Андрей ЛАЗАРЧУК
МУМИЯ
О том, что одеваться надо нарядно, Руська вспомнил в последний
момент.
- Мама! - позвал он. - Слушай, нам Галя Карповна вчера сказала, что
вместо уроков мы пойдем в театр и надо надеть что-нибудь такое...
- Галина Карповна, - автоматически поправила мама, не отрываясь от
плитки. На сковородке скворчали картофельные оладьи. - Подожди, а какой
такой театр?
Не знаю. В театр да и в театр. Какая разница?
Всегда предупреждали... - нахмурилась мама. - Что же ты вчера-то
молчал?
- Забыл, - вздохнул Руська.
- Забыл... ах, ты же...
- Да ну, чего особенного? Подумаешь, в театр. Бывали уже в театрах, и
ничего...
- Может, и ничего, - мама смотрела куда-то в угол, - а может и
чего... и отец ушел...
- Да ладно тебе, - Руська не понимал, из-за чего, собственно,
расстройство. - Ты мне лучше дай какую-нибудь деньгу, я там в буфете
чего-нибудь посмотрю...
- Господи, - сказала мама. - Добытчик ты наш...
Оладьи, понятно, подгорели. Впрочем, Руська именно такие и любил, но
мама почему-то всегда старалась делать бледные, мягкие. Оладьи он запил
большой кружкой приторного морковного чая.
- Вот это наденешь, - сказала мама.
- Он колючий, - запротестовал Руська. - И жаркий.
- Потерпишь, - отрезала мама.
- Но ведь в театр же...
- О, господи, - сказала мама предпоследним голосом. - Не будешь
забывать вечерами... сказал бы вчера, попросила бы Раду Валерьевну, чтобы
выписала тебе освобождение...
Это уже было настолько ни к селу, ни к городу, что Руська перестал
сопротивляться - даже мысленно - и натянул "секретный" свитер. Секретным
свитер был потому, что в него мама ввязала сплетенный косицей волос, так
что от некоторых чар и от дурного глаза свитер оберегал неплохо.
- А вот это - на шею, - сказала мама и завязала на семь узлов
шелковую веревочку. - Будут отбирать - отдай. И говори, что нашел.
- Что я, совсем маленький, что ли? - обиделся Руська. - Учишь как все
равно...
- Большой ты, большой, - сказала мама. - Потому и говорю. С малого
какой спрос...
Ха! Возле школы уже стоял автобус, и Галя Карповна махала рукой из
двери. Класс плющил носы о стекла.
- Вечно ты, Повилихин, приходишь в последнюю минуту, - с полоборота
завелась Галя Карповна. - Ты да Хромой, двое вас таких гавриков...
- Не опаздываю же, - резонно возразил Руська.
- Я сколько раз говорила: приходить за пятнадцать минут до начала
уроков! Звонок не для вас, звонок для учителя! - и что-то еще в том же
духе.
Руська молча обогнул ее с наветренной стороны и двинулся по проходу,
ища место. Ничего нового он услышать не надеялся.
- Ксива есть? Ксивы нет. До свидания, - пробормотал он негромко, но
так, чтобы его услышали. Машка Позднякова, соседка по двору и по алфавиту,
фыркнула.
- С тобой не занято? - спросил Руська.
- Садись, - сказала Машка. - Она все равно не придет.
- Откуда ты знаешь?
- Я все знаю. Вот ты знаешь, например, куда мы едем?
- Ну?
- В Кремль!
- Как - в Кремль? Вчера же говорили, что в театр...
- Ты и поверил, глупышка?
- В лоб дам, - пообещал Руська.
- Ну и как хочешь, - обиделась Машка, хотя уж не ей обижаться. - Вон
- мест много...
- Подожди. А зачем - в Кремль? Что там делать?
- А то ты не знаешь?
- Чего?
- Чего-чего. Не слышал ни разу, что ли?
- Слышал, - неохотно сказал Руська. - Только все это как-то... как-то
не так... Мама рассказывала: их возили торжественно, отбирали
самых-самых... они цветы дарили, рапорт читали...
- Говорят, что всех возят только не велят об этом рассказывать, -
прошептала Машка и резко отвернулась.
- О чем вы тут шепчетесь? - возникла рядом Галя Карповна. - Я миллион
раз говорила, что шептаться нельзя, хочешь что-нибудь сказать - скажи
громко, при всех.
- Вон Хромой идет, - громко и при всех сказал Руська.
Толик Хромой - это у него настоящая фамилия, прозвище у него было
Костыль - запыхавшись, вскочил в автобус.
- Тебя одного и ждем, - сказала Галя Карповна. - Сорок человек тебя
ждут!
- Я опять опоздал? - удивился Толик. - Ну никак не могу к этим
трамваям приспособиться.
- Объяснять будешь директору, - сказала Галя Карповна. - Так, нет
Полубояринова, он болеет, и нет Стеллы Мендельсон... Галя Карповна поджала
губки. - Водитель, поехали!
Толик плюхнулся на пустое сиденье - как раз через проход от Руськи.
Расстегнул портфель, вынул кляссер и подмигнул Руське. Руська привстал -
Галя Карповна как раз отвернулась и говорила что-то водителю - и шмыгнул
через проход.
- Во, как и обещал... - начал Толик, но Руська его перебил:
- Знаешь, куда едем?
- Ну... куда? - вздрогнул Толик.
- В Кремль... - от Толикова испуга Руська немного растерялся.
- Как же так... мне же нельзя, я ведь уже был... - зашептал Толик, -
почему вчера не сказали?.. я ведь был весной, мне нельзя...
- Так скажи Гале, - предложил Руська.
- Не отпустит... а то еще мамке на работу сообщит - и все... ох, как
же это я... осел, ведь так не хотел идти, думаю: ногу бы сломать...
- Так ты там был? - прошептал Руська?
- Ну да, я же говорю - весной, еще когда в той школе...
- Слушай, а что там?
Толик замолчал, уставился куда-то в бок.
- Так что? Почему все так бояться?
- Сам увидишь... да никто и не боится... а так... я не знаю. Я правда
не знаю. Водят, все показывают... Глав-пушку, Глав-колокол... картины
разные, сабли, пистолеты старинные... ну и это...
- К самому?
- Ну... Слушай, Руська, хочешь я тебе все свои марки отдам и
расскажу, что мне один большой парень рассказывал, а за это буду там все
время за тебя прятаться? Потому что ты не ходил еще, тебе можно, а я уже
ходил...
- Хорошо. А что он тебе рассказывал?
- Значит так. Когда-то давно сам умер - или как будто бы умер... и
те, которые с ним были, соратники - они решили: сохранить его тело,
сделать мумию и выставить в музее, чтобы все видели и знали, какой он был.
Ну и вот... сделали мумию, а потом к ним приходит один маг и говорит: а
хотите, я его... ну, мумию, то есть... оживлю? А те без него не знают, что
делать, говорят: хотим. Маг и оживил. Потом много всякого было...
- Опять шепчетесь? - налетела Галя Карповна. - Я сколько раз
говорила: шептаться нельзя! Хочешь что-нибудь сказать - встань и скажи
громко! Повилихин, а кто это тебе разрешил пересаживаться? Сядь немедленно
обратно!
- Так мы договорились? - одними губами спросил Толик.
Руська кивнул.
Их долго не пропускали в Красный Круг - проверяли какие-то бумаги у
водителя, что-то еще. Потом в автобус вошла толстая тетка в черной кожаной
куртке с железной пентаграммой на рукаве и наганом на поясе.
- Какие красавцы! - сказала она, разглядывая класс. - Наше будущее!
Поезжайте, водитель...
Когда автобус пересекал Красный Круг, Руська вдруг озяб. Он покосился
на Машку: у Машки дрожали губы. Ни фига себе... Автобус свернул направо, и
Руська увидел Кремль - во всей его красе: красные с золотом стены,
бронзовые шестиконечные щиты на зубцах, башни с железными пентаграммами на
шпилях - и сверкающая в лучах солнца тонкая, как кружево, золотая
сеть-оберег, натянутая между башнями...
- Ух ты! - восхитился Руська.
- А вот эту сеть моя бабушка вязала, - сказала Машка. - Не одна,
конечно...
Ворота перед автобусом открылись, пропустили его, закрылись.
- Выходите и стройтесь! - скомандовала тетка с наганом. Снаружи остро
пахло ладаном: трое в таких же, как у тетки, кожаных куртках обходили
автобус кругом, махая кадилами и шепча заклинания. Класс топтался,
озираясь.
- Построились, построились! - торопила тетка. - Чему вас только в
школе учат?
Наконец, класс выстроился в одну линейку. Галя Карповна бегала за
спинами, топая, как шумное приведение.
- У кого есть магические предметы, амулеты, обереги - сдайте! -
потребовала тетка. - Потом то, что дозволено к ношению, будет вам
возвращено.
- У меня - вот... сказала Машка, протягивая кусочек янтаря.
- И у меня, - Гарик Абовян отдал камешек с дыркой.
- И у меня... и у меня... - класс сдавал оружие: маленькие
пентаграммки, старинные монеты, кроличьи лапки, крошечных костяных кошек и
слоников...
- Не стыдно быть такими суеверными? - укорила тетка. - А еще в школе
учитесь... Теперь мы проверим вашу честность. Федор, где ты?
Откуда-то появился одетый в военную форму горбун с чучелом обезьянки
на плече. У Руськи упало сердце: теперь все... Прикинься шлангом, велел он
себе, бить ведь не будут...
Горбун медленно шел вдоль выстроившегося класса, что-то шепча и
прихихикивая. Он дошел до Руськи и вдруг остановился, будто принюхиваясь.
Со слабым хрустом, слышным так, как если бы ломался лед на реке, обезьянка
приподняла веки и стала выпрямлять скрюченную, прижатую к груди ручку.
Тонкий черный палец уставился Руське пониже подбородка. Страх был такой,
что Руська перестал чувствовать себя - тело стало чужое и как из ваты. Не
описаться бы... Он, может быть, упал бы - но сзади подхватили, обшарили и
нашли, конечно, веревочку.
- Эт-то что? - грозно нависла над ним тетка. - Это что, я тебя
спрашиваю?
- В-веревочка...
- Веревочка? А какая веревочка?
- Кра... красивая...
- Я тебе покажу - красивая! Шелковая веревочка с семью сионскими
узелками! Ты хоть знаешь, что это такое?
- Не... не знаю...
- Учительница! - воззвала тетка, потрясая рукой с веревочкой - она
держала ее двумя пальцами, брезгливо, будто это был глист. - Учительница!
Почему ваши дети не знают самого элементарного?
И тут Галя Карповна удивила Руську.
- Простите, - сказала она. - В школу поступает список предметов,
запрещенных к ношению. Насколько я знаю, этого предмета там нет. Поэтому
претензии могут быть предъявлены к наблюдающим инстанциям, но никак не к
школе и не к ученикам.
Тетка еще поворчала для порядка и куда-то ушла, унося запрещенный
предмет, и никто не догадался, что веревочка эта отвела взгляд обезьянки
от Руськиного свитера...
- Где ты взял эту гадость? - ненавидяще глядя куда-то мимо Руськи,
прошипела Галя Карповна.
- Нашел... - Руська отходил понемногу от пережитого страха.
- Что ты врешь - нашел...
- Правду говорю... клянусь... Лениным клянусь... - прошептал Руська.
Он при этом сложил крестом пальцы левой руки. Это подействовало и
гром не поразил Руську.
Их долго-долго водили по Кремлю, показывая все, что там было. Возле
Глав-колокола Толик потерялся, но его нашли и вернули. Потом экскурсовод
рассказывал много интересного про Глав-пушку. Глав-пушку отлил великий
русский мастер Андрей Чохов за много лет до рождения Ильича, но специально
для того, чтобы охранять вождя от злоумыслов. Обычными снарядами
Глав-пушка не стреляет, да она и не предназначена для этого. Но вот если
кто задумает что-то злое против Ильича, то Глав-пушка тут же испепелит
негодяя магическим огнем... Руська подумал было, а как же тогда история с
Каплан?.. но спросить не решился.
- А теперь пойдемте - Ильич ждет вас, - сказал экскурсовод с широкой
неподвижной улыбкой.
Класс построили попарно и повели к дверям в большом доме. У дверей
стояли часовые в высоких шлемах. Они взяли "на караул" и не шевельнулись
ни одним мускулом, пока класс проходил мимо них. По ту сторону тяжелых
дверей ждали люди в кожаных куртках.
- Пойдемте, дети, - сказала другая тетка, чем-то похожая на
предыдущую, хотя и совершенно не такая: худая, с длинным носом. - Не
шумите, не галдите, не задавайте вопросов сами. Ильич будет спрашивать -
отвечайте по одному, я буду показывать, кому отвечать. Ильич будет угощать
вас конфетами - больше двух брать нельзя. Не набивайте конфетами рот - это
некрасиво. После встречи вас покормят в столовой. Если кто-то хочет в
туалет, сходите сейчас, вон туда, - она показала рукой.
Полкласса воспользовалась предложением.
- А можно я спрошу? - раздался чей-то голос. Руська скосил глаза: это
был Венька Степанов, на вид - тихий очкарик...
- Спроси, мальчик, - благодушно сказала тетка. Не знала она, кто
такой Венька.
- Степанов! - предостерегающе гаркнула Галя Карповна, но было
поздно...
- А это правда, что Крупская отравилась?
Тетку будто стукнули палкой по затылку. Она замерла, мгновенно
сгорбившись, потом медленно распрямилась, откинула голову назад, как
кобра, и всем телом повернулась к Веньке.
- Ну что ты, мальчик, - сказала она медовым голосом. - Надежда
Константиновна скончалась от пневмонии, и все очень горевали о ней, и
Ильич - больше всех... А почему ты спросил? Тебе кто-то говорил об этом,
да? Кто же?
- В трамвае слышал, - сказал Венька. - Два старика поругались, один
другому это и сказал.
- Ах, чего только не говорят люди в ссоре! - вздохнула тетка. -
Никогда не ругайтесь, дети. А вам, учительница, я советую уделить особое
внимание этому мальчику. Может быть, имеет смысл показать его хорошему
врачу...
Класс поднялся на второй этаж. У двустворчатой двери, обитой синей
кожей с вытесненными на ней пяти-, шести- и семиконечными звездами,
знаками единорога и чем-то еще, чего Руська никогда раньше не видел,
стояли совсем уж странные часовые: рыцари в латах и с обнаженными мечами в
руках.
- Строимся, строимся, - суетилась Галя Карповна, носатая тетка и еще
какие-то люди. Класс строился, но как-то не так. Наконец, тетка, которая,
похоже, всем тут заправляла, дала сигнал:
- Заходим!
Рыцари с лязгом наклонились вперед и взялись за ручки дверей.
Невидимый оркестр заиграл марш. Двери распахнулись, и класс стал медленно
вдавливаться в комнату.
Там было полутемно, стоял большой письменный стол, книжные шкафы,
диван, несколько кресел. За столом сидел человек и что-то писал, какая
перо в чернильницу. На входящих он не смотрел. Наконец, все вошли, замерли
- и повисла такая тишина, что слышно стало слабое шарканье пера о бумагу.
- Владимир Ильич! - медово заговорила тетка. - Гости к вам,
школьники, отличники!
Человек отложил перо и медленно выпрямился. Он очень походил на свои
портреты и скульптуры, стоящие и висящие везде, и в то же время чем-то
неуловимо отличался от них, и Руське подумалось, что прав был дядя Костя,
когда говорил отцу - а Руська нечаянно подслушал, - что фотографируют,
рисуют и лепят других людей, специальных артистов, чтобы избежать дурного
глаза... Кожа человека за столом странно лоснилась, и смотрел он на класс
тоже странно: будто никак не мог понять, что это за люди и что они здесь
делают. Тетка с длинным носом встала рядом с ним, повернулась к классу, и
Ильич тут же хитро улыбнулся, подмигнул или прищурился - Руська не понял -
и быстро встал.
- Культурная задача не может быть решена так быстро, как задачи
политические или военные, - сильно картавя, сказал он. На слушателей он
смотрел так, будто сам стоял на трибуне, а они - у его ног. - Мы не можем
уничтожить различия между классами до полного введения коммунизма. Нам не
нужно зубрежки, но нам нужно развить и усовершенствовать память каждого
обучающегося знанием основных фактов, ибо коммунизм превратится в пустоту,
превратится в пустую вывеску, коммунист будет только простым хвастуном,
если не будут переработаны в его сознании все полученные знания. Тут мы
беспощадны, и тут мы не можем вступить ни на какой путь примирения или
соглашательства. Это надо иметь в виду, когда мы, например, ведем
разговоры о пролетарской культуре. Старая школа была школой учебы, она
заставляла усваивать массу ненужных, лишних, мертвых знаний, которые
забивали голову и превращали молодое поколение в подогнанных под общий
ранжир чиновников. Теперь они видят: Европа так развалилась, империализм
дошел до такого положения, что никакая буржуазная демократия не спасет,
что только Советская власть может спасти. Трудящиеся тянутся к знанию,
потому что оно необходимо им для победы. Главное именно в этом. Мы
говорим: наше дело в области школьной есть та же борьба за свержение
буржуазии; мы открыто заявляем, что школа вне жизни, вне политики - это
ложь и лицемерие. То поколение, которому сейчас пятнадцать лет, оно увидит
коммунистическое общество, и само будет строить это общество!
Первой захлопала Галя Карповна, за ней - весь класс. Руська бил в
ладоши "коробочкой" - то есть пальцами правой руки в расслабленную ладонь
левой; звук от этого получался громкий и резкий, как выстрел. За его
спиной Толик хлопал "венчиком" - это еще громче, но глуше. На Руську
навалилось какое-то не совсем понятное разочарование - все, что
происходило сейчас с ним и с остальными, было таким простым, деловитым...
и непонятно, почему об этом так не хотят говорить, почему разволновалась
мама и чего боится Толик...
Ильич сел, каким-то птичьим движением достал из ящика стола огромную
коробку конфет, опять хитро прищурился.
- Желание поговорить с народом у меня всегда есть, - сообщил он. - Да
вы угощайтесь, не стесняйтесь. Интересно стало в школе учиться?
- Вот ты, девочка, - показала пальцем на Машку носатая тетка.
- Интересно, Владимир Ильич! - закричала Машка. Мы учимся русскому
языку и литературе, математике и географии, физике и химии, рисованию
пению и физкультуре! По всем предметам у нашего класса полная
успеваемость!..
- И пению учитесь? - прищурился Ильич. - А какие песни поете?
- Революционные, Владимир Ильич! - у Машки от натуги сорвался голос.
- И про нашу любимую партию!
- А неужели детских песен никаких не поете? Я вот помню, мы пели...
нет, забыл... берите конфеты, берите! Забыл песню...
Все стали подходить и брать конфеты. Руська тоже подошел и взял.
Конфеты были необыкновенно вкусные, он проглотил обе в один миг и вдруг
услышал, как за спиной вздохнул - нет, протяжно всхлипнул Толик.
- Сходи, возьми, - сказал Руська. Вкусные - жуть.
- Не, - сказал Толик.
- Ну, хочешь, я схожу? - предложил Руська.
- Нет, - голос у Толика стал совсем слабый. - И ты... ты не ходи...
Тетка с длинным носом взглянула на часы.
- Все, дети, - сказала она. - Время Владимира Ильича очень дорого для
страны и для всех нас, попрощаемся с ним, до свидания Владимир Ильич!
- До свидания, до свидания! - заговорили все и повернулись к выходу.
- Держи меня... прошептал Толик и повис на Руське. Руська вцепился
Толику в ремень, оглянулся - кто поможет? Галя Карповна была далеко.
Подоспел Ромка Жариков, вдвоем с Руськой они подхватили Толика под руки и
повели к выходу. Ильич - Руська успел заметить - уже сидел, как вначале, и
водил пером по бумаге. И вдруг Руське страшно захотелось, чтобы хоть
что-то случилось... чтобы Ильич показал классу "козу"... он опять
оглянулся и обомлел: Ильич, не отрываясь от письма, поднял левую руку,
выставил указательный палец и мизинец - и боднул воздух...
В коридоре стало плохо еще и Машке. Дядька в военной форме под белым
халатом поднял ее на руки и отнес на кушетку. Толика посадили рядом, он
был весь синий и дышал ртом. Не надо так волноваться, кудахтала Галя
Карповна. Посмотрела бы на себя, подумал Руська.
- Передохнули? - спросила тетка с длинным носом. - Прошу в столовую.
Вам будет дан обед из трех блюд, кто захочет добавки может попросить
официантку.
- Дойдешь? - тихонько спросил Руська Толика. Толик промычал что-то в
том смысле, что да, дойду.
Ха, подумал Руська, когда их повели по коридору, тут самому бы не
упасть! Ноги были тяжелые, как гири, и совсем не отрывались от пола. И все
так: шаркали о паркет и плелись, пошатываясь. Машку сзади всех вел,
придерживая, тот военный в белом халате. Навстречу классу попалась
странная парочка: горбун, который проверял на честность, и с ним гибкий
тонкий человек в мягком сером костюме, круглолицый и круглоглазый. Проходя
мимо, этот человек сказал горбуну: "Покушал любимый. Ты погляди, Федор, от
сарделек одни шкурки остались..." - на что горбун зашипел и заозирался.
- Ты видел? - прошептал Толик.
- Кого? - не понял Руська.
- Ты что, не знаешь, кто это?
- Который?
- Ну не горбатый же.
- Нет. А кто он?
- Это же кошачий бог!
Руська оглянулся, но никого в коридоре уже не было.
В столовой их рассадили за столы по восемь человек, и официантки в
белых передниках и наколках стали разливать суп. Суп был страшно вкусный,
только слишком горячий. На второе было что-то тоже вкусное, но как оно
называется, Руська не знал. Потом принесли компот и мороженое. Мороженое
Руська уже еле ковырял, засыпая. Кошачий бог, думал он, надо же...
В автобусе Руська уснул. Разбудила его Галя Карповна. Оказывается,
всех развозили по домам, и больше того - завтра на уроки можно не ходить,
и еще больше - мама или папа могут завтра не идти на работу, вот талон на
отдых, передай им... Руська не помнил, как добрался до кровати. Он спал,
ему снился почему-то кошачий бог, как он долго и тщательно вяжет оберег,
надевает на шею, оглядывается через плечо, хитро подмигивает и делает
Руське "козу". Как он сказал? Сад... сер... седельки? Что такое седельки?
Надо будет спросить... Потом приснилась мама, она сидела у стола и плача,
втыкала булавку в какую-то бумажку. Мама очень боялась, но все равно
втыкала и втыкала. Потом сожгла бумажку на огне. Мама, позвал Руська, но
вместо мамы подошел кошачий бог и сказал: гордись, теперь ты настоящий
пионер. Почему галстук красный знаешь? Это цвет крови, пролитой... -
сказал Руська и испугался чего-то. Правильно, сказал кошачий бог, вот
смотри: он сжал галстук в кулаке, и закапала кровь. Мама! - опять позвал
Руська, открой, открой глаза, сказала мама, скорей открой! Руська открыл.
Завешенная газетой, горела лампа, и за столом сидели отец и тетя Люба,
Машкина мама.
- Ты пить хочешь? - спросила мама.
- Пить, сказал Руська. - Да, хочу.
- Сейчас... мама налила из чайника воды в стакан, поднесла Руське ко
рту. Руська жадно выпил.
- Русланчик, - спросила тетя Люба, - как ты себя чувствуешь?
- Ничего... сказал Руська. - Голова только болит... и тошнит везде.
- А Машеньку в больницу забрали, - сказала тетя Люба. - Так ей плохо
было, так плохо...
- Он у нас герой, - сказал отец. - Он у нас выносливый...
- Все обойдется, Люба, - сказала мама. - Бывает...
- Да обойдется, конечно... я, что ли, сомневаюсь...
Вдруг что-то звонко хрустнуло, мама вскрикнула. Отец, сердито ворча,
встал, стряхивая с ладони осколки стекла - и вдруг быстро-быстро закапала
кровь.
- Это не я! - испуганно сказала тетя Люба.
- Ясно, что не ты, - отец, держа ладонь перед собой, как полную до
краев чашку, пошел к рукомойнику. - Какая из тебя колдунья...
Мама помогла ему промыть руку, перевязала чистой тряпочкой.
- Может, в больницу сходишь? - сказала она. - Укол сделают.
- Да ну, - отмахнулся отец. - Заживет, как на собаке.
- Пойду я, - сказала тетя Люба. - Хорошо с вами...
- Куда ты торопишься, - сказала мама. - Чего тебе там одной делать?
- Спать лягу. Завтра с утра - в больницу, кровь для Машеньки
сдавать...
- Слушай, Люба, - сказал отец, - если надо будет - я ребят организую.
Ты говори, не стесняйся.
- Спасибо, Петя. Сказали, пока хватит...
Она ушла. Отец налил себе чаю в новый стакан. Сквозь повязку
проступило яркое пятно.
- Давай поворожу, - сказала мама. - Кровь остановлю, да и заживет
скорее.
- Хочешь на работу меня завтра выгнать? Шучу, шучу. Руська, что ты?..
- Ничего, - сказал Руська. - Просто смотрю.
Следующий день был длинным и скучным. Руська пытался читать, играть с
отцом в шашки... Хотелось не то чтобы спать - а просто лечь и отвернуться
от всего. К вечеру рука отца разболелась, он дождался, когда вернется с
работы мама, и пошел в больницу. Мама села чистить картошку. Руська лежал
и смотрел на нее. Ему почему-то вспомнился кошачий бог, как он вяжет
оберег, надевает его, оглядывается через плечо...
- Мама, - сказал Руська. - А знаешь, я там подумал, чтобы он показал
"козу" - и он показал...
Мама поняла все сразу.
- Ты никому не говорил? - прошептала она. Губы у нее побелели.
- Н-нет... испугался Руська.
- Никому никогда не говори! - мама оказалась вдруг возле Руськи,
схватила его за плечи. - Никому и никогда! Даже папе! Забудь! Забудь
навсегда, чтобы никто-никто... потому что иначе всем конец: тебе конец,
нам с отцом, дяде Косте с тетей Валей, их Женечке и Оксане... ты меня
понял? Ты понял, да?
- По-онял... - прошептал Руська и вдруг заплакал. - Мама, мама...
- Я твоя мама! Ах, боже ж ты мой, вот несчастье, вот несчастье...
Пришел отец, сказал, что рану почистили, положили мазь и дали
освобождение до конца недели.
- Вы что, поссорились? - спросил он, приглядываясь к зареванным лицам
Руськи и мамы.
- Нет, все в порядке, - сказал Руська. - В шашки еще сыграем?
Они сели играть, и отец проиграл четыре партии подряд.
- Рука сильно болит? - понимающе сказал Руська.
- Разве это боль, - сказал отец странным голосом. - Это не боль...
- Мужчины, ужинать! - позвала мама.
- Иди, - сказал отец, - это тебя...
Руська вернулся в школу через три дня. Машка пролежала неделю в
больнице, потом еще неделю дома и, наконец, появилась - бледная и худая. А
Толик все не приходил и не приходил, а потом Галя Карповна сказала, что он
перевелся обратно в старую свою школу. Адреса его никто не знал, а
съездить в ту школу - отвезти марки, ну, и все такое - Руська так и не
собрался. Венька стал часто болеть и его забрали из школы.
Этим все кончилось.