Олди.
Перекресток.

В Доме было ужасно холодно. Временами мне казалось, что я неправ, и лучше 
было бы сказать -- зябко и сыро -- но ознобу, сотрясавшему мое тело, все эти 
словесные кружева казались глупыми и смешными. И, главное, не меняющими 
сути. 
Изредка я протягивал руки к витому подсвечнику, к его бронзовым, 
позеленевшим от времени розеткам, где покорно истекали черным воском три 
толстые свечи, и их пламя послушно согревало мои пальцы, подрагивая и 
колеблясь в выборе собственного цвета -- от охры до кармина. 
Странный тюльпан, напоминавший залитый свежей кровью пергамент, 
склонился ко мне из вазы и попытался прочесть написанное. Я прикрыл слова 
ладонью, улыбнулся и пощекотал любопытный цветок кончиком пера. Он 
обиженно качнулся на упругом стебле и сомкнул лепестки. Тюльпан мерз, как и 
я. Он был уже очень старый, этот преступно-багровый тюльпан, ему скоро 
придется умереть, засыпав сморщенными крылышками неведомых бабочек мой 
стол, и я ничего не мог изменить в реальности срезанной жизни. Реальность -- 
это вообще не моя стихия... 
Я встал и вышел из комнаты. Почти от самого порога начиналась лестница -- 
сегодня она была узкая и деревянная -- и я спустился по ней в нижний зал, 
слегка касаясь перил и поглаживая приятную на ощупь матовую полировку. 
Внизу горел камин, и отблески огня метались по оружию, развешанному на 
массивных, потемневших от времени стенах. Я подошел к креслу с затейливо 
выгнутыми подлокотниками и принялся разглядывать секиру, висевшую над 
ним. Лезвие было тонким, непривычно-декоративной формы, но древко 
охватывали металлические кольца с гравировкой. Вчера вечером здесь висел 
ковер. Большой такой ковер, в темно-зеленых тонах, и в самом центре 
орнамента чуть покачивалась кривая сабля в золоченых ножнах. Я отчетливо 
помнил их -- ковер и саблю -- потому что никак не мог понять тайну гармонии 
прямых углов ковра и дуги клинка, и все стоял, смотрел... 
-- Дура, -- сказал я секире. Она не ответила. 
Раньше я думал, что Дом смеется надо мной. Теперь я так не думаю. Даже 
Предстоятели не властны над изменениями Дома, и их иллюзии теряют силу на 
пороге. На пороге, который сегодня выглядит так, а завтра -- совсем иначе. А 
через час вообще никак не выглядит. 
В западной стене зала обнаружилось окно. Высокое стрельчатое окно с 
леденцовыми витражами в верхней части... Вдалеке виднелся косогор, и силуэт 
черного всадника несся по его кромке на фоне чуть посветлевшего неба. Только 
контур, слегка размытый движением, контур двухголового кентавра с 
крыльями за человеческой спиной -- лук, что ли?.. или плащ... -- и я машинально 
забарабанил пальцами по подоконнику, качнув шнур занавеси с кисточкой на 
конце. 
Всадник резко осадил коня, заплясавшего на рыхлой крутизне, и их тени на 
мгновение слились в одну бесформенную массу. До меня донеслось 
приглушенное ржание и сдавленный вопль ужаса. Огромное гибкое тело 
вознеслось перед ошалевшим кентавром, и оскалившаяся пасть с пушистым 
подбородком закачалась из стороны в сторону, повинуясь причудливому, 
срывающемуся ритму... 
Я выругался, отдернув руку от шнура занавеси, и мои пальцы намертво 
впились в подоконник. Небо над холмами вновь опустело, но конь и человек 
уже исчезли по ту сторону гряды, став невидимыми для меня, и лишь далекий 
топот копыт отозвался легким дребезгом оконного стекла... 
-- Спасибо, Сарт.., -- услышал я у себя за спиной тихий голос, в котором играло 
на серебряном ксилофоне время от заката до восхода. 
-- Не за что, -- угрюмо буркнул я и, чуть помедлив, добавил тоном ниже: 
-- Рад служить, Предстоящая... 
И повернулся навстречу смеху -- призраку, тени, намеку на смех. 
Там, где еще недавно горел камин, стояла миниатюрная женщина в бархатной 
накидке с капюшоном, и добрая дюжина тройных шандалов напрасно тратила 
свой свет, пытаясь высветить хоть что-то внутри этой агатовой накидки. 
Она шагнула вперед, сбрасывая капюшон и легко касаясь тонкими пальцами 
ковра на стене -- темно-зеленый ковер и золото кривых ножен в центре -- и все 
исчезло. 
Тайна исчезла. Обычная женщина, мне по плечо, и вьющиеся волосы 
обрамляли овал лица, и это лицо улыбалось мне, а я, как дурак, улыбался в 
ответ, хотя в Доме было по-прежнему холодно, и настроение мое было по-
прежнему мерзким. 
"Надолго, Лайна?.." -- хотел спросить я. И не спросил. 
"Что произошло, Предстоящая?.." -- хотел спросить я. И тоже не спросил. 
-- Это было хорошо придумано,-- сказала она, и звездные камни ее перстней 
обожгли мне глаза. 
"Что именно?" -- хотел спросить я. И не спросил. Я знал -- что именно. 
-- Со шнуром,-- сказала -- пропела Лайна, опускаясь на дубовую скамью. -- 
Просто и изящно. Мастерски... Я полагаю, что гонец Махметкул-арра уже 
захлебывается в ближайшей таверне красным вином и собственным враньем. 
Еще одна легенда, еще один глоток пряного страха, еще один камень в 
пирамиде мифа... Спасибо, Сарт. Прекрасная работа. 
Тонкие губы Лайны-Предстоящей еле заметно подрагивали, породистый нос с 
легкой горбинкой словно принюхивался к далекому, слабому аромату, и я 
понимал, что неизвестный мне гонец Махметкул-арра в эту минуту с восторгом 
рассказывает кому-то о случившемся, привирая добрую четверть, если не 
половину, и его слушатели кивают головами, шепча темное имя Ахайри, 
Матери-Ночи. 
Лайна резко поднялась и направилась к мраморной лестнице, покрытой чем-то 
алым и ворсистым. Она шла по ступенькам, чуть подобрав подол длинного 
платья, и перила рядом с ней наверняка были гладкими и ледяными. 
Каменными были перила. А мои ладони еще помнили дерево, дерево этих же 
перил пятиминутной давности... 
Шутки шутишь, Дом, Дом-на-Перекрестке? Мы бродим, мечемся, спешим, а ты 
стоишь и поджидаешь всех нас, и твоя вечная изменчивость хранит внутри, в 
самой сердцевине, некий тайный зародыш... 
Чем прорастешь, Дом, Дом-на-Перекрестке?!. 
...Я смотрел вслед Предстоящей, а за моей спиной молчала стена с обоями в 
цветочек, стена без всяких признаков окна с витражами, но я знал, что там, 
снаружи, занимается рассвет. 
Иначе бы Она не ушла. 
-- До заката, Предстоящая,-- прошептал я и вновь почувствовал, что мерзну. 
-- До заката, Мифотворец... 
В Доме было ужасно холодно. 
*** 
2 
Я вернулся в свою комнату, мрачно подмигнул просиявшему тюльпану и 
открыл тумбочку у кровати, где у меня еще оставалось с полбутылки 
хиразского бальзама. Темнотопазовый, чуть горчит, тридцать две травы в 
настое, а крепость... 
Такую крепость не в одиночку штурмовать... Я подумал, вытащил пробку и 
двинулся на приступ. 
...Пятый глоток настроения не улучшил, но ощутимо добавил тепла в 
окружающую сырость. Зря все-таки Лайна назвала меня Мифотворцем. Ведь 
знает же, что не люблю, и я знаю, что она знает, и тем не менее... 
Шестой глоток. Седьмой. Я попытался расслабиться и вспомнить, какой 
покорно-томительной любовницей бывает хрупкая Лайна, Предстоящая 
Матери-Ночи Ахайри, но в голову упрямо лезло совсем другое: пинки, 
теряющее чувствительность тело, смех разгоряченной толпы, в которую 
судорожно швырял бесполезные слова чужак по имени Сарт... Я только что 
выпал из своего, привычного мира, я еще не успел понять, что Тяжелое Слово 
Магистра Сарта здесь, в этом простом и старом существовании, превратилось в 
горсть побрякушек, раздавленных в крошку сандалиями зевак. Я еще жил тем, о 
чем не хочу рассказывать -- не здесь, не сейчас -- и не научился пока жить 
заново. Пинки, смех, стыд -- и порог неизвестно откуда взявшегося Дома, 
шелест убегающих ног позади, и -- глаза, внимательные, оценивающие глаза 
Лайны-Предстоящей... 
Временами я ненавидел эти глаза. Мне казалось, что в них сосредоточилась вся 
тяжесть здешнего практичного бытия, где тщательно продуманные чудеса 
отмеряются по чайной ложке для здоровья тупеющего человечества; и мы -- 
личные Мифотворцы Предстоятелей -- укладываем иллюзорные кирпичи 
легенд, лжи, сказок, чтобы люди могли жрать, спать, размножаться и изредка, 
на сон грядущий, тешить ожиревший разум словами о том, чего нет и не может 
быть... 
Мой бедный, глупый ночной всадник! Ты же знал, верил, ты был готов 
испугаться, ты испугался почти радостно, ты так и не понял, что это твой 
сладкий ужас вырос перед твоим конем!.. А я лишь помог, помог нелепо, 
случайно, я ощутил твой страх и помог ему принять форму -- и лишь я видел, 
что конь, глупое животное, вставал на дыбы, повинуясь власти поводьев и 
обиженно выкрикивая свои конские проклятия... 
Ничего не видел конь. И поэтому не понимал жгучей боли в разрываемом рту. 
Он не знал, что он должен увидеть. Кони не молятся в храмах Ахайри. А люди 
молятся. Люди верят. Люди знают, кто может встретиться им в ночи. 
Некоторые даже видели саму Темную Мать, когда она несется по заброшенным 
дорогам, гоня упряжку крылатых вепрей... 
Меня всегда интересовало, какому болвану первому пришла в голову идея 
свиньи с крыльями?!. И почему они -- люди, а не свиньи, хотя иногда и весьма 
похожие друг на друга -- почему они не смеются, а боятся?!. 
Не положено Мифотворцу думать о таких вещах. Традиция есть традиция. А я 
думал. И втайне посмеивался. Если не злился. 
В конце концов, я был чужой. Первый чужой в Доме. Спасибо Лайне -- учуяла, 
высмотрела талант... 
Первый -- и, наверное, последний. 
Я пил бальзам и еще не знал, что я уже действительно -- последний. 
Только не в этом смысле. 
Я сидел, смачивая губы пряной жидкостью, и с каким-то мазохистским 
удовольствием мурлыкал себе под нос один и тот же куплет старой, 
полузабытой песенки, по многу раз повторяя каждую строку... 
-- Среди бесчисленных светил 
Среди бесчисленных светил 
Я вольно выбрал мир наш строгий, 
И в этом мире полюбил 
Одни веселые дороги... 
*** 
3 
-- ...Иди в мир. Пройдешь через нижний зал, потом по коридору, третья 
комната; дверь рядом с кроватью под балдахином. Кровати может и не быть, 
но дверь там одна, так что не ошибешься... И поторапливайся, Дом тебя 
побери!.. 
Я еще не окончательно проспался, упрямые остатки хмеля бродили в налитой 
свинцом голове, но шершавый голос выдергивал меня из забытья, и я не сразу 
сообразил, что этот властный, озабоченный, пренеприятнейший голос 
принадлежит Лайне. 
И совсем не похож на обычный, повседневный (или повсенощный?) 
хрустальный голосок Лайны-Предстоящей. 
-- Выйдешь в город и направишься к храму Эрлика, Зеницы Мрака. У 
Трайгрина, его Предстоятеля, новая забота. Пророк у них на площади об 
явился. Говорит, нет Бога Смерти, и смерти нет, но есть жизнь вечная... А эти 
остолопы рты разинули и слушают! Пойди, разберись... 
К голосу Лайны вернулись звонкость и прозрачность, но в нем изредка, как 
вертлявые угри в чистой воде, проскальзывали визгливые нотки базарной 
торговки. Я улыбнулся в подушку, не успев понять, что делаю, но успев 
спрятать улыбку. 
-- У Предстоятеля Трайгрина свой Мифотворец есть,-- пробормотал я 
спросонья. -- Я для Зеницы Мрака не работаю... Тоже мне, нашли мальчика на 
побегушках... 
Я знавал Мифотворца при Трайгрине. Вернее, Мифотворицу. Злобная такая 
старуха, с дымящейся трубкой в желтых зубах, горбатенькая, нос до губы 
свисает... Одного ее вида хватало, чтобы все вокруг поминали Бога Смерти 
Эрлика и сплевывали от сглаза. На мифы она не тянула, нет, хоть и неглупа 
была бабка, а вот сказок вокруг нее -- как блох на собаке... 
Хлопнула дверь. Забытая бутылка упала со стола и, стуча по коврику, 
откатилась в угол. Я с трудом приподнялся, морщась и глубоко дыша, и увидел 
пустую комнату. 
Моих возражений попросту не расслышали. Не до того, видно, было. 
Я вылез из-под одеяла, кряхтя и ругаясь оделся, спустился по лестнице -- на этот 
раз винтовой и почему-то без перил -- нашел нужную комнату, нужную дверь 
(балдахин был, а кровать отсутствовала) и вышел на площадь.На крупный 
булыжник площади Хрогди-Йель перед приземистым храмом Эрлика, Зеницы 
Мрака. 
-- Куда прешь, козел? -- хмуро сообщил мне вислоусый ремесленник из задних 
рядов гудящей толпы. -- И без тебя тесно... 
Я аккуратно наступил ему на ногу и стал проталкиваться вперед, напрягая 
туловище и растопырив локти. 
Через пять минут проклятий и сопения я выбрался из потной, горячей массы и 
остановился, меланхолично разглядывая ступени храма и жирного пророка на 
третьей снизу ступеньке. 
В то, что он говорил, я не вслушивался. Слов Лайны хватило, чтобы я не 
сомневался в главном -- этот огромный, тучный мужчина с тройным 
подбородком и складками на багровом лице говорит не то, что нужно. 
Значит, он должен перестать говорить. 
Он может послужить первой песчинкой лавины, причиной возникновения 
нового мифа. Вразрез с традицией. Во вред Предстоятелям. И упаси нас Четыре 
Культа, чтобы его побили камнями глупые горожане или распяли на щите 
бритоголовые стражники. Тогда справиться с пружиной мифотворения будет 
гораздо труднее... Нет, все должно быть проще и пристойнее. 
Солнце пекло вовсю, голова у меня закружилась, но втайне я был даже рад 
этому. Я стоял, единственный равнодушный на всей площади, и через минуту 
глаза пророка -- выкаченные пуговицы с кровавыми прожилками -- 
остановились на мне, и я постарался не отпустить чужой взгляд. 
И не отпустил. 
Мне было жарко. Мне было очень жарко. Меня подташнивало. Это я торчал 
сейчас на возвышении храмовых ступеней, надсадно крича уже третий час, и 
солнце яростно поджаривало мою -- МОЮ! -- лысую макушку. Кровь гулкими 
толчками стучала в висках, просясь наружу, а внизу колыхалось это падкое до 
зрелищ месиво, колыхалось, колыхалось... 
Для начала неплохо. 
Пророк покачнулся, не отрывая мутного взгляда от тощего пройдохи в первом 
ряду -- то бишь от меня -- его повело в сторону, и голос на мгновение 
прервался. 
Низкий, поставленный баритон с хрипотцой курильщика и сластолюбца. 
-- Богохульник... -- кинул я пробный камень в притихшую толпу. Кинул 
небрежно, через плечо, со спокойным безразличием; и круги пошли за моей 
спиной, круги обрывочных реплик, рождающих вопросы, ответы, споры... 
Они отвлеклись. Внимание толпы стало зыбким. 
...-- И дурак,-- добавил я, чуть кривя губы. В ответ раздался смех. 
Пророк потерял нить проповеди, судорожно огляделся вокруг в поисках опоры, 
поддержки, кадык на его шее заходил вверх-вниз, колебля жировые отложения; 
и смех усилился, выводя слушателей из-под обаяния умело-ритмичной речи... 
Жарко. Очень жарко. Я протянул руку к корзине стоявшей рядом торговки и 
вынул оттуда связку молодого зеленого чеснока. 
По три рринги за пучок. 
Отделив один стебель с белой луковицей на конце -- пророк, как завороженный, 
следил за моими ровными, неторопливыми движениями -- я сунул чеснок в рот 
и принялся сосредоточенно жевать, пуская липкие слюни и продолжая 
неотрывно смотреть на наливающегося дурной кровью пророка. 
Это оказалось последней каплей. Несчастный пророк вздрогнул, втянул 
ноздрями воздух, задохнулся, лицо его сморщилось и приобрело синюшный 
оттенок... 
Обмотанная горячим тряпьем дубина полуденного солнца неслышно 
опустилась на мокрый затылок. Неслышно и невидимо. 
В тот момент, когда моего подопечного хватил удар, я выбросил вперед руку -- 
не ту, в которой был чеснок, а другую, пустую -- и заорал что есть мочи: 
-- Эрлик! Вижу! О, Зеница Мрака!.. О-о-о-о... 
На последнем "о" я резко шагнул назад и принялся выбираться из вопящей 
толпы. Здесь мне больше нечего было делать. Бог смерти Эрлик покарал 
болтливого оратора. Покарал добротно и публично. Половина народу 
наверняка видела черную тень владыки небытия с жезлом в деснице, а вторая 
половина постарается не отстать от первой. 
Можно было бы задержаться ненадолго, но я не люблю лишних эффектов. 
Уходя с площади, я чуть не сбил с ног низенького, толстенького человечка в 
засаленном полукафтане. Глазки толстячка были блаженно прикрыты, пухлые 
пальцы сцеплены на округлом животике, и возбужденный гул толпы, казалось, 
обтекал всю его уютную, домашнюю фигурку. 
Ему было хорошо. 
...Уже в Доме я неожиданно подумал: "А почему Предстоятель Трайгрин 
обратился через Лайну ко мне? Почему не к своей зубастой карге? Дело-то 
пустяковое..." 
Ответа я не знал. Тем более, что счастливый лавочник, чуть не уснувший 
посреди бушующей площади Хрогди-Йель, и был Трайгрин. 
Предстоятель Эрлика, Зеницы Мрака. 
Один из живущих в Доме, Доме-на-Перекрестке. 
*** 
4 
Хлеб был теплым. От него шел густой запах детства и ржаного поля. Я отломил 
чуть подгоревшую горбушку с трещинкой посередине -- и резкий негодующий 
крик заставил меня обернуться к распахнутому окну. 
На подоконнике сидел Роа. Он всегда улетал, когда хотел, и возвращался в 
самое неподходящее время. Роа терпеть не мог, когда кто-нибудь ел в его 
присутствии, воспринимая это, как личное оскорбление. 
Мне он иногда делал послабление. 
-- Ты же не ешь хлеба,-- укоризненно сказал я. -- А мясо у меня кончилось. Так 
что -- извини, приятель... 
Роа сунул клюв под крыло и принялся ожесточенно чесаться, игнорируя мои 
нравоучения. Всякий посторонний зритель пренебрежительно отнесся бы к 
птице на подоконнике, похожей на крупного отощавшего голубя, но мощные 
кривые когти, вцепившиеся в мореное дерево, портили невинность первого 
впечатления. А когда Роа соизволил перестать чесаться, то на его кроткой 
головке обнаружился загнутый клюв более чем солидных размеров. 
Роа был алийский беркут. Они все маленькие, отчего, впрочем, окружающим 
ничуть не легче. И даже наоборот. Если вы способны представить себе комок 
тугой ярости и дурных манер, весьма неплохо оснащенный для проявления как 
первого, так и второго -- это будет примерно треть того, что представлял из 
себя Роа. Или четверть. 
Роа -- это было все, что осталось у меня от той, забытой жизни, которая чем 
дальше, тем больше расплывалась, тонула в тумане нереальности. Просто 
беркут однажды сидел на плече у самонадеянного шута тридцати шести лет от 
роду, который всерьез поверил, что он -- Магистр Сарт, глава тайного клана 
Мастеров, и тому подобное; и поэтому вправе произнести слова, те Слова, что 
и в мыслях-то повторять опасно. 
Ах, до чего же все оказалось просто! Простой водоворот Вселенной, впавшей в 
помешательство, простой кратер прорвавшегося вулкана Времени, плавящий 
боль, крик, изнеможение... и простой пейзаж с простой дорогой и простыми 
холмами вдоль обочины... 
Я пошел по этой дороге, еще не задумываясь, где я, и зачем я, а возмущенный 
Роа по-прежнему сидел на моем плече, хлопая крыльями и ероша сизые с 
проседью перья. 
К вечеру нас остановила кучка оборванцев, считающих себя разбойниками. Я 
вскинул руки к фиолетовому небу и стал говорить. Еще вчера половины 
сказанного с лихвой хватило бы, чтобы стереть с лица земли армию. Но вокруг 
все было просто. 
До смешного просто. 
-- Чернокнижник,-- презрительно усмехнулся плечистый главарь, и меня избили. 
Роа разодрал одному из шайки все лицо и затем взволнованно кружил над 
нами, а я мычал под ударами и не знал, что означает слово "чернокнижник", и 
ничего не мог поделать, когда они неумело тыкали в беркута самодельными 
копьями. 
Разбойников спугнул купеческий караван, с большей стражей, чем им хотелось 
бы. Меня подобрали, обмыли раны вином и за золотой кулон, оставшийся 
незамеченным под одеждой, довезли до Ирема, Города Столбов. 
А потом был базар -- наверное, базары одинаковы во всех мирах -- нелепая 
гордость, ссора, позор и Дом, Дом-на-Перекрестке. 
И упрямый Роа, неизменно возвращавшийся на мое плечо. А я к тому времени 
успел выяснить, что "чернокнижник" -- это немножко шарлатан, немножко 
бездельник и немножко фокусник, с легким, почти незаметным налетом 
мистики. 
В общем, это -- я. 
При Предстоятелях подобному сословию нечего было даже надеяться на 
уважение. Это были люди без будущего. 
Здешний мир -- очень простой мир. Живущие в нем люди этого не знали, но 
инстинктивно догадывались. Тут все было естественно -- от бурчания в желудке 
до похода в храм. 
И чтобы догадки людей не переросли в уверенность, требовались Мифотворцы. 
Они были нужны. И я вскоре тоже стал нужен. Кроме того, у меня обнаружился 
талант. 
-- Хороший день, Сарт,-- звякнули колокольчики у меня за спиной, и Роа 
встрепенулся, переступив с ноги на ногу и гортанно вскрикнув -- но не улетая. 
Он плохо переносил присутствие Лайны. 
Я понял, что день, хороший или какой он там был -- закончился. И сейчас 
вечер. Об этом говорило появление Лайны-Предстоящей. 
-- Тихо, Роа, тихо... Все в порядке. 
-- Он не любит меня. 
Это прозвучало, как утверждение. 
-- Роа никого не любит,-- ответил я, поворачиваясь и сдерживая сердцебиение 
при виде золотисто-коричневого пеньюара и его прелестного содержимого. 
(Ирония не помогла, и я говорил медленно и нарочито спокойно.) -- Алийцы 
горды и самолюбивы. Это свойственно всем малорослым... 
Я хотел добавить "бойцам", но сдержался. Я в общем-то тоже невысок. А из 
меня боец, как... 
-- Роа никого не любит,-- повторил я, и, словно в подтверждение, вновь 
прозвучал хриплый крик моего беркута. 
-- Кроме тебя? 
-- Кроме меня. 
Лайна прошлась по комнате. Просторное, воздушно-легкое одеяние искрилось 
при каждом шаге, движении, жесте; сумерки незаметно вошли в комнату и 
обволокли силуэт Предстоящей, и даже Роа притих и нахохлился, поглядывая 
то на Лайну, то на меня. 
Я купался в сиреневой прохладе вечера, обещавшего покой и ласку тихой, 
умиротворенной ночи с призрачными блестками южных звезд; сознание 
растворялось в шорохе невидимого моря, в лепете беззаботных волн, и хотелось 
броситься вперед, упасть, окунуться с головой, подняв над собой радугу брызг 
до самого заката... 
Но, как заноза, как цепь на поясе, как недремлющая зубная боль -- солнце 
площади Хрогди-Йель, и я, мы оба, я и солнце, убившие ненужного человека во 
имя древнего мифа, и где-то далеко, на задворках, на окраине мозга -- крик 
Роа. 
Предостерегающий крик молчащего беркута. 
Поэтому я постарался воздержаться от комментариев. А без комментариев 
наша беседа выглядела примерно так: 
-- Трайгрин доволен тобой, Сарт. 
-- Я знаю. 
-- Вот как? Откуда?.. 
-- Я видел Трайгрина на площади. Он был так переполнен своим довольством, 
что я стал опасаться за его печень. 
-- Это не самая удачная твоя шутка, Сарт. О Предстоятелях не стоит говорить в 
подобном тоне, и тем более -- о Предстоятеле Зеницы Мрака Трайгрине. 
-- Хорошо, моя заботливая Лайна. Я не буду больше говорить о нем. Я бы 
предпочел даже не вспоминать о нем и о сегодняшнем дне. Сегодня я в первый и 
последний раз работал Мифотворцем во имя алтарей Эрлика. Потому что 
понял главное. 
-- Что именно? 
-- Во имя мифов Эрлика, как, наверное, и во имя Инара-Громовержца, надо 
убивать. Без смерти эти легенды пресны, как лепешка для бедных в самой 
дешевой дыре Джухорского базара. Но я не хочу привыкать к острым 
приправам. Мне отныне безразлична печень всех Предстоятелей, вместе взятых, 
кроме, разумеется, твоей очаровательной печенки -- но моя собственная 
предпочитает лепешки для бедных. 
-- Ты храбр. И горд. Как твой беркут. Безрассудно храбр и безоговорочно горд. 
И так же глуп. Обиделся? Не ври, я же вижу, что обиделся... Причем не сейчас, а 
раньше, когда я попросила уважительно говорить о Трайгрине, который не 
столь невинен, как выглядит. 
-- Послушай, Лайна, если ты... 
-- Не перебивай. Ты храбр, горд и глуп -- но горд и храбр всегда, а глуп лишь 
изредка. Поэтому я говорю с тобой, как ни одна Предстоящая не говорила со 
своим Мифотворцем. Более того, сейчас я скажу тебе то, что знают всего 
четверо живущих в Доме: Трайгрин, Предстоятель Эрлика; Махиша, 
Предстоятель Инара-Громовержца; Варна -- Предстоящая от цветочных храмов 
Сиаллы-Лучницы; и я, Лайна, Предстоящая Матери-Ночи Ахайри. А пятый -- 
ты, Сарт, чужак, последний из Мифотворцев, потому что... потому. 
И тогда я понял, что она уже сказала все, что хотела сказать. Теперь я должен 
был заставить ее сказать остальное. То, о чем она не хотела говорить. 
*** 
5 
Сначала умерла старуха. Старуха, работавшая на Трайгрина. Она выкурила 
свою последнюю трубку, и культ Эрлика, Зеницы Мрака, стал задыхаться, 
лишившись притока новых легенд и, соответственно, новой веры. Его 
Предстоятель, Трайгрин, давно не ел, и именно этим объяснялся экстаз, 
виденный мною на площади Хрогди-Йель. 
Следующим ослеп Мифотворец, работавший на Махишу, Предстоятеля Инара-
Громовержца. Я видел этого гиганта в деле, когда он в припадке священного 
безумия врезался в строй латников -- сверкание начищенных доспехов, молния 
кривого меча над рогатым шлемом, безукоризненно подобранные кони, 
несущие звенящую колесницу, и Ужас над его плечом, взвизгивающий при 
каждом ударе... Несколько однообразный, но неизменно эффективный стиль. 
Мой Роа терпеть не мог гребенчатого орла по кличке Ужас, обученного 
визжать на нестерпимо высокой ноте, и всегда порывался ввязаться с ним в 
драку, так что мне приходилось силой удерживать алийского недомерка от 
опрометчивых поступков. 
Мифотворец Махиши -- кажется, его звали Эйнар или что-то в этом роде, 
связанное с Громовым Инаром -- получил булавой по навершию шлема. Ну, не 
повезло человеку в очередной битве!.. Все когда-нибудь случается в первый раз, 
как любила говаривать Лайна -- и она оказалась права... Кони вынесли 
оглушенного Эйнара, и Махише удалось привести его в чувство, но глаза 
воина-безумца теперь видели только черную вспышку случайного удара, и в 
Мифотворцы он уже не годился. 
Третьей была девушка от цветочных храмов Сиаллы-Лучницы. Вернее, она 
была первой, потому что заразилась проказой, а это не сразу проявляется. Я ни 
разу в жизни не встречался с ней, но культ Сиаллы Страстной, как правило, 
процветал, а Лайна с некоторых пор закатывала мне сцены, если я подходил к 
святилищам любви ближе, чем на три полета стрелы. Так что я мог себе 
представить красоту и неутомимость Мифотворицы хотя бы по тому, что даже 
Варна -- Предстоящая Сиаллы -- была прекраснейшей из виденных мною 
женщин, хотя как раз ей-то особой красоты, в общем, и не требовалось. 
...Что-то в этой эпидемии было не то. Не те болезни, не то время, и вообще... Я 
поежился и передернул лопатками, ощутив призрачный холодок стального 
лезвия. Или стального взгляда. Чьего?.. Ответа не было. Да я и не ждал ответа. 
-- Чего ты хочешь от меня, Лайна? -- тихо спросил я. -- Я не смогу один 
работать на вас всех. А на Махишу и Трайгрина я вдобавок и не хочу 
работать. 
-- Варне плохо, Сарт... Очень плохо. Культы Эрлика и Инара устойчивы, веры в 
душах людей и без новых мифов хватит на первое время, а вот с Сиаллой-
Лучницей дело обстоит гораздо хуже. Ее храмы уже сейчас начинают 
превращаться в бордели. И Варна-Предстоящая страдает не просто от голода. 
Это выглядит так, словно новорожденного младенца накормили бараньей 
похлебкой с бобами и перечным порошком. 
Я молчал. Я слушал. Иногда раньше я задавал себе вопрос -- что происходит с 
Предстоятелями, когда угасает вера в их бога? Куда ушли Стоявшие перед 
остывшими алтарями?.. И почему их алтари остыли? А золы становилось все 
больше... 
-- Ты поедешь в Фольнарк, в местный храм Сиаллы. Мне больно отдавать тебя, 
Сарт, даже на время, но больше некому подготовить для Варны нового 
Мифотворца. Причем не одного, а сразу двоих... впрочем, подробности тебе 
сообщат на месте. Мы пока продержимся, только -- прошу тебя, гордый и 
дерзкий чужак -- поторопись!.. 
Я подошел к ней вплотную и постарался не отпустить этот влажный, ночной, 
измученный взгляд. 
И не отпустил. 
-- Это ты придумала -- я имею в виду поездку и обучение?.. 
-- Да. 
-- А остальные Предстоятели согласились? Чтобы именно я ехал, учил, и 
прочее?.. 
-- Да. 
-- Все? Не лги мне, Лайна... 
-- Не все. Ты же знаешь характер Махиши... Он считает, что тебя надо убить и 
переждать смутное время на голодном пайке. 
-- За что же он так ненавидит меня? 
-- Это не ненависть, Сарт. Это страх. Деятельный, агрессивный страх... Он 
считает, что ты неспроста выбрал в Доме именно ту комнату, в которой 
живешь. И неспроста до сих пор жив... 
Я оглядел свою комнату, словно видел ее в первый раз. Девять шагов вдоль, 
семь -- поперек. Окон нет. Стол с инкрустациями горных пород дерева. 
Кровать. Три табурета. Тумбочка, стенной шкаф и престарелый тюльпан в 
вазе... 
И последние слова Лайны. Махиша боится... похожий на буйвола Махиша, 
Предстоятель яростного Инара -- Владыки Молний... 
-- Это безумие,-- недоуменно прошептал я. -- Комната, как комната. Ничего 
особенного... 
-- Она не меняется, Сарт. Все в Доме-на-Перекрестке меняется, а она -- нет. 
Никогда. Ни при каких обстоятельствах. 
Я еще раз оглядел комнату. 
-- Слушай, Лайна... А действительно -- почему она не меняется? Во имя Ксуры, 
Страны Несбывшихся радостей -- почему? 
-- Не знаю,-- испуганно ответила Лайна, Предстоящая Матери-Ночи Ахайри. 
*** 
6 
...Когда она ушла -- а это произошло отнюдь нескоро -- я всю оставшуюся ночь 
бродил по комнате, как пораженный лунной горячкой -- и все ждал, ждал... 
И ничего не дождался. Потом я обнаружил у ножки стола небольшое ручное 
зеркальце в медной оправе, дико обрадовался -- вот оно, изменение! -- схватил 
зеркальце и понял, что его обронила Лайна. Из гладкого овала на меня глянул 
я, но какой-то не такой я, не соответствующий моему раздерганному 
состоянию. Мне даже показалось, что тот, который улыбался в зеркале, знает 
нечто скрытое, о чем мне лишь предстоит узнать; и поэтому он втайне 
сочувствует мне, морща длинный кривой нос и поджимая твердые губы... 
А потом я проснулся. Вещи уже были собраны; я сунул в поклажу ночное 
зеркальце и направился вниз. Цепкие кривые когти сжали мое левое плечо, и 
клюв Роа чувствительно прищемил мне ухо. Беркут недовольно кряхтел, 
вертелся и спустя минуту так заорал на ждущую внизу лошадь, что мне стоило 
большого труда успокоить бедное животное. 
На переметной суме моей лошади была криво прилеплена записка. Всего три 
слова. 
"Тебе нужна охрана?" 
Контур Дома за спиной зыбко качнулся, намекая на то, что с ответом медлить 
не стоит. 
Я достал перо, раскрыл дорожную чернильницу и кое-как примостил обрывок 
на колене. "Нет",-- написал я, подумал, зачеркнул написанное и неожиданно 
для самого себя вывел слова, о которых не подозревал еще секунду назад: 
"Нужна. Слепой Эйнар, бывший Мифотворец Махиши." 
Порыв ветра вырвал из моей руки клочок пергамента, завертел и понес прочь. 
Роа попытался было ухватить его клювом, промахнулся, и я успокаивающе 
огладил его взъерошенные перья. 
Мы уезжали в Фольнарк. 
*** 

ирение -- я оценил изысканность поз, невольно покачав головой, и на дне 
каменных глаз Сиаллы полыхнули лукавые огоньки, отчего взгляд богини 
неприятно напомнил мне взгляд идола Бокруга. 
Предусмотрительность Лайны оказалась выше всяких похвал -- 
провинциальный храм как нельзя лучше подходил для подготовки будущих 
Мифотворцев. А телосложение богатырей-служителей даже несколько 
озадачило меня, но я тут же сообразил, что после Празднеств Богини остаются 
дети -- вернее, получаются дети -- и самых крепких мальчиков наверняка 
воспитывают при храме. 
-- Меня зовут Ратан,-- глава караула вернул мне бумаги и пожал руку, после 
чего я понял, что в детстве Ратан был очень крепким мальчиком. -- Я 
предупрежден о... твоем приезде. Следуй за мной. 
По-моему, вначале он хотел сказать "о Вашем приезде", но почему-то 
передумал. И правильно передумал. Не люблю я этого. 
Меня проводили в отведенную комнату, где я оставил вещи, а после мы с 
Ратаном прошли в левое крыло храма, в котором располагался маленький 
полутемный зал. Миловидные жрицы в прозрачных одеяниях расступились 
перед нами, одарив меня многозначительными улыбками, а я глядел на всю эту 
шуршащую дозволенность, вспоминал характер Лайны, уныло вздыхал и 
понимал, что от более близкого знакомства с местными обитательницами, к 
сожалению, придется воздержаться. Слово "воздержание" только усилило 
расстройство чувств, и я принялся смотреть в пол. 
И оттого не сразу приметил худенького подростка, носатого, костлявого и 
белобрысого -- он сидел на помосте и настраивал пятиструнный лей, а перед 
ним, в ожидании прерванного движения, застыла обнаженная девушка; и я 
вздрогнул, сообразив, что это -- они... 
Ратан хотел было окликнуть их -- будущих Мифотворцев -- но я жестом 
остановил его и тихо встал за колонной, пристально вглядываясь в людей на 
помосте. В последнее время мне все чаще удавалось проникать в сущность 
собеседника, обходясь без слов... Я ведь еще не знал тогда, что передо мной -- 
Грольн Льняной Голос, мой неизменный и бескорыстный спутник, с которым 
мне придется пройти насквозь не одну вечность; я не знал этого, да и он еще не 
знал сам, кто он такой -- он просто хотел стать кем-то... он еще только 
настраивал свой лей... 
Но даже в тот, первый раз, я сразу почувствовал, что нам легче будет без слов, 
потому что между нами было нечто, что стоит возле слов, и никогда не теряется 
бесследно, и не обманывает нас... 

ВОЗЛЕСЛОВИЕ 
ГРОЛЬН ЛЬНЯНОЙ ГОЛОС 

...Я доверился своим пальцам, и они сами перебирали струны, находя новые, 
единственно верные созвучия, и мелодия поплыла в бесконечность... 
окружающий сумрак словно отступал, теснимый напором звуков, и языки 
пламени послушно разгорались, вспыхивая и извиваясь в такт мелодии, а я все 
не мог оторвать взгляда от Клейрис... 
Она парила на зыбкой грани света и тьмы, она была неотъемлемой частью той 
музыки, которая помимо моей воли разливалась сейчас по храму, и не было 
больше пыльных дорог, промозглых дождей и хохота пьяной толпы, а было 
лишь то, что рождалось сейчас, и только сейчас. 
Сейчас -- и нечто большее, чем просто звучащий лей, танец Клейрис и блики 
огня на стенах. Между нами рождалась легенда, волшебная сказка, миф -- и я, я 
творил его!.. Вернее, мы с Клейрис. 
Она плыла по залу, купаясь в волнах звуков и отсветах пламени, ее тело 
вспыхивало, подобно огню, или невидимой тенью скользило во мраке; она вся 
была пронизана сиянием и музыкой, и ее обнаженное тело звало, притягивало, 
завораживало -- это была не та стыдная нагота, которая одновременно 
соблазняет и отталкивает; нет, здесь танцевала нагая богиня, сама Великая 
Сиалла, и я уже видел осыпающиеся на нее утренние цветы в рассветной росе, 
видел лук, стрелы которого даруют величайшее наслаждение и величайшую 
муку на этом свете... 
...Все мальчишки хотят быть воинами или охотниками -- я, Грольн, бродячий 
музыкант шестнадцати лет от роду, хотел быть музыкантом и стал им! Спасибо 
отцу -- лучшему лееру Пяти Городов, убитому матросами в портовой таверне, 
когда он отказался играть для Косматого Тэрча, в честь его визгливой бабы... 
Отец вышвырнул меня в полуоткрытую дверь, следом вылетел его старенький 
лей, и я бежал, спотыкаясь и плача, падая и прижимая к груди последнее, что у 
меня оставалось... 
...Стрела пронзила мое сердце, я чуть не вскрикнул от сладостной боли -- и 
очнулся. 
Музыка смолкла. Мои пальцы безжизненно лежали на струнах лея, Клейрис 
застыла в круге света с воздетыми к небу руками -- и мрак в углу зашевелился, 
рождая невысокого мужчину с внимательным взглядом, пронзительным и 
насмешливым, как у птицы на его плече. 
Он шагнул в освещенный круг и замер напротив меня. 
Я понял, кто это. Жрица предупреждала нас. Вчера. 
-- Вы видели? -- задыхаясь, спросил я. И закашлялся. 
Он кивнул. 
-- И лук? И цветы... 
-- Да. Хотя мне-то как раз и не следовало бы всего этого видеть. И знаешь, 
Грольн -- тебя ведь зовут Грольн? -- это и радует, и пугает меня одновременно... 
-- Спасибо, Учитель... 
-- Учитель..,-- он попробовал это слово на вкус и еле заметно скривился. -- Нет, 
не стоит. Зови меня просто -- Сарт. 
-- Да, Учитель,-- ответил я. 
И он рассмеялся. 
*** 
8 
На следующий день прибыл слепой Эйнар, бывший Мифотворец Махиши. Я 
смотрел, как он бредет по саду -- неестественно прямой, огромный, с 
всклокоченными русыми волосами, в бесформенной рубахе, пояс которой 
свисал чуть ниже живота... 
Он шел сам, без поводыря, и Ужас сидел на его руке, вцепившись когтями в 
кожаный браслет. Роа немедленно попытался затеять драку, и мне стоило 
большого труда отозвать разъяренную птицу; а Эйнар только тихо свистнул, и 
его гребенчатый увалень заковылял в сторону и скрылся между деревьями. 
Ратан -- он был здесь кем-то вроде старшего служителя и в комплекции почти 
не уступал Эйнару -- одобрительно оглядел новоприбывшего, промычал что-то 
вроде "С приездом, парень" и с силой сжал руку слепца своими каменными 
пальцами, крепость которых я уже успел испытать накануне. Кисть моя, 
кстати, болела до сих пор. 
Это рукопожатие, казалось, длилось целую вечность: я видел, как понемногу 
сминается ладонь Эйнара в мертвой хватке служителя, как белеют костяшки 
пальцев Ратана -- но слепой продолжал вежливо улыбаться, глядя незрячими 
глазами поверх головы служителя куда-то в небо, и в конце концов Ратан 
отпустил его руку. 
-- Мужчина! -- Ратан одобрительно хлопнул слепого по плечу. -- Жаль, что 
калека... Идем, провожу... 
Он взял у Эйнара огромный тюк, в котором что-то позвякивало, чуть не 
выронил ношу и как-то странно покосился на слепца. 
Поведение Ратана неприятно задело меня, и я поспешил уйти. 
Эйнар занял комнату рядом с моей. Аккуратно пристроив в углу свою 
неподъемную поклажу, он первым делом ощупал все стены в новом жилище и 
затем отправился бродить по всему храму, а его орел с дурацкой кличкой 
дремал в холодке, игнорируя все попытки алийца нарваться на ссору. 
Этот царь птиц, как позже выяснилось, основную часть жизни только и делал, 
что спал и ел. Такое поведение не могло не вызвать изумления у непоседливого 
Роа, и он после всех бесплодных воплей наконец угомонился. 
Вечером Эйнар появился в трапезной. Я хотел подвести его к столу, но он 
отстранил меня, нащупал столешницу и сел сам. 
Ужинали мы вчетвером -- Грольн, Клейрис, Эйнар и я. Сам ужин проходил в 
молчании. Внимание Клейрис было поглощено изысканностью трапезы, 
которую нам подавали -- девушка еще не успела привыкнуть к перемене в своем 
положении; Гро пожирал глазами девушку и даже не замечал, что именно 
кладет себе в рот; Эйнар уставился мертвым взглядом прямо перед собой, и 
прислуга только успевала пододвигать ему полные блюда и забирать пустые; а 
я делил свое внимание поровну между ужином и этой любопытной троицей. 
Когда подали десертные вина, Эйнар, по-видимому, глубоко задумался, и я с 
ужасом увидел, как медленно расплющивается в его кулаке тяжелый кованый 
кубок. Самым страшным было то, что Эйнар не прилагал к этому никаких 
усилий -- он просто держал кубок, думая о чем-то, ведомом ему одному, и 
металл сминался под его пальцами, как сырая глина. Даже Грольн на какое-то 
время оторвался от созерцания вожделенной Клейрис и завороженно следил за 
метаморфозами кубка. 
Потом Эйнар вернулся с небес на землю, уронил на залитую вином скатерть 
комок серебра -- все, что осталось от кубка -- и, очень сконфуженный, долго 
извинялся за свою неуклюжесть, часто-часто моргая... 
...Возвращаясь в покои, я осторожно коснулся плеча Эйнара. 
-- Послушай, Эйн,-- тихо сказал я,-- а ведь ты мог просто раздавить руку 
Ратана... 
-- Раздавить? -- непонимающе обернулся Эйнар, и его слепой взгляд заставил 
меня потупиться. -- Зачем? Ведь ему было бы больно!.. Я не люблю делать 
людям больно... 
Я не хотел задавать второй вопрос, но он вырвался сам собой: 
-- Тогда зачем ты приехал в Фольнарк? 
-- Ты же просил охрану,-- пожал плечами незрячий Эйнар, бывший 
Мифотворец Предстоятеля Махиши. -- Вот я и приехал... 
*** 
9 
...Я учил Гро и Клейрис тонкостям своего -- теперь уже нашего -- ремесла, и они 
были понятливыми и благодарными учениками. Мы собирались в том самом 
зальчике, где я впервые увидел их, изгоняли оттуда всех младших жриц, 
возмущенных таким пренебрежением к их головокружительным достоинствам; 
затем рассаживались, кто где хотел,-- и я рассказывал им сказки. То, чего так не 
хватало в этом простом и пресном мире. 
Вот и все тонкости. Или почти все. 
Часть из этих сказок я знал раньше, часть придумывал тут же, по ходу дела, и 
слепой Эйнар все чаще спускался в зал и молчал, а я все ждал -- когда он 
заговорит... И Эйнар заговорил! -- сперва косноязычно, робко, но потом все 
более уверенно; они, все трое, то и дело перебивали меня, и русло рождавшегося 
мифа разбегалось множеством притоков, а там Гро брал лей, Клейрис вставала 
на цыпочки, а Эйнар глухо бухал кулаком в стену, создавая ритм, основу, и я 
говорил, говорил, и это были лучшие минуты во всех моих жизнях... 
Я видел, что уже не только Гро зачарованно глядит на Клейрис, но и девушка 
все чаще с интересом поглядывает на юного музыканта. Наверное, так и 
должно быть. У Варны-Предстоящей будут отличные Мифотворцы -- мне 
стоило лишь подбросить им мысль, зацепку -- а дальше они все делали сами. И 
даже я начинал иногда видеть то, чего нет на самом деле; то, что несла музыка 
Грольна, что рождал танец Клейрис, что вздымалось из глубин древних 
обрядов, и лучезарно-лукавая Сиалла-Лучница, как живая, вставала передо 
мной... 
Пока все шло хорошо. Слишком хорошо. И я понимал, что должен...-- а вот что 
именно я должен, я как раз и не понимал до конца. 
А потом я нашел вход в нижние ярусы храма, на нижних ярусах я нашел 
библиотеку, а в библиотеке я нашел библиотекаря. 
Вернее, сперва услышал голос. 
-- Здравствуйте, молодой человек,-- сказал голос. -- Вы что-то ищете?.. 
Сначала я не понял, что обращаются ко мне. Я вздрогнул, огляделся и увидел 
стремянку, раскрытую у дальних стеллажей. На верху ее сидел толстый 
человечек, а на полу рядом с лесенкой стоял столик с большой растрепанной 
книгой в черном переплете. 
В одной руке у библиотекаря был целый ворох рукописей, а другой он пытался 
одновременно держаться за перекладину, и при этом не выпускать пузатый 
бокальчик дутого стекла. Я принюхался и мгновенно понял причину столь 
бережного отношения к бокалу. Этот запах нельзя было спутать ни с каким 
другим. 
-- Здравствуйте,-- ответил я, подходя к стремянке. -- Вы знаете, я тоже очень 
люблю хиразский бальзам. И неоднократно слышал, что в компании он 
гораздо полезней для желудка. 
Библиотекарь наконец догадался сунуть рукописи подмышку, ухватился за 
перекладину, высвободив руку с бокалом, пригубил напиток и посмотрел на 
меня с задумчивой меланхолией. 
-- Вы -- лакомка,-- сообщил он вполголоса. Потом снова пригубил бальзам, еще 
немного подумал и добавил: -- Я тоже лакомка. Бутылка под столом, бокал -- 
там же. Много не наливайте. 
Меня несколько удивило наличие второго бокала, словно специально 
приготовленного, но я не стал искушать судьбу лишними размышлениями. Я 
послушался совета, покатал на языке божественный напиток и принялся 
изучать моего гостеприимного хозяина. Да, он мог позволить себе обращение 
"молодой человек", глядя на меня с высоты не только лестницы. Мои тридцать 
семь здесь иначе не смотрелись. 
Лет шестьдесят -- шестьдесят пять, самый расцвет бодрой, деятельной старости 
при спокойном образе жизни и хорошем питании. Чем-то он напоминал 
Трайгрина, Предстоятеля Эрлика -- такой же сытенький, благостный, а взгляд 
настойчивый и с острым прищуром... 
Как игла в вате. 
Дольше молчать было неудобно. 
-- Вы, как я вижу, чернокнижник? -- улыбнулся я, хлопнув рукой по черному 
переплету фолианта. 
Мои слова вызвали мгновенную и бурную реакцию. Библиотекарь живо слетел 
с лесенки, отобрал у меня книгу и успокоился только тогда, когда засунул ее в 
непроходимые дебри стеллажей. 
-- А вы случайно не из храмовых ищеек? -- поинтересовался он, хмуря светлые 
брови. -- Или просто сперва говорите, а потом думаете? Во времена Большого 
Пожара, когда искоренялся Пятый Культ, такого заявления хватало, чтобы 
невинного человека тут же посадили на кол. Это сейчас, говорят, послабление 
вышло -- плетей дадут и отпустят... 
Я чуть не подавился бальзамом. 
-- Пятый Культ? -- невинно переспросил я, кашляя и утирая слезы. -- А нельзя 
ли поподробнее? Я, знаете ли, приезжий... 
Он даже и не подозревал, насколько я -- приезжий... 
Библиотекарь мне попался знающий и разговорчивый. Похоже, он измаялся в 
поисках слушателя и теперь отводил наболевшую душу. Вся дальнейшая беседа 
выглядела одним сплошным монологом с паузами для моих наивных вопросов, 
а также изумленных или восторженных междометий (с мысленными вставками). 
В сжатом виде все выглядело следующим образом: 
В глубокой древности различных культов, культиков и совсем уж крохотных, 
домашних божков была тьма-тьмущая. И, согласно принятому мнению, 
поначалу они каким-то образом уживались между собой, деля сферы влияния. 
(Я-то понимал, что уживались не культы и не боги, а их Предстоятели, которые 
успешно питались верой, отведенной на долю соответствующих богов, и 
довольствовались малым. Способность потреблять веру, насколько я знал, 
передавалась от Предстоятеля к его преемнику, но как это происходило, я не 
знал, и также не представлял себе дальнейшей судьбы старого Предстоятеля, 
ушедшего, так сказать, на покой.) 
Но постепенно одни культы начали возвышаться над другими, поглощая более 
мелкие (так Эрлик, Зеница Мрака, растворил в себе Шиблу-Исторгателя Душ, 
осьминогоголового Ктулху, Кербета-из-Круга и прочих; Инар-Громовержец 
поглотил Огненного Тэрча, Хэрмеша-Громовика, Аввейского Бича, Ра-
Горахти...; остальные преуспели в этом деле ничуть не меньше). 
Со временем в государственной религии наметилось пять наиболее мощных 
культов. (Пять! Пять, а не четыре!..) Они практически не пересекались в делах 
веры, и делить им было нечего или почти нечего. Эрлик, Зеница Мрака и 
Сиалла-Лучница, Мать-Ночь Ахайри и Инар-Громовержец... смерть и любовь, 
ужас хаоса и пламя власти... 
Пятым был Хаалан-Сокровенный, Отец Тайного знания. Или Искушенный 
Халл, как его иногда называли последователи. 
(Тайна -- основа любой веры, а культ Хаалана претендовал на единоличное 
владение ею. Более того, насколько я понял из туманных намеков собеседника, 
на своих закрытых бдениях чернокнижники -- последователи Сокровенного -- 
провозгласили его Единственным и ушли в мир проповедовать новый путь. 
Да, неглупый Предстоятель был у Искушенного Халла... Попытаться создать 
целую армию Мифотворцев, обученных кое-каким трюкам и берущих 
количеством -- идея превосходная! Он только не учел одного -- поскольку 
считал этот вариант невозможным -- и жестоко ошибся! Впервые четыре 
культа, четыре Предстоятеля об единились против одного -- и победили... 
Надо будет прощупать Лайну насчет этой баталии...) 
Храмы Хаалана были разрушены в связи с решением властей и слухами об 
извращенных обрядах и оргиях; чернокнижники оказались вне закона, и было 
запрещено даже упоминать в присутственных местах имя Отца Тайного знания. 
Но говорят, что где-то в тайных капищах, скрытно, как и положено адептам 
Хаалана-Сокровенного, еще существует Пятый Культ; и его последователи не 
теряют надежды на то, что их гонимый и униженный бог в конце концов 
займет подобающее ему место -- и тогда... 
Мы допили бутылку, и я пообещал раскрасневшемуся библиотекарю 
захаживать почаще. И я был благодарен ему не только за бальзам. 
Теперь я знал то, что хотел. Еще не все, но достаточно, чтобы эпидемия, 
обрушившаяся на Мифотворцев получила имя: Хаалан-Сокровенный, в 
будущем -- Единственный. 
Вернее -- его Предстоятель. 
*** 
10 
...Неясный шум разбудил меня. Я сел на постели, сунул ноги в мягкие туфли и 
долго вслушивался. Глухая тишина властно царила в храме. Ни звука. 
Померещилось, наверное... Да, но отчего я проснулся?.. 
В следующий момент совсем рядом послышались шаги. Они медленно, но верно 
приближались, шлепая в гулких переходах всей тяжестью явно немалого веса... 
Рука моя безошибочно нашарила холодную рукоятку кинжала в изголовьи -- 
покинув Дом, я старался всегда иметь при себе оружие, хотя и понимал всю его 
тщету -- но сейчас я с удовлетворением отметил, что пока я шел к двери, ни 
одна половица не скрипнула. 
Шаги приблизились вплотную и замерли. Потом до меня донесся тихий шорох -
- словно некто осторожно гладил рукой по стене и дереву -- дереву той запертой 
двери, за которой стоял я, стоял и ждал. Я предполагал, откуда мог явиться 
незваный гость... Ну что ж, у меня найдется к нему много вопросов; вопросов, 
на которые я хотел бы получить ответы. Давайте, почтеннейший, прошу вас, во 
имя Искушенного Халла; ну что же вы медлите?.. 
И тут произошло то, чего я никак не ожидал -- в дверь робко постучали. 
От удивления я на некоторое время потерял дар речи. Стук повторился, и за 
дверью послышался неуверенный бас Эйнара: 
-- Сарт, ты спишь? Открой, это я... 
У меня вырвался вздох облегчения. Я поспешил откинуть засов и зажечь свечу. 
Эйнар молча стоял в проеме и глядел в стену поверх меня. Через его согнутую 
руку было переброшено тело какого-то человека в темной накидке. Эйнар 
постоял, потом рука его разогнулась, и ужасная ноша соскользнула на пол с 
шорохом, подобным звуку падения кучи тряпья. 
Я подошел ближе и присел на корточки у трупа. В выпученных глазах 
пришельца заплывали смертью недоумение и запоздалый страх. У человека 
была сломана шея. 
-- Он пришел за тобой,-- просто сказал Эйнар, по-прежнему не двигаясь. -- Ему 
не повезло. Он перепутал двери. 
Узкий нож в пальцах слепого выглядел игрушкой. Эйнар еще немного повертел 
тусклую полоску, затем легко переломил лезвие у самой гарды и бросил 
обломки на тело, тщательно вытерев ладони о подол рубахи. 
По комнате поплыл незнакомый резкий запах. Так пахнет гниющая листва. 
-- Пусть утром уберут. Хорошо, Сарт? И осторожно -- по-моему, здесь пахнет 
ядом. 
Эйнар нащупал косяк двери, неуклюже повернулся и пошел по коридору, 
держась, как обычно, неестественно прямо. 
Только позже до меня дошло -- ему очень хотелось вытянуть руки перед собой. 
Но он так и не сделал этого. 
На рассвете я разбудил слепого, и мы вместе закопали тело на заднем дворе. 
Нас никто не видел, и я надеялся, что ночной визит некоторое время останется 
тайной. 
Мне нужно было это время. 
И почти неделю в Фольнарке ничего не происходило. 
*** 
11 
Прошлой ночью у меня в комнате появилась Лайна. Вначале я было 
обрадовался -- мне в последнее время вдруг стало очень не хватать моей 
Повелительницы Ночи -- но тут же понял, что Лайна-Предстоящая (да, 
соскучилась... да, конечно, но -- потом...) пришла не за тем. 
Это огорчило меня больше, чем я предполагал. Видимо, воздух храма в 
Фольнарке обладал некими размягчающими свойствами... 
Варна-Предстоящая задыхалась без веры. От меня ждали работы. От меня, и 
только от меня. На Грольна и Клейрис я еще не мог до конца положиться -- у 
них там что-то начало складываться, и Гро прямо весь светился от счастья, так 
что толку от них обоих сейчас не было почти никакого. Ладно, дам 
влюбленным пару дней позаниматься собой, а там посмотрим... Время пока 
есть, но немного... 
Немного. Через три дня в храме (и во всех храмах Сиаллы, вплоть до 
столичного) должно было состояться Весеннее Празднество. Так сказать, День 
посева... Раньше на такие праздники стекались толпы народа и вели себя 
достаточно прилично, но теперь у меня были все основания подозревать, что 
даже в других, более благополучных храмах, Празднество Сиаллы на этот раз 
может превратиться в безумную оргию -- не без некоторой помощи служителей 
Хаалана-Сокровенного, будь они трижды неладны! 
А вот здесь, в Фольнарке, дела были совсем плохи. Окрестные селения 
обнищали, людям -- в заботах о хлебе насущном -- было не до любовных 
песнопений, да и сил на саму любовь не всегда хватало; кроме того, неподалеку 
расквартировали сотню панцирной пехоты, и заранее стало известно, что 
служака-сотник ни за что не отпустит своих солдат в храм Сиаллы, хотя 
обычно военачальники смотрели на подобные дела сквозь пальцы. 
Этот факт, как и многие другие, утвердил меня в уверенности, что чья-то 
невидимая рука умело выстраивает случайные, казалось бы, события в единую 
цепь... 
Ну что ж, отдых закончился. Пора было браться за работу. 
Мою работу. 
*** 
12 
Я смотрел на себя в зеркало, а из его металлической глади на меня пялился в 
меру нахальный и не в меру франтоватый столичный капрал. Мундир 
пришелся впору -- нигде не давило, не резало под мышками, поножи сверкали 
кокетливым глянцем; и верительные грамоты из штаба на сей раз были 
подлинными. Для меня так и остались загадкой место и способ добывания 
столь весомых бумаг. Молодец, Лайна, постаралась... 
Я отошел от зеркала, взял сумочку с тремя гранеными флаконами, 
переданными мне Варной-Предстоящей после убедительных просьб -- и долго 
запоминал их внешний вид. Не дай бог перепутать... женщины мне этого не 
простят!.. 
Роа уселся на мое плечо, оступился на эполете и громко выразил крайнее 
неудовольствие по поводу моего переодевания. Я потрепал его по шее и решил 
не прогонять. Для избалованного штабиста ловчий беркут-любимец был 
вполне уместен. Тем более редкая, никем не виданная порода... Что еще? Ах, да 
-- меч. Положено по форме, но путается в ногах. И конь. Всенепременно -- конь, 
хотя тут и пешком-то идти не больше часа, и то если не слишком спешить... 
*** 
-- Господин сотник? Честь имею... 
Сотник принял меня сдержанно, но вежливо. С одной стороны, я был младше 
его по чину, но, с другой -- проверяющий из столицы, чей-то фаворит и 
возможный кляузник. 
Короткопалые лапы сотника неуклюже комкали ворох моих замечательных 
бумаг, и у меня сложилось впечатление, что наш бравый офицер -- человек не 
шибко грамотный, что было, в общем-то, и неудивительно; во дворе два 
солдата вываживали мою загнанную лошадь, с которой капала пена (я прогнал 
ее вокруг небольшого леска раза три на галопе, для пущей убедительности), и 
вообще пока все было в порядке. 
Со вздохом вернув мне документы, сотник повел меня осматривать казармы. 
Ну что ж, здесь как раз я и не ожидал разнообразия. То же, что и везде -- 
деревянные, наспех сколоченные бараки, нары с соломенными матрасами, 
козлы для оружия... Впрочем, вокруг было на удивление чисто, и я уже с 
большим уважением поглядел на своего провожатого. 
На плацу несколько солдат лениво тыкали длинными пиками в соломенное 
чучело (похоже, солома здесь была основным расходным материалом). 
Остальные, рассевшись на траве у забора, жевали смолу и вяло наблюдали за 
происходящим. 
При нашем появлении солдаты поспешно вскочили, выстроились по росту и 
замерли, поедая глазами начальство. Сотник представил меня, Роа с эполета 
презрительно обкашлял весь строй, и занятия возобновились. Надо заметить, 
теперь все выглядело куда четче и слаженней -- и я еще раз мысленно воздал 
хвалу моему неразговорчивому сотнику. 
То ли он почувствовал смену настроения, то ли просто сегодня был удачный 
день, только сотник пригласил меня отобедать с ним в офицерском собрании, и 
я не стал отказываться. Обед оказался весьма недурен, но вот вино подавалось 
мерзкое -- дешевое и крепкое, с каким-то тухловатым привкусом. Я промолчал и 
лишь едва заметно скривился -- что позволило вежливо поднимать кубок и тут 
же отставлять его в сторону. Вообще-то все шло как нельзя лучше, поскольку 
вкус зелья из моей сумки (первый флакон, пузатенький, с граненой пробкой -- 
инспекция подаваемых блюд плюс олух-услужающий) полностью тонул в 
дрянном букете местного пойла. 
На обеде присутствовали четверо капралов, и их тоже не обнесли ни вином, ни 
зельем. Я сдержанно улыбался и радовался, что сумел воздержаться от пития -- 
хотя радоваться должна была скорее Лайна... Варна уверяла, что срок действия 
порошка -- не более двух недель, но я все равно не имел ни малейшего желания 
проверять на себе его действие. 
За обедом потеплевший сотник разговорился и поведал мне, что завтра он с 
тремя капралами собирается в столицу по вызову (Знаю я этот вызов! Бравым 
воякам явно не терпелось принять участие в Празднестве Сиаллы и пощупать 
молоденьких жриц столичных храмов!..), а один из капралов останется при 
казармах для поддержания порядка. 
Этого обделенного судьбой капрала звали Зархи, и он понуро сидел в дальнем 
конце стола, кушая за троих и выпивая за гораздо большее количество народа. 
Видимо, таким образом он пытался скрасить себе вынужденное воздержание. 
Некоторое время я внимательно изучал несчастного Зархи, а тот игнорировал 
штабного хлыща и кидал злобные взгляды на сияющего в предвкушении 
любовных утех сотника. Характер капрала был не из сложных. 
Нарушить приказ он побоится. А от ярости и небогатой фантазии устроит 
солдатам такую жизнь, что те волками взвоют. 
Что ж, такой вариант меня вполне устраивал. 
Сотник любезно предложил проводить меня до столицы и лично дать самый 
лестный отзыв о проведенной инспекции -- с отзывом он явно что-то перепутал, 
это я должен был писать инспекционный рапорт, а не он -- но я не стал 
заострять внимания на его промахе и отказался от предложения, сославшись на 
усталость моего коня и помянув с кислой миной столичную суету. 
Похоже, сотник весьма обрадовался моему отказу, поскольку истинная цель его 
отлучки была не самой благовидной, а он был не настолько туп, чтобы самому 
нарываться на неприятности. 
Он и не подозревал, что уже нарвался. С того самого момента, когда запретил 
солдатам присутствовать на весеннем празднестве в Фольнарке. 
Так что сотник любезно предоставил мне свою комнату на время его 
отсутствия, а я поспешил не менее любезно поблагодарить его, в свой черед 
заверив в благожелательнейшем (ишь, слово-то какое придумал!) рапорте о 
вверенной ему сотне, после чего не стану более злоупотреблять его 
гостеприимством. 
Мы расстались вечером самым дружеским образом, считая друг друга полными, 
но симпатичными болванами. 
На рассвете один болван уехал в столицу, а второй занялся делом. 
*** 
13 
После непродолжительной беседы с капралом Зархи я оставил его в погребке 
сотника досматривать сладкий утренний сон (флакон второй, нефритовый, 
пробка резная, три-четыре капли -- и сутки ровного похрапывания) и 
отправился в казармы. 
Все выглядело более, чем естественно -- с утра пораньше оскорбленный капрал 
забрался в погребок старшего по званию и изнасиловал лучший бочонок из 
особых запасов, после чего почил в винной луже. Кстати, изрядно попотев, я 
извлек на свет божий бочонок того самого вина, которое уже ничем нельзя 
было испортить. В него был опорожнен третий флакончик -- самый маленький, 
металлический, рекомендуется стареющим греховодникам и новобрачным, но 
не слишком часто. 
Завидев меня с беркутом на плече -- высокомерный Роа выглядел еще похлеще 
уехавшего сотника -- солдаты бросили играть в кости и принялись ускоренно (с 
поправкой на жару) строиться. Я досадливо махнул им рукой. 
-- Вольно, ребята... 
Панцирники застыли в недостроенном виде, обалдело воззрившись не меня. 
-- Я сказал "вольно", а не "окаменеть и разинуть рот",-- пояснил я, усаживаясь 
на ближайшие нары. -- И кости можете не прятать. Роа, ррай... 
Мой алиец соскочил на устланный соломой пол, выковырял из-под лежака 
кубики, клюнул их, отчего оба выпали "шестерками", и вылетел в дверь -- 
гулять. 
-- Ну, кто со мной кон раскидает?.. 
Плюгавый солдатик с жиденькими рыжими кучеряшками и сальной 
ухмылочкой поспешил поднять кости и преподнести их мне на ладони, как на 
подносе. Играть он явно не собирался. 
-- Чтоб тебе, мерину драному, плешь вспучило! -- рявкнул я в его наглую рожу -- 
и добавил еще кое-что из столичного армейского лексикона, про его 
неразборчивую мамашу и похмельного Инара. Слава богу (какому?), 
натаскался, из Дома бегая... 
Наступила восхищенная тишина. Потом из задних рядов протолкался рыжий 
лохматый детина в расстегнутом мундире. 
-- Ну, я играю! -- заявил он таким тоном, словно собирался немедленно дать мне 
по морде. 
-- Ну так играй, а не мельтеши, как вошь под рубахой! -- я хлопнул рукой по 
нарам рядом с собой. 
Детина гнусаво хихикнул и кинул на кон две медных монеты. Я поддержал 
компанию. Выиграв, мой партнер довольно осклабился, сгреб деньги -- и 
дальше игра покатила в полный рост, как любили выражаться солдаты. 
Я пару раз проиграл -- для затравки, потом пару раз выиграл -- для престижа, а 
там игра завертелась сама собой. Менялись партнеры, росли ставки, деньги 
гуляли из рук в руки, солдаты прочно уверились, что я -- свой парень, и 
обращались просто по имени; мы хлопали друг друга по спинам, хохотали над 
грубыми мужскими шутками, и пора было переходить к следующей стадии 
моего плана. 
-- А не выпить ли нам, братва? -- осведомился я как бы между делом. 
Хохот смолк, выдвинутая мною идея была всесторонне обсуждена и с 
сожалением отставлена в сторону. 
-- Выпьешь тут, как же...-- физиономия детины вытянулась и стала кислой-
кислой. -- В заначке пусто, а зараза Зархи, кобель жареный, злобствует, что в 
столицу не взяли! Слова лишнего не скажи... так поднесет, что неделю 
похмеляться будешь... 
-- Сообщаю, парни,-- я таинственно понизил голос до шепота,-- противник 
надрался и потерял бдительность, самое малое, на сутки, а ключи от сотникова 
погребка -- у меня в кармане. Слазим за бочонком? 
-- Ну да,-- недоверчиво протянул один из солдат,-- Зархи, чтоб напиться, как 
раз бочонок и нужен. И то неизвестно, хватит ли... 
-- Кто мне не верит,-- я рубанул ладонью по краю нар,-- пошли смотреть! 
Пригодитесь -- бочонок тащить. Гулять -- так гулять!.. 
Слово "гулять" возымело магическое действие. Вызвались двое -- мой первый 
партнер по игре, несколько обогатившийся за мой счет и теперь согласный на 
все; и плюгавый подлиза, выискивавший скрытый подвох. 
Подвох, конечно, был, но вряд ли солдатик мог догадываться о его истинной 
сути. 
Разумеется, факты подтвердились -- Зархи сочно храпел, и от него за лигу 
разило дешевым вином; солдаты радостно отволокли капрала на его койку, 
пару раз уронив по дороге -- а бочонок с вожделенным содержимым только и 
ждал, чтобы его перенесли в казарму. 
Верзила тут же отогнал всех интересующихся и взвалил драгоценный груз себе 
на плечи, и, пока мы шли, плюгавый все крутился под ногами, пытаясь 
поддержать, потрогать, рассмотреть или хотя бы поинтересоваться -- не нужна 
ли какая помощь?.. 
Наше появление было встречено восторженным воплем. Присутствие 
известного труса и перестраховщика -- плюгавого -- убедило казарму в полной 
безопасности происходящего, и веселье стало казарменным в прямом смысле 
этого слова. 
Мне не удалось отвертеться, и пришлось выпить два или три кубка. Ну что ж, 
это еще не самый худший вариант... 
В самый разгар я бросил новую порцию дрожжей в уже готовое сусло: 
-- Парни, а вы что тут -- совсем без баб? 
-- Да не то чтобы совсем... Иногда вот в самоволку по деревням рванешь... ну а 
там уж -- как повезет... 
-- Ладно тебе, не трави душу!.. В той деревне всех телок -- три старухи да 
корова!.. 
-- И мужья с кольями лезут... А пришибешь кого -- начальству доносят!.. На 
сутки с полной выкладкой ставят, в панцире -- на солнцепек!.. 
Я сочувственно поцокал языком и разлил остатки вина. 
-- Ну, а на Празднество Сиаллы слабо сбегать? 
-- Да мы бы хоть сейчас... только сотник... 
-- А что -- сотник? Он -- в столице, а мы -- здесь. Откуда ему знать? 
-- А Зархи? Язык до пупа, болтанет сгоряча... 
-- Ваш Зархи до утра во сне копытом бить будет. А если что и заподозрит -- так 
скажете, что напился и в горячке невесть что увидел!.. 
-- Верно, братва! Пошли!.. 
-- Стремно как-то... Неровен час -- проснется капрал... 
-- Да хрен с ним, с капралом!.. 
-- Плевать мы на него хотели!.. 
-- Собирайся, парни, время не ждет... 
Обо мне уже успели забыть, и я под шумок протолкался к выходу и 
выскользнул из вопящей и гогочущей казармы. 
Дело было сделано. А зелье в вине не даст их порыву остынуть -- это я ощущал 
на собственной шкуре, торопя коня и ерзая в седле... 

ВОЗЛЕСЛОВИЕ 
ГРОЛЬН ЛЬНЯНОЙ ГОЛОС 

Сарт явился перед самым началом Празднества. Он был явно чем-то доволен, и 
мне передалась частица его радостного возбуждения. 
-- Ну, дети мои, дерзайте!.. И смотрите, не подведите -- сегодня к нам явится 
много, очень много гостей, и все они будут весьма возбуждены...-- он слегка 
усмехнулся и потрепал меня по плечу. И подмигнул Клейрис. 
-- Да, Учитель,-- ответили мы с Клейрис одновременно. И рассмеялись. 
Зал был битком набит народом. Большую часть, к нашему удивлению, 
составляли изрядно подвыпившие солдаты. Ну и гости!.. Мне даже вдруг стало 
страшно -- и за себя, и за Клейрис, и за весь праздник... и за Учителя... 
Я обернулся -- Сарт кивнул мне из-за колонны в дальнем углу, лукаво собрав 
морщинки возле хитрых глаз, но я заметил, что руки Учителя дрожат. И страх 
ушел. Я сделаю это. Я и мой лей. Мы сделаем все, что возможно. И еще чуть-
чуть. 
Как странно -- в эту минуту я почти не думал о Клейрис... простить себе не 
могу... 
Свечи ярко вспыхнули, с потолка посыпались благоухающие лепестки лоренны, 
главная жрица запела гимн во славу Сиаллы-Несущей Счастье,-- и праздник 
начался. 
Я плохо помнил, что было дальше. Я видел красные, потные лица солдат, их 
безумные, алчущие глаза, устремленные на танцующих жриц Сиаллы; из 
общего гомона прорывались отдельные, пахнущие перегаром реплики... И 
тогда я ступил на ковер из цветов и вновь доверился своим пальцам, и музыка, 
звучавшая во мне, перетекла в дрожащие от предчувствия струны лея, и дальше, 
дальше... 
Я видел, как звериный блеск в глазах солдат постепенно сменяется огнем 
искреннего восхищения, и руки, привыкшие к мечу и копью, тянутся к 
обнаженным жрицам уже не с грубой похотью, а с мольбой о снисхождении; 
как хмельные морды становятся человеческими лицами, и нестройные, осипшие 
голоса присоединяются к голосу главной жрицы, вознося хвалу... 
И когда в центре освещенного круга возникла Клейрис -- на мгновенье все, 
даже я, застыли в потрясенной немоте! Спустя секунду я вновь заиграл, и так я 
играл в первый и последний раз в своей раздерганной, промозглой жизни!.. 
Тело Клейрис покорно окунулось в поток звуков и поплыло в их струях; оно 
словно менялось вместе с музыкой -- и девушка то выгибалась сладострастной 
кошкой, то гордым лебедем плыла по цветочной воде, то застывала 
безмолвным изваяньем, то превращалась в неистовое, сжигающее пламя -- и из 
пламени рождалась Богиня, сама Сиалла-Лучница, рассыпающая цветы и 
поражающая стрелами своего чудесного лука; а когда она, наконец, выстрелила 
-- сотни сияющих лучей пронзили сердца сидящих в зале, и стон восторга 
отразился от древних стен, а жрицы и вместе с ними девушки окрестных 
деревень, решившиеся развязать свой пояс в честь Богини -- все они скользнули 
в ждущие объятия, и больше не было пьяной солдатни и голых тел, а было 
великое таинство единения и потаенное, известное только двоим... 
А я все играл и не видел крови на сбитых пальцах... играл и не видел, играл и... 
*** 
14 
...Ночь. Мать-Ночь Ахайри стоит за окном, подрагивая светляками звезд, 
отголоски Празднества бродят во мне терпким, клокочущим хмелем, и горячее 
тело Лайны-Предстоящей рядом... 
-- Ты молодец, Сарт... 
Я лежу в смятых простынях, вольно закинув руки за голову. Я молчу. Я и сам 
знаю, что я -- молодец. 
-- Ты хорошо поработал, Сарт... 
Я молчу. Я не просто хорошо -- я прекрасно поработал. Праздник удался как 
нельзя лучше, у Варны-Предстоящей есть два отличных Мифотворца... Я не 
хочу думать, что теперь их -- нас! -- ждет изменчивый Дом-на-Перекрестке; не 
хочу думать о том, что будет завтра; не хочу думать о слепом Эйнаре, о теле, 
зарытом не заднем дворе, о своих догадках -- о многом, об очень многом я 
совершенно не хочу думать... 
Я хочу думать о любви, лежащей в основе большинства мифов, о Грольне и 
Клейрис, о пальцах, касающихся струн, и о ногах, переступающих по 
усыпанному цветами полу; о Сиалле-Лучнице и ее сияющих стрелах... 
-- Скажи мне, Сарт, что ты создал сегодня? 
Ночь. Темная Мать улыбается и дышит в окно прохладой. 
-- Я создал миф, Лайна... Я создал целый венок легенд: легенду о солдатах, 
которых Сиалла свела с ума и привела в свой храм вопреки воле их 
командиров; легенду о пьяной солдатне, протрезвевшей и преобразившейся 
перед таинством Богини, и взамен получившей иное, неземное опьянение... 
Легенду о появлении в Фольнарке самой Сиаллы-Страстной в сопровождении 
небесных музыкантов... и, наконец, легенду о тех командирах, которые 
запретили своим воинам идти на праздник и были наказаны за святотатство -- 
в столице уже наверняка судачат о четырех офицерах, утративших мужскую 
силу в самый разгар празднества... Достаточно? 
-- Достаточно! -- смеется в темноте Лайна, и мне кажется, что звездный 
хрусталь ночи тихонько позванивает в бархатной бесконечности... 
-- Ты знаешь, Лайна,-- задумчиво шепчу я, и темнота затихает, вслушиваясь,-- 
пожалуй, и мне хотелось бы уважить Сиаллу-Страстную и заняться тем, чем и 
положено заниматься в эту ночь. 
-- Тогда, о хитроумный Сарт, мне придется к тебе присоединиться -- не 
заниматься же тебе этим в одиночестве? -- и ночь снова заливается смехом, но 
на этот раз таким пьянящим и зовущим... 
...Через некоторое время, расслабленно раскинувшись на постели, я услышал, 
как Лайна прошептала: 
-- Воистину, благословение Сиаллы снизошло на тебя! Раньше я не замечала за 
тобой такого усердия... 
-- Понятное дело,-- бормочу я сквозь сон,-- еще как снизошло... ведь я пил это 
вино вместе со всеми... 

ВОЗЛЕСЛОВИЕ 
ЭЙНАР БИЧ БОЖИЙ 

...Он проснулся от какого-то смутного предчувствия. 
Одна из жриц Сиаллы добровольно вызвалась ублажать убогого -- и, похоже, 
не прогадала, покинув его ложе только перед рассветом в полном изнеможении; 
но, тем не менее, спал он чутко и мгновенно сел на кровати, еще не понимая 
причины внезапного пробуждения. 
Темнота окружала его. Он все никак не мог привыкнуть к ней, она давила, 
морочила; в ней ворочались чужие, неуютные шорохи, запахи... 
Плохая темнота... лживая, как вечность... 
Он встал, расплескав окружающий мрак, и подошел к двери. Открыл ее, 
постоял на пороге, вслушиваясь в неизвестное, тяжело поворачивая 
всклокоченную голову -- и присел на корточки, обернувшись к проему спиной и 
нашаривая в углу тюк со своей звенящей поклажей. 
-- Тихо! -- прошипел у него над ухом знакомый голос, и умелые пальцы 
захлестули горло слепого шелковым шнурком. -- Молчи, калека!.. 
Коридор ожил тихими, вкрадчивыми шагами множества людей; вот они ближе, 
вот они совсем рядом, у двери в соседнюю комнату, и уже слышен тихий скрип 
железа, вставляемого в замок... 
Эйнар медленно прижал подбородок к груди и выпрямился. 
-- Это ты, Ратан? -- спокойно спросил отставной Мифотворец, не выпуская свой 
тюк. -- Можешь не отвечать... Тебя хватка выдает. Ну что ж, держи крепче... 
Тело слепого словно стало распухать, заполняя собой всю широкую рубаху, 
ворот затрещал от напора шейных мышц, и свободно свисавший пояс 
натянулся, плотно обхватив раздавшуюся талию. 
Сзади послышались сдавленные проклятия, пальцы Ратана тщетно пытались 
удержать концы удавки, колено уперлось в затвердевшую спину Эйнара -- и 
сокрушительный удар обрушился на многострадальную голову слепца, 
опрокидывая его в безмолвие... 
Он не слышал нетерпеливых возгласов в коридоре. Два удара слились для него 
в один -- первый, ввергнувший его в бессмысленную незрячесть, и второй, 
сегодняшний, вычеркивающий все время, что прошло между ними, и 
возвративший Эйнара Безумного в горнило той битвы, откуда его с трудом 
вынесли взмыленные кони... 
Стены вздрогнули от хриплого рева, огромный тюк взлетел в воздух и рухнул 
на потрясенного Ратана с его лопнувшим шнурком -- и в распахнутое окно 
ворвался визжащий Ужас вместе со сгустком ярости по имени Роа... 
*** 
15 
...Когда я выскочил в коридор, судорожно натягивая одежду, все было кончено. 
Эйнар бродил между исковерканными телами людей в темно-лиловых 
накидках, а возбужденные птицы хлопали крыльями, и клювы их были 
измазаны свежей кровью. 
Эйнар повернулся и долго смотрел на меня, словно не понимая, кого видит 
перед собой... 
...Видит... 
ВИДИТ!!! 
-- ...Расскажи сказку, Сарт,-- наконец прошептал он. -- Расскажи сказку о 
вечном мальчике, которого выучили убивать... а вот как жить -- не выучили... 
Да и зачем -- жить?.. Расскажи сказку, Сарт, ведь ты умеешь... или выколи мне 
глаза... 
На полу возле комнаты Эйнара лежал раздавленный Ратан -- я узнал его не 
сразу, и то лишь по связке ключей на поясе -- а поверх него валялся рваный тюк 
с торчащими из прорех пластинами доспехов. 
Я помнил эти доспехи. Я видел их на человеке, стоявшем напротив меня. На 
Мифотворце Эйнаре Безумном, по прозвищу Бич Божий. 
Я только не знал раньше, что человек, носивший эти латы, способен плакать. 
-- Расскажи мне сказку, Сарт,-- повторил Эйнар, глядя мимо меня, и я услышал 
шаги у себя за спиной. -- Сказку о другом мальчике, которого злые люди 
состарили за один миг... Только конец пусть будет другой... счастливый... 
пожалуйста, Сарт, пусть -- счастливый... 
Я обернулся. По коридору, спотыкаясь, шел Грольн, неся на руках обмякшее 
тело Клейрис. Он подошел к нам, положил девушку на пол и принялся 
бессмысленно укрывать ее какими-то остатками одежды. 
Потом Грольн поднял голову и посмотрел на нас сухими блестящими глазами.-- 
Ты знаешь, Сарт,-- хрипло сказал Грольн Льняной Голос,-- я сегодня умер. 
Научи меня, как жить дальше вот таким... мертвым... 
Я опустился на колени возле Клейрис и откинул ткань с ее груди. К сердцу 
вчерашней богини была приколота записка. Приколота тонким-тонким 
стилетом, больше похожим на шило. Крови почти не было. 
Я вырвал лезвие и выпрямился, глядя на обрывок пергамента. 
"Ты -- неглупый человек, Сарт, и мне было приятно побеседовать с тобой. 
Полагаю, что мы еще встретимся. Извини за неудачного посланца, но другого у 
меня не было. Сам знаешь -- Мифотворцы нынче в цене, мало осталось... 
Искренне твой Таргил, 
Предстоятель Хаалана-Сокровенного." 
-- Я шел к ней,-- прошептал Грольн,-- но он успел раньше... и запер дверь... там, 
внизу, где книги хранятся... маленький такой, старый уже... толстый... 
-- Библиотекарь?!! -- одними губами выдохнул я. 
-- Кто? -- слабо удивился Грольн. -- Я третий год при храме... Здесь нет 
никакого библиотекаря. И никогда не было... 
*** 
16 
...Мы уезжали. Зрячий Эйнар, в глазах которого запеклась вчерашняя кровь, 
страшный в своем бессловесном горе Гро и я. Я понимал, что Грольн Льняной 
Голос доиграл ту мелодию, которую творил для Нее, первой и единственной; и 
я боялся новой музыки, что рождалась в нем сейчас. Да и Эйнар был уже не тот. 
И я. 
Что-то выгорело в нас. В нас и во всем этом проклятом мире. Потому что мы 
были частью мира. Не самой лучшей -- но частью. И пепел хрустел на зубах. 
Нас ждал Дом. Дом-на-Перекрестке. 
В Фольнарке нас никто не провожал. Ни местные, ни Предстоятели. Ни один из 
них не приехал. Даже Лайна. 
*** 
17 
...Все-таки мы немного подождали, прежде чем войти, давая Грольну время 
привыкнуть. Потому что перед ним впервые был -- Дом. 
Дом-на-Перекрестке. 
Здесь и сейчас он действительно выглядел, как заброшенный дом на забытом 
богами и людьми перекрестке -- дряхлый, замшелый, с высокими узкими 
окнами, мутные стекла которых были затянуты паутиной и покрыты 
многолетним, если не многовековым, слоем пыли. 
Тяжелые двери Дома, возвышавшиеся над тремя полуобвалившимися 
ступеньками, были наглухо заколочены. И вообще, Дом производил на всех, 
кому доводилось видеть Его реальное воплощение, настолько мрачное и 
угнетающее впечатление, что всякая охота не только входить в него, но и 
просто находиться поблизости, пропадала мгновенно. 
В данный момент поблизости находились мы. И если я и Эйнар равнодушно 
глядели на очередную ипостась Дома, то Грольн, похоже, испытывал все те 
традиционные чувства, которые положены людям, впервые увидевшим Дом: 
постепенно усиливающееся беспокойство, беспричинный страх, ощущение 
присутствия чего-то недоброго и огромное желание побыстрее унести отсюда 
ноги. 
Так Дом ограждал себя от незваных посетителей... 
-- ...И вы собираетесь здесь жить? -- наконец выговорил Гро, запнулся и 
поправился: -- То есть, я хотел сказать: мы собираемся? 
По интонациям было понятно, что лично Гро здесь жить не собирается. 
Я кивнул. 
-- Собираемся, Гро... Собственно, мы с Эйнаром уже давно здесь живем. И 
ничего, как видишь... Это Он снаружи такой -- неприветливый. А внутри... В 
общем, сам разберешься. Хотя Дом и снаружи бывает разный -- смотря где его 
обнаружишь и с какой стороны подойдешь... 
Эйнар решительно поднялся по ветхим ступенькам и легко распахнул 
"намертво заколоченную" дверь. 
-- Ладно, пошли! Что зря любоваться -- было бы чем... 
И двери Дома тихо закрылись за нашими спинами. 
Слишком тихо. 
*** 
Дома... Мы -- дома. Но почему нас никто не встречает? Ведь Предстоятели 
должны увидеть нового Мифотворца и участвовать в церемонии его 
посвящения... Уж Варна-то с Лайной наверняка бы вышли нас встретить! И 
Махише, я полагаю, отнюдь не безразличен прозревший Эйнар... 
Куда же они все подевались?!. 
-- Не нравится мне это,-- мрачно нарушает молчание Эйнар. 
-- И мне,-- немедленно подхватывает Гро, которому все не нравится с самого 
начала. 
-- Подождем,-- не вполне уверенно предлагаю я. -- Глядишь, кто-нибудь и 
появится... 
Эйнар лишь молча хмурит брови... 
*** 
Через час мы уже не сомневались -- Дом пуст. Куда ушли Предстоятели? Зачем? 
Когда вернутся?.. 
Вопросы без ответов. 
-- Они не придут, Сарт,-- гудит Эйнар у меня над ухом. -- Ну и Дом с ними... 
Начинай Церемонию Выбора. 
Я встаю. Придется нам самим посвящать Грольна. Вряд ли он согласится в 
дальнейшем работать на Варну, но ему теперь больше негде жить, кроме как в 
Доме -- а непосвященного Дом отторгнет или, хуже того... 
Я загнал Грольна в наливающийся холодным зеленым светом круг посреди 
нижнего зала и вместе с Эйнаром побрел на возвышение Предстоящих, куда 
вели четыре -- нет, теперь уже две миниатюрные ступеньки. 
Вообще-то Церемонию Выбора полагалось проводить торжественно, с 
ароматическими свечами в тройных шандалах, с мечущимися по залу 
призрачными тенями, когда все присутствующие облачены в тоги... Ерунда все 
это. Главное -- выбор посвящаемого. Главное -- его противостояние Дому, один 
на один, и никакие свечи не помогут, если... 
-- Слушай внимательно, неофит по имени Грольн,-- голос мой звучал 
непривычно глухо и раскатисто,-- слушай и не говори потом, что не слышал. 
Сейчас ты покинешь этот зал и пойдешь по Дому, Дому-на-Перекрестке -- и 
Дом откроет тебе свою бесконечность и изменчивость. Верь Ему -- Он 
действительно таков -- и не верь Ему. Потому что, пока ты будешь идти, Дом 
будет идти в тебе, затуманивая мысли, лишая разума и растворяя тебя в Себе. 
Не поддавайся этому. Помни -- ты должен найти комнату, единственную 
комнату во всем Доме, которая будет принадлежать тебе. 
Как только ты отыщешь ее -- Дом отпустит тебя и примет, как равного. Тогда 
ты вернешься сюда, в зал Нашедших. Мы будем ждать. Когда ты станешь 
своим, Дом пропустит тебя беспрепятственно. 
-- А как я узнаю, что эта комната -- моя? -- напряженный голос Гро зазвенел, 
грозя сорваться. 
-- Узнаешь. Если пройдешь через Дом. А теперь -- иди! 
И Гро вышел. В узорчатую белую -- нет, теперь уже бледно-розовую дверь. 
Вышел и не вернулся. 
*** 
...Я никогда точно не знал, как течет время в Доме по отношению к 
окружающему миру (или мирам?), но когда за окнами стемнело, мы с Эйнаром 
забеспокоились. 
-- Что-то случилось, Сарт,-- бросил Эйнар, вставая. Это не было 
предположение. Это была уверенность. -- Пошли, мы должны отыскать парня. 
И мы тоже вышли из зала Нашедших в бледно-розовую -- нет, теперь уже 
пурпурную дверь, за которой много часов назад исчез Грольн Льняной Голос. 
На пороге я обернулся и увидел: тройные бронзовые шандалы, горящие 
ароматические свечи и сброшенные тоги на наших пустых креслах... 
Шутки шутишь, Дом, Дом-на-Перекрестке?.. 
*** 
...Мы уже долго брели по привычным знакомо-незнакомым комнатам, 
коридорам и лестницам Дома и удивлялись, почему Дом все не выводит нас на 
Гро или хотя бы к его телу. 
А потом совсем рядом послышались спотыкающиеся шаги, и я ринулся в 
боковой переход с криком "Грольн!", а Эйнар отстал... и когда я, никого не 
найдя, попытался вернуться, то понял, что остался один. 
И услышал Голос. 
Голос Дома. 
Это было, как на Испытании -- моем давнем Испытании -- только гораздо 
страшнее, и я пошел прочь, а потом побежал, сжимая гудящую от Голоса 
голову руками -- потому что знал, что лишь в одном месте я могу спастись от 
того, чего хочет от меня Дом... Я должен был успеть, добежать, дойти, 
доползти... 

ИНТЕРМЕДИЯ 

Человек идет по Дому. Невидимые сквозняки колышут занавеси вдоль стен, 
прозрачные языки тюля хлопают, извиваются, перекручиваются жгутами... 
Человек бежит по Дому. 
-- Меня зовут Грольн! -- кричит человек. -- Меня зовут Грольн! Меня зовут... 
-- О-о-о!..-- отзывается Дом, и множество имен -- незнакомых, непроизнесенных 
-- запутываются в занавесках и сползают вниз по стенам бесконечного 
коридора. 
Поворот. Еще один. Человек бежит по Дому. Маленький человек. 
"Меня зовут Грольн... Только меня так уже никто не зовет. Очень давно. И 
поэтому я зову себя сам. Я бегу по этому безвыходному Дому и зову себя: 
"Гро!.. о-о-о..." -- и только эхо дробится сотнями отголосков, словно Дом 
дразнится чужими именами, которые гонятся за мной, которые хотят быть 
моими, которые..." 
Человек бежит по Дому. Маленький человек. В развевающейся рубахе и с 
зачехленным леем на боку, с высохшими соломинками в волосах. 
Бежит. Спотыкается. Падает. 
"Я не хочу выбирать. Ты слышишь, Дом-на-Перекрестке? -- я не хочу!.. Не 
слышит. Молчит и меняется. Вон -- был кирпич, а теперь -- ковры какие-то... И 
я меняюсь вместе с ним. Я чувствую себя дорогой, дорогой с дурацким и 
дорогим именем "Грольн", по которой идут люди, люди Дома -- они идут по 
мне, они идут через меня, они ждут, когда я выберу себе имя одного из них, и 
забуду себя, и тоже стану человеком Дома; а я иду через Дом..." 
Человек идет через Дом. 
Поворот. И пустые доспехи на подставке у стены. 
Человек оглядывается. Ни одна занавеска не полощется на стенах. Ковры, 
ковры, ковры... Тяжелые, двухслойные ковры в бордовых тонах, и никакому 
сквозняку не сдвинуть с места их пыльную тяжесть. 
Человек стоит у пустых доспехов. Человек трогает шлем с узким гребнем, 
привстав на цыпочки и по-детски шевеля припухшими губами. Он -- подросток, 
этот человек... 
"Я. Я -- подросток. Идущий по коридорам, бегущий по коридорам, стоящий в 
коридоре... Но если я расслаблюсь -- вот я уже мужчина, бородатый мужчина, 
безбородый мужчина, маленькая женщина, еще одна женщина, очень 
красивая... Люди Дома. И их имена волочатся за мной шлейфом, мне больно их 
отдирать; я -- подросток, я -- Грольн, а они все кричат на меня, и Дом кричит, 
кричит, кричит..." 
-- Выбери!.. 
Человек идет по Дому. Останавливается. Смотрит в зеркало. И лицо человека 
не отражается в зеркале. Словно у человека нет лица. Или Дому не нравится 
это лицо. 
В зеркале отражается Дом. Переходы, комнаты, залы, двери, лестницы... 
Человек и Дом смотрят друг на друга. Через стекло с блестящей, холодной 
амальгамой. 
Дом-на-Перекрестке. 
Человек-на-Перекрестке. 
-- Чего ты хочешь? -- тихо спрашивает человек, моргая и стряхивая слезу, 
повисшую на реснице. Капля срывается и беззвучно падает на пол. 
В зеркале появляетая лицо. Чужое лицо. Взрослое. С крупными, резкими 
чертами. Со складками у рта.  Человек не убегает. Человек примеряет чужое 
лицо. 
Лицо хмурится, собирая многочисленные морщины в напряженную маску, 
словно тот, в зеркале, что-то вспоминает. 
Человек примеряет чужую память. 
Лицо в зеркале одними губами произносит имя. 
Человек примеряет чужое имя. 
Имя. Махиша. Предстоятель Инара-Громовержца. 
Человек вглядывается в чужое прошлое. Примеряя предложенную жизнь. 

МАХИША-ПРЕДСТОЯЩИЙ 

...В мир приходим мы нагими и беспомощными, и, уходя, ничего не уносим с 
собой. Можно жить Предстоятелем, но умереть Предстоятелем -- нельзя. 
Последнее право и последний долг Предстоящих -- право выбора смертного 
часа и долг передачи дара своего тому, кто идет следом. И пусть Идущий 
следом поможет уйти опустевшему Предстоятелю за грань между миром и 
небом, поможет и проводит; и запомнит день и час сей. 
Посему нет Предстоящему подлинного покоя вне его воли и в одиночестве... 

Авэк ал-Джубб Эльри, 
Рага о Предстоящих. 

Они стояли рядом. Почти рядом. Они были невероятно, невозможно похожи 
друг на друга. 
Дряхлый волхв Хаом, взметнувший к провисающему небу обглоданные 
временем руки, руки аскета и провидца, и Грозовое дерево, Древо-у-алтаря, с 
его черными, навеки обугленными ветвями, покрытыми крикливой листвой 
воронья, и лишь сучья, сучья... 
Эх, жизнь, сучья жизнь!.. Ударит, опалит... Стократ благородней тот, кто не 
скажет при блеске молнии: "Вот она, наша жизнь!.." 
Они стояли рядом. Они ждали. Ждали того ослепительного мгновения, когда 
набрякшая холстина небес прорвется водой и огнем. 
Приехавший на рассвете князь -- Ликский Великий князь; хоть молодо-зелено, а 
взгляд властный, с рысьим прищуром, с холодным азартом -- лениво сидел на 
пригорке и вполглаза поглядывал на волхва и его мертвое дерево. Князь тоже 
ждал. Он хорошо умел ждать, и трупы нетерпеливых братьев ступеньками 
ложились к престолу Большого Лика; братьев, так и не научившихся ждать, а 
теперь -- поздно. 
Учиться надо вовремя. 
Все надо делать вовремя. Время камни разбрасывать, и время собирать, как 
любил говаривать покойный наставник при дворе, удавленный за неучтивость. 
Разбрасывать так, чтоб падали, куда положено, и на кого положено (князь 
вспомнил свой полк легких пращников и довольно пожевал губами), и собирать 
тоже надо с умом. Без ума собрал, свалил в кучу -- холм получился, а кому тот 
холм нужен?.. Разве что на могилу, для вечной памяти, и то... 
А попадется толковый каменщик -- и лягут камни в основу столичного храма 
Инара-Громовержца; поклонятся людишки грозному князю неба, глядишь -- и 
ему, земному князю охотней кланяться станут. 
Хорошая вещь -- вера... полезная, дорогостоящая... сколько запросит Хаом за 
слово о храме?.. не базар здесь, не поторгуешься... 
"Вера...-- думал молодой послушник Махиша, разглядывая своего знатного 
ровесника. -- Ишь, словно купец: весы вынул и прикидывает, сколько барыша 
достанется... Шалишь, князюшка, с огнем играешь!.. Будет барыш, да не тебе..." 
Послушник хмуро глядел, как напускное безразличие застывает на лице гостя 
равнодушно-приветливой маской династии, выдержавшей и вой степняков, и 
каменные ножи староверов, и многое другое... ох, многое, бессчетное, гулевое; 
веками выдержанное, отстоянное... 
А плащ княжеский; алое, золотом шитое корзно волочилось по грешной земле, 
в пыли -- пойдет дождь, и пыль станет грязью, а плащ станет неотличим от 
дерюжной накидки послушника Махиши... 
Где князь, где холоп?.. Не запутаться бы, не ошибиться... 
Именно эта мысль -- глупая, пустая, ядовитая -- занозой сидела в мозгу ученика 
несговорчивого волхва Хаома; сидела и упорно не хотела вылезать.Махиша 
глядел на князя и вспоминал изнурительные часы медитаций под Грозовым 
деревом, когда он из последних сил прорывался внутренним взором к тайному 
Алтарю Инара-Грозовика, вне дорог человеческих, вне реальности и 
понимания -- где сливаются воедино все алтари в храмах и капищах, где вера 
людская становится бытием... как весенние ручьи, ручейки и просто талые 
струйки сливаются в страшную, упругую стихию взбунтовавшегося 
половодья... 
Ах, вера, вера, вера людская!.. Кто тебя хоть раз вкусил... жрецы, маги, 
шаманы, ясновидцы, пророки -- Предстоятели!.. 
Трижды видел он -- словно в бреду -- тот Алтарь, и косматое, гневно-смеющееся 
лицо над ним; и оба первых раза это было знакомое лицо волхва Хаома, а в 
третий... Махишу вновь сотряс озноб лихорадочного возбуждения -- он 
вспомнил! 
Вспомнил невероятное чувство всесилия, вспыхнувшее в нем в тот сладостный 
миг. 
Он видел свое лицо. 
Махиша, скрестив ноги, сидел под Грозовым Древом, и лопались нити между 
его сущностью и существованием; и закрытые глаза послушника видели 
Всеобщий Алтарь, над которым хохотало лицо нового Махиши в обрамлении 
беснующихся молний... Тогда он впервые понял -- глядя одновременно снизу 
вверх и сверху вниз -- понял две истины. 
Нет, не две -- три. 
Он понял, что богов -- нет. Нет Стоящих над миром -- но есть Предстоящие. 
Молчащие в тени. Те, кого ждут князья. 
И эта истина, в ее бесстыдной наготе, заставила его покачнуться. 
И еще он понял, что время волхва Хаома прошло. Насовсем. Новое нынче 
время. Предстоящее. Его время, Махиши -- сегодняшнего Предстоятеля Инара-
Громовержца. 
И эта истина вновь позволила ощутить опору и устойчивость. 
А потом он понял, что наставник сам назначил день откровения, сам выбрал 
время дара и час ухода -- и последняя истина обожгла предчувствием 
грядущего. 
-- ...Ты что, парень, умом тронулся?! Или оглох не вовремя?.. Доколе мне ждать, 
идол?!. 
Махиша не ответил. Он неотрывно смотрел на Грозовое дерево и высохшего 
человека рядом с ним; он даже не расслышал окрика раздраженного князя. Он 
слышал совсем другое. 
То, о чем молчал сейчас волхв Хаом -- на пороге между прошлой силой и 
будущим бессилием. 
И Махиша, повинуясь невысказанному приказу учителя, шагнул вперед и встал 
на пороге между прошлым бессилием и подступающей силой. 
И снова увидел Всеобщий Алтарь. И улыбнулся, вскидывая мощные, бугристые 
руки знакомым жестом. Жестом, которого раньше не позволял себе в самых 
затаенных мечтах. 
Князь с удивлением покосился на юродствующего бездельника, хотел было что-
то сказать, осекся -- и задохнулся от жара опалившей его лицо вспышки. 
...Они стояли рядом. И вспыхнули они одновременно -- когда два огненных 
бича вырвались из беременных грозою туч и опоясали уходящих в Ничто. 
Старое Грозовое дерево и старого волхва Хаома. 
Ликский властитель вскочил, потрясенно протирая глаза и пытаясь сквозь 
выступившие слезы разглядеть чадящие, багровые факелы -- один большой, 
другой -- поменьше; и крупные капли обрушились на его плечи, укрытые алым 
шелком; и гром, хрипло-шершавый гром, и слипшиеся волосы на лбу, и 
недвижный, страшный послушник рядом... 
Началась гроза. И Громовой Инар гнал свою бронзовую колесницу, с грохотом 
подскакивающую на выбоинах неба. 
Началась гроза. И закончилось время волхва Хаома. Ученик помог учителю 
уйти, уйти гордо и честно, и в час ухода они стали вровень. 
Хорошо уходил волхв... ай, хорошо... Махиша отвернулся и вытер мокрое лицо. 
Зря, конечно, все равно дождь... 
И повернулся к человеку в алом плаще. 
-- Возвращайся в Лик. Велишь закладывать храм. Народу скажешь -- Инар 
согласен. Обо мне -- молчи. Сам об явлюсь, когда надо будет... Станут 
спрашивать -- запомни: Хаом ушел в грозу. Навсегда. Понял? 
-- Понял, Пастырь... 
Князь на мгновение припал на колено и коснулся холодными губами руки 
сверстника -- неожиданно состарившегося на века, тысячелетия -- за короткий 
миг, когда ручейки веры слились в единое целое и хлынули через него; и во рту 
еще оставался сладковато-терпкий привкус... 
Вкус чужой веры. 

ИНТЕРМЕДИЯ 

Человек идет по Дому. 
Он наискосок пересекает зал с сумрачными гобеленами и диагоналями шпаг 
над догорающим камином. Рассеянный свет сочится в пыли, играя тенями и 
лепными розами по углам стен; зыбкий шорох касается спины человека, и тот 
вздрагивает и оборачивается. 
Человек стоит в Доме. В зале, где только что были гобелены. И лепные розы. 
Сейчас стены сложены из гигантских каменных глыб, на них налипла копоть и 
грязь, и в центре, у оставшегося камина, свалена груда ржавых алебард. 
И тишина, словно Дом удивленно смотрит на человека -- дескать, что же ты, 
меняйся!.. 
-- Сарт...-- бормочет человек. -- Я -- Сарт... 
-- С-с-харр!..-- громко и насмешливо отзывается Дом, и человек отшатывается, 
вскидывая руки. 
Потом он долго стоит и смотрит перед собой. 
"Меня зовут Сарт. Меня зовут Сарт. Меня зовут... 
Меня так уже никто не зовет. Давно. Очень давно. И поэтому я зову себя сам. 
Чтобы не забыть. Я брожу по этому Дому, живущему своей смутной жизнью, и 
зову себя: "Сарт!.. а-а-а..." -- и тишина разбивается на сотни осколков, сотни 
имен с острыми зазубренными краями, и все они режут меня, мою душу, мой 
мозг, потому что они хотят, чтобы я выбрал, а я -- не хочу..." 
Невидимые сквозняки колышут занавеси вдоль стен коридора, и прозрачные 
языки тюля хлопают, извиваются, перекручиваются жгутами... 
За поворотом мелькает на миг и скрывается маленькая фигурка. Развевается 
полотняная рубаха, и лей гулко хлопает по бедру. 
Человек кричит и бежит по коридору. 
Человек бежит по Дому. 
Дом виляет коридором, как собака -- хвостом, и человек сначала бежит, потом -
- идет, потом садится и измученно приваливается к мозаичной плитке стены. 
Дом что-то шепчет на ухо сидящему человеку. Человек отрицательно мотает 
головой. 
"Я не выберу. Никогда. Я лучше сдохну, хотя вряд ли это лучше... Слушай, Дом, 
лучше сдохни ты, а?.. 
Я иду по Дому-на-Перекрестке, я ищу своего ученика, я цепляюсь за свое 
ускользающее имя; а Дом молча пытается растворить меня в себе. Я иду, словно 
продираясь сквозь паутину, а вокруг снуют тени, призраки, они липнут на 
плечи, мне больно отдирать их, и я скоро стану кем-то... а я не хочу..." 
-- Не хочу! -- кричит человек, и нижняя губа его трескается, пропуская редкие 
капли крови. 
Человек слизывает кровь языком. 
В стене напротив появляется окно. За окном -- город. Он неожиданно наезжает 
на человека, распухая глыбами крепостных стен, потом в оконном переплете 
проносятся улочки, площадь, базарные ряды, домишки окраины... 
За окном -- храм. Человек сидит на полу, и у него больше нет сил 
сопротивляться. Он сидит и одновременно входит в храм, и две женщины в 
странных одеждах ведут его куда-то вниз, почтительно потупив взгляды. 
Человек чувствует, что и он сам -- женщина. И понимает, что у женщины есть 
имя. 
Имя. Варна. Предстоящая Сиаллы-Лучницы. 
-- Ну, хорошо,-- шепчет человек окровавленным ртом. -- Все равно не могу 
больше... давай, не стесняйся... Варна -- так Варна... 
Дом входит в человека. 

ВАРНА-ПРЕДСТОЯЩАЯ 
...ибо не может человек не верить ни во что. И течет вера людская путями 
скрытыми -- вера-страх, вера-любовь, вера-ярость, обреченность, знание, боль -
- сходясь на перекрестках дорог своих. А на Перекрестке том лишь 
Предстоящему видно невидимое, и ведомо неведомое; и вера войдет в него, дав 
Силу творить невозможное, толковать неявленное и пророчествовать о 
скрытом. Укажет он тогда людям, где возводить храмы, столицы и кладбища, и 
из веры малой родится большая. 
И да будет вера течь через Предстоящих, рождая сверх естественное в делах и 
помыслах, пока не встанет Предстоящий на Перекрестке и не скажет: "Мое..." 

Авэк ал-Джубб Эльри, 
Рага о Предстоящих. 

...Палевые одеяния служительниц прошелестели по коридору, и снова 
воцарилась тишина. Пыльный сумрак зашевелился в углах, выгибаясь всем 
своим бархатным телом, облизал бронзовую чеканку двери и настороженно лег. 
Сумрак чуть подрагивал и искоса разглядывал женщину у порога, женщину с 
телом мраморной статуи работы Сэнора-Искусника -- только статуи не носят 
легких шелковых туник и не прячут лиц под ажурной вуалью. 
Женщина-статуя сделала еще один шаг, последняя ступенька послушно 
подставила себя под точеную ногу, и темнота мурлыкнула, впитывая 
неторопливую грацию чужих движений. 
Две служительницы задержались у поворота, переглянулись с чисто женской 
завистью и удалились -- даже им, старшим жрицам Темной Матери, путь на 
нижние храмовые уровни был заказан. 
-- Аум-м-м!..-- громыхнул где-то вверху гонг под войлочной колотушкой немого 
раба. 
Полночь. Пауза между прошлым и будущим. 
Гостья помедлила, прежде чем взяться за дверную ручку -- за металлом 
ощущался мощный пульсирующий Перекресток, но иной направленности, 
чуждой, не способной заставить трепетать чуткие ноздри Варны, Предстоящей 
Сиаллы-Лучницы. 
Зря она согласилась на встречу... Или не зря?!. 
Дверь распахнулась без скрипа, и сумрак тут же просочился в аскетично 
убранную келью, мимоходом заглянув под вуаль гостьи. Он скользнул к 
низкому лакированному столику, за которым сидела хрупкая женщина в 
строгом глухом платье, обвил ее колени, метнулся выше и повис на узких 
плечах агатовой накидкой, сгущаясь полуотброшенным капюшоном. 
Сидящая не шевельнулась. Веки ее дрогнули, странно сверкнуло из-под ресниц 
старое серебро, и вся она вдруг стала ужасающе похожа на свернувшуюся перед 
броском кобру. Ломкое равновесие на миг об единило обеих -- женщину-змею и 
женщину-статую -- и в келье запахло сырой после дождя землей. 
-- Да сопутствуют тебе Перекрестки, Лайна, Предстоящая Ахайри, Покрывала 
Мира! -- гостья говорила положенные слова четко и размеренно, выдерживая 
полные ритуальные интонации. -- Пусть каждый шаг твой... 
-- Брось, Варна, брось... к чему нам церемонии? 
Хозяйка кельи слабо шевельнула рукой и еле заметно улыбнулась -- так серпик 
нарождающегося месяца мелькает среди лиловых пятен вечернего неба. 
-- Заходи, не стой на пороге... Нам с тобой делить нечего, по разным дорогам 
ходим -- значит, и опасаться нечего. Тебе -- вера-страсть, мне -- вера-страх... 
каждому свое, положенное... 
Гостья откинула вуаль, словно заканчивая этим жестом официальную часть, и 
прошлась по келье. Она бездумно касалась свитков на подставках, поглаживая 
уродливые статуэтки из волчьего камня, тронув деревянного идола Саа-Ру, но 
лицо ее затеняла дымка некоего глубинного внимания; она словно 
прислушивалась к каким-то дальним отголоскам, к трепету угасающего звука, 
и в удлиненных глазах Варны светились понимание и уважение. 
-- Добрый Перекресток, Лайна... Сильный, устойчивый... Надолго хватит. 
Почти как у меня в Кэрете. Или в Фольнарке. 
-- Да, твой Фольнарк -- место достойное... Долго искала? Говорят, ты там с кем-
то перехлестнулась? Как эту девушку звали... помнила же... Молодая 
Предстоящая от береговых племен -- мне еще Трайгрин рассказывал... Хотя ему 
верить -- себе дороже... 
До сих пор хозяйка и гостья перебрасывались репликами небрежно, с ленцой, 
вкрадчиво касаясь друг друга взглядами -- но с последними словами тон 
разговора внезапно изменился. Варна-Предстоящая резко остановилась, 
прекрасное лицо ее пошло пятнами, и даже сумрак кельи оставил плечи Лайны 
и испуганно отполз в угол -- подальше от яростно вспыхнувших глаз, глаз 
кошки и богини. 
-- Элиноар-Предстоящая,-- надо было слышать, с каким презрением выплюнула 
Варна это имя, само по себе достаточно благозвучное -- и голос ослепительной 
статуи зазвенел от злости. 
-- Элиноар-Предстоящая от алтарей Аэллы Пенногрудой... Девка! В Фольнарк 
захотелось?! Сидела бы у своих рыбоедов и ловила крохи от стола Великих -- 
так нет, мало! Тварь!.. Дрянь раскосая... 
Лайна еще раз улыбнулась со скрытым удовлетворением, пальцы Предстоящей 
перебрали в воздухе невидимые струны, полыхнув звездами перстней -- мудра 
Лайна, Предстоящая Темной Матери Ахайри, мудра да терпелива, по ней дела 
ночные, тайные, по мерке и размеру... 
-- Правду говоришь, Варна... злую, гневную -- но правду. Перекрестки новые не 
каждый день рождаются, да и те все мелкие -- а вот Предстоятелей 
расплодилось сверх всякой меры. Что ни ведьма с окраин Хриринги -- и то в 
Великие лезет! Доведет дюжину деревень до кошмаров сонных, веры-ненависти 
напьется, раздуется пузырем -- и туда же... Давишь их, как клопов, давишь, а 
попадется Перекресток -- так сухо до донышка, все выкачали!.. 
Варна согласно кивнула и присела напротив. 
-- Слышала я,-- подбросила она новый поворот темы,-- столичный храм Инара 
горел, декаду назад. Неужели кто на Махишу замахнулся? Сильный 
Предстоятель, с ним мало кому тягаться под силу... 
-- Да уж замахнулись... Двое сговорились -- Предстоящий Хэрмеша-Громовика 
и Крилл из Урха, Предстоятель Аввейского Бича, из степняков мохноухих. 
-- И что? 
-- И ничего. Сама говоришь -- силен Махиша, не сладить с ним... Отбил 
Перекресток, сейчас ликцы храм заново отстраивают, лучше прежнего. Крилл 
целым ушел, а культ Хэрмеша с того дня хиреть стал... треть капищ в 
запустении, шаманы коз пасут... 
Помолчали. Знакомая тема была, до боли знакомая, много раз продуманная. За 
каждым Перекрестком не углядишь, все чаще да злее сталкиваются лбами 
Предстоящие, воюя за веру... За ту веру, без которой нет им Силы, ни большой, 
ни малой. 
Гнев, страсть, обреченность -- все вера сплавит, растворит -- и хлынет 
огненным потоком... куда? 
Кому достанется? В чью душу ляжет?.. 
Лайна выдвинула ящичек стола и достала распечатанное послание с 
витиеватой подписью в правом нижнем углу. Варна расхохоталась, и в ее руке 
оказалось точно такое же письмо. С теми же завитушками. 
-- Таргил? -- сквозь смех спросила Варна, гортанно произнося знакомое обеим 
имя. 
-- Он. Новый Предстоятель Хаалана-Сокровенного. Единственный, кто хочет -- 
знать. Зовет... 
Словно невидимая рука смахнула веселье с лица Варны. Оно мгновенно стало 
жестким и хищным -- но по-прежнему прекрасным. Это снова было лицо 
статуи, только работы смуглых мастеров Олафоэ, слепых скульпторов при 
храмах Сиаллы-Беспощадной, как ее понимали в варварском Фризе. 
-- Ты ему веришь? -- отрывисто спросила она, повысив голос, и осеклась, 
потому что Лайна встала, тряхнув гривой вьющихся волос, и далекий рев 
донесся в келью на нижнем храмовом уровне, сотрясая стены и заставляя 
звенеть чаши на полках. 
Так буйствуют в легендах крылатые вепри упряжки Ахайри. Так встают, 
сгущая мрак, лишь Предстоящие Властительницы Нижней Бездны, Матери 
Богов. 
Две женщины стояли друг напротив друга. 
-- Ты ему веришь? 
-- Да. Потому что он предлагает невозможное. Таргил хочет создать Дом. Дом-
на-Перекрестке. Существующий одновременно на всех Перекрестках -- уже 
найденных и пока скрытых. 
-- Кого он звал, кроме нас? 
-- Махишу, Предстоятеля Инара-Громовержца, потом, естественно, себя... и 
Трайгрина. Того Трайгрина... 
-- Предстоятеля Эрлика, Зеницы Мрака? Тогда это действительно серьезно... 
-- Да. Выбор, достойный Искушенного Халла. Полагаю, что мы сумеем 
осуществить это -- вот только какой ценой?.. 
-- Любую заплачу!.. Любую...-- шепчет Варна-Предстоящая. -- Ведь и нам тоже 
может не остаться места... Лайна, ты видела Предстоящих, чьи культы угасли? 
Тех, кого лишили веры?.. 
-- Видела,-- ответила Лайна-Предстоящая. 
И содрогнулась. 

ИНТЕРМЕДИЯ 

Человек идет по Дому. Из комнаты в комнату. Через коридор с хищными 
занавесками. Через зал с закопченными стенами, где была свалка двухметровых 
топоров, а теперь стоит кожаный диван с тугими валиками по бокам. 
Человек проходит мимо дивана, грозит ему пальцем и смеется неожиданно 
дребезжащим смешком, который при других обстоятельствах мог бы сойти за 
смех безумца. 
-- Шалишь...-- человек трет воспаленные глаза и растягивает губы в недоброй 
усмешке. -- Врешь, зар-раза... ты есть кто? Нет, ты есть -- что... -- ты есть Дом, 
мразь неживая!.. А я есть -- кто... я есть Эйнар... Эйнар!.. 
-- Р-р-р...-- рычит в ответ Дом-на-Перекрестке, и эхо мечется в стенах, угасая на 
бронзовой чеканке капителей и войлочных подстилках, беспорядочно 
разбросанных по дощатому полу. 
Человек выходит в коридор. Поднимается по лестнице. 
"Меня зовут Эйнар. Эйнар-Мифотворец. Эйнар-Бич Божий. Я уже плохо 
помню, имя ли это, похожее на прозвище, или прозвище, похожее на имя -- но 
это последнее, что у меня осталось. я цепляюсь за него, до крови из-под ногтей, 
до судорог; я иду по Дому и кричу в лицо призракам его коридоров: "Я -- 
Эйнар!" 
Человек сидит на лестнице. На верхней ступеньке. 
Вокруг человека смыкается Дом. 
-- Удав...-- человек озирается по сторонам, и улыбка его становится похожей на 
оскал затравленного зверя. -- Ты -- удав, а я -- кролик... в брюхе Твоем... 
Хочешь сожрать меня? Еще бы, конечно хочешь... переварить, сделать частью 
себя, своей печенкой или кишкой... 
Дом молчит. 
"Ты -- Варна,-- молчит Дом, и человек затыкает уши,-- Варна-Предстоящая..." 
-- Я -- Эйнар!.. 
"Ты -- Махиша, Предстоятель Инара-Громовика..." 
-- Эйнар!.. 
"Ты -- Лайна от Перекрестков Матери-Ахайри..." 
-- Я -... 
"Ты..." 
У человека слипаются глаза. Он роняет голову на грудь, но через секунду 
испуганно вскидывается. 
-- Я -- Эйнар,-- шепчет человек, и Дом сердито скрипит рассохшейся лестницей. 
-- Я ищу друга, и ученика своего друга, и хочу найти их раньше, чем забуду 
себя, потому что тогда я забуду и их... 
Человек сидит в Доме. И тишина обволакивает его, вязкая, как слюна, едкая, 
как желудочный сок... 
"Я сижу на ступеньках лестницы, которая то деревянная, то каменная, то 
вообще никакая; я сижу и дышу, и радуюсь тому, что я дышу, и что дышу -- я, а 
не кто-то, кого Дом упрямо подсовывает на мое место..." 
Глаза человека закрываются, и набросок подступающего сна заставляет его 
вздрогнуть, но сил уже больше не остается ни на что. 
Человек спит в Доме. В Доме-на-Перекрестке. 
Тишина удовлетворенно склоняется над ним. 

ТРАЙГРИН-ПРЕДСТОЯЩИЙ 

...припадает ли человек к стопам идола, возносит ли мольбы в храме, боится ли 
встречи с оборотнем или плюет на богохульное изображение -- он верит; или не 
верит, что, в сущности, одно и то же. И клубится вера над человечеством, 
возносясь смерчем, опадая росой; горами движет, уходит и возвращается, и 
никогда не исчезает бесследно. 
Войдет вера в поэта -- родится гимн; войдет в землепашца -- родится боязнь и 
надежда; войдет в князя -- и кровью умоются народы; войдет в Предстоятеля -- 
и родится сверх естественное; войдет сверхъестественное в жизнь человеческую -
- и родится Миф. 
Горе Предстоящему, разучившемуся отдавать; горе миру, породившему зверя, 
рыщущего на Перекрестках; и уйдет из мира сверхъестественное... 

Авэк ал-Джубб Эльри, 
Рага о Предстоящих. 

Кувшин его жизни был почти пуст. Жизнь сочилась по капле, вокруг трещины 
наросли лохмотья белесой плесени, лохмотья боли и воспоминаний, но боли 
все-таки было больше, и он уже не осознавал, что -- умирает. 
Это было старое, агонизирующее животное, и лишь совсем немного -- человек. 
Временами он приходил в себя, в того себя, который сумел неделю назад 
заползти в эти развалины; в того "себя", который изо всех сил пытался не выть 
-- и не всегда мог; и тогда он смотрел на пальцы своей левой руки с серебряным 
перстнем на безымянном. 
На перстне было вырезано: "Авэк". Смысл этого слова или имени был для 
умирающего утерян, утерян в дебрях боли, но когда он видел перстень -- он 
иногда умудрялся встать, цепляясь за стену, и дотащиться до окна с выбитой 
рамой. 
"Звезды..." -- отрешенно подумал человек. Через мгновение смертельно 
раненный зверь завизжал, прокусив губу, и вцепился в подоконник, чтобы не 
упасть. Изорванный халат распахнулся, открывая впалую грудь, потную и 
безволосую. Визг заметался по ночной улочке окраины, отразился от 
стынущего неба и заставил вздрогнуть и оглядеться толстяка на лавочке, 
наслаждавшегося прохладой и покоем. Толстяк взволнованно засопел, 
прислушался и отхлебнул из плоской фляги, недовольно качая головой. 
-- Авэк...-- прошептал умирающий. -- Авэк... 
Он сделал шаг на негнущихся ногах, еще один -- и рухнул на кучу смятого 
тряпья. Нечесаная борода задралась вверх, и в выпуклых, широко распахнутых 
глазах отразились звезды. Звезды неба, заглядывавшие ему в душу; звезды неба, 
мерцающие между балками разрушенного дома -- его ненадежного убежища. 
"Небо,-- подумал он, надсадно кашляя и содрогаясь всем телом,-- небо... Крыши 
нет... нет!.. Уйду, скоро уйду... совсем..." И задохнулся в дыму и огне пожара -- 
где-то далеко, там, где у него раньше было сердце. 
Если бы хоть кто-то... хоть кто-то забрел в развалины!.. Хоть кто-то, хоть 
бродяга, шлюха, вор... хоть пьяный толстяк с улицы... 
Он смог бы уйти раньше. И легче. 
Вряд ли кто-нибудь поверил бы, что этот доходяга, оборванец, этот мычащий 
обрубок человека некогда был Предстоятелем. Предстоятелем культа настолько 
древнего, что даже имя бога над угасшими алтарями прочно забылось людьми, 
и мифы о нем канули в небытие, и ни на одном Перекрестке не было ему 
пищи.Вера ушла, как вода, в песок времени. Но Предстоятелем нельзя -- быть. 
Пока ты жив. Даже если ты -- животное. 
Где-то внизу, под развалинами заброшенного дома, лежал Перекресток. Его 
Перекресток. Опустошенный, иссякающий и, наверное, последний. Они 
умирали вместе. 
Хотели и не могли. 
Человек моргнул, и звезды из его глаз исчезли. Исчезли и больше не появились. 
Человек беспокойно заворочался, хрипя и пытаясь прорваться сквозь боль, 
понять... и понял, почувствовал, что над ним -- крыша. 
И выгнулся в крике. 
Ни один посторонний взгляд не увидел бы этой крыши. Но она была. 
Предстоятель не мог ошибиться. Была и мешала уйти. И четыре силуэта 
медленно зашевелились в углах комнаты, где хрипел сейчас забытый 
Предстоятель забытого бога. 
Четыре силуэта -- два женских, два мужских -- как четыре стервятника над 
телом; четыре контура -- и плечи их гнулись и дрожали от страшного 
напряжения, словно на них взвалили всю тяжесть мира. Они держали крышу, ту 
крышу, которую сами же создали, стянули, сбили из невидимых, но прочных 
плит -- крышу их общего противостояния, из-под которой нельзя было уйти. 
Предстоятели. 
-- Ты сильный человек,-- отрывисто сказал один из них. Он проталкивал слова с 
усилием, ему трудно было говорить, трудно и страшно. 
-- Ты сильный человек. Ты не можешь умереть, но и не умереть ты тоже не 
можешь. Я, Таргил, Предстоятель Хаалана-Сокровенного, прошу у тебя 
прощения за то, что сейчас сделаю. 
И из четырех углов -- нет, уже из трех -- донеслось: 
-- Я, Варна, Предстоящая Сиаллы-Лучницы, прошу прощения... 
-- Я, Махиша, Предстоятель Инара-Громовержца, прошу простить мне... 
-- Я, Лайна, Предстоящая Темной Матери Ахайри, молю о прощении... 
И от дверей, чужим спокойным голосом, в пятый раз: 
-- Я, Трайгрин, Предстоятель Эрлика, Зеницы Мрака, поглотивший Кэрбета-
из-Круга, и Шиблу, Исторгателя Душ, и многих других; я последним прошу у 
тебя прощения, потому что я довершу начатое, и тело твое умрет. 
В дверном проеме стоял давешний толстячок, и опустевшая фляга болталась на 
поясе его засаленного полукафтана. 
Он просеменил к умирающему, склонился над ним и стал смотреть в его глаза, 
где не было звезд и неба. И тот, кто назвал себя Трайгрином, отразился в 
каменеющих глазах, и страшен был взгляд отражения. 
-- В основу крепости замуровывают лучшего воина. Раствор для первой стены 
города замешивают на крови. Ты ляжешь в основу нашего Дома, ты будешь 
вечно метаться в поисках Перекрестков, и неутолим будет твой голод... не 
сопротивляйся, не надо, ложись фундаментом... Домом-на-Перекрестке... 
Потом он легко провел рукой по искаженному лицу человека с перстнем, 
закрывая ему глаза, словно окна темницы, откуда беззвучно кричала плененная 
душа -- и повернулся к остальным. 
-- Можете отпускать крышу. Она не упадет. 
И крыша не упала. 
Дом вокруг них вздрогнул. Неясный трепет прошел по стенам, сумрак углов 
наполнился шорохами, и все сооружение потянулось, как пробуждающийся 
зверь, всплеснув ледяными сквозняками. 
Тот, который назвался Таргилом, испуганно огляделся и встал рядом с 
Трайгрином. 
-- Теперь нам остается только ждать... 
Трайгрин кивнул. 
-- Как его звали? -- спросила Лайна. Дом качнуло еще раз, она осеклась, 
помолчала и все-таки повторила: 
-- Как Его звали? 
Трайгрин взял мертвеца за безвольную руку с перстнем, и серебро тускло 
блеснуло в сгустившемся мраке. В комнате стало темнее, потому что теперь 
сверху была -- крыша. 
Настоящая крыша. Она нарастала, как новая кожа на ране. Или, скорее, как 
чешуя. 
-- Его звали Авэк. Авэк ал-Джубб Эльри. 
-- Создатель "Раги о Предстоящих"? 
-- Да. Единственный, кто восходил на вершину Хатег-Кла 
Потом они молчали. Молчали и ждали. 

ИНТЕРМЕДИЯ 

Человек идет по Дому. 
Коридор. Лестница. Снова коридор. Дверь в стене у поворота. 
-- Я больше не могу,-- бормочет маленький человек в линялой грязной рубахе, 
но сил остается лишь на то, чтобы ронять по одному слову на каждый 
спотыкающийся шаг. 
Не. Могу. Больше. Я. Не. Могу. Я... 
"Тише, тише..." -- беззвучно шепчет Дом и морщится от этих хриплых "Я". 
Человек падает на колени. У самой двери. 
-- Сарт, где ты?! 
Крик увязает в пыльной паутине, и к нему уже спешит белесый проворный 
паук. Мгновение -- и лишь пустая оболочка трепещет в клейких нитях. 
Человек смотрит на дверь. Деревянные доски. Простая медная ручка. Замочная 
скважина. Шляпки гвоздей. Остатки лака на филенке. 
Человек смотрит на дверь. Она не меняется. 
Человек кричит, давясь злыми слезами, и дергает дверь на себя. Еще раз. И еще. 
И еще. 
Ручка отрывается, и человек падает навзничь. Затем перекатывается на бок, 
подтягивает колени к животу и застывает в этой позе. 
Рядом валяется лей, и одна из его струн едва заметно вибрирует. 
Человек лежит в Доме. 
Некоторое время царит тишина, потом ее нарушает топот ног. Шум то 
приближается, то отдаляется, словно Дом пытается отвести раздражающий 
звук в сторону, но вскоре в конце коридора появляется другой человек. 
Большой человек. Бородатый. Руки его ободраны выше локтей, одежда висит 
лохмотьями, и лицо чем-то похоже на фризскую маску -- смесь упрямства и 
ожесточения, окаменевшая в напряжении. 
Человек подходит к лежащему, опускается на корточки и долго смотрит на 
него. 
Потом выпрямляется и коротко бьет ногой в дверь на уровне замочной 
скважины. 
Раздается хруст, и дверь резко распахивается вовнутрь. 
Один человек берет другого на руки и заходит в комнату. Через минуту 
невидимая рука осторожно прикрывает дверь, забирая по дороге одинокий лей. 
Идет время. 
Час? Год? Век?.. 
Время идет в Доме. 
В коридоре появляется человек. Третий, если мерять жизнь линейкой прошлого, 
и первый, если смотреть с точки зрения текущего мгновения. 
Человек спотыкается у двери, его ведет в сторону, и вот сейчас он всем весом 
навалится на дверь, которая так и не изменилась за все время, прошедшее по 
Дому-на-Перекрестке... 
Если в это мгновение вы успеете заглянуть в глаза падающему человеку -- вы не 
увидите там ничего из настоящего. В остановившихся глазах мечется прошлое, 
да и то -- чужое прошлое, прошлое Дома; вы увидите там имя, чужое имя, и 
стол, заваленный бумагами, и руку на столе, нервно сжимающую пальцы в 
кулак... 
Успейте, пожалуйста, успейте заглянуть ему в глаза, прежде чем он упадет! -- и 
мгновение растянется, пропуская вас в себя... 
Время стоит в Доме-на-Перекрестке. 

ТАРГИЛ-ПРЕДСТОЯЩИЙ 

...та разумная творческая сила, которая создавала миф, действует в нас и 
сейчас, особенно у поэта и философа, но в более скрытом виде. Пока не угасло 
воображение, до тех пор есть, есть и есть логика чудесного! Вычеркнуть ее 
можно только с истиной. Даже отрекающийся от истины и топчущий истину, 
топчет ее во имя истины. 
Правду бьют избитыми правдами. Веру бьют привычкой. Когда мир станет 
обыденным, и реальность бога уйдет из каждого дерева и грозовой тучи -- 
тогда умрут мифы, и прийдет время низких потолков, пустых сердец и 
рассудительных взглядов. 

Из невошедшего в канонический текст "Раги о Предстоящих". 
Приписывается Авэку ал-Джубб Эльри. 

...Таргил сидел за столом, отстраненно глядя перед собой, и высокие залысины 
его лба поблескивали капельками пота. Вся приземистая, сутуловатая фигура 
Предстоятеля казалась единственным оплотом покоя и неизменности в 
постоянно меняющейся комнате -- как, впрочем, менялся облик любой комнаты, 
любого помещения этого Дома, рожденного в кощунстве и обмане. 
Словно стеклышки калейдоскопа непрерывно вертелись в Доме-на-Перекрестке, 
и лестницы, ковры, камины и ложа ложились все новыми и новыми 
сочетаниями, прихотливо перетекая из одного в другое. 
Лишь та комната, где умер (умер?..) и был захоронен Авэк ал-Джубб Эльри, 
изменилась всего один раз -- на девятый день после ухода забытого 
Предстоятеля, ухода, который никто так и не осмелился назвать убийством -- и 
с тех пор выглядела одинаково. Девять шагов вдоль, семь -- поперек. Окон нет. 
Стол с инкрустациями. Кровать. Три табурета... тумбочка, стенной шкаф... 
Странный оазис стабильности в вечных метаморфозах Дома-на-Перекрестке, 
семя постоянства в плоде изменчивости, как сам Дом был квинтэссенцией сверх 
естественного в мире, который... 
Все чаще и чаще изменения, происходившие в мире, ночными кошмарами 
вторгались в мозг Таргила, Предстоятеля Хаалана-Сокровенного, Отца 
Тайного знания. 
Вера в Эрлика давала Трайгрину, Предстоятелю Зеницы Мрака, власть над 
смертью. Вера в Сиаллу-Лучницу, проходя через Варну-Предстоящую, давала 
последней власть над любовным исступлением. Махиша, сосредоточивая 
яростную веру в Громового Инара, властвовал над молниями в тучах небесных 
и над молниями в душах людских. 
Предстоятель Таргил умел -- знать. Хотя иногда предпочел бы и не знать. 
Вчера в коридоре его остановила Варна. 
-- ...привыкнуть,-- сказала она, жалко кривя губы в подобии улыбки. -- Никогда 
не смогу. Эти изменения... Вон тот лепной карниз -- еще минуту назад его не 
было. И стены -- это не те стены... Почему Он такой? 
-- Кто? 
-- Дом. Он, словно кокетка перед выездом на званый ужин, примеряет и 
отбрасывает платья, пробует и стирает грим и никак не может остановиться. 
Почему? 
-- Потому,-- грубо буркнул Таргил -- и почувствовал, что Варна-Предстоящая 
сейчас расплачется. Пришлось успокаивающе погладить плечо собеседницы и 
через силу усмехнуться. 
-- Он приспосабливается, Варна. Я полагаю, что в ментальном плане Дом 
присутствует на всех Перекрестках одновременно, а реально, физически -- то 
здесь, то там, но всегда в одном месте, не раздваиваясь. Он нащупывает 
наиболее сильные потоки веры и перехватывает их поверх голов остальных -- я 
имею в виду остальных желающих, Предстоятелей больших и малых, и совсем 
уж мелких, берущих числом и наглостью... 
Ты ведь сыта, Варна? 
Варна-Предстоящая гордо вскинула точеную головку, сверкнув россыпью 
огней на диадеме, и Таргил понял -- Варна не уловила сути и половины 
сказанного, зато успела обидеться. 
-- Это неделикатный вопрос, Таргил! Ты стал развязен и... но я отвечу. Да, я 
сыта! И благодарна Дому за то, что мне теперь не надо для этого бороться за 
Перекрестки с наглыми девками или служить в храмах Сиаллы наравне с 
простыми жрицами -- нагромождая легенды о чахнущих от страсти юнцах и 
старцах! Я сыта внутри Дома, культ Сиаллы процветает -- и не будем об этом!.. 
Таргила охватила беспричинная злость. Он хотел было сравнить 
раскрасневшуюся Варну с рыбой-прилипалой, паразитирующей на акуле, или... 
Стена напротив дрогнула, замерцала, и на ней образовалось круглое зеркало в 
резной раме мореного дуба. 
Таргил задохнулся, глянул на свое отражение, и ему пришло в голову, что 
рядом с ослепительной Варной именно он -- рыхлый лысеющий коротышка с 
редкими усиками и вялыми плечами -- именно он скорее походит на паразита, 
на толстую суетливую вошь, рассердившуюся на более стройную и глупую 
товарку... 
Он резко повернулся и почти побежал по коридору, оставив Варну в 
недоумении и растерянности. Таргил задыхался и не мог избавиться от 
ощущения, что кто-то ехидно хихикает ему вслед. 
Около полуночи в его комнату постучался Махиша. В последнее время они 
встречались редко, как, впрочем, и все Предстоятели, поселившиеся в Доме -- 
при желании можно было вообще ни с кем не сталкиваться и поддерживать в 
себе иллюзию одиночества; думать, что ты один, нет, что вы вдвоем -- Ты и 
Дом; нет, втроем -- Ты, Дом-на-Перекрестке и мир, мир за окнами, мир людей, 
которые верят... 
Из всех тайных братств Искушенного Халла к Предстоятелю Таргилу шли 
послания. В его руках сосредоточивались тонкие нити, нити информации и 
понимания, хотя иногда Таргилу казалось, что он опутан этими нитями, и 
лучше ему было бы не знать, что... 
В Но-Ирри обветшал и покинут жрецами храм Огненного Тэрча. Местные 
жители разобрали его для собственных нужд, ссылаясь на гнев единственного 
великого и могучего Инара-Громовержца. Сказки о битвах Тэрча с горными 
гигантами запрещены, барельефы над входом сколоты, и поверх сельским 
маляром нарисован бородатый Инар с кривой молнией в руке. 
Три рунных столба Реи-Звездноглазой -- в предгорьях Хоара, Пши и в долине 
Иссы -- снесены до основания, дабы не порочилим единственно сущую Матерь-
Ночь Ахайри. Миф о сошествии Реи в Бездну признан еретическим, пять 
строптивых сказителей сожжены, остальные поспешили уйти в писцы и 
балаганные зазывалы. 
У Райзского залива пьяными рыбаками изнасилованы восемь служительниц 
Аэллы Пенногрудой; одна из них, по имени Элиноар, вскоре повесилась, судьба 
остальных неизвестна. Рыбаков судили и дали год портовых работ условно -- 
выяснилось, что они действовали во славу единственно существующей Сиаллы-
Лучницы и были спровоцированы развратными лжеобрядами. 
В капищах Эрлика, Зеницы Мрака, возобновились человеческие 
жертвоприношения. Власти молчат и смотрят на это сквозь пальцы. Об 
явившийся в столице пророк Шиблы-Исторгателя Душ разорван толпой -- во 
имя единственного и непреложного Эрлика. Легенды о Шибле и темных реках 
подземного мира спешно переделываются -- в основном, меняются имена. 
Все ремесленники перед началом работ обязаны возносить мольбу к Отцу 
Тайного знания Хаалану. Книги без аналогичного посвящения считаются 
кощунственными и сжигаются принародно. Иногда -- вместе с автором. 
В столице поговаривают об об явлении Пяти Культов государственной 
религией со всеми вытекающими последствиями. Ходят слухи о черных списках 
еретиков и двоемыслящих, оружейники перегружены заказами -- предполагают 
скорую Священную Войну. 
...Таргил подумал о Предстоятелях гибнущих культов -- знахарях, магах, 
жрецах, пророках -- об их ужасной судьбе; затем мысли его перескочили на Дом 
и бьющуюся в его изменчивых стенах неприкаянную сущность Авэка ал-
Джубб... 
Ему захотелось напиться. 
"А ведь ты знал, на что идешь,-- Таргил сжал обеими ладонями виски и 
зажмурился, словно от головной боли,-- знал, что нарушаешь равновесие, и 
нечего теперь лукавить... Ты ведь тоже сыт. Твой Дом безошибочно 
ориентируется в ауре верующего человечества, он точно чувствует узловые 
места ее структуры, Перекрестки эмоциональных потоков -- и все вы, живущие 
в Доме-на-Перекрестке, заряжены до предела и способны на многое... 
Но отчего же вам ничего не хочется делать?.." 
Он боялся признаться самому себе, что ему теперь нужно гораздо больше веры, 
чем раньше; что она не настолько заряжает его, как до возникновения Дома, 
заряжает и толкает на сверх естественное -- нет, вера людская теперь будто 
проходила сквозь него и изливалась... 
Куда? В Дом-на-Перекрестке?!. 
Кто они, Предстоятели Дома -- ясновидцы, переставшие предсказывать; жрецы, 
переставшие служить; маги, разучившиеся творить чудеса; Предстоятели, не 
захотевшие отдавать?.. 
Кто? Мудрые, выигравшие бой? Или черви в теле клеща, присосавшегося к 
человечеству? 
Или части Дома -- жвалы, лапы?.. Рабочие органы зверя на тропах духа 
человеческого... 
Кто?!. 
Вот тут-то и вошел Махиша. 
Короткие толстые пальцы его охватывали горлышко плетеной бутыли, в 
которой что-то булькало, распространяя соблазнительный запах. Словно 
чувствовал быкоподобный Предстоятель гневного Метателя молний... тихий, 
грустный человек... 
-- Ты не спишь, Таргил? Я вот не сплю... Выпить хочешь? 
Это было до того непохоже на обычное поведение Предстоятеля Махиши, что 
Таргил на мгновение зажмурился и затряс головой. А когда он вновь открыл 
глаза, то опять увидел стол (ставший за это время массивным и 
полированным), донесения из братств Хаалана, а в дверях стоял Махиша и 
виновато моргал короткими рыжими ресницами. 
-- Налей мне, Махиша, вина,-- как-то невпопад возвестил Таргил,-- чтоб кубок 
отливал багряным, чтоб я почил в блаженстве пьяном, забывшись в паутине 
сна... 
-- Ты что, сошел с ума? -- Махиша прикрыл за собой дверь и опустился в 
невесть откуда взявшееся кресло. -- Завидую... 
-- Налей, налей, не спорь со мною, ведь не вино тому виною, что я не знаю, что 
такое -- покой... а я ищу покоя... 
-- В стихоплеты решил податься? Зачем?.. 
-- Зачем? -- повторил Таргил, бессмысленно комкая бумаги на столе. -- Зачем?.. 
Пять сказителей сожжены, остальные подались в зазывалы... Миф признан 
еретическим, а культ Искушенного Халла процветает... Процветает! И прочие 
процветают -- все Пять Культов! Аки лотос о пяти лепестках... в гниющем 
болоте... и деревенский маляр замазывает сколотые барельефы!.. Скажи, 
Махиша, ты еще помнишь -- равнина, две армии -- и ты, вскинувший руки к 
вспухающему небу; и молния рушится на жертвенный алтарь, когда вера в 
Инара исторгается из тысяч людей, проходит через тебя, сжимаясь в тугой 
комок, и рождается Миф, рождается... 
-- Помню,-- глухо пророкотал дальний гром,-- ...еще помню... 
-- А теперь? 
-- А теперь я сыт. Дом находит мне Перекрестки, люди верят, их вера течет к 
Дому, я чувствую ее, я сыт, и... тратить накопленное на бесполезные чудеса 
вроде бы глупо... и... 
-- И..? 
-- И -- все. Я говорил с Лайной -- у нее то же самое. 
-- Миф признан еретическим,-- Таргил уставился на стену, на возникающий в ее 
центре гобелен и две шпаги над ним,-- признан -- и все... Сказки о Тэрче 
запрещены, в легендах канцеляристы меняют имена... Если так пойдет дальше... 
-- Ну? -- выдохнул напрягшийся Махиша. 
-- ...Налей мне, Махиша, вина... За последнее время вне Дома не родилось ни 
одного нового мифа. Да что там мифа -- захудалой сказки! Так, одни бытовые -
- о плутах и лавочниках... Пойми, Махиша, культов становится все меньше, а 
мы, Предстоятели оставшихся, сидим в Доме и едим, едим, едим!.. Вера 
становится привычкой. А привычка -- это смерть. И поэты уходят в писцы, а 
живописцы -- в маляры... 
Таргил резко встал. 
-- Мы породили зверя,-- жестко закончил он. -- Зверя, рыщущего на 
Перекрестках. И если так пойдет дальше -- нам понадобятся Мифотворцы... 

ДЕВЯТЬ ШАГОВ ПЕРЕДЫШКИ 

...Дверь распахнулась под тяжестью моего тела, и я рухнул на пороге. Потом 
изогнулся и с трудом перекатился в комнату, больно ударившись головой об 
угол тумбочки. 
-- Я -- Сарт...-- прохрипел я и потерял сознание, потому что не ощутил 
привычного противостояния Дома, его сопротивления при звуках моего имени. 
Потерял СВОЕ сознание, не приобретя взамен никакого другого; и 
спасительный мрак беспамятства склонился надо мной и вытер пот со 
лба...Ничто. Большое теплое Ничто. И в нем -- я. Маленькое вялое 
ничтожество... 
*** 
...Когда я снова сумел открыть глаза, то неожиданно обнаружил, что утратил 
способность воспринимать действительность целиком. Только по частям. И не 
больше одной за раз. 
Стена. Стена, стена, стена... 
Тумбочка. Вот зараза, как голова болит!.. Снова стена. Кровать. Знакомая 
такая, с плюшевым покрывалом... На покрывале -- Грольн. Спит. Или тоже без 
сознания. Тело так до конца и не расслабилось, скорчилось в немом протесте, 
тонкие пальцы сжались в кулачки -- не разожмешь... спи, Гро, спи... 
Стол. Привалившись к нему, сидит Эйнар. Сидит на полу, одежда вся 
превратилась в лохмотья, руки голые до плеч, ободраны напрочь, красные... 
Это он притащил Грольна сюда, точно, он... 
-- Здравствуй, Эйн,-- в горле у меня заклокотало, и выглядел я в этот момент, 
наверное, чрезвычайно глупо. 
-- Привет,-- ответил Эйнар. -- Ты не шуми, ладно, пусть мальчик поспит... Это 
ведь твоя комната, Сарт, неизменная -- где Предстоятели этого, с перстнем, 
хоронили... если Дом не врет... Выбрали, в общем, заново -- и Грольн, и я. И ты. 
Хотя ты уже давно выбрал... 
Части реальности, ограниченной стенами сумасшедшего Дома, внезапно 
слились в одно целое, и я со стоном схватился за голову. Я помнил все. Все, что 
с таким упорством вколачивал в меня Дом-на-Перекрестке -- но помнил это все-
таки Я. 
Я. И это была моя комната. 
-- Вы здесь давно? -- спросил я у Эйнара, потому что молчать было больно. 
-- Второй день. Грольну спасибо -- я его почти на пороге подобрал... 
невменяемого. Он дверь на себя дергал, а она внутрь открывается, и замок 
хилый... ты уж прости, Сарт, я починю потом... Он кричать начал -- а у меня 
как раз просветление. Услышал, прорвался... Спит он все время, я даже бояться 
начал... 
-- Не сплю я,-- Грольн слабо заворочался на кровати, и мы с Эйнаром 
повернулись на голос. -- Он только этого и ждет... 
-- Кто ждет? -- удивился Эйнар. 
-- Дом. Дом ваш... Это же зверь, животное!.. Он и Предстоятелей сожрал, и вас 
сожрет, и меня! Я помню, что Он мне нашептывал... все помню! Один только 
ушел, удрал -- и тот -- Таргил, убийца, гад... ничего, найду, достану... 
Я положил ладонь на потный лоб юноши, и Гро затих, лишь изредка 
всхлипывая. Потом я попытался встать, и меня тут же повело в сторону. 
-- Сарт, тебе плохо? -- мгновенно встрепенулся Гро, и я успокаивающе похлопал 
его по щеке, другой рукой намертво вцепившись в косяк и постепенно 
привыкая к головокружению. 
-- Ты знаешь, Эйнар,-- пробормотал я,-- а в чем-то я признателен Дому за 
нынешнюю прогулку. Я ведь тоже ничего не забыл, и теперь я их лучше 
понимаю -- Предстоятелей... Все мы, наверное, отчасти Предстоятели, только 
одни это знают, а другие -- нет... 
-- Что их понимать...-- хмуро процедил Эйнар, комкая край покрывала,-- дело 
нехитрое... Верят люди в какого-нибудь бога, Инара там или Эрлика, душу в 
это дело вкладывают, надежды свои... молятся, небось, поклоны бьют... А жрет 
-- Предстоятель. Жрец, так сказать... Упыри они, вот и все! Раньше хоть чудеса 
творили... Да и мы не лучше, Сарт, раз на них пашем... 
Я зажмурился и ясно представил себе гудящую ауру над человечеством, ауру 
чувств, страстей, желаний...; и свои течения внутри нее, большие и малые 
потоки, и -- узловые Перекрестки... И вдобавок -- культовая окраска: вера-
страх, вера-ярость... 
Вот почему в толпе неизбежно заражаешься ее порывом; или в храме, на 
службе... Или в балагане. Фарс -- дрянь, а хохочешь за компанию... 
-- Вот как оно, значит...-- бессмысленно прошептал я. 
Эйнар вяло махнул рукой, но даже этот жест в его исполнении выглядел 
устрашающе. 
-- Кончай казниться, Сарт... Не за что. Это они пусть... Жрать-то им хочется 
всегда, а тратить накопленное на всякие чудеса или мотаться по Перекресткам, 
свой хлеб отвоевывать -- тут уж дудки! И тогда... 
-- И тогда пять Предстоятелей создали Дом,-- бесцветно сообщил Грольн с 
незнакомыми интонациями. -- И они сделали Дом -- чуждую, нечеловеческую 
сущность -- преемником умирающего Авэка ал-Джубб Эльри, и его голод, его 
непреодолимая тяга к Перекресткам оживили неживое, но научили только 
одному -- брать. Брать, ничего не давая взамен. И родился неразумный Зверь, 
рыщущий на Перекрестках в поисках веры, вытянувший в мир пять щупалец -- 
пять Предстоятелей Пяти Культов... 
Грольн вдруг осекся, закашлялся и судорожно втянул в себя воздух. 
-- Сарт,-- испуганно спросил он,-- что я говорил? Ведь я что-то говорил? Мне 
кажется... это не я. Это МНОЮ говорили... это Авэк... он хочет вырваться, он 
не виноват... 
Я смотрел в пол и молчал. 
-- Я тоже хочу вырваться,-- тихо сказал Эйнар. -- Только не знаю -- куда и как... 
и без вас не пойду. Собственно, нам даже из этой комнаты выходить нельзя -- 
Дом тут же опять примется нас переделывать. А второго раза мы можем и не 
выдержать... 
Я оторвался от косяка и сделал шаг. Вроде, ничего... Еще один. И еще. 
Маленькая, однако, у меня комната -- девять шагов вдоль, семь -- поперек... 
Мне всегда было легче думать во время ходьбы. Странное свойство, но все-
таки... 
Здесь, в этой знакомой неменяющейся комнате, мне не требовалось усилий, 
чтобы оставаться самим собой, но где-то внутри сохранялась память о тех, кого 
Дом упрямо прогонял через мой мозг, как каторжников по Имширской дороге. 
Лайна, Махиша, Варна... Трайгрин... ну, этот, как всегда, в тени... Таргил-
еретик... 
Я словно играл в "холодно-горячо". Словно некто стоял у меня за спиной, 
некто, удержавший эту комнату в неприкосновенности под напором 
метаморфоз Дома; он стоял и пытался подсказать... 
-- Авэк,-- прошептал я -- и почувствовал тепло, жар смоляного костра и запах 
горелой плоти. -- Авэк ал-Джубб Эльри. Если это ты -- я открыт. Войди и 
ответь... 
И тут он вошел. На один миг -- но мне хватило. Так хватило, что... 
...Они ничего не заметили. Ни Эйнар, ни Гро. Я даже не успел упасть, хотя мне 
показалось, что прошла целая вечность. И еще половина вечности. 
Я опустился на пол рядом с Эйнаром и закрыл глаза. Спасибо, Авэк... Я знаю 
теперь -- это ты говорил через Грольна. Но у Грольна еще не было для этого 
своих слов. А я могу говорить сам. 
-- Предстоятель Таргил покинул Дом,-- я пробовал каждое слово на вкус и 
произносил лишь те, что горчили. -- Он вырвался, и Дом потерял одно из 
кормивших Его щупалец. Кроме того, и пищи становилось все меньше: в мире 
начали исчезать мифы, культы -- кроме Пяти -- вырождались; люди заменили 
веру привычкой, убив искренность... Пищи для Дома стало еще меньше. А 
потом начали гибнуть Мифотворцы. Пища почти исчезла. Что из этого следует 
с точки зрения голодного животного -- Дома? 
-- И что? -- вяло поинтересовался Эйнар. 
-- А то, что это Он вызвал нас из Фольнарка, Эйн... И выгнал всех 
Предстоятелей к нашему приезду. Дом хочет сделать НАС своими 
Предстоятелями -- вместо тех, старых, износившихся... Ведь, кроме них и нас, 
Он, в общем-то, и не знает других людей. И Он будет -- вне этой комнаты -- изо 
всех сил вбивать в нас троих Пять Имен. Чтобы мы стали ими. Чтобы мы 
получили дар, который передается от Предстоящего к его преемнику в час 
смерти дарителя. Дом не понимает, что то, что Он задумал -- 
противоестественно!.. Последствия Его не интересуют. Или у Него есть какие-
то свои соображения. Хотя я понятия не имею, какие у Него могут быть 
соображения, и чем Он соображает... 
-- Вне этой комнаты?.. -- Эйнар думал о чем-то своем, тоже не слишком 
радостном, и это ясно читалось на его лице. -- Вне... А внутри? Впрочем, не 
сидеть же нам тут всю жизнь... 
-- Я наружу хочу! -- голос Грольна чуть дрогнул. -- Я не хочу -- тут... 
-- И Дом не хочет, чтобы мы -- тут,-- я попробовал улыбнуться, но у меня 
ничего не вышло. -- И я не хочу... Я хочу -- там... Я хочу искать Предстоятелей. 
И в первую очередь -- убийцу Мифотворцев, Таргила, Предстоятеля Хаалана-
Сокровенного. Он об явил войну Предстоящим, живущим в Доме, и, похоже, 
добился своего -- Дом пуст... И я боюсь, что пустой Дом-на-Перекрестке, не 
сумевший переделать нас, созреет для того, чтобы впустить Единственного... 
Кем бы он ни оказался. 
А я подозревал, кем он может оказаться. 
-- Ты что-то понял, Сарт,-- Эйнар зашевелился и шумно вздохнул. -- Ты всегда 
соображал лучше меня... Нет, не всегда -- но часто. По крайней мере -- 
быстрее... Я уже не слеп, но чего-то еще не вижу... Могу я узнать то, что знаешь 
ты? Хотя я согласен поверить тебе на слово... 
-- Можешь, Мифотворец Эйнар. Расслабься, развороши весь тот хлам, что 
набросал в тебя Дом, и вспомни -- кого наши милые Предстоятели убивали всей 
оравой вот в этой самой комнате? Ты должен вспомнить, Эйн... и тогда он 
заговорит с тобой, как до того -- со мной... 
...И я тоже ничего не успел заметить. Эйнар закрыл глаза и открыл глаза. Но 
это были совсем другие глаза. Еще раз спасибо, Авэк... за одну-единственную 
комнату в огромном, бесконечном Доме... Как это иногда много, неизмеримо 
щедро -- девять шагов вдоль, семь -- поперек... девять шагов передышки... 
-- Когда мы уходим, Сарт? -- без лишних предисловий спросил Эйнар. -- 
Сейчас?.. И, знаешь -- пусть боги дадут нам подольше оставаться такими, какие 
мы есть... 
-- Мы уходим сейчас,-- у Гро снова прорезался тот бесцветный, скрипучий 
голос, от которого меня передернуло. -- Дом выпустит нас. Он уже знает, что 
мы скорее разобьем себе головы, чем... Выпустит, и до порога проводит -- когда 
почувствует, что мы идем искать Его Предстоятелей. А мы пойдем искать... 
Я знал, что -- пойдем. И в первую очередь -- лжебиблиотекаря Таргила, 
Предстоятеля Хаалана-Сокровенного. Единственного, кто... 
Единственного. 
Я встал, зацепив стол, и с давно увядшего цветка в вазе упал последний 
сморщенный лепесток. Я взял его и долго вертел в пальцах. 
-- Одни веселые дороги,-- невпопад сообщил я. -- И в этом мире полюбил одни 
веселые дороги. 
-- А я тоже знаю эту песню,-- неожиданно улыбнулся Грольн. -- Честное слово, 
помню... 
-- Какую? -- спросил Эйнар. 
-- Откуда? -- спросил я. 
-- Не помню... папа пел, что ли... или слышал где... Среди бесчисленных светил я 
вольно выбрал мир наш строгий, и в этом мире полюбил одни веселые дороги... 
Эйнар хрюкнул и совершенно неприлично расхохотался. 
-- А дальше? -- поинтересовался он, отфыркиваясь. -- Еще веселее? 
-- Ведь это было так давно,-- я подмигнул Грольну, и мы на два голоса 
закрутили совершенно немыслимую руладу. -- И где-то там за небесами... 
Мы сидели, глядя перед собой в неизменные стены, за которыми пульсировал 
голодный Дом-на-Перекрестке, за которым жил, любил, умирал, ВЕРИЛ почти 
незнакомый нам мир; мы сидели, три Мифотворца -- два больших и один 
поменьше -- на распутьи всех возможных и невозможных Перекрестков; мы 
сидели, три случайных человека, единицы из множества, три человека и 
комната, где некогда не дали спокойно умереть мятущемуся творцу "Раги о 
Предстоящих"... 
Мы сидели и знали, что скоро нам -- идти. 
Из Дома. 
Чем прорастешь, Дом, Дом-на-Перекрестке?.. 
-- Ведь это было так давно, 
И где-то там за небесами, 
Куда мне плыть -- не все ль равно, 
Куда мне плыть -- не все ль равно, 
И под какими парусами... 
*** 
18 
Ну вот, и что нам теперь делать? 
Очень не люблю риторических вопросов. Тем более, что слишком много всяких 
подробностей совершенно неясны -- ни в целом, ни в мелочах. Ясно одно: надо 
искать Таргила, Предстоятеля Хаалана-Сокровенного. Подробность номер 
один: где искать? Неясно. Подробность номер два: как искать? Неясно. 
Подробность номер три... 
И так далее. Плюс ждущий Дом за спиной. 
Точно так же неясно, что нам делать с Таргилом, когда (или если?) мы его 
найдем. Эйнара этот вопрос, похоже не волнует. И Грольна не волнует -- он 
твердо знает, что надо делать с Таргилом, и это меня пугает. Возможно, он 
прав; даже скорее всего -- прав. 
И, тем не менее... 
А еще я не знаю, на что мы, все трое, будем жить. Нет, конечно, отчасти я об 
этом позаботился -- уходя из Дома, я прихватил с собой вазу. Наверное, 
инстинктивно. В Доме она весьма смахивала на золотую, но на поверку 
оказалась бронзовой -- правда, с тончайшим орнаментом старинной работы. 
Некий подозрительный ювелир предложил мне за нее полторы дюжины связок 
монет -- хотя на самом деле ваза стоила раз в десять дороже. Ну да ладно, на 
первое время хватит. 
Вдобавок непонятно, куда разбежались все Предстоятели... Ах, Лайна, Лайна... 
И также неясно... ой, сколько же всего этого -- неясного... И выяснять все это 
придется не кому-нибудь... 
Можно, конечно, плюнуть... Нет, нельзя. Какая-то зловещая тень нависла над 
миром -- словно сверху не небо, а крыша; и если не мы -- то кто же?.. 
Что, Сарт, отставной Мифотворец, снова лезешь в спасители мира? Тайны 
сокровенные покоя не дают?!. Проникнуть хочешь?.. 
Один раз уже проник. И оказался здесь. Ничему-то тебя жизнь не научила! 
Снова рвешься стать единственным, кто... Нет, это Таргил хочет стать 
Единственным, а я хочу не дать ему стать... 
И не дам. 
Огромная, словно высеченная из камня ладонь возникла передо мной, как из 
небытия. Два пальца осторожно подцепили мой кубок и подняли его вверх, на 
недосягаемую для меня высоту. 
Вторая ладонь тяжело опустилась на мое плечо. 
-- Хватит пить, Сарт,-- прогудел Эйнар. -- Ночь уже. Давай спать... 
*** 
19 
...Мы сидели в очередном притоне, делая вид, что незнакомы. Я и Эйнар 
тешили душу недорогим и крепким вином со скудной закуской (деньги были 
уже на исходе), а Грольн в углу задумчиво перебирал струны своего лея, и 
тихие, грустные звуки бродили между грубо сколоченными столами; 
постепенно смолкала ругань пьяных матросов, и какая-то девица поспешно 
оборвала визгливый смех, почувствовав его неуместность в той странной и 
печальной атмосфере, что исподволь овладевала таверной. 
А я продолжал незаметно изучать сидящих вокруг людей. Уже неделю искали 
мы чернокнижников -- Мифотворцев Искушенного Халла -- но они как сквозь 
воду провалились! Я не сомневался, что люди Таргила где-то здесь, рядом, что 
они наверняка видят меня, всех нас -- но я их не видел. 
Видно, не набрал еще Таргил той силы, чтобы выступить в открытую -- да и не 
пристало выступать в открытую адептам культа Тайного знания. Что-что, а 
тайны хранить они умели, ничего не скажешь... Но ведь и Таргил должен чем-
то питаться! Ему тоже нужна вера -- значит, его Мифотворцы должны 
проявлять себя, создавая новые мифы... 
-- Эй, щенок, не трави душу!.. Сбацай-ка лучше что-нибудь повеселее! "Ветер из 
бочонка" знаешь? -- слегка подвыпивший матрос хлопнул Грольна по спине и 
расхохотался. 
Я хорошо видел лицо Льняного Голоса, и выражение этого лица мне очень не 
понравилось. Эйнар тоже почуял неладное и принялся потихоньку выбираться 
из-за стола. Только этого матроса нам еще не хватало, косматого детины, 
подогретого вином и... 
Грольн впился взглядом в нависшего над ним моряка и вдруг, как-то странно 
заулыбавшись, кивнул. Его пальцы метнулись вдоль грифа, и безудержное 
веселье расплескалось по таверне. Довольный матрос уселся напротив, прижав 
тощую шлюху, и вскоре добрая дюжина осипших глоток горланила "Ветер из 
бочонка", а я все никак не мог понять, что происходит. Ведь я знал, что 
творится сейчас в душе у Гро -- но он играл, играл по заказу портового 
забулдыги, да еще как играл! 
Эйнар медленно опустился на свое место -- его вмешательства явно не 
требовалось. 
...Гро в последний раз ударил по струнам, и таверна взорвалась 
восторженными криками. 
-- Еще! Еще! "Волчье море"! "Жену капрала" давай! "Шкиперку"! "Веселого 
Хэма"!.. Давай, леер!.. 
И Грольн дал. Казалось, он знает любую песню. Я слыхал некоторые из них -- 
но ни разу не слышал, чтобы их ТАК играли! Лей в руках Гро плакал и смеялся, 
выл ветром в рвущихся парусах и ревел в упоении битвы. И горели глаза у 
завсегдатаев притона, никогда не умевшие толком петь матросы, бродяги, воры 
и шлюхи безошибочно попадали в такт, выравнивая пропитые голоса -- а 
волны очередной песни неудержимо заливали таверну... 
И это была именно песня, а не привычные нестройные вопли, какие звучат в 
подобных заведениях. Давай, Гро, несостоявшийся Мифотворец... или 
состоявшийся -- да только к чему оно теперь?.. 
-- Заткнитесь, ублюдки! Я хочу, чтобы щенок играл для меня! Для меня одного! 
Молчать, скоты!.. Или будете иметь дело с Косматым Тэрчем... Молчать, 
клянусь темной задницей Мамы Ахайри! 
Я вздрогнул. Столь фамильярное обращение к божеству, да еще такому 
злопамятному, как Мать Ахайри... Впрочем, чего еще ожидать? Вера, 
переставшая рождать мифы, рождает анекдоты... 
Кричал тот самый здоровенный матрос, который первым подошел к Грольну. 
На мгновение я увидел лицо моряка, перечеркнутое косым багровым шрамом, 
из-за чего край верхней губы был приподнят, и казалось, что Тэрч все время 
скалится... 
Тэрч... Косматый Тэрч... Гро в Фольнарке рассказывал мне что-то такое, о 
своем детстве, об отце, убитом матросом по имени... 
О, боги! 
Шум смолк на удивление быстро. Видимо, Тэрча тут знали и предпочитали с 
ним не связываться. 
-- А теперь, парень, сыграй что-нибудь для души. Для МОЕЙ души. Понял? 
Играй!.. 
Глаза Грольна на миг полыхнули черным огнем, и он кивнул. И снова взялся за 
лей. 
Тихие, шепчущие звуки поползли по залу, и все окончательно притихли. Я и не 
подозревал, что из обычного лея можно извлечь подобные звуки! Медленно, 
очень медленно мелодия набирала силу, обретая свой внутренний ритм,-- и я 
заметил, что сидящий напротив Грольна Тэрч начал потихоньку 
раскачиваться, повинуясь этому ритму, как змея повинуется флейте 
заклинателя. 
Остальные посетители тоже понемногу принялись впадать в транс, хотя и не 
так глубоко, как Косматый Тэрч. Вкрадчивая мелодия действовала даже на 
меня, и я с трудом сопротивлялся оцепенению, которое она навевала. 
А Гро все играл и играл. В музыке возник нервный надрыв, ухо резанули 
несколько визгливых, диссонансных нот. Тэрч уже не раскачивался -- он 
дергался, словно в припадке падучей, на губах матроса выступила пена. 
Лей звучал сильнее, увереннее -- видимо, события подходили к некой 
кульминационной точке, известной одному Гро. 
Юноша встал, не прекращая играть. Теперь уже он нависал над Тэрчем, и 
Грольн Льняной Голос был высоким и страшным, а сидящий матрос -- с 
ежившимся и жалким. Гро смотрел ему в лицо, перебирая струны, и стеклянные 
глаза матроса стали постепенно наполняться мутной водой страха, а затем и 
ужаса. 
Все это я скорее чувствовал, чем видел, и еще я чувствовал настроение 
замерших посетителей: затишье перед бурей... Ну что ж, на то я и Мифотворец, 
и не из самых плохих... 
Грольн заговорил. Чужим голосом. Хриплым и властным. Звук шел отовсюду, 
отражаясь от стен, потолка, пола -- и я никак не мог убедить себя, что это -- 
всего-навсего иллюзия... 
-- Ты помнишь меня, Тэрч?! О, да, я вижу -- ты помнишь меня... 
-- Я помню тебя,-- послушно выговорил матрос. -- Ты -- тот самый упрямый 
музыкант... Я убил тебя пять лет тому назад. 
-- А сегодня я убью тебя! 
-- Убьешь меня...-- повторил Тэрч и кивнул. 
-- Именем Хаалана Сокровенного, покровителя певцов, я играл для твоей души, 
убийца, и тем же именем я забираю у тебя душу. Она -- МОЯ! 
И резкий аккорд, больше похожий на грохот рушащейся скалы, оборвал 
мелодию. 
Взгляд Гро потух. У его ног беспомощно копошилось то, что еще недавно было 
Косматым Тэрчем. Жалкое существо со слюнявым ртом и слезящимися глазами 
силилось встать, заговорить -- но все напрасно. 
Грольн Льняной Голос растоптал душу человека. Убийцы -- да, но я не мог 
унять дрожь и изо всех сил вцепился в край стола. 
Я люблю тебя, Гро, мальчик мой, ученик мой -- но ты слишком хорошо 
выучился! 
А я, я сам? Ты помнишь, Сарт -- солнце площади Хрогди-Йель и ты, ты и 
солнце, убившие глупого пророка?.. 
Да. Я помню. 
...Люди зашевелились. Некоторые из них медленно двинулись к застывшему 
Гро. И тогда я встал и заговорил. 
Они повернулись ко мне, и я постарался не отпустить их глаза. 
И не отпустил. 
-- Не прикасайтесь к нему! Или вы хотите испытать на себе проклятие Хаалана? 
Тогда посмотрите на то, что стало с Косматым Тэрчем! Посмотрите -- и 
ужаснитесь!.. 
Люди замерли. 
Грольн неторопливо направился к выходу, я мигнул Эйнару -- и через 
мгновение нас уже не было в таверне, где родился миф. 
(За вино и закуску я так и не заплатил и усмехнулся про себя, подумав об этом. 
Мелочным ты стал, Сарт, мелочным...) 
Оказавшись на улице, мы поспешили юркнуть в ближайший переулок, так что 
опомнившаяся и вывалившая наружу толпа уже никого не увидела. 
Ну, разве что пару-тройку знамений и всего такого прочего... 
Когда мы остановились, я повернулся к Грольну и долго молчал. 
-- Ты хорошо поработал, мальчик,-- наконец произнес я, и голос мой звучал, 
как надо -- ровно и спокойно. 
-- Ты отлично поработал. Как ты сказал там, в таверне? Именем Хаалана 
Сокровенного?.. Прекрасно. Теперь мы больше не будем искать Таргила. Он 
сам будет искать нас. 
*** 
20 
День был на исходе, есть хотелось все сильнее, а денег у нас почти не осталось. 
Пора было позаботиться о хлебе насущном, а также о не менее насущных вине, 
мясе, сыре и другой снеди. 
Хотел сказать -- нехитрой снеди, но вовремя передумал. Нехитрая меня не 
очень-то устраивала... 
Правда, здесь получался замкнутый круг: на голодный желудок голова 
отказывалась работать, а при отсутствии мудрых мыслей не удавалось 
раздобыть съестного. И это -- Мифотворцы! Себя прокормить -- и то не могут! 
Стыд один... 
Из ближайшего заведения донесся непонятный шум, и Эйнар осторожно тронул 
меня за рукав, кивнув в ту сторону. Я ничего не имел против, и мы направились 
ко входу. Однако, по уже отработанному сценарию, все сразу входить не стали, 
а вниз нырнул один Гро -- на разведку. 
Вскоре он выбежал обратно, скрипя ступеньками -- даже это у него получалось 
довольно мелодично -- и коротко сообщил: 
-- Кошачьи бои. И ставки солидные. 
Сидевший на моем плече Роа прохрипел что-то неодобрительное, я похлопал 
беркута, и мысли в голове стали быстро проясняться. 
-- Эйнар, подзови Ужаса, пусть ждет снаружи. Они с Роа неплохо сработались 
и, полагаю, сумеют сделать, что надо. 
Эйнар коротко свистнул, и его орел, бесшумно ковылявший за нами в тени 
домов, сорвался с места и гордым призраком опустился на соседнюю крышу. 
Мы подождали, пока Ужас окончательно прикинется распухшим флюгером, и 
спустились вниз. Опять же по очереди: Гро, Эйнар и я. 
...Бой был в самом разгаре. Шерсть летела клочьями во все стороны, и мяв 
стоял такой, словно дралось не меньше двух десятков котов -- хотя последних, 
как и следовало ожидать, было всего двое. 
Я с трудом протолкался вперед. Посреди плотного круга восторженно орущих 
зрителей катался желто-серо-белый клубок, издававший те самые 
душераздирающие вопли, которые мы услышали еще на улице. Потом клубок 
неожиданно распался, и серый кот с разодранной мордой молнией метнулся 
под ноги зрителям и исчез, а громадный рыжий котище с полуоторванным (но 
не сейчас, а давно) ухом презрительно посмотрел вслед удравшему сопернику и 
затем нагло обвел взглядом толпу -- дескать, кто следующий? 
Вскоре взгляд кота упал на моего Роа и прилип к нему. Рыжий убийца 
плотоядно облизнулся, а Роа зарыл свой предательский клюв под мышку и, 
казалось, уснул. Я не сомневался в сволочном характере моей птички и 
мысленно зааплодировал. 
-- Эй, приятель! Ты б убрал куда-нибудь подальше этого голубя-переростка, а 
не то Арчи от него и перьев не оставит!.. 
Реплика хозяина рыжего Арчи -- коренастого увальня с красным испитым 
лицом и крючковатым носом, похлеще, чем у Роа -- вызвала одобрительный 
смех собравшихся. 
Я внимательно посмотрел в маленькие, бегающие глазки котовладельца, и 
понял, что он дурак. Именно такой дурак, какой и был мне нужен -- нахальный 
и состоятельный. Состояние ему, без сомнения, принес драчливый Арчи, не 
менее наглый, чем его хозяин. Кот сверлил глазами вялого Роа и подбирался 
для прыжка. 
Меня он игнорировал. 
-- Это ты зря, дружище,-- я ухмыльнулся в ответ с самым глупым видом, на 
какой был способен. Одновременно я небрежно взмахнул рукой, и она случайно 
оказалась как раз между Арчи и Роа. 
Кот с сожалением расслабился. 
-- Что? 
-- Зря, говорю... Ты бы лучше побеспокоился, чтобы твой рыжий прохвост не 
пришелся по вкусу моему голубку. Хотя такая жилистая дрянь... Лишайный, 
небось? 
Ответом был дружный хохот. Как я и предполагал, никто из присутствующих 
никогда не видел алийского беркута. А также того, что эти пичуги могут 
натворить под горячее крыло. 
-- Так что, приятель, может, выставишь своего боевого цыпленка против Арчи? 
-- держась за живот, еле выговорил краснолицый хозяин, хрюкавший от 
удовольствия. 
Приходилось рисковать в расчете на сообразительность Роа. 
-- А почему бы и нет? Священной птице от алтарей Искушенного Халла бояться 
нечего. Какие ставки? 
Смех слегка поутих, особенно когда я упомянул запретное имя Хаалана. Не 
всякий рискнет запросто бросаться именем опального божества -- это поняли 
многие. 
Но только не носатый хозяин Арчи. 
-- Десять против одного! Но расплата -- сразу! 
-- Согласен. 
Я порылся в карманах и выложил на стол для ставок последние двадцать монет, 
которые берег на крайний случай. 
Сегодняшний случай был крайним. 
-- Ну как, твой Арчи готов? 
-- Да вроде на аппетит никогда не жаловался!.. 
Я снял Роа с плеча и, уже опуская его на пол, в круг, провел над ним в воздухе 
двойной зигзаг и трижды помянул Хаалана -- так, чтобы все желающие это 
увидели и услышали. 
И отступил назад. 
Арчи драться явно не собирался. Он собирался ужинать. Для кота Роа не был 
противником -- он был пищей. Вкусной и беззащитной. И к тому же сонной 
пищей, не способной удрать. 
Роа драться тоже особо не собирался. Просто, когда Арчи лениво подошел к 
комку пуха и перьев, беркут вцепился в кошачью морду всем, чем мог -- а мог 
он многим. 
Дай бог нам с вами столько... 
Арчи дико взвыл и заметался в кругу, а Роа отпустил врага и, слегка 
вспархивая над полом и хрипло ругаясь на своем языке, пустился наутек. Кот 
ринулся за ним. 
Желающих оказаться на пути у этой парочки не нашлось, и Роа благополучно 
выпорхнул на улицу в сопровождении разъяренного и окровавленного Арчи. 
Зрители дружно кинулись вслед за бойцами, но тут какой-то очень большой 
мужик зацепился за порог и упал в дверях, загородив весь проход. Он 
несколько раз пытался встать, но безуспешно -- его толкали, проклинали, 
пытались через него перелезть -- только никому это так и не удалось. 
И тогда с улицы донесся такой леденящий душу кошачий вой, какого я никогда 
в жизни не слышал. 
Кажется, все было в порядке. 
Большой мужик Эйнар прислушался, встал, отряхнулся и довольно резво 
выскочил наружу. Вслед за ним повалили остальные. 
Как я и ожидал, на улице не оказалось ни Роа, ни рыжего Арчи. И только 
откуда-то сверху, с темнеющего неба, где начинали зажигаться первые звезды, 
доносились удаляющиеся жалобные вопли. 
Тут я приметил Роа, удобно устроившегося на крыше за трубой заведения и 
деловито оправлявшего растрепанные перья. 
Неожиданно кошачий концерт смолк, и через несколько секунд что-то рыжее 
шмякнулось на мостовую неподалеку от нас. 
Это был Арчи. Живой. Но как он выглядел!.. 
Кот пошевелился, неуверенно поднимаясь на дрожащие лапы -- и в этот момент 
сверху на него обрушился вконец обнаглевший Роа! 
С диким мяуканьем Арчи подскочил, стряхнув с себя пернатого мучителя, и 
стрелой метнулся в щель под ближайшим забором. Извлечь его оттуда уже не 
было никакой возможности. 
Роа гордо прошелся перед молчащими зрителями, потом остановился перед 
хозяином Арчи и искоса поглядел на него. 
Хозяин посинел. Позеленел. И пошел багровыми пятнами. 
Роа зловеще клацнул клювом. 
Хозяин Арчи что-то промямлил и полез в карман за кошельком. 
Роа подпрыгнул, ухватил клювом кошелек, вырвал его из рук законного 
владельца и поволок -- прямо по земле -- ко мне. 
-- Священная птица...-- сообщили в толпе. -- От алтарей Хаалана... Вишь, как 
деньги тянет?!. 
-- Ты знак-то, знак-то запомнил? -- зашептали совсем рядом. 
В ответ утвердительно угукнули. 
Я поднял увесистый кошелек и сунул его в карман. Над нами, почти невидимый 
на фоне ночного неба, парил гребенчатый орел с дурацкой кличкой Ужас... 
Мне его кличка уже начинала нравиться. 
*** 
21 
...По городу ползли слухи. Слухи о возродившейся силе чернокнижников из 
секты Хаалана Запрещенного. О магических знаках и заклятиях. О сошедшем с 
ума Косматом Тэрче и гигантском воплощении Хаалана, забравшем дырявую 
душу матроса. О заговоренной птице, сожравшей лучшего бойцового кота 
Жирного Бульфо. О нескольких удачливых ворах, подсмотревших тайный знак 
и ставших неуловимыми. О... 
Слухи ширились и превращались в легенды. Их было много. Они 
пересказывались во всех тавернах, через слуг добирались до домов 
состоятельных горожан -- и атмосфера неуверенности и ожидания повисла над 
старым городом. Словно пробудились древние, до поры дремавшие во мраке 
потаенных капищ силы; никто не знал, к чему это приведет, но все понимали -- 
грядут перемены. 
Люди ждали событий. Кто -- со страхом, кто -- с любопытством, а многие -- с 
надеждой; расплывался, окутываясь туманом, привычный и ясный порядок 
вещей, забытые культы напоминали о себе, и будущее стало зыбким и 
ненадежным. 
Мир готов был измениться. 
Но пока -- не менялся. 
А мы ожидали появления Таргила, реального Предстоятеля Хаалана 
Сокровенного. 
Мы ждали -- и мир ждал. А еще ждал Дом. 
Дом-на-Перекрестке. 
*** 
22 
Все состоялось совершенно случайно. 
Был глухой закоулок. И была компания горожан, прижавшая к стене двоих 
типов с явным намерением надавать им тумаков. И были Грольн, Эйнар и я, без 
малейшего желания вмешиваться. Ну, поймали парочку воров; ну, дадут им по 
шее и отберут украденное без вмешательства стражников... 
Ну и что? 
-- Давить их, гадов, надо! Расплодилось чернокнижников, житья от паскуд 
нету!.. 
Я резко остановился. 
-- В ножи их, соседи! 
-- А ну, вошь Халлова, зови своего беса! 
Такой случай упускать было нельзя. Я немедленно присоединился к налитым 
дурной кровью горожанам, позабыв даже о своих спутниках. 
Плотный мужчина в запыленной одежде странника был обреченно спокоен. Он 
понимал, что его ждет, был готов к этому в любой момент, и судьба его лежала 
на ладони у Искушенного Халла. 
По-моему, ладонь эта собиралась сжаться в кулак. 
Его собрат, высокий светловолосый юнец, чем-то похожий на Грольна, в страхе 
прижался спиной к стене, и глаза его лихорадочно бегали по сторонам -- он еще 
на что-то надеялся, хоть на чудо... 
Толпа распаляла сама себя. У многих в руках сверкнули ножи. Пора было 
вмешиваться. 
-- Эй, мужики, погодите их резать! -- крикнул я, выходя вперед. 
Ко мне повернулись озлобленные лица, на которых ясно читались раздражение 
и нетерпеливая, крысиная ярость. 
-- Добренький, да?!. 
-- Дайте мне добренького, дайте, я его... 
-- Ишь, рожа еретическая, еще и лезет!.. Давить, давить, без устали... 
Я улыбнулся, и это немного остудило людей. Ничто так не действует на 
стадных животных, как спокойная улыбка -- она чем-то сродни оскалу вожака. 
-- Ты клопов дави, под бабой своей!.. А эти нам живыми надобны, козел ты 
драный... 
Полдела было сделано. Они меня слушали. 
-- Зачем -- живыми? -- угрюмо осведомился костлявый мясник в кожаном 
фартуке, крепче сжимая кривой разделочный нож. 
Ох, не люблю я мясников! Тяжелый народ, неподъемный... как коровья туша... 
-- А затем, что таких резать -- не перерезать. Пусть нас на логово свое выведут, 
гнездо осиное... Есть же у них главарь? Вот у тебя, резник, старшина есть? Чего 
молчишь? 
-- Есть,-- тупо подтвердил мясник. -- Старшина цеха Варс-Оселок... 
-- А почему Оселок? 
-- Да об него только ножи точить... 
В толпе рассмеялись. Молодец, Сарт, давай дальше... 
-- Ну и ответь мне теперь: кого первым резать надо -- тебя или Оселка твоего? 
-- Оселка,-- уверенно заявил мясник. -- Меня вообще резать не надо... 
-- Правильно мыслишь, умница! Я как тебя увидел, так сразу и подумал: умный 
мужик, с понятием... по лицу видать... Вот и эти, книжники черные, пусть нас 
на пахана своего выведут, а там уж мы не сплошаем!.. 
Плотный странник презрительно усмехнулся. Идиот! Ничего-то он не понял! 
Ему соглашаться надо, время тянуть... я что даром на него, дурака, работаю?.. 
Зато его юный собрат побледнел еще сильнее, на лбу паренька выступили 
бисеринки пота, и пальцы судорожно рванули ворот блузы. 
-- Я... я скажу,-- заторопился он, плюясь и глотая слова. -- Я... я все для вас... я 
все... проведу, покажу! Вы не режьте только!.. Хорошо, братцы?.. 
Один другого стоит! Еще, чего доброго, и впрямь выложит, что знает... 
Являться к Таргилу в такой компании...-- хотя с чего я взял, что он выведет нас 
на Таргила? 
Юнец еще болботал что-то неразборчивое, но вдруг поперхнулся, как-то 
странно икнул... Изо рта у него потекла тоненькая струйка крови, и юноша, 
кашляя, стал сползать по стене. Вслед за ним тянулся кровавый след. Только 
тут я заметил, что из правого бока трусливого чернокнижника торчит костяная 
ручка небольшого стилета. 
Грамотная работа. Для этого надо точно знать, где у человека находится 
печень. 
Второй чернокнижник расхохотался. 
-- Ничего он вам не скажет! А я -- тем более...-- и он быстро провел перед собой 
рукой. Жест показался мне знакомым. Ну конечно! Это же мой знак, которым я 
неделю назад благословлял Роа на битву с несчастным Арчи! Только я чертил 
его слева направо, а этот -- справа налево. Ничего себе угадал!.. 
Звереющая от вида крови толпа на мгновение задержалась перед призраком 
грозной и неведомой силы. Но долго это продолжаться не могло. А мне этот 
человек нужен был живым. Обязательно живым! 
Грольн сзади горячо задышал мне в ухо. 
-- Сарт, они сейчас разорвут его... 
-- Сам вижу! Где Эйнар? 
-- Не знаю... 
Ну вот! И Роа с Ужасом, как на грех, улетели с утра. Крутись теперь, Сарт, как 
знаешь... 
-- Играй, Гро! Играй, как тогда -- в таверне! 
Грольн с сомнением покачал головой, но все же снял лей с плеча. 
А я прыгнул вперед и оказался между толпой и чернокнижником. Вот сейчас он 
и меня -- шилом в бок... ладно, сам напросился... 
-- Стойте! 
Я воздел вверх руки, не зная, о чем говорить дальше. Рядом заиграл Гро, но я 
уже и сам чувствовал -- в одну реку не входят дважды. Дойдет до ножей -- мы их 
не удержим... 
Нельзя показать им, что я боюсь! А я боюсь... Пока еще Грольн прикрывает 
меня своей игрой, но время идет, а мы стоим... 
-- Стойте! 
Они стояли. Они не двигались и завороженно глядели в сторону. Ни я, ни 
оторопевший чернокнижник их больше не интересовали. Потому что по 
переулку шел герой. Или бог. 
Огромная, сияющая фигура в золоченых доспехах медленно двигалась к нам, и 
орел на наплечнике играл прядями плюмажа. Когда Эйнар поравнялся с 
мясником -- тот неожиданно рванулся наперерез гиганту и с истерическим 
криком выбросил вперед руку с ножом. Бедняга! Где ему было знать, что об эти 
пластины сломался не один добрый клинок... не чета кривому мясорезу... 
Нож разлетелся на куски, а сам мясник покатился по земле, вопя и держась за 
вывихнутое запястье. Эйнар аккуратно наступил на корчащегося человека -- 
достаточно сильно, чтобы мясник не дергался, но и не всей тяжестью, чтобы не 
задавить насмерть. Мясник прикрыл глаза и даже перестал стонать -- от 
страха. 
Невесть откуда взявшийся Роа опустился на мое плечо, и я для пущей важности 
снова начертал в воздухе свой зигзаг -- слева направо. Надо быть 
последовательным. Посланцы небес -- они все такие. То есть мы -- все такие. 
Этого хватило. С присущей адептам Хаалана Сокровенного величавостью 
(продержавшейся до первого поворота) мы покинули место происшествия. 
Возражений не поступило. 
-- Кто ты? -- выдавил спасенный чернокнижник, когда мы наконец 
остановились. 
Несколько секунд я думал. 
-- Я -- Предстоятель Хаалана, Сарт Великий. 
Этот фанатик настолько поразился, что врать ему было одно удовольствие. 
-- Вы?! Наш Предстоятель никогда не... 
Чернокнижник прикусил язык, но было поздно. 
-- Мало ли о чем мой добрый друг Таргил не говорил с тобой? Проведи нас к 
нему, и он будет рад встрече с друзьями. 
-- С друзьями? А эти... эти господа -- тоже его друзья? 
-- Разумеется,-- подтвердил я. -- Особенно молодой... 
И указал на Грольна. 
*** 
23 
Солнце сегодня утром явно встало не с той ноги. Я -- тоже. Что было 
неудивительно после вечера и ночи, проведенных в обществе спасенного 
чернокнижника. Эти часы не стали самыми лучшими в моей жизни. 
Отнюдь. 
Наш будущий проводник оказался типом нудным и утомительным до 
чрезвычайности. Он соблюдал целую кучу всяких условностей, обычаев и 
обрядов, и с непоколебимой уверенностью фанатика ожидал от нас того же. В 
комнате постоялого двора Арх-Ромшит, которую мы снимали по причине 
скудости средств и молчаливости хозяина данного двора, он немедленно 
переставил всю мебель и зажег в каждом углу по маленькой черной свечечке. 
Огонь вспыхивал у него прямо на ладони, да и свечи не угасали до утра, и я 
мысленно отдал должное Таргиловым подмастерьям. 
Потом он пошептался в сторонке с Эйнаром -- тот успел к этому времени 
переодеться -- и вроде бы немного успокоился. 
-- Что он сказал тебе? -- поинтересовался я у Эйнара, когда мы с ним вышли по 
нужде, оставив Гро присматривать за гостем. 
-- Спросил, почему Сарт Великий пренебрегает внешним исполнением обрядов 
Хаалана,-- Эйнар сплюнул и неприязненно покосился в сторону дверей нашей 
комнаты. 
-- И что ты ему ответил? 
-- Ответил: пренебрегает -- потому что Великий. И тебя, мол, зануду, заодно 
испытывает... 
-- А-а-а,-- протянул я, в восторге от находчивости Эйнара и преимуществ 
собственного величия. 
Когда мы вернулись, Гро уже успел накрыть на стол, а чернокнижник усердно 
обнюхивал каждый угол столешницы, выискивая самую северную сторону -- в 
другом месте он сидеть наотрез отказался. А когда Грольн, не успев сесть, 
ухватил лепешку и потянулся за ломтем окорока,-- лицо чернокнижника 
вытянулось, побагровело и приняло такое страдальческое выражение, что я 
всерьез стал опасаться за его здоровье и рассудок. 
-- Чего ты? -- оторопело спросил его Гро, забыв откусить от вожделенной 
добычи. 
-- Обряд...-- простонал чернокнижник. 
-- Какой обряд? 
-- Изгнания демонов... из пищи... 
Лепешка выпала из рук Грольна. Я представил, сколько всяких демонов мы уже 
успели слопать в своем неведении, и меня затошнило. Голодный Гро 
нахмурился, взял в ладонь пригоршню канифоли из мешочка на поясе и 
исподтишка сунул руку в чехол с леем. 
Я понял, что все готово для обряда. 
И действительно, не успел я приподняться и воздеть руки, как подобает 
вершителю судеб демонических,-- умопомрачительный визг распорол духоту 
нашей каморки. 
Чернокнижник подскочил, как ошпаренный, с воплем зажал уши и долго стоял 
так, уставясь на нас и содрогаясь всем телом. 
-- Что это было? -- наконец булькнул он, робко приоткрывая одно ухо. 
-- Демоны бегут,-- услужливо пояснил Гро. -- Хлебные и мясные... В страхе... 
-- И винные,-- добавил Эйнар, извлекая вместительную флягу. 
Дальнейшая часть ужина прошла в спокойствии и усиленном чавканьи. 
Лишенная демонов пища пришлась нашему странничку по вкусу, и он ел за 
троих, не забывая прикладываться к фляге, как к святому символу. 
...Поздним вечером, плавно стекающим в тихую, уютную ночь я перечитывал 
написанное. Я снова видел Дом-на-Перекрестке, лишенный Предстоятелей, 
блестела ваза в руках перекупщика-ювелира, корчился у сандалий Гро 
Косматый Тэрч, хохотал хозяин бойцового Арчи, умирал юный послушник 
Хаалана со стилетом в печени, и шествовал по переулку великолепный Эйнар в 
сверкающих доспехах... 
Чернокнижник растянулся на соломенной циновке, Эйнар привалился к стене 
рядом с расслабленным Гро, перебирающим струны, и из их прерывистого 
рокота внезапно родились слова: 
-- Если станет слепой Цитадель на горе, 
Ты услышишь: подковы стучат во дворе. 
Я вернусь, я вернусь, я вернусь на заре... 
"Я вернусь на заре,-- подумал я, бессмысленно глядя на пока еще чистый лист. -- 
Наверное, так... куда-то вернусь, откуда-то уйду... Может быть, встречу 
Таргила... отыщу Лайну, или выйду на Перекресток и призову Дом... Или еще 
что-нибудь... Сарт Великий, шут гороховый Их Величеств Случая и Судьбы..." 
-- Если ветер с востока приносит грозу, 
Глянь в окно -- и меня ты увидишь внизу. 
Я вернусь, я вернусь, прилечу, приползу... 
"Пой, мальчик",-- подумал я, и внезапно мне показалось, что всех тех людей, 
кто встречался нам за последние дни вне стен Дома -- что их не существует на 
самом деле, что они есть только здесь, в моих записях, в виде знаков на 
шуршащих страницах... один шорох тому назад -- и мирно посапывающий 
чернокнижник вновь сует стилет в бок своему болтливому собрату; два шороха 
тому назад -- и Ужас возносит ввысь орущего Арчи, или Гро топчет душу 
матроса в портовой таверне... 
Сто шорохов тому назад -- Фольнарк, Лайна, спящая на моем плече, смерть 
Клейрис... опустевший Дом... 
Шелест страниц реальности? Поднеси горящую свечу -- и... 
-- Если вспыхнут пожары над месивом крыш, 
Если выйдут на улицы полчища крыс - 
Я вернусь, я вернусь, ты не бойся, малыш!.. 
-- Чья это песня, Гро? -- спросил я. 
-- Моего отца,-- ответил Грольн Льняной Голос. -- В последний раз он пел ее 
мне перед смертью. Я пел ее в первый раз для Клейрис... тоже перед смертью... 
И вот сейчас... сам не знаю -- перед чем... 
-- Если люди устанут от собственных игр, 
Я вернусь, я взорвусь, я ворвусь, словно вихрь, 
Я вернусь!.. 
-- Я вернусь! -- эхом отозвалось в моем мозгу, словно в пустом Доме кричал кто-
то, окаменевший в упрямом сопротивлении, невидимый и незнакомый. 
Куда?! Когда?.. 
Сколько людей до меня мучились этим же вопросом?! 
Сколько -- не получили ответа?!. 
...А потом я заснул. И проснулся только утром. 
*** 
24 
-- Ну? -- требовательно спросил я у чернокнижника, когда мы с ним вышли в 
коридор постоялого двора Арх-Ромшит. 
-- Что -- "ну"? -- он поспешно отвел глаза, и я не успел понять смысл их 
странного выражения. 
-- Веди меня к Таргилу. 
-- Не смейтесь надо мной, Великий... или вы снова испытываете вашего 
покорного слугу?.. 
На миг я порадовался, что в коридоре никого нет -- ни Гро, ни спящего Эйнара, 
ни других людей. 
-- Испытываю,-- ответил я, пытаясь придать себе строгий и величественный 
вид. Боги, что я говорю?!. 
-- Вверх по лестнице, второй ярус,-- тихо прошептал он,-- налево по коридору... 
пятая дверь... сами же небось знаете, раз привели меня сюда... 
И я поднялся по лестнице на второй ярус, свернул налево и немного постоял 
перед пятой дверью, слыша гулкие толчки собственного сердца, и щеки мои 
горели краской стыда. 
А на лестнице ожидал чернокнижник, зовущий меня Великим. 
Потом я толкнул дверь и увидел Таргила. 
-- Ну, здравствуй, Сарт-Мифотворец,-- сказал мне Таргил. 
-- Здравствуй, Таргил-Предстоящий,-- ответил я. 
Нам было о чем поговорить. 

ВОЗЛЕСЛОВИЕ 
ГРОЛЬН ЛЬНЯНОЙ ГОЛОС 

...Шалишь, Сарт, ты хоть и мой учитель, но провести себя я не дам! Тебе этот 
старикашка нужен живым. Тебе хочется знать, знать то, что знает он, знать -- 
как, почему, куда... знать! 
А потом ты, возможно, позволишь мне убить его. Потом, после -- только вот 
ОН этого не позволит! Плевать он на тебя хотел, и на меня, и на всех нас -- 
ускользнет, сволочь, ищи-свищи... неужели ты этого не понимаешь, Сарт-
умница, великий учитель?!. 
А я ничего не хочу знать -- я уже знаю! Знаю, что он -- убийца Клейрис, и что я 
-- его смерть. Сегодня. И сейчас. 
Навсегда. 
И кинжал я припас -- тот самый, заветный, из Фольнарка, узкий и прямой, как 
моя дорога... 
Я верну его! 
Лестница предательски скрипит под ногами, и из-за угла выглядывает 
испуганная физиономия чернокнижника. Он пытается остановить меня, цепкие 
пальцы смыкаются на запястьи -- нет, я вырываюсь, отталкиваю его и в три 
прыжка оказываюсь у двери. 
Два голоса доносятся из-за филенок, два голоса... один -- Сарта, другой... 
Я никогда не слышал ЕГО голоса. Теперь -- услышал... 
Что, осторожный Предстоятель Искушенного Халла -- забыл запереть дверь?! 
Забыл... 
Чистая небольшая комнатка, и в ней -- двое. Сарт оборачивается, он тянет 
руку, хочет что-то сказать -- но я отталкиваю Учителя, потому что вижу за ним 
ненавистное потное лицо Таргила. 
Вижу во второй раз в жизни. 
И -- в последний. 
-- За Клейрис! -- и тут я спотыкаюсь и падаю. 
Почему он медлит?! Проклятье!.. 
Я вскакиваю и снова бросаюсь на него, мельком успевая отметить, что что-то 
здесь не так. 
Что? 
Взгляд. Взгляд не тот. Не может так смотреть человек, которого сейчас будут 
убивать!.. 
-- Получи! 
Раздается звон. Я с удивлением обнаруживаю у себя в руке одну лишь рукоятку. 
Без лезвия. 
Панцирь. Ну конечно, на нем панцирь! 
Но шея-то у него открыта!.. 
...В ладонь вонзается невообразимо острая колючка, и с невольным криком я 
отдергиваю руку. Отдергиваю от такой беззащитной шеи проклятого 
Таргила!Странно. Крови на месте укола нет. И вообще никаких следов! Но ведь 
боль была, я же кричал... 
Таргил по-прежнему смотрит на меня своим дурацким взглядом. 
-- И нет Предстоятелю смерти вне его воли и желания,-- бормочет он себе под 
нос. -- Всему свое время, и мой дар еще не передан преемнику... давай, мальчик, 
попытайся еще раз... 
Я не стал пытаться. Я просто сел в углу и закрыл лицо руками. Горячие слезы, 
слезы горечи и бессилия душили меня. 
Месть закончилась. Глупо и нелепо. И Учитель, которого я толкнул целую 
вечность тому назад, стоял и молчал, а я боялся поднять голову и увидеть его 
лицо... 
*** 
25 
...Гро затих в углу. Я прекрасно понимал чувства, владеющие им сейчас, но 
помочь ничем не мог. Предстоятель Хаалана говорил правду... 
А в дверях тем временем уже возник Эйнар, из-за плеча которого высовывался 
наш приятель-чернокнижник, и долго эта немая сцена продолжаться не могла. 
Молчание прервал негромкий, но спокойно-властный голос Таргила: 
-- Входи, Бич Божий... А ты, брат Копум, мне пока не нужен. Можешь идти... 
И Копум безропотно, с низким поклоном, аккуратно закрыл дверь за 
вошедшим Эйнаром -- естественно, сам оставшись при этом снаружи. 
-- Присаживайтесь,-- Таргил с еле заметной улыбкой окинул взглядом всю нашу 
компанию. -- Разговор предстоит долгий... Кстати, вы неплохо на меня 
поработали. Спасибо. 
-- Не за что,-- угрюмо буркнул Эйнар. 
Я не замедлил воспользоваться любезным приглашением хозяина и уселся в 
плетеное кресло-качалку напротив него. Эйнар, подумав, осторожно опустился 
на стоявший в углу продавленный диванчик, и тот жалобно застонал под такой 
неожиданной тяжестью. 
Грольн остался, где был. 
Меж тем Таргил уже извлекал непонятно откуда -- из-за пазухи, что ли? -- 
большую бутыль на ремне и, хитро подмигнув мне, водружал ее на стол в 
приятном обществе четырех серебряных кубков. 
Эйнар заметно оживился и шумно потянул носом, когда густая кроваво-
красная струя хлынула из наклоненного горлышка. 
-- Эстдальское мускатное? -- еще не вполне доверяя своему обонянию, 
осведомился он. 
-- Семилетнее! -- удовлетворенно причмокнул Таргил. -- Из погребов дома 
Трайгров! Те самые, что в Лайхском поместье... 
Нам с Эйнаром это говорило о многом, и мы понимающе-уважительно 
переглянулись. 
Гро оставался безучастным ко всему. 
-- Ну, и с чего на этот раз мы начнем нашу приятную беседу? -- Таргил 
отхлебнул вина, словно намекая на отсутствие в нем отравы. 
Мы с Эйнаром поспешили последовать его примеру. Прежде чем ответить, я 
долго катал божественный напиток на языке, не желая примешивать к его 
непередаваемому терпко-сладкому букету горечь всяких слов. Но пришлось... 
-- Хорошее вино, Таргил... Что здесь, что тогда, в Фольнарке... Где берешь? 
Или боги своим Предстоятелям винный паек выдают, по бутыли на брата?.. 
-- У каждого есть свои маленькие секреты,-- расплылся в улыбке Таргил. -- А уж 
у Предстоятеля Хаалана-Сокровенного... 
Я качнулся в кресле раз, другой -- и резко остановился. 
-- Вот и поделись кое-какими, Дом тебя побери! -- очень тихо произнес я, изо 
всех сил стараясь не отпустить его взгляд. 
И не отпустил. 
Таргил вздрогнул и напрягся. 
-- Да, этого ты боишься, искушенный Предстоятель Искушенного Халла! -- так 
же тихо продолжил я. -- Ты боишься Дома, который сам же и создал! Уж Он-то 
найдет способ уничтожить тебя, будь ты хоть трижды Предстоящий!.. Ведь Он 
ненавидит тебя, правда, Таргил? Правда... Потому что это ты обрек на вечные 
мучения неуспокоенную душу Авэка ал-Джубб Эльри... 
Я видел, как лицо Таргила постепенно бледнеет, как начинает дрожать его 
рука, судорожно сжимающая кубок, как капли драгоценной влаги 
выплескиваются на одежду и повисают на ней, подобно каплям крови. 
-- Смотри, Таргил! Твои руки в крови! Многие легли тебе под ноги -- Авэк, 
Клейрис, Мифотворцы, Предстоятели -- и все они были для тебя пешками, 
ступенями на пути к тому, чтобы стать Единственным! 
И тут я понял, что допустил ошибку -- потому что рука Таргила вдруг 
перестала дрожать, Предстоятель Хаалана с видимым облегчением расслабился 
и отхлебнул из кубка. 
Я невольно сделал то же самое. 
-- Хорошо начал, Сарт,-- наконец произнес он. -- Хорошо, да не туда свернул с 
полдороги... Так что давай пройдем ее вторую половину заново -- правда, я не 
знаю точно, как далеко простирается твоя осведомленность...-- Дальше, чем ты 
думаешь... Историю создания Дома-на-Перекрестке и поглощения мелких 
культов Пятью основными можешь опустить. А заодно и об единение Четырех 
против тебя и последующее изгнание из Дома... Начни с того, что Дом изгнал 
теперь и остальных Предстоятелей и ищет им замену. Хотя уже не возражает и 
против возвращения старых. 
-- Откуда? -- хрипло спросил Таргил. -- Откуда вы..? 
И закашлялся. 
-- Мы были в Доме,-- ответил за меня Эйнар. -- Он нас впустил. И выпустил. Но 
ты, кажется, собирался отвечать на вопросы, а не задавать их. 
-- Ты прав,-- Таргил слегка поклонился в сторону Эйнара. -- Но сначала -- еще 
один вопрос. Последний. 
-- Ну? -- неожиданно отозвался из своего угла Гро. 
-- Вы знаете, что Четыре Культа об единились против меня и изгнали из Дома. 
А ПОЧЕМУ это произошло -- вы тоже знаете? 
-- Потому что ты посягнул на их веру и их Перекрестки,-- ответил я. -- Потому 
что ты хотел стать Единственным. 
-- Чушь,-- спокойно сказал Таргил. -- Чушь и сплетни. Я не посягал на их веру. 
Я посягнул на Дом. 

ВОЗЛЕСЛОВИЕ 
ТАРГИЛ-ПРЕДСТОЯЩИЙ 

...Да, мы породили Зверя, рыщущего на Перекрестках человеческих душ, и 
Зверь питался тем же, что и мы, и рос все быстрее. А вместе с Ним рос и Его 
аппетит. 
Теперь все неуспокоенные души Предстоятелей, по вине Дома лишившихся 
своих культов, ложились кирпичами в стены того же Дома; и чем больше их 
было -- магов, ведьм, жрецов, колдунов -- тем сильнее Он становился. И 
требовал все больше веры, оставаясь в тени для всех, кроме нас. 
А мы... Мы, пять Предстоящих, мы жили в Доме-на-Перекрестке, мы были сыты 
и благодушны, и нам все еще казалось, что это Дом существует для нас, а не мы 
-- для Него. 
Впрочем, мне уже не казалось. 
Да, мы не голодали -- но как может исхудать и зачахнуть рука или нога, если 
сам человек жив и здоров и ест за троих? (А в нашем случае -- за пятерых!) 
Дом питался и рос, рос и питался, но ни он, ни мы ничего не отдавали обратно! 
А зачем? Зачем истощать свои силы бестолковыми чудесами, когда ты сыт и 
имеешь крышу над головой? -- только сейчас я понял весь ужасный смысл этого 
выражения! 
Дом отгородил всех нас крышей от неба. И теперь никто не мог прорваться 
выше потолка. 
А люди отдавали нам свою веру, вкладывали душу в Дом, ничего не получая 
взамен. И вера начала становиться привычкой. Уже мало кто помнил истинный 
смысл исполняемых обрядов, имена богов поминались всуе, и зачастую в 
пошлых и грязных случаях; многие стали ходить в храмы строго раз в неделю -- 
словно исполняя скучную и малопонятную повинность. 
И взгляды стали серыми, а души -- плоскими. Что там герои -- за все время 
существования Дома не было ни одного по-настоящему великого злодея! Так, 
мелочь, шваль... 
Несмотря на умение Дома вынюхивать Перекрестки, приток веры не возрастал, 
а наоборот -- неуклонно таял. Сверх естественное покидало мир, и люди 
разучились верить. Их вера уже не несла той силы, которая требовалась и нам, 
и Дому. 
Что ж, я это предвидел. Не зря я был Предстоятелем Хаалана, Отца Тайного 
знания. Предвидел и сумел подготовиться. Я уже понимал, что создание Дома 
было ошибкой, и в первую очередь -- моей ошибкой. Надо было исправлять 
сделанное. 
Давно у меня, в тайных Халловых братствах, готовились люди -- много людей, 
целый полк Мифотворцев. 
Я хотел оставить Дом без пищи -- без веры его Пяти Культов, чтобы Он, так 
сказать, умер голодной смертью. Дело в том, что Дом-на-Перекрестке мог 
питаться только через нас, Его Предстоятелей. Мы были теми каналами, по 
которым к Нему поступала вера разных оттенков. Дом искал Перекрестки -- 
сгустки и скопления веры -- а мы поглощали их, не замечая, что Дом, в свою 
очередь, высасывает веру из нас, оставляя лишь малую толику. 
Но... без Дома нам труднее было бы отыскивать те же Перекрестки, драться за 
них -- и лишь мощь Дома могла без труда вырвать любой Перекресток у его 
прежнего хозяина. 
...Мы впали в спячку. Ходили, разговаривали, ели, пили, иногда шутили или 
занимались любовью -- но это были уже не мы! Это были части Дома, Его 
органы, через которые Он питался -- и эти органы были неспособны сотворить 
хоть самое захудалое чудо, родить махонький миф, легенду, сказку -- чтобы 
раздуть и поддержать угасающую веру. 
Или, вернее, могли -- но не хотели! 
Тогда я и решил уйти. 
Уйти из Дома. 
Туда, где Он не дотянется до меня; уйти и возродить культ Хаалана 
Сокровенного в его прежнем, первозданном виде; возродить и не дать Ему 
воспользоваться новым всплеском веры. 
А остальные... Пусть последуют моему примеру, если хотят называться 
Предстоящими, или пусть остаются в Доме и зачахнут вместе с Ним. Дом 
обречен -- тогда я искренне верил в это -- но я не хотел, чтобы вслед за Домом 
ушли в небытие вера, мифы, сказки, песни, храмы и обряды... 
Пусть останутся -- но не для Дома! 
Я еще надеялся, что ошибку можно исправить... Я и сейчас надеюсь... 
И я ушел. 
Это было трудно, мучительно трудно, почти невозможно -- снова начать жить 
без Дома, вне Его стен, где мощные потоки Силы сами находят тебя... Вне Дома 
я был бессилен. Во всяком случае, поначалу. Я с трудом находил наполовину 
опустошенные Перекрестки и подолгу отдыхал, вбирая в себя слабые ручейки 
веры, копя силы, чтобы отправиться дальше. 
Но теперь я -- творил! Я творил чудеса -- пусть мелкие, незаметные, потому что 
на большее я еще не был способен вне Дома -- но глаза людей вспыхивали на 
мгновение, и они отдавали свою веру Хаалану -- а, значит, и мне! 
Эта вера была моя, моя, а не Дома-на-Перекрестке! 
Да и мои Мифотворцы-чернокнижники уже принялись за работу. Они... 
Но я не принял в расчет остальных Предстоятелей. Вернее, я недооценил Дом. 
Потому что Он быстро приспосабливался. 
Еще бы! Ведь у Него возник конкурент... 
Я. 
Нет, я не отбирал веру лично у Лайны, Махиши, Трайгрина, Варны... Да я и не 
мог этого сделать. Мы, Предстоятели, ограничены своими культами, и вера-
страх Лайны бесполезна для меня так же, как и вера-знание для Предстоящей 
Ахайри. Но я потянул одеяло на себя, я противостоял Дому -- значит, и им 
тоже. 
Они видели одно: я создал Дом (по крайней мере, подал идею его создания), а 
теперь я ушел из Дома, и мой культ быстро набирает силу. 
И они испугались. Испугались того, что хитрый и коварный Таргил сделает с 
Четырьмя Культами то, что Пять Культов сделали со всеми остальными. 
Если бы мы все ушли из Дома... Если бы. Но они остались. Они побоялись 
бросить такой сытный и уютный -- пусть изменчивый -- Дом-на-Перекрестке. 
Предстоятели Дома встали против меня. Они испугались того же, что и ты, 
Сарт -- что я стану Единственным. Вот тогда-то я и подумал, что мне придется 
подмять их под себя и действительно стать Единственным, чтобы 
противопоставить свою мощь мощи Дома... 
Но я проиграл. Слишком мало сил было у меня в те дни. И если по части веры 
мы еще могли потягаться, то по части политики они оказались куда искушеннее 
Предстоятеля Искушенного Халла... 
Я не буду повторяться. Вам не хуже меня известно о гонениях на культ 
Хаалана-Сокровенного, Отца Тайного знания... 
Я выжил. И культ выжил. И понемногу, очень осторожно, мы стали 
восстанавливать утраченное. Там -- фокус, тут -- крупица чуда, потом -- 
мученик или пророк... Мы сеяли зерна сверх естественного, и они прорастали 
мифами. А когда власти ослабили давление... 
Но Предстоятели Дома вновь не побрезговали моей идеей. Теперь у них тоже 
были Мифотворцы -- пусть единицы, но специально отобранные, обученные, за 
плечами которых стоял Дом, с Его нюхом на Перекрестки -- и эти Мифотворцы 
тоже пытались расшевелить людей, вернуть им веру -- только вера эта шла на 
корм чудовищу! 
Дому-на-Перекрестке. 
Ты никогда не задумывался, Сарт, почему тебе и Эйнару подсказывали места, 
где вы должны были творить мифы? Вас выбрасывали на Перекрестки, и волны 
от ваших поступков захлестывали великое множество дорог! Впрочем, здесь 
сыграло роль и твое мастерство, Сарт -- я не сбрасываю его со счетов... 
А Дом все продолжает набирать силу, и если Он перейдет определенный предел 
-- я не знаю, какой! -- Он станет воистину всемогущим! Вы можете себе 
представить всемогущий и ненасытный -- Дом?! 
Я -- нет. 
Я боюсь... 
*** 
26 
-- Я убивал Мифотворцев,-- закончил Таргил, глядя на молчащего Грольна. -- 
Через них я пытался ослабить Предстоятелей. И Дом. Так что руки мои 
действительно в крови. Убей меня, мальчик... Я устал. Убей меня, возьми мою 
жизнь, но и мой Дар; стань Предстоятелем Искушенного Халла, но возьми и 
ношу Таргила! Убей -- и выйди навстречу Дому!.. 
Грольн вздрогнул. 
-- Не отвечаешь, мальчик... Ты не знаешь, что я тебе предлагаю... Тогда смотри 
мне в глаза -- и я покажу тебе твой грядущий путь от трупа подлеца-Таргила! 
Грольн, как завороженный, смотрел в страшные, немигающие глаза 
Предстоятеля, лоб Льняного Голоса покрылся испариной, лицо побелело, а 
рука с кубком (и когда он успел его взять?) задрожала, точь-в-точь как у самого 
Таргила несколько часов назад... 
А потом Таргил отвернулся. И постаревший до неузнаваемости Гро чуть не 
выронил кубок и стал жадно пить из него, захлебываясь и содрогаясь всем 
телом. 
-- Я понял, Таргил,-- выдохнул Гро, и голос певца сорвался на всхлип. -- Я все 
понял. 
Но я не пойду на это. 
*** 
27 
-- Он говорил правду,-- тихо и задумчиво пробормотал Эйнар, вертя в пальцах 
стилет, больше похожий в его лапах на иголку. 
Гро молча кивнул. 
-- Но я все равно ненавижу его,-- добавил он чуть погодя. 
-- Да. Но не настолько, чтобы убить Таргила и взять на себя его ношу,-- жестко 
закончил я, и Гро снова согласно кивнул. 
-- Не настолько, Сарт. Только люди для него ничего не значат. Это лишь пешки 
в его игре с Домом. 
-- Собственная жизнь для Таргила тоже ничего не значит,-- уточнил Эйнар. -- 
Если будет нужно, он отдаст ее так же легко, как и чужую. 
Теперь кивнул я. 
-- А этот Дом нельзя просто сжечь? -- мрачно и без особой надежды 
осведомился Гро. 
По-моему, выражение наших лиц произвело на него большое впечатление. Он 
встал и нервно заходил из угла в угол. 
-- Но ведь можно его как-то уничтожить?! Можно или нельзя?!. 
-- Можно. 
Никто из нас не заметил, как в дверь снова проскользнул Таргил, уходивший 
по своим неведомым делам. Он стоял, прислонившись к косяку, и слушал. 
Человек, которого любой из нас (особенно -- Гро) с радостью убил бы, и с 
которым нам, похоже, придется выступать заодно. 
-- Я много думал об этом, Мифотворцы. Есть одно место в Доме... Неизменная 
комната, где был захоронен Авэк ал-Джубб Эльри. Твоя комната, Сарт. 
От этих слов меня пробрало холодом. 
-- Оттуда можно разрушить Дом. Но для этого должна соединиться мощь всех 
Пяти Предстоятелей. И ее может не хватить. 
-- Дом выгнал Предстоятелей,-- прогудел хмурый Эйнар. -- Правда, теперь Он 
не возражал бы пустить их обратно. 
-- Знаю. Он отбросил негодные органы, как деревья сбрасывают осенью 
пожелтевшие листья. Дом -- это животное. Он не способен размышлять и делать 
выводы. Я лишил Предстоящих их Мифотворцев, приток веры уменьшился, и 
Дом выставил своих рабов вон. Теперь он ищет новых. 
-- Да уж,-- неопределенно махнул рукой Гро. -- Еще как ищет... Он пытался 
заменить их нами, и Ему это почти удалось. Если бы не комната Сарта... 
Таргил побледнел. 
-- О, Небо!.. Предстоятели-Мифотворцы -- это же идеал для Дома... Впрочем, 
это вообще идеал. Раньше так и было. 
Я подошел к Таргилу и легонько похлопал его ладонью по щеке. Это уныние 
мне совсем не нравилось. Потом -- сколько влезет, а сейчас... 
-- Слушай, Таргил, новых Предстоятелей у Дома нет, а старые -- в опале. 
Значит, самое время найти старых. Враг моего врага... 
-- Я не ребенок, Сарт,-- через силу усмехнулся Таргил. -- Я старше тебя раз в... 
во много раз. Мы можем ничего не добиться, а потерять все. И не только жизнь 
-- это было бы слишком просто. Впрочем, Грольн уже терял -- из-за меня... ты, 
Эйнар, ты никогда ничего не боялся, ты потерял страх еще в самом начале -- и 
не думаю, что это принесло тебе счастье... А ты, Сарт? Что ты ценишь в жизни 
больше всего? 
-- Удобные башмаки,-- не задумываясь, буркнул я. 
Таргил удивленно взглянул на меня и, видимо, решил, что я пошутил. 
-- Это потому, Сарт-Мифотворец, что ты слишком молод... 
-- Нет, Таргил-Предстоящий, это потому, что ты никогда не ходил далеко 
своими ногами,-- ответил я. 
*** 
28 
Раньше этот пустырь назывался площадью. Но это было давно. 
Поговаривали, что именно на этом месте легендарный полководец Тилл 
Крючконосый воткнул в землю -- еще не остывшую землю грандиозного 
побоища -- свой кованый трезубец и пообещал Инару-из-Тучи, что при 
постройке нового города умрет не менее ста тысяч рабов. 
Он сдержал обещание. 
Через год здесь уже была площадь. Мощеная крупным булыжником из Архских 
каменоломен. 
Велик был Тилл Крючконосый, велик был и сын его, Трайгр-Хохотунчик, 
зарезавший папашу в пьяной сваре, великими были и внуки Тилла, сыновья 
Трайгра -- близнецы Огнар и Фастальф Бурые, любившие друг друга больше, 
чем следовало бы мужчинам, пусть даже и братьям. 
Велик был и город, детище площади Трезубца, велик -- и становился все 
больше, выпячиваясь кварталами во все стороны, приникая к бухте парапетами 
набережной, забираясь выше по гористым склонам восточных районов... 
Постепенно кварталы вокруг площади Трезубца стали зваться окраиной, 
между булыжниками проросла трава и жесткие всходы репья-шилохвоста, а 
название площади затерлось на языках, и пошло-поехало -- площадь Третьего 
Зуба, пустырь Зубной Крошки, Зуботычиха... 
Теперь это действительно был пустырь. Душный и жаркий -- днем, опасный и 
неуютный -- ночью. Пустой, как и подобает пустырю, пусть даже и со столь 
славным прошлым. 
Кроме седьмых дней каждого месяца. Не зря, видать, гремела над местом этим 
клятва во имя Инара-Громовика, не зря сотня тысяч рабов клали жизни свои в 
основание города, ох, не зря... 
-- Слышь, сосед, когда седьмица-то -- завтра или после будет? 
-- Завтра, родная, завтра... Ополоснем душеньку! Ты на кого ставишь? 
-- Думал на Битка, из красильщиков, да слыхал, Найк-Рукошлеп снова в деле... 
-- Верно слышано, или так: слушок -- на посошок? 
-- Вроде верно... Сведущие люди языком мотали... 
И шли на Зуботычиху. Шли юнцы и старики, подростки и почтенные отцы 
семейств, калеки, убогие -- мужчины шли. Женщинам -- бабскому, так сказать, 
сословью -- милостиво дозволяли глядеть издалека, но чтоб молча и без вою. 
Большое дело творится: мужики на помосте, наспех сколоченном, уши друг 
дружке мнут, скулы сворачивают, мужчинство свое всему миру показывают. 
...Эйнар раздвигал недовольно гудящую толпу, как мучимый жаждой вепрь -- 
тростники у водопоя; мы же пристроились у него за спиной и извинялись 
направо и налево, хотя нас с Грольном все равно никто не слушал. 
Таргил обещал, что на Зуботычихе мы непременно отыщем Махишу, 
изгнанного Домом, но сам Предстоятель Хаалана идти с нами наотрез 
отказался, не объясняя причин. Ну и бог с ними, с его причинами, забот меньше 
-- и то ладно... 
Пространство у самого помоста было очищено от зрителей и огорожено 
веревками в три ряда -- там, внутри, стояли столики для ставок, и наемные 
вышибалы грозно сопели перебитыми носами, гоняя любопытствующих от 
ограждения. Тех же, кто еще загодя звенел монетами, пускали охотно и 
бережно, не в пример нищему сброду. 
-- Вон он,-- глухо сказал Эйнар, когда мы остановились у веревок. -- Таргил не 
соврал. Вон, за крайним столиком... 
Я завертел головой, приподнявшись на цыпочки -- и наконец увидел. 
Увидел крайний столик. И сидящего за ним человека. 
Махиша исхудал -- нет, скорее выдохся, словно из него выпустили воздух, и он 
покрылся многочисленными складками и морщинами; лицо Предстоятеля 
неестественно поглупело; и -- глаза. Бегающие, скользкие глазки с 
воспаленными белками... 
Заискивающие глазки на лице буйвола Махиши, Предстоятеля Инара-
Громовержца! 
Я поймал за шиворот бледного юнца с бескостными пальцами карманника, 
которыми он весьма неприятно шевелил в опасной близости от наших 
кошельков. 
-- Кто сидит за дальним столиком? -- поинтересовался я, мило улыбаясь 
ошалевшему воришке. 
Тот было дернулся, но лапа Эйнара уцепила парня за штаны в районе 
седалища и слегка потянула вверх от грешной земли. 
-- Я ничего не знаю,-- затрепыхался юнец, привычно поскуливая. -- Клянусь 
памятью мамы, ничего... 
-- Отлично,-- я благодушно ухмыльнулся Эйнару, и тот усилил хватку. -- Вот и 
скажи мне, дитя со щупальцами, чего ты не знаешь о вон том толстом дяде? 
Карманник повернул голову в указанном направлении и малость расслабился. 
Эйнар понял, что дело сдвинулось с мертвой точки, и разжал пальцы. 
-- А на кой ляд он вам сдался, господа хорошие? -- голос парнишки повеселел и 
наполнился привычной наглостью. -- Это же Бычара Мах, ловчила по 
маленькой... придурок грошовый... 
-- Ловчила? -- я не знал смысла этого слова, но догадывался -- и мои 
предположения оказались верными. 
-- Ну, ловчила... тот, кто ставки мажет и коны забивает... за долю. Только 
Маху, Бычаре холощеному, крупняк не доверяют -- рожа не та... 
Я увидел, как Эйнар передернулся и потемнел. 
-- А скажи-ка мне, разговорчивый ты малый, почему Махише... то есть Маху 
крупняк не доверяют? 
Парень захихикал. 
-- А он тронутый, как есть тронутый! Хоть мослы рви -- все не под шапку... Как 
шибари заявленные друг дружку мозжить станут, да еще народ кругом заревет, 
заблажит от дури -- так Мах все бросает -- и к помосту! Стоит, смотрит -- не 
оторвешь, слюни по морде текут, глаза вылуплены -- а у него со стола в это 
время что хошь тяни -- не заметит! Вот потому по маленькой и стреляет... 
Воришка внезапно извернулся и метнулся в сторону. Мы не стали его 
удерживать, и лишь Гро, до той поры молчавший, молниеносно пнул парня 
ногой в тощий зад. Вдогонку. И достал. 
-- Зараза,-- пробормотал Грольн,-- мразь дешевая... Меня такие в детстве все 
мучили... Ты понял, Сарт, понял, что он говорил -- про Махишу твоего?.. 
-- Понял, Гро, понял... И Эйнар понял -- чего уж тут сложного?.. 
-- Ест он здесь,-- подал голос насупленный Эйнар. -- Это я про Махишу. 
Перекресток у него тут... маленький, слабенький, но... Драка, вера-ярость 
боевая, народу куча... Правильно ты этого, Гро, пнул, щенка ядовитого, жаль, я 
не сообразил... 
Я снова посмотрел на Предстоятеля Махишу. На Бычару Маха, ловчилу по 
маленькой. И вспомнил, каким он был в Доме. И как предлагал меня убить. 
Боги, боги -- где ты, Лайна моя ночная, и как ты выглядишь теперь?! Что ж ты, 
Дом, Дом-на-Перекрестке, сука безголосая, изменчивая... 
...А потом начались бои. Как зрелище, они утомили меня почти сразу. Я не 
люблю грязи. Я не люблю игр без правил. Я не люблю потех для бедных. Для 
нищих. Для нищих духом, будь они хоть трижды блаженны, как говаривали 
среди адептов Хаалана. 
Все свое внимание я сосредоточил на Махише, который с первой секунды 
оказался у помоста, бросив столик и бумаги на нем. Я смотрел, и мне было 
больно и противно -- но я смотрел. 
Рядом что-то бормотал Гро, неслышимый в людском гаме, но он не знал 
Предстоятелей раньше, и поэтому не мог понять разницы. 
А я знал. 
Сморщившийся Махиша -- я все не мог привыкнуть к его поганой кличке -- 
вцепился в край помоста трясущимися руками, из уголка кривого рта потекла 
струйка слюны, липкой и темной, и взгляд Предстоятеля словно прикипел к 
волкодавам рода человеческого, ломавшим свои и чужие кости -- он купался в 
душной ауре криков, воя, крови и яростной зависти возбужденных зрителей. 
Я припомнил миф о богоотступнике, мучимом диким голодом, что бы и 
сколько бы он ни ел. Махиша походил на героя этой страшной легенды. 
Он ел -- и не мог насытиться. Дом отринул его, а сам он уже разучился быть -- 
Предстоятелем. 
И все же он был им. 
Эйнар внезапно двинулся вперед -- но не к Махише, а к помосту -- и я вернулся 
к грешной действительности и действу на залитой кровью сцене. 
Человек в левом углу был, как я понял, местной сенсацией: долгожданной, 
остро приправленной и непременно -- под занавес. 
-- Рукошлеп...-- почти одновременно выдохнула спрессованная толпа. -- Найк-
Юродивый... 
Сперва я подумал, что Рукошлеп -- карлик. С обычным для карликов 
телосложением -- непропорционально короткие, кривые ноги, могучее кабанье 
туловище и волосатые руки с огромными кистями, которыми Найк вполне мог 
бы, не сгибаясь, почесать колено. Или даже ниже. 
И лишь потом, когда пара-тройка доброхотов запрыгнула на помост и стала 
растирать Рукошлепу косматые плечи и спину -- я сообразил, что он не карлик. 
Отнюдь не карлик, а даже повыше среднего роста. 
И тогда мне стало страшно -- когда я заметил испуг во взгляде бойца в правом 
углу и веселый звериный блеск голубых невинных глаз Найка-Рукошлепа, по 
обе стороны от проваленной переносицы. 
Карлик-переросток. Мстящий за свое уродство. И делающий это с 
удовольствием. 
Эйнар встал у края деревянного сооружения, и его растрепанная грива 
оказалась как раз на уровне колен того бойца, чей испуганный взгляд никак не 
вязался с мощной и по-своему красивой фигурой. 
Изумленный вышибала, глазевший до этого по сторонам, шагнул было к 
нарушителю, но Эйнар отстранил его с такой властной уверенностью, что 
гроза здешних буянов невольно повиновался. 
-- Не дерись с этим,-- сказал Эйнар, и заявленный боец дернулся и затравленно 
глянул вниз, откуда донесся неожиданный голос. 
-- Не дерись с этим. Он тебя искалечит. Убивать не станет, но изуродует 
обязательно. Он не виноват, что сам урод, но... Слезай, парень, и уходи.И 
Эйнар успокаивающе похлопал бойца по голени. 
Лучше бы он этого не делал. Нога у парня подвернулась, и тот со всего маху 
грохнулся с помоста на землю. Потом он коротко застонал и замер, плотно 
сомкнув веки. 
По-моему, он был жив и здоров, и очень рад подвернувшемуся случаю 
сохранить лицо и избежать боя. 
На мгновение все замерло. И в наступившей тишине Найк-Рукошлеп захохотал 
и вперевалочку прошел через весь помост, кривя вспухшие губы в радостной 
гримасе. 
-- Лезь сюда, детинушка,-- счастливым тенорком пропел Найк. -- Давай 
лапочку... вот, вот, умница... 
И, когда Эйнар протянул ему руку, лже-карлик одним рывком выдернул 
Мифотворца на помост, отошел на шаг назад и внезапно шлепнул Эйнара 
ладонью по лицу. 
Я понял, почему Найка прозвали Рукошлепом. Этой оплеухой можно было 
опрокинуть статую. 
Эйнар инстинктивно отклонился, и кончики узловатых пальцев Найка с 
нестрижеными ногтями полоснули Эйнара по глазам. 
Он схватился за лицо. Он закричал -- и жуток был крик бывшего слепого. А 
когда он отнял руки от лица -- закричал я. 
Глаза Мифотворца были целы. Они воспалились, налились кровавыми 
прожилками, но -- уцелели. И из багровой глубины глазниц Эйнара, не 
любящего делать людям больно, довольно оскалилось боевое безумие 
затаившегося до поры прошлого. 
На помосте, перед ухмыляющимся Найком-Рукошлепом, стоял Эйнар Бич 
Божий, не помнящий себя, и небо над ним заворчало и облизнулось длинным 
огненным языком. 
Найк больше не ухмылялся. Он на миг стал ребенком, затравленным уродом из 
оплеванного, позорного детства, и волшебная сказка о героях глядела на него в 
упор подлинным, кровавым взглядом. 
А потом Эйнар сломал ему обе руки и позвоночник. И Найк умер. А на помост 
кинулись вышибалы и бойцы предыдущих поединков, и все вместе завертелись 
вокруг ликующего Эйнара. 
Я вцепился в Гро, рвущегося туда, в гущу схватки, на помощь -- но если кому-то 
и требовалась помощь, то уж никак не Эйнару. То, что делал с людьми 
неистовый Бич Божий -- это было достойно легенд, это было неповторимо, но 
это было дико. 
До рези в желудке. До отчаяния. До спазм в горле. 
Впервые я подумал не о героях мифов -- несокрушимых и отважных -- а о 
сотнях несчастных врагов, попадающихся им под руку. И о том, что любой 
герой -- безумен. 
-- А-а-ах...-- задохнулась толпа, и я осмелился поднять голову. 
Перед Эйнаром, танцующим среди поверженных тел, обнаружился грошовый 
придурок, ловчила по маленькой -- Бычара Мах. 
Буйвол Махиша, Предстоятель Инара-Громовержца. И небо зарычало во 
второй раз. А Эйнар опустился на колени, ткнулся лбом Махише в живот, и 
плечи гиганта дрогнули и обмякли. 
Эйнар плакал. И кровь в мокрых глазах тускнела, размываемая слезами. А 
Махиша все гладил его непокрытую голову и смотрел поверх толпы, в грозовое 
небо, куда-то далеко, слишком далеко для всех нас. 
Вот так они и стояли -- Предстоятель и его Мифотворец. 
А потом спустились с помоста и подошли к нам. 
-- Это я, Сарт,-- сказал Махиша. -- Это снова я. Пошли отсюда. 
И мы ушли. 
*** 
29 
-- Как волк,-- произнес Махиша, глядя в пол и тяжело роняя слова,-- как волк, 
попавший в капкан, отгрызает себе лапу и уходит, зализывая рану... Дом 
оторвал нас от себя и ушел, а мы остались -- гниющий кусок никчемной плоти -
- остались и поняли, кем мы были, и кем -- стали. Мы, считавшие себя отцами 
Дома-на-Перекрестке... 
Таргил резко встал и отошел к окну. 
-- Крыша...-- пробормотал он. -- Крыша над миром... Крышка. Всем нам... 
Махиша его не слышал. Предстоятель Инара сидел на табурете, обмякнув всем 
своим грузным телом, и мне показалось, что невидимая крышка навалилась ему 
на плечи неподъемной тяжестью, и вот-вот захлопнется. 
-- Великие Предстоятели,-- с горечью усмехнулся Махиша,-- владыки 
Перекрестков... Дом порвал нас -- пойми, Таргил, враг мой, брат мой! -- Дом 
прорвал во мне дыру, и я чувствую, как вера течет сквозь меня и изливается в 
никуда... Раньше ярость толп сворачивалась во мне в тугой комок, и я был -- Я 
БЫЛ! -- я вставал вровень с молниями Инара, и сказители пели песни; о, какие 
песни они пели!.. А теперь я довольствуюсь крохами и счастлив, когда отребье 
визжит при виде урода Рукошлепа! И не могу уйти с Зуботычихи, потому что в 
других местах не найду и этих крох... 
Я увидел, что Грольн заснул. Он привалился к Эйнару, и тот бережно 
поддерживал голову юноши, а затем осторожно переложил его на 
единственную кровать. Так они и замерли -- один раскинулся на покрывале, 
другой опустился на пол; палач Косматого Тэрча и убийца Найка-Рукошлепа, 
Мифотворцы, уставшие, обессилевшие люди... 
Я посмотрел на Эйнара, и он тихо улыбнулся мне. Ничего, мол, Сарт, все в 
порядке, пусть мальчик поспит... 
И я улыбнулся в ответ. 
Потом я прикрыл глаза, и внезапно мне почудилось, что мы -- я, Эйнар и Гро -- 
снова в Доме, в Доме-на-Перекрестке, в моей неменяющейся комнате; Гро 
скорчился на лежанке, Эйнар сидит на полу, глядя на обугленный тюльпан в 
знакомой вазе, а я опираюсь о косяк двери, и мне очень трудно стоять... Себя я 
не видел, но откуда-то твердо знал, что мы вернемся в Дом, что мы должны 
вернуться во что бы то ни стало, и уйти должны, и еще много чего должны... 
Все это было так глупо, и так страшно, и так неизбежно, что я замотал 
головой, вцепившись ладонями в виски -- пока глухой голос Таргила не вернул 
меня к действительности. 
И действительность понравилась мне ничуть не больше. 
-- Брось, Махиша,-- Таргил ссутулился и стал еще меньше ростом,-- не время... 
Просто ты слишком долго прожил под крышей Дома, и Он успел переварить 
тебя почти целиком. Я сбежал раньше вас, но я прекрасно понимаю, что ты 
испытываешь сейчас. Со мной было так же. Кому, как не тебе, Махиша-
Предстоящий, знать, что дело не в вере и богах, а в людях и в нас самих -- 
потому что мы тоже люди... 
Таргил говорил тихо, почти шепотом, и я вдруг сообразил, что он просто 
боится разбудить спящего Гро. Предстоятель Хаалана опасливо поглядывал на 
слегка дрожащие ресницы юноши-леера, а я вспоминал ночь в Фольнарке, 
стилет под грудью Клейрис... О люди, воистину неисповедимы пути ваши!.. 
-- Боги, вера... Нет, это не костыль, на который мы опираемся, чтобы не упасть 
в пропасть зверя -- это ключ, образ, помогающий собрать росу чувств 
человеческих в НАШ кубок -- собрать и затем вернуть волшебной сказкой... 
Злость, свирепость -- это все так, ерунда, пыль, но когда за ними встает Бог -- 
мы говорим: "Ярость". Влечение, похоть -- грязь, пот и сопение, но когда 
Богиня взмахивает своим плащом, мы падаем на колени и шепчем: "Страсть"... 
Опаска, боязнь -- одна улыбка Ахайри, Матери-Ночи -- и они превращаются в 
"Ужас". Бог встает над мертвецом, которого скоро сожрут черви -- и живые 
пишут слово "Смерть" с большой буквы. И непонятное знание в руке божества 
оборачивается Тайной... 
Таргил помолчал и жестко закончил: 
-- Мы, Предстоящие, пили нектар душ человеческих, когда они переходили 
порог посредственности; мы копили его в себе и возвращали миру сверх 
естественное; но, отказавшись отдавать -- мы лишились имени Предстоящих и 
стали вампирами человечества. Вспомни, Махиша, начало всего, вспомни 
Авэка Эльри... В основе Дома лежали его голод и наша жадность, и Он в конце 
концов пожрал и нас. Теперь мы остались в мире плоских бумажных людей, где 
одна реальность -- Дом-на-Перекрестке... 
Ты поможешь нам найти остальных, Махиша? 
-- Да,-- ответил Махиша, не отрывая глаз от пола. -- Я помогу вам. Нет, не вам 
-- нам. 
-- А потом,-- неумолимо продолжал Таргил,-- потом ты сделаешь неизбежное? 
Махиша резко вскинул голову и почему-то посмотрел на меня. Он словно 
увидел меня впервые, и я никак не мог понять, что происходит -- но Махиша и 
Таргил, по-видимому, прекрасно понимали друг друга. 
-- Да,-- ответил Махиша-Предстоящий. -- Я пойду до конца. 
*** 
30 
...И был день, и был вечер, когда я проклял прошедший день -- последний из 
той бешеной недели, в течение которой мы с Таргилом рыскали вдоль излучины 
Хриринги, разыскивая следы Лайны-Предстоящей. Нас направил сюда 
Махиша, но при этом он все время старался не встречаться со мной глазами и 
под конец намекнул, чтобы я ехал один. Или, в крайнем случае, с Таргилом. 
Не знаю, почему, только я послушался Махишу, и мы выехали вдвоем, погоняя 
купленных у хозяина двора Арх-Ромшит лошадей. Правда, примерно через час 
я заметил в голубизне неба над собой черную точку, описывавшую круги, и не 
удивился, когда возмущенный Роа свалился нам буквально на головы и 
полдороги обзывал нас всякими нехорошими птичьими словами. 
Но все по порядку, или хотя бы относительно по порядку. А порядок был 
такой: редкие леса с колючими вечнозелеными деревьями, такие же редкие 
хутора с хмурым и неразговорчивым населением и изматывающие попытки 
разговорить хуторян и выжать из них хоть слово, способное навести на след 
Лайны. Дважды Таргил натыкался на Перекрестки, но один из них не подходил 
Лайне, а другой находился в труднодоступном месте, и люди там давно не 
жили. И в конце недели, когда я уже готов был убить Махишу по возвращении, 
нам встретилась та крестьянка. 
Роа уже приучился во время таких разговоров сидеть где-нибудь на ветке и 
помалкивать, не привлекая к себе лишнего внимания. Алиец лениво клевал 
крупную шишку, сбивая чешуйки на плечи и платок полной круглолицей 
женщины лет сорока -- сорока пяти, с объемистыми корзинами в обеих пухлых 
руках. 
-- Вы не из столицы, господа мои? -- поинтересовалась почтенная толстушка 
после того, как мы купили у нее абсолютно ненужную нам рыбу и круг 
пористого козьего сыра. 
-- Из столицы,-- подтвердил Таргил, я же только кивнул. 
-- И часто у вас в столице казни публичные вершат? -- с милой улыбкой 
осведомилась крестьянка. -- Соседи говорили, что в неделю до пяти, а то и 
шесть раз случается,-- да врут небось, шиши языкатые... 
Слюна в моем рту стала вязкой и горькой, и по спине пробежал зябкий ночной 
холодок, хотя было еще не поздно. 
-- Бывает,-- неопределенно пошевелил пальцами Таргил, словно затягивая 
петлю на невидимой шее, и сам Предстоящий вдруг стал подозрительно похож 
на заплечных дел мастера, ушедшего на покой в связи с возрастом. -- Всяко 
случается, хозяйка... А тебе-то что с того, в глухомани вашей? -- или курицу 
свою четвертовать собралась?.. 
Похоже, что "глухомань" обидела нашу собеседницу. 
-- Да уж тоже не дегтем мазаны... Хриринга -- место известное, отсюда куда 
хошь -- рукой доплюнуть, хоть до столицы, хоть куда... А спрашиваю по делу, 
не просто так говорилом болтаю... 
-- Это что ж за дело такое? -- я постарался состроить самую любезную 
физиономию, на какую был способен, и, кажется, мне это удалось. 
-- На Черчековом хуторе ведьму жгут,-- доверительно сообщила крестьянка, 
сцепив руки под необъятной грудью и придвигаясь поближе. -- Думали, всех 
повывели, ан нет, объявилась одна... У старого Черчека коровы уксусом доятся, 
младшенький его женился осенью, а детей до сих пор нету... град, опять же, 
зачастил... А тут и шепнули знающие люди, что на Кроапской пустоши черная 
одна жить стала, и ворожит по ночам... Вот парни Чековы ее и вынули, порчу 
тощую, и теперь жгут под закат, возле елок, да не знают, как оно положено, по 
правилам-то, чтоб заклятья на себя не накликать... Хотела я остаться, 
посмотреть, только поздно уже, мужик мой драться станет, а мужик у меня 
жилистый -- все знают... 
-- Черчек далеко живет? -- тихо спросил Таргил, и было в голосе его что-то 
такое... этакое. -- Хутор где лежит? 
...Роа сорвался с ветки и метнулся вслед двум всадникам, горячившим лошадей 
так, словно за ними гнались все демоны этого проклятого леса, и предзакатное 
солнце забрызгало беркута кровью. 
-- Рыбку-то, рыбку,-- заблажила вдогонку испуганная крестьянка,-- рыбку 
забыли!.. И сырок тоже... ой, горе-то какое, а я ж деньги брала, дура старая, 
стыдобища одна... Видать, не так Черчеки ведьму палить собрались, не по 
правилам! -- вот городские и спешат предупредить... заботливые люди, сразу 
видно, душевные, легкие на подмогу... рыбку бы им, да забыли, ай, жалость... 
*** 
31 
...Закатное солнце, вскипая и пузырясь, лениво растекалось по острым 
верхушкам колючих елей -- я наконец узнал от Таргила, как называются эти 
растрепанные деревья -- и бор стоял единым монолитом, резной пластиной 
черного металла, опущенной в расплавленную лаву драгоценных камней. 
И это было красиво. 
...Ближе к западному краю опушки, отсчитав три-четыре крохотных бугра с 
редким кустарником, расположился хутор -- никаких деталей, снова сплошной 
контур островерхих черепичных крыш, по которым бродили загулявшие 
одинокие искорки; словно огромный ребенок вырезал их из двух листов бумаги 
-- бор и хутор -- и расставил под углом друг к другу для неведомой и 
таинственной игры. 
И это тоже было красиво. 
...Между двумя плоскостями декораций (все выглядело до того ненастоящим и 
ирреальным, что я не мог воспринимать происходящее иначе) растревоженным 
осиным роем гудело многоголовое и раздраженное существо -- толпа, сбившееся 
в кучу население Черчекова хутора, человек сорок, и пред ними торчал 
вкопанный в землю столб, заваленный вязанками хвороста. 
К столбу была привязана маленькая хрупкая фигурка, плохо различимая на 
таком расстоянии, и это тоже было красиво. 
...А за спинами хуторян, в двух минутах галопа от страшного столба, на 
вершине пологого холма стояли два всадника, одним из которых был я,-- и это, 
несомненно, было очень красиво, только плевать я на это хотел. Руки мои 
тряслись, мелкая противная дрожь вцепилась в тело, и липкий озноб бродил 
внизу живота. 
Там, у столба, еле видимая из-за вязанок, замерла Лайна, Лайна -- 
Предстоящая Ахайри, насмешливый хрусталь моих ночей, и я, как испуганный 
ребенок, повернулся к Таргилу. 
-- Что ты можешь сделать, Таргил? 
-- Ничего,-- ответил он, и я увидел капельки пота на его переносице. -- Сверх 
естественное ушло из мира в Дом, и я, Предстоятель Таргил -- шут и шарлатан, 
а их там внизу -- сорок человек, озлобленных и звенящих от ненависти, как 
струна, которая того и гляди порвется. 
Я снова посмотрел вниз, где Судьба и Время наперегонки стремились к 
жуткому живому факелу в надвигающейся ночи. 
-- Она не может умереть. Предстоящим нет смерти вне их воли и желания. Вы 
сами сто раз говорили это при мне... 
Я судорожно цеплялся за память, за эти детские слова, но соломинка трещала 
под пальцами, и я закоченел в холодном ужасе Таргилова голоса. 
-- Да, не может. Она будет гореть и жить, жить и гореть... И, может быть, кто-
нибудь дотронется потом до обгорелого корчащегося трупа, чтобы она смогла 
передать Дар -- и уйти навсегда. Будем надеяться... 
Молчание встало между нами, и я почувствовал, как во мне зреет что-то 
отрешенное и суровое; и понял безумие Эйнара. 
-- Твой чернокнижник зажигал огонь на ладони,-- тихо произнес я. -- Ты тоже 
можешь так? 
Таргил ошарашенно глянул на меня, потом раскрыл ладонь, и на ней закачался 
язычок пламени. Я протянул ему свою руку, Предстоящий как-то странно 
причмокнул, и второй огненный лепесток осветил линии моей жизни и судьбы, 
без боли вспыхнув в оправе пальцев. 
Я сжал руку в кулак, и пламя исчезло. Роа недовольно захрипел и взъерошил 
перья, клацая клювом. 
-- Ты спустишься вниз, Таргил, и незаметно смешаешься с толпой. Что бы 
потом ни происходило -- молчи и жди. Когда я вскину руки вот так -- как чаши 
-- зажигай свой огонь у меня на ладонях. После сосчитай до пяти и кричи. 
Громко кричи, Таргил-Предстоящий, страшно кричи -- и беги. Только 
обязательно толкни кого-нибудь. Понял? Или повторить?.. 
Он глядел на меня, как, должно быть, смотрит волк на взбесившегося кролика. 
-- Что можешь ты, Сарт,-- Таргил выговаривал каждое слово так, словно это 
был адский, нечеловеческий труд,-- что можешь ты там, где бессилен 
Предстоящий? 
Я покосился на свою ладонь, где еще недавно горел огонь. 
-- Увы, Таргил, отец Дома... Где недороги Предстоящие -- там в цене Сарт-
Мифотворец. Всему свое время: и силе, и отчаянью, и тому, что пока не имеет 
имени. 
И на миг мне показалось, что невдалеке сгустился и колыхнулся в вечернем 
воздухе силуэт Дома, Дома-на-Перекрестке, и у нас стало одним зрителем 
больше. 
*** 
32 
Я подождал, пока Таргил спустится с холма, привяжет коня у одиноко 
растущего дерева и нырнет в людское месиво с равнодушно-заинтересованным 
видом случайного проезжающего. Потом взгляд мой выхватил крупного 
обрюзгшего мужика с факелом в мощной лапе -- по-видимому, это и был 
Черчек, глава хутора -- и я стал легонько поглаживать Роа по хребту, от хвоста 
к затылку. 
Беркут встрепенулся и захлопал крыльями. Он вертел головой, не видя добычи, 
не понимая, откуда должна взяться дичь, а мои пальцы все настойчивее 
говорили алийцу о начале охоты. 
Когда возбуждение птицы достигло предела, я успел учесть все, что нужно было 
принять в расчет -- наполовину скрывшееся за горизонтом солнце, расстояние 
от холма до столба и от столба до леса, настроение и нервозность толпы, где 
было всего с дюжину мужиков, а остальные -- женщины, старики и дети... 
Человек с факелом направился к куче хвороста, и время для раздумий истекло. 
-- Роа,-- коротко бросил я, указывая на добровольного палача,-- ррай!.. 
Алиец сорвался с моего плеча и стал набирать высоту. 
За мгновение до его охотничьего крика я привстал на стременах и заорал что 
было сил: 
-- А-ХАЙ-РИИИ!!! 
Последний звук я провизжал на самой высокой ноте, на которую было 
способно мое многострадальное горло. 
Черчек чуть не выронил свой факел, и вся его многочисленная родня 
немедленно обернулась на крик. 
Я отчетливо понимал, что они сейчас должны видеть и чувствовать -- 
нарушение ритуала, неуверенность и одинокая фигура всадника на холме, 
раздражающе неподвижная. 
Кроме того, мой вопль хлестнул по и так натянутым нервам толпы, а резкий 
поворот голов добавил багровости толстым рожам любителей публичных 
сожжений. 
Секунду мы смотрели друг на друга, и тут же им пришлось поворачиваться 
обратно, поскольку рухнувший с небес Роа вцепился в лицо Черчека-
факельщика, и тот завопил еще похлеще меня, бросив факел и бестолково 
размахивая руками. 
Я не дал хуторянам времени на осмысление происходящего. Я только отметил, 
что мне повезло -- факел упал не на хворост, а сразу у ног перепуганного 
Черчека, и край его штанины уже начал тлеть -- и вонзил шпоры в бока моей 
кобылы, донельзя возмущенной таким обращением. 
Копыта загрохотали за спинами всполошившихся людей -- звук отражался от 
глухих стен бора и хутора, и казался раза в три громче, чем был на самом деле -
- а у груды вязанок надрывался полуослепший и дымящийся Черчек, над 
которым хлопал крыльями взлетевший Роа, и хуторяне завертели головами 
туда-сюда, пытаясь уследить за всем одновременно, в результате чего 
полностью перестали что бы то ни было понимать. 
Это дало мне те две минуты, две шумные бестолковые минуты, и моя бесящаяся 
кобыла грудью разделила толпу на две неравные части, а еще через мгновение 
мы сбили с ног несчастного Черчека. 
Впрочем, мне сейчас было не до жалости. 
-- Роа,-- рявкнул я во всю глотку, поднимая храпящую лошадь на дыбы,-- рри!.. 
Беркут сложил крылья и упал на мое левое плечо, больно разодрав когтями 
кожу и дрожа от охотничьего азарта. 
Бросив поводья и пытаясь удержать танцующую лошадь на задних ногах, я 
вскинул руки к полыхающему небу. Я молил это небо об одном -- чтобы Таргил 
не утонул в возникшей суматохе, чтобы он сумел, не забыл... 
Он не забыл. И сумел. И два огненных тюльпана расцвели на моих ладонях. 
Толпа замерла. Они глядели против солнца и видели лишь силуэт, контур 
черного всадника с горящими руками и призрачной птицей на плече -- и им 
было страшно. 
Пять томительных ударов сердца, пять толчков крови в висках царила тишина. 
И ее разорвал вопль ужаса. Кричал Таргил, и смею заметить, кричал он 
отлично -- громко, с хрипом, треснувшим фальцетом, точно выдержав 
необходимую паузу. И тут же рядом с ним завизжала женщина. 
Этого хватило с избытком. Крестьяне ринулись прочь, подальше от дикого 
места, от черного всадника, от страшного имени Ахайри, и крик Таргила 
затерялся в многоголосом вопле. 
Я видел, что мужики помоложе на бегу оглядываются, и понимал, что вскоре 
они опомнятся и могут захотеть вернуться. Но я не собирался их ждать. 
Лопнули веревки под короткими косыми ударами ножа, я перекинул невесомое 
тело Лайны через круп лошади, и мы поскакали так, словно нас несла крылатая 
колесница Темной Матери, а не почтенная кобыла средних лет. 
Только тут я заметил, что истерически смеюсь, и из нижней прокушенной губы 
у меня течет кровь. 
За нами ударили в землю копыта коня Таргила. 
*** 
33 
Когда мы остановились, я спешился, осторожно снял Лайну с лошади и уложил 
на землю, вернее, на подстеленный Таргилом плащ. Капюшон ее сбился в 
сторону во время скачки, и я увидел ее лицо. 
И тогда я проклял угасающий день за то, что успел увидеть. 
Она была стара. Она была уродлива. И лишь на самом дне запавших глаз 
билась пленная Лайна, прежняя Лайна -- Предстоящая Ахайри. 
*** 
34 
...Мы с Таргилом украдкой пробирались по ночному кладбищу. Мрамор плит и 
гранит надгробий были обильно припорошены лунной пылью, видно было 
довольно хорошо -- и, тем не менее, мы продвигались вперед медленно и 
осторожно, рассчитывая каждый шаг. Нет, мы нисколько не опасались 
приятной встречи с призраком, вампиром или загулявшим покойничком... 
Мы боялись спугнуть нескладную приземистую фигуру, по-хозяйски 
расположившуюся на одном из свежих надгробий в дальнем конце кладбища. 
Однако, опасения наши были слегка преувеличены. Сидевший на могильной 
плите человек настолько увлекся своим занятием, что не замечал ничего и 
никого вокруг. Мы с Таргилом тихо подкрадывались к нему, а у меня перед 
глазами все стояло лицо Лайны, отмеченное печатью увядания -- каким я 
увидел это лицо там, в излучине проклятой Хриринги... 
...Когда она, наконец, осознала, что это я, Сарт, смотрю на нее -- она 
вскрикнула и попыталась закрыться руками, и ей это даже удалось... а я все 
смотрел на костлявые, старческие, обтянутые сухой пергаментной кожей руки... 
Всю дорогу она ехала позади меня, и временами мне казалось, что это та, 
прежняя Лайна обнимает мои плечи -- и инстинктивно пытался обернуться, но 
вовремя одергивал себя. А по возвращении Лайна немедленно заперлась в 
отдельной комнате и согласилась говорить только с Таргилом. Когда Таргил 
вышел от нее, он лишь молча кивнул -- да и то не мне, а хмурому Махише. 
Теперь оставались еще двое -- Трайгрин и Варна. За Предстоящей Сиаллы 
отправились Эйнар и Гро -- вездесущий и всеведущий Таргил рассказал им, где 
ее искать; а вот Трайгрин... 
Трайгрин сейчас сидел перед нами на рыхлом могильном холме. Наконец-то я 
разобрал, чем он так увлечен -- бывший Предстоятель Эрлика, Зеницы Мрака, 
ел. Кушал. Чавкая и пуская слюни, довольно жмурясь в лунном свете и время от 
времени отхлебывая из квадратной фляги, сплевывая на плиту и 
удовлетворенно крякая... 
Он все ел, жевал, глотал, булькал -- и никак не мог насытиться. 
-- Кажется, он всерьез надеется заглушить обычной пищей ТОТ голод,-- тихо 
пробормотал Таргил. 
...За Трайгрином мы охотились уже четвертые сутки -- и всякий раз оплывший 
и обрюзгший Предстоятель Эрлика с ввалившимися, лихорадочно блестящими 
глазками исчезал у нас из-под самого носа. То ли он чувствовал наше 
приближение и успевал заметить преследователей, то ли у него вообще 
развилось абсолютное чутье на опасность, а, может, нам попросту не везло. 
В первый раз мы заметили его еще издалека -- Трайгрин кого-то поджидал у 
подворотни, ведущей на улицу Восьмого Уха -- и не успел Таргил и шага 
сделать, как из-за угла выскочил тот самый худосочный воришка, которого я 
отловил на Зуботычихе, а за ним с криками и улюлюканьем валила толпа 
горожан, явно возмущенная посягательством на чью-то собственность. 
А потом из орущей, звереющей массы вылетел увесистый булыжник и с тупым 
хрустом впечатался в рахитичный затылок беглеца. Воришка, как 
подкошенный, свалился у подворотни к самым ногам Трайгрина, и толпа, 
злобно гудя, как растревоженное осиное гнездо, сомкнулась над жертвой. 
И в это мгновение я увидел лицо Трайгрина, Предстоятеля Эрлика-из-Бездны; и 
на лице этом застыло выражение горячечно-похотливого блаженства. Так, 
наверное, должен был бы выглядеть сытый вампир над обескровленным телом -
- впрочем, "живых" вампиров я ни разу не видел -- пока не видел -- так что 
утверждать не берусь. 
Но главное было не это. Главное было другое... В те страшные минуты я вдруг 
отчетливо понял: Трайгрин ЗНАЛ, что должно было случиться у подворотни; 
что, где и когда. Он чувствовал смерть заранее -- и спешил туда, чтобы успеть 
впитать в себя все, что ее сопровождает. Да, теперь он питался "объедками" -- 
но выбора у него не было... 
...В тот раз Трайгрин как-то незаметно смешался с толпой и бесследно исчез. 
На следующий день Таргил, словно повинуясь какому-то инстинкту, потащил 
меня на городское кладбище. И точно -- в первой же похоронной процессии, 
неторопливо текущей сквозь покосившиеся кладбищенские ворота, мелькнуло 
безумное лицо Предстоятеля Эрлика, Зеницы Мрака. 
Как это я сам не догадался, где его искать?!. 
Трайгрин шел вместе со всеми, и в то же время -- как-то особняком. Потому что 
люди старательно сторонились его, даже наемные плакальщицы, даже 
могилокопатели, бросавшие на бывшего Предстоятеля косые взгляды: кто -- 
злые, кто -- испуганные. А на скорбно сморщившейся мордочке Трайгрина 
играла странная полуулыбка... 
И снова он исчез в последний момент -- как в землю канул! Не зарыли же его 
вместе с покойником?!. 
Под вечер мы с Таргилом -- Махиша идти, как обычно, отказался, а Гро и 
Эйнар искали Варну -- вновь вернулись на кладбище, прихватив с собой кварту 
горячительного, и просидели в домике разговорчивого кладбищенского 
сторожа чуть ли не до утра, узнав все, что нас интересовало. 
День мы отсыпались. 
...И вот теперь пробираемся среди памятников по ночному кладбищу, медленно, 
но верно приближаясь к увлеченно жующему Трайгрину. Сторож с нами не 
пошел -- не то чтобы он боялся Предстоятеля, но предпочитал держаться от 
него подальше... То ли юродивый, то ли и впрямь нечисть какая... 
А так, кроме сторожа в его домике и нас с Трайгрином, на кладбище никого не 
было -- исключая, разумеется, покойников. 
Трайгрин упорно продолжал нас не замечать. Он настолько углубился в 
процесс поглощения пищи, что не видел и не слышал ничего вокруг. До тех пор, 
пока я и Таргил -- переглянувшись и кивнув друг другу -- одновременно не 
шагнули к нему с разных сторон и зависли над сидящим на могильной плите. 
Толстый коротышка вздрогнул, поспешно проглотил то, что было у него во 
рту, и поднял на нас глаза. Затуманенные глазки мелкого лавочника, 
недалекого плута, обжоры и пьяницы. Это не был пугающий взгляд 
Предстоятеля Эрлика, Зеницы Мрака!.. 
И, тем не менее, перед нами сидел Трайгрин -- вернее, то, что от него осталось. 
-- Уходите отсюда,-- с неуверенной угрозой произнес он, явно не узнавая нас. 
Мы с Таргилом продолжали молчать. 
-- Уходите! -- взвизгнул Трайгрин. -- Или я призову мертвых, и они заберут вас 
к себе! Не вынуждайте меня делать это!.. 
Впервые в жизни я услышал такие странные, казалось бы, совершенно 
несовместимые интонации в одном голосе -- грозные и одновременно жалобно-
просительные. 
-- Ну-ну, попытайся,-- сухо бросил Таргил. 
Глаза Трайгрина неожиданно вспыхнули, Предстоятель Эрлика вскочил, 
сбрасывая с колен не землю остатки снеди -- и, бормоча что-то невнятное, 
простер руки к ближайшей могиле. Я невольно взглянул в ту же сторону, и мне 
показалось, что земля совсем свежего холма начинает шевелиться, сдвигая с 
места массивное надгробие, и... 
В следующее мгновение Трайгрин резко оттолкнул меня и кинулся бежать, 
ловко лавируя между памятниками. Мерзавец! Поймал, как детей, на старый 
трюк! Я, с моим опытом Мифотворца, мог бы проделать все это ничуть не 
хуже!.. 
Додумывал я уже на бегу, тщетно пытаясь настичь юркого Трайгрина. Бегал 
бывший Предстоятель на удивление быстро. Хорошо, видать, поел, зар-раза!.. 
Я уже начал понемногу отставать, когда какая-то темная фигура рванулась 
наперерез беглецу, и коротышка растянулся на земле. Стоявший над ним 
Таргил чуть заметно улыбался. 
-- Мощный Перекресток,-- пояснил он в ответ на мой недоуменный взгляд, как 
бы извиняясь за неожиданную резвость. -- И мне тоже отчасти подходит... 
Вернее, раньше бы подошел,-- и горестно замолк. 
Лежавший у его ног Трайгрин зашевелился, перевернулся на спину, и я 
встретился с его неожиданно осмысленным взглядом. 
-- А, Сарт, Таргил,-- ухмыльнулся он с самым невинным видом. -- Так я и думал, 
что от вас не отделаешься. Ладно, пошли... 
И легко вскочил на ноги. 
Мы с Таргилом только пожали плечами -- сказать было нечего -- и все втроем 
двинулись к выходу с кладбища. 
*** 
35 
Вернувшись, мы обнаружили, что Варна уже на месте -- но, когда я стал 
интересоваться у Гро и Эйнара, где и как они ее обнаружили, оба покраснели 
до корней волос и наотрез отказались отвечать. Сама же Варна только 
прыскала в ладонь и косилась на этих двух орлов, отчего те -- особенно Гро -- 
смущались еще больше. Так ничего от них и не добившись, я махнул рукой и 
бросил это гиблое дело. 
Правда, по городу ползли упорные слухи об ужасном погроме в одном из 
лучших публичных домов, который (погром!) закончился жуткой оргией, и в 
конце совершенно ошалевшие девицы буквально изнасиловали погромщиков, 
не оказавших, впрочем, особого сопротивления. 
И я их прекрасно понимал!.. 
Слухи ширились, обрастали подробностями, уже трудно было отличить 
хрупкую правду от завиральных домыслов пересказчиков -- но я не сомневался, 
что без наших Мифотворцев это дело не обошлось. По-видимому, сплетни не 
сильно преувеличивали действительность, поскольку даже ко всему привычный 
Эйнар проглатывал язык, едва речь заходила об их похождениях -- а чтобы 
смутить Эйнара, да еще до такой степени... 
Даже его Ужас, завидя Варну, спешно ковылял в угол, виновато поглядывая на 
целомудренного Роа!.. 
Но, главное, все были в сборе. И все мы знали, на что идем. 
Знали? 
Кое-кто, может, и знал. 
А остальные только думали, что знали... 
*** 
36 
-- ...Итак, теперь вы не хуже моего понимаете, какая угроза для нашего мира 
кроется в Доме... И не только для нашего,-- Таргил выдержал паузу. -- И 
полагаю, вам ясно, что я боролся с Домом-на-Перекрестке, а не с вами, 
поскольку вы были лишь его... частями... 
Трайгрин согласно кивнул, остальные по-прежнему мрачно молчали. Я мимо 
воли мельком взглянул на Лайну, до самых глаз закутавшуюся в тонкий 
шерстяной плед. Вот так, не видя ее теперешнего лица, можно на мгновение 
забыться и представить... 
-- Что ты предлагаешь? -- ворвался в мои мысли резкий голос Варны-
Предстоящей. 
-- Дом-на-Перекрестке должен быть уничтожен. 
-- И это должны сделать мы? 
-- И это должны сделать мы. 
-- Комната Сарта, где был захоронен Авэк? 
-- Да. 
-- Допустим, нам удастся то, о чем ты говоришь... Что будет потом? -- это 
спросила Лайна. 
-- Для нас -- Предстоятелей -- потом не будет ничего. И самого "потом" -- тоже. 
Я насторожился. Эта фраза мне очень не понравилась. 
-- Значит, Таргил-Предстоящий, даже ты не знаешь, что будет потом... 
Это был не вопрос, а почти утверждение. Почти. 
-- Не знаю. Но предполагаю. 
-- Это уже кое-что. И что же ты предполагаешь, Хранитель Тайного знания? 
Некоторое время Таргил не отвечал. Потом заговорил, и глух был его голос, 
глух и невесел. 
-- Многие годы Дом копил в себе человеческую веру в сверх естественное, а, 
значит, и само сверх естественное. Когда крыша Дома рухнет -- сверх 
естественное вернется в мир. Или в миры. И все они изменятся. Изменится 
история, изменятся люди... В небе полетят ангелы и баньши, в лесах об явятся 
нимфы и оборотни, призраки заселят брошеные замки, и боги будут смеяться, 
когда маг вознамерится повелевать драконом... И это станет совсем другой 
мир, где легенда обернется реальностью, и о ней сложат песни... 
-- Но ведь все это и так реальность! -- запальчиво перебил его Гро. -- Люди и 
сейчас верят в оборотней и демонов, потому что они есть!.. 
-- Не суетись, мальчик,-- пробормотал Махиша. -- Это еще большой вопрос: 
существует ли сверх естественное потому, что в него верят, или в него верят, 
потому что оно существует. Этого не знает никто, даже мы, Предстоятели. 
Даже ты, Таргил, Хранитель Тайного знания -- ведом ли тебе ответ? 
Таргил только молча пожал плечами. 
-- Вот видишь,-- подвел черту Махиша. -- Но дело не в этом. Сейчас Дом жадно 
всасывает все сверх естественное в себя. Снаружи Дома оно осталось лишь в 
сказках и легендах, в мыслях людей -- да и там его становится все меньше, 
потому что Дом ест, ест и ест, ничего не отдавая взамен. Тут Таргил 
совершенно прав... 
Передо мной почему-то возникло сосредоточенное лицо жадно жующего 
Трайгрина, пускающего сальные слюни на кладбищенскую плиту -- и меня 
передернуло. 
-- ...Так вот, с уничтожением Дома все, накопленное Им, освободится и будет 
существовать независимо от Дома, от нас или от других людей; независимо от 
того, верят в него или нет... 
-- Вот только стоит ли ради этого разрушать Дом?.. -- с сомнением протянула 
Варна, и все взгляды обратились к ней. 
-- Вы можете себе представить этот будущий мир? Попробуйте!.. 
И мы попробовали. По крайней мере, я. 
И ужаснулся. 
Ожившие мертвецы и бесполые ангелы, безумные герои и бессмертные 
полубоги, грозные демоны и полоумные маги -- нет, все они мне совсем не 
нравились. 
Но потом я открыл глаза и припомнил капрала Зархи и пьяных панцирников в 
Фольнарке, заколотую Клейрис и растерзанного толпой воришку, озверевшего 
мясника и жующего Трайгрина, Грольна над Косматым Тэрчем, Эйнара 
Безумного и себя самого во многих ипостасях... 
Неужели мы имеем большее право на существование?! Кровь и слезы останутся 
в любом случае, а оборотень ничуть не ужаснее сытого лавочника, и ярость 
воина порождает не больше горя, чем обыденное зверство толпы... Уж лучше 
великие битвы, о которых потом сложат песни, чем пьяная поножовщина и 
скабрезные анекдоты в кабаках -- потому что в первом случае остаются хотя бы 
песни, и глаза мальчишек горят шалым огнем, не замечая грязи на заплеванном 
полу... а плевать на пол будут так или иначе... 
-- Мы должны сделать это,-- неожиданно для себя самого произнес я, и слова 
зависли в сгустившейся тишине, покачиваясь и растворяясь в нас. 
"Ну вот, Сарт, снова лезешь в вершители судеб мира. Или даже миров... Не 
надоело?" 
Надоело. Ну и что? 
-- Да,-- кивнул Махиша. 
-- Да,-- эхом отозвалась Лайна. 
-- Да,-- шепнул Трайгрин. 
-- Да,-- прогудел Эйнар. 
-- Да,-- звонко и твердо произнес Грольн. 
-- Да,-- устало бросил Таргил. 
-- Ну... да! Да! Да!.. -- истерически выкрикнула Варна. 
Решение было принято. 
*** 
37 
...Я сомневался, впустит ли нас теперь Дом, но едва мы ступили за порог, как 
сомнения отпали сами собой. В Доме играла музыка, и бархатные ковры сами 
раскатывались нам под ноги, повсюду горели цветные ароматические свечи в 
золоченых канделябрах, воздух был напоен их благоуханием, сливавшимся с 
ароматами изысканных вин, алыми и янтарными струями бивших из 
мраморных фонтанов по краям лестницы, по которой мы поднимались. 
Даже мысли мои текли ленивыми и длинными нитями, пропитавшись 
окружающей роскошью. 
Я не удержался и поспешно сделал несколько глотков из одной чаши, увитой 
каменным плющом. "Королевская лоза"! Розовое десертное... И вот эту сказку 
мы должны уничтожить?!. 
Я глянул на своих спутников, невольно задержав взгляд на Лайне. Мерещится 
мне, что ли? Или... или действительно к ней стала возвращаться прежняя 
грация движений, и морщин на лице стало меньше? Неужели Дом в состоянии 
вернуть ей утраченное, вернуть молодость и красоту?! 
Тут я заметил, как изменилась походка Трайгрина -- еще недавно он едва 
волочил ноги, а теперь вышагивал гордо и уверенно, как и подобает 
Предстоятелю Эрлика, Зеницы Мрака. Да и Махиша... Один Таргил шел, 
словно придавленный к полу невидимым грузом. Ну да, он-то сам покинул Дом, 
причем давно, и полностью порвал с Ним. Конечно, вольно ему болтать об 
уничтожении!.. А вот задумывался ли он о том, что Дом-на-Перекрестке дарит 
нам жизнь, и силы, и ничего не требует взамен, возвращая мне Лайну; и...Варна 
как-то незаметно начала смещаться в сторону, и я понял, что она собирается 
незаметно нырнуть в боковой коридор. Зачем? Ясно, зачем -- здесь она имеет 
все, а в случае гибели Дома... 
-- Стой! -- Таргил схватил Варну за руку и грубо рванул к себе. 
-- Все стойте! Я догадываюсь, о чем вы сейчас думаете -- что Дом неповторим, 
что это наше общее детище, что глупо и опасно уничтожать Его... Ведь верно?! 
Молчание подтверждало правоту Таргила. 
-- Неужели вы не понимаете, что это -- ловушка Дома?! Он хочет вернуть вас, 
хочет снова сделать вас своими Предстоятелями, а вернее -- своим ртом, 
руками, щупальцами... Очнитесь! Рано или поздно нам придется совершить 
задуманное, но как бы не оказалось слишком поздно! Идемте в неизменную 
комнату -- там Дом не властен над нами!.. 
Первым пошевелился Махиша. Он мотнул своей тяжелой головой, словно 
стряхивая наваждение, молча кивнул и шагнул вперед, вслед за Таргилом. 
И словно розовая пелена спала с глаз! Нет, помпезное великолепие Дома 
осталось, но оно уже не производило прежнего впечатления. Резче выступила 
аляповатость, угодливость обстановки, и даже "Королевская лоза" показалась 
приторно-сладкой. 
Мы двинулись сквозь Дом. 
Вокруг замелькали ажурные арки, гранитные колонны, старинные гобелены и 
зеркала в резных рамах, залы, комнаты, коридоры -- и наконец, хотя мне уже 
начало казаться, что конца этому не будет, мы остановились пред неизменно 
потертой дверью моей комнаты. 
Кстати, выломанный замок подлец Эйнар так и не починил! 
Впрочем, ирония не позволила мне забыть, что именно здесь был убит и 
похоронен Авэк ал-Джубб Эльри, создатель "Раги о Предстоящих". 
И мы вошли. 
Вошли, и каждый нашел себе место. 
Некоторое время все смотрели в пол и молчали. А потом заговорил Таргил. 
-- Пора. Все мы, Предстоятели, согласились на это добровольно. Я прав? 
Тишина была ему ответом. Они знали. Они были согласны. А я не знал. Ничего 
я не знал, и с каждым мгновением увязал в происходящем все больше и больше, 
а само происходящее нравилось мне все меньше и меньше. Небо, великое небо, 
как же мы будем уничтожать этот проклятый Дом?!. По кирпичику разбирать, 
что ли?.. 
И, словно в ответ на этот немой вопрос, прозвучали слова Таргила: 
-- А теперь я буду говорить для Мифотворцев. И в первую очередь -- для тебя, 
Сарт. Потому что пять тоненьких ручейков никогда не сделают того, на что 
способна одна бурная река, но река эта разольется в одном человеке. Сарт-
Мифотворец, согласен ли ты? 
-- Я? Но почему -- я?!. 
-- Есть много причин... Ты не был посвящен в Предстоятели, и в равной степени 
способен принять Дар любого из нас; ты единственный, кто выбрал в Доме-на-
Перекрестке эту комнату, которая никогда не меняется; ты творишь мифы с 
легкостью и уверенной силой; ты... Но главное -- не это. Преемник 
Предстоятеля должен помочь уйти опустевшему Предстоящему, уйти навсегда, 
и никто, кроме тебя... 
-- Нет! Я не хочу! Я... 
-- Ты должен! 
Глаза Таргила надвинулись на меня, заполняя все окружающее пространство, и 
я увидел себя словно со стороны. Четыре фигуры Предстоящих застыли по 
четырем углам комнаты, и Таргил почему-то стоял позади и справа, и я не 
понимал, как я могу видеть его глаза -- хотя нет, не так, Я ВИДЕЛ ЕГО 
ГЛАЗАМИ -- а у ног моих сидели Грольн Льняной Голос и Эйнар Бич Божий, и 
Роа с Ужасом тоже были здесь, рядом со своими хозяевами... а в голове моей все 
звучал и звучал голос Таргила, Предстоятеля Хаалана-Сокровенного: 
-- Мы умрем, Сарт, как и подобает Предстоящим в час передачи Дара, мы 
наполним тебя, и ты станешь равен Дому, Дому-на-Перекрестке -- вспомни же 
нас, какими мы были, в час последней битвы! И первым будет Трайгрин, 
Предстоятель Зеницы Мрака -- ибо он властен над Смертью, и Дар его поможет 
тебе принять жизни остальных. 
Я не хотел, я отчаянно не хотел этого, я ненавидел Таргила, и Дом, и судьбу 
этого проклятого мира, которую я почему-то должен решать, и себя ненавидел, 
и... 
-- Готов ли ты, Сарт-Мифотворец?! 
И вдруг я понял, что другого пути все равно нет. И мое желание или нежелание 
ничего не меняет. Я только ощутил, что внутри меня внезапно стало пусто. 
Мысли, чувства, гнев и боль -- все они исчезли, и осталась лишь пустота, 
Великая Пустота, готовая вобрать в себя все, что мне предстояло получить. 
И еще я понял, что я готов. 
Но сказать об этом Таргилу я не успел -- мир вокруг меня закружился в 
бешеном хороводе и померк. 

*** 

и к полыхающему небу. Я молил это небо об одном -- чтобы Таргил не утонул в 
возникшей суматохе, чтобы он сумел, не забыл... 
Он не забыл. И сумел. И два огненных тюльпана расцвели на моих ладонях. 
Толпа замерла. Они глядели против солнца и видели лишь силуэт, контур 
черного всадника с горящими руками и призрачной птицей на плече -- и им 
было страшно. 
Пять томительных ударов сердца, пять толчков крови в висках царила тишина. 
И ее разорвал вопль ужаса. Кричал Таргил, и смею заметить, кричал он 
отлично -- громко, с хрипом, треснувшим фальцетом, точно выдержав 
необходимую паузу. И тут же рядом с ним завизжала женщина. 
Этого хватило с избытком. Крестьяне ринулись прочь, подальше от дикого 
места, от черного всадника, от страшного имени Ахайри, и крик Таргила 
затерялся в многоголосом вопле. 
Я видел, что мужики помоложе на бегу оглядываются, и понимал, что вскоре 
они опомнятся и могут захотеть вернуться. Но я не собирался их ждать. 
Лопнули веревки под короткими косыми ударами ножа, я перекинул невесомое 
тело Лайны через круп лошади, и мы поскакали так, словно нас несла крылатая 
колесница Темной Матери, а не почтенная кобыла средних лет. 
Только тут я заметил, что истерически смеюсь, и из нижней прокушенной губы 
у меня течет кровь. 
За нами ударили в землю копыта коня Таргила. 
*** 
33 
Когда мы остановились, я спешился, осторожно снял Лайну с лошади и уложил 
на землю, вернее, на подстеленный Таргилом плащ. Капюшон ее сбился в 
сторону во время скачки, и я увидел ее лицо. 
И тогда я проклял угасающий день за то, что успел увидеть. 
Она была стара. Она была уродлива. И лишь на самом дне запавших глаз 
билась пленная Лайна, прежняя Лайна -- Предстоящая Ахайри. 
*** 
34 
...Мы с Таргилом украдкой пробирались по ночному кладбищу. Мрамор плит и 
гранит надгробий были обильно припорошены лунной пылью, видно было 
довольно хорошо -- и, тем не менее, мы продвигались вперед медленно и 
осторожно, рассчитывая каждый шаг. Нет, мы нисколько не опасались 
приятной встречи с призраком, вампиром или загулявшим покойничком... 
Мы боялись спугнуть нескладную приземистую фигуру, по-хозяйски 
расположившуюся на одном из свежих надгробий в дальнем конце кладбища. 
Однако, опасения наши были слегка преувеличены. Сидевший на могильной 
плите человек настолько увлекся своим занятием, что не замечал ничего и 
никого вокруг. Мы с Таргилом тихо подкрадывались к нему, а у меня перед 
глазами все стояло лицо Лайны, отмеченное печатью увядания -- каким я 
увидел это лицо там, в излучине проклятой Хриринги... 
...Когда она, наконец, осознала, что это я, Сарт, смотрю на нее -- она 
вскрикнула и попыталась закрыться руками, и ей это даже удалось... а я все 
смотрел на костлявые, старческие, обтянутые сухой пергаментной кожей руки... 
Всю дорогу она ехала позади меня, точеное тело Варны-Предстоящей, 
предчувствуя неизбежное и неспособный остановиться. 
И лишь увядший тюльпан качнулся в моих ладонях; сгоревший цветок, 
напоминающий залитый кровью пергамент, теряющее гибкость создание; и я 
наложил цветочную стрелу на лук с витой рукоятью. Бывший стебель -- все, что 
осталось от блистательной Варны -- ударил в крышу Дома и разлетелся 
радужными осколками; но твердь над моей головой дрогнула и отозвалась. 
Смерть и любовь слились во мне в один пылающий сплав, Сиалла-Лучница 
замерла подле Эрлика, Зеницы Мрака, и я закричал, видя как крыша Дома 
становится ниже -- или это я сам становился выше?! -- но ответный крик с 
востока заставил испуганные горы сгорбиться и вжать головы вершин в плечи 
перевалов. 
Они шли вровень с горами. Буйвол Махиша, облаченный в пурпур и золото, и 
яростный Инар, Властелин Молний, с огненным бичом в деснице, щелкающим 
и разбрасывающим искры. Потом Махиша остановился, а Громовержец даже 
не замедлил шага -- и я увидел, что равнину заполнили призраки, мечущиеся в 
багровых отсветах. 
Где-то далеко, словно в иной реальности, встал в воинском приветствии Бич 
Божий, но я не мог даже повернуть голову и посмотреть на него. Ярость царила 
над равниной, сплетая миражи в бесчисленных поединках; ярость бушевала во 
мне, неукротимый гнев и боевое безумие берсерка, неистовство решающей 
схватки и темное бешенство, ввергающее мозг в экстаз безрассудства. 
Я вскинул руки над кипящим миром, и пламенные копья впились в крышу 
Дома, рождая гул и зигзаги трещин, и одно из них краем зацепило Махишу, 
мгновенно превратившегося в чадящий живой факел. 
А Инар-Громовик прошел сквозь меня и остановился рядом с Сиаллой и 
Эрликом, опалив мою душу ударом бича; и сладостна была та боль, сладостна 
и чиста. 
-- Таргил! -- воззвал я в упоении. -- Предстоятель Хаалана, где ты?!. 
И он отозвался. 
Таргил был один. Никто не шел рядом с ним, но западные горы за 
Предстоятелем туманились и плыли в смутной дымке; и я понимал, что это 
приближается незримый и равнодушный бог, Искушенный Халл, Отец Тайного 
знания. 
Таргил был единственным, кто заговорил со мной. 
-- Вот и все, Сарт,-- сказал он. -- Дальше -- как знаешь... потому что теперь ты 
знаешь. Да помилует тебя небо, сокрытое от нас... 
Знание ворвалось в меня, и я захлебнулся в его горьком прибое, растворяясь в 
безбрежности понимания; а силуэт Таргила заколебался, за ним проступили 
контуры отрогов, все четче, все яснее, пока ненависть Грольна не потеряла 
всякий смысл, уйдя вместе с Таргилом в никуда... 
И боги склонили непокрытые головы, когда с ними поравнялся Хаалан-
Сокровенный, покровитель уходящих за ответом. 
А крыша опустилась еще ниже. При желании я мог бы поднять руку и 
дотронуться до нее. Но я не двигался. Я стоял, неотрывно глядя на тропу, 
протянувшуюся ко мне от северного горизонта, и мгла сгущалась надо мной, а 
слезы застилали взор, и я не мог их вытереть. 
Ко мне шла Лайна. Лайна-Предстоящая, лед и пламя моей памяти, та Лайна, 
какой я знал ее, какой она была в Доме: крохотная насмешливая женщина в 
бархатной накидке, из-под капюшона которой упрямо выбивались волосы 
цвета летних сумерек, и звездные камни перстней вновь обожгли мне глаза, 
лишая зрения. 
Я только чувствовал, что она -- рядом. 
Может быть поэтому я и не заметил, как и откуда ко мне под ехала колесница 
Темной Матери. 
Вокруг смыкался мрак, но я все равно знал, что крылатые вепри Ахайри злобно 
роют копытами землю, а сама Хозяйка Страха, Мать-Ночь стоит на колеснице 
с поводьями в руке и протягивает мне нечто. 
Я сжал ладонь. И ощутил ребристую поверхность рукояти. Рукояти черного 
обсидианового ножа с выщербленным лезвием. 
-- Ударь! -- сказал Инар, Пастырь Бури. 
-- Ударь! -- эхом откликнулись Сиалла и Эрлик, Любовь и Смерть, начало и 
конец. 
-- Ударь...-- молчал Хаалан-Сокровенный. 
Я не мог. 
-- Ударь! -- властно приказала Ахайри, Рождающая чудовищ; и бронза ее 
колесницы загудела колоколом. 
Я не мог. 
И тогда Лайна взяла меня за руку и сама направила нож. А потом сделала шаг. 
И еще один, совсем маленький, преодолевая сопротивление трепещущей плоти, 
впускающей в себя зазубренный клинок. 
Она еще успела тихонько вздохнуть и погладить меня по щеке. 
...Кажется, я плакал. Я опустился на колени, пытаясь в непроглядной тьме -- 
отныне моей тьме -- отыскать ее тело, прикоснуться к нему; и боги 
отшатнулись, когда я проклял их последним проклятием, потому что чаша 
души моей была переполнена. 
А встать я уже не мог. Надо мной была -- крыша. 
Ее тяжесть навалилась на меня, и я принял этот груз, эту плиту между мной и 
небом; принял на согнутые плечи, на каменеющие ладони, на всю ярость 
Инара-Громовика, весь ужас Матери-Ахайри, на страсть Сиаллы-Лучницы и 
мудрость Хаалана-Сокровенного, на безысходность Эрлика, Зеницы Мрака... 
И стал подниматься. Я, Сарт-Мифотворец, Предстоятель Пяти, стоящий на 
Перекрестке Перекрестков, начал медленно разгибать колени. 
С крышей мира на плечах. 
На какой-то миг я действительно почувствовал себя Единственным, и с трудом 
удержался на ногах, потому что я не могу, не хочу, да и не умею быть -- один; и 
никакая власть не излечит от этого всесильного и всемогущего одиночества, 
которое я ощутил в это мгновение, но чья-то рука удержала меня от падения; 
чья-то рука и чей-то голос. 
Рука Эйнара и голос Грольна. 
Он пел, Льняной Голос, юноша-старик, лей бился в его руках, задыхаясь и 
вскрикивая, рождая отчаянье и несбыточные надежды; спираль звуков смерчем 
вздымалась ввысь и сотрясала дрожащую крышу Дома-на-Перекрестке, и дикой 
гармонией откликался рев безумного Эйнара, под пальцами которого 
крошилось ложное небо, осыпаясь вспыхивающими искрами, так непохожими 
на звезды...Мы творили миф, мы вцепились в происходящее до крови из-под 
ногтей, и вокруг нас корчился Дом, Дом-на-Перекрестке, поглотивший сверх 
естественное и захлебнувшийся им. 
И две разъяренные птицы с размаху бились в своды трескающегося купола, 
роняя на горячий снег равнины окровавленные перья. 
...А потом черепахе, на которой покоился диск нашего мира, надоело держать 
его на себе, и она встряхнулась, колебля мироздание; а я внезапно почувствовал 
на ладонях пустоту и потерял сознание, потому что не мог иначе, и еще потому, 
что увидел высоко над собой -- небо... 
*** 
...Дороги шли, ползли, бежали, сплетались в клубок, подобно песчаным змеям в 
их жаркую брачную пору, и снова неслись дальше; а где-то там, в самой 
глубине их переплетения, напрочь запутавшись в паутине времени и 
пространства, словно мертвый, но все еще страшный паук, стоял -- 
дом.Заброшенный дом на забытом богом и людьми перекрестке -- дряхлый, 
искалеченный, с высокими узкими окнами, мутные стекла которых были 
затянуты хлопьями пыли и покрыты многолетним, если не многовековым слоем 
грязи. Стропила и балки перекрытий были разворочены, и в бесчисленные 
дыры заглядывало любопытное небо. 
Ночное небо с редкими, тревожно мерцающими звездами. 
Из западной стены был выворочен огромный кусок, и в проломе возвышался 
гигант с растрепанными волосами, напряженно всматривающийся вдаль. У ног 
его валялся тюк с чем-то тяжелым и угловатым, а на тюке примостился худой 
юноша с выцветшими глазами, склонившийся над пятиструнным леем. 
Оба человека были неподвижны, настолько неподвижны, что это казалось 
невозможным; словно время устало и ненадолго остановилось у обочины -- 
перекусить, чем бог послал, и забыться тревожным, зыбким сном. 
Время спало, а за спиной людей в проломе открывалась небольшая комнатка с 
остатками полусгнившей мебели, первоначальное предназначение которой уже 
невозможно было определить; а в самом углу на груде тряпья сидел седой 
человек без возраста, и человек обращался к пустоте рядом с собой, как будто 
ждал, что она ответит... 
*** 
-- ...Это ты? -- спросил я, еще раз покосившись на сидящего рядом.-- Извини, 
Сарт,-- сказал он, осторожно трогая мой локоть, и в звездном свете слегка 
блеснул перстень со странным именем "Авэк". -- Я сейчас уйду. Вот посижу 
немного -- и уйду. Совсем. Я теперь могу -- уйти... 
-- Не надо,-- робко попросил я. -- Останься, а?.. Я не умею -- один... и не хочу. 
-- А разве ты один? -- удивился он. 
-- Один... Они все ушли, чтобы я остался. Я убил их. Предстоящих... И теперь я -
- пуст. До дна. До самого донышка. Все ушли, и боги ушли, и Лайна... и Дом. 
Один я, Авэк, как перст, как... Чтоб мне пусто было!.. И Эйнар скоро уйдет, 
наверное, и Гро... 
-- Ну и дурак,-- жестко сказал Авэк ал-Джубб Эльри и зашелся сухим, лающим 
кашлем. -- Ты мне раньше больше нравился... Один он... а они как же?! 
Он махнул рукой в сторону пролома -- и я увидел. 
Дороги... И люди на них. 
-- Ты теперь свободен, Сарт... И я свободен. И они -- тоже. Свободны видеть 
небо, не спотыкаясь взглядом о крышу, свободны верить во что угодно, 
свободны выходить за рамки бытия и находить сверх естественное вокруг себя. 
Прислушайся, Сарт, если ты не разучился слышать... 
Я прислушался. И услышал. 
Топот копыт кентавров, воздушную поступь богов и клич яростных героев, 
шепот бездн и пульс миров, отзвук магических обрядов и стоны красавиц, 
которых еще только надо спасти; хлопанье крыльев дракона и звон меча о 
доспехи, вой оборотней и дыхание бессмертных, и шаги, шаги -- шаги людей по 
бесчисленным дорогам, среди которых мне померещились и мои шаги; и голоса 
слепых сказителей на перекрестках... 
-- Ты разрушил Дом, Сарт, и теперь сверх естественное вернулось в жизнь и 
расплескалось по мирам. И снова у человека появилось то, чего не может быть. 
Ты разрушил Дом, который хотел стать богом,-- значит, отныне ты -- 
Предстоятель, Предстоятель Перекрестков, и вечно тебе, Сарту-Мифотворцу, 
быть на перекрестках судеб и событий, потому что нет тебе смерти вне твоей 
воли и желания... 
-- Вне моей воли и желания,-- повторил я и внезапно понял, что Авэк прав, и 
еще понял, что нигде и никогда не смогу передать свой нежданный и страшный 
дар, потому что никому не пожелаю подобной судьбы. 
А себе? Впрочем, разве у меня есть выбор?.. 
-- Скажи, Авэк,-- прошептал я, не оборачиваясь к нему,-- чьим Предстоятелем 
был ты? 
-- Авэк-Предстоящий,-- просвистел ветер в развалинах дома,-- от незримых 
алтарей Безымянного, Отца Пути... Пути-и-и... 
Рядом со мной никого не было. 
Проснувшееся время сладко потянулось и двинулось дальше, и в проломе 
зашевелился всклокоченный Эйнар, едва не наступив на растерянного Грольна. 
-- Ты куда пойдешь, Сарт? -- спросил он, и, не дожидаясь ответа, добавил: -- Я 
вон туда пойду... там, кажется, не нужны герои. Во всяком случае, пока не 
нужны... 
-- А потом? -- поинтересовался я, поглаживая Роа, невесть откуда свалившегося 
на мое плечо и удивительно тихого для его темперамента. 
-- Потом я пойду искать тебя,-- не задумываясь, сообщил Эйнар. -- Ты-то куда 
собираешься? 
-- Не знаю, Эйн... Еще не знаю. 
-- Я с тобой,-- встрепенулся Гро, засовывая свой лей в чехол. -- Я с тобой, 
Сарт... Ладно? 
Я подошел к Гро, улыбавшемуся как-то грустно и невпопад, и щелкнул его по 
носу. Роа подпрыгнул и одобрительно заскрипел. 
Потом я пнул ногой останки тумбочки и поднял выпавший оттуда свиток, 
разглаживая его на колене и отвязывая от пояса чернильницу... 
"...Не листайте эти страницы в тщетной надежде отыскать крохи правды о 
мире -- ибо правды здесь нет, и мира этого нет, а есть лишь боль и память, 
память и боль. 
...Не листайте эти страницы, стремясь отвлечь себя чужой ложью о том, что 
было и чего не было -- ибо за ложь эту дорого плачено, дороже, чем за правду, 
и поздно теперь порицать, утверждать или сомневаться. 
...Не листайте эти страницы от нечего делать, ибо воистину страшен тот час, 
когда человеку нечего делать, и идти некуда, и обрыв манит лишь тем, что он -- 
обрыв. 
...Не читайте написанного, потому что слова -- ширма, темница, оковы, в 
которых бьется недосказанное; и меня не слушайте, когда я кричу вам об этом, 
потому что и я связан словами, как все; не слушайте меня, не слушайте, не... 
И не верьте мне, когда я говорю вам об этом. 
Не ищите здесь прошлого -- его здесь нет; но не ищите и будущего. Несколько 
дней, горсть минут -- вот они, и это настоящее, наше с вами настоящее, которое 
мы зачастую упускаем, предпочитая вспоминать или загадывать. 
Прошлое уже закончилось, каким бы подробным оно ни казалось, а будущее 
еще не начиналось -- и, пожалуй, никогда и не начнется. Давайте немножко 
поживем сегодня, сейчас, сию минуту, и тогда вы наконец сможете 
почувствовать не то, что мы были или будем, а то, что мы -- есть... 
Лучше вслушайтесь, и тогда обязательно, за очередным поворотом дороги, вы 
услышите... 
-- Среди бесчисленных светил 
Я вольно выбрал мир наш строгий... 
Вслушайтесь, пожалуйста -- вы обязательно услышите, если только не махнете 
рукой и не пройдете мимо... В конце концов, ведь это было так давно, и где-то 
там, за небесами..." 

КОНЕЦ 
Май -- ноябрь 1992 г.