет с не меньшим  основанием  закрепляли  за  ними  сомнительную  честь
называться планетой-прародительницей.
     Когда    был     открыт     нематериальный     способ     путешествий
(взаимопроницатели),  контакты  между  планетами   федерации   значительно
активизировались. Межпланетные  же  отношения  в  соответствующей  степени
ухудшились. Человек - и в том его одновременно  величие  и  гибель  -  это
конструктивное животное. Хотя по многочисленным причинам -  большая  часть
которых становится очевидной, стоит  подумать  о  разделяющих  противников
пространствах  -  межзвездные  войны  были  просто  немыслимы,  настроения
враждебности усиливались, захватывая все новые и новые  сферы.  Вследствие
этого страдал как культурный, так и коммерческий  обмен  между  планетами.
Федерация оказалась на грани распада  на  отдельные,  не  связанные  между
собой форпосты.
     Выход  из   этого   кризиса   был   найден   в   Самоподдерживающейся
Галактической войне, которая, вовсе не будучи войной в  ее  ортодоксальном
понятии, произвела революцию в понимании природы человека.  Геронтократия,
провозгласившая эту дальновидную форму межзвездных отношений, окончательно
признала  конкурентную   сущность   человека,   для   которого   в   любой
международной или межзвездной культуре должна оставаться возможность и для
позволительного и для гибельного. В  неустойчивой  истории  любой  планеты
можно обнаружить человечество, бунтующее против курса на  повышение  жизни
среди мирно сосуществующих коммун, каждый раз скатывающееся  к  варварским
войнам.   Теперь   же   ситуация   была   вывернутой   наизнанку.    Чтобы
стабилизировать находящуюся постоянно в состоянии войны культуру,  человек
и сам нуждался в стабильности и в стимуляторах, необходимых ему для  того,
чтобы он мог спокойно пожинать плоды мира.
     Такая война должна быть четко  продуманной,  чтобы  опасность  в  ней
менялась, чтобы ее жертвы  исчезали;  ее  жесткие  наказания  должны  были
обрушиваться в большей степени на тех, кто проявлял  завидную  активность,
чем на оказавшихся случайно замешанными  в  ней  людей.  Более  того,  эти
методы должны были отличаться наивысшей из возможных социальной пользой, а
конец - быть непредсказуемым и недосягаемым.
     Геронтократы были мастерами планирования.  Так  началась  эта  мнимая
война.
     И к тому времени, когда Израиль был сослан на Землю, война уже  стала
такой же принадлежностью галактической жизни как, например, галингва. Она,
как дневной свет, озаряла  повседневные  дела  любого  человека,  скрепляя
вместе всю цивилизованную вселенную,  подобно  плющу,  способному  оплести
гигантскую секвойю.  И  точно  так  же,  как  и  плющ  впоследствии  губит
величественное дерево, так и эта вроде бы человеколюбивая  и  неразрешимая
война  была  направлена  в  конечном   счете   на   низвержение   наиболее
поразительной из всех цивилизаций.
     Тогда же, однако, в то тысячное  тысячелетие,  были  очевидны  только
преимущества войны. Правда, наблюдался застой в торговле и промышленности,
который,  как  верили  в  Галактике,  был  временным  явлением;  правда  в
искусстве усилились нормалистические тенденции, а  политика  выродилась  в
хобби; правда теологи стали снова склоняться к естественному  благочестию,
в котором спасение  представляется  несравнимо  более  важной  целью,  чем
самопознание; но, по законам войны, федерация  продолжала  расширяться,  а
приключениям наконец-то перестала сопутствовать смерть. Хотя  город  спит,
но где-нибудь всегда отыщутся для первопроходца девственные джунгли.  Хотя
артерии и одряхлели, в них все еще бурлит свежая кровь.
     Одним  из  наиболее  окупившихся  нововведений   Самоподдерживающейся
Галактической войны оказалась  система  ссылки  побежденных  в  сражениях,
одной из жертв его и стал Израиль.
     Ссыльных, полностью выбрасываемых  из  их  привычного  образа  жизни,
высаживают на планету, не входящую в состав Федерации. Сражаться за себя с
местными формами жизни предстояло им самим.
     По  истечении  десятилетия,  однако,  на  эту   планету   отправлялся
инспектор, который должен  был  установить,  что  стало  за  это  время  с
изгнанником. Часто оказывалось, что он уже  мертв,  иногда  он  становился
вождем туземного племени.  В  первом  случае  не  терялось  ничего,  кроме
расходов на погребение, во втором  же  -  многое  выигрывалось,  поскольку
такие люди помогали  аборигенам  достичь  того  пункта,  когда  они  могли
надеяться,  что  их  просьба  о  принятии   в   состав   федерации   будет
удовлетворена. Когда инспекция, выждав положенное десятилетие, отправилась
наводить справки об  Израиле,  они  обнаружили  его  живым,  мало  того  -
благодаря  его  стараниям,  туземцы  представляли  собой   весьма   ценное
приобретение.
     Доклады о  положении  дел  были  направлены  в  Галактический  Центр.
Соглашения, спецификации, рекомендации,  завели  круговорот  по  кабинетам
Галактического Правительства. Делались запросы,  факты  раскладывались  по
полочкам, статистики дискутировали, регистраторы регистрировали.  Наконец,
дебаты и скрип близились к завершению. И вскоре после смерти Израиля Земля
была принята в состав федерации.
     Если, так сказать, затхлые ветры дули в правительстве,  то  некоторые
отваживались распространить их  на  все  прочее.  Для  большинства  людей,
однако же, прошлое было всего-навсего временем, в котором жили их дедушки,
а будущее означало всего лишь ближайшие несколько  десятилетий.  Проблески
надежды были видны повсюду, подобно фосфоресценции в ночном мире, а почему
бы и нет?
     Поскольку то было - снова, как и всегда - время чудес.

                           ПОБУДИТЕЛЬНЫЕ МОТИВЫ

     Океан, казалось, спокойно дышал, словно ребенок во сне, когда  первые
лемминги добрались до него. На всем  пространстве  моря  не  виднелось  ни
намека на опасность. И все же  лемминги  сперва  остановились  на  границе
воды, выглядывая то на море, то  по  сторонам  словно  в  нерешительности.
Давление наступающих колонн с неизбежностью теснило  их  в  морскую  зыбь.
Потом их лапки намокли - и это было словно уступкой тому, что их ожидало.
     Наконец вожаки колонн оторвались от берега и поплыли  прямо  в  море.
Остальные  лемминги  поплыли  за  ними,  только   головы   виднелись   над
поверхностью воды. Человек-наблюдатель мог бы сказать, что они пустились в
плавание  довольно  смело,  а  потом  неизбежно  спросил  бы   сам   себя:
"Интересно, к какой цели лемминги стремятся приплыть? Ради  какой  великой
цели они приготовились расстаться с жизнью.

     Судно продолжало вспарывать воду. Фарро Уэстерби стоял на носу своего
акватакси, глядя вперед и не обращая  внимания  на  обдающие  его  каскады
брызг.  Двое  его  спутников,  изоляционистов,  стояли  несколько  позади,
сохраняя молчание. Глаза Фарро были устремлены на конструкцию, вырастающую
прямо и  слева  по  курсу.  Когда  акватакси  приблизилось  к  конструкции
настолько, насколько  это  оказалось  возможным,  Фарро  сошел  на  берег,
нетерпеливо оглянувшись, он остановился  и  подождал,  пока  один  из  его
спутников расплатится.
     -  Поразительно?  Верно?  -  таксист  кивнул   на   здание   странной
конструкции возле которого они причалили. - Просто не могу вообразить, что
и мы когда-нибудь научился строить такие.
     - Нет, - резко оборвал Фарро и двинулся вперед, обгоняя своих друзей.
     Они высадились в секторе  столицы,  носившем  название  Остров  Хорби
Клайва. Когда он  был  выбран  для  размещения  правительственного  центра
Нового Союза, то - годом раньше  -  большая  часть  его  была  передана  в
распоряжение галактов. За этот недолгий срок, используя землян на  тяжелой
работе, они преобразили участок. Шесть огромных, неправильной формы зданий
были уже возведены. Седьмое близилось к  завершению,  обещая  стать  новым
чудом света.
     - Мы будем ждать вас здесь, господин Фарро, - произнес  один  из  его
спутников, официально  протянув  руку.  -  Желаю  вам  успешной  беседы  с
Галактическим  Министром.  Поскольку  вы  -   единственный   изоляционист,
владеющий галактическим языком, галингвой, в достаточной степени,  то  вам
предоставлена, как вы сами знаете, наша  крупнейшая  возможность  изложить
свою точку зрения так, чтобы Земля осталась вне Межпланетной Федерации.
     Фарро поблагодарил  собеседника  принятием  руки,  и  тут  же  другой
спутник, сутулый, лет семидесяти с небольшим, человек с бесцветным голосом
завладел рукой Фарро.
     - Дело представляется достаточно ясным, - заговорил он. - Эти  чужаки
делают вид, что приглашают  нас  в  Федерацию  из  чисто  альтруистических
побуждений. Большинство людей это проглотило, поскольку верят, что  земная
изворотливость может служить ценнейшим качеством в любой месте  галактики.
Возможно, дело так  и  обстоит,  но  мы,  изоляционисты,  утверждаем,  что
существуют, на самом деле, более скрытые  мотивы  для  того,  чтобы  более
развитая раса с таким жаром приглашала в свой состав расу менее  развитую,
как они приглашают  нас.  Если  вы  сможете  добиться  от  этого  министра
Янданаггера хотя бы намека на то, какими мотивами  они  руководствовались,
то этого и окажется более чем достаточно с нашей стороны.
     - Благодарю.  Думаю,  что  ситуацию  я  понимаю  достаточно  ясно,  -
довольно резко произнес Фарро, но тут же резко пожалел о своем тоне.
     Но его спутники были достаточно мудры, чтобы сделать  ему  скидку  на
нервозность во время стрессовой ситуации. Когда  он  расстался  с  ними  и
продолжил свой путь в направлении здания галактов,  то  их  лица  выражали
только искренние улыбки прощания.
     Пока Фарро протискивался сквозь толпу зевак, торчащих  здесь  круглые
сутки и наблюдающих,  как  растет  здание,  он  с  интересом  и  некоторым
презрением прислушался к их  разговорам.  Многие  из  них  спорили  насчет
текущих сообщений федерации.
     - Думаю, что их искренность доказывается уже хотя бы тем, что  именно
они первые предложили присоединиться к ним. Это дружеский жест - и  ничего
более.
     - Это показывает, какое уважение они испытывают к нам, ко всей Земле.
     - Мы и думать не могли, что будущее окажется таким  поразительным,  а
уж теперь-то, когда  мы  сможем  экспортировать  свою  продукцию  по  всей
галактике... Уверяю вас, мы - в преддверии бума...
     - А это в свою очередь говорит, что какой бы развитой раса  не  была,
без старых земных штучек-дрючек ей не обойтись. Можно лишь  приветствовать
галактов, за то что они наконец-то поняли это.
     Седьмое здание, возле которого столпилось такое  количество  праздных
зевак, было уже близко  к  завершению.  Оно  росло  естественным  образом,
подобно  этакому,  гигантскому,  мясистому  растению,  укоренившемуся   на
плоском металлическом основании, изгибаясь вдоль  выгнутых  ферм,  оплетая
их. Цвет его был натуральным, коричнево-красным, словно впитавшим  в  себя
тона неба над ними.
     Возле  фундамента   этого   необычного   сооружения   сгруппировались
дистилляторы, распылители, экскаваторы и другие механизмы, функции которых
для Фарро  были  неизвестны.  Они  составляли  строительный  материал,  из
которого здание наращивало свой корпус.
     Одной стороной к этим семерым диковинам примыкало поле космодрома.  И
это было еще одной безрадостной тайной. Земное  правительство  выделило  -
добровольно,  когда  унюхало  все  выгоды  от  вступления  в  Межпланетную
Федерацию - пять таких же участков, что и  на  Хорби  Клайв,  в  различных
местах планеты. Каждый  центр  располагал  не  только  космопортом,  но  и
обучающими комплексами,  благодаря  которым  земляне  могли  осваивать  не
только  антифональные  сложности  галингвы,  но  и  учиться  ощущать  себя
гражданами плотно населенной галактики.
     Даже  при  неисчерпаемости  ресурсов  чужаков,  проект  представлялся
грандиозным.  По  приблизительным  оценкам,  сейчас  около  восьми   тысяч
галактов работали на Земле. Однако, на посадочном поле стояло только  лишь
одно судно, неприятно выглядевшее и с эмблемами Арктура на корпусе. Короче
говоря, похоже было на  то,  что  галакты  располагали  всего  несколькими
звездолетами.
     "Вот еще один вопрос, в  котором  стоило  бы  покопаться"  -  подумал
Фарро, скосив глаза на бездействующие маяки,  расположенные  по  периметру
поля.
     Он прошел вдоль них, стараясь держаться по возможности  по-дальше  от
толпы, и  оказался  перед  входом  в  одно  из  шести  отстроенных  зданий
галактов, почти столь  же  эксцентричные  своими  очертаниями,  что  и  их
незавершенный собрат. Он вошел внутрь, и ему навстречу тут  же  направился
землянин в темно-серой ливрее.
     - У меня назначена встреча  с  Галактическим  Министром  Янданаггером
Латеробинсоном, - заявил Фарро, с трудом выговорив непривычное имя. - Я  -
Фарро Уэстерби, специальный представитель Лиги Изоляционистов.
     Стоило ему произнести  только  слова  "Лига  Изоляционистов",  как  в
манерах секретаря сразу же стал ощущаться холод. Поджав  губы,  он  провел
Фарро к небольшой  комнатушке,  дверь  в  которую  закрылась,  как  только
Уэстерби оказался внутри. Комнатушка - галактический  эквивалент  лифта  -
принялась совершать свое движение сквозь здание,  смещаясь  в  направлении
той его части, которая представлялась Фарро эллиптической.  Она  доставила
его прямо в кабинет Янданаггера Латеробинсона.
     Галактический  Министр,  стоя,  приветствовал  Фарро  с   дружелюбной
сдержанностью, давая последнему благоприятную  возможность  свыкнуться  со
своим собеседником. Вне сомнения, Латеробинсон принадлежал  к  гуманоидам,
он мог бы даже вполне сойти за землянина, если бы  не  странное  выражение
его глаз, широко расставленных и наполовину прикрытых странными  кожистыми
складками. Эти незначительные отличия в облике Янданаггера вызывали  тоже,
что происходило в присутствии любого  представителя  его  расы:  создавали
напряженную, выжидательную атмосферу.
     - Вы знаете причины моего визита, господин министр, - произнес Фарро,
представившись.
     Он тщательно выговаривал слова галингвы, языка, на изучение  которого
он потратил много  месяцев,  во  время  обучения,  широчайшие  вариации  в
способах выражения,  которыми  располагал  галингва,  и  которые  были  не
свойственны какому-либо из  земных  языков,  неоднократно  ставили  его  в
тупик.
     - Короче  говоря,  вы  представляете  группу  людей,  которые  боятся
контакта с другими расами галактики - в отличии от большей части населения
Земли, - спокойно ответил Янданаггер.
     Выраженная подобным образом идея представлялась абсурдной.
     - Я предпочел бы считать, что представляю в данный  момент  тех,  кто
более глубоко  задумывается  о  последствиях  сложившейся  ситуации,  чем,
возможно, это делает большинство людей.
     - Поскольку ваши взгляды мне известны по сообщению недавно созданного
Земно-Галактического Совета, я полагаю, что вы прибыли  к  нам  для  того,
чтобы обсудить эти вопросы в личном порядке?
     - Именно так.
     Янданаггер вернулся в свое кресло, указав жестом Фарро на свободное.
     - Моя роль на Земле проста - слушать и беседовать, - заметил  он  без
малейшего  намека  на  иронию.  -  Поэтому,  пожалуйста,  чувствуйте  себя
свободно при разговоре.
     - Господин Министр, я представляю  пять  процентов  населения  Земли.
Если это количество представляется вам незначительным, то должен заметить,
что в их число входит ряд наиболее  выдающихся  людей  нашего  мира.  Наша
точка зрения сравнительно проста. Вы  впервые  посетили  Землю  не  многим
более года назад, когда десятилетний  срок  изгнания  Израиля  близился  к
концу, после ряда проверок, вы  установили,  что  мы  достаточно  развиты,
чтобы   оказаться   равноправными   членами   Межпланетной   Галактической
Федерации. Вполне очевидно, что  следствием  этого  являются  определенные
выгоды и потери, поскольку  обе  стороны  в  первую  очередь  стремятся  к
выгоде, мы предпочитаем делать упор на потери - и они тоже могут оказаться
для нас фатальными.
     Фарро сделал паузу и с интересом посмотрел на  Янданаггера,  но  лицо
министра  продолжало  выражать  только   дружелюбную   заинтересованность,
что-либо определить по нему было невозможно. Тогда Фарро продолжил:
     - Прежде, чем перейти к  этим  потерям,  я  хотел  бы  выразить  свой
протест по вопросу, который вам, вероятно, представится  малосущественным.
Итак, вы настаиваете, точнее говоря, ваш устав настаивает, чтобы этот  мир
резко изменил свое название: он должен будет перестать называться  Землей,
а вместо этого стать известным как  Ииннисфар.  Существуют  ли  какие-либо
причины у вас для навязывания нам такого инородного имени?
     Министр широко улыбнулся и расслабился, словно этот  вопрос  дал  ему
ключ  к  пониманию  сидевшего  напротив  его  человека.  Коробка   конфет,
изготовляемых в Новом Союзе, стояла на столе перед ним, он пододвинул ее к
Фарро и, когда тот отказался, взял кусочек сахара и несколько минут  молча
сосал его, прежде чем вернуться к разговору.
     - Нам известно около трех сотен планет, которые называют себя Землей,
- заметил он. -  Любые  новые  претенденты  на  этот  титул  автоматически
переименовываются Федерацией. Отныне вы  будете  называться  Ииннисфар.  К
тому же, я думаю, было бы более полезно вернуться к  дискуссии  касательно
преимуществ и потерь принадлежности к Федерации,  поскольку  вроде  бы  вы
именно об этом и намеревались поговорить.
     Фарро вздохнул и взял себя в руки.
     - Хорошо, - произнес он. - Начнем  с  выгод  для  вас.  Вы  получаете
удобную базу,  доки  и  административный  центр  в  регионе  пространства,
который только пока что собираетесь исследовать и использовать. К тому же,
вполне вероятно, что когда будет  достигнута  договоренность,  то  земляне
также будут привлечены к колонизации новых миров,  обнаружить  которые  вы
надеетесь в этом секторе. Мы же таким образом, оказываемся для вас дешевой
промысловой зоной. Мы можем выпускать такие виды продукции, как пластинки,
одежду, питание, несложные  инструменты,  которые  вам  окажется  выгоднее
приобретать у нас, чем доставлять с отдаленных материнских планет. Я верно
излагаю?
     - Как вы указали, мистер Уэстерби, Земля занимает ключевое  положение
в плане развития Федерации на ближайшее тысячелетие. И,  хотя  сейчас  нам
остается только лишь как к пограничному миру, к концу этого периода  вы  с
полным успехом можете оказаться ключевым миром. А к концу  десятитысячного
срока... что ж, ваш  народ  полон  самоуверенности,  все  предзнаменования
благоприятны.
     - Короче, путь открыт - если мы будем вести себя как следует?
     Кисловатая нотка в словах Фарро вызвала лишь слабую улыбку  на  губах
Янданаггера.
     - Ребенок не делается умницей, если он пару раз сходил в школу.
     - Позвольте  теперь  перейти  к  выгодам,  обещанным  противоположной
стороной Земле, если та, в свою очередь, вступит в  федерацию.  Во-первых,
мы приобретаем материальные выгоды:  новое  оборудование,  новые  игрушки,
новые приспособления  и  некоторые  виды  новой  технологии,  вроде  ваших
вибро-молекулярных строительных систем - создающих, если можно  выразиться
своими словами, этакие мучительно-уродливые структуры.
     - Вкус, мистер Уэстерби,  необходимо  развивать,  чтобы  иметь  право
оценивать эстетические достоинства чего-либо.
     -  Согласен.  Согласен.  Конечно   можно   и   чудовищное   научиться
воспринимать как нормальное. Но это  же  переводит  нас  к  нематериальным
аспектам,  присущим  тому,  что  предлагается  Федерацией.  Вы,  например,
планируете революционизировать систему нашего образования: из яслей  -  во
вселенную. Вы намерены внедрить у нас нравы, понятия и методы, чуждые нам.
Земля просто-напросто  окажется  завоеванной,  и  причем  не  солдатами  -
учителями. Прекраснейший способ добиться бескровной победы!
     Широко расставленные глаза спокойно глядели на Фарро, но так,  словно
располагались по другую сторону баррикады.
     -  Скажите  мне  тогда,  каким  другим  способом  мы   можем   помочь
Ииннисфаритам стать полноценными гражданами  сложнейшей  цивилизации?  Для
начала вашему народу необходимо освоить галингву. Обучение - это и  науки,
и искусство, к формулировке законов которых вы еще не приступали. Проблема
в целом невероятно сложна, ее невозможно изложить в нескольких словах - не
потому, что я не хочу этого, а из-за  того,  что  я  -  не  специалист  по
вопросам обучения, они прибудут к вам, когда мое пребывание у вас подойдет
к концу, а официальные  бумаги  о  вступлении  в  состав  Федерации  будут
подписаны. Но вот вам одно простенькое рассуждение. Ваши дети впервые идут
в школу, скажем в пять лет. Они оказываются  в  классе  вместе  с  другими
детьми, но вдали от своего дома, таким образом обучение для  них  выглядит
некоторой изолированной частью жизни, занимающей лишь определенные часы. И
первое, чему их учат - повиноваться учителю.  К  тому  же,  если  обучение
достигает успеха, то это  в  определенной  степени  потому,  что  учащиеся
учатся послушанию и утрачивают независимость мышления,  и,  не  исключено,
они испытывают сложности со своим постоянным домашним окружением.
     Наши методы отличаются радикально. Мы не  заставляем  детей  посещать
школу до десятилетнего возраста - но в тоже время,  благодаря  специальным
обучающим приборам и игрушкам, которые им привычны с раннего детства,  они
располагают не меньшим запасом знаний,  чем  ваши  выпускники.  И  они  не
просто знают - они могут пользоваться этим, они чувствуют это и понимают.
     Фарро почувствовал себя неловко.
     -  Я  кажусь  сам   себе   сейчас   язычником,   которому   миссионер
втолковывает, что следует ходить одетым.
     Его собеседник засмеялся, затем поднялся, навис над ним.
     - Могу заверить, что это ложная аналогия, - сказал он. -  Одежда  вам
необходима.  И  когда  вы  в  нее  нарядитесь,  вам  непременно  захочется
покрасоваться в ней.
     "Но все это, - подумал про себя  Фарро,  -  ничуть  не  уменьшает  их
отношений миссионера-язычника."
     - Не стоит выглядеть таким смущенным, мистер Уэстерби.  Вы  полностью
правы, страдая при мысли, что ваша планета окажется обезличенной.  Но  это
именно то, о чем мы даже не мечтаем, ибо обезличенные, вы потеряете всякую
ценность не только для себя, но и для нас. Нам необходимы миры,  способные
внести в содружество все лучшее и  индивидуальное,  чем  они  располагают.
Если вы соблаговолите прогуляться со мной, то, возможно, мне удастся более
доступным способом  продемонстрировать,  как  функционирует  галактическая
цивилизация.
     Фарро поднялся. Его порадовало,  что  ростом  он  все  же  чуть  выше
министра. Янданаггер вежливо  приостановился  у  двери,  пропуская  своего
гостя вперед. Они уже шли по пустынному коридору, когда к  Фарро  вернулся
дар речи.
     - Я еще не полностью объяснил, почему склонен к мысли, что  Федерация
может оказаться злом для Земли. Мы развиваемся сами по себе, и в  конечном
счете, и мы разработаем собственные способы межзвездных перелетов, и тогда
сможем присоединиться к вам на более подходящем уровне.
     Янданаггер покачал головой.
     - Космические путешествия - путешествия  между  отдельными  звездными
системами  -  это  вопрос  не  только  умения  строить  звездолеты.  Любая
пост-ядерная структура  может  споткнуться  на  этом  нюансе.  Космические
путешествия - это тоже направленность разума. Сами  путешествия  -  всегда
ад, и вам никогда не найти планету, которая, будь она даже самой ласковой,
устраивала вас также, как  та  на  которой  вы  родились.  Тут  необходимы
побудительные мотивы.
     - Какого рода?
     - А вы что думаете?
     - Полагаю, вы не станете все  сводить  к  межзвездной  торговле  и  к
завоеваниям?
     - Верно.
     - Тогда, боюсь, я не могу понять, о какого рода побудительных мотивах
вы говорите.
     Министр хмыкнул и сказал:
     - Я не сомневаюсь, что вы  в  определенном  объеме  знакомы  с  нашей
историей, господин министр. В ней полно грязи. Кровь, войны, утрата целей,
забытые надежды, века хаоса, дни, когда умирало даже отчаяние - это не  та
история, которой следовало бы гордиться. И хотя многие люди сами  по  себе
стремились к благу, но в целом они всегда теряли его,  едва  приобретя.  И
все же мы обладали одним качеством, которое нам всегда давало  возможность
надеяться - мы верили, что завтра станет лучше, чем сегодня:  инициативой.
Инициатива никогда не гасла, пусть даже мы барахтались в  самой  последней
из канав.
     Но если мы знаем, что существует единая культура многих тысяч  миров,
с которыми у нас нет ни малейшей надежды посоревноваться, что защитит нас,
что не позволит нам навеки погрузиться в отчаяние?
     - Побудительные мотивы, конечно.
     Говоря  это,  Янданаггер  вошел  в  небольшое   изогнутое   наподобие
бумеранга помещение с широкими окнами. Они присели на низенькую кушетку, и
комната тотчас  же  сорвалась  с  места.  За  окнами  побежали  меняющийся
головокружительный пейзаж. Комната неслась по воздуху.
     - Это устройство - ближайший эквивалент вашего трамвая.  Движется  по
рельсам ядерных связей.  Нам  недалеко,  до  ближайшего  здания,  там  уже
смонтировано одно приспособление, которое я хотел бы вам показать.
     Ответа вроде бы не требовалось, и Фарро предпочел помолчать.  Он  еще
не мог оправиться от прикосновения страха,  током  ударившего  его,  когда
комната резко рванулась с места. Прошло не больше десяти секунд, а они уже
двигались по веткам другого галактического строения, составив с ним единое
целое.
     Взяв на себя обязанности проводника, Янданаггер отвел его к лифту, на
котором они спустились в помещение, расположенное  в  цоколе  здания.  Они
прибыли на место. Устройство, которое  министр  хотел  показать  Фарро,  с
первого взгляда не производило  особого  впечатления.  Вдоль  ряда  мягких
сидений располагалась  стойка,  над  которой  висели  маски,  напоминающие
респираторы, от них в стену уходили пучки кабелей.
     Галактический министр уселся, жестом указал Фарро на кресло рядом.
     - Что это за приспособление? - спросил Фарро, не сумев скрыть  слабой
нотки озабоченности в голосе.
     Вариант волнового синтесизера. По сути дела, он ретранслирует  многие
волны тех частот, которые не воспринимаются человеком непосредственно,  но
переводит  их   в   перефазированные   термины,   усваиваемые   человеком.
Одновременно он питается  субъективными  и  объективными  впечатлениями  о
вселенной.  Таким  образом  вы,  если   можно   так   выразиться,   будете
воспринимать - когда наденете маску, а я подключу  ее  -  инструментальную
запись вселенной, визуальную, звуковую и так далее - с тем же  успехом,  с
каким будет складываться ваше, человеческое впечатление.
     Должен  вас  предупредить,  что  из-за  отсутствия  практики,  первые
впечатления от синтесизера будут у вас скорее всего неприятными. И все  же
я склонен полагать, что он позволит вам более  жестко  почувствовать,  что
есть галактика, чем если бы вы вернулись из звездного путешествия.
     - Действуйте, - сказал Фарро, сжав похолодевшие руки.

     Теперь лемминги уже целыми колоннами  лезли  в  спокойную  воду.  Они
плыли  молчаливо  и  спокойно,  их  общий  кильватер,  казалось,  таял   в
величественном и спокойном  движении  моря.  Мало-помалу  колонна  редела,
потому что более сильные быстрее плыли вперед, а более  слабые  отставали.
Один за другим эти ослабевшие животные - с неизбежностью - шли ко  дну,  и
все же, пока их лоснящиеся головки не исчезали окончательно с  поверхности
воды, они продолжали упрямо  стремиться  вперед,  уставившись  выпученными
глазами за далекий и пустынный горизонт.
     Наблюдатель-человек, некто, лишенный антропоморфического чувства, мог
бы потерпеть неудачу, спросив себя: какова природа той цели,  что  толкает
их на подобные жертвоприношения?

     Изнутри маска была  холодной.  Она  свободно  натягивалась  на  лицо,
закрывая глаза, оставляя свободной только нижнюю часть головы. Фарро снова
ощутил прикосновение бессмысленного страха.
     - Переключатель у вас под рукой, -  сказал  министр.  -  Надавите  на
него.
     Фарро нажал на клавишу - и в следующий миг его поглотила тьма.
     - Я с вами, - серьезно заверил его министр. - Я тоже  надел  маску  и
буду теперь видеть и чувствовать то же, что и вы.
     Во тьме закружилась спираль, просверливая себе путь  сквозь  ничто  -
непрозрачное,  плотное  ничто,   теплое,   словно   плоть.   Из   спирали,
материализуясь, вырвалась пригоршня пузырьков, темных,  как  полигедронные
виноградины, множащихся и множащихся, будто их выдували  из  неисчерпаемой
мыльной пены. Огоньки сверкали  на  их  поверхностях,  дрожали,  менялись,
образовывали различные комбинации, создавая, вращаясь,  туманную  паутину,
которая начала мало-помалу скрадывать происходящее.
     - Начали формироваться клетки, выковываемые в бесчисленном  множестве
копий на микроскопических наковальнях  мироздания.  Вы  присутствуете  при
зарождении новой жизни. Момент ее появления был неуловим. Еще мгновение  -
и Фарро почувствовал, что внутри пелены что-то таится, ее полупрозрачность
помутнела, поверхность стала принимать очертания, ряд случайностей  придал
ей более определенные контуры. Но прекрасным это зрелище пробыло недолго.
     Внутри закипало  сознание,  крохотное,  инстинктивное,  лишенное  как
любви, так и знания - глаз, пытающийся увидеть сквозь опущенные веки.  Оно
сражалось на грани ужаса,  ни  на  мгновение  не  оставаясь  бездеятельным
наоборот, страдая от травмы, нанесенной  переходом  от  небытия  к  бытию,
билось, карабкалось, чтобы  вновь  не  скатиться  в  бесконечную  пропасть
бессмыслия.
     - Это то, что ваши религии называют загробной  жизнью,  -  послышался
голос Янданаггера. - Это - чистилище, которого должен страшиться любой  из
нас, только оно находится не после смерти, а еще до зарождения жизни.  Дух
теперь нас оживляющий, появился еще миллиарды лет назад, и  проделал  весь
этот путь, чтобы иметь возможность  воплотиться  в  теле.  Пожалуй,  можно
сказать, что это - нечто вроде искупления вины.
     Зародыш сделался всей  вселенной  Фарро;  он  наполнял  собой  маску,
наполняя его самого. Он страдал с ним вместе, потому  что  ясно,  что  тот
тоже  страдал.  Давления  мучили  его,  неизлечимые  давления  времени   и
биохимических процессов, боль от которых заставляла учиться менять  форму.
В корчах он превращался из червяка в слизняка, отращивал  хвост  и  жабры.
Рыбоподобный - а вот уже и  не  рыбоподобный,  он  с  трудом  влачился  по
ступеням эволюции, мышеподобный, свиноподобный, обезьяноподобный и наконец
человекоподобный.
     - Это та правда, о которой давно уже позабыло большинство людей - все
мы прошли через эти стадии.
     Теперь  начало  меняться   окружение.   Зародыш,   реализовав   себя,
превратился в  ребенка,  ребенок  мог  стать  лишь  человеком,  понукаемый
тысячами новых стимулов. И  все  эти  стимулы  -  животные,  растения  или
минералы -  тоже  были  живыми,  хотя  и  на  свой  собственный  лад.  Они
соревновались.  Они  навязывали   постоянные   потребности   человеческому
существу;  многие  из  них,  полуосознанно,  внедрялись  в  его  плоть   и
укоренялись  там,  образуя  свои  собственные  жизненные   циклы;   другие
бессмысленные, были подобны волнам,  беспрестанно  омывающим  его  мозг  и
тело. Его трудно было  воспринимать  как  существо,  скорее  -  как  точку
фокусировки сил, постоянно угрожающих разложением.
     Слияние воспринимаемого и воображаемого было  настолько  полным,  что
Фарро почувствовал себя человеком. Он знал, что все, происходившее  с  тем
человеком,  происходило  с  ним  самим,  он  страдал  и  корчился,  будучи
зародышем, ощущал соленость воды в собственной крови, лучи, без  задержки,
пронизывали костный мозг. И все же разум его был свободнее, чем  тогда,  в
стадии внутриутробного  существования,  борясь  с  судорожными  приступами
страха, когда окружающее начало меняться,  глаза  разума  приподняли  свои
веки.
     -  А  теперь  человек  снова  меняет  свою  среду  обитания,  рискнув
оторваться от своей  родимой  планеты,  -  прокомментировал  Галактический
Министр.
     Но пространство  не  было  пространством,  каким  оно  представлялось
Фарро. Оно предстало перед его глазами голубовато-серым: не просто  ничем,
а сложнейшей паутиной сил,  вибрирующим  сочетанием  напряжений  и  полей,
внутри которых звезды и планеты напоминали росинки, повисшие на  сотканной
рауком сети. Здесь не было жизни, а лишь одно взаимодействие плоскостей  и
напряжений окружали человека со всех сторон, и даже сам человек был только
их составной частью. Но, как бы там ни было, его восприятие  поднялось  на
новый уровень, свет разума стал более уверенным.
     И  вновь  он  уставился  дальше  в  ничто,  плывя  к  границам  своей
Галактики, и вновь начали меняться,  расплываться,  сокращаться  пропорции
того, что его окружало. По-началу  чрево  представлялось  ему  всем,  всей
необозримой вселенной с присущими ей  законами  и  таящимися  в  ее  чреве
опасностями, теперь же целая галактика сделалась  для  него  меньшей,  чем
чрево - аквариумом для золотых рыбок,  вместимостью  в  пинту,  в  котором
плавают крохотные рыбки, даже не подозревавшие о  разнице  между  водой  и
воздухом. И нет моста через бездны между галактиками:  там  лишь  небытие,
лишь небытие -  неотъемлемое  качество  того,  что  Снаружи.  Но  человеку
никогда не приходилось знакомиться с небытием  раньше.  Свобода  -  не  то
состояние, которое было бы ему известно, потому что для него не было места
в его наполненном самим собой существовании.
     Когда он выплыл на поверхность, что-то  зашевелилось  по  ту  сторону
желтого края Галактики. Что-то, но разглядеть его было трудно, но оно было
там.  Снаружи,  бодрствующее  когтистое  существо  с  чувствами,  хотя   и
неодушевленными. Оно воспринималось наполовину зрением, наполовину слухом:
тлеющей, протяжной серией хлопков, напоминающих звук  лопающихся  артерий.
Оно было громадным. Фарро закричал во тьме своей  маски,  ощутив  всю  его
масштабность и яркость.
     Существо  поджидало  человека.  Вытянувшись,  оно   оплелось   вокруг
галактики, словно вокруг аквариума с золотыми рыбками, его распластавшиеся
крылья летучей мыши ощупывали добычу.
     Фарро закричал снова...

     - Простите, - слабо  пробормотал  Фарро,  почувствовав,  что  министр
снимает с него маску. - Простите меня.
     Министр похлопал его по плечу.  Фарро,  вздрагивая,  спрятал  лицо  в
ладонях. Пытаясь начисто стереть омерзительное ощущение,  возникшее  после
того, как он соприкоснулся  с  маской.  Это  существо  извне  Галактики  -
казалось, оно проникло в него, отыскало себе  постоянное  местечко  внутри
его разума.
     Наконец, собравшись с силами, он поднялся. Слабость проникла  во  все
закоулки тела. Облизнув губы, он сказал:
     - Так вы заманиваете нас в Федерацию, чтобы  столкнуть  нас  лицом  к
лицу с этим!
     Янданаггер подхватил его под руку.
     -  Вернемся  ко  мне  в  кабинет.  Теперь  есть  возможность  сделать
некоторые вопросы более ясными для вас, что  раньше  мне  бы  не  удалось.
Итак, во-первых, Землю никто не заманивает  в  Федерацию.  Я  знаю,  каким
образом вы смотрите на ситуацию своими  рожденными  на  Земле  глазами.  И
перед вашими глазами, несмотря на очевидное положение, стоит  воображаемое
первенство  в  Галактике,  вы  полагаете,  что  Земля  располагает  чем-то
жизненно-необходимым. Вы считаете, что  должен  иметься  какой-то  фактор,
из-за которого мы нуждаемся в земной помощи - и этот фактор  нами  до  сих
пор не обнародован, не так ли?
     Фарро  избегал  взгляда  прищуренных  глаз  собеседника,   пока   они
поднимались в лифте на самую вершину здания.
     - Существуют и  не  только  такие  причины,  сугубо  материальные,  -
уклончиво заметил он. - Подумайте, к примеру,  о  величайшем  литературном
наследии в  мире,  для  подлинно  цивилизованной  расы  оно  вполне  может
казаться неоценимым.
     Министр похлопал его по плечу.  Фарро,  вздрагивая,  спрятал  лицо  в
ладонях.
     - Это зависит от того, что  вы  подразумеваете  под  цивилизацией.  -
Янданаггер говорил медленно, тщательно взвешивая  каждое  слово.  -  Более
развитые расы галактики, утратившие вкус к зрелищу духовных борений, могут
и не найти ничего привлекательного в вашей литературе.
     Этот спокойно сделанный упрек заставил Фарро замолчать.  После  паузы
Галактический министр продолжил:
     - Увы, вы не обладаете скрытыми достоинствами, ради  которых  мы  вас
дурачим, предлагая вступить в нашу Федерацию.  Здесь  другие  причины.  Мы
приглашаем  вас  из  чувства  долга,  потому  что   за   вами   необходимо
присматривать. Я понимаю, что излагаю суть дела, может быть излишне грубо,
но это может оказаться наиболее действенным способом.
     Мягко остановившись, лифт выпустил их в помещение в форме  бумеранга.
Через минуту они уже были у здания, которое Фарро посетил  вначале,  перед
ними снова оказался наполненный людьми сектор Хорби  Клайв.  Фарро  закрыл
глаза, все еще вздрагивая и испытывая дурноту. Замешательство,  вызываемое
словами Янданаггера, какое-то время было за пределами его понимания.
     - Я ничего не понял, - признался он. - Я не понял, почему вы считаете
своим долгом присматривать за Землей?
     - Значит, вы уже начинаете понимать, - ответил Янданаггер, и  впервые
за все время разговора, теплые, человеческие нотки смягчили его  голос.  -
Потому что мы опережаем вас не только в научном развитии, но у  нас  также
более  развиты  и   философия,   и   умственные   дисциплины.   Все   наши
интеллектуальные достижения семантически закодированы в языке, который  вы
выучили, чтобы иметь возможность спорить со мной - в галингве.
     Летающее помещение вернулось на прежнее место,  вновь  став  частицей
гигантского здания, устремившегося к серым облакам.
     - Ваш язык, несомненно, всеобъемлющ и совершенен, - согласился Фарро,
-  но,  очевидно,  мое  знакомство  с  ним  слишком  поверхностно,   чтобы
улавливать те экстра-значения, о которых вы упомянули.
     - Это все потому лишь, что вам до сих пор приходилось доказывать, что
галингва - это более, чем язык, это наш образ жизни, наше понимание,  если
хотите, космических путешествий! Сосредоточьтесь на том, что я вам сказал,
мистер Уэстерби.
     Его собеседник говорил, а Фарро смущенно  покачивал  головой;  кровь,
казалось, вся отлила к основанию черепа. Ему вдруг пришла на  ум  странная
идея, что он утратил свой характер, свою индивидуальность. Обрывки смысла,
намеки  на  величайшее  постижение  трепетали  у  него  в  голове,  словно
ленточки, в создаваемом вентилятором воздушном потоке. Он пытался  собрать
их вместе, составить какое-то целое, и по мере этого его собственный  язык
все  менее  оставался  основным  принципом  его  сути;  его  знакомство  с
галингвой,  в  сочетании  с  переживаниями  последних  часов,   постепенно
принимало доминирующий  характер.  Подстегиваемый  тяжелым  взглядом  глаз
Янданаггера, он начал думать на языке галактики.
     А Янданаггер продолжал говорить, и  со  все  возрастающей  быстротой.
Несмотря на  то,  что  его  высказывания  воспринимались  четче,  у  Фарро
создалось впечатление, что они остаются только где-то  на  первых  уровнях
подсознания. Это напоминало частичное опьянение,  когда  великая  простота
мира обретена в вине, и теперь разум скользит по тонкому  льду  жизненного
опыта.
     А  Янданаггер  говорил  о  множестве  вещей  одновременно,   совмещая
понятия, которых не удалось бы выразить ни  на  одном  из  земных  языков,
растворяясь  в  интеллектуальных  дисциплинам,  никогда  не  формулируемых
земными умами. И все эти понятия оказывались уравновешенными друг другом в
одном единственном изречении, подобно тому, как шары в руках фокусника как
бы составляют единое целое.
     Потому что Янданаггер говорил практически только об одном:  о  толчке
сознания. Он говорил о том, что продемонстрировал синтезатор: что  человек
никогда не был отдельным существом, простым телом среди  других  тел  или,
если быть более точным, потоком среди потоков. Что его индивидуальность  -
понятие субъективное. Что вся движущаяся материя Галактики сливается с ним
в одно целое.
     И слова его были живой галингвой, которая явилась простым воплощением
этого потока, и чьи ритмы следовали за великой спиралью жизни  меж  других
потоков. И он говорил, он рассказывал,  раскрывая  перед  Фарро  глубинные
секреты, так что все предшествующее напоминало формальное  обучение  перед
оркестровкой, а теперь каждой клетке соответствовала своя нота.
     И Фарро с неистовой радостью понял, что теперь, поглощенный  спиралью
беседы, он получил возможность ответить. Новый язык  напоминал  гигантское
нематериальное дерево, с мощным стволом, укоренившимся в  почве  "эго",  с
далекой вершиной, устремленной в небеса. И, исключительно благодаря этому,
Фарро начал понемногу  догонять  Янданаггера,  или,  скорее,  пропорции  и
перспективы вокруг него начали меняться,  расплываться,  сокращаться,  как
уже было перед этим, в синтесизоре. Не испытывая  тревоги,  он  обнаружил,
что высоко вознеся над праздной толпой, уходя вверх по эфирной спирали.
     И одновременно  появилось  новое  понимание  сил,  пронизывающих  всю
вселенную. Он плыл вверх, сквозь плоскости пространства, и Янданаггер  был
рядом, разделяя его откровения.
     Теперь стало ясно, почему галактика нуждалась всего лишь в нескольких
космических кораблях. Эти вместительные многоугольные  корабли  перевозили
только материалы, человек нашел для себя более надежный способ плавать  по
всему объему аквариума Галактики.
     Взглянув вперед, Фарро увидел, что  звезды  поредели.  Там,  снаружи,
подкарауливало клыкастое существо, безмолвно потрескивая,  словно  у  него
лопались кровеносные сосуды. Страх вновь охватил его.
     - Эта тварь в синтесизере... - произнес он при помощи новообретенного
дара общения. - Это чудовище, обвившееся вокруг Галактики -  если  человек
лишен возможности выбраться наружу, то не сможет ли оно проникнуть к нам?
     Янданаггер довольно  долго  молчал,  подыскивая  ключевую  фразу  для
объяснения.
     - Вы довольно быстро обучились всему, чему могли,  -  ответил  он.  -
Поднявшись от непонимания до хорошего понимания, вы сделали себя подлинным
гражданином галактики, но тем не менее вы совершили пока  что  всего  лишь
скачок на стадию Х, а вам надо оказаться на стадии Х. Приготовьтесь.
     - Я готов.
     - Все, чему вы научитесь  -  это  правда.  Но  существует  еще  более
великая правда: П_Р_А_В_Д_А  В_С_Е_Х  П_Р_А_В_Д.  Ничто  не  существует  в
абсолютном значении: все  -  иллюзии,  двухмерный  театр  теней  в  тумане
пространства-времени. Само слово Ииннисфар означает "иллюзия".
     - Но эта клыкастая тварь...
     - Клыкастая тварь - это плата за то, что мы все  глубже  проникаем  в
иллюзию  космоса.  Она  -  реальна.  Только  сама  галактика,  которую  ты
предварительно неправильно истолковал,  -  нереальна,  поскольку  является
ничем иным, как конфигурацией ментальных сил. Это чудовище, это  существо,
которое вы ощутили - наследие прошлого,  застоявшаяся  муть  эволюционного
процесса, от которого вы еще не избавились, и она вне  вас  -  она  внутри
вашего собственного разума. Это то, чего мы должны избегать. Это  все  то,
что мы должны перерасти.
     Дальше следовали новые объяснения, но они проходили  мимо  Фарро.  Во
вспышке озарения он увидел, что Янданаггер в пылу эксперимента  завел  его
слишком далеко и с излишней поспешностью. Он не мог  совершить  следующего
скачка, он  падал,  он  проваливался  в  небытие.  Где-то  внутри  него  -
щелк-щелк-щелк - послышался звук лопающихся  сосудов.  Может  быть  другие
смогут добиться успеха там, где он потерпел поражение, но, как бы  там  не
случилось, свирепые когти потянулись к нему с небес, чтобы терзать,  а  не
для спасения.

     Теперь лемминги рассеялись по морской поверхности. То,  что  поначалу
было колоннами, распалось, оставшиеся пловцы, отделенные  друг  от  друга,
тоже начинали выдыхаться, и все же они  упрямо  продолжали  свое  движение
вперед, с тем же стремлением достичь невидимой цели.
     Впереди них не было ничего. Они уносили  себя  в  огромный  -  но  не
безграничный - мир,  лишены  ориентиров.  Неумолимо  побудительные  мотивы
гнали их туда. И если бы невидимый  наблюдатель  с  мукой  вопросил  себя:
"Из-за чего все это?", Ему мог бы прийти  в  голову  и  такой  ответ:  эти
существа вовсе не стремились к какой-то определенной  цели  в  будущем,  а
просто спасались от неотвязного страха, связанного с прошлым.

                             6. ЭРА МУТАНТОВ

     Увидеть вселенную,  и  увидеть  ее  целиком...  В  этом  нет  ничего,
присущего человеку, однако в то время могло казаться,  что  такой  дар  он
унаследовал. В те дни  Земле  -  или,  точнее  Ииннисфару,  как  мы  будем
называть ее впредь - не было присуще ничего,  кроме  бодрящего  оптимизма.
Земляне, после приема в  Федерацию,  быстро  овладели  галингвой,  которая
представлялась универсальным ключом ко всему.
     Они поспешили в Галактику, странно уязвленные новыми силами. Уже было
отмечено, что галактическая цивилизация достигла стадии стабильности, хотя
ее ресурсы были неисчерпаемы, увы, про инициативы этого сказать нельзя.
     Методы Самоподдерживающейся Войны сплели непрекращающийся узор причин
и следствий, способный завести все  культуры  в  мирах  псевдоосмысленного
существования. Так  что,  мистер  Уиннисфер  появился  не  в  динамической
системе, а в победоносном Краю Дремоты.
     Результаты нетрудно было предвидеть.
     На протяжении жизни следующих шестисот поколений обитатели Ииннисфара
сосредотачивали  в  своих  руках  все  больше  и  больше  власти   Мирными
способами, или же способами, немногим лучшими, чем пиратство, они  мостили
свой путь к вершинам положения  в  галактике,  руководствуясь  не  столько
своим внутренним превосходством, сколько безразличием конкурентов. То была
Эра Безмятежности, эра торжества Ииннисфара.
     Но годы все шли, и по мере  коммерческой  борьбы  понятия  Ииннисфара
постепенно подвергались модификации.  Человек,  наделенный  силой,  должен
бояться своего же отношения к себе - это было как удар. Его метафизический
взгляд на сущее был, конечно же, непрестанным  объектом  перемен,  но  тут
настал ужасающий момент, когда он взглянул  на  себя  в  совершенно  новом
свете - и как на чужака, оказавшегося во вражеском окружении.
     Весьма удачно, что следующий фрагмент случайно продемонстрирует  нам,
что, хотя вселенная и находилась в руках человека, это вовсе не  означало,
что человечность стала чем-то малозначительным и редким.  Тем  более,  что
всегда были существа, способные  видеть,  хотя  и  не  наделенные  лицами,
способные понимать, хотя и не обладающие мозгом.

                                ГЕННЫЙ РОЙ

     Это был один из тех несчастных случаев,  которые,  к  счастью,  могут
случиться где угодно. Подводный траулер  "Бартоломео"  был  на  расстоянии
четырехсот девяноста фатомов <один фатом -  около  ста  восьмидесяти  двух
сантиметров>. От аквапорта Капверд, когда с двигателем начались неполадки.
Я - не техник и потому не могу в точности передать их причины,  в  ядерных
реакторах таких кораблей внутрь медленно вдвигаются урановые  стержни,  и,
вероятно, механизм, распределяющий уже ненужные стержни по контейнерам, на
линию, вместо того, чтобы воспользоваться ручным дистанционным управлением
и попытаться с его помощью устранить неполадку, старший  механик,  человек
по имени Же Регард, лично отправился чинить механизм. Когда он  пробирался
через инспекционные люки, то  сбил  одно  из  креплений  своего  защитного
костюма и не заметил этого. Регарду удалось без труда привести  в  порядок
механизм подачи стержней, но он затратил много сил,  выбираясь  назад,  да
еще получив дозу близкую к смертельной в почки.
     На "Бартоломео" врача не было. Тотчас же было передано обращенное  ко
всем сообщение с просьбой о помощи.
     Я уже сказал, что я - не техник, я также - не философ.  И  все  же  я
могу видеть в этом тривиальном эпизоде,  положившем  начало  многим  векам
неустойчивости,  зачатки  всех  великих  изменений,   источником   которых
послужили эти крайне незначительные события.

     В центре древних, подвижных  песков  пустыни  Сара  притаилось  плато
Ахаггари, подобно лайнеру в неспокойном море грудью разрезающее волны дюн.
На краю  плато  высился  Варбе  Варбер,  Институт  Медицинской  Медитации,
древнее и изысканное здание в величественном стиле пятьдесят первой эпохи,
такое же мощное, как Храмы Ангкора, такое же стойкое, как Лунный Мемориал.
Устроившись среди пальм,  одаряющих  тенью  широкие  мощные  аллеи,  Варбе
Варбер вознес свои башни и верхние этажи  над  деревьями,  изучая  могучий
континент, на котором расположился - совсем как его оккупанты, медики, что
изучают внутреннее строение тела, глубинные континенты человека.
     Геранд Гирес, то и дело промокая шелковым платочком лоб, стоял  возле
главной лестницы института  и  ждал.  Аэролет,  доставивший  его,  остался
немного в стороне, на столике. Он терпеливо  ждал  на  раскаленном  камне,
хотя и считался гордецом, но никому из мирки не было дозволено  находиться
в Варбе Варбере.
     Наконец на  верхней  площадке  широкой  лестницы  показалась  фигура,
которую и намеревался дождаться Геранд.  Это  была  его  жена,  Киро.  Она
оглянулась, словно предлагая кому-то попрощаться, стоящему позади  нее,  и
начала спускаться по ступенькам. И снова, как и в  каждый  раз,  когда  он
поджидал здесь свою жену, Геранд подумал о том, какая же  сила  заставляет
Киро сбегать по ступеням, оставляя  позади  монастырское  уединение  Варбе
Варбера и возвращаясь во внешний мир. Пока он наблюдал за ней с любовью  и
тревогой, ее опущенные плечи распрямились, Киро подняла голову и  ускорила
шаг. И в тоже мгновение, как  она  заметила  поджидающего  Геранда,  в  ее
глазах появилось то знакомое выражение нескрываемого  веселья,  с  которым
она взирала как на жизнь, так и на собственного мужа.
     - У меня такое чувство, словно я не видела тебя уже несколько недель,
- прошептала Киро, обняв мужа и поцеловав его в губы.
     - Несколько недель и выходит, - возразил он.
     - В самом деле? - игриво  поинтересовалась  Киро.  -  Никогда  бы  не
подумала, что прошло столько времени!
     Геранд подхватил ее под  руку  и  отвел  к  поджидающему  аэромобилю,
имеющему форму массивного трехгранника.  Месяц  медитации,  который  Киро,
будучи медиком, должна была проходить ежегодно, несомненно оказал  на  нее
благотворное влияние, базирующееся на системах высшего "эго", методы Варбе
Варбера  были  направлены  на  телесное  и  духовное  восстановление   сил
всемирного медицинского братства.  Киро  выглядела  помолодевшей  и  более
полной жизни, чем обычно, Геранд в очередной раз сказал себе, что  за  все
шесть лет супружества, жена черпала в нем гораздо меньше  энергии,  чем  в
высшей эге, но было бы неразумно надеяться на какие-либо изменения в  этой
области.
     Взявшись за руки, они подошли к  аэромобилю.  Джеффи,  их  раб-слуга,
поджидал их возле металлического тела машины, покорно сложив руки  в  знак
приветствия.
     - Счастлив снова видеть вас, доктор Киро, - произнес  он,  распахивая
перед ними дверцу и отступая в сторону.
     - Я тоже рада тебе, Джеффи. Ты, вроде, загорел?
     - Даже обгорел немного, - ответил он, широко улыбнувшись.
     Его родиной был суровый северный остров, большую часть  года  скрытый
подо льдом, путешествие по экватору пошло ему на пользу. Хотя  минуло  уже
более тридцати лет с тех пор, как он покинул тот отдаленный  клочок  суши,
он  все  же  продолжал  изъясняться  на  примитивном   местном   диалекте,
англешском, потому что оказался неспособен усвоить  галингву,  на  которой
думали и разговаривали Геранд, Киро и большая часть  цивилизованный  людей
того времени.
     Они устроились  на  сидениях.  Джеффи  занял  место  пилота.  Он  был
крупным,   медлительным   мужчиной,   каждое   его   движение   отличалось
обдуманностью. Его тугодумие не оставляло ему места для иной  роли,  кроме
как раба и слуги, но тяжелым флайером он управлял прямо-таки мастерски.
     Теперь они уже летели  над  одной  из  полукруглых  стартовых  полос,
поверхность которых была  способна  поглощать  выхлопные  газы.  Потом  на
сигнальной башне полосы вспыхнул оранжевый огонь, и они резко  перешли  на
вертикальный полет. Тут же деревья и серо-белые стены Варбе-Варбер  начали
уменьшаться внизу и позади них, слетались крохотными,  словно  головоломка
для детишек, затерявшаяся внутри безграничного сэндвича из неба  и  песка.
Аэромобиль двигался прямо на запад, по курсу, который должен был  привести
их в конечном счете к дому Гиресов на  Кутерских  островах  -  куда  он  и
привел бы их, если бы не заболевший человек, что находился в тысяче метров
под ласковой поверхностью Ланикского моря, больной  человек,  об  истинной
сущности болезни которого они все еще не имели понятия.
     - Ну, Геранд, что новенького произошло в мире, пока я  отсутствовала?
- спросила Киро, устраиваясь по-удобнее напротив мужа.
     - Да ничего особенного.  Дуалисты  решили  перерегистрировать  каждую
планету в Федерации. С соответственной помпой состоялось  открытие  Города
Исследований Барьера. Ну а научный  мир  перепугался  из-за  новой  работы
Камлиры "Параэволюции".
     - Мне ее обязательно надо  прочитать,  -  заявила  Киро,  не  скрывая
заинтересованности. - Что это у него за теория на этот раз?
     - Одно из тех предположений, которые  не  так-то  просто  выразить  в
нескольких словах, - ответил Геранд, - короче говоря, Камлира согласился с
позицией Пла-то насчет дуалистической теории и  утверждает,  что  эволюция
работает в  направлении  усиления  разума.  Растения  менее  разумны,  чем
человек, а человек произошел от животных, которые в свою очередь произошли
от растений. Растения, животные, люди - это только первые ступени  длинной
лестницы.  Камлира  заявляет,  что  человек  еще  не  пришел  полностью  в
сознание. Человек спит, человек  забывает,  человек  понятия  не  имеет  о
процессах, происходящих в его же собственном теле.
     - Благодаря которым, мы, медики, и существуем, - вставила Киро.
     - Именно. Да и сам Камлира говорит, что  только  отдельные  необычные
личности, трудящиеся совместно в  наших  Теперешних  медицинских  орденах,
способны в определенной степени  сознательно  вмешиваться  в  соматическую
активность.
     Киро отрешенно улыбнулась.
     - Ну и к чему он все это ведет? - поинтересовалась она.
     - Он предполагает, что на следующей стадии эволюции появится некто  -
этакое существо - все клетки которого  будут  наделены  разумом.  Природа,
мол, уже готова выпустить подобное существо - все  клетки  которого  будут
наделены разумом, - на сцену.  Он  считает,  что  уже  настало  время  для
появления новой расы.
     - Уже настало? - Киро насмешливо шевельнула бровями. - А я-то думала,
что это создание уже появилось - столько-то миллионов лет назад!  Неужели,
все изменения на которые был способен человек, давно исчерпали себя?
     - Камлира чуть ли не половину книги потратил на то, чтобы  объяснить,
откуда  появляются  новые  виды,  -  ответил  Геранд.   -   Согласно   его
предположениям,  ход  эволюции  ускоряется,  подобно  научному  прогрессу;
поскольку протоплазма  становится  все  более  способной  к  модификациям,
потому модификации появляются все чаще. На тридцати тысячах планет запасов
протоплазмы предостаточно.
     Киро ничего не ответила. С легкой болью в сердце Геранд отметил,  что
она не поинтересовалась даже его собственным отношением к работе  Камлиры,
хотя даже из того как он ее пересказывал, было ясно, что эту книгу  Геранд
прочитал. Она должно быть решила, что  его  мнение,  мнение  промышленного
эколога, особого внимания не заслуживает, а продолжать расспросы просто не
стала приличия ради.
     Через какое-то время Киро заметила:
     - Каким бы это новое сверхразумное существо ни было, человек  оставит
ему мало шансов, чтобы заявить  о  своем  превосходстве,  да  даже  просто
уцелеть. Оно окажется уничтоженным  раньше,  чем  успеет  размножиться.  В
конце  концов,  трудно  ожидать,  чтобы  мы  проявляли  гостеприимство   к
узурпаторам, покушающимся на наше удобное местечко в космосе.
     - Камлира утверждает, - возразил Геранд, - что эволюция позаботится и
об этом, если выяснится, что  человеку  пора  уходить.  Новые  виды  будут
наделены определенного рода  защитой  -  или  оружием  -  что  сделает  их
неуязвимыми для видов, которым они придут на смену.
     - Да ты что? - возмутилась Киро, точно он сморозил явную глупость.  -
Эволюция - это абсолютно нейтральный, слепой процесс.
     - Это то, что беспокоит Камлиру! - ответил Геранд.
     Он заметил, что Киро отнеслась к его  словам  легкомысленно.  Что  ж,
может быть и это к лучшему, так ему удастся скрыть  свою  неуверенность  в
том, что именно говорил Камлира на этот счет. "Параэволюция" была нелегким
чтением, Геранд взялся за нее только ради Киро, так как знал, что эта тема
непременно должна ее заинтересовать.
     Но скоро им стало не до параэволюции и  сопутствующих  ей  несчастий.
Появился  Джеффи,  заполнив  своим  крупным  телом  весь  дверной   проем,
отделявший кабину от рубки управления, пока  аэромобиль  на  автопилоте  с
ревом проносился над Сарой.
     - Там просят доктора, - произнес он, старательно выговаривая слова. -
В аквапорту Капверд, почти прямо по  курсу.  Там  у  них  моряк,  которому
срочно требуется лечение.
     Говоря это, он смотрел на Киро.
     - Конечно, я помогу, - отозвалась она, затем поднялась и пошла за ним
в рубку.
     Сигнал раздался еще раз, прежде чем она успела сообщить  о  согласии.
Она внимательно выслушала сообщение, после чего дала ответ.
     - Благодарю вас, доктор Гирес, - с облегчением  произнес  оператор  в
Капверде. - Мы ждем вашего прибытия.
     Теперь они  были  примерно  в  шестистах  километрах  от  Капвердских
островов, от Варбе Варбера их отделяло вдвое большее расстояние.  Как  раз
тогда, когда Киро вела переговоры, впереди показалось Ланикское  море.  На
этом безлюдном участке  континента,  заброшенном  из-за  слепящего  солнца
Ииннисфара, пустыня подходила прямо к воде, а точнее - тянулась  отсюда  и
до самого Варбе Варбера. Они пронеслись над полосой, разделяющей  песок  и
море,  затем  повернули  на  юго-запад.  Почти   сразу   же   позади   них
сформировались облако, напоминающее цветок, которое скрыло убегающую сушу.
     Минут через десять, сверившись со своими приборами, Джеффи повел свой
аэромобиль вниз,  пробиваясь  сквозь  низкие  слоистые  облака  в  поисках
четырнадцати островов архипелага Капверд, которые  должны  были  открыться
впереди и слева по курсу.
     - Хороший расчет, - заметил Геранд.
     Джеффи обращался с компьютером словно малолетний  гений,  исполняющий
Бритципарбта на  виолончели-органе,  у  него  был  особый  дар  общения  с
механизмами, который является такой характерной чертой для слабоумных.
     Аэромобиль сделал круг над портом около Сатаго и начал  опускаться  в
море,  падая  вертикально.  Серые  волны  устремились   навстречу,   спеша
поздороваться, словно целуя в лицо, закипели вокруг  них  и  поглотили,  и
стрелка альтиметра на пульте управления, составив позади нулевую  отметку,
начала отсчитывать фатомы вместо футов.
     Джеффи опять вышел на радиосвязь с аквапортом. Бакены,  расположенные
через интервалы в десять фатомов, освещали им путь  к  подводному  городу.
Наконец, ангар, подвешенный стофатомной  бездной,  смутно  замаячил  перед
ними своей китовой пастью, они вплыли внутрь, и челюсти сомкнувшись позади
них. Мощные помпы тут же принялись откачивать воду из ангара,  заменяя  ее
воздухом.
     Же мысленно настроившись на то, что ей предстояло, Киро выскочила  из
флайера еще до того, как вакуумные манипуляторы дока  успели  собрать  всю
пойманную рыбу и обдуть пол насухо. Геранд и Джеффи последовали за  не  со
всей возможной быстротой.
     Снаружи ангара два представителя порта уже поджидали Киро.
     - Мы очень благодарны вам за то, что вы так  быстро  прибыли,  доктор
Гирес, - произнес один из них. - Вероятно, вам уже сообщили по  радиосвязи
подробности происшествия. Это  старший  механик  "Бартоломео",  подводного
траулера, которому так не повезло...
     Чиновник изложил необходимые обстоятельства несчастного случая, после
чего пригласил Киро, Геранда и Джеффи в небольшую открытую машину.  Второй
чиновник сидел за рулем, и они двинулись через порт, в  котором,  несмотря
на обычную суматоху, связанную с доком, не было заметно ни следа воды.
     Долгое время род человеческий  относился  к  морям,  как  к  опасному
торговому пути или же как к месту, подходящему для опустошительных набегов
на рыбьи  косяки,  потом  же,  со  значительным  опозданием,  океаны  были
прибраны к рукам, и к ним стали относиться с той же заботливостью, что и к
суше. Теперь они использовались главным образом для сельского хозяйства, а
не для  рыболовства.  По  мере  того,  как  все  больше  и  больше  народа
устремлялось возделывать саванны  океанских  глубин,  аквапорты  росли,  а
подводные города  испытывали  все  меньшее  уважение  к  своим  изнеженным
партнерам с суши.
     Аквапорт Капверд, из-за своего  выгодного  расположения  в  Ланикском
море и близости к Малому Союзу, второму по величине городу Ииннисфара, был
одним из первых построенных портов такого  рода.  Тот  квартал  города,  в
котором  теперь  остановилась  открытая  машина,  появился  более   десяти
столетий назад.  Фасад  госпиталя,  к  которому  их  доставили,  казалось,
крошился от времени.
     Внутренняя планировка напоминала монастырскую,  так  характерную  для
всех госпиталей.  Из  под  сводчатого  коридора  двери  вели  в  приемную,
примитивную кухню, радиостанцию и крохотные кельи, в одной из  этих  келий
лежал Же Регард, старший механик с "Бартоломео", получивший  дозу  жесткой
радиации в почки.
     Сутулый, седобородый, пожилой прислужник коротко представился:
     - Ласло.
     Он был на дежурстве. Кроме  него  и  больного  в  пропахшем  плесенью
помещении никого не было.
     - Посмотрите, чем вы можете  помочь  бедняге,  доктор,  -  сказал  на
прощание один из чиновников, пожав элегантную руку Киро. - Думаю,  вот-вот
должен позвонить капитан "Бартоломео". А пока мы оставим вас с миром.
     - Благодарю, - отрешенно произнесла  Киро  в  ответ  -  ее  мозг  уже
отключился от них.
     Она повернулась, вошла в палату больного и закрыла  за  собой  дверь.
Еще какое-то время после ее ухода Геранд  и  Джеффи  бесцельно  торчали  в
коридоре. Затем Джеффи подошел к дверям и выглянул наружу. По улице  порой
проходили  крестьяне,  мужчина  или  женщина,  не  бросающие  взглядов  по
сторонам. Тускло освещенные стены зданий, многие из которых  были  сложены
из камня, выглядели как жилища мертвецов.
     Джеффи обхватил плечи своими могучими руками.
     - Хочу домой, - заявил он. - Мне здесь холодно.
     Капля влаги, упавшая с потолка, потекла по его щеке.
     - Здесь холодно и мокро, - повторил Джеффи.
     Седобородый охранник молча и внимательно поглядел на него, не скрывая
сарказма. Довольно долго никто ничего не говорил. Они просто  ждали,  даже
почти не думали, потому что уровень их сознания был таким же тусклым,  как
и свет снаружи.

     Как только Киро оказалась в палате, она тут  же  забралась  на  койку
рядом с больным.
     Регард был крупным мужчиной.  Под  тонким  шерстяным  одеялом  ходила
вверх-вниз мощная грудь, дыхание было  замедленным.  На  мертвецки-бледном
лице с массивным тройным подбородком пробивалась щетина. Лежа рядом с  ним
Киро чувствовала себя Магометом, пришедшим к горе.
     То, что гора эта была без сознания, только облегчало Киро работу. Она
положила свою обнаженную руку на голую руку Регарда и закрыла глаза. Потом
расслабила  мышцы,  снизила  частоту  дыхания.  Разумеется  все  это  были
стандартные  процедуры.  Киро  умело   уменьшила   частоту   сердцебиения,
сконцентрировавшись на пульсе погибающего  человека,  воображая,  что  тот
растет и растет, пока не смогла полностью слиться с ним.
     Она погружалась в монотонный красный туман, в невыразительный  туман,
в туман, скрывавший все от полюса до полюса.  Но  постепенно  в  отдалении
стали вырисовываться миражи, сквозь туман начали проступать полосы.  Когда
ее зрение  обострилось,  они  увеличились,  островки  крови  выплывали  из
глубины, скользили ей навстречу. Островки двигались с  целеустремленностью
стервятников-бюрократов, увеличиваясь, но и она продолжала двигаться между
ними. Она знала, что движется, но все ощущения,  присущие  движению,  были
полностью утрачены. Все направления, такие как вверх  или  вниз,  утратили
здесь свой  смысл,  даже  такие  понятия,  как  ближе  или  дальше,  плохо
воспринимались ее зрением, которое не было больше зрением.
     Но она утратила не только зрение. Почти все  другие  способности,  за
исключением  желания,  покинули  ее,  когда  Киро  начала   погружение   в
соматический мир, во вселенную собственного тела - примерно также  человек
сбрасывает с себя  всю  одежду,  собираясь  войти  в  реку.  Она  потеряла
возможность думать, вспоминать,  осязать,  ощущать,  двигаться,  общаться,
действовать, но все же тени этих качеств продолжали в ней  присутствовать,
личинка стрекозы, выкарабкивающаяся по камышинке из тины точно также несет
в  себе  смутное  представление  о  том,  в  какое  создание  ей   суждено
превратиться,  как  и  у  Киро  сохранилась  определенная  память  от  той
личности, которой она была. Но эти тусклые воспоминания могли уцелеть лишь
благодаря  многолетней  тренировке,  которую  она  проходила  в  Институте
Медитационной Медицины в Варбе Варбер, иначе бы и она заблудилась  в  этой
наиболее  ужасной  ловушке  из  всех  возможных:   во   вселенной   своего
собственного тела.
     Почти  бессознательно  она  позволила  унести  себя  по   кровеносной
системе. Это плавание - полет? Скольжение? - по бесконечным болотам, порой
захлестывающим даже верхушки деревьев, густым как патока от рыбы, мальков,
макрели, останков акул-молотов и скатов. Это карабканье? - восхождение?  -
спуск? - вдоль стеклянного каньона, чьи стенки мерцали сильнее, чем  пламя
земного костра. Все дальше и  дальше,  до  тех  пор,  пока  перед  ней  не
замаячила стена обрыва.
     Стена бежала вдоль всей вселенной, высокая, словно время,  нереальная
как муслин, изрытая оспой кроличьих нор, в которых появлялись  и  исчезали
призрачные твари. Она прошла  сквозь  них  почти  без  сопротивления,  как
планктон, просачиваясь сквозь губку.
     Теперь его уцелевшая доля сознания через руку передалась ей.
     Ее окружение оставалось таким  же  причудливым,  странным,  таким  же
знакомым, что и раньше.  При  погружении  на  этот  клеточный  уровень  не
наблюдалось разницы между его и ее телами. И все же  разница  имелась.  Из
зарослей его плоти причудливые и пока что невидимые глаза следили за  ней.
Молчаливое и недоброжелательное внимание сопутствовало  ее  движению,  она
была агрессором, рискнувшим проникнуть внутрь чужого мира,  в  особенности
ненамеренного проявить к агрессору жалости. Крохотные комочки смертоносной
слизи замерцали при ее приближении, и только уверенность ее шагов сдержала
защитные силы.
     Она продолжала движение, корпускулы вокруг нее сверкали  как  звезды,
окружающая активность становилась все более интенсивной. Она плыла дальше,
словно подхваченная липким течением, проходя  под  арками,  среди  ветвей,
оставляя позади путаницу водорослей, пробираясь  сквозь  сети,  но  дальше
покой делался слабым и вялым, но  все  же  она  продолжала  свое  движение
вперед, и полуживые существа отплывали в  сторону,  пульсируя,  мерцая  от
слабого подобия боли.
     Теперь она находилась вблизи пораженных почек.
     Сейчас  ей  руководила  только  жесткая  дисциплина,  прививаемая   в
Институте   Медитации,   Атмосфера   была   настолько   плотно    насыщена
испражнениями, что она как бы барахталась в нечистотах. Но медицина  давно
уже открыла силы самоисцеления, сокрытые внутри самого тела, высокое эго и
йога, на которой она основывалась,  разработали  пути  высвобождения  этих
сил. Теперь, подстегиваемое психикой одного из преподавателей ордена, тело
пациента могло само себя регенерировать: отрастить новую конечность, новые
легкие,  новую  печень.  Доктора,  современные  ныряльщики  за   жемчугом,
погружались внутрь,  чтобы  направить  наступление  сил  организма  против
вторгшегося врага.
     Теперь Киро воззвала к этим силам. Вокруг нее, слой за слоем горизонт
раздвигался, клетки пораженного тела - по тридцать тысяч генов в каждой  -
лежали  безмолвными  и  словно  покинутыми.   Потом   медленно,   неохотно
укрепления отозвались ей, словно крысы, шастающие по разрушенному городку.
"Враг надвигается!" -  сообщала  она  им  своими  импульсами,  продвигаясь
вперед в клочья тьмы. Все большее и большее их количество отзывалось на ее
присутствие, озаряя липкую среду своим внутренним свечением.
     Твари,   напоминающие    крохотных    летучих    мышей,    мечущиеся,
сталкивающиеся в сердце тьмы, оказались смятыми и уничтоженными.  И  тогда
враг ринулся в атаку. Он обрушился с внезапностью захлопнувшейся ловушки.
     Он был один и одновременно исчислялся миллионами.
     Он не походил ни на что  известное  из  учебников  -  неопознанный  и
неузнаваемый.
     Он сражался, используя одному ему присущие методы и способы.
     Он был ужасающ, чудовищен и таинствен - когтистая  алчность,  рогатый
кошмар, их новейшее порождение. Он был настолько ошеломляющ,  что  Киро  с
трудом почувствовала страх:  могущество  неведомого  способно  убить  кого
угодно, но лишь успокаивает нас. Она была подготовлена  лишь  к  случайным
радиоактивным  частицам,  проникшим  внутрь,  поразившим  отдельные  гены,
вызывающим - с полнейшим пренебрежением к закону изменений -  перерождение
клеток, их мутацию, отличающуюся рядом ненормальными свойствами. Ничто  из
предшествующих тренировок не могло помочь ей понять, с какими законами она
здесь столкнулась.
     Эти силы просто дремали  до  ее  появления.  Это  она  пробудила  их,
привела в действие. Она вдохнула в них жизнь, прикоснулась  сознанием,  но
теперь клетки существовали  согласно  собственному  разуму,  и  стремление
этого разума было завоевывать.
     Она могла видеть, слышать, чувствовать, ощущать, как это передавалось
от клетки к клетке, словно маньяк мчался по  пустым  помещениям,  призывая
все окружающее к бунту. Жизненные силы вокруг нее развернулись и в  панике
пустились наутек, плывя и летя против встречных потоков ветра  и  течений,
делающих их беспомощными. Киро  тоже  бросилась  бежать.  Ее  единственным
спасением было ее собственное тело, если она успеет до него добраться...
     Но внезапно из тьмы вылетели когтистые ленты и оплелись  вокруг  нее.
Она защелкала клыками, отбиваясь от их прикосновений,  пытаясь  закричать,
но  рот  ее  тут  же  оказался  забит  губчатой  массой,  сквозь   которую
просачивались крохотные твари, которые  тут  же  поспешно  устремлялись  в
глубину ее естества, торжествуя победу.

     Геранд  и  Джеффи  сидели,  покуривая,  на  скамейке   под   надзором
седобородого прислужника Ласло. Рядом  стояли  пустые  кружки,  в  которых
Джеффи вскипятил для них горячее питье. Теперь же они сидели и, тревожась,
ждали возвращения Киро, и их беспокойство росло  по  мере  того,  как  шло
время.
     - Я и понятия не имел, что  порой  на  отдельный  случай  может  уйти
столько времени, - заметил Геранд. - Пять минут - вот и все, что ей обычно
требовалось. Как только она организовывала силы для регенерации, она сразу
же возвращалась.
     - Этот механик... говорили, что ему очень плохо, - отозвался Джеффи.
     - Да, но это никакой роли не играет... Еще пять минут  -  и  я  пойду
погляжу, что с ней.
     - Но это не разрешается, - заявил седобородый, заговорив чуть  ли  не
впервые за все это время.
     То, что он сейчас  сказал,  было  ничем  иным,  как  чистой  правдой.
Правила, определяющие взаимоотношения доктора и пациента,  были  строги  -
для их же собственной пользы; никто не имел права  видеть  их  вместе,  за
исключением другого медика. Геранд был прекрасно знаком с этим законом, он
и в самом деле не имел никакого  желания  видеть  свою  жену  в  состоянии
транса, зная, что это зрелище может только усилить опасность,  которую  он
начал между ними. И все же, Киро пробыла в той палате уже более  получаса,
значит, что-то там должно было непременно произойти.
     Он подождал еще две минуты, потом вскочил и  направился  ко  входу  в
келью. Ласло тоже вскочил, зло  закричав,  когда  он  попытался  задержать
Геранда. Джеффи преградил ему дорогу.
     - Сиди спокойно, иначе я тебе нос сверну, -  бесстрастно  предупредил
Джеффи. - Я очень здоровый и ничего лучшего не могу сделать.
     Стоило старику посмотреть на лицо Джеффи, как он послушно отступил  и
опустился на свое место. Геранд кивнул слуге,  приоткрыл  дверь  палаты  и
проскользнул внутрь.
     Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что здесь что-то не так
- и очень серьезно не так. Его жена и механик лежали рядышком на койке, их
руки соприкасались. Глаза  обоих  были  открыты  и  холодно  таращились  в
пространство, как у дохлого окуня на разделочной  доске,  не  проявляя  ни
малейших признаков жизни. Но тела их были еще живы. Они часто дрожали,  их
грудные  клетки  вздымались  и  опадали.  Правая  пятка   Киро   отрывисто
дергалась, бессмысленно отстукивая "так-так" по деревянной спинке кровати.
Ее кожа постепенно розовела, покрываясь темно-красными пятнами, словно  от
стыда. Геранд подумал, что все это  выглядит  так,  словно  все  тело,  до
последнего кусочка  обработали  как  отбивную.  Но  он  продолжал  стоять,
прикованный к месту ужасом и отвращением, не  в  силах  ни  справиться  со
своими мыслями, ни решить, что следует предпринять.
     По ножке кровати вверх пробежал таракан. Он был всего дюймах в  шести
от голой ноги Же Регарда,  высовывающейся  из-под  одеяла.  Когда  таракан
оказался еще ближе, небольшой участок подошвы на ноге вытянулся в стебель,
в тоненькое образование, похожее на травинку.  В  следующий  миг  стебелек
быстро шевельнулся, словно язычок,  и  поймал  насекомое,  лапки  которого
задергались, а Геранд обмяк и опустился на пол, теряя сознание.
     Теперь  тела  на  кровати  начали  изменяться   более   быстро.   Они
организовывали себя. То сливались,  смазывая  очертания,  то  с  чавкающим
звуком растекались по-отдельности.  Таракана  поглотили,  потом  сжавшись,
масса вновь оформилась в одно человеческое тело - в Киро, лицо,  сложение,
цвет волом, глаз - все было почти как у Киро, и на  эту  модификацию  ушла
вся масса живого вещества до последней капельки.
     Как только  на  пальцах  закончили  свое  образование  ногти,  Геранд
перевернулся на спину, потом сел. Он огляделся в  комнате  и  почувствовал
сильное изумление.
     Ему показалось, что пробыл без сознания едва ли секунду,  но  за  это
время  больной  уже  успел  исчезнуть!  Зато  Киро  теперь  выглядела  уже
значительно лучше. Она улыбнулась ему.  Вероятно,  как  бы  там  ни  было,
опасения вызвали у него определенные оптические иллюзии, когда он вошел  в
келью; вероятно, все шло как надо. Но, когда он  пристальнее  вгляделся  в
Киро, вернувшееся было ощущение уверенности, исчезло.
     Что-то сверхъестественное!
     Та, что сидела перед ним на кровати - была Киро. И все же - все же! -
каждая черточка ее лица, все те же присущие ей нюансы, которые  так  любил
Геранд, подверглись  неопределенным  изменениям.  Даже  строение  ее  тела
трансформировалось. Он заметил, что ее  пальцы  вроде  бы  стали  длиннее.
Перед ним находилось чуждое существо  -  оно  было  слишком  большим.  Оно
выглядело слишком  высоким,  слишком  плотным,  чтобы  быть  Киро,  и  это
существо сидело напротив, Киро или то, что теперь было вместо нее смотрело
на Геранда и пыталось улыбнуться.
     Геранд оцепенел, дурнота грозила снова свалить его с  ног.  Он  стоял
возле двери. У него была возможность убежать, позвать на помощь  Джеффи  -
именно это подсказал ему инстинкт.
     И все же он справился  со  своими  побуждениями.  Киро  находилась  в
опасности. И в этом был шанс, возможно последний шанс для Геранда доказать
ей свою преданность, если он сейчас трусливо убежит  -  такая  возможность
окажется утраченной навсегда - так или примерно так думал он поскольку  не
мог поверить, что равнодушие его жены вызвано какими-либо иными причинами,
кроме как подозрениями в его неверности.
     Он повернулся к Киро, стараясь не обращать внимания на  ее  ужасающий
вид.
     - Киро, Киро, тебе плохо? -  спросил  он.  -  Что  я  могу  для  тебя
сделать? Скажи, чем я могу тебе помочь? Я в лепешку расшибусь...
     Существо на кровати раскрыло рот.
     - Через минуту мне станет лучше, - глухо  произнесло  оно,  слова  не
полностью совпадали с движением губ.
     После короткой паузы существо с усилием  поднялось  на  ноги.  Ростом
свыше семи футов - да еще и  дородное.  Геранд  наблюдал  за  ним,  словно
загипнотизированный, но только с помощью силы воли ему  удалось  заставить
себя протянуть руки ему навстречу.
     - Это же моя жена, - уговаривал он себя, - это же просто моя жена...
     Но когда  существо  неуклюже  двинулось  к  нему,  нервы  Геранда  не
выдержали. Он повернулся, намереваясь пуститься наутек...
     Существо протянуло руки и, почти играючи, поймало его...

     Джеффи нетерпеливо ждал в приемной. При всей  своей  привязанности  к
хозяину он обнаружил, что жизнь  раба  бывает  порой  скучна.  Под  рыбьим
взглядом старика-охранника он вытянулся на лавке, намереваясь  вздремнуть,
в конце концов, если он понадобится, Геранд его окликнет.
     В радиорубке затрещал звонок.
     Бросив очередной подозрительный взгляд на Джеффи,  старик  отправился
отвечать на вызов. Джеффи немного расслабился. Но чуть  погодя,  шаркающие
звуки заставили его открыть глаза. Чудовищное творение, очертания которого
терялись в слабом освещении, пробрело мимо Джеффи то ли на восьми,  то  ли
на десяти ногах и исчезло на улице. Джеффи  мгновенно  вскочил,  леденящая
волна страха болезненно прокатилась по его коже. Он развернулся и помчался
к больничной палате, инстинктивно сопоставляя этого монстра с угрозой тем,
кому он служил.
     Палата оказалась пустой.
     - Эй, что ты тут делаешь? - послышался голос позади него.
     Услышав шаги Джеффи, старик вернулся. Из-под руки раба он заглянул  в
помещение. И как только увидел, что оно опустело, выхватил свисток  и  изо
всех сил принялся дуть в него.

     СУДЬЯ: Ты пытаешься объяснить исчезновение твоих хозяев тем, что  они
были... хм-м... проглочены тем монстром, которого, как ты утверждаешь,  ты
видел?
     ДЖЕФФИ: Я такого не говорил, сэр. Я не знаю, куда они  подевались.  Я
только говорю, что видел, как он выскочил из госпиталя, а  тут  и  хозяева
исчезли.
     СУДЬЯ: Ты уже слышал, что никто  в  аквапорту,  кроме  тебя,  никаких
монстров не видел. Ты уже слышал показания служителя госпиталя,  господина
Ласло, что он тоже не видел никаких монстров. Так почему же ты продолжаешь
настаивать на своей сказке, а?
     ДЖЕФФИ: Но ведь это случилось. Я правду говорю! Мне таить  нечего,  я
ничего  не  скрываю!  Я  хозяина  потерял и теперь никогда больше не увижу
его... и госпожу.
     СУДЬЯ: Рабы всегда эти  нюни  разводят,  когда  оказывается,  что  их
хозяева умерли. Если вы не виноваты в том, в чем вас обвиняют,  то  почему
вы бросились бежать, когда старик Ласло засвистел, призывая полицию?
     ДЖЕФФИ: Я перепугался, сэр, разве не понятно?  Я  был  сам  не  свой.
Сперва увидел эту... эту страхолюдину, потом увидел, что палата  пуста,  а
тут еще этот болван свистеть принялся. Я... я... его  треснул,  совсем  не
подумав.
     СУДЬЯ: Вы проявили себя безответственным человеком. Мы уже  выслушали
показания свидетеля Ласло касательно того, как вы ему угрожали применением
силы вскоре после прибытия в госпиталь.
     ДЖЕФФИ: Но вы же слышали, когда я говорил, почему сделал это.
     СУДЬЯ: Надеюсь, ты понимаешь всю серьезность своего положения?  Ты  -
человек простой, поэтому и  говорить  с  тобой  я  буду  тоже  просто.  По
всемирному закону ты обвиняешься  в  двойном  убийстве  -  убийстве  своих
хозяев, и пока их тела не будут обнаружены или же дальнейшее расследование
не прольет свет на это дело, ты будешь содержаться в нашей тюрьме.

     Из аквапорта на поверхность Ланикского моря вело два пути. Одним  был
тот, по которому прибыли в "Бартоломео" и аэромобиль  Гиресов  -  морской.
Другой вел по суше. Подземный фуникулер проходил сквозь три  тысячи  футов
скалы и оказывался на станции в Прайсе, прибрежном городе, столице острова
Сатаго. Именно этим путем и доставили в тюрьму Джеффи.
     Выходящее в пыльный дворик, затеняемый баобабом, окно  камеры  Джеффи
позволяло ему видеть полоску моря. Было приятно вновь оказаться на  земной
поверхности, несмотря даже на затянутое облаками небо, создающее атмосферу
теплицы, которая после холодного воздуха  аквапорта  действовала  особенно
угнетающе,  Джеффи  беспрестанно  потел.  Он   проводил   много   времени,
взобравшись  на  деревянную  койку  и  глядя  наружу,  в  духоту.   Другие
заключенные, выводимые на прогулку,  переговаривались  под  его  окном  на
местном лингвакреула, но Джеффи не понимал ни слова.
     На второй день заключения, ближе к вечеру, когда Джеффи находился  на
своем обычном посту, поднялся ветер, он обдал  жаром  тюрьму,  его  порывы
становились все сильнее. Плотные облака разорвались, и впервые за эти  дни
проступила голубизна неба. Старший надзиратель, темнолицый,  с  роскошными
усами, вышел во дворик, втянул на  пробу  воздух,  одобрительно  кивнул  и
направился к каменной скамейке под баобабом. Тщательно смахнув с нее  пыль
носовым платком, развалился и задремал.
     На  стене,  над  головой  охранника   что-то   зашевелилось.   Тварь,
напоминающая питона распустила свои кольца и начала  спускаться  вниз,  со
стороны это  было  похоже  на  то,  что  через  стену  вдруг  перекинулась
пятнистая лента,  но  из-за  плотной  стены  листвы  баобаба  трудно  было
рассмотреть, что именно там происходит. Джеффи казалось, словно  по  стене
ползет резиновый занавес, расписанный драгоценностями и морскими звездами.
И тут тварь оказалась возле охранника.
     Чем бы ни  было  это  животное,  оно  раздуло  капюшон,  точно  змея,
готовившаяся к нападению  и  накрыла  им  лицо  ничего  не  подозревавшего
надзирателя.  Одновременно  тело   животного   обтекло   человека,   лишая
последнего возможности сопротивляться  и  укутывая  его  наподобие  плаща.
Джеффи отчаянно завопил в своей камере, но  никто  не  отозвался,  большая
часть охранников отправилась на пляж со своими подружками.
     Когда чудовище соскользнуло  со  старшего  надзирателя,  на  скамейке
осталось лишь смятое и сплющенное тело. Жаркий ветер шевелил усами.  Тварь
вытянула пальцы и  умело  отстегнула  от  пояса  кольцо  с  ключами.  Этот
отделившийся от тела орган, в то время, как само тело скрывалось  в  тени,
отделился окончательно и быстро перебежал через двор, не выпуская  ключей.
Он был похож на ожившие корни.
     - Боженька мой! - выдохнул Джеффи. - Оно идет сюда!
     Он отскочил от окна к двери своей камеры, а  создание  одним  прыжком
оказалось возле его камеры и уронило ключи через решетку, затем пронырнуло
само.
     Джеффи окаменел, наблюдая, как мало-помалу все  существо  протекло  в
камеру, пока не превратилось в Геранда, или же в его точную копию.
     Геранд окаменел, наблюдая, как слуга приходит  в  чувство,  когда  же
Джеффи отошел от изумления, он протянул руку и прикоснулся к своему слуге,
все это он проделал в такой манере, точно проводил какой-то эксперимент.
     - Все в порядке, Джеффи, - сказал он наконец, произнося слова с явным
трудом. - Не надо бояться. Тебе ничего не  грозит.  Возьми  ключи,  отопри
дверь своей камеры и пойдем со мной к начальнику тюрьмы.
     Посерев лицом, дрожа как лист, Джеффи с  трудом  взял  себя  в  руки,
чтобы выполнить приказание. Ключи звенели, когда он вставлял  их  один  за
другим в замок, пока не подобрал подходящий.  Словно  загипнотизированный,
он вышел в коридор. Псевдо-Геранд неслышно следовал за ним.
     Им  никто  не  помешал.  На  одном  из  постов  охранник   дремал   в
кресле-качалке, задрав ноги  высоко  на  головой,  упершись  ими  в  белую
крашенную стену. Они не стали беспокоить его. Отперев  большую  решетчатую
дверь, ведущую в частные апартаменты, они по отдельной лестнице  поднялись
в помещение начальника тюрьмы. Открытые двери вывели их на балкон,  откуда
открывался вид на побережье и на центральную горную гряду города.
     На балконе, как обычно в одиночестве потягивая винишко,  на  плетеном
стуле сидел человек. Выглядел он некрупным, и,  увы,  не  только  выглядел
бесконечно скучающим.
     - Вы начальник тюрьмы? - спросил Геранд, входя в комнату.
     - Да, - ответил я.
     Он довольно долго смотрел на меня. Тут я могу сказать, что был  не...
как бы  по-точнее  выразиться?...  он  не  был  обыкновенным  человеческим
существом. Он выглядел именно тем, кем  был:  подделкой  под  человеческое
существо. Вот и сейчас  я  узнавал  в  нем  Геранда  Гиреса,  благо  видел
фотографии имевшиеся в полиции.
     - Может, вы присядете? - предложил я. -  Мне  тяжко  видеть,  что  вы
стоите.
     Ни слуга, ни хозяин не шевельнулись.
     - Значит  вы...  вы,  значит,  намерены  освободить  своего  раба?  -
поинтересовался я.
     - Я приобрел его задолго до  того,  как  вы  его  увидели,  -  заявил
Геранд. - Так что будьте добры послушать, что я вам скажу,  а  скажу  я  к
вашему сведению, что мой Джеффи всегда был хорошим слугой  и  не  приносил
мне никаких хлопот. Я требую, чтобы он был освобожден немедленно.
     Итак,  это  было  разумное  существо,  и  к  тому  же   не   лишенное
сострадания.  Человеческое  оно  или  нет,  но  с  ним  я  был  не   прочь
побеседовать.  Слишком   многие   люди,   с   которыми   мне   приходилось
сталкиваться, не наделены ни разумом, ни состраданием.
     - Я готов выслушать, - сказал я, подливая себе еще  немного  вина.  -
Как вы видите, мне ничего  другого  не  остается.  А  слушать  -  зачастую
приятнее, чем молоть языком.
     После  этого  Геранд  приступил  к  подробному  рассказу,  который  я
старался передать здесь в  меру  своих  способностей.  Я  и  Джеффи  молча
слушали, слуга,  очевидно,  понимал  с  пятого  на  десятое,  но  я  сумел
достаточно сориентироваться, чтобы  почувствовать,  как  мои  внутренности
начинают отмерзать. В конце концов, разве рядом со мной не лежал экземпляр
Камлиры о параэволюции?
     В тишине, наступившей после того, когда Геранд закончил свой рассказ,
мы услышали, как зазвенел закатный "Ангелус" на колокольне  Крайи,  он  не
принес мне успокоения, и жесткий, горячий ветер унес его  звуки  прочь.  Я
уже знал, что в той тьме, которая наступила, никакие молитвы  не  принесут
мне просветления.
     - Что ж, - сказал я, обретя голос, - в качестве начальника  тюрьмы  я
должен для начала обвинить вас, Геранд Гирес -  ведь  так  к  вам  следует
обращаться?  -  обвинить  в  совершении   преступления:   по   вашему   же
собственному признанию вы убили моего старшего надсмотрщика.
     - Это была ошибка, - ответил Геранд. - Вам  следует  понять,  что  я,
точнее композит, состоящий из Же Регарда, Киро и Геранда Гиреса, не считая
множества рыбы, которую я проглотил, выплывая из аквапорта на поверхность,
- я верил, что смогу впитать в себя любое человеческое существо. Это бы не
было смертью - мы все живы. Но ваш надсмотрщик оказался просто непригодным
для абсорбции. Когда я прикоснулся к Джеффи, оказалось, что он не пригоден
для этого тоже.
     - И как вы думаете, почему это? - напряженно спросил я.
     Он изобразил улыбку, и я отвел глаза в сторону.
     - Это мы быстро поняли, - ответил зверь, - мы не можем  абсорбировать
человека, который не воспринимает себя как часть  происходящих  в  природе
процессов. Если они придерживаются устаревших взглядов, что человек -  это
отдельный вид, то их клетки антагонистичны нашим, и  поглощения  не  может
произойти.
     -  Вы  хотите  сказать,  что  способны  впитывать  только...   м-м...
образованных людей?
     - Именно. С животными дело обстоит по-другому. Их существование  само
по  себе  является  натуральным  процессом,  поэтому  поглощение   их   не
составляет для нас сложности.
     Я поверил, что все это правда, когда Джеффи внезапно перемахнул через
перила балкона и свалился в кусты под ним. Он выбрался оттуда  невредимым,
и мы наблюдали, как его  массивная  фигура  уменьшается  вдали,  когда  он
помчался по дороге. Никто из нас не проронил ни звука, я надеялся, что  он
сообразит придти на помощь, но даже если Геранд и подумал об этом, то ни в
чем не проявил своих замыслов.
     - Если честно, я не уверен, что понял  все,  о  чем  вы  говорили,  -
заявил я, пытаясь протянуть время.
     Не думаю даже, что я сам это осознал, на самом деле я чувствовал себя
настолько скверно, что вся тюрьма вокруг  меня  качается.  Этот  "человек"
напугал меня сильнее, чем кто-либо другой за всю мою жизнь. Не то, чтобы я
боялся жизни или смерти, это именно мысль о полу-жизни  начинала  колотить
меня от ужаса.
     - Я все-таки так и не понял, почему вы способны абсорбировать  только
образованных людей.
     Я говорил первое, что мне приходило на ум.
     На этот раз он даже не побеспокоился и открыть рта при ответе.
     -  Образование  намекает   на   более   полное   понимание.   Сегодня
образованный  люди  знают  только  один  способ   взаимопонимания:   путем
галингвы. Я могу выделять клетки только тех, кто умеет  пользоваться  этим
сентиментальным орудием, только тех, чьи биохимические  процессы  способны
ему  поддаться.  Несчастный  случай,  произошедший  с  Же  Регардом,  лишь
пробудил способности, заложенные в каждого, кто говорит на галингве где-бы
то ни было в Галактике. Именно  здесь,  на  Ииннисфаре,  и  именно  сейчас
совершится  гигантский  шаг  вперед  -  неожиданный,  но  в  то  же  время
неминуемый кульминационный пункт использования галингвы.
     - Получается, - заметил я, почувствовав себя  лучше,  так  как  начал
понимать, - что вы - это следующая  ступень  эволюции,  как  предсказывает
Камлира в своей "Параэволюции"?
     - Грубо говоря, да. Я обладаю тотальным сознанием,  как  и  предвидел
Камлира. Каждая клетка моего тела наделена этим даром, поэтому я  свободен
от необходимости придерживаться определенной формы,  что  было  проклятием
любого многоклеточного организма до моего появления.
     Я покачал головой.
     - Мне это представляется шагом не вперед, а назад. Человек -  это,  в
первую  очередь,  комплексный  генный  рой,  вы   говорите,   что   можете
распадаться на простые клетки, но просто клетки - это очень ранняя  стадия
жизни.
     - Все мои клетки обладают сознанием, - настойчиво повторил  он.  -  В
этом и разница. Гены реализуют  себя  в  клетках,  клетки  объединяются  в
генный рой, именуемый человеком, но с целью  реализации  их  потенциальных
возможностей, а  не  человека.  Идея  о  том,  что  человеческое  существо
способно развиваться - это чистейшая антропоморфическая концепция.  Теперь
клетки покончили с тем образом, что именуется человеком, они исчерпали его
возможности и уже готовы на нечто большее.
     Похоже, что возразить на это было  нечего,  поэтому  я  сидел  молча,
потягивая свой напиток, наблюдая как удлиняются тени, тянущиеся от  гор  к
морю. Я все же чувствовал озноб, но уже не был ошеломлен.
     - Вы больше ни о чем не хотите спросить? - поинтересовался Геранд,  в
его голосе чувствовалось что-то близкое к недоумению.
     С трудом верилось, что недоумение свойственно даже таким монстрам.
     - Хочу, - ответил я. - Об одной единственной вещи. Вы счастливы?
     Молчание - сродни тем теням, что тянулись к горизонту.
     - Полагаю, - решил уточнить я, - что если бы в моей возможности  было
моделировать новые виды, то я  постарался  бы  создать  кого-нибудь  более
предрасположенного к счастью, чем человек.  Странные  мы  создания,  более
всего мы счастливы тогда, когда к чему-нибудь стремимся, а как только цель
достигнута -  ха!  -  мы  снова  полны  беспокойства.  То  -  божественная
неудовлетворенность,  но  божественное  довольство  присуще  лишь   скоту,
бездумно пожирающему улиток с травой вместе. Чем более  развит  человек  -
тем более он подвержен сомнениям, и наоборот, чем больший он глупец -  тем
более он доволен своей судьбой. Поэтому я и спросил, вот вы, новый вид, вы
счастливы?
     - Да, - уверенно ответил Геранд. - И к тому же я - это  три  человека
сразу: Регард, Киро, Геранд. Двое последних  годами  стремились  к  полной
интеграции - это  свойственно  всем  супружеским  парам  -  и  теперь  они
добились этого, полнейшей интеграции, которая раньше была просто немыслима
в  такой  степени.  Все,  к  чему  люди  инстинктивно  тянутся,  мы  может
инстинктивно реализовать, мы - завершающая стадия. Мы счастливы  и  просто
не можем быть иными, и не играет роли, сколько людей мы впитали в себя.
     Я сказал, пытаясь придать своему голосу ровный тон:
     - Тогда вам лучше приступить к поглощению меня, поскольку, я полагаю,
именно таково ваше намерение.
     - В конечном счете все клетки человеческих  тел  окажутся  под  новым
правлением, - согласился Геранд. - Но  сперва  должна  быть  провозглашена
весть о том, что свершилось, чтобы люди  были  подготовлены  к  общению  с
нами, чтобы без особых усилий проявилось то, что было заложено  галингвой.
Каждый человек должен усвоить, что мы способны вызвать процесс  абсорбции.
Таково ваше назначение. Вы - человек образованный, начальник  тюрьмы,  для
начала вы должны написать Камлире и изложить то,  что  случилось.  Камлира
этим заинтересуется.
     Он замолчал. На улице  показались  три  машины,  которые  свернули  к
главным воротам тюрьмы. Что ж, у Джеффи оказалось достаточно  соображения,
чтобы обратиться за помощью.
     - Предположим, что я откажусь помогать вам? - спросил я. - Чего  ради
я  стану  приближать  закат  человечества?  Предположим,  что   я   изложу
Правительству Галактической Федерации подлинное положение дел  и  предложу
им разнести весь этот остров на мелкие кусочки? Это было бы совсем  просто
сделать... убирайтесь!... простенько... будьте вы все прокляты!...
     В этот момент на нас неожиданно со всех  сторон  навалились  бабочки.
Раздраженно отмахиваясь от них, я разбил свою бутылку с  вином.  А  воздух
тем временем продолжал все наполняться  и  наполняться  тысячами  бабочек,
порхающих возле нас как бумажные клочья, потемневшее небо стало мутным  от
них. Я яростно размахивал руками, но и это не помогало.
     - Что это такое? - пролепетал Геранд.
     Я впервые увидел его собственными  глазами  в  момент  потери  формы,
потому что у него появились  новые  конечности,  помогающие  ему  отгонять
волну изящных созданий. Они появились и там, где раньше у него были уши, и
теперь бесполезно месили воздух над головой. Могу лишь сказать  про  себя,
что мне стало дурно. Взять себя в руки мне стоило величайших усилий.
     - Как существо столь ознакомленное с законами природы, - заметил я, -
вы  должны  были  бы  наслаждаться  этим  представлением.  Это  все   лишь
репейница, их тысячами, бывает, сдувает с  путей  эмиграции,  как  сейчас,
такое у нас происходит чуть ли не каждый год. Этот жаркий  ветер,  мы  его
зовем "мармтан", унесет их назад, через океан на континент.
     Теперь я уже мог слышать шаги людей, поднимающихся бегом по лестнице.
Я был уверен, что они сумеют должным образом обойтись  с  этим  созданием,
чьи разумные слова показали огромный разительный контраст с его неразумным
обликом. Я продолжал говорить, намеренно повысив голос, надеясь, что вдруг
окажется возможность застать его врасплох:
     - Нельзя сказать, что все это -  так  уж  неудачно  для  бабочек.  Их
настолько много, что можно уже не сомневаться,  что  те,  кого  не  уносит
ветер,  сожрут  всю  пищу  на  острове,  а  потом  погибнут   от   голода.
Превосходный пример природы, следящей за собой.
     - Да, действительно, превосходный! - эхом отозвался он.
     Я смутно видел его в мелькании ярких крыльев. Спасательный отряд  уже
был в соседней комнате. Вот они ворвались на балкон - Джеффи во главе -  с
атомными пистолетами наготове.
     Но его  здесь  не  было.  Регард-Киро-Геранд  исчез.  Взяв  пример  с
репейниц, он разбился на тысячи особей, планирующих по ветру,  оказавшихся
в безопасности, непобедимых, затерявшихся среди мириад ярких насекомых.
     Поэтому я решил, что это не  конец,  а  только  еще  начало  истории.
Именно с тех событий.
     На Капверде миновала уже декада. И что же я предпринял, спросите меня
вы?
     Да ровным счетом ничего, я не стал писать Камлире, не удосужился даже
поставить в известность о случившемся даже Галактическое Правительство.  А
вместо этого просто-напросто, воспользовавшись поразительной  способностью
нашего вида приспосабливаться, я за день-два убедил себя, что "Геранд" так
или иначе не сможет  достигнуть  своей  цели,  что  он  все-таки  каким-то
образом неверно истолковал то, что с ним  приключилось.  Год  проходит  за
годом, и когда  я  слышу  сообщения,  что  человеческая  раса  развивается
слишком медленно, я думаю: "Что ж, как бы там ни было - они счастливы".
     И я сижу на своем балконе и  попиваю  вино,  позволяю  ветру  с  моря
обдувать меня. На таком климате и на таком посту ничего  более  серьезного
со мной приключиться просто не может.
     Но почему я так взволнован тем, во что сам  никогда  не  верил?  Если
природа устанавливает  законы,  они  не  могут  быть  переиграны;  для  ее
пленников нет спасения - а  мы  ее  пленники,  поэтому-то  я  всегда  сижу
пьяненький и балую себя винцом. Если уж ты начал вымирать, то это  следует
делать единственным верным способом: с чувством собственного достоинства.

                            7. ЭРА МЕГАПОЛИСОВ

     Новая ирония  -  стоило  человечеству  окончательно  освободиться  от
машинной зависимости от машин с помощью этого  фило-соматического  орудия,
галингвы, как сразу же обнаружилось,  что  оно  стоит  перед  лицом  новой
непреодолимой  угрозы,  источником  которой  является  на  этот  раз  сама
галингва.
     Большая часть человечества никоим образом не встретила эту  опасность
с утомленным смирением начальника тюрьмы. Дайте человеку противника, и  вы
выявите сразу все лучшее и худшее в нем. Разъяренное человечество вступило
в борьбу. Но это немного стоило,  потому  что  в  те  критические  времена
нашлось довольно много людей, стремящихся заглянуть  далеко  в  будущее  и
заранее смиряющихся - не из  безразличия,  а  после  долгих  и  тщательных
размышлений - с тем, что виделось ими как непреодолимая судьба.
     Эти  соображения  были  достаточно  четко  изложены  Чайзом  Датреми,
выпустившим свой труд приблизительно через  пятьсот  лет  после  ПОЯВЛЕНИЯ
РАБОТЫ  КАМЛИРЫ,  когда  почти  четверть  населения  Ииннисфара  понемногу
исчезла, превратившись в  отдельные  наделенные  разумом  клетки,  а  весь
комплекс структур межзвездного общения распался.
     "Теория   Дуализма,   эта   религия,   наиболее   полно   воспринятая
просвещенными людьми во всей галактике, - писал Чайз,  -  утверждает,  что
вселенная создана двумя простыми, но  противоположно  нацеленными  силами,
"То" и "Пла-То". То создало неодушевленную материю;  а  появившееся  позже
Пла-То создала одушевленную. Эти  две  силы  враждебны  -  или,  в  лучшем
случае, безразличны друг другу.  Пла-То  намного  менее  могущественна,  и
поэтому одушевленная материя всегда  в  определенной  степени  зависит  от
неодушевленной.
     Цели обоих сил также противоположны, как и их природа. В той  мере  в
какой человек способен осознавать То, он сможет сформулировать и  ее  цели
словом "длительность". Она продлевает себя в материи, ей же созданной, она
постоянно стремится увековечить себя в  той  степени,  в  которой  ей  это
возможно, и это увековечение отрицается лишь Пла-То.
     Одушевленные  силы  Пла-То  бесконечно  слабее   своего   противника.
Поскольку подлинная природа одушевленности  мимолетна,  то  одушевленность
порождает развитие, которое в свою  очередь  порождает  разложение.  Кроме
того,  одушевление  объектов  очень  легко   побеждается   неодушевленными
проявлениями: наводнениями, землетрясениями, вспышками  сверхновых.  И  не
только побеждает, но и полностью  уничтожает  -  и  при  этом  уничтожении
одушевленные объекты превращаются в неодушевленные.
     Пла-То  располагает   только   одной   эффективной   защитой   против
многочисленных  и  враждебных  категорий  неодушевленности.   Совокупность
материала во вселенной конечна и (в конечном итоге) истощима, поэтому силы
То не могут  бесконечно  возрастать.  Силы  же  Пла-То  на  это  способны,
поскольку жизнь и разум появляются на основе неодушевленной  материи,  тем
самым  укрепляя  себя  и  ослабляя   противника.   Человек   -   один   из
превосходнейших  инструментов  Пла-То,  поскольку  вместе  с   ним   разум
распространяется от планеты к планете, нагоняя силы неодушевленного."
     Так утверждал Чайз Датреми в своем толковании Теории Дуализма.  Грубо
говоря, это можно сформулировать так: чем больше чувств - тем более благо,
поскольку окончательный триумф То мог бы характеризоваться злом полнейшего
бесчувствия. Многие люди довольно быстро пришли  к  выводу,  что  эволюция
разумных клеток означает дальнейшую, более высокую стадию  наступления  на
силы То, это давало рост количества ощущений: вместо  отдельных  маленьких
маяков, именуемых людьми, тысячи тысяч крохотных светлячков  противостояли
теперь Тьме То.
     Теория Дуализма стала первой  галактической  религией.  В  ее  основе
лежал нейтральный мир Вольф, такой же холодный и безразличный к  человеку,
как горные пики, и такой же далекий от дел его, как царство  Плутона.  Так
осознавались жизнь и завершение жизни; так осознавались холод ночи и сроки
ее окончательной продолжительности; так осознавалась краткость дня  и  его
красот. Так выражалось знание, что  за  всеми  пределами  радости  тянется
завеса неведомого, слишком жесткого, чтобы называть его  скорбью,  слишком
величественного, чтобы назвать его страданием,  что  все  плотское  -  как
воздух, который ты  вдохнул  и  который  тотчас  же  кончился,  но  что  в
мгновении этом,  в  этом  миге  заключена  вся  правда  мира.  Такой  была
Галактическая религия, тяжелая для  восприятия,  не  несущая  утешения  ее
последователям, к которой обратились истинно разумные и подлинно  взрослые
люди тех дней. Она не предлагала им приятных  ощущений  после  смерти,  не
обещала золотых голосов из иных измерений; она  не  манила  воздаянием  за
добродетель, не пугала наказанием за греховность. Ей не нужны были алтари.
Никто не украшал ее святынь  цветами,  никто  не  сопровождал  ее  догматы
музыкою труб.  И  все  же  ее  спокойная  правда  питала  сердца  силой  и
мужеством.
     Поэтому верующие не  боялись  демонстрировать,  что  Теория  Дуализма
уделяет мало места человеку и его достижениям. Человек был лишь случаем на
пути Пла-То к полному одушевлению. Первым  его  одушевленным  образованием
была клетка. Теперь же, научившись быть самой собой и самой по  себе,  она
отказалась от объединения,  носящего  имя  "человек",  которого  та  долго
придерживалась, точно также как человек отказался от племенной  структуры,
которая являлась необходимостью  в  его  примитивные  времена.  Поэтому-то
верующие не могли, не имели права противодействовать тому,  что,  согласно
их религии, способствовало целям Пла-То.
     Все это имело для многих умов привкус глупости и самоубийства. К тому
же, какие бы теории не высказывались и не  опровергались,  в  практической
жизни люди верили в спасение человечества - а точнее, если говорить  более
конкретно, в свое собственное спасение.
     Использование галингвы  было  запрещено.  Это  означало,  что  отныне
наступает нарушение тех тесных уз, на  которых  базировалось  межпланетное
сотрудничество. Даже Самоподдерживающаяся война  утратила  свое  значение,
полностью  прекратившись  во   многих   мирах.   Одновременно,   понемногу
возрождались старые, надежные способы космических путешествий  при  помощи
звездолетов. Галактика,  почти  как  сам  человек,  стала  распадаться  на
отдельные элементы.
     Война против клеточных агрессоров продолжалась. Но большей частью она
ограничивалась защитными стычками. Тем  временем  начались  и  религиозные
бунты, неверующие сражались с приверженцами теории дуализма,  которые  как
мы уже указывали, оказывали сопротивление тем, кого они считали невольными
агентами То.
     В  конечном  счете   почти   все   верующие   оказались   вырезанными
человечеством. Легионы победителей,  ведомые  страхом,  не  знали  пощады;
одетые в фантастическую, антибиотическую броню, дающую определенную защиту
от бродячих клеток,  они  наполнили  смертью  миры,  уже  находящиеся  под
угрозой.
     На Ииннисфаре религиозные беспорядки были особенно ожесточенными, они
прекратились лишь тогда, когда угроза со  стороны  клеток  перестала  быть
жизненной необходимостью.
     Были испробованы многие способы борьбы с этой  угрозой,  но  наиболее
эффективными оказались аэростомы. Аэростомы представляли собой  компромисс
между  То  и  Пла-То.  Это  были   полуодушевленные   летающие   создания,
изготовленные    из    Пироката-двенадцать,     податливого     материала,
восприимчивого к человеческой  мысли.  Больше  всего  напоминая  порхающие
пасти, аэростомы низко парили над сушей и морями всех тех планет,  которым
угрожала опасность клеточного распада, заглатывали  попадавшиеся  бродячие
клетки, сдавливали и  удушали  их.  Будучи  сами  неклеточной  структурой,
аэростомы были защищены от распада.
     Новый  величественный   орден   получил   развитие   на   Ииннисфаре.
Победоносные, которые двигались вперед словно рыцари, выступающие в  битву
с незримым врагом, аэростомы восседали у них на плечах или же  без  отдыха
кружили над головами.
     Крепки были победоносные, крепки и отважны. За прошедшие  тысячелетия
они  сделались  легендой,  и  эта  легенда   нашла   свое   воплощение   в
Тралдеменере.   Подвиги   Тралдеменера   были   многочисленными,    победы
многократными, даже если допустить, что его действия многое  выиграли  при
пересказе.
     И все же окончательная победа человечества над  противником,  который
за счет человечества и пополнял свои  ряды,  представляется  спорной.  Ибо
клетки  были  уничтожены  скоротечной  формой  рака.  В  своей  борьбе  за
выживание эти клетки  перехитрили  самих  себя.  Будучи  фактически  новой
формой  жизни,  они  оказались  нестабильными,  и  эта  их  неустойчивость
обернулась  для  них  гибелью.  Когда  болезнетворные   вещества   впервые
обнаружились в их рядах, у них  не  нашлось  способа  справиться  с  ними.
Пораженные  раком  клетки  оказались  прожорливым  врагом,  они  калечили,
разрушали, уничтожали. Однажды человек проснулся и  обнаружил  себя  вновь
хозяином своего мира, и только  мелкая  пыль  на  лагунах  отмечала  конец
одного из наиболее причудливых экспериментов природы.
     Мы лишены возможности описать в деталях  реконструкцию  Галактической
федерации, которую человечество предприняло в настроении,  характеризуемом
одновременно жестокостью и отчаянием. На это потребовалось более  миллиона
лет, кое-что из старинных устоев исчезло. Человечество усвоило новый урок:
оно вполне может оказаться замененным, даже в этот час величайшего триумфа
космические  игроки  в  шашаки,  То  и  Пла-То,  рассматривают   его   как
питательную среду для нового эксперимента. Федерация  была  восстановлена,
старое доброе доверие к ней подверглось неподвластным улучшениям.
     Ииннисфар,  находившийся  под  властью  галингвы  значительно   более
короткое время, чем большинство родственных планет, все еще имел  в  своем
распоряжении старинные звездолеты. С их помощью оказалось нетрудно  занять
лидирующее место в галактической торговле. Дух  народа,  укрепившийся  под
предводительством победоносных, окончательно отточился и поднялся в борьбе
с корыстолюбивыми конкурентами.
     Банки его раздувались, словно сытые животы, купцы его  разгуливали  в
золотых туфлях. Город Нсоюз  продолжал  растягиваться,  меняя  свои  формы
подобно  обожравшемуся  питону.  Маммона  снова  оказалась  на  троне,   и
приводимый далее фрагмент отражает лишь крохотную часть ее лица.

                    СЕКРЕТ МОГУЩЕСТВЕННЕЙШЕГО ГОРОДА

     Могучее животное покачнулось. Последний выстрел охотника поразил  его
прямо между глаз.  И  тут  животное  грациозно  взметнулось  всеми  своими
пятьюдесятью  тоннами  высоко   над   верхушками   деревьев,   взревев   в
предсмертной агонии. На мгновение солнце, прекрасное и  зловещее,  уловило
его парящим, точно исполинский лебедь, а потом тело  упало  -  теперь  уже
безмолвное, более не протестующее - вниз головой в подлесок.
     -  И   в   этом   заключается   еще   одна   победа   Ч_Е_Л_О_В_Е_К_А
Н_Е_П_О_Б_Е_Д_И_М_О_Г_О! - торжественно  провозгласил  комментатор.  -  На
этой планете, как и на всех предшествующих,  жизнь  наконец-то  склонилась
перед человеком с Ииннисфара. Да, каждый из этих монстров будет  уничтожен
в положенное время...
     Но в это  время  кто-то  предупредил  комментатора,  что  только  что
прибывший ждет,  когда  можно  будет  воспользоваться  малым  просмотровым
залом,  и  комментатор  в  панике  отключил  свою  аппаратуру.  Трехмерное
изображение исчезло, звук оборвался. Вспыхнул свет - и на пороге появилась
Большая Виолончель Объемной Сверхновой.
     - Надеюсь, мы вам  не  помешали,  -  произнесла  Большая  Виолончель,
наблюдая за всеми, спешащими покинуть помещение.
     - Вовсе нет, господин Виолончель-69, - ответил  вице-директор.  -  Мы
утвердим эту программу завтра.
     - Мне не хотелось бы думать, что мы здесь кому-то помешали, - вежливо
ответила Большая Виолончель. - Но рапсодия 182 обзавелся чем-то таким, что
все хочет непременно продемонстрировать нам.
     И он кивнул не без открытой угрозы на худощавую фигуру Кари-Беннамиа,
известного среди обитателей Сверхновой под именем Рапсодия-182.
     Две  минуты  спустя  последний  из  присутствовавших   покинул   зал,
освободив помещение незванным гостям.
     - Ну что ж, Рапсодия, давай поглядим, чем ты собираешься нас удивить.
     Большая виолончель угрюмо насупился, поместив свою тушу  в  одном  из
шезлонгов.
     - Дело верное, господин Большой Виолончель, - ответил Хара-Бемлин.
     Он был одним из немногих людей в Сверхновой, имеющим право обращаться
к шефу по инициалам, а не произносить его полное  имя  в  Объединении.  Он
прыгнул, пародируя атлетизм на узенькое возвышение перед объемным  экраном
и улыбнулся присутствующим. Собралось человек двадцать пять,  половину  из
которых Рапсодия знал только  внешне.  Собравшиеся  резко  разделялись  на
четыре группы: первую составляли шеф и его  свита,  вторую  -  собственная
свита Рапсодии, возглавляемая Ормолой-8, третью - горсточка представителей
от рекламы и сбыта со  своими  сопровождающими,  и  наконец,  четвертую  -
обычное количество стенографисток привлекательной наружности.
     - Идея высказывается с уверенностью, -  начал  Рапсодия,  -  что  она
сможет  дать  Сверхновой  прекрасную   рекламу,   потому   что   позволяет
использовать наши студии для музыкального  сопровождения,  а  кое-кого  из
нашего персонала  даже  в  качестве  актеров.  К  тому  же  она  позволяет
сконденсировать  колоссальной  силы  воздействие,  выраженное   на   языке
человеческой драмы и симпатии зрителей.  Но  не  только  это  -  фоном  ее
является Нсоюз, величайшая столица планеты во всей Галактике.
     Рассчитывая на произведение эффекта, Рапсодия сделал  паузу.  Кое-кто
из  присутствующих  приободрился  афротонизаторами.  Но  все   вели   себя
спокойно.
     - Могу  видеть,  что  вы  спрашиваете  себя,  -  продолжал  Рапсодия,
вымученно улыбнувшись, - каким образом я собираюсь втиснуть так много пищи
в двухчасовой объем. Сейчас это я вам и покажу...
     Он выразительно махнул рукой, давая знак своему демонстратору.  Экран
стереовизора осветился.
     На  нем  появилось  лицо  человека  лет  сорока  с  небольшим.  Годы,
иссушающие плоть, достигли своей цели только внешне, но под  нежной  кожей
ощущалось  утонченное  строение  костей:  высокий  лоб,  твердость   скул,
решительность подбородка. Человек разговаривал, и, хотя звука не было, это
придавало  его  чертам  оживление  как  при  беседе  с  самим  собой.  Это
впечатление окончательно уменьшило самого Рапсодию 182.
     - Перед вами, дамы и господа, - произнес Рапсодия, стиснув  кулаки  и
выставив их перед собой, - лицо Арса Стайкра.
     Присутствующие  подались  вперед,  начали   оглядываться,   определяя
произведенное  впечатление.  Рапсодия   умышленно   назвал   Стайкра   его
подлинным, а не профессиональным именем. В больших объединениях, таких как
Сверхновая, было принято, чтобы  в  качестве  имен  использовались  районы
проживания и  номера  блоков.  Это  служило  не  только  для  того,  чтобы
образовать  единый  фронт,  который  был   должен   вводить   в   смущение
посторонних; это помогало  членам  организации  определять  ваше  место  в
финансовой  области,  поскольку  районы  Нсоюза  являлись   изолированными
островами, четко  разграниченными  по  значимости.  Вы  должны  были  быть
"королем кредита", чтобы жить в Виолончели, тогда как  в  Обстреле  или  в
Струйке позволяли себе существовать только лишь одни паразиты.
     Арс  Стайкр  числился  индивидуалистом.  Почему-то  его   именем   по
объединению, Бастион-44, никогда не пользовались, что и подчеркнул  сейчас
Рапсодия. Благодарный аудитории за внимание, он продолжал:
     - Лицо великого  человека,  Арса  Стайкра!  Гений,  известный  только
узкому кругу людей, он перед нами, в его подлинной студии,  в  которой  он
работал, к тому же все, кто его знал восхищались им и - почему бы  мне  не
сказать прямо? - любили его! Я имел честь быть его правой рукой еще  в  те
дни, когда он считался босом Документальности Два. Я задумал эту программу
как его биографию - дань Арсу Стайкру, Бастиону 44!
     Если он мог чем-то расшевелить  Большую  Виолончель  и  компанию,  то
своего он добился, потому что, рекламируя Арса  Стайкра,  он  одновременно
рекламировал и Харша-Бенлина, пока тот же самый Рапсодия снимал урожай  на
полях Виолончели.
     - Стайкр кончил подонком! - выкрикнул кто-то.
     Этим "кто-то" был Звездносферный 1337, смутьян.
     - Я рад,  что  кто-то  поднял  этот  вопрос,  -  продолжал  Рапсодия,
осторожно ставя Звездносферного на место  тем,  что  опустил  его  имя.  -
Действительно, Стайкр кончил свою  жизнь  подонком.  Он  не  мог  провести
разграничения. Наша программа как раз и покажет - почему.  Она  же  должна
показать, какой твердостью должен обладать человек, чтобы жить в Нсоюзе  и
остаться в своем уме. Она должна показать, как много  твердости  требуется
для того, чтобы служить общественности так как служим ей мы - потому  что,
как я уже говорил, эта программа будет не только об Арсе Стайкре, но  и  о
Сверхновой, о Нсоюзе, о Жизни - короче, я намереваюсь затронуть в ней все!
     Породистое лицо  медленно  исчезло  с  экрана,  сменившись  маленькой
фигуркой  Рапсодии,  одиноко  стоявшей  на  сцене.  Хотя  он  и  отличался
худощавостью, чуть ли не изможденностью,  Рапсодия  постоянно  пользовался
таблетками, помогающими сбрасывать вес, ради удовольствия слушать, как его
подчиненные называют его между  собой  "долговязый",  что  он  час  считал
этаким признанием в любви.
     - И красота этой программы в том, - продолжал он с драматизмом, -  ее
красота в том,  что  она  уже  наполовину  готова:  написана,  поставлена,
отработана.
     В  кажущихся   беспредельными   глубинах   куба   начали   появляться
изображения. Что-то столь  же  сложное  и  прекрасное,  точно  увеличенная
снежинка, зашевелилась и поплыла навстречу собравшимся. Оно росло,  детали
его укрупнялись, развивались, потому что каждая крошечная веточка  пускала
новые ростки. Благодаря умелой работе с камерой, оно все  больше  походило
на растущий организм, потом изображение приблизилось и проявилось.
     Что это? Конструкция из бетона, имперва, ферролина, отлитая человеком
в дома и пути сообщения, в этажи  и  лабиринты,  вонзающиеся  в  воздух  и
впивающиеся в Землю.
     - Итак, перед вами, -  изрек  Рапсодия,  -  город  из  сказки  -  наш
сказочный город - Н_С_О_Ю_З. Нсоюз - запечатленный  объединением  два  под
руководством стайкра, на вершине его могущества, двадцать лет  назад.  Эта
программа могла бы стать его величайшим  творением,  но,  к  сожалению,  к
глубочайшему прискорбию, она так  и  не  была  завершена  по  причинам,  о
которых я расскажу вам позже. Но шестнадцать катушек отснятого  материала,
оставшиеся от него как великая память, все это  время  пролежали  в  наших
архивах. Однажды я раскопал их.
     Теперь я упоминаю.  Вас  же  попрошу  усесться  поудобнее  и  оценить
неоспоримую прелесть этих фрагментов.  Я  прошу  вас  поскучать,  а  потом
вынести свое мнение касательно эстетического  впечатления  и  соответствия
вкусам зрителей.  Я  прошу  вас  расслабиться  и  полюбоваться  мастерской
работой, к которой, должен с гордостью отметить, я тоже приложил руку.
     Изображение продолжало  понемногу  приближаться:  вершины  высоченных
башен,  воздушные  этажи,  прогулочные  площадки  (для  гуманоидов  и  для
негуманоидов), разнообразные  транспортные  и  коммунальные  коммуникации,
тротуары из имперва,  проходящие  на  уровне  земли,  выпуклые  стеклянные
регулировщики движения, стоявшие на перекрестках, отражали в миниатюре все
эти  картины,  запечатленные  камерой,  падающей  с  небес.  Потом   фокус
сместился  по   горизонтали,   задержавшись   на   ярко-красных   ботинках
офицера-регулировщика.
     Почти  незаметно  возникли  слова  комментария.  Это   был   типичный
комментарий   для   Объединения   два:   неторопливый,    невыразительный,
наговариваемый лично Арсом Стайкром.
     - На семидесяти тысячах планет, входящих в нашу одиночную  галактику,
унаследованную человечеством, нет более крупного,  нет  более  многоликого
города, чем Нсоюз, - говорил комментатор. - Он стал почти что сказкой  для
любого человека, для  каждого  разумного  существа.  Охарактеризовать  это
невозможно, не прибегая к статистическим данным и формулам,  но  при  этом
очень легко утратить ощущение реальности, мы  предлагаем  вам  исследовать
некоторые проявления этой реальности вместе с нами.  Забудем  о  фактах  и
формулах: приглядимся вместо них к транспортным артериям и жилым  зданиям,
а в первую очередь к  тем  людям,  которые  составляют  население  Нсоюза.
Присмотримся и спросим у  себя:  в  чем  для  них  выражается  душа  этого
громадного города? Какие тайны скрываются за  теми  из  них,  кто  добился
успеха?
     Нсоюз вырос на десяти островах архипелага, расположенного в умеренной
зоне Ииннисфара, вытянутого  вдоль  континента.  Пять  сотен  метров,  сто
пятьдесят подводных тоннелей, шестьдесят трасс гелиопланов и  бесчисленное
количество  паромов,  гондол  и  прогулочных   судов   связывали   воедино
одиннадцать  секторов  и  пять  округов.  Расчерченные  линиями   каналов,
разорванные кажущимися бесконечными фалангами  улиц,  тянулись  проспекты,
обсаженные по обе стороны  то  натуральными,  то  деревьями  из  поликата,
кое-где украшенные - по большей  части  в  некоторых  центральных  точках,
таких  как  мемориал  Израиля  -  редкостными  и  великолепными,   недавно
завезенными, цветущими дженнимеритами. Камера проплыла вдоль  Аметистового
моста Клайва и задержалась перед первым же зданием по ту  сторону  канала,
из дома вышел молодой человек и помчался по лестнице,  перепрыгивая  сразу
через три ступеньки. На  его  лице  запечатлелись  одновременно  волнение,
торжество и  радость.  Ему  было  трудно  сдерживать  себя.  Переполняемый
ликованием, он просто не мог идти спокойно. Он был  таким  же,  каким  мог
казаться на его месте любой из молодых людей, в любом из больших  городов:
только что начавший делать свою карьеру, добившийся первого успеха,  сверх
меры самоуверенный и до крайности энергичный. В нем одном уже  можно  было
увидеть ту силу, что уже потянулась до семидесяти тысяч  планет  и  теперь
мечтала о семидесяти тысячах следующих.
     Комментатор не проронил  об  этом  ни  слова.  За  него  все  сказало
изображение,   уловив    неестественность    движений    юноши,    резкое,
безостановочное перемещение его тени по тротуару. Столь же резко и  нервно
сменилось  и  само  изображение,   ломанные   тени   сменились   ломанными
конструкциями. Ниже многих миллиардов километров труб, образующих  вены  и
артерии Нсоюза, плыли  переменчивые  призрачные  очертания  лейкоцитов.  С
жутковатой  энергичностью  они  скатились  в  сточные   воды   мегаполиса,
заглатывая  их  и  очищая.  Старающиеся  держаться  подальше  от  людского
взгляда, полуживые фантомы заботились о собственных потребностях,  которые
так же были направлены на благо города.
     На иллюзорной глубине куба парадом прошли  прочие  служащие  столицы:
человекоподобные рабы, чей  иммунитет  к  жесткой  радиации  обеспечил  их
заботой  по  присмотру  и  ремонту   универсальных   воздухокондиционеров.
Механические мозги в районе Звездносферы.  Культура  людей  -  мозгов  под
Мосфорским  персиком,  гарантирующая  вынесение  двух  миллиардов  решений
ежедневно. Недомертвые из коммуникационной сети, чьи стимулированные нервы
передавали сообщения из одного сектора в другой.
     Кадры были превосходными, четкими и не  буквальными.  Комментария  не
последовало, поскольку в нем не было необходимости. Но Рапсодия 182 не мог
дальше сохранять молчание. Он шагнул  вперед  так,  что  тень  его  фигуры
немного заслонила экран.
     - Таким вот образом работал Стайкр, - торжественно  изрек  он.  -  Он
всегда старался отыскать то, что называл "точкой, характеризующей деталь".
Может быть, именно поэтому он сделал не более того, что  нам  известно.  В
погоне за такими деталями он вымучивал нам до смерти.
     - Но это же всего лишь кадры большого города,  -  нетерпеливо  бросил
представитель рекламы. Материалы такого рода видели и раньше,  Харш.  И  к
чему же все это сводится?
     -  Раскройте  глаза.  Наблюдайте,  как  формируется  изображение.   -
возразил Харш. - Именно на этом Стайкр и концентрировал  свои  усилия,  он
брал предмет в развитии,  не  навязывая  подробностей.  Заметьте,  как  он
переводит кадр на лирическую комедию...
     Юные возлюбленные на силовом пароме пересекали  канал  Бастиона.  Они
причалили, сошли на берег и  -  рука  в  руке  -  зашагали  по  выложенной
мозаичной тропке к ближайшему кафе. Они оживленно  переговаривались,  пока
не  нашли  столик.  Темп  музыкального  сопровождения   изменился,   фокус
изображения  сместился  влюбленной  парочки  на  офицеров,  а  с  них   на
официантов,   предупредительность   их   манер   во   время   обслуживания
контрастировала с их же полным безразличием, проявляющимся сражу  же,  как
только они оказывались вне поля  видимости,  в  чаде  и  суматохе  кухонь.
Официант закончил смену и спустился в Шкуру, подземный  район,  погрузился
там в ванну с дираном за два кредита и заснул.
     - Итак, уловили идею? - спросил  Рапсодия  у  присутствующих.  -  Арс
Стайкр смотрит вглубь. Снимает слой за слоем с  могущественнейшего  города
всех времен. Прежде чем мы перейдем  к  обсуждению,  вы  увидите,  что  он
обнаружил на самом дне.
     На мгновение замешкавшись, он поднял  глаза  на  Большую  Виолончель,
бесстрастное лицо которого исчезло в клубах  афротонизаторов.  Теперь  шеф
сидел, скрестив ноги, это могло означать, что он не доволен, так  как  эта
поза обычно означала нетерпение. Рапсодия, научившийся  обращать  внимание
на такие нюансы, подумал, что  пришло  время  обратиться  непосредственно.
Подойдя к краю возвышения, он подался вперед и заискивающе спросил:
     - Вы заметили, как все это сконструировано, Б.В.?
     - Я же здесь сижу, - ответил Большая Виолончель.
     Это можно было расценить как ответ с относительным энтузиазмом.
     Рапсодия продолжал:
     - Те из вас, кто  не  имел  счастья  быть  знакомым  с  Арсом,  могут
спросить: "Каким должен быть человек, способный  показать  город  с  такой
гениальностью?". Не собираясь и дальше томить  вас  ожиданием,  я  отвечу.
Когда Арс Стайкр занимался этой совей последней работой, я был новичком  в
видеобизнесе. Я многое перенял от него как в плане обычного, повседневного
человеколюбия, так и технических вопросах. Теперь мы покажем  вам  отрывки
из фильма снятого оператором Документалистики Два без ведома Арса. И верю,
что вы оцените такую... такого рода программу.
     Изображение внезапно надвинулось, заполнив, казалось, все поле зрения
присутствующих. В уголке одного из многих космопортов Нсоюза Арс Стайкр  и
еще несколько человек из его группы  документалистов  сидели  возле  груды
ненужных оксогенераторов и перекусывали. Арсу было шестьдесят  восемь,  он
уже достиг среднего возраста. Его волосы торчали дыбом, он расправлялся  с
гигантским сэндвичем  с  кайфом  и  переговаривался  с  юношей  в  костюме
космического  покроя.  Повернувшись  и   взглянув   на   экран,   Рапсодия
идентифицировал себя с этим юнцом и со смущением добавил:
     - Не забывайте, что все это имело место более двадцати лет назад.
     Арс Стайкр заговорил:
     - Виолончель 69 дал нам возможность покопаться в этом. Вот и  давайте
воспользуемся этой возможностью должным  образом.  В  городе  вроде  этого
любой может подцепить интересные  факты  или  свести  отдельные  детали  в
единое целое с помощью нюха и  интуиции.  Давайте-ка  попробуем  забраться
по-глубже. Что я хочу выяснить, так это, что в  самом  деле  скрывается  в
сердце этого крупнейшего мегаполиса из всех, что известны человеку.
     - А допустим, у него нет сердца, Стайкр?  -  поинтересовался  молодой
Рапсодия (в те дни он был  обитателем  всего  лишь  тигра).  -  Думаю,  вы
слышали, что встречаются бессердечные мужчины и женщины, но  не  может  же
быть такого, что это просто-напросто бессердечный город?
     - Семантические ухищрения, - возразил Стайкр. - Сердце есть у  любого
мужчины и женщины, даже у самых бессердечных.  То  же  -  с  городами.  По
многим причинам я не  собираюсь  утверждать,  что  Нсоюз  -  город  не  из
бездушных. Люди, живущие в нем, прибывают в  непрерывной  борьбе.  Все  их
добрые качества мало-помалу растрачиваются  и  исчезают.  Вы  начинаете  с
добра, а заканчиваете злом - и всего лишь потому, что вы  -  ах,  черт!  -
полагаю, лишь потому, что вы забыли. Вы забыли, что вы - человек.
     Арс Стайкр сделал паузу и изучающе посмотрел на смущенное  юное  лицо
своего собеседника.
     - Меньше думай, присматриваясь к Нсоюзу, -  добавил  он  чуть  ли  не
грубо. - Больше присматривайся к себе.
     Он поднялся, вытирая свои крупные руки о брюки. Один из его спутников
предложил ему афротонизатор и спросил:
     - Ладно, с астропортом мы разобрались, мистер  Стайкр,  отсняли  все,
что нам надо. В какой сектор подадимся теперь?
     Арс Стайкр огляделся, от возникшей на лице ухмылки четче обрисовались
челюсти.
     - Теперь мы возьмемся за политиканов, - заявил он.
     Молодой Рапсодия вскочил.  Его  манера  держаться  всегда  отличалась
большой агрессивностью.
     - Посмотрим, не удастся ли нам вывести на чистую воду легальный рэкет
в Нсоюзе, - выпалил он. - А почему бы  нет?  Мы  отснимаем  свою  ленту  и
заодно заработаем благодарность всех и каждого. Мы станем  знаменитостями.
Все мы!
     - В те дни я был просто сумасшедшим идеалистическим щенком, -  заявил
собравшимся в свое оправдание взрослый Рапсодия, одновременно смущенный  и
восхищенный. - Я все еще учился тому, что жизнь - это  ни  что  иное,  как
сочетание разных видов рэкета.
     Он широко  улыбнулся,  демонстрируя,  что  и  он  когда-то  тоже  был
наивным, но увидел, что Большая Виолончель не улыбается,  и  погрузился  в
молчание.
     Тем временем на экране группа Два двигалась своим  путем.  Громоздкий
полигедрон, идущий из далекой лапраки во Взрыв - транзитный,  опустился  в
посадочную нишу и пронзительно взвыл.
     - Объясняю, какого рода  события  нам  надо  постараться  выискать  и
запечатлеть,  -  произнес  Арс  Стайкр,  закидывая  на   плечо   сумку   с
аппаратурой. - Когда я впервые оказался в  этом  городе,  после  того  как
присоединился к Сверхновой, я стоял в вестибюле  Дворца  Юстиции,  ожидая,
когда начнется важный, промышленный процесс. Мимо  меня  проходила  группа
местных политиканов, явившихся дать свидетельские показания, и, когда  они
оказались рядом, я услышал - и никогда не забуду - как один из них сказал:
"Господа, готовы ли вы в своей ненависти?". Для меня  это  навсегда  стало
символом того, как предубеждения могут  оказаться  сильнее  человека.  Вот
такого рода нюансы мы и должны искать.
     Арс Стайкр и Группа  Два,  потрепанные,  но  настроенные  решительно,
понемногу исчезли из нарда. Экран погас, на  возвышении  продолжал  стоять
Рапсодия 182, элегантный, но решительный.
     - И все же у меня в голове так и не укладывается, Рап,  -  послышался
голос.
     Это был Рапсодия-Дубль-Семь, конкурент  рапсодии  и  личный  менеджер
Большой Виолончели, людям вроде него, приходится всегда  уделять  довольно
много внимания.
     - Возможно, ты не уловил тонкостей, - тотчас же предположил Рапсодия.
- Пленка прекрасно скомпонована. Эта маленькая  изящная  вещица  прекрасно
демонстрирует, каким образом Арс некогда достиг своих вершин.  Он  слишком
много говорил. Он  держал  душу  нараспашку  даже  перед  такими  зелеными
мальчишками как я.  Он  не  был  жестким  человеком.  Он  был  всего  лишь
артистом, не больше и не меньше. Верно?
     - Допустим, раз ты так говоришь, Рап. -  ответ  прозвучал  ровно,  но
Дубль-Семь тут же повернулся и прошептал что-то Большой Виолончели.
     Рапсодия резко махнул демонстратору. Он будет подталкивать Сверхновую
на эту сделку, даже если ему придется торчать здесь с утра до вечера.
     Позади него снова появился Нсоюз времен Арса Стайкра, город,  который
управлял растущими мощью и влиянием Ииннисфара, который богатствами своими
магнетизировал всю Галактику, смонтированный в том  виде,  в  каком  разум
Арса Стайкра вообразил его два десятилетия назад.
     Над  лабиринтом  ферролиновых  каньонов   спускался   вечер.   Солнце
садилось. Огромные шары ядерных светильников, зависшие в небе,  лили  свое
сияние на улицы и подъезды, движение по проспектам  и  магистралям  города
теперь отличалось новой  целеустремленностью.  Голос  комментатора  звучал
слишком слабо, позволяя Рапсодии взять на себя эту миссию.
     - Ночь, - молодцевато произнес он. - Арс снимал ее такой, какой ее не
снимал никто ни раньше, ни позже. Помню, как он пытался объяснить мне, что
ночь - это то время, когда город показывает свои клыки. Мы  потратили  две
недели, охотясь за  различными  резкими  тенями.  Здесь  та  же  манера  с
многозначительными деталями.
     Тем временем на  экране  клыкастые  тени  шевельнулись,  когти  света
нанесли чеканку на тьму боковых аллей. Почти осязаемое нетерпение, похожее
на кричащее молчание джунглей, наползало на улицы и площади  Нсоюза,  даже
теперешние зрители смогли ощутить это.  Их  позы  в  креслах  стали  более
напряженными.
     По ту сторону фасада цивилизации ночная жизнь Нсоюза была  примитивно
жестока. Юрский период примерял  вечернее  платье.  В  интерпретации  Арса
Стайкра  мир  этот  был  по  сути  своим,  мрачным,  вместе  с  похотью  и
ностальгией,  сконцентрировавшихся  в  течении   многих   тысяч   раз   на
Ииннисфаре. Индивидуальность терялась как светляки в  пустыне,  в  которой
девяносто миллионов человек одинаково страдали от  одиночества,  стиснутые
на скольких-то там квадратных километрах.
     Было совершенно ясно, что эти толпы людей, следящие за каждым жестом,
за каждым шагом не представляли опасности. Живущие группами они  приобрели
навыки группового разума. И все они не стали бы лить  слез  по  чему-либо,
что  имело  ценность  вне  Нсоюза;  казалось,  единственное,  на  что  они
напрашивались - это хорошо провести время.
     На экране появились Уверенные - те, кто мог позволить себе приобрести
одиночество,  кого  сопровождали   женщины   или   пневмотанцовщицы.   Они
проплывали  в  пузырях  над  искрящимися  проспектами,  они  насыщались  в
подводных ресторанах, по-братски кивая проплывающим за стеклянными стенами
акулам, они напивались  в  сотнях  кабачков,  они  сидели,  впитывая  игру
случая. И всегда, при повелительном движении  глаза,  находится  кто-либо,
пускающийся на утек, человек,  потеющий  и  дрожащий  на  бегу.  Короче  -
галактический город. Сила всегда  должна  помнить,  что  ей  следует  быть
сильной.
     Изображение сменилось. Камера проплыла над  стариной  Янданаггером  и
принялась исследовать Пософрскую площадь.
     Площадь лежала в центре Нсоюза. Здесь поиски  удовольствий  достигали
своего   пика.   Зазывали,   заманивали   в   конкурирующие   аттракционы,
полигермафрода подмигивали, напитки текли бесконечным потоком,  кинотеатры
соперничали с залами ощущений,  причудливым  и  странным  манили  плавучие
суда, ночные пташки  двигались  грациозно  и  деловито,  тысячи  небывалых
ощущений - все извращения Галактики - предлагались в награду.
     Человечество, здоровое каждой своей  клеточкой  как  никогда  прежде,
отыскало разнообразнейшие способы, чтобы произвести впечатление на любого.
     Рапсодия 182 и здесь не мог устоять  перед  желанием  замолвить  свое
слово.
     - Видели ли вы когда-нибудь такой реализм? - вопросил он.  -  Обычные
люди - такие, как вы, как я - опускаются, устав на время  от  самих  себя,
подумайте о том значении, какое окажут эти кадры на Нсоюз! И  где  же  они
пребывали все эти двадцать лет? У нас, в наших архивах, забытые, почти что
утерянные. И никто их даже не видел, пока я не извлек их наружу!
     Большая флейта возразил:
     - Я видел их, - произнес он хриплым голосом. - И они слишком грязные,
чтобы быть привлекательными для общественности.
     Рапсодия оцепенел. На его лице проступили темные пятна. Эти несколько
слов точно сказали ему - и всем прочим присутствующим, в  каком  положении
он оказался. Если он будет продолжать упорствовать, то  сможет  заработать
лишь неудовольствие шефа, если же он отступит - тогда потеряет свое лицо.
     На экране, позади него, женщины и мужчины толкались у  входа  на  шоу
ужаса с эффектом присутствия "Смерть в шестой камере смертников". Над ними
- огромное квазиживое изображение человека задыхалось  от  кашля,  опустив
голову, вытаращив глаза, разинув рот.
     - Конечно, у нас  нет  необходимости  показывать  эти  непристойности
целиком, - произнес Рапсодия, оскалившись, словно от боли. - Я прокручиваю
их для вас лишь для того, чтобы попонятнее объяснить  вам  основную  идею.
Окончательные детали, разумеется, мы уточним по-позже.
     - Разумеется.
     Большая Виолончель кивнул.
     -  И  все  же  ты  слишком  многое  поставил   на   Бастион   44,   -
доброжелательно ответил он. - В конце концов, он был всего лишь бездельник
с камерой.
     Город   Арса   Стайкра   теперь   опустел.   Смятые   пакеты   из-под
афротонизатора,  мини-газеты,  билеты  программы,  презервативы,  упаковки
лекарств, рекламные листки и цветы  валялись  в  канавах.  Гуляки  плелись
домой спать.
     Бесформенную площадь  слегка  скрыл  туман,  подчеркивая  безлюдность
места. Толстяк в расстегнутой одежде вывалился из зала ощущений и побрел в
сторону ближайшей движущейся дороги, его мотало как лист на ветру.
     Во  Дворце  Пла-То  пробило  три  с  половиной  ночи.  В   опустевших
ресторанчиках гасло освещение, вызывая в сетчатке перевернутое изображение
раскиданных стульев. Потускнели даже изящные купола Виолончели.  Последняя
шлюха устало потащились домой, крепко сжав в руках сумочку.
     И  все  же  площадь  не  опустела,   присутствующих   не   убавилось.
Безжалостный глаз камеры опустился ниже, выхватывая ряды дверей, последних
наблюдателей  за  происходящим  -  тех,  кто  стоял  в  них,  неподвижных,
безучастных, даже тогда, когда вечер достигал своего апогея. Они  ждали  в
дверных  проемах,  наблюдая  за  толпой,   точно   за   стадом   кроликов.
Поблескивающие  в  тени,  их  лица  выражали   ужасающее,   непередаваемое
напряжение. Двигались только лишь их глаза.
     - Эти люди прямо-таки обворожили Арса Стайкра, - сказал  Рапсодия.  -
Они были его открытием. Он верил, что если кто-то сможет  привести  его  к
сердцу города, то только эти люди, эти  подземные  обитатели,  торчащие  в
дверях. Они проводили там ночь за ночью. Стайкр  называл  их  "бессильными
призраками празднества".
     Экран  мигнул,  потом  появилось  новое  изображение.  Камера  сверху
следила за  двумя  людьми,  идущими  вдоль  набережной  канала.  За  Арсом
Стайкром и его юным ассистентом, Рапсодией  182,  они  шли  в  направлении
укромных уголков Тигра.
     Обе  фигуры  остановились  возле  запущенной  витрины,  с   сомнением
приглядываясь к вывеске: "А. УИЛЛИГГС. КОСТЮМЫ И НАРЯДЫ".
     - Меня не  покидает  ощущение,  что  что-то  должно  подвернуться,  -
послышался голос Арса, когда снова заработал звук. - Мы обязательно должны
услышать, что представляет собой этот город, от  кого-нибудь  такого,  кто
воспринимает его атмосферу более обостренно.  С  помощью  этого  парня  мы
сможем проникнуть в самое его сердце. Но удовольствия это не доставит.
     Тьма...  Казалось,  она  сочится  из  темных   костюмов,   они   были
специальностью древнего портного, теперь же  висели,  грузные  и  жесткие,
вдоль  стен   -   похороны   во   мраке.   Костюмер   Уиллиггс,   оказался
человеком-тритоном, черты его характера только что ничем не отличались  от
ночных зевак с Площади, теперь изменились в соответствии с его логовом.
     Глазки Уиллиггса таращились и поблескивали как и  тонущей  крысы.  Он
отрицал даже свое присутствие на Нокспортской  площади.  Когда  Арс  начал
настаивать  на  своем,  он  погрузился  в  молчание,   поглаживая   своими
крохотными пальчиками по прилавку.
     - Я - не офицер службы порядка, - втолковывал ему  Арс  Стайкр.  -  Я
просто любопытный, просто хочу знать, чего ради вы торчите целыми ночами в
дверях.
     - Но в этом нет ничего неприличного, - пробормотал Уиллиггс в  ответ,
закатив глаза. - Я ничего не сделал.
     - Вот именно. Вы ничего не делали. Тогда зачем вы  -  и  все  прочие,
вроде вас - стоите там, если ничего не делаете? О чем  вы  тогда  думаете?
Что вы видите тогда? Что чувствуете?
     У меня торговля, я должен ей заниматься, - запротестовал Уиллиггс.  -
Я занят, разве вы не видите, что я занят?
     - Я  хочу  только  знать,  что  вы  чувствуете,  когда  торчите  там,
Уиллиггс.
     - Да оставьте же меня в покое, ясно вам?
     - Ответьте только на мой вопрос - и мы уйдем.
     - Мы можем сделать это так, что все будет стоить нам уйму времени,  -
добавил юный Рапсодия, бросив знающий взгляд.
     Маленький человечек украдкой покосился на  него.  Облизнув  губы,  он
стал выглядеть таким  ужасным,  его  крупное  тельце,  казалось,  потеряло
остатки крови.
     - Оставьте меня в покое, - взмолился он. - Все, о чем я вас  прошу  -
оставьте меня в покое. Я же не  оскорблял  вас,  верно?  Покупатель  может
войти, я не могу не ответить на ваш вопрос. Пожалуйста, уйдите.
     Неожиданно Стайкр  прыгнул  вперед,  придавив  крохотного  человечка,
стоявшего спиной к прилавку. Если  сравнить  досье  на  обоих,  то  второй
просто не может быть, лицо у Стайкра было более отчаянным.
     - Уиллиггс, - прошипел он. - Я хочу знать. Я должен знать. Я приходил
сюда, на городскую помойку неделя за неделей, и на самом ее дне я  откопал
такую тварь как ты. Ты расскажешь, что вы испытываете здесь, на дне,  или,
будь я проклят, я сверну тебе шею.
     -  Ну  что  я  могу  вам  сказать?  -  вдруг  потребовал  Уиллиггс  с
неожиданной, какой-то мышиной яростью. - Нечего мне вам говорить. Не могу,
у меня и слов-то таких нет. Вам сперва надо стать мной или  таким  как  я,
только тогда вам удастся понять.
     В конце концов они выбрались наружу, оставив задыхающегося  Уиллиггса
валяться в пыли по ту сторону прилавка.
     - Я даже не предполагал, что способен потерять контроль, - сказал Арс
Стайкр, хмуря  брови,  облизнув  костяшки  пальцев,  когда  они  вышли  из
магазина.
     Он должен был знать, что камера давно  парит  над  ними,  но  слишком
глубоко погрузился в собственные заботы.
     - Порой во  мне  образовывается  словно  пустота.  Полагая,  в  своей
ненависти мы даже более чем готовы. Но я непременно должен  разузнать  все
это точно...
     Его неподвижное лицо становилось на экране  все  крупнее  и  крупнее,
затмевая все остальное. Один зрачок его невольно моргнул,  затем  сам  Арс
исчез из поля зрения.
     Теперь все присутствующие, за исключением шефа, разом заговорили, все
они испытывали удовольствие от схватки.
     - Серьезно, - заметил Ормолу 3, - в этой последней сцене что-то есть.
Ее бы  переснять,  конечно,  с  приличными  актерами,  добавить  несколько
выбитых зубов. Может быть под конец стоит швырнуть этого малыша в канал.
     Определять время своего выхода было для Рапсодии  специальностью.  Он
разбудил их так, что что-либо еще показывать  необходимости  не  было.  Он
медленно спустился по тем нескольким ступенькам, что отделяли его от залы.
     - Такова история человека по имени Арс Стайкр, -  произнес  Рапсодия,
когда его правая нога коснулась последней ступеньки. - Он не смог  довести
ее до конца. После того, как  он  ударил  этого  малыша-портного,  он  все
побросал и исчез в публичных домах Нсоюза. Он не  остался  даже  закончить
эту ленту, так что группе два пришлось  свернуть  все  это.  Арс  оказался
ненадежным человеком.
     - И чего  ради  нам  пришлось  ждать  двадцать  лет,  чтобы  все  это
услышать? - послышалось восклицание Рапсодии Дубль Семь.
     Сохраняя осторожность, Рапсодия 182 широко развел руками и улыбнулся.
     - Потому что "Арс Стайкр" стало ругательным словом,  со  времени  его
исчезновения,  -  ответил  он,  нацеливаясь  своими  словами  на   большую
Виолончель, - а потом был забыт. Но  случилось  так,  что  несколько  дней
назад я натолкнулся на Стайкра, и это навело меня на мысль  поработать  со
старой лентой группы два.
     Он постарался  поместиться  так,  чтобы  оказаться  напротив  Большой
Виолончели и тем самым облегчить шефу возможность выразить  удовлетворение
его проницательностью, если только он окажется к этому расположен.
     - Вы говорите, что Арс до сих пор  жив?  -  продолжал  настаивать  на
своем Дубль Семь. - Тогда теперь он должен быть совсем стариком. И чем  же
он занимается, ради Святого То?
     - Болтается туда-сюда, бездельничает, -  ответил  Рапсодия.  -  Я  не
испытывал желания, чтобы меня увидели, разговаривающего с ним,  и  поэтому
ушел при первой же возможности.
     Теперь он оказался перед шефом.
     - Ну, Б.В., - произнес он так вкрадчиво как только мог. -  Только  не
говорите мне, что вы не уловили аромата ленты, того самого, что заставляет
народ вскакивать на ноги и толпиться в проходах.
     Словно умышленно преодолевая неуверенность,  Большая  Виолончель  еще
раз затянулся афротонизатором, потом осторожно отстранил его от губ.
     Большая Виолончель промолвил:
     - Из всей вашей пленки мы сможем использовать эту юную пару.
     - Вот именно, - воскликнул Рапсодия, пытаясь  хмуростью  скрыть  свое
приподнятое настроение. - Юные любовнички! В них вся идея! Великая идея!
     - Мне лично это все представляется как сага об  обычном  человеке,  -
высказал свое мнение Ураган 304. - Мы могли бы назвать ее "Наш  прекрасный
город" - если такой заголовок легально не конфискован.
     - Это уже забота Эдра Экскиски, - заметил кто-то.
     Они начали обыгрывать тему, сегодня Харш был в  победителях.  Он  уже
собирался вырваться из просмотрового зала, когда рука прикоснулась  к  его
плечу, и Рапсодия Дубль Семь приостановил его.
     - Как же так получилось, что вы снова повстречались с Арсом Стайкром?
- спросил он.
     - Ненароком, - ответил счастливый Рапсодия. - Несколько ночей назад у
меня было назначено свидание.  Потом  я  ловил  свободный  гелиопузырь,  и
оказалось, что я иду по Босфорской площади. Эта старая развалина, торчащая
в дверях, узнала меня и окликнула.
     - Это был Арс?
     - Это был Арс? Я, конечно, шел дальше по своим дверям. Но эта встреча
натолкнула меня на концепцию теперешней ленты.
     - А вы не спрашивали Арса, не нашел ли он то,  что  таится  в  сердце
города? Ведь именно на поиски этого он и отправился?
     - А какая разница? У этого нет ничего такого, что мы могли бы купить.
А брюки у него, должен заметить, в заплатах, к тому же  этот  свихнувшийся
болван дрожал от лихорадки! Я был счастлив, что  как  раз  в  этот  момент
подвернулся пузырь!

     Они  выпустили  ленту  -  одно  из  наиболее  дорогостоящих  творений
Сверхновой за этот год. Она была расхватана  в  кредит  всеми  населенными
планетами  Федерации,  после   чего   Рапсодия   182   стал   влиятельным,
респектабельным человеком. Программу  назвали:  "Песня  могущественнейшего
города", в ней принимали  участие  три  электронных  оркестра,  семнадцать
ударников и полк девочек, пневмо-танцовщиц. Досъемка и монтаж  проводились
в  студии,   погруженной   в   постельные   тени,   считающиеся   наиболее
благоприятными,  а  под  конец  они  подобрали  для  фона   город,   более
подходящий, чем Нсоюз. Арс Стайкр в программе, разумеется,  не  упоминался
вовсе.

                            8. ЭРА ЗАВЕРШАЮЩАЯ

     Мы снова вынуждены  прибегнуть  к  символу:  "Время  улетает".  Время
растягивается до своего предела, почти выходит за границы,  которые  можно
охватить разумом, время и теперь продолжает двигаться, неторопливо катятся
бесчисленные века, приближая закат Ииннисфара и самой Галактики.
     То было время контрастов. Те  планеты  и  системы,  которые  -  в  те
времена, когда Самоподдерживающаяся война была в  полном  разгаре  -  были
некогда связаны узами враждебности, теперь не могли найти достаточно много
общего, чтобы сделаться конкурентами  на  худой  конец,  не  говоря  уж  о
большем. То было время открытий и консолидации, экспериментов и отречений,
надежды  и  смирения,  историков  и  пророков.  То  было  время   изучения
внутренних ресурсов человека, и когда  последние  преграды  пали,  человек
вступил на путь самопознания. Теперь он стоял на ногах сам  по  себе,  без
этой дряхлой клячи Науки, на  которую  он  так  долго  полагался,  один  в
лабиринте созданных им самим приспособлений.
     Человечество множилось. Каждый из миров заполнялся  плотными  массами
населения,  но  эти  толпы  больше  не  толкались  и  не  кричали.  Каждая
индивидуальность оставалась сама собой по выбору. То был серебряный период
эпохи Благородства и Звезд. Вскоре останутся лишь звезды.
     Чем  ближе  конец  величественного  зрелища  -  тем   больше   народа
оказывается на подмостках, море лиц... яркие огни приветствуют нас... даже
когда занавес неумолимо движется вниз. Симфония близится к концу, но  весь
оркестр продолжает играть  с  полной  отдачей,  хотя  через  минуту  падет
молчание и музыка останется лишь в памяти.
     И на всем  протяжении  некоей  обширной  сцены  тоже  пало  молчание,
молчание последнее и всеобъемлющее.

                              ЯВЛЕНИЕ АМЕБЫ

                                    1

     Ты никогда не узнаешь, где начало той цепи событий, что привели  тебя
на Ииннисфар и в мир теней.
     Ты никогда не узнаешь, как на самом деле звали Крикуна. Он  обделывал
свои  делишки  вдалеке  от  того,  что   большая   часть   людей   считала
цивилизацией, скитаясь по внешнему  краю  галактики,  так  что  частенько,
когда он мчался с одной планеты на другую, ему приходилось  видеть  звезды
лишь с одной  стороны  кабины.  Так  уж  получалось,  что  вся  галактика,
обжигающая силой и светом, находилась с одной стороны, а с другой -  обрыв
в пустоту, протянувшуюся из бесконечности  в  бесконечность  и  отдаленные
островки вселенных только подчеркивали эту бездну.
     Обычно Крикун поглядывал на звезды. Но не в этом рейсе.. По профессии
Крикун был торговцем книгофильмами, весь его  крохотный  кораблик  был  до
предела был заполнен стеллажами с микрокассетами. Он имел в наличии  товар
на любой вкус, новый и антикварный, по философии, социологии и математике,
если бы вы взялись просматривать систематически, то  смогли  познакомиться
со сведенной воедино чуть ли  не  всей  галактикой  с  древнейших  времен.
Однако нельзя сказать, что эти обучающие ленты приносили  Крикуну  большие
деньги: дохода от них едва хватало на горючее, и уж конечно неоткуда  было
у Крикуна взяться средствам на  выпивку.  Ленты,  которые  на  самом  деле
приносили выгоду, касались вопросов  более  древних,  чем  история,  а  их
иллюстрации отличались той неотвратимостью, какой не сыщешь ни в одной  из
математических энциклопедий, темой этих  лент  были  страсти.  Эротические
кинофильмы, жизнеописующие  достижения  похоти,  были  основным  предметом
торговли  Крикуна,  а  поскольку  такого   рода   деятельность   считалась
нелегальной, Крикун держал в постоянном страхе таможенных чиновников сотни
миров.
     На этот раз он прибывал  в  приподнятом  настроении.  Он  только  что
аккуратно обставил мелочных стражей морали и умудрился распродать чуть  ли
не половину своего груза прямо у них на глазах.
     А то, что этот успех он отметил излишним возлиянием, оказало  влияние
на всю твою жизнь. Пустая бутылка из-под меррата каталась  под  ногами.  В
небольшой кабине звездолета было тепло, Крикун задремал,  прикорнув  возле
пульта управления...

     Крикун проснулся с похмелья, внезапно почувствовав, что что-то тут не
так, его голова сразу же просветлела, как только он взглянул на обзорные и
курсовые экраны: Галактика имела форму диска из фольги и была так  далека.
Крикун взволнованно глотнул и проверил количество горючего.  Маловато,  но
для того, чтобы вернуться хватит... Но если с запасом  горючего  все  было
благополучно, то с воздухом так ситуацию охарактеризовать было  нельзя:  в
предстартовой спешке он позабыл подзарядить  кислородные  баллоны.  С  тем
мизером, что у него осталось, ему не дотянуть до галактики живым.
     Чувствуя, что у него в желудке разверзается  пропасть,  Крикун  вновь
обратился  к  курсовым  экранам,  заинтересованный  объектом,  который  он
поначалу проигнорировал. В стороне от удаленных призраков галактик  имелся
лишь один объект,  вносящий  разнообразие  в  бессмысленный  и  вездесущий
вакуум - и у объекта этого наблюдался диск. Крикун взялся за  инструменты.
Несомненно, там было небольшое светило.
     Это  привело  Крикуна  в  недоумение.  Его  знание  астрономии   было
поверхностным, но и  ему  было  известно,  что,  согласно  законам,  между
галактиками ничего быть не могло, неизмеримые пространства  ночи  отделяли
галактику

     ################################

     Довольно далеко что-то  вынырнуло  на  поверхность  озера.  Похоже  -
голова человека, но Крикун не был в этом уверен,  пар,  поднимавшийся  над
поверхностью озера, словно вода в нем была горячей, смазывал очертания.
     Боль в легких сделалась более определенной. Он почувствовал, как  эта
мучительная боль стала  распространяться  на  конечности,  словно  местный
воздух оказался разреженным  для  него.  Все,  что  он  увидел,  приобрело
трепещущие окраски спектра. Он надеялся на свои приборы, показывающие, что
все в порядке, но теперь эта уверенность ничего не стоила: он мучился.
     Охваченный паникой, Крикун поспешил назад, к  кораблю.  Закашлялся  и
упал, не в силах справиться с головокружением. Теперь он ясно видел, что в
туманном озере купался человек. Он закричал, зовя на помощь.
     Ты взглянул на него, потом не торопясь поплыл в его сторону.
     Но Крикун был уже мертвый. От вопля из горла у  него  хлынула  кровь,
перепачкав одну руку. Он встал на колени, пытаясь приподняться. Ты нагишом
вышел из озера и направился к  нему.  Он  смотрел  на  тебя  и,  с  трудом
поворачивая голову, махнул рукой, указывая в направлении корабля, несущего
воображаемую безопасность. Когда же ты подошел вплотную к нему он уже  был
мертв.
     Какое-то время ты  стоишь  перед  его  телом  на  коленях,  обдумывая
произошедшее. Потом отворачиваешься и  наконец-то  обращаешь  внимание  на
маленький звездолет. Ты идешь к нему, обходишь  вокруг  него,  твои  глаза
полны удивления.
     Солнце двадцать пять  раз  восходит  и  заходит,  пока  ты  успеваешь
освоиться  со  всем,  что  имеется  на  корабле  Крикуна.  Ко   всему   ты
прикасаешься  с  нежностью,  чуть  ли  не  с   почтительностью.   Поначалу
микрокниги для тебя ничем  не  отличаются  друг  от  друга,  но  ты  сумел
вернуться к ним и подогнать таящиеся в них кусочки  тайны  друг  к  другу,
пока разрозненные  картинки  не  сложились  для  тебя  в  полную  картину.
Проектор Крикуна чуть не разваливался, когда ты покончил с  этой  работой.
Теперь ты взялся сам за корабль,  постигая  его  значение  как  измученный
жаждой человек припадает к воде.
     Мысли твои двигались эти двадцать пять  дней  должно  быть  страшными
путями,  словно  ворота  шлюза  впервые  раскрылись  перед  тобой  с  того
мгновения, когда ты осознал себя личностью.
     Все, чему ты тогда научился, уже было известно то, каким  образом  ты
соединил разрозненные факты в единое целое, имело  признаки  гениальности,
но как бы там ни было,  это  были  знания,  полученные  множеством  людей,
результаты их поисков и размышлений. И только тогда, когда ты  усвоил  эти
сведения, ты смог приступить к выводам, касающимся  тебя  самого.  Выводы,
затрагивающие,  как  это  обычно  бывает,  все  мириады  живых  существ  в
галактике, оказались настолько ошеломляющими, что вызывали страх,  близкий
к благоговейному, и ты решил избежать их.
     Но ты не сумел этого - от судьбы не убежишь. Одним из решающих фактов
стала смерть Крикуна - ты знал, почему он умер. И поэтому ты  приступил  к
действию, подчиняясь своему первому моральному порыву.
     Какое-то  время  ты  любовался  своим  красочным  миром.  Ты  сможешь
вернуться в него, когда твое предназначение будет выполнено.  Ты  поднялся
на  корабль  Крикуна,  задал  курс  компьютеру  и  развернул  звездолет  в
направлении Галактики.

                                    2

     Ты вошел безоружным во враждующий город. Твой корабль  одиноко  стоит
на холме в нескольких  милях  отсюда.  Ты  идешь,  словно  вокруг  тебя  -
бутафория сна, движимый своими собственными целями, ты требуешь встречи  с
предводителем  армии  восставших.  Перед  тобой   возникают   бесчисленные
затруднения, но в конце концов ты все-таки оказываешься перед ним,  потому
что никто не в силах противоречить тебе.
     Предводителем восставших оказался крепкий мужчина без  одного  глаза,
когда ты зашел, он был очень занят. Когда он  посмотрел  на  тебя,  в  его
единственном  глазу  читалась  нескрываемая  подозрительность,   охранники
позади своего патрона вскинули излучатели.
     - Даю тебе три минуты, - спокойным тоном произнес Одноглазый.
     - Мне ни к чему твое время, - спокойно отвечаешь ты. - Мне достаточно
своего. К тому же, у меня есть план по-значительнее, чем любой  из  твоих.
Не желаешь ли, чтобы я показал тебе, как прибрать  к  рукам  целый  регион
Ииннисфара?
     Одноглазому приходится  еще  раз  посмотреть  на  тебя.  И  он  вдруг
замечает - как бы по-точнее выразиться? - он видит, что ты - не такой  как
остальные люди, что ты производишь более яркое впечатление, чем прочие. Но
регион Ииннисфара неуязвим, так как расположен в самом центре Галактики  и
до его границ много-много световых лет, уже два десятка миллионов лет  его
власть подвергалась сомнению на двух десятках миллионов планет.
     - Ты - сумасшедший! - заявляет Одноглазый. - Убирайся!  Наша  цель  -
захватить этот город, нам не до галактики!
     Ты не двигаешься. Но почему тогда ничего не предпринимают  охранники?
Почему Одноглазый не вышвырнул тебя вон, когда ты еще не успел  приступить
к своей работе?
     -  Гражданская  война,  которую  вы  здесь  затеяли  -  бесплодна!  -
заявляешь ты в ответ. - За что ты здесь борешься? За город?  Еще  за  одну
улицу? За энергостанцию? Это цели достойные бакалейщика!  Я  же  предлагаю
тебе все богатства Ииннисфара!
     Одноглазый вскакивает и скалится. Нечесанные волосы становятся на шее
дыбом, словно колючки. Его упругие щеки становятся  розовато-лиловыми.  Он
выхватывает излучатель и размахивает  перед  твоим  лицом.  Ты  ничего  не
делаешь, поскольку сейчас у  тебя  нет  необходимости  что-нибудь  делать.
Смутившись Одноглазый опускается  на  свое  место.  Он  поражен,  с  таким
непоколебимым безразличием к угрозам ему еще не приходилось сталкиваться.
     - Овлендж - всего лишь небольшая бедная планетка с  длинной  историей
угнетения. - бормочет он. - Но ведь это же мой мир! Я должен сражаться  за
него и за свой народ, я должен защищать их права и свободы. Я полагаю, что
люди с моим тактическим  даром  заслуживают  лучшего  командования,  может
быть, когда мы поставим наконец этот город на колени...
     Поскольку время на  твоей  стороне,  ты  можешь  быть  терпеливым.  А
поскольку ты терпелив, ты  выслушиваешь  разглагольствования  Одноглазого.
Его слова одновременно грандиозны и мелки, он много  говорит  о  торжестве
прав человека и совсем ничего  не  сказал  о  сокращении  числа  обученных
солдат. Он обещает рай  всей  земле,  но  его  кругозор  не  шире,  чем  у
командира взвода.
     Это был человек, способный вызвать уважение у своих сторонников, -  а
если не уважение, то страх. Но все его принципы сделались устаревшими  еще
более миллиона веков назад, даже до начала  космических  путешествий.  Они
износились до дыр, снова  и  снова  провозглашаясь  всякими  второсортными
генералами: необходимость применения  силы,  борьба  с  несправедливостью,
вера, что правда скоро сама громко  заявит  о  себе.  Ты  слушаешь  его  с
холодной жалостью, отдавая себе отчет в том, что древние и  величественные
ухищрения  Самоподдерживающейся  войны  способны  сократить   число   бед,
уготованных Овленджу.
     Когда он прекращает ораторствовать,  ты  излагаешь  Одноглазому  свой
план покорения Ииннисфара. Ты говоришь ему,  что,  живя  на  Овлендже,  на
холодном краю Галактики,  он  не  может  даже  вообразить  себе  богатства
центральных миров, что все сказки, известные детям Овленджа с колыбели, не
передают даже десятой части тех сокровищ, которыми располагает  Ииннисфар,
что у каждого  человека  своя  судьба,  и  что  удача  сопутствует  только
непреклонным.
     - Верно! Мы всегда  здесь  были  бесправными!  -  соглашаясь,  кричит
Одноглазый.  -  Но  что  может  противопоставить  кто-либо  из  нас   силе
Ииннисфара?
     Ты втолковываешь ему, сохраняя полнейшую  серьезность,  что  в  одном
аспекте Ииннисфар находится значительно ниже, не могло такого быть в любой
из   других   систем,   которыми   заправляли   генералы,   уповавшие   на
сообразительность   и   бесстрашие,   чтобы   Одноглазому   не    хотелось
прославиться; ты объясняешь ему, что там  народ  уже  давно  утратил  свое
древнее  здравое  высокомерие,  и  предается  этаким  своим   вдохновенным
мечтаниям.
     - Все это верно, - неохотно соглашается Одноглазый, - хотя я ни  разу
пока что не побеспокоился сформулировать это для себя. Они  -  это  просто
кучка декадентов!
     - Декадентов! - восклицаешь ты. - Да они такие декаденты, что  в  это
поверить немыслимо. Они  уже  давным-давно  напоминают  перезревший  плод,
готовый в любую минуту упасть и разбиться.
     - Ты в самом деле так считаешь?
     - Послушай, сколько уже лет во всей Галактике царит мир - не  считая,
конечно, что ты кое с кем немного  разошелся  во  мнениях?  Миллионы  лет,
разве не так? От такого спокойствия даже  межзвездная  торговля  сошла  на
нет! Уверяю тебя, друг мой, все могущественные звездные нации  погрузились
в дремоту! Их воинам, их  техникам  уже  в  течении  многих  поколений  не
находилось применения. Их наука заржавела в луже самодовольства!
     Теперь ты видишь, как Одноглазый вскакивает снова. Но на этот раз  он
твой,  первый  в  твоем  списке  объектов  для  покорения.  Он  ревет   от
возбуждения.
     - Клянусь Тралдеменером, все так, как ты говоришь! - вопит он. -  Они
не имеют понятия о том, что такое "сражаться". Они деградировали!  Вперед,
не будем терять времени. Завтра же, друг мой, мы возьмемся за освобождение
Ииннисфара. И почему только эта  мысль  не  пришла  мне  в  голову  самому
раньше?
     - Подожди! - прерываешь ты его излияния.
     Ты прикасаешься к его рваному  рукаву,  когда  он  оказывается  возле
стола, он чувствует, как часть твоей жизненной силы перетекает в  него,  и
послушно ждет.
     -  Если  Овленджу  суждено  стать  завоевателем,  она   должна   быть
объединена. Твоих собственных сил окажется для этого  недостаточно,  чтобы
противостоять мертвой мощи Региона. Поэтому  сначала  должна  прекратиться
гражданская война.
     На этот раз Одноглазый нахмурился, вид  его  отражает  неуверенность.
Больше всего ему хочется обратить этот крохотный городишко в прах.
     - Ты не можешь просто вот так взять и прекратить гражданскую войну, -
возражает он.
     - Мы с тобой  сходим  и  встретимся  с  предводителем  противника,  -
отвечаешь ты.
     И, хотя он матерится и  протестует,  но  некоторое  время  спустя  он
вместе с тобой идет на это.
     Осторожно пробравшись между руинами,  ты  сворачиваешь  к  тому,  что
некогда было Западными воротами, подходишь к  импровизированным  щитам  из
песка и свинца, отмечающим теперешние передовые позиции Одноглазого. Здесь
Одноглазый  снова  принимается  спорить;  ты  сохраняешь  молчание.  Затем
спокойно  влезаешь  в  радиационный  скафандр,  предложенный   Одноглазым,
вооружаешься белым флагом перемирия и выбираешься на улицу.
     Когда-то это был красивый проспект. Теперь  же  высокие  экзотические
деревья расщеплены, будто кости, фасады многих домов разрушены.  Несколько
роботанков, прижатых  друг  к  другу,  перегораживают  тротуар.  Ничто  не
двигается. Ты продолжаешь идти, но ты уверен, что  невидимые  глаза  врага
наблюдают за тобой в перископы.
     На перекрестке механический голос  приказывает  тебе  остановиться  и
спрашивает, что вам здесь  нужно.  Под  аккомпанемент  эха,  убегающего  и
гаснущего среди развалин, Одноглазый называет себя  и  требует  встречи  с
командованием противника.
     Не проходит и двух минут,  как  с  неба  падает  прозрачный  диск  на
лучевой тяге. Скользит в сторону дверца, и механический голос предлагает.
     - Заходите, пожалуйста.
     Тебя вместе со спутником поднимают на высоту, едва достаточную, чтобы
пройти над крышами. Диск перемахивает через два квартала к северу и  опять
идет на снижение. Затем дверь распахивается - и ты выбираешься наружу.

                                    3

     Ты оказываешься во дворе бойни. Но  теперь  здесь  нет  животных,  но
стена  со  следами  отметок  от  излучателей  на  высоте  головы  человека
указывает, что это место не полностью утратило свое прежнее назначение.
     Тебя  встречают  два  капитана  и  белый  флаг.  Они   отдают   честь
Одноглазому, выводят вас со двора и ведут вас по  уходящему  глубоко  вниз
тоннелю. Вы доберетесь до старинной пневматической дороги, проходящей  под
городом, и здесь избавляетесь от  радиационного  костюма.  Тут  начинается
лабиринт недавно построенных коридоров, вас ведут по одному из  них,  пока
вы не добираетесь до двери, окрашенной  в  белое.  Мрачные  капитаны  дают
понять, что вам надо дальше войти в нее.
     Вы входите.
     - Ага, предатель, и что, интересно, дает тебе право  думать,  что  ты
выберешься отсюда живым? - обращается вражеский генерал к Одноглазому.
     Его мундир, если и поношен,  то  выглядит  опрятно,  пламя  его  глаз
готово уничтожить всех, он движется так же, как  двигались  все  подлинные
солдаты с  незапамятных  времен  -  так  словно  все  суставы  его  нижних
конечностей срослись  вместе.  И  еще  сросшийся  носил  маленькие  усики,
которые теперь торжествующе топорщились при виде противника.
     Позабыв на время  все,  кроме  своей  застарелой  вражды,  Одноглазый
рванулся вперед, словно намереваясь  содрать  эти  усики  с  верхней  губы
своего оппонента.
     - Пожмите друг другу руки, вы, оба, - нетерпеливо распорядился ты.  -
И немедленно приступим к делу.  Чем  раньше  мы  достигнем  согласия,  тем
лучше.
     Сросшийся впервые обратил на тебя внимание;  очевидно,  он  мгновенно
сообразил, что дело ему  придется  иметь  скорее  всего  с  тобой,  чем  с
Одноглазым, он оказался толковым человеком. Его взгляд мгновенно  сделался
леденяще холодным, тон его голоса стал сродне глетчеру.
     Я понятия не имею, кто ты такой, парень, - произнес он, - но  если  у
меня появятся сомнения, что ты собираешься нахальничать, то я  сожгу  тебя
живьем, а с этим твоим дружком я  обойдусь  более  вежливо  -  его  голова
предназначена для украшения городских ворот. Так что можете списать себя в
расход, это уж определенно.
     - Касательно последнего я сохраню свою собственную  точку  зрения,  -
произносишь ты в ответ. - Мы пришли сюда  не  для  обмена  угрозами,  а  с
деловым предложением. Если ты намерен выслушать нас, тогда слушай.
     На шкале эмоций существуют отметки, за которыми  ярость  переходит  в
холодную ярость, и  отметки,  за  которыми  злоба  начинает  сливаться  со
страхом. Когда сросшийся достиг этого уровня, он закостенел, словно  боясь
треснуть. Он был не в силах произнести  ни  слова,  и  ты  спокойно  начал
говорить об Ииннисфаре.
     Со  Сросшимся  было  иметь  дело  значительно  труднее,  чем  с   его
противником, он  отличался  большей  выдержкой  и  самоуверенностью.  Хотя
приторная, похотливая улыбка презрительно  изогнула  его  губы,  когда  ты
расписывал перед ним богатства Региона, он ничем себя не выдавал. Когда ты
замолчал, заговорил он.
     - Ты родился на Овлендже, незнакомец? - поинтересовался он.
     - Нет.
     - Где же тогда твой мир, чужак?
     - Мой мир - внегалактическая планета.
     - Насколько мне известно, между галактиками ничего нет.  Так  как  же
называется твой мир, чужак?
     Ты спокойно ответил:
     - У него нет имени.
     Тут Сросшийся раздраженно пробарабанил пальцами.
     - Ты избрал странный способ завоевать мое доверие, - произнес  он.  -
Как же обитатели твоего мира называют его?
     - Там нет обитателей, - ответил ты. - Я - первый. И этот мир никак не
называется, потому что я не дал ему никакого имени.
     - Ну что ж, - рычит Сросшийся. - Тогда ему имя дам я! Имя ему будет -
ЛОЖЬ! Вот, как я его назову. Все, что ты только что сказал мне - ложь!  Ты
просто шпион с далекого Ииннисфара, простофиля, убийца! Стража!
     Он вопит и  в  припадке  ярости  выхватывает  из  кобуры  излучатель.
Одноглазый бросается вперед, носком ботинка бьет Сросшегося по запястью, и
оружие пролетает через всю комнату.
     - Слушай, ты, лунатик! - ревет Одноглазый на Сросшегося.  -  Ты  что,
собираешься прихлопнуть человека, который нам  так  много  предлагает?  Ну
хорошо, допустим, что он шпион с Ииннисфара -  разве  это  не  делает  его
идеальным для наших  планов?  Мы  можем  ему  не  доверять,  но,  пока  он
находится в наших руках, мы имеем возможность завоевать преимущество!
     Пока Одноглазый высказывается, потолок  помещения  приподнимается  на
три фута, через широкие щели внутрь комнаты  катапультируются  вооруженные
люди, которые в  течение  нескольких  секунд  расшвыривают  тебя  и  вождя
бунтовщиков по  углам.  И  ты  не  успеваешь  даже  моргнуть  глазом,  как
оказываешься опутанным царапающейся металлической сеткой.
     Но взявший себя в руки Сросшийся останавливает своих людей  поднятием
правой руки.
     - Пожалуй, в том, что ты только что сказал, есть  крупица  правды,  -
неохотно признает он. - Стража! Оставьте нас. Нам надо поговорить.

     Два часа спустя, когда адьютанты принесли вино для тебя и командиров,
споры были закончены и вчерашние враги приступили к обсуждению планов.  По
молчаливой договоренности все вопросы о твоем происхождении были позабыты,
об пришли к мнению, что откуда бы ты не явился, но только  не  из  Региона
Ииннисфара. Никто из обширной империи  не  объявлялся  во  внешнем  рукаве
Галактики в течении последних миллионов лет.
     - Я прибыл к вам, - разъяснил ты. - лишь  потому,  что  вы  оказались
одной из немногих планет,  расположенных  неподалеку  от  моего  мира,  на
которых сохранилась хоть какая-то форма военной организации.
     Услышав это, они задрожали.  Так  как  от  этих  слов  развеялись  их
надежды узнать, что ты обратился именно к ним,  потому  что  они  являются
последними носителями  древней  веры.  Единственное  преимущество  военной
организации, с твоей точки  зрения,  состояло  в  том,  что  она  обладала
способностью переходить к делу без неумеренных отсрочек.
     Прошло еще два часа, и когда один из ординарцев Сросшегося  явился  с
едой, сросшийся как раз разделывался с последним из многочисленных звонков
в гарнизоны Овленджа.
     -  Сколько  межзвездных  судов,  из  тех,  что  находятся   в   нашем
распоряжении, можно приспособить  сразу  же  к  активной  деятельности?  -
говорил он в микрофон. - Да, перечисляйте  все...  Понял:  пятнадцать.  На
скольких из них стоят световые двигатели?... Только у пятерых. Какого типа
эта пятерка?
     Он записывал ответы столбиком, произнося их в  слух  с  таким  видом,
точно старался на благо тебя и Одноглазого.
     - Один грузовоз, один лайнер, переделанный для военных  нужд.  Так...
один транспорт и два десантника. Хорошо... Теперь назовите мне их тоннаж.
     Он записал тоннаж, кивая, хмурясь, потом заявил невидимому  командиру
с повелительной резкостью:
     - Прекрасно. Утром вы получите инструкции о том, как  позаботиться  о
горючем и оснащении этих кораблей. Что касается десяти  других,  то  пусть
наши электроники немедленно приложат к ним руки. Я требую,  чтобы  на  них
были установлены световые двигатели и  они  были  в  состоянии  готовности
грудью встретить вакуум через сорок восемь часов, вам все  понятно?...  И,
пожалуйста, держите всех ваших людей в лагере, пока от  меня  не  поступит
другого распоряжения. Вам это понятно?... Отлично.  Вопросы  есть?...  Все
это я препоручаю вашей изобретательности, командор. Всего наилучшего  вам!
- Сросшийся положил трубку и с удовольствием добавил: - Это ему все равно,
что по зубам съездить.
     Только теперь он обратил внимание на ординарца, принесшего пищу.
     - Приказу о прекращении огня подчинились? - спросил он.
     - Так точно, сэр, - отрапортовал ординарец. - Люди танцуют на улицах.
     - Они у нас еще не так затанцуют, -  пробормотал  Сросшийся,  потирая
руки.
     Он повернулся к Одноглазому, колдующему над бумагами.
     - Каковы наши силы?
     -  В  зависимости  от  того,  сколько  из  этих  судов  со  световыми
конверторами на самом деле материальны.
     - При теперешней нехватке людей и  материалов  -  процентов,  скажем,
пятьдесят. - ответил Сросшийся.
     - Верно, - согласился Одноглазый, ведя  своим  единственным  оком  по
листку с расчетами.
     - Включая мой  собственный  флот,  скажем,  звездолетов  сто  десять,
половина из которых будут военными.
     Они быстро  переглянулись.  Все-таки  они  оба  были  проницательными
мыслителями. Количество все еще представлялось им пугающе маленьким.
     - Этого достаточно, - уверенно заявил ты.
     Они обратились к трудноразрешимой проблеме рациона. Предположительно,
флоту предстояло провести в вакууме две недели, прежде чем  они  достигнут
границ Региона, еще две недели уйдут на то, чтобы проникнуть вглубь,  плюс
еще три дня - чтобы добраться  до  центрального  мира,  т.  е.  собственно
Ииннисфара.
     - Это  не  оставляет  никакого  времени  на  задержки,  обусловленные
уклоняющими маневрами или сражениями, - произнес Сросшийся.
     - Они могут капитулировать еще до того, как вы доберетесь  до  самого
Ииннисфара, - возражаешь ты.
     - Но мы  обязательно  должны  иметь  запас  прочности,  -  продолжает
настаивать Сросшийся. - Давайте определим путешествие как  шестинедельное,
согласны? А в нашем распоряжении пять с половиной тысяч здоровяков...
     Он покачал головой.
     - С запасами воздуха мы можем  справиться.  А  вот  калории,  которые
необходимо прихватить с собой - это вопросец. Может статься, что  к  концу
полета нашим братцам придется глотать собственные головы, сейчас  на  всей
Овлендж не сыщется такого количества пищи. Глубокое  замораживание  -  вот
наш единственный выход. Каждый в звании ниже майора и не имеющий отношения
к команде корабля, отправится в  рейс  замороженным.  Адьютант,  соедините
меня с госпиталем: я буду говорить с генерал-медиком!
     Адьютант поспешил исполнить приказ.
     - Что следует далее? - поинтересовался Сросшийся.
     Он явно начинал получать удовольствие от собственной деятельности.
     -  Оружие,  -  коротко  ответил  Одноглазый.  -  В  первую   очередь,
расщепляющиеся материалы. Здесь мои запасы не  особенно-то  и  помогут,  у
меня их, к сожалению, меньше, чем следовало бы.
     - Вот у меня отчет о наших расходах  за  прошлую  неделю,  -  ответил
Сросшийся, передавая ему листок бланка. - Боюсь, что  и  у  меня  осталось
тоже маловато.
     Через плечо Одноглазого ты спокойно заглядываешь в протянутую бумагу.
     - Этого хватит, - после небольшой паузы оценивающе произносишь ты.

                                    4

     Поначалу все должно было выглядеть так,  будто  план  мог  увенчаться
успехом. Но, когда  ты  входил  на  флагманский  корабль  вместе  с  двумя
начальниками, тебя  опять  принялось  мучить  чувство,  что  ты  живешь  в
скверном сне, декорации  которого  ты  можешь  проткнуть  пальцем.  Ты  не
нервничаешь, не беспокоишься. Сросшийся и Одноглазый, каждый на свой  лад,
демонстрируют теперь свою озабоченность принятым решением об  этой  затее.
Капитан корабля, Командор Флота Прим, выносит их всевозможные придирки  аж
с завидным спокойствием.
     Первые  дни  проходят  без  особых  происшествий.   По   ту   сторону
иллюминатора  висит  невозмутимое  пространство,  светлячки-звезды   из-за
расстояния похожи на крапинки,  это  древнее  великолепие  ни  на  что  не
пригодно, кроме как для службы ориентирами в навигации. Другие корабли  не
видны  невооруженным  глазом,  флагман   способен   путешествовать   и   в
одиночестве. Когда они стартовали  с  Овленджа,  флот  их  насчитывал  сто
семнадцать кораблей, но уже к концу первой недели пять  из  них  вышли  из
строя и захромали домой: их, построенные с  такой  поспешностью,  световые
двигатели взорвались. При нормальной тяге им потребуется не менее полутора
лет,  чтобы  добраться  до  родной  гавани,  мало  того:  или  их  экипажи
задохнутся по дороге, или между членами экипажей начнется резня за воздух,
чтобы оставшиеся в  живых  могли  дышать  кислородом,  отнятым  у  убитых.
Остальные же корабли продолжали свой путь, их  трюмы  были  полны  солдат,
находившихся в состоянии приостановленной жизнедеятельности, все они  были
аккуратно уложены, точно бутылки.
     Уже шестнадцать дней они  находились  в  вакууме  и  оставили  позади
звезды, обычно расцениваемые как  передовые  позиции  империи  Ииннисфара,
когда их окликнули первый раз.
     - Станция, именуемая себя "Камоэно 11  РСТ-225",  -  доложил  старший
связист, - запрашивает, почему мы прошли мимо "Корамандела Тангенс 10", не
идентифицировав себя?
     - Оставим без ответа, - заявляешь ты.
     Затем стали поступать новые запросы, которые были  так  же  оставлены
без внимания. Флот продолжал сохранять молчание,  словно  боялся  проявить
признаки жизни перед мирами, окружавшими его.
     Затем  системы  связи  начали   перехватывать   сигналы   тревоги   и
предупреждения, которыми обменивались между собой планетные станции:

     "Галкондар  Сабельный  вызывает  "Рольф-158".  Неопознанный   корабль
прошел мимо вас курсом 99-ГУ-4281 приблизительно в 07.14.30 Гал..."

     "Акростик 1. Базе Скиапарелли. Ведите наблюдение и сообщайте о флоте,
только что вошедшем в домашний сектор Рай-014..."

     "Пеик-ри-Кониг. Астрономической Опоре Дрокси.  Неопознанные  корабли,
числом около 130-ти, пересекли Зону Развертки. Код  -  "Алмаз".  Индекс  -
"Алмаз дробь девять..."

     "Всем  станциям  по  Кольцу  Израиля  Два.  Немедленно  приступить  к
процедуре "ВАВ ДЕВЯТЬ - ОДИН..."

     Одноглазый презрительно фыркнул.
     - Мы в самом деле нагнали страху на эти  провинциальные  планетки,  -
самодовольно заявил он.
     Время шло, и он становился все менее терпеливым. Пространство,  почти
что безмолвное всего  вахту  назад,  теперь  начало  бормотать  на  разные
голоса, вскоре бормотание выросло до  вавилонского  столпотворения.  Нотки
любопытства, поначалу воспринимаемые как  более-менее  умеренный  интерес,
сменились сообщениями, чья тональность росла от раздражения к тревоге.
     - Может быть нам все же следует им ответить? - предложил  одноглазый.
- Разве мы не сможем ввернуть им какую-нибудь сказочку, чтобы заставить их
сидеть тихо? Например, скажем, что  мы  прибыли  засвидетельствовать  свое
почтение, или еще что-нибудь в этом роде?
     - Мы можем не тревожиться насчет тех сообщений, которые  не  способны
понять, - отозвался Прим. - Но теперь мы перехватили несколько, переданных
кодом, не исключено, что они причинят нам больше беспокойства.
     - Найдется ли у нас какой-нибудь анекдотик, чтобы все-таки  заставить
их заткнуться? - снова переспрашивает Одноглазый, обращаясь к тебе.
     Ты продолжаешь спокойно смотреть наружу,  во  тьму,  так,  словно  ты
способен видеть сквозь ее завесу, так,  будто  ты  в  состоянии  созерцать
сообщения, проблескивающие как кометы по ту сторону иллюминатора.
     - Правда очень  быстро  выясниться,  -  спокойно  возражаешь  ты,  не
удосуживаясь даже повернуться.

     Проходит еще пара дней, и  паралокатор  вылавливает  первый  корабль,
который им удается обнаружить с тех пор, как они покинули Овлендж.
     - Это не может быть кораблем!  -  заявляет  старший  связист,  комкая
ленту с сообщением.
     - Да может же, может! - чуть ли не умоляет его помощник. - Взгляни на
его курс; ты же сам его вычерчивал! Вот тут он определенно повернул. А что
еще кроме корабля способно маневрировать?
     - Это не может быть кораблем! - упрямо повторяет старший связист.
     - Почему это не может быть кораблем? - спрашивает Прим.
     - Простите, сэр, но у этой штуковины длина, по  меньшей  мере,  около
тридцати миль.
     После некоторого молчания Одноглазый спрашивает:
     - Каким курсом она движется?
     Отвечает помощник. Кажется, только он один получает  удовольствие  от
рыбки, которую выловили их экраны.
     Он повернул почти сразу, как мы взяли его под наблюдение, с  тридцати
на тридцать два градуса к северу,  сдвинувшись  с  курса  почти  точно  на
северо-северо-запад, если отсчитывать по галактическим координатам.
     Одноглазый хватает помощника за шиворот с таким видом, точно  хватает
его за горло.
     - Все, что я хочу  знать,  -  ревет  он,  -  это,  убирается  ли  эта
штуковина прочь, или движется на нас?
     - Ни то, ни другое, - отвечает помощник еще раз посмотрев на экран. -
Похоже, он завершил поворот и теперь движется  дальше  курсом,  который...
пересекался с нашим под прямым углом.
     - Подает ли объект наблюдения какие-нибудь сигналы? - поинтересовался
Прим.
     - Может пальнуть разок ему по носу? - предлагает Одноглазый.
     - Ты забыл, что сейчас уже не ползаешь по улицам Овленджа, ведя огонь
задницей и тому подобным. Так что можешь успокоиться!
     Одноглазый в ярости поворачивается к Сросшемуся. Последний уже  успел
предусмотрительно подняться на мостик. Он  стоит  и  наблюдает,  как  тает
капелька  в  глубине  экрана  паралокатора,  и   только   потом   решается
заговорить. Тогда, отведя Одноглазого в сторону и оглядевшись по сторонам,
чтобы убедиться, что тебя нет в рубке, он тихим голосом произносит:
     - Друг мой, я должен вам сейчас кое в чем признаться.
     Далее следует минутная пауза, в течение которой он смотрит с тревогой
и неприязнью на растерянное выражение лица Одноглазого и только потом
     - Мои прежние слезы вернулись ко мне, ты  знаешь,  что  я  -  храбрый
человек, но даже герою бывает порой мудрее испугаться. С каждым  часом  мы
все глубже забираемся в это пчелиное гнездо, ты  понимаешь  это?  Еще  бы,
ведь сейчас мы находимся всего в двух с половиной неделях полета до самого
Ииннисфара! Я не могу спать, я постоянно вопрошаю  себя:  а  что  если  мы
движемся навстречу чему-то такому, от чего просто не может быть спасения?
     И довольный, что он вынужден  согласиться  со  своим  старым  врагом,
Одноглазый все же не мог упустить этой возможности поделиться собственными
опасениями.
     - Корабль тридцать миль длинны! - воскликнул он.
     Таинственно кивнув, Сросшийся убедил  собеседника  спуститься  в  его
кабину,  если  он  хочет  услышать  что-то  большее.  И  там  он  ошеломил
тупоголового.
     - Всего в вахте полета отсюда, - заявил он,  пристукнув  кулаком  для
выразительности,  -  найдется  множество  богатых  планет.  Они  столь  же
пригодны для грабежа, что и планеты в центре Региона -  но  гораздо  менее
хорошо охраняются. Ты можешь вообразить их себе хотя бы на минуту:  полным
полно пухленьких блондинок с  перстнями  на  каждом  пальце  и  жирненьких
коротышек, отягощенных крупными банковскими счетами! Они лежат перед  нами
открытые и никем не защищаемые!  Так  чего  ради  нам  нужно  тащиться  на
Ииннисфар,  где  мы  несомненно  встретим  сопротивление?  Почему  бы   не
остановиться здесь, прихватить, что удастся и вернуться на родной Овлендж,
пока все идет хорошо?
     Одноглазый задумался, выпятив губы. Предложение ему нравилось во всех
подробностях, каких предполагал его экс-противник.  Но  существовало  одно
серьезное препятствие.
     - ОН готов и душу заложить, чтобы только добраться до Ииннисфара.
     - Согласен! Я думаю, что мы и так слишком долго с  НИМ  считаемся!  -
отозвался Сросшийся.
     Им не было необходимости называть тебя по имени. Там, вдали  от  Ауры
твоего  путешествия,  их  опасения  насчет  тебя  становились   взаимными.
Сросшийся подошел к буфету, достал маленькую, с тугой пробкой бутылочку.
     - Вот что решит э т у проблему! - подытожил он.
     Яд в сосуде был смертоносен, человек, почувствовавший  на  расстоянии
ярда запах от одной его капли, неделю страдал бы головными болями.
     - Кое-что сдобрит ему вино на ночь, - пообещал Сросшийся.

                                    5

     Когда после обеда вино  совершило  круг  вокруг  капитанского  стола,
Одноглазый взял бокал, но пить воздержался. Он чувствовал себя больным  от
неизвестности,  и  вместе  с  болезненными   ощущениями   почувствовал   и
отвращение к Сросшемуся;  дело  не  столько  в  том,  что  он  не  одобрял
отравление, как нечестный способ убийства, но он также прекрасно  понимал,
что в маленькой бутылочке найдется более чем  достаточно  снадобья,  чтобы
избавиться и от него самого тоже, как только  Сросшийся  почувствует,  что
склонен разом разделаться с его оппозицией.
     У тебя таких приступов малодушия не было. Ты поднял свой бокал, когда
его наполнили, произнес, как ты уже делал не один  вечер,  тост  за  успех
экспедиции, и залпом выпил все вино до капли.
     - У этого вина вкус дома, - заметил  ты.  -  Мы  еще  сравним  его  с
лучшими сортами виноградников Ииннисфара!
     Все сидящие за столом  засмеялись  вместе  с  тобой,  за  исключением
Одноглазого, лицо которого перекосилось. Он не смог  заставить  себя  даже
мельком взглянуть на Сросшегося.
     - Что вы думаете  о  том  тридцатимильном  объекте,  который  сегодня
обнаружили? - спросил у тебя Прим, неторопливо потягивая из своего бокала.
     - Звездолет с Ииннисфара, - просто отвечаешь ты. - Но из-за этого  не
стоит тревожиться. Эволюция позаботится  об  этом,  так  же  как  она  уже
позаботилась  о  доисторических  монстрах,  которые  некогда  бродили   по
Овленджу и прочим
     Капитан развел руками.
     - Для практичного человека подобное замечание выглядит до  странности
непрактичным, -  произнес  он.  -  Эволюция  -  это  одно;  суперзвезды  -
совершенно другое.
     - Только в том случае, если вы забыли, что  эволюция  -  это  научный
метод природы, а звездолеты, хотя и не являются органическими  созданиями,
все же представляют собой часть эволюции человека. А сам-то человек  -  ни
что иное, как часть научного метода природы.
     - Я уверен, что вы не станете утверждать,  будто  в  эти  дни  заката
времен человечество не является конечным продуктом эволюции? - спросил  он
тебя. - Мы все постоянно говорим, что Галактика уже слишком  стара,  чтобы
оказаться способной на что-либо, кроме окончательного угасания.
     - Я ничего не утверждаю, - с милой улыбкой отвечаешь ты. -  Но  прошу
не забывать, что конечный триумф - это нечто всеобъемлющее для понимания -
что с вами, что мной.
     Ты встаешь, остальные тоже следуют твоему примеру. Вскоре в  столовой
никого не  остается,  за  исключением  двух  заговорщиков,  пребывающих  в
сильнейшем недоумении.

     Вот уже свыше четырех недель, как флот Овлендж движется к  намеченной
цели.  Теперь  корабли  глубоко  погрузились  в  богатое  звездами  сердце
галактики.  Светила,  которые  сотни  миллионов  лет   истории   скитались
случайным временем, и мифы,  созданные  человечеством,  обжигают  со  всех
сторон, точно факела похоронной процессии. Кладбищенская атмосфера  только
подчеркивается молчанием на всех диапазонах волн,  болтовня  встревоженных
планет благополучно утихла, ничем не закончившись.
     - Они ждут нас! - уже не в первый раз восклицает Одноглазый.
     Он теперь перебрался жить в рубку  флагмана  и  часами  наблюдает  за
якобы неподвижным зрелищем вселенной.
     Гораздо больше невысказанного неодобрения вызывает у капитана то, что
рубка стала  жизненным  пространством  и  для  Сросшегося.  Большую  часть
времени он проводит, валяясь в постели,  с  излучателем  под  подушкой,  и
никогда не смотрит в иллюминатор.
     Ты довольно часто появляешься на мостике, но редко  разговариваешь  с
этой парочкой. Ты - сам по себе; все  происходящее  может  оказаться  лишь
сном.  И  все  же,  несмотря  на  все  это,  порой  ты   бываешь   излишне
раздражительным, говоришь  резко,  или  щелкаешь  пальцами  с  подавленным
недовольством; словно тебе постоянно хочется очнуться  от  этого  скучного
сна.
     И только командор флота прим остается ничуть не изменившимся.  Рутина
командования сдерживает его. Создается впечатление, что он впитал  в  себя
всю самоуверенность, которую утратили Одноглазый и Сросшийся.
     - Мы совершим посадку на Ииннисфаре через шесть дней, -  сообщает  он
тебе. - Возможно такое, что они решили сдаться нам без сопротивления?
     - Можно придумать самые прекрасные объяснения для их бездеятельности,
- отвечаешь ты. - Ведь Овлендж был изолирован от Федерации  на  протяжении
многих поколений, и нет ничего удивительного, что там плохо осведомлены  о
теперешних интеллектуальных отношениях  внутри  Региона.  Они  вполне  все
могут оказаться пацифистами, горящими желанием доказать свою веру. И, если
брать другую сторону этой шкалы, их военная иерархия, чьи ряды уже  сильно
поредели из-за отсутствия войн, может  оказаться  быстро  сокрушенной  под
неожиданным давлением. Но все это пока лишь спекуляции, которые ничего  не
значат.
     И  в  ту  же  секунду  паралокатор  взорвался.   Оглушительный   звон
прокатился  по  палубе,  когда  металл  и  стекло,  вырванные  из  пульта,
разлетелись по сторонам, в  то  время  как  клубы  едкого  дыма  обволокли
подобно сетям мостик. В следующий миг журчание голосов оборвалось.
     - Старшего связиста ко мне! - закричал Грим, но связист уже взялся за
работу,  вызывая  по   интеркому   санитаров   с   носилками   и   бригаду
электронщиков.
     Сросшийся изучал повреждения, отгоняя прочь  дым,  который  продолжал
валить из  раскаленного  до  красна  кратера  в  панели.  Его  позвоночник
сгибался с таким же трудом, как сгибается перенапряженный стержень.
     - Глядите! - закричал Одноглазый.
     Истерический накал его голоса обладал такой непреодолимой силой,  что
даже в эти кризисные минуты, глаза всех  присутствующих  обратились  туда,
куда он показывал рукой.  Они  пристально  вглядывались  туда,  наружу,  в
жестокое празднество вечной ночи по ту  сторону  иллюминаторов.  Их  глаза
зондировали ее, прощупывали до тех пор, пока не увидели.
     Мухи.  Мухи,  внезапно  поднявшиеся  тучей  из  черного  потока,  чья
поверхность сверкала в солнечном свете, так  что  насекомые,  ползавшие  в
интервал между тьмою и светом, почти пропадали напрочь из поля зрения.  Но
поток оказался просто космосом, в котором сияли блестки светил, а рой мух,
устремившийся им навстречу - огромным облаком кораблей.
     Древние силы Ииннисфара поднялись в атаку...

                                    7

     - Мне их не сосчитать! - выдавил Одноглазый, глядя  пристально  и  со
страхом на рой кораблей. - Их  должно  быть,  тысячи.  Они  взорвали  нашу
инструментальную панель, это было чем-то вроде предупреждения. Клянусь Пла
и То, они в момент развеют нас по всей вселенной!
     Развернувшись на пятках, он пересек палубу и оказался напротив тебя.
     - Это ты втравил нас  в  эту  заваруху,  -  прошипел  он.  -  Что  ты
собираешься делать, чтобы мы счастливо убрались отсюда? Как нам спастись?
     - Предоставь это дело капитану, и заткнись сам! - отвечаешь ты.
     И  сказав  совет,  ты  отходишь  раньше,  чем  он  успевает  к   тебе
прикоснуться, и останавливаешься возле капитана.
     Короткие волны  оказались  незатронутыми,  и  он  быстро  беседует  с
командирами эскадр своего флота. На живой схеме над его  головой  начинают
тут  же  обнаруживаться  результаты  его  распоряжений.  Овленджский  флот
разбился на отдельные  эскадры,  разойдясь  крыльями  на  много  парсеков,
затем, подобно раскрытой ладони, они двинулись навстречу вражеской завесе,
на максимальной скорости они летели навстречу с противником.
     - Они слишком быстры для нас, -  сказал  тебе  Прим,  шевеля  уголком
своих сухих губ. - Нас слишком мало для того,  чтобы  оказать  эффективное
сопротивление. Все, что я сейчас делаю нельзя охарактеризовать ничем иным,
как самоубийством!
     - Что ты еще можешь предпринять? - спросил ты его.
     - Если каждый из кораблей выберет  себе  планету,  выйдет  на  орбиту
вокруг нее и заставит капитулировать под угрозой уничтожения...  Нет,  они
просто-напросто перебьют нас одного за другим...
     Он покачал головой.
     - Это наш единственный возможный путь, - спокойно произнес  он  после
короткой паузы и вновь сосредоточил все свое внимание на маневре.
     Дальнейшие разговоры стали невозможными. Сторожевые корабли и  дюжина
грузовых  звездолетов  двигались  вместе.  Пропасть  между  ними  внезапно
оказалась перегороженной решеткой из голубого пламени  -  электризующей  и
ослепляющей. Линия кораблей, выстроившихся каре, разошлась  и  сомкнулась,
точно чавкающий рот. Каким бы ни был источник их энергии расход ее  должен
был  бы  быть  феноменальным,  благодаря  поглощения  основными  энергиями
космоса.
     Овленджские корабли сами обнаружили, что оборона перед бегством  была
большим, чем просто панической мыслью. Эти трепещущие  решетки  вспыхивали
перед  их  иллюминаторами,  трещали,  исчезали,  опять  вспыхивали,  снова
полыхали,  заливая  мостики  всех  кораблей  своим  странным   сверканием,
ослепляющим и расточительным. Это был последний свет,  который  когда-либо
увидят тысячи глаз. Корабли,  на  которых  смыкались  эти  голубые  клыки,
вспыхивали с яркостью магния, они вспыхивали, потом  проваливались  в  ад,
вымогающий жизни.
     Но нападающие взрезали пространство на огромных скоростях. Не  всегда
чудовищные решетки попадали в фазу, кто бы не контролировал  их  действие,
он не мог манипулировать ими с достаточной точностью. Их челюсти смыкались
слишком медленно - много кораблей проскочило в  промежутки  между  ними  и
сквозь ряды Ииннисфарского флота.
     Быстрый взгляд на схему сказал Приму, что только около  сорока  судов
остались невредимыми, вырвавшись из ловушки.
     - Супербластеры, огонь! - проревел он команду.
     Никто из тех, кто оказался замешанным в этой великолепной вооруженной
схватке, не принимал  никогда  раньше  участия  в  космических  сражениях.
Галактика, вступив в период своей старости, уже давно  повесила  на  стену
свои мечи. Из всех проницательных  умов,  занятых  быстрым  переигрыванием
стратегии, Прим  оказался  наиболее  быстрым  в  обнаружении  преимуществ.
Могучие порядки Ииннисфара возложили слишком много надежд на эффективность
своих решеток; они на время оцепенели, обнаружив, что уцелевшие прорвались
на их сторону. Флот Овленджа выбил их из этого оцепенения.
     Солнечные  вспышки   супербластеров   хлынули   на   них   водопадом,
перепрыгивая с  корабля  на  корабль,  питаясь  ими,  пока  нападающие  не
пробились через их  поредевшие  боевые  порядки  и  не  двинулись  дальше.
Корабли  Ииннисфара  теперь  тоже  быстро  перемещались.   Они   мгновенно
рассредоточились, держась на безопасном расстоянии от  центра  распада,  в
котором нашли свою гибель четыре сотни их напарников.
     - Теперь прямо, - говоришь ты. - Прямо на Ииннисфар. Это будет  самый
твердый залог нашей безопасности!
     Однако обогнать вражеский флот оказалось не так-то просто.  Отдельные
отряды уже догоняли прорвавшихся на головокружительной скорости. Среди них
был и тридцатимильный корабль, который  был  замечен  ими  несколько  дней
назад.
     - Там еще три примерно таких  же  размеров!  -  пронзительно  крикнул
Сросшийся, определивший себе место у  иллюминатора.  -  Посмотрите!  Разве
что-нибудь может перемещаться с такой быстротой?
     Прим повернул флагман по дуге к югу. Они изменили курс в самое время;
настигающие выбросили  черную  массу,  похожую  на  дым,  точно  перед  их
расположением.  Дым  был  способен  быстро  молекуляризоваться,  и,  таким
образом, мог бы просто изрешетить флагмана, точно муху на  дороге,  потому
что становился чем-то  вроде  горсти  гравия,  брошенного  на  космические
дороги. После их маневра гигантские суда исчезли из поля зрения. Но  потом
появились снова, совершив хитро задуманный  разворот,  сформировав  четыре
вершины исполинского четырехугольника прямо по курсу флагмана.
     - Ни один человек не способен  вынести  перегрузки  вроде  этих.  Они
управляются роботами, - заметил ты, оценивая прелесть битвы.
     - И они же опускали решетки-экраны! - бросил Прим.
     Это была вспышка вдохновения, но  слишком  короткая,  чтобы  доказать
свою  правильность.  Он  отвернулся  и  принялся   отдавать   распоряжения
бомбардирам, нацеливая их на то,  чтобы  поразить  гигантов  любой  ценой.
Теперь флагман был предоставлен самому себе, все  его  спутники  были  или
уничтожены, или рассеялись на миллионы миль.
     Четыре исполина вышли на боевые позиции. Снова адские  голубые  узоры
чиркнули по курсу флагмана. У Прима не оставалось времени уклониться - они
двигались прямо на светящуюся решетку. В последний миг  бомбардир  выпалил
всей смертоносной мощью сверхбластера прямо перед собой.
     Лучи от бластера и решетки встретились.
     Две неодушевленные энергии сцепились друг с другом, словно гигантские
звери в добычу. Вместо того, чтобы взорваться как обычно,  реакция  начала
распространяться  вдоль  обозначенного  четырехугольника  решетки,   жадно
поглощая ее по дороге. В ее центре образовался широкий круг пустоты, через
который проскочил флагман, не получив  при  этом  ни  одного  повреждения.
Реакция тем временем достигла углов решетки. Колючее  пламя  -  пожирающее
пламя. И вот реакция дошла до четырех громадных судов...
     Только мгновение они оставались нетронутыми -  затем  каждый  из  них
распустился трехмерной  радугой,  переливающейся  всеми  цветами  видимого
спектра, которая была видна на сотни световых  лет.  И  тут  эта  слепящая
красота взорвалась...  четыре  радужные  сферы  слились  воедино  и  стали
антисветом. Они всасывали, перемалывали и выплевывали - огромный пролом  в
небытие  вселенной,  порожденный  ими  расширялся.  Неотвратимая   фабрика
космоса сама пожирала себя.
     Несколько Ииннисфарских кораблей  были  поглощены  этим  катаклизмом.
Флагман же не располагал временем  для  радости.  Момент  его  величайшего
триумфа был одновременно моментом его  крушения:  полупрозрачное  ядро  из
вражеского деструктора поразило его в кормовой стабилизатор.
     Словно некий электронный монстр, ядро раскинуло щупальца и  поглотило
звездолет.
     Прим окончательно выругался.
     - Больше ничего не реагирует, - отрешенно произнес он, уронив руки.
     Было сомнительно,  чтобы  кто-нибудь  слушал  его.  Сплошное  шипение
заложило всем уши,  пока  их  тела  электрически  подпрыгивали,  протестуя
против того, что с ними произошло. Сцена была озарена оранжевым  и  черным
цветами. Свет проникал повсюду. Лица, одежда, палуба, приборы -  все  было
уничтожено в один миг.
     Когда все кончилось, все были  близки  к  безумию.  Они  оказались  в
кромешной  тьме,  только  бледные  лучи  звезд  касались  их   лиц.   Прим
пошатывался возле пульта. Он беспорядочно провел рукой по рядам  приборов,
все они были мертвы.
     - Нам конец! - объявил он.
     В ответ мертвая тишина.
     Нигде ни шепота жизни. Даже воздухоочиститель замолчал.
     Он медленно опустился на палубу и спрятал свое лицо в руках. Какое-то
время все  сохраняли  молчание,  потому  что  были  эмоционально  иссушены
апокалиптическим ознобом битвы и горечью поражения.
     - Они там, на Ииннисфаре, должны проявить рыцарственность, - наконец,
заговорил ты. - Они получат окончательную шифровку о сражении, прилетят  и
заберут нас. Думаю, с нами они будут обращаться с почтением.
     В ответ Сросшийся резко бросил из своего угла:
     - И ты еще находишь силы для дерзости! Я  предпочел  бы  покончить  с
тобой немедленно!
     - Давай убьем его, - предложил Одноглазый, но  ты  в  ответ  даже  не
шевельнулся: они были всего лишь обломками  на  фоне  стены  из  звездного
света, обломками, которые не к месту разговорились.
     - Я испытываю только расслабленность, - продолжаешь  ты.  -  Сражение
кончилось, но мы проиграли с честью. Взгляните-ка на нашего  капитана,  он
едва жив от усталости. Он дрался мудро и находчиво. На него  нисколько  не
ложится ответственность за то, что мы проиграли партию.  Теперь  он  может
отдохнуть без угрызений совести - впрочем, все мы тоже - зная, что  теперь
будущее не в его руках. Скоро они прибудут, чтобы забрать нас  и  устроить
торжественную встречу на Ииннисфаре.
     Никто из присутствующих не счел нужным ответить тебе.

                                    8

     Когда прибыли эмиссары с Ииннисфара, воздух был полон вони, как ты  и
предсказывал. Они быстренько проделали для себя проход в корпусе, окружили
удивленных людей на борту и перегнали их на корабль.  И  потом  на  полной
скорости двинулись к  Ииннисфару.  Флагманский  корабль  был  оставлен  во
владении его собственных разрушенных механизмов.
     Тебе была отведена одна комната с  Примом,  Одноглазым  и  Сросшимся.
Последние двое вели себя  тихо,  парализованные  на  всю  жизнь  недавними
событиями. После всего случившегося они сидели всю дорогу рядышком,  точно
пара манекенов и молчали. Прим находился в  лучшем  состоянии,  но  именно
сейчас на нем сказалось все пережитое, и он валялся на койке,  сотрясаемый
нервной дрожью. Поэтому тебе в одиночестве пришлось торчать у иллюминатора
и любоваться спектаклем появления на экране Ииннисфара.
     Планета, так долго игравшая столь выдающуюся роль в Галактике, в  эти
поздние дни своей  истории  представляла  причудливое  зрелище.  Вдоль  ее
экватора кружили два великолепных кольца, одно в  другом.  Первое  из  них
было  естественным  и  образовалось  из  обломков   Луны,   которая   была
уничтожена, когда древний звездолет случайно врезался в нее  и  взорвался.
Второе кольцо было ничем иным как свалкой. На Ииннисфаре уже  много  веков
назад было  запрещено  держать  сломанные  звездолеты,  потому  что  груды
проржавевшего металла  вызывали  неприятные  ощущения,  вместо  этого  все
обломки выводились на  постоянную  орбиту.  За  долгое  время  это  кольцо
изрядно выросло и теперь достигало пятидесяти миль  толщины  и  нескольких
миль в ширину.  С  большого  расстояния,  скрадывавшего  его  уродливость,
кольцо  казалось  произведением  искусства,  одним  из  семнадцати   чудес
галактики.  Оно  сверкало,  точно  одеяние  из   бесчисленного   множества
драгоценностей,  каждый  дюйм  металла  вечно   блестел,   начищенный   до
зеркального блеска метеоритной пылью.
     Когда звездолет,  на  котором  ты  имел  честь  находиться,  совершил
посадку на дневной стороне планеты,  второе  кольцо  было  все  еще  слабо
видно, изогнувшееся подобно небесной арке.
     Вокруг же был Ииннисфар, с  его  слезами  и  наслаждениями,  забытыми
воспоминаниями и затянувшейся историей.
     После некоторой задержки  тебя  и  прочих  выгрузили,  пересадили  на
небольшой наземный корабль и доставили во дворец  Высочайшего  Сюзерена  в
городе Нсоюз. Экипаж флагмана испарился в одном направлении, солдаты,  все
еще прибывавшие в состоянии приостановленной жизнедеятельности - в другом,
тебя же, вместе  с  тремя  офицерами  отвели  в  комнатушку,  чуть  больше
каморки. Здесь вам опять пришлось ждать, причем довольно  долго.  Принесли
пищу,  но  из  всех  присутствующих  только  ты  один   оказался   склонен
перекусить, да и то только исходя из соображений заботы о своей персоне.
     Нас навещали самые разные сановники, большая часть которых уходили от
нас мрачными, воздерживаясь от разговоров. Сквозь узкое окно я  глядел  во
двор, один угол его  был  озарен  прекраснейшим,  цветущим  дженнимеритом.
Группы мужчин и женщин бесцельно стояли возле него, и  не  было  лица,  на
котором  не  виднелась  бы  печать  тревоги.  Советники   бродили   словно
выбирались по неосвещенной лестнице. Становилось очевидно,  что  назревает
какой-то кризис. Его угроза ощущалась почти осязаемо у всех придворных.
     Внезапно до ваших охранников дошел  какой-то  приказ,  неожиданный  и
окончательный. Через несколько минут тебя и твоих спутников вводили сильно
возбужденных в мраморный зал аудиенции, и там вы  предстали  воочию  перед
ВЫСОЧАЙШИМ НАСЛЕДСТВЕННЫМ СЮЗЕРЕНОМ ИИННИСФАРА И РЕГИОНА ИИННИСФАРА.
     Он  оказался  бледным  человеком,  одетым  в   строгий   сатин.   Он,
откинувшись, восседал на кушетке. Черты его лица  казались  выхолощенными,
но глаза говорили об утонченном интеллекте, а голос был твердым. Хотя  его
обычная поза наводила на мысли о спячке, голову он  держал  напряженно,  и
это не прошло мимо твоего внимания.
     Он с полнейшей непосредственностью оглядел вас, взвешивая по  очереди
каждого  из  группы,  и  в  конце  концов  обратился  к  тебе,  а   не   к
предводителям. Он начал говорить без преамбул.
     - Вы, варвары, своей глупостью довели дело до катастрофы!
     Ты поклонился и с иронией ответил:
     - Нам очень жаль, что мы вынуждены были  слегка  потревожить  Великую
Империю Ииннисфар.
     - Фи! Я говорю не об империи, -  он  пренебрежительно  махнул  рукой,
точно империя была пустой безделушкой,  не  заслуживающей  внимания.  -  Я
говорю о самом космосе, по благоволению которого мы все  существуем.  Силы
природы начинают распадаться.
     Ты вопросительно смотришь на него, но ничего не говоришь.
     - Позвольте, я обрисую вам судьбу, которая  нам  теперь  угрожает,  -
произнес Высочайший. - Надеюсь,  что  вы  сможете  умереть,  хоть  немного
поняв, что вы натворили.  Наша  Галактика  невообразимо  стара;  философы,
теологи  и  ученые,  все  вместе  убеждают  нас,  что   ее   существование
длительное, но не бесконечное, близится к своему завершению.
     - Действительно, такие слухи ходят, - бормочешь ты.
     - Рад  слышать,  что  мудрость  распространяется.  За  эти  последние
несколько часов мы установили, что Галактика  -  точно  старая  занавеска,
рвущаяся под собственным весом, распадается; а это, по сути дела, означает
конец всему, прошлому и будущему, а следовательно,  и  всему  человечеству
тоже...
     Он замолчал с тщеславной надеждой, что хотя бы тень страха  отразится
после этих слов на ваших лицах, а потом  продолжил,  игнорируя  испуганные
возгласы твоих коллег-пленников:
     - Миллионы лет во всем регионе царил мир. Но когда мы установили, что
ваш  флот  движется  к  Ииннисфару  с  враждебными  целями,  нам  пришлось
воскресить наши древние корабли и  боевую  технику,  которые  не  находили
никакого  применения  со  времен  окончания  Самоподдерживающейся   войны.
Системы производства, схемы сражений, подготовка людей, умеющих воевать  -
все  пришлось  позаимствовать  из  давным-давно  забытого  прошлого.   Это
потребовало поспешности, с которой мы никгда  раньше  не  сталкивались,  и
регламентированности, которая нам ненавистна.
     - Однако,  такова  цена  одержанной  победы,  -  заметил  Одноглазый,
набравшись храбрости.
     Высочайший внимательно посмотрел на него, затем продолжил:
     -  Мы  начали  поспешно  отыскивать   оружие,   которое   смогли   бы
использовать против вас, и, наконец, наши поиски увенчались  успехом,  это
оружие было изобретено несколько эпох назад, но так  ни  разу  и  не  было
приведено  в  действие.  Задумано  оно  было  чудовищным,  поскольку   его
источником энергии  служили  электрогравитационные  силы  самого  космоса.
Четыре гигантские машины, называемые турбуляторами, приводили эти  силы  в
действие, они были  смонтированы  на  тех  четырех  кораблях,  которые  вы
уничтожили.
     - Мы видели один из них на границе Региона несколько  дней  назад,  -
сказал Прим.
     Он  с  волнением  слушал  Высочайшего,  захваченный   его   описанием
гигантского военного аппарата, который был приведен в действие.
     - Четыре табулятора были вызваны из  отдаленных  районов  Региона,  в
которых их разместили наши предки,  -  объяснил  Высочайший.  -  Они  были
установлены на маршруте вашего флота, последствия этого вы сами наблюдали.
Решетки - основные составляющие самого  творения.  Но  по  воле  недоброго
случая вы их уничтожили, или, точнее говоря, заставили их поглотить  самих
себя. Наши ученые утверждают, что в  такой  древней  структуре,  как  наша
Галактика, прежняя стабильность теперь  сможет  продержать  недолго.  Этот
процесс невидим, но распад, начало которому вы, сами того  не  подозревая,
положили - быстро распространяется, это установлено определенно,  и  никто
не знает, как его можно остановить.
     Прим пошатнулся, словно его ударили.
     Высочайший взглянул на тебя, ожидая возражений. Но ты, будто  впервые
засомневавшись,  изучающе  посмотрел  на   Одноглазого   и   прочих:   они
бессмысленно таращились  в  пустоту,  слишком  ошеломленные  перспективами
порожденной ими катастрофы, чтобы обратить на тебя внимание.
     - Ваших ученых можно поздравить, -  произносишь  ты.  -  Они  изрядно
подзадержались с открытием нестабильности,  но  в  конце  концов  все-таки
добрались и до этого. Но эта  катастрофа  вызвана  отнюдь  не  мной  и  не
присутствующими здесь моими друзьями, она началась давным-давно, много лет
назад, именно поэтому-то я и прибыл на Ииннисфар, чтобы сообщить  об  этом
им... и вам.
     Впервые высочайший проявил эмоции. Он  поднялся  с  кушетки,  яростно
стиснув ее спинку.
     - Ты,  наглый  варвар,  ты  явился  сюда  насильником,  грабителем  и
мародером. Что ты можешь понимать в этих вопросах?
     - Я явился сюда, для того  чтобы  засвидетельствовать  приближающийся
конец всего сущего, - спокойно отвечаешь ты. - В  каком  виде  мне  стоило
явиться, в качестве гостя или пленника, мне было безразлично, меня  больше
интересовало, как встряхнуть всех людей при вести о моем  появлении.  Ради
этого-то я и устроил вторжение; такие вещи  легко  устраиваются,  если  ты
умеешь  читать  и  способен  сыграть  на  некоторых   низменных   страстях
человеческих. Подумай, если бы я явился сюда в одиночестве, кто  бы  узнал
об этом, кто бы обратил на меня внимание? Теперь же вся Галактика, все  ее
бесчисленные обитатели держат глаза открытыми,  и  я  сфокусировал  их  на
Ииннисфаре. Они смогут умереть зная правду.
     - В самом деле? - Высочайший шевельнул своими царственными бровями. -
Прежде чем я вычеркну тебя из своей памяти,  может  быть,  ты  будешь  так
добр, что поведаешь мне ту правду, ради которой ты прибыл  сюда,  затратив
на этот долгий путь столько усилий?
     - Всенепременно, - согласился ты. Может, тебе предпочтительнее сперва
была бы демонстрация?
     Но Высочайший, щелкнув пальцами, отмахнулся от твоего предложения.
     -  Ты  просто-напросто  хвастун!  -  энергично  заявил   он.   -   Ты
бессмысленно транжиришь  мое  время,  которого  и  так  осталось  немного.
Стража!
     Стражники выстроились полукругом, радуясь беспрецедентной возможности
продемонстрировать свое умение на живой плоти.
     - Вот какого рода демонстрацию я и имел ввиду, - заявил ты и двинулся
им навстречу.
     Стражников было четырнадцать.  Их  мундиры  были  украшены  галунами,
эполетами, аксельбантами, но их старинные мечи выглядели вполне пригодными
для использования.
     Ты без  колебаний  двинулся  в  направлении  ближайшего  солдата.  Он
уверенно опустил свой тяжелый меч, целя всю силу удара тебе в  голову.  Но
ты выбросил руку и перехватил обнаженный клинок.
     Меч зазвенел  и  рассыпался  на  обломки,  словно  он  был  сделан  и
бьющегося стекла. Испуганный произошедшим, охранник упал.
     Обезумев  от  ярости  остальные  охранники  набросились  на  тебя   и
принялись рубить и колоть. Их мечи сгибались и ломались о твое тело.
     Когда же они осознали, что ты располагаешь какой-то тайной силой -  а
что еще они могли подумать? - стражники в нерешительности отступили. И  ты
увидел, что на тебя наведен с балкона ствол автоматической установки.
     -  Прежде  чем  ты  будешь  аннигилирован,   -   заявил   Высочайший,
многозначительно покосившись на балкон-мне было бы интересно  узнать,  что
это за трюки ты сейчас применил.
     - Испытай сперва свой трюк, - предложил ты.
     Чтобы еще больше ускорить события, ты сделал  шаг  по  направлению  к
Высочайшему. Ты успел сделать еще  один  шаг,  прежде  чем  устройство  на
балконе засверкало, начав работать. Ливень бета-частиц с визгом понесся  в
твою сторону, но все они не смогли ни на йоту повредить тебе.
     Наконец-то выражение лица Высочайшего сделалось испуганным.
     - Кто ты такой? Откуда ты взялся?
     - Это именно то, что  я  и  собираюсь  тебе  рассказать,  -  спокойно
отвечаешь ты. - То, что я сейчас  скажу  тебе,  должно  быть  доведено  до
сведения всех твоих  подданных,  когда  завершится  великая  история,  она
завершится  более  достойно,  если  каждому  будет  известно,  почему  это
произошло, ибо человек, погибающий бессмысленно, делает пародией  все  то,
ради чего он жил.
     Я явился из другого мира, лежащего за пределами этой галактики -  это
был новый мир, потому что процессы  творения  там  все  еще  продолжаются.
Новые галактики формируются в бездонных глубинах  ночи,  поднимаясь  из-за
грани небытия. Моя планета молода, я же - первый человек,  появившийся  на
ней. Имени ни у моей планеты, ни у меня нет.
     - Значит, все, что ты говорил мне тогда на Овлендже, было правдой?  -
спросил Сросшийся.
     - Несомненно.
     И не побеспокоившись о том, чтобы рассказать ему,  каким  образом  ты
научился пилотировать звездолет умершего Крикуна, ты повернулся к Приму.
     - Помните  разговор,  который  мы  однажды  завели  об  эволюции?  Вы
утверждали, что человек является конечным продуктом эволюции, не так ли?
     Прим кивнул.
     - Действительно, человек в самом деле совершеннейший  плод  эволюции,
но только в э_т_о_й Галактике, - отвечаешь  ты,  затем  обводишь  взглядом
Высочайшего, Сросшегося и Одноглазого и безо всякой улыбки продолжаешь,  -
здесь вы - высочайший расцвет  эволюции.  Но  подумайте  о  том  множестве
экспериментов, которые предприняла природа, прежде чем  создала  вас.  Она
начала с аминокислот, потом появилась амеба, простейшая клетка... Она была
совсем как ребенок, пришедший в школу, но так было лишь тогда,  когда  она
училась.  Я  прибегаю  к   аналогиям,   чтобы   избегнуть   категорических
заблуждений  и  непонимания  с  вашей  стороны.   Многие   ее   дальнейшие
эксперименты - даже такие поздние как  бродячие  разумные  клетки  -  увы,
оказались неудачными, таким образом, человек в целом, оказался  лучшим  из
всего того, что было создано.
     В новой галактике, откуда с прибыл, она начала с человечества,  более
точно с человека, то есть с меня. В  моей  галактике  я  -  самая  ранняя,
наиболее примитивная форма жизни, этакая новая амеба.
     И ты начал объяснять им, какие радикальные перемены были  произведены
в тебе; по сути дела -  ты  представитель  совершенно  другой  расы.  Твои
сигнальные  системы  фундаментально  перестроены.   Твои   пищеварительные
процессы изменены. С точки зрения генетики не просто старые характеристики
передавались  из  поколения  в  поколение,  двигательные  и  речевые  гены
обуславливали передачу по наследству и этих простых человеческих  навыков.
Психологическая сторона твоего мозга тоже была  усовершенствована,  многое
из  старого  и  случайного  человеческого   эмоциолизма   было   полностью
отброшено.  Однако  в  тебе  сохранились  чувства  альтруизма   и   умение
отождествлять себя с  происходящим,  во  много  раз  превышающие  подобные
человеческие качества.
     Высочайший молча слушал тебя, потом заметил:
     - Если ты первый... хм-м... представитель вашего вида,  то  каким  же
образом ты можешь так много знать касательно самого себя?
     Ты улыбнулся, вопрос был простым.
     - Потому что все  наши  другие  усовершенствования  -  это  просто  в
определенной степени модификации того образа, что был получен при работе с
человеком. Мне прибавлен лишь только один бесценный дар - знание не только
моей психологической активности - мыслей, если вам так будет угодно - но и
моего физиологического состояния. Я могу контролировать работу  любого  из
моих органов, заглядывать в каждое из кровяных телец. Я  составляю  единое
целое, чего вы никогда  не  смогли  достичь.  К  примеру,  меня  не  могут
коснуться болезни; я могу опознать и подавить в зародыше любую из  них,  я
могу управлять своими автоматическими рефлексами,  зная  самого  себя,  я,
если выражаться  сугубо  литературно,  свой  собственный  творец.  Как  вы
создавали вокруг себя среду обитания, так и я могу создавать себя, чего вы
никогда не умели.

                                    9

     Высочайший спустился со своего возвышения.
     - Тревог было достаточно и до того, как ты прибыл сюда, - сказал  он.
- Хотя я прожил уже без малого пять столетий, я  снова  почувствовал  себя
ребенком. Что же, на Ииннисфаре  ты  должен  чувствовать  себя  прямо-таки
суперменом!
     Ироничность его тона задела тебя.
     - Разве ты не понял, что я тебе сейчас только что сказал? -  вспыхнул
ты. - В моем мире я - ничто иное как амеба. Чем же я могу гордиться здесь?
Только тем, что кто-то придет мне на смену...
     Высочайший взмахнул накрахмаленным манжетом и сказал:
     - Я признаю твою точку зрения, ты поразительно скромен для той  мощи,
которой располагаешь.
     - Что толку от всей этой болтовни?
     Это заговорил Одноглазый. Он беспомощно стоял рядом  со  Сросшимся  и
Примом, мозг его в данную минуту занимали бесплодные планы бегства. Теперь
же он обратился к тебе, одновременно и льстиво, и пренебрежительно:
     - Ты нас заманил сюда, значит ты можешь и вызволить нас отсюда. Давай
не будем тратить времени. Верни нас назад, на Овлендж,  раз  уж  ты  такой
сверхчеловек.
     В ответ ты лишь покачал головой.
     - Могу тебя заверить, что на Овлендже тебе будет ничуть не  лучше,  -
говоришь ты. - Прости, что я невольно вовлек тебя в это, но для  тебя  это
все не хуже, чем, если бы ты скрывался в руинах города. И  я  -  вовсе  не
сверхчеловек...
     - Не сверхчеловек!  -  злобно  выпалил  Одноглазый,  поворачиваясь  к
Высочайшему, затем он яростно закричал. -  Не  сверхчеловек,  он  говорит!
Однако он выпил достаточно яда, чтобы отравить всю армию, он  отразил  все
эти мечи - вы все сами это видели! - он выдержал излучение...
     - Да послушай же! - перебил ты его. - Все эти вещи основаны на другом
принципе. Вот смотри!
     Он подошел к стене. Она была сложена из массивных  мраморных  блоков,
отполированный и точно подогнанных друг к другу. Ты поднес к  ней  руку  и
вытянутыми пальцами надавил...
     Когда  же  ты  убрал  руку,  в  мраморе  оказалось  просверлено  пять
небольших отверстий.
     Это  была  простая  демонстрация.  На  них  она   произвела   должное
впечатление.
     Ты вытер руку и повернулся к зрителям, но они робко отводили глаза  в
сторону, от потрясения у них побледнели даже губы.
     - И все же я не сильнее, чем вы, - говоришь ты. - Вся  разница  между
нами только в одном: я пришел сюда  из  недавно  созданного  мира,  заново
отчеканенный  неумолимыми  процессами  продолжающего  созидания.  А  вы  -
порождения старого мира. Подумайте о вашей галактике. Каков ее возраст? Вы
точно не знаете этого, но для вас не секрет,  что  она  невероятно  стара.
Честно говоря, она уже давно износилась,  как  все  подвержено  износу  со
временем. Тут уж ничего не поделаешь. Спросите  сами  себя:  из  чего  все
создано? Сплетение  энергий,  которые  выявляют  и  создают  материю.  Эти
сплетенные  энергии  существуют  аж  с  начала  времен,  все   истощается,
изнашивается, рассеивается. И вся  материя,  созданная  ими,  изнашивается
вместе с ними. Великие магические батареи вашей галактики разрядились, все
протоны и нейтроны начали утрачивать  свою  полярность.  Их  заряды  резко
снизились, они больше не могут составлять комбинации, как могли  когда-то.
У стали не больше крепости, чем некогда было у бумаги, дерево - не прочнее
воды.
     Тут тебя перебил Прим.
     - Ты пытаешься обмануть нас! - произнес он подрагивающим  голосом.  -
Ведь это только ты способен проделать пальцем дырку в мраморе, вынести яд,
мечи, облучение. А нам, всем нам суждено умереть! Или ты считаешь  нас  за
глупцов?
     - Нет, - спокойно возражаешь ты. - Действительно,  вам  всем  суждено
умереть, как ты и  сказал.  Вы  состоите  из  тех  же  самых  истощившихся
нуклонов, что и все вокруг вас, именно поэтому вы  и  не  обнаружили  этот
процесс давным-давно. Я смогу перенести практически все,  что  вы  сможете
придумать, но только лишь потому, что та материя, из которой я  изготовлен
- новая материя. Я - единственный свежий фактор в истощенной галактике.
     Ты делаешь паузу и подходишь к Величайшему. Он очень бледен.
     - Значит ты и есть  тот  жадный  монстр,  который  нашими  стараниями
оказался выпущенным на свободу...  полагаю,  мы  просто  ускорили  процесс
распада? - с остановками произносит он.
     - Да. Космическая фабрика разладилась, пролом расширяется и  поглотит
весь островок вашей вселенной.
     Высочайший  закрыл  глаза.  Когда   он   снова   поднял   веки,   его
настороженный взгляд остановился на тебе.
     - Наши яды не могут подействовать на тебя, - произнес он. - Но все же
ты умудрился  прожить  среди  нас  незаметным.  Каким  образом  ты  можешь
усваивать
     - Покидая свой мир, я прихватил с собой необходимый запас калорий.  Я
пришел сюда не без подготовки.  Я  позаботился  даже  о  концентрированном
кислороде.
     Тут ты рассказал Величайшему  о  воздействии  твоего  неразбавленного
воздуха на Крикуна, книготорговца, обстоятельствах, при которых он  погиб,
словно сраженный невидимой радиацией. И еще ты рассказал,  какой  полезной
оказалась для тебя библиотека книгофильмов Крикуна.
     - Да ты оппортунист, - произнес Высочайший. - Прими мои поздравления.
     Он подергал себя за губу и какое-то мгновение  выглядел  чуть  ли  не
веселым.
     - У тебя не найдется свободного времени, если  только  это  выражение
уже не утратило смысл? Надеюсь остальные простят нас.
     Что-то в его поведении изменилось.
     Он подошел к тебе и резким жестом  указал  на  дверь.  И  что  же  ты
сделал? Ты бросил  через  плечо  последний  взгляд  на  группу  несчастных
обреченных  людей,  чьи  функции  в  жизни  сейчас  резко  исчезли,  отдал
Одноглазому иронический салют и направился в указанном направлении.
     Высочайший   шел   по   коридору   со   скоростью,   выдававшей   его
преждевременную вялость. Он толчком открыл еще одну дверь, и вы  вышли  на
балкон, оттуда открывался  вид  на  гордый  город  Нсоюз.  Дул  прохладный
вечерний ветер, облака скрывали заходящее солнце. Величественная  панорама
проспектов и реки лежала перед вами странно пустынная, от  далеких  шпилей
до тротуаров  ближайших  улиц.  Все  было  неподвижным,  если  не  считать
занавески в окне удаленного особняка.
     - Насколько бы  затянулся  этот  процесс  распада,  если  бы  его  не
ускорили? - небрежно спросил Высочайший, облокотившись на перила  и  глядя
вниз.
     - Теперь он ускорился на столетия, - ответил ты. - Но он все же может
продлиться еще долгие века...
     Ты испытываешь нежность к нему, ко всем людям, ко всему неисчислимому
количеству людей, мошенничают ли они сейчас или играют по-честному,  любят
ли они или ненавидят. Позабылось все их безумие и ограниченность, они были
примитивными существами, появляющимися во тьме, с проблесками разума,  что
приводит к проницательности...
     Высочайший глубоко вдохнул вечерний воздух.
     - Вот и конец! Теперь пришло время пережить приключение со смертью.
     Он сделал еще один глоток потемневшего ветра.
     - Вам следует обзавестись вращающимся креслом, друг мой.  Это  просто
необходимо, чтобы кто-то смотрел и видел. Но нам придется вернуться  домой
прежде, чем наши корабли рассыплются. Они окажутся не в состоянии  слишком
долго служить вам.
     Ты ласково ответил:
     - Каждый должен  знать,  что  его  ждет,  это  представляется  просто
необходимым.
     Он повернулся и посмотрел тебе в лицо.
     - Я этого не забуду.
     Потом, после небольшой паузы, добавил:
     -  Какие  побуждения  привели  вас  сюда?  Ностальгия?   Любопытство?
Сострадание? Какие чувства вы к нам испытываете... к нам, к живым теням?
     Что это была за необъяснимая слабость, от которой  слова  застряли  у
тебя в горле? Почему ты отвернул свое лицо, чтобы он не мог  видеть  твоих
глаз?
     - Я хотел... чтобы люди знали то, что  их  ожидает,  -  наконец  смог
произнести ты. - Что мы многим им обязаны. Я... мы в долгу перед вами.  Вы
- наши родители, мы - ваши потомки...
     Он бережно прикоснулся к тебе, но тут же спросил уверенным тоном:
     - Что надо передать народу галактики?
     Ты поглядел вниз, на город, теперь разукрашенный огнями, потом поднял
глаза вверх, на вечернее небо.
     Ты не смог найти успокоения ни там, ни в себе.
     - Еще раз напомните им, что такое Галактика, - сказал ты. - И не надо
смягчать. Они - доблестный народ. Растолкуйте им еще раз, что галактики  -
они, как песчинки, и каждая галактика - это  космическая  лаборатория  для
сложных экспериментов природы. Объясните им,  как  мало  значат  отдельные
индивидуальные жизни в сравнении с неведомыми целями  всей  расы.  Скажите
им... скажите, что  эта  лаборатория  закрывается.  Зато  новая,  с  более
современным оборудованием, открывается чуть дальше по улице.
     - Они услышат это, - пообещал Высочайший.
     Тем временем ночь спустилась на древний город,  и  его  лицо  окутала
тьма.

       МЫ, УЖЕ ПРИШЕДШИЕ ВАМ НА СМЕНУ, ТЕПЕРЬ ЗАПИСЫВАЕМ ЭТИ ФРАГМЕНТЫ
           В ВАШУ ЧЕСТЬ, ПОТОМУ ЧТО И ВЫ БЫЛИ НЕКОГДА ЛЮДЬМИ ЧЕСТИ.
                              ПОКОЙТЕСЬ В МИРЕ!